Глава 1

Западный Йоркшир, 1926

Девочка лет восьми сидела на скамье и болтала онемевшими от холода ногами. Небо над головой потемнело, и на нем зажглись первые звездочки. Анемичное декабрьское солнце погрузилось в вересковую пустошь, и мощенные булыжником улицы сразу покрылись ледяной коркой. Когда же папа выйдет из «Зеленого человечка»? Когда они пойдут домой? Пробил церковный колокол – половина пятого. Скоро над гребнями крыш пронесется фабричный гудок, и улицы оглохнут от стука деревянных башмаков – это рабочие хлопкопрядильной фабрики пойдут по домам.

А день выдался чудесный. Пэдди Гилкрист, отец девочки, проснулся в хорошем настроении и, насвистывая веселый мотивчик, пообещал ей, что они прокатятся на трамвае до Брэдфорда, а там погуляют по главной улице, послушают рождественские духовые оркестры и полюбуются нарядными витринами. Правда, они так никуда и не поехали и дошли лишь до здешнего парка. Она каталась на качелях и съезжала с горок, и ей это тоже понравилось. Но потом они забрели на окраину Скарпертона.

– Миррен, я только на минуточку отлучусь. Мне пора принять свое лекарство – ну, совсем чуточку, чтобы согреться. – Он смеялся, а его черные глаза заискивающе глядели на гримасу неодобрения на личике дочери и на синюю ленточку на отвороте ее пальто.

Она гордилась этой ленточкой и по настоянию общества трезвости «Свет надежды» подписала клятву, что ни капли алкоголя не коснется ее губ – губ Мириам Эллен Гилкрист.

– Ты не задерживайся там, – взмолилась она дрожащим голосом, изо всех сил сдерживая слезы. – Ты обещал мне, что мы поедем в город.

– Угу, я помню, детка. Но ведь ты позволишь своему папке чуточку утешиться, правда? Ты посиди тут, а я выпью стаканчик и куплю тебе конфеток.

Она столько раз сидела на этой скамейке, с ужасом ожидая, что ее отец, зашедший в дверь «Зеленого человечка» на двух ногах, выползет оттуда на четвереньках. Такое уж это заведение.

Пэдди и Миррен жили не одни. С ними жил хозяин – он властвовал над ними день и ночь, он витал словно призрак в углах ветхого вагончика, ставшего теперь их домом. Это был злой, ветреный маг, полный диких идей; он превращал ее папу в Джона Ячменное Зерно, горького пропойцу, которого дочке не раз приходилось вести домой, а он шатался, сшибал с ног людей и горланил песни, коверкая мелодию. Иногда она открывала на папин стук щеколду, и он падал с порога на пол, бревно бревном.

У Джона Ячменное Зерно было зловонное дыхание и мокрые штаны. Он крал папины деньги, заработанные тяжелым трудом, крал еду с их стола. Он позорил ее перед одноклассниками, игравшими на улице. Те хихикали, глядя, как она вела из паба своего одержимого демонами папашу, шатаясь под его тяжестью. Миррен обожала своего папу – высокого, красивого, сильного, – но ненавидела Джона Ячменное Зерно, глупого и слабого выпивоху.

Демон пьянства не походил ни на горластого театрального черта в черно-красном трико, с рогами и веревочным хвостом, ни на коварного искусителя со страниц книги, которую ей выдали в воскресной школе, – у того был раздвоенный язык и козлиная бородка. Демон пьянства неожиданно появлялся и так же внезапно пропадал.

Иногда он не показывался неделями и возвращал Миррен ее любимого папу, Пэдди Гилкриста. Когда-то он, обаятельный шотландец с аккордеоном, ловкий танцор, работавший землекопом на железной дороге, вскружил голову юной Элли Йевелл, фермерской дочке, жившей в большом фермерском доме в Йоркширских Долинах. Он клялся ей в вечной любви и обещал луну, солнце и звезды, если она станет его невестой. Потом он пошел на войну, оставив жену с ребенком, покойным братиком Миррен по имени Грэнтли, без всякой поддержки семьи. Там он был ранен в ногу и вернулся.

Мамочка и маленький Грэнт умерли от ужасной болезни, когда Миррен была еще в пеленках. А ведь как было бы славно, если б они все вместе сидели вечером у огня! Куда как лучше, чем мерзнуть тут до смерти возле пивной…

Вот и фонари зажглись. Миррен надоело ждать. Папа забыл, что она сидит тут одна, а над ней насмехаются грубые парни, дразнят ее «Одинокая Джилл». Скоро Винни Вудбайн выйдет на улицу; она будет уводить мужчин куда-то в переулки, где ей задерут юбки и будут делать что-то грешное, но что именно – Миррен толком не понимала.

Наконец она узнала одного из мужчин, выходивших из паба, – мистера Акройда. Он жил в дальнем вагончике цепочкой стоявших в ряду таких же на железнодорожной выемке возле часовни. Старые вагоны – вот где жили вернувшиеся с войны герои. Местные остряки прозвали их «кроличьими клетками», но папа с презрением отвергал все насмешки, вот и она тоже не обращала на них внимания.

Жить в аккуратном ряду вагончиков и подниматься по ступенькам в свое купе было лучше, чем поселиться на крутом склоне холма, без садика, где можно было бы играть. Миррен могла часами сидеть и глядеть на пыхтящие паровозы, на серьезных машинистов. Ей были известны названия всех железных великанов, торопившихся в клубах пара в Шотландию или Лондон. Больше всего ей нравился локомотив под названием «Герцогиня Гамильтон».

Папа работал десятником и ремонтировал пути. Когда он работал, у них всегда было полно угля для печки и вкусная еда. А когда пил, у них были овощи с участка и яйца из курятника, но с деньгами плохо. Бабушка Симмс – соседка, жившая в ближнем вагончике с одноногим сыном, Большим Брайеном, который ковылял на костылях в город и там попрошайничал – стряпала и стирала для них в обмен на уголь и угощения, а также табачок и пиво для сына.

В короткой жизни Миррен бабушка Симмс была ласковым огоньком, наподобие луны, выглядывающей из-за туч. Утешительница, подруга и даже мама, она знала, что делать. В такие вечера, как этот, Миррен всегда могла постучать к ней в окно, и бабушка всегда ей открывала, кутаясь от холода в линялую шаль, которую носила зимой и летом, как и длинный ситцевый фартук, местами протертый почти до дыр. Ее лицо было обветренным и вечно в саже, волосы завязаны на затылке в пучок. Еще она носила чулки на резинке и башмаки, подбитые железными гвоздями с широкими шляпками, грохотавшие по деревянному полу вагончика. Бабушка Симмс звала девочку в дом и совала ей в руку пышную сдобную булочку, густо усыпанную смородиной.

Бабушка научила ее вязать и печь хлеб, делать пельмени и нарезать сэндвичи. Она следила за тем, чтобы Миррен нормально училась в школе Св. Марии и приходила опрятной на все праздники, какие устраивали в воскресной школе.

– Он не может ничего с собой поделать, девочка моя. – Бабушка Симмс вздыхала, обнажая пустые десны, на которых уцелели лишь два желтых зуба. – Пьянство – ужасная штука. В этом городе много красноносых парней пропили свои последние штаны. Жалко, что тот Пэдди Гилкрист, который вернулся из Франции, совсем не походил на молодого парня, с которым обвенчалась твоя мама. С войны вернулся незнакомец с дикими глазами, отвыкший работать, и твоя мама выправила его своей лаской. Но тут на нас налетела «испанка», прошлась по городу смерть с косой. Твой отец так и не смог одолеть горе. Он старался изо всех сил, но мужчины опускают руки, когда речь идет о маленьких детях. А ведь такое искушение – утопить свои горести в стакане.

От этих слов Миррен делалось грустно. Она понимала, что всей ее любви не хватит на то, чтобы излечить отцовское сердце. В его жизни не хватает слова Божия, так говорит пастор в воскресной школе. Но папа лишь смеется в ответ на все ее мольбы пойти в церковь.

– Где был ваш Бог, когда мы нуждались в нем во время сражения у французского города Аррас? Где он был, когда в нашу дверь постучался ангел смерти? Спроси у своего проповедника об этом! – фыркал он.

Она уже научилась не разговаривать с ним, пьяным. Просто пряталась под одеялом, лежа на своей маленькой кровати-скамье, и старалась не слушать его рыдания и проклятия. Лишь молилась, чтобы наутро он вовремя вышел на работу. Без работы не будет денег на оплату жилья, а без этих денег прямая дорога в работный дом, где ее разлучат с папой.

Утром светило солнце, ярко и весело, оно вселяло в нее надежду, когда ее настоящий папа, не Джек Ячменное Зерно, вставал с постели с налитым свинцом взором, но готовый к работе, чтобы потом принести домой сладкую карамель и рыбу с жареным картофелем. А она быстро одевалась и брала его за руку, торопясь, чтобы не вернулись черные тучи.

В такие дни Миррен спокойно шла в школу и учила таблицу умножения, не беспокоясь, что папу не допустят к работе. Ей нравилось погружаться с головой в чтение и представлять себя Маленькой принцессой^[1] или героиней книги «Дети железной дороги»^[2]. В такие дни папа кружился с ней в танце, напевая «Мой дорогой Чарли». Он называл ее своей любимой крошкой, красавицей, совсем как мама, говорил, что он необычайный счастливчик, раз у него такая красивая и умная дочка. Когда он держал ее за руку и что-то насвистывал, она была счастлива и спокойна. Но потом они останавливались возле двери паба, и ее детское сердечко вновь сжималось от страха.

И вот сегодня ее ждала еще одна тревожная ночь.

– Мой папа там? – спросила она у проходившего мимо нее мистера Акройда.

– Угу, детка, он прямо-таки прилип к скамье. Никогда не знаешь, когда они нальются под завязочку. Ступай-ка ты лучше домой. Нечего тебе сидеть тут на морозе. Давай пойдем вместе.

– Спасибо, но я сказала, что подожду его, – ответила она, разрываясь между желанием погреться у бабушки Симмс и необходимостью довести отца до дому. Хотя зачем ей ждать, когда ему наплевать на нее? Зачем верить его лживым обещаниям? Пускай он поскользнется на льду и разобьет себе лоб! Поделом ему! Но тогда он не явится вовремя на работу, и его уволят, а ведь скоро Рождество, и она видела в витрине «Беллс Эмпориум» хорошенькую куколку в пышной юбочке и с настоящими волосами.

Но что с того? Он уже пропил с дружками все свои деньги. Всегда одно и то же: ему будет стыдно, и он притащится домой, проспится, а потом будет делать вид, что ничего не случилось.

Зачем ждать, раз она может без боязни дойти до дома по темным улицам вместе с мистером Акройдом?

– Мистер Акройд, подождите, я с вами…

Она переночевала у бабушки Симмс, в старом кресле. Настало утро, но отец не вернулся. Миррен решила, что он отсыпается в какой-нибудь железнодорожной будке, чтобы явиться домой более-менее трезвым. Вот она и пошла в школу с тяжелым сердцем.

В обед она прибежала домой, надеясь увидеть дым над их вагончиком, но возле двери стояли незнакомые люди, а с ними бабушка Симмс. При виде нее бабушка мрачно кивнула. Миррен невольно замедлила шаг.

Среди собравшихся она узнала констебля Флетчера. Он заговорил с ней, сняв шлем.

– Крепись, детка. Ужасное происшествие. Твоего отца сбил поезд.

Миррен потрясла головой, не желая ничего слышать. Ей хотелось убежать подальше от этих людей, но ее ноги превратились в мягкий воск и не слушались, поэтому она просто закрыла уши ладонями. Бабушка обняла ее за плечи и прижала к себе.

– Милая девочка, он даже не понял ничего. Он спал на путях. Должно быть, он решил срезать дорогу и поскользнулся. – В ее глазах стояли слезы.

Миррен не хотела верить ее словам.

– Папа никогда не ходил ночью по путям. И мне всегда запрещал. Где это было? Вы ошибаетесь. Все-таки от «Зеленого человечка» до железной дороги далеко.

– Ох, детка, – вздохнул констебль, – видно, он все-таки решил спрямить дорогу. Все случилось рано утром. Его сбило на нижнем пути… ночной поезд из Глазго… А ведь Пэдди сам из Шотландии и вообще… Пускай твоя бабушка напоит тебя чаем.

– Она не моя бабушка, – сердито закричала Миррен. – Моя настоящая бабушка живет на ферме в Долинах! – На Рождество от нее всегда приходила посылка с одеждой, которая никогда не оказывалась впору, и поздравительная открытка от Йевеллов с фермы Крэгсайд. И потом больше ничего целый год.

– Я хочу посмотреть на моего папу.

– Это невозможно, – прошептал констебль. – Идет расследование.

– Мне надо посмотреть, он это или нет. Может, не он, – твердила Миррен, не слушая его слов. Все походило на какой-то ночной кошмар. Вот она проснется, и все будет хорошо. Как мог ее папа уйти и оставить ее совсем одну?

– Пойдем, моя хорошая, у тебя шок, – ласково сказала бабушка Симмс. – Ты побудешь у меня, пока…

– Я во всем виновата! – закричала Миррен, чувствуя себя предательницей. – Мне надо было дождаться его и привести домой.

– Почему вы так считаете, юная леди? – спросил полицейский и присел на корточки. Его лицо было так близко, что она увидела волоски, торчавшие у него из носа.

– Мне надо было остаться. Он велел мне посидеть на скамейке у входа, но я замерзла и ушла домой. Я была ему нужна, а меня не оказалось рядом. Я во всем виновата. – Горючие слезы лились по ее щекам. – Я хочу увидеть папу. Я должна попросить у него прощения.

– Твоей вины тут нет, дитя мое, – произнес незнакомый мужчина в одежде с пасторским воротником. – Мистер Гилкрист был взрослым человеком, и ему не следовало оставлять маленькую девочку одну в темноте возле паба. – Миррен догадалась, что он пытался ее защитить, но его слова не принесли ей утешения.

– Боюсь, тут многие так делают, – заметил констебль. – Правильно, что девочка пошла домой. В таком состоянии Пэдди уже не мог отличить день от ночи. Не терзай себя, детка. Это несчастный случай, жестокий, прямо в канун Рождества.

– Коронер определит, что это было, – вмешался пастор. – Железная дорога всегда искушение, легкое бегство от жизненных проблем.

– Сэр, не надо об этом при ребенке, – резко оборвал его констебль. – Девочке и без того тяжко, не возлагайте на нее этот груз сомнений.

Но слова прозвучали, и семена сомнений упали на подготовленную почву. Миррен давно чувствовала, что отца толкала к опасности неведомая сила, что она была гораздо мощнее, чем его привязанность к дочери. Он долго прожил в годы войны в солдатском мире. И когда он сидел в «Зеленом человечке», там всегда оказывался и кто-то из его однополчан. Они вместе пили виски и горланили «Долог путь до Типперери», любимую песню отца, и когда он ее пел, в его глазах стояли слезы. Как-то она рылась в его жестяной коробке с документами и обнаружила там старую фотографию, где похожий на него темноволосый парень стоял в военной форме, навытяжку, с навощенными усами, сильный и красивый. Но когда отец это увидел, он рассердился и захлопнул крышку, едва не прищемив ей пальцы.

– Не суй нос, куда тебя не просят! Нечего тебе там смотреть!

– Это ты? – спросила она.

Он взглянул на красавца парня и покачал головой.

– Нет. Я не знаю, кто это.

Его голос дрожал, лицо было серым, дыхание пахло темным пивом, плечи согнулись. Он боролся с демонами, победить которых у его дочери не хватало сил. Больше она никогда не открывала ту жестянку, потому что там он хранил свои раны и боль, подальше от любопытных детских глаз.

– О, я рад видеть, что эта девочка Миррен дала клятву воздерживаться от спиртного. – Пастор ткнул пальцем в ленточку на ее лацкане. – Склонность к крепким напиткам вещь наследственная. Ты вступила в общество трезвости? – Он сменил тему и пытался начать вежливую беседу.

– Да, она состоит в этом обществе, – вмешалась бабушка Симмс. – Летом наша девочка регулярно участвует в парадах и праздниках. Она все время носит эту синюю ленточку.

– Хорошее начало, юная леди. Теперь нам надо получить пособие и разобраться с жильем. Она не может оставаться тут одна, – добавил он.

– Сегодня она останется у меня. Не надо забирать девочку вот так сразу из ее дома, – заявила бабушка, крепко прижимая к себе Миррен. – Вы только поглядите на бедняжку. Ей нужно срочно попить чаю. У нее тут достаточно друзей, чтобы утешить ее в тяжелый час.

Они поднялись по ступенькам в тесный и захламленный вагончик бабушки Симмс, где в кресле дремал Большой Брайен с собачкой на коленях. Он еще ничего не знал, не слышал о трагедии.

На секунду Миррен показалось, будто в ее жизни ничто не изменилось, вон и хлеб, намазанный жиром, лежал, как всегда, на столе. Будто ее мир не разлетелся вдребезги, и она не осталась одна.

Почему она не дождалась вчера папу? Почему нельзя вернуть вчерашний день и прожить его заново еще раз? Но вот и фабричный гудок возвестил, как всегда, об обеденном перерыве. Мир разлетелся вдребезги, а трубы все равно дымили по-прежнему. Она затряслась всем телом и не могла остановиться.

Бабушка поднесла к ее губам что-то горькое.

– Пей мелкими глоточками, миленькая. Это успокоит тебя, – уговаривала она, но Миррен выплюнула жидкость.

– Это виски. Я узнала по запаху. Не заставляй меня, бабушка. Я не хочу нарушать клятву.

– Плевать на клятву… Это единственное лекарство от потрясения.

– Что мне теперь делать? – заплакала Миррен, чувствуя, как виски обожгло ей горло. Какая противная горечь. Почему люди платят большие деньги за такую гадость?

– Давай-ка все по порядку. Сначала мы похороним твоего папку честь по чести, ты принарядишься, чтобы он мог тобой гордиться. Все остальное подождет. Ты хорошая девочка, вострая как ножик, но впереди у тебя еще много горестей.

– Теперь я попаду в приют, да?

Все в школе видели ребят из приюта – в серой одежде и с короткими волосами. Они ходили по городу строем, и у них не было родителей.

– Только через мой труп! Ты заслуживаешь лучшей доли, а я, как ты сама сказала, не настоящая твоя бабушка. Пора им узнать, что случилось. – Бабушка Симмс улыбнулась. – Я не мастак писать письма, но мы найдем кого-нибудь, кто это умеет, и мы вызовем их сюда. Пора им взять на себя заботу. Твоя мама наверняка одобрила бы меня.

– Нет, лучше я останусь тут с тобой.

Бабушка Симмс покачала головой.

– Нет, милая, не надо. Тут у тебя нет ничего, кроме грустных воспоминаний. Ты заслуживаешь другой жизни. В общем, пора тебе менять небо над головой!

Фермерша Аделайн Йевелл возилась с рождественской свиньей. Ей было некогда читать письмо, которое положил на кухонный стол Джордж, их местный почтальон. Теперь он ждал, когда ему поднесут рюмочку. После этого, поболтав с Кэрри, он двинется пешком через пустоши к следующей ферме.

Аделайн прижала бурую свинью по кличке Миртл к стене так крепко, что та даже присела, опустив жирный зад. Потом Аделайн сунула в глотку свиньи ком овсяной муки и поднесла к ее морде ведро с хорошей пахтой.

– Давай, давай, моя хорошая, жри! – Ей хотелось, чтобы свинина получилась жирная и сладкая, и она всегда кормила досыта своих хрюшек перед тем, как их заколют и подвесят к балке, чтобы стекла кровь. Ее свинки умирали счастливыми. А вообще, в фермерской жизни мало места для сантиментов.

К празднику еще нужно столько всего успеть, и Аделайн не нравилось, что Джордж отвлекает Кэрри Сатклиф от дел. Они что-то неровно дышат друг к другу, эта парочка. Только бы не сманил он Кэрри с фермы, а то придется искать ей замену. А в нынешние времена не хочет молодежь задерживаться надолго на холмах. Всех так и тянет в город.

Ох, как люди глупеют от любви! Ей до сих пор памятно то время, когда на танцах она строила глазки Джо Йевеллу. Давненько это было, сорок лет назад, на Рождество. А ведь все помнится ярко, словно недели не прошло! Да, ловко она его захомутала и окрутила на новогодних танцульках в деревенском зале, когда он выплясывал на деревянном полу, сняв пиджак. Успела, обратила на себя внимание Джо, прежде чем визг скрипки и топот ног превратились в его сознании в сатанинскую западню.

Когда Джо обрел «спасение» в методистской капелле у брата Гендела Мортона, он уже не показывался на мирских танцульках – а посещал только молебны и собрания. Она вовремя ухватила парня, еще немного, и их брак был бы невозможным, ведь она ходила в нормальную англиканскую церковь, а не в капеллу.

В деревне Уиндебанк церковь и капелла никогда не ладят, не ладили и не будут ладить, но, как недаром говорится, любовь побеждает все. Только воскресным утром они с Джо шли каждый своей дорогой.

Ох, если бы он сумел тогда образумить Эллен, их дочку, когда она влюбилась в шотландского землекопа Гилкриста. Их родительское сердце чувствовало, что это роковая ошибка, но упрямая девчонка не слушала никаких резонов. Вот и заплатила за свой неразумный поступок дорогую цену. Они даже не поехали на ее похороны – боялись, что подцепят заразу и принесут ее в Долины.

Такая трусость не прошла даром для материнского сердца – она стоила Ади многих бессонных ночей. Не так-то легко отказаться от родной дочери, гордиться тут нечем, но ведь Элли сама выбрала свой путь, никто ее не понуждал. Она сама опозорила отца с матерью и сбежала в Гретну-Грин, где венчали непутевых девиц без родительского согласия, а через шесть месяцев родила. Не так-то просто им было смириться с дочерней неблагодарностью.

Аделайн немного помогала своим внукам, но младшую внучку никогда не видела и не хотела видеть. Ее беспутный папаша Гилкрист был католиком, а еще слаб на выпивку, и это тревожило. Иногда перед сном она думала о девчонке и гадала, какие у нее волосы – светлые, как у Элли? Какие глаза? Голубые йевелловские, знаменитые на всю округу, с темным ободком вокруг радужки, отчего они сверкали будто сапфиры? Такими голубыми сапфирами и покорил ее Джо – только взглянул на нее, и она пропала навеки.

– Ох, что-то ты не вовремя размечталась, мать, давай, работай, – упрекнула она себя. Ведь еще надо ощипать гусей и отправить их на рынок и к мяснику. Она надеялась, что цены к Рождеству поднимутся, ведь год был тяжелый и для фермеров, и для рабочих, с этой генеральной забастовкой и увольнениями.

Еще надо собрать узелок с гостинцами для девчонки Гилкриста и отправить в Скарпертон. Она не помнила точно, сколько Миррен лет, шесть или семь, но Милдред, жена галантерейщика, всегда откладывала для ее узелка несколько вещей, которые не раскупались. Как быстро летит время, год за годом!

На это Рождество придется экономить на всем, довольствоваться на рынке обрезками или дешевыми кусками. Джо нужно будет умерить пыл своих проповедей – чуть меньше адского огня и чуть больше доброты ко всем. Во всяком случае, Аделайн надеялась на это. Но ведь он увлекается, когда встает за кафедру.

– Не забудь, что добрые женщины экономили, урезали себя во всем, чтобы поставить на стол воскресную еду и накормить своих домашних. Не надо портить их йоркширские пудинги своими гневными словами. Прояви хоть чуточку христианского милосердия.

– Ты упрямая женщина, Ади! Пойдем со мной, и ты подашь мне знак.

– Нет уж, – смеется она. – Мне нравится моя скамья, удобная и спокойная; для нас там звучат красивые слова, и никто не трясет костями. Викарий поговорит с нами десять минут, и все. Для меня достаточно.

Сейчас Джо ушел на пустоши, кормит овец, проговаривает вслух куски своей проповеди, напевает отрывки из «Мессии» и следит, чтобы ни одна овца из стада не отходила слишком далеко, ведь погода такая, что вот-вот начнется метель. Он хороший пастух своему стаду. Он пасет овец, а она занимается коровами, так что вместе они образуют дружную команду.

Ферма Крэгсайд примостилась на склоне высокого холма. Ее окна смотрели на юг и на запад, получая в избытке благодатное солнечное тепло. Когда-то на ней было полно детей, собак и наемных работников, но теперь ферма опустела. Их сын Том фермерствовал выше на горе, на ферме Скар-Хед, а его брат Уэстли был учителем в Лидсе.

Все шло прекрасно, пока они были крепкими и бодрыми, ведь все Йевеллы долгожители, но скоро Джо придется чуточку сбавить обороты. Фермерам сейчас нелегко, а будет еще хуже. Так размышляла Ади, когда сидела с Кэрри возле дома и ощипывала гусей, складывая перья в мешок. Ничего не должно пропадать у рачительной хозяйки.

– Тут пришло письмо из Китли, – сообщила Кэрри, пододвигая конверт ближе к хозяйке. – Мы знаем кого-нибудь в Китли? Это, часом, не рождественская открытка от Пэдди и девочки? Как там ее звать-то? – Кэрри лукавила; она сгорала от любопытства и хотела узнать о блудной хозяйской дочери и ее скандально известной семье, которая никогда не показывалась в этом строгом доме.

– Я никогда не получала открыток ни от него, ни от девочки, а зовут ее Мириам, в честь матери Джо, как тебе известно. И хватило же у них ума назвать ее так! Я удивляюсь. Как ее не назвали Тереза или Мария либо еще в честь какой-нибудь католической святой.

Ади взглянула на почерк, и на секунду у нее проснулся интерес. Адрес был написан аккуратным каллиграфическим почерком. Вид у письма был официальный, адресатами были она и ее супруг.

– Вы не будете читать? – поинтересовалась как бы между прочим Кэрри, но Ади не собиралась потакать этой хитрованке. Она просто сунула письмо в карман передника и тут же забыла про него. Беда с этими наемными девчонками – они слишком любят совать нос в семейные дела. Не ее дело, кто там им пишет.

– Ну-ка, скажи мне, что там у тебя с Джорджем Терсби? – Теперь в атаку пошла Аделайн.

– Да он просто спросил, пойду ли я на танцы в Рождество? А что я надену?

– Наряд – дело житейское, если ты не хочешь соблазнить всех до единого, – засмеялась Ади. – Не сомневаюсь, что ты найдешь что-нибудь такое, что он просто ослепнет. Но только ты возвращайся на ферму к полуночи, и никаких фокусов. Дорога неблизкая, в гору да еще в темноте. Да будь с ним строже, потоми его. Пускай пострадает.

Кэрри вспыхнула, зарделась, на ее шее загорелась розовая полоса.

– Миссис Йевелл, за кого вы меня принимаете? – пробормотала она.

– За глупенькую девчонку, такую же, как и другие в долине, которая сходит с ума при виде симпатичного мужского лица и чистой рубашки. Впрочем, с зоркими на выгоду глазками, – ответила она. – Ты правильно делаешь, что положила глаз на Джорджа. Парни Терсби надежные, солидные, деньги не транжирят. Мать у них тоже хозяйственная, за грош удавится. – Кэрри засмеялась ее шутке, но ее глаза глядели куда-то вдаль.

– Знаешь, я тоже была когда-то молодая, и вот погляди, чем все обернулось: я ощипываю гусей, кормлю и мою свиней, дою коров, вычищаю навоз, а мой муж, хозяин фермы и главный работник, торчит в любую погоду на пустоши и болотах. Джордж уж по крайней мере не заставит тебя ходить с ним по фермам. Работа на почте хорошая и приличная, особенно в такие тяжелые и ненадежные времена, как нынешние. Бывает и хуже. Взять нашего Тома. И когда он только женится? Ведь ему уже за сорок, а он все один да один.

Ади все это время надеялась, что ее сын и сам приударит за этой девчонкой, но у него отнимался язык в женской компании, и Том предпочитал, к недовольству Джо, держаться особняком и играть в дартс в пабе «Флис». Если так пойдет и дальше, у них не будет внуков, и некому будет передать семейную ферму.

А ведь Том завидный жених. Семью Йевеллов уважает вся округа. Джо – проповедник в методистской церкви. Сама Аделайн – тоже из фермерской семьи Бутройдов, живущих на противоположном склоне долины реки Риббл; так что они тут свои. Последнее дело – выходить замуж на сторону, как Элли. Ведь тогда ты никогда не знаешь, что получишь и на что нарвешься, не знаешь плюсы и минусы той, другой, жизни. Все-таки перед таким решающим шагом надо ясно представлять, что тебя ждет впереди.

Но в целом она ни о чем не жалела. Разве что о том, что невозможно выбирать собственных чад. Все нуждались в пинках, причем разными ногами: Уэсли весь из себя умственный, без всякого интереса к земле; а Том – тот могучий парень, но без деловой хватки. Элли была красивая и умненькая, но такая же упрямица, как и ее братья; в город ее тянуло, видите ли. Вот и не привело это к добру. Брэдфорд не место для деревенской девчонки, особенно в голодные военные годы, когда у тебя на руках двое детишек, а муж воюет с немцем.

Если бы Элли приехала домой, на свежий воздух, они бы не захлопнули дверь перед ее носом. Но она не сделала этого – Йевеллы слишком гордые, чтобы признавать свои ошибки. Да и сами они, родители, тоже хороши – а еще считают себя добрыми христианами!

Утро прошло в неустанных хлопотах. Ади было некогда раздумывать о несбывшемся. Надо было накрыть в большой кухне с каменным полом обед для работников, заглянуть в курятник, погладить рубашки. Потом она нагрела духовку и испекла немного сдобы и имбирного печенья, чтобы было чем угостить веселую молодежь, когда та придет их поздравлять. Джо выпил чаю перед последним обходом стада. Завтра будет день забоя, когда заколют хрюшку Миртл, а потом до ночи будут ее разделывать.

Уже после восьми она присела с корзинкой рукоделия возле незаконченного коврика. У фермерской жены не бывает отдыха, с улыбкой подумала она и тут вспомнила про письмо, лежавшее в ее кармане.

– Из Китли что-то пришло. Мне открыть конверт, или ты сам это сделаешь? – спросила она у мужа, задремавшего в большом кожаном кресле. Он что-то буркнул, когда она вынула из конверта вложенный туда листок, потом удивленно раскрыл глаза, не слыша от нее никаких комментариев.

– Что там такое? Дай-ка сюда…

– Ты уж лучше прочти сам, – пробормотала она и пододвинула к нему письмо.

Он нашарил очки, пробежал глазами строчки и уставился на мерцающее пламя, словно в поисках ответа.

– Ну и дела, язва меня расшиби! Прямо хоть падай на колени и молись Господу. Бедная девочка… прямо в канун Рождества… Но не слишком ли это большая обуза для нашего возраста? – Его глаза умоляли ее согласиться с ним.

Ади прочла письмо и тоже долго и пристально смотрела на пламя, прогоняя из памяти образ Элли. Фото дочки лежало, перевернутое, в ящике ее туалетного столика. Все-таки ведь она их плоть и кровь, единственная внучка, названная в честь их знаменитой родственницы Мириам-из-Долины, которая, рискуя собственной жизнью, спасла детей в страшный буран. Неужели они обрекут бедняжку на приют?

К тому же сейчас на дворе Рождество, со всеми историями о странниках, не нашедших себе крова на ночь. Как можно отказать маленькой девочке в гостеприимстве в такое холодное время? Как они будут смотреть в глаза соседям?

Джо вскочил с кресла и нервно забегал по комнате.

– Проклятый идиот! Потащился среди ночи на пути, прямо под колеса экспресса! Страшно даже подумать! Я видел, что оставалось от собак, оказавшихся на рельсах. С железной дорогой шутки плохи.

– Для нас с тобой, Джозеф Йевелл, все к лучшему.

– Да ты погляди, куда их занесло. Элли и Уэсли отступники, они сбежали в город, – ворчал он, не глядя жене в лицо, чтобы не видеть ее страдания.

– Мы сурово обошлись с Элли. Мириам не виновата, что у нее такие родители, ведь верно? Неужели мы отвернемся от нее? С какой стати? Ответь мне.

– Мы совсем ее не знаем, – огрызнулся Джо.

– Неужели ты выгонишь овечку из твоего стада, чтобы она бегала к барану на чужом поле?

– То животные, а то люди.

– Когда речь идет о нашем потомстве, мы ведем себя точно так же. Нравится нам это или нет, но она одна из нас: она из Йевеллов и зовут ее, как твою родную мать. Какая жизнь ее ждет, если мы откажем ей в заботе? Сможешь ли ты жить с этим «я не могу, только не сейчас», понимая, что мы могли бы… – Ади покраснела от волнения и чуть не плакала.

– Мне надо помолиться. Может, на это не будет господней воли.

– Не знаю, с чего ты это взял, методистский пастырь. Разве в Священном Писании не сказано: «Пустите детей приходить ко Мне и не препятствуйте им»? Раз уж сам Иисус так сказал, то и нам тоже надо поступить так же.

– Аделайн, ты даже не представляешь, о чем говоришь… ведь это чужой ребенок.

– Нет, это ребенок нашей покойной дочери, бедная сиротка. Ведь мы с тобой помогли многим сиротам за нашу долгую жизнь.

– Давай-ка ложись спать, утро вечера мудренее. Завтра и поговорим. А я пойду и проверю, что там в коровнике, – сказал Джо. Ему хотелось поскорее уйти из комнаты, оказаться подальше от этих неожиданных споров.

В ту ночь никто из супругов толком-то и не спал, они так до утра и проворочались в постели. Утром пришел забойщик свиней. Обсуждать вечернюю тему было некогда, и ее отложили.

Ади встала, зажгла свечку и выдвинула свой ящик комода, где хранились всякие женские принадлежности: спринцовки, губки, тампоны, прокладки и пояса. Скоро все это будет ей не нужно, старость на пороге. А тут этот непонятный городской ребенок, совершенно чужой в фермерском доме. Хватит ли у нее сил? Чья тут вина? Не слишком ли много требует от них судьба?

Но тут она взяла в руку фотокарточку Элли, и взгляд родных глаз пронзил копьем ее сердце. «Не оставляй моего ребенка», – кричали эти глаза.

Она задвинула ящик и быстро оделась, готовясь встретить этот тяжелый день.

Глава 2

Мириам сидела в вагоне, ошеломленная внезапностью случившихся событий. Ее оторвали от всего, что она знала с пеленок, от города и от знакомых ей людей. Отец только что лег в холодную землю, но его лицо уже поблекло в ее памяти. Теперь она будет жить в чужом краю с незнакомыми людьми, словно Руфь из библейской истории. Адвокат сказал, что ей повезло, раз она уедет в другое место, но она не поняла, что он имел в виду.

Ее новая родственница, прямая и сдержанная, сидела напротив нее и смотрела в окно, но Миррен часто ловила на себе ее цепкий взгляд.

Бабушка Йевелл появилась в адвокатской конторе, когда бабушка Симмс собрала маленький узелок с одеждой и отвезла Миррен на трамвае в Китли.

– Сейчас ты постарайся понравиться своей новой бабушке. Она приехала за тобой издалека. Следи за своими манерами и не бойся, – шепнула она, когда они сидели в коридоре возле двери адвоката и ждали.

– Ну, Мириам, – сказал адвокат, немолодой мужчина с пышными бакенбардами, когда их позвали в кабинет, и показал на сидевшую в кресле солидную леди в твидовом пальто, коричневой шляпке, с мертвой лисой на шее. – Я хочу познакомить тебя с миссис Йевелл, матерью покойной Эллен Мириам Гилкрист. Это твоя бабушка. Она любезно согласилась забрать тебя на семейную ферму, чтобы ты немного пожила в Уиндебанке.

Миррен присела в вежливом реверансе, как они это делали в школе, когда в класс приходил директор. Язык ее прилип к гортани.

– Для семи лет она высокая, – пробормотала женщина, пристально разглядывая Миррен.

– Мне восемь с половиной, – пропищала Миррен.

– И смышленая! – добавила женщина.

– Тебе очень повезло, Мириам. Твои дедушка с бабушкой готовы взять на себя полную ответственность за твое благополучие. Конечно, я надеюсь, что ты отплатишь им хорошим поведением, усердием и прилежанием.

– Но я их не знаю. – Миррен заплакала и вцепилась в бабушку Симмс. До ее сознания внезапно дошло, что она уедет неизвестно куда с этой вот строгой леди.

– Ничего-ничего, Мириам, – продолжал старый адвокат. – Вы познакомитесь получше в дороге, ведь вам предстоит долгая поездка по железной дороге… Для миссис и мистера Йевеллов то, что они берут тебя в свой дом, тяжкий груз, ведь им придется многое менять в своей жизни. А ты скоро привыкнешь к новым условиям. Милая моя, одна ты все равно не проживешь, не та у тебя ситуация. Если бы эти добрые люди не согласились…

Строгая леди перебила его на полуслове.

– Пойдем, детка, – сказала она. – Нам надо успеть на поезд, иначе твой дед зря прождет нас на станции. Нельзя заставлять фермера ждать. – Она улыбнулась одними глазами; Миррен схватила свой узелок, понимая, что иного выхода нет, и обняла на прощанье бабушку Симмс, утиравшую слезы.

– Девочка хорошая и вострая, миссис Йевелл, совсем как ее мама, настоящая леди… – сказала бабушка Симмс. Потом она ушла.

Почему ее бабушка и дед прежде никогда не навещали ее? Миррен знала, что когда-то, еще до ее рождения, была большая размолвка, ссора из-за ее отца. А еще она знала о фермах только, что там полно коровьего и конского навоза и что он воняет. Как-то раз они ходили в воскресной школе в поход на вересковую пустошь, в селение Гаворт, где какая-то леди написала книгу под названием «Вянущие шляпы»^[3].

Миррен посмотрела на шляпку миссис Йевелл и невольно улыбнулась. Она привяла по краям, а перья на ней казались выцветшими и жидкими. Должно быть, в городке Уиндебанк постоянно дует сильный ветер. Как же она будет жить в такой глуши? Она посмотрела в окно, стараясь не шмыгать носом, а ее глаза наполнились слезами.

Там не было ничего, кроме зеленых полей и каменных стенок; стенки шли во всех направлениях, из-за чего холмы покрылись причудливыми узорами: квадратами, треугольниками, овалами и кругами, в середине которых виднелись пятнышки овец, словно ватные комочки.

– Мы почти приехали? – спросила она. – Когда мы увидим ферму?

– Всему свое время, – прошептала миссис Йевелл. – Потерпи немного. Все приходит к тем, кто умеет ждать…

Миррен вздохнула и снова повернулась к окну. Она никогда не видела столько стенок, овец, мужчин на повозках. Еще ее удивило, что вокруг не видно ни одной фабричной трубы. Вот какое удивительное место. Где же улицы с толпами народа?

Ади не могла оторвать глаз от девочки, сидевшей напротив нее. Вылитая Элли, какой та была в этом возрасте: такие же светлые косички и голубые йевелловские глаза. Если бы Миррен прошла мимо нее на улице, Ади решила бы, что видит призрак умершей дочки. И как она могла перепутать возраст девочки? Стыд какой! Мириам, кажется, родилась в конце войны. Старший ребенок, мальчик, умер вместе с матерью во время эпидемии. Конечно, деду с бабкой следовало бы их навестить, но на кого оставишь ферму? Да и мосты были сожжены, когда Элли сбежала из дома с шотландским землекопом.

Да и, по правде говоря, Ади просто боялась ехать к дочке. Ей было бы невыносимо увидеть, в каких условиях та жила. Наверняка не во дворце. Что ж удивляться, что она… но у этой девчушки Мириам появились шансы на лучшую жизнь, пусть даже в ней и течет дикая кровь ее шотландского папаши. Вон, глазки так и сверкают, язычок острый – она может себя защитить, как и все Йевеллы.

Значит, в семье ее звали не Мириам, а Миррен, на шотландский манер. Конечно, она имеет право на свое привычное имя, но Йевеллы гордились Мириам и во многих поколениях давали это имя перворожденным девочкам. Элли тоже поддержала их фамильный обычай, не забыла. Что ж, трогательно.

Ади невольно призналась себе, что на душе у нее потеплело, хотя ее и ждет впереди немало стычек с детским упрямством. Миррен городской ребенок, и ей будет нелегко жить на ферме, привыкать к однообразной и нелегкой работе, следить, чтобы были закрыты все ворота и калитки. Городские дети привыкли к магазинам и кофейням на каждом углу, привыкли ходить в кино, где показывают полуголых девиц и парней. За этой девочкой нужен глаз да глаз. А еще ее нужно подкормить, а то кожа да кости, вон ножки какие тонюсенькие и коленки острые. Миррен сидела перед ней в стареньком пальтишке, из которого она давно выросла. Подол на юбке подшит кое-как, грубыми стежками, а чулки нуждаются в штопке – сплошные дыры. И один господь знает, какое там у нее исподнее белье, поди грязь да блохи. Но ничего, вот приедут домой, и Ади хорошенько отмоет свою внучку.

– Тебе нравятся эти места? – спросила она, чтобы Миррен отвлеклась и перестала ковырять в носу.

– Если ты видела одну овцу, значит, ты видела и всех остальных, – вздохнула девочка.

– Нет-нет, тут ты ошибаешься. Ты не найдешь двух одинаковых. Каждая овечка отличается от других, некоторым даже дают имена, совсем как детям. Пастух, как Господь Бог, знает всех в своем стаде. Тебе еще предстоит многому научиться, но ведь ты из фермерского рода, это у тебя в крови, так что ты быстро все освоишь. Вы с дедушкой пройдетесь по пастбищам, он покажет тебя овцам, чтобы они не боялись к тебе подходить, – добавила она, надеясь в душе, что ее строгий муж тоже примет в свое сердце этого ребенка.

Джо поразится, когда увидит эту кроху, копию их покойной дочки. И почему только они так долго держались в стороне? Девочка росла как дикая трава, подвергаясь всевозможным опасностям. Все их проклятая гордость, они не могли хоть чуточку ею поступиться. Теперь им придется наверстывать упущенное.

За ними приехал на повозке пожилой мужчина гигантского роста со светлыми усами. Из его ноздрей торчали пучки светлых волос. Он уставился на Миррен.

– Значит, вот какая девочка у нашей Элли? Худая как жердочка, но крепкая? Что ж, мать, мы что-нибудь придумаем, чтобы ее накормить, – засмеялся он, оглядывая Миррен с головы до ног, словно породистого теленка.

– Наша порода, без сомнений, верно, Джо? – спросила его миссис Йевелл.

– Эге, точно, только давай-ка не при девочке… Она еще не пришла в себя. Что ты думаешь, проделать такой далекий путь на поезде, – сказал он. Видно, думал, что она никогда в жизни не видела поездов и локомотивов.

– Мы с папой всюду уже побывали… В Лидсе, Брэдфорде, а однажды ездили к морю в Фили, – вежливо сообщила Миррен. – Но та поездка получилась чуточку скучной.

– Как я вижу, тебе не очень хотелось ехать сюда, но я готов поклясться, что ты никогда не жила прежде на крыше мира, – проговорил мистер Йевелл, подмигивая. Она удивленно посмотрела на него, не понимая, шутит он или нет. Этот человек был такой высокий и могучий, прямо гигант. На нем были фланелевые штаны и большие кожаные сапоги, на локтях куртки виднелись заплаты, а из кармана жилета свисала настоящая золотая цепочка.

– Не пугай девочку. Для нее тут и так поначалу все покажется чужим, – одернула его жена.

– Ну что ж, занимайте место в нашей королевской карете, юная леди. Едем домой.

Они бесконечно долго ехали в гору – мимо деревенских домов из серого камня, мимо маленькой церкви с приземистой башней, мимо пруда, в котором плавали утки, все в гору, в гору по дороге, огороженной невысокими стенками, все выше и выше, все ближе к вершине холма, где из голой земли там и сям торчали острые белые скалы, а по склонам бродили овцы. Сырой ветер хлестал Миррен по щекам. Внизу, в долине, она увидела много других зеленых и серых полей, обнесенных каменными стенками, а над ее головой сияла голубизна неба. У нее даже закружилась голова от такого непривычного пейзажа. Это был совсем другой мир – ни людей, ни автобусов, ни нарядных домов, выстроившихся в ряд вдоль улиц, ни дымящих труб.

Потом они свернули с дороги влево к большому белому дому со сверкавшими, будто глаза, окнами. Таких величественных домов она в жизни не видела, и это была ферма Крэгсайд, ее новый дом. Так вот где жила в детстве мама. Как могла она сменить такую красоту на жалкий железнодорожный вагончик?

Возможно, из-за мраморных колонн в холле, гулкого стука ее башмаков по каменным плитам пола, из-за высоких потолков с завитушками по углам и больших квадратных комнат, выходящих в вестибюль, из-за того, что задняя часть дома, казалось, погружалась в скалу, но Миррен показалось, что Крэгсайд встретил ее хмуро, без улыбки. Как будто она вошла в ратушу или в методистскую капеллу и спрашивала, где там уборная. Ей до смерти хотелось посикать, но она слишком стеснялась, чтобы сказать об этом.

Ласковая девушка в белом переднике, которую звали Кэрри, провела ее в гостиную, где пахло древесным дымом и лавандовой мастикой. Миррен подошла к окну – и увидела долину реки на много-много миль вдаль, и железную дорогу.

– У всех овец покрашена жопа. Зачем? – вот и все, что ей пришло в голову спросить.

Ей никто не ответил, а Кэрри улыбалась. Неужели она сказала что-то не то?

Пускай дом походил на дворец, но в этот момент вид у бабушки стал строгим, даже сердитым, а дедушка неловко потупился.

– Ступай с Кэрри на кухню, она напоит тебя чаем, – распорядилась бабушка, а сама рухнула в большое кресло и с облегчением сняла с себя увядшую шляпу. – Ох, какой сегодня был долгий день!

– Мне нужно в уборку, – шепнула она служанке.

– Что-что?

– В уборную. Хочу сикать. Я сейчас лопну…

– О-о, в туалет… во дворе… либо поднимись наверх, там ватерклозет, но ты не дотянешься до цепочки, слишком высоко для тебя, – сказала Кэрри.

Миррен, не дожидаясь конца фразы, метнулась на мощеный двор, чтобы найти туалет.

В общем, насколько она могла судить, это был один из тех шикарных домов, которыми все любуются на почтовых открытках. На большое пианино было накинуто покрывало, которое могло соскользнуть на пол, если она зацепится за него, и тогда разобьются все вазочки. В таком доме нужно ходить медленно и не топать ногами. На кухне пахло как в кондитерской, и впервые за столько дней Миррен почувствовала, что голодна.

Все было бы восхитительно, если бы она приехала сюда на каникулы. Вот если бы тут гостила вся их семья – мама с папой и Грэнт! Они бы гуляли тут, играли, а потом вернулись на поезде домой в Скарпертон, к ее подружкам… Но увы – нет, это все навсегда в прошлом, аминь, теперь здесь ее семья, эти незнакомые люди, которые зовут ее чужим именем, живут в холодном доме и говорят совсем по-другому.

Миррен сидела на стульчаке и отчаянно рыдала, подвывая от тоски. Она теперь Одинокая Джилл, и виноват во всем папа, но она не хотела его винить, потому что его уже нет в живых. Теперь они все вместе там, на небе, – мама, папа и Грэнт. Без нее. И это нечестно!

Глава 3

В первые же дни после приезда на ферму Крэгсайд Миррен пришлось осваивать множество новых для нее дел. Кэрри учила ее кормить кур, искать драгоценные яйца и тщательно вычищать навоз из курятника, а еще искать дыры в сетчатой ограде, через которые может пролезть Братец Лис. Миррен морщилась от запаха куриного помета, но помалкивала.

Дядя Том, старший брат ее мамы, показал ей, как надо подметать коровник и наливать воду коровам. Мальчишка, работавший на ферме, помогал ей черпать овес для могучих клейдесдальских лошадей. Из-за всех этих дел она забыла о том, что ей предстояло учиться в новой для нее школе, расположенной там, внизу, в Уиндебанке.

Иногда вечерами они собирались возле пианино. Дед опускал пальцы на клавиши, звучали аккорды, а он улыбался, сверкая белыми зубами, которые, по словам Кэрри, бабушка подарила ему к Рождеству. Он исполнял мелодии, даже не глядя на пианино. Как-то раз он запел сильным и красивым голосом какую-то песню, и Миррен заслушалась. К ее удивлению, бабушка расстроилась.

– Не надо, Джо, не пой… Джордж любил петь эту песню на концертах в церкви. Это брат твоей мамы, Миррен. Он не вернулся из Франции. Его тело так и не нашли. Столько парней пропали без вести… Что ж, ты хотя бы девочка, тебя не заберут на войну, если что. – Шмыгнув носом, она показала на фотографию солдата, стоявшую в черной рамке на камине. – Это твой дядя, да упокоит Господь его душу. Слава богу, некоторые вернулись живыми, но двое-трое из них теперь не такие, какими были прежде; например, Гарольд Берроуз, директор нашей школы. Я слыхала, что Энни Берроуз, его жене, приходится нынче несладко. – Подняв руку, она изобразила, что пьет из бутылки. Потом, увидев, что Миррен смотрит на нее, быстро добавила: – Я рада, что ты подписала обязательство о трезвости. Джо методист, так что у нас в доме не пьют.

– Моя мама хорошо пела? – спросила Миррен.

– Когда требовалось, она хорошо выводила «Мессию» в хоре, но соло не пела. А Джордж был у нас баритон. Вот его ужасно не хватает. Теперь в Уиндебанке больше не устраивают концертов. Не хватает мужских голосов. – Она вздохнула.

– Мне можно научиться играть на пианино? – спросила Миррен, надеясь, что она тоже научится петь, аккомпанируя себе, совсем как ее дед.

– Посмотрим потом, когда ты научишься помогать по хозяйству. Хозяйственные дела – самое главное, детка, для фермеров они на первом месте. Потом стряпня, рукоделие, храм божий, конечно, а если ты будешь быстро управляться с этим, тогда выделишь немного времени на музыку, но только после того, как сделаешь домашние задания.

Вот так Миррен стала брать уроки на пианино и, доводя деда до бешенства, колотила не по тем клавишам негнущимися пальцами, пока не приноровилась ставить их правильно. Когда гаммы ей надоедали, она читала книги, оставшиеся на полке: «Британские мальчики», повествование, полное приключений и авантюр. Погружение в эти сюжеты помогало ей отключиться от шумной суеты фермы, от странностей ее новой жизни на склоне высокого холма, но самое главное – от ужасов новой школы.

В Скарпертоне школа была большая. В ней учились сотни ребят, от малышей до подростков, уже подрабатывавших почасовиками на фабрике. Здесь, в Уиндебанке, их муштровали словно солдат, под звуки колокола они строились вместе со своими учителями и учительницами и слушали громкий голос директора – тот с интересом глядел на учащихся и посадил Миррен в старший класс, потому что она хорошо читала и помогала другим детям. Они маршировали под песни, учились деревенским танцам, пели гимны и изучали природу и звездное небо.

Здешняя школа была совершенно другая, крошечная как спичечный коробок, с высоко расположенными окнами. В ней был только один учитель, мистер Берроуз. Правда, у него имелась помощница, мисс Халстед. В конце классной комнаты стояла большая печка, топившаяся углем и изрыгавшая дым. Вокруг нее была решетка, на которой сушились грязные носки, сырые шерстяные вещи, а иногда и девчоночьи панталоны. На лавках все сидели вперемежку – спокойные и серьезные ребята с озорниками в дырявых фуфайках и грубых сапогах.

В первое школьное утро после общего сбора мисс Халстед увела младших детей в соседнюю крошечную комнатку. Миррен шагнула вперед, чтобы директор записал ее. Ей не терпелось похвастаться, как хорошо она умеет читать и писать, но Гарольд Берроуз едва удостоил ее взглядом.

– Хватит, – пробормотал он, когда она заканчивала страницу. От него пахло так же, как от папы, – перегаром. Он велел ей сесть на заднюю лавку среди высоких мальчишек, которые почти не умели ни читать, ни писать. Все уставились на нее и хихикали над ее произношением. Во время перемены девчонки столпились в углу и пялились на нее, но знакомиться не спешили.

Во время ланча идти домой было слишком далеко. Она сидела в одиночестве, грызла яблоко, заедала его пирожками и старалась сохранить бодрый и независимый вид.

– Городская, умная, воображает из себя, – усмехнулся Билли Марсден; его курточка протерлась на локтях, в прорехи торчала рубашка. – Моя мамка слышала, что она прежде жила в вагончике на железной дороге.

– Не-е… это бунгало, – солгала она.

– Она жила в железнодорожном сарае, таком, в каком мы держим ослов у себя на ферме, – засмеялся другой парень.

– Заткнись, идиот. Я лучше тебя читаю, – закричала она. – Это специальный вагон, весь на одном уровне. Так что это бунгало.

– Что она из себя изображает, эта чертова приезжая! – Билли не собирался пасовать перед этой новенькой девчонкой.

– Моя бабушка живет в Крэгсайде, я из Йевеллов, вот что! – Миррен не хотела оставаться в изоляции. Ей хотелось, чтобы у нее появилась хоть одна подруга и чтобы ее оставили в покое.

– Почему ты жила в железнодорожном сарае? Мамка говорит, что ты не настоящая Йевелл. Ее мать была проституткой, сбежала из дома и родила ублюдка! – Он стоял, руки в боки, и смотрел, как новенькая девчонка справится с таким оскорблением.

Миррен не знала, кто такая титутка и кто блюдок, но поняла, что это грубое оскорбление. Когда все засмеялись, она вскочила, бросилась на Билли и нечаянно оцарапала ему щеку.

– Заткнись, дурак! Жирная какашка!

Мистер Берроуз остановился в дверях школы. Он видел только прыжок Миррен, но не слышал, как ее дразнили. Увидев выражение его лица, все попятились.

– Гилкрист и Марсден, к моему столу, немедленно. Молчать! – закричал он и схватил их за уши, не обращая внимания на старания Миррен что-то объяснить.

– Мне не нужны в школе дикие кошки. Если хочешь так себя вести, ступай и развлекай малышей в их комнате. Убирайся с моих глаз, Мириам Всезнайка. Ты слишком дерзкая со своими городскими замашками, чтобы я тратил на тебя слова. Давай-ка руку.

Линейка ударила ее по ладони. На ее глаза навернулись слезы, но губы плотно сжались. Миррен лишь морщилась, когда очередной удар обжигал ее руку. Она не хотела, чтобы учитель увидел ее боль. Так она получила пять ударов, а Билли Марсден отделался предупреждением. Несправедливо.

Ее поставили за шкафом у малышей лицом к стене. Ладонь болела, но Миррен не позволила себе плакать. Начался безмолвный поединок между ею и Гарольдом Берроузом.

Учитель игнорировал ее на занятиях, когда она поднимала руку, чтобы ответить на вопрос. Она хмуро сидела и не отзывалась на все, что учитель предлагал классу. Билли Марсден оставил ее в покое. Вообще, вся школа делала вид, что ее нет. Никто из ребят не общался с ней и после занятий. Дело дошло до того, что ей уже не было смысла ходить в школу, но в Крэгсайде никто и не догадывался о ее злоключениях. Если они узнают, может, отправят ее в приют.

Каждое утро она махала им рукой и отправлялась вниз по тропе в деревню, но, скрывшись из виду, сворачивала в сторону. Так Миррен узнала каждую щель, каждый закуток, каждую пещерку в полях и лощинах на фермерских угодьях Йевеллов. Подкрепляясь пирожками и бутылкой молока, она бродила там часами. Если шел дождь, она скрывалась в пещерах или под скалами, словно овца, либо забиралась под навесы с сеном, стоявшие на склонах, и читала книжку, припрятанную еще в выходной.

Например, из замечательной книжки под названием «Юные скауты» она узнала много полезного: как разжечь костер, устроить бивак, подать сигнал. Благодаря этой книжке она научилась прятаться от пастухов и работников. Так она бродила много дней, но понимала, что скоро придется снова пойти в школу и что-то придумать в свое оправдание, допустим, болезнь. Иначе на ферму явится сотрудник из социальной службы, чтобы выяснить причину ее долгого отсутствия.

Декабрь не тот месяц, когда можно долго гулять по полям. Первые снегопады заставили ее спешно искать укрытие, но уж лучше отморозить пальцы, чем переносить удары линейкой, гневные окрики или ледяное безразличие. В полях можно узнать больше интересного и полезного, чем на жесткой школьной скамье.

В полях она видела зайцев, гонялась за лисами, в оврагах смотрела на водопады и выскакивавших из воды рыб. Там были птицы, каких она не видела прежде, какие-то непонятные ягоды и несъедобные, как ее предупредили, грибы.

Теперь она ходила в новом теплом шерстяном пальто с фланелевой подкладкой, подшитой специально для зимы, в вязаном шарфе и теплой шапочке, похожей на шлем, в толстых чулках и кожаных ботинках. Поэтому она не мерзла, если только не сидела на месте, а двигалась.

Солнце висело низко над горизонтом, и от камней и деревьев тянулись длинные тени. По нему Миррен видела, когда надо было возвращаться на тропу, делая вид, что возвращается из школы. Последние полчаса были самыми неприятными, ей приходилось красться в темноте через рощу, где ухали совы, а иногда сверкали лисьи глаза. В половине пятого уже полностью темнело.

С каким облегчением она выходила на тропу и видела впереди мерцающие огоньки фонарей, горевших на дворе, и освещенные окна дома. Домашние всегда ждали ее и закрывали ставни всегда после того, как она возвращалась. Потом она сидела с ломтем хлеба, намазанного жиром, и придумывала истории, как ей было хорошо в школе.

За две недели до Рождества пошел снег; сначала падали крупные хлопья, которые таяли на сырой земле. Ветер сменился на северо-восточный, лужи замерзли, тропинки обледенели. Миррен решила срочно выздороветь, надеясь, что школа готовится к Рождеству. Но она зря надеялась, там не повесили ни одной бумажной гирлянды, не разучили ни одной рождественской постановки в честь праздника. Для нее не нашлось места и среди учащихся, которые исполняли рождественский гимн в приходской церкви. Ведь она была из методистской капеллы.

Судя по взгляду, каким ее смерил мистер Берроуз поверх своих очков-половинок, он совсем забыл про нее.

– Что, вы опять вернулись на землю предков, мисс Гилкрист? А мы-то думали, что вы отбыли в город.

Она промаялись до обеденного перерыва, а потом сказала мисс Халстед, что плохо себя чувствует и просит ее отпустить. Та озабоченно взглянула на нее, потрогала ей лоб и махнула рукой, мол, ступай.

Небо было серо-лиловым, но Миррен это не насторожило. Она сошла с тропы, радуясь, что ей больше не нужно вдыхать противный, липкий запах пота, который витал в школьном зале. Не насторожило ее и то, что все на склоне двигалось в противоположную сторону.

Овцы бежали вниз, толкаясь, словно дети на спортивной площадке. Они почувствовали перемену погоды. В коровнике мычали коровы, замолкли птицы, онемевший лес замер и чего-то ждал. Миррен хотелось уйти подальше от школы, и она не замечала, что небо делалось все темнее, не догадывалась о надвигавшемся ненастье.

Несмотря на пасмурный день, лед сверкал на камнях и скалах, на стволах деревьев, словно облепленных сахаром. Ледяной воздух обжигал горло. Она натянула на уши шапку.

Поначалу мелкий снег колол ей щеки, а порывы ветра толкали ее вперед. Но когда она поднялась выше, ветер сделался встречным, а снегопад усилился. Теперь она брела в непроглядной белой мгле. Хлопья липли к ее пальто, к коленкам. Только тут она сообразила, что забралась слишком высоко и что надо повернуть назад.

Овцы бежали мимо, похожие на ожившие снежные комья. Они искали укрытие за каменными стенками, вот и ей надо сделать то же самое. Пальто неимоверно потяжелело, оно обледенело и не гнулось; щеки жгло морозом. Мириам понимала, что останавливаться никак нельзя, что надо идти вдоль каменной стенки – может, попадется какой-нибудь загон. Впрочем, она уже знала, что это новые земли, взятые недавно в аренду, и тут дед еще ничего не успел соорудить. Она напряженно вглядывалась в белую мглу, но это мало что давало. Ее пальцы в намокших варежках уже ломило от холода, а ботинки словно налились свинцом.

Лишь теперь она поняла, как глупо бродить одной в снежный буран. Она просто глупая, маленькая, непослушная девчонка, она потерялась, и у нее не хватит сил выбраться отсюда. Никто ей не поможет, ведь вой ветра заглушает все другие звуки.

По ее щекам потекли теплые слезы, но легче ей не стало. Она сама пришла сюда, это ее вина, и вот теперь она замерзнет и умрет, а никто даже не заметит ее исчезновения. Домашние уверены, что она сейчас в школе, в полной безопасности. Ее тело найдут когда-нибудь потом, когда вороны выклюют ей глаза, словно мертвой овце.

Мысль о такой участи побудила ее на последнюю попытку отыскать какое-нибудь укрытие. «Помогите…» – кричала она, но вокруг не было никого, кто мог бы ее услышать. Все же ее упрямый нрав не позволял ей сдаваться без сопротивления.

Поворачивать назад не было смысла, ведь ее следы давно заметены; к тому же она может провалиться в расщелину и застрять. Так что либо вперед, либо ложись и замерзай. Нет уж! Она медленно пробиралась вперед, нащупывая рукой стену. На это уходили остатки ее сил, и она понимала, что долго не выдержит.

Когда ей казалось, что она уже не сможет сделать ни шагу, она различила в белой мгле неровные очертания стен и дымовой трубы. Что это, ферма или амбар? С надеждой в сердце она стала пробираться туда, напрягая слух и надеясь услышать собачий лай или мычание коров. Но все было погружено в безмолвие, а снежные вихри вскоре скрыли от нее увиденное. Но она уже знала, что там что-то есть, так близко и так далеко. Вот только дошли бы ноги…

– Помогите, – крикнула она снова, но ответа не последовало.

Последние ярды она преодолевала мучительно долго, таща на плечах ледяную ношу, но в конце концов с облегчением рухнула на каменное крыльцо, наполовину заметенное снегом. Она закричала еще раз, но ей никто не ответил. Движимая отчаянием, она забарабанила кулаками по дубовой двери, и та подалась даже под ее малым весом. Как же ей хотелось увидеть огонь в камине, свет фонаря, ощутить запах жарившегося бекона. Но там не было ничего. Лишь пустота.

Несколько стропил было сломано, в образовавшуюся в крыше дыру падал снег, и на полу уже выросли маленькие сугробы. В доме было все еще светло, и за большой каменной аркой Миррен разглядела старый каменный камин. Перед ним было сухо и спокойно. На плиточном полу даже лежала соломенная подстилка, видно, что старая и пыльная. На небольшой чердак вела сломанная лестница, но Миррен не рискнула подняться туда.

За другой аркой она различила холодную кладовую с пустыми дощатыми полками. Никто тут не жил уже много лет. Валялись сломанные стулья, и больше ничего, только голые стены.

В ее душе забурлило разочарование. Ни огня, ни тепла, ни еды. Тут не было даже спичек, чтобы разжечь камин, не было овец, возле которых она могла бы погреться. Но все же тут она нашла укрытие от снежной бури, а на улице уже темнело.

– Детка, умей радоваться малому, – прозвучал в ее памяти голос учительницы из воскресной школы. Она огляделась по сторонам и признала, что тут есть все, чтобы переждать ненастье.

Раз у нее хватило глупости сделать то, что она сделала, значит, это та милость, какой она заслуживала. Сейчас она в безопасности, и этого достаточно. На улице завывал ветер. Черепица на крыше звякала и дребезжала, но оставалась на месте.

Миррен сгребла самую сухую солому, какую сумела найти, и устроила себе гнездо под каменной аркой. Потом присела на решетку камина, стараясь не впадать в панику. Вместо воды она станет утолять жажду снегом, а в кармане пальто у нее лежит яблоко. Она съест его медленно, вдумчиво, с кожурой и сердцевиной.

Она понятия не имела, куда забрела, но это было гораздо выше Крэгсайда. Недра камина воняли старой сажей, а солома кололась. Она подумала о хлеве, о яслях и, борясь с унынием, запела рождественскую песенку «Там, в яслях». Она очутилась в хлеве, но никто не знал, где она, и ей здорово влетит, когда дед с бабкой это узнают.

Вокруг нее и над головой раздавались тихие шорохи; какие-то зверьки бегали по дому. Что ж, по крайней мере она не одна в доме, тут прячутся от холода мыши… а может, дикие кошки, лисы, волки… Впрочем, зачем она пугает себя такими выдумками? В эту ночь она будет рада любой компании. Сейчас она одна из них и сидит в ловушке, но в безопасности. Дом позаботится о них. Она вздохнула и свернулась калачиком, чтобы сохранить тепло.

Там внизу, в долине, занятия закончат раньше обычного. Ведь они наверняка получили метеосводку. Кого-то из ребят заберут родители. Другие останутся ночевать у Берроуза, бедняги! А тут она может громко ругаться, и никто ее не отругает. Это лучше, чем находиться под одной крышей с этим противным типом. Во всем виноват он…

Через какое-то время Миррен пробудилась от глубокого сна, у нее онемели и болели ноги, их свело судорогой. Зубы стучали от холода. Она пошарила вокруг в надежде найти какой-нибудь мешок, что-то, что можно набить соломой. Под лестницей лежал маленький ящик со щеткой и сковородкой. К ее радости, она обнаружила там и несколько дырявых мешков. Этот домик снова пришел к ней на помощь. Вот бы еще найти растопку и зажечь очаг.

Тут ей вспомнилась книга про скаутов. Там была глава о том, как добыть огонь с помощью деревянных палочек и куска ткани. Жалко только, что она прочла ее тогда невнимательно.

Мысль о скаутах прибавила ей смелости. Небо прояснилась, высоко на небе светила луна. Если открыть ставни, будет достаточно светло. Но ее глаза и так привыкли к полумраку. Чтобы согреться, Миррен стала энергично набивать солому в мешок. Получился небольшой матрас. При желании можно вообразить, что это пышная перина, а сама Миррен принцесса из известной сказки про принцессу на горошине. Потом она собрала все щепки и куски дерева, какие только смогла найти в доме.

В камине были углубления, где в былые времена сушили всякую всячину, держали соль. Была там и духовка для выпечки хлеба. Миррен стала с большой опаской шарить в них; она боялась, что оттуда выскочит крыса, как это случилось недавно в курятнике, – противный грызун напугал ее до смерти. Нащупав что-то твердое, она сначала испуганно отдернула руку, но потом вытащила жестяную коробку, в каких обычно хранят табак. На ней была изображена старая королева.

Хоть бы там внутри были спички, взмолилась Миррен. Коробка поржавела и не открывалась, а пальцы онемели от холода и плохо слушались. От злости и разочарования она стукнула ею о край камина, и крышка открылась.

У папы тоже стояла на окне такая коробка, старая, солдатская. Когда-то, в его фронтовые годы, она, по его словам, была набита шоколадом и сигаретами. А вот в этой коробке лежала всякая всячина – кусочек лоскута, пара мелков, мятная пастилка. И две спички – два шанса разжечь огонь: услышана еще одна ее молитва.

Как там говорилось в книжке? Нужно найти сухую тряпочку. Вся ее одежда была влажная – даже панталоны – но на ней были еще толстая жилетка и лифчик, хотя их нельзя разрезать. Потом в кармашке панталон она нашла смятый носовой платок, в соплях, но достаточно сухой.

Нужно было сложить маленькую пирамидку из соломы и щепок и поджечь их. Но потом нужно что-то подкладывать в огонь. Папа говорил ей, что бедняки часто жгут сухие коровьи лепешки. Она тогда наморщила нос, но он сказал, что сухой навоз не пахнет. Если поискать, то возле стен, пожалуй, можно найти и старый навоз.

Миррен сложила кучкой все, что нашла, и чиркнула спичкой, но она вспыхнула и погасла раньше, чем успела загореться растопка, и девочка отшвырнула ее от огорчения и злости.

Она снова поправила пирамидку и наклонилась над ней, зажигая последнюю спичку. Та вспыхнула и подожгла растопку. Вспомнив, что делать дальше, она осторожно подула на пирамидку и стала дрожащими пальцами подкладывать маленькие щепочки, как это делала бабушка Симмс, когда огонь не разгорался.

Сначала горели несколько веточек, но вскоре запылало жаркое пламя, надо было только поддерживать его. Миррен согрелась уже от одного его вида. Вот бы еще отыскать где-нибудь свечу. Она снова стала шарить в нишах камина – и нащупала то, что искала. Пускай маленький огарок, но все-таки свечка.

Она снова отправилась на поиски всего, что можно бросить в огонь.

– Спасибо тебе, дом, – шептала она стенам. – Спасибо за кров и огонь, но мне нужно больше дров. Где же мне их найти?

Потом случилась странная вещь. Ей показалось, что она услышала голос отца – впервые после его смерти.

– Миррен Гилкрист, детка, используй свою смекалку. У тебя все есть.

С огарком в руке она осторожно вскарабкалась по лестнице и обнаружила возле стен обломки деревянных реек, превосходное топливо. Оставалось только сбросить их вниз. Работа была пыльная, но она отвлекала Миррен от рева снежной бури и дыры в крыше, под которой выросли целые пирамиды снега.

Внизу было тепло, там были пуховая перина и мятная пастилка. Воду она нагреет над огнем в латунной коробке и положит туда для вкуса мятную пастилку. Вот что значит смекалка. Еще надо поддерживать огонь в очаге, любой ценой. В такую бурю ее никто не станет искать, но вот завтра…

Проснувшись на рассвете, дрожа от холода, Миррен увидела, что огонь почти погас, но угли были еще горячие. Заготовленные планки почти закончились, но ничего, наверху их было достаточно. Надо растопить новую порцию снега. Сквозь дыру на крыше сияло голубое небо. Она открыла ставни и увидела загадочную картину – ни скал, ни амбаров, ни каменных стенок, лишь сказочно белое пространство, огромные снежные волны с острыми гребнями, похожими на взбитые сливки. Бешеный ветер взбивал из снега все новые фигуры. В животе у Миррен было пусто, желудок урчал от голода, ноги подкашивались, но есть ей было нечего.

Теплее всего было сидеть под аркой возле огня. Нагрев почерневшую от копоти жестяную коробку, она заворачивала ее в мешок и грела ноги, словно бутылочкой с горячей водой. Камни теперь тоже были горячие; прижимаясь к ним, она оттаивала. Впрочем, огонь в очаге можно было накормить, а сама она ослабела от голода.

Что творилось в Крэгсайде? Они уже обнаружили, что она прогуливала школу? Вообще-то она даже была рада, что это выяснилось. Ей не нравилось прогуливать школу, и она понимала, что ничего хорошего ей это не сулит.

– Дочка, что бы ни было в твоей жизни, получи образование, – как-то раз сказал ей отец, когда был трезвый. – Не надо брать пример с меня. Даже девочкам нужно учиться в школе.

В Скарпертоне у нее не было никаких проблем, но в этой школе ее ничему не учили, а учителю было на нее наплевать. От него постоянно пахло виски. Как она ненавидела этот запах!

Здесь, в этом доме с мощными стенами, она испытывала покой и безопасность. Прежде в этом доме кто-то жил, но кто? Вот если бы она могла тут жить с мамой и папой! Они держали бы стадо, делали масло и сыр, а она показала бы папе все, чему научилась у деда.

Может, мама играла тут в детстве? Может, сейчас ее душа глядит на нее? Миррен надеялась, что это так.

Как трудно быть сироткой, которая помнит свою маму лишь по фотографии, где она в ситцевом платье. В ее представлении мама была высокая и красивая, с золотистыми волосами, с умными сверкающими глазами. Но никто в Крэгсайде не хотел говорить с ней о маме, когда она спрашивала. Они замыкались и отводили глаза, если она приставала с расспросами.

Чей это дом? Ее родных или того дядьки из Лондона, который приезжал на съемки в Бентон-холл? Почему этот дом стоит заброшенный, нелюбимый?

Миррен подошла к двери, надеясь, что как-нибудь найдет дорогу домой. Вся ее решимость улетучилась, когда она, распахнув дверь, увидела перед собой снежную стену. Она попала в ловушку – и крепко попала. Так что ей ничего не оставалось, как поддерживать огонь в очаге и молиться. Маленькой девочке не справиться с ветром дьявольской силы и гигантской величины сугробами.

Она пила горячую воду, представляя себе, что это какао, сдобренное густыми и вкусными сливками. Маме с папой понравился бы этот дом, но сейчас их здесь нет. Они ушли, и она снова осталась одна. Если ее не спасут, она умрет с голоду. Как быстро улетучились ночные ужасы при свете солнца. Но сейчас она сидела у очага, будто Золушка, и у нее не было сил двигаться.

Когда же за ней придут?

Глава 4

Ади взглянула на небо и поняла, что школьные занятия закончатся сегодня раньше обычного. Нужно послать повозку за девочкой. Деревенские дети умеют вести себя в непогоду, но ведь Миррен не такая, как они, и может сделать что-нибудь не так. Пускай Джо съездит за ней. На всякий случай.

Теперь они уже привыкли к тому, что она жила в их доме, привыкли к ее нескончаемым вопросам. Да, к ее вопросам. Она смышленая девчонка и на пианино играет все ловчее. Ей не хватало практики и внимания, но она при любой возможности утыкалась носом в книжку. Вот будет хорошо, если она, как ее мать, станет учиться в старших классах. Ее приезд вернул жизнь в их большой дом, и никто не мог сказать, что она не…

В дверях показался Джо, покрытый с ног до головы снегом.

– Ты вернулся, слава богу! Спасибо, что привез ее, Джо. Но где же ее светлость? – Ади заглянула мужу за спину, ища девочку.

– Ее там не было, мать. Гарольд Берроуз сказал, что она отпросилась еще во время перерыва. Но это еще не все, – пробормотал он. – В дверях я переговорил с Лиззи Халстед. Миррен вообще почти не показывалась в школе…

– Маленькая паршивка, ну, я ей покажу! Что ж такое творится? – Ади была вне себя от тревоги и гнева.

Кэрри, хлопотавшая возле плиты, повернулась к ним.

– Возможно, мне надо было сказать об этом раньше, миссис Йевелл, – пролепетала она, покраснев, – но наш Эммот говорит, что Миррен ненавидела школу и как-то раз получила по рукам линейкой за драку. Ребята дразнили ее, а Берроуз отправил ее в класс к малышам, вот она и не ходила на уроки.

– Что ж ты молчала! – рявкнула Ади. – И сколько так продолжалось? Ох, батюшки, она сейчас идет одна где-то среди снегов!.. Пошли за Томом. Надо ее искать. – Охваченная тревогой, она бросилась к вешалке и протянула руку, чтобы схватить пальто.

– Постой, мать. Что мы сделаем в этой темноте? – остановил ее Джо. – Она может быть сейчас где угодно. Девчонка она смышленая, хоть и упрямая. Она укроется где-нибудь. Что-то придумает. А утром Том и деревенские парни пойдут искать ее.

– Мы не можем так долго ждать! Она же замерзнет! – вне себя закричала Ади. – Вот негодница, напугала нас до смерти… Ты возьмешь ремень и проучишь ее как следует!

– Подожди, Ади. Девчонка и так попала в беду, бродит сейчас где-то в полях. Она не знает, где что находится, да и сама еще маленькая. Мы сами виноваты, надо было лучше за ней смотреть. Когда росли наши сыновья, мы всегда чуяли неприятности, но вот теперь отвыкли. А неприятности у нас, кажется, большие.

– Давай возьмем с собой собак и штормовой фонарь, – взмолилась Аделайн.

– Не говори глупости. Хочешь, чтобы еще и мы пропали в снегах? Мы начнем поиски завтра, растянувшись цепочкой по пустоши. Знаешь, наша внучка настоящая чертовка – как она ловко сбежала от директора! Эх, а я-то думал, только мальчишки на такое способны… – добавил Джо и поскреб в затылке.

– Надо что-то делать, – причитала Ади. Она беспорядочно топталась по кухне, гремя кастрюлями.

Кэрри заплакала.

– Знаете, по-моему, это Гарольд Берроуз превратил ее жизнь в сплошное несчастье. Эммот говорит, что она лучше всех в классе, но ей приходилось сидеть позади всех и молчать или помогать отстающим делать уроки. Ведь это несправедливо, верно?

– Бедная девчонка страдала, но ни разу нам не пожаловалась! – покрутил головой Джо, шумно прихлебывая чай, что всегда раздражало его жену.

– Стоило привозить ее сюда, чтобы потерять в снегах, – вздохнула Ади. – Может, и зря мы это сделали. Жизнь тут совсем другая, не такая, как в городе. И она никогда не говорила ни слова…

Вдруг Миррен уже нет в живых? Тогда Рождество пройдет у них в трауре. И она никогда себя не простит. Девчушка молча переносила все оскорбления, и это говорит о ее мужестве. Ей приходилось иметь дело с Берроузом, а в каком он сейчас состоянии… Надо пожаловаться на него… Неужели они с дедом такие страшные чудовища, что внучка не могла поделиться с ними своими бедами?

Если Миррен выйдет живой из этой переделки, им придется пересмотреть все заново. Возможно, даже определить ее в частную школу, но только где найти для этого деньги?

– Боже милостивый, сохрани дитя наше еще на день, умерь ветер, не морозь нашего агнца, – бормотал Джо, и они склонили голову в молитве. – Покажи нам выход…

За окнами ревел ветер и свирепствовало ненастье. В эту ночь никто из них не сомкнул глаз. Они были беспомощны перед бураном. От них ничто не зависело.

Огонь бодро потрескивал в очаге, но Миррен ослабела от голода и тревоги. Почему никто не пришел за ней? Найдут ли ее вообще? Может, все считают ее погибшей и даже не ищут?

За дверью мерцал жестокий серебристый мир, сосульки каскадом свисали с крыши, но Миррен было не до красот. Ей хотелось домой, в Крэгсайд, чтобы сидеть с бабушкой на кухне, перемигиваться с Кэрри и украдкой бросать Джету под стол кусочки пирожков.

Правда, снег уже таял. С краев дыры падали вниз капли – кап, кап, кап… И все, больше никаких звуков. Потом она услыхала где-то вдалеке лай собак. У нее радостно забилось сердце. Ее ищут, ищут!

– Я тут, тут! – пропищала она, но кто ее услышит? Она была в отчаянии. Из-за наметенных сугробов она не могла открыть дверь. Что сделали бы в такой ситуации скауты?

Пока что книга дяди Джорджа ей помогала. Была там глава о биваках и подаче сигналов, но она ее пропустила. Если дом стоит высоко, то, возможно, они увидят дым.

Миррен подложила в огонь побольше планок. Потом подумала, не бросить ли ей в огонь свое новое зимнее пальто, но у нее и так набиралось много проступков, поэтому она схватила вонючий мешок и попыталась размахивать им над пламенем. Но мешок сразу же вспыхнул, и ей пришлось швырнуть его в огонь. Может быть, синий дым заметят скорее?

Она села на свою постель, уставшая и близкая к слезам. Милый дом, молилась она, помоги мне еще раз, и я клянусь моим синим значком Общества трезвости, что непременно отплачу тебе добром за добро!

В ее душе все еще жила надежда, что к ней на помощь явятся духи живших тут когда-то людей, ее родственников. Она открыла единственные исправные ставни и стала кричать, пока у нее не закружилась голова.

Внезапно на вершине сугроба возник высокий мальчишка в остроконечной грубошерстной шапке, с длинной палкой в руке, и помахал ей рукой.

– Э-ге-геей!.. Она тут! Идите сюда!.. Ну что, Мириам, вот мы тебя и нашли. – Его темно-карие глаза улыбались. Мальчишке было лет четырнадцать. Прежде она никогда не видела его в деревне.

– Ты кто?

– Джек Сойерби из «Флиса». А ты совсем умом тронулась?.. Что занесло тебя сюда, в «Край Света»?

– Когда я ушла из школы, снег еще не шел, – ответила она мальчишке. Понятно, почему она никогда не видела этого Джека Сойерби… Йевеллы не ходят в пабы. Все это сатанинские дома. – Между прочим, этот дом нашел меня и сохранил в живых.

Ее спаситель не слушал ее объяснения. Он продолжал кричать и свистеть.

– Э-ге-геей! Она живая, тут! – во весь голос вопил он. Внезапно к ней подбежали собаки, а над сугробом появились другие люди, с горящими от ветра щеками, в накинутых на голову мешках. Ее схватили за руки и вытащили через окно. Она была спасена.

– Значит, ты ночевала тут, в «Крае Света»? – засмеялся дядя Том и сунул ей в руку фляжку с горячим супом, который обжег ей глотку, едва она жадно набросилась на еду. – Пей медленно, по глоточку. Ты везучая, раз нашла эти развалины и устроилась в них, будто заблудившаяся овца. Сразу понятно, ты из нашей породы, из Йевеллов! Только чтобы больше никаких глупостей! Это тебе холмы!.. Понимать надо! К ним надо со всем уважением, а не то отнимут они у тебя пальцы, а то и жизнь заберут. В Крэгсайде мать с отцом с ума сходят! Больше не рискуй так! Ни своей жизнью не балуй, ни чужими… глупая дуреха! – Дядя Том глядел на нее сердитыми глазами, и она заплакала.

– Что я такого сказал? – пробормотал он, смутившись. – Ладно, не обращай внимания. Пей суп.

Бульон был густой, с кусочками мяса и овощей, самый вкусный в мире суп. Но у Миррен все еще кружилась голова и ноги подкашивались.

Дядя Том еще никогда прежде не кричал на нее. Парнишка Джек Сойерби заглянул в окно.

– Ох, она разожгла камин и грелась у огня… Надо же… Том, да она жуть какая смекалистая! Слов нет! – Джек повернулся к ней и сказал, улыбаясь: – Пожалуй, у нас появилась еще одна Мириам-из-Долины. Как ты додумалась до этого?

– Я прочла книгу дяди Джорджа. – Ну, хотя бы этот Джек Сойерби не считал ее дурехой. – Я пыталась подать дымовой сигнал, но у меня не получилось.

– Здорово. Все будут гордиться тобой, похвалят тебя, когда узнают, – сказал он. Дядя Том нахмурил брови.

– Нет, не похвалят. Она еще получит свое, когда вернется домой. Я видел, какое лицо было у моей матери. Из-за нее у нас пропал день.

– Не из-за нее, а из-за бурана. Она не виновата, что случилась непогода. Бедняжка вон как изголодалась. Хочешь, я понесу тебя на закорках? – предложил Джек.

Но Миррен покачала головой.

– Нет, спасибо, я пойду сама. Из-за меня и так вон сколько хлопот. Вы-то небось не делали когда-нибудь такие глупости, верно? – спросила она у своих спасителей.

Дядя Том внезапно расхохотался.

– Его мать рассказывала, что Джек убежал из школы в первый же день, потому что не мог сосчитать картонные пенни. Убежал и спрятался в подвале паба, а они с Уилфом сбились с ног, разыскивая его. – Внезапно у нее резко ослабели ноги. Дядя Том подхватил ее на руки и понес вниз к ждавшим их саням; потом они поехали через снега домой.

Светило немощное зимнее солнце. Сани то вязли в снежных наносах, то прыгали по ледяным кочкам. Бедная лошадь то и дело оскальзывалась. Миррен ехала и удивлялась, как это она смогла забраться на такую высоту – как говорят местные, на край света?

Она оглянулась, чтобы попрощаться с приютившим ее домом, но он уже скрылся из виду, спрятался и снова стал для нее загадкой. Когда-нибудь она придет сюда и поблагодарит его от всей души за свое спасение.

Все спасатели ждали на кухне, когда дядя Том принес туда Миррен. Ее осмотрели – нет ли обморожений. Кто-то выстрелил один раз из ружья, сообщая, что она жива. Два выстрела означали бы, что она замерзла, – так шепнула ей Кэрри.

– Как ты нас напугала, Мириам. О чем ты только думала? – приговаривала бабушка, растирая ее полотенцем.

– Не сейчас, Ади, – остановил ее дедушка Джо. – Девочка промерзла до костей. Пускай она прежде согреется. Налейте теплой воды в оцинкованную ванну. Успеешь еще прочитать ей нотации, когда она придет в себя. Кэрри позаботится о ней.

Вскоре Миррен уже сидела в теплой воде. Пальцы на ногах и руках согрелись и неприятно покалывали. Потом Кэрри вытерла ее насухо.

– Тебе не было страшно, когда ты оказалась одна в «Крае Света»? – спросила она.

– Я была там не одна. Там прятались какие-то зверьки, а когда разгорелся огонь, я слышала…

– Все говорят, что в тех развалинах живут привидения. Меня ни за какие деньги туда не заманишь, – добавила Кэрри.

– Нет, это доброе место. Я никого там не видела. Стены там толстые и надежные.

– Ты храбрая девчонка, не то что я… «Край Света» – несчастливое место. Вот почему там никто не хочет жить. Много лет назад этот дом принадлежал кому-то из вашего рода. Люди болтают, что его жена была ведьмой, только я никогда этому не верила… твоя прабабка Саки Йевелл. Она никогда не ходила в церковь. Говорят, что… нет, я не буду подсказывать тебе ненужные идеи. Тебе повезло, что ты осталась в живых. Мы уж думали, что ты замерзла. В этих местах снег забрал много душ человеческих. Да, между прочим, твои домашние знают, что ты прогуливала школу. Мне пришлось им сказать.

– Вот и хорошо, – ответила Миррен, взбалтывая воду ногой. Кэрри не права. Конец Света – добрый дом. Он принял ее и спас ей жизнь. Сейчас она оденется и пойдет вниз, где ее ждет взбучка.

Вскоре все жители Уиндебанка знали, что девочку спасли, что ее нашли в развалинах «Края Света». Джордж Терсби, почтальон, принес известие прямо из Крэгсайда и поведал мисс Халстед, как нашли городскую девчонку. Вскоре во всех домах, а также в пабе и лавках заговорили и о том, что Миррен Гилкрист прогуливала школу из-за придирок мистера Берроуза. Из-за этих слухов его вызвали в попечительский совет и указали на недопустимость потребления виски в стенах школы. Только военные заслуги спасли его от увольнения. Его жена даже уходила от него ненадолго к своей матери. В деревне бурлили сплетни, но Миррен ничего об этом не знала.

Она пыталась образцово вести себя, ходила тише воды ниже травы и ждала момента, когда ее позовут на семейный совет и накажут за недостойное поведение. А ведь Рождество было так близко.

– Почему никто не любит «Край Света»? – спросила она как-то раз во время обеда.

– Не разговаривай с набитым ртом, дитя мое, – ответила бабушка. – Я не знаю.

– Кэрри сказала, что там бродит призрак ведьмы, – сказала Миррен.

– Полная чепуха, Кэрри опять все перепутала. С тем домом все в порядке, и небольшой ремонт убрал бы все проблемы. Но вот только он слишком далеко, поэтому там неудобно жить, особенно зимой. Тебе повезло, что ты его нашла.

– По-моему, это он меня нашел. А мы можем его отремонтировать?

– Конечно нет, дитя мое. У нас нет денег на такие причуды.

Дедушка удалился с чаем в свой кабинет, чтобы сочинить текст проповеди, которую он скажет перед рождественским концертом. Это было важное дело, и Миррен всегда проходила мимо его двери тихонько, на цыпочках, стараясь не шуметь.

Кэрри стала расчесывать волосы Миррен. Они потрескивали от щетки.

– Ой! – ныла Миррен, когда ей было больно.

– Нам следовало бы нахлопать тебе по заду этой щеткой, негодная девчонка, – ворчала бабушка. – Непослушание в твоем возрасте – плохой знак. Школу прогуливают мальчишки-хулиганы, а ты все-таки девочка.

– Она уже достаточно наказана, ведь так? – вступилась за нее Кэрри, дернув ее за волосы, и Миррен покорно кивнула.

– Пожалеешь розги – испортишь ребенка, вот как сказано в Библии, – хмыкнула бабушка.

Два дня спустя она предстала перед бабушкой, дедом и дядей Томом, словно преступник перед констеблем.

– Мы очень разочарованы твоим поведением, Мириам. Коли тебе было плохо, надо было сказать нам, а не убегать с уроков. Ты могла упасть в водопад, провалиться в расщелину, и никто бы и не знал, где тебя искать. Мы-то считали тебя умной девочкой, а не… Мы никогда не думали, что ты такая трусиха. – Дедушка Джо поводил пальцем, как делал это за кафедрой, когда громогласно говорил об адском огне, ожидающем грешников. – Что ты скажешь на это?

– Я ненавижу эту школу. Я хочу вернуться в школу Святой Марии. – Миррен зарыдала.

– Это не ответ, – проговорил дед, игнорируя ее слезы. – Пройдет время, и ты привыкнешь. Завтра ты пойдешь в деревню и извинишься перед мистером Берроузом, а потом постараешься быть хорошей ученицей.

– Не пойду, – воскликнула Миррен. – Он меня ненавидит и не хочет учить.

– Ты сделаешь так, как тебе говорят, девочка. В этом доме приказываю я. Ты должна понять, что за все твои неподобающие поступки тебя ждет наказание. Напиши письмо с извинениями своим самым красивым почерком, а я проверю. Ты продолжишь учебу. Мы поможем тебе в этом и на этом закроем вопрос. Что до наказания, то ты, конечно, понимаешь, что в этом году ты останешься без поездки в театр и рождественских угощений. Санта-Клаус не приносит подарков непослушным детям. Не будет никаких поездок, пока я не увижу, что ты не позоришь нашу семью.

– Я вас всех ненавижу! – закричала Миррен, и бабушка отвесила ей оплеуху, которая обожгла ей щеку. Девочка замерла, в ужасе глядя на своих родных. Все замолчали.

– Прочь с глаз моих, грубый, неблагодарный ребенок. Ты подвергла опасности жизнь других людей и опозорила нас перед деревней. Я не хочу разговаривать с тобой, пока не увижу, что ты по-настоящему раскаиваешься. Немедленно убирайся в свою комнату.

Мириам поняла, что зашла слишком далеко и вывела бабушку из терпения. Но она не хотела возвращаться в эту противную школу, где ее унижали и били по рукам линейкой.

На следующее утро она потихоньку вышла из боковой двери и прошла по мощенной камнями дорожке к маленькой беседке, где, как ей говорили, в летние солнечные дни сидел дедушка, курил трубку и, глядя на раскинувшуюся перед ним долину, подыскивал слова очередной проповеди.

Это был простой деревянный навес со скамьей внутри, открытый спереди, огороженный перилами. Скамья обледенела; с крыши свисали сосульки. Миррен решила, что тут ее никто не найдет. Ей требовалось успокоить тревожно стучащее сердце и обдумать, что она напишет Берроузу.

Как ей хотелось снова оказаться там, наверху, в «Крае Света», возле ее собственного очага! Когда она вырастет, она сбежит подальше от всех, спрячется в таком месте, где ей никто не будет мешать…

Она понуро сидела на скамейке, набираясь мужества, чтобы вернуться в дом, когда краешком глаза заметила, что неподалеку от нее кто-то стоял, не решаясь подойти. Это был Джек Сойерби. Она недовольно взглянула на него.

– Подвинься, – сказал он. – Я слыхал, что тебе попало? Том был во «Флисе» и рассказал обо всем маме. Я подумал, что, может, тебе нужен друг.

– Нет, уходи!

– Жалко. А я думал, что мы с тобой придумаем, как тебе уладить дела со школой. Она ведь не такая плохая.

– Жуткая школа! – огрызнулась Миррен. – Я ненавижу этого старика Берроуза.

– Почему?

– Вообще ненавижу. К тому же от него воняет виски, – ответила она с вызовом и скрестила на груди руки.

– Сейчас я расскажу тебе про Гарольда Берроуза. Во-первых, он не старый, ему чуть больше тридцати лет. Во-вторых, он герой войны и награжден медалями. В-третьих, он спас много жизней и был контужен, это в голову. В-четвертых, говорят, что у него часто бывают жуткие головные боли, такие, что он кричит по ночам. Он пьет виски, чтобы избавиться от них. Ну, продолжать? – Джек замолчал, глядя на ее хмурое лицо.

– Ну и что? Он бил меня по рукам, хотя я не была ни в чем виновата, и вообще не учил меня ничему.

– Но ты-то что сделала, чтобы понравиться ему? – Темно-карие глаза Джека впились в ее лицо. Она отвела взгляд и посмотрела на долину, не понимая, к чему Джек клонит. Учителя вколачивают в учеников всякую дрянь. Миррен никогда не думала, что у них может болеть голова, что у них где-то есть дом, как у остальных людей.

– Что ты имеешь в виду?

– Ладно, не притворяйся, ты знаешь, как можно понравиться учителю. Изображай на лице интерес, когда он говорит. Больше улыбайся. Между прочим, тебе идет улыбка.

– Спасибо за комплимент, – буркнула она, но прислушалась к его словам.

– Так что думай сама. У тебя есть мозги, вот и пользуйся ими. Как будто занимаешься арифметикой. Не сиди, надувшись и жалея себя. Сдай эти чертовы экзамены. Покажи ему, что ты можешь быть в числе лучших. Если будут проблемы, я постараюсь тебе помочь.

Почему Джек такой добрый с ней? Потому что дядя Том часто заходит к его маме?

– А в «Крае Света» правда живут привидения? – спросила она, не желая больше говорить про школу.

– Сама-то ты как считаешь? Ведь ты там ночевала.

– Мне хочется жить там, наверху, пасти овец, гулять, держать кур и не ходить в школу. – Она вздохнула.

– К тому времени, когда ты будешь готова там жить, дом окончательно развалится. Он похож на орлиное гнездо, но очень одинокий. – Джек улыбнулся, показал ряд белых зубов.

– Мы не должны допустить этого. Этот дом – мой друг, и я хочу там жить когда-нибудь, – ответила Миррен.

– Не говори чепуху. Чего это ты будешь там жить? На такой высоте ничего не растет из-за тонкого слоя почвы. Даже я это знаю.

– Мне плевать. Только дом надо отремонтировать. Дядя Том может это сделать. – Тут она вспомнила, что поссорилась со всеми и что дядя Том не захочет с ней говорить, если она не пойдет в школу.

– С какой стати он станет тебе помогать, раз ты отказываешься идти в школу? – Джек словно прочитал ее мысли.

– Если я стану хорошо учиться, не буду букой и буду нормально себя вести, он починит крышу по моей просьбе?

– Ну, не знаю. Лучше ты сама спроси у него. Пока что у него в голове другие мысли. Он ухаживает за моей мамой, судя по всему.

– Ты против? – спросила она, не зная точно, что значит «ухаживает».

– Мне все равно… Мама вдова. Лишь бы он не заставил меня стать фермером. А тебе надо починить несколько мостов, прежде чем обращаться к кому-нибудь с просьбой.

Она глядела на Джека и все больше им восхищалась. Он уже учился в мужской средней школе, и раз он встал на ее сторону, ее сражение, считай, уже выиграно.

И все-таки главное сражение ждало ее впереди. Ей предстояло, поджав хвост, спуститься в долину и пойти в ненавистную школу. Но дело того стоило, раз оно обещало новую крышу в «Крае Света».

Та буранная ночь, проведенная высоко на холме, все переменила в ее жизни. Теперь она знала, что эти вересковые пустоши такие же родные для нее, как и ее мама и бабушка Ади, Мириам и Саки.

Сидя в тот декабрьский день на ледяной скамье, Миррен подумала, что когда-нибудь она и сама станет хозяйкой фермы. Правда, еще не очень понимала как. Но завтра ей нужно помириться с мистером Берроузом. И тогда она…

Снег шел целую неделю, занятия в школе отменили, тропу в «Край Света» тоже окончательно и бесповоротно замело. А когда наступил и прошел новогодний праздник, она была слишком загружена уроками и уж больше ни о чем другом не вспоминала.

Глава 5

29 июня 1927

Полное солнечное затмение обещало стать самым интересным событием в жизни Миррен Гилкрист после той буранной ночи, которую она провела высоко на холме в доме под названием «Край Света».

Бабушка Йевелл бросила на стол листовку, напечатанную в муниципалитете; в ней были указаны часы, в которые жители городка не должны были зажигать огонь в очагах, чтобы их дым не загораживал солнце.

– Если я услышу еще хоть одно слово об этом проклятом затмении… – крикнула она дедушке Джо, который снял башмаки на заднем крыльце, а теперь опрокинул кружку чая на чистую скатерть.

– Вот видишь, что ты наделал, – проворчала она. – Сколько шума подняли из-за ерунды. Можно подумать, что наступает конец света!

Бедная бабушка делалась такой суетливой и раздражительной, когда в ее кухню приходили работники. Но после школы Миррен всегда ждало на столе что-нибудь горячее – чашка бульона или еще теплая булочка с джемом из ревеня. Бабушка неизменно интересовалась ее учебой – с тех самых пор, когда она, вся ощетинившись, спустилась в Уиндебанк и сняла стружку с мистера Берроуза.

– Мы не хотим, чтобы наша девчонка тратила свои ясные мозги на занятия с такими тупицами, как Билли Марсден. Вам бы радоваться, что у вас появился такой талантливый ребенок. Хватит с меня этой ерунды. Мы достаточно наказали ее, так что обращайтесь с ней нормально, иначе будете иметь дело со мной! – Конечно, эта новость моментально разлетелась по всей деревне, и все только и говорили что об Ади Йевелл и ее остром языке. Миррен гордилась своей бабушкой.

Впрочем, после того как Миррен написала мистеру Берроузу письмо с извинениями, их отношения улучшились. Да еще викарий выступил посредником между учителем и семьей в связи с ее прогулами. В школе стало не так скучно. Скоро ей предстояло сдавать экзамен для получения стипендии. Учитель занимался с ней дополнительно, и от него больше не пахло виски. В классе появилась новенькая по имени Лорна Динсдейл. Они подружились и теперь вместе готовились к экзамену. О прогулах не было и речи. Миррен и Лорна лезли из кожи вон, чтобы получать высокие оценки.

В числе своих проектов они выбрали изучение полного солнечного затмения, которое ожидалось в то лето, и викарий принес диапозитивы и рассказал о «феноминере» и о том, как повезло их долине – оказывается, у них будет видно лучше, чем в других частях Англии! Солнце скроется полностью прямо над головой Миррен.

Деревня оживленно гудела. Ведь все отели, все дома заполнятся приезжими. Можно будет неплохо заработать.

– Эге, – ответил Джо супруге, лукаво глядя на нее и на внучку и вытирая пролитый чай. – Кто знает, что уготовил для нас Господь Бог в Его милости, создавший небесную твердь? По Его воле солнце померкнет в самый полдень. Обо всем этом говорится в Библии. Я взберусь на холм повыше, чтобы предстать перед Создателем. Я буду ближе к небесам, если мне суждено вознестись в мир иной, и вам нужно сделать то же самое.

Дедушка Джо принадлежал к старой школе провинциальных проповедников; как и пастыри из общества трезвости «Свет надежды» в Скарпертоне, он никогда не считал свою проповедь достойной славы Всевышнего, если ему не удавалось завести свою конгрегацию до неистового энтузиазма. Правда, их воскресное жаркое всегда пересыхало из-за его длинных проповедей, но Миррен очень любила своего деда. В его глазах сверкали лукавые огоньки, а в карманах всегда находилась для нее конфетка.

– Ладно, ладно, нечего разводить такие разговоры при девочке, – торопливо проговорила бабушка при виде удивленных глаз Миррен. – У меня и без того хватит хлопот, Джо. Я стану готовить завтраки для всех, кто будет шастать по склонам в поисках хорошего вида. Мне надо, чтобы наш двор выглядел безупречно.

Миррен знала, что они ходили в Комитет по затмению и зарегистрировались. Теперь, когда в Уиндебанк понаедет народу, дед с бабкой предоставят всем желающим горячие завтраки, ночлег и парковку. За это они получат какие-то дополнительные деньги, пусть даже небольшие; эти деньги пригодятся осенью, когда их подросшую внучку нужно будет одеть к зиме – купить обувь, школьную форму. Особенно обувь – старая уже тесновата. Денег, которые они выручали за яйца, было немного, но Миррен не ленилась и старательно искала их по всему курятнику. В общем, она с нетерпением ждала грядущее затмение.

В доме было семь спален. Миррен переночует одну ночь на чердаке дома, а дедушка Джо под крышей в конюшне. Свои гости будут спать на раскладушках в верхней гостиной. Бабушка возьмет по десять шиллингов с человека за привилегию ночлега в лучших комнатах старинного дома и за полный завтрак.

Организовать в полях парковку предстояло дяде Тому вместе с Беном, сыном дяди Уэсли из Лидса, но пока что все стонали и жаловались на сырую весну и ужасное лето, и Том не хотел, чтобы машины приезжих изрыли колесами его поля и напугали овец.

Бабушка предлагала открыть поля для туристов, чтобы они ставили там палатки, и брать как минимум по шиллингу с человека. Ведь это всего на одну ночь.

– Ты крутая особа, – улыбнулся Джо, с наслаждением попивая чай, который за разговорами успел пополнить взамен пролитого.

– Кто-то ведь должен быть крутым в этом доме, – возразила бабушка. – Ты ведь мягкий, как сливочное масло, а голова твоя либо витает в заоблачных эмпиреях, либо на нее надето ведро. Ты день и ночь стоишь на коленях и ждешь, когда тебя заберут в рай. Если тысячи бездельников хотят смотреть тут на это проклятое затмение, пускай платят за это. Вот что я вам скажу.

– Мать, не подобает так говорить доброй христианке. – С лукавинкой в голубых глазах дедушка Джо решил подразнить бабушку, но она была не из тех, кто легко сдается.

– Жизнь мне показала, что тебе на все наплевать в этом мире. Нам надо кормить и одевать девочку. Ты сам знаешь, что надо использовать подвернувшийся шанс, а такого события больше не предвидится в долине до конца нашей жизни. В ту же минуту, как тень сползет с солнца, я затоплю печку и приготовлю сотню завтраков. Надо думать о деньгах.

– В жизни деньги не самое важное, Ади, – заметил дедушка Джо.

– Меня звать Аделайн, и ты это прекрасно знаешь. Курочка по зернышку клюет, как говорится. Денежки кормят нас и одевают. Мы живем за счет нашей земли и смекалки. В этом году наша земля дарит нам дополнительный бонус, вот и все, – отвечала она. – Девочка тоже должна нам помогать и зарабатывать хлеб насущный.

Миррен чувствовала, что бабушка, вырастившая своих детей, теперь уставала от присутствия в доме озорного ребенка. Она старалась никак это не показывать, но раздражение просачивалось из всех углов. Нашествие городских орд тоже ее пугало, ведь она не привыкла к многолюдным толпам.

– Конечно, мне не нравится, что по нашим полям будут шастать чужие люди, опрокидывать ограды, сорить, где попало, пугать наш скот. Да еще и украдут что-нибудь. Я уж лучше буду держаться от них подальше, – добавила она.

– Да уж, им лучше не встречаться с тобой темной ночкой, когда ты не в духе. Нам надо вместо «ОСТОРОЖНО: БЫК» повесить табличку «ОСТОРОЖНО: ФЕРМЕРША». – Дедушка засмеялся, но бабушка только сердито поджала губы.

Они всегда спорили и перебранивались, забывая иной раз о присутствии внучки. Но они всегда были добрыми и ласковыми, так что печальная жизнь в «Кроличьих клетках» ушла в сознании Миррен в далекое прошлое. Она только жалела, что совсем не помнила свою маму и знала ее лишь по фотокарточке, хранившейся в отцовской жестяной коробке. Вернее, так было прежде. Теперь, живя на ферме, она представляла, как мама бегала по этим полям в детстве, и ее удивляло, зачем она уехала из такого красивого, замечательного места.

Иногда бабушка с дедушкой сидели с ней у камина и расспрашивали ее о жизни в «Клетках» – вагончиках, – но Миррен рассказывала им только о хорошем. Плохие дни были спрятаны в дальнем уголке ее памяти, и ей ни с кем не хотелось ими делиться.

В Крэгсайде было полно мужчин – дедушка Джо, дядя Том, работники по двору. Приходилось гладить много рубашек. Миррен помогала Кэрри, чем могла. Дядя Том чаще всего жил на Скар-Хед, и ему нужна была жена, которая содержала бы в порядке его белье, пекла пироги и хлеб. Новость о том, что он ухаживает за Флорри Сойерби, порадовала домашних, но у Флорри и без того было полно хлопот во «Флисби», так что и тут не все было в порядке.

Дедушка поддразнивал Миррен, что она превращается в тощую, кожа да кости, красотку из Долины с золотистыми кудряшками и голубыми глазами в густых стрелах длинных ресниц. А сама она видела себя мальчишкой, не могла усидеть на месте в воскресной школе, играла в футбол на школьной спортивной площадке, гонялась за Джеком Сойерби, который игнорировал ее, когда был с дружками. Она готова была на любую проказу со всеми, кто брал ее в свою компанию. Деревенские девчонки с ней не водились, но Лорна всегда была рядом с ней.

Обитатели фермы мало уделяли внимания своей внешности, но дядя Том знал дорогу к сердцу племянницы и иногда привозил ей с ярмарки ленты и книжки-раскраски. Иногда он приводил с собой в помощь сына Флорри Джека. В день затмения все будут помогать бабушке на кухне, а дедушке на полях фермы.

Сейчас Миррен ходила с короткой стрижкой. Так было легче, чем заплетать косы. Дедушка Джо сетовал, что она стала похожа на мальчишку, но ей это невероятно нравилось.

Бабушка была не из тех, кто заботится о своей внешности, чтобы нравиться мужу. Она предпочитала коричневатые цвета, платья простого покроя и фартуки, а свои седеющие волосы зачесывала назад.

Еда на ферме была простая, без «всяких там изысков и фантазий». Пироги с крольчатиной, сытные молочные пудинги, утоляющие голод до следующей трапезы. Бабушка заявляла, что на ферме и без того много хлопот и что у нее нет времени на показуху и кулинарные причуды, так что каждую неделю меню шло в таком порядке: жаркое, холодное мясо, котлеты, пирог, блюдо из мяса и овощей, тушеное мясо. Кому нужен календарь, когда день недели можно определить по поданному блюду? Дни, когда Миррен ела хлеб, намазанный жиром, и те дни, которые отец называл «пролетными», и она что-то перехватывала у бабушки Симмс, давно ушли в прошлое.

По утрам бабушка Ади рявкала приказы и перечень дел по подготовке к грядущему нашествию. Кухня была ее вотчиной, и она правила там, как фельдфебель. Иногда Миррен попадала под ее резкий язык и удивлялась, почему бабушка такая суровая.

Потом дядя Том рассказал ей историю родителей Ади, которые были фермерами где-то выше по Долине. Они закололи корову для собственных нужд, а потом, когда у них пал остальной скот и была обнаружена сибирская язва, было слишком поздно. Бабушка Ади жила у тетки под Сеттлом; любой контакт с отцом и матерью стал для нее невозможен. Она так никогда их и не увидела, не попрощалась с ними. Ферма была заколочена, а земля заброшена на десятки лет. Какое-то время ей все сочувствовали, потом отвернулись. Кому был нужен ребенок, чьи родители умерли от сибирской язвы на своей земле?

После этого рассказа Миррен стало грустно, ведь она сама знала, каково остаться одной на свете и зависеть от милости чужих людей. Она порадовалась, что дедушка Джо принес бабушке счастье. Сама Ади тоже вложила всю свою любовь в конкретные дела, делала сыр и масло и вела хозяйство как могла усердно. Никто не мог сказать, что Аделайн Йевелл лентяйка, у которой дом зарос грязью, или что она ленивая мать и ее парни ходят в серых, а не белых рубашках, что у нее скудная кормежка и нет выпечки. И вот теперь, когда она могла перевести дух и сбавить обороты, невесть откуда появилась Миррен и нарушила все ее планы.

Накануне затмения бабушка хотела приложить все силы, чтобы наполнить деньгами кувшин, стоящий на камине, но сама не собиралась глядеть на эту солнечную дребедень ни минуты.

Миррен полюбила Крэгсайд. Больше ни у кого из местных жителей не было такого большого и импозантного дома. Больше был лишь Бентон-холл, но там был устроен военный госпиталь для солдат, которые не могли ходить или говорить. В ее глазах Крэгсайд был сказочным замком, стоящим на высокой горе. А сама она была принцесса, жила в башенке и, когда за стенами завывал ветер, а пламя свечи трепетало от сквозняков, укрывалась одеялом из гусиного пуха и смотрела, как мороз рисовал на ее оконце ледяные узоры. Она чувствовала себя в безопасности, дом держал ее в своих объятьях, отгораживал от ночных призраков и гоблинов.

Порой ей чудились на лестничной площадке детские голоса и смех, но когда она вставала и выглядывала за дверь, не обнаруживала там ничего, кроме тишины и трескучих половиц. Здесь она была владычицей всего, что ее окружало. Это был ее мир. И она никогда не покинет свое королевство.

Долину вот-вот наводнят приезжие. Завтра в ее владения придет полмира, и ее снедала тревога. Нет, не из-за затмения, о нем они много месяцев говорили в школе. Она боялась, что ей нужно будет делиться своими владениями с чужими людьми и прежде всего уйти из своей спальни.

Ей нравилось, задвинув шторы, смотреть картинки волшебного фонаря – как Луна загораживает Солнце и как на двадцать три секунды погаснет солнечный свет. Станет очень темно, но пугаться не надо, ведь Джек сказал, что свет быстро вернется.

У Джека в классе подробно изучали тему солнечного затмения, и он знал, почему затмение называют полным и почему все хотят наблюдать его именно в Крэгсайде.

Очень важные люди установят телескопы в Гиглсуике, неподалеку от них, и туда собирается приехать даже сам принц Уэльский, если позволят дела. Дедушка Джо говорит, что им надо молиться каждый вечер о том, чтобы не было облаков, иначе никто ничего не увидит.

Дядя Том был страшно занят, а Флорри Сойерби носилась с красным лицом и кричала на Миррен, чтобы та переставила то-то, подвинула другое, убрала третье. Она постоянно краснела и пыталась задобрить бабушку.

Джек собирался посмотреть на автомобили. В их края уже устремились тысячи машин и мотоциклов. Ему трудно было даже представить себе такое количество, ведь в Уиндебанке было лишь две машины – у доктора и сквайра.

Когда первый автомобиль с натужным ревом пополз на холм, Миррен и Джек сидели на воротах, перегораживавших дорогу, чтобы на нее не забегали пасшиеся на пустоши ягнята. Джек открыл их шоферу в автомобильных очках и кожаном шлеме. Миррен помахала приезжим рукой, и леди улыбнулись. Потом мужчина протянул Джеку пенни. Тот закрыл за автомобилем ворота, а потом они поспорили о том, как их потратят.

На их участке дороги, шедшей через пустоши из деревни Уиндебанк, было трое таких ворот. Они заняли эту стратегическую точку вместе с Беном, сыном дяди Уэсли, приехавшим на поезде из Лидса. Ему было десять лет, но ростом он был почти с Джека. Если они будут улыбаться и открывать ворота, им достанется куча пенни.

Начиналось все как игра, но вскоре превратилось в утомительную работу. Приходилось следить, чтобы все трое ворот оставались закрытыми, открывать их перед каждой очередной машиной, а потом закрывать снова. Велосипедисты открывали их сами, кивали ребятам, но ничего не давали. Мотоциклисты были не лучше, даже если мотоцикл был с коляской. Самыми щедрыми были владельцы дорогих авто.

У Миррен никогда в жизни не было столько денег. Она делала вежливый книксен перед леди, перед настоящими лордами и леди, они ласково трепали ее по стриженой голове и бросали монеты – полпенни и пенни, три пенни, а иногда и серебряные шестипенсовики. Ее карманы были полны монет.

Во вторник вечером дороги заполнил поток машин, направлявшихся на холмы, чтобы дождаться там рассвета. Затмение должно было начаться в 5.30 утра.

Джек предложил выйти на дорогу с фонарями и показывать в темноте автомобилистам путь к местам парковки. Так они заработают еще больше денег.

– Но только это будет наш секрет, ладно? – вполголоса напомнил он. – Мы ляжем спать, а потом, около полуночи, когда совсем стемнеет, тихонько уйдем из дома. Миррен, только не проболтайся об этом бабушке.

До этого Миррен всегда спала к полуночи глубоким сном. Еще она чуточку боялась темноты, но тут была готова на все, лишь бы заслужить уважение Джека и Бена. Все знали, что в долине всеобщее веселье по поводу грядущего затмения начнется еще с вечера – танцы, ночные киносеансы, всю ночь будут работать кафе. Местная газета была полна таких объявлений, и дедушка Джо прочел их с печальным лицом.

– Не подобает готовиться к пришествию Господа нашего пьянством и танцульками. Им надо пасть на колени и молить Господа, чтобы Он умерил гнев свой и был милосердным к грешникам. А мы должны показать пример, – заявил он.

Охваченная восторгом, Миррен забыла про сон и вместе с Джеком смотрела из чердачного окошка, как к парадному крыльцу прибывали туристы, намеревавшиеся ночевать в первоклассных комнатах Крэгсайда. Бабушка и Флорри нарядились в свои лучшие клетчатые передники и чепцы и совершенно не замечали, что дети не спят.

Миррен не нравилось, что чужие люди будут пользоваться ее ночным горшком, стоявшим под кроватью, но бабушка схватила ее за ухо и велела быть приветливой к постояльцам. Ведь все это продлится только одну ночь.

Где же им спрятать заработанные пенни? Миррен размечталась, как она зайдет в деревенскую кондитерскую, где на полке стояли разные банки с радужными кристаллами и лакричными полосками, горками шербета и шоколадными плитками. В мыслях она уже десять раз потратила свои деньги, сгорая от восторга. Впервые в жизни она будет богата настолько, что даже мечтать об этом не смела. Как ей хотелось, чтобы тут оказался папа и увидел ее триумф.

Наконец она уснула, и ей снились автомобили, танцующие в небе, и дождь из монет.

Неожиданно ее разбудил Джек. Он заорал прямо ей в ухо:

– Вставай! Пора идти… вылезем в окно.

Выбираться из дома через чердачное окно – занятие не для слабонервных. Джек сделал из старой простыни веревку, старался, как мог, но она получилась слишком короткая. Сам он просто спрыгнул с нее вниз, упал на траву и помахал Миррен.

Ей было страшно лезть на крышу в полумраке, но она старалась не терять присутствия духа и стала спускаться на руках вниз, упираясь ногами в стену дома. Но вот веревка кончилась, пришлось прыгать. Она упала на бок и ударилась локтем. На глаза ее навернулись слезы, но Джек, не разбираясь, потянул ее за руку, и она вскрикнула.

– Быстрее, копуша… иди за мной, – шепнул он. Миррен, стараясь не плакать, брела за ним в темноте. Они пошли к амбару, чтобы забрать там Бена. Фонари они тащили с собой. Джек умел их зажигать.

– Я не могу нести фонарь, у меня рука… – заплакала она и показала на локоть. Джек отобрал у нее фонарь.

– Дай сюда! Пошли к воротам, – скомандовал Бен. Она трусцой бежала за мальчишками.

На склоне холма блеяли овцы; в ночном воздухе висело эхо от губных гармошек и граммофонов. В полях мерцали сотни огоньков – от костров и подфарников. Казалось, что холмы ожили, что там расположилась армия и готовится к сражению. Дядя Том сойдет с ума от злости, когда увидит, во что превратились поля.

На дороге вдоль берега реки ползли огоньки; машины ехали на север, чтобы утром увидеть незабываемое зрелище. Эх, если бы у нее не болела так рука, думала Миррен. Но Джек поставил ее дежурить на воротах.

– Я не могу открывать ворота, Джек. У меня болит рука, – сказала она.

– Не ной как слабая девчонка, – отрезал Джек. – Зря мы взяли тебя с собой.

– Я не слабая! Ты сам посмотри, как она странно торчит, – огрызнулась она и проглотила комок в горле, стараясь держаться храбро.

– Ладно, будем вместе, но только ты не получишь мою долю. – Джек посмотрел на ее руку. – Это была моя идея.

– Она не виновата, что не может работать этой рукой, – озабоченно возразил Бен. – Почему вы не могли спуститься по задней лестнице?

Миррен обрадовалась, что хоть кто-то ее понимает. Она старалась что было сил. Боль в руке все усиливалась.

Джек игнорировал ее протест и делал все, что мог, но их заработки упали без полноценного участия Миррен. Она видела, что подводит ребят. Впрочем, теперь даже Джек понял, что у нее неладно с рукой.

– Ступай-ка лучше домой. У тебя как-то странно торчит кость, – заорал он. Но все они понимали, что если взрослые узнают, что она не спит, ее накажут и за это, и за то, что она брала деньги от чужих людей, да еще и ночью.

– Лучше посиди там, – сказал Бен, показывая на старый амбар. – До рассвета. А тогда мы сделаем вид, что рано встали.

Миррен страшно устала, и ей хотелось лишь одного – свернуться клубочком и уснуть. Она забралась в хлев. Стояла теплая летняя ночь, над долиной уже разгорался восход. Ясная погода предвещала хороший обзор. Миррен лежала на сене, сваленном возле каменной стенки. С запоздалыми авто разбирались Джек и Бен. Ее веки отяжелели, и вот ей уже снился сон об удивительном затмении.

Ну вот, как всегда, опять он чудит, подумала Ади, глядя на мужа. Он сидел на высоких скалах возле «Края Света» и любовался на людские толпы, собравшиеся на склонах. Ну, народу совсем как при Нагорной проповеди. Из достоверных источников он знал, что только чудо откроет небеса, потому что был в эту ночь на общем молебне и слышал о преподобном Чарльзе Твидейле, уэстонском викарии. Викарий присоединился к Королевскому астрономическому обществу в Гиглсуикской обсерватории, чтобы удостовериться, что они без помех увидят солнечную корону.

Когда Джо осуществляет свою очередную миссию, его не остановить. Он ожидал, что призовет всех христиан преклонить колени и молиться о том, чтобы разошлись облака, потому что был уверен, что вид закроет огромная черная туча, если пустить все на самотек. Он решил, что отслужит заутреню по эту сторону холмов, чтобы отвратить всякие неприятности, могущие возникнуть по ту сторону, где собираются сторонники Англиканской церкви. Лучше бы уж для разнообразия и те и другие, прихожане церкви и капеллы, помолились вместе ради общего блага.

Джо пытался припрячь к этому и Тома, но сын был слишком занят, успокаивал своих испуганных коров. Ходили слухи, что животные могут сорваться с места и побежать при первых же признаках надвигающейся темноты.

Ему бы проявить разум и не оставлять Ади, когда у нее хлопот выше головы, а руки по локоть в муке. Она пекла на последнем жаре булочки для туристов. Снаружи она кремень, но он знал, что сердце-то у нее мягкое и доброе. Она так никогда и не примирилась с утратой Джорджа и бегством Элли и ругала себя, что оказалась плохой матерью.

Порой было трудно понять, почему Джо так крепко привязан к ней. Хотя Йевеллы всегда были известны как однолюбы. Да и она не подводила его и вела дела на ферме без сучка и задоринки. Он не мог упрекнуть ее в нерадивости. Но даже она понимала, что слишком строга к себе. Никто и никогда не видел ее сидящей без дела и считающей мух, всегда она была на ногах. На ее лице никогда не было улыбки. Хотя она бы ее украсила, убрала бы застывшую маску.

Если Ади замрет хоть на минуту, она обмякнет, превратится в кучку тряпья. Лучше уж не останавливаться и делать дела. Но Джо потащил ее на кручи, на «Край Света». Оттуда, возможно, открывается великолепный вид, но там нет ничего, кроме тех старых руин, которые спасли девчонку минувшей зимой.

Она взглянула на небо. Половина шестого, почти рассвело. Вероятно, Флорри уже загасила огонь в печи. Но вдалеке виднелась гряда туч, которые могли испортить весь вид. Вскоре тучки заиграли в прятки с солнцем.

Джо посмотрел на свои карманные часы. 6.10. Одна черная тучка приближалась к солнцу. Тем временем затмение начиналось. Собравшиеся на склонах многие толпы держали наготове очки и закопченные стекла.

Даже Ади с тревогой поглядывала на небо. Все хотели, чтобы тучи исчезли. Тут ее супруг пал на колени и простер руки к небу, не обращая внимания на заинтересованные взгляды туристов. Он решил, что пора воззвать к Господу, потому что зловещая туча была готова закрыть светило.

– Господи, владыка неба и земли, открой наши взоры чудесам творения. Сделай так, чтобы эта туча прошла чуточку ниже, – молился он. В наступившей тишине, полной ожидания и страха, звучал лишь его голос. Внезапно в образовавшемся в небе окошке солнце оказалось наедине с наползавшей на него луной. Джо поднялся с коленей и бросился к жене.

– Ади, оставь свои пустяки, иди сюда и взгляни на чудо, – кричал он со своего постамента. – Иди сюда и полюбуйся на затмение.

– Оставь меня в покое, Джо. Мне надо спускаться вниз и делать дела, – огрызнулась она, но он грубо схватил ее за руку.

– Ты хоть раз сделай так, как тебя просят. Жизнь состоит не только из бекона и булочек. Каша тоже подождет. Прояви хоть чуточку душевного тепла, женщина… – Он потащил ее к краю гряды, откуда открывался вид на склоны, по которым в сгущавшейся тьме словно муравьи ползали люди.

В самом деле, надо проявить хоть чуточку душевного тепла, подумала она, глядя сквозь разошедшиеся тучи на тень, наползавшую на солнце. Внезапно резко похолодало и стала быстро сгущаться темнота. Тишина пугала. Ади была рада, что рядом с ней стоял Джо.

Многотысячные толпы словно онемели. Их молчание было резким и мощным. Потом по склонам пролетела тень, словно крылья неведомого черного ангела коснулись земли. Над их головами пронеслась жутковатая тень смерти.

Ади смотрела, как черная луна пожирала солнце. Джо поднес к ее глазам закопченное стекло. Она мельком взглянула на огненную корону и наклонила голову.

Замолкли все птичьи голоса. От холода ее пробрала дрожь; на секунду охватила паника, так как ей показалось, что весь мир был стерт тем черным крылом. Сколько ее предков стояли вот так же и в ужасе наблюдали это загадочное действо? С каким страхом и трепетом они смотрели на эту неожиданную темноту?

Она подумала о маме и папе, о Джордже и Элли, об ужасной войне. О том горе, о тех страданиях, и ради чего? Ее переполнило горе, на глаза навернулись слезы. Виновата была та черная тень, стершая жизнь, тепло и счастье; все тени в ее собственной жизни слились в одну, в эту черную тень.

Но все-таки даже эта тень не смогла погасить до конца солнечные лучи. Это была просто иллюзия, зависевшая от времени и обстоятельств. Жизнь солнца все равно продолжалась, огненная корона побеждала любую черную тень. Каждая из тех двадцати трех секунд казалась вечным страданием, которое сгорало, поглощалось жаром жизни.

Вернется ли к ним солнце в его прежнем ярком сиянии? Или прав Джо, и наступил конец света? Готова ли она предстать перед Создателем, она, печальная, сморщенная, постаревшая до времени женщина? Больше всего ей хотелось сейчас, чтобы все было позади, чтобы вернулись краски и жизнь, чтобы ее сердце согрелось от солнечного тепла, как много лет назад, в ее детстве.

Она новым взглядом посмотрела на Джо, своего супруга, на сыновей Тома и Уэсли, на эту ферму, на свою жизнь и на маленькую Миррен, их второй шанс. Вот что сейчас было важно, а не канувшее в небытие прошлое…

Внезапно тотальная тьма нарушилась, из-за черного диска выглянул краешек солнца. Стал возвращаться свет. Тучи сомкнулись. Не было видно ничего.

Когда прошел момент полной темноты, все вздохнули с облегчением и восторгом. Началось всеобщее ликование. На пустошах взревели моторы. Скоро вернется нормальная жизнь, но Ади все еще стояла, завороженная; она пережила нечто неожиданное, интимное, просветленное.

Ей даже казалось, что послание предназначалось исключительно для нее – словно с ее глаз упала пелена, и все вещи предстали в новом виде. Каким маленьким казался мир с такой высоты; как прекрасны окружающие серо-зеленые холмы. «Возвел я очи мои к горам», – подумала она со вздохом.

Яркая зелень полей выделялась на фоне серых скал; свежий ветер касался ее разгоряченных щек, когда Ади торопливо спускалась вниз, туда, где виднелся силуэт Крэгсайда. Она заметила, что с боярышника облетают белые лепестки, ощутила ноздрями цветочный аромат. Она окинула взором фасад их старинного дома, словно впервые увидев его величественную красоту. Это мой дом, моя семья, подумала она. Джо, вероятно, стоял в своей рабочей одежде, пропахшей запахами фермы, чесал в затылке, обдумывая увиденное, и, конечно же, не сомневался, что небеса открыли его молитвы.

Джек и Бен бродили среди людских толп и с интересом разглядывали девчонок. Хорошо, что они подружились. Но где же Миррен?

Миррен проснулась на сеновале от ликующих криков и не сразу сообразила, где она. Потом ощутила боль в руке и услыхала голоса, шептавшиеся внизу.

– Том, ты с ума сошел! Мне надо заниматься завтраками! – смеялась Флорри Сойерби. Миррен заглянула через край настила. Том лежал на груде сена и тянул к себе Флорри, обнимал ее. Что это они делают? Потом он прыгнул на нее, как баран на овечку. Они целовались и издавали нелепые звуки. Вот подождите, она все расскажет Джеку.

Миррен высунулась побольше и в этот момент перекатилась через край и с криком упала между ними. При виде ее дядя Том откинулся назад и захохотал, ошарашенный, в удивлении.

– Глянь-ка, что тут падает с чердака!

– У меня болит рука, – зарыдала Миррен.

– Неудивительно, – сказала Флорри, осмотрев ее. – Милая моя, мне не нравится, как она у тебя выглядит… Ее нужно показать доктору, помазать мазью, вправить кость и наложить гипс.

Любовники поправили на себе одежду и пошли к двери. Джек промчался через двор и влетел в амбар.

– Ма, ты видела? – спросил он, глядя на них с широкой усмешкой.

– Конечно, – улыбнулась Флорри. – Все было так великолепно, что у меня слезы навернулись на глаза. Можно даже подумать…

Миррен заревела снова, громко и горько. К ней бросились все родные.

– Что, так болит? – спросил дядя Том.

– Я пропустила, – рыдала она. – Я все пропустила. Я спала, и меня не разбудили. – Она сердито посмотрела на Джека. Тогда дядя Уэс и сфотографировал ее своим маленьким фотоаппаратом – как она сердито нахмурилась и держится за локоть.

Бабушка обняла ее, стараясь не задеть больную руку.

– Не горюй, детка. Ты еще маленькая и когда-нибудь увидишь затмение еще раз, – приговаривала она. – Я и сама чуть все это не пропустила, а теперь понимаю, что мне было бы жаль. Другого шанса у меня уже не будет.

Зря она не осталась в доме. Но нет, ей понадобилось идти за Джеком Сойерби, из озорства. Он во всем виноват, и она больше не хочет с ним разговаривать.

– Вы только поглядите! – воскликнул дядя Том, глядя на мусор, валявшийся на полях. Как только зрители разъехались, а фермеры утерли лоб и подсчитали выручку, как стала видна реальная цена случившегося. На пустошах остались черные пятна от костров, наспех сложенные шалаши, разбитые бутылки и пустые канистры, глубокие следы от автомобильных шин, пятна от пролитого бензина.

– Проклятые засранцы!

– Томас! Пожалуйста, не выражайся при детях, – одернула его мать.

К вечеру пришли известия с других ферм, где горожане, оказывается, ловили ночью ягнят и жарили на костре.

– Нет уж, больше никогда не допущу такого безобразия! – вздохнул Том.

Миррен нужно было везти в Скарпертон, чтобы ей наложили гипс, а это означало поездку на автобусе и другие расходы. Она предложила свои деньги. Тогда-то все и узнали о маленьких хитростях Джека. Бабушка расстроилась.

– Нельзя вас и на пять минут оставить без присмотра… Теперь придется оплатить счета у доктора. А ведь еще надо дом убирать. Эти грязные оборванцы из Брэдфорда оставили спальни в жутком виде. Побита посуда, пропали мои лучшие полотенца и маленькая фарфоровая лошадь, наследство бабушки Сюзанны. Больше не просите меня взять никаких постояльцев, даже если они приедут на машине с шофером.

– Ох, не принимай все так близко к сердцу, – сказал дедушка Джо. – Все это вещи, которые можно заменить. Лучше пожалей бедняг, которые вернутся в город, где сажа, дым и сутолока. Горожане никогда не умеют вести себя в деревне. Они думают, что это большой парк, где все играют в игры. Они забывают, что мы живем за счет этого, но ничего…

Миррен хмуро вывернула все свои карманы и положила монеты на стол.

– Три шиллинга мелочью, два шиллинга так и шестипенсовик… Вот, бабушка, возьмите на оплату доктора. – Она вздохнула. Конфеты она оставила в кармане. Их не получит никто.

– Мы положим их в твою копилку, – сказала бабушка, отодвигая от себя деньги. – Признаюсь, я с восторгом увидела такие чудеса на небе.

Миррен опять помрачнела.

– А я ничего не видела… Это несправедливо… – Она ожидала сочувствия от своих близких, и напрасно.

– Убери это выражение со своего лица, детка. Жизнь вообще несправедливая штука, и чем раньше ты это поймешь, тем лучше.

Ади считала, что в то июньское утро случились три чуда. Первое было самое простое: тучи разошлись и открыли им единственный ясный вид полного затмения во всей стране. Определить второе чудо было гораздо труднее. Ей казалось, будто затмение произвело такие перемены в их доме и в ней самой, что даже она не могла это осознать. Не то чтобы у нее вошло в обычай чаще улыбаться или чуть больше заботиться о своих нарядах; нет, тут было нечто другое; она словно была одной из картинок, которые теперь чуточку раскрасили клеевой краской. Ее вязаные вещи стали чуть-чуть ярче, а на передниках появились красные и голубые цвета.

Она покрасила стены комнат в теплые бежевые тона. В вазах появились цветы, а зимой они с Миррен плели из полосок старой одежды, хранившейся на чердаке, большой ковер для холла. На ковре было изображено большое солнце с надвинувшейся на него луной, потом полное затмение и, наконец, солнце и уходящая от него луна.

Ади задумала такой ковер в утешение Миррен, проспавшей все самое интересное, и для того, чтобы дать отдых своим ногам и спине. Небо не обрушится на голову, если она немного посидит и отдохнет.

Локоть Миррен был в неважном состоянии; приходилось ездить к доктору. Девочка переживала, что вынуждает домашних на лишние расходы, но Ади лишь покачала головой и засмеялась:

– Я ведь говорила, что деньги от затмения будут так или иначе потрачены. Детка, сейчас самое главное – тебя полностью вылечить.

Важнее всего был этот неожиданный подарок Крэгсайду, этот второй шанс, это чудо Божьей милости, как Джо называл Миррен, подтверждение того, что Он их прощает. Работа работой, но какой в ней смысл, если она делается без радости и без времени на передышку? Ади выучила этот урок и была готова передать его другим.

Миррен – не Элли и никогда ее не заменит. У внучки было много того, что нуждалось в исправлении, но ее появление принесло в жизнь немолодых фермеров радость и новизну, и Аделайн Йевелл будет вечно благодарна за это Господу.

Третьим чудом стало то, что Том наконец-то решил жениться. Вдова Уилфа Сойерби дала согласие, и свадьбу наметили на сентябрь.

Слава Господу… больше не нужно будет стирать грязные комбинезоны и вонючие носки Тома, кормить этого проглота. Пожалуй, тогда она сможет чуточку отдохнуть, так как в последнее время стала больше уставать.

После свадебного завтрака Джек, Бен и Миррен, наевшись от пуза мясных салатов, бисквитов, ватрушек и свадебного торта, отправились по тропе к «Краю Света». Миррен давно уговаривала мальчишек туда сходить.

– Правда, здоровский дом? – сказала она. – Правда?

– Ты притащила нас на такую высоту, чтобы мы посмотрели на эти развалины? – хмыкнул Джек, с презрением разглядывая старый дом. – Это просто пастушья хижина, и тут жутко холодно.

Бен деликатно промолчал.

– Глядите, какие толстые и крепкие стены, – возразила она, защищая свое любимое место. Нет, зря она привела их сюда.

– Тут даже крыши нет; она вся провалилась.

– Но с новой крышей… Нет, когда-нибудь я восстановлю этот дом… – Мысленно она уже видела этот дом с застекленными окнами, сверкающими чистотой, с новой, крепкой входной дверью.

– Ты не кровельщик. Да ты даже не поднимешь доску, сил не хватит. – Джек засмеялся.

– Но мы можем ей помочь, – предложил Бен.

– Если я пережила ночь в снежную бурю, то я смогу и крышу сделать, – упрямо возразила Миррен.

– Глядите, отсюда видна вся долина! Вон там железная дорога, а вон река. Могу поспорить, что когда-то давным-давно тут стояли бриганты^[4]. – Бен увлекался историей и битвами.

– Мы могли бы приходить сюда, это будет наш секретный штаб. – Миррен безуспешно пыталась убедить Джека.

– Нет, спасибо, обойдусь без ваших бредовых идей. Мне хватает своих. Бен будет приезжать к вам на каникулы, и вы будете играть тут в прятки, – с насмешкой сказал Джек.

– Я не это имела в виду, – возразила Миррен. – Это пастуший дом, и я хочу тоже стать пастухом, жить здесь и держать стадо!

– Девчонки не бывают пастухами! – Джек снова рассмеялся. – У твоей кузины с головой не все в порядке, – добавил он, повернувшись к Бену.

– Ты скоро пойдешь в гимназию, – улыбнулся Бен. – Как ты справишься со всем?

– Но я попробую, – ответила она, чувствуя свое поражение.

– Меня никто не заставит гоняться по горам за овцами. Я хочу стать инженером, – заявил Джек. – У тебя есть Крэгсайд, а у нас Скар-Хед. Сколько тебе еще нужно домов?

– Я хочу, чтобы у меня был когда-нибудь мой собственный дом, – сказала Миррен.

– Мечтать не вредно, – буркнул Джек. – Ладно, пошли вниз. От этого места меня жуть берет.

В этот момент Миррен, стоя над долиной и глядя на открывшийся перед нею простор, ощутила трепет восторга. «Край Света» принадлежал ей, только ей одной. Она нашла его, и это ее судьба. Почему же эти глупые чурбаны не видят магию этого места?

Глава 6

1939

– Вам нужно еще немного отдохнуть, миссис Йевелл, – сказал доктор Мюррей, убирая стетоскоп. – Ваше сердце нуждается в покое. Сказывается возраст.

Аделайн быстро набросила на плечи лямки комбинации и стала одеваться. После недавнего приступа головокружения Джо настоял, чтобы они вызвали на ферму врача.

– Мне нужно волшебное лекарство, а не лекция. Вот что мне поможет, – улыбнулась она.

– Аделайн Йевелл, нравится вам или нет, но вы не весенний цыпленочек, и эти отекшие лодыжки говорят мне о том, что ваш насос работает недостаточно хорошо. Я пропишу вам лекарства. Фермерские жены все одинаковые. Вы с рассвета до полуночи на ногах, без всякого отдыха. Пускай вам больше помогает ваша внучка.

– Мириам надо учиться. Мы хотим, чтобы у нее было там все в порядке. Нечего ей тратить драгоценное время, сгребая навоз в коровнике… Она делает все, что от нее требуется. Я просто облегчу себе нагрузку на несколько дней.

– Несколько дней ничего не решат, Ади, и вы это знаете! Пожалуй, я поговорю сейчас внизу с Джо, – пригрозил доктор.

– Если вы это сделаете, то больше не получите от меня ни пенни. Назначьте мне лекарства, и я попытаюсь встать на ноги. Джо и без меня хватает проблем со всеми новыми правилами и нормами, которые свалились на фермеров. Не знаю, куда движется мир. По-моему, нас готовят к новой войне, чтобы наши сыновья опять стали пушечным мясом… Ничему нас не научила прошлая война.

Джон Мюррей, потерявший в Галлиполи единственного сына, только покачал головой.

– Мы должны остановить этого сумасшедшего, захватившего власть в Германии, – со вздохом сказал он. – Сам я уже слишком стар, но сделать это надо.

– Тогда скорее бы они взялись за дело после всей этой нерешительной ерунды. Да и о каком покое для меня может идти речь, когда на нас валятся все эти предписания?

– Если вы не отнесетесь всерьез к моим словам, я не гарантирую, что у вас, при всей вашей энергии, надолго хватит сил. – Доктор похлопал ее по запястью. – Найдите себе помощников и на некоторое время заберите Мириам из колледжа. Подумайте об этом.

– Как будет, так и будет. Мир обойдется и без меня. Миррен пусть закончит учебу.

Сколько уж прошло лет с тех пор, как дочка Элли перешагнула порог их дома в жалкой одежонке? Теперь она превратилась в рослую девицу, полную планов стать учительницей. За все эти годы она не доставляла им хлопот. Если не сидела, уткнувшись носом в книгу, то часто поднималась с Лорной и Хилдой Терсби к развалинам дома на «Краю Света», ходила в походы с девочками-скаутами или на танцы в общество Молодых фермеров с Джеком и его приятелями.

Она ловко управлялась с овцами и выкормила несколько ярочек и баранов для выставки. Теперь всю ее жизнь перевернет война. Поговаривают, что незамужних женщин будут посылать на работу, как во время Великой войны. Как несправедливо.

Ади надеялась обрести покой на старости лет, а не новую порцию тревог и тяжелой работы, но еще одна война… Больно было потерять Джорджа, но теперь ей придется переживать за Бена и его брата Берта, за Джека и девчонок. Почему все повторяется снова? Этот самый мистер Гитлер раздулся от собственной важности, что-то орет и визжит по радио. Надо сбить с него спесь.

Еще ходят слухи, что сельским жителям придется принимать на постой горожан, и они, с их большим домом и свободными комнатами, окажутся первыми в списке.

В последний раз она принимала постояльцев в ночь перед затмением, и это было ужасно. Их новая работница, Элси Пэджет, была большой труженицей, но работы все равно было невпроворот.

Ади не хотелось, чтобы Миррен вернулась домой прямо сейчас. На ее взгляд, девчонка слишком прилипла к Джеку Сойерби, и Ади не знала, как к этому отнестись. Он поступил на военную службу; парень неплохой, что уж там говорить. Ади призналась себе, что волнуется и за него тоже.

Им бы стоило принять предложение внука Бена – что он приедет к ним и поможет. Ей и без доктора ясно, что силы у нее на исходе; за день она так устает, что с трудом заползает вечером в свою кровать с балдахином, а ноги болят у нее всю ночь.

Возможно, эти пилюли и помогут на какое-то время. Она не хотела тревожить Джо. Он начнет суетиться вокруг нее, заставит лечь. Если приближается война, Ади сделает свой вклад, и плевать на последствия.

Через пару дней пришло письмо от Миррен, где она писала, что явится домой в конце семестра, надолго. «Бабушка, я буду нужна на ферме, когда наших работников призовут в армию. Учеба подождет».

Ади аж прослезилась от радости и облегчения. Все-таки Мириам хорошая девочка, совсем как ее мать в этом возрасте, их сбежавшая из дому дочь, у которой так и не появилось возможности им все объяснить.

Неисповедимы пути Господни! – вздохнула она. Вот и судьба дала им второй шанс.

Ройбен Йевелл насвистывал что-то себе под нос, заделывая дыру в каменной кладке. Отныне у него не было другой жизни. Он уехал из Лидса без сожалений, даже не оглянувшись назад. Ему нравилось это древнее занятие – строить каменные стенки, когда рука и глаз работают в единстве и знают, какой камень куда положить, находят самый подходящий или обтесывают камень зубилом. Все равно что складывать гигантский пазл.

С верхнего поля открывался роскошный вид на долину. Ее зеленый цвет никогда не утомлял взор. Трудно работать за такие деньги, которых едва хватало на еду, но он наконец-то оказался там, где давно мечтал жить.

При постройке стенок нельзя халтурить, ведь они должны стоять веками; его стенка крепла, росла ввысь и, сужаясь, принимала нужную форму; один на два, два на один по древней схеме; камни большие, широкие. Хорошую стенку видно сразу. Вот если бы и другие вещи в жизни можно было делать так же уверенно и безошибочно.

Дядя Том поручал ему самую разную работу, в том числе и уход за овцами. Он доверял ему больше, чем Джеку, потому что видел в нем йевелловские черты – умение понимать животных, фермерский инстинкт. Пусть он, Бен, горожанин, но когда он шел по полям, то делал это с рачительностью и зорким глазом. Том научил его, как заметить, если овца нездорова, как узнать, что у нее начинается окот, рассказал про признаки слабости у новорожденного ягненка, научил, как снять шкуру с мертвой овцы и как найти для осиротевшего ягненка другую мать.

Дедушка Джо всегда говорил, что непогода приходит чаще всего с запада, учил, как определить, что приближаются ливень или туман, что такое ложное солнце и чего ждать, если меняется ветер. В общем, Бен многому научился, и теперь, когда начиналась война, понял, что сделал правильный выбор, решив помогать своим родным.

Что будет с Крэгсайдом, если все мужчины уйдут на войну? Кто-то ведь должен кормить страну. Берт поступил в Королевские ВВС, Джек тоже призван в армию, а вот его работа тут, на пустошах. Миррен учится в колледже.

Он немного радовался, что Джека на ферме нет. Рядом с ним он всегда ощущал себя неуклюжим. К тому же Джек никогда не любил фермерский труд, не чувствовал животных и все делал кое-как, наспех. Миррен ему ближе, и вообще, они в чем-то похожи. Она все делает тщательно, не жалея времени. Она любит природу, знает латинские названия всех растений и птиц. А вот для него латынь – темный лес.

Много лет Бен приезжал в Крэгсайд по выходным и на каникулах. Теперь у него появилась возможность отблагодарить родных.

Еще он научился ловить в реке рыбу и знал, как обойти рыбный надзор. Как-то раз он взял с собой Джека. Они поймали в реке форель, но продать ее он побоялся. Тогда Джек загнал ее в пабе, а деньги прикарманил.

Джек купил себе мотоцикл и хотел научить гонять на нем и его, но Бен предпочитает ездить не так быстро. Между прочим, сейчас он стал хорошим наездником и часто ездит верхом.

– Старичок Бен, – дразнил его Джек, когда они разглядывали девушек на танцах в «Молодых фермерах»: гламурных девчонок с размалеванными лицами и длинными ногтями, любивших гонять с ним на мотоцикле.

Подружки Миррен по гимназии, Лорна, Хилда и Али, тоже не вызывали у него доверия. Они всегда хихикали и о чем-то шептались, и он старался держаться от них подальше.

Внешне они с Миррен были тут чужими, городскими, но на самом деле прирожденными фермерами по своей натуре. Его отец улыбнулся и посоветовал ему нести военную службу в долине. «По крайней мере мы будем спокойны, что один из вас уцелеет», – с сарказмом добавил он, намекая, что его сын охотно на это согласится. В ответ Бен чуть не отправился в армию вслед за Бертом, но притяжение земли оказалось сильнее. Хоть его предки и воевали в первых рядах в битве при Флоддене в 1513 году, но сам он предпочитал остаться на земле и кормить нацию.

Глава 7

После объявления войны вся долина стала готовиться к борьбе с врагом. Так казалось Миррен. Мальчишки из гимназии гордо расхаживали по улицам в военной форме – голубой, темно-синей и хаки. Джек пошел в королевские инженерные войска. Берт, старший сын дяди Уэсли, поступил в ВВС, а его брат Бен приехал помогать дяде Тому и жил у него в Скар-Хед. Хорошо, что он будет рядом.

Как рыдала тетя Флорри, когда Джек уходил с фермы! При всех своих озорных выходках он был любящим сыном, привозил из города все, что просила мать, подшучивал над ней, когда она делала себе новую прическу, дурачился, вызывая ее улыбку. Да и кто мог остаться равнодушным к Джеку, когда он был такой веселый и красивый? Он загорел до бронзы, когда почти все последние дни помогал дяде Тому убирать сено.

Они накрывали для всех прощальные пикники в полях, а когда провожали брата Лорны Фредди и деревенских приятелей Джека, устроили гулянку в амбаре и отплясывали там на каменных плитах до утра под звуки скрипки.

Миррен казалась себе такой взрослой в широкой клетчатой юбке и газовой блузке, а Джек кружил ее в танце и вообще не отходил от нее.

Миррен не собиралась отставать от других и записалась в Женскую земледельческую армию. Штаб-квартира находилась в Скарпертоне, но Миррен получила направление на работу в Крэгсайд вместо Дерека Самнера, парнишки, работавшего на ферме, который однажды ночью сбежал во флот.

Дедушке Джо стукнуло восемьдесят. Он ходил, прямой и еще достаточно крепкий, в своих обычных фланелевых штанах и грубых уличных башмаках, но в сырую погоду его мучил ревматизм. Бабушка Ади ссохлась и похудела, но не утратила свою железную волю, благодаря которой содержала в идеальном порядке фермерское хозяйство. Вместе с Томом и мускулами Бена они составляли хорошую команду.

Внезапно фермеры тоже перешли на военное положение. В затылок им дышало Министерство сельского хозяйства, инспектировало поля, выделяло квоты, требовало увеличения производства продуктов питания.

С тяжелым сердцем Йевеллы ходили по своим нижним полям, понимая, что их лучшие пастбища придется распахать под овес, ячмень, капусту и корнеплоды.

– Напрасная трата времени, – проговорил Джо, неодобрительно качая головой. – Эта земля не годится под пахоту. На ней мало что вырастет. Да и кто будет пахать?

– Я, – пропищала Миррен. – Завтра мы пригоним сюда трактор, и я стану пахать; я училась этому. Борозды у меня будут ровные, как трамвайные рельсы. – Все посмотрели на нее как на сумасшедшую. Это мужская работа – пахать землю, но она им всем докажет, что и ей это тоже по силам!

Недели обучения состояли из лекций и практики. Приезжали консультанты, давали указания. Жители деревни расширяли свои земельные наделы и курятники, в садах соорудили загоны для свиней. Флорри и Ади шили шторы для затемнения и ворчали, что в их маленькие окошки все равно никто не заглянет, но сотрудник ПВО объяснил им, что нельзя оставлять ни единой щели, сквозь которую пробивается свет, так как он отчетливо виден с воздуха.

Бабушка ругала старого Иосию Йевелла за то, что он из тщеславия сделал такие роскошные передние окна. Бен загородил их деревянными щитами, и в доме сразу сделалось темно и мрачно.

– Нам здесь не слышно ни сирен, ни гудков, – сетовала Флорри каждый раз, когда заходила в гости. – Нас накроют бомбами в собственных постелях!

– Будем прятаться в подвале или под лестницей. А еще в полях полно скал, под которые можно залезть, – дразнила ее Миррен.

– Ага, чтобы нас подстрелили, когда мы будем бежать к тем камням? – огрызнулась Флорри. – Да сейчас никуда и не пойдешь далеко. На пустошах теперь устроили стрелковые и танковые полигоны. Скоро солдаты доберутся до наших овец и станут жарить их на костре. Надо нам постоянно следить за стадом.

– Мы тоже будем жарить овцу, если она сломает ногу, – хмыкнул дядя Том, намекая на новую инструкцию, позволявшую забивать в пищу хромых овец.

За деревней установили большой прожектор, пробивавший лучом всю долину. Он должен был ловить по ночам вражеские бомбардировщики, летящие кратким путем через Йоркшир.

В деревне было теперь полно чужих. Дети, эвакуированные из Лидса и Брэдфорда, жили в палатках на лугах, лазали по деревьям и плескались в ручье. Местный паб «Флис» был набит солдатами, которые, по словам дяди Тома и Бена, приходили в свои свободные часы с пустоши и вытесняли местных с их мест возле камина.

Сама-то Миррен даже близко не подходила к пабу, так как строго воздерживалась от всякого спиртного. Она никогда не забывала, что делал алкоголь с ее отцом. Еще не хотела выбрасывать на ветер деньги, заработанные нелегким трудом, хотя и признавала, что спиртное согревает замерзших людей, для многих из которых был непривычен местный воздух, сырой и холодный.

И вот утром трактор «Фордзон» пополз в гору по узким дорогам. Миррен молилась, чтобы им не попалась какая-нибудь встречная повозка или чтобы столбы ворот не стояли слишком близко. Некоторым девчонкам пришлось валить столбы, чтобы проехать на поле и приступить к вспашке. Она казалась себе королевой, восседающей в карете, и в самом деле восседала на сиденье трактора высоко, выше каменных стенок. И вообще, неплохо выглядела в бежевых вельветовых штанах, зеленом свитере и тюрбане из зеленого шарфа. Рядом с ней ехал инструктор Реджи Пиллинг, умевший пахать без огрехов даже с завязанными глазами или задним ходом.

Она намеревалась показать всем мужчинам из Йевеллов, какой ловкой она стала, но ее сердце упало, когда она увидела, что они выстроились у дороги и ждали, когда она, скрипнув коробкой передач, заглушит двигатель.

Выставив подбородок, она устремила взгляд на поле. Ей не хотелось увидеть усмешку на лице Долговязого Бена или дяди Тома. Трактора – редкие гости в этой части долины, и все захотят сказать что-нибудь язвительное, когда она закончит. Дедушка Джо махнул ей и покачал головой. Бена интересовали лошади, а не механизмы. Геркулес и Гектор – вот его лучшие тяжеловозы. Трактором его не поразишь.

– Сначала мы едем на Медовые болота, потом к Стаббинсам и затем на Верхний луг, – сообщил Реджи, заглянув в свои бумаги. – Там засеют овес.

– Да разве овес вырастет на такой высоте? – удивилась Миррен, зная, как там холодно и сыро даже летом.

– Так решили в министерстве. Время покажет. Ведь высокое качество там не обязательно; это же на корм скоту. Тут веками это была основная еда, – добавил он, увидев на ее лице пренебрежение.

– Да, но это края, где занимаются овцеводством, а не земледелием.

– Не спорь, девочка. Не нашего ума это дело, – засмеялся он. – Лучше давай-ка начинай! Вон у тебя сколько зрителей.

Миррен изо всех сил старалась, чтобы борозды были прямые, вела трактор без рывков, выворачивая на пастбище пласты дерна, распахивая луга, над которыми в июне витали запахи клевера и погремка, лютиков и других трав. Все эти дикие цветы будут запаханы. А ведь сколько тут летом пчел! Земля тут богатая и влажная, вместе с овсом будут расти и дикие травы. Придется их выпалывать, присматривать за посевами, пока овес не созреет.

Так она плыла по полям, ныряя в ложбины, надеясь, что все уже вернулись к своим делам, но как только она доехала до края поля и повернула назад, неизвестно откуда с криком «Джеронимо!» выскочило загоревшее лицо.

Это был Джек, приехавший в увольнение. Он был в своем репертуаре, сначала напугал ее до смерти, потом насмешил, и она на миг отвлеклась от работы. Трактор вильнул, борозда была испорчена.

– Смотри в оба! – сердито заорал Реджи. – Гони отсюда этого кретина! – При виде кривляний Джека ее разобрал смех, и она ничего не могла с собой поделать.

– Гляди, что я из-за тебя натворила! – напустилась она на ослепительно красивого солдата. – Вот погоди, ты у меня дождешься! Ведь война идет, а ты…

Она не собиралась останавливаться, даже ради него. Она работала ради победы, это ее личный вклад, и поэтому отлынивать ей нельзя. Из-за Джека она испортила борозду, но ничего, сейчас она все поправит.

Джеку всегда удавалось ее рассмешить, а ее сердце всегда трепетало при виде его. Сумасшедший Джек, адский мотоциклист. Он довел Флорри до бешенства, когда принес мотоциклетные моторы на кухню и разложил на полу. Он с оглушительным ревом гонял по узким дорогам, словно это была гоночная трасса в Бруклендсе. Казалось, он ничего не принимал всерьез. Дядя Том надеялся, что он тоже станет фермером, но не на того напали.

– Что вы хотите? – фыркала бабушка. – Флорри ведь из семьи Керров, это потом она вышла за Уилфа Сойерби. Керры никогда не были хорошими фермерами, не та порода. Джек тоже не сможет сидеть на одном пятачке. Керры любят прыгать с места на место и мечтают получить все блага жизни, и сразу.

Как же тогда Флорри смогла жить на ферме с дядей Томом? – подумала Миррен. А еще Флорри веселая, любит посмеяться. А хлеб и пироги у нее получаются гораздо лучше, чем у всех Йевеллов.

Джек закончил мужскую гимназию, а она женскую. Он даже ездил со школой во Францию и неплохо говорил по-французски, а она с трудом справлялась с латынью и немецким.

Теперь он проходил обучение где-то под Лондоном, что-то связанное с минами. Он всегда относился к ней словно старший брат, но ведь они никакие не родственники. Девчонки всегда млели при виде его, когда он встречал ее со школьного автобуса и подвозил домой. Как могла она признаться им, что ей самой хочется заполучить его? Когда он появлялся, все словно солнышком озарялось.

Пожалуй, отчасти это объяснялось тем, что он спас ее в детстве. А еще он своими ужимками и гримасами выводил ее из грустного настроения. Джек вообще непредсказуемый; никогда не знаешь, что он выкинет в следующий момент. Еще он превосходно танцевал и в конце танца всегда поднимал ее в воздух. Иногда он глядел на нее так, что она вся вспыхивала и заливалась краской.

– Миррен, ты необычная, не такая, как все. Помни об этом. Я должен глаз с тебя не спускать.

Иногда он ходил с ней в кино и держал ее за руку, а в другой раз оставлял ее одну. В последнее время она чувствовала себя при нем неотесанной деревенщиной, и у нее появилось подозрение, что он завел себе в Лондоне какую-нибудь вертихвостку с помадой и кудряшками. Вообще, все девчонки тут же начинали жеманничать и хихикать, когда он глядел на них своими шальными черными глазами. А когда Лорна или Хилда кокетничали с ним, в ней вспыхивала ревность, и тогда она понимала, что влюблена в Джека по уши. Крэгсайд сразу опустел после его отъезда. Как-то раз Флорри заметила ее уныние и отвела ее в сторону.

– Я вижу, что ты неравнодушна к нашему Джеку, только не показывай ему этого. Он похож на моего отца и не любит, когда на него надевают узду. Не дави на него, и он сам придет. Правда, милая, он не из тех, кто рано женится, но если уж надумает, то выберет тебя. Он относится к тебе с нежностью.

Выслушав такое мягкое предостережение, Миррен вспыхнула и потупилась. Она влюблена в Джека Сойерби с девяти лет, и теперь поздно что-то менять.

Она торопливо закончила работу; и у нее осталось чуточку времени, чтобы вымыться и переодеться. После этого она отправилась в Скар-Хед послушать все новости от Джека.

В последующие месяцы все было распахано, засеяно и приготовлено к зимним холодам, но зима 1940 года выдалась на редкость морозной и снежной. Уиндебанк ждал настоящей, серьезной войны, но не дождался. Эвакуированные горожане, замерзшие и недовольные, вернулись в Лидс и Халл. Активистки Женского института мариновали и консервировали овощи, варили джемы. Фонд служб утешения устраивал концерты, лотереи, благотворительные базары, все, что могло вытянуть деньги из карманов осторожных фермеров. Из далеких мест приходили письма; в несколько семей были доставлены печальные телеграммы, которые никому не хотелось читать. Берт участвовал в летных операциях, и Бен тревожился за своего брата.

Потом, в начале июня, пришли известия о чуде в Дюнкерке^[5] и об эвакуации, произведенной ужасной ценой. Джек был среди тех, кого вывезли в последний момент; он закладывал мины на берегу пролива^[6] и был ранен.

Он высадился в Ливерпуле и вернулся в один из вечеров, изможденный, в лохмотьях. Беспробудно спал почти три дня, а потом ел все, что готовила ему тетя Флорри. После этого его направили куда-то на юго-запад на спецподготовку.

В последний день перед его отъездом Миррен надеялась, что они сходят в кино, но он, все еще усталый, с серым лицом, провел весь вечер в пабе с Томом и Беном, рассказывал всем истории о своих подвигах на побережье, пил все, чем его угощали благодарные слушатели, и под конец хорошенько набрался. Потом он приплелся в Крэгсайд, и они с Миррен прогулялись по полям, проверяя всходы.

Как они и опасались, стебли овса были слабыми, а колосья маленькими и немощными. Миррен и Джек поднялись к Краю Света и стояли там, глядя вниз на долину и на розовый закат, разгоравшийся над пустошами.

– Я беру назад все слова, которые говорил до этого про этот дом, Миррен… Никогда не верь им. Тут просто рай по сравнению с теми местами, где я был. – Такого Джека, трезвого и печального, она еще не видела. Он всегда был в компании своим парнем, полным выдумок и дурачеств, всегда изображал из себя сумасшедшего. Теперь же он выглядел на десять лет старше. Миррен хотелось обнять его, хотелось убрать из его глаз боль и злость, которых она не замечала у него прежде.

– Что, все было очень плохо? – спросила она.

– У наших парней даже не было возможности войти в воду. Мы торчали на берегу как утки, и нас некому было защитить. Ни одного нашего самолета… Но мы все-таки выжили и готовы драться и дальше. Я не хочу, чтобы господин Гитлер наложил свои лапы на все это. Если мы сейчас не выдержим и дрогнем, это будет конец всего, что мы учили за свою жизнь. – На его глазах показались слезы. Миррен увидела мягкого Джека, несмотря на все его шуточки. Она схватила его за руку, хотела прижаться к нему, утешить, но он лишь недовольно тряхнул плечом.

– У нас нет времени и нет будущего, детка, только настоящее. Надо жить и ценить мгновения своей жизни, пока она не оборвалась. Я слышал, что Фредди Динсдейл пропал. Представляю, каково сейчас его матери. Мы ведь учились с ним в одном классе. Немного сумел он пожить на этом свете, верно? – Погруженный в свои мысли, Джек обвел взглядом поля и долину. – Так что будем есть, пить и веселиться, потому что завтра мы умрем!

– Замолчи! – воскликнула она, подумав о брате ее бедной подруги, пропавшем на том берегу пролива.

– Вот пошла бы ты на военную службу и увидела, что там творилось, – пробормотал он, не слушая ее.

– Разве ты не заметил? Я тоже мобилизована.

– Женская земледельческая армия… ну, ты наверняка знаешь, как вас прозвали парни… земляными задницами. – Он замолк, увидев ее озадаченный взгляд. Потом уселся на траву, широко раздвинув ноги.

– Ужасно. – Она вспыхнула и отвернулась от него.

– Ладно, не обращай внимания. Я пошутил. Будь чуточку легкомысленнее, не принимай все так всерьез. Здесь не заметно никаких следов войны, верно?

– Не заметно? – разозлилась она. – Тогда почему на моих колесах облысели покрышки, а мои руки все в мозолях от граблей и вил, потому что я сгребаю сено и убираю навоз? А еще я езжу в Скарпертон и там отрабатываю смену. Никогда в жизни я так не уставала, как теперь. Наша задача – обеспечить всех молоком и хлебом, мясом и яйцами. Мы выращиваем все, что можем. Разве что нас тут не бомбят и не обстреливают из орудий. – Она сердилась все сильнее. Он испортил их прощальный вечер, заставил ее спорить с ним.

– Я знаю, знаю, лапушка, но ты все-таки не забывай и об отдыхе и развлечениях. Конечно, мне приятно знать, что моя девчонка ловко управляется с навозом и сеном, так что мне есть за кого сражаться с врагом. – Он улыбнулся, озорно сверкнув черными глазами. У нее учащенно застучало сердце.

– Что? Ты сказал, что я твоя девчонка? – переспросила она.

– Конечно. Да ты всегда была моей девчонкой. – Он чмокнул ее в лоб. – И я буду ждать твоих писем. Пиши мне каждую неделю и сообщай все деревенские сплетни. Только не пиши ничего о ферме и о том, как Долговязый Бен удобно там пристроился подальше от фронта…

– Бен так не считает. Он здорово нам помогает, а еще он вступил в местный отряд самообороны^[7].

– «Посмотрел, пригнулся и смылся»? Очень здорово, – рассмеялся Джек. – Если фрицы высадят тут десант, что они будут делать? Забросают их картошкой и навозом? Ведь у них даже нет приличного оружия. Они только и знают, что торчать в пабе.

– Нет-нет, не придумывай! Они целый день работают, а по ночам охраняют железную дорогу. Мы почти не видим Бена дома. Я не люблю, когда ты наговариваешь на людей, – добавила она.

– Что-то слишком горячо ты его защищаешь. Может, я чего-то не знаю? – У Джека всегда мгновенно менялось настроение.

– Не говори глупости. Бен мой кузен, мой старший брат. И вообще, он не из таких.

– Все парни такие, дай им только шанс. Ты смотри у меня! Вокруг столько солдатиков. Теперь ты моя девчонка! – Он грубо привлек ее к себе и поцеловал в губы. – Это для начала, – засмеялся он. – Но когда я вернусь, будет продолжение.

С этими словами он вскочил на мотоцикл и с ревом умчался, оставив ее в полном обалдении. Их первый поцелуй, такой особенный момент, и как быстро все закончилось. Любит ли он ее? Неужели она теперь его девушка? Так странно: сбылись все ее романтические мечты. Здесь, на этих продуваемых всеми ветрами пустошах. Правда, все случилось так скоропалительно, напряженно и буднично. Где знаки внимания, розы, любовные записочки, страстные объятия, как у Хитклиффа и Кэти в «Грозовом перевале»?

Не будь дурочкой, подумала она, вовсю улыбаясь. Ведь это Джек, а он всегда был импульсивным. Эх, жаль только, что он будет так далеко. Неизвестно, когда она увидит его снова. Проклятая война портит все, но ничто не может испортить их долгожданный, восхитительный роман.

Побывка Джека закончилась, а вскоре кончилось и лето.

Как-то ночью бушевал сентябрьский шторм, какие случаются на исходе лета. Миррен казалось, что крыша дома вот-вот взлетит и унесется прочь. Дождь лупил в стекла, пробивался в щелки. Вой ветра не давал уснуть. Миррен показалось, что она слышит рокот «Юнкерсов», летящих в Ливерпуль или Манчестер, и посочувствовала бедным парням с зенитной батареи, обосновавшейся на пустоши.

Новостные сводки каждый вечер сообщали о возможности высадки парашютистов и появления вражеских агентов и призывали население к бдительности, но Миррен чувствовала себя в безопасности на их высоком холме. Рядом с ее подушкой лежали письма от Джека, полные веселых шуток. Было трудно сочинять ответы, отрываясь от повседневной мороки. Сейчас надо было встать и приготовиться к утренней дойке, а ей хотелось лишь одного – зарыться головой в подушку и спать, спать…

Тяжело вздохнув, она соскочила с кровати, натянула на себя штаны, мужские носки, джемпер и рабочий комбинезон, обмотала голову шарфом наподобие тюрбана. Если она поторопится, у нее останется время для чая. Рассвет едва забрезжил, но шторм улегся, и то хорошо.

Она открыла дверь, выпуская на улицу собаку, и заметила странную тень в дальнем конце соседнего поля, где рос старый ясень. С ужасом она узнала летающий корабль, цеппелин, гигантскую пузатую рыбу. И тут же метнулась в дом.

– Они высадились! Немцы прилетели сюда на дирижабле! Идите все сюда… Бен, хватай ружье. – Бен спал на чердаке. – Пошлите за дядей Томом!

Охваченная паникой, она забыла все инструкции, полученные во время занятий. Забыла даже про здравый смысл.

Как они пошлют за подмогой, если парашютисты рядом? Что там говорилось в листовке: «Если враг придет…»?

Спокойно, Миррен, не теряй разума. Занимайся своими делами и включи радио, сказала она себе. Ну, сказать легче, чем сделать, ведь работает лишь одна драгоценная батарейка. Стариков надо отправить в подвал, а Дейси, нынешнюю помощницу, предупредить.

С мрачными лицами все сидели за столом и пили чай. Дедушка Джо побледнел. Слишком сильное потрясение для его возраста.

– Вот уж не думал, Аделайн, что доживу до такого, – прошептал он. – Среди ночи пролетели прямо у нас над головой. И нам ничего не остается, как молиться…

– А также доить коров. Гитлер не Гитлер, а о коровах нужно позаботиться, – заявила Миррен, внезапно ощутив прилив сил. – Они не получат и наших кур.

Бен уже оделся и закинул на плечо рюкзак.

– Мне надо идти! – Он направился к двери.

– Ты куда, Ройбен?

– Я получил приказ – если… – Он выскочил на улицу, и окончания фразы никто не расслышал. Но тут же раздался его громкий хохот. – Иди сюда, Миррен Гилкрист, и скажи мне, что ты увидишь.

Все бросились к двери.

– Неужели ты не узнала аэростат? – сквозь смех спросил он. – Это один из наших. Паника отменяется! Отбой!

– Откуда они появились среди ночи и напугали меня до смерти? – Миррен чувствовала себя глупо, но защищалась. Бен был прав – это гигантский аэростат заграждения.

– Не знаю. Видишь, тросы зацепились за дерево. А вот болтается какая-то корзина. Дед, можно не волноваться и жить дальше. Бой отменяется.

Какое облегчение! Нет ничего страшнее, чем аэростат заграждения, летящий низко над землей и натыкающийся на дома. Миррен видела аэростаты в ленте новостей в кинотеатре «Маджестик», она иногда смотрела кино, когда бывала в Скарпертоне. Но только этот был огромным. Откуда он появился?

– Ты лучше сообщи кому-нибудь о его появлении, – усмехнулся Бен, наслаждаясь красным румянцем смущения на лице кузины. Миррен решила сохранить остатки достоинства, хотя ей хотелось вместо аргументов просто влепить ему оплеуху.

Между ними шло постоянное соперничество; оба они были городскими детьми. Теперь каждому из них хотелось стать более умелым фермером.

– Не ухмыляйся, тебе не идет! – огрызнулась она. – Мне надо идти на дойку, а не прыгать по дорогам. Сам садись на вел, поезжай в долину до телефонной будки и позови сюда свою самооборону. Еще не хватало, чтобы это безобразие весь день мозолило нам глаза, словно ангел смерти.

Потом она вернулась к делам – доила коров, вычищала навоз, убиралась, стараясь все успеть. Через какое-то время на дороге показался запыхавшийся Арни Блеуитт со своими приятелями, на его плече висело их единственное ружье. Интересно, закрыли ли они ворота, подумала она, а то с нижнего поля уйдут коровы шортгорнской породы.

– Эх, Арни, наконец-то вы явились! – насмешливо заметила Миррен. – Хорошо еще, что это наш аэростат, а не немецкий десант, а то мы бы уже все были на том свете.

– Нам приказано охранять аэростат день и ночь, так что, пожалуйста, шесть кружек чая, – ответил он, бесцеремонно оглядывая ее с ног до головы.

– Сами возьмете. Мне некогда, у меня куча дел. А это чудище никуда не денется, да его и охранять не нужно. Вам что, больше нечем заняться? Я сейчас найду для вас работу, – сказала она.

– Тросы запутались в ветвях. По-моему, он напоминает кита в ловушке. Уже послали за лебедкой, чтобы сдвинуть с места старину Моби Дика. Пойду проведать Джо и Ади. Наверняка они натерпелись страху минувшей ночью.

Он скрылся в кухне и вскоре вынес поднос с кружками и большими клиньями овсяного пряника. На аэростат больше никто и не смотрел. Зато из долины поднимались на холм любопытствующие, чтобы взглянуть на белое чудище. Даже школьный учитель привел ребят, и они стали рисовать аэростат. Миррен тем временем пыталась делать свою работу.

К вечеру на дороге раздался натужный рев машин, одолевавших подъем. Прибыли грузовики и кран. Наконец-то и военные тут, подумала Миррен. Из кабины выскочил какой-то чин и промчался по двору.

– Что тут делают все эти гражданские? Ведь вам строго велено охранять аэростат! – заорал он, когда ополченцы вскочили на ноги при виде настоящего военного. – Мне нужно, чтобы была проведена эвакуация. Упакуйте чемодан и убирайтесь отсюда немедленно, – приказал он. Дедушка Джо стоял рядом с ним, ничего не понимая. К ним подбежал Бен.

– Что такое?

– Территорию нужно немедленно очистить, – заявил офицер.

– Это ферма. Нам нужно смотреть за скотом, – возразила Миррен.

– А вы тут из Земледельческой армии? – поинтересовался он, глядя на нее, словно на навоз на своем башмаке.

– Это наша семейная ферма. Мы не можем вот так взять и уйти. В доме старики, – возразила она.

– Тем более необходимо провести эвакуацию. – Офицер был категоричен. В грузовике сидели готовые к действию солдаты.

– Но ведь это всего лишь аэростат, – сказал Бен, встав рядом с кузиной.

– Ситуация нестандартная. Аэростат сорвало с места швартовки. Он оснащен определенными взрывчатыми элементами, способными при контакте разрушить «Юнкерс». Они могут сработать. Вот все, что я могу сказать, – последовал ответ.

– Там что – бомба? – спросил Бен.

– Я не имею права ничего говорить… В целях безопасности гражданского населения мы должны первым делом произвести эвакуацию.

– Нам никто не сказал ничего про бомбы, – прохрипел Арни, испуганно пятясь.

– Оставайтесь на посту и выполняйте приказ. Чем раньше будет эвакуирована ферма, тем быстрее мы сделаем то, что должны.

Миррен все казалось дурным сном. Она сунула в чемодан какие-то вещи перепуганных деда и бабушки, вывела их из дома, и они сели в повозку вместе с Дейси. Бен перегнал лошадей на дальнее поле к коровам, где нужно было скоро начинать дневную дойку.

– Не волнуйся, я займусь коровами, – улыбнулся он. – А ты отвези всех на Скар-Хед.

– Я никуда не поеду! – решительно заявил дедушка Джо, но когда Бен объяснил ему, что бабушке и девчонкам угрожает опасность, он тоже сел в повозку.

– Я вернусь назад, как только они устроятся, и соберу овец. Если будет взрыв…

– Поезжай с ними, Миррен, или будешь иметь дело со мной, – приказал Бен.

– С тобой? Да кто ты такой? Я тут при исполнении, – огрызнулась она.

– Я старше тебя и больше, так что проваливай. – Ростом он был метр девяносто, и на этот счет спорить было бесполезно.

Когда они прыгали на ухабах по пустоши, Миррен глядела на крышу старой фермы. Нет, такое невозможно. Разве может их родной, отечественный аэростат уничтожить столетнюю ферму Крэгсайд вот так глупо, по прихоти ветра? Прежде ей казалось, что война где-то далеко, а они тут живут в безопасности, а теперь поняла, что испытывали бедняги-лондонцы, когда их дома разносило в щебенку, а они оставались в чем были и могли рассчитывать лишь на милосердие незнакомых людей.

У нее на коленях лежали отцовская жестяная коробка и портрет дяди Джорджа с каминной полки. Забавно, что она впопыхах схватила именно эти вещи.

По ночам они слышали рокот бомбардировщиков, видели дальше зарево пожаров, но все это казалось таким далеким. На пустоши разбился самолет: молодой летчик воткнулся в тумане в скалу. На железную дорогу упало несколько бомб, но больше ничто не нарушало их покой.

Если не считать связанных с войной ограничений, никто и не ощущал, что идет война, но теперь она заявила о себе. Впервые Миррен осознала, насколько они беспомощны. Если бомба взорвется, она сотрет напрочь и Крэгсайд, и всех тех храбрецов, которые возятся с аэростатом. Бен охраняет их скот и тоже находится в опасности. Внезапно ей стало ясно, что они не играют в войну, что реальны и война, и связанная с ней опасность.

Никто из них не произнес ни слова, но когда они прибыли в Скар-Хед, впервые за несколько месяцев она поднялась на «Край Света» и долго молилась о том, чтобы все было хорошо.

Бен прошел на верхнее поле и оттуда завороженно наблюдал за действиями военных. Шестидесятифутовый аэростат заграждения принесло штормом с побережья, из доков в Барроу-ин-Фернесс. Работа была опасная; смертельная подвеска с зарядом взрывчатого вещества болталась на верхушке огромного ясеня.

Кран в кузове грузовика подвели к крепежу корзины. Каждое действие было выверенным и точным. На аэростате открыли клапан, чтобы выпустить газ. Затем капрал из команды саперов, облачившись в спецодежду, полез на дерево, чтобы обезвредить взрывное устройство. Одно неправильное движение – и на месте Крэгсайда останется воронка.

Мучительно долго жизнь многих людей висела на волоске. Но храбрец в конце концов сделал свое дело, и паника внезапно прошла.

Все стояли в синем облаке сигаретного дыма. Бен раздавал всем кружки со сладким чаем. Он знал, что бабушка не отругает его за то, что он расходовал ее драгоценные запасы, – это была лишь скромная награда за спасение фермы.

– Будет что рассказать детям, – сказал со смехом один из саперов, с интересом разглядывая старинную постройку. – Приятное место… Необычная архитектура для фермерского дома. Твоя жена правильно сделала, что быстро увезла отсюда стариков.

– Это моя кузина, а не жена, – быстро возразил Бен.

– Извини. Значит, ты холостой?

– Ну, нет времени, тут у нас две фермы, – ответил он, догадываясь о невысказанном вопросе: что тут делает этот долговязый парень и почему он не в армии? – Конечно, еще и местное ополчение, – добавил он.

Он не собирался сообщать правду ни ему, ни кому бы то ни было. На самом деле несколько месяцев назад ему предложили пройти специальную подготовку. Ополчение было прикрытием для его участия во вспомогательном подразделении, секретном отряде из местных парней, которые встречались под покровом темноты. Эти люди могли моментально скрыться в подземных бункерах, где на случай вторжения врага были приготовлены продовольствие и боеприпасы. Их научили не бояться смерти, устраивать диверсии, убивать противника. Это была сверхсекретная армия, о которой никто не должен был знать.

В общем, по ночам они учились уходить от слежки, выполняли упражнения, и никто из их близких ни о чем не подозревал. Так и было задумано. При определенном везении они могли бы продержаться в тылу противника месяцев шесть. Принципиальное значение имело то, что они знали каждую пещеру, каждую расщелину на этих холмах. Их и отбирали по этому критерию и по их способности в случае чего смешаться с другими мужчинами, одетыми в форму ополченцев.

Если Том и удивлялся, куда Бен уходил поздно ночью с рюкзаком за плечами, он ни о чем не спрашивал племянника. Ну, а в противном случае он получил бы кучу лжи о том, что он ловил ночами браконьеров или тренировался.

Вместе с Беном в их группе было шестеро: лесник Подж, вожатый скаутов Эван, фермеры Дик и Дейв и старший в их группе парень. Все знали друг друга по прозвищам. Бен был Долговязый. Он знал, на что шел. В тылу врага такие группы погибали в считаные дни или недели.

Чем меньше народу знали об этом, тем лучше. Бену лишь оставалось молиться, чтобы их навыки никогда не понадобились. Но по крайней мере он мог смотреть в глаза военным, зная, что он вносит свой вклад сразу на двух фронтах.

Жалко, что в такие отряды не брали женщин, ведь Миррен знала местность даже лучше его. Но и она не заметила бункер, оборудованный на склоне возле Края Света и тщательно замаскированный. В случае опасности там имелся еще один выход, через бетонную трубу. Бен был рад, что ему пригодились все его бойскаутские навыки.

Когда опасность была позади и грузовики запрыгали вниз по склону, Бен пошел в Скар-Хед, чтобы сообщить всем о благополучном исходе дела с аэростатом. Там он обнаружил всех в подавленном настроении, тетя Флорри вытирала глаза, а Миррен сидела молча, бледная от ужаса.

– Что случилось? – спросил Бен.

– Джек… – ответил дядя Том, махнув рукой на телеграмму. – Парень разбился на мотоцикле… налетел в темноте на дерево. Сейчас в госпитале возле Олдершота. Флорри и Миррен хотят поехать к нему.

Поделом ему, подумал Бен, но промолчал. Джек носился как сумасшедший на своем «Нортоне», пугая овец и лошадей; мог неожиданно выскочить из-за угла. Теперь будет умнее.

– Сильно он пострадал? – спросил он.

– В телеграмме не сказано, но, конечно, сильно, раз он влепился в дерево, – зарыдала Миррен. – Зачем он только носился как угорелый?

Почему девчонкам всегда нравятся самые бесшабашные парни? Бен вздохнул, видя, как подкосило ее это известие. В голубых глазах Миррен сверкали искры слез. Она растрясла свой щенячий жирок, и теперь в ней мало что осталось от школьницы-толстушки. Пожалуй, она превращалась в самую красивую девчонку во всей долине. Джек явно не оставит ее без внимания.

– Он везучий, и шишка на голове его не остановит, вот увидите, – ответил он. – Когда он поправится, ему дадут отпуск. Не волнуйтесь, тетя Флорри, он крепкий, как коровья шкура.

– Нет, я очень беспокоюсь. Он уже прошел через Дюнкерк, и теперь вот это несчастье… Когда-нибудь его везение закончится. Жалко, что он не такой степенный, как ты.

Похвала такая, что хуже не бывает, подумал он. Старина Бен, зануда известный… если бы только знали они, что он может сделать с куском проволоки и веревкой… Он улыбнулся.

– Ладно, взгляните на все с более веселой стороны, – сказал он. – По крайней мере он сможет вернуться в Крэгсайд. Аэростат убрали с дерева, опасность миновала. Поехали домой.

При этой новости Миррен вскочила на ноги, и вскоре все уже ехали на повозке и с облегчением переговаривались, радуясь, что все позади. Арни и его приятели давно ушли, оставив после себя на усеянном навозом дворе кучку окурков и трофей – серую оболочку аэростата.

Женщины обрадовались.

– Сошьем диванные чехлы, – сказала бабушка, пощупав ткань.

– Можем сшить и костюм на лето, – добавила Миррен.

– Флорри тоже захочет взять часть материи на занавески.

– Кто нашел, тот и хозяин, – заявила Миррен. – Впрочем, тут хватит на всю деревню. Мы разрежем оболочку, выстираем, а тогда и поглядим, что с ней дальше делать… Жаль, что она не черная, а то можно было бы подшить изнутри шторы на больших окнах.

– На вас никогда не угодишь, леди, – улыбнулся дедушка. – Господь умерил ветер, чтобы не мерзла стриженая овечка. Лучше давайте помолимся Ему в благодарность за избавление от опасности и о выздоровлении Джека.

Все склонили головы и молча постояли. Крэгсайд вернулся к ним, опасность миновала. Возможно, думал Бен, это добрый знак, что Гитлер сюда не придет. Тогда, может, Бен и доживет до преклонного возраста. Но до победы надо молчать и хранить свою тайну.

Джек медленно поправлялся. Миррен с нетерпением ждала от него новостей. Неделя тянулась за неделей, вот и месяц прошел. Она писала ему каждый день и, пытаясь его развеселить, даже поведала ему о переполохе с аэростатом. Может, этот несчастный случай наконец-то его образумит.

Флорри сумела съездить один раз в госпиталь. С собой она повезла в жестяной коробке свежую выпечку, которая потерялась в давке при посадке в поезд.

– Не надо так тревожиться, – засмеялась Флорри, вернувшись. – Он цел-невредим и такой же нахальный, как всегда. Видно, у него бетонная головушка. А уж как он радуется твоим письмам…

Миррен густо покраснела. Теперь она уже не могла ни от кого спрятать своих чувств.

На ферме шел забой свиней, и теперь Крэгсайд мог встретить зиму цепочкой сырокопченых и засоленных свиных боков, вывешенных на крюках в задней кладовой. Миррен вычищала навоз, когда в ворота фермы вошел запыхавшийся от долгого подъема Джордж Терсби, местный почтальон.

– Инспектор вступил на тропу войны и подсчитывает квоты на свиней. Тейлор позвонил в «Флис» и велел передать всем в долине, чтобы прятали лишнее.

– Спасибо. Заходите и выпейте рюмочку, – подмигнула ему Миррен. – Скажите бабушке, что вы заслужили еще один кусок пирога.

На правила и предписания, гласившие, что семья может забить для собственного потребления лишь одну свинью, никто из фермеров не обращал внимания, надеясь, что это пройдет незамеченным. При выявлении таких нарушений им грозили штраф и ненужная шумиха. Поэтому каждую ферму предупреждали об осторожности, когда в долину направлялся чиновник из Военного сельхозкомитета.

Теперь Бен должен был сообщить об этом дяде Тому на Скар-Хед. Они обещали дать свинину к Рождеству семьям, которые помогали им летом.

– Где же мы спрячем мясо? – прошептала Миррен, понимая, что чиновник станет проверять самые очевидные места. – В подвале или амбарах его сразу найдут. Они могут заглянуть туда в наше отсутствие… – Тут из конюшни донеслось конское ржание: нетерпеливый Геркулес, клейдесдальский тяжеловоз, бил копытом и требовал внимания.

Они схватили мешок с овсом и сунули ему, а Бен перетащил свинину к задней стене конюшни и накрыл ее мешками.

Часом позже прибыл фургон инспектора. Мистер Симпсон был в скверном расположении духа – он поскользнулся на грязной дороге и забрызгал габардиновый макинтош. Бабушка усадила его за стол и угостила своим знаменитым имбирным пряником с патокой. Он и не догадывался, что эта черная патока, так украшающая пряники и кексы, хранится у хозяйки фермы в бидоне, предназначенном для кормления скота.

– Мне пора идти, миссис Йевелл. Значит, две туши, да? – Он хитро улыбнулся, понимая, что к чему, но не в силах ничего сделать. – Простите, но я должен осмотреть ваше хозяйство, – продолжал он. – Взглянуть, так сказать, собственными глазами.

Он заглянул в кладовые и в подвал, на чердак, в амбары и уже направился к конюшне, но тут к нему подошла Миррен.

– Пожалуйста, мистер Симпсон, решайте сами, но я должна вас предупредить, что Геркулес не любит чужих… Я боюсь, что он вас лягнет. Мы не хотим нести ответственность за причиненную вам травму.

– Неужели? – Инспектор поглядел на дверь конюшни и на бесхитростное лицо девушки. – Я умею обращаться с лошадьми. – Он открыл дверь, но тут Геркулес захрапел и грозно встал на дыбы, и Симпсон поскорее ее захлопнул. У Миррен отлегло от сердца. – Я вижу, что вы не шутите, мисс. Благодарю вас, вроде бы все в порядке. Я рассчитываю на честность богобоязненной семьи Джозефа Йевелла, – не без сарказма заявил инспектор на прощание. К счастью, дедушка Джо не расслышал его слов.

– Что он сказал?

– Ничего особенного. – Миррен улыбнулась, радуясь, что у деда возрастные проблемы со слухом. – Я сейчас угощу Геркулеса морковкой. – Этот норовистый паршивец спас не только свинину, но и репутацию их семейства.

Приближалось Рождество, и, если не подведет погода, Джек приедет в увольнение (он поправился и снова нес службу). Он заработал сотрясение мозга и множество гематом, но более ничего серьезного, так что тетя Флорри пекла пироги, на случай, если сын сможет вырваться домой.

Миррен торопливо делала свои дела, намереваясь пойти на вечеринку местной самообороны, устраивавшуюся в деревенском зале. Все девчонки из хостела стоят на ушах и наверняка расфуфырятся. Она тоже в кои-то веки встряхнется и вылезет их своих рабочих штанов и фуфайек, чтобы не отстать от них. Для этого требовалось нагреть несколько ведер горячей воды и хорошенько отмыть, отскрести с тела и волос вонь скотного двора. Она наденет свое единственное хорошее платье и чулки, а еще марказитовые бусы, которые Джек подарил на ее день рождения, когда ей исполнился двадцать один год.

Ее новый наряд был вдохновлен сценой из «Унесенных ветром», где Скарлетт О’Хара шьет себе платье из гардин. Флорри порылась в сундуке и нашла кусок бархата, остатки старых штор, украшавших гостиную. Бабушка настаивала, чтобы Миррен надела на вечеринку что-нибудь приличное, но никому не хотелось расходовать хорошую, новую материю, вот они и отрезали выгоревшие на солнце места. Оставшегося куска оказалось достаточно, чтобы сшить облегающее платье с короткой юбкой, рукавом в три четверти и глубоким вырезом с фестоном в виде сердца. Подарок Джека был хорошо виден всем. Флорри помогла Миррен уложить волосы спереди в изящный валик, а сзади они падали пышной волной на ее спину.

– Ну, ты просто ослепительная красавица, – засмеялась она. – Все парни попадают штабелями от изумления!

Миррен с трудом узнала себя в зеркале. Прежде ей не приходило в голову наряжаться, и теперь на нее глядела из рамы незнакомка. Но в ее глазах сияла надежда, что Джек приедет домой, и это поднимало ее настроение.

Ей никак не хотелось, чтобы он увидел ее в пропахшем навозом старье. Другие девчонки из Земледельческой армии наверняка станут строить ему глазки. Ей пришлось повозиться с запахом, навязчивой смесью кислого молока, навоза и пота. Все городские девчонки в шутку, намекая на «о-де-колон», именовали его «о-де-коровник» (в первые дни этот запах вызывал у них позывы рвоты, но потом они постепенно к нему привыкали). Но все старались обзавестись самыми сильными духами – так, на всякий случай. У Миррен были только лавандовая вода и мыло «Лайфбуой». Она понадеялась, что этого будет достаточно.

Бен обещал подбросить ее на грузовичке, а чтобы это выглядело как легитимная трата бензина, он привязал в кузове козу, словно вез ее к ветеринару. Все так делали время от времени, чуточку расширяя предписания Военного комитета.

Миррен жалела, что не Джек сопровождал ее на танцы, но от него уже неделю не было писем. Она плохо представляла себе, чем он теперь занимался, а он лишь намеками писал о своей новой должности. Война не война, но если он приедет на Рождество, это будет счастье.

Бен не поленился почистить к танцам свою военную форму и отполировать до блеска башмаки. Еще он вымылся и побрился, набриолинил свои светлые волосы, расчесав их на пробор, и почистил зубы. Он не хотел, чтобы от него пахло фермой, когда он повезет расфуфыренную Миррен, но и танцевать у него тоже не было настроения.

Пропал без вести его старший брат Берт. Телеграмма пришла неделю назад, и с тех пор ничего, тишина. Они молились, чтобы он попал в плен. Многие парни, улетавшие на бомбардировщиках за пролив, оказывались в немецком плену. Конечно, хорошего мало, но все-таки лучше, чем гибель. При мысли об этом ему делалось тоскливо.

После телеграммы он сразу поехал в Лидс утешить родителей. Те храбрились, но мамины глаза покраснели от слез, а сам он чувствовал свою беспомощность.

– Не будем терять надежду и поищем утешение в работе, – улыбнулась мама сквозь слезы. – Слава богу, что ты в безопасности. – В ее голосе не прозвучало ни капельки упрека, но он прочел его на лицах других людей, приходивших к дверям их виллы в Уэст-парке, чтобы выразить соболезнование.

Он забыл про все свои печали при виде Миррен. Она вышла из дома в бархатном платье, с изящно зачесанными надо лбом прядями, в туфлях, обликом похожая на спелую сливу.

– Да ты здорово отмылась, – сказал он, стараясь не показать своего восхищения. – Тебе бы надо укутаться потеплее и захватить резиновые сапоги. Погода-то гляди какая. Вот-вот снег пойдет.

Она почему-то сердито нахмурила брови, но он схватил ее в охапку и посадил в кабину, отодвинув рюкзак.

– Какие новости? Как там тетя Пам? – спросила она. – Привези сюда родителей на Рождество.

Он кивнул. Теперь ему не хотелось портить вечер мыслями о войне.

– Ты всюду ходишь с этим старьем – почему? Там что, твои сбережения? – спросила она, теребя лямку рюкзака.

Бен спихнул его под ноги. Он не имел права никому говорить, что это его боекомплект. В случае внезапной тревоги он должен будет бросить все дела, схватить рюкзак, скрыться в бункере и ждать дальнейших инструкций. В нем было все необходимое: пистолет, несколько патронных обойм, боевой нож Ферберна, моток проводов, инструменты, карты, таблетки солодового молока «Хорликс», другие продукты, которые поддержат его силы, пока он будет добираться до секретного убежища.

Они уже много раз отрабатывали эти действия глубокой ночью – уходили в тайный лагерь на пустошах, захватывали «вражескую» батарею, «минировали» железнодорожное полотно. Все в духе бойскаутов, но со смертельной серьезностью. Как-то дядя Том поймал его и врезал оплеуху за бездельничанье, но он отнесся к этому стоически, по-мужски. Он не мог сказать ему правды, это было бы прямым предательством.

Бен и Миррен в молчании спустились в Уиндебанк, оставили грузовик в укромном месте на верхней дороге и привязали козу на обочине, чтобы она подкормилась. Такая же идея пришла в голову многим – в других грузовичках пищали цыплята и гавкали собаки. Все окна были затемнены, деревня тонула во мраке, и лишь на углах улиц несколько белых линий направляли осторожных прохожих. Трио музыкантов «разогревалось» перед выступлением.

Деревенский зал несколько дней украшали по вечерам жены ополченцев – под потолком висели фонари, колокольчики и бумажные гирлянды, на подоконниках стояли в стаканах свечи. На сцене стояла рождественская елка, возле нее уже расположилось трио Джимми Бенсона – скрипач, ударник и пианист.

Бен посмотрел с надеждой в дальний конец холла, где на столе, накрытом скатертью, стояли угощения, принесенные участниками вечеринки – пирожки и сосиски в тесте, булочки с начинкой из холодной нарезки и мясного паштета, фруктовые пироги, печенье, все по порциям, чтобы каждый получил свою справедливую долю. При мысли об ужине он понял, что страшно голоден. Был там и разрешенный бар, но пива в нем мало, не разойдешься, в основном шипучка. Парни будут подзаправляться в пабе, благо он недалеко. Танцы – штука такая, что хочется пить, а они будут отплясывать до рассвета.

Там была стайка школьниц в носочках до щиколотки, соплячки пыжились, изображая из себя взрослых. Бена с интересом разглядывали подружки Миррен из хостела – нарумянили щеки, накрасили губы помадой, и от них исходил какой-то аптечный запах. Несколько деревенских женщин дежурили возле стола, отгоняя от него вороватые пальцы.

Бен был неважным, неуклюжим танцором, стеснялся этого, но на деревенских танцах чувствовал себя увереннее. В дверях он заметил парня из своего отряда, пожиравшего глазами кружившихся в вальсе девчонок, и подошел к нему поболтать. В мужской компании он чувствовал себя увереннее. Когда он снова повернулся, Миррен лихо отплясывала с Арни Блеуиттом. При свете фонарей она выглядела роскошно, ее светлые волосы колыхались за плечами, стройные лодыжки так и мелькали над полом. Рядом с ней другие девчонки казались размалеванными простушками.

Позже, когда азарт танцующих все больше нарастал, Бен подумал, не пригласить ли ему Миррен. Хоть она и была его кузина, но он почти не знал ее до своего приезда из Лидса в начале войны. В детстве их тропы редко пересекались, если не считать его появлений у деда с бабкой да еще того памятного случая, когда она сломала себе руку из-за очередной безумной затеи Джека.

В школьные годы она выглядела как девчонка-сорванец, но при этом всегда сидела, уткнувшись носом в книгу, когда его привозили в Крэгсайд. Честно говоря, тогда ему было на нее наплевать. Но с началом войны она, как и все, отложила свои карьерные амбиции, и он восхищался ею все больше и больше.

Пора было бы сказать ей, что она очень ему нравится, но это прозвучит странно, и она скорее всего просто его высмеет. На ферме они были напарниками, хорошей командой. Он не очень-то силен в романтических трали-вали, да и его ухаживания во время работы выглядели бы как-то нелепо. Нет, он все-таки решил не позориться и стоял у стенки, глядя, как другие кружили ее по холлу.

Как обычно, шла борьба за тарелки, и Бен несколько раз ходил на кухню по чьей-то просьбе. В одиннадцать он набрался смелости и решил пригласить Миррен на медленный фокстрот, и это стало большой ошибкой, как и джентльменское «извиняюсь».

Арни ловко полировал пол ногами, бесстыдно прижимался к Миррен, и Бен решил спасти ее и заявил, что теперь его очередь.

До этого он и не замечал, что она такая маленькая – по плечо ему. Он вдыхал запах ее вымытых волос, а когда она улыбнулась, у него все задрожало внутри. Они сделали несколько шагов, и он наступил ей на ногу.

– Извиняюсь. – Кто-то похлопал по его плечу. Он обернулся и увидел ухмыляющееся лицо Джека Сойерби.

– Джек! Ах, Джек, ты все-таки приехал! – завизжала Миррен с таким откровенным восторгом, что Бен отступил на шаг и с удивлением смотрел, как она обнимала пасынка Тома с излишним, на его взгляд, энтузиазмом. Они закружились в танце, даже не оглянувшись.

Он вздохнул – вот, значит, какие дела. Ну и ладно. Он ретировался к двери и вытащил пачку сигарет. Больше он сегодня не танцует, хватит и одного раза. Теперь ему надо покурить и глотнуть свежего воздуха.

Миррен уже не глядела на других солдат – рядом с ней был Джек, такой веселый и красивый. В его черных глазах сверкало озорство, когда они танцевали, танцевали, танцевали, пока у нее не закружилась от восторга голова.

Он приехал домой на Рождество, на целых пять дней. Поезда на этот раз ходили по расписанию, снег не испортил дороги, а у Джека зажила рука; все было замечательно.

Как она радовалась, что не пожалела сил и навела марафет. Джек спас ее ноги от огромных башмаков Бена. Когда работаешь с кем-то целый день, и сказать-то друг другу нечего, разве что: «Как там вымя у Дейси?», «Ты поставил ловушку на крыс?», «А что, новый работник починил крышу в курятнике?». Зато с Джеком у нее целый мир свежих тем. Где он теперь служит? Что видел? Что там в Лондоне?

– Мне даже не верится, что ты приехал, – вздохнула она. – Почему ты не писал? Я бы тебя встретила.

– И я бы не увидел на твоем лице этого радостного изумления? К тому же поезда ходят сейчас плохо, и никогда не знаешь точно, когда прибытие. А с вокзала меня подвезли. Если бы ты ждала меня, а я не появился, у тебя было бы кислое лицо. Ладно, пойдем куда-нибудь отсюда… – шепнул он.

– Ты на мотоцикле?

– К сожалению, нет, он сломался. Я пришел на своих двоих. Придется покупать новый, – сказал он, выводя ее под локоть из зала. – Давай заглянем в «Флис».

– Паб уже закрылся, да ты ведь знаешь, что я не хожу в такие места, – сказала она.

– Подписала бумагу, да? Поэтому?

– Я была тогда совсем маленькая… Просто мне все это не нравится.

– Ладно, тогда давай пойдем не спеша домой. Ведь нам надо о многом поговорить.

Держась за руки, они поднялись по тропе к Ганнерсайд Фосс, а оттуда дошли до «Края Света». Тучи уплыли за горизонт, все небо украсилось яркими созвездиями. Ярко светила луна, а вдалеке над пустошами шарили прожектора.

Они нашли укрытие от ветра. Джек сдернул с себя шинель, уселся на нее и протянул к Миррен руку.

– Присаживайся, солдат Земледельческой армии. Попкой на землю!

– Хватит ерничать! – одернула его Миррен и схватила его за локоть. Он поморщился. – Ой, прости, это твоя больная рука? Все еще не зажила?

– Война еще не кончилась, так что может быть и хуже, – саркастически произнес Джек.

– Давай не говорить о войне… Ну ее… Сейчас Рождество, и ты приехал к нам. – Она вздохнула и прильнула к его плечу.

– И это все? Я рассчитывал на более теплый прием. – Он рассмеялся, крепко прижал ее к себе, и она поцеловала его сомкнутыми губами.

– Так целуют маленькие девочки, – насмешливо сказал он. – Давай я покажу тебе, как надо.

Он накрыл ее губы своими и заставил ее приоткрыть рот. От его долгого, страстного поцелуя у нее все затрепетало внутри. Его руки грубо стиснули ее грудь. Даже Миррен сообразила, к чему это приведет, и робко отпрянула.

– Не здесь, Джек, не сейчас, – прошептала она. Все разворачивалось слишком быстро, и она испугалась.

– Но когда? – прошептал он в ответ. – Ты моя девчонка, моя единственная девчонка… разве ты не хочешь, чтобы я?..

– Я хочу, но тут сыро и холодно, я замерзла. Это мое лучшее платье… если оно испачкается, то… – пробормотала она, понимая, что дело не в этих причинах.

Его шуточки насчет того, что с девушками из Земледельческой армии все просто, не шли у нее из головы, и она испугалась, что пропадет вся романтичность его приезда. Она чувствовала себя неопытной и неловкой, не знала, что делать дальше. Опасно ведь позволить парню делать все, что он хочет. Одну из девчонок в хостеле уже отчислили из-за беременности, и она оказалась в ужасной ситуации.

– Я все сделаю как надо, любовь моя. Я никогда не причиню тебе неприятностей, если ты этого боишься. Да я и не принуждаю тебя ни к чему. Просто я скоро уеду, и мы долго не увидимся, а то и вообще… Не осуждай меня за то, что мне хочется получить подарок на Рождество, – произнес он, вставая. – Но ты права. Тут чуточку промозгло… Забавно, что мы всегда приходим с тобой сюда, к «Краю Света»…

– Потому что тут спокойно, сюда никто не придет. К тому же тут ты нашел меня тогда, давным-давно. Неужели ты забыл? – прошептала она, вспомнив про ту снежную ночь.

Волшебный момент прошел. Им стало холодно. Пора было спускаться вниз.

– Мы можем подъехать в Крэгсайд с Беном, – предложила она. – Он привез меня на праздник на машине. Да, а ты слышал новость про Берта?

Джек кивнул, но ничего не сказал.

Она чувствовала его разочарование, повисшее между ними словно ледяные сосульки. Упрекала себя в расчетливости и нерешительности. Но чей-то голос говорил в ее сознании: «Осторожнее, не торопись. Впереди еще много времени, не надо спешить». Но все равно, восторг угас, появилась какая-то неловкость.

– Ты придешь на Рождество? Мы споем рождественские песенки, поиграем в смешные игры… Придешь, а? – спросила она. Ей отчаянно хотелось услышать от него подтверждение, что он по-прежнему считает ее своей девчонкой.

– Старое доброе крэгсайдское Рождество. Не волнуйся, Миррен, я приду… Буду надеяться и ждать… Ведь ты моя девчонка.

– Правда? И ты не сердишься на меня за?.. – с мольбой спросила она, заглядывая ему в глаза.

– Сегодня ты выглядела роскошно. Все парни в зале ревновали меня. Ты бы видела лицо Бена, когда я появился. – Джек расхохотался. – Мы с тобой созданы друг для друга.

Она догадывалась, что он не любит девственниц и что он не новичок в любовных клятвах. Он знает, что делает, и умеет добиваться своего. Но в его объятьях она не могла ничего с собой поделать. Почему это парням можно развлекаться сколько угодно, а девушку сразу окрестят шлюхой?

Он проводил ее до двери Крэгсайда, чмокнул в щеку и зашагал в Скар-Хед, оставив ее в смятении. Она была возбуждена, чувствовала себя глупой и подлой, нервничала и внезапно чего-то испугалась. Нет, она не должна отказывать Джеку. Он нуждается в утешении, потому что скоро вернется на войну, где может погибнуть. Если она не даст ему то, чего он просит, то, возможно, это сделает какая-нибудь другая девчонка.

Эх, жалко, что рядом с ней нет человека, которому бы она доверяла настолько, что могла бы обсудить эту тему. Флорри? Нет, все-таки она слишком близкая родственница. Девчонки в хостеле все время говорили о сексе, но среди них у нее не было близкой подруги. Лорна сделалась после гибели Фредди слишком религиозной. Она просто придет в ужас от ее слов. Бен был ее единственным приятелем и всегда терпеливо выслушивал все ее рассказы. Но об этом она, конечно, ни за что не станет ему рассказывать.

Ему недавно стало известно, что его брат пропал без вести во время боевой операции. Сейчас он собирается съездить домой к родителям и убедить их, чтобы они приехали в Крэгсайд. И почему эта проклятая война так все переменила?

Даже бабушка неважно выглядела и задыхалась при малейшей спешке. Миррен не хотелось думать о том, что Джо и Ади так постарели, но когда они с бабушкой сидели и вязали ковер, в бабушкиных глазах была страшная усталость, а когда она поднималась по лестнице, у нее со свистом вырывалось дыхание. При мысли о том, что ее скоро не станет, Миррен испытывала панику. Ведь ей еще так многому надо у нее научиться, а времени остается так мало.

Глава 8

Миррен была полна решимости доказать всей семье, что и она многое может. И ничего, что она еще ни разу не отвечала прежде за весь рождественский обед. Бабушка занемогла и все утро не вставала с постели, так что внучке придется в первый раз в своей жизни поджарить гуся и командовать дедушкой и Дейси, словно войсками во время сражения.

Она любила Рождество, самое волшебное время года даже тут, на ферме, где не бывает отдыха. При нынешнем военном рационе им пришлось не раз прибегнуть к бартеру, чтобы набрать для пудинга достаточно изюма, муската и других специй. К счастью, в деревне нашлось достаточно тех, кто не любил сухофрукты и был готов обменять их на свежие яйца или кусочек зельца.

Было рождественское утро, и Джек должен прийти и попробовать ее стряпню, так что ей надо поторопиться и разделаться с овощами. Старинный буфет выглядел празднично, его украшали натянутые ленты, на которых висели рождественские открытки. На каждом уступе стояли ветки падуба, украшенные мишурой. В большой гостиной горел камин. Осталось почистить картошку и морковь. Ее руки застыли от ледяной воды, но сердце пело. Сегодня вечером она будет с Джеком.

На холодной каменной плите лежал гусь дяди Тома; его надо было набить фаршем, который приготовила тетя Флорри. Будет сногсшибательно вкусно. Дейси чистила яблоки для соуса. Своей очереди ждал и бабушкин пудинг из тертой моркови; к нему нужно было отварить в бойлере, стоящем в пристройке, орехи и смородину, причем сберечь каждую ягодку. Вот сколько было дел, прежде чем они отправятся в капеллу.

Пока они будут на службе, Дейси присмотрит за домом и бабушкой. На обеденном столе уже постелена туго накрахмаленная дамастовая скатерть, на ней фарфоровый сервиз, сверкающие чистотой столовые приборы и салфетки. В центре стола красовались в алебастровой вазе падуб и первые рождественские розы, которые росли под стеной в старой оранжерее. Были там и самодельные хлопушки, пустые, без треска, и всем нужно было кричать «бабах!» и делать вид, что они настоящие.

Миррен подумала, что ей лучше бы остаться на всякий случай дома, но так уж у них было заведено – идти в капеллу и поддерживать своим участием поющих. Возможно, Джек явится с Томом и Флорри, но скорее всего он проспит все утро, и это самое разумное, ведь он еще не совсем здоров, и ему нужно выспаться. А она пойдет и помолится о прощении за то, что намеревалась совершить сегодня вечером, если у нее выпадет на то хоть малейший шанс!

Во время службы ей было не до молитвы: она предвкушала, как будет лежать в объятьях Джека. Ее грезы спугнул и рассеял звучный бас Бена, запевшего очередной рождественский гимн. Ах, как она жалела, что рядом с ней стоял не Джек!

Даже Гитлер не может испортить Рождество своими бомбами и угрозами, подумала она. Во всяком случае, здесь, когда собирается вместе вся их семья. Нет только дяди Уэса и тети Пам – да еще, конечно, Берта. Если бабушка сможет спуститься вниз к праздничному столу, тогда все будет так, как всегда, хотя бы на несколько часов.

– Я уже созрел для гуся, – заявил дядя Том на обратном пути, взглянув на свои карманные часы на цепочке. – Пение и хорошая проповедь пробуждают у меня аппетит.

От слишком долгой службы и сидения на жесткой скамье у Миррен часто болел зад, но на этот раз пастырь быстро закруглился, а ей нужно было поскорее вернуться и посмотреть, что там с салатами. Конечно, Дейси надежная работница, но ей всегда нужно подробно все растолковывать. Нет, пожалуй, ей все-таки надо было остаться дома.

Они вошли в заднюю дверь, и им в ноздри ударил восхитительный аромат.

– Ого, вот это радость! – сказал дедушка. – Придется мне расслабить ремень, чтобы отдать дань всем твоим стараниям.

– Как приятно разок полениться и не готовить, – шепнула тетя Флорри, снимая свою лучшую фетровую шляпку. – О, я вижу, что наконец-то появился наш Джек, – улыбнулась она, выглянув в окно. Ее сын стоял у стены и курил сигарету.

– Ой, мне надо поглядеть, как там гусь! – охрипнув от волнения, воскликнула Миррен и торопливо пошла к плите, чтобы родные не увидели ее зардевшегося лица, и открыла дверцу духовки.

Все потянулись на кухню, на соблазнительный запах. Бен принес из холодной кладовой бутыль имбирного пива. Вдруг гусь взорвался и, окутанный дымом и брызгами горячего жира, пролетел через кухню, словно пушечное ядро. Все замерли от неожиданности. Быстрее молнии Бен оттащил Миррен прочь от этой жировой лавы. Тетя Флорри завизжала от страха, потому что другая порция жира, бурля и пузырясь, стекла по плоскому противню на кафельный пол. У Тома дрогнула рука, имбирное пиво выплеснулось из кружки; жир вспыхнул ярким пламенем.

– Я так и думал, что в этом трезвом доме мне не удастся выпить, – пробормотал он, удивленно глядя вниз. Бен стремительно схватил тряпичный коврик и погасил пламя.

Все произошло молниеносно.

– Мой гусь, мой бедный гусь! Обед испорчен! – закричала Миррен и с ужасом оглядела кухню.

– Наплевать на гуся, детка. Мы все могли бы утонуть в этом жире и тоже поджариться, – засмеялся дядя Том.

– Простите меня! – Миррен заплакала.

– Неужели Дейси не догадалась вычерпать часть жира из противня? – шепнула тетя Флорри.

– Она мне ничего не сказала, – возразила Дейси и горестно взглянула на Миррен.

– Ничего, полы у Ади чистые, так что мы все равно съедим гуся, – хихикнул Бен, увидев в этом происшествии забавную сторону. Но Миррен качала головой, и ей было стыдно перед родными.

– Ты поджарила гуся, мы все это видели, – добавил Джек и обнял ее за плечи. Все уже смеялись, словно это была не постыдная катастрофа, а остроумная шутка.

– Все целы, никто не пострадал, детка, – сказал дедушка Джо. – Подожди, сейчас Ади узнает об этом. Вот уж она повеселится.

Миррен выскочила на улицу и глотнула холодного воздуха, пытаясь остудить свою злость. Как они могли смеяться над такой бедой?

– Вернись назад! – крикнула ей вслед тетя Флорри. – Спасение близко! Ты все делала правильно. Не нужно расстраиваться в такой светлый праздник. Вот остынет жир, гусь немного выстоится, и все будет в порядке.

– Как же овощи? – завыла Миррен. – Я не могу до них добраться.

– Обед в этом году немного запоздает, – сказал Джек, раздувая пламя ее ярости. – Ничего, мама отыщет что-нибудь, чтобы мы заморили червячка. Вот увидишь, мы сейчас наденем фартуки, все вместе возьмемся за дело, и все будет нормально. Не переживай, это всего лишь гусь!

Миррен шмыгнула носом, покраснев от стыда и не видя ничего смешного в этом происшествии. Пол кухни стал похож на ледяной каток. Все присели на корточки и соскребали гусиный жир, это драгоценное лекарство, которым растирали при простуде грудь. Теперь вместо баночек жир попадет в компостную кучу.

Словно угадав ее мысли, Флорри улыбнулась.

– Не беспокойся, мы вытопим новый.

Гусь был водружен на плиту, и вскоре овощи были готовы к подаче на стол. Все помощники раскраснелись, выпили наливку из черной бузины и были в веселом настроении. Бабушка кое-как спустилась вниз, чтобы узнать, что за шум, и тоже расхохоталась. Смех оказался для нее прекрасным лекарством, хоть и за счет Миррен.

– Она мне ничего не сказала, – повторяла всем Дейси, но ее никто не слушал.

Потом Том, Джек, Бен и дедушка, не снимая передников, устроили настоящее представление.

– Вы ведь слышали про «Умирающего лебедя», – хохотнул Джек. – А это пляшущий гусь.

Миррен исподлобья глядела на их прыжки и ужимки, но вскоре ее губы дрогнули и расплылись в улыбке.

– Вот так-то лучше… Никаких слез в праздник Рождества!

Гусь получился отменный – сочный и ароматный, несмотря на его странный полет через кухню. Все истово отдали ему дань. Рождественский пудинг, приготовленный Ади, был сметен без остатка, а ее рождественский пирог, как всегда, был вкусным, несмотря на некоторые проблемы с фруктами в этом году. Дядя Том показал свой обычный фокус – извлек изо рта десятишиллинговую купюру и сделал вид, что давится ею.

Вскоре обеденный стол покрылся пятнами и крошками, обрывками хлопушек и бумажных колпаков; старики удалились к себе, чтобы чуточку вздремнуть после сытной трапезы.

Настало время для следующей стадии праздника, когда семьи фермеров ездят друг к другу в гости – чтобы спеть вместе с друзьями любимые песни, сыграть парочку раз в картишки. История о пляшущем гусе пересказывалась вновь и вновь, когда женщины убирали грязную посуду со стола и наводили порядок, чтобы вскоре приняться за приготовление ужина. Все огорчения и неприятности были забыты.

Это был обычный рождественский ритуал: игры и праздность, хотя о домашней скотине все равно нужно было позаботиться. К счастью, теперь была очередь мужчин, ведь женщины были заняты другим. Они готовили прямо-таки королевский ужин: круги сыра, пироги и холодное мясо, картофельный салат, чатни, маринованные ломтики свеклы.

Никто с пустыми руками не приходил. День выдался на славу, а впереди было еще много всего.

Миррен бросало то в жар, то в холод; ее глаза неотрывно следовали за Джеком по всей гостиной. Незримые нити их переглядываний плели вокруг них паутину страсти, неведомого ей доселе чувства. У нее что-то бурлило в груди, тянуло и сладко болело внизу живота. Ей так хотелось протянуть руку и прикоснуться к нежной выпуклости его щеки, погрузить пальцы в его шевелюру и прижать его голову к своей груди. Порой в ее сознании мелькала искра внезапной уверенности, что Джек испытывает то же томление. За деловой сутолокой, за шутками и разговорами с другими женщинами возникало что-то волшебное, отделявшее ее от окружающего шума и смеха, такое теплое и чудесное, что у нее перехватывало дыхание. Ее затягивал омут желания. Больше всего ей хотелось сейчас, чтобы все ушли, а она упала на тряпичный ковер и растаяла в объятьях Джека. Мысленно Миррен даже грубовато сравнила себя с сукой во время течки.

Она погладила ладонями бока. Темно-вишневый и теплый, под стать ее настроению, бархат облегал ее тело, подчеркивал ее стройную талию и пышную грудь. Возможно, она все же была чуточку полновата, но все в пропорции. Кто-то завел старый граммофон, и знакомые мелодии зазвучали с совершенно новым смыслом. Ей даже захотелось запечатать все эти драгоценные минуты в банке, чтобы потом в течение многих месяцев доставать их и наслаждаться воспоминаниями.

Джек взял ее за руку и закружил по комнате в стремительном вальсе, пока у нее голова не пошла кругом. Она чувствовала его дыхание, ее ноздри с наслаждением вдыхали его запах, немного чужой, ведь от него давно уже не пахло сеном и фермой. Они глядели друг другу в глаза и многозначительно улыбались.

Сегодня вечером мы с ним станем едины. Вот где мне место. Она вздохнула, чувствуя, как от прикосновения его пальцев по ее телу пробежал электрический разряд. Такого с ней еще никогда не было. Это не ласковое ухаживание, а яростный голод. Она ощутила, как на его теле что-то шевельнулось, и испуганно отпрянула. Не только в ней одной кипела страсть!

Если бы они были в Голливуде, он мог бы быть Реттом Батлером для ее Скарлетт, Хитклиффом для ее Кэти, Максимом де Уинтером для Ребекки. Но тут был Йоркшир со скудноватой почвой для романтических грез, если не считать кинотеатр «Плаза пикче» в Скарпертоне. Иногда она бегала туда с девчонками из Земледельческой армии на дневной сеанс в рыночный день, и они обмирали от роскошных костюмов и красивых героев. И вот теперь у нее появилась своя собственная история.

Все вокруг видели их страсть, и Флорри явно не возражала. Ведь Джек член их семьи, но не кровный родственник. А бабушка была в последнее время слишком плоха, чтобы что-нибудь замечать.

Когда все заговорили, что пора по домам, Миррен с облегчением вздохнула. Впрочем, лишь после десерта и сладкого. В этот день все забыли про карточки и ограничения. Крэгсайд угощал всех. Ремни были застегнуты посвободнее, галстуки и вовсе развязаны. Соседи, дети, солдаты – все вместе горланили заключительную песню.

Джек подвинулся, освобождая место для Миррен, когда дедушка завел пространный монолог о таинственном баргесте, предвещающем смерть и несчастья, злом духе в виде белой собаки. Они сидели рядом на корточках; Джек протянул руку и крепко сжал ее ладонь; его пальцы ласкали ее так нежно, что Миррен порозовела от удовольствия. Если бы он предложил ей в этот момент потихоньку уйти в ее спальню, раздеться и всю ночь заниматься любовью, она бы встала, покорная как овечка, и сделала все, что он просил бы, наплевав на мнение окружающих.

Потом он легонько провел ладонью по ее бедру и заворожил ее окончательно. Теперь или никогда. Возможно, у них не будет другого такого вечера. Но как же это произойдет, если он уйдет на Скар-Хед?

Гости увлеклись разговорами и не торопились покидать дом. Между тем пора было вести бабушку наверх и помочь ей раздеться. Дедушка тоже устал, и Джек предложил удобный выход.

– Вы рано не вставайте, – сказал он старику. – Я переночую у Бена, а утром займусь хозяйством. Выполнять приказы я умею. – Он улыбнулся и подмигнул Миррен.

Больше ничего не было сказано. Расставаясь на верху лестницы, они просто кивнули друг другу, но она знала, что впервые в жизни будет спать не одна.

Лежа в постели, она ждала, когда в доме затихнут все звуки. Спать не хотелось ничуточки. Вот Бен закончил обход двора и прикрикнул на собак. Вот Дейси погасила огонь в камине; заскрипели ступеньки – это она поднималась в свою спальню. Миррен ждала, ждала и наконец встала с постели, надела халат и спустилась в гостиную. Там было темно. С болезненным комком в горле она снова поднялась к себе. Значит, она чего-то не поняла… Не зажигая огня, она со вздохом разочарования бросилась на кровать.

– Ой! Чуть не раздавила! – прошептал знакомый голос. – А ты тяжеленькая!

– Где ты был так долго? – тихонько засмеялась она, все еще не веря, что он тут. Через секунду она уже обнимала его.

– Я пришел за своим рождественским подарком, – шепнул он в ответ. – Надеюсь, я не опоздал?

Ответить она не успела – его поцелуи не дали ей произнести ни слова. Страха у нее не было. Стремясь выразить все, что чувствовали их души, тела их соединились, и это произошло совершенно естественно, как разговор или дыхание. К чему тратить драгоценные минуты на слова, когда тела могут проделывать такие восхитительные вещи?

Стесняться было некогда, оба отчаянно стремились как можно полнее насладиться выпавшими им минутами. Все угрызения совести Миррен растворились в древнем как мир стремлении отдать себя целиком своему самцу.

Дыхание Джека пахло сигаретами и виски, этот запах возбуждал, кружил голову. Миррен таяла под его ласками, а его пальцы теребили ее соски, пробуждали их. Потом его ладони гладили ее живот, а потом… потом ее кровь превратилась в патоку. Когда он вошел в нее, ее пронзила жгучая боль, и Миррен с трудом удержалась от крика. Он двинулся вперед, назад, вперед, проникая все глубже, и боль была забыта. А потом он вышел из нее, и все завершилось, прежде чем она начала успокаиваться и получать наслаждение. Ей еще предстояло так многому научиться.

– Я не стал рисковать, любовь моя, – прошептал он. – Надеюсь, я не сделал тебе очень больно. Все будет лучше, когда мы повенчаемся и привыкнем друг к другу.

Она шутливо ударила его по плечу, а ее сердце радостно забилось от его слов.

– Ты делаешь мне предложение?

– Думаю, что да, делаю.

Почему такая чудесная вещь доступна только тем, у кого на пальцах надеты обручальные кольца? Слава богу, для занятий любовью не нужны карточки. Иначе они израсходовали бы за одну ночь весь годовой запас, но что с того? Кто знает, когда они снова будут вместе, но мысль о медовом месяце не давала ей спать всю ночь.

Бен тоже лежал без сна и кипел от злости. Раскладушка Джека была пуста, и ясно было, где он задержался. Бен ревновал, завидовал, злился. Зачем Джек явился сюда и все разрушил своей легкомысленной болтовней? Они пожирали взглядами друг друга весь вечер. Он злился и на Миррен за то, что она польстилась на такую откровенно дешевую уловку.

Бен лежал в темноте, страдая от собственного бессилия и стараясь не думать о том, что происходило в другом конце коридора. Чем так хорош этот болтун? Что у Джека есть такое, чего нет у него? Впрочем, ответ напрашивался сам. Сын Флорри умеет обращаться с девчонками, уверен в себе, еще он мужественный, способен перепить любого – тот уже будет валяться под столом, а Джек останется почти трезвым. Рядом с ним Бен казался себе неотесанным чурбаном, увальнем-недоумком.

В его голове проносились сценарии страшной мести: испортить Джеку тормоза на его мотоцикле, шарахнуть по башке в темноте… Тут он опомнился и пришел в ужас от своих кровожадных мыслей. Ведь только что наступило Рождество, и он должен желать добра всем знакомым и малознакомым людям. Миррен сделала выбор, и не его это дело – ее осуждать…

Ближе к утру Джек тихонько прокрался в комнату. Бен направил ему в лицо луч фонарика.

– Где ты был, черт побери?

– А тебе-то что?

– Если ты что-то сделал с нашей Миррен…

– Не твоя забота. Ты не забыл, что тебе-то она кузина?

– Она лучшая из лучших и заслуживает хорошего отношения. Если по твоей милости она попадет в беду, я убью тебя, – прорычал Бен.

– Это ты-то? – усмехнулся Джек. – Ты с твоей деревенской командой? И что ты вообще знаешь о девчонках? Да ты просто боишься их!

– Заткнись! – Бен вскочил с кровати и схватил Джека за горло. – Ты женишься на Миррен или будешь иметь дело со мной. И не вздумай разбить ее сердце. Я слышал про тебя и Дорис Харгрейв, прошлым летом. Что с ней стало, когда ты бросил ее. Ведь наша деревня маленькая, всем все известно.

– Отстань от меня, Долговязый… Это было давным-давно и не имеет ничего общего с тем, что я чувствую к Миррен. – Джек ухмыльнулся, и это еще сильнее взбесило Бена. Он схватил соперника мертвой хваткой и ударил его о дверь.

– Я не шучу. Если ты только…

– Тихо, тихо! Что на тебя нашло? От черной бузины захмелел, что ли? Ты же никогда не мог выпить больше одной рюмки! Не кипятись. Между прочим, я только что сделал ей предложение, и она согласилась… так что заткнись. И не лезь не в свои дела, когда тебя не просят.

– Ну, тогда ладно, – пробормотал Бен, разжав руки; от этой новости ему стало совсем худо. – Я только хотел, чтобы у нее все было хорошо.

– Ты хотел заполучить ее сам, да только я опередил тебя, – захохотал Джек, холодно сверкнув глазами. – Мне ведь не нужно объяснять, да? Первый пришел, первый получил, так что держи свои грязные лапы подальше от нее.

– Я не думал о ней вот так… – тихо ответил Бен.

– Значит, ты не мужик, коли не думал. Поверь мне, она горячая штучка в постели, – не удержавшись, похвастался Джек.

– Ох, заткни свой фонтан говна! – рявкнул Бен. Перед ним был не тот прежний Джек, с кем они беззлобно зубоскалили. С тем было легко и просто. У нынешнего Джека появилась какая-то жестокость – ее не было прежде, и это тревожило.

– Ступай подрочи, парень! – насмешливо, почти издевательски предложил Джек.

Бен схватил одеяло и ушел вниз, чтобы лечь возле камина на диване. Оставаться в одной комнате с Джеком было невыносимо. Его приезд все испортил, и Бен пожалел, что не уехал в Лидс. Он часто вспоминал о Берте, представляя, как брат лежит где-нибудь, искореженный и мертвый, либо мучается в концлагере. Диван у камина был тесный, но такой дискомфорт был пустяком по сравнению с теми страданиями, которые переносил сейчас его брат, если он жив, думал Бен. В общем, ночь выдалась долгая и беспокойная.

– У меня хорошая новость. Мы с Джеком хотим в скором времени обвенчаться, – объявила на следующий день Миррен, присев к бабушке на кровать.

Рождественское веселье оказалось чрезмерным для Ади, и ей было строго велено лежать весь день в постели и не вставать.

– И мы хотим не затягивать с этим, его ведь могут в любой момент послать за границу!

Наступила секундная тишина – все переваривали услышанное. Потом Ади взглянула на Джо – и снова на Миррен.

– Эге, ты застигла нас врасплох. Я-то считала тебя слишком маленькой, а ты уже… Это точно? Джек Сойерби… Флорри-то будет рада, но это серьезный шаг, девочка моя.

– Я знаю его с восьми лет. Мы с ним подходим друг другу. – Миррен удивилась, не увидев восторга на лице бабушки.

– Но мы-то думали, что ты останешься на ферме, как Бен, на весь срок, – добавил дедушка.

– Какое это имеет отношение к ферме? – возразила Миррен. – Кто сказал, что я собираюсь уехать с фермы? Никуда я не денусь. Идет война, и я состою в Земледельческой армии. Пока Джек в отъезде, никакой разницы не будет.

– Но когда война закончится, Джек непременно сделает отсюда ноги и найдет местечко получше. Эти Керры все такие. Из него никогда не получится дельного фермера, а ты уедешь вместе с ним, – невесело проговорила бабушка, пронзительно глядя на Миррен мудрыми серыми глазами.

– Придет время, тогда и поглядим. До этого еще надо дожить. Люди часто меняют свои планы. А я-то думала, вы будете за меня рады, – добавила Миррен. Вовсе не такой ожидала она от родных реакции.

– Ну, милая, если ты так уверена, тогда… Просто мы хотим, чтобы ты была счастлива. Если Джек для тебя тот самый единственный и любимый, то что мы можем сказать? Тебе и решать. Вот только Джек всегда был без царя в голове… Такой необузданный рос мальчишка!.. Флорри не даст соврать. Думаю, это оттого, что в его детстве рядом не было отца. Я помню, как он прыгал в воду с утеса, чертенок, без всякого ощущения опасности.

– Не его это вина. Я тоже росла без мамы, – в сердцах напомнила Миррен.

– Конечно. Может, женитьба поможет ему обрести свои корни. Ты девушка разумная и рассудительная, никто не возразит против этого. Что бы мы сейчас делали без тебя? – вздохнула бабушка, протягивая к ней руку. – Поздравляю! Мы благословляем тот день, когда Господь привел тебя к нашему порогу и дал нам шанс исправить то, что мы потеряли с нашей Элли. Любовь ходит там, где хочет, девочка моя дорогая, и мы это знаем… – Она снова вздохнула и перевела теплый серый взгляд на супруга.

– Не беспокойтесь, я не мама и не папа. Никакого тайного венчания в какой-нибудь дыре. Война не война, но я люблю Джека всем сердцем, и мы повенчаемся в настоящей капелле. Что бы там ни было в будущем, но мы не пожалеем об этом.

– Тогда нам придется засучить рукава и взяться за подготовку к свадьбе. Настоящее венчание означает хор в капелле и хороший завтрак, чтоб все гости сидели за столом и никто не стоял. Чтоб потом никто не говорил, что Йевеллы жадные или бедные, чтоб стол ломился от угощений. Только без спиртного, предупреждаю, без этого сатанинского варева. – Бабушка оживилась и повеселела.

– Вот и ладно. Не волнуйтесь, я обо всем позабочусь. Бен мне поможет. Ваша задача – поправиться и встать на ноги. Свадьба – то, что всем нам нужно, чтобы встряхнуться!

Бен просто не мог поверить. Миррен собирается выйти замуж за этого подлеца! Джек не любит Миррен всем сердцем и душой, как должен любить настоящий мужчина. Для него это все чистый секс. Ему нужно ее тело, чтобы греться рядом с ним, когда он будет приезжать домой в увольнение. Сейчас он наобещает ей что угодно, но тут же про все забудет. Не в его натуре выполнять свои обещания.

Джек не создан для деревенской жизни. Одним из первых он уехал из долины, чтобы повидать мир. Рано или поздно он увезет Миррен куда-нибудь в город, и она окажется далеко от всего, что ей так дорого. Через какое-то время ему станет скучно с ней, он начнет пить. Нет, Миррен заслуживает лучшей жизни.

А вот если бы он сам пошел с ней к алтарю, он бы отремонтировал тот маленький домик, который она так любит, покрыл бы заново крышу, поменял бы полы и окна – для него это пара пустяков. Он построил бы ей кухню с буфетами, и они жили бы в согласии. Вот только не его она выбрала себе в мужья…

Ни разу она не взглянула в его сторону таким же коровьим взглядом, каким смотрит на него Лорна Динсдейл. Лорна всегда ловила с открытым ртом каждое его слово, часто забегала к нему поболтать, помогала ему работать. Беда в том, что он ничего к ней не чувствует. Стыдно, конечно, ведь она приличная девчонка с хорошей фигурой, красивыми, блестящими волосами и приятным голосом, да еще она совсем недавно потеряла на войне брата.

Да, вздохнул он, любовь слепа, и ты не выбираешь, кого полюбишь. Он вытянул под столом длинные ноги, разбудив пса, который дремал, положив голову на его колени. Жалко!

Что ж, пора взглянуть на список, который дала ему Миррен. Хоть она и выбрала себе другого, но знает, что старина Бен сделает все, что она ни попросит.

Миррен даже не верилось, как быстро они смогли все приготовить к свадьбе, когда ее домашние свыклись с этим событием. Если Джека направят куда-нибудь в колонии, лучше, чтобы до его отъезда молодожены хоть немного побыли вместе. Ведь все видели, как они любят друг друга.

Тетя Флорри была поначалу слегка озадачена, но потом с азартом включилась в работу. Бабушка была еще слабой, но твердо намеревалась прийти на венчание в капеллу 21 марта – в первый день весны.

Набрать достаточно купонов для покупки свадебного платья, конечно, было нереально, и Миррен отыскала в Скарпертоне портного, который сшил ей симпатичное платье с жакетом из бледно-бирюзовой тонкой шерсти. Еще она нашла черную шляпку с пером и такие же перчатки и туфли. Девчонки из хостела дали ей немного крашеного парашютного шелка на нижнее белье, и она чувствовала себя принцессой.

Один лишь Бен игнорировал всю эту суету и всякий раз, когда она спрашивала у него, в чем дело, он только говорил: «Ты уверена, что поступаешь правильно? К чему такая спешка?»

Миррен объяснила его безразличие тем, что он просто был уверен в ее скором отъезде из Крэгсайда, но ведь это было невозможно по многим причинам, к тому же она не могла оставить бабушку в таком плохом состоянии.

Словно для разнообразия утро после долгой непогоды выдалось ясное: первое утро весны во всем его великолепии. Укрывшись от холодного ветра под каменной стенкой, уже расцвели бледно-желтые нарциссы-даффодилы и хрупкие подснежники.

Миррен лежала в постели и глядела в потолок. С этого дня она станет миссис Джек Сойерби, солидной мужней женой с супругом, служащим в армии. Ей завидовали все девчонки из Земледельческой армии и с восторгом сообщали пикантные подробности того, что ее ожидало в первую брачную ночь. Она слушала их и таращила глаза, строя из себя невинность. Никого не касалось, что они с Джеком уже проделали все это в ее постели.

Дейси помогала ей одеться, суетилась, выбирая угол наклона шляпки, чтобы была видна новая, короткая прическа невесты. Она уже приготовила маленький букетик весенних цветов для невесты; все гости тоже получат цветки в петлицы и зеленые веточки, которые Миррен с Дейси готовили полночи.

Вчера Флорри, Дейси и Миррен выставили в зале капеллы деревянные столы с накрахмаленными белыми скатертями – для фуршета. Сидеть за столом не позволялось из-за опасности авианалета! Бабушку впечатлили подарки молодым – окорока, пироги и прочая домашняя выпечка. Свадебный пирог был простой – бисквитные коврижки с прослойкой варенья, украшенные сверху кремом; все, что им удалось сделать за такой короткий срок. Миррен собиралась вручить Джеку старинное фамильное кольцо с печаткой, а сама решила удовольствоваться купленным в ломбарде обручальным кольцом. Почему-то это огорчило Флорри.

– Надеюсь, ты не искушаешь судьбу, – заметила она. – Обручальное кольцо должно быть новое. К тому же у тебя даже не было кольца для помолвки.

– О чем ты говоришь? Сейчас война, – отрезала Миррен, уставшая от всех приготовлений. Чем плохо, если кто-то уже радовался, надев это кольцо? Оно было лучшим из всего, что мог предложить в такой короткий срок мистер Соумс, ювелир.

Они поехали вниз, в Уиндебанк, в просторной «неотложке» мистера Беннета. Дедушка выглядел весьма почтенно в костюме проповедника, а бабушка надела свою лучшую шляпу и лисью горжетку. Лорна, подружка невесты, нарядилась в новое платье и взяла у кого-то напрокат твидовое пальто со шляпкой. В общем, свадьба получилась не самая роскошная, но, пожалуй, самая счастливая в долине.

Джек пригласил себе дружку – Эдди Миншелла, товарища по службе. Из Лидса приехали дядя Уэс и тетя Пам. Они наконец-то узнали, что Берт попал в плен и жив-здоров. Бен выглядел великолепно в форме ополченца, но был мрачнее тучи. Все шло гладко, лишь кто-то из друзей Джека чуточку захмелел, бегая в паб. Дедушка, подняв рюмку с наливкой из черной бузины, сказал тост в честь молодых.

– Давайте выпьем за эту храбрую молодую чету, которая отправляется в самое чудесное путешествие в их жизни. Да благословит их Господь и дарует им счастливый семейный очаг и топот крошечных ножек в положенный срок. И пусть Он проведет нашего Джека через все опасности. – Он повернулся и подмигнул бабушке. – Если они будут так же счастливы, как были мы за эти пятьдесят лет, я буду рад, верно, мать?

Миррен казалось, что ее сердце вот-вот лопнет от радости и любви. Все близкие ей люди сидели вокруг них и желали им счастья. Жаль только, что этот драгоценный день не видели Пэдди и Элли, ее родители… Она с улыбкой повернулась к Джеку и подумала о своем счастье. Скоро она бросит свой букет подружкам, попрощается со всеми, и они с Джеком отправятся сквозь метель из конфетти на поезд, который отвезет их к берегам озера Уиндермир, где они проведут три ночи в отеле.

Она старалась запечатлеть в своей памяти каждую минуту этих волшебных дней, когда они проводили все утро в постели, потом гуляли по холмам, любуясь знаменитыми нарциссами, а после этого обедали у озера. Она знала, что в грядущие месяцы и даже годы они будут ее самыми драгоценными воспоминаниями.

Джек любил ее нежно и медленно, но она никак не могла подладиться под него. В этом деле тоже требовалось умение, которым они пока еще не владели. Но все равно чудесно было лежать в его объятьях. Холодноватая спальня отеля наполнялась жаром и энергией, когда они занимались любовью, и война в эти ночи казалась им совсем далекой.

Миррен хотелось остановить время и отодвинуть как можно дальше их разлуку, ждавшую их на вокзале в Карнфорте, но Джек должен был явиться на базу в Шотландии для продолжения секретной подготовки. Кто знал, когда они теперь увидятся снова?

Миррен вернулась в Крэгсайд, и все прошедшее казалось ей сном. Коровы не знали, что она теперь замужем, не знали и овцы. Приближался окот. В апреле она узнала, что какое-то время не должна к ним подходить, и сказала об этом Бену. Тот разозлился на ее дезертирство и спросил о причине.

– Неужели не догадываешься? Женщина в положении не должна подходить к ягнятам, так заведено, – ответила она, не глядя ему в лицо.

Тетя Флорри необычайно обрадовалась и достала вязальные спицы. Через несколько часов вся деревня знала, что в Крэгсайде к Рождеству ожидается прибавление.

В последующие месяцы вся жизнь Миррен перевернулась вверх дном. Джек где-то воевал, бабушка еле ходила.

Теперь на ферме работали в основном дядя Том и Бен; вместе с Миррен и еще одной работницей они пытались спасти овес и ячмень после гроз. Растения полегли, и зерно в них не дозревало. Как и предсказывал дедушка, сил было потрачено много ради скудного результата; все жалели о потере хороших пастбищ.

Внезапно Миррен почувствовала себя страшно одинокой. Внутри ее росла новая жизнь, надо бы радоваться, но Джек был далеко, а письма его приходили редко. Он с восторгом воспринял известие об их будущем малыше, но настаивал – никаких «фамильных» имен, никаких Джеков или Мириам, Томов или Ройбенов.

«Тут нет никакого пренебрежения, Миррен, но сейчас настало время перемен. У нашего ребенка должно быть современное имя, его собственное».

Она знала, что Йевеллы будут разочарованы, ибо помнила, что в семье была традиция называть первую девочку Мириам. Старинная резная шкатулка, передававшаяся от Мириам к Мириам, была теперь у нее. Но Джек, приемный ребенок, хотел завести собственные традиции.

Такие мысли будили в ней надежду, что в будущем они смогут жить тут, на холме, своей жизнью и смотреть, как растут их дети. Вот только бы скорее закончилась проклятая война. А до того радостного дня она станет молиться о его благополучном возвращении и делать все, что в ее силах, чтобы ферма процветала.

Глава 9

Бен застал Ади в прачечной; тяжело дыша, она с трудом поднимала рубель и стучала им по простыне.

– Зачем вы так делаете, бабушка? Ведь вам тяжело. Оставьте, Миррен и Дейси потом постирают…

– Сейчас хороший, сухой ветер, не хочу его пропускать. Ну-ка, подержи, а я сейчас поищу таблетки, которые прописал доктор. Столько денег за них ухлопали, а ведь совсем мне не помогают, – бормотала она. Ее лицо стало пепельно-серым.

– Может, я позову деда? – встревожился Бен.

– Он далеко, на том конце коровьего выгона.

– Тогда я пошлю за доктором…

– Не надо, сынок, не надо. Ночью мне было хуже, чем сейчас. Оставь меня, ступай, делай свои дела, – последовал приказ, но голос ее звучал еле слышно.

– Никуда я не пойду. Сейчас вы сделаете так, как вам велел доктор. Подниметесь к себе и ляжете в постель. Если надо, я сам отнесу вас туда. Отдых, вот что вам нужно. – Он строго посмотрел на бабушку.

– Если ты запихнешь меня туда, то я уж никогда оттуда не выберусь, – прошептала она.

– Чепуха, хороший сон – и вы будете в норме.

– Скоро я высплюсь… долгий будет сон… Обещай мне, что ты присмотришь за фермой… и за Миррен с ребенком… пока не вернется Джек. Если он вернется… Я надеюсь на тебя, – бормотала она, когда с его поддержкой медленно-медленно поднималась по лестнице.

– Вы о чем, бабушка?

– У меня нехорошие предчувствия. У них все будет непросто, у наших влюбленных. Обещай мне, что ты ей поможешь. Она совсем как ее мать – влюбилась в беспутного парня. Меня это беспокоит.

Бен зарделся, согласившись с ней, но не нашел, что ответить. Зачем бабушка говорила все это сейчас?

– Я сделаю все, что в моих силах, но у вас все будет нормально, вот увидите.

– Нет, сынок, в том-то и беда. Я выдохлась. Пытаюсь держаться, но… дух крепок, а плоть слаба, немощна. Пора мне… – Она вздохнула и тяжело осела на кровать.

– Не говорите так, бабушка. Ну-ка, сейчас я сниму с вас туфли. Потом позову дедушку и доктора. Он должен знать…

Потом дни слились в единую полосу. Домашние ходили на цыпочках вокруг бабушкиной кровати, поодиночке, стараясь не утомлять ее. Доктор Мюррей качал головой.

– Она упрямая, как старый мул, но на этот раз ее сильно прихватило, и она это знает. Я ведь велел ей лежать.

Дедушка Джо неотлучно сидел возле больной и гладил ее руку. Дейси приносила чашку за чашкой слабенький чай, который никто не пил. Том, Бен, Флорри и работники занимались фермой, а Миррен пошла в Уиндебанк отправить телеграмму родителям Бена, чтобы те приехали первым же поездом.

– Не могу поверить, что она уходит от нас, – рыдала Миррен. – Неужели она не увидит нашего малыша? Как несправедливо! И Джек далеко. – Внезапно она бросилась в объятья Бена, толкнув его своим большим животом, и он нежно обнял ее, боясь спугнуть неловким движением этот дорогой для него миг; ее волосы пахли фермой, а комбинезон был измазан в глине.

– Ничего, мы справимся, а тебе поможет Флорри. Надо позаботиться о дедушке. Ведь они прожили вместе больше полувека. Он все эти дни какой-то потерянный, стоит и глядит на холмы. Никогда еще я не видел его таким.

– Я не хочу, чтобы она умирала, Бен. Я не готова к этому, – причитала Миррен.

– Мы ничего с этим не можем поделать, любовь моя. Она устала жить, ее час настал. Она хочет уснуть навсегда, и нам нужно попрощаться с ней как можно сердечнее. Она знает, что ты займешь ее место в доме. Будь умницей. Вспомни, что она любила повторять: глаз хозяйки дороже двух ее рук. Она научила тебя всему, и ты теперь станешь нести эту ношу, как сделала это она после смерти своей свекрови, матери дедушки Джо.

– Разве я сумею делать все так, как она? – Миррен подняла к нему лицо, и ему захотелось осушить поцелуями ее слезы, он с огромным трудом сдержался. Она успокоилась в его руках, а у него перехватило дыхание от благоговения.

– Ты справишься с хозяйством Крэгсайда – мы вместе справимся. Она сможет гордиться нами. Нам будет грустно без бабушки, но тут мы бессильны, – сказал он и выглянул в окно. Небо потемнело, скоро пойдет дождь. Пора браться за дела. Ферма никого ждать не станет.

Миррен сидела, держа бабушку за руку. Как быстро Ади похудела и усохла; сейчас она задремала, но на ее губах играла спокойная улыбка. Миррен подняла худенькую старческую руку с пергаментной кожей, похожую на птичью лапку, и залюбовалась ею.

Эта рука разводила на рассвете огонь в очаге, мела полы, скоблила кастрюли, эта рука поправляла неправильно лежавшего ягненка в чреве матери, сажала овощи, мариновала лук, ощипывала гусей, скручивала шею курам, втирала селитру с солью в окорок. Эта рука успокаивала животных и детей, натягивала вожжи беспокойной лошади в снежный буран, пекла лучшие в округе бисквитные торты и самые пышные йоркширские пудинги, и вот теперь она неподвижно лежит на ее ладони. Она уже сделала свою последнюю работу – тихонько пощипала простыни. Флорри сказала, что это знак приближавшегося конца.

Как я смогу тебя отпустить? Кто станет заботиться обо мне, как делала это ты? В ней зашевелился ребенок, и она прижала ладонь к животу. Господи, пожалуйста, помоги мне стать хорошей матерью…

В эту секунду дедушка заплакал.

– Она ушла от нас, она удалилась в мир вечного блаженства.

Все склонили головы, и Дейси открыла окно, чтобы душа умершей свободно полетела к холмам.

Комнату наполнил осенний холодок. Женщины оставили Уэса и Тома с их отцом. Бабушкины дни закончились.

Бен наблюдал за кузиной. Она ходила все медленнее и медленнее, даже слегка неуклюже; под фартуком вырисовывался ее набухший живот, поэтому фартук был всегда испачкан – то мукой, то углем. Бен смотрел, как она нетерпеливо ждала почтальона и чаще всего бывала разочарована из-за отсутствия писем.

Он видел, как она по рассеянности ставила тарелку и для бабушки, а потом, спохватившись, убирала ее – со слезами, он видел их в ее глазах. Они сидели у радиоприемника с его единственной драгоценной батарейкой и ждали новости и сводку погоды. Иногда она сидела в большой гостиной у пианино и играла вновь и вновь одну и ту же мелодию, затем разочарованно и резко опускала крышку.

У них появились первые эвакуированные, в частном порядке. Городская семья перебралась сюда ради безопасности, а супруг приезжал в выходные, когда мог. Все были достаточно вежливыми, но мать избаловала своих отпрысков, и они носились по ферме, дразнили собак, не закрывали калитки, мучили кур. В конце концов Бен наорал на мать и велел ей следить за детьми. Но это помогло ненадолго.

Вот как бывает, когда в доме есть ребенок… но нет, Миррен не позволит своему малышу расти таким, как эти.

Она была слишком погружена в себя, в свою роль замужней женщины, фермерской жены и будущей матери. В этом мире для него, Бена, не было места.

Пожалуй, пора ему проводить больше времени в пабе, подальше от Миррен, не тосковать по ней, а найти себе подружку – какую-нибудь девчонку из Земледельческой армии или даже подпустить к себе поближе Лорну Динсдейл.

Они убирали последние овощи. Миррен и Дейси мариновали лук и проливали слезы над миской. У Миррен уже заболели ноги, пора было сделать перерыв. Дедушка принес с огорода мешок картошки. За последние месяцы он сильно похудел и постарел.

– Пойду подготовлю проповедь на воскресенье, – крикнул он. – Я прочту ее на празднике урожая в Ганнерсайдской капелле. Конечно, им там хочется чуточку адского пламени, но они получат обычный призыв «вспахивать поля и сеять семена добра». По-моему, ослика нужно заставлять везти груз с помощью морковки, а не палки – либо с помощью того и другого. – Он засмеялся. – Похвалой добьешься большего, чем наказанием. Я помягчел на старости лет. Раньше был такой строгий, а теперь стараюсь действовать мягче. Ума немного набрался.

– Ступайте, дедушка, а я принесу вам чаю, когда он заварится. У вас усталый вид, – сказала Миррен, хотя ей и самой хотелось присесть.

– Ох, какая теплынь для этого времени года! Твоя бабушка любила такую погоду. Не могу поверить, что она ушла от нас, – проговорил он, утирая лоб.

– Да, но ее душа постоянно с нами, следит, чтобы я не переварила варенье, иногда летает прямо у меня за плечом. Я часто слышу ее голос: «Будь внимательной, Миррен, сосредоточься на работе». – Они засмеялись, и Миррен снова повернулась к кухонной плите.

Чай заварился, и в пять часов она понесла его дедушке вместе с его любимым ломтем имбирного пирога. Он сидел за письменным столом и глядел в окно. На его лицо падал луч солнца. Миррен окликнула его и осторожно дотронулась до его плеча. Но его глаза остекленели, а рука была уже холодная.

Как могли они печалиться, если дедушка и бабушка снова вместе? Вся долина пришла в капеллу и школу, чтобы спеть гимны в память Джозефа Йевелла.

– Таких, как он, больше не делают, – вздохнул служитель капеллы.

– У такого мужа, как он, была чертовски крутая жена, – сказал его сосед и подмигнул Миррен. – Ади была колючая, но с золотым сердцем.

– Я знаю, – сквозь слезы подтвердила Миррен. Самым большим богатством дедушки с бабушкой была их любовь, а не красивый дом и не прекрасный вид с холма. Любовь важнее всего. Она молилась, чтобы у них с Джеком тоже была такая же долгая любовь, когда он вернется с войны к ней и их малышу. Уже приближался срок родов.

Глава 10

Декабрь 1941

– Ты с ума сошла? Куда ты собралась? – заорал Бен от задней двери. Он закончил дойку вместо нее, так как ей было уже трудно наклоняться. Миррен решила пойти в деревню на репетицию, последнюю перед субботним концертом. Ей хотелось прогуляться напоследок, пока она еще свободна. Скоро в доме появится новорожденный, и кухня наполнится пеленками, ведерками с теплой водой, слюнявчиками и прочими параферналиями.

– Сегодня этого не случится, – заорала она в ответ. – Заходила акушерка и смотрела меня. – Миррен не хотела, чтобы ее держали взаперти, будто супоросную свинью; не хотела и выслушивать нотации Бена.

Ребенка она носила легко. Ужасно было то, что она начала нервничать и очень хотела, чтобы Джек был рядом. А он воевал в Северной Африке, и кто знает, когда они будут снова вместе. Многие пары разлучила война, и надо было заниматься делом, и не ныть. Джек писал, что ждет сына, постоянно напоминал ей об осторожности и не сомневался, что они родят будущего капитана команды Йоркшира по крикету. Его письма всегда были для нее бесценными подарками. Когда они долго не приходили, у нее от беспокойства взлетало до небес давление.

Но главное, чтобы ребенок был здоровым. Мальчик или девочка, он станет напоминанием о Джеке. Теперь все ее время уходило на домашние дела; она неуклюже шевелилась, словно выброшенный на берег кит, ждала, когда у нее отойдут воды. Но только хорошо бы не сегодня – ей очень хотелось петь.

Репетиции оратории «Мессии» Генделя были для нее единственной возможностью раскрыть свои легкие и выпустить все эмоции, все тревоги. Эта музыка наполняла гордостью ее грудную клетку, успокаивала душу, истерзанную постоянной тревогой за Джека, дарила немного покоя. Тревога не покидала ее денно и нощно; в глубине ее сознания всегда гнездился ужасный страх – как она будет жить, если он не вернется домой. И сегодня она пойдет на репетицию, несмотря ни на что. Ребенок подождет своего часа.

Где-то в глубине души Миррен даже хотелось, чтобы все оставалось так, как было раньше, и чтобы ее беременность как-нибудь «рассосалась». Но Том и Флорри были в восторге. Флорри много лет безуспешно пыталась забеременеть. Новорожденный получит самое роскошное приданое во всей округе.

Даже Бен, смирившись с мыслью о беременности Миррен, заботился о ней, словно наседка о своих цыплятах. Трогательно. Он обращался с ней, словно с лучшей из своих элитных овец, и это было забавно. Семья видела в ней продолжательницу рода. Пока что первую и фактически единственную.

Бедняга Берт томился в плену, а Бен был безнадежен. Миррен знакомила его с девчонками из хостела, там были такие, которые интересовались фермерским делом, превосходные кандидатки на роль жены фермера, но он встречался с ними разок – и все. Вот упрямец. Нехорошо, только голову им морочил. Тогда она вспомнила, что дядя Том тоже поздно обзавелся семьей. Вероятно, Бен из той же породы, и это у них семейное.

Ей не с кем было поделиться страхом перед родами, который все нарастал. Казалось, все считали, что раз у тебя ферма, ты знаешь, что да как. Она и впрямь навидалась разных ужасов: телята застревали в матке коровы, и их приходилось вытаскивать веревкой; ягнят нужно было поворачивать, а ее руки не всегда пролезали. Вдруг и с ней случится что-то подобное?

Пожалуй, военные годы – не самое удачное время для рождения детей. Никто и не догадывался о глубине ее страха, а ей так не хватало материнского внимания. Тетя Флорри, конечно, помогала ей, как могла, но она тревожилась и за сына.

Надо было мне тогда, во время нашего с Джеком медового месяца, принять меры, упрекала себя Миррен. Но теперь уже было поздно жалеть об этом.

Да еще эти рождественские дни, когда почта забита письмами, посылками и открытками от друзей и родных… Джек прислал письмо с фотографией. Она по сто раз перечитывала каждое слово и положила конверт на почетное место – на каминную полку. Вот если бы она могла поведать ему о том, что чувствует, но к тому времени, когда он получит ее письмо, ребенок уже родится.

– Я надеюсь, ты понимаешь, что делаешь, отправляясь незнамо куда в такой вечер, – отчаявшись, проговорил Бен, глядя, как она надела пальто, которое давно уже не застегивалось на ее животе. – Сейчас подморозило, на дороге скользко. Я не хочу, чтобы ты поскользнулась в темноте на льду. Я подвезу тебя. Если тебе так надо идти туда, тогда переночуй в деревне у Пегги. Она позаботится о тебе. Вот только зачем тебе понадобилось шляться непонятно куда зимним вечером?.. Чего тебе не хватает дома? – спросил он, и его голубые глаза впились в нее. – Посидела бы у камина.

Почему он так сердится? Ведь это не его дело, куда она идет. Они всегда были друзьями, но теперь все время грызлись между собой, и она не понимала почему. Иногда она просто не могла посмотреть ему в лицо – боялась, что он заметит, что она обижается и сердится на него, на то, как он ведет себя с ней. Все это было как-то связано с Джеком. Бен ясно давал ей понять, что он невысокого мнения о нем как о супруге, и это ее раздражало.

– Я еще насижусь у камина, когда зима установится, а я буду кормить ребенка. Хочу побегать по лугам, пока могу. Ведь я ухожу всего на один вечер, – проворчала она.

– Мы будем волноваться, – добавил дядя Том, пивший чай за кухонным столом, и она мысленно поблагодарила его за эти слова. – Послушайся Бена и останься в деревне на ночь.

– Я возьму с собой голубя в корзинке и утром выпущу его с запиской, чтобы тебя успокоить, – сказала она, похлопав себя по животу. – Уверяю тебя, этот малец не торопится появиться на свет. Он ленивый, даже не слишком часто брыкается.

Том ничего не ответил. На ферме жили без телефона, и это был их привычный способ общения, когда кто-то надолго куда-нибудь уходил, – «голубиная почта».

Перед репетицией «Мессии» она могла немного побыть в женской компании, немного поболтать с подругами. Там будут и Хилда Терсби, и Лорна. Это был сводный хор всех деревенских капелл округи, прославившийся своим исполнением «Аллилуйя».

Почему «Мессию» никогда не поют целиком, размышляла она, а всегда фрагментами? Каждый год ораторию Генделя исполняли в первые недели декабря по всему Йоркширу. Почти все певцы знали текст наизусть, потому что ездили ради поддержки из капеллы в капеллу.

Когда она сидела на церковной скамье, слушала, как распевались солисты, и ждала, когда регент взмахнет дирижерской палочкой, она почувствовала, что деревянное сиденье впилось ей в ягодицы. Она подложила подушку – не помогло. Потом все встали, готовясь петь, – какое облегчение! По дороге в Уиндебанк ее сильно растрясло, и теперь она расплачивалась за это.

Репетиция шла вяло, все время что-то не ладилось: то басы опаздывали, то сопрано сбились с мелодии. Впрочем, что там удивляться, если посмотреть на почтенный возраст некоторых исполнителей. Они впечатляюще завершали свою «певческую карьеру».

– Сейчас работаем над строкой «Все мы блуждали как овцы». Леди, пожалуйста, следите за моим ритмом, – кричал хормейстер; вены на его висках надулись от напряжения. Ничего не получалось, но ведь это и не Хаддерсфилдское хоровое общество, а горстка рабочих, фермерских жен, учителей да несколько солдат и девушек из Земледельческой армии. Все кутались из-за сквозняков; а почтенные деревенские старики приносили с собой бутылочки с горячей водой, чтобы греть ноги.

Они жались друг к другу, хрипло пели, и сила музыки поднимала их скудные голоса на головокружительную высоту. Си бемоли трещали, кто-то из певцов пронзительно фальшивил… Но Миррен вкладывала в пение всю душу.

В такие мгновения, при такой музыке она обычно забывала про все свои тревоги, но боль в спине на этот раз не проходила. На середине репетиции она почувствовала себя так плохо, что решила немного размяться на улице. Пожалуй, ей следовало бы все-таки остаться дома и прилечь, положив ноги на валик, как предлагал Бен, но ей отчаянно хотелось сменить обстановку хотя бы на несколько часов.

Внезапно ей вспомнилось то воскресенье, что было год назад, и пляшущий гусь, и рождественский обед, и улыбка на лице дедушки Джо. Слезы навернулись ей на глаза при сладких воспоминаниях о поцелуях Джека, но она проглотила ностальгическую тоску и вернулась на свое место в хоре, стараясь не морщиться от боли, когда хор загремел «Амен». Тут сильнейшая судорога схватила ее живот и заставила сесть.

Это уже было что-то серьезное. Она несколько раз глубоко вздохнула, подумала о последней причуде судьбы и решила во что бы то ни стало спеть «Агнцу слава», чтобы поддержать хор.

К концу репетиции она обессилела от эмоций и пота, а еще от пугающего понимания того, что этот ребенок не намерен ждать дольше и вот-вот появится на свет. Вообще-то роды – дело долгое. Неужели он бешено протестует против ее пения и предпочитает сбежать, выбраться наружу, лишь бы не слышать ее верещания?

Она шепнула об этом Хилде, и они, натыкаясь на стулья, заторопились в соседнее помещение. За ними последовали многие замужние женщины, услыхав, что происходит нечто интересное. Все были готовы давать советы, но акушерки среди них не нашлось.

Кто-то поспешил к телефонной будке звонить доктору, какая-то женщина побежала за жившей неподалеку Нелли Фотергилл, у которой было тринадцать детей.

– Едва ли мистер Гендель рассчитывал на такой впечатляющий эффект от своей оратории, – пошутила она, прерывисто дыша между схватками и понимая, что в любую секунду на полированный церковный пол выпадет нечто окровавленное и непонятное.

На стене висела бронзовая табличка; приглядевшись, Миррен увидела имя старого Иосии Йевелла, одного из попечителей и основателей капеллы. Никуда не денешься от этих энергичных Йевеллов! Ох, эти мужчины, что они знают?

Кто же этот Иосия? Тот самый гуляка-двоеженец, сделавшийся на старости лет таким набожным, что его женушка как-то ночью швырнула подушку с крыльца фермы и велела ему идти и спать в его драгоценной капелле, раз она ему дороже? Или кто-то другой? Она слишком устала, мысли ее от боли путались.

Из ее горла теперь вырывались протяжные стоны и странные звуки, похожие на хрюканье и уж никак не музыкальные. Она лежала на полу на газетах, армейских одеялах и подушках, а нетерпеливый ребенок уже высунул наружу свою мокрую головку, уже дышал воздухом. Это была девочка, маленькая темноволосая красавица.

Нелли убедилась, что ребенок дышит. Ошеломленный хор возликовал, захлопал в ладоши и грянул трогательную версию «Ибо младенец родился нам».

Давно капелла в Уиндебанке не видела такой драмы. В последний раз такие страсти кипели много лет назад рождественским утром, когда викарий англиканского храма Св. Петра бросил из своего окна ночной горшок на процессию из методисткой капеллы, которая распевала гимны под его окном и мешала спать его благородной супруге.

Акушерка-ирландка прибежала, когда все было позади. Она обтерла младенца и вложила его в руки Миррен. Молодая мать взглянула на сморщенное личико, пытаясь разглядеть в своей дочке черты Джека. Но девочка выглядела как все новорожденные. И Миррен онемела и почувствовала страшное изнеможение.

– Как ты назовешь эту маленькую принцессу? – спросила акушерка. – Гендель?

– Джорджина Фредерика? – засмеялась музыкальная Лорна.

Миррен так устала и пережила такой шок, что с трудом что-то соображала.

– Насколько я помню, шестого декабря день святого Николая. Так, значит, Никола или Кэрол? – не унималась акушерка.

– Это будет еще одна Мириам, правда? Ваша прапрабабка, спасшая детей из долины? – предложила Лиззи Поттс, жена служителя капеллы.

Миррен взглянула на маленькие личико, и ей вспомнилось, что Джек хотел что-нибудь новое. Имя для девочки было у нее приготовлено.

– Я назову ее Сильвия… Сильвия Аделина. – Она решила дать ребенку хотя бы одно семейное имя.

Какой шок, но в то же время какая радость эти скоропалительные роды! Родился их рождественский ребенок, символ надежды в мрачном мире. Теперь Миррен больше никогда не будет одинокой, у нее появилась эта маленькая подружка.

Ее захлестнула волна любви к этой крошечной мышке, рожденной в капелле. Словно во сне она ждала, когда машина «Скорой» отвезет ее через всю деревню в дом акушерки, где она проведет ночь. Рисковать сейчас нельзя. Крэгсайд подождет. Она вспомнила о голубе в корзинке и вздохнула.

Бедные дядя Том и Бен! Как они удивятся, когда завтра утром к ним прилетит этот голубь.

Крэгсайд бурлил от восторга. Бен не мог оторвать глаз от крошечной девочки в колыбельке, задрапированной сеткой. Ее фланелевая рубашечка и вязаные кофточки пахли тальком и лавандовой водой. Он считал Сильвию самым красивым ребенком, каких он видел в своей жизни. Вылитая Миррен, только с темными волосиками и смуглой кожей, а ее глаза были как черные пуговки.

Тетя Флорри не могла остаться в стороне и решила перебраться на время в Крэгсайд, чтобы помогать молодой матери. Это всех устроило. На Скар-Хед остался молодой итальянский военнопленный по имени Умберто, который обожал ребенка и пел громким тенором арии «бамбине Сильвии».

Новорожденные всегда давали фермеру надежду на будущее – новорожденные ягнята и телята. Но с Сильвией все было не так. Бен никогда прежде не видел вблизи младенцев и поначалу с опаской, волнуясь, брал ее на руки, но потом привык к ее крошечности. Ее пальчики шевелились словно бахрома, ресницы быстро опушили глазки, а когда она одарила его своей первой улыбкой, он сделался ее рабом.

Он радовался, что был не дома, а на Скар-Хед, когда она всю ночь кричала из-за колик, и женщины таскали ее на руках. Но гордо стоял в роли одного из крестных, когда ее, наряженную в старинные кружева, служившие Йевеллам больше сотни лет, крестили в капелле.

Сильвия Сойерби – у него не поворачивался язык. Как ему хотелось, чтобы у девочки было настоящее, йевелловское имя. Он старался не смотреть в сторону Миррен, когда она кормила ребенка где-нибудь в уголке. Ее груди были полны молока, ребенок довольно посапывал, и Бен снова и снова завидовал Джеку.

Как стыдно ему было сознавать, что он рад отсутствию отца Сильвии, ведь именно ему доставались поцелуи и объятия малышки, когда он носил ее по полям и показывал ей овечек, обедал с ней в лугах во время сенокоса и гордо катил ее коляску по деревне, чтобы все видели, как она подросла. Никто не говорил ему ничего в глаза, но он знал, что порой выглядел нелепо. И все равно ему хотелось, чтобы она полюбила ферму так же сильно, как любил ее он, чтобы она знала названия трав и цветов, с уважением относилась к животным, чтобы у нее был глаз к хорошим формам и линиям у скота… Но всему свое время, Сильвия пока слишком мала.

Иногда он разговаривал с ней как со взрослой, а она, научившись ползать на четвереньках, следовала за ним по всему дому, словно верный щенок. В это время она носила штанишки, скроенные из старых дедовых фланелевых, с заплатами на коленках.

Активность секретного вспомогательного подразделения пошла на убыль; стало казаться, что стране уже не грозило вторжение противника. У Бена появились надежды на собственное будущее, на то, что он останется в живых. Но его рюкзак был всегда под рукой, и он, и его товарищи тренировались в лесу и держали секретный бункер полностью оборудованным.

Известия с настоящих фронтов хоть и медленно, но улучшались. Все домашние следили по газетам за возможными перемещениями Джека после победы над нацистами под Эль-Аламейном в ноябре 42-го.

В свой первый день рождения Сильвия поднялась с четверенек и неуверенно затопала по комнате. «Бен… Бен…» – были ее первые слова; ее губки были испачканы драгоценной глазурью из какао, которой был полит ее маленький именинный пирог. Все громко расхохотались, а Бен густо покраснел.

На Рождество он нарядился Сантой и положил в ее чулок вязаные игрушки и деревянную лошадку на тележке. Теперь ему приходилось приглядывать за девочкой, так как она по-прежнему следовала за ним, только теперь уже и на улице. Он сделал для нее маленькую щетку, и она таскала ее с собой.

Миррен, казалось, охотно позволяла ему занять в сознании девочки место Джека. Иногда он даже ощущал некую вину за то, что все удовольствие от общения с ребенком доставалось ему. Но в глубине души он знал, что придет время, и ему снова придется пересесть на заднее сиденье.

Летом 43-го после Туниса полк Джека был направлен в Италию. В целом новость была хорошая, к тому же полк вскоре оказался на юге Франции. Джек прислал для Сильвии почтовые открытки с видами Франции. Конец войны был явно не за горами.

Миррен часто показывала дочке его фото, но малышка никак не могла понять, кто этот чужой дядя в военной форме.

– Это папа, – твердила Миррен, показывая фотографию Джека, но Сильвия однажды утром сказала: «Папа Бен».

Он вспыхнул от такого заявления – и от смущения. Ничего ему не хотелось так сильно, как считаться отцом девочки, но он прекрасно понимал, что это невозможно. Четыре года – долгий срок в жизни маленького ребенка. Времена года и месяцы стремительно сменяли один другой. В сентябре 44-го после высадки союзнического десанта в Арнеме и ожесточенных боев в ходе Голландской операции письма прекратились. Все, кроме Миррен, ожидали худшего.

Погруженная в свои раздумья, она с гордо поднятой головой собирала овец по склонам. Бен понимал, что ее нельзя беспокоить, когда она в таком состоянии.

Когда с фронта приходили тревожные известия, а Джек долго не писал, Миррен шла с Сильвией по набитой тропе в «Край Света». Сначала носила туда дочку на руках, а потом, когда она подросла и стала тяжелее, на спине в завязанном узлом длинном куске ткани. Теперь Сильвия шла без помощи матери; ее маленькие пухлые ножки были обуты в деревянные башмаки, на ее голове была шерстяная шапка, а тело закутано в теплый шарф. Флорри стала преданной служанкой своей внучки и постоянно снабжала ее вязаной одеждой. Темные волосы Сильвии вились кудрявыми локонами, лицо было круглым, как мячик, с сияющей улыбкой, которая позволяла ей обводить вокруг пальца Дейси, Бена и работников фермы.

Потом они останавливались на гребне горы, кричали, перекрикивая ветер, сообщали Джеку все их новости и звали его домой.

– Папа, домой! – кричала и Сильвия, мало что понимая. После этого ритуала они ходили вокруг развалин дома, играли в прятки. Об этих походах не знал никто, но если б и знал, что с того? Это никого не касалось. Миррен понимала, что должна быть сильной, и она черпала эту силу из ветра, бьющего в лицо, и из скал под ногами. В этом тайном убежище она обретала покой, и ей хотелось, чтобы Сильвия разделила с ней любовь к этому месту. Когда-нибудь она восстановит этот дом, и они будут все тут жить, вдалеке от всех мирских бед. Когда закончится война, это место станет их убежищем.

Глава 11

Октябрь 1944

В день праздника урожая вся деревня старалась собрать тысячу фунтов и добавить их к своим прежним «военным накоплениям», делавшимся в рамках национальной кампании. Деревенский зал был украшен к вечернему концерту, хозяйки пекли угощение из своих скудных запасов яиц, сливочного масла и патоки, чтобы потом продать все на аукционе.

На холме, в Крэгсайде, Флорри, Дейси и Миррен чистили яблоки из своего сада, а Сильвия, как всегда, путалась под ногами. Они собирались испечь десять яблочных пирогов и два бисквитных торта. Сильвии нужно было приготовить красивое платьице для детского конкурса, но Миррен никак не могла сосредоточиться и ждала, когда придет почтальон.

Каждый день она ждала писем, а когда надежда таяла, почтальон приносил сразу целую пачку откуда-нибудь из Бельгии. Затем снова наступал перерыв, а по радио передавали тревожные известия о парашютном десанте.

Джек давно перевелся в какую-то воздушно-десантную дивизию, но из его писем, сдержанных и побывавших в руках военного цензора, было невозможно что-то понять. О его занятиях домашние не знали практически ничего, кроме их строгой секретности. Его не было дома почти четыре года – четыре сенокоса, четыре урожая и окота овец.

Его не было на днях рождения Сильвии, и хотя дочка целовала его фотокарточку каждый вечер и говорила: «Спокойной ночи, папочка», на самом деле она не представляла себе, кто он. Без него прошли все важные события в ее жизни: первый зуб, первые шаги, первые слова; без него она впервые села на горшок, без него задула свечки на маленьком именинном пироге. Как они все это наверстают, когда он вернется домой?

Он становился чужим даже для Миррен. Письма были слабой заменой поцелуям и объятиям, разговорам за чаем. За три с половиной года они были наедине друг с другом всего три ночи, да и то давным-давно.

Все устали от войны, были сыты ею по горло. С продуктами становилось все хуже, бензина не хватало, мешали ограничения на поездки. Надоели участившиеся инспекции и проверки. Все труднее было находить работников, почти все крестьянские парни были в армии. Долине грозила агрикультурная катастрофа, поскольку зерновые не вызревали, а распаханные пастбища утратили былое качество.

Миррен тоже до ужаса надоели и война, и новости, звучавшие из радиоприемника, и медленное продвижение союзников по Германии. После высадки войск в Нормандии все надеялись на быстрое окончание войны и на мир еще до Рождества, но все тянулось и тянулось. Молчание Джека пугало. Он прошел через столько опасностей, и потерять его теперь было просто немыслимо. Миррен хотелось так многим с ним поделиться, но он был слишком далеко.

К середине дня Сильвия устала и вредничала; ни у кого из женщин не было настроения участвовать в очередном мероприятии по сбору средств. В доме снова жили беженцы, на этот раз из Лондона, который по-прежнему подвергался бомбежкам, родственники тети Пам – Марджери, ее мать, а также Деннис и Дерек, озорные мальчишки.

В общем-то, хорошо, что в доме появились дети – Сильвии было с кем играть. Но поначалу она их пугалась и цеплялась за мать и Бена. На ферме по-прежнему жила Дейси, а после смерти дедушки туда перебрались и дядя Том с тетей Флорри. Дом, хоть и просторный, стал шумным и неопрятным.

Ничто не обновлялось: ни мебель, ни постельное белье, ни посуда. На дубовом столе и перилах лестницы, ведущей в зал, появились царапины. Сильвия подрастала, и стены пачкались все выше, но не было краски, чтобы скрыть следы чумазых детских ладошек.

Порой Миррен мечтала, чтобы все куда-нибудь исчезли и оставили в покое ее и ее маленькую дочурку. Но она всегда радовалась помощи, да и в одиночку не справилась бы с фермой. Отдыхала она от всех двумя способами – ходила по полям, присматривая за овцами, либо занималась кладкой каменных стенок.

Этому ее научил Бен. Без его помощи и поддержки она никогда бы не освоила такую кладку. Она все больше полагалась на него как на старшего брата. Он терпеливо позволял Сильвии влезать на него, а в его карманах всегда находились сладости, которые он приберегал для девчушки из своего скудного рациона.

Он строго следил за Миррен на деревенских праздниках, когда некоторые парни из ВВС откровенно к ней приставали. Да она и сама видела, как много местных женщин съезжали с катушек, пока их мужья воевали где-нибудь в Африке. Она считала это худшим предательством. Можно было танцевать и пофлиртовать, чтобы ободрить этих парней, вернуть им веру в себя, но все остальное было немыслимым.

И вот теперь ей надо было сделать над собой усилие и одеться, а ей не хотелось этого делать. Она намеревалась придумать какой-нибудь убедительный повод и не пойти на Праздник Урожая. Усилился ветер; она накинула на себя старое пальто и повязала на голову шарф, чтобы заглянуть в курятник. Заморосил мелкий дождик, значит, и завтра будет такая же погода. А вот новостей никаких.

Она не знала, что заставило ее посмотреть на дорогу, но ее глаз отметил точку, движущуюся на горизонте. Что это, лошадь, забредшая туда с полей? Нет, лошадь была бы крупнее. Какой-то человек шагал в гору. Что-то опять же заставило ее остановиться и пристально вглядеться в увеличивавшуюся точку. А ноги понесли ее вперед, навстречу этому человеку.

И вот Миррен уже побежала под гору, а полы ее пальто развевались на ветру. Она знала, она просто знала, и ее ноги резво бежали вниз, а сердце готово было выпрыгнуть из груди.

– Джек! – кричала она. – Ох, Джек! – Ее волосы развевались, а руки тянулись к нему. Она бежала к нему, но внезапно споткнулась и упала, почти что носом в грязь, и к ней подбежал черноволосый солдат.

– Как всегда, с утра уже напилась, – рассмеялся, ах, такой знакомый голос. На мгновение время улетело куда-то прочь; они обнимались, целовались и плакали от радости, что снова вместе.

– Джек! Я так волновалась. Почему ты не прислал телеграмму?

– И ты предполагала самое худшее? Ты ведь знаешь меня, я люблю сюрпризы. Как поживает моя самая лучшая девчонка? – Он наклонился и поднял ее на руки; его дыхание пахло элем и сигаретами. – Ну, должен сказать, что ты выглядишь чуточку неопрятно в своем старом тряпье. Я даже решил, что это какой-то бродяга бежит, чтобы отобрать у меня бутылку виски. Где малышка? Спит в постельке? Я очень хочу взглянуть на нее, просто умираю от нетерпения…

Держась за руки, они зашагали в гору. С лица Миррен не сходила улыбка до самых ушей, даже мышцы от нее заболели.

– Флорри! Иди сюда и посмотри, кого поймала наша кошка! – закричала она.

В окне появилось лицо, послышался крик, и тут же мать повисла у Джека на шее, обливаясь слезами.

– Если бы я знала, что ты придешь, мы бы накрыли на стол… Дай-ка посмотреть на тебя… Ты чуточку похудел, сынок. – Тут они увидели на его щеке длинный шрам.

– Что это? – показала пальцем Миррен.

– Я не поладил с диспетчерским мотоциклом и заработал еще один удар по моей бетонной башке. Он здорово меня шибанул. – Джек засмеялся и обвел глазами комнату. – Где же мой постреленок?

– Как всегда, где-то гуляет с дядей Беном, – сказала Флорри, и Миррен заметила, что по лицу ее супруга на секунду промелькнула вспышка досады.

– Между прочим, я страшно голоден! – сообщил он и тут же сунул в рот кусок стоявшего на столе бисквита. Он все еще сидел там, когда Бен принес Сильвию, сосавшую свой большой палец.

– Она упала и хочет, чтобы мама ее пожалела, – особым голосом сообщил он и тут же замолк, увидев, кто сидит перед ним. – Господи, Джек! Возвращение воина.

– Я вернулся в свой срок, не раньше и не позже, – сообщил Джек. – Иди-ка сюда, моя красавица, дай-ка взглянуть на тебя.

Сильвия испугалась и заплакала, вцепившись в юбку матери.

– Сильвия, это твой папа, – сказала Флорри, стараясь хоть чем-то помочь, но девочка не захотела даже и близко подходить к отцу.

– Она просто устала, – объяснила Миррен, видя на лице мужа обиду и разочарование. – Если бы я знала, я бы приготовила ее к встрече.

– По-моему, вы ее тут слишком избаловали, пока меня не было; она не знает, к кому и прижаться, – ответил Джек, попивая чай и уже не обращая внимания на дочку. – Она скоро сменит пластинку, когда увидит, что я ей привез. Как я вижу, тут у вас полон дом, – добавил он при виде Марджери и ее мальчишек, которые проходили на цыпочках через кухню, чтобы не мешать хозяевам. – Здесь у вас похоже на свинарник.

– Мы сделали кое-какие изменения, – улыбнулась Миррен.

– Я уж вижу, – отозвался он и огляделся вокруг с неудовольствием. Миррен дала знак Бену, чтобы он увел всех из комнаты.

– Не беспокойся, мы сейчас все уйдем, – сказала тетя Флорри, поняв намек. – Сейчас у нас уборка урожая, дел невпроворот. А ты ничего, все наверстаешь, – подмигнула она сыну. – Сильвия еще маленькая, ей скоро надо будет лечь спать. Сегодня тебя уложат в кроватку папа с мамой. Разве это не здорово?

– Я пойду на улицу с Денни и Дереком, – заявила Сильвия и хотела пойти за мальчишками.

– Нет, дочка, ты пойдешь с ними потом. Сейчас мы поиграем с папой. – Миррен пыталась ее уговорить, но маленькая негодяйка всерьез заупрямилась.

– Не… нет. Пусть он уйдет. – Девочка сурово посмотрела на Джека и снова отвернулась. Никто не знал, что делать и как спасти ситуацию. Сильвия брыкалась и кричала, и тогда Миррен в сердцах шлепнула ее по попке. Тогда все окружающие быстренько исчезли.

Джек встал и, расстроенный, удалился в гостиную со своим рюкзаком.

– После таких фокусов ей пока не стоит ничего дарить.

– Не обращай внимания, – шепнула Миррен. – Она просто перевозбудилась.

Она слегка растерялась и не знала, что делать. Потом решила сначала успокоить и накормить дочку, уложить в постель, а потом уделить все внимание Джеку. Какой неожиданный поворот событий! Сколько ночей она мечтала о его возвращении, и вот он здесь, а она и сама выглядит ужасно, и дом грязный, и дочка его не признала.

Сильвию они не баюкали, и она без возражений легла спать. Миррен быстро сбросила с себя фермерскую грязную одежонку, полила себя лавандовой водой, причесала волосы и потерла щеки, чтобы они порозовели. Ей хотелось понравиться Джеку. Потом на цыпочках спустилась вниз.

Джек похрапывал у камина. Возле него на столике стояла полупустая бутылка виски. Бедняга смертельно устал, ему были нужны мир и покой, подумала она и не стала его тревожить. Взяла свое рукоделие, села напротив и смотрела, как он спал и иногда стонал и охал во сне, как по его лицу пробегали тени эмоций, как дергались на нем мышцы. Ничего, она подождет, хотя соскучилась по его ласкам. Главное, ее любимый муж вернулся домой; значит, теперь все в порядке.

В течение следующих нескольких дней они собирали из кусочков картину его войны: как он попал в западню возле Арнема и избежал плена, а потом вернулся в Англию с помощью храбрых голландских подпольщиков. Сейчас он получил две недели отпуска, а потом должен вернуться в свою часть.

Ее сердце сжалось при этом известии. После четырех лет разлуки им требовались месяцы, чтобы заново узнать друг друга. Во всяком случае, так ей казалось. Флорри суетилась над ним каждую свободную секунду. Они почти никогда не оставались наедине.

– Сынок, ты похудел. Погляди на себя, кожа да кости, – приговаривала Флорри, добавляя в его тарелку еще один половник супу. Он поднял голову; его глаза были тусклые, а кожа землистая.

– Не суетись, ма. Я не голоден. На всю жизнь наелся бульонов. У вас тут все благополучно, – усмехнулся он и кивнул на горку из ломтей хлеба и холодного мяса, на сливочное масло. – Наша Сильвия упитанная, по-моему, даже чересчур.

– Нет-нет, она не толстая; для ее возраста все нормально, – заспорила Миррен, обидевшись на его замечание. По утрам он был такой раздражительный, беспрестанно курил, путался у нее под ногами, когда она занималась делами.

– Когда они уберутся на Скар-Хед? – прошептал он. – У нас здесь столько народу, как на Пикадилли. Когда у нас будет время для нас самих? Мне надоело всюду натыкаться на Долговязого Бена и его работников. Вот уж не думал! Мы докатились до того, что держим у себя в доме военнопленных. Как будто я мало воевал с ними в Италии. А теперь вынужден слушать, как какой-то макаронник горланит у нас во дворе.

– Джек! – Миррен покраснела, зная, что Умберто мог слышать его слова.

– Берти у нас почти что родственник, и он так ласково относится к Сильвии, – возразила она и немедленно пожалела.

– Я не хочу, чтобы этот итальяшка играл с моим ребенком. Мне хватит и того, что она по пятам ходит за Беном. Я пытался с ней поиграть, но она смотрит на меня исподлобья.

В его глазах светилась все та же обида и не отпускало разочарование. Невозможно заставить ребенка подружиться с чужим человеком. Нужны время и терпение; ни того ни другого у Джека не было.

– Том и Флорри перебрались сюда. Так экономнее для всех, да и дом большой, все поместились. К сожалению, он сейчас больше похож на вокзал, но что поделаешь…

Джек был усталым и раздражительным; из его черных глаз исчез озорной блеск. К Миррен вернулся совсем другой человек, не тот, который ушел на войну. Бедняга прошел через сущий ад, а они тут жили, в общем-то, обычной жизнью, хоть и с некоторыми изменениями. Конечно, он разочарован. Как же иначе?

Он всячески добивался расположения Сильвии, но чем больше старался, тем чаще она от него убегала. Он привез ей платье, великоватое, и парочку кукол, на которых она даже и не взглянула. Ей нравилось играть на ферме с собаками, ягнятами, курами, нравилось складывать вместе с Денисом и Дереком домики из кирпичей. Вовсе не маленькая принцесса, какую ожидал увидеть Джек.

– Оставь ее, и она сама придет к тебе, – предложила Миррен, но Джек не внял совету.

Им все же удалось побыть вместе – они прогулялись до «Края Света», где занимались любовью возле скал под луной, торопливо, без страсти, а Миррен тосковала по тем незабываемым, страстным объятиям. Все пошло как-то не так с момента, когда она настояла, чтобы он надел французское изделие.

– Пока мы не можем себе позволить второго ребенка, – прошептала она. – Пока ты не вернешься из армии. Тогда и подумаем.

– Угу, – согласился он, – когда мы выберемся из этого сумасшедшего дома, подальше от всех наших родственничков. Невозможно жить, когда тебе в спину дышат Йевеллы.

Этот выпад удивил Миррен. Мысль об отъезде из Крэгсайда не приходила ей в голову. Вся ее жизнь была связана с фермой, и перспектива вернуться в город испугала ее, но она промолчала, лишь крепче прижалась к нему. Шла долгая война, и Джек устал воевать, потому и не в духе.

– Вот закончится война, и все будет по-другому.

– Хотелось бы надеяться, – угрюмо пробурчал Джек, застегивая ширинку. – Я не для того воевал, чтобы вернуться сюда и грести лопатами навоз до конца жизни. Нам, бывшим фронтовикам, скоро предложат разные программы обучения. Мы с тобой уедем на юг и заживем новой жизнью. Мои знакомые парни живут там припеваючи. Я поражаюсь, до чего тут отсталая жизнь: ни электричества, ни телефонов, ни ванны и теплого туалета… Ты бы видела Лондон, его шикарные магазины, кинотеатры, шоу… А тут ничего хорошего, одни холмы. Все примитивно.

– Раньше тебя все устраивало, – возразила она и увидела на его лице отчуждение. – Потерпи немного.

– Потерпи? Я видел, как погибали ни за грош отличные парни. Я видел умирающих от голода детей с торчащими ребрами, много других ужасов… Не заводи меня, Миррен. Мне надо выпить. – С этими словами он вскочил на ноги и взял ее за руку. – Может, зайдем в паб?

– Ты знаешь, что я никогда не хожу туда, – резковато отвечала она. – Пошли домой, и я приготовлю тебе чай.

– Чай? Он мне надоел, уже из ушей льется! Мне нужно чего-нибудь покрепче чая, любовь моя. Ты ступай на ферму и присмотри за ребенком. А я зайду в паб и получу свое лекарство.

Миррен была близка к слезам. Она разрывалась между желанием составить ему компанию и необходимостью вернуться на ферму. Еще она опасалась, что так будет продолжаться каждый день.

– Ты только недолго, – напомнила она. – Я приготовлю вкусный ужин.

Всю обратную дорогу она терзалась, что Джек не получил такого приема, какого заслуживал. Сегодня она приготовит для него что-нибудь особенное, накроет на стол, уложит Сильвию спать в ее кроватку, и они смогут побыть вдвоем и поговорить. И тогда все наладится и будет хорошо.

Она ждала и ждала, нарядившись в свое лучшее красное платье. Она испекла пирог с крольчатиной и яблочно-смородиновый крамбл. Она смотрела, как стрелка часов медленно ползет к девяти. Она беспокоилась, нервничала, обижалась и в конце концов рассердилась. Поставила ужин на плиту, разделась и легла в постель с комком в горле. Зачем он испортил такой чудесный вечер? Она ждала, ждала… Наконец, он поднялся по лестнице и ввалился в дверь, пьяный, дыша перегаром. Запах – знакомый, пугающий, зловещий – перенес ее в детство.

– Ты моя Лили из Лагуны! – запел он и пошатнулся, пытаясь поцеловать ее.

– Тише! Ты всех разбудишь. Где ты был так долго?

– Ну, подумаешь, развлекся немного… – У него заплетался язык.

– Я приготовила для тебя вкусный ужин, – прошептала она. – Я ждала, ждала…

– Не ворчи… подумаешь, задержался на пять минут и получил ворчливую жену.

– Я не ворчу. Просто мне хотелось, чтобы сегодня у нас был особенный вечер, – ответила она.

Джек нагнулся и схватил ее за руку. Ее обдало вонью перегара.

– Иди сюда, осчастливь своего героя, – засмеялся он, пытаясь лечь на нее.

– Нет! Не надо вот так, когда ты пьяный. Я слишком устала и не в настроении.

– Я прошел всю Европу, под дьявольским огнем и пулями, свистевшими над моей головой… под вражеским огнем… над моей головой пролетали проклятые «мессеры», грозившие отправить меня на тот свет… я перебежками двигался к цели, к победе… И вот я приехал домой после этого ада, к жене, которая слишком устала и не хочет меня утешить… Ложись на спину и выполни свой долг, в конце-то концов!

– Джек! Не говори со мной так!

– Как?

– Словно ты ненавидишь меня. Не я начала эту войну. Ты мог бы остаться тут, на ферме. Я горжусь тем, что ты исполнил свой долг, но я никогда еще не видела тебя таким злым. Не ругай меня!

– Ты тоже стала бы злой, если бы повидала то, что видел я. Мне просто хочется стереть все это из памяти, – ответил он, и на секунду она увидела прежнего Джека: мальчишку, который прятал котят, чтобы их не утопили в ведре; который вытирал ей слезы, когда умер Джип, ее любимый пес-колли; который сидел с ней возле «Края Света» после Дюнкерка, который обещал ей луну, солнце и звезды, если она станет его женой.

– Но ведь напиваться – это не решение, – заметила она и тут же пожалела о своих словах.

Он весь напрягся после ее упрека.

– Что ты знаешь об этом? – Его голос был сердитым и колючим, голос чужого. Он стиснул ее с такой силой, что Миррен испугалась. Сопротивляться было бесполезно. Он хотел утешиться единственным способом, который знал: с помощью грубого, жадного секса. В нем не было ни любви, ни нежности, лишь грубая сила. Она почувствовала себя беззащитной и оскверненной.

Потом Миррен долго лежала, преодолевая шок и пытаясь что-то понять. Да, он страдал и страдает до сих пор. Еще надо сделать скидку на его опьянение. Это был не тот, настоящий Джек, а раненый Джек, и он нуждается в понимании, а не осуждении. Почему же она чувствует себя так, словно ее наказали? Что она сделала неправильно?

С тяжелым сердцем она помахала ему рукой в Скарпертоне. В ее ушах звучали его последние слова.

– Когда я снова приеду домой, чтоб никого там не было, никого из Йевеллов. Если я услышу, что ребенок опять называет Бена папой… А то мне стало интересно, что ты тут делала без меня! – сказал он, жестко схватив ее за руку.

– Ох, Джек, что ты говоришь? Как ты мог даже подумать такое? – Глаза Миррен наполнились слезами, а на руке остались синяки от его пальцев. Он так грубо обращался с ней, словно она была принадлежащей ему вещью, а не любящей женой.

– Подумай над моими словами… Мне нужны мир и покой, а не дом, полный чужих людей. И чуточку наведи там порядок. Смотреть противно…

Этот злой, печальный солдат был вовсе не тем Джеком, по которому она так скучала. Даже его родная мать сказала, что он изменился, и не в лучшую сторону.

– Он какой-то скисший. Не слушает, что ему говорит его мама. У него что-то случилось с головой, все это замечают. Тебе надо набраться терпения.

Каждую ночь Миррен пыталась добраться до его души; она беспрекословно выносила его грубый секс, но ничто не способствовало их сближению. Теперь при мысли о возвращении Джека ее охватывала тревога. Хотя, возможно, после окончания войны прежний Джек вернется снова, на свежем воздухе и при хорошем питании.

Когда поезд отправился, весь в саже и дыме, она с облегчением перевела дух и вернулась в Уиндебанк к привычной жизни. Через шесть недель она поняла, что снова беременна. На этот раз никакой радости не было, только злость, что она «залетела» и теперь попала в безвыходное положение. Приближалось Рождество; еще одно военное Рождество с плохой погодой. Лишь желание порадовать Сильвию придавало ей сил. На этот раз ей было наплевать, вернется Джек домой или нет, и это тревожило ее сильнее всего.

Пришла еще одна зима с метелями и морозом. Бен чувствовал, что приезд Джека был не к добру. Миррен уныло занималась делами, не глядя ему в глаза, а когда он спросил, может ли она поднимать тяжести, просто сменила тему, словно ей было безразлично, что будет с ее ребенком.

Марджери с мальчишками уехала в Лондон, а дядя Том решил перебраться на Скар-Хед. Теперь, когда Джек должен был вскоре вернуться домой, все понимали, что супругам нужно время для возобновления их прежних отношений. По деревне ползли дикие слухи, как Джек напивался в пабе в свой прошлый приезд. От местных сплетников не укрылось, как он однажды выполз из паба на четвереньках, тут же схватил чей-то мотоцикл и врезался на нем в живую изгородь; как он подрался с парнем из артиллерийской батареи и расквасил ему нос; как он сидел в баре и клянчил спиртное в обмен на страшные байки о войне; как он хвастался, что мог бы командовать войсками не хуже самого Монти, главнокомандующего войсками генерала Монтгомери. Если даже половина из них соответствовала действительности, Миррен не позавидуешь.

Война сделала ужасные вещи с Джеком, и Бену хотелось поговорить с ним, но то, что Сильвия была так привязана к нему, не улучшало их отношений. Порой Бену мерещились вспышки ненависти в глазах Джека, и он понимал, что после его возвращения нужно быть настороже.

Впрочем, у Бена уже созрел план отъезда. Он чувствовал, что пора ему уезжать. В колледже под Йорком требовались помощники преподавателей агрикультурных дисциплин с опытом практической работы на ферме. Он планировал уехать от всего, что держало его в Крэгсайде. Миррен требовалось время, чтобы зализать раны супругу, а ему, Бену, требовалось сменить небо над головой.

Забавно, но прежде он был уверен, что вся его жизнь будет связана с Крэгсайдом. Однако после возвращения Джека он оказался там лишним. Сильвии придется привыкать к родному отцу и искать утешения и лакомств не у него, а у Джека. У новорожденного ребенка будет рядом его родной отец, а это другая история. Миррен будет заниматься фермой вместе с дядей Томом, насколько им хватит сил.

Как говорится, два человека – компания, а три – это уже толпа, но сам он смотрел вперед и хотел, чтобы Миррен могла и отдыхать. Она всегда относилась неразумно к своему здоровью, ела на бегу, от лекарств отказывалась.

Он надеялся, что Джек наконец-то поймет, что она просто сокровище, идеальная жена для фермера. Ей просто не было равных. Ни одна из девушек, с которыми она знакомила Бена, не могли ни в чем с ней сравниться.

Все свои горести Миррен уносила в «Край Света», она поднималась на гору, оставив Сильвию с бабушкой Флорри. Почти все время она чувствовала себя неважно, все у нее болело, особенно душа. Не сбылись ее мечты о хорошей, дружной семье. Теперь ей больше всего хотелось, чтобы время повернуло вспять, когда бабушка с дедушкой были живы, когда все казалось простым и легко осуществимым, а Джек был ярким, заводным парнем, и все они были полны планов на будущее.

Теперь Сильвии были нужны новые башмачки и резиновые боты. Ей самой требовалось новое пальто и, пожалуй, приданое для новорожденного. Почему же ей так не хотелось думать об этом?

Почему теперь в ее снах Джек сливался с ее отцом? Это пугало ее. Неужели она вышла замуж за такого, как Пэдди, который много обещал и никогда не сдерживал своих слов, тратил деньги лишь на собственные утехи? Господи, да она сходит с ума! Все внутри у нее холодело от страха. Как они проживут в городе, если уедут в такой ситуации из Крэгсайда?

Глава 12

День Победы, 8 мая 1945

Нужно было так много всего сделать до праздника, который состоится под вечер на общинной площадке Уиндебанка, с играми и аттракционами. Миррен не знала, за что и хвататься. Для начала нужно было испечь бисквиты.

Джек всячески помогал ей, соорудил большую арку из зеленых веток и флагов в центре деревенской площадки, помогал грузить в машину складные столы и стулья. Разумеется, заглянул он и в паб, до того как приехал за своими домашними.

Он снова приехал домой в отпуск и, казалось, переменился к лучшему. Так, он принял с восторгом известие о втором ребенке, больше ни словом не обмолвился об отъезде. Возможно, с ним строго поговорила его мать и убедила, что в тот момент было гораздо разумнее жить на ферме, где есть крыша над головой и стабильный доход.

Даже Сильвия привыкала к тому, что он спит вместе с мамой. Правда, Джек всегда злился, когда видел ее возле дяди Бена.

Если кто-то в семье и был страстным фермером, так это Сильвия. В резиновых сапожках и вельветовых штанах, в плоской твидовой шапочке, с посохом, она выглядела как миниатюрный пастух. До сих пор у нее не было никакого желания наряжаться в красивые платья, даже когда они ходили на деревенские праздники. Ее не интересовало ничто, кроме четвероногих существ и четырехколесных машин.

Джек недовольно поглядывал на дочку, однако не вмешивался, а она, в свою очередь, уже отвечала, когда он обращался к ней, и иногда брала его за руку. Миррен давно решила не приучать дочку к кухонной плите, как это делали многие фермерши. Они лепили вместе булочки и пироги, ходили по полям, но Джек тоже занимался с ней, читал ей по настоянию жены на ночь книжки.

Миррен решила, что Сильвия и второй их ребенок, неважно, мальчик или девочка, не будут знать нехватки в книгах и учебе. Ей хотелось, чтобы Сильвия стала учиться в колледже, когда придет время, даже если это нарушит семейные традиции Йевеллов, у которых ферма всегда стояла на первом месте.

Сама она с трудом вспоминала, как поступила в педагогический колледж в Рипоне и училась в нем, как собиралась стать учительницей. Все это было в другой жизни, но от учебы у нее сохранилась любовь к романам и биографическим книгам, которые она брала в абонементном отделе библиотеки. Теперь ее шансы работать в школе были близки к нулю. Война разрушила планы у многих, но теперь она наконец-то закончилась, и Миррен облегченно вздохнула.

Но сейчас ей нужно было вернуться к делам. Сделать бисквит было для нее пара пустяков: намочить печенье «бисквитные пальчики», сварить заварной крем, снять с молока свежие сливки, отварить фрукты до мягкости. Они хотели успеть в деревенский зал до концерта и демонстрации нарядов. Между тем ее опять мучила спина, волной захлестывала усталость, приходилось садиться и отдыхать.

Итак, долгожданная победа наступила, но внутри у Миррен была какая-то пустота. Этот день должен был остаться в памяти с флагами на улицах, кострами и звоном колоколов, но хотя Бен и обещал ей помочь с дойкой коров, дел было выше головы.

Что за шумиху они поднимали в деревне! Не то чтобы она была против патриотизма или окончания вражды, но это требовало много лишних хлопот. Впереди еще день спорта, конкурсы и гала-процессия, многолюдный фестиваль школьных хоров в Скарпертоне, детский маскарад, танцевальный марафон и конкурсы в рамках Женского института, праздник детских булочек на общинной площадке, угощение для пожилых, матч «Сумасшедший крикет», где мужчины наряжаются женщинами и наоборот. А она не успела дошить маскарадный наряд для Сильвии; его надо закончить в ближайшие часы.

Сильвия просила ее сшить к этому дню что-нибудь необычное, но у Миррен не было никаких идей, пока ей не попался на глаза кусок серой материи, оставшейся от того злополучного аэростата. Она решила нарядить дочку в одежду своей тезки, знаменитой Мириам-из-Долины, в маленькое серое платье с белым, круглым «квакерским» воротником. Флорри сделает воротник и чепец из льняной салфетки, а Том найдет для нее маленький фонарь. Все знали историю, как Мириам прятала школьников в печи, когда бушевала снежная буря и провалилась крыша. Оригинальная идея, похвалила она себя, положив платье на кровать. Нужно подождать и нарядить Сильвию в последнюю минуту, иначе эта маленькая обезьянка тут же вся перепачкается.

Бен был слишком занят делами, чтобы спускаться в деревню. Но вечером возле паба будут жарить баранов, и уж этого он наверняка не пропустит.

Утро выдалось сырым и холодным. Миррен услышала по радио шум ликования; люди радостно приветствовали все, что движется, и игнорировали дождь с привычным британским стоицизмом. Майского солнца не было и в помине, а погода скорее походила на осеннюю. Да и на что они могли рассчитывать, живя на такой высоте, где, как гласила старая шутка, девять месяцев зима, а три месяца плохая погода?

Дети получат свой праздник и выпустят пар на спортивных состязаниях и танцах, и тогда этот день им запомнится. А если погода станет еще хуже, то столы установят под крышей. Что бы все делали без своих латаных габардиновых пальто и макинтошей, зонтиков и дырявых резиновых сапог?

Овцы и коровы не знали ничего про праздник победы и нуждались в уходе, поэтому жизнь в Крэгсайде шла своим чередом. Праздник не праздник, а скотина всегда на первом месте. Окот шел полным ходом, в амбаре просыхали сиротки, там же были временные загоны для нерадивых маток, которых еще приходилось заставлять кормить своих ягнят; всюду носились встревоженные телята и поросята.

Но Миррен все-таки призналась себе, что в ней слегка забурлил восторг – ведь день был и впрямь выдающийся, да еще у нее появился случай поболтать с подружками. Деревня ей нравилась; было что-то успокаивающее и живописное в том, как ее серые каменные дома ютились у подножия высокого холма. Хоть и маленькая, она вносила свой вклад в дело победы, в том числе и деньгами, принимала эвакуированных, поддерживала своих торговцев. Теперь ее жители заслужили этот праздник.

Жизнь Миррен представляла собой предсказуемый круг сезонных дел: окот овец, их стрижка, сенокос, уборка урожая, случка, разбрасывание по полям навоза и окот овец. Все, что вносило разнообразие – рыночные дни, гости, Рождество, – всегда ее радовало.

Она надеялась, что теперь у нее и Джека начнется другая жизнь, более размеренная и стабильная. Второй их ребенок родится в мирное время. Ее мужа демобилизуют, а продовольственные карточки отменят. Фермеры получат благодарность за их тяжелый труд, ведь они кормили всю Британию. И уж наверняка отменят все указания комитета по продовольствию, сыпавшиеся на них в военные годы.

Запомнит ли этот день маленькая Сильвия? Она только и твердит о празднике, угощениях и играх с подружками, просто сгорает от нетерпения. Вот что значит юность, все еще впереди. Миррен вздохнула и с гордостью посмотрела на дочку.

Под горой, на общинной площадке все было как в спектаклях про старую добрую Англию. Карнизы домов украшены кусками ткани национальных цветов, флаги свисают из окон. Темные тучи по-прежнему закрывали солнце, но Бен их не замечал. Им владело чувство облегчения, что все закончилось, почти закончилось, ведь на Дальнем Востоке война еще продолжалась.

Он зазря проездил в Скарпертон за сухим молоком, чтобы выкармливать слабых ягнят, но все было закрыто, и он только понапрасну сжег бензин. Джек, как всегда, торчал возле паба, компостировал мозги какому-то фермеру, но он хотя бы стал менее резким с Миррен, по крайней мере на людях.

Ему бы оставить их в покое и не соваться в чужую семейную жизнь, но это было непросто, ведь он привык защищать Миррен. Он не доверял Джеку, в нем было что-то гнилое, особенно когда тот выпивал. Тогда он превращался в задиру, с его лица сползала маска обаяния, он был готов пустить в дело кулаки в любой миг. Лучше увезти его домой, пока он не надрался и не испортил праздник. Бен махнул рукой и предложил Джеку подвезти его до фермы.

– Я пешком дойду, – отмахнулся Джек, но Бен остановил грузовик.

– Миррен нужно помочь. Пока она доделает свои дела, нужно побыть с Сильвией, – сказал он, и его слова прозвучали скорее как приказ. Джек поморщился, встал со скамьи и поплелся к машине.

Они ехали молча. Джек уже достаточно принял на грудь и был настроен благодушно.

– Я мог бы и пешком дойти, – вот и все, что он сказал.

В доме Сильвия устроила истерику и не желала надевать платье.

– Если ты не наденешь это платье, никакого праздника у тебя не будет! – заявила Миррен. Она повернулась и посмотрела на Бена, но он лишь покачал головой, посасывая трубку. Она взглянула на Джека, но он тоже покачал головой.

– Слушайся маму, – сказал он. – Это в ее ведении. – В общем, они без лишних разговоров объединились в единый фронт.

Вскоре Сильвия появилась в маскарадном костюме, и дядя Том взял свой «Кодак Брауни» и щелкнул ее, хмуро стоящую возле амбара.

Пора было отправляться в деревню, и все торопливо заканчивали свои дела. Джек просто слонялся по двору, мешая всем, и Бен велел ему загнать «Фордзон» в сарай, чтобы поставить на это место грузовик. Сами они поедут на повозке, нагрузив ее всем необходимым.

Бен собирался присоединиться к празднику вечером. Детская программа ему не интересна, пускай ее смотрят родители да дедушки с бабушками.

Он зашагал к воротам, когда трактор взревел в руках Джека словно гоночный автомобиль. Бен усмехнулся. Все-таки Джек большой ребенок, он по-прежнему пытается всех поразить своей лихостью. Но когда-нибудь парень повзрослеет и обнаружит, что у него есть жена и двое детей и что их нужно обеспечивать всем необходимым, а не гонять по дорогам. «Выруби!» – раздраженно закричал он. Трактор чужой, не их собственный, и нечего рвать мотор. Нет, лучше он сам загонит его, решил он. Еще не хватало на нем свежих царапин.

Во дворе больше никого не было. Трактор стоял у ворот сарая, и Джек слез с сиденья, чтобы открыть массивные створки. В дверях кухни появилась Сильвия и подбоченясь глядела на них.

– Подожди, я сам… нельзя оставлять мотор включенным, – крикнул Бен.

Джек игнорировал его слова и с широкой улыбкой, обвораживавшей женский пол, снова залез на сиденье. Трактора капризные твари и могут забарахлить или вообще вырубиться. Зря он попросил Джека что-то сделать. Что тот смыслит в сельхозтехнике?

– Я сам, без проблем, – крикнул в ответ Джек. Двигатель зачихал и заглох.

– Джек, ты слишком набрался. Дай-ка я сам. – Бен подошел к трактору.

– Отвали, Долговязый! – Джек яростно дергал рычаги, шевелил ключом в замке зажигания, к досаде Бена. Трактор взревел и рванулся назад, последовал удар, рывком сбросивший его с сиденья. Джек не мог остановить машину, скользил вниз, цеплялся, но трактор полз назад, в стену. Бен отчаянно заорал. Все выбежали во двор.

Тут Бен обернулся и увидел черные резиновые сапожки, валявшиеся на земле, а в сапожках тонкие ножки, увидел испачканное грязью серое платьице.

Прибежала Миррен и отчаянно закричала. Том и Бен схватились за колеса, переключили рычаги и направили трактор вперед. Крику было много. Флорри оттащила сына с их пути и втолкнула в дом, резко захлопнув дверь.

Все происходило словно во сне, очень медленно; Бен и Том напрягали все силы, оттаскивая проклятую машину. Как им это удалось, где они нашли столько сил, он не знает. Но никогда не забудет нараставшее в душе отчаяние и крики Миррен.

На ферме не было телефона. Кому-то надо было попасть в деревню и поднять тревогу. Том был не в себе, так что Бен вывел грузовик и понесся вниз.

Джек сидел потрясенный, ничего не понимая. Перед его глазами были резиновые сапожки, маленькие сапожки Сильвии. Минуту назад она стояла возле кухонной двери, и вот… почему она не отбежала? Они не видели ее.

Бен несся в деревню. Его сотрясала дрожь, но при этом он был спокоен. Во всем виноват он. Вот если бы он оставил Джека возле паба и не вмешался…

Громкие мужские голоса заставили Миррен оставить на столе тесто и выглянуть. Взревел трактор, и она поняла, что Бен где-то рядом и что-то неладно. Том прибежал туда первым и пытался изо всех сил оттащить трактор от ворот амбара, чтобы вытащить из-под колеса… вроде бы собаку. Нет, ох, нет, нет, ее дочку! Она очутилась в ловушке между колесом и дверью, и ее раздавило.

Внезапно все поплыло вокруг. Миррен видела серое небо, слышала писк черного дрозда на крыше сарая, видела колеса с грязными шинами, в ее ноздри бил запах жженой резины… Потом все ожило и сфокусировалось, и она увидела на земле свою красавицу дочку в сером платьице, испачканном глиной и кровью.

Флорри схватила за плечи сына и потащила его прочь от этой сцены. Прибежал Бен; внезапно он постарел и выглядел на все свои двадцать восемь лет.

– Дядя Том, сделай же что-нибудь! – закричала Миррен, глядя на окровавленное личико Сильвии, в синяках, странного цвета. Дочка была такая тихая и безмолвная, совсем не похожая на себя. Из ее уха текла струйка крови… Миррен внезапно затрясло.

– Сделай что-нибудь, Бен! Да сделайте же вы что-нибудь… пожалуйста! – Она кричала так громко, что, казалось, вся долина слышала ее крики о помощи.

Лицо Тома было серым и суровым. Он взял Сильвию на руки, и Миррен увидела слезы, текущие по его щекам. Ее сердце окаменело при виде этих слез.

– Бен едет за доктором, – сообщила Дейси, но Миррен ничего не слышала.

– Ну, не сиди тут как статуя. Отнеси ее в дом, пусть она согреется. Чайник горячий, мы дадим ей чаю. – Миррен внезапно встрепенулась и начала действовать. – Я разотру ее сейчас. Отнеси ее подальше от этого проклятого трактора.

Дядя Том даже не пошевелился, лишь поднял голову.

– Поздно, милая, она умерла. Сильвию забрала от нас судьба.

– Не говори глупости, она просто замерзла, – возразила она. – Отнеси ее в тепло, иначе она простудится в этом легком платье. Неси ее в дом, и мы приведем ее в чувство. – Свой голос она слышала словно издалека, деловой, отрывистый, трезвый.

– Сильвия, дочка, что мужчины понимают в таких вещах? Мама сейчас поставит тебя на ноги, и ты будешь бегать. Ты просто потеряла сознание.

Том отнес девочку на кухню. Миррен смела со стола всю выпечку и постелила на него одеяло, чтобы девочка лежала ближе к огню. Накрыла ее другими одеялами и ковриком. Лицо дочки было в лиловых и серых пятнах, глаза крепко закрыты. Она казалась такой крошечной. Мать взяла губку и бутылочку жидкого мыла, принялась обтирать грязь и кровь с ее головы, растирала холодные пальчики, вкладывая в это всю свою любовь, но Сильвия по-прежнему не приходила в себя.

– Давай, дочка, проснись, проснись… Сегодня День Победы, мы сейчас поедем на праздник, – уговаривала она и слышала ликование, лившееся из радиоприемника. – Ведь ты не хочешь пропустить праздник, правда? Где Джек? Почему Джек мне не помогает?

– Выключи этот чертов ящик! – крикнул Том. Она видела, что он огорчен, но не обращала на это внимания. Ни на что не обращала внимания, только видела, что Сильвия крепко спала и не спешила просыпаться.

– Нет, не выключай! Сильвия любит слушать радио. Пускай слышит звон всех колоколов. Включи погромче.

Потом в дверях появился Бен и посмотрел на нее. Лицо у него было серое. Он выключил приемник и схватил ее за руку.

– Перестань, Миррен, перестань. Прости меня, милая. Это моя вина… Сильвия ушла от нас, ее не разбудить.

– Не смей мне говорить, что моя дочь ушла. Гляди, она теплая. Скоро она очнется. Не прикасайся к ней! – Она прогоняла всех от девочки. В дом вошли угрюмый доктор Мюррей с полицейским констеблем, державшим под мышкой свой шлем.

– Миссис Сойерби, позвольте мне осмотреть Сильвию. – Доктор подошел ближе, и Миррен улыбнулась.

– Я так рада, что вы здесь. Может, вы образумите этих людей. Они утверждают, что Сильвия умерла, но ведь она просто спит. Вон, на ней ни царапины. Она не могла уйти от нас в День победы, правда? Смотрите, она уже нарядилась к празднику и была готова ехать в Уиндебанк, – сказала Миррен, качая головой. – Ой, мне надо сесть. У меня заболела спина от стояния.

Кто-то дал ей выпить; от этого у нее пересохло во рту, а все вокруг закружилось. Внезапно у нее отяжелели веки, все расплылось, заболел живот, в паху закололо, по ногам потекло что-то теплое. Потом были судороги, боль и снова боль. Ее живот стал плоским, груди опали, и тогда она поняла, что ее ребенок родился слишком рано. Когда она окончательно пришла в себя, ничего не было, только полотенца да запах жидкого мыла, а еще зловещая пустота в теле. Она не могла оторвать голову от подушки.

В последовавшие дни она сползала с кровати, надеясь забыть обо всем, молилась о скорейшем выздоровлении, чтобы все переиначить в своей жизни, но с каждым новым рассветом снова ложилась в постель и не хотела, чтобы ночь заканчивалась.

От Джека не было никаких вестей. После того несчастья, ужасного несчастья, забравшего у Миррен две жизни, он не произнес ни слова. Доктор направил его в психиатрическую лечебницу. Похоже было, что возвращаться к жене он не собирался.

Миррен понимала, что Сильвия ушла и что она больше не увидит свою дочку. Ушла туда, куда ей пока нет пути. Однажды утром они нарядились, чтобы поехать в деревню на большой праздник, и вот тогда дочка исчезла.

Флорри и Дейси убрали из спальни Сильвии все ее игрушки и одежду, вообще все убрали, а дверь заперли. Так им было легче. У Миррен не было сил протестовать. Она могла лишь еле-еле плестись из комнаты в комнату и звать дочку, думая, что она где-то прячется от них.

…Тогда, в капелле, вокруг нее шептались чьи-то голоса. И не было утешения в словах, что Сильвия ушла в лучший мир и что хорошо умирать молодым. Не утешало ее и то, что ее маленькое тело положили в гробик, и теперь дочка будет лежать на церковном кладбище, на ветрах и холоде. Когда Миррен позвала ее, кто-то прошептал:

– Тс-сс, не терзай себя. Слезами ее не вернешь. Время лучший лекарь… У тебя будут другие дети.

– Как ты смеешь так говорить? Мне нужна Сильвия! – закричала она, и все услышали ее боль. Джек был слишком сломлен и не мог поддержать ее. Возле могилы она опиралась на Бена…

Теперь казалось, словно Сильвия никогда не жила в Крэгсайде, никогда не била ножками по перилам, не отковыривала штукатурку со стен, не пела в ванночке и не бегала по полям за овцами. Были убраны все фотографии, о ней никогда не говорили при Миррен, разве что понизив голос. В рыночный день подруги старались не сталкиваться с несчастной матерью на улице, чтобы не видеть ее лицо.

– Наша Сильвия была слишком хороша для этого мира, вот ее и забрали на небеса, нашего светлого ангелочка, – причитала Флорри, не глядя на невестку.

Миррен часами сидела на холме возле «Края Света», струи дождя лились ей на лицо, ветер рвал на ней волосы, но она ничего не замечала. Теперь эти развалины были ей милее всего. Бессонными ночами она глядела на фотокарточку, единственную, которую она спасла и которую Джек носил в своем кармане всю войну: на снимок улыбающейся Сильвии в младенчестве. Она никому ее не показывала и прятала в отцовской жестяной коробке у себя под кроватью.

Порой она забывалась и на закате ждала, когда Бен спустится с верхнего поля с Сильвией на плечах. Дочка вбежит в дом и крикнет: «Что у тебя к чаю?» – а она проворчит, что сначала нужно вытереть ноги. Но такого больше не бывало.

И не было никаких слов, способных объяснить тот ужасный момент, когда жизнь уходит из тела, либо объяснить смысл в смерти драгоценного, горячо любимого ребенка. Понадобились лишь секунды, чтобы Сильвия покинула их со сломанными ребрами и пробитой головой, а для Миррен закончилась вся жизнь. Смерть дочки стала богомерзостью на лице земли, и бедная мать никогда не смирится с нею, никогда. Смерть противоречила всей природе жизни. Миррен было мучительно больно даже произносить имя дочки при посторонних.

В ее снах дочка бегала по дому в своем свитере «Fair Isle» и вельветовом комбинезоне, перешитом из старых штанов.

Сильвия никогда не станет взрослой, не выйдет замуж и не родит детей, не будет путешествовать и заниматься тем, что ей нравится, и все по их вине. Из-за двух идиотов, которым надо было осторожнее возиться с трактором, раз во дворе бегал резвый ребенок. Так сказал коронер и так думала она сама. Никогда она не простит ни Джеку, ни Бену смерть Сильвии.

Об этом говорили все, стыдили, обвиняли. Это был несчастный случай, трагедия, которая может случиться на любой ферме, если люди ведут себя беспечно. Фермы всегда были и будут опасным местом для детей. Сильвия погибла, потому что оказалась не в нужном месте и не в нужное время. Не утонула, не была сбита машиной на дороге, не сорвалась со скалы, не была похищена, а погибла на собственном хоздворе, где должна была бегать в абсолютной безопасности. В тот день вместе с дочкой что-то умерло и в самой Миррен.

Трактор всего лишь машина, его нельзя было оставлять вот так, с ключом в гнезде зажигания, под неудобным углом. Ведь во дворе всегда оживленно. Сильвия растерялась и не сумела отбежать. Винила их Миррен и за свой выкидыш.

Шок вызвал преждевременные схватки. Мальчуган был слишком мал, чтобы выжить; шансов не было никаких, объяснил ей доктор. Она ничего не чувствовала. Его унесли, прежде чем она его увидела, унесли словно хлам, даже не похоронили. Это жестоко, но так лучше, сказал доктор. Откуда он знает? Ее сердце кричало от горя. Но он доктор, ему виднее, разве нет?

Овцы, ягнята и коровы не знали, что случилось. Люди помогали ей, пока к ней возвращались силы. Но жители долины знали, что лучшее лекарство – это тяжелый труд и молчание. Все просто жили, как могли, в медленной чреде сезонных работ. В долине не принято показывать свое горе, во всяком случае, не было принято до той поры. Но никакая покраска ворот сарая не могла скрыть память о том проклятом дне. Ничто не могло вернуть Сильвию в Крэгсайд.

Каждое утро Миррен проходила мимо тех створок с ведром зерна для кур. Как она ненавидела тот трактор и хотела его уничтожить, но он был чужой. Однажды утром он исчез и больше не вернулся. Ненавидела она себя и Джека за то, что они живы, а их ребенок мертв.

В тот день что-то умерло и между ними.

Бен молча вез Флорри в лечебницу под Скарпертоном. Никто из них не спал уже много недель. Его сны были наполнены рокотом тракторного двигателя, ноги пытались бежать, но вязли в грязи, и он беспомощно наблюдал за ненужной и нелепой трагедией.

Он никогда еще не видел, чтобы молодой мужик так быстро сломался. Джек был в полном потрясении, после того как из-за его разгильдяйства погибла его маленькая дочка. Погибла на его глазах. С потухшим взором он сидел в палате, что-то бессвязно бормотал и не слышал обращенных к нему слов. Флорри пыталась вывести его из такого состояния, но он вел себя странно, и они даже опасались за его жизнь.

Известие о выкидыше у Миррен окончательно сломало его, и доктор Мюррей посоветовал удалить его с фермы. «После всего случившегося я не ручаюсь за его безопасность», – сказал он. Теперь Джек находился в двадцати милях от Крэгсайда, запертый в лечебницу, и бедная Флорри навещала его.

Бен оставался в машине; мать хотела встречаться с сыном одна, без посторонних, чтобы никто за пределами семьи не видел его слабость. А у Бена не было времени, чтобы навестить своих родителей.

Вернувшись в Крэгсайд, Бен наблюдал за нараставшей у Миррен злостью, но ничего не говорил.

– Джек больше близко не подойдет к ферме, когда его выпустят из дурки, – кричала она. – Он убил своего ребенка. Так и передай ему, чтобы он даже не думал сюда возвращаться.

– Но он ведь твой муж, – рыдала тетя Флорри. – Он пробыл в госпитале уже месяц. Он не в себе. Он понимает, что совершил, и это его раздавило. Тебе надо помириться с ним. Поверь мне, если бы он мог повернуть время вспять, он бы это сделал. Милая моя, не надо делать все еще хуже, и так всем тяжело.

Флорри и Том проигрывают битву с Миррен, подумал Бен. Она тонула в своем горе и своей вине. Теперь ей хотелось мстить им всем, а больше всего ему. С твердыми как сталь глазами она гавкала приказы Умберто. Это было неразумно. Такая патовая ситуация не могла продолжаться, от нее страдали все.

– Если тебе нужно кого-то обвинять и ругать, ругай меня, – заявил он. – Это я привез тогда Джека из деревни. Совершенно зря, но я думал… Ты должна повидаться с ним. Ему нужна твоя помощь.

– Я знаю, что ты думал: лучше привезу его домой, прежде чем он переберет. Мы все знаем, на что Джек похож, когда нажрется. Его невозможно увести от любого мотора.

– Миррен, но сейчас он болен и страдает. Пожалей его хоть немного. Не надо так его наказывать. Ругай меня, но поезжай к нему… Помиритесь.

– Да, я виню тебя. Я виню всех, но больше всего себя, – огрызнулась она в ответ. Ее глаза зло сверкнули. – Как мы можем тут жить после этого?

– Надо как-то найти выход, – ответил он, вспомнив о своем давнишнем обещании бабушке заботиться о Миррен. Как ему хотелось сейчас забрать свои пожитки и убраться в Лидс, подальше от всей горечи и страданий! Но это было бы трусостью.

Когда женщина в таком состоянии, к ней не подступиться. Они все страдали и делали свою каждодневную работу словно автоматы.

Лето было в разгаре, но солнце не могло развеять мрак, нависший над Крэгсайдом. Всем нужно было перевести дух и найти хоть какой-то покой подальше от любопытных взоров.

Миррен была нужна на ферме, но ее пребывание стало мучением для всех остальных. Дом в Уиндебанке был слишком на виду. Им с Джеком требовалось уединенное место, где они могли исчерпать свое горе, и он знал такое место.

Впервые за много недель Бен посмотрел на небо.

– Не беспокойся, бабушка, – прошептал он. – Я знаю место, где они снова вернутся к жизни…

Глава 13

Психиатрическая лечебница стояла словно крепость над широкой рекой Варф; замкнутый мир с высокими, неприступными воротами и зарешеченными высокими окнами дворца. Миррен добиралась туда с пересадкой, на двух поездах. Зачем? Зачем ей это было надо?

Она вздохнула. Чтобы увидеть страдания Джека? Одного взгляда было достаточно, чтобы понять, что это почти тюрьма. Ее муж сидел под замком, и она встретится с ним впервые после смерти Сильвии. Как могла она смотреть на его глаза и волосы и не видеть образ дочки? Как могла она оказаться лицом к лицу с убийцей ее нерожденного сына? Скоро она поймет, хватит ли у нее на это сил.

Таблетки, которые заставил ее принять доктор Мюррей, не помогали, не приглушали ее боль. От них пересыхало во рту и был дурман в голове, но она не решилась отправиться в эту поездку, не попытавшись хоть как-то укрепить свои силы.

В ее сумке лежали пирог от Флорри, местная «Газета» и небольшой сверток от Тома, похоже, бутылка виски, маленькое утешение. Нечего давать ему бутылку, усмехнулась она. И так много горя. Надо выбросить ее в первую же урну.

Гнев, словно желчь, подступил к ее горлу. Какой прок давать ему спиртное, чтобы он утопил в нем свои горести, когда она не могла утопить свои беды в чем-либо крепче чая?

В часы посещений у двери собралась небольшая толпа. Миррен пожалела, что не попросила Бена поехать с ней ради поддержки, но он был слишком занят, а Флорри и так ездила сюда, когда только могла. Посетители с обеспокоенными лицами выстроились в ряд, потом их вели в палаты по облицованным кафелем коридорам. Сердца их учащенно бились при мысли, что им сейчас предстояло увидеть, и от запаха мокрой тряпки, которой мыли полы, и больничных «уток».

Их свидание получилось странным и угрюмым. Джек сидел и глядел в окно; он не повернулся к ней, когда она вошла. Его вид поразил ее. Глаза были как у дохлой рыбы, холодные, стеклянные и безжизненные. На нем был великоватый ему больничный халат, щеки впали, и он походил на старика. Миррен не понимала, узнал ли он ее.

– Джек! Это я, пришла навестить тебя, – нерешительно сказала она.

Он повернулся, посмотрел на нее и кивнул. Она села. Он молчал, и она заполнила возникшую паузу и рассказала, что потеряла ребенка и после этого ей пришлось лечь на чистку, поэтому она не могла приехать к нему раньше. Как бы оправдывалась.

Он слушал, не глядя на нее, отчужденно и теребил пояс халата, его лицо ничего не выражало. Она удивилась.

– Я думала, ты будешь рад, что я приехала к тебе, – сказала она. Общаться с ним было нелегко, и это ее сердило. – Слушай, говоришь ты со мной или нет, но нам нужно объясниться, – быстро и сварливо проговорила она; откуда у нее взялся этот противный голос торговки рыбой? – Я виню тебя и Бена, виню себя. Ничего не случилось бы, если бы ты держался подальше от проклятого паба, но нет, ты не мог обойтись без своего зелья. Бену надо было оставить тебя там, чтобы ты нажрался, но он вмешался, как обычно. Сильвия была бы с нами, и ничего бы… – Она уже кричала на него и грозила пальцем.

Тогда Джек просто отвернулся к окну.

– Брось свои фокусы и не делай вид, что меня тут нет. Ты слышал, что я говорила. Нет смысла прятаться в дурке, чтобы тебя все жалели. Нечестно. Будь мужчиной и взгляни на то, что ты натворил, взгляни честно и прямо. Ты убил нашу малышку, нашу красавицу!

– Миссис Сойерби! На минуточку, пожалуйста, – сказал с иностранным акцентом мужчина в белом халате.

– Я еще не договорила, доктор. Мне нужно высказать ему все это, но он не желает слушать.

– Не здесь и не сейчас, миссис Сойерби. Наберитесь терпения. Джек нездоров, он не может вас слушать. Он не может связно думать, но он вернется в норму со временем, когда отдохнет. Я доктор Каплински. – Он протянул ей руку, но она этого не заметила.

– Но он убил нашего ребенка, – закричала она, и все вокруг замерли и прислушались.

– Это было ужасное несчастье. Ваш ребенок бежал и попал под трактор, – ласковым голосом сказал доктор.

– Откуда вы знаете? Вас там не было. А я была! Он это сделал! – Она дернула Джека за рукав, пытаясь разбудить его и вывести из ступора.

– Пойдемте, – настаивал доктор, – поговорим в другом месте. Джек не слушает. От войны у него осталось много проблем. Ему требуются время и лечение. Мир и покой излечат его душу.

– А как же я? Разве мне не требуется время? Тот кошмар никогда не прекратится, сколько бы мы ни жили. Вот я-то не свихнулась. Кто-то должен остаться на ногах и смотреть за коровами, как бы плохо ни было, – кричала она.

– Это самое лучшее лекарство, миссис Сойерби. Занимайтесь вашими делами день ото дня. Прогоняйте от себя боль. Это тяжело, но я вижу, что вы сильная. Джек не такой, – добавил он. Его черные глаза ласково смотрели на него. Но что он может знать о ее боли?

– Вам-то что? И откуда вы знаете? – усмехнулась она.

– Поверьте мне, я знаю, – сказал доктор. – Присядьте и успокойтесь. Немного подержите его за руку. Хорошо, что вы приехали.

– Нет, я не хочу. Он должен сам справиться с этим. Мне нужно успеть на автобус, потом на поезд. Я приехала посмотреть, как он тут, и теперь мне все ясно. Он может торчать тут сколько захочет, мне наплевать. – Миррен встала, надела пальто и пошла к двери.

– Постойте, постойте… Нужно отпереть… – Она вежливо ждала, когда ключ повернулся в замке, и вздрогнула при этом звуке.

– Джек, возьми себя в руки, иначе я больше не приеду, – проорала она напоследок и помчалась по коридору, вне себя от возмущения. Как все несправедливо! Как он смеет так распускаться! Тряпка! И она еще должна с этим мириться? Гнев кипел в ней. Она замерзла и хотела пить.

Пытаясь успокоиться, она присела на скамью в парке. Что ж… Он там. Рядом с ним доктор с ласковым голосом. Понимающий… А до нее никому нет дела. Она поискала в сумке носовой платок и наткнулась на бутылку виски. Какая трата денег и карточек, причина всех их бед! Вот она увидит дядю Тома и все ему выскажет!

Она подняла стеклянную бутылку. На солнце блеснула янтарная жидкость. Интересно, какая же она на вкус, эта «влага жизни»? Улыбнувшись, она из интереса отвинтила крышку, понюхала горлышко и увидела своего отца. Уже собралась вылить виски на землю, но остановилась и сделала маленький глоточек. Ей обожгло горло.

– Господи, и они еще платят за это деньги? – Она глотнула еще, чтобы согреться. Сунула бутылку в сумку, а потом пила по глоточку всю обратную дорогу.

К тому времени, когда поезд остановился на станции Уиндебанк, она чувствовала себя лучше, спокойнее и даже слегка порозовела. Ведь она побывала у Джека и помирилась с ним. Все будут довольны, а больше всех Бен. В последнее время он стал какой-то скрытный. Возможно, он завел себе подружку, только непонятно, зачем он таскает с собой рюкзак с инструментами. Впрочем, ее это не касается. Впервые за много недель ей было ни до чего, и она спала как убитая.

Может быть, день, потраченный на поездку к Джеку, оказался тем временем, которое ей требовалось, чтобы отрешиться от этой проклятой фермы.

Поездки к Джеку, кажется, шли Миррен на пользу, думал Бен, берясь за долгую работу – ремонт крыши в «Крае Света». Он снял сгнившую обрешетку и приволок с фермы старые, но крепкие доски от сарая. Разложил по порядку все блоки из песчаника, чтобы потом вернуть их на крышу. Ему помогал Том, и Бен просил его никому не рассказывать про то, что они ремонтируют старый дом. Пусть это будет сюрпризом для Джека и Миррен.

На ферме работал новый пленный, Дитер Клозе, сам из крестьян, поэтому все умел. Но скоро он должен был вернуться в Германию.

По словам Флорри, Джек все еще не разговаривал, но теперь узнавал жену и мать, когда они его навещали. Миррен возвращалась в хорошем настроении и с энергией бралась за работу. Трудно сказать, но что-то в ней изменилось; она была полна сил, однако потом снова делалась усталой и раздражительной – сказывалось напряжение последних месяцев.

Флорри как-то шепнула по секрету, что Джеку прописали электрошоковую терапию, новомодное средство, которое должно вывести его из летаргии. На его голову положат специальные подушечки и пропустят через них ток, который вызовет судорогу в его мозге. Доктор заверил их, что это безопасно и, возможно, поставит его на ноги. У Бена такое лечение вызывало ужас.

Миррен почти не рассказывала о своих поездках. Иногда она задерживалась и ходила в кино. Никто не упрекал ее, но она, казалось, утратила интерес к хозяйству. В последнее время она часто просыпала, поначалу ходила сонная и лишь после чая взбадривалась и была готова начать день.

Никто не видел, чтобы Миррен поднималась к «Краю Света», и она даже не подозревала о сюрпризе, который ей готовят. Дитеру было велено под любым предлогом помешать ей, если он увидит, что она направится в ту сторону.

Война закончилась, но инструкций для фермеров стало еще больше, не отменили и карточки, так как давала о себе знать нехватка продовольствия и людских ресурсов. Бен на время отложил свои планы – пока было не время уезжать из долины.

Он по-прежнему сотрудничал с «Молодыми фермерами» и вернулся под крылышко преданной Лорны, которая преподавала в деревенской школе. Они вместе ходили на прогулки и на танцы. Она помогала ему подготовить овец к конкурсу в Риблхеде, вычесывала их и приводила в порядок, когда Миррен забыла послать вовремя заявку. Она была хорошей компанией, и Бен забывал про свои тревоги, когда она была рядом и болтала о всякой чепухе.

Вся долина знала про их недавнюю трагедию и спрашивала про Джека. Что можно было сказать, разве что о медленном выздоровлении? Бен чувствовал, что обязан до своего отъезда улучшить настроение в семье, поэтому и торопился закончить свой секретный проект. Он не навещал Джека – знал, что не будет желанным посетителем.

За несколько недель «Край Света» преобразился; появились большая жилая комната с кладовой и кухней, лестница, ведущая в две спальни. Весь верхний этаж был облицован деревянными панелями неизвестного происхождения. Материалов не хватало, поэтому их где-то и каким-то образом добывали, и лишних вопросов лучше было не задавать.

Там была вода в колодце и маленький каменный туалет в стороне. Миррен быстро наведет в доме уют во всех смыслах. Бен как-то не был уверен, что Джека устроит такая жизнь, но лиха беда начало, да это и лучше, чем жить с его родителями.

Том и Флорри подумывали летом сдавать Крэгсайд горожанам. Для семьи он стал теперь слишком велик, его следовало бы продать, но кому нужен этот холодный сарай? Пускай лучше он зарабатывает на свое содержание.

Миррен догадывалась, что все будут жить на ферме Скар-Хед, но проявляла мало интереса к этим планам. Бен подумал, что это безразличие вошло у нее в привычку, от которой трудно избавиться. Иногда она бывала такой, как прежде, возилась на кухне и в саду, ходила на рынок. В другое время рыдала и не выходила из своей спальни. Все были довольны, что она навещает Джека, но ее отсутствие было непредсказуемым, она подолгу не возвращалась. Странно, ведь прежде она была такой пунктуальной.

Все это из-за потери Сильвии, вздохнул Бен. Крэгсайд никогда не станет прежним. Как хорошо, что дедушка с бабушкой не видели таких перемен. Он понадеялся, что его сюрприз вернет Миррен и Джека к жизни и даст им надежду на будущее. А уж остальное будет зависеть от них.

Миррен спрятала яйца в корзинку, завернув их в чистую пижаму Джека. В городе свежие яйца на вес золота, сливочное масло тоже; все строго ограничено и из-под прилавка. Так что ее продукты шли на ура, покупатели были готовы платить больше положенного за фермерскую продукцию. А в сезон никто на ферме не хватится нескольких яиц.

Она всегда захватывала немного сладостей и булочек для Джека, но у него не было аппетита. Ее визиты делались все короче и короче, а еще она старалась избегать того ужасного доктора. Но она хотя бы всегда заглядывала к мужу, а потом отправлялась гулять по городу.

Джек заслуживал всего, что на него обрушилось. Ей хотелось, чтобы он вспомнил все и смог почувствовать боль, какую чувствовала она, и боль, и вину, и гнев в полной мере. Это желание оправдывало ее поездки.

Она снова привыкала к городу, толпам и анонимности. Тут, в Скарпертоне, никто не знал ее историю. Она бродила по улицам, разглядывала полупустые витрины, отсрочивая тот неприятный час, когда ей придется снова увидеть большие железные ворота и запертые двери.

Для этого ей требовалось немного успокоительного средства, и оно ждало ее за углом, за черной дверью бакалейной лавки Бреннана: ее обычная бутылочка янтарного нектара. Лекарство, если принимать его в маленьких дозах, которое поможет ей выдержать предстоящий визит.

Все делалось по-дружески. Она выкладывала свои продукты, а Алф Бреннан доставал бутылочку: без лишних вопросов и имен. Но она и не злоупотребляла своим «лекарством». Да, верно, она нарушила свой пожизненный обет воздержания от алкоголя, но ведь она уже взрослая и знает, как пить виски – медленно и по чуть-чуть. Оно не отличается от пилюль дока Мюррея, но, в отличие от них, это лекарство ей помогало. К тому же это всего лишь временно, пока она не почувствует себя лучше. Ведь как-то нужно прожить эти ужасные месяцы.

Никто не знал ее здесь, сделки были строго баш на баш, но в этот раз она привезла больше продуктов, чтобы не остаться без своего лекарства, если пропустит поездку.

Сначала она ненавидела этот запах. Так пахло от папы, когда он был пьяный. Но теперь, как ни странно, она находила в нем утешение. Поначалу она зажмуривалась и глотала обжигающую жидкость, а теперь могла пить глоточками и не морщиться. Наслаждаться вкусом виски она не хотела, а то вдруг привыкнет, и все закончится как у папы, с его мокрыми штанами. Ох, нет! Никогда такого не будет! Но это был ее маленький секрет, смягчавший остроту ее боли, ее награда в конце трудного дня. С ним она могла спать всю ночь и не видеть снов.

Нет-нет, она не тратила чужие карточки или чужие деньги. Просто она хотела остаться сильной ради Джека, хотела забыть изломанное тело дочки. Никто не имел права лишить ее такого утешения, когда ее муж благополучно торчал в психушке, накормленный до ушей лекарствами…

– Я возьму две на этой неделе, – сказала она бакалейщику. – Вообще-то, пожалуй, три… – С каким удовольствием она думала об этих бутылочках, спрятанных в корзинке, когда ее поезд торопился на север. Они помогали ей вернуться в Уиндебанк и плестись домой.

– Извините, дорогая моя, две – это все, что я могу вам дать. У меня есть регулярные клиенты, и я не могу их разочаровывать. Но если вы приедете в субботу, я посмотрю… Я ожидаю новую партию… О-о, если бы вы могли привезти немного бекона…

Она выскочила из бакалеи огорченная. Когда она уходила из лечебницы, у нее всегда дрожали колени, и ей нужно было подбодриться хотя бы для того, чтобы войти в эти суровые ворота. Пожалуй, ей нужно попытаться добыть «лекарство» где-нибудь еще или, еще лучше, сэкономить свои припасы и дождаться открытия «Золотого льва». Там она чуточку выпьет, чтобы согреться. Домой можно вернуться автобусом. Мир не перевернется, если она приедет чуть позже. Никто не осудит ее за то, что она выкроила для себя немного свободного времени.

Не без усилий она перешагнула через порог заведения, впервые в жизни. Набрала в грудь воздуха и сказала, что замерзла и хочет выпить, чтобы согреться. Женщина за стойкой, вся из себя расфуфыренная, подозрительно оглядела ее с головы до ног. Она знала лишь один сорт женщин, которые заходили в паб одни, – для того чтобы подцепить клиента. Она посмотрела на теплый твидовый костюм и фетровую шляпку, на практичные туфли. Нет, Миррен не походила на ночную бабочку.

Вскоре она заглядывала в этот паб уже каждую неделю, они обменивались доброжелательными фразами, Миррен говорила, что навещает в психиатрической лечебнице больную тетку. Завсегдатаи сочувственно глядели на нее, иногда даже угощали. Теперь все оправдывали ее присутствие в пабе.

– Меня туда ни за что не заманишь. – Таково было общее мнение.

В пабе было тепло и уютно; ее больше не раздражали вонь от перебродившего эля и сигарет, грязь и пыль. Она болтала с посетителями и смотрела, как старики играли в домино. Рассказывала о состоянии больной тетки, как она медленно выздоравливает. Там она чувствовала себя в безопасности среди благожелательных людей, которые видели в ней ту, кем она и была: обычную фермершу из долины. В этом не было ничего постыдного, и все же…

Когда ночи стали темнее и холоднее, ей было все труднее, приехав на последнем автобусе, идти по одинокой дороге через лес, навстречу ветру, а потом смотреть в лицо Бену. «Где ты была столько времени?» – читала она в его глазах.

У нее вошло в обыкновение плести небылицы, что ей не хотелось покидать Джека, что она что-то покупала для него, и прочее вранье. Она говорила, что перекусила в кафе, и чай греть не нужно и что, между прочим, она намерена сделать Джеку сюрприз и поедет к нему в субботу.

Временами Миррен не узнавала себя, удивлялась своей ловкой лжи и якобы искренним ответам, она тут же огрызалась, если на лице Бена появлялись сомнения. Как легко врать, когда тебе доверяют, думала она иногда, когда ее грызла совесть.

– Я рассчитывал уйти в субботу пораньше. Хочу сходить с Лорной в кино, – сказал он.

– Ну и ступайте. Дядя Том и Дитер меня заменят, а утреннюю дойку я сама… Значит, вы снова стали встречаться? Что ж, пора… – Она улыбнулась, но потом, когда поднималась по лестнице, вдруг занервничала. Значит, Бен устраивает личную жизнь. После этого он будет жить отдельно. А там вскоре и забудет свою крестницу.

Бен будет с Лорной, Джек в госпитале, Том с Флорри. А с кем останется она?

Она осторожно достала бутылки, спрятала их в глубине гардероба, а пустые сунула в нижний ящик. Пора полечиться и сделать большой глоток. Сегодня ей нужно заснуть. До субботы еще долго.

Вечером в пятницу она допила последние капли из второй бутылки. На этот раз лекарство не подействовало: она лежала всю ночь и смотрела, как рассвет пробивался сквозь щель в занавесках. Она встала рано и отправилась за своей секретной заначкой бекона. Как же ей отрезать кусок и вынести с фермы в корзинке? Вряд ли получится, тут нужен чемодан. Но ведь Джеку нужна свежая одежда. Никто и не заподозрит ее ни в чем. Только порадуются, что он уже обращает внимание на свой внешний вид. Значит, скоро вернется домой. При мысли об этом ее пробил холодный пот.

Бен терпеливо просидел весь фильм «Короткая встреча», изо всех сил подавляя зевоту. Это была мелодрама про домашнюю хозяйку и немолодого, преуспевающего доктора, живших в маленьком городке. Они познакомились в кафе на вокзале и встречались там, понимая, что у их любви нет будущего. Он встрепенулся, лишь когда узнал в кадре вокзал в Карнфорте, узнал туннель и платформу. Да и музыка была неплохая. Лорна обливалась слезами.

– Разве не печально? Ведь они созданы друг для друга, но ей пришлось вернуться к реальной жизни и выполнить свой долг…

Он похлопал ее по руке и взглянул на часы. На обратном пути им еще надо успеть угоститься рыбой с картошкой. Пора ему активнее продолжить их долгий и нерешительный роман и уделить ей чуточку внимания. До этого он никогда толком и не целовался с девушками и не занимался с ними любовью. Лорна не из тех, с кем можно экспериментировать. Без серьезных намерений он и рассчитывать ни на что не сможет. Она прямая йоркширская девушка, здравомыслящая и с добрым сердцем. Он мог бы найти себе какую-нибудь и покладистее, но на самом деле ему хотелось целовать только губы Миррен, сжимать в объятьях только ее гибкое тело. Что поделаешь, раз он такой однолюб. Он был обречен.

Зачем он морочил сам себя? Ведь все его ремонтные работы в «Крае Света» не что иное, как шанс сделать вид, что это он сам будет делить с ней этот дом. Ну и дурень же он!

Хочешь не хочешь, но Миррен останется с Джеком. В последнее время она сделалась по утрам очень ненадежной, и он начал подозревать, что она испытывает к чему-то отвращение. Миррен – вот о ком он думал, хотя должен был бы думать о Лорне.

Они шли по деревне и о чем-то болтали, а он набирался смелости для решительного шага. Он чувствовал ее волнение, видел ожидание, сверкавшее в ее глазах. Будь мужчиной и действуй, подумал он и уже хотел было открыть калитку, как его остановил чей-то окрик.

– Бен! Это ты? Как хорошо, мне не придется тащиться к вам на гору. Я только что разговаривал по телефону с миссис Сойерби. Она застряла в Скарпертоне, опоздала на последний поезд и пойдет пешком. Просила передать, что к утру не успеет вернуться. Бедная, в такую даль ездит к Джеку. Она не хотела, чтобы вы беспокоились.

– Спасибо, Гарольд. – Бен махнул рукой почтмейстеру. – Лорна, я должен идти. Ты слышала. Я не хочу, чтобы она шла в темноте. Там бродяги, беглые дезертиры. Ничего не понимаю, ведь часы посещения давно прошли. О чем она думала? Вы, женщины, и кино… все это романтическое…

– Ну, давай лучше оставим эту тему, Ройбен Йевелл, – рассердилась она.

– Как это понимать? Я водил тебя в кино, – удивился он.

– Я могла бы пойти и одна, судя по интересу, с каким ты смотрел. Ты заснул через пять минут.

– Я ведь встал еще до рассвета, – пробормотал он, понимая, что Лорна права.

– Что, мадам опять не появилась? Говорят, она стала настоящей леди; мотается в Скарпертон два раза в неделю. Я слышала, что у вас там трудные дни? Люди видели, как она вечером заходила в «Золотого льва», это было в рыночный день, – добавила Лорна.

– Не говори глупости. Миррен трезвенница и всегда ею была, – рассердился Бен.

– А мне рассказывали другое, – усмехнулась Лорна. – Она смело заходила туда, безо всякого.

– Я думал, что вы подруги, – сказал он, чувствуя, как от такой новости у него бешено участился пульс. – После всего, через что она прошла, я не осужу ее, если она выпьет портвейна с лимоном… Кто там треплется об этом?

– Ты его не знаешь, но это точно так и есть. Так что лучше иди и спасай свою огорченную мамзель, пока она не стоптала в поездках свои дорогие кожаные туфли.

Такая Лорна ему не нравилась.

– Если хочешь, пойдем вместе, – предложил он.

– Что? Быть третьей лишней? Я не слепая. Всем известно, что ты предан ей как щенок. Я не стану играть вторую скрипку в ее игре. Давай, действуй!

– Ой, Лорна, – забормотал Бен, не зная, что и сказать. – Извини, если я испортил тебе вечер. Я все исправлю.

– Нет уж, с меня хватит. Я устала от твоих бесконечных извинений. Ты всегда занят, если не на ферме, то на той развалюхе, которую ты отстраиваешь.

– Кто сказал тебе об этом?

– Какая разница? В Уиндебанке все знают про всё. Мне очень жалко Джека и Миррен, у них страшное горе. Нам всем жалко. Но скоро они снова станут жить вместе, и я не думаю, что ты захочешь подбирать крошки у них под столом, – выпалила она. В ее глазах стояли слезы.

– Раз ты так считаешь… – Бен вздохнул и внезапно почувствовал страшную усталость.

– Да, так, и мне грустно, что ты никогда не замечал прежде моих настроений и не заметишь, пока твоя девушка с «Края Света» гуляет без мужа. Осторожнее, Бен, ты можешь получить больше, чем просишь, встревая между ними. Масло и вода не смешиваются, вернее, виски и вино, – сказала она и с этими словами вошла в калитку, отперла ключом входную дверь и с грохотом захлопнула ее за собой.

Бен медленно ехал на грузовике с зажженными фарами и всматривался в темноту, пытаясь разглядеть Миррен. Уж не станет же она голосовать и просить, чтобы ее подвезли. Ведь она пока еще в своем уме? Или нет?

Он заметил ее в трех милях от Скарпертона. Она шла босиком и несла в руках туфли и корзинку, словно возвращалась с рынка. На голову был намотан шарф, а на него нахлобучена шляпа.

– Садись! – крикнул он, высунувшись из кабины. – Какого черта ты идешь пешком в такой час? Хочешь, чтобы тебя сбили?

– Все в порядке, – улыбнулась она. – Решила прогуляться на свежем воздухе. Я пошла в кино и заснула на середине фильма. – Она улыбнулась еще шире, глядя на дорогу, не на него, и он понял, что она лжет.

– Что ты смотрела? – отрывисто спросил он, зная, что в «Плазе» тоже шла «Короткая встреча».

– Ой, не помню, какой-то ковбойский фильм, такой занудный, что я задремала. Меня разбудила билетерша. – Она вздохнула.

– Не ври. Ты была в пабе и пила.

– Ты что, Бен? Что ты говоришь? Тебе же известно, что я не пью и никогда не хожу в такие места, – ответила она, не моргнув глазом.

– Тогда почему тебя видят в «Золотом льве»? Причем регулярно? – Его голос дрожал от злости.

– Просто я заходила туда, чтобы продать яйца. Разве я не говорила тебе? Ну, я выпила совсем чуточку. – У нее на все был ответ.

– Ты выпила не одну порцию, а две или больше. От тебя несет виски и сигаретным дымом. И я это не придумал.

– Нет-нет, одну, чтобы согреться, – залепетала она. – Я замерзла, да и встречи с Джеком такое напряжение для нервов… По-моему, это меня успокаивает. Никакого вреда в этом нет…

– Знаешь, Миррен, пудри мозги кому-нибудь другому. Я не вчера родился и знаю, что к чему. Так рисковать, как ты сегодня, можно, только сильно набравшись, – заявил он. Его руки крепко сжимали руль.

– Ой, заткнись! Не будь занудой. Ты говоришь как наш учитель из воскресной школы. Тебя мисс Лорна отвергла? Я испортила тебе вечер?

– Миррен, ты говоришь не о том. Если у тебя проблемы, давай поговорим о них, – взмолился он. – Не надо загонять их в бутылку. Ничего хорошего из этого не получается. Сколько раз ты сама говорила мне об этом? Что это лекарство для дураков.

– Нет, неправда, оно мне помогает. Сейчас это мое единственное лекарство. Оно успокаивает меня, помогает заснуть, забыть весь тот ужас… В паре стаканчиков нет никакого вреда, и это никого не касается. – Она скрестила на груди руки, то ли бросая ему вызов, то ли защищаясь – он не очень понял.

– Нет, это меня касается, я потратил бензин на эту поездку. Не кажется ли тебе, что я мог бы заняться чем-то другим, более полезным? А то гоняю среди ночи по дорогам, ищу тебя…

– Я не просила тебя ездить за мной. Прости, прости меня. Достаточно я извинилась? А сейчас заткнись, дай мне поспать.

Что он мог еще сказать? Лорна права. Сплетни оказались правдой. Он был поражен хладнокровием, с каким она лгала ему. Она была пьяная, и достучаться до ее рассудка было невозможно. Вскоре она захрапела и всю дорогу до дома стукалась головой о боковое стекло.

Бен въехал во двор, выволок ее из кабины и отнес наверх, в ее спальню. Все спали. Он снял с нее чулки, расстегнул жакет и блузку. Она так мирно спала. На него нахлынула страсть, но он не посмел ничего сделать. Как хотелось ему прижать ее к себе, забрать у нее эту ужасную боль, которую она пыталась заглушить выпивкой. Если бы она была окутана его любовью, ей не понадобилось бы ни виски, ни что-то еще. Они вместе прогнали бы всех демонов.

Миррен проснулась с тяжелой головой. Комната кружилась вокруг нее, язык был сухой, как терка. Она медленно поднялась с кровати. Как же она попала домой? Ее одежда была скомкана, чулки висели на спинке стула. Она помнила, как зашла в паб и болтала с Моникой, барменшей. Когда бар закрылся, их турнули. Как она ухитрилась вернуться на ферму?..

…Была длинная, темная дорога, свет фар, слабый свет звезд, освещавший ей путь. В памяти мелькали картинки, словно фрагменты детской мозаики. Какой-то спор и мужской голос…

Стрелки показывали десять часов утра. Черт побери, опять она пропустила утреннюю дойку. Да еще сегодня воскресенье. Значит, будут упреки. Надо снять костюм и пояс и надеть обычное фермерское. У нее дрожали коленки, когда она шла к двери. Проклятие! Сейчас начнется, думала она.

Она медленно, на ватных ногах спустилась вниз. Флорри, в своей лучшей юбке, что-то делала, напевая мелодии церковных гимнов. После гибели Сильвии она много времени уделяла капелле и теперь собиралась на службу.

– Ты все-таки встала? Бен сказал, что ты неважно себя чувствуешь, и ему пришлось поехать за тобой… живот болел, да? Как там Джек? – Больше никаких вопросов, так что все нормально.

– У него все хорошо. Лечение помогает ему восстановить память. – Она улыбнулась. Джек медленно приходит в себя – скорее, версия Джека, не тот Джек, которого она знала. Почти как и она сама – она забывала ту Миррен, какой была когда-то. – Да, у меня просто было расстройство, но теперь все нормально. Ну, мне пора браться за дела. А перед Беном я в долгу. Он что, обходит луга?

– Нет, он на горе, как обычно. Я рада, что тебе лучше. Он сказал, что ночью тебе было очень плохо. Пойдешь в капеллу?

Миррен покачала головой и похлопала себя по животу.

– Нет, пока не рискну, – солгала она. На самом деле ей прежде всего хотелось убедиться, что Бен не проболтался. Надо извиниться перед ним и все исправить, но сначала сделать еще одну вещь.

Она снова потащилась по темной дубовой лестнице в свою комнату и пошарила в корзинке, проверяя, заметил ли он ее лекарство. Там было пусто, и в ней забурлила паника. Она искала в гардеробе, в ящике с пустыми бутылками, потом в ящике с нижним бельем – во всех своих потайных местах – но там ничего не оказалось, и она задрожала.

Тогда она вспомнила про свой последний тайник, жестяную коробку под кроватью. Открыв ее, она схватила бутылку, но перед этим увидела на фото нахмуренное лицо Сильвии, на ее последнем снимке. Захлопнула крышку и быстро глотнула виски. Придется растягивать эту бутылку как можно дольше.

Пора было идти в поля и искать Бена. Он не должен выносить сор из избы. Когда она шагала вверх по тропе, его нигде не было видно, только Дитер в своей военной форме с желтым кружком на спине неистово махал ей рукой и бежал к ней, но она не стала задерживаться и, срезая дорогу, перелезла через каменную стенку по приступкам. Она поднималась все выше к скалам; свежий и холодный воздух прояснил ей голову. Известняковый щебень замедлял шаг. Как давно она не приходила сюда, к «Краю Света» – с самого Дня победы. Когда-то тут было ее тайное пристанище, но в последнее время ей было не до него. Пускай все разваливается, ей плевать. После того как Сильвия ушла от них, все дни стали одинаковыми – серыми, бессмысленными и пустыми.

В Скарпертоне она хотя бы встречала новых людей, сливалась с толпой. Там все работали где-нибудь на заводах или в конторах, у них были часы отдыха, не то что у фермеров, которым некогда и дух перевести.

Когда Джек выпишется, пожалуй, им придется «сменить небо», как говаривала бабушка Симмс. Забавно, но теперь она с трудом вспоминает то время, словно стена выросла между ней и ее детством, стена без двери.

Запыхавшись, она поднималась в гору, отвыкнув от ее крутизны, но вдруг остановилась как вкопанная, увидев перед собой нечто непривычное, и даже засомневалась, туда ли она пришла.

Развалин больше не было. На их месте стоял приятный домик с крышей, с новыми окнами. Вокруг валялся строительный мусор. Кто-то усердно восстанавливал «Край Света» и делал это умело. Она обошла вокруг, дивясь усилиям, вложенным в этот дом, который спас ей жизнь так много лет назад.

Она не верила своим глазам. Никто не говорил ей о ремонте, а сама она не была тут много месяцев. Забавно, но она всегда считала, что «Край Света» принадлежит ей, хотя земля, кажется, находилась в собственности у лорда Бентона. Йевеллы лишь арендовали ее, а теперь аренда, видно, закончилась.

Расстроенная, она бросилась вниз; внутри у нее все бурлило, словно в чане с кипящим маслом. Кому все это надо? Она увидела Дитера. Он ждал ее, сжимая в руке пилотку.

– Кто это строит там наверху? – спросила она на своем школьном немецком. Он улыбнулся и ответил ей по-английски:

– Это герр Бен. Я ему помогаю. Кажется, он строит для своей девушки. – Он постучал себя в грудь. – Он делает новый дом, но это большой секрет.

Одним глотком Миррен проглотила эту информацию. Да как он смел? Как Бен посмел забрать ее мечту, забрать тайком, за ее спиной и превратить в свою собственную? Теперь он приведет туда добродетельную зануду мисс Динсдейл, и они будут там жить, как два голубочка. Но ведь «Край Света» не его, а ее, Миррен!

Она так разозлилась, что забыла, зачем хотела его отыскать. Если бы она встретила его в тот момент, она бы наорала на него. Лучше не видеть его, подлеца; он собирался жениться и ни слова не сказал ей об этом. Как он посмел украсть ее мечту? Слезы лились по ее щекам. Нет, она не покажет, что знает его маленький секрет, пускай он не радуется. Сейчас ей срочно нужно выпить. Она поспешила в Крэгсайд и пряталась весь день в своей спальне, уткнувшись лицом в подушку. У нее болела душа. «Край Света» был ее тайным, заветным пристанищем, и вот теперь она его потеряла.

– Джек приедет домой на выходной. Мы получили телеграмму, – закричала Флорри у подножия лестницы; она бегала по дому, сообщая всем радостное известие. Они готовили своих коров к рождественскому конкурсу упитанности. Все были заняты, заводили животных в кузов грузовика и привязывали их там.

Бен заметил, как помрачнело лицо Миррен.

– По-моему, слишком рано. Кто сказал, что он может выходить на улицу?

– Поляк, тот приятный доктор с бородой. Я слышала, что его, беднягу, спасли из концентрационного лагеря. Их там несколько, таких вот докторов, в Лидсе, и они делают хорошие дела, вот и нашему Джеку помогли. Доктор Мюррей сказал, что если в этот приезд все будет нормально, то он приедет и на Рождество. – Флорри сияла. – Господь внял моим молитвам.

Миррен покачала головой.

– Вы с Томом езжайте и привезите его. Мы слишком заняты со всей этой ерундой, правда, Бен? – впервые за долгое время она посмотрела ему в глаза. Он замечал, что она избегала его, и объяснял это тем, что ей стыдно. С тех пор они не разговаривали, но она старалась показать ему, что не пьет, и, как с облегчением отметил Бен, к коровьему конкурсу уже вернулась в нормальную форму.

– Мы привезем его домой в вэне. Ему нужны отдых и хорошее питание. Вид этих холмов взбодрит его и твое веселое лицо, Миррен, тоже. Я испеку большой бисквит, если наберу яиц. Если куры будут и дальше так плохо нестись, я сверну им шею. В эти дни всего как-то стало маловато. – Она вздохнула.

Бен взглянул на Миррен, рассчитывая, что она признается в том, что тайком продавала яйца, но она лишь покраснела и отвела взгляд.

Возвращение Джека станет лучшим лекарством, подумал Бен. Тогда он покажет им свой сюрприз и даст им шанс снова узнать друг друга. Больше не будет поездок в лечебницу и искушений для Миррен. Он больше не ощущал в ее дыхании запаха спиртного, только запах мятных конфет, которые она непрестанно сосала, вероятно, чтобы чем-то занять рот. Если она исправится, он не станет никому ничего рассказывать.

Год был очень скверным, и вот наконец-то к ней вернулся здравый смысл. Теперь зима, и эпизоды с яйцами прекратятся. Миррен разумная. Она понимает – хватит, значит, хватит. Но даже он догадывался, что этот приезд Джека будет нелегким для всех. После того несчастья Джек впервые вернется на ферму.

Не жалеть его было невозможно. Злейшему врагу не пожелаешь тех страданий, что выпали на долю Миррен и Джека. Они с ужасом ждали приближавшегося Рождества, ведь теперь они не увидят, как малышка откроет свои подарки и заглянет в чулочек. Дети делают Рождество особенно радостным.

На праздник приедут мама с папой и, может, Берт с Ириной, его иностранной невестой, если ее пустят в страну. Они познакомились, когда войска освобождали его лагерь. Она была переводчица. Вся округа говорила, что он наконец-то вернется домой, да еще с красивой невестой-иностранкой. У кого-то ее приезд вызовет недовольство, ведь она немка. После окончания войны она помогала Берту, а теперь он намерен вернуться в школу и учить детей столярному ремеслу. Бену не терпелось поскорее повидаться с братом.

Война переменила каждого, но одновременно сплотила их семью. Мать и отец только и говорили, что о приключениях Берта. Бен надеялся, что семейное единство поддержит Джека и Миррен в самые тяжелые минуты.

– Давай быстрее! Что ты копаешься? – закричала Миррен. – Мы опаздываем. Я хочу получить розочку хотя бы за этот лот. У нас ведь это первый большой аукцион после войны, – засмеялась она. – Спорим, что на аукционном ринге найдутся недовольные, когда судьи объявят свое решение?

– Не сомневаюсь. – Бен вздохнул с облегчением – перед ним была прежняя Миррен. Как глупо было с его стороны не верить, что со временем и при участливом к ней отношении она исправится.

Скарпертонский аукцион добродушно гудел. Работники в белых халатах торжественно вели по кругу откормленных телок, быков, телят. Местные фермеры в твидовых костюмах разглядывали своих соперников, отпускали комментарии насчет животных. Мясники прикидывали, что им купить для рождественских продаж, а аукционер выкрикивал цены. Рядом стояли ларьки с местной продукцией, рабочей одеждой и потребительскими товарами; возле них ходили женщины с корзинками и торговались с продавцами.

Йевеллы наводили лоск на последнего из их бычков, полировали ему бока, чтобы подчеркнуть его упитанность. А Миррен только и думала о том, что Джек приедет домой, и ей придется делить с ним постель. Как она примет свое лекарство, если он будет рядом?

Ей нужно пополнить свои тающие припасы. Ее нервы напрягались всякий раз, как она думала о его приезде: вот все они соберутся вместе, но без Сильвии.

Ее терзала невыносимая мысль, что она лежит в земле и уже не вскочит радостно с постели в рождественское утро. Ей хотелось забыть про этот проклятый год, стереть его из памяти.

В последние недели она старалась не смотреть на витрины с игрушками и рождественскими сюжетами, на праздничный декор, каким бы скромным он ни был в скудный послевоенный год. Для нее было мучительно больно видеть, как дети показывали пальчиком на яркие игрушки, на кукол в коробках, на кукольные коляски и одежду.

Ей был нужен запас виски, чтобы продержаться в ближайшие недели, но для бартера не было ни лишних яиц, ни какой другой провизии. Была бабушкина брошь, та самая, которую она передала бы Сильвии, если бы не… Какой теперь в ней прок? Лучше купить лекарство и не портить никому Рождество. Она окажется более приятной компанией, если приглушит свою боль. Но обменивать брошь на спиртное не очень-то правильно. Бабушка в гробу перевернется.

Она украдкой ушла с аукциона в центр города. На задворках городской мэрии примостилась старая антикварная лавка, где Сэм Лейберг торговал часами, ювелирными изделиями, не выкупленными из залога, и всякой всячиной. Вход в лавку был обозначен скромной вывеской с тремя золотыми шарами. Миррен зашла туда и достала из футляра брошь: крупный аметист, окруженный мелким жемчугом, и все это в золотой оправе.

Сэм внимательно изучил украшение, надев очки-половинки.

– Приятная вещица, старинная, эпохи Регентства. Фамильная драгоценность? Но я не могу вам дать за нее больше двух гиней. На такие крупные украшения сейчас плохой спрос. – Он вздохнул.

Оба понимали, что брошь стоит намного больше. Но она кивнула.

– Не продавайте ее. Я выкуплю в скором времени. – Она улыбнулась и поскорее спрятала деньги, стараясь не думать о том, что совершила. Это казалось ей страшным предательством, но у нее не оставалось выхода…

– Так все говорят, дорогая моя. И что же – моя лавка будет полна вещей, которые я не могу продать? – прошептал он.

Монеты прожигали ей сумку. Как раз время открытия лавок, и если она хорошенько порыщет по тем, которые торгуют без лицензии, возможно, ей удастся приобрести большую бутылку виски и еще несколько маленьких. Надо лишь избегать несколько лавок, где продают бодяжный виски, разбавленный невесть чем, даже страшно подумать. Ей нужно набраться сил, чтобы довести задуманное до конца. На этот раз она заходила в такие места, осмотрительно оглядываясь по сторонам, чтобы ее не увидели знакомые. Еще не хватало, чтобы ее застигли на месте преступления.

К двум часам она потратила все до пенни, тщательно упаковала свои покупки и вернулась на аукцион. Бен ждал ее и был мрачнее тучи.

– Где ты была? – Он подошел поближе, чтобы проверить, не пахнет ли от нее спиртным.

– Тебя не касается. Я ходила по своим делам. Женщина имеет право на пару часов свободного времени. Ты слышал что-нибудь о рождественских подарках? Или я должна покупать все в этих ларьках? Джеку нужна новая пижама, а у меня набралось достаточно талонов. Еще я купила шарфик для Флорри. Только чур не подглядывать до Рождества. – Она улыбнулась, маскируя ложь, и это его обезоружило. – Ты думал, что я снова сидела в «Золотом льве»? Признайся. Ты должен мне доверять. Те дни позади. Джек вернется домой, и нужно, чтобы ему было там хорошо. – Миррен было неприятно ломать комедию перед Беном, но что еще ей оставалось?

Бен отошел; на его лице читалось облегчение.

– Мы получили второе место за Герти и третье за Горация. Жалко, что ты не видела. Но вам, женщинам, важнее пройтись по лавкам, тем более что теперь ты уже не будешь шастать в город каждую неделю.

Ей почудилось или нет, что в его голосе прозвучала угроза? Трудно сказать. Бен вел себя как приставленный к ней полисмен, и это раздражало.

– Я буду шастать там, где захочу, – огрызнулась она, – и когда захочу. Я не ребенок, а ты не мой опекун!

– Кто-то должен присматривать за тобой. Ты так похудела, и я не вижу, чтобы ты когда-нибудь ела нормальную еду. Еще я не вижу, чтобы ты взяла в руки книжку или вязала с Флорри коврики, как было раньше.

– Так, как было раньше, уже не будет, или ты забыл? Тебе жить своей жизнью, а мне своей, – заявила она и двинулась прочь от него.

Чем раньше он женится, тем скорее она сможет как-то наладить совместную жизнь с Джеком. Когда Бен, молодой, сильный, полный энергии, подходил к ней слишком близко, она испытывала странное волнение. В его глазах она видела что-то, тревожившее ее душу.

Пожалуй, им с Джеком нужно скорее уехать отсюда и поселиться где-нибудь на юге, как он и хотел когда-то. Но этот новый Джек, кажется, не хотел уже никуда. Но ничего, скоро он приедет в Крэгсайд и через пять минут ему там надоест. Вот он и захочет куда-нибудь уехать.

Миррен зашла в женский туалет, сделала большой глоток, чтобы успокоить нервы, зажевала мятной жвачкой и побрызгалась лавандовой водой – на всякий случай, если ее надсмотрщик станет принюхиваться.

Теперь нужно было придумать, где она спрячет свои припасы. «Край Света» был бы идеальным местом, не будь он так далеко, но к тому же теперь он больше ей не принадлежал. Ей не хотелось, чтобы Том и Флорри нашли ее тайник. Им хватает волнений из-за Джека. Вот ему скорее всего будет на все наплевать.

Забавно, как ловко она научилась отыскивать в округе нелегальное бухло. Там словно была маленькая агентурная сеть дружбанов, объединенных одной целью – купить подешевле спиртное; все они помогали друг другу находить новых торговцев. Слухом земля полнилась. Она позаботится, чтобы Том купил что-нибудь к Рождеству. Пиво или что-либо покрепче – безразлично, лишь бы ей сохранить ее собственные бутылки. Уж ими-то она не поделится ни с кем. Ей нужно продержаться ради Джека все праздничные дни и не опозориться. Рождество – это тест на выдержку, и ей надо думать прежде всего о себе, если она хочет выжить.

А уж нравится или не нравится это Бену – неважно. Не его это дело. Если не нравится, может жить со своей возлюбленной в «Крае Света», лишь бы он оставил ее в покое. Она никогда не простит ему, что он украл ее мечту.

Глава 14

Весь свой первый приезд Джек проспал. Он был обессилевший, согбенный и такой усталый, что засыпал даже во время разговора. Тот выходной был первым из многих, и всем было трудно изображать веселье и беззаботную радость. Флорри изо всех сил уговаривала сына попробовать что-нибудь из ее выпечки, но он почти ни к чему не притрагивался. Говорить с ним тоже было трудно. Казалось, он не слышал, что они говорили, и не проявлял ни малейшего интереса к фермерским новостям. Еще он избегал Дитера, словно от того плохо пахло, и подолгу глядел в окно на долину, погруженный в собственный мир.

– Давай, – тормошила его Миррен, стараясь не терять терпения. – Вырвись из своей дремоты. Нужно как можно лучше провести праздники. К нам приедут Пам и Уэс. Твоя мама старается изо всех сил. Давай-давай!

– Ты не знаешь, что это такое. Я все время чувствую страшную усталость.

– Но ты ведь ничего не делаешь, только сидишь, – возразила она. – Давай погуляем в полях. Нам надо поговорить.

– О чем? По-моему, ты уже все сказала мне в госпитале. Я знаю, что ты лишь делаешь вид, что живешь. По утрам ты выглядишь хуже меня.

– Потому что я пытаюсь работать не хуже, чем раньше. Каждый день, и мне некогда себя жалеть. Былого уже не вернешь, – вздохнула она.

– Ты думаешь, мне нравится быть в таком состоянии?

– Ну вот, опять ты начал себя жалеть. Вставай и пошли, поможешь мне чистить навоз. Доктор сказал, что физические нагрузки тебе не только не повредят, а, наоборот, пойдут на пользу. – Его вечное нытье действовало ей на нервы.

– Только не с этим фрицем, – буркнул он. – Зачем вы согласились, чтобы у вас поселился гитлеровец?

– Потому что Дитер работящий, он знает свое дело, да еще и обходится нам дешево. – И какое ему вообще дело до Дитера?

– Так, значит, теперь тебе какой-то фриц дороже, чем я? – Он сурово посмотрел на нее.

– Что ты имеешь в виду? – Она прятала глаза.

– После моего возвращения ты даже не глядишь в мою сторону, – добавил он.

– С какой стати? Ты не хочешь делать никаких усилий. Не моешься и не бреешься, пока я тебя не заставлю. От тебя воняет потом. Я из сил выбиваюсь, чтобы наладить нашу жизнь, Джек… в горе и радости. Вот в чем мы клялись друг другу. Но это трудно.

– Ты игнорируешь меня, будто какого-то слабовольного идиота. Я не виноват, что плохо себя чувствую, – возразил он.

– Чувствую, чувствую… чувствую. Меня уже тошнит от этих слов и от того, как ты себя чувствуешь. Ведь тебя не интересует, как я себя чувствую среди этих холмов? Меня поддерживают лишь воспоминания о здешней прежней жизни.

– Но ты изменилась, Миррен, жесткая такая стала. Может, ты и сильная, но я чувствую себя так, будто несу наказание день и ночь, во сне и наяву, каждую минуту, и твое суровое лицо для меня как мозоль на ноге. Как я еще могу себя чувствовать? И почему Долговязый все еще шастает тут, на ферме? Я думал, что он уже женился на сестре Фредди?

– Скоро женится. Дай им время. Эта парочка плывет на медленном пароходе в Китай, их швыряет туда-сюда. Ладно, хватит о них. Что мы будем делать? Не можем же мы остаться тут навсегда, тем более после…

– Милая, я пока не готов куда-то двигаться. Мне надо сначала поправить голову. В ней полно обрывков, которые я не в состоянии соединить. Это все шоковая терапия. Я не хочу ее повторения. Она просто выжигает твои мозги. – Говоря это, он теребил свою шевелюру.

– Тогда встряхнись, приведи себя в порядок, и мы пойдем в паб и чуточку отпразднуем твое возвращение.

– Но ведь ты не пьешь. – Он с удивлением посмотрел на нее.

– Так было до гибели Сильвии. Я теперь не отказываюсь от одной-двух порций хереса или даже от пива. Мне нужно выбраться отсюда, и я не могу пойти сама, самостоятельно. Ведь верно?

– Я не могу пить из-за моих таблеток. Доктор Каплински сказал, что я уже отвык пить и что мне лучше и не начинать снова. Ты ведь знаешь, что добра это мне не принесло. Так что спасибо, но я пас.

– Что-то не похоже на тебя, ты ведь никогда не пропустишь халяву. Где же твое чувство солидарности? Нам обоим будет на пользу, если мы пойдем в деревню и повидаем твоих приятелей. Пойдем, один стакан тебе не повредит.

Вот так они очутились возле стойки паба в Уиндебанке среди выцветшей мишуры и неумелого бумажного декора. Все суетились вокруг Джека, угощали его, и он начал оживать.

Миррен сидела там, стараясь держаться как можно степеннее. Потом прозвенел колокольчик, и Билл предложил закрыть паб. Люди, находившиеся там в этот момент, оказались запертыми до двух утра.

Они кое-как дотащились домой и, стараясь не шуметь, легли в постель, хихикая, как озорные школьники, и сцепились в пьяных объятьях, храпя и вертя головами.

Так-то лучше, улыбнулась Миррен. Если не можешь их победить, вступай в их ряды. Лучше она разделит с Джеком его хобби.

Внезапно оказалось, что можно не бояться Рождества в Крэгсайде.

– Что с Миррен? – озабоченно спросила Пам, мать Бена. – Она стала какая-то дерганая, все время вскакивает и крутится, как волчок, и ужасно худая, а ведь всегда была упитанной девочкой. Теперь же просто ссохлась. Но ей, конечно, тяжко, ведь Джек снова пристрастился к бутылке. Флорри тревожится. Их часами не бывает дома. По всей деревне ползут разговоры, как подолгу они торчат в пабе. Надеюсь, Миррен удержит его от рецидива. Она всегда была строгой в отношении спиртного, но вот в последнее время… Но теперь нельзя ни в чем быть уверенным.

Казалось, будто смерть Сильвии висела над всеми домашними черной тучей, о которой никогда не говорили, но она всегда присутствовала. И эти осиротевшие родители гуляли и пили так, словно у них не будет завтрашнего дня.

Миррен дала себе волю. Она сидела в пабе, глядела на окружающую компанию остекленевшим взором, смеялась и шутила, делая вид, что все хорошо. Она испытывала приливы восторга, а через минуту впадала черную, безнадежную меланхолию. К этому времени Бен знал все признаки и с растущей тревогой наблюдал за ней.

Лорна надулась, всячески избегала его, изображала из себя недотрогу, но у него не было времени на эти игры. И так дел по горло.

Вслух ничего не говорилось, все проходило молча. Том и Флорри не хотели расстраивать Джека, а тот шел по лезвию бритвы, пытаясь восстановиться, вернуться к жизни, а Миррен совершенно не помогала ему, таскала его в то самое место, с которого и начались все беды. Бен совершенно ее не понимал.

Он остановил ее возле дальнего сарая, где она убирала сено, так как ожидался снег.

– Что ты делаешь, Миррен? Зачем снова делаешь Джека зависимым от спиртного? – заорал он, не стесняясь никого. – Он не пил несколько месяцев, а теперь снова не просыхает. Я думал, у тебя больше мозгов. Я и за тебя тоже боюсь. Пьянство – не ответ.

– Откуда ты знаешь? – спросила она, и в ее глазах сверкнула ненависть.

– Оно проявляет в тебе не лучшие твои черты. Прекрати хоть ненадолго… протрезвей. Все вокруг уже это замечают.

– Ну и что? Это моя жизнь. Теперь я могу жить, как мне нравится. Я принимаю свое лекарство, когда хочу и где хочу. Ты меня не остановишь.

– Лекарство – вот как ты смотришь на это? Яд, а не лекарство. Пьянство превратило тебя из надежного друга в человека, которому я больше не могу доверять.

– С чего ты взял, что мне нужна твоя дружба? Ты и твоя подружка украли у меня мою мечту. Я тебе тоже не доверяю, – заявила она.

– Не говори глупости. Что такое я украл у тебя? Когда?

– «Край Света». Я видела, что ты сделал с домом… для нее. Дитер мне сказал. Это место было моим. – Она с вызовом взглянула на него, ожидая ответа.

Бен снял шапку и расхохотался.

– Ну и дуреха! Так вот почему ты дулась на меня все эти недели. Я так и думал, что неспроста.

– Не смей издеваться надо мной, Ройбен Йевелл! Значит, тебе нечем крыть, раз ты так себя ведешь. Ненавижу тебя! – Она бросилась прочь, оставив его стоять на месте.

– Постой! Сейчас я все объясню… – крикнул он ей вслед.

– Я не желаю слушать. Горшок корил котел сажей, а оба хороши! – Она побежала вниз по тропе.

Вот глупая! Решила, что я восстанавливаю «Край Света» для Лорны, и заревновала. Бен улыбнулся. Он видел это по ее глазам, сверкавшим злостью. Пора прояснить ситуацию раз и навсегда, показать этой злючке, как она ошибалась. Ему хотелось увидеть краску стыда на ее щеках, когда он покажет им свой подарок.

– Куда вы собрались в такую погоду? – укоризненно спросила Флорри, поднимая голову от вязания. На небе нависли тяжелые тучи, шел снег, дорога обледенела. – Оставайтесь-ка лучше дома, сыграем в карты. Уж очень там холодно.

Миррен подскочила к ней, обняла.

– Мы возьмем вэн. Джек торчал дома весь день, помогал с бумагами. Он заслуживает награды. Ведь вы не осудите нас, если мы чуточку развлечемся? Мы ненадолго. – Она знала, как уговорить Флорри.

– Миррен, тебе ведь никогда не нравились такие заведения, – пробормотала Флорри, не поднимая глаз. – А теперь не можешь никак удержаться?

– Но ведь тут нас теперь ничего не держит, правда? – Сильвия стала у нее козырной картой.

– Нет, конечно, раз ты так считаешь… Только не застряньте там. Том что-то приболел, кашляет. Твоя очередь доить утром коров.

– Разве я когда-нибудь его подводила? – спросила Миррен, понимая, что ей придется встать на рассвете.

Джек повеселел и больше походил на себя прежнего, на мужчину, за которого она вышла замуж. За исключением постели. Они до сих пор так ничего толком и не смогли. Но ведь она не гламурная киноактриса Хеди Ламарр, чтобы помогать ему в постели.

Бен ходил по ферме, словно раненый медведь. Он не раз предлагал им обоим подняться к «Краю Света» и обещал все там показать, но Миррен вежливо отказывалась и ничего не желала слышать об этом, пока не утихнут страсти. Ей не хотелось видеть гордость на его лице, когда он будет показывать им свое любовное гнездышко.

Утром Миррен ходила на местный рынок и расстроилась. Лорна прошла мимо нее с каменным лицом. Хилда Терсби, теперь молодая мать, толкала коляску и при виде своей бывшей подруги нырнула за ларьки.

Миррен знала, что за ее спиной люди показывают на нее пальцем и говорят, что это ее пьяный муж переехал своего ребенка. Она знала, что думают люди, и ей было плевать. Они с Джеком теперь вместе, и у них для компании есть бутылка. А остальное гори ясным пламенем!

Ночь была морозная, Флорри права, да еще поднялся ветер. Они молча ехали вниз по тряской дороге. Джек что-то задумал и держался спокойно и замкнуто.

– Ты язык проглотил, что ли? – спросила Миррен, надеясь его развеселить, но он смотрел перед собой и лишь пожимал плечами.

– Вижу, ты что-то задумал. Значит, вечер получится что надо!

– Я вот думаю, что нам, может, лучше пойти сегодня не в паб, а в киношку? Я сыт по горло одними и теми же физиономиями. – Это был сюрприз.

– Тогда поедем в Скарпертон; это всего десять миль. Бензина хватит и на обратную дорогу. Я знаю там хорошее место. Увидим новые лица. – По узкой дороге они доехали до города и поставили машину.

– Давай закажем в «Розе и короне» по рыбе с картошкой или еще чего-нибудь вкусного, – предложил Джек. – Потом пойдем в «Плазу», как в старые времена.

– Кому нужна еда? Не трать зря бабки. Пошли прямо в «Золотой лев». Там хорошие чипсы, камин и пианино. Я знаю девушку в баре – Монику – она сделает нам сэндвичи.

– Миррен, нам нужно поговорить, – сказал он спокойным, серьезным голосом. – Это пьянство пора остановить. Хватит. Мы можем пойти в «Плазу» или, если хочешь, на танцы. Вот и получится разнообразие.

– Что на тебя нашло? – рассердилась она, не понимая такую неожиданную смену настроения. – На тебя не похоже. Чтобы ты да отказался от пинты виски? Не превращайся в тряпку.

– Дело не в этом, любовь моя. Просто я думаю, что нам надо чуточку сбавить обороты. Бен сказал…

– Ой, этот Святоша Джо вечно рассказывает небылицы! Он предостерег тебя? Не обращай на него внимания, он злится, потому что я не разговариваю с ним. Пошли! Я все равно зайду туда, даже без тебя.

Миррен оставила Джека на улице и вошла в паб, уверенная, что он последует за ней. Она перевела дух, поздоровалась со знакомыми и ждала, когда откроется дверь, но она так и не открылась. Тогда она вернулась за ним. Он сидел на скамейке и рыдал, взрослый мужчина, а рыдал, подвывая, как ребенок.

– Что с тобой сегодня? – раздраженно и резко спросила она. Перед ней был снова тот, другой Джек, слабый и нелюбимый. – Пойдем, и ты забудешь свои беды. Я хочу познакомить тебя с моими друзьями.

Джек покачал головой.

– Нет, любовь моя. Я знаю все…

– О чем? – спросила она. Ее удивило горе, написанное на его лице.

– Что ты пристрастилась к выпивке. Я обнаружил у тебя целый склад пустых бутылок.

– О каких бутылках ты говоришь? – Она задрожала от страха, но пыталась изобразить удивление.

– О твоем «лекарстве». Я искал шлепанцы и заглянул в ящик гардероба. Там были дюжины и дюжины пустых бутылок.

– Да что ты говоришь?

– Миррен, это были бутылки из-под виски, на огромную сумму. Что ты сделала с собой? – Он снова зарыдал.

– Я не понимаю, о чем ты говоришь? – пробормотала она, густо покраснев.

– Ох, да ладно, ты пьешь за двоих, хуже любого мужика. Я понимаю, ты ничего не можешь с этим поделать. Знаю, что это такое. Видел в армии парней, сосавших виски вот так, по глоточку. Хуже всего были офицеры, они быстрее слетали с катушек. Ведь это крепкая штука, она разрушает человека. Я не узнаю тебя, это не ты, не та девушка, на которой я женился, – прошептал он.

– А кто отвешивал мне подзатыльники, наваливался на меня и трахал, хотела я того или нет, кто убил моих детей? – закричала она. – Ты тоже не тот парень, в которого я когда-то влюбилась и за которого вышла замуж!

– Так не должно продолжаться. Ты сожжешь себе все нутро. Женщины не могут пить наравне с мужчинами.

– Давай поспорим? Ты высказал свое мнение, я тебя выслушала, но в данный момент мы тратим время, которое могли бы потратить на удовольствия. Не порти хороший вечер.

– Доктор Каплински сказал, что я должен бороться со своими демонами, а пьянство делает их хуже, злее, а не лучше, – взмолился он, но она потеряла терпение.

– Доктор Каплински? Мне надоело слышать его фамилию. Что он вообще знает?

– Я уже говорил тебе, что о страданиях он знает много. В войну он потерял семью. Они были евреи. Поедем домой. Я устал.

– Ну а я не устала, совсем не устала. Если ты не пойдешь со мной, я пойду одна. Не хочу, чтобы этот вечер пролетел впустую. Ты можешь вернуться домой. Я дойду пешком.

– Как в тот раз, когда Бен поехал тебя искать? Не говори глупости. – Он сердито посмотрел на нее.

– О, так он насплетничал? Наплел тебе эти небылицы, да?

– Он твой кузен, твой родственник, он беспокоится за тебя. У меня оборвалось сердце, когда я увидел твои пустые бутылки. Я не хочу, чтобы ты катилась по наклонной, чтобы тебе что-то угрожало. Ты моя девчонка…

– Не нападай на меня, Джек. Тебе это не идет.

– Пьянство тоже тебе не идет. Это не ответ. Вместе мы сможем оторваться от прошлого, оставить все позади, добиться чего-то, но только без бутылки. Это третий лишний. Что сказали бы твои бабушка с дедушкой о том, что ты зачастила в пабы? Они пришли бы в ужас. А довел тебя до этого я, показал тебе дорогу к пороку. Прошу тебя, Миррен, поехали домой. Мы вместе найдем выход из этой тяжелой ситуации, подумаем, как нам жить дальше.

– Оставь меня в покое! У меня все нормально. Мне нужно развлечься, а не выслушивать твою проповедь. Я приеду домой последним поездом, обещаю тебе. Ты можешь встретить меня у станции… Если ты не хочешь пойти со мной, тогда поезжай домой. Не хочу, чтобы ты тут болтался. Можешь подоить утром коров. – Она расхохоталась, но смех был какой-то невеселый. Махнула Джеку, чтобы он уезжал домой, и удивилась – что такое вселилось в ее мужа?

Он отряхнул пальто и ушел, весь из себя правильный, чопорный и подтянутый. Вероятно, он верен себе – опять вздумал сменить курс… как ей надоели его взбрыки. Что ж, как поется в песне: «Уходи или останься, утони или плыви». Его дело, его выбор. Сейчас ей хотелось не сидеть в вэне, держа на коленях газету с рыбой и чипсами, а снова зайти в ту дверь, за которой потрескивал огонь и можно было выпить виски… а там будь что будет, хоть умри. Это было гораздо привлекательнее. Правду говорят, что мир выглядит лучше, если смотреть на него через донышко стакана.

Все ее дружбаны были в наличии – ирландка Элси, бешеная торговка с рынка, распевала старинные ирландские баллады, а ее пальцы ловко бегали взад-вперед по клавишам. Был там мистер Фишер и его приятели, они спорили, чья очередь всем ставить; были там ребята-строители, которые только что разодрались из-за какой-то ерунды и были выброшены на свежий воздух, на мороз.

К закрытию все вывалились на улицу, и кто-то заявил, что знает подвальчик, где можно достать выпивку по QT. У Миррен шел изо рта пар, и она согревала глотку виски; она пила, пока ее кошелек не опустел. Элси купила у нее прямо с плеч кардиган, новый, Пам связала его в подарок к Рождеству.

Крэгсайд растворился в тумане. Джек вообще исчез с горизонта. Тут она могла быть самой собой, набираться жизненного опыта, петь и травить анекдоты. Веселая компания сидела на скамье и горланила песни. Постепенно, один за другим все отвалили; остались лишь она и Элси.

– Заткните глотки, черт побери! – крикнул кто-то из окна. – Вы разбудите моих детей!

Гавкали собаки. Пьяные подружки, хохоча, двинулись на Хай-стрит. Миррен не чувствовала холода, тем более что в ее сумке лежала бутылка. Но внезапно она поскользнулась на обледенелой дороге, сумка соскочила с ее руки, и стекло разбилось; драгоценная жидкость вылилась. Миррен со злостью пнула стекляшки ногой.

– Подберите стекло, леди, или я заставлю вас это сделать! – произнес грубый голос.

– Ты сам или целая армия? – услышала она собственный голос.

– Подберите это безобразие сами и идите домой. – Перед своим лицом она увидела чьи-то ноги в черных башмаках и флотских брюках. Она подняла лицо кверху и загоготала, но потом увидела кровь на своих руках и больше ничего не помнила.

Проснулась она от оглушительной головной боли в камере с серыми стенами и мощенным плиткой полом. Она лежала под одеялом. Ее рука была тщательно забинтована. Она застонала, когда сообразила, где находится, – в полиции Скарпертона.

– Так, миссис Сойерби, подпишите вот тут, что вам вернули содержимое вашей сумки и кошелька и ваши часы…

– Почему я здесь? – прохрипела она; ее глаза налились кровью, а голова раскалывалась.

– Не помните?

– Не слишком. Помню, что я была с друзьями.

– Мы никого с вами не видели. Вы нанесли словесное оскорбление моему сотруднику, были пьяны и недееспособны. Мы обвиняем вас в нарушении общественного порядка. Вы хотите известить кого-то о вашей ситуации?

– Моего мужа, Джека…Джона Уилфреда Сойерби с фермы Крэгсайд. Он приедет и заберет меня. – Инспектор полиции кивнул и вышел из камеры.

Ох, дьявол, как все нелепо получилось! Она сидела в голой камере, голодная, страдая от похмелья, мечтая об опохмелке, чтобы встать на ноги. Вот если бы Джек пошел тогда с ней, ничего подобного бы не случилось.

Домой Джек вернулся один. Бен никогда не видел его в таком возбужденном состоянии.

– Где Миррен?

– Лучше не спрашивай! – воскликнул Джек. – Пойдем со мной, ты только погляди! – Джек побежал наверх, перескакивая через ступеньки. Бен шел следом. Странно. Что с ним такое? Джек показал ему мешок пустых бутылок. – Вот что было спрятано в ее гардеробе. Посчитай, сколько их тут… Она истинная дочка своего папаши Пэдди, это точно, и я во всем виноват!

Бен посмотрел на гору бутылок из-под виски и с трудом сглотнул. Ну и ну! Проклятье!

В их спальне он чувствовал себя неловко, словно подглядывал в щелку. На кресле валялась одежда Миррен; сильный запах какой-то парфюмерии пытался замаскировать застарелую вонь от виски.

– Прямо не знаю, что делать… Док посоветовал не давать ей пить, а сейчас она наверняка дорвалась. Я оставил ее в том пабе в Скарпертоне. Идиот…

– В «Золотом льве»? – уточнил Бен, не глядя на Джека, не желая видеть отчаяние на его лице. Ему бы радоваться, что Джек так быстро восстанавливается, но от беспокойства ему стало нехорошо, дурно до головокружения.

– Значит, ты знал о ее маленькой слабости? Почему тогда не сказал?

– Я здесь не бывал, как ты понимаешь, – ответил Бен. – И не хотел, чтобы ты врезал мне в челюсть.

– Вот ты как думаешь? Когда-то мы были приятелями. Что же случилось с нами? Я вернулся с войны и пил как лошадь, из-за чего убил мою дочурку… Не смотри на меня так. Это правда. Теперь Миррен поддает, а я трезвый и осуждаю ее… Господи, нельзя было мне бросать ее! Пожалуй, я поеду назад.

– Нет, я съезжу, – предложил Бен. Ночь была паршивая, а Джек отвык водить машину.

– Не твоя это проблема. Я осторожно. – Джек махнул рукой. – Просто я чуточку растренировался с этим чертовым лечением… Все будет в порядке.

– Что у вас происходит? – Флорри выглянула из своей спальни; у нее на голове под розовой сеткой круглились железные бигуди. – Вы топаете по лестнице как лошади… Что такое?

– Ничего, мам, спи. Мы утром все объясним. Я сейчас съезжу на станцию за Миррен, – сказал Джек.

– Среди ночи? Вы что, поругались?

– Нет-нет, иди спать, – раздраженно отмахнулся Джек.

– Я поеду с тобой, – предложил Бен. Он страшно злился на Миррен за то, что она снова причиняет им кучу проблем. Неужели она так ничему и не научилась?

– Ладно, давай поедем вместе, только за руль сяду я! – Джек снова вскочил в вэн. Они задним ходом выехали со двора и покатили в Уиндебанк. Бен сидел на откидном сиденье и ждал, когда из-за поворота появится локомотив, едущий в Карлайл.

Джек стоял возле платформы и, когда ее покинули последние пассажиры, понуро вернулся назад.

– Что она делает! Нет, ты подумай!

– Снова опоздала на поезд? – Бен пожал плечами. – Прыгай в кабину. Я поведу.

– Это мои проблемы и моя жена. Надо ехать в город и вытащить ее из проклятого паба. Держись…

Клокоча от злости, он гнал как сумасшедший, почти не тормозя на поворотах.

– Осторожнее, дорога обледенела. – Бен занервничал. В такую ночь любовь Джека к быстрой езде могла сыграть плохую шутку. – Потише, сбавь скорость, там черное пятно в тени стены. Это тебе не скоростная трасса! Успокойся, она наверняка еще в пабе.

– Надеюсь… Ей нужно помочь. Вот проклятье. Если бы…

– Не отвлекайся, смотри на дорогу; у меня нервы не выдерживают ездить с тобой. Ведь ты давно не водил машину в такую погоду. Дай-ка я сяду за руль, – сказал Бен, но Джек был непреклонен.

– Что я такого сделал? Она из-за меня стала такой, правда? Нет, не говори ничего! – На секунду он повернулся к Бену, и тут колеса заскользили по льду.

– Джек! Руль вправо! – закричал Бен и попытался перехватить управление. Они рикошетом отлетели от каменной стены и перевернулись в воздухе. Все было похоже на медленный вальс. Потом раздался звук разлетевшихся стекол, словно кто-то тряс в жестянке мелкие шарики. Дверца вэна распахнулась сама собой, и Бен вылетел на придорожную траву. Последнее, что он видел – крутящиеся колеса перевернутого вэна.

Очнулся он от острой боли в боку. Где-то в ночи лаяла собака. Из вэна не доносилось ни звука.

Полицейский вернулся с чашкой крепкого чая, слишком сладкого.

– Вы позвонили на почту в Уиндебанке? Мужу пошлют сообщение. Он сразу приедет за мной, – набросилась на него Миррен.

– Боюсь, что это невозможно, – пробормотал полицейский, как-то странно глядя на нее. – Вместо этого я говорил с мистером Ройбеном Йевеллом. Скоро он будет здесь.

– Но мне нужен Джек, а не Бен, – заявила она, зная, что это означало новую порцию лекций и проповедей. Весь Уиндебанк узнает о ее конфузе, когда сержант Билл Тернбалл расскажет о нем соседям, но и так обо всем будет напечатано в газетах. В какую нелепую ситуацию она попала. Эх, если бы не разбилась та бутылка! Без кардигана было холодно, да и как теперь она объяснит Пам его потерю?

Почему все так долго тянется? Стрелки ее наручных часов медленно ползли по кругу. Она пыталась держаться независимо и улыбнулась молодому парню, который принес ей этот жуткий чай, но он глядел на нее так, как будто она стала объектом для жалости.

Наконец в дверях появился Бен; от его фермерского комбинезона пахло сеном и навозом. Мог бы сменить рубашку на чистую.

– Наконец-то! Почему так долго? – Она встала, стараясь выглядеть солидно в грязной юбке и рваных чулках. – Не гляди на меня так! Где Джек? Он сказал, что встретит меня на последнем поезде.

– Да, он встречал тебя, ждал, ждал, но ты на нем не приехала, правда? Потом, верный себе, он снова помчался в Скарпертон искать тебя, как я когда-то, но на дороге был черный лед, Миррен, такой, который ночью не виден. Мы заскользили, на полной скорости врезались в стену и перевернулись.

Он замолк, покачал головой, и она рухнула на скамью, раскрыв рот от ужаса.

– Но он цел? – спросила она одними губами, без звука.

Бен устало вздохнул.

– Миррен, мне нелегко сообщить тебе это, но Джек погиб. Он умер за рулем. Все случилось быстро. Так сказал мне санитар из «Скорой».

– Вы что, шутите? – сердито крикнула она, глядя на стоявших в дверях бобби.

– Нет, миссис, к сожалению, нет, – ответил один из них. – Нас вызвали ранним утром на это дорожное происшествие. Это коварная дорога. У бедного водителя не было шансов. Вот этому парню повезло, что он вылетел из вэна.

Миррен сидела на заднем сиденье полицейской машины, молчаливая, отрешенная от всего, с каменным лицом и лишь хмурила брови, пытаясь стряхнуть с себя похмелье. Внезапно она почувствовала себя маленькой, беззащитной и никому не нужной. Казалось, она видела какой-то бесконечный кошмарный сон; иногда, перебрав дешевого виски, она видела странные сны. Рядом сидел Бен, весь в синяках и ссадинах, и нес какую-то чушь о том, что Джек умер. Но ведь на самом деле умерла маленькая Сильвия, а не он.

Потом она очутилась в каком-то холодном помещении с кафельными стенами, и там незнакомые люди приподняли одеяло и велели ей посмотреть на то, что под ним лежало. Она подчинилась, но ее зрение никак не наводилось на фокус. И вообще, все словно происходило с кем-то еще, не с ней, а сама она глядела на все с потолка, в том числе и на себя. Вот она кивнула, но ее язык прирос к нёбу. А Джек, казалось, крепко спал, вот только его кожа стала какого-то странного цвета, а на голове виднелась вмятина.

Сейчас она вела себя так же, как Джек, когда он увидел Сильвию: ни слезинки, ни горестного слова, лишь жуткое молчание, словно она перескочила в другой мир. Такого не может быть! Через минуту она проснется, и все будет в порядке. Все как в тот день, когда бабушка Симмс забрала ее к себе, в тот день, когда ее папа не вернулся домой. Как странно.

Доктор Мюррей дал ей что-то, чтобы она уснула, и они постояли над ней; но снотворное не помогло, она вскакивала, ходила по дому, искала спрятанные бутылки, но искала зря.

– Ты ничего не найдешь ни на чердаке, ни в подвале. – Бен услышал шум и заглянул в ее спальню. Его слова ее не обрадовали. – Я все обыскал и убрал все спиртное. Ты отвыкнешь от него раз и навсегда. Так не может продолжаться! Джек не должен был погибнуть. Ради него, возьми себя в руки!

На похоронах Миррен держалась, или держали ее, когда она шла за гробом. Ее глаза глядели вперед и не желали глядеть вниз. Том и Флорри были убиты горем. Окрестные фермеры, как обычно, явились, чтобы отдать последний долг их земляку. Стройное пение тронуло до слез всех, кроме нее. Прихожане капеллы знали, как поддержать в горестный час ближнего. Она не участвовала в церемониях. Слова ей казались бессмысленными, а соболезнования – пустыми.

Джек был похоронен рядом с Сильвией на кладбище их прихода. Вокруг его могилы они посадили кустики подснежников.

Погода наладилась, весна стояла на пороге. Дни прибавлялись, но Миррен казалось, что мрак теперь навсегда накроет Крэгсайд. Еще никогда Бен не чувствовал себя таким одиноким. Как хотелось ему уехать отсюда, сбежать без оглядки, но он дал слово бабушке, что будет заботиться о родных, и не собирался ее обманывать.

– Куда ты ведешь меня? – закричала Миррен, когда Бен угрюмо потащил ее по знакомой тропе, ведущей к «Краю Света».

– Я веду тебя домой… в дом, который я строил для вас с Джеком, чтобы вы жили там вместе. Я запру тебя в нем, и ты будешь там сидеть до тех пор, пока не протрезвеешь и не начнешь соображать. Вот что!

Его слова были вложены в глухие уши. Она вырывалась из его железной хватки, пыталась повернуть назад, но он бросил ее на плечо, словно мешок с углем, не желая слушать ее бредовые речи.

– Нет, ты не сделаешь этого! Можешь, если хочешь, вылезти в окно, прыгнуть с обрыва, но в это время ты уже будешь трезвой как стекло, понятно? Эту бредовую ситуацию надо остановить!

– Пусти! Не тащи меня! Ты не имеешь права! Мне надо работать на ферме… – кричала она, удивляясь, почему он ведет себя как пещерный человек.

– Кого ты обманываешь? После смерти Сильвии ты уже много месяцев не вела хозяйство в Крэгсайде. Ты пребывала в другом мире. Там, наверху, в «Крае Света», ты можешь делать что угодно, но бухла там нет, я проверил, нет там и паба. Шкаф набит продуктами, так что с голоду ты не помрешь, если снова начнешь есть. Я буду приходить и проверять, как ты живешь, а Дитер будет тебя стеречь. Он понимает, как это важно. Короче, мы не спустим с тебя глаз, но остановим твое пьянство. Ясно тебе?

– Это варварство! Ты не имеешь права запирать меня там! – кричала она с его плеча, чувствуя себя нелепо.

– Имею, не сомневайся. Я буду день и ночь стеречь дверь дома. Ты не вернешься в Крэгсайд до тех пор, пока не опомнишься. У Тома с Флорри и без того хватает горя; им еще не хватало смотреть, как ты будешь слоняться по ферме словно лунатик, прикидываясь нормальной, живым напоминанием об их трагедии. Я уже сказал Флорри, что тебе нужно какое-то время побыть одной. Это твоя проблема, и ты решишь ее так или иначе. – Его голос звучал сердито и твердо.

– Ты почему-то стал таким жестоким и упрямым. Какое ты имеешь право быть моим тюремщиком? – не унималась она в надежде уговорить его.

Он сердито поджал губы.

– Когда-то давным-давно я дал слово людям, которых уважал и любил, что буду заботиться о нашей семье. И не по моей вине так глупо погиб Джек, а прежде всего из-за тебя. Впрочем, мы все так или иначе виноваты перед ним…

– Но я еще раз говорю тебе, что у меня нет никаких проблем. Я могу остановиться, когда захочу, – спорила она, но в ее голосе звучал страх.

– Вот и докажи это, чем зря сотрясать воздух. Докажи мне, что Миррен Сойерби может с достоинством нести наказание. Докажи, что я ошибаюсь.

– Ой, да иди ты к черту!

– Ты сама скоро туда пойдешь, если не прекратишь пить. Но я твой друг и был им всегда. Я хочу вернуть ту, прежнюю, Миррен, а не эту… ходячую мумию с безумными глазами. Я больше тебе не верю. Так что посиди там взаперти, подумай о жизни и докажи мне, что я не прав.

Он открыл дверь восстановленного им дома, втолкнул Миррен через порог и повернул ключ. Пускай помаринуется там несколько дней. Посмотрим, как она запоет. Ему хотелось хорошенько ее проучить.

Глава 15

Сначала Миррен, кипя негодованием, мерила шагами каменный пол и удивлялась выходке Бена, но через некоторое время пришла в себя и удивленно огляделась. Так вот каким теперь стал ее любимый дом, ее «Край Света»! Вот что Бен сделал для нее и Джека! Ей стало ужасно стыдно.

Стены оштукатурены и побелены известкой, в старинной плите горел огонь, дымоход прочищен. К каменной раковине подведена холодная вода из старинной цистерны, установленной возле дома. Камин был чисто выметен. Возле него в старинной дровнице лежал запас наколотых поленьев с растопкой, там даже был обидный ночной горшок и запас старых газет. Бен все предусмотрел.

Наверху была импровизированная спальня с раскладушкой и одеялами, какой-то наспех сколоченной этажеркой, умывальником и зеркалом.

– Ну, я ему покажу, – зарычала она, все еще не веря, что ее насильно посадили под замок. Выпить ей пока что не требовалось, но всякий раз, как она произносила вслух очередную угрозу, ее глотка и губы отчаянно хотели ощутить знакомый вкус. Затем она подумала о Джеке, принесенном ею в жертву, и задрожала. Она до сих пор не могла поверить, что Джека нет в живых. Ее бросало то в жар, то в холод, ее нервировала кромешная тишина этого дома.

Скоро начнет темнеть, и ей стало страшно.

К ночи ей стало плохо – все тело сотрясала противная дрожь, мышцы болели, к горлу подкатывала тошнота. Шутка зашла слишком далеко. Как этот идиот, этот наглец смел запереть ее здесь? Она умирает тут от холода, и все, что ей надо, – лишь маленький глоточек виски, чтобы согреть горло. И вот она уже не могла ни о чем думать. Ей надо было успокоиться, а для этого надо было выпить хоть чуточку…

Через некоторое время в дверь заглянул Бен. Он принес термос с горячим бульоном. Она старалась держать себя в руках.

– Выпей бульону, – настаивал он, – пока он не остыл.

– Все в порядке, – отмахнулась она. – Я не хочу пить твой дурацкий бульон. Он слишком горячий. Я хочу домой. Обещаю, что больше никогда не возьму в рот ни капли.

– Хорошие слова, Миррен, но не надейся, я на них не куплюсь. Подозреваю, что я где-нибудь проглядел бутылку, допустим, в дальнем сарае. А? – Он заглянул ей в глаза и заметил в них смятение. – Я прикинул, что у тебя должны быть тайники, и стал их искать. Одну бутылку я нашел в хлеву, вторая была спрятана на балках сеновала. Ты встала на плохую дорожку, и тебе требуется помощь.

– Бен, послушай меня, я не могу тут оставаться. Я тут умру, честное слово. Мне холодно и страшно, – взмолилась она.

– Минуту назад мне казалось, что ты кипишь от злости… Хорошо, раз тебе страшно, ты будешь спать наверху, а я тут, внизу. Это единственный способ тебя остановить. Неужели нам мало выпало горя в этом году? И вообще, я хочу жить своей жизнью, а не нянчиться с тобой.

– Тебе никто не мешает это делать, – пробурчала она, надеясь, что он уйдет.

– Нет, ты мешаешь. Я не уеду, пока к нам не вернется прежняя Миррен, пока я не пойму это по ее глазам. Отвыкнуть от пагубной привычки непросто. Док Мюррей сказал…

– Значит, теперь всем известно о моих проблемах? – взвизгнула она. – Какое у вас право вмешиваться в мою жизнь? Да идите вы все к черту! – закричала она, сняла башмак и швырнула его в Бена. Он увернулся, и башмак просвистел мимо его щеки.

– Я никуда не уйду, и ты тоже останешься здесь. Ты загнала себя в свой собственный не край, а конец света. Ты выгонишь его из своего тела вместе с потом. Это будет тяжело и неприятно. Пойми, я вынужден быть жестоким ради твоего же блага, – умоляюще сказал Бен и ушел, оставив ее одну.

Трое суток она металась по дому, обливалась потом, рыдала, выла, страдая от судорог и тоски.

– Садист! Выпусти меня отсюда! Ты не имеешь права так поступать! – Ответа не было, но она знала, что он где-то рядом и стережет дверь по очереди с Дитером. Просто немыслимо, что они вытворяли с ней! Садисты! Она чуть не теряла сознание от возмущения.

Спальня в самом деле превратилась для Миррен в конец света. У нее дрожали руки, тело корчилось в судорогах. Она ругалась, проклинала всех и вся, валялась на раскладушке и рыдала, когда агония ломки скручивала ее в комок.

Бен приносил ей лишь какой-то вонючий чай из сушеной травы, который он купил у какого-то лекаришки. От этого чая пахло карболкой и дезинфектантом одновременно, а на вкус он был как моча.

Потом начались жуткие, тревожные сны. Сильвия и отец махали ей рукой, приоткрыв дверь. Она бежала к ним, но они куда-то пропадали. Зато появлялся Джек, весь в синяках, и грозил ей пальцем. Она кричала от ужаса, и к ней прибегал Бен, держал ее, успокаивал. Когда кошмар проходил и она затихала, он снова спускался вниз.

– Тихо-тихо, – уговаривал он. – Все хорошо, все правильно. Это пройдет. Скоро все пройдет.

Она визжала, когда пауки появлялись из всех углов, ползли по ее коже… Она стряхивала их с себя, дрыгала ногами.

– Выпусти меня отсюда, Бен! Сжалься надо мной! Выпусти!

Она медленно пила последнюю порцию лечебного чая и морщилась. Никакое это не лекарство, а просто пытка. Он решил ее отравить, ненавистный идиот. Теперь он хоть повесься, она будет только рада.

На пятый день она уснула, а когда проснулась, увидела солнце, которое пробивалось сквозь импровизированные шторы. На улице все казалось ярче, зеленее, синее, хотя в расщелинах еще оставался снег. Ее язык стал более гладким, и она впервые почувствовала легкий голод.

Миррен взглянула в зеркало, висевшее на стене. Оттуда на нее смотрела какая-то незнакомая гарпия с серым лицом, косматыми волосами, запавшими щеками и красным носом в прожилках. Кто это? Она поморгала, чтобы прогнать это чудище; гарпия тоже поморгала. Значит, такова реальность. Тогда Миррен вспомнила все, что случилось за последний год: Сильвия, Джек, публичный позор…

Теперь ей казалось, что она смотрит не на Миррен Гилкрист и не на Миррен Сойерби, а на чужую тетку. Ей захотелось кричать от отчаяния; рыдая, она упала на постель, каталась по ней, пытаясь соединить в сознании эти потерянные месяцы: психический срыв у Джека, поездки в госпиталь, «Золотой лев», камера в полиции, похороны. Сможет ли она после этого посмотреть в глаза своим родным?

– Бен, Бен, выпусти меня отсюда. Я умираю с голоду! – закричала она. В доме никого не было, но она заметила, что дверь ее спальни притворена неплотно, сбежала по лестнице и стала искать еду.

В камине горел, потрескивая, огонь, и она сразу вспомнила, как очутилась тут в первый раз, маленькая девочка, заблудившаяся в снежном буране, и как развалины этого дома спасли ей жизнь. Теперь «Край Света» снова помог ей – спас ее душу, очистил ее, смыл грязь с ее мозгов. Она излечилась. Больше ни капли виски, никогда в жизни!

Сколько времени ушло на это? Дней или недель. Время не имело значения, но теперь она чувствовала себя чистой. Бен будет доволен. Она посмотрит в глаза Тому и Флорри, попросит у них прощения. Впервые за долгие месяцы она по-иному смотрела на вещи и думала самостоятельно.

Как могла она так опуститься? Как могла она осуждать бедного Джека? Он наверняка понимал ее страдания, пытался предостеречь ее… Теперь уже слишком поздно что-либо исправить… Эта страшная мысль больно пронзила ее сознание, вырвала стон из ее груди.

Надо поблагодарить Бена – он снова помог ей, как помогает старший брат. Это было не просто; она недооценивала его и те труды, которые он вложил в ее дом. Она обзывала его разными нехорошими словами, какие только бывают, проклинала за то, что он запер ее здесь, но Бен знал, что «Край Света» – ее друг. Этот дом поддерживал ее и защищал, но теперь ей лучше, и она должна вернуться в Крэгсайд к реальной жизни, оправдаться перед родными.

Впервые за много месяцев она отведала соленого бекона, отварив его, наслаждалась поджаренным хлебом и свежими яйцами. У нее получился настоящий пир. Она несколько раз вскипятила чайник и наполнила горячей водой цинковый таз, разделась и хорошенько помылась, промыла и расчесала волосы, вытерла их насухо, и теперь они пахли мылом и дымком. Теперь она хоть и чуточку замерзла, но чувствовала себя чистой внешне и внутренне. И живой.

Из окна открывался панорамный вид на долину на много миль. Ей захотелось выбежать за дверь и обнять все эти красоты. Дверь все еще была заперта. Бен пока не доверял ей и не спешил дать ей свободу.

Что ж, улыбнулась она, сейчас посмотрим. Она открыла шире ставни и теперь вполне могла выбраться наружу, ведь она была очень худая. Но ей хватило и сознания того, что это ей по силам. Хорошо было сидеть у огня и прислушиваться к своим мыслям, стремительно сменявшим одна другую. Где была она все эти месяцы? Ответ напрашивался сам собой.

Ее пьянство перенесло ее в далекое, стыдное место, которое было хорошо знакомо ее отцу, но ведь она не папа, и она разрушила злые чары. Больше она никогда не прикоснется к виски. Это противоречит ее натуре. Виски лишило ее рассудка, как Джека. Теперь у нее появились силы вернуться в Крэгсайд и выдержать все. Она сполна заплатила за все. Теперь все родные должны убедиться, что она никогда их не подведет.

Как трогательно, что они позволили ей пожить в этом доме и прийти в себя. В основном тут было все необходимое, но ее женский глаз отыскал, к чему придраться. Нет-нет, все нормально, но вот не хватает вязаных ковриков, парочки приличных занавесок, заслонки в дымоходе, постельного белья и полотенец, подушек, да и кресло у камина неплохо бы поставить. Чуточку приложить усилий, и в доме станет уютно. Мужчины никогда не видят мелочей, которые смягчают углы в комнате – все эти кружева, ткани, картины, узоры. Это будет ее дом, и в нем будут храниться все ее сокровища, в том числе и резная шкатулка, принадлежавшая когда-то ее прапрабабке, первой Мириам Йевелл.

Когда Бен соизволит вернуться, он будет удивлен, увидев, как она что-то стряпает, наводит порядок, насвистывая бодрую мелодию. Она должна как-то поблагодарить его за то, что он направил ее на путь истинный. Теперь ее очередь чинить все сломанные ею мосты и ограды.

Прежде всего она пригласит Бена и Лорну на чай, напечет пирогов и печенья, постарается загладить возникшую между ней и ее друзьями трещину. Она станет ходить с Флорри в капеллу, поможет ей печь кексы, станет трудиться на ферме не покладая рук, чтобы не было искушения заглянуть в паб и быстренько глотнуть виски.

Никто никогда не скажет, что Миррен не изменилась. Она и раньше понимала, что ступила на кривую дорожку, а теперь с помощью Бена окончательно осознала свою ошибку. Все остальное будет уже проще.

Неделя за неделей Бен наблюдал за ее выздоровлением, сначала с тревогой, а потом с гордостью и немалым облегчением, потому что его «курс лечения» помог. Миррен благополучно одолела «холодную индейку» – ломку после алкогольной зависимости – и теперь обретала вновь свои утраченные черты – жизнерадостность, трудолюбие; у нее снова было полно идей и планов.

Он видел, что «Край Света» снова совершил чудо. Но одно дело – воздерживаться от выпивки в безопасном месте, на безлюдной пустоши. Рано или поздно она столкнется со стрессами и обидами реальной жизни, с грустным фактом – ведь теперь она вдова с небольшими доходами; на нее обрушатся воспоминания о минувшем годе, скудость послевоенных месяцев с карточной системой, депрессия.

Все понимали, что скоро годовщина смерти Сильвии, и Миррен должна будет как-то прожить этот скорбный день, когда вся страна будет праздновать День победы.

Он должен быть рядом с ней, помочь ей пройти через самое тяжелое и проследить, чтобы в ее руке не появилась снова бутылка виски. Все-таки он не был до конца уверен, что нашел все ее тайники. Достаточно одного глотка, и она снова слетит с тормозов. Док Мюррей объяснил ему, что он мало что может сделать и что выбор в пользу трезвости зависит только от самой Миррен, но вот если Бен проследит за ней… В общем, ему было даже страшно подумать, что все может начаться заново.

Пока что все шло неплохо. Она была трезвая, с охотой работала на ферме не только за себя, но и за других, чтобы наверстать свои прежние провалы. Женщины всегда заняты в это время весенней уборкой – выбивают ковры, моют все, что только можно помыть, переворачивают Крэгсайд от подвала до крыши. Переход из зимы в весну – дело серьезное; Флорри, Дейси и Миррен чистили, мыли, скоблили, выколачивали, вывешивали, проветривали… В дом невозможно было войти, внутри негде было присесть. Потом они взялись за маслобойню и коровий хлев, стали кое-где подкрашивать дом снаружи. Дитер никогда еще не видел на ферме такой суеты.

Между Флорри и Миррен ощущалась напряженность, смесь горечи и вины, которую было непросто излечить совместной весенней уборкой. Миррен решила какое-то время пожить в «Крае Света». Она стала рвать на полосы старую одежду, чтобы сплести еще один тряпичный ковер. Бен обрадовался, что обе женщины будут реже встречаться.

Когда ее глаза сияли слишком ярко, а ее решимость казалась чуточку чрезмерной, Бен чувствовал, что Миррен просто на свой лад пыталась вернуть себе свою бунтарскую натуру.

Она храбро выдержала свой позор в полиции, где инспектор снимал с нее стружку за неразумное поведение. Там решили принять во внимание ее трагедию и смягчили ей наказание. Она выслушала все, не падая духом, не дрогнув, и Бен гордился ею.

Впервые за много недель она выбралась на люди. Ее поездки на рынок проходили под надзором, но она, похоже, и не собиралась ни с кем общаться.

Годовщина смерти дочки надвигалась на них словно черная туча. Как Миррен перенесет этот день? Тогда дядю Тома осенила блестящая идея.

– Давайте устроим себе выходной, – предложил он. – Поедем на поезде к морю или на озера – как хотите. Нет смысла ходить по дому и предаваться скорби. Это ничего не изменит, а мы все-таки хоть немного сменим обстановку.

Они сидели все вместе за воскресным обедом. Бен с радостью заметил, что у Миррен округлились щеки и почти исчезли темные круги под глазами.

– Как ты думаешь, мать? На море или на озера? – спросил Том у Флорри.

– Ой, на море – в Моркам, или в Блэкпул, либо в Саутпорт. Там есть приятные магазинчики. Я бы охотно прогулялась в Саутпорте по Лорд-стрит. Чуточку морского воздуха нам не помешает. Но ведь сейчас самый окот, Том, – напомнила Флорри, зная, что это самое напряженное время для фермеров.

– Ну, мы посмотрим. Я мог бы остаться на ферме с Дитером. Вы закончите первую дойку, а мы сделаем все остальное, но вы втроем должны провести этот день так, чтобы он запомнился. Мы не можем взять с собой Сильвию или Джека, но они поедут с вами в вашем сердце. Сделайте это ради всех нас. – Том был неважный оратор, но он прекрасно решил проблему Восьмого мая.

– Бен, ты не хочешь взять с собой твою девушку? – спросила Флорри. – Все-таки пора вам объявить всем о ваших отношениях.

Бен густо покраснел.

– Лорна предпочла мне Гарри Батти, ее знакомого из Холли-Бэнк. Думаю, она была сыта по горло тем, как складывались наши отношения. – Он не хотел говорить, что Миррен стала поводом для их последней ссоры. Слишком много времени он тратил, присматривая за Миррен, и почти не виделся с Лорной.

– Я устала бить копытом от нетерпения и ждать тебя. Гоняйся сколько хочешь за своей черной вдовой. Но лучше смотри под ноги, а не в ее голубые глаза. Она бешеная, сжует тебя и выплюнет. Не выставляй себя ослом! – напоследок заявила ему Лорна.

Ему нечего было возразить после такого взрыва эмоций, ведь каждым словом она попадала в точку. Он не мог смотреть на Лорну Динсдейл или кого-либо еще, пока на этом свете была Миррен, трезвая или пьяная. В ней воплотилось все, о чем он мечтал, но пока что было не время делиться с ней своими надеждами и предлагать ей руку и сердце. Каждый день все еще давался ей нелегко.

В своей маленькой речи Том впервые за много месяцев осмелился произнести в этом доме вслух имя Сильвии; ничего не напоминало о том, что она когда-то жила здесь, все было убрано – платьица, фотографии, игрушки.

Том не был уверен, правильно ли он поступает. Он даже немного растерялся. Но Флорри намекала ему, что это единственная возможность помочь Миррен выдержать ближайшие недели и не дать ей снова «слететь с катушек».

В конце концов они выбрали Саутпорт. Туда можно было без пересадок доехать на поезде из Хеллифилда.

Окот был в самом разгаре, и Том не хотел рисковать. Бен тоже хотел остаться и помогать ему, но Том настоял, чтобы он сопровождал женщин и проявил ловкость дипломата. Вдвоем их нельзя было отпускать, они могли поссориться. Флорри сильно постарела после гибели сына. Конечно, она не могла простить Миррен, что Джек погиб фактически по ее вине. Но ее горечь умерялась тем, что Джек и сам причинял им много огорчений и был далеко не образцовым мужем. Теперь Миррен должна была показать, что она сильная.

По дороге на станцию они зашли в деревню, чтобы положить нарциссы на родные могилы. Миррен встала на колени, Флорри заплакала. Потом они молча пошли дальше, погруженные в свои мысли.

Поезд прибыл на вокзал Саутпорта, и они пошли по оживленной Лорд-стрит к берегу Ирландского моря. Но моря все не было, а песчаные пляжи тянулись и тянулись. На них виднелись остатки береговой обороны, валялся мусор. Впрочем, несколько больших отелей уже сверкали свежей краской. Все было как-то уныло, никакого веселья. Несколько немолодых джентльменов совершали прогулку. Развевались флаги, напоминая о празднике.

Притяжение витрин было слишком велико, и женщины вернулись на главную улицу с ее парадом роскошных магазинов. Все это не обрадовало Бена, но ведь он согласился поехать с женщинами и теперь выполнял свой долг.

Для прохожих он и Миррен, вероятно, выглядели как молодая провинциальная пара в сопровождении свекрови или тещи, подумал Бен и вздохнул – ох, если бы все было так просто!

Миррен ничто не радовало, она безучастно шагала по городу, молчаливая и застывшая. Ее глаза остекленели, а мысли были далеко от толчеи торговых галерей.

– Может, вы пройдетесь по магазинам? – предложил Бен, зная, что Флорри не прочь. А он пойдет и поищет для парней с фермы местные фирменные сладости «рок и новелтис» – разноцветные полосатые палочки. Как объяснить Дитеру это название?

– Давайте встретимся у отеля «Скарисбрик» и найдем столик. Мы имеем право на маленькое удовольствие. – Он улыбнулся и посмотрел на отель из красного кирпича. – А потом до поезда просто побродим…

Все равно что подхлестывать дохлую лошадь. Миррен мрачно кивнула и отвернулась. Он не мог достучаться до нее, а она ходила как заводная кукла.

– Нам не надо было приезжать сюда, – прошептала она. – Надо было мне остаться с Томом. Я не могу ничего забыть. Это плохо. Давайте поедем сейчас домой, – взмолилась она.

– Но мы ведь только что приехали, – взвилась Флорри, внезапно рассердившись. – Мне нужно купить себе кое-что, раз я оказалась тут. Зачем портить хорошую поездку.

– Тогда вы с Беном ступайте по магазинам, а я посижу тут на скамейке у военного мемориала. Я устала, – резко ответила Миррен.

Ну уж нет, подумал Бен. Мы пойдем все вместе или не пойдем никуда. Он не доверял этому выражению в ее глазах.

– Давайте вернемся на Эспланаду, – предложил он.

– Только не с моими мозолями, – запротестовала Флорри. – Вы ступайте вдвоем, а я тут похожу сама. Идите, прогуляйтесь! – Она почувствовала нарастающее напряжение и добавила, стараясь говорить весело: – Встретимся возле отеля.

Бен снова повел Миррен к морю, надеясь, что свежий морской бриз поднимет ей настроение. Пожалуй, им все-таки надо было остаться в Крэгсайде, но ведь они уехали лишь на один день.

Они молча шли рядом. Миррен окружила себя глухой стеной, и там не было двери, которую он мог бы открыть. Не время ее тормошить, но он тревожился и должен был что-то предпринять. Она заговорила первая.

– Когда ты собираешься уехать из Крэгсайда? – неожиданно спросила она.

– Кто сказал, что я уеду? – растерялся он, застигнутый врасплох.

– Со мной уже все в порядке. Ты выполнил свой долг. Тебе пора позаботиться о себе. Раз Лорна отказала, у тебя тем больше причин для отъезда, – резко проговорила она. – Мне показалось, что ты хотел продолжить учебу и получить диплом?

– Да, хотел, но… – Как могла она вот так выбрасывать его из своей жизни?

– Бен, тебя никто не задерживает. – Она вздохнула.

– Ты меня держишь, если хочешь знать. Просто я хочу быть рядом чуточку дольше, – ответил он, не глядя на нее.

– Ты и дальше будешь моим надсмотрщиком? А то вдруг я тайком принесу к себе в спальню бутылку-другую? Знаешь, я пока не приношу, но если ты будешь и дальше нависать надо мной словно наседка, я это сделаю. В «Крае Света» ты прекрасно справился со своей работой. Теперь у нас трое военнопленных, и мы обойдемся в Крэгсайде без тебя. Поверь мне. Я получила по заслугам сполна и могу сама позаботиться о себе.

– Я тебе верю, но ты сейчас в таком настроении… Еще рано. Док Мюррей сказал…

– Если док Мюррей хочет дать мне совет, пускай придет ко мне, а не посылает тебя переводчиком. Я хочу быть самостоятельной. Ты понимаешь, о чем я говорю? Оставь меня!

– Миррен, мне не все равно, что с тобой. И никогда не было безразлично. Мы должны заботиться друг о друге, и мне хочется, чтобы ты шла по дороге к…

– Ой, Бен, повзрослей же ты наконец! Когда ты теряешь все, что тебе дорого, когда ты закрываешь глаза и видишь своего ребенка, лежащего под колесами, о какой дороге в светлое будущее может идти речь? Я не хочу, чтобы ты был рядом и напоминал мне обо всем… Джека больше нет, из-за меня, я в этом виновата. Это еще одна вещь, с которой мне придется теперь жить. Так что проваливай из моей жизни! – Ее глаза были страшны. – Мне что, повторить? Я не хочу, чтобы ты был рядом!

– Ты не права. Я тоже потерял Сильвию. Она была мне как родная дочка, и часто мне казалось, что так оно и есть. Я любил ее как собственного ребенка. Не отталкивай меня. Я любил вас обеих… – Его голос звенел от отчаяния. Как могло случиться такое, что она его выгоняет?

– Не говори о нас с Сильвией с такой нежностью! Ты действуешь мне на нервы. Женился бы ты на Лорне и был бы счастлив. А то болтаешься на ферме, да еще теперь стал моим надсмотрщиком. Уйди! Дай мне жить собственной жизнью! – закричала она и оттолкнула его изо всех сил.

– Не говори так! – Разозлившись, он схватил ее за руки.

– Этот парень пристает к вам? – спросил солидный мужчина, гулявший по дорожке с супругой, услышав их громкие голоса.

– Да-да, пристает, – сердито бросила Миррен и побежала прочь, оставив Бена стоять на месте, смущенного и онемевшего. За что она его так? Что он плохого ей сделал?

Она и не собиралась говорить Бену всех этих слов, несправедливых и жестоких. Но он действовал ей на нервы. Миррен бросилась на вокзал, не желая ни минуты оставаться в этом городе. И дело не в Саутпорте. Эта поездка была ошибкой; запах пива доносился из дверей пабов и дразнил ее.

Ей хотелось очутиться как можно дальше от магазинов и ларьков с рыбой и чипсами, от отелей и беззаботных людей, вернуться в холмы и тишину «Края Света».

Неужели они думали, что эта поездка поможет ей легче пережить печальную годовщину? Тут, кажется, должен быть поезд, идущий на восток в Престон, а там она пересядет на первый же поезд до Лидса, и плевать ей на все. Флорри и Бен могут угоститься обедом в отеле «Скарисбрик», а ей нужно только, чтобы ее оставили в покое.

Тяжелый труд на ферме, все унижения, которые ей пришлось вытерпеть, сыграли свою роль. Вот если бы она могла, как прежде, утешиться выпивкой… Она понимала, что это опасно, но ей требовалось что-то покрепче чая, чтобы поддержать ее на пути домой. Нет, конечно, не виски, а бокал вина. Только один. Она не собирается вновь пойти по этой дорожке…

Миррен сидела в буфете и наслаждалась сладким вкусом тонизирующего напитка. Вино пахло травами и легко текло по пищеводу; следующий бокал тоже легко… И следующий. Но ведь это всего лишь вино… Трех бокалов хватит. С улыбкой на лице она села в поезд. Какое облегчение – она едет домой. Какое облегчение, что она избавилась от благожелательной суеты вокруг нее.

Она сидела в пустом вагоне и смотрела на проплывавшие мимо поля. «Петер дум дик, петер дум дик», выстукивали колеса по рельсам, и ее голова кивала им в такт.

Она проснулась, когда контролер потряс ее за плечо.

– Билет, пожалуйста? – спросил он, и она стала искать в сумочке обратный билет.

– Где я?

– Вам надо было сойти в Хеллифилде, милая. Теперь придется доплатить. Следующая остановка Скарпертон-Узел. Там дождетесь поезда, который идет в обратную сторону.

Она сошла с поезда. Как глупо. У нее слегка затуманились мозги. Тонизированное вино оказалось крепче, чем она думала. Как нелепо, что она проспала свою станцию. Она огляделась и поняла, где оказалась: на другом краю Скарпертона, недалеко от железнодорожной Выемки и методистской капеллы. Как странно – она стояла всего в нескольких ярдах от места, где родилась. Сколько же лет она здесь не была…

Она проголодалась и нервничала. Вино сделало свое дело. Теперь ей придется ждать поезда, который следует из Лидса на север. Все происходило словно в одном из ее кошмарных снов, когда она не могла найти дорогу домой. А ведь сегодня Восьмое мая. Ох, дьявол!

Флорри разозлится на нее за то, что она обругала Бена да потом еще и обманула их, нарушив свое обещание – но ведь это было всего лишь тонизированное вино, и всего три бокала… В общем, на пенни она провинилась или на фунт – большой разницы нет. После всего она не сможет смотреть им в глаза, так что терять ей нечего.

Казалось, ее ноги наизусть знали старые тропы – по боковым улочкам, по булыжным мостовым, мимо террасных домов с лавками на углах; ее преследовал запах бумагопрядильных фабрик и стук тяжелых башмаков по тротуарам, сажа из бесчисленных труб щекотала ей ноздри. На улицах трепетали на ветру флаги – в честь Дня победы.

Охваченная смятением и ностальгией, она отыскала дорогу к Выемке и вагончикам, в одном из которых был ее самый первый дом. «Кроличьи клетки» по-прежнему стояли там в ряд, но в номере пять не было никаких признаков жизни.

Бабушки Симмс наверняка давно нет в живых. Лица, глядевшие на нее сквозь сетчатые пологи, были незнакомые, чужие, не соседские. Теперь она, в своей легкой юбке, коротком жакете и сандалиях, была сельская леди, не горожанка.

Ребенок снова пришел домой, подумала она и улыбнулась. Она стояла возле железной дороги, пахло угольным дымом, а между шпал росла трава.

Вот здесь папа, когда было туго с деньгами, собирал щавель, отваривал его с крапивой и овсом, добавлял лук, и получался его «фирменный» щавелевый пудинг. Он был страшно невкусный, слизистый, но она проглатывала его, чтобы не обидеть папу. Почему она это вспомнила?

Миррен прошла мимо школы Св. Марии, где когда-то послушно сидела за партой и глядела на доску. Школа была на прежнем месте, только обветшала и показалась ей совсем маленькой.

Потом Миррен увидела длинную, низкую крышу «Зеленого человечка». На ее взрослый взгляд, этот паб походил на старый фермерский дом, переделанный в питейное заведение, а вокруг него прежде наверняка простирались поля. Сколько раз она ждала на той вон скамье, когда выйдет папа, ждала, боялась, ждала, ждала… У нее полились по щекам слезы. Она рыдала по той маленькой девочке, которая ждала отца, а он так и не пришел; она рыдала по той маленькой девочке, которую она больше никогда не увидит, которой никогда не будет ни восемь, ни двадцать лет, у которой никогда не будет своих детей.

В ее горле появилась та знакомая ей горечь по потерянным годам и по всем несбывшимся мечтам. Ну, Миррен Сойерби, решила она, теперь ты стала взрослая. Пора тебе посмотреть, как выглядит то место, где надолго исчезал папа. Что в нем такого особенного, раз папа предпочитал его мне?

Без малейших колебаний она вошла в паб и закрыла за собой дверь.

Глава 16

Бен с Флорри молча перекусили. Свинина была жесткой и застревала в глотке. Флорри устала и то и дело лила слезы. После бегства Миррен задерживаться в Саутпорте не было смысла. Во время ленча он пытался ее защитить, но Флорри не обманешь.

– Мы сделали ошибку, стронув ее с места. Она упрямая кобыла, это точно, но со временем она бы образумилась. Надеюсь, она не наделает глупостей. А тебе, парень, пора позаботиться о себе самом…

Бен улыбнулся, его позабавила такая забота.

– Вот и Миррен сказала мне то же самое. Значит, мне пора уезжать?

– Миррен иногда несет ерунду, но тут она права – перемена места пошла бы тебе на пользу. Не стоит цепляться за то, чего никогда не случится, парень!

Он видел, что она желает ему добра, но ему хотелось услышать другое.

– Что, это так заметно? – Бен покраснел и поперхнулся куском свинины.

– Я это вижу с того самого дня, когда ты приехал с Пам и Уэсли помогать нам во время затмения солнца. Она всегда была для тебя единственной, хоть вы и двоюродные брат и сестра. Вы, Йевеллы, все одинаковые, слава богу, все однолюбы, но ленитесь, когда надо сделать решительный шаг. Возьми Тома. Он несколько лет набирался храбрости, чтобы пригласить меня на прогулку. – Она засмеялась. – Знаешь, когда Уилф уехал на запад, я думала, что моя жизнь кончена, но тут объявился Том, и я оказалась дважды в выигрыше. Жалко, что Миррен и Джек так не подходили друг другу. Мы знали это с самого начала, но, как говорится, не надо лишать людей права на ошибки.

– Где-нибудь тебя ждет милая, юная девушка, так что не трать времени на то, что не для тебя. Душа у Миррен уже искорежена, доверять ей нельзя. Не думай, что мы ничего не знали и ничего не видели… Это в крови. Элли была дурой, раз пошла с Пэдди Гилкристом. Он всегда был дьяволом в смысле пьянства, Том так говорит. Миррен такая же, и ничего с этим не поделаешь… Это ее проблема, не твоя, так что оставь ее, Бен. Ты вкладываешь хорошие деньги в плохую игру.

– Но я пытался…

– Да, ты делал все, что мог, но этого недостаточно для таких людей. Джек выбрался из своих проблем с помощью врачей. Но вернулся к ней, и все слетело. Миррен будет делать то же самое. Я не пытаюсь чернить ее, но все тяжело. Они были два сапога пара, и это не шло никому из них на пользу… Да тут еще эта война… и Сильвия… Сейчас все в руках Господа, а не в твоих… В один из ближайших дней я помолюсь за нее, чтобы она излечилась. На мой взгляд, лучше бы вообще избавиться от нее, но она тоже из нашей семьи… Вот, свое слово я сказала.

Бен был ошеломлен таким всплеском эмоций.

В поезде они ехали молча. Потом, когда они приближались к Хеллифилду, Флорри прошептала:

– Да-да, Миррен сказала одну правильную вещь. Пора тебе искать новые пастбища. Таким образом она сняла тебя с крючка. Мы справимся. Ты был для нас как сын и помог нам пережить самые тяжелые времена. Нам будет жалко, что ты уедешь, но у тебя своя жизнь. Бен, погляди на себя, оглядись вокруг. Никто тебя не осудит за это.

Бен слушал ее с тяжелым сердцем. Вот и они гонят его. Пожалуй, действительно пора ему уезжать из Крэгсайда, покинуть все, что он тут любит, скот, холмы, узнать другую жизнь, поглядеть на мир, простирающийся за пределами этой долины. При мысли об отъезде ему стало тоскливо. Почему он казался ему сродни изгнанию?

Дымное помещение «Зеленого человечка» напоминало сарай с посыпанным опилками полом, с жалкой имитацией камина. Кругом сидели старики и глядели на нее, словно она, в легкой юбке и твидовом жакете, была существом с другой планеты. Местные фабричные женщины ходили в бигуди, прикрытых шарфиками, и в тяжелых башмаках.

Она не сразу привыкла к полумраку, к спертому воздуху и табачному дыму, к хриплому кашлю стариков, жмущихся к огню. Бармен, усатый, с лукавыми глазами, встал и уставился на нее.

– Ищете кого-то, да? – спросил он.

– Раз уж вы спросили, то да, я ищу отца. Просто захотелось посмотреть, почему его так тянуло сюда.

– Вы не местная? – поинтересовался один из стариков.

– Когда-то жила тут, на Выемках, в пятом вагончике… Гилкрист, я дочка Пэдди Гилкриста… ну, помните, его сбило поездом давным-давно.

Их лица переменились.

– Ого, Пэдди, ну, конечно, – воскликнул кто-то. – Шотландский землекоп с путей. Да, грустно было. – В глазах завсегдатаев «Зеленого человечка» зажегся интерес.

– Бедняга, оступился, говорят, – проговорил немолодой толстяк.

– Я слышал, что он лежал на шпалах…

– Заткнись, что ты… не при леди… Так где же вы теперь живете? – спросил бармен и жестом позвал ее к бару. – Вот. От заведения.

– Вверх по долине, на ферме, у маминой родни – сделайте двойной виски. Без воды, – добавила она.

– Так что же принесло вас сюда, в нашу дыру? – пошутил кто-то.

– Я проходила мимо. Попала сюда случайно.

– Случайно в этот паб попадают только ветер да, пардон, брызги мочи. А выходят отсюда на четвереньках, или я не знаю свой бизнес. Еще?

– Мне все известно об этом… Да, благодарю, – сказала она и быстро проглотила угощение.

За пинту все рассказывали ей о лихом Падди, шотландском солдате, который умел загнуть историю. Она не узнавала своего отца по их рассказам, но слушала, прихлебывая виски.

Кто-то забренчал по клавишам. Миррен забыла, что она леди, и, ко всеобщему восторгу, рассказала парочку грязных анекдотов, которые слышала в «Золотом льве».

Внезапно она увидела отца в клубах сигаретного дыма. Он смеялся и отпускал шуточки, вытряхивал из карманов остатки зарплаты, растягивая, допивал последние капли виски, забыв, что его ждет дочка. В ее душе вздыбилась ярость.

– Неужели вам некуда пойти и у вас нет семьи? Не надо укладывать детей спать, поговорить с женой? Вы тратите тут бабки, заработанные тяжелым трудом, забываете обо всем, лишь бы промочить глотку.

Почему он бросал ее одну? Чем была она нехороша, раз он предпочитал ей их компанию?

– А вот этого не надо, девушка. Ты сама хороша, и тебе нельзя пить наравне с нами. Терпеть не могу пьяных баб; из них такая дурь прет. Вот тебе дверь, ступай. Эта девчонка вся в Пэдди, такая же чумовая, – фыркнул бармен, и она была готова его ударить.

– Проваливай, старая дура! – брякнул кто-то.

– Нет, я не дура, – возразила она, стараясь держаться с достоинством.

– Вы только поглядите, как она нажралась. Еще немного, и она будет ссать и срать прямо в переулках. Не стыдно тебе? А еще заявилась сюда учить нас жить! – Все старики ополчились теперь против нее.

Миррен, пошатываясь, вышла на улицу, и ей в лицо ударил холодный ветер. Она дошла до ближайшего фонарного столба и ухватилась за него, чтобы не упасть. Собралась пойти дальше, но тут к ней подошел мужчина средних лет в сером плаще и фетровой шляпе.

– Сколько?

– Сколько за что? – не поняла она.

– Сколько за услугу? Прямо тут, у стены, ничего мудреного…

Она все еще не понимала. Потом до нее дошло, и она вспомнила Винни Вудбайн, как она прислонялась спиной к стене, ее трико болтались ниже колена, а какие-то дядьки прижимались к ней и странно дергались; неподалеку расхаживали другие девушки, а она, Миррен, сидела на скамейке и ждала папу.

– Я ничем не торгую, – огрызнулась она.

– Что? Такая красотка, вся расфуфыренная? Ты просто напрашиваешься, чтобы тебя трахнули. Сколько?

– Отвали, или я позову полицию. За кого ты меня принимаешь?

– За пьяную шлюху, которая пропилась до последнего пенни и ждет клиента. Или я нехорош для тебя? – заорал он.

– Оставь меня в покое, – крикнула она, стараясь не замечать чудовищности его слов. Неужели она докатилась до такого?

Время от времени спотыкаясь, она пошла по знакомым улицам. Ей было плохо, кружилась голова, ее стошнило на мостовую, и она пришла в ужас от ситуации, в которую попала.

Докатилась: опять она на помойке, где ей и место, без гроша, только и думает, как бы «добавить», замерзшая, потерявшая из-за виски разум… Чем она отличается от своего отца? Тоже неудачница, тоже безнадежная пьянчужка… В чем же дело?

Все эти напрасные обещания… Она разрушала все, к чему бы ни прикасалась. Все ее клятвы не пить оборачивались фарсом. Да и для чего ей быть трезвой? Для чего вообще жить дальше?

Джек попытался помочь ей – и погиб во время такой попытки. Бен пытался защитить ее от нее самой – а она нагрубила ему и оттолкнула. Она ничтожество, дрянь, кусок коровьего дерьма, без воли и гордости. Ведь ей и нужно-то было пережить один тяжелый день – и все, потом она вернулась бы к своей обычной жизни. Но какой ей смысл продолжать такую жизнь?

Но все-таки это было Восьмое мая, дата, навсегда впечатавшаяся в ее сознание. Победа в Европе. Но где же ее собственная победа?

Она брела к железнодорожной станции вдоль путей по знакомой с детства тропинке. Сколько раз она осторожно переводила через пути пьяного отца, срезая дорогу к их вагончику? Но однажды вечером не сделала этого, и он погиб. Вот еще одна жизнь, которую она разрушила. Нет, хватит, больше такого не случится.

Она вся в отца, и теперь последует его примеру и разом покончит и с пьянством, и с обманом. Ей захотелось уснуть и положить конец всем своим несчастьям. Зачем доставлять другим столько хлопот? Сейчас ей не для кого жить, и всем безразлично, живая она или нет. Лучше покончить с жизнью и освободить всех от своей персоны.

Миррен легла поперек путей – по крайней мере все случится быстро, – но стальные рельсы впились ей в спину, и она свернулась между ними калачиком и стала ждать. Ждала. Ждала. Никакого поезда.

Возможно, теперь это просто маневровый путь. Пожалуй, лучше она пойдет дальше, чтобы ее сбил один из огромных черных монстров, закутанных в клубы пара, которые так пугали ее в детстве. Машинист не заметит ее, а она услышит приближение паровоза еще издалека.

У нее по-прежнему кружилась голова; хмель быстро выветривался на холодном воздухе, а с ним и решимость.

– Ох, ради бога, скорее! – крикнула она в темноту. Теперь она вся дрожала и стремительно трезвела.

– Не будь дурочкой, Миррен. Ступай к своим коровам! – Давно забытый голос пронзил ее мозг. – Возвращайся домой, в постель, живо!

– Папа? – крикнула она и увидела, как он идет вдоль путей, размахивая фонарем.

– Ступай домой. Тут тебе не место, дочка!

– Папа? Я тут! – закричала она и бросилась к нему.

– Кто тут шастает на моем участке? Убирайся прочь, проклятая дура. Разве ты не знаешь, что сейчас пройдет состав?

Путевой обходчик посветил фонарем ей в лицо.

– Что вы тут делаете, мисс? Вы нарушаете правила. Убирайтесь немедленно!

– Я просто решила срезать дорогу, – услышала она свой голос.

– Ни хрена подобного… Я знаю, что ты задумала: срезать дорогу в ад, больше похоже на это. Ну-ка, немедленно убирайся с путей! Чтоб я больше тебя тут не видел! Потом мне приходится отскребать вас с рельсов. Хватит с меня! Я слишком часто занимаюсь этим в последнее время и больше не хочу. Тебе что, некуда пойти? Тут для тебя будет конец света, конец дороги. Ну-ка, марш отсюда!

Миррен послушно отошла к насыпи и, вся дрожа от ужаса перед тем, что едва не совершила, вскарабкалась наверх и села. Он прав. Для нее это был конец света. Так легко было сдаться судьбе. И больше никаких тревог. И как только она могла подумать об этом?

Нет, не сейчас, ведь она не сомневалась, что папа окликнул ее, как в ту ночь, когда она заблудилась в снежном буране и нашла свой «Край Света». Она увидела, как он сверкал среди снегов, ее убежище и утешение от многих горестей. В конце концов, ведь есть и другой край света, вспомнила она. Ее сердце громко стучало. В душе клубилась досада.

Как ей теперь возвращаться в «Край Света» с памятью о том, что она пыталась сделать? Чей голос она слышала? Неужели папа пришел к ней на помощь? Она отправилась искать его, и он нашел ее. Нашел и остановил. Зачем? Кто станет спасать такую мерзкую дрянь, как она? После всего, что она натворила? Почему он решил, что ее стоит спасти? Но он все-таки спас ее!

Она сидела на холодной траве и рыдала, рыдала. Плотину прорвало, и шлюзы открылись. Наконец-то. Она рыдала по Сильвии, завывала, вспоминая бессмысленную гибель Джека. Ведь она даже не попрощалась с ним! Он старался изо всех сил. Она рыдала, понимая, какой скверной женщиной она стала и сколько позора принесла своим близким. Ведь она все превращала в дерьмо, в постыдное дерьмо.

– Я слабая, у меня больше нет сил. – В каком-то озарении она поняла, что пала совсем низко и дошла до края, за которым – бездна. – Папа, – крикнула она в темноту. – Я не справлюсь своими силами! Как мне освободиться от тяги к спиртному? О господи, папа, пожалуйста, помоги мне. Я не могу вернуться в «Край Света» такой, какая я сейчас. Куда мне идти?

Наступила тишина, потом вдали послышался стук железных колес по рельсам. Мир вокруг жил своей жизнью. Какие бы трагедии ни сотрясали ее душу, земной шар крутился и крутился.

Она встала на ноги, окончательно протрезвев, и побрела в Скарпертон; ее сознание было дочиста промыто слезами. Светало. Город еще спал. Тут в ее памяти всплыло название некоего места, и оно было совсем недалеко отсюда. Стоило попробовать. На этот раз она надеялась, что двери лечебницы откроются и впустят ее.

Телеграмма от Миррен была короткой.

«МЕНЯ НЕ ИЩИТЕ. Я СКОРО ВСЕ ОБЪЯСНЮ. УДАЧИ ТЕБЕ, БЕН. МИРРЕН».

– Как же это понимать? Очередной ее фокус? – фыркнула Флорри.

– Она странная особа, но по крайней мере мы теперь знаем, что она цела и невредима. Ведь сейчас невесть что творится, чего только не наслушаешься. Ночью я не спал ни минуты, все думал и гадал, где она. Но теперь она хоть сообщит нам, что с ней, даже если новости будут не слишком хорошими.

Бен паковал свои пожитки и с облегчением думал, как хорошо, что Миррен жива. Вероятно, она напилась, а теперь немного протрезвела и дала о себе знать. Ей стыдно возвращаться домой, но вскоре она возьмет себя в руки и снова начнет их дурачить. Так может продолжаться годами, и он никогда не сможет ни доверять ей, ни разлюбить ее. Словом, все безнадежно и выше его сил. Уж лучше уехать прямо сейчас.

Он не мог и дальше нянчиться с ней, так что пора ему расстаться с мечтой. Флорри права: ее случай безнадежный. Пора ему сменить небо над головой.

Возле Йорка был сельскохозяйственный колледж. Бен прочел в газете, что там открылись курсы помощников преподавателей, по окончании которых выдается диплом. Ему не помешает познакомиться с другими аспектами фермерства – полеводством и племенным делом. Его родители – учителя, так что преподавание у него в крови. А еще он может устроиться там на какую-нибудь ферму или уехать за границу.

Ему хочется больше узнать о том, как выращивать зерновые культуры, – после тех мук, когда они пытались выращивать овес на такой высоте. Возможно, он станет управляющим в каком-нибудь поместье. Вариантов легион, но его сердце навсегда останется тут, в Долинах, на известняковых осыпях и вересковых пустошах.

Хотя оставаться тут дольше не было смысла. Том выдал ему премиальные и немного сверх того. Бен бросал их, своих родных, но скоро на поля вернутся демобилизованные. Он распрощался со всеми и зашагал к станции. Нет смысла цепляться за то, что не сбудется никогда. Пора идти дальше. Здесь он больше никому не был нужен.

Глава 17

Они сидели на траве в тени раскидистых кленов. Парк в лечебнице был ухоженный и красивый, июньский день солнечный и приятный, и группа собралась на свежем воздухе.

– Я Миррен, Миррен Сойерби; я алкоголичка. – Вот так, слова произнесены, с трудом, но произнесены. Это было так же тяжело, как родить ребенка, но она поднатужилась и произнесла эти слова для себя самой и кружка пациентов в том самом месте, где она не так давно навещала Джека.

Доктор Каплински молча сидел позади всех и слушал ее первое признание.

– Я не брала в рот ни капли до тех пор, пока моя дочка Сильвия не погибла под колесами трактора. Мой муж пил, мой отец тоже, но я была уверена, что никогда не буду пить крепкие напитки, особенно виски. Но после моей трагедии попробовала, и это стало моим единственным источником душевного покоя. Теперь я знаю, что не должна пить ничего, где есть спирт. Одна порция тянет за собой следующую. Я не пью с восьмого мая, первой годовщины смерти моей дочки. С Божьей помощью я попытаюсь и впредь прожить этот день без алкоголя.

Ради выпивки я тайком брала чужое, обманывала своих близких и любимых. Я подводила свою семью и больше всего самоё себя, так как была уверена, что все виновны в нелепой и ужасной смерти моего ребенка, но только не я. Я винила мужа и кузена. В жизни нет справедливости, и ее не всегда удается контролировать. Теперь я это понимаю. Другие люди страдали так же, как и я, но я должна говорить только о том, что знаю.

Я думала, что меня все бросили, и страдала от одиночества. Я легла на рельсы и хотела умереть, как Анна Каренина из книжки, но не смогла. Не спрашивайте меня почему. Тут я услыхала голос моего отца; он велел мне встать с рельсов и отругал; потом откуда ни возьмись появился путевой обходчик и шуганул меня, так что, пожалуй, мне не суждено было уйти из жизни таким вот образом… Я не знаю. Возможно, я не покончила с собой, потому что слишком испугалась. Я услышала стук поезда и поняла, что хочу жить. Это все, что я знаю. Тогда я решила прийти сюда и просить о помощи. Звучит просто, но это было самое трудное, что я когда-либо делала. Я ненавидела это место, когда навещала тут Джека, но я поняла, что своими силами не смогу оставаться трезвой.

Все зааплодировали.

– Ты выбрала жизнь, Миррен, – сказал сидевший рядом с ней мужчина. – Ты отвергла смерть и выбрала жизнь. Каждый день, когда ты говоришь «нет» спиртному, ты выбираешь жизнь.

– Ты так думаешь? Как же мне остаться трезвой? – спросила она.

– Делая то, что ты сделала только что: признавай свою слабость и проси помощи у других, у высшей силы и не полагайся на собственную силу воли. Тогда ты никогда не будешь одинокой, всеми покинутой, а если станет тяжело, постарайся заняться другими вещами. Но тебе будет нелегко. Так что загадывай каждый раз вперед только на день, большего мы не можем требовать от себя, – сказал он, и все закивали.

Какая-то женщина улыбнулась и добавила:

– Искушение будет всегда, но ты отодвигай его в угол комнаты, не ставь в центр всего. Занимай себя делами, и ты найдешь способы быть хозяйкой, а не рабой своих желаний. Тебе это по силам!

Доктор Каплински скромно, бочком вышел вперед.

– Тебе приходило в голову, что восьмое мая хорошая дата? Этот день всегда будет в Европе Днем победы и, конечно, днем печали по погибшим. Но и для тебя, Миррен, тоже. День победы над алкоголем – это день, когда ты обнаружила свою истинную натуру и вступила в сражение, которое тебе придется вести до конца жизни. Каждый раз, выбирая трезвость, ты одерживаешь еще одну победу. Сильвия и Джек могут тобой гордиться.

Миррен провела в лечебнице шесть недель и потратила свои сбережения на оплату лечения. Она прошла последний сеанс электрошока, вызывавшего у нее головную боль и ощущение того, что ее окутал туман, а во рту вкус резины. Но больше всего ей помогали беседы с другими пациентами, сознание того, что они вели одно и то же сражение за трезвость.

Теперь ей было не на кого положиться, только на себя и на поддержку своих новых друзей. Доктор Каплински и сиделка постепенно научили ее уважать и ценить собственную силу, погоревать об утратах и смириться с ними, а потом найти способ чувствовать себя комфортно.

Во время дискуссий она обнаружила, что теперь может простить себя за слабость, простить Джека и Пэдди за то, что они такие же люди, как и она сама, не лучше, не хуже. На постижение этого в одиночку у нее могла бы уйти целая жизнь.

Как она скучала по «Краю Света», по покою и одиночеству, который он ей давал!

В середине лета 46-го года, к сенокосу, она вернулась в Крэгсайд и тут же включилась в работу. Она с грустью узнала, что Бен послушался ее совета и уехал, а ей хотелось так много рассказать ему.

Том надрывался от массы дел, и она осталась в Крэгсайде и старалась помириться с Флорри, но это было непросто. Слишком многое приходилось прощать. И Миррен решила, что просто поможет ей справляться с наплывом летних посетителей, станет стряпать, делать уборку, показывая, что на этот раз она настроена серьезно.

Жили горожане и в «Крае Света», так как теперь нужны были деньги.

В сентябре она написала доктору Каплински, поблагодарила его за лечение и предложила использовать «Край Света» как место уединения для людей, которым, на его взгляд, требовались свежий воздух и покой, чтобы склеить свои разбитые жизни. Им нужно будет только привозить свою заборную книжку на нормированные товары.

Она радушно принимала на несколько недель самых разных людей, бывших алкоголиков, беженцев, чтобы они гуляли по холмам, дышали воздухом. Тропа, ведущая к «Краю Света», заметно расширилась.

Она часто думала о Бене, который теперь работал в другом месте и жил спокойно, не тревожась за нее. Она прогнала его в припадке вредности и горько сожалела о его отъезде. Крэгсайд поскучнел без его веселых шуток. Они много наговорили друг другу всяких гадостей. Она чуть не написала ему письмо, но потом передумала. Лучше уж ей оставаться одной. Хватит того, что она неделю за неделей продолжает быть трезвой.

Самой большой ее радостью стала поездка в Скарпертон, которая назрела давным-давно. Она спустилась по мощеной улице к лавке Сэма Лейберга, чтобы выкупить бабушкину брошь. К ее радости, старинное украшение, целое и невредимое, лежало в своем футляре, хотя прошло столько месяцев.

Сэм посмотрел на Миррен поверх очков и с улыбкой отдал ей брошь.

– Я ведь сказала, что приду за ней. Правда, времени прошло больше, чем я думала.

Он усмехнулся.

– Вы сдержали свое слово, леди, и восстановили мою веру в людей. Носите эту брошь с гордостью. Это изысканное и прекрасное ювелирное изделие, ему не место в ломбарде, как и вам самой.

После этого маленького замечания ее шаг сделался легким, упругим. Она перешла через дорогу, чтобы оказаться подальше от «Золотого льва», и вместо этого зашла в кафе-кондитерскую «Медный чайник». Через полчаса она сядет в автобус и поедет в лечебницу на ежемесячную встречу с доктором Каплински. Такие встречи были ее путеводной нитью, надеждой на будущее, ее собственным «Краем Света».

Глава 18

1947

Она видела среди лютиков темноволосую детскую головку, ветер теребил дочкины бантики и кудряшки; она побежала к ней через луг, но дочка исчезла, ее внезапно скрыли из виду крапива и высокая, пожелтевшая трава. Она кричала, звала, но ответа не было.

Миррен проснулась от холода, он разбудил ее, вырвал из сна, лишил надежды догнать Сильвию. И почему она проснулась?

Неожиданно для себя она произнесла строки из «Эха», своего любимого стихотворения Кристины Россетти^[9]. Она снова заснула одетая, лежа поверх одеяла, и ее привел в сознание ледяной воздух спальни. Так засыпать вошло у нее в привычку – одолевала лень.

Было воскресенье. Нужно было подоить два десятка коров. Но зато сегодня она не готовила завтрак для мужчин, и у нее будет время на себя – во всяком случае, она так думала, раскалывая лед в кадке. Не забыла она принести дров и затопить печь «Рейберн», чтобы заработал задний бойлер.

Зря она засыпает, не раздевшись, под затхлыми одеялами. Она открыла ставни и посмотрела на февральское утро.

Серое небо, а на севере совсем темное. Тут и барометр не нужен, и так понятно, что ветер несет снег. В уголках ее сознания зашевелились и поползли старые страхи – все ближе, ближе. Ей стало не по себе. Она ненавидела снег.

Придется снова колоть топором лед в водяной цистерне. Вот что ей предстояло сделать: натаскать ведрами воду в хлев для скотины, вычистить навоз, покормить кур, пойти в поля и посмотреть овец. Слава богу, большинство собрались на склоне ближе к ферме, но были и те, что бродили на самом верху, их нужно было согнать оттуда.

Грузовик не привезет сегодня из лагеря военнопленных Курта и Дитера, поэтому у нее не будет помощников на вечерней дойке. Сегодня они пойдут в церковь в Скарпертоне, а потом вернутся к себе в лагерь к воскресному обеду.

Если погода прояснится, то, возможно, Флорри заглянет, как обычно, на чай, когда будет возвращаться из Уиндебанка, где проводит занятия в воскресной школе. После возвращения Миррен они заключили своеобразное перемирие. Флорри нравилось присматривать за невесткой, так, на всякий случай. Даже после всех этих трезвых месяцев никто пока не мог поверить, что она взялась за ум.

Воскресенье или нет, все было то же самое – надо было опустошить у коров вымя и собрать молоко. Новая девочка, Дорин, навещала родителей, скотник ушел в деревню Ригг к своей зазнобе. Если непогода закроет дороги, Миррен окажется перед кучей проблем, и решать их придется ей самой в одиночку.

Нужно будет починить снежные ограды после оползня, случившегося перед Рождеством, а еще у них осталось мало корма для скотины.

В случае ненастья Флорри направится прямиком домой в Скар-Хед, и Миррен будет избавлена от ее нескончаемой болтовни о новой работе Бена на ферме под Йорком. Он писал Флорри, а не ей. Что тут скажешь? Она оттолкнула его, и у него теперь другая жизнь. Ну и хорошо, удачи ему.

Флорри находила утешение, посещая капеллу и участвуя в делах общины, и, кажется, думала, что это нужно и Миррен, чтобы она нарушила свое одиночество и стала более общительной. Когда она подсядет к тарелке с беконом и яйцами, ее уже не остановишь. У Миррен болели уши от ее нытья, что, мол, ей нечего надеть, нет новой одежды. А у кого она есть после шести лет войны и двух голодных послевоенных? Все только и знали, что штопать и перелицовывать старье.

Карточки на одежду не слишком ее волновали, это была наименьшая из ее проблем. Как она справится с фермой, когда Курт и Дитер вернутся в Германию? Ей повезло с ними. Они стали для нее почти что родными. Оба были из крестьянских семей, и их не надо было ничему учить. Она следила, чтобы они нормально питались и не теряли силу. Фермерская жизнь не знает ни военных зон, ни языковых барьеров, и это правильно…

Тут Сэм Ланд, пастух, отвлек ее от раздумий. Он заговорил о кругах, которые были на той неделе вокруг луны, и о том, что нынче Сретение. Ему не нравились нынешние знаки природы. Вот и солнце пробилось сквозь тучи…

– Ох, миссис Сойерби, три кольца – это не к добру. Мутная луна тоже к снегу. – Он вздохнул, сдвинул на лоб шапку и, прищурясь, взглянул на небо. – По мне, так лучше увидеть волка, нападающего на отару, чем солнце сретенским утром.

Она лишь отмахнулась от его предостережения и не обратила внимания. Всем известно, что февраль – капризный месяц: то белый, то черный, то снег, то дождь. Только дураки думают, что зима позади. Чаще всего она и не начиналась до середины января, но нынче у них были такое плохое лето и суровый декабрь, что мягкий Новый год мог бы все выровнять. Но разве можно ждать от жизни справедливости?

Миррен была рада, что Рождество позади. Флорри хотела все сделать по традиции: ездить в гости на другие фермы, играть в карты и петь рождественские гимны. Миррен тоже немного поучаствовала в празднике и пригласила немцев на обед, ведь уже отменили запрет на неформальные отношения с военнопленными. Зарубила петуха и приготовила некое подобие рождественского пудинга, чтобы продемонстрировать свою добрую волю, но ее сердце не радовалось. Все эти хлопоты вытягивали из нее последнюю энергию.

Рождество несет радость детишкам и семьям, и оно очень опасное время для людей пьющих. Флорри скучала по веселым и шумным йевелловским праздникам, какие устраивались до войны и до… Нет, лучше об этом не думать…

Теперь их осталось трое – Миррен, Том и Флорри, да еще постояльцы в Крэгсайде, если повезет. «Край Света» пустовал. Поток пациентов к зиме иссяк – им было слишком неуютно в холодном доме, зависящем от любых капризов погоды.

Дядя Том любил чувствовать себя главным и каждую неделю давал ей распоряжения, словно какой-то наемной работнице, а Миррен иногда хотелось, чтобы он не вмешивался и позволил ей делать все так, как она считала правильным.

– Миррен Сойерби, ты превращаешься в старую каргу, – шутила Флорри. – Ты только посмотри, как ты себя запустила. Когда ты гляделась в зеркало в последний раз? Бен тебя не узнает, – усмехалась она, словно Миррен это интересовало.

Временами она чувствовала себя такой же старой, как эти холмы, и ей казалось, будто она несет на своем горбу все беды этого мира.

Носила она всегда что-то из своего обычного набора видавшей виды верхней одежды: армейские шинели, наследство Бена, куртка местной самообороны, в которой она тонула, и несколько изношенных макинтошей. Возле кухонной плиты всегда стоял один из них, жесткий от мороза, словно часовой на посту, а другие сохли над плитой на веревке. Когда промокали все, она накрывалась мешком, по примеру Сэма. Овцам плевать, как ты выглядишь в непогоду.

Отвечать за все было тяжело; она ведь никогда не пренебрегала своим долгом. Такова ее доля, ничего не попишешь.

Чего там оглядываться назад и вспоминать то, чего уж не вернешь? Проживи этот день, живи по денечку, дальше не заглядывай – вот теперь ее философия, она поднимала ее по утрам в ледяной спальне. Она блюла семейные традиции, как могла. Выбора у нее не было, другой жизни тоже. Женщина может управлять фермой не хуже мужчин. Никто не мог сказать, что она не справляется с мужской работой.

На холмах было достаточно тех, кто был готов ткнуть пальцем в ее пьяные месяцы, утверждать, что фермерский труд не для баб. Поэтому она старалась держаться подальше от деревни. Работников теперь было хоть отбавляй. От Дорин, может, было мало толку во дворе, но она чистоплотная, хорошо взбивает масло.

Правда, из-за всей ерунды с субсидиями и инструкциями теперь они взбивали масла меньше. Но, впрочем, плевать, все это не стоило ее нервов.

Ей очень не хватало Бена. Они не виделись с тех самых пор, с их неудачной поездки в Саутпорт. Новости о нем она слышала от дяди Уэсли и от Флорри. Она обидела и прогнала своего друга, верного и надежного. А ведь никто не мог бы его обвинить ни в чем. Он был хорошим скотоводом и никогда не смотрел на часы. Мог выпить много пива, но никогда не терял рассудок, не то что она… Они были командой, две рабочие лошадки, на какое-то время запряженные в одну телегу.

И вот он уехал. Телегу потащила одна она и внезапно осознала, что он ей очень нужен. Но поздно, в гневе она наговорила ему много гадостей и потеряла друга.

Не по ее ли вине Крэгсайд, когда-то полный пальто, плащей и резиновых сапог, мужских голосов и собачьего лая, теперь словно онемел? Остались только пальто; бабушка Ади и дедушка Джо умерли, Джек погиб, Бен уехал, Дейси вышла замуж и уехала, а Сильвия похоронена на церковном кладбище. У этого места нет будущего.

Не так давно она пыталась заполнить виски эту пустоту, но больше так не делает. В доме менялись эвакуированные, беженцы, которые жили какое-то время и в «Крае Света»; наемные работники и военнопленные заполняли пробел, оставшийся после Бена и Джека, но никто не мог переносить скверные зимы или изоляцию. Ты должен тут родиться, думала она.

Этот каменный дом был выстроен так, чтобы противостоять всем ветрам и буранам. Продолговатый, с низкой крышей в старинном стиле, с маленькими готическими окнами, обращенными на юг и запад, чтобы ловить все солнечные лучи, он прочно стоит на утесе возле маленькой рощи ясеней, рябин и буков, в доброй миле в гору от уиндебанкской дороги и в буран часто оказывается отрезанным от всего мира. Люди и животные всегда жили тут бок о бок. Порой в зимнюю стужу хлев был самым теплым местом, где люди грелись о бока животных.

Она спустилась вниз в грубых шерстяных носках. На кухонной плите стояла вчерашняя загустевшая каша. Она подлила в нее немного молока и горячей воды и помешала. Комков много, но ничего, сойдет. Еда – это топливо. Аппетит у нее был нулевой, но есть было нужно, чтобы не мерзнуть. Почему бы ей не поспать еще немного?

«Этот сон, горько-сладкие мечты! Пробужденье в Раю, должно быть, ждет – будут вместе две любящих души…»^[10] Бесполезно думать о прошлом, смотри вперед… Но на встрече она не была уже давным-давно. Ей как-то все труднее делать над собой усилие. Время показало, что теперь она могла справляться и одна.

Одевшись потеплее, она пошла в хлев к телятам, чтобы проверить там воду. Доение – работа теплая, тепло от коровьих боков, от свежей соломы и навоза. Вот только хватило бы кормов до конца ненастья.

Когда Миррен шла по двору, таща на спине полный бидон молока, на ее лицо упали первые хлопья. Она зябко поежилась. Вот, началось. Сэм Ланд был прав. Начинается очередное светопреставление.

Чем скорее она сделает все свои дела, тем скорее они с Джетом закроют дверь на засов и подложат в топку торфяных брикетов. Флорри наверняка уже не зайдет к ней из-за снега, не станет рисковать, а то иначе застрянет надолго.

Значит, Миррен не нужно нести наверх кастрюлю горячей воды, мыться и надевать что-то более-менее приличное. Не нужно менять коврик в прихожей на чистый, не нужно стелить на стол, как делала каждое воскресенье бабушка Ади, кружевную скатерть с вышитыми по углам мальвами. Она просто сядет на кухне поближе к железной плите и займется рукоделием, а ее компанией будут только собаки да призраки.

Старый дом был полон призраков; их голоса чудились ей в вое ветра, башмаками, подбитыми короткими гвоздями с широкими шляпками, они топали по ступенькам лестницы и по выложенным каменной плиткой коридорам. Они ей не мешали. Они имели такое же право жить в этом доме, как и она. Иногда она даже мечтала увидеть хоть на секунду своих любимых – старую Мириам, свою родственницу и покровительницу; маленькую Сильвию, но ее призрак был самым неуловимым. Миррен чувствовала, что дочка не привязана к дому, а летает над полями вместе с призрачной вереницей ее четвероногих друзей.

В последнее время она замечала, что после вечерней дойки так устает, что клюет носом, сидя у огня, как бабушка Симмс. И никого не было рядом, чтобы отругать ее за то, что она отлынивала. Ведь и когда она сидела и отдыхала, у нее всегда было чем заняться, – она штопала, чинила, вязала, распускала старые, протершиеся до дыр свитера и вязала из этой шерсти новые, теплые. У всех местных фермерш имелся запас овечьей шерсти, которую они потом пряли и красили. Вон Флорри связала тогда для Сильвии настоящее детское приданое.

Флорри всегда пыталась научить ее шить платья. Нет, держать в руках иголку Миррен умела, но вот на сложные работы у нее не хватало ни времени, ни терпения. Теперь она была довольна, что ее оставили в покое, хотя другие фермерши восприняли это на свой лад и сочли ее неприветливой и высокомерной. И вообще, по их мнению, зря этой пьянице доверили управлять фермой Крэгсайд, забрав работу у мужчин. Они глядели на нее с подозрением. Она не ходила ни в Женский институт, ни в церковь. Ее поездки в базарные дни в Скарпертон были короткими, она задерживалась только в библиотеке, меняла книги. Там всегда было искушение – ощутишь запах алкоголя, и тогда все полетит в тартарары. Впрочем, странное дело, спиртное больше не волновало ее, и ей лишь делалось грустно и досадно из-за тех потерянных месяцев.

Впрочем, Флорри права насчет ее внешности. Она выглядит чучелом в дырявом свитере и старых бриджах, но что делать, если она такая неряха. Она улыбнулась. Раздеваться было слишком холодно. Да, допустим, от нее пахло скотным двором, но кто ее тут нюхает?

Куда делись ее золотые локоны, которые дочка всегда теребила, засыпая? В них уже блестела седина, и они с помощью старого чулка всегда были туго закручены вверх от виска и примяты головным шарфом или мужской твидовой кепкой. Ее щеки были красными, обветренными; голубые льдинки глаз не пропускали ничего. Она по-прежнему держалась прямо и гордо, ее полногрудая фигура была обточена поднятием тяжестей. На ней хорошо сидели мужские штаны, а любимой одеждой была Бенова рубаха из саржи и армейская куртка, до сих пор сохранявшая запах его пота. Когда она надевала его одежду, ее это как-то успокаивало. Как будто она приняла от него эстафету и пыталась делать работу, которую делал бы он. Он был бы рад, если бы узнал, что она справлялась с ней все эти глухие месяцы. И какой ей прок от платьев и твидовых костюмов?

Она больше никогда не переступит порога церкви по доброй воле. Утешение верой ничего для нее не значило, вообще ничего. Если религия приносит покой другим, хорошо, но ей она ничем не помогла. Ее боги живут ближе к холмам, древние духи Долин; они не обещают работающим на этих высокогорных пастбищах ничего, кроме крови, пота и слез.

Погожим днем она порой слышала вдалеке колокола церкви Св. Петра в Уиндебанке, вызванивавшие часы. Курт и Дитер были католиками и, когда удавалось, ходили на службу. Все Йевеллы были непоколебимыми сторонниками Капеллы, методистской церкви, кроме нескольких ренегатов, например, Уэса и Пам, которые после переезда в город переметнулись к Церкви.

Воскресенье было для Миррен обычным днем недели, правда, таким, который она могла провести по своему усмотрению. Например, могла прочесть от корки до корки местную еженедельную газету.

Она часто поглядывала в окно на поля. Снегопад усиливался, и в ее душе зашевелилась какая-то тревога; ей вспомнилось, как прошлой зимой один из местных фермеров не вернулся домой из Уиндебанка. Его бедная жена ждала его, надеялась, потом несколько часов искала его вместе с работниками, они ходили в буран с фонарями, кричали, звали, но напрасно. Утром подтвердились ее худшие опасения… Местные газеты описали это событие возвышенной прозой: «Трагическая смерть на Уиндебанкских пустошах. Молодой фермер погиб в яростную непогоду. Бравый парень не выбрался из снегов…» Далее описывалось, как безжизненное тело Джорджа Пая было найдено почти возле овечьего загона, всего лишь в нескольких в ярдах от укрытия. Правда, газеты умолчали о том, что перед этим он, как обычно, провел ночь в пабе «Флис» и попал в буран, когда брел домой, ничего не соображая и кружась на одном месте. Глупая, бессмысленная гибель, но она знала, как легко утопить свои беды в стакане виски. На месте этого парня могла оказаться и она. В жизни любого жителя долин найдется трагедия, которую захочется стереть из памяти алкоголем.

Она была слишком взбудоражена, чтобы взять в руки газету или книгу. Из книг она предпочитала классику и поэзию: разумеется, сестер Бронте; перечитывала Диккенса в часы бессонницы. Где это она прочла, что в жизни есть три плохие вещи?

Так и есть. Она знакома со всеми тремя. Не возвращайся, Миррен, на ту дорожку, пробормотала она. Не надо, а то вечером некому будет доить коров.

Бен проснулся и посмотрел в окно, пытаясь определить, что это за местность. Поезд стучал по рельсам, набитый воскресными пассажирами. Все тесно сидели в купе и пытались хоть чуточку вздремнуть во время длинной дороги.

Низкое зимнее солнце заливало розоватым шелковым светом каменные стенки, огораживавшие поля. Глядя на холмы, он узнал тот особенный зимний свет, похожий на мягкие отблески костра. Даже овцы окрасились в розовые и золотые тона. Пламя смягчило прозаичную суровость камня и голых ветвей. Но ненадолго, и внезапно свет пропал.

Зачарованный этим зрелищем и внезапным пониманием того, что он, должно быть, подъезжает к Скарпертону, к дорогим сердцу местам, Бен почувствовал волнение. Чей-то голос прошептал ему на ухо: «Вернись. Навести их. Снова наладь мосты, прежде чем уедешь. Помирись и выясни отношения раз и навсегда. Из Австралии будет труднее это сделать!»

Он даже повернул голову, чтобы посмотреть на обладателя голоса, но все пассажиры клевали носом и похрапывали. Бред какой-то. Докатился. Стали мерещиться чьи-то голоса.

Пора было готовиться сойти. Тут он сообразил, что воскресенье и что он едет в шотландском экспрессе, и тот не останавливается на маленьких станциях. Каменные стенки проносились мимо, и его охватила паника. Еще светло, время еще есть. Стук колес на стыках рельсов стал менее частым, поезд замедлил ход. Снова заговорил тот голос, но Бен пытался не слушать его.

– Как, ты все еще сидишь? Немедленно уходи отсюда, пока не поздно.

На какое-то краткое мгновение эта безумная идея повисла в воздухе. Если он упустит этот случай, возможно, он больше никогда не увидит Крэгсайд и у него никогда не появится возможность помириться с Миррен. Он встал, взял чемодан и сумку, схватил шинель, открыл окно, потянув за ремень, и выглянул наружу. В лицо ему ударила струя воздуха, пара и гари. Поезд неторопливо подъезжал к железнодорожному переезду возле Уиндебанка. Для Бена это был шанс.

Внезапно он окончательно проснулся и осознал всю опасность этой затеи, но, следуя призыву загадочного голоса, уже успел выбросить свои вещи. После этого прыгнул на насыпь и покатился вниз перед самой станционной платформой. Совершив прыжок в неизвестность, он приземлился на знакомой территории и подумал, что наконец-то сошел с ума.

– Ты не имел права так делать! Тут нет остановки! – закричал какой-то щуплый человечек, подбегая к нему. Тем временем цепочка коричневых вагонов, следовавшая из Лидса в Глазго, на вокзал Св. Еноха, уже скрывалась из виду.

Бен вскочил, втянул ноздрями чистый влажный воздух с легкой примесью паровозной гари. Он вернулся в эти холмы в последний раз. Давно он тут не был.

Он устроит всем сюрприз, а тетя Флорри с радостью накормит его и приготовит на ночь постель. Другого поезда в зимнее воскресенье уже не будет. Носильщик-он-же-контролер уже потребовал у него билет и с подозрением посмотрел на Бена, поскольку билет был до порта Гринок.

– Ну ладно, твое лицо мне знакомо, – проворчал он. – Нельзя, парень, прыгать с поездов, но ты всегда был чертенком. Ведь ты из Йевеллов, точно?

– Да, я Бен. – Он невинно улыбнулся ему, поднял с земли шинель и пытался держаться непринужденно. Остальные его вещи валялись вдоль путей.

– Прыгать с поездка категорически воспрещается. Я должен доложить о происшествии по инстанции, – проговорил человечек, пытаясь поднять ободранный чемодан, угодивший на протянутые вдоль путей провода. – По-моему, ты редкий чудак, раз объявился тут в такой день. Ты видел, какое небо? Хочешь подняться на вершину, где живет Том Йевелл? – Его диалект был дремучий, а интерес неподдельный. Ему хотелось узнать все подробности. – Не тот нынче день, чтобы шататься по склонам. Ночь вот-вот нагрянет. Путной дороги нет, а ведь тебе идти мили и мили, – сказал он и махнул рукой в сторону высоких холмов.

Свежеиспеченный пилигрим улыбнулся себе под нос. Как ему не хватало всего этого – даже бесед с чужими людьми, которые сгорают при виде тебя от любопытства и расспрашивают про все твои дела. Он собирался плыть в Австралию, на другую сторону земного шара, и начать новую жизнь среди совершенно чужих ему людей. Как ему хотелось увезти все эти красоты с собой!

Он был рад, что не пошел на военную службу, а устроился на земледельческую ферму под Йорком. Скучал там по овцам и холмам. Потом знакомые парни собрались ехать на Новые территории, где требовались фермеры и можно было купить землю. Бена ничто не держало в Англии, и он решил присоединиться к ним. Его мать, конечно, огорчилась, но она по-прежнему тряслась над Бертом после его возвращения из Германии. На какое-то время Берт и его жена-немка стали сенсацией в Хорсфорте.

Бен в нерешительности стоял на платформе. Вытащил из кармана последнюю пачку сигарет «Капстан», постучал по коробке, сорвал целлофан и, откинув крышку, выщелкнул две сигареты. Предложил одну носильщику, и тот, важно кивнув, сунул ее за ухо. Достал из брючного кармана зажигалку «Ронсон» и закурил, укрывшись за стеной от ветра. Его руки слегка дрожали после прыжка.

– Я уж и забыл, как тут хорошо. – Он улыбнулся и сделал мощную затяжку. – Думаю, что в воскресенье нечего рассчитывать на то, что кто-нибудь подвезет.

– Дохлое дело, приятель. Все дрыхнут после воскресного обеда. Ты-то сам ел что-нибудь? – спросил носильщик.

– Угу, сэндвичи в поезде, – ответил Бен.

– Далеко тебе шагать через пустоши. Если ты не будешь медлить, то, может, к ночи доберешься, только не сворачивай с дороги, а если начнется буран, отыщи амбар или загон и укройся там. Только не мечись без дороги, иначе провалишься куда-нибудь в яму и замерзнешь. Прошлой зимой так один парень и погиб. Я бы на твоем месте оставил тут чемодан. У меня он будет цел. Где ты сейчас живешь?

– Я следую в Новый Южный Уэльс, – ответил Бен, проникаясь симпатией к этому йоркширцу.

– Надо же! Вот это да! Брат моей жены эмигрировал в Мельбурн. Это где-то близко от твоего места? Джимми Эвебенк его звать. Он фермер, – сообщил носильщик.

– Понятия не имею, но если увижу его, то передам, что ты спрашивал о нем, – ответил Бен, запихивая свои документы, бритвенный набор и что-то из одежды в брезентовую сумку. Пора было идти. – Ну, до встречи!

Он зашагал в гору по обледенелой дороге. Ветер дул ему в спину, толкал вперед. Это его последняя прогулка по родным холмам, скоро он погрузится с головой в новую жизнь.

Месяц за месяцем он откладывал свой приезд сюда, придумывая тот или иной повод. Он не был уверен, хочется ли ему вновь столкнуться с теми печальными делами. Миррен исправилась сама, без его помощи, но он понимал, на какую изворотливость способны алкаши. Теперь она жила одна, принимала беженцев. Кто знает, какая она теперь стала?

Ему просто нужно перед отъездом убедиться, что с ней все в порядке. Во время их последней размолвки было столько злости. Может, она до сих пор его ненавидит, но он все равно хотел спросить, как у нее дела.

Тем временем с севера наползали лиловые тучи, на щеки Бену упали первые хлопья снега. Он порадовался, что на нем его старая армейская шинель, и натянул на уши кепку. Теперь только вперед. Этот чудесный заснеженный ландшафт даст ему силы для долгой дороги домой. Как хорошо идти вот так, одному.

– «Идите прямо до конца дороги», – пропел он песню Гарри Лаудера.

Снег поначалу был мелкий, ветер дул сзади и сбоку, но не в лицо. Бен не сбавлял темпа, но когда поднялся выше первой снеговой линии, выше деревни на уиндебанкскую дорогу, то увидел, что там снег шел уже несколько часов и выросли приличные сугробы. Сырые хлопья падали на его плечи, липли к штанам.

Такой мокрый снег – штука коварная, Бен знал это по собственному опыту. Он слипается в плотную ледяную корку, образует целые снежные горы. Неосторожный путник, попавший в такую переделку, быстрее получит обморожение, чем при сухом снеге. Бен уже подумывал, не повернуть ли ему назад, но дорога уже скрылась в серо-белой мгле, закручивавшейся вокруг него. Впервые в жизни он заблудился в хорошо знакомой местности и растерялся.

– В хорошую переделку ты попал, – улыбнулся он, подбадривая себя и пытаясь представить себе, что это кадры из фильмов с американскими комиками Лорелом и Харди.

Мимо него, словно живые снежки, бежали овцы. Они бегут в укрытие. Бен знал, что каменная стенка рано или поздно приведет его к какому-нибудь крытому загону.

Когда он мальчишкой приехал сюда в первый раз, его восхитили эти рукотворные стенки, их затейливая мозаика; сколько хватало глаз, они пересекали склоны долины. Загоны были приземистые, угловатые, и, слава богу, их было много!

Там, где овцы, там наверняка будут пастухи или какие-нибудь постройки, но в призрачном свете ничего не было видно.

Он брел наугад, его башмаки из-за налипавшего снега казались свинцовыми. Он механически передвигал ноги, но заставлял себя идти следом за овцами вперед и вниз. Овцы знают, куда идти.

Животные испуганно шарахались от незнакомца, вторгшегося в их семью. Бен надеялся, что овцы постарше узнают его запах, но вряд ли, ведь прошло много времени. Не останавливайся, иди вперед, убеждал он себя. Его брезентовая сумка отяжелела от снега. Волочить ее за собой было легче, да и какие-то следы его присутствия оставались.

Шинель покрылась ледяной коркой и напоминала картонный кринолин или колокол, ветер хлестал по лицу. Нахлынула усталость. Он заблудился. Он обречен, если не отыщет укрытие как можно скорее.

Теперь добавилась новая неприятность – ветер усилился и грозил сбить с ног. Бен словно продирался сквозь густые джунгли, с трудом проталкивался сквозь заносы, старался не отходить от каменной стенки, но она то и дело исчезала. Глаза устали щуриться, всматриваясь в белую мглу. Пальцы онемели от холода. На его руках были лишь легкие перчатки без пальцев, а кожаные остались в чемодане. От кепки было мало проку, но он привязал ее галстуком, чтобы не терять даже эту малую толику тепла.

Кругом не было ни души, да и кто в здравом уме отважится выйти в поле в такую погоду? Все живое спряталось, укрылось от этой ледяной атаки. Бену все сильнее хотелось лечь на снег и отдохнуть, но он понимал, что нужно идти.

Какой же он идиот! Когда только научится жить разумно? Ехал бы сейчас в теплом поезде и вполне обошелся без этого теста на выживание. У него не было власти над дикими духами этих холмов. Это он подчинялся им. Какое все-таки хрупкое человеческое тело, как оно бессильно перед таким напором; как быстро стихия добирается до кожи и костей.

Сколько овечьих трупов, почерневших от мороза, он выкапывал из снега в минувшие годы, а потом вырубал часами мерзлую землю для овечьих могильников. Он знал, что может сделать мороз с лицом и конечностями.

Виноват будет только он сам, если помрет тут, в одиночестве, словно подраненное и обессилевшее животное. Никто не знает, что он здесь, только носильщик. Все благополучно сидят дома. Неужели здесь его настигнет смерть, и он медленно заснет навсегда в какой-нибудь яме? Нет, черта с два, он не сдастся! Вот только бы найти тот старый бункер, ту нору, которую они выкопали возле «Края Света»… Но добираться туда – самоубийство. Слишком высоко.

Неужели такова его награда за желание попрощаться со своими родными, за то, что он послушался странного голоса, прозвучавшего в его голове?

Смерть будет мирной, он будет лежать на пуховой перине, и ему вдруг станет тепло – когда начнет действовать обморожение. Он слышал истории, как люди умирали в уверенности, что у них все в порядке. Он видел красоту стихии, даже борясь с ней; ветер строил ребристые наносы, похожие на горячую завивку на серебряных волосах.

Овцы тревожно блеяли и жались друг к другу; они больше боялись его, незнакомца, попавшего в их отару, чем непогоды. Где-то ухала сова. Раз тут есть совы, должны быть и деревья, роща, какое-то укрытие, ведь верно? Он напряг слух, но услышал только тишину.

Он знал эти пустоши как свои пять пальцев, мог пройти по ним с закрытыми глазами и не собирался завязнуть в сугробах. Ну-ка, Бен, выкопай пещеру, устрой себе убежище, иглу, шевелись, шевелись и жди спасения. Молись, чтобы тебя вызволили из этой переделки. Бен еще не был готов предстать перед Создателем. Он был слишком зол, чтобы молиться, и только его злость могла удерживать его на этом свете. Бурля от злости, он рыл себе снежную пещеру.

Выкопав нору, он сел в нее, не прислоняясь спиной к стенке, потому что боялся уснуть. Замерзшие пальцы никак не могли вытащить сигарету из пачки и щелкнуть зажигалкой, и он оставил бессмысленные попытки.

Тут он вспомнил, что у него есть бутылка виски, подарок для дяди Тома. Обеими руками он стал шарить в сумке. Бутылка была завернута в носки. Онемевшими пальцами ему никак не удавалось отвинтить пробку, и Бен разбил горлышко о камень и вылил обжигающую жидкость в глотку. Ему стало легче. Теперь он хотя бы уйдет в мир иной счастливым.

Раз твой час настал, что тут поделаешь, размышлял он, но все-таки обидно расставаться с жизнью тут, на родной земле, когда где-то рядом есть безопасный бункер. Это настолько смешно, что нет слов. И все-таки он чувствовал, как к нему подбиралась смерть, все ближе и ближе, черная старуха с клюкой. Его веки отяжелели, руки перестали слушаться. У него больше не осталось сил на борьбу.

Миррен не сиделось на месте; она никак не могла сосредоточиться на штопке, беспокойно расхаживала по кухне, машинально откусила бутерброд, открыла дверь и выглянула на улицу. Буран, нагрянувший с севера, уже стихал. Как же ей не волноваться, когда в снегах могли застрять отбившиеся от отары овцы, слабые из-за сырой осени и плохого сена, и слабые ягнята, отставшие в росте? Вдруг и Флорри угодила в снежную ловушку на полпути к дому, как когда-то несчастный выпивоха Джордж Пай?

В ее сознании звучал настойчивый голос, тянул ее прочь от печки. Это был голос ее отца, с его характерным шотландским акцентом. У него, трезвого, всегда было чутье на беду. Он мог предсказывать погоду по ветру и небу лучше всякого барометра. Конечно, зря она волнуется за Флорри, ее свекровь не настолько глупая, чтобы высовывать нос перед таким бураном? И все же Миррен было не по себе.

– Гром и молния! Пошли, Джет. Давай пройдем по дороге, пока ее не занесло… так, на всякий случай, – крикнула она, стащила с веревки шинель, надела шапку и набросила на голову и плечи мешок. Зажгла фонарь и, опираясь на посох, вышла на улицу.

– Я не боюсь тебя, – бормотала она, бросая вызов стихии, но ее голос дрожал от страха. Сейчас ей придется идти наугад, без дороги. Падающие снежинки хоть и похожи на звездочки, но снегопад – штука коварная, это ненадежный друг, который льстит, скрывая свою корысть.

Снег может останавливать армии на марше, разорить за одну ночь бедного фермера, снег может мучить и убивать. Один ложный шаг, и ты пропал.

…Поля дымились белой пудрой. Ледяные частицы, сорванные ветром с гребня сугроба, кололи глаза. Небо прояснилось, показалась луна, ветер стих на несколько минут, потом снова усилился, погнал по полям поземку.

Миррен знала место у каменной стенки, где овцы обычно прячутся от северо-восточного ветра, ждут спасения, тесно сгрудившись; иногда даже смерзаются боками.

Джет, черно-белый колли, рванулся вперед, проваливаясь в сугробы. Не самый пронырливый, довольно средненький в работе с овцами, он был маэстро в ситуациях, когда приходилось спасать животных после бурана. Он мог валять дурака, но великолепно чуял беду. Он не сеттер, не сидел возле своей находки в ожидании команды, как обученная собака, а тут же принимался скрести и рыть, чтобы добраться до пострадавшей овечки.

Вот он, как обычно, заскреб лапами сугроб возле стенки. Миррен нащупала рога барашка и схватилась за них, освобождая животное от ледяной могилы.

– Молодец! – улыбнулась она. Вытаскивать овец из снега было тяжело, но приятно. Джет был в своей стихии. Он любил похвалы, а она радовалась его компании. Если непогода была серьезная, приходилось вывозить корм в поля на санях три раза в день, да еще смотреть, чтобы корма и горючего хватило до новой поставки. Миррен могла продержаться неделю-другую, максимум три, но мысль о том, что она осталась сейчас без помощников, ее угнетала. Но ведь должны же к утру расчистить дороги, верно?

«Сухой снег растает не скоро», – говорит старинная примета, а лед был сейчас засыпан мелкой снежной крупой. Миррен никак не могла отделаться от неприятных предчувствий и повернула назад, чтобы поскорее очутиться дома, в безопасности.

Пейзаж был прекрасен, снега сверкали под луной, словно на рождественской открытке, но в нем Миррен видела лишь холод и жестокость. Ей предстояло жить одной в снежном доме, словно Снежной королеве, со льдом в сердце, отрезанной от всего мира. Придется смириться с этим.

Она свистнула, подзывая Джета, но пес не прибежал. Она снова свистнула и отругала непослушного пса. Ослепленная фонарем, она не сразу разглядела, что он рылся еще в одном сугробе. Джет делал свое дело, а овцам понадобится любая помощь.

Проваливаясь по колено, она полезла через снежные наносы, уже мечтая, как она скоро вернется к теплой плите, подложит в нее брикетов и будет греться, попивая из чашки говяжий бульон «Боврил». Она уже устала, ей надоело играть в «Мириам-из-Долины». Тем временем пес азартно рыл снег, виляя от восторга хвостом.

– Ну, давай-ка! – пробормотала она и сунула руки в снег, чтобы схватиться за рога. Вместо этого нащупала что-то грубое, но мягкое при нажатии, но не овечью шерсть. Разгребла снег и посветила себе фонарем. В ее руке был кусок шерстяной ткани цвета хаки – пола шинели. Ее сердце екнуло.

Надо было действовать как можно быстрее. Вдвоем с черно-белым колли она рыла снег, страдая от мысли, что вот так нашли в прошлом году и фермера, без признаков жизни, замерзшего.

– Этого мне еще не хватало. – Она разбрасывала в разные стороны снежный кокон, окутавший тело. Долго ли пролежал тут этот бедолага? Как же она дотащит безжизненное тело до фермы? Как ей попытаться оживить мертвого? Это нечестно, такое жуткое напоминание о ее собственной беде, пережитой в детстве. Нет-нет, она должна что-то сделать.

Но у этого человека хватило по крайней мере ума залечь под стеной и соорудить что-то вроде укрытия. Он закутал лицо шарфом и оказался как бы в воздушном кармане. В общем, старался остаться в живых, но, может, все равно уже слишком поздно. Тут она заметила бутылку виски, ощутила ее запах. Терпкий аромат ударил в нее, оживил в ее памяти те ужасные сцены и тот стыд. Бутылка была пустая, слава богу!

Значит, еще один пьянчужка? Еще один полоумный идиот, заплутавший в непогоду? Когда только люди научатся соображать? Пожалуй, никогда.

Она привыкла встречать на пустошах бродяг; они приходили к ферме и клянчили еду. Иногда в непогоду она позволяла им ночевать на сеновале, предварительно обшарив их карманы и отобрав спички.

Бродяги были разные, добродушные и грубияны, покрытые шрамами ветераны и ленивые дезертиры. У этого не было клочковатой бороды, лицо было молодое, свежее, да и одежда не воняла.

– Что мне с ним делать? Я не дотащу его до дома, не хватит сил. Он крупный. Как он оказался тут в поздний час?

Она часто разговаривала сама с собой, привыкла к этому во время своей одинокой жизни. Неугомонный дух Пэдди Гилкриста привел ее сюда вместе с собакой. Пожалуй, благодаря его заступничеству она еще успеет спасти жизнь этому парню.

Рыжеватые волосы бродяги обледенели. Вообще, в нем было что-то знакомое, но всего лица Миррен не видела, лишь чисто выбритую щеку и глаза с рыжеватыми ресницами. Она нагнулась, проверяя, дышит ли он, и его голубые глаза на секунду сверкнули. Он пробормотал что-то бессвязное, похоже, на чужом языке; от его холодных губ исходил запах виски. Оценивать степень его глупости было некогда. Нужно обработать его как замерзшее животное и постараться вернуть к жизни.

Она стала энергично растирать его руки, чтобы восстановить кровообращение, но нужны были солома, горячая вода и одеяла, а еще сладкий чай и бутылки с горячей водой. Нужно поставить его на ноги, пока они еще не окончательно замерзли, но как?

– Ох, дай мне силы поднять его, пробудить его из ступора. Он должен помочь себе, иначе пропадет.

– Иди сюда, Джет. Сюда. – Она приказала псу лечь на пострадавшего, сорвала с себя мешок и накрыла их обоих, оступилась и чуть не упала. Надо запрячь лошадь в сани и приехать за пострадавшим, подумала она, но вспомнила, что дверь сарая завалена снегом. Этот человек замерзнет окончательно, прежде чем она вернется за ним сюда.

Ничего не оставалось, как поставить его на ноги. Он должен пойти сам, чтобы в его замерзшем теле кровь побежала по жилам.

Каждая секунда превращалась в вечность, а она тянула и тянула за его негнущуюся от мороза шинель, чтобы высвободить его из сугроба.

– Встань! Встань! Ты недалеко от дома, – уговаривала она. – Давай, сделай усилие. Очнись, очнись! Я не смогу тебя тащить. Ты должен идти на своих ногах! – кричала она ему в ухо.

Он открыл глаза, смотревшие через щелку в заиндевевшем шарфе, не понимая ее слов, но все же шарил глазами по ее лицу, пытаясь выговорить слова непослушными губами. Она растирала его руки. Когда восстановится кровообращение, ему станет адски больно. Нет, она должна как-нибудь довести его до кухни…

Словно со стороны, она почувствовала, как ее усталое тело наполняется силой. Отчаянным усилием она сначала заставила его сесть, потом поставила на ноги. Но его ноги совершенно онемели и не слушались.

Незнакомец стонал, что-то бормотал, протестуя, но она уже разозлилась. Мало того, что этот пьяница забрел на ее землю, нарушил ее спокойный вечер, но он еще и требует такого внимания к себе.

– Опирайся на меня, – сердито велела она и вспомнила, как носит мешки с углем. Ее плечи привыкли таскать тяжести. Она потащит его на спине, согнувшись пополам, и они дойдут до места, где она поставила фонарь, указывающий ей дорогу домой. Там она отдохнет, снова поставит впереди фонарь и снова потащит свой груз. И так до тех пор, пока не завиднеется побеленный метелью фермерский дом.

Постепенно они приближались к дому, но там еще нужно было открыть калитку, а ее уже наглухо заблокировал нанесенный сугроб. Снова закрутилась метель, и скоро видимость снизится до нулевой. Последние ярды будут самыми тяжелыми, если этот парень не поможет себе. Миррен чувствовала, как холод охватывает все ее тело.

Тут она вспомнила про дыру в стене, через которую овцы перебегали с одного поля на другое. Вот если бы она сумела перетащить его за стену, но сейчас это маловероятно. Калитка наверняка не откроется. Поднялся ветер, швырял снег в лицо. Она видела перед собой только на шесть футов, но ничто не могло отвлечь ее от этого последнего усилия. Ее плечи и спина горели от напряжения.

– Что мне делать? – крикнула она ветру. – Я так близко и так далеко от безопасности. Внезапно ветер стих, а облака разошлись, и из них на миг выглянула луна, освещая дорогу. Снегу нанесло столько, что он уже был выше стенки и все накапливался, смерзался – готовый откос, по которому можно подняться на стену и спуститься во двор.

Радоваться было некогда – предстоял последний рывок. Она сначала вскарабкалась наверх, потом потащила парня вниз по склону, словно санки, и с облегчением положила на снег.

– Давай, мы почти дома, – крикнула она и дернула его за руку.

Он обхватил ее за талию и с невероятными усилиями поднялся на ноги. Вместе они доковыляли до двери, уже заваленной сугробом, но после всех испытаний для нее не составило труда расчистить ногами путь на кухню.

Их встретили тепло и свет. Никогда в жизни она еще так не радовалась каменному полу и огню в печке и с наслаждением втянула носом воздух, пропахший торфяным дымом.

– Мы все-таки добрались! – воскликнула она. Но теперь ей предстояла настоящая спасательная работа.

Он уже распростерся на полу, обессилевший, с затуманенным сознанием. Надо было спасать его кисти и ступни от ампутации. Она стащила с него шинель и армейский китель и обнаружила под ними шерстяную рубашку и плотную майку. Вероятно, они-то и спасли ему жизнь.

Вся одежда была приличная, твидовая, не как у бродяг, если только он не украл ее с веревки возле чужого дома. Шея и лицо были закрыты промерзшим шарфом. Его нужно снять, но потихоньку, осторожно, не вместе с кожей.

В ней пробудилось любопытство. Она разглядывала его фигуру – мускулистую, не худую, но тонкую в кости и очень высокую… Прежде всего надо накрыть его всем, что теплое и сухое. Он должен оттаять у плиты, как замерзшая овца. Миррен улыбнулась и вспомнила строчку из «Мессии» «Все мы как овцы блуждали», тут же подумала о том, как родила Сильвию в приделе капеллы в те годы, когда была молода и полна надежд.

Нельзя было терять время. Пока грелся чайник, надо было заняться ногами. К ее удивлению, башмаки были крепкими и дорогими, но носки пристыли к коже. Она схватила ближайшее полотенце и принялась осторожно растирать пальцы ног. Что она делает с незнакомцем на своей кухне, растирает его, как овцу? Флорри задымилась бы от любопытства, узнав об этом.

Она положила на его лицо теплую ткань, чтобы снять примерзшую маску. Теперь ей не терпелось взглянуть, что там под ней. Потом пошарила в его карманах в поисках каких-нибудь документов.

Там были лишь серебряный портсигар и зажигалка, несколько монет и билеты. Был тонкий ежедневник с документом на льготный проезд и шпагатная веревка. Его имя было размыто водой и не читалось, но по содержимому карманов можно было сказать многое. Это фермер, ехавший на рынок, курящий и пьющий. Такая информация мало что проясняла, но по крайней мере она могла чувствовать себя в безопасности наедине с этим загадочным человеком, если только он не вор.

Она убрала подальше зажигалку, так, на всякий случай. Пока его нельзя было никуда перекладывать, и ему предстояло пройти через болезненный процесс, когда будет отходить онемение. Потом она приготовит ему постель возле плиты, вместе с собаками.

Ветер яростно ломился в дверь, как всегда, когда дул с востока. Они едва не попали в ураган.

– Кто-то ведь должен искать этого парня, – пробормотала она, наливая воду в таз. Теперь ей придется проявить жестокость – ради милосердия.

Она обтирала его губкой, расстегнула на нем рубашку, прислушивалась к его дыханию. Джет сидел рядом, глядел с интересом и старался лизнуть. В нижней части рэйберна лежали горячие кирпичи. Сейчас она обернет их в тряпки и обложит его тело, чтобы основательно прогреть.

Ей казалось, что она смотрела странный сон про себя: как она шла через снега, нащупала пальцами шинель, как волокла полумертвого мужчину к себе домой, как намазывала его тело ланолином и растирала, пытаясь вернуть ему жизнь.

Она устала и нервничала. Вот он лежит тут, под грудой одеял и ковриков. Вдруг он здесь и умрет?

Так она сидела, пока ее веки не отяжелели. Тогда она закуталась в одеяло. Она ведь тоже может вздремнуть у очага, вместе с собаками, лечь рядом с незнакомцем и присматривать за ним до утра. Но прежде пора снять с него шарф.

Мало-помалу она освобождала лицо, сначала нос, потом рот и шею, и только тогда увидела, кто это…

Глава 19

Бен пошевелился и услышал свой стон. Где он? Что это, сон? Почему он лежал без сил на коврике, раздетый, накрытый грубыми одеялами. Пахло мокрой собачьей шерстью, навозом и торфяным дымом. Внезапно он понял, что жив. Тут его оттаивающее тело прожгла боль, и он выгнулся в мучительной агонии. Какая-то женщина растирала его руки, шлепала по ним, возвращая в них жизнь и боль. Ему хотелось спать, спать…

– Бен, я должна это делать, – шептал голос, проверяя, пришел ли он в себя. А он чувствовал боль и видел пару собственных глаз, озабоченно глядевших на него. Какого дьявола, что такое? Он закрыл глаза, пряча свою агонию, но женщина непрестанно трясла его, словно тряпичную куклу. Зачем, спрашивается? Тут он вспомнил станцию, и дорогу в гору, и буран, и то, как кто-то волок его через снега, а пес лизал ему лицо…

Джет махал хвостом прямо возле его лица. Взгляд Бена сфокусировался, и он увидел, что это Миррен его мучила, заставляла переворачиваться и менять позу. Потом увидел таз с горячей водой.

– Нет, хватит! Пожалей меня! Миррен, это действительно ты? Что случилось?

– Потом… сейчас надо поставить твои ноги в таз, – ответила она. Ее щеки разрумянились от усилий.

– С моими ногами все нормально, – возразил он, пытаясь сфокусировать взгляд на ее волосах, рассыпавшихся по плечам.

– Это мне судить, а не тебе, – отрезала она. – Давай, шевели пальцами!

Миррен не изменилась, острая как нож, со вздохом подумал он.

– У тебя хватило ума попасть в буран, а теперь ты рискуешь остаться без пальцев на ногах и руках. Не будь слабаком!

– Я буду шевелить, медленно, – простонал он.

– Делай как хочешь, но только не спи, а шевелись. – Вот и все ее сочувствие. – Я нагрела чайник.

Чай был очень горячий и сдобрен сахаром из ее рациона. Прихлебывая, Бен отвлекался от мучительной боли в пальцах ног, когда они оживали. Его стала бить дрожь, и он обнаружил, что раздет до кальсон и майки.

– Когда закончишь с ногами, подышишь бальзамом. Он уберет простуду из твоей груди, – заявила она, словно госпитальная матрона.

Как он мог протестовать, лежа ничком, с накрытой полотенцем головой, и вдыхая камфарные пары? Его щеки болели, словно с них содрали кожу.

– Как это вышло, что ты явился сюда? В такую метель! Ты был почти при смерти, когда Джет тебя обнаружил.

– Когда я уходил со станции, погода была неплохая, – пробормотал он из-под полотенца, чувствуя себя глупо, нелепо и целиком в ее власти.

– Тебе надо было остаться в деревне. Ума у тебя меньше, чем у блохи. Я сняла с тебя мокрую одежду. – Миррен бросила перед ним старые дедушкины штаны, теплую рубашку и чистую майку. – Вот, надень пока это. Ничего другого у меня нет. Для купания горячей воды не хватит, и я просто обтерла тебя губкой. Ты одет не для такой прогулки, у тебя такая приличная одежда из твида. Ты куда-то ехал в другое место?

– Да, в Глазго; у меня куплен билет на пароход. А что, Флорри тебе не говорила?

– О чем? – Она замерла в ожидании.

– Я эмигрирую в Австралию… проезд оплачен государством.

– Почему? Дезертируешь из страны в такое время, когда нужны работники? А что случилось в колледже? – Ответа на эти вопросы она не получила.

Миррен велела ему надеть штаны и длинные носки. Все его тело болело и покалывало, но теперь он с облегчением почувствовал, что в него вернулась жизнь. Он с удовольствием окинул взглядом знакомую кухню. Ничего не изменилось: гладкий каменный пол с вязаными ковриками, покрытыми собачьей шерстью, кремовые стены и старинная плита. На стене по-прежнему висели полка с тарелками, связка ершиков для чистки трубки, на камине стояли кувшины и подсвечники, на столе горела керосиновая лампа и, как всегда, лежала обложкой кверху раскрытая книжка. От кухонной плиты доносился запах бекона; голодному Бену он показался восхитительным.

Дедовы штаны кололись и пахли нафталином, но нормально прикрыли его мужское достоинство. Он смутился при мысли, что Миррен раздевала его. Просто невероятно, что она нашла его. Ему даже не верилось, что он был на волосок от смерти.

– Ты готов? – Она украдкой взглянула на него, накрывая на стол. – Тебя ждут в Скар-Хед? Мне никто об этом не говорил, но мне вообще говорят сейчас лишь то, что Флорри считает полезным для меня.

– Нет, я решился на это буквально за минуту и спрыгнул с поезда у переезда, – ответил он, не сводя глаз с поджаренного бекона. У него аж текли слюнки.

– Меня почему-то это не удивляет. Значит, тогда Том и Флорри не беспокоятся. Садись, поешь и отдохни. В такую погоду даже блоху из дома не выгонишь.

– Я не хочу доставлять тебе хлопоты, – пробормотал он.

– Ты уже доставил, и немало, но ты родственник, так что все нормально. Ну, подкрепляйся. – Она улыбнулась, и сквозь тучи проглянуло солнце; строгое выражение ее лица пропало, полные губы раскрылись в улыбке, а в печальных глазах зажглась нерешительная радость. В этот момент он снова увидел ее красоту и понял, что пропал.

Миррен смотрела, как Бен с наслаждением уплетает бекон. Он доел последний кусочек хлеба, выпил кружку чая, наслаждаясь каждым глотком. Все как в добрые старые времена, когда они сидели после дойки за кухонным столом. Если бы она не оторвала зад от кресла, лежать бы ему долгие недели в сугробе, как Джорджу Паю. Ей было невыносимо думать об этом.

– Как твои пальцы? – спросила она, зная, что он наверняка терпит мучительную боль.

– Все десять на месте благодаря тебе, – улыбнулся он, и она вспомнила, какие у него голубые глаза и какие светлые волосы при свете лампы. – Ты спасла мне жизнь.

– Ты пытался делать то же самое для меня, но я даже не сказала тебе спасибо. – Она вспыхнула, не желая, чтобы он заметил слезы на ее глазах.

– На улице творится незнамо что. Хочешь, я попробую дойти до хлева?

– Ты лучше разминай ноги тут, пройдись по коридору, поднимись и спустись по лестнице. Разомни их хорошенько. Скотина никуда не денется. А тебе надо как следует отдохнуть. Поможешь мне утром, если будут силы. – Она замолчала, вспомнив, что ему нужно будет торопиться на поезд и сесть на теплоход. Возможно, она больше никогда его не увидит. Лучше уж дать волю своим желаниям, пока он рядом.

Она налила горячую воду из чайника, стоявшего на конфорке, в большую бутылку и отдала ее Бену.

– Ты знаешь, где тут все. Я приготовила тебе постель в комнате дедушки. Все там проветрила. Будешь спать с комфортом.

Она увидела, как он поморщился, вставая со стула. Естественно, что надо было помочь ему подняться по лестнице и посветить лампой. От Бена пахло бальзамом, нафталином, мылом и чем-то еще неуловимым. Два года он не поднимался по этим ступенькам. Он наклонился к ней, и она почувствовала его теплое дыхание.

Шторы были опущены, занавеси на кровати с балдахином задернуты.

– Ночью будет неспокойно. Ты будешь спать под вой урагана, но утром, может, нам удастся выйти, – сказала она без особой уверенности.

Если непогода продолжится, они будут тут вдвоем несколько дней. Судя по его виду, ему пока еще рано отправляться дальше. Почему ее щеки запылали от этой мимолетной мысли? Ей бы злиться на него, но сейчас было как-то не то время, чтобы разбираться со всем этим.

Они сидели молча, лишь тиканье настенных часов да собачьи вздохи у порога нарушали тишину этой импровизированной трапезы. Бен ел вилкой говяжьи консервы и боролся со сном. Впервые после своего появления он чувствовал себя неловко. Его нервировало напряжение, возникавшее между ними от всего, что оставалось невысказанным. Он страшно устал и подпирал кулаком подбородок, чтобы голова не упала на стол.

Весь день они работали лопатой. Слишком много овец очутились в снежном плену, и их надо было откапывать. Слишком много ведер воды надо было принести, слишком много корма вывезти на поля. Да еще вычистить навоз. Взад-вперед они топали по сугробам, с мерзнущими руками и больными пальцами, мороз кусал их щеки и нос.

Почти триста овец блеяли и просили корму, другие были стиснуты снегом и ждали, когда их освободят. Миррен выливала молоко, оно застывало горкой, напоминая мороженое. Было слишком холодно, чтобы взбивать масло, и у них не было сил, чтобы везти фляги с молоком на дорогу, в надежде, что там проедет какой-нибудь грузовик. Они работали в четыре руки и думали только о том, как погрузить на санки очередной тюк сена или еще одно ведро воды.

Буря все еще завывала, не унимаясь, и не было спасения от ее железной хватки. Кормить коров в сарае тоже будет тяжело. Каждый раз приходилось что-то откапывать, каждый поход на поля грозил опасностью. Как же Миррен выживет без всякой помощи, когда никто из работников не вернется на ферму еще несколько дней? До этого он будет ее единственной надеждой, единственным помощником, а ведь он обязан ей жизнью. Вот он и оставался рядом с ней.

Они сидели молча, каждый был погружен в свои мысли. Раньше или позже должна была возникнуть тема пьянства Миррен, но пока не время. Бен заметил, что в доме по-прежнему не было никаких следов присутствия Сильвии, никаких игрушек или одежды, даже ее детского снимка, где она сидит на скамейке. Дом был пустой и стерильный, не такой, каким был когда-то, приветливым и полным хлама и суеты. Большие комнаты не использовались, их было трудно отапливать. Жизнь Миррен проходила в кухне и в спальне с примыкающей к ней маленькой гостиной.

Когда они возвращались, переделав все дела, было уже темно. Перво-наперво нужно было оттаять замерзшие шинели, согреть у огня онемевшие пальцы, и только тогда они искали какую-нибудь нехитрую еду, чтобы наполнить свои желудки: суп, кашу, яичницу, что-нибудь на скорую руку.

– Завтра я попробую расчистить подъезд к дому, – предложил Бен.

– Не трать зря силы. Чем больше ты расчистишь, тем больше снова занесет ветер, – ответила Миррен. – Не можешь дождаться, чтобы уйти отсюда? – Она улыбнулась, но ее глаза остались холодными.

– Просто подумал, что так, может быть, будет легче вывезти туда молоко. У меня сердце разрывается, когда мы его выливаем, – огрызнулся он, обиженный тем, что она тут же заподозрила его в дезертирстве. – И вообще, я не двинусь отсюда, пока мы с тобой не поговорим начистоту. Я не хочу ехать на другой конец земли с сознанием, что меня тут ненавидят.

– Кто тебе это сказал? – воскликнула она.

– Как ты думаешь, почему я не показывался все эти месяцы… после тех твоих слов?

– Это было давно! Мы все были нервные и говорили друг другу вещи, которые вообще не надо было произносить вслух.

– Я слышал, что ты разобралась со своей проблемой. – Вот, теперь он выложил все начистоту.

– На этот раз без твоей помощи, но ты тогда помог мне, заставил взять себя в руки. Все это было как помешательство. Завязать с пьянством всегда непросто, но я была в хорошем месте, в той лечебнице, где все и началось. – Она говорила отрывисто и сухо, тщательно подбирала слова.

– Это было ужасно? – спросил он.

– Как ты думаешь? Обнаружить, что ты не маленькая мисс Совершенство, узнать про себя неприятные вещи, но я должна была это сделать. Я оглушала себя, чтобы утолить боль, и это был яд, как ты и говорил. Но ведь нельзя же сказать человеку, чтобы он выбрал для себя трудный путь. Я должна жить с последствиями этого, и я делаю это каждый день. Думаю, что мужчины и женщины делают такие вещи по-разному. – Она помолчала и взглянула на него. – Вот почему ты уезжаешь в Австралию? Чтобы выбросить все это из головы?

– Не говори глупости. Нет… просто там большие возможности, земля… я буду сам себе хозяин.

– Дядя Том всегда смотрел на тебя как на наследника, который пронесет и дальше флаг Йевеллов, а ты смылся и бросил нас. – В ее словах звучало обвинение.

– Я не мог оставаться тут после… Флорри хотела, чтобы я уехал. Дело не во мне. Ты была такая злая. Мы больше не могли работать вместе, а после Джека, ну, оставаться мне было неправильно.

– После войны он так и не вернулся сюда в душе. Он топил свои горести в спиртном. Он никогда не хотел такой жизни. Сильвия нас соединяла, а когда она… что-то лопнуло между нами. Я ненавидела его пьянство… но потом сама зацепилась. Мне делалось все хуже, и внезапно все это напомнило мне моего отца, человека, которого я ненавидела за то, что он меня оставил. Знаешь, в тот вечер, когда я ушла от тебя, я случайно оказалась на путях, где он погиб и оставил меня в восемь лет сиротой. Я любила отца, но ненавидела его пьянство. Джек стал напоминать мне его. Но тогда, в тот вечер, я легла на рельсы и хотела свести счеты с жизнью. – Она посмотрела на него. – Ты в ужасе? Ну, я и сама была в ужасе, но меня остановил путевой обходчик; я встала и выбрала жизнь. Я не такая, как мой отец. Я это я, но если я снова запью, то покачусь по наклонной, и я больше не хочу переживать такое еще раз.

Это была самая длинная речь, какую он когда-либо слышал от нее. Она взглянула на него и быстро встала.

– Война виновата во многом, но она кончилась, и тебе надо начинать новую жизнь. Бен, я желаю тебе всего самого хорошего, – прошептала она, похлопала его по плечу и быстро пошла к двери. – Спокойной ночи. В печке лежит горячий кирпич. Оберни его полотенцем. У нас не осталось воды для бутылок. Если тебе нужно побриться… – Она замолчала, заметив его щетину.

– Пожалуй, я отращу бороду. И лицо будет в тепле, и лед не намерзнет на губах.

– Зря, – возразила она. – Она у тебя рыжая и не будет сочетаться с волосами на голове. Ты будешь выглядеть как разбойник-викинг.

– Кому какое дело до этого в такую погоду? – рассмеялся он. – Ты тоже выглядишь как ходячая перина.

– Верно, я напялила на себя все, что греет, – ответила она. На секунду между ними завязалась шутливая перепалка, как когда-то. Сегодня он услышал от нее больше, чем за все время, когда они трудились бок о бок. Вероятно, из-за того, что он уезжает, она почувствовала, что может поделиться с ним сокровенными мыслями, в уверенности, что он никому не расскажет. Возможно, для нее стало облегчением, что он уезжает надолго, возможно, и нет; с Миррен все всегда непонятно.

Но имя Сильвии прозвучало за все время только один раз, а ему хотелось перед отъездом выпросить у нее фотографию своей крестницы. Наверняка она не сочтет эту просьбу чрезмерной.

Миррен лежала в темноте, слишком взбудораженная, чтобы уснуть. Горе никогда не проходит, со вздохом подумала она, и простое упоминание драгоценного имени оживило в ее памяти каждую секунду того черного дня, а дуновение виски в снегу так много вернуло в ее сознание. Как легко поскользнуться, но сейчас жажда была менее острой. Грусть смягчала те неотвязные картины.

Смерть – это навсегда; месяцами Миррен не могла избавиться от надежды, что это был не более чем кошмарный сон, что она проснется и увидит возле себя на подушке темные волосики своей дочки. Но так не случалось, а она продолжала жить, и это была уже другая жизнь с ужасным ожиданием, что страшные вещи могут повториться еще и еще. Ей нужен был кто-то, кто крепко держал бы ее, на случай, если она снова начнет падать в бездну.

Джек был слишком потрясен бедой, чтобы стать такой опорой, а она больше ни с кем не могла поделиться. Вот Бен сильный, но она когда-то оттолкнула его, и теперь он уезжает на другой край земли, подальше от нее. Гнев, обида и страх разлучили ее с родными; она осталась одна среди чужих, с обледеневшим от горя сердцем. Бен еще встретит свою любовь, а вот она больше не рискнет открыть кому-то свое сердце. Впервые за много месяцев она заплакала, сидя в холодной спальне, отыскивая в темноте свечку, и тогда вновь почувствовала нечто странное. Она была не одна. Вернулись домашние призраки.

На секунду она испугалась, но их присутствие было бестелесным, более того, оно успокаивало, ведь ее окружали женщины: фермерши, ходившие когда-то по этим комнатам, жены, шедшие с рыданиями по гефсиманской тропе, Рахиль, оплакивавшая ночами своих детей, другие безутешные матери. Это сознание утраты навсегда привязало ее к Крэгсайду. Кусочек души Сильвии тоже витал в этих стенах. Как же может она отсюда уехать? Миррен уткнулась лицом в подушку.

У горя есть, пожалуй, свои верстовые столбы, своя прогрессия: день рождения Сильвии, Рождество, годовщина смерти и все будущие годовщины. Каждая из них требует внимания, а она, Миррен, спрятала всю свою боль подальше, в чемодан, или кто-то сделал это за нее, и она даже не потрудилась разобрать дочкины платьица или игрушки. Что глаз не видит, то… Теперь время настало. Они все тут, в доме, и Бен единственный человек на свете, кто способен помочь ей перебороть страх. Это будет их последняя общая работа перед его отъездом. Пора ей распахнуть двери и проветрить свою душу раз и навсегда.

Поначалу она держала себя неприветливо, поскольку его появление нарушило привычный распорядок ее одинокого существования. Чувство долга вытащило ее тогда в буран и заставило ее возиться с полуживым незнакомцем, спасать его от гибели. И все же мысли о том, что он уезжает навсегда… Он изменился, возмужал и выглядел каким-то уставшим. Видно, тоже настрадался за эти годы. Сегодня его присутствие было желанным и приятным. От него пахло землей и дымом; трудовой пот блестел на его лбу при свете керосиновой лампы.

Она взглянула на его большие руки, протянутые к огню, крестьянские руки, короткопалые, обветренные, размером, пожалуй, с ее лопату. Его ладони были покрыты мозолями, старыми и свежими, появившимися за последние дни. На какую-то секунду ей стало вдруг интересно, что она почувствует, если эта рука погладит ее.

По ее телу пробежала искра. Недавно она раздела его, бесстрастно, как жертву стихии, обтирала губкой его тело, но теперь в ней проснулось любопытство, и она с испугом поняла, что хотя Бен ее друг и двоюродный брат, но при свете огня он был для нее прежде всего мужчиной.

– Помнишь, как дедушка Джо говорил, что хорошее полено греет два раза? – крикнул Бен, раскалывая топором чурбаки.

– Разве это можно забыть? Первый раз оно греет, когда его колешь, а второй в печке, – ответила Миррен, укладывая дрова на санки. На ней были шинель и шарф, а голова и спина накрыты мешком.

Когда он колол дрова, вонзал лезвие топора в древесину, это его странным образом успокаивало, сбрасывало с него напряженность и стеснение. Поленья подсохнут возле огня. Дрова, заготовленные из поваленных деревьев, хранились под брезентом и были еще сырые, но все-таки их можно было подкладывать в огонь ради экономии брикетов.

Дни сменяли ночи, а снег все падал и падал. Каждый день Бен с Миррен прорывали тоннель к коровнику; коровы недовольно мычали – их порции были урезаны вдвое. Бен обвел взглядом арктический пейзаж – монументальные скульптуры, выточенные ветром изо льда и снега. Он думал о том, что им не удается добраться до овец, и тем сейчас несладко, особенно ягнятам. Никакая густая шерсть не спасет их от этого разбушевавшегося монстра. С тяжелым сердцем он вернулся к своей работе.

В глазах Миррен он видел сдержанную радость, когда брался за что-то сам, без ее просьб, но чувствовал себя неловко. Что-то менялось между ними, совместное затворничество вело к каким-то переменам. Возникло беспокойство, которого он не мог объяснить; что-то заставляло их прятаться за какие-то дела, вскакивать, мешать в печке, выпускать собак. Когда Миррен садилась, ее правая нога дергалась вверх и вниз, словно поршень, а она всегда так делала, когда у нее было что-то на уме. Он хорошо ее знал или думал, что хорошо знает, но теперь она стала менее резкой, голос звучал спокойнее, а когда они вспоминали старые дни в Крэгсайде, в ее глазах появлялось незнакомое выражение.

– Дом этот слишком большой для тебя одной, – как-то сказал он и тут же пожалел о своих словах.

– Том и Флорри поговаривают, что они сдадут Скар-Хед в аренду и переберутся сюда. То хотят сдавать эту ферму и забрать меня к себе. Думаю, чтобы присматривать за мной, – улыбнулась она. – Они считают, что я могу взяться за старое.

– Не надо! Ведь это Крэгсайд, береги его.

– Пожалуй, ты прав, но я не знаю, что подумают об этом старинные призраки, если мы так поступим. Иосия Йевелл потратил всю свою жизнь, делая из вороньего гнезда роскошную ферму, сам чуть ли не голодал, но покупал жене фарфор и шелка, по словам бабушки Ади. Не знаю, насколько это правда.

– Я слышал, что он украл картину и так боялся попасть после смерти в ад, что отослал ее назад художнику. Впрочем, папа считает, что наш дедушка Джо всегда любил выдумывать небылицы. Интересно, что будут рассказывать про нас?

– Что ты нашел в Австралии золото, вырастил десять детей и разбогател, – засмеялась она.

– А ты? Почему ты не живешь в «Крае Света»? И что там была за история с приютом для беженцев, для всяких пьяниц? По словам Флорри, там у тебя собиралась настоящая Лига Наций?

– Ну почему? Я должна была что-то сделать. Там особенное место, благодаря тебе. Может, когда-нибудь я вернусь туда, превращусь в мисс Хэвишем^[12] и остановлю все часы в доме. Я не могу жить тут одна долгое время – это не экономично. Если этот буран не прекратится в ближайшее время, под весом льда треснет шифер, стропила подгниют, крыша провалится, и я закончу жизнь как Мириам-из-Долины – прячась в камине с примерзшим к руке фонарем… Знаешь, впервые за долгое время я почувствовала ночью… нет, ты станешь смеяться, – она замолкла.

– Ну-ну, говори.

– Я почувствовала, как меня окружило прошлое. Я ничего не видела, но меня окружил туман, и я знала, что они тут, смотрят на меня и ждут, добрые призраки, как и те, в «Крае Света». Или я уже схожу с ума?

– В старом доме всегда полно человеческих историй и эмоций. Сильвия тоже там была?

Она не ответила, лишь опустила глаза.

– Почему ты спросил о ней?

– Потому что я не видел ни одной ее фотографии, когда ходил по комнатам, а мне хочется взять одну с собой. Я набирался храбрости, чтобы попросить ее у тебя. Если я не сделаю этого сейчас, то не сделаю уже никогда. Если хочешь, просто скажи мне, где искать, и я больше ни разу не произнесу ее имя. Но ведь я тоже ее любил.

– Я знаю, прости меня, но Флорри куда-то все убрала, а куда, я никогда не спрашивала. Но фотографии, одежда, игрушки должны быть где-то тут. Пожалуй, пора мне найти их и разобрать, пока ты в доме… Сама-то я не смогу… – Она замолчала и выглянула в окно. – Господи, ты погляди! Зайцы бегают и не прячутся, ищут, что поесть. Видно, плохи дела. Быстрее бери ружье. Если не промахнешься, будет у нас сегодня хороший ужин!

Бен вскочил и побежал к шкафу, где хранилось ружье.

Чуть позже он с довольным видом бросил заячью тушку на стол.

– Вот. Немного отдохнем от соленого бекона.

На кухне витал запах тушеной зайчатины, поднимая у Миррен настроение. Сейчас она приготовит пудинг с ревеневым джемом и польет сверху сливками. За дверью выл ветер, и блеяли полуголодные овцы, но кормов оставалось совсем чуть-чуть.

Они вдвоем сидели словно в коконе на пятачке света среди кромешной тьмы. Миррен набрала чуточку драгоценной воды, чтобы помыться. Сегодня вечером она сбросит свои бессменные уродливые штаны и наденет теплую юбку, снимет старый армейский свитер и отыщет что-то более-менее приличное в честь бедного зайца, который тушился сейчас на плите.

Ей было мучительно холодно раздеваться, но она положила горячий кирпич на нижнее белье и бабушкину шаль с орнаментом пейсли, чтобы согреть их. Наконец-то она попытается выглядеть по-человечески, хотя к чему сейчас этот парад моды, она не очень понимала. Наверное, хотела напомнить себе, ну, и Бену тоже, что она все-таки женщина, а не снеговик. Хотела, чтобы он вспоминал ее такой, какой она была когда-то, а не злой грымзой, которая все время рычала на него. Для разнообразия она распустила волосы, и они упали на плечи, но потом посмотрелась в зеркало и решила заколоть их снова. Не стоит пугать парня.

– Вот и хватит, – хмуро заявила она своему отражению. Сколько прошло времени с тех пор, как она наряжалась для кого-то? Ее ноги месяцами не видели дневного света и солнечных лучей. Флорри была бы впечатлена такой попыткой. Вот она вырядилась словно на свадьбу. Надо ли это?

Соблазнительный аромат плыл к ней наверх, и Миррен поняла, что этот идиот Бен не завесил дверь одеялом и что дверь открыта. А ведь тепло надо беречь. В холле дуло немилосердно, пронзало насквозь. Пора спускаться вниз, нырнуть на кухню и накрывать на стол.

Странно наедаться на ночь, не очень полезно. Но готовить что-либо днем было некогда. Обычно этим занималась Дорин. Скотина была всегда на первом месте, да и вообще, поскольку они были лишь вдвоем, им находилось, что поесть. Сегодня они заслужили награду за весь их тяжкий труд.

Завтра она наскребет остатки овса, испечет овсяные лепешки и повесит их над плитой, чтоб подсохли. С сыром из маслобойни они не помрут с голоду. Еще у нее есть мешок «национальной муки» грубого помола, отвратительной на вкус, словно ее с полу сметали, но если к ней подмешать чуточку патоки, тогда есть можно.

Сегодня они поужинают цивилизованно, как джентльмен и леди, отпразднуют удачную охоту на зайца. Спасти отару они просто бессильны. Миррен вздохнула. Умей признать свое поражение; последнее слово всегда за природой.

Они сидели, помешивая дрова в камине, наевшись, и грелись горячим, пряным пуншем из черной бузины.

– Дедушка Джо был не совсем прав, что от полена греешься два раза. Есть и третий, когда ты просто смотришь на пламя и его оттенки, правда? Это греет твою душу, – сказал Бен.

– Вот уж не подозревала, что ты такой романтичный, – засмеялась Миррен. – Впрочем, ты прав.

Он был тронут, что она не пожалела сил и переоделась к ужину, а еще был рад, что надел чистую рубашку и подсохшие брюки.

Этим вечером был и еще один источник тепла или даже жара, о котором он предпочел умолчать: искра интереса в ее глазах, когда она посмотрела на него и выдержала его взгляд чуточку дольше, чем надо, и ему даже захотелось самому опустить глаза. Из такой искорки могло бы разгореться пламя, но он как-то не решался это проверять. Вдруг ему померещилось?

С первой секунды, когда он открыл глаза и увидел встревоженное лицо Миррен, ее руки, втиравшие в него жизнь, стремительно вернулись все его прежние чувства: восхищение, забота, радость, что они все же друзья, а больше всего, волнение в паху, которое никогда не утихает, когда она рядом.

И вот они сидели рядышком у огня. Он смотрел на пламя, лижущее решетку, и впервые за долгие месяцы на душе у него было спокойно.

Вот что такое семейная жизнь – работать бок о бок, потом сидеть вечером и обсуждать дневные победы и неудачи? Вот только молчание, повисшее между ними, было не таким комфортным, как раньше. Нужно было обсудить разные вещи, разобраться в чувствах и отыскать фотографию. Он намеревался заставить ее сделать обещанное, и теперь был удачный момент, но она опередила его.

– Давай сыграем в карты? – предложила она, вскакивая и шагнув к буфету. – Спать еще рано.

– Можно послушать радио, – возразил Бен.

– Батарейки садятся, а нам нужно слушать новости. Еще день-другой, и они сядут совсем. Такое уже бывало. – Миррен, как всегда, мыслила практично.

– В гостиной стоит граммофон, – сказал Бен. – Давай потанцуем.

– Ты не умеешь, – фыркнула она и рассмеялась. – В последний раз ты чуть не расплющил мне пальцы.

– Я умею буги-вуги. Мы так танцевали в Йорке, в танцзале.

– О-о! Как ее зовут?

– Шейла… Шейла Хайес. Я работал на ферме с ее братом. Он едет с нами в Австралию.

– А Шейла?

– Она учительница в Йорке. Ей не интересно.

– Значит, ты ей тоже наступал на ноги?

Миррен дразнила его, видя его недовольство. Шейла была скорее хорошей знакомой, но он не собирался докладывать ей об этом. В Йорке он встречался и с другими девушками, и они показали ему, что к чему, познакомили с женской анатомией, научили некоторым приемам. Но он предпочел умолчать и об этом тоже.

– Ну, давай! Ой, ты вывихнул мне руку. – Она вскочила. – Только недолго. Там слишком холодно, у меня начинают зудеть обмороженные руки.

Бен направился в большую гостиную. Там было сыро и затхло, ставни были плотно закрыты. В углу стояли пианино и заводной граммофон с набором пластинок на 78 оборотов, в основном классическая музыка, Гендель, дедушкина коллекция, но Бен помнил, что сбоку было несколько его собственных пластинок – Джо Лосс и Энн Шелтон. Потом он нашел пластинки с танцами «кантри» и поставил одну для смеха.

– Ой, это переносит меня в школьные годы, – улыбнулась Миррен, протягивая ему руку. – Два шага вперед, шаг назад и поворот. Так мы танцевали в церковном холле с мисс Бикерстаф, когда шли дожди и на спортплощадку было не выйти.

Они скакали по гостиной, натыкались на мебель, дурачились как дети, родственные души, отгородившиеся от реального мира, беззаботно танцевали, смеялись. Он мог бы танцевать так целую вечность. Он чувствовал ее дыхание на своей щеке, ее теплую руку в своей, когда они кружились, а вокруг них прыгал ошалевший от радости колли. На несколько минут они забыли про ужасные бедствия, причиненные долине, про умиравших в ледяном плену овец, и все казалось им таким, как было когда-то.

Что я делаю, веду себя как идиотка? Запыхавшаяся Миррен подивилась своей глупости. Видела бы Флорри, что они вытворяли в лучшей комнате дома, – только пыль летела, а собака валялась на ее диване. Вот бы она разозлилась! Пир получился на славу, Бен с наслаждением поедал ее блюда. К его бороде и губам прилипли остатки сливок, и в какую-то секунду ей захотелось слизнуть их, но не позволил здравый смысл. Господи, ведь он ее кузен.

Это же Долговязый Бен с башмаками двенадцатого размера, он даже сейчас носился по комнате как полоумный. Как может она с волнением думать о нем? Ведь когда он упомянул о своей подружке из Йорка, она ощутила панику. Почему бы ему не завести себе подружку? Когда он приедет в Австралию, какая-нибудь фермерская дочка тут же его сцапает.

Как странно, что ее тело ожило при намеке на роман с парнем, которого знает почти всю жизнь. Должно быть, этот пряный сок бузины, который она пила, лишил ее здравого смысла. Теперь и без виски у нее кружится голова, а за спиной словно выросли крылья.

Ей даже показалось, что снег растаял, снова светит солнце, а земля оживает после долгого сна.

Бен был красив на суровый йоркширский лад – высокий, широкоплечий и светловолосый. Возможно, он единственный, кто способен растопить лед в ее сердце. Так вот почему он вернулся? Она так долго ничего не чувствовала… Она словно превратилась в неподвижную ледяную глыбу. Но теперь пришло тепло, и все стало быстро меняться.

Когда же она так бегала по этой гостиной? Она застыла. Когда гонялась за Сильвией, играла в догонялки, хотела поскорее одеть ее перед тем парадом красивых платьев. Что подумала бы сейчас ее малышка? Должно быть, духи Крэгсайда качают головой и удивляются, не сошла ли она с ума?

– Хватит, – сказала она и шагнула назад, качая головой. – Так нельзя – не здесь, не сейчас. – Внезапно ей стало холодно. Она пятилась от Бена. – Ты хотел фото, мы найдем его где-нибудь. Постой тут, я поищу.

– Я пойду с тобой и помогу, – сказал он, направляясь к двери.

– Нет, ты лучше ступай и последи за огнем. Еще не хватало, чтобы там все погасло, – отрезала она. Нет-нет, никаких романов. Это неправильно, ведь ее ребенок лежит в мерзлой земле.

Перескакивая через ступеньки, она взбежала наверх. Чемоданы хранились в верхней спальне, в них складывали всякий ненужный хлам. Флорри не стала бы убирать вещи Сильвии на сырой чердак, где протекает крыша. Миррен просмотрела один за другим каждый ящик в спальнях: одежду, рубашки, старое постельное белье. Заглянула под кровать – может, там было что-то спрятано возле горшков. Флорри непременно убрала бы все аккуратно и разумно.

Почему, ах, почему она никогда не спрашивала у Флорри, где дочкины платья и куклы? Ведь надо было их хранить, брать с любовью в руки, прижимать к сердцу. Какой слепой идиоткой она была. Когда она пила, ей было наплевать на все, кроме виски. Нужно было, чтобы пришел мужчина, добрый знакомый, и напомнил ей, как нехорошо убирать с глаз фотографии с ее красавицей дочкой и никому их не показывать.

В Миррен бурлила энергия, когда она выдвигала каждый ящик комода. Потом она решила, что Флорри взяла все с собой, все вещички ребенка, так, на всякий случай. Возможно, она отдала их какому-нибудь нуждающемуся ребенку в деревне и не сказала ей.

Больше смотреть было негде. В гардеробах и комодах тоже не было сокровищ, именно сокровищ, потому что теперь она знала, что это ее сокровища, так бессовестно брошенные.

– Я не могу ничего найти, – зарыдала она, показавшись в дверях, и внезапно обессилела от огорчения. – Ничего не осталось. Флорри поверила моим словам и уничтожила все. По моей вине. Прости, но ничего не осталось.

Все расплылось, она безутешно рыдала. Бен крепко обнял ее, и она с облегчением уткнулась в его плечо.

– Мы их найдем. Никто ничего не уничтожал. Я знаю Флорри. Возможно, она убрала все подальше от тебя, но наверняка хранит их до того дня, когда ты сможешь взглянуть на них.

– Я так устала, – всхлипывала Миррен.

– Я приготовлю нам питье, мы посидим у огня и подумаем, где еще поискать. А где те старые альбомы, где фотографии затмения и дедушки в «Газете»?

– Там, где обычно, на полке в гостиной, – пробормотала она. Место известное. Они опять захватили свои кружки в гостиную и просмотрели все полки, иногда останавливаясь и любуясь фотографиями Джо и Ади. И тогда она вспомнила про папину жестяную коробку с почтовыми открытками с фронта и снимками Пэдди Гилкриста в военной форме и мамочки с Грэнтли. Куда же она делась?

Фотографии важная штука, особенно фото их семьи, размышляла она. Вот эти снимки напомнили о затмении солнца, вон на них и Джек еще парнем, и Ади, и Том с Флорри. Когда видишь их, чувствуешь, что вы одна семья. Неправильно было прятать фото Сильвии. Она такая же часть этой старой фермы, как и сама Миррен. Пока живы она и остальные родные, Сильвия будет жить в их памяти. Но где же еще искать?

Бен старался помочь, смотрел под лестницей, во всех уголках, но безрезультатно.

– Иди-ка лучше спать, милая моя. Утро вечера мудренее.

– Утром будет некогда. Я должна найти их сейчас. Ох, что же я ни разу не спросила у Флорри? Какая глупость с моей стороны!

– Не глупость. Просто еще было не время, а теперь оно настало, и я рад, что немножко прояснил наши отношения. Мириам, ты бываешь очень упрямая, когда у тебя возникает какая-нибудь идея. Ты набрасываешься на нее, будто петух на зерно. Я подожду.

– Джек не позволил мне назвать дочку Мириам, и я дала ей имя Сильвия. – Миррен вздохнула.

– Она была стопроцентная Йевелл, совсем как ты и все остальные Мириам-из-Долины. Мы даже нарядили ее так… Ох, нет-нет! – Бен замолчал, увидев, как она покачала головой. – Извини.

– Нет… постой… Ну-ка!.. Вот где я еще не смотрела! – проговорила она, расхаживая по комнате.

– Ты говоришь загадками, Миррен, – сказал он, не понимая ее волнения.

– Это там!.. У нас есть одна вещь, которую все Мириам передают друг другу. Гляди! – Она остановилась перед резной дубовой шкатулкой и, затаив дыхание, медленно расстегнула замки и подняла крышку. – Они здесь! Ой, Бен, они все здесь, в шкатулке Мириам!

Она брала фотокарточки в рамках и без них и с облегчением прижимала к груди. Потом села и заплакала. Бен снова прижал ее к своей груди и плакал вместе с ней.

– Какая я была глупая. Едва не потеряла ее во второй раз из-за своего упрямства. Держи меня, а я еще раз посмотрю на нее. – Сквозь пелену слез они оба глядели на детское личико. – Когда же меня отпустит эта боль?

– Никогда, милая, но лучше делить боль с кем-то, чем нести ее в одиночку. Наша Сильвия нашлась. Поставь ее на видное место, чтобы все видели, какая она была красивая и милая девочка. По-моему, это лучшее, что мы можем сделать.

– Я так рада, что ты вернулся, – прошептала она. – Ты ведь пока не уедешь, правда?

– За кого ты меня принимаешь, за мазохиста? Три шага от дома, и я провалюсь в снег и исчезну без следа, – засмеялся он, вытирая ей слезы своим старым носовым платком.

– Я не это имела в виду, – вздохнула она.

– Знаю, но я помогу тебе наладить хозяйство, и только потом уеду. Обещаю тебе. А ты выбери для меня фотокарточку, ладно?

– Хорошо, выберу.

Миррен сидела в гостиной и рассматривала каждый снимок. В войну пленка стоила дорого, поэтому фотографий оказалось не так много, как она надеялась, но вот маленький портрет, сделанный в Скарпертоне, был по-прежнему в серебряной рамке. В конверте лежало ее свидетельство о рождении. Вот сумочка с серебряными трехпенсовиками и чайная ложка, подаренная кем-то на дочкины крестины. А вот темный детский локон, намотанный на катушку от ниток: маленькие вещицы лежали целые и невредимые в шкатулке Мириам. А на дне лежали старые папины снимки и почтовые открытки; все ее бесценные сокровища были целы.

До сих пор она никогда не обращала внимания на старую дубовую шкатулку. Ну, стояла она тут и стояла… Мириам любовно дотронулась пальцами до резьбы, понимая, что отныне ни за что не расстанется с ней. Возможно, когда-нибудь даже передаст ее другой Мириам. Здесь ее прошлое, но, пожалуй, и будущее. Ведь она еще молодая, здоровая и самостоятельная. Может, для нее наступила пора опомниться и оглядеться по сторонам?

Она улыбнулась, подумав о тяжелых сугробах, загородивших боковую дверь, и о больших ледяных туннелях на дворе. Сейчас речь идет о ее выживании, а завтра она попытается спасти то, что осталось от ее несчастной отары.

Глава 20

Рокот одномоторного самолета услышал Бен. Сначала он звучал вдалеке, но потом стал приближаться, нарушая снежное безмолвие. Любопытство заставило его проскрести лед на окошке в своей спальне и поискать в небе черную точку. Внезапно самолет снизился и сбросил листовки. Миррен стремительно выскочила на улицу и побежала их собирать.

– Бурные аплодисменты! – радостно закричала она, возвращаясь в дом. – ВВС собирается сбросить фермерам припасы. Там говорится, чтобы мы слушали радио – насчет инструкций. Все будет зависеть от погоды. Ты помнишь, как они делали раньше? Ах, нет, тебя тут не было. Только-только я подумала, что мы подошли к краю… ни сена, ничего, труха одна осталась…

Он читал и перечитывал листовку. Тюки сена и набор продуктов будут сброшены фермам в ближайшие дни. Инструкции огласят в программе «Фермер». В день поставки нужно будет как-то обозначить площадку, куда самолет сбросит груз. Что ж, теперь появилась хоть какая-то надежда…

– Где мы определим место? – воскликнула Миррен; ее щеки порозовели от холодного воздуха.

– Не слишком близко к дому, иначе тюки могут упасть на крышу и пробьют ее. Лучше где-нибудь у дальнего амбара, если только мы сумеем пробраться туда через сугробы. Ну, такое событие надо отпраздновать! – крикнул Бен. – Соленым беконом или соленым беконом.

Их припасы тоже были на исходе. Почти каждый вечер они ужинали овощами и беконом, а еще ели рисовый пудинг, подслащенный патокой.

Миррен прыгала от радости, как ребенок на Рождество, словно все беды были уже позади. Но ведь до этого надо еще прокормить остатки их отары да как-то помочь больным животным.

Бен больше всего любил, когда они сидели вместе у огня и пытались подбодрить друг друга. На прошлой неделе почтальон поднялся в гору, но к ферме подойти не сумел. Они стояли на каменной стенке и сигналили ему, что все в порядке и чтобы он передал остальным Йевеллам, что Миррен цела и невредима. Дороги уже вовсю расчищались, но дорога на Крэгсайд не числилась среди приоритетных.

Снега в эту ночь не было. Тучи выглядели все еще мрачно, но не нависали над землей, как раньше. Миррен не отходила от приемника и надеялась, что батарейки не сядут в самый неподходящий момент. Она ждала три утра, но никаких объявлений не прозвучало. Они с Беном стали подозревать, что очередь до них так никогда и не дойдет, но на четвертый день прозвучало название «долины Уэст-Райдинга», и они оба подскочили. Миррен хотела сразу бежать на поле и зажигать огонь, но Бен удержал ее.

– Не сходи с ума. Еще вон как темно. Поешь чего-нибудь и живи так, будто это самый обычный день, чтобы не слишком расстроиться, если до нас не дойдет очередь.

– Но они обязательно должны прилететь сегодня. Вдруг снова будет низкая облачность, тогда мы пропадем, – простонала она.

– Не бойся. Я зажгу для них костры. Мы так делали в самообороне, – сказал он, не уточнив, что их учили заманивать вражеский десант на скалы.

Он собрал в доме все сухие мешки и выложил их крестом на поле. Снег слежался настолько, что по нему можно было идти, не проваливаясь. Под ногами виднелись очертания утонувших в сугробах каменных стенок. Все утро Бен с Миррен глядели на восток, в сторону базы ВВС в Дишфорте, но на небе было пусто, даже птицы не летали.

В полдень послышался еле слышный гул. Бен смочил мешковину в отработанном машинном масле и чиркнул спичкой. Крест загорелся, сквозь черный дым взметнулись яркие языки пламени. Рокот моторов приближался. Возле Скар-Хеда тоже был виден дым – дядя Том не дремал.

К нему подбежала Миррен, размахивая руками.

– Немедленно убирайся отсюда! – закричал Бен, хватая ее за плечо. – Еще не хватало, чтобы на тебя свалились ящики и тюки! Раздавят, как муху!

Самолеты кружили под облаками словно коршуны, так низко, что было видно, как открылись дверцы на фюзеляже. Пилоты проверяли, та ли это ферма. Один пролетел прямо над полем, другой сбросил огромные ящики на снег, и они едва не угодили в огонь.

Миррен тут же бросилась к грузу и закричала в небо, грозя кулаком:

– Где сено?! Нам нужно сено, а не продукты! – Ее лицо исказилось от злости и разочарования.

Первый самолет полетел на запад, а Бен с Миррен взяли санки и отправились забирать манну небесную. Вдвоем они грузили тяжелые ящики.

– Гляди! – вдруг закричал Бен. К ним возвращался второй самолет.

На этот раз их бомбардировали тюками сена, некоторые падали далеко в поле, некоторые тюки лопались от удара, и сено рассыпалось в разные стороны. Работы будет много.

Они не присядут, пока не соберут все сено до последнего клочка. Все нужно будет укрыть под навесом до ночи, на случай, если снова подует ветер и принесет новую волну снегопада. Уцелевшие овцы набросились на корм, подбирая каждый сухой листик. Радостно было видеть, как замерзшие и слабые животные сгрудились и толкались возле тюков, словно старушки на дешевой распродаже, жадно поедая все до крошки.

В тот вечер Миррен и Бен с удивлением распаковали ящики с продовольствием. Нормирование не нормирование, но кто-то порадовал их таким разнообразием банок. Им прислали, кроме прочего, зубную пасту, мыло, какао, чай, яичный порошок, консервированную свинину, овсяные лепешки, карамель, дрожжи и муку, кекс «Данди» к чаю и даже немного денег. Казалось, будто эти припасы им собирали Йевеллы, живущие в Америке. Был даже мешок с мелким углем.

Миррен удалилась на кухню и, несмотря на усталость, испекла лепешек. Они сели у огня, полные благодарности к летчикам, доставившим эти припасы.

Бен прожил на ферме столько, что ему уже казалось, будто он никуда и не уезжал. Конечно, погода скоро наладится, и ему настанет время ехать дальше. Билет прожигал дыру в его кармане. Эти продукты помогут Миррен продержаться до лучших времен. Ему не хотелось думать о приближавшейся оттепели, но ночью уже шел дождь, так что весна не за горами.

Насвистывая, Бен спустился в подвал, чтобы сложить туда провизию. Там было сыро и затхло, но полки были крепкие. Он увидел аккуратный ряд толстостенных банок «килнер» с ровными этикетками. Кто-то не поленился. И тут он увидел за банками что-то такое, отчего у него резко испортилось настроение.

Там, за консервированной стручковой фасолью, стояла небольшая бутылка виски, дешевого сорта, и на ней не было пыли. Значит, ее поставили туда недавно.

Значит, вот ее мелкие хитрости? Она по-прежнему привязана к спиртному и всех обманывает. Неудивительно, что ей хочется жить одной. Обида и горькое разочарование камнем застряли в его глотке. Оказывается, ничего не изменилось.

Двор превратился в каток. Скользя по дорожке, Миррен прошла к коровьему хлеву. Мороз отступал, небо стало выше. Скоро дождь прольется на снег и размочит его, и тогда от Уиндебанка двинутся в гору снегоочистители.

Опустив голову, она доила бурую айрширку, ее щеки нагрелись от близости теплого коровьего бедра. Сено, сброшенное с неба, теперь спасет остатки ее стада, но выходить животным из хлева все еще опасно. Об участи пропавших овец ей не хотелось даже и думать… Она подняла голову и увидела Бена, стоявшего в дверях с кружкой чая.

– Поставь на порог… спасибо. – В глазах Бена она заметила что-то такое, что заставило ее прекратить дойку. – Что-то случилось?

– Думаю, мне пора двигаться дальше. Уже идет дождь, а там будет и оттепель. Поеду в порт. К Флорри и Тому заглядывать уже некогда, но ведь ты расскажешь им про все мои новости. Ты как, справишься до приезда парней?

– Делай, как считаешь правильным, – ответила она, внезапно похолодев. – Если ты сумеешь выбраться отсюда по сугробам, там уж как-нибудь доберешься до расчищенной дороги. Я и так тебя задержала.

– Дело не в этом… Срок действия билета скоро истекает, но я могу потом продлить его.

– Ступай, ступай. Я справлюсь, – сказала она, не глядя на него; удивленная и обиженная этим неожиданным заявлением. Но не хотела подавать вида.

– Точно? Я просто подумал, что, может…

– Все понятно, посмотреть на людей, на новые места. Не могу же я тебя удерживать.

– Но если ты не справишься… – Он не договорил.

– Я ведь справлялась до твоего прихода. Не гляди на меня с таким беспокойством. Я рада, что мы выяснили наши отношения. Ты заработал на свое прожитие. Так что поезжай.

Он помог ей вычистить навоз, оба работали молча. Смешно, конечно, но она не ожидала, что он так быстро ускачет на свой пароход. Вероятно, он засиделся тут с ней, ему хочется уехать. Она смирилась со своим одиночеством, но в последние недели присутствие Бена стало для нее Божьим даром и спасением. Она уже привыкла к его молчаливому присутствию.

Он знал, что надо делать, не спрашивая ее. Крэгсайд был в такой же степени и его фермой. Еще в детстве они приняли ее, или ферма приняла их. Мысль, что он уедет куда-нибудь, никогда не приходила ей в голову. Почему его отъезд кажется ей дезертирством?

Чуть позже она завернула ему в дорогу сыр, овсяные лепешки, сморщенное яблоко и кусочек сладкого кекса. Надо сказать, что она не знала, как собрать мужчину в дорогу.

– Держись каменной стенки и телеграфных столбов. Возьми красный носовой платок, и если увидишь на дороге машину, подними его на палке. Я буду смотреть из верхних окон.

Теперь, когда ему было пора уходить, она ощутила неловкость. Она дала Бену снимок Сильвии в старинной черепаховой рамке и несколько других фотографий – они в детстве на сенокосе, бабушка с дедушкой в день затмения. Бен стоял, высокий, какой-то отчужденный.

– Ну, я пошел… Пришлю тебе открытку. Надеюсь, ты понимаешь, почему я должен сейчас уехать, – пробормотал он и, пряча глаза, взялся за сумку.

Она зашила дыру в его старой шинели и велела обмотать ноги мешковиной, чтобы не промокли брюки; нашла еще один шарф, теплый, и дала в руки палку. – Возьми вот это, чтобы дойти до большой дороги. Там все это оставишь и наденешь свой хороший шарф. Я с собаками провожу тебя до первого амбара. – Она надела старую шинель, а на плечи накинула сложенный мешок, отчего стала похожа на монаха в капюшоне.

Идти было поначалу скользко. Даже у собак разъезжались лапы. Они карабкались по обледенелым наносам словно альпинисты. Небо было серое, с него сыпала ледяная морось, на высоких склонах висел сырой туман, вся панорама была одноцветная, серо-белая, камень и шифер; зелень травы спряталась под серебристым светом снега.

Вместе они подтащили санки с кормом к первому амбару, где мычали голодные коровы.

Почему же ей кажется, будто он дезертир, покинувший свой пост? Вдруг снегопад вернется, и она снова окажется отрезанной от мира? Справится ли она в одиночку, ведь она так зависит от его силы и знаний. Ей хотелось закричать «Пожалуйста, не уезжай! Останься!», но она молчала, не желая, чтобы он остался из чувства долга или благодарности.

Он, нерешительно переминаясь с ноги на ногу, стоял в дверях, словно не хотел уходить.

– Давай ступай, я справлюсь… Сообщи о себе, как ты там… И больше не уходи от дороги; прямые линии всегда самые надежные. Я передам Тому, что ты выпил его виски, – сказала она, пытаясь шутить, но на сердце у нее была черная тоска.

– Ты уверена? – еще раз спросил он. – Ведь мы с тобой хорошая команда.

– Садись на свой корабль и напиши мне подробное письмо из Вагги-Вагги. Если я выиграю в тотализатор, тогда, может, выберусь и навещу тебя… Давай, парень, выметайся!

Ей хотелось подбежать к нему, обнять, упросить, чтобы он остался, но это только смутит его. Наставник ей не нужен. Ведь он видел, что она сама со всем справляется. Он хочет уехать, а она слишком гордая, чтобы умолять его. Теперь они снова друзья, и это главное: друзья, и ничего больше.

Ах, ладно, когда-нибудь она посмеется над тем, как он неудачно отправился в гости к Тому с Флорри.

– Это была я, Одинокая Джилл, в снежном буране. Кого же я выкопала из снега? Ба, да это мой потерянный кузен! Теперь он уходит, а я даже не нашла времени, чтобы постирать ему носки! Вот тебе и Йевеллы.

Она смотрела, как он шел через поле, проваливаясь по колено в снег. Иногда останавливался, оглядывался на их утонувший в снегах дом и махал рукой. У него был такой виноватый вид, когда он уходил, его глаза о чем-то молили ее. А на ее глаза набежали слезы, и не из-за поднявшегося резкого ветра.

Он наклонился вперед, борясь с ветром, полы шинели развевались и хлопали; скоро он уже был еле виден в белесой дымке. Ей захотелось крикнуть ему что было силы, чтобы он вернулся, но ее губы потрескались и болели, а из гортани не исторглось ни звука. Что ж теперь кричать? Поздно.

Когда он доберется до дороги, дальше будет удобней идти по верху каменной стенки, как это делает почтальон. Бен знает эти места. У него с собой припасы, а в кармане фляжка с горячим какао. Если захочет пить, можно сосать сосульки как леденцы. Но будет ли поезд – другой вопрос. Когда он доберется до деревни, там найдется много мест, куда он сможет попроситься на ночлег.

Она сделала свое дело и спасла его. Он в ответ помог ей по хозяйству, дал ей мужество взглянуть на лицо Сильвии. Этим семья и хороша. Но в его неожиданном возвращении было что-то удивившее ее. Его доброта расшевелила в ней забытые воспоминания о том, как хорошо быть молодой и поддаваться обаянию красивого лица. Тетя Флорри права, говоря: «Тебе надо чаще бывать на людях. Ты ведь была красоткой. Почему ты так себя запустила? Молодость дается один только раз».

Она делала свою работу, поглядывая на небо, меняется ли оно, есть ли там признаки оттепели. Подмораживало, а тучи напоминали куски свинца. Задует ветер, и все повторится снова. Хоть бы Бен поскорее спустился в долину.

В природе-то, может, и не настала сейчас оттепель, а вот в ее душе да, настала. Она уже не такая замороженная и бесчувственная. Бен вернул ей искорку надежды на будущее. Так она думала, идя в курятник с кормом. Если повезет, она найдет там замерзшие яйца.

Подойдя к сетке, она увидела, что случилась катастрофа: там была дыра, от которой тянулся кровавый след; вокруг валялись перья. Проклятая лиса… Не требовалось быть ясновидцем, чтобы угадать, что она найдет внутри. С упавшим сердцем она шагнула в клетку и собрала остатки от ее курочек. Лишь одна сидела, дрожа, на насесте.

Хуже всего стало то, что на кухне никого не было. Не с кем ей поделиться этой бедой. Впервые за много недель ей захотелось выпить.

На верхней полке в подвале стояла бутылка, которую она хранила как память о былом. Иногда она спускалась вниз, гладила ее рукой и разговаривала с ней. Ей было приятно знать, что она там. Она знала, что может сойти по ступенькам и налить себе в любое время, когда захочет. Считала правильным напоминать себе, что искушение кроется за каждой дверью. Но в этот день такие манипуляции показались ей чересчур самонадеянными. Она промерзла до костей, у нее горели мозоли на ногах, а в доме стало так пусто.

Миррен открыла дверь подвала, втянула ноздрями воздух. Нащупала бутылку и взяла ее с полки, прижала к груди. Ты утешала меня когда-то и будешь утешать. Твое время пришло…

Словно в былые времена на ночных тренировках, он шагал по глубокому снегу к дороге, но знакомые приметы были занесены снегом и угадывались с трудом. Один неправильный поворот, и Бен снова собьется с дороги. Его ноги, обмотанные мешковиной, казались свинцовыми; он, словно слепец, втыкал посох в снег, пробуя его глубину. Путь был медленный и утомительный, но день был еще в самом разгаре, времени полно… И все же каждый шаг уносил его прочь от Крэгсайда и женщины, которую он очень любил; теперь ей придется в одиночку бороться со стихией.

В душе он молил судьбу, чтобы возле дороги он нашел кучку писем и, может, каких-нибудь припасов, чтобы Миррен могла приехать на лошади и забрать все, а заодно узнать новости от своих работников. Он прислушивался, не едет ли какая-нибудь машина по глубокому туннелю, в который превратилась дорога, ведущая в долину, к цивилизации. Но вокруг была полная тишина.

Это будет знаком, что он поступает правильно. Кого ты дурачишь? – фыркнул он. Ему просто хотелось облегчить свою совесть, скрасить свое дезертирство, убрать смущение, но он чувствовал себя как уж на сковородке. Он сбежал из Крэгсайда по собственной трусости. Увидел улику и не смог снова оказаться перед ложью и обманом. Но все-таки она, кажется, была все время трезвая.

Сколько раз ему хотелось сказать ей о своих чувствах, но он не сомневался, что его слова вызовут лишь неловкость между ними. Конечно же, Миррен ответит отказом, кто бы сомневался… Лучше уж отвалить сейчас и не позориться. Вот если бы она дала ему хоть как-то понять, что между ними возможны не только дружеские и родственные отношения… Но может ли быть иначе? Они связаны между собой страданиями.

У Миррен страстное сердце, все еще замороженное, спящее; оно ждет, словно бедная овца, укрытия, даже под стенами и за сугробами, ждет, когда его спасут, дышит, царапается, ждет оттепели. Когда-нибудь кузина расцветет и снова полюбит, но не его.

Джек никогда не был для нее подходящим мужем, с самого начала. А он, Бен, держался в стороне и наблюдал за их романом, но всегда знал, что его сводный кузен слишком своенравен и необуздан, чтобы дать ей счастье. Сам же он ходил кругами вокруг нее, словно баран, и надеялся, что она его заметит. «Жизнь надо хватать за яйца», – любил повторять его начальник-сержант. А он как бесполезный баран на поле с овцами, только бегал да блеял, а дело не делал.

Они с Миррен корнями приросли к Крэгсайду, к этим склонам; тут жили и трудились поколения их предков. Фермерство у них в крови. Так почему же он сейчас дезертирует, отыскивает какие-то предлоги, оставляя ее в беде?

Испугался той бутылки в подвале? Что власть бутылки окажется сильнее, чем его? Он боялся, что не встретит со стороны Миррен ответной любви, что она откажет ему.

Солнце на несколько секунд пробилось сквозь тучи. Бен дошел до развилки и увидел, что там, где дорогу пересекали телеграфные столбы, снег мерцал как серебристое стекло. Вот тут он, должно быть, и сбился в тот раз с пути. Тишина стояла жуткая, ветер кусал его уши и нос. Что ж, пора стряхнуть с ног льдышки и достать из сумки еду.

Отсюда недалеко до Скар-Хеда, он может устроить сюрприз Тому и Флорри, хотя разумнее пойти вниз, в Уиндебанк. Ему теперь казалось, будто он спрыгнул с поезда много недель назад; это самое долгое время, какое он когда-либо проводил наедине с Миррен. Чем больше он жил рядом с ней, тем сильнее любил.

Он встал и отряхнулся от снега. Довольно колебаний! Пора идти в долину, пока не стемнело. Впереди его ждут громадные барьеры из нерасчищенного снега. До этой дороги у местных властей еще не дошли руки. На шиферной полке лежит пачка писем и счетов. Никаких коробок с припасами.

Дитер, наверное, тоже занят расчисткой дорог. Всех военнопленных бросили на это дело… Бен пошел по нерасчищенной дороге и, чем дальше шел, тем тяжелее делались его ноги, а сердце уходило в башмаки. Странно, но в голове звучал ее насмешливый голос: «Шевелись, копуша, хватит нюни распускать. Давай, вали!» Он стряхнул крошки с замерзшего пальто. Ох, был бы у него другой выход…

Миррен спохватилась, что накрывает стол на двоих, и с досадой смахнула вилку с ножом в ящик. Вероятно, Бен сейчас уже там, где ему хотелось быть, подпирает стойку бара в «Флисе» и хвастается, что уезжает за границу.

Она тоже не прочь погреться на солнышке и бросить всю эту жалкую жизнь. Дом такой же тихий и пустой, как всегда, только вот теперь душа у нее не лежит к нему. Чего-то не хватает – вернее, кого-то – и она отпустила его без всяких уговоров.

Как же семья покроет теперь все убытки? Только затянув пояс. Говоря по правде, ей не хотелось, чтобы Том и Флорри снова перебрались сюда. Тогда ей придется делить кухню с другой женщиной. Дорин – дело другое. Флорри любит сплетничать про всех, а Миррен это не интересно.

Вот Бен мог бы сделать сносной ее жизнь. Но он ушел. Возможно, это знак того, что она слишком долго жила одна, в компании с дедушкиными часами. Поэтому и ищет в нем того, чего нет.

Они чуточку потанцевали, а потом он утешал ее, когда она не могла найти снимки и разрыдалась. Это был у них совсем не ужин влюбленных голубков при свечах. Он и пальцем не пошевелил, не пытался за ней ухаживать. Такие красивые ухаживания бывают лишь в кино, а не в жизни, и уж тем более не в долинах. Тут ухаживание – это что-то вроде договора, который заключается в танцзале или в клубе «Молодых фермеров». А она уж старовата для того и другого. Тут она почувствовала запах подгоревшего молока и вскочила. Самое время утешиться…

Она поставила на пол таз с горячей водой и вылила в него содержимое бутылки, чтобы размягчить ноги. Раз уж она не может пить, то по крайней мере использует спирт для лечения мозолей.

Неожиданно по кухне пронесся ледяной сквозняк, дверь распахнулась, собаки залаяли и завиляли хвостами.

На пороге стоял, ухмыляясь, снеговик; вся борода в сосульках, шинель колоколом, как кринолин. Она в испуге уронила бутылку.

– Теперь будешь ругать меня за это, – проговорил знакомый голос.

– Бен! Почему ты вернулся? Там все так плохо? – Ее сердце радостно застучало при виде его. – Садись, садись… Я приготовлю тебе чай.

– Я прошел половину горы и увидел, что дальше мне не пройти. Тогда и подумал, что еще будут и другие суда, а сейчас не время дезертировать с моего поста. Крэгсайд мой дом, такой же, как и твой, и мне не хочется смотреть, как тут все рушится без второй пары рук. Надеюсь, ты не против…

Он замолчал и, нахмурив обледеневшие брови, посмотрел на таз, в котором она стояла.

Миррен расхохоталась.

– Ты застукал меня во время моего омовения… но, по-моему, ты решил, что я вернулась к пьянству, и пришел, чтобы надзирать за мной. Ох, Бен! Смотри, я просто размачиваю свои мозоли. Вот, понюхай! Это хорошее средство.

Долой нерешительность, теперь или никогда.

– Ты хороший парень, Бен Йевелл. Я никогда еще в жизни не была так рада видеть кого-либо. Дом опустел без тебя. Мне просто не верится, что ты вернулся. Дай я тебя обниму. Я так скучала!

– Тогда что тебя останавливает? – засмеялся он, и его голубые льдинки глаз озорно сверкнули.

Она сорвала с него промороженную одежду и бросила на пол. Ее поцелуй был нерешительный и быстрый, словно птичка клюнула. С тревожно забившимся сердцем она ждала, что Бен в ужасе отпрянет, но он смотрел на нее и не отрывал глаз от ее лица. Тогда она снова поцеловала его, жадно, приоткрыв губы, словно стремилась выпить его сердцевину. Они упали на старый диван, пропахший собаками и углем, и, смеясь, лежали в объятьях друг друга.

– Ой, Миррен, прости меня. Я подумал самое плохое. Хотел застать тебя и пристыдить, а теперь мне самому стыдно.

Она остановила его речи поцелуем.

Бен вернулся домой, и на этот раз она собиралась одарить его настоящим йоркширским гостеприимством, чтобы больше ничто не тянуло его в дальние края.

Перед рассветом она проснулась и почувствовала тепло в постели и массивную мужскую фигуру рядом. Ей захотелось разбудить его поцелуями, и она наклонилась над ним.

– Теперь ты будешь моей единственной грелкой; больше никаких бутылок с горячей водой, – прошептала она. Бен повернулся к ней, дотронулся ладонью до ее груди, ласкал пальцем соски, ласково и неторопливо, словно им некуда было спешить.

Ее руки тоже ответили ему ласками. Между ними не было ни преград, ни каменных стенок; ничто не мешало им дарить друг другу удовольствие и получать его в ответ.

В тот бесценный вечер они перешли через реку по деревянному мосту и превратились из друзей в любовников, и теперь ее тело жаждало большего. Так и было надо. Вот чего ей не хватало – этого давно забытого ощущения, когда его пальцы гладили ее кожу и зажигали в ее истосковавшемся по ласкам теле огонь, который не погасить никакому бурану.

Бен с улыбкой наклонился над своей возлюбленной. Подумать только, если бы он ушел насовсем, он бы не увидел того радостного огонька в ее глазах, которым она встретила его возвращение. Это его дом, и он будет жить в нем рядом с Миррен всю свою жизнь. Кому нужны чужие края, когда весь мир уместился прямо здесь, в этой постели, и трепещет от желания принять его в себя?

В этом отгородившемся от всех коконе по имени Миррен были и жизнь, и храбрость, и надежда; все, о чем он когда-либо мечтал. Миррен, его любовница, его женщина, его подруга. Он поцеловал ее в шею и усмехнулся.

– Вот ты и стала снова прежней…

Восточный ветер сменился на южный, теплый воздух тек на север, превращая снег в пушистые гусиные перья. Все выглядело таким, как и раньше, но это лишь так казалось.

Перемену почувствовали овцы, закаркали вороны, зафыркали коровы. Скоро ледяные сосульки на водосточных трубах растают в лучах утреннего солнца, а с крутых скатов крыши сползет снег.

Внизу, в долине, экскаваторы расчищали снежные барьеры, пробираясь все выше по посыпанной гравием дороге; снегоочистители сгребали с дороги кучи бурого, сырого льда, смешанного с талой водой. Башмаки оставляли мокрые следы.

Наконец-то зима теряла силу. Кроншнепы издавали трели, похожие на ржание жеребенка, когда летали над высыхавшими снежными озерами в поисках места для гнезда. Весна наступала, на ферме Крэгсайд, в спальне, под одеялом росла новая жизнь.

Домашние призраки, довольные, снова удалились в свою привычную темноту.