Глава 1

Питт сидел на деревянной скамье и любовался тем, как бледнели лучи заходящего солнца на старой яблоне, росшей посреди лужайки, как на короткий миг покрылся золотом корявый ствол. Они прожили в новом доме лишь несколько недель, но все здесь было уже так привычно и знакомо, что ему казалось, будто он не переехал сюда, а вернулся после долгого отсутствия. И все это – от таких на первый взгляд незначительных мелочей, как пятно света на неровной каменной стене в дальнем конце сада, древесная кора, запах трав в тени низких ветвей.

Вечерело, и в светлом майском воздухе носились мошки. Приближающиеся сумерки несли прохладу. Шарлотта была где-то в доме – возможно, наверху, укладывала детей спать. Томас надеялся, что она не позабыла и об ужине. Даже удивительно, насколько он проголодался для человека, который с утра был занят единственным делом: наслаждался редкой возможностью провести дома целый субботний день. Это было одно из преимуществ его повышения на должность суперинтенданта после того, как Мика Драммонд ушел в отставку: свободного времени у него теперь было больше. Зато и бремя ответственности стало куда тяжелее. К тому же ему теперь приходилось гораздо чаще, чем хотелось бы, сидеть за столом в кабинете на Боу-стрит ^[1], а не вести следствие на улицах.

Он поудобнее устроился на скамье, положив ногу на ногу, и сам не заметил, как улыбнулся. Одежда на нем была старая, удобная для неспешных садовых дел.

За его спиной, щелкнув, приоткрылись застекленные двери.

– Прошу прощения, сэр…

Это была их горничная Грейси – крошечная, словно фея; когда-то уличная бродяжка, а теперь важная персона с целым штатом подчиненных – переехав, хозяева наняли женщину на пять дней в неделю для черной работы вроде мытья полов и стирки, а также мальчика на три дня, чтобы ухаживать за садом. Повышение Питта в должности было повышением и для Грейси, чем она чрезвычайно гордилась.

– Да, Грейси, – откликнулся Томас, не вставая.

– К вам жельтмен, сэр, какой-то мистер Мэтью Десмонд.

Питт на мгновение оцепенел от неожиданности, а потом вскочил и повернулся к ней.

– Мэтью Десмонд? – переспросил он, словно не веря собственным ушам.

– Да, сэр. – Грейси удивленно посмотрела на него. – Так мне чего, не надо было его впущать?

– Надо! Конечно же, надо. Где он?

– В гостиной, сэр. Я ему чаю предложила, так он не хотит. И вид у него, сэр, ужасть какой расстроенный.

– Еще бы, – сказал Питт рассеянно, быстро проходя мимо нее к дверям, направляясь в общую комнату. Сейчас ее заливали лучи уходящего солнца, и она выглядела какой-то странно золотистой, несмотря на зеленую с белым обстановку. – Спасибо, – бросил он Грейси через плечо.

Томас вышел в холл. От волнения колотилось сердце, во рту пересохло, а душу наполнило чувство, до боли похожее на вину.

Протянув руку к двери, Питт замешкался, прежде чем войти. На него разом нахлынули воспоминания, тянущиеся далеко в прошлое – так далеко, как он себя помнил. Томас вырос за городом, в усадьбе Десмондов, где его отец служил егерем. Он был единственным ребенком в семье. У сэра Артура тоже был один сын, на год младше Питта. И когда Мэтью Десмонду стал нужен товарищ для игр в этих прекрасных и огромных частных владениях, сэр Артур, вполне естественно, остановил свой выбор на сыне егеря. Дети быстро сблизились и оставались дружны, когда начали учиться. Сэр Артур радовался, обретя как бы второго ребенка и замечая, что сын, занимаясь в обществе другого мальчика и соревнуясь с ним, стал проявлять больше усердия и прилежания.

Даже когда отец Питта попал в неприятную переделку – он был ложно обвинен в браконьерстве (на землях, принадлежавших не сэру Артуру, а его ближайшему соседу), – семье было позволено остаться в усадьбе в комнатах для прислуги, а Томасу разрешили продолжать обучение. Его мать работала на кухне.

Но прошло уже пятнадцать лет с тех пор, как Питт в последний раз побывал в тех местах, и по крайней мере десять, как он виделся с сэром Артуром или Мэтью. Стоя в коридоре, уже коснувшись ручки двери, Томас вдруг ощутил, как к угрызениям совести прибавляется тяжелое дурное предчувствие.

Питт открыл дверь и вошел.

Мэтью, стоявший у камина, обернулся. Он мало изменился за годы, минувшие с их последней встречи: такой же высокий, худощавый, почти тощий, с вытянутым, подвижным, смешливым лицом, хотя сейчас в его выражении не было и следа веселости. Он выглядел измученным и сосредоточенно-серьезным.

– Здравствуй, Томас, – тихо сказал Десмонд, подошел и протянул руку.

Питт взял ее и крепко пожал, внимательно всматриваясь в Мэтью. Лицо его так явно выражало горечь, что было бы нелепо и оскорбительно делать вид, будто ничего не замечашь.

– Что случилось? – спросил он, с печалью понимая, что уже знает ответ.

– Отец, – ответил Мэтью лаконично. – Вчера умер.

Томас и представить себе не мог, каким жестоким будет нахлынувшее чувство утраты. Он видел сэра Артура незадолго до своей женитьбы и только в письмах сообщал и об этом событии, и о рождении детей. Теперь Питт почувствовал, что осиротел, словно кто-то вырвал его с корнями из родимой почвы. Он все время хотел навестить старика, однако его долго удерживало самолюбие. Томас хотел вернуться, но только тогда, когда смог бы продемонстрировать, что сын егеря добился успеха и почестей. Однако путь к такому положению в обществе стал куда дольше, чем он наивно предполагал. С течением лет ему было все труднее вернуться, все сложнее преодолеть протяженность разлуки. А теперь это вдруг, безо всякого предупреждения, стало невозможно.

– Мне… мне жаль, – ответил он Мэтью.

Тот попытался изобразить благодарную улыбку, но не смог. Лицо у него было все таким же измученным и удрученным.

– Спасибо, что приехал сообщить мне об этом, – продолжал Питт. – Это очень… любезно с твоей стороны. – «А я вряд ли это заслужил», – подумал он со стыдом.

Мэтью почти нетерпеливо махнул рукой, отклоняя изъявление благодарности.

– Он, – и глубоко вздохнул, – умер в своем лондонском клубе.

Питт хотел повторить, как сожалеет, но что толку было в словах? Он промолчал.

– От чрезмерной дозы лауданума ^[2], – продолжил Мэтью и пытливо взглянул в глаза Питту, ища в них понимание и сочувствие.

– Лауданума? – переспросил Томас, не веря своим ушам. – Он был болен? Страдал чем-нибудь?

– Нет, – прервал его Десмонд. – Нет, он не был болен. Ему исполнилось уже семьдесят, но у него было хорошее здоровье, и он сохранял бодрость духа. Нет, у него все было в порядке, – сердито и даже вызывающе ответил он.

– Но тогда почему же он принимал лауданум? – Мозг Питта-полицейского сразу углубился в подробности, стремясь постичь логику событий, несмотря на эмоции, его собственные или Мэтью.

– Ничего он не принимал! – воскликнул Десмонд. – В том-то все и дело! Мне говорят, что он был стар, что выжил из ума и принял чрезмерную дозу, потому что сам уже не понимал, что делает. – Глаза у него сверкнули, он готов был дать отпор Питту лишь при одном намеке, что тот может разделять подобное мнение.

Томас вспомнил Артура Десмонда, каким знал его: высокий, безукоризненно элегантный, но без тени притворства – так умеют выглядеть лишь те, кто уверен в себе и обладает природным изяществом. В то же время он одевался почти небрежно. Части его одежды плохо согласовались между собой. Даже при неусыпном внимании камердинера он ухитрялся надеть совсем не то, что было приготовлено. Однако так велико было его чувство достоинства, так много юмора в выражении вытянутого умного лица, что никто и не думал обращать на это внимание, а уж тем более укорять его.

Он во всем был очень своеобразен, даже эксцентричен, но при этом обладал таким непоколебимым здравым смыслом, такой терпимостью к человеческим слабостям, что из всех живущих на земле, наверное, последним бы прибегнул к услугам опиумной настойки. Однако если он все же ее употреблял, то был вполне способен по рассеянности принять двойную дозу.

Хотя зачем, если и одной было достаточно, чтобы заставить его заснуть?

Питт смутно припомнил, что тридцать лет назад сэр Артур частенько страдал от бессонницы. Ребенком Томас иногда оставался ночевать в Холле. А Десмонд-старший вставал и бродил из комнаты в комнату, пока не добирался до библиотеки, где, найдя нужную ему книгу, садился в старое кожаное кресло и сидел там, пока не засыпал с нею на коленях.

Мэтью молча, с закипающим гневом, смотрел на Питта.

– А кто так говорит? – спросил Томас.

Мэтью опешил. Не такого вопроса он ждал.

– Э… врач и члены клуба…

– Какого клуба?

– О… я не очень понятно рассказал? Он умер в «Мортоне» вчера после обеда.

– После обеда? Не ночью? – Питт непритворно удивился.

– Нет! В том-то и дело, Томас, – ответил нетерпеливо Мэтью. – Они говорят, что он повредился в уме, что страдал от старческого маразма. Но это ложь. Ничего подобного! Отец был одним из самых здравомыслящих людей на свете. И он никогда не пил бренди! По крайней мере, очень редко.

– А какое отношение ко всему этому имеет бренди?

Мэтью сгорбился, вид у него был в высшей степени подавленный и недоумевающий.

– Сядь, – скомандовал Питт. – Я вижу, за всем этим скрывается гораздо больше, чем ты мне рассказал. Но когда ты в последний раз ел? Вид у тебя ужасающий.

Мэтью слабо улыбнулся:

– Мне совсем не хочется есть. Пожалуйста, не беспокойся, только выслушай.

Питт кивнул и сел напротив.

Десмонд опустился на край кресла, подавшись вперед, весь в крайнем напряжении.

– Как я уже сказал, отец умер вчера. Он был у себя в клубе. И провел там бо́льшую часть дня. Они нашли его мертвым в кресле, когда служитель пришел напомнить о времени и спросить, будет ли он обедать. Становилось поздно, – Мэтью поморщился. – Они сказали, что он выпил много бренди, и, видя его, решили, что он перебрал и заснул. Вот почему никто не побеспокоил его раньше.

Питт слушал не перебивая, но со все возрастающим чувством тяжелой печали, ибо знал, что последует дальше.

– И конечно, когда они заговорили с ним, то поняли, что он мертв, – сказал Мэтью угрюмо.

Он так явно старался унять дрожь в голосе, что, будь на его месте кто-нибудь другой, Питт смутился бы. Но сейчас он испытывал те же чувства, что и Мэтью. Спрашивать было не о чем. Это было не преступление, тут нет ничего загадочного. Это было несчастье, более внезапное, чем большинство подобных утрат, и поэтому потрясающее сильнее, чем обычно. Но если смотреть объективно, это такая потеря, которая рано или поздно случается во всех семьях.

– Я очень сожалею, – повторил он тихо.

– Но ты не понимаешь! – Лицо Мэтью снова вспыхнуло от гнева, и он осуждающе взглянул на Питта, а затем глубоко вздохнул. – Видишь ли, отец принадлежал к какому-то обществу – благотворительному, кажется… во всяком случае, он сам так думал. Они устраивали всякие мероприятия… – Мэттью небрежно взмахнул рукой. – Какие – не знаю точно. Он никогда мне не рассказывал.

Томас вздрогнул, как от озноба. Отчего-то он почувствовал себя так, словно его обманули.

– «Узкий круг» ^[3], – процедил он сквозь зубы.

– Так ты знал! – поразился Мэтью. – Каким же образом тебе это стало известно, а я об этом и не подозревал?

Вид у него был уязвленный, словно Питт злоупотребил его доверием.

Вверху на лестнице хлопнула дверь, и послышался топот бегущих ног, но ни Томас, ни Мэтью не обратили на это внимания.

– Это просто догадка, – ответил Питт, хмуро усмехнувшись. – Я не так уж много знаю об этой организации.

Десмонд посуровел, словно между ними закрылась дверь. Он смотрел недоверчиво: уже не как друг, не как брат, которым его привык считать Питт.

– Ты член этого общества?.. Нет, конечно, извини. Глупый вопрос. Если бы ты в нем состоял, то ни за что не сказал бы мне. Но как иначе ты узнал об отце? Ты вступил туда вместе с ним? Сколько лет назад? Меня он никогда туда не приглашал!

– Нет, я не вступал, – резко ответил Питт, – и не слышал о нем до самого недавнего времени, пока не столкнулся с этими людьми в ходе одного расследования. Я отправил под суд нескольких его членов и разоблачил других за участие в мошенничестве, шантаже и убийствах. Поэтому я, возможно, знаю о них гораздо больше, чем ты, – в том числе и то, что они чертовски опасны.

В коридоре Шарлотта что-то сказала одному из ребят, и шаги стихли.

Несколько минут Мэтью сидел молча, но мысли, которые жгли его мозг, отражались во взгляде и на усталом, изборожденном горькими чувствами лице. Он все еще не оправился от внезапного удара, не смирился с мыслью, что отца больше нет. Он едва мог удержать себя в руках – так остро ощущались чувство внезапного одиночества, жалость к умершему и сознание вины, хотя и не понимал, в чем виноват, разве что упустил какие-то мелкие возможности, не сказал вовремя каких-то нужных слов. Он также изнемогал от усталости и поначалу очень рассердился на Питта. Он был разочарован в друге; пожалуй, готов был даже обвинить его в предательстве. Но после того, как Томас все объяснил, Мэтью почувствовал невероятное облегчение и вину, что плохо о нем подумал и напрасно осудил.

Питт понимал, что сейчас не время для извинений: Мэтью был на грани срыва. Он протянул старому другу руку. Десмонд сжал ее – порывисто и так крепко, что пальцы почти впились Томасу в ладонь. Тот дал Мэтью время справиться с чувствами, а затем вернулся к теме разговора:

– Так почему ты заговорил об «Узком круге»?

Мэтью сделал над собой усилие и начал объяснять спокойнее, но все еще сидя на краешке кресла и сильно наклонившись вперед, поставив локти на колени и подперев руками подбородок.

– Отец всегда занимался только благотворительными делами – до самого недавнего времени, когда занял более важное место в организации, получив, так сказать, повышение. Я думаю, это была чистая случайность. Но он начал узнавать о них все больше: и об их делах, и кто есть кто среди членов организации, – он нахмурился, – особенно когда дело коснулось Африки.

– Африки? – удивился Питт.

– Да, особенно Замбезии ^[4]. Сейчас там идут важные изыскательские работы. Но это долгая история. Тебе что-нибудь об этом известно?

– Нет… об этом я ничего не знаю.

– Ну, разумеется, это связано с большими деньгами и возможностью невероятного обогащения в будущем. Золото, алмазы и, конечно, земля. Но здесь много и других проблем: миссионерство, торговля, международная политика…

– Но какое отношение к этому имеет «Узкий круг»?

Лицо Мэтью насмешливо вытянулось.

– Это власть. «Узкий круг» стремится к власти – и к возможностям завладеть частью богатств. Так или иначе, отец начал отдавать себе отчет в том, каким образом старшие члены «Узкого круга» влияют на политику правительства и Южноафриканской компании к собственной пользе, не принимая во внимание благополучие африканцев, да и всей Великобритании. Он очень из-за этого расстраивался и начал высказывать свое отношение…

– Другим членам своего круга? – спросил Питт, хотя опасался, что знает ответ заранее.

– Но… не тем, кто сочувственно выслушал бы его. – Мэтью вопросительно взглянул на Томаса и увидел ответ у него на лице. – Я думаю, они убили его, – сказал он едва слышно.

Повисла такая тишина, что можно было явственно расслышать тиканье часов на камине. На улице кто-то крикнул, это было слышно даже сквозь закрытые окна, и кто-то ответил, тоже крикнув, из какого-то другого сада, утонувшего в голубых сумерках.

Питт не отвергал возможности убийства. «Узкий круг» вполне мог пойти на это, если бы возникла серьезная необходимость. И сейчас он сомневался не в решимости или способности Круга убивать, а лишь в том, что в данном случае они действительно не могли без этого обойтись.

– А что именно он говорил?

– Так ты мне веришь? – спросил Мэтью. – И ты не потрясен тем, что выдающиеся представители британской аристократии и правящих кругов – самые уважаемые джентльмены во всей стране – могут пойти на убийство человека, решившегося публично подвергнуть их осуждению?

– Я истощил свою способность поражаться и не верить тому, что говорят, когда впервые узнал о существовании «Узкого круга», его целях, методах действия и правилах поведения, – ответил Питт, – и, наверное, я еще не раз впаду в ярость, думая о них; но в данный момент мне необходимо уяснить факты. Что такого мог сказать сэр Артур, чтобы «Узкий круг» почувствовал необходимость пойти на такой опасный шаг, как убийство?

Мэтью наконец откинулся на спинку кресла, положив ногу на ногу и все еще пристально глядя на Питта.

– Он осуждал их общую мораль и нравственные устои, – уже более спокойно сказал он. – То, что они поклялись тайно благоприятствовать друг другу за счет тех, кто не является членами Круга, а это большинство из нас. Они поступают таким образом в бизнесе, банковском деле, политике и, по возможности, во всей жизни общества, хотя это самое трудное. – Мэтью криво усмехнулся. – Знаешь, существуют неписаные законы, в соответствии с которыми кто-то может быть принят в общество, а кто-то нет. И эти правила не нарушить. Можно заставить какого-нибудь джентльмена быть с тобой вежливым, если он твой должник, но ничто и никогда не заставит его относиться к тебе как к своему, даже если он будет обязан тебе жизнью.

Мэтью это совсем не казалось странным. Он даже не пытался выразить словами то неопределенное качество уверенности в себе и чувство личного достоинства, что присущи истинному джентльмену. Это качество не имело никакого отношения к уму и образованию, успеху, деньгам или титулу; человек мог обладать всем – и тем не менее не соответствовать этому неопределенному, неуловимому критерию. Мэтью обладал им от рождения. Оно было ему так же присуще от природы, как другим – талант наездника или способность петь не фальшивя.

– Но в Круге как-то многовато джентльменов, – едко заметил Питт, возвращаясь памятью к своим былым расследованиям и горькому опыту знакомства с деятельностью «Узкого круга».

– Отец примерно так и говорил, – согласился Мэтью, все пристальнее вглядываясь в лицо Питта. – Но особенное внимание он уделял Африке и тем способам, которыми они контролируют банки, в свою очередь осуществляющие контроль над исследовательскими фондами и землеустройством. Они работают рука об руку с политиками, которые решают, будем ли мы владычествовать от Кейптауна до Каира, или же уступим часть сфер влияния немцам и сосредоточим свои усилия только на юге. – Он быстро и сердито пожал плечами. – Министр иностранных дел, как всегда, ходит вокруг да около, говорит одно, а делает совсем другое. Я работаю в Министерстве иностранных дел, но все равно не знаю, что у него на уме, чего он действительно хочет. А в Африке кишмя кишат миссионеры, врачи, исследователи, барышники, ловцы удачи, ведущие крупную игру, – и немцы… – Он удрученно поморщился. – Не говоря о местных князьках и воинственных принцах, которые владеют там землями… до тех пор, пока мы не отберем у них эти владения с помощью каких-нибудь договоров. Или пока этого не сделают немцы.

– А что делает при этом «Узкий круг»? – ввернул Питт.

– Дергает за веревочки, – ответил Мэтью. – Тайно используя старые обязательства, втихомолку вкладывая крупные суммы и пожиная плоды. Вот об этом отец и говорил. – Он сел в кресле чуть поудобнее, понемногу начиная успокаиваться, хотя, возможно, он просто очень устал и поэтому не мог больше сидеть на краю, с прямой спиной. – И главное, против чего он возражал, так это против страшной засекреченности. Хотя заниматься благотворительностью анонимно – дело достойное и очень почтенное.

Они не слышали, как кто-то прошел за дверью.

– Сначала он думал, что общество создано именно с этой целью, – продолжал Мэтью, – что это группа людей, собравшихся вместе, чтобы лучше знать, где и кому требуется помощь, и чтобы эта помощь была не нищенской, одноразовой подачкой, а достаточной, чтобы существенно изменить положение к лучшему. Приюты для сирот, больницы для нуждающихся, помощь ученым, занимающимся исследованием особо опасных и редких болезней, дома для престарелых солдат… и все в таком роде. Лишь совершенно недавно он обнаружил, что существует у этой деятельности и оборотная сторона. – Мэтью, слегка извиняясь, добавил: – Отец был немного наивен, как мне кажется. Мы бы с тобой гораздо скорее поняли, что происходит. Он слишком хорошо думал о многих людям, которым я бы ни за что не поверил.

Питт припоминал, что ему известно об «Узком круге».

– А разве они его не предупредили, что не одобряют критики, а точнее, вовсе ее не приемлют?

– Да! Вот именно, предупредили! Очень вежливо, в очень взвешенных выражениях, – которые он совершенно превратно истолковал. Ему даже в голову не могло прийти, насколько все эти предупреждения серьезны.

Мэтью вздернул брови, а взгляд карих глаз стал одновременно насмешливым и глубоко уязвленным. Томас почувствовал к нему уважение, хотя понимал, что Десмонд решил не только очистить имя отца от подозрений в излишней слабости и доверчивости, но, возможно, также отомстить за него.

– Мэтью, – начал он, невольно подавшись вперед.

– Если ты собираешься уговаривать меня бросить это дело, то напрасно тратишь свое драгоценное время, – упрямо возразил тот.

– Я… – Питт как раз это самое и собирался сказать. И ему стало не по себе, что Мэтью так хорошо его понимает. – Ведь ты даже не знаешь, кто эти люди, – убеждал он. – По крайней мере, подожди и обдумай все тщательно, прежде чем что-то предпринять.

Слова его прозвучали слабо и неубедительно.

Мэтью улыбнулся.

– Бедняга Томас. Все еще в роли старшего брата… Но мы теперь не дети, один год старшинства уже ничего не значит. Он ничего не значил с тех пор, как мне исполнилось десять! Ну конечно, я все тщательно продумаю. Вот поэтому я и пришел к тебе. Я прекрасно понимаю, что не смогу нанести Кругу смертельный удар. Это гидра. Одну голову отрубишь, а на ее месте вырастут сразу две новые. – Лицо Мэтью снова потемнело и стало жестким. – Но я докажу, что отец не был в маразме, даже ценой своей жизни. – Он пристально посмотрел Питту в глаза. – Если мы позволим им говорить такое о людях, подобных отцу, – им, которые заставили его замолчать с помощью убийства, а затем его же опорочили, утверждая, что он тронулся разумом, – тогда кто же мы сами? Чего мы стоим? Разве мы сможем называться людьми чести?

– Никогда, – печально ответил Томас. – Но одной честью эту схватку не выиграть. Необходимо также тактическое искусство, а кроме того, острое оружие, – он усмехнулся. – Хотя, возможно, больше пригодится длинная ложка.

– Чтобы отобедать с дьяволом? ^[5]– удивился Мэтью. – Неплохо сказано. А у тебя, Томас, есть такая длинная ложка? Ты поможешь мне сразиться с ними?

– Конечно, помогу, – сказал Питт, не раздумывая.

Почти сразу же он понял, какие опасности сулит это решение и какую тяжкую ответственность возлагает он на себя, но было уже поздно. Впрочем, даже если бы Томас не спешил отвечать и все тщательно взвесил, решение было бы то же самое. Единственное отличие было в том, что он мучился бы перед выбором, боролся со страхом, с пониманием огромной опасности и ничтожных шансов на успех. Но все это было бы пустой тратой времени, раз уж он все равно решился.

Мэтью наконец совсем расслабился и позволил себе откинуться на спинку кресла. Он улыбнулся. Лицо его немного разгладилось, с него исчезло выражение крайней усталости и обреченности. Он почти стал похож на того юношу, которого Питт знал в давние годы и с которым делил приключения и мечты, казавшиеся фантастическими – о путешествии по Амазонке, об открытии усыпальниц фараонов, – но, в сущности, бывшие по-детски наивными, исполненными благородных, взращенных с младенчества представлениями о том, что хорошо и что дурно. Воровство, насилие – вот страшнейшие из преступлений, которые они могли тогда вообразить. Они тогда не подозревали, что существуют коррупция, цинизм, манипуляции и предательство. С высоты нынешних лет те мальчики казались невообразимо наивными.

– Да, предупреждения были, – внезапно сказал Мэтью. – Теперь я это понимаю, хотя раньше ничего не замечал. Я был здесь, в Лондоне, когда это происходило, но каждый раз он не воспринимал их всерьез.

– Что именно произошло? – спросил Томас.

Десмонд поморщился.

– Ну, относительно первого я не могу быть вполне уверен. Как рассказывал отец, он ехал в подземке, или, точнее, собирался ехать. Он сошел по ступенькам на платформу и стал ждать поезда. – Мэтью внезапно запнулся и взглянул на Питта. – Ты когда-нибудь бывал там?

– Да, частенько…

Томас представил себе узкие переходы, длинные станции, где тоннели становились шире, чтобы дать место платформе, темные сводчатые потолки, вспыхивающие неровным светом газовые светильники, невероятный шум и лязг, с которыми поезд вырывался из черного жерла тоннеля на свет и останавливался. Двери распахивались, и из них вываливалась толпа людей. А другие, ожидавшие возможности занять их место, торопились внутрь, прежде чем закроются двери и похожее на червя приспособление вновь уползет в темноту.

– Тогда тебе не надо объяснять, какой там шум, как люди напирают и толкаются, – продолжал Мэтью. – Итак, отец стоял в первом ряду, когда услышал, что поезд подходит, и вдруг почувствовал сильное давление в спину. Его подтолкнули к самому краю платформы, так что он чуть не упал на рельсы, где неминуемо погиб бы. – Голос Мэтью снова зазвучал жестко и резко. – Но в тот самый момент, как поезд показался и стал приближаться к платформе, кто-то схватил его сзади и оттянул от края. Он обернулся поблагодарить того, кто пришел на помощь, но не мог распознать своего спасителя, а возможно, несостоявшегося убийцу. Все, казалось, думали только о том, чтобы успеть вскочить в поезд, никто не обращал на него ни малейшего внимания.

– Но он был уверен, что его сначала толкнули?

– Совершенно уверен. – Мэтью помолчал, ожидая, что Томас усомнится, но тот едва заметно кивнул.

Будь это кто другой, кто-нибудь, кого бы он знал хуже, Питт, возможно, и засомневался бы, но если только Артур Десмонд не изменился совершенно невероятным образом, он был неспособен заподозрить, что его преследуют. Он видел во всех прежде всего хорошее и продолжал так думать, пока его буквально не вынуждали переменить мнение, – и даже тогда бывал потрясен и опечален, но все же до последнего был готов признать ошибку и даже был бы счастлив ошибиться.

– А второе предупреждение?

– Это было связано с лошадью, – ответил Мэтью. – Но отец никогда не рассказывал мне подробности. – Он опять подался вперед, наморщив лоб. – Я узнал обо всем этом со слов грума, когда был дома. Отец ехал верхом по деревенской улице, когда внезапно навстречу галопом проскакал какой-то идиот, совершенно потерявший способность управлять лошадью. Он беспорядочно шарахался из стороны в сторону, словно безумный, с кнутом в руке, и едва не расплющил отца вместе с конем о каменную стену возле церкви. Он сильно стегнул отцову лошадь по голове, и, конечно, бедное животное испугалось и сбросило отца на землю. – Мэтью задержал дыхание, неотрывно глядя на Питта. – Конечно, это вполне могло быть случайностью: может быть, тот идиот был пьян или не в своем уме. Но отец думал иначе, и я, конечно, тоже.

– Да, это не случайность, – мрачно заметил Питт. – Я тоже так не думаю. Он был превосходный наездник и не тот человек, который может нафантазировать подобные вещи на чужой счет.

Мэтью вдруг улыбнулся. Это была широкая, добрая улыбка, разом омолодившая его на несколько лет.

– Это лучшее, что я слышал о нем за последнее время… Господи боже, хотел бы я, чтобы тебя могли слышать его друзья. Все так опасаются его похвалить, даже признать, что он был в здравом уме, и даже мысли не допускают, что он был прав. – В голосе Мэтью внезапно зазвучала обида. – Томас, ведь он был в полном рассудке, правда? Он был самым здравомыслящим, самым благородным и самым порядочным человеком на этой земле!

– Да, правда, – ответил Питт тихо и совершенно искренно. – Но если отвлечься от этого, то дело не в здравости его рассудка. «Узкий круг» всегда наказывает тех, кто ему изменяет. Мне приходилось наблюдать такое и раньше. Иногда они губят общественную репутацию, иногда разоряют – но к убийству прибегают нечасто, хотя бывает и так. Если они не смогли его запугать – а они, очевидно, не смогли, – тогда им уже не оставалось ничего другого. Они не могли его разорить, потому что он не играл и не спекулировал. Не могли нанести урон его репутации, потому что он ни перед кем не заискивал, не искал должностей или связей и совершенно не заботился о том, чтобы быть принятым при дворе или в светских кругах Лондона. А там, где он жил, его положение было неуязвимо даже для происков «Узкого круга». Поэтому у них оставалось только одно средство, чтобы заставить его замолчать навсегда, – смерть.

– А затем свести к нулю все, о чем он говорил, выдав за умалишенного и тем самым опозорив его память. – Голос Мэтью опять зазвучал гневно, на лице отразилась боль. – Но я не могу этого вытерпеть, Томас, и не стану терпеть!

В дверь гостиной постучали, Питт внезапно вернулся к реальности, поняв, где он находится и что на дворе почти стемнело. Он так и не успел поесть. Шарлотта, наверное, недоумевала, кто его посетитель, почему они удалились в гостиную, плотно закрыв дверь, почему он не представил ее гостю и не пригласил его к обеду.

Мэтью выжидающе поглядел на него, и Томас удивился, заметив, что тот нервничает, словно не знает, как себя держать.

– Входи, – Питт поднялся и пошел к двери, чтобы отворить.

За порогом, с удивленным и обеспокоенным видом, стояла Шарлотта. Она уже почитала детям на ночь, и по слегка раскрасневшемуся лицу и выбившейся пряди волос Томас понял, что она пришла из кухни. А он даже позабыл, что голоден.

– Шарлотта, это Мэтью Десмонд.

Как ни странно, но они с Мэтью никогда не встречались. А ведь Десмонд был ближе ему, чем все остальные, за исключением матери, а иногда даже ближе, чем она. И Шарлотта была сейчас родна и близка Томасу, как никто другой, но он никогда не возил ее в Брэкли, никогда не показывал ей усадьбы, не знакомил с теми, кто был для него семьей, прежде чем появилась она. Мать умерла, когда ему исполнилось восемнадцать, но ведь это не должно было оборвать все связи.

– Добрый вечер, мистер Десмонд, – проговорила Шарлотта со спокойствием и достоинством, которые были даны ей от рождения, а вовсе не зависели от эмоционального состояния. Питт заметил в ее взгляде какую-то неуверенность и понял, почему она подвинулась поближе к нему.

– Добрый вечер, миссис Питт, – ответил Мэтью, слегка удивившись, что она не потупила взгляд, а посмотрела ему прямо в глаза. В это краткое мгновенье, обменявшись всего лишь парой фраз и взглядом, они оценили друг друга и поняли, какое место в обществе кто занимает. – Извините за вторжение, миссис Питт, – продолжал Мэтью, – боюсь, это очень эгоистично с моей стороны. Я приехал сообщить Томасу о смерти отца и, к сожалению, совершенно не учел, что и другие нуждаются в его обществе. Приношу свои извинения.

Шарлотта взглянула на мужа – на этот раз взволнованно и сочувственно – и снова обратила взгляд к Мэтью:

– Извините, мистер Десмонд. Вы, наверное, ужасно расстроены. Можем ли мы вам чем-то помочь? Может быть, вы хотите, чтобы Томас поехал с вами в Брэкли?

Мэтью улыбнулся.

– Вообще-то, миссис Питт, я хотел, чтобы Томас выяснил, что же произошло на самом деле, и он мне это уже пообещал.

Шарлотта хотела было еще что-то добавить, но поняла, что, пожалуй, это будет не совсем уместно.

– Не хотите ли поужинать с нами, мистер Десмонд? Полагаю, вам не очень хочется есть, но если вы будете голодать слишком долго, вам станет еще хуже.

– Вы совершенно правы, – ответил Мэтью, – во всех отношениях.

Шарлотта внимательно взглянула на гостя и увидела, как сильно он расстроен и утомлен. Немного поколебавшись, она решительно предложила:

– Может быть, вы захотите переночевать у нас, мистер Десмонд? Нам это не причинит ни малейшего неудобства. Вы будете нашим первым гостем после переезда, что очень приятно. А если вам что-нибудь понадобится, Томас вам одолжит.

Мэттью ответил без долгих раздумий:

– Спасибо, это будет гораздо приятнее, чем возвращаться в здешнюю квартиру.

– Томас проводит вас наверх, а Грейси приготовит спальню. Ужин подадут через десять минут. – Она повернулась, мельком взглянув на мужа, и направилась в кухню.

Мэтью на миг замешкался в коридоре, глядя на Томаса. На его лице быстро сменяли друг друга удивление, понимание, воспоминания о прошлом, о долгих былых разговорах и необъятных мальчишеских мечтах и мысль о том, какая разница между тем, что было, и тем, что есть теперь. И никаких объяснений не требовалось.

Ужин был легким: холодный жареный цыпленок с овощами и фруктовый шербет. Сейчас это вряд ли имело значение, но Питт был рад, что принимает Мэтью, став старшим инспектором, а не тогда, когда они могли угостить его только бараньей похлебкой и картофелем или треской с хлебом и маслом.

Они мало разговаривали и только о безотносительных вещах: уходе за садом и что они надеялись вырастить в будущем, все ли фруктовые деревья будут плодоносить в этом году и какие из них нуждаются в подрезке. Все это говорилось, только чтобы не молчать, и никто не пытался делать вид, словно все в порядке. Шарлотта, подобно Питту, хорошо знала, что горе излечивается только временем, часто очень долгим. Мешать боли, пытаясь отвлечь от нее, значило только ее усиливать. Это было бы все равно что отрицать важность события, притворяться, будто утрата незначительна.

Мэтью рано ушел спать, оставив Шарлотту и Питта в зелено-белой общей комнате. Назвать ее гостиной было бы претенциозно, но она была достаточно хороша и удобна, чтобы оправдать и такое название.

– Что он имел в виду? – спросила она, как только Мэтью удалился достаточно высоко, чтобы ее не слышать. – Что подозрительного в смерти сэра Артура?

Медленно и с большим трудом, подбирая нужные слова, Томас рассказал ей все, о чем поведал Мэтью: о сэре Артуре и об «Узком круге», о предупреждениях, которые, по его мнению, они делали, и, наконец, о смерти от опийной настойки в клубе «Мортон».

Шарлотта слушала, не отводя глаз и не перебивая. Интересно, подумал Питт, читает ли она у него на лице горе и вину так же ясно, как он сам их чувствовал. Он не был уверен, что хочет, чтобы она так легко их читала. Конечно, необходимость прятать подобные чувства всегда вызывает ощущение горького одиночества, но Питту не хотелось, чтобы жена сочла его бездушным человеком, которым он сейчас себя ощущал. Томас столько лет не вспоминал о былой доброте обитателей усадьбы и так долго не навещал их, а теперь все, чем он мог воздать за эту былую доброту, – стремление очистить имя сэра Артура от порочащих слухов, которых тот совершенно не заслужил.

Если Шарлотта и распознала его глубинные ощущения, то ничем этого не выдала. Она могла быть иногда дико бестактной, но если кого-нибудь любила, ее преданность была настолько велика, что она могла сохранить любую тайну и воздержаться от высказываний и суждений, как мало кто еще на свете.

– Из всех людей он бы, наверное, последним прибегнул к лаудануму, – честно сказал Питт. – Но даже если он употреблял его по какой-то неизвестной нам причине, я все равно не позволю им утверждать, будто он был в маразме. Это… это недостойно его.

– Да, знаю, – Шарлотта взяла мужа за руку. – Ты не часто о нем рассказывал, но мне известно, как глубоко ты его любил. Хотя такой несправедливости не заслужил никто. – Ее взгляд стал беспокойным, словно она сомневалась в его реакции. – Но Томас…

– Что?

– Не позволяй чувству… – Она тщательно выбирала слова и совсем не упомянула о чувстве вины, которое Питт испытывал и о котором она, несомненно, догадалась. – Не позволяй эмоциям заставлять тебя действовать поспешно и непродуманно. Это не те враги, с которыми можно позволить себе беспечность. Они не признают честных способов борьбы. Они не дадут тебе передышки или еще одного шанса, скорбишь ли ты, или действуешь сгоряча, или же тобой руководит преданность. Как только они поймут, что ты всерьез готов с ними схватиться, они постараются спровоцировать тебя на опрометчивые поступки. Я уверена, ты не забудешь о смерти сэра Артура и горишь желанием одержать над ними верх, но помни также, как хитроумно они убили его, какой удачей его смерть стала для их целей и как они безжалостны.

Шарлотта вздрогнула. С каждым мигом ее вид становился все более несчастным, словно она боялась собственных слов.

– Если они так обошлись с одним из своих, только представь, что они сделают с врагом вроде тебя.

Она взглянула на мужа, словно еще хотела что-то сказать – может быть, умолять еще раз обо всем хорошенько подумать, взвесить все шансы «за» и «против», – но передумала. Возможно, понимала, что сейчас это было бы бессмысленно. Томас никогда не подозревал ее в неискренности – Шарлотта была для этого слишком честна и порывиста. Возможно, она наконец научилась быть тактичнее.

Он ответил на ее невысказанную мольбу.

– Я должен, – произнес он ласково, – иной путь был бы невыносим для меня.

Шарлотта ничего не сказала, только крепче сжала его руку и долго сидела молча.

На следующее утро Мэтью проснулся поздно, Шарлотта и Питт уже завтракали, когда он вошел в столовую. Джемайма и Дэниел уже оделись и ушли в школу с Грейси. Эта новая обязанность наполняла гордостью все четыре фута и одиннадцать дюймов ее роста, и поэтому на пути в школу она благосклонно улыбалась всем знакомым или тем, кого была бы не прочь считать своими знакомыми. Шарлотта подозревала, что, возвращаясь домой, Грейси перекидывается словечком-другим с подручным мясника на углу улицы, но он никогда не приходил сюда, и горничная Питтов не захаживала к нему в гости. Однако он производил впечатление вполне порядочного юноши. Шарлотта сама как бы случайно прошла мимо него один-два раза, провожая детей, чтобы получше разглядеть и составить представление о нем и о его характере.

За ночь Мэтью отдохнул, но под глазами его все еще виднелись черные круги – следствие пережитого потрясения. Густые каштановые волосы со светлой прядью на лбу казались плохо подстриженными и неухоженными, хотя на самом деле он всего лишь небрежно, торопясь причесал их.

Они обменялись обычными утренними приветствиями. Шарлотта предложила ему яичницу с беконом, почки, тосты и джем и машинально налила ему чашку чая. Мэтью глотнул, не дав чаю остыть, и обжегся.

Прошло еще несколько минут дружного молчания. Шарлотта извинилась и вышла на кухню по каким-то домашним делам, и Мэтью взглянул на Томаса.

– Есть еще кое-что, о чем я должен с тобой поговорить, – сказал он с набитым ртом.

– Да?

– Это дело профессиональное как для тебя, так и для меня, – он глотнул чай уже более осторожно.

– Ты имеешь в виду Министерство иностранных дел? – удивился Питт.

– Да. И это опять связано с Африкой. – Мэтью нахмурился. – Не знаю, известно ли тебе что-нибудь о наших договорах… нет? Ну, это не имеет большого значения для того, что я собираюсь сказать. Четыре года назад, в 1886 году, мы заключили соглашение с Германией и намерены этим летом заключить еще одно. Конечно, в связи с тем, что Бисмарк утрачивает влияние, а молодой кайзер, наоборот, все больше приобретает, ситуация за это время изменилась. Кайзеру помогает этот негодяй Карл Петерс ^[6]– ум у него острый, как бритва, а хитер он, как целая стая обезьян. Солсбери ^[7]же своей нерешительностью только все осложняет. Половина министерства думает, что он все еще рассчитывает утвердить господство Англии над пространством от Кейптауна до Каира. Другая половина считает, что он на это не пойдет, потому что это слишком дорого и слишком трудно.

– Трудно? – переспросил изумленно Томас.

– Да, – ответил Мэтью, беря еще ломтик тоста. – Начать с того, что между британской Южной Африкой и контролируемым Британией Египтом расстояние больше трех тысяч миль. Это значит, что надо будет завладеть Суданом, Экваторией ^[8], которую сейчас держит в руках этот скользкий тип по имени Эмин-Паша, и узким коридором к западу от германской Восточной Африки, что в настоящих обстоятельствах не так просто. – Он посмотрел на Питта, чтобы удостовериться, что тот понимает, о чем речь. Для большей наглядности он принялся чертить схему на столе указательным пальцем. – Вся область к северу от Трансвааля ^[9], а это включает Замбезию и территории между Анголой и Мозамбиком, находится еще под управлением местных племенных вождей.

– Понимаю, – неуверенно ответил Питт. – А что собой представляет второй вариант?

– Территория от Каира до Старого Калабара ^[10], – ответил Мэтью, вонзая зубы в тост. – То есть от Нигера до Нила, если тебе это больше нравится, что захватывает озеро Чад, затем устремляется к западу и проходит вблизи Сенегала, отбирая Дагомею ^[11]и Берег Слоновой Кости у французов.

– Но это же война? – недоверчиво, почти в ужасе спросил Питт.

– Нет, нет, конечно, нет, – поспешно ответил Мэтью. – Это в обмен на Гамбию.

– О, понимаю.

– Нет, не понимаешь, еще нет. Возникает также вопрос германской Восточной Африки, где было недавно много волнений, мятежей и несколько убийств, и Гельголанда…

– Прошу прощения? – переспросил вконец растерявшийся Питт.

– Да, Гельголанда, – повторил Мэтью с набитым ртом.

– Но я всегда думал, что Гельголанд находится в Северном море. Помнится, об этом нам говорил еще мистер Тарбет. Я и понятия не имел, что он где-то поблизости от Африки.

– Остров Гельголанд действительно находится в Северном море, как и говорил мистер Тарбет. – Мистер Тарбет был учителем Мэтью в детстве, а следовательно, и Питта. – Он расположен идеально для морской базы, с которой можно блокировать все главные немецкие порты на Рейне, – объяснил Мэтью. – Мы можем продать Гельголанд немцам в обмен на часть их территорий в Африке. И поверь мне, они будут рады такой возможности, если мы поведем дело как следует.

Томас сухо улыбнулся.

– Вижу, у тебя полно в высшей степени сложных проблем. Но в чем именно ты желаешь проконсультироваться с полицией? У нас нет никаких связей ни с Африкой, ни даже с Гельголандом.

– Зато у тебя есть связи в Лондоне. А там находятся и Министерство по делам колоний, и германское посольство.

– О, – Питт невольно начинал кое-что понимать, или, скорее, опасаться, что кое-что понимает.

– А также Южноафриканская компания, зависящая от Британской империи, – продолжал Мэтью. – И различные банки, которые субсидируют геологов, исследователей и миссионеров, не говоря уж о путешествиях. А кроме того, есть ловцы удачи – и в буквальном смысле слова, и в финансовом.

– Бесспорно, – согласился Томас. – Но какое это все имеет значение для полиции?

Огонек азарта в глазах Мэтью погас, сменившись предельной серьезностью.

– А такое, что из Министерства по делам колоний исчезает информация, Томас, и появляется в германском посольстве. Мы знаем об этом потому, что немцам стали известны условия, на которых мы можем пойти на уступки, а они никак не должны были об этом знать. Иногда они знают о некоторых вещах раньше, чем мы в Министерстве иностранных дел. Большого вреда это еще не причинило – насколько нам, конечно, известно, – но если дело будет так продолжаться, это серьезно ослабит наши шансы на успешное заключение договора.

– Значит, кто-то в Министерстве по делам колоний передает информацию в германское посольство?

– Я не вижу других объяснений.

– А что это за информация? Она не может исходить из какого-нибудь другого источника? У них ведь тоже свои люди в Восточной Африке?

– Если бы ты был больше осведомлен об африканских делах, то не задавал бы подобных вопросов, – пожал плечами Мэтью. – Каждое новое донесение отличается от предыдущего, и б ольшая часть отчетов может интерпретироваться как угодно, особенно та, что касается местных князьков и вождей. Но немцы располагают нашей версией отчета.

– А о чем именно информация?

Мэтью допил чай.

– Насколько нам известно, сейчас она касается минеральных ископаемых и торговых переговоров между фирмами и местными царьками. В частности, одним из Замбезии по имени Лобенгула. Мы очень надеялись, что немцам неизвестно, насколько мы продвинулись в переговорах по данному вопросу.

– Но дело обстоит иначе?

– Трудно сказать, но опасаюсь, что так.

Питт тоже допил чай, налил еще и взял из корзинки тост. Он очень любил домашний джем. У Шарлотты он получался такой душистый и пикантный на вкус, просто объедение. Томас заметил, что Мэтью джем тоже понравился.

– В Министерстве по делам колоний есть предатель, – медленно сказал Питт. – Кто еще в курсе того, о чем ты мне рассказал?

– Мой непосредственный начальник и министр иностранных дел, лорд Солсбери.

– И всё?

Мэтью вытаращил глаза.

– Господи боже, ну конечно же! Мы вовсе не собираемся ставить всех и каждого в известность, что в Министерстве по делам колоний завелся шпион. Да и шпиону незачем знать, что нам известно о его существовании. Мы должны выяснить все, прежде чем будет нанесен действительно существенный ущерб, и сохранить все в тайне.

– Но я не могу работать без разрешения властей… – начал Томас.

Мэтью нахмурился.

– Я дам тебе письмо, предоставляющее полномочия, если хочешь. Но я думал, что ты теперь суперинтендант и обладаешь властью. Какие еще полномочия тебе требуются?

– От моего шефа, заместителя комиссара полиции, если мне предстоит начать опросы людей в Министерстве по делам колоний.

– О, разумеется.

– Ты не думаешь, что утечка информации имеет отношение к нашему делу, а?

Мэтью снова нахмурился, а затем его лицо озарилось пониманием.

– Святый боже! Надеюсь, что нет! «Узкий круг» – подлая организация, но у меня и в мыслях не было, что она вовлечена и в сеть предательства, а ведь такая связь тянула бы именно на это. Нет. Насколько мне известно – в частности, из слов отца, – в интересах «Узкого круга», чтобы Англия оставалась могущественной и богатой, насколько это возможно. И потери Англии в Африке ударили бы и по ним. Одно дело, что они сами нас грабят. Но совсем другое, если нас станут грабить немцы. – Десмонд улыбнулся с горькой иронией. – Но почему ты спрашиваешь? Ты считаешь, что в Министерстве по делам колоний есть представители «Узкого круга»?

– Возможно, но я совершенно уверен, что они проникли в полицию. Однако, какого ранга эти представители, понятия не имею.

– Но он может, например, занимать должность помощника комиссара полиции? – спросил Мэтью.

Питт проглотил последний кусочек тоста с джемом.

– Да, конечно. Но я имел в виду ранг в самом Кругу. Между рангами и должностями может не быть никакой связи, отчего все это и выглядит столь устрашающе опасным.

– Не понимаю.

– Человек, занимающий очень важный пост в финансах или политике, – объяснил Томас, – может занимать совсем незначительную ступень в «Узком кругу» и быть обязан повиноваться члену Круга, который ничего не представляет собой с точки зрения внешнего мира. Ведь неизвестно, кто и насколько располагает истинной властью.

– Но это, конечно… – начал Мэтью; тут голос его замер, в глазах появилось удивление. – Это объясняет некоторые очень странные обстоятельства… – начал он снова. – Если под известными внешними отношениями лежат другие, целая сеть взаимных обязательств, противоречащих очевидным и гораздо более крепких… – Лицо его побледнело и словно осунулось. – Господи, как же это страшно. Я даже не представлял, что дело обстоит таким образом. Неудивительно, что отец был так расстроен. Мне хорошо известно, почему он сердился, но я и не подозревал, насколько беспомощным он себя чувствовал. – Мэтью замолчал и сидел так несколько минут, а затем внезапно добавил: – Но даже если это безнадежно, я все равно попытаюсь вмешаться. Я не могу позволить… чтобы это все продолжалось.

Питт ничего не ответил.

– Извини, – Десмонд закусил губу, – ты ведь не пытаешься отговорить меня от этого, нет? Я, конечно, немного напуган всем этим. Но ты возьмешься выяснить причины утечки информации из Министерства по делам колоний?

– Конечно. Как только попаду на Боу-стрит, я начну действовать. Полагаю, ты сделаешь официальный запрос из Министерства иностранных дел? Я могу сослаться на тебя?

– Да, разумеется, – Мэтью вытащил из кармана конверт и передал его Питту: – Вот тебе полномочия. И, Томас… спасибо тебе.

Питт не знал, что отвечать. Не взять письмо означало положить конец их дружбе, сведя ее к обычному обмену любезностями при встречах.

– А что ты собираешься делать? – спросил он вместо этого.

У Мэтью снова был усталый, измученный вид. Ночной сон, если он действительно спал, принес очень незначительное облегчение. Десмонд сложил салфетку и встал.

– Нужно сделать распоряжения. Они, – глубокий вздох, – они послезавтра собираются произвести судебное расследование.

– Я буду там.

– Спасибо.

– А… похороны?

– Через два дня после этого, на шестой день. Ты приедешь, да? Похороны, разумеется, состоятся в Брэкли. Он будет похоронен в семейном склепе.

– Конечно, буду. – И Питт тоже встал. – А теперь куда ты направляешься? В поместье?

– Нет. Нет, судебное заседание будет здесь, в Лондоне. И у меня еще много дел.

– Если есть кто-то… если хочешь, то опять приезжай к нам.

Мэтью улыбнулся:

– Спасибо, но я должен обязательно повидаться с Харриет. Я… – И он слегка смутился.

Томас ждал.

– Я недавно обручился, – продолжал Мэтью, слегка покраснев.

– Поздравляю! – Питт действительно был рад. Он в любом случае обрадовался бы за Мэтью, но сейчас было особенно важно, чтобы рядом с ним находился человек, готовый поддержать его и разделить с ним горечь утраты. – Да, конечно, ты должен с ней повидаться и рассказать обо всем, прежде чем она прочтет об этом в какой-нибудь газете или узнает еще от кого-нибудь.

Мэтью сделал гримасу:

– Она не станет читать газеты, Томас!

Питт понял, что допустил бестактность. Леди никогда не читают газет, разве что придворные бюллетени или колонку мод. Он судил по Шарлотте и ее сестре Эмили, которые, покинув отчий дом, стали сами решать, что им подобает читать. Даже лорд Эшворд, первый муж Эмили, относился к этому снисходительно.

– Ну, конечно, я должен был бы выразиться иначе, Мэтью, – пока она не узнает от кого-то, кто читает газеты, – извинился он. – Это было бы очень неумно с твоей стороны – позволить ей обо всем узнать от других. Я уверен, что она захочет оказать тебе всяческую поддержку.

– Да… я… – Десмонд пожал плечами, – так бессердечно быть сейчас хоть в каком-то отношении счастливым…

– Чепуха! – возразил с жаром Питт. – И сэр Артур первым бы пожелал, чтобы ты хоть в чем-то сейчас нашел утешение и счастье. Мне не надо тебя в этом убеждать. Ты и сам это прекрасно знаешь – неужели ты уже не помнишь, каким он был?

Было странно и больно говорить о сэре Артуре в прошедшем времени, и внезапно его снова охватило чувство горечи. Мэтью, наверное, чувствовал примерно то же. Он очень побледнел.

– Конечно. Я… не могу… еще… Но я пойду и повидаюсь с ней, разумеется. Она прекрасная девушка, Томас. Тебе понравится. Приходится дочерью Рэнсли Сомсу, он работает в Казначействе.

– И опять прими мои поздравления! – Питт машинально протянул руку. Мэтью, слегка улыбнувшись, пожал ее. – А теперь нам лучше отправляться по делам, – сказал Томас. – Мне – на Боу-стрит, а потом и в Министерство по делам колоний.

– Да, верно. Но я должен повидать миссис Питт и поблагодарить за гостеприимство. Хотел бы я… хотел бы я, чтобы ты познакомил ее с отцом. Она бы ему понравилась… – Мэтью с трудом сглотнул и отвернулся, не желая, чтобы Питт увидел слезы у него на глазах.

– Я тоже очень жалею, – сразу же согласился Томас. – Это одна из многих вещей, о которых я жалею.

Он тактично вышел из комнаты, чтобы дать Десмонду в одиночестве справиться со своими чувствами, и поднялся наверх поискать Шарлотту.

Ему повезло. Он застал в полицейском участке Боу-стрит помощника комиссара полиции Джайлза Фарнсуорта. Он бывал здесь лишь от случая к случаю, так как в его ведении находилась обширная территория, и к тому же он редко бывал здесь в это время, так что Томас ожидал, что увидится с ним, лишь приложив известные усилия.

– Доброе утро, Питт, – отрывисто сказал Фарнсуорт. Это был красивый мужчина с манерами, свидетельствовавшими о хорошем воспитании. У него были гладко зачесанные, словно прилизанные, светлые волосы, гладко выбритое лицо и ясные, очень честные серо-голубые глаза. – Рад, что вы пришли на работу вовремя. Прошлой ночью совершено дерзкое ограбление на Грей-Уайлд-стрит. Похищены бриллианты леди Уорбертон. Еще нет полного списка похищенного, но сэр Роберт представит его к середине дня. Очень неприятная история. Я пообещал сэру Роберту, что отряжу на это дело своего лучшего сыщика. – Он даже не потрудился взглянуть на Питта, чтобы узнать, какова его реакция. Это был приказ, а не предложение.

Когда Мика Драммонд уходил в отставку, он с таким жаром рекомендовал Томаса на свое место, что Фарнсуорт согласился, хотя очень неохотно. Питт не был джентльменом по происхождению, как Драммонд, не было у него и опыта в командовании людьми, которые в армии занимают низшие чины, а у Драммонда такой опыт был. Фарнсуорт привык работать с людьми одного с Драммондом общественного положения, которые до него занимали этот пост. Это все упрощало. Они понимали друг друга с полуслова, знали правила поведения, которые люди более низкого происхождения знают похуже, и держались друг с другом как ровня.

А Питт никогда не будет равен Фарнсуорту в общественном положении, между ними никогда не может быть дружбы. То, что Драммонд относился к Томасу дружески, было одной из тех необъяснимых причуд, которые позволяют себе даже джентльмены. Хотя обычно это проявлялось по отношению к людям, у которых было какое-то особое умение, или они могли еще чем-нибудь зарекомендовать себя – например, разведением породистых скакунов или устройством прекрасных садов с разными выдумками, вроде целых цветников, засаженных вечнозеленым кустарником, или лавандой, или каким-нибудь новым механическим приспособлением для искусственных водопадов и фонтанов. Но что касается Фарнсуорта, то Питт еще никогда не встречал людей, которые так недооценивали бы профессионалов, стоящих ниже их по служебному положению.

– Мистер Фарнсуорт, – остановил Томас начальника уже у двери.

– Да? – удивился помощник комиссара.

– Я, естественно, займусь бриллиантами леди Уорбертон, если вы желаете, но я бы предпочел приставить к этому делу Телмана, чтобы у меня осталось время отправиться в Министерство по делам колоний, откуда, как мне сообщили, просачивается жизненно важная информация о наших африканских делах.

– Что? – в ужасе переспросил Фарнсуорт, круто развернулся и уставился на Питта. – Мне об этом ничего не известно! Почему вы немедленно не доложили об этом? Меня можно было застать весь вчерашний день, да и позавчера. И если бы вы попытались, то легко бы меня нашли. У вас на работе есть телефон. Вы должны были поставить телефон и дома. Надо идти в ногу со временем, Питт! Современные изобретения существуют для того, чтобы ими пользовались! Они делаются не для развлечения тех, у кого больше денег и воображения, чем здравого смысла. Что с вами, приятель? Вы слишком старомодны. Погрязли в старых привычках!

– Я услышал об утечке информации всего полчаса назад, – повторил Томас, наслаждаясь сознанием правоты. – Непосредственно перед тем, как ушел из дому. И мне не кажется, что это подходящая тема для телефонных разговоров, хотя аппарат у меня, конечно, есть.

– Но если это неподходящая тема, то как вы сами об этом узнали? – с издевкой переспросил Фарнсуорт, тоже, в свою очередь, торжествуя. – Если вы хотите, чтобы сведения не распространялись, то, прежде чем явиться сюда, вы должны были отправиться в Министерство по делам колоний и удостовериться, что проблема действительно имеет место. Да и уверены ли вы, что информация, о которой вы говорите, достоверна? Может быть, пламенно желая сохранить все в тайне, но не обладая достаточными знаниями, вы неверно оценили ее серьезность? Тут, возможно, какое-то недоразумение.

Питт улыбнулся и сунул руки в карманы.

– Меня посетил лично чиновник из Министерства иностранных дел, – отвечал он, – по поручению лорда Солсбери и официально просил меня расследовать это дело. Информация, о которой мы говорим, оказалась в германском посольстве – вот как об этом стало известно. Дело не в каких-то нескольких секретных бумагах, которые никто не должен видеть.

Фарнсуорт был ошеломлен, но Питт не позволил ему вставить ни слова.

– Немцы оказались осведомлены о некоторых наших позициях на предстоящих переговорах относительно владений в Восточной Африке, Замбезии и возможных приобретений в коридоре от Каира до Кейптауна, – продолжал он, – хотя, конечно, бриллианты леди Уорбертон…

– К черту и леди Уорбертон, и ее бриллианты! – взорвался Фарнсуорт. – С этим может справиться и Телман. – Презрительное выражение мелькнуло на его породистом лице. – Я только упомянул о лучшем сыщике, но фамилию не называл. И уж конечно, это не значит, что им должен быть кто-нибудь из старших по должности. Немедленно ступайте в Министерство по делам колоний. Сосредоточьтесь на этом деле, Питт. Оставьте все прочее, пока не разберетесь вполне. Понимаете? И ради бога, приятель, будьте очень осторожны и все держите в тайне!

Томас улыбнулся.

– Да, мистер Фарнсуорт. Это я и собирался сделать, прежде чем появилось дело леди Уорбертон.

Фарнсуорт яростно взглянул на него, но ничего не сказал. Суперинтендант открыл дверь, и помощник комиссара вышел. Питт последовал за ним и приказал дежурному сержанту послать за Телманом.

Глава 2

Томас Питт прошел по Боу-стрит до Стрэнда, нашел там кеб и велел везти себя в Министерство по делам колоний, находившееся на углу Уайтхолла и Даунинг-стрит. Кебмен взглянул на него с легким удивлением, но после минутного колебания тронул лошадь и влился в поток экипажей, двигающихся к западу.

По дороге Питт снова и снова обдумывал то, что рассказал Мэтью, и выбирал, какими методами вести расследование. Занимался он этим до самого Уайтхолла. Прочел письмо младшего Десмонда, краткую инструкцию и некоторые детали, изложенные в нем, но по письму было трудно судить, насколько сложно заручиться сотрудничеством в Министерстве по делам колоний.

Кеб продвигался медленно, останавливаясь из-за каждого скопления колясок, экипажей, грузовых повозок и омнибусов на протяжении Стрэнда и Веллингтон-стрит, откуда ехал Томас. Они проползли мимо Нортхэмптон-стрит, Бедфорд-стрит, Кинг-Уильям-стрит и Данкэннон-стрит и свернули направо к Чаринг-кросс. Все спешили, норовя обогнать соседа. Кучеры кричали друг на друга. Катафалк и легкий кабриолет зацепились колесами, что и было главной причиной столпотворения. Двое молодых людей с грузовой тележкой громко советовали, что делать, а зеленщик устроил перебранку с пирожником.

Только через пятнадцать минут кеб наконец свернул влево на Уайтхолл и двинулся к Даунинг-стрит. Когда он остановился, к ним подошел дежурный констебль осведомиться, в чем дело.

– Суперинтендант Питт, следую в Министерство по делам колоний, – отрекомендовался Томас, достав удостоверение.

Кебмен, заинтересовавшись, раскрыл глаза пошире.

– Да, сэр. – Констебль элегантно отсалютовал и вытянулся в струнку. – Не узнал вас, сэр.

Питт расплатился с кебменом и пошел к подъезду, остро ощущая, что он-то выглядит не совсем элегантно и, уж конечно, одет не так хорошо, как служащие министерства и дипломаты. В своих смокингах, высоких воротничках и полосатых брюках, они шли по обе стороны от него, неся туго свернутые зонтики, несмотря на прекрасное майское утро.

– Да, сэр? – спросил его молодой человек, как только он вошел в помещение. – Чем могу вам помочь, сэр?

Суперинтендант достал удостоверение, вновь подтверждая свой статус, так как его внешний вид не вполне соответствовал должности, и сам он хорошо понимал это. Как всегда, волосы у него были слишком длинными и беспорядочно выбивались на воротник из-под шляпы. Пиджак очень хорошего покроя не имел должного вида из-за привычки Питта распихивать по карманам все, что ни попадя; воротничок был плохо накрахмален и недостаточно высок. А галстук казался несколько старомодным.

– Вот, пожалуйста, – ответил Томас. – Я должен конфиденциально обсудить некое дело с самым старшим чиновником, который сможет меня принять.

– Я посмотрю, когда вам можно будет назначицца встречу, – быстро ответил служащий. – Послезавтра – это удобно? Тогда можно встретиться с мистером Эйлмером, и я уверен, он с удовольствием вас примет. Мистер Эйлмер непосредственно подчиняется мистеру Чэнселлору, и это очень знающий человек.

Как и каждому жителю Лондона, Питту было известно имя Лайнуса Чэнселлора, министра по делам колоний. Он был одним из самых блестящих, быстро поднимающихся вверх политиков, и многие были уверены, что однажды он станет во главе правительства.

– Нет, это не подойдет, – очень ровно ответил Томас, глядя прямо в глаза молодому человеку и видя в них удивление, смешанное с неудовольствием. – Дело чрезвычайно срочное и должно быть рассмотрено как можно раньше. Оно также конфиденциальное, так что я не могу посвятить вас в подробности. Но я пришел по просьбе Министерства иностранных дел, и если вы хотите проверить это, можете отправить запрос лорду Солсбери. Я подожду, когда меня сможет принять мистер Чэнселлор.

Молодой служащий глотнул, не зная, как ему поступить. Теперь уже он смотрел на Питта неприязненно.

– Да, сэр. Я сообщу в приемную мистера Чэнселлора и передам вам его ответ. – Чиновник снова взглянул на удостоверение суперинтенданта и, взбежав по лестнице, исчез наверху.

Прошло почти четверть часа, прежде чем он вернулся, и Томас уже начал томиться в ожидании.

– Прошу сюда, – холодно сказал служащий.

Он повернулся на каблуках, снова поднялся наверх, постучал в дверь красного дерева и отступил в сторону, пропуская Питта.

Лайнусу Чэнселлору было сорок с небольшим. Это был динамичный мужчина с высоким лбом, темными волосами, откинутыми со лба назад, и большим носом. Его широкий, с насмешливыми складками рот свидетельствовал и о чуткости, и о сильной воле. Это был человек обаятельный, и ему почти не приходилось прилагать для этого усилий – природная живость позволяла ему говорить свободно и выразительно на любую тему в отличие от тех, кто с трудом и иногда безуспешно подыскивает слова. Он был худ и тонок в кости, высокого роста и безупречно одет.

– Доброе утро, суперинтендант Питт. – Он поднялся из-за великолепного стола и протянул руку; пожатие его было сильным и крепким. – Мне сообщили, что у вас срочное и конфиденциальное дело, – махнув в сторону стула напротив, он сел на место. – Вам лучше все мне объяснить. У меня есть примерно десять минут до следующей встречи. Боюсь, что не смогу уделить вам больше времени. Я должен быть в доме номер десять ^[12].

Объяснений не требовалось. Если он должен был встретиться с премьер-министром, на что и намекал, то опаздывать не мог, что бы Питт ему ни сообщил. Это была также откровенная констатация важности его времени и статуса. И Чэнселлор не хотел, чтобы посетитель недооценил ни то, ни другое.

Томас сел на указанный ему огромный, резной, обитый кожей стул и немедленно приступил к делу:

– Сегодня утром Мэтью Десмонд из Министерства иностранных дел сообщил мне, что определенная информация, касающаяся деятельности Министерства по делам колоний, связанная с исследовательскими работами и торговыми переговорами в Африке, особенно в Замбезии, попала в германское посольство…

Он едва успел это сказать, как Лайнус уже был весь внимание.

– Насколько мне известно, только мистер Десмонд, его непосредственный начальник и сам лорд Солсбери знают об утечке информации. Я прошу вашего разрешения, сэр, провести расследование в вашем министерстве.

– Да, конечно. Приступайте немедленно. Это чрезвычайно серьезно. – Притворно-вежливая заинтересованность исчезла, уступив место несомненно искреннему вниманию. – Вы можете мне сказать, какую точно информацию имеете в виду? Мистер Десмонд вам сообщил? И знает ли он сам?

– В подробности он не входил, – ответил Питт, – но она имеет главным образом отношение к правам на минеральные ископаемые и к договорам с местными племенными вождями.

Вид у Чэнселлора стал очень озабоченный, уголки рта опустились.

– Все это может быть очень серьезно. От этого зависит будущее устройство Африки. Полагаю, мистер Десмонд об этом вам тоже рассказал?

– Разумеется.

– Пожалуйста, держите меня в курсе вашего расследования, мистер Питт. Меня лично. Полагаю, вы уже рассмотрели все возможности получения немцами информации с помощью их собственных людей? – Особой надежды на это его лицо не выражало; министр спросил это только ради формальности. – У них ведь множество исследователей, путешественников и солдат в Восточной Африке, особенно вдоль побережья Занзибара. Не буду отягощать вашу память подробностями об их договоре с султаном Занзибара, восстаниях поселенцев и актах насилия. Просто примите как должное, что их присутствие в тех местах – фактор существенный.

– Я не расследовал дело с этой стороны, но то был первый вопрос, который я задал мистеру Десмонду, – ответил Томас. – Он заверил меня, что этого не может быть в силу некоторых подробностей, связанных с данной информацией, а также тем фактом, что немцам стала известна именно наша трактовка происходящих там событий, которые можно интерпретировать очень по-разному.

– Так, – кивнул министр, – теперь вы предполагаете, что предатель кроется среди нас, мистер Питт. И возможно, что это человек очень высокого ранга… Скажите, что вы предпримете в связи с этим?

– Все, что в моих силах, сэр, а это значит, что надо опросить каждого, кто имеет доступ к информации, которая поступает к вам. Полагаю, что это ограниченное число людей?

– Разумеется. Ведает нашими африканскими делами мистер Торн. Начните с него. А теперь извините, суперинтендант, я должен вызвать Фэрбрасса и поручить вас ему. Но у меня есть немного времени сегодня днем, в четверть пятого, и я буду вам благодарен, если вы сообщите мне тогда о том, что вам удалось узнать, и о своих впечатлениях.

– Да, сэр.

Питт встал, и Чэнселлор поднялся тоже. Молодой человек, который проводил его сюда и который, очевидно, и был Фэрбрассом, появился на пороге и после краткого распоряжения министра провел Питта по нескольким великолепным коридорам к другому вместительному и хорошо обставленному кабинету, напоминающему чэнселлоровский. Табличка на двери сообщала: «Иеремия Торн». Фэрбрасс, который, очевидно, относился к мистеру Торну с большим почтением, решил, что посетитель министерства тоже не нуждается в объяснении, кто это такой. Он легонько постучал в дверь и, услышав ответ, повернул ручку и просунул голову в щель.

– Мистер Торн, сэр, я привел суперинтенданта Питта, кажется, с Боу-стрит. Мистер Чэнселлор просил меня провести его к вам. – Служащий замолчал, так как сказать было больше нечего, и открыл дверь пошире, чтобы Томас мог войти.

Иеремия Торн на первый взгляд чем-то напоминал Лайнуса. Разница была в осанке, это было заметно сразу, но точно определить, в чем она состоит, было бы затруднительно. Он тоже сидел за столом и тоже казался высоким. У него были широко расставленные глаза, темные, густые, гладко причесанные волосы, широкий рот и полные губы. Но он являлся государственным служащим, а не политиком. Отличие было настолько тонким, что его невозможно было выразить словами. Уверенность, с которой он держался, зиждилась на твердом положении, завоеванном предшествующими поколениями, на незримой власти за спиной тех, кто борется за получение должности в правительстве и чья позиция зависит от положительного мнения о них других людей.

– Здравствуйте, суперинтендант, – сказал он с некоторым любопытством. – Входите. Чем могу служить? Какое-нибудь преступление, совершенное в колонии и которое представляет интерес для полиции метрополии? – Улыбка. – Совершено оно в Африке, как я полагаю, иначе бы вас не направили ко мне.

– Нет, мистер Торн. – Питт вошел в кабинет и сел на указанное ему место. Он подождал, пока дверь не закроется и мистер Фэрбрасс не направит свои стопы прочь по коридору. – Боюсь, что корни преступления находятся именно здесь, в Министерстве по делам колоний. Если преступление имеет место. Мистер Чэнселлор дал мне полномочия провести расследование. И я должен задать вам несколько вопросов, сэр. Извините, что отнимаю у вас время, но это очень важно.

Торн откинулся на спину стула и скрестил руки.

– Тогда вам лучше начать, суперинтендант. Вы можете сказать мне, в чем заключается данное преступление?

Томас ответил не прямо. К Иеремии Торну поступала большая часть секретной информации в Министерстве по делам колоний. Он вполне сам мог быть предателем, каким бы невероятным ни казалось это со стороны человека, занимающего столь высокую должность. А если нет, то он мог ненамеренно предупредить предателя – лишь потому, что не был способен поверить, что этот человек ведет двойную игру. Или же, подозревая кого-нибудь из коллег, он мог сделать промах из-за абсолютного отсутствия опыта в подобных вещах.

Но если этот чиновник настолько наивен, что не поймет смысла и направленности вопросов, значит, он вряд ли компетентен и для занимаемой должности.

– Я бы предпочел не говорить об этом, пока не удостоверюсь, что это действительно преступление, – уклонился от ответа Питт. – Не расскажете ли вы мне о штате ваших главных сотрудников, сэр?

Иеремия, по-видимому, удивился, но в то же время в темных глазах мелькнула юмористическая искорка, под которой, однако, скрывалось беспокойство.

– Все касающееся африканских дел я немедленно сообщаю Гарстону Эйлмеру, помощнику мистера Чэнселлора, – сказал он спокойно. – Он прекрасный человек, обладающий замечательным интеллектом. Он был первым учеником в Кембридже, но, полагаю, вас интересуют не его академические достоинства. – Торн еле заметно пожал плечами. – Нет, думаю, что не интересуют. Из университета он поступил прямо на работу в Министерство по делам колоний. Это было приблизительно четырнадцать-пятнадцать лет назад.

– Тогда сейчас ему около сорока? – перебил Томас.

– Примерно тридцать шесть. Это действительно выдающаяся личность, суперинтендант. Он получил степень магистра в двадцать три года. – Торн хотел еще что-то прибавить, но передумал и стал терпеливо ждать следующего вопроса.

– А что было темой его диссертации?

– О, наследие классиков.

– Понимаю.

– Сомневаюсь, – улыбнулся глазами Торн; эта улыбка была подобна тайному смешку. – Он великолепный универсал-ученый и человек с глубокими познаниями в истории. Живет в Ньюингтоне, в небольшом собственном доме.

– Он женат?

– Нет, не женат.

«Однако Ньюингтон – странное место жительства для такого человека, – подумал Питт. – К югу от реки, через Вестминстерский мост на восток от Ламбета… Это недалеко от Уайтхолла, но вряд ли это место достаточно фешенебельно для человека с таким прекрасным положением и, очевидно, честолюбивого». Томас скорее мог предположить, что Эйлмер снимает квартиру в Мэйфере или в Белгравии, а возможно, и в Челси.

– А каковы его перспективы, мистер Торн? – спросил он. – Может ли он рассчитывать на дальнейшее продвижение по службе? – Теперь голос Питта зазвучал требовательнее, но понять, о чем он сейчас думает, было невозможно.

– Полагаю, что так. Со временем он может занять мою должность, но столь же вероятно, что он возглавит любой другой департамент в Министерстве по делам колоний. Мне кажется, он питает интерес к Индии и Дальнему Востоку. Но, суперинтендант, какое это имеет отношение к возможности преступления, которое вас интересует? Эйлмер – достойный человек, о котором я не слышал никогда даже намека на некорректное поведение, тем более – на непорядочность. Думаю, что он даже не употребляет вина.

Оставалось еще много вопросов – финансового и репутационного толка, – но их не стоило задавать Торну. Опрос подвигался медленно и трудно, как Томас и предполагал, и ему все это совершенно не нравилось. Но Мэтью Десмонд не выдвинул бы обвинения, не будь он в нем уверен. Кто-то из работающих в африканском отделе Министерства по делам колоний передавал информацию в германское посольство.

– А кто еще у вас работает, мистер Торн? – спросил он угрюмо.

– Кто еще? Питер Арунделл. Он специализируется на проблемах, связанных с Египтом и Суданом. – И Торн пустился в подробности, а Питт терпеливо дал ему закончить. Он пока не хотел ограничивать территорию своих поисков Замбезией. Ему и хотелось бы доверять собеседнику, но он не мог себе этого позволить.

– Да-да, – поддержал он нить разговора, когда Торн запнулся.

Тот нахмурился, но продолжал давать характеристики другим работникам, ответственным за прочие области Африканского континента, и упомянул Йена Хэзеуэя, который занимался территориями Машоналенд и Матабелеленд, вместе составляющими Замбезию.

– Он один из самых наших опытных людей, хотя очень скромен, – спокойно сказал Торн, все еще сидя в той же непринужденной позе и пристально всматриваясь в полицейского. – Ему, наверное, пятьдесят. Он вдовец с тех пор, как я его знаю. Наверное, его жена умерла совсем молодой, и во второй раз он не женился. Один его сын работает в колониальной службе в Судане, второй имеет отношение к миссионерству… боюсь, я забыл, где именно. Отец Хэзеуэя занимал важное место в церковной иерархии, был помощником епископа, или что-то в этом роде. Он из западного графства, из Сомерсета или Дорсета, полагаю. Сам Хэзеуэй живет в Южном Ламбете, как раз над Воксхолл-бридж. Сознаюсь, о его финансовом положении мне ничего не известно. Он очень сдержанный человек, очень непритязательный, но нравится людям, потому что у него для всех находится доброе слово.

– Понимаю. Благодарю вас.

Начало было малообещающее, но на этой стадии расследования вряд ли можно было надеяться узнать что-то существенное. Томас поколебался, не зная, стоит ли теперь просить Торна ознакомить его с тем, по каким каналам проходит информация в самом здании министерства, или же, оставив его в неизвестности относительно характера преступления, заняться сперва более углубленным изучением личной жизни Эйлмера, Хэзеуэя и самого Торна, в надежде найти какую-то слабину или обман, которые могли бы привести Томаса к определенному выводу.

– Это все, суперинтендант, – нарушил молчание Иеремия. – Остальные, кроме упомянутых, – клерки, посыльные и помощники на низших должностях. Если вы не скажете мне, какое именно нарушение порядка расследуете, или, по крайней мере, не охарактеризуете его суть, то не знаю, чем еще я могу помочь вам. – Это был не упрек, а просто констатация факта, и лицо Торна по-прежнему хранило суховато-юмористическое выражение.

Питт прибегнул к намекам.

– Некая информация попала не в те руки. Возможно, она исходила из этого учреждения.

– Понимаю. – Торн, по-видимому, не был поражен, как до него Чэнселлор. Он даже не казался особенно удивленным. – Вы, наверное, имеете в виду финансовую информацию или же такую, которую можно выгодно использовать в финансовом отношении? Боюсь, что там, где появляются большие возможности, как сейчас в Африке, всегда существует серьезный риск в плане таких вещей. Черный континент, – говоря это, он саркастически усмехнулся, – привлекает достаточно всяких охотников за удачей вместе с теми, кто хочет обосноваться там, колонизировать, исследовать, участвовать в большой политической игре или спасать души туземцев и распространять христианство на диких землях, устанавливая английские законы для языческих рас и насаждая среди них цивилизацию.

Утверждение было чрезмерно напыщенным, но суперинтендант не стал его оспаривать.

– Как бы то ни было, утечку информации надо прекратить, – сказал он серьезно.

– Конечно, – согласился Торн. – Вы можете всецело положиться на мою помощь, но боюсь, я не представляю, с чего начать. Мне чрезвычайно трудно поверить, что кто-то из упомянутых мною опустился до подобного уровня, но, возможно, они сумеют рассказать вам что-то, наводящее на истинного виновника. Я дам соответствующие инструкции. – Он подался вперед. – Благодарю, что сначала вы зашли ко мне, это очень любезно с вашей стороны.

– Вовсе нет, – рассеянно ответил Питт. – Думаю, что мне надо начать с того, чтобы проследить, какими путями движется вся информация вообще, не только финансовая, и установить точно, к кому поступают секретные донесения.

– Отлично. – Торн встал, давая понять, что беседа заканчивается. – Вы хотите, чтобы кто-то помог вам разобраться в сложностях нашей информационной системы, или предпочитаете действовать собственными силами? Я ведь не знаю, как это полагается по условиям полицейской процедуры.

– Если бы вы могли выделить мне помощника, это бы сберегло мне массу времени.

– Разумеется. – Торн протянул руку, дернул за очень красивый вышитый шнурок от звонка рядом со столом, и через мгновение из соседнего помещения появился еще один молодой человек. – О, Уэйнрайт, – сказал Торн почти небрежно. – Это суперинтендант Питт с Боу-стрит, которому нужно провести кое-какое расследование. Дело в высшей степени конфиденциальное. Не проведете ли вы его по всем службам, которые он захочет посмотреть? Покажите ему, каким образом поступает информация, которую мы получаем из самой Африки, и та, что приходит из других источников, но тоже касается Африки. Кажется, тут выявилась какая-то неувязка. – Он выразился столь деликатно, не считая нужным вдаваться в дальнейшие объяснения. – Так что в данный момент было бы лучше, если бы никто не знал, что вы делаете и кто такой мистер Питт.

– Да, сэр, – ответил Уэйнрайт слегка удивленно, но как добросовестный чиновник, каким старался быть, не позволил себе даже выражением лица выразить отношение к происходящему, тем более сделать какое-то замечание или задать вопрос. Он повернулся к Томасу. – Здравствуйте, сэр. Если вы потрудитесь пройти со мной, я покажу вам различные типы сообщений, которые мы получаем, и объясню, что происходит с ними по мере их продвижения.

Питт снова поблагодарил Торна и последовал за Уэйнрайтом. Остаток дня он провел за тщательным исследованием, каким именно образом и из каких источников поступает информация, кто ее получает, где ее хранят, по каким каналам она движется и кто получает секретные сообщения. К половине третьего он в достаточной степени убедился, что специфические сведения, о которых поведал ему Мэтью Десмонд, могли в частностях быть известны некоторому числу людей, но в полном объеме проходили только через руки Гарстона Эйлмера, Йена Хэзеуэя, Питера Арунделла, еще одного человека по имени Роберт Листер и самого Торна.

Однако Питт ничего об этом не сказал Чэнселлору, когда вернулся в его кабинет в четверть пятого и нашел его свободным, как тот и обещал. Томас сказал только, что ему оказали всяческую помощь и теперь он в состоянии выявить главные направления розыска.

– И что же в итоге? – быстро спросил Чэнселлор, бросив на него острый умный взгляд; выражение его лица было серьезным. – Вы по-прежнему не сомневаетесь, что в нашей среде есть предатель, который поставляет информацию кайзеру?

– Так полагает Министерство иностранных дел, – ответил Питт, – но только так, по-видимому, и можно объяснить факты.

– Что чрезвычайно неприятно… – Министр глядел куда-то в пространство мимо Томаса, поджав губы и сдвинув брови. – Мне все равно, каков враг, если я могу встретиться с ним лицом к лицу, но быть преданным одним из своих – самое худшее, что может выпасть на долю человека. Больше всего я ненавижу предателей. – Он быстро взглянул на собеседника проницательными голубыми глазами. – Вы знаток классики, мистер Питт?

Вопрос был довольно странный, но Томас принял его как комплимент. Чэнселлор, очевидно, не подозревал о его происхождении. Таким образом он мог бы говорить с Микой Драммондом и даже с Фарнсуортом. Но по-настоящему этот комплимент заслужил покойный сэр Артур Десмонд. Это он позволил сыну своего егеря получить такие знания, что ошибка Лайнуса стала возможной.

– Нет, сэр. Я читал Шекспира и других наиболее выдающихся поэтов, но с греческими классиками не знаком.

– Я больше думал о Данте, – сказал Чэнселлор. – Он делит все грехи по степени тяжести в своей поэме о нисхождении в Ад и помещает предателей в самом нижнем круге из всех – гораздо ниже тех, кто повинен в убийстве, воровстве, похоти или еще каком-нибудь моральном или физическом преступлении. Он считает предательство тягчайшим грехом, на которое способно человечество, потому что это самое ужасное преступление против данных нам Богом даров – умения здраво мыслить и чувства совести. Он помещает предателей в бесконечное одиночество, заключая их в вечный лед. Ужасающее наказание, мистер Питт, как вы думаете? Но соответствует преступлению.

Томас почувствовал, как холодок пробежал по его спине, и ясно увидел в воображении нарисованную картину.

– Согласен, – ответил он. – Это, наверное, самое страшное преступление, когда обманывают доверие, но полагаю, что вечное одиночество во льду не столь ужасно, как естественное одиночество при жизни, которое всегда сопровождает таких людей. Это ад, который человек сам себе выбирает, если угодно.

– Я вижу, у нас много общего, мистер Питт. – Чэнселлор ослепительно улыбнулся. Улыбка была теплая, эмоциональная и полная какой-то лучезарной искренности. – И это очень важно. Мы должны справиться с этим отвратительным делом. До тех пор оно будет омрачать всё, все наши действия и намерения. – Он закусил нижнюю губу и тряхнул головой. – Тут хуже всего то, что пока мы не раскроем тайну, она будет отравлять наши отношения с людьми. Можно несправедливо и незаслуженно подозревать совершенно ни в чем не повинных. Многие дружеские связи рвутся по меньшим причинам. Я должен признаться, что уже никогда не смогу относиться к человеку как прежде, если он сочтет возможным заподозрить меня в подобном предательстве. – Министр взглянул на Питта. – И тем не менее моя обязанность – никого не исключать из круга подозреваемых. Не имею права. Какое скверное, отвратительное преступление! – Мимолетная, исполненная горечи улыбка промелькнула на его лице. – Вы видите, какой вред оно уже принесло одним только фактом своего существования? – С подкупающей искренностью министр подался вперед. – Ладно, Питт, мы не можем позволить себе деликатничать в данном вопросе. Я бы хотел думать иначе, но слишком хорошо знаю это учреждение и совершенно уверен, к несчастью, что это кто-нибудь из занимающих ответственные посты. Возможно, это Эйлмер, Хэзеуэй, Арунделл, Листер или, господи помилуй, сам Торн. Но вы не сможете установить, кто это, вороша обрывки бумажонок. – Он безотчетно и едва слышно побарабанил пальцами по столу. – Нет, враг умнее, чем мы думаем. Вы должны будете свести знакомство с ним самим, узнать его образ жизни и привычки, выявить какой-то изъян, слабость – может быть, самую незначительную. А для этого вам нужно познакомиться с его личной жизнью… – Министр остановился, устало глядя на Томаса. – Ну, ну, старина, не удивляйтесь так, я ведь тоже не дурак!

Питт почувствовал, что краснеет. Он не считал Чэнселлора дураком или еще кем-то в этом роде, но не ожидал от него такой откровенности и тонкого понимания, в чем секрет его работы по розыску преступника.

Лайнус быстро улыбнулся:

– Простите. Я был слишком прямолинеен. Тем не менее то, что я сказал, – правда. Вы должны встретиться с каждым из них в обществе. Вы можете присутствовать на приеме у герцогини Мальборо сегодня вечером? Мне совершенно несложно получить для вас приглашение.

На мгновение Томас заколебался.

– Я понимаю, что это очень внезапно, – продолжал министр, – но история не ждет людей, и мы должны вот-вот заключить договор с Германией.

– Разумеется, – согласился Питт. То, что говорил его собеседник, действительно было верно. На приеме он будет в идеальной ситуации, чтобы судить о конкретных людях. – Прекрасная мысль. Благодарю за помощь, сэр.

– Вы будете с женой? Полагаю, вы женаты?

– Да, конечно.

– Отлично. Мой лакей доставит приглашение к шести вечера. Ваш адрес?

Томас дал адрес с удовольствием, ведь теперь у него был новый дом. Спустя минуту-две он откланялся. Если он должен быть через несколько часов на приеме в Мальборо-хауз, предстоит успеть еще очень многое. А Шарлотте – еще больше. Ее сестра Эмили, у которой она обычно заимствовала туалеты для выходов в свет, была сейчас в Италии. Парламент распустили на летние каникулы, ее муж Джек, новоиспеченный парламентарий, был свободен, и они воспользовались этим, чтобы отправиться в путешествие. Так что у Эмили занять платье невозможно. Шарлотте надо будет попросить об этом леди Веспасию Камминг-Гульд, тетушку первого мужа Эмили, лорда Эшворда.

– Что? – не веря ушам своим, спросила Шарлотта, когда ее муж приехал домой и рассказал ей обо всем. – Сегодня вечером? Но это невозможно! Ведь уже почти пять часов! – Она стояла в кухне с тарелками в руках.

– Я понимаю, что времени немного… – начал Томас. Он только сейчас начал понимать, как неосторожно поступил.

– Немного времени! – почти взвизгнула его супруга и поставила на стол тарелки так, что те задребезжали. – Чтобы приготовиться к такому приему, нужна целая неделя. Томас, я полагаю, ты знаешь, кто такая герцогиня Мальборо? Там же могут присутствовать королевские особы! Там могут быть все, кто что-либо значит! – Внезапно злость ее исчезла, уступив место непреодолимому любопытству. – Но как, ради всего святого, тебе удалось получить приглашение на прием к герцогине Мальборо? В Лондоне есть люди, которые пойдут на преступление, чтобы попасть туда. – Уголки рта ее лукаво приподнялись. – Неужели ты тоже на это пошел?

Питт едва не расхохотался – таким забавно-нелепым было это предположение, такой уморительный контраст составляло оно с тем, как все обстояло на самом деле. Возможно, ему не стоило рассказывать Шарлотте об этом. Дело было чрезвычайно конфиденциальным, но Томас всегда доверял своей жене. Хотя, конечно, в прошлый раз не затрагивались проблемы государственной важности…

Шарлотта видела, что он колеблется.

– Точно пошел, – она уже не была уверена, что это действительно так уж смешно.

– Да нет, – сказал Томас поспешно, – дело гораздо серьезнее, чем может показаться.

– Разве ты не занимаешься сейчас делом сэра Артура Десмонда в связи с его смертью? – быстро переспросила Шарлотта. – Но это, конечно, не имеет никакого отношения к приему у герцогини Мальборо. А если бы даже имело, ты бы не получил приглашение как желанный гость. Не думаю, что даже тетя Веспасия смогла бы раздобыть такое приглашение. – Для нее леди Камминг-Гульд была олицетворением светского могущества.

Эта женщина слыла в свое время первой красавицей благодаря не только классическим чертам и изысканному цвету лица, но также благородству, остроумию и чрезвычайному обаянию. Даже сейчас, в свои семьдесят с лишним лет, она была еще прекрасна. Ее остроумие стало более отточенным, потому что она была твердо уверена в незыблемости своей репутации и больше ни в малейшей степени не беспокоилась, что о ней подумают, коль скоро сама она жила в ладу со своей совестью. Тетушка Шарлотты занималась общественными делами, на которые другие дамы не отважились, любила (или не любила) кого и что хотела, и проводила свой досуг так, как не решались проводить его более молодые и осторожные женщины. Тем не менее и она не могла по собственной инициативе получить приглашение к герцогине Мальборо за такое короткое время, да еще и не для себя, а для кого-нибудь другого.

– Да, я продолжаю заниматься делом сэра Артура, – ответил Питт, несколько погрешив против правды, и пошел за Шарлоттой, которая в порыве деловитости помчалась по коридору наверх. – Но я работаю также над другой проблемой, о которой мне сегодня утром рассказал Мэтью, и нас пригласили на прием к герцогине Мальборо по этой причине, – сказал Томас, спеша за ней. – Приглашение послал мистер Лайнус Чэнселлор из Министерства по делам колоний.

Шарлотта остановилась на лестничной площадке.

– Лайнус Чэнселлор! Я о нем слышала. Говорят, он очень обаятелен и чрезвычайно умен. И даже может когда-нибудь стать премьер-министром.

Питт улыбался, когда входил вслед за ней в спальню, но затем согнал улыбку с лица. Ведь Шарлотта больше не вращалась в светских гостиных, где люди обсуждали подающих надежды политиков, как это было прежде, до того, как она шокировала своих друзей, выйдя замуж за полицейского, самым драматическим образом урезав свои финансовые и социальные возможности.

Увидев, как он посерьезнел, она встревожилась:

– А что, я ошибаюсь? И он совсем не обаятелен?

– Нет, он само обаяние и, насколько могу судить, очень умен. Но кто тебе о нем рассказал?

– Эмили, – ответила Шарлотта, распахивая дверцу гардероба. – Джек встречался с ним несколько раз. А еще мама, – добавила она, угадав его невысказанный вопрос. – Ну, конечно, всего только два человека. Но ты действительно с ним сегодня виделся? Почему?

Томас снова немного поколебался:

– Это в высшей степени конфиденциально. Дело государственной важности. Я не рассказываю всего даже тем, кого расспрашиваю. Из Министерства по делам колоний утекает информация к людям, которым не должно о ней знать.

Шарлотта круто повернулась и пристально взглянула на него:

– Ты хочешь сказать, что в министерстве есть предатель? Это же ужасно! Но почему ты не скажешь об этом прямо, вместо того чтобы ходить вокруг да около, многозначительно хмыкать и намекать? Томас, ты становишься таким важным и напыщенным…

– Ну… я… – Питт пришел в ужас – он ненавидел напыщенность и высокомерие. Немного помолчав, спросил: – У тебя найдется что-нибудь надеть для приема?

– Конечно, найдется, – немедленно ответила жена, широко раскрыв глаза, будто на данный вопрос существовал только один ответ.

– Каким образом?

Она захлопнула дверцу.

– Еще не знаю. Дай подумать. Эмили уехала, но тетя Веспасия в городе. У нее есть телефон. Может быть, мне позвонить ей и спросить совета? Да, сейчас же и позвоню.

И, не ожидая ответа, Шарлотта промчалась мимо мужа на лестничную площадку и вниз по лестнице в холл, где находилась новинка – телефонный аппарат, и схватила трубку. Она совершенно не знала, как пользоваться этим нововведением, и прошло несколько минут, прежде чем ей удалось дозвониться. Естественно, ответила горничная, и пришлось подождать еще некоторое время.

– Тетушка, – сказала Шарлотта, задыхаясь от волнения больше, чем обычно. – Томасу поручено очень важное дело, о котором я не могу ничего сказать, потому что очень мало что знаю, за исключением того, что его немедленно пригласили на прием к герцогине Мальборо сегодня вечером.

На другом конце воцарилось удивленное молчание, но леди Камминг-Гульд была слишком хорошо воспитана, чтобы позволить себе несколько больше, чем мгновенное колебание.

– Неужели? Надо совершиться чему-то очень важному, чтобы ее высочество герцогиня Мальборо внесла хоть малейшее изменение в список приглашенных. Чем я могу быть тебе полезна, дорогая? Ты, наверное, поэтому мне позвонила?

– Да. – Со стороны кого-нибудь другого такая прямота покоробила бы Шарлотту, но они с Веспасией всегда были друг с другом откровенны. – Не совсем уверена, что мне следует надеть по такому случаю, – призналась молодая женщина, – я еще никогда не была на официальных приемах. И конечно, у меня нет соответствующих туалетов.

Веспасия была более худой, чем Шарлотта, но примерно такого же роста. Она и раньше одалживала ей туалеты. Полицейские той должности, какую Питт занимал раньше, зарабатывали недостаточно, чтобы их жены могли одеваться, как требует лондонский светский сезон, да и никогда не получили бы подобного приглашения.

– Я найду тебе что-нибудь подходящее и пришлю с лакеем, – великодушно сказала пожилая леди, – и не беспокойся о том, чтобы не опоздать. Рано приезжать не принято. Будет замечательно, если вы приедете в половине одиннадцатого. Ужин подадут около полуночи. Необходимо быть не позже чем через полтора часа после времени, указанного в пригласительном билете, а это, насколько я помню, десять вечера. Это официальный прием. – Она не добавила, что встречи более близких знакомых начинаются на час раньше, так как думала, что Шарлотте это известно.

– Большое, большое спасибо, – с искренней благодарностью ответила та и, только повесив трубку, сообразила, что раз Веспасия так точно указала час приглашения, сама она тоже его получила.

Шарлотта в жизни не видела платья прекраснее, чем то, что вскоре прибыло. Оно было глубокого сине-зеленого оттенка с высоким вырезом впереди, с прозрачными рукавами и расшито мелким нежным жемчугом у шеи и на плечах. Шлейф был узкий, сильно задрапированный, отделанный золотой каймой и на тон темнее самого платья, так что казался почти черным. К платью прилагалась пара очень элегантных туфелек. А все в целом заставляло думать о глубоких водах, экзотических морях и солнце, встающем над песками пустыни. Если она выглядит наполовину так чудесно, как чувствует себя в этом платье, подумала Шарлотта, то ей позавидуют все присутствующие женщины.

А когда она плавно спустилась вниз, на несколько минут позже, чем обещала (поскольку сначала заколола волосы не самым выигрышным образом), Грейси была потрясена и взирала на нее, вытаращив глаза, с благоговением, как на божество, а дети от удивления сели на пол на лестничной площадке. Даже Питт был изумлен. Он с нетерпением шагал взад-вперед по холлу, когда услышал шаги, и, обернувшись, увидел жену.

– О! – сказал Томас, внезапно потеряв дар речи, что было ему совсем не свойственно. Он забыл, какая она красивая женщина, с ее густыми темно-каштановыми волосами и теплым, медовым оттенком кожи. А сегодня возбуждение окрасило ее щеки румянцем, придало блеск глазам, и Шарлотта выглядела почти прекрасной. – Это… – Питт опомнился и решил лучше промолчать. Сейчас не время расточать комплименты, сколь бы ни были они заслужены. – Оно очень тебе к лицу, – только и сказал он, хотя мог бы сказать неизмеримо больше. Но вдруг осознал, что эта красавица действительно находится рядом, взглянул на нее словно со стороны и вздрогнул от трепета новизны, словно они только что познакомились.

Шарлотта неуверенно посмотрела на него, однако ничего не ответила. Питт нанял на этот вечер экипаж. Это был не такой прием, на который можно было бы приехать в кебе. Во-первых, в тесной кабине сильно бы помялось платье его жены – вернее, платье тетушки Веспасии, – а во-вторых и главных, это сразу выделило бы его из прочих как чужака и человека, стоящего ниже других на общественной лестнице.

В подъездной аллее скопилось немало карет и экипажей и на прилегающих улицах тоже, поскольку люди десятками съезжались в тот самый промежуток времени, о котором говорила леди Камминг-Гульд. Вместе с толпой Питтов почти внесло по лестнице в огромное фойе и затем в длинный зал. По обе стороны от них шуршали шелковые юбки, раздавались нервный смех, немного более звонкий, чем обычно, и повышенные голоса, чьи обладатели чересчур громко обращались к своим непосредственным спутникам, игнорируя всех остальных. Свет канделябров отражался в блеске диадем, брошей, ожерелий, серег, браслетов и колец. Мужчины были в ярко-красных и пурпурных лентах почетных орденов, на фоне официальных черных фраков и белых манишек сияли медали.

Наверху большой лестницы при входе в зал мажордом возглашал имена гостей, причем лицо его оставалось совершенно бесстрастным, независимо от титула и имени. Если он никогда не слышал о мистере и миссис Томас Питт, это никак не отразилось ни в его неподвижных чертах, ни в трепетании ресниц, ни в интонации. Питт нервничал больше, чем Шарлотта. Она была подготовлена к подобным общественным событиям своим воспитанием, даже если ей еще не доводилось бывать на таких великосветских приемах. А у Томаса сразу появилось такое ощущение, словно высоко накрахмаленный воротничок врезается ему в подбородок, и он едва осмеливался вертеть головой. Хотя Шарлотта настояла на том, чтобы муж подстригся, он не мог не подумать, что уже несколько лет не бывал в руках настоящего мастера-парикмахера. Его вечерние ботинки, подарок Джека, были превосходны, но черный костюм оказался совсем не того качества, что у мужчин вокруг, и он был уверен, что они это заметили, пристально оглядев его, прежде чем вступить в разговор.

Первые пятнадцать минут Питты переходили от одной группы гостей к другой, обмениваясь самыми незначительными замечаниями и чувствуя себя все более нелепо, словно даром потратили время, которое можно было провести гораздо интереснее и с большей пользой, даже если бы они просто легли спать, чтобы выспаться и быть готовыми к следующему дню с его заботами и обязанностями.

Но потом наконец Томас увидел Лайнуса Чэнселлора, а около него – удивительно привлекательную женщину. Она была необычайно высокого роста, почти такая же, как сам Чэнселлор, худощавая, но хорошо сложенная, с красивыми плечами и руками, и сознание того, что она высока, нисколько ее не смущало. Она не старалась казаться ниже, а стояла, гордо подняв голову и держась очень прямо. На ней было платье неуловимого бледно-розового цвета с перламутровыми переливами, какой бывает у устричной раковины, и оно выгодно подчеркивало смугловатый тон ее кожи и цвет удлиненного лица с широко расставленными глазами.

– Кто она? – прошептала Шарлотта. – Не правда ли, какая интересная, совершенно непохожая на остальных женщина? И совершенно непредсказуемая.

– Не знаю, но, наверное, это жена Чэнселлора, – ответил Томас тоже шепотом, ощущая присутствие рядом других людей, которые могли их услышать.

– О! Так это Лайнус Чэнселлор рядом с ней? Он довольно красив, правда?

Питт с любопытством взглянул на Шарлотту. С этой точки зрения – красив ли министр или нет и может ли он показаться привлекательным женщинам – он о нем еще не думал. Он видел только необычную форму носа и челюсть, по которой можно было предположить, что у него сильная воля и абсолютная уверенность в себе. Для Томаса этот человек был только политиком, и теперь полицейский пытался определить, насколько сам он опытен и способен правильно судить о людях.

– Да, наверное, красив, – ответил Питт со все возрастающей убежденностью.

Шарлотта снова взглянула на женщину рядом с Чэнселлором и увидела, как та коснулась его руки – не напоказ, это не было жестом собственницы, но тайно, с гордостью и нежностью. Она подвинулась к нему, а не привлекла его к себе.

– Если он женат, то это, конечно, его жена, – сказала Шарлотта совершенно уверенно. – Она никогда не сделала бы этого на виду у всех, если бы они не были женаты или не должны были вот-вот пожениться.

– Что сделала?

Шарлотта улыбнулась и проделала то же самое, положив ладонь на его руку и пододвинувшись поближе.

– Эта женщина все еще влюблена в него, – сказал она почти шепотом.

Питт понял, что он что-то упустил, но при этом получил в своем роде комплимент.

Дальнейшее обсуждение было прервано тем, что к ним подошел один из самых некрасивых мужчин, каких Шарлотта когда-либо видела. При самом милосердном описании его внешности можно было бы только упомянуть, что в его лице не было ни тени зла или признака дурного характера. Он был ниже миссис Питт – впрочем, она была довольно высока для женщины, – очень тяжело и топорно сложен, с толстыми руками и плечами и целой серией подбородков, которые придавали его лицу весьма странную форму, отчего казалось, что его прекрасная шевелюра и карие глаза под неровными бровями проваливаются прямо в плечи. Но как бы то ни было, это совсем не производило неприятного впечатления, а когда он заговорил, оказалось, что у него голос прекрасного, неповторимого тембра.

– Добрый вечер, мистер Эйлмер, – ответил Питт и повернулся к жене. – Могу я представить тебе мистера Гарстона Эйлмера из Министерства по делам колоний?

– Здравствуйте, миссис Питт, – Эйлмер легко и вместе с тем очень изящно и естественно поклонился, с интересом оглядев Шарлотту. – Надеюсь, вы хорошо развлечетесь, хотя это действо может и надоесть, если оставаться на приемах долго и часто бывать на них. Все говорят все время одно и то же, но редко когда действительно так думают. – Он внезапно улыбнулся, и лицо его словно осветилось. – Но так как прежде мы не встречались, то непременно найдем, что сказать друг другу свежего и совсем непохожего на то, что говорят все вокруг, и это будет очень увлекательно.

– О, я бы очень хотела увлечься, – моментально нашлась молодая женщина, – увлечься беседой. Мне совершенно неинтересны разговоры о погоде или сплетни на тот счет, кто с кем обедал или кого с кем видели.

– И мне тоже, – согласился Гарстон. – Конечно, на следующей неделе разговоры будут совсем о другом, но, несомненно, еще через неделю все вернется на круги своя. Так что же мы с вами обсудим?

Питт был очень доволен, что на него не обращают внимания. Он отступил назад, неслышно извинившись, и направился к Лайнусу Чэнселлору.

Шарлотта лихорадочно думала. Шанс слишком дорог, чтобы его упустить.

– О том, чего я не знаю, – ответила она, улыбнувшись. – И поэтому вы можете мне рассказать о чем угодно, а я всему поверю. Ведь я не знаю, правду вы говорите или нет.

– Какая оригинальная, превосходная идея, – с энтузиазмом согласился Эйлмер. – О чем же вы ничего не знаете, миссис Питт? – И он предложил ей руку.

– О, да таких вещей великое множество, – ответила Шарлотта, опираясь на нее, – но многие из них неинтересны, почему я и не стараюсь их узнать. Но не знать некоторые, наверное, непростительно, – добавила она, пока они шли к ступенькам террасы. – Вот, например, Африка. Если вы работаете в Министерстве по делам колоний, вы должны знать о ней неизмеримо больше меня.

– Разумеется, – согласился Эйлмер, широко улыбнувшись. – Хотя по большей части, предупреждаю вас, это сведения о трагических и жестоких событиях, а иногда и то и другое.

– Но ведь то, за что люди борются, всегда им чего-то стоит, – рассудительно заметила его собеседница. – А иначе бы они не стали бороться. Полагаю, Африка ужасно отличается от Англии, правда? Я видела картины, гравюры и тому подобное, изображающие джунгли или бесконечные равнины со всевозможными животными. И очень странные деревья, у которых такой вид, словно верхушки у них срезаны бритвой, они какие-то совсем ровные.

– Это акации, – ответил он. – Да, конечно, Африка – это нечто совсем другое, нежели Англия. Мне ужасно не хочется вам в том признаваться, миссис Питт, потому что вы можете сразу же потерять интерес к моему рассказу, но я там никогда не бывал. Я знаю огромное количество всяких сведений об Африке, но все это из вторых рук. Позор, не правда ли?

Молодая женщина кинула на него мимолетный взгляд, но этого было достаточно, чтобы убедиться: он об этом нисколько не жалеет, и разговор доставляет ему удовольствие. Пожалуй, было бы преувеличением сказать, что Эйлмер с ней флиртует, но ему явно было легко в ее обществе, и он находил его приятным.

– Ну, наверное, невелика разница между вторичными познаниями и теми, что получены уже из третьих рук, – ответила она, когда они проходили мимо группы мужчин, занятых серьезным разговором. – И для меня будет достаточно простого описания, тем более что я все равно не знаю, верную картину вы рисуете или нет. Так что, пожалуйста, рассказывайте, и покрасочнее, даже если вам придется выдумывать. Но, конечно, хотелось бы знать больше того, что есть в действительности, – ринулась Шарлотта в атаку. – Расскажите мне о Замбезии, золоте, алмазах, докторе Ливингстоне, мистере Стэнли ^[13]и немцах…

– Господи боже! – встревоженно воскликнул Гарстон. – Неужели обо всем сразу?

– Да, сколько сможете, столько и расскажите, – возразила она.

В это время к ним подошел лакей с серебряным подносом, уставленным бокалами шампанского.

– Ну, можно начать с того, что алмазные копи, о которых мы все наслышаны, находятся в Южной Африке, – ответил Эйлмер, беря бокал и подавая своей собеседнице, а потом взяв себе. – Но в Замбезии могут быть огромные золотоносные руды. Они сосредоточены на развалинах древней цивилизации, там есть город Зимбабве, и мы только-только начинаем понимать, какие богатства там могут таиться. Но в них, совершенно естественно, заинтересованы и немцы. А возможно, и все остальные. – Он внимательно взглянул на миссис Питт большими карими глазами, но она не могла понять, совершенно ли он серьезен или, по крайней мере, отчасти это все выдумка, чтобы ее развлечь.

– Этими землями сейчас владеют англичане? – спросила Шарлотта, пригубив шампанское.

– Нет, – ответил Эйлмер, отступив на шаг от лакея с подносом. – Еще нет.

– Но мы ими завладеем?

– А вот это очень важный вопрос, на который у меня нет ответа. – И Гарстон повел Шарлотту вверх по ступенькам.

– А если бы вы знали ответ, он был бы в высшей степени засекречен, – добавила она.

– Ну, разумеется. – Он улыбнулся и стал рассказывать ей о Сесиле Родсе ^[14], его приключениях и деятельности в Африке, о южноафриканской валюте и Йоханнесбурге, об открытии алмазной жилы в Кимберли, пока его не прервал молодой длинноносый человек с любезными манерами, который, извинившись, отвел Эйлмера в сторону, чем тот был явно недоволен.

Шарлотта оглянулась по сторонам, чтобы проверить, нет ли рядом тех, кого она знает по фотографиям в «Иллюстрейтед Лондон ньюс», и увидела очень представительного мужчину с густыми бакенбардами и курчавой бородой. Свет от канделябров отражался на его куполообразной лысине, а печальные, словно у борзой, глаза этого человека внимательно разглядывали присутствующих. Шарлотта подумала, что это, наверное, лорд Солсбери, министр иностранных дел. Фотография в серых тонах, которую она видела в газетах, была слишком тусклой, чтобы с уверенностью сказать, он ли это.

Лайнус Чэнселлор разговаривал с человеком, который на первый взгляд чем-то на него походил, но в лице его не было того честолюбивого огонька и не чувствовалось живого, как ртуть, темперамента. Они были так поглощены разговором, что не замечали ни шелеста шелка, ни сияния свечей, ни жужжанья голосов вокруг. Около второго мужчины, глядя в сторону, но явно ожидая, когда тот закончит разговаривать с министром, стояла женщина очень примечательной внешности.

Примечательна она была прежде всего выражением абсолютной уверенности в себе, но также и ума, который, казалось, излучала. В то же время она была очень некрасива. Нос у нее был с такой высокой горбинкой, что профиль словно продолжал линию лба. Подбородок, напротив, был слишком мал, а широко расставленные глаза с уголками, опущенными вниз, казались слишком большими. Лицо было чрезвычайно странным, оно притягивало взгляд и даже пугало. Дама была прекрасно одета, но внешность ее так поражала воображение, что уже неважно было, какое на ней платье.

Шарлотта обменялась парой вежливых и ничего не значащих слов с мужем и женой, которые считали своим долгом заговаривать со всеми. Какой-то мужчина со светло-каштановыми волосами выразил ей свое чрезвычайное и многословное восхищение, и она снова осталась одна – впрочем, не имея совершенно ничего против этого. Шарлотта знала, что ее супруг приглашен сюда в интересах особо важного расследования специфического характера.

В нескольких шагах от нее стояла женщина с очень нежным цветом лица, примерно ее возраста. Волосы у нее были затейливо зачесаны, а платье пастельных тонов расшито крупным жемчугом. Мельком взглянув на Шарлотту, она повернулась к красивому молодому человеку рядом.

– Эта бедняжка, наверное, из провинции.

– Неужели? – удивился тот. – Вы ее знаете? – И он сделал движение, словно хотел подойти, предвкушая знакомство.

Глаза женщины театрально округлились.

– Ну разумеется, нет. Вот уж поистине, Джералд, каким образом я могу быть знакома с подобной особой? Я просто заметила, что, судя по этому странному оттенку, она, очевидно, откуда-нибудь из деревни. – И, крепко схватив Джералда за руку, дама удержала его на месте.

– А мне он как раз кажется красивым, – помолчав, заметил ее спутник, – словно хорошо отполированное красное дерево.

– Да я не волосы имею в виду. А цвет ее лица. Она, естественно, не может быть молочницей, иначе бы ее здесь не было, но вид у нее такой, словно она могла бы ею быть. Наверное, это от охоты с гончими в любую погоду или еще по какой-нибудь подобной причине. – И женщина слегка сморщила нос. – Она выглядит чересчур мужественной. И это очень ей не идет. Но, полагаю, бедняжка об этом и не подозревает, и пусть она остается в неведении.

Джералд поджал губы:

– Как это характерно для вас, моя дорогая, испытывать жалость к несчастным. Это одна из самых обворожительных ваших черт – деликатность по отношению к чувствам других.

Его спутница быстро взглянула на него, и на задворках ее сознания мелькнула мысль, что в собеседнике есть нечто непонятное, но она решила не обращать внимания на его слова и подошла поговорить со знакомой виконтессой.

А Джералд с непритворным восхищением быстро взглянул на Шарлотту и покорно последовал за своей дамой.

Шарлотта улыбнулась про себя и пошла искать Питта.

Она мельком увидела тетушку Веспасию. Та выглядела очень величественно в туалете серебристо-стального шелка. Ее серые, словно серебро, глаза под тяжелыми веками сверкали, а белые, как платина, волосы казались более драгоценным украшением, чем блистающие вокруг нее диадемы других дам.

Когда миссис Питт взглянула на леди Камминг-Гульд, та совершенно явно подмигнула ей и снова вернулась к разговору.

Шарлотта отыскала мужа спустя несколько минут. Он перешел по отлогой лестнице из зала приемов с его сверкающими канделябрами в меньшую и более спокойную комнату и казался глубоко поглощенным разговором с человеком, внешне напомнившим ей Лайнуса Чэнселлора, и той необыкновенной женщиной, что была вместе с ним.

Супруга Томаса помедлила, не зная, стоит ли подходить к ним – ведь она могла прервать нужный разговор, – но женщина посмотрела на нее, их глаза встретились, и обе почувствовали себя почти знакомыми.

Мужчина проследил за взглядом жены, а потом обернулся и Питт.

Шарлотта подошла и была представлена.

– Мистер Иеремия Торн из Министерства по делам колоний, – сказал тихо Питт, – и миссис Торн. Позвольте вам представить мою жену.

– Здравствуйте, миссис Питт, – незамедлительно откликнулась супруга Торна. – Вас интересует Африка? Надеюсь, что нет. Мне она надоела до слез. Пожалуйста, идите сюда и поговорим о чем-нибудь другом. Сойдет любая тема, за исключением Индии, которая с данного расстояния ничем не отличается от Африки.

– Кристабел, – с тревогой в голосе произнес Торн, но Шарлотта поняла, что манера жены воспринималась им как нечто само собой разумеющееся – он давно к ней привык и на самом деле нисколько не был обеспокоен.

– Да, дорогой, – ответила она рассеянно, – я собираюсь поболтать с миссис Питт. Для разговора мы найдем что-нибудь интересное для нас обеих или же чрезвычайно серьезное и достойное – например, тема спасения души и тела. А может, побеседуем о чем-нибудь совершенно тривиальном, обсудим туалеты всех здешних дам и посудачим, какая из почтенных леди неопределенного возраста подыскивает в женихи для дочери несчастного молодого человека.

Торн одновременно улыбнулся и застонал, но явно с неподдельной нежностью по отношению к говорившей, а потом повернулся к Томасу. Шарлотта довольно заинтересованно последовала за Кристабел Торн. Разговор обещал быть живым и разнообразным.

– Если бы вам приходилось слышать обо всех политических делах так часто, как мне, они бы вам отчаянно надоели, – сказала та, улыбаясь. Ее большие глаза были очень проницательны, и Шарлотта подумала, что их взгляд может произвести на застенчивого слушателя парализующее воздействие или же заставит его мямлить что-нибудь несуразное.

– Я еще никогда не была на таком приеме, – миссис Питт решила быть столь же откровенной. Это единственное, что можно было противопоставить претенциозности. – Со времени моей свадьбы я выходила в свет только по особым случаям, когда надо было…

Тут Шарлотта запнулась. Признать, что она бывала на приемах, когда этого требовали дела, которыми занимался ее муж, было бы несколько чрезмерной откровенностью даже в данном случае.

Брови миссис Торн взлетели еще выше, ей было очень любопытно, что последует дальше.

– Да?

Шарлотта все еще колебалась.

– Что вы собирались сказать? – настаивала ее собеседница. В ее взгляде не было ничего недружественного, только всепоглощающий интерес.

И Шарлотта уступила. Она уже достаточно поняла характер Кристабел – та не простит лжи, даже полуправды, и естественно предположить, что если Торну известна профессия Питта, то его жене она известна тоже.

– …когда надо было вместе с мужем быть там, где требовали его профессиональные интересы, – закончила миссис Питт, слегка улыбнувшись. – Есть такие места, где как представитель полиции…

– Изумительно! – перебила ее миссис Торн. – Ну разумеется! Вы ничего не должны мне объяснять, моя дорогая, все и так ясно и совершенно оправданно. На этот раз вы присутствуете потому, что его пригласили из-за этого несчастного дела – пропавшей африканской информации. – И на лице ее мелькнуло презрительное выражение. – Жадность может заставить людей пойти на самые отвратительные поступки… во всяком случае, некоторых. – Она поглядела на Шарлотту. – Но, пожалуйста, не огорчайтесь так, моя дорогая. Я все слышала, когда мой муж рассказывал об этом. Надо всегда быть готовыми к такой возможности. Там, где можно сделать состояние, всегда найдутся и мошенники, которые пойдут на обман, чтобы достичь своего. Но просто странно, что у людей достаточно смелости и откровенности, чтобы обращаться по этому поводу в полицию. Я это приветствую. Однако вы убедитесь, как скучен этот вечер, потому что здесь очень мало таких людей, которые говорят то, что думают.

Около них опять остановился лакей с подносом шампанского. Кристабел отклонила предложение, и Шарлотта последовала ее примеру.

– А если вы хотите познакомиться с кем-нибудь из интересных людей, – продолжала миссис Торн, – пойдемте, я представлю вас Нобби Ганн, хотя ума не приложу, что она здесь делает. – Она повернулась, чтобы увести Шарлотту, нисколько не сомневаясь в ее согласии. – Это восхитительная женщина, путешествовала на каноэ по реке Конго, или еще где-то там. Возможно, это был Нигер или Лимпопо. Одним словом, в Африке, где до нее еще никто не бывал.

– Вы сказали, Нобби Ганн? – переспросила удивленная миссис Питт.

– Да, имя экстраординарное, правда? Думаю, это сокращенное от Зенобии… имени еще более странного.

– Но я знаю ее! – быстро сказал Шарлотта. – Ей около пятидесяти, да? Черные волосы и совершенно необычное лицо. Нельзя назвать хорошенькой в обычном смысле слова, но внешность очень характерная и даже приятная.

Мимо них прошло несколько молодых женщин, они хихикали и поглядывали поверх вееров.

– Да, верно! И как вы добры к ней… – Кристабел, по-видимому, забавлялась. – Вам она должна понравиться.

– Она мне уже понравилась.

– Если не сочтете невежливым мой вопрос, каким образом жена полицейского могла познакомиться с исследовательницей Африки вроде Нобби Ганн?

– Она подруга тетушки моей сестры со стороны ее первого мужа, – начала было миссис Питт и невольно улыбнулась затейливости объяснения. – Я тоже очень люблю тетю Веспасию и встречаюсь с ней всегда, когда есть возможность.

Они были уже у подножия лестницы и проходили мимо вазы с цветами. Кристабел рассеянно приподняла юбку, чтобы та не мешала идти.

– Веспасия? – спросила она с любопытством. – Вот еще одно замечательное имя. Эта ваша тетушка случайно не леди Веспасия Камминг-Гульд?

– Да, это она. Вы тоже знаете ее?

– К сожалению, только по отзывам других. Но для меня и этого достаточно, чтобы относиться к ней с величайшим уважением. – Насмешливо-снисходительное выражение лица миссис Торн исчезло. – Она имела отношение к прекрасным начинаниям, которые привели к реформам, особенно касающимся законов о бедных и образования.

– Да, помню. Моя сестра тоже делала все возможное, чтобы помочь ей. И я очень старалась.

– Только не говорите, что вы сдались! – Эти слова звучали скорее как вызов, чем как вопрос.

– Мы отступили лишь временно, – Шарлотта прямо встретила ее взгляд. – Теперь муж Эмили избран в парламент. А меня не могут не касаться дела мужа, направленные против несправедливостей разного рода, которые я не вправе здесь обсуждать. – Она знала достаточно, чтобы ни словом не упомянуть об «Узком круге», как бы ей ни нравилась Кристабел или еще кто-нибудь. – И тетя Веспасия все еще отстаивает то или иное дело, хотя я точно не знаю, за что она борется сейчас.

– Я не хотела сказать ничего обидного для вас, – ласково извинилась миссис Торн.

Но ее собеседница лишь усмехнулась в ответ:

– Нет, хотели. Вы думали, что я занимаюсь этим просто для забавы, только чтобы заняться чем-нибудь и чувствовать удовлетворение самой собой, но что при первой же неудаче я готова отступиться.

– Да, вы, конечно, правы, – ослепительно улыбнулась Кристабел. – Иеремия мне всегда твердит, что я сама уделяю слишком много внимания общественным делам и потеряла всякую меру. Но вы хотите опять увидеться с Зенобией Ганн? Вон она, стоит наверху.

– Я бы очень хотела, – ответила Шарлотта и проследила за взглядом миссис Торн туда, где с балкона на зал взирала очень смуглая женщина в зеленом платье. Взгляд ее без особого интереса странствовал по лицам присутствующих.

Миссис Питт сразу же вспомнила ее. Они встречались в то время, когда происходили убийства на Вестминстерском мосту и когда Флоренс Айвори ожесточенно боролась за избирательное право для женщин. Конечно, серьезных шансов на успех у нее не было, но Шарлотта хорошо понимала суть и необходимость этой борьбы, особенно когда сталкивалась с результатами некоторых худших проявлений неравенства при существующем законодательстве.

– Мы тоже сторонники освобождения женщин, – прибавила она, следуя по лестнице вверх за Кристабел.

– Святое небо! – Миссис Торн остановилась и повернулась к ней, лицо ее было исполнено любопытства. – Какой у вас передовой образ мыслей! – сказала она с восхищением. – И как это абсолютно нереалистично…

– А каким делом занимаетесь вы? – с вызовом отозвалась Шарлотта.

Кристабел рассмеялась, но на ее лице выразилось волнение.

– О, мое дело столь же нереально, как ваше, – быстро ответила она. – Вы знаете, что на современном языке означают слова «странная женщина»?

– Наверное, «особенная»? – полюбопытствовала Шарлотта, которой их слышать не приходилось.

– Ничего подобного, но это выражение становится все более привычным. – И не обращая внимания на то, что они стоят на лестнице и другим приходится обходить их стороной, миссис Торн объяснила: – Это такая женщина, которая вовсе не стремится к равенству с мужчиной и, следовательно, к господствующему положению – в том смысле, что она отвергает само собой разумеющуюся заботу о мужчине и любовь к нему. Но я бы хотела, чтобы «странные женщины» могли получать образование, заниматься профессиональным трудом на равных с мужчинами основаниях, способны были сами содержать себя и занимать почетное место в обществе, чтобы у них была возможность реализовать свои способности.

– Господи боже! – Шарлотта была искренне удивлена мужеством этой женщины. Мысль сама по себе была замечательная. – Вы правы.

Лицо Кристабел омрачилось: у нее, очевидно, испортилось настроение.

– Обыкновенный мужчина ни на йоту не умнее обыкновенной женщины и, уж конечно, не храбрее ее. – На лице миссис Торн выразилось переполнявшее ее отвращение. – Вы ведь не разделяете общепринятое суждение о том, что женщины не могут одновременно и использовать свои мозги, и рожать детей, не так ли? Эту мысль женщинам внушают мужчины, те из них, кто боится нашей конкуренции в делах, которыми они привыкли заниматься только сами. Потому что мы могли бы справляться с этими делами не хуже, а иногда даже лучше, чем они. Эта мысль абсурдна! Это чепуха! Нонсенс!

Шарлотте было забавно, но в то же время она чувствовала почтение к Кристабел, а ее идея была просто-напросто замечательной.

– И как же вы все это собираетесь осуществлять? – спросила она, немного отойдя к перилам, чтобы пропустить полную леди.

– С помощью образования, – ответила Кристабел, но под ее самоуверенностью, которая казалась теперь миссис Питт тоньше бумаги, послышался вызов отчаяния. И она восхитилась мужеством своей новой знакомой, почувствовав страстное желание защитить такое уязвимое и безнадежное дело. – Образование для женщин, чтобы они могли развивать свои способности и веру в себя, – продолжала тем временем миссис Торн. – И для мужчин, чтобы они тоже могли как следует использовать свои способности. В этом самая сложная часть задачи.

– Но для этого потребуется много денег, – сказала Шарлотта.

Однако Кристабел не успела ответить, потому что они почти поравнялись с Зенобией Ганн и та увидела, как они к ней приближаются. Ее лицо засветилось от радости, когда она узнала жену Торна, а после минутной неуверенности – и миссис Питт. И Зенобия усмехнулась, припомнив, что Шарлотта не всегда выдавала себя за ту, кем была. В прошлом, чтобы помочь Питту, она притворялась, что никак не связана с полицией, и даже фигурировала под своей девичьей фамилией.

Нобби повернулась к Кристабел.

– Как приятно видеть вас, миссис Торн. Уверена, что знаю и вашу спутницу, но прошло некоторое время с тех пор, как мы встречались, и, к смущению своему, не могу припомнить, как ее зовут. Я очень прошу меня извинить.

Шарлотта искренне улыбнулась из чувства дружелюбия – ей очень нравилась Нобби Ганн, – а также удивившись ее такту.

– Шарлотта Питт, – ответила она любезно. – Как поживаете, мисс Ганн? По-видимому, со здоровьем у вас дела обстоят прекрасно.

– И это действительно так, – ответила Зенобия. Выглядела она веселее и ни на день не старше, чем несколько лет назад, когда они встречались с Шарлоттой.

Женщины немного поболтали о том о сем, в частности об интересных политических и общественных событиях. Внезапно разговор был прерван из-за того, что Нобби нечаянно толкнул в спину высокий, гибкий, очень смуглый молодой человек, который пытался обойти стороной хихикающих молодых леди. Он обернулся, чтобы извиниться за неловкость. У него тоже было своеобразное лицо, которое совсем нельзя было назвать красивым: крючковатый нос, слишком большой рот и рано начавшие редеть волосы. Однако внешность у него была значительной, привлекающей внимание, и он явно был интеллигентным человеком.

– Извините, мэм, – сдержанно сказал незнакомец, причем его худые щеки вспыхнули. – Надеюсь, я вас не ушиб?

– Нисколько, – ответила, слегка забавляясь происшествием, мисс Ганн. – А если принять во внимание нежелательность для вас определенной встречи, вашу торопливость можно понять.

Краска на щеках юноши стала гуще.

– О, неужели все так явно?

– Только для тех, кто сделал бы то же самое, – ответила она, прямо глядя ему в глаза.

– Тогда, значит, у нас есть кое-что общее, – сказал он, но ни интонацией, ни манерами не проявил желания продолжать разговор и знакомиться с Нобби.

– Я Зенобия Ганн, – представилась она сама.

Молодой человек округлил глаза, и его внимание сразу возросло.

– То есть Нобби Ганн?

– Да, мои друзья зовут меня Нобби. – Тон голоса Зенобии явно давал понять, что ее собеседник пока еще не относится к их числу.

– Питер Крайслер. – Юноша вытянулся, словно на параде. – Я тоже провел немало времени в Африке и научился ее любить.

Теперь и мисс Ганн взглянула на него с живым интересом. Она представила Шарлотту и Кристабел, но только потому, что этого требовала формальная вежливость, и продолжила разговор:

– Неужели? И где же именно?

– Занзибар, Машоналенд, Матабелеленд…

– Я бывала на западе, – ответила Зенобия, – главным образом в Конго и его окрестностях. Хотя и плавала вверх по Нигеру.

– Тогда, значит, вы имели дело с королем бельгийцев Леопольдом. – Лицо у Крайслера оставалось бесстрастным.

Нобби тоже очень тщательно следила за выражением своего.

– Лишь очень поверхностно, – ответила она. – Король относился бы ко мне иначе, будь я мужчиной, – например, мистером Стэнли.

Даже миссис Питт слышала о Генри Мортоне Стэнли и его триумфальной поездке по Лондону неделю назад или около того, когда 26 апреля он проехал от Чаринг-кросс-стейшн до Пикадилли-серкус. Толпа приветствовала его оглушительными криками. Он был самым популярным и знаменитым путешественником века, дважды награжденным золотой медалью Королевского географического общества, другом принца Уэльского и гостем самой королевы.

– В этом есть и своя хорошая сторона, – ответил Питер, с горечью улыбнувшись. – По крайней мере, он не стал бы просить вас встать во главе армии из двадцати тысяч конголезских людоедов, обрушиться на «Дикого Махди» ^[15]и покорить Судан для Бельгии.

Нобби не верила своим ушам. Лицо путешественницы даже стало смешным, настолько велико было ее изумление. Кристабел тоже, казалось, была потрясена. Шарлотта онемела.

– Вы шутите! – вскричала, а точнее, даже взвизгнула Нобби.

– О, конечно, шучу, – саркастически отозвался молодой человек. – Но Леопольд, очевидно, грозил всерьез. Он слышал, что конголезские людоеды – отличные воины. И ему страшно захотелось совершить что-то такое, чтобы весь мир удивился и о нем заговорили.

– Да, таким образом он достиг бы этой цели, – согласилась Зенобия. – Но трудно даже вообразить, какая это была бы ужасная война! Двадцать тысяч каннибалов против орд «Дикого Махди»! Боже мой, бедная Африка… – Несмотря на шутливый тон, лицо ее выражало искреннюю жалость. Ее, несомненно, очень тревожила мысль, каким все это могло обернуться несчастьем.

Крайслер, несмотря на то что его представили Кристабел и Шарлотте, практически не обращал на них внимания. Чтобы его не сочли грубым, он, конечно, изредка поглядывал на них, но все остальное время его взгляд был направлен на Нобби, и то, что она взволновалась, еще сильнее подстегнуло его интерес.

– Но не в этом истинная трагедия Африки, – сказал он с той же горечью. – Леопольд – фантазер, он, очевидно, даже сумасшедший, но в действительности представляет небольшую опасность. Начать с того, что ему вряд ли удастся убедить каннибалов покинуть их родные джунгли. Это кажется просто невероятным. И еще одно: не удивлюсь, если в любом случае Стэнли останется здесь, в Европе.

– Стэнли не собирается вернуться в Африку? – изумилась мисс Ганн. – Я знаю, он пробыл там последние три года, а потом приезжал примерно на три недели в Каир. Но он, конечно, вернется после отдыха? Африка – его жизнь. И полагаю, король Леопольд принял его как брата, когда он в этот раз вернулся в Брюссель. Разве не так?

– О да, – поспешно ответил молодой человек. – Этим даже мало сказано. Сначала король относился к Стэнли с прохладцей и обращался с ним довольно небрежно, но теперь он герой нашего времени, весь ощетинился наградами, словно дикобраз, и его принимают наравне с королевскими особами. Все с восторгом повторяют новости из Центральной Африки. И стоит только Стэнли появиться, как народ начинает до хрипоты его славословить. А король радуется своей отраженной славе. – Голубые глаза Питера сверкнули, в них одновременно стояли и насмешка, и боль.

Нобби была просто обязана задать еще один вопрос:

– Но тогда почему же он не захочет вернуться в Африку? Он ведь уже покинул Бельгию, так что не король удерживает его в Европе.

– Конечно, нет, – согласился ее новый знакомый. – Но он влюбился в Долли Теннант.

– Долли Теннант! Вы сказали, Долли Теннант? – Мисс Ганн опять не поверила собственным ушам. – В светскую львицу? В художницу?

– Это точно, – кивнул Питер. – Но в ней произошла большая перемена. Она больше не смеется над ним. Иногда кажется, что она хотя бы отчасти, но платит ему взаимностью. И времена, и судьбы меняются.

– Святое небо, вот уж действительно что меняются, – согласилась путешественница.

Это специфическое умозаключение было прервано тем, что к ним подошли Лайнус Чэнселлор и высокая женщина, которую Шарлотта заметила раньше. При ближайшем рассмотрении она выглядела еще более необыкновенной. Лицо ее выражало особую душевную чуткость и было очень эмоциональным, что ни в малейшей степени не лишало его печати внутренней силы. Не слабость нервов, но способность чувствовать боль с большей интенсивностью, чем другие, – вот что было для него характерно. Это было лицо человека, способного всем сердцем отдаться делу, которое он сочтет самым важным. В нем не было ничего, что свидетельствовало бы об осторожности или стремлении избежать опасности.

Все были представлены, и, как и предположила Шарлотта, женщина по имени Сьюзен оказалась женой министра по делам колоний.

Чэнселлор и Крайслер, очевидно, знали друг друга, хотя бы понаслышке.

– Недавно вернулись из Африки? – вежливо осведомился Лайнус.

– Два месяца назад, – ответил Питер, – и совсем недавно из Брюсселя и Антверпена.

– О, – лицо Лайнуса расплылось в улыбке, – в свите мистера Стэнли?

– Чисто случайно – да.

Чэнселлора это, по-видимому, позабавило. Возможно, он тоже слышал о планах короля Леопольда покорить Судан, ведь у него, несомненно, имелись не менее оперативные источники информации, чем у Питера. А может быть, он получал информацию от него самого – Шарлотта подумала, что это более чем вероятно.

Взглянув поочередно на обоих джентльменов, Кристабел Торн ухватилась за нить разговора.

– Мистер Крайслер говорит, что он больше знаком с Восточной Африкой и новыми территориями в Замбезии. Он как раз хотел нам поведать, что трагедия Африки коренится не в западе и ни в коей мере не в Судане, но отклонился от темы, потому что разговор зашел о личных амбициях мистера Стэнли.

– В Африке? – откликнулась Сьюзен Чэнселлор. – Я слышала, что король бельгийцев строит железную дорогу.

– Полагаю, что так, – ввернула Кристабел, – но мы имели в виду его любовные надежды.

– О! Долли Теннант!

– Да, так говорят.

– Но это вряд ли можно назвать трагедией для Африки, – пробормотал Чэнселлор, – возможно, ей от этого станет даже легче.

Теперь Шарлотта была совершенно уверена, что ему тоже известно о Леопольде и каннибалах.

Но Сьюзен все это очень заинтриговало. Она серьезно взглянула на Питера.

– А вы, мистер Крайслер, вы еще не сказали нам, чтосчитаете трагедией для Африки. Если ваше отношение к ней настолько же эмоционально, как у мисс Ганн, вы должны очень близко к сердцу принимать все, что касается этого континента.

– Я и принимаю, миссис Чэнселлор, – согласился он. – Но, к сожалению, это не дает мне возможности влиять на тамошнюю обстановку. Все совершится независимо от того, что бы я ни предпринял.

– А что совершится? – настаивала она.

– Сесил Родс и фургоны с его поселенцами станут все дальше продвигаться от Кейптауна в Замбезию, – ответил он, пристально вглядываясь ей в глаза, – и местные князьки один за другим подпишут договоры, которые они не понимают и которые не будут исполнять. Мы упрочим там свои поселения, убьем тех, кто восстанет, и на всей территории прольется кровь, причем погибнет бог знает сколько людей, прежде чем оставшиеся покорятся – если, конечно, немцы не опередят нас, хлынув к западу от Занзибара. Но в таком случае они поступят точно так же, только жертв будет больше, если можно судить по урокам прошлого.

– Ерунда! – сказал, улыбаясь, министр. – Если мы заселим Машоналенд и Матабелеленд, то сможем разрабатывать там природные ресурсы, к благополучию каждого жителя, равно и африканцев, и белых поселенцев. Мы можем принести им такие блага, как медицинская служба, образование, торговля, цивилизованные законы и правила общественного поведения, которые защитят как слабых, так и сильных. И это никак нельзя назвать трагедией для Африки; напротив, это процесс созидания и укрепления.

Взгляд Крайслера стал жестким, глаза его засверкали, но он лишь мельком посмотрел на Чэнселлора и повернулся к Сьюзен. Та слушала его с жадным вниманием, не то чтобы соглашаясь, но со все возрастающей тревогой.

– Ты не то говорил раньше, – она посмотрела на мужа нахмурившись; между бровями у нее залегла глубокая складка.

Он нежно улыбнулся, хотя в улыбке мелькнула некая едва уловимая тень.

– Представления меняются, дорогая. Со временем становишься умудреннее, – он легонько пожал плечами. – Теперь я знаю гораздо больше, чем два-три года назад. Вся Европа намерена колонизировать Африку, независимо от наших действий там. По крайней мере, Франция, Бельгия, Германия. И, конечно, Османская империя. В Египте сидит хедив ^[16], со всеми вытекающими отсюда последствиями для Нила, а значит, для Судана и Экватории.

– Ничего это не значит, – отрывисто возразил Питер. – Нил течет на север. И я удивился бы, узнав, что хоть кто-нибудь в Экватории когда-либо слышал о Египте.

– Я думаю не о прошлом, а о будущем, мистер Крайслер, – абсолютно спокойно возразил министр, – когда реки Африки станут величайшими торговыми путями мира. Придет время, когда мы повезем на кораблях золото и алмазы, ценные породы дерева, слоновую кость и шкуры животных по этим водным путям с такой же легкостью, как сейчас возим уголь и зерно по Манчестерскому каналу.

– Или по Рейну, – задумчиво заметила Сьюзен.

– Если угодно, – согласился Чэнселлор, – или по Дунаю, или по любой другой реке.

– Но в Европе так часто воюют, – продолжала его жена, – за землю, из-за религии или еще по десятку причин.

Супруг, улыбаясь, посмотрел на нее.

– Моя дорогая, но точно так же дело обстоит и в Африке. Племенные вожди постоянно воюют друг с другом. И это одна из причин, почему все наши попытки уничтожить рабство все время проваливаются. Однако действительно, выгоды здесь грандиозны, а затраты сравнительно незначительны.

– Для нас – возможно, – едко ответил Крайслер, – но что вы скажете об африканцах?

– То же самое и скажу, – ответил Чэнселлор. – Мы вырвем их из хаоса первобытности и сразу перенесем в девятнадцатый век.

– Вот об этом я как раз и подумала, – ответила не убежденная этим доводом Сьюзен. – Такие внезапные перемены всегда влекут за собой ужасные страдания. А может быть, они не хотят наших путей развития? Мы силой навязываем свои обычаи и представления целым народам, совершенно не принимая во внимание их мнение.

На мгновенье в глазах Питера мелькнула искра живейшего интереса, даже волнения, но потом он погасил ее притворным спокойствием.

– Так как они не могут понять, о чем мы им говорим, – сухо возразил Лайнус, – у них вряд ли есть собственное мнение.

– Значит, мы решаем за них, – подчеркнула его жена.

– Естественно.

– Но я не уверена, что у нас есть такое право.

Теперь вид у министра был удивленный, даже несколько пренебрежительный, но он тактично промолчал. Было ясно, что какое бы эксцентричное мнение ни высказывала его супруга, он не станет смущать ее на публике своими замечаниями. А она, как бы ни хотелось ей оспорить его мнение, все-таки верила ему, и это было главное.

Нобби Ганн смотрела на Крайслера. Кристабел Торн внимательно приглядывалась ко всем присутствующим.

– Недавно я слышала рассуждения сэра Артура Десмонда об Африке, – продолжила Сьюзен, слегка покачав головой.

Шарлотта так крепко сжала бокал с шампанским, что едва не раздавила его.

– Десмонда? – Чэнселлор нахмурился.

– Из Министерства иностранных дел, – сказала Сьюзен. – Во всяком случае, до недавнего времени он служил там. Наверное, он там до сих пор. Так вот, мистер Десмонд был очень озабочен проблемой эксплуатации Африки. Он не верил, что мы будем действовать там хоть сколько-нибудь благородно.

Ее муж очень ласково коснулся ее руки.

– Дорогая, с прискорбием должен сообщить тебе, что примерно два дня назад сэр Артур Десмонд скончался, и, очевидно, от собственной руки. Надо сказать, он не был авторитетным источником информации. – Вид у Чэнселлора был опечаленный.

– Но он не кончал самоубийством! – неожиданно вырвалось у миссис Питт, прежде чем она успела обдумать, стоит ли и полезно ли для ее целей подобное высказывание. Однако сейчас она могла думать только об усталом лице Мэтью и его горе, а еще о любви Томаса к человеку, который так по-доброму к нему относился. – Это была случайность! – прибавила она, словно оправдываясь.

– Прошу меня извинить, – быстро парировал Лайнус, – но я только хотел сказать, что сэр Десмонд сам навлек на себя такой исход, неизвестно – случайно или обдуманно. К сожалению, он, очевидно, утрачивал ясность мышления, которой всегда обладал. – Министр обернулся к жене. – А думать об африканцах как о благородных дикарях и желать, чтобы они ими и оставались, – это сентиментальность, которой история не потерпит. Сэр Артур был прекрасным, но наивным человеком. Африку все равно откроют, и сделаем это или мы, или другие. Для Англии и для Африки лучше, чтобы это были мы.

– А не лучше ли было бы для Африки, если бы мы заключали договор только о защите африканцев и оставили ее такой, как она есть? – с наигранной наивностью спросил Крайслер, которую, однако, опровергало выражение его лица и жесткая, едкая интонация.

– Для удобства искателей приключений и охотников вроде вас? – переспросил его собеседник, вздернув брови. – В качестве бесконечного и вечного игрового поля без всяких цивилизованных законов, которые могли бы служить сдерживающим моментом?

– Но я не охотник, мистер Чэнселлор; не являюсь я и первопроходцем, чтобы за мной пришли другие, – возразил Питер. – Да, я исследователь, допускаю. Но я оставляю страну и людей в том положении, в каком их застал. Миссис Чэнселлор заняла прекрасную позицию с точки зрения морали. Разве мы имеем право решать за других людей?

– Не только имеем право, мистер Крайслер, – ответил министр с глубочайшей убежденностью, – это также и наша обязанность, раз те, о ком идет речь, не обладают ни познаниями, ни достаточной силой, чтобы самим принимать решения.

Молодой человек промолчал. Он уже сказал все, что хотел. Вместо ответа он задумчиво посмотрел на Сьюзен.

– Не знаю, как остальные, но я вполне готова отужинать, – воспользовавшись паузой, вставила Кристабел и повернулась к Питеру: – Мистер Крайслер, так как нас двое, а вы один, я вынуждена просить вас предложить нам обе ваши руки. Мисс Ганн, вы согласны разделить со мной мистера Крайслера пополам?

Ответ был возможен только один: Нобби согласилась с очаровательной улыбкой.

– Конечно, с большим удовольствием. Мистер Крайслер?

Питер взял Кристабел и Нобби под руки и повел их ужинать. Лайнус Чэнселлор предложил то же самое Шарлотте и Сьюзен, и они вместе торжественно спустились по огромной лестнице, а внизу миссис Питт увидела мужа, который разговаривал с очень спокойным на вид, сдержанным, совершенно лысым человеком. На вид ему было, как показалось Шарлотте, далеко за сорок, ближе к пятидесяти. У него были круглые бледно-голубые глаза, довольно длинный нос и какое-то особое, присущее ему спокойствие, словно он обладал неким тайным знанием, вселявшим чувство бесконечного удовлетворения.

Питт представил его как Йена Хэзеуэя, тоже из Министерства по делам колоний, и когда тот заговорил, Шарлотта подумала, что этот голос и эту прекрасную дикцию она где-то слышала и что, возможно, они с мистером Хэзеуэем уже встречались прежде.

Она поблагодарила Лайнуса и Сьюзен и в сопровождении двух кавалеров приблизилась к столу с деликатесными закусками: там были пироги, всевозможные виды мяса, рыба, дичь, копчености, соусы, разнообразные сорта печенья и мороженого, шербеты, желе и кремы – и все это на фоне хрусталя, цветов, свечей и серебра. Разговор сразу замедлил темп и теперь касался по большей части пустяков.

На следующее утро леди Веспасия Камминг-Гульд проснулась довольно поздно, но в хорошем настроении. Вчерашний прием понравился ей больше, чем обычно. Величественное действо со всем его великолепием вернуло пожилую даму памятью во времена ее молодости, когда она вызывала восхищение всех знакомых и незнакомых мужчин, когда танцевала ночи напролет и, тем не менее, рано утром выезжала на Роттен-роу ^[17]и возвращалась домой с кипящей в жилах кровью, готовая встретить день, до отказа заполненный множеством разных дел, интриг и отношений.

Она все еще сидела в постели и лениво завтракала, улыбаясь про себя, когда вошла камеристка ее милости и сказала, что приехал мистер Юстас Марч.

– Господи помилуй, а сколько сейчас времени? – удивилась Веспасия.

– Четверть одиннадцатого, м’леди, – с легким акцентом ответила служанка.

– Что же принесло Юстаса в такой ранний час? Он что, потерял карманные часы?

Юстас Марч приходился леди Камминг-Гульд зятем, овдовевшим после смерти ее дочери Оливии, которая подарила ему много детей и умерла сравнительно молодой. Замуж она выходила по собственному выбору, но ее мать никогда не могла его одобрить – Юстас ей не слишком нравился. Он был противоположностью самой Веспасии во всех отношениях. Однако это Оливия вышла за него замуж, и, насколько можно было судить по ее внешнему виду, он сделал ее счастливой.

– Сказать, чтобы он подождал, м’леди? Или – что вы сегодня не принимаете и чтобы он пришел в другой раз?

– О нет, если он может подождать, я через полчаса спущусь.

– Да, м’леди. – Камеристка послушно удалилась, чтобы передать горничной решение госпожи, о коем следует известить мистера Юстаса.

Веспасия кончила пить чай и отставила в сторону поднос. Потребуется по крайней мере полчаса, чтобы привести себя в надлежащий вид. Камеристка вернулась и теперь ждала, чтобы помочь ей. Старая леди встала, умылась горячей водой и душистым мылом.

Она вошла в большую, отделанную в холодноватом классическом стиле гостиную и увидела, что Юстас Марч стоит у окна и смотрит в сад. Это был очень солидный и крепкий мужчина. Он считал главной христианской добродетелью хорошее здоровье в сочетании со здравым смыслом и умеренностью во всех отношениях. Этот человек очень одобрял долгие прогулки на свежем воздухе, открытые во всякую погоду окна, хороший аппетит, холодные ванны и занятия спортом как идеальный образ жизни настоящего мужчины.

Юстас обернулся с улыбкой, заслышав шаги. Его тронутые сединой волосы показались Веспасии белее, чем в прошлую встречу, и явно несколько поредевшими на лбу. Однако у него, как всегда, был хороший цвет лица и ясный взгляд.

– Доброе утро, дорогая матушка, как вы? Надеюсь, хорошо?

Сам Марч, казалось, находился в особенно бодром расположении духа и, очевидно, жаждал что-то сообщить своей теще. Он так и дышал энтузиазмом, и она опасалась, что он сейчас схватит ее руку и чересчур сильно пожмет.

– Доброе утро, Юстас; я очень хорошо себя чувствую, благодарю.

– Уверены? Вы поздновато встаете. Лучше встать пораньше, знаете ли. Полезно для кровообращения. А хорошая утренняя прогулка сделает вас полной сил для любых дел.

– Да, для того, чтобы опять лечь в постель, – сухо ответила Веспасия. – Я приехала домой только в три часа ночи. Прием у герцогини Мальборо. Там было очень интересно. – Она села на свой любимый стул. – Чему я обязана удовольствием вашего визита, Юстас? Вы ведь приехали не для того, чтобы справиться о моем здоровье. Для этого было бы достаточно письма. Сядьте, пожалуйста. У вас такой обеспокоенный вид, когда вы стоите, у вас столько энергии, что кажется, будто от вас искры летят и вы готовы уйти тотчас, как только сообщите, что у вас на уме.

Марч повиновался, но сел на самый краешек стула, словно даже временное расслабление было для него невыносимым.

– Я давно не посещал вас, матушка. И приехал главным образом, чтобы исправить эту оплошность и узнать о вашем здоровье. И я в восторге от того, что вы чувствуете себя так хорошо.

– Глупости, – сказала леди Камминг-Гульд, улыбнувшись. – Ты хочешь о чем-то мне рассказать. У тебя это вертится на кончике языка. В чем дело?

– Ничего особенного, уверяю вас, – заколебался ее зять. – Вы все еще участвуете в движении за общественные реформы? – Он откинулся наконец на спинку стула и скрестил руки на животе.

Манеры Марча раздражали пожилую леди, но, может быть, скорее по старой памяти, а не потому, что казались ей неприятными именно сейчас. Это все его невыносимая, приторная галантность и толстокожесть, это они хотя бы отчасти способствовали трагедии, которая постигла всю семью в Кардингтон-кресент ^[18]. А Юстас только потом сообразил, что тоже был в этом виноват. В течение недолгого времени он испытывал смятение и чувство стыда. Однако это быстро прошло, и сейчас он полностью вернул себе прежний кипучий энтузиазм и абсолютную уверенность в оправданности своих понятий и убеждений. Как и у многих людей, обладающих кипучей энергией и хорошим здоровьем, у него имелась способность быстро забывать прошлое и жить лишь настоящим. По этой причине Марч держался с матерью своей покойной жены покровительственно, словно благожелательный школьный учитель.

– Ну, время от времени, – холодно ответила Веспасия, – я для развлечения возобновляю прежние связи и знакомства. – Говорить о том, что это прежде всего отношения с Телониусом Квейдом из Верховного суда, который был лет на двадцать ее моложе и в прошлом был глубоко в нее влюбленным, пылким поклонником, она не стала. Веспасия дорожила возобновленной старой дружбой и никак не хотела делить с Юстасом эту радость. – А также мне интересны расследования, которые ведет Томас Питт, – прибавила она искренно, хотя знала, что зятю это не понравится. И дело было не только в его нежелании якшаться с полицией, что он считал неприемлемым с точки зрения социального превосходства; это еще и вызывало у него болезненные воспоминания о прошлых горестях и, может быть, сознание вины.

– Мне кажется, это совсем не идет вам, матушка, – ответил Марч, хмурясь. – Особенно если учесть, как много существует по-настоящему достойных вас дел. Я никогда не имел ничего против ваших странностей, но…

Тут он запнулся. Взгляд леди Камминг-Гульд был так холоден, что остаток фразы замер у него на языке.

– Как великодушно с вашей стороны, – ледяным тоном ответила она.

– Я имел в виду…

– Я знаю, что вы имеете в виду, Юстас. И весь этот разговор ни к чему. Я знаю, что вы хотите сказать, и знаете, что я вам отвечу. Вы не одобряете мою дружбу с Томасом и Шарлоттой и еще меньше – то, что я время от времени оказываю им помощь. Но я намерена всенепременно продолжать это и дальше, а вы, пожалуйста, перестаньте думать, что это касается вас хоть в малейшей степени. – Она едва заметно улыбнулась. – Может быть, поговорим о чем-нибудь другом? Может, у вас на примете есть какое-нибудь благородное дело, к которому и я захотела бы, по вашему мнению, примкнуть?

– Ну, раз вы сами об этом упомянули… – Марч почти немедленно обрел свое обычное самообладание. Этим его качеством Веспасия восхищалась, но в то же время оно в высшей степени раздражало ее. Муж Оливии был похож на детскую игрушку-неваляшку, которую нельзя опрокинуть, потому что она автоматически принимает прежнее положение, как только вы убираете руку.

– Да?

Лицо Юстаса опять исполнилось энтузиазма.

– Недавно я был допущен в одну в высшей степени необыкновенную организацию, – сказал он нетерпеливо. – Я говорю «допущен», потому что стать членом этого общества можно лишь в том случае, если есть рекомендация уже состоящего в нем, и каждая кандидатура тщательно рассматривается комитетом самых лучших его представителей. Это, разумеется, сугубо благотворительное общество с самыми высокими целями.

Леди Камминг-Гульд выжидала, стараясь осмыслить то, что он сказал. В конце концов, в Лондоне очень много обществ с самыми превосходными целями и намерениями.

Марч положил ногу на ногу. Лицо его выражало полнейшее удовлетворение, а круглые серо-карие глаза излучали энтузиазм.

– Так как все члены общества – люди со средствами и во многих случаях занимают важные должности, в частности в области финансов и в правительстве, они могут сделать очень многое. Даже изменить законы, если это будет желательно. – Чем больше Юстас воодушевлялся, тем громче говорил. – Для помощи бедным, неимущим, страдающим от несправедливости, болезней, несчастий могут быть собраны огромные средства. Это очень радует и обнадеживает, матушка. И я рассматриваю свое членство в этом обществе как высокую привилегию.

– Поздравляю.

– Спасибо.

– Все это звучит очень привлекательно. Может, и я могу стать членом этого общества?

Веспасию позабавило выражение его лица. Зять разинул рот, в глазах у него заметалось смятение. Он не совсем был уверен, что это не шутка, причем весьма, по его мнению, дурного тона. Юстас никогда не понимал ее чувство юмора.

Пожилая леди выжидала, глядя на него в упор.

– Матушка, ни одно известное мне серьезное общество женщин в свои члены не принимает. И вы, конечно, об этом знаете?

– Но почему? – спросила она. – У меня есть деньги, у меня нет мужа, с которым я должна согласовывать свои поступки, и я так же способна творить добро, как и все остальные.

– Но суть не в этом, – возразил он.

– А в чем?

– Прошу прощения?

– В чем вы видите суть того, что ни одно серьезное общество не принимает женщин?

Но Юстасу не пришлось доказывать то, что лично ему казалось столь же неоспоримым, как естественные законы Вселенной, в которых не сомневались и которые не нуждались в объяснении. Вошла горничная и объявила, что прибыла миссис Питт.

– Господи помилуй, благодарю вас, Эффи! – ответила Веспасия. – Я и понятия не имела, что уже так поздно. Пожалуйста, просите. – И она обернулась к Юстасу: – Шарлотта составит мне компанию, мы отвезем свои карточки герцогине Мальборо.

– Шарлотта… компанию? Вам? – изумился Марч. – К герцогине Мальборо? Право, это очень самонадеянно с ее стороны, матушка! Она совершенно не ваша компания. Господь знает, что ей придет на ум сказать или сделать. Вы, конечно, не всерьез все это говорите?

– Я совершенно серьезна. С тех пор как вы виделись с Томасом последний раз, его повысили. Теперь он суперинтендант полиции.

– Да пусть хоть станет начальником Скотленд-Ярда, мне это безразлично, – ответил Юстас. – Вы все равно не должны брать Шарлотту с собой, когда посещаете герцогиню Мальборо.

– Но мы не собираемся ее посещать, – терпеливо объяснила леди Камминг-Гульд. – Мы просто оставим визитные карточки, что, как вам также известно, полагается делать после приема. Так принято выражать признательность за гостеприимство.

– Признательность? А разве Шарлотта была на приеме? – Ее зять все еще был крайне ошеломлен.

– Да, была.

Дверь отворилась, и вошла миссис Питт. Как только она увидела Юстаса, на лице ее отразилась сложная гамма эмоций – удивление, гнев и сознание собственного достоинства. Но в итоге все это перекрылось любопытством.

Чувства Юстаса были гораздо проще. Его лицо выразило только неподдельное, элементарное смущение. Он встал, щеки у него пылали.

– Как приятно снова с вами увидеться, миссис Питт, как поживаете?

– Добрый день, мистер Марч, – с трудом выговорила гостья и шагнула вперед.

Веспасия могла догадываться, о чем именно она сейчас вспоминает: скорее всего, о смешном эпизоде под кроватью. Если судить по тому, что Юстас покраснел как рак, он тоже вспомнил об этом.

– Я отлично себя чувствую, спасибо, – добавила Шарлотта. – Уверена, что вы тоже. – А сейчас она, очевидно, вспомнила о постоянно распахнутых окнах особняка в Кардингтон-кресент, даже в облачные непогожие утра, когда в утренней комнате во время завтрака стоял почти невыносимый холод и все, кроме Марча, дрожали над своей овсяной кашей.

– Как всегда, миссис Питт, – сказал он отрывисто, – в этом отношении я благословлен свыше.

– Юстас сейчас рассказал мне о замечательном обществе, в которое он имел честь быть принятым, – сказала леди Камминг-Гульд, указывая Шарлотте на стул.

– А, да, – подтвердил ее зять. – Эта организация посвящает свою деятельность благотворительности и осуществлению доброго влияния на общественную мораль.

– Поздравляю, – горячо сказала Шарлотта. – Вы должны испытывать большое чувство удовлетворения. Оно вам так необходимо.

– О, разумеется. – Ее собеседник снова сел, чувствуя себя гораздо более свободно, и опять стал обсуждать предмет, который доставлял ему столь необыкновенное удовольствие. – Да, действительно, миссис Питт. Очень приятно чувствовать, что соединился в обществе с людьми одного с тобой образа мыслей и преданности тем же самым целям и что все вместе мы можем стать действительно мощной силой в стране.

– А как называется ваше общество? – с невинным видом спросила Шарлотта.

– Ах, не задавайте подобных вопросов, моя дорогая леди, не идите далее, – Марч слегка покачал головой и улыбнулся. – Наши цели и намерения общеизвестны и для всех открыты, но само наше общество названия не имеет, оно анонимно.

– Вы хотите сказать, что оно тайное? – напрямик спросила миссис Питт.

– Ну, как сказать, – теперь Юстас был смущен, – я бы не стал употреблять именно это слово – есть в нем некий оттенок, который внушает совершенно превратные мысли… Нет, оно просто не имеет названия. В конце концов, разве Господь не призывал нас творить добро не говоря об этом, втайне? – Он опять улыбнулся. – «Пусть левая рука не знает, что делает правая» ^[19].

– Вы считаете, что Господь при этом имел в виду тайные общества? – спросила Шарлотта совершенно серьезно и воззрилась на него, словно ожидая немедленного ответа.

Марч тоже уставился на нее, словно ужаленный. Он знал, что племянница Веспасии бестактна, но почти забыл, как это бывает на самом деле. Это такой дурной тон – смущать всех и каждого, а она постоянно заставляет его смущаться, подумал он. Пожалуй, никогда Юстас не встречал более неинтеллигентной женщины, чем она.

– Ну, может быть, выражение «не притязующее на известность» более подходяще, – сказал он наконец. – Я не вижу ничего подозрительного в людях, которые помогают друг другу облегчать нужды обездоленных. Мне даже кажется, что эта непритязательность говорит о замечательной основательности и деловитости. Господь Бог никогда не возвеличивал бездеятельных, миссис Питт.

Шарлотта вдруг совершенно обезоруживающе улыбнулась.

– Уверена, что вы правы, мистер Марч. Требовать общественного одобрения за каждую благотворительную акцию – значит совсем лишить ее всякой ценности. И замечательно, что каждый из вас знает только несколько других членов из своего собственного круга. Это в высшей степени непритязательно, не так ли?

– Круга? – Юстас вдруг сильно побледнел, несмотря на загар и красноватый цвет лица, вызванные долгими прогулками в любую погоду.

– Разве я употребила неправильное слово? – спросила, широко распахнув глаза, миссис Питт.

– Я… э…

– Ну, оставим это, – махнула рукой его собеседница.

Незачем было нажимать сильнее: ответ и так был очевиден. В своей наивности, даже простоте, Юстас стал членом «Узкого круга», как и многие до него, – например, как Мика Драммонд и сэр Артур Десмонд. Драммонд сумел вырваться и остался жив… во всяком случае, пока жив. Десмонду повезло меньше.

Шарлотта взглянула на Веспасию. Та с весьма серьезным видом протянула руку зятю.

– Надеюсь, вы окажете благотворное влияние на общество, Юстас, – сказала она искренне. – Спасибо, что приехали и поделились своими новостями. Не хотите ли остаться на ланч? Мы с Шарлоттой скоро вернемся.

– Спасибо, матушка, но у меня еще есть визиты на сегодня, – быстро отклонил он предложение, встав и слегка поклонившись леди Камминг-Гульд, а потом точно так же Шарлотте. – Было очень приятно опять встретиться с вами, миссис Питт. Доброго дня вам обеим, – и, не ожидая ответа, Марч удалился.

Шарлотта снова посмотрела на Веспасию. Обе молчали.

Глава 3

Слушание дела о смерти Артура Десмонда проходило в Лондоне, так как умер он именно там. Сидя на галерее в зале суда, Томас Питт угрюмо констатировал про себя, что процесс устроили в городе еще и для того, чтобы члены «Узкого круга» могли эффективнее контролировать процедуру. Будь это в Брэкли, где сэр Артур и его семья были известны и почитаемы в течение трех столетий, огромное уважение к его личности могло бы преодолеть даже могущество этой организации.

А сейчас он сидел рядом с Мэтью, который в это утро казался еще более бледным и худым, чем обычно, и они ждали, когда начнется слушание и в зале уляжется приглушенный ропот предвкушения. Комната, где они находились, была полна людей. Зрители теснились, толкали друг друга, пробираясь сквозь узкий коридор под конической аркой в главный зал заседаний. По мере того как места заполнялись, шум голосов становился все тише, а взгляды все чаще устремлялись в сторону одинокой скамьи перед столом, с одной стороны которого сидел служащий в черной мантии и делал пометки в блокноте, держа перо, как копье, а с другой было место для свидетеля.

У Питта было странное чувство нереальности происходящего. Его слишком переполняли эмоции, чтобы ум мог функционировать четко и ясно, как бывало в подобных случаях, на других подобных слушаниях, где ему приходилось бывать раньше. А ведь их было так много, что он уже давно потерял им счет…

Суперинтендант посмотрел вперед, на скамью. Там, плечом к плечу, сидели пятнадцать или двадцать солидных людей, некоторые в полном трауре, другие с траурными знаками на одежде, готовые дать свидетельские показания, как только им предложат. У многих был тот уверенный в себе положительный вид, который придают богатство и прочное положение в обществе. Томас решил, что это или профессиональные эксперты, или члены клуба, которые были там в день смерти сэра Артура. Нервный человек, несколькими годами моложе этих джентльменов и одетый не так хорошо и дорого, был, очевидно, одним из официантов, который разносил в клубе спиртное.

Коронер ^[20], на взгляд Питта, внешне плохо подходил для своей роли. Было трудно представить себе человека, более пышущего здоровьем и энергией. Он был высок и широкоплеч, с золотисто-рыжей шевелюрой и широким цветущим, жизнерадостным лицом.

– Ну что ж, – сказал он проникновенно, как только предварительная процедура была закончена, – мы имеем дело с очень неприятным случаем. К сожалению. Но давайте покончим с ним как можно скорее, проявив, однако, усердие и деловитость. Усердие и деловитость – это лучший способ подхода к утратам подобного свойства. Наши соболезнования родным. – Коронер оглядел зал и посмотрел на Мэтью Десмонда. Питт полюбопытствовал про себя, знаком ли он с ним или просто достаточно опытен, чтобы распознавать печать утраты с первого взгляда. – Так не начать ли нам?.. Хорошо! Давайте послушаем первого свидетеля этого печального события. Распорядитель, пожалуйста, приведите первого.

Еще один служащий послушно вызвал на свидетельское место официанта, который, как заметил Питт, был в сюртуке из более дешевого сукна и теперь сильно волновался. Он был потрясен происходящим и очень боялся допустить какую-нибудь ошибку, очень смущался, и от всего его вида и голоса веяло неуверенностью в себе. Могущество закона подавляло его даже на этом уровне, прежде всего тем, что разбирательство было вызвано смертью. Он поднялся на свидетельское место, тараща глаза и сильно побледнев.

– Не надо бояться, старина, – снисходительно сказал коронер. – Нет необходимости. Вы ведь ничего плохого не сделали, правда? Вы ведь не убивали беднягу? – И он улыбнулся.

Официант ужаснулся. Секунду, нет, полсекунды, в течение которой кровь буквально застыла в его жилах, он полагал, что следователь говорит совершенно всерьез.

– Н-нет, сэр!

– Ну и хорошо, – ответил коронер с явным удовлетворением. – Поэтому возьмите себя в руки, расскажите нам всю правду, и все будет в порядке. Кто вы и чем вы занимаетесь? Что вы можете нам всем рассказать? Говорите!

– М-меня зовут Хорас Гайлер, милорд. Я служу официантом в Мортоновском клубе для джентльменов. Это я нашел бедного сэра Артура мертвым… я хочу сказать, что мы, естессно, все знали, где он сидел, но…

– Я прекрасно понял, что вы имеете в виду, – подбодрил его коронер. – Это вы обнаружили, что он мертв. И я не «милорд». Так обращаются только к судьям. А я лишь коронер, и когда вы обращаетесь ко мне, то подойдет просто «сэр». Продолжайте. Может быть, вам лучше начать с самого приезда сэра Артура в клуб? В каком это было часу? И когда вы его увидели? Как он выглядел, как держал себя? Отвечайте последовательно на каждый вопрос.

Хорас Гайлер растерялся. Он уже позабыл, какой вопрос был первый, а какой второй.

– Когда приехал сэр Артур? – напомнил следователь.

– Ах, да! Ну, он приехал сразу после ланча, значицца, примерно в четверть четвертого дня, сэр, или около того. И, на мой взгляд, он выглядел оч’хорошо, но теперь я понимаю, что это не так и он чувствовал себя паршиво. Я хочу сказать, что он, наверное, был ужас как расстроен чем-то…

– Вы не должны нам сообщать, что думаете сейчас, мистер Гайлер. Только то, как все было тогда. Что сказал вам сэр Артур? Не припоминаете? Ведь прошло всего пять дней.

– Наскока помницца, сэр, он просто сказал «добрый день», как всегда. Это был очень любезный джентльмен. Не то, что некоторые. А потом он прошел в зеленую гостиную, сел и, значицца, стал читать газету про себя – я думаю, это была «Таймс».

В зале послышались шевеление и приглушенный одобрительный говор.

– Он приказал принести что-нибудь выпить, мистер Гайлер?

– Не сразу, сэр. Через полчаса он приказал подать большой стаканчик бренди лучшего сорта – «Наполеон», вот чего он хотел.

– И вы подали?

– Ну, естессно, подал, сэр. Но я, естессно, не знал, – добавил официант невесело, – что сэр Артур был тогда сильно расстроен и не в себе. Мне-то казалось, что он в себе. И даже очень. И он совсем не казался расстроенным. Просто сидел и читал газету и что-то бормотал, словно не соглашался.

– Он сердился или был огорчен?

– Нет, сэр, – покачал головой Хорас, – он просто читал, как другие джентльмены. Естессно, вид у него был серьезный. Но ведь так всегда у джентльменов. Чем важнее джентльмен, тем он, значицца, серьезнее. А ведь сэр Артур был из Министерства иностранных делов…

Коронер омрачился лицом.

– А вы знаете, о чем он читал и почему был такой серьезный?

– Нет, сэр, я не был около него и не знаю. Я же должен был обслуживать и других джентльменов, а их было много.

– Разумеется. И сэр Артур выпил только одну порцию бренди?

Вид у Гайлера стал совсем нервным.

– Нет, сэр. Боюсь, он пропустил несколько стаканчиков. Точно сколько – не могу припомнить, но по крайней мере шесть или семь. Вместе они тянули на полбутылки. Но я не знал, что он не в себе, иначе бы я ни за что не притащил ему все эти порции. – Лицо у него было таким несчастным, словно все произошло и по его вине, хотя он был просто официантом и навлек бы на себя сильное неудовольствие, а возможно, и потерял бы должность, если бы отказался обслужить посетителя в соответствии с его пожеланиями.

– А сэр Артур находился в нормальном состоянии все это время? – спросил следователь, едва заметно нахмурившись.

– Да, сэр, насколько я мог видеть.

– Неужели? А когда вы подали ему последнюю порцию, не припоминаете?

– В половине седьмого, сэр.

– Как вы точны!

– Да, сэр. Это из-за джентльмена, который попросил напомнить ему, что они условились вместе пообедать, вот я, значицца, и запомнил точно.

В зале стояла мертвая тишина.

– И когда вы потом увидели сэра Артура?

– Ну, я несколько раз проходил мимо с другими заказами, значицца, но ничего не замечал, потому что он вроде как спал. Конечно, теперь я жалею, что не подошел сразу – вид у него был нехороший, глаза закрыты и лицо красное.

– Вы ни в чем не виноваты, – ласково сказал коронер, и жизнерадостное выражение совсем покинуло его лицо. – Даже если бы вы знали, что ему стало плохо, и вызвали врача, к тому времени, как тот прибыл бы, уже мало что можно было сделать.

На этот раз в зале послышался шорох. Мэтью, сидевший рядом с Питтом, тоже заерзал на скамье.

Официант взглянул на следователя с проблеском надежды.

– Он был один из самых лучших джентльменов, – сказал он скорбно.

– Уверен, что так. – Но коронер не собирался развивать эту тему. – А сколько было времени, когда вы заговорили с сэром Артуром, мистер Гайлер, и поняли, что он мертв?

Хорас глубоко вздохнул.

– В первый раз, когда я проходил мимо, я подумал, что он спит, как я уже говорил. Джентльмены, которые, значицца, принимают днем много бренди, случаецца, и засыпают, и их бывает сильно трудно разбудить.

– Совершенно верно. Но когда это было, мистер Гайлер?

– Да примерно в половине восьмого. И я подумал, что если он хочет пообедать, так уже время, чтобы я его записал на столик.

– И что вы сделали потом?

Уже четверть часа все в зале сидели не шелохнувшись. Не было ни звука, только иногда поскрипывали скамьи или раздавался шелест юбок двух-трех присутствующих женщин. Теперь же слышалось только сдерживаемое дыхание.

– Я с ним заговорил, но он не ответил, – сказал официант, глядя прямо перед собой и болезненно ощущая неловкость от устремленных на него взглядов всех присутствующих. Служащий за столом быстро записывал все, что он говорил. – И я поэтому заговорил опять, погромче. Он же опять не двигался, и я тогда, значицца, понял…

Хорас опять вздохнул, вид у него стал совсем взволнованным. Видение смерти вновь остро встало перед его мысленным взором. Он испытывал страх при воспоминании, которое старался отгонять все эти дни.

Коронер терпеливо ждал. Он тысячи раз видел прежде, как те же самые чувства скользили по лицам других людей.

Томас наблюдал за происходящим со все усиливающимся чувством неприязни. В его душе накипало горе и одновременно нахлынуло чувство одиночества, словно он утратил безопасную гавань и теперь его носило в житейском море по воле волн. Это об Артуре Десмонде они говорили столь безразлично! Конечно, смешно было бы ожидать, что они проявят сочувствие и что им знакомо чувство любви, но тем не менее он надеялся на такое сочувствие, хотя и понимал всю абсурдность этой надежды.

Питт не смел взглянуть на сидящего рядом. Ему хотелось все бросить и уйти отсюда как можно скорее, и чтобы свежий ветер дул в лицо и лил дождь. Стихии сейчас были бы лучшими спутниками, люди такими быть не могут… Но Томас должен был оставаться. Это диктовали ему долг и сочувствие.

– Э… напоследок я его встряхнул. – Гайлер поднял подбородок. – Нет, тихохонько так. У него был ужасный цвет лица, и я совсем не слышал, как он дышит. Джентльмены, которые спят после бренди, обычно, значицца, дышат очень громко…

– Вы хотите сказать, что они храпят?

– Ну да, сэр…

На скамьях для публики послышался было смешок, сейчас же подавленный.

– Почему он не переходит к сути дела? – яростно спросил Мэтью.

– Сейчас перейдет, – прошептал Томас.

– Вот тогда я и понял, что неладно это, – продолжал официант. Он оглянулся вокруг – не из желания покрасоваться на публике, а словно чтобы напомнить себе, где он находится, и отвязаться от воспоминания о клубной гостиной и о том, что там случилось.

– Вы поняли, что он или заболел, или умер? – настойчиво гнул свою линию коронер.

– Да, сэр. Я послал сказать управляющему, сэр, а он, значицца, послал за доктором.

– Спасибо, мистер Гайлер. На этом все. Благодарю, что пришли.

Хорас с облегченным вздохом удалился, и его место занял управляющий клубом. Это был полный и высокий солидный мужчина с любезным лицом и неприятными глазами навыкате, по которым нельзя было понять, смотрит он на тебя или нет. Управляющий подтвердил, что был вызван по просьбе официанта и обнаружил, что сэр Артур действительно был мертв. Он послал за доктором, за которым обычно посылают, если кому-нибудь из джентльменов становится нехорошо, что, к сожалению, время от времени случается. Средний возраст членов клуба – пятьдесят пять лет, а многие гораздо старше. Доктор сразу же констатировал смерть.

Следователь поблагодарил управляющего и позволил ему тоже удалиться.

– Но это все бессмысленно! – процедил Десмонд-младший сквозь зубы, наклонился вперед и обхватил голову руками. – Вся эта процедура была совершенно предсказуема и не имеет смысла. Они хотят поскорее все закончить, Том! Случайная, от чрезмерной дозы, смерть старика, который не отдает себе отчета в словах и поступках…

– А ты ожидал от здешней процедуры чего-нибудь другого? – как можно спокойнее спросил Питт.

– Нет. – В ответе Десмонда звучало отчаяние.

Томас знал, что ему будет нелегко видеть горе Мэтью, но не предполагал, что это будет настолько тяжелым испытанием. Ему хотелось утешить друга, но он не мог сказать ничего подходящего.

Следующим свидетелем был доктор, который отвечал профессионально и деловито. Возможно, он всегда вел себя так перед лицом потрясения и бесповоротности смерти. Питт заметил неприязнь на лице Мэтью, но причиной ее стало скорее чувство, чем здравый смысл, и сейчас было не время для ненужных, не относящихся к сути дела замечаний. Это все равно не имело отношения к тому, что чувствовал сын покойного сэра Артура.

Поблагодарив врача, как и предыдущих свидетелей, коронер удалил его из зала и вызвал первого из членов клуба, кто был в тот день в гостиной. Им оказался пожилой человек с седыми волосами, бакенбардами и словно полированной, куполообразной лысиной.

– Генерал Энстратер, – проникновенно сказал следователь, – не будете ли вы столь любезны, сэр, рассказать нам о своих впечатлениях в связи с этим экстраординарным случаем? И если вы сочтете это относящимся к делу, не поделитесь ли вообще тем, что вы замечали относительно здоровья сэра Артура и состояния его умственных способностей.

Мэтью бросил на него гневный пронзительный взгляд. Коронер в ответ тоже сверкнул глазами. Лицо Десмонда стало жестким, но он промолчал.

Генерал громко откашлялся и начал:

– Порядочный человек он был, Артур Десмонд. Всегда так о нем думал. Старел, конечно, как и все мы. Забываться стал. Это случается.

– Но в тот день, генерал, – направлял его следователь к сути дела, – как он вел себя в тот день? Был сэр Артур… – он немного поколебался, – рассеян?

– Э… – Энстратер тоже замялся, и вид у него стал странным, словно ему стало неловко.

Мэтью сидел выпрямившись, не отрывая взгляда от лица Энстратера.

– Неужели это необходимо? – возразил генерал. – Человек умер, черт возьми! Что еще от него требуется? Надо похоронить его и поминать добрым словом. Он был хорошим человеком.

– Не сомневаюсь, сэр, – спокойно ответил коронер. – Это ни в коей мере не оспаривается. Но нам требуется точно установить, как он умер. Этого от нас требует закон. Обстоятельства смерти сэра Десмонда необычны. Клуб «Мортон» находит нужным в интересах своей репутации не дать повода к подозрениям в небрежности или неблагонадежности.

– Господи боже, – сказал в нос генерал Энстратер, – а кто ведет об этом речь? Вот чепуха! Бедный Артур был нездоров и немножко не в себе. Он принял слишком много опия вместе с бренди. Несчастный случай. И сказать об этом больше нечего.

Сын Артура дернулся на сиденье.

– Он был в себе, – громко сказал он.

Все в зале повернулись в его сторону в удивлении и даже с чувством неловкости за него. Нельзя было выказывать подобные эмоции, особенно здесь, в присутственном зале. Так не поступают.

– Мы выражаем вам свое сочувствие, сэр Мэтью, – сказал громко коронер, – но, пожалуйста, держите себя в руках, сэр. Я не позволю делать бездоказательные заявления. – И он опять повернулся к свидетелю: – Итак, генерал Энстратер, почему вы сказали, что сэр Артур был не в себе? Пожалуйста, обоснуйте свое наблюдение.

Энстратер с оскорбленным видом надулся. Ему явно очень не хотелось продолжать. Он взглянул на переднюю скамью.

– Он… э… стал забывать, что говорил прежде, – ответил он, – повторялся, знаете ли. Путал, когда что было. Говорил много всякой чепухи об Африке. По-видимому, ничего не понимая в тамошних делах.

Прежде чем Питт успел ему помешать, Мэтью вскочил.

– Вы хотите сказать, что он не соглашался с тем, что говорили вы? – вызывающе кинул он генералу.

– Сэр Мэтью, – предупредил следователь, – я больше не буду терпеть подобного вмешательства, сэр. Нам всем понятно естественное чувство горя, которое вы испытываете, но у нашего терпения есть пределы. Расследование должно вестись в установленном порядке, с соблюдением приличий и с уважением к правде и обстоятельствам дела. И я уверен, что вы хотите этого так же, как все присутствующие.

Мэтью вздохнул и хотел, очевидно, извиниться, но коронер взмахом руки отклонил это намерение.

К облегчению Томаса, его друг снова сел.

– Генерал, пожалуйста, будьте добры, подробнее объясните, что вы имеете в виду, – опять обратился к генералу Энстратеру коронер. – Сэр Артур не соглашался с вами только по поводу некоторых проблем? Что именно заставляет вас думать, что его ум был несколько расстроен?

Энстратер так густо покраснел, что лицо сильно потемнело, отчего седые бакенбарды стали казаться еще белее.

– Да он много говорил всякой ерунды насчет тайных сговоров людей, которые замыслили завоевать Экваторию, и всякое разное в таком же роде. – Он опять взглянул на передний ряд и отвернулся. – И выдвигал просто дикие обвинения. Конечно, абсолютно абсурдные, и при этом он сам себе наполовину противоречил, бедняга. Ужасно это, когда начинаешь терять способность… понимать… и привязанность к старым верованиям, когда твои убеждения изменяют тебе и мешают чувствовать, что есть твой собственный народ, и ты отказываешься от собственных традиционных ценностей.

– Вы хотите сказать, что сэр Артур существенно переменился по сравнению с тем, каким человеком он был в недавнем прошлом?

– Мне бы не хотелось, чтобы меня заставляли признать это! – заупрямился сердитый Энстратер. – Давайте похороним его с миром и вместе с ним – его поздние заблуждения. Давайте забудем обо всей этой чепухе и будем помнить его таким, каким он был год или около года назад.

Мэтью так явственно застонал, что это услышал не только Питт, но и еще один человек, сидевший с краю. Он раздраженно оглянулся, покраснел от неловкости при столь явном проявлении чувств и опять отвернулся.

– Благодарю вас, генерал, – быстро сказал коронер. – Я думаю, вы нам рассказали уже достаточно, чтобы мы могли составить общее представление. Вы свободны.

Энстратер вынул белый носовой платок, грубо высморкался и ушел, ни на кого не глядя.

Следующим был вызван достопочтенный Уильям Осборн, который во многом повторил то, что до него рассказал генерал Энстратер, прибавив один-два нюанса, делавших более наглядными странность и неразумность высказываний и мнений Артура Десмонда, но об Африке не упомянул. Он говорил гораздо более гладко и уверенно, и хотя пытался показать, что сожалеет о случившемся, все его поведение не давало предположить наличия хоть малейшего чувства, разве только легкое нетерпение.

Мэтью смотрел на него с непреодолимым отвращением, чувствуя одновременно и все большее смятение. Очень вероятно, что и Энстратер, и Осборн – члены «Узкого круга». А Томасу очень не хотелось так думать, но он вынужден был предположить, что Артур Десмонд, возможно, действительно был несколько непоследователен и иррационален в своих суждениях, которые были следствием скорее эмоций, а не точного знания фактов. Ведь сэр Артур всегда и во всем держался наособицу и порой даже бывал эксцентричен. Вполне возможно, что в старости он несколько оторвался от реального понимания вещей.

Был вызван еще один достойный представитель клуба – тощий мужчина с изжелта-бледным, болезненным лицом, который все время перебирал пальцами золотую цепочку от часов, словно черпая в этом удовлетворение. Он повторил сказанное Осборном, время от времени используя те же самые слова и выражения, когда описывал то, что считал проявлениями шаткости ума и неспособности Артура Десмонда верно судить.

Следователь слушал не перебивая, а затем объявил перерыв на ланч. Заседание началось только в десять, и уже было далеко за полдень.

Томас и Мэтью вместе вышли на яркий солнечный свет и зашагали по мостовой. Погруженный в мрачное раздумье, молодой Десмонд несколько шагов прошел молча. Он будто даже не заметил, когда его толкнул прохожий.

– Да, надо было ожидать всего этого, – сказал он наконец, когда они завернули за угол, и хотел было идти дальше, но Питт схватил его за руку. – Что ты? – спросил Мэтью.

– Вон туда, – и Томас указал на вывеску кабачка при гостинице «Бык».

– Я не хочу есть, – раздраженно ответил Мэтью.

– Тем не менее надо, – назидательно сказал его друг и отпрыгнул на тротуар, чтобы не наступить в навозную кучу. Десмонд же вступил в нее и выругался.

В другое время Питт, возможно, рассмеялся бы, глядя на выражение его лица, но сейчас был не тот случай. Они быстро подошли к противоположной обочине, и Мэтью стал сердито скрести по земле подошвами.

– Неужели больше нет уличных подметальщиков? – проворчал он. – Не могу же я войти в заведение в таком виде!

– Сможешь. Там у порога есть хорошая скребница, пойдем.

Десмонд неохотно последовал за Питтом к входу и воспользовался железным скребком так рьяно, словно состояние его ботинок было самым важным делом на свете, после чего они вошли внутрь. Томас сделал заказ на двоих, и они сели за столик в переполненном, шумном зале. Около бара на колышках висели пивные кружки, темнело полированное дерево стойки, пол был посыпан опилками, а в воздухе стоял запах эля и разгоряченных жарой тел.

– Что будем делать? – спросил наконец Мэтью, когда им подали еду: толстые ломти хлеба с хрустящей корочкой, масло, рыхлый, крошащийся сыр, пряные ароматные соленья и свежий сидр.

Питт сделал себе сэндвич и откусил большой кусок.

– Ты вообще веришь, что мы сможем чего-то добиться? – продолжал Десмонд, не притрагиваясь к еде. – Или ты просто хотел успокоить меня?

– Ну, конечно, я говорил, что думал, – ответил Томас с набитым ртом. Он тоже был сердит и расстроен, но знал также, что если они собираются бороться, надо иметь для этого достаточно сил. – Мы не сможем доказать, что они лгут, не дав им полностью высказаться.

– А что потом? – спросил Мэтью недоверчиво.

– А вот потом мы и предпримем действия, – заключил его друг.

Сын покойного сэра Артура улыбнулся:

– Как это на тебя похоже… Ну, точь-в-точь как раньше. Ты совсем не изменился, правда, Томас!

Питт хотел было извиниться, но вовремя понял, что в этом нет необходимости.

Мэтью как будто хотел спросить еще о чем-то, но передумал и тоже откусил от своего сэндвича. И вдруг стал есть с удивившим его аппетитом, не сказав больше ни слова до тех пор, пока они не встали из-за стола.

Первым свидетелем на слушании во второй половине дня был врач судебно-медицинской экспертизы, который обо всем рассказывал подробно, но, будучи очень опытным человеком в своем деле, избегал всяких научных терминов. Все просто: Артур Десмонд умер от чрезмерной дозы лауданума, принятой в течение одного часа. Эта доза была достаточно велика, чтобы убить любого. В желудке содержалось изрядное количество бренди, и очевидно, из-за запаха спиртного он не учуял опия, приняв больше, чем собирался. Медик полагал, что опий все же обязательно должен был дать привкус. Сам он предпочитает хороший коньяк, но это дело вкуса.

– Вы нашли другие признаки болезни или старческого упадка здоровья? – спросил его коронер.

Врач поморщился.

– Конечно, признаки такого упадка присутствовали. Человеку ведь было семьдесят лет! Но, даже принимая это во внимание, следует сказать, что здоровья он был все-таки отменного. Я был бы счастлив достичь того же возраста в подобном состоянии. Нет, никакого следа какой-либо болезни я не обнаружил.

– Спасибо, доктор. Это всё.

Врач что-то негромко проворчал и покинул свидетельское место.

Питт готов был поклясться, что представитель судебной медицины не принадлежит к «Узкому кругу», но терялся в догадках, как сей факт можно использовать.

Следующим свидетелем был еще один врач, но совершенно иной человек. Он был серьезен, внимателен, вежлив, но очень высокого мнения о себе. Назвав свое имя и профессию, он сказал, что готов дать показания по рассматриваемому делу.

– Доктор Меррей, – начал следователь, – я полагаю, вы были лечащим врачом сэра Артура Десмонда. Это правильно?

– Да, это так.

– В течение какого времени?

– Последние четырнадцать лет.

– Таким образом, вы очень хорошо были знакомы с его физическим и душевным состоянием?

Сидящий рядом с Томасом Мэтью напрягся и наклонился вперед, сцепив руки, с каменным выражением лица. Питт тоже навострил уши.

– Естественно, – подтвердил врач. – Хотя надо признаться, я не подозревал, что его здоровье настолько расстроено, иначе не стал бы прописывать ему лауданум. Я говорю о его душевном расстройстве и образе мышления.

– Может быть, вы объяснитесь поподробнее, доктор Меррей, что вы имеете в виду? В частности, был ли сэр Артур в депрессии или, наоборот, беспокоился о чем-то, волновался?

Теперь в зале повисла гробовая тишина: не слышно было ни вздоха. Журналисты сидели с перьями наготове.

– Не в том смысле, что вы имеете в виду, сэр, – уверенно ответил медик. – Ему снились дурные сны, его мучили кошмары. По крайней мере, именно об этом он говорил мне, когда пришел проконсультироваться. Совершенно ужасные сны, понимаете? Я имею в виду не те неприятные сновидения, от которых страдаем все мы, чересчур плотно поужинав или после какого-нибудь неприятного события. – Он слегка переменил позу. – Мне казалось, что сэр Десмонд все больше теряет навыки прежнего поведения и начинает питать подозрения, касающиеся людей, которым он доверял всю жизнь. Полагаю, я должен заключить на этом основании, что он страдал от старческого маразма, который сказывался на его умственных способностях. К сожалению, такое может случиться даже с самыми уважаемыми людьми.

– Да, и это очень печально, – скорбно подтвердил коронер.

Больше Мэтью вынести этого не мог и вскочил с места.

– Но это же абсолютная чепуха! – крикнул он. – Отец был такого же ясного ума и полностью контролировал свои поступки и мысли, как любой другой!

Меррей оскорбленно покраснел. Он не привык, чтобы ему возражали.

Коронер заговорил очень спокойно и тихо, но его голос был слышен всем, и все обернулись к сыну покойного.

– Сэр Мэтью, мы все понимаем, что вы в горе, и чувство утраты, которое вы испытываете, очень естественно, особенно учитывая обстоятельства смерти вашего отца, но я не потерплю дальше вашего вмешательства. Прошу мистера Меррея продолжать, – он повернулся к врачу. – Вы можете привести пример неадекватного поведения сэра Артура, доктор? Если оно было так странно, как вы говорите, то я удивлен, что вы прописывали ему опий в дозах, достаточных для того, чтобы мы все здесь собрались.

Но Меррей, по-видимому, нисколько в том не раскаивался и, уж конечно, не чувствовал себя виноватым. Он говорил извиняющимся тоном, но лицо его оставалось совершенно бесстрастным: на нем никак не отразились ни боль, ни сожаление.

– Я глубоко сожалею обо всем случившемся, сэр, – сказал он ровно, не глядя на Мэтью. – Печально, что приходится обнажать на публике слабости хорошего человека, особенно когда нужно подтвердить причины его ухода. Но я понимаю, что это необходимо, понимаю, почему вы настаиваете на этом. Я действительно не знал о его истинном состоянии, когда предписывал ему принимать опий, иначе это было бы весьма сомнительное дело, как вы и заметили.

И он еле заметно улыбнулся. Один из сидевших на передней скамье кивнул в знак согласия.

– Сэр Артур рассказал мне о своих ночных кошмарах и о том, как ему трудно бывает заснуть, – подытожил врач. – В этих кошмарах ему чудились дикие звери, джунгли, людоеды и подобные устрашающие образы. Он, наверное, испытывал тайный страх перед этим наваждением. Но я в то время совершенно не подозревал о его болезненном отношении ко всему африканскому, – он покачал головой. – Я прописал лауданум, надеясь, что он даст моему пациенту возможность быстрее засыпать и видеть более легкие, нетревожные сны. И только потом я узнал от некоторых его друзей, насколько иррационально он стал мыслить и какими провалами памяти страдает.

– Он лжет, – прошипел Мэтью Томасу, не глядя на него. – Эта свинья лжет, чтобы выгородить себя! Коронер его подловил, и вот он немедленно стал ловчить, чтобы снять с себя вину.

– Да, я тоже так думаю, – прошептал Питт. – Но лучше молчи. Здесь ты никому ничего не докажешь.

– Но они его убили! Взгляни на них. Сидят все вместе, все явились сюда, чтобы очернить его имя и заставить поверить, что он стал слабоумен и случайно сам себя убил.

В надтреснутом голосе молодого человека звучала поразившая Томаса горечь. Мужчина, сидевший с краю, снова взглянул на Десмонда с чувством неловкости. У Питта создалось впечатление, что он обязательно пересел бы, если б не опасался привлечь к себе внимание.

– Ты ничего не добьешься, нападая на него прямо, – отрывисто процедил суперинтендант сквозь зубы и почувствовал какой-то новый страх. У него словно похолодело внутри, он испугался, что они могут так и не узнать, кто участвовал во всем этом деле, кто друг, а кто враг. – И держи порох сухим!

– Что? – Мэтью круто обернулся, ничего не понимая. Затем до него дошло значение слов, если не их глубокий смысл. – О да, извини. Они как раз и ждут, чтобы я не сдержался. Хотят, чтобы я разозлился до такой степени, чтобы утратил ясное представление, как надо действовать.

– Да, – подтвердил Питт.

Десмонд погрузился в молчание.

Доктора Меррея отпустили, и следователь вызвал человека по фамилии Денфорт, который был соседом Артура Десмонда в деревне. Тот с весьма печальным видом подтвердил, что старый аристократ в последнее время был чрезвычайно рассеян и совершенно не похож на себя прежнего. Да, к сожалению, он действительно, очевидно, утратил верное понимание происходящего.

– Вы можете пояснить свою мысль, сэр? – спросил коронер.

Денфорт смотрел прямо перед собой, избегая глядеть на публику, чтобы не встретиться взглядом с Мэтью.

– Ну вот, случай, сэр, примерно трехмесячной давности, который приходит на ум, – тихо ответил он. – Лучшая гончая сука сэра Артура принесла щенков, а сэр Артур обещал мне, что я выберу себе какого захочу. Я приехал посмотреть их, и, надо сказать, все они были прекрасными животными. Я выбрал двух, которые мне приглянулись, и он согласился, то есть одобрил мой выбор. – Денфорт закусил губу и, как бы сомневаясь в чем-то, опустил взгляд. – Мы ударили по рукам. Затем, когда щенки были отлучены от матери, я приехал за ними, но узнал, что Артур по какому-то делу отбыл в Лондон. Я сказал, что приеду через неделю, что и сделал, но он опять был где-то в отъезде, а все щенки оказались проданы майору Бриджесу из Хайфилда… Я тогда очень расстроился. – Он, нахмурившись, поглядел на коронера. В зале послышался слабый шорох от того, что многие переменили позу. – Когда наконец сэр Артур вернулся, я потребовал у него ответа. – Обида и уязвленность все еще ясно чувствовались в его интонации и в том, как ссутулился сосед Десмонда, стоя на свидетельском месте, и как он изо всей силы вцепился в края стойки. – Я на этих щенков глаз положил, – продолжал он, – сердцем к ним прикипел, но у Артура был такой растерянный вид, и он угостил меня какой-то нелепой историей, будто я известил его, что отказываюсь от щенков, а было совсем наоборот. А потом он понес какую-то чепуху насчет Африки. – Денфорт покачал головой и поджал губы. – И самое ужасное, что он был убежден в своей правоте. Боюсь, у него была какая-то мания. Он вообразил, что его преследует какое-то тайное общество. Так что мне кажется, сэр… все это очень непонятно.

Переминаясь с ноги на ногу, свидетель откашлялся. Двое или трое мужчин, сидевших на передней скамье, сочувственно кивнули.

– Артур Десмонд был чертовски порядочный человек! – громко сказал Денфорт. – Неужели же надо так копаться во всей этой прискорбной истории? Бедняга по рассеянности дважды принял свое снотворное, и, наверное, смею предположить, сердце у него было не такое выносливое, как прежде. Неужели на этом нельзя поставить точку?

Коронер колебался только мгновенье, после чего согласился:

– Да, полагаю, что можно, мистер Денфорт. Благодарю вас за ваше свидетельство, сэр, тем более что для вас все это должно быть неприятно и болезненно. Да и для всех нас тоже.

Сосед сэра Артура удалился, а следователь оглядел зал:

– Есть ли еще свидетели? Может быть, кто-нибудь желает сказать нечто относящееся к делу?

С передней скамьи поднялся низкорослый, коренастый мужчина:

– Сэр, с вашего позволения, если вы полагаете, что можно считать разбирательство по этому трагическому событию законченным, то я и мои коллеги согласны, – и он указал на сидевших по обе от него стороны. – Все, кто сейчас занимает эту скамью, были в день смерти сэра Артура в клубе «Мортон». Мы можем подтвердить каждое слово, сказанное официантом, и вообще все, что сегодня здесь говорилось. И мы были бы признательны за возможность выразить наше глубочайшее соболезнование сэру Мэтью Десмонду. – Он взглянул туда, где, побледнев как мел и наклонившись вперед, сидел сын умершего. – А также и всем, кто уважал сэра Артура, как уважали его все мы. Благодарю вас, сэр, – и мужчина сел под гомон, выражающий согласие. Его сосед справа сразу же одобрительно похлопал его по плечу, а человек, сидящий слева, усиленно закивал.

– Очень хорошо, – коронер скрестил руки на груди. – Я выслушал достаточно свидетельских показаний, чтобы с грустью, но без колебаний и сомнений вынести свой вердикт. Судебное заседание устанавливает, что сэр Артур Десмонд умер в результате чрезмерной дозы лауданума, которую он принял сам по рассеянности, возможно ошибочно посчитав опий средством против головной боли или лекарством от несварения желудка. Этого мы уже никогда не узнаем. Смерть как следствие ошибки, несчастный случай. – Он очень пристально посмотрел на Мэтью, и что-то в выражении его лица словно предупреждало молодого человека от выражения излишних эмоций.

Зал взорвался. Репортеры кинулись к дверям. Публика оживленно обсуждала услышанное, пускаясь в комментарии и споры. Некоторые с облегчением встали, так как у них от долгого сидения затекло все тело.

Лицо младшего Десмонда стало пепельно-серого цвета, и он уже было хотел что-то сказать.

– Молчи! – яростно прошептал Питт.

– Но это не несчастный случай, – процедил Мэтью. – Это было хладнокровное убийство! Ты веришь…

– Нет, не верю! Но, судя по свидетельским показаниям, нам чертовски повезло, что они не вынесли вердикт о самоубийстве.

В лице у Десмонда не осталось ни кровинки. Он повернулся к своему другу. Они оба знали, что означал бы такой вердикт. Не только бесчестие. Это было бы квалифицировано как преступление против церкви и государства. Покойного не смогли бы похоронить по христианскому обряду – он был бы погребен как преступник.

Коронер закрыл судебное заседание. Люди встали и вышли на солнечный свет, все еще оживленно дискутируя, обуреваемые сомнениями, предположениями, гипотезами.

Мэтью шел рядом с Томасом по пыльной улице и заговорил только спустя несколько минут. Голос у него при этом был тихий и хриплый от боли и растерянности.

– Никогда в жизни не чувствовал себя так скверно, как сейчас. Никогда не думал, что можно ненавидеть кого-то так сильно.

Питт ничего не ответил. Он не доверял собственным эмоциям.

Веспасия провела вторую половину дня в занятии, которое раньше было для нее весьма обычным времяпрепровождением, но сейчас она возвращалась к нему все реже и реже. Без пяти минут три леди Камминг-Гульд велела заложить экипаж, облачилась в кремовое кружевное платье и надела моднейшую, с поднятыми полями шляпу, украшенную огромной, с кочан капусты, белой розой. Взяв солнечный зонтик из слоновой кости, она сошла со ступенек крыльца и с помощью лакея поднялась в карету.

Сначала пожилая дама приказала везти ее к дому леди Брэбезон, жившей на Парк-лейн, где пробыла ровно пятнадцать минут – это был как раз необходимый промежуток времени для послеполуденного визита. Меньшее время считалось бы не совсем любезным, большее было бы злоупотреблением гостеприимством. Да и вообще, было гораздо важнее знать, когда откланяться, чем когда приехать.

Затем Веспасия отправилась к миссис Китченер на Гросвенор-сквер и приехала туда незадолго до половины четвертого: это было все еще в пределах часа, отведенного для официальных визитов. Время с четырех до пяти предназначалось для менее формальных встреч. А с пяти до шести представители высшего общества встречались с теми, с кем поддерживали дружеские отношения. Веспасия всегда соблюдала эти условности. Были такие правила общественного поведения, которым можно не подчиняться, но не следовать другим было бессмысленно и неприемлемо, и к последним как раз и относился строгий распорядок дневных визитов.

Во время посещений леди Камминг-Гульд надеялась разузнать побольше о различных представителях Министерства по делам колоний со светской точки зрения. А для этого было необходимо опять показаться в обществе, послушать, что о них там говорят.

От миссис Китченер она проследовала на Портман-сквер, затем на Джордж-стрит, а потом к миссис Долли Уэнтворт, где показала визитную карточку и была немедленно приглашена войти. Было как раз самое начало пятого, время, когда предлагают чай и визит может затянуться дольше положенных пятнадцати минут.

– О, как это прелестно с вашей стороны – приехать с визитом, леди Камминг-Гульд, – сказала, улыбаясь Долли Уэнтворт.

В гостиной были две другие дамы. Они сидели на кончиках стульев, выпрямив спины, словно по линейке, и опираясь на зонтики, вертикально поставленные рядом. Одна из них была пожилой, с красивым носом и величественными манерами, другая была по крайней мере лет на двадцать пять ее моложе и, судя по лбу, цвету лица и оттенку волос, приходилась ей дочерью. У Долли Уэнтворт был еще неженатый сын, и Веспасия сразу сделала вывод насчет цели подобного визита, а вскоре окончательно убедилась в своей правоте. Гостьи были представлены и оказались миссис Реджиналд Сэксби и мисс Вайолет Сэксби.

Миссис Сэксби встала. Было принято уезжать при появлении следующего визитера, и это ни в коей мере не считалось неучтивостью. Мисс Вайолет последовала примеру матери, но несколько неохотно.

– Так неудачно, что Джордж сейчас в своем клубе, – сказала укоризненно миссис Сэксби.

– Он, я уверена, будет очень расстроен, когда узнает, что не застал вас, – промурлыкала Долли. – Я всегда удивляюсь, почему мужчины так часто посещают свои клубы. Мне кажется, большинство проводит каждый день или там, или же на скачках, или на состязаниях в крикет и тому подобных развлечениях.

– Не знаю, зачем им вообще нужны клубы, – сказала, надувшись, Вайолет, – ведь существуют сотни клубов для мужчин и едва ли с десяток для женщин.

– Причина совершенно ясна, – возразила ее мать. – Мужчины уходят в клубы, чтобы повидаться друг с другом, поболтать о политике, спорте и других подобных вещах, ну и немного посплетничать или же потолковать о делах. В клубах главным образом и сосредоточена для них общественная жизнь.

– Но почему же для женщин так не бывает? – упорствовала Вайолет.

– Не глупи, детка. У женщин для подобных вещей существуют гостиные.

– Но тогда почему и у женщин все-таки бывают клубы?

– Они существуют для тех женщин, у которых нет своих гостиных, – несколько нетерпеливо ответствовала миссис Сэксби.

– Я не знакома ни с одной леди, у которой не было бы собственной гостиной.

– Ну, разумеется, не знакома. Те леди, у которых ее нет, не приняты в обществе, и, следовательно, ты не можешь их знать.

На этом мисс Вайолет пришлось успокоиться.

– Дорогая, – сказала Долли, когда гостьи ушли, – бедный Джордж так нуждается в обществе. Для него одиночество – это настоящее испытание.

Леди Камминг-Гульд не потребовались дальнейшие объяснения.

– Полагаю, настоящим испытанием для него является то, что он входит в число неженатых мужчин, которые считаются женихами, – улыбнулась она.

– Да, вы, конечно, совершенно правы. Пожалуйста, садитесь. – И Долли неопределенно махнула рукой в сторону одного из стульев с бледно-голубой обивкой. – Кажется, прошел целый век с тех пор, как мы виделись и могли как следует наговориться.

– Я нечасто бывала в таких местах, где можно побеседовать, – откликнулась Веспасия. – Хотя, надо сказать, мне очень понравился прием у герцогини Мальборо на прошлой неделе. Я видела вас издали, но подойти к нужному человеку при подобных скоплениях народа можно только случайно. Однако я виделась с Сьюзен Чэнселлор. Какое интересное создание! Она напоминает мне Беатрис Дарни. А может быть, она сама из вустерширских Дарни?

– Нет! Отнюдь. Я не знаю, откуда родом ее семья, но ее отец – покойный Уильям Даулинг – из банка «Куттс».

– Неужели? Я как будто с ним не знакома.

– О, конечно, нет, моя дорогая. Он уже несколько лет как умер. И оставил очень значительное состояние. Думаю, что его унаследовали в равных долях Сьюзен и ее сестра Мод. Сыновей там не было. А теперь Мод, бедняжка, тоже умерла, и ее состояние перешло к мужу вместе с главным пакетом акций семейного банковского дела. Его зовут Фрэнсис Стэндиш. Вы знакомы с ним?

– Да, кажется, мы встречались, – ответила Веспасия. – Человек с очень выразительной внешностью, если не ошибаюсь. У него прекрасные волосы.

– Да, верно. Он банкир-негоциант. Такая власть всегда придает очень уверенный вид, что, в свою очередь, привлекает внимание. – Долли поудобнее устроилась в кресле. – Разумеется, его мать в родстве с Солсбери, но не знаю, в какой степени.

– А потом я видела женщину очень странной внешности по имени Кристабел Торн… – продолжала ее гостья.

– О, дорогая, – рассмеялась миссис Уэнтворт, – так, значит, вы разговаривали с одной из тех, кого называют «новыми». Она невероятно вызывающа, но очень забавна. Чего я не одобряю. Да и можно ли так, если обладаешь хоть малейшей толикой здравого смысла? Нет, она просто ужасно ведет себя.

– «Новая женщина»? – заинтересованно переспросила Веспасия. – Вы действительно так считаете?

Долли удивленно вскинула брови.

– А вы разве нет? Если женщины захотят оставить свои домашние очаги и семьи и играть совсем иные роли, что же будет со всем обществом в целом? Нельзя же все время жить только для удовольствия. Это совершенно безответственное поведение. Вы видели эту отвратительную пьесу господина Ибсена? «Домик для кукол» ^[21], или еще что-то в этом роде? Там женщина ушла из дома и оставила мужа и детей, и совершенно непонятно почему.

– Ну, сама она, наверное, считала, что причина для этого существует. – Леди Камминг-Гульд была слишком стара, чтобы поддакивать из приличия. – Муж в этой пьесе чересчур покровительственно относился к жене и обращался с ней как с ребенком, не имеющим ни способностей, ни права принимать собственные решения.

Ее приятельница рассмеялась:

– Но, ради бога, дорогая, ведь почти все мужчины таковы. Надо просто действовать окольными путями. Немножко лести, немножко обаяния и такта, когда его внимание обращено на вас, а чуть он отвернулся, надо действовать по собственному усмотрению, и таким образом можно добиться всего.

– Но та героиня не хотела выпрашивать то, на что, как она считала, каждая женщина имеет право.

– Да вы сами разговариваете как «новая женщина»!

– Ну, конечно, нет. Я же очень старая женщина… – Веспасия переменила тему: – Но скажите, разве эта Кристабел Торн столь же радикальна в своих поступках? Я уверена, свой дом она не оставила бы и не оставит.

– Она делает хуже. – Теперь на лице Долли выразилось явное неодобрение, и она перестала смеяться. – Миссис Торн организовала какое-то учреждение, в котором печатаются и потом распространяются очень подробные инструкции, побуждающие женщину стремиться к образованию и заниматься профессиональным трудом. Но я вас спрашиваю: кто на свете решится пригласить на работу женщину-адвоката или архитектора, судью или врача? Все это совершенно бессмысленно. Мужчины никогда с этим не согласятся. Но, конечно, Кристабел Торн и слышать ничего не желает.

– Необыкновенно, – ответила Веспасия, стараясь говорить как можно равнодушнее. – Совершенно необыкновенно.

Но тут разговор прервался, потому что приехала с визитом еще одна дама, хотя и было уже почти пять часов. Леди Камминг-Гульд пришлось распрощаться.

Последняя, к кому она заехала с визитом, была Нобби Ганн. Веспасия нашла ее в саду, с рассеянным видом взирающую на желто-бело-лиловые ирисы. Что было особенно любопытно, вид у Зенобии был встревоженный, но в то же время в ней чувствовалась некая внутренняя радость, которая освещала ее лицо.

– Как приятно видеть вас, – сказала она, поворачиваясь к гостье от клумбы с ирисами и делая шаг ей навстречу. – Уверена, сейчас уже время пить чай. Могу я предложить вам чашку? Вы останетесь?

– Конечно, – ответила Веспасия.

Бок о бок они прошли по широкой, залитой солнцем лужайке; она была хорошо подстрижена, но случайно оставшиеся длинные травинки иногда задевали юбки. Шмель лениво перелетал с одной ранней розы на другую.

– Есть что-то особенное в английском саду летом, – тихо сказала Нобби. – Но тем не менее я все чаще и чаще вспоминаю Африку.

– Но вы же не хотите опять отправиться туда, не правда ли? – удивилась леди Камминг-Гульд. Мисс Ганн была уже не в том возрасте, когда подобные поездки легко организовывать и переносить даже при наличии удобств. То, что было приключением в тридцать, могло обернуться мучением в пятьдесят пять.

– О нет! Совсем не хочу, – улыбнулась Нобби, – разве только в мечтах, хотя воспоминание может быть обманчиво-сладостным. Нет, я беспокоюсь о ней главным образом из-за состоявшегося позавчера разговора. Так много денег теперь связано с представлениями об Африке, такие огромные прибыли можно извлекать, основывая там поселения или торгуя… Время исследования Африки из желания открыть еще не ведомые белому человеку земли уже миновало. Теперь все зависит от соглашения, от прав на ископаемые и от армий. Там пролито уже столько крови… – Вид у путешественницы был печальный, когда она посмотрела на плющ, вьющийся по стене, мимо которой они проходили. – Больше уже никто не говорит о миссионерах. Никто даже не упоминает, насколько мне известно, имен Моффэта или Ливингстона. Теперь все твердят о Стэнли, Сесиле Родсе и деньгах. – И она посмотрела на сияющие в солнечном свете, шелестящие листвой вязы и на белые распускающиеся розы, обвивающие их снизу. Все это было таким английским, что Африка со своей жгучей жарой, ярким солнцем и пылью казалась причудливой сказкой, которая не имеет отношения к реальному миру.

Но глядя на Нобби, Веспасия не могла не заметить, как глубоки ее волнение и тревога.

– Времена меняются, – сказала она, – и боюсь, что после идеалистов приходят реалисты, приземленные добытчики прибылей. Так было всегда. И может быть, это неизбежно. – Она спокойно шла рядом с Зенобией и остановилась перед огромным кустом люпина, на котором уже розовела дюжина стрел. – Вам надо быть благодарной за то, что вы были свидетельницей лучших дней Африки, разделяли их.

– Но если бы только это, – нахмурилась мисс Ганн. – Если бы дело было только в моих личных сожалениях, я бы смирилась. Однако все действительно осложнилось, Веспасия. – Она огляделась вокруг, и глаза у нее потемнели. – Если заселение Африки будет проводиться такими методами, если мы посеем ветер, то пожнем в будущих столетиях бурю, я вам это обещаю. – Лицо ее так омрачилось и было полно такого нескрываемого страха, что ее гостья, несмотря на то что находилась в саду, залитом летним солнцем, внезапно почувствовала легкий озноб, и уйма цветов показалась ей хотя и ярким, но далеким пятном. Даже ощущение теплого ветерка на коже было каким-то странным.

– Но что именно, по-вашему, произойдет? – спросила она.

Нобби стояла, устремив взгляд в пространство. Она была в растерянности. То, чего она опасалась, уже, очевидно, свершилось. И то, что она видела в мыслях, ужасало ее.

– Если некоторые планы Лайнуса Чэнселлора и людей, которые с ним заодно, – тех людей, которые вкладывают огромные деньги в колонизацию ее земель, – осуществятся… Я говорю о Машоналенде, Матабелеленде, берегах озера Ньяса и территориях вблизи Экватории… Они рассчитывают найти там неистощаемые золотые залежи, – ответила путешественница, – и тогда туда же хлынут орды людей, которые ни в малейшей степени не заинтересованы в развитии самой Африки и населяющих ее племен и в том, чтобы осваивать ее пространства для блага этих коренных жителей или их детей. Они станут только грабить ее ископаемые.

Мимо них медленно пролетела бабочка и села на цветок.

– Тогда в Африку хлынут всякого рода добытчики и искатели легких денег, они будут мошенничать и обманывать. Но и это еще не самое худшее. Там появятся насильники, люди, одержимые жаждой власти со своими собственными армиями, и они втянут в свои распри племенных вождей. Междоусобные войны и сейчас там ведутся, но воины вооружены только копьями. Однако представьте себе двух противников, из которых один с ружьем, а другой его не имеет. – Мисс Ганн повернулась к Веспасии. – И не надо недооценивать немцев. Они очень прочно обосновались в Занзибаре и полны решимости продвинуться во внутренние области. Так уже произошло ужасающее кровопролитие. Но, вероятно, еще не худшее из возможных. Арабские работорговцы будут защищать свои интересы силой оружия, если сумеют. И они уже не раз восставали против немцев.

– Но правительству, конечно, все об этом известно? – неуверенно спросила леди Камминг-Гульд.

Ее собеседница опять повернулась лицом к саду и слегка пожала плечами:

– Сомневаюсь, что они это вполне понимают. Когда африканские проблемы обсуждаются в Англии, они кажутся совсем иными: это всего лишь множество запечатленных на бумаге имен, не совсем точные отчеты, а главное – это все так далеко отсюда. И совсем иначе все воспринимаешь, если живешь там, любишь Африку и знаешь ее народ. Кстати, не все они благородные дикари, честные и простодушные.

Женщины опять очень медленно пошли по мягкой зеленой траве. Нобби отрывисто рассмеялась:

– Они тоже могут быть такими же изворотливыми, хитрыми и расчетливыми, как многие белые, и точно такими же деспотичными. Они могут продать своих врагов в рабство любому арабу, который захочет их купить. Так обычно и обращаются с военнопленными. Я думаю, разница тут не в нравственности, а в степени могущества и силы, – на мгновение Зенобия устало прикрыла глаза. – А эти сила и могущество – в наших новейших изобретениях, в порохе, стали, в нашей мощной организации… Мы, обладая всем этим, можем причинить намного больше зла, чем добра. И я очень боюсь, что при нашей жадности к наживе и имперских интересах это будет преимущественно зло.

– Но можно что-нибудь сделать для предотвращения этого зла? – спросила Веспасия. – Или, по крайней мере, как-то умерить его?

– Вот это меня сейчас и беспокоит, – ответила Нобби, перешагнув бордюр и двинувшись через лужайку к тенистому кедру. Там приятельницы опустились на скамью. – Сейчас я пребываю в состоянии неуверенности и растерянности, но чувствую что-то неладное. Я недавно разговаривала с мистером Крайслером. Он только что вернулся из Африки. Я уважаю и ценю его мнение. – Мисс Ганн слегка покраснела и отвела взгляд. – Он был знаком с Абушири, вождем мятежников, восставших против немцев в Занзибаре. Я думаю, это был отряд, состоящий главным образом из торговцев слоновой костью и рабов. Но восстание было подавлено очень жестоко и грязно. Признаться, мне мало что об этом известно. Мистер Крайслер упомянул об этом походя, но у меня появилось чувство все возрастающей тревоги.

Веспасия тоже взволновалась, но по другой причине. Она знала о падении Отто фон Бисмарка, блестящего немецкого канцлера, подлинного создателя новой, объединенной из разрозненных земель и княжеств Германии. Его номинальный патрон, старый кайзер, долго болел и вскоре умер от рака горла. После этого единственным главой недавно возникшего и очень активного государства стал молодой, упрямый и в высшей степени самоуверенный кайзер Вильгельм II. Теперь германские амбиции не будут знать осторожной, сдерживающей руки.

– Вспоминаю молодые годы Ливингстона, – сказала, улыбаясь, Нобби. – Я, наверное, кажусь от этого сама очень старой, да? Как все тогда радовались, в каком пребывали возбуждении! Никто и не помышлял о золоте или слоновой кости. Всех интересовали только новые дали, новые народы, великолепные, прекрасные виды, грандиозные явления вроде водопада Виктория, – и она устремила взгляд вверх сквозь зелень кедровых ветвей в голубое небо. – Однажды я встретилась с одним человеком, который видел водопад на несколько месяцев раньше меня. Я стояла под открытым небом. Был вечер, но еще было жарко, очень жарко. В Англии никогда так не чувствуешь жары всеми порами, как там, в Африке, – этой захватывающей, огнедышащей жары. Акации со своими словно срезанными верхушками были недвижимы в еще горячем воздухе под небом, усеянным яркими звездами, и я вдыхала запах земли и сухой травы. Воздух был наполнен жужжаньем насекомых, и в полумиле от меня, у источника, прорычала львица. Было так тихо, что мне казалось, будто она рядом, будто стоит протянуть руку – и я смогу до нее дотронуться.

Лицо у Зенобии было печальным, в голосе послышались слезы. Веспасия слушала ее не перебивая.

– Этот человек был исследователем, который шел с партией геологов. Белый человек. – Мисс Ганн говорила тихо, словно беседуя сама с собой. – Он был болен, в лихорадке, когда пришел к нам. Он вошел в наш лагерь, будучи таким истощенным, что едва мог стоять. И таким худым, одни кожа да кости – но лицо его сияло, когда он стал рассказывать, а глаза были как у ребенка. Он видел водопад тремя месяцами раньше… Такое впечатление, будто сам океан низвергается с небесных скал бесконечным ураганным потоком, шумя и воя, в бездну, над которой стоят белая пена и нескончаемые радуги. И кажется, что этот поток, эта грандиозная река, состоит из десятка рукавов и все они бьют в огромную чашу, по краям которой теснятся джунгли… – Она замолчала.

– А что с ним случилось потом? – спросила Веспасия.

Где-то вверху над ними, на кудрявой ветке, пела птица.

– Он умер от лихорадки двумя годами позже, – ответила Зенобия. – Но, слава богу, водопад пребудет там до конца времен. – Она поднялась и опять направилась по траве к дому. Ее гостья пошла следом. – Чай уже, конечно, готов. Не хотите ли?

– Да, пожалуй, – ответила леди Камминг-Гульд, поравнявшись с хозяйкой.

– Мистер Крайслер охотился с Селусом, знаете? – продолжала та.

– А кто такой Селус?

– О! Фредерик Кортни Селус – замечательный охотник и землепроходец. Крайслер рассказал, что Селус – один из проводников отряда Родса и ведет его на поселение в Замбезию. – Лицо Нобби опять омрачилось, но в ее голосе чувствовались волнение и какая-то едва уловимая перемена интонации, когда она произнесла имя Крайслера. – Мне известно, что Родса поддерживает мистер Чэнселлор. И, конечно, банк Фрэнсиса Стэндиша.

– А мистер Крайслер этого не одобряет, – сказала Веспасия, и это было скорее утверждение, нежели вопрос.

– Боюсь, у него есть для этого основания, – ответила мисс Ганн, внезапно искоса взглянув на собеседницу. – Я думаю, что он искренно любит Африку, не ради какой-либо выгоды, но ради нее самой, потому что она нецивилизованна и неизведанна, прекрасна и ужасающа – и очень, очень стара. – Незачем было и говорить, насколько она восхищается самим Крайслером из-за этой его любви. Это восхищение внутренним светом озаряло лицо Зенобии и слышалось в нежном, тихом звучании ее голоса.

Веспасия улыбнулась и ничего не сказала.

Так они проследовали бок о бок по лужайке, шелестя юбками по траве, поднялись по ступенькам и вошли через французское окно, створки которого доходили до пола, в столовую – пить чай.

Через день был устроен благотворительный базар, на котором Веспасия Камминг-Гульд обещала присутствовать. Он проводился одной ее давней приятельницей, и хотя Веспасия не любила подобные предприятия, она, по доброте души, почитала своим долгом поддержать усилия организовавшей его дамы, хотя с большей готовностью просто пожертвовала бы деньги. Подумав, что Шарлотте это, напротив, может показаться любопытным, она послала за ней свой экипаж.

Но все оказалось не так, как предполагала Веспасия, и когда они с племянницей приехали, то узнали, что предприятие обещает быть по крайней мере нескучным, а в лучшем случае и познавательным. Приятельница Веспасии, миссис Пенелопа Кеннард, забыла упомянуть, что это Шекспировский благотворительный базар и все участники-устроители будут одеты в костюмы героев пьес великого драматурга, вследствие чего у самых ворот их приветствовал очень красивый Генрих V, который звучно воскликнул: «Добро пожаловать!» И лишь только они расстались с королем, как их атаковал злобный Шейлок, потребовавший или денег, или «фунт мяса поближе к сердцу».

Оторопев на мгновение, Веспасия великодушно пожертвовала ему довольно солидную входную плату за себя и за Шарлотту.

– Господи помилуй, кто следующий? – пробормотала пожилая леди, когда они отошли на достаточное расстояние от Шейлока и приблизились к прилавку, за которым восседала молодая светская дама в костюме Титании, королевы фей из «Сна в летнюю ночь». Надо сказать, выглядела она в нем поистине привлекательно. Ни один самый смелый вечерний туалет не обнажал так много волшебной плоти. Руки, плечи и талия утопали в волнах газа, но все равно казались как будто бы неприкрытыми и позволяли очень многое угадывать под прозрачными, переливчатыми складками. Там же два молодых джентльмена спорили из-за цены на лавандовую помаду, а несколько других с нетерпением ожидали своей очереди поторговаться.

– Эффектно! – сказала Шарлотта с невольным восхищением.

– О да, очень, – согласилась ее тетя, улыбнувшись про себя. – В прошлый раз, когда Пенелопа устраивала такой базар, все были в костюмах героев мистера Диккенса, и это было далеко не так забавно. Они все, на мой взгляд, выглядели одинаково. Смотри! Вон там! Ты когда-нибудь видела, как Клеопатра продает подушечки для иголок?

Шарлотта проследила за ее взглядом и увидела необыкновенно молодую девушку, темноволосую и с карими глазами, почти идеальным греческим носом, хотя, может быть, с излишне высокой переносицей, чтобы соответствовать всем канонам красоты, и капризным, очень своеобразных очертаний ртом. Такая внешность могла принадлежать женщине, привыкшей властвовать и одновременно хорошо владеющей собой, но иногда снисходительной к своим слабостям. В эту самую минуту она предлагала маленькую, вышитую и обвязанную кружевом подушечку джентльмену в безукоризненно сшитом фраке и полосатых брюках. Он напоминал банкира или дельца, играющего на бирже и имеющего отношение к акциям и частной собственности.

Мимо не спеша прошествовал епископ в традиционных гетрах, улыбаясь сиянию солнца и кивая сначала направо, потом налево. Несколько минут его взгляд покоился на Клеопатре, и он едва не остановился и не купил подушечку, но здравый смысл победил, и он, все еще улыбаясь, направился к Титании.

Веспасия взглянула на Шарлотту. Все было понятно без слов.

Они не спеша проходили мимо прилавков, за которыми молодые женщины, одетые с безудержной фантазией, продавали сладости, цветы, украшения, ленты, пирожные и рисунки или предлагали участие в разных играх с последующими призами. Потом дамы увидели киоск, задекорированный темной тканью с приколотыми к ней серебряными звездами и надписью, извещающей, что за шесть пенсов ведьмы из «Макбета» предскажут всем желающим Судьбу и назовут все великие свершения, которые ждут их в будущем. Рядом стояли девушки, ожидающие своей очереди, и даже двое молодых людей, которые притворились, что пришли сюда только за компанию, но при этом смотрели на предсказательниц с явным любопытством.

Сразу за ними Шарлотта заметила плотную фигуру Юстаса Марча. Он стоял, выпрямившись, как по линейке, и разговаривал с мужчиной внушительных размеров, с седыми волосами и трубным голосом. Оба от всего сердца засмеялись. Юстас распрощался с ним и повернулся к Шарлотте. На лице его появилось тревожное выражение, но было уже поздно делать вид, что он ее не заметил. Марч расправил плечи и шагнул вперед.

– Добрый день, миссис Питт. Как приятно встретить вас. Я вижу, вы поддерживаете достойное начинание, – и он отрывисто засмеялся. – Это замечательно.

Веспасия остановилась, чтобы поговорить с одной из знакомых, и Юстас ее не видел. Он заколебался, подыскивая, что бы сказать, не будучи уверен, что хорошее воспитание позволяет в подобных случаях сразу же уйти.

– Прекрасный день сегодня. Так замечательно быть на свежем воздухе. Прекрасный сад, не правда ли?

– Восхитительный! – согласилась Шарлотта. – И так любезно со стороны миссис Кеннард предоставить его для нужд базара. Я думаю, придется долго убирать здесь после такого множества людей.

Марч быстро моргнул, услышав столь бесхитростное и откровенное заявление.

– Все для хорошего дела, уважаемая сударыня. Эти маленькие жертвы необходимы, если мы хотим быть полезными обществу. Ничто не дается нам без труда, как известно! – Он широко улыбнулся.

– Конечно, – опять кивнула миссис Питт. – Полагаю, вы знакомы с очень многими из присутствующих?

– О нет, почти ни с кем. Я теперь мало вращаюсь в обществе, не то что прежде. Слишком много разных важных и неотложных дел. – Вид у Юстаса при этом был такой, будто он был готов немедленно отправиться их исполнять.

– Вы меня очень интересуете, мистер Марч, – ответила Шарлотта, встретившись с ним взглядом.

Тот ужаснулся. Он желал бы вызвать интерес у этой женщины меньше всего на свете. В ее обществе он всегда испытывал неловкость. Так редко удавалось направить разговор с ней в нужное русло.

– Но дорогая сударыня, уверяю вас… – Юстас растерялся и замолчал.

– Как это скромно с вашей стороны, мистер Марч, – его собеседница призывно улыбнулась.

Он покраснел, но не от застенчивости, а от нестерпимого желания все бросить и бежать.

– Я очень много думала о том, что вы рассказывали о той благотворительной организации, – поспешно сказала миссис Питт, – и уверена, что вы во многом правы. Когда усилия объединяются, можно достичь гораздо большего. Знание – сила, разве не так? Как можно действовать эффективно, если не знаешь, кто нуждается больше всех? Ведь иначе можно принести много вреда, не правда ли?

– Да, полагаю, что так, – неохотно отозвался Юстас. – И я очень рад, что вы поняли, как могут быть ошибочны поспешные суждения. Уверяю вас, что организация, к которой я принадлежу, – в высшей степени достойная.

– И таинственная, – прибавила Шарлотта с очень честным выражением лица. – Для вас, должно быть, очень огорчительно, что сэр Артур Десмонд, бедняга, незадолго до своей смерти говорил о ней такие неприятные вещи.

Юстас побледнел, испытывая большое замешательство и неловкость.

– Э… очень… – поддакнул он. – Бедняга, да. Был, конечно, в маразме. Что очень печально. – Он покачал головой и добавил, выпятив нижнюю губу: – Бренди. Во всем надо соблюдать умеренность, я всегда это говорю. В здоровом теле – здоровый дух. Способствует и добродетели, и счастью, – Марч глубоко вздохнул. – Разумеется, я никогда не имел дела с опием и тому подобным. Только свежий воздух, холодные ванны, быстрая ходьба и спокойная совесть. Нет никакой причины для того, чтобы человек не спал спокойно каждую ночь своей жизни. И я никогда не думал о таблетках и микстурах. – Он слегка вздернул подбородок и опять улыбнулся.

Зловещий Ричард III, усердно хромая, шел к ним, а две молодые женщины весело смеялись, но он погрозил им кулаком, и они, подыгрывая ему, сделали вид, что испугались.

– Но чтобы иметь спокойную совесть, надо обладать чрезвычайной добродетельностью, часто и глубоко каяться или же быть совершенно бесчувственным, – ответила Шарлотта с едва заметной ехидцей, поворачиваясь при последних словах к Юстасу.

Он стал совсем розовым от смущения и ничего не ответил.

– Я, к сожалению, не была знакома с сэром Артуром, – продолжала Шарлотта, – но слышала, что он принадлежал к числу самых добрых и очень достойных людей. Но, возможно, он чем-нибудь страдал и это было причиной его беспокойства? Или тому причиной какие-то иные тревоги? Если человек чувствует себя в ответе за других, он может очень волноваться.

– Да-да, конечно, – сказал Марч с несчастным видом.

Шарлотта понимала, что пробудила в нем воспоминания, причем не очень приятные, но считала, что ее собеседник не имеет права спать спокойно все ночи своей жизни.

– А вы его знали? – стала она настойчиво допрашивать его.

– Э… Десмонда? О… ну… да, я с ним несколько раз встречался. Не могу сказать, что хорошо его знал, понимаете, что я имею в виду? – сказал тот, не глядя на нее.

Миссис Питт подумала, что Юстас и сэр Артур могли состоять в одной и той же секции «Узкого круга», но она не имела представления, сколько человек должно быть в каждой из них. Помнится, Питт вроде говорил, что не больше пяти-шести, но Шарлотта не была в этом уверена. Чтобы действовать эффективно, такие группы, конечно, должны быть несколько больше. И, возможно, в каждой секции есть главный, который знает всех остальных.

– Вы хотите сказать, что встречались с ним в обществе? – спросила она с самым наивным видом, какой только могла изобразить, но не очень в этом преуспела. – На охотничьих балах и так далее? Или это было связано с его деятельностью?

Юстас оглянулся через левое плечо, все еще красный.

– Его деятельностью? – спросил он, встревожившись. – Я… не совсем понимаю… что вы имеете в виду. Разумеется, нет.

Этого было достаточно. Юстас понял, что Шарлотта имеет в виду «Узкий круг». Если бы речь шла об обычном светском знакомстве, он бы признал это без всякого смущения, но миссис Питт почти не сомневалась, что ее легкомысленный родственник не имел доступа в высшие сферы светского общества усадебного дворянства и земельной аристократии, к которой по рождению принадлежал Артур Десмонд.

– Я имела в виду Министерство иностранных дел, – Шарлотта мило улыбнулась. – Однако я понимаю теперь, что такое вряд ли могло случиться.

– Конечно. Вы совершенно правы. – Марч тоже улыбнулся, но вымученной улыбкой. – А теперь, уважаемая сударыня, извините, но у меня есть здесь обязанности. Очень много дел. Надо засвидетельствовать свое присутствие, понимаете? Что-то купить, поощрить, показать пример…

И, не дав ей возможности возразить, он поспешил прочь, кивая по сторонам, когда видел знакомых, или притворяясь, что кого-то видит, даже если на самом деле это было не так.

Несколько минут Шарлотта стояла в задумчивости, затем повернулась и пошла обратно, в ту сторону, куда проследовала Веспасия. Через мгновение она снова поравнялась с Клеопатрой и ее игольными подушечками и заинтересованно стала наблюдать за действом, разыгрываемым пожилой матроной, разрывающейся между завистью и неодобрением, и молодой леди, очень близкой к тому возрасту, когда замужество уже не светит, если только речь не о богатой наследнице. С ними был джентльмен. Наметанным взглядом миссис Питт сразу заметила, что воротнички и манжеты у него перелицованы так, чтобы он мог носить рубашку еще с полгода или около того. Она достаточно поработала для той же цели над рубашками своего мужа, чтобы сразу распознать подобные ухищрения.

Через несколько минут Шарлотта поняла, что Клеопатру зовут мисс Сомс. Может быть, это Харриет Сомс, с которой обручен Мэтью Десмонд?

Когда троица совершила покупку и двинулась прочь, Шарлотта подошла к прилавку.

– Извините?

Клеопатра с надеждой, но без всякого интереса взглянула на нее. С близкого расстояния ее лицо казалось еще более необычным. Темные глаза смотрели очень пристально, рот нельзя было назвать чувственным, верхняя губа была не по моде длинной, но лицо девушки было исполнено глубокого внутреннего чувства.

– Могу я вам кое-что продемонстрировать? – спросила она. – Вы себе покупаете или в подарок?

– Дело в том, что я слышала, как предыдущий покупатель назвал вас мисс Сомс. Вы, случайно, не Харриет Сомс?

Клеопатра взглянула удивленно на миссис Питт:

– Да. Именно так. Но не припоминаю, что мы с вами когда-либо встречались.

Это был вежливый и должный ответ хорошо воспитанной женщины, не имеющей намерения срочно знакомиться с неизвестным человеком, о котором она ничего не знает и который никогда не был ей представлен.

– Меня зовут Шарлотта Питт, – улыбнулась Шарлотта. – Мой супруг дружит с самого детства с сэром Мэтью Десмондом. Могу я поздравить вас с обручением и принести соболезнования по случаю смерти сэра Артура? Мой муж так скорбит по поводу этой утраты, и я понимаю, что это был совершенно необыкновенный человек.

– О, – получив удовлетворительное разъяснение, Харриет сразу же настроилась на дружеские отношения; ее лицо смягчилось в очаровательной улыбке. – Как это любезно с вашей стороны, миссис Питт. Да, действительно, сэр Артур был одним из самых приятных людей, каких я когда-либо знала. Я думала, что всегда буду относиться к нему с почтением, как должно по отношению к будущему свекру, но, познакомившись с ним, почувствовала себя с ним очень легко и непринужденно. – Выражение ее лица свидетельствовало, что она вспоминает о сэре Артуре одновременно с удовольствием и грустью.

Шарлотта еще больше пожалела, что сама никогда не встречалась с сэром Артуром. Да, конечно, она более остро ощутила бы тогда горечь потери, но лучше бы поняла и полнее разделила печаль Питта. Женщина знала, что муж очень глубоко чувствует боль утраты, смешанную с чувством вины, а сама она сейчас была как будто бы посторонней для него. И никто из них не мог ничего изменить.

– Позавчера у нас в гостях был сэр Мэтью, – продолжала миссис Питт главным образом для того, чтобы не молчать. – Я прежде не была с ним знакома, но он сразу же мне понравился, и я от всего сердца желаю вам всяческого счастья.

– Благодарю, вы очень добры…

Харриет как будто хотела еще что-то сказать, но ей помешало появление молодой женщины, чье лицо тоже было весьма необычным. На первый взгляд она могла показаться заурядно хорошенькой: правильные черты и типично английский оттенок волос – не льняной, а словно густой мед, – и лицо немодно румяное. Но при более долгом рассмотрении ее лицо казалось все привлекательнее, и, разглядев его как следует, можно было сказать, что этой девушке свойственны ум и чувство юмора, которые придавали ее внешности отпечаток незаурядности.

Не поняв сначала, что Шарлотта и Харриет разговаривают скорее как друзья, а не как продавец и покупатель, она не постеснялась прервать их, но поспешно извинилась, когда Харриет познакомила ее со своей собеседницей. Новоприбывшая оказалась мисс Амандой Пеннеквик.

– О, пожалуйста, пожалуйста, извините, – торопливо сказала она. – Как ужасно невежливо с моей стороны! Извините, миссис Питт. У меня нет ничего важного, о чем бы надо было срочно сказать.

– И у меня тоже, – призналась Шарлотта. – Я только хотела представиться, так как мой муж – очень давний друг сэра Мэтью Десмонда. – Она решила, что Аманде известно о помолвке Харриет, и по лицу той сразу поняла, что так оно и есть.

– Я так зла, – призналась мисс Пеннеквик. – Гвендолайн Отвей опять читает свои отвратительные астрологические лекции, а ведь обещала, что не станет. Знаете, иногда мне просто хочется отшлепать ее! И, между прочим, она щеголяет в платье Анны Болейн.

– С головой или без? ^[22]– спросила, хихикнув, Харриет.

– Ну, в данный момент ее голова у нее на плечах, – мрачно ответила Аманда.

– А я не знала, что Анна Болейн принадлежит к шекспировским героиням, – Харриет наморщила лоб.

– «Прощай… и навсегда прощай, мое величье», – раздался за спиной мисс Пеннеквик звучный, прекрасного тембра мужской голос, и, обернувшись, дамы увидели открытое, некрасивое лицо Гарстона Эйлмера. – Кардинал Вулси, – сказал он весело, глядя на Аманду, и прибавил: – «Генрих Восьмой».

– О да, конечно. Добрый день, мистер Эйлмер, – ответила девушка, посмотрев на него высокомерно, что было так несвойственно ее подвижному лицу.

– А почему вам не нравится, что Гвендолайн считает себя немного разбирающейся в астрологии? – спросила ее Шарлотта. – Разве это не самый безобидный способ поразвлечь присутствующих и заработать на благотворительность?

– Аманда не одобряет астрологии, – улыбнувшись, ответила Харриет. – Даже для забавы.

– В звездах нет абсолютно ничего магического, – быстро ответила мисс Пеннеквик. – Во всяком случае, в общепринятом смысле слова. То, что с ними связано, гораздо более удивительно, чем глупые имена и представления о героях классической древности и разных воображаемых животных. Но если существует идея действительного величия… – Тут она оборвала себя на полуслове, почувствовав очень пристальный взгляд Гарстона Эйлмера, который смотрел на нее с таким явным восхищением, что это заметил бы любой.

– Извините, – сказала она Шарлотте, – вот уж не следовало мне так раздражаться из-за какой-то глупости. Разумеется, она может развлекать людей, которые никогда в жизни не станут смотреть на звезды в телескоп, даже если получат такую возможность, – и девушка засмеялась, сознавая собственное отличие. – Наверное, куплю сейчас подушечку для иголок. Дайте-ка взглянуть вон на ту, обшитую белыми кружевами.

Харриет протянула ей подушечку.

– Может быть, позволите сопроводить вас к чаю, мисс Пеннеквик? И вас, миссис Питт? – предложил Эйлмер.

Но Шарлотта очень хорошо понимала, когда ее присутствие нежелательно. Она не знала, каковы чувства Аманды, но чувства Эйлмера были очевидны, и он от этого нравился ей еще больше.

– Спасибо, но я прибыла сюда с тетушкой и должна сейчас ее поискать, – отклонила она предложение.

Мисс Пеннеквик, поколебавшись и, очевидно, обдумав приглашение, холодно приняла его, извинившись перед Шарлоттой и Харриет. Купив подушечку, она ушла с Эйлмером, не приняв, однако, предложенной руки. Внешне они с Гарстоном не подходили друг другу. Аманда была тоненькой и элегантной, а он необычайно некрасив, коротконог и чрезмерно толст.

– Вам бы следовало пойти, – шепнула Харриет. – Бедная Аманда.

– Но я действительно пришла сюда с тетушкой, – широко улыбнувшись, ответила миссис Питт. – Честно.

– О! – Харриет покраснела. – Пожалуйста, извините, я думала, что вы… – она рассмеялась, и спустя мгновение Шарлотта последовала ее примеру.

Через пятнадцать минут она отыскала свою тетю, и они вместе пошли к павильону, где подавали чай. Там они увидели уже выходивших Эйлмера и Аманду Пеннеквик, все еще, по-видимому, занятых разговором.

– Вот неожиданное сочетание, – заметила Веспасия.

– Но замысел его, а не ее, – ответила Шарлотта.

– Да уж, действительно. – И леди Камминг-Гульд взглянула на молоденькую девушку, которая подошла предложить им сэндвичи и маленькие пирожные, украшенные глазурью и завитками из крема.

Они выбрали угощение по вкусу, и Веспасия разлила по чашкам чай. Он был еще слишком горячим, чтобы пить, когда Шарлотта увидела за соседним столиком Сьюзен Чэнселлор. Столик стоял позади них и был полускрыт вместительным самоваром на стойке бара и большим растением в цветочном горшке, из которого торчала этикетка с ценой. Однако во время паузы в разговоре с тетей миссис Питт смогла расслышать голос Сьюзен. Интонация была вежливой, но в ней звучало любопытство, а вместе с тем и слегка тревожные нотки.

– Мне кажется, вы делаете поспешные выводы, не зная всех фактов, мистер Крайслер. План действий был тщательно продуман после консультаций со многими людьми, которые путешествовали по Африке и хорошо знают туземцев.

– С такими, как господин Родс? – Тон Питера Крайслера был еще в границах вежливости, но он не скрывал ни своего недоверия, ни неприязни, которые испытывал к Родсу и его роду деятельности.

– Да, конечно, и с ним, – подтвердила Сьюзен, – но не только с ним. Еще с мистером Маккинноном.

– Тоже уважаемым человеком, – закончил фразу ее собеседник. Голос у него был веселый, тон несколько развязный, но под легкостью и беспечностью таилась несомненная напряженность. Шарлотта не могла видеть Крайслера, но ей нетрудно было представить его пристальный немигающий взгляд, хотя он мог в ту минуту и через силу улыбаться. – Но он собирается извлечь из этого выгоду. Таков его бизнес: его достоинство и честь и даже сама его жизнь и карьера зависят от бизнеса.

– Мистер Родс вложил в свое предпринимательство много собственных средств, – продолжала Сьюзен. – Ни мой муж, ни мой зять не поддерживали бы его, будь он просто искателем приключений, не озабоченным никакой целью.

– Да, он искатель приключений с грандиозной целью, – слегка улыбнулся Питер. – Он строитель империи самого высокого пошиба.

– Но вы говорите так, словно этого не одобряете, мистер Крайслер. Почему? Если мы будем бездействовать, другие-то этого делать не станут, и мы потеряем Африку, уступив ее, возможно, Германии. Вам же этого не хотелось бы, не так ли? И вам не хочется того рабства, которое все еще существует в Африке?

– Нет, конечно, нет, миссис Чэнселлор. Но то зло, в котором они живут, старо, как сама древность, оно – часть их жизненного уклада. А перемены, которые мы с собой приносим, необязательно уничтожат это зло, зато приведут к войне с арабами, которые больше всех занимаются работорговлей, с торговцами слоновой костью, а также с португальцами и уж, несомненно, с немцами и султаном Занзибара. А главное, это утвердит наши имперские права в Экватории, и со временем мы возьмем верх над Эмин-пашой, Лобенгулой, Кабакой из Буганды ^[23]и всеми остальными. Белые поселенцы с огнестрельным оружием уничтожат прежний жизненный уклад, и через полвека африканцы будут невольниками на своей собственной земле.

– Вы преувеличиваете, – Сьюзен рассмеялась, пожалуй недоверчиво, но уже как будто начав беспокоиться и даже сомневаться. – Ведь африканцев миллионы, а нас горстка… всего несколько сотен.

– Это сегодня, – резко ответил Питер, – а завтра что будет там, где есть золото и земли? Когда будут выиграны все войны и можно будет вместе с приключениями предложить всем нашим младшим сыновьям, не имеющим права наследовать родовые усадьбы, земли в Африке? А также тем, кто натворил всяких темных дел в Европе и чьи семьи не хотят или не могут их больше поддерживать и защищать?

– Нет, так не должно быть, – настойчиво утверждала миссис Чэнселлор. – Все станет как в Индии. Там будет расквартирована постоянная армия, создана система местного гражданского управления, следящая за исполнением законов и… – Она запнулась.

– И вы в это верите? – спросил Крайслер так тихо, что Шарлотте пришлось изо всех сил напрячь слух.

– Ну… – Сьюзен колебалась. – Не так, чтобы совершенно, разумеется. На все это потребуется немало времени. Но постепенно там тоже все наладится.

– Индия обладает культурой и цивилизацией на несколько тысячелетий более древней, чем наша. Они читали и писали, строили города, создавали великое искусство и умели философски мыслить, еще когда мы раскрашивали собственные тела и носили звериные шкуры! – сказал Питер с едва скрытым презрением.

– Но мы приносим им благо наших законов и судопроизводство, – сказала она. – Мы уладили их междоусобные распри и объединили их в великое государство. Мы до некоторой степени выскочки, но мы принесли им мир. И то же самое мы сделаем в Африке.

Крайслер ничего на это не ответил. И невозможно было представить, каково сейчас выражение его лица. Ни Шарлотта, ни Веспасия не проронили ни слова с тех пор, как узнали голос Сьюзен Чэнселлор. Они лишь часто обменивались взглядами. Тут все было ясно без слов.

– А вы знали сэра Артура Десмонда? – спросила Сьюзен через минуту-две.

– Нет. А почему вы спрашиваете?

– Ни почему. Разве только потому, что он был бы с вами согласен. Он, по-видимому, тоже очень волновался за судьбу Африки.

– Тогда я хотел бы познакомиться с ним.

– Увы, но это уже невозможно. Он умер на прошлой неделе.

Питер опять ничего не ответил, и через минуту к ним подошла, очевидно, Кристабел Торн, после чего разговор перешел на совершенно общие темы. В частности, заговорили о базаре.

– Он человек больших страстей, этот мистер Крайслер, – сказала Веспасия, допивая чай. – Интересный человек, но, боюсь, опасный.

– А как вы думаете, он прав… относительно Африки? – спросила ее племянница.

– Понятия не имею. Но, возможно, отчасти прав. Однако я совершенно уверена, что он никогда не сомневается в своей правоте. Хотела бы я, чтобы Нобби не так сильно его любила… Пойдем, дорогая, мы исполнили свой долг и теперь можем со спокойной совестью удалиться.

Глава 4

Шарлотта и Томас Питт приехали в Брэкли на похороны Артура Десмонда утром. Они вышли из поезда на платформу, залитую ярким солнечным светом. На маленькой станции эта платформа длиной в сотню шагов была единственной. Посередине возвышалось здание, где размещались зал ожидания, касса и квартира начальника станции. С обоих концов платформу обступали поля с уже высокой пшеницей, а старые деревья вздымали ветки, покрытые свежей листвой. Живые изгороди из шиповника были усеяны распускающимися бутонами, и в воздухе стоял густой аромат майских цветов.

Питт не бывал в Брэкли пятнадцать лет, но все здесь было так знакомо, словно он уехал только вчера. Все осталось таким же, как раньше; остроконечная крыша станционного здания вырисовывалась на фоне неба точно так же, железнодорожные пути изгибались в ту же сторону по направлению к Толворту, и угольные склады на вид ничуть не изменились. Томас даже машинально обошел шаткую доску в платформе – это ненадежное место было у самого входа в здание. Только все теперь казалось меньше, чем виделось в воспоминаниях, и, возможно, выглядело немного постаревшим.

Начальник станции поседел. В последний раз, когда Питт его видел, тот был шатеном. На руке у него была траурная повязка. Начальник хотел было произнести обычные любезные слова приветствия, но вдруг запнулся и внимательно поглядел на прибывшего пассажира:

– Юный Томас? Ведь вы юный Томас, да? Я же говорил старику Эйбу, что вы вернетесь. Но вернулись вы в печальный для Брэкли день, это уж точно.

– Доброе утро, мистер Уикли, – ответил Питт. Он намеренно добавил слово «мистер». В Лондоне он был суперинтендантом полиции, но здесь он дома, здесь он сын егеря из Усадьбы, и начальник станции был ему ровней. – Да, очень печальный.

Он хотел было еще что-то сказать, объяснить, почему так долго не приезжал, но объяснения и оправдания были бессмысленными – сегодня до них никому нет дела. Все сердца были отягощены печалью, и в них не нашлось бы места ни для чего, кроме объединявшего всех чувства утраты. Томас представил Шарлотту, и лицо Уикли прояснилось. Очевидно, он не ожидал такой любезности, но был в высшей степени ею польщен.

Супруги уже подошли к двери, когда в зале ожидания появились еще трое. Эти люди, очевидно, прибыли тем же поездом, но ехали в дальнем вагоне. Все это были пожилые, и даже очень в годах, джентльмены, судя по одежде, довольно состоятельные. Питт внезапно узнал по крайней мере одного из тех, кто присутствовал на судебном заседании, и почувствовал такой сильный всплеск ненависти, что остановился как вкопанный на ступеньках под ярким солнцем, а Шарлотта прошла вперед несколько шагов без него. Если бы это не выглядело нелепо, Томас бы повернул назад и осыпал джентльменов упреками. Он, конечно, не мог сказать ничего дельного, а просто дал бы выход гневу и боли и нарушил бы правила поведения, повелевавшие не предъявлять публичных обвинений в своих тайных подозрениях. Но если бы он так поступил, то неким непостижимым образом предал бы те высокие дружеские чувства, что связывали его с Артуром Десмондом.

А может быть, Томаса остановило понимание того, что он поставит в неловкое положение Шарлотту – хотя она бы его поняла, – и не только ее, но и начальника станции. И еще Питт чувствовал себя виноватым. Если бы он приезжал сюда чаще, он был бы в состоянии опровергнуть клеветнические измышления более конкретно, а не только из добрых воспоминаний и привязанности.

– Томас?

Голос жены резко оборвал его раздумья, он повернулся и последовал за ней, спустившись на широкую дорогу. Они прошли примерно с полмили, после чего свернули на главную деревенскую улицу к церкви.

– Кто они такие? – спросила Шарлотта.

– Они были на судебном заседании. – Томас не стал объяснять, в каком качестве, а супруга не спросила об этом, однако, конечно, поняла по тону голоса всё.

Короткий путь они проделали молча. Был слышен только звук шагов по проселочной дороге да шелест листвы под легким ветерком, да птицы перекликались на ветках деревьев. Где-то вдали проблеяла овца, и ей пронзительно тонко ответил ягненок, пролаяла собака.

Деревня тоже была необычно тиха. Бакалейщик, москательщик и булочник закрыли свои лавки и пекарню, занавески в домах были спущены, а на дверях висели венки, перевитые черными лентами. Даже в кузнице было пусто, огонь погашен, а пол чисто подметен. Маленький ребенок лет четырех-пяти стоял на пороге одного из домов, личико его было серьезным, а глазенки широко открытыми. Никто из детей не играл на улице, и даже утки в пруду плавали медленнее обычного.

Питт взглянул на супругу. Лицо ее было полно уважения, печали, причастности к общей потере и скорби по человеку, которого она никогда не знала.

В дальнем конце главной деревенской улицы стояли человек шесть местных жителей в черном, и когда Шарлотта с Томасом приблизились, они повернулись к ним. Сначала они увидели только черное платье Шарлотты и траурные галстук и повязку на рукаве у ее мужа и немедленно почувствовали общность переживаний. Затем, после внимательного разглядывания вновь прибывших, один из мужчин спросил:

– Юный Том, это ты?

– Зак, не надо так говорить, – поспешно прошептала его жена. – Он теперь настоящий джентльмен, взгляни-ка на него! Извините, юный Томас, сэр! Он не хотел сказать ничего неуважительного.

Питт порылся в памяти, чтобы отыскать там место для человека с посеребренными сединой черными волосами и с красным, закаленным ветром лицом, изборожденным морщинами от стремления противостоять его порывам.

– Все в порядке, миссис Бернс, и «юный Том» звучит распрекасно. Как поживаете?

– О, я хорошо себя чувствую, сэр, да и Лиззи с Мэри тоже. Уже замуж выскочили и детей нянчат. Вы, конечно, слышали, что наш Дик пошел в армию?

– Да, слышал, – солгал Томас, прежде чем подумал. Он не хотел, чтобы Шарлотта знала, как давно он порвал связи с родными краями. – Это хорошая карьера, – сказал он, но больше ничего не посмел прибавить. Ведь Дик мог быть покалечен или даже убит.

– Рад, что вы опять приехали сюда, из-за сэра Артура, – сказал Зак, отдуваясь. – Но, верно, нам уже время идти. Колокол зазвонил.

И действительно, раздался громкий погребальный звон, который в неподвижном воздухе, наверное, доносился и до соседней деревни.

За спиной Питтов, поодаль, открылась входная дверь одного из домов, вышел кто-то в черном и направился к ним. Это был кузнец, человек с могучей грудью и ногами колесом. На нем была куртка из грубого сукна, она едва застегивалась на груди, а на рукаве виднелась новая черная, сразу бросающаяся в глаза повязка.

Томас подал Шарлотте руку, и они тихо пошли по дороге к церкви, которая была в четверти мили от деревни. По пути к ним присоединялось все больше народу: местные жители, арендаторы, наемные полевые работники с близлежащих ферм, бакалейщик с женой, булочник с двумя сестрами, москательщик с сыном и невесткой, плотник, колесник… Даже хозяин гостиницы закрыл на день свое заведение и появился на улице во всем черном вместе с женой и дочерьми.

Им навстречу медленно ехал катафалк, запряженный четырьмя караковыми лошадьми с черными плюмажами на головах. На козлах сидел кучер в черном плаще и цилиндре. За катафалком с обнаженной головой шел бледный Мэтью Десмонд со шляпой в руке, а рядом с ним – Харриет Сомс. За ними следовали еще по крайней мере человек восемьдесят-девяносто: все слуги, постоянные и приходящие, все арендаторы приусадебных земель с семьями, а за ними – помещики со всей округи.

Они вошли в церковь, и те, кому не досталось места, стали за последними скамьями, понурив головы.

Мэтью оставил два места на семейной скамье для Томаса и его жены, словно тот был вторым сыном покойного. Питт так расчувствовался от волнения, благодарности, запоздалой вины и ощущения родства, что на глаза у него навернулись слезы. Он не мог вымолвить ни слова и только старался не смотреть вниз из боязни, что они потекут по щекам. Потом колокол замолчал, вперед выступил священник, и остались только горе и глубокое чувство невозвратимости потери.

Сама заупокойная служба была проста; звучали все старые, знакомые слова, которые одновременно и утешали, и трогали, и каждый мысленно повторял эти слова о краткости жизни, подобной цветку, расцветающему и вянущему в положенный срок. Время умершего кончилось, и серп вечности совершил свою жатву.

Отличительной чертой этих похорон стало огромное множество собравшихся людей. Собравшихся не потому, что от них этого потребовали, а потому, что они сами пожелали быть здесь. Аристократов, приехавших из Лондона, Питт в расчет не принимал. Для него сейчас существовали только деревенские жители и фермеры-арендаторы.

Служба кончилась, и все направились к фамильному склепу Десмондов в дальнем конце кладбища, под ивами, где и состоялись похороны. Там было полутемно, тихо, хотя сверху стояло около сотни человек. Слышно было, как вдали, на вязах, под ярким солнцем поют птицы.

Затем последовал длинный ритуал благодарения пришедших почтить память покойного, выражения печали и соболезнований.

Томас взглянул на Мэтью. Тот стоял на дорожке около калитки. Он был очень бледен, и на солнце ярко белела седая прядь в его волосах. Харриет Сомс стояла рядом, положа руку на его локоть. Она выглядела торжественно-печальной, как и подобало в данных обстоятельствах, но в ней чувствовалась также и нежность, когда она взглядывала на жениха, словно особенно остро понимала не только его горе, но и гневные чувства.

– Ты пойдешь туда? – прошептала Шарлотта.

Питт до этого колебался, но сейчас уже знал, как поступит.

– Нет. Сэр Артур был мне как отец, но я не его сын. Это касается только Мэтью, и с моей стороны подходить было бы навязчиво и самонадеянно.

Миссис Питт промолчала. Ее муж опасался, что утратил право быть теперь рядом с Мэтью из-за своего долгого отсутствия. Но его смутило бы не недовольство старого друга, а осуждение деревенских обитателей. Они были бы правы. Он отсутствовал слишком долго.

Питт немного помедлил, наблюдая за лицом Мэтью, который разговаривал с селянами как самый близкий, как свой, внимательно выслушивая и принимая близко к сердцу неловкие, запинающиеся, но глубоко прочувствованные слова. Харриет улыбалась и кивала в ответ.

Засвидетельствовали свое сочувствие и почтение и один-два соседа, и Томас узнал Дэнфорта, который с такой неохотой давал свидетельские показания. На лице младшего Десмонда отразилась сложная игра чувств: недовольство, сдержанность, неловкость, горечь и снова недовольство. С того места, где находился Питт, нельзя было слышать, что они сказали друг другу, но Дэнфорт покачал головой и направился к калитке.

Стали наконец подходить и джентльмены, прибывшие из Лондона. Бросалось в глаза, насколько они тут не к месту. Разница с окружающими была еле заметна, но их вид никак не вязался с широкими просторами полей, раскинувшимися за церковью и кладбищем, и огромными деревьями, осиянными солнечным светом, с ощущением вечной череды времен года и тяжелым трудом на земле, со вспашкой и жатвой, с привычной теплотой в обращении с животными… Казалось бы, дело было лишь в разнице в одежде, но сказывалась она и в более тщательной стрижке, и более изящной обуви, и во взгляде, которым эти люди окидывали дорогу, петлявшую за деревьями и границами поместья, словно она была врагом, а не другом, потому что ее надо было, к сожалению, преодолевать не в привычных экипажах, а пешком, что им совсем не нравилось.

Молодому Десмонду разговор с ними стоил больших усилий. Никто этого не замечал – только Питт, который знал Мэтью в детстве и мог видеть мальчишеские черты в лице взрослого мужчины.

Когда последний из пришедших сказал что положено и сын сэра Артура, совладав с собой, ответил, Томас подошел к нему. Они отказались от экипажей и пошли по мощенной камнем дороге к усадьбе: Мэтью и его друг – впереди, Шарлотта и Харриет – за ними.

Примерно первую сотню шагов они согласно молчали, хотя у Шарлотты возникло впечатление, что Харриет хотела бы поговорить, но не знала, с чего начать.

– То, что пришла проститься вся деревня, – это, мне кажется, есть величайшее свидетельство любви и уважения, – сказала миссис Питт, когда они миновали перекресток и свернули на более узкую аллею. Она еще никогда здесь не бывала и не знала, долго ли придется идти, но впереди, примерно на расстоянии с четверть мили, виднелись огромные каменные ворота, очевидно ведущие к большой усадьбе. Наверное, рядом с ней парк и есть подъездная дорожка.

– Да, его глубоко здесь любили, – ответила Харриет. – Он был очень обаятельным и безгранично искренним человеком. Я не могу представить никого, настолько лишенного лицемерия. – Она замолчала, и у ее спутницы возникло четкое ощущение, что она сейчас добавит «но», если только ей не помешает тонкое чувство такта.

– А я с ним никогда не встречалась, – ответила Шарлотта, – но мой муж очень его любил. Конечно, он довольно долго не виделся с ним, а людям свойственно несколько меняться со временем.

– О, сэр Артур был все таким же честным и добрым, как всегда, – поспешно заметила Харриет.

Шарлотта взглянула на нее, та покраснела и отвернулась.

Они были почти у ворот.

– Но он бывал рассеянным? – спросила миссис Питт.

Невеста Десмонда прикусила губу.

– Да, мне так кажется. Мэтью с этим совершенно не согласен, и я могу его понять. Я ему очень, очень сочувствую… Моя мать умерла, когда я была совсем маленькой, и я тоже выросла рядом с отцом. Ни у меня, ни у Мэтью нет ни братьев, ни сестер. Это тоже нас взаимно привлекало – ощущение одиночества и особое отношение к оставшемуся из родителей. Я не выношу, когда кто-нибудь неприязненно отзывается о моем отце…

Они вошли в ворота, и Шарлотта с восхищением увидела длинную подъездную аллею между двумя рядами вязов, и еще, в метрах трехстах, большой особняк, стоявший на некотором возвышении. Справа к реке спускались длинные лужайки, слева росла купа деревьев, а за ними виднелись крыши хозяйственных построек и конюшен. Все пропорции дома дышали таким благородством, что смотреть на него было одно удовольствие. Он так естественно стоял на земле, возвышаясь среди деревьев, и вокруг не было ничего ненужного и некрасивого, ничего, нарушающего строгую простоту этого места.

Харриет не проявила никаких восторгов. Она, конечно, бывала здесь уже не раз, и хотя скоро должна была стать хозяйкой этого дома, сейчас девушка совершенно об этом не думала.

– Я бы защищала его так же яростно, как если бы это был мой ребенок, а не родитель, – сказала она, натянуто улыбаясь. – Я знаю, это нелепо, но ведь эмоции не всегда можно разумно объяснить. И я очень хорошо понимаю, что сейчас чувствует Мэтью.

Еще несколько шагов в молчании. Огромные вязы смыкались ветвями над их головами, и женщины шли в тени, испещренной солнечными зайчиками.

– Но я боюсь, что Мэтью очень пострадает душевно в своем крестовом походе, желая доказать, что сэр Артур был убит, – продолжала мисс Сомс. – Он, разумеется, не желает верить, что его отец мог пребывать в таком… умственном расстройстве, из-за чего ему и приходили в голову мысли о тайных обществах, преследующих его, и из-за чего он принял чрезмерную дозу опия. – Она остановилась и взглянула на собеседницу. – Если Мэтью будет добиваться своей цели, правда предстанет перед ним в самом разрушительном виде, и ему будет еще тяжелее, чем сейчас. А вдобавок ко всему у него появятся враги. Люди сначала будут испытывать к нему сочувствие, но долго это не продлится, особенно если он станет обвинять окружающих, как он это делает сейчас. Вы не можете попросить вашего мужа уговорить его? Надо убедить Мэтью остановиться, не искать причины, которые поистине… Я хочу сказать, что все это ранит его еще больше и он наживет таких врагов, которых никому не стоит иметь. Сочувствие и терпимость, которые он вызывает сейчас, сменятся насмешкой, а затем станут раздражать, а сэр Артур хотел бы этого меньше всего.

Шарлотта не сразу нашлась, что ответить. Не стоило удивляться, что Харриет ничего не известно об «Узком круге» и что она не может даже представить существование подобного общества. Если бы сама миссис Питт не знала об этом наверняка, она тоже сочла бы абсурдным подобное предположение и решила бы, что такая мысль – плод расстроенного воображения, которому всюду мерещатся несуществующие тайные заговоры.

Но что ей труднее было принять, что особенно ранило ее чувства и мешало рассуждать здраво, так это убежденность мисс Сомс в старческом слабоумии сэра Артура, якобы повинного в собственной смерти. Конечно, хорошо, что ее тревога была вызвана любовью к Десмонду, но это очень мало утешило бы его, знай он, чтобудущая жена думает об этом событии. В настоящее время скорби по отцу он никак не примирился бы с подобным мнением.

– Не говорите всего этого Мэтью, – сказала Шарлотта с нажимом, беря Харриет за руку и снова двинувшись с места, чтобы их промедление не показалось странным. – Опасаюсь, что сейчас он воспримет сомнения как еще один удар – и, если хотите, даже как предательство.

Мисс Сомс сильно удивилась, но затем смысл слов Шарлотты медленно дошел до нее, и она ускорила шаг, чтобы их не услышали идущие за ними. Еще меньше ей хотелось бы, чтобы жених обернулся и подошел к ним, интересуясь, все ли в порядке.

– Да. Да, вероятно, вы правы. Может быть, вам покажется странным, однако потребовалось очень много времени, чтобы я поверила, будто мой отец уже не тот человек, которым я его знала всю жизнь… такой замечательный, такой сильный и… мудрый, – продолжила она. – Возможно, мы все склонны идеализировать тех, кого любим, и когда нас вынуждают увидеть их в истинном свете, мы ненавидим тех, кто показал нам правду. Я бы не вынесла, если бы Мэтью стал так относиться ко мне. И, наверное, столь же невозможно, чтобы ваш муж сказал Мэтью – по моей просьбе – то, о чем тот не желает слышать.

– Нет смысла просить об этом Томаса, – искренно ответила Шарлотта. – Он думает точно так же, как Мэтью.

– Что сэр Артур был убит? – изумилась Харриет. – Неужели и он так думает? Но ведь он же полицейский! Как же он может серьезно предполагать… Вы уверены?

– Да. Знаете ли, существуют такие общества…

– Да, да, я знаю, что на свете существуют преступники. Об этом знает каждый, кто не совсем лишен понимания действительности, – возразила мисс Сомс.

Миссис Питт внезапно вспомнила, что когда она была в возрасте Харриет, прежде чем познакомилась со своим мужем, у нее были такие же наивные представления о мире. Она не только не ведала о преступности, но, что еще серьезнее, понятия не имела о бедности, невежестве, эпидемических болезнях или плохом, недостаточном питании, которое приводит к рахиту, туберкулезу, малокровию и к другим болезням и напастям. Юная Шарлотта полагала, что преступление – дело рук агрессивных, продажных и внутренне испорченных людей. Весь мир виделся ей в черно-белом цвете. И от Харриет сейчас тоже не следовало ожидать понимания того, что существуют еще и оттенки серого, которые можно различить, только обладая опытом или зная, что такое жизнь за пределами ее мирка.

Однако все оказалось еще сложнее.

– Вы не слышали, что говорил сам сэр Артур, – сказала мисс Сомс. – И кого он обвинял!

– Если это не так, – ответила миссис Питт, тщательно выбирая слова, – тогда Томас сам скажет все Мэтью, как бы тому ни было больно. Но сперва он хочет разобраться с этим сам. И думаю, сэру Десмонду придется тогда принять его мнение, потому что другого выбора не останется. Ведь он знает, что мой муж тоже хочет развеять сомнения в правоте и здравомыслии не меньше самого Мэтью. И, наверное, нам сейчас лучше ничего об этом не говорить, правда?

– Да. Да, вы правы, – с облегчением сказала Харриет. Они уже почти прошли подъездную аллею и приблизились к дому. Вязы остались позади, и дамы вышли на солнечный свет. Перед подъездом на площадке, усыпанной гравием, стояло несколько экипажей, и в здание входили шедшие впереди джентльмены, чтобы принять участие в поминках. Пора было присоединиться к ним.

Уже в самом конце поминок Питт улучил возможность поговорить с мистером Дэнфортом, в частности уточнить эпизод со щенками. Сэр Артур всегда очень заботился о своих животных. Если этот человек стал небрежно выбирать будущих хозяев для щенков своей любимой гончей, значит, он переменился до неузнаваемости. Непохоже, чтобы он совершенно забыл, кому обещал их, а если судить по словам Дэнфорта, он продал щенков в какие-то другие руки.

Томас нагнал соседа Десмондов в холле, когда тот уже собирался уезжать. Вид у него все еще был смущенный, словно он не был уверен в своем праве находиться здесь. Очевидно, он не мог забыть о своих свидетельских показаниях. Он много лет был близким соседом и добрым приятелем сэра Артура. Никогда между их поместьями не было никаких спорных дел и недоразумений, хотя усадьба Дэнфорта была гораздо меньше.

– Добрый день, мистер Дэнфорт, – сказал Питт, сделав вид, что случайно повстречал его. – Приятно видеть вас в добром здравии, сэр.

– Э… добрый день, – ответил тот, сощурясь и пытаясь определить, кто это такой. На вид это был приезжий из Лондона, и, однако, чувствовалось в нем что-то провинциальное и он кого-то напоминал Дэнфорту.

– Томас Питт.

– Питт? О да. Припоминаю. Сын егеря. – Его лицо потемнело, а на Томаса вдруг нахлынули воспоминания о прошлом, и он снова ощутил бесчестье, страх и стыд от того, что его отца обвинили в браконьерстве, – ощутил так ясно, словно все это было вчера. Это произошло не в поместье Дэнфорта, но теперь это было не важно. Человек, который предъявил иск отцу и посадил его в тюрьму, где тот умер, принадлежал к тому же слою общества, тоже был землевладельцем. А браконьеров считали врагами все помещики.

Питт почувствовал, как вспыхнуло его лицо, и вновь, как тогда, в прошлом, ощутил обиду, чувство приниженности и неумения себя вести как подобает. Нелепо, конечно. Теперь он полицейский, занимающий очень высокое положение. Он арестовывал людей поважнее, чем Дэнфорт, умнее, чем он, богаче, гораздо могущественнее и знатнее.

– Суперинтендант полиции Питт, с Боу-стрит, – холодно, но не очень внятно ответил Томас.

Помещик удивился.

– Господи помилуй! Но это совсем не полицейское дело. Бедняга умер от… – он вздохнул. – Суперинтендантов не посылают расследовать случаи самоубийства. Но и этого вам не доказать. И уж, конечно, я вам тут не помощник. – Теперь и на его лице выразились холод и отчуждение, а в глазах мелькнули горечь и вызов.

– Я приехал засвидетельствовать свое почтение к памяти человека, которого очень любил, – Питт сжал челюсти, – и которому обязан почти всем. Мои занятия не имеют никакого отношения к моему присутствию здесь, так же как и ваши.

– Тогда, черт возьми, сэр, зачем сообщать, что вы из полиции? – возразил Дэнфорт. Он чувствовал себя посрамленным в собственных глазах, и ему это не нравилось.

Томас дал ему знать об этом, чтобы тот больше не считал его просто сыном егеря, но не хотел сознаться в этом и самому себе.

– Я был на судебном заседании, – сказал он, не отвечая на вопрос. – И слышал, что вы рассказывали о щенках. Сэр Артур всегда так заботился о своих собаках.

– И о лошадях, – согласился, нахмурившись, Дэнфорт. – Вот поэтому я и понял, что бедняга не всегда отдает себе отчет в своих поступках. Артур не только обещал мне дать выбрать из щенков, кого я захочу. Он сам пошел со мной, чтобы помочь выбрать. А потом, черт возьми, взял и продал их Бриджесу… – Он покачал головой. – Я могу понять элементарную забывчивость. Мы все старые, забываем иногда про то или другое. Но он же был уверен, будто я сам отказался от щенков! И клялся, что это так. Вот что на него было совершенно не похоже. И все это ужасно печально. Страшно вот так уйти. Но я рад, что вы приехали почтить его память, мистер… э… суперинтендант.

– Всего хорошего, сэр, – ответил Питт и, повинуясь безотчетному порыву, повернулся и пошел к обитой зеленой байкой двери на кухню.

Он точно знал, куда идти. Обшитые панелями стены были так знакомы – каждый оттенок дерева, все места, потемневшие от бесчисленного прикосновения рук проходящих, потертости от плеч лакеев, дворецких и юбок горничных, экономок и кухарок всех прошлых поколений. Томас сам прибавил немало к отпечаткам времени, когда они с матерью работали в этом доме. По сравнению с долгой историей усадьбы это, казалось, было только вчера. Они с Мэтью исподтишка спускались сюда, чтобы выпросить у кухарки печенье и стакан молока, а иногда и оставшиеся с вечера кусочки пирожного. Маленький Десмонд дразнил горничных и подбрасывал лягушек в гостиную домоправительницы: миссис Тэйер терпеть не могла и боялась лягушек. Мэтью и Том смеялись по упаду, когда она издавала вопль при виде ненавистного земноводного. И приготовленный по ее распоряжению невкусный пудинг из земляных груш в течение целой недели был пустячной ценой за такое удовольствие.

Запах жидкости для полировки мебели, тяжелых драпировок и натертых деревянных полов неуловимо и вместе с тем так настойчиво витал в воздухе, что суперинтендант нисколько не удивился бы, увидев в зеркале не себя взрослого, а двенадцатилетнего длинноногого подростка с пристальным взглядом серых глаз и взлохмаченными волосами.

Питт вошел в кухню, и кухарка, все еще в черном бомбазиновом ^[24]платье и в фартуке поверх него, бросила в сторону незваного гостя недовольный взгляд. Это была новая кухарка, и Томас был ей незнаком. К тому же она была расстроена смертью хозяина и находилась под впечатлением от церковной службы, на которой ей позволили присутствовать, не снимая, впрочем, с нее обязанностей проследить за тем, чтобы все было готово для поминок в должный срок.

– Вы заблудились, сэр? Парадные комнаты вон там, вам, стало быть, надо обратно, – указала кухарка на дверь, в которую он только что вошел. – Эй, Лиззи, покажи дорогу джентльмену.

– Спасибо, но я ищу егеря, – возразил Томас. – Мистер Стерджес где-нибудь поблизости? Мне нужно поговорить с ним о собаках сэра Артура.

– Насчет собак ничего сказать не могу, сэр. Но сегодня вряд ли подходящий день для этого…

– Я Томас Питт. И прежде долго здесь жил.

– О! Юный Том. Я хочу сказать… – Кухарка вдруг покраснела. – Я не хотела…

– Все в порядке, – отмахнулся он, – но я все-таки хочу поговорить с мистером Стерджесом. По делу, которое мне поручил сэр Мэтью, потребуется его помощь.

– О! Он был здесь, наверное, с полчаса назад и пошел, стало быть, в конюшню. Дело есть дело, даже когда похороны в доме. Может, вы там его и найдете.

– Спасибо.

Питт прошел мимо, окинув беглым взглядом ряды медных сковородок и кастрюль и большую железную плиту, еще горячую, несмотря на то что дверцы всех духовых шкафов были закрыты и задвижки буфетов тоже наглухо задвинуты. Полки, как и прежде, ломились от фаянсовой посуды, дверцы были захлопнуты, деревянные лари для муки, сахара, овсянки и чечевицы плотно прикрыты крышками, все овощи грудами лежали в посудной, а мясо, птица и дичь висели в холодном чулане. По коридору справа размещались прачечная и кладовая.

Питт вышел через черный ход и безотчетно свернул налево. Этой дорогой он мог бы пройти и впотьмах. Томас нашел Стерджеса около двери в яблочный сарай, вентилируемое помещение со множеством полок, где на деревянных решетках был еще с осени разложен весь урожай, а так как яблоки не касались друг друга бочками, их удавалось сохранить вплоть до последних недель весны.

– Привет, юный Томас, – сказал егерь, нисколько не удивившись. – Рад, что ты сумел приехать на похороны, – он взглянул Томасу прямо в глаза.

Отношения их складывались трудно, и прошло много лет, прежде чем они достигли дружеской стадии. Стерджес сменил в должности отца Питта, и уже за одно это маленький Томас с самого начала не мог его простить. Им с матерью пришлось оставить домик егеря, всю мебель и вещи, к которым они так привыкли: кухонный стол, и шкаф, и удобное кресло, и цинковую ванну. Лишились они и уютного камелька, а у Питта была там еще и своя собственная комнатка со слуховым окошком, выходившим прямо на дерево яблони. Их переселили в помещение для слуг в самом доме, но там все было иначе. Что значила отдельная комната, когда прежде в их распоряжении был целый, словно собственный, дом, свой порог, свой кухонный очаг?

Конечно, умом Томас понимал, как им повезло, что сэр Артур верил в невиновность отца, хотя, может быть, ему это было и безразлично; как повезло, что он дал приют жене егеря и его ребенку и отнесся к ним доброжелательно. Многие бы поступили иначе, а нашлись в графстве и такие, кто считал добрый поступок старого Десмонда глупостью, и так об этом и говорил. Но все это не помешало Питту возненавидеть Стерджеса и его жену за то, что они въехали в домик егеря и зажили там в тепле и с удобствами.

А сменивший Питта-старшего человек к тому же стал объезжать поля и леса, чем прежде с большой радостью занимался отец Питта. Новый егерь кое-что поменял по ходу работы, и в одном-двух случаях перемены были к худшему. Но еще большим оскорблением для юного Тома были те случаи, когда нововведение себя оправдывало.

Однако постепенно горестное воспоминание об утраченном доме смягчалось, а Стерджес оказался спокойным, терпеливым человеком. Он знал обычаи и правила поведения в деревне. В юности он тоже грешил от случая к случаю браконьерством и понимал, что только по Божьей милости и снисходительности собственника угодьев ни разу не попался. Он никогда не рассуждал о том, виновен отец Питта или нет, и только заметил как-то, что если он виноват, то, значит, «дурее многих».

А еще новый смотритель леса любил животных. Сперва как бы случайно, потом как само собой разумеющееся, он позволил юному Томасу помогать ему. Поначалу они действовали в недоверчивом молчании, но затем, так как совместная работа требовала быстроты и спорости, лед сдержанности и подозрительности между ними растаял. От него не осталось ничего в одно раннее утро, в половине седьмого, когда свет только-только разливался по полям, отяжелевшим от утренней росы. Была весна, и всюду пестрели полевые цветы. Буйно цвела и живая изгородь. Лютики желтели под деревьями, на каштанах распускалась листва, а на березах и вязах набухали почки. Егерь и его юный помощник нашли раненую сову и принесли ее домой к Стерджесу. Они вместе заботились о птице, пока та не залечила раны и не улетела. Несколько раз в то лето они видели, как молча, широко раскрыв крылья, их питомица грациозно летала вокруг амбара, внезапно ныряя вниз за мышью, промелькнув в луче фонаря, словно привидение, и затем опять улетала. С этого события между ними установилось взаимопонимание, и никаких споров и упреков у них больше никогда не было.

– Конечно, приехал, – ответил Питт, глубоко вдохнув воздух. Сладко пахло яблоками, запах был чуть-чуть терпкий и полный воспоминаний. – Заранее знаю, что ты хочешь сказать. Надо было приехать раньше.

– Ну что же, хорошо, если знаешь, – ответил егерь, не отрывая взгляда от лица своего младшего товарища. – Ты хорошо выглядишь. И такой щеголь в своей городской одежде… Теперь, значит, ты суперинтендант, да? Наверное, людей арестовываешь?

– За убийство и предательство. Ты бы ведь и сам хотел, чтобы их сажали.

– Ага, конечно. Нечего людей убивать, по крайней мере большинство. Значит, хорошо устроился?

– Да.

Стерджес пожевал губами.

– Ну, и женат? Или слишком занят успехами по службе, чтобы ухаживать?

– Женат, и у меня двое детей, сын и дочь. – Томас не мог сдержать горделивую радость.

– Неужели? – Егерь взглянул ему прямо в глаза. Он старался по-прежнему держаться несколько иронично, но, несмотря на все старания, во взгляде засветилась улыбка. – А где же они? В Лондоне?

– Дети в Лондоне, а Шарлотта приехала со мной. Я приведу ее познакомиться.

– Ну, если захочешь, так и приведешь. – Стерджесу чертовски хотелось сохранить невозмутимость, сделать вид, что это ему все безразлично. Он отвернулся и рассеянно стал подметать старую солому.

– Но прежде расскажи всю эту историю с Дэнфортом и щенками.

– Нет, Том, не хочу, факт. Никогда особенно Дэнфорта не любил, но он человек честный, насколько я знаю. И довольно сообразительный.

– Он действительно приезжал и выбрал двух щенков?

– Ага, так оно и было, – егерь сделал на полу небольшую копну из соломы, – а затем через пару недель прислал записку с одним из своих людей, сказать, что они ему не нужны. А еще через недели две прикатил за ними и просто с ума сходил, что у нас их больше нет. И кое-что сказал нехорошее про сэра Артура. Я хотел было тоже кое-что ответить, но сэр Артур этого никак не желал.

– А ты видел записку или, может, сэр Артур тебе о ней рассказал?

Стерджес уставился на Питта, позабыв о соломе.

– Да, конечно, я ее видел. Она же мне была написана, ведь я занимаюсь собаками, а сэр Артур все равно был тогда в Лондоне.

– Очень любопытно, – заметил Томас, обуреваемый разными мыслями об услышанном. – Ты совершенно прав. Кто-то тут сыграл очень странную шутку, и не очень-то приятную, как мне кажется.

– Шутку? Так ты не думаешь, что это мистер Дэнфорт малость сбрендил?

– Необязательно, хотя может и так показаться. А у тебя сохранилась записка?

– А для чего мне было ее оставлять? Зачем хранить-то? Кому она могла понадобиться?

– Надо было сохранить как доказательство, что это мистер Дэнфорт виноват, а не сэр Артур.

– А кому требуется это доказательство? – Стерджес скорчил гримасу. – Никто и не подумал на сэра Артура из тех, кто знал его.

Питт почувствовал внезапный прилив радости и улыбнулся, невзирая на обстоятельства. Лесник при всей своей лояльности никогда на правду не скупился.

– Стерджес, тебе что-нибудь известно насчет того случая, когда на улице взбрыкнула лошадь, а всадник задел кнутом сэра Артура?

– Немного. – Старый егерь приуныл, и на его лице появилось сомнение. Он прислонился к решетке с яблоками. – А почему ты спрашиваешь, Том? И кто тебе об этом рассказал? Мистер Мэтью? – Он еще не привык к мысли, что теперь сын Артура стал его хозяином и что титул перешел к нему, а потому Мэтью надобно величать «сэром».

Где-то на дворе заржала лошадь, и Питт услышал знакомый стук копыт по булыжнику.

– Да. И он как будто сомневается, что это произошло случайно. – Томас не хотел подсказывать Стерджесу свое собственное мнение о том, что это была заранее спланированная угроза.

– Не случайно? – Егерь удивился, но саму идею не отверг. – Ну, конечно, так сказать, не случайно. Этот дурак мчался как сумасшедший. Таким людям вообще нельзя в седло садиться. И от таких случайностей никто никого не спасет, только Бог всемогущий. Когда ума-то нет. Мчался галопом, словно священник на требу, да еще кнутом настегивал и размахивал им. Это еще чудо, что никто не пострадал, кроме сэра Артура и его собственной лошади, на которой он тогда ехал. Тот недоумок хлестнул бедное животное по голове и глазам. Не одна неделя потребовалась, чтобы привести лошадь в порядок. И она все еще боится кнута. Может, до конца дней будет пугаться.

– А кто же был тот всадник?

– А бог его ведает, – сказал лесник с отвращением. – Какой-то идиот. Откуда-то, наверное, из дальних мест. Здесь, в окр уге, никто его не знает.

– Неужели никто его не узнал? Может быть, сейчас стало известно? – настаивал Питт.

Солнечное тепло лилось в открытую дверь. Гончая желтой масти просунула голову внутрь и в надежде на угощение завиляла хвостом.

– Конечно, неизвестно, – с чувством ответил Стерджес. – Если бы я знал, кто он такой, я бы на него в суд подал. – Это было смелое заявление и вряд ли осуществимое, но Томас был совершенно уверен, что его старый друг обязательно попытался бы это сделать.

– А кто еще был при этом?

Собака вошла в помещение, и егерь машинально погладил ее по голове.

– Никто вроде бы. Колесник видел только, как он промчался. И кузнец тоже, но они не видели, как он хлестнул лошадь и сэра Артура. Но почему ты спрашиваешь? Что ты хочешь сказать? Что виноват был сэр Артур? Он встрял у него на пути?

– Нет. – Томас не имел ничего против недовольства, выразившегося на лице его собеседника, и явного желания оправдать покойного хозяина. – Нет, я просто хочу сказать, что все это никак не случайность. Что тот человек нарочно пришпорил коня и пустил его в галоп, желая достать сэра Артура кнутом.

Стерджес был само удивление и недоверие.

– Но почему же это понадобилось? Какой толк от этого? И у сэра Артура не было врагов!

Питт колебался, не зная, стоит ли рассказать Стерджесу всю правду. Может быть, кроме «Узкого круга», в деле были замешаны и другие недоброжелатели.

– Но тогда кто же это мог быть? У сэра Артура натурально не было врагов. Нигде в округе. – Егерь пристально взглянул на Томаса.

– Он тоже так думал?

Стерджес не отрывал взгляда от суперинтенданта:

– А ты что слышал, Том? Что ты хочешь сказать?

– То, что сэр Артур был опасен определенной группе людей, к которым он присоединился и о которых узнал очень неприятные вещи. Он собирался вывести их на чистую воду. Они организовали эту «случайность», чтобы предупредить его о необходимости молчать.

– Ага, он говорил об этом Круге, – моргнул Стерджес. – Но это опасная случайность. Могли бы и до смерти убить.

– Так ты знал о Круге? – удивился Питт.

– Ага, он мне об этом говорил. Плохие люди, если рассудить, и все из Лондона. – Он остановился, внимательно разглядывая Томаса. – Ты думаешь о том же, что и я?

– Но может быть, он действительно повредился в уме и воображал всякое?

– Ни в коем случае! Расстраивался он и сильно сердился насчет того, что за границей происходит, но был такой же здоровый, как ты да я. – Егерь говорил без всякой утайки, искренне, совершенно не стараясь убедить себя в том, в чем якобы тайно сомневался. Его интонация, так же как сами слова, развеяла последние предубеждения Питта. Он внезапно ощутил горячую благодарность, почти счастье. И понял, что улыбается, глядя на старого друга.

– Тогда, значит, так, – твердо ответил он. – Я думаю так же, как и ты. Это было предупреждение, но сэр Артур был слишком сердит и слишком честен, чтобы отступить, и поэтому они его убили. Я еще не знаю, как они это устроили и есть ли способ, как это доказать, но я буду пытаться изо всех сил.

– Рад это слышать, Том, – тихо ответил Стерджес, наклонившись немного, чтобы потрепать собаку по голове. – Я очень сокрушался, что те, которые его не знали, будут думать о нем как эти, из Лондона. Я не злой человек. Многие умирают не так, как следует, но я бы очень хотел посмотреть, как вешают того, кто такое зло ему причинил. Да весь Брэкли обрадуется, если ты его поймаешь, я это за всех могу сказать. – Он не добавил, что в случае поимки преступников Томас будет прощен за столь долгое отсутствие. Эта мысль ясно читалась у него на лице, но она была слишком тяжела, чтобы облечь ее в слова.

– Я сделаю все, что смогу, – подтвердил Питт. Пообещать, не зная, сумеет ли он выполнить обещанное, было бы равносильно второму предательству. Стерджес не ребенок, чтобы лгать ему из желания утешить.

– Ага. Если надо будет в чем помочь, то ты знаешь, где найти меня и вообще всех здешних. А теперь тебе надо идти закусывать, а то тебя хватятся.

– Я поищу Шарлотту и приведу сюда, познакомиться.

– Ага. Раз сказал, значит, надо исполнять.

На следующее утро суперинтендант Томас Питт снова был в своем рабочем кабинете на Боу-стрит. Он едва успел войти, когда появился инспектор Телман с кислым и недовольным, как всегда, лицом. Вопреки собственному желанию, он в глубине души уважал Питта за его способности, однако все еще дулся из-за того, что человек, стоящий лишь чуть выше на социальной лестнице и, по его мнению, нисколько не превосходящий его в профессиональном отношении, занял после отставки Мики Драммонда более высокий, чем он, пост. Драммонд был благородного происхождения – в этом вся разница. Телман считал, что высокие должности должны занимать только джентльмены, независимо от того, обладают они соответствующими способностями или нет, и то, что до такой должности был повышен простолюдин, он воспринимал как личную обиду.

– Доброе утро, мистер Питт, – резко приветствовал он суперинтенданта. – Искал вас вчера, сэр. Надо было кое о чем несущественном доложить. – Создалось такое впечатление, словно инспектор прождал всю ночь.

– Доброе утро, Телман. Я был на похоронах близкого человека в Хэмпшире. Что у вас?

Коллега Томаса пожевал губами, но никак не откликнулся на сообщение об утрате. Это, думал он, случается со всеми. Телман, конечно, в душе сочувствовал Питту, но знать об этом суперинтенданту было незачем.

– Я о людях, к которым вы велели приставить наших, чтобы последить за ними, – ответил он. – Трудновато, правда, ведь мы не знаем, почему надо следить и на что обращать внимание. Что им надо делать?

– Вот это я и сам хочу знать, – колко ответил Питт. Ему не нравилось, что нельзя рассказать подчиненному всю правду. Инстинкт подсказывал, что инспектору можно доверять, но Томас никак не мог решиться. «Узкий круг» мог незримо присутствовать повсюду.

– Это, наверное, шантаж, – угрюмо сказал Телман. – Дело темное. Можно шантажировать человека по тысяче причин, но полагаю, в основе всегда лежат мошенничество, воровство или обман кого-то, кого не надо обманывать. – Выражение лица его не изменилось, но презрение, казалось, так и вибрировало в воздухе. – Хотя когда имеешь дело с джентльменами, то людям вроде нас приходится нелегко – никогда не знаешь, кто станет этим заниматься, а кому это совершенно безразлично. Некоторые джентльмены обмениваются женами и любовницами с легкостью, будто дают друг другу хорошую книжку почитать. И им все равно, даже если они знают, что тебе об этом стало известно. Все наслышаны, что вытворяет принц Уэльский, но кому какое до этого дело?

– Ну, можно позорче наблюдать в тех случаях, когда дело касается долгов, – предположил Питт, игнорируя этот элемент социальной критики. Он был уже хорошо знаком со взглядами коллеги. – За теми, кто живет широко, не по средствам.

– Присвоение денег? – удивился инспектор. – Но может ли быть такое в Министерстве по делам колоний? – Его интонация стала предельно саркастической. – Да, старик Тейлор в этом месяце не заплатил по счетам, как обычно, но получил пару телеграмм из Африки… – И внезапно выражение его лица изменилось и в глазах зажегся огонек. – Черт! Значит, вот что! Там за денежки информация утекает куда не надо! Вы предателя выслеживаете! Вот почему и молчите…

– Но я вам ничего об этом не говорил, – подхватил Томас, скрыв изумление при виде такой проницательности и наградив Телмана долгим, пристальным взглядом. – Вы можете предполагать, что вам угодно, но держите это при себе. Помощник комиссара очень рассердится, если узнает, что мы толкуем о такой возможности, а премьер-министр будет разгневан.

– А вас приглашали на беседу с премьер-министром? – Несмотря ни на что, на Телмана это замечание произвело большое впечатление.

– Нет, я с премьер-министром никогда не встречался, и единственное место на Даунинг-стрит, где я бывал, – это Министерство по делам колоний. Но вы еще не рассказали о том, что узнали.

Инспектор нахмурился.

– Да ничего особо важного. Иеремия Торн добродетелен, насколько это возможно. По-видимому, очень предан жене, которая чрезвычайно некрасива и тратит много денег на какое-то образовательное заведение для женщин. Это очень не одобряется в сферах, за исключением людей, мыслящих в самом современном духе, и все это может обернуться большим скандалом. Однако заведение не является незаконным, и в деятельности миссис Торн нет ничего секретного. Так что комар носу не подточит. И никто не сможет ее на этом основании шантажировать. Она скорее будет благодарна за то, что ей таким образом принесут известность, пусть и не лучшего свойства.

Обо всем этом Питт и так уже знал.

– А что еще?

– Мистер Хэзеуэй кажется очень приличным джентльменом. Он живет тихо, спокойно, одиноко, и развлечения у него серьезные. Много читает, время от времени посещает театры, а в хорошую погоду совершает долгие прогулки. – Телман сухо перечислял эти обыкновенные вещи, словно человек, на которого он собирал досье, казался ему таким же скучным, как эти подробности. – Он знаком со многими людьми, но, по всей вероятности, это знакомства поверхностные и скоропреходящие. Он вдовец, у него два взрослых сына, оба тоже в высшей степени уважаемые господа – один состоит на колониальной службе, другой подвизается на церковной ниве. – Уголки рта инспектора саркастически опустились. – У Хэзеуэя хороший вкус, он любит в вещах качество, но при этом они не должны быть чересчур дорогими. Живет в рамках жалованья, и живет хорошо. Никто о нем не сказал ни одного худого слова.

Томас глубоко вздохнул.

– Ну а Эйлмер? Он тоже образец добродетели?

– Не совсем. – Мрачную физиономию Телмана на миг осветила мимолетная юморная усмешка. – Лицо у него – отворотясь не насмотришься, а туда же, ухаживает за дамами. Довольно обаятелен и совершенно неопасен в этом смысле. – Он пожал плечами. – Во всяком случае, неопасен, насколько я сумел разобраться. Я все еще слежу за мистером Эйлмером. Он тратит очень много денег – больше, чем получает, насколько можно судить.

– Тратит больше, чем получает в министерстве? – переспросил суперинтендант, оживляясь и в то же время с каким-то неясным сожалением.

– Похоже на то, – ответил его собеседник. – Конечно, у него могут быть сбережения или еще какой-нибудь частный источник дохода, я пока не знаю.

– А есть у него на примете какая-нибудь определенная дама?

– Некая мисс Аманда Пеннеквик. Очень привлекательная молодая леди, надо сказать, и очень хорошо воспитанная.

– И она отвечает ему взаимностью?

– По всей видимости, нет. Хотя он еще не растерял надежд, – Телман взглянул на Питта, усмехаясь. – Но если вы думаете, что мисс Пеннеквик поддерживает отношения с мистером Эйлмером, чтобы вытянуть из него какую-нибудь информацию, то, значит, она еще и сама очень умна. На мой взгляд, она скорее старается его избегать, но безуспешно.

– Если она действительно хочет что-то разузнать, то вряд ли очень старается – скорее уж только видимость создает, – заметил Питт, – Последите и за мисс Пеннеквик, соберите о ней побольше сведений. Какие у нее есть друзья, другие поклонники, о ее происхождении и о всех ее связях… – Он оборвал себя. Надо ли упомянуть о Германии?

Инспектор ждал. Он был слишком прыток и догадлив, чтобы обмануться паузой, и понимал, почему его шеф колеблется. Взгляд его выражал неудовольствие.

– О ее связях и знакомствах в Африке, Бельгии или Германии или еще что-нибудь необычное в этом роде, – закончил суперинтендант.

Телман сунул руки в карманы. Он не хотел обидеть Питта, но просто инстинктивно отказывал ему в почтении.

– Вы еще пропустили Питера Арунделла и Роберта Листера, – напомнил Томас.

– С ними ничего интересного. Арунделл – умный молодой человек из хорошей семьи. Младший сын. Старший унаследовал титул, второй купил подряд на воинские поставки, третий пошел служить в Министерство по делам колоний, а самый младший, Питер, получил семейное владение где-то в Уилтшире.

– Семейное владение? – не понял Питт.

– Церковный приход, – ответил Телман с удовлетворением, что поставил его в тупик. – Обеспеченные семьи часто покупают такие приходы впрок, и они могут быть очень даже доходными. Там, где я родился, у священника было три прихода, и он нанимал в каждый викария или помощника викария. А сам жил в Италии на проценты. Сейчас этим почти не занимаются, но раньше такое случалось сплошь и рядом.

У Томаса на кончике языка вертелся ответ, что ему об этом тоже известно, но он удержался. Да и инспектор все равно бы ему не поверил.

– Ну а что о самом Арунделле? – спросил он. – Что он за человек? – Хотя эти вопросы не имели значения, так как у Питера Арунделла не было доступа к информации по Замбезии.

– Да то, что вы и так знаете. Снимает квартиру на Белгрейв-сквер, участвует во всех светских развлечениях, хорошо одевается, хорошо обедает, но очень часто за чужой счет. Он холостяк и завидный жених. За ним охотятся все матери незамужних дочерей, не считая тех, кто имеет более высокие виды. И, несомненно, через несколько лет он таки выгодно женится. – Телман опять слегка скривил губы. Он презирал общество и все, что знал о нем, и никогда не терял возможности подпустить шпильку.

– А Листер?

– Да примерно то же самое, – проворчал инспектор.

– Тогда лучше начать с Аманды Пеннеквик, – решил Питт. – И еще одно, Телман…

– Да, сэр? – Голос его коллеги по-прежнему звучал саркастично, а взгляд был чересчур пристальным и прямым.

– Держите язык на привязи.

Суперинтендант ответил таким же прямым и вызывающим взглядом. Больше объяснений не требовалось. Они с Телманом были людьми из совершенно разной среды и придерживались разных жизненных ценностей. Томас был родом из сельской местности и питал врожденное уважение и даже любовь к дворянам-землевладельцам, которые создали и сохранили мир, в котором он родился, и к тем, кто лично, как сэр Артур, так много ему дал. Инспектор же происходил из городских низов, вырос в бедности и среди бедных, а потому ненавидел тех, кто из-за своего происхождения был богат, и считал всех богачей бездельниками. Они ничего не создавали и только брали, не возмещая. Общей у них с Питтом была только преданность полицейскому делу, но на данном уровне такой преданности было достаточно, чтобы они совершенно ясно понимали друг друга.

– Да, мистер Питт, – сказал Телман и, сдерживая улыбку, повернулся на каблуках и ушел.

Примерно через полчаса помощник комиссара полиции Джайлс Фарнсуорт вызвал суперинтенданта к себе. Его записка была написана в таком тоне, что следовало подчиниться немедленно, и Томас, наняв кеб на Боу-стрит, поехал на набережную, в Скотленд-Ярд для доклада.

– А, – взглянул на Питта Фарнсуорт, оторвав взгляд от стола, когда тот вошел. Он подождал, когда пришедший закроет дверь, и продолжил: – Это дело в Министерстве по делам колоний. Что вам удалось узнать?

Томасу не хотелось признаваться, как мало он успел.

– На первый взгляд все эти люди безупречны. Кроме, возможно, Гарстона Эйлмера. – Питт видел, как лицо Джайлса оживилось, но сделал вид, что ничего не замечает. – Этот человек питает некоторую слабость к мисс Аманде Пеннеквик, но, очевидно, не взаимно. Он на редкость некрасив, а она необычайно привлекательна.

– Такое нередко случается. – Фарнсуорт был явно разочарован. – Но в этом вряд ли есть что-нибудь подозрительное, Питт. Это просто одна из житейских проблем. Некрасивость, даже безобразие еще никому не мешали влюбляться в красивых. Иногда это причиняет большое страдание, но это трагедия, а не преступление.

– Однако трагедия является источником очень многих преступлений, – ответил Томас. – Люди по-разному реагируют на боль, особенно когда она вызвана попыткой достичь недостижимого.

Начальник взглянул на него со смешанным выражением недовольства и пренебрежения.

– Можно стащить пирог с мясом или алмазное ожерелье, но нельзя украсть или присвоить любовь женщины. И мы говорим о мужчине, который не опустился до того, чтобы красть.

– Ну, конечно, любовь украсть нельзя. – Суперинтендант тоже почувствовал раздражение. – Но иногда можно купить ее – или же ее очень искусную подделку. Он не первый из некрасивых мужчин, который может на это пойти.

Джайлсу не хотелось с ним соглашаться, но пришлось. Он достаточно хорошо знал жизнь, чтобы спорить.

– Продать немцам информацию, чтобы иметь возможность покупать ей подарки, или что ей там заблагорассудится? – неохотно согласился он. – Ладно. Проверьте этот вариант. Но ради бога, Питт, будьте осмотрительны. Очень возможно, что он просто порядочный человек, который полюбил не ту женщину, которую следует.

– Я обдумываю также вариант, что эта мисс Пеннеквик может иметь германский интерес и скорее, чем Эйлмер, склонна продавать информацию, которую, возможно, вытягивает из него в обмен на свою благосклонность. К сожалению, другим, более подходящим объяснением мы не располагаем.

Фарнсуорт пожевал нижнюю губу.

– Разузнайте о ней все, – приказал он. – Кто она, откуда, с кем видится.

– Я уже дал Телману это задание.

– Телман тут ни при чем. Сами этим займитесь, – нахмурился помощник комиссара. – А где вы были вчера, Питт? Вас никто не видел целый день.

– Я уезжал в Хэмпшир на похороны близкого человека.

– А я думал, что ваши родители давно умерли? – В вопросе послышался вызов, а не только любопытство.

– Да, они умерли. Хоронили человека, который относился ко мне как к родному сыну.

Ясные синие глаза Фарнсуорта смотрели на Томаса очень жестким взглядом.

– Неужели? – Он не поинтересовался, кто этот человек, его лицо было непроницаемо. – Вы как будто присутствовали на заседании в связи с сэром Артуром Десмондом. Не так ли?

– Да.

– Но почему? – вздернул брови начальник Питта. – Ведь там все ясно. Это трагично, когда человек его социального положения так кончает, но болезнь и возраст не делают скидки на личное достоинство. Оставьте это дело в покое или только вред принесете.

Томас молча, пристально смотрел на него. Джайлс принял его удивление и гнев за непонимание.

– Чем меньше об этом будут говорить, тем меньше обо всем будут знать. – Его раздражало тугоумие Питта. – Пусть это печальное дело не станет предметом досужей болтовни для его друзей и близких, тем более – для широкой публики. Надо предать забвению все, чтобы мы вспоминали его таким, каков он был, прежде чем у него возникла эта навязчивая идея.

– Навязчивая идея? – переспросил суперинтендант. Он знал, что в разговоре с шефом ничего не прояснится, но не смог совладать с любопытством.

– Идея, касающаяся Африки, – раздраженно пояснил Фарнсуорт. – То, что он рассказывал о каких-то тайных обществах, заговорах и тому подобном. Он считал, что его преследуют. Очень хорошо известная в медицине мания, и все это очень огорчительно, очень печально. Ради бога, Питт, если вы питаете к нему хоть каплю уважения, не выносите это на суд общества. Ради семейной чести хотя бы пусть его заблуждение будет похоронено вместе с ним.

Томас прямо встретил его взгляд.

– Сэр Мэтью Десмонд не верит, что его отец был не в своем уме или так рассеян и неосторожен, что принял опий не на сон грядущий, а днем, да еще и в смертельной дозе.

– Ничего неестественного, – отмахнулся начальник от его замечания рукой с хорошо наманикюренными ногтями. – Всегда очень трудно смириться с тем, что люди, которых мы любим, безумны. Мне бы тоже не хотелось так думать о своем отце. Я очень сочувствую сэру Мэтью, но факты – вещь упрямая.

– Но сэр Мэтью, возможно, прав, – упорствовал Питт.

Рот Джайлса сжался в две тонкие линии.

– Нет, Питт, он ошибается. Я знаю больше, чем вы.

Томасу очень хотелось с ним поспорить, но он подумал, что последние десять лет почти не знал сэра Артура, и, хотя его собеседнику не было известно об этом, решил промолчать.

Вряд ли по его лицу можно было догадаться, о чем он думает, но чувства могли отразиться на нем в какой-то мере. Тем временем Фарнсуорт наблюдал за ним со все возрастающей уверенностью и с чем-то вроде неприятного удивления.

– А насколько близко вы знали сэра Артура, Питт?

– Последнее время… почти не знал.

– Тогда поверьте мне. Я встречался с ним часто, и он страдал от наваждений. Он повсюду видел одни заговоры, боялся, что его преследуют, и подозревал в этом даже своих давних друзей. Он был человеком, которого я очень уважал, но чувства, как бы глубоки и благородны они ни были, не могут изменить истинного положения вещей. И во имя дружбы, Питт, пусть он покоится с миром и память о нем будет настолько не запятнана, насколько это только возможно. Вы должны сделать это доброе дело.

Томасу все еще хотелось возразить. С необычайной яркостью в памяти возникло лицо Стерджеса. Но может быть, его собственное мнение было проявлением давней преданности, невозможности поверить, что его хозяин мог настолько потерять чувство реальности?

– Ладно, – отрывисто сказал Джайлс. – Давайте перейдем к нашему делу. Узнайте, кто в Министерстве по делам колоний передает немцам информацию. Отнеситесь к делу с самым пристальным вниманием, пока все не выясните. Вы меня поняли?

– Да, конечно, понял, – ответил Томас, в то же самое время мысленно давая себе обещание, что не оставит так дело Артура Десмонда и не допустит, чтобы его невозмутимо и тихо замолчали.

Глава 5

– А больше всего это влияет на договоры, – сказал Мэтью, хмурясь и глядя на Питта через письменный стол.

Томас пришел к нему в Министерство иностранных дел. Сэр Десмонд уже не выглядел таким измученным и нервным, как на похоронах в Брэкли, но глаза его были по-прежнему мрачными, а лицо – бледным. Да и весь он был в напряжении, хорошо знакомом другу его детства по прежним временам, чтобы не заметить его или недооценить. Прошлое по-прежнему связывало их, несмотря на все, что случилось с тех пор, и на разделявший их житейский опыт.

Если бы Питта спросили, когда произошло то или иное событие, он не смог бы сказать точно, и даже сами события, которые можно было считать важными, поблекли в его памяти. Но чувства были живы и так же сильны, как если бы все случилось только вчера, и он все так же ощущал удивление, понимание, желание защитить, замешательство и чужую боль. Он мог ярко вспомнить смерть любимого животного, волшебное изумление первой любви и первое разочарование, страх от того, как меняются люди и знакомые прежде места, на фоне которых протекала жизнь. Они с Мэтью переживали все это вместе, во всяком случае многое, потому что он был старше своего друга на год, и поэтому, когда наставал черед младшего, старший уже мог поделиться с ним опытом и сочувствовал ему так живо, как не удавалось никому другому.

Он знал, что молодой Десмонд все так же глубоко и остро переживает смерть отца, просто теперь он лучше владел внешними проявлениями горя, потому что первое потрясение прошло. Сейчас они сидели в большом кабинете с мебелью из полированного дуба, бледно-зеленым ковром и окнами в больших нишах, выходящими в Сент-Джеймс-парк.

– Ты рассказывал о договоре с немцами, – напомнил Питт, – и мне необходимо знать, что это за информация. Ну хотя бы приблизительно… Потому что, только зная, о чем она, я смогу проследить ее источник и через чьи руки она прошла.

Мэтью нахмурился еще больше:

– Это не так легко сделать, но я попробую.

Томас ждал. За окном заржала лошадь. Кто-то прикрикнул на нее. Солнце отбрасывало на пол яркий световой узор.

– Одно из самых важных дел – соглашение с королем Лобенгулой в конце позапрошлого года, – начал задумчиво Десмонд. – В 1888-м, в сентябре, делегация Родса во главе с человеком по имени Чарлз Радд приехала в королевский лагерь Булавайо – это в Замбезии, а племя называется Ндебем. – Рассказывая, Мэтью тихонько барабанил пальцами по столу. – Радд был опытным негоциантом, когда дело шло об ископаемых, но, очевидно, совершенно ничего не знал об африканских царьках и их обычаях. Но для обихода он прихватил с собой некоего Томсона, который говорил на одном из диалектов, понятных королю. Третьим членом этого отряда был некто по имени Рошфор Магир, законник из колледжа Всех Усопших в Оксфорде.

Питт терпеливо слушал. Пока все эти сведения ничего не прояснили. Он пытался представить себе жару африканских диких саванн, а еще – мужество пришельцев и жадность к наживе, что толкали их в дорогу.

– Конечно, существовали и другие люди, жаждущие концессий на ископаемые, – продолжал Мэтью, – и мы едва их не потеряли.

– Мы? – прервал его Томас.

Его друг скорчил гримасу:

– Ну, насколько мы можем считать Сесила Родса нашим. Он действовал – и действует – с благословения правительства Ее Величества. У нас было соглашение, так называемый «Договор Моффэта», заключенное с Лобенгулой в феврале того же года, о том, что он не будет никому продавать свои земли. Цитирую: «Без предварительного уведомления об этом английского правительства и с его санкции».

– И ты хочешь сказать, что мы почти потеряли эти территории, – Питт снова вернул разговор к исходному моменту, – потому что информация попала к немцам?

Глаза Мэтью слегка расширились.

– Да, и это любопытно: немцы определенно получили информацию, однако создается впечатление, что об этом могли одновременно узнать и бельгийцы. Вся Центральная и Восточная Африка наводнена авантюристами, охотниками, разведчиками недр и землепроходцами, а также всяким людом, желающим играть посредническую роль во всевозможных делах и начинаниях, – он немного подался вперед. – Радду все удалось, потому что его поддержал сэр Сидни Шиппард, заместитель уполномоченного по делам Бечуаналенда. Он рьяный сторонник Сесила Родса, во всем его поддерживает и верит во все его начинания. Так же настроен и сэр Эркулес Робинсон в Кейптауне.

– А что, по-твоему, точно могло стать известно в германском посольстве из Министерства по делам колоний? – настаивал Томас. – Известно именно в последнее время… Оставь пока подозрения, скажи только, что это за информация, и я узнаю, как она туда попала: устно, письмом, телеграфом, кто ее получил и куда она была потом передана.

Десмонд коснулся пачки лежащих перед ним бумаг.

– Вот тут есть кое-что для тебя по этому делу, но также и другие документы, которые не имеют почти никакого отношения к Министерству иностранных дел; это все денежные проблемы. Но ведь сейчас очень многое зиждется на денежных интересах, – он взглянул на собеседника, чтобы удостовериться, понимает ли тот его слова.

– Деньги? – Питт как раз не понял, что он имел в виду. – Но ведь деньги не нужны туземным князькам? И наверное, правительство снабжает всем необходимым исследователей и первопроходцев, которые завоевывают новые земли для британской короны?

– Нет! В том-то и дело. Сесил Родс сам обеспечивает свои отряды. Они даже сейчас ни в чем не нуждаются. Он сам ведает финансовой стороной предприятия.

– Каким образом он, один-единственный, со всем справляется? – недоверчиво переспросил Томас. Ему не удавалось представить себе такие финансовые возможности.

Мэтью улыбнулся.

– Ты не понимаешь, что такое Африка, Томас. Нет, он, конечно, не все финансирует сам, но очень многое. У него связи в банках, отчасти в шотландских, и прежде всего в банке Фрэнсиса Стэндиша. Теперь ты, наверное, понимаешь, о каких источниках финансирования мы говорим: алмазов там больше, чем где бы то ни было в мире, золота еще больше, и целый континент земель, которыми владеют люди, живущие, по характеру вооружения, еще в первобытные времена.

Питт внимательно взглянул на друга. В голове у него копошились какие-то еще неясные мысли, туманные образы, и он вспомнил, что сэр Артур говорил об эксплуатации Африки и о роли «Узкого круга».

– Совсем другое было, когда в Африку приходили такие люди, как Ливингстон, – продолжил Десмонд, и лицо его потемнело. – Они хотели принести туда достижения медицинской науки, лекарства, христианство, помочь искоренить невежество, болезни, рабство. Таким образом они могли заработать нечто вроде бессмертной славы в поколениях, но для себя лично они ничего не искали. Даже Сесил Родс желает земель, денег и власти – как можно больше власти. И нам нужны такие, как он, на этой стадии развития Африки. – Лицо Мэтью еще больше омрачилось. – По крайней мере, мне так кажется. Мы с отцом спорили об этом. Он считал, что правительство должно проявить больше ответственности и посылать туда наших собственных солдат в открытую, и к черту что об этом подумают кайзер или король Леопольд. Но, разумеется, лорд Солсбери с самого начала вступления в должность никогда ничего серьезного в этом отношении не предпринимал. Он бы вообще отказался от Африки, если б мог, но ни обстоятельства, ни история ему этого не позволяют.

– Ты хочешь сказать, что Англия действует там руками Сесила Родса? – Томас все еще не мог поверить тому, что имел в виду его собеседник.

– Более или менее, – поддакнул Мэтью. – Разумеется, туда идут большие деньги и из других источников, из Лондона и Эдинбурга. И вот об этом информация, во всяком случае частично, тоже поступает в германское посольство.

В коридоре послышались шаги, но кто бы это ни проходил, он не остановился.

– Понимаю.

– Но только отчасти, Томас. Существует и множество других факторов, например связи и, напротив, междоусобные распри, старые и новые войны. Надо иметь в виду буров. Паулус Крюгер не такой человек, чтобы можно было безнаказанно не принимать его в расчет. Есть наследие зулусских войн. В Экватории сидит Эмин-паша, бельгийцы осели в Конго, на востоке царствует султан Занзибара, но главное – существуют влиятельный Карл Петерс и Германская восточноафриканская компания. – Десмонд опять коснулся пачки документов. – Прочитай их, Томас. Я не могу дать их тебе с собой, но они тебе прояснят, в каком направлении искать.

– Спасибо, – Питт потянулся, чтобы взять бумаги, но Мэтью не спешил подать их ему.

– Томас…

– Да?

– Что ты узнал об отце? Ты говорил, что наведешь справки насчет того случая – с наездом всадника. – Десмонду было неловко, словно он осуждал друга за бездействие, и он просто ненавидел себя за это, но не мог не задать такой вопрос. – Чем дольше ты будешь тянуть с этим, тем тяжелее будет дознаться. Люди забывчивы, они начинают бояться, когда с течением времени понимают, что существуют те, кто… – Он глубоко вздохнул и посмотрел на Питта. Глаза у него были светло-карие, в них выражались боль и душевное смятение.

– А я уже начал расследование, – спокойно ответил Томас. – Я поговорил со Стерджесом, когда был в Брэкли. Он уверен, что ошибка со щенками произошла по вине Дэнфорта. Тот послал письмо с отказом от щенков, где писал, что передумал. Во всяком случае, предполагается, что оно пришло от Дэнфорта. Не знаю, как это на самом деле, но Стерджес видел письмо, потому что оно было адресовано ему, а вовсе не сэру Артуру.

– Это уже кое-что, – ухватился за новость Мэтью, но тревожное выражение не исчезло с лица. – Но тот случай с наездом… Был ли он совершен намеренно? Ведь это было предупреждение, да?

– Не знаю. Свидетелей происшествия не было, насколько известно Стерджесу, хотя и колесник, и кузнец – оба видели всадника, мчавшегося сумасшедшим галопом по улице, очевидно не совладавшего с лошадью и потерявшего голову. Но даже взбрыкнувшая лошадь вовсе не обязательно должна столкнуться с другой, которую ясно видно, или промчаться мимо так близко, чтобы можно было хлестнуть другого всадника кнутом. Я думаю, что это было сделано намеренно, хотя не знаю, как это можно доказать. Человек был чужаком. Никто его не знает.

Лицо Десмонда стало жестким.

– И полагаю, то же самое можно сказать и о случае в подземке. Мы и здесь ничего не сможем доказать. Насколько мне известно, рядом не было никого из знакомых, – он опустил глаза. – Умно. Они знают, как устроить все так, чтобы тебе никто не поверил. Чтобы даже если ты кому-нибудь что-нибудь расскажешь, это будет выглядеть нелепо, словно несвязная, глупая болтовня человека, который употребляет опиум или постоянно находится в подпитии. – Мэтью вдруг поднял глаза, во взгляде его была паника. – Я начинаю чувствовать бессилие. Меня больше не мучает ненависть. Она превратилась во что-то гораздо более похожее на страх и ужасную усталость, словно все бессмысленно. Если бы это случилось с кем-нибудь другим, а не с моим отцом, я даже не пытался бы разобраться.

Питт знал, что такое страх. Он и сам испытывал его в прошлом, а теперь причина для паники действительно существовала. Он также понимал, что такое всепроникающая усталость – сейчас, когда прошли первое горестное потрясение и шоковое состояние. Гнев – опустошающее чувство, в его огне сгорают сила разума и энергия тела. Мэтью устал. Однако через некоторое время он воспрянет духом, и его гнев вернется, а с ним и чувство унижения, обиды. Вернется страстное желание защитить честь отца, разоблачить ложь и восстановить хотя бы видимость справедливости. Томас очень надеялся, что Харриет Сомс достаточно умна и великодушна, чтобы проявить доброту и терпеливо ждать, пока ее жених не преодолеет усталость и смятение чувств, что она не станет сейчас ждать от него ничего для себя, кроме преданности обещаниям, и поймет, что он дает ей все, на что сейчас способен.

– Ничего не предпринимай в одиночку, – заметил Питт очень серьезно.

Его друг слегка удивился, и теперь у него в глазах мелькнули любопытство и даже искорка юмора.

– Ты считаешь меня недостаточно компетентным, Томас? Но я уже пятнадцать лет работаю в Министерстве иностранных дел, после того как мы с тобой расстались. Я знаю, и очень хорошо, как вести себя дипломатично.

Но это были скорее слова, чем убеждение, и у суперинтенданта возникло покровительственное чувство, еще не совсем угасшее со времени юности.

– Извини, – сказал Питт. – Я хотел сказать только, что мы можем свести на нет наши усилия и не только потерять время, но и вызвать подозрение.

Мэтью улыбнулся, лицо его смягчилось.

– Извини тоже, Томас, я чересчур чувствителен. Но меня это ударило сильнее, чем можно было предположить. – Он наконец подал другу бумаги. – Просмотри их в служебной комнате и, когда закончишь, опять отдашь мне.

Питт встал и взял документы.

– Спасибо.

Предоставленная ему комната с высоким потолком была залита солнечным светом, бьющим в длинное окно, выходящее в парк. Суперинтендант сел в одно из трех кресел и начал читать. Заметок он не делал, но постарался запомнить все, что показалось ему существенным. Чтение заняло у него немало времени, Томас просидел над бумагами до полудня, чтобы наверняка знать, где искать пути исчезновения информации, которая, как он уже не сомневался, ушла в германское посольство. Затем он встал и вернул документы Мэтью.

– Это все, что тебе требуется? – Тот оторвал взгляд от письменного стола.

– На данный момент – да.

Десмонд улыбнулся:

– Как насчет ланча? Здесь есть отличный кабачок сразу за углом, и еще один, даже лучше, в двухстах метрах отсюда.

– Давай пойдем в тот, который «даже лучше», – ответил Питт, стараясь казаться беспечным.

Мэтью последовал за ним к двери. Они прошли по коридору, спустились по широкой лестнице и вышли на ярко освещенную солнцем деловую улицу.

Они шагали рядом, иногда их толкали прохожие, мужчины во фраках и цилиндрах, а иногда навстречу попадались знакомые женщины под зонтиками, разодетые по самой последней моде, с улыбкой кивающие им. Улица была запружена экипажами. Кебы, кареты, коляски, кабриолеты, открытые ландо проезжали каждые две-три минуты, запряженные лошадьми, которые бежали резвой трусцой, четко постукивая копытами по булыжнику и звеня упряжью.

– Люблю город в хороший ясный день, – сказал Десмонд почти извиняющимся тоном. – Повсюду такая бойкая жизнь, такое стремительное ощущение цели и волнующее возбуждение… – Он искоса взглянул на Томаса. – Но мне нужен Брэкли с его покоем и постоянством. Я всегда так ясно его помню, словно только что был там; я чувствую его холодный зимний воздух, вижу снег на полях, слышу, как трещат льдинки под ногами. Я могу глубоко вдохнуть и представить, как летний ветерок доносит аромат сена, могу увидеть блеск солнца и почувствовать, как жара опаляет кожу, могу ощутить во рту вкус яблочного сидра…

Красивая женщина в чем-то розово-сером прошла мимо и улыбнулась ему не как знакомая, а с явным интересом, но Мэтью вряд ли ее заметил.

– И сверканье льда, и внезапный весенний ливень, – продолжал он. – В городе бывает просто сыро или сухо. Не видишь, как прорастают злаки, и поля словно окутаны зеленоватым прозрачным туманом; не видишь мощных темных борозд вспаханной земли, не знаешь ощущения перемены времен года и вместе с тем бесконечности всего этого, потому что так повелось от первых дней творенья – и, очевидно, будет всегда.

Мимо, близко к обочине тротуара, промчался кеб, и размечтавшийся молодой человек быстро отскочил с мостовой, чтобы избежать ушиба.

– Вот идиот, – прошептал он.

До перекрестка оставалось с десяток шагов.

– А я больше всего люблю осень, – сказал Томас и улыбнулся, вспоминая. – Дни становятся короче и золотистей, когда последние косые лучи освещают сжатые поля, копны сена, когда они так четко вырисовываются на фоне неба. Люблю ясные вечера, когда облака уплывают на запад, ярко-красные ягоды висят на живой изгороди, повсюду дикие розы, запах горящих костров, на которых сжигают опавшие листья, и на солнце сверкает осенняя красота деревьев. – Они с Мэтью подошли к обочине тротуара и остановились. – Я всегда любил весенний прилив жизни и цветы, но в осени, когда все тронуто багрянцем и золотом, есть что-то особенное, какая-то полнота, завершенность.

Десмонд с внезапной нежностью взглянул на своего спутника. Они словно помолодели на двадцать лет и снова очутились в Брэкли, вместе любуясь полями и лесами, а вовсе не стояли сейчас на Парламент-стрит, ожидая, когда схлынет движение и можно будет перейти на другую сторону улицы.

Мимо быстро проехал экипаж, и на дороге образовался небольшой промежуток. Друзья бок о бок устремились вперед. А потом, непонятно как, из-за угла, задев обочину тротуара, молниеносно выскочила карета, запряженная четверкой всхрапывающих лошадей с дико выпученными, ошалелыми от страха глазами. Питт успел отскочить в сторону, изо всей силы толкнув подальше Мэтью, но того все равно задело передним колесом, и Десмонд упал, растянувшись в шаге от канавы и каменной кромки тротуара.

Томас выпрямился и круто обернулся, чтобы успеть разглядеть карету, но увидел только, как она исчезает за углом Сент-Маргарет-стрит в направлении Олд-пэлэс-ярд.

Его друг был недвижим.

Питт наклонился к нему. У него у самого была ушиблена нога и весь левый бок, наверное, был в синяках, но Томас едва сознавал это.

– Мэтью! – Он услышал в собственном голосе страх, и его желудок свело спазмом. – Мэтью!

Крови не было. Шея у друга была прямой, неестественности в положении рук и ног Томас не заметил, однако глаза Десмонда были закрыты, а лицо сильно побледнело.

На мостовой стояла плачущая женщина. Она зажимала рот рукой, словно хотела заглушить звук рыданий. Другая женщина, постарше, подошла и опустилась на колени рядом с лежащим без сознания молодым человеком.

– Могу я чем-нибудь помочь? – спокойно спросила она. – Мой муж врач, и я часто ему помогаю. – Она смотрела на Десмонда, а не на Питта и, не дожидаясь разрешения, легонько коснулась щеки Мэтью и, сняв перчатки, приложила палец к его шее.

Томас ждал, умирая от неизвестности.

Женщина наконец взглянула на него. Лицо у нее по-прежнему было спокойным.

– Пульс хороший, – сказала она, улыбнувшись. – Полагаю, у него будет ужасная головная боль, и прочие ушибы тоже, несомненно, доставят ему много неприятных минут, но, уверяю, он жив, и даже очень.

Питт почувствовал огромное облегчение. Словно кровь опять заструилась по жилам и жизнь вернулась в тело. Он сразу воспрянул духом.

– Вам сейчас самому не помешал бы глоток крепкого бренди, – тихо сказала женщина. – И я бы порекомендовала принять горячую ванну и натереть все ушибы и царапины настойкой арники. Это поможет, уверяю вас.

– Спасибо. Большое спасибо. – У Томаса было такое чувство, словно она спасала жизнь им обоим.

– Вы, наверное, понятия не имеете, кто правил экипажем? – продолжала она, все еще стоя на коленях около Мэтью. – Его нужно преследовать по суду. Это преступление. Лишь по великой милости Божией ваш друг не ударился головой о бордюр, иначе ему раскроило бы череп и все было бы кончено.

– Знаю. – Питт с трудом сглотнул, очень ярко представив себе, насколько верно ее предположение. Теперь, когда Томас был уверен, что Мэтью остался жив, он увидел все случившееся в более ярком свете и начал понимать, что это значит.

Женщина с любопытством глядела на него, наморщив лоб. Она тоже чувствовала, что стала свидетельницей не просто несчастного случая.

Вокруг собиралась толпа. Полный мужчина с роскошными бакенбардами, проложив себе дорогу локтями, выступил вперед.

– Что здесь происходит? – авторитетно спросил он. – Нужен врач? Не позвать ли полицию? Кто-нибудь уже послал за ней?

– Я сам из полиции, – взглянул на него Томас. – А врач нам действительно необходим. Буду очень обязан, если кто-нибудь его приведет.

Человек был в нерешительности:

– Вы действительно полицейский?

Питт пошарил в кармане, вынул удостоверение и с отвращением заметил, что руки у него дрожат. С трудом и не глядя на мужчину, он протянул ему документ.

Его друг пошевелился, а потом вдруг закашлялся, застонал и открыл глаза.

– Мэтью! – хрипло сказал Томас, наклоняясь и пристально вглядываясь в его лицо.

– Чертов идиот! – сердито сказал Десмонд и зажмурился от боли.

– Лежите, не двигайтесь, – твердо посоветовала пожилая дама. – Мы сейчас пошлем за доктором, и прежде чем подняться, вы должны посоветоваться с ним.

– Томас?

– Да… Я здесь.

Мэтью снова открыл глаза и внимательно посмотрел на друга. Он как будто бы хотел что-то сказать, но потом, видно, решил промолчать.

– Да, то самое, о чем ты сейчас подумал, – тихо ответил на его невысказанный вопрос Питт.

Мэтью глубоко вздохнул, и дрожь прошла у него по телу.

– Не надо было обижаться, когда ты советовал быть поосторожнее. Такое детское упрямство, и вот к чему оно привело.

Питт промолчал.

Дама оглянулась на человека с бакенбардами.

– Можно ли считать, сэр, что за доктором уже послали? – сказала она тоном добросовестной гувернантки, вопрошающей нерасторопного дворецкого.

– Можете, мэм, – ответил он напыщенно и отошел в сторону – по мнению Томаса, как раз для того, чтобы осуществить это намерение.

– Мне кажется, что с чьей-нибудь помощью я мог бы подняться, – сказал Мэтью. – Я здесь мешаю движению и выставляю себя напоказ.

И прежде чем Питт успел помешать, он стал с усилием подниматься. Томас еле успел ухватить его, когда тот покачнулся и потерял равновесие. Но, помедлив несколько секунд, пока у него не перестала кружиться голова, Десмонд собрался с силами и все-таки встал – хоть и не без помощи, но, во всяком случае, потом ему удалось стать прямо.

– Наверное, лучше нанять кеб и поехать домой, а потом как можно скорее послать за твоим собственным врачом, – решительно объявил Питт.

– Не думаю, что это обязательно, – заспорил Мэтью, но опять слегка пошатнулся.

– С вашей стороны отвергнуть этот совет было бы в высшей степени неразумно, – сурово заметила помогавшая ему дама.

Теперь, когда оба друга стояли, оказалось, что она значительно ниже их ростом и должна смотреть на них снизу вверх, но говорила она столь уверенно, что разница в росте была совершенно незаметной. Питт, во всяком случае, чувствовал себя рядом с ней как школьник перед учительницей.

У Десмонда, наверное, появилось такое же ощущение, потому что он перестал спорить и, когда Томас подозвал кеб, рассыпался перед дамой в благодарностях. Они откланялись и заняли места в экипаже.

Питт проводил пострадавшего друга до его квартиры и проследил, чтобы послали за доктором, а затем перешел в маленькую гостиную, чтобы обдумать прочитанное в Министерстве иностранных дел и заодно подождать, что скажет врач о состоянии Мэтью, который был рад поскорее лечь и отдохнуть.

– Очень неприятный инцидент, – сказал доктор примерно через десять минут. – Но, по счастью, как мне кажется, у вас только легкое сотрясение мозга и несколько болезненных царапин и ушибов. Вы сообщили о происшествии в полицию?

Врач стоял в спальне Мэтью. Тот лежал на постели, бледный и все еще сильно потрясенный, а Томас тоже стоял поблизости, около двери.

– Мистер Питт сам полицейский, – объяснил Десмонд. – И он был рядом со мной, когда все это случилось. Его тоже сшибло.

– Да? Но вы ничего не сказали? – Врач удивленно поднял брови. – Вы не хотите, чтобы я осмотрел и вас тоже, сэр?

– Нет, благодарю, я отделался всего несколькими синяками, – отклонил предложение Томас. – Но я признателен вам за внимание.

– Тогда, полагаю, вы доложите о происшествии вашему начальству. Мчаться так быстро, нанести повреждения двум людям и как ни в чем не бывало ускакать прочь – это преступное деяние, – сурово отчеканил врач.

– Мы не знаем, кто правил экипажем, и никто из людей на улице тоже не знал этого, так что тут мало что можно сделать, – заметил Питт.

Мэтью слабо улыбнулся:

– И суперинтендант Питт имеет только одно начальство – заместителя комиссара полиции. Не так ли, Томас?

Доктор, казалось, удивился и покачал головой.

– Жаль. Людям нравится, когда подобные случаи наказываются. Когда преступника препровождают куда надо. Но многое из того, что хотелось бы видеть, не получается… – Он повернулся к своему пациенту. – Отдохните денек-другой и вызовите меня снова, если вам станет хуже – усилится головная боль, или ухудшится зрение, или станет тошнить.

– Спасибо.

– Всего доброго, сэр Мэтью.

Питт проводил медика до выхода и снова вернулся в комнату.

– Спасибо, Томас, – сказал его друг угрюмо, – если бы ты не поторопился, меня бы растоптали эти страшные копыта. Наверное, это «Узкий круг» меня предупреждает?

– Или нас обоих, – ответил суперинтендант. – Или если это не Круг, то кто-то, кто вложил в Африку много денег. Хотя последнее и маловероятно. Но это может быть и простой случайностью, за которой никто не стоит.

– Ты сам в это веришь?

– Нет.

– И я тоже. – Мэтью попытался улыбнуться. Его продолговатое, кареглазое лицо очень побледнело, и он не старался скрыть, что испуган.

– Ничего не предпринимай день-другой, – сказал спокойно Томас. – Мы ничего не добьемся, рискуя здоровьем и жизнью. Оставайся дома. Мы должны обдумать наш следующий шаг. Нам надо все рассчитать, и мы не можем позволить себе бесцельных ударов в этой схватке.

– Я не на многое способен… Прямо сейчас, – прищурился Десмонд. – Но черт побери, я только об этом и стану думать, и ни о чем другом.

Питт улыбнулся и распрощался. Большего он сейчас тоже не мог предпринять, а пострадавшему необходимо было отдохнуть. Он ушел, обуреваемый водоворотом мрачных мыслей и опасений.

Было почти четыре часа дня, когда суперинтендант Питт появился на Даунинг-стрит и поднялся по ступенькам подъезда Министерства по делам колоний. Он попросил о встрече с Лайнусом Чэнселлором и получил ответ, что это возможно, если он готов подождать.

Оказалось, что ждать пришлось только полчаса, после чего посетителя проводили в приемную министра. Тот сидел за письменным столом, его широкий лоб был наморщен, а острый взгляд выражал интерес и тревогу.

– Добрый день, Питт, – сказал он, не вставая, и махнул рукой на стул около стола. Томас сел. – Полагаю, вы явились рассказать о том, что вам удалось разузнать? Еще слишком рано надеяться, что вы нашли подозреваемого? Да, вижу по выражению вашего лица, что это так. Что у вас? – Он зорко оглядел суперинтенданта. – Что-то вы очень скованы в движениях. Вы ушиблись?

Питт высокомерно улыбнулся. У него и правда начало сильно болеть все тело. Опасаясь за Мэтью, он не обратил внимания на собственные ушибы. Но теперь они не давали о себе забыть.

– Несколько часов назад меня сильно задел экипаж, но я очень сомневаюсь, что именно это является причиной моей неловкости.

На лице Чэнселлора изобразились искренняя тревога и некоторый испуг.

– Господи помилуй! Не хотите ли вы сказать, что кто-то вас пытался убить? – Затем лицо его посуровело, и в глазах появился острый, почти зловещий блеск. – Хотя не понимаю, чему я так удивился. Если кто-то продает свою страну, почему бы ему не решиться на убийство человека, который как будто собирается разоблачить его? Полагаю, мне надо несколько пересмотреть шкалу жизненных ценностей и привести ее в соответствие с сегодняшней моралью.

Он откинулся на спинку стула. Лицо его было взволнованным.

– Очевидно, грубое насилие поражает нас так сильно, что мы склонны считать его более страшным злом, чем невидимое зло испорченности или предательства. За улыбкой могут скрываться убийство, удар в спину, – он сжал кулак, словно сам хотел кого-то ударить, – и ты стараешься быть начеку везде и всюду, а потом вдруг понимаешь, что опасность пришла с той стороны, с какой ты ее не ждал, и все твое былое доверие обмануто. Это равносильно тому, чтобы лишиться всего, что делает жизнь желанной, веры в добро, любви друзей и самой чести. Откуда мне знать, не нанесут ли этот удар из толпы? Не собьют ли экипажем у края тротуара и раздавят под колесами? – Чэнселлор взглянул на Питта. Под участием в нем таился безудержный гнев. – Вы показались врачу? Вам можно стоять и много ходить? Вы уверены, что не пострадали серьезно?

Томас невольно улыбнулся.

– Да, я был у врача, благодарю вас, – ответил он, обойдясь с правдой несколько вольно. – Я был вместе с другом, который пострадал значительно больше, чем я, но через несколько дней все будет в порядке. Я ценю ваше участие. Этим утром я виделся с сэром Мэтью Десмондом и от него узнал некоторые подробности, касающиеся информации, попавшей к немцам. Я ознакомился с бумагами прямо в Министерстве иностранных дел, потому что не мог вынести оттуда документы, но помню их содержание и был бы очень обязан вам, если бы вы могли сказать, есть ли у некоторых министерств общий источник информации. Или, по крайней мере, кто не имеет доступа к ее источнику и ничего не может о ней знать.

– Конечно. Перескажите, что вы узнали, – министр откинулся на спинку стула, сложив руки в ожидании.

Питт сосредоточенно припомнил все, что почерпнул из бумаг Мэтью, и поведал все по порядку, логически переходя от одного пункта к другому.

Когда он закончил, Лайнус взглянул на него с недоумением и вновь воспрянувшей тревогой.

– Что-нибудь не так? – спросил Томас.

– Дело в том, что часть этой информации была неизвестна мне самому, – медленно ответил Чэнселлор. – Она не проходила через Министерство по делам колоний. – Он замолчал и пристально взглянул на Питта, словно желая удостовериться, вполне ли полицейский понимает подтекст.

– Это значит, что наш предатель, сознательно или несознательно, помог нам, – неохотно заключил тот. Новая мысль осенила его. – Конечно, это может говорить о его слабости.

Его собеседник сразу понял, что он имеет в виду. Искра надежды мелькнула во взгляде, и он весь напрягся.

– Да, разумеется! Это дает вам возможность с чего-то начать, искать доказательства, связи, может быть, счета за услуги или свидетельства шантажа. Возможности значительные.

– А с чего мне начать?

– Что? – удивился Лайнус.

– Откуда еще может поступать информация? – пояснил Томас свою мысль. – И что конкретно не прошло через ваше министерство?

– О, понимаю. Это относится к финансовым делам. Вы упомянули подробности разных займов и гарантий, которые, среди прочих, получили Маккиннон и Родс. И еще сказали о том, что их поддерживают лондонское Сити и банкиры Эдинбурга. Любой усердный, внимательный человек, знакомый с финансовым делом, может уяснить себе создавшуюся картину в общих чертах, но только лишь из Казначейства могут быть получены точные сведения о времени, условиях и точных размерах займов. – Лайнус пожал губы. – Это отвратительно, Питт. Это значит, что и в Казначействе есть предатель. И мы вам будем очень обязаны, если вы узнаете для нас, кто это, и сделаете все без огласки. – Он испытующе взглянул собеседнику в глаза. – Нужно ли мне пояснять вам, какой вред это может принести не только британским интересам в Африке, а вообще всему государству, если станет известно, что мы ломаем голову, пытаясь догадаться, кто же предатель, и не можем разоблачить его?

– Нет, не нужно, – просто ответил Томас. – Я сделаю все, что в моих силах, но проведу расследование тайно, если потребуется – даже в полной секретности.

– Это хорошо. Хорошо. – Министр опять сел на место и взглянул на Питта. Его красивое, подвижное лицо несколько утратило напряженное выражение. – Держите меня в курсе того, как подвигается расследование. Я всегда выкрою немного времени в течение дня или, если будет необходимо, то и вечером, чтобы увидеться с вами. Думаю, вам тоже трудно строго придерживаться назначенного времени, как и мне?

– Нет, сэр. Я постараюсь вовремя и неукоснительно сообщать вам о ходе расследования. Всего хорошего, мистер Чэнселлор.

После визита в Министерство по делам колоний Томас Питт немедленно поспешил в Казначейство, но было почти пять вечера, и мистер Рэнсли Сомс, с которым ему нужно было встретиться, уже ушел. Питт устал и ощущал сильную боль, поэтому не жалел, что его усердие не увенчалось успехом, и, остановив на Уайтхолле кеб, поехал домой.

Он еще не решил, стоит ли рассказывать Шарлотте о происшествии во всех подробностях. Хотя совсем ничего не сказать не удастся. Она сразу же поймет, что с ним что-то неладно, как только увидит его, но нет необходимости сообщать ей, как это все серьезно, и говорить, что Мэтью пострадал еще больше. Томас решил, что ни к чему так сильно беспокоить ее.

– Что это было? – не отступала Шарлотта, как только он в самых общих чертах рассказал о случившемся.

Они сидели в гостиной за чашкой горячего чая. Дети ужинали наверху. Джемайме еще нужно было закончить домашние задания – ей оставалось всего четыре года до экзаменов, которые должны были определить перспективы ее дальнейшего образования. Дэниелу, на два года младшему, чем она, еще позволяли не так строго придерживаться распорядка учебы. В пять с половиной он, однако, уже вполне сносно читал, зубрил наизусть таблицу умножения, и гораздо чаще, чем ему хотелось бы, его учили правописанию. Однако сейчас, в начале вечера, Дэниэлу уже было позволено играть. А Джемайма храбро сражалась с таблицей, перечислявшей всех английских королей, начиная с Эдуарда Исповедника, то есть с 1066 года, до ныне здравствующей королевы, правящей на Британских островах в текущем 1890-м. Запомнить всех было очень трудным делом. Однако на экзаменах девочка должна будет помнить не только имена королей и королев и последовательность их правления, но также все выдающиеся события, совершившиеся во время их царствования, и их даты.

– Что это было? – повторила Шарлотта, пристально глядя на мужа.

– Очевидно, кучер не мог справиться с лошадьми и задел меня, когда галопом завернул за угол. Я упал, но отделался только ушибами. – Питт улыбнулся. – Ничего серьезного. Я ничего не хотел тебе говорить, но ты бы подумала, что я хромаю от преждевременно нагрянувшей старости!

Однако жена не улыбнулась в ответ.

– Томас, ты выглядишь ужасно. Тебе нужно показаться врачу, чтобы увериться…

– Это необязательно.

Шарлотта сделала движение, словно хотела встать.

– Я думаю – надо!

– Нет, не надо! – сказал он с раздражением, которое не мог скрыть. Интонация была не только резкая, в ней звучал страх.

Шарлотта остановилась и, нахмурившись, взглянула на него.

– Извини. Я уже виделся с врачом. – И Томас рассказал ей то же, что и Чэнселлору, также умалчивая о некоторых подробностях. – Беспокоиться не о чем. Просто несколько ссадин, некоторое потрясение и злость.

– Нет, это не всё. Почему ты тогда пошел к врачу? – спросила она, неотрывно глядя ему в глаза.

Врать было слишком сложно, и к тому же Томас очень устал. Он всего лишь желал уберечь Шарлотту от волнения из-за опасности, которой ему удалось избежать, но в то же время ему хотелось, чтобы она знала все.

– Со мной был Мэтью. Ему досталось больше. И доктор приходил к нему. Но Мэтью скоро встанет, – поспешно добавил он. – Просто несколько минут он был без сознания.

Шарлотта пристально и тревожно глядела на мужа.

– Это была случайность, Томас? Ты не думаешь, что теперь «Узкий круг» преследует и Мэтью, а?

– Не знаю. Сомневаюсь. Сколь бы мне ни казалось, что он представляет для них угрозу, я все же не уверен, что это они.

Шарлотта тоже с сомнением посмотрела на него, но больше ничего не сказала. Вместо этого она приготовила супругу горячую ванну и отыскала настойку арники.

– Доброе утро, суперинтендант. – У Рэнсли Сомса приветствие прозвучало как вопрос. Это был красивый человек с правильными чертами лица и густыми, волнистыми светлыми волосами, зачесанными назад. Нос у него был с довольно высокой горбинкой, а рот свидетельствовал о некоторой мягкости характера. Без чувства самодисциплины этот человек мог бы снисходительно относиться к своим недостаткам и слабостям, но он был строг к себе, в том числе и в данный момент. Он смотрел на Питта пристально и с интересом, не лишенным любезности. – Чем могу быть вам полезен?

– Доброе утро, мистер Сомс, – ответил Томас, закрывая за собой дверь кабинета и принимая приглашение сесть. Рэнсли сидел за высоким столом с прекрасной резьбой. Сбоку стоял красный ящик, закрытый и опечатанный. – Извините, что беспокою вас, сэр, но я провожу расследование по просьбе Министерства иностранных дел из-за сведений, попавших совсем не в те руки. Поэтому нам необходимо знать источник информации и всех, кому она была доступна, чтобы исправить ошибку.

Сомс нахмурился.

– Вы выражаетесь очень дипломатично, суперинтендант, можно было бы даже сказать «темно». О какой информации вы говорите и куда она могла попасть по ошибке?

– Это финансовая информация, касающаяся Африки, и в данный момент я предпочел бы не говорить, куда она ушла. Мистер Лайнус Чэнселлор просил меня быть на этот счет очень осторожным. Полагаю, вы понимаете, насколько это важно.

– Разумеется. – Сотруднику Казначейства, по-видимому, не очень понравилось, что и он включен в число тех, кому не следует знать подробности. – Однако вы, наверное, понимаете также, что и мне могут потребоваться некоторые подтверждения ваших слов, просто в качестве формальности.

Питт улыбнулся.

– Естественно. – И вынул доверенное письмо, выданное ему Мэтью и с подписью министра иностранных дел.

Сомс взглянул на бумагу, узнал почерк лорда Солсбери и немного выпрямился. Томас почувствовал, как его собеседник слегка напрягся. Возможно, он понял, что дело очень важное.

– Да, суперинтендант. Скажите, что именно вы хотели бы от меня узнать. На мой стол ложится масса финансовой информации, как вы, наверное, уже заметили. И не такая уж малая часть ее касается Африки.

– Та, что меня интересует, касается финансирования экспедиции мистера Сесила Родса в Матабелеленд, которая совершается в настоящее время, а также и других проблем.

– В самом деле? Неужели вам неизвестно, суперинтендант, что эта экспедиция финансировалась главным образом из средств самого мистера Родса и его Южноафриканской компании?

– Да, сэр, я это знаю. Но так было не всегда. И вы бы очень мне помогли, рассказав всю историю сбора денег для экспедиции.

Рэнсли широко раскрыл глаза:

– Господи помилуй! С каких же времен?

Окно было открыто, и среди слабо доносящегося шума уличного движения послышался звук шарманки, который вскоре смолк.

– Ну, скажем, за последние десять лет, – ответил Питт.

– Но что вы хотите знать? Возможно, я и не смогу рассказать вам все год за годом. Мне придется тогда пробыть здесь целый день. – Сомс, видимо, удивился и стал раздражаться, словно просьба полицейского казалась ему неуместной.

– Я хотел бы только знать, кто имел дело с информацией.

Рэнсли вздохнул.

– Вы все равно просите о невозможном. Мистер Родс вначале хотел обезопасить Бечуаналенд ^[25]от посягательств Кейптауна. В августе восемьдесят третьего года он обратился к правительству Кейптауна по этому вопросу. – И откинулся на спинку стула, скрестив руки на груди. – Бечуаналенд – это ворота в огромные плодородные пустоши Матабелеленда и Машоналенда, но Сканлен, премьер-министр, нисколько не был этим заинтересован. Кейптаунский парламент был по уши в долгах из-за строительства железной дороги. Долг исчислялся суммой в четырнадцать миллионов фунтов стерлингов, а война с Басутолендом ^[26]еще больше усугубила бедственное финансовое положение страны. И тогда Родс впервые обратился за помощью к Лондону… И должен сказать – неохотно. Конечно, это происходило в те годы, когда у власти стояло либеральное правительство мистера Гладстона. Министром иностранных дел был лорд Дерби. Но и он, подобно Сканлену, не проявил интереса. – Сомс пристально посмотрел на Питта. – Вам известно об этом, суперинтендант?

– Нет, сэр. А мне необходимо это знать?

– Если вас интересует история финансирования экспедиции. – Рэнсли снисходительно улыбнулся и продолжил: – После нашего устрашающего поражения и потерь у Маджубы ^[27]лорд Дерби не хотел иметь никаких дел с Африкой. Однако на следующий год все коренным образом изменилось, в первую очередь из-за опасения, что Трансвааль упорно продвигается на север и препятствует нашим усилиям, тем весьма необходимым усилиям, которые мы предпринимали ради безопасности империи, наших морских путей вокруг Кейптауна и так далее. Мы не могли позволить, чтобы все порты Капской провинции попали в руки исключительно африканеров ^[28]. Вы следите за моей мыслью?

– Да.

– Крюгер и другие делегаты Трансвааля в следующем, восемьдесят четвертом году прибыли в Лондон для пересмотра договора с Преторией. Часть этого соглашения – не буду утомлять вас подробностями – предусматривала отказ Крюгера от Бечуаналенда. Бурские наемники двигались к северу. – Сомс взглянул на Питта, чтобы удостовериться, что тот понимает все значение сказанного. – Крюгер предал Родса и присоединил силой плодородные земли к Трансваалю, после чего на сцену выступила Германия. Положение все усложнялось. Понимаете теперь, как много с этим связано информации и как трудно установить, кому что известно?

– Да, понимаю, – сдался Томас. – Но ведь есть привычные каналы, через которые проходит информация, касающаяся Замбезии и Экватории?

– Конечно. А относительно Капской провинции, Бечуаналенда, Конго и Занзибара?

Звуки, доносившиеся через открытое окно, казалось, совсем отдалились, словно доходили уже из другого мира.

– Пока не будем о них говорить. – Питт решил направить разговор по нужному ему руслу.

– Очень хорошо. Это облегчит дело. – Вид у Рэнсли был все такой же раздраженный; он хмурился и явно пребывал в напряжении. – О том, что происходит на упомянутых вами территориях, известно лишь мне, Томсону, Четвинду, Макгрегору, Крэнборну и Олдерли. И мне трудно думать, что кто-то из них проявил небрежность или позволил передачу информации тому, кто не должен иметь к ней доступа. Хотя полагаю, что это возможно.

– Спасибо.

Сомс нахмурился:

– Что вы намерены предпринять?

– Продолжать заниматься этим делом, – ответил Томас с беспечной улыбкой. Он обязательно велит Телману заняться этим и между прочим проследить, существует ли какая-нибудь связь между названными Сомсом людьми и мисс Амандой Пеннеквик.

Рэнсли продолжал пристально разглядывать собеседника.

– Суперинтендант, могу я предположить, что интересующая вас информация была использована не по назначению или использована к собственной выгоде или в спекулятивных интересах? Надеюсь, это ни в коей мере не повредит нашим позициям в Африке? Я понимаю, как это все серьезно, – он подался вперед. – Да, необходимо, чтобы мы овладели Замбезией и всем путем от Кейптауна до Каира. И если тут вмешаются злые силы, один бог знает, к каким вредным последствиям это может привести. Тогда все труды, все глубочайшее влияние таких людей, как Ливингстон и Моффэт, будут сведены на нет океаном насилия и религиозного варварства. Африка тогда умоется кровью, и христианство на этом континенте погибнет. – Лицо у него стало несчастным. Было ясно, что этот человек высказывал свое глубокое, непреложное убеждение.

Питт почувствовал внезапную симпатию к нему. Его слова никак не вязались с беззастенчивой эксплуатацией Африки, о которой говорил сэр Артур. По крайней мере, Рэнсли Сомс не имел отношения к «Узкому кругу» и его манипуляциям. Только из-за этого одного он мог ему понравиться. И Томас ощутил огромное облегчение. В конце концов, перед ним сидел будущий тесть Мэтью.

– Извините, я хотел бы, чтобы этого не случилось. Но дело в том, что эта информация была передана в германское посольство.

Лицо Сомса стало пепельно-серым, и он в ужасе воззрился на Питта.

– Информация… подлинная информация? Вы уверены?

– Возможно, это еще не причинило непоправимого вреда, – попытался успокоить его Томас.

– Но… кто же мог бы сделать… такое? – спросил Рэнсли почти в отчаянии. – И неужели немцы вторгнутся со своими армиями из Занзибара? О, у них есть люди, вооружение, даже военные катера, вы об этом знаете? Там недавно было восстание, его подавили и пролили много крови!

– Но есть еще возможность предотвратить их дальнейшее насильственное продвижение, – сказал Питт обнадеживающе. – А пока позвольте вас поблагодарить за информацию, мистер Сомс. Она мне поможет. – Он встал и уже у самой двери вдруг обернулся и наудачу спросил; в конце концов, Харриет Сомс была известной светской женщиной с обширным кругом знакомств: – Сэр, вам случайно не известно имя Аманды Пеннеквик?

– Да. – Рэнсли очень удивился. – Но, ради бога, почему вы задали подобный вопрос? Она не имеет никакого отношения к обсуждаемой проблеме. Это подруга моей дочери. Почему вы спрашиваете, суперинтендант?

– Она знакома с кем-нибудь из джентльменов, которых вы мне назвали?

– Да, да, наверное. Олдерли познакомился с ней у меня дома, это мне доподлинно известно. И он, кажется, очень ею увлечен, в чем нет ничего странного. Аманда Пеннеквик – необыкновенно обаятельная молодая женщина. Но какое это имеет отношение к финансовой информации, связанной с Африкой?

– Возможно, никакого. – Томас улыбнулся и открыл дверь. – Очень вам благодарен, сэр. Всего хорошего.

На следующий день было воскресенье, а для Нобби Ганн оно стало счастливейшим днем жизни. Питер Крайслер пригласил ее на прогулку по реке и нанял небольшую лодку на весь день. Вернуться в город они должны были в экипаже, после ужина, поздним вечером долгого летнего дня. И сейчас Зенобия сидела в маленькой лодке, скользившей по сверкающей от солнца воде, подставив лицо жарким лучам и прохладному приятному ветерку, слыша звуки смеха и взволнованных голосов, несущихся над рекой. То были женщины в светлых муслиновых платьях, мужчины в рубашках с короткими рукавами и веселые дети, перекликающиеся над поручнями прогулочных пароходов или глядящие на реку с мостов и с обоих берегов.

– Кажется, весь Лондон высыпал сегодня на реку, – сказала мисс Ганн жизнерадостно, пока их рулевой искусно лавировал между стоящей на якоре баржей и рыболовецкой шхуной. Они наняли лодку у Вестминстерского моста под сенью Парламента и теперь уже довольно далеко спустились вниз по реке, миновав Блэкфрайерс, и почти достигли Саутворкского моста, а впереди маячил Лондонский мост.

Крайслер улыбнулся.

– Почему бы и нет, в такой прекраснейший майский день? Хотя полагаю, что сосуды добродетели еще в церкви? – Раньше они слышали перезвон колоколов, и он указал на два изящных шпиля колоколен, созданных зодчим Реном.

– Я могу быть столь же добродетельной и здесь, – ответила Зенобия с искренностью, наводящей на размышления. – И уж, конечно, гораздо более благодушной.

На этот раз Питер не пытался скрыть, что разговор его забавляет.

– Если вы захотите убедить меня, что являетесь женщиной, считающейся с условностями, то вы уже давным-давно опоздали. Подобные женщины не странствуют по реке Конго на каноэ.

– Разумеется, нет, – весело ответила его спутница. – Они плавают только на прогулочных лодках по Темзе и позволяют знакомым джентльменам увезти их в Ричмонд, или Кью, или даже на целый день в Гринвич.

– А может, вы тоже предпочли бы Кью? Говорят, тамошние ботанические сады относятся к чудесам света.

– Ни за что. Я очень рада, что мы плывем в Гринвич. А кроме того, я опасаюсь, что в такой день, как сегодня, в Кью хлынут толпы.

Питер немного удобнее устроился на сиденье, наслаждаясь солнцем и глядя, как множество других лодок деловито маневрируют по течению реки, на экипажи и омнибусы по берегам, на киоски, где продавали напитки, пирожки, сэндвичи и устрицы или воздушные шары, обручи, дудочки, свистки и другие игрушки. Девушка в воздушном платье с оборками играла в салочки с малышом в полосатом костюмчике. Белая собака с черными пятнами весело лаяла и прыгала вокруг них. Шарманка играла знакомую мелодию. Проплыл мимо прогулочный катер, и на его палубе у поручней стояли люди, махавшие тем, кто остался на берегу. Какой-то мужчина повязал голову красным шейным платком, чтобы его заметили в море окружающих лиц.

Нобби и Питер взглянули друг на друга. Слова были не обязательны. Им было одинаково хорошо, они ощущали одно и то же чувство радостной причастности ко всему человеческому.

Они проплыли под Саутворкским мостом. Старая набережная Свон осталась слева, впереди был Лондонский мост, а за ним – Таможенная набережная.

– Как вы думаете, станет ли Конго когда-нибудь таким же великим водным путем всего мира? – задумчиво спросила мисс Ганн. – Мысленно я вижу ту реку только как быстрый, бурный поток, окаймленный по берегам бесконечными джунглями, и редкие каноэ, плывущие от одной деревни до другой на расстоянии нескольких миль. – Она опустила руку и легонько плескала ею в воде; теплый ветерок овевал ее лицо. – И люди кажутся такими маленькими, такими бессильными на фоне первобытной мощи Африки. Здесь-то мы кажемся господами вселенной, подчинившими ее своей воле…

– Конго мы никогда не покорим, – сразу же ответил Питер. – Нам не позволит это сделать климат – то очень немногое на свете, что не поддается дрессировке и что нельзя подчинить. Но мы, разумеется, построим там города, пароходы и будем вывозить древесину, медь и все, что сочтем возможным продать. Там уже есть железная дорога. Со временем, думаю, будет построена еще одна, из Замбезии на Кейптаун, чтобы энергичнее экспортировать золото, слоновую кость и все остальное.

– И вам ненавистна сама мысль об этом, – сказала Зенобия очень серьезно и мрачно. От смеха и веселья не осталось и следа.

Ее молодой спутник пристально посмотрел на нее:

– Я ненавижу жадность и эксплуатацию. Ненавижу лицемерие, с которым мы обманываем африканцев. Так обманули и обвели вокруг пальца Лобенгулу, короля племени ндебеле в Машоналенде. Он, конечно, лукавый старый дьявол, однако все же достаточно умный, чтобы догадываться о трагичности своего положения.

Приливная волна захватила их лодку, и они проскользнули под Лондонским мостом. На них во все глаза смотрела и улыбалась девушка в большой шляпе. Нобби приветственно помахала рукой, и та махнула в ответ.

Таможенная набережная оставалась слева, а над ней возвышался Тауэр-хилл и Великий Лондонский Тауэр с бойницами на стенах и развевающимися флагами. Внизу у кромки воды был покатый боковой вход во Врата изменников, куда в былые дни на лодках подвозили осужденных на казнь.

– Интересно, какой он был? – очень тихо, почти про себя спросил Питер.

– Кто? – удивилась Нобби, не понимая, о чем он.

– Вильгельм Нормандский – последний завоеватель, который покорил эту землю и подчинил своей власти ее народ, который построил на холмах крепости и, удерживая их в повиновении с помощью хорошо вооруженных солдат, наживался на новых землях. Это он построил Тауэр. – Они скользили мимо темницы по быстро прибывавшей воде, и рулевому почти не стоило никакого труда сохранять скорость.

Мисс Ганн знала, о чем думает сейчас ее кавалер. Совсем не о Вильгельме Завоевателе или вторжении, совершившемся восемь столетий назад. Он опять думал об Африке, о европейских ружьях и пушках против тонких копий зулусских язычников, или о ндебеле и о британских поселениях на африканских диких равнинах, о черных людях, которыми управляют белые, совсем как в свое время норманны правили саксами. Только норманны были саксам родными по крови, вроде двоюродных братьев, объединенных одной расой и верой, и разница была только в языке.

Зенобия взглянула на Крайслера и твердо выдержала его взгляд. Теперь они проезжали мимо дока Святой Екатерины, направляясь к Лондонской гавани. По обе стороны реки были доки, верфи, сходни, спускавшиеся к самой воде. Баржи стояли на приколе, или медленно плыли вверх по течению в другие доки, или спускались вниз к устью реки и дальше в море. Теперь прогулочные лодки встречались редко, это было уже царство коммерции. Отсюда велась торговля со всем миром.

Словно поняв ее мысли, молодой человек улыбнулся.

– Шелк из Китая, специи из Бирмы и Индии, тиковое дерево, слоновая кость и нефрит, – сказал он, отклонившись еще дальше. Солнечные лучи на его бронзовом от загара лице оттенили более светлый тон волос там, где они уже выцвели под гораздо более жгучим светом, чем мягкое английское солнышко в этот день на воде, испещренной зайчиками. – Наверное, скоро повезут ливанский кедр и золото Офира! А еще – золото из Зимбабве, красное дерево и шкуры экзотических животных из Экватории, слоновую кость из Занзибара и полезные ископаемые из Конго в обмен на манчестерские ситцы и оружие из половины Европы. А сколько людей уедет туда! Некоторые вернутся домой, большинство останутся в Африке.

– А вы когда-нибудь встречались с Лобенгулой? – спросила Нобби с любопытством.

Крайслер рассмеялся, бросив на нее беглый взгляд.

– Да… встречался. Это огромный человек, почти двухметрового роста, а весит он целых двести два фунта. Он не носит никакой одежды, кроме зулуского обруча на голове и небольшой набедренной повязки.

– Господи помилуй! Действительно? Такой великан? – мисс Ганн очень внимательно поглядела на него – не шутит ли ее спутник, хотя и была почти уверена, что он говорит серьезно.

А тот все улыбался, и по глазам было видно, что вот сию минуту он громко рассмеется.

– Люди племени ндебеле не любят строить, как, например, племя шона, которое и создало город Зимбабве ^[29], – стал он рассказывать дальше. – Они занимаются разведением скота и налетами на другие племена и поэтому делают себе хижины из травы, обмазывая их экскрементами.

– Я видела такие, – быстро ответила Нобби. Память вернула ее в прошлое, и она могла почти как наяву ощутить запах выгоревшей травы, несмотря на то что вокруг нее шумели и плекались волны, а глаза слепила сверкающая на солнце водная рябь.

– Ну, конечно, вы видели, – сказал он извиняющимся тоном. – Простите, мне так редко выпадает удовольствие говорить с кем-то, кому не надо объяснять или подробно рисовать, чтобы в воображении слушателя возникали соответствующие картины. При дворе Лобенгулы существует очень строгий этикет. Каждый, кто испрашивает аудиенции, должен ползти к нему на четвереньках – и оставаться в таком положении все время, пока она длится. – Питер скорчил гримасу. – Это может оказаться очень трудным и изматывающим предприятием в жару, и совсем необязательно оно увенчается успехом или какой-нибудь выгодой. Лобенгула не умеет ни читать, ни писать, но у него мощная память… на все хорошее, что ему, бедолаге, должно принести сотрудничество с Европой.

Нобби молча ждала продолжения. Крайслер глубоко задумался, а она не торопила его. Молчание не заставляло ее чувствовать отчуждение, оно было дружеским, общим. Свет, плеск воды, причалы, склады Лондонского бассейна – все ускользало прочь, и над всем царили общие воспоминания о жизни в другой стране и общие опасения за ее будущее, омраченное нависшей над ней тенью.

Потом мисс Ганн вдруг выпрямилась и с недоверием широко открыла глаза.

– Да. – Питер взглянул на нее сквозь опущенные ресницы. – Ни вы, ни я не способны этому поверить, но он принял предложение. Ему, конечно, сказали, что вблизи больших поселений раскопок не будет и что все вновь прибывшие туда станут руководствоваться законами ндебеле и вести себя как подданные Лобенгулы. – В голосе Крайслера зазвучала горечь.

– А за сколько он продал свое согласие?

– За сотню фунтов в месяц, тысячу ружей марки «Мартини-Генри», за сто тысяч патронов и один военный катер на реке Замбези.

Зенобия ничего не ответила. Быстро спускаясь по течению реки, они миновали оставшийся слева Уорринг-Олд-Стэрз. Лондонская гавань кишела лодками и баржами, дымили пароходы, было полно грузовозов и траулеров, и здесь же красовалось старое причудливое судно для увеселительных прогулок. Неужели коричневая Конго, поросшая по берегам джунглями, когда-нибудь станет такой же цивилизованной и полной товаров со всех концов земли, и все это будет выгодно мужчинам и женщинам, которые никогда в жизни не покидали своих округов и графств?

– Радд галопом прискакал к Родсу в Кимберли, чтобы поскорее сообщить ему новости, – продолжал Крайслер, – прежде чем местные царьки сообразили, что их обманули. Этот идиот едва не умер от жажды, так торопился доложить обо всем.

Он сказал это с отвращением, но единственным чувством, выразившимся у него на лице, была глубокая личная обида. Губы молодого человека были плотно сжаты, словно он боялся показать боль, которую, по-видимому, испытывал постоянно, и, несмотря на его крепкое сложение и выносливость, Нобби догадывалась, насколько он душевно уязвим.

Но это была очень личная боль. И мисс Ганн, очевидно, являлась единственным человеком на свете, с кем он мог сполна поделиться ею и ожидать в ответ хоть какого-то понимания. Конечно, она знала, что чувство это слишком интимное, чтобы ждать от своего спутника чрезмерной откровенности. Однако ее тактичное молчание тоже свидетельствовало о близости и взаимопонимании с ним.

Они прошли гавань и доки, оставив позади Лаймхауз. По обеим сторонам все еще тянулись сходни, причалы и большие склады с вывесками, на которых были красками написаны имена владельцев. Впереди виднелись Вест-индские доки, за ними Собачий остров. Они уже проплыли мимо острова и старой набережной, бревна которой торчали над мелеющей водой. В прошлом сюда загоняли кнутами пойманных и осужденных на казнь пиратов, а потом во время прилива они тонули. Теперь же Питер и Зенобия словно видели это воочию. Они взглянули друг на друга и ничего не сказали.

Было так удобно и спокойно – не искать нужных слов. Мисс Ганн не привыкла к такой роскоши. Почти все ее знакомые тяготились бы паузой в разговоре. Они обязательно сочли бы необходимым что-нибудь сказать, чтобы нарушить тишину. Крайслеру же было достаточно время от времени ловить ее взгляд и знать, что ее тоже радуют ветерок и запах соли, шум, суета и в то же время большое расстояние между их лодкой и берегами. Они скользили мимо них, видели все вокруг, но оставались недосягаемыми.

Гринвич был прекрасен с его длинным, зеленым, высоким берегом, как будто бы вздымающимся прямо из реки, деревьями в роскошной листве и парком за ними, а еще – классическим изяществом зданий больницы и Королевской мореходной школы архитектора Ванбурга.

Питер и Зенобия сошли на берег, подъехали в открытой коляске к парку и медленно пошли бок о бок по лужайкам, покрытым цветами, останавливаясь под огромными деревьями и слушая, как шелестит на ветру листва. Развесистая магнолия была в полном расцвете, ее похожие на тюльпаны цветы белели, как облако, на фоне небесной голубизны. Дети играли в пятнашки, гоняли обручи, запускали бумажные змеи и волчки. Молодые няни в накрахмаленных чепцах и фартуках, горделиво подняв голову, катили перед собой коляски с младенцами. Вокруг, разглядывая их, прогуливались солдаты в красных мундирах. Влюбленные – и молодые, и не очень – бродили рука об руку. Флиртовали девицы, вращая зонтиками и хихикая. Собака бегала взад-вперед с палкой в пасти. Время от времени музыкальный органчик наигрывал приятную мелодию.

Мистер Крайслер и его спутница выпили чаю, теперь поддерживая более свободный разговор с довольно глубоким подтекстом, понятным обоим. Им ничего не требовалось объяснять друг другу. Они уже разделили и печаль, и опасения, но сейчас в этот теплый, клонящийся к вечеру день можно было отодвинуть их на задворки сознания.

На закате, когда в прохладном воздухе закружились насекомые и сильнее стало пахнуть землей и листьями, они нашли свободный экипаж, чтобы отправиться в долгую обратную поездку. Питер помог Нобби подняться, и они поехали домой, изредка обмениваясь парой слов в сгущающихся сумерках. Над рекой абрикосовый свет заходящего солнца подергивался пеплом, и на миг могло показаться, что сумерки так же волшебны, как в лагунах Венеции или на Босфоре, там, где встречаются Европа и Азия, и что мисс Ганн и ее друг находятся вовсе не в Лондоне, не в сердце величайшей со времен Цезаря империи.

Затем свет поблек и стал серебряным, на южной части неба зажглись звезды, казалось убегающие прочь от шума и фонарей города, и двое путешественников слегка придвинулись друг к другу, так как ночь принесла с собой и прохладу. Нобби не могла припомнить в своей жизни дня прекраснее, чем прошедший.

Глава 6

Почти весь следующий день понедельника Зенобия Ганн провела в своем саду. Из всего, что она любила в Англии – а это было совсем немногое, – английский сад доставлял ей наибольшее удовольствие. Очень часто она негодовала на климат, когда пасмурные дни в январе и феврале вызывали у нее депрессию, и она жаждала очутиться на африканском солнце. Слякоть проникала во все складки одежды. Ледяные капли дождя попадали на шею и на запястья между перчатками и рукавами, вся обувь промокала, подол отсыревал и бывал забрызган грязью. Неужели модельеры и закройщики совсем не представляют, что это такое – нести на себе под дождем двенадцать ярдов намокшей ткани?

Бывали также дни, и даже недели, когда весь мир, казалось, терялся в тумане, всепроникающем, застилающем глаза, от которого першило в горле и который заставлял постоянно и хрипло откашливаться; тумане, в котором было так много дыма от сотни тысяч каминов и который словно обволакивал лицо холодной влажной тряпкой.

И лето иногда приносило разочарование; так хотелось тепла и солнечного сияния, а вместо этого упорно шли дожди, и холодный восточный ветер дул с моря, и кожа покрывалась гусиными пупырышками.

Но случались замечательные, лучезарные дни, когда солнце светило с безоблачного неба, когда высоченные деревья в сто-двести футов высотой вздымали под ветром густую листву – все эти вязы, шепчущие тополя, серебряные березы и огромнейшие каштаны, которые Нобби любила больше всего.

А в ее саду земля всегда зеленела: и в разгар лета, и даже в самую пасмурную зиму она не высыхала и не увядала. А обилие цветов там было поистине уникальным. Зенобия могла бы вспомнить десятки названий, не заглядывая в справочник. И сейчас, солнечным днем, Нобби смотрела на свой подстриженный бархатный газон, доходящий до большого кедра и вязов за ним, и буйно цветущую, густо вьющуюся по старой кирпичной стене розу «Альбертина» и на бесчисленное множество бутонов кораллового и розового оттенка, готовых вот-вот раскрыться. У стены устремлял вверх свои стрелы дельфиниум – он тоже вот-вот должен был расцвести темно-синим и фиолетово-голубым, как и ярко-красные пионы. Аромат майских цветов, розовато-лиловой и фиолетово-пурпурной сирени наполнял воздух.

В такой день строители империи были бы желанны и в Африке, и в Индии, и на Тихом океане, и на островах Молуккского архипелага, и даже в Южной Америке…

– Прошу прощения, мэм?

Мисс Ганн обернулась, вздрогнув и очнувшись от сна наяву.

– Да, Марта?

– Пожалуйста, мэм, к вам приехала миссис Чэнселлор. Миссис Лайнус Чэнселлор. Она очень…

– Да?

– Мне кажется, вам нужно выйти к ней. Могу я сказать, что вы ее примете?

Зенобия постаралась не улыбнуться и не показать удивления. С чего бы это вдруг Сьюзен Чэнселлор явилась к ней с визитом? Знаменитая путешественница вряд ли была с ней одного круга или сходных политических интересов.

– Разумеется, скажи, что я дома, и проведи на террасу.

Марта быстро полуприсела в реверансе и побежала без должной величественности по траве, а потом вверх по лестнице исполнять поручение. Через минуту во французские двери на террасу вошла Сьюзен, как раз когда Нобби поднималась с газона по ступенькам из песчаника, задевая юбкой вазы с огненно-красной и оранжевой настурцией, перевешивающейся через край и почти светящейся от яркости красок.

Супруга Лайнуса Чэнселлора была одета очень торжественно, в белое платье с отделкой из розово-красных лент. Белоснежное кружево пенилось у горла и на запястьях, а зонтик в ее руке был украшен лентой и красной розой. Она выглядела утонченно-элегантной, но лицо у нее было грустное.

– Добрый день, миссис Чэнселлор, – вежливо, но сухо приветствовала ее Нобби. Было как раз время для самых формальных визитов. – Очень любезно с вашей стороны навестить меня.

– Добрый день, мисс Ганн, – ответила Сьюзен с меньшей уверенностью в себе, чем обычно, и взглянула поверх головы Зенобии в сад, словно ожидая увидеть кого-то еще. – Я не оторвала вас от… разговора с другими визитерами? – Она через силу улыбнулась.

– Нет, я сейчас одна, – ответила Нобби, недоумевая, что так тревожит эту еще довольно молодую женщину. – Я просто наслаждалась чудесной погодой и думала, какое это счастье – иметь свой сад.

– Да, действительно, – согласилась миссис Чэнселлор, проходя по террасе к ступенькам и начиная спускаться. – Ваш сад исключительно хорош. Не сочтете ли вы невежливой просьбу показать его? Он слишком разнообразен, чтобы охватить его единым взглядом. И кажется, что он простирается и за этой кирпичной стеной, и за аркой. Это и в самом деле так?

– Да, мне очень повезло с его размерами, – согласилась мисс Ганн. – Я, разумеется, с огромным удовольствием покажу вам его.

Было еще слишком рано, чтобы предлагать угощение, к тому же в первый час времени, предназначенного для приемов, так делать не полагалось. Тем более что первые визитеры оставались не больше чем на пятнадцать минут. И именно поэтому не положено было и прогуливаться по саду, ведь это занимало обычно не менее получаса.

Из-за этого Нобби очень интересовало, зачем приехала Сьюзен. Она никак не могла предположить, что это обычный светский визит вежливости. В таком случае было бы совершенно достаточно оставить визитную карточку, тем более что они не были сколько-нибудь близко знакомы.

Дамы шли очень медленно; гостья останавливалась на каждом шагу, восторгаясь теми или иными цветами и деревьями. Часто она не знала, как называется растение, ей просто нравились его цвет, форма или удачное сочетание с другими зелеными «жителями» сада. Они прошли мимо садовника, который пропалывал лишнее вокруг антиринимуса и вытащил несколько длинных травинок из клумбы, где росла голубая салвея.

– Конечно, мы живем так близко от Вестминстера, – продолжала Сьюзен, – что не располагаем возможностью иметь большой сад. Мне этого очень не хватает. Мы всегда уезжаем в деревню, когда у моего мужа есть время, но это бывает так нечасто… У него очень ответственное положение.

– Могу себе представить, – пробормотала хозяйка сада.

На лице ее гостьи появилась и сразу же исчезла легкая улыбка. Ее сменило странное выражение; взгляд женщины смягчился, в нем появились одновременно и боль, и нежность, однако губы ее остались крепко сжаты, словно ее мучила какая-то неотступная тревога, мешающая свободно дышать. Сьюзен произнесла слова «у моего мужа» с горделивостью любящей женщины, однако ее пальцы безостановочно теребили тесьму на зонтике, и движения были резкими и небрежными, как будто ей было безразлично, что тесьму можно и оборвать.

Нобби оставалось только ждать, что последует дальше.

Сьюзен повернулась и направилась к большому кедру и к белой скамье под его сенью. Там, куда падали иглы, трава была редкой, а около ствола совсем ничего не росло, словно корни высасывали из почвы все питательные соки.

– Вам, наверное, довелось видеть в своей жизни много замечательного, мисс Ганн? – Жена министра по делам колоний смотрела не на нее, а на арку в каменной стене, увитой дикой розой. – Иногда я завидую вам из-за того, что вы много путешествовали. Хотя в другое время – и таких минут, признаюсь, гораздо больше – я понимаю, как дорожу удобствами жизни в Англии, чтобы пускаться в дорогу. – Она взглянула на присевшую рядом Зенобию. – Вам не скучно будет кое-что рассказать о своих приключениях?

– Вовсе нет, если вы действительно этого хотите. Но уверяю, вы не должны просить об этом только из вежливости.

– Вежливости? – удивилась Сьюзен и на этот раз взглянула ей прямо в глаза. – Неужели вы действительно так думаете?

– Очень многие считали и считают, что нужно обязательно задать подобный вопрос, – ответила Нобби, забавляясь разговором и охваченная воспоминаниями, которые когда-то причиняли боль, а теперь казались нелепостью и только.

– Совсем напротив, – заверила ее миссис Чэнселлор. Они все еще сидели в тени кедра, где было значительно прохладнее, чем в остальном саду. – Меня завораживает Африка. Знаете, ведь мой муж очень много занимается ее делами?

– Да, да, знаю.

Мисс Ганн была не совсем уверена, что этот ответ достаточен. Чем больше она узнавала о том, как Лайнус Чэнселлор поддерживает Сесила Родса, тем больше огорчалась. С тех пор как она познакомилась с Питером Крайслером, ее все сильнее занимало и беспокоило положение Замбезии, но мысль о нем заставила ее невольно улыбнуться, невзирая на сомнения и тревоги.

Сьюзен уловила перемену интонации – по крайней мере, ей так показалось. Она быстро оглянулась назад, собираясь что-то сказать, но передумала и снова стала осматривать сад. Прошло уже десять минут с тех пор, как она пришла сюда, и сугубо формальный визит требовал сейчас встать и попрощаться.

– Наверное, вы очень хорошо познакомились с Африкой – я имею в виду с ее населением, – сказала посетительница задумчиво.

– Я знакома с жителями некоторых мест, – честно ответила Нобби. – Но это такая невообразимо огромная страна… В сущности, это целый континент таких масштабов, какие нам, европейцам, трудно себе и представить. И было бы смешно говорить, что я знаю ее в целом. Нет, мне знакома лишь малая ее часть. И, конечно, если вас это интересует, то в Лондоне вы найдете людей, которые знают гораздо больше меня и были там сравнительно недавно. Например, вы, наверное, уже успели познакомиться с мистером Крайслером?

Сам звук его имени прозвучал для нее с удивительной отчетливостью и значением. Хотя это и было глупо. Зенобия вовсе не старалась все время упоминать его, как это бывает с молодыми влюбленными женщинами, когда, о чем бы ни зашел разговор, они обязательно постараются вставить в него желанное имя. Однако упоминание о Питере сейчас было так естественно. Напротив, было бы очень странно обойти его в подобном разговоре.

– Да. – Сьюзен отвела взгляд от арки и роз и посмотрела в сторону дома. – Да, я знакома с ним. Очень интересный человек, весьма энергичных взглядов. Что вы о нем думаете, мисс Ганн? – Она откинулась назад, глядя на хозяйку с непритворным вниманием. – Вы не против того, что я спросила вас? Не знаю никого, кто мог бы судить о нем лучше, чем вы.

– Вы, наверное, преувеличиваете степень моей проницательности, – ответила та и покраснела, что вызвало у нее еще большее замешательство. – Но я, конечно, с удовольствием поделюсь с вами тем, что знаю.

Миссис Чэнселлор воодушевилась, словно целью ее визита было как раз узнать мнение Нобби.

– Спасибо. Мне вдруг показалось, что вы собираетесь отклонить мою просьбу.

– Но что именно вас интересует?

Разговор становился все более напряженным. Сьюзен все еще держалась скованно, ее собеседница тоже насторожилась. А в саду, обнесенном высокими стенами, было так тихо, что мисс Ганн слышала, как ветер шелестит в верхушках деревьев, будто волна, плещущая на берег во время тихого прилива на устричной отмели. С одного цветка на другой лениво переползла пчела. Тепло дня чувствовалось даже в тени под кедром, и воздух был напоен ароматом скошенной травы, влажной листвы под живыми изгородями и сладкими всепроникающими запахами сирени и майского дерева.

– Он очень неважно думает о мистере Родсе, – сказала наконец Сьюзен. – И я не совсем понимаю почему. Вам не кажется, что тут кроется нечто личное?

Нобби почудилось, что в ее голосе прозвучала нотка надежды. Раз Лайнус Чэнселлор возлагает на Родса такие надежды, это не должно удивлять. Но что же такое сказал ей сам Крайслер, что заставило ее засомневаться и приехать узнавать мнение Зенобии, а не спросить о нем у мужа? Это само по себе было чрезвычайно необычно. Ведь женщина автоматически разделяет с мужем не только его общественное положение, но и взгляды – религиозные и даже политические, если хоть сколько-нибудь интересуется политикой.

– Я не уверена, встречался ли он хоть однажды с мистером Родсом, – медленно ответила мисс Ганн, скрыв удивление и подыскивая слова, достаточные, чтобы поведать об известных ей фактах, не выразив при этом собственного недоверия к причинам освоения Африки и опасений из-за эксплуатации ее народов. – Конечно, подобно мне, он отчасти влюблен в таинственную Африку в ее первозданном виде, – пояснила она с извиняющейся улыбкой. – Мы с предубеждением относимся к переменам из-за боязни, что эта магия первозданности исчезнет. Когда знаешь, что ты прежде других увидел и познал нечто особенное, и испытываешь восхищение, ошеломление, преклонение перед увиденным, появляется чувство, что другим не дано испытывать такого трепетного уважения и относиться с необходимой бережностью, как тебе. И возникает страх, возможно неоправданный. И уж мистер Крайслер, конечно, не разделяет мечтаний мистера Родса о колонизации и заселении Африки белыми.

На лице Сьюзен показалась, но сразу же увяла улыбка.

– Однако тут какое-то недоразумение, мисс Ганн, – сказала она. – Если справедливо то, что он говорит, то, значит, мистер Крайслер опасается будущего упадка и гибели Замбезии. Я слышала некоторые его аргументы и хотела бы узнать ваше мнение о них.

– О…

Нобби отпрянула. Это был слишком прямой и откровенный вопрос, чтобы отвечать наобум, и прежде всего она подумала о необходимости сдерживать свои эмоции. Незачем их выдавать, и особенно перед Сьюзен Чэнселлор. Надо сначала поразмыслить и оценить ситуацию с разных сторон. Даже случайно она не должна злоупотреблять доверием Крайслера, который, возможно, только с ней поделился своими чувствами и опасениями, не желая, чтобы о них знали другие. Путешествие в лодке по Темзе было исполнено такой доверительности, к которой не должны были быть причастны посторонние. Зенобия точно чувствовала бы себя преданной, если бы он пересказал ее впечатления об Африке и то, что она там пережила, своим приятелям, чем бы это ни было вызвано.

Нет, не потому, что он стыдится своих взглядов, в этом она не сомневалась ни минуты. Совсем напротив. Но нельзя повторять другим то, что друг поверяет тебе в минуты откровенности или по какому-то случаю, который надо сохранять в тайне.

И однако Зенобия остро и болезненно ощущала ранимость души женщины, которая сейчас стояла рядом и смотрела на клумбу, густо заросшую люпинами розового, абрикосового, пурпурного, синего и кремового цветов. Аромат они источали почти одуряющий. Сьюзен обуревали настолько глубокие сомнения, что она не в силах была молча справиться с ними. Но что тому причиной – страх за любимого мужа или за деньги, которые вложила в африканские инвестиции ее свекровь, или что-нибудь другое, связанное с ее собственным душевным миром?

А на взгляд Нобби, над всеми подобными соображениями должны были главенствовать честность, верность собственному видению Африки и тому, что она знала о ней. Это глубинное знание было частью ее души, неразрывно связанной с мировосприятием и главными жизненными ценностями. И предать их, даже во имя сострадания, было бы для нее крушением этих ценностей.

Миссис Чэнселлор ждала, пытливо всматриваясь в выражение ее лица.

– Вы не хотите отвечать? – сказала она медленно. – Означает ли это, что вы верите в его правоту и что мой муж не прав, оказывая поддержку Сесилу Родсу? Или вы молчите потому, что знаете за мистером Крайслером нечто дискредитирующее его, но не хотите говорить об этом с кем-нибудь еще?

– Нет, – твердо ответила мисс Ганн. – Ничего подобного. Просто этот вопрос слишком серьезен, чтобы рассуждать о нем, не обдумав самым тщательным образом. Я не могу говорить об этом с легкостью. И уверена, что убеждения мистера Крайслера очень глубоки и что он хорошо знаком с предметом обсуждения. Он опасается, что с африканскими вождями поступают мошенническим образом.

– Я знаю, – прервала ее Сьюзен. – Даже Лайнус не стал бы с этим спорить. Но он говорит, что через десять лет это все обернется для Африки большим благом. Этот край будет заселен и устроен, понимаете? Невозможно повернуть время вспять и сделать вид, что Африку никто не открывал. Европа знает, что там есть золото, алмазы и слоновая кость. И вопрос заключается только в том, кто всем этим завладеет. Будут ли это Англия, Бельгия или Германия? Или, что гораздо хуже, всем этим завладеет одна из тех арабских стран, которые все еще практикуют работорговлю…

– Но тогда что во взглядах мистера Крайслера вас беспокоит? – спросила ее собеседница напрямик. – Естественно, мы хотели бы, чтобы это была Англия, и не только для нашей собственной выгоды, из сугубо эгоистических интересов и целей, но и с более альтруистической точки зрения, потому что мы верим в нашу способность содействовать благополучию Африки, привнести туда лучшие ценности, более достойные формы правления вместо ныне там существующих и, безусловно, лучшие, чем рабство, о котором вы упомянули.

Супруга министра все смотрела на нее, и взгляд ее выражал тревогу.

– Но мистер Крайслер говорит, что мы сделаем африканцев подчиненным, несвободным народом на их собственной земле. Что мы поддерживаем все устремления мистера Родса и позволяем ему вкладывать большие деньги и действовать на собственный страх и риск. И если он добьется успеха – а он, очевидно, добьется, – мы уже не сможем его контролировать. Мы сделаем его императором в самом центре Африки, он станет им с нашего благословения. Может быть, мистер Крайслер прав? Неужели он действительно так много знает и так ясно все видит?

– Думаю, что это так, – улыбнулась Нобби. – И мне кажется, вы выразились довольно точно.

– И, очевидно, подобные мысли должны кое-кого устрашать… – Сьюзен нервно вертела ручку зонтика. – Вообще-то именно сэр Артур Десмонд ставил вопрос таким образом. Вы его знали? Он умер около двух недель назад. Он был одним из лучших людей, которых я когда-либо знала. В свое время он работал в Министерстве иностранных дел.

– Нет, я его не знала. Сочувствую.

Миссис Чэнселлор пристально рассматривала люпины. Шмель перелетал с одной цветущей шпаги на другую. В дальнем конце лужайки показался садовник с охапкой сорняков, направившийся к огороду.

– Нелепо так скорбеть о смерти человека, которого я видела не больше пяти-шести раз, – продолжала, вздохнув, Сьюзен, – но я о нем горюю. Порой на меня нападает такая глубокая печаль, когда я думаю, что больше никогда его не увижу. Он принадлежал к людям, в обществе которых чувствуешь себя лучше. – Она взглянула на мисс Ганн, чтобы удостовериться, понимает ли та смысл ее слов. – Он был не столько жизнерадостен, сколько олицетворял собой совершенную здравость духа и мнений. И это в мире, где ценности очень часто пусты, а суждения поверхностны, где так легко рушатся устои, где подвергают сомнению совсем не то, что надо, и никогда не испытывают настоящего оптимизма.

– Да, он был, по-видимому, замечательным человеком, – мягко сказала Зенобия. – Не удивляюсь, что вы горюете о нем, даже если редко встречались с ним. Но дело ведь не в том, сколько времени вы проводите с тем или другим человеком, главное – что случается в этот промежуток времени. Я знаю некоторых много лет и, однако, остаюсь в неведении, что у них за душой, если она вообще есть. А с другими разговариваешь всего час или два, но сказанное исполнено такого смысла и так искренно, что запоминаешь это навсегда. – Она не имела в виду никого в особенности, начиная говорить, но, закончив, вдруг мысленно снова увидела реку, солнце и лицо Крайслера.

– Все случается… так внезапно, – гостья Нобби легко коснулась кончиками пальцев одной из ранних роз. – Все так стремительно порой меняется, не правда ли…

– Да.

О том же самом подумала и мисс Ганн. Менялись не только обстоятельства, но и чувства. Вчера был безмятежный день. А сейчас зерна сомнения запали ей в душу. Сьюзен так явно была чем-то встревожена, так разрывалась между лояльностью планам и начинаниям мужа и проблемами, которые заронил в ее сознание Питер. Ей не хотелось с ним соглашаться, она не желала допускать, что он прав, но в ее лице отражался страх: он был виден и в ее позе, и в руке, вцепившейся в зонтик, который она держала, как оружие, а вовсе не красочный аксессуар туалета.

Интересно, что именно он ей говорил – и, очевидно, с еще большей настойчивостью – и зачем? Питер не наивный человек, чтобы говорить такие вещи бездумно. Он знает, кто такая Сьюзен, и знает, какую роль играет Лайнус Чэнселлор в дополнительном финансировании Сесила Родса и оказании ему государственной помощи. Он знает о родственных связях Сьюзен с Фрэнсисом Стэндишем и о ее доле наследства в банковском бизнесе. Ей, очевидно, известны кое-какие относящиеся к этому делу подробности. Может быть, он надеется получить от нее некую информацию? Или, напротив, старается заронить в ее сознание дезинформацию, ложные сведения, полуправду, чтобы через нее они достигли Лайнуса Чэнселлора, Министерства по делам колоний и в конечном счете дошли до самого премьер-министра? Крайслер – немецкая фамилия. Может быть, несмотря на внешнюю склонность ко всему английскому, он тайным образом блюдет интересы Германии в Африке, а совсем не Англии?

Может быть, он обеих – и жену Чэнселлора, и ее, Нобби, – использует в своих целях?

Мисс Ганн даже удивилась, как ее ранила эта мысль – она словно ощутила ожог в сердце.

Сьюзен следила за ней взглядом, полным неуверенности, и в нем читалась все та же глубокая боль. Они с Зенобией прекрасно поняли друг друга. Мисс Ганн поняла, что и ее гостья ощутила вдруг такое горькое разочарование, что испугалась и душа ее омрачилась. Но эта мысль так же молниеносно исчезла, как появилась, уступив место новой: ведь не могла же миссис Чэнселлор тоже влюбиться в Питера Крайслера? Или – могла?..

Тоже? О чем она? Она увлечена… и только. Она едва знакома с этим человеком, у них общие воспоминания, перенесшие их в пору юношеских надежд, которые когда-то увлекали их, отдельно друг от друга, в главное приключение их жизни, на Черный континент, в котором они обрели свет и блеск, обрели любимую землю, заболели ею, словно лихорадкой, и унесли с собой обратно, навсегда, ее колдовское обаяние. А теперь они испытывают за нее страх.

Всего один день на реке – и такое глубокое взаимопонимание, при котором не нужно слов… Всего несколько часов жизни – которые можно назвать зачарованными… Да, это чары, не любовь. Любовь не так эфемерна, не так волшебна…

– Мисс Ганн?

Путешественница вздрогнула и вернулась к реальности – к своему саду и Сьюзен.

– Да?

– Как вы думаете, не использует ли нас мистер Родс в своих интересах? Вам не кажется, что он создаст свою собственную империю в Центральной Африке, превратит Замбезию в страну Сесила Родса и обведет нас всех вокруг пальца? У него хватило бы на это богатства. Никто даже не представляет, столько там золота и алмазов, не говоря уже о землях, слоновой кости, древесине и других разностях. Там полно и всяких животных, по рассказам превосходящих всякое воображение.

– Не знаю, – Нобби невольно вздрогнула, словно в саду стало холодно. – Но это определенно нельзя считать невозможным.

Больше она ничего не могла ответить. Солгать собеседнице было нельзя, да та и не поверила бы лжи.

– Вы очень осторожно выразились. – По лицу Сьюзен скользнуло подобие улыбки.

– Это все очень непросто, и слишком опасно судить на сей счет опрометчиво. Но если вспомнить историю, многие из наших величайших завоеваний, и даже самые успешные, зависели от действий одного человека, – ответила мисс Ганн. – И лучший пример тут, наверное, деятельность Клайва ^[30]в Индии.

– Да, вы, конечно, правы. – Миссис Чэнселлор повернулась и взглянула на большую лужайку перед домом. – А я здесь уже почти час. Благодарю вас за вашу… щедрость. – Но она ничего не сказала о том, что ей стало легче на душе и что разговор что-то прояснил для нее, и Нобби знала, что это не так.

Хозяйка повела свою гостью к французским дверям – не потому, что ждала других посетителей, с которыми Сьюзен могла бы не хотеть встречаться – слава богу, таких не ожидалось, – а из-за какого-то неясного дружеского расположения к этой женщине и даже, пусть тщетного, желания защитить ее столь уязвимую душу.

Для тех, кто старался использовать все возможности и насладиться всеми развлечениями, предоставляемыми лондонским сезоном, вечер в театре или опере определенно был средством отдохнуть от круговерти верховой езды до завтрака в парке, посещения магазинов, сочинения писем, утренних поездок к портным и модисткам, совместных ланчей, приема посетителей и ответных визитов, поездок на собачьи и цветочные выставки, в картинные галереи, на файф-о-клоки, обеды, светские «говорильни», суаре и балы и спокойно посидеть, не стараясь поддерживать разговор, и при желании даже слегка вздремнуть, но в то же время присутствовать на людях. Этим большим удовольствием не пренебрегали. Без него многие завсегдатаи светских развлечений просто зачахли бы от истощения.

Однако с тех пор, как леди Веспасия Камминг-Гульд отказалась от столь изнурительного образа жизни, она посещала театр исключительно из любви к искусству и ради удовольствия, получаемого от любого драматического спектакля. В текущем мае репертуар включал пьесу «Эстер Сандраш» с Лили Лэнгтри в главной роли, но Веспасия не хотела видеть миссис Лэнгтри ни в какой роли. В «Савое», естественно, давали «Гондольеров» Гилберта и Салливана. Но пожилая дама была в не подходящем для этого спектакля настроении. Сейчас она посмотрела бы Генри Ирвинга в пьесе «Колокола» или фарс Пинеро «Кабинет-министр». Ее склоняло к этому собственное мнение о министрах правительственного кабинета. Это зрелище обещало быть поинтереснее серии французских пьес, на французском же языке, в Театре Ее Величества, за исключением «Жанны д’Арк» с Сарой Бернар. Это было бы соблазнительно.

Из опер шли «Кармен», «Лоэнгрин» и «Фауст». Но Веспасия любила итальянскую оперу, а Вагнера не любила, несмотря на всю его современную и удивительную популярность. Этого от него никто не ожидал. Вот если бы давали «Симона Бокканегра» или «Набукко», леди Камминг-Гульд пошла бы в театр, даже если бы там ей пришлось все время стоять.

Ну а при сложившейся ситуации Веспасия оставила выбор на «Она унижается, чтобы победить» ^[31]и встретила в театре очень многих знакомых, сделавших тот же выбор – разодетых по последней моде. Хотя театр во многом был местом отдохновения, все же надо было одеваться как для важных выходов в свет, во всяком случае, в течение трех месяцев – с мая по июль. В другое время года можно было носить и более простое платье.

Походы в театр часто предпринимались целой компанией. Люди высшего общества не очень любили посещать пьесы лишь вдвоем или втроем. Обычно на спектакли приходили компании из десяти-двадцати знакомых.

Поэтому для удовольствия Веспасия пригласила Шарлотту Питт, а из чувства долга – Юстаса. Он был у нее с визитом, когда она решала, не пойти ли в театр, и проявил к этому такой явный интерес, что не пригласить его было бы невежливо. Несмотря на все тайное раздражение, которое Марч время от времени в ней возбуждал, он все еще был членом ее семейства.

Старая леди пригласила, конечно, и Томаса, но тот был очень занят срочной работой и не смог уйти с Боу-стрит достаточно рано, а входить в ложу в середине действия было не принято.

Таким образом, еще задолго до того, как занавес поднялся, Веспасия, Шарлотта и Юстас уже сидели в ее ложе и занимались таким в высшей степени увлекательным делом, как разглядывание других, еще прибывающих зрителей.

– Ах! – Марч наклонился немного вперед, указав на седого человека внушительной внешности, который вошел в ложу слева от них. – Это сэр Генри Рэттрей. Исключительный человек. Образец любезности и чувства чести.

– Образец? – слегка удивилась его теща.

– Да, именно так, – Юстас откинулся на спинку кресла и взглянул на нее, удовлетворенно улыбаясь. От самодовольства он выпятил грудь, а лицо его просто-таки сияло. – Он воплощает все рыцарские качества: бесстрашен перед лицом врага, милосерден в победе, честен, целомудрен, добр с прекрасной половиной человечества, покровительствует бедным… то есть обладает всеми основополагающими ценными достоинствами, которые мы чтим. Вот такими бывали рыцари в прошедшие времена, и таковы современные английские джентльмены – конечно, лучшие из них! – Тон его был непререкаем, словно он делал официальное заявление.

– Вы должны очень хорошо его знать, чтобы выражать такую твердую уверенность, – удивленно сказала Шарлотта.

– Во всяком случае, вам известно многое из того, чего я о нем не знаю, – многозначительно заметила леди Камминг-Гульд.

Ее зять поднял палец:

– Ах, дорогая мамочка, в том-то все и дело. Я как раз знаю о нем то, что неизвестно обществу. Он делает очень много добра втайне, как подобает доброму христианину.

Миссис Питт открыла было рот, чтобы отпустить замечание насчет такой приверженности к тайне, но вовремя прикусила язык. Она смотрела на ясное лицо Юстаса, и по спине у нее вдруг пробежал холодок. Этот человек был так убежден в своей правоте, так уверен, что точно знает, о чем говорит и с кем имеет дело… К тому же он ни минуты не сомневался, что все остальные разделяют его мнение, верят в тот же туманный, мистический идеал, что и он. Марч даже мыслил сейчас слогом легенд Артурова цикла ^[32]. И кто знает, может, члены общества, в которое он вступил, тоже собирались вокруг круглых столов, с одним пустым местом на случай, если к ним забредет какой-нибудь странствующий Галахад, чтобы одержать конечную победу. Безмятежность веры Юстаса была устрашающа.

– Да, он рыцарь совершеннейший, – громко сказала Шарлотта.

– Вот именно, – с энтузиазмом согласился Марч. – Дорогая сударыня, вы удивительно точно выразили свою мысль.

– Так было сказано о Ланселоте, – уточнила его собеседница.

– Разумеется, – поддакнул, улыбнувшись, Юстас, – ближайший друг короля Артура, его правая рука и союзник.

– И человек, предавший его, – добавила миссис Питт.

– Что? – Ее родственник круто повернулся к ней, всем своим видом выражая тревогу.

– С королевой Джиневрой, – пояснила Шарлотта. – Вы об этом забыли? Во всех отношениях это стало началом конца.

Марч явно забыл об этом обстоятельстве. Он покраснел от смущения, неделикатности ее замечания и конфуза, что прибегнул к такому неподобающему сравнению.

Молодой женщине, к ее собственному удивлению, стало его жаль, но в данном случае она не могла и не хотела сказать ничего такого, что могло быть понято как похвала «Узкому кругу», а ведь разговор только вокруг этого и вертелся. Юстас был таким наивным, что иногда казался ей простодушным ребенком.

– Но идеалы Круглого cтола были все-таки самыми возвышенными, – заметила она легко. – И Галахад был совершенно безгрешен, иначе он никогда не удостоился бы чести лицезреть Святой Грааль. Дело в том, что можно быть хорошим и плохим одновременно, исповедуя определенные убеждения. У всех у нас есть слабости, недостатки, и большинство склонны видеть в других то, что мы хотим видеть, особенно в тех, кем восхищаемся.

Юстас колебался, не зная, что сказать. Шарлотта внимательно посмотрела на него, особенно следя за выражением глаз, и увидела мгновенное усилие от попытки вникнуть в истинный смысл ее слов, но он быстро отказался от этого и отделался незамысловатым ответом:

– Разумеется, сударыня, вы несомненно правы. – И он повернулся к своей теще, которая слушала их разговор молча. – А кто та женщина весьма привлекательной наружности, что сидит рядом с ложей лорда Риверсдейла? Я никогда не видел таких необычных глаз. Их можно было бы назвать красивыми, но они такие большие, что, доложу вам, этого о них сказать все-таки нельзя.

Веспасия проследила за его взглядом и увидела Кристабел Торн, сидящую рядом с Иеремией и оживленно с ним разговаривающую. Тот слушал, не отрывая от нее глаз, и смотрел на нее не только с нежностью, но и с явным интересом.

Леди Камминг-Гульд объяснила Юстасу, кто они такие, а затем показала на Харриет Сомс, которая была с отцом и всем своим видом выказывала любовь к нему и чувство гордости за то, что она была его дочерью.

За минуту перед этим присутствующие слегка зашевелились. Некоторые повернули голову в одну сторону, и раздалось шушуканье, последовал очень быстрый обмен мнениями.

– Принц Уэльский? – удивился Марч.

Его интонация была слегка взволнованной. Будучи строгим моралистом, он безоговорочно осудил бы поведение принца в любом другом человеке. Но принцы – люди из другого теста. Их нельзя судить по меркам, применяемым к обычным смертным. Так, во всяком случае, полагал Юстас.

– Нет, – довольно резко ответила Веспасия. Она ко всем относилась одинаково, считая, что принцы не должны быть исключением из общего правила, а кроме того, очень любила принцессу. – Это министр по делам колоний, мистер Лайнус Чэнселлор и его жена, а также, мне кажется, ее зять, мистер Фрэнсис Стэндиш.

– О, – Марч не был уверен, что ему это интересно.

Но у Шарлотты таких сомнений быть не могло. С того самого дня, как они с мужем видели супругу Чэнселлора на приеме у герцогини Мальборо, она вызывала у нее острый интерес, а случайно подслушанный разговор Сьюзен с Крайслером на Шекспировском благотворительном базаре, естественно, только усилил его. Она смотрела, как они садятся. Чэнселлор был внимателен, любезен и держался совершенно непринужденно, как человек, для которого брак был удачным и все еще оставался источником большой радости. Миссис Питт вдруг осознала, что улыбается, глядя на них и совершенно отчетливо понимая, что чувствует в данную минуту Сьюзен, когда поворачивается к мужу и видит, как он заботливо поправляет складки ее шали, и тоже улыбается, на мгновение встретившись с ним взглядом.

Свет померк, зазвучал национальный гимн, и теперь уже было не время удовлетворять праздное любопытство. Однако, когда стихли аплодисменты и наступила пауза, можно было и поговорить.

Юстас повернулся к Шарлотте.

– А как поживает ваше семейство? – спросил он, но только из вежливости и чтобы помешать ей вернуться к двору короля Артура и любому другому обществу в прошлом или настоящем.

– Спасибо, все здоровы, – ответила миссис Питт.

– А Эмили? – не отступал Марч.

– За границей. Парламент на каникулах.

– Ах да. А ваша мама?

– Тоже путешествует. – Шарлотта не стала говорить, что это путешествие было свадебным. Юстас был бы не в состоянии переварить это. Она заметила, как губы Веспасии дрогнули в усмешке, и отвела взгляд. – А бабушка переехала в Эшворд-хауз к Эмили, – поспешно добавила она, – хотя, конечно, там сейчас нет никого, кроме слуг. Но ей все равно.

– Разумеется. – У Марча появилось ощущение какой-то недоказанности, но он предпочел не углубляться в предмет разговора. – Не хотите ли подкрепиться? – галантно предложил он.

Так как Веспасия приняла предложение, Шарлотта тоже почувствовала, что может свободно это сделать. Юстас послушно встал и пошел за напитками.

Тетя и племянница обменялись взглядами, а затем обе повернулись и посмотрели, как можно незаметнее, на Лайнуса и Сьюзен Чэнселлор. Фрэнсиса Стэндиша не было, но в их ложе присутствовал кто-то третий, судя по силуэту, несомненно, мужчина – высокий, худощавый, с военной выправкой и держащийся очень прямо.

– Крайслер, – прошептала Шарлотта.

– Наверное, – подтвердила Веспасия. А через минуту, когда этот человек повернулся к Сьюзен, они убедились в своей правоте.

Они, конечно, не могли расслышать, о чем говорят в другой ложе, но, наблюдая за выражением лиц сидящих в ней людей, могли сделать немало выводов.

Питер Крайслер был, естественно, вежлив с Чэнселлором, но в их отношениях явно чувствовалась холодность, очевидно, из-за разницы в политических взглядах. Министр был рядом с женой, как бы автоматически включая ее в сферу своих мнений и аргументов. Крайслер при этом не то чтобы стоял совсем напротив них – скорее немного сбоку, так что Шарлотта и Веспасия не могли видеть его лица. Он обращался к Сьюзен с гораздо более подчеркнутым вниманием, чем позволялось правилами хорошего тона, и старался убедить прежде всего ее, а не Чэнселлора, но, несмотря на это, отвечал Питеру главным образом министр.

Миссис Питт заметила, что раз или два начинала говорить и Сьюзен, но ее муж сейчас же вставлял реплику, бросая на супругу быстрый взгляд или взмахом руки как бы подключая ее к своей системе возражений. И опять Крайслер возражал, но по-прежнему обращаясь к жене в той же мере, как и к мужу.

Тетя с племянницей наблюдали за этой беседой молча, но когда Юстас вернулся, голова у Шарлотты уже гудела от разных предположений. Она почти рассеянно поблагодарила его и откинулась на спинку кресла, держа бокал в руке и пребывая в глубокой задумчивости, пока огни в зале не потускнели и не начался спектакль.

Во время второго антракта все трое вышли в фойе, где Веспасию немедленно приветствовали знакомые, и особенно одна из них, пожилая маркиза в ярко-зеленом платье, с которой леди Камминг-Гульд немного поговорила.

А миссис Питт очень обрадовалась возможности только наблюдать и сосредоточила все свое внимание на Лайнусе и Сьюзен Чэнселлор, а также на мистере Фрэнсисе Стэндише. Ее особенно заинтересовал тот краткий момент, когда министр отошел от жены на несколько минут, а Стэндиш остался с его женой наедине и, по-видимому, о чем-то спорил с ней. Судя по выражению ее лица, она с ним не соглашалась, и он неоднократно бросал сердитый взгляд в дальний конец фойе, где стоял Питер Крайслер.

Один раз он взял миссис Чэнселлор за руку, но она с раздражением вырвала ее. Но все же, когда Лайнус вернулся, вид у Фрэнсиса был совершенно удовлетворенным, словно он одержал в споре победу. Затем Стэндиш опять направился в сторону ложи, а Чэнселлор весело улыбнулся Сьюзен и нежно предложил ей руку. Его супруга оперлась на нее и прижалась к нему, но она явно была чем-то расстроена, и на лицо ее легла тень, которая так озадачила Шарлотту, что ей трудно было забыть об этом и внимательно следить за сценой.

Следующий день был ветреным, но ясным, и где-то в середине утра леди Камминг-Гульд приказала заложить карету и поехала кататься в Гайд-парк. Нет необходимости указывать, что она поехала на угол парка рядом с памятником принцу Альберту. Хотя у нее и не было выбора – если выехавшие на прогулку желали увидеться с теми светскими знакомыми, кто обычно совершал в парке утренние пешие или верховые прогулки, им надо было ехать по маршруту, который пролегал между этим памятником и мраморной Аркой. Прохаживаясь между Альбертом и Гросвенор-гейт, можно было встретить всех решивших подышать свежим воздухом.

Веспасия с таким же удовольствием проехалась бы по всему парку, но она прибыла сюда с определенной целью: повидать Берти Каннинга, своего поклонника. Вчера вечером в театре ее приятельница-маркиза упомянула, что у него обширные знакомства, особенно среди тех, чья слава или, наоборот, неприглядная известность проистекала из их деятельности – преимущественно в дальних пределах империи, нежели непосредственно на Британских островах. И если кто-нибудь мог рассказать о том, что она сейчас настоятельно хотела узнать, а именно о Питере Крайслере, то это был Берти.

Пожилая дама не хотела прогуливаться в карете: так можно было легко пропустить Каннинга, да и поговорить с ним ей тогда не удалось бы. Поэтому она вышла наружу и медленно, очень изящной походкой направилась к скамье у северной стороны Роу. Разумеется, это была светская фешенебельная сторона, где Веспасия могла с относительными удобствами наблюдать, как мимо шествует высшее общество. Такое развлечение пришлось бы ей по вкусу в любое время, даже если бы оно было совершенно беспредметным, однако наблюдения, сделанные прошлым вечером, вместе с разговорами, услышанными на благотворительном базаре, пробудили у нее беспокойство, требовавшее, по возможности, скорейшего удовлетворения.

На Веспасии был туалет ее любимого серебристо-серого тона с прожилками голубого цвета и наимоднейшая шляпа. Она несколько напоминала шляпку для верховой езды, но тулья, полностью отделанная шелком, была высокой, а поля слегка закругленными. Но главное, шляпка была ей чрезвычайно к лицу. Леди Камминг-Гульд с удовлетворением отметила заинтересованные взгляды, кидаемые на нее людьми, проезжавшими в легких экипажах, обычных для прогулок в этот час. Многие из них не узнавали ее и не могли понять, можно ли поклониться ей как знакомой.

Навстречу ей прошли испанский посол с супругой. Мужчина притронулся к шляпе и улыбнулся, уверенный, что они где-то встречались, а если нет, то с ней все равно надо обязательно раскланяться.

Веспасия тоже улыбнулась. Эпизод ее позабавил.

Проезжали тильбюри, немного похожие на шезлонги, коляски, запряженные пони, кареты с четверкой лошадей, маленькие, легкие и элегантные. Все экипажи выглядели самым парадным образом: кожа вымыта и отполирована, медь упряжки начищена до блеска, лошади ухожены до совершенства. И разумеется, седоки и слуги были тщательно одеты, а лакеи – если, конечно, они присутствовали на прогулке, – красовались в ливреях. Многие джентльмены предпочитали править сами, очень гордясь своим умением натягивать «ленты», как они называли вожжи. Некоторых, в той или иной мере, леди Камминг-Гульд знала. Ведь общество так мало, что почти все друг с другом знакомы.

Она встретила принца из Европы, которого знала довольно хорошо лет тридцать тому назад, и, поравнявшись, они обменялись взглядами. Сперва он словно заколебался, потом воспоминание промелькнуло в его глазах – веселое и теплое. Однако он был с принцессой, и ее направляющая рука, лежавшая у него на рукаве, восторжествовала над его порывом. Но, возможно, это и к лучшему, когда прошлое счастье остается непотревоженным в коконе времени и неподвластным реальностям нынешнего дня. Принц прошел мимо Веспасии, улыбнувшейся и ощутившей на лице легкий свет солнца.

Прошло почти три четверти часа. Прогулка доставила ей удовольствие, но не принесла никакой пользы. Наконец она заметила Берти Каннинга. Он медленно прогуливался один, что не было редкостью, так как его жена предпочитала экипаж, а он все еще любил ходить пешком. Во всяком случае, он так говорил, утверждая, что это необходимо для здоровья. Но Веспасия знала, что Берти очень дорожит свободой, которую ему это давало, и что он прогуливался бы даже в том случае, если бы пришлось подпирать себя двумя палками.

Она подумала, что придется подойти к нему самой и что сделать это надо так любезно, как это только возможно, но, по счастью, это оказалось необязательно. Увидев старую знакомую, Каннинг разулыбался с гораздо большей теплотой, чем требовалось простой вежливостью, воспользовался возможностью и подошел к скамье, на которой она сидела. Это был красивый, ухоженный и привлекательный мужчина. В прошлом он очень нравился Веспасии, и ей не надо было притворяться, что она рада его видеть.

– Доброе утро, Берти. Вы очень хорошо выглядите.

Этот человек был на десять лет моложе ее, но время обошлось с ним не так великодушно, как с ней. Он, несомненно, стал плотнее, и его лицо приобрело кирпичный оттенок, чего не было в лучшую пору его жизни.

– Дорогая Веспасия, как замечательно встретиться с вами снова… Вы совсем не переменились. Как же должны ненавидеть вас ваши ровесницы! С чем красивая женщина не может смириться, так это с тем, что другая красивая женщина ее возраста выглядит гораздо лучше, чем она.

– Вы, как всегда, знаете, что особенно приятно услышать, – ответила леди Камминг-Гульд, улыбаясь и в то же время самую чуточку отодвигаясь в сторону, что могло служить намеком на приглашение сесть рядом.

Берти немедленно принял предложение не только из удовольствия разделить ее общество, но и, очень возможно, для того, чтобы дать отдых уставшим ногам. Они немного поболтали о разных пустяках, вспомнили общих знакомых. Веспасия совершенно искренно наслаждалась легкой беседой. Прошедшие годы как будто ничего не значили. Все было как и тридцать лет назад. Да, конечно, туалеты теперь стали некрасивыми – слишком узкие юбки, ни кринолинов, ни бандажей, слишком много дневных платьев и слишком много компаний, состоящих целиком из женщин, – но настроение было такое же, как раньше. Тот же шум, суета, веселье, такие же красивые лошади, и майское солнце сияет, как прежде, и так же пахнет земля, и высокие деревья шумят над головой. Лондонское светское общество вышло на парад, самодовольно упиваясь восторженным самосозерцанием.

Только Нобби Ганн было уже не двадцать пять, и она больше не могла плавать на каноэ по реке Конго. Ей было пятьдесят пять лет, она жила в Лондоне, была очень душевно уязвима и влюбилась в человека, о котором Веспасия почти ничего не знала и которого очень опасалась.

– Берти…

– Да, дорогая?

– Вы знаете всех, кто имеет отношение к Африке…

– Да, знал, но теперь к ней имеет отношение так много людей… – Он пожал плечами. – Они появляются ниоткуда, и это самые разные люди, огромное количество которых я бы не хотел знать. Искатели приключений самого низкого пошиба. Но почему вы спрашиваете? Вы имеете в виду кого-то определенного?

Его старая приятельница не стала увиливать. Время для этого было неподходящее, да и он не ожидал от нее лукавых недомолвок.

– Питера Крайслера, – ответила леди Камминг-Гульд.

Мимо в карете, запряженной четверкой, проехал финансовый магнат средних лет с женой и дочерьми. Ни Веспасия, ни Берти не обратили на них внимания. Зато честолюбивый молодой человек на рысаке снял шляпу и получил в награду их улыбки.

Потом проехали вместе молодой человек и девушка.

– Ну, наконец-то обручились, – пробормотал Берти.

Веспасия поняла. Девушка ни за что бы не показалась с этим молодым человеком вместе в ином случае.

– Ну а Питер Крайслер? – пыталась она оживить его память.

– Ах да. Его мать происходила из абердинширских Колдеров, кажется. Странная была девушка, очень странная. Вышла замуж за немца, насколько я помню, и некоторое время жила в Германии, но потом, кажется, вернулась. А вскоре умерла, бедняжка.

Пожилой леди вдруг стало холодно. В других обстоятельствах быть наполовину немцем ничего бы не значило. Вся королевская семья была германского происхождения больше чем наполовину. Но сейчас, когда Веспасию так занимали дела в Восточной Африке, такое совпадение – это совсем-совсем другое дело, и это очень важно.

– Понимаю. А чем занимался его отец?

Мимо проехал популярный актер, гордо выставив на всеобщее обозрение свой красивый профиль. Веспасия мимолетно подумала о матери Шарлотты, Кэролайн, и ее недавнем браке с актером, который был моложе на семнадцать лет. Он не так красив, как проехавший, но гораздо обаятельнее. Это, конечно, скандальное дело, и надо было иметь много мужества, чтобы пойти на это, и леди Камминг-Гульд от всего сердца желала ей счастья.

– Понятия не имею, – признался Каннинг. – Но он был близким другом старого канцлера, это я знаю наверняка.

– Бисмарка? – удивилась Веспасия и почувствовала, как на душе у нее стало невесело.

Берти искоса взглянул на нее.

– Ну, конечно, Бисмарка! А почему это вас так занимает, Веспасия? Вы же с ним незнакомы. Он все время живет в Африке. Хотя, очевидно, может иногда наведываться и домой. Он рассорился с Сесилом Родсом – что несложно – и с миссионерами, которые пытались надеть на африканцев брюки и всех поголовно обратить в христианство, что гораздо труднее.

– Надеть брюки или обратить в христианство?

– Труднее поссориться.

– Но я бы с легкостью рассорилась с теми, кто обязательно хочет натянуть на всех брюки или же обратить всех в христианство, даже если они этого не желают.

– Ну, тогда Крайслер вам непременно понравится, – поморщился Каннинг.

Мимо прошел член парламента, радикал, погруженный в глубокомысленный разговор с успешным писателем.

– Осел, – заметил Берти презрительно. – Человек должен держаться своего дела.

– Извините? – не поняла Веспасия.

– Это политик, который хочет написать роман, и писатель, который желает заседать в парламенте, – пояснил ее друг.

– А вы читали его книгу?

Каннинг удивленно вздернул брови:

– Нет. Зачем бы я стал?

– Она ужасна. Но этот Джон Дакре принес бы меньше вреда, если бы ушел из парламента и начал сочинять романы. Очень удачная идея. Пусть обменяются опытом.

Берти с минуту смотрел на свою собеседницу непонимающе, а потом рассмеялся.

– Он и с Маккинноном поссорился, – сказал он немного погодя.

– Кто? Дакре?

– Да нет, ваш Крайслер. Маккиннон – богатый человек. Поссорились они, конечно, из-за Восточной Африки и того, что там нужно делать. Он еще не поссорился со Стэндишем, но, очевидно, и это не за горами, учитывая его отношение к Чэнселлору… – Каннинг, нахмурившись, задумался. – И, черт возьми, нельзя отрицать, что он в чем-то прав. Этот парень, Родс, внушает некоторое сомнение. У него очень гладкий язык, но рыскающий глаз. И, на мой взгляд, он слишком жаден до власти. Во всем слишком поспешает. Вы были знакомы с этим беднягой, Артуром Десмондом? Вот крепкий был человек. Порядочный. Жаль, что умер.

– А Крайслер? – Задавая вопрос, Веспасия встала. Становилось прохладно, и она предпочла бы пройтись. Берти тоже встал и предложил ей руку.

– В нем, боюсь, я не так уверен. У меня в уме против этой фамилии стоит маленький вопрос. Не уверен относительно мотивов его поведения, понимаете?

Леди Камминг-Гульд понимала его очень хорошо.

Мимо прошел и поклонился ей знаменитый портретист. Она улыбнулась, узнав его. Кто-то за спиной тихо сказал, что едут принц Уэльский и герцог Кларенс, и послышался шепот, свидетельствующий об оживившемся интересе, но так как эти персоны катались здесь очень часто, оживление было сдержанным.

Пожилой человек с землистым цветом лица подошел к ним и заговорил с Каннингом. Их с Веспасией представили друг другу, и так как он явно собирался остаться, старая леди поблагодарила Каннинга и, извинившись, удалилась. Теперь она хотела побыть наедине со своими мыслями. То немногое, что она узнала о Питере Крайслере, совсем не утешало.

Из каких побуждений он преследует Сьюзен Чэнселлор? Почему так настойчиво отстаивает свою точку зрения? Ведь не настолько же он наивен, чтобы считать возможным повлиять на Чэнселлора. Ведь тот не скрывает своей публичной поддержки Сесила Родса.

А чему служит сам Крайслер? Африке и ее самоопределению, как он о том говорит, или же германским интересам? Может быть, он хочет спровоцировать Сьюзен на чрезмерную откровенность и почерпнуть нужные ему сведения или внедрить в Британии свою версию происходящего и тем самым ввести правительство в заблуждение?

И почему он волочится за Нобби Ганн?

Веспасия очень огорчилась бы, если бы попала вечером в мюзик-холл «Лирик» и увидела, как Зенобия Ганн и Питер Крайслер сидят рядком в партере, хохочут над шутками комедийного актера, затаив дыхание наблюдают за жонглером, манипулирующим в воздухе тарелками, стонут от восхищения над замечательными трюками клоуна в желтом костюме и отстукивают такт, глядя на танцующих девушек.

Да, зрелище было умопомрачительным, и они от всей души наслаждались, часто обмениваясь взглядами, когда очередная острота забавляла их или, наоборот, ввергала в изумление. Политические каламбуры были злыми и рискованными.

А напоследок выступила ирландская певица. Это был гвоздь программы. Ее богатое, сочное сопрано заворожило публику. Она спела «Серебряные нити среди золотых», «Любовную песню бедуина», «Последний аккорд» Салливана, а затем, вызывая у присутствующих улыбки и слезы, – «Прощай» Тости ^[33].

Аудитория долго аплодировала ей, не отпуская. Наконец занавес упал, Нобби с Питером встали и вышли в теплый вечер, на шумную улицу, где зажигались газовые фонари, стучали копыта по булыжной мостовой, люди подзывали проезжающие кебы и ночной воздух ласково гладил лицо и был влажен, предвещая дождь.

Они шли молча. Все и так уже было понятно.

Глава 7

– Ничего, – сказал инспектор Телман, выпятив нижнюю губу. – По крайней мере, ничего обнадеживающего. – Он говорил о своем расследовании всего, что касалось Йена Хэзеуэя из Министерства по делам колоний. – Просто-напросто мирный, трезвый, пожилой книжный червь. Ничем особенно не выделяется из ряда обыкновенного. – Телман сел без приглашения напротив Питта. – Но все же не настолько обыкновенный, чтобы казаться совсем непримечательным. Это характер, со своими причудами и вкусами. Он любит дорогие сыры, например. И тратит на сыр столько, сколько я бы потратил на фунт мяса. Ненавидит рыбу и ни за что, ни за какие деньги не станет есть ее.

Томас, сидевший за столом спиной к свету, нахмурился.

– Покупает себе дешевые рубашки, – продолжал его коллега, – лишнего фартинга на них не истратит. Всегда спорит со своим портным, очень вежливо спорит, но умеет настоять на своем. – На его лице выразилось удивление. – Я сначала думал, что он трусоват и нерешителен, что это один из тех спокойных, тихих людей, которые не умеют за себя постоять, – глаза его округлились, – но я узнал, что если мистер Хэзеуэй захочет, он может быть человеком достаточно настойчивым. Всегда очень спокойный, очень вежливый, никогда и ни с кем не повышает голоса; однако есть в нем что-то такое, наверное, во взгляде, из-за чего портной никогда не спорит с ним больше минуты, а затем, пристально поглядев на него, вдруг отступает и только твердит: «Да, сэр, мистер Хэзеуэй», «Нет, сэр», «Конечно, нет», «Все, что пожелаете, сэр».

– Он занимает довольно высокую должность в Министерстве по делам колоний, – заметил Томас.

Телман коротко фыркнул, тем самым сполна выразив свое презрение:

– Я видел и не таких важных господ, которыми помыкали их портные! Нет, сэр, в нашем мистере Хэзеуэе побольше металла, чем кажется на первый взгляд.

Суперинтендант промолчал. Это было скорее впечатлением, оно ничего не доказывало и объяснялось тем, что Телман сначала принял Хэзеуэя за не очень активного человека.

– При этом он покупает очень хорошие носки и ночные рубашки, – продолжал свой рассказ инспектор. – Очень даже дорогие. И у него несколько шелковых галстуков.

– Экстравагантных?

Телман с сожалением покачал головой:

– Не в том смысле, какой вы имеете в виду. Он никогда не выходит за пределы своих средств. И даже, скорее, тратит меньше, чем может. Есть у него тихие радости. Время от времени он обедает в своем клубе или у друзей, вечерами гуляет по зеленой травке в парке.

– Есть ли у него приятельницы? – продолжил расспросы Питт.

Инспектор скорчил такую физиономию, что слов не требовалось.

– А что известно о его сыновьях? И есть ли у него еще родственники, братья, сестры?

– Сыновья его так же респектабельны, как и он сам, насколько я могу судить. Как бы то ни было, оба живут за границей, и ни от кого я не слышал о них худого слова. Насколько мне удалось выяснить, других родных у него нет. Но он точно не ездит к сыновьям и не переписывается с ними.

Томас откинулся на спинку кресла, подставив лицо под лучи солнечного света.

– А те друзья, с которыми он обедает раз в неделю, кто они? Они как-то связаны с Африкой или Германией? Или с финансами?

– Ничего подобного обнаружить не удалось.

Вид у Телмана был одновременно торжествующим и сердитым. Ему доставляло удовольствие озадачивать суперинтенданта новыми проблемами, но сильно не нравилось, что он пока не смог узнать ничего по-настоящему важного. Питта позабавила эта двойственность.

– Ну а ваше собственное мнение о нем? – спросил он, едва заметно улыбнувшись.

Инспектор как будто удивился. Очевидно, такого вопроса он не предвидел, и теперь ему пришлось спешно обдумывать ответ.

– Мне бы очень хотелось сказать, что внутри у него запрятано больше, чем видно снаружи. – Лицо Телмана приняло кислое выражение. – Но я думаю, что он просто самый обычный, лысый, маленький человек с обычной и очень скучной жизнью, в которой нет ничего таинственного. Таких, как он, в Лондоне десятки тысяч. У меня нет никаких оснований думать, что он шпион или вроде того; он именно то, чем кажется.

Томас уважал мнение своего коллеги. У Телмана были предрассудки, пристрастия и недовольства – как личные, так и коренящиеся в его социальном положении, – но нюх на преступления, на способность человека совершить его, у этого человека был обостренным, и ошибался он редко.

– Спасибо, – искренно ответил Питт, что заставило его собеседника отбросить настороженность. – Вы, наверное, правы.

Тем не менее суперинтендант не упустил возможность явиться в Министерство по делам колоний, чтобы побеседовать с Хэзеуэем и составить о нем личное представление. Было бы упущением не поговорить с ним, а в таком не ясном еще деле никаких упущений, даже мельчайших, Питт себе позволить не мог.

Кабинет Йена Хэзеуэя был поменьше, чем у Чэнселлора или Иеремии Торна, но тем не менее он выглядел величественно и был довольно комфортабельным. В нем, казалось, не было ничего нового: все вещи хорошего качества, на всем чувствуется налет времени. Дерево, которое полировали на протяжении нескольких поколений, сверкало, кожа поблескивала, на ковре виднелась слегка вытертая дорожка, ведущая от двери к письменному столу. Книги, стоящие на единственной полке, были переплетены в марокканскую кожу и сияли золотом названий.

У самого Хэзеуэя, сидевшего за письменным столом, вид был снисходительный и любезный. Он почти полностью облысел, если не считать коротких седых прядей над ушами, был чисто выбрит, имел несколько великоватый нос и светло-голубые круглые глаза. Вглядевшись в них пристальнее, можно было оценить в должной мере ясность его взгляда и ум.

– Доброе утро, суперинтендант, – сказал Йен спокойно. У него был прекрасный голос и отличная дикция. – Чем могу быть вам полезен? Пожалуйста, садитесь.

– Доброе утро, мистер Хэзеуэй.

Питт принял предложение и сел в кресло напротив письменного стола. Это кресло было удивительно удобным; казалось, оно обнимает человека, как только он в него опускается, и тем не менее оно было твердым во всех необходимых местах. При всей легкой манере общения Хэзеуэй был государственным служащим на довольно высокой должности и лишним временем не располагал.

– Это касается неприятной случайности с утечкой информации, – продолжал Томас. Ходить вокруг да около не следовало, его собеседник был слишком умен, чтобы сразу же не понять смысла проводимых разысканий.

Однако выражение его лица не изменилось.

– Я думал об этом, суперинтендант, но, к сожалению, не пришел ни к какому определенному выводу. – Он слегка улыбнулся. – О такой новости не забудешь. Вы говорили об этом во время нашей прошлой встречи с некоторой беззаботностью, но я-то знаю, что это ни в коем случае не пустячное дело. Не знаю точно, что это за материал и кому он был передан, но дело от этого принципиально не меняется. В следующий раз это может затронуть жизненные интересы Англии или ее благополучие. И конечно, мы не всегда способны распознать, кто наши враги. Сегодня мы числим их среди друзей, однако завтра…

Идея была неприятная. От нее веяло холодком, и светлый удобный кабинет Хэзеуэя, казалось, только усиливал это ощущение. Питт не знал, каких врагов Англии подразумевает Йен, в более узком смысле или в более общем. Вдруг в памяти у него всплыло лицо Артура Десмонда. Догадывался ли тот, сколько у него врагов? И как бы он удивился, если бы мог слышать некоторые свидетельские показания на заседании, рассматривавшем причины его смерти! Какие бы лица его неприятно удивили, какие показания?

Вот худшее из всего того, что связано с тайным обществом, – за привычной личиной скрываются такие разные лица. В «Узком круге» были свои палачи, хотя честнее было бы назвать их убийцами. Это были люди, стоящие особняком и наделенные властью осуществлять наказание в интересах своего общества. Иногда таким наказанием могли быть гибель репутации или финансовое разорение, однако в редких случаях, как произошло с Артуром Десмондом, наказанием стала смерть.

Но кто ее осуществил? Об этом вряд ли знали даже члены «кружка». Тайна была необходима – и чтобы обезопасить исполнителей приговора, и для успешного осуществления «работы». Палач мог поприветствовать жертву с улыбкой, пожать ей руку и сразу же нанести смертельный удар. А все остальные участники «Узкого круга» клялись на крови помогать ему, защищать его и, как приказано, хранить тайну.

Хэзеуэй смотрел на посетителя, терпеливо ожидая ответа, и Томас заставил себя мысленно вернуться к информации об африканских делах.

– Вы, конечно, совершенно правы, – ответил он поспешно. – Это одно из самых прискорбных событий. Мы уже проследили путь информации от ее прихода в Министерство колоний до того момента, как она оседает в архиве. Я, наверное, уже знаком со всеми, кто имеет доступ к получению информации…

Йен медленно улыбнулся:

– Но ведь это несколько человек. Полагаю, я тоже у вас на подозрении?

– Вы один из тех, кто имеет доступ к секретным сообщениям, – осторожно сказал Питт. – И только на этом основании я мог бы вас подозревать. Ваш сын живет в Центральной Африке?

– Да, мой сын Роберт занимается миссионерской деятельностью. – Лицо Хэзеуэя по-прежнему мало что выражало, и было невозможно определить, гордится он призванием сына или нет. Блеск в его глазах мог говорить об удовлетворении, любви, снисходительности – или просто отражать солнечный свет, который падал на него слева. И ничто в этом мягком голосе не свидетельствовало о чувстве: все говорило только о хорошем воспитании и о легком беспокойстве, вызванном целью, с которой к нему явился суперинтендант.

– Где именно? – спросил Томас.

На этот раз в глазах его собеседника мелькнул огонек.

– На берегах озера Ньяса.

Питт в свое время неплохо изучил географический атлас. Берег Африки был довольно подробно картографирован, но в глубь континента простирались огромные неизведанные территории, через которые пролегало всего несколько путей, причем проложены они были иногда произвольно, с востока на запад, в соответствии с путями великих исследователей. Здесь приметой было озеро, там – горная гряда. Но основная часть неизвестного пространства не имела границ, там никогда не ступала нога картографа, никогда никто не измерял эти просторы, и возможно, там даже вообще не бывал еще белый человек. Томас знал, что озеро Ньяса расположено близко к той области, на которую заявлял права Сесил Родс и где, по слухам, находился золотой город Зимбабве.

Хэзеуэй внимательно наблюдал за Питтом. Его круглые голубые глаза видели все.

– Это та территория, которая вас интересует. – У него эти слова прозвучали как утверждение, а не как вопрос. Он не шелохнулся, и его лицо не изменило выражения, но он стал более сосредоточенным и напряженным. – Суперинтендант, давайте прекратим игру в прятки. Если я ошибаюсь, вы меня поправите, но полагаю, что вас заботит германский интерес к Машоналенду и Матабелеленду. Мне известно, что мы сейчас обсуждаем положение нового договора о зонах влияния, что эти переговоры касаются и Гельголанда, что падение канцлера Бисмарка значительно осложнило ход переговоров и что Карл Петерс и немецкое присутствие в Занзибаре, восстание и его быстрое и кровавое подавление – все это явления очень важные. Так же как, очевидно, экспедиция мистера Родса из Кейптауна и его переговоры с господином Крюгером и бурами. И если бы кайзеру стала известна вся информация касательно Африки, это сильно подорвало бы наши позиции на переговорах.

Питт ничего не ответил. Со стороны окон не доносилось ни звука, правда, они выходили не на улицу или в парк, а во внутренний дворик.

Йен слегка улыбнулся и откинулся на спинку стула.

– И это серьезнее, чем элементарное стремление нечестно нажиться к собственной выгоде на инвестициях в золото и алмазы, – сказал он серьезно. – Это предательство. Государственная измена. Все частные, личные соображения должны быть забыты, а все усилия – сосредоточены на том, чтобы найти человека, который мог так поступить. – Хэзеуэй говорил, не повышая голоса, но все же тембр его едва заметно изменился, и в нем зазвучала страстная убежденность. Он оставался недвижим, но все его существо источало энергию.

Бесполезно было все отрицать. Он бы ни за что не поверил Томасу, а тот оскорбил бы человека, сидящего напротив, если бы ушел от ответа. Его уклончивость стала бы преградой для дальнейшего обсуждения.

– Но одна из проблем, связанных с предательством, – медленно ответил суперинтендант, тщательно выбирая слова, – заключается в том, что мы начинаем подозревать всех и каждого. Иногда подозрение может принести почти такой же урон, как и правда.

Глаза Хэзеуэя расширились.

– Как вы проницательны, старший инспектор. Да, это действительно так. Но вы не считаете, что есть и такая возможность: это не измена, но хитроумная имитация ее, с тем чтобы испортить нам всю работу? – Теперь в его голосе звучало удивление, но он понимал всю возможность такого поворота событий. – Но кто тогда мог спланировать такое?

Кто-то шел по коридору, потом замедлил шаг, но затем снова продолжил идти. Питт энергично покачал головой:

– Я хотел только заметить, что не надо усугублять создавшееся положение и исполнять за наших врагов их работу, сея необоснованные подозрения. Ведь очень немногие имеют доступ к информации.

– Но все они занимают высокое положение, – немедленно возразил Йен. – Торн, я сам и Чэнселлор! Боже милостивый, если это сам Чэнселлор, то положение отчаянное. – Он усмехнулся. – Ведь мне известно, что это не я.

– Есть и другие возможные кандидаты, – быстро сориентировался Томас. – Но их, конечно, мало. Например, Эйлмер. Или Арунделл. Или Листер.

– Эйлмер… Ах да, я о нем забыл. Довольно молодой еще человек и честолюбивый. Он еще не осуществил всех надежд, которые на него возлагает семья. А это может сильно пришпоривать честолюбие. – Йен неотрывно глядел на Питта. – Я с течением лет становлюсь все благодарнее своей матушке, которая не была честолюбивой, и ее единственной мечтой было, чтобы сыновья женились на приятных и добрых женщинах. Я был счастлив доставить ей это удовольствие еще в двадцать с небольшим. – Хэзеуэй мимолетно улыбнулся воспоминанию, не отрывая от суперинтенданта своего необычного взгляда. – Не сомневаюсь, что вы пожаловали сюда, желая составить некоторое представление о моем характере, но, отвлекаясь от этой элементарной задачи, может, я могу помочь вам и в более практическом смысле?

Питт к тому времени уже принял решение.

– Да, мистер Хэзеуэй, пожалуйста. Я удостоверился, что бо́льшая часть информации поступает сначала к вам, еще прежде, чем она достигнет мистера Чэнселлора.

– Да. Это так. Думается, я понимаю, что у вас на уме: вы хотели бы несколько изменить порядок ее поступления, чтобы утечка не приносила большого вреда. Представить разные версии Чэнселлору, Эйлмеру, Торну, Арунделлу и Листеру, сохранив оригинал только для лорда Солсбери, чтобы предотвратить возможность серьезной ошибки. – Йен выпятил нижнюю губу. – Это надо будет обдумать. Мне придется найти подходящую информацию, но полагаю, что это возможно. – Вид у него был воодушевленный. Он почувствовал облегчение, что может сыграть во всем этом какую-то роль.

Томас не мог сдержать улыбки.

– А это возможно? Чем раньше вы это сделаете, тем скорее мы получим результаты.

– Разумеется! Но это требует осторожности, чтобы цель не была очевидной. – Хэзеуэй опять наклонился вперед. – Это должно совпадать с уже имеющейся информацией, во всяком случае, не противоречить ей. Я буду держать вас в курсе, суперинтендант. – Он довольно широко улыбнулся; чувствовалось, что все в нем так и кипит от избытка энергии.

Питт снова поблагодарил его и встал, собираясь уходить. У него не было полной уверенности в том, что он провел разговор достаточно умно и осмотрительно, но лучшего способа ускорить события Томас не знал. Да еще он ни о чем таком не предупредил ни Мэтью, ни помощника начальника полиции Фарнсуорта…

– Что вы сделали? – ужаснулся Джайлс Фарнсуорт. – Боже праведный, да понимаете ли вы, что может произойти в результате этой… этой…

– Нет, а что? – дерзко спросил Питт. – Что именно должно произойти?

Начальник ошеломленно уставился на него.

– По меньшей мере, дезинформация может дойти до ушей министров Ее Величества. Боюсь, что это уже произошло.

– Нет, она дошла всего лишь до ушей Лайнуса Чэнселлора.

– Всего лишь? – Лицо Фарнсуорта заметно порозовело. – Да известно ли вам, что он первый министр по делам колоний? Британская империя – это четвертая часть земного шара! Разве вы этого не понимаете? Подобная дезинформированность Чэнселлора может обернуться бог знает чем!

– Ничего не произойдет, сэр, – успокоил его Томас. – Это лишь пустяковая неточность в достоверной информации. Хэзеуэй знает об этом. Будет осведомлен и министр иностранных дел. Без ведома того или другого, а скорее их обоих, никаких действий предприниматься не будет.

– Возможно, – неохотно сдался его шеф. – И все же вы слишком много берете на себя, Питт. Вам следовало бы посоветоваться со мной, прежде чем затевать подобное. Я не уверен, что премьер-министр нас одобрит.

– Если не спровоцировать виновника на немедленные действия, мы едва ли узнаем, кому обязаны утечкой информации накануне подписания договора.

– Это далеко не самое удачное решение. – Помощник комиссара полиции в сомнении прикусил губу. – Я полагал, вы достигнете нужных результатов обычными методами расследования.

Беседа велась в кабинете Фарнсуорта. Он пригласил суперинтенданта для рапорта о ходе расследования. Погода изменилась, и в окно барабанил щедрый весенний дождь. Томас подчеркнуто удобно устроился на стуле, вытянув перед собой ноги. Низ его брюк изрядно промок от воды из-под колес экипажей и кебов, которые, проезжая по лужам, каждый раз обдавали прохожих водой.

Фарнсуорт, хмуря брови, наклонился к нему через стол.

– Знаете, Питт, вы все же допустили парочку досадных ошибок. Но их еще не поздно исправить, – заметил он.

– Не поздно, говорите? – Томас понял его не сразу.

– Вам пришлось действовать в одиночку в довольно враждебной и полной подозрений обстановке, – продолжал его начальник, внимательно следя за выражением лица суперинтенданта. – Вы были незваным гостем, полицейским, случайно оказавшимся в стане дипломатов и политиков, государственных служащих…

Питт недоуменно смотрел на него, готовый уже подумать бог знает что. Но где-то в глубине его сознания уже возникло знакомое интуитивное чувство настороженности.

– Среди них, однако, немало тех, кто готов помочь вам. – Голос Джайлса упал на несколько октав ниже и звучал почти доверительно. И вместе с тем в нем была настойчивость, начальственное назидание и надежда на понимание. – Все это люди более искушенные и знающие, чем вы, проработавший на своем посту всего год, несмотря даже на ваш опыт расследований и метод дедукции. Я вам предлагал это однажды, Питт, предлагаю и сейчас. – Он еще ближе наклонился к подчиненному через стол.

«Узкий круг»! Фарнсуорт уже однажды пытался прощупать новоиспеченного суперинтенданта, как только тот занял место Мики Драммонда. Тогда Томас недвусмысленно отказался, надеясь, что больше попытки не повторятся и все будет забыто. Видимо, он по своему легкомыслию слишком быстро успокоился. Это была непростительная ошибка. Следовало бы знать, что с этим он столкнется еще не раз. Вопрос, увы, не был закрыт.

– Нет, благодарю, – ответил он тихо. – Мои доводы остаются прежними. Уж больно велика цена этой помощи.

Лицо его собеседника стало жестким.

– Вы действуете неразумно, Питт. От вас не потребуется ничего более того, на что охотно готов пойти каждый честный гражданин своей страны. Вы закрываете себе дорогу к успеху, беспрепятственному и своевременному продвижению по службе. – Фарнсуорт еще ближе склонился к Томасу. – При нужной помощи, следует заметить, ваши возможности могут стать неограниченными. Перед вами откроются все двери. Вас оценят по заслугам, а ведь они у вас есть! В ином же случае сами законы общества будут против вас. Вам следует подумать об этом. Не понимаю, как можно не видеть всех преимуществ! – Взгляд темно-серых глаз начальника, требовавший ответа, встретился с полным решимости взглядом подчиненного.

Питт не мог не ощутить силу воли, которая скрывалась за внешне спокойным и приветливым выражением лица Джайлса, и вдруг понял, что тот отнюдь не глуп, как это показалось Томасу вначале. Питт вынужден был признаться, что до сего момента недооценивал этого человека. Раньше он был убежден, что тот занимал высокий пост скорее по праву своего происхождения, а не по способностям. Непонимание, проявляемое помощником комиссара полиции в некоторых вопросах, его неверные оценки ситуаций и событий Питт объяснял ограниченностью его опыта и кругозора, считая, что шеф, видимо, относился к числу людей, неспособных представить себе не только интересы и понятия других классов общества, но и их человеческие чувства. Теперь же суперинтендант был склонен считать, что Фарнсуорту просто не хватает проницательности, чуткости и сострадания к другим, однако отказывать ему в уме было бы ошибкой.

– Вы отдаете предпочтение определенной узкой группе людей, преследующей свои интересы и делающей это за счет другой группы, поступающей так же, – ответил Томас с откровенностью, с какой никогда ранее не говорил с начальством, хотя и понимал, что немало рискует.

За вялым раздражением шефа, однако, чувствовались усталость и разочарование. Видимо, он ожидал от подчиненного большего.

– Я тоже идеалист, Питт, но знаю меру. Если идеализм вступает в противоречие с реальностью, какой в нем прок? Он становится помехой. – Фарнсуорт покачал головой. – Так устроен наш мир. Если вы этого еще не поняли, я искренне удивляюсь, как вам удалось добиться в жизни того, чего вы добились. Вы ежедневно являетесь свидетелем преступлений. Вам известны все пороки и слабости человеческой натуры в наихудших их проявлениях. Неужели вы слепы настолько, что не можете по достоинству оценить высокие побуждения людей, объединившихся во имя добра? Ведь, в конце концов, это делается для всеобщего блага.

Томас хотел было возразить, что не считает цели и мотивы лидеров «Узкого круга» таким уж благом для общества. Возможно, вначале, когда все только замышлялось, намерения были добрыми, но не сейчас, когда они погрязли в борьбе за власть. Обуреваемые желанием любой ценой воплотить в жизнь свои идеи, предвкушая их торжество и ощущая близость власти, в этой возне они давно забыли или просто растеряли многие из своих хороших намерений. Питт, однако, понял, что его возражения не смогут поколебать убежденность Джайлса и приведут лишь к ненужным трениям и конфликтам с начальством. Он промолчал.

И все же у него было такое чувство, будто на какое-то мгновение они с помощником комиссара полиции были близки к взаимопониманию, которое могло бы перейти даже в симпатию друг к другу. Суперинтендант вдруг подумал, что должен ухватиться за это и из моральных и чисто человеческих соображений сделать попытку сближения.

– Дело не в том, насколько справедливыми и благородными являются эти цели, – ответил он медленно. – Как для тех, кто их провозглашает, так и для всех прочих. Я не сомневаюсь, что это принесет пользу многим…

Лицо Фарнсуорта просветлело. Казалось, ему не терпелось тут же вступить в дискуссию, но он все же решил дать Питту возможность закончить свою мысль.

– Главный порок в том, что кто-то решает за всех, что для них хорошо, и делает это, даже никого не оповещая, – осторожно подбирая слова, продолжил Томас. – Да и осуществление этих намерений происходит в глубокой тайне. Если это на пользу – тогда прекрасно; ну а если это совсем не то, что нам всем нужно, и, обнаружив это, мы уже не в силах будем что-то изменить? – Питт, сам не заметив этого, тоже склонился через стол к начальнику. – Когда дело сделано, его уже не поправить и не остановить. Мы не будем даже знать, кого винить или от кого потребовать объяснений. Таким образом, большинство, а вернее, все те, кто не входит в «Узкий круг», лишаются всякого права что-либо решать или свободно выбирать.

Фарнсуорт, хмурясь, с удивлением смотрел на рассуждающего молодого человека.

– Кто же мешает вам стать членом Круга, Питт? Именно это я вам и предлагаю.

– А как быть с остальными, с их правом выбора?

Глаза Джайлса округлились от еще большего изумления.

– Неужели вы полагаете, что каждый, что большинство… – он жестом указал куда-то за пределы своего кабинета, – способно понимать эти вопросы? Более того, принимать решения о том, что разумно, хорошо, полезно и, наконец, что в принципе возможно? Конечно же, вы так не думаете, не так ли? Иначе выходит, что вы предлагаете анархию. Каждый сам по себе и сам за себя. И еще, не дай бог, готовы наделить этим правом даже женщин и детей?

До сих пор Томас обычно действовал интуитивно, поддаваясь внутреннему чувству. Ему не надо было пускать в ход логику и рационально взвешивать свои слова и поступки. Никто до сих пор этого от него не требовал.

– Есть большая разница между легальной властью и властью тайной, члены которой никому не известны, – решительно возразил он и увидел иронию в глазах Фарнсуорта. – Конечно, власти присущи коррупция, некомпетентность, насилие, но если мы знаем свою власть, то можем призвать ее к ответу. В конце концов, мы можем бороться с ее недостатками, если они становятся очевидными.

– Восстание, – язвительно промолвил его начальник. – А если борьба будет подпольной, то и государственная измена? Вы это предпочитаете?

– Я не собираюсь свергать правительство. – Питт не мог позволить, чтобы из него сделали экстремиста. – Но я могу согласиться с его отставкой, если оно того заслуживает.

Джайлс вскинул брови.

– А кто будет это решать? Вы?

– Большинство народа той страны, в которой оно правит.

– Итак, вы считаете, что большинство всегда право? – Глаза помощника начальника полиции по-прежнему были широко распахнуты от не покидавшего его удивления. – Что оно является хорошо информированным, мудрым, благожелательным, дисциплинированным и, наконец, черт побери, даже образованным…

– Нет, я так не считаю, – прервал его Томас. – Но оно никогда таким не станет, если им будут тайно править те, кто никогда не спрашивает его мнения и никогда ничего ему не объясняет. Я считаю, что в большинстве своем люди всегда были честными, и они вправе, как вы или всякий другой, знать свое будущее и иметь возможность хоть как-то определять его.

– Сообразно существующему порядку, – добавил Фарнсуорт с ироничной улыбкой, откинувшись в кресле, – не ущемляя прав и привилегий других. Все верно. Цели у нас с вами одинаковые, Питт, да вот как достичь их?.. Ко всему прочему, вы еще безнадежно наивны. Вы идеалист, оторванный от реальной сути человеческих отношений в обществе, экономике и деловой жизни. Из вас получился бы неплохой оратор, вещающий с трибуны то, что толпа хочет услышать, но никудышный политик у себя в кабинете. – Сцепив пальцы, шеф глядел на суперинтенданта, почти смирившись с неудачей. – Возможно, вы правы, отказываясь войти в «Узкий круг». У вас нет нужной закалки, да и кругозор не тот. В душе вы так и останетесь сыном егеря.

Томас так и не решил, следует ли считать это оскорблением или же выражением крайнего разочарования. Он встал.

– Пожалуй, вы правы, – согласился он, удивившись, что не испытывает чувства обиды. – Лесничие и егеря сохраняют и оберегают богатства, дарованные нам. – Питт улыбнулся. – Разве вы не к этому призываете?

Вид у Фарнсуорта был испуганным. Он открыл было рот, чтобы возразить, но понял, сколь верным было замечание его оппонента, и промолчал.

– До свидания, сэр, – попрощался Томас, стоя уже в дверях.

Одну полезную для следствия задачу, связанную с Министерством иностранных дел, суперинтендант Питт решил взять на себя. Обычный опрос о привычках, слабостях и прочих отличительных чертах ближайшего окружения погибшего с таким же успехом мог провести и Телман со своими помощниками. Томас все равно не ожидал особых результатов от этой рутинной работы. Но смерть сэра Артура Десмонда не выходила у него из головы, а с нею его не покидала и печаль, и он все больше утверждался в мысли, что ради Мэтью, да и ради себя самого, он должен сделать все, что только возможно.

Еще и Шарлотта старалась мало касаться этой темы, хотя ее молчание было красноречивей всяких слов. Она щадила мужа, была особенно терпеливой с ним, и это свидетельствовало о том, что она понимает глубину его печали и чувство вины. Томас был благодарен ей за это. Ему было бы тяжело услышать от нее слова осуждения, потому что они были бы справедливыми. Будучи столь уязвимым, он менее всего был готов подвергнуться испытанию критикой. Однако ему не хватало прежней откровенности, которая всегда была между ними.

Он принял решение сам опросить сотрудников министерства, начав с генерала Энстратера, для чего ему пришлось пройтись по клубам, где тот обычно бывал. Наконец Питт нашел его в читальне третьего из них. Вернее, ему сказал об этом официант клуба. Сам Томас, не будучи членом, не был допущен в святая святых английской аристократии.

– Будьте добры, спросите у генерала Энстратера, не уделит ли он мне пару минут своего времени, – вежливо попросил суперинтендант, испытывая раздражение за необходимость унижаться. Здесь он не имел никаких прав требовать, ссылаясь на свой полицейский чин, и это злило его больше всего.

– Хорошо, сэр, я спрошу его, – невозмутимо согласился официант. – О ком ему доложить?

– Суперинтендант Питт с Боу-стрит. – Томас вручил ему свою визитную карточку.

– Хорошо, сэр, я передам ему.

Оставив полицейского стоять в огромном холле, официант, положив карточку на серебряный поднос, поднялся по лестнице в библиотеку.

Питт окинул взглядом стены и ряд мраморных бюстов полководцев Англии: Мальборо, Веллингтон, Мур, Вулф, Гастингс, Клайв, Гордон и еще двое, которых он не знал. С удивлением он подумал, что среди них нет Кромвеля. Над дверью висели гербы Ричарда Львиное Сердце и Генриха V. На стене Томас увидел потемневшее полотно – погребение генерала Мура в Коруне, а напротив – битву при Ватерлоо. Воинские знамена более позднего периода нашли свое место под высоким куполом потолка, напоминая о сражениях при Инкермане, Альме и Балаклаве.

Генерал Энстратер спустился по лестнице – розовощекий, с серебряными бакенбардами, с застывшей прямой спиной, старой выправки военный.

– Добрый день, сэр. Чем могу служить? – почти повелительно произнес он. – Должно быть, что-то очень срочное, если вам пришлось потревожить меня даже в клубе.

– Не очень срочное, генерал, но, мне кажется, весьма важное, – почтительно подтвердил Томас. – Если бы я мог получить эту информацию, не тревожа вас, я бы никогда не осмелился на этот визит.

– Да, да, возможно… Ну так что же это, мистер… э-э-э… суперинтендант? Если это не минутное дело, то мы с вами не можем стоять здесь, в холле, как пара официантов. Давайте пройдем в комнату для гостей.

Он указал большой красной рукой на ряд дверей. Питт послушно последовал за ним в одну из них.

В гостиной, куда они пришли, стояли чрезвычайно удобные кресла, но портреты на стенах и вся обстановка недвусмысленно напоминали гостям о военной славе и достоинствах членов клуба и полном ничтожестве каких-то штафирок, допускаемых сюда разве что в исключительных случаях.

Генерал указал гостю на кресло и, когда тот сел, сам опустился в другое, стоящее напротив, немного подавшись вперед и скрестив ноги.

– Итак, что же привело вас сюда?

Питт немного подумал, прежде чем начать.

– Смерть сэра Артура Десмонда, – наконец решил он прямо, без обиняков, сказать о цели визита. Заметив, как застыло лицо генерала, он тем не менее продолжил: – Были проведены некоторые предварительные опросы в ходе следствия, однако я хочу знать все факты, чтобы опровергнуть и снять все порочащие предположения о нем, которые могут быть высказаны.

– Кем? Какие предположения? – немедленно потребовал ответа Энстратер. – Объяснитесь, сэр. Это весьма прискорбный случай.

– Согласен, сэр, – ответил Томас. – Тем более что ходят слухи о потере рассудка, самоубийстве или, еще хуже, убийстве.

– Боже милостивый. – Старый военный был потрясен, хотя лицо его не изменилось, и ничто не говорило о том, что он потерял свою прежнюю убежденность. Лишь глаза у него потемнели. – Это скандал! Кто посмел распускать такие слухи? Я требую ответа, сэр!

– Пока это лишь предположения, генерал, – заверил его Питт, лукавя. – Я должен иметь возможность решительно опровергнуть всякие домыслы, откуда бы они ни исходили.

– Это чудовищно! Кому нужно было убивать Десмонда? Я не встречал человека порядочнее!

– Я тоже так полагал до последнего времени, – сказал Томас, вложив в свои слова больше уверенности, чем он чувствовал на самом деле. Неприятный холодок страха заставил его призадуматься: что, если искреннее возмущение Энстратера заставит его сболтнуть лишнее? Это дойдет до ушей Фарнсуорта, и тогда Питту могут грозить серьезные неприятности. Возможно, он сгустил краски и вместо пользы причинил вред.

Но уже поздно было идти на попятный.

– Что ж… – осторожно начал генерал. – Да, между прочим… – Тут он повторил все, что говорил на предварительном дознании. – Это все, что я сказал тогда, и, в какой-то степени, это правда.

– Это меня и беспокоит, – быстро заметил Питт, опять чувствуя прочную почву под ногами. – Насколько странным вам показалось его поведение, сэр? Вы были сдержанны и осторожны на допросе, как и положено другу, когда тот говорит о близком ему человеке в присутствии посторонних. Но наша беседа носит приватный характер, это совсем другое дело.

– Что ж… Даже не знаю, что сказать, сэр. – Генерал Энстратер был растерян.

– Вы утверждали, что сэр Артур в последнее время казался рассеянным и был чем-то обеспокоен, – настаивал суперинтендант. – Вы могли бы привести примеры этого?

– Я… э-э-э… Разве такие вещи запоминаются? Мы всегда снисходительны к недостаткам друзей. Никто не пытается их запоминать.

– Вы не можете вспомнить ни одного случая? – Томас все еще надеялся. И хотя эта надежда еле теплилась, он решил не отступать: слишком уж это было для него важно.

– Это, видите ли, скорее впечатление, чем что-либо конкретное, что можно было бы зафиксировать как факт. – Казалось, что Энстратер искренне страдает.

Вдруг Питт подумал, что генерал ему врет. По сути, он ничего не знает, а лишь повторяет то, что велели ему говорить члены «Узкого круга».

– Когда вы в последний раз видели сэра Артура? – спросил Томас вежливо и тихо, не сводя глаз с собеседника. Тот смутился. Однако суперинтендант решил не давить на него. Нет смысла наживать врага, иначе он едва ли что-нибудь от него узнает.

– А… – Энстратер покраснел. – Не помню. Все эти события как-то перемешались в моей памяти. Но я точно помню обед с ним за три недели до его смерти. Бедняга. – Голос генерала стал уверенным. Он снова воспрянул духом, ибо теперь говорил о том, что знал. – Мне показалось тогда, что он очень изменился. Говорил что-то маловразумительное об Африке…

– Маловразумительное? – перебил его Питт. – Вы хотите сказать, что его речь была сбивчивой и малопонятной?

– Нет, нет, ни в коем случае. Ничего такого я не заметил. Я просто хочу сказать, что он все время возвращался к разговору об Африке, даже когда мы все беседовали уже о другом.

– Короче, он вам надоедал?

Энстратер удивленно посмотрел на полицейского.

– Пожалуй, да. Он не мог оставить в покое эту тему. Выдвинул ряд обвинений, совершенно несправедливых… ничем не обоснованных, разумеется.

– Вы считаете их необоснованными?

– Господи, конечно! – Теперь генерал был вне себя. – Он говорил о каком-то заговоре с целью захвата земель Африки и бог знает что еще. Сущий бред.

– Вам, должно быть, хорошо знакомы проблемы Африки, сэр? – Томас сделал все, чтобы в его голосе не было сарказма, и, кажется, ему это удалось.

– Что? – встрепенулся Энстратер. – Африки? Почему вы так считаете, инспектор?

– Вы с такой уверенностью опровергаете возможность каких-либо заговоров в связи с финансированием ее освоения и заселения… Здесь замешаны огромные деньги, и, возможно, те, кто получит права на разработку ископаемых, надеются сколотить состояния.

– А… впрочем… – Генералу хотелось решительно опровергнуть подобную мысль, но он вовремя сообразил, что у него нет нужных аргументов, хотя сама мысль глубоко его возмутила.

Питт с интересом следил за тем, как менялось лицо его собеседника, и понял, что тот осуждал сэра Артура, скорее поддаваясь чувствам, чем руководствуясь здравыми размышлениями. Было ясно, что военный не верил в существование интриг и прочих недостойных действий, в которых по неосведомленности плохо разбирался. Мысли о коррупции он не допускал вообще.

– Я тоже надеюсь, что ничего такого нет, – вежливо согласился суперинтендант. – Но уверенность, что такое возможно, я бы не считал бредом сумасшедшего. Огромные богатства влекут к себе не только честных предпринимателей, но также воров и авантюристов. Перспектива огромной власти всегда развращала людей. Сэру Артуру, политику, известны громкие скандалы в истории нашей страны, и его тревога за будущее вполне естественна.

Генерал Энстратер задержал дыхание. Лицо его заметно порозовело от волнения. Без сомнения, его раздирали противоречивые чувства: верность своим убеждениям и верность Кругу. Питт, хотя и не знал этого точно, был уверен, что с ним происходит что-то подобное. После разговоров с Фарнсуортом он ясно представлял себе ситуацию. Для Энстратера это была организация образованных, просвещенных людей, готовых помочь стране и в том числе темному и глупому большинству мужчин и женщин, которые не способны сами о себе позаботиться, будучи необразованными и отнюдь не мудрыми. Долг и честь требуют помогать таким ради их же собственного блага. Генерал, очевидно, дал клятву верности именно таким идеалам, и его воспитание требовало от него неукоснительного исполнения своего долга и верности данному слову. Служба в армии научила его выполнять приказы, не задавая вопросов, а дезертирство всегда было для военного тяжким преступлением, последним грехом, какой может совершить человек.

И вот сейчас перед Энстратером – правда, которую он не может отрицать, и тут его врожденная честность и понятие о долге вступают в глубокое противоречие с обетом верности и всем его прежним образом жизни.

Томас ждал, когда бедняга примет для себя решение.

В окно было видно, как к подъезду подкатил экипаж, запряженный четверкой, и из него вышел человек невысокого роста. Расплатившись с возницей, он поднялся по ступеням крыльца. Четверка тут же тронулась и исчезла из виду.

– Все, что вы сказали, сэр, должно быть, правда, – согласился наконец генерал. Это признание, видимо, далось ему с трудом, судя по тому, с каким напряженным видом он произносил эти слова. – Странность всей ситуации не в том, что бедняга Десмонд был убежден в существовании заговора, а в том, кого он обвинял в нем. Это, сэр, не укладывалось в рамки разумного. Приличные люди, честные и всеми почитаемые, кого я знал всю свою жизнь! – Лицо его потемнело от гнева, а в голосе зазвучала непоколебимая вера в свою правоту. – Люди, служившие ближнему, стране и королеве, не требуя ни славы, ни вознаграждения, сэр!

Но добиваясь тайной власти, мысленно добавил от себя Питт. Это, пожалуй, поважнее всяких наград, но говорить об этом вслух суперинтендант не стал.

– Представляю, генерал, как неприятно вам было это слышать, – сказал он, просто чтобы что-то сказать.

– Чрезвычайно, – искренне согласился его собеседник. – Крайне неприятно. Я уважал и любил Десмонда все годы нашего знакомства. Это был очень приятный человек. Порядочный. Весьма прискорбно, что его ждал такой конец. Это трагедия. – Кажется, придя к такому заключению, генерал остался доволен собой, решив этим дилемму. Теперь он мог, не смущаясь, глядеть в лицо Томасу и дать волю своим эмоциям и красноречию. – Очень жаль, – продолжал он. – Жаль его семью, черт побери. Надеюсь, вы не предадите это слишком большой огласке. Постарайтесь приглушить разговоры о нем. Зачем делать это достоянием гласности? Лучше все похоронить. Это будет наилучшим выходом для всех. Все равно никто не верил его словам. Так будет лучше.

Питт встал.

– Спасибо, что уделили мне время, генерал. Вы были откровенны со мной, и я ценю это, сэр.

– Увы, это все, чем я мог вам помочь. Неприятная история. – Энстратер тоже поднялся и проводил гостя до двери, а затем даже вышел с ним в холл. – Лучше не ворошить все это. До свидания, суперинтендант.

– До свидания, генерал.

На улице ярко светило майское солнце, и Питт ощутил непривычную легкость в голове. Он едва замечал экипажи и разряженных женщин, задевавших его локтями на переполненном тротуаре. И уже покидал Пиккадили, когда услышал звуки музыки, доносившиеся из парка.

Томас шел быстрым пружинистым шагом, ничего не замечая вокруг. Он получил от Энстратера то, что хотел. Сэр Артур Десмонд не был безумным; просто он кого-то встревожил, испугал, кому-то очень не понравился. Сам генерал был порядочным человеком, случайно попавшим в водоворот событий, в которых ему не под силу было разобраться. Никогда еще этому человеку не доводилось выбирать между двумя видами лояльности, которые были явно не в ладу одна с другой. Необходимость переоценки ценностей, таких понятий, как дружба и доверие, были невозможны для него без глубоких моральных потрясений, и вполне понятно, почему он старался избегать подобных ситуаций.

Подтверждений тому, что узнал Питт, практически не было, были лишь собственные умозаключения. Но теперь он мог в какой-то степени привести в порядок свои расстроенные чувства. В его глазах сэр Артур был реабилитирован… во всяком случае, пока.

Следующий свой визит Томас нанес достопочтенному Уильяму Осборну, который показался ему полной противоположностью генералу Энстратеру. Он согласился принять суперинтенданта лишь во второй половине дня у себя дома в Челси. Это был роскошный особняк с садом недалеко от набережной Темзы, на тихой зеленой улочке. Осборн встретил Томаса с едва сдерживаемым раздражением. Было ясно, что вечер у него занят. Он торопился и поэтому не скрывал своего неудовольствия.

– Не знаю, чем я могу вам помочь, мистер Питт, – сразу же сказал хозяин дома, встретив гостя в своей библиотеке. Сам он не сел и не предложил гостю стул, и это говорило о том, что визит должен быть коротким. – Я рассказал об этом прискорбном деле все, что знаю, еще на предварительном дознании. Все имеется в протоколе. Больше мне добавить нечего, а обсуждать эту тему снова у меня нет желания.

– Вы сказали, что сэр Артур Десмонд в последнее время позволял себе некие странные высказывания, – заметил Томас, с трудом держа себя в руках.

– Как я уже сказал, мистер Питт, это вы найдете в протоколах допроса. – Осборн стоял на голубом турецком ковре, покачиваясь с носков на пятки. Томас подумал, что его можно было бы назвать худшей копией Юстаса Марча.

– Вы не могли бы сказать мне, что это были за высказывания, сэр? – спросил он, глядя прямо в лицо хозяину дома и стараясь, чтобы его голос был как можно более спокойным и вежливым.

– Мне не хотелось бы повторять их, – возразил Осборн. – Они нелепы и никому не делают чести.

– Мне очень важно их знать, – настаивал Питт.

– Почему? – Осборн вопросительно вскинул свои невыразительные брови. – Десмонд мертв. Разве так уж важно сейчас, какую чушь он порол в последние месяцы перед смертью?

– Поскольку Десмонд мертв, он не может взять свои слова обратно. – Суперинтендант вдруг понял, что поторопился, и попытался скрыть свою оплошность улыбкой. – Остались люди, честные и уважаемые, которые предпочитают не называть себя, но на их имена, намеренно или случайно, брошена тень. Я уверен, вы понимаете, о чем я говорю, сэр. Мистер Фарнсуорт… – Томас с особым ударением произнес это имя, – обеспокоен этим обстоятельством… – Дальше он предпочел не продолжать для большей убедительности.

Уильям уставился на него немигающим тяжелым взглядом.

– Почему, черт побери, вы сразу этого не сказали? К чему эдакая скромность?

У Питта екнуло сердце. Осборн понял намек. Ложь удалась. Он решил, что в лице нежданного гостя видит перед собой члена тайного братства «Узкий круг».

– Привычка быть осторожным, – скромно ответил суперинтендант, и это не было ложью. – Она становится натурой.

– Что ж, это не так уж плохо, – согласился его собеседник. – Да, неважные дела. Разумеется, несчастный наговорил немало глупостей. – Его лицо было напряженным, а губы сжаты в тонкую линию. – Никакого воображения, совсем никакого. Неплохой малый, но типичный буржуа. Ни капли практичности. Благонамеренный дурак порой опасней десятка злодеев, которые знают, что почем. – Он бросил мрачный взгляд на Питта.

Томас понял, что Уильям все еще не избавился от подозрений. Он, видимо, понимал, что его гость – не тот материал, из которого строится Круг. Ведь он не джентльмен и не верный исполнитель.

Что ж, он угадал, подумал суперинтендант. Первую карту разыгрывать не стоит, а вот о второй следует подумать.

– Я вполне с вами согласен, – признался он, и это было правдой. – Дурак с благими намерениями может быть очень опасен, если дать ему волю. Нередко он способен погубить многих. По злому ли умыслу или случайно.

Осборн казался пораженным – очевидно, не думал, что Томас согласится с ним. Он буркнул что-то под нос, а потом заговорил:

– Значит, вы понимаете меня, сэр… – Он вдруг остановился. – Скажите конкретно, что вы хотите узнать и кому грозит опасность от этой злосчастной болтовни?

– Я предпочел бы не называть имен, – скромно заметил Питт. – Если честно, я и сам их толком не знаю. Понимаете, в целях секретности мне многого не говорят.

– И правильно делают, – удовлетворенно кивнул Уильям. В конце концов, решил он, этот полицейский может быть членом Круга, который всего лишь выполняет особые поручения. – Сэр Артур обвинил некоторых джентльменов, наших добрых друзей, в создании тайного фонда для финансирования колонизации земель в Центральной Африке, – наконец пояснил он. – Это позволит одновременно использовать влияние вождей племен и британскую финансовую и моральную поддержку этих начинаний. Утверждения сэра Артура таковы: если расчеты оправдаются и огромные богатства, реальные и предполагаемые, будут найдены, прибыль от них будет получена нечестным путем. В денежной сфере и в сфере политического влияния там будет создана новая страна – номинально британским сюзеренитетом, но фактически управляемая по своим законам. И ее правительство помешает другим разделить их удачу, исключив их с помощью секретных сделок и договоров.

Лицо Осборна выражало праведный гнев, когда он в ожидании реакции посмотрел на Питта.

– Да, было верхом глупости высказывать подобное, – вполне честно согласился Томас, веря всему, что услышал. – Он действительно потерял чувство реальности.

– Абсолютно, – горячо согласился Уильям. – Полный абсурд и безответственность одновременно. Но ему всё же могли поверить.

– Сомневаюсь, – возразил суперинтендант, испытывая внезапную горечь. – Все это слишком ужасно, едва ли кто захочет поверить в это. Особенно те, кто не хочет верить, кому даже в страшном сне такое не могло померещиться, тем более что никаких конкретных доказательств нет.

Осборн, прищурившись, смотрел на своего гостя, пытаясь уловить в его словах сарказм, но, встретив его бесхитростный взгляд, как будто успокоился. Того же ничуть не мучили угрызения совести за откровенное притворство.

Уильям откашлялся:

– Вот и все, что я могу сказать вам, Питт. Это все, что мне известно. Африка – не моя сфера интересов.

– Вы мне очень помогли, сэр, благодарю вас, – удовлетворился этим суперинтендант. – Я уверен, что с помощью других показаний смогу установить истину. Спасибо, что уделили мне время, сэр. Всего доброго.

– И вам тоже. – Осборн, открыв рот, втянул в себя воздух, словно готовился еще что-то добавить, но передумал.

К тому времени, как Томас разыскал Калверта – третьего нужного ему свидетеля, дававшего показания, – наступил ранний вечер, но уже порядком стемнело, хотя была лишь первая половина мая. Рассказ Калверта, основанный на слухах, был путаным и полным гневных обвинений. Об Африке он знал лишь то, что она должна быть британской, неважно, по какому праву, моральному или политическому.

Питт чертовски устал, ноги у него гудели, но пришлось, собрав всю свою выдержку, буквально сцепив зубы, выслушивать туманные намеки, впечатления и предположения разгневанного человека, считавшего, что его предал тот, кому они все должны были доверять. Наряду с сожалениями по поводу кончины сэра Артура Десмонда в его адрес сыпались упреки и обвинения. Так это или не так, но он открыто обвинил всех их в коррупции. Теперь они не могут рассчитывать на благосклонность тех, чье доверие так важно. Те, кто не должен был знать о существовании «Узкого круга», узнали о нем, и это неизбежно породит слухи и домыслы. Сэр Артур совершил непростительный поступок, обнародовав то, что должно было оставаться тайной. Что бы там ни произошло, негоже стирать грязное белье на людях. Джентльмены так не поступают. Если нельзя положиться на слово джентльмена, к чему тогда мы вообще придем?

Томас не знал, является ли этот человек членом Круга или им просто движет классовая солидарность. Пожалуй, тот же вопрос полицейский мог бы задать себе и относительно Осборна, хотя в его членстве все-таки был почти уверен.

Кто же еще из них состоит в этом обществе? Хэзеуэй, Чэнселлор, Торн, Эйлмер? Насчет Фарнсуорта у Питта сомнений не было – недаром тот всегда был ему неприятен. Хотя суперинтендант любил сэра Артура, а тот всю свою жизнь был членом Круга, как и Мика Драммонд, к которому Томас искренне привязался и которому безмерно доверял. Вот с кем он должен поговорить! Драммонд – единственный, кто может ему помочь.

Ускорив шаг, Питт принял твердое решение пойти к нему сейчас же.

Томасу недвусмысленно дважды предлагали стать членом «Узкого круга». Следовательно, туда принимают не только знать. Стать членом может любой, даже палач. Либо официант клуба, бизнесмен или врач – как тот медик, которого позвали, когда сэр Артур умер.

Питт зашагал еще быстрее. Вечерний воздух был свеж и напоен ароматом весеннего цветения. Не было никаких оснований мерзнуть, но суперинтенданта знобило, и ему явно было не по себе. Он словно замерз изнутри, да еще и ноги у него страшно устали, и каждый шаг стоил ему больших усилий воли. Но он твердо решил повидаться с Драммондом, и это придавало ему силы.

Экипаж появился из-за поворота столь неожиданно, что отскочивший Томас невольно столкнулся на тротуаре с крупным мужчиной, который шел, не глядя по сторонам.

– Осторожней, сэр! – разгневанно крикнул тот, уставившись на Томаса выпученными глазами. В руке у него была массивная резная трость, которую он угрожающе сжал, словно готовился обороняться, если понадобится.

– Если бы вы смотрели, куда идете, этого бы не произошло, – не выдержал суперинтендант.

– Грубиян! – Мужчина чуть поднял трость. – Как вы смеете так разговаривать со мной? Я позову полицейского, и предупреждаю – я отлично умею пользоваться этой тростью, если вы вынудите меня к этому.

– Я и есть полицейский. Если вы пустите в ход вашу трость, я арестую вас за нападение на прохожих. Поэтому прошу разговаривать вежливо, как положено, иначе я обвиню вас в нарушении общественного порядка.

Мужчина был настолько ошарашен, что потерял дар речи, но трость по-прежнему держал наготове.

«Не слишком ли далеко я зашел в своей беседе с Осборном?» – пришло вдруг в голову Томасу. Возможно, тот был достаточно влиятельной фигурой в «Узком круге» и хорошо знал всех его членов. В свое время молодой полицейский причинил Кругу немалый вред, и было бы наивным думать, что они о нем не знают. Они убили сэра Артура Десмонда, почему бы им не расправиться и с Питтом? Нападение на улице. Ничего не стоит толкнуть его под колеса проезжающего экипажа. Прискорбный несчастный случай. Такое уже случилось с Мэтью, не так ли?

Томас круто повернулся и зашагал прочь, оставив джентльмена с тростью исходить желчью от злости.

Нет, это абсурд. Он не должен давать волю своему воображению. Повсюду ему мерещатся враги. В Лондоне без малого три миллиона жителей, а членов Круга, возможно, не более трех тысяч. Однако он никогда так и не узнает, кто они.

За углом Томас нанял кеб и дал вознице адрес Драммонда. Усевшись, суперинтендант постарался привести в порядок свои мысли. Прежде всего, он спросит у бывшего коллеги, какова численность этого Круга. Он страшился услышать цифру, но это было необходимо. Теперь, раздумывая, Питт жалел, что не обратился к Драммонду сразу же после смерти сэра Артура. Возможно, потому, что тот был очень наивен и до сих пор едва ли понимает зло этой организации, хотя и является ее членом уже многие годы. Но, может быть, вспоминая разные эпизоды, случаи, ритуалы, он может посмотреть на все другими глазами?..

И тогда, даже не имея новых данных и конкретных предложений, Томас хотя бы не будет чувствовать себя таким одиноким, да и просто сможет с кем-то поговорить.

Кеб остановился, Питт вышел и расплатился с возницей, испытывая странное чувство душевного подъема.

Только тогда он вдруг заметил, что в окнах Драммонда нет света – во всяком случае, в тех, что глядели на улицу. Если бывший начальник и его жена Элинор в гостях, слуги все равно должны были оставить гореть фонарь на крыльце. Не могли же они так рано лечь спать? Выходит, Драммондов нет в городе. Питту трудно было справиться с разочарованием. Оно окатило его как холодная волна.

– Они ждали вас, сэр? – услышал он голос за своей спиной. Кебмен, заметив темные окна, очевидно, пришел к собственному заключению. Возможно, это было сочувствие к пассажиру, а может, ему не хотелось ехать обратно порожняком. – Отвезти вас еще куда-нибудь, сэр? – участливо спросил он.

Суперинтендант дал свой адрес, плюхнулся на сиденье и в сердцах громко захлопнул дверцу.

– Томас, у тебя ужасный вид! – воскликнула Шарлотта, как только увидела его. Услышав, как повернулся ключ в замке, она вышла в прихожую, чтобы встретить мужа.

Шарлотта была в розовом, отчего вся словно светилась. Питт обнял ее, с наслаждением вдыхая аромат ее кожи, напоминающий майское цветение деревьев. Наверху слышались голоса детей, зовущих горничную Грейси, а через минуту на лестничной площадке появилась Джемайма в ночной сорочке.

– Папа!

– Ты почему не в постели? – крикнул ей отец.

– Я хочу пить, – ответила девочка.

– Нет, ты не хочешь пить, – строго сказала Шарлотта, высвобождаясь из объятий мужа. – Ты пила перед тем, как лечь. Иди и ложись спать.

Джемайма решила переменить тактику.

– Постель плохо постелена, – пожаловалась она. – Мамочка, поправь ее, пожалуйста.

– Ты достаточно большая девочка, чтобы самой справиться с этим, – решительно сказала миссис Питт. – А я должна накормить ужином отца. Спокойной ночи.

– Но, мама…

– Спокойной ночи, Джемайма.

– Могу я пожелать папе спокойной ночи?

Питт, не дожидаясь, пока супруга ответит, перешагивая через две ступеньки, поднялся к дочери и подхватил ее на руки. Девочка показалась ему почти невесомой, с хрупкими косточками, когда он взял ее на руки, но уцепилась она за него довольно крепко. От нее пахло свежим бельем, мылом, а волосики на лбу были еще влажными от вечернего умывания. Зачем, черт побери, ему вздумалось заняться этим проклятым Кругом? Жизнь слишком драгоценна и прекрасна, чтобы подвергать ее опасности. Он не может совладать с ними, а себя подставит под удар. Африка от него далеко, где-то за тридевять земель.

– Спокойной ночи, папа, – сказала Джемайма, но отпускать его она при этом не собиралась.

– Спокойной ночи, малышка.

Томас осторожно опустил ее на пол, легонько повернул лицом к дверям спальни и подтолкнул.

Девочка поняла, что возражать бесполезно, и, не споря, удалилась.

Питт спустился в кухню, слишком взволнованный, чтобы о чем-то говорить. Увидев его лицо, Шарлотта не стала настаивать. Это подождет до лучших времен, решила она.

Томас спал допоздна, а проснувшись, выбросил из головы все мысли о Боу-стрит и сразу же отправился в клуб «Мортон», чтобы разыскать там Хораса Гайлера, официанта, дававшего показания на предварительном следствии. Питт пришел в клуб слишком рано, когда тот еще не был открыт, хотя там, конечно, были горничные и лакеи, чистившие ковры и вытиравшие пыль. Ему следовало бы знать это, с досадой думал Питт, приготовившись ждать не менее часа. Наконец его впустили, но прошло еще полчаса, прежде чем нужный ему человек освободился.

– Да, сэр? – настороженно спросил тот, глядя на полицейского. Они стояли в маленькой каморке для официантов, пока еще пустой.

– Доброе утро, мистер Гайлер, – нарочито небрежно поздоровался Томас. – Я хотел бы узнать более подробно о том дне, когда умер сэр Артур Десмонд. Это ведь случилось здесь.

У Хораса был напуганный вид. Но Питт подозревал, что того пугает не какая-либо собственная вина, а скорее глубоко укоренившийся в каждом страх перед смертью и всем, что с нею связано.

– Я не знаю, сэр, что могу еще добавить к тому, что, значицца, уже говорил на первом допросе. – Он переминался с ноги на ногу. – Я сказал все.

Если официант член Круга, тогда он отличный актер, подумал Питт. Но возможно, он всего лишь послушное орудие в чьих-то руках? Например, в руках палача.

– Там вам пришлось отвечать только на вопросы, которые вам задавали. – Суперинтендант улыбнулся, пытаясь как-то успокоить напуганного Гайлера. – Я же спрошу вас о том, что не могло прийти в голову коронеру, вот и все.

– Зачем это, сэр? Разве что-то не так?

– Просто не хочу, чтобы была совершена ошибка, – уклончиво сказал Томас. – Вы обслуживали членов клуба в тот день?

– Да, сэр.

– Один?

– Простите, сэр?

– Вы один дежурили в тот день?

– Нет, сэр. Нас всегда двое или трое.

– Всегда? А что, если кто-то из вас болеет?

– Тогда мы, значицца, нанимаем еще кого-нибудь, сэр. Это бывает довольно часто. Кстати, так было и в тот день.

– Понятно.

– Но я один обслуживал ту половину гостиной и, в частности, сэра Артура. Во всяком случае, б ольшую часть времени.

– Но ведь его мог обслужить еще кто-то, когда вы были заняты? – Питт подавил охватившее его волнение, но голос все равно его выдал. Он сам это заметил, как, бесспорно, заметил и Гайлер. – Возможно, один из временно нанятых официантов?

– Не знаю, сэр.

– Что вы хотите этим сказать?

– Понимаете… за всеми не уследишь, когда сам занят – разливаешь напитки, принимаешь заказы… В гостиную то и дело кто-то входит или выходит. Гости, бывает, отлучаются куда-то, кто в гардеробную, кто в бильярдную, в библиотеку, или, там, написать письмо где-нибудь в тишине…

– Сэр Артур никуда не отлучался?

– Нет, насколько я помню, сэр. Но, естессно, не могу утверждать с уверенностью. Я не поклялся бы на допросе.

– Я не собираюсь заставлять вас делать это, – попытался успокоить его Питт.

Но это не помогло Хорасу. Вид у него по-прежнему был несчастный.

– Вы свидетельствовали, что сэр Артур в тот вечер выпил много коньяку.

– Да, сэр. Мне так показалось. Пять или шесть рюмок, во всяком случае, – более уверенно ответил официант.

– А сколько из них подали ему вы?

– Четыре, сэр, насколько я припоминаю.

– Значит, кто-то другой подал ему еще рюмку или даже две?

Гайлер снова уловил в голосе инспектора волнение, даже надежду.

– Я этого не знаю, сэр. Но предполагаю, что так оно и было, – быстро добавил он и, закусив губу, нервно сжал руки.

– Тогда я не понимаю… – в недоумении произнес Томас, которому уже было не до притворства.

– Видите ли, сэр… Я хочу сказать, что, значицца, сэр Артур… что эти пять или шесть рюмок я насчитал со слов тех, кто говорил об этом…

– Чьих же? – резко прервал его Питт. – Кто это говорил? Сколько рюмок вы сами ему подали?

– Одну, сэр. Одну рюмку незадолго до обеда. Последнюю… – Официант нервно сглотнул. – Кажется. Но, клянусь, сэр, я ничего туда не подсыпал, а коньяк, естессно, был наших лучших марок, из особого графина, как он сам заказывал!

– Я не сомневаюсь в этом, – держась спокойно, заявил суперинтендант, глядя на испуганного собеседника. – А теперь попробуйте объяснить мне эти четыре или пять рюмок, которые, по-вашему, выпил сэр Артур. Если вы сами их не подавали и не видели, как их подали ему другие официанты, как вы можете такое утверждать?

– Понимаете, сэр… – В глазах Гайлера, когда он посмотрел на полицейского, был страх, но он не отводил взгляда и смотрел ему прямо в лицо. – Я помню, как сэр Джеймс Данкансби сказал, что лорд Десмонд просит еще рюмку коньяка. Я налил ее и передал ему для сэра Артура. Поскольку сэр Джеймс в это же время заказал и себе рюмку, он сказал, что заодно отнесет коньяк и сэру Артуру. Естессно, я не стал спорить с джентльменом, сэр.

– Конечно, я понимаю. Значит, вы налили сэру Артуру одну рюмку. А как остальные рюмки?

– Видите ли… Подошел мистер Уильям Родуэй и попросил еще рюмку, поскольку первую, которую ему принес другой официант, он отдал сэру Артуру.

– Итак, две. Продолжайте.

– Мистер Дженкинс сказал, что хочет угостить сэра Десмонда, и заказал две порции коньяку, себе и ему.

– Три рюмки. Нам надо обнаружить еще одну или две.

– Я не уверен, сэр… – Вид у Хорэса был подавленный. – Но я слышал собственными ушами, как бригадир Олсоп рассказывал, что видел, как сэр Артур заказывал еще рюмку одному из официантов. Я думаю, что одну, но не уверен. Может, он заказал две.

Томас почувствовал некое легкое головокружение и сумятицу в мыслях. Итак, официант подал сэру Артуру по его просьбе всего одну рюмку коньяка! Все остальное – это лишь слухи. Вероятнее всего, остальные рюмки так и не достались старому джентльмену. Внезапно путаница стала превращаться в нечто определенное, имеющее смысл. Здравомыслие одержало верх.

А с ним пришло нечто темное, зловещее, но в то же время не такое тяжкое и мучительное. Если правда – это вовсе не то, что пытаются всем внушить, и здесь имеет место тайный сговор, тогда сэр Десмонд был убит, как и подозревает Мэтью.

Если бы Питт был в Брэкли, сэр Артур застал бы его там и смог бы обратиться к нему со своими чудовищными догадками и подозрениями – тогда Томас смог бы предостеречь его, посоветовал бы ему, что делать, и этим спас бы ему жизнь.

Суперинтендант поблагодарил Гайлера и покинул клуб еще более расстроенным и недоумевающим, чем вошел в него.

Доктор Меррей был не из тех, с кем легко договориться и кого можно без особых усилий в чем-либо убедить. Томасу Питту пришлось поистратиться и записаться к нему на прием. Врач был немало удивлен, увидев суперинтенданта в приемной своего хирургического кабинета на Уимпол-стрит. Он сразу понял, что тот явился не за врачебной консультацией и что неприятных вопросов не избежать.

Строгая и почти скромная обстановка приемной доктора Меррея, однако, внушала доверие и говорила о благополучии. У Питта невольно мелькнула мысль: что в этом докторе могло привлечь доверие сэра Артура? И как долго он пользовался его врачебной помощью?

– Мягко говоря, вы сразу же решили ввести меня в заблуждение. – Доктор Меррей откинулся на спинку кресла. Он сидел за огромным письменным столом орехового дерева и с неприязнью смотрел на непрошеного гостя. – На каком основании вы ведете расспросы о злосчастной смерти сэра Артура Десмонда? Коронер, проведший дознание, уже вынес свое заключение о причинах смерти, и дело закрыто. Не понимаю, зачем понадобилось дальнейшее расследование и какую пользу оно принесет?

Томас предвидел, что разговор будет не из легких. Даже если Меррей тоже окажется членом Круга – а Питт подозревал это, – уловки, пущенные им в ход в беседе с Осборном, едва ли возможны. Этот медик слишком уверен в себе, и его не одурачишь. Он также наверняка является более крупной фигурой в иерархии братства, и, должно быть, ему все известно о полицейском Питте и его неприязни к Кругу, а также о совсем недавнем его отказе вступить в общество. Томас прогнал еще более неприятную мысль о том, что Меррей может сам быть главным исполнителем и палачом организации. Все это стремительно пронеслось в его голове, пока он сидел в кабинете врача за плотно закрытой дверью и с опущенными тяжелыми бархатными занавесями на окнах. Хотя за ними было солнце и весенняя улица, запруженная экипажами, двойные рамы не пропускали сюда шум города. Томасу сразу стало трудно дышать, и он испугался тесного пространства, словно его заточили в темницу.

Он хотел было пустить в ход невинную ложь: сказать, что коронер, мол, не удовлетворен результатами опроса свидетелей, однако вовремя остерегся. Судебный следователь ведь и сам мог оказаться членом «Узкого круга». По сути, им мог быть кто угодно, даже кто-то из помощников самого Питта. Он, к примеру, считал, что Телман, озлобленный и недовольный своим положением, вполне мог бы посвятить себя служению таким целям. «Может, я просто слеп и уже ничего не замечаю?» – пришло в голову суперинтенданту.

– Я близкий друг Мэтью Десмонда, – начал он громко и уверенно. Это, по крайней мере, было правдой. – Он попросил меня узнать кое-что важное для него. В данный момент он нездоров. Несчастный случай на улице несколько дней назад. Он серьезно пострадал. – Томас внимательно следил за лицом Меррея, но оно не дрогнуло. Глаза медика смотрели спокойно.

– Сожалею, – посочувствовал тот. – Надеюсь, ничего серьезного?

– Кажется, обошлось, но все равно очень неприятно. Его могли убить.

– Боюсь, что это у нас стало уже обыденным.

Не тайная ли это угроза? Или просто здравое рассуждение прагматика?

– Что же вы хотите узнать, мистер Питт? – продолжил разговор доктор, сложив на животе руки. Глаза его внимательно и серьезно смотрели на полицейского. – Если вы действительно друг Мэтью Десмонда, то вам было бы лучше убедить его в том, что смерть его отца во многом следует считать милосердием свыше, не позволившим болезни окончательно разрушить его психику, а с нею – и его репутацию, что он, возможно, и сам сознавал в моменты просветления. С этим трудно смириться, но это проще и справедливее осознать, чем бороться с правдой, что может привести ко многим неприятностям. – Улыбка мелькнула на его губах и тут же исчезла. – Все, кто чтил и уважал сэра Артура, а таких немало, хотели бы сохранить его в своей памяти таким, каким они знали его всегда. А если начать ворошить все снова и снова, то этого, увы, не получится. – Он не сводил глаз с посетителя.

На какой-то момент Томасу показалось, что это угроза. Те, кто знал сэра Артура, – это, конечно же, члены Круга, их много, и они могущественны не только своим числом, но и влиянием. Они нанесут ответный удар, если Мэтью будет непреклонен.

Но потом Питт засомневался: где у него доказательства? Меррей – всего лишь врач, констатирующий очевидное. «У меня самого, – подумал полицейский, – уже начинаются маниакальные явления, мания преследования, я везде вижу заговоры, обвиняю невинных людей…»

– Мне легче будет переубедить Мэтью, если я смогу узнать факты, конкретные детали, – сказал он, тоже не сводя глаз с врача. – Например, когда-нибудь раньше вы прописывали сэру Артуру опий? Или он впервые воспользовался им? Насколько вам это известно?

– Впервые, – ответил медик. – Он сам мне это сказал. Но я подробно объяснил ему как свойства этого лекарства, так и необходимость осторожного с ним обращения. Разъяснил, как и когда принимать, какая нужна доза, чтобы сон был близким к нормальному.

– Разумеется, доктор, – согласился Томас. – Но в его состоянии… Он не мог что-нибудь перепутать, забыть? Ведь он бывал временами не в себе?

– Таким я его не видел. – Меррей должен был сказать это, чтобы обезопасить себя, и суперинтендант ждал этого. – Но я знал от других, что он стал одержим странными идеями, весьма странными. Я понял вашу мысль, мистер Питт. Он мог забыть мои наставления и принять смертельную дозу, ожидая от нее лишь легкого полуденного сна. Мы не можем знать, какие мысли были у него в голове в тот момент. Бедняга.

– А как было приготовлено снотворное?

– В порошках, как обычно. – Доктор слегка улыбнулся. – Каждая порция отдельно, в бумажной обертке. В этом случае трудно превысить дозу, мистер Питт, если, конечно, по забывчивости и рассеянности не принять две подряд. Я сожалею, что не могу никак подкрепить вашу теорию какими-либо деталями. Сам я обычно принимаю именно такие меры предосторожности.

– Понимаю. – Но это не означало, что Томас поверил ему. Этот человек имел все возможности расфасовать какое-то количество порошка в смертельных дозах и положить их вместе с обычными. Питт сохранил на своем лице вежливое любопытство. – А когда сэр Десмонд посетил вас, доктор Меррей?

– Впервые это было осенью восемьдесят седьмого года, по поводу гиперемии, проще говоря – застоя крови в легких. Я смог ему помочь, и он полностью вылечился. А если вы имеете в виду его последний визит, то я сейчас посмотрю… – Он справился с календарем. – Это было двадцать седьмого апреля. – Врач улыбнулся. – В четыре сорок пополудни, если быть совсем точным. Визит длился полчаса, не больше. Сэр Артур был очень взволнован… к сожалению, должен сказать. Я сделал все, чтобы успокоить его, но это мне не удалось. Не хочу много на себя брать, но, по-моему, он был уже в том состоянии, когда медицина бессильна.

– Вы сами приготовили порошки, доктор?

– Нет, нет. Я не держу у себя запасов лекарств, которые прописываю пациентам. Я дал ему рецепт, и, полагаю, он заказал порошки в аптеке. Я порекомендовал ему мистера Портеуса с Джермин-стрит. Это прекрасный человек, знающий свое дело и весьма добросовестный. Я был предельно точен в указаниях, какая должна быть расфасовка, и каждая доза имела отдельную упаковку. Сэр Артур уже бывал в этой аптеке и обещал зайти туда и в этот раз.

– Что ж, благодарю вас, мистер Меррей. Вы были весьма терпеливы. – Питт встал. Он узнал немногое, но решил больше не рисковать и не задавать вопросов, которые могли бы вызвать подозрение, что его снова интересуют дела «Узкого круга» или что он подозревает убийство. Этим он ничего не добьется, да и свою жизнь поставит под угрозу. Уж это он знал.

Поэтому Томас испытал огромное облегчение, снова оказавшись на улице среди стука лошадиных копыт, скрипа колес экипажей и гомона толпы – всех признаков жизни большого города.

Он направился прямо на Джермин-стрит и нашел нужную ему аптеку.

– Сэр Артур Десмонд? – сокрушенно закивал головой старый аптекарь по фамилии Портеус, стоя за конторкой. – Такой приятный джентльмен… Печально слышать о его смерти, очень жаль. Большое несчастье. Чем могу быть полезен, сэр? У меня есть все, что нужно, чтобы сделать тело здоровым и облегчить болезнь, если она у вас есть. Вы были у врача или вам надо посоветовать, к кому обратиться?

– Нет, мне лично ничего не нужно. Сожалею, что ввел вас в заблуждение. Мне нужна всего лишь ваша память. У нее-то я и хотел бы проконсультироваться. – Питт чувствовал себя неловко из-за того, что не может хоть как-то воспользоваться услугами аптекаря. Ему действительно ничего не было нужно. – Скажите, когда был у вас в последний раз сэр Артур?

– Сэр Артур! А зачем это вам нужно, молодой человек? – Прищурившись, аптекарь с дружелюбным любопытством посмотрел на суперинтенданта.

– Меня… меня сильно огорчила его смерть, ее обстоятельства, – несколько смутившись, ответил тот. Старый аптекарь в полутьме аптеки чем-то напомнил ему сэра Десмонда, и воспоминания отозвались в памяти острой болью.

– О-о. Меня тоже. Очень печально, что так произошло. Если бы он пришел ко мне со своим рецептом, как это обычно бывало, я бы дал ему опий в особой упаковке, как всегда делаю для своих клиентов, и такой ужасной ошибки не произошло бы. – Старик печально покачал головой.

– Разве он у вас не был? – резко спросил Томас. – Вы уверены?

У аптекаря от удивления брови поползли вверх.

– Конечно, уверен, молодой человек. Только я отпускаю лекарства, и я один стою за этой конторкой. Я не обслуживал его. В последний раз я видел сэра Артура прошлой зимой. Это было, кажется, в январе. У него была простуда, и я предложил ему настойку из трав. Ее надо подогреть в горячей воде, и она прекрасно снимает головную боль. Мы говорили с ним тогда о собаках. Я это хорошо помню.

– Благодарю вас, мистер Портеус. Я очень вам обязан. До свидания.

– До свидания, молодой человек. На вашем месте я не бежал бы сломя голову – это вредно для пищеварения…

Но Питт уже был за дверью. Он не шел, а летел по Джермин-стрит.

Только после того, как он проделал полпути до Риджент-стрит, ему наконец стало ясно, что он не знает, куда идет. Где сэр Артур достал опиум? Если не у старого аптекаря на Джермин-стрит, то у кого еще? Или его все-таки дал ему сам Меррей? Можно ли это как-то доказать?

Возможно, об этом знает Мэтью? На рецептах часто указывается имя и адрес аптекаря. Это гарантия и вместе с тем реклама. Томас повернул назад и, взяв кеб, направился к своему другу.

– Что случилось? – встревоженно спросил тот, увидев суперинтенданта.

Питт застал его за письменным столом в маленькой комнате, служившей столовой и кабинетом. Десмонд был в халате, и его лицо все еще было очень бледным. Темные круги под глазами были похожи на не до конца зажившие синяки от ушибов.

– У тебя больной вид, – встревожился Томас. – Зачем ты встал? Тебе надо лежать.

– Пустяки, всего лишь головная боль, – отмахнулся Мэтью. – Что произошло? Ты нашел что-нибудь?

Его гость опустился на стул.

– Я тут побывал кое у кого, – сказал он. – Похоже, так называемая невменяемость сэра Артура – плод воображения тех, кто злонамеренно распространяет такие слухи. Или же твой отец кого-то сильно задел, чьи-то предубеждения и неуемные желания…

– Что я тебе говорил! – торжествующе воскликнул Десмонд, и впервые после того страшного дня, когда он пришел в дом Питта и сообщил о смерти сэра Артура, его лицо просветлело. – Отец был в здравом уме и доброй памяти и слишком хорошо понимал, что говорит. А что еще? Узнал ты что-нибудь о коньяке и опиуме? Удалось тебе что-либо опровергнуть? – Тут он виновато улыбнулся. – Прости. Я жду чуда. Ты отлично справился, Томас. Я так тебе благодарен!

– Много рюмок коньяка – это тоже слухи, – рассказал Томас. – На самом деле официант принес ему всего лишь одну, которую сэр Артур заказывал. Все остальные якобы заказывались для него самыми разными людьми… Возможно.

Мэтью нахмурился:

– Как это «возможно»?

Питт рассказал ему все, что услышал от официанта в клубе.

– Вот как, – промолвил его товарищ тихо и откинулся на спинку кресла. – Господи, все это просто страшно. Вездесущий «Узкий круг»… Неужели все, с кем ты говорил, его члены? Скажи, такое может быть? – Лицо его опять побледнело.

– Не знаю, – признался Томас. – Его членов, полагаю, всегда можно созвать по тревоге. Как в этот раз. Как-никак сэр Артур нарушил обет секретности и выдвинул обвинения в заговоре с целью мошенничества или даже в государственной измене.

Десмонд молчал, погруженный в раздумья.

– Мэтью! – окликнул его Питт.

Тот поднял голову.

– Я был также у доктора Меррея, – продолжил полицейский. – Он признался, что, как всегда, отправил твоего отца к аптекарю Портеусу на Джермин-стрит, но тот утверждает, что сэр Артур к нему не приходил. Как ты думаешь, где еще он мог достать опиум?

– Это так важно? Ты считаешь, что виновата доза или что-то еще? Возможно, аптекарь выполнил роль палача? – Лицо Мэтью болезненно сморщилось. – Как ужасно думать такое… Но это, увы, вполне возможно…

– Или это сделал сам доктор? – перебил его Питт. – Как ты считаешь?

– Не знаю. Если мы найдем рецепты, возможно, они что-нибудь нам подскажут. – Десмонд встал. – Надо поискать в его бумагах. Я сейчас. Хотя пойдем поищем вместе.

Томас тоже встал.

– Рецепты могли находиться у него не более двух дней. Он был у Меррея двадцать седьмого апреля. Пришел проконсультироваться.

Мэтью повернулся к собеседнику.

– Двадцать седьмого? Ты уверен?

– Да, а что?

– Он мне ничего об этом не говорил. К тому же он не мог быть у доктора в этот день, ибо после полудня двадцать седьмого мы с ним уехали.

– В котором часу? Куда?

– В Брайтон. Около двух часов пополудни. А что?

– А когда вы вернулись?

– Мы не вернулись в Лондон в тот день. Обедали у друзей, заночевали и возвратились на другой день утром.

– Доктор Меррей утверждает, что именно в этот день он виделся с сэром Артуром, в четыре сорок пополудни. Ты уверен, что именно двадцать седьмого апреля вы были в Брайтоне, а не за день до этого или же после?

– Абсолютно уверен. Это день рождения тетушки Мэри, и мы его отпраздновали. Мы всегда делаем это двадцать седьмого апреля, ежегодно.

– Значит, Меррей сказал неправду. Он не видел сэра Артура.

Мэтью нахмурился.

– Может, он что-то перепутал?

– Нет. Он проверил по своим записям. Я сам это видел.

– Значит, консультация сэра Артура у врача – это чистейшая ложь, – печально произнес Десмонд. – Но если это так, откуда взялся опий?

– Один Господь знает, – от волнения хрипло промолвил Питт. – Это кто-то в клубе… тот, кто принес ему коньяк, который он не заказывал.

Его друг с трудом сглотнул и ничего не ответил.

Томас невольно снова опустился на стул, чувствуя, как подкашиваются ноги от страшной догадки. Увидев бледное лицо Мэтью, он понял, что тот испытывает то же самое.

Глава 8

Питт просыпался медленно от глухих ударов в ушах. Они настойчиво продолжались, пока не заставили сон окончательно отступить. Томас открыл глаза. В щель, оставленную в шторах, пробился луч солнца. Шарлотта спала рядом, теплая, уютно уткнувшись в подушку. Ее волосы, заплетенные в косы, слегка растрепались.

Стук продолжался. Доносился он с улицы, еще тихой и не пробудившейся, без стука колес экипажей и повозок, без шума шагов…

Суперинтендант посмотрел на часы у кровати. Было около пяти утра. Стук усилился. Стучали во входную дверь.

Питт сел на постели, провел рукой по волосам и стряхнул остатки сна. Встав, накинул халат поверх ночной рубахи и босиком пересек комнату. Подойдя к окну, отодвинул штору и открыл его.

Стук прекратился, чья-то фигура отступила от двери на крыльце и подняла голову. Томас узнал инспектора Телмана. Лицо его казалось бледным в сером свете раннего утра. Он где-то потерял свою незаменимую шляпу-котелок, а одежда на нем была в полном беспорядке. Выглядел он расстроенным и усталым.

Суперинтендант жестом дал знать, что сейчас спустится вниз. Закрыв окно, он тихо покинул спальню, спустился в холл и отпер входную дверь.

Вблизи Телман выглядел еще хуже, его землисто-серые щеки казались еще более впалыми. Он не стал дожидаться, когда начальник спросит, в чем дело, и доложил все сам.

– Случилось ужасное, сэр, – торопливо заговорил он. – Вам надо самому заняться этим. Я никому еще не сообщал, но мистер Фарнсуорт будет очень расстроен, когда узнает.

– Входите, – пригласил его Питт, отступая. – Что произошло? – В голове у него уже роились всяческие предположения. Может, это какие-нибудь неприятные вести из посольства Германии? Но как мог об этом узнать Телман? Кто-то сбежал, прихватив ценные документы? – Что случилось, говорите! – грозно потребовал суперинтендант.

Его гость все еще оставался на крыльце. Казалось, у него сейчас подкосятся ноги и он рухнет. Это испугало Томаса. Он не ожидал от обычно невозмутимого сыщика такой реакции.

– Миссис Чэнселлор, – произнес наконец инспектор и хрипло и судорожно закашлялся. – Мы нашли ее тело, сэр.

Питт окаменел. У него перехватило дыхание, и он еле вымолвил почти шепотом:

– Ее тело?

– Да, сэр. Выброшено Темзой на берег у Тауэра. – Он уставился на начальника своими уставшими впалыми глазами.

– Самоубийство? – не веря, медленно спросил Питт.

– Нет. – Инспектор, продолжавший стоять в дверях, только слегка поежился, хотя утро было теплым. – Убийство. Она была задушена и брошена в воду. Похоже, это произошло вчера вечером. Но нужно мнение врача.

Острое чувство жалости, пронизавшее Томаса, превратилось в гнев. Прелестная беззащитная женщина, полная жизни и какой-то особой индивидуальности… Он хорошо помнил, как увидел ее на приеме у герцогини Мальборо. Пока Телман докладывал, в его памяти вставал образ погибшей. Редко когда он испытывал такую боль почти личной утраты.

– Почему? – яростно воскликнул он. – Кто мог убить такую женщину? Это чудовищно и бессмысленно! – Он невольно сжал кулаки и почувствовал, как напряглось его тело. Питт даже не сознавал, что стоит на пороге босиком и что на нем вместо брюк ночная сорочка.

– Возможно, это связано с Министерством иностранных дел… измена, – скорбно произнес его подчиненный. – Может, она что-то знала?

Суперинтендант в ярости ударил кулаком по перемычке двери.

– Одевайтесь, сэр, нам надо торопиться, – тихо остановил его Телман. – Пока никто не знает, кроме лодочника, который нашел ее, и констебля, доложившего мне о происшествии. Но долго это не продержишь в секрете. Как бы мы ни запрещали разглашать информацию, кто-нибудь из них обязательно проговорится.

– Они знают, кто она? – испуганно спросил Томас.

– Да, сэр. Вот почему я вас побеспокоил.

Питт разозлился на себя. Сам бы мог об этом догадаться.

– Как они узнали? – спросил он сердито. – Как мог ее знать лодочник?

– Констебли ее узнали, сэр, – терпеливо пояснил инспектор. – Они знали ее. Да и одного взгляда на нее было достаточно, чтобы понять, что это за женщина. Кроме того, у нее на шее был медальон, небольшой, золотой, а в нем портрет. – Телман вздохнул, в глазах его было подлинное сочувствие. – Это был портрет Лайнуса Чэнселлора. Все ясно как день. Вот почему послали за нами. Кто бы ни была эта женщина, но портрет означал одно – дело неприятное.

– Понятно. Где она сейчас?

– Возле Тауэра, сэр. Я накрыл ее и оставил там, где ее нашли, до вашего прихода.

– Я сейчас выйду, – сказал Томас и скрылся в доме, так и оставив Телмана ждать на пороге.

Поднимаясь в спальню, он еще на лестнице снял халат, а ночную сорочку стянул с себя, как только оказался рядом со своей кроватью.

Шарлотта снова уснула, и было бы жестоко будить ее. Питту необходимо было бы сказать ей, куда он уходит, но сначала Томас оделся, наскоро ополоснул лицо водой и вытер полотенцем. Лишь потом он легонько коснулся плеча жены. Что-то было в этом прикосновении, какая-то напряженность в его холодной руке, что заставило молодую женщину тут же проснуться.

– Что случилось? Какое-то несчастье? – испуганно воскликнула она, увидев мужа одетым, после чего мгновенно поднялась и села на постели.

У Томаса не было времени осторожно объяснить ей все, поэтому он вынужден был сказать правду.

– Пришел Телман. Найдено тело Сьюзен Чэнселлор, выброшенное на берег Темзы.

Шарлотта непонимающе глядела на него. До ее сознания с трудом доходили эти ужасные слова.

– Я должен идти. – Он нагнулся и поцеловал ее.

– Она утопилась? – прошептала миссис Питт, не сводя с мужа глаз. – Бедняжка… – Ее лицо сморщилось от боли.

– Нет, нет… Это убийство.

Теперь на лице Шарлотты застыл ужас, но вместе с тем и облегчение.

– Почему ты подумала, что она покончила с собой? – быстро спросил ее супруг.

– Я… я не знаю. Она была такой встревоженной… Ее что-то беспокоило.

– Кажется, причина для этого была, судя по тому, что сказал Телман.

– Как ее убили?

– Я еще не был там, – уклончиво ответил суперинтендант, не желая посвящать ее в малоприятные детали. Он еще раз быстро поцеловал ее в щеку и отошел.

– Томас!

Он остановился.

– Ты сослался на Телмана. Что он тебе сказал?

Питт, задержав дыхание, медленно выдохнул.

– Ее задушили. Прости, меня ждут.

Шарлотта неподвижно замерла на кровати. Глаза ее были полны печали. Томас ушел, испытывая горечь и чувство полного бессилия что-либо поправить.

Инспектор Телман, войдя наконец в прихожую, ждал его, но как только его начальник появился, молча повернулся и направился к двери. Питт последовал за ним, запер за собой входную дверь и поторопился догнать быстро шагавшего Телмана. Перейдя перекресток, они через пару минут поймали кеб. Инспектор велел вознице ехать к лондонскому Тауэру.

Путешествие из Блумсбери было долгим: сначала на юг к Оксфорд-стрит, потом на восток, где они повернули на Хай-Холборн и ехали целую милю по направлению к реке, через Сен-Эндрю-стрит, Шулейн и Сен-Брайдс до Ладгейт-серкус.

Несколько раз у Питта на кончике языка вертелись вопросы, но он не мог подобрать нужные слова. Телман, бесспорно, сказал ему все, что знал наверняка. Остальное было домыслом и предположениями. К тому же Томас не был уверен, что готов слушать мнение своего помощника о Сьюзен Чэнселлор. Милое, полное живого ума лицо этой дамы, не умеющее скрывать боль, стояло у него перед глазами. Он предвидел, какое зрелище его ждет у подножия замка Тауэр.

Они свернули на Ладгейт-хилл и обогнули огромную массу собора Святого Павла. Купол его темнел на фоне голубеющего утреннего неба, чуть прочерченного легкими белыми штрихами прозрачных облачков. Прохожих на улицах не было. Лишь на длинной Кэннон-стрит им повстречались несколько кебов, две повозки и телега мусорщика, подбирающего навоз. С Кэннон-стрит свернули на Ист-чип, а затем на Тауэр-стрит.

Инспектор вдруг нагнулся вперед и неожиданно забарабанил по стенке кеба, чтобы привлечь внимание возницы.

– Поверните направо! – приказал он. – Потом по Уотер-стрит до нижней Темза-стрит.

– Там нет проезда, сэр, только Королевская лестница и Врата изменников, – возразил управлявший кебом мужчина. – Если вам надо в Тауэр, как вы сказали, то лучше ехать до Тринити-сквер, а это будет поворот налево.

– Довезите нас до Королевской лестницы, а там вы свободны, – коротко распорядился Телман.

Кембен проворчал что-то невразумительное, но подчинился.

На западе появились очертания таможни, где жизнь уже била ключом. Затем, свернув направо, полицейские увидели средневековые бастионы Тауэра, каменный памятник завоеваниям, уходящим далеко в историю, о которых теперь можно узнать из редких книг и уникальных полотен, повествующих о кровавых битвах и зарождающихся очагах христианства.

Кеб остановился на Куин-стрит. Питт расплатился с возницей, и тот, повернув налево, пустил лошадь легкой рысцой.

Было начало шестого. Длинная серебристая лента реки казалась неподвижной. Даже груженые баржи, темнея на ее сверкающей поверхности, едва тревожили спокойную гладь воды. Воздух был свеж, чуть влажен и пах прибоем.

Инспектор шел впереди по краю набережной к ступеням, спускающимся к воде. Там их уже поджидал лодочник.

Томас вопросительно посмотрел на своего помощника.

– Врата изменников, – коротко ответил лодочник на безмолвный вопрос.

Телман первым сел в лодку. Он терпеть не мог все, что связано с водой: это было видно по его лицу. Его начальник легко прыгнул в суденышко и поблагодарил лодочника, когда они отчалили.

– Ее прибило именно к Вратам изменников? – спросил он после паузы прерывающимся голосом.

– Отлив оставил ее здесь, – сказал Телман.

От этого места было всего несколько ярдов вниз по реке до ворот, через которые в Тауэр привозили изменников, чтобы казнить их во дворе. Ворота выходили на реку и имели скат к ней.

Питт еще издали увидел небольшую группку людей: констебля в форме, казавшегося сильно продрогшим, несмотря на погожее утро, йомена в красном камзоле из традиционной стражи Тауэра, которую некогда несли гвардейцы Тюдоров, и еще двух лодочников, которые нашли утопленницу.

Томас вышел на берег, осторожно ступая по мокрым мосткам. Сьюзен Чэнселлор лежала прямо на линии воды, там, где ее оставил отлив, только ноги ее оставались в воде. Ее стройное тело казалось нетронутым, а лицо было чуть повернуто. В складках мокрого платья виднелась бледная рука. Волосы, потеряв шпильки, подобно мокрым водорослям обвились вокруг шеи и разметались на камнях набережной.

Констебль, увидев, как причалила лодка, повернулся навстречу суперинтенданту, узнал его и отступил назад, давая ему дорогу.

– Доброе утро, сэр. – Лицо его было бледным.

– Доброе утро, констебль, – поздоровался Питт. Он не помнил его имени, да, возможно, и не знал его. Глядя на Сьюзен, он спросил: – Когда ее нашли?

– Примерно в половине четвертого утра, сэр. Высшая точка прилива была где-то перед тремя часами, как сказали лодочники. Они первыми увидели, как ее прибило к берегу, бедняжку. Это не самоубийство, сэр. Она была задушена, тут двух мнений быть не может.

Он выглядел строгим и печальным, несмотря на свои двадцать с небольшим лет. Участок, на котором он работал, включал набережную, и это было не первое мертвое женское тело, которое видел констебль. Но он впервые увидел утопленницу в богатом платье, с красивыми волосами и прелестным беззащитным лицом.

Томас опустился на колени, чтобы осмотреть погибшую. На ее шее он сразу же заметил отчетливые следы пальцев, но, поскольку ее лицо не было обезображено удушьем, ему стало ясно, что смерть наступила в результате перелома шейных позвонков. Разница по времени была ничтожной, но в последнем случае смерть не обезображивала и была более быстрой, а следовательно, не столь мучительной. Теперь он долго будет утешать себя хотя бы этой мыслью…

– Мы не трогали ее, сэр, – сказал один из лодочников, нервничая. – Мы токмо убедились, шо она мертва и шо помочь ей, бедняжке, мы уже не можем. – Этот человек немало узнал о причинах, толкавших людей на самоубийство, и никого не судил. Будь его воля, он хоронил бы их в освященном месте и предоставил Господу самому судить их. Сам он мог и не ходить в церковь, но не хотел огорчать жену.

– Спасибо, – рассеянно поблагодарил его Питт, не отрывая взора от мертвого лица Сьюзен. – Где, по-вашему, ее бросили в реку, если она потом оказалась здесь?

– Это от многого зависит, сэр, – ответил лодочник. – Течения переменчивы. И уж особенно в такой реке, как эта. Здесь много излучин. Тела утопленников сначала идут ко дну, затем поднимаются примерно в том же месте, где затонули. Но если ее бросили при смене прилива на отлив, то это сделали где-то повыше отсюдова. При условии, шо сбросили с лодки. А если с берега, то это, скорее, было во время прилива, и она поднялась сюды с низовий реки. Все зависит, где ее бросили в воду, если вы меня поняли, сэр.

– Значит, все, что мы можем сказать, – это что ее бросили в реку перед сменой прилива на отлив. Так или не так?

– Вы правильно меня поняли, сэр. Тела утонувших остаются в воде самое разное время. Зависит от того, заденет ли их шо-нибудь – тогда они всплывают, – или, наоборот, зацепятся за какое-либо препятствие. Есть течения и водовороты, с этим тоже надо считаться. Может, доктор определит, сколько бедняжка пробыла в воде. Тогда легче будет сказать, где ее бросили в реку.

– Спасибо, – еще раз поблагодарил Томас и посмотрел на Телмана. – Вы послали за каретой, чтобы отправить тело в морг?

– Да, сэр. Нас будут ждать на Тринити-сквер. Хорошо, если бы поменьше было разговоров, – заметил тот, не глядя на лодочников. – Если они не знают, кто она, тем лучше. Новости распространяются быстро. Каково будет Чэнселлору услышать об этом или любому, кому она была дорога?

Питт со вздохом поднялся. Он сам сообщит обо всем министру. Ибо знаком с ним лично, а его помощник – нет. К тому же такие дела не стоит кому-то перепоручать.

– Пусть тело отвезут на медицинскую экспертизу, – распорядился Томас. – А я должен немедленно сообщить о случившемся.

– Хорошо, сэр, разумеется. – Телман, бросив взгляд на утопленницу, повернулся и зашагал к лодке. Лицо его скривилось в гримасе ужаса.

Спустя несколько минут ушел и суперинтендант. Поднявшись по Королевской лестнице, он медленно обогнул Большой Тауэрский холм. Ему пришлось идти пешком до Ист-чипа, и только там он нашел кеб. Утро стало туманным, облака шли с севера, прохожих на улице прибавилось. Газетчики выкрикивали что-то о разногласиях в правительстве. Какой-то фельетонист завтракал у лотка с пирожками и лениво просматривал происшествия дня в газете, сочиняя свои куплеты. Двое мужчин, выйдя из кафе, оживленно разговаривали. Они тоже искали кеб, но он, к их великой досаде, достался Питту.

– Беркли-сквер, пожалуйста, – сказал полицейский вознице, забравшись в кеб.

Кебмен кивнул и тронул лошадь. Томас откинулся на сиденье и стал в уме прикидывать, что он скажет Чэнселлору, хоть и знал по опыту, что это напрасный труд. Нет таких форм или правил, которые помогли бы людям, сообщающим дурные вести, облегчить боль утраты, хотя бы в самой малой степени. Плохая весть – всегда удар, ничем не смягчаемый и непоправимый.

Питт также попробовал представить себе вопросы, которые мог бы задать министру, но и это у него не получилось. Что бы он ни придумал сейчас, это может оказаться ненужным и невозможным, когда он увидит этого человека. Возможно, Лайнус будет просто не в силах отвечать ему. Люди по-разному воспринимают дурные вести, и каждый по-своему переживает свое горе. С некоторыми случается шок, и боль утраты внешне не проявляет себя, уйдя глубоко внутрь. Человек может прекрасно держаться день-два, но горе потом все равно одолеет его. Другие воспринимают страшную весть бурно, впадают в истерику, доводят себя до изнеможения слезами, замыкаются и, отрешившись от всего, помнят только о своей утрате.

– Какой номер дома, сэр? – прервал мысли Томаса кембен.

– Семнадцатый, – ответил тот. – Кажется.

– Дом мистера Чэнселлора, сэр?

– Да.

Возница хотел было добавить что-то еще, но передумал.

Спустя несколько минут Питт, расплатившись, покинул кеб и остановился на ступенях крыльца. Он чувствовал озноб, хотя в небе снова ярко светило солнце. Было семь утра, и Лондон просыпался. Горничные на задних дворах выбивали и чистили ковры, посыльные и курьеры торопились по своим делам, разносчики катили тележки с товаром, мальчишки-газетчики, разносившие сырые листки утренних газет, просили горничных прогладить их утюгом, прежде чем подавать господам, спешащим в Сити, с утренним чаем.

Суперинтендант дернул ручку звонка. Дверь тотчас отворилась, и он увидел перед собой удивленное лицо лакея, не ожидавшего столь ранних визитов.

– Да, сэр? – вежливо справился он.

– Доброе утро. Мое имя Питт. – Томас вынул свою визитную карточку. – По срочному делу к мистеру Чэнселлору. Дело не терпит отлагательств. Доложите ему, пожалуйста.

Лакей, видимо давно служивший у министра, знал, что такое неотложные государственные дела.

– Слушаюсь, сэр. Прошу вас пройти в гостиную. Я доложу о вас хозяину.

Суперинтендант заколебался.

– Я слушаю вас, сэр? – насторожился слуга.

– Боюсь, у меня чрезвычайно неприятная новость. Может, вы прежде позовете дворецкого?

Лакей побледнел.

– Конечно, сэр, если вы так считаете.

– Он давно служит у мистера Чэнселлора?

– Да, сэр, лет пятнадцать.

– Тогда, пожалуйста, позовите его.

– Хорошо, сэр.

Дворецкий пришел немедленно. У него был обеспокоенный вид. Плотно прикрыв за собой дверь гостиной, он, нахмурившись, уставился на посетителя.

– Меня зовут Ричардс, сэр. Я дворецкий мистера Чэнселлора. Как я понял со слов Альберта, произошло что-то неприятное. Это касается кого-то из сотрудников Министерства по делам колоний? Несчастный случай?

– Нет, Ричардс, боюсь, все гораздо хуже, – тихо промолвил Питт, четко произнося слова. – Боюсь, что миссис Чэнселлор… умерла насильственной смертью…

Дальше он уже не продолжал. Дворецкий покачнулся, и лицо его стало белым как мел. Питт поспешил к нему и, подхватив старика, усадил на стул.

– Простите, сэр… Мне очень жаль, – задыхаясь, еле вымолвил Ричардс. – Не знаю, что это со мной. Я… – Он глядел на Томаса умоляющим взглядом. – Вы не ошиблись, сэр? Это, должно быть, ошибка… кто-то похожий… – Но лицо его говорило о том, что он знает – это правда. Много ли в Лондоне женщин, похожих на Сьюзен Чэнселлор?

Суперинтендант ничего не ответил. В этом не было необходимости.

– Было бы хорошо, если бы вы находились поблизости, когда я сообщу эту печальную новость мистеру Чэнселлору, – осторожно сказал он. – И еще, возможно, понадобится коньяк. Да, распорядитесь, чтобы в дом никого не пускали – никаких посетителей и курьеров с бумагами, пока он не придет в себя.

– Хорошо, сэр. Спасибо вам. – Все еще испытывая слабость и чувствуя, что ноги плохо слушаются его, Ричардс поднялся и послушно покинул гостиную.

Спустя несколько минут туда быстрым шагом с вопросом в глазах вошел Лайнус Чэнселлор. Питт с испугом понял, что министр ждет от него новостей об Африке. Его открытый вопрошающей взгляд должен был бы прогнать любые сомнения, если бы они вообще были у Томаса, что министр мог как-то быть связан с этой трагедией.

– Мне искренне жаль, сэр, но я принес плохие вести, – поспешил сказать посетитель, даже не дожидаясь, когда Лайнус закроет за собой дверь. Столь тягостным показалось ему полное плохих предчувствий ожидание.

– Кто-то из моих помощников? – быстро спросил министр. – Хорошо, что вы пришли лично доложить об этом. Кто же это? Эйлмер?

У Питта по спине пробежал холодок, хотя гостиная была щедро залита солнцем.

– Нет, сэр. Я пришел сообщить вам о миссис Чэнселлор. – Увидев удивление на его лице, он быстро пояснил: – Глубоко сожалею, но я пришел сообщить о смерти вашей жены.

– Смерти? – неуверенно повторил Чэнселлор, словно до него не дошел смысл сказанного. – Вчера вечером она была абсолютно здорова и отправилась навестить… – Он повернулся и, подойдя к двери, громко позвал дворецкого: – Ричардс!

Дворецкий тут же вошел, держа в руках поднос, на котором стоял графин с коньяком и рюмка. Его бледное лицо казалось теперь серым. Он искренне страдал.

Чэнселлор безмолвно посмотрел на Томаса, а потом снова на дворецкого.

– Вы видели утром миссис Чэнселлор, Ричардс? – потребовал он ответа.

Старик бросил взгляд на суперинтенданта, словно искал у него помощи.

– Мистер Чэнселлор, – приглушенным голосом осторожно вмешался Питт. – Сомнений нет, это ваша жена. Ее нашли возле Тауэра.

– Возле Тауэра? – непонимающе переспросил Лайнус. Глаза его округлились от удивления, на лице появилось странное выражение, словно он собирался со смехом опровергнуть это абсурдное сообщение.

Томасу была знакома подобная реакция, чаще всего заканчивающаяся истерикой. Он всегда готовил себя к этому.

– Прошу вас, сэр, присядьте, – захлопотал он. – Я понимаю ваше состояние.

Ричардс, торопливо поставив поднос, протянул хозяину рюмку с коньяком.

Чэнселлор механически принял ее, быстро опорожнил и закашлялся. Прошло несколько секунд, прежде чем он снова обрел дар речи.

– Что произошло? – наконец медленно, с трудом, словно язык не слушался его, произнес он. – Что могла она делать возле Тауэра? Ведь она пошла к Кристабел Торн. Я знаю, Кристабел немного эксцентрична… Но при чем здесь лондонский Тауэр? Где же? Неужели она была ночью в замке?

– Как вы полагаете, могли ли они с миссис Торн совершить прогулку по реке? – осторожно спросил Питт, сам понимая нелепость своего предположения. Неужели будет обнаружено и тело Кристабел, но уже где-нибудь в низовьях реки?

– Вы считаете… что это несчастный случай? Что-то случилось с лодкой? – с сомнением произнес министр. – Неужели подобная затея принадлежит миссис Торн?

– Мы еще не беседовали с миссис Торн. Нам ничего не известно о том, что миссис Чэнселлор была с ней. Но это не несчастный случай, сэр. Мне очень жаль, но это было убийство. Единственно, чем я могу утешить вас, – это предположением, что смерть наступила мгновенно. Возможно, она не мучилась.

Лайнус молча смотрел на полицейского, и лицо его то бледнело, то заливалось краской. Казалось, ему не хватает воздуха и он вот-вот задохнется.

Дворецкий снова подал ему наполненную рюмку.

Чэнселлор опять беспрекословно опорожнил ее. Теперь кровь отлила от его лица и он выглядел совсем больным.

– Где… где ее нашли? – спросил он с придыханием.

– У Врат изменников. Там, где спуск к воде…

– Знаю, знаю, суперинтендант. Я не раз видел это место. – Он глотнул воздух. – Спасибо, что лично зашли, чтобы сообщить мне это. Понимаю, какая это нелегкая обязанность. Еще раз благодарю, что вы сделали это лично. Очевидно, именно вы будете вести расследование, не так ли? А теперь я хотел бы остаться один, если вы позволите. Ричардс, позвоните в департамент и предупредите, что с утра меня не будет.

Питт отправился к Иеремии Торну пешком в другой конец Маунт-стрит, где она выходит на Верхнюю Норт-стрит. Менее чем через двадцать минут он уже звонил в дверь дома Торнов. Сердце его билось так, словно он бегом преодолел вдвое большую дистанцию. Во рту пересохло от волнения.

Дверь открыл лакей, справившийся у него, кто пожаловал. После того как Томас привычным жестом протянул ему визитную карточку, слуга препроводил его в библиотеку и попросил подождать – сейчас он узнает, дома ли миссис Торн. В это раннее время было бы странным, если бы миссис Кристабел не оказалось дома, и лакей отлично это понимал, но такова, видимо, была его выучка. Он был обучен, как оберегать покой хозяев от случайных визитеров, и знал, что делать, если визит был не ко времени или господа вообще не были расположены принимать кого-либо. Такому слуге не составит труда отказать в приеме в самой вежливой форме и под любым предлогом.

Суперинтендант был в таком волнении, что не мог ни сидеть, ни стоять на одном месте. Он беспокойно мерил шагами комнату, на мгновение забыв, где находится, и поэтому при очередном резком повороте пребольно ударился костяшками пальцев о резной столик. Однако он почти не заметил боли в ушибленной руке, потому что все его внимание было поглощено тем, что происходило за стеной, в коридоре.

Когда по нему прошла горничная, Томас едва удержался от того, чтобы не броситься к приоткрытой двери и не распахнуть ее настежь. Но в конце концов он понял, что ведет себя глупо. Смех и приглушенное бормотание за дверью оказались всего лишь любовными шашнями прислуги под носом у господ.

Он все еще стоял у двери, когда вошла Кристабел. В светло-сером утреннем пеньюаре она была воплощением здоровья и благополучия, однако не ангельского характера. Хотя ее и мучило простое женское любопытство, она прежде всего хотела знать, что стало причиной столь неприлично раннего визита полицейского.

– Доброе утро, суперинтендант, – холодно приветствовала она гостя. – Вы порядком напугали моего лакея своей настойчивостью. Надеюсь, причина достаточно серьезна. Это крайне неподходящее время для визитов, вам не кажется?

Появление миссис Торн живой и невредимой было подобно шоку. Перед мысленным взором Питта мгновенно возникла мертвая Сьюзен на камнях набережной и волны Темзы, омывающие ноги погибшей.

– Я рад видеть вас в добром здравии, миссис Торн, – наконец смог произнести Томас.

Что-то в его лице напугало Кристабел Торн. Ее строгость и раздражение исчезли, уступив место неподдельной тревоге.

– Что значит ваш визит, суперинтендант? Что-то случилось?

– Да, мэм. Я очень сожалею, но должен сообщить вам, что миссис Чэнселлор вчера умерла. Ее муж полагал, что она у вас, поэтому я немедленно хотел убедиться, что с вами все в порядке…

– Сьюзен! – Потрясенная Кристабел смотрела на него огромными, полными ужаса глазами. – Сьюзен мертва? – Она отступила назад неуверенным шагом, потом еще, пока не нащупала рукой стул и не опустилась на него. – Как? Почему… почему вы опасались за меня?.. Значит, это была насильственная смерть?

– Да, миссис Торн. Боюсь, что ее убили.

– О боже милосердный! – Женщина закрыла лицо руками и словно окаменела.

– Вы хотите, чтобы я кого-нибудь позвал? – предложил Питт свою помощь.

Кристабел вздрогнула и подняла на него невидящие глаза.

– Что? О нет, нет, благодарю вас. Моя бедная Сьюзен… Как это произошло? Где она была, скажите, ради бога, где могло это случиться?.. Кто-то напал на нее? Ее ограбили?

– Мы пока ничего достоверно не знаем. Ее нашли у реки. Тело было выброшено на берег приливом.

– Утонула?

– Нет, ее задушили, и так зверски, что, вполне возможно, сломали шейные позвонки. Смерть могла быть мгновенной. Прошу прощения, миссис Торн, но поскольку мистер Чэнселлор был уверен, что вчера она направилась к вам, я вынужден спросить вас, видели ли вы ее вчера.

– Нет, я не видела ее. Мы с мужем вчера ужинали дома, но Сьюзен к нам не приходила. Видимо, ее убили до того, как она… – Кристабел горестно вздохнула, и тень улыбки, печальной и горькой, тронула ее губы. – Если она действительно собиралась к нам. Возможно, она пошла к кому-то другому. Неразумно предполагать, что она собиралась именно к нам. Хотя я не допускаю каких-либо тайных свиданий. Она слишком любила Лайнуса, чтобы решиться на… что-либо подобное… Это маловероятно.

– Однако вы не употребили слово «невозможно», миссис Торн, – заметил Питт.

Кристабел встала и подошла к окну.

– Нет, не употребила, – ответила она, стоя к нему спиной. – На свете очень мало таких ситуаций, которые были бы совсем невозможны, инспектор. Это познаёшь с возрастом. Семейные отношения не всегда оправдывают наши ожидания, и, даже любя человека, можно вдруг повести себя так, что многим покажется непонятным.

– Вы говорите это вообще или применительно к миссис Чэнселлор? – тихо спросил Питт.

– Я, право, не знаю. Лайнус очень непростой человек. Он умен, остроумен, красив, полон обаяния, честолюбив и, безусловно, талантлив. Но я всегда сомневалась, что он способен любить Сьюзен так, как она любила его. Браки, когда двое любят друг друга с одинаковой силой, редки. Это только в сказках такое бывает.

Кристабел говорила, стоя к полицейскому спиной и не поворачивая лица. По ее голосу Томас почувствовал, что ей все равно, понимает он ее или нет.

– Не всякий обладает даром полностью отдавать себя. Обычно приходится кому-то идти на компромисс – принимать, что дают, и не требовать большего, и не страдать при этом от одиночества и отдаленности. Это особенно касается женщин, выходящих замуж за властных и тщеславных мужчин. Сьюзен была достаточно умна, чтобы понимать это, и достаточно мудра, чтобы не пытаться бороться и потерпеть поражение… Это означало бы потерять то, чем она более всего дорожила… и что, я знаю, так много для нее значило.

– Вы не считаете невозможным, что ей удалось найти дружбу, понимание и восхищение у кого-то другого?

– Нет, не считаю, суперинтендант. Однако в данном случае это маловероятно. – Наконец она повернулась к нему. – Я очень любила Сьюзен. Она обладала умом и смелостью. Это была удивительно цельная натура. Она любила мужа, но умела постоять за себя, имела собственное мнение. Как бы это казать… она не позволила подавить себя как личность. Сьюзен умела сопереживать, любить, радоваться…

Неожиданно из глаз Кристабел брызнули слезы и потекли по щекам. Она стояла перед Томасом и плакала, не стесняясь своих слез и не скрывая глубины своего горя.

– Мне очень жаль, – тихо и сочувственно промолвил Питт и направился к двери.

В холле он столкнулся с встревоженным и удивленным Иеремией Торном.

– Что, черт побери, вы делаете здесь? – потребовал он ответа.

– Убита миссис Чэнселлор, – коротко сказал суперинтендант. – У меня были основания опасаться за жизнь вашей жены. Я рад, что с ней ничего не случилось, но она в отчаянии и нуждается в сочувствии и внимании. Мистера Чэнселлора не будет сегодня в министерстве.

Торн глядел на неожиданного гостя, едва понимая, что тот говорит.

– Прошу прощения, – повторил Томас.

– Сьюзен? – Иеремия был потрясен, и в искренности его чувств тоже не было сомнения. – Вы уверены? Простите за глупый вопрос; я понимаю, что иначе вас не было бы здесь. Как это случилось? Почему? Что произошло? Почему вы испугались за Кристабел? Какое она имеет к этому отношение? – Он пытливо вглядывался в лицо Питта, ища в нем более полного ответа, чем скупая информация полицейского.

– У мистера Чэнселлора создалось впечатление, что его жена намеревалась вчера вечером навестить миссис Торн, – пояснил суперинтендант. – Но, по всей видимости, она так и не приехала к вам.

– Нет, конечно, нет… Мы даже не ждали ее.

– Это же сказала мне миссис Торн.

– Господи, как это ужасно! Бедная Сьюзен… Она была одной из самых прелестных женщин, каких я знал. Обаятельной, в полном смысле этого слова. Я говорю не о ее прелестной внешности, а о ее душе, освещавшей ее всю, о ее темпераменте и смелости… и еще о ее сердце. Простите меня. Если хотите, навестите нас еще раз, я расскажу вам все, что могу, а сейчас я должен видеть мою жену. Она так была привязана к Сьюзен… – С этими словами Иеремия, не став провожать посетителя до двери, поспешил в библиотеку.

Заключение врача пока еще не поступило; видимо, тело не доставили в морг. Вещественных доказательств было немного. Как уже говорил лодочник, тело могли сбросить выше по реке в момент смены прилива на отлив, примерно в половине третьего ночи, или же в низовьях реки во время прилива. В результате Сьюзен оказалась там, где ее нашли. Или же ее бросили в реку здесь же, у Тауэра. Ниже по реке были Вэппинг, Ротерхайт, Лаймхауз, Суррейские доки и Собачий остров. Дептфорд и Гринвич были слишком далеко, чтобы тело могло достичь Тауэра до начала отлива. В любом случае, что могла делать Сьюзен в каком-либо из этих мест?

Выше по течению были мосты: Лондонский, Блэкфайр, Ватерлоо и совсем близко – Вестминстер. Лодочник определял все расстояния в милях. Тело, по его мнению, могли сбросить с любого из мостов или же с северного берега реки, поскольку его прибило с севера.

Но там, где нашли утопленницу, у Тауэра, она никак не смогла бы очутиться. Что ей было там делать? Не могла она оказаться и в близлежащих районах – на Таможенной набережной или в доках Святой Екатерины.

Прежде всего надо было узнать, в котором часу Сьюзен покинула свой дом на Беркли-сквер и как это произошло. Никто так и не обмолвился и словом о том, уехала ли она на одном из собственных экипажей или взяла кеб. Наверное, у Чэнселлоров был хотя бы один экипаж. Где кучер высадил ее? Возможно ли, что убийцей мог оказаться кто-то из слуг? Питт не допускал этого, но решил, что лучше проверить и исключить подобную версию.

Он тут же повернул обратно, в сторону Беркли-сквер, и через несколько минут снова был у дома номер семнадцать. На этот раз полицейский вошел в дом с черного хода, чтобы не беспокоить хозяев еще раз.

Дверь ему открыл бледный и перепуганный мальчишка-посыльный.

– Мы сегодня ничо не покупаем, – решительно заявил он. – Приходите в другой день. – Он попытался захлопнуть дверь.

– Я из полиции, – тихо объяснил ему Томас. – Я по делу. Ты знаешь, что произошло. Я должен узнать, кто это сделал, поэтому хочу, чтобы вы рассказали мне все, что знаете.

– Я ничо не знаю.

– Даже не знаешь, когда ушла из дома миссис Чэнселлор?

– Кто это, Томми? – послышался за ним мужской голос.

– Это из полиции, Джордж.

Дверь открылась пошире, и суперинтендант увидел перед собой мужчину, чья правая рука была на перевязи. Он с подозрением смотрел на непрошеного гостя.

Питт протянул ему свою визитную карточку.

– Войдите, сэр, так будет лучше, – неохотно предложил мужчина. – Не знаю, что мы можем вам рассказать.

Мальчик чуть отступил и дал полицейскому войти. В буфетной, загроможденной овощами, кастрюлями и сковородками, потерянно стояла маленькая горничная с красными от слез глазами, сжимая в руках край передника.

– Мистер Ричардс сейчас занят, – объяснил Питту мужчина с перевязанной рукой и провел его через кладовую в кухню, а оттуда в каморку дворецкого. – Лакей – в холле. Горничные так расстроены, что не в состоянии открывать дверь.

Томас, принявший человека с больной рукой за лакея, понял, что ошибся.

– А вы кто будете? – спросил он.

– Я кучер, Джордж Брэгг.

Суперинтендант посмотрел на его руку.

– А что с рукой?

– А, это вчера, – горько посетовал кучер. – Всего лишь ожог. Скоро заживет.

– Значит, не вы отвозили миссис Чэнселлор вчера?

– Нет, сэр. Она наняла кеб. Хозяин помог ей его найти. Она уезжала надолго, а мистер Чэнселлор тоже собирался куда-то, и ему нужен был экипаж.

– У ваших господ всего лишь один экипаж? – удивился Питт. Он был уверен, что экипажи, богатая сбруя и ливрейные лакеи – верные показатели положения в обществе. Многие стремились иметь несколько экипажей и часто, чтобы содержать их, залезали в долги.

– О нет, сэр, – поспешил рассеять его сомнения Брэгг. – Но миссис Чэнселлор не говорила, что собирается уезжать, поэтому большой экипаж не приготовили. Сам мистер Чэнселлор решил воспользоваться одноконной коляской. А миссис Чэнселлор ехать было совсем недалеко, днем она обычно преодолевала этот путь пешком.

– Значит, она уехала, когда уже стемнело?

– Да, сэр. Около половины десятого. Кажется, собирался дождь. Но она все же ушла. Лили видела, как она уходила. Лучше спросить у Лили, она вам расскажет куда больше, если сможет. Она не просыхает от слез. Лили очень любила миссис Чэнселлор.

– Если вам не трудно, найдите, пожалуйста, эту девушку, – попросил Томас.

Джордж ушел, оставив его одного на целых пятнадцать минут. Наконец он вернулся с девушкой, лицо которой было красным, а глаза опухли от слез. На вид ей было лет восемнадцать.

– Здравствуйте, Лили, – тихо поздоровался суперинтендант. – Садитесь, пожалуйста.

Лили, не привыкшая к тому, чтобы ее приглашали сесть в присутствии старших, попросту не поняла Питта.

– Садись, Лили, тебе говорят, – легонько подтолкнул ее к стулу кучер.

– Джордж сказал мне, что вы видели, как уходила миссис Чэнселлор вчера вечером, – осторожно начал Томас. – Это верно?

– Да, сэр, – всхлипнула девушка.

– Вы не помните, когда это было?

– Около половины десятого, но точно ли, я как бы не уверена.

– Расскажите, как это было.

– Я как бы стояла на площадке лестницы. Только что постелила постели в спальне и видела, как госпожа прошла через холл к двери. – Лили судорожно глотнула воздух. – Она была в своей любимой накидке, как бы синей такой… Я видела, как она открыла дверь и вышла. Клянусь, что это было так. – Лили не удержалась и расплакалась, но очень тихо и с каким-то удивительным достоинством.

– Вы всегда стелите постели в половине десятого?

– Да, сэр… да.

– Спасибо, Лили. Это все, из-за чего я вас побеспокоил. Хотя… Вы сказали, что видели миссис Чэнселлор вечером; может, вы также видели и мистера Чэнселлора?

– Нет, сэр. Он, должно быть, уже уехал.

– Понимаю. Спасибо, Лили.

Брэгг заботливо помог ей встать со стула, и девушка ушла.

– Вы хотите поговорить еще с кем-нибудь, сэр? – справился он у полицейского.

– Вы сказали, Джордж, что мистер Чэнселлор уехал позднее.

– Да, сэр.

– Но не вы его везли, не так ли? – Питт посмотрел на забинтованную руку конюха.

– Нет, сэр. Я к тому времени уже ошпарил руку. Это случилось до того, как он уехал. Мистер Чэнселлор сам правил. Он хорошо умеет править легким экипажем, особенно одноконным. Он заранее предупредил меня, что ему будет нужен одноконный экипаж, и все было готово.

– Понимаю. Благодарю вас. Вы не помните, когда он вернулся домой?

– Нет, сэр. Он часто возвращается поздно. Заседания кабинета и другие затягиваются иногда до полуночи, когда что-то случается в правительстве, а случается, сами знаете, довольно часто.

– Это верно. Спасибо, Джордж. Думаю, что я, кажется, все узнал – по крайней мере, пока. Если вы не хотите сами что-то добавить.

– Нет, сэр. Более ужасной вести я еще не слышал. Как могло это случиться? – печально и растерянно произнес кучер.

Суперинтендант покидал дом Чэнселлоров, полный сомнений и недобрых предчувствий. Он шел по Брутон-стрит, погруженный в нерадостные раздумья. Сьюзен сказала мужу, что едет к Кристабел Торн, что было неправдой. Конечно, что-то могло заставить ее изменить свои планы. Это, должно быть, произошло где-то на Маунт-стрит, спустя десять минут после того, как она вышла из дома.

Но зачем ей было прибегать ко лжи, если, конечно, она не скрывала что-то от супруга? Куда она направлялась, на встречу с кем, если решила утаить это от него? Возможно, ей была известна личность предателя в Министерстве по делам колоний или она кого-то подозревала. Но не была ли она сама виновницей, тайком от мужа собиравшей секретную информацию? Может быть, Лайнус брал на дом секретные бумаги, а его жена знала об этом? Или он обсуждал с нею что-то важное, поскольку она принадлежала к семье известных банкиров? Или Сьюзен в тот вечер направилась прямо в германское посольство? Кто-то, возможно, остановил ее, перехватив на полдороге где-нибудь между Беркли-сквер и Верхней Брук-стрит, затем увел к реке и там убил. Очевидно, он поджидал ее.

Или все объясняется предельно просто и банально: любовное свидание. Кристабел Торн не верит в это, хотя не исключает такую возможность. Что может связывать Сьюзен и Крайслера? Не являются ли их яростные споры об Африке предлогом для встреч или никаких споров нет, а причина раздоров лишь в чувстве вины?

Почему кебмен не явился в полицию? Он должен был это сделать, как только газеты оповестили весь Лондон о происшествии. А произошло это в считаные часы. Утренние выпуски газет уже сообщили о найденном теле, а во время ланча мальчишки-газетчики должны были кричать об этом на каждом углу.

День выдался ясный, солнечный, прохожие радовались хорошей погоде, женщины в легких платьях из муслина и кружев, под зонтами, прогуливались в экипажах. Сверкала сбруя лошадей. Но Томас Питт не замечал оживления и радости толпы и, опустив голову, шел по направлению к Оксфорд-стрит.

Не хотелось думать, что за всем этим стоит зловещее братство «Узкий круг». Сьюзен знала сэра Артура и питала к нему огромную симпатию. Знала ли она что-нибудь о его смерти? Возможно, ее мучила тайна, ужасные подозрения, которые постепенно становились для нее реальностью?

Если это так, то что же тревожило ее? Очевидно, не муж. Питт готов был поклясться, что Чэнселлор не входит в Круг. Тогда Торн? Сьюзен была близкой подругой Кристабел. Значит, она могла считать, что предала их дружбу, которой так дорожила. В то же время она не могла молчать, раз произошло убийство. Вот почему Шарлотте показалось, что миссис Чэнселлор что-то мучает.

Мимо прошли две весело смеющиеся молодые женщины, задев суперинтенданта пышными юбками. Они показались Томасу словно пришедшими из другого мира.

Знает ли что-нибудь об этом Кристабел? Возможно, она говорила правду, когда утверждала, что Сьюзен не появлялась в их доме в тот вечер. Видимо, ей и в голову не приходило, что ее муж, самый близкий ей человек, смог убить ее подругу, чтобы та не выдала тайны «Узкого круга»? Как она воспримет правду, если ей придется узнать ее?

Не был ли сам Иеремия Торн очередной жертвой «Узкого круга», жертвой договора, скрепленного печатью тайны, в который он поверил по неразумению или наивности, а теперь страшится взглянуть правде в глаза, опасаясь, что потеряет… Что потеряет? Положение в обществе, социальный статус, кредит в банке, а возможно, и жизнь?

На Оксфорд-стрит суперинтендант нанял кеб и велел ехать на Боу-стрит в полицейский участок. Врач, очевидно, уже подготовил заключение, и будет хотя бы известно время смерти Сьюзен Чэнселлор. Кроме того, Питт хотел повидаться с Фарнсуортом.

Как всегда, сидя в кебе, Томас обдумывал следующие шаги. Он не сомневался, что его ждут немалые трудности. Не так-то просто найти причины убийства жены члена кабинета министров, пользующегося заслуженной популярностью. У каждого будут свои догадки и предположения, как это произошло. Общество, бесспорно, будет встревожено. А он, суперинтендант, станет весьма подходящей фигурой для обвинений, возмущения, а затем и негодующих упреков за атмосферу страха, которая неизбежно усугубится. Если жена министра, разъезжающая в экипаже по Мейфэр, не застрахована от насилия, то могут ли простые люди чувствовать себя в безопасности?

На Боу-стрит мальчишка звонким голосом вовсю рекламировал последние выпуски газет.

– Специальный выпуск! Чудовищное убийство жены министра! Жена Лайнуса Чэнселлора найдена мертвой у лондонского Тауэра! Специальный выпуск! – Мальчуган, понизив голос, спросил у полицейского: – Хотите газету, мистер Питт? Тут все написано.

– Нет, спасибо, дружище, – отказался Томас. – Если там написано то, что я думаю, так и знай – это вранье.

Юный газетчик с удовольствием оценил шутку и довольно хихикнул, а суперинтендант быстро поднялся по ступеням крыльца полицейского участка.

Джайлс Фарнсуорт, на сей раз не столь безукоризненно подтянутый и аккуратный, как обычно, с недовольным лицом спускался по лестнице ему навстречу.

– Хорошо, что вы наконец появились, – тут же упрекнул он Питта. – Я ждал вас бог знает сколько. Это катастрофа! – Он прикусил губу. – Бедняга Чэнселлор. Блестящая карьера, лучший министр колоний, какого мы знали за все эти годы, возможно, кандидат в будущие премьеры… Надо же, чтобы такое приключилось. Что вы узнали? – Он зашагал рядом с Томасом в его кабинет.

Суперинтендант вежливо пропустил начальника вперед. Лишь закрыв дверь кабинета, он стал докладывать.

– Миссис Чэнселлор ушла из дома вчера вечером в половине десятого. Министр проводил ее, нашел для нее кеб и усадил в него. Она сказала мужу, что едет на Верхнюю Брук-стрит навестить Кристабел Торн. Это в пятнадцати минутах езды от ее дома. Однако миссис Торн утверждает, что она к ним не приезжала, да они с мужем и не ждали ее в тот вечер.

– И это всё? – мрачно спросил помощник начальника полиции. Он стоял спиной к окну, но даже против света Питт увидел растерянность и отчаяние на его лице.

– Да, это всё пока, – ответил он. – На ней была синяя накидка. Это со слов горничной, которая видела, как она уходила. Но накидки не было, когда тело оказалось на камнях набережной. Возможно, она осталась в реке и ее куда-то отнесло. Эта накидка помогла бы нам узнать, где именно бросили в воду миссис Чэнселлор.

Джайлс помолчал, раздумывая. Вначале он хотел что-то сказать, но передумал, сам сообразив, какой будет ответ. Поэтому он пробормотал что-то себе под нос.

– Накидку могло отнести куда угодно, в зависимости от прилива или отлива, – наконец все-таки высказался он.

– Да, конечно. Но лодочники считают, что все предметы рано или поздно всплывают там, где затонули.

Начальник Томаса скорчил недовольную гримасу.

– Нам поможет, если удастся установить время смерти, – заметил Питт. – Если смерть наступила в начале ночи, значит, убийство совершено до смены прилива на отлив.

– А когда была смена?

– Примерно в половине третьего ночи.

– Что за чертовщина! У вас хотя бы есть представление о мотивах убийства? Ее обокрали… или… – Он поморщился и не стал продолжать дальше.

Суперинтенданту, откровенно говоря, такая мысль и в голову не приходила. Неприятностей ему и так вполне хватало – государственная измена, убийство сэра Артура Десмонда…

– Не знаю, сэр, – ответил он. – Подождем заключения медицинского эксперта. Я еще не получил его. Еще рано.

– Ее ограбили? – с надеждой взглянул на него его собеседник.

– Этого я тоже не знаю. На шее был медальон, когда нашли тело. По нему и узнали, кто она. Я не спрашивал Чэнселлора, были ли на ней другие драгоценности.

Фарнсуорт снова поморщился.

– Очевидно, нет. Бедняга. Он, наверное, убит горем. Это ужасно, Питт! Какой бы ни была причина, мы должны справиться с этим делом в кратчайший срок. – Он отошел от окна. – Пусть Министерством по делам колоний займется Телман, а вы уделите все свое время и внимание этому расследованию. Слишком все ужасно! Я не помню еще такого случая… который бы так потряс всех… – Он умолк.

Томас хотел было напомнить ему осень 1888 года и серию убийств в Уайтчепеле, но это уже не имело значения. Есть ли смысл сравнивать, какое из зверских убийств ужаснее?

– Если только эти два дела не связаны между собой, – счел он необходимым заметить.

У его шефа даже дернулась голова, с такой силой он ее вскинул, уставившись на суперинтенданта.

– Что?

– Я хочу сказать, что государственная измена в Министерстве по делам колоний и убийство жены министра колоний могут быть связаны между собой, – уточнил Питт.

Джайлс смотрел на него так, будто с его уст сорвалось страшное богохульство.

– Этого не следует исключать, – тихим голосом пояснил Томас, глядя в глаза начальнику. – Миссис Чэнселлор могла совсем случайно, без всякого намерения узнать что-то.

Фарнсуорт облегченно вздохнул.

– Или оказаться замешана в этом деле, – неумолимо добавил суперинтендант.

– Надеюсь, у вас хватит ума высказывать ваши предположения только мне, и никому больше, – медленно произнес помощник начальника полиции. – Прошу, ни намека никому о том, что у вас появляются подобные мысли.

– Это нормально, что они у меня появляются.

– Я верю, что вы справитесь, Питт. – Это было скорее похоже на просьбу или даже больше, на мольбу, которую Томас увидел в глазах Джайлса. – Я не всегда одобряю ваши методы работы, как и некоторые ваши суждения, но вы не раз успешно раскрывали самые трудные и запутанные преступления в Лондоне. Сделайте все, что можно, в данном случае. Не думайте ни о чем больше, пока не закончите… Вы меня поняли?

– Да, конечно. – Иначе суперинтендант и не поступил бы, даже если бы не было этого разрешения, и его начальник прекрасно это знал.

Дальнейшая их беседа была прервана стуком в дверь, которая тут же приоткрылась, и в нее просунулась голова дежурного констебля. Рассерженный Фарнсуорт едва успел крикнуть:

– Да!

Констебль оробел:

– Здесь леди. Она хотела бы видеть мистера Питта, сэр.

– Пусть подождет, – резко сказал помощник начальника полиции. – Он занят.

– Но, сэр, это… э-э-э… настоящая леди. – Дежурный не двинулся с места. – Я не могу ей этого сказать. Если бы вы сами увидели ее…

– Черт побери! Ты что, боишься женщин только потому, что они считают себя важными персонами? – рявкнул Джайлс. – Делай, что тебе приказали!

– Но, сэр, я…

– Спасибо, констебль, – прервал его повелительный голос за его спиной. – Если это кабинет мистера Питта, я сама доложу ему о своем приходе.

Дверь распахнулась, и леди Веспасия гневным взглядом пригвоздила помощника комиссара к его месту. Она была блистательной и величавой в кружевах и шелке, с легендарной ниткой жемчуга на шее, оцененной в целое состояние.

– Не помню, чтобы мы были знакомы, сэр, – холодно произнесла она вместо приветствия. – Я – леди Веспасия Камминг-Гульд.

Фарнсуорт, втянув воздух, так неудачно сглотнул, что зашелся сильнейшим кашлем.

Посетительница терпеливо ждала, когда он отдышится.

– Помощник комиссара лондонской полиции мистер Фарнсуорт, – тем временем представил его Питт, пряча улыбку, хотя удавалось ему это плохо.

– Здравствуйте, мистер Фарнсуорт. – Поздоровавшись, Веспасия прошла мимо несчастного грубияна и села на стул перед столом суперинтенданта. Она поставила свой зонт рядом, утопив его острый конец в ворсе ковра, и продолжала ждать, когда Джайлс или придет в себя, или покинет кабинет, а лучше сделает и то и другое.

– Неужели вы вдруг решили навестить меня, тетушка Веспасия? – искренне удивился Томас.

Она строго посмотрела на него.

– Почему бы нет? Что еще могло заставить меня прийти в это богом забытое место? Я не так часто посещаю полицейские участки и захожу сюда не ради развлечения.

Фарнсуорт все никак не мог восстановить дыхание. По его щекам катились слезы.

– Чем могу помочь? – спросил Питт, усаживаясь в кресло за красивейшим дубовым столом, с крышкой, обшитой зеленой кожей. Некогда он принадлежал его бывшему начальнику Мике Драммонду, и Томас поистине гордился, что унаследовал не только его место, но и знаменитый стол.

– Возможно, ничем, – ответила леди Камминг-Гульд, и ее серые глаза немного потеплели. – Собственно, я пришла, чтобы помочь тебе или по крайней мере дать дополнительную информацию. Возможно, она пригодится.

Джайлс продолжал задыхаться от кашля, судорожно прижимая платок к своему красному от натуги лицу.

– Помочь в чем? – спросил суперинтендант.

– Ради всех святых, прежде помоги этому бедному человеку, не то он погубит себя, – сердито приказала Веспасия. – У тебя есть коньяк или хотя бы вода?

– Есть бутылка сидра в шкафчике, – предложил Питт.

Его шеф, услышав это, невольно скорчил гримасу. У Драммонда обязательно нашелся бы коньяк. Но Томас не мог себе этого позволить, да и не хотел.

– Если вы… извините меня… – наконец с трудом выговорил Фарнсуорт.

– Извиняю, – величественно разрешила Веспасия, сочувственно кивнув, и, как только тот закрыл за собой дверь, снова повернулась к Питту. – Это касается убийства Сьюзен Чэнселлор. Разве ты можешь сейчас думать о чем-нибудь ином?

– Нет. Но я не знал, что вам об этом уже известно.

Пожилая дама пропустила мимо ушей его замечание.

– Я видела Сьюзен позавчера, – строго сказала она. – Я не слышала разговора, но видела и не могла не заметить, на каких повышенных тонах он велся.

– Разговор с кем?

Веспасия пристально посмотрела на своего родственника, словно поняла, чего он боится. Лицо ее стало печальным.

– С Питером Крайслером.

– Где это было?

– В доме леди Рэтрей на Итон-сквер был музыкальный вечер, собралось человек пятьдесят или шестьдесят, не более.

– Итак, вы видели Крайслера и миссис Чэнселлор? – поторопил ее Томас, чувствуя, как у него неприятно защемило сердце. – Вы могли бы рассказать мне об этой встрече подробнее, если можно?

В глазах леди Камминг-Гульд мелькнуло что-то похожее на упрек.

– Я понимаю, как это важно, дорогой, и не собираюсь что-то сочинять или просто фантазировать. Я находилась от них примерно шагах в десяти, однако мне в это время пришлось делать вид, что я слушаю жалобы на здоровье одной из своих знакомых. Какая бестактность – заставлять посторонних слушать подробный перечень чьих-то недугов! Итак, вначале я увидела миссис Чэнселлор. Тот, с кем она горячо спорила, был скрыт от меня пышно разросшейся пальмой в кадке. Вообще музыкальная гостиная в этом доме сильно смахивала на джунгли обилием растительности. Я все время боялась, что мне на шею упадет какое-нибудь отвратительное тропическое насекомое, и не завидовала дамам с глубоким декольте. – Веспасия брезгливо передернула плечами.

Питт отчетливо представил себе эту картину, но от комментариев воздержался.

– Лицо Сьюзен выражало тревогу, и мне показалось, что она страдала, – продолжала его гостья. – Я видела, как назревает ссора. Немного подвинувшись, я попыталась разглядеть лицо ее собеседника. Он о чем-то умолял ее, и вместе с тем в нем самом чувствовалось какое-то упорство и решимость не уступать. Затем роли переменились, и теперь она его о чем-то просила; и в ее просьбе, и во всем ее облике было отчаяние. Но, судя по его лицу, он был непреклонен. Минут через пятнадцать они расстались. У него был довольный вид, словно он добился, чего хотел. Она же была в явном смятении.

– Вы имеете хотя бы малейшее представление, о чем могла идти речь? – быстро спросил Томас, хотя и был уверен, что ответ ему уже известен.

– Никакого. И не собираюсь гадать.

– После этого вы ее больше не видели?

– Нет, так же как и мистера Крайслера.

Вид у пожилой леди был просто несчастный, и это обеспокоило его собеседника.

– Чего вы боитесь? – прямо спросил он. С Веспасией, он знал, надо говорить без околичностей и экивоков. Все равно она читала его как открытую книгу.

– Я боюсь одержимости мистера Крайслера любовью к Африке и тем, чтоон считает для нее благом. Эта идея превалирует у него над всеми прочими соображениями и даже над таким человеческим качеством, как лояльность, – ответила та. – Все это не способно сделать Нобби Ганн счастливой. Я встречала таких мужчин не раз в своей жизни. Их преданность какой-то цели, по их мнению, оправдывала любой поступок, любое действие по отношению к простому человеку, ибо все делалось во имя благородной и великой идеи.

Она вздохнула и на мгновение опустила зонтик. Тот упал на ее юбки.

– Все они были энергичными, одухотворенными, привлекали эдакой бравадой, выдаваемой за смелость, способностью воодушевлять и внушать доверие. На какое-то время они были даже готовы любить. Но я неизменно чувствовала холод их душ, одержимость, пожиравшую саму себя и требующую безответных жертв. Вот чего я боюсь, Томас. Не за себя. Меня тревожит Нобби. Она чудесный человек, и я к ней очень привязалась.

Выслушав это, суперинтендант понял, что может ничего не отвечать. Любые слова были бы здесь неуместными.

– Будем надеяться, что вы ошибаетесь. – Помолчав, он улыбнулся. – Спасибо, что зашли и все рассказали.

Он предложил Веспасии руку, но она без его помощи поднялась со стула и направилась к двери, неестественно прямая, с высоко поднятой головой. Питт открыл перед ней дверь и проводил ее по лестнице и ступеням крыльца к поджидавшему экипажу.

– До того, как ее бросили в воду, – заключил свой доклад врач, и, вздохнув, прикусил губу. Он приготовился к критическим замечаниям Томаса. Этот человек с длинным угрюмым лицом, даже будучи профессионалом, не разучился принимать человеческие трагедии близко к сердцу. – В пользу негодяя могу сказать одно: он сделал это быстро, – добавил медик. – Предварительно нанес два сильных удара, очень сильных.

– Я не вижу следов, – возразил Питт.

– Немудрено. Они в височной части под волосами. Затем он задушил ее, и сделал это так жестоко, что сломал шейные позвонки… – Эксперт коснулся рукой своей шеи. – Смерть была почти мгновенной. Думаю, она почувствовала лишь первый удар и как ее начали душить, а затем наступила смерть. Она умерла не от удушья.

Суперинтендант смотрел на врача, невольно ощущая неприятный холодок ужаса.

– Убийца действовал жестоко?

– Очень. Это было намеренное убийство, или же человек был охвачен такой яростью, что даже не осознавал своей физической силы. Вам, Питт, предстоит искать очень жестокого и опасного убийцу. Либо он совершенно безжалостен и убивает ради ограбления, даже когда в этом нет необходимости – ведь он мог бы оглушить жертву, и этого было бы достаточно. Либо это ярость, переходящая в безумие, и, возможно, он сумасшедший.

– Он приставал к ней?

– Господи, конечно. Хотя что вы под этим подразумеваете? – Медик кивнул на тело, укрытое простыней. – Если вы хотите знать, была ли она изнасилована, то так и скажите. Терпеть не могу ненужных эвфемизмов! Преступление следует называть своим именем и всегда быть честным по отношению к жертве. Нет, она не была изнасилована.

Питт облегченно вздохнул. Почему-то это было важно для него. Он почувствовал, как тяжесть словно свалилась с его плеч и боль внутри ослабела.

– Когда она умерла? Вы можете определить время? – спросил он.

– Не настолько точно, чтобы это как-то помогло вам, – хмыкнув, пояснил врач. – Примерно между восьмью вечера и полуночью. Пребывание в воде экспертизе, разумеется, не помогло – она холодней, чем обычно бывает в это время года. Ускорила ригор мортис ^[34], мешает уточнить и многое другое. Кстати, и об иных помехах… – Эксперт нахмурился и странно посмотрел на Томаса. – Я нашел какие-то непонятные следы на теле, не очень заметные – например, на плечах, вернее, на спине, под мышками и сзади на шее. Будто ее долгое время тащило по дну. Может, ее платье за что-то зацепилось и сильно натянулось на ней… Когда ее нашли?

– Около половины третьего ночи.

– А когда ее видели в живых в последний раз?

– В половине десятого.

– Теперь вы все знаете. Можете опираться в своей работе и на мои данные. Перед вами опасный преступник, да хранит вас Господь. Его помощь вам понадобится. Красивая женщина. Очень жаль. – И не дожидаясь, что скажет его собеседник, доктор вернулся к телу на столе и продолжил свою работу.

– Вы мне можете сказать, как долго она находилась в воде?

– Не точнее, чем это можете сделать вы сами. Не менее получаса, но и не более трех часов. Простите.

– Ее убили руками?

– Что? Да, да. Он задушил ее голыми руками, никакого шнура, просто сжал пальцами горло. Как я сказал, это очень сильный физически мужчина, побуждаемый страстью, какую не дай мне Бог увидеть. Не завидую вашей профессии, Питт.

– А я – вашей, – ответил Томас, и это было сказано вполне искренно.

Доктор рассмеялся каким-то отрывистым лающим смехом.

– Когда я получаю их, все уже позади – боль, страдания, жестокость, ненависть. Наступают мир, покой и тишина. А все остальное в руках Господних… если ему есть до этого дело.

– Мне есть, – сквозь зубы процедил суперинтендант. – А Господу, если он лучше меня, – тем более.

Медик снова рассмеялся, уже тише и мягче. Однако он ничего не сказал.

Отрезок времени от половины десятого вечера до полуночи может показаться удивительно длинным, если вспоминать, кто где был и что делал в эти два с половиной часа. Питт вынужден был снять еще двух человек с другой работы, а Министерство по делам колоний оставил на одного Телмана. Сам он тоже занялся допросами и проверкой фактов. Но, увы, это не добавило ничего нового и важного к имеющейся уже информации.

Лайнус Чэнселлор показал, что уехал из дома в легком экипаже, которым правил сам, потому что конюх повредил руку. Ему надо было срочно передать Гарстону Эйлмеру очень важный пакет, но того не оказалось дома. Министр был крайне раздосадован этим и передал пакет лакею. Последний подтвердил этот факт и то, что Чэнселлор был в доме Эйлмера за несколько минут до одиннадцати часов вечера.

Слуги в доме министра не слышали, когда он вернулся, ибо хозяин не просил дожидаться его.

Горничная Сьюзен, как всегда, ждала ее возвращения, чтобы помочь раздеться и развесить вещи по шкафам. Она так и заснула на стуле, не дождавшись госпожи. Проснувшись в половине четвертого утра, поняла, что хозяйка домой не возвращалась. При этом девушка наотрез отказалась объяснить, почему не сообщила об этом сразу же и не подняла тревогу.

Томасу было понятно ее упорство. Видимо решив, что Сьюзен ушла на свидание, она, в душе порицая ее, тем не менее не захотела ее выдавать, потому что любила свою госпожу всем сердцем. Никакие расспросы полицейского и увещания старого дворецкого не заставили горничную что-либо изменить в своих показаниях.

Затем Питт отправился на поиски Питера Крайслера, чтобы установить его алиби, но услышал от слуг, что господина нет дома и вернется он не скоро. Этим Томасу и пришлось пока ограничиться.

А вот Эйлмер был дома и охотно сообщил суперинтенданту, что в эти часы он созерцал звезды. Он был ярым астрономом-любителем. Но его слова, разумеется, никто не мог подтвердить. Увлечение астрономией разделяют немногие, да и вообще это занятие одиночек. Он сам доставил треножник с портативным телескопом на вершину холма Херн, подальше от городских фонарей, и сам вел легкую двуколку, которую и держал ради этого. Никто из знакомых ему по дороге не попадался. Если все, что говорил Гарстон, было правдой, то и в последнем тоже не стоило сомневаться. В Министерстве иностранных дел едва ли еще найдутся астрономы-любители, блуждающие среди ночи по холмам.

Иеремия и Кристабел Торн провели вечер дома. Кристабел легла спать рано, а ее муж, как всегда, до полуночи читал служебные бумаги. Слуги подтвердили это. Они также дружно согласились с предположением, что если бы хозяин и хозяйка ушли из дома через столовую и дверь в сад, никто из них этого не заметил бы. После ужина слуги сразу ушли к себе. Их не просили ни поддерживать огонь в камине, ни провожать гостей, так как в тот вечер никого в гостях не было, а мистер Торн сам вызвался опустить шторы и запереть дверь.

Йен Хэзеуэй обедал в клубе и ушел из него в половине двенадцатого прямо домой. Поскольку он жил один и не велел слугам ждать себя, никто не мог подтвердить верность его слов. Он легко мог снова уйти из дома, если бы ему захотелось.

Разумеется, муж сестры Сьюзен, Фрэнсис Стэндиш, знал о ее гибели. Его тоже попросили дать свои показания: где он был и что делал в эти часы. Фрэнсис сказал, что вернулся домой рано, переоделся и отправился в театр. Его показания тоже никто не мог подтвердить. Что он смотрел? «Эстер Сандраз». Стэндиш готов был рассказать о спектакле, но в самых общих чертах. Все это он вполне мог почерпнуть из газетного обзора театральных новостей.

Конечно, предпринимались все усилия найти возницу того экипажа, в который Чэнселлор посадил Сьюзен на Беркли-сквер. Он один мог пролить свет на то, что случилось с ней после того, как она покинула кеб.

Констебль, которому Питт поручил найти кебмена, искал его весь день и вечер, но безуспешно. На следующий день Томас снял Телмана с работы над расследованием в Министерстве по делам колоний и поручил ему поиски возницы. Но Телман тоже ничего не добился.

– Возможно, это не был настоящий кеб? – высказал предположение недовольный инспектор. – Убийца мог переодеться кебменом, разве это трудно?

Подобная мысль уже приходила в голову суперинтенданту.

– В таком случае узнайте, где он взял кеб, – велел он Телману. – Что касается сотрудников Министерства по делам колоний, которых мы подозревали, они могут рассказать, что делали и где были начиная с половины десятого вечера.

Его подчиненный фыркнул.

– Вы считаете, что это мог быть кто-то из них? – насмешливо спросил он.

– А если нет, то каковы мотивы убийства? – возразил Питт.

– Ограбление. Бейли сказал мне, что не хватает двух колец. Они с горничной это проверили.

– А как же медальон? Почему он остался на убитой? – настаивал Томас. – И разве горничная сказала, что в тот вечер на ней были эти кольца?

– Что?

– Говорила ли горничная, что в тот вечер видела на хозяйке эти два кольца? – терпеливо повторил суперинтендант. – Женщины легко теряют свои украшения, даже очень дорогие, или закладывают их, продают, наконец, а то и просто дарят.

– Я не уверен, что наш человек задавал горничной такой вопрос, – ответил Телман с досадой на себя: вот, мол, сам не додумался. – Я пошлю его снова.

– Да, так будет лучше. Но не забывайте и о кебмене.

Последним, кого нашел Томас, все же оказался Питер Крайслер. Суперинтендант трижды заходил к нему – и не заставал. Лакей по-прежнему не знал, когда хозяин вернется. Во время своего второго посещения Питту удалось узнать от него, что его хозяин был очень расстроен смертью миссис Чэнселлор и, когда узнал об этом, тут же ушел из дома, не сказав, куда отправился и когда его ждать обратно.

После разговора с Телманом и неудачи с поисками кебмена, на следующий день пополудни Томас снова наведался к Крайслеру. Тот оказался дома и немедленно принял посетителя. Похоже, он даже обрадовался его приходу. Питер казался усталым, словно не спал несколько ночей, был напряжен и подавлен, однако держал себя в руках. Питт решил про себя, что Крайслер из тех, кто умеет скрывать свои чувства в любых ситуациях, независимо от того, трагедия это или час триумфа.

– Входите, суперинтендант, – быстро сказал Питер, приглашая гостя в очаровательную гостиную с навощенным паркетом и изящными африканскими скульптурами на каминной доске. На стенах, однако, не было никаких рогов или шкур – лишь неплохая акварель, на которой был изображен благородный гепард. Крайслер жестом пригласил гостя сесть.

– Добсон, принеси чего-нибудь выпить суперинтенданту. Что пожелаете – эль, чай или что-нибудь покрепче?

– У вас найдется сидр?

– Разумеется. Добсон, сидр нашему гостю. Я тоже выпью. – Снова указав Питту на стул, хозяин сел напротив, слегка наклонившись к нему с волнением на лице. – Вам удалось что-либо узнать? Я изучил таблицу приливов и отливов, чтобы вычислить, где ее бросили в реку. Это могло бы помочь узнать, где ее убили, а таким образом, куда она направилась с Беркли-сквер, одна, поздним вечером. – Он сжал руку в кулак. – Во всяком случае, Сьюзен осталась одна, после того как Чэнселлор посадил ее в кеб. Она ехала на Верхнюю Брук-стрит, значит, ее перехватили почти сразу же. Вы не думаете, что это могло быть похищение, которое по какой-то причине не удалось и закончилось трагедией?

Хотя Томасу не приходила в голову такая мысль, он нашел в ней рациональное зерно.

– С целью выкупа? – спросил он и сам уловил нотки удивления в своем голосе.

– Разве это невозможно? – подчеркнуто произнес Крайслер. – В этом больше смысла, чем просто в убийстве несчастной женщины. Чэнселлор богат и влиятелен, как и зять Сьюзен, Стэндиш. Может быть, это была попытка их запугивания с какой-то целью. Предположение неприятное, чудовищное, но вполне возможное.

– Но… Да, да, конечно, – неохотно согласился полицейский. – Должно быть, что-то серьезное произошло, раз таков конец. Ее убили не случайно.

– Почему? – Питер внимательно посмотрел на собеседника. Лицо его выражало крайнее волнение. – Почему вы это сказали, суперинтендант?

– Я сужу по тому, как ее убили, – ответил Питт. Ему не хотелось вдаваться в дальнейшие обсуждения с Крайслером, который во многих отношениях был главным подозреваемым.

– Вы в этом уверены? – настаивал тот. – Кому была нужна ее смерть? Кто мог выиграть от этого… – Голос его замер.

– Если бы я знал ответ, мистер Крайслер, то намного продвинулся бы в поисках убийцы, – ответил Томас. – Вы близко к сердцу приняли эту смерть. Возможно, вы знали ее лучше, чем я предполагаю? – Он внимательно разглядывал Питера – бледную кожу его лица, горящие глаза, нервное подергивание мускула на подбородке.

– Я видел ее несколько раз, считал ее очаровательной и умной женщиной, с чувством достоинства, тонкой и впечатлительной, – ответил тот напряженным голосом и излишне громко. – Разве после этого у меня нет оснований ужасаться ее смерти и искренне желать наказания ее убийцы?

– Вы правы, – тихо промолвил Питт. – Но большинство, какими бы глубокими ни были их сожаления, предпочитают поиски и наказание убийцы предоставить полиции.

– Что ж, я не собираюсь следовать их примеру! – почти яростно воскликнул Крайслер. – Я сделаю все, что в моих силах, чтобы найти убийцу и чтобы о нем узнали все. И мне все равно, суперинтендант, понравится это вам или нет.

Глава 9

После тяжелого во всех отношениях дня Томас Питт вернулся домой поздно. Он устал морально и физически и мечтал, выбросив все из головы, посидеть, вытянув утомленные ноги, в гостиной, куда из открытой на террасу двери долетал весенний ветерок. День был теплым, напоенным ароматами запоздалой весны и запахом свежей влажной земли, позволяющими на время забыть, что за каменной оградой сада живет своей напряженной жизнью огромный город. Здесь Питт мог вспомнить, что в мире существуют цветы, скошенная трава лужайки, тенистые деревья сада. Его глаза могли отдохнуть, глядя на ленивый танец мошкары в вечернем воздухе.

Однако стоило ему войти в дом, как он почувствовал неладное. У Шарлотты, вышедшей навстречу, было серьезное лицо и предупреждающий взгляд.

– Что случилось? – с тревогой спросил суперинтендант.

– Тебя ждет Мэтью, – тихо промолвила его жена. Дверь в гостиную была открыта. – Он чем-то встревожен, но поделиться не пожелал.

– Ты расспрашивала его?

– Разумеется, нет. Но показала всем своим видом, что умираю от любопытства.

Томас невольно улыбнулся и, легонько погладив супругу по плечу, проследовал в гостиную.

Мэтью Десмонд сидел в любимом кресле хозяина дома и смотрел в открытую дверь террасы на цветущую яблоню. Скорее почувствовав, чем услышав появление друга, он обернулся и встал. Его лицо было бледным, а под глазами по-прежнему лежали тени, как будто он перенес тяжелую болезнь и не должен был покидать постель.

– Что произошло? – спросил Питт, закрыв за собой дверь.

Десмонда испугала прямота, с которой этот вопрос был задан.

– Ничего… во всяком случае, ничего нового. Я… я думал, тебе удалось за это время получить дополнительную информацию о смерти моего отца. – Округлив глаза, он вопросительно глядел на Томаса.

– Боюсь, что нет. Помощник комиссара полиции поручил мне расследовать убийство Сьюзен Чэнселлор, а оно…

– Я понимаю, конечно, понимаю, – перебил его Мэтью. – Тебе не надо ничего мне объяснять, Томас. Я не ребенок. – Он подошел к дверям террасы, словно собирался выйти в сад. – Просто я… думал…

– Ты поэтому пришел? – с сомнением произнес Питт и тоже подошел к открытой двери в сад.

– Конечно, – заверил его друг и вышел на террасу.

Суперинтендант последовал за ним. Они медленно брели по траве к цветущей яблоне в тени каменной ограды в ярко-зеленых, похожих на бархат пятнах мха. У подножия стены росло вьющееся растение, усыпанное желтыми, похожими на звездочки цветами.

– Что же все-таки случилось? Ты выглядишь ужасно, – настаивал Питт.

– Меня ударили по голове. – Десмонд поморщился, как от боли. – Ты это знаешь.

– Тебе стало хуже? Ты показался врачу?

– Нет, мне лучше. Но все тянется так медленно… Как ужасно все, что произошло с женой Чэнселлора. – Мэтью продолжал идти по густой мягкой траве. В воздухе пахло нежным яблоневым цветом, и белоснежные лепестки, кружась, тихо падали на траву. – Ты хотя бы знаешь, что произошло?

– Нет. Почему ты спрашиваешь? Тебе что-нибудь известно? – с интересом спросил Томас.

– Мне? – Его гость был искренне удивлен. – Нет, я ничего не знаю. Просто думаю, какой удар нанесла судьба талантливому и счастливому в личной жизни человеку. Многие из видных политиков куда меньше сожалели о таких потерях, но Чэнселлору будет нелегко.

Питт внимательно посмотрел на друга. Подобное высказывание было так нехарактерно для него, да и сказал он это как-то неуверенно. Томас не мог избавиться от впечатления, что его друг чем-то обеспокоен.

– Ты хорошо знаешь Чэнселлора? – громко спросил он.

– Не очень, – ответил Мэтью, продолжая идти. Он не смотрел на Питта. – Это самый общительный и доступный из высших чиновников. С ним приятно беседовать. Он из довольно простой семьи, валлиец, во всяком случае по происхождению. Его семья, очевидно, жила в графствах, прилегающих к Лондону. Убийство не связано с политикой? – Он повернулся к Томасу, и на лице его застыли любопытство и тревога. – Этого не может быть?

– Не знаю, – искренне сказал суперинтендант. – Сейчас, право, не знаю. Понятия не имею.

– Никакого?

– О чем ты думал, когда это спросил?

– Не играй со мной в эти игры, Томас! – раздраженно воскликнул Мэтью. – Я не являюсь одним из подозреваемых. – Но его тут же охватило раскаяние. – Прости. Я сам не знаю, что говорю. Загадка смерти отца не дает мне покоя. Что-то подсказывает мне, что это дело рук «Узкого круга». Они должны были помешать ему сказать больше, чем он уже сказал, и, кроме этого, они хотели припугнуть остальных. Так будет, мол, с каждым, кто нарушит клятву. Лояльность – чертовски опасная вещь, Томас. В какой степени можно требовать ее от человека? Я, если на то пошло, не уверен, что знаю, что она означает. Если бы ты спросил меня об этом год или полгода назад, я посчитал бы твой вопрос нелепым, ибо ответ на него казался предельно ясным. Теперь же я затруднился бы на него ответить. – Он стоял перед Питтом, порядком смущенный, и смотрел на него вопрошающим взглядом. – А ты?

Его друг ответил не сразу, и этот ответ был не очень уверенным.

– Полагаю, это умение держать свое слово, – медленно, как бы размышляя, промолвил он. – Но это еще и верность своему долгу, даже когда речь не идет о конкретных обязательствах.

– Верно, – согласился Десмонд. – Но кто определяет эти обязательства и перед кем они? Кто вправе требовать от тебя их исполнения? Что, если кто-то считает, что ты взял их на себя, а ты так не считаешь? Такое ведь тоже может быть.

– Ты имеешь в виду сэра Артура и «Узкий круг»?

Мэтью неопределенно пожал плечами:

– Да кого угодно. Иногда мы что-то принимаем за должное, а другие вовсе так не думают… однако мы требуем от них этого. Я хочу сказать, так ли уж мы хорошо знаем друг друга, знаем других до того, как вдруг судьба подвергает нас проверке? Тебе кажется, что ты знаешь, как будешь действовать в тех или иных обстоятельствах, но приходит час проверки, и ты убеждаешься, что действуешь совсем не так, как полагал.

Теперь Питт уже не сомневался, что гостя что-то гнетет. В голосе его появилась несвойственная ему страстность. Это было не просто философствование. Однако было ясно, что Десмонд еще не готов говорить откровенно. Томас даже не знал, будет ли это касаться сэра Артура, или Мэтью упомянул смерть отца как нечто похожее и как предлог, чтобы начать разговор.

– Ты имеешь в виду, что лояльность может быть разной?

Десмонд, дернувшись, отступил в сторону, и Питт понял, что задел его больное место.

Воцарилась пауза. В саду стояла тишина. Где-то лаяла собака; по стене, крадучись, прошла пестрая кошка и бесшумно спрыгнула в траву.

– Те, кого допрашивали, искренне были убеждены, что отец нарушил клятву, – наконец проговорил Мэтью. – Нарушил обет верности тайному обществу и, таким образом, возможно, своему классу. Кто-то в Министерстве по делам колоний – изменник родины, но вполне вероятно, что там смотрят на это совсем иначе. – Он глубоко вздохнул и посмотрел на зашелестевшие листья яблони, по которым пробежал ветерок. – Отец считал, что умалчивать о действиях «Узкого круга» означало бы предать то, чему он служил всю жизнь, хотя в тот момент он еще не собирался называть вещи своими именами. Мне тоже не хочется этого делать. Похоже это на уклонение от исполнения своего долга? Стоит только назвать все своим именем и дать обет верности, как ты неизбежно отдаешь и половину себя самого. Я к этому не готов. – Он посмотрел на собеседника и нахмурился. – Ты понимаешь меня, Томас?

– Многое совсем не требует обетов верности, – заметил Питт. – В этом порок «Узкого круга». Он требует авансом клятвы безграничной лояльности, что бы потом ни случилось.

– Пожертвовать своей совестью – так определял это отец.

– Вот ты и нашел ответ на свой вопрос, – сказал Томас. – Тебе нечего спрашивать у меня. Тебе не нужен мой ответ.

Десмонд неожиданно улыбнулся ему открытой счастливой улыбкой.

– Я и не буду, – согласился он и сунул руки в карманы.

– И все же тебя что-то беспокоит? – настаивал Питт, чувствуя, что напряженность и тревога не оставляют Мэтью, а его улыбка, сверкнув, так же быстро исчезла.

Его товарищ печально вздохнул и зашагал вдоль стены сада, словно не замечал больше ни травы, ни цветущей яблони.

– Нам с тобой легко так говорить, потому что между нами нет разногласий и мы смотрим на вещи одинаково. А что бы ты почувствовал, если бы я сделал что-то такое, что показалось бы тебе предательством? Ты возненавидел бы меня?

– Ты ставишь вопрос теоретически, Мэтью, или есть что-то конкретное, и ты пытаешься найти в себе смелость сказать мне? – Томас догнал его и зашагал рядом.

Десмонд не оглянулся, направившись к дому.

– Я не знаю ничего, что бы разделяло нас. Я думаю об отце и его друзьях в Круге. – Он бросил быстрый взгляд на Питта. – Некоторые из них были его друзьями, ты же знаешь. Вот почему ему было так чертовски тяжело.

Все, что говорил Мэтью, было правдой, но Томас не мог освободиться от чувства, что друг чего-то недоговаривает. Они пересекли лужайку. Разговор больше не возобновлялся. Шарлотта пригласила гостя отужинать с ними, но он отказался. Лицо его не покидала тень тревоги. Питт глядел ему вслед со странной печалью, которая так и не оставляла его весь вечер.

После ухода Мэтью Шарлотта, посмотрев на мужа, спросила:

– С ним все в порядке? Он показался мне… – Она умолкла, подыскивая нужное слово.

– Встревоженным? – помог ей супруг, откинувшись на спинку стула и вытянув ноги. – Да, я уверен, что-то его тревожит, но он не находит решимости сказать об этом.

– Что это может быть? – задумалась Шарлотта. Питт так и не знал, о ком она больше тревожилась о Мэтью или о них обоих. По ее глазам он понимал, что она знает о мучающем его чувстве вины, смешанном с глубокой печалью от невосполнимой утраты.

Томас отвел глаза.

– Мэтью говорил о верности… Не знаю, что он имел в виду…

Шарлотта шумно втянула воздух, словно приготовилась сказать нечто очень важное, но тут же тактично воздержалась.

Питт, не выдержав, рассмеялся. Это так было не похоже на его решительную жену. Но он угадал – будь эти слова сказаны, они лишь усугубили бы его подавленное состояние.

– Полагаю, что это имеет какое-то отношение к «Узкому кругу», – пояснил он, хотя сам и не был уверен, что именно это гложет беднягу Десмонда. Что бы там ни было, но в этот вечер Питт предпочитал больше не думать об этом.

– Что у нас на ужин? – спросил он.

– Не много, – мрачно заметил Фарнсуорт, выслушав доклад суперинтенданта. – Не мог же этот человек провалиться сквозь землю? – Он имел в виду возницу кеба, в котором уехала Сьюзен в тот роковой для нее вечер. – Кто занимался поисками?

Они сидели в кабинете помощника комиссара полиции, а не на Боу-стрит. Хозяин кабинета стоял у окна и смотрел на набережную. Питт сидел у его стола. Ему предложили сесть, как только он вошел, но Фарнсуорт сам встал, чтобы чувствовать свое преимущество.

– Телман, – ответил Питт, усаживаясь поудобнее. Он не возражал, если на него будут смотреть сверху вниз. – Я тоже пытался. Согласен, кебмен – главный свидетель, но что поделать, мы не нашли даже следов этого человека. Это наводит меня на мысль, что…

– Если вы считаете, что Чэнселлор сказал неправду, то вы просто глупец, – раздраженно прервал его Джайлс. – Надо быть совершенно оторванным от реальности, чтобы предположить, что министр…

– Этот спор неуместен. – Теперь Питт прервал его. – Чэнселлор вернулся из департамента, а десять минут спустя все видели, как он усаживает жену в кеб. Мне это рассказали слуги. Это вовсе не означает, что я его подозреваю. Таков порядок – надо уточнить, где был каждый в указанное время.

Помощник комиссара ничего на это не ответил.

– Это заставляет меня предполагать, – наконец закончил начатую фразу суперинтендант, – что кебом правил не настоящий возница. Он просто переоделся в одежду кебмена.

– Откуда в таком случае взялся кеб? – настаивал Фарнсуорт. – Чэнселлор сказал, что это был двухколесный экипаж. Он отлично разбирается в разных повозках и может отличить кеб от личного экипажа.

– Сейчас этим занимается Телман. Пока мы не знаем, что это за экипаж и где он был нанят… или украден. Телман производит опрос.

– Хорошо, хорошо. Нам надо прояснить все это как можно скорее.

– Крайслер думает, что здесь могла быть попытка похищения, которая не удалась, – добавил Питт.

Джайлс вздрогнул, и гримаса раздражения передернула его лицо.

– Что? Кто, черт побери, этот Крайслер?

– Питер Крайслер, эксперт по африканским вопросам, – задумчиво произнес Томас. – Его очень интересует это дело. Короче говоря, он ведет собственное расследование.

– Почему? – Помощник комиссара подошел к столу и сел напротив Питта. – Он знал ее?

– Да.

– В таком случае он – подозреваемый, черт побери! – Фарнсуорт сжал кулак. – Я надеюсь, вы допросили его по всем правилам?

– Разумеется, допросил, – суперинтендант почувствовал, что невольно повысил голос, хотя совсем этого не хотел и старался держать себя в руках. – Он сказал, что был дома в тот вечер, но слугу отпустил, поэтому подтвердить его показания никто не может.

Его начальник облегченно вздохнул.

– Что ж, это, пожалуй, может быть то, что мы ищем. Все очень просто: никакого похищения, никакой политики. Всего лишь ревность мужчины, влюбленного до безумия и отвергнутого. – В голосе его было удовлетворение. Для него это было бы идеальным решением.

– Возможно, – согласился Томас. – Леди Камминг-Гульд видела накануне вечером Крайслера и миссис Чэнселлор яростно спорящими о чем-то. Но едва ли удастся доказать, что этот человек неуравновешен и жесток, что он способен убить женщину за то, что она отвергла его.

– Во всяком случае, займитесь этим, – резко сказал Фарнсуорт. – Проверьте его прошлое. Спишитесь с Африкой, если понадобится. У него не могло не быть связей с женщинами. Узнайте, как он вел себя с ними. Узнайте все: его любовь, ненависть, ссоры, долги, честолюбивые помыслы – все, что можно о нем узнать! Я не допущу, чтобы дело об убийстве жены министра осталось нераскрытым… Да и вы тоже этого не допустите.

Это прозвучало почти как «вы свободны», поэтому Питт встал.

– Не допустит этого и Министерство по делам колоний, – продолжал, однако, его шеф. – Есть там какие-нибудь успехи? Докладывайте. Лорд Солсбери вчера интересовался, узнали ли мы что-нибудь. – Лицо его стало суровым. – Я ничего не сказал ему о ваших махинациях с цифрами. Одному богу известно, что бы он сказал мне, знай он об этом. Уверен, что с вашей маленькой хитростью у вас ничего не вышло. Иначе вы не преминули бы сказать об этом.

– Пока еще рано судить, – ответил Томас. – Сейчас в министерстве полный переполох из-за отсутствия Чэнселлора.

– Когда, вы считаете, этот ерундовый обман принесет результаты? – не без сарказма спросил Джайлс.

– Дня через три-четыре, – ответил Питт.

Помощник комиссара нахмурился.

– Что ж, надеюсь. Лично я считаю, что вы чересчур оптимистично настроены. Что будете делать, если все провалится?

Суперинтендант не думал об этом. Мысли его были заняты убийством Сьюзен Чэнселлор, и загадка смерти сэра Артура тоже где-то подспудно не шла у него из головы, особенно после визита к доктору Меррею. Он почти не сомневался теперь, что это акт мести «Узкого круга». Доказать это Томас собирался сразу же, как только покончит с делом миссис Чэнселлор.

– Пока у меня нет каких-либо соображений, – признался он. – Продолжается рутинная полицейская работа, я изучаю факты, допрашиваю подозреваемых – и надеюсь, что какая-либо ошибка, ложь укажет нам на виновного. Работа ведется как в министерстве, так и в Казначействе. Связь – пока невидимая, – думаю, приведет нас к определенным выводам.

– Не очень обнадеживающие сведения, Питт. А как с этой женщиной, Амандой Пеннеквик? – Фарнсуорт снова нервно вскочил и подошел к окну. – Мне кажется, стоит заняться Эйлмером, – добавил он.

– Возможно.

Начальник, сунув руки в карманы, задумчиво посмотрел на Томаса:.

– Вы мне сказали, что у него нет алиби на этот вечер. Что, если миссис Чэнселлор ненароком обнаружила его причастность, а он узнал об этом и пошел на убийство? Он как-то был связан с Крайслером?

– Мне это неизвестно… – начал было Томас.

– В таком случае узнайте, – перебил его Джайлс. – Вам ничего не стоит с вашим опытом и знаниями сделать это, не так ли?

Суперинтендант готов был поклясться, что в голове у его начальника уже вертелись мысли, как легко было бы вести расследование с помощью широкой тайной сети осведомителей из Круга. Но кто поручится, что при системе тайных договоров и обязательств, иерархии лояльности и секретной системе подчинения все не обернулось бы умолчанием, сокрытием истины или просто ложью? Мысль, кому из полицейских чинов это могло быть поручено, больше всего пугала Питта. Он ответил шефу взглядом, в котором был молчаливый отказ.

Фарнсуорт недовольно проворчал что-то под нос.

– В таком случае приложите все усилия, – сказал он и, повернувшись к окну, стал смотреть на блики света на реке.

– Есть еще одна версия, – тихо сказал Томас.

– Какая?

– Она все же навестила Торнов. Мы ищем накидку – она была на миссис Чэнселлор, когда та покидала дом, но ее уже не было на мертвом теле. Если найдем накидку, это многое прояснит.

– В зависимости от того, где вы ее найдете, – согласился помощник начальника полиции. – Продолжайте. А если она была у Торнов? – Плечи Фарнсуорта распрямились.

– Тогда ее мог убить Торн, – заметил Питт, – или они вместе с женой, хотя мне трудно в это поверить. Мне показалось, миссис Торн искренне сокрушалась, известие о смерти подруги потрясло ее.

– Зачем Торну убивать миссис Чэнселлор? Вы намекаете на любовную связь между ними? – На сей раз начальник Томаса не скрывал своего сарказма.

– Нет, – коротко сказал суперинтендант, не считая нужным добавлять, что подобная мысль абсурдна.

Фарнсуорт повернулся и вновь уставился на него.

– Тогда что? – Глаза его вопрошающе округлились. – Вы имеете в виду измену в министерстве? Торн?..

– Возможно. Но есть и еще что-то, что не может не быть с этим связано…

– Что вы имеете в виду? – нахмурился Джайлс. – Объясните, не ходите вокруг да около. Связано или не связано?

Питт сжал зубы.

– Я думаю, смерть сэра Артура Десмонда связана с его убеждением…

Продолжать ему не пришлось. Лицо помощника комиссара стало темнее тучи, а глаза зловеще сощурились.

– Я полагал, что с этим мы покончили и забыли. Артур Десмонд был неплохим человеком, но, к сожалению, к концу жизни он стал страдать слабоумием и галлюцинациями. Милосердием следует считать несчастный случай, когда он принял большую дозу снотворного. – Губы его недобро сжались. – Гораздо горше думать, что он сознавал происходящее. Понимал, что теряет рассудок, что скомпрометировал себя и оговорил многих из своих друзей. В одно из таких мгновений полного осознания этого он решился покончить с собой.

Фарнсуорт сглотнул слюну от волнения.

– Возможно, не следует повторять, что такое решение было жестоким, но это был мужественный поступок, и он делает ему честь. – Их с Томасом взгляды на мгновение скрестились. – Я уверен, – продолжал помощник комиссара, – именно таким вы его всегда знали. Чтобы отважиться на такое, нужна недюжинная смелость духа. Если вы действительно уважаете его так, как постоянно твердите, то должны оставить все как есть и пожелать мира и покоя его праху. Продолжая копаться в этом деле, вы лишь причиняете страдания его родным и даете им плохие советы. Не знаю, как еще удержать вас от серьезной ошибки. Я достаточно ясно выразился?

– Яснее не бывает, – согласился Питт, смело выдержав немигающий взгляд начальника. Настойчивость шефа лишь укрепила его в решении добраться до истины. – Но все это не имеет отношения к тому, что могла думать и подозревать миссис Чэнселлор, которая нас сейчас интересует, не так ли?

– Надеюсь, вы не обсуждали с ней ваш бред относительно смерти сэра Артура? – воскликнул, не скрывая испуга, Джайлс. Он стоял спиной к окну, и лицо его было в тени, но лучи солнца бросали отсвет на его резкие черты.

– Нет, я не говорил с ней об этом, – спокойно ответил суперинтендант. – Но я знаю, что миссис Чэнселлор была знакома с сэром Артуром и высоко ценила его мнение. Он делился с ней своими мыслями и надеждами относительно Африки. Мне говорила об этом леди Камминг-Гульд.

При упоминании о Веспасии лицо Фарнсуорта передернулось в гримасе. Кажется, теперь он испытывал к ней откровенную неприязнь.

– Откуда ей это известно? – спросил он. – Она была знакома с миссис Чэнселлор? Эта леди любит совать нос в чужие дела. Следует ли принимать всерьез слова светской сплетницы?

Сказав это, помощник комиссара тут же раскаялся. Это было грубой ошибкой, понял он, увидев лицо своего собеседника. Социальное положение Фарнсуорта было достаточно высоким, чтобы слышать и знать о леди Камминг-Гульд. Он не мог не знать, что она настоящая аристократка. Но дурной характер, как всегда, подвел его. Эмоции возобладали над разумом.

Однако Томас лишь улыбнулся и этим как бы снисходительно простил ему эту оплошность. Такая слабость, как потеря выдержки, невольно уравнивала начальника и подчиненного.

– Итак, – резко продолжил Фарнсуорт, – на основании всего этого вы предполагаете, что миссис Чэнселлор подозревала Торна в убийстве сэра Артура Десмонда, а если это так, то он мог убить ее, чтобы дело не получило огласки? Не проще ли было ему напрочь все отрицать? – Голос его был полон нескрываемого сарказма.

В таком изложении все действительно могло выглядеть абсурдом. Питт почувствовал, как кровь приливает к его лицу, и заметил торжествующий блеск в глазах начальника. Прежняя напряженность в нем исчезла, и он как ни в чем не бывало снова уставился в окно.

– Теряете былую хватку, Питт. На вас это не похоже.

– Предположение сделали вы, а не я, – парировал Томас. – Я высказался лишь по поводу того, что сэру Артуру могло быть известно об утечке информации из Министерства по делам колоний. Как-никак он частенько захаживал в Министерство иностранных дел и поддерживал с ним связь до самой смерти. Возможно, он сам не осознавал всю важность того, что узнал. Но если он беседовал об этом со Сьюзен Чэнселлор, она, очевидно, сразу все поняла. Ведь муж ее сестры, Стэндиш, да и вся ее банкирская родня поддерживают финансами африканский проект. Чэнселлор, без сомнения, был хорошо осведомлен, а дружба миссис Чэнселлор с миссис Торн…

– Ей ничего не стоило сообразить, что к чему, а затем и высказать все Торну, не так ли? – Фарнсуорт смотрел на Питта с возрастающим волнением. – А что, если это действительно Торн?.. Я понимаю, это лишь предположение. – Голос его окреп. – Займитесь этим немедленно, изучите факты, но делайте всё в строжайшей тайне, ради всех святых. И никому ни слова. Мы не должны нанести ущерб репутации Торна, если он невиновен, а главное, не вспугнуть его, если он виноват.

Теперь начальник, сделав над собой усилие, все же решил извиниться перед подчиненным.

– Прошу прощения, Питт. Я не должен был столь поспешно и неосторожно толковать ваши слова. Вы действительно правы, поэтому действуйте незамедлительно. Побеседуйте со слугами в доме Торна, но не прекращайте и поиски возницы. Если он доставил ее по назначению, он будет всего лишь свидетелем по делу Торна. Ему нечего опасаться.

– Слушаюсь, сэр.

Томас поднялся со стула, изображая готовность тут же приступить к исполнению распоряжений, хотя и без наказов начальства сам давно решил, что ему надо делать.

Показания слуг в доме Торнов не прибавили ничего нового. Все, кого Питт спрашивал, отвечали, что не видели миссис Чэнселлор и ничего не слышали о ней в вечер ее смерти. Сколько бы полицейский ни задавал наводящих вопросов, сколько бы ни высказывал предположений, что она могла войти в дом незамеченной, никакого подтверждения этому он не получил. Даже при самой живой фантазии трудно было предположить, что Сьюзен могла выйти из экипажа, не доехав до дома, пересекла лужайку и со стороны сада, через дверь на террасу проникла в кабинет Торна. Возможно, ее даже кто-то ждал.

Это было вполне вероятно, но зачем миссис Чэнселлор было это делать? Если кто-то попросил ее прийти в дом тайно, чтобы об этом не знали слуги, то должно же этому быть какое-то объяснение? Кто мог предложить ей такое – Торн, Кристабел или они оба? Если это так, то кто-то из них должен был встретить ее на улице, а затем отвезти туда, где ее нашли мертвой, и вернуться в дом через черный ход, никем не замеченным.

Глядя в чистые умные глаза Кристабел, в которых были печаль и негодование, Томас не мог себе представить, что она способна быть столь коварной и двуличной.

И в то же время она любила своего мужа. Он мог убедить ее, что это необходимо по политическим или моральным причинам, а мог просто сказать, что это спасет его от разоблачения и позора.

– Мне, право, очень жаль, что я так ничтожно мало смогла вам помочь, инспектор, – искренне сокрушалась миссис Торн.

Они беседовали в кабинете ее мужа. Открытая дверь террасы вела в сад, и Томас видел цветущие кусты за спиной Кристабел.

– Поверьте, я не перестаю ломать голову, пытаясь вспомнить хоть что-то, что могло иметь к этому какое-либо отношение, – продолжала она. – Приходил мистер Крайслер и тоже задавал мне те же вопросы, но я ничем не могла ему помочь.

– У вас был Крайслер? – быстро переспросил Питт, и глаза его расширились от удивления.

– Вы этого не знали? Он во что бы то ни стало хочет докопаться до истины. Признаюсь, я не знала, что Сьюзен была так небезразлична ему. – Выражение лица миссис Торн было трудно прочесть – на нем были одновременно смятение, удивление, печаль и даже что-то похожее на горькую иронию.

Но Питта интересовало совсем другое – мотивы, заставившие Питера Крайслера наводить справки. Неужели это попытка отмщения даже мертвой Сьюзен? Якобы оказывать помощь полиции, а самому разузнать то, что нужно, или же выведать, что известно следствию, и попытаться как-то обезопасить себя или кого-то еще. С помощью ложной информации увести следствие в сторону или вообще помешать ему. Чем больше полицейский узнавал о Крайслере, тем сильнее сомневался в нем.

– Нет, я не знал, что Крайслер был у вас, – громко сказал он. – Еще много предстоит узнать того, что связано с этим делом.

Кристабел бросила на него быстрый, полный интереса взгляд.

– Вы его подозреваете?

– Да, миссис Торн.

На лице ее появилась ироническая улыбка. Она даже не пыталась ее скрыть.

– О нет, суперинтендант. Я не собираюсь давать вам пищу для спекуляций. Предоставляю это вашему воображению. Я люблю банально посплетничать, но ненавижу, если поводом для сплетен и домыслов служат вещи серьезные.

– Как, например, мистер Крайслер?

Женщина вскинула брови.

– Ни в коем случае, инспектор. А вот обвинение в убийстве – это очень серьезная вещь. – Тень легла на ее лицо. – Сьюзен много значила для меня. Я очень любила ее. Я дорожу дружбой, так же как и честью, – серьезно сказала Кристабел.

– А если они вступают в противоречие, миссис Торн? – так же серьезно спросил Питт.

– Тогда происходит трагедия, – не колеблясь произнесла его собеседница. – К счастью, я не знаю ничего порочащего Сьюзен и то же самое могу сказать и о Лайнусе. Он человек благородных побуждений, всегда честно и открыто говорит о своих целях и способах добиваться их. Поверьте, у него никогда не было недостойной интрижки с другой женщиной.

Это было расхожее и простое объяснение, к которому прибегают друзья в подобных ситуациях, и довольно часто являлось обычной банальностью, но, услышав ее из уст Кристабел и видя перед собой умное и надменно-гордое лицо, Томас помимо воли отнесся к этому совсем иначе. Миссис Торн не была сентиментальна, и сказанное ею не было следствием импульсивности характера. Она была убеждена в том, что говорила, искренне верила этому.

Оба не замечали тишины в комнате и не видели залитого солнцем сада, где ветерок шаловливо играл листвой, рисуя тени на траве.

– А мистер Крайслер? – в конце концов спросил Питт.

– Не имею представления. Он любитель возражать и спорить, – наконец заключила Кристабел после недолгой паузы. – Мне казалось, что ему нравилась мисс Ганн, к сожалению. Но его также влекло к Сьюзен, однако, при всей его бесспорной самонадеянности, я сомневаюсь, чтобы здесь он рассчитывал на романтический успех.

Томас же, наоборот, был полон сомнений. Как бы миссис Чэнселлор ни любила мужа, ей, как и многим женщинам, присущи слабости, ведущие к неразумным поступкам, – вспышки страсти, тоска одиночества, потребность в физической близости. Ведь Сьюзен, без сомнения, отправилась куда-то, предпочитая никого не ставить в известность.

– Итак? – спросил суперинтендант, увидев, что миссис Торн молча ждет ответа. Она как бы замкнулась в себе, оставшись наедине со своими мыслями. Ее блестевшие внутренним светом глаза смотрели прямо на Питта, но он ничего не мог прочесть в них. Кристабел приготовилась, она была начеку.

– Это ваша профессия – находить и узнавать, инспектор. Я ничем не могу помочь вам, ибо ничего не знаю. Иначе я бы давно вам все сказала.

Таким же безрезультатным оказался и визит Томаса к Торну в Министерство по делам колоний. А вот встреча с Гарстоном Эйлмером была более обнадеживающей.

– Ужасно, – эмоционально отреагировал он, когда Питт сообщил ему о цели своего прихода. – Одно из самых чудовищных происшествий, о которых я когда-либо слышал. – Он действительно был потрясен. Его бледное лицо, глубоко посаженные глаза, чей прямой взгляд, не дрогнув, встретил взгляд полицейского, не могли дать каких-либо поводов предполагать, что этот человек искусно прячет свою вину.

– Конечно, я знал ее, и достаточно хорошо, – охотно сказал он, вертя в своих коротких толстых пальцах карандаш. – Одна из очаровательнейших женщин и, несомненно, личность. – Он умолк, глядя на замерший в его руках карандаш. – В ней была какая-то внутренняя честность, что привлекало как нечто прекрасное и вместе с тем обескураживало. Я глубоко сожалею, суперинтендант, что ее больше нет.

Томас безоговорочно верил его словам и вместе с тем чувствовал свою наивность.

– Что вам известно о ее отношениях с миссис Торн? – спросил он.

Эйлмер улыбнулся:

– А, Кристабел. Очень странная леди… редкий тип, слава богу. Пара десятков таких дам, и Лондон был бы охвачен духом революционных преобразований и реформ, которые не оставили бы камня на камне от его прежней жизни. – Он пожал своими мощными плечами. – Нет, инспектор, я несправедлив к ней. Кристабел бывает очаровательной женщиной и всегда интересным человеком. Но женщины с такой энергией и устремлениями творить добро пугают меня. Встреча с ними похожа на встречу с торнадо.

– Торнадо – это разрушительная сила, – напомнил Питт, – вопросительно посмотрев на Гарстона, словно проверял, так ли он его понял.

– Она разрушительна для спокойствия ума. – Эйлмер печально улыбнулся. – Во всяком случае, когда речь идет о Кристабел. Эта дама одержима идеей просвещения женщин, а сие есть опасная идея. Она пугает многих. Если вам удастся узнать миссис Торн поближе, вы убедитесь, что она не останавливается на полпути.

– А что она собирается реформировать?

Гарстон развел руками – жест, означавший полное недоумение.

– Всё. Отношение к женщине, установившиеся взгляды, саму роль женщины в мире, а это означает, что реформы затронут и мужскую часть населения мира. – Он улыбнулся. – А конкретно – усиление роли женщин-оригиналок.

– Оригиналок? – спросил Томас, ничего не понимая. – Что это означает?

Лицо его собеседника расплылось в широкой улыбке.

– Оригиналки, мой друг, – это женщины, которые, как бы это сказать, не знают, что такое брак. Это женщины – а их число растет, – которых мужчины не содержат, не обеспечивают их статус в обществе и не определяют круг их обязанностей, а это забота о мужьях и детях, если они есть.

– Что же миссис Торн собирается делать в связи с этим?

– Дать им образование. Возможность получить профессию в области искусства или науки, в любой сфере, какая им понравится. Куда влечет их собственная оригинальность. Если Кристабел преуспеет в достижении своей цели, вполне возможно, что, отправляясь к дантисту, вызвав слесаря, наведавшись к своему банкиру или архитектору, вы обнаружите, что это женщина. Упаси Господь, чтобы она не оказалась нашим доктором или священником.

Питт был ошарашен.

– Так и будет, – подтвердил Эйлмер. – Кроме того, что женщина эмоционально и по своим способностям, не говоря уже о физических возможностях, не пригодна для этих профессий, она отнимет у тысяч мужчин их работу. Я вам говорил, Кристабел – революционерка.

– И вы думаете… им это позволят? – удивленно спросил суперинтендант.

– Конечно, нет. Но вы когда-нибудь пробовали остановить женщину, принявшую решение? Любую женщину, не будем говорить о Кристабел Торн?

Томас подумал, можно ли остановить тетушку Веспасию, и понял, что хотел сказать Гарстон.

– Понимаю, – медленно сказал он.

– Сомневаюсь, – покачал головой Эйлмер. – Чтобы все понять, вам надо хорошенько узнать Кристабел. Это невероятная смелость – она не боится никаких скандалов.

– Миссис Чэнселлор тоже связана с этим?

– Господи, что за чудовищная мысль! Понятия не имею. Однако не думаю. Нет… Сьюзен интересовали ее дом, семья, банковские дела родственников, инвестиции, финансы и прочее. Она была обыкновенной женщиной, слава богу. – Гарстон помрачнел. – Именно по этому поводу она спорила с Крайслером, насколько я помню… Странный тип. Он был у меня, расспрашивал о ней. И знаете, суперинтендант, в своих расспросах он был более настойчив, чем вы.

Питт настороженно выпрямился на стуле.

– Крайслер расспрашивал о смерти миссис Чэнселлор?

– Да. Да. Она его особенно расстроила. Увы, я не мог рассказать ему больше того, что рассказал вам… а это, по сути, почти ничего. Его также интересовали мистер и миссис Торн. – Эйлмер смущенно рассмеялся. – И ко мне он проявил интерес. Я не уверен, вызвано это тем, что он подозревает какую-то мою причастность к случившемуся, или это отчаянная попытка что-то сделать.

Томас подумал, что это может в равной степени относиться и к тому, и к другому. Сообщение, что Крайслер был у Эйлмера, очень встревожило его.

Он еще больше обеспокоился после того, как повидался с Йеном Хэзеуэем. Эта встреча была организована якобы для того, чтобы узнать, прояснилось ли что-либо с фальсифицированными цифрами, но на самом деле полицейский хотел побольше разузнать о мистере и миссис Торн и их связи со Сьюзен или же с Артуром Десмондом.

Хэзеуэй был озадачен. Он сидел в своем тихом, скромном кабинете с обветшалой мебелью, свидетельствующей, однако, о его вкусе и известном консерватизме.

– Нет, суперинтендант. Здесь кроется какая-то загадка, и она-то тревожит меня. Я бы сам к вам наведался, но хорошо, что вы зашли. Мы получили пакет из посольства Германии.

У Питта перехватило дыхание, а сердце учащенно забилось, но он сделал все, чтобы не выдать своего волнения.

Однако Хэзеуэй заметил это и улыбнулся. Томас чувствовал на себе твердый взгляд его небольших светло-голубых глаз.

– Послание содержит цифровые данные. В них-то и загвоздка. Они не те, что я распространил, и не те, что сохранил в тайне и сообщил лишь лорду Солсбери.

– Что? – суперинтендант не поверил своим ушам. Как могло такое произойти? – Простите? – переспросил он.

– Именно так, – подтвердил Йен. – Не вижу теперь смысла во всей задумке. Вот почему я откладывал встречу с вами. – Он застыл в своем кресле, неподвижными были даже его руки, лежащие на столе. – Я перепроверил весь путь доставленного пакета. Первой мыслью было, что цифры перепутаны или вкралась ошибка. Но все отнюдь не так. В послании все верно, кроме цифр, а они смахивают на грубую дезинформацию. У меня нет желания указывать посольству Германии на ошибку. Сам я в данную минуту не могу сказать, что произошло, ибо не знаю. Я, однако, взял на себя смелость информировать лорда Солсбери о случившемся, чтобы быть уверенным, что в его распоряжении верные данные. А это действительно так.

Питт молчал, стараясь осознать то, что сообщил ему Хэзеуэй, и попытался найти этому объяснение, но пока безуспешно.

– Мы провалились, и я, признаю́сь, в полной растерянности, – горестно вздохнул Йен и откинулся на спинку кресла. Он продолжал пристально смотреть на Томаса. – Но я готов все повторить, если вы считаете, что в этом есть смысл.

Полицейский был слишком огорчен, чтобы признать это. Он надеялся на результат, пусть даже ничтожный. Теперь же Питт не знал, что еще можно придумать, и с ужасом представил, как ему придется признаться Фарнсуорту в провале их великолепного плана. Он уже представил, какова будет реакция и сколько насмешек ему придется выслушать.

– А теперь о смерти миссис Чэнселлор, – тихо произнес Хэзеуэй. – Боюсь, что здесь я тоже мало чем могу вам помочь. Мне очень жаль. – Казалось, что он вполне искренен – порядочный человек, выражающий глубокое сожаление по поводу печального события, но все же Питт отметил некий рационализм в его сочувствии. Видимо, он умеет проводить различие между бессмысленными трагедиями и теми, которые бывают не лишены смысла.

– Она когда-нибудь говорила с вами о сэре Артуре Десмонде, мистер Хэзеуэй? – внезапно задал вопрос суперинтендант.

Что-то изменилось в лице его собеседника.

– О сэре Артуре Десмонде? – переспросил он.

– Да. Он служил в Министерстве иностранных дел. Умер недавно, прямо в клубе.

– Да, да, я вспоминаю, о ком вы говорите. – Йен чуть расслабился, это было едва заметно, но не ускользнуло от Питта. Он как будто бы несколько опустил плечи. – Весьма прискорбно. Но, как я понимаю, такое временами случается. В нашем клубе немало людей упоминали о нем. А почему вас это интересует? Разве он может иметь отношение к последним событиям? Его смерть – это не более чем печальный случай, свидетельствующий о бренности всего сущего. Я был в то время в клубе, где вел беседу с деловым партнером. – Он тихо вздохнул. – Как я понял из газет, миссис Чэнселлор была убита с особой жестокостью – очевидно, в кебе, а затем брошена в реку. Это верно?

– Да, верно, – подтвердил Томас. – Дело в том, что сэр Артур Десмонд решительно возражал против планов Родса в отношении перспектив развития Центральной Африки, как, впрочем, и мистер Крайслер, который… – Полицейский умолк, когда увидел, как изменился в лице сидящий перед ним Хэзеуэй.

– Крайслер? – повторил тот медленно, впившись взглядом в своего собеседника. – Он был у меня, вам это известно? Спрашивал об обстоятельствах смерти Сьюзен Чэнселлор, хотя причину своего визита назвал совсем другую. Он изложил мне некий наспех сочиненный план о правах на ископаемые и аренду в колониях. Но, я уверен, главной причиной его прихода была миссис Чэнселлор. Он интересовался ею и ее мнением. Необычный человек, очень необычный. Одержим страстями и идеями. – Хэзеуэй вдруг замолчал и замер на месте. Питт уже заметил, что у него была такая привычка внезапно застывать, что означало моменты особой сосредоточенности. – Я, полагаю, инспектор, он занесен вами в список возможных подозреваемых, не так ли? Не хочу вмешиваться в ваши профессиональные дела, но человек, задающий такие вопросы, какие задавал мистер Крайслер, был движим чем-то более серьезным, чем просто любопытством или сочувствием.

– Да, мистер Хэзеуэй, я уделяю ему достаточно внимания, – живо откликнулся Томас. – Как и размолвке, происшедшей между ним и миссис Чэнселлор. Не исключено, что ее причиной была Африка и поддержка ее мужем плана Родса. Хотя это могло быть и что-то личное, но ссора оказалась гораздо более серьезной, чем, возможно, каждый из них ожидал. Я думаю, мистер Крайслер способен как атаковать, так и защищаться. Допускаю, что он вспыльчив и не контролирует свой гнев, а в гневе способен совершить убийство, сам того не желая.

Лицо Йена сморщилось от огорчения и брезгливости.

– Как можно вести себя столь нецивилизованно! Неспособность сдержать вспышку ярости, неумение контролировать себя – это недостойно человека, особенно умного и не лишенного понятия о чести. Какая жалость, когда человек так не ценит себя. Надеюсь, вы ошиблись в вашем предположении. Крайслер при его способностях достоин лучшей участи.

Они беседовали в том же духе еще какое-то время, но минут через десять Питт все же откланялся. Он так и не узнал ничего нового о Сьюзен Чэнселлор и был в полном недоумении, думая об информации, полученной из посольства Германии.

– Какое это имеет значение?

Шарлотта Питт, выполняя родственный долг, нанесла очередной визит бабушке. После того как Кэролайн, мать Шарлотты, недавно во второй раз вышла замуж (старая леди противилась этому столь яростно, что это не на шутку грозило ей апоплексическим ударом), бабушка жила в доме Эмили, своей младшей внучки. Ни Эмили, ни ее муж Джек не были рады этому – уж больно невыносимым был характер у старухи. Но она ни в коем случае не могла остаться на Кейтер-стрит с Кэролайн и ее новым мужем, хотя этого ей никто и не предлагал. В доме Шарлотты и без того было тесно, к тому же бабушка не собиралась жить под одной крышей с полицейским, даже получившим повышение и понемногу приобретавшим то, что походило на респектабельность. Это, при всех прочих условиях, было не лучше, чем жить с зятем-актером. Никогда никто из рода Эллисонов не выходил замуж за артистов; теперь же ее единственная дочь Кэролайн, потеряв рассудок, сделала это. Правда, она Эллисон только по браку. Что сказал бы бедный Эдвард, отец Шарлотты, узнай он об этом? Но Бог был милостив и призвал его к себе раньше, чем это произошло.

Миссис Питт же была уверена, что, будь отец жив, подобный вопрос вообще не возник бы. Бабушка сочла ее замечание непозволительной дерзостью.

Теперь, когда Эмили и Джек отдыхали в Италии и пожилая дама осталась в доме одна – не считая, конечно, слуг, – Шарлотта считала необходимым навещать бабушку по крайней мере раз в две недели. За это она каждый раз вознаграждала себя чем-нибудь. На сей раз Шарлотта торопилась с новой приятельницей Харриет Сомс на выставку цветов.

Бабушка с нетерпением ждала приходов внучки, сгорая от желания услышать последние светские сплетни. Оставшись одна в доме, она томилась без общения.

Сегодня Шарлотта, помимо прочего, обмолвилась и об Аманде Пеннеквик, за которой серьезно ухаживал Гарстон Эйлмер, не преминув заметить, что он ужасно некрасив.

– Серьезная во всех отношениях проблема, если решаешься на брак, – продолжая, искренне сказала Шарлотта.

Бабушка и внучка сидели в несколько перегруженной мебелью, но достаточно еще просторной гостиной дома Эмили. Пол украшал обюссонский ковер, сотканный по особому заказу.

– Вздор! – оборвала ее старая леди. – Сразу видно, как ты легкомысленна! Внешность мужчины – это не главное. – Она сердито уставилась на свою гостью. – А если для тебя это так, то как объяснить, что ты вышла замуж за Томаса? Красавцем его не назовешь, у него нет даже элементарного умения хорошо держаться. В жизни не видела мужчину, который бы так небрежно одевался. Даже костюм от лучшего портного на нем выглядел бы как тряпка. У него слишком длинные волосы, а в карманах настоящая лавка древностей. С тех пор как он появился в нашем доме, не помню и дня, чтобы галстук на нем не был сбит набок.

– Какое это имеет отношение к моему замечанию, что Эйлмер некрасив? – рассердилась Шарлотта.

– Как какое? – не сдавалась старуха. – Конечно, человек не может изменить свое лицо, но вполне может научиться манерам и умению хорошо одеваться. Я всегда утверждала: беспорядок в одежде свидетельствует о беспорядке в уме.

– Ты никогда не говорила такого. Никогда, – упорствовала ее молодая собеседница.

– Я просто щадила твои чувства, но раз ты сама об этом заговорила, то вини только себя. Кто такая эта Аманда… Шиллинг? Шестипенсовик?

– Пеннеквик, бабушка.

– Не хитри. Не уходи от ответа. Кто она? – потребовала пожилая леди.

– Не знаю, но она очень красива.

– Это тоже ничего не значит. Из какой она семьи, как воспитана, какие манеры, богата ли? Умеет ли вести себя в обществе? Из ее семьи кто-нибудь известен?

– Не знаю, но думаю, для министра Эйлмера это не имеет значения, – подчеркнуто сказала Шарлотта. – Он сам знает, как добывать деньги. Это старший сотрудник Министерства по делам колоний, и он подает большие надежды.

– Вот ты и ответила себе, глупая девчонка! Какое имеет значение, красив он или нет? Он из хорошей семьи, и у него блестящее будущее. Это сущая удача для твоей Пенни, как ее там, и если у нее достаточно ума, она поймет это. А какой у него характер? Он пьет? Водится с кем попало?

– Кажется, характер у него неплохой, а вот пьет он или нет – этого я не знаю.

– Ну, если он по этим статьям подходит, его не следует сбрасывать со счетов, – как бы подвела итог старая дама. – Не понимаю, почему ты завела разговор об этом. Ничего особенного в этом случае нет.

Но Шарлотта продолжала:

– Она интересуется астрономией.

– Чем? Говори понятней. Ты в последние дни постоянно мямлишь себе под нос! У тебя испортилась речь с тех пор, как ты вышла замуж и ушла из дома. Ты, должно быть, не с теми людьми общаешься. Воспитанных людей из хорошей семьи узнают по их речи.

– Ты тоже себе противоречишь, – съязвила внучка, намекая на то, что является прямой наследницей своей бабушки.

– Не дерзи! – строго прикрикнула на нее старуха. – По ее слегка порозовевшим щекам Шарлотта поняла, что ее стрела угодила в цель. – Каждая семья не без урода, – добавила бабушка, злорадно посмотрев на внучку. – Даже у нашей бедной королевы есть свои заботы. Например, герцог Кларенский. Не может выбрать в любовницы женщину из приличной семьи, так мне говорили. А ты приходишь и рассказываешь мне всякую ерунду о какой-то глупой девчонке, которая ничего из себя не представляет, но выходит замуж за человека знатного происхождения, занимающего высокий пост и с прекрасными перспективами. И все потому, что он невзрачен на вид. Ну и что из этого?

– Она не собирается выходить за него замуж.

Старая леди сердито фыркнула.

– В таком случае она глупа – это все, что я могу сказать. Почему ты не можешь говорить о чем-нибудь более разумном? Ты даже не спросила, как я себя чувствую. Ты знаешь, что эта глупая кухарка Эмили приготовила мне вчера на обед? Вареную курятину, а за день до этого на ужин подала жареную скумбрию вместо фаршированной, и без вина. О том, что это была рыба, я узнала лишь по запаху. А мне хотелось омара. У нас всегда подают омара, когда Эмили дома.

– Возможно, в рыбной лавке не было свежих омаров, – попробовала успокоить бабушку Шарлотта.

– Не выгораживай ее, я все равно не поверю. Мне хотелось бы зайчатины. Я очень люблю тушеную зайчатину в горшочке.

– Но сейчас не сезон охоты, – напомнила ей гостья. – Зайчатина в горшочке возможна только в сентябре.

Старая дама сердито посмотрела на внучку, но оставила эту тему и снова вернулась к Аманде Пеннеквик.

– Почему ты считаешь дурой эту охотницу за деньгами?

– Это ты назвала ее глупой, а не я.

– Но ты же сказала, что она не собирается замуж, потому что он некрасив, хотя во всех других отношениях он – великолепная партия. Из твоих слов вывод один: она глупа. Кстати, почему ты решила, что она выходит замуж, если она не говорит ни «да», ни «нет»? А что еще она должна говорить? Не может же она сразу сказать «да». Это неприличная поспешность, вульгарность. А быть вульгарной непростительно и даже неразумно.

– Неразумно? – в недоумении спросила Шарлотта.

Старушка посмотрела на внучку с явным неодобрением.

– Конечно, глупая. Он не примет ее всерьез. – Она громко и недовольно вздохнула. – Если она допустит неуважение к себе сейчас, то будет терпеть его всю жизнь. Она должна казаться неприступной. А он обязан ухаживать за ней долго и настойчиво, пока не почувствует, что она готова уступить. Тогда это покажется ему трудной победой, он будет горд, что завоевал ее, а не просто подобрал то, что не нужно другим. Право, Шарлотта, ты иногда приводишь меня в отчаяние. Ты достаточно набралась ума, читая книги, но какая польза от них женщине? Ты делаешь карьеру в своем доме, ты полюбила лучшего из мужчин, которого смогла найти и который согласен был взять тебя в жены. Теперь твоя забота – сделать его счастливым и постараться, чтобы он преуспел в своей карьере настолько, насколько ему позволяют его и твои способности. А если бы ты была достаточно умна и вышла замуж за джентльмена, то тебе надо было бы только стараться, чтобы он занял достойное место в обществе и не делал долгов. – Недовольно ворча, шурша юбками и скрипя корсетом, она переменила позу в кресле. – Нет ничего удивительного в том, что тебе достался полицейский. От природы ты не очень умна, поэтому твое счастье, что ты кого-то нашла. Твоя сестра Эмили умна за вас двоих. Она пошла в своего отца, бедняжку Эдварда. Ты же – в свою матушку, круглую дуру.

– Раз ты такая умная, бабушка, как же получилось, что у нас нет титула, поместья и состояния в придачу? – ядовито спросила Шарлотта.

Пожилая леди посмотрела на нее с явным ехидством:

– Я была не так красива, как ты, дорогая.

Насколько миссис Питт помнила, это был первый комплимент, услышанный ею из уст бабушки. Это настолько удивило ее, что она не нашлась даже, что съязвить в ответ, хотя ей очень этого хотелось. Но поняла она это гораздо позже.

И тем не менее по дороге к Харриет Сомс Шарлотта думала: неужели Аманда Пеннеквик применяет тактику, рекомендованную бабушкой, и со временем все же ответит на ухаживания Эйлмера?

Она поделилась своими мыслями с Харриет, когда они любовались со вкусом составленными букетами ранних цветов в хрустальных вазах. Вначале мисс Сомс удивилась, но, поразмыслив, задумчиво сказала:

– А знаешь… это не такая глупая мысль, как может показаться. Я заметила, что Аманда бывает несколько непоследовательна, когда отрицает внимание к ней мистера Эйлмера. Она утверждает, что их объединяет лишь любовь к астрономии. Но я что-то не замечала за нею раньше, чтобы она терпела общество тех, кто ей не нравится. – Харриет хихикнула. – Черт побери, как интересно! Красавица и чудовище. Знаешь, ты права! Во всяком случае, я надеюсь.

Она вся сияла от озорного удовольствия, когда они дружно свернули в угол, где оранжево-красно-желтыми красками привлекали взоры роскошные тюльпаны.

Усталый Питт вернулся домой поздно, чтобы найти там ждущего его Мэтью. Тот был бледен, и его шевелюра была столь встрепанной, словно он в сильном волнении безжалостно всей пятерней поднял дыбом свои светлые, тронутые сединой волосы. Он отказался ждать Томаса вместе с его женой в гостиной, а попросил разрешения пройти в сад. Шарлотта, видя, в каком он состоянии, не настаивала. Она поняла, что здесь меньше всего нужно ее внимание хозяйки.

– Он здесь около часа, – шепнула она мужу, как только тот вошел и увидел через открытую дверь на террасу нервно похаживающего под яблоневым деревом гостя. Десмонд не знал, что хозяин уже пришел.

– Он не сказал, что случилось? – спросил Питт.

Судя по виду друга, он понял, что его привело к нему в этот час какое-то нешуточное дело. Если бы это была печаль, он охотно разделил бы ее с Шарлоттой, ибо знал, что Томас все равно поделится с женой. Значит, его привели сюда не те заботы, что одолевали в прошлый раз. Речь, очевидно, шла о чем-то более серьезном, что ему не под силу было решить самому.

– Нет, он мне ничего не сказал, – ответила Шарлотта, очень обеспокоенная не только тем, что мучило Мэтью, но и тем, что это может касаться и Питта. Ее глаза с тревогой и нежностью смотрели на мужа, и казалось, что она хочет что-то сказать, но не уверена, поможет ли это. Что бы ни произошло, разговором ничего не исправишь.

Томас ласково коснулся ее щеки, как бы все понимая и благодаря, и вышел в сад. Густая трава лужайки заглушила его шаги, и Десмонд услышал их, лишь когда Питт был уже в трех шагах от него.

Он резко обернулся. На лице его был испуг, даже скорее ужас, который он тут же постарался скрыть за вымученной улыбкой.

– Не надо, – тихо сказал Томас.

– Что не надо?

– Притворяться не надо. Случилось опять что-то плохое. Расскажи лучше.

– О, понимаешь, я… – Мэтью снова попытался улыбнуться, но ничего не получилось. Он закрыл глаза, и его лицо исказила боль.

Питт беспомощно смотрел на друга, его переполняли тревога и то неодолимое желание защитить, которое испытываешь к ребенку, выросшему на твоих глазах и попавшему в беду. Стоя с Мэтью под яблоней, он словно вспомнил чувство ответственности, которое испытывал двадцать пять лет назад только потому, что был на год старше сына Артура Десмонда. Он страстно хотел и теперь помочь ему, хотя бы просто обнять его, как бывало раньше, словно они снова стали мальчишками. Но годы сделали свое дело, да и Мэтью не принял бы такого жеста. Томасу оставалось только ждать.

– Министерство по делам колоний, – наконец с трудом вымолвил Десмонд. – Уже известно, кто это?

– Нет.

– Но утечка информации продолжается… Она исходит… – Он остановился, словно вдруг почувствовал, что не в силах сказать то, что должен.

Питт молча ждал. В ветвях яблони озабоченно чирикала птичка. С улицы донеслось ржание лошади.

– …из Министерства финансов, – закончил фразу Мэтью.

– Да, – согласился Томас. Он готов был помочь ему, назвав имя Рэнсли Сомса, но понял, что помешает его товарищу самому все рассказать.

Взгляд Десмонда был устремлен на цветущую яблоневую веточку, упавшую на траву. Он стоял вполоборота к Питту и не смотрел на него.

– Два дня назад Харриет рассказала мне, как случайно услышала разговор своего отца по телефону. Она зачем-то пошла к нему, но, обнаружив, что он разговаривает с кем-то, остановилась у двери кабинета. – Мэтью снова умолк.

Его друг терпеливо ждал.

Глубоко вздохнув, Десмонд продолжил тихим, слегка охрипшим голосом, словно ему перехватило горло и каждое слово давалось ему с трудом:

– Он говорил с кем-то о финансировании исследований и создания поселений в Замбии, насколько Харриет смогла расслышать, и обсуждал все аспекты этого решения, от плана Сесила Родса до Маккиннона и Эмин-паши. Еще было что-то о возможностях Каира и важности морской базы в Саймонстауне. Чтоэто будет стоить Англии, если она все потеряет.

В сущности, такой разговор Сомса с коллегой по работе вполне мог состояться, и в нем не было ничего необычного.

А Мэтью не отрывал глаз от яблоневой ветки и продолжал:

– Затем он сказал: «Это в последний раз, больше я ничего не смогу передать. Этот полицейский, Питт, был здесь, и я больше не решаюсь продолжать. Довольствуйтесь тем, что у вас уже есть. Сожалею». На этом, очевидно, разговор закончился, и он положил трубку. Харриет, передавая мне все, что слышала, не придала этому никакого значения.

Только теперь Десмонд повернулся к Томасу. В глазах его было отчаяние, словно он ждал, что его сейчас ударят.

Теперь было ясно почему. Изменником оказался Рэнсли Сомс из Министерства финансов. Ничего не подозревавшая Харриет выдала отца своему жениху, а тот, после терзаний и сомнений, пришел к полицейскому. Пришел, отлично зная, что делает, предвидя все последствия, но поступить иначе он не мог.

Питт все еще молчал. Ему не нужно было говорить, как он использует эту информацию. Мэтью сам это знал еще до того, как пришел сюда. Надеяться на то, что его имя, да и имя Харриет, не будет названо, было бесполезно. Слова понимания и сочувствия тоже были ни к чему. А то, что чувствовал молодой человек, то, чего ему это стоило, останется тайной или не более чем чьей-то догадкой.

Томас протянул ему руку как товарищу и другу, испытывая огромное уважение к тому, кто поставил честность выше личного счастья.

Глава 10

Питту не спалось. Сначала он лежал неподвижно, боясь потревожить Шарлотту, но в конце концов, решив, что она спит и не почувствует его ухода, встал и покинул спальню.

Спустившись в гостиную, он постоял немного, любуясь молодым месяцем над уснувшим садом, легкими тенями от деревьев и цветущей яблоней. Обрывки облаков скрывали звезды, но несколько их светилось золотыми точками. Было тепло. Через несколько недель наступит середина лета. Город спал, почти все окна были темны. Дымили лишь трубы котельных и фабрик. Легкий ветерок был удивительно чист.

Конечно, это не Брэкли, где ветер приносил запах свежескошенного сена, листвы и влажной земли лесов, где хотелось пить воздух большими глотками. Но и здесь была своя прелесть, например тишина покоя. В любой другой момент она была бы благословением.

Назавтра Томасу предстояла встреча с Рэнсли Сомсом. Иного выхода не было. Он знал всю информацию, которая вышла из недр Министерства финансов. Десмонд сообщил ему об этом. Сомс имел к ней доступ, как и еще несколько человек. Но Питт мог пользоваться только тем, что узнал от Мэтью, ссылками на Саймонстаун и буров да еще на то, что Рэнсли сказал о нем самом.

Встреча предстояла крайне неприятная, иной она быть не могла. Завтра суббота. Суперинтендант найдет Сомса дома. Это единственное, что утешало его. Если придется арестовать этого человека, то это произойдет не в присутствии его коллег.

Конечно, для Харриет это будет ужасным ударом, почти невыносимым. Что ж, чье-то падение неизбежно отзывается горем невинных: жены, детей, родителей. Кого-то это приведет в ужас, разочарует, причинит боль, заставит страдать от стыда. Но Томас не должен был думать об этом, иначе его замучает совесть и он не сможет должным образом выполнять свои служебные обязанности.

В девять утра Питт уже стоял в прихожей дома Рэнсли Сомса. Дворецкий с любопытством окинул его взглядом.

– Боюсь, у меня неотложное дело, – строго сказал суперинтендант. Он взял с собой Телмана на всякий случай, если возникнут осложнения и сам он не справится, однако оставил его на улице.

– Я узнаю у мистера Сомса, может ли он вас принять, – ответил дворецкий. Знакомый Томасу ответ, но только более любезный на сей раз.

Через несколько минут дворецкий вернулся с каменным лицом.

– Позвольте проводить вас. Мистер Сомс ждет в кабинете.

Однако прошло десять минут, пока наконец не появился хозяин дома. Суперинтендант терпеливо ждал в бледно-зеленой тихой комнате, несколько перегруженной резной мебелью, с множеством картин и фотографий и растениями в кадках с влажной землей. Обычно Питт интересовался книжными полками: они лучше всего характеризовали их владельца. Но сегодня ему это не удалось. Более неотложные и важные задачи тревожили его. Однако он заметил две книги об Африке: роман Генри Райдера Хаггарда ^[35]и письма миссионеров.

Войдя в кабинет, Рэнсли закрыл за собой дверь. Он был раздражен, но ничуть не встревожен.

– Чем могу помочь, мистер Питт? – резко спросил он. – Очевидно, что-то срочное, иначе вы не явились бы ко мне в дом в субботу утром.

– Да, мистер Сомс, так и есть, – согласился полицейский. – Сообщение неприятное, поэтому не буду тянуть. У меня есть доказательства того, что вы передавали информацию из Министерства финансов некоему лицу в Министерство по делам колоний для последующей передачи ее в посольство Германии.

Лицо Рэнсли стало багровым от прилившей крови, но он тут же смертельно побледнел, а потом открыл рот, будто хотел сказать что-то в свое оправдание, но не смог – язык его не слушался. В глазах у него была растерянность и что-то похожее на вину.

– Это… это совсем не… – начал было он и запнулся. – Вы не понимаете, – промолвил он в полном отчаянии, – это совсем не то…

– Нет, не понимаю, – согласился Питт.

– Вас неправильно информировали! – Сомс был близок к обмороку, лицо было бледным как мел, а на лбу и над верхней губой выступил пот. – Это была намеренная дезинформация Германии.

Томас на мгновение заколебался, готовый поверить, но потом подумал, что в таких ситуациях легко прибегают ко лжи, причем к любой.

– Неужели? – холодно сказал он. – Возможно, вы назовете мне министров, которые подтвердят это? К сожалению, в их число не войдут министр иностранных дел, министр по делам колоний и сам премьер-министр.

– Это так не… не делается, – лепетал Рэнсли, и в глазах его было отчаяние. Однако в его словах Питт уловил какие-то нотки искренности. Было ли это последней попыткой оправдаться?

– Тогда объясните, как все это произошло и кто еще замешан в этом, – предложил ему суперинтендант.

– Но вы же сами знаете… – Сомс с недоумением смотрел на него. Он только сейчас сообразил, что не знает, насколько осведомлен его гость и как ему стало обо всем известно.

– Если это не то, о чем я думаю, мистер Сомс, прошу вас четко объяснить мне, что это, – решительно сказал Томас, быстро меняя тактику. – Для меня это государственная измена, передача секретной правительственной информации лицу, которое передает ее затем врагам Британской империи или в лучшем случае ее соперникам. Что вы за это получали – вопрос другой, и это еще предстоит узнать.

– Ничего! – возмущенно воскликнул уязвленный Рэнсли. – Боже праведный, это… это гнусный навет! Я передал информацию человеку, обладающему выдающимся умом и знаниями, чтобы он чуть исказил ее, однако так, чтобы ни у кого не возниколо подозрения. Это делалось не в ущерб интересам Британии, а, наоборот, в их защиту, не только на Востоке и в Центральной Африке, но и на Северном море. Я не могу надеяться, что вы это поймете…

– Остров Гельголанд, – коротко сказал Питт.

Сомс был явно удивлен:

– Да. Да, это так.

– Вы передали верную информацию этому человеку, чтобы он исказил ее?

– Совершенно верно.

Суперинтендант вздохнул.

– И вы уверены, что он это сделал?

– Что?

– Откуда вы знаете, что он, прежде чем передать ее, действительно внес нужные изменения?

– Он дал мне слово… – Рэнсли испуганно умолк, а в глазах его теперь были тоска и отчаяние. – Вы не верите мне…

– Самое малое, что я могу сказать по этому поводу, мистер Сомс, – устало сказал Питт, – это то, что вы удивительно наивны.

Его собеседник, попятившись, упал в кресло.

– Кто он? – потребовал ответа Томас.

– Я… я не могу в это поверить. – Сомс сделал последнюю попытку изобразить невинность. – Он…

– Внушал доверие, – помог ему найти слово супериндентант. – Мне трудно поверить, что вас так легко провести. – Но, сказав это, он понял, что слукавил. Глядя на побелевшее лицо Сомса и весь его несчастный вид, он сам теперь был склонен поверить, что этот человек до глупости наивен.

– Он привел причины, – снова забормотал Рэнсли, все еще пытаясь убедить Питта. – Веские причины. Немцы не дураки. – Он вытер ладонью пот с верхней губы. – Все должно быть сделано предельно аккуратно. Никаких импровизаций.

– С этим я могу согласиться, – промолвил Томас. – И даже с необходимостью использовать ложную информацию. Речь идет о Восточной Африке, Замбезии и особенно Занзибаре. Мне известно, что идут переговоры о заключении важного договора.

Лицо Сомса чуточку просветлело.

– Но для таких дел у нас имеется секретная служба, – строго добавил Питт.

– Которая сама использует Министерство иностранных дел и Министерство по делам колоний, – подсказал Рэнсли, выпрямившись и глядя уже повеселевшими глазами. – Право, суперинтендант, вы все преувеличиваете.

– Увы, нет, мистер Сомс, – резко возразил Томас. – Если бы от вас потребовали подобную информацию для указанной вами цели, то просьба исходила бы либо от мистера Чэнселлора, либо от лорда Солсбери. В этом случае вас не просили бы соблюдать секретность и бояться отвечать на мои вопросы. Впрочем, задавать вопросы мне и не пришлось бы. Как вам известно, инициаторами выяснения странных обстоятельств как раз и были Министерство иностранных дел и Министерство по делам колоний, которых обеспокоила утечка информации в посольство Германии. Они не имеют представления о том, что эта информация ложная.

Сомс в полном отчаянии снова бессильно обмяк в кресле. Но затем внезапно выпрямился, вскочил и ринулся к телефону. Схватив трубку, он с вызовом посмотрел на Питта:

– Я сейчас все объясню.

Назвав телефонистке номер домашнего телефона лорда Солсбери, Рэнсли попросил соединить с ним. Дожидаясь, пока тот ответит, он не сводил глаз с полицейского.

В трубке послышался треск, затем пощелкивание. Рэнсли, затаив дыхание, продолжал ждать, но на другом конце провода было молчание.

Он растерянно повесил трубку.

Питт великодушно отказался от комментариев. Вид у Сомса был такой, что ноги вот-вот подкосятся под ним и он рухнет на пол.

– Кому вы передавали информацию? – повторил он свой вопрос.

– Иеремии Торну, – наконец вымолвил он непослушными губами. – Я дал ее Иеремии Торну.

Прежде чем Томас смог что-то сказать или усомниться в том, что услышал, дверь кабинета отворилась. На пороге стояла Харриет Сомс. Она была бледна, и в ее широко раскрытых глазах было обвинение. Она повернулась к отцу и, увидев, что тот на грани потери сознания, тут же перевела гневный взгляд на посетителя.

– Папа, ты болен. Что произошло? Мистер Питт, почему вы здесь в такое время? Это касается смерти миссис Чэнселлор?

Наконец она вошла и закрыла за собой дверь.

– Нет, мисс Сомс, – ответил Томас. – Этот вопрос, насколько я понимаю, не связан со смертью миссис Чэнселлор. Я был бы вам признателен, если бы вы дали нам закончить наш разговор, а затем мистер Сомс сам вам все объяснит, если найдет нужным.

Харриет, однако, приблизилась к отцу, и глаза у нее гневно блестели, хотя в них уже появился страх.

– Нет. Я не уйду, пока не узнаю, что случилось. Папа, скажи, в чем дело?

От испуга она повысила голос. Рэнсли же выглядел полностью раздавленным. Куда девались прежняя живость и уверенность, которые были в нем всего час назад? Казалось, что теперь сама жизнь уходит из него.

– Дорогая… я… – начал было объяснять он, но тут же бессильно умолк. Груз ужасной правды раздавил его. – Я… совершил непоправимую ошибку, – снова попытался объяснить он. – Я был… так доверчив… что позволил использовать себя, позволил обмануть… человеку, в порядочности которого никогда не сомневался.

– Кто он? – В голосе его дочери был панический страх. – Кто использовал тебя? Я ничего не понимаю. Почему здесь мистер Питт? Почему ты вызвал полицию? Если кто-то обманул тебя, как полицейские могут помочь тебе? Не лучше ли… самому разобраться с обманщиком?.. Я просто не понимаю… – Она смотрела то на отца, то на Томаса. – Речь идет о деньгах?

Но ее отец в его теперешнем состоянии не был способен сказать что-либо вразумительное. Зрелище поверженного Рэнсли, его позор и унижение были для Питта невыносимыми, как и его попытки сохранить еще достоинство и сопротивляться. Суперинтендант предпочитал честный удар, который был куда милосердней.

– Мистер Сомс передавал секретную информацию шпиону, – прямо сказал он Харриет. – Он поверил, что этот человек использует ее в интересах Британии в Африке. Несколько исказив важные данные, тот передавал информацию в посольство Германии. Этот план не был санкционирован ни Министерством иностранных дел, ни Министерством по делам колоний. Наоборот, они приказали мне разобраться, каким образом произошла утечка информации.

Девушка глядела на него, явно не веря ни единому его слову.

– Вы ошибаетесь! Этого не может быть. – Она стремительно повернулась к отцу, ожидая объяснений, но, увидев его лицо, глубину его отчаяния, испуганно умолкла. Осознав наконец, что это правда и она ужасна, Харриет, однако, не сдалась. – Что бы ни случилось, – гневно воскликнула она, – если это обман и мой отец стал его жертвой, как вы можете обвинять его в позорном поступке? Вам следует осторожнее подбирать слова. – Голос ее дрожал, она еще ближе подошла к отцу, словно он нуждался в ее физической поддержке, и была полна решимости оказать ее.

– Я не выдвигал никаких обвинений, порочащих чью-либо честь, мисс Сомс, – мягко сказал Томас. – Во всяком случае, честь вашего отца.

– Тогда почему вы здесь? Вы должны искать того, кто солгал моему отцу и передал информацию в посольство.

– Я не знал его, пока ваш отец не назвал его имени.

Девушка вскинула голову.

– Если вы не знали, кто он, почему вы решили, что это имеет отношение к моему отцу, и пришли сюда? Возможно, он ни при чем; вы подумали об этом, суперинтендант?

– Да, мисс Сомс, подумал, и оказалось, что это не так, к сожалению.

– Докажите! – с вызовом бросила она ему, глядя на него горящими глазами. Лицо ее застыло, губы были сжаты, и ее точеное лицо напоминало камею.

– Не надо, Харриет, это бесполезно, – прервал ее отец. – Инспектор слышал мой разговор по телефону о передаче информации. Не знаю, как это ему удалось, но он смог повторить его слово в слово.

Его дочь окаменела.

– Какой разговор? С кем?

Сомс вопросительно посмотрел на Питта. Тот предупреждающе покачал головой.

– С одним человеком из Министерства по делам колоний, – ответил Рэнсли, не называя имени.

– Что это был за разговор? – Голос Харриет дрогнул. – Когда?

– В среду вечером. Почему ты спрашиваешь? Какое это имеет значение? – ответил отец.

Мисс Сомс медленно повернулась и уставилась на Томаса. Выражение ужаса и брезгливости на ее лице сделали его некрасивым.

– Мэтью, – прошептала она, все поняв. – Вам рассказал об этом Мэтью, не так ли?

Питт не знал, что ответить. Он не мог ни опровергнуть эти слова, ни подтвердить, что она права. Было бы глупо полагать, что его друг не понимал того, что делал, и не думал о возможных последствиях.

– Вы не отрицаете, не так ли? – настаивала девушка.

– Харриет! – Сомс попробовал остановить дочь.

Она круто обернулась.

– Мэтью предал тебя, папа… и меня тоже. Он предал нас обоих ради своего министерства. Теперь он получит повышение, а ты опозорен.

Она готова была разрыдаться и еле владела собой.

Суперинтенданту хотелось вступиться за Десмонда и даже попросить простить его, но по лицу девушки он понял, что это бесполезно. Все равно Мэтью сам должен объяснить ей все. Питту не следует вмешиваться, как бы ему этого ни хотелось. Встретившись глазами с Харриет, он понял ее боль, гнев, смятение и страстное желание помочь отцу. А Томас с тем же инстинктивным желанием защитить слабого и поверженного хотел уберечь Мэтью от удара, который неизбежно будет ему нанесен. Но как он, так и девушка были бессильны что-либо сделать.

– Это невероятно! – воскликнула мисс Сомс, почти задыхаясь. – Как можно… Как можно быть таким… низким?

– Что вы имеете в виду? Разглашение тайны, которую доверило государство, или уведомление государства об измене? – тихо спросил Питт.

У Харриет побледнели даже губы.

– Это не… измена. – Она с трудом произнесла это слово. – Его… обманули… Это не государственная измена… а вы… вы не сможете оправдать передо мной Мэтью. Никогда!

Сомс с трудом поднялся с кресла.

– Я, конечно, подам в отставку, – глухо промолвил он.

Томас не стал ни возражать, ни говорить ему, что у него есть иной выбор.

– Да, сэр, – просто согласился он. – А теперь было бы хорошо, если бы вы явились в полицейский участок на Боу-стрит и сделали официальное заявление. Расскажите там все, что рассказали мне.

– Да, кажется, этого мне не избежать, – не очень охотно согласился Рэнсли. – Я приду… приду в понедельник.

– Нет, мистер Сомс, вы должны сделать это немедленно, сейчас. Мы пойдем вместе, – твердо сказал Питт.

Сомс испуганно посмотрел на него.

Харриет стала рядом с отцом и взяла его за руку.

– Он же сказал вам, что придет в понедельник. Вы одержали победу, что еще вам нужно? Он опозорен. Вам этого мало?

– Не мне это нужно, мисс Сомс, – ответил суперинтендант, собрав все свое терпение; ему не верилось, что она так глупа и наивна. – В этой трагедии замешан не только один ваш отец. Придется арестовать и еще кое-кого.

– Тогда отправляйтесь и арестуйте! Исполняйте ваш долг. В этом доме вас больше ничего не задерживает.

– А телефон? – Томас указал на телефонный аппарат.

– При чем здесь телефон? – с ненавистью спросила Харриет. – Если он вам нужен, можете им воспользоваться.

– И вы тоже, – заметил Питт. – Чтобы предупредить остальных, а когда я приеду, их и след уже простынет. Я уверен, вы не будете дожидаться понедельника.

– О!..

– Мистер Сомс? – Томас уже с трудом сдерживался.

– Да… да… я сейчас.

Рэнсли выглядел таким растерянным и убитым, что Питту стало так же жаль его, как и его дочь, хотя он и презирал Сомса за его глупость. Этот человек был самоуверен и считал, что осведомлен больше своих коллег, и эта черта сыграла свою роковую роль в его падении – как же, он знал больше секретов, чем другие! Но теперь ему дорого обойдется такой малый, в сущности, грешок, как болезненное самолюбие.

Питт открыл перед ним дверь.

– Я еду с ним! – не выдержала мисс Сомс. В голосе ее был вызов.

– Нет, вы не поедете с ним, – решительно сказал суперинтендант.

– Я…

– Пожалуйста, Харриет, – повернулся к ней Сомс. – Оставь мне хоть немного достоинства, моя дорогая. Я сам должен встретить все, что меня ожидает.

Девушка отступила, и слезы текли по ее щекам, когда она смотрела, как полицейский уводит ее отца. Она стояла в открытой двери кабинета, и на лице ее застыли гнев и отчаяние.

Питт отвез Сомса на Боу-стрит и оставил его там, перепоручив все Телману. Тот должен был подробно узнать у него, какую информацию он передавал Торну и когда. Вначале Томас колебался, везти ли арестованного в полицейский участок. Это был деликатный вопрос, но именно такие дела поручило ему решать высшее начальство. Не мог же он отвезти его, зная об их близком знакомстве, к Мэтью – человеку, обличившему его. Или к Лайнусу Чэнселлору, который будет в это время дома, но не в том состоянии, чтобы решать такие дела. А другим суперинтендант не доверял. Да если бы и доверял, то все равно не рассчитывал найти их в субботу в министерстве.

Пойти к самому лорду Солсбери и тем более к премьер-министру он тоже не мог: у него не было на это разрешения. Вариант был один: арестовать Торна и тогда уже представить Фарнсуорту полный отчет о выполненном задании.

На всякий случай Питт решил прихватить с собой двух полицейских. Вдруг Торн окажет сопротивление? Всякое может быть. К тому же они пригодятся для проведения обыска и не дадут Иеремии уничтожить доказательства его преступления, которые, без сомнения, будут нужны, если состоится суд. Хотя всегда существует возможность, что правительство не захочет предавать такое дело огласке, чтобы не показывать обществу ошибки и слабые стороны своей деятельности.

Подъехав к дому Торна, суперинтендант оставил одного из полицейских у задней двери, чтобы предотвратить бегство хозяина. Конечно, это было бы недостойным и глупым поступком, но и это нужно было предусмотреть. Людей может охватить паника, даже тех, от которых никак нельзя было бы этого ожидать.

Лакей, открывший дверь, был чрезвычайно сдержан. Его бледное лицо свидетельствовало о каком-то сильном потрясении, от которого он еще не оправился.

– Да, сэр? – спросил он без всякого интереса.

– Мне нужен мистер Торн, – сказал Питт. На сей раз это было требование, а не просьба.

– Прошу прощения, но его нет дома, – так же ровно и безразлично произнес слуга.

– Когда он вернется? – Томас почувствовал неприятное беспокойство, видимо, потому, что чета Торнов нравилась ему, и он с величайшей неохотой выполнял теперь в отношении их свои полицейские обязанности.

– Я не знаю, сэр.

Суперинтенданту показалось, что лакей смутился, встретившись с ним взглядом.

– Как это не знаете? – рявкнул он. – Вы не знаете, в котором часу он вернется? А миссис Торн, она дома?

– Нет, сэр. Мистер и миссис Торн вчера вечером отплыли в Португалию, и, по моим сведениям, в Англию они не вернутся.

– Не вернутся? Совсем? – Питт не поверил своим ушам.

– Да, сэр, не вернутся. Вся прислуга получила расчет, остались только я и дворецкий, чтобы приглядывать за домом. Пока поверенный хозяина не продаст его и не уладит все дела.

Томас был ошарашен. Иеремия Торн сбежал. Если это случилось прошлым вечером, то не Сомс предупредил его. Торн уехал, даже не сообщив ничего Рэнсли, хотя он мог бы это сделать.

– Кто был здесь вчера? – резко спросил полицейский. – Кто заходил вчера к вашему хозяину?

– Мистер Эйлмер, сэр. Он пришел после полудня, как только мистер Торн вернулся из министерства, а через полчаса пришел мистер Крайслер…

– Крайслер? – перебил его Питт.

– Да, сэр. И пробыл здесь полчаса.

Суперинтендант тихонько выругался.

– А когда мистер Торн объявил вам, что уезжает в Португалию? Когда начались сборы?

За окном прогромыхала повозка, а во дворе горничная начала выбивать ковер.

– Не знаю, сэр, – ответил лакей. – Но через час после визитов, или чуть меньше, они уехали.

– А багаж? Он упаковывал чемоданы? Когда он оповестил слуг об отъезде?

– Господа взяли с собой лишь два больших чемодана, сэр, и, насколько мне известно, они собрали их, как только ушел мистер Крайслер. Вот тогда мистер Торн и сказал нам, что уезжает. Все было так неожиданно…

– Вчера вечером? – перебил его Питт. – Он рассчитал прислугу вчера вечером? Куда же все они ушли на ночь глядя?

– О, все не так, сэр, – покачал головой слуга. – Одна из горничных была в городе у своей сестры, там кто-то умер. А другая ушла к ней сегодня утром. Они были сестрами. А горничная миссис Торн была отправлена в отпуск… – Он сам был удивлен тем, что сказал. С каких это пор слугам давали отпуска? Этого никто никогда не делал. – Кухарка уйдет сегодня. Она очень хорошая кухарка, поэтому легко найдет себе место. – Лакей сказал это с явным удовлетворением. – Леди Бромптон будет рада заполучить ее. Она уже лет десять ее сманивала. Мальчик на посылках устроится в соседнем доме, там он нужен. Миссис Торн звонила кому-то насчет судомойки и нашла ей место.

Значит, все было не так уж неожиданно. Они все учли и своевременно подготовились. Питер Крайслер просто предупредил их, что час настал. Но почему? Почему Крайслер предупредил Торна, вместо того чтобы позволить его арестовать? Его участие во всем этом и в смерти Сьюзен Чэнселлор становилось все менее понятным.

Лакей пристально посмотрел на Томаса.

– Простите, сэр, но вы, кажется, суперинтендант полиции Питт?

– Да.

– Тогда, сэр, мистер Торн оставил вам письмо. Оно в гостиной на камине. Если вы позволите, я вам его принесу.

– Не беспокойтесь, – быстро ответил полицейский. – Боюсь, нам придется обыскать дом. Это наша служба.

– Обыскать дом? – испугался слуга. – Зачем? Не знаю, могу ли я это позволить вам… разве что… – Он остановился и даже сам испугался того, что подумал. Теперь, когда господа уехали и, наверное, никогда не вернутся, он останется без места. Правда, его щедро наградили за работу и дали прекрасные рекомендации. С другой стороны, Питт – это полиция. А с нею шутки плохи.

– Разумное решение, – сказал Томас, глядя на собеседника и словно читая его мысли. Он позвал полицейского, стоявшего на крыльце. – Возьмите Хэммонда, он во дворе, и начинайте обыск. Я буду в гостиной.

– А как же мистер Торн? – спросил его коллега.

Суперинтендант иронично улыбнулся.

– Мистер и миссис Торн уехали в Португалию вчера вечером. Они не вернутся.

У полицейского вытянулось лицо. Он хотел было что-то спросить, но благоразумно промолчал.

– Да, сэр. Сейчас позову Хэммонда.

– Спасибо.

Питт прошел вслед за лакеем через холл в гостиную.

Это была удобная и приятная комната, обставленная без показной роскоши, с темно-зелеными занавесями на окнах и светлыми обоями с узорчатым рисунком. Правда, Томасу показалось, что картины на стенах были развешаны в несколько странном порядке, пока он не сообразил, что трех или четырех из них просто нет на месте. Должно быть, наиболее ценных или особо любимых. Мебель казалась старой, книжный шкаф из красного дерева носил следы многочисленной полировки, и одно из его стекол треснуло. На креслах были следы царапин, и сиденья казались слегка потертыми. Хозяева, должно быть, любили просиживать на них долгие вечера перед камином, решетка которого была выщерблена в одном месте. На ковре остался след от выпавшего из камина уголька, должно быть раскаленного. Ваза с поздними тюльпанами, раскрывшимися, как лилии, создавала атмосферу обжитости и уюта.

Маленький белый с рыжим котенок, свернувшись клубочком, сладко спал на диванной подушке. Другой же, совсем малыш, дней десяти от роду, спал в кресле. Этот был дымчато-темным, с еле заметными полосками. Спал он не свернувшись, а вытянувшись во весь свой рост.

Суперинтендант сразу же увидел письмо на каминной доске. Оно было адресовано ему.

Он быстро вскрыл конверт и начал читать:

Мой дорогой Питт!

Когда вы получите это письмо, мы с Кристабел будем уже на пути в Португалию. Из него вы узнаете, что информацию из Министерства по делам колоний и Министерства финансов передавал в посольство Германии я.

Но вы не знаете причины, почему я это делал. Как не знаете и того, что информация была ложной. Конечно, сначала она должна была быть достоверной, но позднее, когда мне стали доверять, она вся была ложной – в той степени, в какой это возможно было сделать, но достаточно искаженной, чтобы нанести ее получателю значительный вред.

Я никогда не бывал в Африке, но я многое узнал о ней за годы работы в Министерстве по делам колоний. Узнал из писем и донесений настолько хорошо, чтобы понять, какие чудовищные преступления совершает белый человек во имя цивилизации. Я не говорю об отдельных убийствах и даже о массовой резне – их в истории было много, и, возможно, они будут всегда. Разумеется, черный человек так же способен на зверские убийства, как и представители всех остальных рас. Но здесь я говорю об алчности, глупости и безжалостном использовании земель, о насильственном покорении и даже уничтожении целых народов, их культуры и верований до полной деградации рас.

У меня нет веры в то, что Британия утвердится там с помощью мудрости и справедливости. Я думаю, что ни того, ни другого не будет. Но среди нас есть немало людей, которые пытаются сделать все, чтобы было так. С помощью гуманности, норм поведения и понятия о чести мы способны уменьшить творимое зло.

С другой стороны, если Германия захватит Восточную Африку, Занзибар и побережье, а она сможет это сделать, учитывая нашу неопределенную позицию, нам не избежать войны между Британией и Германией на востоке Центральной Африки. В нее будут втянуты Бельгия, занявшая западную часть, и все территории, оставшиеся от Арабского султаната. То, что раньше было стычками племен с копьями и ассегаями ^[36] , превратится в настоящую войну с пулеметами и пушками, и Европа устроит в Африке кровавую баню ради того, чтобы разрешить старые распри и удовлетворить новые амбиции.

Если бы там главенствовала одна держава, способная предотвратить войну, это стало бы наилучшей альтернативой, и, естественно, я хотел бы, по политическим и моральным причинам, чтобы этой страной была Британия. С этой целью я посылал в посольство Германии дезинформирующие сведения о залежах минералов, эндемических болезнях и их распространении, о районах, зараженных ими, о стоимости экспедиций и их потерях, об обнадеживающих находках и разочарованиях тех, кто финансировал эту программу. Надеюсь, теперь вам понятна моя цель?

Думаю, необходимо также объяснить, почему я не посылал эти сведения по официальным каналам через Министерство по делам колоний. Мне кажется, это и так ясно. Во-первых, чем больше людей знают об этом, тем больше опасность, что затея может открыться, и тем меньше шансов на успех. Я уверен, что Лайнус Чэнселлор не принял бы участия в осуществлении этого плана. Я пробовал прощупать его – очень осторожно, разумеется.

Что касается лорда Солсбери, то вы и без меня знаете, что это человек противоречивый, часто меняющий свои убеждения, и никто не знает, насколько долго продержится его нынешнее состояние энтузиазма в отношении Африки.

Бедняга Рэнсли Сомс до смешного доверчив, и обмануть его ничего не стоило. Самым большим его грехом, однако, является безмерное тщеславие. Не судите его слишком строго. Осознание того факта, что он дурак, будет уже достаточным наказанием для него. Он не оправится от этого никогда.

Я не знаю, кто убил бедную Сьюзен и почему. Если бы это сделал я, поверьте, я признался бы вам в этом.

Опасайтесь «Узкого круга». Их влияние куда больше, чем вы думаете, а их алчность ненасытна. Кроме того, они ничего не прощают. Бедный Артур Десмонд тому доказательство, и вы, надеюсь, этого не забудете. Он выдал их тайны и поплатился за это жизнью. Я знаю об этом потому, что он делился со мной своими убеждениями, и слишком хорошо знаю Круг, чтобы считать смерть Артура случайностью. Он знал, что ему грозит опасность. Угрозы были и прежде, но он решил, что игра стоит свеч. Он один из прекраснейших людей, которых я когда-либо знал, и мне будет очень не хватать его. Я не знаю, кто убил его и как это было сделано, но знаю почему.

Я рассчитал свою прислугу, выдал им месячное жалованье и дал хорошие рекомендации. Мой поверенный продаст дом и имущество, а вырученные деньги отдаст в благотворительный фонд, основанный Кристабел. Это будет доброе дело. Поскольку вы не можете обвинить ее в государственной измене, я надеюсь, вы не вопрепятствуете этому дару.

Мои слуги – хорошие, преданные люди; я знаю, что они напуганы и растерянны. Поэтому у меня к вам личная просьба. Остались два котенка Кристабел, Энгус и Арчи, мы вынуждены были оставить их. Я тревожусь, что из сострадания их возьмет кто-нибудь из прислуги, у кого не будет возможности заботиться о них. Я прошу вас, возьмите их и пристройте в хороший дом… Они очень привязаны друг к другу. Белый с рыжим – это Арчи, а темный – Энгус. Я буду вам очень благодарен.

Закончить письмо общепринятым «ваш» было бы неудобным, да это и неправда. Но искренне обращаюсь к вам как, надеюсь, один убежденный человек к другому.

Питт стоял, держа письмо в руках, и, казалось, едва понимал, что только что прочитал. И все же он чувствовал, как все становится на свои места и приобретает вполне определенный смысл. Томас не мог простить Торну то, что тот сделал, особенно учитывая средства, к которым для этого прибегнул. Иеремия боролся не только с «Узким кругом», но и с Германией – и все же он был бессилен что-либо сделать. Он мог лишь предупредить, и сделать это как можно убедительней.

Торн знал сэра Артура Десмонда. И если у него была бы хоть капля сомнения в том, что он делал, она должна была бы исчезнуть.

Он верил, что Африка как британское владение будет куда лучшим решением, чем если она окажется под властью Германии или разделится на части. Все, что он написал о войне, безусловно, верно. Это была бы катастрофа невиданного масштаба.

Почему Крайслер предупредил Торна? Их взгляды не были одинаковыми. Или все это было случайностью? Задал ли Питер свои вопросы Иеремии и понял ли тот их тайный смысл?

Теперь это все не имело практического значения, однако объясняло, почему достоверные цифровые данные Хэзеуэя не доходили до посольства Германии. Торн подменял их.

Томас окинул взглядом красивую и уютную гостиную: часы из золоченой бронзы, тикающие на камине, где он нашел письмо Иеремии, картины на стенах, темные датские пейзажи с рекой и животными. Он никогда раньше не замечал, что коровы с их крупным телами и, казалось бы, некрасиво торчащими костями могут навевать ощущение мира и покоя.

В кресле, у его локтя, Арчи, котенок с оранжевыми пятнами, потянулся, выпустил шелковые лапки с крохотными коготками, довольно пискнул и замурлыкал.

– Господи, что же я буду делать с вами? – промолвил Питт, невольно любуясь котенком, его круглой мордочкой с зеленовато-голубыми глазами и торчащими ушками. Малыш смотрел на него с любопытством и доверием.

Суперинтендант дернул за шнур звонка. Лакей появился мгновенно – он, должно быть, ждал в коридоре.

– Мистер Торн попросил меня позаботиться о котятах, – слегка нахмурив лоб, сообщил ему Питт.

– О, я очень рад, сэр, – с явным облегчением вздохнул лакей. – Я так боялся, что нам придется каким-то образом от них избавляться. Это было бы ужасно. Они такие славные, не правда ли? Я найду корзинку, сэр; уверен, что подберу вам для них что-то подходящее.

– Спасибо.

– Ну что вы, сэр! Я мигом все сделаю.

У Томаса не было иного выхода, как привезти котят к себе домой. Ему очень хотелось рассказать Шарлотте о Сомсе. Он знал, каким потрясением это будет для бедняги Мэтью, и собирался поговорить с женой еще вчера вечером, но тогда еще надеялся, что, возможно, произошла какая-то ошибка. Десмонд, поведав ему все, тут же поторопился уйти, отказавшись поужинать с ними. Он был молчалив, и, когда распрощался, миссис Питт проводила его встревоженным взглядом.

Но, прежде чем рассказать все Шарлотте, Томасу предстояло представить удивленной супруге котят. Путешествие в корзинке рассердило их, и они вовсю проявляли свой бурный темперамент, поэтому им пришлось уделить внимание прежде всего остального.

– Они прелесть! – согласилась Шарлотта, поставив корзинку на пол. – О, Том, они просто чудо! Где ты достал их? Я так хотела котенка, как только мы переехали в этот дом, но нигде не могла найти. – Она подняла восторженные глаза на мужа, а потом снова занялась котятами. Арчи уже играл ее пальцем, а Энгус лишь оглядывался вокруг янтарными глазами. – Надо придумать им имена, – заметила молодая женщина.

– У них уже есть имена, – быстро ответил Томас. – Их хозяйкой была Кристабел Торн.

– Была? – быстро подняла голову миссис Питт. – Почему ты так говоришь? Что-нибудь случилось? Ты же сказал, что с ней все в порядке.

– Думаю, что да. А вот Иеремия Торн из Министерства по делам колоний оказался тем самым государственным изменником, которого искали, если слово «изменник» подходит в данном случае. В чем я сомневаюсь.

– Иеремия Торн?!

Шарлотта была потрясена, и лицо ее выражало искреннее сожаление. Котята на время были забыты, хотя Арчи продолжал, играя, легонько лизать и покусывать ее палец, держа его в своих лапках.

– Сомневаешься? Ты арестовал его?

Питт сел на стул у кухонного стола.

– Нет, вчера вечером они уехали в Португалию. Думаю, назойливые вопросы Крайслера надоумили их.

– Они уехали? – Его жена заметно успокоилась. – Прости. Я…

– Не стоит извиняться за то, что ты почувствовала облегчение. Я тоже рад, что они уехали. По целому ряду причин. Не только потому, что они мне нравились.

На лице Шарлотты было смущение и любопытство.

– А какие еще новости? Их исчезновение не причинит вреда Англии или тебе?

– Мне – возможно. Фарнсуорт будет разъярен, но и он скоро поймет, что, если бы мы их задержали, было бы невозможно избежать серьезных осложнений. Мы просто не знали бы, что делать с Торном.

– Судить, – не раздумывая, сказала молодая женщина. – За измену.

– И открыть всему миру, в чем наши недостатки и слабости?

– Да, конечно, это совсем ни к чему теперь, когда мы ведем переговоры с другими странами. Мы показали бы нашу некомпетентность, ты это хочешь сказать?

– Именно. В сущности, информация, которую Торн передавал, была ложной.

– Он делал это намеренно? Или сам тоже был некомпетентен? – Шарлотта села напротив мужа, предоставив котятам самим обживать ее кухню, что они с видимым удовольствием и делали.

– Разумеется, Торн делал это намеренно и с определенной целью, – ответил Томас. – Если, защищаясь, он все расскажет на суде, это сведет на нет все то полезное, что он совершил, а нас выставит в неприглядном свете. Нет, его бегство в Португалию – это лучшее, что он мог сделать в данном случае. Кроме, конечно, котят, которых он оставил мне, чтобы слуги не избавились от них известным способом. Их зовут Арчи и Энгус. Арчи – это тот, кто сейчас пытается залезть в ларь с мукой.

Лицо миссис Питт просияло от удовольствия, когда она посмотрела сначала на Арчи, а потом на другого, черного котенка с полными любопытства глазами. Он сделал шаг вперед, к Шарлотте, но затем вдруг отпрыгнул назад, подняв хвостик трубой. Наблюдать за ним было презабавно.

– Думаю, вечером мне надо навестить Мэтью… – задумчиво произнес Питт.

Рука Шарлотты, гладившая котенка, замерла. Она подняла голову и ждала, что муж скажет дальше.

– Сомс виновен в утечке информации из Министерства финансов, – объяснил Томас. – А Мэтью узнал об этом.

Его супруга явно была огорчена.

– О, Томас, это ужасно! Бедная Харриет… Как она восприняла это? Ты должен арестовать его? Сможет ли Мэтью помочь ей? Знаешь, будет лучше, если ты не пойдешь к нему. – Она наклонилась к мужу через стол и взяла его за руку. – Мне так жаль, дорогой, но, боюсь, Мэтью не поймет тебя, если ты арестуешь Сомса. Потом, я уверена, он все осознает и… – Шарлотта вдруг умолкла, поняв по лицу мужа, что она, возможно, не знает главного. – Что-то еще? Говори!

– Это Мэтью предупредил меня о Сомсе, – тихо сказал Питт. – Харриет рассказала ему о случайно услышанном разговоре отца по телефону. Она не придала этому значения, когда говорила об этом, Мэтью же счел своим долгом пересказать все мне. Боюсь, Харриет не простит ему этого. Она считает, что Мэтью предал и ее отца, и ее.

– Это несправедливо! – воскликнула миссис Питт, закрыв глаза и решительно замотав головой в знак полного несогласия. – Я понимаю, что это вполне естественная реакция, но это же неправильно по отношению к Мэтью! Что он должен был делать? Не представляю, как он смог бы перечеркнуть всю свою работу в министерстве, отказаться от своих убеждений и оправдать измену Сомса! Мэтью на это не способен.

– Я знаю, – снова чуть слышно сказал Томас. – Очевидно, Харриет сама подсознательно понимает это, но она ничего не может сделать с собой. Ее отец опозорен, карьера его окончена. Министерство по делам колоний или Министерство финансов не пойдут на скандал и не передадут дело в суд, но об этом все равно всем станет известно.

Шарлотта посмотрела на мужа.

– Что остается Сомсу? – Лицо ее было печально. – Самоубийство? – испуганно прошептала она.

– Вероятно, но, я надеюсь, он этого не сделает.

– Бедняжка Харриет! Вчера у нее было все и будущее казалось безоблачным. Сейчас же все рухнуло – надежды на замужество, их с отцом финансовое благополучие, его карьера, положение в обществе… Лишь немногие из ее друзей не побоятся сохранить с ней дружбу. А главное – никаких надежд на будущее. Какая ужасная катастрофа, ужасная… Да, ты должен пойти к Мэтью. Ты сейчас нужен ему, как никогда.

Суперинтендант зашел к Мэтью Десмонду в министерство и нашел его в самом плачевном состоянии. Тот едва ли мог сосредоточиться на делах. Он опять был бледен и смотрел на друга ввалившимися от усталости глазами.

Решившись все рассказать Питту, Мэтью знал, на что идет, но в нем все же жила надежда на то, что в эту трудную минуту Харриет, опозоренная и несчастная, обратится к нему за поддержкой, несмотря ни на что. Ведь у него не было выбора. Иначе поступить он не мог!

Он пытался сказать это своему товарищу, но тот понимал его без слов. Вскоре Десмонд, наконец осознав это, умолк, и, само собой, разговор на эту тему показался обоим излишним. Они просто сидели, перекидываясь случайными словами и вспоминая счастливые дни своей юности. В конце концов Питт распрощался, а Мэтью вернулся к своим бумагам, письмам и телефонным звонкам. Томас же, найдя кеб, отправился на набережную к Фарнсуорту.

– Сомс? – растерянно переспросил помощник комиссара. Он был зол и напуган. – Глупее ситуации не придумаешь. Этот человек действительно глуп. Как он мог поверить чему-либо подобному… Это просто невероятно. Он настоящий кретин.

– Самое странное во всем этом деле, – решительно сказал суперинтендант, – что это чистая правда.

– Что? – всполошился Фарнсуорт, рывком отойдя от книжного шкафа, возле которого стоял; взгляд у него был испуганный и сердитый. – К чему вы ведете, Питт? Это абсурдная история. Даже ребенок в нее не поверит.

– Возможно, потому, что ребенок не столь искушен…

– Искушен! – с гримасой отвращения воскликнул начальник Томаса. – Сомс не искушенней моего мальчишки на побегушках. Но даже тот не попался бы на эту удочку в свои четырнадцать лет.

– …чтобы представить себе, к чему может привести столкновение интересов европейских держав в черной Африке и как важно предотвратить подобный поворот событий в моральных целях и даже во имя нашего будущего, – закончил фразу Питт, словно не заметив, что его прервали.

– Вы пытаетесь найти ему оправдание? – Глаза Джайлса вопросительно округлились. – Если так, то напрасный труд. Что вы предприняли? Где он?

– В участке на Боу-стрит. Как я понимаю, его коллеги сами займутся им. Это не моя сфера деятельности.

– Как это его коллеги? Что вы хотите сказать? Люди из Министерства финансов?

– Я имею в виду правительство, – ответил Питт. – Они будут решать, что с ним делать.

Его шеф вздохнул и прикусил губу.

– Они ничего не сделают, – желчно сказал он. – Разве они захотят признать собственную неквалифицированность, позволившую допустить такой прокол? Это относится и ко всему остальному. Кому он передавал информацию? Вы не назвали мне этого человека. Кто этот предатель-альтруист?

– Торн.

Теперь глаза Фарнсуорта были готовы выскочить из орбит.

– Иеремия Торн? Боже праведный! Я готов был поспорить, что это Эйлмер. Я знал, что это не Хэзеуэй, несмотря на его идиотский план проверки дезинформацией всех, кто под подозрением. Из этой затеи все равно ничего не получилось.

– Получилось, хотя и не прямо, а косвенно.

– Что значит «косвенно»? Получилось или не получилось?

– Косвенно, – повторил Томас. – Мы получили информацию из посольства Германии. Она отличалась по всем статьям от данных Хэзеуэя, что подтверждает слова Сомса: Торн передавал в посольство ложную информацию.

– Возможно, но где доказательства? Без них я ни во что не поверю. Он тоже на Боу-стрит?

– Нет, он, очевидно, уже в Лиссабоне.

– В Лиссабоне? – Удивлению Фарнсуорта не было предела. Он был взбешен, полон презрения и сарказма, но тем не менее достаточно умен, чтобы трезво оценить ситуацию и понять, что Торна не будут судить.

– Он уехал вчера вечером.

– Сомс предупредил его?

– Нет, кто-то другой; возможно, Крайслер…

Помощник комиссара выругался.

– …но не намеренно, а чисто случайно, – продолжал Питт. – Я думаю, Крайслера больше интересовала загадка смерти Сьюзен Чэнселлор. Он пытается найти убийцу.

– Или разузнать, насколько серьезны ваши улики, свидетельствующие, что убийца – он, – резко сказал Джайлс. – Ну, ладно, в конце концов, вы все же раскрыли дело о государственной измене. Не очень удачно, могу заметить, но это лучше, чем ничего. Представляю, какой был бы скандал, если бы вы арестовали Торна. Вы заслужили благодарность хотя бы за это.

Он опять вздохнул и вернулся к столу.

– Теперь полностью займитесь трагической смертью миссис Чэнселлор. Не только пресса, правительство тоже заинтересовано в раскрытии этого убийства. – Он посмотрел на подчиненного. – У вас есть новые факты? Прояснилось что-либо с кебменом? Вы нашли его? Узнали, где ее бросили в реку? Нашли ее накидку или хотя бы знаете, где она была убита? Очевидно, это Торн, потому что она узнала его тайну.

– Торн сказал, что ничего не знает и не причастен к этому.

– Сказал? Ведь вы мне только что сообщили, что он вчера сбежал в Португалию. А были вы у него лишь сегодня утром.

– Он оставил мне письмо.

– Где оно? Дайте его мне, – потребовал Фарнсуорт.

Томас передал ему письмо Торна, и начальник внимательно его прочитал.

– Котята! – неожиданно воскликнул он и положил письмо на стол. – Полагаю, вы поверили его словам о миссис Чэнселлор?

– Да, поверил.

Помощник начальника полиции по привычке прикусил губу.

– Я тоже склонен ему верить. Займитесь Крайслером, Питт. В этом человеке есть что-то настораживающее. У него много врагов, неустойчивый характер, он знаком с насилием. Разузнайте о его пребывании в Африке. Никто не знает ни его намерений, ни идей, ни на чьей он стороне. В этом я сам убедился. – Он сделал резкий жест рукой. – И перестаньте заниматься Артуром Десмондом! Все это глупости с самого начала. Я понимаю, как вам неприятно примириться с мыслью, что он страдал слабоумием. Мне очень жаль, я вам сочувствую, но это бесспорный факт. Он ко всем приставал, попрошайничал, чтобы его угостили коньяком, пока не опьянел настолько, что принял слишком большую дозу опия. Возможно, случайно, а может, хотел покончить жизнь самоубийством, уйти достойно, прежде чем совсем потеряет контроль над собой и наговорит бог знает чего. Выдвинет еще ложные обвинения против кого-то и никогда уже не сможет восстановить свое доброе имя…

Суперинтендант застыл на месте. Джайлс сказал «попрошайничал». Откуда он знает, что сэр Артур не сам заказывал эти рюмки коньяка? Ответ мог быть один: этому человеку известно, что произошло в клубе «Мортон». Хотя сам Фарнсуорт не был там в тот вечер – о нем никто из свидетелей на допросе не говорил. Наоборот, все утверждали, что коньяк заказывал сам сэр Артур.

Питт открыл было рот, чтобы спросить, не говорил ли шеф с официантом Гайлером, но ему в голову вовремя пришла спасительная догадка: он знает о всех подробностях потому, что сам из тех членов «Узкого круга», кто самолично приговорил сэра Артура к смерти!

– Ну как? – нетерпеливо спросил Фарнсуорт, впившись своими серо-голубыми глазками в собеседника.

Казалось, он был раздражен, но за нарочитой эмоциональностью, как бы сразу бросающейся в глаза – а Питт навидался такого уже вдоволь и даже закрыв глаза мог безошибочно по его тону представить раздраженного начальника, – на какое-то мгновение дал себя знать холодный, расчетливый ум, настороженность и выжидание, когда Томас выдаст себя.

От того, какой вопрос задаст ему суперинтендант, зависит, что именно Фарнсуорт поймет: будет ли он точно знать, какие подозрения одолевают Питта и насколько он уже осведомлен. Он мог узнать, что Томас ищет того, кто исполнил приговор, и еще – что его участие в этом преступлении для Питта больше не тайна.

Ни в коем случае нельзя было позволить Джайлсу догадаться о том, как много понял Томас. Без спасительной лжи не обойтись. От неприятного чувства опасности Питту стало не по себе. Ведь теперь кто-нибудь запросто, проходя мимо, может толкнуть его под колеса экипажа или неприметно всыпать роковую дозу яда в его кружку с сидром в любой из закусочных.

– Итак? – чуть ли не с улыбкой повторил помощник комиссара.

Его подчиненный сообразил, что если он слишком быстро начнет ему подыгрывать, тот догадается, что его игру раскусили. Опять предостерегающе мелькнуло в голове, что перед ним соперник гораздо более умный, чем он подозревал. Для высшего полицейского чина Фарнсуорт был не очень профессионально сведущим. Он был слишком высокомерен, чтобы вникать в тонкости своей должности. Но использовать настоящих профессионалов он умел: например, Телмана, Питта и в свое время Мику Драммонда. Скольких же своих сотрудников он уже склонил стать членами «Узкого круга»? И кто они? Возможно, Томас так никогда этого и не узнает. Даже в последний момент он не будет знать, кто нанес ему удар.

Питт молчал, выжидая, что последует дальше. Солнце золотило его светлые волосы.

– Вы действительно думаете, что это самоубийство? – наконец спросил он, сделав вид, что ему трудно свыкнуться с этой мыслью. – Лучше смерть, чем бесчестие… Я хочу сказать, потеря собственной чести?

– А вы бы предпочли последнее?

– Предпочел? Не думаю. – Вступая в игру, Питт заставил себя произнести эти слова и даже сам себе поверил. Неприятный холодок внутри не исчезал. – Но для ясности проще все же опираться на известные нам факты.

– Факты? – уставился на него Фарнсуорт.

– Да… – Томас, волнуясь, сглотнул. – Принять изрядную долю опия в вашем клубе? Чтобы совершить такую ошибку, надо изрядно накачаться… а это уже дурной тон. Самоубийство – это понятно; он не решился сделать это дома. – Питт чувствовал, что чрезмерно многословен. У него действительно слегка кружилась голова, и кабинет начальника показался вдруг огромным. Ему следует быть осторожней, подумал он. – Это могло произвести удручающее впечатление на слуг. Особенно если бы его нашла мертвым служанка, женщина… Вот когда он, возможно, осознал весь ужас своего состояния.

– Пожалуй, все так и было, – согласился Джайлс. Напряженность и настороженность в нем исчезли. Он снова стал прежним, раздраженным и не терпящим возражений руководителем. – Я думаю, вы все поняли, Питт. Давайте оставим эту тему, возвращайтесь лучше к делу Сьюзен Чэнселлор. Здесь у вас все карты на руках, и никто вам не соперник. Вы поняли меня?

– Да, сэр. Разумеется, я займусь этим.

Когда Томас поднялся, он внезапно почувствовал противную слабость в коленках. Ему пришлось постоять, вытянувшись, несколько секунд, пока она не прошла и он не убедился, что снова вполне владеет своими конечностями. Он вышел из кабинета начальства, плотно закрыв за собой дверь. По лестнице ему пришлось спускаться, держась за перила.

Глава 11

Для Нобби Ганн смерть Сьюзен была тяжелым потрясением не только потому, что она считала ее прелестным и удивительным человеком, но еще и потому, что испытывала чувство страха и вины, опасаясь, как бы Питер Крайслер каким-то образом не оказался замешан в этой трагедии. В моменты наибольших душевных переживаний Зенобия даже боялась его непосредственной вины.

Она не видела Питера по меньшей мере три дня, и от этого ее опасения лишь усугубились. В голову лезли самые ужасные мысли. Его присутствие могло бы успокоить ее. Ей достаточно было увидеть его спокойное, как всегда, лицо – и страхи прошли бы, став нелепыми и глупыми выдумками. Мисс Ганн смогла бы поговорить с ним, узнать, насколько искренна его скорбь по Сьюзен. Он, возможно, рассказал бы ей, где был в тот вечер, и доказал бы свою полную непричастность.

Но Питер почему-то ограничился лишь коротенькой запиской, где выразил соболезнование по поводу случившегося и написал, что дела, связанные с этим прискорбным происшествием, не оставляют ему времени ни на что другое – во всяком случае, сейчас. Нобби не могла понять, как его дела могут быть связаны со смертью миссис Чэнселлор. Возможно, речь шла о финансировании программы Африки семьей Сьюзен и о прочих банковских делах.

И вот наконец она увидела его. Питер Крайслер пришел днем, в самое не подходящее для визитов время, однако ни Зенобия, ни он никогда не придавали подобным условностям особого значения. Он нашел ее в саду, где она срезала ранние розы. Большинство из них были еще в бутонах, но две или три уже распустились. Мисс Ганн присоединила к букету роз темно-красные листья бука, и в таком сочетании их лепестки красивого розового оттенка казались еще ярче и необычней.

Питер шел к ней через лужайку без какого-либо доклада и сопровождения прислуги. По этому поводу у Нобби потом еще будет разговор с горничной. А пока она смотрела, как он приближается, испытывая и радость, и тревогу, уже ставшую привычной за эти дни. Они заставили ее сердце учащенно забиться, и женщина почувствовала, как к ее горлу подступил комок.

Крайслер пренебрег всеми традиционными светскими приветствиями, вопросами о здоровье и замечаниями о погоде. Он просто остановился перед ней и встревоженным взглядом посмотрел ей в лицо. Ему удалось достаточно хорошо скрыть свою собственную радость от этой встречи.

На какое-то мгновение страхи улетучились и растворились в волне искреннего удовольствия снова видеть лицо Питера, чувствовать его уверенность, о которой мисс Ганн уже начала было забывать.

– Простите, что врываюсь без доклада и приглашения, – коротко извинился гость и протянул ей обе руки ладонями вверх.

Она, не задумываясь, вложила в них свои руки, ощущая теплоту его пальцев, когда он сжал ее ладони, и ее страхи исчезли. Это все ее вымысел, Питер никогда не совершит ничего ужасного. Он здесь ни при чем и сейчас все ей объяснит.

Зенобия тоже избежала банальных приветствий.

– Как вы? – жадно окидывая взглядом его лицо, спросила она. – Выглядите усталым.

Крайслер отпустил ее руки и медленно пошел рядом.

– Должно быть, я действительно устал, – признался он. – Я мало сплю в последнее время. После смерти миссис Чэнселлор, – пояснил Питер.

Хотя мысли о смерти Сьюзен не покидали и ее, Нобби все же немного испугалась, что он сразу заговорил об этом. Его признание было таким неожиданным, что она не нашлась что ответить, несмотря на то что в бессонные часы немало об этом думала.

Отвернувшись, она сделала вид, что смотрит в дальний угол сада, хотя ничего примечательного там не было, кроме какой-то пичужки, прыгающей с ветки на ветку.

– Я не знала, что она так много значила для вас. – Произнеся это, хозяйка умолкла, испугавшись, что теперь гость неправильно поймет ее и сочтет раздражительной и капризной. Неправильно ли? Может, она действительно ревнует? Неужели это так? Нет, это абсурд, это недостойно или еще хуже – отвратительно! – Она была прелестной женщиной. – Это прозвучало банально и глупо, и Зенобия знала это. – И еще такой жизнелюбивой. Мне страшно подумать, что ее уже нет. Я так жалею, что не смогла получше узнать ее.

– Она нравилась мне, – промолвил Крайслер, глядя на расцветающий шпорник. Уже по бутонам можно было угадать, какими будут цветы – темно-синими, небесно-голубыми, розовыми или белыми. – В ней была та искренность и цельность натуры, которые ныне так редки. Но не поэтому я не сплю по ночам, думая о ее гибели. – Он нахмурился и посмотрел на Нобби. – Я думал, вы знаете. Оказывается, вы более скрытны, чем это подсказывает вам ваш ум. Мне следовало бы помнить об этом. Это чисто женская черта, и, признаться, она мне нравится.

Мисс Ганн окончательно растерялась и почувствовала, как краска заливает ее лицо. Она избегала его взгляда.

– Я не совсем понимаю, что вы хотели этим сказать. Вы не рассердитесь, если я спрошу вас: почему смерть Сьюзен так сказалась на вас? Я не думаю, что вы столь близко к сердцу приняли горе Лайнуса Чэнселлора. У меня сложилось вполне определенное впечатление, что этот человек никогда не был вам симпатичен.

– Это верно, – согласился Питер. – Собственно, против него как человека я ничего не имею. Более того, сказать по правде, я восхищался им. Он энергичен, умен, талантлив и целеустремлен, а это главное. Многие, обладая его данными, но не имея последнего качества, так ничего и не добились. Воля и дисциплина – вот что делает человека. – Он прошел несколько шагов молча, глубоко засунув руки в карманы. – Но я категорически против его идей и планов, касающихся Африки. Впрочем, вы это знаете.

– Но почему вас так расстроила смерть Сьюзен? – не выдержав, повторила его собеседница.

– Я поссорился с нею вечером накануне ее гибели.

Нобби вздрогнула от неожиданности. Она не подозревала, что у ее друга такая впечатлительная и тонкая натура. Его мучили угрызения совести. Это как-то не вязалось с уже составленным ею представлением о нем. Разумеется, люди противоречивы и порой непредсказуемы, но все равно Зенобия была застигнута врасплох.

– Это же глупо, – сказала она и улыбнулась. – Не думаю, что вы были так грубы, чтобы теперь испытывать вину от того, что ваш спор не разрешился миром. Конечно же, вы спорили о поселении в Замбии. Это был честный спор. Я уверена, они никогда бы…

– Ради бога! – прервал ее Питер с ироничным смешком. – Я от своих убеждений не откажусь даже перед самим Господом Богом, и перед Сьюзен Чэнселлор тоже, живой или мертвой! Нет. Но мы спорили в людном месте, и я уверен, что нас многие видели. Безусловно, полиции это уже известно. Ваш усердный друг Питт не может не знать об этом. Он уже навестил меня, был вежлив, но даже хорошие манеры не смогли скрыть его подозрительность. Очень многих обрадовало бы, если бы мне предъявили обвинение в убийстве. Это помогло бы…

Он умолк, заметив испуг на лице мисс Ганн, и снова иронично улыбнулся.

– Да ну же, Нобби, не делайте вид, что вы ничего не знаете. Чем скорее дело будет раскрыто, тем быстрее будет восстановлена подорванная репутация лондонской полиции, пресса оставит ее в покое, и прекратится вторжение в личную жизнь Сьюзен Чэнселлор. Я не сомневаюсь, что она безукоризненна, как и жизнь многих других людей. Но ее изучение – неприятная процедура, которая может оскорбить тех, кто в той или иной мере общался с миссис Чэнселлор и недостаточно достойно вел себя.

– Недостаточно достойно? – Зенобии не удалось скрыть свой испуг, хотя она не совсем понимала, что ее гость хотел сказать.

Крайслер печально улыбнулся.

– Например, я, – произнес он. – Ссора была по достаточно безобидному поводу. Ничего личного, просто несовпадение мнений. Но в глазах многих, видевших ее, но не знавших предмета спора, она могла показаться чем угодно. Я знаю, что не все готовы истолковывать каждое слово или жест извращенно и предвзято. – Питер с нежностью посмотрел на Нобби, и сердце ее екнуло. – Разве вам не приходилось совершать ошибки, о которых потом вы горько сожалели? Неосторожное слово, действие – и потом каешься, сгораешь от стыда.

– Да, конечно! – импульсивно воскликнула мисс Ганн. Ей не надо было больше ничего говорить. Прежнее понимание было восстановлено без лишних слов и объяснений.

Они шли молча и наконец свернули на дорожку, ведущую к каменной ограде, увитой цветущим шиповником. Блики света, падавшие на каменную кладку арки в стене, высвечивали отдельные плоские камни. Внизу, поближе к влажной земле, поросшей папоротником, в щелях кладки росли трава и мох, весь усыпанный желтыми звездочками цветения. Над головой шелестели листвой вязы, пахло травами.

Нобби, взглянув на своего спутника, безошибочно угадала его состояние. Он наслаждался тем, что снова был дома, в Англии, ему был приятен и дорог вид вековой ухоженности и красоты ее садов. Жестокая действительность Африки, ее яркая богатая растительность, выжженные солнцем просторы и многообразие животного мира сейчас казались ему чем-то далеким и случайным перед извечной определенностью смены сезонов и устоявшимся образом жизни многих поколений.

Но от мыслей о смерти Сьюзен было не уйти. Да и закон здесь был неумолимой реальностью, и Зенобия, хорошо знавшая суперинтенданта Питта, понимала, что тот не остановится, пока не доведет дело до конца, каким бы ни был этот конец. Питт был неподкупен и не руководствовался временной целесообразностью или собственными чувствами.

Однако, если правда окажется слишком страшной, Нобби не была уверена, что этот полицейский обнародует ее всю. Если развязка окажется трагичной для других и из-за этого смогут беспричинно пострадать невиновные, если мотивы преступления будут по-человечески понятны Питту, он может смягчиться. Однако мисс Ганн не представляла, что на это может рассчитывать тот, кто поднял руку на такого человека, как Сьюзен.

Но все ее раздумья не имели сейчас никакого смысла. Ведь она боялась не Питта и не суда. Для нее была ужасна сама мысль, что Крайслер может быть виновным, независимо от того, предстанет он перед судом или нет.

Почему ей в голову лезут эти мысли? Это отвратительно, ужасно! Она мучилась от чувства вины, что позволила себе думать такое, что не прогнала сомнения сразу же.

Питер, пройдя под арку, остановился, прежде чем идти дальше в небольшой садик с цветущими примулами, лунником и лилиями.

– Что случилось, Нобби?

Путешественница окончательно сконфузилась, пытаясь не солгать, но и не сказать правду, мучительную как для нее, так и для него.

– Вы что-нибудь узнали? – ухватилась она за вопрос, который мог хоть что-то для нее прояснить.

– Относительно смерти Сьюзен? Совсем немного. Предполагают, что это случилось поздно вечером, когда она ехала одна в кебе, пока неизвестно куда. Она якобы сказала, что едет к Торнам, но, насколько нам известно, так и не появилась у них. Если, конечно, Торны сказали правду.

– Что могли иметь против нее Торны?

– Возможно, это связано со смертью сэра Артура Десмонда. Во всяком случае, так предполагает Питт. Мне же это совсем непонятно.

Они умолкли и стояли так неподвижно, что на дорожку, слетев с дерева, прямо в шаге от них села маленькая коричневая птичка, которая теперь с любопытством, без страха, разглядывала их круглыми, как бусинки, глазами.

– Нет, все-таки почему? – спросила тихо Зенобия, испытывая нарастающий страх.

Она была наслышана о путешественниках по диким и неизведанным местам, о том, какими им приходится быть решительными и смелыми, чтобы выжить. Они умеют не только защищаться, но и нападать, если им грозит опасность, и они не остановятся перед убийством ради спасения собственной жизни. Они все решают сами. Люди менее суровые, более обыкновенные и цивилизованные в таких условиях чаще всего гибнут, согласно жестоким законам ничего не прощающей чужой земли.

Крайслер, внимательно, почти испытующе смотревший на нее, внезапно изменился в лице – его медленно покинула счастливая умиротворенность, сменившись горечью боли.

– Вы не верите, что я к этому не причастен, Нобби? – промолвил он, и голос его дрогнул. – Вы думаете, что я мог убить эту милую женщину? Только потому, что… – Он умолк. Лицо его побледнело от мучившего его чувства вины.

– Нет, – ровным голосом сказала мисс Ганн. Слова давались ей с трудом. – Не потому, что у вас с ней произошла размолвка по вопросу о поселениях в Африке. Конечно же, нет. Мы ведь знаем, что это было бы абсурдом. Если бы вы имели что-либо против нее, то это могли быть акции в одном из крупнейших банков страны и возможное влияние на Фрэнсиса Стэндиша. Ну и, разумеется, позиция, занятая ее мужем. Сьюзен полностью поддерживала его, а значит, была против вас.

Питер страшно побледнел, и лицо его исказила боль.

– Ради бога, Нобби! Что дала бы мне смерть Сьюзен?

– Одним противником меньше… – Голос Зенобии замер, и она отвела глаза в сторону. – Я не утверждаю, что вы убили ее, но полиция может так подумать. Мне страшно за вас. – Это была правда, но не вся. – Ведь вы рассердились на нее.

– Если бы я убивал всех, на кого сердился, мой жизненный путь был бы усеян трупами, – тихо промолвил Крайслер. По ноткам в его голосе мисс Ганн поняла, что он поверил лишь той правде, которую она сказала, а ложь и умолчание принял как ложь и умолчание.

Птичка все еще оставалась на дорожке рядом с ними – она сидела, склонив голову набок. Питер снова взял свою собеседницу за руки, и она почувствовала тепло его пальцев.

– Нобби, я знаю, вы понимаете Африку так же, как понимаю ее я. Вам ясно, почему в определенных ситуациях люди прибегают к насилию, чтобы выжить в жестокой, полной неожиданных опасностей стране, где действует один закон: выжить. Но я не утратил способности видеть разницу между Африкой и Англией. Мораль, понимание того, что есть зло, а что – добро, существуют везде. Никто не убивает человека лишь за то, что тот оказался на его пути или не разделяет его взглядов по какому-то вопросу, каким бы важным этот вопрос ни был. Я спорил со Сьюзен, но я не собирался ни сам причинять ей зло, ни способствовать этому. Вы несправедливы ко мне, не веря моим словам… и заставляете меня страдать. Неужели я должен вам это объяснять? Разве мы перестали понимать друг друга без речей и объяснений?

– Да! – искренне воскликнула мисс Ганн, отбросив сомнения и отдаваясь более глубоким и верным чувствам. – Да, конечно же, можем! – Следует ли ей попросить прощения за то, что ей в голову закралась столь чудовищная мысль? Неужели он ждет от нее этого?

Но Крайслер, прочтя все в ее глазах, едва заметно улыбнулся:

– Отлично. А теперь оставим эту тему, не будем больше возвращаться к ней. Между нами не может быть недоверия, мы не должны уходить от правды и за вежливыми словами прятать ложь.

– Да, да, – опять поспешно согласилась Зенобия с растерянной улыбкой, несмотря на доводы разума. – Конечно, не должны!

Он нагнулся и поцеловал ее так нежно, что у нее перехватило дыхание от радостного удивления.

Питт завтракал, медленно жуя бутерброд с джемом. Поджаренный хлеб и масло были слегка подсолены. Но все вместе было вкусно и должно было быть съедено до последней крошки.

Вчера он задержался на работе до полуночи, поэтому сегодняшнее опоздание ему простится. Дети ушли в школу, горничная Грейси хлопотала наверху. Приходящая прислуга скребла ступени заднего крыльца и скоро примется за плиту в кухне, к радости Грейси, ненавидящей эту работу.

Шарлотта составляла список покупок.

– Ты сегодня вернешься поздно? – спросила она, подняв голову.

– Не знаю, – ответил Томас с набитым ртом. – Хотя мы все еще не нашли кебмена…

– Значит, он виновен, – уверенно заявила его жена. – В ином случае он тут же пришел бы к вам. Если он скрывается, как вы его найдете?

Питт допил чай.

– Долго и терпеливо расспрашивая каждого кебмена в Лондоне, – заверил он ее. – Проверяя затем, где они были в тот вечер. Если повезет, кто-нибудь что-нибудь подскажет нам, такое тоже бывает. Но нам до сих пор неизвестно, где миссис Чэнселлор бросили в реку – в верховьях или ниже. Судя по состоянию одежды, ее протащило какое-то расстояние, видимо, когда платье за что-то зацепилось. – Шарлотта болезненно поморщилась. – Прости, дорогая, – тут же извинился ее муж.

– Вы нашли ее накидку? – спросила она.

– Нет… пока. – Он с удовольствием доел остатки бутерброда.

– Томас…

Питт отодвинул стул и встал.

– Да?

– Тела утопленников часто выбрасывает прибой или течение на берег у Врат изменников?

– Нет. Почему ты спрашиваешь?

Шарлотта вздохнула.

– Ты не допускаешь, что кто-то намеренно оставил ее тело там?

Мысль показалась Томасу странной. Такое никогда не приходило ему в голову.

– Врата изменников? Сомневаюсь. Зачем? Видимо, того, кто убил ее, больше заботило, как бы утопить тело поближе к месту убийства и так, чтобы никто ничего не заметил. Чисто случайно ли, прибоем или течением, но ее принесло к Тауэру. Это могло быть и что-то другое, то, что тащило ее в воде какое-то время, – задумчиво произнес он.

– А что, если ничего этого не было? – настаивала его супруга. – Если все было сделано намеренно, с расчетом?

– По существу, особой разницы не вижу, кроме того, что сам убийца должен был бы подыскать подходящее место, где положить тело. А это значит, что он каким-то образом сам тащил его некоторое расстояние. Но кто захотел бы так рисковать?

– Не знаю, – произнесла Шарлотта. – Возможно, тот, кто считал, что она его предала.

– Кто? Ее муж? Она никогда не изменяла ему в полном смысле этого слова, потому что искренне любила. Ты сама мне это говорила.

– Да, говорила. Но сейчас я имею в виду другую измену. Возможно, это связано с «Узким кругом».

– Туда не принимают женщин, и я уверен, что Чэнселлор не является членом Круга.

– А ее зять, Фрэнсис Стэндиш? – настаивала молодая женщина. – Он не может быть причастен к смерти сэра Артура? Сьюзен могла узнать об этом. Она очень любила сэра Артура и не промолчала бы, даже если бы это грозило неприятностями ее семье. Возможно, именно это беспокоило ее в последнее время.

– Преданность семье… и измена, – медленно промолвил Томас, обдумывая то, что сказала жена. Он вспомнил лицо Харриет Сомс, полной решимости защищать отца, хотя его вина была ей известна. – Возможно… – наконец произнес он.

– Тебе это как-то помогло?

Питт посмотрел на жену.

– Не очень. Намеренно или случайно, но она оказалась именно там. – Суперинтендант поставил стул на место и, прежде чем уйти, поцеловал жену в щеку. Его шляпа была на вешалке в прихожей. – Этим я и займусь сегодня. Пришло время забыть кебмена и сосредоточиться на поисках свидетеля, видевшего, как тело Сьюзен бросили в реку.

– Ничего, кроме того, что не произошло, – с раздражением ответил инспектор Телман, когда Питт спросил, есть ли какие-либо новости. Они стояли в кабинете суперинтенданта. Из приоткрытого окна доносился шум утренней улицы.

Телман выглядел уставшим и разочарованным.

– Никто не видел этого чертова кеба ни на Беркли-сквер, ни на Маунт-стрит, ни еще где-либо, – доложил он. – Во всяком случае, ни один нормальный человек. Конечно, в Лондоне до черта кебов, и в каждом из них могла оказаться миссис Чэнселлор. – Он прислонился спиной к книжным полкам. – Два кеба были замечены на Маунт-стрит в это время вечера, и маршрут каждого из них был проверен. Один отвез мистера Гарни к его матери на ужин. Это подтвердили их слуги. В другом кебе лейтенант Солсби и миссис Леттен отправились в гости в Вест-Энд. Во всяком случае, так они сказали.

– Вы не верите им? – Томас сел в кресло.

– Конечно, не верю, – улыбнулся Телман. – Видели бы вы его лицо – сами усомнились бы. А взглянув на нее, поняли бы, как эта парочка намерена провести время. Эта женщина не хуже других, но, как участница похищения жены министра, никуда не годится. Она не этим зарабатывает себе на жизнь.

– Вы ее знаете?

Ответ Телмана его начальник без труда прочел на его лице.

– Что еще? – спросил он.

– Даже не знаю, что искать, – пожал плечами инспектор. – Немало дней ушло на поиски места, где жертва упала в реку. Похоже, скорее всего, у Лаймхауза. Это безопасней для убийцы, чем в верховьях реки. Было около одиннадцати вечера, когда убийца бросил ее в воду. То есть за четыре часа до того, как ее нашли. Не имеет значения, вынесло ли ее сразу на берег у Врат изменников или сначала течением унесло в низовья реки, а потом приливом вернуло обратно. Главное в том, что бросили ее в воду где-то на южном берегу Темзы. – Он вздохнул и скорчил гримасу. – А это часть реки большой протяженности, где расположены верфи, много каменных спусков к воде и десятки улочек, ведущих к ним. На помощь местных обитателей надеяться не приходится. Те, кто без дела околачивается у реки, не больно охочи до разговоров с полицией. А вот полоснуть ножичком по горлу, так, для практики, – это они могут.

– Я знаю это, Телман. Есть другие идеи?

– Нет. Перепробовал с ними уже все, они меня знают. Я ведь работал в местном участке. Может, у вас получится. – Но по голосу, да и по выражению лица инспектора Питт понял, как мало у него шансов.

Его не удовлетворил этот разговор. По мнению речной полиции, если тело было сброшено в реку спустя час или чуть более после убийства – а врач утверждал, что было именно так, – то есть не позднее чем в одиннадцать или в половине двенадцатого вечера, приливная волна едва ли могла донести его до Лаймхауза. Это могло быть ближе, где-нибудь у Уэппинга или у Лондонского порта.

Телман уже общался с речной полицией, участок которой был расположен на самой набережной Темзы. Они охотно откликнулись, но сведения их скорее перечеркивали все гипотезы. Полицейские отлично патрулировали реку, знали каждый ярд ее берегов и были уверены, что никакая женщина, похожая по описанию на Сьюзен Чэнселлор, в тот вечер не была сброшена в реку на их участке. Это было смелое заявление, но Томас поверил им. Лондонский порт даже в полночь живет кипучей жизнью. Кому придет в голову рисковать на виду у всех?

Подобные размышления всегда заканчивались тем, что суперинтендант снова и снова задавался вопросом, почему миссис Чэнселлор была убита. Неужели это неудавшееся похищение, закончившееся трагедией?

Что было причиной? Жадность к деньгам, надежда получить хороший выкуп? Или здесь политические мотивы?.. И тогда Питт невольно возвращался к Питеру Крайслеру.

Телман безрезультатно провел день в Лаймхаузе, так ничего и не разузнав. Если кто-то и видел, как в реку сбрасывают тело, то предпочитал молчать. Также никто не признался бы, что видел кеб и мужчину, который выносил из него тело женщины. Инспектор добрался даже до Ротерхайта, но и здесь ничего не узнал, разве только пришел к заключению, что любой легко мог нанять здесь небольшую лодку и перевезти через реку что угодно. Томас начал даже подозревать своего помощника в том, что он скорее соучастник, один из хитроумных и опытных подручных «Узкого круга». Видя неподдельную злость и досаду на его лице, чувствуя по голосу, что тот раздражен до предела, суперинтендант подумал, что, может, он не так уж не прав в своих предположениях.

– Что дальше? – язвительно спросил Телман, прерывая раздумье начальника. – Предло́жите мне еще осмотреть доки в Суррее?

– Нет, это ни к чему. – В голове Питта уже зрела идея, подсказанная словами Шарлотты о Вратах изменников. – Попытайтесь разузнать о муже ее сестры.

У Телмана глаза полезли на лоб от изумления.

– О зяте миссис Чэнселлор, Фрэнсисе Стэндише, сэр? Зачем это? Какого черта ему надо было ее убивать? Я все же думаю, что это сделал Крайслер.

– Возможно. Но сначала проверьте Стэндиша.

– Хорошо, сэр. А чем займетесь вы?

– Попытаю счастья в верховьях реки, где-нибудь между Вестминстером и Саутуорком.

– Вы полагаете, что тот, кто ее убил, ждал еще какое-то время, прежде чем сбросить ее в воду? – недоверчиво произнес инспектор. – Зачем ему было делать это? Зачем так рисковать?

– После полуночи гораздо меньше шансов быть замеченным, – предположил Томас.

Взгляд Телмана, брошенный на начальника, был полон насмешки.

– В этих местах многолюдно хоть днем, хоть ночью. Самое лучшее – сразу концы в воду. Перевезти в кебе, когда их на улицах полно, – разумно заметил он. – Кто заметит еще один лишний кеб? Их замечаешь после часу ночи, когда заканчивается театральный разъезд. Те, кто ездит на ночные вечеринки, все имеют свои экипажи.

Суперинтендант гадал, стоит или нет рассказывать сотруднику о предположениях Шарлотты. Поначалу это показалось ему абсурдным, но чем дольше он думал, тем больше понимал, что такое вполне возможно.

– А что, если убийца хотел, чтобы тело было вынесено водой именно у Врат изменников? – спросил он.

Телман с удивлением уставился на него.

– Как предупреждение тому, кто задумал предать «Узкий круг»? – наконец воскликнул он с блеском оживления в глазах. – Возможно. Но тут надо было постараться. Она могла отказаться спуститься к воде. Так бывает с женщинами. А преступник, даже зная время прилива, мог сам протащить ее какое-то расстояние по воде; так, наверное, и было. Затем ему пришлось ждать отлива, чтобы убедиться, что тело не всплывет. – Голос инспектора крепчал. – Он где-то спрятался и пережидал, пока вода достигнет наивысшего уровня, и тогда бросил ее, зная, что теперь тело не всплывет. – Затем лицо его омрачилось. – Но как он мог быть уверен, что тело выбросит течением именно у Тауэра? Ее могло отнести дальше, к следующей излучине, за Уэппингом, или еще дальше, у доков Суррея. – Телман покачал головой. – Он мог только сам доставить ее туда, и, скорее всего, на лодке. Только сумасшедший мог бы снести ее по Королевским ступеням туда, где мы ее нашли.

– Значит, он не мог доставить ее туда с северного берега. Там таможня, рыбный рынок… Его бы там обязательно увидели, – размышлял Питт вслух.

– А если с другого берега? – тут же подсказал его собеседник, выпрямившись. Все его худое тело напряглось. – Хорсли-Даун. Там всегда ни души! Он мог положить свою жертву в небольшую лодку, переплыть реку и оставить тело приблизительно там, где мы его нашли. Отлив не коснулся бы его.

– В таком случае я отправляюсь на южный берег реки, – решительно заявил Томас, поднявшись и обходя стол.

Телман с сомнением следил за его действиями.

– Похоже, дело хлопотное, если не сказать опасное – доказать, что погибшую уговорили прийти к Тауэру. Не представляю, как это вам удастся.

– Попытка того стоит, – ответил суперинтендант, которого уже ничто не могло остановить.

– Врач сказал, что ее тащили в воде, – уточнил инспектор, все еще сопротивляясь. – Ее платье за что-то зацепилось. Убийца не мог просто принести и положить ее у воды.

– Если он привез ее с другого берега, то мог тащить ее за лодкой, – ответил Питт. – Например, привязав к корме, чтобы были все признаки долгого пребывания тела в воде.

– Господи, – только и смог сказать Телман, шумно втянув сквозь сжатые зубы воздух. – В таком случае мы имеем дело с маньяком. – Он краем глаза поймал выражение лица начальника. – Еще бо́льшим, чем мы думали.

Томас нанял кеб. Ехать было далеко. Он проехал вдоль реки через южную и восточную часть Лондона, пересек Темзу по Лондонскому мосту и сразу же свернул на Тули-стрит.

– Что вы ищете, сэр? – с сомнением спросил его пожилой возница. Не потому, что он был недоволен пассажиром – чем дальше везешь, тем больше денег получишь, а этот оплачивал даже стоянку, – и все же кебмен любил знать, чего от него хотят, а просьбы этого седока были довольно странными.

– Я ищу место, где мог остановиться экипаж, чтобы тайком переждать, когда все на улицах затихнет, кончится прилив и можно будет перевезти в лодке мертвое тело и оставить его на спуске у Врат изменников, – подробно объяснил ему полицейский.

Возница негромко, но виртуозно выругался.

– Простите, хозяин, – сказал он спустя какое-то время. – Ну и мастер вы на небылицы. – Он нервно оглянулся на пустую набережную и реку под солнцем.

Питт печально улыбнулся.

– Я говорю о том, кто убил жену мистера Чэнселлора, – пояснил он и показал кебмену свою визитную карточку.

– Да, да, я помню. Это чертовски страшно. Бедная леди. – Его собеседник был по-настоящему поражен. – Вы думаете, что ее убили здесь, а потом перевезли через реку?

– Нет, я думаю, кто-то привез ее сюда в кебе, переждал, когда закончится прилив, перевез на другую сторону и положил на спуске у Тауэра.

– Зачем? С какой целью? Не проще ли было бросить ее в воду и поскорее смыться? Не все ли равно, где тело всплывет?

– Нет, для того, кто убил ее, не все равно.

– Зачем было ждать смены прилива на отлив? Бросил в воду – и убирайся, пока никто тебя не заметил, – возница поежился, как от холода. – Не иначе, хозяин, вы гоняетесь за сумасшедшим.

– Да, только сумасшедшим от ненависти, а не в том смысле, в каком мы это обычно понимаем.

– Выходит, он доехал до Хорсли-степс, сел в лодку, проплыл еще какое-то время на приливной волне и оставил тело у Тауэра, – размышлял старый кебмен. – Затем поплыл чуть дальше, до Малого моста, чтобы не грести против приливной волны. – Он был очень доволен своими заключениями.

– Если он оставил тело во время прилива, – возразил Томас, – его могло смыть приливной волной, и кто знает, где бы оно оказалось.

– Да, верно, – согласился кучер. – Но я бы рискнул.

– Возможно. Однако я порасспрошу прежде, не видел ли кто в ту ночь ждущий кеб. Вы сказали, Хорсли-степс и Малый мост?

– Да, хозяин. Вы хотите поехать туда?

– Да.

– Это далеко. Займет много времени.

– И все же я поеду, – подтвердил свои слова скупой на улыбки суперинтендант. – Не беспокойтесь, я оплачу вам ланч. Вы знаете подходящее местечко?

Лицо кебмена разгладилось.

– Конечно, знаю. Я не раз бывал здесь или поблизости. Например, здесь есть закусочная «Черный бык», как раз за Лондонским мостом на другой стороне. Или «Трипл-Пли» на улице Королевы Елизаветы, вон там, – указал он узловатым пальцем. – Или за железнодорожной линией, – он повернулся в противоположную сторону. – Там, в Бермондси, есть что угодно, на выбор.

– Попробуем «Трипл-Пли», – пообещал Питт. – Но раньше подвезите меня к Хорсли-даун-степс.

– Хорошо, хозяин… Пшла! – Возница ретиво дернул поводья, понукая лошадь, в предвкушении обещанного ленча.

Лошадь бодрой рысью доставила их по Тули-стрит до улицы Королевы Елизаветы, где кеб резко свернул на улицу, ведущую к набережной. На правой ее стороне высился большой унылый дом, похожий на школу, а сама улица по чьей-то странной прихоти называлась Полем Горшечников, что напоминало Томасу о грубовато-мрачном юморе его возницы. Через сто ярдов спуска она вывела их на грунтовую дорогу, более похожую на тропу, которая шла вдоль берега. От реки эту дорогу отделяла узкая полоса спуска. Здесь не было ни души, даже днем. Экипаж миновал еще две улицы, поднимающиеся от реки к улице Королевы Елизаветы, и наконец добрался до спуска Хорсли-даун-степс. Здесь вполне легко было сесть в лодку.

Неподалеку располагалась небольшая открытая площадка, заканчивающаяся у начала улочки Фримен-лейн. На площадке суперинтендант увидел двух мужчин, судя по всему, коротавших время, глазея на все, что двигалось мимо, особенно по реке. Выйдя из кеба, он направился к ним. В голове у него уже выстроился ряд вариантов начала разговора, и наименее желательным из них было бы признание в том, что он из полиции. Для Питта это был тот случай, когда его затрапезная одежда должна была ему помочь.

– Где здесь можно достать лодку? – прямо спросил он, подойдя поближе.

– А какую вам нужно? – спросил один из мужчин и вынул изо рта глиняную трубку.

– Небольшую, чтобы перебраться на тот берег, – ответил Томас.

– Вам чо, нужно к Лондонскому мосту? – Человек указал трубкой в ту сторону. – Лучше дойти пешком.

Второй рассмеялся.

– Так я могу повстречаться с кем-нибудь, а мне это ни к чему, – многозначительно ответил Томас. – Может, мне надо перевезти кое-что, – добавил он для ясности.

– Перевезти? – заинтересовался человек с трубкой. – Ну а чо, пожалуй, я мог бы дать вам свою лодку.

– Делали это когда-нибудь раньше? – небрежно спросил суперинтендант.

– А вам-то чо?

– Ничо. – И Питт сделал вид, что уходит.

– Так чо, вам нужна лодка? Я могу дать ее, – окликнул его человек с трубкой.

Томас остановился.

– Вы все знаете о приливах и отливах? – спросил он.

– А то как же! Я здесь живу!

– В какое время лучше всего перебраться на тот берег к Тауэру?

– Черт побери! Вы чо, собираетесь ограбить Тауэр? Все королевские драгоценности? – пошутил его собеседник. Второй из мужчин, оценив остроумие друга, громко расхохотался.

– Я собираюсь кое-что отвезти туда, а не брать оттуда. – Томас сделал вид, что пропустил насмешку мимо ушей. Он боялся переусердствовать в игре.

– Лучше всего дождаться стояния воды. Между приливом и отливом, – пояснил человек с трубкой, внимательно посмотрев на Питта. – Каждый это знает. Тогда лодку не унесет течением.

– А оно здесь сильное?

– Конечно, сильное! Это такая река, вы чо, не знаете? Откуда вы взялись? Полный дурак, чо ли?

– Если я приду сюда пораньше, где мне ждать? – Суперинтендант опять не заметил оскорбления.

– Только не здесь, если не хотите, чтобы вас увидели. Это уж точно, – недружелюбно сказал человек с трубкой и снова зажал ее в зубах.

– А кто может увидеть меня здесь?

– Ну, к примеру, я, для начала.

– Стояние воды придется на полночь, – заметил Томас.

– Без вас знаю. Не раз приходил сюда в полночь.

– Зачем?

– Потому шта это такое место, мистер. Здесь всякое случается. – Местный житель указал рукой на берег. – Во сколько верфей. Десяток, не меньше. Столько же спусков к воде. Всегда чо-нить да случается.

– Среди ночи?

– Конечно, среди ночи… Послушайте, мистер, если вам надо перевезти через реку кой-чо, что не положено, то вы выбрали плохое место. А если еще вам нужно доставить что-то к Тауэру, то поднимитесь по реке повыше к спуску у Малого моста. Там потише будет. Бывает, что там окажется и случайная лодка, за которую платить не надо, если вы, конечно, вернете ее на место. Никаких забот. Чой-то не скумекаю, как это вы не приметили ее еще с Лондонского моста, если приехали оттуда. Всего четверть мили отсюда. Всегда видно, есть лодка у причала или нет.

– Спасибо, – искренне поблагодарил Питт. – Спасибо за отличный совет. – Он полез в карман и выудил шиллинг. – Выпейте пивка, по пинте на каждого. Я очень обязан вам.

– Спасибо, мистер. – Человек с трубкой взял шиллинг, и тот мигом исчез в его кармане. А когда полицейский отошел, он, покачав головой, изрек: – Придурковат малость, сразу видно.

– Поехали к спуску у Малого моста, – велел Томас вознице.

– Слушаюсь.

Вернувшись на Тули-стрит, они спустились к реке теперь уже по Милл-лейн. Здесь не было дороги вдоль берега: улочка выходила прямо на набережную и спуск к воде. Чуть повыше стояла узкая погрузочная платформа, и больше ничего не было – лишь берег да река. Суперинтендант вышел из кеба. Возница вытер рукой пот под носом и выжидающе поглядел на пассажира.

Питт огляделся вокруг, посмотрел на камни набережной под ногами. Сюда как будто мало кто заглядывал, разве что те, кому нужно было спуститься к реке. Кеб мог стоять здесь сколько угодно, и никто бы его не приметил.

– Кто пользуется этим спуском? – спросил Томас у возницы.

Тот даже обиделся:

– Откуда мне знать, хозяин? Это не мое дело, знать такое, черт побери!

– Извините, – промолвил полицейский. – А теперь нам пора перекусить в ближайшей закусочной; там, может быть, мы кое-что и разузнаем.

– Вот это другое дело, – охотно согласился кебмен. – Я тут приметил одну за углом. Называется «Три хорька». Кажется, неплохая, раз не пустует.

Закусочная «Три хорька» оказалась вполне приличной, и после рубца с луком, дымящегося пудинга и стакана сидра оба вернулись на спуск с информацией, которая превзошла все ожидания Питта. Он узнал, что спуск – это довольно пустынное место, что там редко кто бывает. Но один из посетителей закусочной, человек, которого звали Фредерик Ли, как оказалось, проходил здесь в тот поздний вечер. Это было еще до полуночи. Он увидел ждущий экипаж с кучером на облучке, курившим сигару. Возвращаясь через час, Ли увидел, что экипаж все еще стоит там. Ему это показалось странным, но он решил: какое ему дело до этого? К тому же, как он успел заметить, кучер был здоровяк, и Фредерику не хотелось напрашиваться на неприятности со своими расспросами. Лучше не совать нос в чужие дела. Он не любитель шума и потасовок, это некультурно и вредно для здоровья.

Томас не знал, как отблагодарить такого замечательного помощника, и угостил его стаканчиком сидра, после чего они с возницей покинули закусочную.

Вернувшись, суперинтендант долго бродил взад и вперед по узкой полосе набережной, там, где на нее выходила улочка Милл-лейн, и внимательно все оглядывал – плиты под ногами, каменные ступени спуска и воду у берега. Он искал следы колес экипажа, который стоял там так долго, дожидаясь прилива, стояния воды и начала отлива. Но следов на разбитой мостовой не было. Зато по бокам ее Питт увидел неглубокие канавы.

Было лето. Дождей выпало мало – два или три коротких на прошлой неделе. Они не успели смыть грязь и мусор. Полицейский медленно прошелся вдоль канавы по одной стороне мостовой, затем перешел на другую. В двадцати шагах от берега он увидел окурок сигары, а за ним – еще один. Наклонившись, он поднял их и положил на ладонь. На окурках сохранился незаплесневевшим верхний табачный лист, хотя внутри табак уже раскрошился. Томас легонько потянул за край листа и почувствовал какой-то особенно пряный запах – сигары были дорогие. Он осмотрел окурок с другого конца. Сигара была необычно аккуратно обрезана – не ножичком, а, видимо, специальными ножницами для сигар. Питт разглядел и неровный след от переднего зуба: должно быть, сигару сильно сжали в зубах в момент нервного напряжения.

Суперинтендант вынул носовой платок и, бережно завернув в него два окурка, положил их в карман. Затем он продолжил поиски, но больше ничего интересного ему не попалось.

Он вернулся к кебу, где его поджидал сидевший как на иголках возница, следивший за каждым его шагом и движением.

– Что-то нашли? – с нетерпением спросил он, ожидая подробного рассказа.

– Кажется, да, – ответил Томас.

– И что? – Кебмен не собирался ограничиваться таким ответом.

– Окурок сигары, – удовлетворил его любопытство Питт и улыбнулся. – Дорогой сигары.

– О господи… – Кучер шумно вздохнул. – Убийца преспокойно курил, а в экипаже лежала мертвая женщина! Он сидел и ждал, когда сможет переправить ее на тот берег. Опытный негодяй, должно быть, вот что я вам скажу.

– Не думаю, – ответил Томас, влезая в кеб. – Он был во власти таких страстей, которых до этого не испытывал. Везите меня в Белгравию, на Эбюри-стрит.

– Белгравия! Никогда не поверил бы, что тот, кто способен на такое, живет в Белгравии… Это так?

– Так. Трогайте.

Это был длинный путь через Темзу в западную часть Лондона, по улицам с большим движением. У суперинтенданта было достаточно времени, чтобы все обдумать.

Если убийца Сьюзен считал ее изменницей и его ярость была столь велика, что он решился на убийство, то в состоянии аффекта это мог сделать лишь тот или те, кому она была беспредельно верна. А это могла быть ее семья, представленная Фрэнсисом Стэндишем, или же ее муж.

Что за предательство она совершила? Поверила в правоту сэра Артура и Питера Крайслера в конце концов? Поставила под сомнение цель финансовых инвестиций Фрэнсиса Стэндиша и его союз с Сесилом Родсом, узнала об участии в этом членов «Узкого круга»? Если Стэндиш тоже его член, то мог ли он быть исполнителем убийств? Сьюзен могла узнать об этом или догадаться. Не из-за этого ли ее убили? За то, что знала и не промолчала, забыв о долге перед семьей, своим классом и его интересами?

Все это приобретало зловещий смысл. Фрэнсис встретил ее на Маунт-стрит. Она ожидала ссоры, уговоров, просьб, но не насилия. Ей нечего было опасаться, кроме, разумеется, неприятного разговора, поэтому она села в экипаж без особого принуждения. Об этом свидетельствовали факты.

Кроме одного: куда подевалась ее накидка? Теперь, когда Питт узнал, что жертву не бросали в реку, а просто подстроили так, будто волны отлива случайно оставили ее на берегу, версия, что накидку унесло течением, стала неправдоподобной.

Возможно, убийца намеренно бросил ее в реку? Зачем? Какая ему от этого польза? Что это доказывает? А если он сделал это, то почему накидку не вынесло волной где-нибудь ниже по течению, почему она не зацепилась за руль или весло? Сама по себе она слишком легкая, чтобы затонуть. Во всяком случае, было глупо бросать ее в воду и заставлять полицию искать еще одно вещественное доказательство. Если, конечно, накидка не играет какую-то важную роль. Может, она чем-то изобличает Стэндиша?

Суперинтендант терялся в догадках. Никто не собирался утверждать, что это самоубийство или несчастный случай. Следы и способ убийства очевидны, известен и мотив. Все было осуществлено намеренно и дерзко, как вызов.

Чем больше Томас раздумывал над этим, тем яснее ему становился смысл совершенного преступления. В погожий теплый день в закрытом кебе его пробирала холодная дрожь. Он чувствовал вокруг зловещую силу «Узкого круга», грозящую стране не только финансовой и политической катастрофой, но и предательством отдельной личности, жестокой расправой даже над женщиной.

– Эбюри-стрит! – крикнул возница. – Какой номер вам нужен, хозяин?

– Двенадцать, – вздрогнув и придя в себя, ответил Питт.

– Приехали. Мне подождать?

– Нет, спасибо. – Суперинтендант вышел и закрыл дверцу кеба. – Я могу задержаться. – Он набрал в карманах сумму побольше, потому что здорово задержал старика. Тот потратил на него почти весь день.

Кебмен пересчитал деньги.

– Все в порядке, хозяин, вы меня не обидели, – извинился он, прежде чем сунуть деньги в карман. – Не в этом дело, – сказал он, имея в виду свое потраченное время. – Я хотел бы знать, чем это кончится. Я подожду, если вы не против?

– Как хотите, – улыбнулся Томас и поднялся на крыльцо.

Дверь открыл высокий лакей в ливрее.

– Суперинтендант Питт. Мистер Стэндиш дома?

– Да, сэр. Но он сейчас занят, у него гость. Если вы подождете, я доложу ему и узнаю, сможет ли он вас принять. – Посторонившись, лакей пропустил полицейского в дом и провел его в кабинет. Очевидно, Фрэнсис Стэндиш принимал своего посетителя в гостиной.

По стандартам, принятым в Белгравии, кабинет Фрэнсиса был небольшим, но выглядел очень прилично. Мебель из ореха, красный турецкий ковер на полу и красные гардины на окнах делали его уютным. Здесь, видимо, по-настоящему работали. На красивом и удобном письменном столе все стояло и лежало на своих местах: чернильница, ручки, ножи для бумаги, сургуч для писем. Здесь же лежали раскрытые бумаги, над которыми, видимо, работал Стэндиш, когда к нему зашел гость. У края стола стояла большая пепельница из красной яшмы с окурком сигары.

Томас осторожно взял окурок и поднес его к носу. Он не был похож ни по запаху, ни по качеству табака на тот, что он подобрал на спуске у Малого моста. Конец сигары был отрезан ножом, а на ее кончике Питт различил еле заметный ровный след зубов.

Он дернул за шнур звонка.

Появившийся лакей был несколько напуган действиями посетителя, который, как он знал, был всего лишь полицейским.

– Да, сэр?

– Кроме этих сигар, у мистера Стэндиша есть и другой сорт? – спросил Питт, показывая слуге окурок.

Слуга скрыл свое недовольство дурными манерами гостя, хотя глаза и выдавали его.

– Да, сэр. Насколько я знаю, у хозяина для гостей есть и другие сорта сигар. Я могу вам предложить, если желаете.

– Да, пожалуйста.

С высоко поднятыми от удивления бровями лакей подошел к письменному столу и, вынув из ящика коробку с сигарами, протянул их Томасу. Тот взял одну, но лишь взглянув на нее, даже не принюхиваясь, определил, что сигары в коробке не похожи на найденные им окурки. Они были тоньше, из более темного табака и имели какой-то неопределенный запах.

– Благодарю. – Суперинтендант вернул сигару в коробку. – Мистер Стэндиш правит экипажем, скажем, запряженным четверкой?

Теперь брови лакея соединились с линией волос на лбу.

– Нет, сэр. Он страдает ревматизмом суставов рук. Это не позволяет ему править, да и опасно. Не так просто держать лошадей в узде.

– Понимаю. А как проявляется его ревматизм?

– Вам лучше, сэр, спросить его самого. Но он, я полагаю, освободится не ранее чем через час.

– Расскажите, как проявляются у него симптомы ревматизма, – все же не отступал Питт. В его голосе была настойчивость, напугавшая слугу. – Если вы расскажете мне о них, возможно, мне не придется беспокоить мистера Стэндиша.

– Может, вам лучше обратиться к его врачу…

– Мне не нужно описание болезни вообще, я хочу знать, как она проявляется у вашего хозяина. Вы мне можете это сказать или нет?

– Да, сэр. – Лакей невольно отступил назад. Он с тревогой смотрел на посетителя. – Могут неожиданно начаться острые боли в пальцах, и тогда они теряют силу.

– Если он что-то держит в руках, то при наступлении боли может тут же выпустить из рук, например, вожжи?

– Да, сэр. Вот почему мистер Стэндиш сам никогда не правит. По-моему, я уже сказал вам это, сэр.

– Да, верно, сказали. – Томас посмотрел в сторону двери. – Пожалуй, я не стану тревожить мистера Стэндиша. Если посчитаете нужным, можете сказать ему, что я заходил и что вы сами ответили на все мои вопросы. Нет причины для тревоги.

– Тревоги?

– Да. Никакой причины для тревоги нет, – повторил полицейский и, минуя слугу, направился к двери. Пройдя холл, он сам открыл входную дверь и вышел.

Итак, это не зять миссис Чэнселлор. Кто же тогда? Суперинтендант не верил, что убийцей был Крайслер – у того не было причин для подобного буйства страстей. И все же Томас решил проверить все досконально.

Кебмен ждал его и был удивлен, что пассажир так быстро справился. Питт, однако, удержался от объяснений и, дав старому вознице адрес Крайслера, попросил ехать побыстрее.

– Мистера Крайслера нет дома, сэр, – привычно ответил слуга.

– У него есть сигары? – без лишних объяснений спросил суперинтендант.

– Простите, сэр, я не понял?

– Есть у вашего хозяина сигары? – сердито повторил Томас. – Что непонятного в моем вопросе?

Лицо лакея обиженно застыло.

– Нет, у него нет сигар. Он не курит. Он не переносит табачного дыма.

– Вы уверены в этом?

– Конечно, сэр. Я служу у мистера Крайслера много лет. Был с ним в Африке.

– Благодарю, это все, что мне нужно было узнать. Что ж, удачный у меня сегодня денек.

Слуга что-то бормотал под нос, провожая гостя, – видимо, не очень приятное для него.

Вечерело. Сев в кеб, Питт приказал везти себя на Беркли-стрит.

– Есть такое дело! – с готовностью ответил возница.

Ехать было недалеко. Суперинтендант, по обыкновению, погрузился в размышления. Оставалось выяснить одну деталь, и если его предположение оправдается, вывод ясен. К тому же этот вывод подкрепляется рядом вещественных доказательств. По эмоциональным меркам, трагедия будет огромной. Эта мысль глубоко опечалила Томаса, показалась ему чудовищной, внесла смятение, опрокинула его многие представления и даже заставила усомниться в верности действий, которые он сейчас намеревался предпринять.

Кебмен заглянул в окно экипажа.

– Какой номер дома, хозяин?

– Никакого номера. Остановитесь перед первым канализационным люком.

– Что вы сказали, мистер? Я не расслышал. Вы что-то сказали о канализации?

– Да. Найдите мне канализационный люк.

Кеб проехал тридцать или сорок ярдов и остановился.

– Спасибо.

Питт вышел и, повернувшись к кучеру, сказал:

– На этот раз ждите меня обязательно. Я, может, задержусь.

– Я не уехал бы, хозяин, даже если бы вы мне за это заплатили, – горячо заверил его кебмен. – Такого дня у меня в жизни еще не было. Еще год, а то и два меня будут угощать обедами за мой рассказ. Вам понадобится фонарь, мистер. – Он слез с облучка, снял с экипажа один из фонарей, зажег его и передал своему клиенту.

Полицейский взял фонарь, поблагодарил старика и направился к люку. Сняв закрывавшую его чугунную крышку, он стал осторожно спускаться вниз. Дневной свет остался удаляющимся светлым кругом над головой. Томас был рад, что у него есть фонарь. Это позволяло ему видеть железные скобы в кирпичной кладке люка, на которые он с опаской ставил ноги. Гулко падали капли и отзывались эхом где-то внизу. Один тоннель переходил в другой, Питт шел мимо шлюзов и стоков. Шумела вода, пахло гнилью и разлагающимися отбросами.

– Эй, есть тут кто? – крикнул он, и эхо разнесло его голос во все стороны. Тишина. Только капала вода да попискивали крысы.

Суперинтендант прошел еще ярдов десять и снова крикнул:

– Эй, уборщик! – Это было общим именем всех, кто зарабатывал на хлеб, чистя подземные внутренности города. Томас находился уже около главного шлюза, где был самый большой сброс воды в тоннели. Он крикнул в третий раз.

– Чаво? – раздалось совсем рядом. Голос был грубым и напугал Питта так, что он едва не оступился и не угодил в воду. У его локтя появился человек в высоких резиновых сапогах. Он вышел, должно быть, из какого-то бокового тоннеля. Лицо его было грязным, а мокрые волосы прилипли ко лбу.

– Это ваш участок? – спросил его Томас, указывая в ту сторону, откуда тот появился.

– Канешна, мой. Чаво, вы думаете, я издеся делаю, ищу истоки Нила? – насмешливо сказал уборщик. – Ежели вам нужон ваш участок, то не тама ищете. А ентот не продаецца.

– Я из полиции, с Боу-стрит, – коротко пояснил Томас.

– О как, – сухо сказал уборщик. – А чаво издеся-то ищете?

– Синюю дамскую накидку, которую бросили в люк, может, неделю назад.

В слабом свете фонаря суперинтендант заметил, как его слова насторожили уборщика, однако удивленным он не выглядел. Питт понял, что он у цели, и у него перехватило дыхание от волнения.

– Мож быть, – осторожно сказал уборщик. – А чаво? Зачем она вам-то?

– Станете соучастником совершения преступления, если скроете правду.

Уборщик испуганно, со свистом, втянул в себя воздух, не отрывая глаз от Томаса. Помолчав, он, должно быть, решил, что хитрить с полицией себе дороже.

– Она была в полной сохранности, даже не промокла, – признался он с сожалением. – Я отдал ее жене.

– Принесите ее в участок на Боу-стрит. Возможно, вам повезет и после суда ее вам вернут. Главное – это ваши показания. Где вы нашли ее и когда?

– Во вторничек, утром с ранья. Она зачепилась и висела на скобе в люке под Беркли-сквер. Хто-то бросил ее туды и даже не удосужился спроверить, упала она вниз или нет. Не скумекаю, коего черта это надо было делать.

– Боу-стрит, запомните, – повторил полицейский адрес участка и повернулся, чтобы отправиться в обратный путь. – Не забудьте, – добавил он. – Соучастие в убийстве обеспечит вам долгое-долгое пребывание в холодной камере. А оказание властям содействия в раскрытии преступления, наоборот, гарантирует спокойствие и благополучие.

Уборщик вздохнул и сплюнул, что-то пробормотав сквозь зубы.

Питт тем же путем вернулся на поверхность. Кебмен ждал его, сгорая от любопытства.

– Ну что? – спросил он, не сдержавшись.

Томас прикрепил фонарь на место.

– Подождите меня у дома номер четырнадцать, – отдышавшись, сказал он и, пошарив в карманах, наконец нашел платок и высморкался. После этого быстрым шагом пересек площадь. Поднявшись на крыльцо дома Чэнселлора, постучал в дверь. Фонарщик уже начал зажигать фонари в дальнем конце улицы, мимо проехал экипаж.

Лакей впустил посетителя с удивлением и явной брезгливостью – не только из-за его вида, но главным образом из-за неприятных запахов, исходивших от его одежды.

– Добрый вечер, суперинтендант, – поздоровался он, широко открывая перед ним дверь. – Мистер Чэнселлор только что вернулся из министерства. Я доложу ему, что вы пришли. Могу я надеяться, что вы на сей раз принесли хорошие вести? – Казалось, он не замечал, какое у гостя лицо.

– У меня есть дальнейшая информация, – неопределенно ответил Питт. – Мне необходимо видеть мистера Чэнселлора, но, прежде чем вы побеспокоите его, я поговорю с горничной – кажется, ее зовут Лили. С той, что видела, как уходила миссис Чэнселлор.

– Да, сэр, конечно. – Слуга заколебался. – Инспектор, вы не считаете… э-э-э… что мне следует позвать также мистера Ричардса?

Видимо, лакей наконец заметил взволнованное состояние Томаса и его печальное лицо.

– Думаю, этого не следует делать, – ответил Томас. – И тем не менее спасибо.

Дворецкий Ричардс служил у Чэнселлора пятнадцать лет. Каково будет старику узнать все и в какой ужас и смятение приведут преданного слугу столкновения роковых страстей и поруганная верность! Его не следовало подвергать такому испытанию, тем более что он все равно ничем не мог помочь.

– Хорошо, сэр. Я позову Лили. Ничего, если вы поговорите с нею в комнате для прислуги?

– Нет, спасибо, лучше в холле.

Лакей повернулся, чтобы уйти, но на мгновение помедлил, гадая, не стоит ли предложить гостю хотя бы умыться или почистить одежду. Но он все же решил, что ситуация слишком серьезна, чтобы думать о таких пустяках.

– Да… – вдруг поспешно воскликнул Питт.

– Что, сэр?

– Скажите, что приключилось с Брэггом, вернее, с его рукой?

– С нашим кучером, сэр?

– Да.

– Он обжегся, сэр. Случайно, конечно.

– Как это произошло? Расскажите подробней. Вы присутствовали, когда это случилось?

– Нет, сэр, но я сразу же пришел. Мы все были там, надо же было все убрать и оказать помощь Брэггу. Там такой бардак творился!

– Бардак? Он пролил на себя что-то горячее?

– Не он, а мистер Чэнселлор. Он выронил из рук, как сказала кухарка.

– Что выронил?

– Кружку с горячим какао. Что может быть хуже, чем ошпариться кипятком! Бедняга Джордж чуть не кричал от боли.

– Где это произошло?

– В гостиной. Мистер Чэнселлор позвал Джорджа, велел ему запрячь лошадей в двухместную коляску и дать ему знать, когда она будет готова. Поскольку он хотел что-то расспросить об одной из лошадей, то велел Джорджу самому зайти к нему, когда коляска будет готова. Когда тот вернулся, в руках у мистера Чэнселлора была кружка с горячим какао.

– Не жарковато ли пить горячее какао в такую теплую погоду?

– Да, сэр. Я бы предпочел лимонад, – согласился лакей. Хотя лицо его выражало удивление, он послушно отвечал на все вопросы суперинтенданта.

– Мистер Чэнселлор любит какао?

– Что-то не замечал. Но в тот вечер он попросил горячего какао. Клянусь, что это было так, сэр. Видели бы вы беднягу Джорджа! Случилось так, что мистер Чэнселлор не то поскользнулся, не то зацепился за что-то, Джордж бросился к нему и ошпарился горячим какао. Мистер Чэнселлор позвонил и вызвал мистера Ричардса. Тот увидел, что произошло, и тут началась суматоха. Мы все вернулись в кухню и стали помогать Джорджу, как могли: стянули с него пиджак, разорвали рукав сорочки и прикладывали к ожогу то одно, то другое. Кухарка и экономка спорили, что лучше помогает, масло или мука, служанки причитали, а мистер Ричардс требовал, чтобы вызвали врача. Горничные были наверху, уже легли и поэтому не знали, что произошло. Никто даже не вспомнил, что следовало бы убрать в гостиной. К этому времени мистеру Чэнселлору пришло время уезжать.

– Поэтому он сам, без кучера, уехал в коляске?

– Да.

– В котором часу это было?

– Не помню, сэр, дайте подумать… Когда мы легли спать, еще не было полуночи. Бедному Джорджу было не до сна, да и хозяйка еще не вернулась. – Лицо лакея помрачнело, когда он вспомнил, что произошло после той беспокойной ночи.

– Где была во время этой суматохи Лили?

– В кухне вместе с остальными, пока мистер Чэнселлор не послал ее наверх за старыми простынями, чтобы наделать из них бинтов для руки Джорджа.

– Понятно. Спасибо.

– Позвать вам Лили, сэр?

– Да, пожалуйста.

Стоя в красивом холле Чэнселлоров, Питт не видел ни картин на стенах, ни вощеного паркета. Его взгляд был устремлен на лестничную площадку и сверкающую огнями люстру под потолком.

Лили вышла из обитой зеленым сукном двери. Она казалась встревоженной и глубоко несчастной.

– В-в-вы хотели меня видеть? – заикаясь, спросила она. – Я ничего не знаю; клянусь вам, я бы все вам рассказала, если бы знала. Мне неизвестно, куда ушла миссис. Она ничего мне не сказала. Я даже не знала, что она уходит.

– Я знаю, Лили, – мягко сказал Томас, стараясь успокоить девушку. – Я хочу только, чтобы ты вернулась назад и вспомнила, как уходила твоя госпожа. Расскажи подробно, что ты видела… Все по порядку.

Горничная вскинула на него испуганные глаза.

– Я постелила и вышла на площадку, а потом посмотрела вниз, в холл…

– Что заставило тебя посмотреть в холл?

– Простите, сэр?

– Почему ты посмотрела с площадки вниз?

– О… наверное, потому, что мне показалось, будто кто-то идет к двери…

– И что же ты увидела? Расскажи подробно.

– Я увидела миссис Чэнселлор. Она шла через холл к входной двери, сэр, как я уже вам говорила.

– Она что-нибудь тебе сказала?

– О нет, сэр, она просто шла к двери…

– Она не пожелала тебе доброй ночи и не сказала, когда вернется? Ведь ты должна была ждать ее, не так ли?

– Нет, сэр, она не видела меня. Она даже не повернулась.

– Но ты была уверена, что это она?

– Конечно, сэр. Я знала, что это она. На ней была ее любимая накидка из темно-синего бархата на белой шелковой подкладке. Такая красивая… – Лили остановилась, и слезы брызнули из ее глаз. Она громко всхлипнула. – Вы так и не нашли накидку, сэр?

– Нашли, Лили, мы нашли ее, – понизив голос до шепота, промолвил полицейский. Никогда еще за всю свою службу он не испытывал такого странного чувства: смеси печали и досады.

Девушка настороженно посмотрела на него:

– Где же она?

– Я думаю, тебе не надо этого знать, Лили, – ответил Томас. Зачем причинять служанке лишние страдания? Она искренне любила миссис Чэнселлор, заботилась о ней, между ними было доверие и свои маленькие секреты. Смогла бы она понять, зачем красивая накидка ее госпожи была брошена в канализационный люк Лондона?

Лили, должно быть, догадалась о причине сдержанности инспектора и больше не настаивала.

– Ты видела госпожу со спины, видела накидку, когда она проходила через холл. А под накидкой ты не увидела подол ее вечернего платья?

– Нет, сэр, накидка очень длинная и достает до пола.

– Значит, она скрывает все, кроме лица?

– Да, сэр.

– Но ты видела только спину госпожи?

– Если вы хотите сказать, что это была не она, сэр, вы ошибаетесь. В нашем доме нет больше такой высокой женщины, как она. Да к тому же, кроме нее, другой леди в доме не было, да и не могло быть. Мистер Чэнселлор не такой… Он так любил госпожу, бедняжка…

– Я тоже так думаю, Лили, – успокоил ее Питт.

– Я так рада… – Девушка запнулась, возможно вспомнив Питера Крайслера и недобрые подозрения, которые тревожили их всех.

– Спасибо, Лили, это все, что я хотел у тебя узнать.

– Да, сэр.

Как только Лили ушла, из-за поворота лестницы появился лакей. Он, видимо, поджидал посетителя, чтобы провести его к хозяину.

– Мистер Чэнселлор ждет вас в кабинете, суперинтендант, – промолвил он и прошел через широкую дубовую дверь в коридор, ведущий в другую половину дома. Остановившись у двери в конце коридора, он постучал в нее. Услышав ответ, слуга открыл дверь и, отступив в сторону, позволил гостю пройти.

Томас сразу заметил, что это была менее официальная и парадная часть дома. Шторы на глубоких окнах были плотно закрыты, в комнате преобладали кремово-желтые тона, а мебель была из темного дерева. Кабинет был красив и удобен. Три стены занимали книжные шкафы, стол красного дерева стоял ближе к центру комнаты, кресло было вместительным, с высокой спинкой. Но первое, на чем остановил свой взор Питт, была пепельница на столе.

Лайнус Чэнселлор казался утомленным. Во всем его теле чувствовалось напряженное ожидание, под глазами виднелись темные круги. Полицейский сразу отметил, что причесан он на сей раз не столь безукоризненно, как при первой их встрече. Но тем не менее министр встретил его приход сдержанно и спокойно.

– Принесли какие-нибудь новости, мистер Питт? – справился он, вскинув брови. Потом он окинул взглядом испачканную одежду суперинтенданта, но исходившие от нее запахи не потревожили его. – Конечно, подобный вопрос теперь носит риторический характер. Торн сбежал, что не так уж плохо, как кажется! Это избавит правительство от необходимости решать нелегкую задачу, что с ним делать. – Лайнус чуть скривил губы в улыбке. – Надеюсь, никто больше не замешан в этом – кроме Сомса, разумеется?

– Нет, никто, – ответил Томас. Ему чертовски не хотелось делать этого, ибо все походило на игру в кошки-мышки, но выхода не было. Чувства торжества за решенную задачу он не испытывал, так же как и удовлетворения.

– Так что же привело вас ко мне? – нахмурился Чэнселлор. – Откровенно говоря, я не расположен сейчас к пространным беседам. Я хвалю вас за ваше усердие. У вас еще что-то ко мне?

– Да, мистер Чэнселлор, вы не ошиблись. Мне удалось немало разузнать об обстоятельствах смерти вашей жены…

Взгляд министра был спокоен. Его глаза были еще более синими, чем показалось Питту при их первой встрече.

– Неужели? – Что-то дрогнуло в его ровном голосе, и это было вполне объяснимо.

Суперинтендант сделал глубокий вдох, прежде чем начал говорить. Собственный голос показался ему чужим, а слова – неправдоподобными. Часы на столике у стены тикали слишком громко, громким казалось и их эхо в тихой комнате. Плотные шторы не пропускали звуки сада и улицы.

– Вашу жену никто не бросал в Темзу, и отнюдь не приливом выбросило ее на камни набережной у Врат изменников…

Чэнселлор не сводил взгляда с посетителя.

– Ее убили до этого, ранним вечером, – сказал Томас. Излагая факты, он медленно и тщательно подбирал слова и строил фразы. – Уже мертвую ее перевезли в кебе через реку, к тому месту, которое носит название Спуск у Малого моста. Это южнее Лондонского моста.

Рука Лайнуса, лежавшая на столе, сжалась в кулак. Полицейский продолжал стоять там, где остановился, когда вошел в комнату.

– Убийца с мертвым телом в кебе прождал довольно долго, – продолжал он. – Точнее, до половины третьего ночи, когда прилив сменился отливом. Тогда он перенес тело в лодку. Она обычно всегда там стояла, и он приметил ее еще с Лондонского моста. Это всего в нескольких ярдах от него.

Чэнселлор не отрываясь смотрел на суперинтенданта. Лицо его ничего не выражало: похоже, он весь ушел в то страшное, что творилось в его душе, все больше приближая его к роковой черте.

– Отъехав от берега, он опустил тело за корму, предварительно обвязав туловище веревками. Он греб, таща тело убитой за собой, чтобы создать видимость его долгого пребывания в воде. А переправившись на другой берег, положил мертвую женщину на камни спуска у Врат изменников, потому что хотел, чтобы ее нашли именно там.

Глаза Лайнуса расширились, но так незаметно, что могло показаться, будто это всего лишь игра света и тени.

– Как вы это узнали? Вы нашли убийцу?

– Да, нашел, – еле слышно произнес Питт. – Благодаря тому, что все же нашелся человек, который видел экипаж у пустынного спуска.

Чэнселлор не шелохнулся.

– Ждать убийце пришлось довольно долго, и он выкурил по меньшей мере две сигары. – Взгляд Томаса остановился на пепельнице, стоявшей рядом с рукой хозяина дома. – Сигары с особым, редким ароматом.

Министр внезапно закашлялся.

– И вы… – с трудом перевел он дух, – сделали свой вывод?

– Это далось мне нелегко.

– Она… – Чэнселлор пристально посмотрел на суперинтенданта, как бы оценивая его. – Она была убита в кебе? Вы думаете, она действительно поехала к Кристабел Торн?

– Нет, она никуда не собиралась в тот вечер, – ответил Питт. – И не было никакого кеба. Она была убита здесь, в собственном доме.

Мускулы лица Лайнуса напряглись, но он не шелохнулся. Рука на столе то сжималась в кулак, то разжималась. Но она не протянулась к ящичку с сигарами, стоявшему рядом.

– Ее горничная видела, как она уходила, – промолвил он и с трудом сглотнул слюну.

– Нет, мистер Чэнселлор, горничная видела вас, когда вы уходили из дома в накидке миссис Чэнселлор, – поправил его Томас. – Ваша жена была такого же высокого роста, как и вы. Дойдя до ближайшего канализационного люка на углу у площади, вы бросили в него накидку. Затем вернулись, поднялись наверх, сообщили прислуге, что посадили жену в кеб, и велели кучеру приготовить вам коляску. Далее ничего не стоило устроить инцидент с горячим какао; возница пострадал, и пока все занимались оказанием ему помощи, вы перенесли тело миссис Чэнселлор в коляску. Вы поехали на восток, затем свернули на юг и пересекли Темзу. Как я уже говорил, вы подождали смены прилива на отлив, задумав оставить ее у Врат изменников. Вода убыла, и опасности, что тело смоет, уже не было.

Полицейский протянул руку, открыл ящичек для сигар и взял одну. Ее запах невольно вызвал у него неприятное чувство тошноты. Поднеся сигару к носу, он поверх нее посмотрел на министра.

Притворяться далее было бессмысленно. Ненависть исказила лицо Лайнуса Чэнселлора до неузнаваемости. Прежняя уверенность и изысканные манеры исчезли, губы растянулись в гримасе, подобной хищному оскалу, мертвенная бледность покрыла щеки, а в глазах вспыхнул огонь ярости.

– Как она могла предать меня! – хрипло произнес он, и в его голосе звучало недоумение. – Я любил ее, любил отчаянно, одержимо. Мы были созданы друг для друга. Она была мне больше чем женой. Она была моим товарищем, партнером в моих мечтах и делах, частью всего, что я делал… Она понимала меня… и однако предала! Отдалилась, потеряла доверие ко мне! Нескольких случайных бесед с ничего не знающим, истеричным Артуром было достаточно, чтобы она стала сомневаться во мне! Во мне! Будто я знаю Африку хуже Десмонда, хуже, чем все они! А потом появился Крайслер, и она стала слушать его! – Ненависть душила Чэнселлора, и голос его поднялся почти до крика.

Питт сделал шаг к нему, но Лайнус словно не видел его. Он был захвачен бурей собственных чувств настолько, что для него посетитель был не более чем случайной аудиторией.

– После того как я все рассказал ей, все объяснил, – продолжал он, приподнявшись в кресле и пригвоздив Томаса гневным взглядом, – она все же не поверила мне, а слушала этого Крайслера. Питера Крайслера, авантюриста! Это он посеял в ней семена сомнений, и она утратила веру. Она заявила, что убедит Стэндиша отказаться от финансовой поддержки проекта Родса. И это было лишь начало…

Он злобно расхохотался, и суперинтендант уловил в его смехе нотки истерики.

– Вскоре всем стало бы известно, что против меня выступает даже жена… Десятки людей отказали бы нам в поддержке… Да что десятки! Сотни! Всех бы охватило чувство недоверия ко мне! А Солсбери только и ждал предлога. Я предстал бы перед всеми последним дураком, от которого отказалась собственная супруга!

Он снова упал в кресло и, не сводя глаз с Питта, рывком выдвинул ящик стола.

– Я не думал, что вам удастся это разгадать. Она направлялась к вам… Вы восхищались ею. Я не думал, что вы поверите в ее измену мужу и всему, чему мы вместе с ней верили, хотя и намеренно привез ее тело к Вратам изменников. Там ей и место. Она этого заслуживает…

Томас хотел было сказать, что если бы Чэнселлор не сделал этого, ему, пожалуй, было бы не докопаться до правды, но он понял, что министру не нужно его признание.

– Лайнус Чэнселлор… – произнес он громким голосом.

Тот вынул руку из ящика стола. В ней был небольшой пистолет из темной стали. Повернув его дулом к себе, Лайнус нажал на спусковой крючок. Выстрел оказался громким, как щелканье кнута, кровь и мелкие осколки раздробленного черепа брызнули во все стороны.

Суперинтендант окаменел от ужаса. Комната показалась ему каютой корабля в штормовом море, люстра, вспыхнув, погасла, в воздухе запахло чем-то мерзким и ужасным, и тошнота подступила к горлу.

За дверью послышался топот бегущих ног. Слуга рывком открыл дверь, кто-то пронзительно закричал. Питт так и не понял, мужчина это был или женщина. Споткнувшись о стул и пребольно ударившись, он выскочил в коридор и чужим голосом распорядился оказать мистеру Чэнселлору помощь.

Глава 12

– Но почему? – настаивала Нобби Ганн, стоя перед Шарлоттой в малой гостиной дома Питтов. На лице ее застыло отчаяние.

Газеты были полны заметок о трагической смерти Лайнуса Чэнселлора. Несмотря на сдержанность сообщений и высказанные их авторами сожаления, трудно было скрыть тот факт, что он застрелился на глазах у полицейского. Никакие осторожные объяснения и попытки смягчить случившееся не могли утолить любопытства даже самых наивных читателей. Всем было известно, что полиция сообщила министру нечто такое, что заставило его пустить себе пулю в лоб.

Будь то трагическая весть, раскрывавшая причину смерти его жены и пошатнувшая его доверие к ней, это, возможно, и привело бы его к мысли о самоубийстве. Но тогда Чэнселлор осуществил бы это спустя какое-то время, в одиночестве и, возможно, в ночной час. Он не стрелялся бы в присутствии суперинтенданта полиции, если, конечно, тот не принес ему какую-то особенно роковую для него новость или же ордер на арест и не был готов немедленно принять меры, не позволяющие Лайнусу скрыться от руки закона.

Могли быть и другие объяснения, но никто в своих догадках не шел дальше утверждения, что Сьюзен была убита, а Чэнселлор виновен в этом.

– Почему? – повторила Зенобия с нарастающим волнением, умоляюще глядя на Шарлотту. – Что она сделала такого, чего он не мог простить ей? Он любил ее, я клянусь. Возможно, это был… – она мучительно перевела дух, словно у нее перехватило горло, – …другой мужчина?

Миссис Питт догадалась, чего боялась ее посетительница, и теперь отчаянно пыталась найти ответ, который не стал бы для нее ударом. Но лгать было бесполезно.

– Нет, – сказала она быстро. – Нет. Не было другого мужчины. Вы правы, Нобби, они любили друг друга, каждый по-своему. Пожалуйста, прошу вас… – Шарлотта указала гостье на ближайший стул. – Мне кажется…

– Что?

– Я хотела сказать, что не стоит вот так, официально, стоя друг против друга на этом ковре, обсуждать столь важные вещи…

– Важные? – робко переспросила мисс Ганн.

– Человеческие чувства – это всегда очень важно.

Нобби неохотно села на самый краешек стула. Хозяйка дома тоже опустилась напротив, но чуть поодаль, и уселась поудобней.

– Вы знаете причину, не так ли? – требовала ответа Зенобия. – Суперинтендант Питт не мог не сказать вам. Я помню, что вы были небезразличны к работе вашего мужа… Например… – Тут мисс Ганн оборвала себя. – Скажите, прошу вас, вы знаете, почему мистер Чэнселлор убил Сьюзен?

– Да, муж сказал мне, – призналась Шарлотта.

– Тогда скажите же, прошу вас! Для меня это так важно!..

Глядя на взволнованное, полное ожидания лицо этой женщины, Шарлотта испугалась, что ее ответ, хотя и совсем не тот, которого Нобби так страшилась, будет для нее не меньшим ударом.

– Он сделал это потому, что узнал: она предала его, изменила, – как-то особенно серьезно сказала миссис Питт. – Нет, нет, не с мужчиной! И не так, как принято считать, говоря о супружеской измене. Она восприняла чужие идеи. Для Лайнуса это оказалось особенно невыносимым. Он понял, что это немедленно станет известно всем, ибо Сьюзен была намерена отказаться от дальнейшей поддержки его планов и идей. Несомненно, за нею последовала бы и ее семья банкиров, которая всегда прислушивалась к ее мнению. А это не могло не получить огласку. – Шарлотта посмотрела на бледное лицо своей собеседницы. – Вы ведь знаете, миссис Чэнселлор была одной из самых горячих сторонниц идей мужа. А теперь все должны были узнать, что это не так. Начались бы кривотолки, домыслы…

– Но если она… думала иначе…

Мисс Ганн попыталась выразить что-то мучившее ее, но слова ускользали, а мысли казались не стоящими того, чтобы произносить их вслух, ибо это были прописные истины, нечто само собой разумеющееся. Замужняя женщина должна быть предана супругу и не только поддерживать его во всех его идеях, но и глубоко проникнуться сознанием тех обязательств, которые несет каждый из них; она полностью разделяет его суждения во всех сферах его деятельности – будь то наука, философия, политика или финансы. И конечно же, замужняя женщина не могла претендовать на право собственного голоса, поскольку ее интересы всегда представлял муж. Этот вопрос не обсуждался даже за семейным столом. Любой подобный вызов обществу считался нарушением неписаных законов, которых неуклонно придерживались обе стороны даже в браке без любви. И тем более – в счастливых браках.

– Для Сьюзен же это стало долгом совести, – пояснила дальше Шарлотта. – Она невольно, вопреки себе, оказалась нелояльной по отношению к мужу. Я однажды видела, как она пыталась переубедить его. Он просто ее не слушал, ибо не допускал и мысли, что она может думать иначе. Одному богу известно, сколько раз она пыталась…

У Зенобии был такой вид, будто это она понесла тяжелую утрату. Потрясенная, с отсутствующим взглядом, мисс Ганн, казалось, ушла глубоко в себя. Поднявшись, она даже пошатнулась.

– Да, да, конечно. Я знаю, что Сьюзен никогда ничего не сделала из недобрых побуждений или по легкомыслию. Благодарю вас, но мне… пора. Я должна нанести еще несколько визитов.

Встревоженная миссис Питт едва удержалась, чтобы не спросить, хорошо ли она себя чувствует, но поняла, что душевные раны лечит лишь время. В этом никто не может помочь. Она что-то сказала на прощание и смотрела, как Нобби, держась неестественно прямо, но неуверенно ступая, пересекла холл.

Мисс Ганн возвращалась домой, почти не помня себя. Она как будто бы раздвоилась: одна ее половина хотела немедленно увидеть Питера Крайслера в робкой надежде услышать от него, что все совсем не так, другая предупреждала, что это не только глупо, но и бесполезно и только поставило бы их обоих в неловкое положение. Женщина не может внезапно появиться в квартире одинокого мужчины, чтобы сказать ему… Что сказать? Что разочаровалась в нем и несчастна? Что любит его, хотя они никогда об этом не говорили, никогда не произносили слов признаний? Или что не сможет простить ему того, что он сделал?

Но разве он просил говорить ему это?

Подавленная и несчастная, Нобби вернулась домой в тот час, с которого обычно начинают наносить визиты, светские и официальные, и первое, что она узнала от горничной, войдя в дом, было известие: Питер здесь и ждет ее.

Она подумала, что следует принять его в гостиной. Встреча в саду, как в прошлый раз, была бы для нее мучительной, ибо напомнила бы о чувстве близости и о надежде, которые они оба тогда испытали.

Но в ее доме гостиная, как и все комнаты, была так мала… Им придется быть слишком близко друг к другу, и ей не удастся отвернуться и спрятать глаза так, чтобы он этого не заметил.

– Я буду ждать его в саду, – решительно сказала Зенобия и, словно спасаясь бегством, поспешила к своим любимым цветам.

Питер Крайслер нашел ее, как в прошлый раз, у розовых кустов. Не тратя слов на приветствия и расспросы, он начал с главного. Это уже вошло у них в привычку.

– Я полагаю, вы знаете о Лайнусе Чэнселлоре? – тихо промолвил он. – Весь Лондон уже знает. Я хотел бы надеяться, что это дает время, какую-то передышку Африке. Но договор почти готов, и Родс, видимо, уже в Машоналенде.

Мисс Ганн, отвернувшись, смотрела на розы и даже не подняла голову, когда спросила его:

– И поэтому вы так поступили?

– Как поступил? – Питер был искренне удивлен. В его голосе не было ни тени притворства или попытки уклониться от ответа.

– Довели Сьюзен до того, что она сломалась?

Крайслер испуганно посмотрел на собеседницу. Воцарилось молчание. Нобби чувствовала его физическую близость.

– Я не делал ничего подобного! – с удивлением произнес он. – Я лишь стремился отстаивать… свое мнение!

– Да, вам это удалось. Вы атаковали ее с такой силой, не оставив камня на камне от аргументов Чэнселлора, вы так красочно расписали алчность захватчиков и зло, которое грозит Африке, ужас полного истребления целой расы…

– Но вы прекрасно сами знаете, что это правда! – горячо возразил Крайслер. – Именно к этому все идет. Вы лучше других понимаете, что ждет провинции Машону и Матабеле, если Родс колонизирует их и создаст там белые поселения. Ничто не заставит их подчиниться закону Лобенгулы. Смешно было бы даже подумать об этом, если бы это не грозило кровавой трагедией…

– Да, я знаю, но не в этом дело!

– Как не в этом? Именно в этом!

Наконец Зенобия повернулась к нему лицом.

– Я не осуждаю ваши убеждения. Я не сделала бы этого, даже если бы не разделяла их. Вы вправе иметь их…

Брови у ее гостя высоко поднялись, глаза были полны недоумения, но это не остановило Нобби. Теперь за страстностью и болью в ее голосе он улавливал нотки сарказма. Она была серьезна в своем споре с ним.

– Я не приемлю методы, которые вы использовали. Вы нанесли удар Чэнселлору именно там, где он был беззащитен.

– Конечно, – с удивлением возразил Питер. – Как же иначе? Не атаковать же его там, где он прочно защищен? Дать ему шанс? Это не спортивная игра, где кто-то проигрывает, а кто-то выигрывает. Это жизнь, с ее страданиями и несчастьями, где цена потерь слишком высока.

Но Зенобия знала, что говорила. Теперь она без страха смотрела ему в глаза.

– А уничтожение Сьюзен, моральное давление на нее, на ее чувство преданности мужу, на ее доброе сердце – разве это не слишком высокая цена?

– Ради бога, Нобби! Мог ли я предполагать, что он убьет ее! – протестующе воскликнул Крайслер, и на его лице отразился ужас. – Вы не можете так думать обо мне! Ведь вы меня знаете.

– Я верю, что вы не хотели этого, – продолжала мисс Ганн. Ее уверенность в себе притупила боль сомнений, не покидавшую ее вот уже несколько дней. – Просто вам было все равно.

– Нет, это не так! – Ее друг побледнел. – Я искренне не хотел этого. Но у меня не было выбора.

– И все же вы не должны были подвергать ее таким испытаниям, не должны были ставить ее перед выбором: верность мужу или собственная честность.

– Это непозволительная роскошь. Ставки слишком высоки.

– Центральная Африка – или смятение и гибель одной женщины?

– Да… если хотите. Десять миллионов – и один человек.

– Мне это не по душе, Питер. А если пять миллионов против двадцати человек?

– Да… разумеется, – ответил он, не дрогнув.

– Миллион против сотни? Полмиллиона против тысячи?

– Не надо доводить до абсурда.

– Когда ставки сравняются, Питер? Когда делать их станет невыгодным? Кто это решает? Кто ведет счет?

– Остановитесь, Нобби! Вы говорите глупости. – Теперь Крайслер не на шутку рассердился. Он не собирался извиняться, и ему незачем было защищать себя. – Мы говорим о судьбе одного человека – и целой расы. Здесь счет не может быть равным. Послушайте, ведь нам одинаково небезразлична судьба Африки. Почему же мы спорим? – Он протянул руки, словно хотел дотронуться до Зенобии.

Она отступила назад.

– Вы не знаете почему? – произнесла она, постепенно прозревая и испытывая от этого безмерную тоску, ибо эмоции уступали место разуму, этому одинокому светильнику в сумятице чувств. – Дело не в том, что я не приемлю ваши идеи, а в том, на что вы готовы ради того, чтобы осуществить их, и еще в том, что они делают с вами. Вы говорили о цели и средствах так, будто они не связаны между собой и существуют отдельно друг от друга. Это не так.

– Нобби, я люблю вас.

– Я тоже люблю вас, Питер…

Он снова сделал движение к ней, и она опять отпрянула – еле заметно, но в этом не было сомнений.

– Между тем, что приемлемо для вас, и тем, что приемлю я, существует пропасть, Питер. Мне ее не перешагнуть.

– Но ведь мы любим друг друга, Нобби… – пытался возразить Крайслер. Черты его лица заострились от боли и недоумения. – Разве этого не достаточно?

– Нет, не достаточно. – В голосе мисс Ганн звучала завершенность и горькая ирония. – Вы верно рассчитали, что благородство Сьюзен, ее честь, ее долг перед самой собой в конце концов возобладают над ее любовью к Лайнусу… И вы не ошиблись. Так почему же вы не хотите поверить, что подобное может произойти и со мной?

– Я вам верю, Нобби. Но все же…

Зенобия вдруг засмеялась странным, отрывистым смехом и сама испугалась того, сколько в нем невольного сарказма.

– Вы тоже, подобно Лайнусу Чэнселлору, не допускали, что когда-нибудь я могу не согласиться с вами. Видите, это произошло. Возможно, вам никогда не понять, как горько я об этом сожалею.

Крайслер все еще надеялся разубедить любимую женщину, но, увидев в ее взоре неумолимость приговора, предпочел не терять в ее глазах достоинства и не причинять ей ненужную боль, заставив еще раз отвергнуть его.

Он прикусил губу:

– Я не ожидал, что цена будет столь высокой. И что будет так больно.

Внезапно мисс Ганн почувствовала, что не может смотреть на него. Меньше всего ей хотелось увидеть в нем эту покорность. Она быстро отвернулась, сделав вид, что смотрит на розы и яблоню вдали, только чтобы он не заметил слез в ее глазах.

– Прощайте, Нобби, – тихо промолвил Питер хриплым голосом. Он тоже с трудом справлялся с собой. А Зенобия потом еще долго прислушивалась к его удаляющимся шагам, еле слышным, как шелест травы.

Шарлотту неотступно преследовали нерадостные мысли о Мэтью Десмонде, обрекшем себя теперь на одиночество.

Харриет не простила ему того, что он передал своему лучшему другу услышанный ею разговор отца по телефону. Запретив принимать бывшего жениха, девушка полностью лишила его возможности как-то объясниться или помочь ей в выпавших на ее долю испытаниях. Она заперлась у себя дома наедине со своим позором, гневом и сознанием того, что ее непростительно предали.

Сколько бы миссис Питт ни думала, с какой бы стороны ни оценивала поступок Мэтью, она ни на минуту не усомнилась в том, что он поступил правильно. Сделав такой выбор, Десмонд потерял Харриет, но если бы он поступил иначе и утаил все, вопреки велению совести и долга, лишь бы не причинить боль мисс Сомс, он утратил бы веру в себя, потерял бы лучшее, что в нем есть, – собственную честность, помогающую ему жить и принимать решения. Иными словами, он потерял бы то, что делает человека личностью. Отказаться от понимания того, что является добром, а что – злом, означало бы примириться с потерей, которую человек себе не прощает. В конце концов это убило бы их любовь.

Что бы она ни делала, чем бы ни занималась по дому, серьезными ли делами или пустяками – месила тесто, готовила начинку для пирога, смотрела, как Грейси чистит овощи, сортировала белье после стирки, штопала обтрепавшиеся манжеты сорочек Питта или пришивала потерянные пуговицы, – мысли Шарлотты были о Десмонде. Она словно бы сама испытывала его чувство одиночества и невосполнимых утрат. Даже когда, невольно отвлекаясь, миссис Питт наблюдала за проказами котят, на ее лице лишь изредка мелькала рассеянная улыбка.

В те редкие вечера, когда они с Томасом бывали вместе, глядя на лицо мужа в минуты его отдыха, Шарлотта видела, что он все равно напряжен и озабочен. Эта озабоченность не оставила его, даже когда он успешно закончил расследование убийства Сьюзен. Шарлотта знала, что его все равно не покидали чувства печали и вины. Он не забыл о смерти сэра Артура Десмонда. Ей хотелось хоть чем-то помочь мужу, хотелось обнять его и успокоить, сказать, как она любит его, но она понимала, как мало это ему поможет. Все его заботы и печали все равно останутся при нем.

После визита мисс Ганн, в тот же день, Шарлотта неожиданно поняла, чтобольнее всего ранило ее гостью и что теперь надо немедленно сделать ей самой. Она поедет к мисс Сомс. Чем бы это ни закончилось. Хуже все равно не будет. Харриет и Мэтью тоже надо выслушать горькую правду. Счастье этой девушки, в той степени, в какой оно еще было возможно – а для этого нужно было и время тоже, – зависело от того, какой она сделает теперь выбор. Сумеет ли она смело посмотреть правде в глаза, проявить понимание и способность прощать – или отгородится от всех стеной из обвинений, гнева и возмущения, чтобы похоронить себя за нею и превратиться в ожесточенную и одинокую женщину, никого не любящую и никем не любимую.

Харриет должна знать, какая перед ней стоит дилемма. И правда для нее сейчас важнее банальных слов утешения.

Миссис Питт выбрала подходящий для такого визита костюм – скромное, но элегантное зеленое платье с синей отделкой. Необычно пасмурный для лета день лишний раз убедил ее в том, что выбор ее удачен. Наняв кеб, она назвала адрес Мэтью, который нашла в бумагах мужа.

Приехав, Шарлотта попросила кебмена подождать.

Десмонд был напуган ее внезапным появлением, но любезно пригласил войти. Выглядел он по-прежнему больным и очень несчастным.

Очень коротко ознакомив его со своим планом, миссис Питт попросила его сопровождать ее. Он может не входить в дом Харриет, а хотя бы подождать в кебе.

– О нет, нет! – решительно отверг молодой человек это предложение. На лице его были боль и покорность поражению.

– Если мне не удастся ее переубедить, она даже знать не будет, что вы были поблизости, – настаивала Шарлотта.

– Вам не удастся ее переубедить, – сказал Мэтью печально. – Она никогда не простит меня.

– Разве вы поступили неправильно? – с вызовом спросила его гостья.

– Я не знаю…

– Нет, вы прекрасно знаете! Вы сделали то, что сделал бы каждый честный и порядочный человек. Вы не должны сомневаться в этом! Подумайте, что могло бы быть, не сделай вы этого! Альтернативы не было. Промолчать, скрыть измену Сомса из-за опасений, что Харриет может отказаться от вас? Смогли бы вы дальше жить с такой тяжестью на душе? Сохранили бы свою любовь к Харриет, если бы заплатили за нее такую цену?

– Нет…

– Тогда собирайтесь, поедем и попытаемся. Или вы считаете, что она недалекий человек и с такой мелкой душой, что не способна понять вас?

Десмонд вымученно улыбнулся и протянул руку за пиджаком. Слова больше были не нужны.

Они вышли. Шарлотта шла впереди. Сев, она назвала кебмену адрес Харриет Сомс.

Когда они подъехали к крыльцу, миссис Питт легонько, ободряюще сжала руку Мэтью и велела ему оставаться в кебе. Поднимаясь по ступенькам крыльца, она была полна решимости добиться, чтобы ее приняли, пустив в ход все, кроме разве что громкого скандала.

Она постучала в дверь. Когда ей открыли, молодая женщина, глядя прямо в глаза горничной, назвала свое имя, добавив, что у нее очень важное дело к мисс Сомс. Она будет очень благодарна, если мисс Сомс ее примет.

Горничная не возвращалась довольно долго, минут пять, а вернувшись, с сожалением сообщила, что хозяйка сегодня никого не принимает. Если миссис Питт будет так любезна и оставит записку, она передаст ее госпоже.

– Нет, благодарю вас, – быстро ответила Шарлотта и попыталась улыбнуться. – Дело очень личное и деликатное. Я буду заходить снова и снова, до тех пор пока мисс Сомс не согласится принять меня. Я не могу передавать суть этого дела через третье лицо, тем более излагать его на бумаге. Будьте добры, так и передайте это вашей госпоже. Я уверена, что у мисс Сомс хватит мужества выслушать меня. Насколько я знаю, она намерена прятаться и хочет отгородиться от всего мира. Но, насколько мне известно, она не совершила ничего плохого, и ей нечего стыдиться, разве что собственного чувства стыда и желания убежать.

– Я… Я не могу сказать это госпоже, мэм, – пролепетала побледневшая от страха служанка.

– Конечно, не можете, – ободряюще улыбнулась посетительница, глядя на девушку. – Но вы можете передать ей, что это сказала я. И если вы любите свою госпожу, а я уверена, что она вам не безразлична, вы сделаете все, чтобы она не пряталась от людей и не пренебрегала ими. Каждый хороший человек оценит это и поймет. Ведь люди уважают вас настолько, насколько вы сами уважаете себя. Если вы считаете себя человеком недостойным, ничтожным, они охотно примут вашу оценку. Но если вы будете ходить с гордо поднятой головой, не боясь смело смотреть всем в глаза, и если против вас не выдвинуто никаких обвинений, все поверят в вашу невиновность. А теперь идите и передайте госпоже все, что я только что говорила.

– Да, мэм. Хорошо, мэм, я сейчас пойду. – Горничная поспешно удалилась. Ее каблучки звонко зацокали по паркету.

Шарлотта шумно вздохнула с облегчением, довольная собой, и решила, что ее речь, пожалуй, понравилась бы самой тетушке Веспасии. Однако все, что она говорила, было чистейшей правдой, хотя произнесла она все это с надменностью и уверенностью, которой отнюдь не испытывала.

Шарлотта продолжала стоять у двери в залитом солнцем красивом холле, отказываясь садиться, хотя стульев там было предостаточно. Прошла, казалось, вечность, пока наконец не вернулась горничная, хотя на самом деле, вероятно, прошло не более десяти минут.

– Да, мэм, – промолвила девушка, запыхавшись от быстрой ходьбы. Лицо ее порозовело, а в ее манерах появилось нечто похожее на уважение. – Мисс Сомс сказала, что она сделает над собой усилие и примет вас. Пройдите, пожалуйста, сюда.

Гостья последовала за ней в небольшую летнюю гостиную в дальнем конце дома. Харриет лежала в шезлонге, покрытом золотистым куском бархата, с трагической бледностью на лице, распустив темные волосы по плечам. Белое муслиновое платье было бы ей очень к лицу, если бы не бледность, говорившая о болезни – настоящем недомогании, даже если причиной его были лишь душевные страдания.

Подняв глаза на Шарлотту, хозяйка пригласила ее сесть и тут же отослала горничную. Она даже не попыталась предложить гостье выпить чего-нибудь прохладительного.

– Откровенность вашего послания похожа на оскорбление, миссис Питт. Просто восхитительно, как вы решили, что имеете право заставить меня принять вас. Мы едва знакомы; несколько случайных, пусть даже в приятной обстановке, встреч все же не дают вам основания вторгаться в мою беду и горе, беспокоить меня и даже называть трусихой. Что такое вы намерены сказать мне, что могло бы оправдать ваше поведение? Даже не представляю, что бы это могло быть.

Шарлотта заранее тщательно собиралась с мыслями, обдумывая, что сказать в первую очередь. Но теперь, когда разговор начался, произнести первые слова оказалось труднее, чем она могла предполагать.

– Вам предстоит сделать очень важный выбор, – начала она тихо и дружелюбно. – Он определит всю вашу дальнейшую жизнь…

– У меня больше нет выбора, – обреченно произнесла Харриет. – Мэтью Десмонд отнял его у меня. Теперь у меня одна дорога. Но это вас не должно касаться, миссис Питт. Полагаю, у меня нет права обвинять вашего мужа в том, что произошло. В конце концов, он полицейский и выполнял свой долг. Но я не обязана испытывать к нему симпатию за это, да и к вам тоже, потому что вы его жена. Если мы собираемся говорить откровенно – а это, кажется, то, чего вы хотите, – я буду с вами откровенной.

– Вопрос слишком важный и заслуживает этого, – согласилась Шарлотта, и ей вдруг стало ясно, как она скажет то, что намеревалась сказать. – Если вы думаете, что я во всем принимаю сторону моего мужа из-за преданности к нему, то вы ошибаетесь. Есть вещи, в которые каждый сам должен верить, независимо от того, что думают об этом другие: отец, муж, политические лидеры или служители церкви. У каждого есть свой внутренний мир, мир своей души, если хотите, и в этом человек ответственен только перед Богом, а если вы не верите в Бога, тогда перед историей, жизнью или, наконец, перед самим собой. Верность этому внутреннему миру выше всех других. Если вы уверовали в открывшуюся вам правду, вы не должны предавать ее, кто бы из-за этого ни пострадал.

– Послушайте, миссис Питт…

– Вам это кажется крайностью? – не дала ей продолжить посетительница. – Конечно, все это надо делать должным образом. Никто не вправе требовать от вас верности тому, чему противится ваша совесть… Если вы отступились от кого-то, отвергли чью-то веру, вы обязаны сделать это хотя бы в открытую и достойно, глядя человеку прямо в лицо, а не у него за спиной, исподтишка.

– Нет, конечно, нет… – Мисс Сомс умокла, сама теперь не зная, куда заведет ее этот разговор.

– В детстве я разучивала стихотворение, кажется, времен Гражданской войны, – продолжала миссис Питт. – Принадлежало оно поэту Ричарду Лавлейсу и называлось «К Лукасте, от идущего на войну». Там было двустишие о любви и чести. Герой признался любимой, что как бы ни любил ее, но честь ему дороже. Мы с сестрой раздумывали, кто же эта Честь, которую он любит больше. Теперь я начинаю понимать, что это такое. Во всяком случае, в лучшие свои минуты я способна понять и оценить это.

Харриет нахмурилась, но не прерывала ее.

– Хорошему человеку, – продолжала Шарлотта, – всегда присущи честность, сострадание и мужество. Он способен испытывать подлинную любовь, и я искренне убеждена, что любовь таких людей глубока и прекрасна. Мелкий сосуд, вмещающий в себя самую малость, исчерпывается до дна гораздо раньше, чем того хотелось и ожидалось бы.

Теперь мисс Сомс не отрываясь смотрела на свою собеседницу.

– Что вы пытаетесь мне сказать, миссис Питт?

– Могли бы вы восхищаться человеком, который горд тем, что поступил согласно своим убеждениям, когда это ему ровным счетом ничего не стоило?

– Конечно, нет, – не задумываясь, ответила Харриет. – Каждый может это сделать. Почти все так поступают. Это даже в их собственных интересах. И лишь когда это опасно или сопряжено с трудностями, их поступок можно считать благородным.

– В таком случае ваши убеждения, судя по ответу, противоречат вашим поступкам, – мягко заметила Шарлотта и с печалью и упреком посмотрела на девушку.

– Я вас не понимаю, – медленно произнесла Харриет, но ее неуверенность свидетельствовала об обратном. Она начала понимать.

– Не понимаете? Разве вам хотелось бы, чтобы Мэтью совершил что-то предосудительное, лишь бы угодить вам? Любили бы вы его после этого, восхищались бы им? Если бы он предал доверие родины и честь своих товарищей по работе, стараясь сделать вам приятное? Ведь чем еще он мог пожертвовать ради того, чтобы не обречь себя на страдания и одиночество?

На изменившемся лице мисс Сомс было отчаяние и следы той борьбы, которая происходила в ней.

– Вы хотели бы, чтобы он солгал вам, – не останавливалась миссис Питт, – лишь бы избежать вашего гнева или полного разрыва с вами? Как он должен был поступить? Какую правду и какие обещания следует считать нерушимыми? И надо ли бежать от боли, если она невыносима?

– Остановитесь! – не выдержав, выкрикнула Харриет. – Вам не надо продолжать. Я знаю, что вы хотите сказать. – Она сделала глубокий вдох, словно ей не хватало воздуха, и сцепила руки, лежавшие на коленях. – Вы хотите сказать мне, что я не права, обвиняя Мэтью в том, что он поступил так, как считал единственно правильным?

– А вы так не считаете? – подчеркнуто спросила Шарлотта.

– Да, считаю… – наконец пересилила себя девушка, и ее гостья поняла, чего ей стоило это признание. В каком-то смысле она отвернулась от своего отца, признав его виноватым. Но с другой стороны, это принесло ей облегчение, избавило от попыток держаться за что-то фиктивное, несуществующее, что стало преградой между ее разумом и чувствами. Этот конфликт разрушал ее изнутри. – Да, да, вы правы. – Сморщившись, словно от боли, Харриет с тревогой посмотрела на Шарлотту. – Вы думаете, он сможет… простить меня за мое поспешное осуждение… за мой гнев?

Миссис Питт широко улыбнулась.

– Спросите его сами, – ответила она.

– Я… я… – только и могла, запинаясь, произнести растерянная мисс Сомс.

– Он на улице, в кебе. – Шарлотта не переставала улыбаться. Она ничего не могла поделать с собой. – Если хотите, я позову его.

Не дожидаясь ответа, она встала и направилась к двери. Наконец она услышала охрипший от волнения голос Харриет, давшей свое согласие.

Мэтью, сгорбившись, сидел в кебе. Лицо его осунулось, и время от времени он с тревогой поглядывал в окошко. Появление оживленной и энергичной миссис Питт вернуло ему надежду.

– Харриет приглашает вас зайти в дом, – сообщила Шарлотта, подойдя к окну. – И знаете, Мэтью, она… Она осознала свою ошибку. Чем меньше вы будете говорить об этом, тем будет лучше и тем быстрее заживут ее душевные раны.

– Да, да, конечно. Я… – У Десмонда даже перехватило дух. – Спасибо вам.

Тут же забыв о жене своего друга, он заспешил к дому Харриет и без стука и ожидания вошел в незапертую дверь.

Шарлотта, ничуть не колеблясь, прошлась вдоль фасада и без всякого стеснения взглянула на окно летней гостиной. Она увидела две застывшие тени, которые тут же задвигались навстречу друг другу и превратились в одну тень.

Вернувшись домой, миссис Питт еще пребывала в приподнятом настроении, порой не веря, что все прошло так хорошо. Но вскоре ею овладели иные мысли. Столько еще предстояло сделать, а она даже не уверена, с чего начать. Все было связано со смертью сэра Артура Десмонда. Она восприняла как трагедию смерть Сьюзен Чэнселлор, потому что знала ее, но смерть сэра Артура непосредственно касалась ее мужа и тяжело отразилась на нем. Печалью и сожалением было теперь пронизано все, что делал Томас; они стали неотъемлемой частью его мыслей и самочувствия, он не мог отодвинуть их в сторону или забыть. За молчанием мужа Шарлотта угадывала не оставлявшее его чувство вины.

В голове у нее уже созрел план помощи супругу, но ей нужен был кто-то, кто был бы вхож в клуб «Мортон». При этом он ни в коем случае не должен был быть связан с полицией: ей требовался эдакий свободный посетитель, вполне невинный на вид, но достаточно любопытный, чтобы кое-что узнать. И разумеется, он должен был делать это по доброй воле и желанию.

Единственным человеком, который, по мнению Шарлотты, отвечал хоть в какой-то мере этим требованиям, был Юстас Марч – если только ей удастся уговорить его. А это будет непросто, особенно на последнее: разузнать для нее кое о чем. Убедиться в том, что этот выбор правильный, молодая женщина могла лишь одним способом: написав ему письмо. Что она тут же и сделала.

«Дорогой…» – написала она и тут же остановилась в нерешительности. Как лучше обратиться к нему: «дядя Юстас» или «мистер Марч»? Первое было бы фамильярностью, второе – слишком официально. В прошлом их отношения сложились весьма своеобразно – отдаленное родство и чувство вины в связи с трагедией в особняке на Кардингтон-кресент. Сейчас между ними установилось в известном роде перемирие, однако напряженное и полное опасений с его стороны.

Но миссис Питт нужна была его помощь, без нее ей не обойтись. Его собственное мнение о себе как о порядочной личности и чувство долга не позволят ему не прийти на помощь женщине, попавшей в беду. Это соответствовало его представлению об извечной роли мужчин и женщин в обществе, о достойном поведении христианина, добродетельного и смелого, а также благородного джентльмена.

Дорогой мистер Марч! – наконец написала Шарлотта. – Простите, что прямо перехожу к сути письма без предварительных пояснений. Мне нужна ваша помощь в одном чрезвычайном деле, связанном с решением вопроса огромной моральной важности, – продолжила она, удовлетворенно улыбаясь. – Я не знаю никого, кроме вас, кто мог бы помочь мне в этом и кто готов был бы сделать это со смелостью и высочайшим тактом, которые здесь столь необходимы. В данном случае потребуется быстрота решений, знание и понимание людей, мотивов их поступков и их честности, а также определенные внешние данные и авторитет.

Если это его не заинтригует, тогда она больше ничего не в состоянии придумать. Миссис Питт надеялась, что не переусердствовала, описывая предстоящую задачу. Ее муж сразу бы почувствовал подвох, прочтя подобное письмо. Но у Томаса было чувство юмора, тогда как Юстас Марч был начисто его лишен.

Если позволите, я зайду к вам сегодня вечером, – писала она дальше, – чтобы подробно объяснить, в чем дело, и мы обсудим, как нам совместно поступить достойно и справедливо.

У меня есть телефон, номер которого вы найдете на первой странице письма вверху. Прошу вас, известите меня, удобно ли будет мне зайти к вам – конечно, в том случае, если вы согласитесь помочь мне.

С уважением и надеждой,

Она вложила письмо в конверт, наклеила марку и велела Грейси опустить его в почтовый ящик. Юстасу его доставят уже после полудня.

Ответ она получила по телефону. Он был положительным: ее просьба была встречена с энтузиазмом. Судя по голосу, Марч был серьезен, если не сказать самоуверен, и вполне доволен предложением.

– Что ж, моя дорогая леди, – произнес он, когда она вошла в гостиную его особняка. – Чем я могу вам помочь? – Он стоял перед камином, хотя в душный летний вечер никто, разумеется, не вздумал бы разжечь в нем огонь. Но такова уж была привычка и привилегия хозяина кардингтонского особняка – стоять у камина в зимние вечера. Поэтому он невольно встал перед ним и сейчас. – Возможно, вы изложите вашу проблему более подробно.

Шарлотта села в предложенное ей кресло и постаралась забыть все неприятные ассоциации, связанные с этим домом.

– Речь идет о страшной смерти, – начала она, прямо взглянув Юстасу в глаза. Взгляд ее был умоляющим, однако без попытки кокетства. – Этим занимается полиция, как ей и положено, но по своему социальному статусу – вернее, из-за отсутствия такового – она не в состоянии провести расследование до конца. Во всяком случае, Томасу многое известно, но окончательный ответ он не может получить, потому что имеет право доступа в то место, где это произошло, лишь в качестве полицейского. Все, разумеется, будут насторожены, и разговор с ними ничего не даст. – Миссис Питт еле заметно улыбнулась. – Здесь необходимо доверие, которое может вызвать только авторитетная и известная личность, джентльмен по происхождению. Такие люди способны расположить к откровенной беседе. Вы меня понимаете, мистер Марч?

– Разумеется, моя дорогая леди, – охотно согласился Юстас. – Это один из самых серьезных недостатков… – Но тут он умолк, сообразив, что может задеть достоинство гостьи. Как же построить фразу, чтобы не обидеть ее? Дилемма, которую он решал, была написана на его лице. – …Этой профессии, – закончил Марч фразу театральным жестом, довольный тем, что удачно выпутался. – Люди настораживаются, – добавил он для ясности. – О каком месте, куда я якобы вхож, вы говорили?

– О клубе «Мортон», – мило напомнила Шарлотта. – Я знаю, что вы его член, потому что вы как-то сами об этом сказали. Кроме того, это один из самых респектабельных клубов, клуб истинных джентльменов, и я уверена, что все там будут рады вашему появлению, даже если это будет, если понадобится, совсем короткий визит. Никого не удивит ваше появление, никто не поставит под сомнение ваше пребывание там. Я уверена, вы единственный человек, который способен сделать то, о чем я вас сейчас попрошу, и кто… Простите, я даже не нахожу слов, которые не показались бы вам… откровенной лестью… – совсем смутилась молодая женщина.

– А вы, милая леди, не стесняйтесь и будьте откровенны со мной, – подбодрил ее Юстас. – Я не обижусь, что бы и как бы вы ни сказали. Если дело такое серьезное, как вы утверждаете, стоит ли нам обращать внимание на мелочи?..

– Спасибо, – облегченно вздохнула Шарлотта. – Вы великодушны и все понимаете. В этом деле может помочь именно человек, ставящий справедливость и честь превыше собственного спокойствия и удобств. А таких людей, сами знаете, не так много, как нам хотелось бы.

– Это верно, – печально согласился ее родственник. – Такова горькая реальность нашего времени. Что вы хотите, чтобы я сделал?

– Вы должны узнать, что произошло с сэром Артуром Десмондом в тот вечер, когда он умер…

– Но это был несчастный случай или самоубийство… – Марч состроил пренебрежительную гримасу. – Христианину негоже посягать на собственную жизнь. Это неприемлемо для джентльмена, если, конечно, он не наделал долгов или не совершил нечто позорное. Например, поднял на себя руку… – заключил Юстас.

– Нет, нет, мистер Марч! В том-то и дело, что это было явное убийство… О причинах я не буду сейчас говорить. – Шарлотта доверительно подалась вперед и внимательно посмотрела на собеседника. – Это, возможно, связано со смертью миссис Чэнселлор. – Она сделала вид, что не замечает его удивления. – И с некоторыми чиновниками Министерства по делам колоний, имена которых я не могу назвать. По сути, я знаю самую малую часть всего, лишь то, что удалось случайно услышать, но интересы Англии и всей империи могут оказаться под угрозой.

Глаза Юстаса стали круглыми. Он сгорал от любопытства.

– Сэр Артур был убит, потому что попытался привлечь внимание к подозрительной и позорной деятельности некоторых лиц, – закончила миссис Питт.

– Боже праведный! Неужели это так? – Марч сделал глубокий вдох. – Милая леди, вы совершенно уверены в этом?! Это похоже…

– Миссис Чэнселлор мертва, – напомнила ему Шарлотта. – Теперь нет и мистера Чэнселлора. Неужели вы еще сомневаетесь в том, что это очень серьезно?

– Нет, конечно, нет. Но какая связь с…

– Это касается Африки. Вы согласны мне помочь?

Юстас колебался лишь мгновение. Как может он не помочь, лишить себя возможности проявить галантность, благородство в каком-то очень важном деле? Упустить возможность занять пусть маленькое, но свое местечко в анналах истории?

– Конечно, – согласился он с жаром. – Когда начнем?

– Что, если это будет завтра в полдень? Время ленча? – предложила его гостья. – Сама я, как вы понимаете, не могу пойти в клуб…

– Господи, конечно, нет! – испуганно воскликнул Юстас. Женщина в клубе джентльменов? Это было бы святотатством.

– Поэтому я буду ждать вас на улице, – закончила Шарлотта слегка раздраженно, но сдерживая себя.

Как же трудно ей это давалось! Какая нелепость! Почему сама мысль, что в мужском клубе может появиться женщина, должна приводить джентльменов в ужас, будто все они отдыхают там в голом виде? Это предположение показалось ей столь забавным, что она чуть не расхохоталась.

Увидев ее решительное лицо, Марч не на шутку встревожился:

– Я надеюсь, вы не собираетесь…

– Нет! – резко сказала Шарлотта. – Разумеется, я не войду в клуб, не беспокойтесь. Если вас это еще не убедило, то хочу сообщить для сведения: мой муж недавно получил повышение, и я сама заинтересована в том, чтобы соблюдать все правила приличий и не навредить ему. – Это было не совсем так, но могло успокоить Юстаса.

– Конечно, конечно, – важно сказал он. – Прошу простить, что я позволил себе выразить сомнение. А теперь скажите, что за информация вам нужна?

– Прежде всего о том, кто был в клубе в тот вечер. Кто где сидел, стоял или что-то делал. Как вообще обычно это бывает в джентльменских клубах.

– Ну, это узнать довольно просто. Томас мог бы сам опросить лакеев, – с удовольствием поддел ее Марч.

– Нет, оказывается, лакеи настолько заняты обслуживанием посетителей, что ничего не замечают вокруг, – ответила Шарлотта. – Кроме того, многие избегают разговоров с полицейскими, если это возможно, опасаясь невольно навредить своим коллегам.

– Понимаю, – неохотно произнес Юстас.

– Но вам не придется иметь дело с полицией. Вы все расскажете только мне, – успокоила его миссис Питт.

Она подумала, что, возможно, ему следует рассказать о том, как Фарнсуорт всячески препятствует Томасу в расследовании, но тут же решила, что так рисковать не стоит. Марч слишком благоговеет перед любым начальством, и, кроме того, он вполне может сам быть членом «Узкого круга» и входить в ту же ячейку, что и Фарнсуорт. В таком случае из ее затеи ничего не выйдет.

– Да, так, пожалуй, будет лучше, – ответил Юстас, успокоившись. Ведь о Шарлотте никто не знает, так что никаких неприятностей из-за этого дела не последует. – Хорошо. – Он потер руки. – Завтра утром и начнем. Что бы вы сказали насчет встречи завтра в одиннадцать на тротуаре у клуба «Мортон»?

Шарлотта поднялась:

– Я бесконечно вам благодарна, мистер Марч. Огромное вам спасибо. Я позволила себе составить примерный список главных подозреваемых, – поспешно добавила она, передавая ему листок бумаги. – Он вам должен помочь. Еще раз благодарю вас.

– Не стоит, милая леди, не стоит, – заверил ее Юстас. – Я с интересом жду завтрашнего дня.

Но на следующее утро в начале двенадцатого, находясь в большой гостиной клуба, Марч уже не чувствовал вчерашнего энтузиазма. Оглядываясь по сторонам – как будто бы в поисках места, где бы ему поудобнее сесть, – он гадал, как, черт побери, приступить к выполнению этого по меньшей мере необычного задания. Начать с расспросов вот так сразу, при свете дня, в довольно многолюдном месте, было бы признаком дурного воспитания. Не принято расспрашивать первого же собеседника о его действиях и поступках, какими бы они ни были. Не принято, и все. В этом как раз и смысл, и цель таких клубов. Сюда приходили именно для того, чтобы избежать ненужных вопросов, чтобы быть в компании и в то же время сохранять уединенность, быть среди людей, но наедине со своими мыслями.

Чувствуя себя полным дураком, Юстас сел там, где, по рассказам Шарлотты, сидел сэр Артур Десмонд и где он умер. Марч был уверен, что его лицо побагровело от стыда, хотя, как он вскоре понял, никому не было до него дела и никто не обратил внимания на его приход, как и положено в приличных клубах. Нет, он не должен был браться за это, несмотря на уговоры и лесть родственницы. Надо было вежливо, в необидной форме отказать ей, объяснить, насколько это невозможно, и распрощаться.

Но теперь было поздно. Юстас пообещал. Однако, как выяснилось, он не годится на роль странствующего рыцаря, да и Шарлотта не похожа на девицу в беде, к тому же она не в его вкусе – слишком умна, да и остра на язык.

– Доброе утро, сэр. Могу я что-либо принести вам? – раздался тихий голос у его локтя.

Марч вздрогнул от неожиданности. Рядом стоял официант.

– О, да, да. Маленький стаканчик виски был бы кстати… э-э-э…

– Да, сэр.

– Простите, но я не могу вспомнить ваше имя. Лицо мне кажется знакомым.

– Хорас Гайлер, сэр.

– Да, да, Гайлер. Я… э-э-э…

Юстас внезапно растерялся. Полный осел, подумал он о себе, но надо взять себя в руки. Не может же он сказать Шарлотте, что провалил все дело и что у него даже не хватило смелости начать его. Что может быть постыдней для него, чем трусость? Признаться в ней женщине было бы позором, а Шарлотте – просто самоубийством.

– Слушаю вас, сэр? – терпеливо ждал официант.

Марч втянул в себя воздух и приободрился.

– В последний раз, когда я был здесь, а это было в конце апреля, я разговорился с очень интересным человеком, – начал он. – Этот джентльмен поездил повсюду, был даже в Африке. Много порассказал мне о поселениях там и еще о всяком другом. Но я никак не могу вспомнить его имя. Возможно, он даже и не назвался. Иногда такое бывает, вы знаете.

– Естессно, сэр, – согласился Гайлер. – Вы хотели бы знать, кто он?

– Верно, – произнес Юстас с облегчением. – Я вижу, вы понимаете без лишних слов.

– Привычка, сэр. Где вы тогда сидели? Это, значицца, поможет вспомнить. И еще, опишите его, хотя бы приблизительно. Он в возрасте? Темный или блондин? Крупного телосложения или нет, сэр?

– Э-э-э… – Марч лихорадочно вспоминал, как Шарлотта описала ему главных подозреваемых. К сожалению, они все были разные. Но счастливая мысль вдруг осенила его. – Этот джентльмен был лыс, с крупным носом и очень светлыми голубыми глазами, – неожиданно уверенно произнес он. – Я особенно запомнил его глаза. Необычные, привлекающие внимание…

– Вы сказали, что он бывал в Африке? – переспросил официант.

– Совершенно верно. Вы знаете его?

– Вы были в читальном зале, сэр?

– Да, да, возможно. – Юстас сделал вид, что не совсем уверен.

– Похоже, что это, значицца, был мистер Хэзеуэй, сэр.

– Он был в клубе в тот вечер?

– Да, сэр. Недолго. – Лицо Хораса сочувственно омрачилось. – Он почувствовал недомогание, как я помню. Ушел в гардеробную, а потом, мне кажется, уехал домой, потому как в читальный зал он не вернулся, а сюда и вовсе не заходил, к сожалению. Хм, возможно, это был и не он, сэр. Вы долго разговаривали с тем джентльменом, который хорошо знает Африку?

– Мне кажется, довольно долго. – Марч дал волю своему воображению. Раньше он никогда не врал. Его учили всегда говорить правду, какой бы неприятной или скучной она ни была. В результате игра свободного ума была для него сладким запретным плодом. Какое, должно быть, это увлекательное занятие! – Собственно говоря, был еще один джентльмен с такими же обширными познаниями об Африке. Он совсем недавно возвратился из путешествия. Казался очень загорелым, светлые волосы. Может, знаете его? Довольно обветренное лицо. Высокий, худой, с военной выправкой. Немецкая фамилия или, возможно, голландская. Во всяком случае, звучит как иностранная, но сам он англичанин.

– Возможно, это мистер Крайслер, сэр? Похоже на него, по вашему описанию. Он был здесь, я помню. В этот день я многое запомнил, потому что, значицца, умер бедный сэр Артур Десмонд. Прямо здесь, на этом самом кресле, на котором вы сидите. Очень печальное было событие.

– Да, – согласился Юстас с некоторым испугом. – Да, вы правы, это имя кажется мне знакомым. Он знал сэра Артура?

– Нет, сэр. Сэр Артур оставался все время здесь, в малой гостиной, а, насколько мне известно, мистер Крайслер не покидал читального зала. Правда, он был там недолго. Пришел с кем-то повидаться и после ленча сразу же ушел.

– Он сюда не заходил? – переспросил Марч. – Вы в этом уверены?

– Абсолютно уверен, сэр, – убежденно ответил Гайлер. – И мистер Хэзеуэй тоже не заходил в гостиную. Значицца, оба эти джентльмена не могли быть тем собеседником, которого вы ищете. Боюсь, я ничем не смогу помочь вам, сэр. Мне очень жаль.

– Нет, нет, постойте, – настоятельно попросил Юстас. – Есть еще два джентльмена, которых я помню. Один, весьма начитанный, так и бросался цитатами, как помню, но простоват на вид, невысок ростом, грузен, а лицо у него сливается с шеей. – Он слово в слово повторял описание, данное ему Шарлоттой, потому что сам не решился бы говорить о благородных людях такими словами. – Круглые глаза, толстые пальцы… и отличная шевелюра, – уже сбиваясь, перечислял он приметы, чувствуя, как краска заливает его лицо. – Прекрасный голос.

Официант с любопытством смотрел на него:

– Похоже на мистера Эйлмера. Этот хорошо знает Африку, служит в Министерстве по делам колоний.

– Это он! – обрадованно воскликнул Юстас. – Это точно он.

– Да, он был в клубе в тот день… – припоминая, сказал Гайлер. – Но, кажется, он пришел и снова ушел…

– Когда это было? – живо спросил Марч.

– Около… полудня, сэр. Это не тот, кого вы ищете.

Юстас уже хорошо вошел в роль. У него отлично получалось, он это почувствовал. Сведений он набрал уже немало. Подумать только, он и не подозревал в себе такого таланта! Жаль, что повод печальный.

– Был и еще один, – сказал он, глядя в глаза официанту со всей возможной искренностью. – Я сейчас вспомнил. Высокий, темные вьющиеся волосы, изысканные манеры. Волосы чуть тронуты сединой. – Он коснулся рукой собственных висков. – Вот имя его не помню.

– Простите, сэр, по описанию это мог быть любой из наших членов клуба, – с сожалением ответил Хорас.

– Кажется, его звали… – Юстас нахмурился, словно припомная хорошо забытое. Ему не хотелось откровенно врать слуге. Ложь – это все-таки грех. Хотя выдумывать всякую всячину чертовски занятно… – Фамилия его напоминает что-то, прочно стоящее на ногах, уверенное… но вот что, не помню… Да, что-то устойчивое…

Официант окончательно растерялся:

– Устойчивое, сэр?

– Да, что-то, напоминающее устойчивый предмет… Стеллажи, полки… стенды… О, стенды!..

– Может быть, Стэндиш, сэр? – облегченно воскликнул Гайлер, да так громко, что задремавшие в креслах джентльмены недовольно обернулись. Официант смущенно покраснел.

– Невероятно! – с восхищением похвалил его Марч. – Именно он. Вы чертовски догадливы. – Лесть тоже была грехом и в то же время удивительно действенным оружием, стоило только посмотреть на этого малого, пришло ему в голову. Ну а о женщинах и говорить нечего – они рабыни лести. Польсти женщине, и она будет наслаждаться этим, как изысканным лакомством. – Вы совершенно правы, – продолжал торжествовать Юстас. – Стэндиш, без всякого сомнения.

– Да, сэр, мистер Стэндиш входил сюда и выходил, – подтвердил Хорас, даже порозовевший от щедрых похвал. – Не могу сказать, что я потом его видел. Но если хотите, я найду его. И мистер Хэзеуэй тоже сегодня в клубе. Он изредка завтракает здесь.

– Э-э-э… – Марча это предложение застало врасплох. – Видите ли… – Мозг его лихорадочно работал. – Прежде чем вы побеспокоите мистера Хэзеуэя, скажите, был ли мистер Стэндиш в этой гостиной в тот вечер?

Официант медлил с ответом.

– Непростой вопрос, я понимаю, – извинился Юстас. – Прошло столько времени. Не хотел бы оказывать на вас давление. Я буквально засыпал вас вопросами.

– Нет, нисколько, сэр, – быстро возразил Гайлер. Его память на лица при его профессии была его основным капиталом. – Этот день трудно забыть, сэр, после того как мы, значицца, обнаружили, что сэр Артур мертв. Это ведь я нашел его. Поверьте, это было ужасно.

– Я верю вам, – с сочувствием сказал его собеседник. – Представляю, каково вам было это видеть. Хорошо, что вы так быстро оправились от шока.

– Спасибо, сэр. – Хорас расправил плечи.

– Э-э-э, а он был при этом? Я имею в виду Стэндиша, – продолжал нажимать на него Юстас.

– Нет, сэр. По-моему, он играл в бильярд с мистером Ройтри. А потом ушел из клуба и поехал домой обедать, – ответил официант, напрягая память.

– А вечером его не было в клубе? – Марч старался подавить нотки живого интереса в своем голосе, но понимал, как плохо это ему удается.

– Да, сэр, я помню, что он был. И все из-за бедного сэра Артура. Мистер Стэндиш был в это время здесь. Когда приехал врач, я видел, как мистер Стэндиш уходил. Теперь, когда вы спросили, я точно вспомнил, что он был.

– Но он не входил в гостиную? – спросил явно разочарованный Юстас. Ему казалось, что он вот-вот получит желаемый ответ.

– Нет, сэр, не входил, – уже убежденно ответил Гайлер. – Его не было в гостиной. Скорее вы разговаривали с мистером Хэзеуэем, значицца, и совсем в другом месте. Простите, сэр, вы, очевидно, забыли. У нас есть зеленая гостиная, похожая на эту, там даже кресла стоят в том же порядке. Должно быть, это там вы беседовали.

– Может быть… – Марч хотел оставить себе возможность быстро сориентироваться. – Должно быть, вы правы. Мне надо освежить свою память. Благодарю вас за помощь. – Он вынул из кармана крупную купюру и, к великому удовольствию официанта, дал ему ее.

– А ваш виски, сэр?.. Я мигом вам принесу.

– Спасибо… да, спасибо.

Юстасу ничего не оставалось, как подождать, когда ему принесут виски, и не спеша выпить его. Если не сделать этого, он может привлечь к себе внимание, и о нем будут думать как о плохо воспитанном человеке, вообще не принадлежащем к высшему обществу. А этого он допустить не может. И вместе с тем Марч сгорал от нетерпения поскорее рассказать Шарлотте все, что он узнал, да еще так быстро. Он был очень доволен собой: ему отлично удалось все проделать, не вызвав подозрений.

Выпив виски, он поднялся и покинул гостиную. Шарлотта ждала его на ступеньках крыльца. Ярко светило солнце, но дул довольно сильный ветер.

– Ну как? – поспешила спросить она, как только Марч вышел из двери и они даже не успели спуститься со ступеней крыльца на тротуар. – Вы что-нибудь узнали?

– Кажется, да, и немало. – Юстас взял ее под руку и буквально потащил за собой, чтобы для прохожих они казались всего лишь супружеской парой, совершающей прогулку. Не следовало обращать на себя внимание. Как-никак он был членом фешенебельного клуба «Мортон» и собирался снова при случае туда заглянуть.

– Что же, говорите, – нетерпеливо потребовала миссис Питт, делая попытку остановиться.

– Продолжайте идти, милая леди, – сквозь зубы произнес Юстас, не поворачиваясь в ее сторону. – Не надо, чтобы кто-то заметил в нас что-то необычное.

Как ни странно, этот аргумент подействовал, и его спутница послушно пошла рядом.

– Но что же вы узнали?

Увидев выражение ее лица, Марч решил быть как можно более кратким.

– Мистер Стэндиш был в клубе вечером в эти часы, но официант утверждает, что он не входил в гостиную, где находился сэр Артур.

– Вы уверены, что это был Стэндиш?

– Без сомнения. Крайслер тоже был в клубе, но ушел раньше, как и Эйлмер.

Их обогнал человек в костюме в тонкую полоску. В руках у него, несмотря на ясный день, был зонт.

– Хэзеуэй, – продолжал Юстас, – разумеется, был там, но не в гостиной. Он внезапно почувствовал недомогание, ушел в гардеробную и там попросил вызвать ему кеб, в который швейцар помог ему сесть. Он и близко не подходил к тому месту, где сидел сэр Десмонд. Получается, что все ваши подозреваемые невиновны. Мне очень жаль, милая леди. – В сущности, он сожалел не о том, что разочаровал ее, а о том, что многообещающее приключение так ничем и не окончилось.

– Но кто-то же должен быть виновен! – протестующе воскликнула Шарлотта – слишком громко из-за шума проезжающих по улице экипажей.

– Только не они. Да, кто же в таком случае? – спросил Марч.

– Не знаю. Кто угодно.

Шарлотта внезапно остановилась, а поскольку она держалась за руку Юстаса, остановился и он. Пожилая пара, обходя их, с неодобрением и недоумением окинула их взглядом. Леди, судя по ее лицу, несомненно, была уверена, что между ними происходит ссора, и осудила Шарлотту, которая, как преданная жена, допустила ее в публичном месте.

– Перестаньте! – свистящим шепотом остановил Юстас свою собеседницу. – Это неприлично. Вы привлекаете внимание.

Сделав над собой усилие, миссис Питт придержала язык.

– Простите, – извинилась она, продолжая идти. – Мы должны снова попробовать, на этот раз более решительно.

– Что мы должны сделать более решительно? – спросил уже разгневанный Марч. – Никто из указанных вами людей не подходил к сэру Артуру и никак не мог подсыпать ему в коньяк опиум. Они не были с ним даже в одной комнате.

– А где был коньяк, который пил сэр Артур? – продолжала размышлять Шарлотта. – Возможно, они как-то передавали его друг через друга?

– Бросив в него яд? – В округлившихся от удивления глазах Юстаса было насмешливое недоверие. – Как? Незаметно всыпав его в рюмку на подносе у проходящего мимо официанта? Это смешно. Во-первых, никто из слуг этого не позволит, а если бы такое все же произошло, он запомнил бы этот случай и непременно рассказал бы о нем на допросе. К тому же как преступник мог знать, что эта рюмка коньяка предназначалась именно сэру Десмонду? – Марч распрямил плечи и чуть вскинул подбородок. – Вы мыслите нелогично, моя дорогая. Это недостаток всех женщин. Все ваши идеи практически неосуществимы.

Щеки Шарлотты заметно порозовели. Ее собеседник на минуту решил, что причиной тому был еле сдерживаемый гнев на него. Не очень приятно видеть разгневанную женщину, но, к сожалению, всем им это присуще.

– Да, – вдруг с неожиданным смирением сказала миссис Питт, опустив глаза на плиты тротуара. – Без вашей помощи я ничего не смогу сделать. Вы, безусловно, сможете заметить ошибку в аргументации или ложь в показаниях. Вы поможете мне довести все до конца, не так ли? Ведь вы не допустите, чтобы несправедливость восторжествовала?

– Я не представляю, что еще могу разузнать! – запротестовал Юстас.

– Вы должны узнать, что действительно произошло, более подробно, чем сделали сейчас. Я буду очень вам признательна. – Голос молодой женщины дрогнул, как бы от избытка чувств.

Марч не был уверен, что это за чувства, но Шарлотта была очень красивой. Приятно иметь такую даму своей должницей. Ведь тогда их встречи станут свободны от того неприятного чувства смущения, которое он до сих пор испытывал в ее присутствии. Это, возможно, поможет забыть унизительную сцену, которой когда-то она была свидетельницей.

– Хорошо, – великодушно согласился он. – Если вы уверены, что это что-нибудь даст.

– О, я уверена, совершенно уверена! – воскликнула миссис Питт, остановившись. Она повернулась и уже готова была идти обратно. – Я так обязана вам.

– К вашим услугам, мадам, – ответил Юстас не без самодовольства.

Но когда он снова вернулся в клуб, его внезапно охватили дурные предчувствия. Что он должен здесь найти? Марч чувствовал себя чертовски глупо, когда опять обратился к Гайлеру.

– Да, сэр? – с готовностью откликнулся тот.

– Простите, – начал Юстас, чувствуя, как краснеет. Все же настойчивость Шарлотты чрезмерна, подумалось ему, и он глупец, что дал себя уговорить. – Боюсь, я слишком назойлив…

– Нет, нет, сэр. Чем я могу быть вам полезен?

– Не могло так случиться, что мистер Стэндиш все же заглянул в гостиную?

– Я могу навести справки, сэр, если хотите, но, думаю, это бесполезно. Джентльмены не уходят из бильярдной, не окончив игру. Это, естессно, считается проявлением неуважения к партнеру, так же как и длительная отлучка, когда они заставляют партнера ждать.

– Да, да, конечно, я знаю, – поспешил согласиться с ним Юстас. – Не беспокойтесь. Мне не хотелось бы, чтобы мистер Стэндиш думал, что я считаю его невоспитанным человеком.

– Хорошо, сэр.

– Но… – Марч готов был чертыхнуться и недобрым словом помянуть Шарлотту, но не делать же этого при официанте! Он впутался в это сам, и теперь деваться некуда. Вот незадача! – Мистер… э-э-э… Хэзеуэй. Вы сказали, что он заболел. Это прискорбно. Как это случилось? Когда? Я что-то не помню такого.

– Но так оно и было, сэр. Я хорошо помню. Вы уверены, что не ошиблись днем, сэр? Простите, что спрашиваю. Возможно, вы были за день до этого или после. Это многое бы прояснило.

– Нет, нет, я не ошибаюсь. Я был именно в этот день и помню смерть сэра Артура так же хорошо, как и вы, – поспешно заверил его Юстас. – Что, вы сказали, произошло тогда с мистером Хэзеуэем?

– У него, значицца, вдруг сделался какой-то странный вид, и он тут же направился в гардеробную. А потом решил уехать домой. Он задержался в гардеробной еще на какое-то время, надеясь, что все пройдет. Но, видно, ему становилось хуже, потому что он позвонил и попросил помочь ему, бедняга. Один из официантов пошел к нему. Когда мистер Хэзеуэй попросил вызвать ему кеб, швейцар сделал это и помог ему сесть в него. В тот вечер мистер Хэзеуэй в клуб уже не возвращался, сэр, это точно.

– Понимаю, да, да, понимаю. Значит, не вы ему помогали?

– Нет, сэр. По правде сказать, я даже не знаю, кто из официантов пошел к нему, я просто, значицца, краем глаза видел его спину. Это мог быть Джонс. Похож по виду. Грузный, лысеющий мужчина. Да, это, наверное, был Джонс.

– Спасибо, вполне возможно. Благодарю вас. – Марч торопился закончить этот бесполезный разговор. Пусть Шарлотта сама извлекает из него крупицы нужного ей смысла, если он там есть. Он узнал все, что смог, и должен как можно скорее уйти отсюда. Его пребывание здесь становится уже опасным.

– Мистер Хэзеуэй сегодня здесь, сэр, – услужливо подсказал Гайлер. – Если хотите, я могу провести вас к нему.

– Нет… спасибо, – решительно отказался Юстас. – Я… думаю, что, пожалуй, зайду в гардеробную. Благодарю вас. Извините.

– Не за что, сэр, – пожал плечами Хорас и возвратился к своим обязанностям.

Поспешный уход Марча в гардеробную был похож на бегство. Это была во всех отношениях приятная комната, по-мужски достаточно строгая, но со всеми необходимыми условиями комфорта: умывальные раковины, горячая вода, чистые полотенца, зеркала, бритвы и ремни для их правки, мыло для бритья двух или трех сортов, лосьоны, помада для волос, бархотки для полировки обуви, гуталин, сапожные щетки и щетки для одежды. В гардеробной приятно пахло – похоже, сандаловым деревом.

Юстас, не собиравшийся воспользоваться ватерклозетом, просто сел на одну из удобных скамеек вдоль стен. Он бывал здесь всего раз или два, но все здесь показалось ему приятно знакомым. Здесь, видимо, отсиживался почувствовавший себя плохо Хэзеуэй, гадая, удастся ли ему без посторонней помощи добраться до дому. Марч оглянулся. У резной двери висел шнур звонка. О его цели ни над ним, ни под ним ничего не было написано, но все, должно быть, и так знали, зачем он нужен. Не раздумывая, Юстас встал, сделал два шага к двери и дернул за шнур.

На звонок тут же явился пожилой человек в униформе, не похожей на ливрею лакея, но и не имеющей никакого сходства с фраком официанта.

– Да, сэр, – спросил он вежливо тихим голосом. – Чем могу помочь?

Марч смешался. Ему ничего не было нужно. Он опять вспомнил Хэзеуэя.

– Вы официант? У вас несколько иная… одежда.

– Да, сэр, – согласился человек в странной униформе. – Я служитель гардеробной. Если вам нужен официант, я пошлю за ним, но, возможно, я смогу помочь вам? Это входит в мои обязанности тоже. Официанты обслуживают джентльменов в гостиных, читальном зале и других помещениях клуба.

Юстас совсем сконфузился.

– Разве не этим звонком вызывают официантов?

– Нет, сэр, это звонок в мою каморку, он не связан с буфетной, где находятся официанты. Могу я чем-нибудь помочь вам, сэр? Вы плохо себя чувствуете?

– Что? Нет, нет, я вполне здоров, спасибо. На здоровье не жалуюсь. – Мозг Марча лихорадочно работал. – Но вот мой друг, или, скорее, знакомый, рассказывал мне, что, почувствовав недомогание у вас здесь, в гардеробной, позвонил официанту в гостиной, и тот нашел ему кеб.

Он ждал, затаив дыхание, ответа.

– Нет, сэр, – терпеливо пояснил служитель. – Это невозможно. Наш звонок, как я уже сказал, не связан с буфетной. Он соединен только с моей комнатой, и больше ни с какой другой.

– Значит, он мне соврал! – торжествующе воскликнул Юстас.

Служитель посмотрел на него с той долей удивления, с которой разрешается в таких случаях смотреть на господ человеку скромной должности и положения. Но его удивили не слова странного члена клуба, а его неподдельная радость.

– Вы очень строги к своему другу, сэр. Но он действительно ошибся.

– Это был… Хэзеуэй, – не выдержал Марч, шагнув обеими ногами туда, куда ранее даже не заглянул бы со всеми предосторожностями. – Случилось это с ним в тот вечер, когда умер сэр Артур Десмонд. Разве не вы вызвали ему кеб?

– Да, сэр, я. Один из официантов – не наших, а нанятых на этот вечер – сказал мне о недомогании мистера Хэзеуэя. Откуда ему стало об этом известно, я не могу сказать.

– Вы хотите сказать, что это был один из ваших помощников? – дотошно уточнил Юстас.

– Нет, сэр, это был временно нанятый официант из гостиной. Хотя до сих пор не могу понять, как ему стало известно, что мистер Хэзеуэй в клубе, – недоуменно покачав головой, повторил служитель.

– Благодарю вас, я премного вам обязан. – Марч полез в карман и вынул шиллинг. Это было слишком много, но не мог же он сунуть его обратно в карман и начать искать трехпенсовую монету! К тому же он был в состоянии эйфории и готов на любые щедрости. Не колеблясь, он отдал шиллинг служителю.

– Благодарю, сэр, – сказал тот, скрыв свое удивление, и быстро опустил монету в карман, словно опасался, что господин передумает. – Если я вам понадоблюсь, позвоните, сэр!

– Да, да, конечно. – Бросив на него рассеянный взгляд, Юстас поспешил к выходу.

Шарлотта на этот раз ждала его поодаль на тротуаре. Видимо, она решила прогуливаться взад и вперед, а не стоять на месте, привлекая к себе внимание. Увидев сияющее лицо своего помощника, она поспешила к нему.

– Что вы узнали? – спросила она еще более нетерпеливо, чем раньше.

– Нечто просто невероятное, – сказал Марч. Волнение мешало ему сохранить привычный снисходительный тон, с которым он обычно разговаривал с женщинами. – Звонок в гардеробной не связан с буфетной, где обычно находятся официанты, или еще с какими-либо гостевыми помещениями клуба.

Миссис Питт растерялась.

– А разве он должен быть связан? – не понимая, спросила она.

– Разве не ясно? – Юстас подхватил ее под руку и повел по тротуару. – Хэзеуэй якобы позвонил из гардеробной, позвал официанта и велел ему найти кеб. Так сказал мне официант, обслуживающий в тот вечер гостиную. Сам он действительно видел, как официант прошел в гардеробную. Но как Хэзеуэй мог звонком вызвать официанта, если звонок в гардеробной не соединен ни с гостиной, ни с буфетной? – Марч продолжал держать Шарлотту под руку и идти рядом с ней прогулочной походкой. – Служитель гардеробной тоже сказал, что о недомогании сэра Хэзеуэя и о его просьбе вызвать кеб ему сообщил официант из гостиной. Хэзеуэй солгал! – Сам того не замечая, собеседник Шарлотты сильно дернул ее за руку. – Разве вы не понимаете? Он сказал, что не возвращался больше в гостиную. Во всяком случае, так утверждал мой официант… Но Хэзеуэй, должно быть, все же вернулся, если послал официанта за кебом! – Внезапно он остановился, и удовлетворенности в его глазах несколько поубавилось. – Хотя я не уверен, что это что-то доказывает…

– А что, если… – Миссис Питт тоже остановилась.

Дама с зонтиком, сделав вид, что не замечает их, прошла мимо с улыбкой на устах.

– Что? – нетерпеливо спросил Юстас.

– Не знаю… мне надо подумать. И, прошу вас, не сжимайте так мой локоть, мне больно…

– О… О! Простите. – Покраснев, Марч отпустил ее руку.

– Нанятый на этот вечер официант… – задумчиво произнесла Шарлотта.

– Да, они, оказывается, это практикуют, нанимая одного или двух, когда, должно быть, кто-то заболеет или еще почему-то не может выйти на работу.

– И в этот вечер был нанят официант со стороны? Вы в этом уверены?

– Да. Так сказал мне официант клуба. Он видел его.

– Каков он? – спросила миссис Питт, не замечая двух женщин со шляпными коробками, оживленно о чем-то болтавших неподалеку.

– Каков? – переспросил Юстас.

– Да, как он выглядел? – повысила от нетерпения голос Шарлотта.

– Э-э-э… мне описали его как пожилого, грузного, почти лысого… Зачем он вам?

– Хэзеуэй! – воскликнула молодая женщина.

– Что? – Марч тоже не обратил внимания на проходившего мимо мужчину, который неодобрительно и с тревогой посмотрел на его взволнованную спутницу и ускорил шаг.

– Хэзеуэй! – повторила Шарлотта. Теперь уже она в волнении сжала руку собеседника. – Что, если новым официантом был сам Хэзеуэй? Какой прекрасный способ совершить убийство! Кто обращает внимание на официантов, они же как невидимки! Хэзеуэй уходит в гардеробную, сославшись на недомогание. Там он, переодевшись, становится официантом, возвращается в буфетную, берет поднос, ставит на него рюмку с коньяком, в которую уже успел всыпать порошок опия, и несет его сэру Артуру как угощение от кого-то из друзей. После этого он сообщает, что мистер Хэзеуэй занемог, звонит из гардеробной и просит найти ему кеб. Таким образом, все знают, что Хэзеуэй в гардеробной. – Голос миссис Питт окреп. – Официант уходит в гадеробную, а спустя какое-то время все видят, как Хэзеуэй появляется из нее, чтобы уехать домой. Он зовет служителя гардеробной и просит его не только вызвать ему кеб, но и помочь ему сесть в него. Так он обеспечивает себе алиби – место пребывания и свидетелей. Сам в роли официанта он практически становится «невидимкой», что позволяет ему угостить от чьего-то имени сэра Артура коньяком со смертельной дозой яда. Дядя Юстас, вы просто гений! Вы разгадали загадку!

– Благодарю. – Лицо Марча стало пунцовым от удовольствия и гордости. – Спасибо, моя дорогая. – Он даже не услышал хихиканий нескольких дам в проезжавшем мимо открытом ландо. Но улыбка его тут же погасла. – Но почему? Почему мистер Хэзеуэй, занимающий столь высокое положение в Министерстве по делам колоний, отравил сэра Артура Десмонда, тоже высокопоставленного чиновника в Министерстве иностранных дел?

– О… – Шарлотта перевела дух. – К сожалению, все очень просто. Прибегнув к методу дедукции, мы можем, таким образом, предположить, что он является палачом в «Узком круге».

Лицо ее родственника застыло.

– Что вы сказали? О чем вы говорите, моя дорогая леди?

Миссис Питт изменилась в лице. Исчезла радость победы, остались лишь гнев и печаль потери. Юстаса напугала сила эмоций в этой женщине.

– Палач из зловещего братства «Узкий круг», – повторила она. – Во всяком случае, один из палачей. Он был подробнейшим образом проинструктирован, как убить сэра Десмонда, потому что…

– Это какая-то нелепость. – Марч был потрясен. – «Узкий круг», о котором вы не должны знать ничего, даже его названия, – это группа джентльменов, преданных служению обществу, защите таких ценностей, как честь, разумный и добрый порядок и благополучие каждого.

– Ерунда! – горячо возразила Шарлотта. – Это говорится всем новым рекрутам Круга, и они искренне верят этим словам. Знаете ли, Мика Драммонд верил, пока не узнал все. Но верхушка Круга присвоила себе всю власть и использует теперь ее в своих интересах.

– Моя дорогая… – попытался остановить ее Юстас, но она не собиралась уступать ему.

– Сэр Артур перед смертью пытался разоблачить этих людей.

– Но что он знал о них? – возразил Марч. – Только то, что родилось в его воображении?

– Он сам был членом Круга.

– Он? Э-э-э… – Юстас был поражен. Теперь и его начал грызть червь сомнений.

– Да, это так. Ему стали известны их намерения использовать поселения в Африке для собственного обогащения, и он решил предать гласности все, что знал о них. Но никто не хотел слушать даже того пока немногого, что он узнал и мог доказать. И чтобы он не разоблачил их полностью, его решили убить. Так они расправляются с теми, кто изменяет им. Разве вы этого не знали?

Неожиданные воспоминания, неприятные и пугающие, вернули мысли Марча к соглашениям, которые ему пришлось подписать, и клятвам верности, которые он дал. Тогда все это казалось чем-то забавным, неким увлекательным приключением, похожим на бессонную ночь сэра Галахада перед посвящением его в рыцари Круглого стола. В этом было все плохое и прекрасное, что так таинственно переплетается во всех романтических историях, сулящих испытания тем, кто готов пуститься в погоню за приключениями. Но что, если все это было всерьез? И преданность Кругу на самом деле должна быть превыше отца и матери, жены, брата и ребенка? Что, если он, Юстас, дав тайный обет, лишил себя права свободно выбирать и жизненные тяготы, и собственные обязательства?

Миссис Питт, должно быть, заметила страх в его глазах и почувствовала некоторое участие и, пожалуй, даже жалость к нему, смешанные, однако, с праведным гневом. Оба не замечали ничего вокруг – ни спешащих прохожих в двух шагах от них, ни проезжающих по мостовой экипажей.

– Ваша присяга хранить тайну – их надежная защита, – тихо сказала Шарлотта. – Они рассчитывают, что никто из вас не нарушит своего обещания, хотя многие из вас давали его, не подозревая, к чему это приведет или что обет молчания может скомпрометировать вас, предать то, во что вы верите, заставит поступиться честью, которая вам все равно уже не принадлежит. – В ее голосе зазвучало презрение, и теперь ее гнев был очевиден. – И конечно же, их орудие – это страх, на него они более всего полагаются.

– Что ж, я не боюсь, – с неожиданной решимостью заявил Марч и, повернувшись, зашагал назад к клубу.

Он был слишком зол, чтобы испытывать страх. Члены Круга принимают его за идиота, более того, они подорвали его веру в их дело. Они делали вид, что защищают все, во что он верил, – честь, искренность, правдивость, благородное мужество, стремление защитить слабого, искреннюю веру в традиционное лидерство Англии как ее великое наследие. Они привлекли его благородным подражанием рыцарям Круглого стола короля Артура, заставили поверить себе, а потом извратили все, сделали грязным, зловещим и отвратительным. Это кощунство, и он больше не участвует в их делах!

Юстас поднимался по ступеням крыльца, не замечая, что Шарлотта следует за ним, рывком открыл дверь и пересек вестибюль, не обращая внимания на швейцара. Войдя в гостиную, он остановил первого же попавшегося ему на пути официанта.

– Где мистер Хэзеуэй? Я знаю, что сегодня он здесь, так что не хитрите и говорите правду.

– С-сэр, я полагаю…

– Не советую шутить со мной, – угрожающе процедил сквозь зубы Марч. – Говорите, где он?

Официант, встретив буравящий взгляд этого странного посетителя и заметив, как быстро багровеет его лицо от еле сдерживаемого гнева, решил, что умная осмотрительность – лучшая часть храбрости, и быстро ответил:

– Он в голубой гостиной, сэр.

– Благодарю.

Юстас повернулся на каблуках кругом и снова пересек вестибюль. По правде сказать, он понятия не имел, где находится эта комната, и только сейчас это понял.

– Где голубая гостиная? – переспросил он у другого официанта, только что появившегося из буфетной с высоко поднятым подносом в руке.

– Дверь направо, сэр, – удивленно ответил тот.

– Прекрасно. – Марч в каких-нибудь десять шагов достиг двери и распахнул ее. Когда-то голубая гостиная, возможно, и заслуживала такого названия, теперь же обои на ее стенах выцвели до благородно-серого цвета, а тяжелые гардины лишь в складках сохранили первоначальный светло-синий цвет, надежно защищая комнату от прямых лучей солнца. Все четыре высоких окна выходили на улицу. Прошедшие десятилетия обесцветили и большой ковер на полу. От его узора в розовых, серых и зеленых тонах остался почти бесцветный размытый рисунок. Портреты старых и почетных членов клуба, приобретшие благородные тона сепии и темного янтаря, относились главным образом к XVII или XVIII веку. На некоторых из них можно было различить только белизну париков изображенных джентльменов.

Юстасу не доводилось бывать здесь прежде. Эта гостиная была святилищем самых старых и почетных членов клуба. А таким ему лишь мечталось стать.

Йена Хэзеуэйя он увидел в большом кожаном кресле читающим «Таймс».

Марч был слишком разъярен, чтобы думать о приличиях. Слишком многое в его душе было осквернено. Никому не удастся спрятаться от ответа за условностями клуба джентльменов. Остановившись перед Хэзеуэем, он вырвал из его рук газету и безжалостно бросил на пол ее шелестящие листки.

Все головы сидящих в креслах членов клуба повернулись на шум. Генерал, щеки которого осеняли бакенбарды, что-то недовольно проворчал. Банкир многозначительно откашлялся, член Палаты лордов (не столь уж частый посетитель ее заседаний) снял очки от удивления, у епископа вывалилась из рук сигара.

Немало удивленный, Йен поднял глаза на столь наглого посетителя.

– Я намерен задержать вас, – сурово произнес Юстас.

– Послушайте, старина… – начал было банкир.

– Вас обокрали, сын мой? – мягко спросил епископ. – Карманный воришка, не так ли? Кошелек?

– Не слишком ли – вырывать из рук газету? – заметил лорд, с неприязнью глядя на Марча.

Но Хэзеуэй был совершенно спокоен. Он продолжал неподвижно сидеть в кресле и не пытался поднять газету с пола.

– Что привело вас в такое негодование, мой друг? – спросил он наконец спокойно и очень медленно. Возможно, в другое время Юстас и не заметил бы, каким холодным и немигающим был взгляд у этого человека. Но сейчас все его чувства были обострены. Теперь он даже ждал, что тот применит к нему физическую силу, поэтому был готов дать отпор и даже жаждал этого.

– Да, меня обокрали! – гневно воскликнул он. – Лишили доверия к… – Он запнулся, не находя слов для выражения бури чувств обманутого и оскорбленного человека. Но затем нужные слова вдруг появились, и каждое из них причиняло ему боль. – У меня украли веру в моих товарищей, в тех, кого я боготворил и уважал, в тех, кому я мечтал подражать! Вот что вы сделали! Вы все разрушили, предали…

– Мой дорогой друг! – поднялся банкир. – Вы совершаете ошибку…

– Вы непозволительно шумите, черт побери, – рассердился генерал, ощетинившись бакенбардами. – Это все, что я хочу сказать, сэр! – Он с шумом расправил газету и снова углубился в нее.

– Полно, дружище. – Банкир сделал шаг к скандальному посетителю, вытянув впереди руки, словно этим жестом хотел удержать его от какого-нибудь неблагоразумного поступка. – Хороший холодный душ приведет вас в порядок…

– Я трезв, как судья при исполнении своих обязанностей, – сквозь зубы прошипел Марч. – И если вы дотронетесь до меня, сэр, если только коснетесь, клянусь богом, я нокаутирую вас. Этот человек, – он продолжал смотреть на Хэзеуэя, – совершил убийство. Не образно говоря, а в прямом смысле этого слова. Он хладнокровно и намеренно отнял жизнь у другого человека, отравив его.

Теперь его уже никто не перебивал. Йен Хэзеуэй спокойно и терпеливо, с чуть заметной усмешкой слушал Юстаса.

– Он подсыпал яд ему в коньяк, здесь, в этом клубе…

– В самом деле, послушайте… – сбивчиво залепетал епископ. – Это…

Но под гневным взглядом Марча он тут же умолк.

– Вы – палач! – снова резко повернувшись к Хэзеуэю, выкрикнул Юстас ему в лицо. – И я знаю, как вы это сделали! Вы прошли в гардеробную и переоделись во фрак официанта, снова вернулись в гостиную, подали бедному сэру Артуру отравленный вами коньяк, а затем вернулись в гардеробную… – Он остановился. По страшно побледневшему лицу Йена Марч понял, что того покинула уверенность. Секрета, который ему доверили охранять, больше не было, он был кем-то раскрыт. Юстас видел страх в глазах Хэзеуэя, а за ним и ненависть. Маска упала с его лица. – Я беру на себя право задержать вас за отравление сэра Артура Десмонда, приведшее к его смерти, – объявил он.

– Абсолютная бессмыслица, – ровным голосом произнес лорд. – Вы пьяны, сэр. Бедняга Артур Десмонд покончил жизнь самоубийством. Мы готовы забыть ваше возмутительное поведение, Марч, если вы тут же заберете свои слова обратно и перестанете быть членом этого клуба.

Йен встал и попытался обойти Юстаса. В этот же момент лорд, крепко ухватив нарушителя спокойствия за руку, оттащил его в сторону.

Это взбесило Марча. Он был физически крепким человеком и поборником здорового образа жизни. Его мощный удар пришелся лорду прямо в челюсть и свалил его в одно из пустующих кресел.

Хэзеуэй, довольно больно лягнув напавшего на него джентльмена в голень, пустился наутек, но тот вовремя обернулся и в один прыжок догнал его. Прыжки и захваты Марча на поле для игры в регби в его студенческие годы не раз вызывали одобрительный рев трибун. Оба рухнули на пол, опрокинув столик, у которого тут же отлетела ножка, и поднос с чашками и блюдцами. Осколки разбитой посуды усеяли ковер.

Открылась дверь, и перепуганный официант замер на пороге, глядя на лорда, лежавшего в кресле, разбросав руки и ноги, и на Юстаса с Йеном в отчаянной схватке на ковре, пыхтящих и задыхающихся, на их мелькающие кулаки и ботинки. За всю свою жизнь слуга не видывал ничего подобного и поэтому не знал, что делать. Он стоял и мучился от собственной беспомощности.

Генерал выкрикивал команды, которые никто не исполнял, епископ пытался произносить какие-то слова назидания – что-то о миролюбии и мудрости воздержания, – но слушать его было некому.

В коридоре королевский судья безуспешно требовал объяснить ему, что происходит.

Кто-то догадался послать за управляющим, а кто-то – за доктором, полагая, что у одного из уважаемых членов клуба случился приступ падучей болезни и ему пытаются оказать помощь. Некий поборник воздержания от спиртных напитков произносил нравоучительный монолог, а один из официантов тихо молился.

– Полицию! – крикнул наконец Юстас во все горло. – Вызовите полицию, олухи! Боу-стрит… инспектора Питта! – И с этими словами он, не жалея сил, нанес своему противнику удар по скуле. При этом левой ногой он случайно опрокинул стол, который, в свою очередь, задел столик на колесах, где стоял графин с коньяком и несколько рюмок. Все это с грохотом и звоном свалилось на голый паркет.

Хэзеуэй, потеряв сознание, затих. Тело его обмякло.

Но Марч даже теперь не доверял ему.

– Позовите полицию! – снова крикнул он, после чего поднялся и для пущей надежности сел на поверженного врага.

Официант, замерший в дверях, пришел в себя и бросился выполнять приказание. Это он, по крайней мере, понимал, и ему было известно, как это сделать. Что бы там ни произошло, а полиция здесь не помешает, даже если она всего лишь разберется с этим скандалистом.

Но официанта ждала еще более невероятная вещь, оскорбительная для клуба куда в большей степени. В коридоре стояла женщина, наблюдавшая безобразную сцену в голубой гостиной. Молодая женщина с каштановыми волосами и красивой фигурой, и хотя ее глаза были полны удивления, она еле сдерживала душивший ее смех.

– Мадам! – с ужасом произнес епископ. – Это мужской клуб! Вам нельзя здесь находиться. Прошу вас, мадам, соблюдать приличия и немедленно удалиться.

Шарлотта Питт окинула взглядом осколки фарфора и хрусталя, пролитые кофе и коньяк, сломанную мебель, перевернутые стулья, лорда в кресле с расстегнутым воротничком и наливающимся синяком на скуле, Юстаса верхом на Йене Хэзеуэе и распростертую фигуру самого Хэзеуэя на ковре.

– Меня всегда интересовало, чем джентльмены занимают здесь свое время, – произнесла она тихо и чуть хрипловато от душившего ее смеха и высоко вскинула брови. – Невероятно.

Епископ произнес что-то, совсем не приличествующее его сану. Но смутить Марча было уже невозможно. Он торжествовал победу, физическую и моральную.

– Послали за полицией или нет? – спросил он, поочередно глядя на каждого из присутствующих.

– Да, сэр, – поспешил ответить один из официантов. – Мы позвонили по телефону. Кто-то из участка на Боу-стрит уже выехал.

Шарлотту все же выпроводили в холл. Голубая гостиная – место не для всех. Даже новым членам клуба вход туда запрещен.

Юстас, однако, не оставил своего противника, особенно когда тот пришел в себя. Голова у Йена отчаянно болела. Он молчал и не делал никаких попыток протестовать или защищаться.

Поэтому когда Томас Питт приехал в клуб, первой его встретила Шарлотта, рассказавшая, как ее дальнему родственнику удалось раскрыть дело. Она лишь скромно заметила, что немножко помогла ему и кое в чем направила и еще – что он взял на себя право задержать убийцу.

– Вот как? – с сомнением сказал Питт, но, когда жена подробно объяснила ему, как он это сделал, суперинтенданту ничего не оставалось, как похвалить и ее, и Марча.

Спустя пятнадцать минут арестованный Хэзеуэй в наручниках был посажен в кеб, который должен был доставить его в полицейский участок на Боу-стрит. Юстас принимал поздравления от членов клуба «Мортон», а Шарлотта, несмотря на протесты, была отправлена домой.

По пути на Боу-стрит Томас сидел рядом с арестованным. Закованный в наручники, безоружный, тот оставался все тем же Йеном Хэзеуэем – спокойное лицо с длинноватым носом, небольшие, круглые, как буравчики, светлые глаза, в которых угадывалась незаурядная сила характера. Он, несомненно, боялся – было бы странно, если бы он не испытывал теперь страха, – но никаких признаков испуганного человека в нем не было. И у Питта не было сомнений, что Хэзеуэй не нарушит клятву, связывающую, как круговая порука, всех членов «Узкого круга».

Этот человек убил Артура Десмонда. Именно Йен, всыпав опий в коньяк, принес ему роковую рюмку, а затем скрылся, зная, каков будет финал. Но в смерти сэра Артура виноват не он один. Виновата вся верхушка Круга. Хэзеуэй был избран исполнителем ее воли. Кто же вынес приговор, кто отдал зловещий приказ?

Этого человека он должен найти, думал суперинтендант. Только тогда восторжествует справедливость, будет отомщен Мэтью, а главное для Томаса – смягчится мучающее его чувство вины при каждом воспоминании о сэре Артуре.

Питт был уверен, что знает, кто отдал приказ, но без доказательств он был бессилен что-либо сделать.

Искоса взглянув на молчавшего, почти застывшего в неподвижности арестованного, суперинтендант встретился с ним взглядом. В его жестком взоре, проницательном и умном, Томасу почудилась ироническая усмешка. Он даже поежился, как от холода, вдруг по-новому осознав жесткую силу клятв, связывающих этих людей. Это больше чем клуб единомышленников или вольное общество. Здесь есть что-то мистическое, похожее на религиозный фанатизм, а их месть за измену ужасна. Хэзеуэй предпочтет виселицу, чем промолвит хотя бы слово.

Или он уверен, что кто-то из Круга, высший судья всему, поможет ему избежать веревки?

Неужели такое возможно?

Томас не может этого допустить, хотя бы ради памяти сэра Артура Десмонда. Он снова взглянул на Йена, и их взгляды словно скрестились. Это был долгий молчаливый поединок. Никто не проронил ни звука. Питту не нужны были слова и аргументы, он хотел понять чувства и убеждения врага.

Хэзеуэй выдержал его взгляд, не моргнув и не сделав попытки отвернуться, но уголки его сжатых губ чуть приподнялись в еле уловимой улыбке.

В этот момент суперинтендант уже решил, что он должен делать.

Когда, подъехав к полицейскому участку на Боу-стрит, они вышли, Томас расплатился с возницей и провел арестованного мимо ошеломленного дежурного полицейского, взявшего под козырек, в здание участка.

– Мистер Фарнсуорт уже здесь? – справился он.

– Да, сэр, – ответил дежурный. – Я сразу же передал ему вашу просьбу и сказал, что вы арестовали убийцу сэра Артура Десмонда, как вы велели…

– И что?

– Он тут же прибыл, сэр. Он здесь уже минут десять. И мистер Телман с ним, как вы распорядились, сэр.

– Мистер Фарнсуорт в моем кабинете?

– Да, сэр. И мистер Телман тоже.

– Благодарю.

Питт почувствовал внезапное волнение и вместе с тем нарастающий страх, словно в его груди чья-то рука сжалась в твердый, как камень, кулак. Он быстро зашагал по ступеням лестницы, почти толкая перед собой арестованного. На площадке он рывком открыл дверь своего кабинета. Его шеф, смотревший в окно, мгновенно обернулся. При виде Хэзеуэя лицо его не дрогнуло – лишь кровь отхлынула от него, оставив темные тени вокруг глаз и в углах рта.

Он открыл было рот, чтобы что-то сказать, но воздержался.

– Доброе утро, сэр, – поздоровался суперинтендант спокойным голосом, словно ничего не заметил. – Мы задержали человека, убившего сэра Артура Десмонда. – Улыбнувшись, он кивком указал на Йена.

Джайлс Фарнсуорт вскинул брови, изобразив удивление.

– Он? – Наигранное изумление на его лице перешло в недоверие. – Вы в этом уверены?

– Абсолютно, – спокойно подтвердил Томас. – Нам все известно, даже в подробностях, имеются и свидетели. Надо только свести все воедино. Сделано все очень умело, почти профессионально.

– Это вы о себе?

– Нет, сэр, о мистере Хэзеуэе. Я имею в виду его методы и способы. – Тут Питт позволил себе смелость снова улыбнуться. – Лишь случайная мелочь, звонок, которым вызывают обслугу в клубе, подвела его. Этой малости оказалось достаточно. – Он простодушно посмотрел на начальника.

Тот вдруг приблизился к Томасу, взял его под локоть и отошел вместе с ним к двери.

– Можно вас на пару слов, Питт? – тихо сказал он. – Позовите констебля для его охраны.

– Разумеется, сэр, – согласился суперинтендант. – Я поручу это Телману. – Ему только это и нужно было, он сам все равно постарался бы поговорить с помощником комиссара наедине, даже если бы тот не попросил его об этом.

– Я вас слушаю, сэр, – произнес он сразу же, как только они с Фарнсуортом уединились в пустующей комнате, оставив Йена под присмотром инспектора Телмана.

– Послушайте, Питт, вы уверены, что арестовали убийцу? – заговорил Джайлс. – Я имею в виду, что Хэзеуэй – уважаемый человек в Министерстве по делам колоний, абсолютно честный, его отец… служитель церкви… сын – тоже. Зачем ему было убивать Десмонда? Он даже не знал его, лишь видел в клубе. Возможно, ваши действия и методы правомочны, но задержали вы не того, кого нужно.

– Нет, сэр. Убийство совершено не по личным мотивам. Узнать человека по его внешности ему было вполне достаточно для того, что он собирался сделать.

– Что вы хотите сказать… – Фарнсуорт, не закончив фразы, пристально посмотрел на подчиненного.

– Все очень просто. – Томас выдержал его взгляд, стараясь не выдать свои потайные мысли и чувства. Шеф ничего не должен был заподозрить. – Сэр Артур был убит за то, что нарушил клятву, данную братству «Узкий круг», и таким образом был обвинен в измене.

Глаза помощника начальника полиции едва заметно расширились, как бы выражая удивление.

– Хэзеуэю было поручено исполнить приговор, – продолжал суперинтендант, – что он и сделал, хладнокровно и умело.

– Убийство! – словно бы не веря, Фарнсуорт повысил голос, и в нем зазвучали металлические нотки. – «Узкий круг» не совершает убийств! Если Хэзеуэй это сделал, на то была другая причина.

– Нет, сэр, как вы только что подчеркнули, он не был лично знаком со своей жертвой. Это была казнь по приказу, и мы можем это доказать. – Лишь на мгновение Питт заколебался. Дай бог, чтобы он не ошибся в Телмане. Но если в полиции есть хоть один, за кого он мог бы поручиться, что тот не состоит в «Узком круге», то это инспектор Телман. Прямо сказать в лицо начальнику все, что он знает, означало бы многим рисковать. – На суде все выяснится и выйдет на свет божий.

– Если это общество такое, каким вы его описали, Питт, Хэзеуэй умрет, не сказав ни слова, – с уверенностью сказал Джайлс. Томас уловил в его голосе скрытую насмешку.

– О, я не ожидаю от него признаний, – ответил он, улыбаясь. – Думаю, вы правы. Он пойдет на виселицу, не выдав своих товарищей. Мы так и не узнаем, кто они, – медленно произнес он, встретив взгляд шефа. – Но каждый житель Лондона, мужчина или женщина, кто прочтет это в газетах, будет знать, кто они такие. Мы докажем их виновность на открытом судебном процессе.

– Понимаю. – Фарнсуорт сделал глубокий вдох и выдох. Он смотрел на суперинтенданта с известным удивлением, словно тот превзошел все его ожидания. – Я хотел бы сам с ним поговорить с глазу на глаз, если вы не возражаете. – Это было сказано вежливо, но звучало как приказ. – Меня все это… весьма беспокоит… Трудно даже поверить…

– Да, сэр, конечно. Мне надо вернуться в клуб «Мортон» и проверить показания официантов, а также выяснить, что там с остальными свидетелями.

– Конечно, отправляйтесь. – И, не мешкая, Джайлс направился в кабинет Питта.

Спустя несколько минут оттуда вышел Телман. В его глазах был безмолвный вопрос. Томас предупреждающе приложил палец к губам, а затем, громко ступая, спустился по лестнице, чтобы потом, крадучись, бесшумно вернуться и встать рядом с инспектором у двери кабинета.

Они ждали минут пять, показавшиеся вечностью, волнуясь до сердцебиения. Суперинтенданту казалось, что от ударов сердца у него сотрясается все тело.

Негромкие голоса за дверью умолкли, и послышался приглушенный стук, словно что-то упало.

Питт, не медля, распахнул дверь и ворвался в кабинет. За ним последовал Телман.

Фарнсуорт, наклонившись над лежащим Хэзеуэем, прижал его к полу. В груди поверженного противника торчала ручка ножа для разрезания бумаги. Руки Йена, закованные в наручники, были прижаты к ране, а пальцы помощника комиссара, обхватив ее, изо всех сил нажимали на нож, вгоняя его все глубже в грудь арестованного.

Телман испуганно вскрикнул.

Джайлс, подняв голову и увидев их с Томасом, вначале ничего не понял, а потом лицо его исказилось гримасой ужаса.

– Он… схватил нож… – залепетал он. – Я пытался помешать…

Суперинтендант отступил в сторону, давая Телману войти.

– Это вы убили его! – не выдержав, негодующе воскликнул тот. – Я видел, как вы сделали это.

Помощник комиссара перевел взгляд с одного из своих подчиненных на другого и в конце концов остановился на Питте. В глазах у них обоих он прочел гнев и презрение.

– Джайлс Фарнсуорт, вы арестованы. – Промолвив эти слова, Томас подумал, что уже давно за свою долгую службу не произносил их с таким удовлетворением. – За убийство Йена Хэзеуэя. Предупреждаю, что все, что вы скажете, будет внесено в протокол и предъявлено как доказательство на суде, которого, клянусь памятью Артура Десмонда, вам не придется долго ждать.

1

На Боу-стрит находилось Управление полиции Лондона.

2

Лауданум – опийная настойка на спирту.

3

Впервые организация «Узкий круг» появляется у Э. Перри на страницах романа «Скандал на Белгрейв-сквер».

4

Замбезия – провинция в центральной части Мозамбика.

5

Речь идет о старом афоризме: «Тот, кто хочет отобедать с дьяволом, должен запастись очень длинной ложкой».

6

Петерс Карл (1856–1918) – германский государственный и общественный деятель, колонизатор, расист.

7

Роберт Артур Талбот Гаскойн-Сесиль, 3-й маркиз Солсбери (1830–1903) – британский государственный деятель, премьер-министр Великобритании (1885, 1886–1892 и 1895–1902, четырежды министр иностранных дел (1878, 1885–1886, 1886–1892, 1895–1900), депутат Палаты общин от Консервативной партии, член Палаты лордов. Проводил империалистическую политику, направленную на приращение территории Британской империи в Африке и других регионах.

8

Экватория – область на юге Судана.

9

Трансвааль – область в ЮАР, в настоящее время поделена между провинциями Мпумаланга, Лимпопо и Гаутенг.

10

Старый Калабар – местность в Западной Африке, ныне принадлежащая Нигеру.

11

Дагомея – бывшая французская колония в составе Французской Западной Африки; ныне Бенин.

12

В доме номер 10 по Даунинг-стрит находится резиденция премьер-министра Великобритании.

13

Ливингстон, Давид (1813–1873) – шотландский миссионер, выдающийся исследователь Африки; Генри Мортон Стэнли GCB (наст. Джон Роулендс, 1841–1904) – английский журналист, знаменитый путешественник, исследователь Африки.

14

Родс, Сесил Джон (1853–1902) – британский и южноафриканский политический деятель, бизнесмен, инициатор британской колониальной экспансии в Южной Африке.

15

Мухаммед Ахмед ибн ас-Сайид абд-Аллах, Махди Суданский (1844–1885) – вождь освободительного движения в Судане, основатель суданского Махдистского государства.

16

Хедив (хедива, хедиф) – титул вице-султана Египта, существовавший в период зависимости Египта от Турции.

17

Роттен-роу – аллея в Гайд-парке, в начале которой располагались королевские конюшни; в XIX в. популярнейшее место среди любителей верховой езды.

18

Здесь и далее упоминаются события, описанные автором в романе «Натюрморт из Кардингтон-кресент».

19

Мф. 6:3.

20

Следователь по делам о насильственных смертях.

21

Речь идет о пьесе норвежского драматурга Г. Ибсена «Кукольный дом» (1879).

22

Вторая жена Генриха VIII Анна Болейн была по его воле и решению парламента обезглавлена якобы за супружескую неверность и государственную измену.

23

Буганда – королевство в Восточной Африке, находившееся на территории государства Уганда в XIX в.

24

Бомбазин, бумазея – плотная хлопчатобумажная ткань саржевого, реже полотняного переплетения с начесом на одной, обычно изнаночной, стороне.

25

Бечуаналенд – протекторат Великобритании в Южной Африке, существовавший в 1885–1966 гг.

26

Басутоленд – британская колония в Южной Африке в 1884–1966 гг., в настоящее время существует как независимое государство Лесото.

27

Маджуба – гора в ЮАР, возле которой Британия потерпела самое серьезное поражение в 1881 г. во время Англо-бурской войны.

28

Африканеры – народ в Южной Африке, являются потомками колонистов голландского, немецкого и французского происхождения. Основная часть проживает в ЮАР и Намибии. Внутри африканеров выделяется субкультура буров.

29

Речь идет о Большом Зимбабве (Великом Зимбабве), древнем южноафриканском городе, расположенном в провинции Масвинго государства Зимбабве.

30

Роберт Клайв (1725–1774) – британский генерал и чиновник, утвердивший господство Британской Ост-Индской компании в Южной Индии и в Бенгалии.

31

«Она унижается, чтобы победить, или Ночь ошибок» (1773) – пьеса английского писателя и драматурга О. Голдсмита (1728–1774).

32

Кельтские народные предания о легендарном короле Артуре и его благородных рыцарях Круглого стола, воплощавших высокие нравственные идеалы.

33

Тости, Франческо Паоло (1846–1916) – итальянский композитор и певец, придворный музыкант английских королей.

34

Rigor mortis ( лат.) – окоченение тела после смерти.

35

Генри Райдер Хаггард (1856–1925) – британский писатель, классик мировой приключенческой литературы.

36

Ассегай – особое копье с длинным массивным листовидным наконечником, используемое для ближнего боя.