Книга: Город Драконов



Город Драконов

Робин Хобб

Хроники Дождевых чащоб. Книга 3. Город драконов

Рыжей Курочке

Robin Hobb

CITY OF DRAGONS


Серия «Азбука Premium»


Copyright © 2012 by Robin Hobb

© Т. Черезова, перевод на русский язык, 2014

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2020

Издательство АЗБУКА®

Действующие лица Хроник Дождевых чащоб

Драконьи хранители и драконы

Айсфир: Древний черный дракон, скованный льдом и освобожденный людьми (появляется также в «Судьбе шута»).

Алум: Бледная кожа, серебристо-серые глаза. Очень маленькие уши. Приплюснутый, чуть ли не плоский нос. Его дракон – Арбук, серебристо-зеленый самец. Ухаживает за Скелли.

Бокстер: Двоюродный брат Кейза. Медноглазый, низкорослый, массивный. Его дракон – оранжевый самец Скрим.

Варкен: Высокий хранитель с длинными руками и ногами, погибший на пути вверх по реке. Его дракон, алый Балипер, не выбрал нового хранителя.

Джерд: Светловолосая хранительница, сильно отмеченная Дождевыми чащобами. Ее дракон – королева Верас, темно-зеленая с золотыми крапинами.

Кейз: Двоюродный брат Бокстера. Невысокий, коренастый и мускулистый, с медными глазами. Его дракон – оранжевый самец Дортеан.

Лектер: Осиротел в семь лет, вырос в семье Харрикина. Его дракон – Сестикан, крупный голубой самец с оранжевыми чешуями и короткими шипами на шее. Его пара – Дэвви.

Нортель: Сведущий и честолюбивый хранитель. Его дракон – лиловый самец Тиндер.

Рапскаль: Сильно отмечен Дождевыми чащобами. Его дракон – маленькая красная королева Хеби.

Сильве: Младшая из хранителей, но зрелая и смышленая. Состоит в союзе с Харрикином. Ее дракон – золотистый Меркор.

Татс: Единственный хранитель, родившийся рабом. На лице вытатуированы лошадка и паутина. Его дракон – самая маленькая королева, зеленая Фенте.

Тимара: Шестнадцати лет; вместо ногтей имеет черные когти, на деревьях чувствует себя как дома. Хорошая охотница. Ее дракон – синяя королева Синтара.

Тинталья: Взрослая драконья королева, которая помогла змеям подняться по реке для окукливания. Много лет не показывалась в Дождевых чащобах. Сейчас ее парой стал Айсфир, древний черный дракон.

Харрикин: Рослый и худой. В свои двадцать он старше большинства хранителей. Лектер приходится ему сводным братом. Состоит в союзе с Сильве. Дракон Харрикина – Ранкулос, красный самец с серебряными глазами.

Жители Удачного

Гест Финбок: Красивый мужчина, состоятельный торговец из Удачного, имеющий обширные деловые связи.

Реддинг: Любовник Геста, заменивший Седрика. Жадный выходец из семьи торговцев.

Седрик Мельдар: Секретарь и бывший любовник Геста Финбока, друг детства его супруги Элис. Его дракон – медная королева Релпда. Его пара – Карсон Лупскип.

Торговец Финбок: Отец Геста, очень успешный удачнинский торговец. Женат на Силии Финбок.

Элис Кинкаррон-Финбок: Происходит из обедневшей, но уважаемой семьи удачнинских торговцев. Специалист по драконам. Замужем за Гестом Финбоком. Сероглазая, рыжая, с множеством веснушек. Состоит в связи с Лефтрином.

Команда «Смоляного»

Беллин: Палубный матрос. Жена Сварга.

Большой Эйдер: Палубный матрос. Крупный сильный мужчина с простыми мыслями.

Григсби: Судовой кот. Рыжий и нахальный.

Джесс: Нанятый в дорогу охотник и предатель. Погиб по пути вверх по реке.

Дэвви: Ученик охотника Карсона Лупскипа. Примерно пятнадцати лет. Стал хранителем Кало, самого крупного черно-синего дракона, после смерти Грефта, прежнего хранителя Кало. Его пара – Лектер.

Карсон Лупскип: Охотник, нанятый в дорогу. Давний друг Лефтрина. Хранитель Плевка, маленького, норовистого и опасного серебряного дракона.

Лефтрин: Капитан. Крепко сложен. Глаза серые, волосы каштановые.

Сварг: Рулевой. Провел на борту «Смоляного» больше пятнадцати лет. Женат на Беллин.

Скелли: Палубный матрос. Племянница и наследница Лефтрина. Увлеклась Алумом, но у нее в Трехоге жених.

«Смоляной»: Речной баркас, длинный и низко сидящий. Старейший из существующих живых кораблей. Порт приписки – Трехог.

Хеннесси: Старший помощник и любитель женщин.

Прочие действующие лица

Альтия Вестрит: Старший помощник на «Совершенном» из Удачного. Тетя Малты Хупрус (также фигурирует в трилогии «Сага о живых кораблях»).

Бегасти Коред: Калсидийский купец. Лыс. Богач, торговый партнер Геста Финбока.

Брэшен Трелл: Капитан «Совершенного» из Удачного (также фигурирует в трилогии «Сага о живых кораблях»).

Детози: Смотрительница голубиной почты в Трехоге. Невеста Эрека.

Джэни Хупрус: торговец Дождевых чащоб и мать Рэйна Хупруса и Тилламон.

Герцог Калсиды: Диктатор Калсиды, престарелый и больной.

Калсидиец: преследователь Геста. Калсидийский аристократ, готовый на все, чтобы добыть куски дракона для герцога.

Ким: смотритель голубятни в Кассарике. Татуированный бывший раб, пришедший в Дождевые чащобы в поисках лучшей жизни.

Малта Хупрус: «Королева» Старших, проживает в Трехоге. Замужем за Рэйном Хупрусом. Превращена в Старшую драконицей Тинтальей (также фигурирует в трилогии «Сага о живых кораблях»).

Рэйн Хупрус: Младший сын влиятельной семьи торговцев Дождевых чащоб. Превращен в Старшего драконицей Тинтальей. Женат на Малте (также фигурирует в трилогии «Сага о живых кораблях»).

Сельден Вестрит: Юный Старший. Брат Малты и племянник Альтии. Пропал без вести, отправившись на поиски других выживших драконов (также фигурирует в трилогии «Сага о живых кораблях»).

Синад Арих: Калсидийский купец, заключивший соглашение с Лефтрином с помощью шантажа.

«Совершенный»: Живой корабль. Сопровождал морских змеев вверх по реке к полям окукливания. Не совсем нормальный (также фигурирует в романе «Безумный корабль»).

Тилламон: Сестра Рэйна, сильно отмеченная Дождевыми чащобами. Старше Рэйна, незамужняя и, скорее всего, такой останется.

Эллик: Канцлер герцога Калсиды и его мечник.

Эрек: Смотритель голубиной почты в Удачном.

Пролог

Тинталья и Айсфир

Она легко скользила в воздушных потоках, прижав лапы к туловищу и широко раскинув крылья. На волнах пустынного песка колеблющаяся тень рисовала ее змееподобным существом с перепончатыми крыльями и длинным гребнистым хвостом. Тинталья издала низкое горловое урчанье, выражая свое довольство удачным днем. На рассвете они поохотились – и поохотились успешно. Каждый прикончил свою добычу, как они делали всегда, и все утро сначала пировали, а потом спали. Теперь у двух драконов, все еще испачканных кровью и потрохами своей добычи, была новая цель.

Впереди и чуть ниже нее летел черный, сверкающий на свету Айсфир. Его длинное тело изгибалось, когда он смещал центр тяжести, чтобы поймать крыльями воздушный поток. Туловище у него было плотнее и тяжелее, чем у нее, длина больше. Ее похожая на перья чешуя переливалась всеми оттенками синего цвета, тогда как он был равномерно черным. Он долго был скован льдом, что сказалось на его теле, которому пришлось заживать годами. На плотных перепонках его больших крыльев между шпангоутами пальцев все еще видны были разрывы. Менее серьезные повреждения давно исчезли с его тела, а вот прорехам на крыльях предстояло зарастать медленнее, а неровные шрамы на их месте будут видны всегда. «В отличие от ее собственной темно-лазурной безупречности». Тинталья восхищенно покосилась на свои сверкающие крылья.

Казалось, Айсфир ощутил, что она оторвала взгляд от него: он резко повернул и начал спиральное снижение. Она знала, куда они летят. Неподалеку над песками возносилась скалистая гряда. На ее зубчатых краях и в неровных промоинах росли чахлые деревца и серовато-зеленые кустарники, а перед этой щетинистой грядой в широкой песчаной котловине прятался оазис, окруженный деревьями. Поднимавшаяся из земных глубин вода образовывала большое спокойное озеро. Даже зимой во впадине задерживалось дневное тепло. Середину дня они проведут, отмокая в нагретой солнцем воде оазиса, смывая со шкуры кровь, а потом с наслаждением поваляются по шершавому песку, полируя чешую. Это место было им хорошо знакомо. Места охоты они постоянно меняли, но примерно раз в десять дней Айсфир вел их сюда. Он говорил, что помнит это место со своей далекой юности.

Когда-то здесь жили Старшие, которые ухаживали за прилетавшими в гости драконами. От их белокаменных зданий и заботливо возделанных виноградников не осталось и следа. Ненасытная пустыня поглотила поселение Старших, однако сам оазис сохранился. Тинталья предпочла бы улететь гораздо дальше на юг, в пустыни с красными песками, где никогда не наступала зима, однако Айсфир отказался. Она подозревала, что у него не хватило бы сил на подобный перелет, и не раз подумывала о том, чтобы бросить его и улететь туда самой. Однако ужасающая изоляция долгого заточения в коконе оставила в ней свой след. Общество дракона – пусть даже капризного и придирчивого – было лучше одиночества.

Айсфир теперь летел совсем низко, почти касаясь пропеченного солнцем песка. Его крылья совершали редкие мощные взмахи, поддерживая скольжение и взметая песок. Тинталья последовала за ним, копируя его движения и оттачивая свои летные умения. В супруге ей не нравилось многое, но он поистине был настоящим Повелителем воздуха.

Они следовали контурам ландшафта. Она знала, что он задумал. Бреющий полет приведет их к краю котловины, а потом будет безумный спуск параллельно склонам дюн. В конце него они оба, не складывая крыльев, плюхнутся в спокойную прогретую солнцем воду.

Они были уже на середине склона, когда песок на верхнем краю котловины внезапно взорвался. Полотнища укрытий были сброшены, ряды лучников выпрямились во весь рост. В их сторону полетела туча стрел. Едва первая волна стрел больно простучала по их крыльям и бокам, как взвилась вторая. Они находились слишком близко к поверхности, чтобы уйти в высоту. Айсфир проехался по песку и с разворотом въехал на мелководье. Тинталья следовала за ним слишком близко, чтобы остановиться или изменить направление. Она врезалась в него, и пока их крылья и лапы путались в теплой неглубокой воде, копейщики выскочили из своих замаскированных гнезд и кинулись на них, словно армия воинственных муравьев. За их спинами поднялись другие люди, бросившиеся вперед с тяжелыми сетями из прочных канатов и цепей.

Не заботясь о том, чтобы не повредить Тинталье, Айсфир резко высвободился. Вырвавшись из мелководья, он бросился на людей, втаптывая их в дно. Некоторые из копейщиков обратились в бегство, некоторых он расплющил мощными задними лапами, а пару десятков сбил ударом длинного хвоста. Ошеломленная, завязшая в воде, она видела, как он приводит в движение глотку и широко открывает пасть. За рядами сверкающих белых зубов промелькнули красно-оранжевые резервуары с ядом. Он развернулся к нападающим и с шипящим ревом выпустил алый туман отравы. Как только это облако накрыло оказавшихся перед ним людей, их вопли взметнулись к голубой чаше неба.

Кислота разъедала их. Доспехи из кожи или металла замедляли, но не останавливали ее действия. Капли оседали на землю, пронизывая при этом человеческие тела. На своем пути яд дырявил кожу, плоть, кости и внутренности. Попадая на песок, он шипел. Некоторые из нападавших умерли быстро, но большинство – нет.

Тинталья слишком засмотрелась на происходящее: на нее обрушилась сеть. Каждое переплетение каната было утяжелено куском свинца. В сеть были вплетены цепи – тонкие, массивные и к тому же снабженные зазубренными шипами. Ловушка охватила и сковала ее крылья, а когда она попыталась сорвать ее передними лапами, те запутались тоже. Она взревела от ярости и почувствовала, как ее собственные резервуары наполняются ядом. Копейщики вошли в неглубокую воду озера. Она мельком увидела, как лучники с наложенными на тетиву стрелами начали хаотичную атаку вниз по склону. Она дернулась, и какое-то из копий отыскало уязвимое место между чешуек за ее передними лапами – болезненное место между лапой и грудью. Наконечник вошел неглубоко, но Тинталью впервые в жизни чем-то пронзили. Она повернулась с трубным ревом боли и гнева, и яд туманом вышел из пасти вместе с ее кличем. Копейщики в ужасе отшатнулись. Попавшая на сеть отрава ослабила веревки и цепи, и они порвались под ее напором. Драконица все еще оставалась спутанной, но уже могла двигаться. Ее охватило бешенство. Люди осмелились напасть на драконов?

Тинталья выбралась из воды в толпу воинов, разрывая их когтями и хлеща хвостом, и каждый ее яростный рык нес с собой волну кислотного яда. Вскоре воздух наполнился воплями умирающих. Ей не было нужды смотреть на Айсфира: она и так слышала, как он продолжает избиение напавших.

Стрелы со стуком отскакивали от ее тела и больно впивались в стянутые сетью крылья. Тинталья взмахнула ими, сбив с ног десяток людей, и сбросила с себя остаток пут, но распахнутые крылья открыли ее уязвимые места. Она ощутила горячее жало стрелы под левым крылом. Она стремительно сложила крылья, запоздало поняв, что люди пытались заставить ее раскрыть их, подставив под удары более нежную плоть. Однако теперь сложенное крыло только вогнало древко стрелы глубже. Драконица взревела от боли и снова повернулась, хлеща хвостом. Она мельком увидела Айсфира, который зажал в пасти мужчину, вздернув его высоко в воздух. Вопль умирающего перекрыл остальные звуки боя: дракон разорвал тело врага пополам. Крики ужаса оказавшихся в отдалении было сладко слышать, и она внезапно поняла, что именно делает ее супруг.

Она поймала его мысль: «Ужас не менее важен, чем убийство. Им надо дать урок, чтобы они никогда больше даже помыслить не могли о том, чтобы нападать на драконов. Нескольким из них надо позволить сбежать, чтобы они рассказали о случившемся». И очень мрачно и резко он добавил: «Но только очень немногим!».

«Немногим», – мысленно согласилась она и, ворвавшись в гущу тех, кто явился ее убивать, начала отбрасывать их когтистой лапой так же легко, как кошка откидывает бантик на шнурке. Она щелкала зубами, отрывая ноги от торсов и руки от плеч, предпочитая калечить, а не убивать быстро. Высоко вскинув голову, она резко опустила ее, с шипеньем выбрасывая облако едкого яда. Стена людей перед ней таяла, превращаясь в кости и кровь.

* * *

День близился к вечеру, когда драконы в последний раз облетели вокруг котловины. Остатки отряда растерянными муравьями бежали к поросшей кустарником гряде.

«Пусть разнесут весть! – предложил Айсфир. – А мы вернемся в оазис, пока мясо не начало портиться».

Накренив крыло, он повернул, прекращая ленивое преследование, и Тинталья последовала его примеру.

Его предложение было очень своевременным. Копье выпало из проделанной в ее шкуре дыры, а вот стрела, вошедшая в другой бок, осталась. Тинталье не хотелось загонять ее еще глубже. В минуту передышки, когда первое избиение закончилось и способные двигаться бросились бежать, она попыталась извлечь из себя стрелу. Вместо этого стрела сломалась, а оставшийся кусок древка оказался слишком коротким, чтобы его можно было прихватить зубами. Орудуя когтями, она только вонзила стрелу еще глубже. Досаждающее присутствие деревянного древка и металлического наконечника ощущалось ее плотью при каждом взмахе крыла.

«Сколько человек сражались против нас?» – мысленно поинтересовалась она.

«Сотни. Но какая разница? Они нас не убили, а те, кому мы позволили убежать, передадут своим, как глупо было пытаться».

«Почему они на нас напали?»

Это нападение никак не укладывалось в то, что она знала о людях. Те люди, которые ей встречались, неизменно трепетали перед ней и скорее склонны были служить ей, чем нападать на нее. Кое-кто визгливо бросал ей вызов, но она находила способ их обуздать. Ей уже приходилось сражаться с людьми – но не потому, что они устроили на нее засаду. Она убивала калсидийцев просто потому, что сочла нужным встать на сторону купцов Удачного: убивала врагов удачненцев в оплату за их помощь со змеями, которым после метаморфоза предстояло стать драконами. Не могло ли нынешнее нападение быть связано именно с этим? Вряд ли. Люди живут так мало! Неужели они способны на столь продуманную месть?

Айсфир объяснил все проще.

«Они нападают на нас, потому что они – люди, а мы – драконы. Большинство людей нас ненавидят. Некоторые изображают благоговение и приносят дары, но за их лестью и дрожью прячется ненависть к нам. Никогда об этом не забывай. В этой части мира люди очень давно нас ненавидят. Когда-то, прежде чем я превратился в дракона, люди стремились уничтожить всех драконов. Они скармливали собственным стадам медленно действующий яд, пытаясь убить нас. Они захватывали в плен и пытали наших слуг-Старших в надежде узнать секреты, которые можно было бы использовать против нас. Пытаясь нас ослабить, они уничтожали наши твердыни и каменные столбы, с помощью которых перемещались наши слуги. Тех немногих из нас, кого им удавалось убить, они разделывали как скотину, используя нашу плоть и кровь как лекарства и средства для укрепления своих слабых тел».



«Я ничего подобного не помню».

Тинталья без всякого результата обратилась к наследственной памяти.

«Ты, похоже, не помнишь очень многого. По-моему, ты слишком долго пробыла в коконе. Это повредило твой разум и оставило в невежестве».

Она почувствовала укол гнева. Айсфир часто говорил ей подобные вещи. Обычно после этого она давала ему понять, что его долгое пребывание во льду вызвало у него частичное безумие. Сейчас она подавила раздражение: ей необходимо было узнать как можно больше. А еще ей досаждала стрела в боку.

«И что произошло? Тогда?»

Айсфир повернул голову на длинной шее и бросил на нее мрачный взгляд.

«Что произошло? Мы их уничтожили, конечно. Люди и без того достаточно сильно нам мешают, не хватало еще, чтобы они считали, будто могут игнорировать наши пожелания».

Они уже приближались к источнику в самом сердце оазиса. Песок был усеян человеческими трупами, спуск к озеру напоминал подлет к пруду с кровью. Под лучами дневного солнца тела начали превращаться в падаль.

«Когда поедим, надо будет улететь и найти для сна площадку почище, – объявил черный дракон. – На какое-то время нам придется бросить это место, пока шакалы и вороны его нам не приберут. Столько мяса нам за раз не съесть, а люди быстро протухают».

Айсфир приземлился в озеро, где еще плавали тела людей. Тинталья последовала за ним. Волны, которые они подняли, еще лизали берег, когда он выловил из воды какой-то труп.

«Не бери тех, которые облечены в металл, – посоветовал он. – Лучше выбирай лучников. Обычно на них надета только кожа».

Он разорвал труп пополам и поймал половину, не дав ей упасть в воду. Подбросив полутушу в воздух, он подхватил ее зубами и запрокинул голову, глотая. Вторая половина шумно шлепнулась в воду и затонула. Айсфир выбрал следующий труп и заглотнул целиком головой вперед, предварительно размолов мощными челюстями.

Тинталья вошла в испорченную воду и остановилась, наблюдая за ним.

«Они быстро протухнут. Тебе стоит поесть сейчас».

«Я еще никогда не ела людей».

Она ощутила слабое отвращение. Она убила немало людей, но никого из них не ела. Теперь это показалось ей странным.

Она подумала о тех людях, к которым она относилась по-дружески: о Рэйне, Малте и своем юном менестреле Сельдене. Она направила их на путь, на котором они могли стать Старшими, и с тех пор о них не вспоминала. Сельден! При воспоминании о нем она ощутила искру радости. Этот менестрель умел воздать хвалу дракону. Этих трех людей она избрала себе и сделала их Старшими. Поэтому, наверное, они были другими. Если она окажется рядом с кем-то из них, когда он умрет, она съест тело, чтобы сохранить его воспоминания.

А если питаться другими людьми? Айсфир прав. Они – всего лишь мясо. Она двинулась вдоль берега и выбрала тело, которое было пока настолько свежим, что истекало кровью. Она разорвала его пополам. Прикосновения кожи и ткани заставили ее язык задергаться. Немного пожевав, она отправила пищу к мощным крушащим мышцам, расположенным в задней части ее глотки.

Тело скользнуло в желудок. Мясо – это всегда мясо, подумалось ей, а после боя она испытывала голод.

Айсфир продолжал есть на одном месте, изредка делая пару шагов и вытягивая шею, чтобы достать новых мертвецов. Их было в достатке. Тинталья была более переборчивой. Он был прав насчет того, насколько быстро люди портятся. От некоторых уже несло разложением. Она искала тех, кто умер совсем недавно, отталкивая носом трупы, которые уже начали коченеть.

Она как раз перебирала гору тел, когда одно вдруг тихо вскрикнуло и попыталось от нее отползти. Человек был некрупный, а ядом у него отъело нижнюю часть обеих ног. Он тащился по земле и скулил. Когда привлеченный шумом Айсфир приблизился к ним, паренек обрел дар речи.

– Прошу вас! – воскликнул он, и голос у него сорвался на ребяческий писк. – Пожалуйста, оставьте мне жизнь! Мы с отцом не хотели на вас нападать. Нас заставили! Люди герцога схватили сына – наследника моего отца, мою мать и двух моих сестер. Они сказали, что если мы не будем участвовать в охоте на вас, их всех сожгут. Что имя моего отца умрет вместе с ним, а наш род станет просто прахом. Вот нам и пришлось идти. Мы не хотели вам вредить, прекраснейшие. Мудрейшие драконы!

– Поздновато очаровывать нас похвалами, – заметил Айсфир, развеселившись.

– Кто захватил твоих родных?

Тинталье стало любопытно. Из ноги паренька торчала кость. Он не выжил бы.

– Люди герцога. Герцога Калсиды. Они приказали, чтобы мы принесли для герцога куски дракона. Чтобы выжить, ему нужно лекарство, изготовленное из кусков дракона. Если бы мы принесли кровь, или чешую, или печень, или драконий глаз, герцог сделал бы нас богачами. А если бы не принесли… – Паренек посмотрел на свою ногу. Он довольно долго на нее взирал, а потом что-то в его лице изменилось. Он поднял взгляд на Тинталью. – Мы уже умерли. Все мы.

– Да, – сказала она, но не успело это слово обосноваться в мыслях паренька, как Айсфир потянулся и сомкнул челюсти на его торсе.

Это произошло со стремительностью змеиного броска.

«Свежее мясо. Нет смысла давать ему время загнить, как остальным».

Черный дракон запрокинул голову, отправил в пасть остаток тела паренька, проглотил его и двинулся прочь, к новой груде трупов.

* * *

Двадцать девятый день месяца Спокойствия – седьмой год Вольного союза торговцев

от Рейала, исполняющего обязанности смотрителя голубятни в Удачном, – Киму, смотрителю голубятни в Кассарике


Мои приветствия, Ким.

Мне поручили сообщить вам о жалобе, поступившей от нескольких наших клиентов. Они утверждают, что конфиденциальные послания носят следы постороннего воздействия, хоть сургучные пробки футляров для посланий и остаются нетронутыми. В двух случаях на в высшей степени конфиденциальном свитке сургучная печать оказалась треснувшей, а в третьем случае она была найдена внутри футляра в виде обломков, а свиток был свернут криво, как будто кто-то вскрывал футляры, прочитывал послания, а затем возвращал их на место, заново запечатывая цилиндры сургучом смотрителя голубятни. Эти жалобы поступили от трех разных купцов и касаются посланий, полученных от торговца Кандрала из Кассарика.

Пока требований об официальном расследовании не поступало. Я умолил их позволить мне связаться с вами и попросить, чтобы вы поговорили с торговцем Кандралом и попросили, чтобы он показал вам сургуч и печатку, которые использует для своих посланий. Мы с мастерами, здесь, в Удачном, надеемся, что дело просто в использовании низкокачественного, старого или ломкого сургуча, а не в том, что смотритель вскрывает послания. Тем не менее мы попросили бы вас обратить пристальное внимание на тех подмастерьев и учеников смотрителей, которые начали у вас работать в прошлом году.

Мы глубоко сожалеем о том, что приходится вас об этом просить, и надеемся, что вы не обидитесь. Мой мастер велит мне сказать, что мы совершенно уверены в порядочности кассарикских смотрителей голубятни и ожидаем, что эти обвинения окажутся необоснованными.

Просьба ответить срочно.

Глава 1

Герцог и пленник

– Известий не было, о величественный.

Посыльный, стоящий перед герцогом на коленях, старался, чтобы его голос звучал ровно.

Герцог, обложенный и подпертый на своем троне подушками, наблюдал за ним, дожидаясь того мгновения, когда он сломается. Лучшее, на что мог надеяться принесший дурные вести – это порка. А вот промешкавший с дурными вестями заслуживал смерти.

Мужчина не поднимал глаз, упрямо глядя в пол. Вот как. Этого посыльного уже пороли. Он знает, что выдержит наказание, и смирился с ним.

Герцог чуть шевельнул пальцем. Заметные движения отнимали так много сил! Однако его канцлер приучился высматривать слабые движения и быстро на них реагировать. Он сделал гораздо более выразительный знак страже, и посыльного удалили. Сапоги стражников громко топали, более легкие сандалии уводимого между ними посыльного шлепали тише. Никто не промолвил ни слова. Канцлер снова повернулся к герцогу и низко склонился, прикоснувшись лбом к коленям. Он медленно опустился на колени, а потом осмелился поднять взгляд на сандалии герцога.

– Мне горько, что вам пришлось получить столь неудовлетворительное известие.

В зале аудиенций царило молчание. Это было большое помещение со стенами из грубого камня, напоминавшего всем входящим о том, что когда-то оно было частью крепости. Сводчатый потолок был выкрашен темно-синей краской, на которой навечно застыли звезды летней ночи. Высокие щели окон выходили на город, раскинувшийся на склоне.

Ни одно здание этого города не было выше герцогской цитадели, стоящей на вершине холма. Когда-то холм венчала крепость, а в кольце ее стен круг менгиров под открытым небом был местом великого волшебства. Легенды рассказывали о том, как эти камни были повалены, а их злое волшебство побеждено. Эти самые камни, со стертыми и сбитыми рунами, теперь были разложены вокруг его трона, не выступая над серыми плитами пола вокруг них. Черные камни указывали на пять сторон света. Говорили, что под каждым камнем находится квадратная яма, куда бросали умирать колдовавших врагов древней Калсиды. Стоящий в центре трон напоминал всем, что герцог восседает там, куда в древние времена все боялись ступить ногой.

Герцог пошевелил губами, и один из пажей вскочил и бросился вперед, держа в руках чашу с прохладной водой. Паренек встал на колени и подал чашу канцлеру. Канцлер подполз на коленях к трону, чтобы поднести чашу к губам герцога.

Он наклонил голову и стал пить. Когда он снова поднял лицо, рядом возник другой прислужник, протянувший канцлеру мягкую ткань, чтобы тот смог вытереть герцогу лицо и подбородок.

После этого герцог позволил канцлеру чуть отойти. Жажда была утолена – и он заговорил:

– От наших посланцев в Дождевые чащобы новостей не было?

Канцлер согнулся еще сильнее. Одеяние из тяжелого красновато-коричневого шелка собралось вокруг него лужицей. Под редеющими волосами виднелась кожа.

– Нет, блистающий. Мне стыдно и горько говорить вам, что новых известий они нам не присылали.

– Драконья плоть не отправлена?

Он и сам знал ответ на эти вопросы, но вынуждал Эллика произносить их вслух.

Канцлер почти касался лицом пола.

– Сияющий лорд, мы не получали сообщений ни о каких отправлениях. Покорно сообщаю вам об этом с глубочайшим смущением.

ерцог обдумывал сложившуюся ситуацию. Ему было слишком трудно полностью открывать глаза. Трудно было говорить настолько громко, чтобы его голос доносился до окружающих. Его роскошные кольца из тяжелого золота с массивными драгоценными камнями болтались на костлявых пальцах и оттягивали руки. Великолепные одеяния, приличествующие его величию, не могли скрыть жуткой худобы. Он сохнет, умирает, а они тем временем смотрят на него и ждут. Ему необходимо реагировать. Он не имеет права казаться слабым.

Он негромко проговорил:

– Расшевелите их. Отправьте наших представителей ко всем, с кем у нас есть контакты. Пошлите им особые дары. Побудите их к безжалостности. – Усилием воли он заставил себя поднять голову и повысить голос. – Есть ли смысл напоминать кому-то из вас, что если я умру, вас всех похоронят вместе со мной?

Эти слова должны были бы гулким эхом отразиться от камней. Вместо этого он услышал то же, что услышало и его окружение: визгливое негодование умирающего старика. Невыносимо, что такой человек, как он, может умереть, не оставив сына-наследника! Тогда ему не надо было бы говорить самому: его сын-наследник должен был бы стоять перед ним, крича на придворных и принуждая к стремительному повиновению. Вместо этого он вынужден шептать им угрозы, шипеть, словно беззубая старая змея.

Как это случилось? У него всегда были сыновья, сколько угодно сыновей. Слишком много сыновей, но некоторые оказались слишком честолюбивыми на его вкус. Некоторых он послал воевать, а некоторых отправил в пыточные камеры за непочтительность. Кое-кого тайно отравил. Если бы он знал, что болезнь унесет не только избранного им наследника, но и трех последних сыновей, то сохранил бы еще нескольких про запас. А он этого не сделал. И теперь у него осталась только одна никчемная дочь, женщина около тридцати лет, бездетная и похожая на мужчину мыслями и движениями. Трижды вдовевшая женщина, которой ни разу не посчастливилось родить ребенка. Женщина, читающая книги и слагающая стихи. Совершенно бесполезная для него, если вообще не опасная как колдунья. А в его теле не осталось силы, чтобы сделать какой-нибудь женщине ребенка.

Это невыносимо. Он не может умереть без сыновей, чтобы его имя стало прахом в устах всего света. Ему должны доставить драконье снадобье: полную мощи драконью кровь, которая вернет ему молодость и мужскую силу. Тогда он заполучит дюжину наследников и надежно запрет их так, чтобы с ними ничего плохого не случилось.

Драконья кровь. Такое простое снадобье – и все же никто не может это снадобье ему добыть.

– Если бы мой повелитель умер, моя скорбь была бы настолько глубока, что только погребение вместе с вами могло бы принести мне хоть какое-то утешение, о великодушнейший.

Заискивающие слова канцлера внезапно показались герцогу жестокой насмешкой.

– Ах, замолчи! Твоя лесть меня раздражает. Какой толк от твоей пустой преданности? Где куски дракона, которые меня спасут? Принеси мне их, а не твои никчемные хвалы. Неужели здесь нет никого, кто служил бы мне с готовностью? – Эта тирада потребовала от него сил, которые ему не следовало расходовать, но на этого раз его крик разнесся по зале. Когда он обвел глазами присутствующих, ни один из них не осмелился встретиться с ним взглядом. Они все съежились, и он дал им время вспомнить о сыновьях-заложниках, которых никто из них не видел уже много месяцев. Он дал им несколько долгих мгновений, чтобы они гадали, живы ли их наследники, а потом спокойным тоном осведомился: – Есть ли известия от другого отряда, посланного нами разобраться со слухами насчет драконов, которых видели в пустыне?

Канцлер не пошевелился, мучительно раздираемый противоречащими друг другу приказами.

«Кипишь ли ты в душе, Эллик? – думал он. – Помнишь ли ты, что когда-то скакал рядом со мной, бросаясь в битву? Смотри, во что превратились военачальник и его мечник: в немощного старца и корчащегося от страха слугу. Если только ты доставишь мне необходимое, все станет, как прежде. Почему ты меня подводишь? У тебя есть собственные амбиции? Мне тебя надо убить?»

Он взирал на своего канцлера, но Эллик не поднимал взгляда. Когда он почувствовал, что слуга вот-вот сломается, он рявкнул на него:

– Отвечай!

Эллик поднял глаза – и герцог увидел ярость, прячущуюся в глубине покорных серых глаз. Они слишком долго скакали стремя к стремени, сражались плечом к плечу, чтобы им удавалось полностью скрыть друг от друга свои мысли. Эллику были знакомы все герцогские уловки. Когда-то он им подыгрывал, но сейчас его мечнику эти игры начали надоедать.

Тем не менее канцлер сделал глубокий вдох.

– Пока известий не было, мой господин. Однако драконы прилетали к воде нерегулярно, и мы приказали отряду оставаться на месте, пока он не добьется успеха.

– Хорошо. По крайней мере, нам пока не сообщали об их неудаче.

– Да, славнейший. Надежда еще есть.

– Надежда. Это ты можешь надеяться. Я – требую! Канцлер, ты надеешься, что твое имя тебя переживет?

Мужчину охватила ужасающая неподвижность. Его герцог знал, какое место у него наиболее уязвимо.

– Да, господин.

Он произнес эти слова шепотом.

– И у тебя есть не только сын-наследник, но и еще один сын?

Герцог с удовлетворением услышал в его голосе дрожь:

– Да, судьба меня так благословила, о великодушный.

– Гм.

Герцог Калсиды попытался прочистить горло, но вместо этого раскашлялся, заставив слуг заметаться. Ему подали чашу с охлажденной водой и чашку с испускающим пар чаем. Чистая белая ткань была наготове в руках еще одного подползшего на коленях слуги, а еще один приготовил кубок вина.

Слабым взмахом руки он отогнал их всех и сделал хриплый вдох.

– Два сына, канцлер. И потому ты надеешься. А у меня сына нет. И мое здоровье сдает из-за одной малости. Простое снадобье из драконьей крови – вот все, о чем я попросил. Тем не менее мне его не доставили. Интересно: правильно ли то, что у тебя есть такая надежда на то, что твое имя продолжит громко звучать в мире, когда мое замолчит из-за этого упущения? Конечно же, неправильно!

Канцлер на глазах медленно съеживался. Его господин наблюдал за тем, как голова служителя падает на его согнутые колени, а все тело проминается, физически передавая желание своего хозяина стать незаметным для герцога.

Герцог Калсиды шевельнул губами, сложившимися в тень улыбки.

– Сегодня ты можешь оставить при себе обоих своих сыновей. Завтра? Завтра мы оба будем надеяться на добрые вести.

* * *

– Сюда.

Кто-то поднял тяжелый полотняный клапан, служивший дверью. Полоса света пробила полумрак, но тут же исчезла, сменившись желтым светом ламп. Двуглавый пес в соседнем стойле заскулил и заерзал. Сельден задумался о том, когда бедное животное в последний раз видело дневной свет – настоящий дневной свет. Искалеченное создание уже проживало здесь в тот момент, когда купили самого Сельдена. Он сам не ощущал прикосновения солнечного света уже многие месяцы, а может, и целый год. Дневной свет был врагом тайны. Дневной свет мог показать, что половина чудес и легенд, выставленных в убогих стойлах базарного шатра, были либо капризами природы, либо подделками. Дневной свет мог показать и то, что даже те существа, которые имели какое-то основание считаться подлинными, были нездоровы.



Как и он сам.

Свет лампы приблизился, и от яркого желтого света у него заслезились глаза. Он отвернулся от света и сомкнул веки. Он не стал вставать. Он точно знал длину цепей, закрепленных на его лодыжках, и пытался померяться с ними силой, когда его только сюда привели. С тех пор цепи слабее не стали, а вот он – стал. Он остался лежать на месте, дожидаясь, чтобы гости прошли мимо. Однако они остановились у его загона.

– Это он? Я думал, он будет крупный. Он же не больше обычного человека!

– Он высокий. Этого особо не заметишь, когда он вот так свернулся.

– Я его еле вижу в том углу. Нам можно войти?

Наступило молчание, а потом мужчины начали негромко переговариваться. Сельден не шевелился. Его нисколько не заинтересовало то, что они говорят про него. Он потерял способность испытывать смущение или даже унижение. Ему по-прежнему не хватало одежды, очень не хватало, но в основном потому, что он мерз. Иногда в перерывах между представлениями ему бросали одеяло, но не менее часто забывали это сделать. Мало кто из тех, кто за ним ухаживал, знал его язык, так что умолять об одеяле было бесполезно. Постепенно до его охваченного лихорадкой разума дошло, насколько необычно то, что двое мужчин, которые его обсуждают, говорят на том языке, которой он знает. На калсидийском. Это был язык его отца, выученный в неудачной попытке произвести на родителя благоприятное впечатление. Он не пошевелился и не подал никакого знака, что замечает их, но стал прислушиваться внимательно.

– Эй! Эй, ты. Драконенок! Встань. Дай человеку на тебя посмотреть.

Он может их игнорировать. Тогда они, вполне вероятно, чем-нибудь в него бросят, чтобы заставить двигаться. Или они могут повернуть ворот, накручивающий цепь на его лодыжке. Он может либо сам отойти к дальней стене, либо его туда отволокут. Его тюремщики боятся его и не слушают утверждений, что он – человек. Они всегда закручивают его цепь, когда входят сгрести солому, устилающую пол его загона. Он со вздохом развернул свое тело и медленно поднялся на ноги.

Один из мужчин ахнул.

– Он, и правда, высокий! Смотрите, какие у него длинные ноги! А хвост у него есть?

– Нет. Хвоста нет. Он весь покрыт чешуей. Сверкает, как бриллианты, если вывести его на дневной свет.

– Так выведите его. Дайте мне посмотреть на него на свету.

– Нет. Ему это не нравится.

– Лжец. – Сельден произнес это очень четко. Свет лампы слепил его, но он обратился ко второй из тех фигур, которые смог различить. – Он не хочет, чтобы вы увидели, что я болен. Он не хочет, чтобы вы увидели, что я весь в болячках и что на лодыжке у меня язва от его цепи. И больше всего он не хочет, чтобы вы увидели, что я такой же человек, как и вы.

– Он разговаривает!

Казалось, мужчину это не испугало, а впечатлило.

– Еще как. Но вам не стоит прислушиваться к тому, что он говорит. Он наполовину дракон, а все знают, что дракон может заставить человека поверить чему угодно.

– Я не наполовину дракон! Я человек, как и вы, но меня изменила благосклонность дракона.

Сельден попытался вложить в свое восклицание энергию, но у него не было сил.

– Видите, как он лжет! Мы ему не отвечаем. Если вы позволите ему вовлечь вас в разговор, то станете жертвой его обмана. Несомненно, именно так дракон обольстил его мать. – Смотритель откашлялся. – Итак, вы его видели. Моему хозяину не хочется его продавать, но он говорит, что выслушает ваше предложение, раз уж вы приехали настолько издалека.

– Мою мать? Это возмутительно! Глупая история, которой не поверит даже ребенок. И вы не можете меня продать. Я вам не принадлежу!

Сельден вскинул руку, пытаясь затенить глаза, чтобы рассмотреть чужака. Это ничего ему не дало. Его слова даже не удостоились ответа. Он внезапно почувствовал себя ужасно глупо. Языковой барьер тут был ни при чем. Просто в нем не желали видеть ничего, кроме приносящего деньги уродства.

Они продолжали разговаривать, словно он ничего не сказал.

– Ну, вы ведь знаете, что я всего лишь посредник. Я покупаю его не для себя. Ваш хозяин назначил очень высокую цену. Человек, которого я представляю, богат, однако пословица говорит правду: богачи гораздо скупее бедняков. Если я потрачу его средства, а человек-дракон его разочарует, с меня он потребует не только деньги.

В его глазах они были темными силуэтами – эти двое мужчин, которых он вообще не знал и которые спорили о том, какова цена его жизни. Он шагнул к ним, волоча цепь по прелой соломе.

– Я болен! Разве вы не видите? Неужели вы полностью лишены порядочности? Вы держите меня здесь на цепи, кормите полупротухшим мясом и черствым хлебом, я не вижу дневного света… Вы меня убиваете. Вы – убийцы!

– Человеку, о котором я говорю, понадобятся доказательства – только тогда он потратит такое количество золота. Буду говорить совершенно откровенно. За те деньги, которые вы запросили, вы должны позволить мне отправить ему что-нибудь в знак ваших честных намерений. Если это создание – именно то, чем вы его называете, тогда ваш хозяин получит ту цену, которую он назначил. И наши хозяева будут нами обоими довольны.

Последовало долгое молчание.

– Я скажу об этом моему хозяину. Идемте. Выпейте с нами. Когда торгуешься, всегда ощущаешь жажду.

Мужчины уже начали поворачиваться, чтобы уйти. Лампа раскачивалась в такт их движениям. Сельден сделал еще пару шагов – и его цепь натянулась до отказа.

– У меня есть родные! – крикнул он им вслед. – У меня есть мать. У меня есть сестра и брат. Я хочу вернуться домой! Прошу вас, дайте мне вернуться домой, пока я здесь не умер!

Единственным ответом стал короткий проблеск дневного света. Они ушли.

Он закашлялся, прижимая себе ребра, пытаясь умерить боль. Отхаркнув мокроту, он сплюнул ее на грязную солому. Он не знал, есть ли в ней кровь. Свет был слишком тусклым для того, чтобы это заметить. Однако он точно знал, что кашель все усиливается.

Он с трудом доковылял до кучи соломы, служившей ему постелью, опустившись на колени, улегся на бок. Все суставы у него ныли. Он протер слипшиеся глаза и снова их закрыл. Зачем он поддался на их провокацию и встал? Почему он не способен просто сдаться и не шевелиться, пока не умрет?

– Тинталья! – тихо проговорил он.

Он потянулся мыслями к драконице. Было время, когда она замечала его, если он искал с ней контакта, тогда она позволяла своим мыслям прикоснуться к его разуму. А потом она нашла себе пару, и с тех пор у него не было с ней связи. А ведь прежде он почти боготворил ее, купался в ее драконьем величии и запечатлевал его в своих песнях.

Песни! Сколько времени прошло с тех пор, как он пел для нее – с тех пор, как он вообще хоть что-то пел? Он любил ее и верил, что она любит его. Его все предостерегали. Ему говорили об очаровании драконов, о волшебстве, которым они опутывают людей, но он этому не верил. Он жил, чтобы ей служить. И что еще хуже, даже сейчас, валяясь на грязной соломе, словно забытая домашняя зверушка, он понимал, что если бы она снова его отыскала, если бы просто посмотрела на него, он снова стал бы преданно ей служить.

– Это – то, чем я теперь стал. Это – то, во что она меня превратила, – тихо признался он темноте.

В соседнем стойле заскулил двуглавый пес.

* * *

Седьмой день месяца Надежды – седьмой год Независимого Купеческого Союза

От Кима, смотрителя голубятни в Кассарике, – Рейалу, исполняющему обязанности смотрителя голубятни в Удачном


Изволь передать своим мастерам, что я нахожу крайне неприятным то, что такой мелкой сошке, как ты, было поручено сообщить об этих отвратительных обвинениях в мой адрес. Полагаю, что полученное разрешение выполнять обязанности смотрителя голубятни на время отсутствия Эрека заставило тебя переоценить собственную важность, которую совершенно неуместно демонстрировать подмастерью при обращении к кому бы то ни было из старших. А еще я рекомендую мастерам удачненской гильдии Голубиной почты рассмотреть связи твоего семейства и задуматься о зависти, которую твои родственники питают ко мне в связи с тем повышением, которое я получил, став смотрителем голубятни в Кассарике, ибо, полагаю, именно там они отыщут корни этого подлого обвинения.

Я отказываюсь обращаться к торговцу Кандрелу для выяснения этого вопроса. Он не выдвигал никаких обвинений в адрес нашей службы, а я уверен, что, будь эти жалобы реальными, он лично явился бы к нам, чтобы выразить свой протест. Я подозреваю, что дело не в его сургуче или печатке, а в небрежности, с которой на почте Удачного обращаются с футлярами конфиденциальных посланий те люди, которым поручено заниматься голубями из Трехога и Кассарика. Полагаю, что это окажешься именно ты, подмастерье.

Если удачненская гильдия Голубиной почты имеет какие-то претензии к тому, как в Кассарике обращаются с официальными посланиями, я советую отправить официальную жалобу Совету торговцев Кассарика и потребовать расследования. Полагаю, вы убедитесь, что Совет полностью доверяет кассарикским смотрителям голубей и отказывается рассматривать такие оскорбительные обвинения в наш адрес.

Ким, смотритель голубятни, Кассарик.

Глава 2

Битва драконов

Солнце пробилось сквозь тучи. Туман, окутывавший долину, лежащую у холма подле стремительной реки, начал таять. Синтара подняла голову и устремила взгляд на далекий яркий круг. Свет падал на ее чешуйчатую шкуру, однако тепла он давал мало. Хотя туман поднимался длинными лентами и таял под лучами солнца, суровый ветер гнал с запада плотные серые тучи. Днем опять будет дождливо. В дальних землях дивно шершавый песок будет сегодня прожариваться под жарким солнцем. Память предков нарисовала в ее голове картины того, как дракон катается по этому песку, полируя свою чешую до яркого блеска. Ей вместе с другими драконами следовало бы переселиться. Уже много месяцев назад им надо было подняться в воздух сверкающей бурей и улететь в далекие южные пустыни. Охота в скалах, стеной окружавших пустыню, всегда была удачной. Будь они там, сейчас наступило бы время охотиться, наедаться досыта, спать в напоенные жаром дневные часы, а затем подниматься в ярко-голубое небо и парить в потоках горячего воздуха. При удачном ветре дракон способен без труда зависать над землей. Королева могла бы это делать, могла бы чуть сдвигать крылья, планировать и смотреть, как более массивные самцы сражаются в воздухе под ней. Она представила себя там, наблюдающей за тем, как они сшибаются и плюются, взлетают, сталкиваются и бьют друг друга когтями.

В конце такой битвы победителем станет один дракон. Его поверженные соперники вернутся в пески греться и досадовать – или, возможно, сбегут в богатые дичью холмы, чтобы выместить свою досаду, убивая все живое без разбора. Победивший дракон взлетит, взмахивая крыльями, чтобы оказаться на одной высоте с кружащими и наблюдающими за боем самками и выбрать ту, которой будет добиваться. И тогда начнется уже совсем иная битва.

Горящие медные глаза Синтары были полуприкрыты, голова на длинной сильной шее высоко поднята, морда повернута к далекому солнцу. Она рефлекторно распахнула свои бесполезные синие крылья. В ней поднимались волны томления. Она чувствовала, как жажда спаривания нагревает чешую на ее горле и животе, ощутила запах желания, исходящий из желез под ее крыльями. Она открыла глаза и опустила голову, ощутив какое-то чувство, близкое к стыду. У подлинной королевы, достойной обрести пару, были бы сильные крылья, способные поднять ее над теми тучами, которые сейчас грозили облить Синтару дождем. В полете она распространила бы аромат своего мускуса и воспламенила страстью всех самцов, обитающих на многие мили вокруг. Но подлинная королева драконов не застряла бы здесь, на этом размокшем берегу, в обществе ни на что не годных нелетающих самцов и еще более бесполезных людей-хранителей.

Она ощутила мощный порыв ветра, который принес сильный запах дракона-самца, и едва успела сложить полураскрытые крылья.

Его когтистые лапы встретились с землей, и он неудержимо заскользил к Синтаре, едва успев остановиться так, чтобы не врезаться в нее. Она поднялась на задние лапы и выгнула свою блестящую голубую шею, стараясь выпрямиться в полный рост. Даже так Кало возвышался над ней. Она заметила, как его вращающиеся глаза вспыхнули радостью, когда он отметил, что она ему уступает. Этот крупный самец подрос и набрал мышцы и силу с того момента, как они прибыли в Кельсингру.

– Я летал еще дольше, – сообщил он ей, встряхивая широкими темно-синими крыльями, избавляя их от капель дождя и при этом обрызгивая ее. После этого он аккуратно их сложил и расправил по спине. – Мои крылья с каждым днем становятся все длиннее и сильнее. Скоро я снова стану Повелителем небес. А как насчет тебя, королева? Когда ты поднимешься в воздух?

– Когда соблаговолю, – ответила она и отвернулась. От него разило похотью: его целью была не необузданная свобода полета, а то, что могло во время этого полета произойти. Она не намерена была это даже рассматривать. – И я бы это полетом не назвала. Ты сбежал по склону холма и подпрыгнул. Планирование – это не полет.

Ее критическое замечание было не вполне справедливым. Кало продержался в воздухе в течение пяти взмахов крыльями и только потом приземлился. Со смесью стыда и ярости она вспомнила свою собственную первую попытку летать: хранители разразились приветственными криками, когда она подскочила и начала планировать. Но ее крыльям не хватило силы, чтобы поднять ее выше, и она упала, плюхнувшись в реку. Ее сильно поваляло и побило течением, и она выбралась на берег вся в потоках грязной воды и ссадинах.

«Не вспоминай об этом позоре. Но не допускай, чтобы кто-то снова увидел твою неудачу».

Новый порыв ветра принес с собой дождь. Она пришла к реке только для того, чтобы попить, а теперь снова вернется под слабое укрытие деревьев.

Но стоило Синтаре направиться прочь, как голова Кало сделала стремительный выпад. Он плотно сомкнул челюсти на ее шее сразу за головой, так что она не могла повернуться и укусить его или плюнуть в него ядом. Она подняла переднюю лапу, чтобы ударить его когтями, но шея у него была длиннее и мощнее ее собственной. Он держал ее на безопасном расстоянии от своего торса, и ее когти бесполезно вспороли пустой воздух. Она затрубила от ярости, и он отпустил ее, отпрыгнув назад, так что ее вторая атака оказалась такой же безрезультатной, как и первая.

Кало поднял крылья и широко их раскинул, готовясь отмахнуться от нее, если она бросится на него. Его глаза – серебряные с зелеными прожилками – вращались от возмутительного смеха.

– Тебе следует стараться летать, Синтара! Тебе нужно снова стать настоящей королевой, владычицей земли и неба. Оставь этих прикованных к земле червяков и воспари со мной. Мы будем охотиться и убивать, мы улетим прочь от этих холодных дождей и глубоких долин, к далеким пустыням юга. Обратись к памяти предков и вспомни, какими нам следует стать!

Ее шею саднило там, где его зубы вспороли ее плоть, но ее гордость получила гораздо более болезненную рану. Не думая об опасности, она снова бросилась на него, широко раскрыв пасть и раздувая резервуары ядовитых желез, но он с ревом ликования встретил реакцию своей противницы и перепрыгнул через нее. Поворачиваясь к нему, она заметила, что к ним с тяжелым топотом бегут алый Ранкулос и лазурный Сестикан. Драконы не созданы для передвижения по земле. Они скакали, словно жирные коровы. Грива Сестикана с тонкой оранжевой филигранью топорщилась на его шее. Ранкулос, который мчался к ним с наполовину развернутыми сверкающими крыльями, агрессивно взревел:

– Оставь ее в покое, Кало!

– Мне не нужна ваша помощь! – протрубила она, поворачиваясь и шествуя прочь от сбегающихся самцов. Довольство тем, что они готовы драться из-за нее, боролось с унизительным ощущением того, что она не достойна их битвы. Она не способна взлететь в небо, демонстрируя изящество и стремительность, она не может за счет собственной ловкости и бесстрашия бросить вызов тому, кто победит в этой дурацкой свалке. Тысячи воспоминаний предков о других битвах самцов и брачных полетах трепетали на периферии ее сознания. Она отогнала их прочь. Она не стала оборачиваться на рев и яростное хлопанье крыльев. – Мне ни к чему летать, – презрительно бросила она через плечо. – Здесь нет дракона, который был бы достоин брачного полета.

Единственным ее ответом стал рев ярости и боли, вырвавшийся у Ранкулоса. Дождливый полдень взорвался испуганными криками и пронзительными вопросами сбегающихся людей: хранители драконов выскакивали из своих хижин, направляясь к сражающимся самцам. Идиоты! Их затопчут или растерзают, если они попробуют вмешаться. В такие дела люди не должны лезть. Ей было противно, когда хранители обращались с ними, словно с домашней скотиной, которой следует командовать, а не как с драконами, которым надо прислуживать. Ее собственная хранительница, пытаясь прикрыть неровную спину и плечи рваным плащом, бросилась к ней, крича:

– Синтара, с тобой все в порядке? Ты ранена?

Она вскинула голову и полураскрыла крылья.

– По-твоему, я неспособна себя защитить? – возмущенно спросила она у Тимары. – По-твоему, я слабая и…

– Берегись! – предостерегающе крикнул какой-то человек, и Тимара послушалась, приседая и закрывая затылок ладонями.

Синтара иронически хмыкнула, глядя, как золотистый Меркор проносится мимо них, широко раскинув крылья и вырывая когтями пучки травы, почти скользя над землей. Руки Тимары не защитили бы ее, если бы шипастое крыло дракона хоть чуть прикоснулось к ней. Даже ветер, поднятый его движениями, опрокинул Тимару на землю и заставил прокатиться по мокрой луговой траве.

Крики людей и рев драконов завершились оглушающим кличем Меркора, вломившегося в толпу сражающихся самцов.

Сестикан упал, опрокинутый этим столкновением. Его раскрытое крыло опасно согнулось под тяжестью его собственного тела, и Синтара услышала, как он ахнул от боли и испуга. Ранкулос оказался придавлен бьющимся Кало. Кало попытался перекатиться и ударить Меркора длинными когтями своих задних лап, однако Меркор поднялся на задние лапы прямо на куче копошащихся драконов. Неожиданно прыгнув вперед, он придавил к земле широко распахнутые крылья Кало своими задними лапами. Резкий удар когтей пойманного дракона прочертил на ребрах Меркора глубокую борозду, но прежде чем противник успел добавить еще одну рану, Меркор переступил выше. Голова Кало на длинной шее хлестала, словно кнут, однако преимущество явно было на стороне Меркора. Сестикан, придавленный двумя крупными драконами, ревел от бессильной злобы. От схватки исходил густой мускусный запах драконов-самцов.

Толпа испуганных и злых хранителей окружала бьющихся драконов, вопя и выкрикивая имена сражающихся или пытаясь не дать драконам-зевакам присоединиться к сшибке. Более мелкие самки, Фенте и Верас, подошли и начали вытягивать шеи, игнорируя своих смотрителей и пытаясь подобраться опасно близко. Балипер, хлеща алым хвостом, ходил по краю боя, заставляя хранителей спасаться бегством, визгливо возмущаясь тем, что он подвергает их опасности.

Бой окончился почти так же неожиданно, как начался. Меркор запрокинул свою золотистую голову, а потом стремительно выбросил ее вперед, широко распахнув пасть. Вопли хранителей и изумленный рев наблюдающих за происходящим драконов предвещали Кало смерть от кислотного аэрозоля. Вместо этого Меркор в последний момент захлопнул пасть. Он резко опустил голову и выплюнул на уязвимое горло Кало не облако и не струю, а всего лишь одно пятно кислоты. Черно-синий дракон взвыл от мучительной боли и ярости. Тремя мощными взмахами крыльев Меркор слетел с него и приземлился на расстоянии корабельного корпуса. Кровь струилась из длинной раны на его ребрах, заливая покрытый золотой чешуей бок. Он тяжело дышал, широко раздувая ноздри. По его чешуе шли цветные волны, а защитные гребни вокруг глаз топорщились. Он хлестнул хвостом, и воздух наполнился запахом боевого вызова.

Как только Меркор освободил Кало от своего веса, тот перекатился на лапы. Рыча от бессильной досады и унижения, он тут же направился к реке, чтобы смыть с тела кислоту противника, пока та не въелась еще глубже. Карсон, хранитель Плевка, бежал рядом с Кало, призывая его остановиться и дать осмотреть рану. Темный дракон игнорировал его. Получивший немало ударов и ошеломленный, но обошедшийся без серьезных травм Ранкулос поднялся на лапы и выпрямился, пошатываясь. Он встряхнул крыльями, а потом медленно сложил их, словно они причиняли ему боль. После этого, стараясь сохранять остатки собственного достоинства, он заковылял со взрытого поля боя.

Меркор проревел в спину удаляющемуся Кало:

– Не забудь, что я мог тебя убить! Всегда помни об этом, Кало!

– Отродье ящерицы! – рыкнул в ответ черно-синий дракон, однако не замедлил своего отступления к ледяной воде реки.

Синтара отвернулась от них. Все закончилось. Она была удивлена тем, что бой оказался настолько долгим. Сражения, как и спаривание, драконы проводили в полете. Если бы самцы могли взлететь, состязание могло бы длиться часами, возможно, заняло бы даже целый день, и в итоге все они были бы обожжены кислотой и окровавлены. На мгновение древнее воспоминание о подобных испытаниях завладело ее разумом, и она почувствовала, как сердце ее забилось быстрее от возбуждения. Самцы добивались бы ее благосклонности, а в конце, когда остался бы всего один победитель, ему все равно необходимо было бы сравниться с ней в скорости полета и принять ее вызов: только после этого он мог бы претендовать на то, чтобы стать ее парой. Они парили бы в небе, поднимаясь все выше и выше, и самец пытался бы повторить ее виражи, нырки и мощные горки. А если бы ему удалось это сделать, его тело соединилось бы с ее телом, а крылья начали двигаться синхронно…

– СИНТАРА!

Рык Меркора вывел ее из раздумий. Она оказалась не единственной, кто обернулся, выясняя, что от нее понадобилось золотому дракону. Все драконы и хранители на лугу взирали на него. И на нее.

Огромный дракон поднял голову и распахнул крылья с громким треском. Новая волна его запаха разнеслась по ветру.

– Тебе не следует провоцировать то, что ты не способна завершить, – пристыдил он ее.

Она уставилась на него, ощущая, что от гнева ее чешуя становится ярче.

– Это не имело к тебе никакого отношения, Меркор. Возможно, тебе не следовало бы вмешиваться в те дела, которые тебя не касаются.

Он распахнул свои крылья еще шире и высоко вознесся на своих мощных задних лапах.

– Я буду летать! – Он произнес эти слова без рева, но, тем не менее, они были хорошо слышны на фоне ветра и дождя. – И ты тоже. И когда придет время брачных сражений, я буду победителем. И я стану твоей парой.

Она воззрилась на него, ощущая невероятное потрясение. Немыслимо, чтобы самец говорил такие вещи! Она постаралась не радоваться его обещанию того, что она полетит. Когда молчание чересчур затянулось и она поняла, что все наблюдают за ней и дожидаются ее ответа, она рассердилась.

– Говори-говори! – довольно неудачно парировала она.

Ей даже не нужно было слышать презрительного фырканья Фенте, чтобы понять: столь жалкий ответ никого не впечатлил.

Отвернувшись от всех, Синтара двинулась обратно в лес, под ненадежную защиту деревьев. Ее ничто не волнует. Ей не важно, что говорит Меркор, и то, что Фенте над ней смеется. Среди них нет никого, на кого стоило бы производить впечатление.

– Это и настоящей-то битвой не назовешь, – негромко сыронизировала она.

– Так ты пыталась спровоцировать «настоящую битву»? – Ее нахальная маленькая хранительница, Тимара, неожиданно оказалась рядом с ней, переходя на рысцу, чтобы не отстать. Ее темные волосы свисали лохматыми неровными косицами, на некоторых еще остались деревянные амулеты. Прокатившись вниз по склону, она измазала свой рваный плащ травой. Ее ноги были обернуты пестрыми тряпицами, а вместо подошв этой самодельной обуви служили куски плохо выделанной оленьей шкуры. За последнее время она стала тоньше и выше. Кости на ее лице стали заметнее. Крылья, которыми ее одарила Синтара, на бегу чуть подпрыгивали. Несмотря на непочтительность своего первого вопроса, Тимара встревоженным голосом добавила: – Остановись на минутку. Пригнись. Дай я осмотрю твою шею там, где он тебя укусил.

– Там даже крови нет.

Синтаре с трудом верилось, что она отвечает на нахальное требование простой человечки.

– Мне надо посмотреть. Кажется, несколько чешуек отстали.

– Я ничем не провоцировала эту глупую свару.

Синтара резко остановилась и опустила голову, чтобы Тимара могла осмотреть ей шею. Ей было противно ощущать, что она почему-то уступила слишком много себе позволяющей девице. Гнев вскипел в ней, и она уже собралась было «случайно» сбить Тимару с ног движением головы. Однако почувствовав, как сильные человеческие руки бережно расправляют встопорщившиеся шейные чешуйки и приглаживают их, она смягчилась. Ее хранительница и ее умелые руки бывают полезны.

– Ни одна чешуйка не оторвалась, хотя часть из них рано или поздно могут отлететь.

Синтара ощущала досаду своей хранительницы, приводящей в порядок ее чешую. Несмотря на то, что Тимара часто грубила Синтаре, драконица знала, что девушка гордится ее здоровьем и красотой. Любое оскорбление Синтаре Тимара принимала и на свой счет. А еще она ощущала настроение своего дракона.

Сосредоточившись на девушке сильнее, она почувствовала, что их объединяет не только раздражение. Присутствовало также чувство досады.

– Эти мужчины! – внезапно воскликнула девушка. – Наверное, спровоцировать дракона-самца на глупость так же просто, как и человеческого мужчину!

Эти слова пробудили в Синтаре любопытство, хотя она не намерена была показывать это Тимаре. Она вспомнила все, что ей было известно о самых последних треволнениях Тимары, и догадалась о причине ее дурного настроения.

– Решать тебе, а не им. Как глупо ты себя ведешь! Просто совокупись с ними обоими. Или ни с одним из них. Покажи им, что ты королева, а не корова, которую вырастили, чтобы бык ее покрывал.

– Я не выбрала ни одного из них, – сообщила ей Тимара, отвечая на вопрос, которого драконица не задавала.

После того, как ее чешуя была приглажена, Синтара подняла голову и снова двинулась к опушке леса. Тимара поспешила за ней, на бегу размышляя вслух:

– Я просто хотела бы ничего не менять, оставить все, как было всегда. Но они оба на это не готовы. – Она тряхнула головой, заставив косички разлететься. – Татс – мой самый давний друг. Я знала его еще в Трехоге, до того, как мы стали драконьими хранителями. Он – часть моего прошлого, часть моего дома. Но когда он тянет меня к себе в постель, я не знаю, делает ли он это потому, что любит меня, или просто потому, что я ему отказала. Я боюсь, что если мы станем любовниками, но у нас дело не сладится, я вообще его потеряю.

– Тогда переспи с Рапскалем, да и дело с концом, – посоветовала драконица.

Тимара ей прискучила. Почему это люди думают, что дракона могут интересовать подробности их жизни? С тем же успехом можно интересоваться жизнью мотылька или рыбешки.

Однако Тимара увидела в предложении своего дракона предлог для продолжения разговора.

– С Рапскалем? Не могу! Если я возьму его в мужья, я уверена, что это испортит мою дружбу с Татсом. Рапскаль красивый и забавный… и немного странный. Хотя такая странность мне нравится. И, кажется, я ему действительно дорога, и когда он уговаривает меня спать с ним, то добивается этого не просто ради удовольствия. – Она тряхнула головой. – Но я не хочу этого ни с одним из них. Ну… вообще-то хочу. Если бы можно было только ограничиться телесной стороной и ничего не осложнять. Но я не намерена рисковать тем, что заполучу ребенка, и вообще не хотела бы принимать какое-то важное решение. Если я выберу одного, потеряю ли я второго? Не знаю, что…

– Ты мне надоела, – предостерегла ее Синтара. – И сейчас тебе следовало бы заняться более важными вещами. Ты сегодня для меня поохотилась? У тебя есть для меня мясо?

Резкая перемена темы разговора заставила Тинтару ощетиниться. Она неохотно ответила:

– Нет еще. Когда дождь уймется, я пойду. Сейчас дичи не будет. – После недолгого молчания она затронула еще одну опасную тему. – Меркор сказал, что ты полетишь. Ты пробовала? Ты сегодня тренировала крылья, Синтара? Разрабатывать мышцы – это единственный способ, чтобы…

– Я не имею желания носиться по берегу, словно чайка со сломанным крылом. Не имею желания выставлять себя на посмешище.

А еще меньше Синтаре хотелось потерпеть неудачу, упасть в ледяную стремительную реку и утонуть. Или переоценить свои возможности и врезаться в деревья, как это случилось с Балипером. У него тогда так распухли крылья, что он даже не мог их сложить, и у него оторвался коготь с передней левой лапы.

– Никто над тобой не смеется! Упражнять крылья необходимо, Синтара. Ты должна научиться летать: все драконы должны это сделать. Вы все выросли с тех пор, как мы оставили Кассарик, и мне не удается убить достаточно дичи, чтобы ты была сыта, а ведь это при том, что здесь дичь крупнее. Тебе придется самой добывать себе еду охотой, а для этого тебе нужно летать. Разве ты не предпочла бы оказаться в числе первых взлетевших над землей драконов, а не в числе последних?

Эта мысль показалась Синтаре весьма неприятной. Ей было невыносимо подумать о том, что какая-то более мелкая самка, например Верас или Фенте, смогут взлететь раньше нее самой. На самом деле таким мелким и тощим созданиям летать может быть даже проще. Гнев подогрел ей кровь, и она почувствовала, что жидкая медь ее глаз кипит эмоциями. Ей придется их убить, вот и все. Убить прежде, чем одна из них сумеет ее унизить.

– Или ты могла бы взлететь раньше них, – спокойно предложила Тимара.

Синтара резко повернула голову и воззрилась на девушку. Порой той удавалось подслушать мысли драконов. Порой у нее даже хватало нахальства на эти мысли отвечать.

– Мне надоел этот дождь. Я хочу вернуться под деревья.

Тимара кивнула и послушно последовала за шагающей к лесу Синтарой. Та оглянулась всего один раз.

У реки остальные хранители на повышенных тонах обсуждали, кто из драконов начал свалку. Охотник Карсон скрестил руки на груди и непреклонно смотрел на Кало. С черно-синего дракона стекала вода: он уже смыл с горла кислотное пятно, оставленное Меркором. Небольшой серебряный дракон Карсона, Плевок, угрюмо смотрел на них издалека. Синтара подумала, что мужчина ведет себя глупо. Этот черно-синий самец изначально не любил людей, а если Кало выйдет из себя, то просто перекусит Карсона пополам.

Татс помогал Сильве осматривать длинную рану у Меркора на ребрах, а его собственная драконица, Фенте, ревниво взрывала землю и бормотала туманные угрозы. Ранкулос развернул крыло, чтобы его смотритель смог его проверить. Скорее всего, оно как минимум было сильно ушиблено. Вымазанный грязью Сестикан уныло призывал собственного хранителя, но Лектера нигде не было видно. Ссора закончилась. Ненадолго все самцы превратились в драконов, добивающихся внимания самки. Сейчас они вели себя, словно большая скотина. Синтара презирала их – и испытывала отвращение к себе самой. Они не стоили того, чтобы их провоцировать. Они только заставляли ее думать обо всем том, чего они лишены. Чего лишена она сама.

«Ах, если бы!» – подумала она и проследила историю своих бед, случайность за случайностью. Если бы только драконы вышли из метаморфоза полностью сформировавшимися и здоровыми! Если бы они находились в более хорошем состоянии, когда окукливались, чтобы из морских змеев превратиться в драконов. Если бы они мигрировали в родные края десятилетиями раньше. Если бы Старшие не вымерли, если бы вулкан не извергся и не уничтожил тот мир, который они прежде знали. Ей следовало бы иметь гораздо больше способностей. Драконам полагалось выходить из своих коконов способными к полету и взлетать, чтобы обеспечить себя первой восстанавливающей силы добычей. Однако никто из них этого не сделал. Она подобна яркому осколку стекла, выпавшему из великолепной мозаики с изображениями Старших, увенчанных башнями городов и парящих в небе драконов: она точно так же лежит в грязи, оторванная от всего того, что когда-то было ее предназначением. Без того, прежнего, мира она лишена смысла.

Синтара пыталась летать, и не один раз. Тимаре ни к чему знать о ее многочисленных тайных и унизительных неудачах. Ей невыносимо было знать, что тупая Хеби способна летать и охотиться. С каждым днем красная драконица становилась все крупнее и сильнее, а ее смотритель, Рапскаль, не уставал возносить хвалы своей «громадной, чудесной девочке-драконице». Он сложил глупую песню – скорее вирши, чем стихи – и громко распевал ее каждое утро, обихаживая Хеби. Синтаре каждый раз хотелось оторвать ему голову. Пусть Хеби сколько угодно надувается от гордости, когда хранитель ей поет: все равно она глупее коровы!

– Лучшей местью было бы научиться летать, – снова посоветовала Тимара, уловившая не столько мысли, сколько чувства драконицы.

– Почему бы тебе самой не попробовать? – с горечью парировала Синтара.

Тимара молчала, но ее молчание оказалось очень красноречивым.

Синтара постепенно понимала, в чем дело. Она была поражена.

– Что?! Ты пыталась, да? Ты пыталась летать?

Тимара не поворачивала лица к дракону, продолжая трусить вверх по прибрежному лугу к опушке леса. По долине были разбросаны небольшие каменные домики: у некоторых стены были разрушены, а крыши провалились, но некоторые жилища хранители драконов успели восстановить. Когда-то здесь была деревня, в которой жили люди-ремесленники. Они работали здесь, многочисленные слуги и купцы, обслуживавшие тех Старших, которые жили в блистающем городе на противоположном берегу стремительной реки. Синтара не знала, известно ли об этом Тимаре. Скорее всего, нет.

– Ты ведь сделала так, что у меня выросли крылья, – ответила, наконец, Тимара. – Раз уж они у меня есть, раз мне приходится терпеть такое, из-за чего нельзя надеть обычную рубаху, и что оттопыривает на мне плащ, заставляя мерзнуть от любого ветерка, то надо извлечь из них хоть какую-то пользу. Да, я пыталась летать. Мне помогал Рапскаль. Он утверждает, что со временем у меня получится. Но вот пока я только разбиваю колени и сдираю кожу на ладонях, когда падаю. Я не добилась успеха. Тебя это радует?

– Меня это не удивляет.

На самом деле Синтару это обрадовало. Никакому человеку не дозволено летать тогда, когда сами драконы на это не способны! Пусть разбивает колени и зарабатывает тысячи синяков. Если Тимара полетит раньше нее самой, драконица ее сожрет! При этой мысли в ней пробудился голод, и она опомнилась. Девице не следует об этом знать, по крайней мере, до того, как она не принесет положенную дичь.

– Я буду пытаться и дальше, – негромко проговорила Тимара. – И тебе тоже следовало бы.

– Делай, что хочешь, и я буду поступать так же, – ответила драконица. – А сейчас я хочу, чтобы ты отправилась на охоту. Я голодна.

Она послала девице мысленный толчок.

Тимара подозрительно сощурилась, почувствовав, что драконица применила к ней свои чары, однако это ничего не меняло. Ее все равно будет преследовать неотступное желание пойти поохотиться. То, что девушка знает источник этого внушения, не защищает ее от него.

Зимние дожди вызвали бурный рост зелени. Высокая мокрая трава шлепала ее по ногам, пока она брела по лугу. Они поднялись по склону долины, и теперь их манило редколесье на холме. Под деревьями можно будет хоть немного укрыться от дождя, хотя многие уже сбросили листву. Синтаре лес казался странным и знакомым одновременно. Ее собственный жизненный опыт был ограничен знанием густых непроходимых дебрей на границе реки Дождевых чащоб. Однако ее наследственная память изобиловала образами привычных лесов, подобных этому. Названия деревьев – дуб, гикам и береза, ольха, осина и златолист – всплыли у нее в голове. Драконам были известны такие деревья, такие леса и даже именно это место. Однако они редко задерживались здесь во время холодных зимних дождей. Нет уж! На это отвратительное время года драконы улетали, чтобы нежиться в жаркой пустыне. Либо же они укрывались в специально созданных Старшими убежищах – под хрустальными куполами с подогреваемым полом и бассейнами с горячей водой. Она повернулась и посмотрела через реку на легендарную Кельсингру. Они забрались так далеко, но приют драконов по-прежнему оставался недостижимым. Стремительная река была глубокой и коварной. Ни один дракон не смог бы ее переплыть. Настоящий полет был единственным способом попасть домой.

Древний город Старших остался почти целым, таким, каким Кельсингру рисовала ее наследственная память. Даже под облачным небом, даже за серой пеленой дождя высокие здания из черного и серебристого камня сверкали и манили к себе. Когда-то там жили чудесные чешуйчатые Старшие. Эти друзья и слуги драконов носили яркие одеяния и украшали себя золотом, серебром и блестящей медью. Широкие бульвары и изящные здания Кельсингры были рассчитаны не только на Старших, но и на драконов. Там была украшенная скульптурами площадь, вымощенная камнем, который зимой источал тепло, хотя та часть города, похоже, провалилась в огромную пропасть, которая теперь пересекала древние дороги и башни. Там были ванны, испускавшие пар купальни с горячей водой, где Старшие и драконы спасались от непогоды. Ее предки погружались в них – не только в горячую воду, но и в медные ванны с подогретым маслом, которое полировало им чешую и укрепляло когти.

И там было… еще что-то. Что-то, что ей не удавалось толком вспомнить. Вода, подумалось ей, но не вода. Нечто чудесное, что и сейчас сверкало, блестело и звало ее сквозь смутные воспоминания.

– На что ты смотришь? – спросила Тимара.

Синтара не заметила, что остановилась и смотрит за реку.

– Ни на что. На город, – ответила она и пошла дальше.

– Если бы ты могла летать, ты смогла бы перебраться через реку в Кельсингру.

– Если бы ты могла думать, то сообразила бы, когда надо помолчать, – огрызнулась драконица.

Неужели эта тупая девица не понимает, как часто она об этом думает? Каждый день. Каждый час. Магия Старших, нагревавшая плиты, возможно, еще действует. Но даже если она развеялась, сохранившиеся здания стали бы укрытием от нескончаемого дождя. Возможно, в Кельсингре она снова почувствовала бы себя настоящим драконом, а не змеей с лапами.

Они дошли до кромки деревьев. Порыв ветра шумно пронесся по ним, стряхивая влагу с ветвей. Синтара недовольно заворчала.

– Иди охотиться! – приказала она девице и усилила мысленное давление.

Оскорбившаяся хранительница отвернулась и побежала обратно по склону. Синтара не потрудилась провожать ее взглядом. Тимара будет повиноваться. Так делают все хранители. Только на это они и годятся.

* * *

– Карсон!

Хранитель предупреждающе поднял руку с открытой ладонью, развернув ее в сторону Седрика. Карсон стоял упрямо, глядя на черно-синего дракона. Он молчал, скрестив взгляды с громадным существом. Карсон был крупным мужчиной, но близость Кало уменьшала его до детской игрушки, игрушки, которую разъяренный дракон мог втоптать в землю или растворить до продырявленных костей одним плевком едкого яда. И Седрик не сможет этому помешать. Сердце у него отчаянно колотилось, дыхание перехватило. Он обхватил себя руками, дрожа от холода и страха. Зачем Карсону нужно так рисковать собой?

«Я тебя защищу».

Драконица Седрика, Релпда, ткнулась в него своим тупым носом и своими мыслями.

Он быстро обернулся и, обвив руками ее шею, попытался успокоить свои мысли. Маленькая медная самка не имеет ни единого шанса выстоять, если вздумает бросить Кало вызов ради Седрика. А сейчас любой вызов может спровоцировать Кало на иррациональную и бурную реакцию. Седрик не был хранителем Кало, однако ощущал эмоции дракона. Волны ярости и бессильной злобы, исходившие от него, подействовали бы на кого угодно.

– Давай немного отойдем, – предложил он медной, чуть подталкивая ее.

Она не пошевелилась. Он посмотрел на нее и увидел, что ее глаза словно живут своей жизнью – темно-синие с редкими нитями серебра. Она решила, что Кало представляет для Седрика опасность. О, боги!

Карсон заговорил – твердо, без гнева. Его мускулистые руки были скрещены на груди, в жесте, не содержащем угрозу. Темные глаза под густыми бровями казались почти добрыми. Влажный ветер рвал его волосы и оставлял крупные капли на аккуратной рыжей бороде. Охотник не обращал внимания на ветер и дождь, так же, как он не обращал внимания на то, что дракон превосходит его силой. Казалось, он не боится ни самого Кало, ни с трудом сдерживаемой ярости этого дракона. Голос Карсона был низким и спокойным, речь неспешной.

– Тебе надо успокоиться, Кало. Я послал одного из хранителей за Дэвви. Скоро сюда придет твой собственный смотритель и займется твоими ранами. Если желаешь, я могу сейчас их посмотреть. Но тебе надо перестать всем угрожать.

Черно-синий дракон пошевелился, и под дождем его чешуя блеснула серебром. В его взгляде кружились малахитовые разводы: казалось, будто его глаза вращаются. Седрик взирал на них, завороженный и испуганный. Карсон стоял слишком близко. Не похоже было, чтобы дракон хоть немного успокоился, и если бы он пожелал укусить Карсона или плюнуть в него ядом, то даже присущая охотнику ловкость не спасла бы его от смерти. Седрик вдохнул поглубже, готовясь умолять Карсона отступить подальше, но только скрипнул зубами. Нет. Карсон знает, что делает, и сейчас ему совершенно ни к чему отвлекаться на любовника.

Седрик услышал у себя за спиной быстрый топот и, обернувшись, увидел, что к ним со всех ног бежит Дэвви. Щеки юного хранителя раскраснелись от усилий, волосы метались вокруг лица и плеч. Лектер ковылял следом за ним по сырой луговой траве, походя на вымокшего ежа. Шипы у него на затылке начали превращаться в спадающую на спину гриву, походя на те, которые были у его дракона, Сестикана. Лектеру больше не удавалось запихивать их под рубашку. Они были ярко-синие с оранжевыми концами и подпрыгивали в такт его движениям. Он громко пыхтел, стараясь не отстать от Дэвви. Дэвви судорожно вздохнул и закричал:

– Кало! Кало, в чем дело? Я здесь! Ты ранен? Что случилось?

Лектер свернул в сторону и направился к Сестикану.

– Где ты был? – протрубил дракон, гневно и ворчливо. – Смотри: я выпачкался и ушибся. А ты мне не помогаешь!

Дэвви подбежал к своему громадному дракону, не обращая ни малейшего внимания на то, как зверь разгневан. С момента появления паренька Кало перестал замечать всех остальных.

– Почему тебя не было здесь, чтобы мной заняться? – обвиняюще проревел дракон. – Смотри, как меня обожгло! Твоя небрежность могла стоить мне жизни!

Дракон вскинул голову, открывая кровоточащее пятно на шее, оставленное Меркором. Рана была размером с чайное блюдце.

При виде поврежденной шеи Седрик содрогнулся, а Дэвви смертельно побледнел.

– Ох, Кало! С тобой все будет в порядке? Мне так жаль! Я был за поворотом реки, проверял, не попала ли в ловушку рыба.

Седрик знал про эту ловушку. Вчера он смотрел, как Дэвви с Карсоном ее устанавливали. Две корзины закрепили на распорках, которые вращались под действием течения, как колесо. Корзины должны были выхватывать рыбу из воды и сбрасывать по желобу в плетеную вершу. Дэвви с Карсоном потратили на ее сооружение несколько дней. Если ловушка окажется удачной, они собирались сделать еще несколько, чтобы немного уменьшить труды по ежедневной добыче еды для драконов.

– Он не проверял ловушку для рыбы, – негромко сказал Карсон, отходя к Седрику.

Кало присел, и Дэвви, взволнованно охая, осматривал развернутые крылья дракона на предмет еще каких-либо травм. Лектер с виноватым видом вел Сестикана вниз по течению, чтобы отмыть.

Седрик заметил, как паренек украдкой поправляет ремень. Карсон недовольно качал головой, но Седрик невольно улыбнулся.

– Да, они не этим занимались, – сделал он вывод.

Карсон бросил на него взгляд, который моментально согнал с его лица улыбку.

– В чем дело? – спросил Седрик, сбитый с толку суровым выражением лица Карсона.

Тот тихо проговорил:

– Нам нельзя с этим мириться, Седрик. Обоим паренькам надо быть ответственнее.

– Нам нельзя мириться с тем, что они вместе? Как мы можем их осуждать, не превращаясь в лицемеров?

Слова Карсона ранили Седрика. Он ждет, чтобы пареньки скрывали свое увлечение друг другом? Он осуждает их за то, что они не таятся?

– Я имел в виду не это. – Старший мужчина положил руку Седрику на плечо и заставил отвернуться от Кало. Он тихо добавил: – Они еще мальчишки. Они нравятся друг другу, но тут дело в плотских открытиях, а не друг в друге. В отличие от нас. Их игры могут подождать, пока они не закончат свои дела.

Мужчины двинулись вверх по склону по пропитанной водой траве. Релпда сделала несколько шагов следом за ними, а потом резко повернулась и направилась к берегу.

– В отличие от нас, – еле слышно повторил Седрик.

Карсон покосился на него и кивнул. Уголки его губ приподнялись в улыбке, которая зажгла в животе у Седрика пламя. Седрик хотел надеяться, что Карсон выбрал это направление потому, что они идут к себе домой. Маленькое и холодное строение из простого камня с плитняковым полом было почти не лучше пещеры, но хотя бы крыша у него не пропускала дождь, а труба давала нормальную тягу. Если они разжигали в очаге яркий огонь, там становилось почти тепло. Почти. Ему подумалось о других способах, с помощью которых там можно было не замерзнуть.

Словно прочитав мысли Седрика, Карсон сказал:

– Некоторые дела откладывать нельзя. Нам надо пойти в лес и попробовать найти еще поваленных деревьев. Те сырые дрова, которые ты пытался жечь прошлой ночью, давали только дым, а не тепло.

Он оглянулся на Дэвви и Лектера. Кало пригибался, вытянув шею, чтобы паренек мог осмотреть кислотный ожог у него на горле. Под руками своего юного хранителя громадный зверь успокоился и казался почти безмятежным.

– Он подходит Кало гораздо больше Грефта, – заметил Седрик.

– Мог бы подойти, если бы был старательнее. – Как всегда, Карсону трудно было хвалить паренька. Он любил Дэвви, как сына, и, словно отец, предъявлял к нему самые высокие требования. Он отвел взгляд и покачал головой. – Я понимаю, что они с Лектером увлечены друг другом, но это все равно не повод пренебрегать своими обязанностями. Мужчине положено сначала выполнить свой долг, а уже потом думать об удовольствиях. А Дэвви уже достаточно взрослый, и я ожидаю, что он станет поступать так, как положено мужчине. Чтобы наша экспедиция выжила, каждый должен вкладывать в это свою долю трудов. Когда настанет весна или когда мы получим припасы, тогда Дэвви можно будет расслабиться и потакать своим желаниям. Но только тогда. Им обоим надо каждый день ухаживать за драконами, а уже потом думать о чем-то еще.

Седрик понимал, что Карсон не собирался укорить его этими словами, однако бывали моменты, когда он очень остро ощущал отсутствие у себя каких бы то ни было полезных навыков. Отец, бывало, называл подобных людей «никчемными, как сиськи на быке». «Я в этом не виноват, – заверил он себя. – Просто здесь я как рыба без воды. Если бы я вдруг перенес Карсона в то общество, к которому привык в Удачном, это он чувствовал бы себя никчемным и неуместным». Можно ли считать недостатком то, что Седрик успешнее смог бы подобрать вина для пиршества или указать портному, как перешить куртку, а не махать топором, превращая бревно в поленья, или разрезать добычу на такие куски, которые поместились бы в котел? Он так не считал. Его нельзя назвать никчемным или некомпетентным человеком. Он просто оказался вне той области, в которой лежат его умения. Он посмотрел вокруг себя – на залитый дождем склон холма и мрачный лес. Очень далеко от той области, в которой лежат его умения.

И ему это надоело. Он с тоской вспомнил Удачный. Шум и болтовню базаров, широкие мощенные плитами улицы и ухоженные особняки, приветливые таверны и чайные. Открытый круг рынка и прохладную тень общественного сада. Что бы подумал портной Джефдин, увидев своего лучшего клиента в лохмотьях? Ему внезапно захотелось горячего глинтвейна с пряностями в славной подогретой кружке. Ах, чего бы он только не отдал за одну-единственную трапезу, не приготовленную над огнем в очаге! За бокал хорошего вина, за кусок хлеба! Даже за миску простой горячей овсянки с изюмом и медом! Что угодно, лишь бы это были не дичь, не рыба и не дикие травы. Что-нибудь хоть немного сладкое! Он пожертвовал бы всем за одну хорошо приготовленную трапезу, сервированную на накрытом скатертью столе!

Он покосился на идущего рядом Карсона. Его щеки над аккуратно подстриженной бородкой были румяными, в темных глазах читалась озабоченность. Седрику вспомнилась недавняя картина: Карсон сидит на низком табурете с закрытыми глазами, с довольным, как у оглаживаемого кота, лицом, а Седрик с помощью небольшого гребня и ножничек подравнивает ему бороду. Охотник сидел неподвижно и послушно, поворачивая голову только тогда, когда ему велел Седрик, и наслаждался вниманием Седрика. Вид сильного мужчины, замершего под его прикосновениями, наполнил Седрика ощущением собственной власти. Он подровнял Карсону и его густую шевелюру, но не слишком коротко. Странно было признаваться, что отчасти Карсон привлекал его именно своей первобытной силой. Он улыбнулся про себя, и от приятного воспоминания у него на руках встопорщились волоски. Ну, наверное, существовало и нечто такое, чем Седрик не готов был пожертвовать ради возвращения в Удачный.

Он на ходу соприкоснулся плечами с Карсоном. Охотник ухмыльнулся и тут же обнял Седрика за плечи. Никаких колебаний. У Седрика екнуло сердце. Гест никогда не продемонстрировал бы на людях столь непринужденной приязни. Впрочем, и не на людях тоже, по правде говоря. Карсон крепче притянул его к себе, и Седрик на ходу прижался к нему. Охотник был крепкий и мускулистый – он словно на дуб оперся. Седрик улыбнулся, отметив, как именно думает о своем любовнике. Может, он начинает привыкать к жизни в этой глуши. От грубого плаща Карсона и его перетянутых шнурком волос пахло дымом и мужчиной. Серебряные блестки чешуи начали проявляться в уголках его глаз. Его дракон уже принялся изменять своего хранителя. Седрику нравилось то, как это выглядит.

Карсон потер ему плечо.

– Ты замерз. Почему ты не надел плащ?

Собственный плащ Седрика давно пропал, изъеденный кислотной водой реки Дождевых чащоб. Тот предмет одежды, о котором говорил Карсон, был просто грубо выделанной оленьей шкурой, на которой осталась шерсть. Карсон сам содрал ее с туши, выдубил и скроил из нее плащ. Этот предмет одежды завязывался на шее сыромятными ремешками. Седрик привык к мехам, которые были мягкими и подбивались тканью. Этот плащ был чуть жестким, кожаная сторона имела кремовый цвет. Жесткая кожа потрескивала на ходу. Оленья шкура не была настоящим мехом: волоски на ней были жесткими и колючими.

– Он такой тяжелый! – виновато объяснил Седрик.

Он не стал говорить, что пахнет от него… ну… как от оленьей шкуры.

– Еще бы. Но дождь с него скатывается, и тебе в нем было бы теплее.

– Теперь за ним слишком далеко идти.

– Да. Но сбор дров нас обоих согреет.

Седрик не стал говорить, что может придумать более приятные способы, как им обоим согреться. Он не был лентяем, но питал отвращение к тяжелому физическому труду, который Карсон воспринимал как обычную часть своей жизни. Пока Элис не утащила его в это безумное плаванье вверх по реке Дождевых чащоб, Седрик вел жизнь, подобающую удачнинскому торговцу, пусть его семья и не была особо зажиточной. Он много работал, но головой, а не руками! Он вел учет как домашних расходов, так и тех многочисленных контрактов, которые Гест заключал от лица своего семейства. Он следил за гардеробом Геста и за назначенными им встречами. Он передавал указания Геста домашней прислуге и разбирался с их жалобами и вопросами. Он помнил даты прихода и отплытия всех кораблей в гавани, старался, чтобы Гест успевал выбрать самые удачные из доставляемых товаров и первым связывался с новыми купцами. Он был необходим для нормального существования дома и дела Геста. Он был необходимым. И высоко ценимым.

Тут перед ним возникла насмешливая улыбка Геста, которая мгновенно развеяла теплые воспоминания о тех временах. Была ли его жизнь хоть в какой-то мере такой, какой он ее видел, с горечью спросил он сам себя. Ценил ли Гест его умения все устраивать и находить связи? Или он просто с удовольствием пользовался телом Седрика и тем, как покорно он переносит те унижения, которыми осыпал его Гест? Он прищурил глаза, спасаясь от хлесткого дождя. Может, отец правильно оценивал его? Может, он действительно никчемный щеголь, годный только на то, чтобы наряжаться в дорогую одежду, которую оплачивал его наниматель?

– Эй, вернись! – Карсон ласково потряс его плечо. – Когда у тебя на лице появляется такое выражение, оно ничего хорошего нам обоим не обещает. Все уже прошло, Седрик. Давно закончилось и исчезло. Что бы это ни было. Забудь и перестань себя терзать.

– Я был таким дураком! – Седрик тряхнул головой. – Я заслужил эти терзания.

Карсон покачал головой, и в его голосе появились нотки раздражения.

– Ну, тогда перестань терзать меня. Когда я вижу у тебя такое выражение лица, я знаю, что ты думаешь о Гесте. – Он внезапно замолчал, словно собирался что-то сказать, а потом передумал. Спустя несколько мгновений он с неубедительным добродушием осведомился: – Так что на этот раз заставило тебя о нем вспомнить?

– Я по нему не скучаю, Карсон, если ты так подумал. У меня нет желания к нему вернуться. Я не просто согласен быть с тобой. Я счастлив.

Карсон снова стиснул ему плечо.

– Но не настолько счастлив, чтобы перестать думать о Гесте. – Склонив голову набок, он пристально посмотрел на Седрика. – Мне кажется, он плохо с тобой обращался. Не понимаю, откуда у него появилась такая власть над тобой.

Седрик тряхнул головой, словно хотел выбросить из головы все воспоминания о Гесте.

– Мне трудно объяснить. Он привлекает всех к себе. Он получает все, чего хочет, потому что искренне считает, что он этого заслуживает. Когда что-то идет не так, он никогда не признает виноватым себя. Он всегда обвиняет кого-то другого, а потом просто уходит, какой бы серьезной ни была катастрофа. Мне всегда казалось, что Гест способен просто уйти от любого случившегося ужаса, даже если он сам послужил его причиной. Всякий раз, когда, казалось бы, он должен был ответить за последствия соделанного, перед ним открывался какой-то другой выход.

Седрик замолчал. Карсон смотрел на него своими темными глазами, стараясь понять.

– И это по-прежнему тебя завораживает?

– Нет! В те времена мне неизменно казалось, что ему невероятно везет. Теперь, оглядываясь назад, я вижу, что он просто очень хорошо умел перекладывать вину на других. И я ему позволял это делать. Часто. Так что на самом деле я думаю не о Гесте. Я думаю о том, как я жил там, в Удачном, о том, во что он меня превратил… или, вернее, во что я позволил себе превратиться. – Седрик пожал плечами. – Стыжусь того, кем я стал рядом с Гестом. Стыжусь того, что собирался сделать и что сделал. Но в чем-то я по-прежнему тот же человек. И я не знаю, как мне измениться.

Карсон искоса посмотрел на него и широко улыбнулся.

– О, ты изменился. Поверь мне в этом, парень. Ты очень сильно изменился.

Они добрались до леса. Сбросившие листву деревья на опушке почти не защищали их от непрекращающегося дождя. Чуть выше по склону росли вечнозеленые деревья, дававшие лучшее укрытие, но высохших и упавших веток для топлива внизу было больше.

Карсон остановился у купы ясеней и достал два длинных кожаных ремня с петлей на одном конце. Седрик взял свой, подавив вздох. Он напомнил себе о двух вещах: во время работы ему действительно теплее, и когда он не отстает от Карсона, то начинает себя уважать. «Будь мужчиной», – сказал он себе, расправляя на земле петлю ремня, как его научил Карсон. Карсон уже начал подбирать сучья и укладывать их на ремень. Время от времени крепкий мужчина разламывал сук о ногу, делая его размер удобным. Седрик один раз попытался подражать ему, но результатом стали большие синяки, при виде которых Карсон содрогался. Больше он этой попытки не повторял.

– Надо прийти сюда с топором и срубить пару вон тех елок. Больших. Можно их свалить, оставить сохнуть сезон, и тогда на будущий год мы их порубим на хорошие долго горящие поленья. Будет нечто посолиднее всего этого, такие будут гореть всю ночь.

– Будет здорово, – согласился Седрик без всякого энтузиазма.

Еще одна тяжелая работа. И мысль о дровах на будущей год заставила его осознать, что и через год он, наверное, все еще будет здесь. Будет по-прежнему жить в этом домишке, есть приготовленное на огне мясо и носить Са знает что. И еще через год. И еще. Неужели он всю жизнь проведет здесь, состарится здесь? Некоторые из хранителей утверждали, что те изменения, которые вызывают у них драконы, превратят их в Старших, живущих гораздо дольше. Он взглянул на чешую у себя на запястьях, похожую на рыбью. Провести здесь сто лет? Жить в домишке и ухаживать за своей чудаковатой драконицей? Неужели его ждет именно это? Когда-то Старшие были для него легендарными существами, изящными и прекрасными созданиями, жившими в чудесных городах, полных магии. Вещи Старших, которые находили жители Дождевых чащоб, раскапывавшие погребенные города, были таинственными: украшения, сияющие сами по себе, ароматные драгоценные камни, каждый со своим чудесным запахом. Графины, охлаждавшие то, что в них наливали. Джидзин, волшебный металл, начинающий светиться при прикосновении. Чудесные музыкальные подвески, игравшие постоянно меняющиеся аккорды и мелодии. Камень, хранящий воспоминания, которые можно получить прикосновением. Старшим принадлежало столько поразительных вещей! Но Старшие давно ушли из мира. И если Седрику и остальным предстоит стать их преемниками, они окажутся поистине жалкой ветвью фамильного древа: связанные с драконами, которые едва способны летать, и лишенные магии Старших. Подобно искалеченным драконам этого поколения, созданные ими Старшие будут жалкими и чахлыми существами, влачащими существование в примитивных условиях.

Порыв ветра стряхнул целый ливень капель с голых ветвей у него над головой. Он со вздохом отряхнул брюки. Ткань их сильно вытерлась, отвороты истрепались до бахромы.

– Мне нужны новые брюки.

Карсон поднял мозолистую руку и потрепал его по мокрым волосам.

– А еще тебе нужна шляпа, – спокойно отметил он.

– А из чего мы ее сделаем? Из листьев?

Седрик постарался, чтобы его вопрос прозвучал иронично, а не горько. Карсон. У него есть Карсон. И разве он не предпочтет жить в примитивном мире с Карсоном, а не в удачненском особняке, но без него?

– Нет. Из коры, – совершенно прозаично ответил ему Карсон. – Если сможем найти нужный вид дерева. В Трехоге была одна умелица, которая разбивала древесную кору на волокна, а потом их них плела. Некоторые вещи она обрабатывала смолой, делая их непромокаемыми. Она изготавливала шляпы и, кажется, плащи. Я такие никогда не покупал, но в данных обстоятельствах готов попробовать что угодно. Кажется, у меня не осталось ни одной целой рубашки или брюк.

– Из коры, – мрачно откликнулся Седрик. Он попытался представить себе, как будет выглядеть подобная шляпа, и решил, что предпочтет ходить с непокрытой головой. – Может, капитану Лефтрин удастся привезти из Кассарика ткань. Думаю, до тех пор я обойдусь тем, что у меня есть.

– Ну, нам все равно придется обходиться, так что очень хорошо, что ты считаешь, что это возможно.

Такие слова в устах Геста стали бы жгучим сарказмом. У Карсона это звучало компанейской шуткой над теми трудностями, которые им предстоит переживать вместе.

Оба ненадолго замолчали. Карсон уже собрал большую вязанку хвороста. Он туго затянул ветки ремнем и попробовал поднять вязанку. Седрик добавил еще несколько веток к своему вороху и с ужасом воззрился на получившуюся груду. Вязанка будет тяжелой, ветки будут в него впиваться, и вечером у него разболится спина. Опять. А Карсон уже несет новые сучья, услужливо увеличивая размер его кучи. Седрик попытался придумать хоть что-то позитивное.

– Но когда Лефтрин вернется из Кассарика, разве он не привезет вместе с припасами и одежду?

Карсон добавил принесенные ветки к вороху Седрика и обернул их ремнем. Затягивая его вокруг вязанки, он ответил:

– Многое будет зависеть от того, отдадут ли члены Совета все те деньги, которые они ему должны. Я предвижу, что они не станут спешить. Но даже если они ему заплатят, он сможет привезти только то, что ему удастся закупить в Кассарике и, возможно, в Трехоге. Думаю, еда будет на первом месте. После нее – такие припасы, как деготь, ламповое масло и свечи, ножи и охотничьи стрелы. Все то, что позволит нам выживать самостоятельно. Одеяла, ткань и тому подобное будут на последнем месте. Тканые изделия в Кассарике неизменно дороги. На болотах нет пастбищ, поэтому нет овец, которые давали бы шерсть. Эти луга – одна из причин, по которой Лефтрин так воодушевился насчет заказа племенного скота в Удачном. Но прибудет скот только через многие месяцы, так что «Смоляному» придется за ними возвращаться.

Несколько дней назад, вечером, капитан Лефтрин собрал их на «Смоляном» для разговора. Он объявил, что собирается спуститься вниз по реке до Кассарика и Трехога, чтобы купить столько припасов, сколько сможет. Он доложит Совету торговцев Дождевых чащоб, что они выполнили свои обязательства, и получит причитающиеся им деньги. Если хранители желают получить из Кассарика нечто определенное, пусть дадут ему знать, и он постарается это им достать. Двое хранителей тут же попросили, чтобы их заработок передали их семьям. Другие захотели отправить своим родным сообщения. Рапскаль заявил, что желает потратить все свои деньги на сладкое – любое сладкое.

Смех не стихал до тех пор, пока Лефтрин не спросил, не хочет ли кто-нибудь, чтобы его увезли обратно в Трехог. Наступило короткое молчание: хранители обменивались недоуменными взглядами. Вернуться в Трехог? Бросить драконов, с которыми они соединены, и снова стать отверженными среди своего народа? Если даже до отъезда из Трехога люди их сторонились из-за их внешности, то что теперь о них станут думать другие жители Дождевых чащоб? Время, проведенное в обществе драконов, не уменьшило их странности. Наоборот: у них выросла новая чешуя, новые шипы, а у юной Тимары появились прозрачные крылья. Сейчас драконы управляли их изменениями так, чтобы они доставляли эстетическое удовольстивие. Тем не менее большинство хранителей явно больше не были людьми. Никто из них не сможет вернуться к своей прежней жизни.

Элис не связала себя с драконом и внешне осталась человеком, но Седрик знал, что она не вернется. В Удачном ее не ждет ничего, кроме позора. Даже если бы Гест пожелал принять ее обратно, она не захотела бы вернуться к фальшивому браку без любви. С тех пор, как он признался ей в своих отношениях с Гестом, она стала считать свой брачный контракт с этим богатым торговцем недействительным. Она останется здесь, в Кельсингре, и станет дожидаться возвращения своего чумазого речного капитана. И хотя Седрик не может понять, что привлекает ее в этом мужчине, он готов признать, что, живя с Лефтрином в каменной лачуге, она стала гораздо счастливее, чем была когда бы то ни было в особняке Геста.

А что он сам?

Он перевел глаза на Карсона – и на минуту задержал на нем взгляд. Охотник – крупный, грубовато-сердечный мужчина, вполне ухоженный по своим собственным примитивным меркам. Он сильнее, чем был способен стать Гест. И добрее, чем мог быть Гест.

Если подумать, то и он тоже чувствует себя гораздо более счастливым, живя в каменной лачуге с Карсоном, чем когда бы то ни было в особняке Геста. В его жизни не осталось обманов. Не осталось притворства. И еще есть маленькая медная драконица, которая его любит. Его тоска по Удачному унялась.

– Чему ты улыбаешься?

Седрик покачал головой, а потом честно ответил:

– Карсон, я счастлив с тобой.

Улыбка, осветившая лицо охотника при этих простых словах, выражала открытую радость.

– А я счастлив с тобой, удачненский парень. А сегодня ночью мы будем еще счастливее, если эти дрова будут приготовлены и сложены.

Карсон нагнулся, ухватил свою вязанку за ремень и вскинул себе на плечо. Легко выпрямившись, он стал дожидаться, чтобы Седрик проделал то же самое.

Седрик повторил его действия, с хриплым вздохом взвалив вязанку себе на плечо. Удержаться на ногах он смог только благодаря тому, что сделал два неровных шага, восстанавливая равновесие.

– Кровь Са, какая тяжелая!

– Точно. – Карсон ухмыльнулся. – Это вдвое больше того, что ты мог нести два месяца назад. Горжусь тобой. Пошли.

Он им гордится!

– Я горжусь собой, – пробормотал Седрик и зашагал следом за ним.

* * *

Седьмой день месяца Надежды – седьмой год Вольного союза торговцев

От Детози, смотрительницы голубятни в Трехоге, – Рейалу, исполняющему обязанности смотрителя голубятни в Удачном


Дорогой племянник, приветствую и желаю тебе всего хорошего!

Мы с Эреком советуем тебе проявить в этом вопросе самообладание. Не давай Киму спровоцировать тебя на гнев или обвинения, которые мы не сможем доказать. Нам не в первый раз приходится вести с ним неприятную переписку. Я по-прежнему считаю, что он получил свое место за взятку, но поскольку это говорит о том, что у него в кассарикском Совете есть друзья, утвердившие его повышение, жаловаться туда скорее всего будет бесполезно.

Я по-прежнему знаю многих его подмастерьев, потому что они начинали обучение у меня, в Трехоге. Я постараюсь тайком сделать через них кое-какие запросы. Тем временем советую тебе передать его послание своим мастерам и предоставить действовать им. Пока твой статус смотрителя не будет подтвержден, ты не сможешь разговаривать с Кимом на равных. Мы с Эреком оба не уверены, что столь трудную задачу следовало возлагать на тебя.

Пока ты сделал все, чего можно было ожидать от тебя в твоем положении. Мы с Эреком по-прежнему не сомневаемся в твоей способности управляться с птицами.

Более приятная новость: два быстрых пестрых голубя, которых ты прислал нам в качестве свадебного подарка, нашли себе пары и выводят птенцов. Я предвкушаю возможность вскоре отправить тебе несколько их потомков, чтобы можно было определить время их обратных перелетов. Этот план вызывает у меня немалый энтузиазм.

Мы с Эреком все еще не решили, кто из нас переедет: для нас это непростой вопрос. В нашем возрасте хочется заключить союз быстро и без шума, но оба наши семейства к этому не склонны. Жалей нас!

С любовью и уважением,

твоя тетя Детози

Глава 3

Дороги

Вся жизнь Тимары прошла в Дождевых чащобах, но она ни разу не видела подобного дождя. В годы ее детства, проведенного в Трехоге и Кассарике, громадные деревья, обитавшие на берегах реки Дождевых чащоб, раскидывали над этими городами из древесных домов многослойные листвяные пологи. Мощные зимние дожди останавливали и отводили бесчисленные листья, находившиеся между нею и небом. Конечно, при этом деревья закрывали и солнечный свет, но к этому Тимара относилась иначе. Если ей хотелось солнечного света, она могла за ним вскарабкаться. Она не могла припомнить такого момента, когда ей хотелось бы почувствовать всю мощь грозового ливня.

Здесь же у нее выбора не было. Луг, раскинувшийся вдоль реки, был не похож на тенистый подрост Дождевых чащоб. Густая трава вырастала до бедра, а то и до плеча. Земля была не болотистой, а надежной и густо утыканной камнями, странным разнообразием твердых кусков разной структуры и цвета. Она часто недоумевала, откуда они все взялись и как здесь оказались. Сегодня ветер свистел по открытому пространству, бросал свободно летящие капли ей в лицо и за шиворот. Ее изношенная одежда, испорченная чересчур частым контактом с кислотными водами реки Дождевых чащоб, совершенно ее не защищала. Обвисшая и вымокшая ткань липла к коже. И Тимаре не приходилось сомневаться в том, что она весь день будет замерзшей и мокрой. Она потерла покрасневшие холодные руки. Трудно удачно охотиться с теми жалкими остатками оружия, которые были в ее распоряжении. Онемевшие руки только сильнее затрудняли дело.

Она услышала Татса раньше, чем тот ее догнал: мокрую траву, шлепающую его по ногам, и тяжелое дыхание бегущего следом за ней. Она не поворачивалась к нему до тех пор, пока он, запыхавшись, не окликнул ее:

– Идешь охотиться? Тебе не помочь?

– Почему бы и нет? Мне не помешает, чтобы кто-то отнес мою добычу драконам. – Она не стала говорить о том, что знали они оба: что Карсон не любит, чтобы кто-то из них охотился в одиночку. Он утверждал, будто видел следы крупных хищников – настолько больших, что они могли напасть на человека. – Крупная дичь обычно привлекает крупных хищников, – сказал он. – На охоту берите напарника.

Дело было не в том, что Карсон имел право ими командовать, просто у него был опыт.

Татс ухмыльнулся ей: его зубы ярко сверкнули на покрытом мелкой чешуей лице.

– О, так я, по-твоему, не способен завалить дичь, которую тебе надо будет помочь мне тащить обратно?

Она ухмыльнулась в ответ:

– Ты неплохой охотник, Татс. Но мы оба знаем, что я лучше.

– У тебя это врожденное. Твой отец обучал тебя с того момента, как ты смогла проковылять по ветке дерева. По-моему, у меня получается очень недурно для того, кто начал это позже.

Он зашагал рядом с ней. На узкой тропинке это было не слишком удобно. На ходу он сталкивался с ней локтями, но все равно не обгонял ее и не отставал. Когда они вошли в лес, луговые травы стали ниже, а потом сменились слоем листвяного перегноя и низкими кустами. Деревья останавливали ветер, чему Тимара была рада. Она кивнула, принимая комплимент Татса.

– Ты стал намного более умелым, чем был при отъезде из Трехога. И, по-моему, ты сможешь приспособиться к наземной охоте быстрее меня. Тут все не такое, как дома.

– Дом, – сказал он, и Тимара не смогла понять, как звучит для него это слово: сладко или горько. – Наверное, наш дом теперь тут, – добавил он неожиданно для нее.

Она покосилась на Татса, продолжая пробираться через кусты.

– Дом? Навсегда?

Он вытянул руку в ее сторону и приподнял край рукава, открывая покрытое чешуей тело.

– Не могу представить себе возвращение в Трехог. В таком-то виде. А ты?

Ей не нужно было ни шевелить крыльями, ни смотреть на массивные черные когти, которые были у нее с самого рождения.

– Если дом – это там, где тебя принимают, то для меня Трехог никогда не был домом.

Она отмела прочь сожаления и мысли о Трехоге. Пора начинать охоту. Синтара голодна. Сегодня Тимара собиралась найти звериную тропу – новую, на которой они еще не охотились. Пока они на нее не набредут, идти будет трудно. Они оба тяжело дышали, но Татс запыхался не так сильно, как сразу после их ухода из Трехога. Жизнь в экспедиции «Смоляного» закалила и сделала сильнее их всех. К тому же все хранители подросли: пареньки вымахали настолько сильно, что это почти пугало. Татс стал выше, и плечи у него были шире. Его драконица тоже его изменяла. Он единственный из хранителей при выходе из Трехога имел полностью человеческий внешний облик. Он был из тех освобожденных рабов, которые переехали в Трехог во время войны с Калсидой, и его рабский статус в младенчестве был ясно запечатлен на его лице в виде татуированного знака его бывшего владельца. На его левой щеке была растянута паутина, а рядом с носом изображена скачущая лошадка. Эти татуировки тоже стали изменяться, когда драконица начала покрывать его чешуей. Теперь рисунок татуировок стал более стилизованным и был нанесен чешуйками, а не краской под кожей. Его темные волосы и темные глаза остались прежними, но она подозревала, что его высокий рост отчасти связан с превращением в Старшего, а не с естественным возмужанием. Ногти у него были такими же сверкающе-зелеными, как Фенте, его раздражительная маленькая драконья королева. Когда на его кожу падал свет, на чешуе появлялись зеленые отблески. Он был тенью листвы и сосновыми иглами, зеленью ее леса… Она остановила опасный ход мыслей.

– Значит, по-твоему, ты проживешь всю жизнь здесь?

Тимаре эта идея показалась странной. Она была немного растеряна после того, как они добились своей цели и обнаружили город Старших. Когда они покидали Трехог, они подписали контракты, в которых была обозначена их цель: устроить драконов выше по реке. О поиске легендарного города Кельсингры практически не упоминалось. Она взялась за эту работу, чтобы уйти от прежней жизни. О дальнейших своих планах она не задумывалась. Теперь она попыталась свыкнуться с мыслью, что останется здесь жить навсегда. Что больше никогда не столкнется с теми людьми, которые сделали ее изгоем.

Однако оборотной стороной этой картины было то, что она больше никогда не вернется домой. Она не любила мать, и это чувство было взаимным. Однако она была очень близка с отцом. Неужели она больше никогда его не увидит? Неужели он не узнает, что она добилась своей цели? Нет, это глупая мысль. Капитан Лефтрин собирается плыть в Кассарик за припасами. Как только он там окажется, известия об их находке будут звенеть в ушах всех жителей Дождевых чащоб, словно туча комаров. Ее отец скоро об этом услышит. Не захочет ли он приехать сюда, чтобы увидеть все своими глазами? Или, может, она поедет домой, чтобы его навестить? Прошлым вечером, на общей встрече, Лефтрин спросил, не хочет ли кто-нибудь вернуться в город. После его вопроса наступила тишина. Хранители переглянулись. Оставить своих драконов? Поехать назад, в Трехог, вернуться к своей жизни отверженных? Нет! Другим этот ответ дался легко.

Ей он достался непросто. Были моменты, когда ей хотелось бросить свою драконицу. Синтара была не самым приятным в мире существом. Она командовала Тимарой, подвергала ее опасности ради собственного развлечения, а один раз чуть не утопила ее в реке, торопясь заполучить рыбу. Синтара и не подумала за это извиниться. Драконица была столь же саркастичной и циничной, сколь и великолепной. Но хоть Тимара и подумывала о том, чтобы бросить свою драконицу, ей не хотелось снова сесть на «Смоляного» и плыть вниз по реке. Ее все еще тошнило от жизни на барже во время бесконечного пути в этой тесноте и скученности. Возвратиться с Трехог с Лефтрином означало бы оставить своих друзей и так и не узнать, что же они найдут в городе Старших. Так что пока она останется здесь, с друзьями и будет продолжать охотиться для драконов, пока Лефтрин не вернется с новыми припасами. Что потом?

– Ты собираешься жить здесь вечно? – снова спросила она у Татса, заметив, что он так и не ответил на ее вопрос.

Он ответил еле слышно, чтобы не делать их передвижение по лесу менее тихим:

– А куда мы можем направиться? – он легким жестом указал на нее, а потом на свое лицо. – Наши драконы пометили нас, как принадлежащих им. И хотя Фенте ближе Синтары к тому, чтобы полететь, я не думаю, чтобы обе королевы в ближайшее время стали самодостаточными. Даже если бы они могли сами добывать себе пропитание охотой, им все равно захочется, чтобы мы были с ними ради ухода за ними и общения. Теперь мы Старшие, Тимара. Старшие всегда жили вместе с драконами. А драконы останутся тут. Так что – да, наверное, я останусь здесь до конца жизни. Или пока здесь остается Фенте.

Он поднял руку и молча указал направление, которое счел более правильным. Она решила с ним согласиться и пошла первой. Идя следом за нею по лесу, он сказал ей в затылок:

– Я правильно понял твои слова? Ты действительно думаешь вернуться в Трехог? Ты считаешь, что для кого-то из нас это возможно? Я знаю, что Синтара не всегда хорошо с тобой обращается. Но где еще ты теперь можешь жить? Тимара, у тебя теперь крылья! Не думаю, чтобы ты смогла карабкаться и бегать по деревьям, как раньше. Куда бы ты ни явилась, все станут на тебя глазеть. Или делать еще что похуже.

Тимара крепче прижала крылья к спине, а потом нахмурилась. Она не сознавала, что собирается это сделать. Чужеродные отростки все больше становились частью ее тела. У нее по-прежнему от тяжести крыльев ныла спина, и она каждый день досадовала на них, когда пыталась надеть поверх них изношенную одежду. Но теперь она двигала ими, не сосредоточиваясь на этом.

– Они прекрасны, – добавил Татс, словно подслушав ее мысли. – Они стоят всего, что тебе из-за них приходится терпеть.

– Они бесполезны, – парировала Тимара, стараясь не радоваться его похвале. – Я никогда не полечу. Они – как издевательство.

– Нет. Ты никогда не полетишь, но, по-моему, они прекрасны.

А теперь его согласие с тем, что она не сможет летать, задело ее так сильно, что даже его комплимент ее не утешил.

– Рапскаль считает, что я буду летать, – возразила она.

Татс вздохнул.

– Рапскаль считает, что в один прекрасный день они с Хеби навестят луну. Тимара, думаю, что твои крылья должны были бы стать гораздо больше, чтобы ты смогла летать. Наверное, тогда они оказались бы насколько большими, что при ходьбе заставляли бы тебя сгибаться. Рапскаль не задумывается о том, как все на самом деле устроено. Он полон собственных желаний и грез и готов говорить тебе что угодно, лишь бы добиться твоего расположения.

Она обернулась к нему с кислой улыбкой на губах.

– В отличие от тебя, – отметила она.

Он ухмыльнулся ей, вызывающе блеснув глазами.

– Ты знаешь, что я тебя хочу. Я говорю об этом честно. Я всегда честен с тобой, Тимара. Я считаю, что ты должна ценить правдивые слова человека, который ценит твой ум, а не предпочитать безумца, щедрого на самые дикие похвалы.

– Я ценю твою честность.

Сказав это, она вынуждена была прикусить язык, чтобы не напомнить ему, что он не всегда был с ней таким честным. Он не сказал ей, что сблизился с Джерд. Но и Рапскаль ей в этом не признавался. Конечно, Рапксаль этого от нее по-настоящему и не скрывал. Он просто не счел это особо важным.

Если на то пошло, то большинство мужчин-хранителей воспользовались расположением Джерд. И, возможно, продолжали это делать и сейчас: Тимара не могла бы утверждать обратного. Она снова задалась вопросом, почему это ей так важно. Татс больше не с Джерд. Не похоже, чтобы он придавал особое значение тому, что сделал. Тогда почему это так важно ей самой?

Тимара пошла медленнее. Они приближались к лесной поляне. Деревья редели, лес становился светлее. Она знаком велела Татсу соблюдать тишину и замедлить шаги. Достав лучшие из своих низкокачественных стрел, она приготовила лук. Пора двигать не телом, а глазами. Она прислонилась плечом к стволу, чтобы стоять тверже, и начала медленно осматривать открывшуюся перед ними лесную лужайку.

Она могла призвать к порядку свои глаза, но не свои непокорные мысли. Джерд моментально отбросила правила, которые им прививались воспитанием, полученным в Дождевых чащобах. Таким девушкам, как она, Джерд или Сильве, не позволялось брать мужей. Все знали, что дети Дождевых чащоб, у которых при рождении оказалась чешуя или когти, скорее всего умрут, не успев став взрослыми. На их выращивание не стоило тратить ресурсы, потому что, даже выжив, они редко рожали жизнеспособных детей. Те, кто пытались это сделать, обычно умирали родами, произведя на свет чудовищ, которых, если они не погибали при рождении, бросали умирать. Мужья были запрещены для тех, кто был сильно отмечен Дождевыми чащобами, – так же строго запрещены, как было запрещено совокупление без брака для всех жителей Дождевых чащоб. Но Джерд решила игнорировать оба эти правила. Джерд была хороша собой: светлые волосы, яркие глаза и гибкое тело. Она решала, кого из хранителей пригласить к себе в постель, а потом хватала по одному, словно кошка у мышиной норки – и, как кошка, не задумывалась о том, к чему приведет ее аппетит. Даже когда юнцы начинали из-за нее драться, она, похоже, принимала это как должное. Тимара разрывалась между завистью при виде той свободы, которую себе присвоила Джерд, и яростью из-за тех неурядиц, которые она привносила в их компанию.

Со временем Джерд пришлось за это заплатить – и Тимаре не хотелось вспоминать, как именно. Когда неожиданная беременность Джерд закончилась выкидышем, Тимара стала одной из тех женщин, которые ей помогали. Она видела трупик девочки-рыбы, который они потом отдали Верас, драконице Джерд. Странно было думать о том, что Тимара усвоила этот урок, а на Джерд он вроде как не подействовал. Тимара избегала делить свое тело с кем-то из хранителей, а Джерд продолжала ловить удовольствия там, где ей вздумается. Это было ужасно глупо. Тимара порой возмущалась недомыслием Джерд, которое могло принести проблемы им всем, но чаще она завидовала тому, как эта девушка присвоила себе свободу и право выбора, и, похоже, не заботилась о том, что о ней будут думать другие.

Свобода и право выбора. Она присвоит себе свободу и сделает выбор.

– Я останусь, – сказал она негромко. – Не ради моего дракона. И даже не ради моих друзей. Я останусь здесь ради себя самой. Чтобы создать для себя такое место, где я смогу жить.

Татс оглянулся на нее.

– Не ради меня? – спросил он безыскусно.

Она покачала головой.

– Честность, – спокойно напомнила она ему.

Он отвел взгляд.

– Ну, ты хотя бы не сказала, что останешься ради Рапскаля.

А потом Татс вдруг шумно, хрипло втянул в себя воздух. Спустя секунду Тимара на выдохе шепнула:

– Я его вижу.

Животное, осторожно выходившее из леса на открытую лужайку, было великолепным. Тимара постепенно привыкала к громадному размеру копытных в этом сухом лесу, но такого гиганта она еще никогда не видела. Между двумя концами его рогов с плоскими отростками можно было бы закрепить гамак. Они не походили на те, подобные ветвям рога, которые она видела у других оленей этой местности. Эти больше напоминали кисти рук с широко растопыренными пальцами. Существо, увенчанное ими, было вполне достойно столь массивной короны. Его плечи были гигантскими, и на них высился мясистый нарост плоти. Зверь вышагивал, словно богач, разгуливающий по рынку, неторопливо переступая ногами. Его большие темные глаза один раз скользнули по поляне, после чего он отбросил осторожность. Тимару это не удивило. Какой хищник смог бы угрожать животному такого размера? Она туго натянула тетиву и затаила дыхание, но надежды у нее было мало. В лучшем случае она сможет только чуть повредить ему плоть, пробив толстую шкуру. Если она ранит его достаточно сильно или вызовет обильное кровотечение, они с Татсом смогут пройти за ним до места его смерти. Но убить его прямо здесь не под силу никому из них.

Она скрипнула зубами. Это вполне может занять целый день, однако такое количество мяса оправдает все усилия. Еще один шаг – и она сможет в него выстрелить.

С неба обрушилась алая молния. От столкновения красной драконицы с оленем сотряслась земля. От неожиданности Тимара выпустила стрелу: та полетела криво и никуда не попала. В то же мгновение раздался громкий треск переломленного позвоночника оленя. Он затрубил от мучительной боли, но звук оборвали драконьи зубы, сомкнувшиеся на его шее. Хеби дернула добычу, приподнимая над землей, и наполовину оторвала оленью голову от шеи. А потом она бросила тушу на землю и вырвала громадный кусок кожи и кишок из мягкого оленьего брюха. Запрокинув голову, она заглотнула пищу. Часть кишок протянулась между ее пастью и добычей.

– Са, смилуйся над нами! – охнул Татс.

При этих словах драконица резко повернулась к ним. Ее глаза вспыхнули яростью, и в них закрутились алые вихри. С оскаленных зубов капала кровь.

– Это твоя добыча, – заверил ее Татс. – Мы уже уходим.

Схватив Тимару за плечо, он потянул ее обратно, под укрытие деревьев.

Она все еще сжимала свой лук.

– Моя стрела! Это была моя лучшая. Ты не видел, куда она полетела?

– Нет.

В одном этом слове Татс выразил очень много. Он не видел ее полета и не собирался ее искать. Он утащил Тимару глубже в лес, а потом повел в обход поляны.

– Будь она проклята! – тихо проговорил он. – Сколько мяса!

– Ее винить нельзя, – напомнила ему Тимара. – Она просто сделала то, что делают драконы.

– Знаю. Она просто делает то, что делают драконы, – и как бы мне хотелось, чтобы Фенте тоже это делала! – С этими словами он виновато тряхнул головой, словно ему было стыдно обвинять своего дракона. – Но пока они с Синтарой не поднимутся с земли, нам придется добывать им мясо. Так что нам надо снова начать охоту. А! Вот мы и пришли!

Он вышел на ту звериную тропу, по которой громадный самец попал на поляну. Тимара машинально посмотрела вверх, однако деревья тут были не теми гигантами, к которым она привыкла. Дома она забралась бы на дерево, а потом бесшумно перебиралась бы с ветки на ветку, невидимо передвигаясь по деревьям вдоль тропы. Она выслеживала бы добычу с высоты. А здесь половина деревьев сбрасывали зимой листву, так что укрываться на них было нельзя. Да и ветви у них не переплетались с ветвями соседних деревьев, как это было в ее родных Дождевых чащобах.

– Нам придется идти по земле – причем тихо, – ответил на ее мысли Татс. – Но сначала нам надо отойти от того места, где Хеби убила оленя. Даже я ощущаю запах смерти.

– Не говоря уже о том, что ее слышно, – откликнулась Тимара.

Драконица ела шумно, хрустя костями и издавая довольные звуки при каждом укусе. Пока они стояли на месте, она вдруг заворчала, словно кошка, играющая с задушенной добычей, после чего раздался громкий треск.

– Наверное, рога, – предположил Татс.

Тимара кивнула.

– Никогда не видела такого крупного оленя. И вообще такого большого животного – если не считать драконов.

– Драконы – не животные, – поправил он ее.

Он шел первым, а она следовала за ним. Они ступали легко и разговаривали тихо.

Она тихо засмеялась:

– Тогда кто же они?

– Драконы. Точно так же, как и мы – не животные. Они думают, они разговаривают. Если это делает нас не животными, тогда и драконы тоже не животные.

Тимара какое-то время молчала, обдумывая услышанное. Она не была уверена в том, что согласна с Татсом.

– Похоже, ты над этим уже задумывался.

– Да. – Он низко пригнулся, чтобы пройти под нависшей веткой, и она последовала его примеру. – С тех самых пор, как между мной и Фенте возникла связь. К третьей ночи я уже ломал голову над тем, кто она? Она не моя ручная зверушка, и она не похожа на дикую обезьяну или птицу. Не похожа она и на ручную обезьяну из тех, которых некоторые собиратели приучают лазить за высоко висящими плодами. А я – не ее зверушка или слуга, хоть и делаю для нее очень многое. Нахожу для нее еду, выбираю из глаз паразитов, чищу ей крылья.

– Ты уверен, что ты ей не слуга? – переспросила Тимара с кислой улыбкой. – Или не ее раб?

Он поморщился, услышав это слово, и она напомнила себе, с кем разговаривает. Он родился рабом. Его мать обратили в рабство в наказание за ее преступления, так что, появившись на свет, он родился рабом. Возможно, он не помнит своего рабского служения, потому что он был еще очень маленьким, когда они освободились от него. Но он вырос с отметинами на лице и со знанием, что многие люди из-за них относятся к нему иначе.

Они дошли до невысокой каменной стены, заросшей лозами. За ней оказалось несколько домиков, обрушившихся на свои фундаменты. Внутри и вокруг них выросли деревья. Тимара внимательно рассматривала их, а вот Татс сразу пошел дальше. Руины в лесу встречались настолько часто, что о них даже говорить не стоило. Если бы Синтара не была голодна, Тимара покопалась бы в развалинах, разыскивая что-нибудь полезное. Некоторые хранители в разрушенных домах находили куски инструментов, головки молотков, лезвия топоров, а один раз – нож. Некоторые из этих инструментов были сделаны Старшими и даже спустя столь долгое время остались острыми. На одном сломавшемся столе оказались чашки и остатки разбившихся тарелок. Что бы ни погубило Кельсингру, это было сделано быстро. Жители не унесли с собой инструменты и имущество. Кто знает, что ей удастся найти под обломками? Однако голод драконицы давил на ее разум, словно вонзенный в спину нож. Надо будет прийти сюда позже, когда у нее будет время. Если Синтара когда-нибудь позволит ей тратить время на саму себя.

Следующие слова Татса ответили на ее вопрос и мысли.

– Я ей не раб, потому что делаю все это не так, как их делал бы раб. Поначалу казалось, будто она вроде как мой ребенок. Я гордился тем, что доставляю ей радость, и при виде того, какой красивой могу ее сделать. Было так приятно класть перед ней мясо или крупную рыбу и ощущать, как хорошо ей становится, когда она ест.

– Чары, – с горечью сказала Тимара. – Мы все знаем про драконье очарование. Синтара не раз их на меня накладывала. Я обнаруживаю, что делаю что-то, думая, будто мне действительно хочется это делать. А потом, закончив, я понимаю, что это было вовсе не мое желание. Это просто Синтара меня подталкивала, заставляя захотеть делать то, чего хочет она.

При одной мысли о том, как большая синяя драконица способна ею управлять, Тимаре хотелось скрежетать зубами.

– Я знаю, что Синтара так с тобой поступает. Я несколько раз это видел. Мы о чем-нибудь разговариваем – о чем-то важном – и ты вдруг перестаешь даже на меня смотреть и говоришь, что тебе немедленно надо идти охотиться.

Тимара виновато промолчала. Ей не хотелось говорить Татсу, что он ошибается, что охота служит для нее хорошим предлогом уйти от него тогда, когда их разговоры становятся слишком непростыми.

Похоже, Татс не заметил, что она не подтвердила его слова.

– Но Фенте такого со мной не делает. Ну… почти никогда не делает. По-моему, она меня любит, Тимара. Это видно по тому, как она меня изменяет – так бережно. А после того как я заканчиваю кормить ее и чистить, она порой просто хочет, чтобы я остался с ней, составил ей компанию. Потому что ей приятно мое общество. Такого у меня никогда прежде не было. Когда я был маленький, мама всегда просила соседей за мной присмотреть. А когда она убила того мужчину, то просто сбежала. Я по-прежнему считаю, что это получилось случайно, что она хотела просто его обокрасть. Может, она подумала, что ей надо ненадолго спрятаться. Может, она собиралась за мной вернуться. Она так и не вернулась. Когда она поняла, что попала в беду, то просто убежала и бросила меня на произвол судьбы. А вот Фенте хочет, чтобы я был с ней. Может, на самом деле это и не «любовь», но она определенно хочет, чтобы я был рядом. – Он чуть пожал плечами на ходу, чтобы Тимара не решила, будто он расчувствовался. – Единственный, кто хоть когда-то хорошо ко мне относился, был твой отец, но даже он сохранял между нами дистанцию. Я знаю, ему не хотелось, чтобы я проводил с тобой много времени.

– Он боялся, как бы соседи чего не подумали. Или моя мать. Правила были очень строгие, Татс. Мне нельзя было позволить кому-то за мной ухаживать. Потому что мне запрещено было выходить замуж. Или рожать ребенка. Или даже иметь любовника.

Татс изумленно указал на следы рогов, оставшиеся на стволе дерева, мимо которого они шли. Олень, оставивший их, должен был быть столь же громадным, как и тот, которого только что убила Хеби. Тимара прикоснулась к коре пальцем. Эти царапины оставили рога? Или же это – следы когтей? Нет, она не могла представить себе древесную кошку такого размера.

– Я знал, какие правила он для тебя установил. И я долго даже не думал о тебе в этом смысле. Тогда меня девушки не интересовали. Я просто завидовал тому, что у тебя было: дом, родители, постоянная работа и нормальная еда. Мне хотелось тоже это иметь.

Он остановился у развилки звериной тропы и бросил на нее вопросительный взгляд.

– Иди по левой. Она кажется более утоптанной. Татс, мой дом был не таким чудесным, как тебе казалось. Моя мать меня ненавидела. Я ее позорила.

– По-моему… Ну, я не уверен, что она тебя ненавидела. По-моему, из-за соседей она стыдилась того, что хочет тебя любить. Но даже если она действительно тебя ненавидела, она тебя не бросала. И не выгоняла.

Он упрямо настаивал на собственной правоте.

– Не считая того первого раза, когда она отдала меня повитухе, чтобы та оставила меня умирать, – с горечью напомнила Тимара. – Это отец принес меня обратно и сказал, что намерен дать мне шанс. Он меня ей навязал.

Татса это не убедило.

– И, по-моему, именно этого она и стыдилась. Не того, какая ты была, а того, что она не возразила повитухе и не сказала, что оставляет тебя, несмотря на все твои когти.

– Может быть, – ответила Тимара.

Ей не хотелось об этом думать. Бесполезно думать об этом теперь, когда от этих событий ее отделила глубокая пропасть времени и расстояния. Все равно она не может пойти и спросить у матери, что та чувствовала. Она знала, что отец ее любил, и лелеяла эту мысль. Но знала она и то, что он был согласен с правилами, запрещавшими ей иметь любовника или мужа или родить ребенка. Каждый раз, когда Тимара думала о том, чтобы нарушить эти границы, ей казалось, что она предает отца и все то, чему он ее учил. Он ее любил. Он дал ей правила для того, чтобы она была в безопасности. Неужели она в этом вопросе может оказаться мудрее, чем он?

Казалось бы, решать должна она. И на самом деле решение действительно оставалось за ней. Но если она решит, что ее отец ошибался, если решит, что имеет право выбрать себе спутника – не умалит ли это ее любви к отцу? Или его любви к ней? Она твердо знала, что он осудил бы даже то, что она о подобном думает.

И даже на таком расстоянии его осуждение ее ранило. Возможно, даже сильнее именно из-за того, что она оказалась так далеко от дома и осталась одна. Чего он ожидал бы от нее? Может, он разочаровался бы в ней, узнав, что она позволяет Татсу себя целовать и трогать?

Конечно, разочаровался бы! Она тряхнула головой, заставив Татса оглянуться на нее.

– Ты что?

– Ничего. Просто задумалась.

Едва успев договорить, она уловила ритмичный стук. Это был звук бега: что-то приближалось к ним по тропе, не пытаясь скрываться.

– Что это? – спросил Татс и тут же стал осматривать ближайшие деревья.

Тимара поняла, о чем он подумал. Если им понадобится спасаться, то, возможно, лучше всего будет вскарабкаться на какое-нибудь дерево.

– Две ноги, – коротко бросила она, сама удивившись тому, что поняла это на слух.

Спустя мгновение на тропе появился Рапскаль.

– А, вот и вы! – весело крикнул он. – Хеби сказала, что вы тут поблизости.

Он улыбался во весь рот, радуясь, что нашел их. Он наслаждался жизнью, как всегда. Тимаре редко удавалось смотреть на Рапскаля, не отвечая на его улыбку. Он сильно изменился с момента их отъезда из Трехога. Ребячливость его лица была обточена трудностями и приближающимся возмужанием. Он сильно вытянулся – в считаные месяцы вырос так, что стал гораздо выше нормальных людей. Как и она сама, он был отмечен Дождевыми чащобами. Но за время их экспедиции он стал стройным и гибким. Теперь его чешуя стала явно алой, в цвет шкуры Хеби. Глаза у него всегда были необычными, очень светло-голубыми, но сейчас в них возникло то постоянное искристое свечение, которое обычно появлялось с возрастом только у некоторых обитателей Дождевых чащоб, а в нежно-голубом цвете его радужки порой проглядывала жесткая серебристость стали. При этом черты лица не стали похожими на драконьи, а оказались сформированы в соответствии с классической человеческой красотой: у него был прямой нос и ровные щеки, да и подбородок за последние месяцы стал решительнее.

Он встретил ее взгляд, довольный ее вниманием. Она отвела глаза. Когда его лицо успело стать таким привлекательным?

– Мы пытались охотиться, – раздраженно ответил Татс на приветствие Рапскаля. – Но подозреваю, что ты и твой дракон вспугнули все съедобное в округе.

Улыбка Рапскаля чуть померкла.

– Извини, – откликнулся он с искренним раскаянием. – Я просто не подумал. Хеби была ужасно рада добыть так много еды, а мне хорошо, когда она довольна и сыта! Мне сразу захотелось оказаться со своими друзьями.

– Ну, а вот Фенте не такая везучая. И Синтара тоже. Нам надо охотиться, чтобы кормить наших драконов. И если бы Тимара завалила того оленя, а не Хеби на него рухнула, то нам бы хватило мяса, чтобы прилично накормить их обеих.

Рапскаль стиснул зубы и, оправдываясь, заявил:

– Хеби не знала, что вы рядом, пока не убила свою добычу. Она не пыталась ее у вас отнять.

– Знаю, – недовольно проворчал Татс. – Но все равно, из-за вас обоих мы потратили даром полдня.

– Мне очень жаль. – Голос Рапскаля стал напряженным. – И я это уже сказал.

– Ничего страшного, – поспешно сказала Тимара. Для Рапскаля такая обидчивость была нехарактерна. – Я знаю, что вы с Хеби не собирались испортить нам охоту.

Она укоризненно посмотрела на Татса. Фенте – такая же своенравная, как и Синтара. Он должен понимать, что Рапскаль никак не смог бы помешать Хеби убить того оленя, даже если бы знал, что они выслеживают одно и то же животное. И главной причиной раздражительности Татса было вовсе не то, что они лишились мяса.

– Ну, у тебя есть способ возместить нам неприятности, – заявил Татс. – Когда Хеби поест, она могла бы убить еще кого-то. Для наших драконов.

Рапскаль изумленно воззрился на него:

– Когда Хеби поест, ей надо будет поспать. А потом доесть то, что останется. И… ну… драконы не охотятся и не убивают добычу для других драконов. Она просто… никогда не станет этого делать. – Увидев, как посуровело лицо Татса, он добавил: – Понимаешь, на самом деле проблема в том, что ваши драконы не летают. Если бы они полетели, они могли бы сами убивать, и, уверен, им это нравилось бы не меньше, чем Хеби. Вам нужно научить их летать.

Татс устремил на него взгляд, горящий искрами гнева.

– Спасибо, что указал мне на очевидное, Рапскаль. Мой дракон не может летать. – Он досадливо закатил глаза. – Вот уж действительно откровение! Так полезно было это узнать! А теперь мне надо идти охотиться.

Он резко повернулся и удалился.

Тимара проводила его взглядом, открыв рот от изумления.

– Татс! – позвала она. – Подожди! Ты же знаешь, что нам не положено охотиться поодиночке! – Потом она снова повернулась к Рапскалю. – Извини. Не знаю, почему он так разозлился.

– Еще как знаешь-то! – добродушно отверг он ее ложь. Поймав ее за руку, он удержал ее и сказал: – И я тоже знаю. Но это не имеет значения. Все равно я хотел поговорить именно с тобой. Тимара, когда Хеби отоспится, давай отправимся в Кельсингру, хорошо? Я хочу кое-что тебе показать. Что-то удивительное.

– А что?

Он с озорным видом покачал головой.

– Это мы. Это все, что я тебе скажу. Это мы. Ты и я. И я ничего не могу объяснить – мне просто нужно тебя туда отвезти. Ладно?

При этом он подпрыгивал на носках, невероятно довольный собой. Улыбка у него была широкой, и Тимара не смогла не улыбнуться в ответ, хоть и вынуждена была покачать головой.

Кельсингра! Соблазн обдавал ее жаром. Ему пришлось бы попросить Хеби перелететь туда с ней. Оседлать дракона! Перенестись по воздуху через реку… Эта мысль ужасала и манила.

Но Кельсингра? Насчет этой части она была совершенно не уверена.

* * *

Тимара побывала в городе Старших всего один раз и провела там считаные часы. Проблема заключалась в переправе через реку. Река стала полноводной из-за дождей, быстрой и глубокой. Летом она змеилась по широкой пойме, а сейчас была заполнена от берега до берега. Из-за пологого поворота течение оказалось наиболее быстрым, а русло – глубоким как раз у разрушенных причалов древней Кельсингры. С тех пор, как они прибыли на место, «Смоляной» совершил две вылазки к дальнему берегу. Оба раза течение стремительно проносило баржу мимо города и несло вниз по реке. Оба раза живому кораблю и его команде с трудом удавалось добраться до берега и вернуться к деревне. Всем было крайне досадно приплыть в такую даль в поисках легендарного города, и не иметь возможности к нему причалить. Капитан Лефтрин пообещал, что, вернувшись из Кассарика, привезет прочные канаты и колья, и все остальное, что необходимо для создания временного причала у Кельсингры.

Однако юные хранители не смогли ждать так долго. Тимара и несколько других хранителей один раз переплыли на другой берег на двух корабельных лодках. Чтобы пересечь реку, им пришлось усердно грести целое утро, да и то их пронесло мимо разрушенных каменных причалов города далеко вниз по течению, так что им пришлось долго брести обратно. Они оказались в городе ближе к вечеру, когда на исследование широких улиц и высоких зданий остались считаные светлые часы.

Оказалось, что прежде Тимара жила в лесу. Было странно это осознавать. Она всегда считала Трехог городом, и к тому же величественным городом, самым большим в Дождевых чащобах. Оказалось, что это не так.

Вот Кельсингра была настоящим городом. Их переход от городской окраины до старого причала с лодками, которые пришлось тащить волоком, ей это ясно показал. Оставив свои лодочки на причале, они зашли в город. Улицы были вымощены камнем и оказались невероятно широкими и совершенно безжизненными. Дома были сложены из громадных блоков черного камня, причем многие из них имели серебряные прожилки. Эти блоки были чудовищно большими, так что она представить себе не могла, как их вырубали, не говоря уже о том, как перевозили и укладывали на место. Здания возносились вверх, не такие высокие, как деревья Дождевых чащоб, но недопустимо выше любого человеческого строения. У зданий были ровные стены – и они были бескомпромиссно рукотворными. Над ними зияли окна, темные и пустые. И в Кельсингре царило безмолвие. Ветер с шепотом крался по улицам, словно боясь пробудить город к жизни. Справившиеся с переправой хранители старались держаться поближе друг к другу, устало тащась по улицам, а голоса их звучали приглушенно и тонули в тишине. Даже Татс притих. Дэвви и Лектер шли, держась за руки. Харрикин озирался, словно пытаясь пробудиться от странного сна.

Сильве скользнула к Тимаре.

– Ты это слышишь?

– Что?

– Шепот. Люди разговаривают.

Тимара прислушалась.

– Это просто ветер, – сказала она.

Татс кивнул, но Харрикин шагнул назад и взял Сильве за руку.

– Это не просто ветер! – заявил он, и они больше об этом не говорили.

Они обследовали город рядом со старыми причалами и отважились заглянуть в несколько зданий. Масштаб строений больше подходил драконам, а не людям. Тимара, выросшая в крохотных комнатках дома, построенного на дереве, ощущала себя букашкой. Потолки в тусклом вечернем свете казались темными и далекими, окна были расположены очень высоко. Внутри сохранились остатки обстановки. Кое-где это были всего лишь груды сгнившего дерева на полу или какой-нибудь гобелен, при прикосновении распадавшийся на обвисшие пыльные нити. Свет разноцветными лучами пробивался сквозь грязные витражные окна, бросая на каменные полы выцветшие изображения драконов и Старших.

Кое-где магия Старших сохранилась. В одном из зданий внутреннее помещение внезапно осветилось, стоило одному из хранителей войти в комнату. Заиграла музыка, тихая и неуверенная, а в неподвижном воздухе возник смешанный с пылью аромат. Звук, похожий на далекий смех, прощебетал несколько мгновений, а потом внезапно смолк вместе с музыкой. Вся группа хранителей сбежала на улицу.

Татс взял Тимару за руку, и она была рада этому теплому прикосновению. Он негромко спросил у нее:

– Как ты думаешь, есть ли вероятность, что кто-то из Старших здесь выжил? Что мы сможем их встретить или что они могут прятаться, наблюдая за нами?

Она неуверенно улыбнулась ему.

– Ты меня дразнишь, да? Хочешь меня напугать!

Его темные глаза были совершенно серьезными и даже встревоженными.

– Нет. – Посмотрев вокруг, он добавил: – Мне уже неспокойно, а я старался об этом не думать. Я задал тебе этот вопрос, потому что я на самом деле не уверен.

Она поспешно ответила на его неудачные слова:

– Не думаю, чтобы они по-прежнему здесь были. По крайней мере, не во плоти.

Он отрывисто хохотнул.

– И это должно было меня успокоить?

– Нет. Не должно. – Ей определенно было не по себе. – Где Рапскаль? – внезапно спросила она.

Татс остановился и огляделся. Остальные их опередили.

Тимара повысила голос:

– Где Рапскаль?

– Кажется, ушел вперед, – крикнул им Алум.

Татс не отпустил ее руку.

– С ним ничего не случится. Идем. Давай еще немного осмотримся.

Они побрели дальше. Пустота просторных площадей была жуткой. Ей казалось, что за столько лет запустения сюда должна была пробраться жизнь. В промежутках между камнями мостовых должны была прорасти трава. В затянутых зеленым илом фонтанах должны были поселиться лягушки, на карнизах – остаться птичьи гнезда, в окна должны были забираться плети вьющихся растений. Но ничего подобного не было. О, кое-где возникли крошечные островки растительности: желтый лишайник застрял между пальцами какой-то статуи, мох поселился в треснувшей чаше одного из фонтанов – но это все было не то. Город по-прежнему слишком агрессивно оставался городом, местом, предназначенным для Старших, драконов и людей, даже спустя столько лет. Заросли, деревья и лианы – та густая растительность, на фоне которой шла прежняя жизнь Тимары, – не смогла здесь закрепиться. Из-за этого она и сама ощущала себя чужой.

Статуи из высохших фонтанов взирали на них сверху вниз, и Тимара не ощущала в них радушия. Не раз, бросая взгляды на скульптурные изображения женщин-Старших, она гадала, как может измениться ее собственная внешность. Они были высокими и изящными созданиями, с глазами из серебра, меди и пурпура, их лица покрывала гладкая чешуя. У некоторых головы венчали мясистые короны. Элегантные эмалевые платья облекали их фигуры, длинные тонкие пальцы украшали кольца с драгоценными камнями. Она пыталась решить, будет ли так ужасно стать одной из них. Она посмотрела на Татса: его изменения не были непривлекательными.

В одном из зданий ряды каменного амфитеатра окружали подмостки. Барельефы с драконами и Старшими, чья мозаика спустя все эти годы оставалась по-прежнему яркой, резвились на стенах. В этом помещении Тимара, наконец, услышала то, о чем перешептывались остальные: негромкий разговор голосов с меняющимися интонациями. Мелодия языка была незнакомой, однако значение слов пробивалось в уголок ее разума.

– Татс! – сказала она, скорее для того, чтобы услышать собственный голос, чем окликая его.

Он резко кивнул.

– Пошли отсюда.

Она была рада следовать за его быстрыми шагами, и они поспешили выйти в сумерки.

Вскоре к ним присоединились еще несколько хранителей, и они безмолвно, но единодушно решили вернуться на берег реки и там провести ночь в каменном домике. Он был сложен из обычного речного камня, и затвердевший в углах ил говорил о древних наводнениях, которые его затапливали. Двери и окна давно рассыпались прахом. Они разложили в древнем очаге дымный огонь из сырого плавника и жались к его теплу. Только когда к ним присоединились остальные, отсутствие Рапскаля стало очевидным.

– Нам надо вернуться и поискать его! – потребовала она.

Они как раз разбились на поисковые группы из трех человек, когда он возник из начинающейся грозы. Из-за дождя волосы у него прилипли к голове, вся одежда намокла. Он трясся от холода, но безумно ухмылялся.

– Обожаю этот город! – воскликнул он. – Здесь столько надо увидеть и сделать! Вот он, наш дом. Здесь всегда был наш дом.

Он хотел, чтобы они все пошли с ним в темноту, чтобы исследовать еще что-нибудь. Их отказ совершенно его огорошил, но, в конце концов, он устроился рядом с Тимарой.

Ночь заполняли голоса ветра и дождя и неумолчный рев реки. С далеких холмов доносился стонущий вой.

– Волки! – прошептал Нортель, и они все задрожали.

Волки были для них тварями из преданий. Эти звуки почти заглушали бормочущие голоса города. Почти. Ей плохо спалось.

На рассвете хранители уплыли из Кельсингры. Лил дождь, над рекой свистел сильный ветер. Они знали, что добираться до противоположного берега им придется, тяжело работая целый день. Издали до Тимары доносился рев голодных драконов. Неудовольствие Синтары громыхало у Тимары в голове, и, судя по обеспокоенным лицам остальных хранителей, она решила, что им приходится выносить то же самое. Им нельзя было задерживаться в Кельсингре больше одного дня. Когда они отчаливали от берега, Рапскаль с сожалением оглядывался назад.

– Я вернусь! – сказал он, словно обещая это самому городу. – Я буду возвращаться каждый раз, когда у меня будет возможность!

Благодаря тому, что Хеби могла летать, он исполнил это обещание, а вот Тимара после того первого визита там не бывала. Каждый раз, когда она думала о возвращении в город, любопытство боролось в ней с опаской.

* * *

– Ну, пожалуйста! Мне надо тебе там кое-что показать!

Слова Рапскаля вернули ее из воспоминаний.

– Не могу. Мне надо добыть Синтаре мяса.

– Ну, пожалуйста!

Рапскаль наклонил голову. Его распущенные темные волосы упали ему на глаза, устремленные на нее с мольбой.

– Рапскаль, я не могу. Она голодная.

Почему ей так трудно дались эти слова?

– Ну… она должна была бы летать и охотиться. Может, она стала бы больше стараться, если бы ты заставила ее поголодать день или…

– Рапскаль! Неужели ты оставил бы Хеби просто голодать?

Он ковырнул ногой толстый слой лесного перегноя – одновременно досадливо и виновато.

– Нет, – признал он, – я не смог бы. Не мою Хеби! Но она милая. Не то, что Синтара.

Это было обидно.

– Синтара не такая уж плохая! – На самом деле она была именно такой плохой. Но это касалось только ее самой и ее дракона. – Я не могу отправиться с тобой, Рапскаль. Мне надо сейчас же идти охотиться.

Рапскаль вскинул руки, уступая.

– Ну, хорошо. – Он одарил ее улыбкой. – Тогда завтра. Может, будет не так дождливо. Мы могли бы отправиться пораньше и весь день провести в городе.

– Рапскаль, я не могу! – Ей безумно хотелось парить в утреннем небе на спине у дракона. Хотелось почувствовать, каково это – летать, присмотреться к тому, как это делает дракон. – Я не могу исчезнуть на целый день. Мне надо охотиться для Синтары каждый день. Пока она не поест, я не в состоянии делать что-то еще. Не могу залатать крышу нашего дома, не могу заштопать брюки – ничего не могу. Она мысленно пилит меня, я чувствую ее голод. Разве ты не помнишь, каково это?

Она наблюдала за тем, как он хмурит свои мелкочешуйчатые брови.

– Помню, – признался он после долгого молчания. – Да. Ладно. – Он вдруг вздохнул. – Я помогу тебе охотиться сегодня, – предложил он.

– И я скажу тебе за это спасибо, и сегодня это поможет. – Она прекрасно понимала, что Татс удалился, бросив ее. Его уже не догнать. – Но это ничем не изменит того, что завтра Синтара опять будет голодна.

Он покусал верхнюю губу и задумчиво поежился, словно ребенок.

– Понял. Хорошо. Сегодня я помогу тебе охотиться, чтобы покормить твою ленивую драконицу. А завтра я придумаю, чем бы ее накормить так, чтобы ты не потратила на это целый день. Тогда ты полетишь со мной в Кельсингру?

– Да. С искренней благодарностью!

– О, ты будешь более чем благодарна за то, что я намерен тебе показать. А сейчас давай охотиться!

* * *

– Встань!

Сельден проснулся, дрожа и плохо соображая, что происходит. Обычно в это время дня ему разрешалось спать, так ведь? Какой сейчас час? Свет фонаря ослепил его. Он медленно сел, заслоняя глаза согнутой в локте рукой.

– Что вам от меня нужно? – спросил он.

Он знал, что ему не ответят. Он произнес эти слова для самого себя, чтобы напомнить себе, что он человек, а не бессмысленное животное.

Однако этот человек с ним заговорил.

– Встань. Повернись и дай мне на тебя посмотреть.

Глаза у Сельдена немного привыкли к свету. В палатке не было полной темноты. Дневной свет просачивался сквозь заплаты и швы, но все равно от яркого фонаря глаза у него обильно заслезились. Теперь он узнал этого мужчину. Он был не из тех, кто за ним присматривал, кто приносил ему черствый хлеб, грязную воду и полусгнившие овощи, и не тот, кому нравилось тыкать его длинной палкой, забавляя зрителей. Нет. Это оказался тот человек, который считает себя владельцем Сельдена. Это был низенький мужчина с большим носом-картофелиной, и он постоянно носил с собой свой кошель – большой мешок, который он вешал себе на плечо, словно ему невыносимо было надолго расстаться со своими монетами.

Сельден медленно встал. Он не стал от этого более обнаженным, чем был, но под оценивающим взглядом мужчины ему показалось, будто он совершенно гол. Рядом оказались и те посетители, которые приходили в начале дня. Большеносый повернулся к человеку, одетому по-калсидийски.

– Вот он. Вот что ты будешь покупать. Насмотрелся?

– На вид он худой. – Мужчина говорил неуверенно, словно хотел поторговаться, но боялся разозлить продавца. – И болезненный.

Большеносый хрипло хохотнул.

– Ну, другого у меня нет. Если можешь найти человека-дракона в более хорошем состоянии, то лучше покупай его.

Наступило короткое молчание. Калсидийский купец сделал новую попытку:

– Покупатель, которого я представляю, хочет подтверждение того, что он именно то, за что ты его выдаешь. Дай мне что-то, что можно было бы ему отправить – и я посоветую ему заплатить вашу цену.

Большеносый какое-то время обдумывал это предложение.

– Например, что? – спросил он недовольно.

– Палец руки или ноги. – Заметив возмущение, отразившееся на лице Большеносого, купец уточнил: – Или просто сустав одного из пальцев. Как знак честной договоренности. Ваша цена высокая.

– Да. Высокая. И я не стану отрезать у него то, что не отрастет заново! И откуда мне знать – может, вам и нужен-то всего один палец? Нет. Если вам нужен от него кусок, вы мне за него заплатите вперед.

Сельден слушал – и когда до него дошел весь смысл их слов, он отшатнулся в тошнотворном ужасе.

– Вы собираетесь продать один из моих пальцев? Это безумие! Посмотрите на меня! Посмотрите мне в лицо! Я человек!

Большеносый повернулся и злобно посмотрел на него.

– Если не заткнешься, то станешь побитым человеком! И ты слышал, что я ему сказал: я не стану отрезать от тебя то, что не отрастет заново. Так что тебе не на что жаловаться.

Сельден думал, что уже знаком со всей глубиной той жестокости, на которую способны эти люди. Два года назад один из его уборщиков на вечер сдал его в аренду любопытному клиенту. При воспоминании об этом у Сельдена помутилось в голове, и когда ухмыляющийся помощник Большеносого поднял нож с черной рукояткой, у Сельдена в ушах зашумела кровь.

– Это должно быть что-то такое, что докажет, что он именно то, чем вы его называете, – настаивал покупатель. Он скрестил руки на груди. – Я заплачу вам за это десять серебряных. Но тогда, если мой господин будет удовлетворен и захочет его купить, вам придется уменьшить цену на те же десять серебряных.

Большеносый задумался. Его помощник принялся чистить под ногтями кончиком ножа.

– Двадцать серебряных, – потребовал он. – И до того, как мы начнем его резать.

Калсидиец пожевал нижнюю губу.

– За кусок плоти с чешуей размером с мою ладонь.

– Стойте! – Сельден собирался взреветь, но получился визгливый вскрик. – Вы не можете такое делать! Не можете!

– Размером с два моих пальца, – выдвинул свое предложение Большеносый. – И деньги мне в руки до того, как мы начнем.

– Договорились! – поспешно сказал покупатель.

Большеносый сплюнул на солому и протянул руку. Монеты со звоном ложились ему на ладонь.

Сельден отступил назад на всю длину своих цепей.

– Я буду сопротивляться! – крикнул он. – Я не собираюсь стоять и позволять вам меня резать.

– Как хочешь, – ответил Большеносый. Он развязал кошель и бросил туда деньги. – Давай мне нож, Ривер. Вам придется его придавить, пока я буду вырезать кусок из его плеча.

* * *

Четырнадцатый день месяца Надежды – седьмой год Вольного союза торговцев

От Кима, смотрителя голубятни в Кассарике, – Торговцу Финбоку в Удачном


Отправлено в почтовом футляре под двумя печатями из зеленого, а затем синего сургуча. Если одной из печатей нет или она повреждена, известите меня немедленно!

Приветствую Торговца Финбока.

Как вы и просили, я продолжил проверять отправления со своей станции. Вы знаете, какой риск это для меня представляет, и, думаю, вам следовало бы щедрее вознаграждать мои труды. Мои сведения были несколько запутанными, но мы оба понимаем, что там, где присутствует секретность, можно получить прибыль. Хотя прямых известий о супруге вашего сына или успехе или неудаче экспедиции «Смоляного» не было, полагаю, что те сведения, которые я вам отправлял, могут оказаться ценными, хоть мы и не можем пока определить, каким именно образом их можно использовать. И я напоминаю вам, что мы договорились, что вы платите мне не только за полученную мной информацию, но и за риск. Говоря прямо и с немалым риском для меня, если это послание попадет в чужие руки, если мой шпионаж обнаружат, я потеряю место смотрителя голубятни. Если это со мной случится, все захотят узнать, на кого я работал. Думаю, что мое обещание сохранить это в тайне независимо от того, что со мной случится, должно чего-то стоить. Подумайте хорошенько, прежде чем снова укорять меня за то, как скудны мои сведения. Человек не может поймать рыбу, если река пуста.

По этой причине вам следует поговорить с неким продавцом птиц в вашем городе, человеком по имени Ширап на улице мясников. Он может устроить мне поставку голубей, которые будут возвращаться к нему, а не в клетки гильдии, обеспечивая приватность нашей переписки. Затем он будет передавать мои послания вам. Это будет недешево, но удача всегда приходит к тем, кто ее ловит.

Передайте мои приветствия вашей супруге Силии. Я уверен, что в сохранении ее покоя и благополучия в качестве жены богатого торговца заинтересованы вы оба.

Ким

Глава 4

Кельсингра

Она шла по пустынным улицам в одиночестве. Сверкающее одеяние Старших из медной ткани облекало ее тело. Странным контрастом к нему были стоптанные ботинки и покрытый пятнами от долгой носки плащ, полы которого постоянно хлопали. Непокрытую голову она наклоняла, пряча лицо от ветра, который выдергивал пряди ее волос из сколотых кос. Элис щурила глаза от выбивающих слезы потоков холодного воздуха и упрямо шла дальше. Руки у нее почти онемели, но она сжимала в них обвисающий рулон выгоревшей ткани. Дверной проем ближайшего дома зиял пустотой: деревянные створки давно сгнили.

Войдя внутрь, она испустила дрожащий вздох облегчения. Тут было не теплее, но хотя бы ветер больше не вырывал тепло из ее тела. Благодаря одеянию Старших, которое подарил ей Лефтрин, тело у нее не мерзло, но платье не защищало ее голову и шею, а также кисти рук и ступни. Шелест, наполнявший ветер и отвлекавший ее внимание, стих. Она обхватила себя руками, согревая пальцы под мышками, и оглядела заброшенное жилище. Смотреть было почти не на что. Силуэты на плиточном полу рассказывали о деревянной мебели, которая давно сгнила до крошащихся щепок. Она пошаркала ногой по полу. Оказалось, что покрытые пылью плитки имели сочный темно-красный цвет.

Прямоугольное отверстие в потолке и куча древних обломков под ним говорили о лестнице, превратившейся в прах. Сам потолок был прочным. Длинные «балки» из тесаного камня поддерживали сцепленные блоки. До того как попасть в Кельсингру, она никогда не видела ничего подобного, но, похоже, здесь в основном использовались точно подогнанные друг к другу камни, даже в небольших зданиях.

Камин в углу комнаты сохранился хорошо. Он выдавался в помещение и был украшен плитками. Элис ухватилась за край своего плаща, протерла им ровно выложенную облицовку камина и восторженно вскрикнула. То, что она поначалу приняла за следы грязи на красных плитках, оказалось черной гравировкой. Всмотревшись в нее, она поняла, что узоры объединяет общая тема: готовка и продукты. Вот рыбина на блюде, а рядом – миска, полная округлых корневищ, на которых остались листья. Еще на одной плитке она обнаружила дымящийся горшок какой-то еды, а на четвертой была изображена свинья, жарящаяся на вертеле.

– Вот как. Оказывается, Старшим нравилась такая же еда, как и нам.

Элис произнесла это тихо, словно опасаясь кого-то разбудить. Это ощущение не оставляло ее с того момента, когда драконица Рапскаля впервые перенесла ее в этот разрушенный город. Он казался пустым, брошенным и мертвым. И тем не менее она не могла избавиться от чувства, будто за углом может столкнуться с его жителями, занятыми своими делами. Она была уверена в том, что в более внушительных зданиях, сложенных из черных камней с серебряными прожилками, слышала перешептывания, а один раз – даже пение. Однако оклики и поиски ничего не дали: кругом были только покинутые комнаты, остатки мебели и другое имущество, превращающееся в пыль. Ее крики не заставили пуститься в бегство белок или заполошно взлететь птиц. Здесь никто не поселился – ни мышь, ни муравей, и даже немногочисленные растения, встреченные ею, выглядели нездоровыми. Порой ей казалось, что она стала первой за многие годы гостьей этих мест.

Глупая мысль. Конечно же, зимние ветры просто уносили все признаки предыдущих посещений, потому что диких животных в округе было множество, и не только здесь, но и на противоположном берегу реки. Многочисленные холмы, окружавшие город, заросли густым лесом, и весьма успешная охота Хеби свидетельствовала о процветающей популяции зверей. Только накануне Хеби нашла и загнала целое стадо каких-то коренастых копытных, названия которых Элис не знала. Красная драконица запугала их, кружа над их головами, заставила в страхе ринуться вниз по склону, пронестись по лесу и выскочить на берег, где на них накинулись все драконы, которые пировали, временно насытившись. Значит, места по обе стороны реки кишели жизнью. Однако никто из животных не осмеливался зайти в город.

Это было всего одной из множества тайн Кельсингры. Немалая часть города осталась стоять совершенно нетронутой, словно все его обитатели просто исчезли. Немногочисленные разрушения казались случайными – за одним исключением. Огромный провал – словно кто-то взял гигантский топор и вырубил из города клин – разрывал улицы. Течение реки наполнило его водой. Элис стояла на краю этого глубокого синего разреза и смотрела вниз, в глубины, казавшиеся бездонными. Не это ли и погубило город? Или это произошло уже спустя много лет? И почему в этом городе Старших здания стоят на большом расстоянии друг от друга, тогда как похороненные строения Трехога и Кассарика представляли собой один сплошной городской улей? На ее вопросы ответов не было.

Она закончила расчищать камин. Один ряд плиток оказался расшатанным, и они отвалились под ее рукой. Она поймала одну из них и бережно положила на пол. Сколько лет этот скромный камин оставался цел, чтобы развалиться просто из-за того, что она стерла с него пыль? Ну что ж: она видела его неиспорченным, так что изображение того, каким он был, будет сохранено. Оно не потеряется безвозвратно, как столь многое уже потеряно в Трехоге и будет потеряно в Кассарике. Хотя бы этот город Старшин будет описан.

Элис опустилась на колени перед камином и развернула ткань. Когда-то эта тряпка была частью белой рубашки. Из-за стирки в речной воде материя пожелтела, а швы разъела речная кислота. В результате оставшаяся тряпица послужит ей пергаментом. Он не слишком хорош. Имевшиеся у нее чернила она разводила уже не один раз, и при попытке писать на ткани строки расплывались и разъезжались. Однако это было лучше, чем ничего, а когда у нее снова появятся нормальные чернила и бумага, она сможет переписать все свои заметки. А пока она не станет рисковать тем, что забудет свои первые впечатления от этих мест. Она будет регистрировать все, что сейчас видит, чтобы позже все должным образом подтвердить. Ее записи о нетронутом городе Старших переживут все, что может случиться с ней самой.

Или же с городом.

Тревога заставила ее стиснуть зубы. Лефтрин собрался отплыть завтра утром, отправившись в долгий путь в Кассарик – а, возможно, и в Трехог. В городе Дождевых чащоб, расположенном на деревьях, он получит плату, которая причитается им всем от Совета Дождевых чащоб, а потом закупит припасы. Теплую одежду, муку, сахар. Масло, кофе и чай. Но при этом ему придется рассказать, что они смогли найти Кельсингру. Она уже обсудила с ним то, что это может означать. Торговцы будут рваться обследовать еще одну территорию Старших. Они явятся не изучать, а грабить, чтобы найти и присвоить все, что могло остаться от магических изделий и произведений искусства Старших. Мародеры и охотники за сокровищами будут собираться толпами. Для них нет ничего святого. Они думают только о прибыли. С камина в этом скромном жилище обдерут плитки. Огромные барельефы на центральной башне Кельсингры срежут, запакуют в ящики и увезут. Искатели сокровищ заберут статуи с фонтанов, обрывки документов из помещения, которое, видимо, было регистрационной палатой, декоративные каменные перемычки окон, таинственные инструменты, витражи… И все это свалят в беспорядке и увезут, как простые товары на продажу.

Элис вспомнила то место, которое обнаружили они с Лефтрином. Доски из слоновой кости и эбенового дерева, пыльные фигурки, оставшиеся на местах, нетронутыми лежали на невысоких мраморных столах. Она не опознала ни одну из игр, не расшифровала ни одну из рун на нефритовых и янтарных фишках, россыпью лежавших в широкой чаше в верхней части гранитной стойки.

– Здесь шли азартные игры, – высказала она Лефтрину свою догадку.

– А может, здесь молились. Я слышал о священнослужителях на островах Пряностей, которые с помощью рунных камней определяют, будет ли ответ на молитву, возносимую человеком.

– Может, и так, – отозвалась она. Сколько загадок! Проходы между столами были широкими, а в полу помещения поблескивали прямоугольники из какого-то другого камня. – А это не подогреваемые места для драконов? Может, они приходили сюда наблюдать за игрой или молитвами?

В ответ Лефтрин только беспомощно пожал плечами. Она опасалась, что никогда не получит ответа на этот вопрос. Подсказки, которые могли бы объяснить, чем была Кельсингра, будут содраны и проданы, за исключением того, что ей удастся запечатлеть до того, как сюда сбегутся падальщики.

Разграбление Кельсингры было неизбежным. Поняв это, Элис умоляла о вылазке в Кельсингру всякий день, когда погода позволяла Хеби летать. Она проводила все дневные часы, заходя в каждое здание и записывая свои впечатления, не позволяя себе метаться от строения к строению. Она решила, что лучше иметь подробные и точные записи об одной части этого древнего города, чем беспорядочные кусочки отовсюду.

Услышав постукивание по мостовой, она прошла к двери. Лефтрин шагал по пустынным улицам, для тепла спрятав ладони под скрещенные руки и прижав подбородок к груди. Его серые глаза щурились под резким ветром. От холода щеки над его темной бородой покраснели, ветер взъерошил его и без того непокорные волосы. И все равно при виде него у нее стало тепло на сердце. В те времена, когда она была дочерью респектабельного удачненского торговца, коренастый капитан корабля в поношенной куртке и брюках не удостоился бы от нее и взгляда, но за месяцы общения на «Смоляном» она оценила его по достоинству. Она любит его. Любит намного сильнее, чем когда бы то ни было любила своего жестокого мужа Геста – даже в самые первые дни своего пьянящего увлечения этим красивым мужчиной. Речь Лефтрина была грубой, он почти не знал никаких изысков. Однако он был честным, умелым и сильным. И он любил ее – открыто и всем сердцем.

– Я здесь! – крикнула она ему, и, повернув в ее сторону, он поспешил к ней присоединиться.

– Здесь становится все холоднее, – проговорил он, заходя под не слишком надежную защиту дома. – Ветер усиливается, собирается дождь. Или даже мокрый снег.

Она шагнула к нему в объятия. Его верхняя одежда сначала показалась ей холодной, но, обнимаясь, они согрелись. Она чуть отстранилась, чтобы взять его загрубевшие руки в свои и, зажав между ладонями, растереть.

– Тебе нужны перчатки, – сказала она ему зачем-то.

– Нам всем нужны перчатки. И всякая теплая одежда. И замена всех снастей, инструментов и припасов, которые мы потеряли при наводнении. Боюсь, что это все можно получить только в Кассарике.

– Карсон сказал, что мог бы…

Лефтрин покачал головой.

– Карсон добывает много мяса, и хранители постепенно приобретают умение охотиться в этих местах. Мы все сыты, но это одно мясо. А драконы никогда не наедаются. И Карсон дубит все шкуры, но на это уходит время, а у нас нет нужных инструментов. Он может выделывать жесткие шкуры, которые годятся на то, чтобы застилать пол или занавешивать окна. Но для того, чтобы получить меховые одеяла или кожу для одежды, необходимо время и приспособления, которых у нас нет. Мне надо в Кассарик, дорогая. Я больше не могу это откладывать. И я хочу, чтобы ты плыла со мной.

Она уткнулась лбом ему в плечо и покачала головой:

– Не могу. – Ее слова из-за его объятий звучали приглушенно. – Мне надо остаться здесь. Мне так много нужно записать! И надо закончить, пока все не испортилось. – Она подняла голову и продолжила, не дав ему начать привычные убеждения. – Как шла работа? – спросила она, меняя тему разговора.

– Медленно. – Он покачал головой. Он занялся проектированием нового городского причала. – По правде говоря, можно только составить план и приготовить список всего, что необходимо будет купить. Течение идет прямо у города, дно понижается резко, глубина большая. Развернуть «Смоляного» негде, и надежно закрепить не за что. Даже когда работали все весла, нас пронесло мимо города дальше по течению. Не знаю, всегда ли так было – по-моему, нет. Подозреваю, что глубина меняется по временам года и что, когда наступит лето, вода немного отступит. Если так, то строить надо будет именно летом. Я проверил старые сваи. От деревянных осталась одна оболочка, а вот каменные кажутся прочными. Можно подняться выше по течению по тому берегу, заготовить там бревна, а затем в виде плота отогнать к городу. Причаливать плот будет сложно. Но пытаться это сделать сейчас – напрасная трата сил. У нас нет инструмента и скреп, чтобы построить такой причал, какой позволил бы пристать сюда большому кораблю. А взять их можно только…

– В Трехоге, – договорила она за него.

– В Трехоге. Может быть, в Кассарике. В обоих случаях путь долгий. Я брал припасы на экспедицию, а не для того, чтобы основать поселение. А хранители потеряли во время наводнения почти все снасти, запасную одежду и одеяла, так что их просто не хватает на всех. Зимовка будет нелегкой, пока я не вернусь с новыми припасами.

– Мне не хочется с тобой расставаться, Лефтрин. Но я останусь здесь и продолжу работу. Я хочу узнать о городе как можно больше, пока сюда не налетели торговцы и не растащили все.

Лефтрин вздохнул и притянул ее к себе.

– Милая, я говорил тебе уже сто раз. Мы будем беречь это место. Никто не знает дорогу сюда, а я не собираюсь раздавать всем мои карты. Если другие попытаются последовать сюда за нами, то убедятся, что «Смоляной» может плыть не только днем, но и ночью. Но даже если за нами смогут последовать до этого места, с причаливанием у них будут такие же проблемы, как и у нас. Я буду задерживать их столько, сколько смогу, Элис.

– Знаю.

– Ну вот. Может, мы поговорим, почему тебе на самом деле не хочется возвращаться в Трехог?

Она качнула головой и снова уткнулась ему в плечо, но все-таки призналась:

– Мне не хочется оказаться там, где мне придется вспоминать, что я была Элис Финбок. Я не хочу соприкасаться ни с какой частью той прежней жизни. Мне просто хочется, чтобы моя жизнь была здесь и сейчас, с тобой.

– Это так и есть, моя госпожа, моя дорогая. Я не позволю никому тебя у меня украсть.

Она отодвинулась и заглянула ему в глаза.

– Сегодня за работой мне пришла в голову одна мысль. Что если ты вернешься туда и сообщишь о моей смерти? Ты мог бы отправить голубя Гесту, а еще одного – моим родителям, сказать, что я упала за борт и утонула. Они считают меня такой неуклюжей и глупой, что наверняка поверят.

– Элис! – Он пришел в ужас. – Я не хочу произносить вслух подобные слова, даже если это ложь! А твои бедные родители? Ты не можешь такое с ними сделать!

– Думаю, они почувствовали бы только облегчение, – проворчала она, хоть и знала, что они все равно плакали бы о ней.

– А еще тебе надо подумать о твоей работе. Ты не можешь быть мертвой и продолжать работу!

– О чем ты?

Он разжал руки и отступил на шаг.

– Твоя работа. Твое изучение драконов и Старших. Ты слишком долго этим занималась, чтобы просто бросить. Тебе надо ее закончить – если такое вообще можно закончить. Веди журналы, делай наброски. Встреться со Старшими Малтой и Рэйном и расскажи им о том, что выяснила. Поделись своими открытиями с миром. Если ты объявишь себя мертвой, то не сможешь заявить права на свои открытия. Не говоря уже о том, чтобы их защитить.

Она не смогла бы придумать название тому чувству, которое ее затопило. Ей трудно было поверить, что кто-то сказал ей такие слова.

– Ты… ты понимаешь, что это для меня значит? – Внезапно смутившись, она отвела глаза. – Моя писанина и мои глупенькие наброски, мои попытки перевода, мои…

– Полно! – В его голосе зазвучал изумленный укор. – Элис, в том, что ты делаешь, нет ничего «глупенького», как нельзя считать глупыми мои карты реки Дождевых чащоб. Неужели ты не веришь в наше дело? И не принижай себя, особенно при мне! Я полюбил эту поглощенную своим делом женщину с ее альбомами и дневниками. Мне льстило, что такая образованная дама вообще готова тратить время на то, чтобы все это мне объяснять. То, что ты делаешь, очень важно! Для жителей Дождевых чащоб, для драконов, для истории! Мы здесь, мы видим, как что-то происходит с этими драконами и их хранителями. Эти подростки превращаются в Старших. В наш мир возвращаются сначала драконы, а теперь и Старшие. Пока это происходит только здесь. Но разве можно смотреть на драконов и хранителей и сомневаться в том, что будет дальше? Хеби с каждым днем становится сильнее. Большинству других драконов уже удается чуть-чуть пролететь, хотя в результате некоторые и падают в реку или на деревья. Думаю, что к концу зимы большинство из них смогут охотиться и хотя бы немного летать. И никто из хранителей не говорил о возвращении в Трехог или Кассарик. Они остаются здесь, и некоторые из них составили пары. Боги свидетели! Элис, это же начало чего-то, и ты уже в этом участвуешь. Отступать слишком поздно. И прятаться тоже поздно.

– На самом деле я не хочу прятаться. – Она медленно прошла к камину и встала на колени, неохотно подняв с пола одну из украшенных плиток. – Я дала Малте обещание. Я намерена его исполнить. – Она всмотрелась в плитку. На ней тонкими линиями был прорисован котелок с кипящим супом. Его обрамлял венок из трав. – Когда ты поедешь, я отправлю это ей. С письмом от меня, в котором я дам ей знать, что мы на самом деле нашли Кельсингру. Что в этом мире по-прежнему есть место для драконов и Старших.

– Ты могла бы отправиться со мной. Сама ей сказать.

Элис замотала головой – почти гневно.

– Нет, Лефтрин. Пока я не готова снова столкнуться с тем миром. Я отдам тебе послания, которые ты отправишь моим родным, чтобы дать им знать, что я жива и у меня все в порядке. Но не более того. Пока – нет.

Когда она оглянулась на него через плечо, он смотрел в пол. Губы у него плотно сжались от разочарования. Она встала и прошла к нему.

– Не думай, будто я собираюсь уклоняться от того, что должна сделать. Я намерена разорвать отношения с Гестом. Я хочу спокойно стоять рядом с тобой не как сбежавшая жена, а как женщина, имеющая право выбирать, как ей жить. Гест нарушил наш брачный контракт. Я знаю, что больше не связана его условиями.

– Тогда сообщи об этом Совету в Удачном. Отрекись от него. Он нарушил данные тебе обещания. Ваш договор больше не имеет силы.

Она вздохнула. Этот разговор они тоже уже вели.

– Ты только что укорял меня за то, что я захотела сказаться умершей, напомнив, что это ранит моих родных. Ну, так я не вижу способа заставить Геста меня освободить, не ранив еще более обширный круг людей. Я могу сказать, что он был мне неверен, но у меня нет свидетелей, которые бы открыто это подтвердили. Я не могу просить Седрика признаться, ведь это навлечет на его семью позор! Он строит здесь нечто новое, так же, как и я. Я не хочу разлучать его с Карсоном и тащить обратно в Удачный, делать его источником скандала и объектом злых насмешек. Гест просто назовет его лжецом, и я знаю, что он найдет множество друзей, которые поклянутся, что он говорит правду – что бы он ни сказал.

Переведя дыхание, она добавила:

– И моих родителей это сделает изгоями общества. Не то чтобы мы пользовались большим уважением в Удачном. А мне пришлось бы стоять перед Советом Удачного и признаваться, что я была дурой, не только став женой Геста, но и прожив с ним столько потраченных напрасно лет…

Она замолчала. Ее затопило тошнотворное чувство стыда. Стоило ей решить, что она уже оставила все это позади – и сразу же напоминание о том, как Гест по-прежнему ее связывает, заставляло вспомнить все заново. Много лет она не могла понять, почему он так плохо к ней относится. Она унижалась, пытаясь привлечь его внимание. Она добилась только презрения, с которым он смотрел на все ее усилия. Только когда она оставила Удачный, чтобы на короткое время заняться изучением своих обожаемых драконов в Дождевых чащобах, она узнала правду о своем муже. Он никогда не испытывал к ней ни малейшего расположения. Их брак был уловкой, прячущей его истинные предпочтения. Седрик, друг ее детства и помощник ее мужа, был для него нечто большее, нежели просто секретарь и камердинер.

И все друзья Геста это знали.

У нее скрутило живот, а в горле встал ком. Как она могла быть такой слепой, такой тупой? Такой невежественной, такой блаженно наивной? Как она могла долгие годы не замечать его странного поведения в супружеской постели, жить с его злобным ехидством и открытым пренебрежением? У нее был только один ответ на эти вопросы: она была дурой. Дурой, дурой, ду…

– Прекрати! – Лефтрин поймал ее руку и мягко встряхнул. При этом он еще и головой укоризненно покачал. – Ненавижу, когда ты вот так уходишь в себя. Ты щуришь глаза, скрипишь зубами – и я прекрасно знаю, что происходит у тебя в голове. Перестань себя винить. Тебя обманули и ранили. Ты не должна принимать этот груз на себя. Виноват тот, кто совершил проступок, а не тот, кому он причинил зло.

Она вздохнула, но тяжесть на ее сердце осталась.

– Ты ведь знаешь поговорку, Лефтрин: «Обманул меня раз – стыдно тебе. Обманул меня второй – стыдно мне». Ну, а он обманул меня тысячу раз, и я не сомневаюсь, что многие свидетели этого получали удовольствие. Я вообще не хочу возвращаться в Удачный. Никогда. Я не хочу видеть тех, с кем я была там знакома, и гадать, кто из них знал, что я дура, и не говорил мне.

– Хватит! – решительно сказал Лефтрин, но голос его был мягким. – Уже начинает темнеть, и я чувствую приближение настоящего шторма. Пора переправляться на наш берег.

Элис выглянула на улицу.

– Мне не хотелось бы оказаться на этом берегу после наступления темноты, – согласилась она и посмотрела прямо на него, ожидая, что он что-то добавит, но он молчал. Элис не стала больше ничего говорить. Бывали моменты, когда она понимала: при всей их близости он по-прежнему остается жителем Дождевых чащоб, тогда как она выросла в Удачном. Существуют вещи, о которых он не говорит. Однако она вдруг решила, что это нечто такое, что нельзя не обсудить. Откашлявшись, она проговорила: – Ближе к ночи голоса, похоже, становятся громче.

Лефтрин встретился с ней взглядом.

– Это так.

Он подошел к двери и осторожно выглянул, словно проверяя, нет ли там какой-то опасности. От этого простого действия у нее мороз пробежал по коже. Неужели он ожидал что-то увидеть? Или кого-то? Он негромко сказал:

– Точно так же бывает в некоторых местах в Трехоге и Кассарике. Я имею в виду похороненные развалины, а не города на деревьях. Но их не темнота вызывает. По-моему, это бывает, когда ты один или чувствуешь себя одиноким. Становишься более уязвимым. В Кельсингре это проявляется сильнее, чем я раньше ощущал. Но в этом районе, где жили простые люди, это не так тяжело. В тех кварталах города, где здания величественные, а улицы такие широкие, я слышу шепот почти все время. Негромкий, но постоянный. Лучше всего просто не обращать на него внимания. Не позволяй себе на нем сосредоточиваться.

Он оглянулся на Элис, и у нее возникло ощущение, что она узнала вполне достаточно и больше ничего услышать пока не хочет. Она ощущала, что он мог бы рассказать ей еще что-то, но решила приберечь свои вопросы на тот момент, когда они будут греться подле уютного огня в хорошо освещенной комнате. Не стоит задавать их здесь, в холодном городе, где сгущаются тени.

Элис собрала свои вещи, включая отвалившуюся от камина облицовочную плитку. Еще раз посмотрев на рисунок, она передала пластинку Лефтрину. Он достал из кармана потрепанный платок и обернул им драгоценный предмет.

– Я буду ее беречь, – пообещал он прежде, чем она успела его об этом попросить.

Рука об руку они вышли из дома.

На улице пасмурный день померк еще сильнее: тучи сгустились, а солнце стало опускаться за пологие холмы и более крутые скалы, высившиеся за ними. Тени домов падали на извилистые улицы. Элис и Лефтрин шли быстро, и холодный ветер подгонял их. Когда они оставили позади скромные дома, которые обследовала Элис, и вышли в главную часть города, шепот стал громче. Она слышала его не ушами, и ей не удавалось вычленить какой-то из голосов или цепочку слов: скорее, это было давлением мыслей на ее разум. Она тряхнула головой, отгоняя их, и поспешила дальше.

Она никогда еще не бывала в подобном городе. Удачный был крупным и величественным городом – городом, построенным для того, чтобы впечатлять, однако масштабы Кельсингры превращали людей в карликов. Улицы в этой части Кельсингры были широкими – настолько широкими, что драконы могли бы разминуться там друг с другом. И размеры сверкающих черных домов тоже были рассчитаны на то, чтобы принимать в них драконов. Потолки были подняты, дверные проемы были широкими и высокими. Где бы им ни встречались лестницы, их центральная часть неизменно бывала широкой и пологой, совершенно не рассчитанной на походку человека. Два шага на то, чтобы пройти по ступени, а потом переход на следующую. Параллельно по обоим краям таких лестниц шли пролеты, чьи размеры подходили людям.

Она миновала пересохший фонтан. В его центре дракон в натуральную величину поднимался на задние лапы, зажав в зубах и передних лапах оленя. За следующим поворотом ей встретился памятник государственному мужу из Старших: в одной длинной и изящной руке он держал свиток, другой указывал вверх. Памятник был сделан из того же черного камня, пронизанного тонкими серебряными прожилками. Было совершенно ясно, что здесь жили и Старшие, и драконы – рядом друг с другом, возможно даже, деля одно жилище. Она вспомнила хранителей и то, как драконы их изменяют, и подумала, что, возможно, в городе снова появится такое же население.

Они свернули на широкий бульвар, и ветер взвыл с новой силой. Элис попыталась плотнее закутаться в свой жалкий плащ и пригнула голову навстречу ветру. Эта улица вела прямо к городскому порту и остаткам причалов, которые когда-то ожидали здесь прибытия кораблей. Чуть подняв голову, она устремила слезящиеся глаза на блестящую черную поверхность реки. На горизонте солнце уже нырнуло за лесистые холмы.

– Где Рапскаль? – Она почти кричала, чтобы ее слова могли преодолеть напор ветра. – Он обещал, что на закате приведет Хеби к берегу.

– Он будет на месте. Пусть он странноватый, но если речь идет о выполнении своих обещаний, он – самый ответственный из хранителей. Вон так. Вот они.

Она проследила за указующим жестом Лефтрина и увидела их. Драконица задержалась у края высокой каменной площадки, выходившей на воду. Рядом с площадкой был осыпающийся пандус. По барельефам, украшавшим его, Элис поняла, что когда-то здесь была взлетная площадка для драконов. Она предположила, что, возможно, более старшим и тяжелым драконам необходимо было возвышение, чтобы оторваться от земли. До того, как камни пандуса поддались напору зимних паводков, он, наверное, был очень высоким. Сейчас он обрывался сразу за постаментом статуи.

Хранитель Хеби влез на постамент и стоял у ног статуи, многократно превосходящей рост человека и изображающей чету Старших. Мужчина указывал куда-то отставленной в сторону рукой, а протянутый палец женщины и ее изящно наклоненная голова говорили о том, что ее взгляд за чем-то следит – возможно, за полетом дракона. Рапскаль запрокинул голову, и, вытянув руку, касался бедра одного из Старших. Он стоял и взирал на высокое красивое создание, словно завороженный.

Его драконица, Хеби, ждала его, беспокойно переминаясь с лапы на лапу. Наверное, она уже успела снова проголодаться. В последнее время она только и делала, что охотилась, ела и снова охотилась. Размеры красной драконицы стали вдвое больше по сравнению с тем, какой ее впервые увидела Элис. Она уже не напоминала прежнее приземистое и угловатое существо: ее тело и хвост удлинились, шкура и полусложенные крылья ало блестели, ловя красные лучи заходящего солнца и снова их отражая. Взбугрив мышцами выгнутую шею, она наблюдала за их приближением. Резко опустив голову, она тихо зашипела, предостерегая их. Элис тут же остановилась.

– Что-то случилось? – громко спросила она.

Ветер унес ее слова, и Рапскаль не ответил. Драконица снова передвинулась и чуть приподнялась на задних лапах. Она понюхала Рапскаля, а потом подтолкнула носом. Тело паренька прогнулось от ее толчка, но незаметно было, чтобы он ее заметил.

– Ох, нет! – простонал Лефтрин. – Умоляю, Са, только не это! Дай пареньку еще один шанс!

Капитан отпустил руку Элис и побежал вперед.

Драконица запрокинула голову и громко засвистела. На мгновение испуганной Элис показалось, что сейчас Хеби бросится на Лефтрина или плюнет в него кислотой. Вместо этого драконица снова подтолкнула Рапскаля, и опять не добилась никакой реакции. После этого она опустилась на все четыре лапы и застыла, глядя на них. Глаза у нее вращались. Ее явно что-то вывело из равновесия, а это отнюдь не успокоило Элис. Расстроенный дракон – это опасный дракон.

– Рапскаль! Хватит грезить, займись Хеби! Рапскаль!!!

Крик Элис пытался пробиться сквозь ветер.

Молодой хранитель стоял так же неподвижно, как статуя, которой он касался, и меркнущий свет играл на алой чешуе кистей его рук и лица. Хеби шагнула, чтобы перекрыть Лефтрину дорогу, но речник ловко обогнул ее.

– Я иду ему на помощь, дракон. Не мешай мне.

– Хеби, Хеби, все будет хорошо. Дай ему пройти, пропусти его.

Забыв о грозящей ей самой опасности, Элис постаралась отвлечь драконицу, а тем временем Лефтрин уперся ладонями о пьедестал, заканчивавшийся на уровне его груди, и вспрыгнул на него. Обхватив Рапскаля поперек туловища, он резко развернулся прочь от статуи, отрывая ладонь паренька от камня. Как только это произошло, хранитель невнятно вскрикнул и внезапно обвис на руках мужчины. Лефтрин пошатнулся от неожиданной тяжести, и оба сели, опустившись на камень у ног скульптурной группы.

Хеби беспокойно переминалась, встревоженно мотая головой. Она одна из драконов никогда не разговаривала с Элис. Несмотря на то, что теперь она стала единственной, кто мог успешно летать и охотиться, она не казалась особо сообразительной, хотя, похоже, всегда разделяла добродушие своего хранителя. Сейчас, когда Лефтрин продолжал обнимать паренька и встревоженно разговаривать с ним, драконица напоминала скорее беспокойного пса, чем сильного хищника.

Тем не менее, направляясь к площадке, Элис обогнула Хеби на почтительном расстоянии. Взобраться на постамент ей оказалось гораздо труднее, чем Лефтрину, но она все-таки сумела это сделать. Капитан сидел на холодном камне, прижимая к себе Рапскаля.

– Что с ним? Что случилось?

– Он тонет, – проговорил Лефтрин негромким голосом, полным ужаса.

Однако когда голова Рапскаля безвольно упала, на обращенном к ней лице она увидела только идиотически-ошеломленную ухмылку и полузакрытые глаза. Она нахмурилась.

– Тонет? Он скорее похож на пьяного, чем на утопленника! Но откуда он взял спиртное?

– Он его и не брал. – Лефтрин снова встряхнул паренька. – Он не пьян. – Однако его поведение ничем не подтверждало это утверждение: он снова начал расталкивать Рапскаля. – Очнись, парень. Вернись в собственную жизнь. Здесь дракон, которому ты нужен, и ночь уже близка. А скоро начнется гроза. Нам нужно, чтобы ты очнулся, чтобы мы до темноты перебрались на другой берег.

Он взглянул на Элис, превращаясь в капитана Лефтрина, имеющего дело с чрезвычайной ситуацией.

– Спрыгни вниз и подхвати его ноги, когда я стану его спускать, – приказал он, и она повиновалась.

«Когда этот паренек успел так вырасти?» – удивленно подумала она, пока Лефтрин опускал поникшего Рапскаля ей на руки. Когда она впервые его увидела, он казался почти мальчишкой: его простодушие заставляло его выглядеть даже моложе сверстников. Потом он со своим драконом исчез, и все сочли их обоих погибшими. После возвращения его драконица доказала свою состоятельность как хищницы, а Рапскаль словно стал одновременно старше и таинственнее, так что порой его можно было принять за легендарного Старшего, а порой – за восхищенного мальчишку. Близкий контакт с драконом изменял его, как менял всех хранителей. В прорехах изношенных брюк мелькала плотная красная чешуя, покрывавшая теперь его стопы и голени. Она напоминала Элис плотную оранжевую кожу на куриных лапах. И, словно птица, он весил меньше, чем она ожидала: Лефтрин отпустил Рапскаля, а она приняла его вес целиком, удерживая стоймя. Глаза у него широко открылись.

– Рапскаль! – позвала она, но он безвольно приник к ее плечу.

Лефтрин тяжело спрыгнул к ней, шумно выдохнув.

– Давай его мне! – отрывисто приказал он: Хеби прижала нос к спине Рапскаля, заставив Элис пошатнуться и упереться спиной в пьедестал. – Дракон, прекрати! – приказал он Хеби, но при виде бешено вращающихся глаз драконицы уже мягче добавил: – Я пытаюсь ему помочь, Хеби. Не тесни нас.

Неясно было, поняла ли его Хеби, но она все же отступила, дав Лефтрину уложить Рапскаля на холодный камень.

– Очнись, парень! Вернись к нам! – Он легонько пошлепал его по щекам, а потом взял за плечи, посадил и встряхнул.

Голова Рапскаля резко запрокинулась, глаза были широко распахнуты. А потом, когда его голова снова качнулась вперед, на лицо вернулась жизнь. Его добродушная улыбка, которая никогда надолго не исчезала, снова расцвела на губах, и он устремил на них блаженный взгляд.

– Нарядилась на праздник, – радостно сказал он, – в платье из кожи угря, покрашенной в розовый цвет в тон чешуи у нее на лбу. Изящнее ящерки на воздушном цветке была она, а губы были нежнее розовых лепестков!

– Рапскаль! – сурово одернул его Лефтрин. – Возвращайся к нам немедленно. Сюда. Мы замерзли, приближается ночь, а этот город мертв уже Са знает сколько! Нет никакого праздника и ни на одной женщине не надето то платье, которое ты описал. Вернись немедленно!

Он зажал голову паренька ладонями и заставил его встретиться с его гневным взглядом.

Спустя долгие секунды Рапскаль резко встал на колени и начал сильно дрожать.

– Я так замерз! – пожаловался он. – Нам надо вернуться на тот берег и согреться у огня. Хеби! Хеби, где ты? Уже темнеет! Ты должна перенести нас на тот берег!

Услышав его голос, драконица просунула голову между Лефтрином и Элис, чуть не сбив обоих с ног. Широко открыв пасть, она пробовала воздух вокруг своего хранителя, а тот воскликнул:

– Конечно, со мной все в порядке! Я просто замерз. Почему мы здесь так задержались? Уже почти темно.

– Уже совсем темно, – сурово ответил Лефтрин, – а задержались мы здесь из-за твоего легкомыслия. Не верю, будто ты не понимал, что делаешь. Но сейчас мы об этом говорить не будем. Нам просто надо вернуться на тот берег.

Хранитель быстро приходил в себя. Элис смотрела, как он сначала сел прямее, а потом неуверенно поднялся на ноги и заковылял к своему дракону. Стоило ему прикоснуться к Хеби, как они оба заметно успокоились. Драконица перестала беспокойно переминаться, а Рапскаль глубоко вздохнул и повернулся к ним. Его лицо снова обрело обычную красоту. Откинув волосы со лба, он сказал почти обвиняющим тоном:

– Бедняжке Хеби придется лететь в темноте во время третьего рейса. Нам надо отправляться прямо сейчас.

Лефтрин сказал:

– Сначала Элис. Потом ты. Потом я. Надо, чтобы на том берегу тебя кто-то ждал. И я не хочу, чтобы ты оставался здесь в темноте без присмотра.

– Без присмотра?

– Ты понимаешь, о чем я говорю. Мы обсудим это, когда благополучно окажемся на той стороне, у огня.

Рапскаль бросил на него обиженный взгляд, но сказал только:

– Значит, Элис летит первая.

* * *

Элис не в первый раз летела верхом на драконе, но ей казалось, что она никогда к этому не привыкнет. Она знала, что другие драконы не одобряют того, что Хеби позволяет каким-то там людишкам садиться себе на спину и ехать на ней, словно на верховом животном, и опасалась, как бы они не решили ей об этом прямо заявить. Синтара, самая крупная драконица, была в этом отношении особенно откровенна. Однако эти тревоги были лишь самой малой частью эмоций, от которых у нее отчаянно колотилось сердце. На драконе не было никакой упряжи, за которую можно было бы ухватиться – даже куска бечевы.

– Зачем она может понадобиться? – недоуменно вопросил Рапскаль, когда в первый раз попросил Хеби перенести Элис через реку, а та спросила, за что ей можно держаться. – Она знает, куда летит. Просто сиди спокойно, и она тебя туда донесет.

Лефтрин подсадил ее на услужливо присевшую драконицу, но все равно карабкаться по покрытому гладкой чешуей плечу было непросто. Элис села на Хеби верхом прямо перед тем местом, где к ее туловищу крепились крылья. Это выглядело не слишком величественно. Ей пришлось наклониться вперед и прижать ладони по обе стороны драконьей шеи, поскольку ухватиться пальцами было не за что. Хеби научилась летать, разбегаясь и подпрыгивая. Рапскаль решил, что дракон должен подниматься в воздух именно таким образом, но остальные драконы этого не признавали, говоря, что ей следует просто подпрыгивать над землей и подниматься, махая крыльями. Тем не менее каждый полет начинался с того, что Хеби вприпрыжку бежала вниз по склону к реке. Потом она резко подпрыгивала, хлопая широкими кожистыми крыльями. Элис никогда не была абсолютно уверена в том, что Хеби даже поднимется в воздух, не говоря уже о том, чтобы там удержаться.

Однако стоило драконице оторваться от земли, как ритм ее взмахов выравнивался. Они поднялись выше. Холодный ветер обдувал Элис, обжигая щеки и проникая сквозь выношенную одежду. Она пригнулась ниже, обнимая гладкую мускулистую плоть. Если она соскользнет, то упадет в ледяную реку и погибнет. Никто не сможет ее спасти. Хеби страшно боится воды с тех пор, как ее утащил разлив. Она ни за что не нырнет в холодную воду за упавшим седоком. Элис постаралась отогнать унылые мысли. Она не упадет. Вот и все.

Щурясь, она смотрела на огоньки на противоположном берегу и желала поскорее оказаться там. Огней было немного. Хранители и члены экипажа «Смоляного» заняли те немногие домики, которые можно было сделать жилыми, постаравшись отремонтировать крыши так, чтобы дождь не заливался внутрь, и хоть немного утеплить. Тем не менее тут было слишком мало обитателей даже для того, чтобы основать деревню. «Но новые люди скоро появятся», – с грустью подумала Элис: это произойдет, как только станет известно об их открытии. Люди придут. А с ними, возможно, придет конец Кельсингре.

* * *

Лефтрин проводил взглядом тающую в темноте фигуру алого дракона.

– Са да хранит ее! – помолился он чуть слышно и тут же скривил рот, удивляясь самому себе.

До того, как в его жизни появилась Элис, он никогда не молился. А теперь он ловил себя на этом всякий раз, когда она упрямо шла на риск. Обследовала заброшенные города, пыталась охотиться, садилась на летящих драконов… Он покачал головой, глядя, как Элис исчезает в темноте. Как бы он за нее ни боялся, именно ее безрассудная смелость его и привлекала. В тот первый раз, когда она появилась на причале в шляпке с вуалью и пышных юбках, он был ошарашен. Чтобы такая утонченная дама рисковала собой в полных опасностей Дождевых чащобах и у него на барже!

А теперь руки у нее огрубели, волосы были стянуты в узел, вуали и ленты давно исчезли. Однако она по-прежнему оставалась утонченной дамой, все такой же изящной, точно так же, как точный инструмент, каким бы он ни был изношенным, сохранял свои свойства. Она была неповторимой, его Элис. Прочной, как диводрево, и прелестной, как кружево.

Он уже перестал видеть ее и драконицу. Темнота их поглотила. Однако он по-прежнему смотрел им вслед, желая, чтобы Хеби совершила перелет благополучно, чтобы Элис оказалась в безопасности на другом берегу.

– Они уже на земле, – негромко сообщил Рапскаль.

Лефтрин изумленно к нему повернулся:

– Ты можешь видеть настолько далеко?

Рапскаль весело усмехнулся. В полумраке его глаза горели голубым светом.

– Моя драконица мне сказала. Она уже летит обратно за нами.

– Ну, конечно! – отозвался Лефтрин с тихим вздохом.

Иногда очень легко было забыть о том, что Рапскаль связан с драконом. Легко забыть про мальчишескую половинку юного Старшего. Как все подростки, Рапскаль любил рисковать. Сегодня он поступил легкомысленно. Даже его драконица это почувствовала. Нельзя допустить, чтобы он снова вел себя столь же неосмотрительно.

Лефтрин откашлялся.

– Что ты делал, когда мы тебя нашли? Это непростительно. Ты же вырос в Дождевых чащобах! Не говори мне, будто ты не знал об опасности. О чем ты думал? Хочешь утонуть в воспоминаниях? Навсегда от нас уйти?

Рапскаль ответил прямым взглядом. В темноте его глаза сияли голубым светом – таким ярким, как будто он был стариком, у которого за плечами долгие годы изменений. Его улыбка стала шире, и он жизнерадостно признался:

– По правде говоря, да.

Лефтрин воззрился на него. Слова Рапскаля его огорошили, но они были произнесены не нахально, а очень искренне.

– Что ты хочешь сказать? Что хочешь стать слюнявым идиотом? Навечно заблудиться в воспоминаниях Старших, потеряв контроль над собственным телом? Стать безмозглой обузой для всех, кто тебя любит, или умереть от голода в собственных испражнениях, когда все предоставят тебе пожинать плоды собственного себялюбия? А ведь так и будет, знаешь ли.

Он постарался как можно жестче описать смерть человека, утонувшего в воспоминаниях. Необходимо убедить парнишку не погружаться разумом в наслаждения чужого прошлого. В Дождевых чащобах таких людей было принято называть «утонувшими в воспоминаниях». Такая судьба не была сейчас настолько частой, как в первые годы после открытия городов Старшей расы, однако такое по-прежнему случалось, и чаще всего с такими юнцами, как Рапскаль. Соблазн остаться в контакте с некоторыми каменными стенами и статуями был очень велик. Жизнь в Дождевых чащобах была не такой суровой, как когда-то, но ни один из ее обитателей не наслаждался таким изобилием и роскошью, которые были запечатлены в городском камне. Стоило какому-нибудь пареньку соприкоснуться с таким воспоминанием, как способность сопротивляться желанию снова и снова возвращаться к грезам о запечатленных в памяти пирах, музыке, любви и наслаждениям становилась для многих непреодолимой. Предоставленные самим себе, они буквально тонули в воспоминаниях, забывая свою собственную жизнь и потребности собственного тела ради того, чтобы погружаться в удовольствия города и цивилизации, которые давно перестали существовать.

Лефтрину было понятно такое влечение. Почти все смелые пареньки Дождевых чащоб хоть раз пробовали нырять в воспоминания. Тайные сведения о том, где хранятся самые яркие и хорошие воспоминания, передавались от поколения к поколению. Он вернулся мыслями к каменной резьбе в почти забытом коридоре города Старшей расы, похороненного под Трехогом. Достаточно было прикоснуться к ней рукой – и можно было оказаться на обильном пиру, за которым следовал концерт музыки Старших. Ходили слухи еще об одной резьбе, в которой были запечатлены сексуальные похождения какого-то энергичного Старшего. Много лет назад Совет торговцев Дождевых чащоб приказал уничтожить этот камень, решив, что слишком много молодых людей погибло из-за его притягательности. Тем не менее рассказы о нем продолжали ходить.

Глядя на Рапскаля, Лефтрин пытался представить себе, что именно парнишка обнаружил, прикоснувшись к той статуе. Какие воспоминания она хранила и насколько сильным окажется их притяжение, когда других хранители о них услышат? Он представил себе, как ему придется сказать Элис, что эту скульптуру необходимо разрушить, – а потом задумался о том, сколько усилий придется приложить, чтобы расколоть ее на куски. Старшие строили на века. Созданное ими не желало уступать силам природы или рукам человека. На разрушение этих статуй уйдут многие дни, возможно, даже недели. И это будет опасной работой. Для уязвимых опасно даже случайное соприкосновение с камнями воспоминаний. Последствия могут оказаться серьезными, даже если просто вдохнуть их пыль.

– Что ты нашел в той статуе, парень? Стоит ли отдавать за это твою подлинную жизнь?

Рапскаль сверкнул зубами в улыбке.

– Капитан, не надо так тревожиться. Я знаю, что делаю. И это – именно то, что мне положено делать. Что всегда делали Старшие. Именно поэтому воспоминания и хранились. Они мне не повредят. Они сделают меня таким, каким мне полагается быть.

С каждым самоуверенным заявлением паренька Лефтрин все сильнее падал духом. Паренек уже говорил как незнакомец, совершенно непохожий на порывистого и непредсказуемого Рапскаля. Как он мог столь стремительно пасть так низко? Лефтрин сурово сказал:

– Возможно, сейчас тебе это видится именно так, хранитель. Так казалось и очень многим другим, а когда они погружались слишком глубоко и терялись, им уже поздно бывало передумать. Мне знакома эта притягательность, Рапскаль. Я тоже когда-то был парнишкой. Я прикладывал руку к камню воспоминаний и плыл с их течением.

– Правда? – Рапскаль наклонил голову, вглядываясь в Лефтрина. В меркнувшем свете капитан не смог понять, что выражает прямой взгляд парнишки. Недоверие? Или, может, даже превосходство? – Может, и так, – добавил Рапскаль уже мягче. – Но для вас они означали нечто совсем иное. Это было бы похоже на чтение чужого дневника. – Он внезапно поднял глаза и улыбнулся своей обычной широкой улыбкой. – А вот и она, моя красавица, моя драгоценная, мое алое чудо!

Красная драконица взмахами широко распахнутых крыльев замедлила свой полет, и, сделав несколько шагов с места приземления, остановилась. Похвала паренька заставила ее сверкающие глаза радостно вращаться.

– Твоя очередь, – сказал он Лефтрину с улыбкой.

Лефтрин на его улыбку не ответил.

– Нет. Лети ты. Пришли свою драконицу за мной. Я не хочу оставлять тебя с этой статуей одного.

Рапскаль пристально посмотрел на него, а потом пожал худым плечом.

– Как хотите, капитан. Но, знаете ли, в этом городе я гораздо менее одинок, чем постоянно был раньше!

Широко разведя руки, словно для объятий, он зашагал к своему дракону. Маленькая алая королева встала на задние лапы, а потом снова опустилась на все четыре. Вытянув голову к нему, она издала звук, похожий одновременно на рычанье и мурлыканье. Дойдя до нее, он влез ей на плечо.

– Я пришлю ее за вами! – пообещал он.

Драконица развернулась на задних лапах и побежала вниз по склону.

* * *

Пятый день месяца Перемен – седьмой год Вольного союза торговцев

От Рейала, исполняющего обязанности Смотрителя голубятни в Удачном, – Детози, Смотрительнице голубятни в Трехоге


Содержит заявление от семейства Мельдар и торгового семейства Кинкаррон с повторным предложением значительного вознаграждения за любые сведения о местоположении и здоровье Седрика Мельдара и Элис Кинкаррон Финбок с просьбой обновить все плакаты, развешанные в Трехоге и Кассарике, и объявлять о вознаграждении на всех встречах Торговцев обоих городов. Все эти услуги уже оплачены.

Детози, прилагаю небольшую записку. Спасибо за твои советы и, пожалуйста, поблагодари также Эрека. Я с трудом придержал язык и не стал жаловаться на то, что мне написал Ким. Сейчас подано несколько жалоб на состояние посланий, полученных из Кассарика. Я буду сохранять молчание, как подобает такому юнцу, как я, и предоставлю другим решать, вскрывались ли послания в том месте.

Глава 5

Удачненский торговец

Дверь распахнулась, открывая сумрачное помещение. Гест настороженно вошел в комнату, морщась от запаха выветрившихся духов и заброшенности. Тот, кто в последний раз здесь прибирался, выполнил свою работу из рук вон плохо. Уголья от давно погасшего огня остались лежать в небольшом камине, добавляя воздуху вонь от залежавшейся золы. Несколько шагов его длинных ног – и он у окна. Отодвинув гардины, он впустил в комнату сероватый зимний свет и, открыв защелку, распахнул оконные створки навстречу зимнему дню.

Эта небольшая комната первоначально была отведена Элис для занятий рукодельем. Его мать с немалым удовольствием обставила этот уголок для его будущей супруги: она выбрала кресла, стоявшие у камина, изящные столики, густо-синие ткани занавесок, ковер с цветочным узором. Но его неудобная жена не питала ни малейшего интереса к шитью или вышиванию. Это не для Элис, нет-нет! Пока жены других мужчин радостно отделывали себе новые шляпки или вышивали девизы, эта женщина бродила по рынкам, разыскивая старые свитки, покупала их за бешеные деньги и волокла домой. Полки в комнате, покрашенные в золотой и белый цвета и предназначенные для безделушек, прогибались под грузом свитков, книг и пачек листов с записями. Крышка большого деревянного письменного стола, поставленного вместо изящной рукодельницы, была пуста. Тут он должен был отдать Элис должное: перед отъездом она хотя бы прибралась за собой.

А потом он вдруг осознал, что ее стол совершенно пуст. НЕТ! Не может быть, чтобы она и его прихватила! Даже Элис при всей своей одержимости не могла бы подвергнуть риску свиток Старших, который он преподнес ей в качестве подарка по случаю их помолвки. Он был возмутительно дорогим. Зная его ценность и непрочность, она уложила ту проклятую штуку в специальный футляр, чтобы уберечь от пыли и прикосновений любопытствующих. Элис не стала бы брать столь уникальную и крайне ценную вещь в поездку по реке Дождевых чащоб. Ведь не стала бы?

Это Седрик разыскал для Геста тот свиток в те дни, когда тот ухаживал за Элис. Он был одним из тех немногих непострадавших документов Старших, которые были найдены в Кассарике. Седрик заверил его, что этот свиток бесценен и что даже при той заоблачной цене, которую он за него платит, это – крайне выгодная покупка. Гест не только приобретает уникальный артефакт Старших, но и при этом добивается, чтобы Элис дала свое согласие на их брак. Это была подлинная мечта торговца, безупречнейшая сделка, при которой он отдавал нечто только для того, чтобы тут же получить обратно и саму вещь, и женщину в придачу. Они смеялись над этим вечером накануне того дня, когда он отправился дарить его этой не умеющей одеваться маленькой особе.

Гест презрительно нахмурился, вспоминая тот вечер. На самом деле, он один смеялся тогда над выгодной сделкой. Седрик сидел молча, кусая губу, а потом осмелился спросить у него:

– Ты уверен, что, правда, не хочешь останавливаться? Это – идеальный подарок. Я уверен, что он как ничто другое принесет тебе расположение Элис. Такой дар даст тебе возможность ухаживать за ней и сделать ее твоей женой. Но ты уверен, по-настоящему уверен, что хочешь именно этого?

– Ну, конечно же, нет!

Они пили в кабинете у Геста, уютно устроившись у огня и глядя, как корявое яблоневое полено превращается в золу. В доме было тихо и спокойно, занавески задернуты, чтобы не впускать в комнату ночь. Война с Калсидой закончилась, торговля начала оживляться, жизнь стала налаживаться. Хорошее вино и выдержанное бренди, песни и развлечения снова вернулись в Удачный. Гостиницы, таверны и театры отстраивались заново, поднимаясь из пепла в великолепии, которое превосходило все то, что существовало в прежнем Удачном, пока калсидийцы его не сожгли и не разграбили. Можно было составить себе состояние. В те дни так чудесно было ощущать себя молодым, свободным и богатым.

И тут отцу Геста понадобилось все испортить своими настояниями, чтобы Гест женился и родил семье наследника, в противном случае угрожая лишить его права считаться единственным наследником состояния семейства Финбок.

– Если бы все зависело от меня, я продолжал бы жить точно так же, как сейчас. У меня есть друзья, мне есть чем себя занять, мои деловые предприятия идут превосходно, и я могу укладывать тебя в постель, когда пожелаю. Мне меньше всего нужно, чтобы какая-нибудь неугомонная женщинка заполонила мой дом и начала требовать, чтобы я уделял ей время и внимание. А еще меньше у меня желание заиметь вопящих младенцев и неряшливых маленьких детей.

– Но пока твой отец жив и носит одеяние Торговца, и пока ему принадлежит не только право голоса, но и все деньги, поступающие от вашей собственности, тебе придется делать то, чем он будет доволен.

Слова Седрика заставили его нахмуриться – как тогда, так и сейчас.

– А вот и нет. Мне достаточно только, чтобы казалось, будто я делаю то, чем он будет доволен. Я не имею намерения прекращать делать то, чем доволен я сам.

– Ну, а тогда, – тут Седрик чуть пьяно указал на свиток в древнем разукрашенном футляре, – тогда это именно та вещь, которая тебе нужна, Гест. Я уже много лет знаком с Элис. Увлечение древними Старшими и драконами поглощает ее целиком. Такой подарок поможет тебе ее завоевать.

Так и получилось. В тот момент огромная сумма, заплаченная им за эту проклятую штуку, казалась ему окупившейся. Она согласилась выйти за него замуж. После этого сватовство просто пошло по обычаям Удачного: это было не труднее, чем проследить по карте дорогу. Они поженились, его семья предоставила им удобный новый дом, а ему – гораздо более щедрое содержание, и их жизнь устроилась. О, время от времени его отец или мать начинали стонать или сетовать на то, что у Элис в утробе не зреет ребенок, но в этом вины Геста не было. Даже если бы женщины его привлекали, он вряд ли выбрал бы такую, которая бы походила на Элис. Непокорные рыжие волосы, на лице, руках и плечах веснушки, похожие на обильную россыпь оспин. Она была крепенькой женщинкой, которая должна была бы легко зачать и сразу же родить ему мальца. Однако она даже этого не сделала как следует.

А потом, когда он уже много лет назад решил, что она успокоилась и заняла отведенное ей место, ей вдруг взбрело в голову отправиться в Дождевые чащобы изучать драконов. И будь он проклят, если Седрик не поддержал ее в этой мысли! Они оба имели нахальство напомнить ему, что он согласился сделать такую поездку одним из условий их брачного контракта. Может, это и так, но ни одна настоящая жена не стала бы настаивать на подобной нелепице. Ужасно разозлившись на них обоих, он отослал их вместе. Пусть Седрик сам почувствует, как приятно сносить бесконечное нытье и надоедание его «давнего друга». Пусть Седрик вспомнит, каково быть без денег на вонючем корабле, идущем по зловонной реке. Неблагодарная тварь! Они оба – неблагодарные, тупые, эгоистичные, вульгарные идиоты. А теперь еще оказывается, что они его обокрали, увезли самый ценный свиток из всей дорогой коллекции, которую собрала эта глупая рыжая корова. Это было просто невыносимо!

Он прошагал обратно к двери комнаты и высунул голову в коридор.

– Чед! Чед, зайди ко мне на минуту.

– Иду, сударь!

Его управляющий откликнулся откуда-то издалека – возможно, из винного погреба. Ленивый ублюдок! Его никогда нет на месте, когда он нужен Гесту.

Гест начал нетерпеливо расхаживать по комнате, ища и не находя тот свиток. Эта сучка его украла! Он стиснул кулаки. Ну что ж: она скоро узнает, что он не оставил ей и медной полушки. А этот изменник Седрик! Когда Гест вернулся из торговой поездки и обнаружил, что ни его жена, ни секретарь не возвращались из своего неуместного плаванья в Дождевые чащобы, он пришел в ярость. Тем не менее он ничего не предпринимал, пока мерзкие слухи насчет их совместного побега не начали отражаться на его положении в обществе. Узкий круг его друзей был в курсе того, что подобное не может быть правдой, поскольку Седрик не мог убежать с женщиной, как не мог вдруг приобрести отвагу и постоять за себя. Однако в удачненском обществе были и другие – те, кто этому поверил и посмел жалеть Геста, увидев в нем рогатого супруга. Они выражали ему сочувствие и, считая, что сердце у него разбито, смели советовать ему, как снова добиться расположения жены, если та все же вернется. Что еще хуже, нашлись амбициозные мамаши, которые тайком начали подбивать его на то, чтобы он воспользовался правом разорвать брачный контракт и найти «более подходящую и способную к деторождению жену». У них обязательно имелась дочь, племянница или внучка, которая прекрасно подошла бы на эту роль. Одна вдовушка даже посмела предложить себя. Такая назойливость была унизительной, однако хуже была та жалость, которую предлагали некоторые другие люди. Похоже, они вообразили, что отсутствие реакции на исчезновение Элис показывает, что он томится печалью по своей рыжей корове!

Именно тогда он разослал по всем крупным городам на реке Дождевых чащоб оповещения. Он дал ясно и четко понять, чтобы все те, кто будет иметь глупость предоставить беглецам кредит, не рассчитывали на то, что Гест заплатит им из своего кармана. Элис и Седрик захотели от него уехать? Прекрасно! Пусть посмотрят, каково оказаться отлученными от его денег. И к тому же такое оповещение ясно покажет всем, насколько мало его интересует, что с ними обоими стало.

Где этот чертов управляющий? Он снова выглянул за дверь.

– Чед! – проревел он яростно, и его нисколько не успокоило то, что этот мужчина отозвался из коридора прямо за его спиной, заставив вздрогнуть от неожиданности:

– Я здесь, сударь.

– Где ты был? Когда я тебя зову, это значит, что ты нужен мне немедленно.

– Сударь, мне очень жаль, но я впускал гостя и устраивал его в вашей гостиной. Он очень хорошо одет и приехал в наемном экипаже, запряженном самыми лучшими конями. Он говорит, что приплыл из самой Калсиды на корабле, который пришел этим утром, и что вы его ждете.

– Как его зовут? – вопросил Гест.

Он ломал голову, безуспешно пытаясь вспомнить какую-либо заранее назначенную встречу.

– Он очень решительно отказался сообщить свое имя, сударь. Он сказал, что дело крайне щекотливое и что он привез подарки и послания не только вам, но и человеку по имени Бегасти Коред. И он говорил, что Седрик Мельдар условился обо всем этом уже много месяцев назад, но грузы не прибыли и кто-то должен заплатить за их задержку…

– Хватит!

Опять этот проклятый Седрик! Ему надоело вспоминать об этом человеке. Неужели Седрик сбежал, предоставив нитям делового соглашения порваться? Это было совершенно на него непохоже. Гест не знал никого другого, кто зорче следил бы за всеми деталями и договоренностями. Однако для этого жадного маленького клеща было так же нехарактерно и столь долгое расставание с удобствами и богатством. Если только это не составляет часть какого-то другого, непонятного заговора, направленного против Геста. Эта мысль была очень тревожной. Седрик и Элис дружили с детства. Может, они оба стали участниками какого-то заговора, направленного на то, чтобы перехватить у Геста торговлю? Может, они именно потому исчезли и не вернулись? Чем эти двое могут торговать? Он внезапно вспомнил, зачем звал Чеда.

– Займись вот чем. На этом столе был свиток, очень ценный. Он лежал в деревянном ящичке со стеклянной крышкой. Он был здесь, а теперь исчез. Я желаю, чтобы он был найден.

– Я не знаю… – начал было этот некомпетентный дурень.

– Найди его! – рявкнул на него Гест. – Найди немедленно, если не хочешь, чтобы тебя обвинили в воровстве!

– Сударь! – запротестовал управляющий, ужаснувшись. – Мне ничего не известно о содержимом этой комнаты. Когда я здесь появился, вы сказали, что ею занимаются горничные миледи. А после того, как вы приказали уволить горничных, я не стал за ней следить, вы ведь не говорили мне, что…

– Найди свиток! – взревел Гест. Он повернулся спиной к управляющему и зашагал в сторону гостиной. – И пришли закуски, пока я буду разбираться, что еще ты напутал.

Крик принес ему удовлетворение, позволив чуть снять напряжение. Приятно было видеть, как бледнеет и трясется управляющий, испугавшийся за свое место. Было бы гораздо лучше, если бы он тут же предъявил пропавший свиток, но рано или поздно он это сделает.

Если, конечно, Элис с Седриком его не украли. А как насчет других чрезвычайно дорогих свитков, которые эта никчемная женщинка и его лакей скупали многие годы? Он резко остановился, вспомнив, как старательно Седрик разыскивал для нее дорогие и древние документы, как неутомимо он добивался, чтобы Гест их покупал, говоря, что это – единственный способ чем-то занять Элис. А под конец их совместной жизни Седрик даже посмел заявлять, что она «заслужила» такие подарки, как компенсацию брака по расчету! Гест отвечал, что она понимала, на что идет, когда подписывала их брачный контракт. Он с самого начала дал ей понять, что все дело в видимости, расчете и наследнике. И вот теперь он мрачно задумался о том, какую часть его состояния она потратила на свои потрепанные кусочки коровьей шкуры и затхлые книги. Где-то должны быть подсчеты, какой-то реестр купленного. Седрик очень тщательно вел весь учет. Но где именно? Или, может, они утащили этот список с собой вместе с бесценными артефактами, когда совместно сбегали от него?

Будь они прокляты! Конечно, они именно так и сделали. Теперь все стало понятно. И то, почему Седрик настаивал, чтобы Элис позволили отправиться в это никчемное путешествие в Дождевые чащобы. И его глупая ссора с Гестом, которая послужила причиной приказа, отправившего секретаря с ней. Ну, конечно! Он в ярости скрипнул зубами. Они вступили в сговор против него, одурачили его в его собственном доме, использовав для этого его собственные деньги. Ну что ж: они убедятся в том, что с ним шутить нельзя. Он их отыщет и отыграется на них, оставит их без гроша и опозорит!

Он тяжело дышал, сердце у него бешено колотилось. Он заставил себя неподвижно постоять, глубоко дыша и успокаиваясь, после чего потратил несколько секунд на то, чтобы одернуть камзол и поправить воротник и манжеты. Он понятия не имел, что за калсидиец ожидает его в гостиной, но, возможно, этот человек окажется слабым звеном в том заговоре, который составил против него Седрик. И если это так, то Гест намерен вытащить из незнакомца как можно больше сведений. А потом он прикажет Чеду вытолкать его из дома.

Спокойный и сдержанный – по крайней мере, внешне, – он вошел в гостиную с пресно-вежливой улыбкой на губах. Ожидающий его калсидиец оказался молодым и мускулистым. На нем был парчовый жилет поверх просторной белой рубашки. Его широкие штаны были из простеганного шелка, короткие сапожки – из блестящей черной кожи. Клинок у него на поясе не был ни мечом, ни кинжалом, а каким-то изогнутым и мерзким гибридом того и другого. Рукоять была черная, обмотанная кожей. Не декоративная, а очень удобная. На полу рядом с ним лежала сумка с гербом герцога Калсиды. Мужчина оторвался от копания в ящиках письменного стола Геста. Его коротко подстриженные темные волосы и аккуратная бородка не закрывали алого шрама, который шел от уголка его левого глаза по всей щеке, губам и подбородку. Рана казалась недавней, а губы зажили плохо. Края шрама расходились, так что при разговоре слова получались невнятными.

– Где обещанный товар? У тебя больше не будет возможности просто его предоставить. Каждый день промедления будет тебе дорого стоить.

Возмущение Геста при виде копания в его бумагах резко превратилось в страх: рука мужчины легла на рукоять его странного оружия. Несколько долгих секунд ни он, ни Гест ничего не говорили. А когда к Гесту вернулся дар речи, его слова прозвучали совершенно неубедительно:

– Я не понимаю, о чем вы говорите. Убирайтесь из моего дома, иначе я вызову городскую стражу!

Мужчина смотрел на него, и его серые глаза были бесстрастно-внимательными. В них не было ни страха, ни гнева. Только оценка. Это было неуютно.

– Убирайтесь!

Калсидиец резко отвернулся от стола с его разворошенным содержимым. Когда пришелец двинулся мимо Геста, тот презрительно указал рукой на дверь, оставшуюся приоткрытой. Одним быстрым и плавным движением незнакомец левой рукой схватил Геста за запястье, а правой обнажил клинок и взрезал пойманную руку, оставив длинную неглубокую рану вдоль всей ладони и до кончика указательного пальца. После этого он выпустил запястье и отпрыгнул назад.

Из длинного разреза хлынула кровь, боль была невероятно острой. Гест согнулся над рукой, взревев от боли, а калсидиец отошел к окну и спокойно вытер клинок о занавеску. Он заговорил, чуть повернув голову и нисколько не заботясь о том, что может предпринять Гест.

– Маленькое напоминание, чтобы ты не лгал. Второе напоминание, чтобы ты не задерживался с обещанным товаром, будет гораздо более суровым. Больше похожим на то напоминание, которое сделал мне меченосец герцога, когда я вынужден был доложить, что давно не получал вестей ни от Бегасти Кореда, ни от Седрика из Удачного.

Гест крепко пережал запястье, пытаясь подавить жгучую боль, разливавшуюся по всей его руке. Кровь лилась из его ладони и капала с пальцев на дорогие ковры, которыми был застелен пол кабинета. Он судорожно втянул в себя воздух.

– Чед! – крикнул он. – Чед! Мне нужна помощь! Чед!

Дверь начала открываться, но одним кошачьим прыжком калсидиец подскочил к ней и не дал распахнуться. Он перекрыл своим телом вход.

– Чай и печенье! Какая забота. Я все возьму. И позаботься, чтобы нам не мешали. Мы с твоим хозяином обсуждаем крайне конфиденциальный вопрос.

– Сударь?

Раздраженный голос управляющего разъярил Геста.

– Спаси меня! – крикнул он.

Калсидиец мгновенно развернулся, держа обеими руками поднос с чайными принадлежностями. Не пролив ни капли, он поставил эту ношу на пол у своих ног, а потом резко развернулся, закрывая дверь и опуская задвижку.

– Сударь, с вами все в порядке?

Недоумевающий вопрос Чеда едва пробился сквозь массивные створки.

– Нет! Он безумец, зови на помощь!

– Сударь?

Не успел Гест снова вдохнуть, как калсидиец уже оказался рядом с ним. На этот раз обнаженный кинжал оказался у его горла. Калсидиец улыбнулся, заставив шрам растянуться. Кровь выступила из его нижней губы: рана оказалась очень недавней. Он произнес негромко и совершенно спокойно:

– Скажи своему рабу, что с тобой все в порядке, что нам нужна тишина и что ему надо уйти. Скажи немедленно.

Кинжал шевельнулся – и у Геста внезапно обвис воротник. Боль от рассеченной кожи и теплую струйку крови он ощутил мгновением позже.

Гест судорожно втянул в себя воздух, собираясь заорать. Мужчина внезапно ударил его – отвесил пощечину открытой ладонью.

Ручка двери задергалась.

– Сударь! Мне привести помощь, сударь?

Калсидиец улыбался, а его кинжал чертил какой-то узор перед самыми глазами Геста. Это человек был дьявольски быстр!

– Нет! – крикнул Гест, как только кинжал кольнул его в кончик носа. А потом, когда острие снова уперлось в основание его шеи, уже громче: – НЕТ!!! Чед, нет! Ты не так меня понял! Оставь нас! Не мешай! Оставь нас!

Ручка двери прекратила резкие подергивания.

– Сударь? Вы уверены, сударь?

– Оставь нас! – проорал Гест: лезвие кинжала прочертило линию вверх по его шее. – Уходи!

– Как пожелаете, сударь.

А потом – тишина. Однако кончик кинжала по-прежнему оставался у Геста под подбородком, заставляя его приподниматься на цыпочки, кисть по-прежнему горела и пульсировала болью, а кровь капала с пальцев. Целая вечность такой неподвижной муки, а потом калсидиец вдруг резко отвел свой клинок в сторону. Двумя быстрыми шагами он снова вернулся к двери, и у Геста пробудилась надежда на то, что он уйдет, прекратив дикое буйство. Вместо этого мужчина наклонился и поднял чайный поднос. Он отнес его к столу Геста, переступив через свою сумку, и небрежно смел бумаги со столешницы, освобождая место, куда его можно поставить. Наблюдая за Гестом своим холодным взглядом, он встряхнул чистую белую салфетку и вытер ею кинжал. На полотне осталась алая полоса. Он швырнул салфетку Гесту:

– Перевяжи руку. А потом тебе пора будет предъявить обещанный товар.

Гест неловко перетянул раненую руку. Прижимать ткань к порезу было мучительно больно. На салфетке мгновенно расплылось кровавое пятно. Он прерывисто вздохнул и утер лицо рукавом, притворяясь, будто смахивает пот, а не слезы с глаз. Ему нельзя выказывать слабость. Этот чужеземец безумен и способен на что угодно. На рукаве осталась кровь, и Гест внезапно понял:

– Вы разрезали мне нос! Вы разрезали мне лицо!

– Крошечная ранка, легчайший укол кончиком ножа. Не обращай внимания. – Калсидиец налил себе в чашку горячего чая, задумчиво понюхал напиток и отпил глоток. – Вареные листья. Я этого не понимаю, но вкус не так уж плох в такой прохладный день, как сегодня. Итак. Товар. Немедленно.

Гест отступил на трясущихся ногах.

– Честно, сударь, я понятия не имею, о чем вы говорите.

Калсидиец двинулся за ним, держа в одной руке чайную чашку, а в другой – кинжал. Он оттеснил Геста от окон с плотными занавесками, заставив попятиться в угол. У Геста стучало в ушах. Шрамолицый отпил чай и ухмыльнулся.

– Я буду слушать, – проговорил он непринужденно, – пока не допью эту чашку. А потом ты и мой клинок спляшете танец истины.

– Я ничего не могу вам сказать. Я ничего не знаю.

Услышав свой дрожащий голос, Гест его не узнал.

– Тогда давай вызовем твоего раба Седрика. Ведь это он заключил тот договор с Бегасти Коредом?

Гест лихорадочно соображал. Бегасти. Лысеющий мужчина со зловонным дыханием.

– Я вел дела с Бегасти Коредом, но это было давно. А Седрик не раб, он мой… помощник… И… – Он внезапно понял связь между этими именами и сообразил, о чем идет речь. Стремительно продолжив, он не спускал глаз с поднятого кинжала. – И он меня предал и сбежал с несколькими очень ценными свитками. В Дождевые чащобы. Он мог самостоятельно заключить сделку с Бегасти Коредом. Скорее всего, этот жалкий предатель так и сделал. Подозреваю, что он часто вел дела у меня за спиной, втайне от меня. Это с Седриком вам надо говорить об этом… товаре.

Частицы драконьего тела! Вот что ожидал получить от него этот посланец. Драконью печень и драконью кровь, кости, зубы и чешую. Кусочки дракона, чтобы приготовить лекарство и излечить древнего, больного и, скорее всего, безумного герцога Калсиды. Недоступные и совершенно незаконные частицы дракона. Во что его втянул Седрик?

Мужчина допил остатки чая. Секунду подержав пустую чашку, он небрежно бросил ее через плечо. Она упала на ковер и прокатилась полукругом, не разбившись. У Геста зазвенело в ушах, комната внезапно показалась ему темной. Когда шрамолицый взмахнул своим бритвенно-острым ножом, Гест не удержал невнятного возгласа. Казалось, калсидиец этого не заметил. Он наклонил голову и улыбнулся Гесту, словно кокетливая змея.

– Сейчас ты сядешь сюда, за свой стол, и мы вытянем из тебя еще немного правды. Я вижу, как она прячется в твоих глазах.

– Я не знаю правды. У меня есть подозрения, и только.

Однако эти подозрения стремительно сплетались в логическую картину. Элис, одержимая своими исследованиями драконов. Неожиданная поддержка Седриком ее нелепой экспедиции в Дождевые чащобы, чтобы посмотреть на этих тварей. Во время их последней ссоры он ведь даже упоминал имя Бегасти, кажется? Или во время предпоследней? Какой-то идиотизм насчет возможности заработать целое состояние… Гест с отвращением хмыкнул. В течение последних нескольких лет Седрик видел, как он маневрирует в купеческом мире. Он бегал с поручениями Геста, приносил чай, чистил щеткой одежду и – да, согревал его постель. Он решил, что достаточно умен, чтобы заключить небольшую сделку на стороне. Если бы он подверг риску только себя самого и Элис, Геста это могло бы просто позабавить. Но сейчас, пересекая комнату на подгибающихся ногах и садясь за стол, с сочащимися кровью порезами на лице и с изуродованной рукой, он мог чувствовать только яростную злобу на неумеху и предателя Седрика.

Калсидиец присел на край стола и посмотрел на Геста сверху вниз. Он улыбнулся.

– Теперь я вижу немного гнева. Ты думаешь: «Эта салфетка должна была бы пропитываться его кровью, а не моей». Я прав, верно? Так. Вызови своего раба и давай применим эту боль там, где ей надлежит быть.

Гест старался говорить твердо.

– Я вам сказал. Он сбежал. Он обокрал меня и сбежал. Теперь я не имею к нему никакого отношения. Какую бы сделку он ни заключил с Бегасти Коредом, он вел переговоры от себя лично. Это не имеет ко мне никакого отношения. – Внезапно нахлынувшее на него возмущение тем, что Седрик устроил эту катастрофу, придало ему отваги. Подавшись вперед, он крикнул: – Вы, сударь, совершили серьезную ошибку!

Калсидийца это не впечатлило. Он склонил голову набок и подался ближе, растягивая губы в улыбке. Однако на губах она и застыла, не затронув глаз.

– Неужели? Но не такую серьезную, как ты. Ты ответствен и понесешь ответ. То, что делает или чего не делает раб, отражается на его господине. Ты позволил одному из своих убежать, заключать сделки и обкрадывать тебя, и ничего не сделал для того, чтобы ему помешать. Так что тебе придется заплатить, как если бы твой конь взбесился на базаре или твой пес укусил ребенка в лицо. Возможно, пальцем, возможно, кистью руки… а, возможно, жизнью. Не мне решать, сколько именно тебе надо будет заплатить, но отвечать тебе придется.

– Если он и подписал соглашение с Бегасти Коредом, я ничего об этом не знаю. По закону я этой сделкой не связан.

Гест изо всех сил старался, чтобы его голос не дрожал.

– Нас, калсидийцев, мало интересует, что говорят законы Удачного. Вот что интересует нас. Герцог, наш мудрый правитель, страдает от нездоровья. Мы знаем, что правильный прием лекарств, приготовленных из частиц дракона, вернет ему здоровье. Бегасти Коред – один из наших ведущих торговцев экзотическими товарами, и именно на него была возложена честь приобрести необходимые частицы. Для того чтобы во время выполнения этого поручения его мысли были свободны от всех забот, герцог взял под свою опеку всю семью Кореда. Как ты прекрасно понимаешь, такое поручение – это высокая честь, но также и огромная ответственность. Тем не менее уже достаточно долго никаких успехов не было, несмотря на всяческую поддержку со стороны герцога и его приближенных. И потому он с немалым удовлетворением принял известие о том, что Бегасти Кореду, наконец, удалось заручиться обещанием удачненского торговца со столь прочной репутацией оказать ему помощь в приобретении товара. – Приблизив свой клинок еще сильнее, калсидиец добавил: – Он упомянул нам не только этого Седрика, но и тебя: торговца Геста Финбока. Очень многие наши купцы хорошо тебя знают. Все они сказали, что ты – разносторонний и находчивый торговец, умеющий заключать выгодные сделки, но способный находить первоклассный товар. Итак. Где наш товар?

«Не знаю». Гест успел прикусить язык раньше, чем выпалил эти слова, подозревая, что, услышав их еще раз, калсидиец отреагирует весьма резко. Он на секунду прикрыл глаза и попытался придумать такую тактику, которая позволила бы ему выпутаться из этой ситуации. Он прибег к давнему методу торговцев. Надо притвориться, будто способен выполнить требования покупателя. Позднее можно будет придумать отговорки. Или обратиться к городской страже.

– Вот что мне известно, – проговорил он, тщательно подбирая слова. Подняв перевязанную руку, он промокнул кровь с кончика носа. Это было ошибкой. Начавшая подсыхать корочка прилипла к салфетке, и кровь закапала снова. Он решительно положил руки на крышку стола и постарался не обращать на это внимания. – Седрик отправился в Дождевые чащобы. Он взял с собой женщину, обладавшую немалыми знаниями о драконах. Подозреваю, что он надеется воспользоваться ее знаниями, чтобы добиться тесного контакта с драконами. Я должен был отправиться в поездку по своим торговым делам. Когда я вернулся, я не обнаружил никаких известий от него. Из Дождевых чащоб сообщили, что он вошел в группу, сопровождавшую драконов в экспедиции вверх по реке Дождевых чащоб. От экспедиции вестей не было. Все ее участники и драконы могли погибнуть.

– Ха! Это все старые новости. Когда Бегасти Коред отправлял твоего Седрика в путь, это задание было поручено не ему одному. Другие наши шпионы гораздо быстрее нам доложились. Мы направили на это дело все имевшиеся в нашем распоряжении ресурсы. Твой Седрик был всего лишь одним из многих возможных людей, с которыми мы имели договоренность. Так что перестань лгать. Мы уже знаем многое. Неужели ты решил, будто сможешь пересказать мне давние новости, и я этим удовлетворюсь? Ты вздумал отвлечь меня от выполнения моего задания? Тогда ты глуп. И ты убедишься, что за мысль, будто мы глупцы, тоже придется дорого платить.

– Честно: я знаю только то, что вам сказал!

В его голосе зазвучало отчаяние. Такая демонстрация своих чувств нарушала все правила мудрой торговли, шла вразрез со всеми теми принципами, которых следовало придерживаться, имея дело с калсидийцами. Этим людям не следовало показывать свой страх, сомнения или слабость. Однако жгучая боль в руке, запах собственной крови, капающей с носа, и невероятная чуждость происходящего заставляли его буквально содрогаться.

– Я тебе верю, – внезапно заявил калсидиец. Он спрыгнул с края стола и лениво прошел к окну. Там он проверил остроту своего клинка на занавеске, распустив ее на лоскуты. Устремив взгляд в окно, он сказал: – Я тебе верю, потому что у нас похожая проблема. Мы не знаем точно, где находится Бегасти Коред. Мы считаем, что он тоже отправился в Дождевые чащобы. Возможно, это означает, что он близок к тому, чтобы получить необходимый товар.

Гест осторожно встал с кресла. Дверь была не так уж далеко. Ковры были мягкими. Способен ли он медленно и неслышно дойти до двери, отпереть засов и благополучно скрыться раньше, чем этот человек заметит его побег? Он подозревал, что если не сумеет выбраться за дверь, то заплатит своей жизнью. Но если он выберется за дверь, то куда ему бежать? Он не сомневался в том, что калсидиец за ним погонится. От ужаса его одолевали тошнота, головокружение и слабость.

– Ты, конечно, знаешь, насколько кому-то из калсидийцев трудно найти такого человека, который повез бы его вверх по реке Дождевых чащоб. То, что Бегасти сумел этого добиться, характеризует его изобретательность. Мы подозреваем, что ему помогал Синад Арих. Возможно, они оба заняты исполнением своего поручения. Однако из-за этого с ними невозможно связаться. А это не годится. Это совершенно не годится.

Гест шагнул к двери. Шрамолицый по-прежнему стоял к нему спиной. Еще шаг. Калсидиец водил клинком вверх и вниз по дорогостоящим гардинам, словно точил его о прекрасную ткань. Геста это не волновало. Пусть бы занимался чем угодно. Он приблизился к двери еще на шаг. Еще один бесшумный шаг – и он совершит рывок к безопасности: отбросит засов, откроет дверь и бросится бежать, словно ошпаренный кот.

– Мы сделали то, что должны были. Мы доставили послания тому, к кому нам возможно попасть. А этот человек, в свою очередь, передаст послания туда, куда нам самим отправиться нельзя. И он сделает это очень быстро.

Касидиец повернулся. Раздался звук удара, словно кто-то один раз сильно стукнул в дверь. Гест обернулся, надеясь, что вернулся Чед. Вместо этого в твердой древесине чуть подрагивала невероятно аляповатая рукоять короткого ножа. Секунду он не мог понять, что именно видит. Шрамолицый кашлянул, и Гест обернулся на него. Еще один небольшой нож с веселеньким красно-зелено-голубым узором на рукояти удобно балансировал в руке калсидийца.

– Можешь бежать быстрее летящего ножа? Давай проверим?

– Нет! Пожалуйста, не надо! Чего вы от меня хотите? Скажите прямо, и если я смогу, то отдам вам. Обязательно. Вам нужны деньги? Вам нужны…

– Тихо.

Это мягкое слово было брошено очень сурово. Гест замолчал.

– Все очень просто. Нам нужен товар, который был нам обещан. Части дракона. Чешуя. Кровь. Зубы. Печень. Нам не важно уже, кто именно их поставит, лишь бы товар доставили быстро. Когда он придет, ты увидишь, насколько щедр герцог Калсиды. Тот, кто доставит потребное, будет сторицей вознагражден – не только деньгами, но и почестями. В течение многих поколений ваш дом будут прославлять и уважать все те, кто служит его светлости. Итак. Ты начнешь с того, что разыщешь Синада Ариха и Бегасти Кореда. Вот тут, рядом с твоим прекрасным столом, шкатулки для каждого из них. В каждой находится дар от герцога, который будет им дороже их собственных жизней. Не потеряй их. Они незаменимы. Если они потеряются, ты заплатишь за них собственной жизнью. Когда ты будешь их отдавать, то должен напомнить каждому из них, что их старший сын шлет им приветствия и заверяет в том, что их наследники процветают под опекой герцога. Такое сейчас способны сказать не все члены их семей, но в отношении их старших сыновей это пока еще так. Чтобы это по-прежнему было так, им нужно всего лишь завершить выполнение своих поручений. При должной мотивации они наверняка охотно помогут тебе отыскать твоего беглого раба. И товар, который был нам обещан.

С каждым словом, произнесенным чужаком, Гест все сильнее падал духом. Он сделал последнюю попытку.

– Неизвестно, получится ли добыть частицы драконов. Драконы оставили Кассарик. Они и их хранители ушли. Откуда мне знать – они все могли погибнуть!

– Ну что ж. Тебе надо надеяться, что хотя бы один из них еще жив. И что твой раб способен поставить товар по сделке, которую он заключил от твоего имени. Если же нет… Ну, я уверен, что нам обоим не хочется думать о том, каков тогда будет конец. А теперь мне пора.

Мужчина спрятал свой сверкающий клинок. Крошечный метательный ножик исчез там, откуда появился. От облегчения ноги у Геста ослабели даже сильнее, чем от страха.

– Я сделаю все, что смогу.

Ему было легко произнести эти слова: он был готов дать любое обещание, покуда калсидиец направлялся к двери.

– Знаю, что сделаешь, – откликнулся шрамолицый. Он приостановился, сжав пальцами рукоять брошенного в дверь ножа, и, резко рванув, высвободил его из темной древесины. Секунду он рассматривал лезвие. – У твоих родителей чудесный дом, – заметил он. – И, несмотря на годы, твоя мать остается вполне привлекательной женщиной. Пухленькая и хорошенькая. Без шрамов.

С ухмылкой произнеся эти слова, он заставил нож исчезнуть.

А потом он открыл задвижку, шагнул в дверь и исчез. Гест достиг ее в два прыжка, захлопнул и крепко запер. Ноги отказали ему, и он рухнул на пол. Глубоко и судорожно дыша, он пытался успокоиться.

– Я в безопасности, – сказал он вслух. – В безопасности.

Однако эти слова были ложью. Этот человек недвусмысленно угрожал его близким. Если он решит, что Гест ему не повинуется, он убьет мать Геста, и, возможно, его отца. А потом он снова придет к самому Гесту.

Он с трудом поднялся на ноги и проковылял к своему креслу. Он все еще не осмеливался открыть дверь и кликнуть Чеда. Возможно, калсидиец и сейчас прячется за створкой. Он налил себе чашку чая. Когда жидкость полилась из носика, от нее все еще шел парок. Неужели прошло так мало времени с того момента, как этот идиот Чед оставил поднос с чаем и бросил Геста на милость этого убийцы-садиста? Неужели еще утро? Ему казалось, что прошло уже несколько дней.

Он взял чашку двумя трясущимися руками и начал понемногу пить чай, дожидаясь, чтобы горячий напиток принес успокоение. Его взгляд упал на сумку, оставленную чужаком около стола. Она была в калсидийском стиле – открытый мешок из рыхлой ткани. Внутри оказались две деревянные шкатулки с эмалевыми медальонами. Сверкающий ало-черный знак принадлежал герцогу: когтистая лапа хищника. По краю шкатулки был выложен узор из чередующихся жемчужин и мелких рубинов. Одни только шкатулки стоили небольшого состояния. Что в них лежало? Нечто уникальное. Он вертел одну из них в руках, пытаясь отыскать потайную защелку. С его обернутой салфеткой руки на жемчужины сочилась кровь, делавшая их нежно-розовыми.

Что бы в них ни лежало, это станет справедливым вознаграждением за все то, что Гесту пришлось вытерпеть этим утром. Ему причитается возмещение. К нему начал возвращаться гнев. Он обратится в городскую стражу. Удачненские торговцы вообще недолюбливают калсидийцев. Когда они узнают, что по городу бродит сумасшедший убийца, они затравят его, как бешеного пса. А еще, решил Гест, если пойдут разговоры о предательстве Седрика Мельдара, приманившего в Удачный такого негодяя… Ну что ж: Гесту нет дела до репутации Седрика и его семьи. Секретарю следовало бы подумать о таких вещах до того, как обокрасть Геста.

Громкий стук в дверь выдернул его из кресла. Он встал, дрожа всем телом, забыв о шкатулке, которую держал в руках. Последовал еще один громкий стук – и раздался голос Чеда.

– Сударь? Ваш гость ушел. Я подумал, что вам захочется узнать: я нашел тот свиток, который был вам нужен. Тот, в шкатулке из розового дерева со стеклянной крышкой? Он оказался в одном из шкафов, вместе еще с несколькими. Сударь?

Гест поплелся к двери. Здоровой рукой он открыл задвижку.

– Зови целителя, дурень! Ты оставил меня на милость безумца! И кликни городскую стражу, немедленно!

Управляющий застыл, вперившись в него, сжимая в руках нарядную шкатулку с драгоценным свитком. Шкатулка, которую продолжал держать Гест, вдруг тихо щелкнула: неосторожное движение открыло потайной замочек. Две половинки крышки поднялись сами. Оттуда пришел запах пряностей и грязной соли. Гест заглянул внутрь.

Кисть руки, лежавшая в шкатулке, была маленькой, но хорошо сохранившейся. Это была детская ручка, ладонью вверх, с пальцами, раскрытыми словно в мольбе. Серебряный браслет, охватывавший неровную культю запястья, не закрывал торчащих оттуда костей предплечья. Они были неровными – скорее размозженными, чем отрезанными.

– Милость Са да пребудет с нами! – ахнул Чед.

Казалось, управляющий вот-вот упадет в обморок.

Гест с трудом смог выговорить:

– Только целителя, Чед. И не болтливого.

– А не городскую стражу, сударь?

Управляющий был в полном недоумении.

– Нет. И никому об этом ни слова.

* * *

Двенадцатый день месяца Перемен – седьмой год Вольного союза торговцев

От Детози, смотрительницы голубятни в Трехоге, – Рейалу, исполняющему обязанности смотрителя голубятни в Удачном


Рейал, с немалым сожалением вынуждена сообщить тебе о том, что теперь уже мы получили жалобу на вскрытые послания. Малта Вестрит Хупрус подала смотрителям голубятни в Трехоге уведомление, что два ее недавних послания от ее матери, Кеффрии Вестрит Хэвен из Удачного, оказались вскрытыми, прочитанными и заново запечатанными сургучом низкого качества. Хотя она сообщает, что в обоих посланиях не содержалось ничего секретного – только семейные новости и обсуждение исчезновения Сельдена Вестрита – обеих женщин тревожит то, что повторяющаяся картина в виде поврежденного сургуча или странно свернутых посланий обнаруживаются во всей их корреспонденции, пересылаемой голубиной почтой. Под вопросом оказывается порядочность смотрителей голубятен. Мне нет нужды напоминать тебе о том, что конфиденциальность торговых дел и охрана тайны любой связи – это единственная основа, защищающая нашу гильдию от частной конкуренции. Если торговцы потеряют веру в нашу порядочность, все мы можем лишиться средств к существованию. Хотя я уверена, что на всех уровнях гильдии пройдут официальные обсуждения, я умоляю тебя вести всю связь со мной и Эреком на профессиональном уровне и бдительно следить за всеми несоответствиями. Аккуратно регистрируй все, что заметишь, и, пожалуйста, держи нас с Эреком в курсе всего, что будешь замечать относительно птиц, футляров для посланий, сургучных и свинцовых печатей, а также состояния полученных посланий. Мы серьезно озабочены.

Детози и Эрек

Глава 6

Измененные Дождевыми чащобами

– Ты собираешь вещи!

Малта заметила, что Джэни постаралась, чтобы эти слова не прозвучали как обвинение. Она отложила кисточку для пудры и спокойно ответила:

– Да. Я еду в Кассарик с Рэйном.

Она смотрела на Джэни в зеркало, стоявшее перед ней. Только едва слышный стук в дверь предупредил ее о приходе свекрови. Малта постаралась не хмуриться. Она возилась с косметикой, пытаясь спрятать залегшие у нее под глазами темные тени. Мелкая чешуя ее лица делала маскировку с помощью пудры и краски гораздо более сложной, чем это было, пока она была гладколицей молодой женщиной.

– Ты не считаешь, что он мог бы справиться с этим один? Там ведь просто проблема с копателями, а Рэйн в вопросах раскопок разбирается лучше всех нас.

– Конечно, – Малта всегда гордилась компетентностью мужа в столь сложной области, – но мне хочется поехать. Могут появиться новости об экспедиции «Смоляного». Пусть даже это будут всего лишь слухи. До Кассарика вверх по реке плыть всего день. И я не думаю, чтобы мы задержались там больше двух недель.

Она снова взялась за кисточку и быстро провела ею по затылку. Уложенные в высокую прическу волосы открывали серебристо-серую отметину, оставшуюся там – необычный шрам, оставшийся у нее в наследство после очень странной встречи, происшедшей много лет назад. Ее тело приобрело неестественную чувствительность. Если Рэйн целовал ее в это место, то это возбуждало ее почти так же сильно, как и прикосновение к короне Старших, которая возникла у нее на лбу. Когда Малта встала, намереваясь пройти к гардеробу и продолжить свои сборы, Джэни решилась войти в комнату. Она притворила за собой дверь, оставляя за ней усиливающийся ветер очередного зимнего шторма.

Ее свекровь нередко заглядывала к ней в гости без приглашения. За годы своего замужества Малта к этому привыкла. Пусть ее комната и представляет собой совершенно отдельное строение, она остается частью дома, занимаемого семьей Рэйна. Все комнаты и залы, расположенные на этом дереве, были частью «дома» Джэни Хупрус, точно так же, как спальня Малты в родительском доме в Удачном оставалась частью дома ее собственной матери. Джэни не воспринимала свой визит как поход в гости: она просто прогуливалась по коридору, пусть даже этот коридор и представлял собой воздушную тропу, следовавшую вдоль громадной древесной ветви.

Много поколений тому назад, когда джамелийский сатрап впервые изгнал «преступников» в Дождевые чащобы, предки Рэйны выбрали для себя это дерево. Крепкие нижние ветви, на которых когда-то стояли их жилища, теперь служили опорами для контор и торговых лавок, мастерских, где специалисты приводили в порядок и изучали на предмет магических свойств артефакты Старших, площадок, где рабочие когда-то распиливали куски диводрева на доски, и складов, где и сейчас хранились и выставлялись товары, пока на них искали покупателей. На следующем уровне ветвей располагались жилые помещения семьи. Там была большая парадная столовая из древесного массива, целиком окружавшая ствол дерева. Она была не менее прочной, чем любой удачненский особняк. За ней, в строениях, лучами расходившихся от ствола, находились кабинеты и гостиные, спальни и комнаты для рукоделия, гостевые помещения, а также купальни и игральные залы. Каждое строение было отделено от других. Некоторые надежно стояли на веере из веток, другие раскачивались, словно гамаки, подвешенные там, где они могли поймать солнечные лучи и легкий ветер. Их соединяли дорожки, которые шли вдоль главных ветвей дерева, или искусственные мосты и колесные тележки.

С годами семья и дерево ветвились, и семейство Хупрус добавляло все новые помещения, которые карабкались по фамильному древу все выше и выше. Малта и Рэйн занимали прекрасные апартаменты, построенные рядом со стволом всего на один уровень выше собственного жилища Джэни. Даже по меркам Удачного их комнаты могли считаться большими и хорошо обставленными. Пусть коридоры между различными помещениями их обиталища и представляли собой дорожки и мосты, проложенные вдоль ветвей или перекинутые между ними, Малта к этому уже привыкла. Теперь это был ее дом, и даже бесцеремонные визиты родни Рэйна стали казаться чем-то нормальным.

При виде переполненного дорожного сундука Джэни выгнула бровь:

– И это всего на несколько дней?

Малта смущенно засмеялась:

– Я так и не научилась путешествовать налегке. Я знаю, что Рэйна это бесит. Но ведь никогда не знаешь, какая именно одежда тебе понадобится! Особенно раз мы будем иметь дело с кассарикским Союзом торговцев. Возможно, я пойду на какие-то из заседаний, на которых он должен будет присутствовать, и мне следует иметь такой вид, какой ему потребуется. Я пока не знаю, придется ли мне казаться величественной и устрашающей, или же скромной и простой.

– Величественной и устрашающей, – моментально решила за нее Джэни. – В том совете одни только самодовольные выскочки. Совет Дождевых чащоб совершил глупость, позволив Кассарику создать свой собственный совет. Это внушило им неуместное чувство собственной значимости. Если ты будешь сопровождать Рэйна на какие-то их заседания, не позволяй им себя запугать. Подави их с самого начала и не допускай попыток тебе диктовать. Захвати власть и удерживай ее с начала до конца.

– Боюсь, что ты права. Они настолько нацелены на получение прибыли, что забыли: по традиции торговцы ценят честность и законность.

– Надень свои украшения с огненными камнями. Выстави их напоказ. И плащ, сделанный Старшими. Напомни им о том, что ты входишь в одно из тех торговых семейств, которые первыми начали обживать Дождевые чащобы. Добивайся, чтобы они уважительно относились к вам обоим. Если речь зайдет о раскопках, пусть вспомнят, что мы были среди тех, кто первыми рисковали своей жизнью, исследуя Трехог. Мы немало потрудились и имеем право на все, чего требуем. Напомни им об изначальном договоре с Тинтальей. И о том, что может наступить день, когда королева драконов потребует отчитаться в том, что они сделали для остальных драконов.

– Или чего не сделали. Меня тревожит то, что о «Смоляном» нет никаких известий. Я отправила послание, в котором спросила, не собираются ли они снарядить какой-нибудь корабль для того, чтобы выяснить, что с ними стало. Ответ был такой: «В настоящий момент корабля, который можно было бы туда отправить, не имеется». – Малта тяжело вздохнула и села на постель. Рэйн сделал раму кровати выше, чтобы ей было удобнее вставать и садиться. Несколько мгновений она сидела, стараясь отдышаться, а Джэни молча за ней наблюдала. Улыбнувшись, Малта спросила: – Ты не собираешься напомнить мне, что я беременна, и спросить, чего ради мне вздумалось путешествовать в такое время?

Джэни ответно улыбнулась, от чего мелкая чешуя на ее лице пошла волнистой рябью.

– Я знаю твои ответы почти так же хорошо, как ты – какие вопросы я могу задать. Чем ближе подходит время твоих родов, тем сильнее тебе хочется быть рядом с Рэйном. Меня только радует это твое чувство. Тем не менее мы обе знаем, что ты рискуешь. Нам обеим известно, что такое выкидыш: мы с ними сталкивались не один раз. Мы обе знаем, что выкидыш либо будет, либо нет. Мы видели женщин, которые в первый же месяц ложились в кровать и не шевелились, словно коконы, надеясь уберечь то, что растет у них в утробе. – Джэни неожиданно вздохнула. – И мы видели, как, несмотря на это, они теряют ребенка. Или производят на свет дитя, которое настолько слабо или изменено Дождевыми чащобами, что ему нельзя позволить жить. У тебя есть те же варианты, что были когда-то у меня: продолжать вести нормальную жизнь, ходить и работать, не имея гарантии того, что твой ребенок будет крепким. Однако я на своем опыте убедилась, что лучше делать так, чем в полной неподвижности ждать в полутемной комнате и заполнять долгие месяцы надеждами и тревогами.

Джэни замолчала, словно внезапно поняла, что ни ей самой, ни Малте совершенно не хочется снова задумываться о мрачных сторонах ее беременности. Она поспешно перевела разговор на другое:

– Итак. Ты отправляешься в Кассарик с Рэйном. Он сказал мне, что желает поговорить с семейством Варгус относительно того, как они ведут раскопки на нашем участке. Рэйн сказал, что до него дошли слухи, будто они продвигаются слишком быстро и не укрепляют туннели как следует. Он опасается, что они ставят быстрое получение прибыли выше человеческих жизней. В заключенном нами партнерском соглашении предусматривалось иное.

– Все еще хуже, – подтвердила Малта, с благодарностью принимая изменение темы разговора. – По словам Рэйна, они используют на раскопках татуированных. Они мало им платят и не заботятся об их безопасности так, как заботились бы об уроженцах Дождевых чащоб. Рабочие не получают доли от найденного, каким бы ценным оно ни было, как и доплат за опасности, которыми они себя подвергают. Они не понимают, что город Старших таит гораздо более непонятные и серьезные угрозы, чем обвалы или затопление. Торговцы семейства Варгус отправляют их туда, куда должны были бы идти только опытные копатели, хорошо знакомые как с методами раскопок, так и с опасностями города.

– До меня эти слухи доходили, – обеспокоенно признала Джэни. – Это ведь приводит к воровству и небрежности рабочих. Если они не получают вознаграждения за хорошо раскопанное помещение, оставаясь только на поденной оплате, зачем им действовать осторожно или вести аккуратные записи? Если торговцы Варгус обращаются с ними, как с рабами, то с чего им вести себя как-то иначе? Но я слышала и то, что говорят сами татуированные. Мы пообещали им, что примем их хорошо и сделаем своими. Что они смогут работать, иметь свой дом и получат право голоса в определении своих судеб. Что они станут здесь полноправными гражданами и смогут жить рядом с нами, вступать в брак с исконными жителями и, как мы надеялись, производить на свет здоровых детей, чтобы заново заселять наши города. Это я давала им эти обещания. – Она с горечью покачала головой. – И мы видим, к чему это нас привело. Такие торговцы, как семейство Варгус, плохо к ним относятся и готовы допускать только к тяжелой работе. В ответ на это многие татуированные обособились. Они не выходят из своих районов города, не участвуют в ремонте дорог и мостов общего пользования. Они вступают в брак только с такими же, как они, и рожают массу детей, тогда как наше население продолжает уменьшаться. Они живут на много десятков лет дольше, чем мы. И они не уважают наших обычаев. А это ведет к еще большему недовольству, так как семейства Дождевых чащоб опасаются, что они их вытеснят. – Она испустила еще более тяжелый вздох и добавила: – Это я подала идею привезти их сюда. В мрачные дни войны с Калсидой это казалось блестящей идеей, которая принесла бы благо всем нам. Когда я сказала им, что они смогут жить среди нас, где татуировка на лице не будет позорным клеймом, а просто отметиной на коже, я думала, что они сживутся с теми изменениями, которые вызывают у нас Дождевые чащобы. Я думала, что они будут понимать: это все поверхностное.

– Но все получилось не совсем так, – согласилась Малта. Она услышала в голосе Джэни ноты раскаяния. Этот разговор был ей хорошо знаком: свекровь не в первый раз вспоминала, что было договорено, и пыталась понять, что пошло не так. Малта взяла из груды вещей пару чулок и медленно скатала их в шарик. – Джэни, ты не виновата. В тот момент это решение казалось блестящим и для них, и для нас. Ты вела переговоры честно, и никто не может винить тебя, пусть даже все получилось не так, как ты планировала. Мы не можем насильно заставить их к нам присоединиться. Но мы все знаем, что со временем они это сделают. Дождевые чащобы уже коснулись некоторых из них, хоть и не так сильно, как давних поселенцев. Некоторые из татуированных, попавших сюда взрослыми, с годами начали покрываться чешуей, а их молодежь – даже сильнее. Их дети появляются на свет с медными отблесками в глазах и с той сверкающей кожей, которая обещает со временем бугриться. Их дети станут жителями Дождевых чащоб, хотят они того или нет.

Малта надежно уперлась ступнями в пол и встала. Ее поясница протестующе заныла, и она машинально прижала ладони к животу, поддерживая своего растущего младенца.

Джэни улыбнулась:

– Как и твой ребенок, Малта Вестрит Хупрус.

Улыбка у Малты получилась довольно бледной. Она поспешно отвернулась, чтобы бросить свернутые чулки в сундук, а потом снова прошла к шкафу за зимним плащом, который следовало добавить к уже уложенным вещам. Глаза у нее защипало от слез, и ей не хотелось, чтобы мать Рэйна их увидела.

Джэни тихо проговорила:

– Порой, когда делишься опасениями или горем, они становятся меньше.

– А! – откликнулась Малта, стараясь, чтобы ее слова прозвучали спокойно. Ее попытка не удалась: у нее перехватило горло. – Просто дело в том, что мне сказала повитуха, когда я вчера к ней ходила.

– Коули – одна из лучших наших повитух. Она уже много лет помогает роженицам.

– Знаю. Просто иногда она говорит так резко! Насчет наших шансов. Насчет того, что она о нас думает из-за того, что мы вообще решились завести ребенка. – Малта залезла в шкаф и нашла тот плащ, который решила взять. Он был алым, с бархатной подкладкой, которая приятно ласкала кожу. Она прижала его к щеке. – Она сказала, что мы можем надеяться на лучшее, но должны готовиться к худшему. Что нам уже сейчас надо решить, что мы сделаем, если ребенок родится, но окажется настолько сильно измененным, что вряд ли выживет. – Она попыталась справиться со своим дрожащим голосом. – Если я захочу, она может придавить ребенка подушкой или утопить в теплой воде перед тем, как отдать на съедение диким зверям. Она может показать его нам мертвым, чтобы мы с ним попрощались. Или же мы можем поручить повитухе унести его сразу же, самой всем распорядиться и больше никогда о нем не упоминать. Если я приму такое решение, то нам даже не нужно знать, начал ли младенец дышать или родился мертвым. – Несмотря на все ее усилия, голос у нее дрожал. – Она сказала, что только мать имеет право делать этот выбор. Но я не могу, Джэни! Не могу! А каждый раз, когда я к ней прихожу, она требует от меня ответа. – Малта прижала к себе плащ, словно это был младенец, которого у нее вот-вот должны были вырвать из рук. – Не могу!

– Это – ее работа, – мягко сказала Джэни. – Она делает ее много лет, и это заставило ее немного очерстветь. Не слушай ее слова. Мы платим Коули за ее руки и умения, а не за ее мнения.

– Знаю, – еле слышно выдохнула Малта.

Ей не хотелось даже думать о том, что еще говорила ей эта пессимистично настроенная старуха. Пусть она и хорошая повитуха, но при этом она подлая и озлобившаяся старая баба, у которой нет живых потомков. Те ее слова были настолько жестокими, что она не желала повторять их своему мужу или свекрови. «Он не имел права пытаться завести ребенка: у его брата Бендира уже есть наследник. Зачем вам понадобился ребенок? Вы же знаете, что младенец будет чудовищем. Все твои недоношенные и мертворожденные дети были чудовищами».

Эти слова трудно было игнорировать: ведь она знала, что это действительно так!

Малта проглотила рыдание. «Прекрати глупить!» Все говорят, что беременные не могут справляться с эмоциями. Надо сосредоточиться на делах. Укладывать вещи. Она заставила себя аккуратно свернуть плащ и положила его в сундук. Она едет в Кассарик со своим мужем Рэйном. И его сестра Тилламон составит им компанию, чтобы погостить у друзей детства, которые переехали туда. Их ждет славное однодневное плаванье вверх по реке. У нее будет приятная возможность на время выбраться из дома и целый день провести с Рэйном. Надо взять теплый плащ: на реке будет ветрено и дождливо.

Рядом с красным зимним плащом висел еще один, не менее любимый – черный с летящими драконами, вышитыми зелеными, синими и красными нитками. Этот подарок она получила от одного джамелийского ткача в те дни, когда они с Рэйном были гостями сатрапа Джамелии, который принимал их с почетом, как «короля» и «королеву» Старших. Может быть, они действительно Старшие: драконица Тинталья называла их именно так. Однако драконы не честнее людей и говорят то, что им в этот момент захотелось. Бывали дни, когда она сомневалась в собственном статусе Старшей. Возможно, они с Рэйном и даже Сельден просто были изменены Дождевыми чащобами и оказались удачливее других, потому что эти изменения придали им необычную красоту. Ну… может, они действительно Старшие. Но они никогда не были королем и королевой чего бы то ни было – это были просто мальчишеские фантазии сатрапа.

После их «великолепных приключений» на Пиратских островах, после того, как она бессчетное число раз спасала жалкую шкуру сатрапа, тому захотелось представить их с Рэйном своим придворным, как монаршую чету Старших. В тот момент Малта наслаждалась тем вниманием и роскошью, которыми он их окружил. За несколько тяжелых лет она изголодалась по красивым безделушкам, хорошей одежде и пышным празднествам. Однако полученные ими почести зашли гораздо дальше. Джамелийские аристократы осыпали их подарками и лестью. В их честь слагались баллады, в память об их посещении ткались гобелены и создавались витражи, придумывались экзотические блюда, которые должны были считаться деликатесами расы Старших. Это была иллюзия, мыльный пузырь: несколько месяцев именно такой жизни, какую рисовало ей воображение. Балы и обеды, драгоценности и пиры, благовония и спектакли… Ее до сих пор изумляло то, что, в конце концов, они с Рэйном от этого устали и мечтали попасть домой, чтобы пожениться и начать совместную жизнь. Она достала плащ и бережно повесила на согнутую руку. Едва заметный аромат давно прошедшего бала исходил от его мягких складок, увлекая ее в воспоминания, где она кружилась в быстром танце, глядя в красивое лицо молодого мужчины, которому предстояло стать ее мужем.

Слезы, которые мгновение назад уже готовы были пролиться, внезапно высохли.

– Вот она, та улыбка, которая заставила моего мальчика в тебя влюбиться! – воскликнула Джэни с искренней теплотой.

– Ох, я так глупо себя чувствую. Только что у меня на глазах стояли слезы, и вот я уже переполнена радостью.

Джэни рассмеялась:

– Ты беременная, милая моя. Вот и все.

– Как это «все»? – Голос ворвавшегося в комнату Рэйна был полон шутливого возмущения. Его подтолкнул в спину порыв ветра, и он захлопнул дверь, оберегая помещение от леденящего вторжения зимы. – Как это «все», матушка? Как ты могла такое сказать, когда мы уже много лет только и слышим: «Это самое важное! Сделай еще одного маленького Хупруса, Малта! Пополни фамильную казну одним, а лучше парочкой наследников!»

– Ну, все было не настолько страшно! – возмутилась Джэни Хупрус.

– Ты выставил меня какой-то коровой-производительницей! – вторила ей Малта.

– О, но такой хорошенькой коровкой! Из-за которой мы опоздаем, если она сию же минуту не сложит свои вещи и не поковыляет со мной к кораблю.

– Сударь, вы скотина!

Малта попыталась изобразить негодование, но испортила все дело веселым смехом.

– Невоспитанный мальчишка! – посетовала Джэни на Рэйна, ласково его подталкивая. – Не дразни ее! У нее чудесный животик с ребеночком, которым надо гордиться.

– А я горжусь! – ответил Рэйн.

Он бережно прижал ладони к выпирающему животу Малты, и в глазах у него сияла такая нежность, что у нее зарумянились щеки. Его мать вежливо отвернулась, словно происходящее между ними было чем-то слишком личным, чтобы ей можно было за этим наблюдать.

– Сейчас найду кого-нибудь, чтобы отнести сундуки вниз. Присматривай за ней, сын, и не только по дороге на корабль.

– Буду. Я всегда это делаю, – ответил он.

Казалось, будто ни он сам, ни Малта не обратили особого внимания на то, что за Джэни закрылась дверь. Тем не менее, как только они услышали щелчок запора, как Рэйн перегнулся через живот жены и ласково приник к ее губам. Он продлил поцелуй, все такой же нежный и страстный, словно они только что поженились, пока она его не прервала. Малта положила голову ему на грудь. Он разгладил ее золотые волосы, а потом скользнул пальцами по ее лбу, погладив алую корону – ее метку Старшей. От этого прикосновения она задрожала и, тихо прошептав слова упрека, отстранилась от его руки.

– Знаю. – Он вздохнул. – Нельзя, пока это может повредить младенчику или вызвать его преждевременное рождение. Я подожду. Но я не хочу, чтобы ты считала, будто я жду слишком терпеливо!

Она тихо засмеялась и высвободилась из его объятий.

– Тогда прояви терпение уже сейчас и дай мне окончательно выбрать то, что мне надо захватить.

– Некогда, – заявил он ей. Шагнув к шкафу, он секунду рассматривал его содержимое, а потом быстро нырнул в него, захватил охапку одежды, повернулся и сгрузил ее в дорожный сундук. Не слушая беспомощных протестов Малты, он безжалостно утрамбовал вещи и придавил крышкой. – Вот так! Все готово! А теперь я тебя утащу. Мы будем спускаться на лифтах, а не по стволовой лестнице, а ты ведь знаешь, какие они медленные.

– Я могла бы спуститься и по лестнице! – возмущенно воскликнула Малта, втайне наслаждаясь его заботливостью.

Она не ощущала в себе привычной подвижности, а ноги у нее часто отекали и болели.

– Значит, тронулись. Я уверен, что положил в сундук достаточно всего, а если и нет, то есть еще и первый, который унесли на борт утром.

– Там были только детские вещи. На тот случай, если он вдруг решит родиться в Кассарике. А Тилламон? Она уже собралась?

– Моя сестра ждет нас у лифта.

Малта бросила тоскливый взгляд на второй шкаф, но Рэйн сжал ее пальцы, решительно взял под руку и открыл дверь. По его сжатым губам Малта поняла, что ей пора притвориться покорной женушкой. Она успела только подхватить еще один лишний плащ, набросив его на плечи, пока он увлекал ее за дверь.

Даже в солнечный день на жилой уровень семейного дерева проникало очень мало света. А в такой серый зимний день, как этот, лесной полумрак царил повсюду. Высоко в вершинах деревьев ветер трепал и рвал лес. Она могла узнать об этом только по тому, что вниз порой летели листья и иголки. Основная часть деревьев, сбрасывавших листья на зиму, уже успела оголиться, но в этом районе Дождевых чащоб росло достаточно вечнозеленых деревьев, чтобы укрыть их от любой непогоды, кроме проливного дождя.

Лифты представляли собой череду платформ с плетеными бортами, которые двигались по вертикали от кроны до земли. Ими управляли мускулистые мужчины, умело оперировавшие системой канатов, блоков и противовесов. Малте не нравилось пользоваться лифтами, но она хотя бы перестала их бояться. По правде говоря, сейчас ей совершенно не хотелось идти по длинным спиральным лестницам, которые вились по стволам деревьев и были единственным альтернативным способом оказаться на лесной земле.

Тилламон, закутанная в плащ и с опущенной на лицо густой вуалью, уже дожидалась их. Малта удивилась, но ничего говорить не стала. Рэйн в типично братской манере, не проявил такой же сдержанности.

– Почему ты закрылась, словно отправляешься в Удачный?

Тилламон устремила на него взгляд сквозь маску из кружева:

– Оказаться на нижних уровнях – это почти что приехать в Удачный. Теперь в городе стало так много пялящихся на нас чужаков! А не всем из нас, братик, повезло настолько, чтобы наши изменения сделали нас привлекательнее.

Малта понимала, что этот упрек адресован Рэйну, а не ей, и все равно с трудом смогла не поежиться. В последнее время она острее почувствовала, что у нее самой есть все то, о чем мечтала Тилламон. У нее есть муж, она ждет ребенка. И она, несомненно, хороша собой. Изменения, которые принесли ей Дождевые чащобы, оказались благотворными. Мелкая чешуя на ее лице была подвижной, а ее цвета ее красили. Она стала выше, чем могла ожидать, а кисти рук и пальцы стали изящными. Когда она сравнивала свою внешность с бугристым лицом Тилламон и множеством отвисших наростов, обрамлявших ее челюсти и уши, ей трудно было не стыдиться собственной удачливости, хоть и не похоже было, чтобы кто-то из сестер Рэйна обижался на нее из-за этого.

Она прошла за Тилламон в лифт и подождала, чтобы к ним присоединился Рэйн. Рэйн потянул шнур. Высоко над ними мелодично зазвенел колокольчик лифта, а снизу раздался ответный свист напарника лифтера. Какое-то время они висели неподвижно, а потом, чуть дрогнув и заставив сердце Малты екнуть, лифт начал спускаться.

Лифт ехал вниз быстрее, чем хотелось бы, и она невольно вцепилась Рэйну в руку. Когда первый лифт достиг своей конечной точки, она с облегчением вышла, чтобы перейти в следующий.

– Помедленнее, пожалуйста, – сурово предостерег лифтера Рэйн, и тот в ответ кивнул головой.

Малта отметила, что этот мужчина – татуированный, и обратила внимание на то, как его глаза с любопытством задержались на вуали Тилламон. Тилламон тоже это заметила, потому что отвернулась от лифтера и стала смотреть на лес. Только когда лифт поехал, она проговорила:

– Порой, когда они вот так на меня пялятся, мне начинает казаться, что это я здесь чужачка.

– Он невежествен. Он все поймет, – сказал Рэйн.

– И когда же? – язвительно осведомилась Тилламон.

– Возможно, когда у него появится ребенок, который родится измененным Дождевыми чащобами, – негромко ответила Малта.

Рэйн перевел на нее изумленный взгляд, но Тилламон горько рассмеялась:

– И чему он тогда научится? Убивать тех детей, которым не стать хорошенькими? Но я ведь родилась хорошенькой! Мои изменения произошли рано, а теперь я живу как уже умершая. У меня никогда не будет ни мужа, ни ребенка. Он невежливо на меня пялится, но и мои собственные соотечественники отводят взгляды. Наверное, мне надо радоваться, что меня хоть кто-то видит.

– Тилламон! Я тебя вижу. Я тебя люблю.

Рэйн был в ужасе. Он положил руку ей на плечо, но она не повернулась, чтобы к нему приникнуть. Из-под вуали голос ее звучал глухо.

– Ты меня любишь, братик, но видишь ли ты меня по-настоящему? Видишь ли, кем я становлюсь?

– Я не понимаю… – начал было Рэйн, но тут лифт остановился, и Тилламон подняла руку в кружевной перчатке, призывая его к молчанию.

Малту захлестнула волна отчаяния. Она не могла придумать, что бы можно было сказать Тилламон, но по пути к следующему лифту осторожно взяла ее за руку.

Когда лифт резко пришел в движение, Рэйн снова заговорил:

– Тилламон, я…

Его сестра поспешно сказала:

– Знаешь, нам сейчас не стоит говорить о неприятных вещах. Пока Малта носит ребенка, надо, чтобы у нее были только спокойные и приятные мысли.

Тилламон на мгновение сжала Малте пальцы, и тут же их отпустила.

Было ясно, что молодой женщине хочется перевести разговор на что-то другое, и Малта с радостью пришла ей на помощь.

– Смотрите! Вон там, за деревьями. Это наш корабль?

Это было длинное узкое судно со множеством гребцов, рассчитанное на то, чтобы преодолевать течение реки, двигаясь вверх по нему. В задней части располагалась небольшая надстройка для пассажиров. По центру корабля располагалась длинная палуба для грузов. На самой корме судна какой-то крепкий мужчина лениво опирался на длинное весло, которое служило рулем. Вид у него был скучающий.

– Это «Речной змей». И да – он ждет нас.

В голосе Рэйна звучало облегчение. Он тоже предпочитал думать о приятном. Наверное, ненадолго ему можно это позволить.

Тилламон спросила:

– Это – один из новых кораблей, о которых столько разговоров? Те, удачненские, которые способны выдерживать речную воду не хуже живых кораблей?

– Нет, этот построен в Дождевых чащобах и команда на нем местная. Но, возможно, по дороге вам удастся увидеть один из удачненских кораблей. Я слышал, что один из них обходит поселения Дождевых чащоб, чтобы продемонстрировать, насколько он не поддается действию кислоты и, к тому же, как быстро способен двигаться, даже по узким протокам. Джамелийский кораблестроитель их так и назвал – «стойкие корабли». Один из них должен сделать остановку в Трехоге, а потом отправиться выше, в Кассарик. Вы ведь знаете, что в поставке товаров был перерыв: те шлюзы, которые мы построили для того, чтобы помочь змеям добраться до Кассарика, по большей части разрушены: зимние паводки их снесли. А живые корабли с глубокой посадкой не могут миновать этот участок реки. В том случае, если появятся такие грузовые суда, которые смогли бы пройти по мелководью и не растаять через полдюжины рейсов, то это вызовет настоящий переворот в речной торговле.

– Их, и правда, строят в Удачном?

– Да. По крайней мере, тот построили именно там. Какой-то тип с Пиратских островов придумал состав для покрытия корпуса, так что это – совместное предприятие. Как мне сказали, деньги дал некий джамелийский кораблестроитель.

– О! – Голос Тилламон внезапно утратил всю живость. – Значит, когда в наших водах появятся эти корабли, то в Дождевых чащобах станет еще больше удачненцев, татуированных и джамелийцев.

У Рэйна на лице отразилось изумление.

– Да… наверное, так.

– Это не плюс, – решительно заявила Тилламон и, быстро выйдя из лифта, остановилась на пересадочной площадке.

Очередной лифт доставил их к земле, высадив на деревянный настил дорожки. Малта успела отвыкнуть ходить по твердой земле, хоть она и была рада выйти из лифта. Рэйн взял ее под руку, и, в сопровождении Тилламон, они быстро пошли к ожидающему их кораблю. Малта услышала за собой какой-то удар и, оглянувшись, увидела, что приехал более быстрый грузовой лифт с ее сундуком. Привезший ее багаж слуга взвалил сундук на плечо и пошел за ними.

– Надеюсь, они оставили место на грузовой палубе, – сказала она.

Рэйн ответил:

– Сегодня мы – единственные пассажиры, и груза у них немного. Места будет сколько угодно.

Выход из-под вечной полутьмы леса на солнечный свет потряс ее не меньше, чем первое ощущение твердой почвы под ногами. «Я действительно становлюсь во всем настоящей жительницей Дождевых чащоб», – подумала Малта. Она бросила взгляд на тыльную сторону своей руки, покрытую мелкой чешуей. «Во всем». Прилетевший с реки ветер ударил ее в лицо, заставив плотнее закутаться в плащ.

Капитану «Речного змея» надо было доставить заказчику груз, и он спешил отплыть. Едва Рэйн, Малта и Тилламон успели войти в пассажирскую каюту, как его матросы уже убрали концы. В считаные секунды гребцы отвели корабль от берега, направляя его в середину русла. Малта рада была сесть, а вот Тилламон встала у выходящего на корму окна, с тоской глядя вдаль.

– Я так давно никуда не уезжала из дома. И уже целый век не ощущала на лице солнечных лучей.

– Тебе не нужно мое разрешение, – заметил Рэйн.

– И никогда не было нужно. Мне просто нужно набраться храбрости. Вот и все.

Малта проследила за направлением ее взгляда. За их каютой виден был небольшой участок палубы, а потом – место рулевого. Мужчина передвигал длинное весло по ровной дуге, останавливаясь только в тот момент, когда капитан командовал ему изменить курс. В силе и уверенности этого человека, то поворачивающего, то толкающего вперед корабль, ощущалась странная красота. Он каким-то образом ощутил их внимание и оглянулся на каюту. Лицо у него оказалось настолько бугристым, что лоб нависал над глазами. По челюстям шли шнурки наростов, напомнившие Малте усы некоторых рыб.

– Наверное, я выйду, – внезапно объявила Тилламон.

Она подняла вуаль и сняла ее вместе со шляпкой, к которой она крепилась, а потом стащила длинные кружевные перчатки, закрывавшие ей руки до локтя. Не говоря ни слова, она сложила свои вещи на лавку рядом с Малтой и, открыв небольшую дверь в задней части, шагнула на палубу. Порывы холодного ветра не заставили ее вернуться. Она сразу прошла к фальшборту, облокотилась на него и подставила поднятое лицо солнцу, пробившемуся сквозь разрыв в тучах.

Рэйн переложил шляпу, вуаль и перчатки сестры и сел рядом с Малтой. Она пристроила голову ему на плечо и ненадолго почувствовала себя счастливой. Солнце высвечивало на полу каюты яркий квадрат. Единственными звуками были корабельные: скрип весел, двигающихся в едином ритме, а изредка – адресованный рулевому крик капитана. Она зевнула, неожиданно ощутив сонливость.

– Чего именно я не вижу в моей сестре? – уныло спросил Рэйн. Он взял шляпку с прикрепленной к ней вуалью. – Разве в этом есть что-то ужасное? Когда я приехал в Удачный свататься к тебе, я был под такой же густой вуалью. Такова традиция.

– Традиция, порожденная чувством неловкости, – отметила Малта. – Жителей Дождевых чащоб считали нелепыми. И сейчас считают. Я пожила среди вас и стала одной из вас. Но я знаю то, что знает и Тилламон. Если бы она приехала в Удачный и стала ходить без вуали, люди на нее пялились бы. Некоторые из них, даже те, кто родились в Удачном, говорили бы гадости, насмехались бы или в ужасе отворачивались. Людям нужны сокровища Дождевых чащоб, но им не хочется видеть, какую цену вынуждены платить те, кто их добывают.

– Ты считала меня нелепым? Когда мы только встретились и я был под вуалью?

Она тихо засмеялась.

– Я была тогда глупой девчушкой, наслушавшейся странных историй о Дождевых чащобах. Я была уверена, что моя жестокая мать продала меня какому-то ужасному существу. А потом я обнаружила, что это ужасное существо невероятно богато, нагрузилось сотнями маленьких подарков, предназначенных мне, и готово осыпать меня комплиментами, которые мне не терпелось услышать. И тогда ты стал таинственным. Непознаваемым. И опасно притягательным.

Она улыбнулась и чуть вздрогнула от пробежавших по коже мурашек.

– Что это было? – вопросил Рэйн.

Отложив шляпку сестры, он взял Малту за руку.

Малта чуть смущенно захихикала.

– Я вспомнила о твоем первом поцелуе. Моя мать вышла из комнаты, и там остались только твои слуги, закрытые вуалями и занятые своими делами. Ты придвинулся ко мне, и мне показалось, что ты собрался поделиться со мной каким-то секретом. А тут ты взял и меня поцеловал. Я ощутила твои губы сквозь кружево вуали. И, как мне показалось, кончик твоего языка. Это было…

Она замолчала, с удивлением заметив, что краснеет.

– Очень эротично, – негромко договорил за нее Рэйн. По его лицу медленно расплылась улыбка, а глаза заблестели от приятного воспоминания. – Я просто решил сорвать поцелуй, пока твоя мать не видит. Я не ожидал, что прикосновение сквозь эту преграду только усилит все ощущения.

– Ты вел себя, как дрянной мальчишка. Ты не имел права меня целовать!

Малта попыталась изобразить возмущение, но у нее ничего не получилось. Она ответила на улыбку Рэйна, чуть погрустив о той глупышке, которой была тогда.

Он поднес к лицу вуаль сестры. Малта почти не различала его лица за несколькими слоями темного кружева.

– А теперь имею. Не повторить ли нам?

– Рэйн! – укоризненно воскликнула она, но это его не остановило. Он набросил вуаль себе на лицо и наклонился, чтобы ее поцеловать.

– Это же лучшая вуаль Тилламон! – запротестовала она.

Однако когда кружево коснулось ее лица, она закрыла глаза. Он подарил ей очень целомудренный поцелуй, который, тем не менее, унес ее к воспоминаниям об их ранней страсти.

Когда Рэйн отстранился, он хрипловато спросил:

– Почему запретное всегда добавляет этот сладостный укол?

– Это верно. Но я не знаю, почему. – Она прижалась щекой к его груди и ехидно спросила: – Мне следует понимать это так, что теперь, когда у тебя есть на меня права, я стала менее сладкой?

Он рассмеялся:

– Нет.

Какое-то время они сидели рядом, уютно, молча. Корабль чуть покачивался от усилий гребцов, преодолевающих напор течения. Малта выглянула в окошко каюты. Позади них тянулась блестящая река, серая вода которой превратилась в серебро под лучами все еще светившего солнца. Тилламон опиралась на фальшборт, уйдя в раздумья. Ветер шевелил ей волосы. Со спины она казалась обычной молодой женщиной, погрузившейся в грезы. Но о чем она могла грезить? Что может ей дать будущее? Что оно даст ребенку Малты, если он или она окажется настолько сильно измененными?

– Ты вздохнула. Снова. Тебе неудобно?

Рэйн осторожно прижал руку к ее животу. Она накрыла его руку обеими ладонями. Как ни ужасал ее предстоящий разговор, откладывать было нельзя.

– Нам надо кое-что обсудить, любимый. Вопросы, о которых мне не хотелось и не хочется говорить. Но мы должны.

Она глубоко вздохнула и быстро, словно срывая с раны прилипший бинт, рассказала ему о том, что повитуха требует от них решения.

Он отшатнулся. На его лице читался ужас. А потом ужас стремительно сменился гневом.

– Как она могла говорить тебе подобное? Как она посмела?

– Рэйн! – Ярость в его взгляде одновременно успокаивала и пугала ее. – Она обязана задавать эти вопросы. При моих прежних беременностях… Ну, они были недолгими, правда? По-моему, она знала, что они ничем не закончатся. Но теперь мы ощутили, что ребенок толкается и с каждым днем роды все ближе. А такие решения приходится принимать всем родителям – и в Дождевых чащобах, и в Удачном. Какими бы они ни казались тяжелыми, с ними сталкивались многие поколения жителей Дождевых чащоб. Ну так… – Малта вздохнула, собираясь с духом, – что мне ей сказать?

Рэйн дышал так тяжело, словно готовился к драке.

– Сказать? Скажи ей, что мне плевать на обычаи и приличия! Скажи ей, что я не отойду от твоей постели и, как только ребенок появится на свет, то окажется в моих надежных руках. Если Са отнимет у нас его жизнь, я буду его оплакивать. Но если кто-то будет чем-то ему угрожать, я их убью. Вот что ты можешь ей сказать. Нет. Вот что я сам скажу этой нахальной старой ведьме!

Он резко встал, быстро прошелся по каюте, а потом замер, мрачно глядя в окно на проплывающие деревья.

– Ты усомнилась в том, что я стану защищать нашего ребенка? – негромко спросил он у Малты. Он устремил на нее взгляд, в котором отразилась боль. – Или это… – он замялся, – …это не то, чего хочешь ты? Если наш ребенок родится измененным, ты бы хотела… хотела его отвергнуть? Ты…

Он смолк.

Малта пришла в ужас. Молчание затягивалось, боль на лице Рэйна становилась все сильнее.

– Я не знала, что у меня есть выбор, – призналась она, наконец. На ее глазах выступили слезы, но они не пролились. – Так делается, даже в Удачном. Об этом редко говорят. Когда я была маленькая, то, бывало, видела беременную женщину, а потом она на какое-то время исчезала, а еще спустя какое-то время возвращалась – иногда с ребенком, а иногда – без. Не помню даже, когда именно я поняла, что некоторых младенцев родители не оставляют. Просто это узнавали все девочки, когда подрастали. Когда женщины об этом упоминают, то большинство говорит, что так лучше, что это происходит быстро, пока мать не успела узнать ребенка и полюбить его. Но… – Она прижала обе ладони к животу и почувствовала, как там беспокойно заворочался малыш, словно понимая, что сейчас они решают его судьбу. – Но я уже узнала этого ребенка. Я уже люблю его. Или ее. По-моему, мне будет не важно, есть ли у него с рождения чешуя на лбу или ногти у него черные. Или у нее. – Она попыталась улыбнуться, но безуспешно, и слезы внезапно покатились у нее по щекам. – Рэйн, мне было так страшно! Как-то ночью мне приснилось, что когда у меня начались схватки, я убежала рожать в лес, одна, чтобы малышка была в безопасности. А когда я проснулась, то задумалась, не поступить ли мне именно так. И я гадала, что ты обо мне подумаешь, если я так поступлю, если вернусь с измененным ребенком и откажусь его отвергнуть. Или что подумает твоя мать.

Она всхлипнула, и Рэйн моментально оказался рядом с ней. Она достала носовой платок и вытерла влажные глаза.

– Я видела некоторых хранителей драконов. Они еще совсем дети. И почти все отмечены так сильно, что мне стало ясно: они должны были родиться уже измененными. А родители их все-таки оставили. Они росли, они жили. Пусть им нельзя было завести семью и иметь собственных детей, но я смотрела на них и думала: «Их жизни не пусты. Их родители правильно сделали, оставив их, что бы ни говорили их соседи». Но теперь я смотрю, как несчастна Тилламон. Я слышу, что именно некоторые люди открыто говорят ей. Она почти все время сидит дома, даже не ходит на рынки. Она редко навещает своих подруг. А ведь она родилась неизмененной! И она никогда не делала ничего такого, что заслуживало бы наказания. Тем не менее она наказана.

Снова наступило молчание. Они оба смотрели в окно на сестру Рэйна. Облака начали закрывать солнце, и день из ясного мгновенно стал сумрачным, однако Тилламон плотнее закуталась в плащ и подставила лицо ветру, словно впитывая его.

– Может, наш ребенок родится нетронутым. Или, возможно, раз мы теперь Старшие, таким же будет и ребенок, так что его изменения окажутся…

– …красивыми, – договорила Малта, когда он замялся. – Красивыми и необычными, как у нас. На наше счастье, мы изменены так, что при виде нас люди улыбаются. Или раньше улыбались. Теперь я не менее часто вижу на их лицах нечто другое. Возмущение. До меня доходят слухи, что люди считают нас заносчивыми, думают, что мы важничаем и делаем вид, будто мы лучше других, просто потому, что дракон пожелал одарить нас привлекательной внешностью. Рэйн, у торговцев не принято, чтобы кто-то оказывался выше других. О, торговцы всегда будут считать себя выше татуированных или народа Трех кораблей в Удачном, гораздо выше любого грубого калсидийца или варвара из Шести герцогств. Но очень многие негодовали из-за того, что сатрапу вздумалось величать нас королем и королевой. Они злились и говорили, что мы от лица торговцев приняли решения, принимать которые мы права не имели, пусть даже потом Совет и подтвердил все это. Некоторых мы раздражаем, Рэйн. А есть и такие, кто хотел бы нас использовать. Тебе это известно.

– Да. – Он обнял ее и снова притянул к себе. – Наверное, я не задумывался о том, как это отразится на нашем ребенке. Если он родится измененным, а мы настоим на том, чтобы его оставить, это может испортить отношение ко всему семейству Хупрус. И, возможно, у него будет мало товарищей по играм. Но я не могу представить себе, чтобы мы добровольно кому-то его отдали. Или сами бы его утопили.

При этих словах у Малты вырвалось рыдание.

Рэйн прижался щекой к ее макушке.

– Не бойся, милая моя. Что бы ни случилось, мы встретим это вместе. Я не отдам этого ребенка обычаям. Если волей Са он начнет дышать, то и будет дышать, и никто не оборвет это дыхание, кроме руки Са. Это я тебе обещаю.

Малта справилась со слезами.

– И я тоже тебе это обещаю, – сказала она мужу, а потом закрыла глаза в безмолвной молитве о том, чтобы ей удалось исполнить это обещание.

* * *

Двадцатый день месяца Перемен – седьмой год Вольного союза торговцев

От Детози, смотрительницы голубятни в Трехоге, – Рейалу, исполняющему обязанности смотрителя голубятни в Удачном


Красный карантинный футляр

Я отправила этого голубя в одиночный полет, чтобы снизить риск. Холодная и дождливая погода оказалась суровее, чем обычно, и птицы у нас чахнут пугающе быстро. Прошу тебя немедленно ввести карантинные меры для всех голубей, прилетающих в твои клетки, как мы уже сделали это здесь. Для отправки этого послания я выбрала голубя, который кажется здоровым. У некоторых заболевших птиц обнаруживаются необычные красные вши. Обязательно проверь своих голубей, и если у кого-то такие окажутся, немедленно их изолируй.

Неужели эта гадкая погода никогда не закончится?

Эрек ужасно переживает, что такое случилось сейчас, когда он в Трехоге и занят приготовлениями к свадьбе. Я его прекрасно понимаю. Прошу тебя сделать все возможное, чтобы его голубятни и птицы оставались в хорошем состоянии до его возвращения. Сейчас мы решили, что поселимся в Удачном, хоть меня и тревожит то, как меня здесь примут. Эрек не замечает моих недостатков, как и того, насколько сильно я изменена Дождевыми чащобами. Какой он чудесный!

Глава 7

Драконьи сны

Полет не требовал никаких усилий. Алые крылья Синтары поймали жаркий поток, восходящий от раскинувшихся внизу полей с зерном, и подняли ее вверх. Она возносилась в небо. Прямо под ней жирные белые овцы щипали траву на зеленом пастбище. Когда ее тень скользнула по траве, они в страхе разбежались. Глупые создания! Ей совершенно не хочется набивать пасть их тошнотворной шерстью. Никто из драконов не любит их есть, за исключением тех случаев, когда их не тянет охотиться. Она втайне подозревала, что именно поэтому люди и разводят этих животных в таких количествах. Крупный рогатый скот нравится драконам гораздо больше. Однако для настоящего охотника – такого, как она, – пикировать на заключенное в загон животное не интересно. Она предпочтет добыть пищу охотой, отыскать какое-нибудь крупное рогатое создание, которое сможет хоть немного сопротивляться, возможно, даже будет сражаться, пока она не завоюет его мясо.

Но это будет не сегодня. Вчера она плотно поела и долго спала после обильной трапезы – весь вечер и всю ночь. Теперь ей хотелось утолить жажду, и жаждала она не крови и даже не жиденькой речной воды. Она накренила крыло, возвращаясь в небо над Кельсингрой. Наконец-то на Серебряной площади нет других драконов. Она опустится на нее, и ей не придется ждать своей очереди, чтобы Старшие… сделали что?.. Что-то, чего ей хочется. Чего ей хочется настолько сильно, что это ускользает из ее памяти. Что-то, составляющее тайну. Она беспокойно пошевелилась.

Она не Синтара. Глубоко во сне она спряталась от своего рычащего голода и замерзшей плоти, уйдя в воспоминания о другом времени и месте. Кто-то из ее алых предков летал над Кельсингрой в то благодатное время, солнечным днем. Ей знакомы были не только свобода полета, но и дружба со Старшими в тот период, когда те жили в симбиозе с драконами. Те времена были благодатными для обеих рас. Она не знала точно, что именно привело к концу того периода. В своих снах она уходила от неприятного настоящего и исследовала прошлое, ища там подсказки, что ей можно сделать, чтобы будущее стало именно таким, каким ему следовало быть.

Внезапный порыв ветра хлестнул по ее морде дождем и рассеял сны-воспоминания. Синтара открыла глаза под ночной грозой. Укрытие, которое соорудила для нее Тимара, было ненадежным – шаткий навес из бревен, крытых ветками. Постелью ей служил толстый слой лапника, не слишком хорошо изолировавший ее тело от земли. С того момента, как Тимара построила этот навес, драконица успела вырасти, и теперь ей приходилось неловко сворачиваться в тесном пространстве. Девице следовало построить помещение попросторнее, с более толстыми стенами, возможно, обмазанными глиной, да и крышу сделать прочнее. Синтара так ей и говорила. А девица раздраженно спросила, сколько времени она желает оставаться без пищи, пока Тимара будет тратить все свое время на то, чтобы соорудить такое укрытие. Воспоминания об этом ответе снова вызвали у Синтары раздражение. Эта девица ничего не может сделать как следует! Драконице приходится дрожать в плохо построенном жилище, ощущая, как у нее живот подводит от голода! В ее жизни нет ничего приятного. Только голод, лишения и обманчивые сны.

Синтара выскользнула из-под низкого навеса, ползя на животе. Казалось, дождь идет без перерыва. Луна и звезды спрятались за тучами, но, широко раскрыв глаза, она легко различала все вокруг. Здесь, на редколесье, где росло мало деревьев и кустов, хранители построили драконам поселок из убежищ. Как будто они – люди, которым всегда нужно лепиться друг к другу! Все укрытия были непрочными и не рассчитывались на долгое использование. Ее собственное было не только не хуже других, но даже лучше большинства из них. Тем не менее оно все равно смутно напоминало конюшни и псарни. Это были укрытия для животных, а не жилища, подобающие Повелителям Трех Стихий.

Конечно, сами хранители устроились немногим лучше. Они поселились в остатках хижин пастухов и фермеров, построенных на этом берегу в давние времена. От некоторых остались только стены, но хранителям удалось сделать их пригодными для жилья. Она слышала их разговоры и мысли. Они считали, что смогли бы устроиться гораздо лучше, если бы им удалось попасть на противоположный берег, где величественная Кельсингра успешно перенесла все разрушительное действие времени и непогоды. Они могли бы отправиться туда на спине у этой дуры Хеби, которая, похоже, считает себя не столько драконом, сколько ломовой лошадью. Но для этого им пришлось бы бросить остальных драконов.

И они этого не сделали.

Синтару возмущала та искорка благодарности, которую это в ней зажгло. Благодарность была чувством незнакомым и неприятным, совершенно не подобающим дракону, особенно в отношении человека. Благодарность подразумевает долг. Но как дракон может оказаться в долгу у человека? С тем же успехом можно быть должником голубя! Или куска мяса.

Синтара прикрыла глаза от хлесткого дождя и стряхнула с себя эти мысли вместе с каплями дождя, которые она отрясла со своих крыльев. Пора. Ветер утих, кругом темно, все остальные спят. Тихо ступая по ковру из мокрых листьев и лесного перегноя, она оставила укрытия позади и двинулась вниз по склону к лугу, выходившему на реку.

Дойдя до луга, она остановилась, озирая окрестности взглядом, открывавшим ее зрению ночь. Никто и ничто не шевелится. Вся сколько-нибудь крупная дичь разбежалась уже много недель назад, когда они только здесь оказались. Существа, которые поначалу смотрели на драконов с недоумением, быстро поняли, что их следует бояться. На лугу она находилась одна. Далеко внизу быстро текла река, ставшая полноводной из-за дождей: даже здесь был слышен ее шум. Она была широкой, темной, холодной и глубокой, с таким сильным течением, которое способно было затянуть вниз даже драконицу, удерживая ее там, пока она не утонет. У нее сохранились древние воспоминания, в которых она оказывалась в этой реке: тогда шок от холодной воды, принимающей ее разогретое на солнце тело, был почти приятным. В этих воспоминаниях она позволяла воде смягчить резкое приземление, разрешала своему телу погрузиться, плотно сложив крылья, пока не почувствовала под когтями песок и гальку. А потом, надежно сжав ноздри, чтобы не пропустить в легкие воду, она преодолевала напор течения и выбиралась на мелководье, а оттуда – на берег, и с каждой ее сверкающей чешуйки стекала вода.

Однако эти воспоминания были очень давними. Сейчас, судя по рассказам хранителей, тут не было песчаного пологого берега – только жадный обрыв в глубину у края города. Если она попытается взлететь и случайно упадет в воду, есть немалая вероятность, что жестокое течение утащит ее, и ей больше не удастся вынырнуть. Она огляделась. Сейчас разговаривали только река, ветер и дождь. Она одна. Никто не увидит ее и не сможет насмехаться над ее неудачей.

Она широко распахнула крылья и встряхнула ими: они захлопали на ветру, словно мокрые полотняные паруса. На секунду замерев, она задумалась над тем, откуда ей это известно, но тут же отмахнулась от этого бесполезного обрывка информации. Не все воспоминания были достойны сохранения – и тем не менее они у нее оставались. Она медленно пошевелила крыльями, растягивая их, проверяя каждый сегмент, заканчивающийся когтем, а потом подняла, чтобы наполнить их ветром. Правое крыло все еще было меньше левого. И слабее. Как может летать дракон, у которого одно крыло работает хуже другого?

Компенсируя. Наращивая мышцы. Притворяясь, будто это – травма, полученная в бою или на охоте, а не изъян, который присутствует с того момента, как она вышла из кокона.

Она раз десять развернула и сложила крылья, а потом, широко раскинув их, постаралась замахать как можно энергичнее, но так, чтобы они не ударялись о землю. Жаль, что здесь нет скалы, с которой можно было бы взлететь – или хотя бы голой вершины холма. Придется удовольствоваться этим луговым откосом с высокой мокрой травой. Она широко распахнула крылья, определила направление ветра – и неуклюже побежала вниз по склону.

Разве так надо учиться летать дракону? Если бы она вылупилась здоровой и целой, ее первый полет состоялся бы именно тогда, пока ее тело было поджарым и легким, а крылья составляли гораздо большую его часть. Вместо этого она топочет, как убежавшая от хозяев корова, а мышцы на ее теле наросли там, где это нужно для хождения, а не для полета. Да и крылья у нее не развились настолько, чтобы выдерживать ее вес. Дождавшись порыва ветра, она подпрыгнула в воздух и сильно забила крыльями. Высоты оказалось недостаточно. Кончик левого крыла запутался в высокой мокрой траве и развернул ее в сторону. Она отчаянно попыталась скорректировать это движение, но врезалась в землю. Приземлилась она на лапы, ошеломленная ударом и неудачей.

И разозлившаяся.

Она повернулась и снова потрусила вверх по склону. Она попытается еще раз. И еще. Пока небо на востоке не начнет сереть и не настанет время красться обратно в конюшню. У нее нет выбора.

* * *

«Где-то даже сейчас, – подумала Элис, – есть голубое небо. И теплый ветер». Она уютнее запахнула на себе поношенный плащ, глядя, как Хеби отворачивается от нее и несется по широкой улице, готовясь подпрыгнуть и полететь. Ее широкие алые крылья словно сражались с утренним дождем, чтобы поднять ее в воздух. Элис показалось, что драконица становится грациознее. Все более умело начинает полет. И, казалось, она с каждым днем вырастает все больше, и из-за этого роста на нее все труднее садиться верхом. Надо будет убедить Рапскаля в том, что его драконице нужна какая-то упряжь. Иначе ей очень скоро придется отказаться от поездок на Хеби в Кельсингру.

На нее налетел порыв ветра, который принес с собой более сильный дождь. Дождь, дождь, дождь… Порой лето и сухие теплые дни начинали казаться ей плодом ее собственной фантазии. Ладно: если она станет тут стоять и глядеть вслед улетающей драконице, это ее не согреет и не поможет выполнить намеченную на этот день работу. Она повернулась спиной к реке и устремила взгляд на свой город.

Элис ожидала почувствовать тот прилив бодрости, который обычно приносила ей эта картина. Как правило, когда Хеби приносила ее сюда и она смотрела на раскинувшуюся перед ней Кельсингру, она ощущала волну радостного нетерпения при мысли о целом дне исследований. «Сегодня», – неизменно говорила она себе. Именно в этот день ей предстоит сделать какое-то решающее открытие, отыскать нечто такое, что даст ей по-новому взглянуть на древних Старших. Однако сегодня это приятное предвкушение ей изменило. Она посмотрела на широкий проспект, лежащий перед ней, а потом перевела взгляд дальше, чтобы охватить всю панораму города. Сегодня ее взгляд не задерживался на сохранившихся целыми домах, а цеплялся за растрескавшиеся купола и обрушившиеся стены. Этот древний город был огромен. И задача, которую она перед собой поставила и выполняла с такой четкой последовательностью, была безнадежной. Ей не завершить свои исследования даже за десять лет. А десяти лет у нее нет.

Уже сейчас «Смоляной» с капитаном Лефтрином приближаются к Кассарику. Как только он сообщит там о результатах экспедиции, как только известие об их открытии дойдет из Дождевых чащоб до Удачного, сюда хлынут толпы людей. Искатели сокровищ и младшие сыновья, богачи, желающие стать еще богаче, и бедняки, надеющиеся сколотить состояние, – все последуют за ним сюда. Этот поток невозможно будет остановить, а стоит им только оказаться на этом берегу, как город начнет исчезать. Ее захлестнула волна отчаяния: она представила себе всех этих людей с кирками и ломами на плечах, и пирамиды бочек и ящиков для найденных ими кладов, сложенные на берегах. Когда они здесь появятся, древний город снова оживет. Стремление грабить принесет достаточно денег, чтобы восстановить причалы, и привлечет корабли и торговлю. Полному разрушению будет предшествовать жалкая имитация жизни.

Она набрала полную грудь воздуха и медленно выдохнула. Ей не спасти этот город. Она может только описать его таким, каким он был в тот момент, когда они его нашли.

Внезапно она необычайно остро ощутила, как ей не хватает Лефтрина: то была ужасная пустота, гораздо более мучительная, чем голод. Его нет уже больше месяца, и невозможно предугадать, когда именно он вернется. Дело было не в том, что он способен хоть как-то повлиять на то, что неизбежно случится, а в том, что он какое-то время был здесь вместе с ней, был свидетелем поразительной тишины, царящей в этом городе, ходил с ней там, где со времен Старших не ступала ничья нога. Благодаря его присутствию происходящее становилось более реальным, а с его отъездом все то, что она видела, нашла и зарегистрировала стало казаться эфемерным. Не подкрепленным его интересом.

Элис начала было поворачиваться налево, чтобы пройти по узкой улице и продолжить составление аккуратных планов, ведя свой поиск по хорошо отработанной схеме. Однако она вдруг резко остановилась. Нет! Если она и дальше будет действовать по-прежнему, то так и не войдет в более внушительные здания до того, как они будут разграблены. Значит, сегодня план меняется. Сегодняшний день не будет посвящен регистрации, зарисовкам и составлению заметок. Сегодня она будет просто смотреть, идя туда, куда ее потянет.

Она снова вернулась на широкий проспект, который вел от реки прямо к далеким горам. При ходьбе ветер дул ей в бок. Она задерживалась у каждой улицы, отходившей от проспекта. Здесь было столько всего, что следовало бы исследовать, занести в каталоги и описать! Она добралась до конца пологого подъема и, подумав минутку, повернула направо.

На этой широкой улице дома были гораздо богаче тех скромных жилищ и магазинчиков, в которых она побывала рядом с берегом. Черный камень, основной строительный материал этих зданий, блестел от влаги и сиял там, где сквозь него проходили серебряные прожилки. Вокруг дверей и окон и по колоннам шла резьба. Вот тут колоннада украшена лианами, из-за которых выглядывают звери. А там вход закрыт каменным экраном, искусно изображающим шпалеру, увитую цветами.

У следующего здания оказался портик, под которым она укрылась от дождя, перешедшего в ливень. Здесь колоннам была придана форма акробатов, опирающихся ногами на плечи партнера и удерживающих руками свод. Высокие двери из серебристого растрескавшегося дерева преграждали ей вход. Она осторожно толкнула створку, предположив, что какой-то древний запор все еще держит ее закрытой. Ее рука провалилась сквозь распадающуюся древесину. Испугавшись, она вытащила руку, а потом наклонилась, чтобы заглянуть в получившуюся дыру размером с кулак. За дверью оказался вестибюль, а дальше – еще одни двери. Она взялась за ручку двери и повернула – но та сразу же начала отламываться. Ужаснувшись творимым разрушениям, она отпустила ручку, но тяжелый медный набалдашник оторвался и со звоном упал к ее ногам. «Ну, молодец, Элис!» – кисло укорила она себя.

А потом, подгоняемая завывающим ветром и потоками дождя, она наклонилась и стала горстями убирать дерево, пока не сделала такую дыру, сквозь которую можно было пролезть внутрь. За дверью она остановилась и осмотрелась. Ей больше не слышен был стук дождя, а вой ветра стал приглушенным и далеким. Свет из высоких окон размытыми прямоугольниками падал на пол. Она прошла в центр вестибюля по распадающемуся у нее под ногами ковру, а потом подняла голову: на плафоне была изображена стая драконов. Некоторые несли в когтях украшенные лентами корзины, а фигуры в ярких одеждах сидели в самих корзинах и свисали с них.

Ее манили створки следующей двери. Она прошла через комнату к ним и обнаружила, что они сохранились гораздо лучше наружных дверей. Ухватившись за сверкающую бронзовую ручку, она повернула ее и толкнула створку. Та поддалась почти легко, тихо взвизгнув от долгой неподвижности.

Открывшееся помещение имело покатый пол, плавно уходящий к огромной сцене в центре театрального зала. Подмостки представляли собой островок, окруженный лентой пустого пространства, а затем шли ряды скамей и, в самом конце, кресла с пыльными призраками подушек. Подняв взгляд, она увидела отделенные занавесями ложи, величественно взирающие с высоты на сцену. Свет падал на нее сверху сквозь купол из толстого стекла. Многолетние слои пыли сильно задерживали свет ненастного дня, так что ему не удавалось рассеять таинственные тени, застывшие в дальних уголках зала. Стоящие в ожидании фигуры, едва различимые, казались заледеневшими от ее неожиданного вторжения.

Элис осторожно перевела дыхание и, подняв руку, смахнула дождевые капли с ресниц. Она не сомневалась в том, что сейчас эти фигуры исчезнут. Она уже успела понять, что это – фокусы черного камня. Порой он шептал, порой – громко пел, а порой, когда она слишком быстро сворачивала за угол или случайно прикасалась пальцами к какой-нибудь стене, то успевала мельком увидеть людей, лошадей и повозки – всю ту жизнь, которую этот город по-прежнему помнил. Она тщательно протерла глаза, опустила руки и снова огляделась.

Они по-прежнему взирали на нее из теней – и все головы были повернуты в ее сторону. Члены этой пестрой компании ясно демонстрировали свои профессии: это были акробаты и гимнасты, канатоходцы и жонглеры – такие же исполнители, каких она могла бы увидеть в труппе, приехавшей на Летнюю ярмарку, или которые выступали поодиночке на подходе к Большому рынку в Удачном, собирая брошенные зрителями монетки. Они были невозможно неподвижными, но даже окончательно поняв, что это статуи, она неуверенно проговорила:

– Привет…

Ее голос разнесся по залу и эхом вернулся обратно. В дальней части зала занавеси, драпировавшие одну из театральных лож, внезапно оборвались и с громким шелестом упали на пол водопадом ниток, пуха и пыли. Она испуганно вздрогнула, а потом застыла, стискивая руки и глядя на мириады пылинок, которые кружились и плясали в жидком свете.

– Это просто статуи, – решительно заявила она в полный голос, – вот и все.

Она заставила себя повернуться и двинулась по проходу за сиденьями, направляясь к первой из статуй.

Элис надеялась, что вблизи эти изваяния перестанут так ее тревожить. Она ошиблась. Каждая оказалась изумительно искусно вырезана и раскрашена. Жонглер, облаченный в синее и зеленое, застыл, держа два мячика на ладони одной руки, и три – на другой. Его голова была насмешливо наклонена, медно-зеленые глаза чуть щурились в зарождающейся улыбке. В двух шагах за ним замер акробат, протянувший руку напарнице: прижав подбородок к груди, он с любопытством взирал на пустые ряды. Его напарница была в бело-желтом полосатом наряде, сочетавшемся с его собственным, а ее волосы падали растрепанным каскадом черных кудряшек. Губы изгибались в озорной улыбке. За этой парой еще один акробат, слезший с ходулей; он придерживал их плечом, оглядывая пустой зал. На нем оказалась маска с птичьим клювом, а на голове был странный убор, имитирующий птичий хохол.

Она шла все дальше и дальше: тут не было ни одной повторяющейся фигуры. Вот стройный паренек ставит ногу на подставленное колено, готовясь забраться напарнику на плечи. Вот мужчина с флейтой у губ и тремя собачонками у ног: зверюшки стоят на задних лапах, готовые танцевать под его мелодию. Дальше оказалась девица с выкрашенными белой краской лицом и руками: ее платье было украшено позолотой, изображающей золотое шитье. Позолочены были и ее венец из перьев и петушиных голов, а в руках она держала скипетр, больше похожий на метелку для пыли. За ней оказались девушки-близнецы, мускулисто-поджарые, как хищные ласки, и облаченные только в коротенькие яркие юбочки и полоску ткани, едва прикрывавшую груди. Кожа их рук и живота была расписана яркими кругами – синими, красными и золотыми. Элис задержалась рядом с ними, пытаясь понять, были ли эти узоры татуировками, или же их наносили заново перед каждым выступлением. Она не сомневалась в том, что каждая статуя изображает совершенно реального и особенного члена труппы, которая когда-то давала представления в этом самом театре.

Завершив медленный обход театра, она снова остановилась, глядя на сцену. Как можно все это описать? Или объяснить? И к чему трудиться? Пройдет год или два, и все эти статуи исчезнут, будут отделены от труппы и увезены в Удачный, чтобы там их продали тому, кто предложит максимальную цену. Она тряхнула головой, но не смогла прогнать эту тягостную мысль.

– Мне жаль, – негромко сказала она им. – Мне так жаль!

Поворачиваясь, чтобы уйти, она заметила, что на полу что-то блеснуло. Поворошив обтянутым тряпицей ботинком мусор, она открыла серебристую полоску шириной со свою ладонь. Опустившись на колени, она стянула изношенную перчатку, чтобы рукой смахнуть остатки пыли, но при ее прикосновении серебристая полоска внезапно ожила. Свет пробежал по ней от того места, до которого дотронулись ее пальцы, распространяясь во все стороны. Ленты света, расходившиеся от места, на котором она стояла, очерчивали контуры помещения, карабкались по стенам и обрамляли дальнее верхнее окно сложным узлом света, поблескивающего серебром.

– Джидзин, – проговорила она негромко, почти спокойно. – Я уже такое видела: это металл, светящийся при прикосновении. Когда-то в Трехоге такого было много.

Однако Элис сомневалась в том, что в Трехоге было нечто подобное. Это устройство оказалось совершенно целым и работающим. Она так и осталась стоять, нагнувшись, прижав руку к полоске и, глядя вверх, изумлялась тому, как серебряный свет разбудил древний зал, наполнив радостью. Она почти что ожидала услышать музыку, которая возвестит об антракте перед началом представления.

Все волоски на ее теле встали дыбом, когда призрачная музыка действительно заиграла. Она была слабой и далекой, но явно веселой. Оживленно протрубил рожок, какой-то струнный инструмент повторил его мелодию нота за нотой. И тут статуи пришли в движение. Головы начали кивать в такт музыке, метелка для пыли превратилась в дирижерскую палочку, девушки-близнецы согласованно шагнули сначала вперед, потом назад. Ожившие фигуры заставили Элис всхлипнуть от ужаса. Она попыталась выпрямиться, но вместо этого шлепнулась на пол.

– Нет! – прошептала она в мучительном страхе.

Однако статуи не приближались к ней. Музыка играла, а они двигались, кивая в такт, мягко поводя руками. Губы их улыбались, но глаза оставались невидящими. На ее глазах музыка сбилась – и жесты статуй стали более неуверенными и несогласованными, а потом, когда мелодия прервалась и стала разбиваться на фрагменты, статуи с содроганием остановились. Музыка стихла, а серебряное сияние джидзина медленно померкло. Спустя несколько мгновений единственное освещение зала снова давал только далекий стеклянный купол наверху, а статуи стали неподвижными.

Элис сидела на полу, чуть покачиваясь.

– Я это видела. Это было на самом деле, – уверяла она саму себя.

И, произнося эти слова, она почему-то знала, что оказалась последним человеком, которому суждено было увидеть это проявление магии Старших.

* * *

Дождь прекратился. Ветер оставался холодным, но теперь он отгонял облака от солнца, и дополнительный свет был очень кстати. Элис закуталась во влажный плащ, но ветер находил в нем все прорехи и проникал в них, прикасаясь к ней своими холодными пальцами. Она быстро прошла по той же улице, а потом свернула на боковую, чтобы спрятаться от напора ветра. Внезапное недовольное карканье ворона заставило ее вздрогнуть. Птица снялась с крыши одного из зданий и быстро улетела. Здесь, идя рядом с фасадами зданий, она была укрыта от ветра, а слабый солнечный свет даже давал чуточку тепла. Когда ей в последний раз было совершенно тепло? Ответ пришел сразу же: в ночь накануне возвращения Лефтрина в Кассарик. Она гадала, где он сейчас находится, и как грозы влияют на его движение. Он уверял ее в том, что плаванье вниз по течению пройдет гораздо быстрее, чем вверх по реке, и что отмелей, которые так замедлили их продвижение, заставив задержаться на несколько дней, сейчас просто не будет.

– Нам просто нужно будет выбирать самое сильное течение, в этом нет ничего сложного. А если у нас будут сомнения, тогда я просто предоставлю «Смоляному» свободу, и он найдет для нас дорогу. Поверь мне. А если уж не можешь верить мне, то поверь моему кораблю! Он защищал от этой реки многие поколения моей семьи.

Элис действительно доверяла и своему капитану и его живому кораблю. Но ей безумно хотелось, чтобы Лефтрин сейчас был здесь. Она ждала его возвращения одновременно с нетерпением и ужасом, потому что, когда он вернется, дни этого города будут сочтены. Она снова ощутила острое чувство вины. Ее ждет работа, очень много работы. Короткий зимний день быстро закончится – и до заката она должна вернуться туда, где ее будет ждать драконица.

Она быстро миновала два здания, пострадавшие от времени или землетрясения – а, возможно, от того и другого сразу. Фасад одного из них обрушился горой обломков, занявших всю улицу и открывших заброшенные помещения внутри строения. Перебираясь через завал, она обратила внимание на то, что соседнее здание накренилось, наваливаясь на первое. Фундамент из черного камня пошел трещинами. Она поспешно миновала их, держась противоположной стороны улицы.

Дрожа от холода, проголодавшаяся Элис решила найти укрытие, где можно будет устроиться на дневную трапезу. При ней были сверток с полосками сухого мяса и небольшая бутылка воды. Простая пища, но благодаря голоду при одной мысли о еде у нее потекли слюнки. Вот только чего бы она не отдала за чашку горячего чая, приправленного корицей и подслащенного медом! И за несколько жирных пирожков с мясным фаршем, которые продавали удачненские лоточники! Такие трубочки из слоистого теста, масляные и чуть подгоревшие, начиненные пряным мясом с луком и шалфеем.

Не думай об этих вещах! Не думай о горячей сытной еде, о новых теплых шерстяных чулках или о толстом зимнем плаще с лисьим воротником и капюшоном, который лежит бесполезно сложенный на полке в доме Геста. Как бы ей хотелось ощутить на плечах его уютную тяжесть!

В конце улицы огромная площадь, вымощенная одним только белым камнем, блестела на солнце, слепя Элис глаза. Казалось, она была рассчитана на великанов. Огромный высохший фонтан украшало скульптурное изображение зеленого дракона, рвущегося в небо. Его сверкающие крылья были наполовину раскрыты. Интересно, этот дракон специально сделан слишком большим, или эти существа на самом деле достигают таких размеров? Она воззрилась на него, представляя себе, как в эту пасть одним глотком отправляется целая лошадь.

За фонтаном начиналась широкая лестница, ведущая к колоссальному зданию. Снаружи на черных стенах красовались гигантские белые фигуры барельефа, на котором женщина вспахивала поле, идя за упряжкой волов. На голове у нее была надета корона из цветов, а искусно изображенные полупрозрачные одежды словно вздувались позади нее из-за ветра. Ее изящные ноги были босыми. Это изображение вызвало у Элис улыбку: она представила себе, как эта женщина стала бы выглядеть по окончании хотя бы одной борозды, не говоря уже о целом вспаханном поле. В этом барельефе кто-то дал полную свободу очень творческой фантазии!

Элис подняла глаза на башню, возносившуюся над массивным зданием. Ее венчал купол с изогнутыми стеклами. Достаточно было одного взгляда, чтобы убедиться: она дошла до самого высокого строения на вершине этого холма, а, возможно, и во всем городе. Когда она снова опускала глаза, ее взгляд зацепился за надпись, высеченную над входом. Буквы Старших извивались и танцевали, маняще знакомые, но ускользающие от понимания.

Ладно. Она зайдет внутрь, поест, а потом проверит, уцелела ли лестница, ведущая в башню. Если ступени сохранились, она воспользуется удачной возможностью, чтобы зарисовать весь город – что ей, наверное, следовало бы сделать первым делом, попав сюда! Она начала долгий подъем к зданию. Ступени были широкими и низкими.

– Что за идиотская конструкция! – проворчала она, но тут же смешливо фыркнула.

Эти ступени просто не рассчитывались для ног и шага человека. Для дракона они были бы идеальными. Она устремила взгляд на черный провал входа. Громадные деревянные двери, ведущие в это помещение, давно рухнули. Их кусками были сейчас усыпаны ступени. Добравшись до входа, она переступила через обломки упавшего дерева и бронзовых скреп и вошла внутрь.

Во внутреннее помещение попадало на удивление много света. Обширное пространство мраморного пола было усеяно остатками мебели. Это бывшие бюро или столы? А вот тут не скамья ли? Гобелены, когда-то украшавшие простенки между окнами, свисали неопрятными лохмотьями. Она двинулась в глубь огромной комнаты, и куски пересохшего дерева с хрустом крошились под ее ногами.

В оконных нишах оказались каменные скамьи, и на одной из них Элис устроилась, чтобы пообедать. Она села на холодное сиденье, притянув ноги к груди, и тщательно подоткнула под себя мокрый плащ, стараясь сохранить тепло тела. Ей вспомнилось платье Старших, подаренное Лефтрином: если бы оно сейчас было на ней надето, ей было бы тепло. Но, несмотря на кажущуюся прочность древней ткани, она предпочитала не выходить в нем на улицу. Оно было таким же уникальным и неповторимым, как и любой артефакт этого города, так что его следовало бы хранить и изучать, а не использовать как обычный предмет одежды.

Элис вынула из сумки сверток с копченым мясом и сняла кожаную флягу с водой, висевшую у нее на плече. Стащив с рук перчатки, она развернула свою трапезу. Скрученные полоски красноватого мяса были жесткими, однако ольховый дым придал им приятный вкус. Она упорно жевала, запивая каждую порцию глотком воды. Вода – это вода. Ее трапеза была необильной и быстро закончилась, однако она напомнила себе, что должна быть благодарна за то, что имеет. Во время еды она смотрела через пустой дверной проем на меркнущий свет. Зимние дни такие короткие! Она заберется так высоко, как только сможет, осмотрит город и зарисует то, что получится, а потом вернется к старым причалам дожидаться Хеби.

В дальней части помещения, напротив рухнувших дверей, широкая лестница уходила в полутьму. Элис встала, снова повесила фляжку на плечо и прошла к ступеням. На той поверхности, которую она миновала, можно было бы вырастить довольно большой сад. Когда она отошла от дверей, громадный размер помещения заставил ее почувствовать себя крошечной и уязвимой. Далекий шепот призрачных обитателей города стал громче. Чем глубже она заходила в здание, тем более ощутимым становилось присутствие древних Старших. Ей показалось, что уголком глаза она уловила какое-то быстрое движение, но когда она присмотрелась, там никого не оказалось. Она собралась с духом и пошла дальше.

Она уговаривала себя, что бояться бесполезно. Чего тут бояться? Воспоминаний, хранимых камнем? Они не могут причинить ей вреда, если она не позволит им захватить себя и зачаровать. А она этого не сделает. Просто не сделает, и все. Ее ждет работа. Она зашагала шире и не позволила себе оглянуться, когда шепот стал громче. Здесь ступени были круче, чем на улице: хотя бы эта лестница была рассчитана на людей. Собираясь подниматься вверх, она положила руку на перила.

И тут вокруг нее началась суматоха. Три юных пажа пробежали мимо нее, мальчишечьими голосами обвиняя друг друга в каком-то проступке, который, несомненно, совершили они все. Вниз по лестнице, хмуро глядя на озорных пажей, шла целая дюжина высоких взрослых, облаченных в желтые одеяния. Их глаза блестели – медные, серебряные и золотые, – а когда одна из женщин сделала жест рукой с изящными пальцами, Элис отпрянула от призрачного прикосновения, которое так ее и не коснулось. Она поспешно оторвала ладонь от перил, и в помещении стало тихо. Однако оказалось, что призраки, один раз коснувшиеся ее восприятия, стали сильнее. Рокот их занятий волнами доносился до ее слуха. Пусть во время подъема она и не видела их настолько же ясно благодаря тому, что сцепила руки перед собой, но все равно их ощущала.

Добравшись до первой лестничной площадки, Элис заглянула в просторную комнату. Призраки скамей и секретеров высились над их собственными раскрошившимися останками. Она услышала нетерпеливый звон колокольчика и, повернув голову, почти наяву увидела пажа в короткой желтой блузе и синих рейтузах, стремительно бросившегося на вызов. Она отвернулась. «Правительственные дела, – решила она. – Возможно, архивный отдел или законодательная палата».

Она продолжила подъем. Лестницу освещали только широкие окна, находившиеся на каждой площадке. Стекла были мутными от потеков дождя. Из первого можно было увидеть только соседние здания. Из второго перед ней уже раскинулись крыши. Дальше парадная лестница не вела. Она пересекла большое помещение и отыскала более узкую лестницу, которая уходила выше. Однако на следующей площадке ее надежда увидеть панораму города оказалась обманутой роскошным витражным окном. Дневной свет был слишком тусклым, чтобы изображение витража можно было оценить по достоинству, но ей удалось разглядеть женщину Старшей расы с темными волосами и темными глазами, поглощенную беседой с медным драконом. Площадка переходила в нечто вроде галереи, где высокие окна пропускали больше света, чем на предыдущих этажах. Стены между окнами были украшены фресками, на которых Старшие распахивали поля, собирали урожай… и готовились к войне?

Она прошла в комнату, чтобы рассмотреть изображения повнимательнее. Да. На одной из фресок мускулистый Старший ковал светящийся клинок, рассыпающий искры. На другом гибкий зеленый дракон вставал на задние лапы рядом со стройной Старшей с рыжими волосами. Перепоясанная мечом женщина упирала кулаки в бока. Ее согнутые руки бугрились мышцами, ноги были заключены в броню, похожую на гибкую серебряную чешую. Какой-то синий дракон, облаченный в шипастую сбрую, прожигал Элис взглядом алых глаз.

Она медленно обошла всю комнату, стараясь запомнить каждое изображение. Старшие и драконы были реальными личностями – в этом она не сомневалась. Ей почти удавалось прочитать надписи, сверкающие под каждым изображением. Она надолго задержалась перед сценой с красно-серебряным драконом. Старший, стоящий подле него, был тоже красно-серебряным, а их парная броня была усеяна черными шипами. Мужчина сжимал в руках странный лук – короткий и снабженный воротом. Сбруя дракона щетинилась шипами и колчанами с запасными стрелами. На спине у дракона было закреплено нечто вроде трона с высокой спинкой и свисающими вниз ремнями. Сидя на нем, воин мог вступать в бой вместе со своим драконом. Так что, несмотря на то, что Синтара ругает Хеби, разрешающую Рапскалю летать верхом на ней, древние Старшие все-таки перемещались верхом на драконах. Элис задумалась о том, кем были их враги. Люди? Другие Старшие? Другие драконы? Сложившиеся у нее представления о том давнем времени пошатнулись и перестроились. Прежде она считала Старших миролюбивыми и мудрыми – слишком мудрыми для того, чтобы воевать. Она вздохнула.

Она слишком здесь задержалась. Меркнущие изображения подсказывали ей, что короткий зимний день сменяется вечером. Если она собирается сегодня закончить обход этого здания, ей пора идти дальше. Следующая лестница оказалась винтовой – и она решила, что, наконец, добралась до основания башни, которую заметила с улицы. Ее путь шел вдоль наружной стены и освещался узкими глубокими окнами, из которых видны были только крошечные кусочки городской панорамы. Она добралась до какой-то двери, но та оказалась запертой, как и следующая за ней, и еще одна. Но ведь никто не стал бы запирать двери пустой комнаты? Что бы ни увело отсюда все население города, они наверняка оставили за этими запертыми дверями нечто такое, что следовало оберегать. Она представила себе стеллажи со свитками или полки, заставленные книгами. А, может, это казначейство города, а за дверями скрыты отчеканенные монеты и другие богатства…

Продолжая путь наверх, Элис встречала все новые запертые двери – по одной после каждого короткого пролета. Она проверяла каждую, напрягаясь каждый раз, когда ей приходилось прикоснуться к металлическим ручкам с небольшими вставками из черного камня. Всякий раз это походило на удар молнии, которая стремительно выжигала в ее глазах картину оживленной деятельности, а потом она отдергивала руку, возвращая башне тишину и сумрак. С каждым пролетом лестница становилась все уже и круче.

А потом Элис внезапно попала в помещение, оказавшееся намного больше, чем она ожидала. Вершина башни походила на шляпку гриба, раскрывшуюся на ножке, и была увенчана куполом из толстого стекла. Дождь возобновился, и струйки воды бежали по грязному стеклу ручейками, словно она смотрела снизу вверх на брюшки ползущих змей. Стены этой залы под куполом состояли из череды панелей из стекла и камня. Она потрясенно заметила, что одно из стекол разбито. Она неуверенно обошла обломки стола, который когда-то стоял в центре круглой комнаты. Подойдя ближе, она нахмурилась. Кто-то разжигал в этом помещении огонь! И окно было разбито преднамеренно: осколки стекла усыпали пол и парапет, который шел по краю башни. На саже, покрывшей стену, остался четкий отпечаток ладони.

Ее затопило возмущение. О чем только думал Рапскаль? Потому что, скорее всего, виновником этого безобразия был именно он. Он проводил в городе больше всего времени, ему больше других любопытно было исследовать город – и, по ее мнению, он единственный из хранителей мог оказаться настолько импульсивным, чтобы сотворить подобное просто для того, чтобы можно было высунуться наружу и свободно разглядывать город.

Но сейчас ее так и подмывало сделать то же самое. Она на секунду выглянула в окно, чтобы убедиться в том, что знала и так. Солнце уже садится, дождь снова идет. А потом, с замиранием сердца она рискнула перешагнуть через острые осколки, все еще торчавшие из рамы, и выйти на парапет. Холодный ветер толкал ее, разбитое стекло хрустело под ногами. Дорожка, огибавшая башню, была узкой, а окружавшая ее ограда – смехотворно низкой.

Прижимаясь к стене, она осторожно пошла вокруг башни, разглядывая сквозь дождь город и его окрестности. Туман и подступающие сумерки страшно ей мешали. Широко раскинувшийся город казался кучкой строений на фоне темной земли. За отсвечивающей черным рекой она увидела искры огней в поселении хранителей, но величественная Кельсингра спала в темноте. Она почти завершила свой обход, когда заметила в ограждении небольшие воротца. Затаив дыхание, она заставила себя шагнуть к краю и посмотреть вниз. Да. От дверцы начиналась лестница, спускавшаяся к другому круговому балкону. Она моментально определила ее назначение: доступ для мытья окон. Она ухватилась за ограждение обеими руками и наклонилась вперед. Лестница спускалась на несколько этажей. У запертых комнат, мимо которых она проходила, поднимаясь наверх, были окна. Если бы день был сухим и солнечным, она рискнула бы спуститься и проверить, нельзя ли попасть в запертые комнаты снаружи. Однако сейчас, когда она оказалась одна, под дождем и ветром, а день угасал, нельзя было рисковать: риск падения был слишком велик. Она протиснулась обратно в башню и остановилась, смаргивая капли дождя с ресниц.

Ее внимание привлекла куча мусора в центре комнаты. Она присела на корточки, чтобы ее рассмотреть. Тут стоял большой круглый стол, и он разрушился. Однако на этом столе что-то стояло. Она не сразу поняла, на что именно смотрит. Это оказалась модель города – этого города! На ней можно было различить причалы, чуть испорченные дождем, проникавшим через разбитое стекло. Однако остальная часть модели удивительно хорошо сохранилась. Башня, в которой она сейчас находилась, действительно оказалась в самом центре города, так что через стекла круглой комнаты открывались те же виды, что и на макете.

Если бы только у нее был факел! Свет уходил чересчур быстро. Завтра она первым делом вернется сюда и принесет что-то, на чем можно будет рисовать. Этот удивительный план города необходимо как-то сохранить! Беспечный вандализм Рапскаля подверг драгоценный артефакт опасности. Она сегодня же поговорит с ним и добьется, чтобы он осознал, какой ущерб успел нанести. Остается только надеяться, что он не устраивал подобных разрушений еще где-то. О чем он только думал?

Глубоко вздохнув, она выпрямилась. Ей безумно не хотелось оставлять этот удивительный план – но столь же сильно ей не хотелось спускаться вниз после наступления темноты. Брошенный на макет прощальный взгляд заставил ее резко остановиться. Мост? Через реку был перекинут мост? Не может этого быть! Невозможно построить мост через такой бурный поток! Однако вот он – крошечный макет черного моста, переброшенного через широкую реку. Она снова сориентировалась и еще раз рискнула выйти на скользкий от дождя парапет. Вглядевшись в туман и дождь, она ничего не увидела. Скорее всего, мост давным-давно рассыпался.

Элис вернулась в помещение башни и начала длинный путь вниз по лестнице. Спуск по ступеням теперь напоминал погружение в колодец. Она сумела преодолеть первый пролет, но потом темнота победила ее решимость, и ей пришлось вести рукой по черной стене. К ее изумлению, это дало ей не просто опору: ее прикосновение принесло в башню освещение, так как ее пальцы легли на полоску джидзина, закрепленную в стене над перилами. Свет распространялся впереди нее, неяркий, но определенно гораздо более предпочтительный, чем темнота – и его хватало на то, чтобы видеть, куда ставить ноги. На этой лестнице призрачных воспоминаний Старших было меньше, и большинство встреченных ею были вооружены метлами или пыльными тряпками. Один раз какой-то служитель в желтом одеянии с закрепленным на плече значком, свидетельствующим о его важности, вышел через одну из запертых дверей. Он нес охапку свитков и, степенно ступая, начал спускаться вниз. Элис целых два пролета не решалась пройти сквозь бестелесное видение и ускорить шаги. Когда она обернулась на него, его задумчиво-хмурый взгляд не остановился на ней, словно это она была призраком.

Пересекать погрузившиеся в темноту комнаты было страшно. Когда она, наконец, оказалась на первом этаже и увидела в дверном проеме с рухнувшими дверями серый вечерний свет, то перешла на бег, чтобы поскорее покинуть здание. Ее шаги гулко отдавались в пространстве, и ужас, который она все это время не позволяла себя ощущать, внезапно победил ее, заставив поспешно оставить позади башню Старших. Она бежала по улицам туда, где ее должна была ждать Хеби.

* * *

Двадцать пятый день месяца Перемен, – седьмой год Вольного союза торговцев

От Кима, смотрителя голубятни в Кассарике, – Детози, смотрительнице голубятни в Трехоге


Как ты посмела намекать, будто это я источник проблем со вшами! Столь же вероятно, что птицы подхватили этих паразитов, ночуя в лесу во время перелетов. Ты можешь прятаться за спинами гильдейских инспекторов, но я-то знаю, кто подал эту жалобу и спровоцировал неоправданную и мешающую нормально работать проверку моих чердаков и голубятен! Ты и твоя родня так и не смирились с тем, что среди вас появился татуированный, который стал смотрителем голубятни благодаря собственному усердию и стараниям. Вот как вы, жители Дождевых чащоб, встречаете нас, и все наше «равенство» – это ложь и низкие обвинения! Ты, чешуемордая плоскогрудая сучка! Я и сам представлю Совету свои обвинения, начиная с того, как ты, Эрек и твой племянник устроили против меня заговор и клевещете на меня с той самой поры, как я занял это место! Может, ты и думаешь, будто сможешь теперь прекратить эту вендетту, но я не успокоюсь, пока твои голубятни не опустеют, а твою лицензию смотрительницы птиц не отзовут!

Глава 8

Чужие жизни

Шел уже второй день без дождя. Седрика это радовало бы еще больше, если бы погода стала к тому же чуть теплее. Холодный дождь донимал их теперь почти каждый день. Один раз он вслух спросил:

– С чего это Старшим вздумалось здесь обосноваться? Зачем было строить город в таком дождливом месте, почему они не выбрали побережье рядом с каким-нибудь теплым морем? Драконы обожают солнце. Почему Старшие поселились именно здесь?

Карсон бросил на него пристальный взгляд.

– Очень хороший вопрос. Иногда, когда Плевок видит сны и его мысли пробиваются в мою голову, у меня создается чувство, будто я вот-вот пойму, почему. Определенно существовала какая-то причина, по которой Кельсингру построили именно на этом месте, и причина важная. Я ощущаю это по его воспоминаниям. По дороге в город драконы были переполнены яростным нетерпением. Я разделяю это чувство в его снах, и почти понимаю, в чем дело. А потом понимание от меня ускользает. Но я и сам об этом задумывался.

Слабое утешение. Ну, сегодня хотя бы нет дождя. Седрик напомнил себе об этом и постарался найти в своей душе хоть немного радости по этому поводу. Это оказалось непросто. В те дни, когда дождь не шел, Карсон вставал еще раньше обычного, чтобы воспользоваться улучшением погоды. Этим утром Седрика разбудил негромкий стук молотка за стеной их домика – прямо около кровати. Он посмотрел на отверстие в стене, находящееся над их постелью. Звук долетал через него.

Когда-то в прошлом окна этого домика были застеклены, а может, даже имели ставни. Каменные стены были умело сложены, и каменный очаг – тоже. Когда они выбрали себе этот дом, крыши на нем уже давно не было. Карсон заново покрыл дом, грубо обтесав жерди, на которые они уложили ветки и охапки травы с луга. Поначалу, переселившись сюда, они завесили окна лишними одеялами из овечьих шкур. Однако дни и ночи становились все холоднее, так что вскоре им пришлось забрать одеяла для собственной постели, а вместо них Карсон приколотил клиньями куски кожи, которые не впускали в помещение не только ветер и дождь, но и дневной свет. Плохо выдубленная кожа еще больше усиливала постоянный запах мертвых животных, наполнявший жизнь Седрика. Карсон несколько раз обещал, что постарается придумать какое-то более удачное решение. И вот сейчас жесткая кожа подергивалась в такт ударов молотка. Почему Карсону вздумалось заняться этим делом на рассвете, Седрик понять не мог.

Он скатился с грубо устроенного ложа, которое они делили, и прошаркал к очагу. Огонь почти догорел. Он добавил в него несколько поленьев, хоть и знал, что из-за этого ему придется таскать лишние дрова. После он пощупал одежду, которую они выстирали и развесили сушиться не прошлым вечером, а позапрошлым. Рубашки высохли, а вот швы и пояса на брюках оставались влажными. В те дни, когда беспрерывно лил дождь, высушить хоть что-то до конца было почти невозможно. Вздохнув, он натянул на себя самые сухие вещи, которые ему удалось найти, а потом перевесил простиранные вещи в надежде, что к ночи они высохнут. Ему страшно хотелось сложить и убрать лишнюю одежду. Жизнь в тесном домике, где пахло шкурами и на каждом шагу приходилось увертываться от развешанных носков, вызывала у него глубокое уныние. Он тосковал по чистоте и аккуратности: очень трудно обрести спокойствие посреди беспорядка. С ним так было всегда. Раньше ему обязательно нужно было прибраться у себя в кабинете, прежде чем он мог приняться за дела. Стук за окном не прерывался, становясь все более поспешным.

«Голодная».

Его драконица втолкнула свою жалобу ему в голову, вытесняя все другие мысли.

«Знаю, красавица моя. Я постараюсь это исправить как можно быстрее. Дай мне сначала проснуться».

«Голодная всю ночь. Голодная сегодня. Слишком много спишь».

«Ты права, маленькая королева. Я исправлюсь».

Порой ему проще было согласиться с Релпдой, не пытаясь с ней спорить. Маленькая медная драконица была требовательной и властной и совершенно по-детски не желала знать о чужих потребностях.

А еще она боготворила его и полагалась на него так, как ни одно живое существо прежде не делало. И он полюбил эту ревнивую, эгоистичную и язвительную малышку.

– «Малышку!» – произнес он вслух, застегивая на себе рубашку, и сам над собой посмеялся.

Она была маленькой только по сравнению с другими драконами. Прокормить ее становилось почти невозможно. Хорошо еще, что устроенный Карсоном ставной невод продолжал давать постоянный приток рыбы. Без ежедневной утренней порции этой пищи Релпда вообще не давала бы ему покоя. Он и без того ощущал не только собственные голодные колики, но и ее тоже.

Он заглянул в очаг. В дымоходе, выше огня, в потоке дыма висело несколько кусков ярко-красной рыбы. Дым служил одновременно и средством приготовления рыбы, и помогал предохранить ее от порчи. А еще эта импровизированная коптильня добавляла свои собственные ароматы к разнообразным запахам, царящим в помещении.

Он так устал от разных запахов!

Седрик снял свой плащ с крючка у двери и, встряхнув как следует, набросил себе на плечи. Пора начинать день. У него много дел. Надо принести воды для стирки и готовки. Накормить драконицу, поесть самому. Но сначала он узнает, что пытается сделать Карсон. Стук превратился в прерывистый грохот.

Он зашел за угол дома и обнаружил, что Карсон возится с грубо сколоченной деревянной рамой. Охотник натянул на нее кусок кожи, закрепив на деревянных колышках, вколоченных по бокам. Именно это «окно» он сейчас и пытался пристроить в проем. На глазах у Седрика хрупкая кожа лопнула.

– Проклятое невезенье! – выругался Карсон, отшвыривая раму и кожу.

Седрик с изумлением смотрел, как его сожитель пинает ногой неудачное изделие.

– Карсон? – неуверенно проговорил он.

Этот оклик заставил охотника резко обернуться к Седрику. Лицо у него неожиданно покраснело.

– Не сейчас, Седрик! Потом.

Он повернулся и зашагал прочь, оставив Седрика недоуменно смотреть ему вслед. Он еще никогда не видел, чтобы Карсон настолько выходил из себя, и уж тем более, чтобы он выказывал это настолько по-ребячески. Это пробудило в нем неприятные воспоминания о Гесте.

«Вот только Гест обратил бы свой гнев на меня, – подумал он. – Гест сделал бы меня виноватым во всем, из-за того, что я с ним заговорил».

Он прошел к брошенному Карсоном изделию, поднял раму, которую пинок особо не повредил, и задумчиво посмотрел на шкуру. Поняв, что это такое, он ощутил укол стыда. Кусок кожи был выскоблен до такой тонкости, что начал пропускать свет, оставаясь при этом преградой для ветра и дождя. Волоски со шкуры отскребли очень тщательно, а потом ее тщательно высушили, чтобы она пахла не так сильно. Это Карсон сделал в ответ на сетования Седрика по поводу закрытого окна. Седрик поскреб заросший щетиной подбородок, обдумывая случившееся. Он пожаловался, не задумываясь о том, что Карсон может воспринять его жалобу как критику или потратить столько усилий и раздумий на то, чтобы поправить дело.

Он все еще держал в руках раму, когда за спиной послышались шаги. Карсон взял у Седрика окно и грубовато сказал:

– Оно должно было встать на место, так что ты проснулся бы и увидел свет. Вот только проем оказался слишком неправильной формы. Я хотел сделать тебе сюрприз, но ничего не получится. Я знаю, как это сделать, но у меня нет нужных инструментов. Извини.

– Нет, это ты меня извини. Я не собирался так много жаловаться.

– Ты привык к лучшему. К гораздо лучшему, чем все это.

С этим утверждением спорить не приходилось.

– Но это же не твоя вина, Карсон. И когда я жалуюсь, я… ну, просто жалуюсь. Я не хочу сказать, что ты должен что-то исправить. Просто…

– Просто тебе тут неуютно. Я это знаю. Ты привык к лучшему, Седрик. И ты заслуживаешь лучшего, только я не знаю, что я могу для этого сделать.

Седрик проглотил рвущийся наружу смешок.

– Карсон, ведь тут всем приходится так же трудно, как и нам. Когда «Смоляной» вернется, все станет лучше.

– Только чуть-чуть. Седрик, я же за тобой наблюдаю. И я вижу, как ты устал от всего этого. И это меня тревожит.

– Почему?

Карсон бросил на него странный взгляд.

– Может, потому, что я присутствовал при том, как ты очень искренне попытался покончить с собой. Может, потому что я боюсь, что когда ты снова попытаешься это сделать, меня рядом не окажется. И у тебя это может получиться.

Седрик был ошеломлен.

– Я стал совершенно другим человеком! Я сильнее этого! – запротестовал он. Слова Карсона его задели, хоть он и не мог бы объяснить, почему именно. Но уже в следующее мгновение он это понял. – Ты считаешь меня слабым! – обвиняюще бросил он охотнику, еще не успев понять, что собирается это сказать.

Карсон опустил глаза и покачал лохматой головой. Очень неохотно он ответил:

– Не слабым, Седрик. Просто… неокрепшим. Не таким, чтобы справляться с трудностями, которые все не кончаются и не кончаются. Это не делает тебя плохим человеком, просто…

– Слабым, – закончил за него Седрик. Ему было противно, что замечание Карсона так сильно его ранило – гораздо противнее даже, чем навернувшиеся на глаза жгучие слезы. Нет! Он не намерен из-за этого плакать. Это только подтвердит правоту Карсона. Он прокашлялся. – Мне пора к рыбному садку, чтобы принести что-нибудь Релпде. Она проголодалась.

– Знаю. Плевок тоже. – Карсон тряхнул головой, словно его донимали комары. – Наверное, отчасти поэтому я сегодня так злюсь. – Он проговорил это почти умоляюще, а потом снова тряхнул головой. – Этот проклятый Плевок! Он знает, что может передать мне свой голод. Он навязывает его мне. Из-за этого я постоянно раздражен. Из-за этого мне трудно думать и трудно быть терпеливым, даже делая что-то совсем простое. – Карсон вскинул голову и встретился взглядом с Седриком. В его глазах отражалась решимость. – Но я не собираюсь нести ему еду. Пока не собираюсь. Мне надо, чтобы он поголодал. Пусть проголодается настолько сильно, чтобы попытаться что-то предпринять. Он – ленивый маленький подонок. Ему следует усерднее стараться учиться летать. Но пока я рядом и готов кормить его всякий раз, как он почувствует голод, он не станет прилагать к этому реальных усилий. Я намерен дать ему немного помучиться, иначе он никогда не научится сам о себе заботиться.

Седрик задумался над сказанным.

– Ты считаешь, что мне следует поступить с Релпдой так же? Дать ей голодать?

Задавая этот вопрос, он почувствовал, что драконица уловила его мысль.

«Нет! Мне не нравится быть голодной! Не поступай со мной так гадко!»

– Я понимаю, что это кажется очень суровым, – проговорил Карсон, словно он тоже услышал мысль Релпды, – но нам необходимо что-то делать, Седрик. Даже если бы я ежедневно охотился с утра до ночи и каждый день охота была удачной, этого бы не хватило, чтобы прокормить их всех. Они все голодны, постоянно. А некоторые голоднее других. Но есть предел тому, что способны сделать мы, хранители. Драконы должны прилагать больше усилий к тому, чтобы летать и кормиться самим. И им необходимо делать это немедленно, пока не стало слишком поздно.

– Слишком поздно?

Вид у Карсона был мрачный.

– Посмотри на них, Седрик. Они должны быть летающими созданиями, а они ведут жизнь сухопутных животных. Они растут не так, как надо. Крылья у них слабые, а у некоторых они просто слишком маленькие. Рапскаль был прав. С самых первых дней, как он взял на себя заботу о Хеби, он заставлял ее пытаться летать, каждый день. Посмотри на нее как-нибудь и сравни очертания ее тела с обликом остальных драконов. Обрати внимание на то, где мышцы разработаны, а где – нет. – Он покачал головой. – Трудно заставить Плевка упражнять крылья. Он упрямый и прекрасно знает, что он больше и сильнее меня. Я могу влиять на него только через пищу. Он знает мое правило. Он пытается взлететь. После этого я его кормлю. Он должен делать такую попытку каждый день. И так же должны поступать все остальные драконы. Но я не думаю, чтобы они стали это делать, пока их не принудят.

«Не нравится Карсон».

«Но мы ведь понимаем, что он прав, Релпда. Ты слишком большая, чтобы я мог тебя прокормить. Я знаю, как голодно тебе бывает. Я приношу тебе еду, но ее всегда не хватает. И ее не будет хватать до тех пор, пока ты не сможешь летать и сама убивать добычу. Мы оба это знаем».

«Падать больно».

«Голодать тоже больно. Постоянно. Как только ты научишься летать, боль от падений прекратится. А если ты летать не научишься, голодная боль будет всегда. Тебе надо пытаться. Карсон прав. Тебе надо больше стараться, и надо делать это каждый день».

«Теперь и ты не нравишься».

Седрик попытался скрыть, насколько это его ранит.

«Я не пытаюсь причинить тебе боль, Релпда. Я стараюсь заставить тебя делать то, что ты должна делать для того, чтобы стать настоящим драконом».

«Я и ЕСТЬ дракон!» – Эта возмущенная мысль ударила по нему с такой силой, что чуть не швырнула на колени. – «Я дракон, а ты – мой хранитель. Неси мне еду!»

«Подожди немного».

Он надеялся, что драконица не почувствует, что он намеренно заставляет ее ждать. Его собственный желудок протестующе забурчал.

Карсон покосился на него:

– Тебе надо что-нибудь съесть.

– Мне будет стыдно есть, пока она голодная.

Карсон вздохнул.

– Это будет нелегко. Но я уже несколько дней над этим думаю. Если предоставить драконов самим себе, они просто не станут достаточно усердствовать, стараясь полететь. Сейчас нам удается наловить достаточно рыбы, чтобы уберечь их от истощения. А еще у нас было несколько неожиданных удач – например, когда Хеби согласилась выгнать на них стадо. Но нам нельзя на такое рассчитывать. Рыбные косяки могут в любой день уйти. И чем дольше мы здесь охотимся – и при том, что Хеби тоже охотится вблизи нашего лагеря – тем меньше будет дичи. Драконы – крупные хищники с большим аппетитом. Им нужно расширить охотничьи угодья, и им нужно самим себя кормить. Иначе эти места станут для них вторым Кассариком. Мы проделали такой долгий путь не для того, чтобы допустить подобное.

Седрик слушал его, холодея от отчаяния. Теперь, когда Карсон так ясно все изложил, он удивлялся, как сам мог этого не заметить.

«Потому что я уподобился драконам, – подумал он. – Я решил, что все просто будет продолжаться, как было раньше, так что хранители будут добывать для них мясо, несмотря ни на что».

У него снова забурчало в животе, и Карсон рассмеялся, снова став почти прежним.

– Иди и поешь. Рыба уже должна была достаточно прокоптиться. И отнеси чего-нибудь Релпде.

– А ты собираешься что-нибудь нести Плевку?

Карсон покачал головой – не в знак отрицания, а в ответ на собственные мысли.

– Да. Чуть позже. Но только после того, как покажу ему, что мной нельзя командовать. У него характер не такой, как у Релпды. Этот маленький серебряный бывает подлым и обидчивым, в отличие от твоей медной. И не только в отношениях с другими драконами. Он такой же и со всеми хранителями. Он такой со всеми, кто здоров и самостоятелен, когда сам он – нет.

* * *

– А я считала, что она может нести на себе только одного человека.

Тимара все еще испытывала немалые сомнения относительно всего их предприятия.

Рапскаль посмотрел на нее сверху вниз со спины Хеби.

– Она же растет! Становится больше и сильнее. И быстрее всего у нее растут крылья. Она говорит, что сможет. Залезай.

Он согнулся в поясе и свесился вниз, протягивая ей руку. Адресованная ей ухмылка была откровенно вызывающей. Ей нельзя идти на попятный. Она подняла руку и сжала пальцы на его запястье, а он ухватил ее за руку. Больше держаться было не за что. Хеби была сплошь покрыта сверкающими и плотно прилегающими друг к другу чешуйками, которые были глаже полированного камня. Тимара вскарабкалась драконице на плечо, тревожась, не оскорбится ли та столь неуклюжей возней у нее на спине. Оказавшись позади Рапскаля и устроившись верхом на широком драконьем загривке, она спросила:

– А за что мне держаться?

Он оглянулся на нее через плечо.

– За меня! – ответил он, а потом наклонился вперед и негромко сказал своей драконице: – Мы готовы.

– Я не готова! – возразила Тимара, но было уже поздно.

Поздно было решать, что ей не хочется рисковать жизнью и перелетать на драконе через реку, поздно даже пытаться плотнее закутаться в плащ или устроиться понадежнее. Драконица стремительно пришла в движение и побежала по поросшему травой склону. Тимара смущенно отметила, что остальные хранители смотрят, как они улетают вместе. Однако уже в следующее мгновение, когда Хеби высоко подпрыгнула, тяжело приземлилась, а потом подпрыгнула снова, резко распахивая крылья, она могла думать только о том, как бы покрепче вцепиться в потрепанный плащ Рапскаля. Она старалась не задумываться о том, за что держится он сам. Она прижалась к его спине, повернув голову вбок и закрыв глаза: взмахи драконьих крыльев направляли потоки холодного воздуха ей в лицо. Она остро ощущала, как перекатываются под ней мышцы дракона, развивая могучее усилие. А потом их неожиданно перестало швырять. Движения крыльев Хеби перестали быть отчаянным трепетанием ласточки, а превратились в уверенные махи большой хищной птицы.

Тимара решилась приоткрыть глаза. Поначалу перед ней была только шея Рапскаля, но потом она отважилась повернуть голову и увидела раскинувшуюся под ними панораму реки. Она чуть выгнула шею и попыталась посмотреть прямо вниз, но осторожность не позволила ей наклонять корпус, и поэтому в поле ее зрения попал только ее собственный бок и боковая сторона широкой груди драконицы.

– Не сжимай руки так крепко. Я едва могу дышать! – возмутился Рапскаль, громко выкрикивая слова, которые стремительно уносил ветер.

Тимара попыталась послушаться – и обнаружила, что не может. Как она ни приказывала своим рукам чуть уменьшить напряжение, они отказывались ее слушаться. В качестве компромисса она постаралась изменить свою хватку. Ее пальцы продолжали отчаянно сжиматься на его рубашке. Теперь она уже искренне жалела о том, что согласилась на такое. О чем она думала? Стоит ей соскользнуть со спины Хеби – и ее ждет верная смерть в быстрых и холодных водах реки. Почему она увидела в этом приглашении обещание радостного и захватывающего приключения, а не глупую возможность рисковать собственной жизнью? Наверное, они уже почти добрались до противоположного берега! И тут ей пришло в голову, что посадка на том берегу будет означать необходимость решиться на еще один перелет, в обратную сторону. Тут смелость окончательно ей изменила, и ее охватил жуткий страх. Это не забава и не приключение. Это – идиотская вылазка к опасности.

Она попыталась справиться с паникой. Что с ней происходит? Ей не свойственно легко пугаться. Она умелая и сильная. Она способна сама о себе позаботиться.

Только не в такой ситуации. Здесь ее умения ничего не стоят, и она никак не может контролировать опасную ситуацию. Она оказалась в том положении, когда ее безопасность полностью зависит от здравого смысла Рапскаля и умения Хеби летать. И она отнюдь не была уверена в них обоих. Она подалась вперед и сказала прямо ему в ухо:

– Рапскаль! Я хочу вернуться. Немедленно!

– Но мы еще не долетели до Кельсингры. Я не показал тебе город.

Ее требование его явно изумило.

– Это подождет. Я увижу ее вместе с остальными, когда мы отремонтируем причал, чтобы «Смоляной» смог пришвартоваться.

– Нет. Ждать ни к чему. Это слишком важно! Мне надо срочно кое-что показать тебе, сегодня же. Ты – единственная, кто сразу же все поймет. Я знаю, что Элис Финбок ничего не понимает. Она считает, что город – это большая мертвая штука и что мы должны оставить его именно таким. А это не так. И Кельсингра вообще не для нее. Она для нас. Она ждет нас.

Слова Рапскаля заставили ее забыть собственный испуг.

– Город не для Элис? Что за чушь! Она приехала в такую даль специально, чтобы помочь нам его найти, и уже так много о нем знает! Она любит Кельсингру. И она хочет ее уберечь. Вот почему она рассердилась на то, что ты разбил то окно. Она говорит, что тебе следует больше уважать развалины, что нам надо сохранять все в целости и ничего не менять, пока мы не узнаем от них все, что только можно.

– Город нужен не для того, чтобы его сохранять. Им надо пользоваться.

Тимара почувствовала новую тревогу.

– Так мы летим туда для этого? Чтобы использовать город?

– Да. Но это ему не вредит. А я не разбивал никаких окон, я так ей и сказал. Да, я забирался на ту башню – я побывал почти во всех больших зданиях. Но я ничего не ломал. То окно было уже разбито, когда я туда попал. Если хочешь, я тебя туда отведу и покажу, что ее так расстроило. Там, наверху, удивительно. С той башни видно почти столько же, сколько со спины Хеби. И там есть вроде как карта, которая показывает, как раньше выглядел город. Но это не самое главное. Первым делом я хочу показать тебе не это.

– Я все могу посмотреть потом. Пожалуйста, Рапскаль. Мне это не нравится. – Она заставила себя сказать честно: – Послушай, мне страшно. Я хочу вернуться.

– Мы пролетели уже больше половины пути. Посмотри вокруг, Тимара. Ты летишь! Когда твои собственные крылья станут достаточно большими и сильными, ты сможешь это делать сама. Ты ведь не можешь сейчас этого бояться!

Она вдруг поняла, что никогда не верила в то, что сможет летать. Она никогда толком не понимала, что такое полет, насколько высоко над всем она окажется. Как быстро будет двигаться мимо нее воздух. Слезы лились из уголков ее прищуренных глаз. Она попыталась последовать его совету и оглядеться. Вокруг них был только воздух, вдали виднелись горы. Она чуть наклонила голову, чтобы посмотреть вниз. Прямо перед ними широко раскинулся город. Она и не подозревала, что Кельсингра настолько большая! Она лежала на плоском участке земли между берегом реки и горами. С этой высоты гораздо заметнее были разрушения. Деревья и кустарники покрыли давнюю осыпь, похоронившую под собой часть строений. А от реки через город прошла огромная трещина, повредившая здания. Тимара сморгнула слезы и перевела взгляд выше по течению. У нее перехватило дыхание при виде оставшихся арок моста. Он резко обрывался, и река бурлила вокруг обломков рухнувших опор. Трудно было даже поверить, что кто-то когда-то решил, будто через такую реку можно попытаться перекинуть мост – и уж тем более в то, что когда-то такой мост действительно существовал.

– Держись за меня крепче! Иногда при приземлении она все еще спотыкается.

Повторять этот совет Рапскалю не пришлось. Тимара вцепилась в него мертвой хваткой. Драконица начала снижаться над городом. Хеби опускалась все ниже и ниже, и холодная смертоносная река под ними становилась все ближе и шире. Хеби стала реже махать крыльями, и Тимаре показалось, что их спуск идет слишком быстро. Она стиснула зубы, запрещая себе визжать. А потом широкие улицы города оказались прямо перед ними и рванулись им навстречу. Хеби внезапно отчаянно захлопала крыльями. Поднятый драконицей ветер налетел на Тимару, пытаясь заставить ее отпустить Рапскаля, за которого она так отчаянно ухватилась. А в следующее мгновение драконица уже приземлилась, напрягая лапы и проскальзывая когтями по камням мостовой. Тимара резко накренилась на спине громадного существа и еще крепче впилась Рапскалю в рубашку. Голова ее резко качнулась вперед, впечатав лоб ему в спину, а потом мотнулась назад. Это было уже слишком! Не успел Рапскаль сказать хоть слово, как она отпустила его рубашку, боком скользнула по спине Хеби и тяжело рухнула на твердый камень. Секунду она не шевелилась, наслаждаясь ощущением неподвижности. Цела. Она благополучно снова попала на землю.

Рапскаль потеребил ее.

– Эй! С тобой все в порядке? Вставай, Тимара. Ты не ушиблась?

Она еще раз глубоко вздохнула и вытерла лицо о плечо. Слезы у нее выбил ветер, а не страх – и уж конечно они не выступили от радости, что она снова на земле! Она оттолкнула руки Рапскаля и поднялась на ноги. Прореха у нее на колене стала чуть больше, и она расшибла оба колена из-за поспешного спуска с дракона. Тем не менее…

– Со мной все в порядке, Рапскаль. Я просто неудачно спрыгнула.

Она подняла голову – и, впервые увидев Кельсингру при ярком свете дня, почувствовала, как у нее перехватило дыхание.

Большой город. Так вот что на самом деле означают эти слова! У него нет абсолютно никакого сходства с древесным городом Трехогом, в котором она родилась. Этот город построен на твердой почве. Насколько видел глаз во все стороны, деревьев тут не было. И лужаек тоже – практически, вообще никакой растительности. Здесь повсюду был только обработанный камень. Прямые линии и плоские поверхности, перемежающиеся кое-где с арками или куполами, но и они были четкими геометрическими фигурами. Вокруг нее высились плоды рук человеческих.

– Отправляйся охотиться, Хеби. Красавица моя! Давай, убей кого-нибудь покрупнее и сытно поешь. Но потом не засыпай надолго! Вернись за нами, моя красная красавица! Мы будем ждать тебя у реки, где всегда.

Тимара краем сознания отметила, что алая драконица начала разбег по улице в сторону реки. Через несколько мгновений она услышала хлопанье крыльев, а потом этот звук затих. Она не стала оборачиваться и провожать взглядом драконицу. Город заворожил ее. Все это было создано! Тут ничто не выросло само. Громадные здания. Большие каменные блоки, так точно подогнанные и поставленные одни на другие, без зазоров или отклонений от идеально прямых линий. Установленные встык плиты мостовой. Все это построили руки, все безупречно сформировано. Но кто же мог обтесывать такие большие камни, не говоря уже о том, чтобы поставить их на место?

Она медленно повернула голову, пытаясь охватить взглядом все. Статуи и фонтаны. Резьба по камню, украшающая фасады. Все невероятно аккуратное. Даже скульптуры были безупречными изображениями безупречных существ, отраженных или запечатленных в камне. «Мне здесь не место», – подумала она. Она не безупречна, как эти скульптуры, не сформирована так четко, как подогнанные плиты мостовой или прямоугольные дверные проемы. Она жалкая, уродливая, негодящаяся. И всегда была такой.

– Не глупи! Конечно, тебе место здесь!

Эти слова Рапскаля прозвучали чуть раздраженно. Она что – сказала это вслух?

– Это город Старших, построенный Старшими и специально для Старших. Так же как Трехог и Кассарик… ну, такими были настоящие районы Старших, засыпанные землей районы. Именно это я и понял, когда был здесь. И я хочу показать это тебе, потому что, наверное, ты смогла бы объяснить это Элис. И помочь остальным тоже это понять. Нам – всем нам, драконам и хранителям, – надо перебраться на этот берег реки. Тот, другой берег, все те лачуги и прочее – они были построены для людей. Для тех, кто не хотел измениться или не мог измениться. Эта сторона, все вокруг – это для нас. Это то, что нам нужно. И поэтому нам всем надо перебраться сюда и заставить город ожить. Потому что когда мы оживим город, драконам тоже станет лучше.

Она посмотрела на него, а потом снова перевела взгляд на город. Мертвый и безжизненный. Тут нечего есть, нет дичи, не растет ничего съедобного.

– Я не понимаю, Рапскаль. С чего нам хотеть оказаться здесь? Нам придется ходить за водой и мясом так далеко, что одно это нас вымотает. А драконы? Что здесь есть для драконов?

– Все! – горячо заявил он. – Это все здесь, все, что нам надо знать о том, как быть Старшими. Потому что Старшие во многом похожи на драконов. А когда мы больше узнаем о том, как быть Старшими, то, думаю, сможем помочь драконам. Было нечто особое… – Он нахмурил брови, словно пытаясь что-то вспомнить. – Может быть. Я пока не нашел ничего, что помогло бы драконам, которые не могут летать, но здесь может что-то оказаться. И это было бы проще найти, если бы я искал не один и если бы Элис не твердила нам всем, что не следует тревожить город, что нам надо оставить его спать. Мы только-только начали быть Старшими, так что у нас нет воспоминаний, которые нужны для того, чтобы привести всю магию в действие. Но все воспоминания здесь, они сохранены в городе и дожидаются нас. Нам просто нужно сюда перебраться, получить их и начать быть Старшими. Тогда мы снова сможем заставить город нормально работать. И тогда все исправится. Я имею в виду – когда мы получим магию.

Холодный ветер пронесся по молчащему городу. Тимара долго смотрела на Рапскаля.

– Тимара! – в конце концов раздраженно воскликнул он. – Прекрати корчить мне рожи. Ты сказала, что у нас мало времени, что тебе надо вернуться до темноты, чтобы снова покормить Синтару. Так что нам нельзя просто так здесь стоять.

Она быстро тряхнула головой. Попыталась отыскать смысл в его словах, применить их к себе. Старшие. Да, она знала, что их изменения означали именно это. Драконы так и сказали, и не было оснований считать, что они лгут. Ну… Синтара могла бы ей солгать, но вряд ли все драконы стали бы обманывать собственных хранителей. Не в таком деле. А еще она знала, что некоторые из ее товарищей начинают походить на те изображения Старших, которые она видела в Трехоге. Не то чтобы она видела много таких изображений. Большая часть сохранившихся гобеленов и свитков были очень ценными вещами, и их продали в Удачный за много поколений до ее появления на свет. Однако она знала, что говорили люди: что Старшие были высокими и стройными, что глаза у них были необычного цвета, и что, судя по их портретам, кожа у них тоже была другая. Так что – да, она знала, что становится Старшей.

Но – настоящей Старшей, с магией? С той магией, которой они пользовались, чтобы возводить эти великолепные города и создавать свои удивительные артефакты? Она тоже была подарена хранителям?

И ей?

– Идем! – властно приказал ей Рапскаль.

Он взял ее за руку. Она позволила ему вести себя и постаралась слушать его несвязные рассказы о городе. Ей трудно было сосредоточиться на его словах. Он успел привыкнуть к тому, что их окружало – а, возможно, все это никогда не потрясало его своей странностью и красотой. Рапскалю было свойственно принимать все как само собой разумеющееся. Драконов. Превращение в Старшего. Древний город, предлагающий ему свою магию.

– По-моему, вот это – просто для купания. Можешь себе представить? Целое здание только для того, чтобы сделаться чистыми! А вот это? Это – место для того, чтобы что-то выращивать. Заходишь, а там громадный зал и масса горшков с землей. И картинки, составленные из кусочков камней… э-э… Элис называет их «мозаика». Картинки с водой, цветами, драконами в воде, людьми в воде и рыбами. А потом заходишь в другую комнату, а там такие большие, очень большие бассейны, в которых раньше была вода. Сейчас воды нет. Но камни сказали мне, что раньше в них была вода, и один был по-настоящему горячий, один – только теплый, а еще один – прохладный, а еще был холодный, как речная вода. Но вот какая штука. Есть бассейны для людей, а потом, в другой части этого здания, есть вход для драконов, и там бассейны с покатым дном, чтобы дракон мог зайти в него и отмокать в горячей воде. А крыша на другой стороне покатая и целиком из стекла. Веришь – столько стекла? Хочешь зайти туда со мной и посмотреть? Если хочешь, мы могли бы заглянуть на минутку.

– Я тебе верю, – тихо сказала она.

И она действительно ему верила. Ей было проще поверить, что у здания такого размера может оказаться покатая крыша, сделанная из стекла, чем в то, что магия Старших окажется доступна ей. Или вообще кому-то. Неужели кто-то из хранителей сможет ею овладеть? Она представила себе Джерд, владеющую магией Старших, и с трудом удержалась, чтобы не содрогнуться. Она резко остановилась, и Рапскаль с досадливым вздохом остановился тоже.

– Расскажи мне про магию, Рапскаль. Мы действительно ей научимся? Она где-то записана, вроде заклинаний, которые мы могли бы запомнить, как в старых волшебных сказках из Джамелии? Она в книге или в свитке? Надо ли нам собирать волшебные вещи, жабью печень или… Рапскаль, это же не использование кусочков дракона? Съесть кусочек драконьего языка, чтобы разговаривать со зверями, и все такое?

– Нет! Тимара, все эти штуки – выдумка. Это просто истории для детей.

Ему не верилось, что она вообще могла подумать такое.

– Я это знала, – ответила она упрямо. – Но ведь это ты сказал, что у нас появится магия Старших.

– Да. Но я имел в виду настоящую магию!

Рапскаль сказал это так, будто только что все объяснил. Он попытался снова взять ее за руку и, когда она позволила ему это сделать, потянул за нее, пытаясь вести дальше. Она отказалась сходить с места.

– Тогда что такое настоящая магия? Это не заклинания и снадобья?

Он беспомощно покачал головой:

– Это просто магия, которую мы сможем творить потому, что мы Старшие. Как только вспомним, как это делается. Я пока про это не знаю. По-моему, это из тех вещей, которые нам надо вспомнить. Я пытаюсь отвести тебя к тому, что тебе надо попробовать, но ты все время останавливаешься. Тимара, неужели ты думаешь, что если бы я мог просто рассказать тебе так, чтобы ты все поняла, я бы этого не сделал? Тебе надо пойти со мной. Ради этого я тебя сюда и привез.

Она заглянула ему в глаза. Он спокойно встретил ее взгляд. Бывали моменты, когда Рапскаль по-прежнему казался ей все тем же чуть блаженным пареньком, с которым она познакомилась в день отъезда из Трехога. Тогда он трещал без умолку, болтал ни о чем и, казалось, был заворожен самыми тривиальными причудами. А бывали моменты, когда она смотрела на него и видела, как он вырос и изменился – не просто как паренек, который внезапно приблизился к возмужанию, а как человек, который пересек какую-то черту и стал Старшим. Он теперь был красным – таким же алым, как его драконица. Его глаза теперь сияли: в них появился искрящийся свет, который был заметен почти все время. Она перевела взгляд на их сцепленные руки и увидела, как ее покрытая синей чешуей кисть уютно устроилась в его алой.

– Тогда показывай, – негромко согласилась Тимара, и на этот раз, когда он перешел на рысцу, увлекая ее за собой, она побежала, чтобы не отставать от него.

На бегу он говорил рваными фразами из-за сбитого дыхания:

– Мест памяти много. Некоторые – например, статуи – несут только воспоминания одного Старшего. И когда их трогаешь, то словно становишься этим Старшим. По-моему, они – самые лучшие. Но есть и другие места, где все обо всем. А некоторые только говорят правила, или кто живет в доме, или чья это мастерская. Есть и такие, где стихи или музыка. А еще есть такие на проспектах: в них, ну… все что там случалось. Наверное, там можно просто стоять день за днем и видеть всех, кто там когда-то проходил, слышать, что они говорили, по запаху определять, что они ели, и все такое. Я не вижу в этом особого прока.

Он свернул с широкого проспекта с высокими зданиями и зашагал по более скромной улице. Тимара обнаружила, что откуда-то знает, что эти строения – жилые дома. Она попыталась представить себе такую семью, которой нужно было иметь больше одной двери, а иногда – второй или даже третий этаж. У некоторых домов были балконы, а у других плоская крыша с оградкой по краю. Тимара выросла в крошечных лачугах, сооруженных высоко на деревьях. Стоя в своей спальне в отцовском доме в Трехоге, она могла вытянуть руки в стороны и дотронуться до обеих стен. И до потолка. Зачем людям может понадобиться так много пространства?

Рапскаль свернул за угол, и она ускорила шаги, двигаясь вместе с ним по ведущему вверх по склону проспекту. Мощеная улица была широкой – она никогда в жизни не видела такой широкой дороги. Дома здесь шли уступами и смотрели один поверх другого на реку. В громадных кадках сохранились скелеты давно погибших деревьев. В желобах с почвой рядом с дверями когда-то росли садики. Пересохшие фонтаны были окружены чашами.

Она все это знала. Знала, словно кто-то нашептывал это ей на ухо, стоило только задуматься. Блестящий камень, черный со сверкающими прожилками, или порой ослепительно-белый с серебряными нитями, разговаривал с ней. Камни тянулись к ней с воспоминаниями. Она тряхнула головой и сосредоточилась на том, что ей говорил Рапскаль.

– Но потом я нашел этих двоих, немного послушал его и подумал: «Да, вот что я хочу узнать и кем хочу быть». А она была рядом с ним, и он рассказал мне о ней, и я подумал: «Ну, она почти как Тимара, так что она сможет стать ею». А как только мы оба все это примем, то будем знать больше, сможем заставить город работать и, может, помочь драконам.

Быстро следуя за ним, она начала задыхаться.

– Я все еще не поняла, Рапскаль.

– Мы уже пришли. Они смогут объяснить все гораздо лучше меня. Видишь? Что скажешь?

Она посмотрела туда, куда он указывал – и не увидела ничего необычного. Улица заканчивалась тупиком на вершине холма. Вход в дом, стоявший на самом верху, был окружен арками, опирающимися на каменные колонны с черно-серебряным блеском. В лучах зимнего солнца они попарно уходили к двери. По левой стороне они были украшены смеющимися солнышками. Те, что были справа, сверкали серебряными медальонами с полной луной, улыбающейся женским лицом.

– Давай я тебе покажу. Это гораздо проще разговора.

Рапскаль потянул ее вперед. Когда они оказались у первой арки, он остановился.

Тимара осмотрелась. У каждой арки оказалась ваза, наполненная землей.

– Лозы, – сказала она и моментально их вспомнила: глянцевые темные листья и грозди мелких белых цветочков. Они каждый год распускались во время летней жары, и их сладкий аромат наполнял все комнаты дома. А потом они давали плоды – гроздочки ярко-оранжевых ягод, которые не имели названия на ее языке, но на самом деле были «джиллари», и каждую осень они делали из них вино, которое сохраняло оранжевый цвет ягод. Оно было крепким и сладким.

Тимара чуть покачнулась и, заморгав, вернулась в собственную жизнь. Она попыталась отступить на несколько шагов, но Рапскаль крепче сжал ее руку.

– Не так, – сказал он ей. – Нет, так тоже можно, но тогда все кусочками. Как будто подходишь на базаре к сказителю на середине его истории и слышишь только ее часть. Они сохраняли это для нас не так. Это все здесь, в колоннах, идет по порядку. Надо начинать с первой. Луны – для тебя.

– Откуда ты знаешь? – Она еще не успела прийти в себя. На какой-то период (она не смогла бы определить, был ли этот эпизод долгим или коротким) она оказалась в ином времени. Но это было не все, вдруг поняла она. Она была другим человеком. Она вырвала у него руку и отступила на два шага. – Погружение в воспоминания! Вот что это значит. Рапскаль, это опасно. Мой отец предостерегал меня насчет таких камней! Они затягивают тебя, наполняют твой разум историями, и ты забываешь, как вернуться и снова стать собой. Спустя совсем немного времени ты теряешься, оказываешься не в той жизни и не в этой. Как тебе даже в голову могло прийти такое? Ты же из Дождевых чащоб! Уж ты-то должен был бы помнить об осторожности! Что с тобой?

Она была в ужасе. Достаточно плохо уже то, что он сам занимается столь опасным делом. И уж совершенно чудовищно то, что он попытался и ее в это втянуть.

– Нет, – возразил он, – все не так.

Она отвернулась от него.

– Тимара, пожалуйста, просто выслушай меня! Все, что ты знаешь о камнях памяти и утонувших в них, – это неправда. Потому что люди, от которых ты это узнала, – ну, это было не для них. Это для нас, для Старших. Посмотри на этот город, и ты увидишь, сколько здесь этого. Ты же слышала шепот: я знаю, что слышала! Неужели ты стала бы использовать этот камень повсюду, если бы это было настолько опасно? Нет. Они его здесь использовали потому, что для Старших он не опасен. Это важно. Нам нужны эти камни. Нам нужно их использовать, чтобы стать теми, кем мы должны стать.

– Мне они не нужны. У меня есть моя собственная жизнь, и я не собираюсь терять ее ради чего-то, хранящегося в камне.

– Вот именно! – Казалось, ее заявление привело его в восторг. – Ты ее не отдаешь. Ты ее находишь. Вспомни драконов, Тимара. У них есть воспоминания, которые уходят очень далеко, к их матерям и прапрадедам. Но они не теряют собственную жизнь. Они просто получают все, что им нужно знать о том, как быть драконами. Старшим нужно было то же самое, но они не рождались с этим, как драконы. Чтобы быть спутниками драконов, им нужно было помнить гораздо больше, чем всего одну жизнь человека. И вот как они это делали. Они это сохраняли. Они сохраняли свою жизнь, чтобы другим Старшим перешли их воспоминания. – Он тряхнул головой. Глаза у него были широко открыты, мысли улетели куда-то далеко. – Этот особый камень может вмещать так много, делать так много! Я пока понимаю не все. Но я много всего узнаю, каждый раз, когда прихожу сюда. И одно я знаю точно: раз я Старший, то, скорее всего, буду жить очень долго, так что у меня будет время учиться. Камень рассказывает тебе обо всем быстро, словно менестрель, который всего за несколько часов исполняет песнь о жизни героя.

Рапскаль снова устремил на нее свои светлые глаза, и все его лицо светилось от возбуждения.

– Вот в чем тут дело, Тимара. В этих камнях я делал такое, чего никогда в жизни не делал. Я побывал в разных местах, в далеких краях, куда раньше плавали их корабли. Я охотился на крупных оленей и одного убил сам. Я перебирался за эти горы, торговал с людьми, которые прежде жили за ними. Я был воином и предводителем воинов. Я живу в этих воспоминаниях, а они живут во мне.

Его слова захватили ее, безудержно манили – пока не прозвучала эта последняя фраза.

– Они живут в тебе, – медленно повторила она.

– Чуть-чуть. – Он не придал этому никакого значения. – Иногда посреди чего-то другого у меня в голове всплывает одно из их воспоминаний. Это ничему не мешает: просто у меня есть лишние знания. Или, может, мне хочется запеть песню, которую он знал, или приготовить какое-то мясо определенным способом. Тимара, – поспешно добавил он, не позволяя задавать новые вопросы, – у нас здесь мало времени. Просто попробуй сделать это вместе со мной. Ты не сможешь утонуть в воспоминаниях, если сделаешь это всего один раз. Это все знают! А раз ты Старшая, то, по-моему, ты вообще не можешь утонуть, даже если сделаешь это тысячу раз. Потому что нам так положено. Для того и существуют в городе камни памяти. Просто попробуй. – Он заглянул ей в глаза. – Ну, пожалуйста!

Его взгляд поймал ее как капкан. Он был таким открытым. Таким любящим. У нее перехватило дыхание.

– Что нам надо делать?

Ей с трудом верилось, что она задает подобный вопрос.

– Только то, что ты уже сделала. Только намеренно. Вот так. Дай мне руку. – Он обхватил ее кисть с черными когтями своими тонкими и гладкими алыми пальцами. Его чешуя с тихим шорохом скользнула по ее коже. – Я пойду с тобой. Я буду рядом с тобой. Держи меня за руку, и приложи ладонь вот к этой колонне: она была ее. Эти первые колонны – с них они начали.

Его чешуйчатая рука была теплой и сухой. Каменная колонна при прикосновении оказалась гладкой и прохладной.

* * *

Синтара была голодна. И виновата в этом была Тимара. Эта глупая девица принесла ей рано утром всего две рыбины. Она обещала, что потом будет еще еда. Обещала вернуться до наступления вечера и еще до темноты принести ей мяса. Она обещала!

Драконица гневно хлестнула хвостом. Обещание человека! Чего оно стоит? Она недовольно переступила с лапы на лапу. Ей казалось, что пустота заполнила ей брюхо и уже начала подступать к горлу. Она была голодна – не снова, а все еще. Она попыталась вспомнить, когда в последний раз ощущала сытость. Много дней тому назад, когда Хеби загнала стадо копытных на скалу, откуда они упали, разбиваясь насмерть. Все драконы тогда спустились на берег реки на этот роскошный пир. Горячее мясо, потоки крови… Сейчас это воспоминание стало для нее мукой. Вот что ей нужно! А не пара холодных рыбин, которыми даже пасть не наполнишь, а уж желудок – тем более.

Синтара задрала голову, а потом встала на задние лапы, принюхиваясь. Ее раздвоенный язык стремительно высунулся, пробуя запахи на вкус. Однако она учуяла только других драконов и их хранителей. Берег реки, широкий луг и лиственный лес, начинавшийся за ним, были не такими тесными, как побережье у Кассарика, где они вылупились, но даже эти места стремительно становились не менее затоптанными и вонючими. Драконы – это не те существа, которых можно держать в загоне, словно скотину, заставляя бродить среди собственного помета и протоптанных дорожек. Однако даже без оград или густых джунглей они были здесь как в заточении.

Только Хеби была по-настоящему свободна. Она летала, охотилась и кормилась. Она возвращалась на это место только из-за своей привязанности к своему полоумному хранителю. Синтара снова опустилась на все четыре лапы. Этим утром Тимара улетела с Хеби и Рапскалем. И чего ожидает от нее ее хранительница? Чтобы она научилась летать, чтобы носить на себе Тимару и ее друзей?

Да она скорее их сожрет!

У нее снова подвело живот. Где эта девица?

Неохотно – ибо драконице не подобает искать человека и уж тем более признаваться, что ему нужна ее помощь, – она потянулась, чтобы соприкоснуться мыслями с Тимарой.

И не смогла ее найти. Она исчезла.

Ее потрясло не только исчезновение этой девицы, но и глубина собственного испуга. Исчезла! Тимара исчезла. Исчезновение вероятнее всего означало смерть, потому что трудно было предположить, чтобы ее хранительница смогла забраться настолько далеко, чтобы затруднить контакт, или достаточно быстро научилась управлять своим разумом настолько, чтобы не дать дракону даже коснуться своих мыслей. Значит, ее хранительница мертва. Та, благодаря которой она легко получала мясо и рыбу, исчезла. Ей нужен новый хранитель! Но их всех уже разобрали… Если только ей снова не заняться Элис. Вот только Элис как охотница совершенно безнадежна. Ее забавно дразнить, и она превосходно умеет льстить, но от нее нет совершенно никакой пользы, если ты голодна.

Попытка отнять хранителя у другого дракона скорее всего приведет к драке. Она не единственная, кто по-прежнему тягостно зависит от своего хранителя. И печальная правда заключается в том, что Тимара была лучшей из всех. Она не только умела охотиться, но и обладала умом и даже отвагой, которые добавляли остроты их частым стычкам. Единственной реальной альтернативой Тимаре могли бы стать Карсон и Татс. Охотник принадлежит Плевку, и у нее нет желания вступать в схватку со злобным маленьким серебряным. Он теперь способен использовать яд, и он злобно хитер. И, кроме того, Карсоном она помыкать не смогла бы. Плевок целый день громко жаловался на то, что его хранитель морит его голодом, пытаясь заставить полететь. У нее нет желания брать хранителя с такой железной волей.

Татс принадлежал Фенте, и на мгновение Синтара позволила себе с наслаждением подумать, как будет рвать на части эту мерзкую зеленую королевку. Вот только если она нападет на любую из дракониц, все драконы вмешаются, и в первую очередь Меркор. Хотя драконы-самцы оказались в меньшинстве, они видят в угрозе любой королеве опасность потерять возможную пару для себя. Не то чтобы хоть у кого-то из них было на это много шансов.

Синтара гневно фыркнула и почувствовала, как у нее в горле набухают ядовитые железы. Вся ситуация совершенно нетерпима. Как ее глупой хранительнице удалось угробить себя так, что Синтара этого даже не заметила? Во всех предыдущих случаях, когда Тимаре грозила опасность, голову Синтары наполняли ее пронзительные вопли и визг. Так что же с ней случилось?

Ответ пришел мгновенно. Хеби. Во всем виновата красная драконица. Наверное, она уронила ее в реку, где та камнем ушла под воду. Или по своей тупости она забыла о том, что эта девица – хранительница Синтары, и сожрала ее. При одной мысли о том, что полоумная красная драконица осмелилась съесть ее хранительницу, Синтара пришла в ярость. Она встала на задние лапы, а потом тяжело рухнула обратно, мотая головой на гибкой шее и стимулируя ядовитые железы на работу в полную силу. Где же эта проклятая красная ящерица? Она шире раскинула свои мысли и прикоснулась к сознанию Хеби – и ее ярость вспыхнула с новой силой. Хеби спала! Жирная, набившая брюхо, она спала, валяясь рядом с третьей за этот день добычей. Она даже ее не доела: Синтара ощутила, как Хеби во сне чует приятный запах кровавого мяса.

Это было уже слишком: такое вынести было просто невозможно. Маленькая красная драконица за это заплатит, и Синтаре нет дела до того, как станет возражать Меркор или еще кто-то.

Хлеща хвостом, она зашагала через редколесье к открытому склону у берега реки. Она найдет Хеби и убьет ее. Она почувствовала, как глаза у нее становятся алыми от прихлынувшей крови, ощутила, как кружатся в них цвета, как ее синие крылья наливаются кровью и темнеют. Она развернула их и хорошенько встряхнула. Они окрепли, стали гораздо сильнее, чем были, когда она только вылупилась, сильнее, чем когда ей удалось то первое долгое планирование, которое так позорно закончилось в реке. Она может лететь! Единственное, что ее удерживало, – это глупая осторожность, нежелание потерпеть неудачу на глазах у других, или рискнуть всем в длинном планировании через реку. Но теперь страхи и осторожность исчезли, сожженные пламенем ее ярости. Хеби убила ее хранительницу, и Синтара не стерпит такого оскорбления. Красная королева за это заплатит!

Она скользнула взглядом по обширному пространству склона и быстрой холодной реке, текущей за ним. Решено. Она раскрыла крылья и подпрыгнула в воздух. Взмах, взмах, касание земли, взмах, взмах, взмах, еще касание, но уже более мягкое, взмах, взмах, взмах, взмах…

Внезапно с поверхности воды сорвался порыв ветра, и она поймала его крыльями и поднялась на нем. Она замахала крыльями мощнее, прижав передние лапы к туловищу и вытянув задние вдоль хвоста, став совсем обтекаемой и перестав ощущать сопротивление воздуха. Полет! Ее тело потянулось за воспоминаниями о том, как это надо делать, и она позволила ему это сделать, не разрешая разуму вмешиваться. Полет подобен дыханию – о нем не надо размышлять, надо просто делать.

Она поймала еще один восходящий поток и поднялась на нем – и уловила далекий трубный клич драконов, донесшийся далеко снизу. Она сильнее замахала крыльями. Пусть смотрят, пусть видят, что она, синяя королева Синтара, добилась настоящего полета раньше всех! Она накренила крыло, чтобы сделать над ними широкий круг, наполнила легкие и победно затрубила небесам. Полет! Дракон летит! Пусть все смотрят и благоговеют!

Синтара посмотрела вниз – и, увидев под собой только текущую воду, ощутила прилив страха. На мгновение воспоминание о беспомощном кувыркании в ледяной воде перебило бездумный полет. На пугающий миг она забыла, как надо летать, забыла обо всем, кроме опасности, исходившей от реки. Ее передние лапы рефлекторно дернулись гребущим движением, и она хлестнула хвостом. Падение! Она падает, а не летит! Тут ею овладела паника, она отчаянно забила крыльями – и снова начала подниматься вверх. Однако плавный полет, не требовавший усилий, был нарушен. Она слишком ясно почувствовала несимметричность мышц на своих крыльях. Из-за нахлынувшей на нее усталости крылья отяжелели. Полет – это работа, тяжелая работа, а она сегодня почти ничего не ела, да и накануне еды тоже было немного.

Все мысли о том, как она отомстит Хеби, весь ее страх перед рекой внезапно были вытеснены жутким голодом. Ей нужна пища, ей немедленно необходимо свежее кровавое мясо – любой ценой. Неотвязный голод ее стабилизировал. Ее тело сказало ей: либо ты охотишься и ешь, либо умрешь. Ему не было дела до ее тщеславия или страха. Охотиться и есть. Она направила все силы на взмахи крыльев и сделала более широкий круг, пролетев над жалким поселением хранителей и устремившись дальше, к холмам и долинам. Она открыла все свои чувства потребности в пище.

И тут она их увидела – небольшую группу рогатых существ, пробирающихся по скальной гряде. Животные были на открытом месте – но скоро они исчезнут среди деревьев…

Они заметили ее почти одновременно с тем, как она их нашла. Две особи отделились от группы и в панике поскакали к лесу, но остальные четверо выгнули шеи и тупо уставились вверх на пикирующую на них драконицу.

Слабое крыло Синтары подогнулось до того, как она успела их ударить, заставив резко отклониться в сторону. Тем не менее ее широко расставленные когти вспороли одного рогача от плеча до шерстистой ляжки, а на второго она рухнула. Животное один раз взмемекнуло, и они покатились кубарем: крайне неуклюжее и болезненное приземление для дракона. А потом Синтара притянула добычу к груди, резко опустила голову и впилась в нее зубами. Ее пасть сомкнулась вокруг костлявой головы, а передними лапами она резко стиснула ребра. Животное было мертво еще до того, как она прекратила свое скольжение по крутому каменистому склону. Она отчаянно принялась рвать зубами едва испустившего дух зверя, не обращая внимания на кости, рога и копыта, жадно заглатывая крупные куски.

Есть таким образом было больно. Она судорожно глотала, не делая перерывов, чтобы насладиться трапезой. Когда туша была съедена, она присела, свесив голову, и только дышала, ощущая, как бремя пищи двигается у нее по пищеводу. Чувства насыщения не было, один только дискомфорт.

Жалобное блеяние заставило Синтару вскинуть голову. Еще одна тварь! Та, которую она цапнула мимолетом! Нежданная добыча лежала и дергала всеми четырьмя ногами, что ясно показывало: она вот-вот умрет. Синтара полезла по крутому склону, чувствуя, как камни, потревоженные ее лапами, срываются и катятся вниз по склону у нее за спиной. Ее это не заботило. Она забралась наверх и буквально рухнула на свою добычу. Прижав ее к себе, она ощутила драгоценное тепло свежей крови и почти нежно сжала шею зубами, останавливая дыхание. Спустя несколько мгновений животное содрогнулось и затихло. Только тогда драконица разжала челюсти.

Эту тушу она съела уже медленнее: сначала вспорола ей брюхо и сожрала нежные, исходящие паром внутренности, а потом начала отрывать приятно крупные куски своими острыми зубами. Проглотив последний кусочек, она медленно опустилась на кровавую площадку своего пиршества, глубоко вздохнула и погрузилась в дурманный сон.

* * *

Она была влюблена в него так, как никогда в жизни не любила ни одного из других своих мужчин. Их отношения развивались медленно и сладко: то был нежный танец робости и неуверенности, за которым последовали воинственные стратегии, которые неизбежно должны были породить ее ревнивый характер и его обаяние. Все их друзья советовали им обоим не принимать эти отношения слишком серьезно. Она знала, что его друзья предостерегали его относительно нее, считая ревнивой собственницей. Да, она была именно такой. И она была полна решимости заполучить его для себя одной и навсегда. Такого чувства у нее не вызывал ни один из тех мужчин, которых она приглашала к себе в постель.

Ее собственные подруги предупреждали ее, что ей его не удержать. Теллатор для нее слишком красив, слишком умен и обаятелен. «Удовлетворись Рамозом, – советовали они ей. – Вернись к нему, он тебя примет, и с ним тебе всегда будет спокойно и надежно. Теллатор – воин, он постоянно рискует, его неожиданно вызывают. Он всегда будет ставить свой долг выше, чем свои чувства к тебе. Рамоз – творческая личность, как и ты. Ему будут понятны твои настроения. Он состарится рядом с тобой. Пусть Теллатор красив и силен, но будет ли у тебя уверенность, что он придет ночевать домой?»

Но она слишком долго жила в спокойствии и надежности, теперь они были ей не нужны. И она не могла игнорировать измены Рамоза. Если ее одной ему недостаточно, то тогда ее у него не будет вообще, и пусть ищет то, что ему нужно, где угодно. А она, Амаринда, искала и нашла Теллатора.

Она ждала Теллатора в саду рядом с небольшим игорным домом – заведением столь закрытым и престижным, что оно даже не вывешивало над входом синий фонарь, чтобы привлечь клиентов. Она оставила Теллатора играть в кости с пузатеньким маленьким торговцем, недавно приехавшим в Кельсингру, а сама вышла через открытые двери в летний вечер. Мелодичное журчание небольшого фонтана соперничало со скачущим пламенем драконьего источника в центре сада. Вечернецветный жасмин спускал плети из подвешенных вазонов, наполняя воздух нежным ароматом. Она нашла скамейку в укромном уголке сада и устроилась на ней. Прислужница – хорошенькая босая девчушка в переливчатых одеждах игорного дома – пришла за ней следом с вопросом, не желает ли она получить закуски и питье. Очень скоро она вернулась с заказанным абрикосовым печеньем и мягким весенним вином. Амаринда отпустила прислужницу, сказав, что той не нужно возвращаться сюда.

Амаринда понемногу пила вино. И ждала.

Она знала, что рискует. Она заставляет его сделать выбор. Когда она уходила, Теллатор на секунду поднял глаза. Он может остаться на месте, среди света, сияния и блеска игорного дома, со своими друзьями. Там музыка, сладкий дым и редкое коричное вино с Южных островов. И в числе игроков за его столом сидела стройная Старшая-менестрель, недавно прибывшая в Кельсингру из одного из северных городов. Чешуя вокруг ее глаз золотая и темно-синяя, и ходят слухи о том, что ее любовное мастерство столь же экзотично и разнообразно, как те звуки, которые она извлекает из своей арфы. Теллатор посмотрел на нее и улыбнулся. Амаринда тоже улыбнулась, покидая сборище за столом, и предоставила ему выбирать. Она прекрасно понимала, что на самом деле этот ультиматум предназначен ей самой. Если она не завоюет его сегодня вечером, если он не оставит все другие удовольствия для того, чтобы прийти к ней, то она не даст ему второго шанса.

Потому что слишком велик риск для ее собственного сердца. Она уже слишком сильно к нему привязалась. Если он не ответит ей полной взаимностью, ей останется только отойти. Она уже один раз так любила и поклялась больше не повторять этой ошибки.

Цепляющиеся друг за друга вечерние мгновения скользила мимо нее. Воздух стал холоднее – и ее сердце тоже. Темные самоцветы, закрепленные в стенах, окружающих сад, проснулись, и их мягкое сияние вернуло ночи тот свет, который они украли у дня. В саду были спрятаны клетки со сверчками. Какое-то время они пели, а потом, с приближением полуночи, замолкли. С каждым мгновением у нее на сердце становилось все более пусто. Наконец она встала, чтобы уйти. Наклонившись над столиком, она затушила пламя свечи с ароматом роз, словно отщипывала завядший бутон с цветущего куста.

Она со вздохом выпрямилась и, повернувшись, попала прямо к нему в объятия. В полумраке сада он решился прижать ее к себе.

– Вот ты где! – проговорил он тихо, уткнувшись губами ей в макушку. – Кто-то сказал, что ты отсюда ушла. Я прошел до самого твоего дома и там предстал перед твоими слугами полным идиотом, прежде чем вернуться сюда. Я даже поискал тебя в мастерской, но дверь оказалась закрыта, и окна были темными. Возвращение сюда стало для меня последней надеждой. Меня не хотели пускать обратно в зал: они уже закрываются на ночь.

Застигнутая врасплох этой встречей, она вскинула обе руки. Теперь ее ладони лежали на накрахмаленном кружеве его рубашки. Крепкие мышцы его груди под ее пальцами были теплыми. Ей надо просто его оттолкнуть. Надо ли? Говорит ли он правду, или просто пытается оправдаться, задержавшись за игрой и флиртом? В нерешительности она неподвижно застыла в кольце его рук. Она вдыхала его ароматы, словно он тоже был растением, расцветающим ночью. В его дыхании ощущалось коричное вино. От его кожи исходил запах сандала.

И это было все, внезапно поняла она. От ее соперницы разило пачулями, словно она в них купалась, пила, а потом еще и залила ими всю одежду. А от Теллатора ими не пахло. Она разрешила своим ладоням скользнуть ему на плечи, не находя никаких слов, которые ему можно было бы сказать. Зерно сомнения запало ей в сердце и подпиталось его задержкой – задержкой, которая была вызвана ее собственным решением его испытать. Справился ли он с тем вызовом, который она ему бросила?

– Амаринда! – произнес он внезапно охрипшим голосом. Он властно привлек ее к себе, прижимаясь к ней всем телом, так что она смогла почувствовать, насколько ему желанна. Она подняла голову, намереваясь призвать его к сдержанности, но он стремительно наклонился в припал к ее губам в жадном поцелуе. Она попыталась отвернуться, но он не позволил ей этого сделать. Вместо этого он продлил их поцелуй, сделав его еще крепче, заставляя ее прогибаться назад, а потом привел ее в изумление, посадив на стол. – Здесь! – властно потребовал он. – Немедленно.

Он приподнял подол ее юбки и взялся теплыми руками за ее колени, чтобы раздвинуть ей ноги.

– Так нельзя! Теллатор, не здесь и не так!

Ее ужаснула не только его уверенность в ее согласии, но и жадная реакция собственного тела.

– Очень даже можно. И я просто должен. Я не могу ждать ни минуты больше. Ни мгновения.

* * *

Что-то. Боль. Опасность.

Тимара с трудом открыла глаза. Она сидела – не на столе в саду теплым летним вечером, а на твердых каменных ступенях в угасающем свете холодного зимнего дня. И тем не менее ей не было холодно. Она все еще задыхалась от страсти, которую разделила: жар и желание Амаринды все еще согревали ее. Она поперхнулась, закашлялась, а потом вдруг заметила, что держит его за руку. Теллатор смотрел на нее из глаз Рапскаля.

– Здесь, – негромко сказал он, – и сейчас. Более подходящего момента не будет.

Он прижал свою узкую чешуйчатую ладонь к ее щеке и приблизил лицо к ее лицу. Рапскаль целовал ее умело, его губы нежно шевелились у ее губ. Она была парализована желанием и изумлением. Где они заканчивались и где они начинались? Все слилось воедино. Мужчина, неожиданно вставший перед ней на колени и распахнувший ее поношенную блузку для жадных поцелуев, был не неуклюжим пареньком, а умелым любовником. Ее собственным умелым любовником, который давным-давно научился ее возбуждать. Не было ничего нового в его прикосновениях или в том, что ей так хотелось с ним делать. Она ахнула, ощутив нежный укус, и приложила ладонь к его затылку. Ее пальцы запутались в его темных волосах, и она ответила на его поцелуй. Выдохнув его имя, она услышала, как он тихо смеется, так и не оторвав губ от ее кожи.

– Рапскаль – поправил он ее. – Но ты можешь называть меня Теллатором. Так же как я могу называть тебя Амариндой. – Он поднял голову и с улыбкой заглянул ей в глаза. – Теперь ты видишь, Тимара? Понимаешь? Все, что нам нужно узнать о том, как быть Старшими, мы можем получить здесь. Даже это. И ты перестанешь этого бояться, потому что ты уже это делала. И ты знаешь, как нам обоим будет хорошо.

Ей не хотелось, чтобы он что-то говорил. Ей не хотелось, чтобы он останавливался, не хотелось думать о том, что она собирается сделать. Он прав. В этом нет нужды. Другие приняли за них все решения, многие годы тому назад. Она откинулась назад, позволяя ему делать то, чего он хочет.

– А я и не боялась, – сказала она ему, задыхаясь. – Просто…

Его ласки лишили ее способности говорить и думать. Почему она так долго сопротивлялась?

– А я так и не думал, – отозвался он голосом, переполненным наслаждением, продолжая ее раздевать. – Я знал, что Джерд ошибалась, говоря, будто ты боишься и никогда не пойдешь дальше, чем просто смотреть.

Джерд? Это имя обрушилось на нее, словно ведро холодной воды. Тимара отпрянула от Рапскаля и поспешно пересела подальше, запахивая на груди рубашку.

– Джерд? – переспросила она в глубокой досаде. – Джерд! Ты обсуждал мое поведение с Джерд? Ты советовался с ней, как добиться того, чего тебе хочется?

Ярость захлестнула ее, смывая все желание. Джерд. Тимара представила себе, как та хохочет, насмехается, дает Рапскалю непристойные советы насчет того, как именно он может убедить Тимару с ним сойтись. Джерд!

Тимара вскочила на ноги, утратив все влечение. Дрожащими пальцами она поспешно поправляла одежду. Она пыталась подобрать гневные слова, но не могла отыскать достаточно резкие обвинения, которые можно было бы швырнуть ему в лицо. Повернувшись к нему спиной, она уставилась в стену, чувствуя головокружение, почти до тошноты. Все изменилось так быстро! Только что она была Амариндой, безумно увлеченной Теллатором. Потом она оказалась в каком-то странном равновесии, ощущая, будто в ней оказалось сразу две жизни – и нисколько не колебалась, собираясь ему отдаться. А теперь ей не хотелось даже смотреть на него.

«Мне придется держаться за него, когда я полечу обратно на Хеби». Эта назойливая мысль только усилила ее гнев. Сейчас ей больше всего хотелось уйти от него и больше никогда с ним не разговаривать. Джерд. Он сплетничал о ней с Джерд! Считал, будто Джерд понимает, о чем говорит.

– Тимара! Все было совсем не так! – Рапскаль встал на ноги, пряча свою плоть в штаны и затягивая потрепанный шнурок. – Просто я там был, а Джерд говорила с другими. Я вовсе не просил у нее совета. Просто несколько ночей назад некоторые из нас сидели у костра и разговаривали. Кто-то сказал что-то насчет Грефта и того, что нам его не хватает, несмотря на то, что он сделал. А она согласилась и немного поговорила о нем, а потом рассказала, как ты иногда следовала за ними и смотрела, как они совокупляются. И это она смеялась и говорила, что, наверное, ты никогда дальше не зайдешь. По ее словам, ты делаешь вид, будто бережешь свою девственность, а на самом деле просто боишься.

Тимара резко повернулась, в ужасе уставившись на него.

– Она такое про меня говорила при всех? Кто там был? С кем она разговаривала? Кто все это слышал?

– Не знаю… несколько человек. Мы просто собираемся по вечерам, чтобы посидеть у огня, как раньше. Э… я там был, но Джерд разговаривала не со мной. Она разговаривала с Харрикином. Кейз и Бокстер тоже там были, кажется. И, может, Лектер. А я… я просто слушал. Вот и все. Я ничего не говорил.

– Значит, никто за меня не заступился. Все просто сидели и позволяли ей так про меня говорить?

Рапскаль наклонил голову к плечу:

– Значит, то, что ты за ними подсматривала, – это неправда?

– Да… Нет! Я один раз их видела. Случайно. Синтара сказала, что они охотятся и мне следует пойти и к ним присоединиться. Вот и все.

Вообще-то это было не совсем все, но в остальном она признаваться не желала. Она тогда была охвачена ужасом и любопытством одновременно и не ушла, и не дала им знать о своем присутствии. Сейчас она сказала себе, что это только справедливо. Раз уж Джерд позволяет себе так дико преувеличивать то, что она сделала, ей можно преуменьшить это в собственном рассказе.

– Тогда дело не в том, что ты боишься? Я хочу сказать – ты ведь все еще девственница.

Тимара понимала, что он имеет в виду.

– Нет. Я не боюсь. Не боюсь самого совокупления, но да – я боюсь беременности. Посмотри, что случилось с Джерд. У нее был выкидыш. А что если бы она доносила ребенка до срока, а потом ему понадобилось бы что-то такое, чего у нас нет? Или если бы она родила младенца, а потом умерла, и нам всем пришлось бы о нем заботиться? Нет уж! Сейчас не время идти на такой риск. Да и Джерд не следует заниматься этим со всеми. Она просто эгоистка, Рапскаль. Посмотри, как она себя вела, когда была беременна – ждала, что все станут ухаживать за ее драконом, делать за нее всю работу, давать ей больше еды. Ей нравилось, когда все суетились вокруг нее и облегчали ей жизнь.

Тимара запахнула на себе плащ. Она заметила, что теперь ей стало холодно. Сколько времени они провели в городе, неподвижно стоя на холодном ветру? Она растеряла все то тепло, которое пришло из воспоминаний. Кончики ее ушей и скулы горели от холода.

– Я хочу вернуться, – мрачно заявила она.

Рапскаль ответил ей не сразу.

– Пока не получится. Хеби нашла добычу и много съела. Она все еще спит.

Она обхватила себя руками.

– Я зайду куда-нибудь внутрь. Туда, где нет ветра. Позовешь меня, когда можно будет возвращаться.

– Тимара, ну, пожалуйста! Подожди. Тебе нужно узнать кое-что важное.

Не обращая внимания на его протесты, она пошла прочь. Ей не хотелось заходить в дом Амаринды. Она знала, что там увидит. Да, конечно же, роскошная деревянная мебель, вышитые картины и пушистые шерстяные ковры давно исчезли. Однако расписанные стены ее птичника и глубокие мраморные ванны туалетной комнаты по-прежнему там. У Тимары не было желания видеть их и еще что-то вспоминать. Ей не хочется снова видеть картины того, как они с Теллатором любят друг друга в глубокой ванне, наполненной теплой водой, как ее руки обнимают его мускулистое тело воина.

Эта мысль зацепила ее, чуть было не заставив вернуться. На самом деле ей хотелось большего, хотелось пережить все их любовные приключения. Ей надоело мерзнуть, и теперь, полностью вернувшись в собственное тело, она к тому же проголодалась. Было бы так легко вернуться в этот дом и снова стать Амариндой!

Быть Тимарой никогда не было особо весело. И не похоже было, что в ближайшее время станет приятнее.

Она вдруг снова ощутила леденящий холод и такое удушье, словно ей не удается глотнуть воздуха. Холод был таким нестерпимым, что в нее словно ножи втыкали. Пошатнувшись, она перестала соображать, где находится. Закашлявшись, она судорожно вздохнула.

– Тимара? – В голосе Рапскаля звучала тревога. – Что с тобой?

– Синтара! – Выкрикнув имя драконицы, она вскинула голову и стала озираться, словно пытаясь увидеть то, что так явственно ощущала. – Она тонет! Она упала в реку и тонет!

* * *

Двадцать пятый день месяца Перемен – седьмой год Вольного союза Торговцев

Киму, смотрителю голубятни в Кассарике, – от Детози, смотрительницы голубятни в Трехоге


Ким, ты идиот. Сейчас инспектируют все садки и чердаки, общественные и частные. Никто на тебя не доносил, и никто тебя не выделял. Как ты и сам заметил, скорее всего, это нашествие смертоносных вшей происходит из Чащоб, и оно затронуло всех нас.

Первым моим желанием было передать твою последнюю записку в гильдию, поскольку она содержит не только оскорбления, но и угрозы. Можешь сказать спасибо Эреку за то, что я сдержалась: это он напомнил мне, что сейчас гильдии надо сосредоточиться на спасении оставшихся птиц. Но учти, что я сохраню твое послание, и если с моими садками, чердаками или птицами что-то случится, я, не колеблясь, представлю его гильдии.

Советую тебе заниматься здоровьем твоих голубей, в том числе и того сизокрыла, которого я отправляю обратно тебе. Я сняла с него всех вшей, но отметила в своей регистрационной книге, как он истощен. Его кривой клюв говорит об инбридинге – ты ведешь учет спариваний? Советую тебе следить, чтобы горох и зерно, которые гильдия выдает для твоих птиц, попадали бы в их желудки, а не в твой собственный.

Глава 9

Возвращение в Кассарик

Весть об их возвращении бежала впереди них. Когда баржа подошла к городскому причалу, они увидели, как ожидающий там посыльный смахнул с лица мокрые волосы и, быстро кивнув самому себе, исчез среди деревьев. Капитан Лефтрин ожидал чего-то в этом духе. Чуть выше по течению перед Кассариком «Смоляному» встретились несколько небольших рыбацких баркасов, и два из них мгновенно метнулись вниз по течению, чтобы принести в город на деревьях известие о том, что живой корабль «Смоляной» возвращается из экспедиции вверх по реке. А самым главным известием станет то, что его не сопровождают драконы.

Лефтрин не рассказал рыбакам никаких подробностей об экспедиции. На выкрикиваемые ими вопросы он ответил только, что достаточно скоро пристанет к берегу в Кассарике и тогда доложит обо всем Кассарикскому совету торговцев. Знание – это сила, и он не собирался делиться этой силой, пока сам не использует ее по максимуму. Пусть себе ждут и гадают, что стало с калечными драконами и их хранителями. Неизвестность – это прекрасный способ держать сильных людей в неуверенности. Она дарит человеку возможность отстаивать свои интересы. А он подозревал, что ему понадобится отстаивать свои интересы.

Шел зимний дождь, шелестящей по поверхности воды миллионами крошечных фонтанчиков. Вода сбегала по причалам обратно в серые воды реки Дождевых чащоб. По обе стороны реки высился густой лес. Там дождевые капли стучали по бесконечным листьям, пробираясь вниз по кронам деревьев, сквозь многие слои жилищ и зелени, мимо бесконечных уровней хижин и особняков, построенных на могучих древесных ветвях, пока, наконец, не падали на постоянно влажную лесную почву. Вид гигантских деревьев, выстроившихся вдоль реки, был одновременно привычным и неожиданно странным. Кельсингра познакомила его с местностью, которая оказалась далеко за пределами его жизненного опыта. Сухая твердая земля и склоны холмов – это славно, но Лефтрин подозревал, что именно Дождевые чащобы навсегда останутся для него домом.

Пока они подплывали к причалам, он щурился сквозь дождь. Там было пришвартовано странное судно, вид которого заставил его нахмуриться. Корабль оказался длинным и узким, с небольшой осадкой, и был оснащен и парусами, и веслами. Ярко-синяя краска и золотая отделка палубной рубки казались яркими даже через пелену дождевых капель. Конкуренция «Смоляному»? Возможно, владельцы думают именно так, но сам он в этом сомневался. Никакому другому кораблю не удавалось столь успешно проходить отмели реки Дождевых чащоб. «Стойкий-один» – прочел он на корме. Ну что ж: время покажет, так ли это. За долгие годы, проведенные на реке, он видел множество всяких плавательных средств, которые предположительно были защищены от едкой речной воды. И он видел, как рано или поздно все они шли на дно. Единственным материалом, который служил здесь долго, оставалось диводрево.

Неустанный дождь сильно затруднял работу Сварга, стоявшего у румпеля, да и остальным членам команды приходилось не лучше, пока они делали вид, будто орудуют шестами, направляя баржу к пристани. Протолкнувшись мимо «Стойкого», они нашли место для швартовки. Лефтрин стиснул фальшборт на корме, вглядываясь в берег сквозь ливень. Через перекладину из диводрева он ощущал свой корабль. «Смоляной» был благодарен за устроенный командой спектакль: из-за дождей река Дождевых чащоб разлилась почти как в паводок и живому кораблю трудно было держаться за дно. Его скрытые под водой лапы – секрет его способности быстро маневрировать в таких местах, где другие корабли садились на мель – впивались когтями в ил, задерживались, проскальзывали, цеплялись снова. Рывком «Смоляной» причалил к пристани. Скелли тут же перепрыгнула через борт, держа в руках толстый швартовочный конец, и поспешно бросилась к массивной корабельной утке. Закрепив его, она метнулась на корму, чтобы поймать второй конец, который бросил ей Хеннесси. В считаные мгновения они надежно пришвартовались. «Смоляной» и его капитан успокоились, глядя, как команда слаженно закрепляет канаты.

Капитан Лефтрин надеялся, что благодаря ливню члены Совета предпочтут сегодня сидеть в тепле и сухости. Так оно и оказалось. Однако не успела команда «Смоляного» причалить к плавучему причалу Кассарика, как вымокший юный посыльный уже помчался по дождю к ближайшей лестнице, на которую начал карабкаться с ловкостью древесной обезьянки, взбирающейся по стволу дерева. Провожая его взглядом, Лефтрин улыбнулся.

– Ну что ж. Очень скоро они получат известие о том, что мы пришвартовались. И тогда мы посмотрим, насколько хорошо нам удастся разыграть те карты, которые к нам пришли. Скелли!

Его резкий окрик заставил его племянницу ловко перепрыгнуть с причала на баржу. Она тут же встала радом с ним.

– Да, сударь?

– Ты останешься на борту. Я знаю, что твоя родня захочет с тобой увидеться, и у нас обоих есть важные новости, которыми нам надо с ними поделиться. Мне хотелось бы, чтобы мы были вместе, когда сообщим им о том, что твой статус изменился. Ты не возражаешь?

Она сморгнула капли дождя с ресниц и широко улыбнулась. Ее родня рассчитывала на то, что Скелли станет его наследницей. На основании этого они помолвили ее на очень выгодных условиях, но сейчас ей очень хотелось расторгнуть эту помолвку из-за того, что она встретила Алума и влюбилась в этого спокойного хранителя драконов. Лефтрин не знал, будет ли у них с Элис когда-нибудь ребенок, который смог бы в будущем стать владельцем «Смоляного», но даже если нет, сама вероятность появления такого наследника полностью изменяла статус Скелли. Она надеялась, что теперь семейство ее жениха расторгнет помолвку из-за того, что ее будущее стало неопределенным. Лефтрин сомневался в том, что такая перспектива обрадует ее родителей так же сильно, как она радует ее. Ему не хотелось, чтобы племянница сообщала им эту новость в одиночку. Ее явно обрадовала его готовность взять на себя этот разговор, но спросила:

– Эту услугу мне предлагает мой дядя или мой капитан?

– Не дерзи, матрос!

– Да, сударь, независимо от того, кто спрашивал! – Она беззаботно ухмыльнулась. – Я бы предпочла, чтобы мы сделали это вместе. И они не удивятся, если мне будет приказано оставаться на борту, пока ты не сделаешь доклад Совету. Если кто-то зайдет навестить меня до твоего возвращения, я ничего им не стану говорить: объясню, что все должен рассказать ты сам.

– Отлично, девочка. И я не желаю, чтобы на борт «Смоляного» в мое отсутствие кто бы то ни было поднимался. Родственники членов команды – это ладно. Рассказывайте им поменьше и велите держать услышанное при себе. Они поймут. Но никаких торговцев и никаких членов Совета. И я скажу Хеннесси, чтобы никаких шлюх. Если ему так уж неймется, пусть уходит с корабля, но чтобы с собой обратно никого не приводил. Сейчас не время. – Лефтрин почесал мокрую щеку. Его чешуя разрасталась и постоянно зудела. Проклятые драконы! Небось, это они виноваты. – Я разрешу остальным сходить на берег, но на борту постоянно должны находиться либо Сварг, либо Хеннесси. Беллин, я занесу твой список в мелочную лавку и велю все собрать и прислать на «Смоляной». Как только я выбью из Совета обещанную нам плату, я рассчитаюсь с торговцами и пришлю остаток денег сюда. Большой Эйдер пойдет навестить мать, как всегда. А ты останешься на борту и подождешь, пока я не выкрою время, чтобы отвести тебя в гости к твоим родителям.

– Да, сударь.

Остальные члены команды, закончившие все дела, сопряженные с прибытием, подошли к ним ближе. Они были усталыми и исхудавшими, промокшими до нитки и радостными. Он повысил голос, чтобы его услышали сквозь стук дождя по палубе «Смоляного».

– Я рассчитываю на то, что вы доверите мне заключить для нас самую выгодную сделку. Ничего не говорите насчет того, где мы были и что видели, пока я не закончу переговоры. Понятно?

Сварг провел лапищей по волосам, убирая слипшиеся пряди с лица.

– Все договорено, кэп. Ты нам уже говорил, и мы не забыли. Здесь не о чем тревожиться. Удачи.

– Выжми этих подонков досуха! – посоветовал Хеннесси, и на лице Большого Эйдера расплылась широкая улыбка согласия.

Остальные кивали головами. Лефтрин кивнул им в ответ: их уверенность в нем ощущалась одновременно как броня и тяжкая ноша. На этот раз от него зависит очень многое – не только получение оплаты за выполненное поручение. «Советы славятся своей скупостью», – подумал он, вернувшись к себе в каюту. Его ухмылка больше походила на оскал: раньше он неизменно выбивал из них все деньги, положенные по контракту, и на этот раз тоже своего добьется. Подписанный договор, в соответствии с которым они и его корабль отправились в плаванье вверх по реке, уже надежно спрятан в непроницаемый футляр. Лефтрин одобрительно взвесил его на ладони. Они исполнят свои обязательства. Им это не понравится, но он заставит их придерживаться собственных записанных слов, и они выплатят те деньги, которые не рассчитывали тратить.

* * *

Малта Хупрус сидела перед зеркалом, расчесывая гребнем сверкающие золотыми прядями волнистые волосы. После этого она свернула их в узел и начала закреплять шпильками. Пока ее руки действовали почти автоматически, она рассматривала собственное отражение. Когда же эти изменения закончатся? С момента ее появления в Дождевых чащобах ее тело беспрерывно менялось. Сейчас золото ее волос стало настоящим золотом, а не теми блестящими русыми волосами, которые некоторые люди называют золотыми. Ногти у нее на руках стали алыми. Розовая кожа на лице была покрыта такими же мелкими чешуйками, как брюшко у древесной ящерки – и стала такой же мягкой. Алая «корона» над ее лбом сияла.

Ее чешуя имела красную кромку. Белая кожа, которую Малта имела ребенком, по-прежнему видна была сквозь почти прозрачные чешуйки ее щек, а вот брови теперь оказались покрыты плотными рядами рубиновой чешуи. Она повернула голову, глядя, как свет скользит по ее лицу, и вздохнула.

– У тебя все в порядке?

Рэйн пересек комнатку, которую арендовали, преодолев разделяющее их расстояние всего за два шага.

– Со мной все хорошо. Немного устала, и только.

Она прижала ладони к пояснице и надавила на позвоночник. Спина у нее ужасно ныла весь этот день. Тяжелый груз живота уже не удавалось облегчить, ни сидя, ни стоя. Вчерашний день, проведенный за столом переговоров с татуированными копателями, был сплошным мучением. Она вернулась в снятую ими комнатку, надеясь заснуть.

Несбыточная надежда! Лежать оказалось еще неудобнее. Она уступила кровать Рэйну и дремала, обложившись подушками. Сейчас, прижимая руки к пояснице, она тихо застонала от боли, и Рэйн встревоженно нахмурился. Она заставила себя улыбнуться и посмотрела на него в зеркале.

– Со мной все хорошо, – повторила она, позволив себе задержать взгляд на супруге.

Его изменения были такими же разительными, как и ее собственные. Его глаза светились теплым медным сиянием. Кожа под бронзовыми бликами чешуи была синей – такой же синей, как драконица Тинталья. Он улыбнулся ей сапфирово-синими губами. В его темных вьющихся волосах появились сине-стальные отблески. Ее муж! Мужчина, который столь многим рискнул, чтобы отыскать ее и сделать своей!

– Ты такой красивый! – проговорила она.

Комплимент легко слетел с ее губ.

Глубокие глаза Рэйна заискрились.

– Чем вызвана столь отчаянная лесть? – Он склонил голову к плечу, и на его лице появилась озорная улыбка. – Какую безделушку пожелала получить моя госпожа? Сапфировое ожерелье? Или тебе опять захотелось съесть чего-то необычного? Хочешь тарелку сваренных на пару языков колибри?

– Фу! – Малта со смехом повернулась, обняла мужа за стройные бедра и притянула к себе. Рэйн наклонился и запечатлел легкий поцелуй на ее алой короне. Это прикосновение вызвало у нее сладкую дрожь, и она запрокинула голову, чтобы посмотреть ему в лицо. – А что, мне нельзя сказать тебе что-то приятное без того, чтобы ты не напомнил мне, каким избалованным ребенком я была, когда мы только познакомились?

– Конечно, нельзя! Я никогда не упущу шанса напомнить тебе, какая ты была капризуля. Ослепительно прекрасная и до предела избалованная капризуля. Я был совершенно очарован твоим исключительным эгоизмом. Мне казалось, будто я за кошкой ухаживаю.

– Ах, ты!.. – нежно упрекнула она его и снова повернулась к зеркалу, прижав ладонь к ставшему очень заметным животу. – И теперь, когда ты заставил меня стать по-свински толстой, сделав мне ребенка, я, надо полагать, уже перестала быть для тебя «ослепительно прекрасной».

– А теперь она напрашивается на комплименты! И получает их полной мерой. Дорогая моя, из-за этого ты стала для меня еще прекраснее. Ты сияешь, ты светишься, ты блистаешь в своей беременности.

Она не смогла сдержать улыбки, изогнувшей ее губы.

– Ох, а ты еще обвиняешь в лести меня! Я ковыляю вперевалку, словно старая утка, а ты пытаешься говорить мне, будто я красива.

– Я не единственный, кто это говорит. Моя мать, мои сестры, даже мои кузины не могут отвести от тебя глаз!

– Это просто та зависть, которую у всех женщин Дождевых чащоб вызывает чужая беременность. Это не значит, что они считают меня прекрасной. – Она уперлась ладонями в туалетный столик, поднялась на ноги и прижала узкую изящную кисть к выпирающему животу. Превращение в Старшую удлинило многие части ее тела: кисти, пальцы, кости рук и ног… И теперь круглая шишка в середине ее фигуры казалась невероятно странной. – У меня такой вид, будто я проглотила дыню целиком, – сказала она сама себе.

Рэйн посмотрел в зеркало через ее плечо.

– Нет. У тебя такой вид, будто ты носишь в животе нашего малыша. – Он подсунул ладони под их ребенка и подхватил его. Ногти у него на руках были теперь темно-синими, резко контрастируя с мягкой белой туникой, надетой на ней. Он поцеловал ее в щеку. – Порой мне трудно бывает поверить в собственную удачу. Мы столько перенесли, несколько раз чуть не потеряли друг друга, и вот теперь скоро у нас будет…

– Тише! – прервала его она. – Не произноси этого вслух. Пока не надо. Мы уже столько раз разочаровывались!

– Но я уверен, что на этот раз все будет хорошо. Тебе еще ни разу не удавалось вынашивать ребенка настолько долго. Ты ощутила, как он двигается, – я видел, как он двигается! Он живой. И очень скоро он уже будет там, где мы сможем его видеть.

– А если «он» окажется девочкой?

– Даю тебе слово: я буду доволен ничуть не меньше.

Они почувствовали, как ветка, поддерживавшая их домик, прогнулась под чьими-то шагами. В дверь постучали. Они неохотно отодвинулись друг от друга. Малта снова уселась перед зеркалом, а Рэйн быстро прошел к двери.

– Да?

– Сударь, пожалуйста! У меня новость! – отозвался взволнованный мальчишеский голос.

– Новость о чем?

Рэйн приоткрыл дверь. Стоявший за порогом мальчишка не был посыльным. Одежка на нем была поношенная, он был очень худой. Он устремил на Рэйна полный надежды взгляд. Обе его щеки были обезображены татуировками.

– Пожалуйста, сударь! На древесном рынке я слышал, будто кто-то по имени Малта Старшая захочет узнать про корабль, который только что пришвартовался. Что она может дать за эту новость монетку.

– Что за новость? Что за корабль?

Мальчишка медлил, пока Рэйн не залез в кошель и не показал ему монету.

– «Смоляной», сударь. Та баржа, что ушла с драконами. Она вернулась.

Малта неуклюже поднялась на ноги, а Рэйн широко распахнул щелистую дверь. Падавший сверху дождь перелетал через порог только отдельными каплями, но посыльный, продолжавший стоять на улице, был мокрым насквозь.

– Заходи, – пригласил его Рэйн.

Мальчишка с радостью вошел в комнату и устремился к печке, установленной на плите из обожженной глины. Он начал греть руки, и вода с его одежды стекала на грубый дощатый пол.

– А как насчет драконов? – вопросила Малта.

Мальчишка поднял лучистые голубые глаза навстречу ее взгляду.

– Когда я спустился вниз посмотреть, то никаких драконов не видел. Я не стал ждать и спрашивать, госпожа, а просто пришел сказать, что баржа пристала. Я не первый это узнал, но хотел стать первым, кто сообщит эту новость вам. Чтобы заработать монетку, как я понял.

Вид у паренька был встревоженный.

Но Рэйн уже протягивал ему пригоршню монет, и Малта ободряюще кивнула.

– Ты молодец. Просто расскажи мне, что видел. С кораблем драконов не было? А кого-то их юных хранителей ты не видел? Баржа выглядела потрепанной или была в хорошем состоянии?

Вестник утер мокрое лицо ладонью.

– Никаких драконов не было. Я видел только баржу и матросов на ней. Она не выглядела потрепанной, но вид у матросов был усталый. Усталые, худые, и одежда у них поношена сильнее, чем можно было ожидать.

– Ты молодец. Спасибо. Рэйн, где мой плащ?

Ее муж проводил мальчишку до двери, и только потом повернулся к ней.

– Твой плащ на спинке твоего стула – там, где ты в последний раз его оставила. Но ты же не собираешься выйти в такой ливень?

– Я должна! Ты же понимаешь, что я должна – и что ты должен пойти со мной. – Она обвела взглядом комнату, но не увидела больше ничего нужного. – Как удачно, что мы оказались здесь, в Кассарике! Я не намерена упускать такой шанс. Мне надо присутствовать на докладе, который капитан Лефтрин сделает Совету. Торговцам будет важно только одно – что они избавились от драконов. Мне необходимо выяснить, как у них дела, сколько из них выжило, где он их оставил, нашел ли он вообще Кельсингру… Ох!

Она внезапно замолчала и втянула в себя воздух.

– Малта! С тобой все в порядке?

– Со мной все хорошо. Он просто сильно меня лягнул, прямо в легкие. У меня на мгновение перехватило дыхание. – Она ухмыльнулась. – Твоя взяла. Рэйн. Это явно мальчишка. Похоже, что стоит мне из-за чего-то взволноваться, как он непременно должен сплясать во мне джигу. Ни одна воспитанная маленькая девочка не стала бы делать такое со своей матерью.

Рэйн фыркнул.

– Можно подумать, что какая-то из твоих дочерей вдруг могла бы оказаться «воспитанной маленькой девочкой». Милая! Почему бы тебе не остаться здесь и не отправить меня вместо тебя? Я обещаю, что сразу же вернусь и передам тебе все, что услышу и увижу.

– Нет. Нет, мой хороший. – Малта уже надевала плащ. – Я должна там присутствовать. Если бы ты пошел вместо меня, я бы задала тебе сто вопросов, которые тебе не пришли бы в голову, и разозлилась бы из-за того, что ты не можешь на них ответить. Мы оставим записку Тилламон, чтобы она не волновалась из-за нас, если зайдет сегодня вечером.

– Ладно, – неохотно согласился Рэйн. Он нашел свой плащ, который еще не успел высохнуть после его предыдущей вылазки, встряхнул его и набросил на плечи. – Как бы я хотел, чтобы Сельден был здесь! Это ему следовало бы всем этим заниматься.

– Мне хотелось хотя бы знать, где он. Мы не получали от него вестей уже много месяцев. То последнее письмо, которое он нам отправил, звучало совершенно непохоже на него, да и почерк показался мне чужим. Я боюсь, что с ним что-то случилось. Но даже если бы мой брат был здесь, я все равно должна была бы пойти, Рэйн.

– Я это понимаю, милая. Мы воспитаны в старых купеческих традициях, и ты, и я. Но даже я не уверен, нужно ли быть честными с мертвым драконом. Ее уже много лет никто не видел, и даже слухов о ней не доходило. Может, она умерла, и наши соглашения умерли вместе с ней?

Малта упрямо покачала головой, а потом взялась за просторный капюшон плаща и аккуратно накрыла им свои сколотые волосы.

– Соглашения пишутся на бумаге, а не на воздухе, и подписывают их чернилами, а не дыханием. Мне не важно, мертва ли она. Несмотря на то, как будут поступать другие, мы остаемся связанными своими подписанными обещаниями.

Рэйн вздохнул.

– Если уж на то пошло, то мы обещали только, что поможем змеям и будем охранять их куколки, пока из них не вылупятся драконы. В таком случае наша часть сделки выполнена.

Он поморщился, надевая влажный капюшон своего плаща.

– Меня учили придерживаться духа соглашения, а не только его буквы, – язвительно бросила Малта, но потом, поняв, что на ссору по поводу их давних разногласий ее подвигла боль в пояснице, чуть поменяла тему разговора. – Интересно, смогла ли благополучно вернуться та женщина… Элис Финбок. Она так меня утешила и ободрила в тот день, когда сказала, что отправится с ними. Она настолько уверенно и с таким знанием говорила о Кельсингре!

Малта повернулась к мужу. В тени от капюшона его глаза сияли синим светом. Он неохотно проговорил:

– До меня дошли слухи, что на самом деле она пряталась от мужа и сбежала с его слугой. Шли разговоры, будто муж от нее отрекся, но ее отец и родные того слуги хотят узнать о них и даже предложили награду за любые известия.

Малта ощутила укол сильного испуга, но постаралась подавить это чувство.

– Все это меня не интересует. Она говорила, как человек, хорошо изучивший древность. Она описывала тот город так, словно уже по нему ходила. Даже если она в тот момент убегала от мужа, она будет далеко не первой женой, которая так поступает. Но мне кажется, что она также куда-то стремилась попасть. Итак. Давай выйдем под дождь и посетим зал заседаний Совета. Стоя здесь, мы больше ничего об экспедиции не узнаем.

– Тогда обопрись на мою руку. Переходы могут оказаться скользкими. Я понимаю, что отговаривать тебя бесполезно, но я могу хотя бы умолять тебя быть осторожнее.

– Я не упаду. – Она взяла его под руку – и очень этому обрадовалась, когда он открыл дверь. В комнату ворвался ветер, наполненный сыростью и холодом. – Если под деревьями так задувает, то каково же сейчас на реке? – изумилась она вслух.

– Гораздо хуже, – лаконично ответил Рэйн, закрывая за ними хлипкую дверь. – И да, ты не упадешь, потому что я этого не допущу. Но будь осторожна не только в этом. Пожалуйста, не позволяй Совету тебя взволновать или расстроить.

– Если кто-то и окажется взволнованным или расстроенным, то могу спорить, что это будут они, – оптимистично заявила Малта.

Полдень миновал совсем недавно, но под пологом громадных деревьев всегда царил сумрак, а зимой – в особенности. Надежно поддерживая Малту, Рэйн прошел с нею по узкой дорожке от их ветви к главной. Когда их дорожка соединилась с более широким настилом на мощной ветви, он заметно успокоился. Рэйн был уроженцем Дождевых чащоб и жителем поселений, построенных на деревьях. Она оказалась здесь уже почти взрослой, но считала, что хорошо здесь освоилась. Обычно она уверенно передвигалась даже по самым узким дорожкам и смело проходила по раскачивающимся мостикам, соединявшим районы древесных городов, однако в последние несколько месяцев ребенок, растущий у нее в утробе, нарушил балансировку ее прежде стройного тела. Она крепко держалась за Рэйна, бессовестно пользуясь его помощью и защитой. В течение их брака им пришлось перенести четыре выкидыша: она не намерена сейчас глупо оступиться из-за неуместной гордости.

Этот древесный город, как и все поселения Дождевых чащоб, широко раскинулся во все стороны. Над ее головой к более высоким веткам были подвешены маленькие ненадежные лачуги бедноты. Где-то в сумрачных глубинах пониже, где ветви были толстыми и крепкими, она видела особняки, склады и надежные стены и многочисленные окна того здания, где собирались торговцы Дождевых чащоб. Сейчас эти окна подсвечивались изнутри желтым светом.

Здание для кассарикского Совета торговцев было построено сравнительно недавно, и многие жители Дождевых чащоб все еще ворчали из-за того, что этот город отделился от Трехога. Торговцы Дождевых чащоб и удачненские торговцы составляли две половинки единого целого – их объединяла общая история пережитых трудностей. После открытия нового отделения в Кассарике младшие сыновья и менее влиятельные торговые семьи внезапно обрели небывалое доселе влияние. Отношения все еще отлаживались. Жадность и стремление действовать решительно придали кассарикскому Совету больше резкости. Малта не вполне могла рассчитывать на то, что здесь будут придерживаться старинных торговых правил равенства сторон и безусловного соблюдения подписанных соглашений.

Малта сразу заметила, что к зданию Совета направляются не только они с Рэйном, и сделала вывод о том, что известие о прибытии «Смоляного» уже распространилось по городу. Немало обитателей Дождевых чащоб сейчас выходили из своих домов на дороги, ведущие к Совету торговцев. Облаченные в парадные одеяния торговцы поспешно шли по спиральным лестницам, вьющимся вокруг громадных стволов. Ожидающие в Совете известия затронут всех. Тем не менее Малта не стала торопиться, чтобы занять хорошее место. Она – Малта Хупрус, не только Старшая, но и супруга Рэйна Хупруса, второго сына влиятельной торговой семьи Дождевых чащоб. Несмотря на то, что от имени семьи голосует его старший брат Бендир, он принимает свои решения на основе той информации, которую поставляет ему Рэйн. Ни она сама, ни Рэйн не станут претендовать на официальное место за столом Совета, однако она заставит себя выслушать. Это она решила твердо.

Порывистый ветер раздувал ее плащ и срывал листья с окрестных деревьев. Крепкие перила из переплетенных лиан огораживали дорогу, по которой они шли. За их надежной полосой она видела только толстые ветви, густую растительность и домики, которые танцевали на ветру, свисая с веток, словно странные плоды. Невидимая болотистая почва находилась далеко внизу. Она сжала локоть Рэйна, пропуская его чуть вперед.

* * *

Лефтрин намеренно не спешил. Первым делом он отправился к смотрителям голубятни и отправил все те послания, которые ему вручили перед отплытием из Кельсингры. Это обошлось ему неожиданно дорого. Из-за какой-то эпидемии, разразившейся среди птиц, почтовая служба подорожала. Сразу несколько хранителей захотели отправить вести в Трехог, сообщая родным, что с ними все в порядке. Кроме того, надо было отправить два уведомления о смерти: родным Грефта и Варкена следовало дать знать, что стало с их сыновьями. Грефт создавал капитану немало проблем, тем не менее его смерть все равно была трагедией, и его семья имела право узнать об этом первой. В последнюю очередь он отправил письма Седрика и Элис, адресованные их семьям в Удачном. Во время всего плаванья вниз по реке он мучительно сомневался в разумности их отправки. Он просил всех не распространяться о Кельсингре и о том, как они там оказались, однако он не стал читать ни одно из порученных ему писем. К концу этого дня в Кассарике уже будут знать все то, что он намерен рассказать, а почтовые голуби разлетятся во все стороны. Следовало позаботиться о том, чтобы послания его друзей имели возможность первыми попасть к их семьям.

Когда он дошел до лавки корабельных товаров, за ним уже следовало несколько сопровождающих. Два мальчугана тащились за ним по пятам, громко объявляя всем встречным, что это – капитан Лефтрин, вернувшийся из экспедиции. Это вызвало шквал рукопожатий и вопросов, на которые он вежливо отказывался отвечать. Один молодой человек – видимо, распространитель сплетен – не отставал от него довольно долго, забрасывая десятками вопросов, однако и его Лефтрин оставил ни с чем, заявив, что сначала доложится Совету. Еще один человек – мужчина в длинном сером плаще с капюшоном – держался поодаль и не заговаривал с ним, однако прошел дальше, чем допускало здравомыслие. Как только Лефтрин заметил этого сопровождающего, то постарался больше не выпускать его из вида. Этот мужчина был капитану незнаком, и, бросая на него беглые взгляды, Лефтрин подметил, что в его движениях нет непринужденности, свойственной уроженцам древесных вершин. Незнакомец определенно не был жителем Дождевых чащоб. Лефтрин почувствовал страх при мысли о том, кому именно мог бы служить этот человек.

В лавке припасов Лефтрин заказал консервированные продукты и все то, что было необходимо, чтобы пополнить корабельные кладовые. Масло, муку, сахар, кофе, соль, сухари… Список Беллин казался бесконечным. А еще он приобрел бутылочку чернил и скупил всю писчую бумагу, какая только нашлась в лавке, а заодно сделал запас новых перьев. Делая эти покупки, он улыбнулся, подумав, как обрадуется Элис этому сокровищу. Он распорядился, чтобы все припасы тут же были отправлены на «Смоляной». Он делал здесь покупки уже много лет – с самого открытия этой лавки – так что ему нетрудно было уговорить продавца взять расписку вместо монет.

– Как только мне заплатит Совет, я расплачусь с тобой в тот же час, – пообещал Лефтрин кивающему торговцу, и дело было сделано.

Уходя из лавки, он почувствовал, что у него болят ноги. Расхаживая по палубе или даже обходя пешком долины вокруг Кельсингры, невозможно было подготовиться к множеству вертикальных подъемов, свойственных городам Дождевых чащоб. Он спустился на лифте до уровня здания Совета, заплатив отъезжающему лифтеру последней монетой, остававшейся у него в кармане. Приближаясь к дверям зала Совета, он вспомнил, что когда он был здесь в прошлый раз, Элис Финбок опиралась на его руку. Тогда они только познакомились, и его влюбленность в нее была головокружительно новой. Он вспомнил ее начищенные до блеска ботиночки и кружевные юбки с чуть грустной улыбкой. Тогда ее наряды ослепили его не меньше, чем ее аристократические манеры. Да, кружева сейчас превратились в лохмотья, а ботинки выносились и протерлись, но благородная дама, облаченная в них, держалась словно выкованная из стали. Он внезапно затосковал по ней с болью, которая была сильнее любого голода или страха. Он мысленно укорил себя. Что он – мечтательный подросток, чтобы постоянно думать только о ней? Он улыбнулся. Может, это именно так. Чувства, которые она в нем будила, были слаще и сильнее всего, что он испытал за всю свою жизнь. И как только ему заплатят, он, скорее всего, будет покупать разные роскошные мелочи и лакомства, чтобы привезти ей. При мысли об этом улыбка на его лице стала еще шире.

Когда он распахнул дверь зала Совета, то его встретили свет, ропот голосов и тепло. В комнате были расставлены жаровни, распространявшие тепло и сладкий аромат горящей джалы. Свет давали другие источники: привязанные бечевками шары, плававшие по залу. Артефакты Старших, извлеченные из ушедших под землю развалин подле Кассарика, теперь освещали зал собраний обычных людей, нарочито демонстрируя богатство. На мгновение он представил себе волну жадности, которая поднимется, если он упомянет об еще одном городе Старших, который стоит невредимый и почти нетронутый. Его взгляд переместился на гобелен с изображением Кельсингры, висящий на стене позади стола Совета. Элис однажды использовала этот гобелен как доказательство того, что цель их путешествия действительно существует. А когда он скажет Совету, что ее сверкающие стены по-прежнему искрятся под лучами солнца? Его улыбка стала напряженной.

Помост со столом Совета окружали ряды скамей. На них уже расселось несколько десятков человек: зал нельзя было бы назвать переполненным, однако в нем собралось весьма внушительное количество людей, самостоятельно явившихся на не объявленную заранее встречу, а следом за ним в зал входили новые люди. Все места за столом Совета уже были заняты – за исключением одного. Место Сельдена Вестрита пустовало, как и тогда, когда Лефтрин был здесь в последний раз.

Однако Малта Старшая заняла свое место в конце первого ряда зрительских мест. Ее муж, Рэйн Хупрус, сидел рядом с ней. Места рядом со Старшими оставались пустыми. Лефтрину было бы любопытно узнать, вызвано ли это уважением или стремлением избежать контакта с ними. Рэйн и Малта были одеты без роскоши, но их строгие наряды были хорошо подогнаны по фигуре, а цвета подобраны так, чтобы выгодно подчеркнуть их чешую. На Рэйне был длинный жакет из темно-синей ткани, застегнутый на сверкающие серебряные пуговицы, серые брюки и мягкие черные сапожки. На Малте было колье из огненных камней, которые сияли желтыми огоньками на мелкой чешуе ее шеи. Ее мягкая белая туника тоже была длинной, до колен, а золотисто-коричневые брюки оказались широкими и свободными, подсказав ему, что она по-прежнему вынашивает ребенка. Отлично. По слухам, у нее было несколько выкидышей, и кое-кто уже начал сомневаться в том, что этой паре удастся обзавестись потомством. Наверное, ей уже скоро рожать. Сидящий рядом с ней супруг смотрел на нее заботливо. Глядя на них, Лефтрин вдруг понял, что они демонстрируют ему, чем станут его юные хранители. Настоящими Старшими.

Как только он вошел в зал, они оба посмотрели прямо на него. Он с трудом справился с желанием одернуть поношенную рубаху. Вместо этого он выпрямил спину и встретил их взгляды. Путешествие было тяжелым: пусть, глядя на него, они увидят, чего стоила эта экспедиция. Выждав немного, он серьезно кивнул им, и получил ответные кивки. Он не стал к ним подходить. Пока не время. Послание, которое Элис адресовала Малте, было надежно спрятано у него в сумке. Он передаст его в отсутствие посторонних.

Лефтрин быстро скользнул взглядом по залу и убедился в том, что следивший за ним тип пробрался в зал Совета следом за ним. Он не стал его разглядывать, поскольку в этом не было никакой нужды: этот человек оказался ему знаком. Это был калсидийский «купец», Синад Арих. Он продолжал кутаться в мокрый плащ и низко надвигать капюшон, словно ему по-прежнему было холодно, но Лефтрин узнал его глаза. Этот человек уже шантажировал капитана его живым кораблем, заставив Лефтрина провезти его вверх по реке. Как он теперь об этом сожалел! Ему следовало прислушаться к первому движению души: убить этого человека и бросить за борт. У Лефтрина мороз по коже бежал при мысли о том, что калсидийский купец по-прежнему находится в Дождевых чащобах. Это означало, что он не отступился от своей цели.

Зачем он явился сюда этим вечером? Лефтрин был практически уверен в том, что Арих отправил с их экспедицией предателя, но он также не сомневался в том, что этот человек действовал не в одиночку. Это ведь Совет нанял Джесса Торкефа и направил его к Лефтрину в качестве охотника, которому предстояло кормить драконов. Возможно, калсидиец надеялся на то, что Джесс вернулся на «Смоляном», прихватив с собой куски убитых драконов. По губам Лефтрина зазмеилась мрачная улыбка. Ариха ждет разочарование. И от безнадежности он будет готов попытаться предпринять что-то еще. У Ариха нет выбора. Его правитель, герцог Калсиды, взял его семью в заложники, и если купец не сможет раздобыть для него кусочки драконов для изготовления снадобий, которые, как герцог надеется, его излечат, близкие заплатят за его неудачу своими жизнями. Арих обманом, угрозами или подкупом добился, чтобы кто-то из членов Совета посадил на «Смоляной» предателя. Кто-то… или, возможно, это был даже не один человек.

Лефтрин медленно спускался по ступеням, пока не оказался перед столом Совета. Он кашлянул, но на самом деле необходимости привлекать к себе внимание у него не было. Все члены Совета напряженно сидели в своих креслах и взирали на него. У него за спиной повисла тишина: слышно было, как люди тихо прошмыгивают на свободные места, предупреждающе шикая друг на друга. Он заговорил громко:

– Капитан живого корабля «Смоляной» Лефтрин просит дозволения обратиться к Совету.

– Совет рад видеть, что вы благополучно к нам вернулись, капитан Лефтрин. Мы предоставляем вам слово.

Это хриплое заявление сделала торговец Полск. Ее коротко подстриженные седые волосы были зачесаны назад, но постепенно щетинились, приходя в свой обычный беспорядок.

– Я рад видеть вас в добром здравии, купец Полск. Я вернулся объявить об успехе нашей экспедиции. Драконы благополучно устроены. Я рад сообщить, что все драконы пережили перемещение. К моему прискорбию, двое наших хранителей погибли. Также погиб один из охотников, приписанных к нашей экспедиции. Остальные члены нашего отряда были живы и здоровы, когда я их покидал.

Лефтрин поднял правую руку, чтобы почесать левое плечо, и при этом ухитрился развернуться к дверям. Закутанный в серый плащ Арих как раз выскальзывал из зала. Так-так. Это интересно и очень неожиданно. Неужели он уже услышал достаточно много? Ему ужасно хотелось бы проследить за калсидийцем, но сейчас это было невозможно. Он снова повернулся к Совету. Все взгляды были устремлены на него.

– Я привез письменные доверенности от хранителей драконов и охотников Карсона и Дэвви на получение второй половины той платы, которую по договору должны были им выдать по успешном завершении их задачи. Я также прошу, чтобы остальная часть договоренной суммы за услуги «Смоляного» и его команды была полностью выплачена сегодня же.

С этими словами он открыл сумку, висевшую у него на плече. Все доверенности были написаны на одном листе драгоценной бумаги Элис, который был свернут в трубочку и перевязан шнурком. Он размотал шнурок, извлек контракты хранителей и, шагнув вперед, выложил все документы на стол Совета.

Торговец Полск и еще несколько членов Совета согласно кивали. Она пробежала глазами по бумагам и передвинула их дальше по столу. Бумаги перемещались от одного члена Совета к другому, и все они кивали. Однако когда доверенности оказались у последнего члена Совета, а Лефтрин продолжал молчать, довольные кивки стали реже, а потом и вовсе прекратились. Полск обвела взглядом своих коллег по Совету, а потом уставилась на него.

– А где ваш остальной доклад, капитан Лефтрин?

– Доклад?

Он вопросительно изогнул бровь.

– Ну, конечно. Что вы нашли? Где вы оставили драконов и их хранителей? Удалось ли вам действительно отыскать Кельсингру? Насколько она далеко и каково состояние реки на этом участке? Каковы возможности сбора артефактов? У нас масса вопросов, на которые нужно ответить.

Он мгновение помолчал, тщательно формулируя свой ответ. Нет смысла сердить их слишком рано. Как лучше подойти к этому вопросу? Прямо.

– Я бы предпочел сначала завершить контракт, и уже потом переходить к прочим разговорам. Наверное, обсуждать вопрос о том, чтобы я поделился открытиями экспедиции, можно будет после того, как мы получим плату, купец Полск.

«А может, и нет», – добавил он про себя.

Она села прямее.

– Это представляется в высшей степени необычным, капитан.

Он медленно покачал головой.

– Нисколько. Я предпочитаю завершить один контракт, прежде чем начинать переговоры о следующем.

Ее голос стал едким.

– Я не сомневаюсь, что Совет согласится со мной в том, что ваш доклад является важной частью «завершения» этого контракта. И, по-моему, у нас не было разговора о каком-то новом контракте.

Элис помогла ему подготовиться именно к такой ситуации. Он снова открыл висящую у него на плече сумку и извлек оттуда копию их первого контракта, развернул его и притворился, будто читает, хмуря брови в наигранном недоумении. После этого он посмотрел поверх документа на торговца Полск и заставил себя говорить почти извиняющимся тоном:

– В нашем контракте ничего не говорится о том, что по нашем возвращении Совет имеет право требовать доклад.

Так-то. Словно получив подсказку, мужчина, сидевший в конце стола, притянул стопку бумаг к себе и начал их пересматривать. Лефтрин попытался избавить его от лишних трудов.

– Если вы перечитаете наш контракт, купец Полск, то увидите, что я с моей командой, а также нанятые вами хранители и охотники выполнили свои обязательства так, как было предусмотрено. Драконы удалились из этих мест. В пути их кормили и обихаживали. Мы нашли район, подходящий для их поселения, и там они устроились. – Он откашлялся. – Мы выполнили свою часть договора. Теперь ваша очередь. Нам причитается остальная плата. – Он пожал своими массивными плечами. – Вот и все.

– Нет уж, не все! – Это сказала не торговец Полск, а мужчина моложе нее, сидевший за дальним концом стола. Когда он повернул лицо, свет висячих шаров заплясал по узкой линии мелкой оранжевой чешуи у него на лбу. – Это вообще не доклад! Как мы можем поверить хоть единому вашему слову? Где охотник Джесс Торкеф, который должен был сопровождать вашу экспедицию и представлять интересы Совета? Он должен был вести записи и составлять карты по мере продвижения экспедиции. Почему он сегодня вас не сопровождает?

Именно такого вопроса Лефтрин и ждал.

– Джесс Торкеф мертв. – Лефтрин сообщил об этом без всякого сожаления, но с интересом наблюдал за тем, какую реакцию это известие вызывает у различных членов Совета. Как и предсказывала Элис, какая-то женщина в темно-зеленом одеянии была потрясена. Она попыталась обменяться взглядами с оранжевочешуйчатым типом, но тот в ужасе взирал на Лефтрина. Он побледнел, когда Лефтрин добавил: – Я не могу отвечать за то, что обязался делать Торкеф: его контракт аннулируется его смертью. – Выждав не более секунды, он сообщил: – Но одну крайне неприятную вещь я открою. Джесс Торкеф погиб, пытаясь убить драконицу. Он намеревался ее расчленить и продать части ее тела. Калсидийцам.

Он услышал, как ахнула Малта, но не стал к ней поворачиваться. Ему необходимо было следить за реакцией членов Совета. Когда он заговорил, то высказал очевидную мысль:

– Либо Джесс Торкеф предал нанявший его Совет, либо «интересы» Совета отличались от тех, про которые было сказано мне, и не совпадали с интересами драконов и их хранителей. – Он обвел взглядом каждого из членов Совета по очереди. Торговец в зеленом стиснула пальцами край стола перед собой. На лице торговца Полск уже отражались ужас и ярость. На фоне их молчания Лефтрин добавил: – Пока я не буду точно знать, которое из этих предположений соответствует истине, я не намерен делать доклад этому Совету. И я напоминаю Совету, что, хотя моим контрактом предусматривалось, что я буду вести вахтенный журнал экспедиции и делать записи обо всех необычайных открытиях, в контракте ничего не говорилось о том, что по возвращении я обязан поделиться этой информацией с Советом. Было сказано только, что я должен ее собирать.

Элис указала ему на эту деталь в их последний совместный вечер в Кельсингре. Она покачала головой, прочтя расплывчатую формулировку документа.

– Ты прав, дорогой. Кассарикский Совет торговцев так торопился выдворить нас из своего города, что они думали только о том, как бы избавиться от драконов и их хранителей. Конечно, некоторые из них мечтали об еще одном городе Старших, который можно было бы разграбить, но они не решились записать это слишком ясно, так как боялись, чтобы и остальные не задумались о такой возможности. Они не хотели делиться. А некоторые, возможно, вообразили, что драконов можно будет превратить в очень редкостный товар задолго до того, как удастся найти место для их размещения. В этом контракте никак не предусмотрено то, что мы должны делиться с Советом своими открытиями. Но я готова биться об заклад, что, когда после твоего возвращения ты заговоришь о том, что мы нашли, они попытаются найти способ это у нас отнять.

Они сидели вдвоем в маленькой пастушьей хижине, которую выбрали себе в качестве дома. В очаге горел огонь, и его красные языки пробуждали ответные красные сполохи в кудрявых волосах Элис. Они утащили из его каюты на «Смоляном» одеяла и кое-какие предметы обстановки, пытаясь сделать свое новое жилище как можно более уютным, и «Смоляной» отнесся к отсутствию капитана на удивление снисходительно. Элис наслаждалась их новообретенным уединением, хоть жить в этом доме было гораздо менее комфортно, чем на борту корабля. Лефтрин соорудил кровать из дерева и переплетенных веревок и сбил грубый стол и скамью для сидения. Тем не менее их убежище оставалось примитивным и пустым, а за его стенами зимние дни становились все более холодными и дождливыми. Они сидели рядом на полу, подле огня, изучая страницы контракта, который заключили с кассарикским Советом торговцев. Элис медленно перелистывала его, делая заметки на камнях очага кончиком обгоревшей палочки. А он просто наслаждался возможностью сидеть и наблюдать за ней. Лефтрин уже знал, что вскоре ему придется ее покинуть, и хотя он рассчитывал, что их разлука не будет долгой, расставание все равно его страшило.

Когда Элис, наконец, оторвалась от изучения документов, пальцы у нее почернели от сажи, и на носу тоже оказалась черная полоса. Он улыбнулся. Так она стала похожа на полосатую рыжую кошечку. В ответ она нахмурилась и деловито постучала по контракту пальцем.

– Здесь нам бояться нечего. Ничего из того, что мы обязались и подписали. И я уже просмотрела контракт хранителя Варкена. Никто из хранителей ни от чего не отказывался: в их контрактах прописано только то, что они должны заботиться о драконах, а иначе лишаются платы. Нет никаких упоминаний о том, что они обязаны делиться чем-то из своих возможных находок. Даже в твоем контракте оговорено, что ты должен вести вахтенный журнал, но там не сказано, что твои заметки о разведке водных путей будут принадлежать Совету или что они получат права на что-то из того, что мы можем найти. Включая Кельсингру. Нет. Они так торопились избавиться от драконов, что сосредоточились только на этом. Они прописали штрафы, которые ты должен будешь выплатить, если вернешься обратно с драконами и хранителями, и они определили, сколько денег должны будут заплатить каждому хранителю, «буде его или ее дракон(ы) благополучно устроены и довольны». Однако они нигде не оговорили, чего от нас попросят, если нам удастся найти Кельсингру. Это странно. Такое упущение не казалось столь очевидным или мрачным, когда я в первый раз читала и подписывала контракт. А сейчас все так ясно, словно написано черным по белому: они не рассчитывали на то, что хранители или драконы выживут, и совершенно не ожидали, что мы найдем Кельсингру. По крайней мере, в официальном Совете не ожидали. Мне по-прежнему кажется, что были те, кто воображал находку сокровищ, и не меньше двух членов Совета были крайне недовольны, когда я сказала, что отправлюсь с вами и буду защищать интересы драконов.

– Ну, был один капитан баржи, который пришел в такой восторг от этой мысли, что даже не заметил, как кто-то был против нее.

Она оттолкнула его пальцы, завивавшие ее упрямые волосы в локоны, однако сделала это с явной неохотой.

– Любимый, нам надо завершить все сегодня вечером. У меня оставался всего один лист хорошей бумаги. Половину от него я использовала, чтобы написать все необходимое Малте Старшей. Не показывай это письмо никому другому. Надеюсь, у нее хорошее зрение: мне пришлось писать такими мелкими буквами! Вторую половину листа я использовала для того, чтобы создать документ, дающий тебе право получить от имени хранителей причитающиеся им деньги. Они все его подписали. А теперь вот на этом клочке шкуры мы запишем все, чего нам надо постараться добиться – и что мы готовы в ответ уступить.

Ее голос чуть дрогнул, и она потупилась.

Он поднял ее подбородок двумя пальцами.

– Не бойся. Я не проторгую Кельсингру. На этом берегу реки мы не нашли ничего, что заинтересовало бы торговцев, но я знаю, чего ты боишься: что как только они увидят город, то разграбят его полностью, оставив одни мостовые.

Она мрачно кивнула.

– Как это было сделано с первыми найденными нами городами Старших. Такое множество тайн могли быть разгаданы, если бы все оставили в одном месте! А сейчас артефакты Кассарика и Трехога разбросаны по всему миру, оказались в руках богатых семей и хитроумных торговцев. Но Кельсингра – настоящая Кельсингра на том берегу реки – дает нам еще один шанс понять, кем были Старшие, разгадать и, возможно, овладеть той магией, которую они так щедро использовали…

– Я понимаю, – мягко прервал он ее. – Я все понимаю, милая. Я знаю, как это для тебя важно, даже если кое-кто из юнцов этого не видят. Я сберегу ее для тебя.

* * *

Жужжанье недоуменных разговоров в зале Совета вернуло Лефтрина к настоящему. Шум не стихал, а только усиливался: зрители переговаривались с соседями, голоса все повышались, чтобы перекрыть нарастающий гам. Торговец Полск встала и криком потребовала порядка, однако никто на нее не обратил внимания. А потом внезапно зал погрузился в темноту: висячие световые шары погасли, и помещение стало освещаться только красным свечением каминов. Все потрясенно смолкли.

Из темноты прозвучал голос Малты Хупрус:

– Время молчать. Время слушать капитана Лефтрина, а не задавать друг другу вопросы, на которые мы ответить не можем. Давайте успокоимся и выслушаем его, как положено торговцам. Этот человек говорит о завершенном контракте, о выплате справедливого долга и о возможной угрозе не только драконам, но и всем жителям Дождевых чащоб. Заговор калсидийцев, приведенный в исполнение в центре Дождевых чащоб? Давайте выслушаем все, что он может сказать!

– Поддерживаю! – выкрикнула торговец Полск, как только Малта сделала паузу, и ей ответил хор одобрительных возгласов.

Какую бы восстанавливающую магию Малта ни применила к парящим шарам Старших, она оказалась действенной. Они постепенно разгорелись до теплого сияния, наполнившего зал теплым розоватым светом. Оказалось, что Малта оставила свое место и теперь стояла у стола Совета. В этой позе ее беременность стала хорошо заметной: растущий живот нарушал плавные изящные очертания ее тела. Лефтрину показалось, что она намеренно привлекла к себе внимание. Беременные женщины не были в Дождевых чащобах редким зрелищем, однако и обычным делом они тоже не были. Он знал, что многие смотрят на ее детородную способность с завистью. Она не мешала им смотреть на себя.

– Капитан Лефтрин! – Тон торговца Полск требовал, чтобы он сосредоточился на текущей проблеме. – Вы выдвинули серьезное обвинение. Вы можете предоставить нам какие-либо доказательства?

Он вздохнул.

– Не такие, которые бы удовлетворили Совет. Я могу пересказать слова хранителя Грефта и передать вам то, что Джесс Торкеф сказал Седрику Мельдару перед своей гибелью. Торкеф открыто заявил, что он отправился с нами в надежде убить драконов и продать части их тел, и он пытался убедить Седрика принять участие в исполнении его планов. Хранитель Грефт не менее открыто сказал нам, что Джесс Торкеф пытался его завербовать. Я позволю себе предположить: тот, кто нанял этого человека и определил его на борт моего корабля, мог знать о том, что охота для того, чтобы драконы были сыты, не была для него самой важной задачей. Еще до отплытия моей баржи я получил записку с угрозами – без подписи, но предписывающую мне делать все возможное, чтобы ему содействовать.

– У вас есть эта записка? – мгновенно поинтересовалась Полск.

– Нет. Она была уничтожена.

– А чем именно вам угрожали, капитан?

Этот вопрос задал молодой оранжевочешуйный торговец, сидевший за столом Совета. По его лицу скользнула легкая улыбка.

– Боюсь, что не помню вашего имени, купец, – заметил Лефтрин.

– Торговец Кандрал, – торговец Полск поспешила взять управление обсуждением в свои руки, – прошу вас не нарушать порядок проведения Совета, высказываясь вне очереди. У вас есть вопрос, который вы желали бы задать капитану Лефтрину?

Торговцу Кандралу явно не понравилось, что ему сделали замечание. Или, возможно, ему не понравилось то, что Лефтрину назвали его имя. Как бы то ни было, он откинулся на спинку своего кресла и нахально ответил:

– У меня действительно был вопрос, и я его задал. Чем именно угрожали нашему капитану? И если угрозу прислали до его отплытия, почему он не стал сообщать об этом до того, как отправиться в путь?

Торговец Полск прищурилась, но кивнула, разрешая Лефтрину отвечать. Глядя ей в лицо, он ответил:

– Это был шантаж. В записке содержалась угроза выдать некие личные сведения. Я не стал о ней сообщать, потому что решил, что сам справлюсь, а Совет требовал скорого отправления. Немедленного, если я правильно помню.

– Драконы были опасны! От них необходимо было избавиться! – Это заявил мужчина в плотной холщовой куртке и брюках, который встал, чтобы его лучше было слышно. – Нам с сыном пришлось спасать жизнь, убежать прямо в раскоп. А тот маленький зеленый дракон преследовал нас, сшибая подпорки. Он хотел получить наш ужин, хоть это был всего лишь хлеб с сыром в мешке. Он сожрал его вместе с мешком, а потом съел бы и моего парня, если бы мы не убежали, пока он жрал! Я хочу сказать, что если драконы ушли – так и хорошо. А если начнется разговор о том, чтобы их вернуть, то я и другие копатели бросим лопаты!

Он скрестил на груди мощные руки и обвел окружающих яростным взглядом.

– Прекратить выкрики!

Торговец Полск сурово одернула мужчину, который столь громко поведал свою историю. Тот сел, досадливо фыркнув, однако окружавшие его люди одобрительно кивали.

– Они кого-нибудь убили бы, если бы их не отманили отсюда. И вообще они с самого начала были неудачной сделкой, – добавил он не так громко, однако все равно заработал гневный взгляд от главы Совета.

Лефтрин воспользовался настроением, преобладавшим в зале.

– Сегодня, уважаемый Совет и торговцы, я явился сюда просто для того, чтобы получить нашу законную плату. Драконы устроены: я никогда не приведу их обратно. Так что выдайте нам наши деньги: мне, моей команде, хранителям и охотникам. У меня есть подписанные ими доверенности, по которым мне следует получить за них наличность. Некоторые хотели, чтобы часть денег была отправлена их родственникам, одна хранительница распорядилась, чтобы все ее деньги ушли к ее родным, а остальные поручили мне забрать все их деньги.

– Докажите! – решительно потребовал торговец Кандрал.

Член Совета в темно-зеленом энергично кивнула, поддерживая его.

Мгновение Лефтрин молча смотрел на них. Затем он снова снял сумку с плеча и медленно ее открыл. Доставая оттуда свернутый в рулон документ, он негромко заметил:

– Некоторые оскорбились бы той формой, в которой было высказано это пожелание. Еще кто-то мог бы потребовать удовлетворения от щенка, который так оскорбил его честь. Однако… – он шагнул вперед, чтобы положить доверенности на стол, и посмотрел на торговца Кандрала в упор, – я, пожалуй, приму во внимание источник. – Он не стал дожидаться ответа мужчины, продолжив, словно реакция того не имела никакого значения, и развернул бумагу перед торговцем Полск. – Здесь все подписались – все охотники, хранители и матросы, а также Элис и Седрик. Все, кроме Варкена. Он утонул. Я привез с собой его контракт. Думаю, его деньги должны отойти его родным. Он отзывался о них тепло. Грефт мало говорил о своих родственниках, и я не знаю, были ли у него близкие. Можете оставить его деньги себе, если сочтете это справедливым. Что до денег Джесса Торкефа, поступайте с ними, как пожелаете. Это – грязные деньги, и лично я к ним не притронулся бы.

Кандрал вжался в спинку своего кресла.

– Если все эти хранители выжили, почему здесь нет никого из них? Откуда мы знаем, что они не умерли, а вы не явились просто присвоить их деньги?

Это мерзкое обвинение заставило Лефтрина побагроветь. Он набрал в грудь побольше воздуха.

– Торговец Кандрал, вас Совет говорить не уполномочивал. Капитан Лефтрин! – Торговец Полск говорила отрывисто, – прошу вас отойти от стола. Совет рассмотрит эти документы. У нас никогда не было к вам никаких претензий. И мы желаем обсудить ваше предположение о том, что в найме охотника Торкефа было нечто неподобающее.

Она бросила на торговца Кандрала оценивающий взгляд.

Лефтрин с места не сдвинулся, а только перевел взгляд с торговца Кандрала на Полск.

– Я проигнорирую это оскорбление. На этот раз. Но пока Совет будет искать нарушения, ему следует вспомнить, что лжецы часто с подозрением относятся к честным людям. Я даже отвечу на этот вопрос. Хранители решили остаться со своими драконами. Два хранителя погибли, и, наверное, будь я тем человеком, который готов наживаться на мертвых, я сказал бы вам, что все живы, и тогда забрал бы и их деньги. А теперь я отойду, как только получу плату за мои услуги, за мой корабль и мою команду. Как было договорено и подписано всем Советом.

– Думаю, что никто из нас против этого возражать не станет, – Полск бросила предостерегающий взгляд на Кандрала, который уже открыл было рот, собираясь заговорить, и заставив его поспешно сжать губы.

Торговец Полск жестом потребовала себе чернила и бумагу, однако женщина, сидевшая слева от Полск, внезапно спросила:

– А как же торговец из Удачного, как Элис Финбок? Где она? И тот мужчина, который ее сопровождал, Седрик Мельдар? Они же не могли пожелать остаться с драконами?

– Торговец Свердин, эти вопросы следовало представить Совету, чтобы они были заданы должным образом!

Торговец Полск выразила свое недовольство совершенно ясно. Щеки у нее покраснели, и она в досаде запустила руку в волосы, взъерошив свой седой ежик.

Лефтрин не стал смотреть на нее: он устремил свой взгляд прямо на торговца Свердин.

– Элис Кинкаррон пожелала остаться с драконами. Она дала мне письма, чтобы я переслал их ее родным. Они уже отправлены. Что до Седрика, то, поскольку он не подписывал с Советом никаких договоров, то вас вряд ли касается то, что с ним стало. Однако я оставил его живым и здоровым и, полагаю, он по-прежнему в том же состоянии.

Торговец Свердин нисколько не смутилась. Она откинулась на спинку своего кресла и, вздернув остренький подбородок, обратилась к торговцу Полск.

– У нас нет никаких доказательств того, что кто-то из хранителей выжил. Нам ничего не известно о том, что стало с драконами. Думаю, нам следует воздержаться от уплаты по нашему контракту с этим человеком, пока он не сможет доказать, что выполнил оговоренные в нем условия.

– Это представляется наиболее разумным путем, – поспешно согласился торговец Кандрал.

Лефтрин обвел глазами членов Совета, задерживая взгляд на каждом по очереди. Кандрал занялся разглядыванием собственных ногтей, тогда как торговец Свердин густо покраснела и начала катать по столу небольшой свиток. На лице торговца Полск отразилось замешательство.

– Капитан Лефтрин, я уверена в оказанных вами услугах и в вашей честности. Но раз двое членов Совета не согласны, я не могу выплатить вам деньги, пока у нас не появятся четкие доказательства того, что вы исполнили условия вашего контракта.

Лефтрин помолчал, стараясь, чтобы гнев не отразился на его лице. Переговоры следует вести хладнокровно. Можно ли оставить его документы Совету? Он поймал виноватый взгляд Полск.

– Я доверяю эти документы лично вам, торговец Полск. Они не должны уходить из ваших рук. Исследуйте подписи и даты на выраженных хранителями пожеланиях. Делайте то, что сочтете нужным, с суммами, причитавшимися Грефту и Варкену. Я считаю, что Джессу мы не должны ни гроша: он совершенно не придерживался своего контракта и планировал убить и драконов, и хранителей. Если вы еще раз прочтете мой контракт, вы убедитесь в том, что мне вы определенно должны заплатить. Вы знаете, где я пришвартовался. Когда вы сочтете нужным отправить мне мои деньги, пришлите их туда. А если вы не сочтете нужным заплатить мне, тогда вам придется долго дожидаться возможности узнать дополнительные подробности того, где находятся драконы и что именно мы открыли.

Он повернулся спиной к Совету и сделал вид, будто только теперь заметил Малту Хупрус, и поклонился ей:

– Госпожа Старшая, у меня для вас письмо от Элис Кинкаррон. И небольшой сувенир из города Кельсингра.

– Вы нашли его? Вы нашли город Старших?

Это прокричал один из членов Совета, который прежде молчал – мужчина с двойным подбородком и темными курчавыми волосами.

Лефтрин посмотрел на него, а потом – на остальных членов Совета.

– Нашли. Но прежде чем спрашивать меня о подробностях, советую вам и всем членам Совета решить, можно ли верить тому, что я говорю. Я не хочу тратить ваше время и мое, если вы сочтете, что я просто плету матросские байки.

Он повернулся обратно к Старшим. Малта поднялась на ноги. Рэйн стоял рядом с ней, не касаясь ее, но явно ее поддерживая. Ее лицо светилось радостью, но губы были крепко сжаты. Он подал ей небольшой свиток и полотняный мешочек. Она приняла их своими длинными изящными руками. Алая чешуя, покрывавшая их, походила на перчатки из лучшей змеиной кожи. Малта медленно открыла мешочек и извлекла из него плитку от камина. При виде нее она улыбнулась. А потом она высоко подняла ее, продемонстрировав присутствующим всего на одно мгновение, прежде чем вернуть обратно в мешочек.

Лефтрин обратился к ней на фоне многоголосого шума, последовавшего за ее жестом:

– Если у вас есть вопросы, я буду счастлив с вами поговорить. Я пришвартовался у кассарикского пирса. Вы нас не сможете не заметить.

Малта наклонила голову, но ничего не сказала. За них обоих ответил Рэйн:

– Этот Совет нас опозорил. Надеюсь, вы не сомневаетесь, что мы полностью уверены в том, что вы добились своей цели. Я могу определенно сказать, что мы навестим вас, как только сможем. Однако сейчас моя жена утомлена: ей нужно вернуться домой и отдохнуть.

– Когда вам будет удобно, – согласился Лефтрин. – Думаю, мне стоит побыстрее отсюда исчезнуть.


– Капитан Лефтрин! Капитан Лефтрин, вы же не можете просто уйти!

Это заявил торговец с курчавыми волосами.

– Очень даже могу, – ответил он.

Повернувшись спиной ко всем, он зашагал к выходу из зала. У него за спиной шум разговоров превратился в оглушительный гам.

* * *

Двадцать шестой день месяца Перемен – седьмой год Вольного союза торговцев

Детози, смотрительница голубятни, Трехог, – Учетная книга голубей, 4-й чердак


3 самки скоростных голубей мертвы этим утром. Яйца остыли в 2 гнездах. Спасла 2 яйца из одного гнезда и подложила молодой самке с 6-го чердака. Перевела всех голубей из 4-го чердака в освобожденный и очищенный 7-й чердак. Чердак 4 будет сломан и сожжен, так как здесь эпидемия возникает в третий раз.

Глава 10

Похищение

– Со мной все будет хорошо, – настаивала она. – Иди за Лефтрином. Разузнай обо всем, что случилось. В том свитке, который он нам передал, есть только самые беглые упоминания о том, что выпало на их долю. Я так устала, что еле на ногах держусь, но я не смогу успокоиться, пока не узнаю всего.

Рэйн с озабоченной улыбкой заглянул в ее обращенное к нему лицо. Влажный ветер проносился между ними.

– Как ты можешь говорить, что с тобой все хорошо, если ты едва на ногах стоишь? Милая, давай я сначала отведу тебя домой. После этого я смогу найти «Смоляной» и поговорить с капитаном. Я буду умолять его, чтобы он пошел со мной к нам и поговорил с тобой у нас дома.

– Пожалуйста, не надо из-за меня глупить! Я не какая-нибудь немощная малышка. Я прекрасно могу самостоятельно вернуться в нашу комнату. А вот тебе надо пойти к нему прежде, чем кому-нибудь еще придет в голову то же самое. Эта крохотная записка от Элис меня только раздразнила. Мне необходимо узнать десятки самых разных вещей. Ну, пожалуйста! – добавила она, видя, что он продолжает смотреть на нее с осуждением.

Они задержались в дверях главного вестибюля, где Малта постаралась разобрать убористый почерк, которым Элис составила свое послание на том обрывке бумаги, который передал им Лефтрин. В мигающем свете фонаря, задуваемого ветром, ей не удалось понять практически ничего. Неведение не давало ей покоя, и она умоляла Рэйна немедленно отвести ее к капитану для разговора. Но теперь, пройдя половину дорожки к лифту, она слишком устала, чтобы продолжать путь. Она решила, что вернется в арендованные ими комнаты, а Рэйн уговорит капитана Лефтрина прийти к ним домой и поговорить с ней.

Рэйн вздохнул.

– Ну, хорошо. Малта, ты, как всегда, добилась своего. Не дожидайся меня. Ляг в постель и отдыхай, пока я не вернусь с Лефтрином. Обещаю, что как только я войду в дом, то сразу тебя разбужу, и ты сможешь терзать его своими вопросами столько, сколько пожелаешь.

– Да уж, изволь, – предостерегла его она. – Не задерживайся, чтобы выпить рюмку-другую, и не уводи его куда-нибудь для разговора, решив, что я заснула. Если ты так сделаешь, Рэйн Хупрус, я все равно об этом узнаю – и тогда берегись!

– Я так и сделаю, – снова пообещал он, улыбаясь ее угрозам, и, подняв обе руки, надежнее надвинул ей на голову капюшон.

А потом он оставил ее, как она ему велела.

– Я не немощная малышка! – напомнила она себе теперь.

Когда приступ боли прошел, она несколько мгновений стояла, пытаясь отдышаться. Вокруг нее бушевала давно собиравшаяся гроза. Казалось, что с потоками дождя на город падает темнота. Она была так уверена, что найдет дорогу в снятые ими комнаты! И вот теперь сухие сучья и обрывки мха летели вместе с дождем, а мокрые листья неслись по ветру. Вокруг нее огни домов, расположенных на вершинах, качались и подпрыгивали под порывами ветра. Будь она в Удачном, она просто выбрала бы один из огней и добралась до него, однако в таком городе, как Кассарик, все было не настолько просто. Дорожки переплетали деревья паутиной: прямого пути куда бы то ни было не существовало. Ближайший огонек может привести ее к задней стене здания, повернутого к другой ветке, так что между домом и ею окажется провал до самой лесной почвы.

Малта оглянулась в ту сторону, откуда пришла, пытаясь понять, когда именно свернула не туда, куда надо было. При этом ей пришлось повернуться лицом к ветру, и, щуря глаза от хлесткого дождя, она не увидела ничего знакомого. Кажется, на дальней стороне последнего моста стоит какой-то мужчина? Ветер снова бросил потоки дождя ей в лицо, но фигура не пошевелилась. Нет. Наверное, это просто столб странной формы. Она отвернулась от него и снова начала вглядываться в танцующие, дразнящие огни. Она замерзла и промокла до нитки. И донимавшая ее боль в пояснице теперь сильно изменилась. Когда очередное ужасающее сокращение мышц прокатилось по ее телу, она больше не смогла отрицать того, что происходит. Младенец пытается появиться на свет. Здесь. На ветке дерева, под дождем. Ну, конечно!

Она вцепилась в перила, впиваясь ногтями в прочное корявое дерево, пытаясь думать о чем-то еще кроме пугающего напряжения своего тела. Сосредоточившись на своих стиснутых руках, она молча сжимала зубы, пока боль не прошла, а потом навалилась на оградку, жадно хватая ртом воздух. К демонам гордость! Если их ребенок родится здесь, на этой дорожке во время такой грозы, какой у него будет шанс выжить? Неужели она допустит, чтобы их младенец погиб из-за того, что ей не хочется объявлять о своем затруднении незнакомым людям? Она набрала побольше воздуха и заставила себя закричать:

– Помогите! Пожалуйста, кто-нибудь, помогите мне!

Ветер и непрестанный шорох листьев унесли ее слова прочь.

– Пожалуйста! – снова крикнула она, и это было все, что она смогла из себя выдавить: новая разрывающая схватка обрушилась на нее.

Она стиснула перила и прижала ладонь к животу. Это не игра воображения. Ребенок оказался ниже, чем раньше: он начал двигаться внутри нее вниз. Она выждала, отдышалась и снова закричала. Однако гроза бушевала все сильнее и сильнее. Не похоже было, что сегодня вечером по дорожкам будет ходить еще кто-то. Она ощерила зубы в подобии улыбки. И кто может их в этом винить?

Смаргивая с ресниц капли дождя, она подняла голову. Огней стало меньше, чем было. Зимой люди рано ложатся спать. Ну что ж: эта дорожка должна куда-то вести: к дому, магазину или лестнице на стволе. Ей просто надо по ней идти. Она обернулась туда, откуда пришла, надеясь увидеть кого-нибудь – кого угодно. Где-то там, позади, она свернула не туда. Ей следует вернуться обратно. Налетевший порыв ветра бросил ей в лицо сучки и листья, и она повернулась к нему спиной. Это не имеет никакого значения. Она пойдет туда, куда ее толкает ветер, и будет стучать в первую же дверь, которая ей попадется, пока ее не впустят. Никто не прогонит женщину, которая рожает. Она стиснула перила обеими руками и упрямо двинулась вперед. Все будет хорошо. Обязательно.

* * *

Рэйн быстро шагал по настилу, догоняя капитана Лефтрина. Поскользнувшись, он злобно заворчал, но удержался на ногах и поспешил дальше. Он слишком долго спорил с Малтой. Да и сейчас ему мучительно хотелось повернуть обратно, благополучно довести ее до дома, и только потом отправляться на «Смоляной». Она не стала настаивать на том, чтобы пойти с ним, а это было пугающим доказательством того, насколько сильно она устала. Он воровато оглянулся, но из-за усиливающегося ветра, стряхивавшего с деревьев мусор и воду, он едва мог разглядеть даже тот мост, который только что пересек. И, конечно же, Малты, в одиночестве пробирающейся до их дома, было не видно. Он обеими руками стер с лица дождь, а потом заставил себя перейти на бег. Чем раньше он поговорит с капитаном, тем быстрее вернется к жене.

Порывы ветра раскачивали дорожки. Он шел быстро, передвигаясь с привычной уверенностью уроженца Дождевых чащоб, но продолжал тревожиться о Малте. Она неплохо приспособилась к своей новой жизни на деревьях, но из-за выросшего живота в последние недели ее чувство равновесия ухудшилось. Сурово сказав себе, что с ней все будет в порядке, он направился к стволу. Там целая группа людей жалась в ожидании лифта. Он нетерпеливо прошел к внутренней части балкона и начал торопливо спускаться по длинной спиральной лестнице, обвивавшей громадный ствол дерева.

Рэйн запыхался и вымок задолго до того, как добрался до ровной дороги, шедшей у подножия опорного дерева. Вокруг никого не видно было. Гроза и близящаяся ночь разогнали всех по домам. Он надеялся, что непогода помешала всем тем, кто поспешил следом за капитаном Лефтрином, когда тот ушел. Ему не хотелось бы соперничать с другими, добиваясь его внимания. Ему необходимо уговорить Лефтрина вернуться с ним для приватного разговора и получить возможность задать вопросы из того длинного списка, который Малта накорябала во время заседания Совета. Он достаточно хорошо знал характер жены, чтобы не сомневаться: она не отпустит Лефтрина, пока тот не ответит на все ее вопросы!

Рэйн быстро шел через темноту: фонари, установленные вдоль дороги, освещали его путь очень неравномерно. Воды в реке прибавилось: плавучие причалы сильно поднялись на своих прочных канатах, и сваи, на которых они крепились, были почти не выше Рэйна. Причаленные суда перемещались и сетовали на ветер и слишком быстрое течение, скребясь и стукаясь о причал и натягивая швартовы. «Смоляной» был длинным и широким: он должен был причалить к внешней стенке. Почти все фонари, которые должны были освещать пристани по ночам, покорились ветру и дождю. Пробираясь вдоль причала и по пирсам, Рэйн вынужден был замедлить шаги.

Удача ему благоволила: он пришел как раз в тот момент, когда при свете фонаря, поднятого чьей-то рукой, капитан Лефтрин как раз перебирался с причала на палубу своего корабля.

– Капитан Лефтрин! Пожалуйста, подождите! Вы меня знаете. Я Рэйн Хупрус. Мне нужно с вами поговорить.

Ветер попытался унести его слова, но Лефтрин приостановился, оглянулся через плечо и, повысив голос, крикнул:

– Тогда подходите, и добро пожаловать к нам на борт! Давайте спрячемся от грозы.

Рэйн с радостью пошел за ним. Он перелез через фальшборт живого корабля и прошел по палубе за капитаном. На камбузе корабля было тепло и уютно. Большую часть помещения занимал длинный стол, по обе стороны которого стояли скамьи. В дальней части комнаты приземистая чугунная печка выплевывала в небольшое помещение жар. К стропилам были подвешены сетки с луковицами и клубнями, добавлявшими свои запахи в атмосферу, которая пахла людьми, работающими в тесноте. Женщина, светившая Лефтрину фонарем, взяла у Рэйна плащ и пристроила его на крюк рядом с плащом капитана, где с них тут же закапала вода.

– Горячий чай! – объявил Лефтрин и, несмотря на прощальную угрозу Малты, Рэйн благодарно кивнул.

Он был рад видеть, что напиток уже заварен и ждет на столе камбуза в пузатом коричневом чайнике. Капитану и Рэйну быстро поставили по кружке, и Лефтрин наполнил обе. Через открытую дверь Рэйну была видна рубка, где по стенам были закреплены ярусы коек. На одной из них крупный мускулистый мужчина чесал себе грудь и широко зевал. Менее массивный парень проскользнул мимо зевающего и по-кошачьи метнувшись через порог, уселся за стол. Он бросил на Рэйна любопытный взгляд, но тут же перевел глаза на капитана. Без всяких церемоний пришедший начал докладывать:

– Совет нам монет не прислал, кэп. Но та лавка прислала все, что вы там заказали, под кредит. И мы точно так же получили все остальные припасы: торговцы хорошо нас знают и понимают, что если не поставят нам сейчас то, что нам нужно, то, когда мы получим деньги, мы уже к ним не обратимся.

– Отлично, Хеннесси. Пока это все. У нас гость.

Рэйн понял, что Лефтрин прекратил болтовню членов команды, успешно отрезая его ото всех сведений, которыми те могли бы поделиться, до тех пор, пока не оценит его самого и не поймет, что ему нужно. Он сделал собственный ход. Посмотрев на Хеннесси – явно помощника капитана, а затем на самого Лефтрина, он сказал:

– Хупрусы дают кредиты на хороших условиях не только в Трехоге, но и здесь, в Кассарике, кузен. Не сомневаюсь, что наша семья не откажется проявить свое влияние, раз здешний Совет обходится с вами не слишком красиво.

Лефтрин пристально посмотрел на него.

– Странно, что вы помните меня, как кузена.

Рэйн округлил глаза.

– Ну, полно! Не так уж нас тогда было много – тех, кто донимал людей, которые в те дни работали с диводревом. Вам хорошо удавались формы. Помню, был даже разговор о том, что ваша мать может уговорить вашего отца, чтобы тот разрешил вам заняться этим, а не принимать командование над «Смоляным».

– Это были просто разговоры. Моя душа всегда лежала к корабельному делу. На самом деле я даже боялся, что меня оставят работать с диводревом! Интересно, что бы сейчас со мной было, если бы все сложилось именно так? А вас, как я припоминаю, всегда завораживали необработанные бревна. Вы вечно ускользали, чтобы отправиться на разведку.

– Это точно. И у меня из-за этого вечно были неприятности.

– Были опасения, что у вас образовалась слишком прочная связь с городом. И что вы можете в нем утонуть…

– Как это случилось с моим отцом, – негромко договорил Рэйн.

Молчание на камбузе стало напряженным. Женщина взяла со стола чайник, чтобы долить в него воды. Она замерла на месте, сжимая его в руках и наблюдая за Рэйном. Тут что-то скрывалось, и ему следовало как можно скорее с этим разобраться. Если он будет откровенен, это может вызвать других на открытый разговор. Рэйн кивнул, словно в ответ на собственные мысли.

– Но я не утонул. Потому что для меня это был не просто камень и заключенные в нем воспоминания. Это была драконица Тинталья, которая оказалась в ловушке, пребывая в сознании в своем бревне диводрева. Она притянула меня, удержала – и, в конце концов, я стал ей служить. Я и по-прежнему ей служу во многом. Сегодня я здесь именно из-за драконов. Мне необходимо знать, капитан. Что стало с драконами и их хранителями?

Лефтрин сел поближе к печке. Взяв кружку, он сделал осторожный глоток. Поверх ее края он внимательно рассматривал Рэйна. Рэйну было любопытно, каков он в глазах капитана. Считает ли его Лефтрин уродом, человеком, которого слишком сильно отметили и изменили Дождевые чащобы? Или он видит в нем Старшего – одного из тех легендарных и почитаемых существ, которые когда-то построили скрытые древние города Дождевых чащоб? Или дальнего родственника, которого он смутно помнит по кажущимся таким далеким детству? Рэйн сел прямее, позволяя Лефтрину разглядывать его покрытое чешуей лицо и думать, что пожелает. Он выжидал.

Поджарый рыжий кот с белыми носочками внезапно взлетел с палубы и приземлился на столешницу. Он прошелся вдоль стола, не обращая внимания на взмахи руки Хеннесси, и устремил на Рэйна сверкающие зеленые глаза. Он ткнулся головой в сцепленные на крышке стола руки Рэйна, требуя свидетельств уважения. Рэйн поднял руку, чтобы погладить тварюшку, и обнаружил, что она удивительно мягкая.

Казалось, дружелюбие, с которым посетитель принял кошачье внимание, помогло Лефтрину прийти к какому-то выводу, и он сказал:

– А где Малта? Я не сомневаюсь, что Элис хотела бы, чтобы Малта все узнала. Именно поэтому она ей написала и послала ей ту кафельную плитку.

– Сейчас беременность очень ее утомляет. Я отправил ее домой, отдыхать. Она согласилась пойти, только взяла с меня слово, что, придя сюда, я уговорю вас отправиться со мной в наш дом. Она не даст мне покоя, пока не получит ответы на свои вопросы. – Рэйн достал из кармана рулончик, с вопросами, накорябанными убористым, но витиеватым почерком Малты. Он удрученно вчитался в него, щуря глаза. – На все вопросы, – добавил он, обращаясь не столько к Лефтрину, сколько к самому себе, и был изумлен, когда тот вдруг расхохотался.

– Уж эти женщины с их каракулями! – посочувствовал он. – Неужели им никогда не надоедает все разузнавать и записывать? Разве письма Элис ей не хватило?

Рэйн улыбнулся и неожиданно почувствовал себя совершенно непринужденно. Взяв кружку с горячим чаем, он обхватил ее ладонями, согревая руки.

– Малта всегда отличалась ненасытным любопытством. Она попыталась прочитать переданную вами записку, но буквы были такие мелкие, а освещение за стенами здания Совета оказалось очень тусклым. Те вопросы, которые она здесь записала, – это только те, которые пришли ей в голову, пока вы разговаривали с Советом. Что до меня, то я даже не успел взглянуть на послание Элис прежде, чем Малта отправила меня сюда умолять вас прийти и с ней поговорить.

Лефтрин сел удобнее и заглянул в свой горячий чай.

– А завтра нельзя? – неохотно спросил он. – Я на ногах с рассвета, промок до костей и замерз. И мне нужно выслушать доклады тех членов команды, которых я посылал с разными поручениями.

Рэйн застыл на месте, пытаясь лучше понять собеседника. Ему необходимо сегодня же привести его к Малте: если он этого не сделает, она моментально начнет прикидывать, когда сможет спуститься к причалу, чтобы самой с ним поговорить. С тех пор, как экспедиция «Смоляного» отправилась из Кассарика, чтобы переселить драконов выше по течению, Малта беспокоилась о ней. Ей всегда хорошо удавалось анализировать слухи, выясняя, что должно или может произойти. В Трехоге она могла сообщать ему, прибытие каких кораблей ожидается и с какими именно грузами, задолго до того, как эти суда появлялись в городе. И когда кассарикский Совет торговцев буквально выдворил драконов и их хранителей из города, она была совершенно уверена, что за этим стоит что-то еще.

– Эта экспедиция была задумана не для того, чтобы найти им убежище, – говорила она ему не раз. – И это было не просто изгнание, хотя, по-моему, некоторые члены Совета были рады обречь их именно на изгнание. От драконов было много расходов, неприятностей и опасности. Они мешали проведению раскопок. Однако за всем этим было что-то еще, Рэйн, нечто угрожающее. Что-то гадкое, связанное с очень-очень большими деньгами и, возможно, с нашими дорогими друзьями калсидийцами.

– Что из услышанного заставило тебя так думать? – спросил он у нее тогда.

– Просто разрозненные вещи. Слух, что один из охотников экспедиции ради денег готов на все, и что, возможно, несколько лет назад он кого-то убил ради наследства. И что, наверное, кто-то из нынешних членов Совета об этом знал и либо добровольно пристроил того охотника на корабль, либо охотник получил эту работу, использовав что-то, что он знал об этом члене Совета. Ох, просто сплетни, Рэйн, обрывки и кусочки. И общее ощущение беспокойства. Сельдена слишком давно нет, и никаких вестей мы от него не получали. Конечно, было то последнее письмо, но мне оно показалось подозрительным. Ах, ну почему, почему Тинталья не вернулась посмотреть, что стало с другими драконами? Неужели она могла настолько равнодушно отнестись к своим родичам? Неужели, найдя себе пару и получив возможность самой иметь потомство, она решила бросить остальных? Или же с ней случилось что-то ужасное? Может, герцог отправил охотников и за ней и ее парой?

«Не надо думать о самом плохом, милая. Сельден уже взрослый и вполне может сам о себе позаботиться. Мы ведь не знаем – может, он сейчас как раз с Тинтальей. А почему не вернулась сама Тинталья… Ну, может, она решила, что не нужна юным драконам. Может, она ожидала, что мы лучше сдержим свое обещание заботиться о них».

Он хотел ее успокоить, но, еще не успев договорить эти слова, понял, насколько печально они звучат. Он не мог понять, почему Малта так прикипела душой к драконам. Конечно, Тинталья спасла жизнь им обоим и свела их вместе, однако до этого драконица неоднократно подвергала их опасности и мучила. Разве они должны чувствовать себя чем-то обязанными этой синей драконице? Порой ему хотелось просто устроить свою жизнь рядом с Малтой, оставить в прошлом все восторги и величие их принадлежности к Старшим и стать обычной супружеской парой, живущей в Дождевых чащобах и ожидающей первенца.

Лефтрин кашлянул, заставив Рэйна вздрогнуть. Он увидел усталое лицо капитана и устыдился своей просьбы. Однако он делал это ради Малты, которой он обещал, что постарается.

– Прошу вас, – проговорил он, и на секунду его слова повисли в тишине.

Кто-то демонстративно закашлялся. Рэйн повернул голову и обнаружил, что на капитана выразительно смотрит какая-то молодая женщина. Судя по ее грубой одежде, она была палубным матросом, а судя по чертам лица, состояла в родстве с Лефтрином. И, следовательно, вполне вероятно, была какой-то дальней родственницей и самого Рэйна. Взгляд капитана она встретила, не дрогнув.

– Я могу пойти вместо тебя, если ты слишком устал, – предложила она. – Я не знаю всего того, что знаешь ты, но могу спорить, что отвечу на большую часть вопросов госпожи Старшей, так что она сможет успокоиться.

– Правда? – переспросил Рэйн, радуясь такому выходу.

Однако прежде, чем девушка успела ответить, Лефтрин со стоном заявил:

– Я пойду. Найди мне какую-нибудь сухую одежку. Хотя, конечно, когда я туда доберусь, то снова буду таким же мокрым.

– А мне можно тоже пойти? – с надеждой спросила матрос.

Лефтрин посмотрел на Рэйна:

– Ваша супруга не будет против двух гостей в такой поздний час?

– Уверен, что нет, – с благодарностью ответил Рэйн.

Он улыбнулся девушке, и та озорно ему ухмыльнулась.

– Сейчас возьму дождевик, – радостно объявила она и выскочила из камбуза.

* * *

Малта преодолела последнюю четверть моста на четвереньках. Из-за усиливающегося ветра он опасно раскачивался, а канаты ограждения стали скользкими. Добравшись до стволовой платформы, к которой крепился мост, она переползла на подветренную сторону ствола и скорчилась там. Ей хотелось орать, ее тянуло разрыдаться, но не хватало ни дыхания, чтобы позволить себе первое, ни лишнего времени, чтобы предаться второму.

– Малыш скоро родится, – сказала она себе, словно разговор вслух мог уменьшить ощущение одиночества. Она плотнее завернулась в плащ и прижалась к дереву, ощущая приближение очередной схватки. Она дрожит от холода, а не от страха. Бояться нечего. Женщины постоянно производят на свет малышей, и многие во время родов оказываются одни. Это – совершенно нормальная и естественная часть жизни женщины. С ней все в порядке. – Я не боюсь. Я просто замерзла. – Она стиснула зубы, удерживая рвущееся наружу рыдание. – Я справлюсь. Я обязана справиться, и значит, справлюсь.

Она отогнала мысль о том, что нечто совершенно нормальное и естественное для любой другой женщины может не быть таковым для нее. Те изменения, которым подверглось ее тело при превращении в Старшую, привели к неожиданным для нее последствиям. Теперь ей стало неприятно плакать: от этого воспалялись глаза. Она слышала истории о других женщинах – тех, кого сильно отметили Дождевые чащобы: эти женщины умирали, пытаясь вытолкнуть из утробы младенца. Но ведь с ней такого не может случиться! Ее изменения вызвала драконица Тинталья, а не случайное воздействие Дождевых чащоб. Конечно же, ее тело должно быть приспособлено к этой задаче.

Она подняла глаза и безнадежно огляделась по сторонам. Ночь уже наступила, и большинство горожан погасили свет и легли спать. Кое-где огни все еще горели, но под сильным ветром и в темноте она не могла различить дорогу ни к одному из них. У нее уже замерзли руки. Она задрала просторную белую тунику, надетую под плащ. Путаясь пальцами в завязках, она попыталась распустить штаны.

– Никакой гордости, – пожаловалась она ветру.

Просторные шаровары собрались у ее щиколоток, и ей удалось из них выбраться. Смяв эту часть своего наряда в ком, она затолкала брюки под тунику, чтобы они остались сухими. Если ее малыш родится прямо здесь, именно в них она его и завернет.

Во время следующей схватки она ясно ощутила, как под давлением ее мышц ребенок передвигается вниз. Когда ее собственное тело, наконец, прекратило конвульсировать, она вздохнула поглубже и сделала последнюю попытку:

– Помогите! Пожалуйста! Кто-нибудь, помогите мне!

А потом она взвизгнула от неожиданности: из теней вынырнула какая-то фигура и шагнула прямо к ней. В тусклом свете далекого фонаря она разглядела только, что это мужчина в длинном плаще. Она не слышала его приближения. Как давно он здесь стоит, наблюдая за ней? Она решила, что это ей не интересно.

– Прошу вас, пожалуйста, помогите мне найти укрытие! Я вот-вот… я рожаю.

Мужчина присел на корточки рядом с ней. Под надвинутым капюшоном она не смогла различить его лицо.

– Вы – та Старшая, женщина-дракон, да?

Он говорил с акцентом. Калсидийским? Возможно. Тогда, наверное, он один из освобожденных рабов, прибывших в Дождевые чащобы во время войны. Большинство из них были джамелийцами, но среди них попадались и немногочисленные калсидийцы.

– Да. Да, я Малта, Старшая. Если вы мне поможете, моя семья щедро вас наградит.

– Тогда идем. Идем.

Не делая скидки на ее родовые муки, мужчина схватил ее за плечо и попытался поднять на ноги. Она застонала и чуть не упала, но потом все-таки смогла остаться на ногах.

– Подождите. Я не могу…

– Тогда вы идете, идете со мной. Тут есть безопасное место, недалеко. Идем.

Ужасно с его стороны было требовать, чтобы она шла, и уж тем более тащить ее за руку, но другой помощи не было. Не важно, почему он так делает: из-за общей тупости или по недомыслию. Главное, он поможет ей попасть в укрытие, а когда она там окажется, то, наверное, сможет попросить его сбегать и привести ей на помощь какую-нибудь женщину. Она попыталась опереться на него, но он отстранился, продолжая держать за руку и тащить за собой. Чем это вызвано – отвращением к ней или нежеланием прикасаться к рожающей женщине? Неважно. Она неловко последовала за ним, обратно по раскачивающемуся мосту, который только что прошла, вокруг какого-то ствола, а потом – по еще более узкому мостику.

– Куда мы идем? – пропыхтела она.

– В гостиницу. Идем. Идем сейчас.

Он настоятельно дергал ее за руку.

Она вырвала у него руку и упала на колени: ее скрутила очередная схватка. Он молча стоял над ней. Когда к ней вернулась способность говорить, она выдавила из себя:

– В Кассарике… нет гостиниц. Только…

– Бордель, гостиница. Место для жилья. У меня комната, ты будешь укрыта, сделаешь там ребенка. Лучше, чем под дождем.

Это была правда. Однако, несмотря на ее отчаянное положение, этот мужчина с каждой минутой нравился ей все меньше. Бордель! Ну что ж: там хотя бы будут женщины – и, возможно, женщины, имеющие опыт, необходимый в ее ситуации. Она позволила ему снова взять себя за руку и с трудом поднялась на ноги.

– Как далеко?

– Два моста, – ответил он.

Она кивнула. Два моста. На два моста больше, чем ей под силу.

Она вздохнула и сжала зубы.

– Веди меня туда.

* * *

Рэйн решил, что Лефтрин не из тех людей, кто быстро шевелится. Особенно когда, по его мнению, ему доставили беспокойство. Или, может, он просто совершенно обессилен. Он допил свой чай, а потом исчез, чтобы переодеться в сухое. Когда он, наконец, вышел из своей каюты, то выглядел еще большим оборванцем, чем прежде. Рэйн начал понимать, сколько на самом деле пришлось перенести членам экспедиции. И хотя это вызвало сочувствие к капитану и его команде, он не стал освобождать Лефтрина от данного им обещания. Племянница и палубный матрос Лефтрина, Скелли, уже надела плащ и сапоги и была явно готова к ночным приключениям на берегу. Однако Лефтрин выпил еще чашку чая, одолжил у кого-то из команды вязаную шапку и непромокаемый плащ, и только после этого встал и объявил, что готов идти.

Рэйн поспешно повел их от причалов к лифту, где ему пришлось больше десяти раз дергать за шнурок вызова, прежде чем появились хоть какие-то признаки того, что лифтер направил устройство вниз. Мужчина хмуро смотрел на него, выражая столь явное неудовольствие тем, что его вызвали в такую непогоду, что Рэйну пришлось дать ему горсть монет не только в качестве платы, но и как взятку за обещание, что когда Лефтрин и Скелли соберутся обратно, то, постучав в дверь, найдут его бодрствующим.

Рэйн никогда не любил лифты. Он всегда предпочитал подниматься пешком, а не обрекать себя на тошнотворные подергивания и раскачивания, а также непредсказуемые рывки и остановки по время пути. Он сжал зубы, надеясь, что лифтер хорошо заботится о канате и блоках. Лефтрин и Скелли по большей части молчали. Лефтрин ежился под своим взятым взаймы плащом, а Скелли ухмылялась и вглядывалась в темноту, словно все мелочи вокруг ее завораживали. Внезапно Рэйна обрадовало то, что она вызвалась с ними пойти. Он подозревал, что Малте удастся узнать больше из разговора с этой девушкой, а не из ответов немногословного капитана.

Едва лифт успел остановиться, как он с радостью отстегнул защитную сетку.

– Нам сюда, – сказал он, как только они вышли из лифтовой корзины следом за ним. – Извините, что так темно. В Кассарике трудно арендовать жилье: город пока слишком молод, чтобы предлагать такие же гостиницы и таверны, как в Трехоге. Нам пришлось согласиться на единственное помещение, которое можно было снять временно. Осторожно с этими канатами. Они протянуты ниже, чем следовало бы. Через этот мост, потом пара оборотов вокруг ствола, еще мост – и мы на месте. И я благодарю вас за то, что пришли. От всей души.

Когда они, наконец, подошли к их снятому внаем домику и Рэйн увидел его темные окна, он молча нахмурился. Если Малта решила, что слишком сильно устала и легла спать, ему будет неловко из-за того, что он притащил сюда эту пару в такую непогоду. Однако хмурился он в основном из-за тревоги. Если Малта передумала их ждать и уснула, это означает, что она испытывала гораздо более сильную усталость, чем та, в которой готова была признаться, когда они ушли из здания Совета.

Он толкнул хлипкую дверь и вошел в неосвещенную комнату.

– Малта? – тихо сказал он в темноту. – Малта, я привел к тебе капитана Лефтрина…

Он оборвал фразу, ощутив, что комнаты пусты. Он никому не смог бы объяснить свои чувства. Он просто точно знал, что ее здесь нет, и что ее тут не было со времени их ухода. Он шагнул к столу и легонько провел пальцами по установленной в центре фигурке из джидзина. Металл Старших отозвался на его прикосновение, оживая, испуская призрачный свет – голубоватый, но яркий. Он поднял фигурку, освещая всю комнату. Малты нигде не было. Он похолодел и услышал, что говорит обманчиво спокойным голосом:

– Что-то случилось. Ее здесь нет – и непохоже, чтобы она сюда приходила.

Очаг для таких маленьких помещений представлял собой всего лишь глиняное блюдо. Он отыскал несколько угольков, которые еще тлели, раздул огонь и зажег обычный фонарь. Более сильное освещение только подтвердило то, что он и без того знал. Малта не пришла с Совета. Здесь все оставалось совершенно таким же, каким было, когда они закрывали за собой дверь.

Лефтрин и Скелли стояли у открытой двери. Ему было не до любезностей.

– Извините. Мне надо идти ее искать. Она была усталой, когда мы расстались, но обещала, что пойдет прямо сюда. Она… у нее болела поясница. Ребенок… Живот такой большой…

Девушка откликнулась:

– Мы пойдем с вами. Где вы видели ее в последний раз?

– Прямо у здания Совета.

– Тогда мы начнем оттуда.

* * *

Он привел ее к себе в комнату. Очередная схватка началась как раз в тот момент, когда они оказались на пороге борделя. Малта согнулась пополам у двери: ей хотелось только скорчиться и не шевелиться, пока боль не пройдет. Однако он схватил ее за руку и протащил через крошечную гостиную в очень неприбранную спальню. Там пахло мужским потом и несвежей едой. Кресло было похоронено под ворохом ношеной одежды. Простыни на узкой кровати сбились, открывая покрытый пятнами матрас. На полу у двери стояла тарелка с обколотыми краями. Муравьи копошились на корке хлеба, оставшейся там, а также исследовали перевернутый графин и грязный прибор, валявшиеся рядом. Единственный свет давал почти угасший огонь в глиняном очаге. В нескольких корзинах у двери хранились его личные вещи. Она разглядела сапог и один заскорузлый носок. А потом он снова ее пихнул.

Малта пошатнулась, ухватилась за край низенького столика и пригнулась рядом с ним.

– Найди женщину! – яростно прошипела она ему, – кого-то, кто разбирается в родах. Сейчас же!!!

Он несколько мгновений молча смотрел на нее, а потом сказал:

– Здесь безопасно. Я сейчас вернусь.

Когда он закрыл дверь, комната погрузилась в полумрак. Где-то недалеко захохотала женщина, а какой-то мужчина вскрикнул в пьяном изумлении.

Малта опустилась на пол, учащенно дыша. Она едва успела перевести дух, как у нее началась новая схватка. Она пригнулась к напряженному животу – и у нее вырвался тихий стон.

– Все будет хорошо.

Она сама не знала, то ли молит Са, то ли уговаривает младенца у себя в утробе.

Еще две схватки успели накатить и схлынуть прежде, чем она услышала звук открывающейся двери. Каждый раз, когда схватка заканчивалась, она обещала себе, что доковыляет до двери и пойдет искать помощь, как только отдышится. И каждый раз новая волна боли захлестывала ее прежде, чем ей удавалось это сделать. Она не могла бы сказать, сколько времени прошло. Из-за болей время растянулось до бесконечности.

– Помогите! – с трудом проговорила она и, подняв взгляд, увидела, что этот бесполезный идиот привел с собой еще одного мужчину. Она устремила глаза на него. – Повитуха! – прошипела она. – Мне нужна повитуха!

Они не обратили на ее требование никакого внимания. Тот мужчина, который ее привел сюда, пересек комнату, обойдя и чуть ли не перешагнув через нее. Он взял дешевую желтую свечку в примитивном подсвечнике, засветил ее от огня в очаге, а потом зажег от нее еще несколько свечей в комнате. А потом шагнул назад и указал на нее, очень довольный собой.

– Видишь, Бегасти? Я прав, так ведь?

– Это она, – сказал вновь пришедший. Он наклонился, вглядываясь в нее, и у него изо рта пахнуло резкими пряностями. Он был одет богаче, чем тот мужчина, который приволок ее сюда, и говорил с совершенно явным калсидийским акцентом. – Но… что с ней не так? Зачем ты ее сюда привел? Будут проблемы, Арих! Многие из жителей Дождевых чащоб перед ней преклоняются.

– И столько же ее презирают! Они говорят, что она и ее муж слишком горды собой и что знатность, власть и красота заставили ее вообразить себя королевой. – Он захохотал. – Сейчас вид у нее совсем не королевский!

Малта едва слышала их слова. Ее разрывало пополам – это было совершенно ясно. С трудом она приказала им:

– Найдите какую-нибудь женщину мне в помощь!

Тот, которого звали Бегасти, покачал головой.

– Здесь по ночам шумно, даже когда нет грозы. Тут вопят, визжат и даже кричат. Никто не придет узнавать, в чем дело.

Малта тяжело дышала и пыталась соображать. Что-то ужасно не так. Они не собираются ей помогать: они вообще ее не слушают. Зачем этому мужчине понадобилось притворяться услужливым, зачем было приводить ее сюда?

Новая волна боли заставила ее забыть о них. Во время схваток она теряла способность соображать. А когда боль прошла, она поняла, что у нее есть всего несколько секунд на то, чтобы попытаться собраться с мыслями и хоть что-нибудь придумать. Что-то… есть что-то такое, что она знает, что-то очевидное – но ее разум отказывался сосредоточиваться. Их калсидийский акцент был слишком сильным, и у обоих не было на лице татуировки. Если бы они появились здесь вместе с волной освобожденных рабов, тогда у них на лицах должна быть нанесена татуировка, отмечавшая таких беженцев. И тут, когда боль уже снова навалилась на нее, а двое мужчин безучастно наблюдали за ее мучениями, все кусочки мозаики внезапно встали на свои места. Такой очевидный ответ: это шпионы, те самые, о которых говорил капитан Лефтрин! Грязные руки Калсиды дотянулись до Дождевых чащоб, чтобы совращать и соблазнять деньгами. Вот кто стоял за охотником Джессом и его замыслом убить драконов ради денег. Ну, конечно же!

А она совершенно беспомощна и оказалась в их власти. Для чего? Зачем им могла понадобиться роженица?

Словно по заказу, один из мужчин задал этот вопрос второму:

– Зачем ты ее захватил, Арих? Ее слишком хорошо знают, а внешность у нее слишком необычная, чтобы ты смог увезти ее домой как рабыню. И не в нашем положении договариваться о возвращении заложницы! Мы ведь договорились, что останемся здесь невидимыми, что постараемся как можно быстрее заполучить нужное, а потом уехать из этой забытой богами дыры!

Арих довольно ухмылялся. Малта содрогалась и пыталась не стонать, пока ее младенец сражался за возможность родиться. Роды – это один из самых интимных моментов жизни женщины, а она в этот момент оказалась здесь, на грязном полу в борделе, без мужа и повитухи, под бесцеремонными взглядами пары калсидийских шпионов! Она чувствовала, как под полами плаща и длинной туникой ее младенец пытается появиться на свет. Его рождение было таким близким – и этому предстояло произойти в столь ужасающем месте! Ей отчаянно хотелось отползти от этих мужчин, хотя бы забиться в угол комнаты. Она часто дышала, пытаясь сохранять молчание, пытаясь скрыть от них, что ее ребенок вот-вот будет здесь. Однако их голоса врывались в ее сознание.

– Бегасти, ты смотришь, но не видишь. Она покрыта чешуей, точно так, как ты говорил – как дракон. И ребенок, которого она родит, скорее всего тоже будет весь в чешуе. Сегодня она заблудилась среди мостов и умоляла меня ей помочь. Никто не знает, что она здесь, и никто, кроме нас с тобой, никогда не узнает, что с ней стало. Плоть в чешуе – это плоть в чешуе, друг мой. И кто может сказать, как выглядит дракон, вырванный из яйца? Отруби ей голову, руки и ноги, отрежь у младенца все, что похоже на человека – и что останется? Именно то, что потребовал привезти герцог! Плоть дракона, которую его врач сможет превратить в необходимое ему снадобье!

– Но… но… это же не дракон! Они приготовят лекарство, а оно не подействует! Если кто-то разгадает обман, нас казнят!

– Никто его не разгадает, потому что знать о нем будем только мы с тобой. Мы вернемся домой, отдадим наш товар, и нам вернут наши семьи. И у нас появится хотя бы шанс сбежать, пока врачи будут спорить о том, кто именно изготовит те эликсиры, которые продлят герцогу жизнь. Думаешь, нашим семьям хорошо живется, пока мы остаемся здесь и пытаемся найти способ убить драконов, даже не зная, где они? Нет! Ты же знаешь герцога! Он найдет способ отомстить нашим наследникам за каждый самый слабый укол боли. Он – отчаявшийся, умирающий старик, отказывающийся принять то, что его время пришло. Он сделает любую подлость и мерзость, лишь бы продлить свою жизнь.

Ее малыш – ее новорожденное дитя уже лежало у нее между ног. Он или она был теплым и влажным от вод. И он был неподвижен – ужасающе неподвижен и тих. Малта не шевелилась, делая неглубокие вдохи. Мужчины орали друг на друга, но ей не было до этого дела. Ей необходимо не двигаться и ничего не выдавать: и того, что ее ребенок родился и страшно уязвим, и того, что он может оказаться мертворожденным. Она понимала, что должна каким-то образом спасти их обоих: никто не придет к ним на помощь. Ее длинная просторная туника прикрывала ей колени, скрывала ее малыша. А ей необходимо затаиться и выжидать, не зная, жив ли ее ребенок – ждать, пока у нее не отойдет послед. Как только она будет отделена от ребенка, ей необходимо найти силы и способ напасть на этих мужчин и спасти от них свое дитя. Ее младенец ведет себя так тихо: ни хныканья, ни плача. Все ли с ним хорошо? Она даже не может на него посмотреть – пока не может. Она лежала, внезапно замерзнув после столь долгого напряжения всех сил – и их слова внезапно вновь вторглись в ее мысли.

– Ты говоришь о предательстве! – Бегасти был в ужасе и дико озирался, словно ожидая, что из стен выпрыгнут свидетели и станут его обвинять. – Ты готов рисковать жизнью моих родных ради своего безумного плана!

– Никакого риска нет, старый ты дурень! Это – наш единственный шанс. Драконы скрылись, нам до них не добраться! Думаешь, герцог учтет, что мы сделали все, что могли? Думаешь, он простит нам неудачу? Нет! Все заплатят за это болью и смертью. Он оставил нам единственный путь. Мы обманем его – и, возможно, нам и нашим наследникам удастся сбежать. Если у нас ничего не получится, то наши страдания будут точно такими же, как те, что нам придется выносить, если мы сейчас вернемся домой ни с чем! Это наш единственный выход. Удача привела ее к нам в руки! Нам нельзя упускать свой единственный шанс.

Они вдруг оба посмотрели на нее. Она сложилась пополам и издала долгий протяжный вопль.

– Найдите повитуху! – пропыхтела она. – Идите! Идите сейчас же. Приведите мне на помощь какую-нибудь женщину, или я умру!

Она задергалась и ощутила между ляжек теплое детское тельце. Теплый, он теплый! Значит, он должен быть живой! Тогда почему он такой неподвижный и тихий? Она не осмеливалась посмотреть на него, пока эти мужчины за ней наблюдают. Если они узнают, что он уже родился, они его у нее отнимут. И убьют его – если он еще жив.

Бегасти пожал плечами.

– Нам нужно придумать, как сохранить плоть и в чем ее перевозить. Уксус, наверное… и соль. Маринад ее сохранит и, может, придаст ей более убедительный вид. Думаю, нам больше всего подойдет небольшой бочонок – что-то, что скрывает содержимое.

– Завтра я…

Бегасти решительно покачал головой.

– Нет. Не завтра. Нам нужно покончить с этим сегодня же ночью, и отплыть завтра утром. Неужели ты думаешь, что ее никто не хватился? К завтрашнему дню ее все будут искать. Нам необходимо это сделать, избавиться от того, что останется, и скрыться.

– Не глупи! Где я в такое время все это найду? Все лавки давно закрылись!

Бегасти бросил на него гадкий взгляд. Повернувшись к Ариху спиной, он начал копаться в одной из корзин, стоявшей у двери.

– И ты намерен дождаться, чтобы лавки открылись, зайти и купить эти пустячки, а потом вернуться сюда и сделать все необходимое? Не будь идиотом. Иди и раздобудь все, что нам нужно, как хочешь. А потом навести нашего дорогого друга торговца Кандрала. Скажи, чтобы он устроил тебя на быстроходный корабль, идущий вниз по реке – такой, где для нас с тобой найдется отдельная каюта. Не говори ему, что я отплыву вместе с тобой. Пусть считает, что я остался здесь, в Кассарике, и что угроза для него по-прежнему осталась. К тому времени, как он поймет, что нас обоих нет, ему уже поздно будет пытаться нас предать.

Арих гневно тряхнул головой:

– А пока я буду заниматься всеми этими опасными вещами, что будешь делать ты?

Сквозь опущенные веки, Малта увидела, как Бегасти кивком указал на нее:

– Готовить товар к отправке, – без всякого выражения проговорил он, и у Ариха хватило остатков совести на то, чтобы побледнеть.

– Я ушел! – объявил Арих, берясь за ручку двери.

– У тебя стойкости, как у кролика, – презрительно бросил Бегасти. – Изволь сделать свою часть работы, и быстро. До восхода нам надо очень много успеть.

Теперь младенец и послед уже покинули тело Мальты, но младенец по-прежнему не издал ни звука. Малта оберегающе сомкнула над ним колени, продолжая дико стонать и задыхаться, словно ее родовые муки все еще не закончились. Мужчины не обращали на нее никакого внимания. Арих гневно натянул на себя плащ с капюшоном и ушел. Она на ощупь вытянула края своей туники из-под своего неподвижного ребенка, чтобы можно было вскочить на ноги, не уронив его на пол. Она старалась не думать о своем драгоценном дитяти, все еще влажном от вод и крови, лежащем на грязном полу борделя. Склоняя голову к плечу, она застонала, прикидывая расстояние до грязного ножа, лежащего рядом с тарелкой и пролитым графином.

Она выжидала слишком долго.

– Пора вести себя тише, – сказал Бегасти.

Его холодные слова заставили ее поспешно поднять взгляд. Он возвышался над ней, держа в руках петлю из тонкой бечевы. Шнурок ботинка? Она заглянула в его глаза и прочла в них решимость и отвращение к тому, что ему предстоит сделать.

Малта приподняла ноги и ударила его, попав в живот. Он шумно выдохнул и отшатнулся назад. Она откатилась от младенца, вскрикнув от напряжения, и схватила одной рукой нож, а другой – липкий графин. Калсидиец уже вернул себе равновесие и бросился на нее. Она широко замахнулась графином, и он с треском врезался в челюсть Бегасти. Не медля она наугад ударила ножом.

Это оружие не было предназначено для убийства – это был всего лишь короткий кухонный нож для нарезания приготовленного мяса и к тому же не слишком острый. Он скользнул по жилету ее противника, не причинив никакого вреда. Она навалилась на нож всем телом, и как раз в то мгновение, когда калсидиец с грязным ругательством ухватил ее за запястье, скользящий кончик лезвия дошел до незащищенного горла и погрузился в него. Она яростно задергала ножом туда и обратно, ужасаясь ощущению теплой липкой крови на пальцах – и при этом всей душой желая отрезать ему голову напрочь.

Калсидиец неловко замахал руками, а его ругательства вдруг превратились в булькающие угрозы. Одним из отчаянных ударов он попал ей в ухо, заставив отлететь к стене. Его руки нашли нож, который она воткнула ему в шею, и вытащили его. Он со стуком упал на пол. За ним последовала кровь, вырываясь пульсирующими струями.

Малта в ужасе завопила и попятилась, но уже в следующую секунду рванулась вперед, чтобы подхватить малыша: Бегасти ковылял по комнате по кругу. Калсидиец рухнул на колени, прижимая обе руки к шее, пытаясь остановить кровь, которая брызгала из-под его толстых пальцев. Он воззрился на нее, широко открыв глаза и рот. Он что-то хрипел, и вместе со звуками изо рта вырывалась кровь, которая текла из его губ по заросшему бородой подбородку, а потом он медленно завалился на бок. Он продолжал зажимать шею руками, ноги у него подергивались. Она отошла от него подальше, продолжая прижимать к себе своего младенца. Пуповина перевешивалась через ее запястья, уходя к болтающемуся последу.

Она, наконец, посмотрела впервые на своего ребенка. Сын. У нее сын. Но при взгляде на него у нее вырвался тихий стон отчаяния.

Ее мечты о том, как она возьмет на руки своего пухленького младенца, завернутого в чистые пеленки, закончились вот этим. Он родился в борделе. Грязь с пола прилипла к его влажной щечке. Он был худой. Он слабо шевельнулся у нее на руках. Ручонки у него оказались не пухленькими, а костлявыми, ногти имели зеленоватый оттенок. У него уже была чешуя на черепе и полоса на затылке. Глаза Рэйна, только темно-синие, смотрели прямо на нее. Рот у него был открыт, но поначалу она даже не была уверена в том, что он дышит.

– Ах, малыш! – воскликнула она тихим голосом, полным и вины, и страха. Колени у нее подогнулись, и она опустилась на пол, устроив ребенка у себя на коленях. – Я не знаю, как это делать. Я не понимаю, что делаю! – зарыдала она.

Нож лежал на полу рядом с ее коленом, но он был покрыт кровью калсидийца. Ей невыносимо было даже к нему прикоснуться, и уж тем более перерезать им пуповину. Она вспомнила про свои шаровары, по-прежнему лежавшие комом под туникой, и вытащила их. Уложив на них ребенка, она замотала его штанинами, вместе с пуповиной и последом.

– Все не так, все совершенно не так, – извинилась она перед младенцем. – Все должно было быть совершенно иначе, малыш. Прости!

Он вдруг закричал, словно соглашаясь с тем, что жизнь не должна была так с ним обращаться. Это был жуткий плач, одинокий и слабый, но Малта засмеялась, радуясь, что он способен издать хотя бы такой звук. Она не могла вспомнить, когда именно развязала свой плащ – но теперь он оказался на полу рядом с тем местом, где она рожала, и был залит двумя видами крови. Ее прекрасный плащ Старших! Придется удовлетвориться им.

Бегасти издал тихий долгий стон, заставив ее отступать, пока она не сжалась у самой стены. А потом он затих. Времени нет. Нет времени ни о чем думать. Второй мужчина скоро вернется, и нельзя допустить, чтобы он застал ее здесь. Было нелегко закутаться в плащ и завязать его, продолжая держать ребенка, но она не желала выпускать его из рук. Открыв дверь, она проковыляла в небольшую гостиную, через которую проходила вечером. Стояла глубокая ночь, в комнате было пусто. Она не слышала никаких звуков ни от шлюх, ни от их клиентов. Она была измучена, и все мышцы ее тела казались перетруженными. По ее ногам медленно текла кровь. Сколько она сможет пройти в таком состоянии?

Начать колотить в одну из дверей борделя? Потребовать помощи? Нет. Она не может доверять никому из тех, кто осознанно дал в Дождевых чащобах приют калсидийцам. Даже если бы здесь с сочувствием отнеслись к женщине, оказавшейся в столь отчаянном положении, после возвращения Ариха они скорее всего уступят ему из страха или ради денег.

Она прошла через комнату и вынесла своего новорожденного сына в грозовую ночь.

* * *

Двадцать шестой день месяца Перемен – седьмой год Вольного союза торговцев

От Рейала, исполняющего обязанности смотрителя голубятни в Удачном, – Детози, смотрительнице голубятни в Трехоге


Дорогие Детози и Эрек!

Как странно отправлять вам это письмо кораблем, а не голубем! Однако гильдия почти полностью запретила посылать птиц, пока с заражением не удастся справиться. Тех, что еще могут летать, берегут для самых срочных посланий. До меня дошел слух, что в Джамелии закупили новых голубей, но даже если их действительно привезут, много месяцев уйдет на то, чтобы создать пары для разведения и научить их возвращаться домой сюда, а не в Джамелию. И мне не верится, что завезенные птицы смогут сравниться с теми, которых мы здесь разводили по начатой Эреком программе. Меня страшно удручает гибель наших птиц – не только как производителей потомства, но и как маленьких крылатых друзей. В голубятнях, которые мне доверены, осталось всего две пары быстрых птиц. Я изолировал их как пары и не разрешаю другим смотрителям их кормить и поить или чистить их клетки. Как только они высидят отложенные яйца и птенцы оперятся, я унесу их и буду выкармливать вручную, в надежде спасти от заразы как можно больше быстрых голубей. Надеюсь, вам удалось спасти хоть часть лучших птиц, поскольку мне хотелось бы скрещивать их очень осторожно.

Мне сказали, что это письмо будет доставлено быстро так называемым «стойким» кораблем. Я не смог не смеяться. Они не понимают, что такое быстрая пересылка! Наших птиц ничто не заменит.

Наверное, когда вы это получите, ваша свадьба уже пройдет. Как бы мне хотелось оказаться с вами!

Рейал

Глава 11

Свобода

Как могло получиться, что сначала все было так хорошо, а потом стремительно стало настолько плохо? Драконица полетела, она охотилась и добыла пищу, а потом очень крепко спала – впервые за многие дни спала с полным желудком. Она проснулась, успев чуть замерзнуть во сне, и снова думая об охоте и еде. Синтара встала, потянулась и впервые в этой жизни ощутила, что она не только королева-драконица, но и подлинная Повелительница Трех Стихий – земли, моря и неба.

Она тщательно обнюхала место своего пиршества, убеждаясь в том, что не пропустила ни кусочка. Так оно и оказалось. Прошагав к самому крутому склону каменистой гряды, она посмотрела вниз. Обрыв был крутым. В ней попыталась проснуться неуверенность, однако она ее подавила. Она летела, чтобы сюда попасть – и полетит, чтобы добраться назад. Назад? Она вдруг задумалась о том, зачем ей возвращаться обратно. Обратно к некачественному укрытию и хранительнице, которая едва может удовлетворить ее самые элементарные потребности? Нет! Ей совершенно ни к чему возвращаться ко всему этому. Теперь она может летать и сама сможет добывать себе еду. Пора покинуть эти холодные места и перебраться к пропитанным жаром пескам, о которых она грезит с тех самых пор, как вышла из кокона. Пора жить так, как положено драконам.

Она стартовала, спрыгнув с обрыва. Мощными взмахами крыльев она поднялась туда, где можно было поймать воздушные потоки, шедшие от раскинувшейся внизу реки. Она поймала ветер широко расправленными крыльями и позволила ему поднимать себя все выше и выше. Набрав в грудь воздуха, она протрубила вызов сгущающимся сумеркам. «Синтара!» – проревела она, и обрадовалась тому, что не слышит ответа.

Она сделала над рекой широкий круг, пробуя на вкус и запах всю ту информацию, которую приносил ей ветер. На темнеющем небе уже начали появляться первые звезды, и их вид ее отрезвил.

Драконы – существа света и дня. Они по доброй воле ночью не летают. Ей нужно найти такое место, где можно будет приземлиться, где для нее найдется убежище от ночного холода и надвигающегося дождя. А еще, внезапно поняла она, ей нужно найти такое место, откуда было бы удобно стартовать. Взлетать с гряды оказалось намного проще, чем с речного берега.

Синтара накренила крылья, намереваясь сделать широкий круг, однако с приходом вечера воздух остыл, а ветер усилился. Поток воздуха подхватил ее и направил по гораздо более широкой дуге. Он безжалостно увлекал в сторону самых глубоких мест стремительной реки.

«Не паниковать!» – сурово приказала она себе. Она умеет летать. Если она окажется над рекой, это еще не будет означать, что ей угрожает опасность. Она оттеснила воспоминания о том, как едва спасла свою жизнь во время внезапного паводка. Теперь никаких страхов. Она замахала крыльями и набрала высоту. Дождя не было, что ее радовало, однако прояснение принесло с собой и похолодание. С заходом солнца стало подмораживать, и она вдруг ощутила скопившуюся за день усталость. Это был ее первый день полетов и, в отсутствие возбуждения, вызванного первым стартом, она почувствовала, насколько утомлена. Она заметила, каких усилий ей стоит держать задние лапы в нужном положении относительно туловища. У нее ныли суставы. А потом она обратила внимание на то, насколько далеко от обоих берегов оказалась.

Синтара снова повернула на новый круг – и снова почувствовала, как предательский ветер относит ее прочь от берега, к центру реки. Она осмотрелась вокруг, ища место для приземления – любую возвышенность. Под ней раскинулась река, и оба берега находились в пугающем удалении. Она пошла на еще один круг, ощутив прилив решимости. Устремив взгляд на Кельсингру, она замахала крыльями, направляясь прямо к городу.

Почти прямо. Она не сделала поправки на свое более слабое крыло, так же как и на свою усталость. Ветер налетел на нее. Она накренилась и, не успев выровняться, потеряла высоту. Теперь потоки воздуха над рекой словно засасывали ее, пытаясь утянуть еще ниже. Она сопротивлялась, однако не смогла остаться на прежнем курсе. И тут судьба словно проявила к ней малую толику жалости: над рекой вознеслось нечто высокое. Это были просто более темные очертания на фоне погружающейся в сумерки местности, так что ей не удалось сообразить, что именно она видит. Что это? Кто-то из предков говорил ей, что когда-то здесь был мост, но… И тут она поняла, что это. Возвышающийся массив был тем, что осталось от подъездного пути к мосту. Он чуть выдавался в реку и прекрасно подходил в качестве места приземления. Она вцепилась в него взглядом и приказала себе там оказаться.

Однако Синтара была очень утомлена. Несмотря на то, что она вкладывала во взмахи крыльев все свои силы, она все-таки опускалась все ниже и ниже. И более короткое крыло заставляло ее поворачивать, несмотря на все ее старания скомпенсировать этот недостаток. Когда она была уже совсем рядом со своей целью, на нее налетел порыв ветра. Он накренил ее – и у нее не хватило высоты, чтобы скорректировать свое положение в воздухе. Синтара попыталась снова подняться выше, но кончик одного из крыльев чиркнул по поверхности реки – и вода поймала его. Она перекувырнулась через крыло и шлепнулась в реку. Поверхность больно ее ударила, а потом словно вдруг признавая, что является жидкостью, раздалась перед ней. Драконица погрузилась в холод, влагу и темноту. Она пошла вниз, почувствовала, как ее когти на мгновение коснулись каменистого дна реки, а потом ее поволокло течением. Она старалась сложить крылья, сделать тело обтекаемым, чтобы получить возможность сопротивляться безжалостному напору воды. Ее ноздри рефлекторно закрылись при первом же соприкосновении с водой. Глаза оставались открытыми, но она видела только темноту. Лягаясь, цепляясь когтями и дергая хвостом, она боролась с водой.

Голова Синтары вынырнула на поверхность, и она успела увидеть берег. Он был недалеко, но оказался крутым и высоким. Река снова утащила ее на глубину, не поддаваясь ее стараниям пробиться к поверхности. Она упорно дергала лапами, пытаясь плыть против быстрого течения.

– Синтара!

Мучительный вопль Тимары был слышен только в ее разуме. Вода затопила драконий слух. Где-то вдали девушка бежала по улицам Кельсингры к реке и своей драконице. Зачем? Чтобы не дать ей утонуть? Нелепая человечка! Однако, несмотря на вызванное подобной глупостью презрение, поступок девушки приятно пощекотал ее самолюбие. Синтара взмахнула хвостом и с радостью почувствовала, что это помогло ей приблизиться к берегу. Когти ее передних лап коснулись гальки. Она начала цепляться и карабкаться, и, спустя целую вечность, ее задние лапы тоже нашли опору. Еще одна вечность понадобилась ей на то, чтобы пробиться к кромке воды, и еще дольше пришлось взбираться по крутому и каменистому берегу реки.

Оказавшись вне досягаемости воды, Синтара рухнула на землю, замерзшая и измученная. Из-за холода она стала вялой, два когтя были сорваны и кровоточили, все мышцы тела пульсировали болью.

Однако она была жива. И она находилась в Кельсингре. Она летала, охотилась и убила добычу. Она снова стала драконом. Она подняла голову и фыркнула, выдувая воду из ноздрей. И как только у нее это получилось, она набрала полную грудь воздуха и протрубила:

– Тимара! Я здесь. Иди ко мне!

* * *

Малта бежала, прижимая к груди закутанного малыша. В это позднее время в Кассарике огней почти не было. Снова пошел дождь, и узкие дорожки вдоль стволов стали скользкими. Пережитый ужас и истощение сил давали о себе знать. Она ощущала, как кровь течет у нее по ляжкам, и хотя знала, что в кровотечении после родов нет ничего необычного, все слышанные ею страшные истории о роженицах, умерших от потери крови, сейчас вспоминались и терзали ее. Если она сейчас умрет, если упадет здесь, в темноте и под дождем, ее малыш погибнет вместе с ней. Он казался ей слабеньким: он не плакал громко, а только слабо хныкал, протестуя против столь неприятного начала жизни.

Она стремилась оказаться как можно дальше от борделя и убитого ею мужчины. По пути она вглядывалась в темноту, пытаясь угадать, куда мог отправиться Арих, и не возвращается ли он обратно. Если она его встретит, он не потащит ее обратно. Он убьет ее саму и ее малыша, а уже потом отнесет ее труп в бордель. Нечего и надеяться с ним справиться: у нее нет оружия, она обессилела и обременена крошечным сыном.

«Вниз», – внезапно решила она. Она совершенно заблудилась, но одно оставалось верным: спуск приведет ее к реке и причалам. И к «Смоляному». Может, Рэйн все еще там и пытается уговорить Лефтрина пойти в снятый ими домик. Это не казалось особо вероятным. Ей трудно было оценить, сколько времени прошло с того момента, как они расстались, однако это наверняка было несколько часов назад. Возможно, Рэйн уже сейчас разыскивает ее, встревоженный тем, что не обнаружил ее в их комнате. Ну что ж: она не знает пути обратно к их комнате, зато точно уверена, что спуск ведет к реке.

У следующего же моста она выбрала более широкий переход, а когда оказалась у ствола, пошла по грубо сделанной крутой лестнице, которая спиралью вилась вниз. Город казался заброшенным: дружелюбные огни домов были погашены на ночь. Когда лестница закончилась широкой площадкой, она шагнула на самый большой мост, закрепленный на ней, и снова пошла вдоль утолщающейся ветки, пока не добралась до ствола с еще одним спиральным спуском. И пошла вниз.

Малыш, показавшийся ей таким пугающе крошечным, когда она впервые его увидела, теперь оттягивал ее усталые руки. Ей хотелось пить, ее трясло от холода. Липкая кровь мужчины все еще оставалась у нее на руках – на руках, которые держали ее малыша – и картины происшедшего по-прежнему вставали перед нею. Ее терзали не сожаления, а ужас случившегося.

Когда ее ноги ступили на утрамбованную почву в конце лестницы, она вздрогнула от неожиданности. Она на земле! С радостью ощутив запах реки, она направилась к ней. Деревья стали достаточно редкими, чтобы она разглядела мерцание факелов, которые постоянно горели на речных причалах. Дорожка у нее под ногами была погружена в темноту, но если она продолжит ковылять к огням, то доберется до причалов. И до «Смоляного». Старинный живой корабль внезапно показался ей единственным надежным убежищем во всем мире – только там ей наверняка поверят, когда она расскажет свою неправдоподобную историю о похитителях, которые намеревались порезать ее на куски и продать ее чешуйчатую плоть в качестве поддельного драконьего мяса. И она почти почувствовала, как корабль ее зовет.

При приближении к реке почва стала мягче – а потом ей пришлось брести по грязи. Она неожиданно споткнулась и рухнула на колени, едва успев удержать себя одной рукой. Второй она продолжала прижимать к груди своего малыша. Ее крик был одновременно выражением боли и радости: ее ладонь ударилась о прочное дерево настила. На саднящих от свежих ссадин коленях она вылезла на настил, с трудом поднялась на ноги и заковыляла по дорожке, которая вела к причалам. Все те слезы, которые она так долго заставляла себя сдерживать, теперь полились по ее щекам. Шатаясь, она прошла мимо маленьких баркасов, пришвартованных на ночь, и более крупных грузовых судов с темными окнами. И только увидев баржу из диводрева, в каюте которой ярко горели огни, она поняла, что спасена.

– «Смоляной»! – закричала она прерывающимся голосом. – Капитан Лефтрин! «Смоляной», помоги мне!

Она ухватилась за фальшборт живого корабля и попыталась забраться на борт, однако корабль высоко сидел на воде. Цепляясь за перила одной окровавленной рукой, она пыталась найти в себе силы, чтобы протащить себя и своего ребенка к спасению.

– Помогите! – крикнула она снова слабеющим голосом. – Пожалуйста, «Смоляной», помоги мне и моему малышу!

В каюте корабля чей-то голос что-то спросил у кого-то другого. Услышали ли ее? Ни одна дверь не открылась, ничей голос ей не ответил.

– Пожалуйста, помоги мне! – безнадежно взмолилась она.

И тут внимание корабля накрыло ее теплой волной. Родившаяся в семье торговцев и знакомая с обычаями живых кораблей Малта поняла, что это такое. Поняла она и то, что такое прикосновение обычно сберегается для родни. Оно было дружественным приветствием и принесло с собой силу.

«Я помогу тебе. Он – дитя моей семьи. Дай малыша мне».

Эта мысль прозвучала у нее в голове – такая четкая, словно слова были произнесены вслух.

«Пожалуйста, – попросила она, – возьми его».

Ее закутанный ребенок стал знаком доверия и родства: она осторожно перенесла его через фальшборт и бережно положила на палубу «Смоляного». Теперь ее малыш оказался вне поля ее зрения, и дотянуться до него она уже не могла, но, тем не менее, впервые с момента его рождения она ощутила, что ему больше не угрожает опасность. Сила корабля текла по ее телу. Она набрала в легкие побольше воздуха.

– Помогите! Помогите мне, прошу!

Сознание корабля словно подхватило ее крик, став требованием, которому команда обязана подчиниться. А с палубы, от малыша, который был ей не виден, внезапно раздался гневный плач – гораздо более громкий, чем все те звуки, которые она до этого от него слышала.

– Это младенец! – внезапно вскрикнул женский голос. – Младенец, новорожденный, на палубе «Смоляного»!

– Помогите мне! – снова крикнула Малта, и тут очень большой мужчина спрыгнул с палубы на причал рядом с нею.

– Я с вами, – сказал он. Голос у него был басовитый, а речь – очень простой. – Не бойтесь, госпожа. Теперь Большой Эйдер с вами.

* * *

Тимара бежала по темнеющим улицам города. Рапскаль оставил ее с криком: «Хеби здесь! Я приведу ее к нам на помощь!» Он нырнул в темноту, а она бросилась в другую сторону через город, следуя не воспоминаниям о том, как они здесь оказались, а приказу собственного сердца.

Ее подстегивал гнев. Она злилась на драконицу за то, что та рисковала жизнью. Гнев ощущать было гораздо проще, чем прячущийся под ним страх. Ее ужасало не только то, что Синтара тонет – она боялась города и его призрачных обитателей. Некоторые из улиц, по которым она пробегала, были темными и пустынными, однако потом, завернув за угол, она вдруг сталкивалась со светом факелов и веселящимися: в городе шел какой-то праздник. В первый раз она испуганно завизжала, но потом поняла, что именно видит. Это были призраки и фантомы, воспоминания Старших, хранящиеся в камне зданий, рядом с которыми она оказывалась. Несмотря на то, что Тимара это понимала, она все равно бежала между ними не по прямой, уворачиваясь от тележек разносчиков, влюбленных парочек и мальчишек, торгующих копченым и острым мясом на палочках. От их приглашающих криков у нее звенело в ушах, запахи дразнили ее воспоминаниями о том, какие вкусные вещи они предлагают. Голод напомнил ей о себе, а следом и жажда: от быстрого бега у нее пересохло во рту.

Прикосновение к камню воспоминаний открыло ее сознание навстречу этим призракам. Ей больше не нужно было ни к чему прикасаться, чтобы их разбудить. Теперь ей достаточно было миновать одну из чернокаменных стен, чтобы городские воспоминания нахлынули и захлестнули ее. Она выбежала на площадь, где возвышался недавно сколоченный деревянный помост. На нем расположились музыканты, играющие на рожках из блестящего серебра и ударяющие в громадные барабаны и тарелки. Она прижала ладони к ушам – но не смогла заглушить призрачную музыку. Она перебежала через площадь и невольно вскрикнула, случайно пролетев сквозь молодого человека, который держал над головой поднос с увенчанными пеной кружками.

– Синтара! – закричала она, добравшись до края площади.

Она остановилась, смятенно озираясь. Впереди лежала темная и пустая улица с молчаливыми зданиями. За следующим перекрестком бледнолицая уличная циркачка в белом и серебряном одеянии жонглировала какими-то предметами размером с яблоко, которые сверкали, словно драгоценные камни. Она подбросила один из них выше – и тот вдруг взорвался дождем искр и мерцающей пыли, заставив толпу ахать и восторженно кричать. Тимара тяжело дышала, ноги у нее дрожали. Она плотнее натянула плащ поверх своих крыльев. Она потеряла ориентацию и понятия не имела, где именно оказалась. Что еще хуже, ее ощущение драконицы стало угасать. Неужели она пошла ко дну? Умерла?

«Здесь. Иди сюда».

Тимара не колебалась. Она двинулась вперед по темной улице, пробираясь по неровным булыжникам и петляя между обрушившимися кусками зданий. А потом, сделав еще один поворот, она внезапно почуяла и увидела реку, сверкающую серебром в лунном свете. И там, на разбитой набережной у самого края реки растянулась ее драгоценная драконица. Рванувшись к ней, Тимара внезапно ощутила, насколько Синтара устала и замерзла. А еще насколько она… горда? Драконица довольна собой?

– Я думала, ты тонешь!

– Я тонула. – Синтара воздвиглась на лапы. С крыльев, которые она оставила полураскрытыми, все еще струилась вода. Влага с ее чешуи искристо стекала на камни разбитой мостовой, превращаясь в зеркала для звездного сияния. Синтара фыркнула, а потом неожиданно для них обеих чихнула. – Я летала, – заявила она, и мысленная сила этих слов полностью затмила ее падение в воду. – Я летала, я охотилась, я убила добычу. Я СИНТАРА!!!

Последнее слово она проревела, и Тимара ощутила его как звук, порыв ветра и мысль. Восторг драконицы поднял ее собственное настроение. На секунду все страхи и гнев исчезли, сменившись их общим торжеством.

– Еще бы! – подтвердила девушка с широкой улыбкой.

– Разведи огонь, – приказала ей драконица. – Мне нужно согреться.

Тимара беспомощно огляделась.

– Здесь нет ничего горючего. Плавник, который река выбрасывает на берег, мокрый. В этом городе кругом только холодный камень. Дерево, которое тут было, сгнило, превратившись в щепки и пыль.

Как только эти слова разрушили надежду драконицы на тепло, девушка снова ощутила, насколько Синтаре холодно. Та еще никогда в жизни так не замерзала! И ставшие редкими удары драконьего сердца ясно говорили, как ее тело реагирует на такой холод.

– Ты можешь идти? Надо хотя бы завести тебя в какое-нибудь здание. Там может оказаться немного теплее.

– Я могу идти, – ответила драконица довольно вяло. Она подняла голову. – Я почти… я могла бы… Нет, я действительно помню это место. Мост обрушился. И река поглотила две улицы и половину третьей. Тут раньше стояли склады. И были причалы для небольших судов. А на холме чуть дальше были Большой бульвар и площадь Грез. А за ними, через две улицы, была…

– Площадь Драконов. – Тимара чуть слышно вставила это название в сделанную Синтарой паузу.

Она не знала, откуда пришли эти знания – не могла определить точно. Память предков. Не это ли пытался ей объяснить Рапскаль? Что после того, как она достаточно глубоко и долго погрезит вместе с камнями, то сама будет помнить этот город?

– И на него выходил салон для ухода. Я хорошо его помню.

Синтара пошла быстрее, и Тимаре пришлось перейти на рысцу, чтобы от нее не отстать. Она заметила, что драконица прихрамывает.

– Ты ранена? – встревоженно спросила девушка.

– Треснуло несколько когтей на правой передней лапе. Больно, но это заживет. Когда-то с такой травмой можно было прийти именно в салон для ухода. Старшие срезали бы треснувший коготь, перемотали палец полотном, а потом покрыли бы слоем лака, чтобы он защищал его, пока коготь не отрастет заново. А еще там зашивали рваные раны, полученные во время боев за самку. И удаляли паразитов, чешуйных вшей и тому подобное.

– Как было бы хорошо, если бы они и сейчас там были и могли тебе помочь, – прошептала Тимара.

Казалось, драконица ее не услышала.

– И там были бассейны для отмокания – некоторые просто с горячей водой, а в других сверху был слой масла. Ах, как хорошо было бы снова полежать в исходящей паром воде! А потом вылезти и поваляться на песке, а потом приказать слугам счистить песок, так чтобы чешуя блестела…

– Ничего такого целым не сохранилось, – тихо проговорила Тимара, – но мы хотя бы сможем укрыться там от ветра.

Драконица упрямо шла вперед, но теперь уже молча. Тимара от нее не отставала. Они завернули за угол и попали на улицу, ярко освещенную воспоминаниями, но если Синтара их и видела, то никакого знака не подала. Она прошагала прямо через ночной базар, где торговали благовониями, свежеприготовленным мясом и выпечкой, и Тимара последовала за ней.

Реальное присутствие драконицы служило контрастом, заставляя призраков казаться бледнее. Их веселье казалось хрупким и поддельным – отголоском прошлого, которое не пробилось в будущее. Что бы они ни праздновали, они делали это тщетно. Их мир не сохранился, а их уносимый ветром смех казался насмешкой над ними.

– Сюда, – сказала Синтара и, повернувшись, начала подниматься по длинной лестнице с невысокими ступенями.

Тимара поднималась рядом с ней в молчании. А потом, когда до конца пролета оставалось всего две ступени, весь дверной проем внезапно вспыхнул золотистым светом. Им навстречу хлынули приветственные звуки музыки и ароматы, а остатки дверей со скрипом раздвинулись на петлях. Тимара сначала приняла происходящее как часть иллюзии камней, но драконица остановилась и изумленно осмотрелась.

– Он помнит! – заявила она вдруг. – Город меня помнит. Кельсингра помнит драконов!

Она подняла голову и внезапно призывно затрубила. Звук гулко разнесся по залу, находившемуся перед ними, и в ответ на ее зов помещение затопил свет.

Тимара застыла в изумлении. Это был свет – настоящий свет, а не воспоминание о прошлых временах. И она потрясенно смотрела, как освещаются второй, а затем и третий этажи здания, как золотой свет лучами маяков вырывается из окон. И соседние здания тоже откликнулись, словно ветки, попавшие в костер. Свет залил и осветил площадь Драконов. Тимара обернулась, чтобы осмотреть ее. Статуи, стоявшие по краям площади, вспыхнули многоцветием, и она только теперь поняла, что цветные плитки, которые казались случайно расположенными, когда она по ним проходила, оказались мозаичным изображением огромного черного дракона.

Издали до Тимары донесся трубный клич дракона. Хеби – это, конечно же, Хеби, которая летит с Рапскалем на спине и их ищет! Ну что ж, решила она: они, конечно, поймут, где сейчас Синтара. Совершенно не обязательно дожидаться их на ветру. Она прошла следом за драконом в ожидающий их зал.

Чудеса продолжались! Мозаики на стене – пейзаж с холмистыми равнинами – источал свет и тепло. Тимара обвела взглядом помещение, явно рассчитанное на то, чтобы вмещать не одного дракона, а пару десятков. Потолок был очень высоким – неизменно голубое небо с ослепительным желтым солнцем в центре. Колонны, поддерживающие далекий свод, имитировали стволы деревьев. Пол у них под ногами был покрыт пылью, но и он отдавал тепло, которое Тимара ощутила сквозь растрескавшиеся подошвы своих сапог. Аромат благовоний усилился, когда они прошли дальше в зал, но остался приятным. В дальнем углу зала лестница, рассчитанная размерами на людей, вела наверх, в другие помещения. Музыка манила, – звуки, похожие на журчанье ручья по каменистому руслу – зовя их в следующий зал.

– С нами милость Са! – воскликнула она, войдя.

Воздух в зале нагревался, влажность росла. В полу оказался ряд из дюжины огромных углублений, к каждому из которых шел пологий спуск. И одно из них медленно наполнялось испускающей пар водой…

Синтара, не колеблясь, вошла прямо в поднимающуюся воду и устроилась в бассейне, положив подбородок на каменный столбик как раз такой высоты, чтобы удерживать ее голову над водой, которая уже лизала ей колени. Она шумно вздохнула.

– Тепло, – сказала она, погружаясь в драконью ванну и закрывая глаза.

Разрываясь между изумлением и завистью, Тимара смотрела, как вода все больше заполняет углубление, покрывая спину драконицы.

– Синтара? – осторожно окликнула она, но драконица не подала вида, будто замечает ее присутствие.

Тимаре отчаянно хотелось попросить разрешения присоединиться к дракону. За всю свою жизнь она ни разу не видела такого количества чистой нагретой воды. У них дома в Трехоге был только купальный гамак – плотно сплетенная «бадья», которая летом наполнялась дождевой водой и нагревалась на солнце. Однако девушка никогда даже не воображала ничего похожего на эту ванну для дракона. Казалось, что в ней масса места – и, присмотревшись, она заметила, что в дальнем углу туда спускается лестница, ступеньки которой явно рассчитаны на человека. О! Теперь она «вспомнила»: в здании обитала целая команда Старших, которые отмывали и чистили драконов, желавших получить такую услугу. Когда-то тут должен был находиться запас щеток, масел и других приспособлений для ухода, хранившихся в рассыпавшихся от времени комодах, стоявших вдоль стен.

Тимара перевела взгляд на свою сильно поношенную одежду. Пришлось признаться себе, что она не только сильно поношенная, но и к тому же очень грязная. Когда у тебя осталась практически одна смена одежды, становится довольно трудно ее стирать и высушивать так, чтобы ее можно было надеть тогда, когда она снова понадобилась, особенно зимой. Но в этой большой теплой комнате все вещи должны быстро просохнуть! Внезапно соблазн стал настолько сильным, что устоять было просто невозможно.

Она быстро прошла к ступенькам, поставила сапоги чуть в стороне и бросила рядом с ними свой плащ. Ее «чулки» были всего лишь тряпками, которыми она оборачивала ноги. Она осторожно их размотала: даже это было гораздо лучше, чем ничего. Бережно снимая длинную тунику, она высвободила крылья из разреза на спине. Следом за туникой в кучке оказались брюки. Она села на край из теплой плитки и сунула ноги в воду.

И тут же их отдернула. Вода оказалась горячей – намного горячей той, в которой ей случалось мыться. Она посмотрела на отключившуюся от действительности драконицу. Похоже, Синтаре это нравилось. Тимара снова решилась сунуть ногу в воду. Да – горячая, удивительно горячая, но терпеть можно. Переступая со ступеньки на ступеньку, она медленно входила в воду. Дело шло небыстро, но, в конце концов, она погрузилась в воду до подбородка. Расправив крылья, она почувствовала, как к ним прикасается горячая вода. И приносит облегчение. Тимара смирилась с тем, что ее крылья постоянно ноют, как ноют от холода кисти рук и стопы ног. Прекращение этой непрерывной боли стало настоящим наслаждением. Тогда она откинулась назад, намочив волосы, и подняла руки, чтобы их распустить. Это было так приятно! Она окунулась с головой и потерла лицо, а потом повторяла эти действия снова и снова, пока кожа под пальцами не начала скрипеть. Чистота! Чистота была настоящим чудом, при всей незамысловатости этого удовольствия. Она начала оттирать руки, извлекая грязь из-под ногтей, а потом снова откинулась назад, так чтобы из воды высовывалось только ее лицо. Блаженство.

Горячая вода стремительно вытягивала из нее все стремления. Теперь ей хотелось одного: просто пристроить голову на край бассейна и расслабиться в тепле. Она уже так давно не чувствовала себя совершенно согревшейся! Однако Тимара заставила себя подумать о том, что утром ей придется надевать на чистое тело запачканную одежду, – и это подвигло ее на действия. Она подтянула одежду к себе, намочила и принялась жамкать в горячей воде. Коричневое облако грязи замутило чистую воду вокруг них, и девушка испуганно посмотрела на Синтару. Она и не догадывалась, что ее одежда настолько грязная! Вдруг драконица оскорбится? Но, похоже, Синтару ничто не интересовало, и Тимара поспешно закончила стирку. Постаравшись как можно тщательнее отжать одежду, она обмотками стерла с куска нагретого пола пыль, снова их прополоскала, а потом разложила все свои вещи по теплым плиткам. Она как раз закончила их раскладывать и уже погружалась обратно в теплую воду, когда услышала какой-то звук. У нее испуганно дрогнуло сердце, но она тут же решила, что это в ее мысли просто вторглось какое-то воспоминание.

Она уже наполовину погрузилась в воду, когда Рапскаль радостно воскликнул:

– Ты голая!

Тимара с плеском выскочила из воды, схватила тунику и, повернувшись к нему спиной, стала ее натягивать. Ткань зацепилась за крылья, так что ей пришлось возиться с ней целую вечность, прежде чем ей удалось скрыть свою наготу.

– Что ты здесь делаешь? – бросила она через плечо, запоздало сообразив, насколько нелепо звучит ее вопрос.

– Ищу вас с Синтарой! Чтобы вам помочь, ты что, забыла? Ты сказала, что она тонет, но сейчас вид у нее не слишком испуганный. Как вам все это удалось? Кажется, полгорода светится! Могу спорить, что на том берегу все сгорают от любопытства! И надо же – сколько воды! Откуда она взялась? Хеби! Хеби, постой, дорогая! Что ты делаешь? Как у тебя это получилось?

Красная драконица решительно зашла в купальную выемку. Горячая душистая вода уже начала ее заполнять. Хеби стала устраиваться в ней, извиваясь от наслаждения, когда Рапскаль закричал: «Эй, подожди меня!» – и тут же принялся раздеваться.

– Ты же не можешь такое делать у меня на глазах! – возмущенно воскликнула Тимара.

Он повернулся и широко ей улыбнулся.

– Ты первая так сделала. А я промерз до костей! – Он бросил одежду на пол и прыгнул прямо в воду. – Ой-ёй, какая горячая! Как ты это терпишь?

Он подтянулся за край и теперь смотрел на нее.

– Заходи медленно, – подсказала она и отвернулась.

Синтара открыла глаза и смотрела на них с раздражением. Рапскаль остался висеть, позволяя медленно поднимающейся воде омывать свое тело. Он переместился к концу драконьей ванны, чтобы оказаться ближе к Тимаре, и цеплялся за край. Щеки у него раскраснелись, с темных волос капало.

– Эй, послушай, Синтара! Эй, большая девочка! Посмотри-ка на меня, принцесса! Как тебе это удалось? Как ты осветила город? Мы с Хеби уже здесь бывали, много раз. Он никогда не зажигался и не готовил нам ванну. По крайней мере, до сегодняшней ночи.

Синтара развернула голову на подставке для подбородка и посмотрела на него. Тимару шокировало то, как он обратился к ее драконице, но почувствовала при этом, что Синтара вовсе не против, чтобы ее звали принцессой. Может, сам он и не мог понять, насколько его слова были приятны драконице, зато Тимара могла. Она, Синтара, разбудила город, хотя Хеби этого сделать не смогла. Может, именно поэтому она снизошла до ответа.

– Может, город ждал возвращения настоящего дракона. Я просто сказала городу, что мне надо. Так Кельсингра устроена. Все города Старших были так устроены. Эти города были построены для удобства драконов. Чтобы привлечь нас, убедить проводить время среди Старших. Если бы они нас не ублажали, зачем бы нам было себя утруждать?

Ее глаза начали вращаться в ленивом удовольствии, и она медленно их прикрыла, предоставляя хранителям обдумать услышанное.

– Посмотри на свои крылья! – внезапно воскликнула Тимара и, вернувшись к ванне, устремилась взгляд на своего дракона.

– Одно слабее. Оно вырастет.

Казалось, Синтара недовольна тем, что ей напомнили об этом недостатке.

– Они уже сейчас растут! Так же, как все драконы выросли, когда провели ночь в тепле на пути сюда. Они… они чудесные! Перепонки, прожилки… Не знаю, как их правильно называть, но они уже стали толще, и цвета богаче. Они растут почти на глазах, как лозы, захватывающие дерево. Все твои цвета стали ярче, по всему телу, но крылья просто невероятные! Если одно и слабее, то мне этого не видно.

– Слабость очень небольшая. Вероятно, заметна только мне.

Синтара внезапно встала и распахнула крылья, а потом один раз ими взмахнула, осыпав помещение каплями воды.

– Да! Они стали сильнее! – голос у драконицы был очень довольный. Она снова погрузилась в воду, но этот раз оставила крылья полуоткрытыми, словно для того, чтобы лучше их распарить. – Именно это мне и нужно было.

– Интересно, нужно ли это всем драконам? – позволила себе спросить Тимара. Она посмотрела на Хеби. Драконица Рапскаля была меньше и круглее Синтары – и так было всегда. Тимаре ее лапы всегда казались слишком короткими, и хвосту длины не хватало. Формой тела Синтара всегда походила на ящерицу, тогда как Хеби казалась Тимаре квадратной, словно жаба. Но сейчас, когда маленькая драконица вытягивалась и плескалась в испускающей пар воде, ее преображение оказалось почти таким же поразительным, как и у Синтары. Паутина прожилок на ее красных крыльях отливала золотом и сверкающей чернотой. Трудно было поверить, чтобы ее хвост и лапы успели вырасти, но она уже казалась более длинной и пропорционально сложенной. Тимара негромко спросила: – Хеби тоже меняется?

– О, да! – похоже, Рапскаль отнесся к этому совершенно спокойно. – Ты же помнишь: когда мы разлучились с остальными, то нашли одно из таких мест для согревания. Она очень много времени провела на нем. По-моему, именно поэтому она полетела раньше всех остальных. Драконы любят тепло. Благодаря ему они растут. – Он вдруг ухватился за край ванны и наполовину высунулся из нее. – В горячей воде становятся большими не только они.

– Какой ты невоспитанный! Прикройся!

Рапскаль посмотрел на себя, издевательски хихикнул, но послушно подхватил рубашку и, обернув ее вокруг пояса, прихватил рукой сбоку.

– Я вовсе не об этом говорил. Твои крылья, Тимара! Если ты думаешь, что в горячей воде изменились крылья у Синтары, тебе стоило бы посмотреть на свои собственные. Расправь-ка их, девочка-мотылек! Давай осмотрим их как следует.

У него по груди и голым ногам бежали струйки воды. Благодаря чешуе мышцы на груди и животе казались особенно рельефными, но, похоже, он к тому же сильно оброс черными волосами. Было очень странно смотреть на него вот так, но еще хуже было то, что ее вдруг пронзили воспоминания о совокуплении с ним, наполнившие ее тело совершенно иным жаром. «Нет. Не с ним, – строго напомнила она себе. – Я не совокуплялась с ним. Я вообще никогда и ни с кем не была вместе!» Однако эта мысль не смогла перечеркнуть того, что она знала, или остудить похоть, разгоревшуюся у нее внизу живота. Она попятилась от него – всего на шаг, но он застыл на месте, а его улыбка стала еще шире.

– Я до тебя не дотронусь, – пообещал он. – Я просто хочу увидеть твои крылья.

Она отвернулась. Щеки у нее пылали.

– Давай, расправляй их! – приказал он, и она послушалась. Капли воды задержались в их складках, и теперь, когда она их расправила, они заскользили вниз. Это было щекотно, и она вздрогнула. Рапскаль рассмеялся. – Просто поразительно! Цвета мерцают. Ох, Тимара! Какая красота! Жаль, что ты сама их не видишь. Ты больше никогда бы их не стеснялась, перестала бы их скрывать. Пошевели ими чуть-чуть, хорошо?

Она ощущала его дразнящее присутствие у себя за спиной. Чтобы отвлечься, она чуть развела крылья и поразилась своим ощущениям. Сила. И размер увеличился, словно они только и ожидали того, чтобы их расправили. Она снова ими пошевелила. Полет. Не станет ли он теперь возможным? Она прогнала эту мысль. Синтара сказала ей, что она никогда не полетит. Тогда зачем себя терзать?

Рапскаль подошел ближе. Она ощутила на затылке его дыхание, почувствовала его близость.

– Пожалуйста, – тихо сказал он, – конечно, я обещал не дотрагиваться. Но можно мне только прикоснуться к твоим крыльям?

К ее крыльям. Что тут может быть плохого?

– Хорошо, – негромко ответила она.

– Разверни их шире, пожалуйста.

Она расправила их и почувствовала, как он ухватился за жесткий край одного из них. Это чувство было странно похоже на то, будто она держит его за руку – ощущения довольно сильно напоминали те, что поступали от ее пальцев.

Он тихо сказал:

– Мне бы хотелось, чтобы ты это видела. Вот эта линия вся золотая. – Он провел линию пальцем, и по ее телу пробежала дрожь. – А за ней синий – такой, какой бывает у неба перед тем, как оно уступит ночи. А вот здесь – белый, который блестит почти серебром.

Он оттянул ее крыло дальше и очень нежно провел пальцем от ее плеча до самого кончика крыла. Она снова задрожала, но не от холода, а от жара.

Но в этот момент в ее сознание вторглась странная мысль. Он пользовался обеими руками!

Она резко схлопнула крылья и развернулась. Его рубашка валялась на полу.

– Уй! – сказал он и ухмыльнулся.

– Ничего смешного! – возмутилась она.

Его ухмылка стала шире – и, отворачиваясь, она тоже не удержалась от улыбки. Это действительно было смешно. Грубо, но смешно. Типичный Рапскаль. Но тем не менее она почувствовала себя неловко и начала отходить от него подальше.

– Куда ты направилась?

Она и сама не знала.

– Наверх. Хочу посмотреть, что еще здесь есть.

– Подожди меня!

– Тебе надо бы остаться с драконами.

– Незачем. Они обе спят.

– Хотя бы надень брюки.

Он снова рассмеялся, но Тимара заставила себя на него не смотреть. Не дожидаясь его, она вернулась в тот зал, через который они попали к ваннам, и прошла к лестнице. В этой комнате было прохладнее по сравнению с купальней, и под влажной туникой у нее по коже побежали мурашки. И она по-прежнему была голодна. Она постаралась об этом не думать. Все равно сейчас с этим ничего поделать нельзя.

Лестница, вившаяся вокруг колонны, привела ее в комнату наверху: размеры этого помещения были рассчитаны на человека, а декор оказался не таким причудливым. Это был центральный зал, по которому были разбросаны остатки рухнувшей и не поддающейся опознанию мебели. Потолок мягко сиял, заливая комнату мягким светом. Единственное окно выходило на площадь Драконов. Тимара потратила несколько секунд на то, чтобы просто смотреть в него. Рапскаль был прав. Что бы Синтара ни сделала для того, чтобы осветить это здание, этот процесс распространился дальше. Окна соседних зданий сияли светом, и по всему городу пробудились какие-то строения. Некоторые были очерчены светом, хотя их окна оставались темными. Может, Старшие использовали свет в качестве украшения точно так же, как в других городах используются краски или резное дерево? Какие-то здания светились даже совсем далеко, даже у скал на дальнем краю города. Свет горел так, словно там находились люди. Это зрелище одновременно поднимало настроение и пугало.

– Я же тебе говорил! Этот город не умер. Он ждет нас, драконов и Старших, чтобы мы его разбудили и вернули к жизни.

Рапскаль неслышно поднялся по лестнице и теперь стоял позади нее.

– Может быть, – согласилась Тимара и, повернувшись, пошла за начавшим обследовать остальные помещения юношей.

Он подошел к высокой двери. Она была из дерева, но ее украшали металлические накладки с вычеканенными на них изображениями. Возможно, она уцелела именно поэтому. Открыв ее, он вслух поинтересовался:

– Куда она ведет?

Тимара следом за ним вышла в широкий коридор. По обеим его сторонам были расположены двери, похожие на ту, которую он только что открыл.

– Они заперты? – поинтересовался Рапскаль и толкнул одну из них.

Створка бесшумно открылась, и он остановился на пороге.

– Что за ней? – спросила Тимара, поспешно догоняя его.

– Чья-то комната, – ответил он, но по-прежнему не спешил входить.

Тимара поднялась на цыпочки и заглянула ему через плечо. Действительно, чья-то комната. Множество виденных ею в Кельсингре домов пустовали, словно обитатели сложили вещи и уехали, а в других обнаруживались только щепки и обломки мебели. Здесь все было по-другому. Тут оказались секретер и стул, из темного дерева, но покрытые чем-то очень блестящим и с цветными вставками. Один раз она видела крошечную и очень дорогую шкатулку из Трехога, которая имела такую же отделку. Высокий стеллаж в углу был таким же, как и секретер, а на нем стояли сосуды из стекла и керамики, большинство – синие, но некоторые для контраста оранжевые и серебряные.

– Смотри! Кровать из камня. Кому нужна каменная кровать?

Рапскаль смело зашел в комнату, и Тимара робко последовала за ним. Она чувствовала себя здесь незваной гостьей, словно узкая дверь в противоположной стене могла в любой момент открыться, и появившийся оттуда хозяин комнаты будет возмущенно осведомляться, что они здесь делают. Она прошла к стеллажу, и обнаружила гребень и щетку для волос, словно сделанные из стекла. Она ткнула пальцем в иголочки щетки – они оказались жесткими.

– Я это беру! – услышала она собственные слова.

Прозвучавшая в ее голосе жадность поразила ее саму, но нормальной щетки для волос у нее не было с тех пор, как ее вещи потерялись при разливе реки несколько месяцев назад.

Плоский предмет, лежавший на секретере, был похож на книгу, но когда она его открыла, он развернулся на три зеркальные пластинки, гибко скрепленные друг с другом. Тимара посмотрелась в них – и не смогла отвести взгляда. Неужели это она? Неужели Синтара настолько сильно ее изменила?

Исчезла девочка, «измененная Дождевыми чащобами». На нее смотрела Старшая с узким лицом, черты которого подчеркивали красивые синие чешуйки. В проборе ее влажных волос, гладких и черных, тоже видна была мелкая синяя чешуя. Она подняла руку, чтобы прикоснуться к своему лицу, убедиться в том, что это действительно ее собственное отражение – и была потрясена густо-синим цветом своих когтей и серебряному узору, который подобно плетям дикой лозы бежал по тыльной стороне кисти от кончика каждого пальца и уходил к локтю. Она была уверена в том, что до купания в ванне ничего этого не было.

Она все еще взирала на себя, когда ее отвлек Рапскаль.

– Тебе еще больше понравится то, что оказалось вон там. Девичья одежда. Вещи Старших, как то платье, что у Элис. Красивые. Серебряные, синие и зеленые, твои цвета. И туфельки из такого же материала, только более плотного.

– Дай посмотреть! – потребовала она.

Он повернулся к ней от полок, оказавшихся за узкой дверью, расправляя в руках мерцающий наряд, зеленый и синий. У Тимары быстро забилось сердце.

Рапскаль широко ей улыбался.

– Тут их масса. Ты сможешь поделиться. Если они придутся кому-нибудь впору.

Она пролезла мимо него, запуская пальцы в стопку сложенной одежды. Серебряная, как быстрая река, зеленая… зеленее Фенте. Синяя, как Синтара. Она задохнулась от радостного волнения.

– Эй! Обернись назад! – потребовал Рапскаль.

Она послушалась и обнаружила, что он поднес к ней развернутое зеркало.

– Как тебе нравятся твои крылья? – спросил он, и замолчал, увидев отразившееся на ее лице потрясение.

Слезы навернулись у нее на глаза, губы задрожали. Она не могла говорить.

– Они тебе не нравятся? – возмутился он изумленно.

Тимара была потрясена еще сильнее, чем он.

– Рапскаль! Я красивая!

– Так я же тебе говорил! – теперь он был явно обижен тем, что она усомнилась в его искренности.

Вернувшись к секретеру, Рапскаль положил зеркало обратно. Он посмотрел на Тимару, и тут же отвел взгляд, словно ему рядом с ней вдруг стало неуютно. Чтобы чем-то заняться, он прошел к каменной кровати.

– Странно, – проговорил он и сел на нее, и тут же с испуганным криком вскочил. – Она меня схватила! – воскликнул он.

Они оба изумленно взирали на тающий отпечаток его задницы. Прямо у них на глазах поверхность кровати снова становилась ровной и пустой. Он осторожно положил на нее руку и надавил. Его рука чуть погрузилась внутрь.

– Выглядит как камень, но становится мягкой, когда надавишь. И она теплая. – Он сел, а потом откинулся на спину. – Клянусь милосердием Са! Я никогда на таком не спал. Подойди, пощупай.

Она надавила на кровать рукой, потом осторожно присела на нее. Кровать послушно меняла форму, чтобы ей было удобно.

– Приляг! Это надо почувствовать! – сказал он и пододвинулся, чтобы дать ей место.

Она послушно легла и мгновение лежала на спине, глядя вверх на мягко сияющий потолок, а потом вдруг вздохнула.

– Она освобождает место для моих крыльев. Я так давно не могла лежать на спине. И она теплая.

– Давай спать здесь.

Она повернула голову и посмотрела на него. Его лицо оказалось совсем рядом – настолько близко, что его дыхание касалось ее губ. Она решила, что благодаря теплой воде драконьей ванны его цвета тоже стали ярче. Сверкающий алый Рапскаль. Он был прекрасен. И она – тоже. Впервые в жизни она чувствовала себя красавицей. Его глаза были устремлены на ее лицо, и она вдруг смогла поверить тому, что в них читалось. Ее пьянила мысль о собственной привлекательности и тот восторг, который отражался в его взгляде. Более головокружительного чувства она еще никогда не испытывала. Она попробовала на нем свою улыбку. Его глаза широко распахнулись, и он громко сглотнул.

Она придвинулась к его губам и приняла его жадный поцелуй. Он казался одновременно знакомым и странным. Он передвинулся ближе.

– Ты просто мне желанна, – тихо сказал он. – Меня тянуло к тебе с самой первой нашей встречи, даже когда моя глупость не позволила мне понять, чего именно я хочу. Только тебя. Тимара. Пожалуйста!

Она не стала отвечать ему словами, даже не разрешила себе задуматься над ответом. Она приоткрыла рот навстречу его поцелую и не стала отталкивать его любопытные руки. Она приняла на себя его вес, а кровать Старших обволокла их обоих, возвращая им их тепло. Наступило то мгновение, когда она ожидала боли, но ее не было – было только сладкое блаженство. «Я была готова», – подумала она, а потом больше вообще ни о чем не думала.

* * *

– Я просто хочу отсюда уйти.

Вода все еще стекала по лицу Рэйна, и он едва успел отдышаться после того, как бежал всю дорогу до корабля. Рэйн добрался до «Смоляного» первым: по счастью, Хеннесси нашел первым именно его и сказал, что Малта и малыш в безопасности на борту живого корабля. Помощник капитана велел Рэйну спешить к ней, пообещав найти капитана Лефтрина и Скелли. Его сестра Тилламон тоже была с ними – она поспешила присоединиться к Скелли, и они заглядывали повсюду, куда Малта могла бы пойти в поисках помощи. Он посмотрел на жену, завернутую в грубое матросское одеяло: он стоял на камбузе у печки и смаргивал дождь с ресниц, пытаясь понять, что происходит. Наконец, он сумел сформулировать вопрос.

– А где ребенок? Хеннесси сказал, что ты родила малыша.

Малта посмотрела на него, и ее и без того бледное лицо побелело еще сильнее. Казалось, она вырезана из слоновой кости и украшена драгоценными камнями.

– На палубе на носу, – тихо сказала она. – «Смоляной» велел положить его там. Чтобы он мог ему помогать. Мне так хотелось есть и пить, что я пришла на камбуз. Я хотела взять малыша с собой, но корабль не разрешил. Ему нужно оставаться именно там. – Она помолчала, кусая губы, а потом хрипло добавила: – Но «Смоляной» говорит, что может сделать не так уж много, и что если мы хотим, чтобы он выжил, нам нужно найти дракона, который бы ему помог. И, Рэйн, я сегодня убила человека. Калсидийца. – Она произнесла эти слова и посмотрела на него – и его изумление тем, что она способна была совершить подобное, отразилось и в ее собственном взгляде. Нахмурив лоб, она добавила: – Кажется, это был тот шпион, который пытался устроить так, чтобы драконов убили, а их куски отправили в Калсиду на лекарства. Но остался еще один, и он по-прежнему здесь. Рэйн, он собирался убить меня и малыша и увезти куски нашей плоти в Калсиду. Чтобы выдать нашу плоть за драконью. Чтобы изготовить лекарство для исцеления герцога Калсиды.

Он ошеломленно воззрился на нее.

– Сядь, милая. Пей чай. Я совершенно не понимаю, о чем ты говоришь. Но прежде чем ты попробуешь обо всем этом говорить, я хочу увидеть нашего ребенка.

– Конечно. С ним Беллин. Я оставила его всего на минутку, чтобы отмыться и съесть чего-нибудь горячего. – Она опустила взгляд на свои чисто отдраенные руки, а потом снова посмотрела на Рэйна. – Я не стала бы его бросать. Ты это знаешь.

– Мне и в голову такого не пришло. Милая, я не понимаю, о чем ты говоришь. Мне кажется, что с тобой не все в порядке, но прежде чем мы станем это обсуждать, я намерен увидеть нашего малыша. Ты отдыхай, я быстро вернусь.

– Нет, я пойду с тобой. Нам сюда.

Она взяла со стола кружку и медленно двинулась к выходу из камбуза.

Он ошеломленно вышел за ней обратно под дождь и прошел мимо рубки, пробираясь сквозь дождь и темноту. «Смоляной» был не похож на все те живые корабли, на которых Рэйну случалось бывать. У него не было на форштевне фигуры, не было рта, чтобы говорить. Тем не менее Рэйн явно ощущал его присутствие, даже до того, как поднялся на борт этого судна из диводрева. Сознание пропитывало корабль целиком. На носовой части видно было мягкое сияние: оно исходило от установленного там полотняного укрытия. Рэйн поднырнул под клапан палатки и увидел крупную женщину, сидящую рядом с привернутым фонарем, и очень маленького младенца на деревянной палубе рядом с нею. Он безмолвно воззрился на него.

Малта вцепилась ему в плечо, задержав на месте.

– Я понимаю, – проговорила она сбивчиво, – он выглядит совсем не так, как мы думали. Он измененный, я вижу. Как меня и предупреждала повитуха. Как этого все опасались. Но он жив, Рэйн, и он наш… – На последних словах ее голос сорвался. – Ты разочарован, да?

– Я поражен. – Он осторожно опустился на колени и протянул дрожащую руку. Обернувшись к Малте, он спросил: – Мне можно его трогать? Можно взять на руки?

– Дотронься до него, – разрешила Малта, присаживаясь рядом с ним. Крупная женщина постепенно отодвигалась, чтобы им не мешать, медленно и осторожно. Она выскользнула из-под полотняного укрытия, оставив их вдвоем. Она не произнесла ни слова. Он приложил руку к груди сына. Его ладонь накрыла ее целиком. Малыш зашевелился, поворачивая лицо к Рэйну и устремляя на него темно-синие глаза. – Но не поднимай его, – предостерегла Малта.

– Я его не уроню!

Он невольно улыбнулся ее тревоге.

– Дело не в этом, – тихо объяснила она. – Ему необходимо оставаться близко от «Смоляного». «Смоляной» помогает ему дышать. И помогает его сердцу биться.

– Что?! – Рэйну показалось, будто его собственное дыхание замерло, будто его сердце замерло в груди. – Почему? В чем дело?

Ее изящная рука легла на грудь их сына поверх его руки, замыкая круг, в который теперь входили они втроем.

– Рэйн. Наш сын изменен Дождевыми чащобами. Очень сильно изменен. Вот что это означает, вот почему так много женщин отправляют своих детей прочь, пока их сердце не успело слишком к ним привязаться. Он борется за жизнь. Его тело стало другим. Он не человек, но он и не Старший. Он застрял посередине, и внутри у него что-то не так. Так объяснил «Смоляной». Он говорит, что сможет поддерживать в нашем малыше жизнь, но чтобы изменить его именно так, это нужно, чтобы он мог выжить, необходим дракон. Дракон может сделать нечто особенное, похожее на то, как нас изменила Тинталья. Что-то такое, что заставит его организм работать.

По палубе за их спинами протопали тяжелые шаги, полотняный полог был резко поднят.

– Мой корабль с тобой разговаривает? – вопросил Лефтрин.

В его голосе слышалось возмущение.

Не вставая, Малта повернула к нему голову.

– Это было необходимо, – сказала она. – Я не понимала, что нужно моему малышу. Ему пришлось мне объяснить.

– Ну, было бы приятно, если кто-нибудь объяснил мне, что происходит на борту моего собственного корабля!

– И я могу это сделать, сударь. – Это сказала та женщина, Беллин, которая залезла к ним в укрытие. Казалось, она почувствовала, что Рэйну необходимо остаться наедине с женой и сыном – а, может, ей хотелось поговорить с капитаном без свидетелей. – Давайте вернемся в рубку, и я расскажу вам, почему младенец здесь. Скелли уже вернулась?

– Я на нее наткнулся, когда она пыталась разбудить лифтера. Хеннесси их нашел и отправил ее за мной. Он ведет Тилламон. Сестру Рэйна. Она помогала нам искать Малту.

– Значит, все в порядке. Идемте. Я сварю еще кофе и расскажу все, что знаю.

Лефтрин секунду колебался, но умоляющий взгляд Рэйна помог ему принять решение.

– Так и сделаю, – отрывисто бросил он и вылез из палатки.

Как только он ушел, Малта передвинулась ближе к малышу, обернувшись вокруг него. Не задержавшись ни на секунду, Рэйн повторил ее действия, так что их сын оказался внутри дуг, составленных их телами. Он приблизил голову к голове Малты, втянул в себя аромат ее волос и сладкую уверенность в том, что она и их ребенок благополучно находятся с ним.

– Рассказывай, – тихо попросил он. – Расскажи мне все, что случилось, после того как мы расстались.

* * *

Двадцать шестой день месяца Перемен, – седьмой год Вольного союза торговцев

Торговцу Финбоку – от Кима, смотрителя голубятни в Кассарике


Вы первым в Удачном получаете эти известия. Капитан Лефтрин и живой корабль «Смоляной» вернулись из своего плаванья вверх по реке. Сегодня на собрании в зале Совета торговцев он сообщил, что экспедиция обнаружила Кельсингру, но отказался говорить что-либо еще. Он отрицал право членов кассарикского Совета торговцев получить его карты и заметки, утверждая, что эти сведения принадлежат ему и хранителям драконов, которые отправились с ним. Он утверждает, будто внимательное прочтение контрактов докажет, что это именно так.

Ходят слухи, что он убил всех остальных и теперь будет утверждать, что Кельсингра принадлежит ему одному. Капитан Лефтрин заявляет, что почти все члены экспедиции выжили и здоровы и находятся в месте, где удобно устроились драконы. Что касается жены вашего сына, то, по его словам, она решила остаться там. А еще он выдвинул обвинения против одного из охотников, отправившегося с ним, говоря, что он был подлым шпионом Калсиды и что, возможно, в Совете торговцев Кассарика есть предатели, потому что именно они решили нанять того человека.

Теперь вы оценили пользу частной голубятни? Эти сведения попадут к вам на много дней раньше, чем остальным станет известно о том, что здесь происходит. Надеюсь, вы также оценили, как полезно иметь друга из числа смотрителей голубятни и что мое вознаграждение отразит вашу радость.

Ким

Глава 12

Свет

– Кто это мог прийти так поздно? – вслух поинтересовался Карсон, скатываясь с кровати.

– И что за неприятности? – пробормотал Седрик.

Он как раз начинал засыпать! Не вставая, он смотрел, как Карсон натягивает штаны и преодолевает то небольшое расстояние, которое отделяло их кровать от двери. Плотнее закутавшись в одеяло, он попытался компенсировать то тепло, которое ушло из постели вместе с крупным телом охотника.

– Татс?

Седрик услышал изумленный вопрос Карсона. Паренек что-то пробормотал в ответ.

– Мне можно войти? Пожалуйста! – Юноша произнес эту просьбу более внятно.

Отступив от двери, Карсон впустил его в дом. Охотник закрыл дверь, прошел к очагу и бросил туда полено. Взлетели искры, появилось несколько робких язычков огня.

– Ну, садись, – пригласил Карсон Татса и, подавая пример, устроился на одной из самодельных скамей. Татс стряхнул с волос капли дождя и занял место на второй.

– Что-то случилось? Дракон заболел? – спросил Карсон, видя, что Татс продолжает молчать.

– Ничего такого, – тихо признался Татс. Он посмотрел на огонь, а потом перевел взгляд в темноту. – Тимара и Рапскаль не вернулись из города. Они еще в начала дня улетели на Хеби. Он сказал, что хочет ей там что-то показать. Я думал, они вернутся до ночи. Все знают, что Хеби не любит летать в темноте. Но стемнело уже несколько часов назад, а их не видно.

Карсон немного помолчал, глядя, как языки пламени осторожно лижут бок полена, а потом принимаются его пожирать.

– И ты боишься, что с ними что-то случилось?

Татс протяжно вздохнул.

– Не совсем. Моя драконица, Фенте, какое-то время волновалась, сказав, что Синтара в воде. Может, тонет. Не похоже было, чтобы Фенте это сильно огорчило. Тогда я пошел к Меркору, потому что он… ну… более степенный. Не такой ревнивый и мстительный, как моя Фенте. И скорее будет говорить открыто. Он поднял голову и вроде как прислушался, а потом сказал, что нет, насколько он может понять, с ней все в порядке. Что она действительно была в воде и ей было больно, но сейчас с ней все хорошо и, как ему кажется, она в Кельсингре. Ну, мы же все знаем, что Синтара летать не может – и я пошел ее искать. Она пропала. – Он перевел взгляд на свои руки. – Думаю, Синтара действительно на том берегу реки. В городе. И Рапскаль, Хеби и Тимара тоже там.

Седрик сел, кутаясь в одеяла. Паренек был страшно расстроен.

Карсон рассудительно сказал:

– Рано утром я видел на лугу следы. По крайней мере, один из драконов пытался взлететь. Вполне вероятно, что это была именно Синтара и что она, наконец, перебралась туда. Может, именно поэтому Тимара там осталась. Но погода гадкая: не исключено, что дождь слишком сильный и они решили переждать его там. Скорее всего, с ними все в порядке, Татс. Если бы с Тимарой что-то случилось, то Рапскаль перепугался бы и вернулся сюда. А если бы что-то случилось с Рапскалем, то Хеби подняла бы страшный шум. А если бы Хеби и они оба были в опасности, то, по-моему, все драконы об этом бы знали. Синтара определенно почувствовала бы, если бы Тимара была ранена или оказалась в опасности. И я думаю, что, несмотря на ее дурной характер, она дала бы нам знать, если бы у нас были основания тревожиться.

Татс уставился на свои ноги.

– Наверное, я это понимаю, – тихо признался он.

– Значит, – задумчиво проговорил массивный охотник, – Синтара перебралась через реку. Внушительный перелет. – Он с улыбкой повернулся к Седрику. – Хотел бы я знать, что ее на это подвигло. Я бы попробовал это на Плевке.

Он повернулся обратно и ухмыльнулся Татсу, но тот не отреагировал.

Снова наступила тишина: только дождь стучал на улице, да тихо потрескивал разгоревшийся в очаге огонь. Татс беспокойно пошевелился.

– Наверное, я волнуюсь не из-за того, что с ними могло что-то случиться. Я волнуюсь потому, что они вдвоем.

Он сильнее ссутулил плечи, словно борясь с болью.

Седрик наблюдал за ним с внезапно проснувшимся пониманием. Он распознал муки ревности.

Карсон пересел удобнее, заставив скамью заскрипеть. Он сидел к Седрику боком, и в свете пламени стало видно появившееся у него на лице изумление.

– Вот оно что. Ну, если это и так, то ты тут ничего поделать не можешь, сынок. Такое бывает.

– Знаю. – Татс стиснул руки, зажал их коленями, чуть качнулся и вдруг сказал: – Я с ней все испортил. Мне казалось, что все идет хорошо, и вдруг оказалось, что нет. Она так разозлилась, что я спал с Джерд. А я ничего не понял, потому что когда мы с Джерд были вместе, незаметно было, чтобы я вообще Тимару интересовал. Она просто была моим другом, как всегда. Тогда почему она так из-за этого злится?

– Вот как. Наверное, теперь я понимаю. – Карсон наклонился и, взяв щепку, подпихнул ею полено чуть дальше в огонь. – Это неприятный урок, но, по-моему, именно так большинству из нас приходится узнавать, что такое ревность. Это чувство кажется глупым, пока кто-нибудь не заставит тебя его испытывать.

– Да. – Татс оживился и, похоже, разозлился. – И мне невыносимо думать, что они вместе, но я не могу перестать об этом думать. Как она могла так со мной поступить? Я хочу сказать: разве нельзя было мне сказать, предупредить меня или дать мне возможность что-то исправить, прежде чем выбрать его или… или еще что-то?

Карсон покосился на Седрика, а потом снова перевел взгляд на паренька.

– Иногда все случается без всякого плана. Просто происходит, и все. И… ну, ты говоришь о том, что она с ним – если она и правда с ним – так, словно это она делает по отношению к тебе. Я не хочу тебя обидеть, но очень может быть, что ты в ее решении вообще не фигурируешь. Когда ты решил быть с Джерд, разве ты стал задумываться о том, что об этом подумает Тимара? Или Рапскаль, или Варкен? Или еще кто-то?

Татс растерянно улыбнулся.

– Когда я «решил» быть с Джерд. Ха! – Несмотря на все его смятение, при воспоминании об этом его лицо озарилось улыбкой. – Не помню, чтобы я той ночью вообще что-то решал. Или вообще думал.

– Ну, возможно, для Тимары…

Его улыбка тут же погасла.

– Но она же девушка! Девушки о таких вещах думают. Правда ведь?

По лицу Карсона медленно расплывалась недоверчивая улыбка.

– Ты сегодня пришел ко мне, чтобы спросить у меня совета насчет женщин? – Повернувшись, он демонстративно посмотрел на Седрика. – Ты уверен, что не ошибся дверью?

Татс смутился.

– Ну, а с кем еще я могу поговорить? Остальные хранители только надо мной посмеются. Если, конечно, я не обращусь к Джерд, но это заведет меня туда, куда мне совершенно не хочется. А если я спрошу у Сильве, то тогда могу с тем же успехом говорить с самой Тимарой, потому что Сильве передаст ей все, что я скажу. Потому я и пришел сюда. Вы оба вроде как счастливы. Как будто все у вас правильно. И я решил, что из всех, кто сейчас здесь, лучше всего поговорить с вами. Вы старше. И все ведь не настолько по-другому, правильно? Ревность, любовь.

Последнее слово Татсу далось с трудом, и он произнес его, не глядя на Карсона.

Седрик поймал себя на том, что отвел от Карсона взгляд, словно не решаясь прочесть то, что будет написано у него на лице. Какое-то время охотник молчал, а потом негромко произнес:

– Счастье приходит и уходит, Татс. Любовь к кому-то – это не то безумное увлечение, которое чувствуешь поначалу. Это проходит. Ну… не проходит, а успокаивается, а потом, порой, когда ты меньше всего этого ожидаешь, ты вдруг смотришь на человека, и все снова возвращается, захлестывает тебя. Но даже это – не то, что ты ищешь. Ты ищешь такое чувство, когда, несмотря ни на что, быть с этим человеком всегда лучше, чем быть без него. Хорошие это времена или плохие. И если этот человек рядом, то все, что с тобой происходит, становится лучше или хотя бы терпимее.

– Да. Это именно так. Вот что я к ней чувствую.

Седрик посмотрел на Карсона. Охотник медленно качал головой:

– Извини, Татс, но я не верю.

Паренек вскочил на ноги:

– Я не лгу!

– Знаю, что не лжешь. Ты веришь в то, что говоришь. Только не злись. Я скажу тебе то же, что недавно говорил Дэвви. Не обижайся, но ты просто недостаточно взрослый, чтобы знать, о чем идет речь. Тебя влечет к Тимаре, и, не сомневаюсь, тебе нравится с ней быть. И я знаю, что сегодня ты с ума сходишь из-за того, что этой ночью она с Рапскалем, а не с тобой. Но я вижу перед собой юношу с очень ограниченным выбором партнерш и очень небольшим опытом…

– Вы не понимаете! – выкрикнул Татс, бросаясь к двери. Распахнув ее, он приостановился, чтобы натянуть на голову капюшон.

Карсон не пытался его остановить.

– Я все понимаю, Татс. Я был на твоем месте. Когда-нибудь ты окажешься на моем и будешь говорить точно такие же слова какому-то юнцу. И, наверное, он тоже не…

– Что это? Смотрите! Это пожар? Город горит?

Татс замер в дверях, вглядываясь куда-то за ближний склон, вдаль – за реку.

В два шага Карсон добрался до него и устремил взгляд поверх его головы.

– Не знаю. Никогда не видел такого света. Он идет из окон, но он такой белый!

Начался рокот – такой низкий, что Седрик его скорее ощутил телом, чем услышал. Он встал, кутая голое тело в одеяло, и прошел к двери следом за ними. Вдалеке, в ночной темноте, он увидел город таким, каким еще никогда не видел. Кельсингра перестала быть далеким скоплением строений, превратившись в хаотичный узор из прямоугольников света, разбросанных по дальнему берегу и уходящих прочь – как он догадался, к самым холмам. Прямо у него на глазах загорались новые огни, распространяясь вдоль берега реки. С замирающим сердцем он внезапно понял, что смотрит на город, оказавшийся гораздо больше, чем ему казалось. Он вполне мог поспорить размерами с Удачным.

– Са да смилуется над нами! – выдохнул Карсон, и в этот миг тот рокот, который ощущал Седрик, превратился в оглушительный трубный рев дюжины драконьих глоток.

– Что это? – вопросил он у всех – и ни у кого, и услышал, как Релпда повторяет его вопрос.

Его драконицу разбудил свет и трубный клич. Секунду он ощущал только ее растерянность, а потом поймал ее мысль, одновременно и радостную, и мучительную. «Город проснулся и нас приветствует. Нам пора домой. Но мы не можем туда добраться».

* * *

Элис проснулась под трубный клич драконов в ночи. Она свесила ноги с кровати и поморщилась, когда их пришлось поставить на холодный пол. Она спала в том платье Старших, которое ей подарил Лефтрин – и для того, чтобы ощущать ткань как его прикосновение, и потому, что оно неизменно дарило ей тепло. Она поспешила к двери хижины, которая без капитана стала казаться ей гораздо более просторной и пустой, и открыла дверь навстречу дождю и темноте.

Нет. Темнота оказалась неполной. На противоположном берегу реки расцвели звезды. Она уставилась туда, протерла глаза – и посмотрела еще раз. Не звезды. И не огонь. Окна, освещенные таким светом, какой могла давать только магия Старших. Что-то случилось в городе – какой-то процесс был запущен. Она смотрела туда с трепетом и досадой.

«Мне следовало там находиться, когда это произошло. Кто это сделал – и как?»

Однако она знала ответ на этот вопрос. Рапскаль действовал бездумно с их первой встречи, с самого начала экспедиции напоминая ей озорного мальчишку. Она знала, что хранитель продолжал бывать в городе и после отплытия Лефтрина – и сильно подозревала, что он игнорировал предостережения капитана относительно погружения в грезы и воспоминания камней. И вот теперь он что-то обнаружил и сделал нечто такое, что вызвало в городе эту реакцию. Если это хоть как-то похоже на ту магию Старших, с которой она уже сталкивалась, то это продлится какое-то время, а потом, столь же неожиданно, оборвется и исчезнет, чтобы больше никогда не появиться снова.

А она при этом оказалась не на том берегу реки!

От слез защипало глаза. Она гневно тряхнула головой, прогоняя их. Плакать не время. Сейчас время смотреть и постараться запечатлеть в памяти, которые из далеких зданий осветились, а которые остались темными. Все это надо будет записать. Если ей удастся увидеть только эту часть последней великолепной демонстрации магии Старших, тогда она будет смотреть и постарается записать для тех, кто после нее будет изучать эти древние развалины.

* * *

– По-моему, нам нужно устроить более надежное укрытие для Старшей и ее ребенка, – предложил Хеннесси.

Устроившись за столом в камбузе, он посмотрел на сидящую рядом женщину под вуалью, ожидая ее ответа. Она осталась безмолвной и неподвижной.

Лефтрин ошеломленно кивнул. Он был совершенно измучен, но сейчас ему нельзя было отдыхать. У него от усталости звенело в ушах, и он тряхнул головой, пытаясь рассеять туман в голове.

– Кофе не осталось?

– Немного есть, – ответила Беллин.

Она сняла кофейник с чугунной плиты и принесла к столу. Она подлила капитану кофе, а когда Рэйн пододвинул поближе свою кружку, долила и ее. Лефтрин взглянул на Старшего, сидевшего напротив него, очень усталого и встревоженного. Ему нужна помощь Лефтрина. Он нуждается в нем и в его корабле для своего ребенка. Однако, судя по тому, что ему рассказал Рэйн, помогая им, Лефтрину придется перейти дорогу калсидийским шпионам. И он опасался, что знает по имени, по крайней мере, одного из них. Если он открыто выступит против них, на что способен будет пойти Арих? Не решит ли он сообщить, что Лефтрин не только незаконно использовал диводрево, чтобы сделать полнее жизнь своего корабля, но и то, что именно он провез Синада Ариха вверх по реке Дождевых чащоб? Он видел виноватые взгляды своей команды. Сохраняя тайну своего корабля, они пошли на неблаговидный поступок. В тот момент они поверили утверждению своего капитана, будто у них нет выбора. Когда Арих после прибытия в Кассарик исчез с борта корабля, никто ни о чем не стал спрашивать. Однако теперь все они чувствовали себя виноватыми. Их грех обернулся против них самих. То, что они сделали, пытаясь себя обезопасить, поставило их в еще худшее положение. Никто не оправдает капитана на том основании, что он поступил так, чтобы сохранить свою тайну. Оба эти преступления возмутительны. Если о них станет известно, то в Дождевых чащобах не найдется такой группировки, которая не пришла бы в ярость. В том числе и Элис. Он не знал, ощущают ли Рэйн и Тилламон их общее беспокойство.

Скелли нерешительно сказала:

– Малта Старшая не сделала ничего дурного! Они собирались убить ее саму и ее малыша. Почему нам нельзя просто обратиться в Совет? Разве мы не должны их предупредить, разве нам не надо сказать кому-то, чтобы этого второго типа нашли?

Он бросил на Скелли предостерегающий взгляд. Ей пора помолчать.

– Совет подкуплен.

Теперь Лефтрин был в этом совершенно уверен. Кто-то закрыл глаза на пребывание калсидийцев в Кассарике. Город не настолько велик. Если они перемещаются по нему так, как это видно из рассказа Малты, ходят по своим делам, покупают припасы, если один из них живет в борделе – значит, многие люди об этом знают. И кто-то их покрывает – либо за деньги, либо из-за того, что ему угрожают.

– Весь Совет?

В голосе Рэйна прозвучал ужас.

– Возможно. А может, и нет. Но мы этого не знаем, и если обратимся не к тому человеку, то можем сунуть голову в петлю.

– А времени нет, – мрачно сказала Беллин. – Если по городу расползлись калсидийцы и их не прогоняют, то пусть горожане с ними хоть обнимаются. Корабль говорил со всеми нами, яснее, чем раньше. Пока он может сохранять жизнь малыша, но чем скорее мы доставим ребенка к дракону – тем лучше.

Лефтрин сделал глоток кофе.

– Меня тревожит то, что новорожденному нужен дракон.

Он знал, как именно драконы изменили своих хранителей: дали каждому выпить несколько капель крови или съесть чешуйку. Но это – дела хранителей, и, возможно, он не имеет права открывать эту тайну. Тем не менее ему было проще говорить об этой загадке, чем размышлять о том, что может означать союз Совета с калсидийцами. Как низко пали торговцы Кассарика? Торговля с калсидийцами запрещена! Он знал об этом, когда вынужден был везти Ариха вверх по реке. Торговля кусками дракона еще страшнее: это – нарушение подписанного договора, преступление против основ местной жизни. Эта мысль указывает на такие изменения в обществе Дождевых чащоб, которые даже представить себе трудно. Легче размышлять о том, почему ребенку для выживания нужен дракон, чем гадать, что именно может заставить человека предать своих ради денег.

На его вопрос попытался ответить Рэйн.

– Я и сам не все до конца понимаю, капитан. – Он вздохнул. – Мы с Малтой знаем, что изменились – и ее брат Сельден изменился – после контакта с драконицей Тинтальей. У нас было много лет для того, чтобы это обдумать и обсудить. Мы считаем, что людей изменяет именно пребывание рядом с драконами и драконьими вещами – такими, как артефакты из городов Старших. Даже дети в утробе изменяются, если их матери с этим сталкивались. Но в нашем случае Тинталья направляла наши изменения и их усиливала. И поэтому эти изменения не изуродовали и не убили нас, а дали нам изящество и красоту. И, возможно, увеличили продолжительность жизни, хотя в этом мы пока не можем быть уверены.

Он снова вздохнул, на этот раз тяжело.

– Мы считали, что это – благословение. До этого момента. Я предполагал, что наш ребенок унаследует те же полезные вещи, которые достались нам. Малту изменения тревожили сильнее, чем меня. Однако ее страхи оправдались. Наш ребенок родился измененным – и эти изменения не благие. Малта сказала, что поначалу он был сероватый и даже не кричал. Она говорит, что когда она принесла малыша на корабль, «Смоляной» ему помог. Мы ведь знаем, что материал живых кораблей делают из драконьего кокона, так что, возможно, «Смоляной» способен отладить некоторые из изменений нашего ребенка. Но Малта говорит, что, по словам корабля, он не может исправить все, что с нашим ребенком не так. Что только вмешательство дракона могло бы запустить его изменения по такому пути, который позволит ему дожить хотя бы до взросления и, возможно, преобразить его в Старшего.

Закончив объяснения, Рэйн молча посмотрел на Лефтрина.

Еще недавно он показался Лефтрину таким величественным и возвышенным – Старшим из былых времен, потомком богатой семьи торговцев, разодетым в дорогую одежду и ведущим себя, как подобает важной персоне. Теперь стало видно, как он ошеломлен бедой и насколько юн. И совершенно понятно, что он – человек.

На камбузе царила тишина. Чувство ожидания было нарушено, когда Рэйн высказал свою просьбу:

– Пожалуйста, вы не могли бы отвезти нас в Кельсингру и к драконам? Как можно скорее?

Решать предстояло ему. Он – капитан «Смоляного», и больше никто не может говорить кораблю, что делать. На борту демократии никогда не было. Но когда он поднял свои усталые глаза и обвел взглядом членов команды, набившихся на камбуз, их мысли читались совершенно ясно. Если он даст такую команду, Беллин моментально отдаст концы, и Скелли бросится ей помогать. Хеннесси наблюдал за ним и ждал его слов, предоставляя ему принять решение. Большой Эйдер стоял наготове в ожидании – как он всегда ожидал очередного приказа. Григсби, рыжий корабельный кот, сделал легкий прыжок, приземлился на крышку стола и, пройдя по нему, доверчиво ткнулся головой в сложенные на столе руки Старшего. Рэйн рассеянно погладил кота, и Григсби раскатисто мурлыкнул.

– Вы не хотите ничего говорить Совету? Ни о калсидийцах, ни о том, что пришлось сделать Малте?

– Не сомневаюсь, что они об этом достаточно быстро узнают – а может, уже знают. – Рэйн говорил мрачно. – Как только его найдут убитым, то сразу же доложат об этом Совету.

– За этим было бы интересно понаблюдать. Посмотреть, кто вздрогнет, кому известно больше, чем следовало бы.

– А еще это может оказаться опасным. – Звук, который издал Рэйн, не был коротким смешком, а говорил о нешуточной тревоге. – И меня это больше не интересует. Мне больше нет дела до их грязных интриг. Мне важен мой сын. И Малта.

На это Лефтрин решительно кивнул.

– Я вас понял. Но мы вернулись сюда сразу по нескольким причинам. Хранители и Элис хотели дать знать своим близким о том, что они живы. Я хотел доложить, что выполнил обязательства по контракту. Но главным делом было получение оплаты и загрузка на борт припасов. И это последнее нас все еще задерживает. Эти деньги нам необходимы. Сегодня лавочники предоставили мне кредит и прислали столько товара, сколько хватило бы моей команде. Но это – только капля в море из всего того, что нам требуется. Там, в верхнем течении реки, у нас, по сути, маленькая колония, у которой практически нет припасов, а зима уже почти наступила. Жизнь там суровая. Едим мы то, что удается добыть охотой, укрытия у нас такие, какие удалось устроить. Город мы пока не освоили, но если бы это и было не так, он негостеприимен. Если мы не добудем денег, если не задержимся достаточно долго, чтобы погрузить на корабль все, что нам необходимо, то есть вероятность, что кто-то зиму не переживет.

Рэйн пристально наблюдал за ним с серьезным выражением лица.

– Деньги – не проблема. Пусть они подавятся ценой крови. – Резким движением отмахнувшись от этой проблемы, он добавил: – Слово Хупрусов много значит. Я загружу на вашу баржу столько, сколько в нее влезет, и буду считать это скромной платой за то, о чем я прошу. Меня волнует только жизнь моего сына. Кажется, я понимаю, на что мы идем. Нас ждут суровые и опасные условия. Но если мы останемся здесь, мой сын умрет. – Он выразительно пожал плечами. – Так что мы отправимся с вами, если вы нас возьмете.

Все присутствующие затаили дыхание, ожидая слов капитана. Он подумал об Элис – о том, чего бы она от него ожидала и как бы среагировала, услышав этот рассказ. Надо, чтобы она им гордилась.

«У нас с этим ребенком общая кровь. Его мать уже отдала его мне. И я повезу его к драконам».

Его корабль редко говорил с ним настолько прямо. Он обвел взглядом остальных, гадая, услышали ли они «Смоляного» столь же ясно, однако они все наблюдали за ним. Как-то раз Элис спросила у него, обладают ли живые корабли такой же способностью очаровывать, как драконы. Тогда он ответил ей, что нет, но сейчас почувствовал неуверенность в том, так ли это. Однако всего на мгновение. Движущий им порыв ощущался настолько как собственный, что он произнес эти слова вслух.

– Родня – это родня. И кровь – не водица, даже если это вода реки Дождевых чащоб. Мы постараемся отплыть завтра днем. – Заметив, как глаза Рэйна вспыхнули от облегчения и радости, Лефтрин предостерег его: – Очень многое будет зависеть от того, сможешь ли ты договориться о снаряжении корабля. И нам придется брать то, что здесь найдется, или то, что смогут быстро доставить из Трехога, и этим удовольствоваться. – Он тряхнул головой, прекрасно зная, что есть такие вещи, которые быстро получить не удастся. – Проклятье! – сказал он скорее себе, чем Рэйну. – Я хотел попытаться закупить скот. Животных. Несколько овец, пару коз, кур.

Рэйн воззрился на него, как на сумасшедшего.

– Зачем? Ради свежего мяса в дороге?

Лефтрин покачал головой, думая обо всем том, чем он не поделился с Советом, чего пока еще никто не знал.

– Чтобы разводить. Чтобы положить начало стадам. Там есть земля, Рэйн Хупрус. Луга. Высокая трава на сухой земле. Холмы, а вдали – горы. Если бы нам удалось найти необходимое, мы процветали бы.

Рэйн со скептическим видом заявил:

– Вам пришлось бы заказывать животных и семена в Удачном, и, скорее всего, до весны вы ничего не получили бы.

Лефтрин нетерпеливо кивнул:

– Знаю. Но чем скорее я их закажу, тем раньше их доставят. Я найду возможность как-то это сделать. Отправлю голубя одному тамошнему знакомому, который знает, что я по своим долгам плачу. Может, он мне все устроит.

Он в этом сильно сомневался. Никому не хочется торговать живыми животными, если их нельзя доставить как можно быстрее и смыться, пока они не подохли.

– Нет. – Рэйн решительно покачал головой. – Вы забыли, что у родных моей жены тоже есть живой корабль. Я отправлю письмо Треллу и Алтее. Они достанут для вас то, что вам нужно, и привезут в тот срок, который мы назначим. Назовите дату – и заказанное будет ожидать вас в Трехоге. Даю слово. Часть оплаты за нашу доставку на внутренние территории.

По лицу Лефтрина медленно расплывалась улыбка.

– Молодой человек, мне нравится, как вы ведете дела. Значит, сделка заключена, и если вы не возражаете, чтобы мы просто ударили по рукам, то меня это устроит.

– Конечно.

Говоря это, Рэйн потянулся через стол, чтобы обменяться с Лефтрином рукопожатием.

– Я уже этой ночью приведу все механизмы в действие. Разбужу владельцев складов, чтобы товары начали доставлять сюда уже на рассвете.

Лефтрин удержал руку своего нового нанимателя.

– Не торопитесь. Мне кажется, что нам не стоит привлекать к нашему отбытию слишком много внимания. И, наверное, было бы лучше, чтобы никто не узнал о том, что вы и ваша супруга как-то связаны с моим кораблем. Кто-то уже попытался убить ее и вашего ребенка, а она в ответ пролила кровь. Мы знаем, что в городе есть еще один калсидиец, а может – и больше, и у них должны быть помощники. Ни к чему, чтобы они узнали или хотя бы заподозрили, где вы двое сейчас. Оставайтесь на борту и не показывайтесь. Вы исчезли.

– Трое. – Женщина, сидевшая на углу камбузного стола, вела себя так тихо, что Лефтрин почти забыл о ее присутствии. Она была под вуалью, что не было чем-то необычным для Дождевых чащоб, хотя в Кассарике так ходили реже, чем в Трехоге. Теперь она подняла вуаль и продемонстрировала свое измененное лицо, что говорило о доверии и признании. – Я отправлюсь с вами. Меня зовут Тилламон Хупрус. Я сестра Рэйна.

– Рад знакомству, Тилламон.

Лефтрин адресовал ей короткий поклон.

– С нами? – Рэйн был изумлен. – Но… Тилламон, тебе надо подумать. Матушка будет страшно обеспокоена, если исчезнем мы все. Я думал, что отправлю тебя обратно с известием обо всем случившемся. И что, возможно, ты могла бы сопровождать капитана Лефтрина с кредитным обязательством от семейства Хупрус, чтобы его приняли в…

Он не договорил: она качала головой, и с каждой его фразой – все решительнее.

– Нет, Рэйн. Я не собираюсь возвращаться в Трехог. Я с самого начала не собиралась возвращаться. Я думала, что здесь, в Кассарике, окажусь более свободной. Но я ошиблась. Даже в Дождевых чащобах я не могу избежать взглядов и комментариев от незнакомых людей. Я знаю, чем руководствовалась матушка, приглашая татуированных переехать сюда, жить среди нас и стать частью общества. Однако они привезли с собой нетерпимость! Нам велено не думать о том, что они были рабами, а многие и преступниками, что все они помечены, как имущество. А вот они считают себя вправе насмехаться надо мной, разглядывать меня и заставлять чувствовать себя чужой на моей собственной земле.

– Не все они такие, – устало напомнил ей Рэйн.

Тилламон гневно парировала:

– Знаешь, что я тебе скажу, Рэйн? Мне наплевать! Мне наплевать, сколько среди них хороших людей. Мне наплевать, сколькие из них были обращены в рабство несправедливо или как они терзаются из-за татуировок на своих лицах. Меня волнует только то, что до их появления здесь у меня была нормальная жизнь. А теперь ее у меня вроде как нет. Поэтому я уезжаю. Я поеду в Кельсингру, где нет чужаков. Завтра я помогу тебе, чем смогу, я найму какое-нибудь суденышко до Трехога, чтобы оно быстро обернулось, или отправлю почтового голубя. Я прослежу, чтобы лавочники приняли кредитное письмо, и мы получили все, что нам нужно. Я скажу, что это я вкладываю средства в новую экспедицию и что мой контракт с капитаном Лефтрином не подлежит разглашению. Я помогу вам всем, чем только смогу. Но вы меня здесь, в Кассарике, не оставите. Я еду в Кельсингру!

– Неужели в Кассарике стало настолько плохо? – негромко спросил Хеннесси.

– Не все… – начал было Рэйн, но сестра решительно оборвала его, воскликнув:

– Да! – Она встретилась с Хеннесси взглядом, словно вызывая его на возражения. – Если вы изменены не слишком сильно, то по этому поводу почти ничего не говорится. Но те из нас, кто сильно отмечены, – мы слышим комментарии и ощущаем, как нас сторонятся. Словно мы грязные или заразные! Словно мы отвратительны. Я не могу так жить. Больше не могу! – Она перевела взгляд на капитана Лефтрина. – Вы сказали, что у вас там небольшая колония? Ну, если вы хотите набрать в нее новых жителей, то вам это будет совсем не трудно: надо просто дать знать, что Кельсингра будет таким городом, где все измененные Дождевыми чащобами смогут мирно жить.

– Не просто мирно, – вмешался Хеннесси. Усмехнувшись, он посмотрел прямо на нее. – Когда вы увидите хранителей, то поймете, о чем я говорю. Их изменения зашли так же далеко, как у любого Старшего. По их словам, именно ими они и становятся. Новыми Старшими. – Он закатал рукава, демонстрируя, насколько сильно его руки покрыты чешуей. – И не только хранители. Все мы сильно изменились, проводя время с драконами.

– Новые Старшие? – потрясенно переспросил Рэйн.

– Поселение Старших? Место, где изменения – это нормально?

У Тилламон во взгляде вспыхнула надежда.

Лефтрин обвел взглядом камбуз и внезапно почувствовал, что совершенно вымотался.

– Я пошел спать, – объявил он. – Мне необходимо выспаться. И я советую всем отдыхать, пока есть возможность. Если вы спать не можете, – тут он быстро посмотрел на Рэйна и Тилламон, – то советую заняться теми бумагами, которые нам могут понадобиться для закупки припасов, или отправьте письма родным. Хеннесси, подумай, что тебе понадобится, чтобы устроить на носу укрытие получше. Скелли, проведи Рэйна и Тилламон в маленькие каюты, которые им можно будет занять на время пути вверх по реке.

Он вдруг широко зевнул, неожиданно для себя самого. Последний свой приказ он отдал Сваргу:

– Поставь вахтенных на палубе и на причале. Я не желаю, чтобы к нам неожиданно нагрянули гости.

Направляясь к себе в каюту, Лефтрин пытался понять, во что он впутался. И есть ли хоть какой-то шанс на то, что его собственные дела с Арихом останутся тайной.

* * *

Холод разбудил Элис еще до рассвета. Она встала, разожгла огонь, а потом предпочла не возвращаться в свою пустую кровать, а устроиться рядом с очагом. Пустая кровать! Вот новое для нее понятие. За все годы своего брака с Гестом она ни разу не жалела о его отсутствии у нее в постели – если не считать той роковой первой ночи, которую он по большей части проигнорировал. А вот по Лефтрину, которого она любит меньше года, – по нему она скучает. Его отсутствие делало ее постель пустой, даже когда она сама в ней лежала. Ей не хватало тепла его массивного тела, не хватало его тихого дыхания. Стоило ей ночью проснуться и дотронуться до него, как он неизменно на это реагировал: пробуждался хотя бы в такой мере, чтобы обнять ее и прижать к себе.

А иногда и не просто обнять и прижать. Она вспомнила об этом с томлением, и ее тело отреагировало болезненным спазмом, который был острее любой испытанной ею муки голода. Ей хотелось вернуть это, и как можно быстрее. Близость с Гестом никогда не была приятной. С Лефтрином она никогда не была неприятной.

Элис плотнее завернулась в одеяло и придвинулась ближе к огню, но скоро сдалась и встала, направившись к самодельной сушилке. Ее платье из материи Старших висело на ней – такое же чудесное, как в тот день, когда Лефтрин его ей подарил. Прошлой ночью она его постирала – не потому, что на нем видна была грязь, а просто потому, что она так делала каждую неделю. Сейчас, как только она просунула голову в горловину, ткань скользнула по ее телу, охватывая его и окутывая ее уютом. Оно очень быстро поймало тепло ее тела и начало его ей возвращать. Она облегченно вздохнула и мгновение мысленно поворчала из-за того, что магическая материя не закрывает еще и ступни. «Неблагодарная!» – укоризненно сказала она себе. Ей повезло, что у нее есть такое чудесное одеяние. Она старалась не надевать его, занимаясь тяжелой или грязной работой. Хотя платье не порвалось, несмотря на все то, что с нею в нем случалось, ей не хотелось рисковать.

На завтрак у нее была копченая рыба. Опять. Как ей надоела рыба! Она мечтала о тостах, яйцах, капельке джема и чайнике с настоящим чаем. Такие простые объекты мечтаний! Лефтрин постарается вернуться с припасами, но невозможно предсказать, когда именно он сможет вернуться. Он уверял ее, что плаванье вниз по реке пройдет гораздо быстрее, чем вверх, потому что теперь корабль знает дорогу в Кельсингру. Однако она не забывала обо всем том, с чем «Смоляной» может столкнуться в пути, и отказывалась считать дни. Каждое утро она гадала, не вернется ли ее капитан именно в этот день, но каждое утро приказывала себе заниматься делами и не думать об этом событии до тех пор, пока оно не произойдет.

Ну что ж: сегодня она сделает это без всякого труда! Она налила в котелок воды, чтобы заварить чай из сбора местных трав. Он получался вполне терпимым, и горячее питье поутру было очень кстати, но это был не тот «чай», которого ей хотелось бы выпить. К отвару прилагался небольшой кусок копченой рыбы. Она подумала, что во всем этом есть один плюс: за трапезами больше не засидишься. Еды было слишком мало, чтобы за ней задерживаться!

Позавтракав, Элис сполоснула лицо и руки, обернула ноги тряпками и обула свои дырявые сапожки, а потом накинула на плечи поношенный плащ и вышла из дома. Ночная гроза унеслась, дождь весь вылился. Бледный солнечный свет сверкал на мокрой траве склона. Она устремила взгляд дальше, на тот берег широкой реки, к далекому городу.

На этом расстоянии невозможно было понять, продолжает ли гореть свет хотя бы в некоторых окнах. Это станет ясно с приближением ночи. Она подозревала, что это явление окажется недолговечным. Магия Старших сохранялась многие десятки лет, однако чаще всего истощалась после финального краткого проявления чуда. Ей было крайне досадно, что все произошло именно тогда, когда ее не было рядом и она не могла наблюдать все лично. С немалыми сожалениями она зарегистрировала это событие вне какой бы то ни было хронологической последовательности, потому что ей пришлось писать на обратной стороне наброска, передававшего рисунок гобелена Старших – наброска, который она сделала, еще когда жила в Удачном. В последнее время из-за отсутствия бумаги для записей она вынуждена была просматривать свои более ранние документы в поисках таких, где были бы широкие поля или чистая оборотная сторона. Ей было крайне неприятно это делать, но вчера вечером она окончательно с этим смирилась. Она не может откладывать свое исследование города до возвращения Лефтрина.

Элис уже сгорала от нетерпения, желая поскорее вернуться к работе. Она решила, что как только Хеби привезет Рапскаля обратно, она поговорит с ним открыто и потребует, чтобы он полностью отчитался в своих поступках. Ей хотелось надеяться, что он не причинил непоправимого ущерба хрупким древностям, но в глубине души приготовилась услышать о всевозможных глупостях и разрушениях. Паренек упорно пропитывается воспоминаниями из камня. Если он не прекратит этого делать, то скоро превратится в мечтательную тень себя самого, полностью забыв об этом мире и сегодняшнем дне. Он лишится собственной жизни, разделяя призрачную жизнь Старших, живших много веков назад.

Можно было подумать, что ее собственные мысли призвали дракона: она увидела алую драконицу, летящую над рекой. На секунду ее гнев рассеялся, и она застыла, потрясенная зрелищем. Клочья тумана то свивались, то открывали великолепное создание. Казалось, Хеби летит увереннее, чем прежде: похоже, самостоятельная охота шла ей на пользу. А потом, когда драконица заложила вираж и повернула обратно к дальнему берегу, взгляд Элис зацепился за еще какое-то движение в небе.

Она присмотрелась, протерла глаза обоими кулаками – и посмотрела снова. Неужели над рекой летит синяя птица? Нет! Глаза ее не обманывают. Над городом летает еще кто-то. Далекий силуэт повернул, широко раскинув крылья – и превратился в летящего синего дракона. Это явно была Синтара!

Потрясение, вызванное новообретенной способностью драконицы, боролось с трепетом, вызванным ее красотой. В свете солнца она сверкала, словно оправленные в серебро сапфиры.

– О, королева небес, синяя, синяя и более чем синяя! – взволнованно проговорила Элис.

И с радостной дрожью почувствовала, что далекая драконица приняла ее искреннюю похвалу.

* * *

Двадцать седьмой день месяца Перемен – седьмой год Вольного союза торговцев

От Детози, смотрительницы голубятни в Трехоге, – Рейалу, исполняющему обязанности смотрителя голубятни в Удачном


Я добилась от нашего главного смотрителя разрешения отправить к тебе этого голубя с новостью. Мы с Эреком придумали состав для окуривания, который убивает красных вшей в голубятнях. Начни с немалой порции кедровых веток – чем свежее, тем лучше, – порубленных на мелкие кусочки. Добавь к ним горькую полынную лозу: если у вас она не растет, дай нам знать, потому что здесь все деревья ею обвиты, так что нам нетрудно будет отправить тебе хороший запас. Свяжи смесь любым маслом, пока сжатая в кулаке горсть не будет сохранять форму. Используй хороший древесный уголь как основу: его должно быть достаточно много, чтобы гореть всю ночь.

Птиц надо отселить перед тем, как поджечь состав в горшке и оставить его в голубятне на всю ночь. Потом голубятню надо вымести и весь материал от гнезд выбросить. Мы еще и мыли стены щелоком, но мне кажется, что помогло именно окуривание: утром мы нашли в голубятне на полу невероятное множество дохлых красных вшей – гораздо больше, чем, как нам казалось, могло прятаться в растрескавшемся дереве.

Конечно, тебе нет нужды напоминать, что все птицы, возвращенные в очищенную голубятню, не должны иметь ни красных вшей, ни гнид, иначе птицы все равно будут умирать, а окуривание придется повторять.

Нам сообщают о том, что видели летящих голубей, не принадлежащих гильдии. На нас сильно давили, требуя прекратить карантин, но наш главный смотритель намерен держать их в клетках до тех пор, пока не пройдут полные сутки без новых погибших птиц. Я сама продлила бы этот срок до трех суток.

Небольшая новость. Вернулся «Смоляной», но на его борту не оказалось ни сына Мельдаров, ни той сбежавшей жены. Капитан утверждает, что они пожелали остаться в городе, обнаруженном выше по течению реки. Так говорят сплетники, но, конечно, такой информации будет недостаточно, чтобы затребовать обещанную награду. Некоторые подозревают капитана в убийстве. Другие кипят из-за того, что он не желает рассказать им всего, и шумно строят планы последовать за ним, когда он отправится вверх по реке. Чтобы добиться успеха, им понадобится гораздо больше, чем простое везение.

Помни: чтобы окуривание помогло, состав должен гореть всю ночь. Я с нетерпением жду того момента, когда наши птицы снова начнут летать!

А завтра я должна отбросить прочь все мои тревоги смотрителя и волноваться уже как невесте!

Детози

Глава 13

Сожаления

Проснувшись, Тимара обнаружила, что Рапскаль забросил на нее руку и ногу. Он проснулся одновременно с ней и попытался ее обнять.

– Нет, – сказала она без раздражения и отодвинулась от него.

Он скорчил обиженную гримасу, но отпустил ее. Опасения охладили ее страсть. Было ли причиной то, что она нарушила установленные отцом правила, или страх беременности? Серый рассвет вторгся в комнату, и в его свете все виделось совершенно с другой точки зрения. Она даже слишком хорошо помнила все то, что делала накануне ночью: чего она не могла понять, так это того, почему она это делала. Она не забыла, какой себе казалась: прекрасной и желанной – и как это дало ей странное ощущение власти. Но как это чувство могло полностью лишить ее здравого смысла?

В комнате царило уютное тепло, даже для ее обнаженного тела, однако ей неуютно было разгуливать голой. Ее поношенная туника сегодня казалась ей еще менее привлекательной, чем когда бы то ни было. Ощущая себя шпионкой и воровкой, она прошла к гардеробу и выбрала одно из сложенных одеяний Старших. В развернутом виде оно оказалось сине-серебряным, с переливами между этими двумя цветами. Она надела его через голову и просунула руки в рукава. Одеяние было рассчитано на кого-то крупнее ее самой, и это было хорошо хотя бы с одной точки зрения: для ее сложенных крыльев в нем оказалось достаточно места. Она подвернула манжеты рукавов и поддернула подол. С надеждой заглянув в гардероб, она обнаружила там ряд крючков с поясами и шарфами. Взяв один, она подпоясалась, чтобы длинный подол не мешал ходить. Когда она повела плечами, ткань легко приспособилась к ее подросшим крыльям.

– Обувь тут тоже есть, – напомнил ей Рапскаль.

Тимара оглянулась через плечо. Он приподнялся на локте, без всякого стеснения наблюдая за тем, как она одевается. Его восхищенный взгляд заставил ее отвернуться. У нее загорелись щеки. От смущения или от гордости из-за того, что ему нравится на нее смотреть? Она и сама не знала. Наклонившись, она нашла обувь. Выбрав пару синих полусапожек, она натянула ее на ноги, гадая, придется ли она ей впору. Чешуйчатый материал подладился, отыскав ее пятку и приняв форму ноги. Когда она разгладила его на щиколотках и нижней части голени, сапожки обхватили ее ноги и надежно на них сели. Одежда, которая была впору ее изменившемуся телу, теплая чистая одежда! Столь простая вещь – и столь чудесная.

– Подбери и мне что-нибудь, – попросил Рапскаль.

– Женскую одежду?

Он пожал обнаженными плечами:

– Когда я был в камне грез, то видел, что все Старшие носили такие же одеяния. И мужчины, и женщины. Иногда одеяния были короче, и тогда под них надевали брюки. Моя одежда превратилась в лохмотья, и мне совершенно все равно, кто раньше так одевался.

Сложенные одеяния лежали стопками на полках. Перебирая пальцами кипу ткани, она остановилась на золотом с коричневым.

– Померь вот это, – предложила она, извлекая его из гардероба.

– Не красное? – спросил он.

Она покачала головой.

– Ну, ладно, – согласился он и совершенно ее смутил, встав с кровати и направившись к ней.

Она попыталась отвести взгляд от болтающихся гениталий, но не смогла с собой справиться, пока не услышала его довольный смешок.

– Прикройся! – сурово велела она, бросая ему одеяние.

– Ты уверена, что хочешь именно этого?

– Да! – решительно заявила она, хотя сама не была уверена в том, что говорит правду.

При виде его обнаженного тела Тимара ощутила теплую волну. Она сама не знала, хочет ли справиться с собственной реакцией или дать себе волю. Она смотрела, как Рапскаль надевает через голову одеяние и засовывает руки в рукава. Эти одежды Старших были ровными и длинными, с расчетом на то, чтобы доходить до щиколоток. Внизу одеяние оказалось достаточно широким, чтобы в нем можно было сделать широкий шаг, а верх плотно обтянул ему плечи и грудь. Когда наряд был надет, в нем не оказалось ничего явно женского. Рапскаль выбрал себе в качестве пояса ярко-красный кушак, и обул зеленые сапожки. Цвета бушевали, и Тимара неожиданно для себя улыбнулась. Это было так типично для Рапскаля – вот так вырядиться! Он поспешил полюбоваться собой в зеркале, сказав:

– До чего приятно так хорошо одеться, правда? Если бы сейчас мы еще и поели, то я бы сказал, что больше мне желать нечего.

Как только он упомянул о голоде, аппетит Тимары проснулся с яростным рычаньем. У нее в сумке ничего не осталось: она считала, что они отправляются в город только на день.

– А у тебя нет еды? – с надеждой спросила она.

– Ни крошки! – жизнерадостно ответил он. – Может, еще немного осмотримся, прежде чем возвращаться? – Он склонил голову к плечу, и взгляд у него стал отсутствующим. – Хеби проснулась рано. Она уже отправилась охотиться. Так что она скорее всего съест добычу и поспит, и только потом за нами вернется. Если только обратно нас не отнесет Синтара?

– Ни за что, – призналась она.

Тимара знала это, даже не спрашивая. Она попыталась повторить то, что только что сделал он, и потянулась к своему дракону, но ощутила только ее присутствие, без информации о том, где она и что делает. Ну, это же Синтара! Если бы ей захотелось, чтобы Тимара что-то про нее знала, она бы ей сказала. В качестве сомнительного вознаграждения она ощутила от драконицы подтверждение этой мысли. И все.

Рапскаль пожал плечами.

– Ну вот. Нет ни дракона, чтобы полететь, ни еды, чтобы утолить голод… Тогда почему бы нам не осмотреть это здание до конца? Пошли.

Он протянул ей руку, и, не задумываясь, Тимара приняла ее. Его рука оказалась теплой и сухой, мелкие чешуйки были чуть скользкими. По Рапскалю не заметно было, чтобы ее прикосновение отвлекло его внимание. Он просто вывел ее из комнаты в коридор.

Первая из дверей, которую они проверили, оказалась запертой и не поддалась, несмотря на то, что Рапскаль попробовал ее и дергать, и лягать ногами. В коридоре с дюжиной дверей им удалось найти только еще две открытых. Обе комнаты были совершенно такими же, как та, в которой они ночевали. В одной сохранились только крупные предметы мебели, словно владелец сложил свои вещи и уехал. В другой в гардеробе оказался схожий запас одеяний и обуви – и, вдобавок, обнаружились рейтузы. Тимара решила, что здесь должен был жить мужчина-Старший, но, выбирая себе рейтузы, поймала себя на том, что ее это нисколько не волнует.

Одежда была распихана по полкам кое-как, а все горизонтальные поверхности в комнате были заставлены мелкими предметами. На горсти странных камней были выдавлены изображения цветов и деревьев.

Рапскаль подошел посмотреть на них, пожал плечами и сказал:

– Думаю, это деньги. Они нам бесполезны. Но смотри: он оставил мне гребень и какие-то странные щеточки. Два колье… погоди, нет: одно сломано. Тут был какой-то старый шнурок, он полностью истлел. Пустые баночки – наверное, для мази, или чернил, или еще чего-то. Но что бы там ни было, это усохло до пыли. А вот неплохой ножичек, только ножны сгнили. А это что?

– Понятия не имею. – Незнакомые предметы были сделаны из металла, скреплены друг с другом и имели защелки, чтобы можно было добавить дополнительные звенья. – Пояс?

Рапскаль взвесил на руке массивные металлические вещи.

– Я бы такой не надел! Может, это что-то для дракона?

– Может быть, – с сомнением согласилась Тимара. У нее громко забурчало в животе. – Мне нужна еда, – заявила она и услышала, что в ее голосе звучит раздражение.

– Мне тоже. Давай соберем то, что мы нашли, и спустимся к реке. Может, найдем какие-нибудь съедобные растения, которые можно было бы пожевать, или рыбу, или еще что-то.

– Это вряд ли, – ответила она, но ничего лучшего предложить не смогла.

Сделав из еще одного одеяния Старшего мешок для остальной их добычи, Тимара снова почувствовала себя воровкой. Она задержалась еще, чтобы натянуть рейтузы, и Рапскаль тоже выбрал себе пару и надел. Все остальные хранители тоже были бы счастливы получить какую-нибудь новую одежду, и она подозревала, что их особенно порадовали бы такие яркие и прочные вещи. Она благоразумно собрала и всю свою поношенную одежду, сложив ее в мешок. Все хранители приучились ничего не выбрасывать. Их запасы стали настолько скудными, что ценилась любая вещь, которой можно было бы найти хоть какое-то новое применение.

В драконьих ваннах не оказалось ни драконов, ни воды. Помещение осталось теплым и по-прежнему было мягко освещено. Тут было уютно. Тимаре страшно не хотелось снова выходить на улицу, однако поделать ничего нельзя было. Они взвалили на плечи свою ношу и вышли в зимний день. Небо было ясным и голубым, воздух тронул ее лицо холодом. Однако все ее тело осталось в тепле. Наслаждаясь светом, они какое-то время шли молча. Сапожки Старших были не похожи ни на какую другую обувь. Она посмотрела на них, пытаясь решить, не следовало ли ей натянуть поверх них свои старые ботинки. Ногам ее было тепло, а ощущение у нее было почти такое, словно шла босиком. Ей хотелось надеяться, что она не приведет эту обувь в негодность.

– Как приятно иметь теплую одежду, – заметил Рапскаль, а потом задумчиво добавил: – Город ощущается по-другому, правда? Проснувшимся.

– Точно, – согласилась она.

Больше ничего она добавлять не стала, потому что не могла точно сказать, что именно изменилось. Не будь она настолько голодна, то захотела бы еще осмотреться. Однако сейчас она могла думать только о еде, а рассчитывать найти ее можно было только на берегу реки.

– Теперь, когда Синтара может летать, для тебя все изменится, – снова заговорил Рапскаль.

Она удивленно посмотрела на него, а потом проследила за направлением его взгляда. Синие крылья вдали, у холмов за городом. Ее драконица! Летает и охотится. Она замолчала, обдумывая его слова, но Рапскаль не унимался.

– Теперь она сможет сама себя прокормить и из-за этого будет расти. Хеби так быстро стала расти, когда, наконец, смогла охотиться, сколько пожелает, и есть, сколько захочется. И, по-моему, дело еще и в нагрузке. А теперь они еще знают, как добраться до той горячей воды! Да уж! Она станет совершенно другим драконом. И у тебя будет гораздо больше времени на то, чтобы делать то, что тебе вздумается.

Тимара попыталась освоиться с этой мыслью.

– Все не так уж сильно изменится, – предположила она. – Я по-прежнему буду охотиться, чтобы помогать прокормиться другим драконам и хранителям.

– Но Синтаре ты будешь нужна уже не так сильно, – напомнил он.

Она покосилась на него. Как столь небрежное замечание может показаться таким жестоким?

– Наверное, – мрачно согласилась она.

Внезапно Тимаре показалось, что она упустила свой шанс. Она была нужна драконице – и за все эти долгие месяцы так и не сумела расположить ее к себе. Вместо этого они ссорились и раздражались, игнорировали, ставили на место, а потом и вовсе оскорбляли друг друга. И вот теперь Синтара за одну ночь освоила полет и больше в ней не нуждается. Они так и не сблизились, эта драконица и ее хранительница, как это произошло с некоторыми другими. А теперь этого уже никогда не случится.

– Смотри! Вон Хеби. Она на кого-то пикирует. Теперь она убьет добычу, съест ее и, наверное, поспит немного, прежде чем лететь за нами.

Тимара посмотрела на ринувшийся вниз далекий красный силуэт, а потом оглянулась назад, ища взглядом синие крылья Синтары, но ничего не увидела, так что, возможно, та уже тоже нашла добычу и ест. А у нее со своей драконицей настолько слабая связь, что она этого не может определить.

Они вышли к берегу реки. Тут бывало опасно. В своем новом воплощении река подошла вплотную к городу, затопив старые причалы. Ниже по течению строения и целые улицы подмывало и уносило водой. Мелководья здесь не было, и поэтому Тимара опасалась стоять слишком близко к краю: невозможно было определить, насколько берег надежен. Она следовала за Рапскалем, а тот уверенно шел вперед, словно бывал здесь уже не раз. Они добрались до того места, где из воды выступали старые сваи. Здесь мощеная набережная города уже рухнула в ледяную воду, создав крутой каменистый берег.

– Жди меня здесь, – велел ей Рапскаль. Присев на корточки, Тимара стала наблюдать за ним. Он спустился вниз и стал осторожно передвигаться от одного камня к другому, изредка приостанавливаясь, чтобы что-то взять с края у воды и сложить в присобранный кушак. Один раз он оглянулся на нее. – Попробуй найти плавника и развести огонь, – посоветовал он.

Она со стоном выпрямилась, сомневаясь, чтобы ей удалось что-то найти. Однако к тому моменту, когда он прыжками вернулся на берег, она уже сложила в кучу одно приличное бревнышко и охапку веток и сучьев. У Рапскаля на шее висели приспособления для разведения огня, и он с радостью продемонстрировал свое умение. Пока он разжигал костер, она копалась в его добыче. Он набрал несколько пресноводных блюдечек, ленты водорослей и какие-то двустворчатые раковины, которых она не знала.

– Ты уверен, что это можно есть? – спросила она.

Он пожал плечами.

– Я уже их ел. И пока жив.

Они пропаривали раковины на раскаленных булыжниках рядом с огнем и съедали, как только они открывались. Вкусными их назвать было нельзя, но это была еда, а сейчас Тимару интересовало только это. Трапеза получилась не слишком обильной, но голод чуть притупила. Потом они сидели рядышком у костра и смотрели на реку. Благодаря одеянию Старших, ей было тепло, а отражающееся от воды солнце слепило глаза. Не замечая, что делает, она прислонилась к плечу Рапскаля. Неожиданно он спросил:

– О чем ты думаешь так тихо?

И тут у нее невольно вырвалось:

– А что если я беременна?

Он уверенно заявил:

– В первый раз девушки не беременеют. Это все знают.

– Девушки еще как беременеют в первый раз, и только парни говорят глупости насчет того, что в первый раз этого не бывает. И потом, как насчет второго, третьего и четвертого раза прошлой ночью?

Несмотря на серьезность ее вопроса, улыбка так и грозила расплыться по ее лицу.

– Ну… – Казалось, он серьезно обдумывает ее слова. – Если ты беременна, то пятый и шестой разы уже не повредят. А если нет, то, наверное, ты сейчас просто не созрела и в пятый и шестой раз ребенка тоже не сделаешь.

Он повернулся к ней, и его взгляд был одновременно веселым и призывным.

Тимара покачала головой. Как ему удается одновременно быть таким притягательным и таким невыносимым?

– Можешь говорить что хочешь и как угодно шутить, – недовольно сказала она. – Не тебе приходится гадать, не изменилась ли вся твоя жизнь из-за нескольких минут прошлой ночи. Не изменился ли весь твой мир.

Когда он успел ее обнять? Нежно притянув ее к себе, он зарылся подбородком в волосы у нее на макушке.

– Нет, – ответил он таким серьезным тоном, какого она еще никогда от него не слышала. – Мне не приходится гадать. Я твердо знаю, что прошлой ночью весь мой мир изменился.

И он запечатлел поцелуй у нее на лбу.

* * *

– Я чувствую себя таким бесполезным!

Рэйн устроился на палубе рядом с Малтой, поджав под себя ноги. Несмотря на то что его слова и голос были мрачными, он улыбался ей, очарованный этой картиной: его красавица-жена кормит грудью его сына.

Она посмотрела на него:

– Ты хотя бы можешь свободно передвигаться.

– Вам обоим безопаснее оставаться здесь. К тому же Лефтрин не хочет, чтобы я уходил с корабля чаще, чем это строго необходимо. И он хочет, чтобы ты и малыш оставались невидимыми. – Он уже говорил эти слова – и не сомневался в том, что ему придется еще не раз повторять их, прежде чем им удастся отплыть из Кассарика. Логика не всегда действовала на Малту, особенно когда шла вразрез с ее желаниями и предпочтениями. – Тот второй калсидиец, возможно, продолжает тебя искать. Но даже если он тебя не ищет, уже стало известно, что прошлой ночью в публичном доме убили мужчину. Убийцу ищут.

– А в сообщении говорится, что он был калсидийцем и находился здесь незаконно?

Рэйн тихо вздохнул.

– Я старался притвориться, будто эти известия меня совершенно не интересуют. Вместо этого я приложил все силы, чтобы помочь Лефтрину выпросить, взять в долг и чуть ли не выкрасть всяческие припасы, которыми можно было бы загрузить корабль. Тилламон настояла, чтобы мы отправили моей матери голубя и дали ей знать о происшедшем: ни к чему, чтобы матушка о нас беспокоилась. Как будто подобные известия могут не вызвать тревоги! Мы умоляем ее ничего не предпринимать, пока мы благополучно не отправимся в путь, но я не уверен, прислушается ли она к этому совету.

– А ты достал лишних почтовых голубей, которых мы могли бы взять с собой?

– О, и можно подумать, это сделать просто! Хорошие почтовые голуби очень ценятся и дорого стоят. И гильдия очень пристально следит за тем, кто ими пользуется. Мне все-таки удалось заключить сделку с местным смотрителем. Он сказал, что не может продать мне гильдейских птиц, но у него есть собственные, которых он, по его словам, разводит на мясо. Похоже, они вырастают очень крупными и летают не так быстро. Мне они показались довольно жалкими созданиями, но, по его словам, у них сейчас просто линька, и когда новые перья отрастут, они станут красавцами. Он продал мне несколько голубей и сказал, что, где бы мы их ни выпустили, они прилетят сюда, к нему. Он также дал мне футляры для посланий и свитки, которые можно будет в них класть, но взял с меня клятву никому ничего не рассказывать. Вот так. Когда мы окажемся в Кельсингре, мы хотя бы сможем сообщить моей матери, что мы на месте, а она сможет передать это Кеффрии и Ронике. И это, милая моя, единственное, что мне удалось сделать.

Малта кивнула, а потом сосредоточила все свое внимание на их малыше. Он заснул у ее груди. Она закутала его и уложила в ящичек из-под сухарей, выстеленный грубым корабельным одеялом. Поправляя платье, она сказала:

– Когда мы сюда приехали, я собрала для него вещички – на тот случай, если он родится до срока. Ты не мог бы…

– Обо всем этом позаботится Тилламон. Она пошла к нам домой, и сложит там как можно больше вещей в два дорожных короба, которые велит отнести на борт.

– Почему все идет настолько медленно? Я ни на мгновение не успокоюсь, пока мы не отвезем его к дракону, который бы ему помог.

– По-моему, он уже выглядит гораздо лучше. Корабль делает все, что может.

– Знаю. – Она прижала ладонь к деревянной палубе, надеясь, что «Смоляной» ощущает ее благодарность и не обижается на ее слова. – Но я чувствую, что он делает, – и это меня пугает. Рэйн, он напоминает нашему малышу, что надо дышать! Он слушает, как бьется его сердце.

Она потянулась и положила руку на грудь малыша, словно и сама хотела в этом убедиться.

Рэйн немного помолчал, но потом все-таки задал необходимый ему вопрос:

– А если бы «Смоляной» ему не напоминал?

– Кажется, он просто перестал бы, – прошептала Малта.

Рэйн придвинулся к ней и обнял.

– Уже скоро, – пообещал он ей, мысленно молясь, чтобы это не оказалось ложью. – Как только мы погрузимся, так сразу отчалим. Капитан Лефтрин нам обещал.

Он затих, слушая деловитый шум погрузки припасов. В крошечной каютке, которую предоставил ему Лефтрин, была койка, и ему очень хотелось бы сейчас там оказаться. Однако малышу необходимо было находиться на носовой части, где диводрево «Смоляного» было самым толстым, и оставаться в контакте с живым кораблем. Он напомнил себе, что Малта провела здесь всю ночь.

– Может, ты хочешь пройти в каюту и немного поспать? Я бы остался здесь с малышом.

Она покачала головой.

– Может, когда мы уже отчалим и я буду знать, что мы плывем, я смогу успокоиться. Пока – нет. – Тут она улыбнулась. – Наш сын! Как странно и приятно говорить это вслух! Но ему нужно дать имя, Рэйн. – Она посмотрела на спящего младенца. – Какое-нибудь сильное имя. Крепкое, которое будет его поддерживать.

– Эфрон, – моментально предложил Рэйн.

Малта округлила глаза:

– Мы назовем его в честь моего деда?

– Я слышал о нем только хорошее. А второе имя?

– Бендир, – предложила она.

– Имя моего брата? Моего старшего брата, который всю жизнь меня тиранил, осаживал меня, пока мы были детьми, и даже издевался надо мной, когда я в тебя влюбился!

– Мне Бендир нравится, – призналась она, ухмыляясь, и ради этой улыбки, столь неожиданно появившейся на ее измученном лице, он кивнул:

– Эфрон Бендир Хупрус. Большое имя для маленького мальчика.

– Он побудет Фроном, пока до него не дорастет. Так моего отца в детстве называли.

– Значит, Фрон Хупрус, – сказал Рэйн, прикасаясь к головке спящего ребенка. – Тебе придется стараться быть достойным этого славного имени, малыш.

Малта накрыла руку мужа ладонью и улыбнулась, глядя в личико сына, а потом вдруг отрывисто и сдавленно засмеялась.

– Что тебя рассмешило? – поинтересовался Рэйн.

– Я вспомнила Сельдина, когда он был младенцем. Он единственный в семье был младше меня, так что оказался единственным младенцем, которого я хорошо знала.

– Ты полюбила его, как только увидела?

Ее улыбка стала шире. Она покачала головой.

– Нет. Вовсе нет. Моя мать пришла в ужас, когда я принесла его на кухню и показала ей, что он как раз войдет в форму для пирога.

– Не может быть!

– Может. Именно так я и сделала. По крайней мере, мне об этом не раз говорили. Я сама этого не помню. Но я помню, как Уинтроу уезжал становиться священником. Потому что я спросила, нельзя ли отправить Сельдена с ним.

Рэйн покачал головой:

– Немного ревновала, да?

– Да, и не немного, – призналась Малта. Ее улыбка чуть поблекла. – А сейчас я все отдала бы за то, чтобы узнать, где мой младший братик. Или хотя бы, чтобы узнать, что с ним все в порядке.

Рэйн снова обнял ее за плечи и, притянув к себе, поцеловал в лоб.

– Сельден крепкий. Он многое пережил. Он был еще мальчишкой, когда смотрел, как вылупляется Тинталья. Любой другой ребенок перепугался бы и рыдал из-за наших многочисленных проблем. Сельден же просто продолжал думать, как нам их решить. А теперь он уже взрослый мужчина. Он может о себе позаботиться, милая. Я верю в Сельдена.

* * *

Его разбудил свет фонаря. Сельден открыл глаза. Веки у него слиплись, и поэтому стоявшая перед ним фигура расплывалась. Он вытащил руку из-под грубого одеяла, чтобы протереть глаза. Они саднили. Он резко кашлянул и раскашлялся сильнее. Постаравшись как можно сильнее отстраниться от своей постели, он сплюнул скопившуюся во рту мокроту. Наблюдавший за ним человек издал возглас отвращения.

Сельден хрипло проговорил:

– Не нравится то, что видишь – уйди. Или обращайся со мной прилично, чтобы у меня появилась возможность поправиться.

– Говорил же: он умеет говорить.

– Это еще не значит, что он настоящий человек, – откликнулся второй голос, и Сельден понял, что его разглядывают два человека.

Голоса молодые. Он плотнее прижал к себе ноги под одеялом, и цепь на его лодыжке загремела по палубному настилу. Одеяло прилипло к гноящейся ране у него на плече – той, из-за которой он оказался в этом плаванье на борту корабля.

– Я человек! – заявил он хрипло. – Я человек, и я действительно болен.

– Он – человек-дракон. Посмотри на чешую! Так что я был прав, и ты проиграл спор.

– А вот и нет! Он говорит, что он – человек.

– Парни! – жестко сказал Сельден, пытаясь снова заставить их сосредоточить внимание на нем. – Я болен. Мне нужна помощь. Горячая еда или хотя бы какое-нибудь горячее питье. И еще одно одеяло. Возможность выйти на палубу и увидеть хоть…

– Я ухожу, – объявил один из мальчишек. – Если кто-то узнает, что мы спускались сюда и разговаривали с этой штукой, у нас будут неприятности.

– Пожалуйста, не уходите! – воскликнул Сельден, но один из пареньков уже сбежал: топот его босых ног стих где-то в темноте трюма.

У Сельдена начался новый приступ кашля. Он скорчился, пытаясь сжаться вокруг острой боли в легких. Когда она, наконец, утихла и он вытер слезы, то с удивлением обнаружил, что один из юнцов по-прежнему стоит рядом. Он потер глаза, но из-за яркого света фонаря и липких выделений паренек по-прежнему выглядел неясным пятном.

– Как тебя зовут? – спросил он.

Мальчишка склонил голову, так что его светлые волосы неровным снопом упали ему на лицо.

– У… Не скажу. Вдруг ты – демон? Так остальные говорили. А демону свое имя называть нельзя.

– Я не демон, – устало возразил Сельден. – Я человек. Такой же, как ты. Послушай! Ты можешь хоть как-то мне помочь? Скажи хотя бы, где мы, куда меня везут?

– Ты на «Деве ветров». А идем мы в Калсиду. В город Калсиду, столицу Калсиды. Там ты сойдешь с корабля. Твой новый владелец щедро заплатил нам за то, чтобы мы шли прямо туда, не останавливаясь в пути.

– Я не раб. У меня нет владельца. Я не признаю рабства.

Мальчишка скептически хмыкнул.

– Но ты здесь и прикован к палубной подпорке. Не похоже, будто то, что ты признаешь, имеет особое значение. – Он немного помолчал, обдумывая все это – и, возможно, сопоставляя со своим собственным незавидным положением, а потом сказал: – Эй! Эй! Если ты человек, то почему так выглядишь? Откуда у тебя вся эта чешуя?

Сельден попытался плотнее закутаться в одеяло. Он подобрал с пола самую чистую солому и сложил в кучу, чтобы лежать на ней, укрывшись одеялом. Какое-то время это спасало его ноющее тело от соприкосновения с грубыми досками пола. Однако потом солома слежалась и разъехалась во все стороны из-за того, что он метался во сне. Теперь он ощущал под собой холодные занозистые доски. От одеяла было мало толку, потому что холодный настил высасывал из его крови тепло. Ему необходима помощь этого паренька. Он негромко проговорил:

– Одна драконица сделала меня своим другом. Ее зовут Тинталья. Она меня изменила, понимаешь ли. Чтобы я стал для нее особенным.

– Если ты дружишь с драконом, то как тебя обратили в рабство? Почему твой дракон тебя не спас?

Мальчишка подошел на несколько шагов ближе. По его поношенной одежде и лохматой голове Сельден заключил, что он находится на самой низкой ступени матросской иерархии. Наверное, он – какой-то уличный мальчишка, которого взяли на борт в последнем порту, в надежде сделать из него палубного матроса.

– Драконица отправила меня с поручением. Она боялась, что осталась последней из своего рода, потому что другие вылупившиеся у нее на глазах драконы оказались слабыми и больными созданиями. И я отправился в Удачный с группой людей, которых считал друзьями. Тинталья попросила меня поездить по далеким местам, чтобы узнавать, что слышно про других драконов. Какое-то время именно этим я и занимался. Я побывал во множестве разных мест. Все шло хорошо, люди слушали меня и мои рассказы про мою драконицу. Но я ничего не узнал про других драконов. А потом запас моих денег стал подходить к концу. А мои друзья оказались фальшивыми.

Он увидел, что паренек жадно слушает его рассказ. Он замолчал.

– Принеси мне горячего питья, и я расскажу тебе всю мою историю, – предложил он.

Не то чтобы ему хотелось все вспомнить. Они опоили его в какой-то таверне – наверное, подсыпали что-то в эль. Он очнулся в фургоне, накрытый холстом, со связанными за спиной руками. Через несколько дней его выставили напоказ как «человека-дракона». Сколько месяцев назад это случилось? Год? Больше года? Какое-то время он пытался вести календарь. Он потерял счет дням во время первого приступа лихорадки, а потом понял, насколько это бесполезно.

Мальчишка беспокойно помялся и опасливо посмотрел в темноту.

– Если кто-то узнает, что я спускался посмотреть на тебя, меня побьют. Если что-то принесу – побьют еще сильнее. И потом, я даже себе не могу взять горячее питье, а уж тем более вынести его с камбуза. Нам, юнгам, не разрешают приходить есть на камбуз. – Паренек почесал грязную щеку и отвернулся от Сельдена. – Извини, – добавил он, словно опомнившись.

Пока он удалялся, фонарь у него в руке качался и отбрасывал длинные тени.

– Прошу тебя, – сказал Сельден, а потом уже во весь голос закричал: – Прошу тебя!!! – От его крика паренек пустился бежать, заставив фонарь отчаянно дергаться.

Темнота вокруг Сельдена сгустилась, а потом снова стала полной. Мальчишка исчез. С ним исчезла надежда. Он не вернется. Угроза побоев сильнее желания услышать интересную историю.

– Надо было сказать, что я демон, – проворчал он, обращаясь к самому себе. – Надо было пригрозить, что прокляну его, если он не принесет мне одеяло и горячую еду.

Проклятья и угрозы. Только они в этом мире и работают.

* * *

У Лефтрина все шло плохо. Люди слишком любопытничали, постоянно задавали ему слишком много вопросов. Торговцы хотели узнать, почему Хупрусы предоставили ему такой щедрый кредит. Он отвечал, что они вносят деньги в счет будущего совместного предприятия, подробности о котором он пока не может разглашать. Ему даже этого не хотелось говорить, но нужно было придумать какое-то убедительное объяснение тому, что Рэйн и его сестра дали обязательство оплатить столь обильные закупки припасов. Основной напор сплетников пришлось взять на себя Тилламон, которая прекрасно с ними справлялась. Она максимально эффективно использовала свою вуаль, игнорируя окружающих, сколько ей вздумается. Интерес Хупрусов в таинственной «экспедиции» заставил еще трех молодых торговцев сделать ему предложение о вложении средств. Отказывая им, Лефтрин изображал огромное сожаление, говоря, что Тилламон потребовала, чтобы их договор был эксклюзивным и приватным. Теперь он об этом сожалел, потому что это сделало любопытство окружающих поистине лихорадочным. Два торговца поспешно прибыли из Трехога и попросили о срочной встрече. Он назначил им встречу через три дня, прекрасно зная, что к этому моменту намерен уплыть.

Еще хуже были послания от Совета. Их начали доставлять, как только забрезжил зимний рассвет, возвестивший начало нового дня на реке Дождевых чащоб. В первом предлагалась встреча для обсуждения «неясных» формулировок исходного контракта и «ясной и подлинной цели» контракта, «вытекающей из его общей сути». Он понимал, что это означает. Если им предоставить такую возможность, они перетолкуют контракт к вящей своей пользе и попытаются запугать его, заставив согласиться. Им необходимы его речные карты, и они хотят узнать, что именно он обнаружил выше по течению. Ни того, ни другого они от него не получат.

Время еле тянулось, и так как он продолжал загружать трюмы, то вопросы и требования стали нарастать. Почему он так спешит получить эти товары? В некоторых случаях он платил двойную цену, лишь бы товары, заказанные другими клиентами, были перенаправлены на его судно. Это порождало не только любопытство, но и враждебность. Его собственная родня донимала его расспросами, особенно брат. Почему он не пришел в гости? Почему Скелли совсем не побыла с родителями? Ей следовало бы навестить и своего жениха. Она приближается к такому возрасту, когда Лефтрину придется на какое-то время отказаться от ее услуг палубного матроса, чтобы она смогла выйти замуж. Потом, спустя год-другой, она и ее муж могли бы перебраться на борт «Смоляного» и начать усваивать его процедуры, так чтобы к тому времени, когда Скелли унаследует «Смоляной», ее муж мог бы помогать ей им командовать. На это он ничего не стал отвечать. Не в письме же сообщать брату, что как только Элис сможет освободиться от Геста, он намерен на ней жениться и, возможно, заиметь собственного наследника. Еще меньше ему хотелось сообщать брату и невестке о том, что сейчас их дочь настолько влюблена в одного из хранителей драконов, что вслух высказала надежду на то, что ее жених разорвет свадебное соглашение, когда узнает, что она перестала быть первой наследницей корабля: тогда она смогла бы выйти замуж за Алума. Конечно, после того, как тот сделает ей предложение.

От мыслей обо всей этой непростой ситуации у Лефтрина начинала болеть голова. А грузы поступали на борт слишком быстро, так что Хеннесси и Сварг переругались из-за того, как лучше их укладывать. Когда от Совета поступили новые уведомления – одно с приказом встретиться с ними и следующее с запретом на отплытие без согласия Совета, поскольку у него «могут находиться документы и карты, по праву принадлежащие Совету торговцев Кассарика», – он снова скрипнул зубами и отправил посыльного обратно без ответа. Когда ему пришло еще одно письмо, на этот раз от Совета торговцев Трехога, где заявлялось, что он не имеет права передавать какие бы то ни было документы кассарикскому Совету, пока на заседании не сможет присутствовать представитель от Трехога, который сможет обеспечить справедливый учет интересов этого города, он дал посыльному щедрые чаевые, выбросил послание за борт и отправился к Хеннесси.

– Эти грузы на причале – все, что нам осталось получить?

Хеннесси только что не зарычал из-за того, что его работу прервали, но все-таки извлек из футляра, закрепленного у него на поясе, скатанную в свиток грузовую декларацию и развернул ее. Быстро пробежав по ней взглядом, он ответил:

– Те ящики, которые прислала Тилламон Хупрус, я только что погрузил, а сама она поднялась на борт сразу после них. По-моему, еще два торговца свои товары не прислали. А, нет – один: вот как груз от Лоусона. Рад его видеть. Там должно быть ламповое масло, шесть рулонов плотного полотна и еще запасные весла.

– Чего еще не доставили?

– А, там всякая всячина от «Речных поставок Конторити».

– Там есть что-то, без чего нам никак не обойтись?

Хеннесси выгнул бровь и внимательнее вчитался в декларацию.

– Ну, Беллин будет недовольна, если хоть что-то придется оставить. Посмотрим. Еще чай. Сколько-то у нас есть, но Беллин сказала, что нужно больше. Крючки для удочек. Еще одеяла. Два лука и несколько дюжин стрел к ним. Еще табак и кофе. Все будут недовольны, если мы уплывем без этого. И…

– Если эту партию доставят до того, как ты закончишь грузить товар от Лоусона, тогда бери все на борт. Если не доставят – забудь. Мы достаточно долго обходились без всего этого, придется обходиться до конца зимы. Как только на причале грузов не останется, мы отчалим.

– Отчалить тихо может уже не получится.

Лефтрин повернулся, чтобы проследить за направлением взгляда Хеннесси. Во многих отношениях Кассарик оставался новым и неустоявшимся поселением, и по его полицейским силам это было заметно. Работа в городской страже считалась временной – такой, за которую брались потому, что более выгодной не находилось, или потому, что у человека не было умений или репутации, которые позволили бы получить место получше. Это было видно по тому, как нестройно двигались по причалам направлявшиеся к ним стражники. Их было пятеро, в положенных стражникам зеленых брюках и туниках. Двое казались очень молодыми и имели испуганный вид. Один из мужчин оказался седобородым мужчиной с колышущимся брюхом. Он был вооружен пикой. Судя по их виду, никого из них не радовало полученное задание, и они были плохо знакомы с плавучими причалами и с тем, как по ним двигаются.

– Грузись и будь готов отчалить по моей команде. «Смоляной», дружище, будь готов помогать нам, если понадобится.

За стражниками шли торговец Полск и еще один член Совета. Полск несла в руке футляр для документов. От спешки она запыхалась. Лефтрин не стал сходить с корабля, но перешел на корму, чтобы встретить приближающуюся делегацию. Скорее всего, они остановятся, глядя на него с причала, и попытаются поговорить, а это выгадает для его команды еще немного драгоценного времени, чтобы принять все грузы на борт. Проходя мимо Скелли, он тихо спросил:

– Вся команда и пассажиры на борту?

– Кроме Большого Эйдера. Но он на причале, помогает грузить, и моментально сможет запрыгнуть на борт.

– Отлично. Будьте готовы. Предупреди наших пассажиров.

– Конечно.

Она протопотала в противоположном направлении.

Лефтрин натянуто улыбнулся и неспешно вышел на корму, зацепив большие пальцы за ремень. Как он и надеялся, при виде него стражники остановились и встали полукругом лицом к нему. Он смотрел на них сверху вниз, ничего не говоря, с выражением легкого любопытства на лице. Когда торговец Полск протолкалась ближе к нему, он перевел взгляд на нее, но продолжал молчать, предоставив ей задать тон этой конфронтации.

Она так запыхалась, что слова ее прозвучали довольно вяло.

– Капитан Лефтрин, вы не ответили на те послания, которые направлял вам Совет торговцев.

Он выгнул бровь, демонстрируя свое удивление по поводу этого обвинения.

– Ну, наверное, не ответил. Но я сегодня довольно сильно занят и решил, что сначала разберусь со своими планами, а уже потом попробую назначить время встречи с Советом. Похоже, всем требуется, чтобы я уделил им время. – Он наклонил голову к плечу, словно для того, чтобы мысленно что-то подсчитать. – Вечером через шесть дней Совет устроит?

Он оперся руками о перекладину фальшборта, глядя на них сверху вниз и являя собой воплощение рассудительности и любезности.

Полск посмотрела в ту сторону причала, где шла погрузка.

– Судя по всему, вы готовитесь к отплытию!

Он посмотрел туда же, куда смотрела она.

– Просто грузим припасы, торговец Полск. Погрузка корабля требует времени, знаете ли: надо проводить учет, балласт судна следует изменить с учетом принятого на борт. С этим спешить нельзя. Речник приучается правильно использовать каждую свободную минуту, знаете ли. И, между нами говоря, разумный капитан не оставляет своей команде свободного времени. Иначе невозможно предсказать, в какие неприятности они встрянут. Кабацкие драки, появление на публике в пьяном виде и все такое. Вы ведь знаете, что такое матросы!

Он заговорщически ей ухмыльнулся и заметил, как по ее лицу промелькнула тень растерянности. Может быть, ее отправили сюда только на основании какого-то дикого слуха? Может, Совет отреагировал чересчур резко и заставил ее глупо выглядеть?

– Ну что ж, капитан Лефтрин, может, мы и покажемся вам недоверчивыми, но нам хотелось убедиться, что вы понимаете: наши с вами дела не завершены. Мы не хотим, чтобы вы уплыли, пока не дадите нам полный отчет о том, что было обнаружено экспедицией.

– Право, торговец Полск, поскольку Совет отказался выплатить мне причитающееся вознаграждение, я определенно не считаю наши дела завершенными! Хотел бы надеяться, что Совет не решил, будто может меня оскорблять, а потом отправить меня и мою команду восвояси, не компенсировав то, что мы рисковали там, на реке, жизнью и здоровьем! Честность прежде всего, знаете ли, и мы имеем право ожидать оплаты! Я готов дать Совету день или три на то, чтобы обдумать ситуацию, но если тот вечер устраивает всех заинтересованных лиц, что ж: я буду рассчитывать на то, что мои деньги будут выложены на стол. У каждого контракта есть две стороны. Совет должен быть готов выполнить свою часть.

Он заметил, как ее плечи чуть расслабились. Это – торги, нечто, понятное любому торговцу.

– Действительно, честность прежде всего, капитан Лефтрин, и кому этого не знать, как не Совету торговцев Кассарика! Мы будем рады обсудить выплату вашего вознаграждения, как только вы предоставите нам все то, что мы рассчитывали получить по завершении вашего прошлого плаванья. И я открыто заявляю, что мы будем ожидать, что нам будет предоставлена возможность увидеть и скопировать ваш вахтенный журнал, а также выданы дубликаты речных карт, которые вы, конечно же, составили. И вам следует помнить, что мы наняли для вас охотника, некого Джесса Торкефа. Ему поручалось поставлять экспедиции добычу, но помимо этого – вести запись всех событий и делать карты для Совета. Мы опечалены известием о его кончине и потрясены тем, что вы обвинили его в предательстве, но мы также знаем, что имеем право требовать, чтобы нам были переданы эти документы, а также все его личные вещи.

Лефтрин осторожно покосился на причал. На палубу поднимали последнюю порцию грузов. Скоро за ними последует Большой Эйдер.

– Ну, я не могу сказать, что разделяю вашу печаль по поводу его «кончины». И мне неизвестно, какие частные соглашения вы могли с ним заключать относительно заметок и карт, хоть и скажу открыто, что уверен: у него были другие «частные соглашения», которые имели большее отношение к убийству драконов ради прибыли и, возможно, договору с Калсидой. Как бы то ни было, он умер, а волна разлива накрыла мой корабль и унесла все, что не было надежно закреплено. Так что, боюсь, что даже если бы я был обязан исполнять за него условия его контракта (а я, безусловно, не обязан этого делать), я бы этого сделать не смог. Я предложил бы вам внимательнее присмотреться к тому, кто рекомендовал вам этого человека. Джесс Торкеф был предателем, и тот, кто отправил его на борт моего корабля, сделал это с дурными намерениями.

Лефтрин услышал, как Эйдер грузно перепрыгнул на палубу. Он повернул голову и улыбнулся Скелли, которая неслышно подошла к нему.

– Отдавай концы, – сказал он разговорным тоном, а потом снова повернулся к стоящей на причале делегации. – Вам стоит посторониться, – посоветовал он любезно. – Нам нужно встать другим бортом, чтобы продолжить загрузку. Это займет всего минуту.

– Он отплывает! – прошипел член Совета, стоявший рядом с Полск, а потом крикнул страже:

– Не позволяйте ему отдать концы! Хватайтесь за швартовы! Не дайте им уйти!

– Рубите концы, если понадобится, – посоветовал Лефтрин хладнокровно.

Передний швартов уже втаскивали на борт, Сварг встал к рулевому веслу. Стражник с пикой шагнул, чтобы задержать кормовой швартов. Большой Эйдер пожал плечами, покачал головой при мысли о подобной бесхозяйственности и наклонился, чтобы отцепить причальный канат от утки «Смоляного». Он выбросил конец за борт, и «Смоляной» отошел от причала.

– К шестам! – выкрикнул Сварг, и команда взялась за дело, словно ими управлял единый разум.

– «Смоляной»? – тихо попросил Лефтрин, и живой корабль откликнулся невидимым мощным ударом скрытых под водой задних лап.

Лефтрин был рад, что держался за перила. Когда баржа рванулась вперед, Большой Эйдер вскрикнул от неожиданности, и его повело вбок. Крики изумления наблюдающих за происходящим стражников породили в капитане одновременно и удовлетворение, и тревогу. Лефтрин гордился способностями своего модифицированного живого корабля, но при этом обычно старался держать особенности «Смоляного» в тайне. С тех пор, как истинное происхождение диводрева было всеми признано, его использование людьми не только осуждалось, но и было запрещено Тинтальей. То, что драконы, которых он сопровождал вверх по течению реки, приняли «Смоляного», капитан приписывал терпимости Меркора. Ему совершенно не хотелось, чтобы об особенностях его корабля стало известно всем.

– Хватит, корабль, – предложил он тихо, и хотя «Смоляной» продолжил грести, он стал делать это тихо – так слабо, чтобы казалось, будто его команда обладает просто исключительными, но не сверхъестественными, способностями.

– У нас сопровождающие, капитан, – объявил ему Хеннесси.

Лефтрин обернулся посмотреть – и тихо выругался. Либо Совет решил, что городской стражи для выполнения задания будет недостаточно, либо несколько владельцев небольших судов решили, что преследование «Смоляного» приведет их к настоящему кладу. Слухи по всем городам торговцев распространялись невероятно быстро, так что Лефтрина не удивило бы, если бы менее влиятельным торговцам стало известно о том, что экспедиция «Смоляного» обнаружила Кельсингру, но отказывается сообщать о том, где этот город находится. Несомненно, они вознамерились упорно его преследовать, пока он не выдаст, куда именно направляется. А он был совершенно уверен в том, что у них ничего не получится. Он ухмыльнулся:

– Держись от них на расстоянии, но нет нужды…

Он не успел закончить фразу: «Смоляной» взял дело на себя. На этот раз волны по реке пустили не его лапы, а хорошо рассчитанный удар скрытого под водой хвоста, заставивший идущие у него в кильватере суденышки отчаянно закачаться. На секунду двигавшийся у самой поверхности серой речной воды хвост стал заметен, а потом живой корабль рванулся вперед, а матросам на суденышках пришлось прилагать все силы, чтобы их не захлестнули поднятые им волны. Кое-кому этого сделать не удалось, и Лефтрин содрогнулся, сочувствуя им. Выкарабкивающиеся из воды матросы получат немалые ожоги.

Резкий рывок «Смоляного» чуть не сбил членов его команды с ног. Он понесся вверх по течению, и крики изумления, которые издавали все свидетели, заставили Лефтрина поежиться. Теперь отпираться будет бессмысленно: некоторые очень быстро сообразят, в чем дело. Хорошо, что они со «Смоляным» не собираются возвращаться ни в один из городов Дождевых чащоб до конца весны. Возможно, к этому времени слухи и пересуды немного стихнут.

Тем не менее за «Смоляным», быстро идущим против течения, все еще пытались угнаться остатки флотилии из мелких судов. Хеннесси подошел посоветоваться:

– Они не попытаются взять нас на абордаж?

Лефтрин покачал головой:

– Им и сейчас еле удается от нас не отстать. А когда стемнеет, они ослепнут. Им придется пришвартоваться на ночь. А мы шватроваться не станем.

– «Смоляной» сможет идти вверх по течению в темноте?

Лефтрин ухмыльнулся:

– Я в этом не сомневаюсь.

* * *

– Итак, мы отправились к новым приключениям, – проговорила Малта.

Голос у нее дрожал. Она откашлялась, притворяясь, будто дело совсем не в этом, но Рэйн обнял ее за плечи.

– Возможно и так, дорогая. Но на этот раз мы вместе. Все трое.

Подняв полотняный полог их укрытия и пролезая к ним, Тилламон тихо вздохнула.

– Четверо, если меня посчитаете, – сказала она.

Она широко улыбалась, а в глазах ее горел непонятный Малте огонь.

– Тебе не страшно? – спросила она у золовки. – Мы ведь понятия не имеем, куда направляемся, и насколько далеко нам предстоит уплыть. Капитан Лефтрин говорит, что впереди нас ждут испытания и холода. Мы расстались с домом, Са знает, насколько. А ты улыбаешься?

Тилламон рассмеялась, отбрасывая назад свою вуаль. Когда она в последний раз улыбалась? От смеха у нее задергались свисающие со щек наросты.

– Конечно, мне страшно! И я не представляю себе, что нас ждет впереди. Но, Малта, я, наконец, живу! Я выхожу в мир самостоятельно. И судя по тому, что мне рассказал Рэйн, я направляюсь в город и небольшую колонию людей, где мне больше не придется носить вуаль или слышать себе вслед ворчание. Я рассталась с домом? Скорее, я рассталась с матерью, но, думаю, она все поймет. И у меня такое чувство, будто я направляюсь домой, а не оставляю его позади.

Она устроилась на палубе рядом с отгороженной для Эфрона постелью и нежно улыбнулась закопошившемуся и готовому проснуться малышу.

– Можно мне взять его на руки? – жадно спросила она.

* * *

Солнце уже спешило к линии холмов, когда Хеби перенесла их через реку назад. Ветер нагонял облака, затягивающие вечернее небо, потоки влажного воздуха проносились мимо лица Тимары, но только щеки у нее горели от холода. Даже ее ногам и икрам, обтянутым чешуйчатыми полусапожками Старших, было тепло. И благодаря материалу ее обуви ей было надежнее сидеть на гладкой спине Хеби. Она крепко вцепилась в одеяние Рапскаля, а рюкзак с набранными ими артефактами они пристроили между собой. Она наклоняла голову под жестокими поцелуями ветра, прижимаясь к спине Рапскаля. Подавляя свой страх, она сосредоточила взгляд и мысли на тех благах, которые они везут друзьям. Она не была уверена, что все хранители смогут подобрать тунику или брюки себе по размеру, но, скорее всего, многим удастся воспользоваться новыми вещами, а с теми, кому не найдется наряда Старших, остальные смогут щедро поделиться своей поношенной одеждой. Благодаря ей и Рапскалю сегодня всем станет чуть уютнее.

Словно читая ее мысли, Рапскаль бросил через плечо:

– Ты ведь понимаешь, что Элис это не понравится. Он скажет, что нам следовало оставить все на своих местах, чтобы она все зарегистрировала прежде, чем мы что-то передвинем. Не исключено, что она даже будет пытаться заставить нас вернуть все обратно.

– Я с ней поговорю, – уверенно пообещала Тимара.

Несмотря на разницу в возрасте, они с Элис подружились. Поначалу она чувствовала себя неловко в обществе этой женщины, которая была настолько старше нее самой, но ее покорило то, с каким восхищением Элис относилась к ее умению охотиться и ловить рыбу. Тимара не могла предсказать, как подруга отреагирует на те новенькие вещи Старших, которые они сейчас везут с собой. Вряд ли Элис согласится с тем, что наилучшее применением для них – это раздать все вещи хранителям. Однако ведь сама Элис носила древнее одеяние из развалин Трехога. Не будет же она настолько лицемерна, чтобы лишить хранителей такого же комфорта!

– Нас ждут! – объявил Рапскаль громко, чтобы ветер не унес его слова. – Смотри!

Она подняла голову и, сощурившись, посмотрела вниз. Совершенно верно: хранители собрались на берегу реки, и даже некоторые из драконов спускались вниз по склону. Золотой Меркор уже был на месте. Голова у него была поднята, и он внимательно присматривался к ним.

– Наверное, они за нас тревожились! – крикнула она Рапскалю.

– Ну и глупо. Мы можем о себе позаботиться, – величественно заявил он.

Она ощутила волну беспокойства, услышав, как он отделяет их двоих от всех остальных. Похоже, он решил, будто что-то изменилось – что-то очень важное. Так ли это? Не принял ли он прошлую ночь как признание, что он – ее избранник? Можно ли считать происшедшее таким признанием?

«Нет!» – решительно ответила она на свой вопрос.

Она совокупилась с ним – но и только. Это было мимолетным порывом и не налагало на нее каких-то обязательств по отношению к нему. Она не заглядывала далеко вперед.

Они начали описывать круги над собравшимися на берегу хранителями. Торжествующе затрубив, Хеби начала плавный спуск к земле – и все это время Тимара гадала, понимает ли Рапскаль это столь же ясно, как она сама.

* * *

Задрав голову, Татс смотрел на кружащуюся над их головами красную драконицу. Дождь и ветер пытались слепить его, но он сощурил глаза и решил, что не обманулся. В Хеби что-то изменилось. Ее крылья казались более пропорциональными, ее полет – более уверенным. И она сверкала и сияла даже в тусклом свете этого хмурого дня. Когда драконица подлетела ближе, он различил у нее на спине двух седоков. Облегчение боролось в нем с ревностью. Тимара цела, но она с Рапскалем! А потом пробившийся сквозь облака луч солнца упал на всадников – и они заблестели так же ярко, как драконица, которую они оседлали.

– Что это на них надето? – изумился он вслух.

– Где Синтара? Почему она не возвращается с ними?

Это присоединившаяся к хранителям Элис ответила на его вопрос своим собственным.

– Синтара охотится. – Это сообщил Меркор. Золотой дракон и его хранительница, Сильве, смотрели в небо. – Она обрела крылья и силы. Теперь, когда она может охотиться сама, она не будет так сильно полагаться на Тимару.

– А это значит, что Тимара сможет помогать кормить остальных из нас, – сурово отметил черно-синий Кало.

– У тебя есть хранитель, и твой хранитель – охотник. Тебе не должно требоваться дополнительное внимание.

С этими словами в эту группу вклинился Сестикан. Он был не таким массивным, как Кало, но создавалось впечатление, что он часто пытается спровоцировать этого крупного самца на ссору. Татс вмешался в разговор прежде, чем Кало успел отреагировать:

– Мы, хранители, делаем все, что можем, чтобы добыть вам всем мясо.

– И тем не менее мы всегда голодны.

Кало не отрывал взгляда от алой драконицы. Хеби уже подлетела ближе и кружилась невысоко, собираясь приземлиться. Ее приземления неизменно получались интересными. Татс подозревал, что они представляют собой скорее результат проб и ошибок, а не ясного воспоминания предков о том, как следует приземляться дракону. И этот раз не стал исключением. Драконица описывала петли совсем низко, стараясь погасить скорость движением против ветра. Она выбрала длинную и ровную полосу берега, и все прекрасно знали, что оставаться у нее на пути нельзя. Она широко раскинула крылья и откинулась назад. До этого ее передние лапы были аккуратно прижаты к туловищу, а задние – вытянуты вдоль хвоста, а теперь она резко их выпрямила. Как только ее задние лапы коснулись земли, она быстро сделала ими несколько нетвердых шагов, а потом упала на передние лапы и остановилась, сильно ударив хвостом, который стал еще одной точкой опоры. Рапскаль при этом держался верхом весьма уверенно, а вот Тимара крепко цеплялась за него, уткнувшись лицом ему в спину. Как только Хеби остановилась, Тимара начала сползать по ее плечу.

Татсу безумно хотелось рвануться вперед и подхватить ее на руки, однако он сдержался. Он не знал, как она отреагировала бы на подобный поступок.

– На них одеяния Старших!

Эти слова вырвались у Элис, и удивление мешалось в ее тоне с ужасом. Когда Рапскаль соскользнул вниз следом за Тимарой, Татс услышал изумленные возгласы и смех других хранителей. Яркие цвета на мужчине смотрятся нелепо – именно такой была первая презрительная реакция Татса. Однако тут Рапскаль картинно поклонился им всем – и его одежды внезапно стали казаться не только подходящими к его высокой стройной фигуре, но и элегантными. Это было одеяние, подобающее Старшему – такому же яркому, каким стал сам Рапскаль. И не стал ли он еще более алым по сравнению с тем, каким его в последний раз видел Татс?

Татс перевел взгляд на Тимару и понял, что его первое впечатление было верным. За эту ночь она изменилась – и дело было не только в надетом на ней платье. Чешуя у нее на лице, прежде бывшая чуть синеватой, теперь стала темно-индиговой с серебряными прожилками. Она обвела взглядом круг встречающих, и когда очередь дошла до Татса, их глаза встретились. Он сразу же все понял. А она отвела взгляд.

В ушах у него зашумело, по телу пробежала еле заметная дрожь. Он почувствовал, что качается на ветру, словно дерево, готовое рухнуть на землю. Он все знал – и в то же время ему казалось невозможным, чтобы это было правдой. Она отдалась Рапскалю! Долгие годы их знакомства, их близкая дружба, его отчаянное ухаживание последних месяцев – все это ничего для нее не значило. Она предпочла ему Рапскаля. Он попытался не гадать, поцеловала ли она его первой, не хотел представлять себе, как они бросились друг к другу в порыве страсти – или, еще хуже, сближались медленно, с блаженной неспешностью.

Хеби отошла, не обращая внимания на собравшихся хранителей и других драконов, и начала спускаться к реке, чтобы попить. Татс застыл на месте, оцепеневший и с остановившимся взглядом, а другие хранители рванулись вперед, затопив прилетевших вопросами:

– Что вчера случилось в городе?

– На улицах был пожар? Мы видели свет повсюду!

– Где Синтара? Она теперь и правда может летать?

– Почему Синтара не вернулась?

– Откуда у вас эта одежда?

Вопросы так и сыпались на них, а Рапскаль и Тимара отвечали одновременно. Татс увидел, как Тимара разворачивает сверток, который они привезли, и начинает вытаскивать оттуда туники, длинные одеяния, брюки и обувь. Казалось, никто не замечал, что дождь усиливается и ветер крепчает. Тимара раздавала одежду, едва успев ее встряхнуть, и хранители возбужденно и радостно вскрикивали. Ликование царило до тех пор, пока Элис внезапно не повысила голос, закричав:

– Прекратите! Перестаньте их дергать и так грубо с ними обращаться! Немедленно все положите!

Радостный шум стих, и взгляды всех собравшихся обратились на удачненскую женщину, которая стремительно приближалась к тесной группе хранителей. На ее щеках пылали алые пятна гнева, и она дрожащим от ярости голосом вопросила:

– Тимара и Рапскаль, о чем вы думали, когда забирали вещи из города? Мне необходимо точно знать, где именно вы их нашли, и нам надо их измерить, и…

– Элис. Прошу тебя. – Тимара ответила гораздо более тихо и почти спокойно. – Я понимаю, что для тебя значит этот город. Я знаю, что тебе хочется узнать все его тайны, и что ты считаешь, будто нам нельзя даже пыль на полу потревожить, пока ты про нее не напишешь. Я понимаю, что…

– Ты ничего не можешь понять! – По напряженному голосу Элис было заметно, что она пытается справиться с собой. – Ты еще наполовину ребенок и не знаешь мира, если не считать тот лес, в котором ты росла. Если бы ты жила в Удачном, видела поток сокровищ и артефактов Старших, проходящий через рынок, чтобы рассеяться и потеряться в большом мире… Это удивительные вещи, но к ним относятся, как к диковинкам, которыми могут наслаждаться только богачи и коллекционеры. И в половине случаев людям, у которых эти вещи оказываются, нет никакого дела до того, откуда они взялись – им важно только удивить окружающих своим новым приобретением.

Тимара молча застыла под обрушившимся на нее потоком слов. Ее лицо оставалось неподвижным. Татс заметил, как это смутило Элис: ее голос, продолжающий звучать в тишине, начал чуть дрожать.

– Я многие годы изучала Старших, работая с отдельными кусочками, которые грабители и хищники оставили ученым, пытающимся их понять. Раз за разом я досадовала, получая несколько страниц какой-то рукописи, обрывок длинного гобелена, явно сделанного в честь какого-то важного события, или несколько инструментов, для которых, знай я, где они были найдены, можно было бы определить их назначение. У нас есть шанс – и, боюсь, этот шанс будет у нас очень недолго – до того, как орды обрушатся на Кельсингру и превратят ее в голый камень и мусор. Неужели вы начнете ее разрушать еще до того, как они сюда доберутся? Неужели вам нет дела до вашего наследия?

Ее слова были встречены молчанием. Татс чувствовал себя опустошенным. «Это день разрушений, – подумал он. – Разбито мое сердце. Разорвана дружба тех, кто добирался сюда вместе. Сегодня мы все отдаляемся друг от друга».

Элис говорила с хранителями с позиций их общей истории – той, в которой его народ практически не играл роли. У него не было предков, которые бы жили в Дождевых чащобах. То, что он начинает покрываться чешуей и приобретает телесные признаки Старшего, вызвано теплым отношением его драконицы. Слова Элис напомнили ему о том, что он вошел в эту экспедицию как чужак, будучи единственным хранителем, не измененным Дождевыми чащобами. У него появилось ощущение, будто он не имеет здесь права голоса – и тут же с новой болью подумал: не поэтому ли Тимара предпочла ему Рапскаля? Может, это общее происхождение для нее важнее долгих лет их дружбы?

– Никто не будет разрушать Кельсингру, – внезапно сказал Рапскаль. Он был так молчалив, что Татс решил, будто он прячется от осуждения Элис, выставляя вперед Тимару. Но теперь он подал голос, причем настолько уверенно, что его слова заставили замолчать даже Элис. – Мы этого не допустим, – добавил он, – потому что это действительно наше наследие. Кельсингра – это город Старших. Верно. Но это не нечто мертвое, что надо просто изучать. Оставить город таким, какой он сейчас, было бы не меньшим небрежением, чем его разорение в поисках его тайн. Элис, тебе достаточно просто открыться городу, чтобы понять: он не хочет прятать от тебя свои тайны. Он хочет поделиться с тобой. Город жив и ждет, чтобы мы в него вернулись. Присутствие драконов его разбудило. Не знаю, что именно сделала Синтара и чего не делала до нее Хеби: возможно, она помнит о городе и о том, как ему положено работать, больше, чем помнит моя Хеби. Возможно, она напомнила городу о том, что ему необходимо знать, чтобы пробудиться. Не могу точно сказать. Однако город действительно проснулся и ждет нас. Позволь, я расскажу тебе, что мы там нашли, мы с Тимарой. Я хочу, чтобы ты знала все до мелочи. Можешь все записать, если хочешь, хотя в этом нет нужды. Я хочу, чтобы вы все узнали то, что мы теперь знаем! А мы знаем гораздо больше, чем могут рассказать тебе холодные каменные стены и поломанные инструменты! Там есть здание, которое было купальней для драконов. Внутри него в комнатах тепло, а постели мягкие. Мы нашли одежду, которая словно приспосабливается к нашим фигурам. Пусть мы с Тимарой и голодны, но зато сейчас мы чистые и согревшиеся – чего со мной не было уже много недель. А когда наши драконицы лежали в теплой воде, то снова выросли, как было тогда, когда они нашли место обогрева в реке, по дороге сюда. Этим утром, когда Синтара проснулась, она взлетела и отправилась охотиться. Теперь она сама добывает себе мясо, как и положено дракону, и летает, как положено дракону.

Не только хранители придвинулись ближе, завороженно слушая Рапскаля. Жадное внимание драконов ощущалось как нечто почти материальное.

Рапскаль попытался смягчить свой голос, но у него это не очень хорошо получилось.

– Элис, вместо того, чтобы пытаться сохранить мертвый город, нам надо думать о том, как переправить на тот берег остальных драконов и всех хранителей. Чтобы стать Старшими до конца, нам всем надо оказаться там. И нам нужно, чтобы и ты оказалась там. Как только мы там устроимся, ты сможешь изучать наш живой город столько, сколько пожелаешь. Но ты не должна пытаться отнять у нас то, что нам необходимо, чтобы стать Старшими. Тебе следует регистрировать и записывать то, как мы пришли в город, разбудили его и снова оживили. Вот что теперь должно стать твоей задачей.

Татсу трудно было сосредоточиться на словах Рапскаля и понять их смысл. И не потому, что тот говорил о чем-то сложном: ревность и зависть гудели у него в ушах. «Он мой друг!» – напомнил он себе, однако это не помогло ему обуздать свои чувства. Рапскаль стоял перед ними всеми бок о бок с Тимарой, разодетый по-королевски, и со спокойным достоинством мужчины описывал им всем их общее будущее. Он говорил смело. И дело было не просто в том, как на него смотрела Тимара, или как Элис явно глубоко задумалась над тем, что он им сказал. Все было настолько очевидно, как если бы это Са возложил на плечи Рапскалю мантию вождя. Все то, чем мечтал овладеть и чего хотел добиться Татс, Рапскаль уже получил и добился. Татс отправился в такую даль, надеясь, что, наконец, почувствует себя своим. Однако то место, которое он надеялся занять, уже присвоил другой.

Он почувствовал, как Фенте легко прикоснулась к его мыслям. Его зеленая королева, одна из самых маленьких драконов, передала ему утешение – и свое недовольство им. «Пока ты принадлежишь мне, ты здесь свой, – заверила она его. – Перестань думать о поиске подруги. У тебя впереди есть для этого еще много лет – многие десятки лет, большой срок по человеческим понятиям. А я вижу вот что: Хеби и Синтара добрались до города, и теперь они могут летать и охотиться, тогда как я по-прежнему голодаю. Как ты переправишь меня в город, чтобы я смогла купаться, расти и летать? Вот что должно занимать твои мысли прежде всего!»

Его затопила волна спокойствия, которое было приправлено удовольствием и радостью из-за того, что его драконица снизошла до разговора с ним. Разумом Татс понимал, что так проявляется действие драконьих чар. Однако сердцем он был рад отстраниться от своей уязвленной гордости и сосредоточиться на той цели, которую предложила ему драконица. У него есть свое место в этом мире, и его ценят. Фенте так сказала. Пусть его человеческие заботы уходят прочь. Ему надо заботиться о своей драконице.

Элис продолжала обдумывать сказанное Рапскалем. Остальные дожидались ее реакции. Татс воспользовался этой паузой и высказался от лица драконов:

– Как хранители, мы тоже имеем срочное дело. Нам необходимо переправить драконов в город. Это очевидно. Некоторые из драконов способны делать короткие перелеты. Сейчас наша первая задача – это добиться такого полета, чтобы они смогли пересечь реку.

Меркор фыркнул. Этот звук не был громким, однако все сразу же повернулись к золотому дракону.

– Хранители не могут учить дракона летать. Драконам необходимо вспомнить то, что все мы когда-то знали. Однако Татс прав. Это должно стать нашей единственной целью, с рассвета до заката. Некоторые из нас и раньше пытались. Другие удовлетворялись жалобами и недовольством. Итак, знайте: те из нас, кто освоит полет, оставят вас здесь без всяких сожалений. Начинайте сегодня же. Становитесь драконами – или умрите здесь.

Тишина, наступившая после его слов, была мрачной. Никто из собравшихся драконов ничего не сказал. Спустя короткое время Элис нарушила молчание.

– Я приняла решение насчет города, – начала она.

– Твое решение не имеет значения. – Тон Меркора был мягким, почти добрым по драконьим меркам. Однако при этом он был неумолимым. – Решение принимать не тебе. Рапскаль почти понял истинное положение дел. Город жив и ждет нас. Но это не город Старших. Действительно, это они его построили, и они жили в нем рядом с нами. Однако Кельсингра была создана для драконов. Как только мы пересечем реку, Элис, мы оживим город. Мы разрешаем тебе отправиться с нами. Всегда существовали книжники, люди и Старшие, которые записывали наши жизни и мысли. Мы всегда возвышали наших поэтов, певцов и тех, кто прославлял нашу жизнь. Для тебя среди нас будет место. И честь.

Он повернул голову, обводя взглядом хранителей.

– Оденьтесь так, как подобает тем, кто служит драконам. И отправляйтесь охотиться, вы все. Нам понадобится много мяса. Теперь ваша главная цель – это давать вашему дракону силу. Мы будем летать. Когда мы переберемся в Кельсингру, вы все отправитесь с нами, и город снова станет нашим.

* * *

Второй день месяца Рыбы – седьмой год Вольного союза торговцев

От Детози, смотрительницы голубятни в Трехоге, – Рейалу, исполняющему обязанности смотрителя голубятни в Удачном


Рейал, я счастлива, что снова имею право отправлять тебе голубей и могу сообщить, что ради разнообразия все наши новости – хорошие. После того как мы с Эреком окурили наши чердаки, у нас больше ни одной птицы не погибло из-за красных вшей. Я ничего не говорила о том, насколько плохо поначалу приняли Эрека другие смотрители, в том числе и главный смотритель Трехога. Теперь я с радостью сообщаю, что все они выразили свое восхищение тем, как мудро он разрешил эту кризисную ситуацию, и обращаются с ним так, как заслуживают его умения и знание голубей. Я так горжусь твоим дядюшкой!

Ибо такова, конечно, моя следующая хорошая новость. Несмотря на множество волнений и происшествий, которые обычно сопровождают любое важное событие, мы с Эреком теперь женаты. Наша свадебная церемония прошла на самой высокой платформе лесного полога и получила благословение солнца, ветерка, благоухавшего цветами, и танца бабочек. Мы оба были бы согласны дать наши обеты в гораздо менее торжественной обстановке, но поскольку твои дед и бабка совершенно не ожидали, что я смогу выйти замуж, то, кажется, почувствовали необходимость хвастаться этой свадьбой! А красота этой церемонии останется со мной до конца наших дней.

А теперь мне пора хорошенько подумать о том, что следует упаковать, чтобы взять с собой в Удачный. И что еще сложнее, мне придется решить, что оставить здесь, и проститься с моими птицами. Предупреждаю: позаботься о том, чтобы клетки и чердаки твоего дяди к нашему приезду были в идеальном порядке! Он только и говорит о том, как снова встретится со своими голубями. Меня пугают вуали, которые мне придется надевать во время пути в Удачный, и мне тяжело думать о том, что я буду ходить с закрытым лицом по его городу у моря. Но, конечно, ради того, чтобы быть с Эреком, можно пойти на любые жертвы.

Детози

Глава 14

Покупки

– Мне, право, непонятно, что, по-твоему, я могу тут сделать. И почему я вообще должен что бы то ни было делать.

Гест произнес эти слова, прекрасно зная, какую реакцию они вызовут у его отца. Этот человек был настроен против Геста с самого первого дня его появления на свет. Еще подростком он понял, что с тем же успехом может получать удовольствие, провоцируя его, потому что торговец Финбок будет вести себя как напыщенный дурень, как бы хорошо сын с ним ни разговаривал. А после недавно пережитого испуга было необычайно приятно вести себя вызывающе, не содрогаясь при этом от страха. Вот почему он произнес эти слова, после чего очень неспешно откинулся на спинку кресла, словно чувствуя себя совершенно непринужденно.

Багровое лицо отца покраснело еще сильнее, а левое веко начало дергаться. Он шумно выдохнул через пронизанный красными венами нос. Такое состояние его лица по большей части было результатом молодости, проведенной на палубе корабля, когда он совершал торговые рейсы в северные страны, а не его нынешнего пристрастия к темным винам. Хотя, конечно, сегодня торговец Финбок пил. И вино было отличного года урожая, кстати. Ожидая, пока отец сформулирует свое недовольство, Гест сделал небольшой глоток из своего бокала. Да. Очень славный букет. Кажется, это привкус вишни? Он поднес бокал к лучам зимнего вечернего света, лившегося в окна. Чудесный цвет. Однако рука, державшая бокал, все еще была забинтована, и при виде этого он моментально растерял все удовольствие от вина. Порезы на носу и груди оказались тонкими и неглубокими: они быстро зажили, и их легко было скрыть. А вот его рука стала постоянным напоминанием о человеке, который так сильно его напугал и унизил. Гест скрипнул зубами – и запоздало заметил, что его отец снова заговорил.

– Что до того, что ты можешь сделать, то ты можешь отправиться и привезти свою жену домой! А что до того, почему ты это должен сделать, так это ради того, чтобы не позорить имя своей семьи. Ради твоего брака. И ради того, чтобы заиметь наследника твоей ветви. И чтобы положить конец сплетням обо всем этом.

– Сплетням? – Гест выгнул одну изящную бровь. – А что, есть сплетни? В моих кругах я ничего не слышал. Для моих друзей то, что Элис меня бросила, – это старая история. Печальная и унылая, но совершенно не достойная сплетен. Весь интерес прошел уже много месяцев назад. К тому моменту, как я вернулся из торговой поездки в Джамелию, положение уже устоялось. Она исчезла. Я старался относиться к этой женщине как можно лучше, но она сбежала. С моим секретарем. Была некая драма, когда считалось, будто они погибли во время того наводнения, но теперь, когда мы узнали, что они оба живы и здоровы, то о чем еще говорить? Она меня оставила – и, откровенно говоря, ее отсутствие меня только радует. Я счастлив от нее избавиться.

Гест поправил складки кружева на манжете. Эта рубашка была совсем новая, сшитая в столице Джамелии по самой последней моде. Ему нравилось, как кружево сохраняет форму половины чашечки, прикрывая его изящные пальцы, хотя втайне их крахмальная колкость его раздражала. Иногда за произведенное впечатление приходится расплачиваться. Точно так же, как ему приходится платить за наем головореза, заверившего его в том, что сможет выследить и устранить калсидийца. Нанятый им тип имел ничем не запятнанную репутацию негодяя. Было довольно забавно встречаться с ним тайком в мерзкой прибрежной таверне. Гаррод был на несколько лет старше Геста, а его уши были настолько обильно усеянными крошечными сверкающими серьгами, что напоминали перламутровые раковины.

– Одна за каждого приконченного человека, – пояснил он Гесту.

– И скоро ты добавишь еще одну, – ответил Гест, придвигая к нему сверток с деньгами.

Гаррод кивнул, сверкнув белоснежными зубами. Взгляд у него был уверенный. Идеальный человек для этого дела. В другое время Гест нашел бы его привлекательным в совершенно ином смысле. Улыбнувшись этому воспоминанию, он поднял взгляд к полным ярости глазам отца.

Торговец Финбок подался вперед и поставил свой бокал на столик рядом с собой.

– Ты, и правда, настолько туп? – вопросил он с отвращением. – Просто «избавиться от нее»? Упустить наилучший шанс, который судьба бросила прямо в твои руки?

Он с ворчанием встал и начал расхаживать по комнате.

Комната была хорошая, и зимой в ней было очень светло. Гест предвкушал тот момент, когда сможет назвать ее своей. Конечно, когда он ее унаследует, то сделает наряднее, изменив цвета и стиль отделки. Занавески здесь все того же скучного коричневого цвета, какие висели на окнах все последние десять лет. Они хорошего качества, конечно, раз их хватило на столь долгий срок, но все-таки для того, чтобы казаться по-настоящему процветающим, следует идти в ногу со временем. А среди удачненских торговцев способность производить впечатление процветающих даже в тяжелые времена была ключом к истинному процветанию. Никому не хочется торговать с человеком, которому перестало везти. Если будешь у него покупать, то, скорее всего, получишь некачественный товар, потому что на другой у него денег не хватит. И уж упаси тебя Са пытаться что-то продавать такому человеку: он будет только ныть из-за дороговизны вместо того, чтобы пытаться вести торг честно и жестко. Да, конечно: новые драпировки – это первое, чем он займется, когда эта комната перейдет в его собственность.

– Ты вообще хотя бы слушаешь меня? – рявкнул его отец, и тут же зашелся в кашле.

– Прошу прощения, отец. Я отвлекся, любуясь садом. Но я уже весь внимание. Что ты говорил?

– Я не стану повторяться, – надменно заявил его отец, и мгновенно нарушил собственное слово. – Если ты сам не в состоянии понять, от чего отказываешься, мои слова тебя не убедят. Но, возможно, это сделают мои действия. Так что будем говорить прямо, сын и наследник. Если ты желаешь сохранить оба эти именования, отправляйся в Дождевые чащобы, найди свою жену, выясни, из-за чего она была с тобой несчастлива, и измени это. И сделай это по возможности без лишнего шума. Если ты будешь действовать быстро, если сможешь привезти ее домой довольной, то, возможно, наша семья еще успеет заявить свои законные права на долю в том, что они нашли.

– Что?!

Гест невольно почувствовал резкий прилив изумления и интереса.

Его отец раздраженно вздохнул.

– Твоя репутация хитроумного торговца явно сильно преувеличена. Я знаю об этом уже много лет. Но неужели ты действительно не обратил внимания на то, что, с твоим согласием или без него, Элис подписала контракт как член экспедиции «Смоляного»? Эта экспедиция, по слухам, открыла в верхнем течении реки Дождевых чащоб неслыханные богатства. Не просто жилища Старших и те артефакты и сокровища, которые там находятся, но и громадные участки пригодных для сельского хозяйства земель. Так утверждают слухи. Все знают, что живой корабль «Смоляной» и капитан Лефтрин ненадолго возвращались в Кассарик. Я слышал, что он поссорился с Советом и отказался отдать свои карты реки. Он обвинил Совет в том, что они посадили на его корабль шпиона, и даже дал понять, что некоторые из его членов были в сговоре с калсидийцами, которых больше интересовало убийство драконов, чем соблюдение нашего договора с Тинтальей.

– Калсидийцы!

Это слово свинцовой каплей упало с его языка, и его захлестнула волна ужаса.

– Ну, это нелепость! Можно подумать, будто кто-то из торговцев станет сговариваться с калсидийцами, не говоря уже о том, чтобы не выполнить честно заключенный контракт! Так что Совет вполне справедливо отказался ему заплатить. Тем не менее на следующий же день он весьма неплохо оснастил свой корабль, пользуясь кредитом, полученным от семейства Хупрус. Мне нет нужды напоминать тебе о том, что семья Хупрус много лет контролировала львиную долю торговли диводревом, поступавшим из Трехога. Так как эта торговля была у них отнята, Джэни Хупрус наверняка искала для своей семьи новые способы вложения денег. Она не дура. Подозреваю, что они заключили собственную сделку с Лефтрином и намерены присвоить новую находку. Кроме того, мне стало известно, что капитан Лефтрин отправил в Удачный голубей, чтобы заказать домашних животных! Племенных животных! Овец, коз и кур. И семена зерновых, и другие семена. Виноградные лозы и две дюжины саженцев фруктовых деревьев. Если сложить все это вместе с кое-какими намеками, сделанными членами его команды, то в результате получатся сельскохозяйственные угодья. Очень может быть, что они совершили самое значительное открытие с момента первой находки в Трехоге.

Гест потерял дар речи. Он знал, что у его отца есть агенты – люди, склонные читать получаемые их нанимателями послания, люди в Трехоге и Кассарике, готовые отправить птицу при малейшем намеке на выгоду. Однако это превосходило все слухи о прибылях, на которые прежде делал ставки его отец.

– Итак. По твоему разинутому рту я вижу, что ты, наконец, меня слушаешь! Так что позволь изложить тебе все остальное. Элис, как член этой экспедиции, имеет законное право на то, что они нашли. Потому что экспедиция «Смоляного» заявляет свои права не только на знание дороги, но и на само свое открытие. Советы Трехога и Кассарика сейчас это оспаривают, говоря, что раз это они наняли корабль и охотников, то и все ими найденное принадлежит им. Капитан экспедиции «Смоляного» и хранители, отправившиеся с драконами, это, конечно, оспаривают… Ну надо же: ты разеваешь рот, словно рыба! Ты никакого внимания на все это не обращал, верно? Тебя интересовало только то, что твоя жена сбежала, и теперь ты и твои друзья-холостяки можете валяться, пить и гулять в ее доме, как вам заблагорассудится!

Эти слова задели Геста. Достаточно неприятно уже то, что его отец так хорошо продумал этот вопрос, тогда когда ему самому этот аспект даже в голову не приходил, так он еще и насмехается над его изумлением!

– В ее доме? Это мой дом, и уж конечно я вправе вести себя в нем так, как пожелаю, и развлекать там, кого захочу.

– Да уж, ты много лет только это и делал, – посетовал его отец. – Знаю я, что за развлечения ты любишь. И, подозреваю, что именно поэтому твоя жена предпочитает твоему обществу общество твоего секретаря.

Гест усилием воли сохранил невозмутимость. Глоток вина, чтобы вернуть себе уверенность. Не допустить, чтобы разговор пошел в этом направлении. Не подтверждать, не отрицать, не бросать вызов.

– По правде говоря, я сомневаюсь, чтобы Седрик был объектом ее интереса или даже вообще имел какое-то отношение к ее отсутствию. Конечно, то, что он не вернулся домой – с ней или без нее, – решительно странно и очень не похоже на Седрика. Но она не «сбежала с ним», как намекают некоторые, потому что именно я решил, что он будет ее сопровождать. Он был отнюдь не рад мысли о поездке в Дождевые чащобы. – Еще один глоток вина, после чего Гест встал и непринужденно прошел к окну. – Дождей в этом году слишком много. Боюсь, что из-за промокшей почвы и частой смены оттепелей и заморозков пострадают розы.

Он сделал паузу, дождавшись, чтобы отец сделал вдох, собираясь заговорить, а потом быстро его перебил:

– Ты ведь знаешь, что не прошло и двенадцати дней, как я вернулся в Удачный из последней торговой поездки. Первые три дня ушли на то, чтобы распорядиться теми товарами, которые я закупил, а потом мне надо было выспаться и прийти в себя после переездов. Больше ни на что у меня и времени не было. И я уже говорил тебе о том, как ужасно поранил руку: рана очень болезненная, так что я не мог заниматься делами так, как обычно. Так что, надеюсь, ты поделишься со мной всем тем, что слышал о так называемой экспедиции «Смоляного». Отправленные тобой голуби были очень полезны, но из информации крошечного бумажного свитка трудно получить полное представление о происходящем.

Его уловка сработала, как это бывало практически всегда. Достаточно в какой-то малости признать авторитет отца, потешить его тщеславие мыслью о том, что тот великолепно разобрался в ситуации, – и он тут же успокаивается. Гест вернулся к своему креслу и уселся, выжидательно подавшись вперед и надеясь, что сможет выделить нужные ему факты из чрезмерно подробных отцовских объяснений. И он вполне обоснованно ожидал, что его отец сначала будет критиковать его действия.

– Ну, я никогда не смогу понять, почему ты позволил Элис отправиться в Дождевые чащобы одной. Но, полагаю, именно с этого нам надо начать.

Гест осмелился вмешаться.

– Я не мог ее остановить, отец. Это было записано в условиях брачного контракта: что в том случае, если она пожелает, я позволю ей отправиться в Дождевые чащобы, чтобы она продолжила свое изучение Старших и драконов. В тот момент я считал это просто причудой, последней мечтой ее одинокой жизни в качестве никому не нужной старой девы. Я думал, что она забудет о своих амбициях, когда станет замужней особой, занимающейся своим домом и хозяйством. И в течение многих лет так оно и было. Однако когда прошлой весной она заявила, что желает ехать, я не мог ей отказать. Как не мог и отменить торговую поездку к островам Пряностей. Поэтому я принял, как мне казалось, наилучшее решение, поручив ее заботам Седрика Мельдара. Он уже много лет был моей правой рукой, а с Элис дружил с детства. Они всегда прекрасно ладили. Я был уверен, что Седрик будет благоразумен. Я думал, что она отправится туда, поймет, какой Трехог неуютный и провинциальный городишко, и тут же вернется обратно в Удачный. Честно, отец: я ожидал, что они окажутся дома задолго до моего собственного возвращения в Удачный.

– Если у тебя все, – сурово проговорил отец, когда Гест замолчал, переводя дух, – то я продолжу то, о чем тебе говорил.

Гесту ненавистны были покровительственный тон отца и его уверенность в том, что он гораздо проницательнее и намного мудрее сына. Тем не менее в данном случае у него была информация, которой сам Гест пока не имел.

Молчи. Кивай.

– Элис с Седриком были в Кассарике в тот момент, когда там формировали экспедицию «Смоляного». Итак, насколько я понимаю контракты – а я сумел получить их копии, – Советы торговцев Дождевых чащоб, как трехогский, так и кассарикский, наняли около дюжины сильно измененных юнцов для сопровождения драконов в качестве хранителей и прислуги. Они также наняли двух охотников и зафрахтовали баржу «Смоляной» (кстати, это старейший из всех существующих живых кораблей), чтобы они сопровождали экспедицию и обеспечивали ей поддержку. Советы оплатили те припасы, которые были загружены на судно. Хранители, охотники и владелец судна получили половину своей платы авансом, а остальное им причиталось после того, как они вернутся в Кассарик, устроив драконов жить где-то в отдалении. – Его отец коротко и презрительно хохотнул. – Готов спорить, что они совершенно не ожидали, что им придется выплачивать большую часть из этой второй половины!

– Как в это ввязалась Элис? Вот чего я не понимаю!

Гест произнес это с жаром, надеясь вывести отца за рамки очевидного.

– Я к этому подойду. Нам важно отметить здесь, что в контракте Кельсингра напрямую не упоминается, и, более того, в нем ничего четко не говорится о поисках города Старших. Там сказано только, что хранители должны найти какое-то место, где драконы смогли бы безопасно поселиться. И что если драконы умрут до того, как это произойдет, Совет будет считать контракт выполненным. Не потерявшим силу, заметь. Выполненным.

– А почему это так важно?

Глаза торговца Финбока, всегда полуприкрытые тяжелыми веками, сузились еще сильнее, когда он бросил на сына взгляд, полный отвращения.

– Казалось бы, это очевидно. Если в контракте говорилось, что единственная цель экспедиции состояла в переселении драконов, тогда получается, что хранители, охотники и команда корабля выполнили все его условия. Как только Совет им заплатит, их взаимные обязательства закончатся. Ни один из Советов не будет иметь никаких прав на все то, что могло быть обнаружено, в том числе на плодородные земли, или на покинутый город, или на всю информацию, собранную экспедицией, такую как карты и схемы речных протоков.

Гест попытался заговорить, но его отец предупреждающе вскинул руку.

– Теперь Советы пытаются провести следующую мысль: раз о существовании Кельсингры во время переговоров упоминалось, а единственный голос, поданный против экспедиции Малтой Хупрус, был снят благодаря аргументам некой Элис Кинкаррон Финбок, то всеми участниками подразумевалось, что обнаружение Кельсингры составляет часть миссии, порученной экспедиции, и что, следовательно, Советы имеют право на карты капитана, на город и на все, что в нем находится.

– Мне это кажется вполне разумным, – вставил Гест.

Отец бросил на него гневный взгляд.

– Нет, тупица! Мы хотим, чтобы решение было иным. Мы должны утверждать, что Элис была нанята только как специалист по драконам, чтобы помочь заботиться о них в пути. Нам нужно, чтобы было решено, что контракт был заключен только на переселение драконов. Потому что если решение будет таким, тогда у Элис столько же прав на долю от города и то, что в нем находится, сколько и у любого другого хранителя, охотника или матроса «Смоляного». Сейчас мне неизвестно точное число людей, отправившихся в экспедицию, как и то, будет ли сочтено, что те юнцы имеют законное право на свои доли. Однако, по моим оценкам, в тот день из Кассарика отправилось не меньше тридцати человек. Следовательно, Элис может принадлежать не меньше одной тридцатой Кельсингры и всего, что в ней находится. И… – он снова предупреждающе воздел руку, не давая Гесту задать пришедший ему в голову вопрос, – И К ТОМУ ЖЕ, поскольку Седрик определенно на тот момент был твоим служащим, получавшим от тебя жалованье и выполнявшим твои поручения, то только справедливо, чтобы та доля, которую он получит в городе, на самом деле будет считаться твоей долей, поскольку в тот момент ты был его нанимателем. И остаешься его нанимателем, вследствие чего имеешь право на плоды его трудов, выплачивая ему жалованье. А это означает, что Торговая фирма Финбок вполне может контролировать две тридцатые или одну пятнадцатую всех богатств города Старших. А это немалое состояние, если Кельсингра хоть чем-то похожа на Трехог или даже на Кассарик.

У Геста кружилась голова. Несмотря на весь свой торговый опыт, он не рассматривал события с этой точки зрения. Он был слишком разъярен теми унижениями, которые обрушили на него Элис и Седрик. Он сможет пользоваться одной пятнадцатой только что открытого города Старших? От этой идеи у него перехватило дыхание. Однако следующая пришедшая ему в голову мысль вызвала у него изжогу и сильнейшее сердцебиение. Ясно, что у него есть такая информация, какой его отец не имеет. Когда он услышал, что Элис якобы бросила его и сбежала с Седриком, он заподозрил, что первое соответствует истине, а второе – просто сплетня. Тем не менее он действительно поручил ее заботам Седрика. То, что его секретарь-любовник не препроводил его супругу обратно домой, было одновременно промашкой Седрика и его оскорблением в адрес Геста.

Гест тоже отправил почтового голубя с сообщением, в котором заявлял, что не будет нести ответственности за те долги, в которые они могли войти во время своей экспедиции, и что он не разрешает выдавать им средства в счет его кредита. Означает ли это, что он исключил Седрика из числа своих служащих? Не может ли теперь Седрик самостоятельно заявить свои права на долю в городе?

Еще несколько мгновений назад Гесту и в голову не приходило, что у него могут иметься какие-то права на Кельсингру, теперь же мысль о том, что эта доля может оказаться вдвое меньше из-за того, что он сам дал волю вспышке раздражения, заставляла его бледнеть. Отец будет в ярости. Но только в том случае, если ему об этом станет известно. Если Гест первым доберется до Седрика, то наверняка сможет снова его приструнить и внушить прежнее обожание. Этот паренек был влюблен в Геста с ранней юности. Простого заверения в том, что Гест его не прогонит, наверное, будет достаточно, чтобы секретарь снова принялся бегать за ним по пятам.

Что до Элис… Ну, брачный контракт – это же в первую очередь именно контракт. Ее «чувства» не имеют совершенно никакого значения. Она будет связана своим словом и подписью, как и подобает дочери удачненского торговца. Он потребует, чтобы она выполняла свои обязательства. Вот и все. Она может вернуться добровольно, и тогда он снова поселит ее в своем доме со всеми ее свитками, книгами и записками. Или же она может сопротивляться и вернуться в роли, которая окажется ничем не лучше прислуги. Он оказал ей огромное благодеяние, женившись на ней. Ее родные были бы глупцами, если бы не потребовали, чтобы она вернулась на подобающее ей место. И это станет инструментом, который он сможет использовать против нее: если она станет хоть в чем-то против него восставать, он сможет угрожать достоинству и состоянию ее семьи. И тогда она будет делать то, что ей сказано.

– Ты меня слушаешь? – резко вопросил его отец.

– Конечно! – возмущенно солгал Гест.

– Ну, так какой корабль и дату отплытия ты предпочтешь? Известие об этом новом городе усилило интерес к Дождевым чащобам до настоящей лихорадки. Все, у кого в Трехоге или Кассарике есть хоть дальняя родня, будут пытаться купить место на борту, чтобы посмотреть, нельзя ли на этом заработать. Если ты хочешь получить каюту на каком-нибудь корабле, идущем вверх по реке, тебе стоило бы заплатить за проезд уже сегодня.

– Поручи это своему управляющему, хорошо? Теперь, когда Седрик пустился во все тяжкие, мне приходится самому выполнять работу секретаря…

– Отправляйся на пристань. Найди себе корабль.

В голосе его отца звучала решимость с оттенком отвращения, характерного для человека, который сам для себя все делает и находит немыслимым, что его собственный сын готов поручать подобные вещи подчиненным.

Гест постарался, чтобы его лицо осталось бесстрастным. Когда-то, много лет тому назад, он попытался объяснить отцу, что тот является в Удачном человеком влиятельным, торговцем с немалым состоянием и собственными кораблями, и что такие люди не отправляются пешим ходом, чтобы обеспечить себе проезд или выбрать копченый окорок в коптильне какого-нибудь лавочника. Спор, который за этим последовал, был длинным и утомительным, ибо его отец доказывал, что именно так и стал человеком влиятельным и что не собирается перепоручать детали собственной жизни кому-то другому. Гест снова приготовился к подобной лекции, но в этот момент в кабинет его отца явилась его матушка.

Его матушка никогда никуда не входила незаметно. Силия Финбок вплывала в помещение, словно корабль, идущий на всех парусах. Ее роскошные черные волосы были уложены на макушке и украшены букетом, который Гест молчаливо счел более подобающим для настольной вазы, нежели для женской прически. Она всегда была пухленькой, и с возрастом ее полнота только увеличилась. На ней был надет (что бывало почти неизменно) наряд, напоминающий покроем старомодное одеяние торговца и выдержанный в цвете их семейства – насыщенно-пурпурном. Он подозревал, что тем самым мать намеревается напоминать всем встреченным о своем статусе. К тому же этот наряд был не таким сковывающим, как современная женская одежда. Простоте ее одеяния противоречила дорогая ткань, которую она для него выбрала. Она приближалась, широко разведя руки, чтобы его обнять.

– Мой бедный милый мальчик! Как отец может рассчитывать, чтобы ты чем-то занимался, когда у тебя наверняка так болит сердце! Кто бы мог ожидать от Элис такого? Она казалась такой тихой маленькой мышкой, такой скромной домоседкой! Я уверена, что когда станут известны все подробности, эта история окажется не такой уж простой. Ни одна женщина в здравом рассудке никогда тебя не бросила бы! Какой мужчина способен с тобой сравниться? А Седрик так долго был твоим другом: разве он мог так тебя предать? Мой милый, милый мальчик! Нет, конечно. Что-то случилось с ними в тех ужасных местах, там наверняка действовало какое-то темное колдовство Дождевых чащоб!

Произнося эти слова, она двигалась и жестикулировала, почти танцуя, словно все еще была той грациозной темноволосой женщиной, которая так мило улыбалась со свадебного портрета, висевшего на стене позади рабочего стола его отца. Отец встретил ее улыбкой (он всегда улыбался, когда она вплывала к нему в кабинет), однако чуть сузившиеся глаза показывали, что – тоже как всегда – он не одобряет ее демонстративного сочувствия Гесту.

Гест его одобрял. Оно всегда работало на него. До него у родителей умерли трое сыновей, унесенных кровавой чумой, что превратило его в старшего сына и наследника. Предполагалось, что кровавая чума приходит из Дождевых чащоб либо как проклятье, либо как инфекция, вызванная контактом с артефактами Старших. Его мать в это верила и так и не смогла простить Дождевым чащобам гибель трех своих малышей. Силия и сейчас готова была обвинять Дождевые чащобы в крахе брака ее сына и измене его «лучшего друга». И Гест был вполне готов ей в этом потакать. Он устремил на нее печальный взгляд и увидел, как ее собственные глаза наполняются сочувствием.

– Хотелось бы мне, чтобы это было именно так, матушка, – мягко проговорил он. – Однако я боюсь, что кто-то другой добился ее расположения.

– Тогда завоюй ее расположение снова! – потребовала она, вызывающе повысив голос. – Поезжай к ней. Продемонстрируй себя рядом с ним. Напомни ей обо всем, что ты ей давал: чудесный дом, ее собственный кабинет, бесценные свитки, вечера, которые тебе приходилось проводить в одиночестве, пока она в них копалась и их рассматривала. Она обязана хранить тебе верность. Напомни ей о клятвах вашего брачного контракта. – Голос его матушки звучал все медленнее и глуше. – И напомни ей о том, во что ей обойдется нарушение этих клятв как с точки зрения ее положения в обществе, так и с финансовой.

Его отец шумно выдохнул через нос.

– Дорогая, ты не боишься, что Элис в свою очередь сможет напомнить Гесту обо всех тех неделях, которые ей приходилось проводить в одиночестве, пока он отправлялся в свои торговые поездки? Обо всех тех вечерах, когда он предпочитал развлекать своих друзей где-то не у себя дома? И о том, что у нее так и не появился малыш, которого она могла бы лелеять…

– Как ты смеешь винить в чем-то нашего сына? – Мать бросилась защищать Геста, не дав ему самому сказать ни слова. – Вполне вероятно, что это она оказалась бесплодной! А если это так, то тогда перед ним виноваты вдвое сильнее! А если она пошла на измену для того, чтобы доказать, что виноват он, тогда пусть растит своего маленького ублюдка сама! Семейство Финбок не настолько лишено чувства чести, чтобы терпеть подобные вещи. Ее побег дал Гесту все основания отказаться от нее, если он того пожелает: конечно же, столь долгое отсутствие нарушает условия ее брачного контракта. К тому же в Удачном нет недостатка в красивых, родовитых и воспитанных юных особах, которые были бы счастливы иметь его своим супругом. Да ведь когда мы объявили, что он собрался жениться, я только и слышала отовсюду возгласы огорчения! У всех моих близких подруг была на заметке какая-то молодая женщина, с которой они надеялись познакомить Геста! Если бы только я знала, что он счел себя готовым остепениться, я бы познакомила его с десятком – нет, с парой десятков подходящих девиц! И все они были более родовитыми, да и приданое у них было побольше, позволю себе добавить!

Она скрестила руки на груди с таким видом, будто только что что-то доказала. И, возможно, так оно и было. Гест не задумывался о том, что побег жены может дать его матушке шанс навязать ему другую ненужную супругу, только на этот раз такую, которой окажется не так легко управлять, как он командовал исчезнувшей Элис. Избавившись от одной жены, он не имел никакого желания обзаводиться новой. По правде говоря, у него не было никакого желания возвращать Элис… если, конечно, она не принесет с собой пятнадцатую часть неразграбленного города Старших.

Вид у его отца был одновременно усталый и упрямый, а его матушка была полна решимости. Для обоих это было привычным состоянием. Когда в детстве Гест ломал или терял игрушку, отец всегда требовал, чтобы он сам это исправил, тогда как тактикой его матери всегда была срочная покупка чего-нибудь более дорогого или интересного. Он решил, что все это относится и к жене – и ощутил укол неприятного предчувствия. Пора ее остановить или отвлечь. Если отец пожелает пойти наперекор ее воле, она ни за что не сдастся!

– Я выбрал Элис, – проговорил он весомо, когда его мать собралась было продолжить. – Я выбрал ее, матушка, и женился на ней. Я подписал контракт. И, возможно, отец прав. Наверное, разумнее было бы сначала примириться с той женой, которую я выбрал, а не подбирать новую. Я много ночей проводил без нее, стараясь увеличить наше состояние. Я считал, что это будет ей на благо, но, возможно, она этого не понимала и чувствовала себя забытой. И хотя наши попытки обзавестись ребенком пока были безуспешными, я не настолько жестокосерд, чтобы винить в этом ее. Возможно, ты права и она действительно бесплодна. Но разве она в этом виновата? Бедняжка! Возможно, она этого стыдится, и именно это заставило ее сбежать из нашего дома. Сначала я воспользуюсь советом отца и попробую снова ее завоевать. Если у меня это не получится, то позднее, когда мое раненое сердце излечится, мы сможем подумать об иных вариантах.

Его мать растаяла.

– Гест, Гест, у тебя всегда было такое доброе сердце!

На ее лице появилась улыбка нежного смирения.

Его отец откинулся на спинку кресла и скрестил руки на груди. Его лицо выражало мрачное веселье. Наученный многолетним опытом общения с женой, он промолчал.

Силия Финбок стиснула унизанные кольцами пальцы и, склонив голову к плечу, заявила:

– Ну, хотя я и считаю, что она недостойна таких усилий, я не могу отрицать благородства твоих намерений. И я не стану настаивать на своем решении, а приложу все мои силы к тому, чтобы помочь тебе осуществить твое. Подожди меня. Мне надо переодеться в какое-нибудь более подходящее дневное платье и приказать, чтобы Бейтс сказал конюху заложить экипаж. Мы поедем на рынок, мой милый. И не просто для того, чтобы подобрать подарки, нужные для того, чтобы улестить твою капризную жену. О, нет! Мы купим тебе такие наряды, каких она в жизни не видела. Пусть посмотрит на тебя по-новому, пусть убедится, что ты прилагаешь усилия к тому, чтобы снова добиться ее внимания. Она не сможет перед тобой устоять! Нет-нет, не хмурься и не смотри на своего отца. В этом ты должен довериться мне, милый мой. Я женщина, и я знаю, как смягчить ее женское сердце! И даже если это обойдется нам в кругленькую сумму, не страшно. Твое чудесное верное сердце этого достойно.

Она сцепила руки под своим пухленьким подбородком, тряхнула головой, весело отметая якобы высказанные им протесты, а потом выплыла из кабинета, на ходу призывая своего слугу Бейтса.

Торговец Финбок тяжело поднялся с кресла, прошел через комнату и плотно закрыл за нею дверь.

– Даже небольшая доля от неисследованного города Старших вполне может окупить все усилия по примирению с капризной женщиной. Это мне понятно. Однако есть еще вопрос о наследнике, Гест, и его больше нельзя игнорировать. Мне неприятно снова его поднимать, но…

– Но пока я не вернул Элис в Удачный и мою постель, обсуждать его совершенно бессмысленно. Я не знаю ни одного мужчины, который бы смог обрюхатить жену на таком расстоянии, как бы ему ни хотелось это сделать. Даже твой сын не настолько мощный мужик.

Гест все рассчитал правильно. Несмотря на раздражение отца, эта грубая шутка вызвала у него улыбку. Торговец Финбок покачал головой и оставил эту тему.

– Тебе следует услышать и все остальное, что мне удалось узнать о «Смоляном». Это судно – живой корабль, и, как я уже тебе сказал, он был построен одним из первых, если не самым первым. Считается, что он так и не ожил из-за того, что был баржей, без носовой фигуры. Но когда «Смоляной» решил уйти из Кассарика, не дав Совету возможности опровергнуть ту интерпретацию контракта, на которой настаивал Лефтрин, была сделана попытка остановить корабль насильно. Команда «Смоляного» сопротивлялась и сбросила несколько человек в воду, не заботясь об их безопасности. А потом, когда корабль начал уплывать, за ним последовало несколько мелких судов в надежде проследить их до самого места находки – и тогда вода странно возмутилась. По слухам, выглядело это так, словно у самой баржи оказались лапы или хвост, которыми она ударила по судам, идущим за ним, заставив многие перевернуться. Другие продолжали преследование – на почтительном расстоянии, конечно. Однако когда наступила ночь и стало совсем темно, «Смоляной» потушил все огни и продолжил идти против течения, словно сам корабль выбирал себе курс. Большинство преследователей быстро потеряли баржу из вида, и к утру она была уже далеко. Некоторые продолжили гонку, в том числе одно из новых судов, но пока не поступало никаких вестей о том, чтобы кому-то из них удалось снова увидеть «Смоляной». Так что мне кажется вероятным, что здесь у нас работает магия Старших. Это – еще одно доказательство того, что они что-то нашли.

– И что бы это ни было, одна пятнадцатая найденного принадлежит мне.

– Твоей семье, Гест. Через твою жену. Она – ключ ко всему этому. Так что иди и договаривайся о плавании. Пусть это станет частью поездки за покупками с твоей матерью. И постарайся за сегодняшний день не разорить семью. Пока ты не привезешь Элис обратно, перспектива получить долю в Кельсингре будет оставаться всего лишь мечтой.

– Я первым делом возьму каюту нам с Реддингом.

Он был уже почти у двери, когда его отец негромко, но сурово сказал:

– Бери каюту только себе, сын. Не Реддингу. Когда мужчина отправляется за сбежавшей женой, он едет один. Он не берет с собой секретаря. Или помощника. Или как еще ты теперь стал называть Реддинга.

Гест не стал задерживаться. Ему неоднократно казалось, что его отцу известно больше, нежели он говорит. Сейчас был один из таких моментов. Однако если у отца есть только подозрения, Гесту не следует себя выдавать.

– Как скажешь, – ответил он равнодушно.

Оставив отца в кабинете, он решительно закрыл за собой дверь, а потом задержался, чтобы поправить кружева манжет, вспоминая некую темно-красную ткань, виденную у портного накануне, и прикидывая, нельзя ли будет убедить мать в том, что костюм из этой чудесной материи поможет ему завоевать сердце Элис. Тут кружево зацепилось за повязку на руке – и он ощутил ставшую привычной волну гнева и страха. Секунду он буквально задыхался от захлестнувшего его чувства.

Осматриваясь, он вдруг понял, что ищет взглядом Седрика, и шумно выдохнул, злясь на самого себя. Этот мерзкий калсидиец напомнил Гесту о его бывшем спутнике именно тогда, когда ему, наконец, удалось прогнать все мысли о нем. Было бы удобно, очень удобно, если бы Седрик был рядом, подумал он, и тут же уточнил: «Тот Седрик, каким он был прежде». Не тот Седрик, который вечно возражал и шел ему наперекор, спровоцировав вспышку гнева и заставив Геста отправить его в то идиотское плаванье. Ему нужен был послушный и преданный Седрик, который всегда был к его услугам – компетентный, спокойный, даже умный. Гест почувствовал нечто вроде укола сожаления и чуть было не укорил себя за то, как Седрик изменился. Пожалуй, он слишком сильно на него давил.

Тут он тряхнул головой, и на его губах появилась улыбка, вызванная приятными воспоминаниями. Седрику нравилось, когда на него давили. Возможно, Гест немного не рассчитал силу давления, но Седрик участвовал в этом на добровольной основе. Вины Геста тут нет. Все имеет свой конец, и для них этот конец просто наступил. Гест принял бы это спокойно, если бы этот тип не сбежал с его женой, вызвав скандал – и, возможно, поставив под вопрос его право на одну пятнадцатую неоткрытого и неразграбленного города Старших.

– Поехали? – спросила у него матушка.

Гест обернулся к ней. Он не ожидал, что она соберется настолько быстро. То, насколько стремительно Силия Финбок переоделась в более модное платье, заставляло предположить, что она ужасно скучала и была рада предлогу выйти из дома. Видимо, в их поездку за покупками будет включена и дневная трапеза в одном из лучших заведений Удачного. Он уговорит ее побаловать себя и будет хвалить ее выбор во время покупок. И он не сомневался в том, что она ответит ему тем же. Он улыбнулся.

– Да. Поехали.

Бейтс, как всегда, оказался на высоте: меньший семейный экипаж с любимой упряжкой матери – белыми конями – уже стоял у дверей дома. Гест помог ей подняться в обтянутую материей карету, а потом устроился рядом с ней. Ехать было недалеко, да и погода была не слишком ужасная, но его матери нравилось, чтобы все видели, как она выходит из кареты около оживленного рынка. Кучер будет их дожидаться, демонстрируя всем, что супруга торговца Финбока развлекает себя покупками.

Как только карета тронулась, Гест прочистил горло и сказал:

– Отец посоветовал нам прежде всего оплатить мой проезд в Дождевые чащобы, а уже потом заниматься покупками.

Мать нахмурилась. Он знал, что такая задержка ее не обрадует. Если они поедут к причалам, то ей придется долго дожидаться, пока он будет обмениваться любезностями, выяснять, которые из живых кораблей идут вверх по реке Дождевых чащоб и когда именно, а потом станет решать, на каком из них он поплывет. Не все корабли берут пассажиров. Большая часть драгоценных трюмных помещений отводилась перевозимым товарам. Вверх по реке отправляли все те необходимые для жизни вещи, которые жители Дождевых чащоб не могли сделать или добыть сами – а это было почти что все. Вниз по реке шли редкости и диковинки – магические артефакты древних городов Старших, которые торговцы Дождевых чащоб обчищают уже очень давно. Ушедшие под землю города раскапывать было очень трудно и опасно, однако именно огромная ценность вещей, добываемых в них, создала Удачному славу города, где «можно купить все, что только может вообразить себе человек». Кажется, Трехог уже почти исчерпал себя? Ходили слухи, что приток чудес скоро иссякнет. Открытие новых развалин в Кассарике было объявлено новым источником изготовленных Старшими вещей, но Гесту было известно то, о чем мало кто любил говорить: Кассарик был гораздо меньшего размера и перенес разрушения, наносимые временем и влажностью, хуже, чем Трехог. Что делало теоретическое обнаружение Кельсингры еще более соблазнительным.

– Нет. Это глупо.

Отвлекшись на свои размышления, он чуть было не забыл, с чего начался разговор.

– Глупо? – переспросил он.

– Как ты можешь договариваться об отплытии, если не знаешь, когда будет готов твой новый гардероб? Или когда тебе удастся отыскать именно те подарки, которыми можно будет вскружить ее глупую головку и снова расположить ее к тебе? Нет, Гест: сначала нам надо поехать на Большой рынок и подготовить все для твоего нового ухаживания. Позже, когда мы будем знать сроки окончания шитья, ты сможешь уже один поехать и договориться о каюте. Это будет гораздо разумнее.

– Как пожелаешь, матушка. Надеюсь только, что отец с тобой согласится.

Он изобразил подобающее сомнение при мысли о перспективе нарушить отцовские распоряжения.

– О, предоставь мне самой об этом побеспокоиться. Я спрошу его: неужели было бы лучше, если бы ты купил билет, а потом не смог бы отплыть в этот срок? Он бывает слишком опрометчив, твой отец. Так было всегда. И он совершенно ко мне не прислушивается. Если бы он меня слушал, то знал бы, что теперь существуют гораздо более быстрые способы плыть вверх по реке Дождевых чащоб. Появились новые суда, построенные в Джамелии: их корпуса специально обработаны, чтобы выдерживать кислотную воду реки. Это не такие большие парусники, как наши живые корабли, а узкие речные суда с небольшой осадкой, которые могут развивать большую скорость при гребле против течения, но имеют достаточную вместимость, чтобы брать грузы и пассажиров. Как это их назвали… А, стойкие! Из-за корпусов. Твой отец считает это плохой идеей: он говорит, что наши удачненские живые корабли должны сохранять монополию на реке, иначе Удачному не выжить. К счастью, другие торговцы имеют более прогрессивные взгляды. И ты окажешься в их числе, когда решишь плыть по реке на одном из таких. Значит, мы решили. Итак, вот каким будет наш день. Сделаем кое-какие покупки, а потом остановимся и выпьем чаю. Я слышала про чудесное новое место. Чай из-за Пиратских островов! Пряности мелют прямо у твоего стола и заливают кипяток в маленькие чайнички – как раз на две чашки чая. Мне об этой чайной рассказал торговец Морно, и мне просто необходимо самой там побывать. А потом можно будет заехать к твоему портному.

– Как скажешь, – согласился он с немалым удовольствием.

Перспектива оказаться в числе первых удачненцев, проверивших новое средство передвижения, его привлекала. И он не имел ни малейшего желания договариваться о проезде до того, как посовещается со своими собственными сплетниками. Первый вопрос, который он им задаст, будет таким: почему его отец услышал обо всех этих вещах раньше него самого?

«Потому что рядом не было Седрика, который призвал бы его быть внимательным и без умолку болтал бы за завтраком обо всем, что считал достойным внимания Геста». Нахмурившись, он прогнал эту мысль.

Большой рынок Удачного был устроен не на квадратной площади, а на громадном кругу. Он сильно изменился с тех пор, как калсидийцы предприняли весьма энергичную попытку захватить и разрушить город в течение всего одной ночи. Некоторые усовершенствования Гесту нравились. Раньше высокие старомодные склады, вытянувшиеся вдоль берега, закрывали вид на море. Многие из них сгорели во время нападения, и Совет счел нужным распорядиться, чтобы строящиеся новые склады были низкими. Теперь с Большого рынка открывался чудесный вид на гавань. Многие магазины и мастерские, разрушенные или поврежденные во время боя, уже были восстановлены, и за последние несколько лет восстанавливающегося благосостояния Большой рынок приобрел новый и оживленный вид.

Гест родился в Удачном. Выходя из кареты и обводя взглядом рынок перед тем, как помочь вылезти матери, он подумал о том, что в детстве и юности принимал этот город как нечто само собой разумеющееся. Только став молодым человеком и достигнув возраста, позволявшего совершать поездки в чужие города, он убедился в превосходстве своего родного дома.

– Сюда, – решительно заявила его матушка, и он без возражений последовал за ней через рынок.

Он улыбнулся. Удачный был местом, куда для торговли съезжались люди со всего света, ибо только в Удачном можно было найти магические и удивительные артефакты Старших. Купцы, приезжавшие торговать в Удачный, знали, что если они хотят приобрести волшебные вещи Старших, то им надо предложить здесь свои лучшие товары. В результате этого выбор товаров в магазинах Удачного превосходил все, что могли предложить где бы то ни было еще. И это очень устраивало Геста.

Ему нравились путешествия и экзотические удовольствия чужих городов, но он всегда с радостью возвращался в Удачный со всеми его удобствами. Этот город был намного цивилизованнее всех остальных, ибо здесь торговля имела самое большое значение и сделка оставалась сделкой – навсегда. Он родился в одном из старейших семейств торговцев и рассчитывал унаследовать фамильное состояние и голос в Совете торговцев. Самые лучшие товары мира попадали к нему в дом, а его состояние позволяло ему покупать все, что ему вздумается: останавливала его только отцовская скупость. Однако его отец не будет жить вечно. Однажды все окажется в его собственнных руках – он сможет распоряжаться всем богатством семьи. Он унаследует все… при условии, что он произведет на свет наследника, успокоив отца тем, что на смену Гесту придет еще один Финбок.

– Ты что-то сказал?

Мать оглянулась на него. Она остановилась у одной из лавочек, теснившихся в проходах между главными магазинами.

– Просто кашлянул.

Он улыбнулся ей – а потом с огромным трудом удержал на лице прежнее выражение. Прямо у нее за спиной с толпой смешался калсидийский убийца. Он не смотрел в их сторону: казалось, он намеревается купить только что зажаренную рыбу – однако профиль этого мужчины был легко узнаваемым. И столь же легко можно было определить, что этот тип жив и, по всей видимости, здоров. А вот этого Гест уже совершенно не ожидал. Гест нанял лучшего специалиста, чтобы тот с ним разобрался, – и щедро ему за это заплатил. Досада на то, что его обманули, оказалась очень слабой по сравнению с поднимающимся в душе страхом.

Он решительно взял мать под руку.

– А как насчет этой чайной? – спросил он и потянул ее за руку, чего не делал с детства. – Пожалуйста, давай сначала зайдем туда, а уже потом побродим по магазинам!

– Ах, ты все еще такой мальчишка! – Она посмотрела на него с улыбкой, явно довольная его просьбой. – Ладно, давай. Идем. Чайная, в которую мне хотелось заглянуть, вон там – у самого перекрестка Первой улицы с улицей Дождевых чащоб.

Гест ускорил шаги. Ему страшно хотелось оглянуться, проверить, не увидел ли его тот человек и не идет ли он за ними следом. Однако он не решился этого сделать. Этот взгляд за спину может оказаться как раз тем, что привлечет к нему внимание убийцы. Его улыбка стала напряженной.

– Знаешь, я давно не бывал на улице Дождевых чащоб. Давай немного походим там по магазинам, а уже потом выпьем чаю.

– Какой ты сегодня непостоянный! Но если хочешь, можно начать с улицы Дождевых чащоб, – легко согласилась она.

Гесту просто хотелось уйти с Большого рынка, оказаться подальше от калсидийца. Внезапно он решил, что лабиринт маленьких дорогих магазинчиков, которыми изобиловала улица Дождевых чащоб, идеально подходит для того, чтобы они могли там затеряться. Они вышли на улицу Дождевых чащоб, и, позволив матери замедлить шаги, чтобы рассматривать магазинчики и их товары, он обернулся в ту сторону, откуда они пришли. Никакого признака калсидийца. Превосходно. Однако у него все равно найдется что сказать своему, так называемому, наемнику. Тот обещал сделать дело быстро и тихо. Надо будет вернуть себе часть денег в качестве неустойки. Хорошо, что у самого Геста острый взгляд, и он достаточно сообразителен, чтобы избежать опасности.

Скрывшись от мстителя, он разрешил себе отвлечься на магические товары улицы Дождевых чащоб. Это была именно та улица, с которой возник Удачный. Именно сюда надо было приходить, чтобы купить товары, привезенные из Дождевых чащоб: благовонные кристаллы с вечными ароматами, музыкальные подвески, исполняющие бесконечные и никогда не повторяющиеся мелодии, предметы, изготовленные из светящегося джидзина, и сотни других волшебных вещей. Здесь также можно было найти неслыханные находки – часто по неслыханным ценам. Емкости, которые нагревали или охлаждали то, что в них оказывалось. Статуэтку, которая каждый день пробуждалась младенцем, старела в течение дня и «умирала» поздним вечером дряхлым старцем, только для того, чтобы заново родиться с рассветом. Летние гобелены, пахнувшие цветами и приносившие тепло в комнату, где их повесили. Предметы, которых больше нигде в мире не было, и которые невозможно было повторить.

И, конечно же, свитки и книги. Он потерял счет, сколько раз ему приходилось их оплачивать, когда Элис удавалось их здесь найти. Эта проклятая женщина и ее одержимость драконами и Старшими! Только посмотрите, сколько неприятностей она ему принесла. Но если она и правда имеет права на новый город… Ну, возможно, она стоит того беспокойства, которое ему доставила.

Гест с матерью бродили по торговой улице, обсуждая предлагаемые товары. Его мать купила колечко, которое изменялось в соответствии с фазами Луны, и шарф, у которого была теплая сторона и прохладная сторона. Уплаченные ею деньги заставили Геста содрогнуться, однако он не пытался ее отговорить. В конце концов, они отыскали ту самую чайную и с удовольствием там перекусили. Чай оказался действительно настолько хорош, как она обещала, так что Гест распорядился, чтобы несколько сортов доставили ему домой. Отдохнув, они принялись за покупки всерьез. Они зашли в несколько ателье, где Гест позволил матери принимать все решения относительно того, что будет для него приобретено. В каждом случае портной по прежнему опыту знал, что следует ждать, какие распоряжения Гест позднее сделает относительно изменений в тканях, цветах и фасонах. Он очень придирчиво относился к своей одежде, а так как редко проводил с матерью много времени, та и не рассчитывала увидеть на нем те наряды, которые она выбрала.

Они зашли в новую сырную лавку, о которой она слышала, и на этот раз оба сделали покупки, которые будут доставлены к ним домой. Его мать настояла на том, чтобы они пошли выбирать «подарки той изменнице, на которой ты женился», и продемонстрировала свое презрительное отношение к Элис, выбрав аляповатые шарфы, дешевые блестящие украшения и шляпы, которые больше подошли бы старой вдове, а не такой молодой женщине, как Элис. Гест уступал ей во всем. Он не собирался брать с собой этот ворох безделушек. Элис не заслужила никаких подарков. Он приедет в Дождевые чащобы, заявит свои права на нее – и не позволит кому-то или чему-то его остановить. У него на нее совершенно законные права. Она – его жена, и он намерен добиться соблюдения брачного контракта, который они оба подписали. Он положит конец ее идиотскому объявлению свободы и восстановит свое право на ту долю в городе, которая ей причитается. Вот и все.

– Не скрипи зубами, милый. Это ужасно неприятный звук, – заметила его мать.

– Наверное, я просто немного устал. Поедем домой?

Она приказала кучеру завезти его домой. Войдя в дверь, он обнаружил, что его покупки уже доставлены, и отправил чай и сыр на кухню, распорядившись, чтобы ему немедленно принесли чайник с горячим чаем. Он прошел в кабинет, составил списки различных изменений для каждого из портных, и кликнул одного из слуг, чтобы тот отнес эти записки по адресам. Крайне досадно, что приходится брать все эти организационные мелочи на себя, но Реддинг тут совершенно безнадежен, а Чед встал бы навытяжку и принялся бы задавать вопросы по поводу каждой мелочи. В отличие от Седрика, который часто раньше самого Геста знал, чего именно тот хочет. Тупой Чед.

В дверь постучали, и Чед принес поднос с чаем и сладким печеньем.

– И мне хотелось бы напомнить вам, сударь, что сегодня попозже зайдет лекарь, чтобы посмотреть, как ваша рука.

– Отлично. Оставь меня.

Короткий зимний день подходил к концу, начался дождь, который собирался целый день. Он налил себе чашку нового чая и, держа ее в руках, отошел к окну, чтобы выглянуть в сад. Неопрятный, потемневший и унылый. Он дернул шнурок, и занавеска опустилась. Переместившись на свое любимое кресло у огня, он начал неспешно пить чай. Вкус был достаточно хорошим, но не таким превосходным, как на рынке. В нем ощущалась нотка сладости, оказавшаяся не совсем приятной. Сделав еще глоток, он покачал головой. Идиот-повар испортил напиток – добавил в него меду или еще чего-то. Он поднял крышечку чайника и принюхался: да, там было что-то еще. Внезапно к горлу подступило нечто мерзкое.

Он хмуро сдвинул брови – и тут в дверь снова постучали.

– Войди! – крикнул он и, увидев Чеда, тут же приказал: – Отнеси это обратно на кухню и скажи повару, что стоимость испорченного им чая будет вычтена из его жалованья. Пусть заварит другой, в чистом чайнике – и не добавляет в него ничего, кроме той заварки, которую я купил.

– Конечно, сударь. – Чед поклонился и, положив на край стола небольшой сверток, взял поднос. – Вот это только что вам принесли, и посыльный сказал, что вам следует срочно его вскрыть. Что-то насчет того, что содержимое может испортиться. О! И тут еще пакет от торговца чаем.

Чед уже направился к двери. Гест нахмурился сильнее. В новом пакете, наверное, будет остаток заказанного сыра. Его надо отнести прямо на кухню. И еще чай? Может, они по ошибке отправили его заказ два раза? Дверь за Чедом закрылась, а его желудок недовольно забурчал.

Гест взялся за непомеченный пакет, который Чед назвал срочным. Для сыра он слишком маленький: в мятую бумагу было небрежно завернуто что-то небольшое, поверх бумаги была завязана бечевка. Возясь с узлами на бечевке, он бросил взгляд на новый чай. Этот был аккуратно упакован в красивую синюю бумагу, а на сургучной печати оттиснута марка торговца. Совсем не похоже на тот первый пакет с чаем…

Из свертка вывалилось ухо. Гест вскрикнул от потрясения и отвращения и шагнул прочь от стола, но жуткое любопытство все же пересилило, заставив его приглядеться. Серег на ухе не было – но там осталось множество отверстий. Это ухо могло принадлежать только одному человеку. Он рефлекторно разжал руку со смятой бумагой, и тут заметил, что ее обратную сторону покрывает тонкая паутина букв. Он заставил себя расправить лист и прочел написанное на нем послание.

«Советую тебе разыскать твоего раба и мой товар. Не надейся, что твои уши или твоя жизнь остаются в большей безопасности, чем был твой наемник. Тебе понравился чай? Я в любую минуту могу тебя убить. Прими это как предвестие того, что станет с тобой, если ты и дальше будешь мне противиться».

Жуткий спазм разодрал его внутренности, и он рухнул на колени, выворачиваясь наизнанку.

– Отравлен! – прохрипел он. – Отравлен!

Но его некому было услышать.

* * *

Седьмой день месяца Рыбы – седьмой год Вольного союза торговцев от Эрека из Трехога

Рейалу, исполняющему обязанности смотрителя голубятни в Удачном

Личное послание тебе, племянник. Как странно так к тебе обращаться!


Здешний почтмейстер, кажется, наконец понял, что я кое-что понимаю в уходе и кормлении голубей. Вчера он предложил перевести меня в качестве смотрителя в Трехог. Я подумываю о том, чтобы принять его предложение. Хотя Детози храбрится, я знаю, что она боится переезда в Удачный. И я готов признать, что нахожу этот город птичьих гнездовий гораздо более милым, чем ожидал.

Но если я займу место здесь, то придется признать, что мое место в Удачном освободится. А я имею право назвать того подмастерья, который займет мое место и будет заботиться о моих птицах.

И это, конечно, будешь ты.

Отправь мне личное сообщение и дай знать, как ты на это смотришь. Если ты примешь это предложение, то будет ожидаться, что ты осядешь в Удачном навсегда.

Помни: ничего еще не решено, так что никому ни слова. И хорошенько подумай, прежде чем отправить мне ответ.

Твой дядя Эрек

Глава 15

Странные партнерства

– Я здесь и готов слушать.

Лефтрин сложил руки на поцарапанной столешнице камбузного стола. Он попытался вспомнить, случалось ли прежде Беллин просить, чтобы он поговорил с ней без свидетелей. Похоже, что нет. Он пытался сохранять спокойствие, но опасался того, что она ему скажет. Вдруг она больна? Вдруг болен ее муж Сварг – и пытается это скрывать? Оба они люди крепкие. Мысль о том, что одному из них могли угрожать, заставила его опасаться – не только за своих друзей, но и за свой корабль. Команда живого корабля обычно оставалась на борту всю жизнь. Потеря одного члена команды очень растревожит «Смоляного». Лефтрин попытался не спешить с самыми неприятными выводами, но когда Беллин тихо закрыла на задвижки обе двери, ведущие на камбуз, и поставила на стол кружки с кофе, у него от нехороших предчувствий сосало под ложечкой.

– Мне надо сказать вам две вещи, – начала она без всяких предисловий. – Обе меня не касаются, а одна, возможно, не касается и вас тоже. Но все, что происходит на палубе «Смоляного», затрагивает нас всех, и как член команды я считаю себя вправе высказаться. Может, это даже мой долг.

От испуга он содрогнулся всем телом.

– Кто-нибудь болен? – вопросил он.

– Ха! – вырвался у нее резкий смешок. Она усмехнулась и, сохраняя на губах улыбку, сказала: – Некоторые называют это болезнью, и лично я не стала бы спорить. Видела, что и вы подхватили эту заразу не так давно.

– Беллин! – предостерегающе бросил он, и она погасила улыбку.

– Капитан, Хеннесси влюбился. В Тилламон Хупрус – женщину, которая гораздо выше его по положению. Решила, что вы, как капитан, должны об этом узнать. Не знаю, как Рэйн Хупрус отнесется к тому, что его сестра путается с простым матросом. У нас тут дружная команда, и даже в трудные времена мы всегда держались друг за друга. Так что когда на борт пытается пробраться неприятность, нам лучше сбросить ее, пока она не поставила на палубу даже ногу.

Лефтрин воззрился на Беллин, а потом перевел взгляд на черную поверхность кофе. Он пытался соображать. Такую новость он совершенно не ожидал услышать. Хеннесси влюблен? Это само по себе достаточно плохо. То, что Хеннесси волочится за женщиной – за пассажиркой его судна, – еще хуже. Особенно за благородной женщиной из семейства, которое только что профинансировало пополнение судовых запасов.

Он глубоко вздохнул и мрачно сказал:

– Я этим займусь.

Это была его обязанность, и он это понимал. Вот только ему хотелось бы знать, как именно это сделать, какую тактику избрать. Наверное, сначала следует переговорить с Хеннесси. Если им руководит его нижняя головка, то это одно дело: Лефтрин прекратит подобное, не задумываясь. А вот если у Хеннесси затронуто сердце… Он подумал о том, какие чувства будит в нем Элис, и вспомнил к тому же, как сурово говорил с ним Седрик, запрещая ее любить. Тогда это его не остановило.

– И еще одно, капитан. Он ей тоже нравится. По-настоящему нравится. Я видела, как она вчера поздно вечером сидела со Скелли на палубе. При таком свете они казались ровесницами, а когда я к ним подошла, то и разговаривали они, как ровесницы. Разговор шел о парнях. – Беллин тряхнула головой и тепло улыбнулась, а потом со вздохом добавила: – И это подводит меня ко второй теме разговора. К Скелли.

Лефтрин хотел было заговорить, но Беллин предостерегающе подняла руку.

– Капитан, вы обещали меня выслушать. Я знаю, что она вам родня. Она и мне родная. Не похоже, чтобы у нас со Сваргом когда-нибудь появился собственный ребенок. Это девочка – она нам обоим дорога. И ночами мы о ней говорили не раз и не видим, чтобы для нее это могло закончиться чем-то хорошим. Мы знаем, на что она надеется. Скелли хочет, чтобы та семья из Трехога отменила помолвку, раз она теперь, наверное, перестает быть вашей наследницей. Но если так и получится и она бросится к этому пареньку, Алуму, то… Ну, тут тоже ничего хорошего не будет. Прямо говоря, он теперь Старший, а она – нет. Он не перейдет на борт, чтобы осваивать корабль и на нем ходить. Ему нужно оставаться со своим драконом. А она, может, и считает, будто сможет уйти со «Смоляного» и счастливо жить на берегу, но так не получится. На месяц или два ее, может, и хватит. Но дальше…

– Знаю, – резко оборвал ее Лефтрин и поднял на нее глаза. – Думаешь, я обо всем этом не думал, Беллин? Думал. Я надеялся, что у нее будет шанс повидаться с женихом, пока мы будем в Кассарике, и, что возможно, эта искорка разгорится. Она очень молода. Возможно, что Алумом она просто увлеклась. Посмотрим. Но этим я тоже займусь.

Она наклонила голову к плечу и, казалось, хотела еще что-то сказать, но только быстро кивнула.

– Не сомневаюсь, кэп. Вы обо всех нас хорошо заботитесь, и о «Смоляном» тоже. Сейчас я вам не завидую. Но я знаю, что вы сделаете то, что надо сделать. И скажете то, что надо сказать.

Беллин тяжело поднялась, допила свой кофе и повесила кружку на место. Отперев двери – сначала в кают-компанию, а потом на палубу, – она ушла. Ветер со стуком захлопнул за ней створку.

Лефтрин еще немного посидел на камбузе, сжимая кружку обеими руками. С палубы до него донесся женский голос. Тилламон. Он подался вперед, чтобы посмотреть через маленькое оконце – и увидел, что она улыбается. Она была без вуали, и отдала распущенные волосы на волю ветра. Сегодня днем дождь прекратился, и на палубу даже падали лучи солнца.

– Но откуда вы узнаете, где ему достаточно глубоко, а где – недостаточно глубоко? – спросила она у кого-то.

– Ну, просто смотришь на лицо реки – и знаешь. – Хеннесси. И голос у него прозвучал необычайно напевно: Лефтрин никогда не слышал, чтобы Хеннесси так разговаривал. – Когда занимаешься этим столько времени, сколько я, то понимаешь просто по одному взгляду.

Лефтрин перешел туда, откуда мог видеть лицо Хеннесси. Да. Бывает, что глубину чего-то можно определить просто по одному взгляду.

– Ох, Хеннесси, – пробормотал он себе под нос, – придется посоветовать тебе, чтобы ты поговорил с Рэйном. Лучше тебе попросить разрешение ухаживать за ней прямо сейчас, а не потом.

Он не представлял себе, что Старший скажет его первому помощнику.

* * *

В дверь каюты постучали. Гест вздохнул и повернулся на узкой койке.

– В чем дело? – рявкнул он.

– Это просто я! – жизнерадостно отозвался Реддинг. Дверь открылась, и он вошел, стараясь ступать твердо и держа в руках поднос с чаем. Он поймал дверь пяткой и попытался ее захлопнуть, споткнулся и едва сумел поставить поднос на столик и не упасть. Чуть сгорбившись, он уперся обеими ладонями в стол. – Скоро будем в Трехоге, а я так и не избавился от морской болезни, – объявил он с бледной улыбкой.

– Мы на реке, парень. Корабль почти не качает. Нам ведь не приходится бороться с волнами.

Гест перевернулся на спину и устремил взгляд в низкий потолок. Может, эти новые корабли и не поддаются действию речной кислоты, однако кораблестроитель слишком плохо позаботился о комфорте пассажиров, хоть и был джамелийцем. Капитан объяснил Гесту, что эти корабли предназначаются для быстрой перевозки грузов, но тем не менее! Его раздражало, что у капитана, у первого помощника и второго помощника на «Новой славе» каюты роскошнее, чем у него. Несомненно, им нет никакого дела до того, как он страдает. Тут не было даже салона для совместных трапез или дружеской игры в рулетку. Им с Реддингом пришлось питаться в их крошечной каюте. В качестве развлечения можно было гулять по палубе – и все. Большая часть корабельных помещений была для пассажиров под запретом. Владельцам придется все это изменить, если в будущем они захотят привлечь много пассажиров.

– Нет. То есть – да, вы правы. Я просто вообще не привык, чтобы пол двигался. – Реддинг сделал паузу, ожидая ответа, а когда Гест не отозвался, он чересчур широко улыбнулся и сказал: – Ну, наверное, эта трапеза будет последней на этом этапе нашего приключения. Мы должны причалить еще до темноты. Мне не терпится увидеть Трехог. Надеюсь, погода станет немного лучше и у нас будет возможность куда-нибудь пойти и пообщаться. Я ведь впервые в Дождевых чащобах, знаете ли.

– Не жди чего-то великолепного – и не разочаруешься, – кисло бросил Гест. Спустив длинные ноги с кровати, он осторожно встал. – И не надейся, что погода улучшится. Дождь льет уже много дней – и, надо полагать, будет идти и дальше. Что до осмотра Трехога – ха! Города Дождевых чащоб едва ли заслуживают право называться городами. На крупных нижних ветвях есть небольшое количество солидных зданий, а дальше жилые дома подвешены на деревьях вразброс, словно странные плоды, а вот удобств цивилизации там почти нет. Они свысока смотрят на жителей Шести герцогств и других северных стран, но, по правде говоря, жители Дождевых чащоб точно такие же отсталые провинциалы. Единственная причина, по которой сюда стоит приезжать, – это покупка артефактов и магических предметов Старших. Это – единственное, благодаря чему эти города еще живы.

Гест прошел к столику и присел на край стула. Как только он уселся, Реддинг плюхнулся на второй стул и схватил салфетку. Он был явно голоден – как и за каждой трапезой. Он облизнул губы и, нетерпеливо дернувшись, уставился на тарелки под крышками. Этот человек погряз в телесных наслаждениях и даже не делал попытки обуздать свои аппетиты. Его открытая жадность и продажность поначалу заинтриговали Геста после многих лет прекрасных манер и сдержанного поведения на людях, столь характерных для Седрика, но в последнее время подхалимство Реддинга и привычка открыто клянчить подарки начали его раздражать. Этот человек был напрочь лишен стыда. В результате управлять им было труднее, чем Седриком. Лучше всего работали скрытые угрозы причинить боль, однако даже это развлечение начало Гесту приедаться. Этот тип оказался плохой заменой Седрику. Взять его с собой пришлось просто потому, что оказалось, что в такой сжатый срок никакого другого спутника отыскать не получится – да еще потому, что Гесту приятно было представлять себе раздражение отца, когда тот увидит счет, в который будет включен и проезд Реддинга.

Гест налил себе немного чая и снял крышку с блюда. Он покачал головой. Зачем они вообще трудятся закрывать еду крышками? Она не горячая – и каждый день им предлагают совершенно одно и то же. Буханку черного хлеба, подслащенного патокой, нарезали ломтями и намазали маслом. На втором блюде лежали ломтики копченого окорока, кусок неинтересного сыра и полдюжины колбасок. Он даже не стал снимать крышку с третьего блюда, точно зная, что на нем окажется вареный картофель. Ему настолько надоела эта еда, что он с трудом мог заставить себя положить себе на тарелку хоть что-то, а вот у Реддинга, похоже, такой проблемы не было. Он поспешно наполнил свою тарелку, словно опасаясь, как бы Гест не съел больше своей порции, после чего моментально набил себе рот. Гест отпил немного чая. Теплый, но не горячий. И жаловаться на это бесполезно.

Ну, ничего: через несколько часов они причалят, и он найдет в Трехоге приличное жилье. Еще один день уйдет на то, чтобы разобраться со всеми ужасными проблемами, которые ему устроил Седрик. В Трехоге он хорошо поест и нормально выспится, а затем, наконец, возьмется за неприятное поручение, данное ему безымянным калсидийским убийцей. При каждом воспоминании об этом человеке у него начинались спазмы кишечника. Боль, позор, унижение…

Яд сбил Геста с ног. Чед не пришел, несмотря на слабые призывы на помощь. Однако пришел некто другой. Калсидиец вошел к нему в комнату, словно хозяин, и с улыбкой остановился над Гестом.

– Я пришел смотреть, как ты умираешь, – заявил он и передвинул кресло Геста так, чтобы сидеть и смотреть, как Гест корчится на полу.

После этого он не произнес ни слова. Он смотрел, как Геста рвало до тех пор, пока, казалось, в его теле не осталось ни капли желчи – или даже вообще никакой жидкости. Он наблюдал за тем, как Гест умолял о помощи, пока вообще не лишился способности выговаривать слова.

Только после этого он встал и вытащил из кармана жилета крошечную стеклянную. фляжку, на дне которой было немного голубоватой жидкости.

– Еще не поздно, – сообщил ему калсидиец. – Не совсем. Но почти. Я могу вернуть тебя с грани, если поверю, что ты перестанешь делать глупости. А я не верю. Хорошенько подумай, удачненский торговец. Что ты можешь сделать – прямо сейчас, – чтобы заставить меня решить, что тебя стоит спасать?

Гест скрючился на полу. Огненные лезвия, заключенные в его желудке, пытались пробиться наружу. Его пронесло, он испортил ковер, он вонял и он умирал, и это было больно. Он не мог ничего придумать, хоть и готов был сделать что угодно, чтобы прекратить терзающую его боль.

Калсидиец толкнул его носком сапога.

– Я тебя знаю, торговец. Такой красавец, такой щеголь. Я знаю, к кому ты ходишь в гости, и знаю, как ты развлекаешься. Я не понимаю, почему тебе это нравится, но на самом деле это не важно, правильно? Тебе нравится считать себя господином, верно? – Тут он стремительно наклонился, ухватил клок волос на макушке Геста и резко крутнул, заставляя Геста посмотреть на него. – Это тебя возбуждает, так ведь? – понимающе спросил калсидиец. – Когда ты считаешь, будто ты кем-то повелеваешь. Когда заставляешь других унижаться перед тобой перед тем, как получишь от них удовольствие. Но сейчас я показываю тебе очень важную вещь, правда?

Калсидиец наклонился еще ниже, приблизив свое лицо к лицу Геста. Улыбаясь, он прошептал:

– Ты не господин. Ты притворяешься. И те люди, с которыми ты забавляешься, – они тоже притворяются, дружочек мой. Они, как и я, знают, что на самом деле ты не господин. Вот я – господин. А ты просто пес, как и они. Нюхающий говно и лижущий сапоги пес.

Он выпустил волосы Геста, так что его голова стукнулась об испачканный ковер, отошел на три шага и тихо предложил:

– Почему бы тебе не показать мне, что ты понимаешь, кто ты такой, торговец Гест?

Гесту было противно вспоминать то, что произошло потом. Несмотря на мучительную боль в животе, несмотря на возмущенно вопящую гордость, ему хотелось жить. Он протащился через собственную рвоту туда, где стоял чуть улыбающийся убийца. Он лизал ему сапоги. Не раз-другой, а по-собачьи водил по нему языком, пока калсидиец не сделал шаг назад. Он вытащил вышитую скатерку из-под лампы на столике и стер слюни Геста с сапога, а потом презрительно отбросил дорогую вещь.

– Можешь жить, – объявил он, швыряя бутылочку Гесту.

При падении пробка выскочила и, когда фляжка упала и покатилась по ковру, драгоценная жидкость выплеснулась. Слабыми, дергающимися руками Гест схватил ее, расплескав еще немного, так что когда он, наконец, поднес ее к своим пересохшим губам, там оставалось всего несколько капель. Он жадно высосал их – а когда калсидиец расхохотался, понял, что его обманули. Но он не допустит обмана, он не умрет! Извиваясь на животе, он слизал капли, упавшие на ковер, отчего хохот калсидийца стал еще громче. Его язык чувствовал вкус земли, волокон ковра – и только еле заметный след влаги. Он перекатился на спину, ощущая на губах песок и грязь. В уголках его глаз собрались слезы.

Когда они потекли по щекам, калсидиец заговорил.

– Вода. Вода и чуть-чуть краски. Вот что было в моем «противоядии». Ты не умираешь. Ты и не умирал. Пострадаешь еще несколько часов. После этого еще день будешь чувствовать себя больным, но все равно пойдешь и оплатишь проезд до Трехога на корабле, который называется «Новая слава». Это не живой корабль – это новый тип судна из Джамелии. Именно его ты и выберешь. Перед твоим отъездом я еще раз с тобой свяжусь. Тебе надо будет доставить послания. И когда я вернусь, ты будешь помнить, что ты не просто дурак, а мой пес, а я – твой хозяин.

Он подошел к Гесту и поставил ногу ему на живот. Давление причиняло мучительную боль, и Гест молча кивнул. Бессильная ярость кипела в его душе – но он кивнул.

И он повиновался.

Мерзкие трофеи в красивых шкатулках лежали в багаже Реддинга тщательно завернутыми. Гест не хотел рисковать тем, что какой-то запах задержится на его собственной одежде. Реддинг понятия не имел о содержимом этого свертка.

Калсидиец сдержал слово. В ночной темноте он материализовался в спальне Геста и, приказав встать на колени, заставил выучить наизусть список имен тех, с кем ему следовало связаться в Трехоге и Кассарике. Когда Гест попытался записать эти сведения, калсидиец пригрозил вырезать имена у него на ляжках, чтобы он смог справляться со списком, не рискуя выронить уличающие данные. Гест предпочел запомнить эти имена.

Когда он попытался задавать вопросы, чтобы узнать побольше о своем поручении, калсидиец отвесил ему пощечину. Звонкую.

– Псу не нужно знать намерений хозяина. Он сидит. Он приносит. Он складывает у ног хозяина кровавую мертвую дичь. И большего ему знать не нужно. Ему говорят, что он должен делать, тогда, когда он должен это сделать.

Незнание разъедало Геста, словно язва. Кто те люди, с которыми он должен связаться, и что они потребуют от него взамен? Знакомым было только одно имя: Бегасти Коред. Тот калсидийский купец Седрика. Он цеплялся за этот факт со всем гневом, скопившимся в его сердце. Калсидийский купец приведет его к Седрику.

Гест предвкушал этот момент. Он был намерен унизить Седрика, как был унижен он сам, угрожать ему так, как угрожали ему самому. Всякий раз, когда он об этом думал, сердце у него начинало биться быстрее, а мышцы живота напрягались. Он решил, что существует всего один способ избавиться от того ужаса и унижений, которые навязал ему калсидиец.

Он передаст их Седрику.

Гест не сомневался в том, что, отыскав Седрика, он найдет и Элис. С кусочками дракона или без них, он пригонит их обоих в Удачный, заставит Элис снова занять место законной и покорной жены, после чего оформит право своей семьи на значительную часть только что обнаруженного города Старших. Это было единственной частью его миссии, о которой он думал с удовольствием.

Возвращение Элис домой было единственной задачей, о которой было известно Реддингу: Гест не сообщал ему о том, что как только Седрик станет управляемым, то, скорее всего, займет место самого Реддинга. Несколько раз в течение плаванья Гест обдумывал мысль, не бросить ли ему Реддинга в Трехоге или Кассарике. Он с глубоким удовлетворением оставил бы этого жадного человечка без гроша в незнакомом городе, что стало бы чудесной историей для тесного круга его друзей по возвращении в Удачный. В отличие от Седрика Реддинг не вызывал симпатии у близких Геста. Они будут рады его исчезновению. Как и сам Гест. За исключением некоторых мелочей. Глядя, как секретарь промокает сжатые губы салфеткой, он ощутил пробуждение легкого интереса. Седрик был классически красив, но Реддинг кое в чем был более изобретательным.

Человечек заметил взгляд Геста. Его губы изогнулись в улыбке, и он задумчиво облизнулся.

– Перед этим, – лукаво проговорил он, – у меня есть для вас еще кое-что интересное. Нечто, услышанное на палубе.

Заинтригованный Гест подался вперед.

– На палубе? Реддинг, ты нашел нам нового товарища для игр?

Реддинг фыркнул.

– Дорогой друг, сдерживайтесь. Я говорил о сплетнях, а не о постельной игре! Я вышел на палубу проветриться, а там уже были двое, они болтали и курили. Я раньше не видел ни одного из них – и, да, я немного их подслушал. Один из них говорил о своем кузене из Калсиды. По его словам, этот кузен видел в небе двух драконов. Большого синего и еще более крупного черного. И я подумал про себя: скорее всего это Тинталья и ее пара.

Он замолчал и выразительно посмотрел на Геста, ожидая похвалы своей проницательности.

Гесту было не до любезностей.

– Над Калсидой?

– Так я полагаю, – весело ответил Реддинг. – Так что я подумал: а что если Тинталья вернется в Трехог и спросит, что стало с вылупившимися драконами? Ого! Тогда для жителей Дождевых чащоб настанут очень интересные времена, правда?

– Действительно.

Что это будет означать? Ярость дракона, обрушившуюся на построенный на деревьях город? Возможно. Пока он сам будет в этом городе? Направление мыслей Геста моментально изменилось. Он видел последствия драконьей ярости: камень, который избороздили потеки едкого яда, человеческие тела, превратившиеся в разжиженную плоть внутри выщербленной брони. В тот момент Тинталья была раздражена калсидийским флотом и захватническими отрядами. Но если она обратит свой гнев на Трехог, бежать будет некуда: в городе не найдется достаточно прочных строений, в которых можно было бы укрыться.

– Реддинг! Как давно видели Тинталью? И в каком направлении она летела?

И не окажется ли так, что герцог Калсиды найдет способ добыть необходимые ему части дракона ближе к дому?

– Ну вот! – Реддинг покачал головой в шутливом отчаянии. – Сколько сведений от меня требуют извлечь из пары случайно услышанных фраз! Я попытался вытянуть из них еще хоть что-то. Я поздоровался с ними и сказал: «Я случайно услышал, что ваш кузен видел дракона». И не успел я еще хоть что-то добавить, как они повернулись и ушли к себе в каюту. Так невежливо! Но, думаю, нам бояться нечего. Подумайте, как долго должно было доходить это известие до этого типа – оно шло бы гораздо медленнее, чем способен лететь дракон. Так что я уверен, что если бы драконица направлялась сюда, то уже оказалась бы здесь. Если она вообще собирается появиться.

– Я слышал только предположения, что она умерла. Обоих драконов не видели так давно – и, похоже, она просто бросила молодых драконов.

– Значит, слухи о ее смерти были ошибкой, верно? – Реддинг подцепил колбаску. – По крайней мере, если кузен того типа говорил правду. Милый Гест, это всего лишь обрывок сплетни. Не позволяй этим новостям себя тревожить, когда надо думать о других, более насущных вопросах.

Реддинг улыбнулся ему и многозначительно облизал колбаску кончиком языка.

* * *

– Сколько дней осталось до Кельсингры?

В вопросе Рэйна звучало нетерпение. Однако оно звучало в нем и в тот первый раз, когда он его задал – и во все последующие разы. Лефтрину уже надоело пытаться ответить на этот вопрос, однако он заставил себя говорить сдержанно:

– Я не могу дать вам точного ответа. Я уже об этом говорил. Мы сейчас двигаемся против течения. Это – тяжелая работа, особенно после стольких дождей. Река становится многоводнее, и в ней появляется больше плавника, из-за которого нам трудно держаться на мелководье, где течение спокойнее.

– Но «Смоляной»… – упрямо начал Рэйн.

Лефтрин его прервал.

– Он – живой корабль. С особыми способностями. Но это не означает, что идти вверх по течению зимой не требует усилий или что мы можем двигаться и днем, и ночью. Когда дожди не прекращаются, а вода поднимается, нам труднее плыть против течения. Так что я не могу сказать вам, когда именно мы туда попадем.

– А те суда, которые нас преследуют?

Лефтрин чуть пожал плечами.

– Я ничего с ними поделать не могу, дружище. Река мне не принадлежит. Все речники вправе идти, куда пожелают.

– А если они последуют за нами до Кельсингры?

– Значит, последуют. А чего вы от меня хотели бы, Рэйн? Чтобы я на них напал?

– Нет! Но мы можем плыть ночью, а они – нет. Разве нам нельзя так от них уйти?

– «Смоляной» сильный, но даже ему иногда надо отдыхать. – Лефтрин говорил прямо – более открыто, чем ему хотелось бы. – Кто-то заплатил этим людям, чтобы они нас выследили. Они были выше по течению и дожидались нас. Подозреваю, что когда нас увидели идущими вниз по реке, кто-то отправил голубя. Эти маленькие баркасы ждали нас, и хотя им опасно двигаться ночью, они способны это делать, особенно за такие деньги, какие им обещаны. Остается только надеяться, что они выдохнутся до того, как мы достигнем Кельсингры. Но даже если они потеряют нас из вида, останутся кое-какие знаки, которые некоторые люди способны отслеживать. Каждый раз, когда мы причаливаем на ночь, мы оставляем следы нашего присутствия, а во время нашего первого путешествия с нами были драконы, так что на наших стоянках осталось множество свидетельств нашего пребывания. Большую их часть уничтожил паводок. Но не все. Если им так же отчаянно хочется нас найти, как нам – доставить вашего сына к драконам, то они будут упорно нас преследовать. Если только вы не считаете, что у нас есть время вести с ними игру, вести по ложному следу или еще что-то в таком же духе.

– Нет, – мгновенно ответил Рэйн, чего Лефтрин и ожидал. – У нас нет времени, чтобы задерживаться. Однако после того, что рассказала нам Малта, я опасаюсь их намерений. Кто-то был готов убить ее и нашего малыша только для того, чтобы выдать куски их тел за мясо драконов. Если они готовы на такое, то кто знает, что еще они способны сделать? – Он оглянулся на мелкие суда. – Наверное, у нас нет времени или желания на них нападать. Однако они могут преследовать нас именно с этой целью.

– Так…

Лефтрин прошел к фальшборту и посмотрел назад. В шаге от него Сварг стоял на рулевом весле, демонстративно игнорируя разговор своего капитана и направляя «Смоляного» неспешными движениями. За Сваргом Лефтрин увидел три небольших баркаса, державшихся на почтительном расстоянии от «Смоляного» и друг от друга: в этот момент они как раз шли по излучине реки. Сидевшие в них матросы усердно гребли. Лефтрину стало их немного жаль. Их суденышки были практически лодками, открытыми всем стихиям, так что они не обеспечивали своим матросам ни удобства, ни безопасности. Однако они могли двигаться быстрее его громоздкой баржи, и даже когда «Смоляной» шел без остановки всю ночь, шпионские баркасы догоняли их на следующее утро еще до полудня.

– Они действуют, как опытные речники. Может, они никак не связаны с калсидийцами и убийством драконов ради мяса и крови. Может, им просто заплатили другие торговцы, которые решили быстро поживиться тем, что нам удалось найти, до того, как Совет отправит собственную экспедицию.

Рэйн повернулся к нему. На мгновение его лицо отразило изумление, но это выражение стремительно исчезло.

– Да. Конечно. Более вероятно, что они ищут сокровища, а не охотятся на мою жену и ребенка. Совет должен был почуять прибыль, так что отправит собственный корабль, как только сможет. И очень вероятно, что те, кто нас преследуют, наняты другими торговцами. Слух о том, что Кельсингра открыта, пронесся по городу, словно пожар.

– «Открыта»! – с улыбкой отозвался Лефтрин. – Они ожидают увидеть город, который придется выкапывать из грязи. Погодите, когда они ее увидят! Они придут в недоумение. А еще они не смогут до нее добраться, не рискуя жизнью. Даже если им удастся пройти следом за нами весь наш путь, у них уже будут заканчиваться или совсем закончатся припасы. А если они отважатся переплыть реку к городу, им будет на что посмотреть – но нечем будет наполнить желудки. Так что пусть выматываются, преследуя нас. Либо они сдадутся и повернут обратно, или все вытерпят – и вынуждены будут обратиться к нам за помощью, когда окажутся на месте.

Пока они разговаривали, начался мелкий дождь. Лефтрин с ухмылкой посмотрел на Рэйна:

– Я не вижу смысла заниматься ими раньше, чем это станет необходимо. Особенно когда Дождевые чащобы могут решить эту проблему вместо меня.

Гэйм проследил за взглядом Лефтрина, но не улыбнулся. Вместо этого он вытянул руку.

– А это что? Я раньше этого судна не видел.

Лефтрин всмотрелся вдаль сквозь усиливающийся дождь. Капли усеивали поверхность реки колечками и создавали звук, похожий на шуршание. А еще дождь служил завесой между ним и кораблем, который только что вышел за поворот реки позади них. Он воззрился на него с изумлением. Это судно было более крупным, с узким корпусом и низким настилом. Корпус был окрашен в черный цвет, рубка оказалась синей с золотой отделкой. Несколько рядов весел вздымались и опускались в такт. Казалось, что осадка у него небольшая, а скорость – выше, чем у мелких судов. На его глазах незнакомое судно обогнало шедший последним баркас и стало догонять второй.

– Не может быть! – воскликнул он.

– Что это?

Рэйн перегнулся через борт, вперяя взгляд назад.

– Это тот проклятый стойкий корабль! – ответил на его вопрос Сварг. – Он стоял у причала, когда мы пришли в Кассарик.

– О них шли разговоры уже много месяцев, – мрачно согласился Рэйн. – Никому из семей с живыми кораблями эта ситуация не нравится. Какой-то джамелиец разработал новое покрытие для корпусов, которое, по его утверждениям, выдержит кислоту реки Дождевых чащоб. Он предложил отправить несколько новых кораблей вверх по течению и доказать, что их корпуса не поддаются действию воды, и продемонстрировать, какую скорость они могут обеспечивать с грузами или пассажирами. Говорили, что некий консорциум удачненских торговцев заинтересован во вложении средств, но были и более неприятные слухи, что тому джамелийцу все равно, с кем торговать, лишь бы получить запрошенные суммы. Я слышал, что один из таких кораблей должен был прибыть в Трехог, но не обратил на эту новость особого внимания. У меня было слишком много других забот. – Он посмотрел на Сварга, ища подтверждения. – Так он стоял в Кассарике, когда мы там были?

Рулевой пожал массивным плечом:

– Когда только пришли. Потом он ушел в Трехог, и я подумал, что они отправятся обратно в Удачный. Похоже, кто-то отправил голубя и нанял его, чтобы следовать за нами.

Лефтрин смятенно смотрел на новый корабль. Для речной баржи обводы у него были хорошими, а команда выглядела сильной и дисциплинированной.

– И таких кораблей может оказаться больше?

– Почти наверняка. Даже среди торговцев есть люди, которые говорят, что живые корабли душат речную торговлю. Советы Удачного и Дождевых чащоб дали разрешение стойким кораблям сделать эту попытку. Владельцы у них напористые, и они будут жаждать найти способ окупить свои вложения. Если в момент нашего ухода они были в Трехоге…

– То нашлась масса людей, готовых нанять их, чтобы попытаться за нами последовать.

– И денег нашлась тоже масса, – кисло добавил Рэйн.

Лефтрин смотрел за корму, обдумывая то, что будет означать появление всех этих судов, и не только для Кельсингры. Что станет с торговлей на реке и в прибрежных поселениях, если движение по реке станет активнее и доступнее по деньгам? Он попытался понять, осознают ли поддержавшие это предприятие торговцы, что они кладут конец всему существующему укладу жизни.

На его глазах синий корабль начал сокращать расстояние, отделявшее его от «Смоляного».

– Они легко смогут за нами угнаться. Наша единственная надежда от них уйти – это больше двигаться ночами.

Он посмотрел на своего рулевого. Сварг, на лице которого отражалась решимость, кивнул.

– И вы считаете, что мы сможем от них уйти?

В голосе Рэйна звучала тревога.

– Думаю, можем попытаться. Может, хотя бы оторвемся от них. По крайней мере, можем надеяться добраться до Кельсингры раньше них, а не одновременно, – мрачно ответил Лефтрин.

Рэйн кивнул. Ливень внезапно превратился в потоп: падающие в реку струи дождя шипели, словно железо, погружаемое в закалочную жидкость, и тут же скрыли от команды «Смоляного» их преследователей. Рэйн негромко сказал:

– Вы же понимаете, что рано или поздно они туда заявятся, капитан. В достаточно большом числе, чтобы получить то, за чем явились. Вы это знаете.

– Я знаю, что они придут, – согласился Лефтрин. Он повернулся, встречаясь с Рэйном взглядом, и на его лице появилась хищная ухмылка. – Но они думают, что их ждет только горстка юных недорослей и несколько увечных драконов. А когда они доберутся до Кельсингры, то их может ждать там совсем не то, чего они ожидали.

* * *

Пять трупов лежали на полу в зале Каменного пути. Герцог Калсиды смотрел на них с раздражением. Утро выдалось утомительное. Каждый настаивал на своем праве быть выслушанным до конца, прежде чем на него падет приговор. Каждый попытался протянуть нить своей жизни чуть-чуть дольше. Какие они глупцы! Они потерпели провал и понимали это, и знали, что за это их ждет смерть. Они вернулись с докладом исключительно из-за глупой надежды на то, что их близкие будут помилованы.

Этого не произойдет. Какой смысл сохранять семя потерпевших неудачу мужчин, позволять их отпрыскам наследовать земли и имущество своих отцов? Они просто наплодят новых слабых неженок, которые будут приносить разочарование и в будущем. Лучше очистить ряды аристократии и военных, пока слабость не распространилась среди них, подрывая древнюю мощь Калсиды. Его канцлер выжидающе смотрел на него. Герцог еще раз взглянул на валяющиеся расчлененные трупы.

– Очистить комнату. И очистить их дома, – отдал он приказ.

Канцлер низко поклонился, повернулся и передал полученный приказ. В дальнем конце зала шестеро командиров повернулись к своим отборным отрядам. Шестьдесят боевых алебард в унисон ударили в пол, тяжелые деревянные двери распахнулись – и вошел совсем иной отряд. Ползущие на брюхе и волочащие за собой свои мешки, одетые в лохмотья служители смерти забрались в зал и двинулись к трупам. На них никто не смотрел. Они были отвратительны – рожденные барахтаться в мерзостях и тухлятине, навечно недостойные внимания настоящих людей. Однако и для них в калсидийском обществе нашлось свое место. Они утаскивали куски тел и, перед тем как исчезнуть, протирали пол своим тряпьем. Те ценности, которые оказывались на трупах, становились их собственностью – как и одежда мертвых и мясо с их тел. Тут не окажется ничего особо стоящего. Эти люди знали, что их ждет смерть, и, несомненно, избавились от всего ценного, прежде чем прийти сюда. Они продали перстни и браслеты, чтобы оплатить последний визит к шлюхам или последнюю трапезу на базаре.

Запах пролившейся крови был густым и неприятным, а копошение распростертых ниц людей – отвратительным. Герцог посмотрел на канцлера.

– Я желаю оказаться в Укромном саду. Меня там должно дожидаться охлажденное вино.

– Разумеется, мой господин. Я уверен, что все так и будет. Давайте направимся туда.

Канцлер повернулся и дал носильщикам знак подойти к трону с паланкином. Герцог наблюдал за их размеренным шагом: они тянули время для того, чтобы его приказ успел опередить его самого, так чтобы по его прибытии в Укромный сад охлажденное вино и только что заправленный одеялами и подушками диван уже его ожидали бы. Бывали дни, когда боль и одышка приводили его в такое раздражение, что он намеренно приказывал этим людям двигаться быстрее. После чего он обвинял их в том, что они его растрясли, а оказавшись в саду до того, как там приготовились исполнить любой его каприз, поносил канцлера и отправлял всю прислугу на порку. Да. Бывали моменты, когда боль доводила его до подобной мелочности.

Но не сегодня.

Его бережно перенесли с трона на паланкин. Он стиснул зубы, чтобы не застонать. Так мало плоти осталось, чтобы защитить его кости! Его суставы скрипели, когда он шевелил руками или ногами. Из-за долгих периодов неподвижности на его теле появились язвы, которые стали особенно глубокими там, где выпирали кости. В своем паланкине он сидел, свернувшись и сгорбившись – съежившиеся гусеницей останки человека. Когда вокруг него задернули занавеси, он был рад возможности поморщиться без свидетелей и сдвинуться с самых сильных пролежней.

Назревали неприятности. Он ощущал их запах и вкус. Он не был глупцом. Он видел это по тому, как отводят глаза его люди, как они без слов совещаются друг с другом, прежде чем повиноваться его приказам. Калсида выскальзывала у него из рук. Когда-то он был сильным воином – мужчиной, который мог гордиться не только своим высоким происхождением, но и своим телом. Когда-то он был похож на затаившегося тигра, готового метнуться со своего трона и порвать на кусочки любого, кто усомнится в его власти. Эти дни миновали. Он больше не способен внушать трепет одним своим видом.

Однако он не дурак. И никогда им не был. Он никогда не думал, будто одна только физическая сила позволит ему удерживать власть. Будь он глупцом, он не прожил бы так долго среди зыбучих песков политических фракций Калсиды. В молодости он был беспощаден, идя к власти и удерживая ее. Отсутствие живых сыновей ясно это демонстрировало. Он не заблуждался относительно тех людей, которые его окружали, или жадных наследников, рвущихся оказаться на него месте. Другие будут столь же беспощадными, захватывая свою долю добычи после его смерти. А некоторые не захотят дожидаться, чтобы эта смерть пришла естественным путем.

Паланкин покачивался в такт шагам носильщиков, следующих через его дворец. Он пересчитывал своих друзей и врагов, и понимал, что некоторые из пересчитанных должны значиться в обоих списках. В их числе и его дорогой и верный канцлер. И его любящая ядовитая мегера-дочь тоже такая. Трижды он выдавал Кассим замуж, чтобы от нее избавиться. Ее первый муж оставил ее вдовой в четырнадцать лет. Не прошло и трех недель после пышной свадьбы, как он поскользнулся, выходя из ванной, и сломал себе шею. Или так все решили в тот момент. Свидетелей несчастного случая не оказалось. А его юная вдова, бледная и с запавшими глазами, казалась подобающе печальной, когда родственники умершего супруга вернули ее в отцовский дом.

Ее следующий муж был гораздо моложе – всего лет на тридцать старше своей невесты. Его хватило на шесть месяцев, после чего он умер от какой-то болезни желудка, сопровождавшейся мучительными спазмами и кровавым поносом. Девицу опять вернули во дворец, и он видел ее молчаливой и гневающейся на судьбу.

Ее последний супруг умер три года назад. Этот достойный старик публично дал ей пощечину за какое-то отступление от хороших манер. Он умер еще до конца дня, упав с пеной на губах в судорожном припадке за пиршественным столом среди своих воинов. Кассим снова вернули герцогу. На этот раз он прямо спросил у нее:

– Дочь, ты оплакиваешь своего мужа?

На что она ответила:

– Я оплакиваю то, как внезапно и быстро нашла его смерть.

Герцог поселил ее среди своих женщин, и она добровольно отказалась выходить из этих покоев, закрытых садов и купален. О ее жизни он знал в основном от своих наложниц. Она усердно ухаживала за аптекарским огородом, жадно читала – в основном историю и книги по целительству, – писала стихи и ежедневно в течение часа практиковалась в стрельбе из лука. Она выразила страстное желание никогда больше не выходить замуж.

Ее желание было удовлетворено – не потому, что ее отец был склонен идти ей навстречу, а потому, что больше ни один аристократ не пожелал сделать ей предложение. Поскольку она была старшей из его законных дочерей, за нее следовало давать большой выкуп, несмотря на ее вдовство и неюный возраст. Однако он сомневался в том, что претендентов отпугивают именно расходы. Любую женщину, овдовевшую трижды, можно было подозревать в колдовстве, пусть никто и не осмеливался высказывать эти подозрения вслух.

Герцог этот вопрос ни с кем не обсуждал, однако, посещая женскую часть дворца, не позволял дочери приближаться к нему – хотя она такого желания и не проявляла. Кроме того, он не ел ничего, что могло бы пройти через ее руки. Рисковать смысла не было. Но сейчас, пока его паланкин покачивался в такт размеренным шагам носильщиков, он заставил себя подумать о ней как о варианте.

По самому древнему закону Калсиды любимая дочь могла стать наследницей, если того пожелает ее отец. Он этого не желал. По тем же самым древним законам в случае его смерти без наследника-сына его старшая дочь и ее муж должны были править до тех пор, пока ее первый сын не достигнет совершеннолетия. Незамужняя дочь могла править до тех пор, пока не найдет достойного супруга. Он не сомневался в том, что Кассим будет усердно искать такого, если получит наследство. В любом случае власть к ней перешла бы только после его собственной смерти, которой он намерен был избежать.

Он не думал, что в его долгой болезни виновата она. Для этого он был слишком осторожен. Конечно, самая главная предосторожность требовала бы, чтобы он убил дочь. Однако герцогство без наследника с большей вероятностью будет ввергнуто в междоусобицу, нежели герцогство с неподходящим наследником. Интересно, какое число его аристократов надеется, что он будет жить, только чтобы избежать возможности, что ими станет править герцогиня Кассим?

И, кроме того, убийство колдуньи навлекает на человека страшные несчастья, особенно в том случае, если ею была твоя собственная дочь.

Он закрыл глаза, убаюканный покачиванием паланкина. Открыл он их, только когда носильщики замедлили шаги. Пока его паланкин устанавливали на специальные подставки, занавески оставались задернутыми. Он прислушивался к тихому шарканью башмаков: это уходили носильщики. Однако его встревожило то, чего он не услышал: до него не донеслось ни журчанья воды во многочисленных фонтанах, ни щебета певчих птиц в клетках. Он не почувствовал аромата цветов. Звуки собственного сердцебиения стали заполнять его уши. Костлявыми пальцами он зашарил в одной из подушек паланкина, отыскивая спрятанные там ножны с кинжалом. Он извлек их и бесшумно обнажил клинок. Кинжал был слишком тяжелым для его руки, так что он не был уверен в том, что сможет успешно им орудовать. Ему не хотелось умереть, держа в руках не обагренной кровью клинок.

– Великодушнейший герцог…

Это был голос канцлера Эллика. Конечно же. Предателем должен был оказаться именно он. Его самый близкий и доверенный советник был именно тем человеком, которому проще всего было бы убить герцога и захватить бразды правления. Герцога удивило только то, что Эллик не сделал этого много лет назад, когда он только заболел. Он не стал отзываться на оклик канцлера: пусть считает, будто его господин задремал. Пусть подойдет достаточно близко, чтобы отдернуть занавески и встретить его клинок.

Казалось, будто канцлер способен видеть сквозь занавески и прочитать самую суть намерений герцога, ибо он снова заговорил.

– Мой господин, это не предательство. Я просто улучил момент, чтобы поговорить с вами наедине. Я подхожу, чтобы раздвинуть занавески. Пожалуйста, не убивайте меня.

– Льстец.

Герцог произнес это слово ровным тоном, но по-прежнему держал кинжал обеими руками прямо перед собой. Если он заметит предательство, то постарается вонзить клинок в сердце канцлера.

Однако когда канцлер осторожно раздвинул занавески, руки у него были пустыми, а стоял он на коленях. Герцог осмотрел преклоненную перед ним фигуру с опущенной головой и открытой шеей, застывшую перед паланкином. Если бы он пожелал, то смог бы погрузить кинжал в эту беззащитную шею. Он не стал этого делать.

– Почему наедине? – вопросил он. – Я всегда готов тебя выслушать. Почему здесь и сейчас?

Он с подозрением обвел взглядом уютные покои, принадлежавшие канцлеру.

– Да, о великодушнейший, вы действительно всегда готовы меня выслушать. Но там, где слушаете вы, слушают и другие. А я хочу предупредить вас о предательстве, и мне надо, чтобы мое предостережение слышали только вы.

– Предательство? – Слово сухо царапнуло его язык. Сильное сердцебиение стало болезненным. Слишком много угроз за чрезмерно короткий срок: одного только мужества мало, чтобы поддерживать ослабевшее тело. Он посмотрел на человека, продолжающего стоять перед ним на коленях. – Встань, Эллик. Мне нужна вода. Прошу.

Канцлер поднял сначала взгляд, а потом и голову.

– Конечно. – Не соблюдая правил этикета, он встал и прошел через комнату. Это было жилище мужчины, увешанное оружием и гобеленами, напоминающими о прошедших битвах. На видавшем виды рабочем столе в центре комнаты оказались большая книга для записей, чернильница и россыпь писчих перьев. Герцог не бывал в кабинете канцлера уже много лет, однако за это время помещение мало изменилось. Позади стола стоял буфет. Эллик достал из него бутылку вина и бокалы. – Это будет вам полезнее, чем вода, – сообщил он герцогу.

Ловкими движениями он извлек пробку и наполнил бокалы. Возвращаясь, он двигался, как воин, и подал герцогу бокал без всяких церемоний.

Герцог взял его в иссохшие руки и жадно выпил вино. По его телу разлилось приятное тепло. Не задавая никаких вопросов, Эллик снова наполнил бокал из бутылки, которую продолжал держать в руке. После этого он уселся на пол подле паланкина, скрестив ноги с такой легкостью, словно был юношей, устраивающимся у походного костра.

– Привет! – сказал он, словно они были двумя старыми друзьями, которые встретились совершенно случайно. И, возможно, так оно и было. Эллик смотрел на герцога в упор, пока тот не заговорил:

– Ты знаешь, почему это необходимо. Поклоны, церемониал, жесткий порядок. Это не для того, чтобы унизить тебя, Эллик. Это для того, чтобы поддерживать дисциплину и соблюдать дистанцию.

– Чтобы к вам относились, как к герцогу, – сказал Эллик.

– Да.

– Потому что если бы к вам относились, как к человеку, оказавшемуся среди них, то вы сейчас уже не были бы тем, кому они захотели бы повиноваться.

Герцог немного поколебался, но, в конце концов, признал:

– Да. Это жестокое суждение, но справедливое.

– И это работает, – признал Эллик. – Для большинства. Для тех, кто достаточно молод, чтобы не ставить под вопрос заведенный порядок. Это не так хорошо работает для ваших старых товарищей, которые сражались рядом с вами в те дни, когда вы только приобретали власть.

– Но их осталось немного, – напомнил ему герцог.

– Это так. Но кое-кто из нас остались.

Герцог серьезно кивнул.

– И некоторые из нас верны тому человеку, которым вы были, а не только нынешнему герцогу Калсиды. И потому я пришел предупредить вас о предательстве, хотя это предостережение может стоить мне жизни.

– И я слушаю тебя, Эллик, как мужчина – мужчину, и как воин – воина, зная, как ты рискуешь, служа мне. Будь краток. Что за предательство мне угрожает?

Эллик залпом выпил вино, еще мгновение подумал, и потом ответил:

– Ваша дочь, Кассим. Она хочет получить ваш трон.

– Кассим? – Герцог покачал усталой головой, досадуя на то, что этот человек устроил ему столько проблем всего лишь ради этого известия. – Она – недовольная жизнью трижды вдова, женщина, не исполнившая своего предназначения. Я знаю это уже много лет. Я не опасаюсь того, что у нее есть амбиции.

– А следовало бы, – резко возразил Эллик. – Вы читали ее стихи?

– Ее стихи? – Теперь он почувствовал себя оскорбленным. – Нет. Девичьи мечты о красивом мужчине, который будет покорен ее чарами, надо полагать, или мысли колибри, порхающий над цветком. Размышления о любви и ромашках, записанные синей тушью и украшенные веночками и лозами. У меня нет времени на подобное.

– Нет. Ее стихи больше похожи на трубный зов к оружию. Призыв, обращенный к женщинам Калсиды, требующий подняться и помочь ей унаследовать ваш трон, чтобы она смогла вернуть женщинам то положение, которое они когда-то занимали. Это – зажигательная поэзия, милорд, более подобающая фанатику на базарной площади, а не женщине, которая живет тихо и замкнуто.

Какое-то время герцог молча взирал на своего собеседника, однако лицо канцлера сохраняло серьезность. Он говорил совершенно искренне.

– Восстание женщин… Чепуха! Откуда ты это узнал? Когда у тебя возник повод столкнуться со стихами моей дочери?

– В покоях моей жены. Два дня назад.

Герцог молча ждал продолжения.

– Я вошел без предупреждения в начале дня: необычное время для моего визита к ней. Она поспешно попыталась спрятать несколько свитков, которые читала. И, конечно, я отнял у нее один, чтобы узнать, какую тайну женщина может пожелать скрыть от собственного мужа. – Он нахмурился. – У свитка были разлохмаченные края: он сильно износился из-за того, что его передавали из рук в руки, а по низу и обратной стороне шла масса добавлений. На первый взгляд это была именно такая девичья поэзия, какую вы описали, украшенная цветами и бабочками. Однако это оставалось так только для первых двух строф. Далее слова становились учеными и воинственными, и в них упоминались исторические события тех времен, когда женщины из аристократических семейств Калсиды правили наравне с мужчинами, распоряжались своими делами и собственностью и сами выбирали себе мужей. Изящные лозы и цветы обрамляли не что иное, как призыв к революции. Я строго выговорил жене за чтение таких предательских речей, однако она не испытывала раскаяния. И была бесстрашна: такие приступы порой бывают у иссушенных старух. Она насмешливо спросила у меня, чего я боюсь? Неужели я посмею отрицать, что такое прошлое существовало? Что благосостояние моего собственного семейства было заложено женщиной, а не мужчиной? Я дал ей пощечину за такое нахальство. Она встала и призвала какую-то северную богиню – какую-то Эду, – молясь, чтобы она лишила меня земных благословений. И тогда я ударил ее еще раз – за то, что она посмела меня проклинать.

Эллик помолчал. На его лбу выступили капельки пота: на какое-то время он оказался во власти этого воспоминания. Дернув себя за губу, он возмущенно тряхнул головой.

– Способен ли мужчина понять, о чем думает женщина? Мне пришлось избить ее, мой господин, чего я не делал уже много лет, а она все равно продержалась дольше, чем многие из тех молодых солдат, которых мне случалось наказывать. Однако, в конце концов, я получил остальные хранившиеся у нее свитки и узнал их источник, а потом и имя автора. Это ваша дочь, мой господин, что становится видно из того, что она предлагает.

Герцог сидел молча, надеясь, что его мысли не отражаются у него на лице. Однако Эллик был беспощаден.

– И дело не только в вашей дочери. Другие женщины вашего дома тоже в этом участвуют. Слова пишет Кассим, но ваши женщины делают копии, украшают свитки, перевязывают их кружевами и лентами, душат их благовониями. А потом эти свитки отправляются на рынки, в прачечные и ткацкие мастерские, в купальни и игорные дома, словно симпатичный ползучий яд.

Герцог молчал. Он был изумлен. И в то же время он не удивился. Кассим поистине была его дочерью. Болезненная гордость за нее расцветала в его душе. Если бы только она была мужчиной, он нашел бы ей должное применение. А так…

– Я прикажу ее убить.

Неудачное решение – но другого у него нет. Герцог задумался над тем, скольких своих женщин ему придется уничтожить. Он поджал губы. Ну что ж: сейчас они ему не особенно нужны, а после излечения ему все равно понадобятся новые. Можно убрать их всех. Он неловко пошевелился, желая отправиться в Укромный сад. Ему хотелось отдохнуть.

– Нет, – посмел возразить Эллик, – не попадайтесь в эту ловушку. Я прочел все свитки, которые были у моей жены, и в каждом говорится, что она ожидает смерти от вашей руки. Она заявляет, что это покажет, как сильно вы боитесь и ненавидите ее и всех женщин вообще. Она утверждает, что вы так сильно ее ненавидите, что отдали ее чудовищу, который вспорол ее, когда она еще не успела стать женщиной.

– Ненавижу ее? – Герцог пришел в недоумение. – Зачем бы я стал тратить на это время? Я ее толком и не знаю. Старый Каракс был грубым стариком, это все знали. Но на тот момент он был моим самым сильным союзником. Для того и нужна была ее свадьба. Для заключения союза.

Ненавидеть ее? Как будто он мог питать какие-то чувства к ребенку женского пола или задумываться о ней при политических маневрах! Право, она придает себе слишком большое значение.

– И тем не менее, – не согласился Эллик. – Мой господин, если вы ее убьете, то вызовете восстание женской части населения. Ее последовательницы обещали отравления, убийства младенцев, поджоги, аборты и – да, открытое насилие. Те свитки, которые я прочел, прошли через множество рук, и именно такие обещания запечатлели на них те женщины, которые их читали. Эти свитки были прочтены женщинами самого разного положения, которые запечатлели на нем свои клятвы отомстить за нее, если она умрет ради них. По-моему, они разжигают друг друга, соревнуясь в клятвах верности и безжалостности, если она станет вашей «жертвой».

– Этого нельзя терпеть!

Выкрикнув эти слова, герцог зашелся в приступе кашля. Эллик снова налил ему вина и удерживал бокал у его губ, чтобы он смог пить. Бокал стучал о его зубы, вино пролилось на грудь. Да, это все было нестерпимо. Он схватил бокал и отмахнулся, требуя, чтобы Эллик отошел. Он сумел отпить немного вина, снова закашлялся, а потом выравнивал дыхание, пока не смог сделать большой глоток. Когда он снова обрел способность говорить, то спросил у Эллика:

– А какое еще средство существует против такой коварной ведьмы, как Кассим?

– Отдайте ее мне, – тихо предложил Эллик.

– Чтобы это ты смог ее убить?

Эллик улыбнулся:

– Не сразу. Я на ней женюсь.

– Но ты уже женат.

– Моя жена умирает. – Сообщая эту новость, Эллик не изменился в лице. – Скоро я овдовею и смогу снова жениться. За много лет верной службы вы наградите меня своей дочерью. Это подобающий жест. Жестокая судьба лишила нас обоих пары.

Он пригубил свой бокал.

– Она опасна. По-моему, она убила, по крайней мере, одного из своих прежних мужей.

Герцог признался в этом неохотно, продолжая обдумывать предложение Эллика.

– Она убила всех троих, – ответил Эллик. – Я это знаю, и знаю, как она это сделала – благодаря признаниям моей жены. Таким образом, я знаю, как вырвать у этой гадюки зубы, так что мне она не опасна.

– Зачем она тебе?

– Я женюсь на ней, изолирую от всех и сделаю ей ребенка. Она будет продолжать писать свои стихотворные списки, и они постепенно начнут просачиваться из ее нового дома. Однако в них будет говориться о ее супружеском счастье, радостях, которые может подарить опытный любовник, и о сладком предвкушении младенца у нее на руках. Ее клыки будут вырваны, яд разбавлен до жиденького чая. А известие о наследнике успокоит вашу аристократию.

Герцог не дал себя обмануть:

– И ты станешь править после меня.

Эллик кивнул и напомнил ему:

– Я это буду делать в любом случае. – Глядя прямо в глаза герцога, он добавил: – Так вы просто всем ясно покажете, что такова ваша воля, и что любой другой вариант встретит сопротивление нас обоих.

Герцог прикрыл глаза, тщательно продумывая все возможности. В итоге все сводилось к одному. Он открыл глаза.

– Чем быстрее я умру, тем быстрее ты придешь к власти.

Эллик опять был тверд.

– И это тоже верно. Но прийти к власти «быстрее» не всегда лучше. И это не то, чего бы я хотел, старый товарищ. – Чуть наклонив голову, он с улыбкой спросил: – Каких гарантий ты от меня требуешь? Вспомни, что я сделал. Я предостерег тебя относительно угрозы и уберег тебя, предупредив о том, чтобы ты не шел на самое очевидное решение. Многие годы, пока твое здоровье ухудшалось, я служил тебе. Будь я предателем, я бы продемонстрировал это много лет назад. А вот преданность доказать труднее.

Герцог сипло кашлянул и откинулся на подушки.

– Потому что преданность может меняться, – объяснил он, немного отдышавшись. – Ее необходимо доказывать ежедневно. – Он на какое-то время задумался. – Если я отдам тебе мою дочь, то ты получаешь сильную карту.

– А если вы этого не сделаете, гадюка останется у вас в доме, готовая к броску.

Герцог неожиданно сдался.

– Я сообщу, что она обещана тебе. И я ее изолирую ото всех, чтобы она смогла размышлять о том, чтобы стать твоей невестой.

Эллик немного выждал, а потом спросил:

– И?

Герцог холодно улыбнулся:

– И когда ты доставишь мне кровь дракона в качестве выкупа за невесту, она станет твоей. И я благословлю ваш брак.

– И объявите меня своим наследником.

Эллик позволил себе настаивать. Герцогу это не понравилось, однако он тщательно обдумал услышанное. Эллик стал воспитанником герцога совсем юнцом. Он лично сформировал этого человека – возможно, даже в большей степени, чем кого бы то ни было из своих кровных сыновей. А когда он умрет, не все ли ему равно, кто именно станет после него править?

– И я назову тебя своим наследником. С предпочтением в пользу любого ребенка, которого ты сделаешь моей дочери.

– Решено. И скоро решится окончательно. – Эллик улыбнулся. – Вы можете отдать своим слугам приказ готовиться к брачному пиру.

Герцог вопросительно склонил голову к плечу:

– Что тебе известно такого, чего не знаю я?

Улыбка Эллика стала шире.

– Я купил пленника, господин мой. Его уже сейчас везут сюда на корабле. Он не дракон. Однако в его жилах течет кровь дракона. И вы получите его кровь.

Герцог устремил на него недоверчивый взгляд. Эллик продолжал широко улыбаться.

– Доказательство моей преданности, – негромко проговорил он, – предоставленное без всяких условий.

Он поднялся с девичьей грацией и снова отошел к буфету. На этот раз он вернулся с бумажным пакетом, перетянутым бечевкой. Присев перед герцогом на корточки, он развязал узел на шнурке. Когда он развернул промасленную бумагу, в ноздри герцога ударил давно знакомый запах.

– Вяленое мясо? – спросил он, разрываясь между изумлением и недовольством. – Ты предлагаешь мне вяленое мясо? Рацион пехотинца?

– Единственный способ сохранить его для перевозки – это просолить и закоптить. – Эллик протягивал развернутую бумагу на ладони, словно распустившийся цветок. В центре нее лежал небольшой кусок мяса с синей чешуей, прокопченный до темно-красного цвета. – Мясо Старшего. Не дракона. Я не смог его вам достать… пока. Но я предлагаю вам то, что, как мне сказали, является копченым мясом существа, ставшего наполовину драконом. В надежде, что оно сможет восстановить ваше здоровье.

Герцог молча рассматривал мясо.

Эллик тихо проговорил:

– Прикажите мне его съесть – и я это сделаю. Оно не отравлено.

У него была такая мысль. Он подумал, не приказать ли канцлеру поделить его и первым съесть часть. Однако кусок мяса был небольшим, а его недуги – многочисленными. Если он его съест и оно его отравит, он умрет, но если он прикажет, чтобы Эллик сначала съел половину, а потом обнаружит, что оно имеет именно те полезные свойства, на которые он надеется, то оставшейся порции может оказаться недостаточно, чтобы хоть как-то ему помочь. Он потянулся за мясом, и его костлявые пальцы дрожали, словно усики насекомого. Он взял мясо и понюхал его. Взгляд Эллика был устремлен на его лицо.

Он положил прокопченное мясо в рот. Вкус дыма и соли и структура сушеного мяса вернули его в прошлое, когда он был молодым воином. Он закрыл глаза. Тогда он не был герцогом. Он был мечником Роленбледом, четвертым сыном герцога Калсиды. Мечом он продемонстрировал врагам Калсиды и своему отцу, чего стоит. А когда его старшие братья восстали против собственного отца, сговорившись убить его и править Калсидой вместе, он выдал их отцу и стоял рядом с ним, когда герцог убивал остальных своих сыновей. Он поднялся на крови, доказав свою преданность.

Он открыл глаза. Комната показалась ему более яркой, чем прежде. Он посмотрел на смятую бумагу, которую сжимал в руке. Это всего лишь бумага, а не рукоять меча. Пустячное достижение – сжать бумагу в комок одной рукой. Но при этом такое достижение, которого ему не удавалось добиться уже достаточно долго. Он вздохнул глубже и сел чуть прямее. Эллик смотрел на него с улыбкой.

– Доставь мне своего драконочеловека – и получишь мою дочь.

Эллик шумно вздохнул и резко склонился, прикоснувшись лбом к полу.

Герцог кивнул своим мыслям. Этот человек ему как сын. И если его преданность окажется ложной, то он сможет убить его, как сына. Его улыбка стала шире.

Эпилог

Домой

Айсфиру нравилось охотиться среди крутых холмов, граничивших с пустыней. В полете он умело следовал рельефу местности. Он парил у самой земли, порой почти касаясь пахучего серо-зеленого кустарника, который покрывал каменистые склоны. Когда его черные крылья шевелились, то их мощные взмахи казались обманчиво ленивыми. Он бесшумной тенью скользил над неровной местностью.

Его метод охоты был превосходен. Оба дракона жили здесь с весны, и крупная дичь, которая когда-то не боялась неба, научилась опасливо посматривать вверх. Тактика Айсфира позволяла ему бесшумно преодолевать невысокие вершины. Он обрушивался на животных, гревшихся на полуденном солнце в укромном каньоне, прежде чем те успевали его заметить.

У Тинтальи это получалось не так хорошо. Она была меньше и все еще продолжала осваивать такие способы полета, которые Айсфир отточил до совершенства сотни лет назад. Еще до того момента, когда он оказался скован льдом и погрузился в долгую спячку, он уже был старым драконом. Теперь он был невероятно древним – единственным выжившим существом, способным вспомнить времена Старших и ту цивилизацию, которую они построили совместно с драконами. Он помнил также и катастрофические извержения и страшный хаос, которыми закончились те дни. Люди и Старшие гибли или бежали. Он видел, как рассеявшаяся популяция драконов уменьшается и вымирает.

Тинталье было досадно, что черный дракон так мало говорит о тех днях. У нее самой остались только смутные воспоминания о том, как она змеей создала оболочку перед своим преображением в дракона. Однако она очень хорошо помнила то, как осознала себя в своем коконе, погребенная в ушедшем под землю городе, лишенная солнечного света, который был ей необходим для того, чтобы вылупиться. Она подозревала, что в это место ее перенесли Старшие. Они отволокли ее собственную куколку и других из ее поколения в солярий, чтобы укрыть от летящего пепла. Эта попытка спасения стала для нее роковой, когда падающий пепел засыпал город целиком. Она понятия не имела, как долго была заключена в свою оболочку в темном одиночестве. Когда люди только обнаружили помещение, где оказались в плену она и ее собратья, они думали только о том, чтобы использовать коконы драконов как «диводрево» для постройки кораблей, которые были бы неподвластны кислотным разливам реки Дождевых чащоб. Только когда Рэйн, а затем и Сельден пришли к ней, ее освободили для света и жизни.

Сельден. Она скучает по своему маленькому певцу. Как он умел льстить и восхвалять! Его чистый голос был столь же приятен, как и звучные слова, славившие ее. Однако она отправила его прочь, внушив, что ему следует путешествовать в поиске сведений о других популяциях драконов. В то время она надеялась, что запоздалая кладка немолодых змеев даст жизнеспособных драконов. Она не желала поверить, что все драконы повсюду вымерли. И потому она отправила Сельдена странствовать – и он отправился с охотой, не только для того, чтобы выполнить ее поручения, но и чтобы отыскать для Удачного союзников в его нескончаемой войне с Калсидой.

За прошедшие с тех пор годы общение с Айсфиром избавило ее от оптимизма. Они – единственные истинные драконы, оставшиеся в мире, и потому он ее пара, каким бы неподходящим она его ни находила. Она снова спросила себя, что стало с Сельденом. Погиб ли он – или просто оказался за пределами тех мест, куда достигают ее мысли? Не то чтобы это имело большое значение. Люди – даже люди, преобразованные драконами в Старших, – живут не так уж долго. Едва ли стоит тратить усилия на то, чтобы им помогать.

Она уловила запах антилоп только в тот момент, когда Айсфир уже начал на них пикировать. Это было небольшое стадо – всего пять или шесть животных, дремавших в пойманном почвой тепле зимнего солнца. Когда Айсфир обрушился на них, они бросились врассыпную. Он раздавил двух под выпущенными когтями, предоставив Тинталье преследовать остальных.

Это оказалось труднее, чем должно было быть. Загноившаяся стрела под самым основанием левого крыла делала его взмахи настоящей мукой. В узких оврагах, испещрявших склоны, дичи удавалось забиваться в такие узкие щели, куда дракону залететь было невозможно. Однако одно глупое создание отбилось от остальных и промчалось вверх по склону до самого гребня. Она последовала за ним и в отчаянном пикировании сбила на землю, не дав добраться до следующего ущелья. Разрывая плоть когтями передних лап, она сграбастала жертву и прижала к груди. Животное забилось, обрызгав ее теплой кровью, а потом обмякло в ее мощной хватке. Не медля ни мгновения, она вцепилась в теплое мясо. Это была ее первая добыча сегодня, а она страшно проголодалась.

Антилопа – небольшое животное, и к тому же оно было по-зимнему тощим. Вскоре от него ничего не осталось, даже черепа и копыт: только липкая кровь на каменистой земле. Она не насытилась, однако, доев, все равно почувствовала желание погрузиться в дремоту.

Тинталья вытянулась и закрыла глаза, но почти сразу же передвинулась, меняя позу. От этого стало только хуже. Ей мешала не каменистая земля, а сломанное древко и наконечник стрелы, а еще – воспаление, которое их окружало. Она подняла крыло и вытянула шею, чтобы понюхать рану, а потом фыркнула. Плохо. Запах гнилого мяса. Когти на ее передних лапах слишком велики, чтобы что-то сделать: царапая рану, она только усиливает боль. И конца сломанной стрелы уже не видно. Она опасалась, что нанесшее рану орудие не исторгается из ее тела благодаря инфекции, а, наоборот, погружается глубже.

Айсфир приземлился рядом, подняв пыль тормозящими взмахами крыльев.

«Нам надо еще поохотиться».

«Я хочу спать».

Он поднял голову и принюхался.

«Та стрела загноилась. Тебе надо ее вытащить».

«Пробовала. Не могу».

Он подался ближе, нюхая ее рану, и она позволила ему это сделать, хоть и неохотно.

«В прошлом люди иногда наносили яд на оружие против нас. Перед тем, как попытаться нас ударить, они обмакивали наконечники копий в отбросы. Они знали, что им редко удается прикончить нас сразу, но что долгое заражение может убить дракона».

Она отпрянула от него и тут же изогнула шею, осматривая рану.

«Ты думаешь, эта стрела была отравлена?»

«Определить невозможно. – Казалось, он относится к этому очень спокойно. – Желаешь снова поохотиться?»

«А что они делали – драконы с отравленными ранами?»

«Умирали. Некоторые из них. Иногда они обращались за помощью к целителям-Старшим. Маленькие человеческие руки иногда успешно чистят рану. Серебряная вода может вылечить много болезней. Я отправляюсь охотиться. Ты со мной?»

«Ты думаешь, мне стоит вернуться в Дождевые чащобы и попытаться найти моих Старших? Малту и Рэйна?»

Черный дракон какое-то время смотрел на нее, ничего не отвечая. О чем бы он в этот момент ни думал, он не стал делиться с ней своими мыслями. Когда он заговорил, то сказал только:

«Думаю, что больше не смогу доверять людям. Даже кому-то из Старших».

«Я могла бы им довериться. Если понадобилось бы. Малта и Рэйн мне уже служили раньше. Думаю, они станут служить снова».

Он снова помолчал, а потом сказал:

«Серебряный источник в Кельсингре. Это было редкостное и чудесное явление, и питье из него давало драконам огромную силу. Иногда его использовали для исцеления. Ты могла бы отправиться туда, в Кельсингру».

«Я была в Кельсингре. Источника больше нет. Город был пуст и мертв, ветер нес пыль по его улицам. А когда я пришла к источнику, ворот колодца рассыпался. Даже если бы там в тот момент оказались Старшие, они не смогли бы набрать мне серебра».

Она не стала говорить, как это ее разъярило, как она растоптала и разломала остатки ворота и сбросила в бесполезный источник.

«Кельсингра, – Айсфир произнес это слово с глубоким сожалением. – Когда-то это было местом чудес. Если, как ты говоришь, она брошена и пуста, то это – громадная потеря. Я помню ее как место, где поэты воспевали мне хвалы, а Старшие втирали мне в основания чешуек благовонные масла. Там были купальни. И места для обогрева. Тучные стада всяческих мясных созданий: бычков, овец и свиней. Они создавали нам памятники, статуи и мозаики».

Он задумался, а мысли Тинтальи стали рассеиваться. У нее сохранились воспоминания предков о Кельсингре, но они были блеклыми и лишенными запахов. Ее собственные впечатления от заброшенного города наложились на них и заставили потускнеть еще сильнее.

«Я отправился охотиться! – внезапно объявил Айсфир. – Я еще голоден».

«Я буду отдыхать. – Она внезапно осознала ту решимость, которая зрела в ней в последние дни. – А потом я вернусь в Дождевые чащобы».

«Может, позже мы туда отправимся. – Мысленно он словно отмахнулся от ее идеи. – Может, в другой раз я сам полечу посмотреть на Кельсингру. Когда я решу, что пришло время лететь».

Он отвернулся от нее и взвился в воздух. Ветер, поднятый его крыльями, свистнул мимо нее, разбудив в ране тупую боль.

Она утомленно устроилась спать. Ей трудно было найти такую позу, которая не тревожила бы ее рану. Ее состояние постоянно ухудшалось: она чуяла это. Распространяющийся из нагноения яд пульсировал глубоко в ее мышцах. Рана не заживает – и она ничего не может сделать, чтобы это исправить. Чем дольше она будет выжидать, тем слабее станет. Однако Айсфиру до этого нет дела.

И она вдруг поняла, что, проснувшись, не станет ждать ни его возвращения, ни его решения. Ей нужны услуги ее Старших – Рэйна с его сильными руками и Малты с ее сообразительностью. Пора возвращаться домой.

В Дождевые чащобы.


на главную | моя полка | | Город Драконов |     цвет текста   цвет фона   размер шрифта   сохранить книгу

Текст книги загружен, загружаются изображения
Всего проголосовало: 25
Средний рейтинг 4.3 из 5



Оцените эту книгу