Книга: 500 евро



500 евро

Я вышла замуж за москвича и переехала из Ленинграда в Москву. Мне было двадцать два года.

Первое время мы с мужем жили у его родителей в коммуналке. Родители – комсомольцы тридцатых годов, идейные, бескорыстные, а значит, бедные. Грубая прямая бедность глядела изо всех углов. Революция ничего им не дала. Само собой разумелось, что они должны революции, а революция им не должна ничего. И даже говорить о материальных благах считалось неприличным.

Тем не менее нам с мужем надо было как-то строить свою жизнь, покупать кооперативную квартиру, рожать детей – все как положено.

Это были времена застоя. Все делалось по блату. Моя знакомая научила меня доставать хорошие продукты. Надо было спуститься в подвал магазина, подойти к рубщику мяса, заплатить ему деньги в обход кассы, и он отрубал кусок мяса невиданной красоты: свежий, розовый, с маленькой круглой сахарной косточкой, как на натюрмортах голландцев. Бери и рисуй.

А наверху в мясном отделе стояла очередь, и им оставались заветренные кости.

Я принесла мясо домой. Свекровь спросила:

– Где ты его взяла?

– В соседнем магазине. В подвале. Хотите я вас научу?

– Не надо, – строго отказала свекровь. – Я не за тем создавала свою страну, чтобы разворовывать ее по подвалам.

– Другие разворуют.

– Пусть. А я встану в очередь, как положено.

– И вам достанутся кости.

– Пусть.

Она не хотела предавать свои идеалы. Для нее двойной стандарт был невыносим.

Тогда я думала, что она просто зашоренная дура, идеалистка. А сейчас я понимаю: ее жизнь, вернее их жизнь, была чище, чем моя и таких как я. Они (комсомольцы тридцатых годов) ели плохое мясо, но спали на чистых простынях, выражаясь фигурально. Их дурили, а они верили.


Мне удалось вступить в кооператив художников. Помог председатель кооператива Медведкин. Ему понравились мои двадцать два года, и он закрыл глаза на то, что мы не художники. Я – учительница музыки. Муж Дима – инженер в конструкторском бюро.

Я помню, что у этого Медведкина в семье произошло несчастье: единственная дочь попала под грузовик, погибла. Он и его жена решили поменять место жительства, потому что в старой квартире им все напоминало о дочери. Медведкин стал председателем кооператива, хотя он тоже не был художником. А может, и был.

Короче, мы въехали в прекрасный кирпичный дом, семнадцать минут от Кремля на автобусе. Центр.

Мой муж вытащил на жеребьевке седьмой этаж. На этаже собралась сплошная молодежь. Все ходили друг к другу в гости, двери не закрывались.

Что такое молодость? Бездна энергии, легкое тело. Мы поглощали жизнь горстями, и казалось, что за поворотом нас ждет новое, неизведанное счастье. Любовь, например, или слава, или мешок с деньгами. Или то, и другое, и третье одновременно.


Моей соседкой справа была незамужняя тридцатисемилетняя Людка. Людка работала редактором художественного журнала, имела к художникам опосредованное отношение. Она казалась мне безнадежно старой, но все-таки привлекательной. У нее были большие серо-зеленые очи с коричневым сектором в правом глазу. Такое я видела только у кошек: коричневая вставка на светлом фоне райка. Считается, что такое вкрапление – примета счастливого человека. Бог метит. Но в случае с Людкой что-то перепуталось. Она постоянно притягивала к себе несчастья. Если ангина, то обязательно с осложнениями. Если пропадал свет – значит, короткое замыкание в Людкиной проводке. Она постоянно теряла деньги, забывала рукописи в метро, ее обманывали и обсчитывали. И несправедливо придирались на работе.

Людка ныла, и было из-за чего. Я ей сочувствовала, но предпочитала держаться подальше. Боялась заразиться ее невезучестью.


Соседка слева – Ланочка. Полное имя – Светлана. Ланочка была замужем за художником Мишей Королевым.

Миша – красавец. Людка впервые увидела его на собрании пайщиков кооператива. Миша пришел один. Он тогда еще не был женат на Ланочке. Людку опалила надежда: вот он, ее счастье. И живет тут же, не надо даже лифт вызывать. Пять шагов от двери до двери. Но… Когда дом был построен, Миша въехал в свою квартиру с Ланочкой.

Людка мысленно сравнила себя с соперницей. Да что там сравнивать… Людка – секси, а Ланочка – ворона, носатая и черная. Где были его глаза?

Однако выбор сделан. Миша не испытывал никаких сомнений, поскольку он не знал о Людкиных притязаниях. А Ланочку он любил всей душой и всем телом. Ему она была красива. Почти совершенна.

Ланочка была другая, чем я.

Ланочка росла в дружной семье, ее обожали родители, потом обожал Миша. Она всегда существовала в любви, поэтому ее становление и развитие было гармоничным. Любовь и достаток – вот что формирует счастливого человека. А ненависть и нищета формируют уголовника. Когда приходится выживать, психика деформируется, вырастают когти и клыки.

Ланочка оставалась нежной женщиной. Сначала о ней заботился высокопоставленный отец, потом обеспеченный муж. От нее требовалось одно: любить. А это самое простое. Люби себе своего мужа. Своего, не чужого. За него не надо биться. Он – рядом, стоит только руку протянуть.

Я тоже любила мужа, но мне плюс к тому приходилось работать, зарабатывать.

В те времена я работала в музыкальной школе. У меня было по десять учеников в день, и я так уставала, что выла в прямом смысле слова. Бежала с работы домой и выла. На меня оглядывались.

Прибегая домой, произносила одно слово: «Жрать». Муж садился на стул, как зритель в партере, и смотрел, как я поглощаю еду. Вдохновенно, жадно и страстно. Это был театр.

Я не любила свою работу, поэтому моя жизнь была безрадостной и даже мучительной, несмотря на молодость, здоровье и внешнюю привлекательность. Когда ты восемь часов в день (рабочее время) отдаешь черту, какое может быть счастье?

Настоящая жизнь началась после первой публикации первого рассказа. Рассказ вышел с предисловием Константина Симонова. Симонов испытал прижизненную славу, поскольку был идеолог войны и певец любви плюс красив и элегантен. В то время редко кто из писателей хорошо одевался. Только Нагибин и Симонов. Получить его предисловие – особая честь.

Я помню, он позвонил мне домой в девять утра. Я еще спала и схватила трубку, не проснувшись окончательно.

– Это Симонов, – сказали в трубке. – Я прочитал ваш рассказ. Он написан зрело и мастерски. Вы не начинающий писатель. Вы просто писатель.

Тут я проснулась – раз и навсегда. Я проснулась для новой жизни.

Симонов давно положил трубку, а я все держала ее возле уха, смотрела в никуда остановившимися глазами.

Вот так приходит судьба: пятнадцать слов по телефону, и твой корабль поднимает паруса и выходит в большие воды.

Итак, вышел рассказ с предисловием Симонова, с моим молодым портретом. Я получила мешок писем. Мне писали солдаты и уголовники из тюрем. Те и другие делали предложение руки и сердца.

Мне предложили написать сценарий для фильма и выпустить книгу. Начинающие кладут на это жизнь, а я получила ВСЕ и СРАЗУ.

Моя соседка напротив по имени Надя говорила своему мужу-журналисту:

– Сядь и напиши рассказ. Даже эта лошадь Вика и то написала, а ты же умнее ее в сто раз.

Журналист действительно был умнее в сто раз, но ум и талант размещаются на разных территориях мозга.

Я не считаю себя глупой, но интеллект – не самая сильная моя сторона. Моя сила – интуиция. Я вижу человека внутренним зрением от макушки до пяток и на три метра в глубину.

Лошадью я не была. Лошадью как раз была моя соседка Надька, но не об этом речь. В те времена никто не мог заподозрить во мне талант. Моя мама спрашивала: «Кто за тебя написал? Михалков?»

Режиссер Ростоцкий мне сказал: «Я думал, что ты ходишь с папиросой на длинном мундштуке и в перекрученных чулках. А ты – обычная баба с сиськами».

Он был неправ. Во-первых, я без сисек, максимум второй размер, а во-вторых – я не обычная баба. Я могу притвориться обычной. Но я – другая. Моя планета: письменный стол, чистый лист бумаги и сосредоточенность. Мне интересна по-настоящему только эта жизнь – между небом и землей. А все остальное – это сопутствующие товары.

Я начала жить в свои двадцать шесть лет, когда опубликовали мой первый рассказ. Все, что было до этого, включая любовь, – не имеет красок. И все, что было после, – тоже легкий мусор. Исключение – материнство.

Мы на седьмом этаже забеременели все и разом: я, Ланочка, Надька и еще две пары. Ходили с животами, а потом с колясками. У Ланочки родился мальчик, у меня девочка. Я до сих пор скучаю по своей маленькой дочке. По ее мордочке, запаху, первым словам. Сейчас она выросла, у нее свои дети, но я все равно вижу в ней ту, годовалую. Я до сих пор слышу, как она произносит: «Баба ся, ся, ся…» Это значит: «Баба шла, шла, шла, пирожок нашла».

Сейчас вспоминается только счастье материнства. А ведь есть еще и каждодневный труд, тяжесть одинаковости. Как лошадь в шахте по кругу. Довольно утомительно и скучно. Тогда почти не было домработниц. Домработницы появились последние двадцать лет в связи с развалом Союза. В шестидесятых годах все падало на одни руки. Это называлось «женская доля».


Однажды вечером заглянул Ланочкин муж, Миша Королев.

– Сходим в кино, – предложил он мне. – Меня Ланка отпустила.

Я тут же стала одеваться.

– А я? – спросил муж.

– А ты с ребенком посиди, – распорядилась я.

– Интересно… – обиделся муж.

– Но ведь ребенок не может остаться один.

И в самом деле.


Мы с Мишей отправились в соседний кинотеатр. Половина зала была из нашего дома.

Соседи округлили глаза. Все знали, что у Миши и Ланы грудной ребенок, и с какой это стати он приперся в кинозал с чужой женой. Совесть есть?

Да и я не лучше. Стою себе как ни в чем не бывало. Ищу свое место.

Мы с Мишей уселись в середине зала. Свет погас.

Я подозревала, что Миша начнет оказывать знаки мужского внимания, возьмет за руку, например. Ко мне приставали все и всегда, на всякий случай, вдруг повезет… Но Миша сидел себе спокойно и ни о чем таком не думал. Когда ему хотелось сделать комментарий, он чуть склонялся к моему уху, чтобы не мешать остальным. Миша вел себя незаинтересованно, будто он пришел с другом, а не с молодой женщиной, почти девушкой.

Кино окончилось. Все встали. Соседи по дому старались не смотреть в нашу сторону, брезгливо отворачивались, а некоторые, наоборот, пялились.

Мы пошли домой. Миша пребывал в прекрасном настроении. Легкий морозец бодрил. Миша взбежал на пологую горку и съехал на ногах. Я тоже взбежала и съехала. Мы были счастливы тем, что поменяли картинку перед глазами. Вместо кормления, пеленок, качания на руках – вольная пробежка по морозцу и луна над головой. И свобода, пусть даже временная и короткая.

Миша стал рассказывать, как он познакомился с Ланочкой. На автобусной остановке. А через месяц они поженились. Любовь вспыхнула сразу и, не угасая, горит ярким пламенем. Он иногда думает: какой был бы ужас, если бы он пришел на остановку в другое время. Опоздал.

Кто-то считает Ланочку похожей на ворону, а для него она похожа на царицу Клеопатру. И действительно похожа. И понятно, почему Клеопатра соблазнила двух царей: Цезаря и Антония. Было в ней нечто большее, чем красота.

Я с Ланочкой дружу и никогда не создам аварийной ситуации, да и Миша не мастер для ситуаций. Есть мужчины, которые постоянно шьют глазами по сторонам, ищут приключения на свою задницу. Они называются «бабники». Миша не бабник. Он однолюб. Людка дразнила его «одноюб», в смысле бегает за одной юбкой.

Однолюбы способны ценить то, что имеют. Им повезло. И с ними повезло.

Мой муж совмещал в себе бабника и семьянина. Самый распространенный тип. Эта категория мужчин называется: «заботливый, неверный муж».

Однолюбы, как правило, люди занятые, увлеченные делом. Жалко тратить время на суетное, преходящее.

Миша был из таких, но ему, как и мне, хотелось прерывать одинаковость жизни. Все-таки семья – это, как ни говори, болото, которое засасывает. И хотелось вытянуть себя за волосы, как Мюнхгаузен, и кинуть в праздник, даже такой незначительный, как кино.


Мы стали довольно часто бегать в кино. Соседи привыкли и уже не обращали внимания. Сплетничали потихоньку, но скоро перестали, поскольку ничего не менялось. Семьи оставались в прежнем составе. Дети стремительно росли. Через год они уже ходили, а через два начинали говорить.

Наш седьмой этаж жил весело. Мы постоянно собирались без видимых причин, пили и пели, радовались жизни. У Миши была любимая песенка, я запомнила первый куплет:

Капитан сказал матросам:

«Поднимайте паруса!»

Сам пошел к себе в каюту

Рвать на жопе волоса.

Я смеялась. Это было смешно и бессмысленно одновременно. Приходили соседи, Людка и Надя со своим умным Женей. Перемещались из квартиры в квартиру. Весь седьмой этаж включался в праздник. В двадцать шесть лет жизнь кажется бесконечной. Не будет ни старости, ни болезней. Всегда все будет так, как сейчас. Миша любил стащить с себя рубаху и играть бицепсами. Все невольно любовались его рельефным торсом. А Ланочка говорила:

– Это наследственное. У него дед был грузчик из Таганрога…


Мне удалось купить в немецком магазине пояс-корсет. Пояс утягивал бедра, застегивался на бесчисленное количество мелких крючков. Подобную сбрую наверняка надевала Вера Холодная в период немого кино. Было в этом корсете нечто неуловимо женственное, трогательное и интимное. И немножко вызывающее. Впору выскакивать на сцену и танцевать канкан.

Мне стало обидно, что никто не видит. Муж не считается. Нужен глаз художника.

Я забежала к Ланочке и тут же в дверях похвасталась:

– Посмотрите, что я купила… – И задрала юбку. И победно огляделась по сторонам.

В кресле сидел отец Ланочки, профессор Шумский, и ее мама – крупная пожилая женщина. Здесь же присутствовал Миша, которому ничего не оставалось делать, как посмотреть на мой прикид.

Все молчали.

Молчание бывает разное, а именно: нежное, скорбное, испуганное. Это молчание было ошеломленным. У профессора в глазах стоял вопрос: что сие означает? Пришла молодая девица, задрала юбку, показала практически голый зад.

Жена профессора не сомневалась, что демонстрация белья предназначалась Мише. Мишу открыто соблазняют на глазах у жены.

Ланочка не сомневалась ни во мне, ни в Мише, но она была смущена нарушением протокола. У старших своя мораль, и не следует смущать их в доме родной дочери. Что за расхристанность? Неужели меня никто и никогда не воспитывал?

Миша посмотрел взглядом художника. Ему понравился цвет, серо-голубой, фактура. Смутило количество мелких крючков, их надо расстегивать-застегивать – хлопотно и непрактично. Моя задница его не интересовала – необходимая составляющая в человеческом наборе. Ведь не бывает людей без задницы. Тем не менее я почувствовала общую неловкость и смылась восвояси.

На другой день Миша за мной не зашел и в кино не пригласил. И на третий день не зашел. Что бы это значило? Вместо того чтобы гадать, я решила выяснить.

Зашла к Ланочке. Смеркалось. За окном горел фонарь. Вокруг фонаря мельтешили снежинки. Миша сидел в кресле, виновато втянув голову в плечи. Ланочка с решительным видом толкла пюре.

– Ну чего? В кино не пойдем? – догадалась я.

– Разлучают… – шутливо отозвался Миша.

– Никаких кино, – отрезала Лана.

– Почему? – поинтересовалась я.

– Потому что в моей семье не должно быть никакой двусмысленности, – отчеканила Лана. – Особенно в глазах моих родителей. Когда приходят папа и мама, все должно бе-зу-ко-риз-нен-но.

Буква «з» у нее не получалась, язык проскакивал между зубов.

Я повернулась и ушла.

Меня заподозрили в двойной игре. Получалось, что я подрываю основу их семьи, а я была чиста, как родниковая вода. Непорочна, как в первый день творения. Возможно, я была излишне непосредственна, как собака, которая мочится при людях. Ну и что? Разве Лана меня не чувствовала? Значит, не чувствовала. Тогда ничего не надо. И дружбы не надо.

Я расстроилась и закрыла дверь в свою душу, и щелкнула защелкой.

Говоря откровенно, я не испытывала к Мише никакой тяги. Он был хороший мальчик, а мне нравились плохие мальчики.

Короче, я обиделась на Лану. Я к ней всем сердцем, а она – «бе-зу-ко-риз-нен-но».

Но и Лана любила меня всем сердцем и не могла быть со мной в долгом конфликте.

Через несколько дней она позвонила в мою дверь. Я открыла. Она стояла молча. Все было понятно. Она пришла каяться и мириться.

Я жаждала примирения, но мне надо было как-то ее цапнуть. Отомстить за унижение.

– Бе-зу-ко-риз-нен-но… – передразнила я, при этом повторила ее шепелявость на букве «з».

Ланочка тихо заплакала. Подняла на меня умоляющие глаза в слезах.

– Давай не будем портить дружбу…

Я тоже не хотела портить дружбу и обняла молча.

Милая, светлая Ланочка. Как она хорошо сказала: давай не будем портить дружбу…



Я запомнила эти слова навсегда. Дружба долгосрочнее чем любовь. Дружба не предает в отличие от любви.

Дружба – важнейшая составляющая человеческой жизни. И если она есть – ты становишься сильнее, защищеннее и счастливее.


Дети подросли. Мы укрепились материально. Появились какие-то деньги. Почти все соседи съехали с седьмого этажа, расширили свою жилплощадь, поменяли адреса. Я отчалила в новостройку на краю леса. Там еще сохранились деревенские избы, паслись коровы. Моя маленькая дочка никогда не видела коров и спросила:

– Это кто? Большая собака?

Ланочка с Мишей перебрались в центр, к Киевскому вокзалу.

Мы стали реже видеться. Общались в основном по телефону. Иногда выбирались друг к другу в гости. У Ланочки с Мишей – очень красивая трехкомнатная квартира. Все стены завешаны работами Миши. С этих холстов считывалась его доверчивая душа, сходная с душой Пиросмани.

Миша и Ланочка по-прежнему были влюблены друг в друга. Не шныряли глазами по сторонам, как другие пары, и я в том числе. Мне всегда казалось: я что-то упустила и надо успеть. Характер, ничего не поделаешь.

Моя карьера шла вперед и вверх. Я жаждала любви, надежды, тихой славы, а еще лучше – громкой славы.

Меня с головой накрыла новая любовь. Мой избранник – журавль в облаках. Он обладал многими достоинствами и многими недостатками, как любой из нас. Мне досталось то и другое в равных долях. Со мной он был любящий, жертвенный, великодушный и одновременно скользкий, как обмылок, подлый, трусливый.

Был случай, когда я хотела выкинуться из машины на дорогу.

Журавль откуда-то прилетел, я его встречала в аэропорту. Мы взяли частника – старенькая, страшненькая машина.

Он сказал… да не важно, что он сказал… важно, что это было предательство и позор для меня. Меня захлестнуло черной волной. Я метнулась к дверце машины (мы сидели на заднем сиденье), я хотела распахнуть эту дверцу и выбросить себя на дорогу, но ручки оказались срезаны. Их не было. Открыть было невозможно. Журавль мгновенно схватил меня и оттащил от дверцы.

Через пять секунд я уже пришла в себя. Состояние аффекта осело во мне, как пена.

Кто срезал ручки? Кто подсунул в аэропорту эту машину? Мой ангел-хранитель, кто же еще.

Если бы ручки были на месте, я выбросилась бы на дорогу, а сзади, возможно, шел автобус или грузовик. Они не успели бы затормозить, и раздался бы хруст моих костей, черепа… Именно так бы и было. Я погибла бы на грязной дороге, как собака. А журавль постарался бы это дело замять, и ему бы это удалось. А его родственники распустили бы слух, что я сумасшедшая. И все бы поверили. И я еще оказалась бы виноватой. И меня бы не было сейчас. Не было бы моих книг, моя дочь росла бы сиротой и подранком, а моя мама каждый день рыдала бы в свои ладони…

Но я есть. Я – другая. «Все что было, все что ныло, все давным-давно уплыло». Журавль при ближайшем рассмотрении оказался ощипанной синицей.

Время от времени он звонит в мой дом. Хочет услышать мой голос. Не может поверить в мою автономность. Ведь я хотела умереть из-за него… А сейчас не хочу.

Мы разговариваем вежливо и нейтрально. Однако эта вежливость – не строительный материал. Из нее ничего нельзя построить, кроме собачьей будки без собаки. Собака давно сдохла. А жаль…

«Капитан сказал матросам: “Поднимайте паруса!”, сам пошел к себе в каюту рвать на жопе волоса…»

Раньше я думала, что это бессмыслица, а это – про любовь. Формула любви. Вначале мы устремляемся под парусом в неведомое, а потом натыкаемся на предательство и тонем в одиночку.


Миша Королев заболел. У него на шее под ухом выросла шишка величиной с грецкий орех.

Взяли на биопсию. Ждали результата, который должен был прийти через десять дней.

Миша был напряжен.

В далекой юности, когда Миша учился в девятом классе, он был влюблен в девочку Аню Цветкову. Аня вдруг заболела и очень быстро умерла. Ее болезнь называлась длинно и сложно: лимфогранулематоз. Миша до сих пор помнил вспухшие лимфатические узлы у нее под ухом. Он ходил к Ане в больницу каждый день и сидел до ночи.

Ане становилось все хуже. Ей казалось: это из-за больницы. Больница ее убивает.

Однажды Аня попросила:

– Укради меня…

И Миша ее украл. Дождался темноты, завернул в одеяло и вынес на руках. Она была легкая. Ничего не весила.

Миша остановил какую-то машину и отвез Аню домой.

Дома стены помогают. Но не помогли…


В указанный день Миша позвонил. Врач не отвечала прямо. Мялась. Темнила. Миша спросил:

– Это лимфогранулематоз?

– Похоже, – уклончиво ответила врач и поспешила положить трубку.

Миша тоже опустил трубку, и тут же из-под руки брызнул новый звонок. Это звонила Мишина мама с очередной трагедией: она забыла сумку в рыбном магазине, а в сумке – все деньги и документы, продавщица клянется, что сумки не было, а она точно помнит, что оставила сумку вот здесь, на мраморном прилавке, какие все сволочи, теперь надо восстанавливать документы, а это кипяток, и особенно жалко сумку. Сумка из крокодила, ей подарила Илона, привезла из Америки, у нее никогда больше не будет такой сумки, да и на какие шиши, все деньги пропали.

Миша молчал, полностью погруженный в новую реальность: лимфогранулематоз.

Мать шуршала, сыпала словами, как дождь по железной крыше. Потом замолчала и спросила:

– Ты меня слушаешь?

– Слушаю, – ответил Миша.

– А что же ты молчишь?

Миша мог сказать: «Я умираю». Но зачем пугать близкого человека?


Мишу положили в больницу. Ланочка бегала к нему каждый день, носила баночки с едой: первое, второе и десерт.

Ланочка не верила врачам. Она не представляла себе, что в Мише может обитать ядовитая, злокачественная клетка, которая грызет и подтачивает. Настанет день, и болезнь двинется в обратную сторону, и все будет как раньше. Ланочка так истово уверовала в исцеление, что ее вера перекинулась на Мишу. Он надеялся до последнего дня и не понял, что умер. Просто вдруг все померкло и исчезло.

Что было дальше, знать не дано.

Ланочка пришла на другой день и увидела пустую незастланную кровать.

– А куда вы перевели Королева? – спросила она у медсестры.

Медсестра не ответила. Не смотрела на Лану. Очень трудно сказать: «В морг». Просто невозможно. И тем более невозможно это услышать.


Хоронили по православному обычаю на третий день. Ланочка впервые увидела мертвого Мишу и воскликнула удивленно:

– Это не он! Не он!

В гробу лежало тело без души. Лана его не узнала.

Миша выглядел хорошо, как ни странно это звучит. Лицо было спокойное, неизмученное, отрешенное. На шее – шелковый шарф. Сам Миша был не здесь, и все, что здесь, уже не имело к нему никакого отношения. Даже Ланочка.

Я стояла возле нее, крепко держала за руку. Я перекачивала в нее свою энергию, чтобы она продержалась, чтобы у нее хватило сил пройти круги ада. Мама Миши время от времени взглядывала на вновь прибывших. Вокруг гроба собралось много знаменитостей. Ей это льстило. Это повышало статус ее сына, хотя бы и мертвого.


Поминки были не тягостные, а можно сказать – светлые. Мишина жизнь – чистая, прозрачная и талантливая, как музыка Моцарта. Так и вспоминали. Кто-то рассказал, как он носил с помойки антикварную мебель. Тогда в моду вошли чешские полированные гарнитуры, а антиквариат выбрасывали на помойку.

Кто-то показывал, как Миша танцевал раздетый по пояс, поигрывал бицепсами.

На столе – его любимые блюда плюс черная икра – тогда это было доступно. И конечно же водка, неограниченно.

Лана не плакала. Она казалась суровой и сосредоточенной. До сих пор не верила в случившееся. Ей казалось, что сейчас откроется дверь, Миша войдет, обрадуется гостям и присядет к столу.

Возле меня справа сидел художник Костя Балашов. Он проговорил задумчиво:

– Сколько хороших людей собралось… Ко мне столько не придет.

– А ты что, собираешься? – спросила я.

Костя пропустил вопрос. И задал свой:

– Ты придешь на мои поминки?

– Конечно, – уверила я.

Я полагала, что это шутка и весь разговор – шутка, не более.

Я не знала, что Костя серьезно болен, а Костя знал.

«Смерть самых лучших выбирает и дергает по одному» – так писал Высоцкий.

И его самого тоже смерть выдернула на середине дороги.


Пришла перестройка. И следом за ней – массовое обнищание. Бандиты стали официальной прослойкой общества. Они не стеснялись своей специализации. Киллер – такая же профессия, как и все остальные.

Общество разделилось на бедных и богатых. Раньше не было такой полярности.

Союз писателей – это государство в государстве со своими чиновниками, генералами, гениями и диссидентами.

В стае обезьян существуют четкие приоритеты: еда, размножение и «главный бабуин». Переводя на человеческий язык: деньги, любовь и власть.

Власть давала и деньги, и женщин (еду и размножение), поэтому наиболее энергичные рвались во власть.

Во время перестройки Союз писателей тоже закачался и раздробился на мелкие союзы. Литературные генералы ушли в отставку, ходили слухи, что главный бабуин Балакин торгует на базаре солеными огурцами. Жена закатывает в банки, а он реализует. Ничего стыдного. Гораздо позорнее сидеть в президиуме, зевать бровями и возглавлять никому не нужное собрание.

Несколько писателей, не больше десятка, оказались конвертируемы. Я тоже попала в эту первую десятку.

Меня пригласили на Франкфуртскую ярмарку. Я имела большой успех, как Наташа Ростова на первом балу. Мое тщеславие пело и плясало, приятно быть востребованной. Однако я понимала, что внимание ко мне – это не что иное, как внимание к собственной прибыли. Если я сейчас упаду и умру, через меня переступят и побегут к следующему автору, которого можно купить за копейки, а потом выгодно продать. Звериный оскал капитализма. Но и у социализма оскал не менее звериный.

Я заключила договор со швейцарским издательством. Получила деньги. Построила дом на земле и купила шубу. А в придачу купила юбку и сапоги и подарки своим близким и далеким.

В сорок пять я впервые оделась по своему вкусу, а не в обноски спекулянтов.

Для меня эти лихие годы оказались временем «сбычи мечт». Сбылись мои приоритеты, а именно: деньги, любовь и власть.

Любовь всегда была при мне. Я хронически любила своих детей и свою профессию. Желательно, конечно, любить мужчину, но, как гласит английская пословица: «Чтобы красиво подраться, надо двое». Чтобы сложить счастье, надо двое, а мне попадались либо сволочи, либо стебли от одуванчиков. Я притягивала к себе слабых.

Зависеть удобно только от себя. Как сказал Маркес: «Самый честный союз – это союз с одиночеством».


Однажды меня пригласили в Уфу на форум интеллигенции. Я уже писала об этом. Надо было лететь в Уфу на один день. Гостиница не предусматривалась, гонорар не предусматривался. Просто прилететь в Уфу, и прямо с самолета – на радио, потом на телевидение, оттуда – выступать перед студентами, потом встреча с интеллигенцией, короткое чаепитие – и назад. На самолете.

Я выслушала предложение и отказалась. Каким надо быть идиотом, чтобы бесплатно метаться по Уфе, как заяц во хмелю, и два раза взлетать и садиться на отечественном самолете…

Мне позвонил руководитель этой поездки, главный бабуин. Я его глубоко уважала и не смогла сказать нет. Я подумала: всего один день. От меня не убудет.

Я приехала в аэропорт и увидела в центре зала группу писателей. И обомлела. Старые люди в старых одеждах. Хлам. Седые головы, желтые лица, дубленки на искусственном меху, плащи из клеенки. При этом состав – звездный: философы, критики, живые классики. Во что превратило их время… Посреди зала стоял табунок холстомеров, откинутых за пределы игрового поля. Мне стало стыдно за свою шубу. Выделяться – нескромно и даже отвратительно. Но куда денешься? Не уходить же обратно.

Самолет взлетел и тут же разгерметизировался. Летающий гроб. Пришлось вернуться обратно в этот же аэропорт.

– Сели, – с облегчением сказала я Генриху Боровику.

– Сели, – согласился он. – Только где?

Он был уверен, что мы уже разбились и сели на том свете.

Я не сдавала багаж и тихо, по-английски покинула делегацию. Вышла на улицу. Обернувшись, я увидела через стеклянную дверь, как вся делегация поднимается по лестнице в зал ожидания. Будут ждать, когда починят самолет.

Что их гонит? За чем они устремляются за тридевять земель на скомпрометированном самолете? Потом поняла: за собой. Они хотят прокричать свои ценности, которые они накопили за жизнь. Они хотят быть не в ауте, а в центре поля, играть свою игру. Совсем недавно им внимала вся страна, а сейчас это никому не интересно. Они замкнулись в своем самолюбии, но им необходимо крикнуть: «Я царь еще!» И за этим они летят в Уфу. И не жаль им здоровья, не надо денег. Святые люди.

Еще в самолете я обратила внимание на политика из Дагестана. Он сидел в кресле и готовился к докладу. Когда стало известно, что самолет технически неисправен, он не поднял головы от блокнота, продолжал накидывать тезисы. Особое кавказское достоинство: не обнаружить страха перед смертельной опасностью. Разобьемся – значит, такова воля Аллаха. Не попрешь ведь против Всевышнего.

Даже в период смуты такие люди не теряют своей человеческой сущности. Им – спокойно. И с ними – спокойно.


Я возвращалась на такси домой. За окном мела поземка. Декабрь. Я жадно всматривалась в то, что за окном. У меня было чувство, будто я спаслась, выскочила из горящего дома и живу дальше.

Когда я вернулась, мне открыла домработница. Она меня не ждала. У нее были свои планы на мое отсутствие. Я явилась как с неба в прямом и переносном смысле. У домработницы покривилась морда. Голые сиськи висели до пупа. Собралась мыться.

Я для нее – нефтяная скважина, которую хорошо бы выкачать до дна. Ее интересует только прибыль, как и западных издателей, а я сама как таковая не нужна ей тыщу лет, и, если бы я грохнулась с самолетом, она собрала бы свои шмотки, прихватила мои и пошла искать следующую нефтяную скважину.

А что бы я хотела? Преданности и любви за свои деньги. Но любовь за деньги не бывает. Любовь – только за любовь. И преданность – только за преданность.


Ланочка осталась одна.

Сын уехал в Германию, пытался там пристроиться. Миша – на Ваганьковском кладбище, недалеко от братьев Квантришвили. Ланочка – у себя в квартире, без копейки. У нее поразительная способность: не меняться, ни внешне, ни внутренне. Она такая же стройная, улыбчивая, доброжелательная. Так же не расстается с Мишей, устраивает его выставки.

Картины не продаются. Выставки не дают никакого дохода. Наоборот, надо заплатить за аренду помещений, за то, чтобы привезти картины и развесить. Ланочка тратит последние сбережения, но она знает, что Мише это НАДО. Она все делает для Миши.

Организаторы выставок идут ей навстречу. Они чувствуют и понимают, что Ланочка – ангел, и тянутся на ангельский свет. Этого так не хватает в сегодняшнем обществе, насквозь циничном, где все имеет свою цену.

Однако надо зарабатывать. Ланочка изучала в университете физику и математику и может преподавать. Она набирает учеников и бегает по частным урокам. Готовит школьников к поступлению в вуз.

Ученики – самые разные. Есть способные, средние и нулевые. Мальчик с редким именем Тихон весь урок смотрит в окно, думает о своем. Ему неинтересно. Ланочка изо всех сил пытается переключить его внимание на себя, но тщетно. Он необучаем. Лана идет к родителям Тихона и объясняет, что мальчика надо не учить, а лечить. Родители не удивляются и не пугаются. Они и сами знают проблемы своего сына. Просто решили попробовать: а вдруг получится… Не получилось.

Все без исключения ученики Ланочки поступают в вузы. Ланочка имеет высокий рейтинг, как сейчас говорят. Она завалена учениками. Спрос превышает возможности.

Ланочка отказывается от посредственных, оставляет только одаренных.

Работа становится интересной. Эти молодые, новые люди – готовые личности. Они чисты, наивны, красивы.

Какие дети – такое будущее… Послевоенные дети были другие, более зажатые, что ли, зашоренные, задуренные обществом. «Сталин – наша слава боевая, Сталин – нашей юности полет…» А сейчас компьютер – искусственный разум. Интернет – всемирная паутина. Всего два поколения, а люди как с другой планеты. Уму непостижимо…

Однажды Ланочка возвращалась с последнего урока, уставшая как собака. Во дворе своего дома споткнулась на ровном месте и грохнулась с высоты своего роста. Успела подставить руку. Рука хрустнула и исчезла. Ланочка ее не чувствовала. Поняла, что сломала.

Она валялась на земле, пыталась подняться. Не получалось. Она перестала пытаться, просто повернулась на спину, лицом вверх и зарыдала. Над ней стояла луна – огромная, круглая, яркая. Полнолуние. В такие ночи просыпаются вампиры и отправляются на охоту.

Ланочка понимала: никто не придет и не поможет. Если только вампир: подойдет и прокусит горло. Миши больше нет, а без Миши ничего не надо. И жить неинтересно и не хочется.



Ланочка лежала час, может, полтора. Двор был пуст. Никто не подошел. Все сидели по домам. Мобильный телефон валялся где-то дома разряженный. Связь с миром отсутствует. Однако не лежать же тут вечность. Она встала кое-как и пошла домой, держа руку под углом, прижав к груди.


Наша бывшая соседка Людка не исчезла с горизонта. Она звонила мне, а чаще Ланочке. Людка, как и все, нуждалась в деньгах и продавала свои фамильные драгоценности. У нее были серьги Натали Гончаровой, жены Пушкина. Так это или нет – проверить невозможно, но в их стоимость Людка включила тот факт, что серьги когда-то качались в ушах красавицы Натали. Серьги были похожи на маленькие арфы и отвлекали от лица.

Я, естественно, их не купила. У меня и уши не проколоты. Ланочка тоже не могла себе позволить бриллианты величиной с фасоль.

Людка тщетно искала покупателей. Богатых еще надо поискать, а за бесценок отдавать обидно.

Я забыла сказать, что Людка была хорошим, опытным редактором. Она работала в серьезном издательстве, которое выпускало альбомы художников. Но при перестройке издательство развалилось. Рассыпали уже набранные альбомы. Все под нож.

Людка оказалась без работы и без денег, разумеется. При ней остались только серо-зеленые глаза с карим треугольничком и серьги Натали Гончаровой.


Ко мне обратился артист кино, в прошлом красавец, ныне драный петух. Он захотел написать историю своей жизни с ее небывалыми взлетами. Эта история должна была остаться потомкам.

Прошлый красавец позвонил мне по телефону, наговорил комплиментов, типа я поклонник вашего таланта…

Я не понимала: что он хочет? Что может хотеть драный петух от утки? Петух сообщил, что хочет нанять меня летописцем его жизни. Он мне наговорит на магнитофон, а я потом расшифрую и запишу с присущим мне блеском.

Я не обслуживаю чужие замыслы. У меня есть свои. Да я и не умею расшифровывать. Для такой работы есть специально обученные литераторы.

Я тут же вспомнила о Людке и подсунула моему заказчику Людкин телефон.

Интрига удалась. Людка с удовольствием записывала и расшифровывала чужую жизнь. Она оказалась при деле и при деньгах.

Людка поблагодарила меня по телефону. Я благосклонно приняла благодарность. Потом она позвонила во второй раз – в общей сложности семнадцать раз с одними и теми же словами. Это было похоже на чеховский рассказ, где чиновник в театре чихнул на лысину генерала и после этого извинялся бессчетное число раз, до тех пор пока генерал не затопал на него ногами.

Я ногами не топала, но стала бросать трубку при звуке Людкиного голоса. При этом говорила: «Плохая связь, я ничего не слышу».


В первой половине жизни годы тянутся медленно, а во второй половине – мельтешат.

Постаревшая Людка в один прекрасный день пришла к постаревшей Ланочке.

– Я принесла деньги. – Она достала пятьсот евро одной бумажкой. – Спрячь их у себя.

Ланочка смотрела непонимающе.

– У меня дома проходной двор. Сопрут, – объяснила Людка. – А у тебя тихо. Найди тайник и спрячь.

Ланочка подумала и спрятала купюру в письменный стол.

У нее был антикварный письменный стол с маленькими дверцами, которые запирались на игрушечные замочки. Эти замочки можно было вскрыть одним ногтем. Но никому такое в голову не приходило. Ланочка жила тихо и уединенно.

Ланочка спрятала деньги. Далее они сели пить чай.

Людка жаловалась на внука, который помешался на гитаре. К нему приходят такие же, и в доме невозможно жить. И запретить невозможно, иначе внук начнет уходить неизвестно куда, к пьянству и наркоте.

Ланочка сочувственно кивала и с ужасом думала о том, что забыла имя Людкиного внука. Она последнее время все забывала, особенно имена.

Однажды неделю не могла вспомнить имя Сильвестра Сталлоне. Отшибло, и все. Тяжелый наследственный склероз. Такая же беда была с ее матерью. В конце жизни мать забыла все. Помнила только события пятидесятилетней давности. Там, в прошлом, все закрепилось прочно и ярко, а в настоящем связи не образовывались.

Вот что делает природа. Она отбирает у человека память. Зачем? Чтобы легче было покинуть этот мир. Если ничего не помнишь, то не о чем и сожалеть.


Деньги лежали в тайничке.

Ланочка о них не думала. Лежат и лежат, есть не просят.

Никаких признаков старости, кроме склероза, у Ланочки не наблюдалось. Она много и легко ходила. Давала уроки. Профессиональная память держится и сверкает, не тускнея. Имена не помнит, а теорему Ферма знает досконально. Ученики ее обожали, а она – их.

Ланочка лелеяла планы на будущее: поехать в Германию, повидать внуков, выпустить альбом с Мишиными рисунками и воспоминаниями друзей, проштудировать последние научные статьи. Физика не стоит на месте, и Лана как педагог должна быть в курсе новых открытий.

Вся страна была потрясена следующим событием: ученому Перельману присудили премию в размере одного миллиона долларов (он доказал гипотезу Пуанкаре). Перельман за деньгами не поехал. Сказал: «Мне не надо».

Все домохозяйки перед телевизором подумали одинаково: «Тебе не надо, отдай мне».

А Ланочка его поняла. У Перельмана есть все, что ему необходимо: письменный стол, мама и голова на плечах. Ему жалко тратить время на поездки и на интервью. У него другие приоритеты.

В стране, где доллар стал национальной идеей, такие люди необходимы. Без таких людей все погрязнет в болоте и чавкнет над головой. Их мало, таких людей, один-два на поколение. Но они есть и держат землю, как луна. Благодаря лунному притяжению земля не соскальзывает со своей оси.

Вот и Миша – как луна. Он не делал научных открытий, просто рисовал и жил по заповедям, не нарушая ни одной из них.


Ланочка возвращалась от ученика.

Возле дома к ней подошли две цыганки, обратились на хорошем русском языке. Они были одеты как цыганки, в юбках и монистах, но их лица были благоприятные, вполне цивилизованные.

Цыганка постарше сообщила Ланочке: есть две норковые шубы, они хотят срочно продать, потому что должны уехать. Шубы дорогие, но цыганки отдадут их за полцены, так как не могут ждать.

Цыганка помоложе держала в руках узел с шубами.

У Ланочки на зиму была дубленка, старая, тяжелая, вышедшая из моды. Хорошо бы поменять ее на норковую шубу. Норка – легкий мех.

– А сколько стоит? – спросила Ланочка.

– За пятьдесят тысяч отдадим.

– Обе?

– Нет. Обе за восемьдесят.

Ланочка задумалась: у нее скопились денежки. На шубу хватит. И на две хватит. Вторую шубу она подарит жене сына – поедет в Германию не как бедная родственница, а с дорогими подарками.

За границей, правда, не любят меха. Жалеют животных, с которых сдирают шкуры. Но если так рассуждать, то можно жалеть и коров, и свиней, и кур, и рыбу, хотя рыба что понимает? У нее мозгов наперсток.

– Померяете? – спросила цыганка постарше.

– Пойдемте ко мне, – пригласила Ланочка.

Она привела цыганок к себе в квартиру. Та, что помоложе, достала шубы – черные, хорошей длины, с капюшоном. Как раз для московской зимы. Единственное, мех не блестел, а был как будто пыльный. И подкладка – ситцевая, бежевая в черный горошек. Слишком дешевая подкладка для дорогого меха.

Ланочка заподозрила, что мех – крашеная кошка, но прямо спросить было неудобно. Нехорошо обижать людей недоверием.

Ланочка достала ключик, открыла тайничок и вытащила оттуда конверт со своими деньгами. Отсчитала восемьдесят тысяч, а остальное положила обратно и закрыла тайничок. Ключик вернула обратно в нижний ящик письменного стола.

Цыганки спокойно наблюдали.

– Можно попросить водички? – спросила цыганка постарше.

– А может, чаю? – предложила Ланочка.

– Спасибо, дай бог тебе здоровья…

Ланочка отправилась на кухню. Цыганки были славные. Кочуют или оседлые – не имеет значения. Люди как люди, и им свойственно испытывать голод и жажду.

Ланочка сделала бутерброды. Заварила чай. Составила все на поднос и принесла в комнату.

Цыганки почему-то передумали пить чай, сказали, что опаздывают и поторопились покинуть помещение. Хлопнула дверь.

Ланочка слегка удивилась, села к столу и стала в одиночестве поедать свои бутерброды: с селедочным паштетом и с докторской колбасой. Раньше, при Брежневе, колбаса была лучше. Она пахла чесночком, а эта не пахнет ничем. Без запаха и вкуса.

Лана съела два бутерброда, потянулась за третьим и вдруг увидела, что тайничок раскрыт на два сантиметра. Лана медленно поднялась на ватных ногах, заглянула в тайничок. Он был пуст. Исчез конверт с ее деньгами и Людкины евро.

Сколько их было? Ланочка не помнила. Может быть, пятьсот? Но это вряд ли. Пятьсот евро не прячут в тайник. Такую купюру можно оставить в кошельке. Значит, пять тысяч одной бумажкой. Это почти четверть миллиона русскими деньгами.

Ланочка кинулась на улицу, чтобы остановить цыганок. Но где их найдешь в людском муравейнике…

Рыдая, она вернулась домой. Стала звонить сыну в Германию.

Сын выслушал и спросил:

– Кто же приводит цыганок в дом?

– А они что, не люди? – удивилась Лана.

– С тобой все ясно, – понял сын. – Пять тысяч я тебе дать не могу, а три дам. Перешлю с Сашей, он завтра летит в Москву.

– Саша Коган? – уточнила Лана.

– Нет. Не Коган.

– А кто?

– Какая тебе разница. Ты все равно его не знаешь…

Сын был молодой и сильный. Его раздражал тормоз матери. У молодых другая скорость.

Шубы цыганки великодушно оставили, но к ним было противно прикасаться, и Лана не понимала, что с ними делать.


Незнакомый Саша привез три тысячи евро. Не хватало еще двух.

Ланочка приехала ко мне домой, рассказала свою историю про цыганок. В ее пересказе цыганки выглядели отнюдь не зловещими.

– Они свободные люди, – объяснила Лана. – Одеваются как хотят и делают что хотят. Полная независимость от общественного мнения.

– Они тебя обокрали, – напомнила я.

– Они же не виноваты, что у них такие понятия. Им работать западло, а есть надо.

Слова «западло» и «понятия» перешли из лексикона бандитов. Перешли и укрепились. Интеллигенция вовсю пользуется бандитской терминологией.

Я вспомнила, как эстрадная певица-цыганка сказала мне однажды: «Меня невозможно провести вокруг пальца. Я – как речка. Меня невозможно обмануть».

Цыгане – речка. Текут себе. Я не берусь их обсуждать. И другим не советую. Это не нашего ума дело. Раз они есть такие, значит, должны быть зачем-то. Бог ничего не делает просто так. Может быть, их манера кочевать означает: ни к чему не прирастать. Не обзаводиться собственностью, не зависеть от нее. Вариант существования. Они не уважают собственность, поэтому легко воруют.

Я вынесла Лане две тысячи евро.

– Не знаю, когда отдам, – созналась она. – Может, через год.

– Не волнуйся, – успокоила я. – Деньги любят сквознячок.

– В каком смысле?

– Уходят, приходят. Свежий ветер. А если их не одалживать, они лежат и протухают.

Ланочка задумалась. Почему-то погрустнела. В радости всегда есть доля грусти, как в дорогих духах – отдаленный запах тления.

Когда-то Ланочка произнесла: «Давай не портить дружбу».

Мы ее не портили, не прерывали и не испытывали. Дружба стояла и стоит, как бетон высшей марки, и от времени только набирает крепость.


Ланочка присоединила деньги сына к моим и положила в сбербанк. Она боялась держать их дома. Цыганки могли вернуться, почему бы и нет? Адрес они знают, с хозяйкой знакомы. Заявятся в гости к своим бутербродам.

Далее Ланочка позвонила Людке и назначила ей встречу в сбербанке.

Людка ничего не поняла, но в сбербанк пришла.

Кассир, молодой парень в круглых очках, снял со счета Ланочки требуемую сумму. Это были десять красивых синих купюр.

– Ты мне давала пять тысяч евро одной бумажкой, – учительским тоном сообщила Лана. – И больше мне ничего не приноси.

– Пять тысяч евро не бывает одной бумажкой, – вмешался кассир. – Самая старшая купюра 500 евро.

Лана застыла как соляной столб. Ей открылась истина: в тайнике лежали пятьсот евро одной бумажкой. Она просто забыла. Склероз подсказал ей лишний ноль.

Видимо, в минуты потрясений что-то происходит с мышцами лица – и челюсть отвисает. Пока Лана стояла, отвесив варежку, Людка цапнула из ее рук все десять купюр и пошла к выходу.

– Люда! – вскричала Лана. – Ты оставляла у меня пятьсот евро…

Последние слова ударились Людке в спину. Людка не обернулась, открыла входную дверь и испарилась вместе с деньгами. Как цыганка. Была и нет.

Ланочка зарыдала в голос. Кассир сочувственно смотрел на нее сквозь круглые очки Гарри Поттера.

– Вы давно знаете эту женщину? – спросил кассир.

– Сорок лет, – ответила Лана.

– Жесть, – отозвался кассир.

– А что делать?

– Ничего. Пипец.

Жесть и пипец. Эти слова перешли из молодежного сленга.


Слепая от слез Ланочка вернулась домой. Необходимо было выговориться. Она позвонила мне. Кому же еще?

Я выслушала и сказала:

– Я позвоню Людке. Я ее опозорю.

– Не надо, – испугалась Лана.

– Почему?

– Мы же не знаем, что ее заставило… А вдруг деньги нужны на внука…

– Могла бы и попросить. Зачем же грабить среди бела дня…

– Может быть, она не могла поступить иначе, – предположила Лана.

– Она просто сука, – объяснила я. – Пользуется тем, что у тебя мозги отлетели.

– А что делать?

– Набить ей рожу.

– А кто будет бить? Я? Ты?

– Никто не будет, – хмуро сказала я. – Мы ее просто забудем.

– Как тяжело…

Лана глухо замолчала, я догадалась, что она плачет.

– Не расстраивайся из-за денег.

– Я не из-за денег. Я из-за Люды. Какая жестокая жизнь. Она заставляет людей терять свое лицо.

– Нельзя потерять то, чего нет.


Я долго не могла заснуть. Не выдержала, позвонила Людке.

– Верни деньги, – приказала я.

– Какие деньги? – удивилась Людка.

– Ты знаешь какие…

– А зачем она туда полезла?

– Куда «туда»? – не поняла я.

– В тайник. Нечего было лезть…

Получалось: Лана сама виновата в том, что Людка ее обокрала.

– Тебе не стыдно? – просто спросила я.

Людка помолчала, потом сказала:

– Время гадское…

– Можно жить достойно в недостойные времена.

– Ко мне пришли, – сообщила Людка.

Кто к ней пришел в час ночи? Кот?

Я поняла, что деньги из Людки не выковырять. Даже если подать в суд, ничего невозможно доказать. Людка скажет, что у Ланочки глубокий склероз, а врачи подтвердят. Оставалось смириться и забыть. Утешало то, что Людка всегда была невезучей, тридцать три несчастья. Можно считать, что ей первый раз повезло.


Я заметила странную особенность: со мной происходило только то, что должно произойти. И никогда наоборот. Например, я провалилась в медицинский институт, куда очень хотела попасть. Со временем выяснилось, что этот провал – главная удача. Окончи я медицинский, работала бы врачом и никогда не стала бы писателем. Так, писала бы что-нибудь для себя и носила в душе глубокую неудовлетворенность, которая отражалась бы на лице и на характере. Далее, я вышла замуж за созерцательного Диму. Был бы Дима деятельным, я стала бы другой. Паслась бы, как корова на лугу. А зачем париться? Все равно все сделают за меня. И преподнесут. Но никто за меня ничего не делал. Все сама: и деньги, и блага, и даже имя. Значит, все мои поражения оказались победами. Кто-то сверху пристально следил за мной и отщелкивал, как таракана, на мою единственную дорогу.

Кто это? Ангел-хранитель? Или мой папа, который умер рано и знал меня только маленькой… А далее он следил за мной из своего зазеркалья, оберегал и направлял. Он меня любил, и я это чувствовала. И сейчас, когда я не могу найти решение какой-то проблемы, я ее бросаю. Я знаю, что пройдет день-другой – и нужное решение выплывет само собой. И я не сделаю ошибки.

«Наши мертвые нас не оставят в беде» – так пел гениальный Высоцкий. Гениальные люди обладают даром прозрения.

Может быть, так оно и есть.


Рука дающего да вознаграждена будет.

Мне предложили принять участие в рекламе и заплатили хорошие деньги. Сквознячок сработал.

В таких случаях надо жертвовать, или, как сейчас говорят, отстегивать процент от успеха. Отдать десятину, как учил Христос.

Я позвонила Ланочке и сообщила:

– Долг можешь не возвращать.

– Почему? – удивилась Лана.

– У меня появились деньги.

– Откуда?

– С неба упали. Ангел-хранитель постарался.

– Твой или мой?

Я задумалась. В самом деле, кто? Миша или папа?

– А может, они дружат? – предположила я.

Действительно, у нас тут своя компания, а у них – своя.


на главную | моя полка | | 500 евро |     цвет текста   цвет фона   размер шрифта   сохранить книгу

Текст книги загружен, загружаются изображения
Всего проголосовало: 20
Средний рейтинг 4.5 из 5



Оцените эту книгу