Глава 1

Январь укрыл Восточную Англию^[1] белой пеленой. Снегопад продолжался, устилая мелкой крупой плоскость аэродрома, ангары со свисающими с крыш сосульками, и лишь расчищенная взлетно-посадочная полоса черной линией рассекала скованную морозом заснеженную округу. Отапливаемое помещение гауптвахты я посетил последним. Доски под окошком дежурного были поражены сырой гнилью, дверные притолоки источены червями, сами двери также подгнили внизу. Сделав отметку в планшете, я на минуту задержался, просматривая все свои записи.

Сопровождавший меня при обходе столовых и казарм старший сержант вернулся, поговорив с кем-то по телефону.

— Полковник приглашает вас выпить с ним перед вашим отъездом.

Я ничего ему не ответил, сосредоточившись на своих рабочих заметках, перепроверяя, ничего ли не упустил. Двадцать три страницы записей, а завтра я должен буду подвести общий итог, написать отчет и, разумеется, составить смету. Эта старая военно-воздушная база была в основном построена в годы войны, необработанную древесину дверей и окон латаных-перелатаных казарм защищал лишь слой краски. Были также бараки, стены которых уже начали превращаться в труху. Работы здесь был непочатый край, и от моих расчетов зависело, возьмет ли «Петт и Полдис» этот подряд и получит ли от него прибыль. Кроме того, это моя первая крупная экспертиза после того, как у компании сменился владелец.

Я закрыл планшет. Сержант повторил приглашение, и я поинтересовался, почему полковник? Я и раньше работал с базами Королевских военно-воздушных сил, и мою деятельность всегда контролировал подполковник, и ни разу полковник, начальник авиабазы.

— Не могу знать, сэр.

Он глянул на часы, стоявшие на столе.

— Он ждет вас в офицерской столовой. Так что, если вы закончили, я вас провожу.

Был уже второй час, и ни малейшего потепления, когда мы шли по обледенелой дороге, мимо вахты, где охранники, спасаясь от холода, набились в свою застекленную будку. Морозный ветер приносил оглушительный рокот прогреваемых двигателей, выдыхаемый нами воздух превращался в облака пара. Грейт-Уз^[2], должно быть, сегодня подмерзнет вдоль берегов до самого Кингс-Линна^[3], и моя маленькая яхта, пришвартованная в одной из проток солончаков в Блейкни^[4], окажется вмороженной в лед.

Полковник, высокий темноволосый мужчина с орлиным носом на иссеченном грубыми морщинами лице, ожидал меня в баре. С ним также были подполковник и майор, но он меня им не представил, и они удалились сразу же, когда полковник спросил меня, что я буду пить. Я попросил виски с имбирным вином.

— Знаете толк, — кивнул он. — А у меня сегодня полет.

Сам он пил апельсиновый сок. В баре царил сумрак, включили свет. Как только мне вручили выпивку, он повел меня к столику в дальнем углу зала.

— Я полагаю, вы немало знаете о кораблях. О деревянных кораблях.

Он указал на стул, предлагая присесть.

— Вы имеете в виду парусники?

Он утвердительно кивнул. Я сказал, что мне приходилось бывать на некоторых.

— То были учебные парусные суда.

Благодатное тепло достигло моего желудка.

— Кроме того, у меня есть собственная лодка. Деревянная, не из стекловолокна. А что?

— Старинные корабли, — продолжил он, не отвечая на мой вопрос. — Оснащенные прямыми парусами.

Он расстегнул карман форменной куртки и вынул несколько сложенных листков.

— Год назад в это же время я был на Фолклендских островах^[5].

Полковник помолчал, глядя в бумаги. Его мысли, по-видимому, блуждали в прошлом.

— Странное место, — пробормотал он. — Самое необычное из всех, где мне доводилось нести службу.

Он поднял голову, снова устремив на меня взгляд.

— Как вы полагаете, сколько времени может просуществовать деревянное судно в Антарктике, в тех холодных условиях?

— Не знаю, — ответил я. — Зависит от множества факторов: от вида древесины, из которой построен корпус, ее состояния, от широты, о которой идет речь, от перепада температур. Кроме того, — прибавил я, — нужно знать, сколько месяцев в году древесина подвергается воздействию мороза и особенно погружена она в воду постоянно или нет. Если к ней имел доступ воздух…

Я замолчал в нерешительности, пытаясь угадать ход его мыслей.

— Слишком много неизвестных. Нельзя ничего утверждать, не зная всех обстоятельств.

Кивнув головой, он раскрыл сложенные листки и разгладил их на колене.

Это были фотокопии чего-то, подобного страницам из записной книжки, чрезвычайно измятым и исписанным торопливым почерком, разобрать который со своего места я был не в состоянии.

— Вы ведете речь об останках кораблей, все еще находящихся в районе Фолклендских островов. Я правильно вас понимаю?

Один из руководителей нашей фирмы ездил туда, когда пароход «Великобритания» готовили к длительному буксированию назад в Бристоль, в старый сухой док, где судно было построено. Он демонстрировал снимки, сделанные им в командировке, и, поскольку консервация древесины по-прежнему является основной специализацией компании, на слайдах было много поврежденных и брошенных судов, снятых крупным планом, встреченных им в районе островов.

— Если вам нужна информация о старых судах на Фолклендских островах, вам лучше поговорить с Тэдом Элтоном, — посоветовал я ему.

— Нет, не в районе островов. Я не знаю, где именно, вот в чем трудность.

Он постучал пальцем по листкам в своей руке.

— Это записи из блокнота гляциолога^[6]. Их нашли при нем после гибели, и я сделал с них копии, прежде чем его вещи отослали назад в Лондон.

Полковник передал листки мне.

— Он, вероятно, находился в кабине пилотов, ожидая, когда покажется шельфовый ледник, в противном случае он бы его не увидел. Или он ему померещился? — медленно прибавил он.

— Что? — не понял я.

— Корабль. Большой парусный корабль, запертый льдами.

— Старинный корабль? Вы говорили о старинном судне с прямыми парусами.

Он утвердительно кивнул.

— Прочтите, что он об этом пишет.

Я взял листки и поднес к свету. Всего их было три, соединенных скрепкой, и первые слова, бросившиеся мне в глаза, были следующие:

«Мачты отсутствуют, разумеется. Лишь пеньки, покрытые льдом, равно как и палуба. Я смог разглядеть лишь общие очертания. Старинный деревянный корабль. В этом я уверен. К сожалению, моя фотокамера осталась в хвостовом отсеке вместе с остальным оборудованием. Три мачты и что-то похожее на орудийные порты^[7], пустая обледенелая палуба с полуразрушенными фальшбортами, а позади штурвала…»

Я перевернул страницу. Почерк резко стал очень неровным, почти нечитаемым, как будто самолет вошел в зону турбулентности.

«…фигура человека. Рулевой, примерзший к штурвалу. Вот на что это было похоже. Призрак человека и призрак корабля, и все укрыто белым одеялом снега и льда, видны лишь очертания. А потом все исчезло, осталось лишь слепящее глаза сияние льда. Я почти решил, что мне это померещилось, но именно так это и выглядело…»

На третьей странице он сделал схематический набросок судна.

— Вы показывали это кому-либо, кто разбирается в старинных кораблях? — спросил я полковника.

— Лично я нет, — ответил он. — Но Национальный морской музей дал свое заключение по этому вопросу. По их мнению, корабль похож на фрегат начала девятнадцатого века. Безусловно, это в значительной мере догадки. Рисунок слишком примитивный, чтобы говорить наверняка, и у них возник вопрос, который задает каждый, кто читал эти записи: действительно ли Сандерби видел корабль или то была галлюцинация. Его звали Чарльз Сандерби.

Он замолчал, теребя мочку уха.

— Перед тем он был в отпуске по болезни, очевидно, психического свойства, — сказал он неуверенно. — Результат проведенной на Мак-Мёрдо^[8] зимы. Он проделал несколько поездок на снегоходе по паковому льду^[9] к айсбергам, исследуя массивные напластования, формирующиеся, когда новый слой льда нарастает поверх более старого.

Повернув голову, он вдруг пристально на меня посмотрел.

— Итак, возвращаюсь к своему вопросу: могло ли судно конца восемнадцатого или начала девятнадцатого века просуществовать почти два столетия в той части света? Насколько мне известно, на Аляске и на севере Канады, где нет термитов, дерево сохраняется почти что вечно. Лафеты из Форт-Черчилля относятся к годам становления «Компании Гудзонова залива»^[10].

— Это в значительной степени зависит от уровня влажности в летние месяцы, — заметил я. — Но даже если дерево уцелеет, что будет с кораблем в целом?

Он кивнул, соглашаясь.

— С учетом того, какие там ветры, вы, видимо, правы. Но я встречался с этим человеком. Мы с ним выпивали накануне его отъезда.

Полковник помолчал, задумчиво глядя в свой стакан.

— Странно было то, чего он боялся. Поэтому я так хорошо это запомнил.

Он говорил не спеша, предаваясь воспоминаниям.

— Гляциолог, он боялся льда. Поэтому он ездил в отпуск домой, чтобы разобраться с этой проблемой. Или у него было какое-то предчувствие? Вы верите в вещи подобного рода?

Он взглянул на меня широко открытыми серыми глазами. «Он явно не из тех, кому ведом страх», — подумал я.

— Бедолага, — сказал он. — Я едва не дал ему свой амулет, который получил от одного эфиопа, перед тем как тот умер. Мы возвращались из рейса за зерном и рисом в Джибути. Я втащил его на борт в последнюю минуту, плюнув на правила. Думал спасти одного из тех горемык. Но ничего из того не вышло, и он мне дал вот это…

Он засунул руку себе под рубаху и вытащил напоминающее цветок подсолнечника лицо, вырезанное из какого-то бледного камня.

— С тех пор всегда его ношу, — сказал он и прибавил: — У всех нас бывают моменты, когда нужно ухватиться за что-нибудь — что-то такое, способное вселить уверенность, что удача еще не отвернулась. Так что я так и не дал его ему, и его самолет исчез во льдах.

Полковник засунул амулет назад под рубаху и снова замолчал.

— Когда это случилось? — спросил я его.

— Что? А, самолет. Значит так, я здесь уже почти шесть месяцев, а это произошло как раз перед тем, как я вернулся с базы на Фолклендских островах. Удивительно, знаете ли, ведь он по чистой случайности попал на тот рейс. Он летел откуда-то из Штатов на самолете военно-воздушных сил Аргентины. Он был аргентинцем. По крайней мере, так было записано у него в паспорте. В действительности он был из Северной Ирландии. По натуре, я полагаю, настоящий пуританин. Он высадился на уругвайской базе в Монтевидео, потом пересел на наш самолет, возвращающийся на базу для замены двигателя. Череда случайностей — каждый перелет, как прыжок с камня на камень, приближал его к катастрофе, последним шагом стала его пересадка на тот американский борт. Он приземлился на моей базе из-за неполадок в электрической системе и, как только наши механики ее устранили, полетел дальше, и больше его никто не видел.

— Как же тогда к вам попала его записная книжка? — спросил я.

— Большой германский ледокол нашел их тела. Они были на большой старой плавучей льдине примерно в тридцати милях к северо-западу от шельфового ледника. Недалеко от того места, где погиб «Эндьюранс» Шеклтона^[11]. Ни самолета, ни бортового регистратора, ничего, что могло бы подсказать, что произошло, только лежащие тела, как будто они только и успели выбраться сами на лед, прежде чем утонул их самолет.

Он снова коснулся пальцами мочки своего левого уха.

— Очень странно. Вся эта история очень странная. Кроме записей Сандерби о состоянии льда и рассказа об этом удивительном «Летучем голландце», никаких иных письменных свидетельств о том, что случилось во время того полета, нет.

Полковник вздохнул.

— Могло ли ему это все привидеться? Он ученый, очень точен в своих формулировках…

Он помолчал, качая головой.

— Что ж, теперь это уже все в прошлом и очень далеко отсюда. Очень далеко.

Задумчиво повторяя эти слова, он как будто сам себе напоминал, что время не стоит на месте и он сейчас в Британии.

Глянув на часы на руке, полковник поднялся на ноги.

— Мне нужно идти. Молодой пилот в воздухе творит чудеса, но не умеет обращаться с деньгами или с женщинами, — сказал он, добавив: — Дорого обходятся эти ребята, боевые летчики. Налогоплательщику черт знает сколько стоит их обучение. И после того, как я сделал все от меня зависящее, чтобы добиться от шельмеца дисциплины…

Его лицо неожиданно озарилось обаятельной улыбкой.

— Одна из радостей в полетах состоит в том, что все остается на земле. Включая это дерьмо.

Он кивнул в сторону высоких окон, за которыми совсем потемнело, а на летном поле бушевала вьюга.

— На высоте в пятнадцать тысяч футов^[12] я увижу солнце в голубом небе.

Я вернул ему копии записей, и, пока мы шли к двери, он сказал:

— Мне об этом напомнил генерал-майор, я с ним встречался на прошлой неделе. Он только что вернулся из Чили, где его возили в Пунта-Аренас^[13], там у них база в Магеллановом проливе. Было много разговоров о каком-то старинном фрегате с аргентинским экипажем и под аргентинским флагом, прошедшем через пролив сразу же после окончания войны к их базе на самом юге Огненной Земли. Вроде бы какая-то женщина, родственница одного из членов экипажа, недавно расспрашивала о нем.

Он остановился, когда мы дошли до устланного ковром большого холла перед выходом из офицерского клуба.

— Как у вас дела с транспортом?

Я сказал ему, что моя машина стоит позади здания, и он повел меня по коридору мимо гардеробных и показал короткий путь через подсобные помещения.

— Странно то, — сказал он, когда мы с ним прощались, — как вся эта история запечатлелась у меня в сознании. Трупы, лежащие на льду, и блокнот Сандерби с заметками о состоянии льда в море Уэдделла^[14], ничего больше, и после всей научной писанины три страницы о мельком увиденном корабле-призраке, запертом во льдах.

Он покачал головой, по хмурому выражению его лица можно было подумать, что он воспринимает смерть этого человека как личную трагедию, воспоминания о которой вызывают в нем жгучую боль.

— Будьте осторожны на дороге, — сказал он, открыв дверь в проход с кирпичными стенами. — Все кругом обледенело.

Его рука легла мне на плечо, едва не вытолкнув меня наружу, и дверь тут же захлопнулась за моей спиной. Он как будто пожалел, что слишком открылся мне в нашем разговоре.

Холодный ветер, со свистом налетающий с открытого поля аэродрома, пронзил меня, как только я вышел из прохода. Лобовое стекло моей машины покрылось слоем наледи. Я спрыснул его водой, но, чтобы протаяла хотя бы маленькая дырочка, сквозь которую можно было выглянуть наружу, пришлось греть машину двигателем минут пять, не меньше. По пути назад пришлось ехать как по катку, несмотря на все посыпания солью. Погода стояла настолько скверная, что я добрался до Кингс-Линна не раньше четырех.

Производственные помещения располагались в промышленной зоне в низине у реки, но офисы «Петт и Полдис» были там же, где и раньше — неподалеку от собора Св. Маргариты и старинных складов, в которых с начала шестнадцатого века расположилась городская торговая контора ганзейского союза. В здании было холодно и как-то странно тихо. Похоже, всех отпустили пораньше. В нашем кабинете было пусто, на моем столе не было ничего, кроме письма, отпечатанного на фирменном листке почтовой бумаги.

Взяв письмо, я подошел с ним к окну и был потрясен, отказываясь верить в то, что прочел в тех двух коротких абзацах — абзацах, сообщающих мне, что я больше не нужен.

«Уважаемый мистер Кеттил!

Этим ставим Вас в известность о том, что данное отделение „Петт и Полдис“ с этого дня прекращает свою деятельность. В дальнейшем все производство будет переведено в Бейсингстоук, а управление всей группой компаний будет осуществляться из штаб-квартиры в Вулверхэмптоне. Администрация более не нуждается в Ваших услугах и просит Вас незамедлительно освободить кабинет, так как офисное здание, равно как и производственные помещения, выставлены на продажу.

Условия вашего контракта будут, безусловно, соблюдены, и представители правления в Вулверхэмптоне свяжутся с вами дома по вопросам выплаты компенсации за увольнение по сокращению штатов, пенсии, страховки и т. п.»

Некто, обозначивший себя руководителем отдела кадров, нацарапал внизу письма безликую подпись.

Я, должно быть, перечитал письмо дважды, прежде чем до меня дошло его содержание. Сокращение штатов — слова из газетных заголовков, катастрофа, которая происходит с кем-то другим и никогда с тобой лично. А ведь у нашей компании давняя история.

Я стоял и глядел на краснокирпичное здание складов напротив, теперь ставшее жилым, на узкий просвет между ним и следующим строением, через который виднелся холодный блеск реки. Свинцовое небо сыпало на землю мелкую снежную пыль. В том, что дирекция фирмы так долго держалась за эти офисы, был особый смысл. Здание ценилось ею за древность, поскольку история «Петт и Полдис» уходила корнями в те времена, когда корабли строили из дерева. Тогда фирма торговала лесом, а когда суда, приходящие в Кингс-Линн по реке, стали металлическими, новые поколения семейства Петт расширили бизнес, занявшись импортом тропических сортов твердого дерева, а позже обратились к консервации древесины, в частности зданий с дубовым каркасом и кровлей в Восточной Англии.

О том, что семья Петт продала предприятие дочерней компании одной крупной химической компании, ожесточенно с нами конкурировавшей, мы узнали лишь тогда, когда по отделам стали ходить люди, которых мы никогда раньше не видели, расспрашивая о денежных потоках и производственных издержках. Мне бы еще тогда следовало догадаться, к чему идет дело. Но человеку это не свойственно, не правда ли? Вместо этого мы с головой уходим в работу, стараясь ничего не замечать. А в ней недостатка не было, заказов у нас было невпроворот, отчего все это становится еще горше.

Я снова натянул куртку, сгреб то немногое, что принадлежало лично мне, и закрыл дверь, оставив за ней почти пять лет своей жизни. Даже попрощаться не с кем в пустых коридорах, только на входе сидел охранник, которого я никогда раньше не видел.

Никогда в жизни мне не приходилось искать работу. Никогда я не был безработным. Я просто пошел по стопам отца. Он работал в «Петт и Полдис» с тех пор, как демобилизовался со службы во флоте в 1956 году, и, поскольку я знал, что работа у меня будет, большую часть своего свободного времени я проводил под парусом, отправляясь из Блэйкни исследовать залив Уош и побережье Норфолка. Это после того, как мы переехали из северного района Кингс-Линна в Клэй^[15], и когда я окончил школу, пошел учеником на парусное судно, потом был зачислен в команду для участия в кругосветной регате «Уитбред».

Мне повезло. Работа в «Петт и Полдис», на которую я с уверенностью рассчитывал, послужила для меня чем-то вроде страховки в моих жизненных начинаниях. А теперь эта страховка внезапно исчезла, и я обнаружил, каким жестоким может быть этот мир. Университетского образования я не получил, а в сфере консервации древесины, похоже, везде сокращались штаты — кругом постоянно говорили об оптимизации производства, и я встречал увольняемых, большинство из которых, как и я, не имели дипломов.

И только занятые в продажах, особенно те, кто помоложе, относительно легко смогли перепрофилироваться. Это я выяснил примерно через месяц после того, как была закрыта «Петт и Полдис». Наш менеджер по продажам Джулиан Твейт, этот полный кипучей энергии экстраверт из Йоркшира, живущий неподалеку от нас в Уизенхэм-Сейнт-Питер, предложил нам всем встретиться и посидеть где-нибудь в центре Кингс-Линна. Обменяться новостями, информацией и связями, как сказал он. Мысль была хорошей, и мы были обязаны за нее исключительно его сердечной доброте, поскольку сам он, по всей видимости, без всяких затруднений переключился с пропиток для дерева и специальных красок на масла и смазки. Почти пятьдесят человек из семидесяти девяти сотрудников «Петт и Полдис» пришли в «Мейденз Хэд» на Рыночной площади, из них лишь четырнадцать нашли новую работу. Наибольшие трудности с обустройством испытывали рабочие из производственных цехов и служащие из старого офиса фирмы.

Уже через несколько дней после того, как я был уведомлен об увольнении, я стал обдумывать два возможных варианта. Оба они лишали меня покоя и долго не выходили из головы. Первый состоял в том, чтобы продать мою лодку, взять ссуду на большую моторную яхту футов тридцать пять — сорок в длину, на которой проводить платные прогулки в качестве шкипера. Второй вариант — открыть собственную консалтинговую компанию по консервации древесины. Обе эти идеи были настолько волнующими, что я лежал по ночам без сна, строя планы, а зачастую и просто мечтая. Именно в тот вечер в «Мейденз Хэд», общаясь со своими товарищами по несчастью, так и не нашедшими новой работы, я принял окончательное решение.

Сначала я начал изучать возможности стать шкипером прогулочного судна, поскольку я всегда мечтал о чем-то подобном. В Восточной Англии в среде любителей парусного спорта я был своим, а потому знал, у кого можно получить ответы на интересующие меня вопросы. Вскоре я выяснил, что выплата процентов по займу на покупку яхты поглотит доходы как минимум от двух месяцев моей будущей деятельности, ничего не оставляя на прочие расходы: текущий ремонт, замену оборудования, закупку расходных материалов и прочие издержки.

Этот вариант оказался неприемлемым, если я не мог профинансировать его самостоятельно. Тогда я стал пробовать себя в качестве консультанта по древесине, и вместо того, чтобы писать запросы потенциальным нанимателям, я принялся предлагать свои услуги компаниям и учреждениям, с которыми имел дело те пять лет, что работал на «Петт и Полдис».

Одним из таких учреждений был Национальный морской музей в Гринвиче. Когда-то мы выполнили для них довольно специфический заказ, связанный с только что найденной резной фигурой носовой части старинного корабля. Я получил вежливый ответ от заместителя директора, но работу мне не предложили. В обозримом будущем он не усматривал надобности в привлечении специалистов, не состоящих в штате музея.

Такого ответа я и ожидал, поэтому был слегка удивлен, когда примерно через полтора месяца получил от него еще одно письмо. В нем он сообщал, что хотя ничего конкретного мне обещать не может, но полагает, что, возможно, мне будет небесполезно поучаствовать в его встрече с кем-то, кому нужна консультация о корабельной древесине, которая состоится в следующую среду в Гринвиче.

«Это не вполне в моей компетенции, — говорилось в письме, — но сам по себе корабль представляет огромный интерес для музея, да и связанные с ним обстоятельства весьма необычны. Я подумал о вас, в частности, помня о вашем опыте плавания под парусами. Вы поймете почему, если сможете явиться на встречу, которая назначена на 11 часов на борту „Катти Сарк“^[16]».

Это письмо меня заинтересовало, и, хотя мне трудно было выкроить время, да и, по правде говоря, деньги для поездки в Лондон, Виктор Веллингтон был настолько влиятельной фигурой в той сфере, где я пытался утвердиться, что не откликнуться на его приглашение было бы ошибкой.

Утром в ту среду я сел на междугородный экспресс, который в начале десятого доставил меня на вокзал на Ливерпуль-стрит, пребывающий в хаосе реконструкции. Солнце пронзало лучами тучи пыли, высвечивая лес новых стальных колонн и поперечных балок, вознесенных над сколоченными из досок узкими коридорами, по которым текла людская толпа мимо рычащей у фундаментов старых зданий тяжелой техники. Снаружи Сити, напротив, казался чистым и светлым. У меня был большой запас времени, и я зашел в маленькое кафе рядом с «Монументом»^[17] выпить чашку кофе с сэндвичем, затем пешком отправился на Тауэрский причал, где сел на катер до Гринвича.

Через двадцать минут мы уже свернули в гринвичский плес и пересекали реку, приближаясь к причалу. Позади строений на пристани высоко в голубое небо вознеслись мачты и реи «Катти Сарк», сверкая лаком и краской в косых лучах яркого солнечного света. Когда я сошел на берег, слева от меня открылся вид на зеленые лужайки среди бледно-серых каменных корпусов прибрежного шедевра Рена^[18]. Я взглянул на часы — еще не было и половины одиннадцатого.

«Катти Сарк» стоял носом к реке, своим огромным бушпритом рассекая пополам пространство между «Джипси Мот IV» Фрэнсиса Чичестера^[19] и входом на пристань. Подойдя к паруснику, я немного постоял, опершись на стальные перила и глядя в сухой док, специально для него построенный. Каменные ступени вели вниз по обе его стороны, чтобы посетители могли осмотреть острый профиль носа и фигуру на нем с простертой вперед рукой и развевающимися волосами. Вокруг корабля по всему доку был проход к такой же лестнице у кормы. Со стороны правого борта на шканцы вели сходни и трап, но основной вход на судно был с левого борта, почти точно посередине между первой и второй мачтами из трех. Он несколько напоминал подъемный мост, опущенный с закругленного внутрь борта на каменный край дока.

У меня все еще оставалось двадцать минут, и я пошел к «Джипси Мот». Глядя на изящные очертания этого созданного для гонки судна, я задумался о человеке, который в свои шестьдесят с лишним, борясь вегетарианством с раком, смог на нем в одиночку не только пройти вокруг света, но и обогнуть мыс Горн^[20]. В сравнении с «Катти Сарк» яхта, конечно же, выглядела совсем крошечной, но, если стоять вот здесь, возле системы автоматического рулевого управления, и смотреть снизу вверх на главную мачту, устремленную в небо, то управление ею уже представлялось чертовски сложным делом для совершенно одного пожилого человека.

Я стал думать о своей собственной лодке, о прелести июньского утра, вызвавшей у меня острое желание вернуть ее себе, выйти под парусом из Блейкни на север от пролива, увидеть белых чаек в ослепительном солнечном сиянии, пройти мимо того места, где тюлени греются на гальке и поднимают головы, чтобы посмотреть на меня своими ясными коричневыми глазами… Но я в Лондоне, лодка продана, и мне позарез нужна работа.

По пути назад к «Катти Сарк» я снова взглянул на часы. Без семнадцати минут одиннадцать. Мне бы хотелось подняться на борт, освежить в памяти интерьер корабля, но внутренний голос мне подсказывал, что неправильно было бы появиться раньше более чем на пятнадцать минут. Если Виктор Веллингтон узнает, что я на корабле, он наверняка пошлет кого-нибудь за мной. Это выглядело бы как чрезмерное рвение с моей стороны. Это гордыня, разумеется, но я не хотел, чтобы он догадался, как отчаянно я нуждаюсь хоть в каком-нибудь контракте с музеем, пусть даже самом незначительном. Интуиция мне подсказывала, что, если только я его получу, за ним последуют и другие.

Солнце уже нагрело камни дока, когда я неспешно пошел к правому борту судна. Паб, находящийся позади кормы «Джипси Мот», сиял золотом на коричневом фоне. С одной стороны его вывески красовалась яхта Чичестера, с другой — его самолет. На бетонной смотровой площадке, расслабленно опершись спиной на перила, стоял худощавый молодой человек в светло-голубых джинсах и свободной короткой куртке золотистого цвета. Вокруг его шеи был завязан рукавами коричневый свитер, а с плеча свисала фотокамера, но все же он больше был похож на студента, чем на туриста.

Я обратил на него внимание потому, что он смотрел не на «Катти Сарк». Стоя неподвижно, он пристально глядел на Чёрч-стрит, где маленький «Ситроен» пытался втиснуться между большим грузовиком, припаркованным возле паба, и рядом из пяти соединенных цепью щитов, отделяющих проезжую часть от кирпично-бетонной территории дока.

Припарковавшись, из автомобиля выбралась молодая женщина. Ее коротко остриженные, почти «ежиком», черные волосы блестели на солнце, как и свободно повязанный на шее шелковый шарф. Что-то в ее поведении, в том, как она стояла и, откинув голову назад и напрягая все тело, смотрела на «Катти Сарк», наталкивало на мысль, что чайный клипер имеет для нее какое-то особое значение.

К этому моменту я поравнялся с кормой «Катти Сарк». Пройдя мимо студента, я остановился и облокотился на перила, глядя, как она залезла в машину и вытащила старый кожаный портфель, из которого достала толстую тетрадь с отрывными листами и положила ее на капот. Минуту она так и стояла, переворачивая страницы. Студент переменил позу. Невысокий, со смуглой кожей, он блеснул золотым кольцом на пальце, снимая с плеча и раскрывая футляр своей фотокамеры. Как и его одежда, аппарат был дорогим.

Здесь было множество туристов, но все они расхаживали у носа корабля и собирались группами у входа на палубу, так что к тому моменту, когда женщина, заперев дверь своего авто, направилась к нам, кроме нас со студентом у кормы не было никого.

Медленно шагая, она на ходу заталкивала тетрадь назад в пухлый портфель. Она казалась рассеянной, как будто мыслями была где-то далеко отсюда, не замечая красоты этого утра и величия устремленных в голубое небо мачт чайного клипера. Среднего роста, она не была красавицей, но поражала твердой линией выступающего подбородка и изгибом переносицы. Ее лицо с резко очерченными утренним солнцем скулами и широким лбом производило сильное впечатление, а во взгляде, брошенном на меня на мгновение из-под черных прямых бровей, светился глубокий ум.

Она была уже всего в нескольких ярдах^[21], и в этот момент студент поднес камеру к глазам. Я услышал щелчок затвора, когда он нажал на спуск, фотографируя ее. Она, должно быть, тоже слышала, поскольку на миг приостановилась, расширив глаза, будто потрясенная внезапным узнаванием. Но было что-то и кроме одного лишь узнавания, что заставило ее лицо окаменеть словно от ужаса, а в глубине мелькнуло что-то наподобие странного волнения.

Все это пронеслось в одно мгновение, тем не менее ее выражение живо отпечаталось в моей памяти. Она справилась с потрясением в ту же секунду и продолжила путь, пройдя совсем рядом со мной. И снова наши взгляды встретились, и мне показалось, что она раздумывала, не заговорить ли со мной. Но она прошла мимо, взглянув на массивные часы на своем запястье, наподобие тех, что носят дайверы. Она оказалась более плотной, чем мне показалось поначалу, довольно крепкая на вид молодая женщина с раскачивающимися бедрами и мускулистыми икрами под темно-синей юбкой. Перед входом на корабль ей пришлось ждать, пока пройдет группа школьников, и она, запрокинув голову, стала разглядывать мачты «Катти Сарк». Затем, за секунду до того, как скрыться из виду, она слегка задержалась, быстро обернувшись в мою сторону. Но смотрела ли она на меня или на студента, я не смог определить.

Снова повесив камеру на плечо, он как будто собрался последовать за ней. Но потом замешкался, понимая, я так думаю, что это было бы слишком явно. Я стоял прямо у него на пути, и теперь, когда я видел его лицо, я отчасти понимал, чем он, возможно, так ее взволновал. Бронзовая кожа под шапкой блестящих черных волос. Очень красивое лицо, на первый взгляд. Но за привлекательными правильными чертами скрывалась едва уловимая жестокость.

Мы всего несколько секунд стояли, глядя друг на друга, хотя мне тогда показалось, что дольше. Я уже чуть было не заговорил с ним, но потом подумал, что он, возможно, не знает английского. Его темные недружелюбные глаза казались такими чужеродными. Тогда я развернулся и быстро пошел через док. Я решил повременить еще пять минут, прежде чем подняться на борт. Когда я дошел до носа парусника, студент уже перебирался по трапу на палубу. Быстро глянув в мою сторону, он исчез на судне, и тогда я мысленно вернулся к предстоящей встрече и тому, что из этого может получиться. Я стал думать о письме Веллингтона, о его упоминании корабля, представляющего такой интерес для Национального морского музея, и о каких-то необычных обстоятельствах. Что это за обстоятельства?

Проходя под бушпритом и девой с простертой рукой и развевающимися волосами, я заметил, как сквозь ограждения проехал автомобиль и припарковался недалеко от военно-морского училища. Из него вышли трое мужчин, все одетые в темные костюмы, среди них был Виктор Веллингтон. Они о чем-то серьезно переговаривались между собой, пока быстро шли к судну, затем по трапу поднимались на шканцы. Там они ненадолго задержались, глядя на такелаж в носовой части, но, по всей видимости, были полностью сосредоточены на предмете своей беседы, не обращая внимания ни на судно, ни на что иное в частности.

Еще с минуту они диссонировали своими строгими костюмами с обстановкой, затем двинулись в заднюю часть корабля и исчезли из виду, спустившись вниз по трапу. Обогнув корму парусника, я направился ко входу. Ступив на палубу, я объяснил дежурному офицеру, продающему билеты за столиком слева от входа, по какому вопросу явился, и он направил меня в небольшую служебную каюту на противоположной стороне, где за столом сидел капитан «Катти Сарк» с кружкой чая.

— Мистер Кеттил? — переспросил он, глядя на листок с отпечатанным на машинке текстом на столе перед собой.

Он поднялся на ноги и пожал мне руку.

— Встреча состоится в кормовой кают-компании. Вы знаете, как туда пройти?

Я покачал головой.

— Я бывал здесь раньше, но не помню, где что находится.

— Тогда я вас провожу.

Он залпом проглотил остатки своего чая.

— Остальные уже прибыли. Все, кроме одного.

После этого он повел меня на палубу, поднялся по лестнице на шканцы и далее к корме, где у самого штурвала медные ступени уводили в обшитые темным деревом недра парусника. Поперек судна располагался великолепно оборудованный обеденный зал, занимая всю кормовую часть офицерских жилых помещений.

Как только я вошел в двери, тут же вспомнил отменное качество деревянной отделки. Стены были облицованы темными панелями глазкового клена и тикового дерева красноватого оттенка. Таким же был длинный стол, стоящий поперек зала, простые сиденья по обе его стороны в виде дощатых скамей со складывающимися спинками, а за ними роскошный буфет с зеркальной задней стенкой и встроенным посередине барометром. Потолок над столом был застеклен, с него, блестя латунными деталями, свисала большая масляная лампа. По другую сторону стола находился небольшой чугунный зарешеченный камин.

За столом расположились четверо мужчин: Виктор Веллингтон, те двое, что поднялись на борт вместе с ним, и еще какой-то сухопарый человек. С противоположной стороны стола сидела та молодая женщина, которая так привлекла мое внимание, пока шла от своего автомобиля к кораблю. Когда я вошел, она подняла на меня глаза от своей тетради, и я снова ощутил на себе ее оценивающий взгляд, в котором сквозило еще что-то трудноуловимое, какое-то подобие одобрения, что-то явно сексуальное, хотя и не вполне чувственное.

Капитан удалился, и Виктор Веллингтон представил меня собравшимся: сначала худощавому джентльмену с лицом энергичного человека, адмиралу, директору Национального морского музея, затем сидящей за ним молодой женщине.

— Миссис Сандерби.

Ее лицо на мгновение осветила улыбка.

— Айрис Сандерби.

В электрическом свете висящей над ее головой латунной лампы ее глаза сияли особенно ярко-синим.

— Это из-за меня эти любезные джентльмены тратят свое драгоценное время.

Она улыбнулась мне, всего на секунду, и обратила взгляд на дверь.

Первый из остальных двоих оказался председателем Морского благотворительного общества. Рядом с ним сидел, можно сказать, легендарный человек, спасший «Катти Сарк», после чего он занялся созданием Всемирного корабельного общества. Виктор Веллингтон жестом пригласил меня садиться напротив миссис Сандерби, и, после того как я протиснулся на указанное мне место, я вспомнил, почему ее фамилия показалась мне знакомой. После некоторого колебания я склонился над столом:

— Простите, что спрашиваю вас об этом, вы все еще замужем? Я имею в виду, ваш супруг жив?

Она, помрачнев, напряженно сжала губы.

— Нет, мой муж умер. Почему вы спрашиваете?

— Он был гляциологом, верно?

— Откуда вам это известно?

Подумав, я решил рассказать ей о странном разговоре со служившим на Фолклендских островах полковником авиабазы, но, поскольку я не был уверен, знает ли она о психическом состоянии своего мужа, о его боязни льда, нужно было деликатно обойти щекотливую тему. Этим я и был занят, когда дискуссия о присуждении премии «Всемирного корабельного общества» была прервана появлением человека, которого явно все ждали.

Его звали Айан Уорд, и все сидевшие за столом поднялись, хотя это было не так и просто — полированный край скамьи при этом уперся мне в подколенные впадины. Думаю, причина была скорее во врожденных хороших манерах, нежели в почтении к богатству, хотя тот факт, что он неожиданно стал обладателем чека более чем на миллион, вероятно, оказал определенное влияние.

Дружелюбно улыбаясь, первым заговорил директор Национального морского музея:

— Спасибо, что приехали, несмотря на долгий путь, мистер Уорд.

Протянув руку, он представился, не упоминая своего звания. Когда они пожимали друг другу руки, я обратил внимание на раздувшийся правый рукав вошедшего, из которого торчала одетая в черную перчатку ладонь. Он задержался у дверей, слегка склонив голову, словно боясь стукнуться о потолочные балки. Ему было примерно столько же лет, сколько и мне, был он высок и крепко сбит, его лицо украшали баки и будто бы застенчивая улыбка.

— Простите, если я опоздал, — сказал он с сильным шотландским акцентом.

Айрис Сандерби выбралась из-за неудобной скамьи и пошла ему навстречу.

— Пожалуйста, проходите. Я очень рада, что вы смогли приехать.

Директор музея все с той же обаятельной улыбкой сказал:

— Вы вовсе не опоздали. Это мы собрались раньше. Нам нужно было обсудить кое-какие вопросы.

Миссис Сандерби представила его остальным, и он, обходя стол, чрезвычайно официально пожал руку каждому левой ладонью. Очевидно, что его правая рука была искусственной, но из-за чего был так раздут его рукав, я все никак не мог понять. Проводив его наконец к свободному месту около себя, Айрис раздала всем по отпечатанному на машинке листку, где вкратце была изложена причина нынешней встречи. Айан Уорд, на секунду взглянув на текст, поднял голову и окинул взглядом присутствующих. Он сидел прямо напротив меня, массивный, одетый в яркий клетчатый спортивный пиджак, расстегнутая у горла рубаха обнажала тяжелую золотую цепь на его бычьей шее. На пальце его левой руки было также золотое кольцо с печаткой.

Неловкую паузу прервал Виктор Веллингтон:

— Теперь, когда все в сборе, полагаю, мы можем начинать.

Он немного подождал, пока все снова рассаживались, затем продолжил:

— Начну с самого начала. Айрис первый раз обратилась ко мне в связи с этим призрачным кораблем вскоре после смерти своего мужа. С тех пор миссис Сандерби прикладывала изрядные усилия, пытаясь собрать деньги и вместе с тем наводя справки в Буэнос-Айресе и Монтевидео и в особенности на самом юге Латинской Америки — в Пунта-Аренас, что в Магеллановом проливе, и в Ушуайе, в проливе Бигл. В результате все мы четверо пришли к заключению, что если супруг миссис Сандерби действительно видел корабль с прямыми парусами во льдах моря Уэдделла перед тем, как самолет, на борту которого он находился, потерпел крушение, то это должен быть фрегат «Андрос».

Он взглянул на представителя Всемирного корабельного общества.

— У вас, насколько я знаю, есть кое-какие фотоснимки?

Тот утвердительно кивнул.

— Два, если быть точным. Один сделан сразу же после того, как судно было извлечено из ила реки Уругвай в 1981 году, второй — после того, как оно было восстановлено и куплено Аргентинским военно-морским флотом. Оба снимка из Международного реестра кораблей прошлого Всемирного корабельного общества.

У него было несколько отпечатков, и он их передал сидящим за столом. После того как мы все с ними ознакомились, Веллингтон сказал:

— Говоря от лица музея, и наш директор с этим полностью согласен, мы поддержим любые попытки кого бы то ни было добыть для экспозиции в Британии трехмачтовый фрегат с полным парусным вооружением Блэкуоллского типа. Именно таким это судно и является, как мы полагаем. Оно стало бы одним из самых ранних фрегатов на земле, которые выставлены для всеобщего обозрения…

— Вы поддерживаете стремление, — ввернул председатель Морского благотворительного общества, — но не готовы вложить деньги в это предприятие, я правильно понимаю?

Веллингтон взглянул на своего начальника, который сказал:

— Моральная поддержка — да, деньги — нет. Нам нечего выделить на это в данное время, вы это и сами хорошо знаете, но мы поможем всем, что в наших силах, на стадии реставрации.

Он обратил взгляд на Айрис Сандерби, подняв брови:

— Надеюсь, теперь Виктор предоставит слово вам. И вам, сэр, — прибавил он, оборачиваясь к Уорду. — Если корабль там и его можно восстановить и если это действительно «Андрос»…

Слегка пожав плечами, он снова улыбнулся.

— К сожалению, слишком много «если».

Он уставился на Уорда.

— Вы ведь действительно намерены финансировать поиски судна и его восстановление, если оно будет найдено, правда? Экспедиции, мой друг, — прибавил он, медленно произнося слова, — не бывают дешевыми. Для одного человека это может вылиться в чертовски крупную сумму.

— Вы сомневаетесь в том, что у меня есть такие деньги? Дело в этом?

Уорд навалился на стол, его слова прозвучали задиристо.

— Нет, конечно же нет. Я не об этом хотел с вами поговорить.

— О чем тогда?

Он продолжил, не дожидаясь ответа:

— Взгляните вот. Как раз на тот случай, если вы будете сомневаться, я взял с собой, чтобы показать вам.

Засунув левую руку во внутренний карман пиджака, он вытащил пачку газетных вырезок. Он чуть ли не швырнул их на стол.

— Вот. Там даже есть фото чека крупным планом. Смотрите, что там написано, — один миллион двести тридцать шесть тысяч фунтов семнадцать пенсов. Только имейте в виду, меня интересуют лишь поиски, но не реставрация.

Адмирал кивнул:

— Разумеется, мы это понимаем. Кроме того, я уверен, что, когда мы будем располагать всесторонней оценкой состояния судна и его останки будут помещены в подходящий порт, в сборе необходимой суммы после нашего обращения трудностей не возникнет.

— Миссис Сандерби составила меморандум…

Голос Веллингтона затих под ставшим вдруг ледяным взглядом серых глаз адмирала.

— Меморандум — это другое, Виктор. Мистеру Уорду требуются гарантии того, что его обязанности заканчиваются в тот момент, когда останки корабля прибудут, скажем, в Порт-Стэнли или даже в Грютвикен в Южной Георгии. Так же как и мы должны быть уверены, прежде чем обещать свою поддержку проекту, что мистер Уорд правильно представляет себе порядок расходов. А также риски, — прибавил он, вновь оборачиваясь к Уорду. — Эти вопросы мы должны прояснить на нашей встрече. Теперь…

Он устремил пристальный взгляд на шотландца.

— С вашего позволения, задам вам несколько вопросов: насколько я понимаю, точнее…

Адмирал мельком глянул на листок бумаги, лежащий перед ним на столе.

— …как вы дали понять миссис Сандерби, вы готовы выделить до половины той суммы, что вы выиграли на футбольном почтовом тотализаторе, на поиски и возвращение застрявшего во льдах корабля, и, помимо получения консультации о типе судна, подходящего для поисков, и составе экипажа, единственное условие, которое вы выдвигаете, состоит в том, что, независимо от обстоятельств, вы должны быть включены в поисковую команду. Иными словами, вы покупаете себе место в экспедиции. Правильно?

— Да, но вы должны понять…

— Одну минуту.

Адмирал поднял руку.

— У вас есть физический изъян, и я с вами буду говорить начистоту как морской офицер. Полагаю, было бы честным по отношению к остальным, кто будет с вами рисковать своими жизнями на краю шельфового ледника, где льды не тают в течение всего года, если бы вы пересмотрели поставленное вами условие…

— Нет! — взорвался он и, пристально глядя на адмирала, навис над столом, сжав левый кулак с такой силой, что на нем вздулись бугры мышц. — Это именно то, чего я хочу. Понимаете, мне немного повезло. Я выиграл на тотализаторе, получил этот огромный чек, черт его побери, и теперь мой дом завален просительными письмами. Почтальоны приносят мне их полными сумками, все эти профессиональные попрошайки пытаются всунуть свои рыла в дармовое корыто, и по телефону звонят, толпы ни на что не годных негодяев, половина всех бездельников и чудаков всей Британии. Первым делом я приобрел мусоросжигательную печку. Я сжег кучу этих писем на заднем дворе. Я знаю, чего хочу, поймите. Я здесь, потому что обращался в Молодежный клуб моряков, когда-то я ходил под парусом на одном их корабле, и они посоветовали мне связаться со Всемирным корабельным обществом.

Слова лились из него потоком, будто рухнула плотина.

— Сам по себе корабль меня не интересует. Главное — это волнение, ощущение чего-то значительного, ради чего стоит потратить время. Хочется, чтобы было за что бороться, ради чего не жалко пройти под парусами полмира. А потом…

Он обернулся, неожиданно улыбнувшись, и его глаза засияли.

— Потом я увидел объявление миссис Сандерби в каком-то журнале для яхтсменов. Она искала людей для поисков корабля в Антарктике, людей, которые смогли бы взять на себя путевые расходы и оплатить экспедицию в складчину. Вот поэтому я и здесь.

Уорд повернулся лицом к адмиралу.

— Таковы мои условия. Если я финансирую экспедицию, то я должен быть в числе ее участников. Это понятно?

За столом воцарилась тишина. Молодой шотландец и седовласый адмирал сверлили друг друга взглядами. Наконец адмирал произнес совсем тихим голосом:

— Я никогда не бывал в Антарктике, но курсантом был на учениях в Арктике. Мы тогда застряли во льдах на две недели. Я знаю, что это такое. А вы нет. Хорошая физическая форма имеет решающее значение. И если мы поддержим экспедицию миссис Сандерби…

— Мою экспедицию, — резко оборвал его Уорд. — Если я плачу за нее, значит, это моя экспедиция. Антарктическая поисковая экспедиция Айана Уорда. Вот так она будет называться.

Он неожиданно осклабился.

— Вы уже заняли свое место в истории, сэр. Я тоже хочу. Даже если это будет стоить мне жизни. Вот так.

— А если это будет стоить жизней остальным?

Адмирал замолчал, сурово глядя на Уорда.

— Как тогда вы на это будете смотреть?

Затем он прибавил, веско чеканя каждое слово:

— Я не могу согласиться на поддержку экспедиции, обремененной чьей-либо инвалидностью.

— Вы это имеете в виду? — спросил Уорд, похлопав себя по правой руке, одетой в перчатку.

— Да, я именно это и имею в виду.

— И это ваше единственное возражение?

Лицо Уорда раскраснелось.

— Вы собираетесь загубить все дело только из-за моего участия в нем, не имея ни малейшего представления о том, на что способна несчастная рука, которой наградил меня Господь, даже не потрудившись проверить это?

Он выбрался со своего места и, обойдя стол, подошел к Виктору Веллингтону, сидевшему напротив адмирала.

— Подвиньтесь, пожалуйста.

Взяв заместителя директора за плечо одетой в перчатку рукой, он отодвинул его в сторону. Затем, пригибаясь, чтобы не удариться головой о потолочные балки, он стащил с себя пиджак и втиснул свое громоздкое тело в освобожденное для него пространство.

— Отлично.

Он закатил рукав рубахи, обнажая морщинистую руку, напоминающую птичью лапу, настолько высоко расположенную, что запястье и локоть, казалось, представляли одно целое. Сустав терялся под бугрящимися ниже плеча мускулами. Пальцы руки были пристегнуты к пластиковой рукояти, соединенной с искусственной ладонью блестящим металлическим стержнем.

— Теперь беритесь за мою искусственную лапу, и мы ее испытаем, вы и я, и я ставлю пять фунтов на то, что вы меня не одолеете.

Адмирал медлил, уставившись на иссушенное подобие руки и на обтянутые кожей перчатки пальцы, раскрывшиеся, чтобы сжать его ладонь. Медленно, будто против собственной воли, он кивнул, протянул руку и обхватил протез, сморщившись, когда стальные пальцы сжали его живую плоть.

— Если так слишком неудобно, я могу скинуть протез, и вы испытаете хват моей клешни. Но тогда, естественно, локти будут не на столе.

— Нет, мы попробуем так. Я видел и раньше искусственные конечности, и мне было всегда интересно проверить их в действии.

Теперь он улыбался.

— Не занимался этим с тех пор, как был курсантом.

Он поставил локоть на стол.

— Скажете, когда будете готовы.

Уорд утвердил свой собственный локоть-запястье причудливой формы, мышцы над ним вздулись, когда он произнес:

— О’кей, начнем.

Их сосредоточенные лица напряглись, руки буквально задрожали от усилия. Театральность происходящего граничила с нелепостью: судьба экспедиции в Антарктику зависела от исхода состязания. Уорд производил впечатление актера, играющего привычную роль, и я понял, что он проделывал это и раньше, что-то вроде фокуса для вечеринок. Он сам собой любовался, это было видно по выражению его лица. Адмирал тоже по-своему красовался. Социально, возможно, и политически между ними зияла пропасть, но в их характерах было нечто удивительно схожее. Вот так, лицом к лицу, со вздувшимися мускулами и пульсирующими жилами, сцепив здоровую руку с одетым в кожу перчатки стальным протезом, они были похожи на гладиаторов, еще чуть-чуть, и послышались бы крики разгоряченной толпы.

А потом все закончилось в мгновение ока. Адмирал всем телом завалился набок вслед за своей рукой, тут же прижатой к столу.

Уорд разжал пальцы на искусственном предплечье, и перчатка освободила ладонь адмирала.

— Хотите испытать ее без этой штуковины?

Металлический протез с резким стуком свалился на стол.

— Только придется стоя, со свободными локтями, как вы понимаете.

Разминая пальцы, адмирал отрицательно покачал головой.

— Я таким родился, — сказал Уорд почти извиняющимся тоном. — Мне пришлось учиться жить с этим с тех пор, как я был выброшен в этот грешный мир. Постепенно я развил мышцы достаточно, чтобы здесь появилась изрядная сила.

Он хлопнул себя по плечу, поднимаясь на ноги.

— Я даже получил черный пояс. Каратэ.

Уорд надел пиджак.

— Я развеял ваши сомнения, или вы хотите, чтобы я взобрался наверх по вантам «Катти Сарк» или что-нибудь другое в этом роде?

Адмирал хохотнул.

— Не надо. Полагаю, мои возражения решительно пресечены.

Он обернулся к миссис Сандерби:

— Что там с командой? Я так понимаю, у вас есть на этот счет кое-какие соображения.

Она кивнула, вытаскивая еще одну тетрадь из своего портфеля.

— Я связалась с людьми, организаторами регаты «Уитбред», с Королевской ассоциацией яхтсменов, Ассоциацией школ парусного спорта и Королевским клубом океанских гонок. Изучив краткие биографические сведения более чем сотни кандидатур, я оставила в списке около двадцати человек, которые могут располагать свободным временем и имеют склонность принимать участие в подобного рода экспедициях. В конце концов из них я отобрала семь наиболее подходящих.

Миссис Сандерби помолчала в нерешительности.

— Может, у вас есть кто-то на примете, адмирал?..

Он медленно покачал головой.

— Увы. Те, кто приходит на ум, слишком стары для такого дела, включая и меня самого. Был бы я лет на сорок моложе… — сказал он, слегка покачав головой. — Каким вы видите полностью укомплектованный экипаж?

— Помимо меня и мистера Уорда нам нужен механик, хороший штурман, капитан, матрос с арктическим опытом, повар, который также будет и матросом, всего пять человек. Думаю, этого будет достаточно, хотя еще один человек не помешал бы на случай травм, и нам нужен человек, разбирающийся в радиосвязи.

— Вы уже подобрали их, так ведь?

— Да, пожалуй. По крайней мере четверых. Труднее всего будет найти матроса, который бы умел управляться с санями на льду. Есть человек с большим опытом в Северном Ледовитом океане, но он, на мой взгляд, слишком стар, к тому же у него на руках жена и трое малых детей и его гонорар должен будет соответствовать его семейным обстоятельствам. Еще есть один ирландец, испытавший в жизни все мыслимые и немыслимые занятия, и австралиец, содержавший радиомагазин в Перте^[22] и год проработавший на Австралийской Антарктической станции в качестве заместителя радиооператора. По его уверению, он много ходил под парусами и был членом запасного состава одной из команд-участниц в Кубке Америки, когда гонка проходила в Перте. К сожалению, он недавно женился на выпускнице ветеринарного колледжа и не желает оставлять свою молодую жену. Поскольку она ходила вдоль западного побережья Австралии на яхте отца, я предложила ему взять ее с собой. Ветеринар, конечно, не заменит врача на борту, но она по крайней мере сможет зашить рану, вправить кость и раздать нужные таблетки. Но она в конце концов отказалась, сказав, что этим она лишит себя возможности стать совладельцем в фирме, в которую недавно пришла. Жаль, конечно. Похоже, они бы идеально подошли, тем более что он отрекомендовал себя как увлеченного радиолюбителя. Что до остальных…

Она пренебрежительно чуть пожала плечами.

— Не так просто собрать команду, когда все еще не решены финансовые вопросы. Необходимы надежные люди, и они должны обладать не только профессиональным опытом, но и подходящим характером. И нам нужен человек, который обеспечит радиосвязь. От связи с внешним миром будет зависеть наша безопасность.

Взглянув на Уорда, она, будто боясь, что ее слова могли остудить его энтузиазм, поспешила прибавить:

— Но я продолжаю держать руку на пульсе и, как только у нас будет корабль и гарантированная поддержка экспедиции, несомненно, смогу привлечь нужных людей.

Она нервно окинула взглядом сидящих за столом.

— В общем, ситуация с экипажем на текущий момент такова.

Адмирал кивнул и обернулся к своему заместителю:

— Вы согласны, Виктор? Мы окажем моральную поддержку.

Веллингтон медлил с ответом, изучая лицо своего начальника.

— Единственное, чего не хватает музею, помимо должного финансирования, естественно, это полноразмерного корабля в дополнение к нашему великолепному зданию. Что-то наподобие «Катти Сарк», чтобы посетители имели возможность из залов с исторической экспозицией прямиком пройти на палубу настоящего судна. Именно этого друзья музея и немногочисленные сотрудники добиваются уже многие годы. Если этот Блэкуоллский фрегат действительно существует, если там во льдах действительно корабль такого типа…

Его глаза засияли, а голос изменился, зазвучав почти с ребяческим воодушевлением, когда он стал объяснять Уорду, в чем состоит особенность именно такого типа фрегатов.

— Это, безусловно, вовсе не военные суда, а большие торговые корабли Ост-Индской компании, построенные на верфях Блэкуолла, что чуть ниже военно-морского судостроительного завода по течению Темзы. В то время Ост-Индской компании, да и голландцам тоже, нужны были более быстроходные суда, корабли, способные уйти от преследования или отбиться от атак пиратов, и она начала строить суда по чертежам военно-морских фрегатов, и первым построенным в Блэкуолле кораблем стал «Серингапатам». Это было в 1837 году, на закате существования Ост-Индской компании, так что построено их было не так уж и много. Водоизмещение того, первого, составляло восемьсот восемнадцать тонн, размеры его достигали почти половины самого большого построенного ими когда-либо судна, которое имело сто восемьдесят три фута в длину и сорок футов в поперечнике, водоизмещение около тысячи четырехсот тонн. У «Андроса» этот показатель равен примерно тысяче тонн. Большинство этих кораблей впоследствии использовали как транспорт для эмигрантов, также они ходили вокруг мыса Горн во время калифорнийской и австралийской золотой лихорадок.

Пока он говорил, шум голосов за дверью, ведущей в офицерский камбуз и каюты, становился все отчетливее: в основном это были детские голоса. А потом мое внимание привлекло какое-то движение над свисающей с потолка лампой — нас разглядывали два маленьких лица в окно наверху. Как только они заметили, что я их вижу, они тут же исчезли, и вместо них появилось лицо молодого человека, смуглое и сосредоточенное, с глазами слегка навыкате и тонким порочным ртом. Золотистый рукав его куртки прижался к стеклу. Он глядел на Айрис Сандерби, и в глазах его мелькнул странный блеск. Это похоть? Или, возможно, ненависть? Не могу сказать точно. Ясно было только то, что ее вид, сидящей, склонившись над бумагами, вызвал какое-то яростное чувство.

Он, видимо, ощутил, что я наблюдаю за ним, так как вдруг повернул голову и посмотрел прямо на меня. Тогда мне его очень темные, полные враждебности глаза стали видны лучше. Такое у меня, тогда во всяком случае, сложилось впечатление. Но это мимолетное выражение тут же исчезло, и мне показалось, что он мне улыбнулся. В следующую секунду я уже смотрел на пустой прямоугольник голубого неба.

— Туристы, — сказал Веллингтон. — Они здесь повсюду.

Я мельком глянул на Айрис Сандерби, гадая, видела ли она его и какова была ее реакция, но она теперь смотрела на Виктора Веллингтона, более подробно описывающего фрегат «Андрос», его размеры, мачты, оснастку и все детали конструкции, так милые сердцу смотрителя музея, рассуждающего о желанном экспонате.

Я не очень хорошо запомнил, что именно он говорил, поскольку лицо в потолочном окне произвело на меня неизгладимое впечатление. Сейчас, когда я об этом пишу, это кажется нелепым, всего лишь мелькнувшее в застекленном потолке лицо, но тогда, в ту секунду я уже знал, что между ними что-то есть, что-то его связывает с Айрис Сандерби личное и вместе с тем пугающее. Это поразившее меня ощущение, словно зафиксированное фотовспышкой, возникло в то мгновение, когда он смотрел на нее сверху. Но вот так это и было. Лицо за стеклом выражало такую чрезвычайную сосредоточенность и концентрированность, что заставило холодок пробежать у меня по коже, причину которого я и сейчас не вполне могу объяснить.

— Если экспедиция, ваша экспедиция, окажется успешной и вы отыщете останки «Андроса» во льдах, Питер Кеттил здесь с тем, чтобы проконсультировать вас по вопросам его консервации…

Упоминание моего имени вернуло меня к действительности, оторвав от этих сумбурных мыслей. Только сейчас разговор впервые коснулся причины моего присутствия на этой встрече.

— Вы хотите сказать, проконсультировать там?

Мои слова прозвучали тихо и неуверенно. Виктор Веллингтон устремил на меня острый взгляд своих маленьких глаз.

— Разумеется. Важно получить экспертную оценку прямо на месте, с тем чтобы определить, что понадобится для консервации древесины корабля, и отправить все необходимое туда по воздуху вместе с соответствующими специалистами. Затем, когда спасатели прорубят для судна выход изо льдов, его можно будет отбуксировать в более теплые воды к северу, не боясь его гниения.

— Но…

Я смущенно замолчал. Мне и в голову не приходила возможность моего участия в экспедиции. Он улыбнулся.

— А зачем, вы думаете, я пригласил вас на эту встречу?

— Но у меня нет необходимой квалификации. Что касается консервации древесины, я компетентен, но плавание в Антарктику…

— Вы разбираетесь в кораблях. Вы ходили в море, и у вас есть собственная яхта.

— Была. Но это было на побережье Норфолка. А вы говорите об Антарктике.

— Нельсон, — ввернул адмирал. — Он вырос в Бёрнэм-Торп^[23]. Это недалеко от побережья Норфолка. К тому же север Норфолка иногда относят к арктической зоне. Тамошние холода воспитывают людей особого сорта. Вы справитесь. Правда, миссис Сандерби?

Обернувшись, я увидел, что она пристально на меня смотрит. Она явно не была готова немедленно принять такое решение. Тем не менее она вдруг улыбнулась.

— Да, конечно. Адмирал прав.

Затем она прибавила:

— Если мы отыщем этот корабль, нам, несомненно, будут нужны узкоспециальные знания, которыми вы обладаете.

Никто не спросил меня, хочу ли я отправиться в Антарктику. Они, похоже, сочли само собой разумеющимся, что я поеду с ними, и разговор переключился на обсуждение доступности подходящего поискового судна в пределах предоставленного Уордом бюджета. Мне бы следовало просто встать и уйти. А я как дурак сидел и молчал.

Судно, что было у Сандерби на примете, представляло собой парусно-моторную лодку длиной шестьдесят футов, со стальным корпусом в четверть дюйма и мощным дизельным двигателем. Она стояла в чилийском военно-морском порту в Пунта-Аренас, на северном берегу Магелланова пролива, усиленная и оснащенная для норвежской разведывательной экспедиции на Землю Королевы Мод^[24], которая так и не началась по причине прекращения финансирования.

Миссис Сандерби ездила в Пунта-Аренас и видела эту лодку под названием «Айсвик». За судном там присматривает один из участников экспедиции, норвежец Нильс Солберг. Лодка выставлена на продажу. Айрис Сандерби полагает, что Солберг, механик, по ее мнению, весьма опытный, примкнет к любой новой экспедиции.

Затем стали обсуждать возможность зимовки во льдах. Прозвучало имя Дэвида Льюиса^[25]. Судя по всему, он провел зиму на судне аналогичных размеров во льдах залива Прюдс на австралийской территории Земли Королевы Мэри^[26] с командой, состоящей всего из шести человек, среди которых были две женщины. Очевидно, в этом нет ничего невозможного, и встреча завершилась согласием Уорда выделить первую сумму, включающую стоимость судна, которое, по мнению миссис Сандерби, обойдется им значительно дешевле двухсот тридцати тысяч долларов США, запрошенных обанкротившейся норвежской экспедицией.

Цель встречи в кают-компании «Катти Сарк» явно состояла в том, чтобы повлиять на решение Уорда. И как только он дал согласие, не заставила себя долго ждать и поддержка всех трех организаций, чьи представители присутствовали на переговорах.

— Теперь все, что нам нужно, это благоприятная погода, двадцать пять часов в сутках и огромное везение, — подытожила миссис Сандерби.

Она поднялась на ноги, обводя собравшихся взглядом.

— Благодарю вас, джентльмены, за ваше время и помощь.

Ее глаза сияли.

— Вы не представляете, что это значит для меня лично, — прибавила она, улыбаясь.

В ее словах прозвучало необычайное волнение. И после того, как хранители корабельного наследия, распрощавшись, вышли в дверь возле буфета, оставив лишь нас троих в салоне, меня полностью захватила ее вдохновенность. Теперь, когда миссис Сандерби получила то, что хотела, она, казалось, вся лучилась энергией так, что, даже просто находясь рядом с ней, я почувствовал необыкновенный прилив сил, мое депрессивное настроение улетучилось без следа.

— Вы приехали на авто? — обратилась она к Уорду.

— Нет, на речном трамвае.

— Может, я вас, в таком случае, подвезу?

Он отрицательно помотал головой.

— Я бы хотел вернуться тем же путем. На реке много интересного. Кроме того, мне нужно кое о чем подумать, сами понимаете. Мне никогда раньше не приходилось иметь дело с такими людьми. Я имею в виду адмиралов и директоров музеев и морских обществ. Все это для меня в новинку. Ну и отчасти дело в том, во что я собираюсь ввязаться. Шесть месяцев или, возможно, год, если мы застрянем во льдах, разыскивая судно, в существовании которого я совсем не уверен.

— Но вы же читали записи, которые сделал Чарльз, — сказала она жестко. — Вы прекрасно понимаете, что он, по всей видимости, сделал описание корабля сразу же после того, как наблюдал его. Мы об этом говорили с вами по телефону, и я тогда объяснила вам, что есть один штурман, который, я уверена, видел то же, что и мой муж.

— Да, но вы не представили этого человека. Вы даже не назвали мне его имя и не сообщили, как с ним связаться.

— Да.

Они уставились друг на друга с такой враждебностью, что, казалось, даже воздух в этом обшитом деревом зале вдруг стал холоднее.

Наконец Уорд прервал тяжелое молчание.

— Черт! — проворчал он. — Какое это имеет значение?

— Что вы имеете в виду? — сверкнула она глазами.

— Только то, что мне, в общем, все равно, как там обстоит дело. Существует ли корабль где-то, кроме воображения вашего мужа, или нет, для меня не так и важно. Вы говорите, этот ваш безымянный штурман тоже его видел?

— Думаю, да.

— Ладно. Но я бы хотел повидать его перед тем, как он станет штурманом в нашей экспедиции. Где я могу с ним встретиться?

— В Пунта-Аренас. И то если он согласится.

— Где он сейчас?

— Где-то в Южной Америке.

По тому, как она отвернулась, и по выражению ее лица было ясно, что она не намерена больше отвечать на вопросы. Уорд немного помолчал, потом слегка пожал плечами.

— Ладно, как вам будет угодно. Но вы поймите, девушка, это мои деньги, и вы не примете никого в команду, пока я сам не проверю каждого. О’кей?

Далее он заговорил едва ли не раздраженно:

— Если мы найдем корабль — прекрасно, но я не сильно расстроюсь, если мы его никогда не увидим. Как я уже говорил, я получил кое-какие деньги и теперь хочу с их помощью сделать то, что всегда хотел сделать. Корабль только предлог.

Неожиданно его лицо озарилось улыбкой.

— Хорошо, если он там есть, но для меня важен сам поиск.

Его поведение, его манера держаться, то, как он на нас смотрел, все это было настоящим спектаклем. Он играл свою роль, а мы были его зрителями.

— Сам поиск, — повторил он и улыбнулся своей обаятельной улыбкой, протягивая левую ладонь. — Буду думать об этом всю обратную дорогу в Глазго, миссис Сандерби. О вас тоже. Дайте мне знать, когда уладите вопрос с кораблем и ценой, и я поговорю с юристами, которыми я уже обзавелся, и с бухгалтерами, пусть проверят расчеты.

И он покинул нас. Выходя из салона, он держал на лице широкую улыбку, так актер удаляется за кулисы в конце отыгранной сцены.

Реакция Айрис Сандерби была подобна моей.

— Господи! — выдохнула она и, раздраженно мотнув головой, слушала его шаги, пока он поднимался на палубу. — Еще чуть-чуть, и я бы…

Она замолчала, криво усмехнувшись, потом схватила портфель и принялась запихивать в него свои бумаги.

— Вы думаете, этот его акцент настоящий?

Обернувшись, она взглянула на меня.

— Да?

Я пожал плечами.

— А это имеет значение?

— Да, имеет, — сказала она чуть ли не в отчаянии. — Этот человек слишком себе на уме, слишком притворный. Если я тут не могла терпеть его представление, то как, черт возьми, я это вынесу на тесном корабле?! Месяц за месяцем, вы же понимаете, если мы застрянем во льдах, возможно, на всю зиму. Dios mio!^[27]

Она стояла, глядя на свое отражение в зеркале буфета. В эту минуту воцарилась мертвая тишина.

— Проблема в том, — продолжила она, медленно выговаривая слова, — что этот человек — почти последняя моя надежда.

Щелкнув замком, она заперла свой портфель и направилась к двери.

— Я обивала пороги крупных компаний, пока мне не осточертели люди, старающиеся не сказать мне прямо, что мой муж был чокнутым. И эти бесконечные письма…

Она помотала головой.

— Если бы не адмирал…

Обернувшись, она снова взглянула на меня, протягивая пухлый портфель.

— Все эти мои заметки и справки, — сказала она сердито, — ему это ничего не нужно. Эго величиной с гору. И этот его шотландский акцент… Адмирал сразу это понял.

— Что понял?

— Его нежелание. Что это для него просто игра. Он только из любопытства приехал сюда из Шотландии. Водитель грузовика из Глазго, «мне никогда раньше не приходилось иметь дело с такими людьми».

Она довольно точно воспроизвела его произношение.

— Адмирал сразу это понял, — повторила она. — Тонко он с ним обошелся.

— Вы имеете в виду это его «начистоту» насчет инвалидности, подвергающей опасности жизни остальных?

— Конечно. Вы же не думаете, что это обычное поведение адмирала? Это для него нетипично. Но он увидел нежелание Уорда, понял, что тот не намерен раскошеливаться, поэтому сразу же надавил на самое уязвимое место.

Разволновавшись, она снова пошла к двери.

— Куда вы едете, на вокзал на Ливерпуль-стрит, да?

Я подтвердил кивком, и она предложила меня подвезти.

— Я все равно поеду через Сити. Мне нужно в Аргентинское посольство на Кадоган-Гарденс.

Студента я увидел вновь, когда мы прощались с капитаном «Катти Сарк», он стоял возле информационного стенда. Он задержался там, пока мы шли к выходу, потом неспешно двинулся через палубу. Он вышел из тени на солнце, когда мы были уже у кормы корабля.

— Вижу, ваш бойфренд не спускает с вас глаз.

Я это сказал в шутку, но она отнеслась к моим словам иначе.

— Он мне не бойфренд.

Ее слова прозвучали нервно, и она даже не обернулась взглянуть, о ком я говорю.

— Вы с ним знакомы, не так ли?

Она ничего не ответила, и до ее машины мы шли молча. Пока она открывала дверь, он прошел мимо нас по расположенному выше тротуару с большими квадратными цветочными вазами, ведущему к киоску и на «Джипси Мот» Чичестера. Он держался ближе к противоположному краю дорожки, и, поскольку мы были значительно ниже, мне были видны лишь его голова и плечи, пока он не спустился и не повернул направо к подземной парковке, принадлежащей Британскому легиону^[28].

Склонившись над багажником авто, она перекладывала свои вещи и его не видела. Рядом с нами стояла семья туристов, беседуя с пожилым мужчиной, только что вышедшим из паба «Джипси Мот».

— Теперь она называется Чёрч-стрит^[29], — сказал он им. — Потому что на ней церковь Св. Элфиджа. Но раньше, до того как сюда пригнали этот корабль и снесли все дома вокруг, чтобы построить для него док, на этой улице были магазины и жилые дома аж до самой пристани. Биллингсгейт-стрит ее прежнее название.

Они пошли дальше, потом послышался детский голос, требующий мороженого. Мы уселись в машину и поехали. Оглянувшись назад, когда она поворачивала на подъездную дорогу к училищу, я увидел ярко-красный открытый спортивный автомобиль, выскочивший с улицы напротив паба «Джипси Мот», с мужчиной за рулем и пустым местом рядом с водителем. Он последовал за нами, когда мы у входа Королевского военно-морского училища свернули направо, затем еще раз направо, выезжая на улицу.

Я сказал ей, что он нас преследует, на что она ничего не ответила, но на ее лице появилось твердое выражение, и она взглянула в зеркало заднего вида.

— Кто это? — спросил я ее. — Что ему нужно?

Она не ответила и, когда я повторил вопрос, покачала головой.

— Он студент или просто турист?

— Полагаю, студент.

Далее она вела молча, направляясь к реке, пока мы не доехали до шоссе и не повернули к северу. Я несколько раз оглядывался, но только на въезде в Блэкуоллский туннель под Темзой мельком заметил красный спорткар, виляющий среди машин позади большого цементовоза. Она его тоже заметила и сменила ряд, надавив на педаль газа так, что мы едва не уткнулись в задний бампер идущего впереди автомобиля.

— Думаете, он гонится за нами?

Мне пришлось перекрикивать шум двигателей, отражающийся от стен туннеля. Она утвердительно кивнула.

— Почему?

— А вы как думаете? — прокричала она.

Она сжала губы в тонкую линию, зло сверкая глазами. Я пожал плечами. Ко мне это не имело никакого отношения. Однако у меня было тягостное предчувствие, что все может стать иначе, если я попаду на ее корабль в Антарктике.

— Кто он? — опять спросил я, когда мы снова оказались в относительной тишине наземного потока транспорта.

— Его зовут Карлос, — сказала она, ударив рукой по рулевому колесу. — Это он послал этого чертова маленького мерзавца. Один из его мальчиков, но он ему к тому же еще и родня. Даже внешне на него похож.

— На кого похож?

— На Ангела.

Она искоса взглянула на меня своими необыкновенно синими глазами и рассмеялась.

— О, вам он понравится.

— Кто такой этот Ангел? — спросил я.

Продолжая глядеть на меня, она едва не въехала в идущий впереди автомобиль.

— Вы правда хотите знать? Он мой сводный брат, невероятно красивый, как этот мальчишка. И он страшный бабник, — прибавила она злобно. — Имеет каждую девку, что попадается ему на пути. По-всякому. Больше всего он любит заставлять их ползать на четвереньках с задранными вверх задницами, и тогда он…

Она глянула на меня с едва уловимой улыбкой.

— Вижу, вас это шокирует, но он вот такого сорта мужчина.

Подрезая грузовик, она неожиданно свернула в другой ряд.

— Dios mio! Мне ли не знать.

Немного помолчав, она сказала:

— Это в нем итальянская кровь, доставшаяся от той проститутки по имени Розали Габриэлли.

Она неожиданно свернула налево, съезжая с шоссе. Бросив на меня еще один взгляд, она весело хохотнула, и ее глаза засияли от непонятного мне возбуждения.

— Не волнуйтесь вы так. Я думаю, что там, во льдах моря Уэдделла, у похоти нет шансов. Вы будете в безопасности.

И снова она хохотнула тихим хриплым смехом.

Дорожный знак информировал, что мы на Ист-Индия-Док-Роуд. Она притормозила перед светофором.

— Простите, мне не следовало говорить о своей семье. Мы не всегда пример для подражания.

Она слегка пожала плечами.

— Но это, пожалуй, относится ко многим людям.

Включился зеленый свет, и она повернула налево в боковую улицу.

— Вы когда-нибудь ездили на Доклендском легком метро? Похоже на эстакадную электричку в Нью-Йорке до того, как там понастроили небоскребов. Я высажу вас около здания редакции «Дейли телеграф». Там вы на метро доедете до Тауэра, а оттуда до вокзала на Ливерпуль-стрит рукой подать, можете пешком или на подземке.

Она еще раз свернула налево в убогую узкую улочку, в конце которой виднелась река, затем направо, откуда стало видно больше воды, и, развернувшись, поехала назад тем же путем. Река мелькнула еще раз, потом мы проехали через ворота каких-то доков.

Я взглянул через плечо. Спорткара не было видно.

— Где мы? — спросил я.

— На Собачьем острове^[30]. В Вест-Индских доках.

— Похоже, вы тут хорошо ориентируетесь.

— Я тут живу.

— Почему?

— Потому что дешево. У меня тут пара комнат в доме, который будут сносить.

Мы выехали на высокую набережную Южных доков, к двум массивным зданиям с большой площадью остекления, облицованным похожими на гранит плитами, позади которых между опор поднятой над землей железной дороги повсюду виднелись высокие козловые краны застройщиков.

— Через пару лет от старых улиц Тауэр-Хэмлетс^[31] ничего не останется.

— Наверняка в Лондоне есть и другие районы с таким же недорогим жильем, — заметил я. — Почему вы выбрали именно этот?

— Вы задаете слишком много вопросов.

Обогнув круглые столбы железной дороги, она остановилась около второго из двух зданий с застекленными фасадами.

— Я люблю воду, а здесь река и доки вокруг.

Она кивнула на железную лестницу, выкрашенную в фирменный синий цвет Доклендского метро и уводящую наверх к маленькой станции.

— У меня есть ваш адрес и телефон. Я свяжусь с вами. Надеюсь, это будет через две-три недели.

Поблагодарив ее за то, что подвезла меня, я выбрался из машины. Она уехала, и я ее не видел до тех пор, пока полиция не вызвала меня из Норфолка для опознания тела женщины, которое они выловили из Южных доков. Ее тело, когда его при мне вытащили из холодильника и сняли пластиковое покрывало, выглядело так, будто ее до смерти изрубили топором.

Глава 2

Кроме того дня я с ней больше не встречался, и те ужасающие останки, которые показали мне в больничном морге, опознать было довольно трудно. Телосложение было примерно таким же. Это и все, что я мог им сказать. «Обратите внимание на ее одежду и на кольцо на пальце», — сказали они мне. Но мне было неизвестно, какая одежда была у Айрис Сандерби, и колец у нее могло быть сколько угодно. Определенно, я не заметил у нее кольца, когда сидел напротив нее в кормовой кабине «Катти Сарк» и когда ее руки лежали на рулевом колесе, пока она везла меня по Блэкуоллскому туннелю и на Собачьем острове.

Я спросил их, почему они решили, что я смогу им чем-нибудь помочь, и они сказали, что водолазы нашли на дне дока сумочку. В ней были обнаружены остатки нескольких писем, одно от Виктора Веллингтона, другое от меня, остальные отправлены с аргентинских адресов.

— У вас есть причины полагать, что она могла совершить самоубийство?

Этот вопрос инспектор задал мне как бы между делом, когда мы вышли под моросящий дождь, то и дело в тот сырой день превращавшийся в ливень.

— Как раз наоборот, — ответил я. — Она была полна планов на будущее.

И я вкратце рассказал ему о затерянном во льдах корабле и о судне, ожидавшем нас на Огненной Земле. Но он уже об этом слышал.

— Мистер Веллингтон сказал мне то же самое, и в Глазго я переговорил с человеком по фамилии Уорд. Как я понял, он собирался профинансировать экспедицию.

Он кивнул, сутулясь от налетающего ветра.

— Значит, это убийство.

Обернувшись, он бросил на меня быстрый внимательный взгляд.

— У вас есть на этот счет какие-нибудь соображения, сэр?

— Нет, откуда?

И я повторил ему, что на встрече на «Катти Сарк» я ее видел первый и последний раз. Но потом я вспомнил студента, по ее словам, родственника, и я рассказал, как он наблюдал за ней, когда она парковалась около паба «Джипси Мот», как он смотрел на нас сверху через потолочное окно салона на «Катти Сарк», а потом преследовал нас на своем ярко-красном спортивном автомобиле.

— Она назвала его имя?

— Карлос, — сказал я.

— А фамилия?

На этот вопрос я ответить не мог, и он наконец поблагодарил меня за сотрудничество.

— Если вам станет известно еще что-нибудь…

Немного помедлив, он продолжил:

— Думаю, мне следует сказать вам, что состояние тела не позволяет определить причину смерти. Патологоанатом склоняется к версии, что она утонула. Раны на голове и шее, — добавил он, помолчав, — результат, вероятно, того, что тело было втянуто в водоворот корабельным гребным винтом. Мы навели справки, и оказалось, что на одном из судов Морского общества регулярно запускают двигатели, и обычно на малом ходу, для смазки вала винта. Вахтенный как раз это делал ночью перед тем, как нам сообщили об обнаружении трупа.

— Значит, это могло быть несчастным случаем?

— Могло, — кивнул он. — Похоже, у нее, с тех пор как она сняла комнату на Меллиш-стрит, появилась привычка прогуливаться по вечерам с собакой своей хозяйки. Иногда довольно поздно. Она любила прохаживаться вокруг доков. Так что да, это могло быть несчастным случаем, тем более что в тот вечер, когда она исчезла, она уже выгуляла собаку.

Однако по его лицу я понял, что он считает это маловероятным.

— В последний раз ее заметили у реки в конце Куба-стрит у пирса Южного дока. Следует сказать, что двое мужчин видели молодую женщину похожей наружности в одиночестве и без собаки. Они выпивали в «Северном полюсе», поэтому не смогли назвать точное время. Оба они сказали, что оставались в пабе до его закрытия.

Мы подошли к полицейской машине, и он остановился с ключами в руке.

— Сначала она собиралась высадить вас у вокзала на Ливерпуль-стрит, вы сказали. Это было ей по пути. Вы не знаете, куда она направлялась до того, как изменила цель поездки?

— По-моему, она говорила о Кадоган-Гарденс, ей было что-то нужно в Аргентинском посольстве.

— И потом, когда она обнаружила, что ее преследуют, она свернула с шоссе и направилась к себе на Собачий остров. Она была напугана?

— Не знаю, — ответил я. — Возможно. По ее лицу этого видно не было. Скорее раздражена, а не испугана.

— Вы разглядели номер его авто?

Я отрицательно покачал головой.

— Между ним и нами было еще три машины. Точно могу сказать лишь то, что это был открытый спорткар красного цвета.

Еще раз я повторил то, что уже говорил ему: напряженное смуглое лицо парня за рулем, его развевающиеся на ветру черные волосы, когда мы выехали из Блэкуоллского туннеля, четко отпечатались в моей памяти.

— Мы составим его фоторобот, но это вряд ли нам что-то даст. Автомобиль — другое дело. Не так много кабриолетов порше у нас в стране.

Он предложил подвезти меня до ближайшей станции метро, но я сказал ему, что лучше пройдусь. Меня слегка мутило. Я никогда раньше не видел трупов, и мне нужно было свыкнуться с воспоминанием об изрубленном, почти обезглавленном теле с мраморно-бледной кожей и открытой раной на бедре.

Инспектор кивнул. Думаю, он все понял.

— Я свяжусь с вами, — сказал он, садясь в машину. Потом прибавил: — Мы не разглашаем причину смерти, пока, по крайней мере. Понимаете?

И он уехал в восточном направлении, а я направился в сторону Лаймауза и Доклендского метро. Мне нужно было подумать, и то окружение, среди которого она жила во время своего пребывания в Англии, могло мне в этом помочь. Улица оканчивалась, насколько я знал, в Айленд-Гарденс на южной окраине Собачьего острова. Оттуда я мог пройти по пешеходному туннелю под Темзой в Гринвич. Если повезет, мне удастся переговорить с Виктором Веллингтоном. Он тоже видел труп, и вместе мы, возможно, вспомним что-нибудь, что позволит более точно установить личность погибшей.

Но мне не давала покоя мотивация. Если это сделал тот ее молодой родственник, значит, существует какая-то причина, что-то личное, и, вспоминая ее бурную реакцию, когда она увидела, что он нас преследует, я подумал, может, мне следовало в точности передать инспектору ее слова?

Доклендское легкое метро пока еще было в новинку, его выкрашенная синей краской станция с застекленным сводом блестела от влаги. Поезд уже стоял — пара угловатых, с большими окнами вагонов синего цвета с надписями, предупреждающими об их автоматической работе. Он отправился почти сразу, как я вошел, и, сидя спереди в толпе туристов и без машиниста, я ощущал себя путешествующим на игрушечной железной дороге. Когда поезд свернул с Фенчёрч-стрит и поехал в южном направлении по эстакаде над Вест-Ферри-стрит, весь Собачий остров открылся перед нами как на ладони. Изморось сменилась дождем, вода в следующих один за другим доках, над которыми мы проезжали, была темной и пятнистой, а между ними блестели острова бурой земли, изрезанной оставленными тяжелой техникой колеями и утыканной лесом строительных кранов.

Мы проехали станцию Саут-Ки, что находилась как раз около издательства «Дейли телеграф», затем свернули к востоку, потом направились к югу над районом с недавно построенными вычурными зданиями по большей части отталкивающего вида. Кроссхарбор, Мадшут; к западу, за Миллуолл-Док, почти все здания снесены, улицы огорожены дощатыми заборами, а за рекой виднеются островерхие крыши Гринвича и мачты с реями «Катти Сарк».

Я попытался разглядеть Меллиш-стрит в просветах между новыми зданиями, но старых домов осталось совсем мало, и среди развернувшегося повсюду строительства было трудно представить, что она могла ощущать, живя там, выгуливая по вечерам собаку и постоянно думая о море Уэдделла и об оставленном несостоявшейся экспедицией корабле, ожидающем ее в Пунта-Аренас.

От станции Гарден-Айлендс было всего несколько минут ходьбы до входа в парк и круглого здания с застекленным куполом, из которого лифт спускал в Гринвичский пешеходный туннель. Небо над районом Блэкхит начинало светлеть, и величественная архитектура строений Рена с темно-серой водой, над которой они возвышались по ту сторону реки, являла собой совершенство гармонии. Я остановился, глядя на неожиданно пронзивший сумрак солнечный луч. Он осветил Королевское военно-морское училище и пересекающий Темзу паром. Также по реке к Блэкуоллскому плесу поднималась баржа, и вся картина была в духе Уильяма Тёрнера^[32]. Сколько раз Айрис Сандерби приходила сюда, на самую южную точку Собачьего острова? Бессмысленный вопрос, ведь я даже не знал, сколько она вообще пробыла в Англии. Надо было спросить. Столько вопросов мне следовало бы ей задать, учитывая то ощущение, которое я испытал при первом взгляде на нее.

Лифт вмещал в себя до шестидесяти пассажиров, а возле входа висел телеэкран, показывающий северную часть туннеля со снующими туда и обратно туристами. Табличка гласила, что туннель был открыт в 1902 году и обошелся в сто двадцать семь тысяч фунтов, что его протяженность превышает тысячу двести футов, а глубина составляет от трехсот до пятисот футов ниже уровня воды в зависимости от состояния прилива. Когда я туда вошел, там было немало детей, их тонкие голоса эхом разносились по длинному, похожему на туннель в метро проходу. Облицованный двумястами тысяч белых плиток, о чем сообщала табличка, он напоминал общественный туалет.

По-моему, Виктор Веллингтон был так же рад меня видеть, как и я его, поскольку, как только я спросил о нем, меня сразу же проводили в его кабинет.

— Плохо дело, — сказал он, поздоровавшись со мной.

Он повторил это еще три или четыре раза за те пятнадцать минут или около того, что я был у него.

— Нет, у меня нет никаких сомнений.

Это он сказал в ответ на мой вопрос, уверен ли он в том, что тело принадлежит Айрис Сандерби.

— Все дело в кольце, — произнес он и принялся его описывать — необыкновенно толстое, опоясанное, как ему показалось, полоской из прямоугольных рубинов и изумрудов.

— На левой руке, — сказал он. — Очень примечательное кольцо.

Я с сомнением покачал головой. Я не заметил никакого кольца.

— Плохи дела.

Его руки со сцепленными пальцами покоились на столе.

— Нет ничего хорошего в том, чтобы увидеть человека, кого бы то ни было, в таком состоянии. Тем более человека, с которым знаком, сильную и интересную молодую женщину, исключительно необыкновенную, вы согласны?

— Да, исключительно необыкновенная, — согласился я. — И чрезвычайно энергичная.

— Энергичная, точно. Это сразу бросалось в глаза, своего рода сексуальная энергия.

Его глаза вдруг засветились, он слегка поджал тонкие губы, и я подумал, женат ли он, и если да, то какая у него жена.

— Ее не изнасиловали, видите ли, — добавил он. — Это убийство другого рода.

— Вы спрашивали?

— Да, конечно. Это первое, что приходит на ум.

— И вы не сомневаетесь, что это убийство?

— Это мнение инспектора. А чем это может быть еще? Или это, или самоубийство, а она не была человеком, склонным к самоубийству, тем более когда получила необходимую ей поддержку. И было бы странно, если бы она случайно упала в док. При ясном небе и почти полной луне. Если бы она была с собакой… Но она была без нее.

Он поднялся на ноги.

— Ее брат был среди «исчезнувших». Возможно, причина в этом.

— Что вы имеете в виду?

— «Исчезнувшие», вы разве не помните? — сказал он мне через плечо, направляясь к шкафам со множеством выдвижных ящиков. — Молчащие женщины, пикетирующие площадь в Буэнос-Айресе каждую неделю. Газеты много об этом писали два или три года назад. Немое обвинение в том, что их близкие исчезли. Около тридцати тысяч человек. Просто исчезли. Не может быть, чтобы вы не помнили.

Веллингтон выдвинул один из ящиков.

— Коннор-Гомес. Это его фамилия. И ее девичья тоже. А брата звали Эдуардо. Она о нем немного рассказывала, когда пришла ко мне в первый раз. Он был ученым. Биологом, она говорила, если не ошибаюсь.

Найдя нужную папку, он вытащил оттуда листок.

— Вот. Это обычное письмо с благодарностью за организацию той встречи на «Катти Сарк», а снизу приписка.

Он протянул мне письмо.

— Я, разумеется, отдал полиции его копию.

Это было напечатанное на машинке письмо, краткое и по делу, с вычурной подписью, оставленной на ее имени, напечатанном внизу, а еще ниже постскриптум, написанный трудночитаемым почерком:

«Корабль хотят заполучить другие люди. Не дайте им разубедить Уорда, пожалуйста».

Слово «пожалуйста» было жирно подчеркнуто.

— Вы связывались? — спросил я.

— С Уордом? Нет. Какой в этом смысл? От меня ничего не зависит, а он знает, что она мертва. Пресса осветила событие во всех кровавых подробностях.

Он протянул руку, чтобы забрать у меня письмо.

— Какая насмешка судьбы: только она нашла спонсора, к тому же довольно интересного. Он приезжал сюда повидаться со мной на следующий после нашей встречи день. Хотел побольше о ней разузнать.

Стекла его очков блеснули, когда он снова обернулся к шкафу.

— Про нее я не много смог ему рассказать, зато кое-что узнал о нем, достаточно, впрочем, чтобы понять, что он готов выделить приличную сумму на экспедицию. Видите ли, он не просто водитель грузовика. Уже не водитель. Теперь у него собственный бизнес и небольшой парк дальнобойных монстров, которые на Ближнем Востоке гоняют через Турцию. Это современный вариант Великого шелкового пути.

Он замолчал, отыскивая папку, из которой вынул письмо. Потом, найдя ее, сказал:

— Я спросил его, какие он перевозит грузы, но он мало что об этом рассказал, как и о маршрутах. Не думаю, что это наркотики. Он не производит впечатления такого человека. Однако это что-то, приносящее хороший доход. Скорее всего, оружие. Вероятно, для Ирана или стран Персидского залива.

Задвинув ящик, он вернулся к столу.

— Очень жаль, — сказал он. — Она более полугода безуспешно пыталась изыскать средства в Южной Америке и Штатах. В конце концов, приехав в Англию, она сняла комнату на Меллиш-стрит, поближе к музею и вместе с тем недалеко от Сити, где надеялась найти деньги на экспедицию. Потом, когда различные учреждения отказали ей, она стала давать объявления в некоторых журналах. Так она нашла Уорда. Они оба довольно похожи друг на друга, не находите? Оба напористы, полны энергии.

Веллингтон снова уселся на свое место, склонился над столом и, глядя на меня в упор, неожиданно спросил:

— Как бы вы топили женщину?

Не дожидаясь ответа, он продолжил:

— Я спросил об этом инспектора. Вы должны держать ее голову под водой, естественно. Но, чтобы сделать это в Южных доках, вам самому пришлось бы быть в воде. И как бы вы оттуда выбрались? И, если даже вы нашли лестницу или что другое в этом роде, вы будете мокры до нитки и к тому же перепуганы. Кто-то наверняка видел бы этого человека. Я хочу сказать, вы бы не забыли такое, правда? Инспектор, по крайней мере, придерживается такого мнения.

— Ее могли утопить дома, в ее ванне, например, — возразил я, — затем привезти в доки и сбросить в воду.

Мы все еще обсуждали разнообразные возможные варианты, когда вошла его секретарша и объявила, что его ждет адмирал и вся группа моделистов в сборе. Он кивнул, поднимаясь на ноги.

— Плохи дела, — снова повторил он, пока мы шли с ним к двери. — И вам не повезло. Могли бы сделать себе имя на подобном проекте. С другой стороны, может, и хорошо, что вы не ввязались в него.

— Что вы имеете в виду? — спросил я.

Он медлил с ответом, и я прибавил:

— Речь о приписке в ее письме?

Мы остановились в коридоре за дверью его кабинета.

— Нет, об Уорде.

Помолчав в нерешительности, он сказал:

— Понимаете, не было никакого выигрыша на тотализаторе. Эти деньги пришли к нему из какого-то другого источника.

Когда я спросил его, откуда ему это известно, он, пренебрежительно хохотнув, сказал:

— Очень просто, я созвонился с парой крупнейших операторов.

— Вы хотите сказать, что у него нет миллиона?

Он пожал плечами.

— Этого я знать не могу. Единственное, что могу сказать, если у него есть такие деньги, то он получил их не на тотализаторе.

Улыбаясь, он стоял и смотрел на меня.

— Очень скверно все вышло.

Больше ему предложить мне было нечего, конечно, но, прежде чем уйти обсуждать модели кораблей, он, проявляя ко мне добросердечность, сказал, что будет иметь меня в виду, если кому-то понадобится консультация по поводу консервации древесины.

Выпив в музейном кафетерии чашку кофе с сэндвичем, я вернулся через туннель на Собачий остров. Я не воспользовался метро, а по Уэст-Ферри-Роуд дошел до Меллиш-стрит. В начале улицы были дома и немного деревьев, но за пабом «Лорд Нельсон», на углу того, что застройщики оставили от Ист-Ферри-Роуд, начинались отгороженные заборами стройки с пыльной тяжелой техникой. Единственное, что осталось от Меллиш-стрит, — пабы. Одинокие и величественные, они ожидали прихода служащих среднего звена. «Корабль», «Роберт Бёрнс», «Вулкан», «Телеграф», «Кингсбридж Армз». Рядом с «Циклопс Уорф» и «Ки Уэст» длинный участок забора был обклеен плакатами с видами Гринвича: спортзал, ресторан, плавательный бассейн, стадион с беговыми дорожками, площадки для игры в сквош, тенистые скверы, мощенные булыжником улицы, булочная, «Айленд клаб», речной трамвай и много прочего в том же духе.

А потом я вышел к Тиллер-Роуд, где еще осталось что-то от типичного для Тауэр-Хэмлетс недорогого послевоенного здания. Начиналась Меллиш-стрит с таких же сложенных из шлакоблоков двухэтажных многоквартирных домов с ржавыми оконными рамами и бетонными плитами крылец, а за ними упирались в небо многоэтажные высотки. Но с середины улицы, от номера двадцать шесть и дальше, еще сохранились настоящие старые таунхаусы с окнами гостиных, выходящими в небольшие передние палисадники.

В одном из этих домов она и жила, как раз в конце улицы, где росло одиночное дерево.

Не знаю, чего я ожидал от этого визита, но на мои многократные звонки так никто и не вышел. Не считая чернокожего мальчика, пытающегося встать на скейтборд, улица была совершенно безлюдна, несколько припаркованных машин, и больше ничего. Я постучал в дверь, но изнутри не донеслось ни звука, даже собака на залаяла, но в окне соседнего дома дернулась занавеска, и я заметил хлопковое платье и острое морщинистое лицо его хозяйки с глазами, полными любопытства.

Она, должно быть, ждала меня за дверью, так как открыла сразу же, как я позвонил.

— Доброе утро.

Я не подумал заранее, о чем буду ее расспрашивать, и какое-то время мы стояли, глядя друг на друга в неловком молчании. Глаза у нее были серые и слегка водянистые.

— Я хотел узнать, что стало с собакой, — сказал я неуверенно.

— С Мадфейс? Она забрала ее с собой в Поплар к своему брату. Вы из полиции? Она по горло сыта полицией.

— Нет, — сказал я, — я знал миссис Сандерби.

— Ту, что убили?

Ее глаза загорелись, настоящая представительница Ист-Энда.

— Откуда вы знаете, что ее убили?

— Ну, этого я не знаю. Но такие ходят слухи. В газетах не пишут прямо, что это было убийство, но намекают именно на это. И то, как она была изрублена, мурашки бегут по коже от одной только мысли об этом. Так чего вы хотите тогда?

Я принялся расспрашивать ее об Айрис Сандерби: в каком часу она обычно выходила с собакой по вечерам, приходили ли к ней посетители. Я описал ей студента, которого видел на «Катти Сарк» в тот день. Я не стал ей говорить, как он нас преследовал, и не упомянул его имени, Карлос, но рассказал о красном открытом спортивном автомобиле, и она кивнула, как только я это сказал.

— Он поставил ее под тем деревом. Я вышла поговорить с Тэффи Биллинг, и эта маленькая красная машина выехала с Миллхарбор и остановилась вон там.

Ее описание водителя совпало с внешностью студента. Он не вышел из машины. Он так и остался сидеть в ней, как будто кого-то ждал.

— Когда это было?

Она не смогла назвать мне число, но то была среда, сказала она, около двух недель назад. Дело было ближе к вечеру, а это значит, что он снова напал на ее след после того, как она меня высадила на станции Саут-Ки. Или, может, он как-то смог все время не упускать нас из виду.

— Он разговаривал с ней? — спросил я. — Он заходил в дом?

Она помотала головой:

— Нет, такого я не видела, а я выглядывала время от времени в течение часа, думаю. Потом она вышла и уехала на своей маленькой машине. И как только она скрылась из виду, он развернул эту свою маленькую красную зверюгу и умчался за ней следом.

— Вы говорили об этом полицейским?

Она покачала головой.

— Меня не спрашивали, да и зачем?

Полиция для нее явно была чем-то таким, чего лучше избегать.

Поблагодарив ее, я пошел прочь мимо дома, в котором миссис Сандерби прожила, должно быть, не меньше двух недель, мимо того дерева и, повернув налево, по Миллхарбор направился к Марш-Уолл и издательству «Дейли телеграф», а также к доку, где было найдено ее тело. Слева в отдалении виднелся узкий прямоугольный стенд газеты «Гардиан». Я входил в район новой кричащего вида застройки и только сейчас обратил внимание на пристрастие строительной корпорации к плоским фронтонам, которые я находил особенно отвратительными. На меня навалилась депрессия. Все это буйство архитектуры, мимо которой я шел, для чего это все? Несколько лет, и воздух Лондона с выхлопными газами приведет ее в такое же неряшливое состояние, в каком находится остальная часть района Тауэр-Хэмлетс. Мысль о трупе, плавающем в том доке с изрубленной в куски головой и верхней частью тела, органично дополняла унылую атмосферу Доклендса, причудливым языком свисающего в огромной речной петле^[33].

Почему? Почему? Почему? Почему ее убили? После всех ее попыток доказать, что ее муж не ошибся, доказать, что он действительно видел корабль, а не галлюцинировал. Раздумывая над этой трагической иронией судьбы, над тщетой ее усилий, я шел к станции надземного метро Саут-Ки.

От здания редакции «Дейли телеграф» узкая дорожка уходила к докам и сходням, ведущим к ресторану «Le Boаt», что расположился на верхней палубе корабля «Келтик Сёрвэйер» под каким-то подобием пластикового купола, не сочетающегося с остальной обстановкой. Входящий на борт журналист на корме сообщил мне, что корабль принадлежит их газете и был здесь поставлен, чтобы разместить в нем столовую для сотрудников. Он неодобрительно высказался о решении руководства о предоставлении верхней части коммерческой организации и поведал о том, что им пришлось немало побороться, чтобы принудить ресторан воссоздать на носу и корме оригинальное название судна.

— Менять название корабля — плохой знак, так ведь? «Le Boat»!

Эти слова он произнес с изрядным выражением. Снова пошел моросящий дождь, очень мелкий, почти что туман. Солнце скрылось за тучами, и черная вода в доке стояла совершенно неподвижно. Владения «Дейли телеграф» были отгорожены забором от остальной территории дока. Я ухватился за колючую проволоку, намотанную на столб у самой стенки дока, и, проделав почти акробатический трюк над водой, перелез на другую сторону. За широким галечным участком вытянулся ряд аккуратных кирпичных строений с офисными и жилыми помещениями, обращенными фасадами к причалам, где были пришвартованы плавсредства Морского общества, представленные буксиром «Портуэй», каботажным судном «Робин» за ним и кораблем «Лидия-Ева», замыкающим ряд.

Вода между ними стояла грязная и замусоренная, до ее поверхности было от шести до восьми футов. На равном расстоянии друг от друга по всей протяженности дока располагались вертикальные железные лестницы, заржавевшие и поросшие водорослями. Именно здесь и было выловлено из воды тело Айрис, как раз под носом буксира, где в вязком слое масла бултыхались выброшенная пластиковая упаковка, старое тряпье и обломки дерева. Мне нужно было спросить ту женщину с Меллиш-стрит, приходил ли к миссис Сандерби кто-нибудь в тот вечер, когда она была убита, заметила ли соседка припаркованный снаружи автомобиль. Теперь, когда я собственными глазами увидел док, я окончательно утвердился в убеждении, что ее туда столкнули.

Я пошел назад по строящимся кварталам на Марш-Уолл. Рабочий в строительной каске забивал стальные стержни, торчащие вокруг основания круглой колонны, поддерживающей надземную железную дорогу; инструмент, которым он это делал, вздымал в воздух тучи пыли и издавал шум, подобный отбойному молотку. Я попытался представить себе это место ночью, когда здесь нет строителей: тихо, горят фонари, на стройплощадках также есть кое-какое освещение, но местами лежат глубокие тени, и вокруг ни души, проезды между зданиями черны как шахты. Он мог ударом ее оглушить, а затем столкнуть. Место пустынное, и никто бы не услышал ее вскрика или всплеска, когда ее тело упало в воду. По рельсам над головой прогрохотал поезд, и я задался вопросом, до которого часу они ходят? Мог ли кто-нибудь из вагона увидеть ее, стоящую там с Карлосом?

Указатель почти напротив меня на другой стороне улицы сообщал, что там есть лестница вниз. Перейдя дорогу, я увидел перед собой два пролета новых кирпичных ступеней, ведущих вниз с высокой, поросшей травой насыпи, устроенной, чтобы удерживать воду в доке. Спустившись по лестнице, можно было выйти на Манилла-стрит. Путь лежал мимо фирмы «Лемантон и сын», импортирующей древесину, основанной в 1837 году, как свидетельствовала вывеска, напротив же расположился паб с невероятным названием «Северный полюс». К тому времени я уже изрядно устал и проголодался. Внутри было не протолкнуться от рабочих, и поначалу я подумал было, что это просто пивная, но, когда мои глаза привыкли к полумраку, я заметил вышедшую из-за барной стойки официантку с тарелкой сэндвичей. Это была крупная темнокожая девушка, соблазнительно виляющая обтянутым черными джинсами задом, что дополнялось белозубой улыбкой и манящим взглядом черных глаз.

Я заказал светлого пива, и, когда она принесла мне толстый бутерброд с ветчиной, я спросил ее, не приходилось ли ей обслуживать молодую женщину, чей труп был найден в доке.

— Она когда-нибудь приходила сюда? — спросил я. — Вы ее знали?

Официантка замерла с тарелкой в руках, ее глаза стали непроницаемыми, улыбка испарилась и исчезла легкость в движениях, отчего она сразу стала немолодой и усталой. Покачав головой, она со стуком поставила блюдо на стол и быстро отвернулась. Я не ожидал столь бурной реакции на заданный случайным встречным вопрос. У меня не было сомнений, что он ее испугал.

Поедая свой сэндвич, я продолжал за ней наблюдать, и она больше ни разу не улыбнулась и не прошла поблизости. Деньги у меня взяла другая девушка, но, выходя из паба, я чувствовал, что она украдкой смотрит на меня.

Весь путь назад в Сити и на вокзал на Ливерпуль-стрит меня не покидала уверенность, что она что-то знает. Но что именно? В конце концов я постарался не думать об этом. Ясно, что она будет все отрицать, так что нет никакого смысла кому-то об этом говорить. Но когда полиция наконец поймает Карлоса и начнет готовить дело в суд…

Мысли об этой девушке и ее небрежности, из-за которой ее сумочка оказалась в воде, ночью снова не давали мне покоя. Лежа в темноте без сна и раздумывая о ее обнаженном теле в том оцинкованном холодильном ящике, я вспомнил, как она вдруг заговорила о тех, кого, как я узнал позже, называют «исчезнувшими». Это было как раз в ту минуту, когда мы выехали из Блэкуоллского туннеля и она увидела едущего за нами молодого Карлоса.

— Очень многих убили, — пробормотала она, глядя в зеркало заднего вида.

— Что вы имеете в виду? — спросил я, и она обернулась ко мне.

— Эдуардо один из них, — сказала она. — Эдуардо — это мой брат. Мой младший брат. А этот маленький ублюдок…

Она кивнула на зеркало.

— Он что здесь делает? Зачем Ангел прислал его?

И она продолжила говорить о своем сводном брате, о низости, на которую тот способен.

Тогда я вспомнил кое-что еще, сказанное ею.

— Он ненавидел Эдуардо.

Когда я поинтересовался почему, она ответила:

— Потому что он хороший человек, он — Коннор-Гомес. Не сицилиец. Мой отец рассказал ему, что Эдуардо…

Она замолкла, и я не узнал, что она собиралась сказать.

— Это было до того, как он сжег магазин.

Подрезая грузовик, она перестроилась в левый ряд, затем резко свернула налево перед дорожным знаком, указывающим поворот на Собачий остров.

Именно там мы оторвались от «хвоста». Тогда ее настроение изменилось, исчезла напряженность. Мне нужно было обо всем этом поведать инспектору, но в тот момент я этого не вспомнил. Слишком велико было мое потрясение при виде трупа, заслонившее в моем сознании все прочее. А потом мне об этом напомнил Виктор Веллингтон. Имела ли она в виду то, что на ее сводном брате, среди прочих, лежит ответственность за случившееся с «исчезнувшими»? Или она хотела сказать, что он был лишь сторонником хунты, военного режима, развязавшего в стране террор, или по крайней мере потворствовал ему? Я об этом знал совсем немного, только то, что читал в газетах после вторжения на Фолклендские острова. Впрочем, мне не было бы до этого дела, если бы я не познакомился с Айрис Сандерби и меня не вызвали бы в Лондон на опознание ее тела.

Чтобы избавиться от этих мыслей, на следующий день я устроил себе выходной, взял у приятеля яхту и повел ее к заповеднику близ Блейкни и там бросил якорь у галечного берега. Стоял один из тех безоблачных дней, что бывают на Восточном побережье, когда сияет солнце и дует легкий ветерок, в тот день северо-восточный силой 3–4 балла. В такие дни даже приезжие из более теплых краев обгорают на солнце. Я остался там на ночь, поймал немного рыбы и, приготовив из нее великолепный завтрак, на рассвете вернулся домой, где в мое отсутствие уже звонил Айан Уорд.

В оставленном на автоответчике сообщении он говорил, что видел газеты в то утро, и просил срочно ему перезвонить. Он дал свой номер телефона. Под «тем утром» он явно подразумевал утро предыдущего дня. Сам я газет не покупаю, но мой сосед дал мне взглянуть на его номер «Экспресс»^[34], и там, в статье под заголовком «УБИЙСТВО В ДОКЕ», я увидел свое имя среди вызванных на опознание тела. Статья цитировала инспектора Брэкселла, заявившего, что точная идентификация, вероятно, станет возможна при наличии данных от стоматолога жертвы, а поскольку погибшая являлась гражданкой Аргентины, понадобится некоторое время, прежде чем полиция Буэнос-Айреса получит необходимые сведения. Но даже в таком случае состояние тела затруднит опознание по зубам. Далее следовали фамилии привлеченных для идентификации лиц, моя среди них: «Питер Кеттил, консультант по вопросам консервации древесины, который также беседовал с миссис Сандерби на конференции на борту „Катти Сарк“, состоявшейся на прошлой неделе, вполне уверен, что найденное в доке тело принадлежит ей».

Далее сообщались некоторые факты биографии Айрис Сандерби. Ее отец, Хуан Коннор-Гомес, был владельцем большого магазина в Буэнос-Айресе. Он совершил самоубийство непосредственно перед Фолклендской войной, потерпев крах из-за пожара, уничтожившего главное здание и товаров более чем на миллион фунтов. Ее брат Эдуардо, биохимик по профессии, исчез примерно в это же время. «По данным полиции, нельзя исключать вероятность того, что это было политическое убийство. Возможно, это связано с тем периодом времени, когда люди исчезали по всей Аргентине, в особенности в крупных городах наподобие Буэнос-Айреса. Пока мы не получим детальной информации о данном семействе, которая была срочно затребована у полиции Буэнос-Айреса, причины этого жестокого убийства не будут раскрыты».

Я сразу же позвонил Уорду, но никто не взял трубку, и мне удалось до него дозвониться только вечером.

— Вы уже готовы, Питер? — это первое, что он сказал.

На мой вопрос, что он имеет в виду, он ответил:

— Вы собрали свои вещи? Я уже купил два билета в Мадрид, вылет в воскресенье. Там переночуем и полетим самолетом «Иберия эйрлайнз» в Мехико. Встретимся у стойки регистрации «Бритиш эйрлайнз» в час дня, годится?

Поначалу я даже не знал, что и сказать, ошеломленный неожиданным оборотом событий.

— Вы хотите сказать, что экспедиция состоится?

— Ну да, — спокойно подтвердил он как что-то само собой разумеющееся. — Почему нет? Корабль там. Мы можем выйти на нем, как только приедем в Пунта-Аренас.

— Но…

Был уже вечер среды.

— Вы это серьезно? То есть… ну, вы же не можете отправиться в плавание по морю Уэдделла вот так. Нужны припасы, оборудование, одежда. Нужно все распланировать, очень тщательно распланировать.

— Я обо всем позаботился.

— Но…

— Послушайте, у меня есть опыт организации в сжатые сроки. Я послал тому норвежцу телеграмму, чтобы он подготовил судно к плаванию в течение недели и перевел необходимые на это средства в местный банк с инструкциями об оплате счетов. У вас есть паспорт, не так ли?

— Да.

— Действующий? Он у вас не просрочен?

— Нет, относительно новый.

Мои мысли разбегались, разыгралось воображение. Одно дело сидеть на встрече, как та на «Катти Сарк», рассуждая, есть ли там во льдах моря Уэдделла фрегат или нет, строя неопределенные планы об экспедиции для его поисков, и совсем другое, когда кто-то тебе говорит, что через четыре дня нужно выезжать в Антарктику.

— А визы? — сказал я. — Мне нужны визы. И деньги — дорожные чеки. Другой вопрос: во что мы будем одеты? Для подобных экспедиций нужна специальная одежда.

— Я все учел, — заверил он меня снова. — За мной деньги и одежда, самая современная защитная экипировка. Она, надеюсь, будет отправлена сегодня вечером. Правда, мне пришлось наугад указать ваш размер. С визами вопрос решит мой агент. Его офис в Лондоне, на Уиндмилл-стрит.

Он продиктовал мне адрес.

— Предоставите свой паспорт ему завтра к девяти утра, и Джонни Крик вернет его вам со всеми нужными визами до нашего вылета. О’кей?

— Нет, — сказал я. — Так не пойдет. Я в Норфолке, а не в Лондоне, и уже девятый час вечера.

— Да, конечно, я же вам не сказал. Мотокурьер из службы доставки «Норфолк флайер» заберет у вас паспорт завтра утром в полседьмого. И приложите свое фото анфас для копии. А когда будете в воскресенье утром забирать свой паспорт, заберите и мой тоже.

Сейчас его произношение, казалось, было совершенно свободным от акцента.

— Уиндмилл-стрит, — повторил он. — Это на север от площади Пикадилли по Шафтсбери-авеню, потом поворот. Вы найдете офис Джонни на третьем этаже. Не забудьте, хорошо? Мне нужно до самолета в Мадрид все успеть, а дел еще много. Подождите минуту, я скажу вам номер рейса.

— Послушайте, но это же безумие, — возразил я. — Никто не организовывает экспедиции вот так, в последнюю минуту, а уж тем более экспедицию в Антарктику. У вас даже нет еще корабля.

— Вот тут-то вы, приятель, и ошибаетесь. Я купил «Айсвик» на прошлой неделе, через два дня после нашей встречи в Гринвиче. Как назовем его, «Айан Уорд»?

То, как он это сказал, сам факт того, что он думает о смене названия, поспешность, с которой он готов ринуться в Антарктику, все это вдруг вызвало во мне подозрение, что я имею дело с человеком, страдающим манией величия. Тем не менее он производил впечатление вполне здравомыслящего. Дело, видимо, было в телефоне. Телефон подчеркивает интонации голоса, индивидуальные его особенности, незаметные, когда сопровождаются восприятием зрительного образа человека. Однако я вспомнил слова Айрис Сандерби: «Эго величиной с гору» — и ее мнение, что его акцент ненастоящий.

— Вы меня слышите?

— Да, слышу.

Что, черт возьми, я должен был сказать ему?

— Послушайте, вам работа нужна или нет?

— А я не знал, что вы предлагаете мне работу, — сказал я не задумываясь, просто чтобы отыграть время и найти ответы на вертящиеся у меня в голове вопросы. Если его турагент сможет в столь короткий срок добыть визы в две или три самых проблематичных в этом отношении страны Южной Америки, значит, или с ними будет что-то не так, или…

— Сколько вам будут стоить эти визы? — спросил я его.

— Это вас не касается. Но это будут настоящие визы, не подделки.

Я едва ли не увидел, как он улыбается на том конце провода.

— Разумеется, это будет стоить немного дороже, так как у нас нет времени ждать. Да, и если вас беспокоит финансовая сторона, то я не приглашаю вас просто на прогулку. Вы будете там работать, и я буду платить вам зарплату. Не бог весть какую большую, имейте в виду, но вам хватит на похороны, если мы попадем в неприятности и лишимся жизни. Тогда, если больше нет вопросов, вот вам номер рейса.

Он продиктовал.

— Терминал номер один.

— Я не собираюсь бросаться сломя голову в это дело, — сказал я. — Мне нужно время подумать.

— Времени у нас нет.

— Это почему же? — поинтересовался я. — Там пока еще зима. До весны времени предостаточно…

— Время года значения не имеет.

— А что же тогда? К чему такая спешка?

— Я вам это скажу, когда будем в Мадриде, не раньше. Теперь ответьте, вам нужна работа или нет? Мне нужен специалист по консервации древесины, человек, чье техническое заключение будет авторитетным, но это не обязательно должны быть вы.

Его голос стал твердым.

— Буду с вами откровенен. Вы отнюдь не являетесь самым квалифицированным экспертом из всех возможных. Максимум за неделю я найду кого-нибудь более компетентного, кто согласится прилететь ко мне. Так что будем считать, что вы уже подумали, о’кей? Встретимся на регистрации в тринадцать ноль-ноль в воскресенье. И не забудьте забрать у Джонни паспорта.

Раздался щелчок, и связь разорвалась. Продолжая стоять, я невидящими глазами глядел в окно, а в голове кружился хоровод беспорядочных мыслей. Я медленно положил трубку на место. Солнце уже садилось, соленое болото заливало золотистое сияние заката. Лучи освещали темные полосы воды, торчащие будки, в которых укрываются хранители заповедника и наблюдатели за птицами, пасущихся белых в черных пятнах коров, подставив зады северо-западному ветру, а вдали, за плоскими просторами заповедных болот, за бледно-желтой линией галечного берега у горизонта позади белого мостика танкера виднелась красная труба грузового судна, так далеко, что они, казалось, неподвижно замерли на месте.

Мать крикнула с кухни:

— Кто это был, сынок?

Я не ответил. Звук ее родного голоса еще больше подчеркнул ужасную тяжесть выбора, перед которым я был поставлен. Я стоял в гостиной принадлежащей нашей семье половины дома, расположенного на дороге к побережью в восточной части Клэя с его белой, как на открытке, ветряной мельницей. После того как умер отец, она стала моим кабинетом. Теперь я стал называть ее своим офисом.

— Кто-то, кого я знаю?

— Нет.

Я подошел к окну.

— Так, клиент.

— Ужин будет готов с минуты на минуту, так что завершай все свои дела.

Танкер и красная труба немного сместились, и я сейчас смотрел на эту картину с обостренной восприимчивостью. Этот вид стал для меня обыденным. Но сейчас все иначе, если я на рассвете отдам свой паспорт этому парню из «Норфолк флайер», а в воскресенье отправлюсь в Лондон, на Уиндмилл-стрит, а потом в Хитроу в час дня, чтобы успеть встретиться с Уордом у регистрационной стойки. И если я с ним полечу… Этот пейзаж вдруг стал для меня очень дорог.

Почти в конце нашей улицы аккуратных особняков на две семьи из своего дома вышел хранитель. Я смотрел на него, пока он, перейдя дорогу, направился по исхоженной тропинке к первой из будок. Даже зимой, когда дует арктический ветер, болота промерзают до дна, а протоки покрываются слоем льда, все присыпано мелким снегом, и его мелкие крупинки бьются в стекло со звуком, похожим на шелест шелка, даже в такую погоду это арктическое побережье Норфолка было по-своему очаровательно. И сейчас, глядя в окно, я чувствовал, как сжимается мое сердце.

Пунта-Аренас! Вот куда он предлагал мне отправиться, а я даже не посмотрел в своем школьном атласе, где это. Что толку, подумал я тогда, ведь Айрис Сандерби мертва. А теперь этот шотландец намерен самостоятельно возглавить экспедицию.

Почему?

Я прислонился лбом к холодному оконному стеклу. Ничего страшного, если я с ним встречусь, не случится. Я всегда могу отказаться лететь в последнюю минуту. Я мысленно перечислил вопросы, которые нужно будет ему задать.

— Ужин готов, сынок. Картофельное пюре с сосисками, любимая еда твоего отца. Иди, я кладу в тарелку.

— Хорошо, мам.

Я задержался еще на минуту, думая об отце. Он ни разу не был за границей. Трудно представить, но он даже никогда не бывал в Лондоне, едва ли вообще за всю жизнь выезжал за пределы Норфолка, и, когда мы переехали в Клэй, этот вид из окна его вполне удовлетворял. Но при этом, когда я сказал, что собираюсь участвовать в кругосветной регате «Уитбред», он и глазом не моргнул и не стал пытаться меня отговорить.

— Ужин на столе, сынок.

Иногда мне казалось, что остальной мир за пределами Восточной Англии для него не существует.

— Красивый закат. Твой отец больше всего любил это вечернее время, когда солнце садилось в чистом небе.

Она стояла в дверях, снимая свой передник.

— Ну, идем.

Я забрал у нее передник и бросил его на стол, где он увядшим лепестком упал на пишущую машинку. Я обнял ее за плечи.

— Я, возможно, уеду ненадолго.

— Да, когда?

Она всегда воспринимала мои решения со спокойствием. Слава богу, она привыкла к моим отъездам и приездам.

— Куда ты собрался на этот раз?

— В Пунта-Аренас, — ответил я.

— Испания?

— Да, примерно.

Этим я и ограничился. Я не стал говорить ей, сколько буду в отъезде. Да я и не знал этого, не знал даже, поеду ли вообще.

— Ты очень молчаливый, — сказала она, когда я разрезал сосиску с чудной хрустящей корочкой.

Мать всегда стремилась к совершенству, какой бы незатейливой ни была ее стряпня.

— Что у тебя на уме?

— Ты же знаешь, что у меня за ум, мам. Пустой, как перевернутый пивной бочонок.

— Я не пью пива.

Она уставилась на меня непонимающим взглядом. Коренная жительница Восточной Англии саксонско-голландских кровей, преданная, насколько это только возможно, она совершенно лишена чувства юмора. Шуточки отца отскакивали от нее, как градины от спины лебедя. Возможно, поэтому они так хорошо ладили. Остроумие отца никогда не простаивало, он был выходцем с Ист-Энда, истинный кокни. Его отец переехал из Степни^[35] в Норфолк после Второй мировой войны, когда земля стоила дешево. Он продал свой рыбный ларь на рынке и купил несколько акров земли в Клэе. Я его не застал, только бабушку, родившуюся на улице Истчип в центре Лондона, чей смех напоминал кудахтанье. Они с отцом были очень близки, а когда она умерла, он все свое внимание обратил на меня. Нам с ним было очень весело, мы были с ним на одной волне, так сказать.

А потом с ним случился удар. Странная вещь человеческий мозг. В нем все — личность, острый ум, чувство юмора, все. И вдруг в миг все исчезает, тромб закупоривает кровеносные сосуды, обрекая клетки мозга голодать. А клетки мозга — единственная часть человеческого организма, которая не способна к восстановлению. Он больше никогда не был таким, как прежде, исчезла вся его веселость. Боже, как же я любил того человека!

Мать я любил тоже, разумеется. Но это было другое. Было что-то такое во Фреде Кеттиле, что не поддавалось выражению словами. Благодаря чему нам было так весело. И вдруг в один миг это исчезло. Один лишь пустой взгляд. Почему? Почему с человеком в расцвете сил происходит такое? Зачем же, черт возьми, Бог это делает?

— Ты смеялась над шутками папы, — сказал я. — Почему ж над моими не смеешься?

— Ты прекрасно знаешь, что я их не понимала. Я смеялась просто потому, что он от меня этого ждал. Но не над грубыми шутками, — прибавила она лукаво. — Ты же помнишь, что многие из них были очень солеными. Но он был весельчак. Такой весельчак!

Ее глаза заблестели особым образом, так, что я испугался, как бы она не разрыдалась. Мать очень легко пускала слезу.

Полагаю, причина здесь в воображении, и я с минуту сидел и молча раздумывал о том, что же это вообще такое, воображение, пытаясь насадить на вилку еще одну румяную маленькую сосиску. Почему у одного оно есть, а у другого нет? Что происходит в наших черепных коробках, что приводит его в действие? А когда мы умираем?..

Когда я ложился, я все еще размышлял об этом и о том, во что я собирался ввязаться. А утром курьер приехал почти на десять минут раньше, парень-поляк, тощий, как щепка, на большом мотоцикле BMW с пристегнутыми сумками по обе стороны. Он взглянул на конверт, который я ему отдал, на котором было написано «Дж. Крик». Он прочел адрес вслух.

— Я знаю, где это. В Сохо.

Он всунул мой паспорт в одну из сумок, уже раздувшуюся от пакетов.

— Хороший будет денек, думаю.

Отвернув голову в шлеме, он стал глядеть на полосу гальки вдали, ярко-желтую в лучах утреннего солнца.

Солнце меня и разбудило, заглянув в северо-восточное окно моей спальни и сияя мне прямо в лицо.

— Да, будет еще один прекрасный день.

Он кивнул, продолжая глядеть поверх соленых болот.

— Так, как там, откуда я приехал. Много равнин. Я люблю равнины.

Улыбнувшись, он прибавил:

— В Лондоне не очень. Здесь лучше.

Опустив визор своего шлема, он запустил мощный двигатель и, махнув рукой, с ревом умчался в направлении Кромера^[36], к дороге на Норвич.

После этого я пошел прогуляться до первой будки хранителей. Кричали кроншнепы, встретилось несколько болотных птиц — песочники, веретенник, но был ли то большой или малый, я не разглядел и, кажется, видел большого улита. Это не считая уток и лебедей и вездесущих чаек. Их оперение ослепительно сияло в ярких лучах солнца, все выше поднимающегося в голубом с зеленоватым оттенком утреннем небе.

Теперь, когда курьер увез мой паспорт, я ощущал некоторое смятение. Первое решение я принял. Я сделал первый шаг к Антарктике. Теперь я не в состоянии ничего изменить, пока не заберу паспорт у турагента на Уиндмилл-стрит. И даже тогда я не смогу принять окончательное решение, поскольку должен буду отвезти Уорду его паспорт. Только тогда его, окончательное решение, и можно будет принять, и, стоя там, около будки хранителей, наблюдая за постоянно меняющими направление полета птицами, я выделил два основных вопроса: к чему такая спешка и откуда он взял эти деньги.

Если бы Айрис Сандерби была жива, мне было бы намного легче определиться. Что-то в Уорде было такое… Но я стал думать об изрубленном до состояния неузнаваемого месива плоти и костей теле, лежащем в морге, и память вдруг настолько ярко воскресила эту картину, что я уже не видел гусей, пролетающих в утреннем небе, разгорающегося солнечного сияния, осветившего округу. Если бы я только мог с ней об этом поговорить!

Какая ужасная смерть! Знала ли она своего убийцу? Я встряхнулся, отгоняя от себя гнетущее воспоминание, и, резко повернувшись, пошел домой.

Всего два вопроса, и от его ответов на них, а также от того, как он на них ответит, зависит, поеду я с ним или нет. Если он скажет это мне уже в дороге, то это меня не устроит. Мне нужно вытащить из него причину его спешки до того, как мы пройдем в зал ожидания. Только эти два вопроса, и я смогу что-то решить. Пока это не в моей власти.

Освободившись от необходимости принимать решение немедленно, я занялся обустройством своих дел, поскольку не желал, чтобы кто-то из клиентов пострадал, если я решу отправиться с Уордом. У меня в распоряжении оставалось меньше чем тридцать шесть часов, чтобы все приготовить, и более трудным, чем приведение моего бизнеса в порядок, оказался вопрос, что из одежды взять с собой. Несколько раз я пытался связаться с Уордом. Я хотел точно выяснить, что он подразумевал, говоря о теплой одежде, которая должна быть отправлена. Мне нужен был перечень. Как там с бельем? Перчатками? Я слышал, что большое значение имеет материал, из которого сделаны перчатки, равно как и штаны, носки, специальные ботинки. Однако первые три раза, что я пытался к нему дозвониться, у него было занято, а потом никто не отвечал. Мне бы сейчас очень пригодилась книга Льюиса^[37]. Кто-то из читавших говорил, что он в приложении к ней дал список необходимых вещей. К сожалению, в Кромере ее не оказалось, а для поездки в большую библиотеку в Норвиче у меня не было времени.

Было довольно странно собирать вещи и готовиться к отъезду, который, возможно, продлится дольше, чем «Уитбред», но в то же время имея в виду, что я могу вернуться домой в Норфолк уже к вечеру воскресенья. В порыве успеть сделать все дела я более или менее все уладил уже к полудню, и у меня образовались часы полного бездействия. Но позже, когда люди поняли, что меня какое-то время не будет, начались звонки.

Даже моя мать, для которой время не имело большого значения, почувствовала, что я, возможно, буду в отлучке дольше, чем обычно.

— Не забудь про цветочный фестиваль. Я на тебя рассчитываю.

Церковь Св. Маргариты в Клэе, что через долину реки Глейвен смотрит на свое почти что зеркальное отражение в Уайвтоне, — замечательный старинный храм четырнадцатого столетия. Ее построили люди, вывозившие норфолкскую шерсть через Клэй, когда он был настоящим портом, фламандским ткачам по Северному морю. Службы в ней для меня были особенно дороги из-за обнесенного парапетом верхнего ряда круглых с орнаментом в форме пятилистника окон, сквозь которые свет льется внутрь. А когда его украшают пестрой массой великолепных цветов, это настолько прекрасно, что действительно захватывает дух.

— Это мне придется пропустить, — сказал я.

— Нет, ты не можешь. Как же я?

— Я буду по тебе скучать, — ответил я, обнимая ее худые плечи.

— Не говори глупостей.

Она сбросила мою руку. Она обладала очень независимым нравом.

— Ты сам знаешь, что я имею в виду. Я говорю о цветах. Их так много, и все стоят в ведрах с водой.

— Знаю.

Я помогал ей каждый год с тех пор, как умер отец.

— А еще полив и обрызгивание.

Она сказала мне все это еще раз, когда мы вечером в субботу возвращались от Ледуордов, у которых магазин антикварной мебели в Кингс-Линне. Это у них я брал яхту. По-моему, мама забыла, что Мэвис, жена Мейти, устроила этот обед как прощальный со мной. А потом, когда она увидела мои вещи, сложенные в крошечной прихожей, она расплакалась. Я сказал ей, что еще точно не решил, поеду я или нет, и что в любом случае душой я всегда с ней.

— От души мало пользы, когда дело доходит до ведер цветов, — заметила она. — И Фреда нет…

Она продолжала в том же духе, пока мы поднимались на второй этаж. Она всегда становилась обидчивой, выпив вина.

Пожелав ей спокойной ночи перед ее спальней, я легонько подтолкнул ее внутрь и тихо закрыл за ней дверь. А что еще я мог сделать? И тогда в моей голове откуда ни возьмись выскочил этот древний штамп: «мужчина должен…». Черт! Я не знал, что я должен. Я пока еще не определился окончательно и, ложась спать, не был уверен в том, что вообще когда-либо определюсь, даже если Уорд ответит на те два жизненно важных вопроса.

Я был уже на ногах и ждал у двери, когда к воротам подъехал маленький вольво Шейлы. Свой чемодан и узел со спальником, штормовками и теплой одеждой я еще раньше перетащил к дороге. Тихо закрыв дверь, я пошел по дорожке. Еще не было и шести, утро выдалось угрюмым, с низко нависшими серыми тучами и холодным и сырым северным ветром. Думаю, мать не слышала, как я выходил. По крайней мере, в окнах ее не было видно, когда мы отъезжали.

— Джулиан передает тебе привет и очень надеется, что ты знаешь, что делаешь, — сказала она, широко улыбаясь. — И я тоже.

Шейла — жена Джулиана Твейта, крупная грудастая девушка, которая когда-то была его секретаршей, а теперь иногда печатает на машинке по моей просьбе. «Чтобы не терять навык», — так она об этом говорила и отказалась брать деньги за время, потраченное на это в последние два дня.

— Он уехал на рыбалку, а то отвез бы тебя сам, а я бы еще повалялась.

Солтхаус^[38] мы проехали на скорости более шестидесяти миль в час^[39]. Дорога была пуста, и к полседьмого мы уже двигались на юг по трассе А140.

Поезд отправлялся из Норвича в семь десять, на вокзал мы прибыли за пятнадцать минут до отхода.

— Билет не забыл? Деньги, дорожные чеки, паспорт заберешь по пути.

Она выставила мой чемодан и узел на дорогу.

— Ты все еще хороший секретарь.

Я улыбнулся ей, и она ответила мне тем же.

— Найди этот корабль, обзаведись клиентурой, и я буду работать у тебя секретарем постоянно, а Джулиан сам справится. О’кей?

Она неожиданно обняла меня и поцеловала прямо в губы.

— Будь осторожен, мой мальчик.

Сев в машину, она улыбнулась мне и добавила:

— Только не забывай: море Уэдделла — не то же самое, что Норфолкские озера.

Сказав это, она помахала рукой на прощание и уехала. Теперь я остался один. Ее слова напомнили мне о будущем, о риске и возможном вознаграждении, и, когда я сел на поезд, Антарктика приблизилась ко мне еще на один шаг.

Глава 3

Весь путь в Лондон я непрерывно думал, строя различные догадки насчет Уорда. Как он нажил эти деньги? А когда я приехал в офис Крика, выяснилось, что он вовсе не турагент. Он оказался юристом, чего я вовсе не ожидал.

Офис располагался на втором этаже довольно ветхого дома в дальнем конце Уиндмилл-стрит. Лифт в здании отсутствовал, и я весь взмок, пока втащил свой багаж по двум длинным лестничным пролетам. «Адвокатская контора Дж. Крик и Ко» — было написано черными буквами на табличке из матового стекла. Дверь открыл сам Крик, никого другого я там не увидел. Приглашения войти от него не последовало.

— Вы опоздали, — сказал он достаточно вежливо тихим голосом, почти шепотом.

— Поезд опоздал, — ответил я. — В любом случае он должен был прибыть только в девять сорок пять, и мне еще пришлось выстоять очередь на такси.

— Это все не важно, — улыбнулся он.

Крик был лысеющим суетливым невысоким человечком в больших очках в роговой оправе. Не знаю, какой он национальности, наверное, откуда-то из Центральной Европы, но точно не англичанин.

— Подождите здесь, — сказал он, глядя на мой багаж. — Приглядывайте за вещами.

И он исчез за дверью, прежде чем я успел задать ему хоть один из интересующих меня вопросов.

Он вернулся почти сразу же с двумя жесткими конвертами из толстой желтой бумаги.

— Это паспорт мистера Уорда. Распишитесь, пожалуйста, — сказал он, протянув мне один конверт и форму. — Там все визы, все, о которых он просил.

Он дал мне ручку, и я расписался.

— А это ваш. Боливия сейчас недоступна. Но, я думаю, вы, наверное, едете не в Боливию. Объясните это, пожалуйста, мистеру Уорду. Остальное получить было достаточно трудно.

Я начал расспрашивать его, как ему это удалось в столь короткий срок, но он, улыбаясь, покачал головой.

— Не спрашивайте. Все сделано. Остальное не должно вас беспокоить.

Однако вид у него был довольный.

— Мистер Уорд говорил о вас как о турагенте, но вы, я вижу, юрист.

— Да.

Улыбка сошла с его лица, уступив место настороженному взгляду. Он уже стал закрывать дверь, но я всунул в щель свой узел.

— У вас, должно быть, весьма любопытное разнообразие клиентов, — сказал я. — В Сохо так много китайцев, все эти стриптиз-клубы и порновидеосалоны.

— Я имею дело только с артистками, с леди, у которых возникли неприятности, понимаете ли. Китаянок среди них нет.

— Вы имеете в виду проституток?

— Мы называем их артистками. Им так нравится. Большинство из них когда-то выходило на сцену.

Он глянул на наручные часы.

— Теперь, мистер Кеттил, прошу прощения. Я сегодня утром пришел только ради вас. Передайте привет мистеру Уорду и скажите, что в любое время…

Выпихнув мой узел, он кивнул и, снова улыбаясь, закрыл дверь и запер ее на замок.

Я вышел на улицу и потащил свои вещи к станции метро «Площадь Пикадилли», думая о том, что его клиентуру, наверное, составляют не только проститутки, но и шантажисты, или, возможно, он сам занимается шантажом. Другого объяснения тому, что он получает визы так же умело, как фокусник вынимает зайцев из шляпы, я найти не мог. А если он шантажист, то кто тогда Уорд? Размышляя об этом по пути в Хитроу, я пришел к заключению, что его основной деятельностью вполне может быть шпионаж.

В аэропорту мне предстояло ждать еще час, а поскольку у меня не было билета, я не мог зарегистрироваться и сдать багаж. Я купил газету и засел за нее с чашкой кофе, дожидаясь того часа, на который Уорд назначил мне встречу. Я досидел до половины второго, но его все еще не было. Минуты неустанно убегали одна за другой, пока я стоял у стоек, глядя на бесконечный поток регистрирующихся пассажиров. Я уже начал подозревать, что он вообще не появится. Настроившись на трудности экспедиции, которая могла стоить мне жизни, я, наверное, так взвинтил себя, что теперь даже испугался, как бы он не бросил всю эту затею.

И вдруг Уорд объявился с носильщиком и горой багажа. А еще с ним была женщина. Этого я не ожидал.

— Миссис Фрейзер, — сказал он. — Или просто Кёрсти, моя секретарша.

Он слегка кивнул мне и небрежно улыбнулся. С билетами в руке она встала в очередь к стойке регистрации. Он обернулся ко мне.

— Паспорта с вами?

Я утвердительно кивнул.

— Есть пара вопросов… — начал я.

— Позже.

Он взял конверт, который я ему протянул, разорвал его и быстро пролистал страницы паспорта большим пальцем левой руки, проверяя визы.

— Хорошо.

Он сунул паспорт в карман куртки. В это время его секретарша уже отдавала билеты служащей аэропорта, а носильщик складывал на весы его багаж, чемодан за чемоданом.

— У вас лишний вес, — сказала девушка за стойкой.

— Конечно, у меня лишний вес, — осклабился он. — Это у меня с тех пор, как я смог себе позволить хорошо питаться.

Девушка не улыбнулась. Может быть, она уже устала за долгий рабочий день или у нее просто отсутствовало чувство юмора.

— Я имею в виду ваш багаж, — сказала она. — Вам придется оплатить излишек.

Не знаю, какой она была национальности, но ее английский был очень правильный.

— Разумеется.

Он предоставил заниматься этим своей секретарше.

— Нужно отлить перед тем, как зайдем в самолет. Буду через минуту.

— Времени в обрез, — заметил я, и он смешался с толпой, махнув рукой.

Его голова с темными жесткими волосами показывалась то там, то сям, пока он, словно ищейка, выискивал указатель туалета.

Уже объявляли об окончании посадки на рейс в Мадрид, когда он вернулся, и мы поспешили по коридору на посадку. Его секретарша по-прежнему была с нами. Очевидно, она летела с нами в Мадрид, и когда я спросил его зачем, он коротко ответил:

— Бизнес.

Потом, видимо, полагая, что мне нужно кое-что объяснить, он добавил:

— Испания начинает приобретать значение в производственной сфере. У меня там завязались кое-какие отношения. Кёрсти в этих делах знает толк.

Она шла впереди меня, и, глядя на ее стройную фигуру и раскачивающиеся бедра, я не смог сдержаться и сказал:

— Я представляю.

Глянув на меня, он осклабился.

— Это тоже нужное дело, — пробормотал он. — Но и в деловом отношении она умница.

Она обернулась, улыбаясь.

— Пожалуйста, зафиксируйте это в письменной форме.

В ее голосе послышался легкий акцент, но не шотландский, и, хотя светлые волосы делали ее похожей на скандинавов, она была слишком миниатюрной, да и крашеной, вообще-то. Угадать ее происхождение не получалось, и я стал раздумывать об их истинных взаимоотношениях. Та непринужденность в их общении наводила на мысль о давней близости, по крайней мере тайной, и, когда мы вошли в салон самолета, мое место оказалось у прохода, от них меня отделяли два ряда кресел.

То же было и в Мадриде. Я не знаю, куда они уходили, но в отеле при аэропорте я остался один.

— Встретимся завтра на борту. Вылет в четырнадцать тридцать. «Иберия Эйрлайнз».

И с улыбками они оба растворились в толпе, направляясь к выходу. У меня сложилось впечатление, что он избегал оставаться со мной наедине, даже на минуту. Или же они хотели побыть вдвоем в последнюю ночь перед тем, как он отправится в Антарктику?

Сидя в одиночестве в баре отеля с бокалом испанского бренди «Фундадор», я чувствовал себя в состоянии неопределенного ожидания каких-то надвигающихся событий, и меня охватывало ощущение нереальности происходящего. Я взглянул на выданный мне билет — Мадрид, Мехико, Лима, Сантьяго, Пунта-Аренас. А что потом?..

Я заказал еще бренди, и это, похоже, возымело действие — ночью я спал крепко. А утром, когда я пришел в аэропорт, они уже были там.

— Послушайте, мне нужно поговорить с вами до вылета.

Это был мой последний шанс. Я не смог бы оплатить дорогу назад из Мехико, а тем более из Пунта-Аренас.

— Несколько вопросов.

— Позже. Я же вам говорил. Когда взлетим.

— Нет, сейчас.

Он замотал головой, а когда я стал упорствовать, он вдруг наклонился ко мне с жестким выражением лица.

— Позже, я сказал. Мы поговорим об этом позже. Когда будем в воздухе.

Уорд был так близко от меня, что я уловил застарелый запах его пота. Явно у него была бурная ночь, и, когда он отвернулся от меня к своей подруге, я схватил его за руку, внезапно решившись.

— Я не сяду на самолет, если вы мне не скажете, откуда у вас эти деньги и почему вы так торопитесь.

Я ухватился за его увечную руку, и его спрятанная в рукаве лапа сдавила мои пальцы, когда он обернулся ко мне.

— Ваш багаж уже в самолете.

— Мне плевать.

Наконец непреклонность, звучащая в моем голосе, стала ему очевидна.

— Ладно. Я тороплюсь, потому что обеспокоен безопасностью Айрис Сандерби.

Я потрясенно на него уставился.

— Что, черт возьми, вы такое говорите? Она мертва.

— Как раз наоборот, она звонила мне из Хитроу перед тем, как сесть на самолет.

— Какой самолет? Когда?

— Вечером прошлого четверга.

Вечером в четверг, а ее тело вытащили из дока в среду утром!

— Вы говорите, она садилась на самолет?

Он утвердительно кивнул.

— Куда она летела?

— В Лиму.

Айрис Сандерби. Живая! Я не мог в это поверить.

— Идемте, — сказал он, подняв взгляд на табло, где напротив нашего рейса мигали зеленые огоньки. — Нам пора. Я позже объясню.

Он снова обернулся к Кёрсти Фрейзер, давая ей какие-то поспешные инструкции относительно некоего Фердинандо Беранди, потом, склонившись, поцеловал ее.

— Береги себя.

И она, цок-цок-цок, поцокала прочь на своих непомерно высоких каблуках.

— Когда она закончит здесь все дела, — сказал Уорд, — она отправится в Неаполь.

— Зачем?

Он глядел ей вслед, но она не оглянулась.

— При чем тут Неаполь?

Резко обернувшись, он взглянул на меня сверху вниз, как будто не зная, как мне ответить.

— Каморра, — наконец произнес он. — Мне нужно кое-что выяснить, а у нее там есть связи. Кёрсти хорошо знает Неаполь.

— Но ведь каморра — это неаполитанская мафия, разве нет?

— Да.

В его взгляде на меня явно читалось нежелание отвечать на дальнейшие расспросы.

— Не понимаю, — продолжил я. — Вы говорили, что она ваша секретарша, то есть, надо полагать, она едет в Неаполь по вашим делам?

— Говорю же вам, мне нужны ответы на пару-тройку вопросов.

— И она их сможет для вас получить? Каким образом?

Его губы дернулись, в глазах промелькнула веселость.

— Вы плохо знаете девушек вроде Кёрсти.

— Но при чем тут каморра? — настаивал я.

— Потому что многие из них уехали из Неаполя. Помните об этом, когда мы приедем в Аргентину, — прибавил он, поясняя свою мысль. — В начале века страну наводнили толпы иммигрантов, и около трех миллионов из них были итальянцы, в основном с юга страны. Надутые балаболы.

В его голосе послышалось презрение.

— Это бахвальство. Бахвальство заставило Муссолини сунуться в Африку. Из-за него аргентинцы полезли на Мальвинские острова^[40]. Галтьери^[41] так просто раздувало от бахвальства.

Прозвучало очередное, последнее объявление о посадке, и он резко развернулся.

— Идемте. Нужно поторапливаться на этот чертов самолет.

В его голосе прозвучали нотки неудовольствия, как будто он приступал к делу, которое ему было не вполне по душе. Подхватив сумку, он кивнул мне и пошел на посадку. Я последовал за ним. Теперь он был настолько поглощен собственными мыслями, что пытаться расспрашивать его дальше не было никакого смысла.

Не знаю, чего было больше — любопытства или волнения, закономерно охватившего меня перед лицом чего-то грандиозного, но, так или иначе, я наконец принял решение. Я пройду все это до конца. И определившись, я ощутил удивительное спокойствие. Впереди был еще долгий путь, и у меня будет предостаточно времени получить ответы на все свои вопросы.

Мы летели первым классом, чего раньше я никогда не делал, так что я был весьма доволен, откинув спинку кресла после еды, слушал музыку в наушниках и попивал бренди. Я испытывал странное ощущение бестелесности, словно это и не я вовсе летел на юго-запад в ослепительно-ярком солнечном сиянии над белым морем облаков. Другой мир, мир, в котором нет забот, мир, в котором ничего не известно о грызущих древесину насекомых или о грибах и сырой гнили.

— Вы не спите?

Мое предплечье сжала стальная рука в перчатке.

— Вы не спите, говорю?

Он склонился ко мне.

— Снимите на минуту эти наушники.

Я так и сделал, и он улыбнулся. То была дежурная улыбка, заставившая меня гадать, что у него на уме. Она не распространялась на его глаза.

— У вас были какие-то вопросы, — сказал он.

Я кивнул, подтверждая.

— Ладно, и у меня есть один вопрос к вам.

Сейчас в его произношении не было и следа акцента.

— Что заставило вас полететь, не получив ответов на вопросы, которые вас беспокоят?

Что меня заставило? Я пожал плечами и покачал головой.

— Айрис Сандерби, наверное.

Снова улыбаясь, он кивнул:

— Да, она очень привлекательная молодая женщина.

— Так она жива?

— Либо она жива, либо человек, звонивший мне вечером в четверг, очень хороший имитатор голосов.

Я подумал о трупе, который мне показали в больничном морге. Если это была не она, то кто тогда? Но он ведь не выдумал это, какой смысл? Его лицо рядом с моим стало предельно серьезным.

— Вы действительно шотландец? — спросил я его. — Или только изображаете?

— Нет. Это мой натуральный выговор. Хотите услышать историю моей жизни? — прибавил он.

Теперь, когда он откинулся на спинку и наполовину прикрыл глаза, его улыбка больше напоминала оскал.

— Ну ладно. С рождения я очутился среди бандитов Глазго.

Он сказал это так, будто этим можно было гордиться.

— Родом из Горбалза^[42], мою мать-алкоголичку бросили в огромную новую многоэтажную тюрьму, когда мне было два года. Она была проституткой. Своего отца я вообще не знал. К семи годам меня уже два раза арестовывали. Настоящий маленький хулиган, жил в основном на улице и добывал себе пропитание в районе доков, наблюдая, как их один за другим уничтожают профсоюзы. В конце концов, прячась в сортире спального вагона, я приехал в Лондон и прибился к торговцу с лотка всякой мелочью к северу от Майл-Энд-Роуд.

Какое-то время он молчал, плотно зажмурив глаза, и я подумал, что он, наверное, уснул. Но он снова наклонился ко мне.

— Кларк его фамилия. Звали Нобби. Нобби Кларк. Известный был человек в своем деле. Торговля краденым, как вы понимаете.

Выросший на востоке Англии, я мог распознать настоящий говор кокни, и в его речи он постоянно проявлялся.

— Естественно, некоторые вещи были чистыми. Нобби все это перемешивал, и никто его ни разу не поймал. Портабелло-Роуд, четыре утра в субботу — там было его лучшее место. Парни стаскивали барахло к открытию его прилавка, и к шести часам из краденого уже ничего не было. К тому моменту как появлялись полицейские, у Нобби уже было все чисто. Ах ты ж, черт побери!

Он едва не расхохотался, его широко открытые глаза радостно светились от воспоминаний о былом.

— Вы не поверите, чему я научился за те три года, что провел с ним.

Уорд вздохнул.

— А потом, когда мне было уже десять и я уже начал соображать, что к чему, старикан взял и умер. Бог мой! Я его любил, действительно любил. В конце концов, он мне был как отец. Другого ведь у меня и не было.

Он повернулся к окну, глядя мимо меня, и его серые глаза увлажнились от чувств.

— Знаете, Пит, я заплатил за его похороны. Он не оставил для этого денег, и я оплатил его погребение из того, что успел отложить. И вы знаете, что Нобби выкинул? Он оплатил мне это чертово образование. Господи! Я бы убил старого мерзавца, если бы он уже не лежал в могиле.

Неожиданно он расхохотался.

— Правильным парнем был этот Нобби. И вот, вместо того чтобы загреметь в колонию для несовершеннолетних, где я бы познал все премудрости того образа жизни, к которому уже приспособился, я очутился в частной школе для среднего класса, где стал учиться правильному языку, на котором, по мнению бедных наставников с обтрепанными манжетами, говорят лучшие представители английского общества. Вы учились в частной начальной школе?

Я покачал головой:

— Нет, я ходил в государственную школу.

— Ну, тогда вы не знаете, что творили маленькие паршивцы, когда выключали свет. Некоторые из них прикладывались к спиртному, когда я туда попал. В конце концов их, конечно же, ловили, и директор многих сек. Дело было в начале семидесятых. Об этом пронюхали газетчики и подняли шум. «Гардиан» даже выпустил на эту тему передовицу — «руки прочь от юных заблудших бедолаг, они не виноваты». Вина лежит на родителях, государстве, социальных работниках, частных школах и вообще всей системе. Надо ли говорить, что школа после этого закрылась. А я перешел в Итон^[43].

Он замолчал, и мне осталось лишь гадать, не сочинил ли он всю эту историю. От акцента не осталось и следа, его английский звучал безупречно.

— Почему в Итон?

— Таково было желание Нобби. Опекуны должны были определить меня в Итон, Нобби не сказал как, и по сей день я не знаю, как они этого добились, но в Итон я пошел. Ну а что?

Улыбаясь, он покачал головой.

— Первый урок, который я усвоил, — никогда не попадаться. Даже опекуны поздравили меня, отмечая примерное поведение, просто образец нравственности. Ну а чего они ожидали? Я не стал портить себе будущее, продавая наркотики в начальной школе, и уж тем более не употреблял сам. Этого я и так насмотрелся. Впрочем, у меня был неплохой маленький бизнес на ворованных автомобильных радиоприемниках. Я их сбывал ничего не подозревающим родителям учеников на вручении аттестатов и в дни соревнований, а в середине и в конце учебного года привлекал к посредничеству других ребят.

— Вы это серьезно? — спросил я. — Вы действительно учились в Итоне?

— Именно так. Старик Нобби написал мне письмо, которое попечители торжественно мне вручили в своей конторе в адвокатской палате Грейс-инн. Я тогда там же его и прочел, но не сказал им, о чем в нем говорилось, хотя они и хотели знать, естественно. Полагаю, самое лучшее, что там было и что, возможно, будет и вам интересно, вот это: «Я не хочу, чтобы ты стал таким же мелким жуликом, как я. В Итоне тебя научат, как правильно делать дела. Ты не должен на них попадаться. Вспоминай об этом. Хотя бы иногда».

Он взглянул на меня с самодовольной миной.

— И я не попадался, пока, по крайней мере.

— Значит, вы не выигрывали миллион на тотализаторе.

— Никогда не играл на тотализаторах. Это пустая трата времени для человека, чья жизнь такая же насыщенная, как у меня. После Итона я не стал поступать в университет, а решил немного повидать мир. Попечители оказались слишком строги, чтобы позволить мне использовать деньги, предназначенные на университетское образование, для удовлетворения моей жажды странствий, но если вы воспитывались за прилавком старьевщика в Ист-Энде, то вы на удивление находчивы в том, что касается возможности подзаработать, особенно на границах, а в то время в Европе их было множество, несмотря на Общий рынок^[44].

— Таким образом вы его и сколотили? — спросил я его.

— Что? А, миллион.

Он отрицательно покачал головой, снова наклоняясь ко мне и схватив своей клешней мое предплечье.

— Знаете, что я вам скажу? Если бы я полагал, что у меня есть миллион, это бы значило, что я слишком занят подсчитыванием своих денег, чтобы раскошеливаться на экспедицию в море Уэдделла. Я не знаю, сколько имею. У меня четыре здоровенных дальнобойных грузовика, перевозящих грузы через Турцию на Ближний Восток и в Персидский залив. Я торговец, видите ли. Все мои деньги в деле.

— А как же тот чек…

— Какой чек?

И, когда я напомнил ему о вырезках из газет, которые он показывал нам на «Катти Сарк», он расхохотался и сказал:

— Любое рекламное агентство с графическим отделом легко справится с такой мелочью. Мне нужно было что-то наглядное, понимаете, нечто такое, что можно показать людям и что вызовет их доверие, но в то же время не покоробит их представлений о нравственности. Если бы я сказал, что перевожу оружие, занимаюсь незаконной торговлей с арабами, иранцами, израильтянами, всякими бандитами, пользуюсь услугами сомнительных посредников, никто не стал бы иметь со мной дела. А выигрыш на тотализаторе…

Уорд подмигнул мне, и я вдруг представил его в образе букмекера на скачках в безвкусном клетчатом костюме или даже помощником букмекера. У него как раз подходящее для этого лицо — потрепанное и слегка грубое. Но этого не замечаешь из-за энергичности, затмевающей в нем все остальное. Возможно, черты его лица и грубоваты — этот похожий на клюв большой нос, — но благодаря переполняющей его энергии, которая постоянно себя проявляла, в памяти отпечатывался характер этого человека, а не его внешность. Через какое-то время я даже перестал замечать это вздутие на его полупустом рукаве. А когда он улыбался, как улыбался сейчас, его потрепанное лицо обретало живость и сердечность, придававшие ему незаурядное обаяние.

— Во мне много всего намешано, не правда ли?

Несомненно, так оно и было, если только все, что он мне рассказал, было правдой.

— Ваша мать и вправду была проституткой?

— Точно.

— И вы никогда не видели отца?

— Никогда.

Думаю, хотя бы часть всего этого он выдумал, и при столь тесном соседстве в салоне самолета казалось несущественным то, что я задал ему два таких личных вопроса.

— Ну и зачем вы мне это все рассказали?

— Понимаете, — сказал он, — я не знаю, где мы в итоге окажемся, сколько времени проведем вместе и что с нами будет. Но это не увеселительная прогулка, и одно можно сказать наверняка: если мы отправимся на этом корабле, который она меня уговорила купить, в Антарктику, вы и я, и миссис Сандерби, и норвежский механик, с которым я не знаком, и тот парень, который, как она полагает, видел корабль и которого она считает хорошим штурманом, все мы пятеро будем жить бок о бок в тесном пространстве маленького судна. О вас я все знаю. Я навел о вас справки, да и без того ваш характер написан у вас на лице, мне можно было и не утруждать себя. На вас можно положиться, и, без сомнений, я с вами сработаюсь без проблем. Вопрос в том, поладите ли вы со мной, и я подумал, что, пожалуй, это подходящая возможность для вас узнать кое-что из моего прошлого. Просто для того, чтобы, когда мы окажемся в сложной ситуации, у вас было представление, почему я веду себя так, как, скорее всего, поведу.

Неожиданно он осклабился.

— У меня непростой характер, видите ли. Так что, если есть еще вопросы, — сейчас самое время их задать.

— Конечно есть. Сам собой напрашивается.

— Сандерби? — понимающе кивнул он. — Вы не верите, что она мне звонила. В этом дело?

— Не совсем так. Вы уверены, что не перепутали день? Вы сказали, в четверг вечером.

— Именно так. Она летела в Париж, аэропорт Шарль-де-Голль. Затем в Мехико и в Лиму.

— Вы хотите сказать, что утром в ту среду в Южном доке выловили не ее тело?

— Определенно не ее. А как иначе?

— Но ее сумочка…

— Должно быть, она ее бросила в воду. Это единственное доказательство для полиции, что тело принадлежит ей.

— Она сказала, что сделала это?

— В смысле, бросила сумочку в воду? Нет, она этого не говорила. Это не нужно было, да и вообще речь шла кое о чем другом. Об этом студенте, Карлосе. Она была на взводе, сильно взбудоражена. Как думаете, она принимает наркотики?

— Не сказал бы. Она произвела впечатление достаточно благоразумной.

— На меня тоже. Но у нее был такой возбужденный голос…

Он замолчал, глядя на облачный ландшафт, вздымающийся к западу огромным нагромождением кучевых облаков причудливых очертаний, освещенный с той стороны ярким солнечным сиянием.

— Он красавчик? Вы говорили, что видели его.

Я пожал плечами.

— Он худой, серьезный такой на вид и, да, довольно смазлив, каковыми часто бывают испанцы.

— Итальянцы, вы хотели сказать. Парень итальянец.

— Откуда вам это известно?

— Его мать, Розали Габриэлли, дама с весьма сомнительной репутацией из Неаполя, состояла одно время в респектабельном браке с отцом Айрис, Хуаном Коннор-Гомесом, сыном-плейбоем миллионера, владельца большого магазина. Отец Карлоса — сицилиец Лучано Боргалини. Роберто, брат Лучано, подыскивал Габриэлли мужиков.

Так вот зачем он послал Кёрсти Фрейзер в Неаполь. Но на мой вопрос, что он хотел еще выяснить о Карлосе, он покачал головой.

— Мне ничего больше знать о нем не надо. Дело в его дяде, Марио Ангеле Коннор-Гомесе, он меня интересует. Он отпрыск того непродолжительного брака между отцом Айрис и Розали. Я уже собрал приличное досье на него, но мне еще нужно очень многое выяснить из его биографии. Он был среди Montoneros^[45]. Ángel de Muerte^[46] звали его, а это скверная репутация. Не исключено, что этот его племянник ничем не лучше. Возможно, это у них семейное. И если они оба убийцы…

Он замолк с задумчивым видом.

— Некоторые женщины любят играть с огнем. Так что, если она нимфоманка, а вы не забывайте, что между ними в некотором смысле родственная связь, если эта ее энергичность простирается и в область секса…

Приподняв бровь, он не стал развивать мысль дальше. Он намекал на ее неодолимое влечение к Карлосу и на то, что она получает кайф от мысли о его возможном аресте полицией по подозрению в ее убийстве.

— Вы думаете, он собирался ее убить?

Уорд пожал плечами.

— Скорее соблазнить. Если его дядя поручил ему вытащить из нее, почему она так решительно взялась за организацию экспедиции для поиска этого корабля. А это, — прибавил он, — наводит на мысль, что у нее есть какой-то свой интерес к этому судну, а не только желание доказать правоту ее мужа.

— И она летела в Лиму?

— Да, это по пути в Пунта-Аренас.

— Но она ведь могла долететь до Буэнос-Айреса, и оттуда дальше. Так было бы быстрее.

— Да, быстрее. Но я предполагаю, что она отправилась в Лиму, чтобы поговорить с дядей мальчишки.

— Зачем?

— Возможно, там соблазнение с обеих сторон.

Он сказал это, медленно произнося слова, и в его глазах промелькнула веселая усмешка.

— Может, он выболтает что-нибудь такое, что ей нужно знать. Лежа в постели после любовной связи, люди говорят вещи, которые в другое время не сказали бы, я прав?

Вспыхнувшее от его слов в моем сознании эротическое чувство напомнило мне о проскочившей между нами в тот день на «Катти Сарк» искре, когда она шла мне навстречу и наши взгляды встретились.

— Я в это не верю, — пробормотал я. — Она не производит впечатления подобного человека…

— Нет? Я часто думаю о том, — задумчиво проговорил он, — почему женщины всегда западают на самых плохих мужиков. Дело не в размере их органа. По крайней мере, мой опыт говорит об обратном. Я этим наделен довольно щедро…

— Молодец, парень!

Спереди нас поднялся мужчина и склонил над нами грубое морщинистое лицо.

— Но тут этим не размахивай — напугаешь стюардесс.

Он подмигнул нам и, кивнув, вышел в проход и неспешно двинулся в направлении туалетов.

— Чертовы австралийцы! — проворчал Уорд.

Потом он что-то сказал о женщинах, норовящих переделывать мужчин в соответствии со своими желаниями.

— Это объясняется стремлением, лежащим одновременно и в нравственной плоскости, и в эмоциональной, связанным не столько с сексуальной стороной, сколько с желанием проявлять власть, женскую власть над мужчиной.

Вспоминая ее целеустремленность и энергичность в поисках средств для экспедиции, я подумал, что такая мотивация намного более вероятна. Но когда я сказал ему это, он рассмеялся и замотал головой.

— Не будьте таким легковерным. Нет, я согласен с вами, что она одержима идеей поисков этого судна, но я все же уверен, что есть нечто большее, чем необходимость доказать, что ее муж был прав. Это потому что вы такой, какой есть, — продолжил он, — вы предполагаете в других такую же прямоту и благоразумие. Что вы знаете о женщинах?

И когда я принялся возражать, он сказал:

— Итальянских женщинах. У этих девушек гены скрещены с генами проститутки. Да, проститутки, — повторил он, когда я спросил, о чем он, черт возьми, говорит.

Немного помолчав, он сказал:

— Ладно, посмотрим, что у Айрис Сандерби сложится с Марио, этим ангелом. Или она его съест, или он ее, и если бы мне пришлось на кого-то поставить, то, имея в виду его репутацию…

Он пожал плечами.

— Поэтому я так тороплюсь поскорее попасть в Лиму. Я хочу захватить ее в отеле, прежде чем это сделает он. Кстати, Айрис Сандерби до того, как она вышла замуж, носила имя Айрис Коннор-Гомес. Гомес.

Второй раз он повторил фамилию медленно, словно смакуя.

— Как и Ангел. Нужно выяснить, является ли Хуан Коннор-Гомес и его отцом тоже. Его мать почти наверняка Розали Габриэлли. Она была певичкой в кабаре «Голубой Дунай» в Буэнос-Айресе.

Потом он замолчал и, откинувшись в кресле, допивал свой бренди. Я попытался выудить из него еще какие-нибудь подробности, но он покачал головой.

— Розали Габриэлли родом из Катании, что на Сицилии, но росла в Неаполе. Она туда вернулась, когда Хуан ее бросил. Это почти все, что я знаю.

Он склонился к своему портфелю и вытащил из него книжку в мягкой обложке с названием Muerto O Vivo?^[47], напечатанным жирными красными буквами на белом фоне.

— На испанском? — спросил я.

Уорд утвердительно кивнул.

— Написал журналист.

Он раскрыл на заложенном закладкой месте.

— Книга о Desaparecidos, исчезнувших аргентинцах. До сих пор еще не найдены около десяти тысяч человек. Вы не говорите по-испански, так ведь?

— Да.

— Жаль. Если бы вы прочли это… Я мог бы приобрести на английском. Книжка пользовалась большим успехом в Штатах, когда в первый раз вышла там сразу же после Фолклендской войны под названием «Живые или мертвые?». Но я решил освежить свой испанский.

Уорд снова залез в портфель и вынул маленький карманный словарь.

— Некоторые слова приходится смотреть.

— На скольких языках вы говорите?

Он пожал плечами.

— С полдюжины, наверное. Мне нравится звучание слов, знаете ли, поэтому языки мне даются довольно легко. Но знание испанского у меня очень поверхностное. Я ни на одном языке не говорю бегло, даже на родном. Лишь бы объясниться с деловыми партнерами, и ладно. Этот человек…

Уорд перевел взгляд на обложку и ткнул пальцем в имя автора.

— Луис Родригес, он молодец. Он немало поездил, поговорил со множеством людей, в том числе и с Марио Ангелом Гомесом. Тайно с ним встретился перед тем, как уехал из Аргентины в Перу. Тут даже есть немного о брате Айрис Эдуардо, исчезнувшем достаточно поздно, в июле 1984-го. Он был ученым. Биологом. Представьте себе, он два года, даже больше, провел в Портон-Даун.

— Портон-Даун?

Это название показалось мне знакомым.

— Это место не связано, случайно, с химической войной?

Он подтвердил, кивнув.

— Там научно-исследовательское учреждение, где ученые играются со всякого рода ужасными вещами. Как утверждает этот человек, этот институт был первым в мире среди подобных.

Уорд принялся пролистывать словарь.

— Podrido. Это слово я раньше не встречал.

Найдя его, он кивнул.

— «Порочный». Мог бы и догадаться.

Над нами склонилась стюардесса, спрашивая, не желаем ли мы чего-нибудь выпить во время просмотра фильма. Через пару минут свет померк и экран на переборке впереди нас ожил. Это был старый вестерн с Гари Купером. Уорд оставил включенной лампу для чтения и принялся искать очередное слово в словаре. Я откинулся на спинку и стал смотреть фильм, впрочем, не вникая в суть происходящего на экране. В полумраке салона, под тихое гудение моторов лайнера, перебрасывающего нас на огромной скорости через Атлантику в страны, некогда носившие название Новый Свет, мои мысли кружились в калейдоскопе событий, в которые я оказался вовлечен.

В какое-то мгновение я отвел глаза от экрана, чтобы взглянуть на Уорда, теперь склонившегося над книгой и полностью поглощенного чтением. Его массивная голова, его выразительный профиль с этим большим клювообразным носом и слегка чувственным ртом был четко очерчен ярким белым светом, льющимся сверху.

Через некоторое время после того, как фильм закончился и снова зажегся свет, та же самая бортпроводница раздала нам миграционные карты. Заглянув через плечо Уорда, чтобы посмотреть, какой адрес в Мехико он впишет, я увидел, что свою профессиональную принадлежность он обозначил словом «букинист». Я сделал шутливое замечание по поводу довольно неожиданного самоназвания грузоперевозчика, подвизающегося на Ближнем Востоке, на что он хитровато улыбнулся.

— Выручает в самых разных ситуациях…

Он, не скрываясь, заглянул в мою карту и одобрительно кивнул.

— Между нами говоря, нам нужно как следует занять их ум.

Весь этот полет, с той минуты, как мы взлетели, на периферии сознания я не прекращал искать объяснение, какую-нибудь разумную причину, по которой он так самоотверженно посвятил себя этой экспедиции. Альтруизм? Но ничего альтруистичного в нем не было, и, размышляя о его крайне противоречивом воспитании, мне хотелось верить, что Итон оказал на него намного более сильное воздействие, чем он сам хотел признать. Либо так, либо же он учуял в этом какую-то выгоду, но, поскольку я не видел никакой возможности как-то заработать на «Андросе», я снова возвращался к мысли о его вероятной связи со спецслужбами.

А зачем бы, если не это, он шлифовал свои познания в испанском языке, так сосредоточенно читая книгу об «исчезнувших» и собираясь сделать остановку в Лиме? То, что он мог влюбиться в Айрис Сандерби, даже не приходило мне в голову.

Глава 1

Разница во времени между Лондоном и Мехико шесть часов, а так как мы летели вместе с солнцем, оно по-прежнему стояло довольно высоко в небе, когда мы опускались в желто-коричневый туман, висевший надо всей обширной равниной, которая когда-то была огромным озером. Пыль! Таким было первое впечатление от города, ставшего из-за катастрофически высокой рождаемости самым большим в мире. Огромное пространство, занятое плотной жилой застройкой, прерывающейся только участками голой выжженной земли, где крутилась поднятая ветром пыль, и вдалеке с левого борта над коричневой дымкой гари возвышались заснеженными громадинами вулканы Попокатепетль и Истаксиуатль.

— Бросим вещи в отеле, — сказал Уорд, — и, если будет время, осмотримся здесь.

Посадка прошла благополучно, но в здании аэропорта все происходило с черепашьей скоростью. Длинная очередь к паспортному контролю едва двигалась. Когда мы оказались наконец у окошка, я понял его правоту насчет того, что «букинист» заставит служащих контроля призадуматься. Они добрых десять минут спорили о том, что же это значит, даже звонили старшему смены, немного знавшему английский.

— Старые книги? Зачем вам старые книги? Вы турист, не так ли? Проездом?

— Да, у меня билет на утренний рейс в Лиму.

Уорд сиял ослепительной, счастливой, почти что пьяной улыбкой, изображая бесхитростного шотландца с чудовищным акцентом.

— А вы сами не любите книги? Видите ли, книги — самое дорогое, что у меня есть. Эти переплеты. А внутри можно найти всю правду о нашем мире. Старые книги, гравюры, рисунки. Вы видели рисунки Леонардо да Винчи? Восхитительные иллюстрации, миниатюры с монахами и священниками, сказочный мир под расписанными золотом обложками.

Он продолжал в том же духе, пока старший кивнул, глядя на него потускневшими глазами. Он даже не стал смотреть на визы, не взглянул даже на мой паспорт.

— Что я вам говорил, — негромко сказал Уорд без тени акцента, когда мы забирали свой багаж. — Это выручает в самых разных ситуациях.

Как только мы прошли таможню, он направился к телефону-автомату, а вернулся с улыбкой на лице.

— Все готово. Он получил мою телеграмму и встретится с нами за обедом.

— Кто? — спросил я, когда мы, подхватив сумки с личными вещами, направились к выходу.

— Автор той книжки, Луис Родригес. Он здесь живет.

У отеля он сказал водителю такси, чтобы тот подождал, и после того, как мы зарегистрировались и по-быстрому приняли душ в своих номерах, поехали в Теотиуакан.

— Хотелось бы побывать в археологическом музее, но, боюсь, из-за пробок на дорогах у нас не хватит времени. Это на другом конце города, а в Теотиуакан добираться относительно удобно.

Он передал мне карту и проспект, который прихватил в отеле.

— Посмотрим хотя бы храм Кетцалькоатля, улицу Мертвых и великие пирамиды Солнца и Луны.

До Теотиуакана было около двадцати километров к северо-востоку от центра Мехико, и я думаю, что, вероятно, видел эти пирамиды сквозь пыльную дымку, когда мы подлетали. В проспекте говорилось, что высота пирамиды Солнца превышает шестьдесят метров, что больше, чем высота пирамиды Хеопса в Египте, а улица Мертвых имеет более трех километров в длину, но, даже при том, что там была карта и фотографии, я не представлял колоссальных масштабов древнего города.

Мы пробыли там не более сорока минут, но смогли обойти весь огромный комплекс строений, даже забрались на пирамиду Луны, меньшую из двух. У Уорда с собой была фотокамера, и, хотя он водил меня столь быстрым шагом, что я едва не задыхался, сам он без умолку рассказывал о жутком религиозном культе ацтеков и успел наснимать довольно много кадров, обычно либо со мной, либо с кем-то другим на переднем плане, чтобы можно было оценить размеры строений.

Кроме Кетцалькоатля, пернатого змея, божества учености, он рассказал о Тескатлипоке, боге неба, Тлалоке, боге дождя, и о самом ужасном божестве из всех, чье имя мне не только выговорить, но и написать непросто — Уицилопочтли.

Я до сих пор мысленно вижу бесконечную цепь пленников в окружении стражей, ожидающих своей очереди подняться по ступеням ацтекских храмов, где обреченных встречают жрецы Уицилопочтли и их обсидиановые ножи. От запекшейся крови их лица и руки черны, а одежды отвердели. Они усердно рассекают грудь каждому, вынимают все еще бьющееся сердце и приносят его в жертву своему мерзкому богу, затем сталкивают распоротое тело вниз с лестницы, где ожидающие воины рубят его на куски для ритуального каннибализма, обостряющего плотские наслаждения и усиливающего отвагу живых за счет поглощения плоти пленника.

Эта картина неизгладимо запечатлелась в моей памяти. Уорд нарисовал ее негромким голосом, лишенным как волнения, так и отвращения, несмотря на ее чудовищность, просто повторив ту информацию, которую он почерпнул в книге, взятой в библиотеке в Глазго сразу же, как узнал, где пройдет наш маршрут в Пунта-Аренас и далее в Антарктику. Я обратился к ней здесь потому, что, на мой взгляд, Мехико явился прологом к тем ужасам, которые нам предстояло узнать позже.

Солнце садилось. В кроваво-красном зареве заката мы возвращались в центр Мехико. Длинные, геометрически правильно расчерченные улицы уже превратились в темные ущелья, залитые светом автомобильных фар. Иногда на углах улиц стояли мужчины, наполовину скрытые нагромождениями разноцветных шариков, по словам Уорда, представляющих собой жалкое подобие роскошных головных уборов ацтеков из перьев. Вечер стоял тихий, пыль улеглась, и огромная площадь Сокало дышала задумчиво-умиротворенным настроением, теплые лучи заходящего солнца все еще касались башен-близнецов кафедрального собора, возвышающегося над президентским дворцом.

Ресторан, который выбрал Родригес, расположился на одной из улиц позади собора. Это было небольшое полутемное заведение, где подавали только блюда мексиканской кухни. Единственный посетитель без компании, он, устроившись в углу, сосредоточенно писал что-то на листе бумаги, и одинокая свеча на столе освещала его лицо. Оно было довольно необычным: желтовато-коричневая, похожая на старый пергамент кожа туго обтягивала острые скулы, а широкий лоб и выдающийся нос придавали ему почти аристократический вид.

Он не поднял взгляд, пока мы шли через зал, а, склонившись, быстро бегал ручкой по закрепленному на планшете листу бумаги. На меня он произвел впечатление нелюдимого отшельника.

— Родригес?

В голосе Уорда не прозвучало теплоты.

Тот поднял глаза, затем закрыл планшет и поднялся на ноги.

— Сеньор Уорд, верно?

Они обменялись рукопожатием, настороженно глядя друг на друга. Уорд представил меня, и мы расселись.

— Что это вы пьете? — спросил Уорд, наклонившись вперед и нюхая своим длинным носом бледную жидкость.

— Текила.

— Ах да! Делается из Agave tequilana, голубой агавы.

Родригес кивнул.

— Выпьете немного?

— Не откажусь. А вы как? — спросил он у меня. — Жгучая такая вещь.

Я кивнул, соглашаясь, и он щелкнул пальцами проходящему официанту.

— Dos tequilas^[48]. А как насчет вас, сеньор Родригес?

— Gracias^[49].

Он заказал три, затем откинулся на спинку и уставился на человека, ради которого мы сюда пришли.

— Вы пишете очередную книгу?

— Нет, это статья для американского журнала.

— О Desaparecidos?

— Нет, тут речь о наркотрафике на мексиканско-штатовской границе. Кокаин. Его везут через страну транзитом в основном из Колумбии и Эквадора.

Он немного помолчал.

— Вы хотели встретиться со мной с определенной целью?

Его слова прозвучали вопросом, не утверждением, и он явно нервничал.

— О чем вы хотели со мной поговорить?

Уорд ничего не ответил, молча продолжая сидеть и глазеть на писателя.

— Вы говорили, дело срочное, вопрос жизни и смерти для меня.

Родригес говорил тихо, почти шепотом.

— Что же это?

Слегка поколебавшись, Уорд покачал головой.

— Позже.

Он взял со стола меню.

— Мы поговорим об этом позже, когда поедим.

Однако Родригес хотел получить ответ безотлагательно. Он напряженно теребил ручку, опустив карие, чуть миндалевидные глаза в стол, не в силах встретиться с пристальным взглядом Уорда.

Принесли выпивку — три бокала толстого стекла, полных сладковатой жидкости, напоминающей медовуху, но более ароматной и резкой на вкус и, как и предупреждал Уорд, очень жгучей. Он заказал себе sopa de mariscos^[50], что оказалось крабом, мидиями и креветками с cilantro^[51], луком и рисом, затем guacamole^[52] и chile salteados^[53] с tortilla^[54]. Свой заказ Родригес сделал еще раньше. Я последовал примеру Уорда, так как он, видимо, знал, что эти блюда из себя представляют.

Родригес — невысокий мужчина с гладкими черными волосами — отчасти был индейцем.

— Во мне есть немного крови кечуа.

Это он объявил по-английски, объясняя что-то им сказанное, чего Уорд не понял. Их беседа проходила на испанском.

— Я прошу прощения, — сказал писатель. — Мое произношение не вполне правильное. Я говорю на аргентинском варианте испанского. В Южной Америке множество его диалектов, а здесь, в Центральной, он, конечно же, тоже свой, особенно тут, в Мексике.

«Мексика» он произнес как «Мехико».

Уорд настоял на том, чтобы говорить по-испански, под тем предлогом, что ему нужно упражняться в его свободном использовании. Принесли суп и вместе с ним три бутылки пива, заказанные Уордом. У Родригеса на первое были завернутые в бекон креветки. Разговор между тем, по-прежнему на испанском, видимо, касался политики и мексиканской экономики, но, как только Уорд покончил с супом, он неожиданно вновь перешел на английский.

— Марио Ангел Гомес.

Он отодвинул тарелку в сторону и уставился на Родригеса.

— Когда вы видели его в последний раз?

Повисло молчание, глаза писателя вдруг стали пустыми. Как зверь, избегающий нежелательной конфронтации, он прибегнул к смене занятия, взяв последнее острое от приправ печенье, которое принесли вместе с выпивкой, и протянул пустую тарелку проходившему мимо официанту.

— Ну?

— Когда заканчивал книгу. Вы говорили, что прочли ее. Это есть в книге, там все, что мне известно про Гомеса.

— Он уехал в Перу, не так ли?

— Он собирался в Перу. Так он сказал мне, когда я брал у него интервью в тот второй раз в Буэнос-Айресе.

— И там с ним не встречались?

— Нет, я с ним не встречаюсь.

— Вы хотите сказать, что не виделись с ним в Перу? Не разговаривали с ним после того, как он там поселился?

Родригес покачал головой, но прежде того на его лице промелькнула неуверенность.

— Он в Перу, так ведь?

Писатель снова помотал головой, и, когда Уорд настойчиво повторил свой вопрос, он ответил:

— Возможно, но я не знаю точно.

Официант принес следующее блюдо, и они опять стали говорить по-испански о политике. Тон Уорда, как и вся его манера поведения, смягчился, он старался вселить в Родригеса спокойствие, а потом неожиданно спросил:

— Почему он уехал из Аргентины?

Он быстро ел и теперь, наклонившись над пустой тарелкой, резко заговорил по-английски.

— Почему?

Родригес пожал плечами. Уорд продолжал упорствовать, и писатель будто нехотя сказал:

— Почему люди уезжают? Ходили кое-какие слухи. В книге я об этом писал.

— Слухи касаемо Desaparecidos?

— Возможно.

— И они не подтвердились?

— Нет. Только в нескольких газетах были статьи, в основном в перонистских^[55] изданиях.

— И по этой причине вы брали у него интервью?

— Да.

— Вы написали, что застали его в его квартире как раз тогда, когда он уезжал из страны.

— Верно, во второй раз так и было. Он уже упаковывал вещи.

— Из-за страха быть арестованным, если останется?

Родригес помотал головой.

— Когда к власти пришел Альфонсин^[56], о его аресте не было разговоров?

— Говорю вам, никто никогда ни в чем его не обвинял. После войны на Мальвинах он стал чем-то вроде героя. Его самолет разбился в Пуэрто-Архентино. Все «Айэрмакки»^[57] были уничтожены, и он, взяв с собой несколько морских пехотинцев, провел рекогносцировку на острове. Его целью было поселение Гус-Грин. Вскоре он улетел на большую землю на самую южную военно-морскую базу на реке Рио-Гранде на острове Огненная Земля^[58]. Оттуда он летал пилотом самолета наведения для «Скайхоков» и, я полагаю, один раз для «Супер-Этандаров»^[59]. В то время у них еще был один «Экзосет»^[60].

— Да, но как насчет предвоенного времени, когда он еще был курсантом, до службы в армии? Он был членом ААА?^[61]

— ААА?

— Да, правое крыло перонистов, разгромившее «монтонерос» в семьдесят третьем, двадцатого июня. Это было в аэропорту Эсейсы, так ведь? Вы об этом тоже упоминали в вашей книге.

Родригес неотрывно смотрел в свою тарелку, своими короткими смуглыми пальцами он крошил остатки tortilla. Нависнув над столом, Уорд глядел на него в упор.

— ААА базировалось на ESMA, военно-морском училище механики, — сказал он резко.

Он мне напомнил одного адвоката, когда-то мною виденного, который допрашивал враждебно настроенного свидетеля, и на английский он перешел, несомненно, не ради меня, а с тем, чтобы заставить Родригеса чувствовать себя неуверенно.

— В вашей книге не сказано, учился он в Escuela Mecánica de la Armada или нет, но в подтексте…

Родригес решительно замотал головой.

— Вы в моей книге высмотрели то, чего я не писал, по-моему. Были кое-какие разговоры, но ничего не доказано, никаких обвинений не выдвинуто.

Осушив бокал, он налил себе еще пива.

— Мне известно лишь то, что он служил в военно-морской авиации. К началу войны на Мальвинах он состоял в Штурмовой эскадрилье, базировавшейся в Пунта-Индио, летал на Aermacchi MB-339As и был послан в Пуэрто-Архентино…

— Вы имеете в виду Порт-Стэнли. Это все было намного позже. Меня интересует время до того, как он был прикомандирован на авианосец Veinticinco de Mayo, до того, как стал летчиком. А также почему он теперь уехал из Аргентины. В вашей книге вы не пишете почему. Может, вы скажете мне это сейчас?

Уорд снова резко подался вперед.

— Ну давайте, говорите, почему?

И, не дождавшись от Родригеса ответа, он сказал очень тихо:

— Связано ли это с чем-то, что произошло, когда он учился в Escuela Mecánica de la Armada?

Помолчав, он прибавил:

— Ángel de Muerte, такое у него было прозвище, не так ли? И он им гордился. У него оно даже было выведено на фюзеляже, вы писали.

Воцарилось долгое молчание. Родригес сидел, безмолвствуя.

— Ладно, хотя бы скажите мне, где он сейчас. Наверняка вы это знаете. Где я его могу найти, в Перу, где именно?

— Te digo, no sáé^[62].

Эти слова по-испански Родригес сказал полным упрямства тоном, означавшим, что это конец разговора.

— Я не собираюсь говорить о нем ни с вами, ни с кем-либо другим.

Он хлопнул ладонями о стол и поднялся. Затем, склонившись и глядя Уорду в лицо, он нервно произнес:

— Кто вы такой? С какой стати вы задаете мне все эти вопросы о нем? Он не имеет никакого значения. Теперь не имеет.

Родригес был напуган, это было видно по его глазам и по тому, что его голос становился все резче и резче.

— Сядьте.

Хотя Уорд и сказал это негромким голосом, прозвучало это как приказ.

Родригес покачал головой.

— Я не могу больше отвечать на вопросы. Я не знаю, кто вы, — прибавил он, — зачем меня расспрашиваете…

— Прошу вас!

Уорд примирительно поднял левую ладонь.

— Por favor. Пожалуй, для пригласившего я был слегка грубоват. Пожалуйста, сядьте. И, прошу вас, дайте мне какие-нибудь ориентиры, как мне найти этого человека.

— Зачем вы хотеть это знать? — взвизгнул Родригес, сбиваясь на ломаный английский.

Он замер всем своим коротким коренастым телом, пристально глядя сверху вниз на Уорда.

Воцарилось молчание, пока длилось их безмолвное противостояние. Мне был слышен разговор за соседним столиком — тараторящая болтовня на мексиканском, а за спиной раздавался пронзительный голос какой-то американки.

— Ладно, я скажу вам, почему меня интересует этот человек.

Уорд жестом призвал его сесть и заказал официанту кофе.

— Y tres más tequilas^[63], — прибавил он и, обращаясь к Родригесу: — Ну давайте, присядьте, бога ради. Я не собираюсь на вас стучать!

— Что значит «стучать»?

Шотландец нахмурился. Он употребил это слово не задумываясь. Оно точно выражало его мысль, но вот объяснить…

— Скажем так, я не собираюсь идти в полицию или к другим властям. Это исключительно личный разговор. Теперь садитесь, и я объясню вам, почему меня интересует Марио Ангел Гомес.

Родригес некоторое время пребывал в замешательстве, затем, внезапно приняв решение, слегка кивнул головой и вернулся на свое место.

— О’кей, señor. Так почему же он вас так интересует?

Уорд принялся рассказывать про Айрис Сандерби и корабль, ожидающий нас в Пунта-Аренас, принесли кофе и еще три бокала текилы.

— Сеньора Сандерби должна была лететь сразу в Пунта-Аренас, но вместо того сошла в Лиме. До того как она вышла замуж за Чарльза Сандерби, гляциолога-англичанина, ее звали Айрис Мадалена Коннор-Гомес. По имеющимся у меня сведениям, Марио Ангел Гомес иногда также называет себя двойной фамилией — Коннор-Гомес, и известно, что они родственники. И вообще, у них один отец. Это так?

Родригес покачал головой.

— Я никогда не встречался с женщиной, о которой вы говорите.

Пару секунд они молча глядели друг на друга, затем Уорд сказал:

— Ладно. А как тогда насчет Карлоса? Она сказала моему другу, что он ей какая-то дальняя родня. Вы не знаете, кто его мать?

Писатель снова помотал головой.

— Парень жил в Лондоне, учился в университете, и, по данным, полученным в нашей миграционной службе, он назвался Боргалини, а своим адресом указал банк в Лиме. Почему в Лиме?

— Я не знаю.

— Не потому ли, что Ангел Коннор-Гомес в Лиме?

Родригес энергично замотал головой.

— Говорю же вам, он собирал вещи, чтобы уезжать из Буэнос-Айреса, когда я видел его в последний раз. Он не сказал, куда собирается.

— А вы спрашивали его об этом?

— Нет.

Пока подошедший официант наполнял наши чашки кофе, все молчали.

— Вы же понимаете, иногда задавать вопросы довольно опасно, — сказал Родригес, склонившись над столом.

— Так вы полагаете, что он опасен?

— Нет, этого я не говорил. Только то, что человек мало-помалу учится быть осторожным. Особенно если он писатель. Вспомните, что стало с тем вашим парнем-индийцем, который писал о Коране.

— В вашей книге нет ничего богохульного. Никто не проклинал вас и не заказывал. Чем же вы так напуганы?

Последовала напряженная пауза, пока они молча смотрели друг на друга.

— Тем, за что ему дали прозвище Ángel de Muerte?

— Нет, нет, — решительно замотал головой Родригес. — Это, скорее, связано с его разведкой в Гус-Грин. Она обернулась очень тяжелым боем. Его морские пехотинцы неожиданно напоролись на английских десантников и, обороняясь, засели в заброшенных окопах. Под командованием Гомеса они отважно сражались до последнего и почти все погибли. Видимо, тогда он и получил такое прозвище — Ангел смерти.

Он говорил по-английски, медленно произнося каждое слово, как будто наслаждаясь их звучанием.

— Это случилось как раз перед тем, как он был отозван самим Лами Дозо^[64]. Его штурманские навыки понадобились в Рио-Гранде, и именно тогда он с обеих сторон своего самолета написал «Ángel de Muerte», чтобы на транслируемой для англичан частоте говорить, что «Ангел смерти» летит со своими французскими ракетами убивать.

— Значит, это его прозвище никак не связано с «исчезнувшими»?

Немного помолчав, Родригес неуверенно пожал плечами.

— Кто знает? Как я уже говорил, слухи кое-какие ходили. Это все, что мне известно.

— Вы его об этом спрашивали?

— Прямо не спрашивал. Говорю же вам, опасно задавать такие вопросы. Но я наводил справки. Никто ничего не смог сказать мне наверняка. Никаких фактов не зафиксировано.

— Но он учился в Escuela Mecánica de la Armada?

— Si^[65].

Тогда Уорд спросил его, что случилось с отцом Айрис Сандерби, Хуаном Коннор-Гомесом.

— Он покончил жизнь самоубийством. Об этом я писал в книге. Он был председателем совета директоров и финансовым директором «Гомес Эмпориум» — большого магазина в центре Буэнос-Айреса. Когда магазин сгорел, он лишился всего, так что…

Он пожал плечами.

— Вы писали, что его арестовывали.

— Да. У компании возникли проблемы. Это было в начале Мальвинского инцидента. Возникли подозрения, что он сам поджег свой магазин. Вы понимаете, для получения страховки. Но ничего доказать не смогли, и его освободили. Это было примерно за год до его самоубийства. Страховое агентство до сих пор оспаривает это дело в суде.

— А его второй сын? Что стало с Эдуардо? Вы ничего не пишете о нем, кроме того, что он был биологом и что на два года уезжал работать над созданием химического оружия в научно-исследовательском учреждении в Портон-Даун, в Англии. Вы не сообщаете, что с ним стало.

Принесли еще текилы, и Родригес сидел, молча глядя на желтовато-зеленую жидкость в своем бокале.

— Так что же?

— Я не знаю, — сказал он, пожимая плечами. — Не знаю, что с ним стало.

— Он один из Desaparecidos?

— Возможно. Я не знаю. Через несколько месяцев после того, как он вернулся из Англии, он купил билет на самолет в Монтевидео, в Уругвай. После этого никто ничего о нем не слышал.

Тогда Уорд перевел разговор на прошлое семьи Гомес. Они снова стали говорить по-испански, поэтому я не знал, о чем конкретно шла речь, а только в общих чертах благодаря именам, которые они упоминали: Айрис Сандерби, конечно же, также ее деда, Конноров, в частности Шейлы Коннор. Помимо этого постоянно повторялось имя Розали Габриэлли. Вдруг глаза Родригеса округлились.

— Me acusás a mi? Por que me acusás? No escondo nada^[66].

Его взгляд метнулся к двери.

— Ладно, успокойтесь. Я ни в чем вас не обвиняю.

Уорд подался вперед, пристально глядя в лицо аргентинцу.

— Все, что я хочу у вас узнать, — это нынешнее местонахождение этого человека.

— Говорю вам, не знаю.

Шотландец ударил левой рукой по столу, разливая кофе из чашки, которую он только что вновь наполнил.

— Вы врете. Скажите мне его адрес…

Родригес вскочил на ноги.

— Не нужно со мной так разговаривать! Вы не имеете права. Если я говорю, что не знаю, значит, так оно и есть.

— Чушь!

Он снова шарахнул по столу и прибавил тихим зловещим голосом:

— Он в Перу. Вы должны сказать мне, где именно…

— Нет, я ухожу прямо сейчас.

В мгновение ока Уорд оказался на ногах, хватая писателя за запястье своей правой, одетой в перчатку, рукой.

— Сядьте! Вы еще не допили.

— Нет-нет, я ухожу.

Лицо Родригеса перекосилось от боли, когда искусственные пальцы стиснули его руку, заставляя его медленно пятиться к своему стулу.

— Dejame ir!^[67] — буквально завопил он.

— Я отпущу вас, когда вы мне дадите его адрес. Сядьте!

Уорд толкнул писателя на стул.

— У вас есть ручка? — спросил он меня, продолжая сжимать запястье Родригеса, не давая ему сбежать.

Я кивнул, и он сказал:

— Дайте ему еще вон ту бумажную салфетку, пусть на ней напишет адрес.

Родригес продолжал сопротивляться, и краем глаза я увидел, что на нас обеспокоенно смотрит хозяин. Я подумал, что он может в любую минуту позвонить в полицию. Уорд снова наклонился, давя своей массой на руку писателя, которую он по-прежнему удерживал. Родригес пребывал в замешательстве, переводя взгляд с Уорда на остальных посетителей ресторана, молча за нами наблюдающих. Потом он вдруг осел на свой стул, медленно потянувшись за ручкой, которую я ему протягивал. Она слегка подрагивала, пока он писал, затем он пихнул салфетку через стол, и напряжение покинуло его тело, когда Уорд отпустил его и подхватил бумажку.

— Кахамарка?

Он передал салфетку мне.

— Почему Кахамарка?

— Там он живет.

— Да, но почему? Почему там, а не в Лиме, не в Трухильо или в Куско?^[68]

Аргентинец покачал головой, пожимая ссутуленными плечами.

— У него там гасиенда. Гасиенда «Лусинда».

— В Кахамарке. Где это?

Лицо Родригеса не выражало ничего.

— Ладно, вы там не были, вы говорили. Но вы ведь достаточно любопытны, чтобы найти город на карте? Так где это?

Немного помолчав, Родригес сказал:

— Кахамарка на севере Перу. Вдали от побережья, за Андами.

Уорд кивнул:

— Теперь вспомнил. Это там, где Писарро заманил в засаду вождя армии инков, верно?

Он неожиданно улыбнулся.

— Очень характерно.

Помолчав, как будто для того, чтобы его слова получше дошли, он продолжил, медленно и назидательно:

— Писарро был головорезом. Жадным жестоким мерзавцем.

— Он был храбрецом, — проворчал Родригес.

Они словно говорили о ком-то, с кем были знакомы.

— О да, он был тем еще храбрецом.

Уорд обернулся ко мне:

— Если вы почитаете Прескотта, то у вас сложится представление, что Писарро перешел Анды и уничтожил Великую империю инков, имея в своем распоряжении всего сорок кавалеристов и шестьдесят пехотинцев. Но это не совсем так, не правда ли?

Он снова обернулся к Родригесу.

— У него было огнестрельное оружие и доспехи, и Бог всех католиков за спиной, и поддержка целой армии союзников среди индейцев. И все же, согласен с вами, то был невероятный успех. Храбрый, очень решительный, очень стойкий человек, — продолжил он негромким, но выразительным голосом. — Не джентльмен, как Кортес, но крестьянин, с присущей крестьянам хитростью и жадностью. В мафии он бы пришелся ко двору.

Родригес снова поднялся на ноги, на его лицо вернулось выражение тревоги. Ему, видимо, не все нравилось из того, что говорил Уорд.

— Сядьте. Есть еще один небольшой вопрос, которого мы пока не коснулись.

Он указал на стул.

— Сядьте, ради бога, — сказал он, откидываясь на спинку. — Здесь, в Мексике, испанцы на каждом храме Уицилопочтли, на каждой пирамиде построили церковь или воздвигли статую Девы Марии. Вы католик, как я понимаю?

Родригес медленно кивнул, подтверждая.

— Весьма прагматичная Церковь. Много блеска.

Он, казалось, говорил сам с собой.

— Интересно, что бы сказал Христос обо всех тех ужасах, что совершались именем его. А теперь еще по всему Ближнему Востоку появились разновидности ислама, полные фанатичной злобы и ненависти.

Я не уловил смысла его отступления в религиозную тему. Думаю, и Родригес, который снова опустился на свой стул с оцепенело-печальным выражением лица, тоже не понял.

— Salud!^[69] — поднял свой бокал Уорд.

— Salud!

— Скажите мне, — начал он спокойным, почти легкомысленным тоном, — сколько он вам заплатил?

Писатель скосил глаза на входную дверь.

— No comprendo^[70].

Дверь была открыта, и он начал потихоньку подниматься со стула.

— Вы все прекрасно поняли.

В Уорде сейчас говорил старый итонец, он по-прежнему был спокоен, но в его голосе прозвучало нечто такое, что пригвоздило положившего обе руки на стол и наполовину уже сползшего со стула Родригеса.

— Вы ездили в Перу.

— Нет.

— Вы ездили в Перу, — повторил он, — и встречались с Гомесом. Он все еще использует свое армейское звание, так ведь?

— Да, сейчас он капитан.

— Итак, вы с ним встречались.

Аргентинец ничего не ответил.

— Сколько?

Голос Уорда стал тверже.

— Я не езжу в Перу. Я приезжаю сюда, в Мехико, отсюда недалеко лететь на самолете в Сан-Франциско, к моим издателям.

— Вы ездили в Перу.

На этот раз Уорд повторил свои слова совсем тихо, но с таким выражением, что они прозвучали угрозой.

— У вас нет никаких доказательств.

— Нет?

Вопрос спокойно улыбающегося Уорда повис в воздухе. Затем он продолжил:

— Мне нужно узнать не столько то, что он вам заплатил, сколько почему он это сделал. Вы ездили в Перу… — он вынул из нагрудного кармана ежедневник и сверился с записями в его конце, — пятого марта этого года. Всего за два месяца до выхода вашей книги. Что вы собирались написать, если бы он вам не заплатил?

— Ничего. Ничего, говорю вам. Он ничего мне не платил.

Уорд снова заглянул в свой блокнот.

— По имеющейся у меня информации, ваша книга разошлась тиражом около восьми тысяч в английском переводе и двадцать пять тысяч экземпляров на испанском. Вы содержите две жены. С одной из них, в действительности любовницей, вы живете здесь, и, я уверен, она вам обходится достаточно дорого, тем более что у нее уже есть дочь. И ваша настоящая жена, которая не желает разводиться, живет в Аргентине с двумя вашими детьми, мальчиком и девочкой. Вы ездите на мощном «крайслере», у вас две квартиры — одна здесь, в Мехико, вторая в Куэрнаваке^[71]. Иными словами, вы ведете весьма затратный образ жизни, более затратный, чем вы могли бы себе позволить на гонорары от двух ваших книг и статей, которые вы время от времени пишете для газет и журналов в Штатах. Итак, что вы мне не рассказали об этом человеке?

Родригес не ответил. Он сидел, уставившись на свой бокал, пока Уорд, глядя на него, ждал. Подняв глаза на Уорда, Родригес снова перевел взгляд на дверь, будто в поисках возможности побега, но сейчас она была закрыта. Он быстро окинул взглядом зал ресторана. Некоторые посетители все еще наблюдали за нами, оставив свои разговоры.

— Ну?

Покачав головой, он взял свою текилу и залпом ее проглотил. Секунду он смотрел в пустой бокал. Думаю, он хотел бы повторить, но медленно поднялся на ноги.

Уорд тоже встал. Они стояли, глядя друг на друга.

— В вашей книге вы писали, что через какое-то время после капитуляции в Порт-Стэнли Гомес получил работу пилота и занимался испытаниями самолета на дальность полета. Точкой вылета была аргентинская база на юге Огненной Земли. Вы намекали, что он тайно летал на юг, над паковыми льдами Антарктиды. Насколько далеко на юг? Вы знаете, куда он долетал?

— No^[72].

— До шельфового ледника?

— No sáé^[73].

— Поскольку вы писали, что об этом сообщали газеты, это не было такой уж тайной. Вы даже сфотографировали его после возвращения. То был «Фоккер»^[74], если я не ошибаюсь?

— Si^[75].

Повисло молчание. Они стояли друг против друга в наступившей в зале тишине.

— Мы сойдем в Лиме, — сказал Уорд. — Если Гомеса нет по тому адресу, что вы мне дали, я буду считать, что вы с ним связались, так что не звоните ему. О’кей? Разумеется, — прибавил он, — я не стану упоминать о нашей встрече здесь, в Мехико.

Писатель кивнул и повернулся к двери, но вдруг задержался, глядя едва ли не злобно.

— Если вы собираетесь в Кахамарку, то знайте, идет el Niño.

— И что?

— El Niño — это теплое экваториальное течение.

— Это я знаю.

— Каждые шесть-семь лет оно обращает вспять Перуанское течение.

— И что тогда?

— А тогда… возможно, вы увидите сами, — улыбнулся он и прибавил: — Когда приходит el Niño, рыбаки остаются без заработка, потому что рыба любит холодную воду, которую Перуанское течение несет с юга, а не теплую экваториальную. А когда нет рыбы, гибнут птицы.

— Откуда вы знаете, что там, в Перу, происходит? Вы опять туда ездили?

— Нет, об этом пишут в газетах. Птицы гибнут.

— И какое это имеет отношение к нам?

— Я никогда не бывал на тихоокеанском побережье в годы, когда приходит el Niño, — сказал Родригес, продолжая улыбаться. — Но если дожди с Амазонки придут через горы, ваша поездка в Кахамарку, возможно, вас не порадует. Buen viaje!^[76] — прибавил он, теперь уже не утруждая себя, чтобы скрыть злобу.

Быстро повернувшись, он выскочил из ресторана. Уорд опрокинул в себя остатки своей текилы и попросил cuenta^[77].

— Пора нам пойти поспать. Следующие несколько дней, возможно, будут слегка беспокойными.

Всю обратную дорогу в отель он молча сидел, ссутулившись и закрыв глаза, на заднем сиденье такси. Заговорил он только раз, но то были лишь его мысли вслух.

— Тот самолет был оборудован топливными баками повышенной емкости. Он мог долететь до Южного полюса и обратно. Или мог облететь на нем ледяные пустыни, где затонул «Эндьюранс» Шеклтона. Никто бы его там не увидел. Интересно, что известно Айрис? — прибавил он.

Я не уловил ход его мысли, все еще размышляя о встрече с Родригесом.

— Вы действительно полагаете, что он шантажировал Гомеса?

Он бросил на меня быстрый взгляд.

— Безусловно. И не только Гомеса. Такая книга — это большое искушение для журналиста, которому известно столько, что он боится жить в своей стране.

Я заговорил об изменившемся после Фолклендской войны политическом климате в Аргентине. Я полагал, что это уж мне об этой стране известно. Видимо, где-то об этом читал. Но он расхохотался, качая головой.

— Это очень наивное мнение. Ничего не изменилось. По-настоящему ничего. Аргентинцы остались теми же, что и были. Этнически они преимущественно итальянцы, большинство имеет корни на юге Италии и на Сицилии. Каморра и мафия — органическая часть их прошлого, тяга к насилию у них в крови.

Я принялся с ним спорить, но он лишь сказал:

— Человеческая натура не меняется только потому, что в стране сменились политические лидеры. Не забывайте, в хунте, принимавшей решение о вторжении на Мальвинские острова, как минимум двое выходцы из Италии. Конечно, с ними теперь покончено, но будут другие, те, что на время залегли на дно. Родригес это понимает. Возможно, даже знает их имена. Потому-то он и боится оставаться в Буэнос-Айресе.

После этого он снова замолк, а поскольку мои мозги были заняты попыткой уяснить политическую обстановку в стране, о которой я знал совсем немного, я не спросил, был ли Гомес в том полете один или с ним была команда.

Лишь позже, когда я уже лежал в постели, глядя на мигающие на занавеске огни вывески бара на противоположной стороне улицы и слушая грохочущую музыку, я вспомнил, как Уорд, стоя в кают-компании «Катти Сарк», спрашивал у Айрис Сандерби, кому она собиралась предложить должность штурмана, кто тот человек, который убедил ее, что тоже видел корабль, застрявший среди льдов моря Уэдделла. Тогда я подумал, что она подразумевала служащего с какого-то спасательного корабля, возможно, транспорта Британской Антарктической службы либо же с рыболовного или китобойного судна, может, даже исследовательского. И теперь я снова об этом вспомнил. Она тогда сказала: «Человек, который, я уверена, видел то же, что и мой муж». Таковы были ее слова, и если она вкладывала в них буквальный смысл, то они должны были значить, что он видел запертый во льду корабль с воздуха именно так, как его видел Сандерби.

Я долго лежал, раздумывая об этом. Громкая назойливая мексиканская музыка, доносящаяся с той стороны улицы, бухала мне в уши и мало-помалу превращалась в грохот ломающихся многолетних дрейфующих льдин по мере того, как мое сознание захватывали фантазии о морском походе вместе с Айрис Сандерби, в конце которого виднелись призрачные очертания увешанного гирляндами сосулек корабля с человеком за штурвалом, гигантским вопросительным знаком вставшим в моей бессонной от смены часовых поясов голове. Привиделось ли это Чарльзу Сандерби или он действительно видел заледеневшего человека, стоявшего на руле?

Я проснулся словно оглушенный. Место музыки занял рев транспорта, восходящее солнце огромным красным апельсином смотрело на меня в просвет между зданиями напротив. Кристально чистый воздух был неподвижен. Я был слишком взбудоражен этим странным городом с обратной стороны планеты, чтобы спать дальше. Поднявшись, я оделся и вышел прогуляться. В теле ощущалась вялость из-за высокого положения над уровнем моря, в уме — из-за беспокойной ночи. Магазины уже открывались, и я зашел в один, где продавались как книги, так и газеты с журналами, но американское издание книги Родригеса мне найти не удалось. Зато я приобрел старый том «Завоевания Перу» Прескотта^[78]. Пыльная, с порванным корешком, книга по крайней мере была на английском, тем не менее она мне стоила гораздо больше американских долларов, чем я ожидал.

К этому времени солнце уже поднялось над крышами домов и стало жарко. Я неспешно двинулся назад в отель. Уорда я не встретил. Тогда, позавтракав, я позвонил ему в номер. Сначала у него было занято, а когда я к нему наконец дозвонился, он ответил довольно резко:

— Больше не звоните. Вызовите такси на десять сорок пять и держите, пока я не спущусь. Я жду звонка.

— Можем опоздать, — сказал я.

— Знаю, но это важный звонок. И все равно самолет не вылетит вовремя.

Было уже почти одиннадцать, когда он появился, и вид у него был такой, будто он вообще не спал.

— Такси здесь? Хорошо. Следите, чтобы не уехало.

Он бросил свою сумку рядом с моей, и я вышел сказать водителю, что мы сейчас выходим. Когда я вернулся в холл, он стоял возле кассы, оплачивая счет, предъявленный ему в долларах США, а не в мексиканских песетах.

— И еще двести семьдесят девять долларов за телефонные звонки, señor, — сказал клерк.

Уорд расплатился американскими дорожными чеками, и мы поспешили к такси.

— Aeropuerto^[79], — выпалил он, падая на сиденье.

— Приличный телефонный счет, — заметил я, когда мы поехали по улицам Мехико.

— Международные звонки дорого стоят, — ответил он, закрывая глаза.

— В Лондон? Или вы звонили в Лиму?

Не знаю, уснул Уорд или нет, но он не ответил. До аэропорта он так и не заговорил. Его предположение, что вылет задержится, полностью подтвердилось. Сказали, что из-за охраны. Искали взрывное устройство, что, судя по всему, в последнее время там случалось не в первый раз. Багаж транзитных пассажиров не был погружен, таможенники и полицейские требовали, чтобы все открыли чемоданы и выложили их содержимое на пол. На это ушло много времени, и лишь во второй половине дня мы наконец сели в самолет.

Уорд заказал себе водки, выпил ее одним махом и заснул с книгой «Muerto o Vivo?» на коленях. Принесли еду. Отказавшись, он снова уснул. Мы пролетели над россыпью вулканов высотой в восемнадцать тысяч футов — огромными нагромождениями затвердевшей лавы с глядящими в голубой небесный купол разверстыми жерлами, когда он наконец зашевелился и, склонившись надо мной, выглянул в окно, щуря глаза.

— Знаете, куда я хотел бы попасть? На Галапагосские острова^[80].

Он мотнул головой в сторону белой полоски далеких облаков над кончиком правого крыла.

— Вон там. Не больше тысячи миль до них. Может, я там побываю, когда выберусь из Южного океана и всех этих льдов.

Раскрыв книгу на заложенном месте, Уорд поудобнее устроился в кресле. Он снова изображал парня из Глазго в туристской, словно взятой напрокат, шляпе. Между рядами кресел прошла стюардесса, грудастая молодая женщина, распространяя крепкий запах пота. Он заказал себе еще водки и обернулся ко мне.

— А вы? «Хорсез нек»^[81]?

Я кивнул. Он сделал заказ, и каждый из нас занялся чтением. Меня всецело увлекло повествование Уильяма Прескотта о цивилизации инков, ставшей жертвой жадности конкистадоров Писарро. Захватывающее знакомство с народом, в шестнадцатом веке не знавшим ни колеса, ни морских судов, никогда не видевшим ни закованного в латы рыцаря верхом на лошади, ни арбалетов и ружей, но чьи дороги и средства связи, покрывающие огромную территорию Анд, чьи методы ведения поливного земледелия, чье общественное устройство в целом, близкое к тому, что сейчас мы называем социализмом, были в некоторых аспектах более развитыми, чем у их завоевателей.

Принесли выпивку, и Уорд откинулся на спинку, искоса глядя на меня.

— Когда вы проглотите Прескотта, вы, полагаю, будете знать о Перу не меньше, чем большинство перуанцев. А может, и больше. Я в первый раз еду в эту страну, — прибавил он, — но, прочтя Прескотта, не думаю, что мне понравится то, что испанцы вместе с метисами с ней сделали.

Потом неожиданно сказал:

— Тот телефонный звонок, который я ждал, он был из отеля в Лиме, где, по словам Айрис, она останавливалась. Сказали, что она съехала три дня назад.

— Зачем тогда мы сходим в Лиме? — спросил я.

— Вам не нужно. Вы можете отправиться прямо в Пунта-Аренас, если хотите.

— Но вы сойдете?

— Да. Она не улетела в Чили. Я проверял в LAN Chile и UC Ladeco. И в Aero Peru^[82]. Во всяком случае, она арендовала автомобиль, который ей подали к отелю. Помощник управляющего сказал, что, отъезжая, она сама сидела за рулем.

Мысли этой ночи вновь вернулись ко мне.

— Полагаете, она поехала в Кахамарку?

— Ну, она точно не поведет сама через всю Чили в Пунта-Аренас. Это три с лишним тысячи миль, и одному богу известно, что из себя представляют дороги южнее Вальпараисо^[83], если они вообще там есть. Там сплошь горы и глубокие ущелья.

Он улыбнулся.

— Так вы, значит, пришли к тому же заключению, что и я — что Марио Ангел Гомес и есть тот штурман, о котором она говорила как о человеке, который может провести ее к тому застрявшему во льду кораблю. Не думаю, что еще у кого-то были такие возможности, как у него, чтобы облететь ту часть Антарктики.

— Там есть базы, — сказал я. — С полдюжины стран содержат свои научно-исследовательские станции по берегам Антарктиды.

Уорд кивнул, соглашаясь.

— Но они летают по прямой от южных опорных пунктов к своим Антарктическим станциям. Я смотрел самые последние карты Королевского географического общества, в том числе некоторые мореходные. Ни один из маршрутов снабжения не проходит вблизи от того места, где упал самолет Сандерби. Еще я переговорил по телефону с одним профессором из Кембриджа, к которому они меня направили, — он имеет какое-то отношение к Шотландскому институту полярных исследований, и он подтвердил, что транспорты с припасами обычно не летают над тем местом, которое нас интересует.

То, что самолет Сандерби направлялся на американскую станцию в Мак-Мёрдо, ничего не меняет, поскольку ключевое слово здесь «обычно».

— Этот полет был необычным по двум причинам. Во-первых, самолет совершил вынужденную посадку в Порт-Стэнли для устранения неполадок в электрике. Именно поэтому Сандерби и попал на борт. Во-вторых, он, будучи гляциологом, вполне мог уговорить пилота отклониться от курса на восток. Понадобилось бы совсем небольшое смещение с прямого маршрута от Порта-Стэнли к проливу Мак-Мёрдо, чтобы он мог взглянуть на шельфовый ледник и то место, где «Эндьюранс» Шеклтона попал в ледовую ловушку и в конце концов затонул.

Его мысль состояла в том, что американцы обычно не доставляют грузы с Фолклендских островов. Я спросил его, откуда вылетел Гомес, и он ответил:

— Из Ушуайи, как утверждает Родригес. Это аргентинская база на юго-западе Огненной Земли, в проливе Бигл. Не самое лучшее место для вылета, как мне сказали, но, возможно, это было частью испытания.

— Вы говорили, что он дозаправлялся. Видимо, у него был запланирован какой-то маршрут полета.

Уорд немного помолчал.

— Гомес испытывал самолет. Вероятно, он был модифицирован для работы в условиях Антарктики. На севере Антарктического полуострова у аргентинцев есть база с короткой взлетно-посадочной полосой. Марамбио она называется, если не ошибаюсь.

Его слова звучали неуверенно, будто он пытался сам для себя все это уяснить.

— Возможно, его последний перелет начался оттуда. Отчасти он, должно быть, проверял возможность дозаправки в воздухе, поскольку Родригес в своей книге пишет, что он дозаправлялся где-то над морем Беллинсгаузена, а это далеко на запад от того района, где погиб Сандерби.

— К чему вы клоните? — спросил я. — Хотите сказать, что, как только его дозаправили, он воспользовался возможностью попробовать найти обломки американского самолета?

— Нет. Самолет утонул. Думаю, в этом не может быть никаких сомнений.

— Что тогда?

— Не знаю.

Голос его стал тихим, почти шепот.

— Это просто мысли вслух.

Он обернулся ко мне.

— «И увидел я Ангела, сходящего с неба, который имел ключ от бездны и большую цепь в руке своей». Помните это? — спросил он.

Я отрицательно покачал головой.

— Цитата из Библии, да?

— Откровение Иоанна Богослова, — улыбнулся он мне. — Удивительная вещь. Вам следует прочесть. Когда допьете свой коктейль, — прибавил он уже прагматичным тоном, — советую вам отложить Прескотта на потом, выключить свет и немного поспать. Когда мы прилетим в Лиму, в аэропорту нас уже будет ждать машина. У вас есть международные водительские права?

Я кивнул.

— Отлично. Вы поведете ее. Это сэкономит нам время. Есть вероятность того, что начнут проверять подлинность моих прав…

Он похлопал по стальной руке в перчатке, покоящейся у него на коленях.

— С иностранцами иногда возникают некоторые проблемы в этой связи.

Демонстративно закрыв свою книжку, он откинул спинку кресла и улегся спать.

— Сначала заедем в отель. Я хочу поговорить со швейцаром, если он у них там есть. Потом направимся к побережью и Панамериканскому шоссе, будем ехать всю ночь. О’кей?

— Да, — сказал я.

— Будем вести и спать по очереди. При благоприятных условиях завтракать будем уже в Кахамарке.

Затем с обсуждения насущных вопросов он неожиданно перешел к цитированию драматическим шепотом без тени шотландского акцента:

— «И увидел я новое небо и новую землю, ибо прежнее небо и прежняя земля миновали, и моря уже нет». Патмос, — пробормотал он. — Я был там очень недолго пару лет назад. На вершине острова там белая крепость-монастырь. Когда-то она была полна сокровищ, но, стоя на зубчатой башне и глядя на Эгейское море, я не думал ни о чем ином, кроме этого апостола Христа, сидящего в своей келье, в маленьком монастыре, что на склоне горы, и записывающего необыкновенные откровения, которых был удостоен. Был ли он безумцем? Император Домициан осудил его, так что он, наверное, римлянам таким казался. Тем не менее это замечательная книга.

Он поудобнее устроился в своем кресле.

— Ну ладно, посмотрим, подходят ли нам эти строки, когда будем на перевале через Анды.

Выключив свет у себя над головой, он закрыл глаза и сразу же, похоже, уснул.

Прибыв в Лиму, мы потратили немало времени на прохождение формальных процедур. Опять работники миграционной службы задавали ему вопросы о его профессии, на этот раз дойдя даже до поиска слова «букинист» в англо-испанском словаре.

— Как видите, помогает, — сказал Уорд, когда мы шли к зоне выдачи багажа. — Он был так занят выяснением значения слова «букинист», что едва ли взглянул на наши визы. И ваша профессия консультанта по консервации древесины ему тоже встречается далеко не каждый день.

Он улыбался, становясь на наше место у ленты багажного транспортера. Когда мы наконец забрали всю его многочисленную кладь, на прохождение таможни у нас ушло даже больше времени, чем в Мехико, поскольку он решил развернуть свой длинный портплед прямо там, на скамье, чтобы добраться до своей непромокаемой одежды.

— Наверняка она нам понадобится в Пунта-Аренас. Айрис говорила, что там, в Магеллановом проливе, сумасшедшие ветры с дождями чуть ли не каждый день. Вы лучше свою штормовку тоже сейчас достаньте. Там, в горах, идет дождь, по словам этого милого паренька с паспортного контроля. Он сказал, что слышал об этом утром по радио. Местами еще и наводнения. El Niño делает свое дело, Родригес был прав.

Все, кроме штормовок, сумок с вещами первой необходимости и портфелей мы оставили в камере хранения аэропорта, и, с учетом того, что он мне сказал о дождях, я был удовлетворен, когда мы пришли в пункт проката автомобилей, увидев, что он остановил свой выбор на полноприводном «Лэнд Крузэре». Пока он подписывал договор и страховку, девушка вынесла бандероль из маленькой комнатушки позади конторки.

— Это оставили вам, señor. Принес курьер из «Librería Universal». Пожалуйста, заплатите за доставку.

Он кивнул, даже не взглянув на бандероль, которую она положила на стойку.

— Книги, — сказал он.

Она подтвердила и попросила наши водительские права, затем повела наружу, где в тени дерева стоял наш автомобиль.

— В нем, пожалуй, не так комфортно, как в обычном седане, — сказал Уорд, как будто извиняясь, — но, черт возьми, в такой стране лучше не рисковать.

Он открыл дверь и бросил бандероль с книгами на заднее сиденье вместе со своими вещами.

— Осмотрите машину, пока я проверю, есть ли у нас инструкция и все прочие нужные бумаги.

Девушка уже доставала документы на автомобиль из отделения под приборной панелью.

— Какие тут дороги? Я так думаю, плохие.

Я обходил джип вокруг и заглядывал вниз, проверяя состояние резины и глушителя.

— Вдоль побережья дорога хорошая, везде гравий с гудроном. Съезд на Кахамарку к северу от Трухильо, так что около шестисот километров пути сможем ехать быстро.

На одометре значилось 62805, но это в километрах, не в милях. Кузов автомобиля был в грязи, кое-где в ржавчине. Я поднял крышку капота.

— А что за дорога в горах? — поинтересовался я. — Нам нужно пересечь первую гряду, судя по карте, которую вы мне показывали.

— Родригес говорил, там полный порядок. Гравий, пока не выедем с прибрежной равнины на горные склоны. Дальше грунтовка, но достаточно неплохая. По ней ежедневно ездят тяжелые грузовики, так что она не может быть совсем плохой.

Я закончил осмотр электропроводки и шлангов системы охлаждения.

— Тогда беспокоиться не о чем, — сказал я, закрывая капот.

Кивнув, он внес залог, снова в долларах, и передал мне ключи.

— Вы поведете, о’кей?

— Buen viaje!

Одарив нас ослепительной улыбкой, одетая в яркий форменный костюм девушка деловито удалилась обслуживать следующего клиента — крупного американца в широкополой шляпе, прячущей в тень его морщинистое лицо.

Отель, в который мы направились, находился в центре города. То была кошмарная поездка — вокруг все неслись как сумасшедшие, непрерывно гудя. А еще было жарко и влажно, испарения повисли над домами, словно облака так отяжелели от влаги, что нуждались в твердой опоре.

В отеле, где останавливалась Айрис Сандерби, швейцара не оказалось, но женщина-администратор подтвердила, что она уехала на машине в девятом часу утра в воскресенье. Она это запомнила, потому что видела, как та отъезжала, а для сеньоры ее положения необычно водить самостоятельно, без сопровождающего лица.

Уорд говорил с администраторшей, все время вполоборота глядя на распахнутые входные двери, мимо которых в жарком солнечном мареве непрерывным потоком шли люди. Его бдительный взгляд метался от двери к лифту, как будто он ждал чьего-то появления. То же самое было и в аэропорту, и я подумал, что он отчасти надеялся на то, что Айрис Сандерби вдруг появится из толпы. Теперь меня это беспокоило, но у такого человека, как Уорд, нельзя взять и спросить, не боится ли он. Я чувствовал, что он очень напряжен.

Это продолжалось, когда мы отъехали от отеля, но мое внимание тогда было сосредоточено на дороге.

— Поверните там на углу направо, — неожиданно сказал он, резко оборачиваясь, чтобы взглянуть на отель.

— Тут надо прямо, — сказал я.

Я посмотрел в отеле, как ехать к Панамериканскому шоссе.

— Я знаю, все равно поверните. Поворачивайте, черт возьми, здесь!

Сзади нас загудели, когда я резко вывернул руль, не просигналив поворот.

— И еще раз направо.

Он хотел, чтобы я, объехав квартал, припарковался в пятидесяти метрах от отеля.

— Зачем?

Сразу за нами ехал автомобиль.

— Делайте, как я сказал.

Автомобиль все еще был рядом, когда я притерся к бордюру недалеко от входа в отель. Тогда он проехал дальше — молодой индеец за рулем изрядно битой американской машины. Очень медленно проезжая мимо, он пристально на нас смотрел. Через пару секунд он тоже припарковался, прямо у входа в отель.

— Быстро! Станьте сразу за ним!

Открыв дверь, Уорд в мгновение ока выскочил из салона еще до того, как мы остановились. Индеец тоже вылез из своего авто и пошел к заду своей машины. Уорд молниеносно схватил его за руку и потащил мимо меня.

— Вперед!

Дверь позади меня распахнулась, и парень повалился на сиденье.

— Вперед, поехали!

Испанская речь хлынула рекой, когда я сдал назад и выехал на проезжую часть, втискиваясь в поток транспорта. Я не знал, что нужно делать. Поведение Уорда мне было непонятно, поэтому я просто сосредоточился на том, чтобы выехать за город как можно быстрее.

— Вышвырнем его где-нибудь на Панамериканском шоссе, — сказал Уорд у моего левого уха.

— Что все это значит?

Мне было слышно, как индеец пытается вырваться у меня за спиной.

— Боже мой! Нельзя же такое делать…

Мы приближались к большому перекрестку, светофоры не работали, движение регулировал полицейский. Он махнул, чтобы я проезжал, так что мне даже не пришлось снижать скорость.

— Отпустите же его! — крикнул я.

Но Уорд не ответил. Он говорил с индейцем, отрывисто задавая ему вопросы по-испански.

Это продолжалось все то время, пока мы выезжали из Лимы. Голос Уорда иногда звучал резко и обвиняюще, иногда угрожающе тихо. Индеец бормотал ответы, иногда на своем родном языке.

— Он из Пуно, — сказал Уорд в какой-то момент. — Тринадцать тысяч метров над уровнем моря, на берегу озера Титикака. Говорит, что у него на содержании женщина с двумя мальчиками и ему нужны деньги. Я его не виню, — прибавил он. — Если бы я жил в таком захолустном городе, как этот, с инфляцией двести процентов в год, или какая она там у них, я бы тоже брался почти за любую работу, лишь бы платили в твердой валюте.

Мне пришла мысль, что в молодости Уорд, скорее всего, так и поступал.

— Что у него во рту?

Я мельком глянул на лицо индейца в зеркало заднего вида, плоское, почти круглое, с широкими скулами, почерневшими зубами и узким разрезом темных глаз, делавшим его похожим на монгола. Его гладкие волосы были черны как смоль, а правая щека вздулась от чего-то, что он держал во рту.

— И запах какой-то, — сказал я.

Уорд засмеялся.

— Это ерунда по сравнению с тем, как вы для него, скорее всего, пахнете. А вообще, то, что он жует, это кока. Листья кокаинового кустарника. Они все их жуют. Это притупляет чувство голода. Жаль, в детстве я не знал про коку, — прибавил он.

— А что, вы пробовали?

— Конечно пробовал. Но я был там, где растет мак, поэтому начинал с гашиша и тому подобных вещей. Это не то. Но кокаин, нет, скажем, лист коки… Если правильно с ним обращаться, то от него много пользы. В начале века был человек, который сделал из него эликсир и разослал всем коронованным особам в Европе, папе римскому тоже. Им всем понравилось. Ничего лучше, по их мнению, они никогда не пили.

Мы переехали через разлившуюся реку Римак, очень быстро несущую свои бурые воды. Тогда я узнал дорогу, по которой мы ехали из аэропорта, а теперь двигались в противоположном направлении.

— Он следил за нами, да? — спросил я.

— Да.

— Зачем? Он сказал вам?

— Чтобы немного подзаработать.

— Да, конечно. Но кто ему за это заплатил?

— Другой человек, был с ним. Он не знает, от кого тот получил приказ.

Появились указатели выездов на магистраль, пролегающую по побережью материка с севера на юг, и мы оказались на автостраде с разделенными полосами движения, которая прорезала остатки гигантского песчаного оползня. Я ехал на скорости свыше ста километров в час. В угасающем свете дня слева от нас сквозь туманную дымку тускло мерцал Тихий океан.

— Остановите где-нибудь в удобном местечке, и мы распрощаемся с нашим приятелем.

Я съехал на обочину, и Уорд вместе с индейцем вышли из машины. Дул горячий ветер, но пыли не поднимал. Было очень влажно.

— El Niño? — спросил Уорд, и индеец закивал.

— Si, si. El Niño.

— Его зовут Палька.

Уорд сунул ему десятидолларовую бумажку.

— Buen viaje!

Рассмеявшись, он похлопал парня по спине. Индеец посмотрел на банкноту, затем на Уорда. Его лицо не выражало ничего, ни удивления, ни радости.

— Momento^[84].

Задрав пончо, он порылся в кармане своих грязных джинсов и достал оттуда скомканный клочок бумаги, который отдал Уорду, что-то пробормотав. Затем, отвернувшись и чуть махнув рукой на прощание, он пересек дорогу и пошел назад в Лиму — низенький человечек с шаркающей походкой, то и дело оглядывающийся в ожидании грузовика, который подбросил бы его до города.

Развернув бумажку, Уорд обнаружил две соединенные крохотные глиняные фигурки: женщина склонила голову над огромным эрегированным фаллосом мужчины.

— Что это? — спросил я его.

— Что-то вроде ритуальных даров, преподносимых богам по обету. Я видел подобные вещи в Средиземноморье, но не столь эротические.

Он протянул вещицу мне.

— Обратите внимание на самодовольную ухмылку на лице мужчины. Мило, не правда ли? Он сказал, что это Моче, из захоронения на юге Лимы. Типичное произведение керамики культуры Моче, большая часть ее чрезвычайно эротична. Я видел рисунки сосудов для питья, из которых жидкость можно выпить только через пенис, но мне не доводилось встречать изображений фелляции или миниатюр, подобных этой… Возможно, это лишь копия. Но если и так, то выполнена она исключительно хорошо.

Он смотрел на нее чуть ли не с умилением. Потом отвернулся и постоял так, глядя на океан.

— Чувствую себя как Кортес, который с высоты Дарьенских гор в бескрайний океан безмолвно вперил взор^[85].

— Это далеко на север, и, кроме того, то был Бальбоа^[86].

— Я знаю.

Он вернулся на переднее сиденье, и мы двинулись на север.

— Не нравится мне это, — заговорил он наконец.

Последовало длительное молчание, быстро темнело. Я включил фары.

— Что вам не нравится? — спросил я.

— Он только водитель. Мне нужно было захватить второго. Вы его и не заметили, так ведь? Он поджидал нас в аэропорту, невысокий метис с неприятным лицом, в голубом костюме. Сначала я его не увидел. Он стоял, затесавшись с толпу американских туристов.

— Где это было?

— В зоне выдачи багажа. Он наблюдал за нами, пока мы проходили таможню, потом шел за нами к камерам хранения, затем вышел к парковке. Помните, я попросил вас сначала ехать медленно? Он тогда побежал к тому старому рыдвану, который потом вел индеец. Они ехали за нами всю дорогу до отеля.

— Если он нас преследовал, — спросил я, — почему он не остался в машине?

Уорд пожал плечами.

— Хотел удостовериться, что мы не остаемся там на ночь, я думаю, пытался выяснить наши дальнейшие планы. Он крутился возле выхода, когда я схватил водителя.

— Но что все это значит? Вы мне что-то недоговариваете?

— То есть?

Я замолчал в нерешительности. Впрочем, какого черта, пора уже вытянуть из него правду.

— Вы как-то связаны со спецслужбами?

Хотелось бы мне тогда, задав вопрос настолько прямо, видеть выражение его лица, но как раз в ту секунду мне пришлось вдавить педаль тормоза из-за двух ярко раскрашенных грузовиков, один из них с замысловатой надписью «La Resurrección» красным цветом. Они ехали впереди на скорости восемьдесят километров в час или чуть больше, бок о бок, полностью загораживая трассу. Я мигнул фарами, и один из них, тот, что ехал слева, медленно пошел вперед второго.

Я услышал смех Уорда.

— С чего вы взяли?

Он ушел от ответа на мой вопрос, и я понял, что глупо было вообще его задавать. Если он сотрудник разведслужб, он мне этого все равно не сказал бы.

— У вас слишком богатое воображение, — заметил он.

К этому времени первый грузовик, «La Resurrección», стал в правый ряд, освобождая мне дорогу, и я, проезжая мимо него, мельком увидел блестяще выполненный вифлеемский пейзаж и Деву Марию с младенцем.

— Это, наверное, стоило ему кучу денег.

Уорд уводил разговор в сторону, и я не стал этому препятствовать. Со временем я, вероятно, получу ответ. Пока что был и более важный вопрос: почему нас выслеживали?

— И кто натравил на нас этих двоих? — спросил я.

— Да, кто? Я, как и вы, могу только догадываться, Пит.

— Гомес?

— Думаю, что он.

— И зачем?

— А вот этого я не знаю.

Подавшись вперед, он взял карту с полки на приборной доске и стал в нее смотреть при свете фонарика.

— Первый город на нашем пути — Уачо.

Он произнес мне его название по буквам.

— До него около ста километров. На карте обозначен отель. Там остановимся. Не мешало бы мне выпить.

— Может, нам там и поесть удастся.

Я снизил скорость, когда впереди из тумана мне в глаза ударил слепящий свет фар. Мимо с ревом пронесся огромный американский грузовик, заставляя меня прижаться к обочине.

— Писко Сауэр, — пробормотал он, откидываясь на спинку и закрывая глаза. — С нетерпением жду возможности попробовать Писко Сауэр.

Теперь туман, поднимающийся с океана, стал плотнее, дорога ухудшилась, кое-где встречались выбоины. Впереди неожиданно показались темные горы строительного мусора, оставшиеся после дорожных работ.

— Что такое Писко Сауэр? — спросил я.

Но он уже, видимо, спал, и я ехал в Уачо, размышляя, каким человеком окажется Гомес и почему Айрис Сандерби прервала полет в Лиме и отправилась в Кахамарку. Действительно ли он собирается быть штурманом на нашем корабле? И если так, то зачем он нанял тех двоих следить за нами в аэропорту? Какова была цель этой слежки?

Эти вопросы не давали мне покоя до тех пор, пока я не подъехал к отелю в Уачо. Туман стал еще гуще, а мои утомленные глаза пекло, будто в них надуло песка.

Глава 2

Писко Сауэр оказался коктейлем, местной разновидностью бренди, смешанным со взбитым яичным белком, соком свежего лайма и несколькими каплями горькой настойки Ангостура, лежащими на белой пене подобно пятнам потемневшей крови. Не помню, сколько и чего я съел в тот раз. Была очередь Уорда вести машину, и после еды я повалился на заднее сиденье в блаженном оцепенении, избавившем меня от необходимости воспринимать окружающую действительность. Мне стало безразлично, куда я направляюсь и что со мной будет. Я дремал под рокот двигателя автомобиля, несущего нас на север по Панамериканскому шоссе.

Ливень хлынул на нас где-то на севере провинции Уармей — сплошная стена воды, подсвечиваемая вспышками молний. Местность была пустынной, проникший в салон у порта Уармей крепкий тошнотворный запах рыбьего жира не выветривался. Вокруг росли олеандры, встречались пришедшие в запустение бамбуковые жилища. Ливень прекратился так же внезапно, как и начался, и выглянувшая на мгновение из чернильно-черных туч луна осветила прибрежные пустынные белые пески и позади них невысокие холмы ядовито-зеленого и едко-красного цветов, кактусы тут и там и припаркованные по обочинам грузовики, на большей части которых было написано белым или ярко-малиновым — «Optimista», «Primero de Mayo», «La Virgen»^[87].

В город Касма мы въехали в начале четвертого утра. Из порта распространялась вонь рыбьего жира, из тумана на нас взирала старая крепость из необожженного кирпича. Это место мне запомнилось лишь бедностью и безобразным видом.

— Я поведу до Чимботе, потом ваша очередь, — сказал Уорд полусонным голосом.

Навстречу пронесся грузовик, ослепляя светом фар. Показалась зелень листьев сахарного тростника на высохших пожелтевших стеблях, когда мы проезжали через очередную реку. Шум бурного потока заглушил гудение мотора.

— Прикурите мне сигарету, будьте добры.

Он нащупал пачку в кармане своей штормовки, и я выполнил его просьбу, воспользовавшись прикуривателем на приборной доске.

— Нам нужно где-нибудь заправиться.

Уорд затянулся так глубоко, будто в этом было его спасение.

— В Трухильо, — сказал я. — Дотянем?

— Это еще двести двадцать или тридцать километров.

Он вгляделся в показания индикатора уровня топлива.

— Должно хватить.

Чимботе оказался жутким городом, повсюду мусор и воняет чертовым жиром. Миля за милей нищенские современные глинобитные жилища, либо полуразрушенные, либо заново отстраивающиеся.

Я сменил Уорда за рулем, и мы заблудились в расползшемся по склонам холма городе из почерневшего самана. Ржавое железо, картон, бумага и песок беспрерывно колыхались налетавшим с океана ветром. Мы нашли одинокую бензоколонку и подняли ее хозяина с лежанки из тряпья в его лачуге, сооруженной из жести и ящиков, скрипящей и гремящей под судорожными порывами ветра. Цеха для выпаривания рыбьего жира, халупы рабочих, рыбацкие лодки у пристани, грузовики и танкеры, все такое же грязное, как и весь остальной город, и только центральная площадь с отелем и цветником имела респектабельный облик, но и тут стояла всепроникающая вонь, а между убогих жилищ в грязном песке рылись пеликаны.

Стало светать, когда мы доехали до Трухильо, единственного города на нашем пути после Лимы, имеющего приличный вид. Тут был хороший отель, но, когда я притормозил у его входа, предлагая в нем остановиться, Уорд замотал головой, что-то бормоча про то, что у нас впереди еще двести миль и перевал через прибрежную гряду Анд.

— К чему такая спешка? — спросил я его.

— Из-за Айрис, — проворчал он.

К тому времени меня уже одолевала усталость. Мы оба устали.

— Черт возьми, почему мы не можем остановиться здесь и хоть немного поспать?

Кроме того, думаю, смена часовых поясов добавляла нам мучений. Он сел прямо и, протерев глаза, уставился на окутанное туманом серое каменное здание.

— Поехали, — сказал он. — Бензин у нас есть. Нет смысла теперь задерживаться.

Но я уже был на пределе.

— Я остаюсь здесь, — сказал я ему и заглушил двигатель.

Открыв дверь, я уже вылезал из машины, когда он остановил меня, железной хваткой сомкнув пальцы левой руки на моем предплечье.

— Закройте дверь!

Он уставился на меня жестким взглядом.

— В чем дело? Вы еще не проехали и сотню миль. Заводите мотор.

— Я остаюсь здесь, — упрямо и даже раздраженно повторил я.

Не знаю, было ли дело в тумане, нависшем тяжелым удушающим одеялом, в странности и утомительности непрерывной езды по побережью в течение всей ночи, но я вдруг испытал страх. Страх перед этой страной, страх перед Уордом. В основном перед ним. Пожалуй, именно тогда, когда его пальцы словно когти впились в мою руку, я осознал, насколько опасен этот человек.

Я отвернулся, не в силах больше выносить ледяной взгляд этих блестящих в свете приборной панели глаз. Он разжал пальцы.

— Хорошо, Пит, — сказал он тихим, почти спокойным голосом. — Уезжайте.

Он издал звук, отдаленно напоминающий смех.

— Паспорт с вами?

Я кивнул, и он прибавил:

— Отлично! Но вам будут нужны деньги. Довольно много денег, чтобы вернуться в Англию, если вы туда собираетесь.

Он дал мне осмыслить сказанное им, и в машине воцарилось длительное гнетущее молчание. Он потянулся за картой.

— Пакасмайо, — негромко сказал он. — Нет, Сан-Педро-де-Льок. До него около восьмидесяти миль. Дорога на Кахамарку отходит от Панамериканского шоссе в миле или около того, за Сан-Хосе.

Взглянув на меня, он кивнул:

— Там я вас сменю.

Положив карту на полку перед собой, он откинулся назад.

— А теперь, черт побери, поехали!

Я медленно потянулся, чтобы закрыть свою дверь. Выбора у меня не оставалось. Наверное, я мог бы позвонить в британское консульство в Лиме, но я был слишком утомлен, и физически, и душевно, особенно душевно, чтобы преодолевать все неизбежные сложности. Мы уже должны были доехать до перевала и направиться к гасиенде «Лусинда», а были только в Трухильо, и туман стал таким густым, как никогда раньше.

Я еще раз бросил взгляд на отель, думая об удовольствии улечься в нормальную постель, о мягкой кровати. Затем я завел двигатель и поехал назад, туда, где видел указатель на Панамериканское шоссе.

Полагаю, мы попали в тот метеорологический ад, который называется инверсией^[88]. Нас донимала высокая влажность и температура, затормаживая ум и выжимая пот изо всех пор. Я не увидел руин обнесенного стенами огромного древнего города Чан-Чан, лишь туман и дождь, проблески света фар встречного транспорта и беспрерывное мелькание «дворников» перед глазами. Я испытывал необычное чувство, будто путешествую назад во времени, прокладывая себе путь в мир инков и народа Чиму, в мир великих империй, построивших дороги, землебитные храмы и крепости на побережье, а в Андах из тесанных камней, соединенных «ласточкиным хвостом», чтобы противостоять землетрясениям.

В конце концов дождь прекратился. Плантации сахарного тростника простирались на многие мили, перемежающиеся милями пустынных равнин, и все это сквозь туманную дымку казалось каким-то нереальным. В устьях впадающих в Тихий океан рек оазисами среди прибрежных песков зеленели рисовые поля. На несколько минут солнце проглянуло справа от меня сквозь туман — красный шар, едва приподнявшийся над горами. Затем туман, еще плотнее, чем прежде, снова его скрыл.

Уорд зашевелился и заспанным голосом спросил меня, который час. Сейчас он не играл никаких ролей, не жонглировал акцентами. Он еще не вполне пришел в сознание, чтобы изображать кого-то, кроме себя самого. Взглянув на часы, я обнаружил, что забыл их перевести, и сказал ему время, которое показывал цифровой дисплей внизу приборной доски. Было 8:07. Тогда, более для того, чтобы услышать собственный голос, чем оттого, что был в этом уверен, я сказал:

— Мы, наверное, будем в Кахамарке часов в десять-одиннадцать.

Уорд фыркнул.

— Это если нам повезет. Все зависит от того, какие погодные условия будут, когда мы начнем подниматься к перевалу.

Достав сигарету, он закурил.

— Курить хотите?

Он, похоже, уже забыл, что я собирался уйти от него пятьдесят километров или около того назад.

Я покачал головой. Туман был теперь густой, как морской, влажность столь высока, что пот капал у меня со лба, когда я наклонялся вперед. Я напрягал зрение, вглядываясь в молочную пелену. Я снова включил стеклоочистители, и теперь пришлось ехать на скорости меньше тридцати километров в час. Никто из нас больше не заговаривал, Уорд курил в молчании и, докурив сигарету, похоже, снова уснул. Под мерный шум двигателя я время от времени отводил взгляд от туманной дороги, чтобы украдкой взглянуть ему в лицо. Сейчас я знал о нем не больше, чем в первую нашу встречу, если не считать того, что он мне рассказал во время полета из Мехико. Но каким бы необычным ни было то, что я от него услышал, это обрисовывало его характер лишь в общих чертах. Его подлинного содержания, того, что им двигало, я по-прежнему совсем не знал.

Трудно объяснить состояние моего сознания тогда. Страх, настоящий страх, такой, какой я испытал в жизни только один раз. И это случилось, как ни странно, не во время кругосветной регаты, а на моей собственной маленькой яхте, в знакомых водах недалеко от Блейкни. Я шел за группой тюленей в яркий солнечный день и, раздевшись до пояса, фотографировал. Приемника для морской УКВ-связи у меня тогда не было, только обычный транзистор, и я был так увлечен, что пропустил прогноз погоды.

Неожиданно подул сильный ветер с востока, и меня окутала холодная мгла, как это бывает в Северном море. В это время я был напротив Клэя, поэтому спустил парус и направился домой. Мне не было видно церкви ни в Келлинге, ни в Солтхаусе, вообще ничего, указывающего, где берег, и я в конце концов оказался над подводной грядой, что носит название Блэйкни Оверфоллз, с ветром против отлива и почти нулевой видимостью.

То был единственный раз в жизни, когда я испугался по-настоящему. Как и большинство из моего поколения, я не знал на собственном опыте, что такое война, меня не преследовал страх, как старшее поколение. Я имею в виду, в частности, моего двоюродного деда Джорджа и его рассказы об обгоревших людях, которых вытаскивали из воды, о внезапных взрывах, от которых очередное тихоходное транспортное судно шло ко дну. О том, как никто не останавливался для поисков оставшихся в живых, об ужасе перед подводными лодками, один за одним уничтожавшими корабли, пока не остался лишь тот, на котором находился дед.

Он служил артиллеристом на трех разных торговых судах, сначала в атлантических конвоях, затем в рейсах в Мурманск. Дважды его торпедировали, но каждый раз его в конце концов вытаскивали из воды. Потом арктический конвой PQ-17, когда эсминцы были отозваны и транспортам было приказано рассеяться…

Теперь его уже нет в живых, но я никогда не забуду его описания того, что он пережил, когда из Норвегии на них налетели германские бомбардировщики, уничтожая один за одним рассеявшиеся транспорты, свист падающих бомб и холод, постоянный холод. Холод и страх. «Он калечит еще до того, как в тебя попадут». И все это он нам неторопливо рассказывал своим лишенным эмоций норфолкским голосом.

Возможно, у меня чрезмерно разыгралось воображение, но погода, Гомес, предстоящий перевал, все в моем сознании исказилось и разрослось до гигантских размеров. Особенно Гомес. Ángel de Muerte. К тому времени, когда мы миновали Сан-Педро-де-Льок и подъехали к повороту на Кахамарку за Сан-Хосе, этот человек в моей голове уже принял облик какого-то монстра. Я не поверил в то объяснение его прозвища, которое привел Родригес. Не назовут человека «ангелом смерти» только за то, что он приказал своим подчиненным сражаться до последнего. Для этого должна быть иная, более кровавая причина.

Когда я свернул направо и поехал на восток к Андам, Уорд все еще спал. В белом тумане зеленели рисовые поля, кактусы, иногда встречались деревья, все несло на себе печать потусторонней призрачности, что вполне соответствовало моему настроению и усугубляло мой возрастающий страх перед тем, что меня ожидало впереди, за горами, которые мне не были видны. Иногда солнце почти пробивалось сквозь туман, и я ехал и все ждал, когда наконец увижу горную цепь, а мой ум беспрестанно искал хоть какое-нибудь объяснение загадочного поведения Айрис Сандерби. Наверное, именно тогда я попытался осмыслить ее запутанную родственную связь с Гомесом, но разобраться в ней для меня было сложно. Он был сыном женщины, которая была певицей в ночном клубе и недолго состояла в браке с Хуаном Гомесом, и это все, что мой утомленный ум был в состоянии уяснить. Это и то, что он был и ее отцом тоже. Он владел большим универсальным магазином, который сгорел, а потом он повесился.

Так зачем же она очертя голову бросилась на север из Лимы к этому своему сводному брату? Зачем? Зачем? Действительно ли он собирается отправиться вместе с нами в качестве штурмана? Зима в Антарктике, ломающийся паковый лед, возвышающиеся над нами, продирающимися во льдах, айсберги, и этот призрачный корабль, замеченный испуганным гляциологом…

— Осторожнее!

Оклик Уорда выбил меня из задумчивости, и я ударил педаль тормоза. Из непроглядной пелены тумана возникла фигура человека, стоящего посреди дороги спиной к нам.

Я едва успел затормозить, но он даже тогда не обернулся, а так и продолжал стоять там неподвижно, глядя прямо вперед на дорогу. В салон нашего авто проник рев непрерывно движущейся массы воды.

Дорога уходила прямо вперед, пока не исчезала в тумане, правда, под ногами стоявшего там человека зиял провал метров в пятьдесят или около того шириной, через который несся бурый поток, настолько высоко и быстро, что его волны почти доставали до обломанного с краю слоя гравия.

Сам этот человек был малого роста, с его плеч свисало коричневое с красным пончо, а на его маленькую круглую голову с черными блестящими волосами была плотно нахлобучена широкополая шляпа коричневого фетра. Он не обратил на нас никакого внимания, продолжая стоять и глазеть на бурлящий поток мутной воды, едва не заливающей его сандалии, словно очарованный происходящим.

— Он созерцает своего бога, — прошептал мне Уорд.

Я спросил его, что он имеет в виду, и он сказал раздраженно:

— Слушайте, не старайтесь казаться глупее, чем вы есть. Он видит нечто, превышающее его способность осмыслить. И я тоже, — прибавил он и, хлопая меня по спине, выбрался из машины.

— Buenos días^[89].

Ему пришлось дважды повторить свое приветствие, прежде чем индеец очнулся от своей медитативной задумчивости и обернулся к нам.

— Buenos dias, señores.

У него было круглое, с широкими скулами и длинным прямым носом лицо, а его темные глаза смотрели на нас лишенным выражения взглядом. Вообще все его лицо не выражало ничего, и лишь его рот, широкий и толстогубый, находился в постоянном движении, будто он собирался что-то сказать, но так ничего и не говорил.

Поздоровавшись с нами, он так и стоял там, глядя на нас абсолютно без всякого интереса и любопытства.

— Что это за река? — спросил я Уорда.

— Откуда, черт возьми, я могу знать?

— У вас карта, а я был за рулем, как вы знаете.

Я слышал, как он стал расспрашивать индейца, пока я полез в машину за картой, которую Уорд оставил на своем сиденье. Прозвучало слово «Хекетепеке», и, действительно, я нашел его на карте, дивясь такому названию.

— Да, она и есть. Этот бешеный поток бежит вдоль дороги весь путь до перевала.

— Именно так. Поэтому там ущелье.

Он снова повернулся к индейцу и стал задавать вопросы по-испански, но так ничего и не добился. Мужчина стоял и бессмысленно на него глядел.

— Если вы хотите узнать, благополучно ли добралась миссис Сандерби до Кахамарки, почему вы не позвоните Гомесу?

Ему следовало это сделать с самого начала, вместо того чтобы тащиться по Панамериканскому шоссе по ночам и в условиях плохой видимости.

— У вас есть номер его телефона?

— Нет.

Тогда я предложил вернуться в отель в Трухильо, узнать его номер и оттуда ему позвонить.

— Зачем?

Зачем? Я уставился на него, гадая, что творится в его хитроумной голове, каковы истинные причины его стремления гнать машину на север, вместо того чтобы хорошо выспаться ночью и днем двигаться дальше. Индеец отвернулся, не обращая внимания на его расспросы, и снова стал глядеть на бурные воды реки с таким странным названием. Поднялся ветер, и сквозь рваные прорехи в пелене тумана стали смутно просматриваться очертания гор.

— Если вы беспокоитесь насчет Айрис Сандерби, то, несомненно, быстрее всего…

Вдруг Уорд резко обернулся на шум приближающегося авто. Призрачный силуэт, похожий на «Лэнд Ровер», вынырнув из тумана, оказался японским полноприводным внедорожником наподобие нашего. Внутри него сидели двое. Женщина за рулем остановилась рядом с нашим «Лэнд Крузэром», сдержанно нам кивнула, выходя из машины, и забросала индейца вопросами на смеси испанского с каким-то гортанным языком, который я принял за кечуа.

В этом окружении она являла собой поразительное зрелище, поскольку ее дорожный наряд был безукоризненным: чуть ли не белые брюки и ботинки, начищенные до такого блеска, что в них отражалась бурлящая вода. Но мое внимание приковало к себе ее лицо. Необычное, невероятно красивое лицо, широкий, сильно накрашенный рот, нос с изящно очерченными арками ноздрей, черные, словно две тонкие линии, нарисованные карандашом, брови. И на ней была широкая шляпа с прямыми полями.

Ее манера держаться, осанка, все в ней свидетельствовало о ее благородном происхождении. Я не мог удержаться от сравнения ее с породистой скаковой лошадью, и, когда Уорд принялся задавать ей вопросы, она стала отвечать ему с такой надменностью и снисхождением, что он побелел, и, я готов поклясться, он бы разыграл перед ней парня из трущоб Горбалза и изрядно сдобрил бы свою речь матерщиной, если бы достаточно владел испанским. Она произнесла слово «Чепен» несколько раз, как будто говорила с туповатым слугой, кроме него еще «Толамбо», гасиенда «Толамбо», и сделала кругообразный жест рукой, в конце его указав пальцем на дорогу впереди и зазубренные вершины гор, парящие в прорехах туманной завесы.

Она что-то сказала своему спутнику, смуглому коренастому малому, который, засунув руки в карманы куртки, хмуро глядел на бушующий поток. Он кивнул, и они оба вернулись к своему автомобилю, индеец проворно залез на заднее сиденье. Прежде чем сесть на водительское место, женщина остановилась и обратилась к Уорду на почти безупречном английском:

— Думаю, это страшная глупость, но, если вы намерены пробираться дальше, советую вам поговорить с Альберто Фернандесом, когда вы попадете в Толамбо. Он там управляющий. Он, возможно, сможет вам подсказать, в каком состоянии дорога впереди.

Неожиданно она улыбнулась, одарив нас проблеском тепла.

— Удачи, señor!

— Еще один вопрос, — поспешно сказал Уорд. — В Кахамарке живет человек по фамилии Гомес. В гасиенде «Лусинда».

Ее лицо стало каменным, и он смущенно запнулся.

— Вы его знаете? — спросил он наконец.

— Я слыхала о нем.

Она влезла в машину и захлопнула дверь, и рокот стартера заглушил следующий вопрос Уорда. Он смотрел, как она сдала назад, затем развернулась и уехала. Серая пелена тумана разом скрыла их автомобиль.

— Вот стерва, — проворчал он. — «Я слыхала о нем».

Уорд передразнил ее английское произношение.

— Что она имела в виду, как вы думаете?

После этого он сел за руль и на бешеной скорости погнал назад в Сан-Хосе, где повернул направо на Панамериканское шоссе.

— Чепен, — сказал он. — Сколько до него?

— Так вы, значит, едете дальше?

— Разумеется, я еду дальше. Я не для того заехал в такую даль, чтобы теперь поджать хвост… Сколько до Чепена?

— Я не знаю, — сказал я, придумывая, что я могу сделать, чтобы остановить его.

— Ну так посмотрите по карте, старина.

Это казалось такой безнадежной затеей, туман стал еще плотнее, чем раньше. Не видно ни гор, ни проблеска солнца, а где-то там слева от нас невидимый Тихий океан.

— Посмотрите карту, черт вас побери!

— Ладно, — сказал я сдавленным от злости голосом.

Достав карту с полки перед собой, я развернул ее на коленях. Чепен. Мы ехали по шоссе на север, и я его сразу нашел.

— Это следующий город.

— Далеко?

Я сказал ему, что пытаюсь определить.

— Около тридцати километров, думаю. Тут есть узкая дорога, идущая к горам через Сан-Мигель и Льята в Уальгайос, там поворот на Кахамарку, — прибавил я. — Так намного дальше, но река там не нарисована, и разумнее, пожалуй…

— Нет, мы поедем тем путем, что посоветовала эта дама. Она здесь живет и знает местность.

Дальше он вел молча, и я уснул и спал до тех пор, пока ухабы на дороге не заставили меня открыть глаза. Мы пробирались между посадками сахарного тростника, стоявшего бледно-желтыми стенами по обе стороны дороги.

— Где мы? — пробормотал я.

— В Толамбо, — ответил он. — Простите, что нарушил ваш безмятежный сон.

Мои веки отяжелели от усталости, и, несмотря на тряску, я, видимо, снова заснул, так как неожиданно наступила тишина. Мы стояли, слышны были лишь голоса — Уорд разговаривал с высоким смуглым человеком, одетым в джинсовый комбинезон и сомбреро. Узкоколейная железная дорога уходила вдаль среди поля срубленного сахарного тростника, в отдалении стоял маленький паровоз, пыхтя дымом, и бригада работников загружала прицепленные к нему вагоны. Они говорили по-испански, а я еще не вполне проснулся.

— Adiós^[90].

— Adiós, señor.

Мы поехали дальше, солнце разгоняло туман.

— Он сказал, какая дорога на перевале?

Ответ Уорда утонул в шуме двигателя, а когда я снова открыл глаза, мы пробирались по берегу чего-то похожего на старинный канал инков. Солнце жгло немилосердно, кожа моей руки начала обгорать. Слева вдали зловещие черные тучи громоздились над горами, смутно видимыми сквозь дымку испарений.

— Когда мы снова выедем на дорогу?

— Скоро.

Уорд глянул на приборы.

— Еще километр, если верить бригадиру из Толамбо.

Он держал дергающееся рулевое колесо протезом, нащупывая под приборной панелью пачку сигарет.

— Так что там с перевалом?

— Он считает, что там может быть слегка peligroso^[91]. Никто там в последние двадцать четыре часа не проезжал, а телефонная связь с Чилете, это последняя деревня перед перевалом, прервана. Как и железнодорожное сообщение, разумеется.

— А Кахамарка?

— Он звонил в Кахамарку вчера.

Вокруг нас все потемнело — утесы, желтая земля, участки яркой зелени в долине, блестящие от росы, старинный оросительный канал, наполовину заполненный бурой стоячей водой. Грохот прокатился над горами, зазубренные стрелы молнии рассекли черные клубы туч.

— Думаю, нам лучше вернуться.

Он ничего не ответил, прикуривая одной рукой сигарету, а я не стал настаивать. Я был слишком утомлен, лишь смутно осознавая, как мы покинули береговой вал канала и по крутому грунтовому склону съехали на изумрудную зелень равнины.

В конце концов мы взобрались на насыпь и снова очутились на дороге, плавная езда по которой дала заснуть мне так крепко, что я не видел шлагбаума на железнодорожном переезде, не слышал даже, как Уорду говорили, что Хекетепеке размыл насыпь недалеко впереди. Лишь дикая тряска нашего автомобиля на шпалах окончательно пробудила меня с осознанием того, что Уорд свернул с дороги на железнодорожное полотно и теперь направляется по нему к зияющему жерлу туннеля.

Я выпрямился, сонливость с меня как рукой сняло.

— Какого черта!

— Река снова размыла дорогу. Мне сказали, что мы увидим провал, когда переедем мост.

— Мост?

— Да, там, сразу за туннелем, балочный мост.

— Кто-нибудь еще ездил этим путем сегодня?

— Нет.

Я уставился на него, на силуэт его сосредоточенного профиля с большим орлиным носом и твердой линией подбородка.

— Вы с ума сошли, — сказал я.

Он кивнул, улыбаясь:

— Возможно, но сейчас, я думаю, ветер дует с юга.

— И как прикажете это понимать?

Въезд в туннель стремительно надвигался, увеличиваясь, пока наконец его каменная арка не наползла на нас сверху, подобно разверстой пасти окаменевшего чудовища.

— Это Гамлет. «Я безумен только при норд-норд-весте, когда ветер с юга…» По большей части, имея со мной дело, вы убедитесь, что ветер дует с юга.

Струи капающей сверху воды упали на капот, как только нас поглотила темнота туннеля. Гул двигателя многократно усилился, и меня объяло чувство безысходности, когда нас обступили каменные стены. Мы словно очутились в штольне шахты, и меня вез в недра земли человек, который явно не упускал ни единого случая подвергнуть наши жизни смертельной опасности без всякой на то причины. Я подумал о море Уэдделла, о льдах, о корабле-призраке, том «Летучем голландце», представляя, какие трения возникнут между нами в тесном замкнутом пространстве небольшого судна. Боже мой! Я взвесил шансы выйти из этой затеи живым с этим безумцем во главе всего предприятия… Это сумасшествие. Чистое сумасшествие.

Шум двигателя возвращался к нам, отражаясь от невидимых в темноте стен, капли воды барабанили по крыше у меня над головой. Уорд включил фары, мельком взглянув на меня со сдержанной улыбкой.

— Вам следует изменить свое отношение на позитивное. Я наслаждаюсь подобными вещами. Люблю волнение, когда жизнь неожиданно подталкивает к двери, за которой неизвестность.

Он кивнул головой на показавшийся впереди свет, очерченный сверху изогнутой линией арки.

— Тьма навсегда только тогда, когда ты умер.

Уорд переключил фары на ближний свет, и далекий конец туннеля, казалось, рванулся нам навстречу, дергаясь вверх-вниз из-за прыгающих на шпалах колес нашего джипа.

Потом мы вынырнули из тьмы и прямо перед собой увидели бурые пенящиеся, доходящие почти до уровня моста воды глубокой и очень быстрой реки Хекетепеке, несущиеся по ущелью. Звук наших колес сменился глухим хлопаньем о деревянные шпалы, когда мы поехали по мосту. Но этот чертов идиот вдруг остановился в самой его середине.

— В чем дело?

— Ни в чем.

Он заглушил двигатель.

— Просто восхитимся зрелищем.

Открыв люк в крыше, он поднялся на ноги. Шум реки превратился в рев. Кроме того, в ущелье дул сильный ветер, завывая в фермах моста и сотрясая всю конструкцию. Показалось солнце и снова спряталось. В грозовых тучах, заволакивающих долину, прогремело.

Мне все это не нравилось. Уже дважды дорога оказывалась перекрытой, а мы еще даже не начали подъем к перевалу. Было слышно, как вода с грохотом перекатывает валуны в русле реки, а раскаты грома напоминали пушечную канонаду.

Уорд опустился на сиденье и захлопнул люк.

— Вы повернете назад, правда?

— Нет, конечно.

Затем, снова запустив двигатель, он обернулся ко мне и сказал:

— Если вас пугает гроза в Андах, то как же вы себя поведете, когда мы отправимся к паковым льдам с подгоняющим нас в спину антарктическим шквальным ветром?

Секунду он очень пристально на меня смотрел.

— Подумайте об этом, приятель.

Потом, широко улыбаясь, он добавил более дружелюбным тоном:

— В экспедициях вроде той, к которой мы готовимся, нет места малодушию.

Он взялся за рычаг переключения передач, и мы медленно поехали с моста.

Сна не было теперь ни в одном глазу, и я, откинувшись на спинку, проклинал этого человека за то, что он так язвительно меня устыдил. Но у меня по крайней мере хватило ума промолчать, и уже вскоре у нас появилась возможность съехать с железнодорожных путей и вернуться на дорогу. Это была грунтовка, но, несмотря на лужи, ехать по ней было хорошо. Как будто по ней прошел грейдер, перед тем как на Анды пролились дожди с Амазонки.

— Прошлой ночью два индейца приехали на пикапе из Чилете.

Я ничего на это не сказал, хотя, судя по его тону, он ожидал от меня какого-то ответа.

— Они доехали до железнодорожного переезда с той стороны туннеля, поговорили там с дежурным на станции и повернули назад. Это было до того, как размыло дорогу. Они рассказали, что в Чилете дела плохи, несколько домов уже смыло в реку.

Он обернулся ко мне, явно раздраженный моим молчанием:

— Ну скажите что-нибудь. Не сидите так, надувшись.

— Я устал, — сказал я. — И я не вижу никакого смысла в том, чтобы продолжать лезть в это дерьмо. — Я кивнул в сторону черной тучи, накрывшей всю долину, за исключением нижней части склонов гор. — Не говоря уже о грозе, мы не знаем, в каком состоянии дорога, насколько плохой она будет, когда мы доберемся до перевала.

— Дорога меня не беспокоит. А вот те двое — да.

Теперь мы поднимались в гору, по низу склона горы были разбросаны небольшие делянки рисовых посадок. Мы проехали Тембладеру — россыпь прижавшихся к склону горы домов.

— Они знают о нас, знают, на чем мы едем, и они велели смотрителю на том переезде сказать нам, что дорога на перевале свободна, что там все о’кей.

— Зачем?

Бессмысленность всего услышанного породила этот мой вопрос.

— Зачем им это все нужно? Откуда они узнали о нас?

— Из Лимы, по телефону от нашего друга. Они оба из Чимботе.

Это тот грязный, провонявший рыбьим жиром городок, где я сел за руль.

— Тем более, значит, нам следует повернуть назад.

Он хмыкнул.

— Тем более, значит, нам нужно ехать вперед. Хотел бы я немного поболтать с ними, — прибавил он. — Кое-что о них узнать. Возьмите пачку книг с заднего сиденья и распечатайте, пожалуйста. Нож в кармане моей куртки.

Это был нож-«выкидушка» с острым как бритва лезвием. Я разрезал картонную упаковку в том месте, где она была скреплена липкой лентой. Внутри оказалось три толстых тома Марка Твена, перевязанных золотой тесьмой, и визитка «Librería Universal», на которой зелеными чернилами было написано «primero edición»^[92].

— Как вообще это попало в Перу?

Он глянул на меня искоса, улыбаясь.

— Я же вам говорил, что во время поездок есть смысл своей профессией указывать букинистику.

— Первые издания Марка Твена! Они, должно быть, немало стоят там, в Америке.

Но что он собирался делать с ними в этой полунищей стране?

— Разрежьте тесьму и разъедините их. Это не совсем то, чем может показаться на первый взгляд.

Мне не пришлось их разъединять. Как только я разрезал ленту, нижний том упал мне на колени. Его внутренняя часть представляла собой пластмассовую форму, в которой, тускло блестя металлом, плотно лежал пистолет. Чтобы отделить верхний том от среднего, пришлось приложить усилие. В нем содержались три запасные обоймы, а кроме того, очень легкая пластиковая подмышечная кобура. Уорд глянул в зеркало заднего вида, потом посмотрел назад, обернувшись, и наконец остановился посреди дороги.

— Вам придется мне помочь.

Он вылез из машины, оставив двигатель включенным. Я продолжал сидеть с ошарашенным видом, не двигаясь. Он уже снимал куртку.

— Эй, ну вы пошевеливайтесь, дружище. А тут сыро, однако.

Оставшись в одной рубахе, он наклонился и посмотрел на меня.

— Ну, давайте, черт возьми, вылезайте!

Я глянул на него, чувствуя, что уже дошел до крайней точки.

— Если вы хотите поиграть в казаки-разбойники, — сказал я, тщательно подбирая слова, — вам придется это делать без меня.

Протянув руку, он вырвал у меня маленький моток пластиковых ремешков, а я сидел и молча наблюдал, как он стал вставлять ремешки на свои места на компактной кобуре и пристраивать ее у себя под мышкой. Это не сразу у него получилось, но в конце концов он управился и протянул свой протез за пистолетом.

Мне бы следовало послать его к черту. Мне бы следовало швырнуть оружие в открытую дверь, чтобы оно полетело вниз по склону горы, на которую мы взбирались по дороге. Но я отдал его ему. Не знаю почему. Высоко в небе над нами загрохотал гром, на нас надвигались тучи, по долине тянулись клочья тумана.

Он снова надел куртку, и пистолет под ней был совершенно незаметен, даже когда он полез в машину и мы двинулись дальше вверх с мелькающими туда-сюда перед глазами «дворниками».

— Холодает.

Я не отозвался.

— На какой мы уже высоте, как думаете? Тысяча футов есть?

Он пытался успокоить меня, заставить поверить, что все в порядке, что нет ничего необычного в том, что здесь, в Перу, у человека под мышкой пистолет. «На всякий случай». Это я мог бы сказать за него. Но на случай чего?

— Вы собираетесь им воспользоваться?

Мой голос прозвучал сдавленно, слова будто кто-то насильно из меня вытаскивал. Чуть помолчав, он негромко сказал:

— Если только придется.

— Что вы подразумеваете под «придется»?

— Узнаем, когда придет время. Давайте оставим это, хорошо?

Дальше он вел молча, и я закрыл глаза, делая вид, что сплю, клевал носом, но все время мое сознание пыталось проникнуть в будущее, увидеть, как все сложится на корабле. В том, что он употребит оружие, если «придется», я ничуть не сомневался. Но почему он счел, что оружие ему понадобится? Что заставило его им обзавестись? И то, как ему его доставили, в аккуратной, безобидной с виду бандероли. Кто-то добыл этот пистолет. Следуя его инструкциям? Кто-то, невзирая на существенные расходы и сложности, приобрел книги, сделал из них футляр, затем доставил их в пункт проката автомобилей перед самой посадкой нашего самолета. Все это требовало серьезной организации, но кто ее осуществил? Кто за этим стоит — правительство, мафия, наркоторговцы? Кокаин? Причастен ли он к контрабанде наркотиков?

Мы не заметили приближения к Чилете, пока вдруг не оказались меж серых призрачных домов. Дорога здесь была изрезана колеями и очень раскисшая. Шум бегущей воды, когда Уорд опустил стекло, превратился в рев, перекрывающий все остальные звуки.

Он остановился, и мы сквозь серую туманную дымку увидели центр поселения, где старый каменный мост и несколько домов снесло в реку. Небольшая группа людей собралась у напоминающего кафе здания. Среди них были индейцы, с мрачными лицами они спорили ввиду разрухи в их деревне.

— Они, наверное, знают, проезжал ли кто-нибудь сегодня по дороге.

Уорд вылез из машины и пошел к ним по раскисшей дороге. Я остался у автомобиля, раздумывая, что предпринять. Впрочем, ответ мне был известен. Ничего поделать я не мог и, осознавая это, мучился от собственной беспомощности.

Возможно, дело было еще и в этой деревне. Чем-то эта Чилете и отвратительное утро с моросящим дождем и туманом производили на меня крайне гнетущее воздействие. Это было последнее поселение перед перевалом, и каждое жилище в нем блестело от сырости, будто вся деревня была обречена быть затопленной и унесенной рекой. Я не только чувствовал себя жалким, но еще испытывал безотчетный страх, как будто перевал впереди нас олицетворял собой нечто ужасающее, наподобие врат в царство мертвых.

— Двое из них приехали оттуда вчера вечером, — сказал вернувшийся Уорд, забираясь на водительское сиденье. — Говорят, что через пять-шесть миль по новой дороге отсюда завал из грунта и камней.

Он завел мотор.

— Но по старой дороге все еще можно проехать. Там на перекрестке оставлены знаки из камней.

— И кто были эти двое? Те же индейцы, что говорили со смотрителем на железнодорожном переезде?

— Думаю, они. Местные их никогда раньше не видели. Они решили, что те, должно быть, дорожные работники из региона Кахамарка.

Полуразрушенный Чилете исчез из виду почти мгновенно, проглоченный туманом, как только мы выехали на широкую, недавно выровненную дорогу, к которой подступили стены ущелья.

— Сколько до перевала? — спросил я, но он не ответил, вглядываясь в серую пустоту, где дорога, сделав резкий поворот, петлями круто пошла вверх и вскоре прижалась к обрыву в две тысячи футов, а внизу время от времени сквозь рваные просветы в облаке проглядывала река.

Так продолжалось до перекрестка, где новая дорога резко ушла вправо, перегороженная поперек рядом камней. То были небольшие камни, лишь как предупреждение. Старая дорога уходила прямо вперед вдоль склона ущелья. Что касается качества самой дороги и, пожалуй, ее ширины, выбирать особенно не приходилось. Уорд задержался, на секунду приподняв ногу с педали газа, затем двинулся прямо вперед.

— Эта дорога короче, — сказал он. — По крайней мере, так мне сказали.

— Но хуже, — проворчал я. — Сколько нам придется по ней ехать, до того как вернемся на хорошую?

Теперь река внизу чаще выглядывала сквозь прорехи в клубящемся тумане облака. С полдюжины попугаев изумрудно-зеленой стрелой пролетели над нашим капотом и скрылись в сумрачной мгле впереди. Сверкнула молния, за которой почти сразу же раздался звонкий треск грома.

— Что будем делать, если эта дорога окажется заваленной?

Ничего не ответив, он вскоре притормозил перед поворотом направо. Он подался вперед, стиснув руль искусственными пальцами. Поворот он проехал медленно, включив полный привод. Дорога здесь стала гораздо уже, внешний ее край обсыпался. После поворота она снова расширилась достаточно, чтобы могли разъехаться две машины, но впереди показалось устье поперечного ущелья, по которому мчался поток воды, разливаясь на дороге. Уорд нажал на тормоз, остановив авто, и сидел так с тихо ворчащим двигателем. Обтерев лицо концом яркого платка, что был у него на шее, он смотрел на возникшую впереди преграду.

— Знаете, чего мне сейчас хочется? Хорошую пинту холодного саутуолдского пива.

— «Эднемз»?

— Точно. Из ваших краев, один из лучших горьких сортов…

Его речь оборвал совсем близко грянувший раскат. Но то был не гром, а что-то другое, больше похожее на взрыв, и, прежде чем его эхо затихло вдали, раздался гул, быстро разрастающийся до оглушительного грохота. В то же мгновение Уорд разогнал двигатель и молниеносным движением воткнул передачу. Джип рванулся вперед, и сразу же за нашей спиной сверху на дорогу посыпались первые камни.

Наклонившись вперед, я видел это в боковое зеркало — поворот, который мы только что проехали, исчез под огромной лавиной камней и грунта, перекатывающейся через край и исчезающей в туманной бездне внизу.

— Боже мой!

Мой голос почти заглушил грохот оползня и рокот нашего двигателя. Я перевел взгляд вдаль, где был виден свободный и неповрежденный отрезок дороги до следующего изгиба выше по склону ущелья. Если мы сможем пробраться через поток воды к повороту впереди…

— В чем дело?

Уорд нажал на тормоз.

— Садитесь за руль. Встретимся с той стороны поворота, если вы его одолеете.

В мгновение ока он выскочил из машины, карабкаясь вверх по крутому склону сбоку дороги. Над ним вдоль склона горы было некое подобие тропинки.

— В чем дело? — снова спросил я, стараясь перекричать глухой грохот и шум воды. — Куда вы собрались?

В ответ он только махнул рукой, жестом веля мне ехать вперед. Он взбирался вверх, как горный козел, двигаясь с поразительным проворством. А потом я потерял его из виду за валунами и небольшими деревцами, за которыми начинался водный поток.

К этому времени грохот оползня затих, лишь его эхо еще носилось по ущелью, и, когда я пересел на водительское кресло и глянул назад, дороги позади нас уже не существовало. Там, где перед этим был поворот, теперь блестело нагромождение мокрого грунта с камнями. Я глянул вперед, откуда низвергался поток воды. Уорда нигде не было видно. Он исчез, оставив меня гадать, что, черт возьми, он задумал. Теперь я остался один на один с этим поворотом и дорогой, частично размытой льющейся на нее из бокового ущелья водой.

Тут был мост или, возможно, водопропускная труба под дорогой. Мне даже было видно часть каменной кладки, хотя в основном она скрылась под водой. Удостоверившись, что включен полный привод, я отпустил тормоз и двинулся вперед. Нет смысла оттягивать. В любую секунду дорогу могло смыть водой окончательно.

Подъехав к повороту, я обнаружил, что частично он уже разрушен. Рев льющейся из расщелины воды оглушил меня, когда я медленно повел «тойоту» в поворот. Его угол составлял почти сто восемьдесят градусов с очень малым радиусом. Дренажную трубу заткнул камень и обломки дерева, поэтому весь вытекающий из ущелья бурлящий поток воды выливался на дорогу и, перекатившись через край, исчезал, где-то внизу сливаясь с руслом Хекепетеке. Места, чтобы протиснуться между корнями дерева и краем, оставалось в обрез.

Я продвинулся еще чуть вперед. Как лучше тут проехать, медленно или быстро? Насколько тут глубоко? Может, поток настолько мощный, что сбросит машину с дороги? Чем ближе я к нему подбирался, тем более глубоким он мне казался. Какая там дорога под водой? Продержится ли покрытие полминуты, или сколько мне понадобится, чтобы проехать? Как назло, у этой чертовой машины руль был слева, так что я был с той стороны, что была обращена к пропасти.

Я все никак не мог решиться, и в это время большой камень с внешнего края дороги вдруг стронулся с места. Я не стал больше терять времени. Отпустив педаль сцепления, я вцепился в рулевое колесо и осторожно, потихоньку двинулся вперед, давая колесам зацепиться за размокший под водой грунт.

Доехав почти до середины, я почувствовал, как поток начал сносить заднюю часть машины. Но как только передние колеса ухватились за твердую поверхность и передок «тойоты» приподнялся, я прибавил газу. Что-то лязгнуло о задний мост, видимо камень. Зад авто продолжал сползать с дороги, левое колесо уже потеряло сцепление с грунтом, но в эту секунду машину тряхнуло, и я выскочил из воды снова на сухую дорогу.

И тогда прямо на моих глазах это и произошло: прямо передо мной посреди дороги рухнул большой обломок скалы. Я остановился, едва отъехав от потока. От рева воды закладывало уши. Я выскочил из машины посмотреть, не получится ли спихнуть камень через край на пониженной передаче. Внутренняя сторона дороги в этом месте представляла собой почти отвесную изломанную коричневую скалистую стену, блестящую от сырости, и я сразу заметил, откуда вывалился этот камень — зияющая дыра, из которой текла жидкая грязь, словно оттуда вырвали гигантский зуб.

Молния рассекла черное брюхо тучи; камня, который сдвинулся с места, когда я одолевал поворот, уже не было на месте, и поток теперь перетекал через открошившийся край старой дороги вниз в ущелье, не встречая на своем пути препятствий. Уорда по-прежнему нигде не было видно. Серая туманная дымка застилала склон горы наверху. В эту минуту я ощутил себя страшно одиноким, застряв на этой дороге где-то в Андах. Взмокшее от пота тело теперь бил озноб, а руки все еще дрожали от нервного напряжения после благополучного преодоления затопленного поворота.

Только я собирался снова залезть на водительское кресло, как раздался крик и из расщелины в пятидесяти метрах надо мной выскочил человек. Но это был не Уорд. То был значительно более худощавый мужчина в широкополой шляпе и надетом на плечи пончо. Он быстро спускался по склону расщелины. Неожиданно позади него появился Уорд.

— Хватайте его!

Его крик эхом разнесся среди скал, и в ту же секунду человек увидел меня. Он задержался, но лишь на мгновение, затем спрыгнул на дорогу, держа в руке нож.

Мне не оставалось ничего иного, кроме как отступить за «тойоту». Он пробежал мимо меня. Затем остановился. Уорд спускался по склону наискось, чтобы отрезать ему путь к бегству. Я сунул руку в карман на двери и извлек оттуда тяжелый торцевой гаечный ключ. К этому времени Уорд уже почти спустился, его искусственная рука безжизненно свисала вдоль тела.

Думаю, именно инвалидность Уорда побудила незнакомца сначала броситься на него. Он уже пошел к нему, когда Уорд соскочил на дорогу. Нож блеснул сталью, отражая очередную вспышку молнии. Ее треск прокатился над скалами ущелья, и за ним сразу же грянул короткий оглушительный удар грома.

Ссутулившись, он побежал к Уорду, а Уорд стоял там как вкопанный.

— Уйдите в сторону! — закричал я и двинулся вперед.

Но Уорд не сдвинулся с места, и незнакомец был уже возле него, когда я был еще в нескольких ярдах от него. Я видел, как лезвие сверкнуло холодным металлом, когда он отвел руку назад, чтобы ткнуть Уорда в живот. Потом, когда нож метнулся вперед и вверх, целя под сердце, Уорд выбросил вперед искусственное продолжение своей правой руки, словно когти раскрыв одетые в перчатку стальные пальцы. Схватив ими лезвие ножа, он вырвал нож из руки нападавшего. Затем, орудуя своим протезом как стальной дубиной, стал наносить удары по поднятым рукам и лицу незнакомца, заставляя его шаг за шагом пятиться, пока тот не оказался у края дороги.

Кажется, я крикнул ему, чтобы он был осторожен, но Уорд не обратил на это внимания. Я видел, как тот человек бросил через плечо полный ужаса взгляд, потом сокрушительный удар стальной палицы пришелся ему по уху. Потеряв равновесие, он перестал закрывать лицо, и Уорд, отведя правую руку назад, двинул ею прямо в желтое лицо противника.

До сих пор вижу брызнувшую из носа незнакомца кровь, его вытянутые вперед руки, когда ноги уже потеряли опору, скатываясь в пустоту, и слышу его жуткий душераздирающий вопль, когда он скрылся за краем дороги. Казалось, еще целую минуту мы слышали, как падало его тело, грохот камней, которые оно увлекало за собой вниз.

Но когда я глянул через край, я не увидел ни его, ни реки — лишь клубящийся туман.

Я обернулся к Уорду:

— Вы убили его.

Мой голос показался мне самому странным.

— Вы сделали это намеренно.

Вместо ответа он поднял с земли нож и дал его мне. Затем он забрался на склон, с которого перед тем спустился, и под моим взглядом ленивой походкой пошел по нему в сторону расщелины. Он выглядел совершенно спокойным, и меня объял страх. Никогда раньше я не видел, как умышленно убивают человека, и я теперь боялся даже больше, чем до этого.

Когда он вернулся, он что-то нес в левой руке.

— Вы видели такое раньше?

Он бросил предмет на капот «тойоты».

— Только в фильмах.

Это был генератор электрической искры для подрыва заряда взрывчатого вещества.

— Где вы его нашли?

— Там, наверху, где и ожидал.

Уорд кивнул на склон горы за расщелиной и подошел к обломку скалы, перегородившему дорогу.

— Вы же не думаете, что тот оползень позади нас был случайностью, правда? Но потом ему пришлось перебраться через расщелину и соединить провода, чтобы вся та куча свалилась нам на головы. — Он махнул своим протезом на отвесную скалу, уходящую вверх.

— Вам не обязательно было его убивать.

— Правда?

Он взглянул на меня, недоуменно приподняв брови.

— А вам нравится мысль быть погребенным заживо под тоннами камней?

Расправив плечи, он подошел к водительской двери.

— Ладно, если вам нравится, то мне нет. Если нам повезет, никто не узнает, что с ним случилось. И это может вызвать у них беспокойство.

— У кого?

Но он уже завел мотор и не услышал моего вопроса, двинувшись вперед на низкой передаче. Колеса забуксовали, двигатель натужно взвыл, и камень, загородивший нам путь, стронулся с места. Он отодвинул его к краю на достаточное расстояние, чтобы «тойота» смогла протиснуться между ним и стеной. Я влез в машину и, когда он поехал, стал ошалело смотреть ему в лицо. Никогда раньше я не находился рядом с убийцей.

За поворотом дорога пошла прямо по узкой полке, вырубленной в склоне горы. Тучи серо-черной крышей нависли над ущельем. Он притормозил и подался вперед, осматривая сырые скалы.

— Их было двое, — сказал он, снова набирая скорость. — Похоже, его приятель сбежал с машиной. Я плохо разглядел мерзавца, чтобы быть до конца уверенным, но, полагаю, то был индеец. Тот парень, что подрывал заряд, — метис.

— Почему?

Вот этого я никак не мог понять. Почему нас преследовали с самого нашего приезда в Перу? А теперь еще эта неудавшаяся попытка нас убить. Выразительные черты лица, крупная голова — все в этом человеке было исполнено чувства собственной незаурядной внутренней силы.

— Почему? — повторил я вопрос.

— Это нам предстоит выяснить, — сказал он.

— Нам?

Он взглянул на меня, улыбаясь.

— Нам, — подтвердил он.

Дальше он вел в молчании, оставив меня наедине с моими сумбурными мыслями, а в конце длинного прямого участка, высеченного в склоне окутанной облаками горы, мы снова выехали на новую дорогу, свернув направо, удаляясь от Хекепетеке. Здесь нас окутало облако, и мы опять пробирались в сером тумане. Это продолжалось уже почти полчаса, когда сырые коричневые каменные стены скал подступили к нам вплотную. Рокот двигателя, тянущего нас в гору, наполнял эхом глубокое ущелье, свет противотуманных фар усиливал ощущение ужасающей неправдоподобности нашего упорного продвижения вверх по дороге, по которой полтысячелетия назад прошел Писарро с четырьмястами закованными в латы идальго, чтобы уничтожить империю инков.

Мысли Уорда, должно быть, текли примерно в том же направлении, так как, когда дорога пошла прямо и туман вдруг непривычно просветлел, он сказал что-то о земле обетованной. Дальше начинался спуск, и мы набрали скорость.

— Вот так, — заметил он с мрачным удовлетворением. — Мы одолели его.

Он дважды похлопал ладонью в перчатке по баранке.

— Не скрою, была минута… Смотрите!

Порыв ветра разорвал истончившуюся облачную пелену, и мы неожиданно оказались под ней, глядя на плоские крыши города, раскинувшегося в широкой долине, сияющей умытой дождями яркой зеленью.

— Кахамарка.

— И гасиенда «Лусинда». Вы знаете, где это?

— Нужно проехать район Баньос-дель-Инка, потом будет склон горы, изрешеченный погребальными ямами. Там придется спрашивать.

Оттуда до моря Уэдделла и того вмороженного в лед судна тысячи и тысячи миль, но теперь у меня было такое чувство, что все это часть предстоящей экспедиции.

— И что вы скажете Гомесу?

Улыбаясь, он покачал головой.

— Ничего. Думаю, говорить будет он.

— А Айрис Сандерби?

— Увидим.

Глава 3

Если вам мало-помалу сообщают различные факты биографии человека, для встречи с которым вы проехали полмира, у вас неизбежно возникает в сознании определенный его образ. Кроме того, были подозрения, что именно он организовал за нами слежку после нашего прибытия в Лиму и даже, возможно, устроил покушение на наши жизни у той расщелины на старой дороге к перевалу.

Я дважды спрашивал об этом Уорда. Первый раз — когда мы только-только вынырнули из облачного тумана на восточном склоне перевала и бросили первый взгляд на Кахамарку, раскинувшуюся далеко внизу в долине, и второй раз — когда остановились в Баньос-дель-Инка узнать дорогу, где горячие источники испускали пар около общественных бань. Оба раза он лишь слегка пожимал плечами, будто говоря «увидим», и на этом все заканчивалось.

Но если бы даже я получил от него прямой ответ, не знаю, поверил бы я ему или нет. Учитывая его незаурядные актерские способности, я вовсе не стал бы исключать возможность того, что он всю эту историю с находкой взрывателя выдумал от начала до конца, если бы не наблюдал с ужасом собственными глазами, как он планомерно выталкивал за край дороги несчастного метиса, тыча ему в лицо своим протезом, пока тот не свалился в ущелье. Я все никак не мог сложить о нем своего мнения, иногда относясь к нему как к какому-то гротескному театральному маньяку, а в другое время как к вполне приятному, хотя и слегка загадочному спутнику.

Когда я представлял себе Гомеса, подобной двоякости у меня не возникало. К тому времени, когда мы расспрашивали, как проехать в гасиенду «Лусинда», он перед моим внутренним взором уже принял облик абсолютного зла, такой же безобразно-монструозный, как горбун в «Нотр-Даме» Виктора Гюго, но без искупающего простодушия. Такое представление о нем складывалось у меня постепенно, в значительной мере в результате беседы с Родригесом в Мехико, а также от тех обрывочных сведений, которые мне иногда сообщал Уорд.

У подножья могильного холма с рядами погребальных ям, на жесткой траве луга у речки расположилась компания индейцев. Сам холм напоминал череп, скалящийся подобными черным сгнившим зубам углублениями. Уорд вылез из машины и подошел к индейцам. Они изрядно приложились к бутылке и, когда поднялись на ноги, покачивались. Мимо нас по дороге проехал грузовик. Его побитый кузов, украшенный яркими изображениями, был облеплен грязью. За ним на муле ехали двое индейцев. С их плеч свисали коричневые пончо. Соломенные шляпы, поддерживаемые кожаным ремешком под подбородком, прикрывали их головы.

— Прямо, — сказал Уорд, вернувшись на водительское место. — Через километр будет дорога налево с аркой на въезде.

Мы почти приехали, и мне было интересно посмотреть, как он себя поведет, встретившись лицом к лицу с Гомесом, что скажет ему. И Айрис Сандерби, действительно ли она с ним в гасиенде «Лусинда»?

Поравнявшись со сложенными из необожженного кирпича воротами, мы повернули и въехали под арку, на которой большими лепными буквами значилось «Г-да Лусинда». За ней шел длинный проезд с озером по одну сторону и ровным, усеянным цветами лугом по другую, с пасущимися на нем темными коровами.

— Он частично сицилиец и частично ирландец, — напомнил мне Уорд. — Не забывайте об этом. А отчасти еще бог знает каких кровей, — прибавил он ворчливо.

Его слова уточнили этнический штрих в сложившемся у меня в голове портрете этого человека. Ангел смерти. «Исчезнувшие». Убийца, сын аргентинского плейбоя и певицы из ночного клуба откуда-то из-под Катании. Господи! Что за чудовище я увижу?

Еще через несколько минут я уже пожимал его руку, совершенно ошеломленный физическим совершенством этого человека, его элегантностью, обаянием. Мужественность сквозила в каждом его движении. Он был подобен древнегреческому богу, за исключением черных волос и легкой горбинки носа, что придавало его открытому широкому лицу некоторое выражение хищности.

Он встретил нас во дворе своей гасиенды, одетый в белую рубаху, белые брюки и черные сапоги для верховой езды. В одной руке он держал кнут, в другой блокнот. Он не спросил, кто мы такие, лишь стоял, растерявшись от удивления, пока мы выбирались из нашей «тойоты». Похоже, он не знал, что сказать, а Уорд не спешил прийти ему на помощь. Потом он, задействовав свою очаровательную улыбку, пошел нам навстречу.

— Чем могу быть вам полезным?

Его английское произношение лишь слегка искажал акцент.

— Вы Марио Ангел Гомес? — бесстрастным официальным тоном спросил Уорд.

— Коннор-Гомес, да. Что вам угодно?

— Сеньора Сандерби.

Он на секунду замолчал, и я даже подумал, что он скажет, что ее тут нет.

— Вы хотите ее видеть?

— Нет, я приехал забрать ее.

— Вы приехали, чтобы ее забрать?

Он уставился на Уорда холодным взглядом своих темных, почти черных при солнечном свете глаз.

— Зачем?

Улыбка покинула его широкое лицо.

— Кто вы?

— Думаю, вы это уже знаете. Вы знали, кто мы, когда мы прилетели в Лиму, также и то, что мы из столицы выдвинулись на север по Панамериканскому шоссе.

— Так вы, значит, приехали с побережья? И как дорога?

Уорд рассказал ему о двух объездах перед Чилете и о необходимости ехать по старой дороге, что идет по склону ущелья. Он ничего не сказал о том, что на дороге позади нас был устроен завал, и о человеке, которого он согнал со скрытого туманом склона горы и скинул с дороги вниз в ущелье.

— Ваша фамилия Уорд, так?

— Айан Уорд, — кивнул он.

— И вы сюда приехали в связи с кораблем, если не ошибаюсь? Корабль для экспедиции. Это вы дали деньги на его приобретение?

— Вы прекрасно знаете, кто я.

Несколько секунд никто не нарушал молчания. Они стояли, меряя друг друга взглядами. Тишину прервал цокот копыт лошади, которую индеец вывел из конюшни в дальнем конце двора.

— А как вас зовут?

Гомес обернулся ко мне и, когда я представился, кивнул.

— Вы специалист по древесине, верно? Итак, весь экипаж корабля в сборе, за исключением норвежца. И, насколько я знаю, еще ожидается австралиец. Кроме того, нам нужен кок.

— Так вы, значит, согласны?

— С чем согласен?

— Стать штурманом.

Гомес не сразу ответил.

— Возможно.

— И вы, значит, точно знаете месторасположение судна, которое видел ее супруг? И сами его видели с воздуха?

На это он ничего не ответил, а сам задал вопрос:

— Как вы узнали, где я нахожусь?

— Послушайте, приятель, вопросы задаю я. А вы мне просто отвечайте: вы видели тот деревянный корабль там во льдах или нет?

— А я задал вам вопрос, мистер Уорд, — сказал он с нарочитой вежливостью, — откуда вы узнали, где меня можно найти?

Воцарилось молчание, пока они глядели друг другу в глаза в безмолвной схватке двух характеров. К моему удивлению, первым отступил Уорд.

— От Родригеса, — ответил он.

— Ах да, — сказал Гомес, замявшись. — Вы с ним встречались, надо полагать.

— Да, в Мехико. Я уверен, он вам об этом сообщил по телефону.

— И вы, я так понимаю, прочли его книгу?

— Конечно.

Снова молчание. Индеец с лошадью стал за спиной у Гомеса.

— Там много неточностей, — пожал он плечами. — Но чего еще можно ждать от человека вроде Родригеса. Печально, что кому-то приходится зарабатывать на жизнь, копаясь в грязи народных бедствий.

Он вновь пожал плечами.

— Все это… — он запнулся. — Все это, можно сказать, дела давно минувших дней, верно? Все это далеко в прошлом, а сейчас значение имеет будущее. Всегда нужно думать о будущем.

— Конечно. Раз так, давайте поговорим о том старинном корабле.

Уорд окинул взглядом дом: низкое одноэтажное здание, вытянувшееся вдоль противоположного края прямоугольного двора.

— Может, мы войдем? — кивнул он в сторону раскрытых дверей. — Нам бы не помешало почиститься с дороги. Это был длинный переезд. К тому же временами довольно утомительный.

— Не было необходимости вам сюда приезжать, — возразил Гомес, глядя на массивные золотые часы на руке.

Эти часы и золотое кольцо с печаткой на его мизинце блеснули на солнце.

— Обычно в это время я объезжаю гасиенду. Мы выращиваем люцерну, рис, крупный рогатый скот, а поскольку работники в основном индейцы, необходимо за всем присматривать.

Уорд ждал, продолжая молчать, и в конце концов Гомес сказал:

— Ну хорошо, проходите в дом.

Тон его был явно негостеприимным.

— Но когда вы примете душ, мне придется попросить вас откланяться.

— Ничего плохого в вашей просьбе я не вижу, дружище.

Они уставились друг на друга, а я стал гадать, зачем Уорд сейчас так усердствовал в своем шотландском выговоре.

— С вашей стороны было бы вежливым заранее позвонить и предупредить о визите.

Уорд кивнул, соглашаясь:

— Конечно, тогда вы могли бы приготовиться. Но раз уж мы здесь, — прибавил он, — может, пошлете кого-нибудь сообщить сеньоре Сандерби?

— Нет, — сказал он ледяным тоном. — Она моя гостья здесь. И сейчас она отдыхает.

Помолчав, он продолжил:

— Я не сомневаюсь, что она примкнет к вам в Пунта-Аренас, как и было условлено, когда будет готова.

Он жестом указал на парадный подъезд дома.

— Гардеробная — первая дверь направо. Вам бы не помешало отоспаться, судя по вашему виду, — продолжал он, направляясь к подъезду, — так что, пока вы будете освежаться, я позвоню в гостиницу в Кахамарке, владелец, мой знакомый, позаботится о вас как следует.

Уорд его поблагодарил, но заверил, что в этом нет никакой нужды.

— Как только я поговорю с Айрис Сандерби, мы уедем.

Он вдруг остановился.

— Чуть не забыл. У меня для вас небольшой презент.

Вернувшись к машине, он залез в заднюю дверь и вытащил оттуда взрыватель.

— Вот, возьмите, это ваше, — сказал он, протягивая его Гомесу.

На мгновенье, как мне показалось, в глазах Гомеса что-то промелькнуло, что-то дикое отразилось на его лице. Но это выражение было настолько мимолетным, что я не уверен, не показалось ли мне это.

— Нет, не мое, — сказал он, пристально глядя на Уорда.

— Нет-нет, конечно не ваше. Это подарок, я же сказал.

Воцарилось долгое неловкое молчание. Наконец Уорд сказал так тихо, что я едва его расслышал:

— Полагаю, теперь мы понимаем друг друга.

Он негромко хохотнул.

— Назовем это сувениром, хорошо?

Всунув взрыватель в руки Гомесу, он прошел мимо него, направляясь к открытым дверям посередине белой галереи, протянувшейся во всю длину фасада здания.

Сказав что-то индейцу, Гомес поспешил следом за Уордом. Вскоре они оба исчезли в доме. Оставшись один на солнцепеке, я вдруг почувствовал слабость в ногах. Боже, как же я устал!

Лошадь увели назад в конюшню, а я пошел к углу дома, где в пятнистой тени какого-то похожего на вишню дерева рядом с огороженной камнями клумбой экзотических цветов стояли садовые кресла с подушками, яркие на лужайке пожелтевшей от зноя грубо скошенной травы. У одного из них я перевел спинку в наклонное положение и, улегшись, закрыл глаза.

Незаметно для себя я уснул, и мне приснилось, что меня целует девушка. Прикосновения ее языка были легки, как бабочка, она ласкала меня рукой, и я внезапно проснулся совершенно возбужденным. На стуле рядом со мной сидела женщина. Против солнца ее лицо было в тени, вокруг него блестели черные волосы.

Я сел, и она убрала свою руку.

Это была Айрис Сандерби. Теперь, когда мои глаза были в тени ветки, я видел ее лицо. Рот ее был приоткрыт, она часто дышала, будто только что бежала. Ее казавшаяся голой под тонким покровом шелка грудь поднималась и опускалась. Однако меня поразили ее глаза. Широко распахнутые, с расширенными зрачками, они смотрели очень сосредоточенно, на ее лице застыло выражение предельно напряженного ожидания. Но этот взгляд был направлен не на меня. Сидя неподвижно, она смотрела мимо, будто ожидая чьего-то появления из дома.

— В чем дело?

Но она, похоже, меня не услышала. Я повторил свой вопрос, на этот раз громче. Она опять не ответила, не изменилось и выражение ее лица. Она будто была погружена в некий транс, ее смуглая кожа приобрела мертвенно-бледный оттенок, ноздри ее правильного носа слегка раздулись, даже линия подбородка казалась не такой решительной, как обычно.

— С вами все в порядке? — спросил я.

— Да, — сказала она с долгим выдохом, продолжая неотрывно глядеть на дом.

Услышав голоса, я обернулся. Сбоку дома были открыты окна, и в полумраке помещения я разглядел две стоящие там фигуры. Уорд что-то говорил о самолете большой дальности полета, ответы Гомеса было слышно лучше.

— Это невозможно. Пока невозможно.

Они подошли ближе к окну.

— Это совсем не то же самое. Я больше не служу в Fuerza Áérea^[93]. Почему бы вашим людям…

Теперь я их видел достаточно ясно. Они стояли лицом друг к другу, не глядя на нас.

— У нас нет ничего, на чем можно проделать путь туда и обратно.

— «Геркулес»^[94]. У вас на базе в Маунт-Плезант на Мальвинах есть «Геркулес».

На замечание Уорда, что «Геркулес» не обладает нужной дальностью полета, Гомес резко возразил:

— А я полагаю, что обладает. Он регулярно совершает рейсы в Южную Георгию и назад, сбрасывая там почту вашему гарнизону. Это тысяча восемьсот миль полета. Это не намного меньше, чем от Мальвинских островов до того района в море Уэдделла, где этот корабль заперт во льду. Так что в этом нет проблемы. Этот ваш транспортный самолет обладает дальностью полета в три тысячи шестьсот морских миль. Это если с минимальной загрузкой.

— Чтобы организовать поиски там, на краю света, нужен запас побольше. Климат там не совсем как в Средиземноморье.

— Почему бы тогда не дозаправиться в воздухе? Я бы так поступил.

— Конечно.

Уорд замолчал, и мне показалось, что он покачал головой.

— Нет, сделаем так, как я говорю.

Он обернулся к окну и от удивления открыл рот.

— Вы же говорили, что она отдыхает в своей комнате.

— Qué?^[95]

Гомес глянул через плечо прямо на нас, и теперь его было хорошо видно. Затем он, протиснувшись мимо Уорда, ушел, и в эту секунду Айрис Сандерби схватила меня за плечо и закричала, падая на землю, увлекая меня за собой. Я повалился на нее сверху, упершись ладонью в ее грудь, едва не уткнувшись ей в лицо своим. Ее по-прежнему оцепенелый, почти стеклянный взгляд начал фокусироваться, но не на мне, а на Гомесе, и все это время она непрерывно орала.

Потом неожиданно она перестала кричать, и на ее лице возникло такое выражение… Как-то иначе, чем неприкрытой похотью, я его описать не могу. Она словно совершенно обезумела от страстного возбуждения, впав в сексуальное исступление. Ее губы растянула похожая на оскал улыбка, а на лице застыло довольное выражение, как у ребенка, дорвавшегося до клубники со сливками, и причиной этого был Гомес.

На моем плече стальной хваткой сомкнулись чьи-то пальцы, и я был отброшен с нее в сторону. Склонившись над ней, Уорд закричал полным ярости голосом:

— Тупая безмозглая сука!

Он дважды ударил ее ладонью по лицу.

— Вставайте! Возьмите себя в руки, Христа ради!

Лежа на траве, я смотрел снизу, как подошел Гомес, и Уорд, обернувшись, накинулся на него:

— Что это, мать вашу?! Чем вы ее накачали? Кокаином, надо полагать?

Он протянул к нему свой протез, и стальные пальцы ухватили Гомеса за руку.

— Как она его принимала — ела или нюхала?

Стиснув пальцы, он тряс Гомеса из стороны в сторону, побагровев от гнева.

— Или вы ей вкололи?

Сжатым кулаком другой руки он ткнул Гомеса, и тот, застигнутый врасплох, пытался вырваться.

— Если это крэк, я вас убью, мать вашу!

Гомес решительно замотал головой:

— Не крэк, у меня нет крэка. Думаю, это, скорее всего, кокаин, который я держу дома в медицинских целях. Чистый кокаин без добавок. Наилучший. Я его ни с чем не смешиваю.

— Как вы ей его давали?

— Нет, я ей не давал. Она, должно быть, нашла его в комнате, где я храню оружие. Там есть ящик со всем необходимым на случай травм. Кокаин там как обезболивающее средство.

Айрис поднялась на ноги.

— Отпустите его, — сказала она заплетающимся языком и потянула Уорда за рукав.

Она сделала усилие, овладевая собой. Затем, отойдя чуть в сторону, сказала с достоинством, тщательно произнося каждое слово:

— Вы, д-двое, не должны ссориться. Нам предстоит провести на «Айсвике» много времени. Мы будем там жить бок о бок в тесном пространстве. Вы должны стать друзьями.

— Так он, значит, едет с нами?

Уорд смотрел не на нее, а снова на Гомеса.

— Это правда? Вы едете с нами?

Не дождавшись от Гомеса ответа, он резко обернулся к ней.

— Это надо понимать так, что он знает, где находится корабль?

Она уставилась на него снова ставшим бессмысленным взглядом.

— Он знает или нет, где находится корабль? — спросил он медленно, как будто обращаясь к ребенку.

— Он считает, что может нас туда провести.

Секунду Уорд пристально на нее глядел. К этому времени я уже поднялся на ноги и видел ее лицо — на нем краснели следы от его пощечин, в глазах опять появилась осмысленность. Она как будто взяла себя в руки, но на его вопрос не ответила.

Уорд обернулся к Гомесу. Он был похож на готового ринуться быка. Но он сдержал себя и спросил негромко:

— Опыт хождения под парусами есть?

— Кое-какой.

— И вы видели корабль, который мы собираемся искать?

После недолгого раздумья он кивнул:

— Думаю, что видел. Тогда была низкая облачность, по льду стелился туман, но, пожалуй, я его видел.

— И вы запомнили место?

— Да, я помню место.

— Вы сообщили координаты миссис Сандерби?

Гомес промолчал, зато Айрис Сандерби сказала:

— Нет, он отказывается говорить. Я долго пыталась их из него выудить, — прибавила она, сатанея, ее щеки вдруг залились румянцем. — Я права, Ангел? Я делаю все, что ты хочешь, но ты мне не говоришь, так ведь? Я валяюсь у тебя в ногах, лижу тебе задницу, делаю все…

Она взвинтила себя почти до состояния невменяемости, как ребенок в истерическом припадке, слезы текли у нее по щекам и все тело тряслось от ярости, когда она, внезапно на него налетев, вцепилась ногтями.

Он без труда отстранил ее от себя и стоял так, улыбаясь, с довольным выражением лица. Это был властный, очень привлекательный внешне мужчина, явно испытывавший наслаждение от того эмоционального смятения, в которое он ее ввергал, и осознания того, что она перед ним бессильна.

— Ублюдок!

В голосе Уорда прозвучала гремучая смесь злости и презрения.

Все еще улыбаясь и удерживая Айрис Сандерби на расстоянии вытянутой руки, Гомес сказал поверх ее головы:

— А вот это неправда.

Он сказал это с особым напором, и его смуглое лицо налилось багрянцем, а глаза вновь свирепо потемнели.

Уорд взглянул на него с живым интересом.

— Вам не нравится, когда вас называют ублюдком?

— Нет. Никому это не понравится.

— Ну, это не совсем так. Не всех это огорчает так, как вас. У некоторых это даже считается ласковым прозвищем.

Он негромко хохотнул. Он вдруг стал совершенно спокойным, а голос приобрел почти легкомысленные нотки.

— Значит, ваши родители были женаты, так?

— Разумеется, они были женаты.

Краска гнева еще не отхлынула от его лица.

— Так что не нужно называть меня ублюдком.

— Приношу свои извинения, — улыбнулся Уорд.

Он так наслаждался своей игрой, что едва не поклонился.

— Это так грубо с моей стороны. Или даже, можно сказать, очень глупо. Кажется, припоминаю, что все это было в той книге Луиса Родригеса. Ваш отец женился на певице из ночного клуба. Потом, когда об этом узнали его родные, они выпроводили его в Ирландию, позаботившись, чтобы этот брак был признан недействительным, и он женился на девушке по фамилии Коннор.

— Это вас совершенно не касается.

Гомес развернулся, чтобы уйти, но Уорд его задержал.

— Конечно же нет. Я лишь хотел удостовериться, что Родригес все верно передал. Он очень кратко это описал. Если мне не изменяет память, он сообщает, что семья Гомес уже была в родственной связи с ирландцами, так что они без особого труда подыскали обедневшего землевладельца с красивой незамужней дочерью. Отсюда в вашей фамилии появилось «Коннор», верно?

Кивнув, Гомес подтвердил.

— В дикой спешке ваш дедушка, Эдуардо Гомес, получил специальное разрешение на бракосочетание, или как там это у вас называется, от папы римского.

Гомес опять кивнул, с пристальным взглядом ожидая дальнейшего.

— И они поженились в Ирландии, в Ратдраме, в графстве Уиклоу, так?

— Да, но они почти сразу вернулись в Аргентину.

— Так кто же ваша мать? Не Розали, певица из ночного клуба?

— Нет, конечно нет. Я наполовину ирландец.

Уорд рассмеялся.

— Значит, ваша мать — та ирландская девушка, Шейла Коннор, вы это хотите сказать?

— Разумеется, говорю же вам…

Он запнулся, вдруг осознав, что это значит.

— Шейла Коннор, она же миссис Хуан Гомес, также и мать Айрис Сандерби, — сказал Уорд совсем тихо. — Это значит, что вы с Айрис Сандерби брат и сестра. Вы это понимаете?

Повисла тишина, и Уорд обернулся к Айрис Сандерби с улыбкой, более похожей на ухмылку.

— Я просто хочу знать, в какой компании мне предстоит отправиться в Южный океан.

Она побледнела. Понимала ли она, что ее безрассудная страсть к этому человеку была кровосмесительной?

— Матерь божья!

Уорд переводил взгляд с Айрис на Гомеса и обратно.

— Полагаю, вам двоим нужно кое-что посущественнее, чем спецразрешение папы римского, если вы собираетесь продолжать в том же духе.

Он обернулся к Гомесу, вытянув шею вперед.

— Но, может, вы все же ошиблись и в действительности та сицилийская женщина…

Улыбаясь сам себе, он не стал развивать свою мысль дальше, а предложил Айрис Сандерби пойти в ее комнату и собрать свои вещи.

— Мы уедем сразу же, как только я поговорю здесь напоследок с вашим другом. Вы пойдете с миссис Сандерби, — добавил он, обращаясь ко мне. — Поможете собраться. Она еще немного не в себе, хотя ее уже отпускает.

Немного не в себе — это было слишком мягко сказано. Думаю, если бы меня там не было, она сразу бы улеглась спать.

— Ублюдок! — повторила она несколько раз, кругами расхаживая по комнате.

Не знаю, кого она имела в виду — своего брата или Уорда. Потом она неожиданно повалилась на кровать и закрыла глаза.

— Где ваш чемодан? — спросил я и принялся выдвигать ящики, чтобы понять, сколько вещей предстоит упаковать.

— Под кроватью. Где ему еще быть, по-вашему?

Мне пришлось встать на колени, чтобы его достать, и она в этот момент вцепилась пальцами в мои волосы.

— Вы осуждаете, да?

— Что?

Я ухватил чемодан, а другой рукой разжал ее пальцы на своей голове.

— А как бы я еще могла вытащить из него координаты?

— И вам это удалось?

Но теперь она вдруг заснула или впала в прострацию, не знаю, что именно. Я положил чемодан на другую кровать и начал складывать в него содержимое ящиков. В основном там были теплые вещи, легкие хлопковые и шелковые платья, блузы, юбки, джинсы, колготки, трусы, бюстгальтеры, и все это пахло ею: смесью ароматов парфюмерии, пудры, пота и особенного запаха ее тела. К тому времени, когда я упаковал вещи из комода, а сверху сложил ее туалетные принадлежности, я с трудом смог закрыть чемодан. Я выставил его за дверь, сверху положив ее куртку и малиновое с золотистым пальто. Обувь! Я совсем забыл о ее обуви. И когда я сложил ее в полиэтиленовый пакет, который нашелся под туалетным столиком, я положил руку ей на плечо, собираясь ее растолкать. Но вместо этого я уставился на нее, вспоминая тот миг возле «Катти Сарк», когда мы с ней в первый раз встретились глазами.

Она казалась такой спокойной и расслабленной, лежа с закрытыми глазами, с лицом, лишенным всякого выражения, — просто цветущая здоровьем безупречная плоть, слегка смуглая кожа, как Мадонна, очень красивая. Жалко было будить ее. Она так тихо дышала, что ее грудь почти не поднималась, а губы казались полнее, чем я их помнил, рот шире, а едва выглядывающие зубы были белоснежными.

— Миссис Сандерби!.. Айрис!

Я легонько потряс ее плечо. Ее ресницы вздрогнули, и губы едва заметно шевельнулись.

— Мы уезжаем, — сказал я.

— Нет.

Ее глаза, ярко-синие, неожиданно широко распахнулись. Но в них никакого выражения, просто широко открыты, и их синий цвет очень насыщенный, почти фиолетовый.

— Только если он поедет.

Она говорила медленно, с явным усилием.

— Идемте, — сказал я, крепче сжимая ее плечо.

Ее губы вновь шевельнулись, и я склонился над ней.

— Что такое?

— Я говорю… он мне… не брат.

Я покачал головой.

— Я вас не понимаю.

— Вы ведь так думаете, да?

Неожиданно она села на кровати прямо, глядя на меня в упор.

— Вы и Айан Уорд этот. Говорю вам, он мне не брат. Он говорит, что брат, но это не так. Я это знаю. Я это чувствую. Здесь. — Она прижала ладонь к животу. — Нутром.

Я не знал, что и сказать.

— Если верить Родригесу…

— К черту Родригеса! Я знаю. Когда я ложусь с ним в постель и он во мне, в эту секунду я это знаю наверняка.

Она скинула ноги с кровати.

— Ладно, идемте.

Подняв ноги, она пошевелила большими пальцами передо мной.

— А моя обувь? Я не пойду босиком.

Я вынул из пакета пару крепких башмаков, и все то время, пока я их на нее натягивал, она не сводила с меня пустого взгляда широко раскрытых глаз с ненормально большими зрачками. Я понес ее вещи к машине. Уорда нигде не было видно, но был слышен негромкий шум голосов со стороны конюшни. Я крикнул, что мы готовы, но мне никто не ответил, и, когда я вернулся в спальню, я обнаружил ее лежащей на спине на кровати с тем же самым бессмысленным взглядом, устремленным в потолок.

— Вы в порядке?

Впрочем, я, должно быть, говорил с трупом — она была очень бледна и неподвижна. Кто-то где-то играл на дудочке, жалобные звуки наполняли горячий воздух. Я сильнее открыл раздвижное стекло в двери, чтобы было лучше слышно. Как таковая мелодия отсутствовала, тем не менее ноты складывались в созвучия, неодолимо захватывающие внимание. Эти примитивные звуки затронули во мне что-то глубинное, будто сам Пан играл на свирели, а не какой-нибудь работник-индеец извлекал тянущие душу ноты из примитивного инструмента.

Я взглянул на Айрис, гадая, слышит ли она их тоже. Но она даже не шевельнулась, и я стал размышлять, как мне доставить ее к автомобилю.

Игра на флейте внезапно прекратилась, заржала лошадь. Я вышел через стеклянные двери с краю маленькой террасы. То была та же самая лошадь. Пока индеец придерживал ее, Гомес вскочил в седло, а Уорд при этом стоял в дверях конюшни. Гомес что-то сказал, улыбаясь, его белые зубы блеснули на широком красивом лице. Он выглядел молодым и беззаботным, почти что юношей.

Он поднял руку, затем взял вожжи и, быстро ткнув лошадь пятками в бока, с места пустился легким галопом. Уорд бесстрастно наблюдал, как он проехал под аркой, повернул направо и скрылся из виду за строениями, с одной стороны отгораживающими двор. Тогда он повернулся и подошел ко мне.

— И как там наш маленький шкипер? — спросил он шутливым, без тени усталости, голосом.

— Идите сами взгляните, — сказал я. — Пожалуй, нам придется ее нести. На чем вы остановились с Гомесом?

— С Коннор-Гомесом, прошу заметить!

Он улыбался, чуть ли не осклабившись.

— Мы с ним поняли друг друга в конце концов.

А потом он сказал мне нечто такое, что показалось мне довольно странным.

— Он в окончательно определился и поедет с нами. Он решительно настроен в этой связи.

— Почему?

— Ну, может, вы мне сами это скажете, дружище. Это избавило бы меня от долгих объяснений.

Мы вернулись в спальню, где он пару секунд постоял, глядя на нее.

— Да, вы правы.

Невидящий взгляд ее по-прежнему широко открытых глаз не выражал никакого проблеска осмысленности.

— Это не спидбол, — сказал он. — Видимо, крэк^[96]. Это худший способ употребления чертова зелья. Интересно, где он берет паральдегид?

— Это его мешают в крэк?

Он кивнул.

— У него, как и у кокаина, анестезирующее свойство. Достаточно трех приемов крэка, и у вас произойдет привыкание. Ладно, очень скоро мы все узнаем.

Подняв, мы понесли ее и, податливую, как парусный мешок, засунули на заднее сиденье.

— Куда мы направляемся? — спросил я, пока он пристегивал ремни безопасности, чтобы она не скатилась с сиденья при резком торможении.

— Назад, на юг.

Он хлопотал над ней, пристраивая ей под голову вместо подушки спальный мешок.

— Если верить нашему герою, есть другая дорога к побережью через Кахабамбу и Уамачуко. Он утверждает, что она свободна и ведет прямо в Трухильо. Там переночуем, а потом, если она придет в себя, продолжим путь утром через Лиму в Такну, это на юге Перу. Сядем на самолет в Пунта-Аренас в Арике, сразу после границы с Чили.

Он все продумал так, чтобы нигде не терять времени.

— Вы поведете, — сказал он, садясь на пассажирское сиденье.

— Куда отправился Гомес? — спросил я, заводя мотор.

— Объезжать свое поместье.

— Если только не для того, чтобы подстроить со своими подручными какую-нибудь очередную гадость в горах на этой другой дороге.

— Нет, больше он к этому не прибегнет.

— Чего ради тогда такая спешка?

Какое-то время он молчал, и я подумал, что он не ответит. Но потом он сказал:

— Не знаю. Просто есть чувство, что чем быстрее мы попадем на борт «Айсвика», тем лучше. Когда он присоединится к нам, тогда, наверное, все будет в порядке. Но до тех пор…

Он помолчал.

— Я хочу все там осмотреть, убедиться, что никто не устроит глупых пакостей с двигателем или кингстонами и тому подобное. Пожар на борту…

Уорд обернулся к заднему сиденью, когда я проезжал под аркой и повернул к Баньос-дель-Инка.

— Интересно, знает ли она что-нибудь об этом. Вы задавали ей этот вопрос?

— Какой именно? — переспросил я, пытаясь вспомнить дорогу.

— Она приехала сюда, бросилась в объятия человеку, который может быть ее братом, а может и не быть, но, несомненно, замешан в крайне неприглядных эпизодах в истории своей страны, дает ему уговорить себя побаловаться очень опасными наркотиками… Почему? И почему он приложил столько усилий, чтобы не дать нам сюда приехать?

— Ну, это просто, — возразил я. — Если бы такая привлекательная девушка, как Айрис Сандерби, оказалась наедине с вами в вашей гасиенде…

— Вы хотите сказать, что вы бы решили поубивать ее друзей, чтобы только удержать женщину при себе?

Он покачал головой.

— Этот тип хладнокровен, как змея. Нет, должна быть какая-то более глубокая причина. И внезапно он решил, что поедет с нами.

Он уставился на меня пристальным вопросительным взглядом.

— Что там с этим кораблем? Он знает, где он. Он желает отвезти нас туда. Зачем? Что он знает о нем такого, чего не знаем мы? А когда мы его найдем, тогда что?

Я покачал головой, отчасти поглощенный ситуацией на дороге. Вокруг было немало людей: и мужчины, и женщины, почти все они индейцы, на мулах, и на ослах тоже. И, поскольку было жарко, легкий ветерок едва ощущался, многие мужчины сдвинули свои широкополые шляпы на затылок, где они удерживались кожаным ремешком, застегнутым под подбородком. Иногда мимо нас проезжали ярко раскрашенные грузовики, поднимая облако пыли, а на западе над нами нависала светлая, хорошо видная теперь, когда облачность расступилась, прибрежная горная гряда, подрагивая в горячем воздухе. Окружающая природа привлекала меня своим подобием английской: заросшими травой лугами, усеянными полевыми цветами, нависающими над водой ивами.

Конечно, это была не Англия. Эти виды вызывали другие ощущения, по-другому пахли, по-другому выглядели. А еще на заднем сиденье лежало, раскинувшись, тело Айрис Сандерби. И все же окружающий ландшафт пробуждал во мне мысли о Восточной Англии, в особенности ивы, напоминающие, насколько далеко я находился от дома.

В Кахабамбе мы выехали на дорогу чуть получше и, вскоре повернув к западу, стали подниматься по склону горы, миновав Уамачуко. Не знаю, на какой высоте располагался перевал, но того жуткого ощущения, которое сопровождало совершенную нами этим утром поездку, сейчас не было и близко, даже от вытянувшихся черных вечерних теней. Не было ни грозового тумана, окутывающего склоны гор, ни дождя, ни пронзающих небо молний, ни раскатов грома. Облачность рассеялась, словно по мановению волшебной палочки, и в вечерней синеве горы казались умиротворенными и даже дружелюбными.

Но по мере приближения к перевалу дорога, как того и следовало ожидать, ухудшилась — разбитая грузовиками, все еще в лужах от стекающих с крутых склонов ущелья ручейков воды. Брошенный грузовик, уткнувшийся носом в откос, вызвал у меня секундный приступ панического страха. Уорд спал. Я взбирался на низкой передаче, пристально осматривая автомобиль и склон позади него в ожидании малейшего движения.

— Все в порядке.

Он, должно быть, почувствовал мою тревогу, бдительно улавливая любое изменение в звуке двигателя.

— Я не сказал ему, по какой дороге мы поедем. Этот грузовик стоит тут как минимум три дня.

— Откуда вы знаете?

— Разуйте глаза. Дорога под кузовом сухая.

Уорд уснул еще до того, как я объехал грузовик. Вскоре мы уже были на верху перевала и начали спуск к побережью. Солнце клонилось к горизонту, и я иногда чувствовал себя Кортесом, когда моему взору открывался Тихий океан. Наверное, отсюда, сверху, со склонов Анд, я мог бы увидеть вспышку зеленого света, когда верхний край диска закатится за линию горизонта в океане, оставляя последний луч солнечного света, разложившегося в толще атмосферы на спектральные составляющие^[97].

Дважды я опасно приближался к краю, когда отяжелевшие веки наползали на ослепленные глаза. На меня наваливалась сонливость, и я начал напевать себе под нос «Все замечательное и прекрасное…»^[98]. Сам не знаю почему. Просто у меня тогда было такое настроение. И вдруг сзади раздался голос:

— Где это я, черт возьми?

— Мы везем вас к океану искупаться, — сказал я.

— Идите вы к черту! Где Ангел?

Она наклонилась вперед. Я как раз проезжал сложный поворот, дорога меняла направление под острым углом и очень нуждалась в грейдере. Я не мог к ней обернуться, но почувствовал ее запах, ощутил ее дыхание на тыльной стороне шеи.

— Остановите машину! — завизжала она. — Я сказала, остановитесь! Разворачивайтесь и везите меня назад.

Я ничего на это не ответил, продолжая ехать дальше.

— Если вы не остановите, я выпрыгну на ходу, — сказала она.

Притормозив чуть сильнее, я обернулся взглянуть на нее. Она по-прежнему была чрезвычайно бледна, на коже блестела испарина, но глаза стали почти нормальными, зрачки приняли обычные размеры. Мне они были сейчас хорошо видны — синие, включающие в себя всевозможные оттенки, словно сапфиры, освещенные лучом заходящего солнца.

— Куда вы меня везете?

Она принялась дергать ближнюю к себе дверь, но Уорд ее запер, и она в конце концов сдалась, снова укладываясь и бормоча что-то о том, что теперь она все вспомнила.

— Наш маленький шкипер немного пришел в себя?

По его тону я понял, что он намеренно ее дразнил. Она мгновенно взвилась и накинулась на него, вопя:

— Вы купили корабль, но это не значит, что вы купили меня! Скажите своему специалисту по червякам, чтобы развернулся и отвез меня назад в гасиенду!

— Почему?

Его лицо внезапно исказилось от злости.

— Почему вы хотите, чтобы вас туда отвезли? Вы в него влюблены? Он напичкал вас кокаином, употребляет как проститутку… и он ваш кровный родственник.

— Как вы смеете?! — Она покраснела от гнева. — Он мне не брат.

— Ладно, ваш сводный брат, значит, — сказал он и прибавил, добивая ее: — Боже милостивый, вы, католики, вступили в кровосмесительную связь…

— Нет, нет!

Она ударила кулаками по спинке его кресла.

— О’кей, но что вы скажете священнику, когда придете к нему на исповедь, а? Как вы собираетесь ему объяснить свои шалости?..

— Он мне не брат, — повторила она. — Я не совершала инцест.

Затем она снова пошла в атаку:

— Неужели вы, огромный тупой asqueroso^[99], не понимаете, что я уже почти вытащила из него информацию, подтверждающую, что мой муж не выдумал все это? И я бы вытащила ее, если бы не заявились вы и все не испортили.

— Чушь! Вы бы никогда не вытащили из него этого и за миллион лет. Вы просто втюрились в ублюдка. Вот настоящая причина, почему вы торчите здесь в горах…

— Ради бога, прекратите этот свой спектакль! Ну ладно, — злобно прибавила она. — Он мужик что надо, каким вы никогда не будете, и мне нравится с ним шалить, как вы это изящно назвали.

Как раз в эту секунду я зацепился за выступающий камень решеткой радиатора. Нечасто приходится быть невольным свидетелем того, как два человека доводят друг друга до белого каления. И когда он сказал: «Вы начнете шалить с ублюдком на борту „Айсвика“…», я затормозил так резко, что она едва не слетела на пол.

— Заткнитесь! — закричал я. — Вы оба! Дорога и без ваших воплей трудная, а я устал.

За моим взрывом последовала тишина. Похоже, они так были поглощены друг другом, что забыли о моем присутствии.

— Мы все устали, — сказал Уорд наконец.

— Да, но за рулем я.

— Хотите, сменю вас?

— Сколько еще до побережья?

— Понятия не имею.

— Я поведу до тех пор, пока солнце не сядет, — сказал я. — Хочу увидеть, как оно закатится в океан.

Отпустив педаль сцепления, я с остервенением рванул вперед. Наверное, меня снова обуял страх. И на то были веские основания, если между ними сохранится такая же враждебность в том походе во льдах. А Гомес? Именно Гомес причина этих катаклизмов.

Мои мысли вернулись к тому, что я увидел в спальне, к раздвижным дверям на террасу. Я запомнил скульптуры и цветы, гибискус, или что-то другое, цветущее красным, может быть, розы в больших вазах. И оттуда, несомненно, вели такие же плавно раздвигающиеся двери в другие спальни. Мне тогда следовало бы ее расспросить. Пусть она тогда и была не вполне вменяема после наркотика, какой она там принимала, я мог бы выудить из нее правду. Брат он ей или нет? Она сказала, что нет. Она в этом так уверена, не только сейчас в машине, но она говорила мне это и в спальне, пока я собирал ее вещи, а ее ум тогда еще был в заторможенном состоянии. А если он ей не брат, то каковы его подлинные корни? И влюблена ли она в него? Ладно, пусть не влюблена, а сильно увлечена. Я хорошо запомнил обаяние этого человека, его нарочитую мужественность. И Уорд сказал, что все улажено, что он присоединится к нам на борту «Айсвика» и доведет нас до того места, откуда мы на санях подойдем к застрявшему во льду кораблю.

И вдруг я увидел Тихий океан и солнце — огромный багряный шар, как индикатор на ручке громкости гигантского музыкального центра, его нижний край уже опустился за туманную линию горизонта. Я остановился прямо там, где ничто не загораживало вид, и стал наблюдать, как его нижний край уплощается, заливая огнем поверхность океана.

Много времени это не заняло. Оно медленно, но неумолимо погружалось за край океана, и потом его вдруг не стало вовсе. Никакого зеленого луча, вообще ничего, лишь небо над этим местом, темнеющее от голубого к зеленому, а затем наступила кромешная тьма. Тут же показалась звезда.

— Венера или Меркурий? Я думаю, Венера, — сказал Уорд, и я понял, что он тоже созерцал это зрелище в абсолютной тишине. — Эта звезда привела Кука в Тихий океан — прохождение Венеры по диску Солнца. Два века назад.

Он замолчал, и мне показалось, что он задумался обо всех свершениях Кука — первой экспедиции на «Индеворе», о последующих на «Резолюшене» и «Дискавери», кораблях не намного больше «Айсвика». Он повел их в Южный океан, не так далеко, как мы собирались, но достаточно, чтобы оказаться среди льдов, обойдя вокруг Антарктиду в водах, которые до него не бороздил ни один корабль.

— Теперь я вас сменю, — сказал Уорд.

Глава 1

— Так что она о нем сказала?

— Ничего, — ответил я.

— Вы были с ней наедине в ее комнате. Она должна была что-нибудь сказать.

Я отрицательно покачал головой.

— Боже праведный! Вы что же, не спросили ее?

Навалившись на стол, он глядел на меня со злым недовольством.

— Вам что, неинтересно?

— Я паковал ее вещи.

— Это я знаю. Но вы были там все то время. Не меньше четверти часа, наверное. Точно не меньше.

Протянув левую руку, он схватил мое запястье.

— Послушайте, у вас же была возможность, а после той сцены в саду вы не могли не сгорать от любопытства.

— Она была под наркотой, — напомнил я ему.

— Я знаю, — ответил он, повышая голос.

Его досада перерастала в гнев, остальные посетители начинали на нас оборачиваться.

— Вернитесь мысленно в ту комнату и повторите мне все, что она говорила, или хотя бы вспомните, как она смотрела в ответ на ваши вопросы. Уже будет хоть что-то.

— Я не задавал ей таких вопросов, — сказал я, — на которые вы хотели бы узнать ответ. Я спросил ее, где ее чемодан, она сказала, под кроватью, где же еще? Ах да, а перед тем как она повалилась на кровать, она назвала его ублюдком. Она повторила это не один раз, пока ходила по комнате.

Я не стал рассказывать ему, как она схватила меня за волосы, когда я полез под кровать. У меня в ушах до сих пор звучал ее голос, тон, которым она сказала: «Вы осуждаете, да?» Как будто мое осуждение имело для нее какое-то значение.

Здесь не подавали еду в номер, и мы завтракали в столовой гостиницы за столиком у окна, выходящего на площадь, украшенную немногочисленными юкками и пыльными олеандрами. Айрис еще не появлялась. Она сказала Уорду, что завтракать не желает.

— Что еще?

Я замялся, но в конце концов сказал:

— Она еще сказала, что как бы по-другому она смогла вытащить из него место?

— Местоположение корабля, вы имеете в виду?

— Надо полагать.

— Отдалась за информацию?

Он крепче сжал мою руку и вдруг заговорил зловещим шепотом:

— Вы это хотите сказать, да? Или то было?..

Я замотал головой, не желая отвечать ему.

— И она получила от него то, что хотела?

Его настойчивость начинала меня раздражать.

— Секс или информацию? — уточнил я. — Что вы имели в виду?

Я намеренно так сказал, и, я думаю, если бы мы тогда не сидели на виду десятка постояльцев отеля, он бы меня ударил.

— Месторасположение, — едва ли не прорычал он.

— Не знаю, она потом сразу ослабла.

Он секунду сверлил меня взглядом, как будто подозревая, что я от него что-то утаиваю. Потом отпустил мою руку.

— Ну ладно, мне придется узнать это самому.

Откинувшись на спинку, он, видимо, стал обдумывать, как к этому подступиться. Затем, допив свой кофе, медленно, чуть ли не против воли, поднялся на ноги.

— Да, лучше я сам с ней поговорю.

Он взглянул на часы у себя на запястье.

— Встречаемся у дороги в девять пятнадцать, о’кей?

Едва он сделал шаг к двери, как она распахнулась и в зал вошла Айрис. Такое впечатление, что между ними установилась определенная телепатическая связь. В дальнейшем я еще не раз отмечал подобные совпадения. В конце концов, оба они были Стрельцы.

Когда она подошла к нашему столику, я поразился произошедшей в ней перемене. Кожа опять в полной мере приобрела оливковый оттенок, и, хотя на ней не было или почти не было косметики, ее губы, или, лучше сказать, ее рот, который в паре с носом являл наиболее выразительную черту ее лица, был ярко-алым. На ее щеки, такие бледные еще вчера вечером, вернулся румянец, а осунувшееся от измождения лицо сегодня лучилось необычайной энергией, которая так привлекла меня в ту первую нашу встречу на «Катти Сарк».

— Не пора ли нам отправиться в дорогу?

Она обращалась к Уорду, не ко мне, демонстративно глядя на свои наручные часы.

— Я как раз шел за вами, — ответил он неприветливо.

Пропустив его замечание мимо ушей, она спросила, не купил ли он и ей билет на самолет из Лимы, на котором мы летим на юг.

— Я собирался ехать на машине через Арекипу к чилийской границе.

Он как будто оправдывался.

— Там по пути есть несколько археологических объектов, на которые я хотел бы взглянуть, раз уж я здесь. А в Пунта-Аренас нас ждет корабль. Возможно, с ним окажется не все в порядке, с чем-нибудь, что нам понадобится для зимовки на льду. Может оказаться, что нужно что-то специально заказывать издалека или транспортировать что-нибудь слишком габаритное для авиаперевозок, новый двигатель, скажем…

Пару секунд они смотрели друг на друга не то чтобы враждебно, но явно оценивающе.

— Мы можем обсудить это в дороге, не так ли? Вы уже оплатили счет?

Она сказала это надменным тоном, явно пытаясь его поддеть. Уорд немного помолчал, затем улыбнулся и кивнул.

— Да, мы можем поговорить об этом, когда будем осматривать руины Чан-Чана.

Он тоже ее дразнил, намеренно противопоставляя ее воле свою твердость характера, но при этом продолжал улыбаться, когда просил меня вынести вещи к машине.

— И не спускайте глаз с этого портфеля. — Кивнув на стоявший под столом кейс, он удалился.

Дорога, по которой мы ехали из Кахамарки через горы, практически сразу вывела нас на окраину Трухильо, и мы остановились в отеле в центре города. Все мы трое к этому времени валились с ног от усталости.

Сейчас, этим ярким безоблачным утром, после ночного дождя воздух был чистым и на удивление сухим, и мы отправились в путь полностью отдохнувшими. В первый раз я с предвкушением, даже волнением, ожидал того, что предстояло испытать, — путешествия по всему побережью южноамериканского континента и далее, в самый южный край планеты. Теперь, оглядываясь назад, даже заезд в Кахамарку я воспринимал больше как приключение, а не нечто такое, от чего мурашки бегут по спине.

Впрочем, хотя мое настроение и значительно улучшилось, тень человека, которому нравится носить прозвище Ангел смерти, омрачала эту поездку. Мысли о его привлекательной наружности, его красноречивой мужественности и, более всего прочего, страсти к нему Айрис Сандерби ни на минуту не выходили у меня из головы.

Уорд сел за руль, когда мы выехали из отеля, но вместо того, чтобы повернуть на юг, он повез нас на север, а когда Айрис Сандерби указала ему на это, он ей лишь ответил:

— Чан-Чан. Страсть как хочу взглянуть на Чан-чан.

Потом пояснил, что это древняя столица царства Чиму.

— Предшествовало инкам и было почти таким же могущественным.

Как и Айрис, мне тогда не терпелось продолжить путь на юг и поскорее увидеть судно, которое должно было стать нашим домом, но когда я увидел Чан-Чан… Он оказался невероятным, настолько не укладывающимся в сознание, настолько вне времени, что со мной что-то произошло. Мое восприятие изменилось, с моим мироощущением случилось что-то странное, чего я до сих пор толком не смог понять.

Начать стоит с того, что это был огромный, раскинувшийся на обширной территории глинобитный город, лежащий в руинах, покинутый, далекий, подобно Луне, и мрачный, как преисподняя, так как снова накатил туман, полностью закрыв солнце. Он располагался совсем недалеко от Панамериканского шоссе, весь в серой пыли. Внешние его стены столь толсты, столь мощны, что, простояв больше половины тысячелетия, они все еще возвышались на восемь-девять метров, лишь бастионы по углам несли на себе разрушительный след времени. Фактически это была покинутая страна, где оросительные каналы завалены обломками построек и нигде не видно никакой растительности. Войдя в пределы этих стен, действительно оказываешься в другом мире, раскинувшемся на площади более пятнадцати квадратных километров, изрезанной дорогами, огороженными рассыпающимися стенами жилых домов, общественных зданий, кладбищ и бассейнов. Местами лежали обломки костей, брошенные давно умершими мародерами и грабителями могил. Если смотреть оттуда в сторону Панамериканского шоссе, этот гигантский глиняный город представлялся окруженным остроконечными иссушенными горами. С запада его прикрывал Тихий океан. В воздухе висел его несмолкающий рокот, подобный землетрясению.

Я прошел сквозь эти фантастические руины. Самые масштабные, какие мне только довелось повидать. Как сказал Уорд, город был разделен на десять огороженных стенами районов, и, когда я подошел к его западной границе, передо мной во всем своем величии предстал вздымающийся океан. Из тумана накатывали волны величиной с гору и с непрекращающимся громоподобным ревом разбивались о берег.

Со стороны океана дул легкий бриз. Я стоял там, ощущая на лице соленые брызги и туманную сырость. И огромность океана, и древность пустынных руин у меня за спиной делали всю мою предыдущую жизнь чем-то несущественным, не имеющим большого значения. Не знаю, как это объяснить, но мое сознание будто вышло за его обычные пределы и вплотную приблизилось к пониманию смысла бытия. Атмосфера этого места несла в себе нечто библейское, при том что мир, к которому я прикоснулся, был языческим. Как же она могла содержать в себе такой глубокий смысл? Исходил ли он от чудовищной мощи бушующих передо мною вод, или мне его раскрыл этот величественный мертвый город?

Не знаю, что это было, но я словно покинул свое привычное тело, став высотой в десять футов и приблизившись к Богу. Впечатление было столь глубоким, что не покидало меня в последующие месяцы и придавало мне сил в минуты, когда я в них больше всего нуждался.

Я, должно быть, простоял там не меньше десяти секунд в полной неподвижности, как околдованный. Потом, повернувшись, я пошел назад, не воспринимая ничего вокруг, поскольку мое сознание было целиком поглощено тем впечатлением, которое на меня произвело это место, и я лишь смутно слышал зовущие меня голоса. Она сидела в проломе внешней стены и, когда я к ней подошел, сказала:

— У вас такой вид, будто вы увидели призрак.

Она улыбнулась.

— На что вы там смотрели?

— Ни на что, просто на море.

— Вы думаете о том, что нас ожидает впереди, — сказала она, заботливо глядя на меня.

Смотря на нее сверху вниз, я кивнул. Она поджала свои смуглые колени к подбородку, а треугольный вырез ее футболки обнажал округлость груди, даже отчасти розовые кружки вокруг сосков. Она похлопала по обвалившейся стене рядом с собой.

— Вам страшно?

Я ничего не сказал, и она отвернулась, снова глядя на море.

— А мне страшно, — прошептала она. — Оно такое безграничное. Вот именно это меня страшит. Оно тянется и тянется бесконечно, десять тысяч миль практически сплошного океана. И там, куда мы направляемся, ветры дуют со всех сторон земного шара.

Я сел рядом с ней, и мы вместе глядели сквозь туманную дымку на вздымающиеся и обрушивающиеся волны. Их грохот оглушал, заполняя собой весь мир.

— Он едет с нами, да? — спросил я.

— Ангел? Да, — кивнула она. — Он приведет корабль ко льдам и дальше покажет нам дорогу. Он знает куда, — прибавила она тихо, будто самой себе.

— Вы ему верите?

Она замялась.

— Нет-нет, я ему не верю. Но он нас туда проведет.

— Тогда почему?

— Ах, если бы я знала… — сказала она, глухо рассмеявшись.

Я ждал, но она так ничего и не прибавила.

— Вы в него влюблены? — спросил я.

— Любовь! — возмущенно воскликнула она, но не со злостью, а с презрением. — Для него это нечто непонятное. Невозможно любить такого человека, как Ангел.

— Что же тогда? Он вас очаровал, в этом дело, да?

Она плотно сжала губы.

— Вас это не касается. Впрочем, да, он очень привлекателен. Вы не находите? Он так же привлекателен для мужчин, — прибавила она медленно, — как и для женщин.

Меня это удивило, зачем она это сказала?

— Меня интересуете вы. Я спрашиваю о вас.

С моей стороны это было бесцеремонно, но мне нужно было знать, а сейчас появилась возможность. Атмосфера этого места, установившаяся между нами доверительность, все к этому располагало.

Она будто бы нехотя кивнула:

— Да, пожалуй. Так уж вышло. Он исчадие ада, но ему невозможно противостоять…

Она умолкла, едва заметно, будто вздрогнув, пожав плечами.

— И он мне не брат.

— Даже не сводный?

— Нет.

— Кто же тогда его отец?

— Откуда, черт возьми, мне это знать? Я его почти не видела с тех пор, как умер мой отец.

— А что Карлос тогда? Он ваш родственник, вы говорили?

Пропустив мой вопрос мимо ушей, она обернулась ко мне и спросила, зачем Айан нас сюда привез.

— Зачем ему так нужно было в Чан-Чан? Эти глиняные стены, они так угнетают.

Чуть помолчав, она прибавила:

— Он никогда ничего не делает без причины. Это его актерство, акценты, перемены настроения — все это намеренно, по моему мнению.

Она снова посмотрела на меня, ожидая, что я на это скажу. А я подумал, боже мой! Мы собираемся заточить себя в хрупкую скорлупку маленького суденышка, которое станет нам плавучим домом, и все мы, по крайней мере трое, питаем друг к другу враждебные чувства и движимы непонятными мне намерениями.

Будто прочтя мои мысли, она кивнула:

— Глядя на море, вы имеете все основания бояться.

— Я не боюсь, — уверил я ее. — Лишь слегка обеспокоен.

— Слегка обеспокоен! — захохотала она, передразнив мое произношение.

— Так как насчет Карлоса? — напомнил я.

— А что с ним? С ним все в порядке. Полиция во всем разберется. И если они арестовали парня, они его освободят, как только поймут, что тело не мое, а какой-то несчастной доклендской проститутки.

— А как же ваша сумочка?

— Моя сумочка? Да, конечно. Мне это пришло в голову неожиданно. Если они спутают тело с моим…

— И кольцо. Виктор Веллингтон сказал, что на левой руке погибшей женщины было ваше кольцо.

— Я тогда промокла до нитки, — кивнула она, улыбаясь. — А еще я немного боялась, и вода была грязная. Вокруг никого не было. Слава богу, меня никто не видел. Бедняга Карлос!

Она мельком на меня глянула.

— Почему вы о нем спрашиваете? Вы полагаете, его обвинят в убийстве? — спросила она с жаром.

— Вы узнали его, когда он гнался за нами из Гринвича.

— Разумеется, я его узнала. Он… — На этом она себя оборвала: — Вы задаете слишком много вопросов.

— Я хочу только выяснить, что его связывает с Гомесом. Вы говорили, что они в какой-то мере родственники.

Она снова перевела взгляд на море.

— Может, да, может, нет.

Она покачала головой. На ее черных волосах блестели капельки влаги. Затем она посмотрела мне прямо в глаза.

— С вами я могу говорить, мне кажется.

Я уже обратил внимание на то, что ее английский ухудшался каждый раз, когда ее охватывало волнение.

— С Айаном нет. Я не могу с ним говорить, о личном — не могу. Я его не понимаю. В том смысле, я хочу сказать, что не доверяю ему. Что касается практических вопросов — пожалуйста. Хорошо, что такой человек будет с нами в походе…

Она пожала плечами.

— Вы спрашиваете о Карлосе. Я не знаю, что он за парень, кроме того, что он очень близок с Ангелом. Его мать, я так думаю, та женщина, Розали. Но кто его отец…

Она вновь слегка пожала плечами, а потом поднялась на ноги.

— Нам пора найти Айана и отправляться в путь. Вечером нам надо быть в Лиме.

— А где он? — спросил я, когда мы отвернулись от Тихого океана и стали пробираться назад через лабиринты стен и фундаментов.

— Я оставила его, когда он осматривал что-то похожее на остатки кладбища. Он вооружился книжкой по археологии, которую вырыл из своего пухлого портфеля, и, стоя на четвереньках, рылся в куче выброшенных костей.

Мы нашли его сидящим наверху особенно высокого фрагмента стены, где он зарисовывал орнамент помещения, и, когда я залез и сел рядом с ним, я увидел, что с этого возвышения ему хорошо была видна наша «тойота». Когда мы ее там оставляли, нигде поблизости не было видно никакого автотранспорта. Теперь рядом с ней стояло еще несколько машин, а из автобуса выходила шумная группа туристов.

— Я вижу, у вас все под контролем.

Я это сказал больше в шутку, но он мои слова воспринял всерьез.

— А вы вели бы себя по-другому после того, что было по пути в Кахамарку?

Тогда я понял, что Айрис была права. Его настойчивое стремление приехать на север, в Чан-Чан, было продиктовано не одной лишь жаждой знаний.

Было уже одиннадцать, когда мы покинули этот грандиозный глиняный город и направились назад, в Трухильо, и дальше на юг по унылой иссушенной местности, немногим отличающейся от пустыни. Солнце понемногу разогнало туман, и к полудню мы оказались будто в раскаленной печи под выгоревшим бледно-голубым небом. К тому времени, когда мы въехали в Лиму, было уже темно, и, хотя мы каждый час сменяли друг друга за рулем, все мы не чуяли под собою ног от усталости.

Следующим утром мы вылетели в Такну, что на самом юге Перу, пересекли границу с Чили на такси и в Арике сели на самолет в Сантьяго. Оттуда задержавшимся рейсом мы отправились в Пунта-Аренас, куда прилетели поздно вечером.

Я плохо помню наше прибытие, лишь тот сорокакилометровый переезд из аэропорта под проливным дождем с градом и завывающим шквальным ветром, с почти нулевой видимостью, остался кошмаром в памяти. После жары в Перу здесь было очень холодно.

— В этой чертовой стране, пожалуй, не знают, что такое весна, — сказал Уорд с ужасающим акцентом, довольно точно выразив наше настроение.

Дом, в который мы приехали, был в добром викторианском стиле, и внутри, и снаружи, если не считать железной крыши. Между порывами ветра стук дождя по ней и шум стекающей воды не прекращались ни на минуту. Дом принадлежал старому капитану корабля. Он угостил нас кофе с чилийским бренди.

— Es bueno. Hara dormir bien^[100].

Бо́льшую часть жизни он провел в морях у чилийского побережья, перевозя грузы между портами, лежащими в стороне от основных южных маршрутов. Это был старик удивительной внешности, с большими шишковатыми ладонями, с искривленными ревматизмом пальцами и длинным лицом, изборожденным морщинами, тонкими линиями разбегающимися от его прищуренных, как будто он постоянно вглядывался в туман, глаз. Растительность на его голове была представлена густой шевелюрой темно-серого цвета и слегка свисающими усами, которые, загибаясь вокруг его рта, оканчивались небольшой эспаньолкой под нижней губой. Все это создавало впечатление, будто он постоянно улыбается.

Я уже почти спал, когда он провожал нас в наши комнаты — нам с Уордом была выделена одна на двоих в задней части здания, в углу которой стояла двухъярусная кровать. Налетающий ветер, казалось, устремлялся прямо в маленькое двустворчатое окошко, сотрясая его с громким грохотом. Иногда содрогался весь дом.

Когда я проснулся, уже сияло солнце, стало очень тихо. Уорд уже поднялся и, умывшись, одевался.

— Доброе утро, — сказал он, улыбаясь. — Полагаю, это можно считать началом нашего путешествия. Как думаете, это знамение?

— Что именно?

Я еще не вполне проснулся.

— Вы поймете, что я имею в виду, когда пройдете в ванную. Ее окно смотрит на пролив, и он совершенно спокоен, полный штиль, под каждым стоящим на якоре судном его изумительно точное зеркальное отражение. И там кое-что еще…

Этот взрослый мужчина был взволнован, как мальчишка. Сейчас, когда за его плечом в маленьком окошке виднелись заснеженные вершины гор, он выглядел намного моложе.

— Ну, давайте, встряхнитесь. Я буду на пристани возле судна. Оно прямо напротив нашего дома, и оно все адски покрыто ржавчиной. Но все равно это хороший корабль, — прибавил он, выходя из комнаты.

Таким образом, первый раз я увидел «Айсвик» в окне ванной комнаты дома старого морского волка, сменившего свое маленькое каботажное судно на дом на пристани с окнами, выходящими прямо на Магелланов пролив. Как Уорд и сказал, корабль был чудовищно ржавым, но, несмотря на ржавчину, у него был достаточно солидный вид. Главное, чтобы он нашел хорошего судового эксперта, прежде чем я ввяжусь в это предприятие.

Когда я подошел к пристани, вода посреди пролива потемнела от налетевшего ветерка, а солнце над горами к западу от города закрыли тучи. Выдыхаемый воздух клубился паром, и меня пробирал холодный ветер, несмотря на яхтсменский свитер и специальную штормовку, которую я приобрел для похода к южным широтам. Пристань была белой и скользкой от зерен недавнего града.

Я недолго там простоял, но мне хватило времени, чтобы оценить очертания судна, изящные линии его бортов, его размер и расположение мачт и такелажа. В сравнении с сухогрузом, пришвартованным так близко, что его черная корма буквально нависала над заостренным носом «Айсвика», последний выглядел совсем крошечным. Но если соотносить его с той гоночной яхтой, на которой я участвовал в кругосветной регате, он, думаю, не сильно уступал ей в размерах — не меньше двадцати пяти метров в длину при довольно широком и на вид глубоком корпусе. Посреди палубы располагалась невысокая рубка со штурвалом наверху, а для аварийного управления в маленькой кабинке на корме имелся румпель. Сначала я подумал, что судно имеет парусное вооружение кеча, но потом решил, что оно ближе к шхуне^[101]. Его бегучий такелаж^[102] пребывал в ужасающем состоянии, канаты обтрепаны и спутаны, но за стоячим, сделанным частично из нержавеющей стали, похоже, следили должным образом. Корпус, по всей видимости, был стальным, чем и были обусловлены полосы ржавчины, проглядывавшие из-под облепившего его грязного слоя снега и льда. Фальшборта и рубка, а также множество мелких деталей были алюминиевыми или из какого-то блестящего серого сплава.

Почерневшая труба торчала из палубы сразу за рубкой, ближе к левому борту, над ней дрожал горячий дымок. С обледеневшей скобы, ее фиксирующей, капала талая вода. Восхитительный запах жарящейся ветчины доносился с порывами налетающего ветра. Мне вдруг страшно захотелось есть. Я поднялся на борт, и из открытой двери рубки до меня донеслись приглушенные голоса.

— Мистер Уорд! — позвал я дважды. — Вы на борту?

— Да.

Однако голова, высунувшаяся снизу трапа, принадлежала не Уорду. То был крупный бородатый мужчина с копной белых волос на шарообразной голове, совершенно лишенной, казалось, шеи. Его невероятно широкие плечи распирали толстый коричневый шерстяной свитер с отворачивающимся горлом.

— Вы Пит Кеттил, ja^[103]?

Я подтвердил, и он протянул могучую лапу, сжавшую мою ладонь словно в тисках.

— Нильс Солберг. Добро пожаловать на «Айсвик». Босс уже здесь. Вы пришли завтракать, ja? Ветчина, яйца, кое-какие водоросли, еще жареные лишайники, которые мы называем lav. Они вкусные, спускайтесь.

Уорд уже сидел за столом.

— Нильс просто отличный повар, — сказал он с набитым ртом. — Но я тут уже кое-что выяснил. Вы пойдите взгляните на двигатели. Снаружи корабль, может, и похож на развалину, но, черт возьми, в машинном отделении… Уверяю вас, на крышках цилиндров можно жарить яичницу, такие они чистые и отполированные. Я прав, Нильс?

— Ja, двигатели о’кей.

— Так что нам нужен кок. В первую очередь. Хоть Нильс и повар что надо, но от него будет больше пользы не на камбузе. И нужно что-то делать с валом привода.

Видимо, отставной капитан, разместивший нас в своем доме, был готов предоставить нам койки на берегу, но не более того. Питаться мы должны будем на борту.

— А что же миссис Сандерби? — спросил я.

Уорд взглянул на меня, недоуменно подняв брови.

— Я так думаю, она все проспала, — сказал я, недолго думая.

— В таком случае вы думаете неправильно, — возразил он, осклабившись. — Она поднялась раньше меня, позавтракала, и вид у нее был такой, будто она отправляется заключать крупную сделку в финансовом центре Буэнос-Айреса или где еще. В действительности она сейчас на судоремонтном заводе разговаривает с каким-то бригадиром, который у нее там на побегушках. Вы наверняка заметили, что тут работы непочатый край.

Он вытянул шею вперед, когда здоровяк-норвежец бухнул передо мной полную тарелку всякой всячины: огромный ломоть жареного хлеба, два яйца, два толстенных куска ветчины, остальное — мешанина из каких-то сомнительных растений, плавающих в жиру.

— Я — Айан. Это Нильс. Миссис Сандерби — Айрис. Вы — Питер, или просто Пит. А как нам звать Гомеса, мы узнаем в свое время. В общем, с этой минуты и впредь зовем друг друга по именам. Быстрее звать, быстрее отозваться. А там, куда мы собираемся, нам, черт возьми, нужно будет, чтобы все действовали быстро. Оснастку уже посмотрели?

Я кивнул, внезапно осознав, что будет дальше.

— Это теперь ваше ведомство. Я ничего не смыслю в парусах, так же как и Нильс. Он дока в механике, но не более того. Ну а Айрис — она будет управляющей. О’кей?

— А вы? — спросил я с набитым лишайником ртом, который и вправду оказался намного вкуснее, чем я мог представить.

— Я? Я только лишь старый денежный мешок. Но я вот что скажу, приятель. Я чертовски быстро всему учусь, так что не думайте, что сможете мне вешать лапшу на уши или весь день сидеть на своей маленькой жирной заднице, ни черта не делая. Мне нужно, чтобы вся эта оснастка была приведена в рабочее состояние не больше чем за неделю.

— А паруса?

— Айрис сейчас этим занимается. Нужно будет выяснить, есть ли здесь предприятия по изготовлению парусов. Боюсь, что нет, и тогда нам придется их заказывать с пересылкой самолетом. Или сделаем их сами. В таком городе должны быть хорошие швеи, и Зингер наверняка продавал здесь свои машины во времена парусных судов. Айрис скоро организует несколько женщин. Она прекрасный организатор, эта девушка.

К тому же именно Айрис нашла нам повара. Это был двадцатидвухлетний курсант, которого комиссовали со службы в чилийских ВМС, и кроме приготовления пищи он, похоже, умел еще очень много чего. Его звали Роберто Колони. Он лежал в госпитале с переломом лопатки, предплечья и двух ребер после неудачного падения, кроме того, вследствие сотрясения мозга у него ухудшился слух. Вот из-за глухоты, а не более очевидных травм, его списали на берег, и через несколько дней он должен был наконец приступить к своим кулинарным обязанностям на нашем корабле.

Моя первоочередная задача в это первое утро в Пунта-Аренас состояла в том, чтобы узнать об этом судне все, что только возможно. Айан снабдил меня основными сведениями, пока я поглощал этот достойный Гаргантюа завтрак. «Айсвик» был построен на канадских судоверфях для одного американского миллионера, решившего последовать примеру штаб-сержанта королевской канадской конной полиции Генри Ларсена, который в 1940–1942 годах на шхуне «Св. Рох» преодолел Северо-Западный проход^[104] с запада на восток. Если не считать Амундсена, он был первым, прошедшим по этому пути. А в 1944 году он сделал это еще раз, теперь уже с востока на запад, и стал первым человеком, проплывшим через северные воды Канады в обоих направлениях.

На конструкцию «Айсвика» в значительной мере оказали влияние парусные суда канадской королевской жандармерии, а также рисунок, сделанный тем необыкновенным антарктическим путешественником-одиночкой, Дэвидом Льюисом.

— Сделал для него набросок на конверте — устойчивый к сжатию стальной корпус с толстой, как у танкера, обшивкой.

Однако «Айсвик» был существенно шире полицейского корабля. Благодаря заостряющейся и к носу, и к корме форме его прочного глубокого клиновидного корпуса, он как спереди, так и сзади будет вытолкнут льдом наверх, если окажется зажатым между грядами торосов. Кроме того, он был значительно меньше полицейского корабля, имеющего водоизмещение более трехсот тонн. Но именно он и сделанный на скорую руку на конверте чертеж послужил прообразом «Айсвика». К сожалению, его строительство было прервано по причине краха маленькой специализированной компании, взявшейся за сооружение его стального корпуса. Потом у американского миллионера случился сердечный приступ, после чего он утратил интерес к своей затее. К тому же нефтеналивное судно «Манхэттен», пройдя по этому пути, лишило ее привлекательности.

Тогда юристы миллионера выставили судно на продажу, как раз после очередного обвала на нью-йоркской фондовой бирже. Прошло три года с начала строительства, а на корабле все еще не было ни мачт, ни оснастки, отсутствовало внутреннее оборудование. Покупка корабля компанией «Б. Дж. Норск Форскинг» из норвежского города Ларвик для сейсмической разведки в Море Беллинсгаузена к югу от мыса Горн, как сказал Уорд, стала первым хорошим событием в жизни судна. Даже с учетом того, что сама сделка была в некоторой степени тайной.

Уорд отнюдь не хотел сказать, что над кораблем повисло проклятие, но после того, как парусное вооружение и внутреннее оборудование были изменены для выполнения новых задач в водах Антарктики, «Б. Дж. Норск Форскинг», занимавшаяся бурильными работами в норвежском секторе Северного моря, вступила в полосу неудач, последовавшую за падением цен на нефть, и свернула свои проекты в Южном океане. Компания приобрела «Айсвик» по крайне низкой цене, еще примерно столько же она истратила на переоборудование судна в соответствии со своими требованиями, а Айану Уорду он обошелся в сумму, не намного превышающую ту, которую норвежцы первоначально выложили за корабль.

— Говорю вам, Пит, — сказал он, навалившись на стол; его маленькие серые глаза возбужденно горели, как у уличного торговца, заключившего удачную сделку, — сейчас одно только изготовление такого корпуса обойдется в небольшое состояние. Спереди он обшит восемнадцатимиллиметровой сталью. Если нас сожмут льды, он как пробка из бутылки выпрыгнет под их натиском. По крайней мере, — прибавил он, посерьезнев, — так это звучит в теории.

— А что говорит ваш судовой эксперт? — спросил я.

— Именно это и сказал. В теории так и должно произойти. Но потом этот человечек взял и все испортил, признавшись, что он, вообще-то, не специалист в том, что касается льдов, и не может утверждать наверняка, что произойдет, если нам придется испытать по-настоящему сильное давление ледяных торосов. Правда, думаю, состоит в том, что, если на тебя идет айсберг, а ты застрял во льдах, никакая толщина стали тебя не спасет. Я прав, Нильс?

Норвежский великан, хмурясь, покачал головой:

— Jeg forstårikke^[105].

Думаю, он с трудом понимал произношение Уорда. Впрочем, как и многим иностранцам, ему легче было говорить на английском, чем воспринимать его на слух.

— Айан, вы уже допили кофе? Тогда пойдем взглянем на вал, хорошо?

На плите кипел кофе в старой скороварке, заполненной наполовину, рядом в кастрюле — молоко. Я налил себе кофе и, покончив с ним, вышел на палубу и принялся осматривать снасти. Нильс уже открыл машинное отделение, находящееся сразу под рубкой, и они с Айаном сидели на полу, свесив ноги над большим дизельным мотором, просматривая составленный им список необходимого. Когда я проходил мимо них, Айан, надев очки, смотрел на схему, начерченную механиком в его блокноте.

— Ну, в этом есть смысл, но если для этого придется вытаскивать двигатель и тут везде будут шнырять механики, мешая нам заниматься погрузкой припасов и оборудования…

— Nei, nei, nei^[106]. Мы отрежем вал здесь. Я сам это сделаю. Не нужно звать механиков с завода. Ничего не нужно, только инструменты и рычаг, чтобы его вытащить. И новый генератор, небольшой, чтобы получать электроэнергию от…

— От гребного винта?

— Ja, ja, от винта.

Я оставил их за этим занятием. Моторы меня не особенно интересовали. А вот паруса снасти — наоборот, и, оказавшись на палубе, сортируя и складывая в бухты канаты и отмечая в блокноте, что нужно приобрести, я практически ничего вокруг себя не замечал. Время текло незаметно, я был полностью поглощен работой и едва заметил, как усилившийся ветер стал мести мелкую снежную крупу. Время от времени я спускался вниз отогреться, сделать записи и еще раз их пересмотреть, сверяясь со схемами, которые Нильс нарисовал для меня, прежде чем они с Айаном ушли на судоремонтный завод.

Заканчивался октябрь, и не нужно было обладать особенными навигационными знаниями, чтобы понять, глядя на карты и лежащие на штурманском столе лоции, что необходимо выйти не позднее конца ноября, с тем чтобы оказаться на юге моря Уэдделла в наиболее благоприятное время летнего таяния паковых льдов. Предстояло преодолеть почти две тысячи миль, и, делая поправку на непредвиденные случаи, пройдет как минимум месяц, прежде чем мы приблизимся к тому месту, где Чарльз Сандерби мельком видел «Андрос». А Нильс планировал провести капитальный ремонт двигателя. Помимо этого, из Англии еще не доставили заказанный снегоход.

В тот вечер мы узнали название, которое аргентинцы дали своему перестроенному Ост-Индскому кораблю, — «Санта-Мария дель Суд». И рассказала нам об этом не Айрис, хотя она уже знала, что он пришел в пролив вскоре после того, как был потоплен «Генерал Бельграно»^[107]. А сообщил нам это старый капитан, в чьем доме разместил нас Нильс. Айан пригласил его к нам на ужин. Старик жил в одиночестве, не считая женщины наполовину индейских кровей, приходившей к нему по утрам. То приглашение было сделано исключительно из побуждений вежливости, не более того, ведь никто из нас тогда не подозревал, что он был единственным человеком в Пунта-Аренас, имеющим кое-какое представление о том, зачем старинный деревянный Ост-Индский корабль типа фрегат был отреставрирован и отведен на юг аргентинскими моряками во время войны.

Айрис пришла вместе с ним в длинном платье и в полной боевой раскраске. Контр-адмирал пригласил ее на ужин в свою резиденцию. Будучи командующим эскадрой третьей военно-морской зоны, он был самой важной персоной в Пунта-Аренас. Также были приглашены начальник порта и управляющий судоремонтной верфью. Одному богу известно, как ей это удалось, разве что, возможно, это объяснялось тем, что здесь, на краю света, красивые женщины были редким явлением.

— Очень хорошо, что мы получим необходимую поддержку, — улыбнулась она, взмахнув изрядным списком необходимого, который я помог ей составлять.

Контр-адмирал прислал за ней свой автомобиль, и, когда он подъехал, я проводил ее на пристань. К этому времени уже дул штормовой ветер с запада, яростными порывами налетая с гор и оставляя борозды на белоснежно-пенной поверхности воды. Так о себе напоминало расположенное к западу от порта нагорье почти в шестьсот метров высотой, до первого горнолыжного спуска было всего восемь километров езды.

Айрис была похожа на казака в своих высоких черных сапогах, юбка ее длинного платья закрутилась за ремешок ее парчовой сумочки. Куртка с отороченным мехом капюшоном укрывала ее от дождя со снегом. Ледяные капли белым туманом застилали свет фонаря на пристани, корма сухогруза блестела, облепленная мелкими, как кристаллы соли, крупинками. К тому времени как она уехала, я продрог.

Наш морской ветеран-хозяин — капитан Ф. Крамсу — оказался финном.

— Как поэт. У нас есть поэт с такой фамилией, но с другими взглядами на жизнь: его стихи полны страдания. Ф. значит Фредерик, так что зовите меня Фредди.

Он был похож на гнома с ярко-синими глазами.

— Я из Лапландии. Здесь никто не знает моего языка. Отвечают или по-английски, или кивают, а говорят на местном диалекте испанского. Так что по большей части общаемся на английском, и все меня зовут Фредди или кое-как похуже, думая, что я не понимаю.

Фредди широко улыбнулся, обнажая потемневшие заячьи зубы, и от его глаз разбежались многочисленные морщинки. Он потянулся за выпивкой, которую ему налил Нильс.

— А я потешаюсь, потому что уже неплохо говорю на чилийском диалекте испанского.

Он поднял стакан, сперва обращаясь к Нильсу, потом к Айану и наконец ко мне.

— Skool!^[108]

Фредди одним махом опрокинул в себя спиртное.

— К сожалению, писко, — сказал Нильс извиняющимся тоном. — Чилийский бренди, не водка. Водку трудно достать. Через пролив проходит столько кораблей, плавучие рыбзаводы и рефрижераторы, но они стоят в море, набирают криля и рыбы, которую им подвозят их лодки, а когда заполнятся, сразу уходят назад в Россию, Польшу или еще куда, откуда они там пришли. Или, если у них возникают проблемы, уходят в порты Атлантического океана дальше на север, в Аргентину и Бразилию. Для них это ближе к дому.

Положение Фредди в Пунта-Аренас было достаточно необычным, по большей части являясь результатом Фолклендской войны. Как выходец из нейтральной страны, он прибыл в этот порт в качестве представителя иностранных судов, проходящих через Магелланов пролив. Что-то вроде консула. Конечно же, неофициально, никто его не назначал на этот пост. Просто с тех пор, как он продал свое каботажное судно и осел в Пунта-Аренас, он вел журнал, куда записывал все проходящие через пролив суда. Он забрал свою подзорную трубу и установил ее перед маленьким мансардным окошком под островерхой крышей обращенного к востоку фронтона своего дома.

В этом журнале, который он мне позже показывал, значилось название, порт приписки и страна, откуда прибыло каждое судно, прошедшее через пролив за последние восемь с половиной лет. Кроме того, его возраст и состояние, конечный пункт следования и, разумеется, имя капитана и описание груза. Он обратил мое внимание на то, что портовые и прочие чиновники на руководящих должностях, равно как и военно-морское и армейское командование, приходили и уходили, по большей части оставаясь на юге в течение короткого времени, в то время как он тут пребывал постоянно. Потом мы узнали, что правительство в далеком Сантьяго платило ему жалованье, так что он в определенном смысле был их представителем в Пунта-Аренас, и, таким образом, для него было вполне естественным опекать нас и всячески нам помогать.

У него была еще одна тетрадь, которую он завел в начале Фолклендской войны. Хотя она и была дневником по форме, по сути больше являлась журналом. В ней отмечались не только проходившие туда и обратно через пролив корабли, но также содержалась информация об ударах аргентинских военно-воздушных сил, передвижениях флота, включая и затопление «Бельграно», и даже упоминался британский вертолет, который совершил посадку на берегу Магелланова пролива практически напротив Пунта-Аренас и был уничтожен его пилотом. Тетрадь была полна слухов и сплетен, в основном услышанных Фредди от моряков на кораблях, которые он посещал.

Первое упоминание о «Санта-Марии» он смог найти для меня именно в этой тетради. В ней говорилось следующее:

«На теплоходе „Торсхавн“ помощник капитана был из Хельсинки. Он рассказал мне, что они заходили в Рио-Гальегос^[109], где высадили на берег семь шведских инженеров с запчастями к технике „Вольво“ и „Сааб“ и видели старинный деревянный корабль с прямыми парусами, пришвартованный у причала военной судоверфи. Назывался он „Санта-Мария дель Суд“. Его привели на буксире с аргентинской военно-морской базы близ Буэнос-Айреса, где он подвергся капитальному ремонту. Капитан „Торсхавна“, Олаф Петерсон, рассказал, что наверху, на реях, люди крепили по сторонам двух из трех мачт антенны. Говорили, что батарейная палуба этого реликта эры парусного флота, отреставрированного перед самой войной для музейной экспозиции, была оборудована самой современной электроникой».

Это, конечно, перевод, в оригинале запись была на финском. Далее, вскоре после того, как британская оперативная группа войск прибыла с Фолклендских островов, следовала еще одна запись относительно «Санта-Марии дель Суд».

«Говорят о высадке британцев на побережье Патагонии^[110] севернее Рио-Гальегос. Но это только слухи. Не думаю, что их высадка вероятна. Это бессмысленно, в море у них есть возможность маневра. Авианосцы с „Харриерами“^[111] — их главные козыри. Единственное судно там сегодня — это аргентинский буксир, транспортирующий, я думаю, „Санта-Марию дель Суд“. Это деревянный корабль, наподобие тех старых клиперов, которые использовали для перевозки зерна до Первой мировой войны, но он как минимум на сто лет старше. Его извлекли из ила, в котором он лежал в заливе Ла-Плата, и, как говорят, практически заново отстроили. Теперь на его мачты установили антенны, и это меня наводит на мысль, что его, должно быть, собираются использовать для электронной разведки».

Он показал мне свой журнал и перевел эти записи примерно через две недели после моего приезда в Пунта-Аренас. А в тот первый вечер на «Айсвике» мы услышали все это непосредственно от него. Айан спросил его мнение, для чего могло быть предназначено электронное оборудование. Улыбнувшись, Фредди покачал головой.

— Я не буду строить никаких догадок. Пока не буду. Это было бы неразумно, потому что в Пунта-Аренас наверняка есть агенты хунты. Меня здесь хорошо знают благодаря моему учету движения кораблей.

Фредди вытащил из кармана потертую трубку и принялся ее набивать.

— Как-то раз, — продолжил он неспешно, — я вернулся домой и обнаружил, что в доме был обыск. Все перевернули вверх дном, содержимое ящиков повытряхивали на пол, даже доски поотдирали. Я, конечно, сообщил об этом в полицию, но ничего за этим не последовало, никого не арестовали. Хотя они знают. Я совершенно уверен, что они знают, кто это сделал.

Он раскурил свою трубку, медленно затягиваясь, уголки его губ поднялись вверх от озорной улыбки.

— Чили и Аргентина…

Капитан Фредди выразительно пожал плечами.

— Вы можете посмотреть на карте, насколько неудачно проведена между этими странами граница здесь, на юге. Так что это вроде шахматной партии между ними, верно? Половину всех важных должностей в Аргентине занимают люди из этой страны. И они не допускают, чтобы арестовывали этих людей за то, что они обучены делать. Поэтому агентов Аргентины не арестовывают. Сам живи и другим жить не мешай, верно ведь, ja? Вы ведь точно так же действуете, я полагаю. В любом случае…

Расхохотавшись, он хлопнул рукой по столу.

— Они не получат то, за чем приходили. Я начал новый журнал как раз перед тем, как они высадились на Мальвинах, когда их каратели начали действовать на Южной Георгии, помните? То было начало войны. Я думаю, то, что я писал в этой тетради, может иметь интерес для разведслужб, поэтому я всегда ношу ее с собой. И пишу по-фински. Другие тетради они, конечно, оставили. Они для них не представляют интереса. Поэтому я знаю точно, кто это был.

— Они могли силой забрать у вас вашу тетрадь, — предположил Айан.

Капитан Фредди помотал головой.

— Это же бандитское нападение, да? У нас тут, в Пунта-Аренас, подобное редкость.

Его улыбка была такой гномьей, что мне вспомнились тролли и «Пер Гюнт»^[112], которую я видел в театре Мэддермаркет в Норвиче.

— Если бы они на меня напали, это было бы слишком очевидно. Тогда бы полиция не мешкала, а для Аргентины в то время было важно, чтобы их соглядатаи были на свободе.

— Понимаю, — кивнул Айан.

— И если бы они даже получили мою тетрадь, они ничего бы там не нашли.

Его лицо приобрело хитрое выражение.

— После того как я побывал на борту, я ничего о своем посещении корабля не записал. Это слишком опасно.

Айан подался вперед.

— Вы были на борту?

— Kyllä^[113]. Они пригласили меня. Тогда я и начал подозревать, к чему готовили «Санта-Марию дель Суд».

Капитан Фредди замолчал, до нас доносились приглушенные звуки ночного порта, частично перекрываемые постоянным жужжанием техники на пришвартованном рядом сухогрузе. Уорд ждал, но в итоге лишь благодаря настойчивым расспросам удалось мало-помалу выудить из него подробности.

То было, должно быть, весьма странное зрелище. Капитан Фредди сказал, что не мог поверить своим глазам, когда выглянул в окно своей спальни. Будто «корабль-призрак», он именно так и сказал, три черные мачты на фоне низкого заснеженного берега напротив и невероятно длинный бушприт, «как копье» торчащий из деревянного корпуса. Буксир Фредди сначала не заметил, поскольку он был по ту сторону корабля.

Оба судна все то утро простояли у судоремонтной верфи. В конце концов во второй половине дня его позвали на борт буксира уладить возникшую «небольшую проблему». Буксир следовал из Рио-Гальегос в аргентинский порт Ушуайя в проливе Бигл. У входа в Магелланов пролив на них налетели штормовые ветры, и за мысом Дев буксируемое судно стало резко отклоняться от курса и забегать вперед буксира.

Капитан буксира, естественно, никогда раньше не водил большое парусное судно и не знал, насколько велика парусность трех высоких мачт при сильном ветре. Время от времени корабль буквально налетал на буксир, утыкаясь носом в его корму, и в итоге буксирный трос вырвал кабестан, на котором был закреплен. Все, что мог тогда сделать экипаж буксира, — оставаться рядом с парусником и ждать, пока не утихнет буря.

Трос потом заново закрепили стропами к бушприту корабля, и на такой импровизированной сцепке его дотащили до Пунта-Аренас. Им нужна была помощь судоремонтного завода, чтобы надежно зафиксировать трос без риска его повторного обрыва. Также им требовались материалы, чтобы временно подлатать правый борт у носа, где обшивка повредилась, когда корабль налетал на корму буксира. Кроме того, нужны были дополнительные помпы, так как образовались течи. Проблема состояла в том, что старший лейтенант, командующий буксиром, был категорически против того, чтобы пустить на борт «Санта-Мария дель Суд» хоть кого-нибудь из представителей чилийских ВМС для оценки тяжести повреждений.

Вот тогда и послали за капитаном Фредди, и, по его словам, после долгих, временами довольно резких препирательств, после многочисленных телефонных звонков наконец по факсу были присланы инструкции, разрешающие чилийской стороне пойти на предложенное им решение вопроса. Вот так он и попал на борт «Санта-Мария дель Суд».

— Понимаете ли, то было политическое решение. On poliittenen päätös ymmärrättekö. Все сплошь политика. Шла война, но они по-прежнему стремились к дружественным взаимоотношениям.

Ремонтные работы нужно было проводить на батарейной палубе, и как раз на батарейной палубе было установлено электронное оборудование, которое они не желали показывать чилийцам.

— Они не хотели, чтобы те поняли предназначение судна. Я ничего не смыслю в электронике. Olen vain vanha lastilaivan kapteeni, siksi olen turvassa. Ничего не знаю. Я всего лишь старый капитан каботажного судна.

Он улыбнулся. В его глазах блеснул озорной огонек, когда он рассказывал Айану о нижних палубах, на которые ему удалось взглянуть, и о том, что все они были прорублены посередине, и об установленной своеобразной пластиковой крыше.

На борту «Санта-Марии» он пробыл два часа или немного дольше, выясняя с аргентинским старшим лейтенантом и механиками буксира, что необходимо для того, чтобы как можно скорее отвести корабль к проливу Бигл и оттуда в Ушуайю. Помпы были незамедлительно присланы с судоремонтного завода. Все остальное оборудование вместе с инструментами и электрогенератором доставили на следующее утро. Поскольку они выполняли ремонтные работы собственными силами, у них на это ушло больше времени, чем потратили бы сотрудники завода, но даже так они отправились в путь на третий день после полудня.

Это все, что он смог нам рассказать. С какой целью на старый парусный корабль установили сложное электронное оборудование, он не знал точно, и Айан не стал у него это выпытывать. Тем не менее он расспросил его об экипаже, особенно на «Санта-Марии».

— Был ли среди них человек по фамилии Гомес?

Старик покачал головой:

— Ei^[114].

Там было два аргентинских офицера, один на буксире, другой на «Санта-Марии», и он видел по меньшей мере шестерых членов экипажа, но не знает имени ни одного из них. Айан залез в свой портфель и достал оттуда фотокарточку. Это был портрет анфас Марио Ангела Гомеса в военно-морской форме.

— Где вы ее взяли? — спросил я его.

Он бросил на меня быстрый взгляд, но ничего не ответил.

— Вы узнаете его? — спросил он капитана Фредди. — Был он среди прочих офицеров?

Старик мельком глянул на него и замотал головой:

— Ei. Этого человека не было на борту «Санта-Мария дель Суд», и на буксире тоже. Почему вы спрашиваете?

Айан уклонился от ответа и принялся подробнее расспрашивать об электронном оборудовании. Но Фредди смог только описать внешний вид приборов на батарейной палубе. Остальное было скрыто чехлами.

Вернулась Айрис с сияющими глазами и разрумянившимися с холода в теплоте кают-компании щеками. Все было улажено, судоремонтный завод окажет всю возможную помощь. Она поговорила с Айаном с глазу на глаз в кормовой каюте, затем надела куртку поверх платья и ушла спать в сопровождении капитана Фредди. Мы еще раз выпили с Нильсом на посошок, пока он перепроверял список того, что необходимо для ремонта вала, потом вышли и под порывами ледяного ночного ветра быстрым шагом отправились на свою квартиру.

В ту ночь меня разбудил какой-то тоненький звон, и я сел на кровати, не понимая, где я вообще нахожусь. Внизу что-то заворочалось, и я вспомнил, что сплю на верхней полке двухъярусной кровати и у Айана в наручных часах есть встроенный будильник. Я снова уснул, но тут же проснулся снова и увидел перед собой голову и поднятые вверх руки. Шерсть свитера коснулась моего лица.

— Что за черт?

— Ничего, мне просто нужно кое-что сделать.

Свет почти полной луны пробивался сквозь быстро бегущие облака, и в ее бледном сиянии я видел, как он натянул резиновые сапоги и выскользнул из комнаты. Соскочив с верхней полки, я прошел по коридору в уборную. Нужно было отлить. На часах было 3:17, и я успел увидеть в окно, как он влез в ожидавший его автомобиль и уехал.

Было уже почти пять часов, когда он вернулся. На мой вопрос, куда он ездил, он лишь сказал:

— Спите.

Быстро раздевшись, он улегся на свою койку.

— Вас не было почти два часа.

— Мне нужно было сделать один телефонный звонок. Теперь закройте рот. Я замерз и хочу спать. А вы как хотите.

Больше вопросов я не задавал, просто лежал и слушал завывание ветра. Лондон. Через спутник. Должно быть, Лондон. В любом случае Европа, иначе ему не пришлось бы звонить посреди ночи. Но о чем он говорил и почему именно сейчас? К чему такая срочность? Вопросы роились в моей голове, и уже начинало светать, когда я в конце концов уснул.

Не знаю, было ли дело в неотступном ощущении заточенности в ограниченном скалами и тучами мирке, его удаленности, или непрерывно дующем, сбивающем с ног ветре, но все здесь, казалось, тянулось дольше, чем можно было ожидать. Само собой, случались и накладки. Колони сообщили, что его мать пострадала в ходе каких-то политических стычек в Вальпараисо, так что, вместо того чтобы занять место на камбузе, он вынужден был поехать домой. Айрис с Нильсом продолжали по очереди стоять у плиты, и в итоге, чего и следовало ожидать, ремонт вала не был окончен до того, как из Штатов был доставлен самолетом генератор для выработки электроэнергии при свободном вращении гребного винта во время движения под парусами. А потом еще корабль нужно было ставить на стапель, и не один раз, а дважды: первый раз для чистки, покраски и обработки корпуса средствами, предотвращающими его обрастание подводными организмами, и второй — для замены пяти поврежденных болтов на киле. Несколько деталей, которые заказывала Айрис, по прилете оказались не теми, что были нужны, и их пришлось отправлять обратно. Примерно в середине месяца Нильс обнаружил, что два кингстона на грани разрушения из-за усталости металла. Тот, что был в худшем состоянии, отвечал за выпуск воды из гальюна, так что всю следующую неделю, пока судно вновь не было поднято на стапель для устранения неполадок, нам пришлось использовать старую добрую бадью для помоев. Все это время внутри кипела работа, пока я мучился с парусами и такелажем по большей части под открытым небом на палубе.

Хорошей новостью явилось то, что австралийская пара в конце концов приняла решение приехать. Руководство согласилось предоставить супругам отпуск на год.

«Будем конце ноября Энди и Гоу-Гоу Гэлвин», — говорилось в полученной от них телеграмме. Лично мне тоже улыбнулась удача. В библиотеке корабля, помимо всех необходимых справочников по навигации, Библии, молитвенника, отчетов об антарктических экспедициях и десятка полтора книжек в потертых мягких переплетах, нашлось несколько пособий, и одно из них по снастям и парусам. Оно было написано еще в те времена, когда ветер был основной движущей силой в мировом судоходстве, и, таким образом, хотя формально оно и устарело, в нем содержались бесценные сведения, связанные с моими обязанностями, особенно касающиеся сплеснивания стальных тросов. Если мы перевернемся и придется подручными средствами восстанавливать мачты, эти умения могут спасти нам жизнь.

Переоснащение корабля для похода в Антарктику всего за неделю, после того как он простоял более года в бездействии, являлось задачей практически невыполнимой. По моим прикидкам, после того как я во всем разобрался, нужен был месяц как минимум. Все мы работали, выкладываясь на полную, и единственный перерыв случился во второе воскресенье, когда «Айсвик» был на стапеле и судоремонтная верфь была закрыта. Синоптики обещали на тот день на редкость хорошую погоду. Мы взяли полужесткую резиновую лодку, направились к югу в сторону острова Досон и в конце концов пристали к берегу в маленькой бухточке с черным песком и галькой на полуострове Брансуик перед тем местом, где пролив, делая крутой поворот, отклоняется на северо-запад и сквозь многие мили узких каналов выводит в Тихий океан. Округлыми холмами высилась морена. Мы пошли по поросшим травой кочкам вглубь полуострова и забрались достаточно высоко по осыпающимся склонам, где расположились для пикника в месте с чудесным видом на Магелланов пролив, протоки и острова далее к западу. Солнце ослепительно сияло над темно-синей водой, а воздух был таким кристально чистым, что, казалось, протяни руку — и дотронешься до сияющей заснеженной вершины Сармьенто, возвышающейся далеко на юго-востоке Огненной Земли.

Мы условились не затрагивать относящихся к ремонту тем и лежали на солнце, попивая из бутылки, которую Айан притащил в своем рюкзаке. Поедая бутерброды с сыром и рыбой, прихваченные Айрис, я смотрел на мир, теперь казавшийся добрым и спокойным, совсем другими глазами.

А потом она вдруг сказала:

— Карлос приезжает в пятницу.

Перед этим Айан рассказывал нам о том, как десять или пятнадцать тысяч лет назад древние люди проникли из Монголии на Аляску по цепочке Алеутских вулканических островов и потом на протяжении пяти тысяч лет шли через Северную и Южную Америку, пока в итоге не достигли Огненной Земли, зимуя практически нагишом, согреваемые лишь своим естественным волосяным покровом. Он поведал о Роберте Фицрое, морском офицере, первым детально исследовавшем воды, на которые мы сейчас глядели, о Дарвине, присоединившемся к Фицрою во второй его экспедиции на «Бигле», в ходе которой исследование берегов было завершено. О длинном пути домой через Галапагосские и другие острова, в том числе и Новую Зеландию.

— На это у них ушло пять лет. Первые два года из них они провели в этих водах, и я полагаю, что впервые его идея о происхождении видов оформилась именно здесь.

Меня не переставала удивлять эрудированность Айана, к тому же он обладал редкостной способностью запоминать прочитанное, чтобы потом рассказать другим. И вдруг Айрис этим своим не вытекающим из предыдущего разговора объявлением предстоящего приезда Карлоса продемонстрировала, что она его совсем не слушала, а ее мысли были сосредоточены на походе и том, что нас ожидало впереди.

— Зачем?

Она, надо полагать, ранее сообщила Айану какие-то общие сведения о парне, поскольку он не стал спрашивать ее, кто он такой. Ограничился этим отрывистым вопросом.

— Зачем?

— Зачем? Я не знаю зачем.

Положив голову на поросший мхом камень, как на подушку, она раскинулась, глядя в бездонную синеву неба.

— У меня только это сообщение. — Она выудила из кармана куртки измятый листок и передала Айану.

— «Приезжаю Пунта-Аренас 1700 27 ноября Карлос Боргалини».

Прочитав вслух, он вернул ей телеграмму, и я подумал, какая досада, что приходится думать об этом несчастном мальчишке в единственный хороший денек со времени нашего приезда сюда. Все равно она не могла сообщить нам о нем более того, что мы уже знали.

— Вы точно знаете, что он родственник Гомеса?

Рот Айана был набит бутербродом с сыром, в который он перед этим вгрызался, поэтому, думаю, она могла и не разобрать, о чем он спросил. Проглотив, он повторил вопрос и прибавил:

— Вы уверены в этом?

— Вам будет достаточно один раз на него взглянуть, чтобы понять, что между ними есть какое-то родство, — ответила она резко.

— Боргалини. Кто это?

— Я не знаю.

Она сказала это слишком поспешно, и он возразил, глядя на нее:

— Думаю, что знаете. Он тесно связан с той женщиной вашего отца, Розали Габриэлли. Правда, если верить словам Родригеса. Так почему вы утверждаете, что он родственник?

Айрис ничего не ответила.

— Он родственник? Или нечто большее?

Она замотала головой.

— Он родственник Ангела, не мой. Это все, что мне известно.

— А Ангел вам не брат?

Нахмурившись, она молчала.

— Вы это сказали Питу, когда были вдвоем в гасиенде.

— Правда? Я не помню.

Какое-то время он молчал, жонглируя двумя белоснежными, как кубики сахара, камешками. Наконец он пробормотал:

— Что-то здесь не так.

— Не так? Что не так? Не понимаю.

— Мои сведения…

Наступившую тишину нарушал лишь стук похожих на кварц угловатых камней.

— Передайте бутылку, — сказал он, протянув руку.

Она отдала ее ему, едва ли не зачарованным взглядом наблюдая, как он приложился к ней губами.

— Что это за сведения?

Он обернулся к ней лицом, опираясь на свою неполноценную руку. Рукав его куртки был пуст, а стальной протез нелепо торчал из рюкзака.

— Давайте, Айрис, поговорим начистоту.

Левой рукой он ухватил ее за плечо так, что ее лицо оказалось рядом с его.

— Имя вашего отца от рождения было Хуан Роберто Гомес. После расторжения брака с Розали Габриэлли он уехал в Ирландию и женился там на вашей матери, Шейле Коннор. Тогда он к своей прибавил и ее фамилию через черточку и стал зваться Хуаном Роберто Коннор-Гомесом. Правильно я говорю?

Она кивнула, не отводя от него взгляда.

— Далее. Вы родились через два года после их бракосочетания. Все очень пристойно. А что же до нашего общего друга Ангела? Он-то когда родился? Вам это известно?

Она не ответила.

— Ну, ради бога! — вдруг резко воскликнул он. — Что вы за человек такой? Вы приезжаете туда, в Кахамарку, ведете себя как шлюха, пытаетесь купить своим телом информацию о местоположении «Санта-Марии дель Суд», а теперь делаете вид, что не знаете, кем вам приходится этот человек.

Потом он прибавил тоном, сделавшим бы честь и пресвитеру Церкви Шотландии:

— Если он ваш брат, вы совершили инцест. С точки зрения Церкви, это тяжкий грех.

Помолчав, он продолжил уже мягче:

— А если он не ваш брат, тогда кто же он, черт возьми?

Вопрос, прозвучав в прохладном воздухе склона холма, остался без ответа. Казалось, весь мир притих в ожидании. Вниз к воде, теперь потемневшей от поднимающегося ветра, пролетела птица, с легким шумом рассекая крыльями воздух.

— Ну?

И тогда она накинулась на него, сверля полным ненависти взглядом. Ее голос дрожал, когда она сбрасывала его руку со своего плеча:

— Вы — большой кусок дерьма, и мысли у вас грязные! Не смейте со мной так разговаривать и можете убираться назад в свои трущобы в Глазго, где вас зачал ваш пьяный отец!

Она чуть ли не орала на него, ее латиноамериканский акцент проявился в полной мере.

— Я только хочу доказать, что мой муж был прав, и я знаю, что Ангел видел этот корабль! Знаю, что видел. Это я из него вытащила. Но он не говорит где. Он не сообщил мне координаты. Поэтому мне придется терпеть его присутствие на корабле. А вы мне это все выговариваете в глаза, обзывая шлюхой, хотя я не шлюха, и вы это знаете. Все, чего я хочу, — доказать всему миру, что Чарльз не галлюцинировал!

Потом она прибавила чуть более спокойным голосом:

— Ладно, Чарльз боялся. Это я знаю. У него был страх перед льдами. Но в страхе нет ничего ненормального. И с его сознанием все было в порядке. Ему не померещилось. Это все, что я хочу доказать.

— А как же ваш брат?

Голос Айана тоже стал спокойным и сдержанным.

— Вы имеете в виду Ангела?

— Нет, разумеется, я имею в виду не Ангела. Ваш другой, настоящий брат, Эдуардо. Разве вы не хотите узнать, что с ним стало?

У нее округлились глаза, как будто упоминание Эдуардо причинило ей физическую боль, как от удара. От ее ярости не осталось и следа, когда она произнесла:

— Зачем вы это говорите? Вам что-то известно?

Подавшись вперед, она схватила его за руку.

— Что? Что вы знаете?

Он покачал головой, и она спросила его голосом, понизившимся до шепота:

— Кто вы? Пожалуйста, скажите мне, кто вы. Я должна знать.

И, не дождавшись от него ответа, она продолжила:

— Если вы что-то знаете, ради бога, расскажите мне.

Эта мольба в ее голосе, этот ясный взгляд едва не плачущих глаз… Мне вдруг пришло в голову, что Эдуардо для нее значил больше, чем кто-либо другой в ее жизни, даже ее муж.

— Вы знаете, что с ним случилось? Знаете?

— Нет, — сказал он отрывисто и продолжил твердым голосом на одном дыхании: — Какого числа родился Марио Ангел?

Он снова наклонился к ней, весь в напряжении.

— Мне известна дата женитьбы вашего отца на Шейле Коннор. Но то, что произошло перед этим, мне доподлинно не известно. Появился ли уже на свет Марио Ангел к тому времени, или Розали родила его позже?

— Но какое вообще это имеет значение?

— Не будьте дурой. Вы сами знаете, что это имеет значение. Он утверждает, что он сын вашего отца. Так вот, вы знаете, когда родился Ангел, или не знаете?

Она глядела на него широко раскрытыми глазами, часто дыша.

— Я знаю число, когда он родился. Семнадцатого октября.

— Какого года?

— Боюсь, что точного ответа я дать не могу. Понимаете, я никогда не видела его до того, как он приехал к нам на школьных каникулах.

— Вы хотите сказать, что тогда он уже учился в школе?

Она кивнула, подтверждая.

— И то был первый раз, когда вы его увидели?

— Да.

— Какое впечатление он на вас произвел?

В ее глазах вдруг появилась мечтательность.

— Он был не таким, совершенно не похожим ни на одного из мальчиков, которых я знала. Он был такой… такой раскованный.

— Сколько ему, по вашему мнению, было тогда лет?

— Лет десять, я думаю.

— Вы когда-нибудь встречались с человеком по фамилии Боргалини? Роберто Боргалини?

— Нет, такого человека я не знаю. Почему вы спрашиваете?

— Он был менеджером Розали Габриэлли. Кроме того, он был членом мафии. И конченым наркоманом. Абсолютно мерзкий тип.

Айан помолчал, затем поднялся на ноги.

— Он вполне мог быть отцом Ангела, — сказал он.

Подхватив свои вещи, Айан быстро пошел вниз по длинному участку осыпающихся серых камней, закидывая рюкзак за спину. Ветер хлопал его по бедру пустым рукавом куртки.

Глава 2

Мне тогда показалось странным, что Карлос должен был объявиться там, в Пунта-Аренас, после того как был арестован по подозрению в убийстве девушки, которую он никогда не видел. Странно было и то, что ни Айрис, ни Айан, похоже, этому сильно не удивлялись. Складывалось такое впечатление, что они едва ли это не предвидели. Можно еще понять, что Айрис этого ожидала, но Айан… Проблема состояла в том, что чем больше времени я с ним проводил, тем меньше, казалось, я его знал, и все мои осторожные расспросы о его связях во внешнем мире за пределами Пунта-Аренас натыкались на каменную стену молчания. Этот человек все больше и больше становился для меня загадкой.

«Айсвик» снова подняли на стапель, и мы питались на берегу не то в ресторане, не то в закусочной позади доков. В тот вечер после ужина, не упоминая Карлоса, Айрис принялась снова рассуждать о той роли, которая предназначалась «Санта-Марии» в Фолклендской войне, расспрашивая сначала Нильса, а потом Айана, действительно ли аргентинские военные намеревались проникнуть на этом корабле в зону отчуждения.

— Если его планировали использовать в качестве шпионского судна, его бы мгновенно обнаружили и взяли на абордаж или попросту подорвали.

— Он деревянный, — возразил Нильс. — Его не так просто засечь радарами.

— Если британские военные корабли не смогли его обнаружить, то «Харриеры» уж точно должны бы были.

Она взглянула на Айана.

— Вас поэтому так интересует «Санта-Мария»? Вы хотите выяснить, для чего его готовили?

Он ничего на это не ответил, упершись левым локтем в стол и ссутулив плечи.

— В этом нет смысла, — сказал я. — Старые корабли хоть и построены из дерева, все же имеют на борту достаточно металлических деталей, чтобы быть обнаруженными радаром. Орудия, якоря, крепеж, металлические хомуты вокруг мачт…

— Нет, — вдруг взволнованно возразила Айрис. — Хомуты на мачтах, все крепления на палубе — все пластмассовое. Все, что первоначально было металлическим, было удалено и заменено специально изготовленными углепластиковыми аналогами.

Она разговаривала с рабочими судоремонтной верфи, расспрашивала их о «Санта-Марии». Один из них рассказал ей о креплениях на палубе, и его слова подтвердил ей флотский офицер, который был в Пунта-Аренас, когда сюда на буксире привели фрегат, и теперь снова несший дежурство в порту.

— Переоборудование корабля, таким образом, обошлось в огромную сумму, — сказала она, и ее слова вызвали интерес Айана. — Для чего же это было сделано, если не для использования его в целях шпионажа? Они так его и не задействовали, так ведь?

Он помотал головой.

— Тогда как же он оказался там, среди льдов моря Уэдделла? Вы это приехали выяснить?

Улыбаясь, он снова покачал головой.

— Мы не знаем, что он там. Наверняка не знаем. Но если он там и нам удастся туда добраться… — он замолчал, продолжая улыбаться, потом чуть пожал плечами, — тогда мы узнаем его тайну, не так ли? Я склонен согласиться с Нильсом. Думаю, у какого-то военно-морского офицера, у которого фантазия возобладала над здравым смыслом, возникла идея провести его незамеченным в зону отчуждения и использовать его как корабль-шпион. И если этот офицер в высоких чинах…

Ненадолго прервавшись, он продолжил размышлять вслух:

— Некому было предупредить его, что ничего из этого не выйдет. Никогда не предпринимались попытки, по крайней мере, мне об этом ничего не известно, создать деревянный корабль, полностью лишенный металлических деталей, с тщательно экранированным электрооборудованием. По тому же принципу, по которому пластиковые колпаки защищают наши береговые радиолокационные станции. Но, разумеется, война очень скоро закончилась.

— После войны, — возразила она. — Они ходили на нем после войны. Я узнавала, когда делала запросы в Ушуайе.

— Запросы? — Он поднял голову. — Какие запросы?

— Насчет Чарльза. Думаю, отчасти и я могла быть причиной того, что Ангелу была предоставлена возможность совершить полет над морем Уэдделла.

— Он испытывал «Фоккер» на предмет возможности работы в условиях Антарктики.

— Он нашел «Санта-Марию». Это я знаю. Так что он убил двух зайцев одним вылетом.

Она хихикнула от этой своей игры слов.

— Он проводил испытание и в то же время мог проверить верность слов Чарльза.

Айан нахмурился.

— Я думаю, он совершал тот испытательный полет до того, как там распространились слухи о застрявшем во льду старинном корабле.

— Он говорил вам, когда он туда летал?

— Нет.

— А если он летал туда до того, как самолет, на котором был ваш супруг, потерпел крушение…

Он не стал продолжать, но вывод и без того был очевидным. Если он совершал испытательный полет до авиакатастрофы, то, значит, у него были иные причины искать «Санта-Марию».

— Когда он вышел из Ушуайи? — спросил он ее.

— Я не знаю. Я спрашивала, но там не было никого, кто видел бы его отплытие.

— Такой корабль обязательно станет центром внимания, и его отсутствие в порту не может остаться незамеченным и не вызвать разговоров. Кто-то там должен быть…

— Он стоял не в порту. Похоже, никто не знал, где он был спрятан. Он был на военно-морской судоремонтной верфи до самого конца Фолклендской войны. Потом он исчез, и никто не смог мне сказать куда.

— Сразу же, как закончилась война?

— Да, сразу после ее окончания.

— Вы хотите сказать, что именно тогда он ушел на юг, сразу после войны?

Но этого она не могла сказать наверняка.

— Кое-кто там считает, что его спрятали в одной из маленьких бухт. Там есть сотни мест, где он мог бы пристать к берегу или стать на якорь. Достаточно взглянуть на карту. Весь запад этой части страны представляет собой лабиринт островов, проливов и укромных местечек.

Он прицепился к этим ее словам:

— Укромных местечек? Почему вы употребили это выражение? На то есть особые причины?

Она чуть заметно пожала плечами.

— Были кое-какие разговоры. Слухи, сами понимаете. После войны всегда ходят слухи. Говорили об английском разведывательно-диверсионном отряде. И о лагере.

— Какого рода лагере?

Но она не знала, то были лишь разговоры.

— И я туда ездила ради мужа, а не «Санта-Марии».

— Кто-нибудь когда-нибудь упоминал Desaparecidos?

— Я не помню. Может быть. Но для меня это не имело большого значения. Я думала о Чарльзе.

Меня разморило в тепле закусочной, и я, должно быть, начал задремывать, так как следующие слова, которые я услышал, были сказаны Нильсом:

— Ja. Чтобы испытать как следует, мне нужен весь день.

И ответ Айана:

— Тогда, значит, в четверг.

— О’кей. Начнем рано утром, пока вода спокойная. Потом, если поднимется ветер, тоже хорошо, я проверю этот вал в условиях качки.

Айан кивнул:

— В четверг. Но вы сначала позвоните в метеоцентр. Мне не нужен весь день штиль. И шторм тоже не нужен. Нужна хорошая переменчивая погода. И для Пита и его парусов это тоже будет полезно.

Тогда я полностью пришел в себя.

— Парусов? У меня пока нет никаких парусов.

— Паруса готовы, — сказала Айрис. — Я показывала вам телекс в субботу. Их погрузили на транспортное судно «Антон Варга», которое вышло из Вальпараисо в прошлую среду.

— Значит, на четверг назначаем морские испытания, — сказал Айан, глядя на меня. Он поднялся из-за стола. — А если к тому времени новые паруса не придут, поднимете старые, идет?

Я кивнул, соглашаясь. Старые паруса были залатаны везде, где нужно. Они прекрасно подойдут для испытания такелажа.

Он задержался на кассе оплатить счет. Мы все трое поднялись на ноги и стали натягивать на себя штормовки. Во все время нашей трапезы дождь барабанил в оконные стекла. Айрис взяла меня за руку, как мне показалось, взволнованно.

— В четверг наши первые испытания в открытом море. В четверг мне всегда везет. Если все пойдет как надо…

Но мои мысли уже были заняты всем тем, что предстояло сделать. Старые паруса еще нужно было привязать, а поскольку они были у вышедшего на пенсию рабочего судоремонтного завода, который подвизался на изготовлении и ремонте тентов и крышек люков, я пока не мог проверить блоки для проводки шкотов. Кроме того, трудности могли возникнуть при управлении парусами в одиночку, и если вдруг начнется сильный ветер и придется взять рифы на парусе^[115]… Нам отчаянно не хватало людей, так как Нильс должен находиться в рубке, приглядывая за двигателем, и только Айана можно было привлечь к работам на палубе при условии, что на руле будет стоять Айрис.

Я пытался с ними спорить, но, хотя они и согласились, что было бы намного легче, если бы мы отложили испытания до того, как в конце месяца приедут Гэлвины, Айан все равно настоял на том, чтобы все сделать в четверг.

— А если будет плохая погода? — спросил я. — Проблема не только в парусах. Вы оба видели карты. Кому-то нужно вести корабль.

Я уже выяснил, что из всех нас только у меня был штурманский опыт.

— А если ветер налетит на нас с гор, порывы будут нисходящими.

Они оба знали, что это значит. Чудовищные шквалы обрушивались почти вертикально на поверхность воды и могли опрокинуть судно со всеми поднятыми парусами.

— Вы представьте, как в таких условиях брать рифы на парусах.

Тогда я им рассказал про рифление. На «Айсвике» не было механизма закатывания парусов. Уменьшение площади осуществлялось притягиванием паруса риф-штертами, продетыми в люверсы, к гику, а в условиях пролива мне постоянно придется определять наше положение, сверяясь с картой.

— Будем решать проблемы по мере их возникновения, — сказал Айан, выслушав меня. — Я хочу посмотреть на «Айсвик» на ходу, чтобы мы могли понять, какие дальнейшие осложнения могут возникнуть. О’кей?

Он направился к двери.

— Хватит спорить, Пит. Испытания назначаем на четверг, на девять утра, а если погода будет плохой, ограничимся испытанием двигателя.

Ссутулив плечи, он вышел под осыпающее градом небо. Догнав его, я, стараясь перекричать грохот градин по железным крышам и рокот разбивающихся о причал волн, напомнил ему, каким непостоянным может быть ветер, как быстро он иногда поднимается.

— Мы можем поднять все паруса при относительно тихой погоде, и в следующую минуту налетит шквал с дождем и погонит нас вперед, и что я должен буду делать при избытке площади парусов и видимости, близкой к нулю?

— Наделать в штаны, надо полагать. — Обернувшись ко мне, он заговорил ледяным от злости голосом. — Бог мой, мужик! Прекрати паниковать. Принимай жизнь такой, как она есть.

— Но…

— Заткнись, черт тебя дери! Слышать больше ничего не желаю на эту тему! Четверг, девять ноль-ноль, испытания в море. Все понятно?

— Все будет в порядке, Пит. — Поравнявшись с нами, Айрис поспешила погасить конфликт. — Он прав, не нужно волноваться.

Я ощутил ее руку на своей.

— Я попрошу капитана Фредди быть штурманом, — прибавила она. — Не сомневаюсь, он согласится. Он будет рад. Ну? Это вас успокоило?

— Да, — выдавил из себя я.

Но это было не так, и, несмотря на усталость, в ту ночь спать я не смог. Может, дело было в кофе, но я час за часом лежал без сна, перебирая в уме по кругу все возможные происшествия, последствия которых могли стать катастрофическими.

Молодая женщина, имеющая лишь общие представления о навигации, и мужчина, мало того что однорукий, так еще, при его склонности к механике и электронике, вряд ли сможет отличить фок-мачту от грот-мачты. Хотя «Айсвик» был оснащен мотором, он все же нес значительную площадь парусов. Он имел вооружение по типу шхуны, грот-мачта несла огромный стаксель и такой же грот, а на фок-мачте, помимо верхнего и нижнего прямого паруса, имелся стаксель и полный набор кливеров.

В моем распоряжении было всего три дня, а паруса были мокрыми. Старик занимался ими на втором этаже судоремонтного завода и закончил в пятницу, а так как возникла срочная потребность в этом помещении, их вынесли под открытое небо. Мне никто об этом не сказал, и в результате они пролежали там весь уик-энд. Дождь лил всю ночь с субботы на воскресенье. То было, как говорили, необычное явление, чтобы дождь шел так долго. Но в ту ночь именно так и случилось, и паруса набрали в себя столько воды, что, казалось, весили целую тонну, когда мы клали их на тележку, взятую на верфи, чтобы перевезти к кораблю.

К счастью, с полудня установилась хорошая погода и ветер помогал им просохнуть. С помощью Айрис я поднял кливера, грот и трисель вверх ногами — известная уловка, чтобы максимальная площадь паруса оказалась наверху мачты. Но даже так я потратил целый день. Тяжелую синтетическую парусину яростно трепал усилившийся западный ветер, устремляющийся вдоль пролива к северу. На этот шум собралась половина всего портового люда. Думаю, им никогда не доводилось видеть поднятые кверху ногами паруса, да и без того они были полны любопытства, как слоненок Киплинга, и закидали нас всевозможными вопросами, но особенно — когда и куда мы собираемся и сколько нас человек. «Айсвик» так долго стоял пришвартованным у причала, что они, видимо, воспринимали его как нечто от него неотъемлемое.

Тот день не прошел совсем даром, так как бо́льшую его часть я потратил, глядя в навигационные карты номер 1281 и 1337 и пытаясь запомнить наиболее опасные места, а кроме того, промежуточные пункты, направления и все маршруты, по которым нам придется идти как в северном, так и в южном направлениях от Пунта-Аренас.

Первым делом в то утро спустили корабль со стапеля. Заводской катер отбуксировал нас назад к пристани, и Нильс без промедления приступил к своей работе в машинном отделении, в результате чего в рубке я остался один на один со штурманским столом. Во вторник все было иначе, когда Нильс снимал кожух с двигателя и большой дизель «Мерседес» грохотал, пока он пристально наблюдал за работой вала и дополнительным генератором, соединяя и разъединяя муфту сцепления.

Во вторник нужно было поднять паруса в правильном положении, проверить работу лебедок для выбирания шкотов, хомуты, которые нам самолетом прислали из Буэнос-Айреса, вправить грота-шкот в большой блок из титана и углеволокна, также новый, и провести тренировку по рифлению парусов. Айан должен был находиться у мачты, стравливая лебедкой фал. Моя роль состояла в том, чтобы тянуть вниз канат, пропущенный через кренгельс задней шкаторины и наматывать его на утку, в то время как Айрис должна была делать то же самое с кренгельсом передней шкаторины, затем идти назад вдоль гика и, приспуская парус, фиксировать его в нужном положении риф-штертами. Я заставлял их повторять эти действия снова и снова, пока Айан в итоге не потерял терпение, заявив, что у него есть еще и другие дела.

— Ладно, просто запомните, что нужно делать, когда я крикну «один риф взять».

— Хорошо-хорошо.

Думаю, он и приблизительно себе не представлял, как все это будет в открытом море, при штормовом ветре, ночью.

Пару секунд я стоял, просто наблюдая за ним.

— Думаю, вам нужно кое-что себе уяснить.

Он уже собирался спускаться вниз, но задержался, видимо, уловив серьезность моего тона.

— Слушаю.

— Вы говорили, что я буду отвечать на корабле за паруса, верно?

— Да.

Он выпятил подбородок, и мне показалось, что он готовился к чему-то неприятному.

— Если я буду заведовать парусами, — медленно произнес я, — значит, палуба принадлежит мне. Наверху старший я, и вы мне подчиняетесь, вы и Айрис, Нильс, Гэлвины, все. Вы будете выполнять все мои приказы без обсуждения и споров. В противном случае я не пойду с вами. Это будет слишком, черт возьми, опасно. Понимаете? Либо будет так, как я говорю, либо мы не выживем, когда начнутся настоящие трудности.

Повисла тишина. Айрис стояла на крыше рубки, взявшись за рукоятку верхнего штурвала. Айан застыл на входе в рубку, видны были лишь его голова и плечи. Он прищурил глаза, как будто обдумывая услышанное. Наконец, подняв голову, он глянул на меня и сказал:

— На палубе вы босс, я с этим согласен.

Неожиданно он рассмеялся.

— Вы разбираетесь в этих вещах, и мы будем выполнять ваши распоряжения, но вы не слишком-то заноситесь, а то я, право, задам вам перцу тут, внизу, и там, на льду. То же и Айрис, правда, детка?

Он ткнул в мою сторону пальцем:

— Вы здесь, наверху, начальник, потому что знаете свое дело, но не забывайте, это моя экспедиция. Я выложил за нее бабки. И Айрис, это из-за нее все мы, пять человек, оказались здесь. Так что имейте в виду, приятель, я не очень люблю людей, которые задирают нос.

Кивнув, он нырнул вниз, сказав напоследок:

— Молитесь, чтобы в четверг была хорошая погода.

День близился к вечеру, и мое терпение подходило к концу. А чего они ожидали? В последний прогон вдруг со свистом налетел такой порыв ветра, что корабль едва не оторвало от причала, по крайней мере, могла сломаться мачта или порваться грот. В общем, я устал, мы все уже устали, и Айан выпустил топенант, когда я скомандовал приспустить грот… При мысли о разрушительных последствиях неумелого обращения со снастями у меня по спине побежали мурашки, и я поймал себя на том, что молю Бога, чтобы Гэлвин оказался дельным помощником.

В тот вечер я не стал пить кофе и заснул прямо за столом. Разбудил меня Нильс. Остальные уже ушли. По-прежнему только он один из нас ночевал на борту.

— Дождь закончился, идите спать.

Я окинул взглядом помещение кают-компании, большой стол в кардановом подвесе. Здесь, как в столярной мастерской, повсюду валялись инструменты и древесная стружка. Но понемногу все обретало законченный вид. Каюты и гальюн теперь были с дверьми, а по потолку везде были прикреплены удобные ручки.

— Это хорошая вещь, ja, — сказал он, глядя, как я потянулся к одной из них для устойчивости. — Будем, как обезьяны, перелетать от одной ручки к другой.

Он проглотил остатки своего аквавита^[116] и поднялся на ноги.

— Но с ручками лучше, намного-намного лучше. Меньше костей переломаем, да?

Хохотнув, он обнажил свои потемневшие зубы.

Я снова уснул, как только влез на свою полку над Айаном, и ни разу не проснулся, пока луч света через окно не стал светить мне в лицо. Сразу же после завтрака я снова устроил им парусный тренинг, на этот раз привлек и Нильса, потом объяснил, как нужно перебрасывать парус при повороте через фордевинд в том случае, когда кто-то из нас оказался за бортом. Не так-то просто проводить учения на палубе, когда корабль стоит пришвартованным к причалу. Мы два раза повторили всю последовательность действий, и на этом я остановился, так как нужно было произвести кое-какую модернизацию проводки шкотов генуи^[117], кроме того, необходимо было отрегулировать оттяжку грота-гика. У остальных тоже были дела, которые нужно было закончить до того, как мы в конце концов отправимся в испытательное плавание. Еще в тот вечер я учил их читать карты и прокладывать курс. Айан все схватывал на лету, но даже при этом я с ужасом обнаружил, какие огромные пробелы в знаниях подобного рода еще предстояло восполнить, а ведь мы собирались в моря с едва ли не худшими условиями на земле.

На следующий день, в четверг, меня снова пробудило солнце, но оно оставалось на небе недолго. К тому времени, когда мы позавтракали, небо затянули облака, над вершинами гор на западе нависли темные тучи и в проливе поднялся ветер. Я пытался уговорить Айана изменить последовательность испытаний мотора и парусов. Он согласился с моими доводами, что нужен умеренный ветер, по крайней мере, на словах, но отказался проводить проверку парусов в первую очередь.

— Если с двигателем или с этим валом что-то не так, то чем раньше я об этом узнаю, тем лучше. Сначала испытаем двигатель, затем поднимем паруса и протестируем муфту сцепления вала и новый генератор. О’кей?

Мерседесовский дизель уже рокотал свою бравурную мелодию, и через десять минут мы отошли от причала с Айрис у штурвала и Айаном, прокладывающим курс на карте под моим руководством. Я был бы рад, если бы на руле стоял капитан Фредди. Его присутствие прибавило бы мне уверенности, но его, к сожалению, пригласили на борт панамского танкера, и мы вышли без него. Шум в рубке был таким сильным, что разговаривать было практически невозможно. Нильс снял кожух, гасивший рев мотора, и сидел на полу, свесив ноги над рокочущим монстром, пока мы удалялись от пристани. Выйдя в пролив, мы свернули к югу и легли на тот же курс, по которому ходили в воскресенье на полужесткой надувной лодке, направляясь к полуострову Брансуик. Ветер дул в обратном приливу направлении, и частые волны шумно разбивались о нос корабля.

Склонившись в сторону от штурвала, Айрис крикнула Нильсу:

— Все нормально?

— Ja, — кивнул он.

Она обернулась ко мне, улыбаясь.

— Все в порядке, никаких накладок.

— Да, все нормально, — согласился я.

Но это пока. У меня пересохло во рту. Ветер усиливался.

Нильс час провозился с мотором, прежде чем наконец сказал, чтобы я поднимал паруса и уваливался под ветер, чтобы раскрутить гребной винт при отключенном моторе и проверить работу генератора. К этому часу ветер усилился до пяти баллов и время от времени со шквалом налетал дождь. При подъеме парусов произошла лишь одна заминка, когда я, как Айан два дня назад, схватил топенант вместо кливер-фала. Я решил поднять мидель-кливер, и, пока мы еще шли против ветра на моторе, я взял риф на гроте. Таким образом, когда мы стали по ветру, площадь парусов оказалась слишком малой для выработки достаточного количества энергии при отключенном двигателе. Это было так, поскольку двухлопастной пропеллер, который Нильс прикрепил на верхних салингах, поднявшись по выблёнкам^[118] на фок-мачту вскоре после того, как генератор был установлен, вертелся как следует.

— Вы слишком перестраховываетесь, — сказал мне Айан. — Нужно отдать риф на гроте и поднять кливер побольше. Если это не поможет, поднимем прямые паруса.

В конце концов я уступил. Конечно, это было неправильно, но это его корабль, и по обе стороны от нас была суша. К этому времени наши движения уже стесняли надетые штормовки и страховочные ремни, поэтому на замену кливера и отдачу рифа на гроте ушло намного больше времени, чем я предполагал, и, когда мы снова увалились под ветер, мы уже были далеко за Пуэрто-Амбре и оконечности полуострова Брансуик, приближаясь к острову Досон с его поросшей бурыми водорослями россыпью рифов.

Тогда я сделал разворот оверштаг, так как в порывах сила ветра доходила до семи баллов, налетал проливной дождь, видимость стала менее четверти мили. Нильс находился на корме, испытывая механизм аварийного отключения винта. Гребной винт и кронштейн, на котором он был зафиксирован, поднимались в углубление в транце во избежание повреждения лопастей плавучими льдинами. Я включил радиолокацию, радуясь в душе тому, что теперь нашей скорости хватает для выработки генератором электроэнергии, достаточной для отображения ясного контура береговой линии. Индикатор скорости теперь, при попутном ветре, показывал десять с половиной узлов.

Нильса долго не было, а когда он вернулся в рубку, мы уже были далеко за Пунта-Аренас.

— Все в порядке, работает как надо.

Он заглянул в машинное отделение, потом снова стал рядом, щелкая тумблерами на панели управления, включил практически все приборы: эхолот, радионавигационную систему «Декка», систему спутниковой навигации, сигнальные огни наверху мачты и на корме, в общем, все. Энергии теперь было достаточно, чтобы питать их все, за исключением прожектора на крыше рубки — когда Нильс его включил, от него едва исходило тусклое свечение.

— О’кей?

— Ja, о’кей.

Выключив все, он стал проверять небольшую электроплитку, установленную по настоянию Айана для экономии горючего. Она раскалилась докрасна даже при включенной микроволновой печи.

— Ладно, достаточно! — крикнул я ему.

Нужно было снова включать двигатель, так как к этому времени мы уже были напротив Пуэрто-Зентено, где после поворота к востоку следовали два узких прохода, Сегунда-Ангостуа и Примера-Ангостура, и выход в Атлантический океан. Магелланов пролив здесь сильно сужался, и береговая линия Огненной Земли отображалась на экране радиолокатора в опасной близости. Через считаные секунды она уже была видна невооруженным взглядом. Там кругом были рифы и скалы, и я стал спешно разворачивать корабль, выкрикивая команды, курс для Айрис на руле, Нильсу и особенно Айану, который быстро приобретал опыт обращения с кливер-шкотом. Я уступил ему место у лебедки, он мог с ней управиться и одной рукой. Грот с оглушительным шумом яростно хлопал на ветру.

Я повернул левым галсом, с большим креном вправо и едва не заливающей палубу шипящей водой, мы постепенно отошли от берега. Внезапно мы оказались в пустоте, где ничего кроме тумана и бушующих волн не было видно, при явном избытке поднятых парусов, и, что меня пугало чуть ли не до смерти, прилив быстро тащил нас к Сегунда-Ангостура, второму из двух узких проходов, снося к берегу. Если нас втолкнет в расширяющуюся часть пролива между этими двумя узкими местами, мы окажемся в месте столкновения тихоокеанского и атлантического приливов и отливов. Скорость приливного течения в Примера-Ангостура, даже более узком, чем Сегунда-Ангостура, доходила, согласно лоции, до восьми узлов!

Миновал очередной шквал, туман немного рассеялся, и мы смогли воочию убедиться в силе увлекающего нас течения по тому, как быстро «Айсвик» проносился мимо берега.

Что было в следующие полчаса, я плохо запомнил. Как-то нам удалось зарифить парус, но на это потребовалось определенное время, и я не раз во время часто налетающих шквалов опасался, что ветер разорвет в клочья эти ветхие паруса, а то и сломает мачту. Дважды мы ложились на другой галс, так как нас продолжало сносить на берег Патагонии, и все это время меня не покидало осознание того, что, если мы проскочим сквозь Сегунда-Ангостура, быть беде. Здесь проливы и отливы сменяли друг друга четыре раза в день, а не два, и перед моими глазами рисовалась жуткая картина, как нас гоняет туда-сюда на этом отрезке Магелланова пролива до конца наших жизней.

К тому времени, когда мы взяли рифы и шли на моторе, сила прилива уже была не максимальной, но даже при этом, казалось, прошла целая вечность, прежде чем эта злополучная Сегунда-Ангостура осталась у нас за кормой. Я шел настолько близко к берегу, насколько хватало смелости, и вдруг приливное течение перестало тащить корабль. Тогда, наверное, мы все испытали облегчение, близкое к состоянию эйфории, и, заглушив мотор, дальше продвигались при сильном ветре под парусом.

На пристани нас уже ждал грузовик. Водитель кипел от злости, пока мы неудачно совершали первую попытку подойти к причалу и пришвартоваться. За время нашего отсутствия причалил еще один сухогруз, и втиснуться в узкую щель между ними было непростой задачей. Грузовик стоял там уже четыре с лишним часа. Он привез первую партию заказанных Айрис припасов и материалов, и нам пришлось сразу же приниматься выгружать все и переносить на борт, даже не сделав перерыв, чтобы перекусить.

Такая возможность у нас появилась только через два часа, когда мы перетащили все коробки и ящики с грузовика на палубу, где обвязали веревками, накрыв брезентом, которым мы разжились на всяких случай. К тому времени, когда Айрис приготовила обед, мы, не чуя под собою ног, о еде уже не думали, а в конце трапезы Айан сделал нам кофе, щедро разбавленный почти черного цвета ямайским ромом.

Я спал как убитый в ту ночь, проснулся поздно, а когда прошел на пристань и спустился завтракать, за столом кают-компании уже сидел и ел какой-то человек. Он оглянулся вполоборота, когда я вошел, и стоявшая у плиты Айрис сказала:

— Карлос.

Тогда я его узнал. Он вскочил из-за стола, протягивая мне руку:

— Карлос Боргалини.

Не пожимая его руки, я пробормотал свое имя и отправился на свое обычное место.

— Карлос прилетел сегодня рано утром чартерным рейсом, — объяснила его появление Айрис. — Теперь нам нужно подобрать Ангела в Ушуайе.

— В Ушуайе! Но это же в проливе Бигл, на мысе Горн.

— Я знаю.

Подав мне мою тарелку, она снова обернулась лицом к плите.

— Кофе или чай? Сегодня на выбор.

— Кофе, — сказал я, откусывая от наколотой на вилку сосиски и думая о другом. — Об этом не может быть и речи. Чтобы попасть в Ушуайю, нужно пройти через лабиринт скал в Тихий океан, а потом повернуть назад в Бигл. Идти против господствующих ветров — совсем не то, что нам нужно.

— Это я и на карте могла посмотреть.

— Но чего ради? — Я обернулся к нашему посетителю: — Скажите ему, чтобы приезжал к нам сюда.

— Нет, как я уже говорил сеньоре, он встретит нас в Ушуайе, а не здесь.

— Нас? Вы сказали «нас»?

Он кивнул, улыбаясь, и в его глазах мелькнуло что-то дьявольское. Возможно, мне только показалось, поскольку порочный проблеск исчез в тот же миг, но я не сомневался, что его присутствие на корабле повлечет за собой неприятности. Он был смугл, настоящий сицилиец, безус и смазлив, можно сказать, неправдоподобно миловиден. А то, как двигались его руки, его едва заметная улыбка удовольствия от моей бурной реакции — все в нем свидетельствовало о греховной изнеженности его натуры.

— Он хочет отправиться с нами, — сказала Айрис.

Я стал возражать, но она предложила подождать Айана, и тогда мы все вместе могли бы это обсудить.

— У меня есть кое-какой опыт хождения под парусами, смогу помочь на палубе или стоять на руле.

Он говорил почти на безупречном английском, с едва заметным акцентом.

— Какой именно опыт?

— В основном на швертботах, но немного и на яхте из Буэнос-Айреса после войны.

Имелась в виду, конечно, Фолклендская война.

— Моей семье принадлежит небольшая моторная яхта.

— Вы ходили в море с вашим отцом?

Это представлялось мне маловероятным, исходя из того, что я слышал о бойфренде Розали Габриэлли. Однако он, возможно, имел в виду какого-то другого члена семьи Боргалини.

Улыбнувшись, он помотал головой. Он был очень красив, когда улыбался.

— У вас нехватка рук, поэтому, думаю, я вам пригожусь.

Кивнув, я продолжил завтракать. В общем, не имело значения, с кем он ходил в море. Главное, что у него был как раз нужный опыт хождения и на швертботах, и на яхте. К тому времени подошел и Нильс, и, когда появился Айан, мы уже пили кофе. Он был в дурном настроении. О Карлосе он уже знал. Женщина, ведущая домашнее хозяйство у капитана Фредди, ему рассказала. Карлос поднял ее, постучав в дверь, в седьмом часу утра, и, так как он сообщил ей, что является родственником сеньоры, она постелила ему в маленькой комнатушке в задней части дома.

— Ты, — сказал Айан, свирепо глядя на него сверху вниз. — Какого черта ты тут делаешь?

Карлос поднялся на ноги. Судя по всему, ему не сказали, кто такой Айан.

— Карлос Боргалини, — сказал он, протягивая руку.

Айан не обратил на нее внимания.

— Я знаю, кто ты такой. Я задал тебе вопрос.

Очаровательно улыбаясь, он принялся объяснять.

— В Ушуайе! Почему в Ушуайе?

— Марио говорил, вы поймете.

— Марио? Вы имеете в виду нашего друга Коннор-Гомеса, ну, то есть Ангела?

Айан пару секунд пристально на него глядел, затем обернулся к Айрис:

— Дайте мне кофе, бога ради. Утро было ужасным.

Он не пояснил, почему оно было ужасным, но Нильс уже успел мне рассказать, что он рано пришел на борт «Айсвика», взял какие-то бумаги из своего портфеля, лежащего под замком в ящике позади штурманского стола, после чего ушел в город, где нашел человека с факсимильным аппаратом.

— Да, и снегоход по ошибке выгрузили в Рио-Гальегос бог знает с какой стати. Пришлось и это тоже улаживать.

К моему несказанному удивлению, он, похоже, был не против того, чтобы начать путь, сначала направившись к западу, и затем юркнуть в пролив Бигл. А когда я начал ему доказывать, что неразумно высовываться в Тихий океан и потом заворачивать к мысу Горн только лишь из-за того, что Коннор-Гомес хочет сесть на корабль в Ушуайе, а не в Пунта-Аренас, он оборвал меня, сказав, чтобы я не лез не в свое дело.

— Это мое дело, — раздраженно возразил я. — Неопытный экипаж…

— Закройте рот, в конце концов!

Он схватил меня своей стальной клешней и, вытянув шею вперед, уставился на меня ледяным взглядом:

— Делайте свою работу, а я займусь своей. Мы подберем его в Ушуайе, если он так хочет.

— Хотите сказать, что он персона нон грата здесь, в Чилийском порту?

— Я же вам сказал, не лезьте не в свое дело. — Стальные пальцы впились мне в руку. — О’кей?

Он выдержал паузу, затем отпустил меня, и его лицо смягчилось улыбкой.

— Есть и хорошая новость: «Антон Варга» прибывает около пол-одиннадцатого. К полудню выгрузят ваши новые паруса.

Айрис подала ему кофе, и он уселся.

— Первым делом запишем все наши грузы и разложим по местам. Потом можете приступать к проверке парусов. Карлос будет вам помощником.

Парень оказался на удивление дельным. Он хоть и выглядел женоподобным, но энергии в нем было хоть отбавляй. К тому же он был достаточно смышленым. Он мгновенно выучил предназначение всех канатов, так что весь оставшийся день, когда все припасы и материалы были разложены по своим местам в зависимости от порядка их использования и я смог приступить к парусам, стало ясно, что ему можно доверить значительную часть работы с концами и лебедками, пока мы их поднимали один за другим, проверяя, насколько это возможно при ветре, приходящем к нам из-за носа сухогруза, пришвартованного у нас за кормой.

Оказавшись, таким образом, в его обществе, я воспользовался возможностью попытаться выяснить его связи с семейством Коннор-Гомесов. Скорее всего, второй такой же шанс мне уже не представится, поскольку, когда мы все семеро, а с ним нас будет восемь человек, станем жить бок о бок на борту, уединение станет недостижимой роскошью. В первую очередь меня интересовало его родство с Айрис и причины его явного намерения примкнуть к экспедиции. Вспоминая выражение его лица, когда он глядел на нас через потолочное окно «Катти Сарк», я склонялся к мысли, что между ними что-то должно было быть.

Сперва я попробовал спросить его прямо:

— Ты родственник Айрис, я так понимаю?

Но он лишь рассмеялся.

— Такая вот родственница, убежала, притворившись мертвой, и оставила меня греть нары.

Ничего толком я от него не добился, а когда я спросил его, в каких связях он состоит с семьей Коннор-Гомес, он ответил, что если Айрис до сих пор мне этого не рассказала, то он быстрее умрет, чем сам об этом скажет.

Позже я попытался применить иную тактику, похвалив его за сноровку, с которой он управлялся с хитросплетениями такелажа «Айсвика», и предположив, что у него, видимо, был хороший учитель.

— Самый лучший, — сказал он с сияющими глазами.

— Кто же он?

Он взглянул на меня настороженно.

— Марио, конечно.

— Марио? Какой Марио?

— Марио Боргалини.

Но когда я спросил его, отец ли ему Марио Боргалини, он пожал плечами и отвернулся, бормоча:

— Я не знаю, кто мой отец. Знаю только, что я Боргалини.

Он произнес эту фамилию едва ли не надменно, как будто гордился тем, что он — Боргалини.

— Хочешь сказать, ты не знаешь, кто твои родители?

— Нет, этого я не говорил. Мою мать зовут Розали. Она певица. В основном поет под гитару. Необыкновенная женщина, очень страстная.

Его глаза лучились при этом теплотой.

— И она очень красивая, даже сейчас, хотя ей было уже за сорок, когда я родился. И очень талантливая, — прибавил он. — Вы не слышали, как она поет? Розали Габриэлли. Все эти записи…

— Да, конечно.

Я вспомнил рекламу в магазине Кингс-Линна. То была музыка не в моем вкусе, но я смутно припомнил лицо ярко выраженной цыганской наружности с широко открытым белозубым ртом и черными как смоль волосами. Значит, то была его мать. Женщина, которая непродолжительное время была женой Хуана Коннор-Гомеса. А Марио — первое имя Ангела Коннор-Гомеса.

— Это Ангел научил тебя ходить под парусом, Ангел Коннор-Гомес, верно?

Он кивнул, снова отворачиваясь.

— Дома мы всегда зовем его Марио.

— Значит, он твой сводный брат.

Иначе быть не могло, поскольку Розали Габриэлли и его мать тоже.

— Наверное. Поднять фишерман^[119]? Его испытываем следующим?

— Ты часто с ним встречался?

— С Марио? Нет. Я с ним мало виделся.

Он сказал это едва ли не раздраженно.

— Только в тот год, на каникулах. Я был школьником, он тоже был учеником в каком-то смысле, в Escuela Mecánica. И мы тогда, конечно же, часто уезжали из дому в Буэнос-Айресе. Мы колесили по всей Америке из-за выступлений матери.

— Сколько тебе было лет, когда он научил тебя ходить под парусом?

— Четырнадцать, кажется. А что?

Это возраст особой восприимчивости, и у меня возникли недобрые подозрения насчет их взаимоотношений.

— А что же Айрис? — спросил я. — С ней ты виделся?

— Нет, конечно. С какой еще стати?

В его словах, я бы сказал, содержалась капля яда.

— Как вы можете догадаться, — объяснил он, — семьи Коннор-Гомесов и Боргалини не общаются.

Он со стуком откинул крышку люка на баке и нырнул в парусную каюту. На этом разговор окончился.

Как только рассвело в воскресенье, грузовое судно, стоявшее за нашей кормой, ушло в пролив, и я развернул «Айсвик» при помощи завозного якоря, пока было пространство для маневра, так, чтобы он стал носом на ветер, затем еще раз поднял паруса один за другим, работая в паре с Карлосом. К сожалению, я не решился закрепить верхний и нижний прямые паруса, ограничившись тем, что мы лишь растянули их на шкотах, то же и с фишерман-стакселем. И был еще один парус, назначение которого я не вполне мог себе уяснить. Он был огромным, крепился на обе мачты и занимал все пространство между ними, его нижняя шкаторина заходила аж за рубку. Назначение блока позади верхнего прямого паруса, которое мне раньше казалось непонятным, теперь прояснилось. Карлос влез на фок-мачту, пропустил через блок длинную нейлоновую веревку, и, обернув ее вокруг «пуза» паруса, мы таким образом, не давая ему раздуваться на ветру, смогли его поднять.

К счастью, все паруса были выкроены правильно, передние шкаторины как раз на нужном месте, и только грот нужно было немного подогнать по задней шкаторине. Кроме того, я решил, что нужно прошить двойными швами нижние части парусов и латкарманы.

— Слава богу, что у нас парусное вооружение не как у джонки, — сказал Карлос, с улыбкой глядя вверх на хлопающий парус.

Ветер налетал довольно сильными порывами, и я не осмелился натягивать шкоты на парусах.

— Вы когда-нибудь ходили на джонке? Я один раз, в Рио-де-ла-Плата. Такая оснастка — мечта ленивого моряка, но для нас там слишком много лат, слишком много пришлось бы шить. У вас на борту есть швейная машина?

— Да, — ответил я.

— Хорошо, тогда я буду шить. Я этим занимался на борту яхты, когда плыл с Род-Айленда в Плимут, когда ехал учиться в Англию.

Тогда мне удалось выудить из него еще немного информации. Она была связана с его безумной идеей приобретения яхты и совершения кругосветного плавания.

— В одиночку? — спросил я его.

Он рассмеялся и сказал, что нет, не в одиночку.

— С Марио, конечно же.

— Ты хочешь сказать, что он намерен продать свою гасиенду в Перу?

— Нет, конечно, он не продаст гасиенду «Лусинда». Но когда мы получим деньги от страховой компании… Они нам должны много денег за пожар в магазине Гомесов.

— Разве не Айрис их получит?

— Нет, — улыбнулся он едва заметной гаденькой улыбочкой. — Марио позаботится об этом. Она не получит ничего. Ее отец все свое имущество завещал Марио и кое-что мне. Там хватит на несколько яхт.

Последние его слова были полны хвастовства, а взгляд был как у кота, пристально следящего за птичкой на заборе.

— А Эдуардо ничего. И Айрис тоже.

Порочные нотки снова зазвучали в его голосе. В ту минуту мне стало совершенно очевидно, что, каким бы полезным помощником он ни был, мне этот мальчик никогда не понравится. Именно так я о нем и думал — как о мальчике, хотя между нами не могло быть разницы больше, чем в несколько лет. Была в нем какая-то незрелость, как будто он рос без присмотра родителей и умственно так и остался непослушным ребенком.

И тем не менее мне, несомненно, повезло, что на палубе будет еще кто-то не только влюбленный в парусное судоходство, но и имевший опыт плавания в океане. И вдруг он на следующий день неожиданно объявляет, что идет в горы. С собой он брал рюкзак, в который запихнул штормовку, кое-какую теплую одежду, толстые носки, еду, а сверху привязал непромокаемый спальный мешок.

— Я слишком много уделяю времени учебе, а потом еще там, в камере…

Говоря это, он смотрел на Айрис, но продолжал улыбаться. Он, похоже, не таил на нее обиды.

— Нужно укрепить тело. — Он хлопнул себя по животу.

— Куда ты собираешься?

— Туда. — Карлос неопределенно махнул рукой в сторону севера. — Там есть дорога, ведущая за город и на верхушку полуострова Брансуик. Возможно, автостопом доеду до горнолыжных трасс. Сокращу себе путь на восемь километров. А когда заберусь наверх, смогу взглянуть на залив Сеньо Отуэй и все остальные водоемы, окружающие остров Риеско. «Сеньо» значит «матка». На карте он на нее и похож, это особое место.

Он продолжал смотреть на Айрис и улыбаться.

— Если я не вернусь послезавтра, вышлите, пожалуйста, спасателей.

Он взял самый легкий из четырех наших ледорубов, а также из ящика в лоцманском столе маленький пластмассовый карманный компас, который повесил себе на шею. Мы оба вышли на палубу его проводить, и, когда его худая подростковая фигурка исчезла за ангарами, я сказал Айрис:

— Я его не понимаю.

— Да? — процедила она холодно сквозь зубы.

— Он постоянно говорит «мы». Он, похоже, думает, что пойдет с нами. Так, что ли?

Она не ответила.

— Вы решите это в Ушуайе, я угадал? Когда приедет ваш брат.

— Я вам уже говорила…

Она не закончила, повернув к рубке.

— Почему он так хочет пойти с нами? — крикнул я ей вслед. — Хочет что-то доказать?

— Возможно. Посмотрим, что скажет Ангел. Какие между ними отношения, — сказала она неспешно, оглянувшись.

Вид у нее был обеспокоенный.

— Этот парень…

Она покачала головой. Бусинки воды алмазной россыпью сияли в черноте ее волос.

— Вы спрашиваете, хочет ли он что-то доказать. Думаю, ему, может быть, нужно доказать, что он мужчина.

Мимолетная улыбка коснулась ее губ.

— Думаю, его жизнь была не из легких.

Отвернувшись, она спустилась вниз.

В ту ночь, сам не знаю почему, возможно, приезд Карлоса напомнил мне, что до нашего отправления осталось совсем немного времени, в общем, я стал думать о цели жизни, моей жизни, и о том, почему я ввязываюсь в эти рискованные поиски корабля, который, может так оказаться, вовсе и не существует. С какой целью? Пытаюсь ли я что-то доказать?

Я оглянулся на прожитые годы — как мало там достижений, нет даже самых обычных, таких как дом, жена, дети. Этого ли я хочу?

Подумав о льдах, ожидающих меня впереди, я едва не рассмеялся вслух. Ничего подобного там я не найду. Так зачем я туда направляюсь? Чего же я, черт возьми, хочу вообще? Этот вопрос вертелся у меня в голове, пока не превратился в нагромождение ледяных глыб, а я стоял, пялясь вверх на Айрис, распростертую подобно ангелам, вырезанным на балках в церкви. Или нет, похожую, скорее, на резную фигуру на носу старинного парусника. С обнаженной грудью и развевающимися волосами, она взирала на меня сверху вниз, нос корабля врос в лед, а бушприт доставал до мчащихся по небу облаков. Она хотела что-то мне сказать, я видел, что ее губы двигаются, но слов разобрать не мог. А потом фигура превратилась в мою мать с лейкой в руках, она звала меня помочь ей управляться с цветами. Но цветов нигде не было, лишь огромная глыба льда нависала над обломком мачты и костлявый человек с заросшим бородой лицом пристально глядел на меня. И все это время звякали падающие кристаллы.

Тогда я проснулся от звенящего в ночной тиши, словно осипшая музыкальная шкатулка, будильника наручных часов Айана.

— Что на этот раз? — пробормотал я, пока он поднимался со своей постели внизу.

— Нужно успеть на самолет, — ответил он.

— Куда?

После долгого молчания он сказал:

— В Буэнос-Айрес, потом в Монтевидео.

— Наводить справки о «Санта-Марии дель Суд»?

Он не ответил, и я снова уснул. Он меня разбудил перед уходом, сказал, что его не будет три дня, а может, и дольше.

— Скажете Айрис, хорошо? И когда приедет Гэлвин, выведите снова с его помощью «Айсвик» и испытайте как следует эти новые паруса. О двигателе не думайте, сейчас нужно сосредоточиться на парусах и слаженности экипажа. Я не хочу, чтобы мы напоролись на рифы по пути к проливу Бигл. О’кей? Нужно, чтобы каждый точно знал, что он должен делать, что бы ни случилось.

Я увидел, как он поднял руку в скудном свете, льющемся через незашторенное окно.

— И не наскочите на берег, хорошо?

Потом он ушел, и через минуту я услышал гудение отъезжающего автомобиля.

Вскоре после рассвета поднялся очень сильный западный ветер с налетающими шквалами, приносящими снег с дождем. Наведя внизу порядок, мы принялись готовить снаряжение к приезду Гэлвинов в тот вечер, гадая, как там приходится Карлосу после первой ночи под открытым небом. Был уже конец ноября, и, хотя в планах было выйти в середине декабря, в обычное время начала экспедиций в Антарктику, теперь приходилось делать поправку на то, что начальным пунктом станет Ушуайа. Кроме того, чилийские синоптики что-то бурчали про озоновый слой и более раннее, чем обычно, вскрытие льда.

Стемнело, но Карлос не появился. Не появились и Гэлвины, их рейс задерживался из-за плохой погоды. При этом ветер начал утихать, и к тому времени, когда мы приступили к вечерней трапезе, небо прояснилось и почти полная луна взирала на нас из пролива, его вода вдруг стала совсем неподвижной и черной, как полированный обсидиан.

В этот вечер опять было рагу — мы ели побольше свежего мяса и овощей, пока была такая возможность, и только я отдал Айрис пустую тарелку для добавки, как на палубе раздался топот ног и чей-то голос позвал:

— Эй вы, там! Есть кто дома?

Потом чуть гнусавый голос окликнул еще раз, растягивая слова, теперь уже из рубки у нас над головами.

— Гэлвины!

Айрис вскочила на ноги.

— Давайте, спускайтесь!

Вошедший мужчина был высок, можно даже сказать, долговяз, с узким, покрытым бледными веснушками лицом, соломенного цвета волосами и интенсивно синими глазами, сияющими, как сапфиры, в ярком свете кают-компании.

— Энди Гэлвин, — представился он и, пока мы пожимали друг другу руки, прибавил: — А это моя жена, Гоу-Гоу.

Она еще не сошла с лестницы, виден был только низ ее темно-красных брюк. Вниз ввалился пузатый чемодан, а потом в мгновение ока она уже стояла рядом со своим мужем, а мы, застыв, молча на нее пялились. Все, что я запомнил от этой первой встречи с самой необыкновенной молодой женщиной, какую мне только доводилось видеть, это белое сияние ее крупных зубов, обнаженных в ослепительной дружелюбной улыбке, казавшейся еще шире от пурпурной помады, почти точно подобранной в тон ее брюк. Золотистая, цвета кофе с молоком кожа, широкие ноздри, глаза черные, а кучерявые волосы и того чернее, отчего она была поразительно похожа на страшненькую куклу-негритенка.

Я заметил тень злости, промелькнувшую на лице ее супруга. Айрис тоже этого не упустила, так как она оправилась от потрясения раньше, чем мы с Нильсом, и, поспешно шагнув вперед, гостеприимно обняла девушку.

— Добро пожаловать на корабль. Я — Айрис.

Она слегка замялась.

— Нам так и звать вас Гоу-Гоу или, может, лучше вашим настоящим именем?

— Нет, Гоу-Гоу, если вы не возражаете. Вы только взгляните на меня. Я даже и не вспомню, чтобы кто-то называл меня иначе.

Она рассмеялась. Смех у нее был низким и заразительным. От нее исходило обаяние, вмиг же нас покорившее, и в салоне сразу стало как будто светлее и веселее. Они ели в самолете, но не заставили себя долго упрашивать отведать нашего рагу. Позже, в более раскованной атмосфере, которая установилась после обильно сдобренного ромом кофе, он признал, что был не столь откровенен насчет происхождения своей жены, как ему, возможно, следовало бы.

— Я думал, что если расскажу, что она на четверть аборигенка, то это испортит все дело, а я очень хотел принять участие в этой экспедиции. Так же была настроена и Гоу-Гоу, после того как получила согласие своей фирмы.

Об этом первый заговорил Энди, не Айрис, но теперь, когда все открылось, я видел, что она нервничает.

— Есть два момента.

Она порывисто склонилась над столом, беря девушку за руку.

— Я беспокоюсь о Гоу-Гоу, Энди, не об экспедиции. Она ведь из теплого климата.

— Я тоже, — ввернул Гэлвин.

— Нет, генетически нет. У вас нордический тип, достаточно взглянуть на вашу кожу.

— А она на четверть черная, вы это хотите сказать?

Сказал он это с вызовом, едва ли не задиристо.

— Нет, я хотела сказать не это. Цвет кожи не имеет значения, кроме того, что он свидетельствует о предрасположенности к жаре, а не к таким холодам…

— Она привычна к холодам, миссис Сандерби. Ее отец родом с Оркнейских островов^[120], а когда она окончила ветеринарный колледж, начала работать в Снежных горах^[121]. Там я ее и встретил. Так или иначе, естественная среда обитания австралийских аборигенов — пустыня. В случае племени ее матери — пустыня Симпсона, где ни один белый человек не выживет без доставки продовольствия по воздуху, а они живут там, совершенно ни в чем не нуждаясь, в адской жаре в течение дня и лютом холоде ночью. Попробовали бы вы так, миссис Сандерби, еще и без одежды…

Рассмеявшись, Айрис подняла руки вверх:

— Ну ладно, мистер Гэлвин…

Она передразнила его официальность.

— Если только ей это не навредит. Я не хотела бы, чтобы Гоу-Гоу пострадала от вашего стремления примкнуть к нам.

— Она не пострадает. Я позабочусь об этом.

Склонившись над столом, он спросил, пристально глядя на Айрис:

— Вы сказали, что есть два момента. Какой второй?

— Ее опыт в море!

— Практически нулевой. Это я сообщил вам в письме. Мы женаты меньше года, и после приобретения дома я не мог позволить ничего большего, чем старый спортивный швертбот. Она немало на нем ходила, так что корму от носа отличить может, умеет лавировать и перекидывать парус, и, хотя она коротышка, я вас уверяю, делает она это быстро и уверенно. Правда, дорогая?

Он улыбнулся ей, потом нам.

— Я это утверждаю не голословно. К тому же она, — прибавил он более серьезно, — отличный ветеринар и умеет обращаться со множеством повреждений костей и отличит опухоль от беременности.

Он снова сбился на шутливый тон.

— В общем, определяйтесь, а утром сообщите нам свое решение.

Поднявшись на ноги, он продолжил:

— А сейчас мы бы с радостью познакомились с нашими койками и повалились. Из-за погоды и каких-то проблем у экипажа самолета мы добирались сюда три дня, и теперь оба едва стоим на ногах.

Они остались ночевать на борту, так что Нильс и Айрис решили, что будем завтракать в девять, чтобы дать им возможность подольше поспать. Но когда я пришел на следующее утро, они уже были на палубе.

— Еле дождался, чтобы все тут посмотреть.

Он был бодр и весел, а его жена стояла у штурвала наверху, ярко-красная вязаная шапка с ушами совершенно изменила ее внешность.

— Уже во всем разобрался, с прямыми парусами и остальным, за исключением пары канатов за фок-мачтой. Вы ставите между мачтами генакер, да?

Я кратко ввел его в курс использования фишерманов и узких стакселей, после чего мы направились вниз завтракать. Проходя через рубку, он задержался наверху сходного трапа.

— Хорошее у вас тут оборудование. — Он кивнул на радиоприборы позади штурманского стола. — Неплохой комплект для любительской радиосети и для однополосной модуляции на высоких частотах. У кого-нибудь на борту есть разрешение?

Я помолчал в замешательстве.

— Возможно, у Айана есть.

Когда дело касалось его, то все представлялось возможным.

— Хотя я не думаю.

Энди взглянул на меня со скошенной на один бок полуулыбкой.

— Полагаю, там, куда мы направляемся, это не имеет большого значения. Никто не арестует нас за то, что у нас нет лицензии, посреди моря Уэдделла! Сегодня вечером наведу справки, позвоню кое-куда. Но оборудование что надо, глаз радуется.

На следующее утро погода выдалась хорошей, с перистыми облаками высоко в небе и слабым ветерком.

— Выйдем сразу же после завтрака, — сказал я. — Дадим вам возможность освоиться на палубе.

Трудно поверить, насколько все становилось по-другому, когда рядом был по-настоящему опытный помощник. И насчет своей жены он также был прав. Она оказалась чрезвычайно проворной, очень уверенно вела себя на палубе и быстро всему обучалась. Прежде чем ветер стал усиливаться сразу после полудня, мы испытали все паруса, и не один, а несколько раз. Мы на бегу подкрепились кофе с бутербродами в рубке, наблюдая за любыми изменениями ветра и следя за всеми встречными плавсредствами.

День заканчивался, и у меня зарождалось ощущение, что команда начинает складываться и что мы действительно способны осуществить поход среди льдов моря Уэдделла. Мы так сосредоточились на работе с парусами, что, пожалуй, совсем забыли о Карлосе, и он уже ждал нас на пристани, когда мы подходили к берегу. В руке у него была бутылка терпкого красного чилийского вина, что продавалось в баре-ресторане. Я узнал этикетку, когда он помахал ею нам, пока мы швартовались. Он дошел до залива Отуэй и был страшно горд за себя, на что, в общем, имел право, так как дорога туда и обратно составляла что-то около пятидесяти миль.

— Мне повезло, обе ночи были лунными. Россыпи сияющих звезд, спутники. Небо было невероятно ясным.

Язык его слегка заплетался.

— И птицы. Жаль, я не взял с собой ту книжку, что есть на борту. Теперь, конечно, я уже не вспомню всех подробностей.

Говоря, он в основном обращался к Энди. Его, видимо, очаровал долговязый австралиец, который сидел за штурманским столом со сдвинутыми назад наушниками и длинными пальцами орудовал ручками управления передатчика однополосной модуляции.

— Вас интересуют птицы?

Энди слегка кивнул, не отвлекаясь от передатчика.

— Я слышал, вы были на станции Дэйвис^[122].

— Ага.

— Видели там императорского пингвина?

— Нет. Там много королевских. Адели тоже.

— А императорских нет?

Карлос обернулся ко мне:

— Мы будем заходить на Южную Георгию?

— Я не знаю, — ответил я.

— Там есть несколько колоний императорских пингвинов.

Он воодушевленно обернулся к Энди:

— Они три фута ростом, клюв на уровне вашего пупа, своим крылом могут переломить человеку руку. Я в самолете про них много прочел в старой книжке про Южную Георгию. В ней говорится, что они скользят по льду на брюхе, а потом встают, оттолкнувшись клювом, как те маленькие неваляшки из рождественских хлопушек.

Карлос продолжал в том же духе, треща без умолку и беспрестанно теребя Энди вопросами, пока тот не взвился:

— Заткнись ты наконец, бога ради! Я ничего из-за тебя не слышу.

В наступившей гробовой тишине Айрис объявила нам, что ужин готов. Опять было рагу, но на этот раз с большим количеством замороженной цветной капусты и свежими водорослями, поэтому оно больше напоминало густой суп. Только мы приступили к еде, как появился Айан. Вид у него был уставший. Поздоровавшись с Гэлвинами, он уселся и больше не произнес ни слова и, даже когда Айрис предложила ему рагу, лишь отрицательно покачал головой.

Он не выказал никакого удивления внешности Гоу-Гоу, как будто знал заранее, что в ее жилах течет кровь аборигенов Австралии. Но Карлос не упустил случая: наклонившись над столом, он пялился на Гоу-Гоу с тем же дьявольским огоньком в глазах.

— Стройно-звучные напевы раз услышал я во сне^[123], — процитировал он.

С едва заметной жестокой улыбкой он продолжил, медленно и четко выговаривая слова:

— Австралийской нежной девы, певшей в ясной тишине под созвучья диджериду^[124]…

— Заткнись! — Энди сказал тихо, но угрожающе. — Ты напился, парень, но это тебя не оправдывает.

Вытянув шею и улыбаясь, Айан обратился к Гоу-Гоу:

— Там, позади вас, в серванте бутылка. Налейте мне, голубушка, глоток.

Потом обернулся к Карлосу:

— Неплохая пародия, молодец. Но если ты еще раз…

— Вы не любите стихи, да?

Айан уставился на него пристальным взглядом в тяжелом молчании. Затем он улыбнулся и неспешно продолжил цитату:

Как там дальше, парень?

Карлос уставился на него с благоговением, словно пудель на бульдога. А Айан продолжил:

Он обвел взглядом всех нас, сидящих за столом.

— Так что глядите, — предостерег он тихим голосом. — Нас мало, впереди неизвестность. Начнете ссориться, и мы пропадем. Так что будьте осторожны и следите за языками.

Айан залпом осушил стакан, поданный ему Гоу-Гоу, и поднялся на ноги.

— Желаю всем спокойной ночи. С Божьей помощью, выйдем послезавтра.

Он обернулся ко мне:

— Сколько времени нам понадобится, чтобы дойти до Ушуайи?

— Зависит от погодных условий, — ответил я.

— Разумеется, зависит, но ориентировочно?

— Пролив Коубёрн ведет почти точно на запад, прямо против преобладающего ветра, а впереди Тихий океан. Там могут возникнуть проблемы, штормовой ветер почти наверняка не даст нам продвигаться вперед. Даже думать страшно, что нас там ждет.

— А если сила ветра будет не больше пяти баллов и мы сможем идти вперед?

— Тогда мы должны дойти до Ушуайи за три дня. Конечно, при условии, что не возникнет никаких накладок. Это скверный район, — прибавил я. — За Ушуайей нам придется иметь дело с мысом Горн. Крайне глупо отправляться в путь из Ушуайи. Если бы мы вышли отсюда…

— Он настаивает на Ушуайе.

— Вы только загляните в лоцию. Скажите ему…

— Я ему говорил. Я тоже умею читать карты. И он умеет.

— И тем не менее он настаивает?

— Да. Я позвонил ему, как только приехал в Монтевидео. Я подумал, что оттуда будет надежнее. Он отказался это обсуждать. Он либо присоединится к нам в Ушуайе, либо не пойдет с нами вообще.

Он замолчал, окинув нас взглядом.

— Итак, послезавтра, если ни у кого нет серьезных возражений…

— Это воскресенье, — заметила Айрис.

— Да, воскресенье. А какая разница? Даже Католическая церковь разрешает проводить футбольные матчи после полудня, при условии, разумеется, что утром вы усердно помолились.

Он перевел взгляд на меня:

— Если мы выйдем, скажем, в шесть ноль-ноль, тогда предположительное время прибытия в Ушуайю — шесть утра в среду, резонно?

— Если все пойдет путем.

— Конечно, — кивнул он.

Он по очереди взглянул на каждого из нас и, не услышав возражений, подытожил:

— Отлично! Значит, в воскресенье. Пит сообщит вам точное время отплытия завтра, когда мы узнаем прогноз погоды.

Вопрос, когда Марио приезжает в Ушуайю, задал Карлос.

— В среду на следующей неделе, — ответил Айан. — Я сказал ему, чтобы не позже, и он согласился.

Потом, расслабленно улыбнувшись, он добавил:

— И небольшой подарок небес, чтобы нас приободрить, — я связывался с нашей антарктической станцией в море Уэдделла, и прогноз по льдам по-прежнему хороший. Лед может вскрыться рано.

Глава 3

Ушуайя находится у самой границы Аргентины с Чили. Думаю, можно только в Африке найти более странные, непонятно чем продиктованные границы между двумя государствами, нежели очертания аргентинской территории на Огненной Земле. Патагония заканчивается на самом кончике северной стороны входа в Магелланов пролив, затем, перескочив узкую полосу Южной Атлантики, вновь появляется на южной стороне входа в пролив, но не совсем там, где можно было бы этого ожидать. Стоит ли удивляться в таком случае постоянным трениям между двумя странами, соседствующими в самой южной части южноамериканского материка. В Ушуайе, как и в Пунта-Аренас, расквартированы солидные армейские и военно-морские контингенты. Также там есть аэродром с единственной взлетно-посадочной полосой, ориентированной в меридиональном направлении. Таким образом, взлеты и посадки осуществляются под прямым углом к преобладающему ветру, что существенно увеличивает вероятность аварий.

Мы прибыли в Ушуайю вскоре после полудня во вторник. Этот переход в двести восемьдесят три морские мили в общей сложности явился для нас удачно завершившимся испытанием в реальных условиях. Нам повезло с погодой: в воскресенье дул легкий западный ветер, и мы шли в крутом и даже полном бакштаге правым галсом до самого пролива Коубёрн, в который попали сразу после полуночи. К этому времени ветер полностью утих, и дальше мы шли на моторе.

Коубёрн и Бигл соединяет последовательность проливов: Брекнок, Агирре, Бёрнт, Балленас, он же Уэйлбоут, и Обрайен. Все они запутанные и требуют от штурмана предельной бдительности. Слава богу, ночь выдалась исключительно ясной, с усеянным звездами небом, а когда вышла луна, стало так светло, что отпала нужда в радиолокации. Длинные протоки и горы вокруг напомнили мне о тех двух неделях, что я провел в плавании у западного побережья Шотландии со школьным другом.

Вскоре после рассвета снова подул ветер с запада, и мы быстро проскользнули между островами у края Тихого океана. Проход был четко обозначен светящимися бакенами, расставленными на почти равном расстоянии друг от друга, и при той видимости, которая нам сопутствовала, плавание было нетрудным. С парусами также не было много работы, поскольку ветер дул с постоянной силой в пять баллов справа и сзади. К вечеру понедельника мы подошли к проливу Бигл. Ветер стал переменным, небо затянули тучи, стали налетать внезапные порывы с дождем, снегом и градом. Так что всю эту трудную ночь я либо стоял на вахте, либо меня беспрестанно поднимали, а на рассвете, когда мы уже углубились в пролив и ветер дул в корму, мы все собрались на палубе и в первый раз подняли наши прямые паруса. И это тут же дало результат, да еще какой — скорость возросла до более десяти узлов, и на треть меньше с вращающимся гребным винтом, приводящим в движение генератор.

Мы все еще были в проливе, как раз напротив бухты Флёриэс, когда ветер начал резко усиливаться. Мы могли бы туда зайти, у нас была навигационная карта номер 559, и там провели бы спокойную ночь, стоя на якоре. Но при той скорости, на которой мы шли, и при сильном приливном течении под нами мы проскочили вход в бухту прежде, чем я успел об этом подумать. Ветер дул «прямо нам в задницу», как выразился Энди, и при близости берега с обеих сторон скорость, с которой он с завыванием мчался над проливом, казалась в два раза большей, чем в действительности. Прямые паруса были задуманы так, чтобы ими управляли с палубы, поэтому были оснащены множеством такелажа, а так как они раздулись и стали тугими, как барабаны, нам пришлось изрядно помучиться, чтобы их опустить. Это был первый раз, когда нам приходилось опускать их при сильном попутном ветре. Его сила была, надо полагать, как минимум семь баллов, порывы рвали поверхность воды, бросая ее вперед. Мы не стали возиться с опусканием реев, а подняли малый кливер и неслись в ночи со скорость четыре с половиной узла под одним этим парусом. Ранним утром ветер немного ослаб, и, когда Энди сменил меня в четыре часа, мы решили поднять мидель-кливер. Для этого нам обоим пришлось уйти на бак, но кто-то должен был стать за руль, и он позвал свою жену. После того как мы его подняли, я смог хорошенько поспать в течение трех часов.

Прошло немного времени с того момента, как я сменил Энди в восемь ноль-ноль, и непостоянство южного темперамента Карлоса вдруг проявилось во всей красе. Утро было мрачным, небо застилали черные, низко нависшие грозовые тучи. Я поднялся на крышу рубки и стоял за верхним штурвалом, когда услышал едва различимые голоса. Поначалу я подумал, что это у меня от усталости и нервного перенапряжения. Я вел корабль в опасных водах между проливами Коубёрн и Бигл всю первую половину ночи и решил, что мне уже мерещится. Однако вскоре голоса донеслись из переговорной трубы, соединенной с рубкой внизу. Мы с Энди проверяли ее перед тем, как он отправился на свою койку, и не закрыли крышкой.

Я уже было собрался закрыть трубу, как вдруг расслышал, что в рубке подо мной о чем-то спорят.

— …шпионите за мной. — То был голос Карлоса. — Зачем вы ему звонили?

— Ты сказал миссис Сандерби, что тебя послал отец.

Голос Айана звучал тихо, но, как мне показалось, в нем таилась скрытая угроза. Он совершенно пропустил вопрос парня мимо ушей.

— Это ложь.

— Я хотел пойти с вами.

— Ты не можешь, и все тут.

— Я должен, — возразил парень, вскипая.

— Почему?

Не дождавшись от Карлоса ответа, он спросил:

— Откуда ты знал, где мы? Коннор-Гомес тебе сказал?

— Si. Я приезжал на гасиенду через неделю после вас. Тогда он мне и сказал, что собирается присоединиться к Айрис Сандерби и провести ее корабль. Я сказал, что пойду с ним, но он сказал нет, он не хочет, чтобы я был с ним на корабле. Его интересует только эта женщина.

— Что ты этим хочешь сказать? Что ты имеешь в виду?

После этого надолго наступила тишина, и я уже решил, что Айан ушел спать. С тех пор как он вернулся в Пунта-Аренас, он почти не вставал с постели. Только я собрался надеть крышку на трубу, как бесплотный голос Карлоса заявил на повышенных тонах:

— Мне плевать, что он там говорит, я отправляюсь с вами.

— Только до Ушуайи — и все.

— Нет, до конца похода!

Теперь Карлос почти кричал.

— Ты сойдешь в Ушуайе, — сказал Айан по-прежнему тихим, но очень твердым голосом. — Это понятно?

— Нет, нет, я должен пойти с вами.

— Почему? — снова спросил он.

— Почему я хочу пойти?

— Да, почему? Это путешествие, скорее всего, будет трудным и некомфортным. К тому же долгим, если нам придется зимовать. Так почему же ты хочешь пойти, если тебе нужно возвращаться на учебу?

— Мне нужно. Пожалуйста, — заговорил он неожиданно умоляющим тоном. — Я должен знать.

— Что знать?

Голос Айана вдруг стал нетерпеливым от любопытства.

— Что тебе нужно знать?

Снова последовала длительная тишина, и потом:

— Ничего, ничего. Но я должен пойти. Я могу спрятаться на борту в Ушуайе, — продолжил Карлос, тараторя. — Ему не нужно знать, пока мы не выйдем в море. Или я могу остаться на берегу и запрыгнуть на корабль, как только…

— Нет, ты остаешься.

Спор еще какое-то время продолжался. Карлос упрашивал, потом требовал, безотчетно повышая голос до срывающегося настойчивого контральто, а потом вдруг закричал:

— Ну и ладно! Раз я с вами не пойду, то и вы не пойдете! Я об этом позабочусь.

— Прекрати это ребячество.

— Ребячество? У меня? Это у вас. Пожалуйста. Последний раз. Позвольте мне пойти с вами.

— Нет.

— Хорошо.

Послышались звуки какой-то возни. Через переговорную трубу невозможно было понять, что там происходит. Я услышал, как Айан крикнул: «Карлос!», — и через секунду люк спереди с грохотом откинулся и Карлос появился на палубе с диким взглядом и безумным выражением лица, сжимая в руке ледоруб, который он брал с собой.

Мгновение я не мог двинуться с места, не понимая, что он задумал. Потом до меня вдруг дошло. Внизу у нас располагались баки с почти тремя тысячами галлонов^[125] дизельного топлива. Это в трюме. А вдоль фальшбортов были привязаны круглые бочки с керосином для кухни и бензином для полужесткой надувной моторной лодки и снегохода. Он ринулся прямиком к бочкам с бензином, что лежали возле передних выблёнок.

Я крикнул, чтобы он прекратил это, но Карлос даже не взглянул в мою сторону. Его глаза казались стеклянными, на лице застыла гримаса сосредоточенности. В тот момент, когда я стал спускаться с лестницы, ему еще кто-то крикнул. Звон ледоруба о металл бочки раздался в ту секунду, когда я ступил на палубу. Я остановился. Энди в одних трусах ринулся на Карлоса, босой и безо всякого оружия в руках. Я видел, как ледоруб взвился вверх, и я, закричав, рванулся вперед и обо что-то споткнулся. Но Энди уже схватился за ледоруб и, вырвав его из рук рехнувшегося балбеса, отшвырнул в сторону.

Стоя там с болью в ноге, я подумал, что все закончилось, но они принялись ходить один вокруг другого на баке, словно в ритуальном танце. Карлос сунул руку в карман куртки и вытащил что-то сжатое в кулаке, а потом блеснула сталь в лучах прожектора на топе мачты, который, должно быть, включил Айан. Пригнувшись, парень пошел вперед, целя Энди в живот шестидюймовым лезвием ножа-«выкидушки».

Снова закричав, я двинулся к ним, краем глаза замечая яростно забившийся кливер, когда нас стало выворачивать против ветра. Я был уже рядом с ними, когда сзади на парня налетел темный вихрь в красной пижаме. Она сдавила ему горло, глубоко вонзив ногти больших пальцев. Карлос издал дикий вопль, нож со стуком повалился на палубу, а он продолжал орать, полностью обезвреженный.

Нагнувшись, Энди поднял нож.

— Это твое, приятель?

Сжав губы, он улыбался и протягивал его Карлосу.

— Хочешь получить назад? Если да, то я воткну его тебе прямо в твои маленькие чертовы яйца. Ну, так что?

Он глянул парню через плечо.

— Ладно, отпусти его.

Его жена разжала пальцы на шее Карлоса, и он стоял и непроизвольно трясся.

— Ну, так он тебе нужен?

Карлос безмолвно замотал головой, и Энди небрежно швырнул нож за борт. Взяв жену под руку, он стал с ней спускаться вниз и лишь перед тем, как скрылась его голова, сказал:

— Возвращайте корабль на курс, а то пойдем ко дну.

Теперь на палубе был и Айан. Разнесся резкий запах бензина, когда он начал распутывать веревки, которыми бочка была привязана к стойке перил. Я вытащил свой нож и перерезал мокрые веревки, после чего мы поставили емкость вертикально.

— Ну и ради чего это все, парень?

Карлос так и стоял там в оцепенении.

— Почему ты так стремишься с нами пойти, а?

Не знаю, ответил ему Карлос или нет. Фок оглушительно грохотал, и я поспешил назад в рубку. К тому времени, когда я снова развернул «Айсвик» под ветер, оба они уже ушли вниз, и я остался на палубе один. Кругом царил странный, дикий мир. Длинная полоса воды простиралась вперед, свинцовая под тяжело нависшими тучами. Массивная гряда Дарвина теперь была у нас за спиной, и, хотя тучи скрывали вознесенную в небо вершину горы Сармьенто, я ощущал ее грозное присутствие по внезапным изменениям направления ветра, налетающего яростными шквалами. Все это порождало четкое осознание того, что я нахожусь на краю мира, впереди — мыс Горн и неистовые пятидесятые^[126], и далее ледяные паковые пустыни, айсберги, сама Антарктика со своими снежными буранами.

Конечно, я устал. Почти два дня сосредоточенного ведения судна не могли не сказаться на моих нервах. Внутри меня нарастал страх. Я думал о Скотте^[127] и его долгом пути к Южному полюсу, об Амундсене и Шеклтоне, особенно о Шеклтоне. Все это у меня еще было впереди. Правда, пока я еще был тут, в относительно безопасных условиях пролива Бигл, с последним портом захода в Ушуайе. И последней возможностью отступить.

— Вы замерзли? — спросила неожиданно появившаяся рядом Айрис. — Вы дрожите.

— Правда?

Я настолько был поглощен своими мыслями, что не заметил ни как она подошла, ни того, что меня неудержимо трясет.

— Я стану на руль, а вы идите вниз, выпейте кофе.

Почувствовав теперь его аромат, я кивнул, уступил ей место у штурвала, привычно сообщая курс.

— Что там произошло с Карлосом? — спросил я. — Почему ему так неймется идти с нами?

Она чуть заметно пожала плечами.

— Почему он не хочет, чтобы Коннор-Гомес знал, что он на борту?

Тогда она обернулась лицом ко мне, так сильно сжимая штурвал, что на ее пальцах побелели костяшки.

— Спросите его сами. Или лучше спросите Ангела, когда он поднимется на борт в Ушуайе. Посмотрим, что он ответит.

Но Коннор-Гомес не поднялся на борт в Ушуайе.

Мы нырнули в узкий просвет между патрульным судном и кормовым траулером, и, еще до того, как мы пришвартовались, Айан прыгнул на причал и поспешил по пристани в портовую контору с судовыми документами. Не прошло и получаса, как он вернулся и, не посоветовавшись ни с Айрис, ни с кем-либо другим из нас, велел Нильсу запускать двигатель.

— Вот координаты. — Он сунул мне в руки бумажку. — Отметьте точку на карте, ладно?

И он приказал Энди отчаливать.

— А как же Ангел? — спросила Айрис. — Мы не должны идти без него, ведь в этом случае…

— Он присоединится к нам чуть дальше. На северном берегу пролива, я так понимаю, все еще территория Аргентины.

— А почему не здесь? Мы ведь договорились, что он примкнет к нам здесь завтра, в среду. Вы же сами говорили.

Я не услышал, что он ответил. Заработал мотор, Нильс стал за штурвал, а Энди забросил швартовы на палубу и прыгнул на перила отходящего от пристани «Айсвика».

В соответствии с координатами искомое место располагалось почти в самом устье пролива Бигл, сразу же за бухтой под названием «Альмиранте Браун» и почти напротив Пуэрто-Евгении на чилийском берегу. Айан заглядывал мне через плечо, и, когда я отметил место маленьким крестиком, он кивнул.

— Так я и предполагал.

Взяв лупу, он принялся изучать близлежащий берег.

— У нас есть карта в большем масштабе?

Я взял с полки позади штурманского стола второй том «Лоций Южной Америки». Я уже заложил закладку на странице с проливом Бигл. Нужна была навигационная карта со следующим номером после той, что лежала на столе.

— Карта 3424.

— У нас есть?

Порывшись в ящике, где хранились навигационные карты, и найдя нужную, я разложил ее поверх карты с Ушуайей. Но Айана, похоже, не интересовали ни подходы, ни глубина в маленькой бухте, на которую указали координаты. Он сосредоточил внимание на прибрежной полосе, очень медленно перемещая увеличительное стекло над береговой линией, как будто пытаясь разглядеть местность. Однако адмиралтейские карты не то же самое, что географические. В них основное внимание уделено береговой линии и морскому дну. В конце концов Айан бросил это дело, кинув лупу на стол и бормоча себе под нос что-то о том, что все увидим, когда будем там.

— В какой фазе сейчас луна? Почти полная, верно?

Я сказал ему, что полная будет через два дня. Он кивнул и сказал, что надеется на ясную ночь.

— Мы подберем его ночью, так, что ли?

— Не этой, а в ночь на четверг, в два ноль-ноль.

— К чему тогда эта спешка? Мы могли бы остаться в Ушуайе, заправиться дизтопливом, пообедать на берегу. Напиться, может быть.

Впереди нас ожидали долгие недели, может, даже месяцы. Но он на это лишь сказал:

— За какое минимальное время мы можем дойти до этой бухты?

— Сейчас я вам скажу.

Я принялся циркулем вымерять расстояние.

— Под парусами или на дизеле?

— Под парусами. Ветер западный, а нам сейчас нужно экономить топливо.

С поднятыми прямыми парусами, как оказалось, мы развивали вполне достаточную скорость в шесть узлов.

— Должны быть там вскоре после полуночи, — сказал я ему.

Он кивнул.

— Держите надувную лодку наготове к тому моменту, когда мы станем на якорь. Пойдете со мной. О’кей?

Сказав это, он спустился вниз. Сила ветра во второй половине вечера менялась в значительных пределах, временами достигая пяти баллов, а его направление периодически менялось на северо-западное. В итоге мы пришли на место задолго до полуночи. В небе за нашей кормой все еще брезжил свет, но в направлении берега видимость постоянно менялась из-за переменной облачности. Луну то и дело заволакивали черные на ее фоне облака.

Опустив паруса, мы вошли в бухту на моторе. Там был небольшой пляж с рассекающим его подобно белой полоске ручьем, но из-за водорослей нам пришлось бросить якорь на некотором от него удалении на глубине в более чем тридцать метров. Как только якорь стал, а двигатель был заглушен, сразу же воцарился покой, и лишь мчащиеся по небу чернильно-черные облака напоминали, что ветер по-прежнему дул довольно сильно. Близкий берег защищал нас от ветра, и его безлюдность, неподвижность воды, ощущение того, что мы находимся на краю света, все это производило чуть ли не гнетущее впечатление. И постоянно движущиеся водоросли томно поднимались и опускались вместе с бесшумно вздымающимися водами пролива.

Айрис хотела пойти с нами. Думаю, она почувствовала, что причина стремления Айана поскорее сойти на берег каким-то образом имела отношение и к ней.

— Будете только под ногами путаться, — сказал он довольно грубо.

Ее ответ заглушил шум мотора, им заведенного, и мы направились туда, где, казалось, есть свободный проход среди водорослей. Однако до берега он не доходил, и, как только мы в него вошли, подгоняемое ветром облако загородило лунный свет, и если перед этим мы видели лениво качающиеся в толще воды водоросли по обе стороны от себя, то в следующую минуту все было объято непроглядной теменью.

Айан заглушил мотор, и нас несло по инерции в зловещей тишине, лишь подчеркиваемой странным ворчанием и вздохами, издаваемыми водой, шевелящей водоросли и хлюпающей между прибрежных камней. Лодка остановилась почти сразу, и, пока Айан, подняв мотор, фиксировал его в таком положении, я взялся за весло и начал грести. В этой кромешной тьме у нас не было других ориентиров, кроме шума стекающей с крутого берега воды впереди, и продвигаться к нему было очень нелегко, так как мы буквально скользили днищем по узким и длинным листьям водорослей.

Только я начал шестом проталкивать лодку по мелководью, как луна снова выплыла из черноты у нас над головой, и всего в двадцати метрах впереди показался берег с ручьем, сияющим серебристым светом. Впоследствии у меня сложилось впечатление, что обстоятельства нашего прибытия туда как будто специально так сложились, чтобы подготовить нас к потрясению от того, что нам предстояло там найти. Айан взял с собой фонарь, но не включал его. Гнетущее впечатление, производимое этим небольшим пляжем, усугублялось светом от ручья, который так и хотелось назвать сценическим. Все это вызывало во мне напряженное ожидание, как будто в любую секунду нагие полудикие туземцы древней Огненной Земли могли налететь из темноты с намерением забить нас до смерти, чтобы отведать откормленной человеческой плоти, лучше которой они не ели уже долгие годы.

Мы вылезли на берег, выворачивая себе ноги на скользких валунах, и вытащили лодку на пляж, который напоминал и, пожалуй, являлся мореной, оставленной древним ледником. Я остановился, чтобы намотать фалинь^[128] на большой камень, так что Айан уже был впереди меня, когда луна спряталась за рваный край облака и свет внезапно померк. Он был едва различим, пока лез по черному нагромождению поваленных стволов деревьев в том месте, где приливная линия сходилась с берегом речки.

— Бобры, — сказал он, когда я стал взбираться вслед за ним.

По линии, куда доходил прилив, раньше росли деревья, но теперь их гниющие стволы валялись в беспорядке, как будто их разметал налетевший смерч. Мы одолели еще почти сто ярдов, продираясь сквозь эти жуткие дебри рассыпающихся бревен, едва не ломая себе ноги.

— Какому-то дураку из Аргентины пришла в голову идея завезти из Канады на Огненную Землю нескольких бобров.

Он выругался, поскользнувшись.

— Вы видели такие же гниющие завалы по берегам, начиная еще с пролива Коубёрн. Никто на них не охотится, и они размножаются как сумасшедшие.

В стороне от ручья почва, видимо, была другой. Вокруг вдруг не стало поваленных стволов, и мы теперь шли среди какой-то низкой растительности с жесткими стеблями, приспособленной к зимним холодам этих южных широт. Слева от нас поросшие травой кочки торчали подобно лохматым головам маленького гномьего отряда. Он нашел некое подобие тропинки, ведущей прямо вверх по крутому склону, верхушка которого едва виднелась, смутным контуром загораживая тускло светящееся небо. А потом луна вынырнула из-за облака, свет на сцене будто включили снова, мы забрались наверх и оглядели ландшафт, похожий на покатые холмы Сассекса.

— Раздолье для овец, — прошептал Айан.

Это было не обязательно, поскольку как раз перед нами, неподвижно сгрудившись и глядя в нашу сторону, стояла отара этих животных.

— Темная башня, — пробормотал он, кивая в сторону группы заброшенных бараков, припавших к каменистому склону холма слева от нас.

— Не вижу никакой башни, — возразил я. — Больше похоже на казармы какой-то заставы.

— Чайльд-Роланд^[129], — проворчал он, и у меня от того, как он это сказал, мурашки побежали по коже.

Я тоже читал Браунинга.

— Ушуайя одно время была лагерным поселением Аргентины. Вы знали это?

— Нет.

Теперь идти стало легче, под ногами была твердая, общипанная у земли трава, бараки становились все ближе.

— Так это старая тюрьма? — спросил я. — Вы уверены, что она была здесь?

Он ничего не ответил, продолжая шагать вперед. Мы подошли к первому из бараков, и в эту минуту луну затянули черные облака. Ветер хлопнул створкой разбитого окна, скрипнула дверь. Дополнила эти сценические эффекты крылатая тень взлетевшей в ночное небо птицы. На двери висел замок, но накладка с пробоем была сорвана, и Айан, толкнув дверь, вошел внутрь. Вспыхнувший луч фонаря осветил ржавые железные кровати, сложенные у дальней стены. Единственное окно было рядом с дверью, через которую мы вошли. В дальнем углу находились душевая и жестяной умывальник, кроме того, стопка оцинкованных ведер. Пошарив по стене, луч фонаря остановился на слове «Hoy», выцарапанном на штукатурке справа от изогнутой трубы, представлявшей собой, видимо, дымоход отсутствующей ныне печки. Я услышал его вздох.

— Бедолаги.

— Что это значит?

— Сегодня, — сказал он. — «Hoy» значит «сегодня».

Он вышел в хлопающую на ветру дверь и направился к следующему бараку. Бараки стояли в три ряда, по четыре в каждом, все они были одинаковы и в равной степени обветшавшие. Не было ни колючей проволоки, ни гауптвахты с помещениями для надзирателей, ни сторожевых вышек. И в каждом из бараков мы находили нацарапанные на стенах надписи: строчки стихов, надежды, que dios me salve^[130], или краткое требование — salvame^[131], имена любимых и обязательно где-нибудь календарь. Не настоящий календарь, без чисел, только череда дней, и отмечены прошедшие недели и месяцы. En desesperación^[132]. Это слово встречалось снова и снова.

— Безвыходное положение, бежать некуда. Desesperación как раз точное слово.

В глухом голосе Айана прозвучала печаль.

— Вы знали о существовании этого места, верно?

Он опять оставил мой вопрос без ответа. Переводя луч фонаря с места на место, он быстро читал все надписи.

— Вы что-то ищете? — спросил я.

— Постарайтесь запомнить некоторые имена, — сказал он. — Где-то у кого-то должен быть список.

Я принялся записывать отдельные имена на клочок бумаги, вспомнив, что брат Айрис, Эдуардо, тоже был среди «исчезнувших». Но имя Эдуардо довольно распространенное, и при том, что оно встречалось часто, рядом с ним либо вообще не было фамилии, либо значилась не та.

— Похоже на концентрационный лагерь, — пробормотал я, пока мы переходили к следующему ряду бараков.

Он кивнул, соглашаясь:

— Он и есть, судя по всему. Идемте поищем их могилы, — прибавил он.

— Это Desaparecidos?

Он молча шагал по общипанной овцами траве, пока мы обходили покинутый лагерь. Однако мы нигде не встретили коллективного захоронения, в котором нашли свое последнее пристанище жертвы гитлеровских концлагерей, лишь несколько одиночных надгробных плит и пару-тройку деревянных крестов, больше ничего.

— Так куда же они делись?

Стоя там на ветру и глядя на бараки, он пожал плечами, а над нашими головами проносились черные тучи. Наконец он обернулся ко мне:

— Никому ничего об этом не говорите. И особенно Айрис или Коннор-Гомесу, когда он приедет. Я не хочу, чтобы он знал о том, что мы все это видели. Вы меня поняли?

Я кивнул, и после того, как он еще около минуты простоял, молча глядя на бараки, мы двинулись назад к берегу. Теперь небо прояснилось, тучи улетели, ярко светила луна, и ветер становился сильнее. Справа от нас в лунном сиянии была ясно видна линия старой дороги, наискось поднимающейся по каменистому склону горы.

Разумеется, мне не давал покоя вопрос, почему Коннор-Гомес выбрал это забытое богом место для посадки на корабль, а не Ушуайю. Не потому ли, что в Аргентине он персона нон грата? Но зачем тогда было гнать нас вокруг всей западной части Огненной Земли, при том что, если бы он приехал к нам в Пунта-Аренас, мы бы по прямой пошли к Фолклендским островам и Южной Георгии? Я старался добиться от Айана объяснения, пока мы возвращались на берег, но он лишь пожимал плечами. А когда я стал настаивать, он в конце концов вспылил, отвечая:

— Вы лучше помалкивайте и смотрите в оба, тогда получите хоть какие-то ответы на свои вопросы.

Когда мы вышли на пляж, луна снова спряталась, но он не стал включать фонарь, и мы, спотыкаясь в темноте, искали нашу лодку. Вода теперь уже не была такой тихой: хлюпали водоросли, волны накатывали на берег. Мы изрядно вымокли, спуская лодку на воду, и, когда мы, работая шестом и веслами, отошли от берега, нам предстояло одолеть путь к кораблю по неспокойному морю.

— Не забудьте то, о чем я вам говорил, — прошептал он, когда мы, закрепив лодку на палубе, стали спускаться вниз. — Вы завтра в одиночку пойдете его забирать. Никаких вопросов. Вы все поняли? Воспринимайте все как данность и не провоцируйте его, ни завтра, ни в будущем. О’кей?

В ту ночь я долго лежал без сна. Ветер дул с силой в шесть-семь баллов, и беспрестанно хлопающие о мачту фалы вызывали раздражение. Точнее сказать, это хлопанье соответствовало моему настроению, моим мыслям, вновь и вновь возвращающимся к предстоящему походу, к осложнениям, которые неизбежно возникнут при столь неудачно подобранном экипаже. Кроме того, проблема состояла еще и в навигации, поскольку, как я выяснил, мы уже подошли к границе, за которой переставали действовать системы спутниковой навигации. Спутники, передающие для нее данные, неподвижно висели над экватором и проворачивались за счет вращения Земли вокруг своей оси. Такое их положение было наиболее удобным для мест с максимальной концентрацией судов в Северном полушарии. А здесь, на краю Южного океана, мне приходилось каждый раз проверять точность показаний навигационной системы по звездам при помощи старого надежного помощника штурмана — секстанта. На «Айсвике», разумеется, были все необходимые расчетные таблицы. А вот что было далеко не всегда, это чистое звездное небо, которое для этого требовалось.

Это меня беспокоило. Но еще больше меня беспокоил предстоящий приезд Коннор-Гомеса и воспоминания о тех жутких оставленных бараках, залитых серебристым светом выглядывающей из-за туч луны.

Слышен был храп Энди. Или то широкие ноздри Гоу-Гоу выдували такие трели в носовой каюте? Когда мы вернулись из нашей разведки на берегу, они уже все спали, но, как только я улегся, мне послышался голос Айрис, расспрашивающей Айана. Впрочем, скорее всего, мне просто показалось: корпус судна скрипел и стенал, фалы хлопали на ветру и бились о мачты. Я мысленно отметил, что нужно установить еще шкентелей. Я видел их среди запасов.

Еще кое-какие вещи я постарался отметить в уме, так как от этого перехода из Пунта-Аренас по жутким внутренним водам была по крайней мере та польза, что он выявил все то, что требовало приведения в порядок, в особенности комплектность оснастки, а также наличие расходных материалов. Лучшее испытание в реальных условиях было трудно себе представить.

Весь следующий день лил дождь, косой и холодный, превращавший работу на палубе в мучение, и лишь ближе к вечеру он начал понемногу утихать. Ветер также прекратился, но тучи по-прежнему нависали низко, так что даже вершины невысоких холмов были ими скрыты, а закат окрасился кроваво-красным. К этому времени мы все были готовы отправиться в путь, и после половины двенадцатого я спустился в лодку. Айан перегнулся ко мне через перила.

— Как только он ступит на борт, мы поднимаем якорь и уходим.

— А как быть с Карлосом?

— Он будет внизу.

— Хотите сказать, что он пойдет с нами?

Он отвернулся, но мне показалось, что он подмигнул мне левым глазом, говоря:

— Не забывайте — рот на замке.

Я не стал запускать мотор и, когда усаживался за весла, увидел вспыхнувший на берегу свет фонаря. Он назначил встречу на полночь и оказался пунктуален.

Оглядываясь через плечо, пока я греб по чистому проходу между водорослями, я увидел его — одиноко стоящую в лунном сиянии фигуру. С ним никого не было, но кто-то же должен был помочь вынести его вещи на берег, поскольку рядом с ним возвышалась приличная куча багажа.

Он поздоровался, назвав меня по имени, будто мы были с ним давними друзьями, извинился за то, что заставил нас делать крюк, заходя в пролив Бигл, и выразил надежду, что переход был спокойным.

— Какой был ветер?

— То что нужно, — сказал я, и мы принялись грузить его вещи в лодку.

— А что корабль? Как он называется? «Айсвик»? И как «Айсвик»?

— В порядке.

— Хороший парусник? Поломок не было?

— Нет.

Луна только-только поднялась — зловещий оранжево-красный глаз, взирающий на нас из-под ровного, как по линейке, края низких облаков, разливал бледный свет, делавший его лицо старше. Или он был напряжен? Я посветил фонарем на него, затем на его багаж. Там было с полдюжины чемоданов, на вид пластиковых.

— Потушите фонарь!

— Почему?

— Кто-нибудь увидит. Выключите!

Я начал было говорить, что ему не нужно волноваться, так как место здесь пустынное, но потом бросил это. Сверху на чемоданы были прилеплены желтые наклейки. Я подался вперед, чтобы рассмотреть их поближе, однако он вырвал фонарь у меня из руки и выключил. Но я успел заметить, что на одном из кейсов наклейка была оборвана так, что осталась только верхняя часть трафаретной надписи «SEMTEX». Кроме того, буквы «D A N» и что-то вроде «I V E S».

Еще я успел разглядеть его лицо, и, хотя я взглянул лишь мельком, ясно было видно круги усталости вокруг его глаз и нездоровый землистый цвет кожи. Но даже в штормовке и резиновых сапогах он умудрялся сохранять элегантный вид.

Мы закончили погрузку его чемоданов и прочего багажа в лодку, и, когда стаскивали ее в воду, волна захлестнула мне через верх сапога. Вода была ледяной. Забравшись в лодку, я взялся за весло и стал выбираться из прибрежных зарослей водорослей.

Пришлось изрядно потрудиться, чтобы доплыть до корабля, так как снова поднялся ветер и мощный мотор тащил нас против крутых волн с пенными гребнями. Мы вымокли до нитки, пока приближались к стоящему к нам кормой кораблю, чей силуэт был виден на фоне мертвенно-бледного лунного сияния. Как только мы подошли к нему вплотную, Коннор-Гомес запрыгнул на борт, не дожидаясь моего распоряжения, даже фалинь не взял. Мне пришлось закидывать конец, лодка при этом развернулась, и волна захлестнула через борт. Айан этого не заметил, здороваясь с ним, а привязала конец Айрис. Карлос, естественно, был внизу, а Энди был снова занят разговором с радиолюбителем с Фолклендских островов, с которым он смог связаться.

Стоя там в раскачиваемой волнами надувной лодке, вцепившись в перила «Айсвика», я слышал, как Айан пригласил Коннор-Гомеса спуститься в кают-компанию и выпить за прибытие на борт.

— Замечательная идея! — крикнул я им, когда они двинулись к двери рубки. — Но сперва давайте выгрузим багаж.

Коннор-Гомес быстро обернулся, уловив осуждение в моем голосе.

— Конечно, дружище, извините.

Он улыбнулся, и от его усталых глаз разбежались морщинки. Разом включилось все его обаяние, и на его преображенное лицо вернулась маска юности. Неожиданно Гоу-Гоу пришла на помощь. Они встретились у перил, и я видел, как он замер, выпрямившись, будто даже поднявшись на цыпочки. На его лице вдруг возникло твердое выражение, расовое превосходство так из него и сочилось. А потом, когда я их представил друг другу, он улыбнулся, и я заметил бесовской огонек в его глазах, который раньше уже видел у Карлоса.

— Энди, супруг Гоу-Гоу, наш радист, — поспешно прибавил я, видя, как она вся натянулась, глаза ее расширились и затрепетали ноздри.

Между ними, подобно электрическому разряду, промелькнула сексуальная искра, и она себя за это презирала. Кроме этого, там было еще что-то, нечто древнее, примитивное, можно сказать, ее тело охватило напряжение, и я видел, как она задрожала. И все это время он улыбался, наслаждаясь происходящим. Он протянул руку:

— Так мы, значит, пойдем вместе, миссис Гэлвин?

— Я позову Энди.

Быстро повернувшись, она поспешила к рубке, на ходу сказав Айрис:

— Нужны все на палубе, чтобы сложить и привязать лодку.

Мы выпили за встречу в кают-компании. Бутылку шампанского Айан, по его словам, припас специально для этого случая.

— За наш поход, — поднял бокал Ангел.

Теперь он был Ангелом, одним из нас.

— И за экипаж нашего корабля.

Он улыбнулся сначала Айрис, потом Гоу-Гоу, подчеркнуто обращаясь к женщинам. Его лицо разгладилось, на щеках появился румянец. Он снова обрел свою привлекательность и даже галантность.

Когда бутылка опустела, Айан, кивнув мне, повел Ангела в его каюту в кормовой части корабля. Я быстро сменил носки на сухие и поднялся следом за Энди в рубку. Айрис была уже там, двигатель рокотал на низких оборотах. Нильс ушел вперед и уже начал крутить лебедку, выбирая слабину троса, пока мы медленно заходили под ветер. Она взглянула на меня, ее пухлые губы растянула напряженная улыбка, но глаза взволнованно сияли.

— Ну что, Пит, вот и началось.

Я кивнул, ощущая холодок внутри, когда стал спрашивать у Энди прогноз погоды.

— Ветер, — сказал он. — Штормовой силы. Но после восхода ослабнет. Возможно.

Сдержанным тоном, я думаю, он пытался скрыть свое волнение. А потом с деланой веселостью заявил:

— А еще я только что получил отчет о состоянии льда, который вам, дружище, понравится. Я связался с людьми на ледоколе возле британской антарктической станции в море Уэдделла. Они говорят, что море вокруг них чистое, и они получили от метеостанции распечатки спутниковых снимков, на которых граница чистых вод доходит до середины моря Уэдделла.

— А что там делает ледокол? — спросил я у него.

— Проводит замеры толщины льда. Шотландский институт полярных исследований несколько лет проводил замеры в Арктике. Теперь британские исследователи делают то же самое здесь, в Антарктике.

— И каков результат? Они полагают, что лед тает?

— Именно. Как утверждает радист с «Поларштерн», это ледокол, но не ваш, германский, но тоже большой. Они проводили замеры несколько лет, используя гидроакустические буи. Изучали связь с процессами в ионосфере и дырой в озоновом слое. Лед оказался тоньше, чем они предполагали. И вообще, парни с антарктической станции считают, что пройдет немного времени, и море Уэдделла станет доступным для рыболовецких судов, во всяком случае, его восточная часть.

Он негромко хохотнул.

— Но это, дружище, в будущем. А пока дело приходится иметь с настоящим, а оно нам обещает паршивую ночь.

— Вы же говорите, что завтра, когда мы выйдем из пролива Бигл, из-под защищающих от ветра берегов в омывающие мыс Горн моря, погода будет хорошей.

Я сказал это небрежным тоном, как будто речь шла о пересечении пролива, но на душе у меня было совсем не так легко, поскольку предстояло близкое знакомство с мысом Горн. Совсем не так, как во время регаты «Уитбред», так как тогда мы гнали вдоль пятьдесят седьмой параллели, практически посередине пролива Дрейка^[133].

— Да, но на них сзади давит всей своей массой Мировой океан.

Он засмеялся теперь уже громче.

— Ладно, пойду на свою койку, вздремну, пока есть возможность.

Я попросил его остаться и помочь мне с прямыми парусами. Ветер был вест-зюйд-вест, стрелка индикатора направления передо мной колебалась в диапазоне от двухсот двадцати до двухсот сорока градусов. С Айрис, стоящей на руле, оба паруса были быстро подняты, и сразу же после этого Энди нырнул в передний люк, так что, после того как я сменил Айрис, я остался один за штурвалом. Я заглушил двигатель, и сразу же стало тихо, слышен был лишь плеск рассекаемой носом воды. Переключившись на автопилот, я взял журнал, чтобы записать место и время выключения двигателя.

— Где вы делаете следующую остановку?

Это Ангел заглядывал через мое плечо в навигационную карту. Сделав запись, я закрыл журнал.

— Нигде.

На его лице я прочел удивление, даже, можно сказать, потрясение, и мне стало приятно.

— Следующая остановка будет на шельфовом леднике в южной части моря Уэдделла.

Я достал из ящика навигационную карту под номером 3176 и развернул ее на штурманском столе. На ней помещалось море Уэдделла почти целиком, включая и тот длинный полуостров Антарктиды, что торчит к северу в сторону Земли Грэхема и мыса Горн.

— Теперь, когда мы уже в пути, может, вы отметите место, куда нас поведете?

Он ничего не сказал на это, продолжая стоять рядом со мной и глядеть в карту, довольно тяжело дыша.

— Я не думал, что вы отправитесь в поход вот так, безотлагательно.

— Сообщения о состоянии пакового льда свидетельствуют о раннем начале его таяния.

— Да, я это знаю.

— Если бы мы вышли прямо из Пунта-Аренас…

— Разумеется.

Он расправил плечи.

— Вы распоряжаетесь на палубе, насколько я понимаю. Когда мне заступать на дежурство?

— После завтрака. Так вы освоитесь с управлением кораблем в дневное время, прежде чем нести ночную вахту.

Он кивнул.

— Тогда я, пожалуй, пойду прилягу.

Я протянул ему карандаш.

— Обозначьте местоположение «Санта-Марии» и цель нашего похода, будьте добры. Тогда я смогу вчерне рассчитать время прибытия и еще раз сопоставить его с состоянием льда. И почитаю еще «Юг» Шеклтона, пока мы не вышли из пролива Бигл в бурные воды.

— Бурные воды! Вы полагаете, нас ждут трудности?

— Немного по палубе нас пошвыряет, пожалуй.

Я постарался, чтобы эти слова прозвучали непринужденно, но мое воображение забегало вперед. К тому времени, когда мы, выйдя из пролива Бигл, застанем обещанный синоптиками ураган, мне еще предстояло решить, насколько близко к острову Эстадос и краю Огненной Земли я готов пройти.

— Местоположение, — повторил я. — Мне нужно знать, пока мы находимся в спокойном состоянии.

Но он покачал головой, пятясь от меня к двери:

— Пойду-ка я спать.

— Вы не знаете координат? В этом дело?

— Конечно, я знаю координаты… А эта карта… На ней нет юго-западного края моря Уэдделла. Так что я не могу вам отметить место. Может, завтра. Найдите карту, которая включает всю территорию… А сейчас я устал. Я почти не спал в последние дни. О’кей?

И он, улыбаясь и махнув мне рукой, спустился вниз.

На экране радара вспыхнула яркая точка. Она находилась в проливе к северу от Пьедры, по которому мы пройдем до мыса Кабо-Сан-Пио, после чего окажемся в Южном океане. Я смотрел на нее некоторое время, пока не стало ясно, что это идущее нам навстречу судно. Тогда я сказал Нильсу, сидевшему на стуле рулевого, чтобы разбудил меня в три пятнадцать, после чего устроился под одеялом на кушетке сбоку рубки. Я стал думать об уклончивости Ангела относительно местоположения останков корабля, его реакции на наше спешное отплытие и о тех его чемоданах. Я слышал, как забились паруса от налетевшего с траверза шквала, раздумывая, нужно ли пойти и заняться ими, а в следующее мгновение меня уже тряс Нильс.

— Четверть четвертого, Пит. Тот корабль уже совсем близко. Расходимся правыми бортами, да?

Он прошел мимо нас на расстоянии около четырехсот метров, доносящийся шум его двигателей был слышен довольно громко. Это был танкер средних размеров, его огни смутно были видны за пеленой косого дождя. Я не ложился спать, пока Энди не сменил Нильса и мы не вошли в пролив между островом и материковой аргентинской территорией, а потом вернулся на кушетку, попросив его разбудить меня, когда будем подходить к Кабо-Сан-Пио или когда Айан его сменит, в зависимости от того, что произойдет раньше.

На деле, однако, меня разбудила качка, которая становилась все сильнее, и мне пришлось вставать и поднимать тканевый борт, чтобы не скатываться на пол. Впереди забрезжила полоска бледного рассвета. Сейчас мы выходили из пролива Бигл и начинали уже ощущать влияние бури, бушующей вокруг островов группы Уолластона, последний из которых — остров Горн. К тому времени, когда на вахту заступил Айан, море стало по-настоящему неспокойным. Мы с Энди, надев непромокаемые штормовки, убрали верхний прямой парус и подняли самый большой из наших трех штормовых стакселей, чтобы повысить остойчивость^[134] судна. Вода уже захлестывала палубу, а грохот разбивающихся волн перекрывал завывание ветра. Плохо нам придется за мысом Кабо-Сан-Пио и, вероятно, еще хуже, когда мы подойдем к острову Эстадос и мысу Сан-Хуан — кончику Южной Америки и начальному пункту нашего похода.

Я предупредил Энди, чтобы он был наготове и надел непромокаемую штормовку. Он был бледен, и я подумал, не страдает ли он от морской болезни? Корабль неприятно раскачивало, я и сам начинал чувствовать легкую тошноту.

— Вы в порядке? — спросил я Айана.

— Да. Бог милостиво наделил меня стальным желудком.

Он улыбнулся мне, садясь на крутящийся стул. Он был явно спокоен, на щеках румянец, руки сжимают штурвал не слишком сильно, но крепко.

— А вы как?

— О’кей, — ответил я, хотя это было и не совсем так. — Что в тех кейсах, которые мы привезли с того берега?

— Почему вы спрашиваете?

— «Семтекс» — это же взрывчатка, так ведь? Это вещество ИРА^[135] получала из Чехословакии. Один из кейсов…

Айан ударил ладонью по деревянной полке над пультом управления.

— Я же вас просил! Держите свои мысли при себе. Кроме вас никто…

Он осекся.

— Нильс красил заднюю стенку в гальюне, и я замазал надписи. Я не против того, чтобы вы задавали мне вопросы. Думаю, я уже хорошо вас знаю. Да, конечно, это «Семтекс», там есть и детонаторы. Нам, возможно, придется взрывать лед, чтобы выбраться, а я не мог провезти его через Чили.

Он подкорректировал курс после того, как подкатила большая волна, мощно ударив корабль в левый борт. Он быстро все схватывал, либо же в своей богатой событиями жизни ему доводилось управлять судном в бурных водах.

— Не забывайте то, что я вам говорил, — держите рот на замке и все примечайте.

Пришла еще одна высокая волна, заливая палубу вспененной водой и поворачивая корабль. Но на этот раз он уже был начеку и компенсировал разворот почти в самом его начале.

— Ишь ты, какой он у нас стал шаловливый, не правда ли?

— Когда подойдем к Кабо-Сан-Пио, будет хуже.

Черные контуры мыса только-только обозначились низко над горизонтом впереди.

— Очень даже может быть.

Он осклабился, и я понял, что он сейчас сам собой любуется.

— Интересно, как там наш Ангел это все воспринимает. Он был слегка обескуражен тем, как мы его умыкнули. Так, вроде его похитили.

Снизу донесся запах жарящейся ветчины. Был уже восьмой час, но облачность, даже между налетающими шквалами дождя, была настолько низкой и плотной, что до сих пор едва-едва посерело. Решив, что кто-то, Нильс или Айрис, уже начал готовить завтрак, я спустился вниз, но, к моему удивлению, то был Карлос.

— Я подумал, что вы уже проголодались.

Он улыбнулся, и я подумал: «Боже мой, этот парень прирожденный моряк». Он вручил мне тарелку, такую горячую, что едва не обжигала руки, с двумя толстыми кусками жареной ветчины, яичницей и изрядным ломтем хлеба.

— Хотите, поджарю хлеб? Тут еще много жира.

Я покачал головой, сомневаясь, одолею ли то, что он дал мне, при такой качке. Но я был голоден и после еды почувствовал себя лучше.

— Ты, похоже, не страдаешь от морской болезни.

— Морской болезни? Да, качка для меня никогда не была проблемой.

Я как раз подумывал, не пора ли сходить в гальюн, а это непростое дело, когда нужно стягивать с себя непромокаемую одежду, а корабль так и норовит сбросить тебя с унитаза, как появился Ангел, одетый в один лишь шелковый халат в красных и зеленых «турецких огурцах». Он был всклокочен и зевал.

— Что-то не спится, и запахи такие…

Он потянулся, взъерошив волосы пятерней, другой рукой крепко держась за угол серванта.

— А где Айрис?

С полузакрытыми глазами он двинулся к плите.

— Мне яичницу-глазунью, а ветчину…

Он остановился как вкопанный, округлившимися глазами глядя на обернувшегося к нему Карлоса.

— Ты?! Qué diablos haces aquí?^[136]

— Я член команды.

На его губах играла нервная заискивающая полуулыбка. И было еще кое-что в его взгляде…

— Ты идешь с нами? Ты это хочешь сказать?

— Sí. Vengo contigo^[137].

— Нет.

Это слово вырвалось у Ангела подобно выстрелу. Обернувшись, он позвал Айрис и, когда она вышла из своей каюты с наскоро повязанным на голове кашне, продолжая тянуть вниз серый толстый свитер, сказал ей, что мы немедленно должны вернуться и высадить Карлоса в ближайшем подходящем месте.

— Почему?

Он ничего ей не ответил, и они все трое стояли, глядя друг на друга.

— Пожалуйста, — промямлил Карлос.

— Я сказал нет, высадим тебя на берег раньше или позже. Ты на этом корабле не плывешь.

Затем, обращаясь к Айрис, прибавил:

— Как ты могла сделать такую глупость? Он недостаточно опытный моряк, и ему нужно возвращаться на учебу.

— Нет, пожалуйста!

То был почти что крик отчаяния, меня потрясло нескрываемое обожание в глазах мальчишки. Кроме того, от него исходило какое-то странное подспудное возбуждение.

— Я останусь.

От удара волны, обрушившейся на палубу, пол под ногами ушел вниз, затем накренился, сбивая нас с ног, так что мы в итоге повалились кучей на правую стену. Айан медленно спустился из рубки.

— Что тут происходит?

И когда ему объяснили, он сказал:

— Вы это серьезно? Мы подходим к Эстадос, а вы хотите, чтобы я вернулся в пролив Бигл?

Утвердительно кивнув, Ангел сказал, что, если мы не высадим Карлоса, он не примет участия в экспедиции. Следующая волна ударила в борт, корабль трясло все сильнее. Я метнулся к трапу, сообразив, что Айан поставил руль на автопилот.

— Подождите. Возьмите с собой нашего друга, пусть он посмотрит, что там творится. Мы в жизни не пройдем назад к проливу Бигл против такого ветра, — окликнул меня он.

— Тогда поверните к северу за мысом Сан-Хуан, пройдите через пролив Ле-Мер и высадите его у Рио-Гранде, где-нибудь на восточном побережье острова Огненная Земля. Там вы будете на подветренной стороне.

— Там дует с гор, — сказал я, а Айан без обиняков заявил ему, что назад пути нет.

— Что хотите, мать вашу, то и делайте! — сердито бросил он, когда Ангел повторил свою угрозу выйти из игры. — Назад мы не вернемся.

— Тогда Мальвины. Вы можете высадить его на Мальвинских островах.

— На Фолклендских? Да, мы могли бы это сделать, если бы вы сели на корабль в Пунта-Аренас. Но сейчас наш путь лежит на восток к Южной Георгии, затем на юг в море Уэдделла сразу же, как только получим благоприятный отчет о состоянии пакового льда. А вообще, парень неплохой повар и полезный помощник. Я думал, вы будете довольны…

Конец фразы я не услышал, так как корму накрыла очередная волна с грохотом мчащегося скорого поезда. Я подтянулся наверх трапа, шатаясь, прошел через рубку, отключил автопилот и уселся за штурвал, стараясь снизить воздействие накатывающих волн.

Скорость ветра поднялась до тридцати шести узлов, в порывах доходила до сорока с лишним. Мы шли на скорости семь с половиной узлов, и, поскольку ветер дул нам почти прямо в корму, его реальная скорость приближалась где-то к пятидесяти узлам, то есть в соответствии со шкалой Бофорта^[138] то был шторм.

Айан не вернулся, в конце концов крикнув, можно ли ему остаться внизу позавтракать. Переполох, связанный с Карлосом, похоже, утих. Примерно через полчаса меня сменила Айрис, и я спросил ее, что там происходило дальше. Мне пришлось перекрикивать грохот моря и завывание ветра, чтобы она меня расслышала, но она лишь сказала на это:

— Ничего особенного. Пойдите теперь поспите. Вы всю ночь были на ногах.

Я не стал спорить. Стало светлее, облачность была уже не такой плотной, и мне показалось, что я вижу оконечность Огненной Земли и устье пролива Ле-Мер. Я позвал Нильса наверх, чтобы он тоже наблюдал, записал в журнал наши координаты согласно системе спутниковой навигации и, отметив их вместе со временем и датой на карте, ушел вниз в свою каюту.

Я так устал, что сразу уснул, не обращая внимания на качку, а когда меня в конце концов разбудила Айрис, я с удивлением увидел, что было уже двенадцать сорок семь.

— Все в порядке? — спросил я, испугавшись.

— Конечно. Вы не единственный человек, знающий штурманское дело.

Я подумал, что она имеет в виду Энди, но нет, речь шла об Айане.

— Энди и Гоу-Гоу оба лежат больные. Карлос тоже, очень бледный, отправился на койку.

— А что Ангел?

— Он позавтракал, съел два яйца с хлебом и маслом, много масла, а потом ушел к себе, как будто он пассажир роскошного круизного лайнера.

Видимо, он примирился с присутствием Карлоса на борту.

— А почему он был против? — спросил я. — Он боится, что мы, возможно, не сможем оттуда выбраться?

Она покачала головой:

— Нет, конечно. В таком смысле Ангел о нем вообще не беспокоится.

— А что же тогда?

— Не знаю. Там что-то личное. Что-то, касающееся его самого. Я не вполне понимаю. Я знаю одно: этот несчастный мальчишка в него влюблен.

Сказала она это не без злости. Я сел прямо, уставившись на нее. Она все так же стояла, чуть склонившись надо мною, и я уловил в ее глазах мимолетный отблеск чего-то, подобного ненависти.

— Вы и сами в него влюблены, не правда ли?

Я подумал о том, какой адски взрывоопасный клубок чувств сплелся у нас на борту.

— Нет, нет, конечно не влюблена. Как вы только могли подумать…

Она поспешно отвернулась, понимая, что свое отрицание она выразила чрезмерно бурно.

— Дело не в любви.

Ее голос ее выдавал, и она это понимала.

— Это…

Она замолчала в замешательстве, закусив губу.

— Но вы же спрашивали о Карлосе.

— Да. Что вам известно о его происхождении, о семье Боргалини?

— Совсем мало. Только то, что Роберто Боргалини или сожительствует, или женат на той женщине, которая его содержит. Оба они выходцы с Сицилии.

— Та певица? Розали Габриэлли?

— Да.

— И она мать Карлоса?

Отрывисто кивнув, она отвернулась, и я поспешно продолжил:

— Когда вы впервые встретились с Карлосом?

— На днях я пыталась это вспомнить, — сказала она, хмурясь. — По-моему, это было тогда, когда Ангел взял меня на прогулку на яхте. Это было один-единственный раз, папа тоже был с нами. Карлосу тогда было лет четырнадцать-пятнадцать. Он еще учился в школе.

— Он сын Боргалини?

Она на мгновение замялась перед тем, как ответила:

— Думаю, да. Я, признаться, до сих пор об этом не задумывалась. Теперь, когда они снова вместе… Они очень похожи, видите ли.

— Вы хотите сказать…

Тут я вдруг заметил, что изменился характер раскачивания корабля. Теперь его бросало не так резко, более плавно и продолжительно, с виляющими провалами, за которыми следовал грохот заливающей палубу воды. Но ветер уже так не завывал.

— Ветер ослаб.

Она кивнула, на ее лице засохла соленая корка.

— Уже не больше двадцати узлов. И небо проясняется. Мы входим в пролив Ле-Мер, уже хорошо видно остров Эстадос.

Я скинул ноги с койки.

— Какая скорость?

— Четыре с половиной.

Я кивнул. Нужно было поднимать еще паруса.

— Позовите Энди, будьте добры.

— Говорю же, он лежит с морской болезнью.

— Меня это не волнует. Самому мне не под силу поднять грот и верхний прямой парус, так что вы уж как-нибудь его поднимите.

Меня и самого слегка мутило, когда я натягивал сапоги. Ветер ослаб, огромные волны, чередой идущие к нам сзади, от мыса Горн, поднимались выше, их падающие гребни ударяли нам в корму, заливая палубу до самого бака. Вода захлестывала трап в рубке, и сверху капало на мою постель.

— Что происходит?

Ангел стоял в дверях своей каюты в одних трусах в розовую и белую полоску, загорелый, с напрягающимися от качки мышцами ног. Он был в прекрасной физической форме.

— Я нужен?

Я сказал ему о своем намерении, и он обещал помочь. Не успел я еще надеть непромокаемый костюм, как он уже пришел полностью одетый.

— Говорите, что нужно делать.

Я не стал с ним спорить, лишь кивнул, соображая, смогу ли управиться только с его помощью. Я не разрешил Айрис выходить на палубу, а Нильс всю ночь не ложился, наблюдая за двигателем. Да и в любом случае он механик, а не палубный матрос. Ходьба в носовой части в тот день была сродни балансированию, стоя в вагонетке американских горок, но, думаю, если всю жизнь ездить верхом, то мышцы и мозг привычны к такого рода движениям. Так или иначе, но Ангел просто стоял так, как будто был частью палубного оборудования, а вокруг нас все хлопало и гремело, вода иной раз доходила нам до пояса. Корабль вздымали и бросали вниз могучие волны, прокатывающиеся под нами. Когда я говорил ему, перекрикивая этот грохот, тянуть эту веревку или крутить ту лебедку, он буквально набрасывался на эту работу, как только улавливал, что от него требовалось, и делал это быстрее, чем смог бы я.

Я впервые встретил человека, который не упускал случая показать, насколько ценным приобретением для экипажа корабля он является, где бы ни возникла необходимость помощи. Самонадеянный, тщеславный позер, разрушающий эмоциональное равновесие в коллективе и чутко ощущающий отношение к нему окружающих, он обладал необычайной легкостью на подъем каждый раз, когда ему предоставлялась возможность продемонстрировать свое превосходство над остальными.

— Очень опасный тип, — сказал мне Айан после того, как он на наших глазах знакомился с остальными членами экипажа после своего прибытия. — Вы будьте настороже, Пит, а то он своими чарами стащит с вас штаны и оставит нагишом на льду.

Хотя он это сказал как будто в шутку, его усилившийся до предела акцент говорил о том, что это крайне серьезное предупреждение.

С двумя поднятыми на фок-мачте прямыми парусами и наполовину убранным гротом «Айсвик» обрел достаточную остойчивость и, слегка кренясь на левый борт, мчался, вздымаемый могучими волнами. Иногда они гнали нас вперед со скоростью более четырнадцати узлов, что было слишком для тяжелого судна, под завязку загруженного запасами на год и всем необходимым для зимовки на льду. Помню, бледный Энди, стоя в дверях рубки и хватая ртом воздух, сказал:

— Мы можем набрать воды, если будем так лететь по ветру в ревущих сороковых.

Я напомнил ему, что мы уже на пятидесятых параллелях, да и вообще, пойти ко дну можно и в Северном море, на что он, вяло кивнув, возразил:

— Но здесь нигде поблизости нет спасательных станций.

— Есть на Фолклендах.

И я рассмеялся от возбуждения скоростью «Айсвика», который, поднятый огромным валом, бешено мчался в бурлящей воде его гребня. А Айан, словно черт из табакерки, высунувший снизу голову, сказал:

— Сейчас в Восточной бухте находится океанский буксир, два патрульных корабля, траулер компании «Дж. Марр» и множество самых разных иностранных кораблей, промышляющих ловлей криля и кальмаров, а кроме того, военные суда, разумеется, так что не думайте, что кроме нас тут никого больше нет.

Его массивная фигура полностью поднялась в рубку, и его сразу же швырнуло на стойку гирокомпаса. Мы не будем в одиночестве до тех пор, пока Южная Георгия не останется за кормой и мы не войдем в зону паковых льдов. Между Патагонией и Фолклендской зоной отчуждения есть даже буровые станции и, кроме того, множество антарктических баз. У Аргентины их больше десятка, три ближайшие — Марамбио, Сан-Мартин и Эсперанса.

Так продолжалось весь тот первый день, облака поднимались все выше. Видимость увеличилась настолько, что, несмотря на скорость, с которой мы удалялись, нам еще не один час были видны вершины Огненной Земли. Вот это и произвело на меня наибольшее впечатление, не огромные волны и не постоянный сильный ветер, что гнал нас вперед, а удивительная, захватывающая дух прозрачность чистого воздуха. И небо. Закат в тот день, и на следующий, был подобен алому пламени в кузнечном горне, затем, перейдя в горизонтальные полосы холодного синего и белого цветов, превратился в прозрачное зеленое сияние. Потом спустилась ночь и, будто кто-то включил фонари, зажглись звезды, такие яркие, такие невероятно прекрасные и близкие.

Когда мы удалились от земли и море чуть утихомирилось, качка стала намного меньше. Корабль продолжало поднимать и опускать, как на американских горках, но понемногу все мы, восемь человек, пришли в себя и сам собой установился распорядок жизни на борту. Энди вышел на связь с радиолюбителями Фолклендских островов и получил отчет о погодных условиях. Ангел при этом находился в рубке, и тут до меня дошло, что он почти каждый раз, когда у Энди был сеанс радиосвязи с Фолклендами, Аргентиной или Чили, ухитрялся оказаться рядом.

Сразу после рассвета четвертого дня мы увидели Южную Георгию. До острова оставалось около двухсот миль, и он показался слева по курсу в виде опрокинутых вверх ногами в зеркальном отображении бледных вершин над горизонтом. Нильс стоял за штурвалом и позвал меня проверить, действительно ли это Южная Георгия. По мере того как светало, ее очертания бледнели, но не было никаких сомнений в их реальности. Это необыкновенное явление наблюдалось под углом в шестьдесят семь градусов относительно курса, что точно совпадало с данными системы спутниковой навигации, и некоторое время оно было столь явным, что я мог различить хребет Эллардайс с горой Пейджет, вознесшей свою вершину на девять тысяч футов над уровнем моря.

А потом произошло нечто, настолько не укладывающееся в голове, что я сперва не мог в это поверить. Мы все находились на палубе и в рубке, потому как я позвал всех взглянуть на необычный вид вулканического острова, на котором похоронен Шеклтон, сверкающего белым сиянием, словно перевернутый вверх ногами свадебный торт. Вдруг раздался резкий треск, как будто отломился кусок льда, и, обернувшись, я успел увидеть, как альбатрос, следовавший за нами перед этим полтора дня, поджав левое крыло, стал заваливаться в сторону. Я увидел его открытый клюв, услышал крик, а потом он упал в воду у нас за кормой, сложив свои восьмифутовые крылья, неловко отгибая левое и волоча его по поверхности воды.

Я был настолько удивлен, настолько потрясен, что так и стоял, позабыв про Южную Георгию, неотрывно глядя на птицу, которую мы по книжке, имевшейся у нас на борту, определили как молодую особь королевского или странствующего альбатроса. Почти два дня он сопровождал «Айсвик» в воздухе, так непринужденно паря в потоке ветра, что я начал относиться к нему как к воплощению духа Антарктики, и вот теперь он в воде, не имея сил взлететь.

Вдруг все подняли головы вверх, глядя на крышу рубки. Я бросился наружу, уже догадываясь, что увижу. Там стоял Коннор-Гомес со своим ружьем калибра 0,22 дюйма в руках, тонкий дымок поднимался из его дула. Он улыбался нам сверху, довольный тем впечатлением, которое на нас произвела его выходка.

— Ублюдок! — сказал я, непроизвольно выбрав особенно обидное для него оскорбление. — Вы что, не соображаете?..

— Да, я знаю эту легенду. — Он заулыбался еще шире. — Но вы же видите, я не убил птицу, только ранил в крыло. В сустав.

— Зачем?

Он пожал плечами.

— Почему бы и нет? Убедился, что по-прежнему стреляю метко и ружье в порядке.

— Могли бы найти себе другую мишень.

— Он нас преследовал.

Все мы молча глядели на него.

— В каком смысле? — спросил кто-то негромко.

— Никто и ничто, даже птица, не может меня преследовать. — Он так тихо это произнес, что я едва расслышал. — Когда я в пути.

Не безумен ли он? Его взгляд обратился вдаль, к горизонту. Южная Георгия исчезла, солнце слепило золотыми бликами на волнах. Я обернулся к корме, но альбатроса уже не было видно. Энди отвернулся. Для него то была птица, ничего более. Однако для Гоу-Гоу все было иначе. Она смотрела вдаль невидящими глазами, в которых стояли слезы. Может, для потаенных уголков ее отчасти аборигенской души эта птица символизировала «время сновидений»^[139]?

Этот случай, как мне кажется, полностью выявил сущность этого человека. Однако, когда я сказал об этом Айану, он только пожал плечами.

— Один выстрел, раненная в крыло птица, и он завладел вашим вниманием, все ошарашенно на него глазели, да.

Неспешно кивнув, он отвернулся.

— Он любит быть в центре внимания, — проворчал он по пути в свою каюту.

Позже в тот же день, думаю, мы пересекли линию антарктической конвергенции, границу, на которой холодная приполярная вода уходит с поверхности под более теплые воды. Море стало очень неспокойным, и резко понизилась температура воздуха, что сопровождалось увеличением облачности и силы ветра. К вечеру система спутниковой навигации показывала снос течением со скоростью в два узла в северо-восточном направлении. На следующее утро, когда мы были на полпути от Южной Георгии к Южным Оркнейским островам, мы ощутили на себе его во всю силу: с юго-запада, со стороны похожей на рог Земли Грэхема, почти непрерывно дул ветер ураганной силы.

Бо́льшую часть следующих трех дней мы неслись с бешеной скоростью в полном бакштаге. В какое-то время условия стали настолько тяжелыми, что корабль едва не разворачивало на гребнях высоких волн и опасность перевернуться была довольно реальной. Если бы экипаж был более опытным, думаю, я мог бы бросить плавучий якорь и дрейфовать с убранными парусами. Корабль шел иногда на такой скорости, что, казалось, мог перекувыркнуться вперед, так как время от времени по-настоящему гигантская волна вздымалась у нас сзади и справа.

Внизу, само собой, царил полный хаос. Все, что не было закреплено, летало по всему помещению кают-компании. Карлос и Энди были бесполезны из-за одолевающей их морской болезни. Особенно Энди, у которого нутро выворачивалось наружу, но ничего, кроме черной желчи, оно уже не извергало, и я опасался за его легкие и стенки желудка. К счастью, Гоу-Гоу проявила врожденную способность сохранять равновесие, позволившую ей быстро освоиться с непредсказуемыми движениями корабля. Она оказалась единственным человеком, на кого совершенно не оказывали воздействия качка и тряска, толчки и удары волн о нос корабля, грохот воды и демоническое завывание ветра в снастях. На всех остальных в той или иной мере эти вещи влияли, и в этих условиях я вскоре выяснил, на кого могу рассчитывать в случае чрезвычайной ситуации. Нильс, словно высеченный из камня, вел корабль час за часом при самом страшном волнении на море. Ангел все это время спал или по крайней мере лежал, крепко пристегнувшись к койке, но его дыхание и цвет лица были при этом в норме, и каждый раз, когда я к нему заглядывал, он открывал глаза. Однако он ничего не говорил и, мне кажется, все еще таил на меня обиду за то, что я назвал его ублюдком.

Айан тоже лежал, кровь отлила у него от лица, и его знобило так сильно, что он не мог совладать с дрожью тела. Пару раз я видел, как Айрис вставала и делала ему горячее питье. Желудок у нее не был железным, но ей хватало силы воли загнать себя на камбуз и приготовить для нас суп и толстые ломти грубого черного хлеба, намазанного мармитом^[140].

В эти три дня я многое узнал о людях, с которыми оказался на одном корабле, их плохие и хорошие стороны, слабые и сильные черты их характеров. Мало-помалу я стал замечать, что мы покидаем область, где море вздымало позади нас горы воды с бурлящими белыми гребнями, чтобы обрушить их нам на корму. Волны по-прежнему шли нескончаемой чередой, но таких огромных уже не было. Накануне я изменил курс на юго-восточный, и ревущий ветер, что беспрепятственно мчался вокруг Южного полушария, уже не гнал нас прямо в корму. Мы подходили к защищающей от ветров земле и сопровождающему ее паковому льду. Стало очень холодно.

Как только море вокруг успокоилось, нагрузки уменьшились, и наши тела восстановили силы с поразительной быстротой. Сразу же наша совмещенная с камбузом кают-компания наполнилась теплом и жизнерадостностью, ко всем вернулось хорошее настроение, и мы с оптимизмом ожидали то время, когда приблизимся к паковому льду и море под его тяжестью станет спокойнее. Тучи разошлись, показалось солнце.

К этому времени мы находились в самом центре треугольника, образованного Южной Георгией, Южными Оркнейскими островами и Южными Сандвичевыми островами. Я постепенно менял курс, все более смещаясь к югу, и теперь мы шли прямо к морю Уэдделла. Мы быстро мчались, светило солнце, день становился все длиннее, и на борту царило радостное возбуждение и ожидание. Или мне это казалось, потому что я сам испытывал подобные чувства?

Теперь уже забылось, с какой бездушностью я был выкинут с моей работы, месяцы попыток выстроить свой собственный бизнес. Ни о чем другом, кроме приближающегося льда и затерянного корабля, его тайны, я уже думать не мог. Мы шли в крутом бакштаге на скорости девять узлов при ветре в пять баллов. Разбивающиеся под носом волны взлетали искрящимися на солнце брызгами, а еще появились киты. Втроем они плыли в нашем кильватере, ныряя и выпуская вверх струи воды. А еще птицы — буревестники, крачки и одинокий темноспинный дымчатый альбатрос.

На следующее утро, когда солнце приподнялось над горизонтом, мы увидели первый отблеск льда — бледное отраженное сияние в облачном небе далеко на юге и юго-востоке. Нильс достал из своего тайника аквавит, и мы, стоя на палубе с капающим сверху льдом, намерзшим за ночь на снастях, выпили за ожидающую нас неизвестность. Никто из нас раньше не имел дела с паковым льдом, поэтому к волнению при виде его отсвета там, над южным горизонтом, примешивалось ощущение таящейся впереди опасности. Я заметил, что только лицо Ангела не тронули чувства, которые овладели всеми нами. Он стоял со своим стаканом в руке, устремив взгляд куда-то вправо по курсу. Зубы стиснуты, губы сжаты в тонкую линию, и это выражение на его лице, что это — страх, отчаяние? Или он крепил сердце перед тем, что его там ожидало? Я не мог определить, но было ясно, что в ту минуту он был другим человеком. Внешне он стал старше, менее самоуверенным. Впрочем, то его выражение лица длилось недолго, потом он поднес свой стакан к губам и выпил залпом. Он, наверное, почувствовал, что я за ним наблюдаю, так как неожиданно перевел взгляд прямо на меня, прищурив глаза.

— Вам интересно, чем нас встретят льды? — Он улыбнулся. — Посмотрим, что они для нас приготовили, да?

От того, как он улыбнулся, меня пробрало до костей ледяным холодом. Зачем он здесь? Почему упорно рвется к этому кораблю? Эти и другие подобные вопросы вертелись у меня в голове, когда я той ночью лежал на своей кровати, прислушиваясь к шуму разбивающейся о корпус корабля воды совсем рядом от меня, к скрипам бьющихся о мачту канатов, к хлопающему время от времени парусу. А что я тут делаю? Почему я не вернулся домой, пока у меня еще была такая возможность? Это же безумие — лежать тут, пугая себя жуткими образами «Летучего голландца» и «Марии Целесты»^[141], мелькающими в моем утомленном сознании, и постоянно думая об Ангеле и рядах заброшенных бараков, недалеко от которых я его тогда и подобрал.

А утром Айан вызвал его в рубку, поставил перед навигационной картой и сказал:

— Итак, мистер Коннор-Гомес, где? Вы говорили, что знаете, где это место среди льдов моря Уэдделла, и, когда мы будем там, вы сообщите нам координаты. Вот оно море Уэдделла, вот он лед, так что пришло время вам показать место на карте.

Сначала он сказал, что мы должны подождать, пока вплотную не подойдем ко льдам, что ему нужно узнать скорость дрейфа.

— Я знаю, где я видел корабль, но это было уже почти восемнадцать месяцев назад. Лед с тех пор, должно быть, унес его на север.

Он не знал, насколько далеко.

— В западной части моря Уэдделла льды дрейфуют в северном направлении. Ваш соотечественник, Шеклтон, за девять месяцев на своем «Эндьюрансе» в дрейфе прошел более четырехсот миль. Это соответствует скорости примерно в полторы мили в день. Но этот год не такой, как все. Я не знаю, какая скорость дрейфа.

Айан согласился с его доводами. Он неплохо подготовился, и теперь от него не приходилось требовать точных координат корабля.

— Ладно, давайте вернемся к тому вашему испытательному полету, когда вы видели корабль. Отметьте то место на карте, и мы начнем оттуда.

Ангел замялся, но в итоге обозначил его, слегка пожав плечами. Он не стал сверяться с записями в блокноте, координаты он держал в голове, и, отмерив большой плексигласовой линейкой расстояние, отметил маленький крестик внизу моря Уэдделла.

Айан тут же заметил, что это довольно далеко к западу от того места, где застрял «Эндьюранс», и я понял, что не только Ангел хорошо подготовился к этому разговору.

— Восемнадцать месяцев, вы говорите…

Он вытащил с книжной полки «Юг» Шеклтона и сразу же открыл карту в конце книги, где был показан маршрут дрейфа «Эндьюранса».

— Если ваш корабль подвергся такому же дрейфу в сторону севера, то к настоящему времени он должен уже освободиться ото льда и быть где-то за Землей Грэхема.

— Или пристал к берегу, — сказал Ангел.

— Да. Или разбит отколовшимся от шельфового ледника Ронне айсбергом. — Он произнес «Роннэй». — Или затонул, — продолжал он, — или просто раздавлен паковым льдом. Так как же вы предлагаете его искать?

При общем молчании Ангел стоял и, глубоко задумавшись, смотрел в карту.

— Ну?

— Предоставьте это мне. Я найду его.

— Но как, приятель, как?

— Это уже моя проблема.

— И вы уверены, что найдете его?

Ангел кивнул, и Айрис ввернула вопрос, который и у меня самого вертелся на языке:

— Ты знаешь, где он, не так ли? Ты же мне сам об этом говорил.

После недолгого замешательства он развернулся и вышел на палубу.

— Если знаешь, почему нам не говоришь? — крикнула ему в спину Айрис.

Раздвижная дверь со стуком закрылась, и она обернулась к Айану:

— Что думаете? Он знает или просто водит нас за нос?

Айан пожал плечами:

— Я знаю не больше вашего, дорогая моя, но если он все же знает, то это значит лишь одно — останки корабля неподвижно прикованы льдом к берегу. Я прав?

Он обернулся ко мне.

— Вы согласны, что если он знает координаты корабля, то совершенно уверен в том, что сковавший его лед не дрейфует?

Я кивнул, и он продолжил:

— А если он не дрейфует, то его что-то удерживает, а это может быть только береговая линия. Согласны?

— Да, — подтвердил я.

Он снова обратился к Айрис:

— Так что подождем и посмотрим. Приглядывайте за ним, оба.

Глава 1

Мы вступили в область пакового льда на второй день после Нового года в сопровождении двух горбатых китов. Мы шли тогда под косыми парусами, убрав прямые паруса и привязав спущенные реи вдоль бортов. Направляясь к югу, мы слишком отклонились в восточную часть моря Уэдделла. Течение, несущее воды по часовой стрелке, по-прежнему нам помогало, а благодаря ярко сияющим во время все более коротких ночей звездам у меня была возможность сделать все необходимые замеры и безошибочно определить наше положение.

Накануне нам повезло с ярким отсветом паковых льдов в небе, и нам было видно, где впереди пролегают коридоры чистой воды между ними. Мы выбрали самый большой, более мили в ширину, и лед по его берегам уже истаял за долгие дневные часы до состояния крошева. Установились превосходные условия для плавания: стабильный северо-западный ветер силой в три балла и почти полное отсутствие волн, только медленное колебание. «Айсвик» весело скользил на скорости в шесть-восемь узлов, и все мы на его борту пребывали в очень расслабленном настроении.

С севера на юг море Уэдделла простирается едва ли не на тысячу миль, и, следуя курсу, продиктованному Ангелом, не прямо, а виляя от одного разводья во льдах к другому, зачастую с кем-то из нас наверху мачты, корректирующим курс корабля, нам удавалось сохранять направление движения под углом в 192 градуса. Линия нашего курса рассекала берег таким образом, что Британская антарктическая станция в бухте Хелли оставалась далеко на востоке, проходя даже западнее бухты Васель на Берегу Луитпольда, на расстоянии не более ста миль от того места, где «Эндьюранс» Шеклтона застрял во льдах 18 января 1915 года.

По мере того как мы приближались к югу, на наше продвижение все более и более оказывали влияние льды, которые становились толще, были менее истаявшими, а проходы между ними все уже. Двенадцатого разразилась буря. Настоящая антарктическая метель засыпала нас мокрым снегом, облепляющим рубку и мачты, а когда наступила короткая, но холодная ночь, нам пришлось счищать его ледорубами. Поскольку у нас множество грузов было на палубе, существовала опасность того, что центр тяжести сместится слишком высоко и корабль потеряет устойчивость. Мысль о том, что мы можем перевернуться в этих водах посреди ночи, при заметающем снегом ветре, в порывах доходящем до семидесяти узлов, меня совсем не радовала!

Как только буря улеглась и небо прояснилось, весь окружающий нас скованный льдом мир стал тихим и прекрасным. Этот эпизод лета продлился четыре дня, и при отсутствии ветра нам пришлось идти на двигателе, большей частью курсом на юг, к чему нас принуждали коридоры свободной воды. Однако вести корабль было утомительным занятием: лед был настолько ослепительно белым, что отраженный свет, казалось, выжигает глаза даже через темные стекла солнцезащитных очков.

Девушки решили воспользоваться ярким солнцем и, вооружившись флаконами с кремом от ожогов, скрылись за ширмой, которую они соорудили себе из брезента у левого борта перед грот-мачтой. Через какое-то время, забыв об этом, я забрался по выблёнкам наверх посмотреть, не оканчивается ли сужающийся проход между льдами тупиком. Оказалось, что тупика впереди нет, а коридор круто заворачивал к востоку, к окруженному льдом озеру, от которого несколько темных линий разводья шло далее, к югу.

Убедившись, что впереди путь свободен, я минуту постоял там, балансируя на бейфутах рея и наслаждаясь бескрайними ледяными просторами, солнцем и ветром, который возникал от нашего движения вперед. Я наблюдал за медленными всплытиями и погружениями пары косаток, так называемых китов-убийц, их белые брюхи казались грязноватыми в сравнении с сияющей белизной просторов, среди которых они резвились. Сбоку от нас вынырнул тюлень, и, наблюдая, как он плывет к рассекаемой носом нашего корабля волне с левого борта, я закончил тем, что устремил взгляд прямо вниз на две отгороженные парусиновой ширмой фигуры с блестящей от крема кожей. Они лежали животами вниз, красота и невинность были в полностью открытой моему взору их совершенной наготе, и я замер, боясь даже дыханием нарушить эту прекрасную картину.

А потом одна из них зашевелилась. То была Айрис. Она перевернулась на спину, глядя прямо на меня. Улыбнувшись, она помахала мне рукой, и я поспешил вниз, смущаясь своей неожиданной эрекции. Скорее всего, тогда я и сам уже был слегка в нее влюблен.

Видимо, благодаря мыслям особого сорта, которые бродили в моей голове, я не был шокирован и даже удивлен тем, что поздно вечером того же дня Ангел подошел к Гоу-Гоу и положил руку на ее ягодицы. У левого борта я помогал Нильсу перекачивать керосин в бидон из бочки на палубе. Солнце только что зашло, разлив ярко-оранжевое зарево над горизонтом. Небо пересекали туманные белые полосы, перемежающиеся холодным бледно-зеленым свечением. Было очень красиво, и, когда бидон наполнился, я, распрямив спину, стоял и любовался небесными красками в духе Уильяма Тёрнера. Гоу-Гоу собирала постиранные вещи, прищепками прикрепленные к перилам. Она склонилась, и ткань джинсов туго обтянула ее зад. Ангел нарисовался темным силуэтом на фоне неба и протянул руку для ласки.

Гоу-Гоу мгновенно распрямилась и сбросила с себя его ладонь. Она что-то сказала, чего я не разобрал, но его это не остановило. Он протянул к ней обе руки, намереваясь обнять. Одну из них Гоу-Гоу схватила, и я поначалу подумал, что она тянет его на себя. Так же решил и Ангел. Он засмеялся, и в его смехе проявилось возбуждение завоевателя. Думаю, он непоколебимо верил в то, что женщины не в силах перед ним устоять. Но она вдруг нагнулась и дернула его руку вперед, одновременно ее выворачивая. Результат был потрясающим: закричав от боли, он склонился набок и, перевалившись через нее, приземлился спиной на палубу.

Прежде чем я смог пошевелиться, из рубки выскочил Айан. Гоу-Гоу стояла и смотрела сверху вниз на поверженного неприятеля. Я не расслышал, что она ему говорила, но ее голос был полон ярости. Затем она отвернулась, едва не столкнувшись с Айаном, который, что меня немало удивило, не обращая никакого внимания на вяло шевелящегося на палубе Ангела, набросился на Гоу-Гоу:

— Ну вы и дура, девушка! Вы подумали о том, что он мог удариться головой о стальную плиту настила палубы или об угол люка? Прекращайте выпендриваться, — прибавил он после паузы, — а то наш поход может остаться без цели. Найдите своего мужа и скажите, что я хочу его видеть в рубке.

— Да с какой стати вы ее обвиняете? — возмутился я, пока она, плача, бежала от нас по палубе.

Он глянул на Ангела с выражением, близким к презрению, затем обернулся ко мне.

— Подумайте об этом сами, — сказал он и вернулся в рубку.

Можно ожидать, что после такого конфуза человек попытается скрыть его вспышкой ярости или по крайней мере ретируется в свою нору. Но не таков был Ангел. Быстрым, гибким движением он вскочил на ноги.

— Вот это девушка!

Подмигнув мне, он ушел с высоко поднятой головой и легкой улыбкой на лице, как будто ему понравилось то, как его швырнули на спину. И вечером за ужином он казался таким же непринужденным и обаятельным, как и всегда. А вот Гоу-Гоу молча сидела, глядя угрюмо и замкнуто.

Тот вечер мог бы стать особым, поскольку на закате в отсутствие ветра окруженное льдами море было настолько спокойным, что напоминало гладкий свинец, и мы, пришвартовав «Айсвик» к ледяному полю, спустились вниз. То был первый раз после Ушуайи, когда мы все вместе уселись ужинать. Нильс открыл бутылку красного чилийского вина, но даже она не смогла разрядить тяжелую атмосферу, повисшую над столом. Тогда я это объяснил осознанием того, что мы приблизились к тому моменту, когда должны будем выйти на лед, возможно, даже застрянем тут на всю зиму. Но теперь, оглядываясь назад, я думаю, что причина была гораздо серьезнее, чем просто нервное напряжение. У каждого из нас была своя собственная, совершенно иная, чем у других, причина молчать, сидя за столом в кают-компании стоящего посреди ледяной пустыни корабля.

Словно актеры театра в какой-то причудливой драме, мы сидели в тишине за столом, прислушиваясь к хлюпанью воды между льдинами, к скрежету, когда течение наталкивало их одну на другую, ни на минуту не забывая о неизвестном, предуготовленном для нас. Почти никто ничего не говорил, все, даже Нильс, были погружены в собственные мысли. У Гоу-Гоу с Энди были проблемы личного характера. Я уже пришел к заключению, что он от нее уставал. Я думаю, в интимном отношении она была чрезвычайно требовательной. Он часто бывал бледным и изможденным или, как бесцеремонно высказался Айан: «Парень как выжатый лимон, так что присматривайте за ним. К тому же он боится, — прибавил он. — И она тоже».

Мы все уже знали, что она поехала только потому, что не могла отпустить его одного. Она была безоглядно в него влюблена, а он постоянно пытался ускользнуть в свой мир радиоволн и развоплощенных голосов, которые от него ничего не требовали. Ангел же алчно взирал на Гоу-Гоу через стол, лениво улыбаясь, а Карлос наблюдал за ними страстными, полными ревности глазами. Время от времени я бросал взгляд на Айана. Рядом с ним, опустив глаза, сидела Айрис, оба они молчали. А когда она встала, чтобы положить ему добавку тюленьего мяса с рисом, я поймал себя на том, что гляжу на нее сквозь алый свитер с высоким воротом и темно-синие джинсы, видя ее такой, какой она была, когда перевернулась на спину и я смотрел на ее нагое тело, распростертое на палубе внизу. Боже мой! Как же я хотел к ней прикоснуться!

— Пит, уточните наши координаты на данный момент, — улыбнулся мне Айан, и мне показалось, что он прочел мои мысли.

Позже, стоя возле меня в рубке, он сказал:

— Женщины на борту корабля — это зло.

Он быстро записывал время на хронометре и углы, пока я производил замеры и сообщал ему показания секстанта.

— Да, но это уже скоро закончится. — В его словах прозвучала какая-то обреченность.

— Что вы хотите сказать?

— Увидите. Скоро мы подойдем к шельфовому леднику, и наступит момент, когда наше дальнейшее продвижение станет невозможным…

Он не объяснил, что имел в виду, а ранним утром, когда перед восходом солнца стало быстро светать, ветромер наверху грот-мачты завертелся от легкого ветра с северо-востока, давшего нам с Энди возможность снова привести судно в движение.

К тому времени на вахту должен был заступить Ангел. Оставив Энди за штурвалом, я спустился за ним. Он всегда так поступал: лежал на своей койке и ждал, когда придет тот, кто нес перед ним дежурство, и позовет его. Раздвижная дверь в маленькое помещение, служившее каютой, была закрыта. Я резко ее дернул, раздраженным тем, что приходится спускаться и звать его, хотя у него был будильник, и я ударил в судовой колокол, оповещая о смене дежурных.

— Пора вам заступать на вахту, — сказал я, направляя на него луч мощного палубного фонаря, который принес с собой.

Он лежал, отвернувшись от меня, виден был только его затылок. Я стоял и ошеломленно глядел, так как на подушке было две головы, и не кто иной, как Карлос, медленно обернулся и взглянул на меня с довольной улыбкой, словно кот, наевшийся сметаны.

Ангел внезапно сбросил с себя пуховый верх своего спальника и, перекинув ноги через Карлоса, поставил их на пол. Оба они были голые, и, я готов поклясться, мальчишка подмигнул мне с тем же бесовским огоньком, мелькнувшим в его влажных возбужденных глазах. Я выключил фонарь, оставив их в темноте, чувствуя себя почему-то шокированным, что было довольно глупо, ведь я прекрасно знал, что Карлос гомосексуалист. Но одно дело — догадываться о чьих-то нетрадиционных сексуальных наклонностях, и совсем другое — застать его на горячем. Да еще и с Ангелом, который по возрасту в отцы ему годился. Боже праведный! Эта мысль вдруг непрошено возникла в моей голове.

Конечно, когда Ангел, полностью одетый, вышел в рубку и встал у руля, повторив курс, который Энди сообщил ему негромким сухим голосом, в его внешности не было и намека на что-либо неприличное.

Жаль, у меня не было спутниковых снимков, которые мне позже показывал один служащий с метеостанции на аэродроме Маунт-Плезант на Фолклендах. То были в основном синоптические карты, и на них можно было там, где облачность была неплотной, увидеть, докуда простираются паковые льды и степень их разрушения. Также можно было различить и наиболее крупные айсберги, отколовшиеся от шельфового ледника. Говорили, что один из них достигает семидесяти километров в длину. На снимке со спутников Landsat 1986 года было видно ледяное поле площадью около тринадцати тысяч квадратных километров, оторвавшееся от шельфового ледника вместе с аргентинской станцией Бельграно. Но главное, более темные участки на картах моря Уэдделла показывали открытое водное пространство. Довольно обширные на востоке, они постепенно сужались к западу, пока за шельфовым ледником Фильхнера не превращались в прерывающуюся темную черту у восточной границы ледника Ронне.

Была бы у нас на борту хотя бы одна из этих спутниковых синоптических карт, мы, возможно, решились бы протискиваться дальше через опасно сузившиеся разводья к следующему участку открытой воды и даже дальше. А так, разглядев двадцать первого шельфовый ледник Ронне сквозь снежную пелену и на следующий день подойдя к его отвесному ледяному барьеру, мы засомневались, стоит ли испытывать удачу далее. Открытое водное пространство постоянно сужалось. Вскоре мы уже шли на двигателе по коридорам не шире двадцати футов. Вдали слева от нас ослепительно сиял подобно меловым скалам белоснежный ледяной барьер, а по правому борту сгрудились изъеденные солнцем айсберги самых причудливых форм и разнообразных размеров. Мы видели, как огромные куски, откалываясь от ледяного барьера, скатывались и валились в воду, и нас швыряли образованные их падением волны. И всегда, когда мы оказывались на более широких свободных водных участках, нам приходилось бороться с гроулерами^[142] и осколками айсбергов. Мы выбивались из сил, работая шестом, чтобы избежать столкновения с гораздо более обширными массами льда, скрытыми под водой.

Мы смогли продвинуться на запад до 61° 42´ западной долготы, когда нам преградил путь столовый айсберг, вид которого говорил о том, что он совсем недавно отломился от ледяного барьера. Между ним и барьером в беспорядке были разбросаны огромные многослойные опрокинутые льдины. Мы решили, что рисковать нет смысла, хотя была темная полоска воды, уходящая на север, которая, возможно, вела вокруг айсберга и дальше на равнинные просторы пакового льда.

Решив не искушать судьбу, мы бросили четыре причальных конца с привязанными кошками на ближайшие льдины и заглушили мотор, чтобы держать аккумуляторы полностью заряженными, полагаясь на мощь ветра, который с приличной силой дул с шельфового ледника. Это было двадцать пятого числа, и Энди удалось получить прогноз погоды с «Поларштерна», а может, и со станции в бухте Хелли, точно не знаю. На следующие несколько дней прогноз был довольно неплох, ветер ожидался южный, меняющий направление на западное и затем на северо-западное. Удивительно, но я все никак не мог привыкнуть к тому, что эффект Кориолиса заставляет ветер вокруг зоны пониженного давления в Южном полушарии вращаться по часовой стрелке, а не наоборот, как к северу от экватора. Мой опыт мореходства, полученный по большей части в северных водах, заставлял меня инстинктивно воспринимать ветер, смещающийся по часовой стрелке, как антициклон.

— Ну? — спросил Айан, глядя на Ангела, поднявшегося в рубку подслушивать разговоры Энди с радистами с исследовательской станции Хелли. — Далеко еще? Сейчас мы находимся к западу от того места, которое вы обозначили раньше. Как думаете, сколько миль нам придется идти по льду?

— Теперь уже недалеко.

— Сколько миль? Вот что я хочу знать.

Ангел пожал плечами:

— Вы не хуже меня знаете, что здесь течение постоянно относит льды к северу. Я знаю место, где видел корабль. У меня есть координаты, и мы теперь очень близко от него. Но на сколько миль его отнесло…

Он снова пожал своими широкими, великолепной формы плечами.

— Какова скорость течения — 0,5, 0,75, 1 узел? Скажите мне это, и я скажу вам, где корабль.

Вошла Айрис и стала требовать ответа, но Айан, взяв ее за плечо, сказал:

— Поговорим об этом завтра. Теперь уже поздно.

Стрелки хронометра указывали на шесть минут первого. Наступило 26 января.

Новый день начался с ясного и очень тихого рассвета, ветра не было вообще, и это позволило нам подвести корабль к северному берегу разводья и пришвартоваться к плавучей льдине, примерзшей к остаткам старого айсберга. Затем мы закрепили на рее грот-мачты блок и подняли снегоход. После того как он был спущен на льдину, мы загрузили небольшую погрузочную сеть со всем необходимым оборудованием и припасами и также спустили ее на лед. Подвесной мотор нашей полужесткой надувной лодки завелся сразу же, как только потянули корд, но у снегохода, несмотря на то что он был завернут в толстую полиэтиленовую пленку, в двигатель, похоже, попала вода. От него не удалось добиться ни малейших признаков жизни. В конце концов Нильс полез его осматривать, но еще задолго до того, как он его полностью протер и проверил топливные каналы, с юга подуло так, что стыли руки, и к тому времени, когда механик закончил, сила ветра уже доходила до шести баллов.

Температура воздуха существенно упала, и Нильсу не сразу удалось собрать двигатель. Но он по-прежнему не запускался. Значит, вода попала в карбюратор. Тогда стало ясно, в чем причина. Почему мы не заглянули первым делом в топливный бак, я даже не знаю. Несомненно, мы были уставшими. К тому же нам не терпелось все подготовить как можно скорее.

В баке была вода, и я тут же вспомнил размахивающего ледорубом Карлоса. Я запрыгнул назад на борт и осмотрел бочку, из которой мы брали горючее.

— Черт бы тебя, дурака, побрал! — крикнул я ему. — Все из-за тебя.

Я ткнул пальцем в круглую зазубренную по краям маленькую дыру, найденную мной наверху бочки, частично прикрытую веревкой, которой она была привязана к фальшборту. Он замотал головой, быстро обводя взглядом остальных, стоящих рядом полукругом и осуждающе на него взирающих.

— Это не я…

Я думал, он будет отпираться дальше, но его голос дрогнул, и в итоге он сказал:

— Я н-не хотел причинить вред. Это получилось нечаянно.

Когда Нильс слил все горючее из бака снегохода и заправил из другой бочки, а я еще раз тщательно промыл карбюратор, ветер пробирал нас до самых костей и мы тряслись от холода. Но то, что двигатель завелся с пол-оборота, подняло нам дух, и, чтобы убедиться в том, что все в полном порядке, мы прицепили нагруженные сани к снегоходу и провели тест-драйв под нагрузкой. Каждый проехал на нем пару сотен метров, по очереди садясь на водительское место. Кроме Гоу-Гоу, которая осталась на борту, занимаясь готовкой обеда, а Энди был в рубке.

На плоской, как стол, плавучей льдине никаких трудностей не возникло. Если бы снегоход не потянул большие сани, нам пришлось бы использовать санки меньшего размера, которые мы в тот день также подготовили на всякий случай. Снегоход был приспособлен для передвижения по воде и мог служить нам не только тягачом для саней, но и транспортом для разведки. В этом случае предполагалось использовать еще одни сани — надувные, полностью резиновые. Их мы, вынув из упаковки, испытали в воде между кораблем и льдиной.

Перед самым полуднем посыпался твердый, больше похожий на град снег, его крупинки били в лицо, как дробь. Мы вернулись на корабль, где нас, промерзших, уже ждали макароны и тушеное тюленье мясо с пылу с жару, приготовленные Гоу-Гоу. Постепенно снегоход и прицепленные к нему нагруженные сани превратились в два сугроба, сливающихся с окружающим заснеженным простором. Глядя на эту смутно различимую сквозь белую пелену вьюги картину, я вспомнил Скотта и все трудности, которые выпали на долю Шеклтона. Я не Уорсли^[143], и мысль о том, что я могу заблудиться в снежной пустыне и должен буду искать путь назад, приводила меня в ужас. Погребенный подо льдом и снегом корабль не так-то просто будет отыскать на бескрайних просторах Антарктики.

Но потом снег прекратился и ветер утих так же быстро, как и поднялся. Выглянуло солнце, и снова стало тепло. Мы сняли всю поклажу с прицепных саней, обернули ее плотной полиэтиленовой пленкой, вновь погрузили на сани и закрепили. Затем стащили всю эту неуклюжую конструкцию в воду, и я должен признать, что это меня удивило: мы не переборщили с загрузкой — она плавала. Прицепив наше нескладное произведение к снегоходу, мы протащили его несколько раз туда-сюда по воде, затем распаковали багаж и собрали небольшую палатку, чтобы потренироваться это делать перед предстоящим походом по льду. Внутри полиэтиленовой обертки все осталось сухим, вода внутрь не просочилась, хотя в последний раз Айан гнал снегоход на полной скорости.

Теперь все было готово к походу. Айан будет сопровождать Ангела. Таков был план. Главным на корабле в отсутствие Уорда оставался я. На случай осложнений или каких-либо аварий он брал с собой УКВ-радиостанцию с полностью заряженным аккумулятором. Я буду руководить спасательной группой, если понадобится.

Айрис, конечно же, хотела поехать вместе с поисковиками. Но нет, Айан был против этого.

— Если вам придется отправиться за нами, — сказал он, оборачиваясь ко мне, — Айрис как глава экспедиции возьмет на себя руководство на корабле. Энди остается на борту как радиооператор. Нильс тоже, он отвечает за двигатель. Остается Карлос. Если у нас возникнут проблемы, тогда вы с Карлосом отправитесь к нам на помощь и обеспечите постоянную связь с кораблем. Там есть еще две радиостанции. На льду у них радиус действия будет что-то около сотни миль — это в том случае, если вас не загораживает айсберг.

Айрис начала было с ним спорить, но потом сдалась. Думаю, она поняла, несмотря на всю свою решимость, что без нее двое мужчин будут продвигаться все же быстрее.

В тот вечер все легли спать рано. Прогноз погоды был благоприятным, и выехать решили сразу же, как рассветет. Я поставил будильник на три часа ночи. Завтрак в полчетвертого, и, если ничто не помешает, выезд в четыре тридцать. Для удобства навигации хронометр и мои наручные электронные часы показывали время по Гринвичу. Разница составляла более четырех часов после того, как мы пересекли шестидесятый градус к западу от Гринвичского меридиана.

Первый раз я пробудился от звука голосов и какой-то возни. Это было в 1:17, но я не придал этому значения и, перевернувшись на другой бок, снова заснул. При такой планировке сообщающихся помещений, какая была на «Айсвике», постоянно кто-то где-то ходит. Трещал лед, кроме того, раздавались обычные для корабля звуки, когда он, качаясь на небольших волнах, натягивал швартовы.

В три запищал будильник, и я соскочил с кровати на холодный сквозняк, идущий из рубки. Кто-то, видимо, оставил дверь на палубу открытой. Я натягивал меховые сапоги, когда до меня донесся голос Айрис и топот ног по палубе над головой.

— Что вы говорите?

То был голос Айана, его было слышно гораздо хуже, затем он засмеялся.

— Ну а что вы, черт возьми, ожидали?

Схватив куртку, я поднялся наверх. Небо было затянуто тучами, поднимающееся солнце окрашивало их зловещим оранжевым светом. Айан и Айрис стояли на льдине, снегоход отсутствовал, большие сани тоже. Двойная колея, отпечатавшаяся на белой гладкой поверхности льдины, уходила на северо-запад.

— Не волнуйтесь, — сказал ей Айан. — Он от нас не оторвется.

Речь шла, разумеется, об Ангеле, и можно было бы ожидать, что Айан будет вне себя от ярости после угона нашего единственного моторного транспортного средства передвижения по льду и полных припасов саней. Однако он, казалось, не сильно об этом переживал, даже слегка улыбался, когда, обернувшись, увидел меня.

— Гляньте, пожалуйста, Карлос в своей каюте?

Когда я снова поднялся в рубку, они с Айрис уже вернулись на борт, и Гэлвины тоже были на палубе. Я сказал им, что в их каютах никого нет, и к тому же они забрали с собой почти всю свою теплую одежду, лыжи, снегоступы, очки и фотокамеру.

— Значит, Карлос с ним.

Я подтвердил, кивнув.

— Вот дурак! — покачал головой Айан. — Это плохо, мальчишке может угрожать опасность.

Он взял Айрис под руку, и они оба зашли в тепло рубки, закрыв за собой дверь.

— Сейчас позавтракаем, затем загрузим маленькие санки. Как только управимся, мы с Питом отправимся в путь. — Это он сказал, обращаясь к Айрис.

Думаю, он ожидал, что она продолжит начатый накануне спор, настаивая на том, чтобы она пошла с ним, а не я. Она плотно сжала губы и нахмурилась, но ничего не сказала и, отвернувшись, ушла вниз.

Теперь, находясь в холодном климате, мы по утрам ели овсяную кашу. Она согревала, придавала сил. Я подумал, что сил нам понадобится много, когда каждый из нас двоих потащит санки вдоль ледового барьера ледника Ронне.

— Вы это предполагали, не правда ли? — спросил я, передавая Айану кружку горячего кофе.

— Что предполагал? — чуть ли не прорычал он, поднеся кружку к губам.

Видимо, по той или иной причине он не желал говорить на эту тему.

— Что он нас опередит.

Не дождавшись от него ответа, я спросил:

— Зачем?

— Да, зачем? — эхом отозвалась Айрис. — Зачем он так рвется найти корабль?

Со стуком опустив кружку на стол, он стал подниматься на ноги, и я подумал, что он не собирается отвечать.

Энди кивнул головой:

— Мне тоже это интересно с тех пор, как мы с Гоу-Гоу появились на корабле. Что за магнит такой вас всех туда тянет?

— Любопытство, — сказал Айан, встав из-за стола. — Идемте.

Он хлопнул меня по плечу.

— Пора собираться.

Нильсу он дал задание тушить тюленье мясо, чтобы к тому времени, когда мы будем готовы отправиться в путь, оно, горячее, уже было готово.

— И немного картошки. Она отлично поддержит силы в дороге.

— Nei, лучше фасоль. Я положу побольше фасоли.

— Лучше не надо, а то нас понесет вперед, как реактивные снаряды. Картошка. О’кей?

Он глянул на меня:

— Все, что вы погрузите на свои санки, вам придется тянуть. Не забывайте это, а что будет не на санях, то будет у вас за спиной. Так что сильно не нагружайте.

Я спросил его, на сколько дней пути он рассчитывает, и он помотал головой:

— Откуда, черт побери, мне знать? Будет зависеть от льда. Если наткнемся на старый слоистый пак или на дикую кучу айсбергов…

Он делано, почти театрально пожал плечами.

— В общем, молитесь.

Несмотря на его шутливый тон, это все же было серьезным предостережением, и я видел, как помрачнела Айрис, глядя на него.

Нильс все же накормил нас лимской фасолью. Ее крупные бобы он замачивал на ночь, а картошка, он сказал, уже начала прорастать. На десерт — пирог с патокой^[144]. После еды мы сразу же вышли. Помню, Айрис стояла совершенно неподвижно, с плотно сжатыми пухлыми губами и одиноким выражением лица, на глаза упали завитки ее черных волос. Она неотрывно глядела на Айана и молчала. Я могу только догадываться, о чем она думала. На борту их оставалось всего четверо, а она, я думаю, уже сильно привыкла рассчитывать на его помощь.

Он махнул рукой, и его жест был единственным прощанием перед тем, как мы отправились в путь. Он ничего не сказал напоследок, ничего не прибавил к тем инструкциям, которые написал ей раньше, и даже не обернулся хоть на секунду, а, опустив глаза на следы, по которым нам предстояло идти, потащил свои сани вперед.

А я оглянулся. Айрис продолжала там стоять. Такая же неподвижная, она глядела нам вслед, а позади нее, окруженный черной водой, на фоне искрящихся в солнечных лучах льдов контрастно возвышался «Айсвик». Гэлвины смотрели на нас из дверей рубки, Гоу-Гоу в своей ярко-красной куртке и штанах будто сошла с рекламного плаката какого-нибудь прохладительного напитка. Нильса нигде не было видно, и я не мог отделаться от мысли, что команда из двух мужчин и двух женщин слишком малочисленна, какими бы ни выдались погодные условия, чтобы оставаться в этом удаленном от цивилизации, затерянном среди льдов уголке земли с довольно большим судном на попечении.

Выйдя сразу после полудня, мы через шесть часов все еще тащили наши санки в условиях, приближающихся к «белой мгле»^[145]. В итоге мы узнали об открытой воде перед собой лишь по легкому движению и изгибу льда. Следы, по которым мы шли, подходили к самому ее краю. Никакого иного выбора, за исключением того, чтобы надуть резиновую лодку и, погрузив на нее санки, перевозить на тот берег, у нас не оставалось. Нужно было совершить две утомительные ходки, и наша задача осложнялась еще и тем, что легкий ветер, подгонявший нас почти всю дорогу в спины, теперь усилился и гнал по поверхности воды небольшие волны с пенными гребнями.

Первым поплыл Айан, и когда он вернулся, то сообщил, что ветер заметает следы снегом и он их уже с трудом различает. К тому времени, когда мы оба перебрались на противоположный берег вместе со вторыми санками и остатками поклажи, следов уже практически не было видно. Снег сверху льда был похож на сахарную глазурь и перемещался со странным однообразным шорохом.

Мы снова принялись устало тащить за собой санки. Было уже около девяти, солнце мутным пятном тусклого света опустилось к ледяному барьеру. Теперь мы шли медленнее, волоча ноги, и санки казались тяжелее, упряжь резала плечи. Ветер постепенно изменился на юго-западный, скорость его возросла. Снежная пыль, шурша, обтекала наши ботинки, окончательно заметая следы. В конце концов они исчезли окончательно, и дальше мы, опустив плотно обвязанные отворотами шапок-ушанок головы, тащились по компасу, а щеки безжалостно жалили крохотные ледяные кристаллы.

Начавшийся град принудил нас сделать остановку. Кроме того, мы входили в область старого, слоистого льда, продвигаться по которому было намного труднее. И тем не менее Айан крайне неохотно остановился, что показалось мне довольно странным: если вспомнить его первую реакцию на исчезновение снегохода, то каким спокойным он тогда был, как будто заставил нас загрузить прицепные сани только для того, чтобы спровоцировать Ангела их угнать.

— Из-за мальчишки, — сказал он, когда я его об этом спросил.

В ту минуту мы снимали наши полярные спальные мешки с санок, и вдруг они мне вспомнились вместе на той койке.

— Ничего удивительного, — сказал я, — учитывая специфику их отношений.

— Какую специфику?

Выпалив вопрос, он стоял со своим толстым непромокаемым спальником в руке, пристально глядя на меня. И когда я ему объяснил, он воскликнул:

— Боже мой, мужик! Надо было мне рассказать.

— Черт возьми! — возразил я. — Вы не могли не видеть, что Карлос его боготворит. По его поведению, всем его поступкам, начиная с того, как он преследовал Айрис в Гринвиче и потом на Собачьем острове.

Немного помолчав и продолжая на меня смотреть, он кивнул:

— Да. Видимо, вы правы, мне стоило об этом помнить.

Чуть позже, когда я уже собирался залезть в свой спальник, он поинтересовался, умею ли я обращаться с огнестрельным оружием. Я уточнил, с каким именно.

— Немного охотился на дичь, а что?

Вместо ответа он вытащил из развязанной кипы багажа на своих санках продолговатый пластиковый кофр. В нем устрашающим силуэтом чернел металл автомата.

— Вам не помешает знать, как это работает. Так, на всякий случай.

— Что это? «Калашников»? — спросил я, пока он раскладывал тонкий металлический приклад, после чего вручил его мне.

Я никогда раньше не держал в руках автомат Калашникова. По правде сказать, мне приходилось иметь дело с огнестрельным оружием более серьезным, чем охотничье ружье. Я успел прочесть марку автомата, пока он демонстрировал мне его конструкцию. Название было не русским. И не английским, и не итальянским. «Heckler & Koch», — было выбито на нем.

— Германский?

Он утвердительно кивнул.

— Откуда он у вас?

— Сэкономил на бензине, — сказал он, осклабившись, затем продолжил объяснять мне, как с ним обращаться. Автомат позволял производить одиночные выстрелы и был оснащен небольшим оптическим прицелом. Только позже я узнал, да и то случайно, что пистолет-пулеметы производства «Heckler & Koch» — излюбленное оружие SAS^[146].

— Полагаете, Ангел вооружен?

У меня внезапно холодок пробежал по спине: одно дело стрелять в птичек и кроликов…

— Конечно, он вооружен будь здоров. К тому же у него в санях два, может, три чемодана с «Семтексом», который он принес с собой на борт.

Пожалуй, это поразило меня даже больше, чем мысль о том, что он может быть вооружен.

— То есть вы хотите сказать, что вы его погрузили вчера на сани?

— Разумеется, я его туда не клал, но как только мы обнаружили, что он уехал, я проверил форпик^[147], где мы его держали, и двух чемоданов явно недоставало.

То была совсем не та мысль, которая способствует безмятежному сну, но я так вымотался, что заснул мгновенно, даже не найдя в себе сил съесть плитку шоколада с орехами и изюмом, извлеченную из запасов провианта. Раз я проснулся посреди ночи с мокрым от снега лицом. Я посветил фонарем в ночной сумрак. Ветер гнал большие липкие снежинки, и я увидел только летящую белую завесу, а лежащий рядом со мной Айан превратился в засыпанный снегом холмик. В водонепроницаемом спальнике было очень тепло. Я залез в него с головой и сразу же уснул снова.

В следующий раз я проснулся в ослепительно-белом мире. Похожее на огромный пылающий апельсин солнце лежало нижним краем на сверкающем горизонте. Все было таким ярким, таким сияющим, что я не мог оценить ни расстояние до айсбергов, разбросанных по бесконечному ледяному полю впереди, ни их высоту. Я даже не в состоянии был понять, насколько далеко ледяной барьер слева от нас. Он просто возвышался там длинной белой стеной, загораживающей нам обзор дальше на запад.

Айан уже вылез из своего спального мешка и, согнувшись, сидел на разворошенной куче багажа на своих санках. В руке он держал маленький пластмассовый компас, а на коленях лежала небольшая радиостанция.

— Пытаетесь узнать прогноз погоды? — спросил я его.

Он покачал головой, жестом призывая меня замолчать. Он просидел еще несколько минут так же, сосредоточенно склонив голову и корректируя настройки приемника, время от времени поднося компас к глазу и засекая направление.

— О’кей, — сказал он наконец и аккуратно вернул радиостанцию в футляр. — Слышно хуже, чем вчера вечером, так что, полагаю, они уже в пути. Поедим по дороге.

Этим утром мы стали на лыжи, и я был благодарен ему за то, что накануне он пару минут меня потренировал, так как он пошел довольно быстро.

— Скоро мы начнем их догонять. Айсберги их задержат. Лед там будет в плохом состоянии. Возможно, снегоход там не пройдет, если ему нужно пробираться именно туда.

Пользуясь их вероятной задержкой, он стремился как можно больше сократить расстояние между ними и нами.

— Если они зайдут за айсберг, я, возможно, потеряю их след.

Очевидно, он поставил в снегоходе радиомаячок, а маленькая станция служила радиопеленгатором.

Весь тот день сияло солнце, и айсберги, казалось, ближе не становились. Снег лип к лыжам, идти было тяжело. Мы попробовали снегоступы, но с ними было еще хуже, а при глубине снега почти в фут ходьба в одних ботинках была чрезвычайно изнурительной. Плоские сверху айсберги явно откололись от ледяного барьера и, судя по тому, что паковый лед вокруг них был слоистым и изломанным, опирались снизу на землю.

— Хотя и не должны, мы далеко от берега.

Я пробормотал, что ледовый барьер пока еще в поле зрения, и он, рассмеявшись, сказал:

— Это сползающая в море ледяная шапка^[148]. Если эти айсберги сидят на земле, то под ними что-то вроде подводных рифов или, может, верхушка вулкана.

Только по тому, что мы с течением времени могли рассмотреть все больше и больше подробностей на их поверхности, можно было понять, что мы медленно к ним приближаемся. Ледяное поле вокруг них было чрезвычайно изломанным, как будто море, разбивающее волны об их глыбы, внезапно замерзло.

Шло время, и в пути мы понемногу раздевались. Когда солнце достигло зенита, сияя прямо в лицо, стало довольно жарко. В такой день никак нельзя было обойтись без больших очков с темными стеклами и крема от солнечных ожогов. Себя я не видел, но Айан был похож на ненормального клоуна из какой-нибудь кинокомедии. Каждые два часа мы останавливались, чтобы передохнуть, и он уточнял направление по исходящим от радиомаячка сигналам. На этих же привалах мы подкреплялись на скорую руку, съедали по яблоку, а на ходу время от времени сосали леденцы.

После четвертой остановки мы наткнулись на следы снегохода, пересекающие направление нашего движения наискосок. Четко отпечатавшиеся и не заметенные, они явно были оставлены после ночной вьюги, и мы, таким образом, теперь отставали от них всего на несколько часов. К этому времени мы также подошли совсем близко к первому из айсбергов, настолько близко, что было видно вмороженные в его толщу отдельные камни и валуны, желтоватой линией опоясывающие его над поверхностью пакового льда. С восточной его стороны было маленькое озерцо. Посреди него высунулась голова тюленя, и мы поняли, что это полынья, прямо перед нами. Слепящий свет заставлял глаза ошибаться.

И на айсберге, и на льду вокруг него все оставалось неподвижным. Двойная колея обходила его с запада. Тут лед был сравнительно ровным, как будто айсберг послужил своего рода волнорезом. Хаос измятого расслаивающегося льда с восточной стороны, где ветер и течение вминали пак в отвесную стену айсберга, лишь подтверждал то, что под водой он опирался на дно.

— Вы говорили, что читали заметки Сандерби о корабле, его описание. — Айан говорил со мной через плечо. — Вы не помните, там было что-то про айсберги?

— По-моему, ничего, — ответил я. — По крайней мере, я не помню, чтобы он их упоминал. Он наблюдал что-то похожее на фигуру человека, стоящую за штурвалом, а все мачты были обломаны, остались одни пеньки. Но каких-либо описаний льда вокруг корабля я у него не припоминаю.

Достав бинокль, Айан стал осматривать ровную поверхность сидящей на мели массы льда с обращенной к берегу стороны.

— Как думаете, подобные айсберги могут послужить своего рода молами, защищающими корабль от дрейфующего пака?

— Да, это единственное объяснение. В этой части моря Уэдделла течение направлено на север, и если корабль захвачен паковым льдом, он был бы вынесен на берег и почти наверняка раздавлен. Возможно, эта группа айсбергов или следующая спасала его от уничтожения.

Он опустил бинокль.

— Ладно, это не имеет большого значения. Наш общий друг Ангел прилетал сюда на том самолете, который он испытывал, и корабль отыскал. Он знает, где он, и наше дело идти за ним следом.

Склонившись, он стал рыться в багаже на своих санках.

— Как думаете, его фамилия и вправду Коннор-Гомес?

Выудив серебристую флягу, он показал ее мне с улыбкой, какая бывает у фокусников, когда они успешно исполняют хитроумный трюк.

— Пожалуй, маленький глоток нам сейчас не помешает. — Отхлебнув, он обтер горлышко рукой и передал флягу мне. — Настоящий односолодовый скотч — Glenmorangie.

От виски внутри разлилось мягкое тепло.

— Ну так как насчет фамилии? Допустим, он ей не брат, а отпрыск той шлюхи, Розали Габриэлли, и ее сутенера или, может, какого-нибудь неизвестного хахаля на одну ночь.

Он улыбнулся.

— Интересная мысль, правда? Но, черт возьми, намного интереснее, — продолжил он, неожиданно подавшись вперед и ткнув в меня пальцем, — что этот чертов ублюдок намеревался делать с кораблем, полным тех бедолаг, «исчезнувших», из жутких бараков в старом лагере.

Поднеся флягу к губам, он сделал еще один большой глоток, после чего засунул ее на место среди прочей поклажи на санках.

— Ну ладно, пора в путь. Все узнаем в свое время, верно?

Однако он еще с минуту стоял неподвижно, глядя на айсберг с суровым, замкнутым выражением лица.

— Не забывайте, Эдуардо, брат Айрис, был среди них.

— Да, один из «исчезнувших». Или вы хотите сказать?..

После того как он утвердительно кивнул, я прибавил:

— В тех бараках, вы это имеете в виду? Я там его фамилии не видел.

— Нет, вы искали не то и не там, в отличие от меня. Я знал, что нужно было искать, — добавил он. — Многие заключенные пишут свои имена на стенах камер перед тем, как их уводят умирать. Видимо, они считают, что это единственная память, которая останется после них, а люди в своем тщеславии стремятся оставить что-нибудь потомкам.

— Так вы утверждаете, что там было имя Эдуардо Коннор-Гомеса?

— Не имя, а…

Склонившись, он затягивал ремни на своих санках.

— Я вам не показал, потому что не хотел, чтобы она узнала.

— Я бы ей не сказал.

— Нет, конечно, но она могла спросить, и в таком случае, боюсь, она прочла бы ответ на вашем лице.

Подхватив протезом упряжь, он стал натягивать ее на свои могучие плечи.

— Если бы у нее появилась хотя бы малейшая догадка, что он был на этом корабле, она бы рвалась пойти с нами, а я этого не хотел. Тот человек… — Он кивком указал в сторону севера — туда уходила колея, оставленная снегоходом. — Если его можно назвать человеком, дьяволом скорее, если бы он знал, он бы ее убил. Он убьет любого, кто раскроет его тайну.

Рванув санки, он пошел вперед.

— И нас? — У меня вдруг пересохло во рту. — Вы хотите сказать, он бы и нас убил?

— А вы думаете, зачем я взял с собой этот автомат? Конечно. Если мы найдем этот корабль и на его борту все еще будут свидетельства того, что случилось с его живым грузом…

Он замолчал, и мы молча тащили дальше наши санки. Я мысленно перебирал всю последовательность событий, начиная с той минуты, когда он появился в дверях кают-компании «Катти Сарк».

Потом мы уже не останавливались, пока не дошли до айсберга и не увидели четкий двойной след снегохода, уходящий по ровному ледяному полю в сторону беспорядочного нагромождения пяти-шести айсбергов. Один из них был столь длинным, что, перегораживая впереди наш путь, уходил своим краем в море Уэдделла, где его плоский верх спускался к паковому льду. К этому времени солнце уже коснулось верхнего края далекого ледяного барьера, погрузив его обрыв в тень так, что он казался черной полосой вдоль северо-западного горизонта.

Вместе с прилетевшей черной снеговой тучей наступила темнота. Мы едва успели вытащить свои спальные мешки и влезть в них до того, как вдруг налетел яростный порыв ветра, почти горизонтально засыпая нас градом величиной с горошину, с шорохом несущимся по льду. На наши сжавшиеся тела словно вытряхнули огромное количество шариков из подшипников, покрывающих нас твердым панцирем.

Думаю, буря продолжалась не дольше десяти-пятнадцати минут, но, казалось, она тянулась и тянулась бесконечно. А потом она наконец прекратилась, словно сказочная фея взмахнула волшебной палочкой и вокруг внезапно воцарилась полнейшая тишина, ни звука вокруг, а на переливающемся шелке темнеющего фиолетового неба засияли яркие звезды.

К концу жизни мой отец стал большим поклонником рубаи Омара Хайяма. Он любил читать их вслух каждому, кто был готов его слушать. При его болезни в этом не было ничего удивительного, но для юноши пятнадцати лет, каковым я был ко времени его смерти, подобные размышления о смерти и смысле жизни были не вполне естественны. Тем не менее некоторые строки врезались в мою память, и теперь мне вспомнились кое-какие из них.

Мы остановились там, где поверхность льда, перестав быть ровной, вздыбилась большими беспорядочно торчащими плитами, ломаясь о старый прибрежный лед. Солнце исчезло за горизонтом, небо снова стало заволакивать тучами, и становилось совсем темно. Мы расположились со своими спальниками у поднявшейся ледяной плиты, чтобы спрятаться от ветра, дувшего с северо-запада со скоростью в четыре балла, чего было достаточно, чтобы на открытых местах бежала снежная поземка. У нас с собой была маленькая спиртовая горелка, и когда, заварив себе крепкого, с большим количеством сахара чаю, мы стали его пить — первое горячее питье с тех пор, как мы ушли с «Айсвика», — я процитировал Айану ту пару строк:

— Звездный купол — не кровля покоя сердец,

Не для счастья воздвиг это небо Творец.

Я замолчал, дальше вспомнить не получалось.

— Что-то там о неизбежной смерти…

Он покачал головой, хмурясь.

— Смерть в любое мгновение мне угрожает. Да, именно.

И последнюю строку я продекламировал вместе с ним:

— В чем же польза творенья? Ответь наконец!

Он сидел, скрестив ноги, словно жрец какого-то божества, сжимая в ладонях жестяную кружку с ритуальным напитком.

— Рубаи. Очень уместно, — задумчиво проговорил он, и его акцент стал особенно заметным. — Грех и искупление, смерть и то, что за ней следует, да, но, я надеюсь, пока нам рано об этом говорить.

Отрешенное выражение внезапно слетело с его лица, и он, наклонившись, мрачно сказал:

— Жизнь и смерть, добро и зло. Запомните, молодой человек, в случае с Ангелом никакого добра нет, одно зло. Помню, — прибавил он, — как-то мне сказал один врач, сельский врач, что в результате близкородственного скрещивания потомство может выродиться до первобытного состояния, даже более того, до состояния чудовищ. Прямо слышу его слова: «Чудовища, нет другого более подходящего слова для этого». И потом он рассказал мне жуткую историю о мальчике, оставшемся сиротой и усыновленном доброй семейной четой, не имевшей собственных детей. Этот маленький ублюдок вырос в монстра, лишившего их всего, что они смогли заработать тяжким трудом в течение своей жизни, а потом убил их по одной лишь той причине, что захотел единолично распоряжаться тем жилищем, под крышу которого его приняли эти добросердечные люди.

Он замолчал, наливая себе еще чаю.

— Именно такого рода человек, по чьему следу мы идем. Если соскрести с него поверхностное обаяние, то внизу будет одно лишь зло.

Я его спросил о тех именах, что были нацарапаны на стенах в бараках лагеря к востоку от Ушуайи.

— Вы утверждаете, что он увез их на старинном корабле с прямыми парусами и убил?

— Да, думаю, так, — кивнул он.

— Но зачем? С какой целью?

— Не знаю. Обязательно ли должна быть причина? Говорю же, этот человек — воплощение зла.

— Это же бессмысленно, — пробормотал я.

— А все должно иметь смысл? Не все так рациональны, как вы. Некоторые люди совершают поступки, повинуясь инстинктам или эмоциям, под воздействием сиюминутного настроения, без всякой причины. Убийство ради убийства. Я видел такое. Также и пытки. Женщины в этом не отстают от мужчин. Знал я одну женщину, очень красивую…

Он помолчал.

— Кроме того, есть шизофреники. Впрочем, Ангел не шизик. Он просто порочен. Возможно, параноик. Но порочен до мозга костей.

Я не совсем понимал, как он может быть таким уверенным в этом, но у меня уже не было сил держать глаза открытыми, и я заснул и сразу же, как мне показалось, был разбужен тюленьим криком. Любой, кто жил и ходил в море у побережья Северного Норфолка в Англии, никогда не спутает этот резкий хриплый крик ни с чем другим. Я сел. В холодном зеленом небе, словно огромный надувной шар, висело огненное солнце, и паковый лед отражал его сияние разлившимся жидким пламенем. Тюлень снова крикнул, и я, повернув голову, увидел Айана лежащим на приподнятой ледяной плите, с биноклем у глаз он изучал пространство впереди. Позади него почти вертикально стояла большая пластина пакового льда. Гладкая и белая, как мраморная могильная плита, она ослепительно сияла отраженным светом.

— Есть какие-то признаки их присутствия? — спросил я его.

Оглянувшись, он помотал головой:

— Дорога впереди скверная — участки воды, полные обломков льда, и до ближайшего айсберга пак очень неровный. Дальше, там, где айсберги препятствуют ветру, немного получше.

Он передал бинокль мне, когда я забрался к нему наверх. Отсюда было видно полынью — небольшое озерцо шуги прямо под нами. Но тюленя видно не было.

— Вы его видели?

— Кого видел?

— Тюленя, который кричал.

— Разумеется, я его видел. Но я не взял ружье, так что у вас не будет на завтрак хорошего сочного стейка.

Поднявшись на четвереньки, он стал спускаться на ровный участок, где мы провели ночь.

— Зато будет каша. Мы сварим большой котелок каши, чтобы набраться сил перед дорогой. Нутром чую, у нас будет трудный день.

Вскоре после пяти мы двинулись в путь. Торчащие плиты льда и озерца полузамерзшей воды вынуждали нас постоянно делать крюки. В основном мы шли по периодически показывающемуся следу снегохода, но, когда мы приблизились к айсбергу с его зубчатой от постоянного таяния и замерзания плоской вершиной, стало почти невозможно волочить санки среди расслаивающихся ледяных плит. Мои сани дважды опрокидывались на бок, и один раз нам перегородила путь настолько широкая полынья с шугой, что это, скорее, можно было назвать озером. Они прямиком его переплыли, и нам пришлось поступить так же. Правда, у нас, поскольку нам нужно было вытаскивать и надувать лодку, на это ушло значительно больше времени, и, когда мы возобновили путь на противоположном берегу, уже приближался полдень.

К тому времени солнце почти поднялось в зенит, по-прежнему сияя в чистом небе, и при почти полностью отсутствующем ветре нам пришлось попотеть, волоча санки по взрытому паковому льду. Мы подошли так близко к айсбергу, что, хотя я и не думаю, что он был выше шестидесяти-семидесяти метров, он, казалось, навис над нами ледяной скалой, переливающейся холодным синим, белым и грязно-желтым оттенками, испещренный черными оспинами гротов. А у его основания протаявший лед образовал арки, в которых шумно плескалась соленая вода, двигая крупные куски льда.

Именно здесь мы наткнулись на брошенный снегоход. Дальше они пошли пешком, с трудом волоча сани вдвоем по нагромождению искореженных льдин, пока, недалеко от западного края айсберга, им не пришлось оставить и их, взяв с собой только то, что могли унести.

Вскоре и мы были вынуждены поступить точно так же. Движение с санками стало слишком медленным и слишком изнуряющим.

— Думаю, мы уже близко, — сказал Айан. — Иначе разве они решились бы все бросить?

Так он оправдал свое решение идти дальше налегке и нам. У нас была с собой пара рюкзаков. Мы наполнили их самым необходимым, а он взял еще и автомат. Затем, прежде чем уйти от санок, он засек компасом азимуты разных частей айсберга, диктуя их мне, чтобы я записал их с пояснительными пометками. Он использовал маленький пластмассовый французский компас из тех, что нужно подносить к глазу. Он висел у него на шнурке на шее, и Айан его снял и передал мне, чтобы я перепроверил его измерения.

— Мы не можем взять с собой наши спальники — слишком тяжелые. Но нужно позаботиться, чтобы мы их обязательно нашли, когда они нам понадобятся.

В 14:17 мы снова отправились в путь. Я записал это в карманном ежедневнике рядом с азимутами. Даже без санок пробираться по хаотическому нагромождению пака было делом непростым. К тому же еще и местами опасным, так как было очень скользко и тут и там чернели трещины, в которых можно было вывернуть, а то и сломать себе ногу.

После четырех мы дошли до подветренной западной стороны айсберга, и неровность постепенно стала уменьшаться, пока наконец мы не достигли места, с которого открылся вид на относительно гладкое ледяное поле впереди. И еще там были отпечатки их ног, уходящие вперед до тех пор, пока не скрывались за краем айсберга, выступающего извилистым контуром замерзшего водопада с блестящей от влаги поверхностью. Айан пошел вокруг этого гладкого выступа понизу. Он спешил. Я решил сократить путь, приметив место, где можно было перелезть через его низкую часть. На подошвах моих ботинок были небольшие металлические шипы, и я без труда забрался почти до верха, но оставшиеся несколько футов были полностью открыты солнцу и обтаяли до гладкого как стекло состояния, поэтому дальше пришлось карабкаться на четвереньках, цепляясь пальцами. Наконец я вылез наверх, и передо мной открылся вид на столпившиеся полукругом айсберги, а под прикрытием этой сверкающей стены ледяное поле, ребристое от старого слоистого льда, тая и снова замерзая, превратилось в череду гладких холмов, напоминающих белую пустыню, покрытую барханами, а посреди них стоял корабль.

Я крикнул Айану, но он продолжал пробираться по исковерканному льду вокруг северо-западного края айсберга, на верху которого я был, и меня не услышал. Отсюда мне было видно, что следы, по которым мы шли, вели к обледенелому фальшборту корабля, но не напрямик, поскольку им приходилось обходить многочисленные озерца с плавающим на поверхности ледяным крошевом.

Я, должно быть, лежал на высоте метров в пятнадцать, откуда мог хорошо обозревать всю цепь вмерзших айсбергов. Вид ошеломлял: почти непрерывная стена, искрящаяся в лучах яркого солнечного света подобно сахарной глазури и увенчанная ледяными замками, изваянными солнцем и ветром из сплошной массы вершин айсбергов. И почти в самой середине этой ледовой гавани силуэт погибшего корабля, покоящегося в ледяной гробнице.

То, что мы его в итоге отыскали посреди безграничной замороженной пустыни, казалось почти невероятным, и я некоторое время лишь зачарованно взирал на эту поражающую своей красотой и удивительной безжизненностью картину и снова позвал Айана только тогда, когда он появился в поле моего зрения. Но и тогда мне не хотелось отрываться от этого зрелища, и я продолжал лежать там, размышляя о том, куда везли этих несчастных и почему их корабль оказался в столь необычайных обстоятельствах.

— С вами все в порядке, Пит?

Голос Айана прозвучал в неподвижном воздухе как будто из ниоткуда. Взглянув на него вниз, я понял, что он до сих пор еще не заметил корабль, глубоко погруженный в лед и снег. Я сполз вниз к нему, и из меня потоком полилось описание того, что я увидел.

— Невероятно, эти айсберги словно стена, оберегающая его, а он там вморожен в лед, хотя сверху айсберга выглядит так, будто просто стал на якорь в этой ледяной гавани.

Не сказав ничего, он лишь прибавил шагу, пока не подошел достаточно близко, чтобы увидеть его очертания. Потом он остановился и, стоя неподвижно, стал принюхиваться.

— Какой-то запах…

Я его до сих пор не замечал, но теперь, когда он об этом сказал, я тоже его почувствовал. Скверный запах.

— Что это?

— Разложение.

Поднеся бинокль к глазам, он стал осматривать местность по обе стороны от корабля.

— Труп. Или трупы.

Он выпустил повисший на шейном ремешке бинокль и снял с плеча автомат.

— Ждите здесь.

Сказав это, он осторожно пошел вперед, вытянув шею и шаря глазами по сторонам.

Неужели Ангел действительно вооружен? Мне казалось это маловероятным. Воздух стоял неподвижно. Сияющее в северной стороне живописного неба солнце буквально припекало, и весь ледяной ландшафт так ослепительно искрился, что было больно смотреть. Очень красивая, очень умиротворяющая картина. И все же была в ней скрытая холодность, делающая ее хрупкой, готовой в любую минуту исчезнуть в завывающей черноте антарктической метели.

Я стоял там, пока Айан не дошел до покрытого ледяной глазурью фальшборта. Когда корабль наскочил на подводный риф или отмель, или на чем там покоились эти айсберги, его развернуло носом к шельфовому леднику, сверкающему вдали. Корма была обращена к северо-востоку, поэтому течение нагромоздило лед у его левого борта так высоко, что корабль почти не было видно с того места, где я стоял. Фальшборт весь изломан, все, что находилось на верхней палубе, разрушено, сама палуба представляла собой иззубренную неровную линию, по которой было трудно понять, где были намерзшие одна на другую плиты льда, а где обледенелые части самого корабля.

Пока я пытался в этом разобраться, раздался резкий хлопок, как будто треснул лед. Я быстро огляделся, но ничего, казалось, не изменилось, нигде не зияла открывшаяся трещина. Затем звук раздался снова, и я увидел Айана, пробирающегося вперед по ломаным льдинам, пока он не подошел к корме и, ухватившись за то, что отсюда представлялось веревочной лестницей, подтягиваясь одной рукой, влез на шканцы. С минуту он стоял почти неподвижно, только голова слегка поворачивалась из стороны в сторону, пока он осматривал палубу и лед по ту сторону корабля.

Никакого движения. Ни единого звука. Ничего не происходило. Весь мир, казалось, затаился. А потом он неожиданно нырнул вниз, его поглотила обледенелая палуба.

Подхватив свой рюкзак, я двинулся за ним следом. Борт корабля становился все выше по мере того, как я к нему приближался. Издали его корпус казался почти полностью погруженным в ледяную толщу, но, когда я стал рядом, верх фальшборта возвысился надо мной не менее чем на три метра, и я недоумевал, как Ангел с Карлосом забрались на борт. Или веревочная лестница уже была там, когда они пришли? Сверху свисало ее девять покрытых гладким льдом ступеней. Ноги соскальзывали, пока я лез вверх, а сама палуба мало чем отличалась от катка.

Я крикнул Айану, что я уже здесь, но ответа не последовало. На обледенелом корабле царила зловещая тишина.

Я не стал спускаться следом за ним вниз. Пока не стал. Наши интересы различались. Меня привлекал сам корабль, его корпус и остатки такелажа, погребенные под слоем старого льда, карбоновые блоки, обломки рангоутного дерева, дырявые бочки, а на носу остатки огромного бушприта, лежащего в спутанном клубке толстого каната с торчащими из него лапами тяжелого якоря.

Мне понадобилось несколько минут, чтобы пройти корабль от кормы к носу. Дело было не только в том, что идти было трудно, но я еще и постоянно останавливался, восхищенный тем, что видел. Думаю, его постройку следует отнести к началу девятнадцатого века, точно не позже первой четверти. Его верхняя палуба была почти сплошной, и, карабкаясь на борт, я заметил очертания батарейной палубы. Это был либо военный фрегат, либо корабль Ост-Индской компании, построенный по такому же образцу, и в этом случае директор Морского музея, видимо, был прав, полагая, что судно было построено Британской Ост-Индской компанией в Блэкуолле, неподалеку от военно-морского судостроительного завода.

Нос корабля подтверждал это предположение, поскольку 1830-е явились десятилетием, когда и военные, и коммерческие суда, и не только в Англии, стремились сделать быстрее и маневреннее. А это требовало увеличения площади парусов, в частности добавления их спереди и сзади, и спереди место для них находили за пределами носа.

Бушприт на этом корабле был огромен. Вместе с утлегарем он был, вероятно, почти такой же длины, как и мачты, и, будучи задран вверх под острым углом, поддерживался толстым канатом, закрепленным на фок-мачте. Оковки топа мачты остались тут под слоем льда и снега, но, пнув их носком ботинка, я обнаружил, что они не железные, а из какой-то пластмассы. Даже лапы якоря были не металлическими, а когда я перегнулся через борт посмотреть, осталось ли что-нибудь на мартин-гике, я смог рассмотреть сквозь ледяную глазурь лишь то, что и он, и оттяжки мартин-гика, которые препятствовали тянущим его вверх кливерам, также были изготовлены из синтетических материалов.

Я выпрямился с намерением посмотреть на вант-путенсы, вспомнив, что капитан Фредди говорил об установке антенн и электронного оборудования, когда мое внимание привлекло какое-то движение на льду внизу, под свисающим с носа толстым якорным канатом. Там, около борта, скрючившись, лежал человек, его ноги скрывала шуга, и сначала я принял его за брошенную кем-то куртку. Но потом я увидел тянущиеся к кораблю руки, голова в меховой шапке приподнялась, пальцы стали скрести крашеный черный борт. Тело сотрясла судорога, ноги конвульсивно распрямились.

То был Карлос. Я узнал его по одежде и позвал, но теперь его тело лежало неподвижно. Он, видимо, свалился через борт. Но высота тут была не более трех-четырех метров — недостаточно, чтобы разбиться насмерть.

— Что с тобой?

В пустынной тишине заледенелого корабля мой голос прозвучал как будто бы сам по себе.

— Карлос! Ты ранен? Что случилось?

Ни звука, ни движения в ответ. Тело молодого человека лежало там, будто мертвое. Выпрямившись, я стал звать Айана, направляясь к корме. Мой голос был все таким же одиноким и отстраненным, словно я сам был привидением на этом призрачном корабле.

Это меня насторожило. Нигде ни звука. Как будто я тут был единственной живой душой. А солнце сияло неестественно ярко в бирюзовом, почти зеленом небе. Бескрайний, хрустально искрящийся ледяной ландшафт просматривался до бесконечности.

— Айан!

В этом крике о помощи прозвучали панические нотки, и я, усилием воли заставив себя замолчать, двинулся к веревочной лестнице, поспешно спустился на лед и, обойдя корму корабля, направился к носовой части правого борта, туда, где лежало тело.

Он там и лежал, так, как я его видел последний раз, и это действительно был Карлос. Он не пошевелился с тех пор, его руки все так же тянулись к черной обшивке, а лицо уткнулось в лед.

— Что случилось?

Не дождавшись ответа, я наклонился и попробовал его перевернуть. Но его одежда здесь, в тени, уже успела примерзнуть ко льду. С усилием освободив его плечи, я повернул его голову. Глаза закрыты, кожа мертвенно-бледная, из угла его губ стекала струйка крови.

— Карлос! — Я потряс его плечо. — Ты меня слышишь?

Я почувствовал дрожь, пробежавшую по его телу, словно его бил озноб. А затем его веки поднялись и глаза уставились пустым неузнающим взглядом.

— Я Пит, — сказал я, — с «Айсвика», помнишь?

Его губы шевельнулись, и я склонился ниже.

— Что ты говоришь?

Он как будто пытался что-то сказать. Его тело сотряслось, и изо рта, как пузырь жевательной резинки, выдулась розовая пена. Он издал булькающие звуки, и я, склонившись еще ближе, расслышал его тревожно-жуткий заикающийся шепот:

— Я бы н-никому н-н-не сказал, т-ты же знаешь.

Слова утонули в бульканье в его гортани, а затем он вдруг произнес довольно громко:

— Зачем? Зачем ты д-делаешь это? Зачем ты…

И больше ничего. Хлынувшая ртом кровь заставила его замолчать.

Как мы понимаем, инстинктивно, что человек умер? У меня практически не было такого опыта, а его глаза все время были пустыми. И все же я понял. Я что-то пробормотал себе под нос, возможно, то была молитва, затем перевернул его на спину и увидел рану. Она зияла кровавой дырой, где был буквально вырван кусок его груди.

— Выстрелом в спину, бедный парень.

Айан склонился через фальшборт надо мной.

— Ангел? — спросил я.

— Не стану утверждать.

— Что вы имеете в виду?

Он наклонился ко мне ниже:

— Он что-то хотел сказать, вы разобрали, что именно?

— По-моему, он принял меня за Ангела. «Я бы никому не сказал». А потом он спросил меня, зачем я это сделал.

— Зачем вы его застрелили? Вы это хотите сказать? При условии, что вы — это Ангел.

— Думаю, что так. Но зачем? Что это такое, чего он никому бы не рассказал?

Айан поднялся.

— Идите сюда. Зрелище на самое приятное, предупреждаю вас, но я все равно вам это покажу. Вы только глянете — и все, — прибавил он. — Нас двое и этот ублюдок-убийца. А что до остальных… — Он выразительно пожал плечами. — Видите ли, на борту этого жуткого корабля есть и остальные.

Он ударил своей искусственной рукой по обледенелым остаткам планширя.

— Господи! Ублюдки, мать их, их же соотечественники…

Его голова исчезла.

— Поднимайтесь, я вам покажу.

Глава 2

Единственной возможностью для меня снова попасть на борт была веревочная лестница, а это значило, что нужно опять тащиться вокруг корабля. Идти по сильно изломанному льду приходилось медленно, а орудийные порты были как раз чуть повыше льда. Снова я почувствовал этот запах. Увлекшись исследованием корабля, а потом найдя лежащего внизу, я о нем забыл, но теперь он был таким острым и всепроникающим, что не замечать его уже не было возможности.

Я заметил, что исходит он изнутри корабля, зловоние пахнуло на меня из открытого орудийного порта. Но когда я дошел до кормы, где еще сохранилась местами нетронутой резьба с позолотой, защищенной толстой наледью, я понял, откуда исходила эта вонь. С северо-запада подул легкий ветерок, и от другого борта корабля в том же направлении вела протоптанная тропинка к куче обгоревших отбросов, чернеющих на льду. А позади нее, на берегу круглого озерца, стояло белое, сложенное из кусков льда строение наподобие иглу.

— Что это? — спросил я Айана, перевалившись с веревочной лестницы на палубу.

— Запах вас беспокоит? — Он мотнул головой в сторону горы отбросов. — Археологи классифицировали бы это как помойку. Скажите, — прибавил он, пристально глядя на меня, — вы не припоминаете, когда, по словам жителей Ушуайи, этот корабль вышел в море?

— Они затруднялись сказать точно. По их мнению, это было два — два с половиной года назад. Так сказала Айрис.

Он кивнул:

— Похоже на правду. Думаю, один человек живет здесь в одиночестве. Может, даже два, но не больше.

— Вы это о чем?

— Я о той куче дерьма, костей и гнилого мяса. Здесь, на льду, некуда девать отбросы, которые производит человек. Отдадим ему должное, он пытался. Он там жег костры. Первым делом он, похоже, протопил во льду дыру, потом построил скрадок в надежде, что тюлень или что-нибудь покрупнее будет подниматься к поверхности воды дышать.

Он говорит «помойка». Я смотрел на нее, пораженный мыслью, что кто-то здесь жил с того самого времени, когда корабль застрял во льдах.

— И кто это? Один из «исчезнувших»?

Он кивнул.

— Или кто-то из охранников.

— И сейчас он на борту?

— Оглянитесь вокруг. Ему больше негде быть.

— И Ангел?

Но он уже отвернулся.

— Идемте вниз, и я покажу вам, как он тут жил эти два года, а то и больше.

Он повел меня вниз по сходному трапу, осторожно ступая, делая паузу после каждого шага, ощупывая тьму лучом мощного фонаря, с автоматом наготове. Все то время, пока мы с ним говорили, я видел, как он зорко следил за всей длиной обледенелой палубы, готовый отреагировать на малейшее движение.

Внизу трапа запах был особенно острым, и я высказался в том смысле, что он нас, видимо, преследует. Он хохотнул.

— То, что вы сейчас учуяли, не отбросы.

— А что же?

— Тела.

— Тела? Вы имеете в виду, мертвые тела?

— Да, мертвые тела. Мертвые овцы и мертвые люди, — прибавил он. — Гниющие в трюме трупы.

В его голосе смешались нотки печали и отвращения.

— Я вам покажу через минуту. Сперва хочу еще раз глянуть, как жил этот человек.

После этих слов он отвернулся от тусклого света, проникающего через открытые орудийные порты к дверям, что вели в офицерские каюты с деревянными койками. Он толкнул дверь посередине, сразу за толстым рудерпостом. Здесь было светло: косые солнечные лучи проникали сквозь потрескавшиеся стекла пяти больших кормовых окон.

Помещение было жилым, это было ясно с первого взгляда. На спинке стула висела одежда, на столе разложена готовая к трапезе посуда — тарелка, нож, вилка, ложка, кусок чего-то темного и грязного, похожего на хлеб. Сразу за дверью — большая железная печь в асбестовом кожухе, рядом в корзине — напиленные из корабельного дерева дрова. Койка, также стоявшая вдоль правого борта, была покрыта темными шкурами, на вид тюленьими. Одна из них, больше остальных, возможно, снята с морского леопарда^[149].

— Чем же он охотится?

Обведя каюту взглядом, я нигде не заметил оружия. Вместо ответа Айан подвел меня к большому деревянному ящику в углу и откинул крышку. Внутри аккуратно было разложено самое разнообразное оружие: ружья, пистолет-пулеметы, револьвер, несколько автоматов, два дробовика.

— Приличный арсенал.

Он кивнул.

— Заметьте, одна из подставок пуста.

Я это заметил. Этот факт и накрытый на одну персону стол говорил о том, что на борту всего один человек, не считая Ангела, притаившийся где-то в недрах корабля, и он вооружен.

— У вас тут не возникает странного чувства?

Его акцент усилился, а на щеке нервно подергивалась жилка.

— Если бы дело было не в его оружии, я бы грешил на потусторонние силы и тому подобное. Да, думал бы. Но вооруженный человек мне более понятен.

Он достал из сундука один из пистолет-пулеметов. «Узи», сказал он.

— Магазины здесь.

Айан подошел к другому ящику, поменьше, полному боеприпасов.

— Спрячьте в карман.

Он вручил мне несколько магазинов, один вставил в «Узи» и сунул его мне в руки.

— На всякий случай.

Он улыбнулся, но жилка по-прежнему дергалась с левой стороны его челюсти.

— Ну а теперь покажу вам самое главное. Приготовьтесь к худшему, потому что зрелище так себе.

Мы двинулись вперед, я за ним следом, мимо рудерпоста и трапа на палубу, мимо, по-видимому, кладовки с гамаками и постелями, потом вышли в длинный проход батарейной палубы. Тут не было нужды в фонаре. Проникающие через открытые орудийные порты косые лучи давали достаточно света. Сами пушки, разумеется, не были выкачены к амбразурам. В действительности они вовсе и не были настоящими пушками, а их муляжами, изготовленными из черной пластмассы, и выглядели достаточно правдоподобно, чтобы на палубе царила атмосфера ожидания, как будто в любой момент могла раздаться команда «По местам!». От одного борта к другому по палубе гулял сквозняк, и тут было очень холодно.

— Здесь.

Он подвел меня к решетке, в центре которой находилась подъемная секция с закрепленными по ее четырем углам веревками, грубо сплесненными в один трос. Айан потянул за его конец, пропущенный через блок под бимсом палубы над нами, и отвел крышку люка в сторону, открывая черную дыру лаза.

— Здесь товары Ост-Индской компании хранились во время долгого плавания из Лондона в Бомбей. Правда, теперь в трюме груз иного рода. Взгляните.

Он направил луч своего фонаря в темноту внизу, медленно перемещая его по льду сначала вперед, затем к корме.

— Господи боже… — обомлел я.

— Да, и благодарите Его за то, что вода там хорошо замерзла.

В передней части были сплошь человеческие тела, лежащие так, как они всплыли, когда корабль получил пробоину и вода хлынула в трюм. То было ужасающее нагромождение трупов — очертания тел размыты мумифицировавшим их толстым слоем льда. Посередине трюм был разгорожен надвое перегородкой из бревен, чем-то вроде не доходящей доверху переборки, и его кормовая часть была заполнена овцами. Одна из них и распространяла зловоние. Поверхность льда была изрублена на куски, и, рассматривая ее в свете фонаря, я заметил, что лед был взломан в определенном порядке. Одна туша была вырублена и подтянута к перегородке, где лежала на спине, ее ноги палками торчали вверх, а оттаявшее после глубокой заморозки во льду брюхо распухло от газов.

Подбираясь ближе, я вглядывался в закованную льдом свалку человеческих тел, когда на моей руке сомкнулись его одетые в перчатку пальцы.

— На вашем месте я бы не стал подходить ближе.

— Почему?

Он покачал головой.

— Сколько их там, как вы думаете? Тридцать? Сорок? От чего они так вот все умерли? Вы этого не знаете, так что лучше закроем люк.

— А вы? Вы знаете?

Айан не ответил, и я, окаменев от ужаса, стоял там, потрясенный до глубины души. Увидеть смерть в таком виде — я вспомнил концлагеря Берген-Бельзен и Освенцим, которые видел на фотографиях, или об умерших в пустыне Эфиопии. Только это было не на фото, а прямо передо мной.

— Почему? — снова спросил я. — А овцы? Овцы почему? От чего они все погибли?

— Узнаем в свое время. Надеюсь, что узнаем.

Он потянул трос, и я помог ему опустить тяжелую решетку на место, закрывая лаз. Выключив фонарь, он оглядел батарейную палубу, привыкая к ее полумраку.

— Вернемся в каюту и посмотрим, что будет дальше.

Но он продолжал стоять и, склонив голову слегка набок, прислушивался.

— Вы что-нибудь слышали?

— Нет, — прошептал я.

Я занервничал, понимая, насколько мы тут уязвимы. Карлос это видел? Потому его и убил Ангел, стрельнув несчастному в спину, когда тот стоял на баке?

Айан обернулся лицом к носовой части корабля, продолжая прислушиваться и всматриваться.

— Интересно, зачем он открыл тот люк?

Включив фонарь, он направил дуло автомата в переднюю часть палубы.

— А что там?

Он озадаченно покачал головой.

— Он открыт с тех пор, как я поднялся на борт.

Луч осветил секцию палубы, поднятой в вертикальное положение канатом на блоках. Она отличалась от той решетки, что мы поднимали только что, — это была сплошная секция наподобие огромной крышки люка.

— Зачем ему понадобилось держать его открытым?

Он размышлял вслух, не ожидая ответа на свой вопрос. Выключив фонарь, он обернулся ко мне:

— Как думаете, он это замышлял? Это на него похоже, не правда ли? Очень похоже.

Я уставился на него, и от мелькнувшей у меня в голове догадки я ощутил себя будто в кошмарном сне.

— Похоже? — прошептал я хрипло.

— Да. А вы бы что сделали на его месте? Вы же видели совершенное им преступление.

Но меня снова захватила мысль о том, что он вооружен, а мы стоим на виду тут, на батарейной палубе, и наши тела — темные силуэты в свете открытых орудийных портов — представляют собой отличную мишень. Но когда я заговорил, что мы подвергаем себя опасности быть застреленными, он лишь рассмеялся и помотал головой:

— Нет, пока ему не до нас. Сейчас его больше беспокоит то, что на борту есть человек, который тут еще с тех пор, как корабль сел на мель. Человек, который знает, что тут произошло, знает причину смерти всех тех людей. Одного автомата нет на месте, так что он знает, что тот вооружен. Если он стрельнет в нас, то обнаружит себя. А он должен первым всадить пулю в того человека.

Отвернувшись, он что-то забормотал себе под нос по-французски.

— Incroyable!^[150]

Он повторил это слово несколько раз, и я решил, что это относится к содержимому замороженного трюма. Потом, двинувшись вперед, он сказал более разборчиво:

— Несомненно, Айрис не могла этого знать.

Это он говорил сам с собой, не со мной. Затем он едва слышно прибавил с жутким акцентом:

— Что же там, черт возьми, с головой у этого горемыки?

Он не утруждался ступать потише, а, подойдя к двери, распахнул ее ударом ноги, держа автомат наготове в левой руке.

Входя за ним в каюту, я раздумывал над его словами, сказанными ранее. Он имел в виду замороженные трупы «исчезнувших» в этом ужасающем трюме, а не Карлоса. Откуда, черт возьми, он мог знать о том, что Ангел виновен в гибели этих людей? Но когда я задал ему этот вопрос, он лишь сказал:

— Увидите, что я был прав.

Он взглянул на меня, улыбнувшись.

— Хотите, поспорим?

Этот его неожиданный цинизм меня поразил.

— Вы не можете этого утверждать, пока не узнаете, от чего они умерли.

— Ладно, не думайте пока об Ангеле. Сосредоточьтесь на том, кто провел на этой древней посудине последние два года или даже больше. Кто он, как полагаете? Что случилось с его товарищами? Они не могли поплыть с полным политзаключенными трюмом без надзирателей. Кто их устранил, а?

Он взялся за шпингалет на двери позади печки и, отодвинув меня в сторону, открыл ее. На полках кладовой за ней было почти пусто, только мешок с мукой, несколько покрытых ржавчиной консервных банок, немного сахара на дне глубокой банки, а с крючьев на бимсе свисали полосы мяса.

— Оливковое масло. — Айан потряс банку с надписью aceite^[151]. — Полосы копченого тюленьего мяса, самодельный хлеб, иногда что-нибудь вкусное из консервной банки, время от времени кусок баранины. На этом можно протянуть довольно долго. Но без зелени. Ничего, чтобы предотвратить цингу.

Он запустил руку в выдвинутый ящик буфета.

— Фу, вы только гляньте! Кишмя кишит.

Он показал мне обкрошившуюся галету, облепленную жучками.

— Так питались в былые времена, иногда месяцами напролет, и целые экипажи умирали с воспаленными деснами и выпадающими зубами.

Айан шагнул назад и закрыл дверь кладовки, словно опасаясь нашествия насекомых в каюту.

— Снимите с предохранителя, — показал он на «Узи», который я положил на стол.

Он показал, как это делается, и сказал, чтобы я держал его наготове.

— Только не пальните мне в спину, если мне посчастливится кого-нибудь выследить.

Затем он пинком ноги одну за одной распахнул двери остальных четырех кают, тыча в них дулом автомата и освещая фонарем.

Но все они оказались пусты, гальюн тоже, равно как и маленький камбуз с простым керогазом, где готовилась еда офицерам. Основной камбуз, сказал он, находился дальше к носу корабля, так же как и большая кладовая, где держали провиант.

— Сейчас там пусто. Там поработали крысы, а что они не попортили, он перенес сюда.

Он подтолкнул меня назад в каюту и, закрыв дверь, поставил стул почти напротив нее, немного в стороне. Сев, положил автомат себе на колени.

— Теперь остается только ждать.

Подтянув к себе лежавший на столе рюкзак, он принялся в нем копошиться.

— Вот она.

Вынув плитку шоколада, он, переломив ее пополам, толкнул половину мне через стол. Это был шоколад с орехами и изюмом, и, как только я вонзил в него зубы, я понял, насколько проголодался.

— Позже заварим чаю. Ждать, возможно, придется долго.

— Полагаете, он придет сюда?

— Конечно, он придет. Ему, как и нам, нужна еда. И его будет мучить вопрос, нужно ли нас застрелить или мы то, о чем он молился все эти годы, — его спасение. Интересно, сколько лет прошло с тех пор, как он лишился свободы, — пять, шесть? Вы не помните, Айрис говорила, когда исчез ее брат?

Я отрицательно покачал головой.

— Вы считаете, это он там? Вы это хотите сказать?

Поначалу он молчал и задумчиво жевал свой шоколад.

— Вы своего рода ученый, — заговорил он наконец, — так ведь? Всю свою жизнь после окончания школы вы имели дело со всякими химикатами и ядовитыми порошками и жидкостями от всевозможных вредителей, древоточцев, точильщиков, тех червей, что водятся в тропических водах. Как там они называются?

— Тередо.

— Да, точно.

Он замолчал, глядя на меня так, будто сомневался, продолжать ему или нет, а я сидел напротив и ждал, пока он в конце концов, положив автомат на стол, не наклонился вперед.

— Название «Портон-Даун» вам что-то говорит?

— А при чем тут Портон-Даун?

Но потом я вспомнил: он мне говорил, что брат Айрис там был. Или Айрис сама мне это говорила? Я уже забыл. Это, казалось, так давно было, будто в прошлой жизни.

— Не хотите ли вы сказать, что те люди в трюме были убиты отравляющим газом? Портон-Даун — это правительственный исследовательский институт, занимающийся химическим оружием. Отравляющий газ в условиях замкнутого пространства корабля сделал бы воздух настолько токсичным…

— А если убийцы были в противогазах?

— Я не заметил тут противогазов.

— Да. Они могли выкинуть их за борт. Но я не об отравляющих веществах вроде газа говорю.

Айан снова замолчал, скосив глаза на окна. Солнце только что село, полярные сумерки погрузили каюту в полумрак. Он медленно поднялся на ноги, подошел к двери и открыл ее.

— Так и есть. Смазать надо бы. Еще когда первый раз открывал дверь, показалось, что петля скрипнула.

Толкнув, он захлопнул ее и прошел в кладовку.

— Чего хотите? Может, мясных консервов? Тут остались две совсем ржавые банки. Он, видимо, приберег их для Пасхи. Он, скорее всего, католик. Наверняка морит себя голодом в пост. Впрочем, выбора у него особо и нет. Тут есть вода и овсяная крупа. Крупа на вид ничего, так что мы можем наварить себе овсяной каши или можем отрезать кусок тюленьего мяса. Так вам чего?

— Вы говорили, там есть чай? А консервный ключ есть?

— Чай-то есть, но у нас закончилось молоко. И нет ни лимона, ни сахара. Есть кофе, остатки, выглядит как темная гуща на дне банки.

— Так как насчет консервного ключа?

Я услышал, как он стал выдвигать ящики, потом поднялся и подошел к нему. Открыв дверцу буфета, он склонился над оливкового цвета рюкзаком, полным камешков.

— Чай, — сказал я.

Он, казалось, поначалу меня не услышал, внимательно глядя на белесый обломок, который держал в руке.

— Да-да, чай.

Кивнув, он ссыпал камни назад в рюкзак.

— Или, может, хотите кофе?

Впихнув рюкзак назад в буфет, он закрыл дверцу и распрямился.

— Вид у него не очень аппетитный. Я имею в виду кофе.

Я терялся в догадках, зачем тут камни.

— Да, не ахти. И мы же не хотим заработать расстройство желудка, верно?

Он осклабился, показывая мне гнутый и страшно ржавый консервный нож.

— Вуаля. Чай о натюрель и консервы а-ля старинный фрегат. Вас это устроит, мон ами?

Его шутка показалась мне немного мрачноватой в данных обстоятельствах, но, возможно, он просто старался так скрыть то, что чувствовал сейчас в действительности.

— Вы говорили о Портон-Дауне…

Я снова уселся, чувствуя себя очень уставшим.

— Да, — подтвердил он, ковыряя ржавую консервную банку. — Но не будем же мы говорить об этом за такой изысканной трапезой? Давайте сперва закончим.

Однако к тому времени я уже почти спал, глаза закрывались сами собой, и, казалось, утомленному сознанию уже было все равно, кто мог войти в эту дверь и проснусь ли я вовремя, чтобы хотя бы это узнать. Его голос доносился словно издали, он что-то говорил о каком-то острове.

— Гринйерд.

Это название он повторил несколько раз, наклонившись вперед и хлопая меня по колену.

— Вы слыхали когда-нибудь о таком?

— Да, — промямлил я. — Кажется, слышал.

Но в какой связи или хотя бы где он находится, я вспомнить не мог.

— И что он?

— Проснитесь, приятель! Вы уже почти спите, а я хочу с вами поговорить.

В его резком голосе прозвучало раздражение.

Я открыл глаза, но в потемках мог различить только его неясный силуэт.

— А чай еще есть? — спросил я его. — Чай бы меня взбодрил.

— Боже праведный! Вы хотите чаю, а тот, что я вам заварил, так и стоит, холодный уже.

— Тут холодно, и спать хочется.

— Вы проспали последние два часа, и даже больше. Уже второй час ночи.

— Боже, какая рань, — пробормотал я.

— Да, рань, и он может появиться в любую минуту.

Я выпрямился. Весь ужас нашего положения воскрес в моем сознании.

— Почему вы так в этом уверены?

Он хохотнул.

— Значит, дошло все-таки. Теперь в любую минуту.

Я повторил вопрос, но он, пожав плечами, проворчал что-то про воду.

— Интуиция, другими словами.

— Вы говорили об острове.

— Просто сам с собой разговаривал.

— Вы говорили со мной. — Я начинал выходить из себя. — Вы со мной говорили.

Что он, черт возьми, несет?

— Гринйерд. Вот что вы сказали. Вы спросили, слышал ли я когда-нибудь о таком.

А потом меня осенило:

— Это же тот остров! На Внутренних Гебридах^[152], на который никому не разрешалось высаживаться со времен Второй мировой войны.

Причину я не мог вспомнить.

— Какое-то отравляющее вещество, верно?

Но теперь он молчал.

— Вы говорили о Портон-Дауне. Там занимаются не только химическим оружием, так ведь? Биологическим тоже…

Вдруг раздался резкий щелчок, негромко, приглушенно. Выстрел? Нельзя было сказать наверняка. Было похоже на тот звук, который я принял за треск льда, когда Айан ушел вперед меня к кораблю.

Я принялся было вставать, но он сказал, чтобы я сел.

— Подождите!

И как только он это сказал, прозвучала очередь. Не оставалось сомнений, что стреляли из автомата.

— АК-47, — прошептал Айан.

Затем раздался одиночный выстрел, а за ним крик боли.

Потом тишина. Надолго. Звук выстрелов донесся спереди корабля. Глаза привыкли к темноте, и я уже видел дверь. Айан оставил ее чуть-чуть приоткрытой.

«Теперь в любую минуту», — сказал он.

Послышались голоса, очень слабо. Словно призраки, они, казалось, проникали через деревянные стены корабля. Вдруг раздался вопль, он длился и длился, потом внезапно оборвался. Но почти сразу вновь начался, теперь приглушенный, он звучал иначе, скорее призыв о помощи, а не крик боли. Он поднялся и затих на молящей ноте. Потом удар, как будто бревно упало на бревно, и после этого ни звука, мертвая тишина.

— Что это было?

Тишина пугала больше, чем выстрелы и крики. Я чувствовал, как неестественно округлились мои глаза, которые я не в силах был отвести от смутно видневшихся очертаний двери. Но видел я не дверь. Перед моим взором стояла та поднятая секция батарейной палубы впереди корабля. Крышка ловушки, вот чем она мне представлялась, и Айан сказал, что она находилась в вертикальном положении с тех пор, как он поднялся на борт. Ловушка. И этот удар. Тишина.

— Господи, помилуй! — пробормотал я, и если бы я был католиком, то осенил бы себя крестным знамением.

Я подумал о человеке там, внизу, среди тех заледеневших тел. Страшное, ужасающее заточение.

— Нужно что-то делать. — Я вскочил на ноги.

— Сядьте!

— Нет, послушайте, вы должны…

— Сядьте, черт вас возьми, и заткнитесь! — сказал он тихим, но очень повелительным тоном. — Вспомните о тех несчастных, погибших там. Я только молю Бога, чтобы к ним присоединился тот человек, что нужно.

Едва ли не против собственной воли я снова сел, а он прибавил, понизив голос до шепота:

— Теперь ждите. И ни звука.

И мы стали ждать, и ожидание казалось бесконечным. Мои глаза, теперь освоившиеся в темноте, улавливали очертания его головы на фоне чуть более светлых окон, тусклый металлический блеск дула автомата. Он держал его на коленях, чтобы применить, как только понадобится. На столе перед собой он поставил ту непристойную глиняную скульптурку, которую ему подарил индеец, высаженный нами на Панамериканском шоссе к северу от Лимы. Он поглаживал ее почти ласковыми прикосновениями, как будто эта жалкая фигурка была его талисманом, приносящим удачу.

Я подумал, что его протез будет затруднять ему использование автомата. Я потянулся за лежащим под рукой на столе пистолет-пулеметом, которым он меня снабдил.

— Не трогайте. И сидите смирно.

Его шипящий шепот разорвал напряженную тишину.

Легко сказать, сидите смирно, но что, если это не тот человек, которого мы ждем? Что, если окажется, что это Ангел? АК-47, сказал он. Неужто у автомата Калашникова настолько узнаваемый звук выстрела? А если так, где он научился его отличать от других? И это вызвало опять все тот же набор старых вопросов: кто он, что здесь делает, кто его сюда послал? Вопросы, вопросы, вопросы… Мои мысли вертелись по замкнутому кругу. А потом скрипнула дверная петля.

Я повернул голову. Просвет увеличивался, скрип становился громче. Айан вдруг заговорил чрезвычайно сдержанным, тихим голосом:

— Tengo un mensaje de tu hermana, Eduardo. Ella esta a bordo del «Isvik», un pequeño barco expedicionario mandado para rescatarte^[153].

Затем, перейдя на английский, он торопливо продолжил:

— Меня зовут Айан Уорд. Кроме меня в каюте еще Питер Кеттил, специалист по сохранению старинных кораблей.

Он замолчал, ожидая ответа. Но тишину ничто не нарушало. Неподвижная дверь больше не скрипела петлями, лишь доносился далекий звук падающего льда с тающего айсберга.

— Если вы брат Айрис, Эдуардо Коннор-Гомес, пожалуйста, дайте знать.

Затем, когда он медленно повторял свою просьбу по-испански, в его голосе прозвучала некоторая напряженность.

Ответа опять не последовало, и я взглянул на лежащий на столе «Узи». Правда, если бы это был Ангел, он бы вот так безмолвно не стоял. Такой преисполненный бахвальства человек, как он, наверняка стал бы открещиваться от всей этой истории, между тем обдумывая, как бы с нами разделаться без риска для себя. Так что это должен быть кто-то из «исчезнувших», не обязательно Эдуардо, но один из несчастных узников этого корабля. Тогда я подумал о том, что должно было происходить в голове у этого человека, стоящего там, сразу за этой дверью, когда из его каюты, где он прожил столько месяцев в одиночестве, кто-то обращается к нему на английском и ломаном испанском. Потрясение от такого кого угодно лишило бы дара речи.

— Айрис, — запинаясь, вымолвил он. — Вы говорите… Айрис с вами?

— Она на корабле.

Айан сказал это по-английски, видимо, желая исключить любые ассоциации с тюремщиками этого человека.

— El barco^[154], — произнес он хрипло, будто каркнув. — Где он, этот корабль?

Ясно было, что он уже отвык от звука собственного голоса, английские слова он выговаривал медленно и неуверенно.

— Три дня пути по льду, — сказал Айан, четко и неспешно произнося слова. — К югу отсюда.

Он поименно перечислил троих, оставшихся с ней на борту «Айсвика».

— Я так понимаю, вы Эдуардо Коннор-Гомес?

— Si, — подтвердил он после долгого молчания.

— Какая у нее фамилия в замужестве?

— Думаете, я лгу?

— Просто предосторожность. Скажите ее фамилию, и покончим с этим.

Он снова надолго замолчал, и я подумал, не забыл ли он ее за все те годы, что провел в заключении.

— Сандерби, — сказал он наконец и повторил медленно по слогам.

— Хорошо, Эдуардо. Вот мое оружие.

Его автомат загремел по полу возле приоткрытой двери.

— Пит, бросьте свой «Узи» на пол тоже.

И после того, как я выполнил его просьбу, Айан сказал:

— Теперь мы безоружны. Вам нечего бояться. Так что, пожалуйста, войдите. Вы, должно быть, очень устали. У вас был длинный день. И у нас тоже, — прибавил он.

Дверь неожиданно распахнулась настежь, и из темного прямоугольника тот же голос спросил, нет ли у нас спичек.

— Там в кладовке есть лампа. Зажгите ее, пожалуйста, и поставьте на стол, чтобы я мог вас видеть.

Я тут же успокоился, так как это, больше чем все другое, убедило меня в том, что он сохранил ясность ума, невзирая на одиночество и ужасный груз в трюме, с которым ему приходилось жить. Однако, когда зажгли лампу и он вошел из темноты в каюту, я в этом усомнился.

Это был довольно низкорослый человек с печальными диковатыми глазами, близоруко взиравшими на нас из-под спутавшихся волос. Он выглядел значительно старше своей сестры, хотя ему и не могло быть намного больше тридцати, а возможно, и меньше. На вид он был практически дряхлый старец, согбенный и седовласый, с залысиной на макушке, но со свисающими до самых плеч засаленными локонами. Нечесаная борода была заправлена за расстегнутый ворот синей форменной рубахи. И он смердел. Это в нем меня поразило более всего прочего. От него воняло застарелым потом, экскрементами и еще чем-то, что со временем я отнес к рыбному запаху висящего на его тощих плечах жилета из тюленьей шкуры.

Подтянув стул, он сел лицом к нам. Кожа у него была по-цыгански темной, хотя ее было видно совсем немного за свалявшимися волосами. Некоторое время он молчал, и его руки слегка дрожали, пока он слушал неспешный подробный рассказ Айана о том, как мы сюда попали. Его лоб морщился от усилия привыкнуть к мысли о том, что его мучениям пришел конец и дверь его антарктической тюрьмы наконец отперта.

Айан рассказал ему, как муж его сестры, Чарльз Сандерби, мельком увидел корабль перед тем, как самолет, на котором он летел, разбился. О том, что это событие побудило ее снарядить экспедицию, чтобы доказать, что корабль существует в действительности.

— Она не знает о вас. Она думает, что вы мертвы. А привел нас сюда ваш брат.

Он наклонился вперед и уставился на Эдуардо пристальным взглядом, рассказывая ему о том, как Ангел, осуществляя испытательный полет, засек положение корабля, как убедил Айрис взять его в экспедицию и в итоге привел нас сюда.

— Как вы собираетесь с ним поступить? Нельзя бросить его там умирать с голоду…

— Мой брат! — взорвался он. — Вы называете этого человека моим братом?

— Тогда сводный брат.

— Нет! — в приступе необузданного гнева возразил он.

И когда Айан очень спокойно заметил, что его зовут Ангел Коннор-Гомес, тот яростно замотал головой:

— Нет, я говорю! Он мне не брат и ничего общего со мной не имеет.

— Кто же тогда?

— Есть такая женщина — Розали Габриэлли.

— Да, я знаю о ней, — кивнул Айан.

— Тогда вы знаете о том браке. Он продлился совсем недолго. Она уже была беременна. Отцом мальчика был очень плохой человек, сицилиец, Роберто Мануэль Боргалини. Ангел не имеет никакого отношения ни ко мне, ни к Айрис, ни к нашему отцу!

Разволновавшись, он стал размахивать руками. Ногти его были длинными и грязными, от одежды исходила невыносимая вонь.

— Да, я так примерно и предполагал.

Айан еще дальше наклонился вперед и похлопал его по колену.

— Но мы не можем его там бросить.

Эдуардо уставился на него, открыв рот.

— Вы захлопнули над ним люк, заперли его там, внизу, среди мертвецов.

— Конечно, — кивнул Эдуардо.

— Ну, так вы не можете его там оставить. Мы потом пойдем туда и выпустим бедолагу…

— Вы не понимаете! — воскликнул он чуть ли не в истерике.

— Чего я не понимаю, дружище?

— Ничего. Ничего. Вы ничего не понимаете.

И тогда Эдуардо прорвало. Айан наконец до него достучался. Скорлупа более чем двухлетнего отшельничества дала трещину, и, начав говорить, Эдуардо уже не мог остановиться даже при том, что свою исповедь вел на неродном языке. Слова лились из него потоком, складываясь в ужасающую историю, начинавшуюся в Портон-Дауне и Монтевидео, получившую продолжение в одиночной камере в Escuela Mecánica и лагерных бараках к востоку от Ушуайи, закончившуюся плаванием «Андроса». Веллингтон оказался прав — это был «Андрос», а рейс в Южный океан, совершенный переоборудованным фрегатом, следует отнести к самым необычайным и ужасающим, что имели место в истории судоходства.

Эдуардо схватили в Монтевидео, и, только оказавшись на борту фрегата, он начал понимать причину своего заточения. Все узники тех бараков, на которые мы наткнулись, были леворадикальными активистами, последователями Че Гевары, и составляли наиболее убежденную и деятельную часть «исчезнувших». Большинство их, по-видимому, были убиты и утоплены в глубоком болоте в горах за лагерем. Двадцать семь человек оставили, чтобы погрузить на «Андрос», в носовую часть трюма. Овцы уже находились там, в кормовом отсеке. Он вспоминал их беспрерывное жалобное блеяние.

— Будто крики неприкаянных душ.

Он не был помещен в трюм вместе с остальными. Его поселили в каюте, в которой мы сейчас находились. Именно тогда Эдуардо выяснил, что организатором всего этого предприятия явился человек, выдающий себя за его брата, совершивший поджог семейного магазина Гомесов в Буэнос-Айресе и убивший его отца.

— Сами понимаете, у меня нет доказательств, неопровержимых доказательств, но я в этом уверен. То не было самоубийством. Он убил моего отца.

И далее он прибавил, очень медленно произнося слова:

— Но вы не поэтому не должны выпускать его из трюма. Тут кое-что совсем другое. Слушайте дальше.

Он неожиданно вскочил на ноги и, разволновавшись, снова затараторил повышенным, на грани истерического, голосом:

— Теперь он мертвец, вот в чем дело. И вы тоже будете, если приблизитесь к нему, и все мы.

И, продолжая тем же возбужденным тоном, он перескочил на нечто, виденное им в детстве в оперном театре Буэнос-Айреса.

— То была оперетта, в английском духе, и в ней говорилось что-то о соответствии наказания преступлению.

Он дико захохотал, глядя в окно на тускло сияющую в звездном свете белизну пакового льда.

— Это правильно, что он там, внизу, с мертвецами. Это наказание соответствует преступлению. Теперь я вам расскажу, в чем состоит его преступление, — сказал он, резко к нам обернувшись. — Оно намного ужаснее, чем убийство моего отца, так как он один из тех, кто стал причиной исчезновения множества людей. Но все еще хуже, намного-намного хуже. Вы слышали о сибирской язве? Есть остров, где с ней экспериментировали во время последней мировой войны.

И он поведал нам о том, что, когда его привели в эту каюту, Ангел Боргалини его здесь ждал.

— По той причине, что я его «брат», — он улыбнулся, говоря это, — мне сохранили жизнь. Единственной моей обязанностью было вводить иммунную сыворотку тем, кто распылял споры бациллы сибирской язвы в трюме, затем наблюдать за их состоянием до тех пор, пока они не покинут Фолклендские острова.

Масштаб этого злодеяния с трудом укладывался в голове, и все же, имея некоторое представление о воздействии химических ядов и инфекций на насекомых, я понимал, что это вполне осуществимая затея. Цель состояла в том, чтобы сделать Мальвинские острова непригодными для жизни людей и овец. Сибирская язва решала обе эти задачи. Потерпев поражение в войне, те, кто был виновен в незаконных арестах и исчезновении людей в предшествующие годы, сочли такую участь наиболее подходящей для островов, обладать которыми они так долго мечтали, но не могли. Сибирская язва сделала бы это несравнимо более эффективно, чем мины в пластиковом корпусе, которыми их военные все там усеяли.

Он был приговорен к смерти. И об этом знал. Экипаж судна состоял из капитана, выпускника Escuela Mecánica, военного штурмана, шкипера, проводившего практические занятия у курсантов военно-морского флота, и шести человек команды. Он должен был заботиться о здоровье экипажа до тех пор, пока пленники и овцы не будут выпущены на Фолклендских островах, а корабль будет посажен на мель. Таково было условие, выдвинутое офицерами и членами команды, и после того, как они благополучно и в добром здравии покинули бы острова, он мог быть свободен и сойти на берег. Он принял условия сделки, надеясь, что за те три-четыре дня пути к островам ему представится возможность спасти двадцать семь человек, запертых в трюме под батарейной палубой.

Но такого шанса не возникло. Эдуардо получил в свое распоряжение ящик с медикаментами. Он находился в помещении, которое мы приняли за кладовую, и в нем было все необходимое, что могло понадобиться врачу для лечения обычных на судне болезней и нетяжелых травм. Они сочли само собой разумеющимся, что он, будучи биохимиком, знает, как это применять. Цилиндрические баллоны, в которых под давлением содержались споры сибирской язвы, находились тут же на полу, а на полке сверху в опечатанном металлическом ящике хранилась иммунная сыворотка на тот случай, если что-то пойдет не по плану. Капитан лично показал ему аптечку и особо поинтересовался, умеет ли Эдуардо обращаться с сывороткой, и после того, как тот подтвердил, его попросили повторить это перед всеми офицерами и матросами.

К тому времени Боргалини уже там не было. Он ни разу не назвал Ангела иначе, нежели Боргалини. Возможно, дело было в интонациях, с которыми Эдуардо произносил эту фамилию, но именно это слово почему-то лучше всего соответствовало сущности Ангела.

Они вышли в море ночью того же дня при старой луне, ясном небе и легком западном ветре. Судно, конечно, не имело двигателя. Оно было лишено всех металлических частей и деталей в надежде, что не будет обнаружено радиолокационной станцией на горе Маунт-Элис, что на северо-западе острова Западный Фолкленд. Если бы их задержали, они бы подчинились требованиям и проследовали в Порт-Стэнли или Ист-Коув. К тому времени, конечно, и человеческий груз, и овцы уже вдохнули бы споры бациллы сибирской язвы.

— Вы знаете, что это? Вы знаете, какая это смерть?

Он встал, и его дико сверкающие отраженным светом лампы глаза, темные глазницы, борода, теперь свободно лежащая на груди, делали его похожим на ветхозаветного пророка. Мы лишь молча глядели на него, и он возбужденно продолжил:

— Это образующая споры бацилла — Bacillus anthracis. Если вы ее вдохнули, она внедряется в слизистую оболочку дыхательных путей и начинает их разрушать. Похоже на сепсис. Также можно заразиться через раны, порезы, ссадины, любые повреждения кожи. В случае заражения через легкие или кишечник смерть наступает очень мучительно. Споры бактерии окружены прочной оболочкой, делающей их чрезвычайно устойчивыми к воздействию высоких и низких температур, перепадов влажности и дезинфицирующих веществ. В результате их практически невозможно уничтожить. Вот это и находится там, в трюме. Без иммунной сыворотки туда спускаться нельзя. Нельзя дышать воздухом, которым сейчас дышит Боргалини. Сибиреязвенный сепсис вызывает кровавый кашель, смерть наступает, как при воспалении легких, только мучительнее, и еще рвота, диарея. Чудовищные боли, как при отравлении бледной поганкой — Amanita phalloides.

От этих описаний с меня слетели остатки сонливости, и я живо представил эти жуткие картины, то, как умирали эти несчастные. Последние из «исчезнувших», таков был их конец. Но я так дико устал, а он говорил и говорил, постоянно отклоняясь от темы, что мои веки снова начали опускаться. Каждый раз, когда глаза закрывались, я усилием воли возвращал себя в сознание, слушая его пространные экскурсы в историю своего семейства. О том, как более полутора веков тому назад в Южную Америку прибыл его португальский предок, Педро Гомес — молодой рыбак из города Сетубал, что к югу от Лиссабона. Говорил о корабельном бизнесе, основанном его прадедом, о том, что их связь с морем не прерывалась и у них всегда были те или иные плавсредства.

— Когда я родился, это уже были яхты, так что я рос, с детства привыкая к морю и обучаясь обращению с большими парусными судами. Таким образом, еще будучи ребенком, я был связан с флотом.

Этим он объяснил, как ему удалось вести «Андрос» в одиночку. Я задремывал и снова просыпался, пока он рассказывал о том, почему он остался единственным живым человеком на корабле. В итоге я не вполне уловил все подробности, хотя в общих чертах то, что там произошло, довольно четко запечатлелось в моей памяти. Впоследствии я, разумеется, просил его восполнить пробелы, но больше говорить на эту тему он не желал. И Айан тоже. Хуже всего я уяснил себе, в каких отношениях он находился с капитаном и остальными членами экипажа.

Они прошли устье пролива Бигл и поравнялись с островом Эстадос к полудню следующего дня и при всех поднятых парусах шли на скорости более двенадцати узлов. Поскольку им было известно, что у него есть опыт вождения кораблей, ему было позволено выходить на палубу, а штурман даже разрешал ему отмечать перемещение на карте.

— Понимаете, кроме него, я был единственным человеком на борту, имеющим опыт навигации по старинке, и он разрешил мне брать секундомер и фиксировать точное время, когда он выполнял замеры по солнцу. Ночью, соответственно, по звездам. У них не было системы спутниковой навигации и электронных приборов для определения местоположения. Тогда это не представляло проблемы, поскольку такое скопление островов, как Мальвинские, пропустить довольно сложно.

Они потеряли остров из виду незадолго до наступления сумерек, и к тому времени, когда стемнело, небо затянули тучи, корабль в одиночестве бороздил длинные волны, накатывающие со стороны мыса Горн. Они уже убрали часть парусов, юго-западный ветер усиливался. Прогноз аргентинских синоптиков, который они слушали на портативном радиоприемнике, предвещал ветер штормовой силы, и чилийский метеоцентр подтвердил этот прогноз.

Сквозь окна каюты начал сочиться утренний свет. Он откинулся на спинку стула и, проведя ладонью по лицу, вдруг замолчал.

— Тогда они и решили сделать это?

В усталом голосе Айана все же прозвучала настойчивость, и я не сомневался, что он будет задавать Эдуардо Коннор-Гомесу вопросы до тех пор, пока не получит от него все интересующие его факты. А что потом?

— Сделать это?

Эдуардо открыл глаза. Теперь, когда дело дошло до самого главного и он понимал, что его будут заставлять вспоминать все подробности, было видно, что у него нет желания об этом говорить.

— Когда они распылили споры в трюме?

— Той же ночью, — неохотно сказал он. Но потом продолжил скороговоркой: — Здесь, в этой каюте, у них проходило совещание, и они вызвали меня. Капитан хотел знать, сколько времени пройдет от заражения до смерти. Я сказал, что срок может варьировать: три, может, четыре дня, но слабость начнется уже через двадцать четыре часа, возможно, тридцать шесть. При той скорости, с какой мы шли, у нас было в запасе только двадцать два часа до того, как мы подойдем к мысу Мередит, самой южной точке острова Западный Фолкленд. От него до бухты Болд-Коув всего около шести часов.

Он сказал, что они выбрали Болд-Коув, потому что именно там впервые высадились англичане в 1790 году. Он даже запомнил имя — Джон Стронг, капитан корабля «Велфэйр»

— Они сочли, понимаете ли, что это как раз то, что нужно: расположенное рядом поселение Порт-Ховард является крупнейшим центром овцеводства на Мальвинах.

План был переправить бо́льшую часть зараженных овец и несколько человек на берег на деревянном баркасе, который был на «Андросе». Остаток инфицированного груза должен был быть отбуксирован через Фолклендский пролив в большой резиновой надувной лодке в Порт-Сан-Карлос, и этот вариант им показался очень подходящим. Одним из немногих металлических предметов на корабле, помимо кухонных плит, был большой навесной мотор для этой лодки.

Закрыв глаза, он откинулся на спинку стула.

— Тот шотландский остров, на котором проводили эксперименты во время войны с Гитлером… Я забыл его название…

— Гринйерд, — подсказал Айан.

— Да, Гринйерд, — кивнул он. — Закрыт уже более сорока лет, а его обеззараживание обошлось в полмиллиона фунтов. В 1942-м там провели что-то около тринадцати испытаний. Даже бомбу со спорами сбросили, и овцы на привязи, по ветру от пунктов, где проводились другие испытания. Помню, изучал бумагу…

Он, хмурясь, склонился вперед.

— Шестьдесят девятый, кажется. Там проводились ежегодные инспекции, но в 1969 году их прекратили, потому что почва и растительность были по-прежнему заражены. Были и другие испытания, которые проводили, по-моему, в Америке, но я занимался только этим и только потому, что был в Портон-Дауне. Так что можете себе представить, как это было бы на Фолклендских островах, территория которых такая же, как у вашего Уэльса, — овцы, высаженные на берег, заразили бы других овец, разбрелись бы по всей округе. А людей стали бы лечить в изолированном поселении, не зная, с какой болезнью имеют дело, вдыхали бы инфекцию. Все Мальвины пришлось бы закрыть.

— Так как же вы их остановили?

Этот вопрос я и сам хотел бы задать.

— У вас был план?

Он медленно покачал головой:

— Нет. План, думаю, был у Бога. Ветер усиливался, качка тоже, когда мы выходили из Магелланова пролива, и они решили делать это прямо тогда, пока условия не ухудшились.

Раздали оружие и боеприпасы, все надели костюмы химической защиты и противогазы. Они пошли на батарейную палубу, застелили решетки толстым брезентом и подняли крышки больших люков с обоих концов палубы. Первыми проснулись люди и стали просить пить. Но когда они увидели людей в полиэтиленовых костюмах и противогазах, спускающихся в трюм с автоматами и баллонами с распылителями, там наступила тишина. Раздавался только шум разбивающихся об обшивку волн, скрип балок, и овцы «блеяли, как новорожденные младенцы», так он сказал.

Он узнал о начале выпуска сжатого воздуха из зараженных спорами баллонов по неожиданно раздавшемуся со стороны носа громкому крику людей. Прозвучали два выстрела. После этого стало тихо, не считая стонов раненых. Но когда команда стала подниматься из трюма, вытаскивая после себя лестницы, крики людей заглушили блеяние овец, пока упавшая с глухим ударом тяжелая крышка люка не заглушила гул перепуганных голосов.

Его голос становился все более сдавленным по мере того, как он вспоминал подробности, и, дойдя до этого места в своем повествовании, он вдруг замолчал окончательно, и его плечи содрогнулись от рыданий, которые он больше не мог сдерживать.

— Понимаете, я ведь знал, я понимал, как они будут умирать.

Надолго воцарилась тишина. Смутившись, я отвернулся от него к окнам. Растрескавшиеся стекла были грязны, местами заколочены досками, но в них было видно небо, на северо-востоке окрашенное в розовый цвет первыми солнечными лучами.

— Вы что-то говорили о Боге, — напомнил ему Айан.

Эдуардо кивнул.

— И у вас не было никакого плана?

— Нет.

— Ну а что Бог? Бог какое имеет к этому отношение?

— А кто же еще?

Он вдруг перекрестился.

— Кто, кроме Иисуса Христа, мог повлиять на них так, чтобы им понадобилось напиться? Думаю, дело не в убийстве, — прибавил он вернувшим себе твердость голосом. — Убийства сами по себе им нипочем, то были отборные, самые черствые, неразмышляющие и жестокие… То были натренированные убийцы. Но вот воздух в баллонах — это нечто им непонятное. Для них это что-то сродни обряду черной магии, вроде проклятия. И они захотели напиться. Им нужно было снять нервное напряжение и забыть об этом полном людей трюме. Особенно капитану. Он был совершенно бесчувственный человек, но не дурак. Он прекрасно понимал, что делает. Там, внизу, двадцать семь человек…

Неожиданно он осклабился, и у меня по коже пробежал холодок от перемены выражения его лица.

— Видите ли, они поставили меня к штурвалу. Они дали мне курс и оставили меня там одного. Вот что я подразумеваю, говоря о Боге.

Время от времени или капитан, или штурман приходили проверить, все ли в порядке. А потом перестали приходить, а время шло. И в конце концов он оставил руль и спустился вниз. Они продолжали пить, и кое-кто из них уже лыка не вязал. Эдуардо сказал капитану, что ему нужно выпить воды, и прошел в кладовую. Ящик водки, водруженный на аптечку, упростил его задачу. Он скрутил крышку на одной из бутылок и всыпал туда содержимое дюжины ампул амобарбитала, вроде бы он так сказал, и Айан понимающе кивнул:

— Барбитурат, конечно.

Накрутив крышку на место, он хорошенько взболтал бутылку, потом вышел в каюту, пряча бутылку за спиной, но так, чтобы капитан ее непременно увидел.

— Они заорали и схватили меня сзади, а бутылку вырвали из рук. Он меня тряс, понося на чем свет стоит, так что у меня едва зубы не высыпались изо рта. Вот какое отношение к этому имел Бог.

Через два часа Эдуардо снова спустился вниз, бутылка была уже пуста, а они покатом валялись на полу без сознания. Конечно, он это заранее не замышлял. Все было сделано по наитию. Он мог бы их одного за другим перетащить наверх и спихнуть за борт, но вместо этого он крепко скрутил им руки за спиной, а потом связал их всех вместе. Он надул резиновую лодку и, когда они пришли в себя, предложил им выбор: либо спуститься в трюм на место узников, которых он собирался освободить, либо попытать счастья в лодке. Естественно, они выбрали лодку.

Чтобы спустить лодку за борт, ему пришлось освободить двоих из них, тех, кого он счел наименее опасными среди остальных. Но, когда лодка была спущена на воду, капитан заявил, что они не могут слезть вниз со связанными за спиной руками. Последовала перебранка, и в итоге один из освобожденных им бросился на Эдуардо.

— В общем, я его застрелил. А что мне оставалось? Я нечаянно попал ему в живот.

Потом он их развязывал и давал спуститься, одному за другим, капитану последним, и, когда они все оказались в лодке, сбросил фалинь. Он спросил нас, добрались ли они до Мальвинских островов.

— Нет, насколько мне известно, — ответил Айан.

Эдуардо слегка пожал плечами и, заикаясь, в свое оправдание заметил, что предоставил им все условия, даже заставил второго из освобожденных помощников спустить им большой навесной мотор и канистру с топливом.

— Думаю, дело в штормовом ветре.

Снова пожав плечами, он стал говорить о том, что погодные условия не позволили ему поднять ни крышку люка, ни решетку. Он пытался, сперва вколов себе сыворотку, но к тому времени корабль уже так сильно качало, что трудно было просто стоять, не говоря уже о том, чтобы работать на батарейной палубе. Там был хаос, сказал он, оторвавшиеся пушки бросало на борта при каждом толчке и наклоне корабля.

— Это как езда на большой лошади, которая пытается вас сбросить.

Там, похоже, не было ничего неподвижного, за что можно было бы ухватиться, и даже после того, как ему удалось накинуть трос на блоки, он не смог сдвинуть крышку люка с места — его сжали доски палубы. Кроме того, приходилось постоянно бегать к штурвалу, чтобы не допустить разворота «Андроса» лагом^[155] к волне.

Эдуардо думал направиться к южному берегу Восточного Фолкленда. Весь остаток дня он потратил на приведение в порядок снастей и парусов, чтобы отвести корабль к островам, а ветер к тому времени сменился на северо-западный. Из-за избытка парусов корабль сильно сносило с курса, а крен на правый борт иногда был так велик, что волны накатывали на палубу. Баркас, оборвав веревки, которыми был привязан, стал носиться по палубе, тараня мачту у основания. В конце концов его смыло за борт.

— К тому времени я уже так вымотался, — сказал Эдуардо, — что больше ничего не мог делать.

Он полагал, что скорость ветра, вероятно, достигала ста километров в час.

— Ветер обрывал паруса, но мне уже было все равно. Я ужасно устал. Не помню уже, как я пристегнул себя к койке. Помню только, что позже проснулся от жутких ударов о корпус, грохота волн и треска ломающегося дерева, завывания ветра. А еще было ощущение, что корабль тянет вниз, как будто он тонет. Но мне было безразлично. Было плевать на все. Хотелось одного: натянуть одеяло на голову и заснуть навеки. Я, как зверь, забился в темную нору умирать. Понимаете? Я хотел вернуться в небытие. То был конец.

Какую часть его истории я узнал той странной ночью, а сколько потом дополнилось из обрывков во время долгого обратного пути к «Айсвику», я теперь уже не могу сказать наверняка. Все три мачты, переломившись, свалились за борт и, мотаясь на привязи вант, бились о корпус с такой силой, что Эдуардо опасался пробоин. Прошло несколько дней, прежде чем буря утихла, и он нашел в себе силы обрубить канаты топором, освобождая обломки рангоута. Наконец он смог спуститься на батарейную палубу и, приладив блоки, поднять крышку люка. Ужасная вонь экскрементов, и людей, и животных, поднявшаяся из недр черного трюма, была невыносима, и он бы вырвал, если бы было чем. Тела лежали по всему трюму, там, где их свалила предсмертная слабость. Живых не было никого, а если бы и были, при тех обстоятельствах он все равно не смог бы их спасти.

Было достаточно трудно определить, до какой степени повредилось сознание этого человека в результате пережитых испытаний. Грязь его тела, исходящая от него вонь, спутавшиеся волосы и борода, направленный в никуда взгляд и его нескончаемый монолог… Думаю, следовало учесть, что никто не смог бы, живя над кучей замороженных трупов, сохранить нетронутым свое душевное здоровье. Тем более что мы видели доказательства того, что он туда спускался и рубил лед, чтобы добраться до овец, а поскольку к человеческим телам подобраться было легче, он также рубил и их конечности.

Но то, что он выжил в течение двух с половиной лет, в одиночестве, с исчезающе малой надеждой на спасение, нужно было признать поразительным фактом, независимо от того, как это ему удалось. По этой причине, а не из-за опасений возможных последствий политического характера, я согласился с предложением Айана никому не рассказывать об ужасающем грузе корабля.

Это было уже после того, как Айан открыл трюм и обнаружил, что Ангел Боргалини мертв. Он застрелился. Так мне сказал Айан, но можно ли этому верить? Мне Ангел не кажется человеком, способным на самоубийство. Я был в кладовке, мы с Эдуардо осматривали запасы, когда Айан спустился, чтобы заглянуть в трюм. Если бы тогда и прозвучал выстрел, я бы его, скорее всего, не услышал.

Так это было или нет, но одно не вызывает сомнений — его смерть избавляла всех от множества проблем, и именно по этой причине я согласился молчать о подлинной цели рейса «Андроса» и том, что было в его трюме.

Перед тем как отправиться в обратный путь, Айан вынул миниатюрную фотокамеру и стал снимать Эдуардо крупным планом и каюту, в которой он прожил более двух с половиной лет. Потом на ходу сделал несколько кадров обледенелой палубы и, спустившись на лед, сфотографировал «Андрос» со всех сторон, в том числе с таких точек, откуда было видно, как его ограждают вмерзшие айсберги. И в конце, для протокола, как он сказал, сделал несколько снимков трупа Карлоса, лежащего под носом корабля. Он даже расстегнул на нем куртку и задрал свитер, чтобы сделать крупным планом фото раны, которая стала причиной его смерти. Затем, подкрепившись горячей овсянкой с тюленьим мясом — лучшим из того, что мы наскребли в кладовке, мы пустились в обратный путь вокруг айсберга по нагромождению вздыбленных льдин к тому месту, где Ангел с Карлосом оставили снегоход.

Дорога отнимала много сил, идти было тяжело, и в самых трудных местах приходилось помогать Эдуардо. Он не проявлял никакого интереса к тому, куда мы его ведем, и к постоянным остановкам Айана после того, как мы отыскали свои санки, чтобы определять с помощью его маленького приемника направление сигнала от радиомаячка, прицепленного им к снегоходу. Похоже, наша поддержка и надежда на скорое возвращение в общество людей, неожиданно сменившие бесконечное одиночество и приближение неизбежной, страшной смерти притупили остроту его умственного восприятия. Он в некотором смысле отключился — слова продолжали литься из него потоком, но значительная их часть теперь была бессмысленной. Кроме того, возрастала его беспомощность, что настораживало, если вспомнить его поведение при внезапном появлении ненавистного ему человека.

Те выстрелы, что мы слышали, то, как он охотился за Боргалини по всему кораблю, в конце концов загнав его в трюм, полный трупов погибших по его вине людей, осторожность, с которой он подошел к каюте, где мы его ждали… Все эти действия характеризовали его как человека с ясным умом и полным контролем над собой. А потом хлынувший из него поток объяснений, слова, продирающиеся сквозь отвыкшие от речи голосовые связки… Я с содроганием вспоминаю, как его бурная исповедь постепенно становилась все более сбивчивой и путаной, пока не скатилась к практически бессвязному лепету. Его сознание туманилось, а телодвижения теряли самостоятельность, пока он наконец не превратился в какое-то подобие тряпичной куклы размером с человека, полностью зависящий от наших усилий и воли. Жутко было наблюдать его деградацию, то, как его ум стремился забиться в темные углы его памяти. Никогда раньше я не видел ничего подобного и, надеюсь, не увижу впредь.

С детским упрямством он вцепился в тот полный камней рюкзак, как будто это был некий талисман, и с каждым прошедшим часом меня все больше раздражал этот бесполезный груз и готовность Айана потакать его капризам. Когда мы дошли до снегохода, было уже почти темно, а я был вымотан и физически, и душевно, перетаскивая с Айаном это бормочущее тело через торчащие плиты пакового льда. Ветра практически не было, лишь легкое дуновение с северо-востока, и стало на удивление тепло. К тому времени Эдуардо совсем ослаб. Мы засунули его в спальный мешок, что-то поели, и я уснул сном человека, который исчерпал свои силы до дна.

Я проснулся от невообразимого грохота ломающегося пакового льда. Плиты наползали друг на друга и поднимались дыбом, огромные, как дома, а по небу неслись черные низкие тучи. Все это происходило к северу от нас, на расстоянии не более мили. Шум был чудовищным, а вся картина настолько пугающей, что я едва сдержал порыв вскочить и бежать. Мы прицепили санки к снегоходу, к одним из них привязали Эдуардо и двинулись к югу под защиту ледяного барьера.