Книга: Нежный плут



Нежный плут

Нежный плут

 Johanna Lindsey "Gentle Rogue"

Моей невестке Лоури

и ее недавнему счастью -

Наташе Ховард

Нежный плут

Нежный плут

ГЛАВА I

Лондон, 1818 год


Джорджина Андерсен взяла со стола редиску и швырнула ее в угол комнаты. Она не попала в таракана, но редиска пролетела совсем рядом с ним. Редиска разбилась о стену в нескольких дюймах от таракана, который в испуге уполз в ближайшую щель. Задача была выполнена. Если она долго не видела маленьких животных, ей казалось, из ее жизни выпадала какая-то ее малая, но часть.

Она вновь повернулась к недоеденному обеду, посмотрела в тарелку и отодвинула ее с гримасой отвращения. Что бы она только сейчас не отдала, чтобы отведать обед, приготовленный Ханной и состоящий из семи блюд! Неудивительно. Двенадцать лет Ханна готовила для всей семьи и знала все тонкости вкуса каждого члена семейства. Джорджина и во сне видела ее кулинарные изыски, после того как была вынуждена целый месяц питаться стряпней корабельного кока. За пять дней пребывания в Англии она лишь один раз съела что-то по-настоящему вкусное. Это случилось в день их прибытия – Мак отвел ее в хороший ресторан, сразу, как только они остановились в отеле «Элбани». Уже на следующий день они съехали из «Элбани», чтобы поселиться в значительно более дешевом месте. Ну а что же им еще оставалось делать, когда, вернувшись после сытного обеда к себе в номер, они обнаружили, что деньги из их дорожного сундука исчезли!

Джорджи – а так называли ее близкие и друзья – никак не могла обвинить в происшедшем владельцев гостиницы. Она считала, что виновные живут в соседних номерах, вероятно, даже на других этажах. Скорее всего, деньги выкрали еще во время их длинного переезда из порта в Ист-Энде на Пиккадилли в Уэст-Энд, где и располагался престижный отель «Элбани». Они наняли экипаж, сундуки привязали к его крыше. Рядом водрузились извозчик и его помощник. Они же с Маком радостно глазели по сторонам – как же, первое знакомство с Лондоном!

Но если уж говорить о неудачах, то начались они еще раньше. Начались, когда на прошлой неделе они прибыли в Лондон, а их корабль никак не мог пришвартоваться, потому что на предназначенном месте на причале уже разгружался какой-то другой корабль. Пассажиров переправили на берег на лодках, и уже потому они были счастливы. Багажа они ожидали еще несколько дней.

Удивляться, однако, не стоило. Она и раньше знала, что на Темзе всегда возникают корабельные заторы. Каждый год корабли сталкиваются с одними и теми же проблемами, потому что никогда не знаешь, какая будет погода, откуда подует ветер. Ее корабль и с десяток других американских кораблей прибыли почти одновременно. А еще сотни кораблей болтались на волнах, прибыв в Лондон с разных концов света. Именно по причине этих заторов на Темзе ее семья, владевшая несколькими торговыми кораблями, предпочитала не иметь дело с Лондоном. Они воздерживались от торговли с Англией еще до войны. Корабли «Скайларк Лайн» не заходили в Лондон с 1807 года, когда в результате войны с Францией Англия оказалась в блокаде и половина европейских государств прекратила торговать с ней. Компания сочла, что торговля с Дальним Востоком и Вест-Индией не менее выгодна и значительно более удобна.

Даже после того, как ее страна в самом конце 1814 года подписала договор с Англией и урегулировала свои проблемы, «Скайларк Лайн» не возобновила торговлю с Лондоном. И все потому, что снять складские помещения в Лондоне оказалось немыслимой проблемой. Товары по большей части оставались прямо на причале, открытые стихии и ворам. За год пропадало товаров почти на полмиллиона фунтов стерлингов! Если же стихия и воры не до конца портили товар, угольная пыль, окутывавшая порт, довершала дело.

Не было смысла терять доходы и терпеть убытки, когда их можно было с лихвой заполучить на других торговых путях! Вот почему Джорджина прибыла в Лондон не на корабле Скайларков, вот почему она не могла вернуться домой в любое время, когда бы захотела. Все это оборачивалось большой проблемой – ведь у них с Маком на двоих было лишь двадцать пять американских долларов, то есть ровно столько, сколько они имели с собой в момент кражи. Надолго ли им хватит этих денег, они не знали, и потому Джорджина оказалась в меблированной комнате над таверной в Бара, районе Саутворка.

В таверне! Если только ее братья узнают… Они ее убили бы в любом случае уже за то, что она отправилась в плавание, не спросив у них разрешения, воспользовавшись тем, что они находились каждый по своим делам в разных частях света. Как бы там ни было, она отправилась в путь без спроса! Несомненно, в качестве худшего варианта ей следовало ожидать лишения содержания на ближайшие десять лет. Ее наверняка запрут в комнате и каждый из братьев будет бить ее кнутом…

В действительности же они, видимо, только накричат на нее. Хотя пять орущих злых братьев, каждый больше и старше ее, их голоса, сливающиеся в один мощный аккорд, их гнев, направленный на нее, – обо всем этом можно было думать лишь со страхом. К сожалению, подобные мысли не остановили Джорджину, и она пустилась в плавание к европейским берегам в компании Яна Макдонелла, который не находился с ней даже в дальнем родстве. Ей пришло в голову, что здравый смысл, которым в избытке была наделена ее семья, иссяк к моменту ее появления на свет.

Едва лишь она оттолкнула в сторону тарелку с недоеденной пищей, как в дверь постучали. Ей приходилось отказываться от давней привычки говорить на стук: «Войдите!» Досей поры стук в дверь мог означать в ее жизни лишь одно – пришел слуга или кто-то из близких. Неудивительно, ведь за двадцать два года своей жизни она всегда спала в своей постели дома, в Бриджпорте, штат Коннектикут, или в каюте корабля, принадлежавшего «Скайларк Лайн». Конечно, дверь была заперта, и никто просто так и сейчас не сможет войти к ней в комнату, независимо от ее ответа. Мак же не единожды ее предупреждал, что дверь в комнату надо запирать, хотя и сама комнатенка одним своим убогим видом напоминала яснее ясного, что Джорджина не дома, что в этом негостеприимном, преступном городе надо быть настороже.

Гость, однако, был ей знаком. Шотландский акцент безошибочно указывал, что за дверью стоял Ян Макдонелл. Она впустила его, сделав шаг в сторону. Его большая фигура заполнила маленькую комнатку.

– Хорошие вести?

Он фыркнул перед тем как ответить:

– Смотря, как взглянуть, девочка.

– Не нашел никаких окольных путей?

– Нет, но и не оказался в тупике.

– Надеюсь, – сказала она без особого энтузиазма.

Ей и не стоило многого ожидать, когда так мало было им известно. Все, что ей смог сказать мистер Кимболл, один из матросов с «Портунуса», принадлежавшего ее брату Томасу, так это то, что он «был совершенно уверен» в том, будто видел ее давно пропавшего жениха Малкома Камерона на вантах британского торгового судна «Погром», когда корабли проходили неподалеку друг от друга в открытом океане. «Портунус» возвращался в Коннектикут. Ее брат Томас даже не сумел в этом лично убедиться, потому что мистер Кимболл не побеспокоился сообщить ему новость сразу же. Очевидно, «Погром» держал путь в родной порт, хотя, может быть, и собирался заходить в иные порты.

Как бы там ни было, это была первая новость о Малкоме, которого шесть лет назад, за месяц до объявления войны в июне 1812 года, силой забрали в армию вместе с двумя другими матросами с корабля «Нереус», принадлежавшего ее брату Уоррену.

Вербовка американских матросов английским флотом была одной из причин войны. Хуже ситуацию трудно себе и вообразить – Малкома забрали в его самое первое плавание – и все потому, что у него был легкий корнуолльский акцент. Первую половину своей жизни он провел в Корнуолле, в Англии. Родители его поселились в Бриджпорте в 1806 году, не имея ни малейшего намерения возвращаться в Англию. Теперь их уже не было в живых, и Малком стал американцем. Однако офицер с корабля английского военно-морского флота «Девастейшн» и слушать не захотел. На щеке Уоррена остался шрам как свидетельство того, что ему пришлось долго убеждать англичан не забирать всех, кого они хотели, с его корабля.

Позже Джорджина слышала, что команда «Девастейшн» была расформирована и поделена между десятком других военных судов. С тех пор никаких вестей от Малкома не было. Война закончилась, и что именно делал Малком на борту торгового судна – не имело значения. У Джорджины были средства на его поиски, и она не собиралась покидать Англию, пока не найдет его.

– К кому ты на сей раз обращался? – спросила она со вздохом. – К кому-то, кто знает кого-то, кто, может быть, знает, где он сейчас находится?…

Мак усмехнулся.

– Ты говоришь так, как будто мы бесконечно долго ходим кругами вокруг одного и того же места. Но мы здесь всего четыре дня. Тебе не помешало бы занять у Томаса немного его терпения.

– Не упоминай при мне Томаса. Я не могу ему простить, что он сам не пустился на поиски Малкома.

– Он собирался…

– Через шесть месяцев! Ждать еще шесть месяцев! Пока он не вернется из очередного плавания в свою Вест-Индию. Потом еще сколько понадобилось бы времени, чтобы приехать сюда, чтобы найти Малкома, чтобы привезти его домой. После шести лет ожидания я не собираюсь больше ждать.

– Четырех, – поправил Мак. – Они не позволили бы вам выйти замуж до совершеннолетия, хотя Малком сделал предложение, когда вам было лишь шестнадцать лет.

– Это не относится к делу. Если бы кто-то еще из моих братьев был дома, они прибыли бы прямо сюда. Но их нет – на мою беду дома остался лишь оптимист Томас, а в порту из всех судов «Скайларка» – лишь его корабль «Портунус». Знаешь, он смеялся, говоря, что через несколько лет я стану слишком старой и Малком не захочет на мне жениться.

Мак едва удержался от улыбки. Неудивительно, что ее брат рассмеялся. Но девочка никогда и не считала себя красавицей, и она ею не была до девятнадцати лет, в которые вдруг расцвела неожиданной красотой. Ее непривлекательность подкреплялась кораблем, принадлежавшим компании «Скайларк» и переходившим в ее владение по достижении восемнадцати лет. Благодаря этому кораблю проблем с мужем у нее не предвиделось. Мак считал, что именно это и стало причиной сватовства молодого Камерона. Оно предшествовало его плаванию на корабле Уоррена на Дальний Восток. Плавание, которое должно было продолжаться несколько лет.

Да, но прошло еще несколько лет, и все из-за британского высокомерия, которое не к месту проявлять в открытом море. Девчонка не последовала совету своих братьев и не забыла Малкома Камерона. Даже после того как закончилась война и парень должен был вернуться домой, но не вернулся, она решила дождаться его. Томасу бы насторожиться и отложить плавание в Вест-Индию, где ему предстояло зайти в несколько портов. Разве не мог он предвидеть, что Джорджина ничуть не меньше склонна к риску, чем все остальные члены семьи? Это было у них в крови. И разве не знали они, что ей явно не хватало терпения Томаса?

Конечно, Томасу нельзя было простить того, что он решил переложить проблему на плечи своего брата Дру, который всегда делал перерыв между плаваниями, и перерыв мог продлиться несколько месяцев. А уж этот мошенник ни в чем не отказывал своей сестре. Но девчонка не стала ждать и Дру. Она заказала билет на корабль, который отплывал через три дня после того, как отправился в плавание корабль Томаса. Каким-то образом она уговорила пуститься в путешествие и Мака. Причем, сделала это так, будто идея принадлежала ему, а не ей.

– Ладно, Джорджи, девочка, мы не так уж неудачливы в своих поисках. Ведь в Лондоне людей больше, чем во всем Коннектикуте. Было бы хуже, если бы «Погром» не находился в порту, а его команда оказалась распущенной. Человек же, которого я собираюсь завтра увидеть, знает парнишку очень хорошо. Тот же, с кем я говорил сегодня, сказал, что Малком очень хорошо знаком с этим мистером Уилкоксом, так хорошо, что именно вместе с ним он и сошел в порт.

– Что же, звучит многообещающе, – согласилась Джорджина. – Может быть, мистер Уилкокс даже сможет привести тебя прямо к Малкому… Я пойду вместе с тобой.

– Нет уж, – резко возразил Мак, хмуро посмотрев на нее. – Мы встречаемся в таверне.

– И что же?

– Для чего я здесь с вами? Чтобы вы не наделали каких-нибудь глупостей. И так вы уже сделали большую глупость – пустились в плавание без разрешения.

– Мак, пожалуйста…

– Не говорите мне «Мак, пожалуйста», – твердо сказал он.

Однако Джорджина так посмотрела на него, что было яснее ясного – она не отступит от своего. Мак внутренне выругался, отдавая себе отчет в том, что, коли уж она что-то решила, так оно и будет. Доказательство тому – ее пребывание здесь, в Лондоне, а не дома, где рассчитывали найти ее братья.



ГЛАВА II

Карета, в которой ехал сэр Энтони Мэлори, остановилась перед роскошным особняком на Пиккадилли в Уэст-Энде, где жили представители лондонской элиты. Когда-то это была его холостяцкая резиденция. Однако больше она не была холостяцкой резиденцией, потому что он возвращался в нее со своей невестой леди Рослинн.

Джеймс Мэлори, брат Энтони, услышав шум подъехавшей кареты, вышел в холл, немало удивленный появлением женщины, тем более что брат нес ее на руках. Он еще не знал, что она невеста Энтони, того самого Энтони, вместе с которым он делил его холостяцкое жилище.

– О, вероятно, это не для моих глаз!

– Я не надеялся застать тебя дома. Но если уж ты нас увидел, то знай – я женился на этой девушке. – Все это говорилось на ходу, и Энтони при этом не опускал с рук невесту.

– Черт возьми!

– Он говорит сущую правду. – Невеста Энтони засмеялась. – Иначе я не разрешила бы перенести себя через порог!

Энтони на минуту остановился, поймав изумленный взор брата.

– Боже мой, Джеймс, я всю жизнь надеялся увидеть тебя изумленным до потери дара речи. Но ты меня правильно поймешь, если я не буду дожидаться, пока ты, наконец, придешь в себя? – И Энтони быстро исчез на верхней площадке лестницы.

Джеймс наконец, пришел в себя и закрыл рот, потом снова его открыл, чтобы осушить стакан с бренди, который он держал в руке. Потрясающе! Наконец-то Энтони стреножили! Самый известный в Лондоне повеса, самый известный лишь потому, что сам Джеймс покинул Лондон лет десять назад. Но скажите, зачем ему было совершать столь отвратительный поступок?

Конечно, леди красива, и нет слов, чтобы ее описать. Но разве дело нельзя уладить иным способом? Джеймс случайно знал, что прошлой ночью Энтони ее соблазнил. Зачем же еще и жениться на девчонке? У нее нет родителей, некому настоять на том, чтобы Энтони женился на ней. Да и вряд ли кто-то вообще был в состоянии сделать именно так, как поступил Энтони. Пожалуй, старший брат Джейсон, маркиз Хаверстонский, глава семейства. Но он безуспешно пытался добиться этого от своего младшего брата и уже не один год!

Очевидно, никто не приставлял дуло пистолета к голове Энтони, не совершал никаких иных принудительных действий – как же он все-таки решил жениться? Да и не тот человек Энтони, в отличие от Николаса Эдена, виконта Монтисийского, чтобы поддаваться влиянию старших. Николаса Эдена вынудили жениться на их племяннице Реган, или просто Реджи, как звали ее в семье. Энтони и сам нажимал на Николаса с помощью брата Эдварда и всей семьи Николаса. Бог мой, как жаль, его не было в тот момент на месте, чтобы добавить еще несколько угроз от себя лично! Семейство не знало, что к тому времени Джеймс уже вернулся в Англию. Он пытался подстеречь где-нибудь виконта, чтобы как следует проучить бездельника. Он это и сделал, так что мерзавец едва сумел присутствовать на своей собственной свадьбе с Реган, любимой племянницей Джеймса.

Покачав головой, Джеймс вернулся в гостиную, отхлебывая бренди, и решил, что еще несколько глотков напитка помогут ему найти ответ на вопрос. О любви речи быть не может. Если уж Энтони устоял перед этим порывом в семнадцать лет, то теперь он столь же бесчувствен, как и сам Джеймс. Вряд ли речь шла о необходимости завести наследника – количество титулованных мужчин в семье было предостаточным. У старшего брата Джейсона – сын Дерек, который наследовал титулы своих младших дядьев. Эдвард, второй старший Мэлори, имел пятерых детей, все в возрасте, достаточном для создания семьи. Исключением был лишь младший сын Эми. У самого Джеймса тоже вырос сын, хотя и незаконнорожденный, он обнаружил его шесть лет тому назад. Он долгое время и не знал о парнишке, которого мать воспитывала там же, где работала, – в таверне. После смерти матери сын продолжал работать в той же таверне. Джереми было уже семнадцать лет, он прекрасно знал, на что может претендовать, и пускался на самые разнообразные уловки, лишь бы выудить из отца то, что хотел. Бездельник преуспел отлично в этом деле! Поэтому Энтони не было никакой нужды беспокоиться о продолжении рода. Три старших Мэлори уже позаботились об этом.

Джеймс вытянулся на кушетке с графином бренди в руке. Его шесть футов едва на ней умещались. Он размышлял о новобрачных – там, в верхней комнате, и о том, чем они сейчас занимались. Хорошо сложена, чувственные губы… Ответ не приходил в голову Джеймсу, и причины столь странного поступка, на который сам Джеймс никогда бы не пошел, оставались необъяснимыми. Нельзя было не согласиться, что товар, на который он соблазнился, был первосортным. Рослинн Чедвик… О, нет, уже Мэлори.

Джеймс вспоминал, как и сам приволакивался за ней, хотя Энтони уже тогда положил на нее глаз. Когда оба они, много лет назад, были молодыми повесами, то частенько волочились за одной и той же девчонкой, просто азарта ради. Победителем, как правило, становился тот, кого леди замечала первым. Энтони был красавцем, что и говорить, женщина не могла перед ним устоять, но и Джеймс ему не уступал. Хотя братья совершенно не походили друг на друга.

Энтони выше и тоньше в кости, у него смуглая кожа, унаследованная от бабушки, и кобальтово-синие глаза, как у Реган, Эми и у Джереми, сына Джеймса. Последнего это обстоятельство немало раздражало, тем более что Джереми больше походил на Энтони, чем на Джеймса. Сам Джеймс был более типичным представителем семейства Мэлори – светлые волосы, зеленоватые глаза, широкая кость, высокий. «Очень красивый», – как часто говоривала Реган.

Джеймс усмехнулся, вспомнив о ней. Его единственная сестра Мелисса умерла, когда ее дочери было два года, поэтому Реган воспитывали дядья. Она была им всем как дочь. Она, однако, выбрала в мужья этого мужлана Эдена. Что же оставалось, как не терпеть его? Тем более, что Николас Эден уже доказал, что может быть образцовым мужем.

Энтони, конечно, явно не устоял перед натиском. У Эдена, в конце концов, было оправдание – он обожал Реган. Но Энтони обожал всех женщин без исключения. В этом они с Джеймсом были схожи. Джеймсу уже скоро стукнет тридцать шесть, но не было такой женщины, которая сумела бы заманить его в сети брака. «Люби их и оставляй их» – этим девизом Джеймс успешно руководствовался до сих пор и будет руководствоваться им и впредь.

ГЛАВА III

Ян Макдонелл был американцем во втором поколении, но его шотландское происхождение говорило о себе и ярко-рыжей шевелюрой, и легким акцентом. Правда, у него был совершенно не шотландский характер. Мягкий и спокойный, он не менялся все сорок семь лет его жизни. Но каким бы спокойным ни был его характер, он подвергся большому испытанию и прошлой ночью, и в первой половине сегодняшнего дня – и все по вине молодого Андерсена.

Мак жил по соседству с Андерсенами и с детства знал их семью. Он плавал на их кораблях в течение тридцати пяти лет. Начал, едва ему исполнилось семь лет, юнгой у старика Андерсена, дослужился до первого помощника капитана на «Нептуне», принадлежавшем Клинтону Андерсену. Он десяток раз уже отказывался стать капитаном, не желая, подобно младшему брату Джорджины – Бойду, брать на себя всю полноту власти на корабле. Бойд, правда, в скором времени все же согласится стать капитаном. Хотя Мак оставил плавание на кораблях вот уже пять лет, он не мог совсем расстаться с морем. Его нынешняя работа заключалась в полной проверке каждого возвращающегося в порт судна, принадлежавшего компании «Скайларк».

Когда, пятнадцать лет тому назад, умер старик Андерсен, а вслед за ним и его жена, Мак стал приемным отцом их детей, хотя сам был лишь на семь лет старше Клинтона. Но он был очень близким человеком семье Андерсенов. Дети росли у него на глазах. Он давал им житейские советы, когда отсутствовал отец, и научил мальчиков, да, по правде сказать, и саму Джорджину всему, что нужно знать о кораблях. В отличие от их отца, который отсутствовал подолгу и живал дома месяц-другой в году, не больше, Мак находился на берегу и был всегда под рукой.

Как это обычно случалось, когда мужчина больше отдавал себя морю, чем семье, рождение каждого из его детей напоминало о том, когда именно он находился дома. Клинтон был старшим, ему исполнилось сорок. Четырехлетнее отсутствие отца – тот пребывал в плавании на Дальний Восток, отметило разницу в возрасте между ним и Уорреном. Уоррен был на пять лет моложе его. Томас появился лишь через четыре года, а Дру еще через четыре. Когда родился Дру, старик был дома, потому что в тот год его корабль попал в страшный шторм и вынужден был вернуться в порт на ремонт. Одна неудача следовала за другой, поэтому через одиннадцать месяцев после Дру родился Бойд.

Четыре года спустя появилась на свет самая младшая и единственная дочь в семье. Мальчиков брали в море сразу, как только они становились более или менее взрослыми. Джорджина была всегда дома и бегала встречать корабли, возвращавшиеся из плавания. Неудивительно, что Мак очень любил девочку. С ней он провел много времени, отдал ей сил больше, чем любому из братьев. Он отлично знал ее, знал все ее штучки, которые она пускала в ход, чтобы добиться своего. Поэтому он был в состоянии сохранить хладнокровие и перед се последней выходкой. Итак, она стояла рядом с ним в одной из отвратительнейших таверн Лондона. Этого было предостаточно, чтобы любой мужчина захотел бы вернуться на корабль.

Мак был признателен Джорджине – она все же поняла, что слишком далеко зашла со своими понятиями о жизни на этот раз. Она нервничала, как щенок спаниеля, хотя в рукаве у нее был спрятан кинжал, а рядом стоял ее друг. Но ее чертово упрямство не позволило ей уйти прежде, чем появится мистер Уилкокс. Слава Богу, они сумели одеть ее так, что невозможно было догадаться, девушка это или парень.

Мак подумал: только что-то непредвиденное могло помешать Джорджине пойти вместе с ним в таверну. Девочка хотела попросить его купить какую-то одежду, но он убедил ее, что денег у них слишком мало для такой роскоши.

Ее нежные ручки были спрятаны в грубые перчатки, каких Мак еще не видел. Она едва могла взять кружку с элем, который Мак заказал для нее. Залатанные штаны свободно висели на ней, скрывая характерные очертания ее фигуры. Свитер был тоже старым и свободным. Ее собственные ботинки, изуродованные перед тем как быть отремонтированными, легко можно было принять за мужские, брошенные на помойке несколько лет назад. Ее каштановые волосы прятались под шерстяной кепкой, низко натянутой на глаза, так что под ней скрывались и уши, и ее карие глаза, которые она предпочитала держать опущенными.

Она выглядела достаточно убого, но – надо отдать должное – значительно лучше смешивалась с этой разномастной толпой матросской рвани, чем сам Мак. Его одежда, конечно, не была так уж изысканна, но явно выделялась на общем фоне. По крайней мере до той поры, пока в таверну не вошли двое хорошо одетых мужчин.

Удивительно, насколько быстро воцаряется тишина, Когда в привычной обстановке появляются чужаки. Слышно стало только тяжелое дыхание да шепот Джорджины:

– Что случилось?

Мак не ответил и движением приказал ей молчать, по крайней мере те несколько секунд, пока завсегдатаи оценивали пришельцев. Наконец, все решили, что лучше проигнорировать их появление. В комнате опять зашумели, Мак взглянул на своего компаньона: Джорджина невозмутимо смотрела прямо перед собой в кружку эля.

– Это не те, кого мы ждем, а просто каких-то два хорошо одетых проходимца. Необычное совпадение, не более того.

Маку показалось, что он услышал фырканье, потом шепот:

– Разве я не говорила, у них всегда столько высокомерия, что они не знают, что с ним делать.

– Неужели? Всегда? – ухмыльнулся Мак. – Еще шесть лет назад вы ничего подобного не говорили.

– Тогда я просто еще не знала.

Мак едва не расхохотался, так забавен был ее тон и так неприкрыта фальшь. Ненависть, какую питала девушка к англичанам за то, что они похитили ее парня, ничуть не уменьшилась с окончанием войны. Похоже, эта ненависть будет лишь расти, пока парень не вернется домой. Свою неприязнь она выражала крайне мягко или, во всяком случае, старалась выражать. Ее же братья не раз обрушивали всевозможные проклятия на англичан за то, что они вершили несправедливость по отношению к американцам и наносили ущерб торговле. Это было еще задолго до войны, когда впервые блокада европейских портов нанесла им ощутимый ущерб. Если кто и лелеял злые чувства в отношении англичан, то братья Андерсены были среди них.

Уже лет десять назад девочка слышала, как у них в доме англичан не называли иначе, чем «эти высокомерные ублюдки». Ей, правда, тогда все это было безразлично. Она просто сидела и кивала головой в знак согласия с братьями, не вникая в смысл произносимых слов. Когда же англичане протянули свои руки к ней и забрали в армию ее жениха – о, дело повернулось по-иному! Она не слишком кипятилась, как ее братцы. Однако ни у кого не возникало сомнений в том, что она питала глубокую неприязнь и презрение ко всему английскому. Она просто очень вежливо выражала это.

Джорджина почувствовала: Мака позабавили ее слова, хотя и не увидела на его лице улыбки. Ей захотелось как следует ударить его. Она стоит в этих безобразных ботинках, боясь даже голову поднять в этой чертовой дыре, проклиная себя за то, что пришла сюда. А ему смешно! Ей очень хотелось взглянуть на этих расфуфыренных, разряженных в пух и прах лордов. Джорджине и в голову не пришло, что Мак может смеяться над ее словами.

– Мак, помни – Уилкокс. Вот зачем мы сюда пришли. Если, конечно, не произойдет чего-нибудь…

– Ну, не тревожься, – успокоил ее Мак.

Она вздохнула.

– Я просто хочу, чтобы парень поскорее пришел. Ты уверен, что он еще не здесь?

– Здесь полно разных физиономий, но ни одна не принадлежит коротышке с соломенными волосами лет двадцати пяти. По крайней мере человека с такой внешностью трудно было бы не заметить.

– А описание тебе дали точное?

Мак пожал плечами.

– Это все, что у нас есть, и это лучше, чем ничего. Я так полагаю. Но я не собираюсь ходить между столиками и спрашивать каждого… О, твои волосы, де…

– Шш… – зашипела на него Джорджина, не дав сказать ему «девочка». Она немедленно подняла руки, чтобы поправить волосы под шапкой.

К несчастью, свитер поднялся, и стали видны ее обтянутые бедра, никак не похожие на бедра мальчика или мужчины. Так же быстро свитер опустился, и никто ничего не успел заметить. Никто, кроме одного из лордов, которые наделали столько шума своим внезапным появлением. Они сидели ярдах в шести от Джорджины и Мака.

Джеймс Мэлори был заинтригован. Хотя, глядя на него, это трудно было заметить. Они с Энтони зашли уже в девятую таверну, до сей поры, безуспешно разыскивая Джорди Камерона, шотландского кузена Рослинн. Сегодня утром он услышал историю о том, как Камерон пытался заставить Рослинн выйти за него замуж, даже похитил ее, но она сумела сбежать. Вот почему Энтони женился на девушке. Он якобы хотел спасти ее от навязчивого кузена. Энтони, однако, был полон решимости разыскать парня, задать ему хорошую трепку, ошеломить известием о замужестве Рослинн и послать его подальше в Шотландию, предупредив напоследок, чтобы он больше никогда не беспокоил Рослинн. Вся возня затеяна ради того, чтобы защитить свою жену? Или брат был глубже вовлечен в эту историю?

Какие бы ни были истинные причины, Энтони был уверен, что рыжий мужик за стойкой и есть Камерон. Поэтому-то они и уселись как можно ближе, пытаясь подслушать разговор. Ведь они знали о Камероне немного: рыжий, высокий, голубоглазый и говорит с явным шотландским акцентом. Джеймс заметил акцент, когда парень чуть повысил голос, ругая своего младшего приятеля. Акцент был таким сильным, что отдельных слов ни Джеймс, ни Энтони не поняли.

– Я уже достаточно слышал, – сказал Энтони, быстро поднимаясь.

Джеймс, хорошо знакомый с портовыми тавернами, лучше Энтони мог представить, что последует за ссорой. Уже через несколько секунд к ссорящимся присоединится вся толпа, находящаяся здесь же. Возможно, Энтони, как и Джеймс, первоклассный боксер, но джентльменские правила не действуют в подобных заведениях. Пока будешь отражать удары одного человека, ты непременно получишь удар в спину от кого-то другого.

Предвидя именно такой поворот событий, Джеймс схватил брата за рукав и зашипел:

– Ты ничего не слышал. Будь разумнее, Тони. Ты же не знаешь, как много парней, распивающих здесь эль, будут драться на его стороне. Мы можем и подождать немного, пока он выйдет из таверны.

– Ты можешь и подождать. Меня же дома ждет молодая жена, которую я и так слишком долго заставил ждать.

Не дав Энтони сделать и шага, Джеймс позвал:

– Камерон!

Он надеялся, что ответа не последует и дело будет закончено. К несчастью, он получил ответ, которого не ожидал.



Джорджина и Мак вскочили, заслышав имя Камерона. Она постаралась встать лицом к залу, чтобы увидеть Малкома. Вероятно, это его окликнули. Мак же занял наступательную позицию, увидев, как высокий темноволосый аристократ стряхнул руку своего приятеля – блондина, а его глаза враждебно уставились на Мака. Еще через секунду мужчина стоял между ними.

Джорджина ничего не могла поделать с собой. Она разинула рот, глядя на высокого темноволосого мужчину, который подошел к Маку. Ну и хорош же был этот голубоглазый черт! Они помнила, что именно о нем говорил Мак как об одном из лордов. Однако, в ее представлении, он не походил на лорда. В нем не было ничего щегольского. Одежда его отличного качества, но не роскошная. Ни парчи, ни бархата. Если бы не слишком уж модный галстук, он был одет ничем не лучше любого из ее братьев, когда они хотели выглядеть элегантно.

Все это промелькнуло в ее голове, но ничуть не уменьшило нервозности, потому что намерения мужчины не были дружелюбны. Он явно злился, и злость эта почему-то была направлена на Мака.

– Камерон? – спросил он тихо.

– Нет, меня зовут Макдонелл, Ян Макдонелл.

– Ты лжешь.

У Джорджины рот открылся от подобного обвинения, потом она лишь вдохнула, когда мужчина схватил Мака за лацканы и приподнял. Они смотрели друг другу в лицо, яростно сверкая глазами. Мак еле сдерживал себя от негодования. Она не могла позволить им драться. Мак, конечно, любил заварушки, как и любой другой моряк, но не за этим они сюда пришли. И они не могли привлекать к себе внимание. По крайней мере, она не могла.

Джорджина вытащила из рукава кинжал, хотя толком не представляла, как с ним обращаться. Она и не собиралась его использовать, но только пригрозить элегантным господам и заставить их отступить. Но она не успела как следует взять кинжал рукой в огромной перчатке – он выскользнул и упал на пол.

Она запаниковала, вспомнив, что противник Мака был не один. Непонятно, зачем они выбрали именно их с Маком, когда комната была полна завсегдатаев. Она слышала о подобных вещах – о том, что лорды любили поразвлечься, запугивая простых людей своей властью и своим титулом. Она, однако, не собиралась стоять в стороне и ждать оскорбления. О, нет. То, что она собиралась оставаться хладнокровной, вылетело у нее из головы, так она возмутилась несправедливостью и безосновательностью нападения. Такой же несправедливостью, какой была для нее потеря Малкома.

Она повернулась и набросилась на подошедшего слепо, со всей горечью и злостью, со всем негодованием, которое у нее накопилось против всего английского за последние шесть лет. Она пинала и била его, но, к сожалению, только повредила себе кулаки и пальцы. Парень стоял, как кирпичная стена. Это, однако, ее так разозлило, что она не могла остановиться.

Сражение могло продолжаться бесконечно, если бы «стена» не решил, что с него достаточно. Джорджину схватили и подняли в воздух без малейшего усилия, но самый ужас заключался в том, что рука мужчины зажала ей грудь.

В довершение всего темноволосый человек, все еще стоящий лицом к лицу с Маком, громко закричал:

– Бог мой, он – женщина!

– Я знаю, – откликнулась кирпичная стена весело.

– Вы добились своего, поганые трусы! – закричала она на них обоих, прекрасно понимая, что ее переодевание потеряло всякий смысл. – Мак, сделай что-нибудь!

Мак замахнулся на темноволосого человека, но его руку перехватили и прижали к стойке.

– Не стоит, Макдонелл, – сказал темноволосый. – Я ошибся и приношу свои извинения.

Мак был огорчен тем, как легко его вывели из строя. Он был не намного ниже ростом англичанина, но оторвать свою руку от стойки не мог никак. Да если бы и смог, это не слишком помогло бы ему.

Поэтому он принял извинение, и сразу же его рука освободилась от мертвой хватки. Однако блондин все еще крепко держал Джорджину. Мак сразу, еще когда впервые увидел их в таверне, почувствовал, что из них двоих блондин опаснее.

– Отпусти ее, парень, она не сделала тебе ничего плохого. Иначе…

– Спокойнее, Макдонелл, – вмешался брюнет. – Он не сделает девушке плохого. Может быть, лучше выйдем наружу?

– Ни к чему, по-моему…

– Посмотри вокруг, дорогой мой, – прервал его блондин. – По-моему, нам нужно это сделать как можно быстрее. Братец наделал слишком много шума.

Мак осмотрел таверну и выругался про себя. Буквально все присутствовавшие в баре вылупились на девушку, которую высокий парень прижал к себе и нес к выходу, как мешок с зерном. И – чудо из чудес – она не кричала и не вырывалась из рук. По крайней мере, Мак этого не заметил. Ее жалобы затихли после того, как парень покрепче прижал ее к себе. Мак счел, что благоразумнее всего придержать язык и следовать за ними. Он прекрасно понял, что если бы девушку не держал в руках парень столь угрожающего обличья, они вряд ли бы сумели далеко уйти.

Джорджина тоже поняла, что оказалась в большой беде, причем по своей собственной вине. Опасность от этого не уменьшилась. Если кирпичная стена сумеет вынести ее из таверны, она потерпит. Хотя манера, с какой он ее спасал, была совершенно невыносимой. Она вынуждена была с ней смириться.

Однако откуда ни возьмись, появилась буфетчица и взяла его под свободную руку. Хозяйским тоном спросила:

– Я надеюсь, вы не уходите еще?

Джорджина видела из-под надвинутой кепки, что девушка была очень хороша собой.

Кирпичная стена ответила:

– Я скоро вернусь, моя дорогая.

Девушка засияла, даже не обратив внимания на Джорджину. Та с изумлением поняла, что она хотела поскорее оказаться наедине с великаном. Да, вкус некоторых людей совершенно необъясним, решила она про себя.

– Я заканчиваю работу в два часа.

– Значит, встретимся в два часа.

– Две для одного слишком много, я думаю, – сказал один из матросов и преградил им путь к двери.

Джорджина едва не застонала. Матрос был явно из драчунов, как ее брат Бойд. Хотя кирпичная стена был кирпичной стеной, у Джорджины не было времени приглядеться и сравнить, насколько он больше или меньше матроса. Она, правда, забыла о другом лорде, которого тот назвал братом.

Он подошел к ним, встал рядом и вздохнул:

– Джеймс, не стоит тебе оставлять девушку и заниматься этим.

– Да, конечно.

– Я так и думал.

– Убирайся-ка отсюда, – предупредил матрос брата. – У него нет никакого права приходить сюда и красть сразу двух наших женщин.

– Двух? Этот оборванец – тоже твоя женщина? – Брат посмотрел на Джорджину, которая послала ему испепеляющий взгляд. Может быть, поэтому он на секунду заколебался перед тем как спросить.

– Ты – его женщина, милашка?

Ей очень хотелось бы сказать «да». Если бы она, конечно, сумела убежать, пока два высокомерных лорда будут выяснять отношения. Но не стоило полагаться на случай. Она могла сколько угодно злиться на этих двух невесть откуда взявшихся аристократов, особенно на Джеймса, который грубо тащил ее на себе, но в сложившихся обстоятельствах не стоило дразнить судьбу и лучше умерить свой гнев. Она отрицательно замотала головой.

– Ну вот, все и разрешилось, не правда ли. – Голос звучал утвердительно. – Теперь будь хорошим парнем и уйди с дороги.

Матрос, однако, и не думал уходить.

– Он не унесет ее отсюда.

– Черт тебя раздери, – устало вздохнул лорд перед тем, как кулак его врезался в челюсть противника.

Моряк отлетел от них на несколько футов и свалился на пол без сознания. Человек, с которым он сидел за столом, поднялся, но недостаточно быстро. Короткий удар – и он упал вместе со стулом, пытаясь рукой задержать кровь, хлынувшую из носа.

Лорд, подняв вопросительно черную бровь, медленно оглядел присутствующих.

– Кто-нибудь еще?

Мак улыбался у него за спиной, понимая, как разумно он поступил, решив не связываться с англичанином. Никто не двинулся с места. Все поняли, что перед ними классный боксер.

– Очень хорошо сработано, мой мальчик, – поздравил Джеймс брата. – Теперь мы можем, наконец, уйти?

Энтони низко поклонился:

– Только после тебя, старик.

На улице Джеймс поставил девушку перед собой на землю. Она внимательно посмотрела на него при свете фонаря, висевшего у входа в таверну, потом пнула его в голень и побежала. Он выругался и бросился было за ней, но остановился, поняв, что это бесполезно, – она уже скрылась из вида в темноте.

Он повернулся, все еще ругаясь, и увидел, что Макдонелл тоже исчез.

– Куда делся чертов шотландец?

Энтони так громко хохотал, что даже не услышал вопроса.

– Что ты говоришь?

– Шотландец куда-то делся. – Джеймс натянуто улыбнулся.

Энтони сразу посерьезнел и огляделся вокруг.

– Вот она благодарность! Я хотел их обоих спросить, почему они обернулись, услышав имя Камерон.

– Черт с ним, – отрубил Джеймс. – Как же мне ее теперь найти, когда я даже не знаю, кто она такая?

– Найти ее? – Энтони усмехнулся. – Ты любишь, когда тебя бьют? Зачем тебе чертовка, которая мечтает о том, чтобы искалечить тебя, когда другая считает минуты до твоего прихода?

Буфетчица, с которой была назначена встреча, уже больше не занимала воображение Джеймса.

– Она меня заинтриговала, – ответил он просто, пожав плечами. – Но я думаю, ты прав. Маленькая буфетчица вполне сойдет. Хотя она провела у тебя на коленях столько же времени, сколько и на моих.

Но перед тем как направиться к поджидавшему их экипажу, он вновь взглянул на пустую темную улицу, убегавшую вниз…

ГЛАВА IV

Джорджина сидела и дрожала на ступеньках, ведущих в чей-то подвал. Здесь было темно, свет с улицы не доходил. Здание тоже было темным и тихим. Тихой была и улица, удаленная от таверны.

Холодно не было. В конце концов, стояло лето, и погода напоминала погоду ее родной Новой Англии. Дрожала она, вероятно, от всего того, что с ней произошло. Слишком уж много неожиданного случилось в таверне, слишком долго она сдерживала гнев, слишком большой страх пережила. Но кто бы подумал, что кирпичная стена будет так выглядеть.

Она словно наяву видела сейчас его лицо с благородными чертами патриция, тяжелый взгляд, любопытный и ясный, а глаза зеленые, но не темно-зеленые, а бледные, и блестящие, и… Слово, пришедшее на ум, чтобы охарактеризовать его глаза, внушало страх. Такие глаза могли вселить страх в мужчину, оставить в одиночестве женщину. Они смотрели прямо, бесстрашно и жестко. Она опять содрогнулась.

Воображение унесло ее далеко… Его глаза с любопытством смотрели на нее… Нет, не только это. В них было еще что-то, чего она не знала, что-то тревожащее. Но что?

Да какое все это имеет значение?! Зачем она анализирует его внешность? Она никогда больше не увидит его и благодарит за это Бога. Она перестанет думать и вспоминать о нем, как только пальцы на ногах перестанут болеть, напоминая тот последний пинок, которым она наградила его.

Интересно, Джеймс – это его последнее или первое имя? А, все равно. А какие широкие у него плечи! На самом деле кирпичная стена, но какие привлекательные кирпичи! Привлекательные? Она захихикала. Да, на самом деле красивые кирпичи, очень красивые. Нет, нет, о чем это она думает? Он просто настоящая горилла с правильными чертами лица, не более. К тому же англичанин, значительно старше ее, один из тех аристократов, которых она ненавидела, вероятно, из богатых, привыкших покупать все, что им вздумается, и с безрассудной смелостью поступавших так, как им нравится. Такому человеку не нужны правила. Разве он не оскорбил ее? Плут, мерзавец…

– Джорджи?

До нее донесся шепот, не слишком близко. Она не стала шептать, а позвала:

– Сюда, Мак.

Через несколько мгновений до нее донеслись шаги Мака, потом на верхних ступенях показалась его тень.

– Девочка, выходи. Улица пуста.

– Я знаю, – проворчала Джорджина, поднимаясь по ступеням. – Где ты так долго шатался? Они задержали тебя?

– Нет, я ждал неподалеку от таверны и следил, пустятся ли они за тобой в погоню или нет. Я боялся, что тот, со светлыми волосами, бросится за тобой, он был очень зол. Но брат посмеялся над ним. Он оценил твою выходку.

– Как будто он смог бы меня поймать! Этот неуклюжий хромой буйвол, – фыркнула Джорджина.

– Все же не стоило испытывать его нрав, – говорил Мак, ведя ее по улице. – Может быть, в следующий раз ты все же будешь меня слушать.

– Помоги мне Мак, я же не обещала, что буду слушать тебя во всем. Если я виновата, я буду молчать целую неделю.

– Ладно уж, ладно. Нам повезло на этот раз.

– Я признаю, что была не права. Я и на пушечный выстрел не подойду ни к какой таверне, кроме той, где мы живем. А подниматься в комнату буду лишь по черной лестнице. Я прощена?

– Не стоит извиняться за то, в чем ты не виновата. Они, эти два лорда, приняли меня за кого-то, а ты здесь ни при чем.

– Но они ищут Камерона. Вдруг – это Малком?

– Нет, с какой стати? Они подумали, что Камерон – я, потому что я на него похож. А разве я похож на твоего жениха?

Джорджина улыбнулась: хотя бы это сомнение ее больше не тяготило. Малкому было восемнадцать лет, когда она, вся трепеща, приняла его предложение. Он был красивым парнем. Конечно, теперь он уже настоящий мужчина, может быть, даже стал немного выше ростом. Но он такой же смуглый, у него такие же черные волосы и голубые глаза, похожие на глаза высокомерного англичанина, но он лет на двадцать по-прежнему моложе Мака.

– Кто бы он ни был, их Камерон, мне его искренне жаль, – заметила Джорджина.

Мак усмехнулся.

– Испугалась, да?

– Еще бы, их ведь было двое.

– Ты-то имела дело с одним.

Джорджина не стала спорить.

– Мак, что-то в нем было особенное, они с братом вроде и похожи, но не совсем одинаковые. Глядя на них, не скажешь, что это братья. Что-то в нем, я имею в виду Джеймса, было своеобразное. А, ладно, я сама не уверена, что именно имею в виду.

– Удивительно, что ты это почувствовала, малышка.

– Что?

– То, что он был самым опасным из них двоих. Как только они появились в таверне, он обвел взглядом всех присутствующих и каждому посмотрел прямо в глаза. Он бы подрался с толпой находившихся там головорезов и шутя разделался бы со всеми. Несмотря на свою элегантность, он чувствовал себя в грязной таверне как дома.

– Все это ты понял, лишь взглянув на него? – улыбнулась Джорджина.

– Может быть, инстинкт, а может быть, жизненный опыт, девочка. Ты ведь тоже почувствовала это. И благодари Бога, что ты быстро бегаешь.

– О чем ты говоришь? Думаешь, он не отпустил бы нас просто так?

– Меня, может быть, а вот тебя… Он держал тебя так, как будто боялся потерять.

Ее ребра напоминали о хватке Джеймса, но Джорджина только прищелкнула языком.

– Если бы он меня не держал, я бы сломала ему нос.

– Ты попробовала, но не слишком-то успешно.

– Мог бы меня и приободрить немного, – вздохнула Джорджина. – Я переживаю такие испытания!

Мак фыркнул:

– Тебе приходилось и похуже, когда ты жила со своими собственными братьями.

– Да, когда-то, ребенком, я с ними дралась.

– Помню, еще прошлой зимой ты носилась по дому за Бойдом, сверкая глазами.

– Но он-то еще ребенок и ужасный проказник.

– Он старше твоего Малкома.

– То-то и оно! – Джорджина шла впереди Мака и кинула через плечо: – Ты такой же отвратительный, как они все, Ян Макдонелл!

– Девочка, если ты хочешь, чтобы я тебя пожалел, почему так и не сказать? – сказал Мак, с трудом подавив смех.

ГЛАВА V

Хендон, небольшая деревня, находилась в семи милях к северо-западу от Лондона. Поездка туда на двух старых клячах, которых Мак нанял на целый день, была приятным развлечением. Хотя это было уступкой со стороны Джорджины, по-прежнему ненавидевшей все английское. Они ехали по лесистой местности, холмы и долины радовали глаз, вдоль тенистых дорог розовым и белым цветом цвели боярышник и шиповник, на обочине склоняли головки колокольчики.

Сам Хендон тоже был достаточно живописен. Вокруг относительно новой усадьбы владельца теснились домики, среди которых выделялось здание богадельни, выстроенной из красного кирпича. Вокруг небольшого трактира шумел люд, поэтому Мак предосторожности ради предпочел добраться до церкви с высокой каменной башней, расположенной на северном конце деревни. Там они надеялись узнать, где жил Малком.

С удивлением для себя они выяснили, что в Лондоне его не было. Обнаружить это удалось лишь в конце третьей недели томительных поисков мистера Уилкокса, предполагаемого дружка Малкома. В конце концов, оказалось, что никаким дружком он ему не был. Уилкокс, однако, направил их к другим людям. Им повезло – или Маку повезло, – они нашли тех, кто на самом деле знал Малкома.

Первую половину дня Мак работал, зарабатывая деньги на обратное плавание, вторую половину дня занимался поисками Малкома. Джорджина после неудачной вылазки в таверну сидела в своей комнате взаперти, читая и перечитывая одну-единственную книгу, которую взяла с собой в морское путешествие. Она так ей надоела, что однажды Джорджина просто выбросила ее в окно и едва не покалечила выходившего в тот момент из таверны посетителя. Хозяин был так раздражен происшествием, что хотел выселить их на улицу. Но все обошлось. Ее, однако, это маленькое приключение развлекло. Джорджина была готова лезть на стену от тоски или вновь выбросить что-нибудь из окна и посмотреть, что произойдет дальше. Наконец, прошлой ночью Мак вернулся с отрадными вестями – Малком живет в деревушке Хендон.

Уже сегодня, буквально через какие-нибудь минуты, она встретится со своим женихом! Она была так возбуждена, что едва могла вынести свое возбуждение. Она одевалась и умывалась сегодня утром тщательно, как никогда. Потратила на это столько времени, сколько никогда не тратила, не слишком-то беспокоясь о своей внешности. Она надела самое лучшее, что привезла с собой – ярко-желтое платье и спенсер в цвет платью. В дороге они немного помялись. Задорные завитушки надежно прикрывались шелковым беретом, тоже желтого цвета. На лоб и на щеки было спущено несколько прядей. Ветер шевелил их, делая лицо Джорджины еще более привлекательным. Щеки горели румянцем, а губы цвели от розовой помады.

Она так хорошо смотрелась верхом на кляче, что все проезжавшие и проходившие буквально сворачивали шею, чтобы разглядеть Джорджину получше. Однако повышенное внимание, вызванное Джорджиной, было отмечено лишь Маком. Сама она поглощена была своими мыслями, воспоминаниями о Малкоме. Воспоминаний набиралось слишком мало, но тем драгоценнее было каждое из них.

Она впервые встретила Малколма в тот день, когда упала с борта корабля Уоррена – допекла его своей сестринской заботой. Вылавливать ее из воды прыгнули шесть матросов. Правда, в основном они плавали ничуть не лучше ее. Малком в тот момент стоял на пристани вместе с отцом и тоже решил разыграть из себя героя. Джорджина без труда выплыла сама, а вот

Малкома пришлось спасать. Но его поступок произвел на нее глубочайшее впечатление, и она сразу в него влюбилась. Ему было всего четырнадцать, ей – двенадцать, но Джорджина решила, что он самый красивый, самый замечательный парень на свете.

Ее чувства не изменились за последующие годы, хотя при повторной встрече ему пришлось напоминать, кто она такая. И потом – напоминать еще раз. Была вечеринка у Мэри-Энн, на которой Джорджина пригласила Малкома потанцевать, – он чуть не оттоптал ей ноги. Ему уже исполнилось к тому времени шестнадцать, он был почти взрослым, но не слишком интересовался Джорджиной, предпочитая общество Мэри-Энн, более близкой ему по возрасту.

Конечно, она еще не решила, что именно с ним свяжет всю свою жизнь, не давала и ему никаких намеков на то, что ее увлечение может перерасти в настоящую любовь. Миновал еще один год, пока, наконец, она не приняла твердого решения. Свой замысел она осуществила, следуя железной логике. Малком, как и прежде, был одним из красивых парней в городе, но перспективы его нельзя было назвать блестящими. Джорджина знала, что мечтой Малкома был свой собственный корабль. Он собирался достичь поставленной цели тяжелым трудом, самостоятельно пробиваясь в жизни. Она же была вполне самокритична в отношении себя, понимая, что далеко не красавица и в толпе ее просто не заметишь. Все пятеро ее братьев были красивы, но что-то произошло, и единственной в семье дочери красоты не досталось. Зато за ней дадут отличное приданое – в день восемнадцатилетия ей подарят корабль. Она будет, как уже стали пятеро ее братьев, полной владелицей корабля. Конечно, она не сможет стать капитаном корабля, но им станет ее будущий муж. Она ясно дала понять это Малкому.

План был хорошо просчитан, ей даже сделалось слегка стыдно, особенно когда план ее сработал. Малком ухаживал за нею несколько месяцев, до ее шестнадцатилетия, а в день рождения сделал ей предложение. Шестнадцать лет, безумно влюбленная и – безумно счастливая. Она перестала думать о том, что попросту купила своего мужа. В конце концов, никто его не тянул за руку. Он получал то, чего хотел сам. Как и она. Она была убеждена, что Малком испытывает к ней теплые чувства, а со временем полюбит ее так же, как и она его. Таким образом, все было бы замечательно, если бы не проклятые англичане!

Они вмешались. Ее братья пытались вмешаться тоже. Она узнала, к своему удивлению, что они лишь из сочувствия разрешили помолвку, полагая, что до восемнадцати лет она еще десять раз переменит решение. Раньше же выйти замуж ей просто не позволят. Она их надула, и с конца войны, каждый раз приходя из плавания, братья пытались уговорить ее забыть о Малкоме и выбрать другого мужа. Тем более, и предложения ей были. Приданое тянуло сильным магнитом. Ну а она сама, с удовольствием отмечая приятные перемены в своей внешности за последние несколько лет, оставалась верной своей первой и единственной любви, хотя все труднее становилось найти оправдание, почему за четыре прошедших с войны года Малком не вернулся и не женился на ней. Наверное, причина была веская. Сегодня она ее узнает. Она выйдет за него замуж прямо здесь, в Англии.

– Вот его домик, девочка.

Джорджина взглянула на ухоженный аккуратный домик с белыми стенами и красивыми розовыми кустами вокруг. Она нервно потерла руки и не двинулась с места, хотя Мак попытался помочь ей сойти с лошади. Она так была погружена в свои мысли, что не могла припомнить, как они остановились у церкви и получили объяснение, где живет Малком.

– Может быть, его нет дома?

Мак ничего не сказал, только терпеливо держал наготове руки, чтобы помочь ей сойти с лошади. Из трубы шел дым. Дом был обитаем. Джорджина кусала губы, наконец, расправила плечи. В конце концов, что ей было нервничать? Она выглядела прекрасно. Она выглядела значительно лучше той, какой Малком помнил ее. И ему наверняка будет приятно, что она сумела его разыскать.

Она позволила Маку снять себя с лошади и последовала за ним к дому по дорожке из красного кирпича. Приостановилась, чтобы унять сердцебиение, но Мак этого не принял во внимание. Он постучал в дверь. Она открылась. На пороге стоял Малком Камерон. Черты его немного стерлись из памяти, но Джорджина сразу узнала его – он почти не изменился за прошедшие годы. От глаз бежало несколько морщин – как у всех моряков, но иных изменений она не заметила. Даже не верилось, что ему двадцать четыре года. Он стал выше ростом. Он стал значительно выше – футов шесть, не меньше, как тот Джеймс… Боже мой, почему она снова о нем вспомнила? Малком, правда, не раздался в плечах и не прибавил в весе. Он был таким же стройным и худощавым, как и раньше, и это ему очень шло. Именно сейчас она меньше всего на свете испытывала головокружение от вида широких плеч и мускулистых рук.

Малком выглядел отлично. Он был очень красив, и Джорджина не сразу заметила малыша, которого он держал на руках, – девочку лет двух, с длинными льняными волосами и серыми глазами. Джорджина смотрела на него, а он глядел на нее так, как будто не узнавал. Хотя, конечно, он узнал ее. Она не настолько изменилась. Он был удивлен, и понятно, почему. Видимо, ее он меньше всего ожидал увидеть на пороге своего дома.

Надо было что-то сказать, но мысли никак не выливались в слова. Малком перевел взгляд на Мака, и его выражение немного изменилось, он узнал его и приветливо заулыбался. Он и не представлял, как ранило его пренебрежение девушку, совершившую такое путешествие, чтобы найти его.

– Ян Макдонелл? Ты?

– Он самый, во плоти.

– В Англии? – Малком изумленно покачал головой. Усмехнулся. – Ты меня привел в замешательство. Но все равно, проходи. Посидим, поговорим. Есть о чем. Черт, вот так дело!

– Да, все мы удивлены, – ответил Мак, смотря на Джорджину. – Ты что-нибудь хочешь сказать, девочка?

– Да. – Джорджина прошла в маленькую комнату, похожую на гостиную, окинула ее любопытным взглядом, потом повернулась к Малкому и спросила прямо: – Чей это ребенок, Малком?

Мак кашлянул и посмотрел на потолок, как будто увидел там что-то безумно интересное. Малком поставил девчушку на пол и нахмурился.

– Мы разве с вами знакомы, мисс?

– Ты на самом деле не узнаешь меня? – Она почувствовала некоторое облегчение.

– Узнаю? Вас? – складки на лбу Малкома стали глубже.

Мак кашлянул снова. Джорджина метнула на него недовольный взгляд и обратилась с сияющей улыбкой к своему любимому.

– Конечно, ты должен меня узнать. Но я прощаю тебе забывчивость. Мы давно не виделись, а я изменилась больше, чем полагала. Я на самом деле изменилась. – Она нервно засмеялась. – Забавно, что мне необходимо представиться. Итак, Джорджина Андерсен, Малком, и твоя невеста.

– Малышка Джорджи? – Он расхохотался, но создавалось впечатление, что он не смеется, а пытается подавить удушье. – Не может быть!

– Уверяю тебя…

– Этого просто не может быть, – воскликнул он, испытывая не столько сомнение, сколько ужас. – Ты красавица. Она не была… Она не могла так измениться!

– Да, конечно, я другая, – сказала Джорджина в замешательстве. – Но изменение не произошло за одну ночь. Это происходило постепенно, а тебя ведь не было там, чтобы заметить перемену. Клинтон отсутствовал три года и был изумлен, когда вернулся. Но он-то знал, что я это я.

– Он твой брат, – возразил Малком.

– А ты мой жених, – резко ответила Джорджина.

– Боже мой, но не думаешь же ты… Когда все это было – пять или шесть лет тому назад. Я и не надеялся, что ты станешь меня ждать. Проклятая война. Все изменилось, разве ты не видишь?

– Нет, не вижу. Когда началась война, ты находился на борту английского корабля. Но не по своей вине. Ты оставался американцем.

– В том-то и дело, девочка. Мои родители хотели обосноваться в Америке, а не я. Я никогда не считал себя американцем.

– Не пойму, к чему ты клонишь, Малком?

– Я был и есть англичанин. Именно поэтому меня забрали в армию. Я был совсем молодым, они поверили, что я не дезертир. Я подписал какие-то бумажки – мне все равно было, на чьем корабле плавать. Сегодня же у меня все в порядке, я второй помощник капитана на…

– Мы знаем, на каком корабле, – сухо ответила Джорджина. – Именно поэтому мы и нашли тебя, хотя занимались поисками целый месяц. У американского купца записи не могли бы находиться в таком небрежении. Мои братья знают, где находится каждый из их команды, когда корабли в порту… Дело не в этом. Итак, ты воевал на стороне англичан. Четверо моих братьев отдали свои корабли для американского флота – и ты мог бы выступить против любого из них?

– Полегче, девочка, – вмешался Мак. – Ты и раньше знала, что он воевал против нас.

– Да, конечно, но я думала, он делает это по принуждению. Он же с удовольствием признается в том, что он – предатель.

– Нет, он признается, что любит страну, где родился. Его нельзя винить за это.

Да, в этом она не могла его обвинять, хотя и желала бы. Чертовы англичане. Боже, как она их ненавидела. Они не только похитили у нее Малкома, но и добились того, что он встал на их сторону. Он действительно стал англичанином и был горд этим. Однако он все же ее жених. А война уже закончилась.

Малком покраснел, она, правда, не поняла, случилось это от огорчения или от смущения. Она и сама пылала. Совсем не так представляла она их встречу.

– Мак прав, Малком. Извини, я слишком расстроилась из-за всего этого… В общем, все это уже не имеет никакого значения. Ничего не изменилось, потому я и здесь.

– Но все же зачем ты приехала?

Джорджина ошеломленно посмотрела на него, потом ее глаза сузились:

– Зачем я здесь? По-моему, ответ очевиден. Вопрос в том, почему мне пришлось сюда ехать, и только ты можешь на него ответить. Малком, почему ты не вернулся в Бриджпорт?

– Не было причины.

– Не было причины? – Она задохнулась. – Объясни, умоляю. Мы же были помолвлены, собирались жениться. Или ты предпочитаешь забыть о наших отношениях?

Он предпочел не встречаться с ней взглядом.

– Я не забыл. Просто я не думал, что ты будешь меня ждать, тем более, я перешел в английское подданство.

– Тебя более не устраивало, что я американка? – спросила она.

– Вовсе не так, – возразил Малком. – Я искренне был убежден, что ты не станешь меня дожидаться. Мой корабль утонул, я подумал, ты сочтешь меня погибшим.

– Моя семья занимается торговлей, мои братья постоянно в плавании, у них всегда самая точная информация. Твой корабль утонул, да. Но мы знали, что никто не погиб. Мы это знали. Мы не знали только, что произошло с тобой позже… до недавнего времени у нас не было никаких вестей, пока тебя не увидели на борту «Погрома». Конечно, я понимаю, возвращаться к невесте, которая, возможно, ждет тебя, а возможно, и нет, казалось тебе бессмысленным. Наверное, хорошо было бы выяснить все наверняка. Если тебе не хотелось ехать, мог бы написать. Связь между двумя странами наладилась. У нас в порту мы уже видели один или два английских корабля.

Джорджина говорила саркастическим тоном, но ничего не могла с собой поделать. Ей пришла в голову мысль, что она могла бы продолжать ждать этого человека, а он даже и не собирался возвращаться. Не предприми она путешествие в Англию, она скорее всего и не услышала бы о нем никогда. Ей стало больно от своих мыслей, но Малком не решался даже взглянуть на нее.

– Я написал тебе письмо.

Джорджина была уверена, что он лжет, потому что трусит и потому что хочет подсластить горькую пилюлю. Он щадил ее гордость. Знал бы он, как давно она забыла о своей гордости – еще когда она сделала все, чтобы заполучить Малкома в женихи. Похоже, он боялся поднять голову не потому, что все его извинения не стоили и ломаного гроша, а потому, что сам прекрасно осознавал никчемность собственных оправданий. Боже мой, она приехала, пришла к нему – и не это ли лучшее извинение его поступку?

Она не рассердилась, хотя была очень и очень в нем разочарована. Он не являл собой ни примера совершенства, ни образца внимательности, он даже не был честен. Она загнала его в угол, а он пытался не поранить ее чувства жесткой правдой. В какой-то мере это свидетельствовало в его пользу, решила Джорджина.

– Дело в том, что письмо твое, Малком, не попало мне в руки. – Мак фыркнул, и ей захотелось дать ему хорошего пинка. – Ты, видимо, написал, что не погиб во время войны?

– Да.

– Наверное, ты упомянул и о внезапно проснувшемся чувстве патриотизма к стране, которая не является моей Родиной?

– Да, на самом деле.

– Учитывая все перечисленные обстоятельства, не освобождал ли ты меня от взятых обязательств?

– Видишь ли…

Она прервала его.

– Или ты все же надеялся, что я еще захочу выйти за тебя замуж?

– Да, конечно…

– Не получив ответа, ты счел себя свободным.

– Именно так.

Джорджина вздохнула.

– Обидно, что письмо не дошло. Так много времени потеряно зря!

– Что ты имеешь в виду?

– Не смотри на меня так удивленно, Малком. Я все равно согласна выйти за тебя замуж. Именно потому я и приехала. Но не думай, что я собираюсь жить в Англии. На это я не пойду даже ради тебя. Но ты можешь приезжать сюда так часто, как захочешь. Ты будешь капитаном моего корабля «Амфитрит» и, раз уж тебе так хочется, сможешь торговать с Англией.

– Я, я… Господи, Джорджи… Я… Малком? – Разговор был прерван появлением молодой женщины. – Почему ты не сказал мне, что мы ожидаем посетителей? – Она широко улыбнулась Джорджине. – Я Мэг Камерон, мэм. Вы из поместья? У них снова вечеринка?

Джорджина уставилась на женщину и на пацана, который прятался за ее юбкой. У мальчика были темные волосы, как у Малкома, голубые глаза, как у Малкома, черты лица Малкома. Ему было лет пять. Она еще раз взглянула на отца мальчугана, тот выглядел крайне неважно.

– Это твоя сестра, Малком? – спросила Джорджина столь любезно, как только могла.

– Нет.

– Я так и думала.

ГЛАВА VI

Никаких прощаний. Никаких добрых пожеланий. Она даже не послала его к черту. Джорджина просто повернулась и вышла из маленького белого домика в Хендоне, оставив в нем и свои надежды, и свои девичьи мечты. Она слышала, как Мак что-то говорил. Вероятно, он извинялся перед Мэг Камерон за ее грубость. Он догнал ее и помог сесть на лошадь.

Ни слова не было сказано, по крайней мере, до тех пор, покуда они не покинули пределы деревни. Джорджина пыталась погонять клячу, чтобы поскорее оказаться как можно дальше от этого места. Бедное животное не спуталось ее. Пока они ехали по деревне, Мак как следует изучил ее и понял, что скрывается за ее спокойный внешностью. У него была отвратительная привычка говорить то, что он думает, когда это меньше всего требовалось.

– Почему ты не плачешь, девочка?

Она решила не отвечать на вопрос. Он не стал бы настаивать. Но ей было необходимо высказаться.

– Я очень зла. Этот чертов негодяй женился на этой женщине сразу же, как они пристали в Лондоне. Еще война и не закончилась. Неудивительно, он стал таким ярым британцем! Он стал им потому, что женился на англичанке!

– Возможно. Может быть, он увидел ее, она ему понравилась, и он решил не дожидаться второго захода в порт.

Какое значение теперь имеют все эти когда и почему. Все прошедшие годы я сидела дома, запертая в четырех стенах, ждала его, а он уже женился, наделал детей, жил припеваючи!

Мак фыркнул.

– Время, конечно потеряно, но ты никогда не сидела в четырех стенах.

Она возмутилась его непониманием:

– Я любила его, Мак!

– Тебе нравилась мысль о том, что ты любишь красивого парня, которого знаешь с детства. Если бы ты не забивала себе голову чепухой, не была бы такой упрямой, ты бы уже давно оставила свои детские мечты.

– Нет…

– Не перебивай меня, пока я не выскажу все до конца. Если бы ты его любила, ты разрыдалась бы, а лишь потом разозлилась бы на себя. Не наоборот.

– Я плачу, моя душа исходит слезами. Ты не видишь этого, – сказала Джорджина натянуто.

– Благодарю тебя – ты щадишь мои чувства. Никогда не мог спокойно смотреть на женские слезы.

Глаза Джорджины сверкнули:

– Все вы мужчины похожи друг на друга. Вы так же чувствительны, как кирпичная стена!

– Если ты ждешь утешения, то от меня его не дождешься, девочка моя. Вспомни, еще четыре года назад я говорил тебе, чтобы ты забыла парня. Я говорил тебе, что ты пожалеешь, если поедешь в Англию. И не потому, что твои братья будут сердиться. Ну и к чему привело твое упрямство?

– Разочарование, унижение, сердечная боль…

– Разочарование…

– Ну почему ты делаешь все, чтобы свести меня с ума?

– Из чувства самосохранения, радость моя. Я просто не выношу слез. Ну а коль ты рычишь на меня, то не будешь плакать у меня на плече. О, хорошая моя, не делай этого, – сказал Мак, потому что лицо Джорджины искривилось, и слезы полились в три ручья. Мак остановил лошадей, протянул руки Джорджине, чтобы помочь ей сойти на землю.

Джорджина соскользнула с лошади и уткнулась ему в грудь. Ей, однако, было мало выплакаться на груди любящего ее человека. Внутри было слишком много горечи.

– Эти красивые дети, Мак, могли быть моими!

– У тебя будут свои собственные малыши, много, поверь мне!

– Нет, уже нет. Я становлюсь слишком старой.

– Это в двадцать-то два года! – Он покачал головой, тщетно пытаясь подавить смешок. – Это ужасно много! Ты старуха!

Джорджина хмуро поглядела на Мака.

– Самое время начать соглашаться со мной, наконец!

Его рыжие брови взметнулись в знак притворного удивления.

– По-моему, я всегда с тобой соглашаюсь. Разве нет?

Джорджина презрительно хмыкнула и вновь залилась слезами.

– Ну почему этой женщине не прийти минутой раньше, я не успела бы тогда сказать, что готова выйти за него замуж. Я просто дура!

– Скажи, наконец, он подл!

– Низкий, ужасный…

– Пора успокоиться: то, что ты ему сказала, и есть лучшая месть, если ты, конечно, жаждала мести.

– Это мужская логика, она слишком сложна для меня. Я не отомстила, я была унижена!

– Нет, ты показала парню, что он потерял, отказавшись от тебя. Девочка, превратившаяся в прекрасную девушку, он даже не узнал тебя, такая ты стала красивая. Его корабль, которым он мог бы командовать, а не быть вторым помощником на чужом судне. Он сейчас кусает локти и не один год еще будет вспоминать о своей ошибке!

– О корабле он, может быть, и жалеет, но не обо мне. У него есть любимое дело, красивая жена, хорошие дети…

– О, да, красавица жена, но не Джорджина Андерсен, владелица «Амфитрита», совладелица компании «Скайларк», имеющая право на свою долю в доходах, равную доле своих братьев. Ну и говорят, что лучше девицы не найти на всем восточном побережье!

– Все!

– Неужели ты не восхищена сама собой?

– Нет. Девица, может быть, и хорошенькая, но она потеряла лучшие годы своей жизни. – Мак как будто рыкнул, но она не обратила внимание и продолжала: – Может быть, у нее и много денег, но именно сейчас у нее нет денег даже для того, чтобы купить себе билет на обратный рейс. Ее внешность, ее деньги не меняют того факта, что она дура, доверчивая тупица, совершенно не разбирающаяся в людях, не очень умная к тому же…

– Ты повторяешься. Тупица и не очень умная…

– Не перебивай.

– Я буду тебя перебивать, потому что ты несешь чепуху. Фу, наконец-то ты больше не ревешь. Взгляни на дело с другой стороны.

– Ее нет.

– Почему же, есть и светлая сторона. Ты ведь не смогла бы стать счастливой с таким низким, ужасным, отвратительным негодяем. Разве не так?

Губы ее задрожали, она чуть улыбнулась.

– Мак, ты делаешь для меня столько хорошего, но это не помогает сейчас. Я хочу домой и надеюсь, что никогда больше не встречу англичан, так правильно говорящих по-английски, с их чертовым самообладанием, с их бесчестными детьми.

– По-моему, ты перебираешь, дорогая. В каждой стране есть свои бесчестные дети.

– В каждой стране есть и свои кирпичные стены, но я не собираюсь выходить замуж за такую стену.

– Выйти замуж за… Опять несешь чепуху, что это за «кирпичные стены». Кого ты имеешь в виду?

– Мак, возьми и отвези меня домой. Найди корабль, который идет в Америку. Необязательно американский корабль. Главное, чтобы он отплывал в Америку и как можно скорее, хорошо бы уже сегодня вечером. Можешь продать мое нефритовое кольцо и купить нам билеты.

– Продать кольцо, которое подарил тебе отец? Ты не снимала его всю дорогу сюда.

– Пусть и так! – Джорджина настаивала на своем, и в лице ее появилось то выражение упрямства, которого Мак боялся. – Если только ты не станешь вором и не украдешь денег. Но ты же не сделаешь этого. Поэтому, чтобы купить билеты, надо продать кольцо. Я не хочу ждать, пока ты заработаешь нужную сумму. Ну а кольцо можно купить, когда мы вернемся домой.

– Так же стремительно ты приняла решение ехать сюда, и вот, новый прыжок. Твои ошибки тебя ничему не учат.

– Если ты хочешь научить меня терпению, у тебя ничего не выйдет. Я шесть лет была очень терпеливой, отныне и всегда я намерена стать нетерпеливой.

– Джорджи, – начал Мак.

– Почему ты споришь со мной? Пока мы не уедем отсюда, я буду плакать постоянно. А ты ведь не выносишь женских слез!

Женское упрямство гораздо хуже, решил Мак. Ему пришлось сдаться, хотя и неохотно.

– Если ты ставишь так…

ГЛАВА VII

В порту было много кораблей, но это вовсе не означало, что какой-либо из них отплывал в ближайшее время в Америку. Создавалось впечатление, что найти такой корабль не составит труда. Но это только казалось. Если кому-то захотелось бы держать пари, он проиграл бы наверняка. Кораблей, отплывающих в Америку, не было.

Большая часть кораблей, разгрузившихся в течение последнего месяца, уже давно отплыла в другие части света. Несколько кораблей отказывались брать на борт пассажиров. Были еще американские корабли, но они планировали возвращение домой не раньше следующего года. Такое длительное путешествие не устраивало нетерпеливую Джорджину. Один корабль собирался отплывать прямо в Нью-Йорк, а это совсем недалеко от Бриджпорта, но отплытие откладывалось на неопределенное время. Об этом им с Маком сообщил первый помощник капитана. Капитан корабля ухаживал за некой англичанкой и поклялся, что не покинет Лондон, пока не женится на ней. Узнав об этом, Джорджина изорвала в клочки два новых платья и выкинула из окна ночной горшок.

Ей очень хотелось покинуть Англию, поэтому она уже подумывала о билете на корабль, который будет путешествовать по морю ближайшие восемь-десять месяцев, пока, наконец, не доберется до родных берегов. Прошло лишь несколько дней, как они занялись поисками обратного рейса. На третье утро она поделилась с Маком своими планами. Еще через несколько часов он вернулся и сообщил ей названия трех английских кораблей, которые отплывали в Америку на следующей неделе. Он не сообщил Джорджине об этих судах раньше, потому что был уверен, она откажется плыть на них лишь потому, что это – английские суда, а их команды целиком состоят из англичан. Лишний раз упоминать что-либо английское при ней не стоило. Чтобы отплыть домой, Мак пустился на дипломатические маневры. Она, однако, отказалась плыть на борту английского корабля. Отказ был сделан в грубой форме. Мак тогда рассказал ей о другом варианте, хотя и с сомнением в голоде.

– Завтра утром, с отливом, отплывает один корабль. Он не берет на борт пассажиров, но им требуются юнга и боцман.

Глаза Джорджины расширились. В них блеснул интерес:

– Мы можем отработать стоимость билетов?

– Я думаю, это лучше, чем болтаться полгода на корабле, тем более такой нетерпеливой девушке, как ты.

Джорджина не могла не улыбнуться его интонации, к тому же, говоря это, он смешно округлил глаза. Впервые что-то ее по-настоящему рассмешило с тех пор, как она узнала о предательстве Малкома.

– Наверное, я стану менее нетерпеливой, когда вернусь домой. О, Мак, идея великолепная, – сказала она с энтузиазмом. – Это американский корабль? Он большой? Куда он направляется?

– Не спеши так, девочка. Это трехмачтовый корабль «Принцесса Анна», плывущий из Вест-Индии. Очень красивый и очень чистый. Кажется, это бывший военный корабль, на борту сохранились пушки. Правда, он принадлежит частному владельцу.

– Владельцу судна, которое плавает в Вест-Индию, необходимо иметь на борту пушки. Ему приходится плыть по морям, буквально кишащим пиратами! Все корабли компании «Скайларк», плавающие в Карибском море, имеют пушки, и все равно время от времени на них нападают.

– Справедливо, – согласился Мак. – Но «Принцесса Анна» – не торговое судно. По крайней мере, в этот рейс оно отправляется без груза, с необходимым балластом в трюме.

– Что же это за капитан, который плавает порожняком? – Джорджина знала, что один только этот факт выведет из равновесия человека, который тридцать пять лет работал на торговых судах. – Наверное, это пират.

Мак усмехнулся.

– Нет, просто человек, который плавает, куда ему вздумается. Так говорят люди из его команды.

– Значит, сам капитан и есть владелец судна, к тому же достаточно богатый, чтобы владеть и распоряжаться кораблем в свое удовольствие.

– Похоже, что так, – ответил Мак с отвращением. Джорджина улыбнулась.

– Да, это не может тебя не расстраивать. Но какая нам-то с тобой разница – везет корабль груз или нет, главное, чтобы он доставил нас домой.

– Вопрос вот еще в чем – корабль плывет не в Америку.

Он плывет на Ямайку.

– На Ямайку? – В голосе Джорджины мелькнуло разочарование, но лишь на мгновение. – У компании «Скайларк» на Ямайке есть представительство. К тому же это – третий порт в расписании Томаса. Мы скорее всего прибудем туда раньше, чем Томас покинет порт. Если и так, то на Ямайку частенько заходят другие корабли компании, в том числе корабли Бойда и Дру, не говоря уж о моем собственном. – Она заулыбалась. – В любом случае наше возвращение домой будет отложено лишь на несколько недель. Это лучше, чем плавать по морям полгода, и гораздо лучше, чем оставаться здесь хотя бы еще один день.

– Не знаю, крошка. Чем больше я размышляю, тем больше я начинаю склоняться к тому, что зря упомянул тебе об этом варианте.

– А я чем больше о нем думаю, тем мне больше нравится идея. Давай, Мак. Это – самое лучшее решение, которое нам представляется.

– Тебе придется работать, не забывай. Выполнять мелкие поручения капитана, приносить ему еду, чистить его каюту и делать все, что ему еще понадобится. У тебя не будет времени отдыхать.

– И что? – с вызовом спросила Джорджина. – Ты полагаешь, что я не в состоянии справиться с такими легкими заданиями, после того как скребла палубу, чистила пушки, залезала на мачты…

– Это было годы назад, когда ты еще не стала красивой леди. Твой отец и твои братья разрешали тебе заниматься тем, чему тебе вовсе не было необходимости учиться, когда корабли стояли в порту, да и они просто снисходительно смотрели на твои выходки и проказы. Ты была девчонкой. Тебе же предстоит жить и работать среди мужчин, которые не знают тебя и которым незачем тебя знать. Работа не для девушки, да ты уже и не будешь девушкой, если за эту работу возьмешься.

– Я уже обо всем подумала. Все мои платья я оставляю здесь. Когда надеваешь штаны – внешность меняется, мы уже убедились в этом. Надень на мальчика платье – получится некрасивая девочка. Надень на девочку штаны – получится хорошенький парнишка. Кроме того, у меня все отлично получилось в тот раз…

– Да, пока ты не произнесла первое слово и не подняла глаза. Твое переодевание было сразу же разоблачено, – сказал Мак сурово.

– Все потому, что я хотела выдать себя за мужчину. С моим лицом это, конечно, глупо. Теперь я буду умнее. – Она сделала жест, чтобы ее не прерывали. – Ты мне уже все сказал, и я приняла твердое решение. У мальчика могут быть нежные черты лица. Так что положение будет совсем другим. Ну а моя стройная тоненькая фигурка, тембр голоса, мой рост, – она посмотрела на грудь, – если еще перевязать себя бинтами – все это сделает меня похожей на десятилетнего пацана.

Мак посмотрел на нее с отвращением.

– Твой ум тебя сразу выдаст.

– Что же, значит, двенадцатилетний подросток с блестящими умственными данными, но замедленным физическим развитием. – Голос Джорджины звучал решительно. – Я смогу это сделать. Если бы ты не думал, что я смогу, ты не предложил бы мне этот вариант.

– Если что-нибудь случится со мной, ладно. Но если мы оба утонем в море? Кто будет за это отвечать?

– Ну, ну, – проворчала она, улыбнувшись. – Я уже девушка, а совсем скоро стану леди. Тебе со мной сложно. – Мак в ответ что-то страшно прорычал. – Поэтому, чем быстрее ты меня привезешь домой, тем быстрее сможешь умыть руки. Посмотри на дело с этой стороны.

Мак вынужден был согласиться.

– Есть и еще одна тонкость. Знаешь, мужчины и женщины по-разному отправляют свою естественную нужду. Мужчина повернулся спиной – и все. А…

– Мак! – Она вспыхнула, хотя, живя среди пяти братьев, слышала и знала почти все, что девушке не было нужды знать. – Я не говорила, что между мужчиной и женщиной нет различий. Но я достаточно изобретательна и сумею всех перехитрить. В отличие от большинства девушек, я знаю корабль вдоль и поперек. В том числе и те места на корабле, которые матросы предпочитают избегать. Я все сумею сделать лучшим образом. Ну а если они и обнаружат, что я девушка? Что такого может случиться? Неужели ты полагаешь, они выкинут меня за борт посреди океана? Нет, конечно. Меня в худшем случае запрут где-нибудь и высадят в порту. Но я этого и буду заслуживать, если буду достаточно беззаботна, чтобы выдать себя.

Они проспорили еще некоторое время, наконец Мак вздохнул.

– Ладно, но сначала я попытаюсь договориться о работе сам. Тем более, что денег я не попрошу. А потом они будут думать, что ты мой брат.

Джорджина подняла бровь.

– Я – твой брат? Говорящий без шотландского акцента?

– Сводный брат, – предложил Мак. – Воспитывались отдельно. Никто не станет спрашивать – у нас слишком большая разница в возрасте.

– Но мне казалось, ты говорил, им нужен юнга. Они станут настаивать, чтобы и я работала. Мои братья никогда не пустились бы в плавание без юнги.

– Я же сказал, я попытаюсь. Они могут попытаться найти кого-то еще. Времени достаточно.

– Надеюсь, этого не произойдет, – ответила Джорджина и на самом деле имела это в виду. – Я предпочту работать, а не шататься без дела, тем более, все равно мне придется переодеваться. Не вздумай сказать им, что я твоя сестра. Если они по этой причине не возьмут тебя боцманом – мы упустим хорошую возможность выбраться отсюда. Поэтому поспеши, пока место не занял кто-нибудь другой.

– Тебе необходимо обзавестись подходящей мужской одеждой.

– Мы купим одежду по дороге.

– Что делать с твоей одеждой?

– Пусть ее возьмет хозяин гостиницы.

– А твои волосы?

– Я подстригу их.

– Нет, твои братья убьют меня, если узнают.

Она вытащила из сундука шерстяную шапку и помахала ею перед носом Мака.

– Может быть, ты кончишь нудеть, и мы, наконец, пойдем?

– Я было подумал, ты перестала быть нетерпеливой, – проворчал он.

Джорджина засмеялась, выталкивая его из дверей.

– Мы еще не пустились в плавание. Но я обещаю перестать быть нетерпеливой, как только мы пустимся в путь.

ГЛАВА VIII

Сэр Энтони Мэлори сделал знак официанту, чтобы он принес еще бутылку портвейна, потом откинулся на стуле и взглянул на своего брата.

– Знаешь, Джеймс, я буду скучать по тебе. Тебе надо было бы урегулировать свои дела на Карибских островах до возвращения домой. Тогда не было бы нужды возвращаться туда вновь. А то я так привык, что ты все время где-то здесь, рядом.

– Откуда мне было знать, что вопрос о наследии несчастного Хокса будет урегулирован так быстро, – ответил Джеймс. – Ты забываешь к тому же, что единственной причиной, почему я вообще вернулся домой, было свести счеты с Эденом. Я и не знал, что он собирается жениться и стать членом нашей семьи. Не знал, что меня принимают обратно в семью и дни бродяжничества позади.

– Тем более, что ты представил старшим нового племянника Джереми. Все так сентиментальны, когда дело доходит до семейных уз.

– А ты сам не сентиментален? Энтони ухмыльнулся.

– И я тоже. Но ты уже спешишь? Когда ты был здесь, мне вспомнились старые времена.

– Да, времена на самом деле были добрые, и мы неплохо жили тогда, а?

– Волочась за одними и теми же женщинами, – улыбнулся Энтони.

– Слушая одинаковые нравоучения от старших.

– Наши братья желают нам добра. Джейсон и Эдди слишком рано были вынуждены взвалить на себя груз ответственности за семью. У них совсем не было времени погулять. Им пришлось слишком много заботиться о нас.

– Не стоит их защищать передо мной, старик, – ответил Джеймс. – Ты же не думаешь, что у меня на них зуб? Сказать по правде, я бы очень быстро сам себя оставил без гроша – быстрее, чем вы это сделали.

– Но я не лишал тебя денег, – возразил Энтони.

– Мальчик, выпей лучше, это поможет тебе восстановить свою память, – сухо ответил Джеймс.

– Память у меня в порядке. Возможно, я был зол на тебя за то, что ты взял с собой на корабль Реджи восемь лет назад. Три месяца на проклятом пиратском корабле, а девочке едва исполнилось двенадцать лет. Но, если помнишь, я как следует отлупил тебя, когда ты, наконец, вернулся и привез девочку домой. И ты воспринял все без звука. Почему, объясни, пожалуйста.

Джеймс удивленно поднял брови.

– Ты считаешь, что я мог противостоять? Один против трех? Ты слишком хорошего мнения обо мне, дорогой.

– Дело не в этом. Ты совсем не дрался в тот день. Ты даже не пытался оказать сопротивление. Джейсон и Эдвард могли и не заметить этого. Но я-то не раз сражался с тобой на ринге.

Джеймс пожал плечами:

– Я чувствовал, что заслуживаю трепку. Мне казалось милой шуткой взять племянницу в море, выкрасть ее из-под носа братцев. Я был разозлен на Джейсона за то, что он запретил мне видеться с Реган после того, как я…

– Реджи, – автоматически поправил Энтони.

– Реган, – повторил Джеймс, делая ударение на строгом имени и продолжая старый спор с братьями, как именно называть племянницу. Джеймс всегда предпочитал называть ее так, как ему нравилось, – Реган. – Сейчас братья улыбнулись, поняв, почему они спорят.

Энтони пошел дальше. Он согласился:

– Хорошо, сегодня вечером пусть будет Реган.

Джеймс стукнул себя ладонью по уху.

– Кажется, что-то произошло с моим слухом.

– Черт подери, – сказал Энтони, то ли рыча, то ли смеясь. – Заканчивай свою историю, пока я не заснул. А, подожди, вот вторая бутылка.

– Ты не думаешь меня снова надуть?

– Даже и не мечтай, – ответил Энтони, наливая оба стакана до краев.

– То же самое ты сказал в последний раз, когда мы были здесь, в «Уайте». Помнится, твой дружок Эмхерст вынужден был нести нас обоих на горбу домой – вечером. Ты так и не сказал, как на это прореагировала твоя маленькая женушка.

– Не стоит и вспоминать, – ответил Энтони кислым тоном.

Джеймс так громко рассмеялся, что несколько посетителей посмотрели в их сторону.

– Не понимаю, что случилось с вашей светлостью. Похоже, что вы впали в немилость уже на второй день после женитьбы. Все потому, что ты не сумел убедить ее, что маленькая буфетчица, которая прилипла к тебе на какие-то несколько минут, не провела с тобой весь вечер. Тебе дико не повезло – маленькая потаскушка оставила несколько соломенных волосков на рукаве куртки, а жена их обнаружила. Но ты не сказал Рослинн, что в таверне-то мы оказались, разыскивая ее милого кузена Камерона.

– Не сказал.

– И не сказал, что потаскушка была моя, а не твоя?

Энтони упрямо покачал головой.

– И не собираюсь ей ничего объяснять. Достаточно того, что я сказал, что ничего серьезного не произошло, – я не принял сделанное мне предложение. Остальное – дело доверия. Мне кажется, мы уже обсуждали эту тему, братец.

Оставь мою личную жизнь в покое. Моя маленькая шотландка вернется ко мне, я знаю, как добиться своего. Давай лучше вернемся к твоей великой исповеди.

Джеймс потянулся за стаканом и отпил ровно столько же, сколько и Энтони.

– Как я уже сказал, я был разозлен на Джейсона, что он даже не позволил мне видеться с Реган.

– А ты ожидал, что он разрешит? После твоих пиратских похождений в течение двух лет?

– Я мог заниматься чем угодно в открытом океане, но сам-то я не изменился. Он прекрасно знал, что я прекращу свою жизнь под именем Хока, если он только разрешит мне увидеть ее. Он лишил меня денег за то, что я бесчещу семью, хотя никто в Англии не знает, что капитан Хок и Джеймс Мэлори, виконт Ридинг – одно и то же лицо. Джейсон сделал свой выбор и не собирался мне уступать. Что было делать? Я похитил девочку.

– Но ты мог бы прекратить заниматься пиратством, – заметил Энтони.

Джеймс медленно улыбнулся.

– Подчиняться диктату Джейсона? Когда я это делал? Кроме того, мне очень нравилось играть в пиратов. Был вызов, была опасность, и более того – я подчинил свою жизнь дисциплине и поэтому спас свое здоровье. Уезжая из Лондона, я чувствовал себя достаточно разбитым. Все эти похождения лишь подрывали здоровье, хотя и доставляли массу удовольствия, особенно когда дело уже доходило до задирания юбок очередной леди. Все опостылело, увеселения стали монотонными. Ничто уже не радовало.

Энтони рассмеялся.

– Мое сердце обливается кровью от жалости к тебе, старик.

Джеймс налил еще вина из бутылки.

– Пей, старая задница. Ты становишься жалостливее, когда напьешься.

– Я еще не напился. Я и жене пытался объяснить это. Но она не поверила. Итак, ты ушел в море и жил чистой, здоровой пиратской жизнью.

– Я стал пиратом-джентльменом, – поправил его Джеймс.

Энтони согласно кивнул головой.

– Конечно. Необходимо проводить различия. Каково, кстати, различие?

– Я ни разу не топил корабль, никогда не брал его на абордаж, не дав шанса уйти. Кстати, таким образом, я потерял немало ценной добычи. Они обманывали меня. Я никогда и не надеялся завоевать славу удачливого пирата, но настойчивого, да.

– Джеймс, для тебя все это было простой игрой. Но ты специально представил дело так, что Джейсон уверен – ты убивал, насиловал, скармливал людей акулам!

– Почему бы и нет? Джейсон не будет до конца счастлив, если его лишить возможности кого-нибудь из нас проклинать. Пусть уж лучше меня – тебя эти проклятия слишком задевают.

– Очень благородно с твоей стороны, – заметил Энтони саркастически.

– Ты думаешь? – Джеймс улыбнулся и допил стакан. Энтони сразу же наполнил его. – Но я всегда был благороден.

– Наверное, – неохотно согласился Энтони. – Сколько я помню, ты всегда заводил Джейсона и провоцировал его своими выходками.

Джеймс пожал плечами.

– Мальчик, во что превратится жизнь, если убрать остроту ощущений?

– Мне кажется, тебе всегда нравилось, как Джейсон вставал на хвост от злости. Признайся.

– Но у него это отлично получается, не думаешь? Энтони усмехнулся, а потом хмыкнул.

– Хорошо, не имеет значения, почему и отчего. Тебя снова приняли в семейство, простили все твои прегрешения. Но ты так и не ответил на мой вопрос о трепке, которую ты почти добровольно принял.

Бровь Джеймса вновь поползла вверх:

– Разве? Должно быть, ты меня прерываешь, и я не могу закончить свою историю.

– Я затыкаюсь.

– Невозможно.

– Джеймс…

– Слушай, Тони. Поставь себя на мое место, и все сразу станет ясным. Все не так уж и сложно. Я хотел тоже заботиться о своей племяннице, Реган. Я думал, ей понравится немного попутешествовать по свету. Кстати, ей на самом деле понравилось наше путешествие. Но как бы мне, ни нравилось ее пребывание на корабле, я осознал всю глупость затеи еще до того, как вернул ее домой. Я не занимался пиратством, пока она была на корабле. Но море никому не дает гарантий. Штормы, другие пираты, враги. Все может случиться в море. Риск для нее был минимальным, но он был. А если что-нибудь случилось бы с Реган…

– Бог мой, бессовестного Джеймса Мэлори преследует чувство вины? Конечно, мне и в голову не приходило!

– У меня бывают свои причуды, – сухо ответил Джеймс, бросив на Энтони взгляд, полный отвращения. Ему был неприятен его смех.

– Что я такого сказал? – спросил Энтони невинным тоном. – Не обращай внимания. Лучше выпей еще немного. – Он отлил из бутылки. – Знаешь, – добавил он с задумчивой улыбкой, – я представлял ее своим друзьям как девицу в высшей степени строгую, хотя имел ее всегда, когда хотел. Ты же отдал ее шайке головорезов…

– Головорезы-то как раз относились к ней в высшей степени почтительно…

– Да, с нашей помощью Реджи получила законченное образование.

– Она и сама не промах. Поэтому и вышла замуж за такого проходимца, как Эден.

– Киска любит его, вот в чем жалость.

– Я и сам об этом уже догадался.

– Продолжай, Джеймс. Тебе он не нравится, потому что слишком похож на нас. А тот, кто похож на нас, не слишком хорош для Реджи.

– Вот уж нет, поэтому он тебе не нравится. Я же хорошо помню те оскорбления, которые он бросал мне в лицо, когда мы столкнулись в море. Он бросил мне эти оскорбления уже после того, как чуть не погубил мой корабль.

– Ты же сам на него напал, – отметил Энтони, уже не раз слышавший историю об этом морском сражении, во время которого был ранен сын Джеймса, – вот еще почему он бросил пиратство.

– Кроме того, – настойчиво продолжал Джеймс, – он еще раз оскорбил меня, засадив в тюрьму в прошлом году.

– После того, как ты чуть не вышиб из него мозги. Ты говорил еще, что и Николас получил свое перед тем как отбыть в Вест-Индию. Наверное, тоже гонимый совестью?

– Потому что он едва избежал виселицы.

Энтони загудел:

– Похоже на него, наглый щенок. Но воздай ему должное. Если бы тебя не арестовали по милости нашего нового родственника, ты не сумел бы так чисто замести следы капитана Хока. Теперь же мосты сожжены, а вины на тебе нет. Ты вновь можешь ходить по лондонским улицам не оглядываясь.

За это заявление стоило выпить, и они осушили стаканы.

– Когда это ты начал защищать этого молодого петушка?

– Боже милостивый, разве я этим занимаюсь? – Энтони искренне ужаснулся. – Прости меня тогда, старик. Больше такого не повторится. Он становится все более неприятным.

– Реган заставит его расплатиться за все, – усмехнулся Джеймс.

– Как это?

– Кончится тем, что всякий раз, когда он невежливо отзовется о ком-либо из нас, а Реган это услышит, он будет спать на диване.

– Черт возьми.

– Сущая правда. Он мне сам рассказывал. Тебе на самом деле необходимо чаще бывать у них, пока меня нет.

– Я пью за это, – рассмеялся Энтони. – Эден на диване. Великолепно.

– Не смешнее того дерьма, в которое ты вляпался по милости своей женушки.

– Лучше остановись.

– Мне безразлично. Надеюсь только, что к моему возвращению через несколько месяцев в вашей семейной жизни будет полный штиль. Тем более, я отдаю Джереми братьям, никаких буферов не останется. Только ты и маленькая шотландка… одни.

Улыбка Энтони была спокойной, но с искоркой злости.

– Ты поспешишь вернуться?

ГЛАВА IX

Проводить Джеймса собралась вся семья – Джейсон и Дерек, Эдвард со своим выводком, Энтони и маленькая шотландка. Выглядела она, правда, неважно, да и неудивительно. Энтони недавно было сообщено, что он скоро станет отцом. Бездельник Джереми пребывал в наилучшем расположении духа, несмотря на то, что впервые за шесть лет, как он узнал своего отца, он остается без опеки Джеймса. Вероятно, он думал, что присмотр дядюшки Тони не помешает ему пуститься во все тяжкие. Ему еще предстояло узнать, что Джейсон и Эдди тоже не оставят его своим вниманием. Его будут держать в еще более жесткой узде, чем это делал Джеймс и его старший помощник Конрад.

Начался прилив, и прощание закончилось. С похмелья, виноват в котором был Энтони, Джеймс передвигался с трудом. Поэтому же он едва не забыл передать маленькой шотландке записку, в которой давались объяснения по поводу буфетчицы. Джеймс позвал Джереми, тот поднялся по трапу и получил записку для Рослинн.

– Передай своей тетушке Рослинн, но только когда Энтони не окажется поблизости.

Джереми положил записку в карман.

– Это не любовное послание?

– Любовное послание? – Джеймс хмыкнул. – Не суй свой нос во взрослые дела, щенок. Пока…

– Не продолжай, – Джереми со смехом вскинул руки. – Я не сделаю ничего, чего бы ты сам не сделал.

Он сбежал вниз по трапу, не дожидаясь трепки от Джеймса за свое нахальство. Джеймс улыбался, но, обернувшись, неожиданно столкнулся лицом к лицу с Конрадом Шарпом, своим первым помощником и лучшим другом.

– Что случилось?

Джеймс понял, что Конни видел, как он передал записку.

– Я решил помочь Тони, иначе он еще долго не выпутается из этой истории.

– Ты вроде бы не собирался вмешиваться, – напомнил ему Конрад.

– Да, но он все же мой брат. Хотя к чему было бы беспокоиться после той грязной шутки, которую он со мной сыграл прошлой ночью. – Голова у Джеймса еще болела, но он все же улыбнулся, увидев, как поползла вверх бровь Конрада. – Будь уверен, сегодня я буду себя чувствовать отвратительно и мне будет не до чего.

– Но вы одержали верх?

– Конечно. Когда мы лежали под столом, он уже был не в состоянии выпить ни глотка. Проводи меня, Конни. Я посплю. Когда выйдем в открытое море, сообщи мне.

Часом позже Конни налил водки, которая хранилась в специальном шкафу в капитанской каюте, и присоединился к Джеймсу, сидевшему за столом.

– Ты не будешь беспокоиться о мальчишке?

– Об этом мошеннике? – Джеймс покачал головой, слегка поморщившись, потому что головная боль опять напомнила о себе. Он отхлебнул немного тоника, присланного Конни с камбуза. – Тони позаботится, чтобы мальчик не угодил в серьезную историю. Конни, тебе надо бы обзавестись уже и своим сыном.

– Я просто еще его не нашел, как ты нашел своего парнишку. У тебя, может быть, есть и еще несколько?

– Боже мой, и одного достаточно, – ответил Джеймс в притворном испуге. – Ну что ты хочешь мне сообщить? Как много членов прежней команды на корабле?

– Восемнадцать. Команду собрали быстро, не хватало лишь только боцмана. Я уже говорил тебе об этом.

– Значит, мы отправились в плавание без боцмана? Тебе придется нелегко, Конни.

– Да, если бы я только не нашел одного человека вчера. Вернее, он сам предложил свои услуги. Он хотел плыть как пассажир – вместе со своим братом. Когда я объяснил, что «Принцесса Анна» не занимается перевозкой пассажиров, он предложил отработать рейс. Такого настойчивого шотландца мне еще не доводилось видеть.

– Снова шотландец? Последнее время я с ними сталкиваюсь постоянно. Я чертовски доволен, что твои собственные шотландские предки настолько далеки, что ты ничуть их не напоминаешь. Как вспомню об этой сварливой бабенке, на которую мы натолкнулись, когда разыскивали кузена Рослинн…

– Я думал, ты уже забыл об этом.

Вместо ответа Джеймс резко спросил:

– А ты уверен, что твой шотландец разбирается в такелаже?

– Я испытал его. Он прежде явно работал на кораблях. Сам он говорит, что плавал в качестве рулевого, корабельного плотника и боцмана.

– Если это правда, он нам сгодится. Что еще?

– Джонни женился.

– Джонни? Мой юнга? – глаза Джеймса загорелись. – Ему же только что стукнуло пятнадцать лет. Что он думает теперь делать?

Конни пожал плечами.

– Он говорит, что влюбился и не может покинуть свою малышку.

– Малышку? – Джеймс презрительно хмыкнул. – Этому цыпленку нужна еще мамка, а не женщина. – Голова снова загудела, и он опрокинул остатки тоника.

– Я подыскал вам другого юнгу – брата мистера Макдонелла.

Тоник застрял у него в горле, Джеймс поперхнулся.

– Кто?

– Прокашляйся, Джеймс.

– Ты сказал: Макдонелл? Его имя случайно не Ян?

– Да. – Теперь уже глаза Конни сверкнули. – Боже мой, не тот ли он шотландец из таверны?

Джеймс не ответил на вопрос.

– А ты хорошенько рассмотрел его братца?

– Мне не пришло в голову. Он такой маленький мальчуган, тихий, скромный, все время прятался за своего брата. У меня не было особого выбора. Джонни лишь два дня назад сообщил мне о своей женитьбе. Не думаешь же ты…

– Вот именно, думаю, – расхохотался Джеймс. – Конни, все замечательно. Я ведь тогда хотел их разыскать, но они как сквозь землю провалились. И вот теперь она сама падает прямо мне в объятия.

Конни понимающе улыбнулся.

– Я вижу, у тебя будет приятное плавание.

– Можешь быть спокоен, – в улыбке Джеймса появилось что-то волчье. – Но мы не станем обнаруживать сразу ее обман. Я хочу немного повеселиться для начала.

– А вдруг ты ошибаешься? Вдруг она все же мальчишка?

– Я сомневаюсь, – ответил Джеймс. – Я все выясню, когда она начнет выполнять свои обязанности.

Он откинулся на своем удобном стуле, когда Конни вышел из каюты. Он все еще улыбался, думая, какое провидение позаботилось о том, что маленькая негодяйка со своим шотландцем избрали именно его судно из всех, находящихся в порту. И почему? Какой здесь смысл?

Конни сказал, что они сначала хотели купить билет, значит, деньги у них есть. Почему бы им не найти другой корабль? Он знал по крайней мере, два английских судна, готовых к отплытию в Вест-Индию. Одно имело все необходимые удобства для пассажиров. Зачем переодеваться, подвергаться риску разоблачения? Черт, в последний раз он ее тоже видел переодетой в парня. Может быть, это была ее обычная одежда? Нет, он вспомнил, как она огорчилась, когда Тони объявил во всеуслышание, что в таверне – женщина. Она скрывала свой пол или пыталась это сделать.

Его юнга! Ну и крепкие же у нее нервы. Джеймс покачал головой и засмеялся.

Интересно, как она собирается со всем справляться? Плохо освещенная таверна – это одно. А корабль при свете дня – совсем другое. В то же время она действительно сумела обдурить Конни. Может быть, ее трюк и удался, если бы Джеймс уже не встречал ее однажды. Но он ее видел один раз и хорошо запомнил эту встречу: ее маленькую аккуратненькую попку, которая так его заинтриговала, маленькая нежная грудь в его руке. Черты ее лица были очень нежными – красивые скулы, маленький дерзкий носик, полные чувственные губы. Он не видел ни ее бровей, ни ее волос. Однако помнил, как утонул в ее бархатных карих глазах, когда она посмотрела на него уже на улице.

Он уже десятки раз пытался разыскать ее за прошедший месяц. И теперь понял, почему терпел неудачу. Никто не знал их двоих, потому что они приехали сюда впервые. Вероятнее всего было предположить, что оба родом из Вест-Индии, а теперь возвращаются домой. Макдонелл, может быть, и шотландец, но малышка точно нет. Джеймсу трудно было установить ее истинное происхождение, но акцент у нее был явно не английский.

Она была загадкой, и он собирался эту загадку разрешить. Для начала же он немного развлечется и попросит ее оставаться на ночь в его каюте, потому что его прежний юнга всегда якобы спал в его каюте. Он сделает вид, будто не узнал ее или что вообще забыл об их встрече. Конечно, оставался вариант, что она на самом деле уже забыла об их встрече, но – как бы там ни было… До того как закончится путешествие, она будет делить с ним не только каюту. Она будет делить с ним постель.

ГЛАВА X

Камбуз, конечно, не был самым лучшим местом для того, чтобы прятаться, тем более, что солнце было в зените, а океанский бриз не слишком сбивал жару. Когда они вышли в море, стало легче, но сейчас огромная кирпичная печь, накаленная с рассвета, источала жар, из котлов на плите валил пар – все обещало вкусный ужин, но жара была на камбузе невыносимая.

Кок и два его помощника были почти голые к тому времени, когда команда стала заходить на завтрак. Больше одного-двух человек не приходило, потому что момент, когда отдаются швартовы, – самый напряженный на корабле и все члены экипажа задействованы. Джорджина наблюдала, как с берега на борт принесли припасы, снаряжение, – последние приготовления перед отплытием подходили к концу. Однако все это было ей знакомо и не слишком долго задержало ее внимание. Тем более что она достаточно нагляделась на Англию – ей хватит впечатлений до конца жизни.

Она сидела на камбузе, подальше от глаз и от суеты, примостившись на табурете в противоположном углу от того места, куда сносили припасы – мешки с мукой и зерном, бочки… Места почти уже не оставалось. Часть припасов относили в трюм.

Если бы не жара, ей очень нравилось бы сидеть здесь. В жизни она не видела более чистого камбуза. Сам же корабль выглядел как новенький – ей сказали, что он только-только вышел из ремонта.

Между печью и плитой находился бункер для угля, полный до краев. Длинный стол в центре был тоже чистым. На его краю лежал огромный мясницкий нож, в ожидании животных, которые во множестве толпились в трюмах. Их теснилось так много, что свежее мясо на все путешествие было обеспечено. Здесь находилось все, что обычно можно обнаружить на камбузе, – кастрюли, тарелки, плошки, приборы, сковороды – все аккуратно прикреплено к полкам, стенам или потолку.

Хозяин этого богатства – черноволосый ирландец с сомнительным именем Шон О'Шон – не подозревал, что Джорджи Макдонелл мог оказаться кем-то иным, чем тот, за кого его принимали. Шон был приветливый малый лет двадцати пяти, с веселыми зелеными глазами, которые не упускали ничего во вверенном ему владении. Он разрешил юнге остаться, предупредив, что тогда ему придется и поработать. Джорджина не возражала и постоянно получала задания, когда оба помощника кока были заняты. Он отличался общительным нравом, но на этом корабле был новичком и мало что мог ей рассказать о хозяине.

Она еще не видела и большей части команды, хотя они с Маком уже спали, а вернее сказать, пытались спать прошлой ночью. В каюту постоянно кто-то входил, спьяну пытаясь найти в темноте свой гамак. Заснуть было невозможно, если только не быть пьяным вдрызг.

Команда состояла из матросов самых разных национальностей, что и неудивительно для корабля, который плавает по всему свету, оставляя в портах одних членов команды, подбирая других… Естественно было предположить и присутствие нескольких англичан, предположения впоследствии оправдались.

Первый помощник капитана… Конрад Шарп, известный как Конни, хотя до сих пор Джорджина слышала лишь от одного человека это уменьшительное имя. Он говорил очень чисто, как настоящий аристократ, и был очень серьезен. Он был высок, узок в кости, волосы рыжие, но темнее, чем у

Мака, на руках веснушки. Вероятно, они были и на всем теле, но лицо у него ровного смуглого цвета, и на нем ни одной веснушки. Его острый взгляд пронзал насквозь, и Джорджине показалось однажды, что ее переодевание его не обманывает. В конце концов, в команду ее включили. Он согласился взять ее заочно. Как сказал Мак, они даже не торговались. Он предложил им или работать во время рейса, или проваливать. Мак принял его условия.

Ничего плохого в мистере Шарпе Джорджина пока не заметила. Он ей не нравился без всяких видимых причин. Это было нечестно, но Джорджина и не собиралась относиться честно к англичанам. Для нее они находились в одном разряде с крысами, змеями и иными отталкивающими существами. Ей приходилось, однако, скрывать свои чувства. Не стоит превращать Конрада в своего врага. Некоторые любят поближе изучить своих врагов, она же предпочитала его просто избегать. Как и иных англичан на борту корабля.

Капитана Мэлори она еще не встретила, потому что до самого отхода корабля он не появлялся. Она знала, что надо бы найти его, представиться, спросить, каковы ее обязанности кроме тех, которые она сама уже предвидела. В конце концов, капитаны отличаются друг от друга. Дру, например, требовал, чтобы ежедневно у него в каюте была готова ванная, пусть и с соленой водой. Клинтон любил теплое молоко перед сном. В обязанности его юнги входило приносить теплое молоко в каюту и докладывать, от какой именно коровы молоко. Юнга Уоррена лишь прибирал в каюте, потому что Уоррен предпочитал есть вместе с матросами. Мистер Шарп уже описал ей ее будущие обязанности, но лишь сам Мэлори мог внести разъяснения.

Пока корабль выходит в море, он, вероятно, занят. Тем лучше. Она тянула время. Больше всего забот у нее будет именно с ним. Сумеет ли она его обмануть? Ведь именно в его обществе она будет проводить больше всего времени. А первое впечатление – самое важное, потому что именно оно повлияет на их дальнейшие отношения. Если он ничего не заподозрит сразу, она может немного расслабиться.

Она не выходила из камбуза и не отправлялась на поиски капитана. Оставалось то самое большое «если», которое удерживало ее на раскаленном камбузе, хотя одежда ее уже прилипла к телу, а волосы, спрятанные под чулок и шерстяную шапку, превратились в мокрый комок. Если капитан не заметит в ней ничего особенного, все в порядке. А если заметит? Если он разоблачит ее, пока корабль не выйдет в пролив, ее не станут запирать в каюте, а просто ссадят на берег. Самый худший вариант заключался в том, что ее могут ссадить на берег одну. В конце концов, Мак был нужен на борту гораздо больше юнги. И что они смогут сделать, если Мака задержат на корабле силой, а ее высадят на ненавистные берега?

Итак, Джорджина сидела на камбузе, где ее уже знали как Джорджи Макдонелл. Она сидела очень долго. Неожиданно Шон поставил ей на колени большой поднос. Взглянув на него и увидев серебряные приборы, изящную фарфоровую посуду, Джорджи поняла, что поднос предназначен не ей.

– Капитан уже у себя в каюте?

– О чем ты думаешь, малыш? Он уже в своей каюте с самого отплытия. У него болела голова, и он не выходил на палубу. Отплытием руководил мистер Шарп.

– О!

Черт возьми, а вдруг она уже была нужна, почему же никто не сказал ей? Может быть, он зол, что никто не пришел обслужить его. Неплохое начало!

– Мне наверное… да, я…

– Конечно, и побыстрее, только осторожно неси поднос. Не слишком тяжелый для тебя? Ничего, малец, только помни, если он поползет на тебя – присядь.

Тарелки зазвенели, когда Джорджина остановилась в дверях.

– Надеюсь, он не набросится на меня, по крайней мере!

Шон пожал плечами и широко улыбнулся.

– Как знать? Я и сам еще не видел капитана. Ну а если у него болит голова, то никогда не знаешь, чего именно ожидать. Вперед, малыш! Вот мой совет и совет хороший!

Великолепно! Зеленый юнец стал нервничать еще больше от подобных пожеланий. Она не знала, что у мистера Шона было настолько хорошее чувство юмора.

Путь к каюте капитана был долгим – она находилась на верхней палубе, рядом с каютами его помощников. Англия еще была хорошо видна, что портило Джорджине настроение. Джорджина старалась не смотреть на речные берега, а пыталась увидеть Мака, сказать ему несколько слов, немного успокоиться. Но Мака не было видно, а поднос у нее в руках уже начал дрожать, она поспешила в капитанскую каюту. Холодный обед в любом случае не понравится капитану, тем более, если он страдает с похмелья.

Она подошла к двери, взяла поднос в одну руку, а другой попыталась постучать в дверь. Однако рука не поднималась. Ее как будто парализовало от множества «что если», теснившихся в голове.

Ей не следовало быть такой нервной. Если случится самое худшее – это еще не конец света. Она достаточно изобретательна, чтобы найти иную возможность добраться до дома… вероятно, в одиночестве.

Черт возьми, почему она ничего не разузнала об этом капитане, кроме его имени? Она даже не знала, молодой он или старый, добрый или жадный, любил ли он матросов, или ненавидел их, или уважал? Она знала некоторых капитанов, настоящих тиранов, безграничная власть над командой делала их сумасшедшими. Ей надо бы расспросить кого-нибудь еще, кроме мистера О'Шона. Но было еще не поздно. Еще несколько минут задержаться на палубе, поговорить с кем-нибудь и узнать, что мистер Мэлори – один из добродушнейших и замечательнейших капитанов, с которыми работать – одно счастье. Тогда ладони ее не станут больше потеть, и она забудет все свои «что если».

…Но дверь открылась, только она решила уйти.

ГЛАВА XI

Сердце Джорджины забилось так, как если бы она столкнулась лицом к лицу с самим капитаном «Принцессы Анны». Но это был не капитан. В дверях стоял, занимая собой весь проем, первый помощник. Его глаза пронзительно скользнули по ней, хотя это был наверное, не более чем обычный короткий взгляд.

– Это ты, малыш? Удивлен, что я тебя не приметил, когда записывал.

– Может быть, потому, что тогда вы находились за столом, а я стоял перед вами…

Она замолчала, потому что он взял ее за подбородок большим и указательным пальцами и медленно повернул ее лицо влево-вправо. Джорджина покраснела, хотя не видно было, чтобы он заметил.

– Ни единого усика, – отметил он.

Она снова задышала. И только сейчас вспомнила, что она должна прикидываться парнем по имени Джорджи.

– Мне только двенадцать, сэр, – заявила она.

– Но и в свои двенадцать ты очень маленький. Черт возьми, твой поднос такой же большой, как ты сам. – Его пальцы сжали ее руку. – Где же твои мускулы?

– Я расту, – сердито выкрикнула Джорджина, такой подробный осмотр сводил ее с ума. Она даже забыла о своем первоначальном испуге. – Через шесть месяцев вы меня не узнаете. – Это была совершенная правда.

– В вашей семье все такие, да?

Ее глаза широко открылись:

– Что?

– Да рост, парень. Что я еще должен был иметь в виду, черт возьми? Уж по крайней мере, не вашу внешность, поскольку вы с братом совершенно не похожи. – Он вдруг захохотал глубоким голосом.

– Не понимаю, что вас так удивляет. У нас с братом разные матери.

– О, я тоже подумал, что-то отличается. Матери, говоришь? Может ли это объяснить отсутствие у тебя шотландского произношения звука «р»?

– Никогда не думал, что мне понадобится рассказывать свою жизненную историю ради этой работы.

– Почему ты так агрессивен, малый?

– Отстань от него, Конни, – очень ясно произнес другой глубокий голос. – Мы же не собираемся запугивать парня, не так ли?

– Запугивать для чего? – хихикнул первый помощник.

Глаза Джорджины сузились. Может быть, она подумала, что ей очень не нравится этот рыжий англичанин?

– Еда стынет, мистер Шарп, – сказала она строгим серьезным голосом.

– Ну, так вноси ее, хотя я серьезно сомневаюсь, что у него сейчас еда на уме.

Снова пришла нервозность. Ведь прервал их беседу голос капитана. Как она могла забыть, даже на минуту, что он ждет внутри? Хуже того, похоже, он слышал все, о чем она говорила с его первым помощником. Ее спровоцировали, но все равно это непростительно. Она не более чем юнга, каютный мальчик, во имя Господа, а она отвечала Конраду Шарпу как равная ему по положению… как будто она была Джорджиной Андерсен, а не Джорджи Макдонеллом. Еще одна такая ошибка, и она может сорвать кепку и показать грудь.

После этих ее последних тайных мыслей первый помощник толкнул ее внутрь и вышел из каюты. Сначала ей трудно было заставить свои ноги повиноваться, но когда она справилась с собой, она буквально подлетела через дверь к дубовому обеденному столу в стиле Тюдоров в центре комнаты. Этот огромный элемент мебели был таким, что за ним могли разместиться больше полдюжины офицеров.

Глаза Джорджины сосредоточились на подносе, и она продолжала стоять даже после того, как опустила его на стол. Над столом нависала большая тень. Что-то загораживало стол от хорошо освещавших комнату окон. Она не знала, что именно загораживает свет, но сообразила, где находится капитан.

Она восхищалась этими окнами вчера, когда готовила помещение для капитана. Такая каюта, по ее мнению, вполне подошла бы и королю. Она никогда не видела ничего подобного ни на одном из кораблей «Скайларка».

Мебель была экстравагантной. У длинного обеденного стола стояло единственное кресло в стиле французского ампира, сделанное из красного дерева и бронзы! На сиденьях и спинках стульев изображены букеты ярких цветов на фоне цвета слоновой кости. В каюте несколько стульев: два у окон, два перед письменным столом и один за ним. Этот письменный стол тоже выглядел впечатляюще – на огромных овальных пьедесталах (назвать их ножками язык не поворачивается), отделанных в классическом стиле. Кровать выглядела как истинное произведение искусства, сработанное в стиле итальянского Ренессанса. С высокой красивой спинкой у изголовья. Матрас покрыт белым шелком. Вместо морского сундука стоял высокий китайский шкаф красного дерева (из тика), похожий на тот, который ее отец подарил матери после своего первого возвращения с Дальнего Востока, когда они поженились. Он отделан яшмой и другими полудрагоценными камнями и прекрасными раковинами. Был также буфет в стиле королевы Анны. Между ними часы из черного дерева и бронзы, в стиле модерн.

Вместо обычных полок, прибитых к стене, стоял отделанный золотом книжный шкаф красного дерева со стеклянными дверцами. Все его восемь полок полностью забиты книгами. Она признала стиль Ризенер в комоде с его цветочными декорациями. А за ширмой, кожаным изделием, разрисованным английскими пейзажами, стояла фарфоровая ваза. Спасибо, не слишком глубокая, поскольку, возможно, ей придется наполнять ее водой. Возле письменного стола – шкафчик с навигационными инструментами, двухфутовая статуя голой женщины из бронзы, сидящей на полу. Медный чайник в углу, возле вазы с водой. Лампы, одна не похожая на другую, дополняли роскошь обстановки – они висели на крюках на потолке и на стенах.

Стены украшены большими и малыми картинами, толстыми коврами. Создавалось впечатление, что находишься во дворце губернатора, а не на корабле. Ничего здесь не говорило ей о капитане Мэлори, за исключением того, что он, должно быть, эксцентричная натура и любит окружать себя дорогими вещами даже там, где они явно неуместны.

Джорджина не знала, смотрит ли капитан на нее или в окно. Она не поднимала глаз на него, и тишина била ей по нервам. Ей хотелось уйти, не привлекая к себе внимания с его стороны, если она уже не привлекла его. Почему он ничего не скажет? Он должен был знать, что она еще здесь, ждет, чтобы обслужить его, как он потребует.

– Ваша еда, капитан… сэр.

– Почему ты говоришь шепотом? – спросил голос таким же шепотом, как и ее собственный.

– Я говорил вам… что… я думал, что вы плохо себя чувствуете. – Она прочистила горло и резко продолжила: – Головная боль, сэр. Мой брат Дрю всегда жаловался, что его раздражают громкие звуки, когда у него… головная боль.

– Я думал, твоего брата зовут Ян.

– У меня есть и другие братья.

– И у меня тоже, к сожалению, – отметил он сухо. – Один из моих прошлым вечером старался напоить меня, чтобы я свалился под стол. Наверно, он думал, что это будет очень забавно, если из-за моего состояния корабль не сможет отплыть.

Джорджина почти улыбнулась. Сколько раз ее братья делали то же самое. Не с ней, а друг с другом. Да и она вносила свою лепту в пирожные, в горячий шоколад с ромом. Очевидно, все братья одинаковы, не только в Коннектикуте.

– Сочувствую вам, капитан, – сказала она. – Это довольно неприятно.

– Довольно, да.

Она услышала юмор в его голосе и поняла, что он нашел ее ремарку претенциозной, то есть слишком взрослой для двенадцатилетнего мальчишки. А ведь она собиралась тщательно взвешивать свои слова, прежде чем произносить их. Она ни на минуту не могла забывать, что притворяется мальчиком, причем маленьким. Но, оказалось, трудно помнить об этом особенно тогда, когда она, наконец, заметила, что произношение у капитана было самое что ни на есть британское. Плохо, если он англичанин. Она могла бы избегать общения с другими людьми на корабле, но не смогла бы избегать капитана.

Она чувствовала себя как щенок, впервые брошенный в воду, – сам, дескать, выплывай, – когда услышала слова капитана:

– Представься, парень, и дай я взгляну на тебя.

Ладно. Всему свое время. Произношение может быть отработанным. Он просто жил в Англии. Поэтому она начала медленно двигаться вокруг стола, приближаясь к тени, пока в поле ее зрения не оказалась пара блестящих сапог. Выше брюки, обтягивавшие крепкие мускулистые ноги. Не поднимая наклоненной головы, она быстро взглянула на белую рубашку с длинными рукавами, красивыми запонками у запястий, лежавших вдоль узких бедер. Но ее глаза не смотрели выше того места, где из расстегнутой рубашки была видна загорелая кожа. Весь он был такой высокий… и широкий.

– Не надо стоять в моей тени, – продолжал он направлять ее. – Иди влево, к свету. Так-то лучше. – И наконец, заметил очевидное. – Да ты нервничаешь, не так ли?

– Это моя первая работа.

– И, понятно, ты не хочешь осрамиться. Успокойся, мальчик. Я не откусываю головы детям… только взрослым мужикам.

«Может быть, он будет хорошо относиться ко мне».

– Приятно слышать это.

«О Боже, ну что я болтаю. Следи за своим непослушным ртом, Джорджи».

– Мой ковер так интересен?

– Сэр?

– Ты не можешь оторвать от него глаз. Или, может быть, тебе рассказывали, что я настолько ужасен, что могу швырнуть тебя в бобовую похлебку, как только ты встретишься взором со мной?

Она начала улыбаться. Ситуация глупая, но их отношения налаживаются. Однако случилось то, чего она опасалась. Он смотрел на нее при полном свете, и она не была обвинена ни в чем. Но беседа не окончена. А раз нет, то пусть он думает, что юнга растерялся, юнга нервничает, оттого и допускает ошибки.

Джорджина покачала головой в ответ на его вопрос, как это, по ее мнению, мог бы сделать мальчик, которого она изображала, и медленно подняла подбородок. Она собиралась быстро взглянуть на него и снова опустить голову, как бы нырнуть головой. Это обычное поведение застенчивого ребенка.

Однако этого не получилось. Голову-то она подняла… Но когда посмотрела в его зеленые глаза, она вдруг вспомнила их так, как будто они преследовали ее в кошмарах в течение нескольких ночей подряд.

Но это невозможно! Кирпичная стена? Сердитый грубиян, с которым, ей казалось, ее пути больше никогда не пересекутся? Здесь? Он не может быть мужчиной, служению которому она решила посвятить себя. Неужели она такая несчастная.

С ужасом она заметила, как одна бровь на его лице с удивлением поднялась.

– Что-нибудь не так, малый?

– Нет, – пискнула она и уронила взгляд в пол, столь быстро опустив голову, что стало больно в висках.

– Ну как, не боишься попасть в гороховый суп?

Она выдавила из себя звук отрицания.

– Прекрасно. И не думай, что раз я такой большой, значит, я такой страшный.

Чего он болтает? Ему бы следовало указать на нее пальцем и обвиняющим тоном сказать: «Вы!»

Может быть, он не узнал ее. Даже ясно разглядев ее лицо, он продолжает называть ее «малый». Она вновь взглянула на него, но в его глазах не было ни удивления, ни подозрения, ни сомнения. Глаза его все еще казались угрожающими, но если в них и было какое-то изумление, так это в связи с ее нервным поведением. Он не узнал ее. Даже имя «Мак» ничего ему не напомнило.

Невероятно. Конечно, она выглядит совсем не так, как в тот вечер в таверне, где на ней была одежда не по росту, что-то велико, что-то мало. На этот раз все надето как надо. Не тесно и не свободно. Все, вплоть до ботинок, новенькое. Только кепка та же самая. Одежда создает прямые линии, ловко скрывая грудь. И она выглядит как мальчик. А в тот вечер освещение было плохим. Может быть, он не разглядывал ее так внимательно, как она его? В конце концов, зачем ему помнить тот инцидент? Учитывая, как грубо он держал ее в таверне, он был уже предостаточно пьян.

В этот момент и Джеймс Мэлори был уверен, что она успокоилась и поверила в то, что он не узнал ее. Ибо была вероятность, что она припомнит ему их первую встречу, и он затаил дыхание, когда она узнала его, и испугался, что она прекратит игру и к ней вернется та злость, с какой она обращалась с ним в тот вечер в таверне. Не подозревая, что он узнал ее, она, судя по всему, решила держать язык за зубами и играть ту роль, которую она на себя взяла, на что он, собственно, и надеялся.

Теперь он мог расслабиться, за исключением сексуального напряжения, которое охватило его с того самого момента, как она вошла в дверь. Столь остро не ощущал он присутствия женщины очень давно… Милостивый Боже, это было так давно, что он не может даже вспомнить, когда. Женщины стали так легко доступными. Даже соревнование с Энтони по части успеха у женщин, наиболее красивых, потеряло свою остроту задолго до того, как он покинул Англию десять лет назад. Соревнование превратилось в спорт без приза. Завоевание какой-либо леди не имело особого значения, поскольку оставалось много других, которых можно было бы выбрать.

Но здесь было нечто иное, подлинный вызов, настоящая трудная борьба. Никакие женщины для него уже не имели значения. Он желал именно эту. Может быть, потому что он уже однажды потерял ее и был несколько раздосадован этим фактом. Может быть, потому что он почувствовал к ней интерес, любопытство.

Какими бы ни были причины, обладание ею казалось для него сейчас особенно важным, хотя как этого добиться, он еще не знал. Вот почему он легко забыл о какой бы то ни было скуке, вот почему напряжение в нем не ослабевало, когда она стояла рядом. Фактически он был ограничен в своих возможностях. Ведь он не дотрагивался до нее, и не сможет дотронуться, если хочет, чтобы игра продолжалась. А игра доставляет и обещает доставить так много удовольствия.

Поэтому он, преодолевая искушение, подошел к столу, дабы изучить, что же ему принесли. Раздался ожидаемый им стук в дверь.

– Джорджи, не так ли?

– Капитан?

Он посмотрел на нее через плечо.

– Это твое имя?

– О, да! Меня зовут Джорджи.

Он кивнул.

– Пришел Арти с моими вещами. Ты разбери их, пока я не покончу с этой холодной пищей.

– Не хотели бы, чтобы я подогрел ее, капитан?

Он услышал в этих словах нотки надежды, которые выдали ее желание поскорее покинуть каюту. Но он не хотел терять ее из виду, пока «Принцесса Анна» не оставит берега Англии далеко позади. Если у нее есть хоть немного ума, она должна сообразить, какому риску подвергается, ибо даже если он не узнал ее сразу, он может вспомнить о ней в любое время. В этих условиях она может постараться покинуть корабль, пока не поздно. Даже если придется добираться вплавь, если, конечно, она умеет плавать. Он не хотел давать ей такую возможность.

– Еда удовлетворительная. В любом случае у меня нет пока большого аппетита. – А поскольку она продолжала стоять на месте, он добавил: – Дверь, дорогой мальчик. Она сама не откроется.

Он отметил, как она сжала губы, пока шла к двери. Она не любит, чтобы ей указывали. Или, может быть, ей не нравится его сухой тон? Он также обратил внимание, как начальственно она указала Арти, куда поставить сундуки, заработав кислый взгляд матроса, после чего снова изменила манеру поведения, превратившись в молодого парня.

Джеймс чуть не расхохотался, пока не сообразил, что если она будет забывать о роли, которую взяла на себя, это может создать много проблем. Команда такого парня могла бы не потерпеть. Однако он объявил, что парень находится под его особой защитой. После этого за его спиной начали, наверное, шептаться, хихикать, а Конни хохотал. И Джеймс должен был сам приглядывать за Джорджи Макдонеллом. Но это не так трудно. В своей мальчишеской одежде она была просто обаятельна.

Шерстяная кепочка, которая ему запомнилась, все еще скрывала ее волосы, хотя соболиные брови подсказывали, что волосы ее темные. О том же говорили красивые карие глаза. Из-под кепки не торчало никаких подозрительных локонов. Значит, то ли ее волосы были недостаточно длинны, то ли она их обрезала (он все-таки надеялся, что она этого не сделала), чтобы лучше выдавать себя за мальчика.

Белая курточка была с длинными рукавами и высоким воротником средней ширины и эффектно скрывала ее формы. Он попытался сообразить, что же она сделала с грудью и узкой талией, которой, как он помнил, она обладала. Талия была не такая уж узкая под широким ремнем. Если она что-то и подложила, то очень аккуратно, искусно и незаметно. Остальное скрывал дождевичок, накинутый поверх курточки.

Да, это идеальная одежда для ее целей. С одной стороны, ее – где надо – полнит шерстяная одежда, с другой – толстая кожаная. Дождевичок сидит плотно, как стальная клетка, он не слетит даже при сильном ветре. Если его развязать, он едва ли покажет три дюйма ее курточки в районе груди и живота.

Курточка скрывала все остальное до бриджей. Они же заканчивались ниже колен, где толстые шерстяные чулки прятали ее икры. Не будучи ни просторными, ни обтягивающими, они создавали вид нормальных мальчишеских ног.

Он молча смотрел, как она извлекала каждую вещь из сундука и находила ей место в комоде и шкафу. Джонни, его предыдущий юнга, не так аккуратно обращался с вещами. Просто рассовывал их по ящикам и все. Джеймс достаточно повизжал, прежде чем тот научился делать все как надо. Но маленькая Джорджи управлялась с делами с женской аккуратностью. Он сомневался, осознает ли она это, известен ли ей какой-либо иной способ раскладывания вещей. И долго ли она будет разыгрывать свою роль, выказывая такое неумение притворяться, как сейчас?

Он старался смотреть на нее глазами человека, не знающего ее секрета. Это было трудно, потому что он-то как раз хорошо знал, что скрывается под мальчишеской одеждой. Но если бы он не знал… Господи, было бы не так легко догадаться. Именно рост подтолкнул, видимо, ее к такой идее. Конни-то был прав, она действительно штучка. Рост не больше чем у десятилетнего мальчика, хотя она определила свой возраст в двенадцать лет. Ад и пламя, она не так уж молода для него, разве нет? Он, конечно, не мог ее спросить об этом. Ему было трудно поверить, что это она. Не важно, что он чувствовал тогда вечером в таверне. Ее сладкий, душистый рот. Ее глаза, подчиняющие душу мужчины, заглянувшего в них. Она, должно быть, молода. Но не слишком.

Она закрыла крышку второго пустого чемодана и спросила:

– Можно их вынести отсюда, капитан?

Он ухмыльнулся, помимо воли.

– Сомневаюсь, что ты сможешь это, дорогой мальчик, поэтому не надо напрягать свои еще неокрепшие мускулы. Арти вернется за ними позже.

– Я сильнее, чем кажусь, – настаивала она упрямо.

– Действительно? Приятно знать это, поскольку тебе целыми днями придется двигать эти тяжелые стулья. Обычно по вечерам я обедаю вместе с первым помощником.

– Только с ним? – Ее глаза обежали пять стульев, стоявших в каюте. – А другие офицеры?

– Это же не военный корабль, – заметил он. – Я предпочитаю уединение.

Ее немедленно озарила мысль:

– Тогда я, пожалуй, пойду…

– Ну зачем так спешить, парень. – Он остановил ее у двери. – Куда ты спешишь, если твои обязанности ограничиваются этой каютой?

– Я… ну… так понял, что вы… нуждаетесь в уединении.

– Мой голос показался, наверное, слишком резким для тебя, малый?

– Сэр?

– Ты разговариваешь слишком невнятно.

Она опустила голову.

– Простите, капитан.

– Не так. Ты смотри мне в глаза, когда просишь прощения, иначе не считается. Я ведь не твой отец, чтобы отодрать тебя за уши или выпороть, я твой капитан. Поэтому не прячься каждый раз, когда я повышаю голос или когда я в плохом настроении и смотрю сердито. Делай, что тебе говорят, без вопросов и возражений, и мы будем прекрасно ладить. Понятно?

– Вполне.

– Превосходно. Тогда двигай сюда свою жопу и приканчивай эту еду вместо меня. А то мистеру О'Шону покажется, что я не благодарен ему за его работу, и тогда не ручаюсь, что он положит мне на тарелку в следующий раз. – Когда она попыталась запротестовать, он прекратил это, заявив: – По всему видно, что ты влачишь полуголодное существование, будь я проклят, если это не так. Но мы заставим твои косточки обрасти мясом еще до того, как прибудем на Ямайку. Даю тебе слово.

Джорджине ничего не оставалось делать, кроме как тащить стул к столу, особенно после того, как она убедилась, что он практически не притрагивается к еде. Не то чтобы она была голодна. Но как ей есть, когда он будет смотреть на нее? А она должна разыскать Мака, а не тратить дорогое время на еду. Она должна рассказать ему потрясающую новость о том, кто является капитаном, иначе будет поздно.

– Между прочим, паренек, мое стремление к уединению не распространяется на тебя, – сказал капитан, подталкивая к ней поднос с уже остывшей пищей. – Да и как это возможно, если в твои обязанности входит постоянно находиться при мне? А я ведь тебя последнее время даже не замечал.

Да, но как бы там ни было, теперь он ее заметил и ждет, когда же она начнет есть. С удивлением она заметила, что и рыба, и овощи, и фрукты были превосходны. Холодные, они оставались вкусными.

Хорошо, скорее начнешь, раньше закончишь. Она торопливо принялась за еду и только через несколько минут заметила свою ошибку. Ее стало тошнить. С расширившимися от ужаса глазами она сорвалась с места с одной мыслью в голове: «Господи, освободи меня от этого». Вдогонку ей неслись слова капитана:

– Господи, уж не собираешься ли ты… Да, вижу, да…

Ее уже не волновало, что он думает, потому что ей было плохо. Когда все прошло, она почувствовала мокрую ткань у себя на лбу и тяжелую сочувствующую руку на плече.

– Я виноват, парень. Я должен был сообразить, что ты слишком чувствителен к такой пище. Успокойся, пойдем, уложу тебя в постель.

– Нет, я…

– Не возражай. Может быть, тебе никогда больше не предложат полежать на настоящей, мать ее, удобной кровати. Воспользуйся моим хорошим расположением к тебе.

– Но я не хоч…

– Я думал, мы согласились, что ты будешь исполнять мои приказания? А я приказываю тебе лечь на кровать и отдохнуть. Поэтому как нам поступить: или мне отнести тебя, или ты в состоянии передвигать свою жопу самостоятельно?

– От нежности к остроумию, от остроумия к грубости. Джорджина не могла ему ответить, она побежала к кровати и бросилась на нее… Он любит быть господином, единоличным правителем, он из тех, кто считает, что капитан на корабле в открытом море – это сам Господь Всемогущий. Но она так плохо себя чувствовала, а тут еще приходилось лгать дальше. Пришлось лечь. На его кровать, будь она неладна. Он стоит над ней. А теперь склонился… Она икнула, потом стала молиться, чтобы он не услышал этого, поскольку он прикладывал мокрую тряпочку к ее лбу. Тебе нужно снять кепку и дождевичок, ботинки тоже. Тогда будешь чувствовать себя удобней.

Джорджина покраснела. Не пора ли перестать ему подчиняться?

Она постаралась, чтобы се голос не звучал саркастически:

– Может быть, вы думаете иначе, капитан, но я знаю, как о себе позаботиться. Я себя чувствую хорошо.

– Делай что хочешь, – ответил он, пожав плечами и, к ее облегчению, вышел. Но несколько позже она услышала:

– Между прочим, Джорджи, не забудь забрать свои вещички и принести все сюда, когда почувствуешь себя лучше. Мой каютный юнга должен спать там, где он может понадобиться в любую минуту.

ГЛАВА XII

– «Понадобиться», – крикнула Джорджина, сев на большой кровати. Ее глаза с подозрением сузились. Она смотрела на капитана, который откинулся на спинку стула и смотрел на нее. – Понадобиться для чего? В середине ночи?

– Я плохо сплю, разве ты не знаешь? Звуки на корабле часто будят меня.

– Ну а я при чем?

– Ну, Джорджи, мальчик, – заговорил он тоном, в каком обычно обращаются к ребенку, – а вдруг мне что-нибудь понадобится? – Она хотела было сказать, что, дескать, ночью он мог бы обойтись и без нее, когда он добавил: – Ведь это и есть твоя обязанность, между прочим.

Этого она отрицать не могла. Но не спать потому, что ему не спится? И она хотела эту работу? Нет уж. Она не желает служить этой кирпичной стене.

Она попыталась объясниться.

– Я полагала, что под обязанностями подразумевается носить вам пищу из камбуза?

– Это разумеется, – ответил он. – Но иногда мне нужно услышать голос, который мог бы успокоить, усыпить меня. Ты умеешь читать, не так ли?

– Конечно, – автоматически ответила она.

Слишком поздно она поняла, что больше бы выиграла, если бы соврала, сказав, что не умеет. И вообразила себе картину, как она читает ему в середине ночи. Он лежит на кровати, она сидит на стуле возле его изголовья или даже на краешке кровати, если он пожалуется, что плохо слышит. Светит только одна лампа, чтобы ей было удобно читать. Его глаза закрыты. Слабый свет смягчает его черты, делает его не таким пугающим, более… Черт подери, надо найти Мака и поскорей.

Она сбросила ноги с кровати, тут же услышав резкое:

– Джорджи! Лежать!

Она поняла, что он сидит напротив на стуле, между ней и дверью. У нее нет сил выдерживать дальше это испытание, и она не желает больше смотреть на него, этого отвратительного человека.

«Господи, как нелепо», – подумала она, но легла. Она повернулась на бок, чтобы смотреть ему в лицо.

Сжав зубы, она стала настаивать:

– В этом нет необходимости, капитан, я чувствую себя лучше.

– Я сам определю, когда ты будешь чувствовать себя лучше, малый, – сказал он рассудительно, снова откинувшись на стуле. – Ты бледен, как покрывало, на котором лежишь, поэтому останешься лежать, пока я не скажу тебе встать.

От гнева ее щеки покраснели, хотя она не отдавала себе отчета в этом. Она смотрела на него, развалившегося на стуле, подобно лорду. Возможно, он и был лордом. Скорее всего, он пальцем не пошевелил, чтобы сделать что-либо самостоятельно за всю свою жизнь. Если все кончится тем, что она проведет на его корабле еще несколько недель, потому что этой нежеланной заботой он совершает насилие над ней, она быстро станет выполнять по его требованию те услуги, которые ему понадобятся, и будет ненавидеть все это. Эта мысль была невыносима. Но поскольку она была экипирована, как двенадцатилетний мальчик, она не могла просто так уйти из каюты.

Придя к такому заключению, Джорджина вернулась к мысли о том, где же ей спать, если она останется на корабле на ночь.

– Как я понимаю, капитан, все подходящие каюты заняты.

– Да, а в чем дело, парень?

– Я как раз думаю, куда мне отнести мои вещи, чтобы я был под рукой и мог услышать, если понадоблюсь вам ночью.

В ответ раздался смех.

– И куда же, несчастненький, ты думаешь, следует поместить тебя?

Его изумление по поводу ее слов проявлялось так же бурно, как и его навязчивая забота.

– В прихожей, например, – сказала она, – что, должен вам сказать, меня не устра…

– Перестань, малый, или ты доведешь меня до слез. Какую, мать твою, чепуху ты несешь. Ты будешь спать здесь, конечно, как и мой предыдущий юнга, и все до него.

Как она и опасалась, он предложил ей это. К счастью (что спасло ее от девичьей истерики), она слышала о таких обычаях. Многие капитаны делили свои каюты с младшими членами команды, чтобы защитить мальчишек. Так поступал и ее брат Клинтон, особенно после того, когда его юнга сильно пострадал от трех членов команды. Она никогда не знала в подробностях, что же произошло, но только Клинтон был в таком бешенстве, что велел хорошенько выпороть всех троих.

Однако этот капитан знал, что она на корабле не одна, что у нее есть здесь брат, который мог бы ее защитить в случае чего. Но она не могла спорить с ним не только потому, что он не стал бы ее слушать. Глупо протестовать, если на этом корабле всегда так делалось и если все юнги делили каюту вместе с ним.

Поэтому ей осталось задать только один вопрос.

– Где здесь будет мое место?

Он указал головой на один пустой угол в комнате, справа от двери.

– Думаю, подойдет. Здесь достаточно места, чтобы расположить твой сундучок и все, что ты можешь притащить с собой. А в стене есть крюки, чтобы повесить твой гамак.

Она увидела крюки, о которых он говорил. Действительно, на них можно было повесить гамак. Странно, но вчера, когда она заходила в каюту, их не было. По крайней мере, она не помнила. Угол был довольно далеко от кровати, однако между ними не было никакой высокой мебели, которая могла бы создать у нее хоть какое-то чувство уединения.

– Подойдет, паренек?

Она как будто боялась, что он предложит что-нибудь еще, если она скажет «нет», в то время как она хорошо понимала, что он не намерен создавать для себя неудобства ради какого-то каютного юнги!

– Полагаю, что да, но было бы еще лучше, если бы я мог воспользоваться ширмой.

– Это зачем?

«Для уединения, балда!» Но он смотрел с таким изумлением, что она просто добавила:

– Да я просто так подумал.

– Тогда не нужно думать, дорогой мальчик. Пользуйся просто здравым смыслом. Ширма прикреплена к полу. Все привинчено к полу, кроме стульев, на случай плохой погоды.

Джорджина не удивилась. Она знала это. На корабле все должно быть привинчено, прикреплено, иначе все болтающиеся вещи могут причинить большие неприятности. Как она могла это забыть?

– Я не знал. Я раньше не плавал, – сказала она в свою защиту.

– Из Англии, да?

– Нет! – сказала она быстро и резко. – Я хочу сказать, что я приплыл сюда, но как пассажир. – И добавила: – Я не обращал внимания на такие вещи.

– Не имеет значения. Ты научишься всему, что нужно. Сейчас ты работающий член команды. И не бойся задавать вопросы, парень.

– Тогда, поскольку у вас сейчас есть время, капитан, не были бы вы столь любезны, не могли бы вы объяснить мне мои обязанности, другие, кроме тех, что вы уже упомяну…

Она остановилась – одна из его золотых бровей поползла вверх в удивлении. «Что же она, черт возьми, такого сказала, что он все время скалится, ухмыляется».

Он недолго держал ее в неведении.

– «Не были бы вы столь любезны?», – он теперь хохотал. – Милостивый Боже, парень, надеюсь, что нет. Я не был любезен даже в твоем возрасте, но столь любезен – никогда.

– Это просто такое выражение, – растерянно пыталась объяснить она.

– Которое говорит о твоем хорошем воспитании, парень. Манеры слишком хороши для каютного юнги.

– Разве отсутствие манер – необходимая предпосылка для приема на работу. Тогда мне должны были бы сказать об этом.

– Не хитри со мной, парень, а то я сниму твою кепку и обнаружу под ней ослиные уши.

– О, да, они здесь капитан, два острых и длинных уха. А то зачем же мне их прятать?

– Ты приводишь меня в растерянность, дорогой мальчик. Ты действительно очень предусмотрителен… Два больших уха?

Она улыбнулась против воли. Его остроумие было поразительным. Кто бы мог ожидать такого от кирпичной стены. Это удивляло. Еще больше удивляло то, что она приняла всерьез его намерение сорвать кепку и обнаружить под ней ослиные уши, как он сказал ей.

– Ах, – сказал он, приняв ее улыбку и ответив своей: – У парня есть зубки. Буду осторожней. Жемчужно-белые. Конечно, ты молод. Скоро они будут гнить и вонять.

– Ваши же не гниют.

– Ты хочешь сказать, что я настолько стар, что должен был давно потерять их?

– Я не… – Она остановилась, а потом напомнила: – А как насчет моих обязанностей, капитан?

– Разве Конни не объяснил тебе, когда подписывал контракт?

– Он сказал только, что я должен прислуживать вам, но не другим офицерам. Нет, подробно он ничего не объяснял, только сказал, что я должен делать все, что вы прикажете.

– Но этого достаточно, разве нет?

Она стиснула зубы, пока раздражение не прошло, потом сказала:

– Капитан Мэлори, мне рассказывали о юнгах, которых заставляли даже доить коров…

– Милостивый Боже, вот это да! – сказал он с притворным ужасом, но через некоторое время ухмылялся снова. – Я не люблю молока, парень, так что успокойся. Это тебе делать не понадобится.

– А что понадобится? – настаивала она.

– А многое. Подносить за столом. Играть роль слуги в каюте и многое другое. Например, поскольку я забыл бумажник дома, то и эту роль тебе придется взять на себя. Но ничего особо сложного, как видишь.

Только быть у него всегда под рукой. Собственно, она так и предполагала себе эту службу. Ее так и подмывало спросить, не нужно ли будет еще к тому же потереть ему спинку или подтереть жопу, но хотя он и сказал, что не следует прятать уши под кепкой, то есть скрывать свой темперамент и образованность, она не решилась. Это было смешно. Ради Бога, каютный юнга Дрю не должен был делать ничего, кроме как приносить еду с камбуза. Из всех капитанов в гавани ей довелось выбрать этого англичанина, и не просто англичанина, а бесполезного аристократа. Если он когда-либо физически работал в своей жизни, она съест свою кепку.

Но ничего этого она не сказала этому человеку. Она не сумасшедшая.

Джеймсу пришлось сдержать свой смех. Он, конечно, не собирался загружать ее какой-либо работой. И ей не пришлось бы жаловаться. Он готов взять на себя часть ее трудов. Например, роль бумажника. Потому что он целых десять лет вообще обходился без бумажника. Но чем более она будет занята в каюте, тем меньше она будет маячить на глазах у команды. Он не хотел бы, чтобы кто-нибудь еще раскрыл ее секрет, пока он не будет готов раскрыть его сам. Затем, чем больше она будет в его каюте, тем вернее она будет принадлежать ему.

Сейчас же, однако, ему нужно было, чтобы между ними было как можно большее расстояние. Наблюдая, как она свернулась в клубок у него на кровати, он кое-что придумал.

«Самообладание, старичок, – сказал он себе. – Если ты не можешь, то кто сможет?»

Отличная штука. Давно он не переживал такого искушения. Самоконтроль – самое простое, когда чувства притупились от скуки, от ожидания, что же, как не самоконтроль, заставит их снова встрепенуться.

Джорджина решила, что беседа с капитаном Мэлори нисколько ей не повредила. Может быть, молчание как раз толкнуло бы его на какие-нибудь другие фокусы. Она не думала, что он мог бы подойти к кровати и осмотреть ее, но этот день был не так уж удачлив для нее.

Она открыла глаза и увидела, что он склонился над ней.

– Все еще бледен, как вижу, – сказал он. – Я сделал так, чтобы облегчить нагрузку на твой нервный животик.

– О, вы это сделали, капитан, – ответила она.

– Больше не нервничаешь?

– Нисколько.

– Прекрасно. Теперь тебе не нужно больше лгать. И торопиться не нужно. Подумай, что тебе ничего больше не надо, кроме как принести в следующий раз еду.

Он успокоил ее разговором, и она забыла, какой он опасный человек.

– Извините, но я не спал предыдущую ночь.

Он выглядел очень дружелюбно. Он никогда не казался ей настолько дружелюбным. Но он не выглядел свирепым и снова изумлял ее.

– Ты еще молод заниматься тем, чем занималась моя команда в прошлую ночь. Так почему же ты не спал?

– Ваша команда, – ответила она, – возвращается, отрекается от всего, чего бы она ни натворила.

Он засмеялся.

– Через несколько лет, дорогой мальчик, ты станешь более терпим.

– Да, я понимаю, капитан. Я знаю, что матросы обычно делают в последнюю ночь в порту.

– О? Знаком с этой стороной жизни, да?

«Помни, что ты мальчик! Помни, что ты мальчик, и, ради Бога, не красней больше!»

– Разумеется, – ответила Джорджина.

Она снова увидела, как поднялась эта дьявольская бровь. Смеялись и его зеленые глаза.

– Тебе рассказывали или подсказал… твой опыт?

Джорджина икнула. Потом кашляла целых десять секунд.

Капитан похлопал ее по спине. Когда она стала дышать снова нормально, у нее было ощущение, что он сломал ей позвоночник, эта кирпичная стена, своими кирпичными кулаками.

– Не думаю, что мой опыт, капитан Мэлори, или отсутствие такового могут как-то отразиться на моей работе.

Она могла бы многое сказать по поводу его неортодоксального допроса, но его «Правильно!» лишило ветра ее паруса. И это к счастью, потому что в этот момент она не рассуждала, как двенадцатилетний мальчик. А он должен был ей сказать еще многое.

– Извини меня, Джорджи. Это привычка у меня такая, так разговаривать. Поэтому не принимай ничего на свой счет, поскольку, если быть совершенно честным, твое поведение очень изумило меня.

Она не ожидала от него таких слов. Что это такое? Хочет – хамит, хочет – издевается, хочет – оскорбляет. Черт его подери, да это худший негодяй, чем она думала раньше.

– Могли бы вы оградить меня впредь от подобных провокаций, сэр, – спросила она сухо, сквозь зубы.

Он рассмеялся.

– И пропустить такие сеансы колдовства, как этот? Нет, дорогой мальчик, я не откажу себе в удивлении и любопытстве, ни ради мужчины, ни ради женщины, ни ради ребенка. Во мне так мало осталось этого любопытства.

– Не щадя никого, не так ли? Даже больных детей? Или вы считаете меня достаточно выздоровевшим, чтобы я мог встать, капитан?

– Так ты мужчина или плакса?

– Кто я?

– Ты не плакса?

Грязный мужик. Он подзуживает ее, используя ее гордость. Мальчики двенадцати лет очень гордые, что, без сомнения, он учел. Девочка такого же возраста уже залилась бы слезами. Но парень скорей умрет, чем признает, что он обижен, расстроен. Черт возьми, она женщина, которая не хочет ничего, кроме как дать ему по физиономии, но не может, потому что Джорджи, которым она притворяется, такие вещи делать просто не может.

Она смотрела на него и видела, что он прямо-таки готов к целой серии сарказмов и только и ждет от нее какого-нибудь ответа, чтобы начать.

– У меня есть братья, капитан, все они старше, чем я, – сказала она ему холодно. – Поэтому всякие подколки и подтрунивания не являются чем-то новым для меня. Мои братья находят в этом удовольствие… хотя, я уверен, не такое, как вы.

– Хорошо сказано, паренек!

На его физиономии было написано удовольствие. О, если бы была возможность дать по этой роже до того, как она покинет корабль!

Но новая волна чувства поднялась в ней, когда этот человек наклонился, ощупывая ее подбородок точно так же, как это делал мистер Шарп, исследуя ее лицо. Однако, в отличие от мистера Шарпа, прикосновения капитана очень нежны. Двумя пальцами он касался ее левой щеки.

– Много мужества и, как сказал Конни, ни одного усика. – Пальцы ползли медленно по ее щеке к подбородку, очень, очень медленно, очень возбуждая ее. – Отлично, дитя.

Джорджине снова стало плохо, начались боли в животе. Но они прекратились сразу же, как только капитан убрал свою руку. Все, что ей оставалось делать, – это лежать на спине, но он неожиданно вышел из каюты.

ГЛАВА XIII

Боли в животе у Джорджины прошли быстро, но понадобилось добрых пять минут, прежде чем ее тревожные мысли успокоились и она поняла, что осталась одна в каюте. Когда она это поняла, то издала такой вопль отвращения, который был бы, конечно, услышан за дверью каюты, если бы кто-нибудь оказался там случайно. Но там никого не было, в чем она убедилась, открыв дверь.

Бормоча себе под нос по поводу кирпичных стен и отвратительных английских лордов, она поднималась по ступенькам и была на полпути к цели, когда вдруг вспомнила, что ей приказано спать в кровати. Она помедлила. Что делать, однако? Ну, определенно, она не вернется в кровать, несмотря на этот глупый приказ. Ее главная задача – разыскать Мака и каким-нибудь способом покинуть «Принцессу Анну», пока не поздно.

Однако неповиновение приказам капитана – отнюдь не маленький проступок. Не имеет значения, в какой форме этот приказ был отдан или из каких соображений. Поэтому… она должна быть уверена в том, что капитан не заметит этого неповиновения.

Ну а если он не отошел далеко? Сегодня ей вообще как-то не очень везет… Нет, она должна рассуждать здраво. Если бы он был в поле ее зрения, она могла бы подождать минуту-две, чтобы дождаться его ухода или обмануть его, но не дольше. Ей нужно на палубу, независимо от того, там он или нет. Она всегда сможет объяснить свое появление желанием бросить последний взгляд на Англию.

Так уж получилось, что она решила не тратить зря времени. Капитана не было видно поблизости. Но, к сожалению, не было и Мака. Она постояла немного, привыкая к яркому свету. Вокруг был океан. Берега Англии еще виднелись вдали, но становились все меньше и меньше.

Джорджина понимала, что ее шансы покинуть корабль сводились к нулю. Она посмотрела в небо, чтобы определить, который час. Неужели было так поздно, когда она несла поднос с едой для капитана? Взглянув на раздутые паруса, можно было убедиться, что корабль извлекает все, что может, из штормовых ветров, уносивших его в море. Англия остается позади. Она пошла вниз, желая найти капитана.

Ее охватил гнев. Будь он трижды проклят – надоедал ей со своими поучениями, рассуждениями, издевательствами, а она упустила время. Сейчас же… черт подери, она в ловушке на этом корабле, и теперь ей придется снова терпеть его издевательства. Неужели он не понимает, что ему доставляет наслаждение выводить других людей из терпения? Даже такая терпеливая женщина, как она (а она считала себя очень терпеливой), и та не могла долго выносить такого к себе отношения. Он будет провоцировать и провоцировать ее, пока она не съездит ему по физиономии или еще какой-нибудь женской выходкой не выдаст себя. А что тогда? Она не могла даже строить догадки.

Мадам Удача действительно покинула ее сегодня. Поэтому нужно рассчитывать только на себя. Когда ее охватили эти панические мысли, она вдруг почувствовала толчок в плечо. Одновременно раздался возмущенный крик:

– Что?!

Тут же она почувствовала сильнейший удар, от которого покатилась кубарем.

Удивление, охватившее ее, было глубже, чем боль, хотя ухо, по которому ее ударили, сильно саднило. А ей так и не объяснили, что же она сделала такого, за что следовало ударить ее. Над ней стоял разгневанный матрос и выговаривал:

– Мать твою, отвали отсюда, щекастый говнючок, или пришибу, как пить дать. И никогда не путайся под ногами, вонючка ты этакая!

Площадка не была такой уж узкой, чтобы он не мог обойти ее. Да и он не был настолько уж крупным. Просто сволочь. Но Джорджина не обратила на это внимания. Она поспешила убежать, потому что он намеревался дать ей еще и пинка под зад.

В это время на квартердеке Конрад Шарп беседовал с капитаном, задерживая его, в то время, как капитан рвался спуститься вниз.

– Смотри, чтобы что-нибудь не случилось, чье-нибудь вмешательство, и вы…

– Вмешательство? Да я любому кости переломаю!

– Умнейшее заявление, – саркастически сказал Конни. – Как лучше продемонстрировать перед командой, что Джорджи не является больше каютным юнгой, а превратился в твою личную собственность? Ты можешь снять с юнги кепку и все остальное и даже нарядить его в ночную сорочку. Рано или поздно, но ты сам привлечешь интерес мужиков к этому, и они поймут, в юнге есть что-то особенное. Тебя доведут до того, что ты можешь совершить убийство. И не поднимай на меня бровь, дурак. У тебя кулаки убийственные. И ты это знаешь.

– Хорошо. Я ими буду только отгонять.

Услышав сухой тон и убедившись, что Джеймс снова пришел в себя и готов внять голосу рассудка, Конни улыбнулся.

– Нет уж, не надо. Какой смысл? Если мы не будем особо обращать на нее внимания, никто ничего не узнает. Посмотри, как ее братец заботится о ней, и ни у кого это не вызывает подозрений.

Они увидели, как Макдонелл схватился с Тиддлзом, когда тот намеревался дать девушке под зад. Коротышка изворачивался под кулаками шотландца, приговаривавшего при каждом ударе:

– Еще раз тронешь паренька, говнюк, и я наверняка убью тебя.

– А он неплохо справляется, – прокомментировал Джеймс.

– По крайней мере, никто на это внимания не обратит, потому что это делает он, а не ты.

– Ты прав, Конни, мать твою. Ну а теперь интересно, что она говорит шотландцу?

Девушка говорила что-то своему брату, который в это время приподнял Тиддлза за шиворот.

– Похоже, она собирается смягчить ситуацию. Умненькая девчонка. Знает, что делать.

– Я виноват, – сказал Джеймс.

– О? Или я пропустил что-то, но у меня создалось впечатление, что ты готов приковать ее к палубе?

– Заметь, приятель, что меня не очень удивило твое открытие.

– Жаль, поскольку я-то удивился, – ухмыльнулся Конни. – Но, как вижу, ты отнесся к ситуации благородно. Так что продолжай. Признайся, однако, с какого момента ты решил, что должен особо опекать «мальчика»?

– Да и не думал, знаешь, – отвечал Джеймс. – Но когда она узнала меня, она решила бежать с корабля.

– Она что, сказала тебе об этом?

– Нет, но это было написано у нее на лице.

– Не люблю вдаваться в детали, старик, но ведь она все еще здесь.

– Конечно, здесь, – сказал Джеймс. – Но это только потому, что я задерживал се в каюте, пока не стало поздно для нес делать какие-либо глупости. Она вышла на палубу не погулять. Она высматривала возможность сбежать… и, наверное, проклинала меня за то, что теперь поздно.

– Ну что ж. Она больше не повторит ошибки – ходить по палубе где попало. Удар по уху послужил хорошим уроком.

– Но теперь Тиддлз сильно настроен против нее. Арти тоже был готов дать ей поджопник и дал бы, если бы меня не оказалось поблизости. Ты бы слышал, каким приказным тоном она разговаривала с ним.

– А ты не предполагал, что «мальчик» – леди?

Джеймс пожал плечами.

– Да, она набила руку в приказаниях, кто бы она ни была.

Образованна или по крайней мере здорово изображает таковую.

Шутливый тон вдруг оставил Конни.

– Будь я проклят, но это заставляет смотреть на вещи иначе.

– Черт возьми, да. Но ведь не я напялил на нее эти брюки. А кем она была, по-твоему? Портовой шлюхой? – Молчание Конни было красноречивым ответом и вызвало смех со стороны Джеймса. – Ага, ты становишься кавалером, Конни. Тебе это идет не больше, чем мне. Эта хитренькая бестия может быть даже принцессой, мать ее, но пока время не настало, она остается каютным юнгой. До моих особых распоряжений. Если она решила играть эту роль, я заставлю ее играть по-настоящему.

– До какого времени?

– Пока мне не надоест. – Потом, видя, как шотландец выпустил свою жертву, он добавил. – Ад и огонь. Никакого кровопролития! А я бы…

– Кости переломал, полагаю. – Конни вздохнул. – Мне кажется, ты принимаешь все близко к сердцу…

– Вовсе нет. Я просто не могу видеть, как бьют женщину.

– Не есть ли в этом нечто новое для тебя? Послушай, Джеми, дружок, – добавил он поспешно, когда Джеймс повернулся к нему. – Почему бы тебе не сберечь эти убийственные взгляды для команды, когда это необходимо… Ну ладно, – закончил он, видя, как Джеймс шагнул по направлению к нему. – Беру все слова обратно. Ты, мать твою, настоящий защитник всех женщин.

– Ну не настолько.

К Конни снова вернулось его шутливое настроение, когда он взглянул в лицо приятеля.

– Только ты какой-то чувствительный сегодня.

– Чувствительный? Я? Только потому, что я не переношу вида тех, кто поднимает руку на женщину.

– Мне кажется, нужно отметить следующее. Тиддлз не знал, что ударил женщину.

– Не важно, хотя принимаю это возражение. Однако били ребенка. Есть ли разница? Скажи, сбил бы он с ног Макдонелла, если бы тот также оказался у него на пути?

Конни вынужден был согласиться.

– Сомневаюсь.

– Вот так-то. А поскольку нам нужно положить конец этой склонности к рукоприкладству, а шотландец разочаровал нас, нужно что-то придумать.

– Думаю, она обратит на это внимание.

– Ее пожелание здесь ни при чем. Если в следующий раз я увижу мистера Тиддлза, хорошо бы мне иметь молитвенник в руке.

Джеймс говорил не о религиозной книге. Он имел в виду кусок пемзы. Стоя на четвереньках, этими кусками натирали палубу. Это была одна из самых неприятных работ на корабле.

– Ты хочешь заставить его драить палубу, на которой нет ни пятнышка? – уточнил Конни.

– И не меньше четырех вахт…

– Черт подери, за шестнадцать часов на четвереньках он сдерет всю кожу с колен. Да он зальет палубу своей кровью.

Замечание Конни не изменило намерений Джеймса, поскольку тот сказал:

– Возможно. По крайней мере, кости у него останутся целы.

– Надеюсь, ты понимаешь, что это только подтолкнет его к тому, чтобы еще больше обижать твоего «паренька».

– Вовсе нет. Уверен, ты можешь обнаружить кое-какие перемены в парне, который перенес подобное наказание. Даже порванная одежда уже действует на него. Его рубашка осталась цела после столкновений с кулаками Макдонелла. Но, думаешь, урок на него не подействовал? Если ты ищешь виновных, то тебя, дорогой друг, следовало бы ударить, а не Джорджи.

– Большое спасибо, – сказал Конни. – Ты мог бы оставить все как есть, знаешь. Они сами справятся со своими проблемами.

Джеймс наблюдал, как двое Макдонеллов шли по направлению к мачте. Джорджи прижимал руку к ушибленному уху.

– Сомневаюсь, что они смогут. Но я, несмотря ни на что, смогу. Поэтому я собираюсь наказать кого следует, Конни. Если не то наказание, так другое, может быть, «девятихвостая кошка». А если ты хочешь поговорить по поводу крови, которая забрызгает палубу…

– Опять проблема с кирпичными стенами, да? Это тот говнюк, который ударил тебя? Надо было тебе не мешать, я бы его избил посильней.

– Я имею в виду капитана, – шептала Джорджина, уводя Мака в ту сторону палубы, где никто не мог бы их слышать. – Это и есть тот самый двухтонный бык, который вышвырнул меня из таверны в тот вечер, который мне хотелось бы забыть.

Мак остановился.

– Ты хочешь сказать, что тот светловолосый тип и есть кирпичная стена?

– Он наш капитан.

– О, тогда это нехорошая новость.

Она повторила.

– Разве ты меня не слышишь? Капитан Мэлори – тот самый человек.

– Я слышу тебя хорошо. Но ведь ты не была заперта. Разве он тебя до этого не видел?

– Он не узнал меня.

Мак поднял брови, не потому что его удивил ответ, а потому что Джорджина говорила так, будто сожалела.

– Он тебя хорошо рассмотрел?

– Сверху донизу, – настаивала она. – Он просто не запомнил меня.

– Ладно, давай обсудим это, Джорджи. У них башка была в тот вечер занята другими вещами. Они крепко пьянствовали. А некоторые мужики после таких пьянок забывают собственное имя.

– Я думаю, так и произошло. – Она немного подумала и сказала: – Мне было плохо, я пережила шок, узнав его. Он до сих пор ничего не помнит. Однако может вспомнить, если увидит тебя.

– Это проблема, – сказал Мак задумчиво. Он посмотрел в сторону Англии, которая едва угадывалась на горизонте.

– Поздно, – сказала она, как бы читая его мысли.

– Да, – подтвердил он. – Пошли. Здесь слишком много ушей.

Он повел ее на нижние палубы, в какое-то складское помещение. Джорджина разглядывала канаты, а Мак думал, вздыхая и щелкая языком.

Джорджина терпела, сколько могла, потом спросила:

– Ну, и что нам теперь делать?

– Я постараюсь избегать встречи с ним как можно дольше.

– А потом?

– К тому времени, надеюсь, отращу себе какую-нибудь рыжую растительность на лице, – сказал он, ухмыляясь. – Хорошая маскировка. Не хуже твоей, думаю.

– Неплохо, – сказала она, обрадовавшись, но ненадолго. – Это решает только одну проблему.

– А я и думал, что у нас только одна.

Она покачала головой.

– Мы также должны обдумать способ, как мне избежать общения с этим человеком.

– Ты понимаешь, что это невозможно, кроме разве что заболеть. – Он засиял, думая, что нашел выход. – Ты могла бы почувствовать себя плохо, не так ли?

– Это не сработает, Мак.

– Сработает.

Она снова покачала головой.

– Сработало бы, если бы я спала там, где мы условились. Но теперь мне приказано спать в другом месте. В каюте капитана.

– Что?!

– Я возражала, конечно, но этот грубиян настаивал. Он считает, что я могу понадобиться ему в середине ночи. Но что можно ожидать от напыщенного английского лорда?

– Тогда надо было рассказать ему.

Тут настал ее черед возмутиться, вскочив на ноги.

– Что? Ты понимаешь, что говоришь?

– Лучше поверь мне. – Мак кивнул головой для большей убедительности. – Ты не можешь делить каюту с человеком, который не является твоим другом и не испытывает к тебе добрых чувств.

– Но он думает, что я мальчик.

– Это не имеет значения. Твои братья…

– Они не узнают, – сказала она сердито. – Ради Бога, если ты скажешь Мэлори, кончится тем, что я все равно буду делить с ним его каюту, но таким способом, каким мне меньше всего хотелось бы. Ты подумал об этом?

– Он не посмеет! – воскликнул Мак.

– Разве? – спросила она. – Или ты забыл, кто здесь капитан? Он может делать все, что ему заблагорассудится, а будешь протестовать, закует в железо.

– Только самый черный негодяй может воспользоваться такой ситуацией.

– Правильно. Но что заставляет тебя считать, что он не является таковым? Хочешь ли ты рисковать, опираясь на слабую надежду, что он может оказаться человеком чести? Я нет.

– Но…

– Я это имею в виду, Мак, – настаивала она упрямо. – Ни слова ему. Я постараюсь иными путями выяснить, является ли этот англичанин порядочным человеком, хотя, по правде, сомневаюсь в этом. И спанье в его каюте – наименьшая неприятность. Неприятно другое. Он постоянно испытывает меня, дразнит, как мальчишку. Может быть, ты не поверишь, но он испытывает удовольствие от того, что выглядит гадко. Он фактически признался мне, что это одно из немногих удовольствий, которые у него остались.

– Ты о чем?

– Он любит ставить людей в оборонительную позицию, заставлять их оправдываться. Обращается с людьми, как с бабочками, которых насаживают на булавку.

– Может быть, ты к нему относишься особенно предвзято, и в тебе говорит обычная неприязнь?

Так оно и было, но она не хотела ему в этом признаться. Если бы она действительно была мальчиком, как о ней думает капитан, она не должна бы обижаться на подтрунивания со стороны старшего мужчины по поводу того, что ему не хватает опыта. А разговор о сексе естествен среди мужчин, когда женщин нет поблизости. Разве ей не приходилось слышать подобных разговоров между братьями, когда они не знали, что она рядом?

К счастью, дверь открылась, и это обстоятельство избавило ее от необходимости отвечать Маку. Молодому матросу нужен был Мак.

– Под этим ветром с верхним парусом не все в порядке, сэр. Мистер Шарп послал меня за новым канатом.

– Сейчас поищу, – сказал коротко Мак, уже вытаскивая подходящую веревку.

Неопытный матрос ушел, поблагодарив. Джорджина вздохнула в надежде, что Маку теперь не до нее. Но ей не хотелось прекращать разговора на такой плохой ноте или оставить его беспокоиться о ней.

Единственный способ был сдаться и признать:

– Ты прав, Мак. Моя неприязнь к этому человеку повлияла на то, что я стала думать о нем хуже, чем он есть на самом деле. Он сам сказал, что не обращал на меня внимания несколько дней, значит, и сейчас не будет забивать себе голову мыслями обо мне.

– Ты считаешь, что для тебя лучше быть неузнанной?

– Я ему даже в суп не плюну. Придумай что-нибудь получше.

Она ухмыльнулась, чтобы показать, что она шутит. Он тоже изобразил притворный ужас. Они оба рассмеялись. Потом Мак показал на дверь.

– Будешь приходить сюда?

– Нет, – сказала она, потирая ухо под кепкой. – Мне кажется, палуба для меня более опасное место, чем что бы то ни было.

– Да, это была не лучшая идея, – сказал он с сожалением, имея в виду придуманный ими способ вернуться домой. Это была его идея. И он вспомнит об этом. Если ничего не случится.

Она улыбнулась, не обвиняя его ни в чем, по крайней мере, пока они в пути. Это не более чем случай, что они встретили англичанина, к тому же хозяина и капитана этого корабля.

– Теперь не будем об этом. Мы на пути домой, и все. Нам ничего не остается делать, кроме как с улыбкой нести свою ношу в течение месяца. Я могу, Мак. Обещаю. Как помнишь, я доказала свое умение терпеть и переносить лишения.

– Да, но и ты помни о своем терпении, когда будешь возле него, – ответил он.

– Это самое трудное. А теперь иди, пока кто-нибудь не зашел сюда. Я же думаю, могу побыть здесь некоторое время, до сигнала.

Он кивнул и вышел. Джорджина расположилась между двумя уложенными канатами. Она вздохнула, подумав, что день не мог быть хуже. Мэлори. Нет, у него есть имя. Джеймс Мэлори. Она решила, что ненавидит имя еще больше, чем человека. Будь правдива, Джорджина. Ты не выносишь одного его вида. Одно его прикосновение делает тебя больной. Да, она ненавидит его. Очень ненавидит. И не только потому, что он англичанин. С этим ничего не поделаешь. А ей придется притворяться, будто она относится к нему хорошо или хотя бы нейтрально.

Она зевнула и потерла врезавшуюся ей в кожу ткань под грудью, которая была намотана, чтобы скрыть грудь. Ей хотелось бы снять ее хоть на несколько часов, но она знала, что этого делать нельзя. Быть разоблаченной сейчас – самое худшее, потому что ее судьбу будет решать он. Но как только она начала думать о нем, ее губы скривились в презрительную улыбку. Этот мужик довольно туп. Его так легко одурачить, заставить видеть только то, что она захочет. И эта мысль доставила ей удовольствие.

ГЛАВА XIV

– Джорджи!

Ее голова качнулась вперед, потом назад. Она ударилась и пробудилась ото сна. К счастью, волосы и кепка смягчили удар. Она смотрела на Мака, который тряс ее за плечо. Она открыла рот, чтобы что-то сказать, но он заговорил первый.

– Какого черта ты осталась здесь? Он заставил команду обыскать корабль ради тебя!

– Что? Кто? – И тут она вспомнила, кто она и где находится. – Ах, он? – Она вздохнула. – Хорошо, он может… Нет, так нельзя. Сколько времени? Мне не поздно нести ему обед?

– Я бы сказал, что ты опоздала на час.

Она собралась с духом, вскочила на ноги и направилась к двери.

– Как ты думаешь, сначала показаться ему на глаза или принести сперва обед? – спросила она через плечо.

– Сначала еду. Если он голоден, это поможет тебе.

Она обернулась.

– Поможет в чем? Что он не будет сердиться?

– Я его не видел, но думай головой, – сказал Мак. – Это твой первый день службы ему. И уже ты относишься к работе без почтения.

– Когда хочу спать, не могу удержаться, – сказала она. – В конце концов, он же приказал мне поспать.

– Ладно, я не буду волноваться. Только постарайся больше не тратить времени зря.

Она не стала больше тратить времени. Но она волновалась тоже. Капитан действительно приказал ей спать. Но спать в каюте, где он мог бы разбудить ее, когда пришло время принести еду. Разве не для этого он хотел, чтобы она была под рукой? А теперь он должен был послать людей, чтобы найти ее. Проклятье. А она думала, что самые большие неприятности дня остались позади.

Она проскользнула в камбуз так быстро, что трое мужчин, встретившихся по пути, не успели ей ничего сказать, хотя собирались.

– Поднос капитана готов, мистер О'Шон?

Он поднял палец.

– Готов…

– Но он горяч?

– Конечно, а почему ему не быть горячим, если я в третий раз наполняю его. Я уж? собирался послать Хогана… вот…

Она пропустила его слова мимо ушей и бросилась к подносу. Он был тяжел, тяжелее, чем тот, что ей пришлось приносить перед этим. Он оттягивал руки. Но она держалась. Трое крикнули ей, что капитан разыскивает ее. Она не остановилась, чтобы ответить. Она была озабочена.

«Он сказал, что не хочет скрывать твои уши. Он сказал, что не будет». Но она должна была напоминать себе об этом всю дорогу до его двери, прежде чем постучала и услышала короткую команду войти. Однако она вошла не сразу.

И первое, что она услышала, ступив внутрь, были слова первого помощника:

– Должен бы прятать свои уши.

О, она ненавидела этого человека, действительно ненавидела. Но вместо того чтобы посмотреть на него горящими от ненависти глазами, она низко наклонила голову, ожидая услышать мнение Джеймса Мэлори.

Однако он молчал. Это была пытка молчанием, поскольку она ничего не знала о настроении капитана. Она же отказывалась смотреть на него, воображая себе угрожающее выражение его лица, что только усиливало ее волнение.

Она подскочила, когда он, в конце концов, сказал:

– Ну и что ты скажешь, парень?

Резонно. Он умный человек и хотел бы услышать ее оправдания. Она не ожидала этого, но подняла голову, чтобы встретить взгляд его зеленых глаз. Он сидел за столом, пустым столом, с Конрадом Шарпом, и она вдруг осознала, что из-за ее медлительности двое мужчин вынуждены были дожидаться обеда. И еще она почувствовала облегчение, потому что капитан вовсе не выглядел как грозовая туча, нависшая над ее головой. У него была угрожающая внешность. Но он всегда был такой – большой бык, и все. Но он не выказывал признаков гнева. Конечно, она должна была себе напомнить, что она не видела, как выглядит этот человек в гневе. Может быть, так же, как и сейчас.

– Может быть, – решил Конрад нарушить молчание, – поучить мальчика, что нужно отвечать, когда его спрашивают.

Джорджина уже не колебалась бросить на него один из своих испепеляющих взоров, но ответом был смех этого рыжего дылды. Взгляд, брошенный на капитана, сказал, что он все еще терпеливо ждет.

– Простите, сэр, – сказала она, наконец. – Я спал… как вы мне сказали.

Одна золотая бровь изогнулась, как ей показалось, в гневе.

– Ты представь себе, Конни, – сказал капитан, не отводя от нее взгляда. – Он всего лишь поступил так, как я приказал. Конечно, я сказал ему спать. Но спать здесь, в этой постели.

Джорджина сказала:

– Я знаю, я старался. Действительно старался. Но здесь так неудобно… Я имею в виду… Черт возьми, ваша постель слишком мягкая. – Лучше солгать, чем признать тот факт, что она не могла здесь спать, потому что это его постель.

– Так тебе не нравится моя постель?

Первый помощник рассмеялся, хотя она не могла сообразить, почему. И гневная бровь капитана поднялась еще выше. Было ли удивление в его глазах? Тогда можно успокоиться. Иначе она станет объектом его шуток и подколок. А она уже устала от такого отношения.

«Спокойно, Джорджина, сказала она себе. Безразличие. Ты только Андерсен рядом с Томасом, у которого нет терпения. Все так говорят».

– Уверен, что ваша постель очень хороша, сэр, лучшая на свете. Но это, если вы любите спать на мягком. Я же предпочитаю пожестче…

Она замолчала, вздрогнув, потому что первый помощник разразился новой порцией хохота. Джеймс Мэлори тоже почему-то подавлял в себе смех, поскольку он согнулся на стуле, кашляя. Она почти готова была требовательно спросить, что делает Шарпа таким смешливым, но держать поднос становилось все тяжелей. А поскольку они бездумно заставляли ее стоять и объяснять причины позднего появления, она решила положить этому конец.

– Поэтому, – продолжала она, бросая слова резко, чтобы привлечь к ним внимание, – я решил принести мой гамак, как вы мне также приказали. Но по пути встретил брата, который хотел поговорить со мной. Я на минуту спустился с ним вниз… ну, а у меня снова заболел живот. Я решил прилечь на секунду-две, пока приступ пройдет. Но… помню, как Мак разбудил меня и отругал за пренебрежение своими обязанностями.

– Это все?

«Чего ему нужно, мать его?»

– Конечно, я прячу мои уши. Они вдвое больше, чем нужно.

– Действительно? А я так беспокоился. – Но тут он спросил мягко: – Больно, Джорджи?

– Конечно, больно, – ответила она, – хотите посмотреть?

– Ты хочешь показать свои острые уши, парень?

Она ответила:

– Ладно, не буду. Поверьте мне на слово. Я знаю, что вы считаете их удивительными, капитан, но вы не будете так считать, если я открою уши.

– О, но я их разглядывал и закрыл снова. Я был бы счастлив показать тебе, как…

– Как что?

– Как защитить себя, дорогой мальчик.

– Защитить… от собственного брата? – Ее голос звучал так, как будто она ничего не понимала.

– И брата, и вообще кого бы то ни было, кто будет досаждать тебе.

Ее глаза сузились с подозрением.

– Вы видели, что произошло, да?

– Не пойму, в чем ты обвиняешь меня? Так хочешь ли получить урок кулачного боя или нет?

Она чуть не рассмеялась абсурдности всего этого. Она почти сказала «да», поскольку это полезная вещь, по крайней мере на корабле. Но такие уроки означают проводить с ним больше времени.

– Нет, спасибо, сэр. Я сам позабочусь о себе.

Он пожал плечами.

– Твое дело. Но, Джорджи, если в другой раз я скажу, что тебе делать, делай как приказано, а не как ты предпочитаешь. И если ты еще раз заставишь меня беспокоиться о том, не упал ли ты за борт, я просто запру тебя в этой каюте, мать ее.

Она посмотрела на него. Это была не угроза, а простое предупреждение, и не оставалось сомнений в том, что он так и поступит. Но это нелепо. Ей захотелось сказать ему, что она знает корабль лучше, чем половина его команды, и уж никак не может вывалиться за борт. Но она не могла, потому что притворялась мальчиком, незнакомым с морским делом. Конечно, она не верила в его беспокойство о ней. Он волнуется о том, что ему вовремя не принесут еду. Он самодур, богач. Но она это уже знает.

После некоторого молчания мистер Шарп сухо сказал:

– Если ты не собираешься наказать его девятихвостой плеткой, Джеймс, может быть лучше пообедаем?

– Ты всегда руководствуешься тем, что подсказывает брюхо, Конни, – сухо сказал капитан.

– Кое-кому из нас это доставило бы облегчение. Ну чего ты ждешь еще, малыш?

Джорджина подумала, как приятно было бы опрокинуть поднос на первого помощника. Но лучше не надо, а то он сам применит девятихвостую кошку.

– Мы сами себя обслужим, Джорджи, поскольку у тебя есть и другие обязанности в этот вечер, – сказал капитан, когда она поставила поднос на стол между ними.

Она вопросительно посмотрела на него, чувствуя, что он и не собирается ничего объяснять ей, поскольку уже сосредоточился на еде, как и его приятель.

– Какие обязанности в этот вечер, капитан?

– Что? О, моя ванна, конечно. Я хотел бы принять ее после обеда.

– С пресной водой или морской?

– Пресной, конечно. Горячей, но не кипяток. Обычно мне хватает восьми ведер.

– Восьми! Ладно. Это будет раз в неделю или каждый день, сэр?

– Удивительно, дорогой мальчик, – сказал он, подавляя смешок. – Каждый день, конечно.

Она застонала. Ничего нельзя было поделать. Ей было наплевать, слышит он или нет. Большой бык ей надоел. Она тоже купалась бы в ванне каждый день, но если для этого не надо всякий раз таскать по восемь ведер из камбуза!

Она повернулась, чтобы уйти, но ее остановил комментарий первого помощника.

– Есть цистерна с водой на попдеке, парень. Можешь взять оттуда, но сомневаюсь, что твои мускулы выдержат больше четырех ведер. Поэтому используй другую емкость – наверху по лестнице. Это сэкономит тебе время. Ведь тебе, как я понял, придется заниматься этим каждый вечер.

Она поблагодарила его кивком головы, лучшее, что она могла в этот момент. Хоть он и мог быть хорошим, сделав такое предложение, она все равно ненавидела его, так же как и чистюлю капитана.

Когда за ней захлопнулась дверь, Конни пожелал узнать:

– С каких это пор ты решил принимать ванну на корабле каждый день?

– С тех пор как решил, что эта симпатичная девушка будет помогать мне.

– Я должен был догадаться, – сказал Конни, – но ты не будешь благодарить себя, когда начнешь считать мозоли на ее ручках.

– Неужели ты думаешь, что я заставлю ее таскать все эти ведра? Небо запрещает развивать мускулы девушкам, которым они не нужны. Нет, я уже попросил Анри продемонстрировать, какое у него доброе сердце.

– Анри? – ухмыльнулся Конни. – Доброе сердце? А потом ты ему не сказал…

– Конечно, не сказал.

– А он не спросил, почему?

Джеймс подавил смешок.

– Конни, старичок, ты как таможенник, который так старательно расспрашивает, мать твою, что кажется, кроме тебя, здесь никто ни о чем не думает.

ГЛАВА XV

Руки Джорджины несколько дрожали, когда ока складывала пустые тарелки обратно на поднос и вытирала стол, не оттого, что пришлось таскать тяжести. Нет, она больше не должна была таскать эти ведра (только от двери до ванной), спасибо доброму французу, который все взял на себя, когда увидел, как она пролила воду на палубу. Его имя Анри. Не слушая ее протесты, он приказал двум матросам, не намного старше, чем предполагаемый возраст Джорджи, носить эти ведра для нее. Конечно, парни были крупнее ее и, определенно, сильнее, а она протестовала потому, что эта работа была поручена ей, и потому, что боялась их отказа.

Но они не протестовали. А Анри объяснил это тем, что ей нужно бы подрасти, чтобы выполнять мужскую работу. Она чуть было не восприняла это как оскорбление, но предусмотрительно придержала язык. Как бы там ни было, мужчина помог ей.

Она все же кое-что должна была таскать, поскольку они отказались переступать порог каюты капитана. Она не винила их за это. Но от таскания таких тяжестей у нее руки бы не дрожали. Нет, они дрожали потому, что Джеймс Мэлори за ширмой скидывал с себя одежду. И осознание этого факта нервировало ее больше, чем все остальные события этого дня.

К счастью, она не должна была оставаться в каюте. Она обязана была вернуть тарелки в камбуз, и еще ей надо было забрать свой гамачок. Но она замешкалась в каюте. И еще оставалась в ней, когда услышала плеск воды.

Она пыталась не думать об этом, но перед ней вставал все тот же образ большого тела, блаженствующего в горячей воде. Его окружает пар, и над ним нависает большая масса золотых волос. Капли пота покрывают его грудь, и она начинает отражать свет люстры, нависающей над ним. Он ложится на спину и закрывает глаза в тот момент, когда его тело расслабляется в теплой воде… и тут воображению пришел конец. Джорджина просто не могла себе представить, как мужчина расслабляется.

Ее глаза расширились, когда она поняла, что делает. Она что, рехнулась? Нет. Это все стресс и напряжение от совершенно ужасного, тяжелого дня, а этот день не кончился. Она сердито швырнула последнюю тарелку на поднос и подняла его, направляясь к двери. Но не успела она дойти до нес, как услышала глубокий голос капитана:

– Мне нужен мой халат, Джорджи.

«Халат? Куда она положила его? О, да, он висит в шкафу, тонкий халат изумрудного шелка. Вряд ли в нем тепло». Она пыталась сообразить, когда это он им пользовался раньше. Но поскольку она не видела у него никаких ночных рубашек, она решила, что он спит в этом халате.

Она положила поднос на стол, быстро выхватила халат из шкафа и только хотела передать его через ширму, как снова услышала голос:

– Иди сюда, парень.

«О, нет. Нет и нет». Она не хочет видеть его расслабленным. Она не желает видеть его искрящуюся при свете люстры кожу, которую она нарисовала в своем воображении.

– Мне нужно забрать гамак, сэр.

– С этим можно подождать.

– Но я не хотел бы беспокоить вас, когда придется вешать гамак.

– Не волнуйся.

– Но…

– Иди сюда, Джорджи. – Она услышала нетерпение в голосе. – Это только на минуту. – Она посмотрела на дверь, единственный путь к спасению. Даже стук в дверь спас бы ее от необходимости заходить за ширму. Но стука не было. Не было спасения. Он отдал ей приказ.

Она встрепенулась и выпрямила позвоночник. А чего она испугалась в конце концов? Она видела братьев в ваннах во всех возрастах. Она приносила им полотенца, мыла им головы, даже купала Бойда, когда тот обжег себе обе руки. Конечно, ему было только десять, а ей шесть, но нельзя сказать, что она не видела мужчину раздетым. Под одной крышей с ней жили пять братьев.

– Джорджи…

– Иду, ради Бога… Я хочу сказать… – Она прошла за ширму. – Чем могу помочь… вам?

«О Господи, это не одно и то же». Он не был ее братом. Большой красивый мужчина, не имевший с ней никакого родства. Его кожа переливалась мокрой бронзой. Она обтягивала литые мускулы, кирпичные мускулы. Она могла думать о нем как о быке, но только потому, что он большой и широкий. Он действительно широк, но крепок. Она сомневалась в том, что в его теле было хоть одно мягкое место… за исключением, может быть, одного. Она покраснела, подумав об этом, и взмолилась, чтобы он не заметил этого.

– Что с тобой, черт возьми, парень?

Он, судя по всему, сердился на то, что она не подошла немедленно. Она опустила глаза в пол, самое безопасное место в этот момент, и надеялась, что выглядит нормально.

– Простите, сэр. Стараюсь быть расторопнее.

– Вижу. Подойди сюда.

Мочалка с мылом в ней уткнулась ей в грудь. Мыло упало на пол. Она схватила мочалку. Ее глаза превратились в большие дрожащие круги.

– Тебе дать новый кусок мыла, – спросил он. – Возьми. Подойди и помой мне спину.

Она опасалась, что он скажет что-нибудь вроде этого. Она не могла сделать это. Подойти близко к голой коже? Дотронуться? Как можно? «Но ты же мальчик, Джорджи, а он мужчина. Он не видит ничего плохого в том, чтобы попросить тебя натереть ему спину. Да тут и нет ничего плохого, ты же мальчик».

– Кепка мешает тебе слышать, да?

– Да, я хочу сказать, нет. – Она вздохнула. – Трудный день, капитан.

– Я понимаю тебя отлично. Ты успеешь все, если я не найду для тебя другого занятия после того, как ты помоешь мне спину.

Ну что ж, она помоет ему спину. А что делать? Может быть, она с него сдерет немного кожи, пока будет делать это.

Она взяла мыло и подошла к краю ванны. Он наклонился вперед. Так что перед ней предстала вся его спина. Длинная, широкая, мужская.

Она поймала себя на том, что смотрит, просто смотрит, любуется. И подумала, как долго она вот так стоит и смотрит. Наверное, недолго, потому что иначе он сказал бы что-нибудь в нетерпении. Черт такой.

Сердясь на него за то, что он заставил ее делать это, она обмакнула мочалку в воду и натерла ее мылом так, что хватило бы на десять тел. Все это она плюхнула ему на спину и стала тереть что было мочи. Он не говорил ни слова. Тогда на какое-то время она почувствовала себя виноватой, видя красный след своей работы.

Она ослабила давление, и гнев оставил ее. Она снова смотрела, удивляясь гусиной коже, которая появлялась, когда она касалась чувствительных мест, видела, как бронзовая кожа исчезает в мыльных пузырях и снова появляется, когда они лопаются. Мочалка была такая тонкая, что не ощущалась совсем, будто ничего не было между его кожей и ее пальцами. Она замедлила движения рук…

И вдруг это произошло. Еда, которой она наглоталась, ожидая, когда закипит вода в камбузе, стала жечь ей живот. Не было сомнений, что ее вот-вот начнет рвать. И снова вырвет в его присутствии.

– Я закончил, сэр. – Она протянула мочалку через его плечо. Он ее не принял.

– Не все, парень. Теперь низ спины.

Она опустила глаза в эту область. Она не могла припомнить, мыла она это или нет. Она начала быстро работать мочалкой, оставляя множество мыльных пузырей в воде… Она даже опустила мочалку на несколько дюймов в воду, к основанию спины, чтобы он не мог сказать, что она недостаточно тщательно выполняет свои обязанности. Но ей пришлось наклониться и приблизиться к нему настолько, что она чувствовала запах его волос и могла ощущать дух, исходящий от его чистого тела. Она даже не обращала внимания на его стоны.

Она старалась делать все так споро, что вдруг ударилась в стену спиной. Просто он быстро обернулся, чтобы посмотреть на нее. Жар в его глазах напомнил ей, где она находится.

– Простите, – забормотала она. – Я не хотел сделать вам больно. Обещаю, что больше не буду.

– Успокойся, Джорджи. – Он повернулся, уткнув голову себе в колени. – Это только небольшое… напряжение. Ты об этом ничего не знал. Ступай. Дальше я закончу сам.

Она прикусила губу. Мужчина разговаривал так, как будто ему было больно. Она должна бы радоваться, но по некоторым причинам не радовалась. Она почувствовала предостережение против… против чего? Сердце у него болит, что ли? Или она рехнулась?

ГЛАВА XVI

Джеймс трудился над вторым стаканчиком бренди, когда Джорджи вернулся в каюту. Он снова взял себя в руки, но находился все еще под впечатлением, как легко прикосновения невинной девушки возбудили его. Говорить об умных, хорошо разработанных планах не имело смысла. Он-то планировал, чтобы она подала ему полотенце, помогла облачиться в халат. Он думал посмотреть, как будут вспыхивать эти розовые щечки. Вместо этого он бы сам стоял, как дурак с пылающими щеками. Никогда в своей жизни он так не страдал от честной, откровенной реакции его тела. У него и времени-то не было. А тут, если бы она заметила, то могла бы подумать, не дай Бог, что он так реагирует на мальчиков.

Проклятье. Ну что такое? Ведь игра казалась такой простой. Преимущество на его стороне. Она между ветром и водой, как говорят, – очень неустойчивая позиция. Он хотел совратить ее своими мужскими формами, пока она не придет в такое возбуждение, что сбросит с себя кепку и позволит ему взять ее. Приятная фантазия, в которой он был бы невинным, ничего не подозревающим мужчиной, подвергшимся атаке со стороны своего каютного юнги. Он бы только повел себя как джентльмен, и сдался бы.

Но как бы все это произошло, если старый Джон Генри поднимает свою голову каждый раз, когда она проходит мимо? А если случится так, что она заметит это, девчонка сразу же подумает, что он обожает мальчиков, и никакого чувства, кроме отвращения, у нее это не вызовет. Проклятье, нужно было заставить ее признаться. Тогда бы у него не было никаких идей на этот счет.

Его глаза следили за ней. Она подошла к углу, выделенному для нее. Под мышкой она держала мешок, а гамак висел у нее на плечике. Мешок был слишком толст, чтобы держать в нем только необходимые для мальчика вещички. Наверное, там платье или даже два, а может быть, еще что-нибудь, что проливает свет на тайну, окружающую ее.

Он задал себе больше загадок в этот вечер. Конни обратил внимание на то, как она легко, чисто по-матросски, произнесла слово «кубрик». Так произносят его только те, кому очень близка корабельная жизнь, а она притворяется, будто совсем не знает корабельной жизни.

И еще она называет брата «Мак». Это доказывает, что шотландец не является ее родственником. Друзья и знакомые могут называть его «Мак», поскольку его фамилия Макдонелл, но члены семьи используют не сокращения от фамилии, а имя или его ласкательную форму, или иные домашние прозвища. Но у всех членов семьи фамилия Макдонелл. У нее есть еще брат, а то и два. Она упомянула о них, не думая. Так кто же для нее шотландец? Друг, любовник, муж? Господи, лучше бы у нее не было любовника. У нее может быть столько мужей, сколько она захочет, но любовник – проблема серьезная. Он сам намеревался стать таковым.

Джорджина могла чувствовать на себе его взгляд, когда укрепляла гамак на крюках. Она знала, что он сидит за письменным столом. Но он ничего не сказал ей, когда она вошла. Ну а раз так, то и она ничего не говорила. Она и не смотрела на него. Только один раз…

На нем был тот самый изумрудный халат. Она и не ожидала, как прекрасен изумрудный цвет на человеке, которому он идет. На нем он гармонировал с его зелеными глазами, с красотой его светлых волос, оттенял бронзовый цвет его кожи. И так много кожи было открыто. Разрез на груди был так широк и глубок, что полностью оголял грудь. Золотые волосы на груди блестели при свете лампы от соска к соску, сверху груди… вниз.

Джорджина оттянула от шеи воротник рубашки. В каюте было очень жарко. Ее одежда казалась ей тяжелой, ткань, которой было обмотано тело, чтобы скрыть девичьи формы, становилась все более стесняющей. Но скорее всего ей хотелось снять сапоги. Сидя на полу, она разулась и поставила сапоги у стены.

И она могла бы чувствовать взгляд Джеймса Мэлори, наблюдавшего за каждым ее движением.

Конечно, она должна была вообразить себе это. Но какой смысл ему наблюдать за ней, если не… Она взглянула на гамак и ухмыльнулась. Капитан, наверное, ждет, как она полезет на эту вертящуюся, раскачивающуюся постель и грохнется на пол, прямо на жопу. Возможно, он уже заготовил несколько сентенций о ее неуклюжести и неопытности, что-нибудь гаденькое. Ну что же. Не тот случай. Она лазила в гамаки еще с тех пор, как научилась ходить. Она играла с ними, когда была ребенком, спала в них, когда подросла, и проводила в них целые дни, когда какой-либо корабль «Скайларк» был в порту. И менее вероятно ее падение с гамака, чем с обычной кровати. Пусть капитан проглотит свои заготовленные издевочки.

Она легко взвилась на гамачок и посмотрела оттуда в сторону капитана, ожидая поймать его удивленный взгляд. Он действительно смотрел на нее, но трудно было понять его чувства, ибо лицо его ничего не выражало.

– Ты собираешься спать в одежде, парень?

– Собираюсь, капитан.

Он вздрогнул.

– Я не имел в виду, что тебе придется всю ночь вскакивать с постели. Ты меня понял?

– Нет. – Она поняла, но все, что он знал о ней, было ложью. Так что одной ложью больше, одной меньше. – Я всегда сплю одетым. Не могу вспомнить, когда это началось, но это стало моей привычкой. – И на тот случай, если он предложит ей изменить привычки, она добавила: – Сомневаюсь, что смогу заснуть, если не буду полностью одетым.

– Делай как знаешь. У меня свои привычки спать, и они полностью противоположны твоим.

«Что он, интересно, имел в виду?» Джорджина пыталась сообразить, но не смогла. Мужчина встал из-за письменного стола, направился к кровати и по дороге сбросил с себя халат.

«О, Боже, Боже, этого не произойдет. Он не пойдет через всю комнату голым, показывая себя со всех сторон».

Но он это сделал. И ее женская чувствительность была потрясена. Конечно, она закрыла глаза. Но не сразу. Помимо всего прочего, она такого никогда еще не видела. Она не могла отрицать того факта, что у него крупная плоть по бокам, живот и тонкий…

«Не красней, дурочка. Никто не слышит твоих мыслей, кроме тебя самой, а ты даже не завершила мысль. Он действительно мужчина экстра-класса. Но не для тебя».

Она плотно зажмурила глаза, но уже видела более чем достаточно. Его голый образ был не тем, что можно легко забыть. Черт его подери, у мужика ни стыда, ни совести. Нет, она не права. Ведь она – мальчик. Ну что тут особенного, если один мужчина разделся перед другим? Это для нее необычно. Вот и все.

– Ты не уберешь лампы, Джорджи?

Она застонала и испугалась, не услышал ли он. Но он вздохнул и сказал:

– Ладно. Не важно. Ты уже в постели, и не будем еще раз испытывать удачу, вдруг ты не сможешь так же легко забраться на свой гамак.

Она стиснула зубы. Она чуть было не сказала, что погасит лампы. Она же показала ему, что легко взбирается в гамак. Но для этого нужно смотреть, а он еще не лег и не укрылся. Однако столкнуться лицом к лицу с ним, голым?… Она достаточно умна, чтобы этого не делать.

Но ее глаза были открыты тем не менее. Искушение слишком велико, чтобы устоять. «И, кроме того, если мужчина ходит голый, – подумала она, – он должен иметь аудиторию, которая могла бы оценить это. Конечно, она делала не то. Это было простое любопытство, в котором не оставалось места самосохранению. Она должна следить за змеей, если она близко подошла к ней, разве не так?»

Но сколь бы интересным все это ей ни казалось, хотелось, чтобы он поторопился. Она снова начала чувствовать тошноту. А в это время он даже не был рядом с ней. Господи, но у него красивые соски. В каюте становилось жарко. И какие длинные ноги, твердые бока. Его мужественность подавляла, пугала.

«О Господи, он идет к ней? Да! Зачем? Ах, там, над ванной, лампа. Будь он проклят за то, что так пугает ее». Когда он погасил лампу, ее угол погрузился во тьму. В каюте горела только одна лампа. Над его кроватью. Она смежила веки и держала глаза закрытыми. Она не видела, как он лег в свою небесно-мягкую постель. «Что, если он не пользуется одеялом?» Луна взошла, осветила ярко палубу и каюту через иллюминаторы. Она не могла открыть глаза снова.

«Где же он сейчас?» Она не слышала, чтобы он шел к своей кровати.

– Между прочим, парень, Джорджи – это твое имя или тебя так ласково называли в твоей семье?

«Он не стоит возле меня голый. Нет. Я могу представить это. Представить себе все. Он не снимал халата. Мы оба уже спим».

– В чем дело? Не слышу, парень?

«Не слышит чего?» Она не проронила ни слова. И не собиралась. Пусть он думает, что она спит. Но если он дотронется до нее, чтобы разбудить, только чтобы услышать ответ на свой глупый вопрос? «Ответь ему, дура, и пусть он убирается».

– Это мое имя… сэр.

– Боялся, что ты так и скажешь. Я не хотел бы, ты знаешь. Потому что я знаю, что женщины называют так себя, сокращенно от Жоржетты или Джорджины, или другого длинного имени. И тебя не беспокоит это сходство с женщиной, а?

– Я об этом никогда не думал, – ответила она.

– Ну и не беспокойся об этом, парень. Может быть, тебя будет несколько коробить, но я бы хотел называть тебя Джордж. Это более по-мужски, тебе не кажется?

Она не хотела спорить с человеком, который голым стоял возле нее.

– Как вам будет угодно, капитан.

– То есть как это – «как мне будет угодно»? Я хотел бы учесть твое мнение, Джордж.

Она вздохнула, когда он ушел. Она даже не стала гадать, почему он смеялся про себя. И, несмотря на твердое решение, ее глаза снова широко раскрылись. Но она слишком долго ждала. Теперь он был в постели и укрыт. Луна хорошо освещала комнату, поэтому она видела изгибы его тела под одеялом. Видела, как он скрестил руки под головой и улыбался. Улыбался? Или это игра света? Да, в конце концов, какое это имело для нее значение?

С отвращением к себе она повернулась лицом в угол, чтобы не испытывать искушение снова посмотреть на него. И она вздохнула снова, уже не думая о том, что ее вздох может быть услышан.

ГЛАВА XVII

Джорджина плохо спала в эту ночь, а когда уснула, раздался окрик капитана.

– Покажи ногу, Джордж! – Это старый окрик матросов, означающий «подъем!» Она открыла глаза. Дневной свет заливал каюту, достаточно яркий для того, чтобы она поняла, что проспала.

Однако в этом оказались свои выгоды. Он был одет, слава Богу, хотя бы частично. Бриджи и чулки все-таки лучше, чем ничего. На ее глазах он облачился в черную шелковую рубашку того же стиля, что и белая, в которой он был вчера. Бриджи были тоже черными. Она подумала, что он стал похож на пирата. Она затаила дыхание, увидев в его ухе маленькую золотую серьгу, скрывавшуюся в золотых, еще не расчесанных волосах.

– Вы носите серьгу?

Он взглянул на нее своими зелеными глазами и поднял золотую бровь.

– Заметил-таки? И что ты думаешь об этом?

Ей нечего было сказать, кроме правды.

– Это делает вас похожим на пирата.

Его улыбка ослабла.

– Ты так думаешь?

Тогда она спросила сама:

– Зачем вы носите серьгу?

– А почему бы и нет?

А, собственно, какое ей дело, что он похож на пирата? Может быть, ему так нравится?

– Ладно, вставай, Джордж, – сказал он. – Утро уже.

Она слезла с гамака на пол. Он специально придумал называть ее Джордж, чтобы позлить. Дескать, более по-мужски звучит. Она знала, что многих Джорджей зовут «Джорджи», но никаких женщин, кроме «ее, так не называли.

– Не привык спать в гамаке, да?

Она взглянула на него, по горло сытая его предположениями.

– Видите ли…

– Я слышал, как ты ворочался всю ночь. Скрип этих веревок будил меня много раз. Но я не в обиде, уверяю тебя. Я даже хотел предложить тебе лечь со мной, чтобы ты больше не беспокоил меня.

Она покраснела, хотя это звучало так, как будто ему меньше всего хотелось этого. Она очень мало сомневалась в том, что он предложил бы и настоял на своем, не обращая внимания на ее протесты. Через ее труп.

– Этого больше не произойдет, капитан.

– Смотри. А теперь скажи, у тебя твердая рука?

– А в чем дело?

– Потому что ты побреешь мне щеки.

«Она? Но как?» Она снова почувствовала себя плохо. Она, наверное, должна сказать, что приближение к нему вызывает у нее приступы тошноты.

Она внутренне застонала. Ну как она может сказать ему такое? Это его так оскорбит, что неизвестно, как он поступит с ней. Он может сделать ее жизнь куда более несчастной, чем она уже есть.

– Я никогда никого не брил, капитан. Боюсь, что я порежу вас.

– Я искренне надеюсь, что нет, дорогой мальчик, поскольку это тоже входит в твои обязанности. И не только это. Заметь, что в это утро я вынужден был одеться сам.

Она была готова заплакать. Ну не было просто способа избежать близких контактов с ним. И он обязательно заметит, как она избегает этого. Да и как не заметить, если она будет бегать, чтобы ее вырвало, по нескольку раз в день?

«Но, может быть, причина не в нем. Может быть, это приступы морской болезни. Однако, когда она плавала у восточного берега со своими братьями, она не страдала от этого. Не страдала и тогда, когда через океан плыла в Англию. Значит, причина в нем». Но она могла бы сказать ему, что это морская болезнь, разве нет? Она почувствовала себя вдруг лучше и даже улыбнулась капитану, пообещав:

– Завтра мне будет лучше, капитан.

Почему, прежде чем коротко ответить ей, он долго смотрит на нее, она не знала.

– Хорошо. Я пойду посовещаюсь с Конни, а тебе даю десять минут, чтобы принести теплой воды и достать мои бритвы. Не заставляй меня ждать, Джордж.

Значит, он попенял ей на то, что ему пришлось одеваться самому, подумала она, когда за ним закрылась дверь. Он заставит ее снимать и надевать ему сапоги.

Она вздохнула, потом поняла, что ее оставили в каюте на несколько минут, чтобы она все успела сделать. Она, не колеблясь, помчалась к комоду. Не только приготовлениями к его бритью ей надо было заняться, но и себя привести в порядок. Когда Джеймс вошел в каюту, он ожидал увидеть Джорджи. И увидел. Увидел, как вспыхнули ее щечки. И был удивлен. Какой же, мать его, жопой он был, если не учитывал, что женщина, старающаяся не быть женщиной, должна все-таки мыться, менять одежду на корабле, где полно мужчин.

Он должен подумать и о таких вещах. И было бы лучше, чтобы его каюта стала для нее самым безопасным местом, где она не боялась бы, что ее вот-вот разоблачат. Его вина, что она прячет лицо в своих симпатичных голых коленках. Если бы она была действительно Джорджем, он бы не вышел с извинениями. Он вел себя так, как будто она действительно была Джорджем. Но она не была им, и, Господи, ситуация складывалась слишком необычная. Бедная девочка сидела без штанов, а он ворвался в комнату.

Джеймс посмотрел в потолок и пошел к кровати за сапогами. «Это уж слишком, – подумал он. – Она улыбается мне, и я возбуждаюсь. Она сидит на горшке, и я возбуждаюсь».

– Не обращай на меня внимания, Джордж, – сказал он, может быть, резче, чем хотел. – Я забыл сапоги.

– Капитан, пожалуйста…

– Да не стесняйся. Неужели ты думаешь, что никто из нас не пользуется этой вещью?

Ее стон показал ему, что он ничего не смог поделать, чтобы исправить ситуацию. Захватив сапоги, он вышел. Он боялся, что этот инцидент может все испортить. Некоторые женщины особенно щепетильны в таких вещах – мужчина никогда не должен видеть ничего подобного. А если увидел, никакие молитвы ему не помогут.

Черт подери, он не знал, как девушка отреагирует. Будет смеяться или краснеть. Или залезет под кровать и откажется оттуда вылезти. Он надеялся, что она из крепкого материала. Ее маскарад показывал, что она достаточно смелая девушка. Но он ничего не знал. И он на всякий случай приготовился к худшему.

Джорджина же не думала о том, чтобы прятаться под кроватью. Ее действия были проще. Она могла бы выпрыгнуть с корабля. Уйти в трюм к крысам до конца плавания или убить Джеймса Мэлори. И как она выглядела в его глазах, для нее значения не имело. Но когда она вышла на палубу, то услышала, как капитан раздавал наказания направо и налево и ни за что ни про что – как выразился один матрос, будто его в жопу укусили.

К ней снова вернулся здоровый цвет лица. Она возвратилась в каюту с теплой водой для бритья его лордства и представила себе, что он мог бы оказаться в таком же, как и она, положении.

Несколько минут спустя приоткрылась дверь, и Джорджина едва не рассмеялась, когда увидела, как капитан «Принцессы Анны» осторожненько эдак просунул голову в приоткрытую дверь, чтобы посмотреть, можно ли войти в каюту.

– Ну, готов ли ты перерезать мне глотку моими бритвами, паренек?

– Надеюсь, что не окажусь таким неуклюжим.

– Искренне разделяю твою надежду.

Он выглядел очень неуверенно. Это было смешно, это не шло мужику. Он сел к столу, на который она поставила тазик с водой. Бритвы были разложены на полотенце, рядом с которым лежало еще несколько полотенец; она уже взбила пену в чашке, приготовленной ею для этой цели. Его не было значительно дольше, чем десять минут, поэтому она успела привести каюту в порядок, заправить его кровать, убрать свою, подобрать снятую одежду, чтобы постирать ее потом. Единственное, чего она не успела, – накормить его завтраком. Но Шон О'Шон как раз готовил его в этот момент.

Глядя на се приготовления, он отметил:

– Выходит, ты уже делал это?

– Нет, но я видел, как это делали мои братья.

– Лучше, чем ничего не знать, полагаю. Ладно, давай.

Он стянул с себя рубашку, потом повернул стул и сел к ней лицом. Джорджина стояла и смотрела на него. Она не думала, что придется брить его полураздетым. В этом не было никакой целесообразности и необходимости. У нее под рукой лежали большие полотенца, которыми она могла бы обмотать его плечи, чтобы уберечь рубашку. Да, черт его подери, она все равно воспользуется ими.

Но когда она попыталась накрыть его полотенцами, он сбросил их.

– Если мне захочется, чтобы ты прикрыл меня, Джордж, я тебе сам скажу.

Мысль о том, чтобы перерезать ему горло, появлялась у нее все настойчивей. Если бы не было так противно и если бы не пришлось потом вытирать кровь, она могла бы поддаться этому импульсу. Вся его кожа вызывала у нее злость и отвращение, и это могло произойти в любой момент, случайно, конечно.

Она могла побрить его. Она должна это сделать. И лучше быстро, прежде чем начнется тошнота. Только не смотри вниз, Джорджи, или вверх, или вообще куда-либо, кроме его щетины. Она обычна и не может раздражать. Действуя вытянутой рукой, она быстро покрыла его щеки пеной. Но чтобы брить непосредственно, пришлось подойти ближе. Она смотрела на его щеки, сосредоточившись на своей задаче или стараясь сосредоточиться. Он снизу смотрел ей в глаза. Когда она встречалась с ним взглядом, ее пульс начинал учащенно биться. Он не отворачивался. Она же отводила глаза в сторону, продолжая чувствовать на себе его взгляд, от которого ее бросало в жар.

– Кончай краснеть, слушай, – сказал он. – Что за голая жопенка оказалась между мужчинами?

Она даже не думала об этом, мысленно проклиная и поливая его грязью. Но сейчас ее лицо стало горячим вдвойне, так что он не мог не сделать ей замечания.

– Не знаю, почему, должно быть, потому, что это моя каюта, – говорил он испытующе, – но я собираюсь извиниться перед тобой, Джордж, за то, что произошло ранее. Тебе подумалось, что в каюту ворвалась девка, мать ее.

– Простите, сэр.

– Не важно. Только, пожалуйста, в другой раз оставляй на двери знак, чтобы никто не входил. И клянусь, никто, мать их так, не войдет без моего разрешения.

Замок на двери был бы лучше, но она его не предложила. Она не ожидала этого разговора и была удивлена, что мужик оказался таким рассудительным и даже благородным, каким он быть не должен. Она теперь сможет даже принять ванну.

– Аккуратней, Джордж, мне нравится мое лицо. Оставь мне на нем немножко кожи, ладно?

Он так смотрел на нее, что она взорвалась.

– Тогда брейтесь сами! – и бросила бритву на стол.

Она отскочила от него, но его сухой тон остановил ее.

– О! У малыша есть характер, не так ли?

Глаза ее расширились от осознания, что она натворила. Застонав, она повернулась к нему и озабоченно сказала:

– Простите, капитан. Не знаю, что на меня нашло. Как бы там ни было, если быть честным, у меня нет характера. Можете спросить у Мака.

– Но я спрошу у тебя. Ты не боишься со мной быть откровенным, Джордж?

Это вызвало новый стон, хотя она и постаралась, чтобы он его не слышал.

– Нет, что вы? Да и с чего бы?

– Я тоже не вижу причин. Твой рост дает тебе преимущество. Знаешь, ты слишком мал, чтобы заковывать тебя в кандалы, и я не хочу прибегать к наказанию. Поэтому ты можешь откровенно говорить мне все, что ты против меня имеешь. Ведь у нас должны быть близкие, доверительные отношения.

– И вы не боитесь, если что-нибудь прозвучит неуважительно? – спросила она, поскольку не могла удержаться от искушения задавать вопросы.

– Да я сам задам их, если хочешь. Я же знаю, что может спросить парень твоего возраста. Но считаю, что это не обязательно, правда, Джордж?

– Не надо, сэр, конечно, не надо, – выкрикнула она, ужаснувшись от такого предложения.

– Тогда давай, заканчивай бритье. И постарайся быть чуточку поосторожней.

– Если вы… не будете говорить, я постараюсь сосредоточиться. – Она говорила теперь уважительным тоном. Но несмотря на это его бровь приподнялась. – Ну вы же сказали, что я могу говорить все, что у меня на уме, – сердито пробормотала она, шагнув вперед и занеся бритву. – А когда я этим занят, меня раздражает то, что вы делаете.

Другая бровь взвилась вверх, но уже в удивлении.

– Делаю что?

Она взмахнула рукой, направляя бритву к его лицу.

– Брови поднимаете.

– Боже милостивый, я просто балдею от твоей дикции.

– Вы думаете, это забавно?

– Я думаю, дорогой мальчик, что ты воспринимаешь меня слишком буквально. Когда я сказал, что ты можешь откровенно разговаривать со мной, это не означало, что ты можешь критиковать своего капитана. И, полагаю, ты понимаешь, что перешел границу дозволенного.

Она поняла. Это было все равно что пробовать воду на глубину, чтобы утонуть. Не слишком глубоко в любом случае.

– Простите, капитан.

– Думаю, мы вчера договорились, что ты будешь смотреть мне в глаза, когда извиняешься. Так было бы лучше. Тебе это неприятно, да?

«Дьявол подери, теперь он начал острить». Ей стало противно еще больше, особенно потому, что ей-то пошутить не удавалось.

– Чувствую, не в моих интересах отвечать вам, капитан.

Он расхохотался.

– Превосходно сказано, Джордж! Ты толковый парень.

Его восхищение ею завершилось тем, что он положил ей руку на плечо. Она потеряла равновесие и, чтобы не упасть, схватилась за его бедро. Они держали друг друга так, что корабль мог бы затонуть, а они бы и не заметили этого. Момент самозабвения длился всего несколько секунд – между ними как бы пробежал огонь за это короткое время. Капитан, очнувшись, сказал нетвердым голосом:

– С тех пор, как ты начал брить, Джордж, моя щетина отросла на дюйм. Надеюсь, до того, как мы приплывем в Ямайку, ты как-нибудь закончишь?

Джорджине было трудно отвечать, поэтому она подняла бритву и молча начала работу. Ее сердце гулко билось: могла ли она не схватиться за его ногу? Нет, не могла, пришлось.

Но когда она повернула его лицо, чтобы закончить с другой половиной, она увидела капельки крови. Не отдавая себе отчета, она нежно вытерла их своими пальцами.

– Я не нарочно.

Она сказала это очень мягко. Он же ответил еще мягче:

– Я знаю.

«О, Господи, опять накатывает тошнота», – подумала она.

ГЛАВА XVIII

– Плохо чувствуешь себя, Джорджи-парень?

– Можешь называть меня просто Джорджи, Мак.

– Не буду. – Он оглядел попдек, убедившись, что они одни. – Я поймал себя на том, что едва не назвал тебя барышней, чего не следовало бы делать.

– Делай что хочешь. – Джорджина подошла к корзине между ними, чтобы достать оттуда еще одну веревку для каната, в который она уже вплела три другие. Она предложила свою помощь Маку, чтобы как-то убить время, но работала без интереса: плела с ошибками и не обращала на них внимание.

Мак, глядя на нее, покачал головой.

– О, да ты заболела. Ты, такая спокойная, со всеми согласная.

Это задело ее.

– Я всегда спокойная.

– Ну нет. С того момента, как ты решила плыть в Англию, ты вовсе не показала себя таковой. У тебя как будто заноза в заду, так ты загорелась этой идеей.

Теперь он привлек к себе все ее внимание.

– Ладно, – сказала она, – можешь не плыть вместе со мной. Я прекрасно могу добраться до Америки и без тебя.

– Ты отлично знаешь, что я никогда и никуда не отпущу тебя одну! Поэтому у меня нет выбора. Но я думаю, а не лучше ли запереть тебя?

– Может быть, и лучше.

Он услышал ее вздох и виновато шмыгнул носом.

– Вот опять ты спокойно соглашаешься со мной. И вообще, ты была какая-то странная всю неделю. Что, этот говнюк заставляет много работать на него?

Много работать? Она не могла бы этого сказать: половину из того, что поручал ей капитан и что она обязана была делать, она не делала.

Обычно он вставал и частично одевался сам, покуда не поднималась и она. Однажды она проснулась раньше и хотела разбудить его, но он повел себя так, будто она поступила неправильно. Она начала изучать его поведение – от его легкого подтрунивания до очень неприятных разговоров, которые воспринимались ею как наказание. В особую пытку превратилась для нее обязанность одевать его каждый день. Его комментарии, его манеры – все выглядело именно как пытка. И она проникалась уверенностью, что вот-вот заболеет на всю оставшуюся часть поездки.

Она надеялась, более неприятных вещей ей пережить не придется. Уже одна обязанность находиться рядом с ним была неприятна сама по себе, но одевать его, когда он к тому же в гневе… Правда, до этого не доходило. И никогда он не просил раздеть его перед купанием в ванне по вечерам.

Даже повседневные обязанности он не всегда заставлял ее выполнять. Он все еще требовал, чтобы она терла ему спину в ванне. Но два последних вечера он просил ее не беспокоиться с ванной и даже предложил ей помыться самой. Она, конечно, отказалась – не рискнула раздеться догола, несмотря на то, что он с уважением относился к знаку «не входить», когда она вывешивала его за дверью.

Бритье. Первое время она не понимала, отчего ей становится плохо. Она чувствовала себя так, словно что-то рвалось внутри ее живота. Если она брила его слишком долго, становилось совсем тяжело. Поэтому она старалась закончить бритье подбородка несколькими взмахами, подать ему полотенце и выбежать из каюты до того, как он попытается остановить ее, – выбежать с криком о том, что она вернется с завтраком.

Однажды она порезала его во многих местах, после чего он саркастически сказал, что лучше бы ему отрастить бороду. Так делали многие члены команды, включая и первого помощника, но капитан продолжал бриться каждый день, утром или днем. Только теперь он это делал сам.

Ни разу он не заставлял ее прислуживать за столом. Он ел прямо с подноса, который она ему приносила, и отмахивался от ее попыток разложить тарелки перед ним. Ни разу он не потревожил ее сон в середине ночи, хотя раньше и говорил об этом.

Как бы там ни было, у нее было очень мало работы и очень много свободного времени. Она проводила его в каюте, если оставалась в ней одна, или на палубе с Маком, когда каюта была занята капитаном, стараясь свести свое общение с лордом до минимума. Но в странности, с какой она себя вела, – даже Мак заметил необычную перемену в ней, полностью был повинен Джеймс Мэлори.

Неделя, которую она провела на корабле, казалась долгой. Она ощущала постоянное напряжение, теряла аппетит, сон. И все время ее тошнило – находилась ли она рядом с ним, встречалась ли с ним глазами, ощущала ли его долгий странный взгляд на себе… И, конечно, все время, каждый раз, когда ей приходилось видеть его голое тело, каждый проклятый вечер. Неудивительно, что она плохо спала и превратилась в комок нервов. И Мак это заметил.

Она предпочла бы не обсуждать эту тему с ним – се саму приводили в смущение ее чувства. Но Мак смотрел на нее, ожидая ответа. Может быть, он хотел бы дать ей какой-нибудь совет.

– Физически работа не тяжелая, – признала Джорджина, глядя на канат, который плела. – Трудность в том, что прислуживаешь англичанину. Если бы это был кто-нибудь другой…

– А, понял, к чему ты клонишь. Тебе он настолько обрыдл, что ты хочешь удрать…

– Обрыдл? Что это?

– Ну, это верх неприязни, ставшей причиной твоего намерения уехать из Англии и не иметь дела ни с чем английским.

А теперь ты хочешь удрать от него. То, что он не просто англичанин, а еще и лорд, только усиливает твою неприязнь.

– Согласна, он так и ведет себя, – подтвердила она. – Он действительно лорд. Разве так ведут себя капитаны торговых кораблей? Он аристократ.

– Ну знаешь, все ведут себя по-разному. Но он действительно лорд, виконт, как я слышал.

– Прекрасно, – определила она и тяжело вздохнула. – Все правильно. Это делает мое положение все хуже. Проклятый аристократ. Не знаю, почему я сомневалась в этом.

– Относись к этому как к научному опыту, чтобы потом рассказать братьям.

Она слегка улыбнулась.

– Я всегда знала, что ты сумеешь подбодрить.

Он шмыгнул носом.

«Что же в действительности заставляет ее страдать?» Она в конце концов решила затронуть и эту тему.

– Ты когда-нибудь слышал, чтобы человек заболевал только потому, что приближался к чему-нибудь, Мак?

Его светло-серые глаза смотрели на нее с удивлением.

– Заболевал как?

– Ну, заболевал. Понимаешь, тошнота.

– А, понял. От пищи. Мужики чувствуют себя плохо после обильной выпивки.

– Нет, ни когда в тебе что-то уже не в порядке. А само по себе. Я хочу сказать, что ты чувствуешь себя хорошо, но до тех пор, пока не приблизишься к определенному предмету.

Он снова удивился:

– Определенному предмету? И ты хочешь сказать, что тот предмет делает тебя больной?

– Я не сказала, что меня.

– Джорджи!

– Ну ладно, – сдалась она. – Это – капитан. Половину времени, которое я провожу возле него, мой желудок болит.

– Только половину?

– Да. Это происходит не каждый раз.

– И ты действительно чувствуешь себя плохо? Тебя тошнит? Тебя рвало?

– Однажды, да, но… ну это было в первый день, когда я только обнаружила, кто он. Он заставил меня есть, а я так нервничала и так плохо себя чувствовала. У меня было такое плохое настроение. С того момента я все время переживаю чувство тошноты, но меня больше не рвет.

Мак подергал рыжую щетину, покрывавшую теперь его подбородок, обдумывая ее слова. То, что он понял, решил ей не говорить. Она ненавидела капитана настолько, что он особо привлекал ее внимание, она чувствовала к нему влечение, но, будучи неопытной девушкой, сексуальное желание по ошибке принимала за тошноту.

В конце концов он сказал:

– Может быть, это запах его одежды, девочка, или мыла, которым он пользуется? Или, может быть, он чем-то смазывает волосы?

Она рассмеялась.

– Ну как я об этом не подумала? – Она подпрыгнула, бросив канат ему на колени. – Это не мыло. Я пользуюсь тем же мылом. И ничем он волосы не мажет, он позволяет им развеваться свободно. Но у него есть бутылочка с жидкостью после бритья. Пойду-ка понюхаю ее. И приму меры.

Ему было приятно видеть снова ее улыбку, но он напомнил:

– Он хватится этой бутылочки, если ты выбросишь ее за борт.

Она хотела сказать, что об этом нужно волноваться потом, но решила его успокоить.

– Я ему скажу правду. Он грязное животное… Но он не будет возражать, если узнает, отчего я больна. Увидимся позже, Мак, или завтра, в любом случае, – добавила она, заметив, что солнце шло к закату.

– Обещай, ты не сделаешь ничего такого, за что тебя могут наказать.

Если бы он знал, какого наказания она боится, он бы не спрашивал.

– Я обещаю.

А она имела в виду следующее: если причиной ее плохого самочувствия был одеколон капитана, то нет резона скрываться от него. Она ему скажет об этом, решила Джорджина, прежде чем бежать на нижнюю палубу. Но вдруг у нее снова схватило живот и на лице застыла гримаса страдания, которую она не успела скрыть.

– А, – сказал Джеймс Мэлори, увидев ее. – Ты, должно быть, читаешь мои мысли, Джордж.

– Капитан?

– У тебя такое выражение лица, словно ты догадался, что я хочу сделать тебе замечание. Надо изменить свое отношение к мытью.

Ее лицо стало розовым, затем пурпурным.

– Как?…

– О, брось, Джордж. Думаешь, я не знаю, что мальчишки твоего возраста не любят мыться? Относятся к купанью, как к пытке? Я сам такой был. Но поскольку ты со мной в одной каюте…

– Не по своему выбору, – добавила она.

– Не важно. У меня есть определенные принципы. Среди них чистоплотность или, по крайней мере, запах чистоты.

Он повел носом, как бы для подтверждения сказанного. И если бы она не была столь жестоко оскорблена, она бы рассмеялась. Ведь о чем они только что говорили с Маком? А теперь он нашел ее запах недостаточно приятным! Господи, какая ирония! Какая поэтическая справедливость в том, что это так же делает его больным.

Он продолжал:

– А поскольку ты не предпринимаешь ни малейшей попытки уважать мои принципы…

– Я хочу, чтобы вы знали…

– Не перебивай меня, Джордж, – оборвал он ее в своей аристократической манере. – Эта проблема разрешима. Ты будешь пользоваться моей ванной для тщательнейшего мытья не менее раза в неделю. Можешь больше, если хочешь. И начинай сегодня. И это, дорогой мальчик, приказ. Я полагаю, что ты был слишком занят, если игнорировал столь важную вещь, как мытье. А теперь постарайся сделать, как я сказал, до обеда.

Она открыла рот, чтобы протестовать, но его поднятая бровь напомнила ей, что это приказ, будь он проклят.

– Да, сэр, – сказала она, делая ударение на слове «сэр».

Глядя ей вослед – она удалялась в каюту, Джеймс вздрогнул от внезапной мысли: а не совершил ли он колоссальную ошибку? Он-то полагал, что делает ей приятное, приказав принять ванну, в то же время убеждая ее в том, что никто не помешает ей в этом занятии. Близко общаясь с нею, он знал, что от нее не пахнет ничем неприятным, – она как-то моется. Но он также знал, что женщины, особенно леди, обожают ванны. Он был уверен, Джорджи просто опасается разоблачения, поэтому взял дело в свои руки и заставил ее принять ванну. Она, по идее, должна быть только благодарна ему. Он не ожидал такой ее реакции на его приказ, хотя – если бы подумал хорошенько, прежде чем говорить с ней на эту тему, – мог бы сообразить и предугадать ее реакцию заранее. «Не говори леди, что от нее воняет, осел».

ГЛАВА XIX

Гнев Джорджины растворился в теплой ванне. Небесное блаженство. Почти так же уютно, как у себя дома. Эта ванна была гораздо просторнее, чем у нее на родине. Но больше места – это хорошо, очень хорошо: ее раньше все время мучила проблема, как бы окунуться с головой, чтобы помыть длинные волосы.

Здесь же хватало воды на все. Кожа под грудью, натертая тканью, которой она обматывалась, поначалу отреагировала на теплую воду, как на ожог, но это маленькое неудобство не могло испортить ее радости и удовольствия от того, что она полностью разделась. Если бы капитан не настоял…

О, да, черт его побрал, она была рада, что он так сделал. Она зарядится силой на целую неделю, чтобы выдержать нервозную обстановку, в которой приходится существовать. И она легче будет переносить соленый ветер палубы, жар камбуза, ей будет наплевать на то, как душно становится в каюте, когда капитан раздевается. Ванна, вот что нужно для полного счастья.

Но как ей ни нравилось, она не могла долго наслаждаться ванной. Необходимо успеть до обеденного часа высушить волосы и спрятать их, а также хорошенько обмотаться тканью, чтобы скрыть грудь. И потом, всегда надо держаться настороже, ибо нельзя исключать возможности, что капитану что-то понадобиться в каюте и он не уважит знака «не входить».

Конечно, сейчас ее скрывала ширма, но сама мысль о наготе в его присутствии, в одной с ним комнате, бросала ее в жар.

Но он был верен своему слову и не входил. Затем она поела, принесла ему обед, которого хватало на двоих, хотя не предполагалось, чтобы в этот вечер Конрад Шарп с ним обедал, приготовила для него ванну. Вспомнила об одеколоне, которым он пользовался, и решила понюхать его, когда он зайдет за ширму. Но он послал ее за дополнительной водой, чтобы помыть голову и, когда она вернулась, был готов к тому, чтобы тереть ему спину.

Она решила проверить бутылку с одеколоном, когда он будет обтираться полотенцем, и покинула его сразу же, как вылила последнее ведро воды ему на спину. Радуясь своему везению, Джорджина немало была удивлена, когда обнаружила, что он вышел из-за ширмы в тот самый момент, когда она стояла с бутылкой в руке. Понюхав одеколон, она не успела убрать ее: немного промедлила, анализируя его запах – специфический, с примесью мускуса. Оказалось, не он вызывал у нее чувство тошноты, как она думала перед этим. Нет, сам капитан делал ее больной, а не запах одеколона.

– Надеюсь, ты не ослушался моего прямого приказа, Джордж? – спросил он.

– Сэр?

– Что, по-твоему, ты делаешь с этой бутылкой?

Она поняла, что он имеет в виду, и, закрыв бутылку, поставила ее на место.

– Это не то, что вы подумали, капитан. Я не собирался воспользоваться одеколоном, даже если бы была нужда. Я действительно принимал ванну. Я обещал вам, и я выполнил свое обещание. Я не так глуп, как вы думаете… Чтобы заглушить неприятный запах одеколоном… Я знаю, некоторые люди так делают, но я скорей… я никогда…

– Это не ответ на мой вопрос, парень.

– О, ваш вопрос. Я только хотел… («Понюхать, поскольку он пользуется им все время? Не поверит. А что плохого, если сказать правду? В конце концов он не слишком колебался, когда сказал, что от меня плохо пахнет».) Фактически, капитан…

– Подойди, Джордж. Я сам увижу, говоришь ли ты мне правду.

Она стиснула зубы в волнении. Проклятый мужик хочет обнюхать ее, и протестовать невозможно. Он может просто приказать. Но на нем только тонкий халат. Она уже начала чувствовать жар.

Она медленно подошла. Он наклонился, повел носом возле ее шеи и принюхался. Она бы легко перенесла это, если бы его щека не коснулась ее щеки.

– Что это ты стонешь?

Он спросил таким тоном, словно впервые услышал ее стон. Ей казалось, что все внутри ее стремится вырваться наружу. Она отскочила от него, чтобы сделать вдох. Она не могла встретиться с ним взглядом.

– Простите, капитан, но… я не могу найти деликатный способ, чтобы сказать вам: вы делаете меня больным.

Она не удивилась, если бы он влепил ей оплеуху, но он оставался спокойным и ответил на ее откровение в таком тоне, какого она никогда не слышала от него.

– Это я прошу у тебя прощения.

Она предпочла бы его оплеуху своим объяснениям с ним. Может ли она думать, что говорит правду, если правда так ужасно задевает ее, не его? Конечно, это ее проблема. Что-то не в порядке именно у нее – никому еще не было плохо от общения с ним. Он даже может не поверить ей, может подумать, что это ее ответ на его обвинения в том, что от нее плохо пахнет, но она прекрасно знает, что это неправда. Хотя скорей всего он будет думать именно так, и это приведет его в бешенство. «Черт подери, почему она не держала рот закрытым?»

Но теперь сожалеть поздно, и она, прежде чем он попытается перебить ее, начала, торопясь, объясняться.

– Я не намерена оскорбить вас, капитан. Клянусь. Я не знаю, в чем дело. Я спрашивал Мака, он подумал, что, может быть, ваш запах является причиной моего плохого самочувствия. Тогда я взял вашу бутылку, понюхал… но это не то. Я думал, причина в ней, но это не так. Это только совпадение. – И тут ей пришла в голову спасительная мысль, она даже взглянула ему в глаза. – Да, я уверена, что совпадение.

– Что?

Слава Богу, он говорил мягко, спокойно. Взгляд его был тоже спокойным. Она боялась, что он взорвется.

– Я бываю болен оттого, что вы рядом, большей частью, когда я слишком близко от вас. – Лучше не упоминать те моменты, когда он смотрел на нее или она глядела на него. – Но это – моя проблема, сэр. И я не позволю ей отражаться на выполнении моих обязанностей. Пожалуйста, забудьте о том, что я упомянул о ней.

– Забыть?…

Это прозвучало так, будто он был шокирован. Она хотела провалиться сквозь пол. Он не был мягок и спокоен, как ей показалось. Возможно, он настолько шокирован, что не может громко говорить и находить нужные слова.

– Какого… рода… недомогание?

«Час от часу не легче. Ему нужны подробности». Поверил ли он ей или надеется найти доказательства тому, что она оскорбляет его. И если Джорджина постарается свести сейчас все на нет, он действительно может подумать, что она намеревалась отомстить ему, но потом передумала, сожалея о своей попытке.

Она действительно сожалела, что раскрыла рот для таких объяснений. Но раз дело зашло столь далеко, лучше сказать правду. Но она все-таки сдержалась и не сказала: «Простите, капитан, но близкое общение с вами, как мне кажется, вызывает у меня тошноту».

– Какие приступы?

– Со мной происходит странное. Мне не хватает воздуха. Мне становится душно. Очень жарко. Но скорей всего это не жар, не лихорадка. Слабость, как будто моя сила уходит прочь.

Джеймс не мог поверить в то, что слышал. Что она описывала?! Не может быть, чтобы она была такой невинной. И ее откровение ударило по нему. Ранило его. Ведь он чувствовал каждый из описанных ею симптомов. Она хотела его. Его нетрадиционное совращение ее сработало, а он об этом даже не знал. А не знал потому, что она сама не понимала себя.

Проклятье! Совершенно очевидно ее неведение в таких вещах. Но это значит, что он заработал себе пропуск в ад.

Он должен пересмотреть свою стратегию. Если она не знает природы собственного чувства, значит, она не набросится на него и не будет просить его взять ее. Зачем ей? Это была лишь его приятная фантазия. Но он все еще хотел получить признание именно от нее, прежде всего. Ее признание дало бы ему преимущество в работе с ней, поскольку она бы понимала, что он неравнодушен к ней – как к женщине.

– Эти симптомы ужасно неприятны? – спросил он участливо.

Джорджина вздрогнула. «Неприятны? Да они ужасны, потому что она никогда не испытывала ничего подобного. А он – неприятны».

– Не так ужасно, – сказала она.

– Хорошо. Я бы не беспокоился об этом. Я уже слышал о такой проблеме раньше.

Она посмотрела на него с удивлением.

– Слышали?

– Да. Я даже знаю средство.

– Знаете?

– Совершенно точно. Так что отправляйся в постель, дорогой мальчик, и предоставь это мне. Я позабочусь… лично. Можешь положиться.

Его улыбка была такой тонкой, что у нее было чувство, что он шутит. Может быть, он не поверил ей.

ГЛАВА XX

– Ты спишь, Джордж?

Она ворочалась более часа, но уснуть не могла. И не нагота капитана была тому причиной – она плотно закрыла глаза с того момента, как забралась в гамак… Нет, на этот раз ей не давало уснуть обычное любопытство. Она думала, действительно ли капитан знает, что у нее за болезнь, и на самом ли деле ведает, как ее лечить. Если есть средство, то какое? Возможно, какие-нибудь ужасные на вкус лекарства. Если же нет, он нарочно подберет такие…

– Джордж?

Она решила притворяться спящей. Но к чему это притворство? Может быть, ему нужно, чтобы она сбегала в кубрик и принесла поесть. От этого она не устанет.

– Да?

– Я не могу уснуть.

Она повращала глазами, пытаясь понять, что происходит.

– Что я могу сделать?

– Может быть, почитаешь мне немножечко. Зажги лампу.

Ей не оставалось ничего, как слезть с гамака. Он ведь предупреждал, что может позвать ее ради этого. Но она сейчас не спала, так что для нее его просьба не создавала особых неудобств. Она знала, почему не спала. Но мучилась догадками: почему же не спит он?

Она зажгла лампу, висевшую над ее кроватью, и с лампой в руке прошла к книжному шкафу.

– Есть здесь что-нибудь такое, что вы особенно хотели бы послушать, капитан?

– Тонкий томик, на нижней полке, крайний справа. Он должен подействовать. И притащи стул. Мне нужно, чтобы читали спокойным, тихим голосом, не кричали через всю комнату.

Она секунду помедлила. Ей действительно претила идея находиться близ его кровати. Но она успокоила себя соображением о том, что он укрыт одеялом и ей не нужно на него смотреть. Ему же необходимо, чтобы она читала, и, может быть, книга окажется достаточно скучной и вызовет сон и у нее.

Она поставила лампу на обеденный стол и уселась в футе от его кровати.

– По-моему, там одна страница помечена, – сказал он, как только она разместилась на стуле. – Можешь начать оттуда.

Она нашла указанную страницу, прочистила горло и начала читать.

– «Вне всяких сомнений, что я впервые видел такие большие и округлые. Мне хотелось кусать их». («Боже, какая галиматья. От этой книги мы быстро уснем. Оба».) «Я потрогал один и услышал ее голос наслаждения. Другой попал ко мне в рот. О, небеса! О, сладость. О, удовольствие от этих сосков, от этой груди!…»

Джорджина захлопнула книгу в ужасе.

– Это… это…

– Да, я знаю. Это называется «эротика», дорогой мальчик. Не говори только, что не читал этого мусора раньше? Все мальчики твоего возраста читают, те, что могут читать.

Она понимала, что должна быть одним из таких мальчиков, но была слишком потрясена, чтобы думать об этом.

– Но я – нет.

– Опять врешь, Джордж? Тогда читай. Найдешь ее познавательной, больше ничего.

В это время она больше всего ненавидела необходимость маскироваться. Джорджине хотелось закрыть уши и не слушать о развращенности мальчиков. Но Джорджи должен быть только доволен.

– А вам нравится этот мусор, как вы выразились?

– Милостивый Боже, нет. Если бы нравился, я бы не попросил это читать, чтобы скорей уснуть.

Это было сказано поучительным тоном, что ее еще больше смутило. Но даже под угрозой пытки она не смогла бы открыть снова эту отвратительную книгу… по крайней мере не при нем.

– Если не возражаете, капитан, я бы лучше нашел для вас какую-нибудь другую скучную книгу, что-нибудь менее… менее…

– Маленький ханжа, к тому же еще и врунишка, да? – Долгий вздох раздался с кровати. – Как вижу, я не сделаю из тебя мужчину за эти несколько недель. Ладно, не важно. Понимаешь, Джордж, меня мучает проклятая головная боль. Из-за нее я не могу уснуть. Но твои пальцы могут все исправить. Подойди и помассируй мне виски, и я усну раньше, чем ты заметишь это.

Массаж – значит касаться его. И быть ближе? Она не могла встать со стула.

– Я не представляю себе, как…

– Конечно, нет, но я покажу тебе. Давай сюда руки.

Она внутренне застонала.

– Капитан…

– Проклятье, Джордж, – резко сказал он. – Не спорь с человеком, который мучается от боли. Или ты хочешь, чтобы я страдал всю ночь? – А поскольку она все еще не двигалась с места, он понизил голос, хотя его тон оставался строгим. – Если тебя беспокоит все та же болезнь, парень, выбрось ее из головы. Как бы там ни было, моя болезнь важней.

Конечно, он прав. Капитан – важней всего, она всего лишь каютный юнга. Ставить себя выше его, значит уподобиться испорченному, ни о чем не думающему ребенку.

Она медленно присела к нему на кровать.

«Выбрось все из головы, как он сказал, и, что бы ни происходило, не смотри на него».

Как только его пальцы сжали ее и направили их к его лицу, она старалась сосредоточить свой взгляд на буфете.

«Представь, – внушала она себе, – что это Мак. Разве ты не сделала бы это охотно для Мака или для любого из братьев?»

Ее пальцы были прижаты к его вискам, потом задвигались маленькими кругами.

– Успокойся Джордж, расслабься. Это же не убьет тебя.

Да она и сама так думает. Но какой сухой голос. О чем его мысли? Почему ты боишься его. Ну да, она боялась его, хотя и не могла объяснить, почему. Живя с ним рядом всю эту неделю, она не думала, что он может обидеть или ударить ее… но что из этого?

– Теперь сам, Джордж. Только делай те же самые движения.

Ушло тепло его рук, державших ее, но она ощущала тепло от его кожи под пальцами. Она касалась его. Это не было так плохо… пока он слегка не задвигался и его волосы не легли на ее пальцы. Какие мягкие у него волосы и холодные. Такой контраст. Но она ощущала большой жар. Она ощущала его в своем теле, где-то внизу, в районе бедер. Это заставило ее сообразить, что на нем не толстое одеяло, а только шелковая простыня, тонкая шелковая простыня.

Не было смысла смотреть, никакого смысла вовсе. Если он уснул? Зачем его массировать, если это уже не нужно? Он вроде всхрапнул. Хороший знак. Но она не слышала, чтобы мужчина всхрапывал только один раз. Может быть, он не храпит. И может быть, уже спит.

«Посмотри! И делай вывод!»

Она посмотрела… но не смогла сдвинуться с места. Мужчина не шевелился. Глаза закрыты. Губы искривились в чувственной улыбке. Быть таким красивым грешно. Он не спал. Он просто наслаждался ее прикосновениями… О, Боже! Это накатывало на нее волнами. Жар, слабость. Она убрала руки. Он быстро схватил их – она пискнула, и медленно вернул не к вискам, а к щекам.

Она покрыла руками его щеки и смотрела в его глаза, горячие, зеленые, гипнотизирующие глаза. А потом это случилось – губы к губам, его к ее, закрытые, открытые, горячие. Она тонула в ощущениях, которые увлекали все глубже и глубже.

Сколько времени прошло, Джорджина не знала, но вдруг она осознала, что происходило. Джеймс Мэлори целовал ее со всей страстью мужчины, а она целовала его так, будто вся ее жизнь вкладывалась в этот поцелуй. Как она себя чувствовала? Хуже, чем до этого, но это было приятно, прекрасно, хорошо. Хорошо? Нет, что-то нехорошо. Он ее целует… Нет, он целует мальчика Джорджи!

Ей стало жарко, потом холодно от шока. Она оттолкнулась от него. Но он быстро схватил ее. Она пыталась прервать поцелуй. Но и этого было достаточно.

– Капитан! Стойте! Вы с ума сошли? Я…

– Заткнись, моя дорогая девочка. Играть в эту игру я больше не могу.

– Какую игру? Вы действительно спятили! Нет, стойте!…

Она была притянута на него, потом оказалась под ним, прижатой его весом к мягкой кровати. Какой-то момент она не могла думать. Знакомое ощущение подташнивания, но такое приятное теперь, увеличивалось. И вдруг словно опамятовалась: «дорогая девочка»?

– Вы знаете! – выкрикнула она, толкая его в плечи, чтобы заглянуть ему в лицо. – Вы все знали, да?

Джеймс никогда в жизни не переживал подобного блаженства. Но он еще не дошел до того, чтобы совершить такую ошибку, как признание.

– Хотел бы знать, – сказал он, держа ее за плечики.

– Тогда как?… О!

Она склонилась к нему, а его рот работал над ее шеей и перешел к уху. Его язык трудился над ухом. Ей было очень приятно, она задрожала.

– Да дело не в этом, маленькая лгунишка.

Она услышала его глубокий смех и почувствовала, что улыбается в ответ, и это удивило ее. Ей следовало побеспокоиться в связи с ее разоблачением, но когда его рот был прижат к ее, она ничего не могла. Ей нужно было бы прекратить все это. Но его рот прижат к ее. В ней не было ни сил, ни желания сопротивляться.

Она затаила дыхание, когда он одним рывком сдернул с нее кепку и длинные черные волосы покрыли всю подушку, разоблачив ее полностью. Но она уже заботилась не об этом, а о том, о чем думают в таких случаях женщины: не слишком ли он разочарован тем, что увидел. А он рассматривал ее в упор, и его зеленые глаза встретились с ее глазами и снова загорелись страстью.

– Я должен наказать тебя за то, что ты прятала их от меня.

Эти слова ее не испугали. Он смотрел на нее так, что никакие слова о наказании не воспринимались всерьез. Наоборот. Приятное ощущение разлилось по всему ее телу до кончиков пальцев ног. Последовал новый поцелуй.

Прошло некоторое время, прежде чем она смогла вздохнуть снова. А нужно ли дышать? Особенно когда эти опытные губы ощупывали ее лицо и шею. Она едва заметила, как с нее была сорвана рубашка. Но зато она почувствовала, как его зубы вгрызлись в ткань, которой она обматывалась, а руки быстро разматывали эту ткань.

Все, что с нею происходило, выходило далеко за рамки ее жизненного опыта. Где-то в глубине ее сознания теплилась мысль, что раздевание ее является одним из разоблачений ее обмана, но в чем она была абсолютно уверена, он нисколько не удивлялся обману. Тогда зачем все эти поцелуи? Она не могла довести до конца эту мысль – он целовал и смотрел на ее обнаженную грудь.

– А вот это – преступление, любовь моя, что ты делаешь со своей красотой.

Этот мужчина мог бы вогнать ее в краску своим взглядом. Но его слова… Мелькнула мысль, везде ли ее кожа одинаково розовая. Но в этот момент его язык пошел по красным линиям, натертым тканью под грудью. А его руки покрыли грудь и начали массировать ее. Она делала бы то же самое, если бы сняла бандаж… Но когда он взял ее грудь в рот, она уже вообще ничего не думала, только чувствовала.

В отличие от Джорджины, Джеймс умел все и умел в совершенстве. Ему даже не нужно было особо стараться. Все получалось само собой. Тем более что девушка с энтузиазмом отвечала на его ласки. И было неясно, кто кого соблазняет.

Господи, она оказалась такой страстной, что даже он, опытный женский сердцеед, не мог подозревать об этом. Нежные черты ее лица, которые он хорошо знал, стали прекрасными в обрамлении темных волос. Он даже не воображал себе, даже не догадывался, каким восхитительным могло быть ее тело – ее груди, такие совершенные, ее талия, такая узкая… Он целовал ее попку, которую оголил, и обещал себе, что в будущем посвятит больше внимания этому замечательному месту, но сейчас…

Джорджина не была абсолютно несведуща в любовных делах. Она много раз подслушивала разговоры своих братьев, их иногда очень грубые слова, которыми они все это описывали, но представления об этом она имела. Но она не думала никогда, что это может произойти с ней… До этого случая, когда она чувствовала все его тело всем своим. Кожу кожей, его жар сливался с ее жаром.

Она даже не заметила, как оказалась раздетой полностью. Но поняла, что она уже голая. Другие ощущения целиком овладевали ее вниманием. Он лежал на ней, прижимая ее к кровати. Окружая и подавляя ее. Она подумала, что могла бы быть раздавленной, но не была такою, вовсе нет. Его большие руки держали ее лицо, когда он целовал и целовал ее, медленно, нежно и настойчиво. Его язык лизал ее.

Она не хотела, чтобы что-нибудь из того, что он делал, прекратилось. Она на миг подумала было, а может быть, ей все это прервать, по крайней мере сделать попытку?… Говоря откровенно, она понимала, единственное, что нужно, это соглашаться и принимать все как есть. Но так ли?

Как совместить два противоположных отношения к нему? До этого она держалась от него как минимум на десять футов. Нет, на двадцать. А сейчас ей не хотелось бы, чтобы их разделял даже дюйм. Может быть, завтра она спросит себя, что же произошло?

– Капитан? – спросила она между поцелуями.

– Гм?

– Вы занимаетесь любовью со мной?

– О да, моя дорогая девочка.

– Вы действительно думаете, что так надо?

– Абсолютно. Это лечение от всех твоих болезней.

– Вы шутите?

– Нет. Твоя тошнота, твой жар, дорогая девочка, ничто иное как влечение… ко мне.

Она хотела его? Да она его терпеть не могла! Но тем не менее все, что он сказал, объясняло, почему она получает удовольствие. А может быть, одному из партнеров не обязательно любить другого. Все это так возбуждало. Да, она желала его, по крайней мере вот этого самого.

«Но вам нужно было спросить моего разрешения, капитан…»

Она этого не сказала, а только подумала. Ей надоело удивлять его. Она обняла его.

Он пристроился между ее ног. А она расставила их как можно шире, чтобы ему было удобней. Его губы встретились с ее губами, потом проскользнули к шее, потом снова к губам. Он выпрямился, хотя ей приятно было ощущать его тяжесть. Но зато она почувствовала усиленное давление внизу и, Боже, даже жар… Она ощущала его… толстый и твердый, прижимающийся так сильно, пробиваясь в нее. Она знала его тело, знала, что входит в нее. Она не боялась… но никто не говорил ей, что это будет так больно.

Она вскрикнула от боли и удивления.

– Капитан, я никогда не делала этого раньше.

Он снова навалился на нее всем своим весом. Его лицо прижалось к ее шее, его горячие губы ласкали ее кожу.

– Да я это и сам понял, – слышала она его слова. – И думаю, что тебе можно бы называть меня Джеймсом.

– Я это учту, но не будете ли вы возражать, если я попрошу вас прекратить все это?

– Да.

«Он что, смеется? Все его тело трясет».

– Я сказала что-нибудь не то? Что-нибудь грубое?

Действительно, он смеялся, громко.

– Прости, моя любовь, клянусь, я бы да, но… Милостивый Боже?… Не полагаешь ли ты, что… Ты была так нежна… О, черт подери.

Он улыбнулся.

– Дорогая, я не могу, даже если хотел бы. Да и нет нужды. Боли больше не будет. – И он продолжил.

Ее глаза горели, она получала чувственное удовольствие.

– Ты все еще хочешь, чтобы я прекратил?

– Нет.

– Слава Богу!

Его слова вызвали у нее улыбку. Его поцелуй вызвал у нее стон. Медленные движения его губ стократно усиливали ее блаженные ощущения. Радость росла пока оба они не испытали до конца самое большое блаженство в своей жизни.

Удивленная, Джорджина с трудом могла поверить, что все это произошло с нею. Она прижалась к мужчине, который показал ей, на что способно его тело. Чувство благодарности – желание сделать ему приятное, целовать его – охватило ее. Она продолжала держать его в своих руках, ласкать его, в конце концов она поцеловала его так нежно, так мягко, что он может быть, даже не ощущал этого.

Но он чувствовал все. Джеймс Мэлори, победитель женщин, утонченный аристократ, пребывал в таком состоянии, что ощущал каждое ее движение, всякое прикосновение, и был тронут ее нежностью. Никогда он не испытывал ничего подобного, и это обстоятельство даже пугало его.

ГЛАВА XXI

– Теперь я понимаю, почему люди этим занимаются.

Джеймс вздохнул с облегчением. Она сказала именно то, что ему необходимо было услышать. Некая толика бессмыслицы, позволившая представить вещи в их истинной перспективе. Она была настоящей женщиной, хотя и начинающей.

Но она не отличалась от любой другой женщины, которую ему удавалось соблазнить. После распознания ее не осталось ничего, что могло бы сохранить его интерес. Тогда почему же он не отделался от нее и не отослал ее в собственную постель? Потому что он все-таки недостаточно сильно этого хотел.

Он приподнялся на локтях и стал пристально глядеть на нее. С ее лица еще не сошел румянец, губы ее распухли. Он нежно провел по ним пальцем. Мягкий взгляд ее бархатно-коричневых глаз, который почему-то привел его в восхищение, безусловно, уже не тот взгляд, к какому он привык. Обычно ее глаза выражали нервозность, расстройство или крайнее раздражение, такое забавное в сочетании с ее мальчишеской маской. Слава Богу, он забыл о том ее маскараде и причинах для него. Но не ее ли тайна должна питать его интерес к ней?

– Этим, Джордж?

Его поползшая вверх бровь яснее всяких слов говорила, что Джорджина рассмешила его. Ну и что? Его манерность не казалась теперь досадной, ибо делилась на двоих.

– Это было не очень романтичное звучание, не так ли? – мягко спросила она, внезапно почувствовав невероятный стыд.

– Не очень любовное, но я не пропустил пика, моя дорогая девочка. Ты удовлетворена, не правда ли?

Она не могла сообразить, что сказать, поэтому кивнула и почувствовала восхитительное волнение от его улыбки, обращенной к ней.

– А ты?

– Ты с ума сошла – спрашивать об этом?

– Я имею в виду…

Смеясь, он запрокинул голову, перевернулся на бок, потянув ее за собой. Теперь она смотрела на него сверху вниз и была чуточку сдержаннее в своих чувствах в этом новом для себя положении, до тех пор пока он не раздвинул ноги и она не заскользила между ними.

– Что я собираюсь делать с тобой, Джордж?

Он спокойно улыбался, прижимая ее к себе. В действительности она не возражала против его развлечения, кроме того, как обычно, она не уловила шутки.

– Начнем с того, что ты перестанешь называть меня Джорджем.

Спохватившись, она подумала, что не стоило бы говорить об этом. Но тут же успокоилась в надежде, что не обманулась и он не будет возражать против подобного замечания. Он, однако, показался ей таким же спокойным, как и прежде. Несмотря на улыбку, перемена в нем была почти осязаема. Перед ней вновь представал язвительный самодержец.

– И как же, скажи, пожалуйста, мне называть тебя? Твоим настоящим именем, может быть?

– Джорджина – мое настоящее имя.

– Попробуй еще раз, любимая, и на этот раз заставь меня поверить тебе.

Никакого ответа. В самом деле, она стала совершенно упрямой.

– Ах так, тогда мне придется вытянуть это из тебя силой, да? Мне приготовить все инструменты инквизиции – хлысты, дыбу и тому подобное?

– Это не смешно, – парировала она.

– Я полагаю, тебе не следует так думать, однако я мог бы найти в этом развлечение… Нет, не извивайся, любимая. Это кажется восхитительным, но как раз сейчас у меня настроение для объяснений. И почему бы нам не начать с причины твоей шарады.

Она взглянула на него и положила голову ему на грудь.

– Я должна была покинуть Англию.

– Ты попала в беду?

– Нет, просто я не могла оставаться там ни одного дня.

– Тогда почему ты не уехала обычным способом, заплатив за проезд?

– Потому что пароходы, пересекавшие Атлантику, были только английскими!

– Полагаю, это имело определенное значение…

– Минутку, я попытаюсь сформулировать… нет не смогу.

– Какого черта, тебя не устраивают английские пароходы?

Она прижалась щекой к его нахмуренным бровям.

– Тебе не следует искать что-либо дурное в этом, просто случилось так, что я стала презирать все английское.

– Неужели? И я входил в это число?

Когда его бровь поползла вверх, она почувствовала настоятельную необходимость вернуть ее назад.

– И ты. Я не смогла бы изменить своего мнения даже из-за тебя.

Он улыбнулся, потом захихикал.

– Мне все становится ясно, Джордж. Тебе бы не хотелось быть одной из тех вспыльчивых американок, не так ли? Это могло бы, конечно, объяснить акцент, который я был не в состоянии понять.

– И что, если так? – с вызовом спросила она.

– Ну, я бы счел нужным запереть тебя, конечно. Самое надежное место для людей, которые любят затевать войны.

– Мы не затеваем…

Он молча поцеловал ее, затем обхватив ее голову обеими руками так, что ей трудно стало дышать, произнес:

– Я не собираюсь до смерти с тобой спорить, милая девочка. Итак, ты – американка. Я могу простить тебя за это.

– Почему ты?

Джеймс всегда находил, что дело стоит того, чтобы его повторить, поэтому он снова заставил ее замолчать поцелуем, длительность которого просто ошеломила ее. К тому времени он возбудился и извинился, что дразнил ее.

– Я не стану проклинать тебя за твою национальность, – прошептал он ей в губы. – Я не был вовлечен в ту нелепую войну, не поддерживал ни ее, ни политику, приведшую к ней. Фактически я жил в это время в Западной Индии.

– Все-таки ты англичанин, – сказала она, но со значительно меньшим пылом.

– Совершенно верно. Но мы не собираемся придавать этому значения, не так ли, любовь моя?

Поскольку он обращался к ней, покусывая ее губы, она не могла думать о единственной причине, которая могла иметь значение. Она не дала ему больше шептать и начала покусывать его сама. Она чувствовала происходящие в его теле перемены и поняла, что они означали. И в ее подсознании всплыла мысль, что вопросы закончатся, если они снова займутся любовью. Конечно, изумительные ощущения, какие она вновь испытывала, ничего не могли сделать с ее единственной причиной. Но чуть позже, когда простыни были немного больше измяты, а она была опять на нем, он сказал:

– Ну, может быть, мы обсудим теперь, каким образом я почувствовал, что ты девушка, а не парень, и взял тебя под свое крылышко? Мне унизительно вспоминать то время, когда ты помогала мне в ванне, когда я… раздевался в твоем присутствии…

При таком повороте дела Джорджина почувствовала полный кошмар. Уже одно то, что она его обманула, достаточно скверно, но еще хуже, что, введя в заблуждение капитана, она поставила его в затруднительное положение. Ей следовало бы открыться ему в первый же день, когда он позвал ее в ванную. Взамен этого она лелеяла глупую мысль, что сможет остаться неузнанной в течение всего путешествия.

У него были все основания быть взбешенным, и поэтому она нерешительно спросила:

– Ты очень зол?

– Не очень, не более того. Надо сказать, я получил адекватную компенсацию за все трудности. Фактически ты только что заплатила за проезд и за все, что еще захочешь.

Джорджина задохнулась от возмущения. Как он мог говорить такое после близости, которая только что была между ними? Легко. Ты простофиля. Он же англичанин, не так ли? Надменный вредный лорд? И как он назвал тебя? Женщиной, которой дают ясно понять, как низко о ней думают. Ее черты исказились от ярости, и у Джеймса не осталось ни единого сомнения в том, что она чувствовала себя оскорбленной.

– Ты мог бы подождать до утра, прежде чем снова сделать гадость, сукин ты сын!

– Извини!

– И ты тоже!

Джеймс потянулся к ней, но она соскочила с кровати.

Он попытался объяснить:

– Я не подозревал, что это так прозвучит, Джордж.

Она пристально поглядела на него:

– Не зови меня так!

Он начинал сознавать всю нелепость происходящего, но его голос оставался спокойным:

– Да, но ты еще не назвала мне своего имени.

– Джорджина.

– Мой Бог! Ты вызываешь у меня сочувствие. Я буду придерживаться Джорджа. Спасибо.

Должно ли его намерение называть ее Джорджем вызвать у нее улыбку? Улыбка почти получилась, правда, с примесью притворного ужаса. Трещина, вызванная разговором о плате за проезд, оставалась.

– Я собираюсь в постель, капитан. В свою постель, – сказала она натянутым голосом, стоя обнаженной и великолепно смотрясь. – Я была бы признательна, если бы вы подыскали для меня утром другое помещение.

– Ну, наконец, мы видим подлинного Джорджа, преодолевшего плохое настроение, да?

– Иди к дьяволу, – пробормотала она, обходя кровать и швыряя одежду.

– Вся раздражительность, все, что я делал, было платой за твою любезность… в моей манере.

– Да, ваши манеры омерзительны, – сказала она, добавив хлестко и презрительно: – сэр.

Он смотрел на нее, мечущуюся по комнате с развевающимися и свисающими до маленькой попки волосами, и хихикал, почти смеялся. Какой восхитительной штучкой она оказалась!

– Как же ты собираешься быть покорным всю неделю,

Джордж?

– Прикусив язык, как же еще? – бросила она ему.

Он рассмеялся, но так ласково, что она не обиделась. Потом повернулся на бок, чтобы видеть все ее ужимки, когда она, швыряя одежду в угол, демонстрировала оскорбленное женское самолюбие. Она тут же осознала, как это выглядит со стороны, и схватила рубашку, чтобы надеть ее. Прикрывшись рубашкой, она хотела было забраться на свою койку, но раздумала и натянула на себя штаны. Явно довольная тем, что теперь она полностью одета, она перекатилась в свой гамак. Легкость, с какой она это сделала, навела Джеймса на мысль, что она не испытывает особых неудобств в этой несколько ненадежной постели.

– Тебе приходилось плавать раньше, Джордж, не так ли? Если не считать твоей увеселительной прогулки в Англию?

– Мне кажется, я достаточно убедительно доказала, что я не Джордж.

– Меня Джордж устраивает, милая девочка. Ты мне больше нравишься как Джордж. И тебе приходилось плавать?

– Конечно, – отрезала она и повернулась лицом к стене в надежде, что он поймет намек, но не смогла удержаться, чтобы не добавить:

– У меня есть собственный корабль, в конце концов.

– Конечно, это так, милая. – Он не стал спорить с ней.

– Это действительно так, капитан.

– Да, конечно, я верю тебе. Что же повело тебя в Англию при такой жгучей ненависти к ней? Она тихо заскрежетала зубами.

– Это не ваше дело.

– Я все равно выясню, Джордж, поэтому лучше скажи мне сейчас.

– Спокойной ночи, капитан. Надеюсь, что вас отвлекут другие мысли…

Она услышала, как он рассмеялся. Он просто не мог сдержаться, представив, что проявление ее нрава этой ночью – почти ничто в сравнении с тем, как бы она вела себя, узнав, что он с самого начала распознал в ней женщину. В следующий раз, когда ему надоест, он, возможно, скажет ей об этом, чтобы только посмотреть, что будет.

ГЛАВА XXII

С наступлением утра Джеймс долго оставался в постели, глядя на спящую в другой койке девушку. Он жалел, что не перенес ее ночью снова в свою кровать. Будучи очень энергичным человеком, он достаточно часто жаждал любовных утех, и какая-нибудь женщина находила уютное местечко у него под боком, испытывая истинное наслаждение в эту ночь.

Именно по этой причине несколько дней назад он был столь ровен с Джорджиной и не заставлял ее одевать себя, хотя это и было ее предполагаемой обязанностью. Ему приходилось жить словно в аду, контролируя свое тело, он едва справлялся с ним.

Он улыбнулся при мысли, что эта проблема скоро не будет существовать. Ему не надо долго скрывать, что он нашел сверхпривлекательную девушку. Да, он определенно сожалел о своем решении выспаться этой ночью, не чувствуя рядом мягкого маленького тела. Такого больше не повторится. Будущей ночью она снова разделит с ним постель и останется в ней.

– Покажи ножку, Джордж, – он коснулся коленом ее койки, качнув ее. – Я решил не обнародовать в нашем мирке, в морс, что ты оказался не тем, кем должен быть. Так что спрячь свои замечательные грудки и иди за моим завтраком.

– Она, едва открыв глаза, бессмысленно уставилась на него, потом зевнула, моргая, затем полностью проснулась, широко распахнув свои бархатно-коричневые очи. Я по-прежнему буду считаться вашим юнгой? – спросила она недоверчиво.

– Отличное решение, Джордж, – ответил Джеймс своим самым неприязненным сухим голосом.

– Но…

Она помолчала, осваиваясь с мыслью о том, что все будет продолжаться по-прежнему. Теперь ей не обязательно говорить Маку, что ее обман раскрыли. Ей не хотелось бы объясняться с ним. Она не желает, чтобы кто-либо еще знал о случившемся.

– Отлично, капитан, но я хочу иметь свое собственное помещение.

– Вопрос не стоит. – Он поднял руку в знак прекращения спора. – Ты проспала здесь неделю, милая. И твое перемещение даст много поводов для разговоров. Кроме того, ты отлично знаешь, что здесь нет других помещений. И не думай упоминать о кубрике, потому что я скорее запру тебя под замок, чем разрешу вернуться туда.

Она недовольно нахмурила брови.

– А какое это может иметь значение, если я по-прежнему останусь для всех парнем.

– Я достаточно легко выяснил правду.

– Это все из-за моего глупого признания, – сказала она с толикой негодования.

Улыбка, которую он ей подарил, была одной из самых нежных, какие ей доводилось когда-либо видеть. Она была такой сердечной, что повлекла за собой ее невольный вздох.

– Я думал, что твое признание было достаточно приятным, милая девочка. – Кончики его пальцев коснулись ее щеки. – Разве ты не хотела бы почувствовать, ах… тебя тошнит, да?

Его прикосновение произвело на нее мощное воздействие. Оно как бы довершало его улыбку. Но она не собиралась повторять ошибку прошлой ночи и давать ему новый повод для насмешек. Кроме того, случившееся прошлой ночью не может иметь продолжения. Этот человек не для нее, хотя он и повергал ее в трепет, учащая сердцебиение. Ради Бога, он был англичанином и, что еще хуже, презренным аристократом.

Об этом нельзя забывать, ни при каких обстоятельствах. Нет, Джеймс Мэлори, королевский лорд, совершенно точно не для нее. Ей следует быть уверенной, что он тоже знает об этом, и не поддаваться никаким иллюзиям, даже если с его или ее губ сорвется прекрасная ложь.

– Нет, капитан, меня нисколько не тошнит. Вы обещали лекарство, и оно явно подействовало, за что я благодарна вам. Больше я в нем не нуждаюсь.

Джеймс спокойно улыбался, и Джорджина заключила, что он никоим образом не купился на ее попытку отделаться от него.

– Жаль, – все что он произнес, но этого было достаточно, чтобы она покраснела.

– А что касается помещений?… – подсказала она, вылезая из койки и устанавливая небольшую дистанцию между ними.

– Нет смысла это обсуждать, Джордж. Ты останешься здесь, и на этом закончим.

Она открыла рот, собираясь поспорить, но тут же закрыла его. Она скорее смогла бы глотать землю, нежели он понял бы, что в любом случае она не позволит собой командовать. Если у нее нет возможности иметь собственную комнату, его каюта предпочтительнее любого другого помещения. Здесь, по крайней мере, она смогла бы уединяться от возможных передряг и спать более удобно в течение всего плавания.

– Очень хорошо. Расположение спальных мест останется тем же. – Решение было выражено достаточно ясно.

– И я надеюсь, мне больше не придется тереть вам спину… сэр.

Джеймс едва не рассмеялся. Как чопорно говорила эта маленькая женщина сегодня утром и насколько требовательной была. Ему снова стало интересно, что за жизнь она вела до того, как надела спортивные штаны. Джеймс полагал, что после прошедшей ночи он имеет право исключить мысль о том, что она потаскушка.

– Необходимо ли напоминать тебе, Джордж, что ты единственный юнга у меня в услужении. Ты сам себя поставил в такое положение и будешь находиться в нем до тех пор, пока я не скажу тебе что-то иное. Или ты уже забыл, что я для всех здесь капитан?

– И это, должно быть, достаточно трудно.

– Ничуть. Я только объясняю тебе, что ты сам не оставляешь мне ничего иного, как настаивать. Но не думаешь ли ты, что я собираюсь как-то благоприятствовать тебе из-за твоей уступчивости прошлой ночью.

Она пристально следила за ним, но его возбуждение не утихало. Наконец она вздохнула. Пока он не объяснил ей, что может стать более внимательным с ней, ей не оставалось ничего другого, как быть честной и надеяться, что этот человек не побеспокоит ее до тех пор, пока она сама этого не захочет.

– Очень хорошо. Мы будем продолжать все, как было раньше… То есть до прошедшей ночи. – Отступив, она даже неуверенно улыбнулась ему. – Теперь я буду одеваться более тщательно, как вы понимаете, сэр, а потом идти за завтраком.

Он смотрел, как она поднимала с пола остатки своей одежды, и слушал. Ему пришлось прикусить язык и воздержаться от комментариев по поводу ее скромности после того, как она великолепно маршировала по комнате голяком прошлой ночью.

– Знаешь, тебе не надо возвеличивать меня.

Она взглянула на него.

– Простите. Это вам только кажется. В конце концов, вы в вашем возрасте годитесь мне в отцы. А я всегда отношусь к старшим с достаточным уважением.

Он видел подергивание ее губ, вызов в ее глазах – все говорило о том, что она намеренно пытается оскорбить его. Он не испытывал негодования к ней, но его гордость и самолюбие были достаточно уязвлены. Странно, но в ее взволнованности не было ничего особенного. Казалось, все началось совершенно случайно, без всякой преднамеренности, почти механически.

Джеймс стиснул зубы. На этот раз его золотистые брови даже не шелохнулись.

– Твоим отцом? Думаю, ты понимаешь, милая девочка, что это невозможно. Я могу иметь семнадцатилетнего сына, но…

– У Вас есть сын? – Она удивилась. – Жена у Вас есть тоже?

Он колебался с ответом – его поразила удрученность в ее взгляде. Возможно, это было разочарование. Но она пришла в себя, пока он подыскивал подходящие слова.

– Семнадцати? – выкрикнула она с большим недоверием, потом добавила достаточно вызывающе: – Я оставила свой чемодан, – и направилась к перегородке.

На этот раз Джеймс, не зная что ответить, повернулся и вышел из каюты, чтобы не поддаться желанию задушить эту дерзкую девчонку. Оставила чемодан, в самом деле. Проклятье! Как она осмелилась назвать его старым.

За перегородкой Джорджина просидела, улыбаясь около пяти минут, а потом почувствовала укоры совести.


– Тебе не стоило бить его по самолюбию, Джорджи. Теперь он сошел с ума.

– Чем ты озабочена? Ты не любишь его. К тому же он заслуживает этого. Он действительно слишком самодоволен.

– Небезосновательно. До прошлой ночи ты думала, что он одно из лучших Божьих созданий.

– Я знала это! Ты даже не могла не позлорадствовать по поводу того, что я сделала огромную ошибку. Ну и что? Я и живу для того, чтобы делать ошибки, и не отрицаю этого. Я ему разрешила.

– А он в этом и не нуждался. Он так или иначе взял бы тебя.

– Что я могла поделать, раз так случилось?

– Ты была слишком уступчива.

– Что-то я не особенно слышала твое недовольство прошлой ночью…»

– О Боже, я разговариваю сама с собой.

ГЛАВА XXIII

– Бренди, Джордж? – Она вздрогнула. Джеймс настолько спокойно и безучастно сидел за письменным столом, что она почти забыла, что он находится в комнате. Почти, но не совсем. В любом случае он не был тем безликим мужчиной, которого легко можно не замечать.

– Нет, спасибо, капитан. – Она ответила ему дерзкой улыбкой. – Никогда не прикасаюсь к этой дряни.

– Слишком молода, чтобы пить, да?

Она ожесточилась. Это был не первый случай, когда он позволял себе замечания о том, что она ребенок, или по-детски мыслит, или слишком молода, чтобы понимать что-то глубже, хотя прекрасно знал, что она зрелая женщина. Она отлично видела: он делает это в отместку ей за ее намеки о том, что он слишком стар для нее. Но она не позволяла себе раздражаться, и ему приходилось быть по-другому учтивым с ней, холодно-вежливым, – он ясно давал понять, сколь обидела она его своими замечаниями о его возрасте.

Три дня прошло с той роковой ночи ее откровения, и хотя Джеймс говорил, что они будут вести себя как раньше, он больше не приглашал ее помочь, когда принимал ванну, не блистал перед ней наготой и даже скрывал свою одышку, одеваясь перед выходом из каюты. Он ни разу не прикоснулся к ней снова с того самого утра, когда ласково погладил ее щеку своими пальцами.

В глубине души она сожалела, что он не пытался больше соблазнить ее. Она не позволила бы ему этого, но он в конце концов мог хотя бы попробовать. Она рано закончила свою работу и лежала в койке, тихо покачиваясь и подстригая ногти, чтобы они походили на мальчишечьи. Она собралась было спать, сняв с себя все, кроме рубашки и штанов, но не чувствовала себя достаточно усталой.

Взглянув на человека, сидящего за письменным столом, она была не против дать ему возможность разрядиться и тем самым прояснить их отношения. С другой стороны, она не уверена в том, что хочет вновь увидеть того, другого Джеймса, под чьим взглядом таяла. Пусть лучше он лелеет свою обиду до конца плавания.

– Капитан, – сказала она, отвечая на его замечание, – это значительное преимущество… Я никогда не пробовала бренди. Портвейн, с другой стороны…

– Так сколько же тебе лет, деточка?

Итак, он наконец спросил об этом и достаточно язвительно.

Ей стало интересно, как долго он сможет держаться.

– Двадцать два.

Он фыркнул.

– Я думал тебе по крайней мере двадцать шесть.

Она усмехнулась, злонамеренно решив не потакать ему.

– Вы действительно так думаете, Джеймс? – спросила она ласково. – Для меня это комплимент. Меня всегда огорчало, что я выгляжу слишком молодо для своего возраста.

– Я уже говорил, ты чертовски нахальна.

– Ну! Да вы ворчливы сегодня. – Она коротко рассмеялась. – Интересно, почему?

– Отнюдь, – холодно возразил он, открывая ящик стола. Раз так случилось, возьми стул и подсаживайся ко мне.

Она не ожидала приглашения и замешкалась с ответом, обдумывая, как бы поизящнее отказаться. Она видела, как изысканно он наполнял прекрасный бокал из полупустой бутылки портвейна и неожиданно решила, что половина бокала не повредит и даже поможет ей скорее заснуть. Она придвинула тяжелый стул к письменному столу и, прежде чем сесть, приняла от него бокал, опасаясь попасть в ловушку его зеленых глаз и прикосновений, как это уже было.

Усмехаясь, она словно случайно потянулась к нему бокалом, перед тем как сделать глоток.

– Должна сказать, вы сегодня очень общительны, Джеймс. – Его имя на ее устах (при том, что она никогда не называла его так раньше) раздосадовало Джеймса. – Особенно, – продолжала она, – с тех пор, как я решила, что разозлила вас кое-чем.

– Разозлила? Такой очаровательный ребенок? Почему ты так подумала?

Она едва не захлебнулась сладким красным вином.

– По вашим горящим глазам, – отважно сказала она.

– Страсть, милая девочка. Чистая… подлинная страсть.

Ее сердце учащенно забилось, хотя внешне она оставалась

очень спокойной. Она поймала его взгляд и увидела в его глазах жгучую, всепоглощающую чувственность, какой невольно прониклась и сама. Она еще не барахталась на полу? Бог мой, если нет, то это должно было случиться.

Она опрокинула в себя остатки портвейна и на этот раз действительно захлебнулась им, что было весьма кстати, поскольку изменило ситуацию и дало ей время прийти в себя и благоразумно заявить:

– Я была права. Если я никогда не видела пылкой ярости – то вот она.

Уголки его губ поднялись.

– Ты в превосходной форме, деточка. Нет-нет, не убегай, – добавил он, когда она поставила свой бокал и намеревалась подняться. – Мы еще не установили причину моей… пылкой ярости. Я в самом деле способен на нее. Следующий раз мне надо обратить ее на Джейсона.

– Джейсона? – Что-то ведь его заставило перейти на эту беспокойную тему.

– Брат. – Он пожал плечами. – Один из многих. Но давай не отвлекаться, милая.

– Нет, давайте отвлечемся. Я действительно очень устала, – сказала она, нахмурив брови: он снова наклонял бутылку над ее бокалом.

– Трусиха. – Он сказал это слегка развязным тоном, но она замерла, почувствовав вызов.

– Очень хорошо. – Она схватила бокал, наполненный более чем наполовину, и, едва не разлив вино, собиралась сделать глоток.

– Что бы вы хотели обсудить?

– Мою пылкую ярость, конечно. Мне интересно, почему ты думаешь о гневе, когда я говорю о страсти.

– Потому что… потому что… ах, черт вас побери, Мэлори, вы прекрасно знаете, что были раздражительным со мной.

– Не знаю ничего подобного. – Он действительно улыбался теперь, как кот, подстерегающий добычу. – Может, ты скажешь мне, почему я был раздражительным с тобой?

Допуская, что наносила удар по его гордости, она должна была признать, что делала это обдуманно.

– У меня нет ни малейшего намерения, – сказала она, распахнув наивные глаза так широко, как могла.

– Нет? – Золотистая бровь изогнулась, и она почувствовала, что соскучилась по этому жесту за последние несколько дней.

– Иди сюда, Джордж.

Ее глаза распахнулись.

– Ох, нет, – сказала она, выразительно тряхнув головой.

– Я просто собираюсь доказать, что не испытываю ярости по отношению к тебе.

– Уверяю вас, я допускаю это.

– Джордж.

– Нет!

– Тогда я подойду к тебе.

Она вскочила и нелепо вскинула руку с бокалом, словно этот жест мог отразить его натиск.

– Капитан, я должна возмутиться.

– Это я должен, – сказал он, огибая письменный стол, в то время как она уходила от него с другой стороны.

– Ты не доверяешь мне, Джордж?

Это была неподходящая минута для дипломатии.

– Нет.

Его хихиканье удержало ее от развития этой фразы.

– Остроумная девочка. Мне часто говорили, что я достойный порицания повеса, но я предпочитаю быть большим ценителем женщин. Это звучит намного приятнее, ты не думаешь?

– Я думаю, что вы напились.

– Мой брат возразил бы против такого утверждения.

– Проклятье вашему брату, и вам тоже, – выпалила она. – Это глупость, капитан.

Она по-прежнему держала в руках бокал, каким-то образом умудрившись не пролить из него ни капли. Она села и пристально поглядела на него. Он ответил ей усмешкой.

– Я совершенно согласен, Джордж. Ты ведь не собираешься заставлять меня гоняться за тобой вокруг этого стола, а? Это забава для трясущихся старых дураков и горничных.

– Ну, если башмаки позволят, – парировала она механически и открыла рот, поняв свою ошибку. Все остатки юмора покинули его.

– Я сейчас заставлю тебя съесть чертов башмак, – низко прорычал он перед тем, как перебраться через письменный стол.

Джорджина была слишком ошеломлена, и через секунду Джеймс оказался перед ней. Следующим ее ощущением были его большие сильные руки, обвивавшие и тискавшие ее до тех пор, пока вся она – с ног до головы, не утратила чувства самостоятельности. Казалось, ее тело входило в его, покладисто приспосабливаясь.

Наконец, она стала жертвой спокойного затяжного поцелуя, такого соблазнительно сладкого и чувственного, что с нею случилось нечто вроде обморока, и ее захлестнуло желание.

Он слегка покусывал ее губы в уверенности, что она не захочет, чтобы ей позволили уйти. Об этом говорили ее руки, запущенные в его густую шевелюру, ее тело, плотно жавшееся к нему. Наконец, она шепотом произнесла его имя, вызвав этим его сердечную улыбку, и это окончательно размягчило ее.

– Хочет ли маленький Джордж действительно уединиться ночью? – спросил он.

– Он уже спит.

– Я думал, я потерял такт… в моем преклонном возрасте.

– Ох… – Она поморщилась.

– Прости, любимая, – произнес он, не испытывая тем не менее раскаяния.

– Все совершенно правильно. Я нужна мужчинам, которые просто не могут не пожирать меня глазами.

– В таком случае, разве это хороший вкус?

– Что?

– Башмаки.

Этот человек сущий дьявол, способный заставить ее рассмеяться, когда вся она хотела только одного – соединиться с ним. Она торопливо лизнула языком его нижнюю губу.

– Хороший вкус.

Джорджина задыхалась, настолько плотно он сжимал ее.

– Подобные реплики оправдают тебя и позволят тебе иметь все, что ты захочешь.

– А если я хочу только тебя?…

– Моя родная, с этим нет проблем, – заверил он, перенося ее на руках в свою постель. Джорджина чувствовала себя почти невесомой в его сильных руках. Она просто хотела полного слияния с ним и не отпускала его даже для того, чтобы снять их одежду. Неужели она действительно считала, что сможет забыть те ощущения, которые подарил ей этот мужчина раньше; то же самое она чувствовала сейчас. Она пыталась забыть их, пыталась. Его раздражительность облегчала задачу. Но он больше не был зол, а она устала, сопротивляясь его мощной силе. Господи, какие ощущения…

Она очнулась от жара, опалившего ее кожу, когда его рот коснулся ее груди, и изогнулась дугой, когда он стал целовать другую. Она хотела его прямо сейчас, но он тянул время, переворачивая ее, доводя до исступления, постигая каждую ее клеточку, особенно затвердевшие кончики грудей, которые он сосал, целовал и покусывал до тех пор, пока она не воспламенилась окончательно. Наконец он опрокинул ее на спину, и она почувствовала его палец внутри себя.

Крик был заглушён его сухими губами, и когда он через минуту умело вошел в нее, каждый толчок был особенным, каким-то по-новому восхитительным, неповторимым, от которого она задыхалась, как во время поцелуев секунду назад.

«Итак, ценитель и знаток женщин? Боже, спасибо тебе».

Через некоторое время Джорджина обнаружила, что лежит, вытянувшись, на одной стороне кровати, Джеймс – на другой, а между ними – шахматная доска. Что заставило ее утвердительно ответить на вопрос, умеет ли она играть? Вероятно, обещанная возможность провести утро в постели в неторопливой игре. Кроме того, перспектива выиграть у Джеймса Мэлори была слишком соблазнительной, чтобы сопротивляться; так и было, пока она не стала подозревать, что он намеренно отвлекает внимание, втягивая ее в разговор во время игры.

– Очень хорошо, Джордж, – сказал Джеймс, когда она съела его пешку, подбираясь к слону и не оставляя ему возможности съесть что-либо у нее или защитить своего слона.

– А ты думал, это будет очень легко?

– Надеялся. Как нехорошо с твоей стороны разочаровывать меня. – Он передвинул королеву, пытаясь защитить слона, бесполезная попытка, оба они знали это.

– Хорошо, кем, ты сказала, приходится тебе Макдонелл?

Она почти рассмеялась над его надеждой, что она ответит не думая. Больше не было необходимости притворяться, что Мак был ее братом.

– Я не говорила. Ты спрашиваешь?

– Хорошо, мы представляли, что он не твой брат.

– Да? Когда мы представляли такое?

– Проклятье, Джордж, он не брат тебе, да?

Она заставила его подождать, объявив следующим ходом горде его королеве.

– Нет. Мак просто близкий друг нашей семьи, что-то вроде любимого дяди. Он всегда был поблизости, а ко мне он относится как к дочери, которой никогда не имел. Твой ход, Джеймс.

– Так, так.

Вместо того чтобы пытаться защитить свою королеву, он конем съел одну из ее пешек, ставя под удар уже ее королеву. А поскольку никто из них не был готов к потере королевы,

Джорджина отступила, давая Джеймсу возможность атаковать. Не ожидая этого, он замер, обдумывая положение.

Она решила воспользоваться его отвлекающей тактикой.

– Почему ты вдруг заинтересовался Маком? Ты разговаривал с ним?

– Конечно, любимая.

Джорджина успокоилась. Не было ничего неожиданного в том, что он узнал, что Мак не ее брат, но она не хотела, чтобы он вспомнил их первую встречу с Маком в таверне. Это могло бы привести к целой серии вопросов, на которые она не хотела отвечать, – особенно о том, что она там делала. Кроме того, Джеймс мог разозлиться, осознав ее двойной обман, заключавшийся не только в ее переодевании, но и в том, что она встречала его раньше.

– И? – Спросила она осторожно.

– И что, Джордж?

– Черт возьми, Джеймс, ты приз… так, ты рассказал ему что-нибудь о нас?

– Нас?

– Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду, Джеймс Мэлори, и если ты мне сейчас же не ответишь, я ударю тебя шахматной доской!

Он взорвался от хохота.

– Я обожаю твой характер, милая. Столько темперамента и огня в такой малышке.

Он потянулся над доской, чтобы дернуть ее за волосы.

– Конечно, я не упоминал о нас твоему другу. Мы беседовали о корабле, ни о ком персонально.

«Он что-то сказал бы, если бы узнал Мака. И Мак сказал бы». Решив так, Джорджина успокоилась.

– Тебе следовало позволить мне ударить тебя доской, – сказала она, вновь обретая способность шутить. – Ты проиграешь в конце концов.

– А я – дьявол, – фыркнул он ей в лицо. – Через три хода я доберусь до твоего короля.

Через четыре хода Джеймс обнаружил, что вынужден защищаться, и снова решил отвлечь ее, одновременно пытаясь удовлетворить свое любопытство.

– Почему ты собираешься на Ямайку?

Джорджина дерзко усмехнулась.

– Из-за тебя.

Вздернутая бровь могла бы послужить ответом.

– Стоит ли мне обольщаться?

– Нет. Просто ваш корабль был первым, направлявшимся в эту часть света, и не был английским, а я не горела желанием ждать другого. Когда же я узнала, что ты англичанин…

– Давай не будем начинать снова, ладно?

– Хорошо? А ты? Ты возвращаешься на Ямайку или едешь на время?

– И то, и то. Долгое время она была моим домом, но теперь я решил возвратиться в Англию навсегда, поэтому мне надо привести в порядок дела на Ямайке.

– А, – протянула она, почувствовав, в какое разочарование поверг ее ответ, надеясь, однако, что он не заметил этого.

Она не предполагала, что он останется на Ямайке, поскольку Мак говорил, что корабль собирается в Западную Индию. Ямайка, во всяком случае, была приемлемым местом, куда она могла бы вернуться. Англию же она не хотела видеть никогда. Конечно, плавание не окончено, и еще… Джорджина нервно передернулась. О чем она думает? Какое будущее может быть у нее с этим мужчиной? Она знала, оно невозможно, ее семья никогда не примет его. Она даже не была уверена, что она чувствует к нему нечто большее, чем страсть.

– Итак, ты не собираешься пробыть на острове долго, – заключила она.

– Совсем недолго. Парню с соседней плантации придется провести там некоторое время, после того как я продам ему свою. Вероятно, я смог бы управлять делами письменно.

«Значит, они никогда не увидятся в следующий раз», – подумала она.

– Я рада, что ты решил увидеть все лично.

– Я тоже, милая. А цель твоего следования?

– Дом, конечно. Новая Англия.

– Не сразу, я надеюсь.

Она пожала плечами, предоставляя ему возможность решить самому. Это зависело от него. Но она не была настолько наглой, чтобы сказать ему об этом. Многое зависело и от того, как скоро окажется в порту корабль «Скайларка», но не стоило говорить ему и об этом. Она вообще не хотела сейчас – наспех, между прочим, касаться вопроса о своем возвращении на родину. И, отвлекшись от разговора, она объявила ему шах и поставила мат.

– Черт подери! – произнес он, глядя на шахматную доску. – Очень умно, Джордж, отвлечь меня, чтобы я проиграл.

– Я?! Это когда ты задавал вопросы? Мне это нравится! – она обиделась.

– В духе мужчины, оправдывающего свое поражение перед женщиной. – Он, посмеиваясь, потянул ее на свою половину постели. – Я ничего не сказал о вопросах, дорогая. Это твое восхитительное тело отвлекло меня, и я совсем не возражаю против того, чтобы уступить ему.

– Но на мне рубашка… – запротестовала она.

– И ничего больше.

– Тебе надо предъявлять претензии этой скромной одежде, – сказала она, дотрагиваясь до шелковистого материала.

– Это она отвлекла меня?

– Я отказываюсь отвечать…

Он притворно изумился.

– Ради Бога, не говори мне, что тебя привели в замешательство мои слова. Я начинаю думать, что теряю такт.

– Можно потерять дар речи от твоего юмора.

– Вот именно. И раз так, я заставлю тебя онеметь, любимая…

Она собиралась сказать ему, что он не такой уж безжалостный остряк, каким считает себя, по крайней мере не всегда такой, но была снова сбита с толку.

ГЛАВА XXIV

Очень трудно быть юнгой Джорджем Макдонеллом, когда Джорджина с Джеймсом оказывались не в каюте. С течением времени и по мере их приближения к Западной Индии он захотел, чтобы она оставалась с ним и на палубе, сбоку или рядом, но в поле его зрения. Это весьма сложно для нее, поскольку она боялась выдать свои чувства, особенно глазами, которые наполнялись нежностью или вспыхивали страстью, когда она смотрела на Джеймса и теряла над собой контроль.

Да, это было трудно, но она справлялась, по крайней мере думала, что справляется. Однако, когда люди из его экипажа, не замечавшие ее раньше, улыбались или приветствовали ее, Джорджину начинал преследовать вопрос: уж не подозревают ли они правды. Даже сварливый Артик и вечно недовольный француз Генри были более учтивы с ней теперь. Конечно, время сближало, к тому же она провела на корабле почти месяц. Она полагала, что команда привыкла к ней. И единственным основанием для продолжения обмана была мысль о том, что он делается ради Мака… хорошо, ради нее самой, ибо Джорджина отлично знала, как тот прореагирует, если узнает, что она принимает Джеймса Мэлори как своего любовника. Он полетит за борт, если Джеймс откроет их тайну, и не без причины. Иногда, однако, она признавалась себе, что сомневается в этом.

Но это было правдой. Джеймс был теперь ее любовником во всех смыслах, кроме одного – в действительности он не любил ее. Он просто хотел ее. В этом не было сомнений. И она хотела его. Она даже не пыталась это отрицать после второго раза, когда она уступила его нежным притязаниям. Она красноречиво убеждала себя, что подобный мужчина только однажды встречается в девичьей жизни. Так почему же, ради Бога, ей не наслаждаться этой возможностью? Им достаточно скоро придется расстаться, в конце путешествия, он закончит свои дела на островах, а она вернется домой на первом же корабле «Скайларка». Но для чего она собирается домой? Чтобы снова ждать, как она это делала последние шесть лет, существуя день за днем, без волнения, без мужчины, живя только воспоминаниями о нем. Наконец, время сделает воспоминания об этом человеке почти фантазией.

Она старалась не думать об их неизбежном расставании. Такие мысли были губительными для нее, и она пыталась заглушать их. Она хотела полностью насладиться каждой минутой, проведенной с ее «достойным порицания повесой».

Она наслаждалась этим прямо сейчас, перегнувшись через перила юта и ничего не делая, только наблюдая за ним. Он наклонился над картой, уточняя с Конни курс плавания, и на время забыл про нее. Она была нужна здесь для того, чтобы передавать ему донесения, и он иногда прибегал к ее помощи. Ей, возбужденной наблюдением за Джеймсом, не хотелось оставаться незамеченной сейчас. Последний взгляд Джеймса, такой горячий и многообещающий, будоражил ее воображение, и она представляла себе, что он будет с ней делать, как только они спустятся к нему в каюту. Если бы кто-нибудь мог видеть ее сейчас, наверняка подумал бы, что это утро слишком солнечно для нее, – такой разгоряченной она казалась от удовольствия. Утро, день, ночь – их любовные утехи не имели расписания. Когда Джеймс хотел ее, он давал ей знать о своем желании, и не было случая, чтобы она не пошла ему навстречу.

«Джорджина Андерсен, ты стала бессовестной, нахальной девкой». «Я знаю и наслаждаюсь каждой минутой с тобой, спасибо тебе».

Ах, как она влюблена в этот его взгляд и в состояние своей «тошноты», которую, она знала, он скоро будет лечить своим особенным способом. Он сбросил китель. Ветер был сильным – он надувал его пиратскую рубашку, но теплым – они приближались к Карибским водам. Он выглядел грозным и значительным – с золотой серьгой в ухе, в узких бриджах и сапогах до колена. Ветер любил его, ласкал каждую пядь его могучего тела, и, проникаясь ревностью к ветру, разве она могла успокоиться?

Напуская беспечный вид, словно она не хочет соблазнить его спуститься вместе с нею в каюту, что он делал каждый день, Джорджина увидела в отдалении корабль, и в ту же минуту раздалось предостережение с наблюдательного поста. Ничего, конечно, особенного – они разминулись с несколькими другими кораблями в море. Им тоже приходилось следовать по курсу чужих судов, если случалось сбиться с пути после шторма. Но этот корабль, судя по предупреждению с поста, был иным. Пираты.

Джорджина застыла, прижавшись к перилам, надеясь, что парень наверху сообщит вниз, что вышла ошибка. За время многолетнего плавания по морям ее братья не однажды сталкивались с пиратами. Но она не хотела, чтобы такой семейной «традицией» было отмечено и ее сегодняшнее плавание. И, Бог мой, на корабле Джеймса не было балласта. Кровожадных пиратов ничто не могло разозлить больше, нежели открытие, что трюмы их добычи пусты.

– Они услужливо решили дать нам поразвлечься?… – услышала она за собой замечание Конни, обращенное к Джеймсу.

– Вы хотите поиграть с ними первым, или подождем?

– Ожидание может сбить их с толку, ты не находишь? – заметил Джеймс.

– Это имеет свои преимущества.

– Совершенно верно.

Ее потрясли не эти слова, а холодное безразличие в их голосах. Они оба наблюдали в подзорные трубы за приближавшимся кораблем, но, судя по их разговору, не испытывали никакого беспокойства. Это была обыкновенная английская невозмутимость. Осознавали ли они опасность?

Джеймс опустил подзорную трубу и взглянул на нее; и в эту секунду она поняла, что он вовсе не беспечен. Легкость, даже некоторое наслаждение от того, что их преследует пиратский корабль, были только кажущимися. И она поняла: это был вызов, вдохновлявший его, шанс показать пиратам свое мастерство капитана, бесстрашие перед возможностью быть убитым противником раньше, чем самому посчастливится его убить.

– Действительно, Конни, – сказал он, не сводя глаз с Джорджины, – я думаю, мы только возьмем лист из книги умного Идена и утрем им нос, когда оторвемся от них.

– Оторвемся? Без единого выстрела?

Первый помощник проявил недоверие. Джорджина не взглянула на него, поскольку ее глаза были пойманы в силки зеленых глаз другого человека.

– Надо ли напоминать, – добавил Конни, – что вы почти убиты и что молокосос Идеи скорее утрет нос именно вам.

Джеймс пожал плечами, все еще не сводя глаз с Джорджины, и его слова пронзили ее насквозь.

– Ну нет. У меня нет настроения играть… с ними.

Конни, наконец, проследил за его взглядом и фыркнул.

– Вам следовало бы подумать о нашем отдыхе. Вы знаете, у нас нет развлечений на борту.

Требование прозвучало столь сердито, что Джеймс рассмеялся, но, не задерживаясь, продолжал идти, на ходу схватив Джорджину за руку и увлекая ее к ступенькам.

– Упусти их, Конни, и попробуй это сделать без меня, хорошо?

Джеймс не ждал ответа. Он проворно спускался по ступенькам, и Джорджина не успевала открыть рта, чтобы спросить его о намерениях. Он втащил ее в каюту и начал ее целовать прежде, чем за ними захлопнулась дверь. Его возбуждение, ярко вспыхнувшее при мысли о предстоящем сражении, нашло выход. Он так жаждал наслаждения и был столь настойчив, словно вел сражение.

Сражение? Ради Бога, пираты были рядом! Как он мог думать о любовных объятиях сейчас.

– Джеймс!

Она оторвала от него свои губы, но он не переставал целовать ее – в шею, потом ниже…

– Ты должен бросить вызов пиратам! – сказала она запальчиво, когда ее тяжелая фуфайка упала на пол за ее спиной. – Ты понимаешь, как это безрассудно? Нет, подожди, нет, моя сорочка!…

Ее сорочка была снята. И брюки тоже. И как быстро! Она никогда не видела его таким… таким страстным, нетерпеливым.

– Джеймс, это серьезно!

– Я понимаю, любимая, – сказал он, поднимая ее, чтобы губами достать ее грудь, и перетаскивая ее на кровать. – Какая досада. Это серьезно.

Его губы вобрали в себя ее сосок, и у нее не осталось сомнений, что он подразумевал под «это», его губы преследовали ее и тогда, когда он срывал с нее остатки одежды. У него был изумительный рот, Боже, у него был действительно великолепный рот. Никто не мог сказать, что Джеймс Мэлори не был прекрасным любовником. Конечно, не каждый знал об этом. Но ее положение в данную минуту было очень подходящим, чтобы это узнать.

– Но, Джеймс, – слабо пыталась она напомнить ему о пиратах.

– Ни одного кровавого слова, Джордж… только слова любви. – И его язык погрузился в ее пупок.

– Какие слова любви? Мне нравится, как ты это делаешь, Джеймс. Еще, Джеймс. Ниже… Джеймс. – Она задохнулась, когда он опустился ниже и добавил:

– Ах, любимая, ты уже горячая и влажная, не так ли?

– Это… и есть… твои слова любви? – Она едва могла говорить, настолько сильным было возбуждение.

– Они заставят тебя захотеть почувствовать меня в себе?

– Да!

– Хорошо. – Он задержал дыхание, когда вошел в нее, быстро, глубоко, его руки тесно обхватили ее, заставляя принять его целиком.

Пираты, к счастью, остались далеко позади, но Джорджина уже была не в состоянии о них беспокоиться.

ГЛАВА XXV

– Твой экипаж только что прибыл, Джеймс, – объявил, показавшись в дверях каюты, Конни.

– Куда спешить? Там, на соседнем причале, сейчас такая неразбериха! Буду ждать, пока погрузка в тот американский корабль не закончится и все фургоны не уберутся с пристани. Давай лучше выпьем по стаканчику, старик.

Они вошли в док несколько часов назад. Джорджина еще утром собрала дорожные чемоданы Джеймса, но он до сих пор не сказал ей, что намеревается оставить ее на его плантации. Джеймс хотел потрясти ее величием своего островного дома, а затем, вечером, за ужином из деликатесов Ямайки, – при свечах, разумеется, – он собирался просить ее быть его возлюбленной.

Конни пересек комнату, остановился около письменного стола и стал смотреть в окно, откуда открывался хороший вид на американское судно и ту суматоху, какая происходила около него. Приготовления к плаванию – известное дело…

– Что-то она мне кажется знакомой… А?

– Может, один из трофеев Ястреба?

Конни заулыбался.

– А что? Я бы не удивился.

– В таком случае и жалеть не стоит, что уходит.

– Почему? – спросил Конни. – «Принцесса Анна» никогда не плавала под своим собственным названием. И вообще, с каких это пор ты перестал приветствовать маленькиерадости? Вроде обвинения тебя в пиратстве, когда это практически недоказуемо? Ты отказался от возможности немножко порезвиться на море…

– У меня есть на это причина, – напомнил ему Джеймс: он не хотел подвергать риску свою малышку Джорджи ради каких-то нескольких часов увлекательной авантюры. – И, наконец, я не хочу лишних беспокойств в данный момент.

Конни отвернулся от окна, чтобы взять свой стакан, внимательно посмотрел на Джеймса и сказал:

– Ты выглядишь самодовольным. Имеешь на это какие-нибудь уважительные основания?

– Ты видишь перед собой человека, который вот-вот примет на себя обязательство нести тяжкое бремя. Я решил подержать какое-то время Джорджи около себя. Только, прошу тебя, не надо делать больших глаз!

– Интересно, как это не делать? У меня именно «большие глаза», и на это есть серьезная причина! Последняя женщина, с которой ты отправился в плавание… Как, бишь, ее звали?

Джеймс наморщил лоб.

– Эстель или Стелла… Какая тебе-то разница?

– Ты тоже тогда решил подержать ее какое-то время около себя. Ты даже позволил ей украсить каюту какими-то совершенно идиотскими предметами!

– Вот этими, что ли? А знаешь, я постепенно привык к такой мебели, и она мне даже начала нравиться.

– Ты нарочно уклоняешься от темы. А я тебе напомню! Тебе было так приятно возиться с той девчонкой! Пылинки с нее сдувал! Великодушничал! До отвращения! Ну и что? Не прошло и недели в море, как ты поворотил оглобли и привел судно в тот порт, где ты ее подцепил. Вспомни себя! Ты ведь чуть с ума не сошел после нескольких дней жизни с ней в одной каюте! Все последние недели, что ты таскался здесь с этой малышкой, я был спокоен, потому что искренне полагал: к отплытию она так тебе осточертеет, рад будешь от нее избавиться!

– Значит, Джордж оказалась настолько милой, что мне до сих пор не пришло в голову избавляться от нее. Она просто очаровательна!

– Очаровательна?! С этакой-то наглой ухмылочкой?!…

– Будь поосторожней, Конни. Предупреждаю: мы говорим сейчас о девушке, которая вот-вот станет моей возлюбленной.

Брови Конрада поползли на лоб.

– Ты что, серьезно?! Неужели ты настолько глубоко вляпался? Чего ради?

– Ну, знаешь ли, это глупый вопрос, – раздраженно ответил Джеймс. – А что ты думаешь, черт возьми?! Мне полюбилась эта американская девчонка! Не знаю, может, тебя она и не жалует, но… С тех пор, как мы отказались от взаимных претензий, Джорджи была со мной решительно мила.

– Поправь меня, если скажу не то, но разве не ты зарекался иметь любовниц? Разве не ты говорил, что у них у всех только свадьба на уме, даже если они и болтают обратное? Ты ведь многие годы жил без всяких там обязательств, Ястреб? И при этом, хочу добавить, никогда не испытывал недостатка в женском обществе, когда тебе его хотелось. Кроме всего прочего, подобная жизнь гораздо менее расточительна.

От последнего аргумента Джеймс лишь отмахнулся.

– А я тебе говорю, что мне нужны перемены, – сказал он. – Кроме того, Джорджи не имеет ни вот такого интереса к замужеству. Когда я прощупывал почву насчет этого, она даже говорить не стала.

– Запомни: у всех женщин без исключения есть интерес к замужеству. У всех! Кстати, не твои ли это слова?

– Проклятье, Конни! Если ты пытаешься уговорить меня расстаться с ней сейчас, знай: ничего у тебя не выгорит! Всю прошлую неделю я серьезно размышлял над этим вопросом. Серьезно, Конни… Наконец, я просто не готов еще к последнему свиданию.

– А что она сама обо всем этом думает?

– Она-то с удовольствием, не сомневайся. Девчонка влюблена в меня не слабее моего.

– Рад слышать, – вдруг изменившимся голосом (подчеркнуто сухо) проговорил Конни. – Тогда какого же черта она делает сейчас на том судне?

Джеймс повернулся к окну настолько резко, что едва неопрокинул стул. Ему потребовалось около полуминуты напряженного наблюдения за палубой американского корабля, чтобы увидеть то, что раньше увидел Конни. Там действительно находилась Джорджи. За ее спиной стоял Скотт. Похоже было, она разговаривала с одним из офицеров, может, с самим капитаном. Джеймс подумал о том, что она, вероятно, знакома с этим парнем – тот взял ее за плечи и вроде даже встряхнул, а в следующий миг притянул ее поближе к себе… кажется, обнял… Джеймс вскочил на ноги. На этот раз стул, опрокинувшись, с грохотом полетел на пол.

Тяжело дыша, Джеймс направился к выходу и услышал реплику Конни:

– Если ты хочешь привести ее назад…

– Я хочу сначала набить ему морду! А потом заберу Джорджи.

Уже в коридоре его нагнали насмешливые слова:

– Тебе будет немного сложно это сделать, старик. Корабль-то уже отчалил!

– Дьявол! – долетел из коридора яростный вскрик.

Через несколько секунд Джеймс вновь появился в дверях, прошел быстро к окну и тяжелым взглядом стал смотреть на удаляющееся судно. – Чертовка!

– Посмотри на это другими глазами, старик, – без тени сочувствия посоветовал Конни. – Ну, пробыл бы ты с ней еще пару недель… До тех пор, пока мы не вернулись бы в Англию. И даже если б ты задумал взять ее с собой обратно, – ведь, судя по твоим словам, у нее большая тяга к земле отцов – она не согласилась бы…

– Ладно, Конни, кончай! Девчонка бросила меня и даже ручкой не помахала. «Не говори мне о тех проблемах, которые обрушились бы на меня, останься она со мной. Не говори мне об этих проблемах сейчас, когда я чувствую себя так, будто мне дали пинка под зад и убежали!»

Джеймс неподвижно смотрел в окно на пустующий теперь причал, соседний с тем, на котором стояла его «Принцесса Анна», и все не мог поверить, что Джорджи уже нет. Ведь только этим утром она разбудила его нежным поцелуем, ее маленькие руки мягко касались его лица… На губах ее играла призывная улыбка… Та улыбка, которую он видел у нее в тс минуты, когда они вместе лежали в постели… Та улыбка, какая всегда пробуждала в нем необыкновенные желания, о существовании которых в своей душе он и не подозревал. Ее больше нет?…

– Нет же, Господи! – проговорил он вслух и окинул Конни таким решительным взглядом, что тот перестал усмехаться. – Сколько человек команды сошло на берег?

– Господи, Джеймс, неужели тебе взбрело в голову…

– Да, именно это мне взбрело в голову! – оборвал его Джеймс; в душе его закипал гнев, ясно прорывавшийся в его тоне. – Собери всех, пока я буду прикидывать, что у меня может получиться с тем судном. Нужно нагнать его в течение часа.


Едва брат Джорджины Дрю повернулся к ней спиной, она тут же забыла о его приказе отправляться в его каюту. Он уже наобещал ей хорошую взбучку, которая будет длиться все время путешествия домой. Говорил ли в нем только словесный гнев или он на самом деле задумал отстегать ее, в ту минуту ей было наплевать.

О, да он был просто псих! Причем буйный! Для начала она решила его попросту удивить: когда он повернулся, то неожиданно увидел перед собой ее с улыбочкой на губах. И сразу же панически встревожился, полагая, что только какое-нибудь большое несчастье могло заставить ее искать его на Ямайке. Когда же она заверила его в том, что никто не умер, к нему пришло облегчение, тут же сменившееся раздражением. Он сначала сильно встряхнул ее за плечи – как смела она пугать его своим появлением; потом вдруг обнял ее, – ему не пришлось выслушивать плохих известий, к тому же она была его единственной и любимой сестрой. И тогда-то она как бы мимоходом и обронила новость о том, что только что вернулась из Англии.

О, она знала, что это был один из самых спокойных ее братьев! Самый уравновешенный после Томаса. В отличие от Уоррена, который имел такой взрывной темперамент, что никто не выражал желания испытать его полную силу на себе. В отличие от Бойда и Клинтона, которые временами все слишком близко принимали к сердцу, Дрю был в их семье обычным шалуном и плутишкой, и за ним всегда толпами бегали женщины. Поэтому она надеялась, что как раз он-то и поймет, почему она считала необходимым погнаться за Малкомом.

Однако вместо понимания она натолкнулась на такой страшный гнев, что даже, кажется, заметила нечеловеческий блеск в его черных глазах. Итак, он пообещал учинить ей взбучку… Как это будет происходить? Достаточно представить себе реакцию ее старших братьев, Клинтона и Уоррена, когда они узнают.

Впрочем, в те минуты ее не волновали угрозы Дрю.

Она так была обрадована и взволнована, увидев у причала судно Дрю, что, позабыв обо всем, помчалась на него. Она не знала, что «Тритон» заканчивает приготовления к плаванию, и даже не заметила того момента, когда он отвалил от пристани. Дрю все неистовствовал и читал нотации, а корабль его уходил в море…

Теперь она стояла, вцепившись руками в перила, – полоска искрящейся воды Карибского моря, отделявшая «Тритон» от «Принцессы Анны», становилась все шире, – и напряженно вглядывалась в палубу оставшегося на причалах корабля, отчаянно моля Бога в последний раз увидеть Джеймса.

Наконец она дождалась: он вышел на палубу. Ветер играл его золотыми волосами, солнце било в его широкие плечи… Настолько широкие, что они могли принадлежать только Джеймсу, она никогда бы их не спутала с другими. Когда она все это увидела, то едва сумела подавить в горле рвущийся наружу стон. Она страстно молила, чтобы он посмотрел в ее сторону. Расстояние, разделявшее их теперь, было так велико, что бессмысленно пытаться кричать ему – никакой надежды на то, что он услышит. Но, по крайней мере, он сможет увидеть, как она машет ему рукой. Нет, он не смотрел в море.

Она неотрывно следила за ним, видела, как он сошел на берег и смешался с толпой на пристани.

О Боже, он даже не знает, что она… Наверное, он думает, что она на «Принцессе Анне» и встретит его, когда он будет возвращаться с берега. В конце концов на его корабле остались все ее вещи. И среди них – самое любимое кольцо, подаренное ей отцом. Но в эти минуты она вообще не думала о вещах. Ее мучило другое – она не имела возможности даже попрощаться с Джеймсом, не имела возможности даже сказать ему… Что? Она полюбила его!

Джорджина едва не рассмеялась – неожиданно для самой себя – при этой мысли. Забавно… Нет, это действительно забавно! Ненавидимый англичанин, презираемый и надменный аристократ… Он все-таки сумел протоптать дорожку к ее сердцу. Глупо, что она полюбила его, но еще хуже, если бы она успела сказать ему об этом.

Однажды ночью, когда они, обнявшись, лежали и его сердце билось под ее ухом, она спросила, готов ли он жениться?

– Боже правый, нет! – вскричал Джеймс в ужасе. – И не жди от меня, что я когда-нибудь совершу эту глупость!

– Почему же? – Она хотела знать; ей стало интересно.

– Потому что все женщины, без исключения, становятся изменницами и потаскушками, стоит им надеть на палец обручальное кольцо. Не обижайся, любимая, но это истинная правда.

Его слова настолько близко характеризовали отношение к женщинам ее брата Уоррена, что она не удержалась от заключения:

– Я извиняюсь. Я понимаю, у тебя когда-то была женщина, которую ты любил и высоко ставил и которая изменила тебе. Но из этого не следует, что все без исключения женщины склонны к супружеской измене. Мой брат Уоррен думает точно так же, как ты, но он не прав.

– Не хотелось бы разочаровывать тебя, Джордж, но в моей жизни до сих пор не было большой любви. Я говорю о неверности женщин… со знанием дела… так сказать, из первых уст. Потому что я как раз и был тем человеком, с которым женщины изменяли своим мужьям. Женитьба – занятие для идиотов, которые не умеют лучше провести время.

Ее покоробил его ответ. В нем он показал себя настолько близким по духу ее брату Уоррену, что это было даже отвратительно. Но у брата, по крайней мере, была причина для ненависти к браку, для того гадкого отношения, какое он испытывал к женщинам. Да, он всегда использовал женщин в своих целях и никогда не подпускал их к своему сердцу, но она понимала брата. Однажды он очень сильно обжегся на женщине, на которой поначалу намеревался жениться. Но для Джеймса такое отношение было ничем не извинительно. Оно не было реакцией на страдания. Он как-то при ней назвал себя «достойным осуждения скелетом». О, да, теперь она согласна с таким названием! Удивительно, он даже не испытывал стыда и угрызений совести.

– Да ладно тебе, девочка, парень просто пошутил. Он не хочет на самом деле бить тебя, – сказал Мак, подойдя к ней сзади. – У тебя нет причины реветь. Но он прав, тебе лучше спуститься в каюту. Дай Дрю возможность немного прийти в себя, чтобы он был спокоен к тому времени, когда ему придется узнать нечто похуже.

Глядя в сторону, она утирала руками мокрые щеки.

– Похуже? Что ты имеешь в виду?

– Ну, ему же все равно нужно рассказать, как нам пришлось отработать нашу морскую поездочку.

– А, это… – она вздохнула и возблагодарила Мака за то, что он дал ей повод отвлечься и подумать о другом. Мак-то полагал, что она расстроена только из-за Дрю. Она печально сказала: – Нет, не думаю, что если он сейчас обо всем узнает, то отнесется к этому спокойно. Разве есть необходимость рассказывать ему? Он грозится избить меня, Мак, – напомнила она ему, чуть поморщившись. – А ведь это Дрю! Уж если Дрю начал грозить… Ты хоть понимаешь? Я, например, просто представить не могу его реакции на то, что я весь последний месяц спала в одной каюте с англичанином!

– А, понимаю, о чем ты. Если немного приврать, это не принесет вреда, так ведь? Не стоит, наверно, упоминать о том, что у нас сперли все деньги? В конце концов, тебе надо подкопить силы для встречи с остальными братцами, а уж их-то реакция точно будет похлеще, а?

– Спасибо тебе, Мак. Ты такой славный…

– Джорджина! – раздался суровый голос Дрю. – Я снимаю ремень…

Она обернулась и увидела, что ничего подобного он не делает. Но на лице ее красивого брата было такое выражение, что она поняла: если не исчезнет сейчас с его глаз, он вполне может снять ремень. Она, однако, не собиралась исчезать. Вместо этого она подбежала к нему вплотную и подняла на него негодующий взгляд. На этого высоченного – шесть футов и четыре дюйма – капитана «Тритона».

– Ты бесчувственное животное, Дрю! Малком женился на другой, а ты только и можешь что кричать на меня! – И она зашлась в душераздирающем плаче.

Мак поморщился: ему никогда не приходилось видеть человека, чей гнев столь быстро и легко можно было погасить. А Дрю Андерсен был именно таким человеком.

ГЛАВА XXVI

После того как стало ясно, что Дрю проявил настоящее сочувствие к ее душевным страданиям, Джорджина с большим оптимизмом ожидала встречи с остальными братьями, хотя и не строила на этот счет особенных иллюзий.

Конечно, Дрю полагал, что она плачется по Малкому. Но все ее мысли и чувства были сконцентрированы на другом человеке. На человеке, которого она поминала в разговорах с братом лишь как капитана того корабля, который доставил ее на Ямайку.

Ей было очень неловко оттого, что приходится обманывать Дрю. Не раз она испытывала горячее желание рассказать ему всю правду. Но, с другой стороны, она не хотела еще раз испытывать на себе его гнев. Вообще его буйность в первые минуты их встречи сильно потрясла ее. Ведь это был самый веселый из ее братьев. Он баловал ее больше других и всегда готов был поднять ей настроение. В этом на него смело можно положиться. Если бы она попросила, он бы и в этот раз сумел бы развеселить ее. Но он не знал, что же на самом деле ее угнетает.

Постепенно для него все станет ясно. Как, впрочем, и для других братьев. Однако плохие известия могут подождать. Нужно подлечить немного свою боль. Кроме того, надо сначала посмотреть, как они отнесутся к тому событию, которое в ее глазах утратило всякую значительность. По крайней мере, по сравнению с тем, о чем ей придется рассказать им спустя месяц или два, когда ребром встанет вопрос об отцовстве ребенка, изуродовавшего ее некогда маленькую и стройную талию… Как-то Джеймс рассказывал ей о своем брате Язоне… Что он сделал? Упал однажды и пробил собой крышу в доме? Ну что ж,- у нее пять братьев, и все пятеро вполне могут повторить этот поступок…

Кстати, она и сама до сих пор четко не определилась в отношении к последствиям своей краткой вольности. Она была напугана беременностью, это верно. Чуть сбита с толку и одновременно чуть довольна. Да, она испытывала радость и не могла этого отрицать. Да, это грозило многими осложнениями, наверняка и скандалом, но вместе с тем она была рада, и эта радость выражалась в двух словах: ребенок Джеймса. Разве что-нибудь иное могло иметь какое-нибудь значение рядом с этим фактом? Немыслимо! Она должна была чувствовать отчаяние от того, что ей придется родить и воспитать малыша без мужа. Она должна была чувствовать, но не чувствовала. Потому что понимала, Джеймса у нее уже не будет и никто другой заменить его не в состоянии. Она хочет ребенка, она вырастит его. Да, именно так она и поступит. Джорджина слишком любила Джеймса, чтобы поступить иначе.

Мысли о малыше, – а Джорджина теперь была уверена в своей беременности, – были причиной того, что у нее заметно улучшилось настроение ко времени последнего этапа их плавания, когда «Тритон», спустя три недели, достиг вод Лонг-Айленда. Вскоре уже можно было наблюдать Бриджпорт, и они повернули в реку Пеконок, где была устроена гавань, достаточно глубокая для швартовки океанских лайнеров. Она была рада попасть домой, особенно в то любимое ею время года, когда погода стоит еще довольно мягкая и повсюду разлиты краски неяркого осеннего солнца… По крайней мере, у нее было отличное настроение до тех пор, пока она не увидела в порту множество судов-жаворонков. Окончательно же она поникла, когда ей бросились в глаза три посудины, – она желала видеть их где угодно, только не в этом порту!

Дорога до особняка из красного кирпича, который она называла домом, была спокойной и тихой. Ехать нужно было на одну из окраин города. Дрю сидел в экипаже радом с сестрой, держал ее за руку и даже чуть стискивал ее, желая тем самым подбодрить Джорджину. Теперь он твердо стоял на ее стороне, но много ли ей толку от этого при встрече с остальными братьями? Дрю никогда не мог в критических ситуациях противостоять им, особенно когда они выступали единым фронтом.

Одежда юнги, в какой она провела все плавание, осталась в каюте. Кстати, этот наряд отчасти и был причиной гнева Дрю. По крайней мере, при встрече с остальными братьями в этом отношении им трудно будет к ней привязаться. Если на время плавания ей пришлось стянуть одежду у команды «Тритона», то теперь на ней было хорошенькое платье, которое Дрю планировал привезти своей девчонке из Бриджпорта в качестве презента. Ну и ладно, он купит здесь другое платье и подарит его другой своей девчонке из другого порта.

– Держи улыбку, Джорджи. Не надо смотреть на меня так, будто сегодня конец света.

Она отвернулась от Дрю и стала смотреть в сторону. Не известно, каким образом он нашел то положение, в каком она оказалась, забавным. Этого она не могла оценить ни в малейшей степени. Впрочем, веселость и юмор были типичными его чертами. Он так сильно отличался от остальных своих братьев! Он был единственным во всей семье человеком с такими темными глазами, что все их называли не иначе как угольками. Он был также единственным членом семьи, который мог, после того как его сбили с ног, подняться с улыбкой на губах. Собственно, именно это и случалось множество раз, когда он что-то не мог поделить с Уорреном или Бойдом. А с другой стороны, он просто жутко был похож внешне на своего брата Уоррена.

У них у обоих были темно-золотистые волосы, которые часто оставались нечесаными и представляли собой скомкавшуюся паклю. Оба они высоки, как пожарные каланчи; у обоих идентичные черты лица, считавшиеся красивыми и даже очень. Но если у Дрю глаза черные, как смола, у Уоррена – светло-салатового оттенка, как и у Томаса. И если женщины обожали Дрю за его чертовское обаяние и непринужденные манеры, то к цинизму и взрывному темпераменту Уоррена они относились с подозрением. Впрочем, тоже бегали за ним стаями.

Несомненно, Уоррен принадлежал к той породе мужчин, на которых виснут женщины. Джорджина искренне жалела девушку, уступавшую холодно-расчетливому обольщению Уоррена. А сколько перебывало у него этих девушек в разное время – страсть! Значит, есть в нем нечто такое, что они находили неотразимым. Джорджина никак не могла понять, что же именно? Она не видела в нем ничего особенного, что могло бы сильно привлечь женщину. Что же касается его невозможного характера и взрывного темперамента, то кому и знать об этом лучше других, как не Джорджине. Но эта буйность, как постоянная черта Уоррена, не имела никакого отношения к достоинству мужчины в женских глазах.

Вспомнив о темпераменте Уоррена, она так ответила Дрю на его ободряющую реплику:

– Тебе легко говорить. Сомневаюсь, что они станут выслушивать мои объяснения… Прикончат сразу же. Вот увидишь.

– М-да… Что до Клинтона, то он и вправду особенно долго не станет тебя слушать, потому что сразу учует этот отвратительный английский акцент, которого ты понабралась за время своих странствий. Может, тебе следует доверить переговоры мне?

– Это мило с твоей стороны, Дрю, но если Уоррен там, то…

– Понимаю, о чем ты, – беззаботно улыбнулся Дрю, вспомнив свою последнюю ссадину, полученную от старшего брата. – Ну, в таком случае нам с тобой остается надеяться, что он провел веселенькую ночь на постоялом дворе «Утка» и поэтому не успеет пустить в ход свои кувалды, прежде чем Клинтон объявит свой вердикт. Тебе повезло: Клинтон сейчас дома.

– Повезло? Повезло, как же!…

– Тс! – прошептал он. – Мы приехали. Не будем их извещать заранее.

– Наверняка кто-то уже сообщил им о том, что «Тритон» бросил якорь в гавани.

– Да, но о том, что ты была на борту, кто их известит? Элемент внезапности, Джорджи, может сыграть свою роль. И пока они будут хлопать глазами, ты успеешь им многое объяснить.

Да, элемент внезапности мог сыграть свою роль… Мог бы, точнее. Если бы в кабинете вместе с Клинтоном и Уорреном в ту минуту, когда там появилась Джорджина с Дрю за ее спиной, не было Бойда. Самый младший из ее братьев первым увидел сестру и вскочил со стула как ужаленный. Пока он обнимал и тискал ее, обрушивал на ее голову целые каскады вопросов, – причем с такой скоростью, что у нее не было ни малейшего шанса ответить хотя бы на один из них, – двое старших братьев получили время оправиться от удивления, вызванного появлением сестры, и теперь приближались к ней с такими выражениями на лицах, что стало ясно: основное гостеприимство еще впереди. Создавалось даже впечатление, что они будут драться между собой за право первого «рукопожатия» с сестрицей.

Надежда, питаемая Джорджиной относительно того, что братья не причинят ей серьезного вреда, – слабенькая, признаться, надежда, – улетучилась как дымок, когда она увидела, с какой решимостью на лицах они наступают на нее. Она оторвала себя от объятий Бойда, развернула его спиной к себе – откуда только силы взялись, – толкнула вперед Дрю, а сама спряталась за ними, сомкнувшимися плечом к плечу, как стена.

Выглядывая из-за плеча Бойда – кстати, нелегкое занятие: Бойд, как и Томас, почти шести футов ростом и, тем не менее, на полголовы ниже Дрю, – Джорджина крикнула первым делом Клинтону:

– Я могу все объяснить! – Затем добавила для Уоррена, уже отчаянней: – Правда, могу!

Они никак не отреагировали на эту мольбу и не остановились, а, подойдя к Дрю и Бойду, стали огибать каждый со своей стороны эту ее баррикаду. Тогда она протиснулась между младшими братьями и бросилась прямо к письменному столу Клинтона. Обежала его кругом и только тогда запоздало поняла, что стол не помеха для братьев, твердо решивших добраться до нее, и что, бегая от них, она только распаляет их гнев.

Но вдруг и внутри нее заклокотало негодование. Она увидела, что Дрю, положивший было свою руку на плечо Уорренну с целью задержать его продвижение, едва успел уклониться от удара, последовавшего в наказание за это поползновение.

– Черт вас возьми, вы несправедливы! – крикнула она.

– Замолчи, Джорджи! – проревел Уоррен.

– Не замолчу! Я не обязана отвечать тебе, раз здесь присутствует Клинтон! Так что ты можешь остановиться там, или я… – Она схватила первую попавшуюся вещь с письменного стола и замахнулась ею как башмаком, который хотят метнуть в крысу. – Или я дам тебе по башке!

Он и впрямь остановился. То ли потому, что изумился ее бунту против него, чего никогда прежде не было, то ли потому, что поверил в серьезность ее угрозы. Клинтон также остановился. У них у обоих была тревога на лицах.

– Поставь вазу на стол, Джорджи, – едва слышно проговорил Клинтон. – Она слишком дорого стоила, чтобы разбить ее вот так просто об голову Уоррена.

– Дорого стоила? – крикнула она. – А он, по-моему, так не думает!

– Думаю, – тоже тихо проговорил Уоррен, потрясенный дерзостью сестры. – Думаю.

– Боже, Джорджи! – взмолился с другого конца кабинета Бойд. – Ты даже не видишь, что у тебя в руке! Ну послушайся ты Клинтона!

Дрю глянул на бледное лицо своего младшего брата, затем на две широченные спины перед ним, затем на сестренку, застывшую у стола с вазой в руке, как с дубинкой. Вдруг он не удержался и разразился хохотом.

– Тебе удалось их потрясти, Джорджи, девочка! Черт возьми, тебе удалось! – сквозь смех воскликнул он.

Она лишь на какую-то долю секунды скосила на него холодный взгляд.

– Я сейчас не в настроении выслушивать твои остроты, Дрю, – жестко сказала она, но после паузы добавила: – Что ты имел в виду?

– Ты их застала врасплох, вот что! Теперь они, как миленькие, выслушают тебя, вот увидишь. Спроси их сама.

Она перевела полный надежды взгляд на старшего брата.

– Правда, Клинтон?

Еще полминуты назад тот размышлял бы над тем, какой подход к сестре мог быть наиболее удачным: жесткость или мягкие уговоры. Но неожиданное и нежелательное вмешательство Дрю сбило напряжение.

– Я… Хорошо, я готов тебя послушать, если только ты…

– Никаких «если», – оборвала она. – Да или…

– Черт возьми, Джорджина! – взорвался наконец Уоррен.

– Дайте мне…

– Замолчи, Уоррен, – прошипел Клинтон. – Ты дождешься, что она выпустит себя из рук, и тогда я лишусь вазы. – Он обратился к сестре: – Ты хоть посмотри, Джорджи, что ты собираешься метнуть в Уоррена.

Она скосила взгляд на вазу, которую продолжала держать в готовом для броска положении. У нее вырвался непроизвольный тихий возглас восхищения – никогда еще не приходилось ей видеть что-либо столь утонченное и красивое. Фарфор был настолько тонок, что просвечивал на свету, а на его поверхности чистым золотом по белому фону шел рисунок на восточный сюжет с множеством изысканных деталей. Она все поняла, и ее первым желанием было поскорее поставить обратно этот великолепный образчик античного фарфорового искусства, пока она случайно не обронила и не разбила его.

И она почти сделала это: поставила вазу на стол, боясь дохнуть на вещь, столь изысканную и удивительную. Но коллективный вздох, раздавшийся при этом ее движении, заставил Джорджину изменить свое решение в последний момент.

Чуть приподняв бровь и наклонив голову, – жест, подмеченный ею как-то у одного английского капитана и вызвавший у нее тогда большое раздражение, она спросила у Клинтона:

– Говоришь, дорого стоила?

В кабинете раздался стон, вырвавшийся у Бойда. Уоррен развернулся к ней спиной, чтобы она не могла слышать его проклятий, но она расслышала их достаточно хорошо, ибо он произносил в голос каждое слово. Дрю только приглушенно хихикнул. Зато Клинтон вновь вошел в состояние страшного гнева.

– Это шантаж, Джорджина, – прошипел он сквозь зубы.

– Вовсе нет. Просто мера, принятая для безопасности с моей стороны. Кроме того, мне хочется еще полюбоваться на эту…

– Ты добилась своего, девочка. Может, мы лучше все сядем, и тогда ты сможешь не выпускать из своей ладошки вазу.

– С удовольствием.

Когда он высказывал свое предложение, Клинтон никак не ожидал, что сестра предпочтет занять его собственное место за письменным столом. Место старшего брата. Кровь заметно прилила к его лицу, когда она села. Глаза полыхнули злее. Джорджина поняла, что перегнула палку, но ее всю заполнили пьянящие. чувства исключительности и превосходства надо всеми. Это была уникальная ситуация в семье. Разумеется, для ее безопасности достаточно было просто не выпускать из рук вазы, о которой так беспокоились братья.

– Могу я, наконец, узнать, почему вы все набросились на меня? Я только-то и сделала, что поехала в…

– Англию! – воскликнул Бойд. – Не куда-нибудь, а в Англию, Джорджи, пойми! Это земля, из которой произошел сам сатана, и ты это прекрасно знаешь!

– Там было не так уж и плохо…

– И одна! – заметил Клинтон горячо. – Ты отправилась туда одна, черт возьми! Где была твоя голова?

– Со мной был Мак.

– Он не является твоим братом.

– О, ладно тебе, Клинтон! Ты же знаешь, что он всем нам почти что как отец!

– Но он не умеет быть твердым, когда дело касается тебя. Он позволяет тебе обводить его вокруг пальца.

Она не могла с чистой совестью отрицать это, и все братья знали об этом. Поэтому-то на щеках ее выступил румянец стыда. Особенно ей стало стыдно, когда она осознала, что не потеряла бы невинности и сердца с таким англичанином-плутом, каким был Джеймс Мэлори, если бы в поездку с ней отправился не Мак, а кто-нибудь из братьев. Да что там! Она даже не имела бы возможности встретиться с Джеймсом, изведать с ним счастья. Или беды… И малютка не рос бы сейчас у нее под сердцем. Малютка, который грозил скандалом, подобного которому не знал Бриджпорт за всю свою историю.

Но сейчас было поздно размышлять о том, что следовало делать. Да и бессмысленно. А если честно, вряд ли жалела о том, что с ней произошло.

– Ну, может, я была немного импульсивна…

– Немного?! – вскричал нисколько не успокоившийся Уоррен.

– Ну хорошо, согласна, я была импульсивна. Очень импульсивна! Но, по-моему, не это повлияло на мой отъезд…

– Именно! Абсолютно!

Клинтон прибавил к восклицаниям брата:

– Нет и не может быть объяснения, которое бы удовлетворило нас, переживших такую тревогу! С твоей стороны это было высшим эгоизмом… Тебя нельзя извинить.

– Но вы не должны были тревожиться! – защищаясь, воскликнула она. – Вы даже не должны были знать о том, что я уехала. По крайней мере, вплоть до моего возвращения. Я предполагала, что вернусь домой раньше любого из вас!… Кстати, братья… А вы-то что здесь сейчас делаете? А?

– Это длинная история. Загадка, скрываемая в той вазе, что ты держишь в руке. Но сейчас дело не в этом. Не пытайся переменить тему, девочка. Ты знаешь, что у тебя никакого дела в Англии не было, чтобы туда отправляться, но ты тем не менее отправилась. Ты прекрасно представляла себе, что мы будем возражать. Прекрасно знала о нашем отношении к этой стране. И все же ты туда отправилась.

Дрю решил, что он уже достаточно послушал. Видя, как плечи Джорджины упали под тяжестью предъявленного ей обвинения, он не смог подавить в себе защитника сестры и горячо заговорил:

– Ты все тут правильно сказал, Клинтон, но Джорджина и так довольно настрадалась. Ей тяжко и без ваших упреков. Ей не нужно, чтобы после всех бед на нее еще нападали три родных брата!

– Что ей нужно, так это хорошая трепка! – опять вмешался Уоррен. – И если Клинтон не сведет дело к этому, можете поверить, сведу я!

– А тебе не кажется, что она немного уже выросла из этого наказания? – раздраженно спросил брата Дрю, не вспоминая сейчас о том, что, встретив сестру на Ямайке, сам хотел отхлестать ее ремнем.

– Женщины никогда не вырастают из этого наказания!

После такого злого ответа братья – каждый отдельно – попытались представить себе, как Уоррен будет выполнять задуманную трепку. Дрю заулыбался, Бойд хихикнул, а у Клинтона округлились глаза. В ту минуту все они забыли даже о том, что Джорджина находится в одной с ними комнате. Она сидела за столом Клинтона, слушала всю дичь, которую нес старший брат, и больше не пугалась. Наоборот, внутри нее все кипело, и она уже была готова к тому, чтобы все-таки метнуть вазу в голову Уоррена.

А Дрю, отвечая на реплику брата, не смог исправить его ошибку:

– Женщины вообще – может быть. Но сестру следует относить к несколько другой категории. И вообще – что ты так взъелся?

Уоррен отказался ответить, тогда это сделал за него Бойд:

– Он вошел в док только вчера, но как только мы рассказал и ему о том, что она натворила, он наскоро залатал свое судно и сегодня днем уже почти отплывал… в Англию.

У Джорджины широко раскрылись глаза, она была смущена и потрясена.

– Ты правда собирался плыть за мной, Уоррен?

Маленький шрам на его левой щеке дрогнул – он не хотел, чтобы она знала, как сильно он за нее беспокоился… Едва ли не сильнее остальных братьев. Он не хотел больше отвечать ни на какие ее вопросы. Ответить попытался Дрю.

Но она и не нуждалась уже в ответе.

– Знаешь, Уоррен Андерсен… То, о чем я сейчас услышала, – самое лучшее, что я когда-либо видела от тебя. Это так…

– О, черт! – простонал он.

– Да не тушуйся ты, – улыбнулась она. – Здесь нет никого из посторонних, только семья. И все мы имеем возможность засвидетельствовать, что ты не такой уж холодный и бессердечный, каким хочешь казаться в глазах других.

– Выпорю, Джорджи, клянусь тебе.

Она не приняла его грозного предупреждения близко к сердцу. Может, потому, что теперь за ним не ощущалось реальной угрозы и гнева. Напротив, она одарила его нежной улыбкой, которая говорила о том, что она его тоже очень любит.

Наступила непродолжительная тишина, которую нарушил Бойд, запоздало спросивший у Дрю:

– Что ты имел в виду, когда говорил, что она настрадалась?

– Она отыскала своего Малкома… на беду.

– И?

– И теперь ты видишь, что она приехала без него.

– Ты хочешь сказать, что он отказался от нее? – изумленно спросил Бойд.

– Хуже этого, – буркнул Дрю. – Около пяти лет назад он женился на другой.

– Он женился…

– На другой!!!

– Вот с-сукин с-сын!…

При новой вспышке гнева у братьев Джорджина закрыла глаза. На этот раз они были на ее стороне. Она не ожидала этого от них именно сейчас, хотя вправе была ожидать, отлично зная, насколько была им дорога на самом деле. Она слушала их и боялась представить себе, что они запоют о Джеймсе, когда ее беременность станет очевидной. Нет, она не могла этого вообразить, настолько это было страшно.

А они не на шутку завелись! Пока шумно выражалось сочувствие сестре, перемежаемое бранью по адресу Малкома, вошел средний брат.

– Не верю глазам своим! – воскликнул он, обводя присутствующих потрясенным взглядом. – Все пятеро одновременно дома! Черт возьми, последний раз такое было не меньше десятка лет назад!

– Томас! – воскликнул Клинтон.

– Эй, Том, дьявол, ты что, на хвосте у меня висел? – спросил брата Дрю.

– Почти – хихикнул он. – Я заметил тебя у побережья Вирджинии, но потом потерял из виду. – Он переключил свое внимание на Джорджину, но удивился не самому ее присутствию, а тому, что она сидела с вазой в руке за столом Клинтона. – Не приветствуешь меня, голуба? Все дуешься, что из-за меня пришлось отложить свою поездку в Англию?

Дуться?! Да ее охватило при виде брата настоящее бешенство! Томас был в полном неведении и думал, что ничего в этом кабинете за полчаса до его появления не случилось.

– Мою поездку?! – Она поднялась со своего места и обошла вокруг стола. В руке ее все еще была ваза, но она совсем забыла о ней. – Я не хотела ехать в Англию, Томас! Я просила тебя съездить вместо меня! Я умоляла тебя съездить вместо меня! Но ты ведь не смог, так? Мои мелкие заботы показались тебе не такими уж важными, чтобы из-за них рушить свои планы, не правда ли?

– Ладно тебе, Джорджи, – спокойно сказал он. – Теперь я освободился от дел и готов поехать. Хочешь, поедем вместе, не хочешь, оставайся, я и один управлюсь.

– Она уже была, – сухо проинформировал брата Дрю.

– Что была?…

– Была в Англии и, как видишь, успела вернуться обратно.

– Проклятье! – Салатовые глаза Томаса сверкнули на сестру упреком. – Джорджи, тебе не следовало совершать такой глупости!…

– Не следовало?! – резко перебила брата Джорджина, но вдруг на ее глаза навернулись неожиданные слезы. – Это ты виноват, что я… что я… Здесь!

Она кинула ему в руки вазу и выбежала из комнаты. Ей было стыдно, что она плачет о бессердечном англичанине по имени Мэлори. Сзади нее послышался какой-то шум и грохот, но он был вызван вовсе не ее слезами.

Томас не был готов взять вазу таким способом, каким ему ее отдала сестра, но ему все же удалось поймать ее. А в то же время четыре его брата бросились под ноги Томасу, чтобы не дать вазе упасть, если он ее не удержит.

ГЛАВА XXVII

Джеймс нетерпеливо переминался с ноги на ногу у перил, ожидая, когда же наконец вернется ялик, уже замеченный с судна. Три дня он провел в ожидании в этой маленькой бухте побережья Коннектикута. Если бы он знал заранее, что Арти и Генри так долго провозятся с добыванием нужной ему информации, он сошел бы на берег сам.

И вчера он едва не сделал это. Но Конни спокойно заметил ему, что он в слишком возбужденном состоянии, и вряд ли стоит надеяться, что американцы склонят головы перед ним, Джеймсом Мэлори, от которого за версту разит английским аристократизмом и властью, что, наконец, он вызовет к себе недоверие, если не враждебность, несмотря на всю свою снисходительность. По поводу снисходительности Джеймс резко возразил, но Конни только рассмеялся: достаточно было всего остального.

Джеймс совершенно не был знаком со здешними водами, тем не менее он решил не следовать за «Тритоном», у которого он все плавание висел на хвосте, в порт, так как не хотел раньше времени давать Джорджи знать о том, что он здесь. Просто он удовольствовался фактом: корабль, на котором она находилась, бросил якорь в прибрежном городке, и не стал подниматься по реке в глубь материка. По его распоряжению «Принцесса Анна» стала в устье реки недалеко от берега, и Джеймс отправил Арти и Генри на ялике в город, чтобы они узнали все необходимое для его дальнейших действий. Но он никак не рассчитывал, что на это уйдет три дня. Ему нужно было знать немного – где искать девчонку? Самим городом и его жителями он не интересовался ни в малейшей степени.

Как только ялик прибило к борту судна и Арти с Генри поднялись на палубу, Джеймс коротко спросил:

– Ну? – Однако тут же передумал и уже на ходу бросил: – В моей каюте.

Никого не задела резкость Джеймса. Во-первых, Арти и Генри думали сейчас только о том, что они будут рассказывать, а во-вторых, к такой манере общения капитана они привыкли со времени спешного отплытия с Ямайки.

Арти и Генри, как, впрочем, и Конни, проследовали за капитаном в его каюту. Джеймс был настолько нетерпелив, что начал требовать отчета уже от двери, не успев даже сесть за свой стол.

Арти заговорил первым:

– Не знаю, понравится ли вам это, кэп, или нет… Тот корабль, за которым мы гнались… Он из «жаворонков».

Джеймс медленно опустился в кресло и задумчиво нахмурился.

– Мм… Почему мне это кажется знакомым?

У Конни была отличная память, и его ответ последовал незамедлительно:

– Наверное, потому, что, будучи Ястребом, ты имел схватки с кораблями-«жаворонками». Один из них мы взяли в плен, а второй ушел, но и его мы сильно потрепали.

– А этот Бриджпорт… Это какой-то штаб «жаворонков», – добавил Арти. – Здесь стоят на якорях шесть их кораблей.

Джеймс воспринял это серьезное сообщение с ухмылкой.

– Значит, мое решение не заходить в их гавань было счастливым, не так ли, Конни?

– Именно. «Принцессу Анну» могли бы и не опознать, но тебя опознали бы несомненно. Кстати, теперь окончательно ясно, что тебе нельзя сходить на берег.

– Говоришь, окончательно?

Конни нахмурился.

– Хватит, Джеймс! Девчонка недостойна того, чтобы из-за нее тебя повесили!

– Не надо преувеличивать опасность, – последовал сухой ответ. – Да, меня отлично запомнили те, на кого нам приходилось нападать, но не забывай, Конни, в те денечки у меня была борода, а сейчас ты ее не видишь. Сегодня я неузнаваем, как и мое судно, и, наконец, Ястреб ушел в отставку более пяти лет назад. Время стирает воспоминания.

– В твоем случае оно, похоже, затуманивает и здравый рассудок, – процедил Конни сквозь зубы. – Я не вижу ни одной уважительной причины для риска, пусть даже малейшего. Малышку можно доставить и сюда, зачем тебе идти в город?

– А ты уверен, что она захочет прийти?

– Там видно будет.

– Предлагаешь похищение, Конни? Плюнь мне в лицо, если я неправ, но ведь это преступление, а?

Побагровевший от напряжения Конни спросил:

– Зачем же воспринимать все так серьезно, а?

Джеймс плотнее сжал губы, потом сказал:

– Просто я вспоминаю, что в последний раз, когда мы пытались совершить похищение примерной девицы, все закончилось на том, что из мешка показалась моя милая племянница. А еще раньше, когда желание подвергнуться похищению поступило от Реган, все закончилось тем, что я был зверски избит своими дорогими братьями, которые к тому же отреклись от меня. Здесь не тот случай. Я проделал весь этот путь вовсе не для того, Конни, чтобы ты беспокоился обо всем этом и нарушал мои планы.

– А в чем они состоят-то, эти твои планы?

Вопрос вызвал в Джеймсе раздражение.

– Пока у меня их нет, но похищение не пойдет, это точно. – Он повернулся к разведчикам. – Арти, можешь, наконец, сказать, где девчонка? Зачем я вас посылал, увальни? Вы узнали, где она обитает, или нет?

– Да, кэп. Она живет в большом доме на окраине Бриджпорта.

– На окраине? Значит, до нее можно добраться необязательно через город?

– Спокойно, только…

Джеймс не дал ему закончить фразу.

– Ну что, видишь, Конни? Тебе и беспокоиться за меня не надо было.

– Кэп?…

– Мне и не придется удаляться от гавани.

– Черт! – воскликнул Генри по-французски. До той минуты он молчал. – Когда же вы ему скажете о самом главном, друг мой?! – с негодованием в голосе обратился он к Арти. – Когда он уже будет на пороге логова тигра?!

– Это логово льва, приятель Генри. Я и хотел сказать, да мне не дали.

Они повернулись к капитану и увидели, что тот с напряженным вниманием смотрит на них и слушает, о чем они говорят.

– Итак, это львиное логово, так вас понимать, джентльмены? И что произойдет, если я в него войду?

– Просто, выяснилось, что семья девчонки владеет «жаворонками», а братья девчонки плавают на них.

– Проклятье! – проскрежетал Конни.

А Джеймс начал хохотать.

– О Боже, ирония судьбы! Она ведь говорила, что является владелицей судна, но отрежь мне руку, если я ей тогда поверил! Думал, врет девчонка!

– Оказалось, что она большая скромница, – сказал Конни. – И, между прочим, здесь нет ничего смешного, Джеймс. Ты не можешь отчетливо…

– Разумеется, я могу! Просто мне нужно выбрать время, когда она будет одна.

– Сегодня не дождетесь этого, кэп. Сегодня они дают soiree.

– Вечеринку, что ли?

– Да, что-то вроде этого. Полгорода зазвали.

– В доме собралась вся их семья, – прибавил Генри. – Говорят, это редкое для них событие.

– Теперь вижу, почему вы шлялись так долго, – поморщился Джеймс. – Я послал вас, чтобы узнать, где находится девчонка, а вы притащили мне всю историю ее семьи.

Ну ладно, для меня есть еще что-нибудь интересненькое? Надеюсь, вы не стали узнавать, чем она занималась в Англии?

– Искала своего парня.

– Какого парня?

– Жениха, – уточнил Генри.

Джеймс, во время разговора приподнявшийся было в кресле, теперь медленно оседал в него и весь как-то подавался вперед. Присутствующие догадывались о смысле таких симптомов. Со времени отплытия с Ямайки он находился в состоянии еле сдерживаемого гнева, но одно-единственное слово, оброненное Генри, сделало выражение его лица таким, что было просто страшно смотреть.

– Выходит… у нее есть… жених?

– Больше нет, – торопливо-услужливо объяснил Генри.

– Она нашла своего женишка, женившимся на англичанке. И это после того, как она ждала шесть лет… О, Иисус!!! Генри, скотина, у меня же на этой ноге мозоль!

– Тебе надо было не на ногу, а на рот наступить!

– Она… ждала… шесть… лет?…

Арти выглядел смущенным и растерявшимся.

– М-да, кэп, тут долгая история… Связано с войной… Они не имели о парне никаких известий вплоть до начала этого года… И, похоже, у нее в семье не знали, что она отправилась искать его. Генри мило поболтал с одним из слуг в доме…

– Шесть лет, – повторил Джеймс, но на этот раз для самого себя. После паузы он уже громче сказал: – Похоже, Джордж сильно любила его, а, как ты думаешь, Конни?

– Проклятье, Джеймс, никак не пойму, почему все это должно тебя волновать? Ты как-то сам говорил пару раз, что от женщин трудно иной раз избавиться. Прилипнут – намертво. Ты ведь не хотел, чтобы малышка влюблялась в тебя, не так ли? Когда в тебя влюбляются, ты все время раздражаешься, правда ведь?

– Правильно.

– Ну так какого же черта ты все еще сердишься?

ГЛАВА XXVIII

– Где тебя черти носили, Клинтон? – сбивая с толку брата спросил Дрю, как только тот вошел в обширную студию, которая служила в доме общим местом для встреч.

Клинтон глянул на Уоррена и Томаса, развалившихся на темно-бордовом диване, ища объяснения столь необычному приветствию. Но, поскольку Дрю не позаботился сказать ни одному из них, почему он так ждал возвращения Клинтона, они лишь пожали плечами.

– Думаю, что все дело в моей привычке заботиться о деле, когда я бываю дома. Я провел утро в офисах «Скайларка». Если бы ты потрудился спросить Ханну, она бы тебе сказала.

Услышав ответ брата, Дрю почувствовал некоторое угрызение совести, но только потому, что не подумал спросить повариху их домовладельца.

– Ханна слишком занята подготовкой к вечеру, чтобы ее тревожить.

Клинтон едва сдержал улыбку при этом промямленном ответе. Вспышки гнева у Дрю бывали чрезвычайно редко и случались совершенно неожиданно. Не было никакого смысла отягощать только что продемонстрированную. У Уоррена отсутствовали такие сомнения.

– Мог бы спросить меня, дурень, – захохотал он. – Я бы сказал…

Дрю уже подходил к дивану, поэтому Уоррен не стал утруждать себя продолжением своего заявления. Он просто встал навстречу младшему брату.

– Дрю!

Предупреждение пришлось повторить громче, прежде чем Дрю обернулся к Клинтону. Последний раз, когда эти двое разошлись во мнениях в его студии, ему пришлось чинить свою конторку, а две лампы и стол были заменены.

– Вам обоим не мешало бы помнить, что мы собираемся дать вечер, – строго заметил Клинтон. – Когда весь город ринется сюда, эта комната понадобится нам, как и все остальные. Я был бы весьма благодарен, если бы мне не пришлось переделывать весь распорядок.

Уоррен разжал кулаки и сел снова. Томас покачал головой.

– Что тебя так встревожило, Дрю, что нельзя было обсудить с Уорреном или со мною? – Он спросил тоном, предполагающим примирение. – Не мог ты подождать?…

– Ни один из вас не был вчера дома, а Клинтон был, – огрызнулся Дрю, но не добавил ничего больше, словно это все объясняло.

Томас вновь обрел спокойствие и только спросил:

– Ты вышел из себя, так ведь? В чем же дело?

– Просто я хочу знать, что тут произошло без меня, вот в чем! – Дрю обернулся к старшему из братьев. – Так помоги мне, Клинтон, если ты отшлепал Джорджи после того, как сказал, что не…

– И не думал ничего подобного делать! – возмущенно возразил Клинтон.

– А следовало бы, – высказал свое мнение Уоррен. – Добрая взбучка сняла бы с нее чувство вины.

– Какой вины?

– За то, что она беспокоила нас. Ее хандра и…

– Она хандрит потому, что не оправилась еще от Камерона. Она любила…

– Чепуха, – хмыкнул Уоррен. – Она никогда не любила этого маленького ублюдка. Просто она хотела его, потому что он самый смазливый во всем городе, хотя я никогда не понимал, с чего она это взяла.

– Если так, брат, то почему же она ревет с тех пор, как мы покинули Ямайку? У меня сердце разрывается при виде ее красных распухших глаз. И я ничем не мог ее утешить, пока мы не вернулись домой. Но мне все же удалось это сделать. Что же опять выбило ее из колеи? Ты ничего ей не говорил, Клинтон?

– Я вообще перекинулся с ней всего парой слов, она почти весь вечер пробыла в своей комнате.

– Ты говоришь, она опять ревела, Дрю? – заботливо спросил Томас. – Именно это тебя и расстроило?

Дрю сунул руки в карманы, кивнул и коротко бросил:

– Я просто не могу это вынести, действительно не могу.

– Привыкни, придурок, – вставил Уоррен. – У всех у них глаза на мокром месте, когда это кто-то может заметить.

– Никто и не ожидал, что циничный осел сможет отличить истинные слезы от фальшивых, – огрызнулся Дрю.

Увидев, что Уоррен серьезно обиделся на последнее замечание, Клинтон уже был готов к прыжку. Но оказалось, он зря беспокоился. Томас успокоил брата, просто положив руку ему на плечо и покачав головой.

При виде этого у Клинтона губы скривились от печали. Вся семья восхищалась способностью Томаса оставаться спокойным при любых обстоятельствах и, по иронии, Уоррен больше всех. Он был склонен серьезно относиться к неодобрению Томаса и в то же время пропускать неодобрение Клинтона мимо ушей, что безмерно огорчало последнего, поскольку Томас был на четыре года моложе Уоррена и на полфута ниже его.

– Ты забыл, Дрю, что был согласен с остальными, когда мы решились на эту смешную помолвку, – указал Клинтон. – Никто из нас не думал, что чувства Джорджины будут серьезно затронуты. Бога ради, она была всего лишь шестнадцатилетней девочкой…

– Наше согласие не имеет значения, когда ей плохо, и все мы оказались не правы, – настаивал Дрю.

– Все это только доказывает, что Джорджина невероятно преданна… и столь же упряма, – ответил Клинтон. – И я склонен согласиться с Уорреном и не думаю, что она по-настоящему любит Камерона.

– Тогда почему она шесть…

– Не будь ослом, Дрю, – отрезал Уоррен. – Ситуация у нее не изменилась за все эти годы. В этом городишке все так же мало неженатых мужчин, из которых она могла бы выбирать. Так почему бы ей не подождать его возвращения. Пока она не нашла никого, кого бы предпочла ему. Но если найдет, то забудет этого корнуольца в то же мгновение.

– Тогда почему она сбежала на его розыски? – с жаром спросил Дрю. – Ответь-ка?

– Очевидно, она решила, что уже достаточно долго ждала его. Мы с Клинтоном уже пришли к единому выводу. Он собирался взять ее с собой, когда ездил в Нью-Хейвен навестить своих детей. Его теща все еще ведет светский образ жизни.

– Какой светской жизни? – фыркнул Дрю. – Нью-Хейвен не больше, чем Бриджпорт.

– Если это не сработает, то я съезжу с ней в Нью-Йорк.

– Ты?

Тон Уоррена стал явно угрожающим:

– Ты полагаешь, что я не знаю, как надо сопровождать женщин.

– Женщин – возможно, но не сестру. Кто к ней подойдет, если рядом будешь ты со своими вечными мрачными раздумьями.

Уоррен с пылающими глазами вскочил снова.

– Вовсе я не…

– Если бы вы двое перестали провоцировать друг друга, – Томасу удалось прервать их, не повышая голоса. – Вы, вероятно, заметили бы, что отклонились от темы. Фактом остается следующее: Джорджина несомненно несчастнее, чем мы думали. Если она плакала… Ты спросил ее почему, Дрю?

– Почему? Да почему же еще? Я же говорю вам, у нее разбито сердце! – воскликнул Дрю.

– Но она тебе этого не говорила?

– А ей и не надо было. В тот день, когда она нашла меня на Ямайке, она сказала, что Малком женился на другой женщине, и тут же залилась слезами.

– Она вовсе не казалась убитой горем, – заметил Клинтон. – Наоборот, если бы меня спросили, она держалась боссом уже на второй день по прибытии. Этот чертов прием сегодня – тоже ее идея, и она вовсю готовится к нему.

– Хорошо, ты ведь не видел ее сегодня утром? Она, вероятно, скрылась у себя в комнате потому, что у нее опять глаза опухшие.

Томас нахмурился.

– Время кому-то поговорить с ней. Клинтон?

– А что я, черт возьми, понимаю в таких вещах?

– Уоррен? – Но прежде, чем тот смог ответить, Томас хихикнул: – Нет, лучше не ты.

– Хорошо, поговорю я, – неохотно предложил Дрю.

– Когда все, что ты можешь, – это делать предположения и раскисать при первых признаках слез? – хмыкнул Уоррен.

Прежде чем они затеяли новый спор, Томас поднялся и направился к двери.

– Так как Бойд, вероятно, все еще спит, пропутавшись полночи, полагаю, что этим надо заняться мне.

– Счастливый путь, – крикнул вдогонку Дрю. – Или ты забыл, что она все еще зла на тебя.

Томас остановился и посмотрел на Дрю.

– А ты не интересовался, почему?

– Зачем. Она не хотела ехать в Англию, хотела, чтобы поехал ты.

– Вот именно, – ответил Томас. – Ее не волновало, увидит она Камерона или нет. Ей просто хотелось уладить это дело.

– О, черт, – проговорил Дрю, когда он ушел. – Разве это так важно?

Уоррен не мог не съязвить по поводу последнего замечания Дрю:

– Просто удивительно, что ты все еще не девственник, так мало ты знаешь о женщинах.

– Я? – чуть не задохнулся Дрю. – Хорошо, я, по крайней мере, оставляю их улыбающимися. Удивительно, что твои женщины не замерзают в твоей постели!

Они были слишком близко друг от друга для такого разговора. И Клинтон прокричал:

– Поберегите мебель!

ГЛАВА XXIX

– Томас! – воскликнула Джорджина, приподняв угол мокрой тряпочки, закрывающей ее глаза, и обнаружив, что к ее постели подходит Томас, а не служанка.

– С каких пор ты стал заходить ко мне не постучавшись?

– С тех, как стало сомнительным, примут меня или нет. Что у тебя с глазами?

Она положила тряпку на туалетный столик и спустила ноги с кровати.

– Ничего, – невнятно пробормотала она.

– Тогда почему ты все еще в постели? Ты знаешь, который сейчас час?

От этих слов Джорджина вспыхнула:

– Но я. уже встала. Разве я не одета? – спросила она, указывая на веселое желтое платье, в котором лежала на кровати.

– Итак, ты просто ленишься после своих бурных путешествий?

У нее дрогнул рот, а затем губы сжались в тонкую полоску от раздражения.

– Что ты хочешь?

– Узнать, когда ты снова будешь разговаривать со мной.

Говоря это, он улыбался, подсел к ней на кровать, чтобы заглянуть ей в глаза. Она не была одурачена. Он хотел чего-то другого. И всегда, когда Томас не сразу подходил к делу, оно почти неизбежно оказывалось либо деликатным, либо неприятным, а ей не хотелось сейчас сталкиваться ни с тем, ни с другим.

Что же касается возобновления отношений с ним, она решила его заверить, что считает его невиновным перед собой до того, как станет известным ее положение, так что он не должен чувствовать себя оскорбленным или ответственным за нее. Она могла удержать Джеймса Мэлори от секса с ней, если бы она этого хотела, но ей и в голову не приходило его удерживать. Ее совесть свидетельствовала об этом.

– Извини, Томас, если я заставила тебя поверить, что я на тебя сердита, это не так, ты знаешь.

– Но не у меня одного такое впечатление. Дрю уверяет меня…

– Дрю просто чрезмерно покровительствует, – настаивала она с раздражением в голосе. – Честно говоря, мне не хотелось бы, чтобы он лез в наши дела. Не представляю себе, с чего он…

– Не представляешь? – мягко прервал он. – Не похоже, чтобы ты вела себя импульсивно, но так было. Он реагировал на твои реакции. Так же и Уоррен в данном случае. Он намеренно провоцировал…

– Он всегда провоцирует.

Томас захихикал.

– Это точно, но обычно он делает это не так явно. Давай я поставлю вопрос по-другому. Сейчас он активно ищет скандала, и мне кажется, ему все равно, кто даст к этому повод.

– Но почему?

– Это один из способов избавиться от обуревающих его эмоций.

– Лучше бы он нашел другой выход, например, снова влюбился. Это дало бы его страстям иное направление, – с неприязнью проговорила она. – Тогда бы он, может быть, угомонился.

– Я не ослышался, Джорджи Андерсен?

От его осуждающего тона она вспыхнула, забыв на момент, что говорит с братом.

– Ты думаешь, я совсем ничего не знаю о жизни?

– Не больше, чем положено. По крайней мере об этой стороне жизни.

Простонав внутренне, она стойко продолжала:

– Ты, должно быть, шутишь. После всего, что я подслушала в этом доме. Наверное, мне не следовало этого делать, но тема была очень интригующей… – Она ухмыльнулась, увидев, как он откинул голову назад и закрыл глаза. – Я хорошо объяснила, Томас?

– Ты изменилась, Джорджи… Клинтон называет это «чувство босса», но я бы назвал…

– Самоуверенностью. И ты полагаешь, что я ее проявила в последнее время?

– Скорее упрямство.

– Да, и это есть, – ухмыльнулась она.

– И все более дерзка.

– Так мне говорят последнее время.

– Ну?

– Что ну?

– Какую же ответственность за эту новую сестру мне следует нести?

– Полагаю, как мне кажется, я могу сама принимать решения о своей жизни и сама нести за них ответственность.

– Такие, как бегство в Англию? – осторожно спросил Томас.

– В том числе.

– А есть и другие?

– Я никогда не выйду замуж, Томас, – сказала она очень мягко, так что он подумал, что речь идет о Малкоме.

– Понимаю… да нет, ничего я не понимаю. На самом деле я, словно Дрю, делаю глупые предположения. Кстати, он очень озабочен.

Она встала, чувствуя, что беседа принимает нежелательный для нее оборот.

– Томас…

– Он слышал, как ты плакала прошлой ночью.

– Томас, я не…

– Он настаивает, что твое сердце разбито. Так ли это, Джорджи?

Он говорил очень участливо; она почувствовала, что слезы снова подступают у нее к глазам, и быстро отвернулась, чтобы овладеть собой. Томас, конечно, терпеливо ждал.

Наконец она произнесла слабым голосом:

– Так уж я чувствую.

Ему бы следовало задать свой следующий вопрос несколько часов назад, но он сделал еще одно предположение:

– Это из-за Малкома?

Она обернулась в изумлении, так как надеялась, что ей не придется больше ничего говорить… Но Томас был очень восприимчив, не говоря о настойчивости.

Она удивлялась, зачем она вообще старалась ввести всех в заблуждение. Какое это теперь имеет значение? Потому что она не хотела говорить о Джеймсе. Разговор о нем заставит ее снова плакать, а она избегала этого.

Она вновь улеглась и вздохнула:

– Я действительно хотела бы ограничить разговор тем, что я чувствовала, когда обнаружила предательство Малкома. С этим было бы так легко справиться… и покончить. Я была просто взбешена.

– Следовательно, у тебя меланхолия по другой причине?

– Меланхолия? – хохотнула она. – Это не то слово. – А затем сама задала вопрос: – А почему ты до сих пор не женился, Томас?

– Джорджи…

– Покажи свое терпение, братец. Так почему же?

– Я не нашел еще ту, которую ищу.

– Но ты ищешь?

– Да.

– А Клинтон нет, хотя, посмотри, сколько лет прошло, как умерла его жена. Он просто говорит, что не хочет пройти через это снова. Уоррен тоже нет, но, конечно, он все еще питает горечь и, вероятно, в конце концов изменит свое мнение, он так любит детей. Бойд не женат. Он утверждает, что слишком молод, чтобы остепениться. Опять же Дрю говорит, что не готов оставить удовольствие поиска…

– Он сказал тебе это? – Томас чуть не повысил голос.

– Нет, – ухмыльнулась она. – Я подслушала.

Он весьма сердито взглянул на нее.

– К чему ты клонишь, Джорджина? Что ты решила больше не искать?

– Нет, я встретилась с одним человеком, у которого был другой взгляд на брак, и могу уверенно сказать, что он предпочитает ад.

– Бог мой! – глотнул воздуха Томас, когда все совпало. – Неудивительно, что это не имеет смысла. Кто он?

– Один англичанин.

Она съежилась, ожидая взрыва. Но это был Томас. Он просто спросил:

– Как его зовут?

Но Джорджина уже сказала больше, чем намеревалась.

– Имя не имеет значения. Ты никогда не встретишься с ним. И я тоже.

– Он знает, как ты себя чувствуешь из-за него?

– Нет… возможно. О, я не знаю.

– А как он относился к тебе?

– Я ему достаточно нравилась.

– Но недостаточно, чтобы жениться на тебе?

– Я же говорила тебе, что он считает брак идиотской ошибкой. И это его собственные слова, так что он не давал мне никакой надежды.

– Мне очень жаль, дорогая, действительно жаль. Но, знаешь, это еще не причина настраиваться против брака. Есть и другие мужчины, если не здесь, то в Нью-Хейвене, куда собирается взять тебя Клинтон, когда поедет навестить наших племянниц. А если там ничего не получится, Уоррен свозит тебя в Нью-Йорк.

Она улыбнулась ему. Ее братья, все они, хотят ей добра. И она будет рада снова повидать девочек. Джорджина хотела их воспитывать, когда умерла жена Клинтона, но ей тогда было всего двенадцать и она сама воспитывалась слугами или кем-нибудь из братьев, кто в это время оказывался дома. Поэтому порешили, что они будут жить с родителями матери в Нью-Хейвене, поскольку сам Клинтон редко бывал дома. К счастью, Нью-Хейвен недалеко. И если Джорджине предлагают туда поехать, ей надо делать это не мешкая, пока она не начнет проявлять себя и весь ад не всплывет наружу. Может быть, братья к тому времени вернутся на море.

Сейчас же она была готова на все, лишь бы прекратить беседу, прежде чем Томас начнет задавать более интимные вопросы.

– Я подумаю, Томас… если ты окажешь мне любезность. Не говори другим о… ну, о том, что я тебе рассказала. Они не поймут, как это я влюбилась в англичанина. Я и сама этого не понимаю. Знаешь, я его сначала терпеть не могла, его высокомерие, его… Ну, ты знаешь, какими эти чертовы лорды могут быть.

– Лорд? – у него округлились глаза. – Нет, я не вижу основания упоминать об этом братьям. Они, похоже, начали войну снова.

ГЛАВА XXX

– Черт возьми, Джорджи, разве ты не могла придумать ничего получше, чем это?!

– Чем что? – спросила она невинно.

– Приходить в таком виде! – объяснил он, глядя на глубокий вырез ее вечернего платья.

Она посмотрела на него с удивлением.

– О Господи, Дрю! А как же я должна приходить на вечер? Надеть одно из своих старых рабочих платьев? Или в садовом халате с пятнами от травы?

– Ты понимаешь, о чем я говорю! – Он смотрел сердито. – Слишком… слишком…

– С этим платьем все в порядке. Миссис Маллинз, моя портниха, уверяла, что это очень хороший вкус.

– Значит, у миссис Маллинз его совсем нет.

– Чего нет?

– Хорошего вкуса. – Заметив, что дыхание ее участилось, а шоколадные глаза сузились, Дрю заговорил примирительно. – Ну, Джорджи, дело же не в платье, а в том, что оно не закрывает. Ты понимаешь, о чем я говорю?

Я тебя вполне понимаю, Дрю Андерсен, – сказала она с негодованием. – Я должна одеваться немодно, потому что мой брат возражает против моего выреза. Я могу поспорить, что ты никогда не возражал бы, если бы другая женщина одевалась в таком стиле, не так ли? Он предпочел на этот счет больше не распространяться, но, черт возьми, какая в ней произошла перемена! Конечно, она расцвела и стала красивой, но в данном случае она выказывает себя уж слишком явно.

Джорджина сожалела, что поставила брата в неприятное положение. Кроме того, раньше, когда Дрю оставался дома, у нее не было повода наряжаться, и он видел ее только в скромном повседневном платье или, как совсем недавно, в одежде мальчика. А это платье появилось у нее к прошлому Рождеству, к ежегодному Виллардскому балу. Но тогда она не надела его из-за суровых холодов. Греческий стиль, однако, и сейчас оставался очень модным, так же как и тонкий материал – розовый батист и белый шелк. А рубиновое ожерелье матери лучшим образом украшало пространство между платьем и шеей – то самое пространство, против которого возражал Дрю. От края платья до сосков груди оставалось не меньше полутора дюймов, то есть явно больше, чем она видела в нарядах других женщин. Оставалась маленькая щелка, через которую можно было что-то углядеть.

– Все хорошо, Дрю, – усмехнулась она. – Я обещаю тебе ничего не ронять. А если это и случится, то кто-нибудь поднимет и отдаст мне.

Он принял ее слова с благодарностью:

– Следи за собой, – все-таки не удержался он и добавил: – Смотри, как бы Уоррен не накинул мешок тебе на голову.

Она округлила глаза. Недоставало только, для хорошего вечера, чтобы братья глазели на каждого мужчину, который к ней подойдет, или окружили ее со всех сторон, чтобы к ней никто не мог подойти.

– А что делать с этим? – спросила она, показывая на вазу, чтобы переменить тему.

– Лучше смотреть за тем, чего нам стоит торговля с Китаем.

Джорджина услышала эту историю по приезде домой. Это была не просто древняя ваза, но бесценное произведение искусства эпохи династии Тан, произведение, которое насчитывало около девятисот лет и которое Уоррен случайно выиграл. Как это не невероятно звучит, но он ставил против вазы корабль «Нерей» – самое главное в его жизни. Джорджина не поверила бы этому, если бы не слышала также, что Уоррен был тогда совершенно пьян. Обстоятельство,- засвидетельствованное Клинтоном, который находился вместе с Уорреном и даже пытался вывести его из игры, но не мог, да и не очень хотел.

Никто из них, однако, тогда не догадывался, что китайский полководец, ставивший вазу против корабля Уоррена, на самом деле не собирался платить проигрыш. Когда они возвращались на корабли, на них напал отряд его приближенных, и если бы их охрана вовремя не подоспела на помощь, той ночью никто не вернулся бы живым. Во всяком случае, им удалось бежать из Кантона и даже уберечь свои корабли от пожара. Из-за этого неожиданного и потрясающего события они и вернулись домой намного раньше предполагаемого времени. Наблюдая, как Дрю осторожно запирает вазу в ящик стола Клинтона, она заметила:

– Я удивляюсь, как Клинтон отнесся к известию о том, что теперь только через большой срок скайларкский корабль снова осмелится войти в китайские воды.

– Ну, не знаю. Торговля с Кантоном была очень выгодной, и он изнурял себя в долгих поездках. То же самое было с Уорреном. Они еще заходили в несколько европейских портов на обратном пути, чтобы найти новые рынки.

Она об этом раньше не слышала.

– Выходит, Англия прощена и рассматривается как один из таких рынков?

Он посмотрел на нее и усмехнулся:

– Ты, наверное, шутишь. Ведь сколько денег стоила нам их арбитражная блокада перед войной, не говоря уже о том, сколько раз их проклятые военные корабли останавливали наши, чтобы задержать так называемых дезертиров. Остынет адский огонь, прежде чем Клинтон вновь начнет дела с англичанами, даже если наша торговля придет в упадок.

По ее лицу пробежала гримаса недоумения. Если бы была надежда когда-нибудь вернуться в Англию и увидеть Джеймса, она бы ее осуществила. Едва ли путешествие на Ямайку было для Джеймса последним, и он легко может вернуться. Правда, он уверял, что ездил туда только для размещения вкладов и возвращается в Англию по-хорошему.

– Я так не думаю, – тихо сказала она.

– Что ты хмуришься, Джорджи? Может быть, ты простила англичан? После того как эти ублюдки отобрали у тебя Малкома и причинили тебе столько горя?

Англичанам, конечно, нет, но одному англичанину можно простить, если только… что если? Если бы он полюбил ее, а не просто желал. Об этом надо спросить у неба.

Но Дрю ждал ответа. И она ответила ему так, как он и ожидал:

– Конечно, нет, – и отвернулась, чтобы уйти, но в дверях встретилась с Уорреном. Тот увидел ее декольте, и его лицо сразу же стало мрачным. Тогда она выпалила: – Ни слова, Уоррен, или я стащу его и пойду на вечер голая, вот увидишь.

– Не стоит, – предостерег Уоррена Дрю и стал выпроваживать ее из комнаты.

– Ты видел грудь этой девчонки? – спросил Уоррен с негодованием и удивлением.

– Как не видеть, – криво улыбнулся Дрю. – Я сказал ей об этом, но получил отпор. Девчонка выросла, Уоррен, а мы и не заметили.

– Но она могла бы переодеться во что-нибудь более…

– Да не будет она, а если ты будешь. настаивать, то она, кажется, сделает, как сказала.

– Не будь ослом, Дрю, она так не сделает.

– Ты уверен? – перебил Дрю. – Наша маленькая Джорджи изменилась, и я не могу сказать, чтобы она сразу стала безумно красивой. Это дело постепенное. Но я увидел в ней что-то совсем новое.

– Что же?

– Ее настойчивость, характер, которые она показала. И не спрашивай меня, где она этого набралась. Ее ум иногда бывает очень интересным и колючим, черт возьми, ее трудно поддразнить. Она очень быстро реагирует.

– Но при чем тут это проклятое платье, которое сегодня на ней?

– Кто же из нас осел? – фыркнул Дрю и повторил слова Джорджины: – Ведь ты не стал бы возражать, увидев в таком же платье другую женщину? К тому же эти низкие вырезы сейчас очень в моде, – и добавил с усмешкой: – к счастью.

Но у Уоррена сохранялось в глазах напряженное выражение, и когда он стоял и приветствовал гостей, его взгляд задерживался на каждом из мужчин, который слишком долго смотрел на Джорджину. Конечно, никто другой не раздражался из-за се милого наряда. В конце концов, он был более скромным, чем у нескольких ее соседок.

Обычно в морских городах женщин намного больше, чем мужчин. Но на этой вечеринке, к счастью, было по-другому. Большая часть людей собралась в гостиной, но они все продолжали прибывать, и в комнатах первого этажа скопилось много гостей.

Джорджина наслаждалась многолюдием, хотя Уоррен все время был поблизости. По крайней мере, он перестал ворчать. Бойд тоже, едва взглянув на нее, все время находился рядом с ней, особенно когда к ней подходил кто-нибудь из мужчин, независимо от возраста и даже если вместе с женой. Дрю также наблюдал за игрой двух старших братьев, и она его весьма занимала.

– Клинтон говорил, что вы собираетесь отплывать в Нью-Хейвен?

– Кажется, так, – ответила Джорджина полной даме. Миссис Виджинз, горожанка, была женой фермера и никак не могла привыкнуть к сельской жизни. Она включила красивый вентилятор, и стоящих рядом с нею дам опахнуло легким ветерком.

– Но вы только что вернулись из Англии? – спросила собеседница, словно Джорджина могла об этом забыть. – Скажите, дорогая, как вы ее нашли?

– Ужасно, – ответила она вполне искренне. – Толпы народа, полно воров и нищих.

Она не стала вспоминать о прелестях сельской местности, здесь это было бы слишком некстати, да и напомнило ей Бриджпорт.

– Вот видишь, Амос, – сказала Виджинз мужу, – мы так и думали: притон разврата.

Джорджина не собиралась углубляться в тему. В Лондоне ведь два района: богатый и бедный. Богатые не могли быть ворами, но она встречалась с одним из лордов, и это был человек страшно испорченный.

– Как хорошо, что вы недолго пробыли там, – заметила миссис Виджинз.

– Да, – согласилась Джорджина. – Я смогла быстро закончить свои дела.

Женщине, видно, до смерти хотелось знать, что это были за дела, но она не решалась спросить. А Джорджина и сама избегала рассказывать о том, как ее предали и оставили на произвол судьбы. Она стыдилась теперь того, сколь глупо и долго цеплялась за детскую фантазию, и пришла к выводу, что даже любовь не могла извинить ее наивности. То, что она чувствовала к Малкому, нельзя было сравнить с ее чувством к Джеймсу Мэлори.

«Господи, к чему вспоминать это имя», – подумала она и, заметив, что миссис Виджинз с изумлением смотрит на дверь, внезапно прониклась неясным предчувствием какой-то неожиданности. В ней вызревала надежда, пусть сумасбродная и необоснованная, но ей хотелось продлить ее подольше.

– Интересно, кто это такой? – услышала она голос миссис Виджинз. – Может быть, один из людей ваших братьев, Джорджина?

«Ну да, наверное. Они собирают новых охранников в разных портах, и в Бриджпорте часто появляются незнакомые лица». Она по-прежнему не решалась оглянуться на дверь.

– Он не похож на моряка, – продолжил мистер Виджинз.

– Нет, не похож, – заговорил Бойд, о присутствии которого Джорджина забыла. – Но лицо, кажется, знакомое. Где-то я его уже видел, но не могу вспомнить, где…

«Ну хватит этих надежд», – печально подумала Джорджина и обернулась. Он стоял всего в десяти футах от нее, высокий элегантный блондин, до боли привлекательный. Но зеленые глаза, уставившиеся на нее, были холодными. Ей показалось, более угрожающего взгляда она никогда не видела. Ее любовь, ее англичанин и – как она снова понимала – ее падение.

ГЛАВА XXXI

– Что с тобой, Джорджи? – спросил Бойд в тревоге. – Тебе плохо?

Она не смогла ответить. Он коснулся ее руки, но она даже не взглянула на него. Она, не отрываясь, смотрела на Джеймса, ей не хотелось верить, что перед нею действительно он, и все-таки она надеялась!

Джеймс постригся. Раньше у него были длинные волосы, и он начал подвязывать их перед высадкой на Ямайке. Тогда они сильно отросли, и он со своей золотой серьгой гораздо больше походил на пирата, чем когда-либо. Но сейчас он был совсем другим. В нем появилось нечто царственное, подчеркнутое шелком и бархатом. Потрясающее впечатление производил темно-бургундский цвет его костюма: многочисленные огни в зале играли на его бархатном воротничке, как драгоценные камни. Шелковые чулки были снежно-белыми, как и галстук, на котором сверкал большой алмаз, бросающийся в глаза прежде, чем его хозяин.

Джорджина увидела все это сразу, как только обернулась к нему, но прежде, чем его взгляд приковал к себе ее внимание. Этот взгляд предвещал какую-то опасность для ее жизни. За те недели, что они провели вместе, она видела Джеймса Мэлори в самом разном настроении, но никогда не видела его по-настоящему злым, – злым настолько, чтобы терять хладнокровие, если, конечно, оно ему было свойственно. Его взгляд, как ей казалось, мог погасить горящий уголь: он был дьявольски зол, и она плохо себе представляла, что он собирается делать.

– Ты его тоже знаешь?

– Тоже?

«О, конечно, Бойду показалось, что он его где-то видел. Очевидно, это не так». Но прежде чем она успела что-то сказать, выйдя из оцепенения, Джеймс сам нарочито неторопливо направился к ней.

– Джорджи в платье? Как необыкновенно! – Его сухой голос звучал столь отчетливо, словно он говорил для всех. – Да, это, конечно, ты. И в самом деле в платье. Хотя мне больше нравится, когда ты в штанах. Открывает гораздо больше и нечто потрясающее…

– Кто вы такой, мистер? – агрессивно спросил Бойд, выступая вперед и вставая на пути Джеймса.

На минуту показалось, что Джеймс просто отбросит его в сторону (а Джорджина не сомневалась, что он так и сделает).

– Черт возьми, никак ты собираешься мне помешать, парень?

– Я спросил, кто вы такой? – повторил Бойд, вспыхнув и пытаясь скрыть свое замешательство в насмешке: – Не считая того, что вы англичанин.

– Не считая того, что я англичанин, я Джеймс Мэлори. А теперь будь хорошим парнем и уйди в сторону.

– Не стоит спешить. – Уоррен стал рядом с Бойдом. – Имя ничего не говорит о том, кто вы такой и зачем пожаловали.

– Еще один? Кажется, дело осложняется, Джорджи? – обратился Джеймс к ней, и у нее не осталось никаких сомнений в его намерениях.

– Это мои братья, Джеймс, пожалуйста, не надо…

– Братья? – спросил он насмешливо и вновь посмотрел на нее своими холодными зелеными глазами. – А я подумал что-то совсем другое, увидев, как они тебя облепили. – Его тон был достаточно оскорбительным.

Джорджина задыхалась. Бойд побагровел. Уоррен замахнулся, но его удар был отбит. Дрю подбежал, чтобы удержать Уоррена.

– Вы что, с ума все посходили? – зашипел он. – В комнате полно гостей, Уоррен. Черт возьми, мне сегодня весь день кажется, что с тобой что-то не в порядке.

– Ты разве не слышал, как этот сукин…

– Конечно, слышал, но, в отличие от тебя, я узнал, что это капитан корабля, который возил Джорджи на Ямайку. Прежде чем намять ему бока, почему бы не узнать, что ему здесь нужно и почему он ведет себя так… вызывающе.

– Пьян, конечно, – заметил Бойд.

Джеймс продолжал смотреть на Джорджину.

– Ты была совершенно права, Джорджи, твои братья невыносимы.

Она, конечно, рассказывала ему о братьях, и это его замечание относилось к ее первым дням на корабле. Она тогда сказала, что хотела бы иметь других братьев, не говоря уже о Маке.

Джорджина не знала, что делать. Она боялась спросить у Джеймса, зачем он здесь и почему смотрит на нее с такой ненавистью. Ей хотелось увести его, пока не разразилась гроза. Но она не была уверена, что обстановка в доме изменится к лучшему, если они останутся наедине. Однако что-то надо было делать.

Она взяла Уоррена за руку, и почувствовала, как тот напрягся.

– Мне нужно поговорить наедине с этим капитаном.

– Нет, – просто ответил Уоррен.

По его лицу она поняла, что тут ничего не добьешься, и обратилась к другому брату:

– Дрю!

Дрю был большим дипломатом. Он, как бы не услышав ее обращения, посмотрел на Джеймса и учтиво спросил:

– С какой целью вы здесь, капитан Мэлори?

– Если вы хотите знать, я пришел вернуть имущество Джорджины, которое она бездумно оставила в нашей каюте.

Джорджина издала сдавленный стон. Слово «нашей» вспыхнуло как сигнальный огонь в темную ночь. И все поняли его скрытый смысл. Ее подозрения подтвердились. Падение ее становилось очевидным, особенно если учитывать крайне опасное возбуждение Джеймса, явно теряющего присутствие духа.

– Я могу объяснить, – начала она, не подумав, что не следует входить в какие-либо подробности.

– Я предпочел бы, чтобы объяснил капитан Мэлори, – сказал Уоррен, с трудом сдерживаясь.

– Но…

– И я тоже, – перебил ее Дрю уже не таким рассудительным, как раньше, тоном.

– Черт возьми! Вы что, специально набиваетесь на драку? Надо же разбираться, Уоррен! Нельзя все время повторять одно и тоже.

– Может быть, кто-нибудь объяснит мне, что здесь происходит? – потребовал Клинтон.

Он пришел вместе с Томасом, и Джорджина почти обрадовалась этому обстоятельству: может быть, теперь Джеймс поостережется в словах и не будет унижать ее человеческое достоинство?

– Все в порядке, моя хорошая? – спросил Томас, покровительственно обнимая сестру за плечи.

Но прежде чем она успела ответить, Джеймс передразнил:

– Моя хорошая?

– Не нужно повторять ошибок, Джеймс Мэлори, – предупредила она, подавляя ярость. – Это мой брат Томас.

– А эта вышка?

– Мой брат Клинтон.

Джеймс пожал плечами.

– Ошибка естественна, так как нет родственного сходства. У вас что, были разные отцы или разные матери?

– С чего это ты говоришь о сходстве, когда твой братец черен как грек?

– Энтони понравилось бы такое сравнение. И я рад, что ты не забыла о встрече с ним, Джорджи. Он тебя тоже не забудет… как и я.

Она была очень расстроена и вполне могла не обратить внимания на смысл сказанного. А Клинтон все ждал объяснений. Бойд подтолкнул к этому.

– Это капитан корабля, на котором Джорджи покинула Англию, и сам англичанин до кончиков ногтей.

– Я уже понял. И поэтому вы устраиваете здесь сцену для гостей?

Осуждение Клинтона заставило Бойда смутиться и замолчать. Но вмешался Дрю:

– Не мы это начали, Клинт. Этот негодяй оскорбил Джорджи, едва войдя в комнату.

Губы Джеймса презрительно искривились:

– Я сказал, что ей больше идут штаны. Это дело вкуса, милый мальчик, и вряд ли оскорбление.

– Нет. Речь шла не об этом, Мэлори, и вы это знаете, – злобно прошипел Уоррен. – И это не единственная гадость, которую он сказал, Клинтон. Он еще имел глупость заявить, что Джорджина оставила что-то в его каюте, имея в виду…

– Ну конечно, – почти мягко перебил Джеймс, – где же еще? Ведь в конце концов она была моим каютным слугой, каютным мальчиком, юнгой.

«Он мог бы сказать: любовницей. Это ненамного хуже», – подумала Джорджина, совершенно побелев.

В глазах Джеймса не было торжества, они оставались холодными и беспощадными. Она с опаской ожидала последнего удара.

– Джорджина?

Она лихорадочно искала выход из положения, но не находила его.

– Это длинная история, Клинтон. Может быть, лучше попо…

– Сейчас!

Ну вот, теперь Клинтон потерял голову. Даже Томас хмурится. Кажется, единственное что ей остается, – действительно провалиться сквозь землю.

– Ну, хорошо, – проговорила она, – но лучше не здесь. – И, ни на кого не глядя, направилась к кабинету.

Следом шел Джеймс.

– А вас никто не приглашал.

– Нет уж, милая. Эти щенки не сдвинулись бы без меня с места.

В ответ она одарила его горящим взглядом, пока братья заполняли кабинет. «Конечно, – подумала Джорджина, – можно во всем покаяться, и пусть братья убьют Джеймса. Какого черта он сюда приперся, перебудоражив всех? Он довольно грубо возмутил спокойствие, но его низменный план может обернуться против него, и он этого вполне заслуживает».

– Ну, Джорджина?

– Не надо говорить со мной тоном главы семьи, Клинтон. Я не сделала ничего такого, в чем могла бы раскаяться. Обстоятельства вынудили Мака и меня искать пути домой, и я переоделась мальчиком.

– А где спал этот переодетый мальчик?

– Капитан любезно предложил мне разделить с ним каюту. Ты точно так же поступал со своим каютным мальчиком в знак покровительства. Но чтобы он знал, что я… я… – ее глаза сверкнули, и в них появился огонь ненависти. – Сукин сын, что ты хотел сказать, когда говорил, что ты меня не забудешь? Ты с самого начала знал, что я девушка, и только притворялся, что разглядел это потом?

Джеймс ответил с крайней небрежностью:

– Ну конечно.

Она бросилась на него, вскрикнув от ярости. Томас схватил ее сзади и удержал. Уоррен подскочил к Джеймсу.

– Так ты что, обесчестил ее? – спросил он, не прибегая к эвфимизмам.

– Ваша сестра вела себя как портовая шлюха. Она помогала мне одеваться и даже мыла меня без всякого протеста и девичьей стыдливости. Она уже сама себя обесчестила, прежде чем я дотронулся до нее.

– О Боже, – сказал Уоррен, – так вы действительно признаете, что вы…

Уоррен не закончил фразы и не стал дожидаться ответа. Он попытался ударить Джеймса, но его удар снова был легко парирован. Вслед за этим Джеймс коротко ткнул Уоррена кулаком в подбородок. Голова его откинулась назад, но он, слегка удивленный, все же удержался на ногах. Но тут к Джеймсу подскочил Клинтон.

– А почему бы не попробовать со мной, Мэлори?

Джорджина не верила своим ушам. Уравновешенный и здравомыслящий Клинтон?!

– Томас, сделай что-нибудь! – вскрикнула она.

– Боюсь, ты вмешаешься, если отпущу тебя. Я лучше сам стану держать этого негодяя, пока Клинтон будет бить его по физиономии.

– Томас! – выдохнула она, отказываясь верить.

– Хорошо, ты можешь со мной потягаться, янки, – сказал Джеймс дразнящим тоном. – Но я должен предупредить, что хорошо знаю дело.

«Насмешка? Вызов? Этот человек самоубийца. Он что же думает, что ему придется иметь дело только с Клинтоном? Он не знает ее братьев. Между ними могли быть жестокие перепалки, но против общего врага они всегда объединяются».

Двое старших братьев вступили в поединок и вскоре стало ясно, что Джеймс не хвастался. Пока Клинтон наносил один удар, он отвечал пятью.

Когда Клинтон пошатнулся от одного из ударов, ввязался Бойд. Конечно, младший брат вряд ли мог рассчитывать на успех, но он слишком увлекался, чтобы понимать это. Апперкот и тяжелый удар справа уложили его на пол. Настала очередь Уоррена.

Не новичок в драке, он был более подготовлен на этот раз. Уоррен, конечно, еще не имел дела с теми, кто тренировался на ринге, но вел себя лучше, чем Клинтон. И все же его тяжелые удары не причиняли, кажется, никакого вреда Джеймсу, точно он бил по каменной стене. Через десять минут он вышел из борьбы. Джорджина посмотрела на Дрю. Не будет ли тот настолько глуп, чтобы вмешиваться? И убедилась в этом, когда он, улыбаясь, скинул плащ.

– Теперь моя очередь, капитан Мэлори. Я вижу, что означает ваше «достаточно хорошо». Может быть, лучше принести пистолеты?

– Можно. Но я должен предупредить…

– Понимаю. И это дело вы тоже хорошо знаете.

– Даже еще лучше, милый мальчик. Я должен сообщить некоторым молодым задирам, что на моем счету четырнадцать побед и ни одного поражения. До сих пор я если и проигрывал, то только на море.

– Ну хорошо. Я думаю, что все-таки вы должны устать.

– Черт возьми, я не могу этому поверить! – вдруг воскликнул Бойд.

– Не ввязывайся, братишка, – сказал Дрю. – У тебя уже был случай.

– Да нет же ты, олух. Я ведь вспомнил, где я его видел. Разве ты не узнаешь его, Томас? Представь себе, что у него борода.

– О Боже! – изумился Томас. – Это же Ястреб, который повредил мой корабль!

– И увел у меня весь груз во время моего первого путешествия на «Океане».

– Это точно? – переспросил Клинтон.

– О Господи, Клинтон, – фыркнула Джорджина, -да это же несерьезно! Какой там пират! Это какой-то чертов лорд, виконт, как его там.

– Ридинг, – уточнил Джеймс.

– Спасибо, – ответила она механически. – Обвинять его в том, что он пират, – это смешно.

– И все же пират, милая, если ты не возражаешь, – перебил Джеймс своим обычным тоном. – Правда, теперь бывший, так что это не важно.

Он сумасшедший, иначе нельзя было его понять. Теперь все ее братья набросились на него, собираясь расправиться с ним.

– Надо остановить их, Томас.

Она сама не поняла, насколько требовательно прозвучали ее слова. В отличие от братьев, Томас заметил одну важную вещь в этом нехорошем деле: взгляд англичанина становился злобным, только когда Джорджина смотрела на него; ее же чувства были еще очевиднее.

– Ты что же, будешь оплакивать его, Джорджи? – спросил он очень по-доброму. – Он для тебя?…

– Был, но теперь нет, – ответила она.

– Тогда зачем вмешиваться?

– Но ведь они покалечат его?

– Конечно. Кажется, это действительно так.

– Томас, но из-за этого вздора с пиратством они забыли о правилах и перестали биться с ним один на один!

– Пожалуй. Но дело в том, что его пиратство совсем не вздор. Он действительно пират.

– Был, – настаивала она, – ты же слышал, он этим уже не занимается.

– Милая, факт остается фактом: во время своей грязной карьеры этот человек покалечил два наших корабля и похитил ценные грузы.

– Тогда пускай платит.

Ее аргумент оказался не лишним – все драчуны поднялись с пола. Все, кроме Мэлори. И кирпичные стены тоже не всегда могут устоять.

ГЛАВА XXXII

Джеймс, с трудом сдерживая стон, вырывавшийся из распухшего рта, приходил в себя. Он быстро оценил свое положение: кажется, ребра просто сильно отбиты, а челюсть разбита. Но, черт возьми, разве он сам на это не напрашивался? Можно же было сделать вид, что ничего не понял, когда двое младших братьев узнали его и напомнили ему о прошлом? Даже Джорджи защищала его и не верила в его пиратство. Нет, ему непременно хотелось, чтобы все выплыло наружу.

Конечно, если бы их было поменьше… Черт возьми! Проклятые янки! О чем думали Арти и Генри, почему не предупредили? Да и сам он почему отказался от первоначального плана встретиться с Джорджи наедине? Конни, конечно, предупреждал его и даже собирался рассказать об этом в Англии, а также сообщить Энтони. М-да…

Какого черта было приходить на эту проклятую вечеринку, разве только оконфузить девочку, как она того заслуживала? Да, конечно, именно эта вечеринка и сама Джорджи, довольная собой, с десятком поклонников, лишили Джеймса самообладания. И, черт побери, ведь он нашел ее под защитой этих идиотов, ее братьев, не предполагая, что кто-нибудь может оказаться рядом с ней.

До него доносились голоса, деформированные странным образом – словно через толстый слой ваты. Вероятно, ее братья здесь, наблюдают за ним и ждут, когда он очнется и придет в себя. Надо бы прислушаться к их разговорам, хотя и трудно сосредоточиться.

– Я не поверю этому, Томас, пока не услышу от Джорджи.

– Да она сама на него чуть не набросилась, ты же знаешь.

– Я там был, Бойд. – Этот голос расслышать было легко, и звучал он спокойно. – Я и остановил ее. Но это не важно, она, я тебе скажу…

– Но она все еще вздыхала по Малкому!

– Дрю! Не будь дураком, сколько раз я тебе говорил, что с ее стороны было одно упрямство. Какого черта, Уоррен, может быть, пора уже это бросить? Последнее время ты постоянно несешь чепуху.

Последовало шарканье ног, потом:

– Господи, неужели недостаточно на сегодня синяков?

– Да, конечно. Он слишком насолил мне, Клинтон. Англичанин мог бы у него поучиться.

– По-моему, был еще один путь. Пожалуйста, заткнись, Уоррен, если не можешь предложить ничего дельного. И не надо раздражаться, Дрю, это только мешает делу.

– Я не верю в то, что делает Бойд. – Джеймс уже начинал различать голоса, и этот, кажется, принадлежал раздражительному Уоррену. – Этот болван тоже сомневается.

Снова началась какая-то возня. Джеймс попытался было сесть и о чем-то попросить их, но ему наступили на ногу, отчего он дернулся всем телом.

– Как вы себя чувствуете, Мэлори? – спросили его неожиданно веселым тоном. – Достаточно ли хорошо для свадьбы?

Джеймс с трудом открыл глаза и увидел, что ему улыбается Бойд, похожий на мальчика. Со всем возможным презрением он произнес:

– Мои братья лучше бы сделали это дело, чем такие щенки, как вы.

– Так, может, начнем по новому кругу?

– Сядь, Уоррен!

Приказ Томаса удивил всех, кроме Джеймса, который не знал, что этот брат редко повышает голос. Впрочем, сейчас ему было не до них. Он копил в себе силы, чтобы подняться без посторонней помощи. И тут его как ударило.

– Какую, к черту, свадьбу вы имели в виду?!

– Вашу с Джорджи, англичанин. Вы скомпрометировали ее и теперь должны жениться, или мы с удовольствием вас убьем.

– Тогда шутки в сторону, милый мальчик, и нажимайте на курок. Меня нельзя заставить.

– А разве вы не для этого приехали, Мэлори? – неожиданно спросил Томас.

Джеймс сверкнул на него глазами; остальные братья восприняли его слова с разной степенью удивления.

– Ты что, с ума сошел, Томас?

– Ну, пожалуй, это все объясняет, не правда ли? – саркастически заметил кто-то.

– Откуда эти странные замечания – сначала о Джорджи, потом о нем?

– Может быть, ты объяснишься, Том?

– Это не важно, – ответил Томас, наблюдая за Джеймсом. – Английский ум соображает сложно.

Джеймс не собирался отвечать. От разговоров с этими идиотами болит голова. Медленно, с очень большой осторожностью, он встал на ноги. Тут же поднялись Уоррен и Клинтон. Джеймс едва не рассмеялся: неужели они считают, что он и сейчас опасен? Чертовы здоровяки! Конечно, у малютки Джорджи и не могло быть нормальной семьи.

– Между прочим, а где Джорджи? – спросил он.

Младший, возбужденно ходивший по комнате, остановился и зло взглянул на него:

– Ее не так зовут, Мэлори.

– О Господи, теперь имя не понравилось! – И, стараясь казаться равнодушным, Джеймс сообщил: – Я могу называть ее как мне придет в голову, сопляк! А куда вы ее девали?

– Мы ее никуда не девали, – услышал он сзади голос Дрю. – Она здесь.

Джеймс с трудом обернулся и увидел сначала Дрю, а за ним – на диване – без чувств, бледная как смерть, лежала Джорджина.

– Что за черт! – Джеймс со страшным выражением лица бросился к дивану. Дрю попытался его остановить. Они столкнулись, и он отлетел к стене, на которой от удара сдвинулись со своих мест картины. В соседнем зале одна из служанок, напуганная неожиданным шумом, уронила поднос со стаканами.

– Пускай его, Уоррен! – предупредил Томас. – Он не сделает ей ничего плохого. – Потом сказал Джеймсу: – Она просто упала в обморок, насмотревшись на вас.

– Она никогда не падала в обморок! – настаивал Бойд. – Я вам говорил, что она притворялась, не хотела слышать, как Клинтон орет на нее.

– Тебе бы следовало побить ее при случае, Клинт, – это проворчал, кажется, Уоррен, на которого братья бросали отчаянные взгляды.

И неожиданно прореагировал единственный посторонний:

– Я убью всякого, кто до нее дотронется своей поганой рукой. – Джеймс стоял на коленях у дивана, осторожно похлопывая Джорджину по серым щекам и пытаясь ее приподнять.

В зловещей тишине Томас посмотрел на Клинтона и спокойно сказал:

– Я тебе говорил.

– И я тоже. Все больше оснований, чтобы не ввязываться в это дело.

– Если вы не возражаете, его можно было бы просто отвести к губернатору и повесить, вот и все дело.

– Все-таки он обесчестил ее, Уоррен, – напомнил Клинтон, – Поэтому прежде всего надо поправить положение свадьбой, а потом все остальное.

Джеймс, однако, плохо слышал, о чем они говорили. Ему совсем не нравился цвет лица Джорджины. Кроме того, она едва дышала. До этого сам он никогда не имел дела с женщиной, упавшей в обморок. Находился кто-нибудь, кто в подобных случаях совал под нос пострадавшей нюхательную соль. У ее братьев она наверняка есть. Может, подойдут жженые перья. Интересно, чем набит этот диван?

– Можно попробовать пощекотать ее пятки, – предложил Дрю, стоя за спиной Джеймса. – Они очень чувствительны.

– Я знаю, – ответил Джеймс, вспомнив, как однажды он невзначай провел рукой по ее ступне, и она лягнула его так, что он слетел с кровати.

– Вы знаете? Какого черта вы знаете?

Джеймс вздохнул, услышав враждебность в голосе Дрю.

– Милый мальчик, неужели вы думаете, что я занимаюсь такими детскими шалостями, как щекотка?

– Меня интересует, какими шалостями вы занимались с моей сестрой?

– Не больше, чем вы уже предполагаете.

Дрю напрягся и ответил:

– Я вам вот что скажу, англичанин: вы сами копаете себе глубокую яму.

Джеймс посмотрел на него через плечо.

– Вовсе нет. Вы хотите, чтобы я лгал вам?

– О Господи, это было бы лучше.

– Прошу прощения, парень, но у меня нет той совести, которой вы, кажется, обременены. Как я говорил вашей сестре, я очень испорчен в некоторых отношениях.

– Речь идет о женщинах?

– Да. Если вы не возражаете.

Дрю побагровел и сжал кулаки:

– Вы еще хуже, чем Уоррен!

– Не стоит, щеночек! Чувствуете вы верно, я убежден в этом, но со мной вы не можете иметь дело, это вы знаете. Займитесь чем-нибудь полезным. Принесите что-нибудь, чтобы помочь вашей сестре. Ей следовало бы участвовать в этом удивительном вечере.

Дрю, рассерженный вышел и вскоре вернулся со стаканом воды. Джеймс посмотрел на него с недоверием.

– Скажите на милость, что вы собираетесь делать?

Вместо ответа Дрю вылил содержимое стакана на лицо Джорджины.

– Ну, я очень рад, что сделали это вы, а я не я, – сказал Джеймс, в то время как Джорджина, визжа и отплевываясь, села и стала глазами искать виноватого.

– Ты упала в обморок, Джорджи, – быстро пояснил ей Дрю.

– В соседней комнате, наверное, десяток женщин с нюхательной солью, – сказала она, яростно стряхивая негнущимися пальцами воду с лица и шеи. – Разве нельзя было кого-нибудь попросить?

– Я об этом не подумал.

– Можно было, наконец, принести просто мокрое полотенце. Черт возьми, Дрю, глянь, что ты наделал с моим платьем!

– Которое тебе прежде всего не следовало надевать, – возразил он. – Может, теперь ты переоденешься.

– Я буду носить его, пока оно не развалится. Если ты это сделал, чтобы…

– Ребята, если вы не возражаете, – заявил Джеймс, чтобы привлечь внимание Джорджины.

– Ах, Джеймс, посмотри на себя!

– Это трудно сделать, милочка! Но я бы сказал, что с тебя все еще капает.

– Вода, осел, а не кровь, – отрезала она и повернулась к Дрю: – Может, у тебя хоть платок найдется?

Он порылся в кармане, вытащил белый платок и подал ей, ожидая, что она вытрет лицо. Вместо этого он с изумлением увидел, как она, наклонившись, стала прикладывать платок к ссадинам на лице англичанина. А тот позволил ей это сделать, как будто еще недавно не смотрел на нее с ненавистью и не опозорил ее перед семьей и друзьями.

Дрю оглядел братьев: видят ли они перемену в отношениях между Джеймсом и Джорджиной? Клинтон и Уоррен ничего не заметили: они все еще спорили. Бойд встретился с ним взглядом и округлил глаза – он был согласен с Дрю. Томас качал головой и был явно доволен. Дрю не понимал, что же тут хорошего. Будь он проклят, если хочет, чтобы его зятем стал пират, пусть даже и бывший. Хуже того – английский пират. И даже еще хуже – старорежимный лорд. И, черт побери, неужели его сестра могла влюбиться в такого человека? Это просто противно разуму.

Почему же Джорджина суетится около него? И отчего она лишилась чувств, когда немного повредили его лицо? Дрю понимал, англичанин хорошо сложен, великолепный боец, но этим мог восхищаться Дрю, а не Джорджи. Пожалуй, малого можно назвать даже красивым, по крайней мере, до драки. Но неужели на Джорджину могли подействовать эти мелочи, если в нем так много темного? Нет, он решительно ничего не понимал с самой Ямайки.

– Ты искусно работаешь кулаками, не так ли?

Дрю понял, вопрос исходил от сестры. Он посмотрел на Мэлори, ожидая его реакции, но сейчас на его лице трудно было что-нибудь прочесть.

– Я немного тренировался на ринге.

– Как ты нашел время, управляя плантацией на островах и пиратствуя? – с сарказмом спросила Джорджина.

– Ты ведь сама говорила мне, как я уже стар, детка. Так? Конечно же, у меня было очень много времени, чтобы заниматься разными делами, не правда ли?

– Ты все еще стоишь здесь? – неожиданно услышал Дрю вопрос Джорджины. – Вместо того, чтобы помогать… Надо бы принести холодную примочку для его глаз. Кстати, и тебе она не помешает.

– Ах, нет, Джорджи. Сейчас, когда ты в таком положении, отсюда меня и лошадью не оттащишь. Но если ты хочешь, чтобы я ушел поговорить наедине с этим подлецом, можно об этом попросить.

– Я ничего такого не имела в виду, – возразила она с негодованием. – Мне совершенно не о чем с ним разговаривать. – Она повернулась к Джеймсу: – Нечего тебе сказать… Кроме того, что сегодня вечером твое поведение было не просто скверным, а отвратительным. Мне следовало знать, что ты способен на такую низость. Для этого были все основания. Но я сдуру посчитала печать, которой ты отмечен, безвредной, а не серьезным злом. Я верила в это! Но ты доказал мне обратное, не правда ли? Твой трижды проклятый язык показал твою смертельную порочность. Ну, доволен ли ты всем, что натворил? Это ведь доставило тебе удовольствие?! И какого дьявола ты стоишь на коленях? Пусть тебя лучше уложат в постель.

– Как хорошо, что пощадила меня, Джорджи, и ничего не сказала, – произнес он, наконец.

Она смотрела на него с минуту и спросила его уже совсем серьезно:

– Что ты здесь делаешь, Джеймс?

– Ты забыла попрощаться, милая, и я решил исправить этот твой промах.

Так вот почему он взбесился! Он почувствовал себя оскорбленным! И, мелочно мстя ей, он разрушил ее репутацию и даже ее чувства к нему! Ну что ж, она признательна ему за откровенность. Подумать только, она все время страдала из-за того, что никогда его больше не увидит… Но больше она никогда и не хотела бы его видеть.

– Ах, да! Это ведь было так легкомысленно с моей стороны, – сказала она нарочито сладким тоном, поднимаясь на ноги. – И это та-а-ак легко исправить. Прощайте, капитан Мэлори! – Джорджина прошла мимо него и у выхода столкнулась с братьями, которые смотрели на нее и слышали каждое ее слово. Как она могла забыть о том, что они здесь?

ГЛАВА XXXIII

– Итак, теперь совершенно ясно, что вы знакомы.

– Что значат твои намеки, Уоррен? Я провела пять недель на его корабле в качестве мальчика-слуги, как он благоразумно проинформировал вас.

– И в его постели?

– О, наконец-то мы перешли к допросу?

Бровь Джорджины резко поднялась. Подобное выражение чувств входило в привычку Джеймса. Женщина не сознавала, что даже королевское местоимение «мы» было присуще именно его манере изъясняться. Сарказмом в споре она совсем не владела, и в этом случае тоже подражала мастеру.

– Думаю, тебе не нужно было другого подтверждения, кроме слова «пират»? Вот почему вы набросились на этого человека и попытались убить его, не так ли? Потому что вы верите каждому его слову! А вам никогда не приходило в голову, что он может лгать?

Клинтон и Бойд чувствовали себя достаточно виноватыми, чтобы покраснеть. Джорджина не могла видеть реакции стоявшего сзади Дрю, но Уоррен имел вид явно оправдывающегося человека.

– Никто в здравом уме не стал бы творить беззаконие, если бы это не было правдой.

– Если бы ты знал его, Уоррен, то понял бы, что ему присущи подобные вещи, совершаемые ради эффекта. Он рассчитывает на вносимое им смятение, понимаешь? Кроме того, кто тебе сказал, что он в здравом уме?

– Теперь я возражаю, Джорджи, – тихо запротестовал с дивана Джеймс, с трудом справляясь со своим страдающим телом. – Ведь твои милые братья узнали меня. Или ты забыла?

– Заткнись, Джеймс! – бросила ему через плечо Джорджина. – Не можешь помолчать несколько минут? Ты уже внес достаточный вклад в наше обсуждение…

– Это не обсуждение, дорогая, – перебил ее Клинтон. В его голосе звучало неодобрение. – Тебе задали вопрос. Ты можешь ответить и не тянуть время?

Обходных путей не оставалось. Ей не стоило бы смущаться, но перед ней были ее братья. «Ты просто не призналась чересчур заботливым братьям в своих интимных отношениях с человеком, не являющимся твоим мужем. Такие вещи невозможно обсуждать без смущения, даже если ты замужем».

Она подбирала подходящую случаю ложь. Однако существовало реальное доказательство, которое вскоре неизбежно даст о себе знать, – ее ребенок. Нельзя, далее, забывать о Джеймсе, который, похоже, не собирался спасать ее и может предать их интимные отношения огласке.

Загнанная в угол Джорджина прибегнула к браваде.

– А как вам понравится вот это? Произнести по слогам или достаточно просто сказать, что капитан Мэлори говорил правду?

– О, черт, Джорджи! Проклятый пират!

– Я знал это, Бойд!

– Англичанин! – вскричал Дрю.

– Этот факт я не могу скрыть, – сухо произнесла Джорджина. – Все становится ясным с каждым вылетающим изо рта капитана словом.

– Не важничай, Джорджи, – предупредил ее Клинтон. – Насчет мужчин у тебя дурной вкус.

– По крайней мере, она последовательна, – заметил Уоррен. – Переходит от плохого к еще более худшему.

– Мне кажется, я им не нравлюсь, Джорджи, – пробормотал Джеймс.

Джорджина поняла, что это было последней соломинкой.

– Ты можешь прекратить все это. Только я совершила ошибку. Уверена, я не первая и не последняя женщина, которая совершила подобное. Но по крайней мере теперь я прозрела. Теперь мне ясно, что он задумал с самого начала соблазнить меня. В этом многие из вас любят практиковаться, поэтому с вашей стороны было бы лицемерием обвинять его. Он действовал очень тонко, так тонко, что я не поняла, чего ему от меня нужно. Потом мне – как я жестоко ошиблась! – показалось, будто он принял меня за мальчика. Теперь я знаю – он так поступил намеренно. У меня есть причины негодовать, а у вас их нет, поскольку любой из вас поступил бы так же, как Джеймс, в подобных обстоятельствах. Если не считать образ действия и намерения, я была добровольной участницей всех событий. Я четко сознавала, что делаю. Моя совесть может засвидетельствовать это.

– Твоя что?

– Хорошо сказано, Джорджи, – заметил Джеймс, пораженный тем, как она обвиняла и защищалась одновременно. – Но я уверен, они слышали, будто тебя изнасиловали или воспользовались еще каким-нибудь мерзким способом, чтобы обесчестить тебя.

Джорджина резко повернулась к нему и, сузив глаза, посмотрела на виновника своего несчастья.

– А ты считаешь, я не была обесчещена?

– Едва ли, милая девочка. Я не признавался ни в каких гадостях.

Она вспыхнула при одном воспоминании. О Боже, не собирался же он рассказать про это?

– В чем дело? – поинтересовался Дрю, заметив яркий румянец на щеках Джорджины.

– Ни в чем… Шутка, – выдавила она из себя, умоляя взглядом Джеймса молчать.

Но он, конечно, не послушал ее.

– Шутка, Джорджи? Так ты называешь…

– Я убью тебя, Джеймс Мэлори. Клянусь, убью!

– Но не до вашей свадьбы. Не раньше.

– Что? – вскрикнула Джорджина и уставилась на брата, произнесшего эти ужасные слова. – Клинтон, ты шутишь! Ведь ты же не хочешь, чтобы он породнился с нами?

– Это не важно. Ты выбрала его…

– Я никого не выбирала! И он не женится на мне… – она умолкла и посмотрела на Джеймса. – Правда же?

– Конечно, нет, – ответил тот уверенно, но все же заколебался перед тем как спросить:

– А я нужен тебе?

– Нет, безусловно, – эти слова произнесла гордость, не обращая внимания на чувства. Джорджина повернулась к братьям. – Полагаю, дело улажено.

– Оно было уже улажено, Джорджи, пока вы с капитаном ничего не осознавали, – ответил Томас. – Вечером вы поженитесь.

– Вы подстроили все это, не правда ли? – обвиняюще воскликнула она, вдруг вспомнив их утреннюю беседу.

– Мы делаем тебе добро.

– Но это для меня не добро, Томас. Я не выйду замуж за человека, который меня не хочет.

– О нежелании никто никогда не говорил, детка, – раздраженно заметил Джеймс. – Ты была прекрасной любовницей.

Джорджина вздохнула. Ее братья выразили свои чувства более громко.

– Ты ублюдок.

– Ты женишься на ней или…

– Да, знаю, – прервал их Джеймс. – Иначе вы меня застрелите.

– Мы придумаем кое-что получше, приятель, – прорычал Уоррен. – Сожжем твой корабль.

Джеймс сел, чтобы услышать от Клинтона:

– Кое-кто готов задержать твой экипаж. Большинство его членов может оказаться на виселице.

В тишине, воцарившейся после этого заявления, прозвучал вопрос Бойда:

– Думаете, мы должны повесить его, даже если он муж Джорджины? Мне кажется не совсем правильным вешать родственника.

– Повесить? – вскрикнула Джорджина, до этого замечания находившаяся почти без сознания. – Вы все сошли с ума!

– Он признался в пиратстве, Джорджи. Я уверен, «Скайларк» не единственная его жертва. На это нельзя смотреть сквозь пальцы.

– Нельзя. Но он все возместит. Скажи им, что ты все возместишь, Джеймс.

Но когда Джорджина посмотрела на него, чтобы получить подтверждение, которое явилось бы спасением, он выглядел словно дьявол. Непомерная гордость не позволяла ему раскрыть рта.

– Томас! – крикнула Джорджина, близкая к панике. – Это выходит за всякие границы! Мы говорим о преступлениях, совершенных… много лет назад.

– Семь или восемь, – ответил тот, пожав плечами. – Моя память может меня подводить, но деятельность капитана Мэлори запечатлелась в ней хорошо.

Джеймс засмеялся, однако смех его звучал очень неприятно.

– А шантаж вместе с насилием? Угрозы расправой? И вы, проклятые колонизаторы, называете меня пиратом?

– Мы только хотим отдать тебя под суд. Поскольку Бойд и я единственные свидетели…

Остальное не было досказано, но даже Джорджина поняла, к чему клонил Томас. Если Джеймс согласится на предлагаемые условия, из суда ничего не выйдет благодаря позитивным показаниям. Женщина даже начала успокаиваться, пока не услышала слова другого брата.

– Возможно, твоя память испачкана сантиментами, Томас, – сказал Уоррен. – Но я слышал признание этого парня и отлично подойду на роль свидетеля.

– Ваша стратегия очень запутана, янки. Что должно произойти? Месть или реабилитация? Или вы имеете неправильное представление, будто одно дополняет другое?

Язвительный юмор Джеймса вызвал в Уоррене новую вспышку враждебности.

– Не будет никакой реабилитации. Нет необходимости дразнить тебя морковкой, Хоки. – Имя было произнесено с таким презрением, что прозвучало как эпитет. – Есть твой корабль с экипажем. Если тебе наплевать на первый, то от твоего решения зависит, предстанут ли перед судом вместе с тобой твои люди.

Последние слова нанесли сильный удар по Джеймсу. Он уже давно подчинил себе опасный нрав своей молодости и хотя иногда и злился, заметить это мог только человек, знавший его в течение многих лет. Но нельзя было угрожать безнаказанно его семье, надеясь остаться невредимым. А половина экипажа была для Джеймса почти семьей.

Он медленно направился к Уоррену. Наблюдая за ним, Джорджина заподозрила, что брат слишком сильно задел Джеймса, хотя и не настолько, чтобы выпустить наружу те его грозные возможности, в существовании которых они с Маком убедились при первой встрече с этим человеком.

Даже голос Джеймса прозвучал мягко, когда он предупредил:

– Вы превышаете свои права, привлекая к делу мой корабль и экипаж.

Уоррен презрительно усмехнулся.

– А если это британское судно, вторгшееся в наши воды? Да еще если оно подозревается в пиратстве? Мы ничего не превышаем.

– Тогда я тоже.

Все произошло так быстро, что все находившиеся в комнате мгновенно оказались в состоянии шока, особенно Уоррен, вокруг горла которого обвились сильные пальцы. Он не сдавался, но отбросить противника не мог. Клинтон и Дрю бросились на Джеймса, схватили его за руки, но не смогли оторвать от Уоррена. Пальцы нападавшего медленно, неумолимо сжимались. Джорджина с едва не выпрыгивающим из груди сердцем подбежала к Джеймсу и крикнула ему в ухо:

– Не надо, пожалуйста! Он мой брат!

И тот мгновенно отпустил свою жертву.

Клинтон и Дрю подхватили Уоррена – он начал падать на пол, помогли ему добраться до ближайшего кресла, осмотрели его шею и решили, что ничего не повреждено. Пытаясь набрать в легкие побольше воздуху, Уоррен закашлялся.

Джорджина, потрясенная злобой Джеймса, отпрянула от него.

– Я мог сломать ему шею за пару секунд! Ты понимаешь?

Джорджина сникла перед его яростью.

– Да, я… Я думаю…

Несколько секунд Джеймс смотрел на нее. Она чувствовала, он не до конца справился со своей ненавистью к Уоррену и сохранил довольно много злобы по отношению к ней. Это было видно по глазам и позе его крупного тела.

Когда напряженный момент прошел, Джеймс удивил Джорджину и ее братьев, пробормотав:

– Ведите вашего священника, пока я не передумал.

Через пять минут привели преподобного Тиала, который был гостем на вечере. После короткой службы Джорджина стала женой Джеймса Мэлори, виконта Ридинга, бывшего пирата и Бог знает кого еще. Она плохо представляла себе церемонию венчания. Все эти годы Джорджина думала о ней, пока терпеливо ждала Малкома. Терпеливо? Нет, теперь она не сомневалась, что это было безразличие. Но безразличия не замечалось ни в одном из собравшихся в кабинете.

Джеймс сдался, но с большим достоинством. Обида и ярость оказались всего лишь неуместными эмоциями, проявленными им во время венчания. Не в лучшем состоянии находились и братья Джорджины, поставившие себе целью увидеть ее замужней женщиной и в то же время ненавидевшие каждую минуту семейной жизни сестры. Для себя же невеста решила не упрямиться, не выказывать своей гордости, не прерывать этот фарс и даже не думать о ребенке, который, видимо, извлечет выгоды из имени отца.

Джорджина вдруг подумала, изменилось бы отношение к ней окружающих, если бы они знали о ребенке, но тут же усомнилась в этом. Джеймса заставили жениться на ней – и этот факт не играл решающей роли. Может, впоследствии он окажет на Джеймса какое-то воздействие, смягчит удар. Она должна как-нибудь сказать ему…

Джорджина стала размышлять, как поступить, если Уоррен снова примется за свое.

И тот, дождавшись, когда венчающихся объявят мужем и женой, заявил:

– Заприте его. У него уже были брачные ночи.

ГЛАВА XXXIV

– Ты правда думаешь, что это опять сработает, Джорджи?

Возглас застал Джорджину врасплох – она пыталась открыть ящик в столе Клинтона. Дрю стоял и смотрел на нее, покачивая золотоволосой головой. Бойд замер рядом с ним с озабоченным выражением на лице.

Джорджина медленно поднялась. Проклятье! Она была уверена, что все уже спят. Дрю оказался чересчур прозорлив. Джорджина решила вести себя понаглее.

– Не понимаю, о чем вы?

– Понимаешь, милочка, – усмехнулся Дрю. – Даже если бы ты добралась до цели, ваза стала бы ничтожной по сравнению с тем, что устроил тебе англичанин. Уоррен скорее пожертвует вазой, чем отпустит капитана Хоки.

– Мне хотелось бы, чтобы вы его не называли так, – сказала Джорджина, обессиленно опускаясь в кресло.

– Правильно ли я расслышал? – спросил Бойд. – Ты хочешь, чтобы этого преступника освободили, Джорджи?

Джорджина приподняла подбородок.

– Что если так? Все вы забываете про один факт. Джеймс пришел сюда из-за меня. В противном случае ни ты, ни Томас не узнали бы его и не заперли бы на замок. Думаете, я вынесу, если его отдадут под суд и приговорят к повешению?

– Если Томас что-нибудь предпримет, его еще могут и оправдать, – заметил Бойд.

– Я не воспользуюсь этим шансом.

Брови Дрю сошлись на переносице.

– Ты любишь его, Джорджи?

– Какая глупость, – усмехнулась Джорджина.

– Слава Богу, – Дрю громко вздохнул. – Если честно, я думал, что ты утратила свои чувства.

– Если и так, – сердито произнесла его сестра, – я с удовольствием вернусь к ним. И я не позволю Уоррену и Клинтону сделать задуманное.

– Клинтон не может выносить этого знаменитого Хоки, – сказал Дрю. – Он просто хочет, чтобы капитан больше не появлялся на пороге нашего дома, и страдает от того, что не может найти лучшего выхода.

– Как и вы оба, но я не слышала от вас призывов к виселице.

Бойд хихикнул.

– Ты ребенок, Джорджи. Ты не наблюдала за этим парнем? Это была лишь шутка, чтобы как следует зацепить его.

Дрю улыбнулся.

– Бойд прав. Этим человеком можно было бы восхищаться, если бы он не…

– Не был бы таким оскорбительным, антагонистическим? Пренебрежительным при каждом своем замечании? – Джорджина почти рассмеялась. – Мне не хотелось говорить вам это, но он такой всегда, даже с близкими друзьями.

– Но это свело бы меня с ума, – воскликнул Бойд. – А тебя?

Джорджина пожала плечами.

– Забавно. Опасная привычка, поскольку Джеймсу безразлично, когда он ставит кого-то в неловкое положение… Как вечером, например. Если не учитывать его привычки, прошлые преступления или что-либо еще, я не думаю, будто он поступает с нами честно.

– Достаточно честно, – заметил Бойд. – Особенно с тобой.

– Не вмешивайте меня в это дело. Не повесите же вы человека за то, что он соблазнил женщину? Иначе вас тоже ждут неприятности.

Бойд вспыхнул, а Дрю злобно ухмыльнулся.

– Я буду настаивать на другом, – продолжила Джорджина, с негодованием взглянув на Дрю. – Мне наплевать, что Джеймс был пиратом. Я не хочу его смерти на виселице. И его экипаж тоже не должен попасть под суд. В этом смысле Джеймс прав.

– Возможно, но я не вижу, что ты можешь сделать, – ответил Бойд. – Твои слова для Уоррена ничего не значат.

– Он прав, – добавил Дрю. – Можешь ложиться спать и надеяться на лучшее.

– Не могу, – просто ответила Джорджина и снова опустилась в кресло.

Она вновь ощутила панику, которая привела ее сюда для принятия, как ей казалось, срочных мер. Джорджина взяла себя в руки: панический страх – плохой помощник. Ей требовалось хорошенько подумать. Идея пришла на ум неожиданно. Она увидела двух младших братьев, направляющихся к буфету со спиртным. Джорджина не удивилась, что им потребовалось немного выпить перед сном, – так они были возбуждены. (Она старалась не думать, насколько хуже чувствует себя сейчас Джеймс.)

Джорджина обратилась к братьям.

– Теперь Джеймс ваш родственник. Хотите ему помочь?

– Хочешь, чтобы мы украли у Уоррена ключ? – усмехнулся Дрю. – Я согласен.

Бойд глотнул виски и сказал:

– Даже и не думай!

– Я не об этом, – пояснила Джорджина. – Вам не стоит просить Уоррена о милости. Ему не нужно знать, что вас интересует это дело.

– Думаю, мы можем легко сбить замок с двери, – предположил Дрю.

– Нет, тоже не годится, – возразила сестра. – Джеймс не уйдет без своего корабля и экипажа. Однако он не может освободить их и решит, что…

– Так ты хочешь, чтобы мы и в этом ему помогли?

– Именно. В таком раздражении, как сейчас, думаю, Джеймс откажется от вашей помощи, попытается все сделать сам и опять попадется. Но если мы сначала добудем его корабль и освободим экипаж, люди Джеймса спокойно вызволят своего капитана и вернут его на судно. Их поведут утром. Уоррен вынужден будет предположить, будто двое сбежали с целью помочь остальным.

– А что делать с охраной, оставленной Уорреном на «Принцессе Анне», которая сообщит ему, кто поднялся на борт?

– Охранники ничего не скажут, если не узнают беглецов, – убежденно сказала Джорджина. – Я все объясню по дороге. Дайте мне несколько секунд, чтобы переодеться.

Когда она обошла стол, Дрю схватил ее за руку и мягко спросил:

– Ты уедешь с ним?

В ответе его сестры не было и тени колебания.

– Нет. Я ему не нужна.

– Кажется, я слышал кое-что другое…

Джорджина застыла, вспомнив, как Джеймс при братьях назвал ее хорошей любовницей.

– Тогда позволь мне выразиться несколько по-другому: ему не нужна жена.

– Да, с этим трудно поспорить. К тому же ни Клинтон, ни Уоррен не позволили бы тебе уехать. Они могли выдать тебя замуж за Джеймса, но скажу тебе правду: никто даже не намеревался заставлять тебя жить с ним.

И Джорджина тоже не могла спорить. Но и жить с Джеймсом она не хотела.

Джорджина имела это в виду еще раньше, когда сказала, что не любила его. Больше не любила. И если она повторяла это так часто, значит, говорила правду.

ГЛАВА XXXV

Сорок минут спустя трое младших Андерсенов отыскали маленькую бухточку, в которой стояла «Принцесса Анна». Люди Уоррена захватили ее с официального разрешения начальника гавани. К счастью, никто не пострадал. Обман сработал четко, и люди Уоррена перешли с «Нереуса» на «Принцессу Анну» под предлогом осмотра судна. Поскольку их руководитель не отдавал им приказа привести корабль или экипаж в Бриджпорт, они просто заперли арестованных и выставили на борту небольшую охрану. «Нереус» даже не остался поблизости и вернулся в Бриджпорт.

Джорджина надеялась, что где-нибудь на берегу осталась лодка, с которой высаживался Джеймс, и сейчас они легко достигнут цели. Но поиски оказались бесплодными.

– Надеюсь, ты понимаешь, что я не включал в наш план ночное плавание. Если ты заметила, сейчас середина октября. Мы отморозим наши… В общем, сама знаешь… Джордж.

Джорджина вздрогнула, услышав новое имя, присвоенное ей братьями, когда она удивила их, спустившись по лестнице в своем старом костюме мальчика, так благоразумно возвращенном Джеймсом. Дрю пошел даже дальше, по-настоящему смутив ее замечанием:

– В таком виде ты мне не нравишься. Твой англичанин выделил те черты, которыми он в тебе больше всего восхищался.

– Не понимаю, чем ты недоволен, Бойд, – резонно заметила Джорджина. – Представь, насколько нам было бы труднее, если бы корабль отвели в гавань. Нас увидели бы с любого рядом стоящего судна. Пришлось бы прятаться не только от людей Уоррена.

– Сделай они так, миленькая сестричка, ты никогда не добилась бы от меня согласия на такую авантюру.

– Но ты уже согласился, – напомнила Джорджина. – Поэтому разувайся и плыви. Охране на корабле требуется немного ума. Уоррен сделал очередную нелепость.

– Раз дело касается твоего капитана, Уоррена можно простить, – заявил Дрю. – Но он убийца. Однако вон тс пушки совсем не игрушечные, дорогая. А Хоки утверждает, будто он бросил пиратствовать?

– Старые привычки тяжело отмирают, как мне кажется, – начала защищать Джеймса Джорджина. – Кроме того, он плыл в Вест-Индию, где пираты орудуют по-прежнему.

Логика сестры вызвала у братьев смешок, а Дрю заметил:

– Этот богатый бывший пират беспокоится из-за атак со стороны своих старых приятелей.

Оценив, сколь верно это замечание, Джорджина только произнесла:

– Если вы боитесь замочить ноги, оставайтесь с лошадьми. Дальше я пойду одна.

– Клинтон был прав, – сказал Дрю Бойду, прыгая на одной ноге и пытаясь скинуть сапог. – Она стала очень прямолинейной и… Теперь держись, Джорджи, первой ты по канату не полезешь!

Но Джорджина уже плыла, и братья бросились вслед за ней. Они были хорошими пловцами и быстро догнали сестру. Вскоре все трос почти бесшумно пересекали бухту. Через несколько минут они приблизились к кораблю и поплыли вокруг него к якорному канату, по которому намеревались забраться на борт.

Первоначальный план включал в себя использование лодки Джеймса, смелое проникновение на корабль и переговоры с охраной. Джорджина собиралась сказать людям Уоррена, будто в городе пойман еще один член экипажа «Принцессы Анны» и теперь его нужно запереть вместе с остальными арестованными. Говорить должна была именно она, поскольку охранники вряд ли узнали бы ее. Дрю, по сценарию, нужно держаться позади, а Бойду, игравшему роль арестанта, между братом и сестрой. Подойдя поближе к охраннику, Джорджине следовало отступить в сторону и дать возможность Бойду наброситься на него. Очень просто. Но поскольку всем троим, включая «пойманного члена экипажа», пришлось плыть, этот план пришлось отменить, по крайней мере, до тех пор, пока они не достигнут палубы корабля. Ни Дрю, ни Бойд не захотели, чтобы Джорджина участвовала в операции, и она осталась в воде, а братья скрылись за бортом судна. Минуты шли. Джорджина нетерпеливо ждала, не зная, что происходит наверху. Тишина пугала, но что можно было услышать, когда вода плескала в уши, закрытые кепкой? Джорджину ничто не отвлекало, поэтому вскоре разыгралось ее воображение.

Не водились ли в этом районе акулы? В прошлом году одна из них напала на ее соседа, когда тот отправился ловить рыбу. В тени корабля Джорджина не могла ничего разглядеть на поверхности воды, а рядом с ней была просто непроницаемая темнота.

Через минуту после мысли об акулах она уже карабкалась по канату вверх, но вскоре остановилась. Ей велели ждать, и не стоило злить Бойда и Дрю, которые так любезно согласились ей помочь. Но ведь и ее руки не были приспособлены к толстому канату. Джорджина почти дотянулась до перил палубы, но тут ее пальцы ослабли. Чувствуя, что сейчас полетит в воду, где, как она теперь была уверена, кишели акулы, женщина рванулась вперед и перевалилась через борт. На палубе стояла дюжина мужчин, готовых приветствовать гостью.

ГЛАВА XXXVI

Стоя в луже воды, поеживаясь от свежего ночного ветра, дувшего вдоль палубы, Джорджина услышала, как чей-то голос с пренебрежением произнес:

– Уж это не старина ли Джордж? Пришел навестить нас, а?

– Конни? – воскликнула Джорджина, когда высокий рыжий мужчина подошел и набросил ей на плечи пальто. – Но… Ты свободен?

– Значит, ты знаешь, что здесь произошло?

– Конечно, я… Но я не понимаю. Ты сам освободился?

– Как только открылся люк. Эти деревенские ребята не очень сообразительны, верно? Было совсем нетрудно поменяться с ними местами.

– О Боже? Но ты ведь не поранил их, правда?

Мужчина нахмурился.

– Не больше, чем было необходимо, чтобы запереть их там, где они держали нас. А что?

– Они собирались освободить всех вас. Вы не дали им возможности объяснить?

– Вообще-то нет, – ответил Конни. – Это твои друзья?

– Просто братья, и все.

Конни усмехнулся, услышав недовольные интонации в голосе Джорджины.

– Никто ничем им не навредил. Генри, приведи тех двух парней, но на этот раз будь с ними повежливее. Итак,

Джордж, не откажешь ли ты мне в любезности сказать, где Джеймс?

– О, это длинная история. Поскольку время сейчас дорого, я все сообщу тебе по дороге на берег.

Конни обратил внимание скорее на несчастный вид собеседницы, чем на ее слова.

– С ним все в порядке, а?

– Конечно… Только небольшие синяки. И еще он нуждается в твоей помощи, чтобы выйти на волю.

– На волю? – К удивлению Джорджины, Конни рассмеялся.

– Это не смешно, мистер Шарп. Его собираются отдать под суд за пиратство, – резко произнесла она, и ее собеседник сразу же заметно разволновался.

– Черт! Я предупреждал его!

– Да, возможно, тебе лучше было сесть на него. Все произошло по его собственной вине, из-за его благородных признаний.

Джорджина стала торопить своего помощника и по дороге на берег рассказала ему всю историю поподробнее. Ее братья временно остались на корабле, в основном из-за их громких возмущений, поэтому Конни мог воспользоваться лошадьми и взял с собой несколько своих людей. Джорджина удостоилась чести скакать на одном коне со своим главным помощником и из страха упасть все продолжала рассказывать о Джеймсе. Конни иногда перебивал ее различного рода междометиями и, наконец, злобно воскликнул:

– Ты все прекрасно сделала, Джордж, но тебе никогда не заставить меня поверить, будто Джеймс Мэлори позволил себя схватить.

– Можешь мне не верить, – ответила Джорджина. – Я ведь лишь вторая половина этого узника.

Джорджина даже не попыталась переубедить Конни; и когда они добрались до ее дома, он так и остался при своем мнении. Она была очень осторожна. Тревога одолела ее настолько, что женщина даже забыла рассказать спутникам о пути к комнате узника, словно опасности в лице бродящих повсюду слуг не существовало вовсе.

Джорджине не хотелось ждать, когда откроется парадная дверь. Она со свечой пробралась через кухню. Джеймс сразу разглядел, кто пришел его освобождать, поскольку женщина держалась немного позади остальных. Но, по ее мнению, он сказал бы то же самое, если бы и знал о ее присутствии.

– Тебе не стоило беспокоиться, старина. Я заслужил виселицу за то, чему позволил здесь случиться.

Джорджина не придала значения слову «позволил». Она слышала, что Джеймс с омерзением относится к своему положению женатого человека. Конни, по-видимому, понял его так же.

– Это правда? Тебя действительно женили?

– Откуда ты узнал?

– Конечно, мне сказала маленькая невеста, – Конни захохотал и едва выговорил последние слова. – Я должен… поздравить…

– Должен. Вижу, как ты давишься от смеха, – огрызнулся Джеймс. – Если ты ее видел, то где ты оставил эту вероломную негодницу?

Конни огляделся.

– Она была здесь.

– Джорджи?

Джорджина стояла возле лестницы, съежившись при звуках, похожих на проклятия. Она подумала, какие громкие, грубые голоса у ее братьев. Стиснув зубы и сжав кулаки, женщина бросилась вниз по ступеням.

– Проклятый идиот. Хочешь разбудить весь дом и соседей? Или тебе так понравилось сидеть взаперти…

На этих словах Джорджину прервали, закрыв рот ладонью. Это была рука Джеймса. До того, как женщина начала сопротивляться, он сорвал с себя шарф, который оказался вполне эффективным кляпом.

Наблюдая за происходящим, Конни не проронил ни слова, тем более когда заметил, что Джорджина и не пытается вырваться. Поведение Джеймса выглядело более интересным. Он мог попросить помощи, но не стал, однако и не отпускал запястье Джорджины. Капитан обмотал ее голову шарфом и стал завязывать узел. Поскольку одна рука была занята, ему пришлось воспользоваться зубами, что было очень неудобно, поскольку шерсть лезла в рот. Закончив, Джеймс осторожно взял женщину под руку и только тогда заметил взгляд Конни.

– Совершенно ясно, что ее нельзя оставлять здесь, – возбужденно произнес капитан.

– Конечно, нет, – кивнул Конни.

– Она поднимет тревогу.

– Конечно, поднимет.

– Знаешь, ты не обязан со мной соглашаться.

– Конечно, не обязан. Но мои зубы… Я их очень берегу.

ГЛАВА XXXVII

Обессиленная Джорджина сидела в кресле перед бортовыми окошками, равнодушно глядя на холодную поверхность Атлантического океана, окружавшую «Принцессу Анну». Она услышала, как открылась дверь и раздались шаги, но не поинтересовалась, кто нарушил ее одиночество. Ей это было известно и так. Только Джеймс входил в ее каюту без стука.

Джорджина не разговаривала с Джеймсом Мэлори и не сказала ему и пары слов с того самого вечера, неделю назад, когда капитан затащил ее на свой корабль в точно такой же манере, в какой однажды вывел из английской таверны. Грубое обращение было тогда не самым худшим. Увидев ее братьев, Джеймс приказал выбросить их за борт. И еще он имел невероятную наглость заявить, что Джорджина решила уплыть с ним, как будто братья не видели во рту у нее кляп или того, как капитан держал ее, словно багажную сумку.

Конечно, никто не удосужился сказать Джеймсу, зачем Дрю и Бойд пришли на корабль. Любой член экипажа мог сообщить, что если бы не братья Джорджины, подчиненные капитана Мэлори до сих пор сидели бы под замком, а по палубе «Принцессы Анны» разгуливали бы люди с «Нереуса». Но никто, очевидно, не решился перебить своего бешеного капитана и успокоить его этим фактом. Без ущерба для себя братьев мог бы выручить Конни, но одного взгляда на него было достаточно, чтобы понять, какое удовольствие доставляет ему наблюдение за окончанием длительного приключения. Он и не думал пускаться в объяснения.

Возможно, теперь Джеймс понял всю мерзость своего тогдашнего поведения. А если не понял, то от Джорджины ему ничего не услышать, поскольку она и не собиралась разговаривать с ним. Однако ее молчание, похоже, не очень волновало негодяя.

– Все дуемся, да? – заметил он, войдя в каюту. – Великолепно! Если уж мужчина должен нести бремя семейной жизни, слава Господу за эту благосклонность.

Слова по-настоящему ранили, тем более, Джорджина ни на секунду не сомневалась в их настоящем значении в устах Джеймса. А он имел в виду именно это, поскольку ни разу не попытался втянуть ее в беседу, спровоцировать скандал или что-нибудь еще.

Они устроились в той же каюте. Джорджина в подвесной койке, а Джеймс на большой кровати. Оба делали все возможное, чтобы не обращать друг на друга внимания. У капитана получалось восхитительно, но Джорджина из осторожности всегда старалась знать, где он находился. По крайней мере, чувствовала, сходя понемногу с ума всякий раз, когда Джеймс оказывался рядом. Вид, запах, воспоминания о прикосновениях…

Даже сейчас, сама этого не желая, она замечала, что краем глаза наблюдает за Джеймсом, сидевшим за столом. Он выглядел спокойным, словно был в каюте один, а Джорджина чувствовала себя неуютно в его присутствии. Капитан не посмотрел бы на свою супругу, даже если бы она повернулась к нему. Женщина словно бы и не существовала для него. На самом деле Джорджина никак не могла понять, почему находится здесь, когда, судя по поведению Джеймса в тот вечер, ему было гораздо проще вышвырнуть ее за борт вместе с братьями.

Она не спрашивала, почему плывет вместе с капитаном Мэлори. Чтобы задать вопрос, требовалось заговорить с ним, но женщина скорее вырвала бы себе язык, чем нарушила молчание. И если она выглядела сейчас упрямым ребенком, что из этого? Разве лучше быть сумасшедшим с пиратскими замашками похитителя?

– Слышишь, Джорджи? Постоянное подглядывание действует мне на нервы.

Скучающий взгляд Джорджины вернулся к окну. Проклятье! Как ему удалось заметить, что она следила за ним?

– Знаешь, это уже становится утомительным, – заметил Джеймс.

Она ничего не ответила.

– Твоя мрачность.

Джорджина молчала.

– Конечно, что можно ждать от девушки, выросшей среди варваров.

Ах, вот как!

– Если ты имеешь в виду моих братьев…

– Я имею в виду всю вашу проклятую страну.

– Ты великолепный экземпляр, приплывший из страны снобов.

– Лучше быть снобом, чем деревенщиной с горячей головой.

– Деревенщиной? – воскликнула она, ослепленная вспышкой гнева, вскочила с кресла и бросилась к столу Джеймса. – Когда ты не мог даже поблагодарить за свою спасенную жизнь?!

Капитан резко поднялся. Джорджину оттолкнул назад не страх перед ним, а инстинктивное нежелание подходить к нему близко.

– Кого же я должен был благодарить? Тех мещан, которых ты называешь своими родственниками? Тех, кто запер меня на замок, чтобы я посидел взаперти перед тем, как идти на виселицу?

– Ты постоянно напоминаешь об этом обстоятельстве! Оно доставляет тебе удовольствие! – крикнула Джорджина. – Но несмотря на то, заслужил ты виселицу или нет, все сделал Уоррен. Не Бойд и не Дрю. Они пошли против собственного брата, чтобы помочь тебе, отлично сознавая, что он предаст дело огласке, если узнает.

– Я не испытываю нужды в интеллигентности, негодяйка. Никому не стоило говорить мне, зачем они пришли. Как ты думаешь, почему я не сломал им их мерзкие шеи?

– О, великолепно. А я удивлялась, почему ты взял меня с собой. Нужно было сразу понять, что это не больше чем еще один способ нанести удар моим братьям, поскольку ты не мог остаться в том районе и устроить какую-нибудь более худшую гадость. Не так ли? Ты захватил меня из мести, зная, что братья сойдут с ума от тревоги за мою судьбу.

– Совершенно верно!

Джорджина не заметила, как покраснели лицо и шея Джеймса. А ведь это было доказательством тому, что ее вывод усилил чуть ли не вдвое его ярость и послужил главной побудительной причиной ответа. Она услышала только ответ, смертный приговор ее последней надежде, за которую, не признаваясь даже себе, она тайно держалась.

Горечь заставила ее разразиться бранью.

– Большего я и не могла ожидать от английского лорда, от карибского пирата!

– Не люблю обращать на подобные вещи внимание, маленькая ведьма, но твои эпитеты на годятся.

– Они такие, какими должны быть, по моему личному мнению! Боже, подумать только, я жду от тебя ребенка.

– Ты дьяволица! Я больше не прикасаюсь к тебе!

Джорджина отпрянула от Джеймса.

– И не нужно, глупец!

Капитан почувствовал, будто его ударил в грудь бык или он получил удар топором.

Но Джорджину нисколько не заинтересовала реакция супруга. Огромная обида вытолкнула ее за порог каюты, хлопнула за ней дверью и не дала услышать смешок, вскоре перешедший в веселый хохот.

Полчаса спустя Джеймс нашел Джорджину на камбузе распалившейся от ярости, а своих подчиненных слушающими злобную тираду по поводу мужчин в целом и в адрес капитана Мэлори в частности. Учитывая, что слова неслись из уст их Джорджи, снова одетой в мужские брюки, которая теперь являлась женой их капитана, члены экипажа, похоже, не собирались возражать против ее резких заявлений.

Джеймс несколько секунд послушал супругу и, наконец, заговорил, чувствуя себя похожим на осла, безмозглого быка и кирпичную стену одновременно. Кирпичная стена? Американские сравнения, по его мнению, в расчет не брались.

– Если не возражаешь, Джорджи, я хотел бы поговорить с тобой.

– Возражаю.

Она ответила, даже не оглянувшись. Джеймс лишь заметил, как слегка напряглась при его словах спина супруги. Очевидно, вежливость не подействовала.

Если бы Джорджина увидела сейчас улыбку Джеймса, то назвала бы ее дьявольской, но она не смотрела на своего супруга. Только члены экипажа наблюдали за капитаном. Он подошел к жене сзади и поднял ее с бочонка, на котором та сидела.

– Простите нас, джентльмены, но Джорджи пренебрегает своими обязанностями, – произнес Джеймс и вынес ее из камбуза.

– Вы должны отвыкнуть от своих варварских привычек, капитан, – злобно прошипела Джорджина, зная по опыту, что никак не сможет противостоять ему. – Воспитанность говорит сама за себя, не так ли?

– Мы доберемся туда быстрее, если ты помолчишь, Джорджи.

Она почти потеряла дар речи, услышав веселые нотки в голосе Джеймса. Чего забавного он нашел в настоящей ситуации, когда они оба презирали друг друга? А ведь меньше часа назад он был огнедышащим драконом. Но ведь это англичанин. Какие еще нужны объяснения?

– Куда доберемся быстрее? – спросила Джорджина. – И какие я должна выполнить обязанности? Напомнить, что я тебе больше не мальчик-слуга?

– Я отлично понимаю, кто ты теперь, милая девочка. И хотя я не могу сказать ничего хорошего о женитьбе, она дает одно небольшое преимущество, отвергнуть которое не удастся даже мне.

Джорджина на несколько секунд задумалась, пока до нее не дошел смысл сказанного.

– Ты сошел с ума или просто постарел? Я слышала, как ты сказал мне и всему экипажу, что больше не прикасаешься ко мне! У меня есть свидетели!

– Всему экипажу?

– Ты говорил достаточно громко.

– Значит, я врал.

– Ах вот как? Ты врал? Тогда у меня есть для тебя новости…

– Продолжай, Джорджи. Эта твоя склонность выносить на общее обозрение грязное белье…

– Я сделаю больше, безмозглое животное!

Но тут Джорджина услышала несшееся им вслед хихиканье и перешла на шепот:

– Только попробуй и… Только попробуй, и увидишь, что будет.

– Очень здорово с твоей стороны сделать это более интересным, моя радость, но совсем не обязательно, уверяю тебя.

Джорджина не ошиблась насчет намерений Джеймса. Она покраснела, поскольку не хотела ничего делать с ним. Почему он так поступил? Они в море уже неделю. Джорджина только и делала, что следила за капитаном, а тот едва ли вообще смотрел в ее сторону. Но Джеймс сам начал перепалку в каюте и заставил жену в гневе разговориться. И теперь еще это. Если он задумал свести ее с ума от удивления, то находился на правильном пути.

Джеймс слегка подбросил Джорджину перед тем, как спуститься по лестнице в каюту, и покрепче обхватил ее ноги. Получилась новая позиция, вырваться из которой было еще труднее, чем из предыдущей. Она начала по-настоящему злиться на мужа, на его способность отогнать свою ярость прочь, в то время как ее неудержимо возрастала.

– Ну, Джеймс? – произнесла она сухим, обиженным голосом. – Скажи мне, если посмеешь.

Джорджина не видела сейчас его лица, но когда он коротко взглянул на нее, она все прочла в его зеленых глазах. Ей не нужно было ничего слышать. Капитан уже все сказал.

– Не ищи тайного смысла, любовь моя. Мотивы моих поступков просты и основательны. Вся эта злоба, которую мы выливали друг на друга, вызывает у меня… тошноту.

– Вот и хорошо, – отозвалась Джорджина, прикрыв глаза, чтобы защититься от пронизывающего взгляда супруга. – Надеюсь, тебя вырвет.

Смех Джеймса потряс ее.

– Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду. Держу пари, постоянные ссоры тебя тоже измотали.

Это была правда, но Джеймс никогда не должен был узнать ее. Однако, похоже, он уже обо всем догадался.

Его голос стал тверже.

– Ты чувствуешь тошноту?

– Ничуть.

– Ты знаешь, как сохранить самоуверенность в затруднительном положении, милая девочка.

Джеймс вдруг отпустил ноги Джорджины. Она соскользнула вниз, но повисла в воздухе, поскольку одна рука мужа еще держала ее за талию. Джорджина не видела, как они прошли в свою каюту, но услышала щелчок закрывшейся двери. Ее сердце забилось сильнее.

– Признаюсь первым, я утрачиваю хитрость, когда имею дело с тобой, – продолжил Джеймс. Рука, которой он обнимал супругу, опустилась ей на ягодицы. Капитан крепко прижал к себе Джорджину. Его вторая рука гладила волосы женщины. Пальцы нежно скользили по ним. Джорджина видела нежную улыбку Джеймса, теплый огонек в глазах и почувствовала его дыхание, когда он добавил:

– Позволь мне посмотреть, смогу ли я найти это опять.

– Джеймс, нет…

Но губы капитана уже прижались к ее губам так, что оттолкнуть их уже не было никакой возможности. Неторопливо, с величайшей осторожностью он целовал Джорджину, соблазняя, очаровывая, впитывал каждый импульс чувств, которыми она обладала. Ее руки уже обвились вокруг шеи Джеймса, когда его язык слегка раздвинул ее губы, проник внутрь и коснулся ее языка, вызвав сумасшедшее головокружение. Под нежной атакой Джорджина почувствовала настойчивость. Свою или Джеймса? Она не знала. Она находилась в центре эротической бури, заслоняющей собой все, кроме мужчины и того, что он с ней делал.

Боже, его вкус, ощущение его тела, овевающий жар, невероятно приятно воздействующий на ее чувства. Она забыла… Нет, она просто сомневалась в реальности, сомневалась, что что-нибудь может так подействовать на нее, что можно совсем потерять себя… Ради него.

– Господи, женщина, ты заставляешь меня трепетать.

Джорджина услышала удивление в голосе Джеймса, почувствовала дрожь его тела… Или это трясло ее саму?

Она вцепилась в него, и ему было легко поднять ее ноги, а затем обвить их вокруг своих бедер. Капитан положил Джорджину на кровать. Интимный контакт, освобожденная волна тепла в ее пояснице, стоны, когда он продолжал опустошать свою Джорджи языком.

Супруги неловко повалились на кровать, но Джорджина не заметила, что хитрость Джеймса опять превзошла ее собственную. Они начали срывать друг с друга одежду, не осознавая, что действуют по воле примитивного инстинкта.

Наконец Джеймс крепко прижался к Джорджине, и ее тело вздохнуло, что означало приглашение. Это длилось несколько секунд, но потом женщина ощутила укол тревоги. Супруг взял ее за колени, чего не делал никогда раньше, и поднял их так высоко, что она почувствовала себя абсолютно беззащитной. Но тревога оказалась очень короткой, быстро забылась, поскольку такая поза позволила ему войти в Джорджину невероятно глубоко. Она ощутила прикосновение к самой своей сердцевине. В этот момент произошла огненная вспышка, разославшая волны звенящего тепла от центра к каждому краешку, охватившая Джеймса, ударившая в него спазмами удовольствия.

Джорджина кричала, но не осознавала этого. Она оставляла на его плечах кровавые полумесяцы и тоже этого не осознавала. Она снова отдавала Джеймсу душу. И этого не осознавали ни тот, ни другой.

Когда сознание Джорджины немного прояснилось, она отяжелела от слабости… а ее губы оказались покусанными. Это привело ее к мысли, что Джеймс не разделил ее волшебных переживаний.

– Ты не…

– Конечно, да.

– О!

Но мысленно Джорджина произнесла другое «О!», более удивленное. Так скоро? Она опять хотела потерять себя? Посмела? Но желание было неодолимым, и оно дало ей единственный ответ, чего она хотела в данный момент.

ГЛАВА XXXVIII

«Сама знаешь, раньше браки заключали ради денег или чтобы соединить большие кланы… К нам не подходит ни то, ни другое, правда, любимая? В наши дни брак вернулся к своей примитивной первооснове. Это разрешение общества на близость. То есть наш с тобой случай, я бы сказал».

Эти слова то и дело приходили на память Джорджине на протяжении двух недель, прошедших после того рокового дня, когда она сдалась, уступив ухищрениям Джеймса Мэлори. Эти слова напоминали ей о том, что ей и нечего было придавать чрезмерное значение возвращению его интереса к ней. Единственное, о чем она его тогда спросила, – о браке, собирается ли он узаконить их отношения или прервать их. То, что он ответил, нельзя было считать ответом. Невелика радость услышать от него, что, с его точки зрения, их соединяло только взаимное физическое влечение.

И однако в этой близости было так много нежности. Так часто, лежа в его объятиях, она чувствовала, что дорога ему… и почти любима. И это больше, чем что-либо другое, сдерживало ее всякий раз, когда она хотела спросить его относительно их будущего. Конечно, получить от Джеймса прямой ответ было на грани невозможного. Он отвечал либо так, что это унижало ее достоинство и она замолкала и закрывалась в себе, либо уходил от ответа. Она очень скоро поняла, что если попытаться напомнить ему о том, что произошло (между ними) в Коннектикуте, или даже попытаться намекнуть ему на своих братьев, то она снова воскресит огнедышащего дракона, который опалит ее своим пламенем.

И они продолжали оставаться теми же, кем были и раньше – любовниками и приятелями, за одним только исключением: некоторых тонких материй касаться было запрещено. Это было нечто вроде негласного перемирия – так, по крайней мере, казалось Джорджине. И если ей хотелось получать радость и наслаждение от времяпрепровождения с Джеймсом, а хотя бы этого ей хотелось, то ей следовало на время похоронить свою гордость и свои чаяния. Когда они прибудут к месту назначения, а это произойдет скоро, то с нею все выяснится – оставит ее Джеймс или отошлет домой.

Ждать осталось недолго. «Принцессе Анне» благоприятствовали ветры, она шла с хорошей скоростью, так что весь путь от американских берегов до Темзы она преодолела за три недели.

Джорджина с той первой ночи знала, что ей снова предстоит посетить Англию, потому что Джеймс обсуждал свои дела с Конни, когда Джорджина была еще на яхте. Ей тогда нельзя было даже поинтересоваться, почему Джеймс не собирался возвращаться на Ямайку и закончить там свои дела. Это было запретной темой, поэтому она не стала создавать себе проблем и спрашивать его. Однако, беседуя на отвлеченные темы с Конни, она сумела спросить его об этом, и тот ответил, что Джеймс, пока ждал, когда соберется его команда, к счастью, нашел себе агента, который занялся его собственностью на островах. Впрочем, на ее интересах это никак не отражалось, хотя ее и разбирало любопытство, что же привело Джеймса Мэлори в Коннектикут с такой жаждой мщения.

Джорджина снова упаковала, готовясь к отбытию с судна, вещи Джеймса, добавив к ним кое-что из своей взятой напрокат одежды. Но на этот раз она заметила, поднявшись на палубу, что Арти и Генри находятся по обеим сторонам трапа и, не скрывая этого, следят за ней.

Это ее позабавило. Если б могла, то она сказала бы Джеймсу, что ему не найти в лондонском порту никакого «жаворонка» (никакого судна типа «жаворонка» или похожего на «жаворонка»). Поэтому он мог быть уверен, что ей некуда бежать, если это его действительно беспокоило. И он знал, что у нее не было при себе денег, поэтому обставлять ее сторожевыми псами не имело смысла. На ней снова было ее кольцо из нефрита, полученное ею в качестве обручального. Одно время Джеймс таскал его на цепочке на шее, но теперь ей вовсе не хотелось снова расставаться с ним.

Кольцо на пальце служило напоминанием о том, что так легко забывалось, – она была замужней женщиной. Легко забывалась и ее беременность, поскольку она совершенно перестала страдать от тошноты и прочих неудобств, связанных с этим. Она даже не начала раздаваться, разве что груди стали немного побольше. А уже прошло два с половиной месяца. Но она никогда больше не упоминала об этом в разговоре с Джеймсом, и он тоже больше ни разу не говорил об этом. Она даже не была уверена, слышал ли он, когда в тот день она в сердцах выпалила ему об этом и, хлопнув дверью, выскочила из его каюты.

Было свежо, и Джорджина поплотнее надвинула на себя тяжелую куртку Джеймса. Порт в середине ноября являл собой унылое зрелище. Холодина, небо густо затянуто облаками, день такой же мрачный, как и ее мысли в тот момент, когда она дожидалась, пока на палубу поднимется Джеймс.

Что ждало ее здесь, если вообще что-то ждало?

Джорджина хорошо помнила Пиккадилли. Она чуть было не сказала Джеймсу, что они с Маком останавливались в отеле «Элбани» – в тот момент, когда их взятый напрокат экипаж проезжал мимо него. Но одного взгляда на выражение лица своего мужа хватило, чтобы удержаться от этого. Оно оставалось неизменным с того момента, как они сошли на берег, или, точнее, как они увидели берега Англии.

Она не стала спрашивать, что так испортило ему настроение. Он все равно ответит ей пустой отговоркой, которая ничего ей не даст, а лишь вызовет у нее раздражение. И она постаралась сделать все, чтобы не омрачать ситуацию еще больше и не давать выхода своему скверному настроению. Но ей следовало бы подумать о том, что ему приятно быть сейчас дома. Она знала, что у него здесь семья, даже сын… Господи, как она могла забыть об этом? У него же был сын семнадцати лет – парень на пять лет младше ее. Может быть, Джеймс был озабочен тем, что ему надо будет объяснять, почему он приехал домой с женой? А надо ли ему будет объяснять? И домой ли он ее сейчас везет?

Слава Богу, это явная нелепость. Можно спросить его и разогнать сомнения…

– Джеймс…

– Вот и приехали.

Экипаж при этих его словах остановился, и, не успела она взглянуть в окошко, как он уже выскочил из повозки.

– Куда приехали?

Он протянул к ней руки, чтобы помочь ей выйти.

– Это городской дом моего брата.

– Какого брата?

– Энтони. Ты должна помнить его. Черный такой. Как грек – так ты, кажется, сказала как-то о нем.

Внезапное подозрение охватило ее. Брови сошлись у переносицы, и долго сдерживаемое беспокойство вылилось во взрыв возмущения.

– Ах, ты выбрасываешь меня здесь, да? У тебя не хватает духу взять меня с собой домой, и ты оставляешь меня здесь со своим распутным братцем? Что мешает тебе представить меня твоему сыну? Что я американка или что я твоя жена?

– Я терпеть не могу этого слова. Называй себя как-нибудь еще, только будь любезна, вычеркни это слово из своего словаря.

Он произнес это так спокойно, что она еще больше распалилась.

– Прекрасно. Твоя девка – это тебе подойдет?

– Все лучше.

– Ты подонок!

– Моя милая девочка, тебе следовало бы сдерживать свое пристрастие к грязным выражениям. Как обычно, тебе удалось вывалить наше грязное белье на потеху толпе.

«Толпой» оказался Добсон, дворецкий Энтони, который открыл дверь дома по своей прилежности раньше, чем требовалось, услышав лишь приближение экипажа. Джорджина, застигнутая за руганью, густо покраснела. Но по лицу этого невозмутимого англичанина можно было подумать, что он не слышал ни слова.

– Добро пожаловать, лорд Мэлори, – произнес дворецкий, настежь распахивая дверь.

Теперь Джорджину пришлось бы чуть ли не силой тащить в дом. Несмотря на свое мальчишеское одеяние – с этим сейчас ничего не поделаешь, – ей так хотелось именно сегодня произвести хорошее впечатление – в тот самый день, когда ей представилась возможность встретиться с родственниками Джеймса. Но Джеймс сам не отрицал, что собирался оставить ее здесь с Энтони, а все, что она слышала от него о его брате и что видела сама, привело ее к убеждению, что он был такой же безнравственный, как и сам Джеймс. Так что ради чего было стараться? Она не собирается произвести впечатление на слугу. Правда, слуги любят посплетничать между собой, а этот, наверное, знает всех слуг семейства. Вот черт попутал, ей хотелось стукнуть Джеймса за то, что он вывел ее из равновесия.

А Джеймс и сам себя готов был побить за то, что получилось с ней, но привычек, выработанных жизнью, сразу не переделаешь. Но что же это она так близко принимает все к сердцу? Могла бы уже понять, что он не хотел этого. На нее он был тоже зол.

У нее было ведь достаточно времени, чтобы как-то дать ему понять, что она о нем думает, но ведь ни слова не слетело с ее губ до сих пор. А он никогда в жизни не чувствовал себя так неуверенно, как сейчас. Единственное, в чем Джеймс был уверен, – он был для нее столь же желанным, как и она для него. Но он знал слишком много женщин, чтобы не понимать, что это не имело ровно никакого значения, когда речь заходила об их истинных чувствах.

Истина же была в том, что она не хотела выходить за него замуж. Так она сказала своим братьям. Так она сказала ему. Она собирается иметь от него ребенка, но все равно по-прежнему наотрез отказывается выйти за него. Обстоятельства вынудили ее быть с ним, и все, что она делала с тех пор, привело его к убеждению, что она просто тянет время и выжидает случая снова сбежать от него. И сейчас у нее появится желанная возможность подпортить ему настроение. Но он не хотел срывать зло на ней. Надо бы извиниться перед ней… Как же, будет он извиняться.

– Не думаю, что брат в такой час дома, – обратился Джеймс к Добсону.

– Сэр Энтони сейчас в «Найтонс-холле», я полагаю, он там упражняется на боксерском ринге.

– Мне бы сейчас на немножко туда. А леди Рослинн?

– В гостях у графини Шерфилдской.

– Графини? А, ну да, не так давно на подруге Рослинн женился Эмхерст. – Он встретился взглядом с Джорджиной, прежде чем добавил: – Бедняга. – И с удовлетворением заметил, что выражение озабоченности на ее лице сменилось гневом. – А мой сын в школе, Добсон?

– Его на неделю исключили, милорд, но сэр Энтони направил жалобу директору, и его светлость маркиз рассматривает сейчас этот вопрос.

– Хотя он наверняка виноват во всем. Бездельник несчастный. Нельзя его на несколько месяцев оставить…

– Отец!

Джорджина обернулась и увидела, как молодой человек буквально слетел вниз по лестнице и врезался в кирпичную стену, которую представлял собой ее муж и, очевидно, его отец, хотя такой вывод не был само собой разумеющимся. Парень выглядел куда больше чем на семнадцать лет, по внешности он был ближе к ее возрасту, чем к своему. Из-за роста? Ростом он был с Джеймса, но не столь широк в плечах. Он выглядел скорее худощавым, однако видно было, что в плечах он раздастся. Он смеялся, очутившись в медвежьих объятиях Джеймса, и она с самого начала увидела, что в нем не было никакого сходства с Джеймсом, хотя и нельзя было отрицать, что он так же красив.

– Так это случилось? – расспрашивал его Джереми. – Ты так быстро вернулся. Ты решился вести плантацию?

– Нет, – ответил Джеймс. – Я нашел себе агента, он займется ею, вот и все.

– Значит, ты можешь опять засобираться в обратный путь? А ты соскучился по мне?

– Ну-ка, убери улыбку со своей физиономии. Мне кажется, я предупреждал тебя, чтобы на тебя не было жалоб?

Парень с укоризной взглянул на Добсона – тот с порога выдал его, но каяться не собирался, и вновь на лице его появилась широкая улыбка, как только он обратил его к отцу.

– Очень уж хорошая девочка была. Что мне было делать?

– А что же ты сделал?

– Просто нам было очень приятно друг с другом, вот и все. Ну, они неправильно все истолковали, когда обнаружили эту девочку в моей комнате, а я сказал им, что она сама пристала ко мне и без скандала не хотела уходить.

– И они поверили твоей болтовне?

– Директор не поверил. – Джереми озорно улыбнулся. – А дядя Тони поверил.

Здесь засмеялся Джеймс.

– Тони еще недостаточно хорошо знает тебя. – Тут он попридержал свое веселое настроение, заметив неодобрительный взгляд Джорджины. – Однако тебе следует быть разборчивее в развлечениях вне стен школы – если, конечно, они разрешат тебе вернуться туда, – а тебе советую очень надеяться на это, иначе ты получишь от меня такого пинка, что улетишь за квартал.

Джереми от этих наставлений улыбался ничуть не меньше прежнего. Похоже, он слышал подобные строгие предупреждения уже сто раз и никогда не принимал их всерьез. Но он поймал взгляд отца на Джорджину и теперь сам небрежно рассматривал ее. По-прежнему закутанная в куртку Джеймса, с волосами, собранными под кепкой, которую она носила, чтобы не так бросалось в глаза смущение, испытываемое ею из-за своего нынешнего одеяния, Джорджина с полным пониманием отнеслась к тому факту, что парень проявил к ней пониженный интерес.

Джорджина еще не отошла от словесной схватки с Джеймсом, а после только что услышанного разговора между отцом и сыном ей не стало легче. Этого человека всего лишь потешало, что его сын идет по его стопам. Еще одного презренного и безнравственного типа спускают с цепи на горе женскому роду.

Это возмущение, к которому примешивалось смущение от своего несуразного внешнего вида, подтолкнуло ее к тому, чтобы вставить свое замечание.

– Он совсем не похож на тебя, Джеймс. В действительности он больше похож на твоего брата. – Она остановилась и насмешливо вздернула брови. – Ты уверен, что он твой?

– Я понимаю, дорогая, что ты вправе говорить так, но не делай этого при молодом человеке. – Он сказал это таким образом, что был уверен: ей станет стыдно за свою несдержанность. Ей и стало стыдно, очень стыдно. Но это ее не укротило, а, напротив, еще больше разозлило. Джеймс же, к несчастью, этого не заметил. – Джереми, – продолжал он, – проводи Джорджину…

– Его жену, – вставила она противным голосом, испытав при этом большое удовлетворение, поскольку была уверена, что сам Джеймс об этом не говорил. А потом с невинным видом добавила: – Ой, я забыла. Мне же велено вычеркнуть это слово из своего словаря. И называться…

– Джордж!

Окрик Джеймса никак не подействовал на нее, она лишь с подчеркнутым удивлением взглянула на него. А любопытство Джереми достигло высшей отметки. Он приблизился к ней и задал вопрос, глядя на нее, но обращаясь к отцу.

– Жена? Так она же совсем девочка.

– О, она вполне женщина, – раздраженно ответил Джеймс.

Джереми сорвал с Джорджины фуражку, прежде чем она успела помешать ему.

– Ну, я вам скажу, – тоном, которым мужчины оценивают женщин, заговорил Джереми, когда ее длинные темные волосы рассыпались по плечам. – Мне следует поцеловать новобрачную?

– Не в такой манере, мальчишка, – сказал Джеймс, начиная сердиться.

Но Джорджину заинтересовало одно обстоятельство.

– А почему он не удивлен этим?

– Потому что он не верит ни единому слову, – ответил Джеймс.

Она видела, что Джереми не знал, что и думать. Только вот неверия, про которое сказал отец, в нем не было. Парень подумал, что его разыгрывают. В этот момент ей захотелось, чтобы так оно и было.

– Отлично, это истинно по-джентльменски, – сердито заговорила Джорджина. – Будь я проклята, если мне есть дело до того, что думает твое семейство, Джеймс Мэлори, но можешь быть уверен, что пока они не думают, что я твоя жена, я буду спать одна. – Она повернулась к дворецкому. – Вы покажете мне комнату, которая расположена подальше от его.

– Как вам будет угодно, миледи, – ответил дворецкий с прежним неизменным выражением лица.

Но раздраженная Джорджина высокомерно осадила его:

– Я вам не «ваша леди» [1], любезный. Я американка.

Однако ее замечание не вызвало ни ожидаемой ею реакции, ни вообще какой бы то ни было. Но, следуя за ним вверх по лестнице, она почувствовала еще большее раздражение, когда до нее долетело замечание Джереми.

– Дьявольщина, как ты можешь держать здесь свою любовницу! Тетя Рослинн не потерпит этого.

– Твоя тетя будет черт знает как рада, парень. Можешь быть спокоен. Джордж – это одна из Мэлори, в конце концов.

– Конечно. И я тоже законный сын.

ГЛАВА XXXIX

– Слезай с постели, Джордж. Сейчас начнут возвращаться твои новые родственнички.

Джорджина приоткрыла один глаз и увидела Джеймса, сидящего на краю ее постели. Из-за этого она во сне скатилась и прижалась к нему бедром. Но не это возмутило ее, а то, где покоилась его рука.

– Как ты попал сюда? – требовательным тоном спросила она, сразу проснувшись.

– Ногами, естественно. Добсон поступил очень мудро, поместив тебя в мою комнату.

– Твою комнату? Я же сказала ему…

– Да, и он понял это, как ты сказала. В конце концов, он не слышал, чтобы я отрицал твой статус, и только Джереми сомневается в этом, а вовсе не все семейство.

– Ты хочешь сказать, что он до сих пор сомневается? И ты не потрудился объяснить ему и убедить его?

– Я не видел большого смысла в этом.

Джорджина села в кровати и отвернулась от него, так что он не мог видеть, какое впечатление произвел на нее его ответ. Так, теперь ей все ясно. Не важно, верит его сын в то, что они муж и жена, или нет, она все равно здесь надолго не останется. Джеймс скорее всего собирается отправить ее первым же судном в Америку. Ну и прекрасно, чем скорее, тем лучше. Она и не хотела жить в Англии. И во всяком случае не хочет жить с человеком, которого соединяет с ней просто-напросто взаимное влечение. На некоторое время это хорошо, но не навсегда. Навсегда ей нужно нечто большее, намного большее. Плакать она не будет. Не сейчас. Если ему все равно, то и ей все равно, и больше он ничего не узнает. Пусть даже она погибнет.

Джеймс представления не имел о том, какие выводы она делает после его ответа, но поначалу он не принял во внимание того факта, что Джорджина совершенно не знает его сына. Неверие сына объяснялось тем, что он принял сторону отца, а он был хорошо знаком с отношением отца к браку и знал, что тот поклялся никогда не жениться. И Джеймс не готов был к объяснениям, почему он переменил это отношение к браку, так как им Джереми тоже не поверил бы. Поэтому и не было смысла вбивать сыну в голову свои мысли и путать его. Время придет, и он все поймет.

– Ты абсолютно прав, Джеймс, – произнесла Джорджина, вставая с постели.

– Прав? – У него аж вздернулись брови. – Могу я спросить, в чем ты со мной согласна?

– Что нет смысла убеждать кого-то насчет наших отношений.

Он хмуро наблюдал за тем, как она прошла к креслу, где он свалил в кучу ее одежду.

– Я имел в виду только Джереми, – объяснил он. – Нет необходимости убеждать кого-либо еще.

– А раз так, зачем беспокоиться. И я не вижу большого смысла встречаться с остальным твоим семейством.

– Ты позволяешь себе бояться Джереми, да?

– Конечно, нет, – ответила она, с удивлением посмотрев на него.

– Тогда что тебя беспокоит? В противоположность твоей семье, мои родственники будут обожать тебя. И ты прекрасно сойдешься с Рослинн. Она, я думаю, всего на несколько лет старше тебя.

– Рослинн, твоя невестка? Та самая, которая будет возражать против моего пребывания здесь? И какого же брата она жена?

– Энтони, конечно. Это ж его дом.

– Ты хочешь сказать, что он женат?

– Он надел на себя хомут за день до того, как я встретил тебя. С тех пор и длится его блаженство. Но когда я уезжал отсюда, он был в ссоре со своей шотландочкой. Интересно посмотреть, как они сейчас поживают друг с другом. Правда, Джереми уверяет меня, что Тони вышел из-под опалы.

– Тебе, по-моему, неплохо побыть здесь, однако, – со значением сказала Джорджина. – Мог бы рассказать мне об этом и до того, как мы приехали сюда, Джеймс.

Он равнодушно пожал плечами.

– Я не думал, что тебе будет интересно слушать про мое семейство. Мне твои точно неинтересны. В чем дело? – спросил он, увидев, что у нее на мгновение отвисла челюсть, а потом она снова повернулась к нему спиной. – Я не хотел обидеть тебя, дорогая, тем, что не выношу этих варваров, которых ты называешь своими братьями.

– Мои братья не вели бы себя по-варварски, если бы ты нарочно не провоцировал их. Любопытно, как бы отреагировало твое семейство, если бы я сделала то же самое.

– Гарантирую, что тебя не подвергнут порке и не отвезут на телеге на Тайнбернский холм, чтобы тебя там повесили.

– Скорее всего, нет, но я им не понравилась бы. И они стали бы сильно удивляться, как это ты потерял голову и привез меня сюда.

Он усмехнулся и подошел к ней сзади.

– Напротив, моя дорогая девочка. Делай и говори, что тебе заблагорассудится. Ты все равно будешь принята так же хорошо.

– Почему?

– Потому что благодаря мне ты стала одной из Мэлори.

– И это считается важным?

– Скоро ты сама все услышишь, я уверен, но тебе не удастся этого сделать, если ты не оденешься. Помочь тебе?

Она отмахнулась от руки, которая обняла ее и взялась за верхний край ее рубашки.

– Думаю, что я сама справлюсь, спасибо. А чьи это одежды, кстати? Рослинн?

– Это был бы самый убедительный ответ, но это не так.

Она чуть покрупнее тебя в настоящее время. По крайней мере, так уверяла меня ее служанка. Поэтому я послал к Реган, которая одного с тобой размера.

Джорджина повернулась в его объятиях и оттолкнула его.

– Реган? А, ну да, это кто зовет тебя «знатоком женщин» вместо «грязный развратник».

– Ну что ты такая злопамятная? – сказал он со вздохом, что осталось не замеченным ею.

– А я думала, что Реган – это твой приятель. – Потом она удивила его тем, что уперлась пальцем в его грудь и с жаром спросила требовательным тоном: – Так кто она? Брошенная любовница? Если ты берешь для меня платья взаймы у любовницы, Джеймс Мэлори, то позволь-ка мне…

Его смех прервал ее тираду.

– Даже не хочется прерывать такой приступ ревности, Джордж, но Реган – это моя любимая племянница.

Мгновение-другое ее лицо ничто не выражало, но потом на нем появился испуг.

– Твоя племянница?

– Она порадуется, услышав, что ты говорила о ней иначе.

– Нет, ради Бога, не говори ей! – испуганно воскликнула она. – Это была вполне естественная ошибка, учитывая, что ты такой отпетый негодяй.

– Теперь ты меня обидела, честное слово, – ответил он как можно более сухим тоном. – Когда ты зовешь меня распутником и негодяем, то между этими двумя словами огромная разница, дорогая девочка. И твоя исключительно естественная ошибка не выглядит естественной, поскольку у меня не было любовниц на годы.

– А ты как зовешь вранье Джереми? Болтовней?

– Забавно, Джордж, но это так. Я всегда предпочитал разнообразие. А любовницы очень утомляют своими претензиями. Но для тебя я сделал исключение.

– Я должна чувствовать себя польщенной? Но этого нет.

– Ты была моей любовницей на «Принцессе Анне». В чем ты видишь различие?

– А теперь я твоя жена, если ты простишь мне это неприятное слово. Так в чем разница?

Она хотела вызвать его раздражение сравнением, но вместо этого он широко улыбнулся ей.

– Ты мне очень нравишься, Джордж.

– Чем? – с подозрением спросила она.

– Тем, что не соглашаешься со мной. Немного людей решаются на это, знаешь ли.

Она неприлично фыркнула.

– Фи, если в твоих глазах это самый высокий комплимент, то считай, здорово ошибся. Здесь ты не набрал и очка.

– Если мы начали считать очки, то на сколько тянет вот это: я хочу тебя?

При этих словах он притянул ее к себе, и она своим телом смогла почувствовать, что он говорит не вообще, а о данном моменте. Он был возбужден, а когда Джеймс был возбужден, то соблазн исходил от всего его тела. Бедра его терлись о ее живот, движениями груди он приводил ее соски в твердое состояние, его прикосновения приходились только на ее чувствительные точки, а губы подавляли всякий протест. Какой протест, когда Джорджина сдавалась в тот момент, когда чувствовала его желание?

Но, сдаваясь, она умудрялась еще поддразнивать его, хотя ей и не хватало дыхания.

– А как насчет твоих родственничков, которых мне полагается сейчас увидеть?

– Дьявол с ними, – ответил Джеймс, прерывисто дыша. – Это важнее.

Он раздвинул своими ногами ее ноги и под мягкое место подтянул ее до определенного уровня. Она обняла его обеими руками за шею, обхватила ногами талию и зарычала при первых движениях. Затем откинула голову, и Джеймс впился губами в ее шею. Ушло всякое желание дразнить его, осталось только то, что происходило в данный момент, только нарастающая страсть.

Когда сцена подходила к апогею, в комнату и вошел Энтони Мэлори.

– Я думал, парень чепуху мелет, но, оказывается, нет.

Джеймс поднял голову и раздраженно прорычал:

– Чтоб тебя, Тони… Выбрал время, черт тебя подери!

Джорджина соскользнула на пол, хотя ноги ее не держали. До нее не сразу дошло, что к ним вторгся один из родственников. К счастью, руки Джеймса все еще поддерживали ее, но он ничем не мог бы помочь, чтобы убрать краску страсти и стыда, все приливавшую к ее лицу. Она помнила Энтони с того вечера в таверне, когда приняли Мака за кого-то другого, помнила, что подумала о нем, будто это самый красивый из голубоглазых дьяволов, каких она когда-либо видела – пока не заметила Джеймса. Но Энтони был по-прежнему неимоверно красив. И некоторое время тому назад она не просто из чувства раздражения сказала Джеймсу, что его сын больше похож на Энтони. Джереми действительно представлял собой юный образ Энтони, вплоть до голубых глаз и черных, как смоль, волос. Она не могла не задавать себе вопроса: действительно ли Джеймс уверен в том, что это его сын? И не могла не задаться вопросом, что подумает о ней Энтони с первого взгляда.

Ей бы повязку на глаз, и она выглядела бы сейчас форменным пиратом в широкой белой рубашке Джеймса, которую ему удалось расшнуровать на ней чуть ли не до конца, в его широком поясе, обрезанном по ней, – она носила его поверх рубашки из-за ее чрезмерно больших размеров, и в собственных узких бриджах. Она была босиком, и ноги ее были неприкрыты, потому что она успела только сбросить обувь и стянуть чулки, прежде чем упасть в кровать и, вместо того чтобы удариться в переживания, крепко заснуть.

О, еще бы не залиться краской, будучи застигнутой в таком наряде и в таком интимном положении. И то хорошо, что не по ее вине на сей раз. Она ведь была за закрытыми дверями и занималась тем, чем ей заблагорассудится, Это Энтони должно быть стыдно за то, что он вломился без предупреждения. Но не похоже, чтобы ему было стыдно. Он испытывал разве что легкое неудобство.

– Я тоже очень рад тебя видеть, брат, – ответил Энтони на запальчивую фразу Джеймса. – Но не твою эту крошку. У тебя есть пара минут на то, чтобы отделаться от этого цыпленка, – сюда придет поприветствовать тебя моя жена.

– Джордж никуда не пойдет, а ты можешь уходить отсюда.

– Ты что, пьян, что ли? Забыл, что это больше не холостяцкий дом?

– У меня с памятью все нормально, старина, и у меня нет никакой необходимости прятать Джордж. Она…

– Ну вот, приехали, – перебил его раздраженно Энтони, услышав, как и другие, шаги за дверью. – Запихни ее под кровать или еще куда-нибудь… Слушай, не торчи здесь! – И он сам направился к Джорджине.

– Только тронь ее, парень, – вежливо предупредил его Джеймс, – и ты сам растянешься на полу.

– Ну ладно, мне это нравится, – раздраженно ответил Энтони, но отступил. – Прекрасно. Тогда сам выпутывайся и говори, что знаешь. Но если у меня дело кончится ссорой с Рослинн, я вас выкурю отсюда, вот увидите.

– Энтони, – просто сказал Джеймс, – закройся.

Энтони замолчал. Он прислонился к стене, скрестил руки на груди и стал ждать начала представления. Джорджину он не удостаивал даже беглым взглядом. Он ждал, когда откроется дверь и появится его жена.

Тем временем Джорджина ждала появления настоящего дракона. Существо, которое могло заставить дрожать такого высокого и физически крепкого мужчину от страха, как бы она не сердилась на него, должно было быть поистине грозным. Но когда Рослинн Мэлори вошла в комнату, ее вид вовсе не показался ей устрашающим. Она одарила Джеймса ослепительной улыбкой, а потом с такой же улыбкой перевела взгляд на Джорджину. Она была потрясающе красивой женщиной, чуть повыше, чем Джорджина, чуть постарше и, кажется, чуть побеременнее.

– Меня сейчас на лестнице остановил Джереми и сказал, что вы женились, Джеймс. Это правда?

– Женился? – с интересом спросил Энтони.

– Насколько я помню, ты сказал, что не убедил Джереми, – сказала Джорджина, обращаясь к Джеймсу.

– Я не говорил. Мальчик упорно считает, что не со всеми обо всем можно говорить. Заметьте, что Тони он этого не сказал. Потому что еще сам не верит в это.

– Женился? – повторил Энтони то же, что и раньше, и больше ничего не добавил.

Рослинн спросила:

– Во что Джереми не верит?

– Что Джордж прибыла сюда в качестве моей виконтессы.

– Как умно с твоей стороны, что ты нашел для этого другое имя, Джеймс, – сказала Джорджина. – Но против этого я возражаю, найди другое. Не надо цеплять на меня английские титулы.

– Слишком поздно, дорогая. Титул приходит вместе с именем.

– Женился? – На сей раз Энтони закричал и тем самым привлек к себе внимание Джеймса. – Это резко меняет дело, правда? И никакой ругани.

И не успел Джеймс ответить ему, как Рослинн обратилась к мужу:

– А кто с ним собирался ругаться?

– Ты, дорогая.

Рослинн засмеялась. Смех у нее был низкий и хрипловатый, так что Джорджина от неожиданности даже заморгала глазами.

– По правде говоря, я сомневаюсь, но скажи, Энтони, почему я должна была ругаться?

Энтони неопределенно махнул рукой в сторону Джорджины, не удостаивая ее взглядом.

– Потому что он приехал домой с… со своей последней… в общем, с ней.

Это было слишком, чтобы Джорджина с ее характером смогла стерпеть.

– Я тебе не «с ней», ты, надутый осел, – спокойно произнесла она, но выражение лица ее было достаточно колючим и недружелюбным в отношении Энтони. – Я американка, а в настоящий момент – и Мэлори.

– Ну, молодец, дорогая. – Энтони презрительно улыбнулся. – Теперь ты будешь говорить, чему он тебя научил, да?

При этих словах Джорджина повернулась к Джеймсу и ткнула его в ребра.

– Больше никого не надо убеждать? Разве ты не так говорил?

– Ну, Джордж, – миролюбиво сказал Джеймс, – из-за чего сердиться?

– Я вовсе не сердита! – повысила она на него голос. – И вовсе не замужем, по меркам твоего семейства. Стало быть, это означает, что тебе надо искать другую комнату, понятно?

Это было слишком – угрожать ему сейчас, когда его организм не пришел в себя после того, как их так грубо прервали.

– Я поищу, черт возьми. Ты хочешь, чтобы его убедили? Сейчас я покажу тебе, как легко можно убедить моего братика. – И он со сжатыми кулаками двинулся на Энтони.

Встревоженная таким внезапным оборотом дела, Рослинн встала на пути Джеймса, который выглядел так, словно собирался разорвать ее мужа на мелкие кусочки.

– Ну вот еще, никаких драк в моем доме. Зачем вы позволяете ему дразнить вас? Вы же знаете, какой он.

Тут заговорил Энтони, уже более дипломатично.

– Но ты всем нам морочишь головы, разве не так, старик?

– Если бы ты думал головой, а не другим местом, то понял бы, что речь идет о вещах, насчет которых я не шучу, – с уничтожающим сарказмом ответил Джеймс.

Энтони медленно выпрямился, оторвался от стены. Джорджина, наблюдавшая за ним, подумала в этот момент, что он, наконец, поверил Джеймсу. Лицо Энтони приобретало все более комичное выражение. Прошло еще секунд пять, и он расхохотался.

– Господи, неужели правда? – его все больше разбирал хохот, да так, что он вынужден был опереться рукой о стену, чтобы не свалиться.

– Вот черт, – шепотом выругался Джеймс.

Рослинн с извиняющимся выражением лица улыбнулась Джорджине, а Джеймсу, который неодобрительно смотрел на Энтони, сказала:

– Вам этого следовало ожидать. Я слышала, вы безжалостно издевались над ним, когда он женился на мне.

– Не потому, что он женился на вас, моя дорогая, а потому, что он никак не мог перелезть через стену, которой вы перегородили брачное ложе.

Рослинн порозовела от напоминания о том, как долго она не могла простить Энтони предполагаемую неверность. Энтони начал приходить в себя – тема уже не веселила его, как несколькими мгновениями раньше. Во время паузы, последовавшей за сердитым замечанием Джеймса, Джорджина дала им понять, что ее все это тоже не очень развлекает. Она даже было подумала надеть одну из туфель, чтобы наподдать обоим Мэлори. Но вместо этого сказала:

– Джеймс Мэлори, ты бы лучше подумал о проблемах, которые могут встать перед тобой.

Это замечание вызвало у Энтони новый приступ смеха, а Джеймс хмуро взглянул на жену.

– Брось, Джордж, ты же видишь, что он поверил.

– Да что он… что его так разбирает смех, прямо в конвульсиях корчится? Я хочу знать, что тут такого веселого в том, что ты женился на мне?

– Господи, ты тут вообще ни при чем! Это из-за того, что я вообще женился!

– Тогда почему бы тебе не сказать ему, что это была не твоя идея, а что мои братья…

– Джордж!

– …заставили тебя?

Потерпев неудачу в попытке остановить ее, Джеймс закрыл глаза и стал ждать, какую реакцию вызовут слова этой маленькой прелести. Было бы слишком – надеяться, что Энтони этого не услышит.

– Заставили? – произнес Энтони, не веря своим ушам. Он замолчал ровно настолько, чтобы вытереть мокрые от слез глаза. – Ну, теперь все более-менее понятно. Надо было с самого начала так и сказать, старик. – Он слишком долго сдерживал себя, произнося столь длинную фразу. – Заставили? – давясь, произнес он и снова разразился смехом, еще пуще, чем до этого.

Очень спокойно Джеймс обратился к Рослинн.

– Или вытащите его отсюда, или в течение многих месяцев вам не будет от него никакой пользы. Может быть, целый год.

– Ну, Джеймс, – попыталась она успокоить его, сама еле сдерживаясь, чтобы не заулыбаться. – Вы должны согласиться, что мысль о том, что вас можно заставить, выглядит надуманной… – Но все более мрачный вид Джеймса заставил ее переключить свое внимание на мужа: – Энтони, перестань. Это не так уж и смешно.

– Вот черт… это ж… – с трудом выговорил он. – Сколько их, Джеймс? Трое? Четверо? – Когда Джеймс зло посмотрел на него, он взглянул на Джорджину, ища у нее ответа.

Она столь же неодобрительно посмотрела на него, но сказала:

– Если тебя интересует, сколько у меня братьев, то при последнем подсчете было пять.

– Боже милостивый! – В перерывах между приступами смеха Энтони состроил гримасу. – Да, дал ты там маху, братец. Я очень сочувствую тебе.

– Сейчас ты мне посочувствуешь, – прорычал Джеймс и снова двинулся на Энтони.

Но Рослинн опять вмешалась, на этот раз схватив мужа за руку.

– Ты не знаешь меры, когда нужно остановиться, – увещевала она его, таща к двери.

– Да я начать не успел, – запротестовал он, но одного взгляда на Джеймса ему хватило, чтобы внести поправки в свое поведение. – Ты права, дорогая, ты действительно права. А ты не сказала Джейсону, что мы нанесем ему визит, когда он будет в городе? Господи, никогда не думал, что мне так захочется повидаться со старшими и так много интересного рассказать им.

Не успел Энтони выйти, как дверь с треском захлопнулась за ним, но это снова повергло его в хохот, особенно раздавшийся за дверями взрыв ругательств.

Рослинн сердито взглянула на него.

– Ей-богу, так нельзя себя вести.

– Я знаю, – улыбнулся Энтони.

– Он может не простить тебе этого.

– Я знаю. – Улыбка расплылась на его лице еще шире.

Рослинн укоризненно цыкнула языком.

– И ты ни в чем не раскаиваешься, да?

– Ну ничуть. – Он усмехнулся. – Вот проклятье, я забыл его поздравить.

Она резко дернула его за руку.

– И не думай! Мне хотелось бы, чтобы твоя голова оставалась на плечах.

Эта тема сразу перестала его интересовать, он внезапно прижал ее к стене коридора.

– Ты да?

– Прекрати, Энтони! – Она засмеялась, больше для виду пытаясь увернуться от его губ. – Какой же ты неисправимый.

– Я влюблен, – хрипловатым голосом возразил он. – А влюбленный мужчина обычно неисправим.

Он покусывал ее уши, она задыхалась.

– Ну хорошо, раз уж ты так… Наша комната ведь совсем рядом.

ГЛАВА XL

– Господи! – воскликнул Энтони, когда на следующее утро Джеймс и Джорджина появились в столовой. – Как же, черт побери, я не заметил, что ты, Джеймс, достал себе такую первоклассную штучку?

– Потому что был слишком занят тем, что подкалывал меня, – ответил Джеймс. – И, парень, не начинай опять по новой. Знаешь, после твоего ухода у меня была более приятная ночь.

Джорджина вспыхнула, желая ударить его за то, что он говорит подобные вещи. В отношении же Энтони она не испытывала подобного желания просто потому, что не имела представления о том, что той первоклассной штучкой являлась она сама. А поскольку та ночь была очень приятной и для нее и сейчас она великолепно выглядела в платье из плюшевого вельвета темно-сливового цвета, которое сидело на ней идеально, Джорджина чувствовала себя достаточно расслабленно, чтобы делать замечания кому-либо из них.

Но Энтони не мог оторвать от нее глаз, и в конце концов его жена сама его ударила – под столом. Он вздрогнул, но продолжал пялиться на нее, даже когда Джеймс нахмуренно посмотрел на него.

Наконец с некоторым отчаянием он произнес:

– Черт побери, где же я видел тебя раньше, Джордж? Твое лицо мне чертовски знакомо – будь я проклят, если это не так.

– Меня зовут не Джордж, – ответила она ему, садясь на свое место. – Для своих друзей и родственников я – Джорджина или Джорджи. Только Джеймс не может никак этого запомнить.

– Это что, намек на то, что у меня опять старческий склероз? – спросил Джеймс, и одна его бровь изогнулась дугой в недоумении.

Она мило улыбнулась ему.

– Если ботинок впору.

– Если мне не изменяет память, я заставил тебя съесть этот ботинок в тот последний раз, когда ты пробовала надеть его на мою ногу.

– Если мне не изменяет память, – возразила она, – это было вкусно.

Энтони наблюдал за этой сценой с интересом и терпеливо ожидал, чтобы повторить свой вопрос. Но он почти забыл о нем, когда заметил, что глаза Джеймса вдруг загорелись внутренним жаром, не имевшим ничего общего с гневом. Страсть, вспыхивающая из-за какого-то ботинка? И неужто она когда-то его съела?

– Это что, ваша собственная шутка? – спросил он тихо. – Или же мы услышим объяснение?

– Вы услышите, как мы познакомились, сэр Энтони.

– Ага! – торжествующе воскликнул он. – Я знал это. Ты же знаешь, что я чертовски хорош в этом. Ну, так где это случилось? В Воксхолле? В Драри Лэйн?

– На самом деле – в дымной таверне.

Энтони перевел взгляд с нее на Джеймса, при этом одна его бровь слегка приподнялась – должно быть, в этой семье принято жеманство, решила Джорджина.

– Этого и следовало ожидать. Ты постепенно дошел до официанток из баров.

Но Джеймс был не в том настроении, чтобы раздражаться прямо сейчас. Ухмыльнувшись, он сказал:

– Дорогуша, ты опять думаешь своей задницей. Она не работала там. Представь себе, я так и не понял, что она там делала.

– То же, что делал и ты, Джеймс, – сказала ему Джорджина. – Искала кого-нибудь.

– А кого искал ты? – спросил Энтони своего брата.

– Не я искал, а ты. Это был тот день, когда ты протащил меня через пол-Лондона, разыскивая кузину своей жены.

Тот день Энтони никогда не забудет, но он быстро нашелся.

– Но ведь твоя Марджи была блондинкой.

– А моя Джордж – брюнетка и обожает мужскую одежду.

После этого Энтони вновь перевел взгляд на Джорджину.

– Господи, да это же лиса, которая оставляет на голенях синяки! Я решил, что тебе не удалось найти ее, Джеймс.

– А я ее и не нашел. Это она меня нашла. Ну, скажем, просто упала в мои руки. Она подписала…

– Джеймс! – вмешалась в разговор Джорджина, испугавшись того, что он собрался снова во всем признаться. – Может, не обязательно уточнять подробности?

– Дорогая, но это же семья, – сказал он ей спокойно. – Не страшно, если они будут знать.

– Даже так? – ответила она холодно, а ее брови насупленно сдвинулись к переносице. – И именно поэтому ты рассказал об этом моей семье?

Джеймс нахмурился, явно недовольный тем, что она перевела разговор на тему, которую ему не хотелось обсуждать. И он замолчал ее вопрос и, повернувшись к столу спиной, прошел к боковому буфету, где лежала еда на завтрак.

Заметив, что атмосфера за столом резко изменилась, Рослинн сказала дипломатично:

– Джорджи, положить тебе что-нибудь на тарелку? Мы по утрам сами себе накладываем.

– Благодарю.

Но в разговор вмешался Джеймс, в его голосе явно ощущалось недовольство.

– Я это прекрасно могу сделать сам.

Джорджина надула губы от досады. Она подумала о том, что не следовало бы заводить разговор об этом, зная, что он ухудшит ее настроение, но, черт побери, не могла же она позволить ему шокировать его собственную семью и ставить ее саму в неловкое положение? Ему, наверное, безразлично, что и кому он рассказывал или что это вызвало, но ей-то это не все равно.

Но ее досада длилась недолго, пока она не получила от своего мужа тарелку с едой, которую он не без некоторого грохота опустил на стол перед ней. На тарелке была маленькая горка из яиц, кусочков копченой селедки, пирожков с мясом и сардельки, обложенная бисквитами и большими мисками с желе, – больше пищи, чем можно съесть вчетвером. Джорджина уставилась на нее широко раскрытыми глазами, обернулась и увидела, что на тарелке Джеймса эта горка была еще выше. Обе настолько явно были приготовлены с полным отсутствием всякой мысли, что у нее прорвалось чувство юмора.

– О, спасибо тебе, Джеймс, – сказала она, стараясь сдержать улыбку. – Я действительно изголодалась, хотя не могу понять, почему. Вроде я сегодня не слишком разминалась.

Эта откровенная ложь предназначалась для того, чтобы вернуть его в более приятное настроение, поскольку сегодня утром, перед тем как вылезти из постели, они с избытком потратили энергию. Но ей не следовало играть в словесные игры с Джеймсом Мэлори.

– Ты, должно быть, всегда такая ленивая, Джордж, – ответил он, язвительно улыбнувшись, и ничто сейчас не могло предотвратить того, что ее щеки вспыхнули румянцем.

– Я не знаю, почему она смутилась, – проговорил Энтони в наступившем молчании. – Нам трудно разобраться во всех тонкостях. Я сам сегодня утром с трудом вылез из постели.

Он не смог договорить, поскольку брошенная Рослинн салфетка попала ему в рот, что и завершило этот раунд подшучиваний.

– Оставь эту бедняжку в покое, мошенник. Выходить замуж за Мэлори – это…

– Блаженство? – подсказал Энтони.

– Кто так говорит? – фыркнула она.

– Ты, моя радость, и очень часто.

– Наверное, в моменты потери рассудка. – Она вздохнула и вслед за мужем захихикала.

К этому времени щеки у Джорджины уже остыли, но она была все еще благодарна Рослинн, которой удалось перевести разговор на темы не столь личные или, по крайней мере, не столь пикантные. Она узнала, что к ней придет портниха, чтобы сделать ей совершенно новый гардероб, что на протяжении зимнего сезона будет несколько балов, на которых она была обязана присутствовать, – оба Мэлори в этот момент застонали, а также дюжина раутов и званых вечеров, где она могла представиться должным образом свету. Учитывая то, что все это подразумевало, что перед ней здесь открывалось будущее, которое еще не было установленным фактом, она посмотрела на Джеймса с выражением «все ли это так необходимо?» и получила в ответ абсолютно непроницаемый взгляд.

Джорджина также узнала, что сегодня вечером должна состояться семейная встреча. Это случилось тогда, когда Энтони признался:

– Кстати, вчера вечером я навестил стариков. Задержался. – В этот момент он пошевелил своими бровями и послал жене воздушный поцелуй, а та стала искать еще одну салфетку, чтобы бросить в него. Хихикнув, он добавил, обращаясь к Джеймсу: – Кроме того, старина, я понял, что они просто не поверят этим новостям, пока не услышат их от тебя, и ты имеешь теперь уникальную возможность сказать это им непосредственно – я не хотел лишать тебя удовольствия говорить о приятном еще раз.

На это Джеймс ответил:

– Если ты сегодня пойдешь в Найтон-Холл, я с радостью составлю тебе компанию.

– Ладно, доживем – увидим, – сказал Энтони, и спросил: – Так что за чертовщину ты наплел ее семье, которую ты не можешь рассказать своей собственной?

– Спроси у Джордж, – буркнул Джеймс. – Именно она не хочет, чтобы я это повторил.

Но когда эти кобальтово-синие глаза обратились вопросительно к Джорджине, ее губки упрямо сжались, побуждая Энтони сказать с ослепительной улыбкой:

– Ну давай, любимая, может, ты признаешься. Я буду поднимать этот вопрос при любой возможности, в любой компании, пока ты этого не расскажешь.

– Ты не сделаешь этого!

– Поверь мне, он прекрасно это сделает, – со вздохом вставил Джеймс.

Совершенно раздосадованная, Джорджина потребовала от своего мужа:

– И ты не можешь ничего с этим поделать?

– Я попытаюсь, – сказал Джеймс с отчетливой угрозой в голосе. – Можешь не сомневаться. Но это его не остановит.

– Это точно, – усмехнулся Энтони. – Не больше, чем тебя, старина.

Джорджина сидела, надувшись, и сказала:

– Джеймс Мэлори, я начинаю испытывать те же чувства к твоей семье, какие ты испытываешь к моей.

– Я был бы удивлен, Джордж, если бы это было не так.

Не надеясь на помощь, она бросила на Энтони молниеносный взгляд и выпалила:

– Я была его юнгой. Это то, что он сказал моим братьям; и еще я жила в его каюте. Сейчас вы вполне удовлетворены, вы, отвратительный человек.

– Я не думаю, что он знал, что они были вашими братьями? – ненавязчиво поинтересовался Энтони.

– Он знал, – проворчала она.

– Возможно, он не знал, что их так много?

– Он это тоже знал.

Потом Энтони обратил очень многозначительный и раздраженный взгляд на Джеймса.

– Сам нажимаешь курок, да, старина?

– А, заткнись, жопа, – огрызнулся Джеймс.

Энтони, откинув голову назад, громко захохотал и, насмеявшись, сказал:

– Не думал, что ты оправдаешь мои надежды, старина.

– Какие еще надежды?

– Ты не помнишь мои слова о том, что если у тебя будет когда-либо жена, она будет милая, как маленькая гадюка, которая укусит тебя вместо того, чтобы поблагодарить за твою помощь? Ты не думал, что получил именно такую?

Джеймс все-таки вспомнил его слова, а также причину, их породившую, – они были сказаны тогда, когда Энтони находился в мрачном настроении, поскольку предыдущей ночью ему не удалось уговорить свою раздраженную жену вернуться в его постель.

– Сейчас, когда ты упомянул про это, я действительно припоминаю, что ты говорил нечто подобное… и почему ты сказал это, и что в тот день ты старался утопить свои печали в вине. Ты уже к пяти был хорош, и жена даже не пустила тебя в постель, не так ли?

Проклятье! Выражение лица Энтони было сейчас достаточно кислым, в то время как Джеймс улыбался.

– Ты же в тот день сильно наклюкался. Черт побери, как тебе удалось все же запомнить?

– Мне кажется, у них опять начинается перепалка, – сказала Рослинн Джорджине. – Может, мы оставим их. Если мы не будем торчать здесь, может, они убьют друг друга, – и бросив на мужа многозначительный взгляд, добавила: – Что избавит нас от беспокойства.

– Если вы уйдете, то он не будет так раздражаться от моих шпилек, – запротестовал Энтони, когда обе женщины поднялись из-за стола.

– В этом-то все и дело, дорогой, – улыбнулась ему Рослинн, а затем обратилась к его брату: – Кстати, Джеймс, вчера вечером я сообщила о твоем возвращении Силверли. Поэтому, возможно, тебе придется быть сегодня днем свободным, поскольку Реджи вряд ли захочет ждать до вечера. Ты же знаешь, как она будет переживать, если не встретится с тобой.

Джорджина потребовала от мужа объяснений.

– Кто это еще такая Реджи?

– Реган, – сказал ей Джеймс и усмехнулся, вспомнив о ее ревности.

Энтони, скользнув озабоченным взглядом по Джеймсу, добавил:

– Это наши давнишние разногласия, что мы приглашаем ее, но она – наша любимая племянница. После того как наша сестра умерла, мы вчетвером воспитывали ее.

Джорджина даже не могла себе такое представить. Но поскольку эта Реган Реджи была всего лишь родственницей Джеймса, она потеряла к ней интерес. И все же, даже если Джорджина не собиралась задерживаться здесь долго, ей действительно имело смысл немного узнать об этой его большой семье, чтобы просто не вздрагивать при каждом упоминании какого-либо женского имени в связи с ним. Было бы мило, если бы он побеспокоился о том, чтобы рассказать ей обо всем этом до того, как они приехали сюда; но он мало рассказывал о своей семье – возможно, чтобы быть уверенным в том, что и она будет помалкивать о своей. В конце концов, в этом был смысл.

ГЛАВА XLI

– Да, мужчины все-таки женятся, – сказала Джорджина рассудительно и с некоторым сарказмом. – Они даже делают это регулярно – так же, как женщины. Поэтому, может, вы расскажете мне, почему первая и пока еще единодушная реакция на то, что Джеймс женился, была шоком, за которым сразу следовало сомнение? Что здесь такого невероятного, он же не монах.

– Вы абсолютно правы. Никто не смог бы когда-либо обвинить его в том, что он монах. – И говорившая закатилась сдавленным смехом.

Реджи, или Реган, фактически оказалась Реджиной Эден, виконтессой Монтиссийской. Но она была очень молодой виконтессой, всего лишь двадцати лет, и была не крупнее Джорджины. И никто не мог отрицать, что она член клана Мэлори, по крайней мере, со стороны Энтони и Джереми – у нее были те же черные волосы и глаза кобальто-голубого цвета, с которыми родились и они. Но Джорджине объяснили, что вместе с Эми – одной из дочерей Эдварда – она были исключением. Все остальные Мэлори были похожи на Джеймса – блондины и в основном с зелеными глазами.

К своему облегчению Джорджина также обнаружила, что Реджина Эден была очень приятной женщиной. Она нашла ее весьма милой, очаровательной, открытой, привлекательной и очень-очень разговорчивой. Она постоянно шутила с того самого момента, как приехала днем, но особенно после того, как она спросила Джеймса:

– Ну и какой же любовнице ты одолжил мои платья? – И пока Джеймс раздумывал над тем, как легче всего сообщить эти новости, Энтони не удержался и ответил за него:

– Той, на которой он женился, киска.

К счастью, в этот момент киска сидела.

– Невероятно, – прошептала она. – О, это событие! – и так на протяжении нескольких часов.

В это время Джорджина была наверху, где ей укладывала волосы служанка Рослинн – Нетти Макдональд, шотландка средних лет с едва заметным акцентом и бледно-зелеными глазами. Рослинн и Реджина тоже были там, якобы для того, чтобы убедиться, готова ли она встретиться со старшими братьями Джеймса; на самом же деле они хотели удостовериться в том, что она не нервничает, рассказывали ей забавные анекдоты об этой семье и отвечали на все ее вопросы.

– Мне кажется немного странным, что кто-то незнаком с историей дяди Джеймса, – Реджина достаточно успокоилась, чтобы ответить на вопрос Джорджины. – Этот человек поклялся, что никогда не женится, и никто не сомневался, что он был абсолютно серьезен. Но чтобы понять почему, вы должны представить себе, что он был… ну, он…

– Был знатоком женщин? – попыталась помочь ей Джорджина.

– А что, это замечательно сказано! Я то же самое сказала сама.

Джорджина улыбнулась. Рослинн закатила глаза. Она слышала, как эта дерзкая девчонка говорила про ее Энтони то же самое, но она предпочитала называть повесу повесой.

– Но дядя Джеймс не был просто знатоком, – продолжила Реджина. – И могу я быть откровенной?…

– Разумеется, – ответила Джорджина.

Но Рослинн все-таки успела предупредить:

– Не пытайся пробудить в ней ревность, Реджи.

– К бывшим любовницам? – девушка фыркнула. – Что касается меня, то я бесконечно благодарна каждой из бывших любовниц моего Николаса. Без такого опыта…

– Я думаю, мы поняли твой намек, дорогая, – вмешалась Рослинн и не смогла сдержаться от усмешки. – Возможно, что мы даже согласны с тобой, – добавила она, заметив, что Джорджина тоже улыбается.

– Так вот, как я уже говорила, дядя Джеймс был чуть больше, чем просто знаток женщин. Через какое-то время его можно было назвать ненасытным. Утро, день и ночь – и всякий раз с новой женщиной.

– Вздор, – насмешливо сказала Рослинн. – Утро, день и ночь?

Джорджина, затаив дыхание, ожидала услышать сомнение насчет этих нелепых слов «всякий раз с новой женщиной», но, очевидно, эта часть сомнений не вызывала.

– Это абсолютно точно, – настойчиво повторила Реджина. – Спроси у Тони, если мне не веришь, или у дяди Джейсона, чья несчастная судьба сводилась к тому, чтобы пытаться утихомирить буйные похождения Джеймса, когда тот все еще жил дома, – но, могу добавить, без особого успеха. Разумеется, половина из того, что делал когда-либо дядя Джеймс, имела целью позлить Джейсона. Но у Джеймса был действительно буйный характер. Еще мальчишкой он всегда делал все по-своему, всегда хотел отличаться от своих братьев. Неудивительно, что свою первую дуэль он провел, когда ему было двадцать. Разумеется, он выиграл ее. Вы знаете, он выиграл все свои дуэли. Все-таки Джейсон был отличным стрелком и обучил стрельбе всех своих братьев. В то же время Энтони и Джеймс любили и кулачные бои, и многих из их соперников видели на ринге, а не на дуэльной площадке.

– По крайней мере, это не так смертельно. /

– Вы знаете, насколько я могу припомнить, на дуэлях он фактически никогда не убивал. А вот его обозленный противник всегда старался убить своего обидчика.

– Энтони обычно спрашивал своих противников, где им хотелось бы получить свои раны, – вставила Рослинн. – Подобного рода вопрос способен сбить понт с любого.

Реджина хихикнула.

– А у кого, по-вашему, он позаимствовал эту привычку?

– От Джеймса?

– От него самого.

Джорджина начала жалеть, что завела этот разговор.

– Но вы все еще не ответили на мой вопрос.

– Это непосредственно связано с ответом на ваш вопрос, моя дорогая. К тому времени, когда дядя Джеймс переехал в Лондон, он уже превратился в распутника, о котором ходила дурная слава. Но больше он уже не гонялся за юбками, потому что в этом не было необходимости. К этому времени они сами преследовали его, и большинство из тех женщин, бросавшихся на него, были замужем.

– Мне кажется, я начинаю понимать, – сказала Джорджина.

– Почти все вызовы ему на дуэль были вполне легитимны – они исходили от обманутых мужей. Ирония заключается в том, что Джеймс, возможно, брал то, что ему предлагалось, но никогда не целовал и не рассказывал. Те спятившие женщины настолько втюривались в него – ведь моложе он был чертовски симпатичным мужчиной, что даже хвастались, если он удостаивал их нежного взгляда. Поэтому неудивительно, что он не испытывал особого уважения к браку, видя воочию сплошные супружеские измены.

– Которым, кстати, тоже способствовал, – сказала Джорджина немного раздраженно.

– Этого нельзя отрицать, – Реджина усмехнулась. – В конце концов, он был в Лондоне самым скандально известным повесой. Он превзошел в этом даже Тони, а уж тот был знаменит в свое время скандалами.

– Я буду тебе благодарна, если ты не перейдешь на Энтони, – сказала Рослинн. – Этот повеса совершенно изменился.

– Ну, должна тебе сказать, что и мой Николас тоже теперь другой. Что же касается дяди Джеймса, то неудивительно, что, видя в течение многих лет лишь худшую сторону брака, он презирал лицемерные разговоры о нем и неверных жен в особенности, которыми изобилует свет. Он дал клятву, что никогда не женится, и мы все думали, что он не шутил.

– Я уверена в этом. В конце концов он даже не просил меня выйти за него замуж.

Реджина не спрашивала об этом. Ей уже рассказали, что Джеймс был вынужден жениться, и к тому же он сам ей сказал – до того, как это сделал Энтони. Но все же она поставила под сомнение слово «вынужден».

– Для меня, Джорджи, все это удивительно, – сказала она задумчиво. – Ты просто не знаешь моего дядю Джеймса.

– Но именно поэтому ты и рассказываешь мне о нем. Все-таки вряд ли я узнаю что-нибудь о нем от него самого. Нет ли еще чего-нибудь такого, что, по-твоему, я обязана знать?

– Ну, тот факт, что какое-то время семья не признавала его. Он уехал тогда из Англии примерно на десять лет. Конечно, сейчас он восстановлен в прежних правах. Вряд ли он рассказывал тебе об этом?

– Нет, не рассказывал.

– Ну тогда ты должна сама расспросить у него, поскольку это не мое дело.

– Что он был тем бесславным капитаном Хоком?

Глаза у Реджины вспыхнули.

– Так, значит, он все же рассказал тебе?

– Нет, он признался в этом моим братьям, после того как они узнали его. Я полагаю, что это было ужасное невезение, когда двое из них случайно столкнулись с Джеймсом в море еще до того, как он бросил пиратство.

Реджина ахнула.

– Ты хочешь сказать, что твои братья все знали? Господи, какая это удача, что они не повесили его!

– Вообще-то они хотели это сделать, особенно Уоррен, – сказала Джорджина с отвращением. – Джеймс во стольком признался в ту же ночь, что заслуживал веревки.

– И каким же образом… он остался в живых? – осторожно спросила Реджина.

– Он сбежал.

– С вашей помощью?

– Ну, я не могла позволить, чтобы Уоррен сделал по-своему, поскольку он зол на Джеймса из-за меня. Он – сам бабник, лицемер чертов.

– Ну что ж, как говорят, все хорошо, что хорошо кончается, – сказала Рослинн, на что Реджина фыркнула.

– На мой взгляд, не так уж хорошо, что дядя Джеймс восстановил против себя всю ее семью.

– Реджи, ты же не думаешь в самом деле, чтобы такая мелочь, как эта, беспокоила его? Особенно, когда он здесь, а они – за океаном. Когда он будет готов, уверена, что он помирится с ними ради Джорджи.

– Кто? Джеймс?

Явный скептицизм Реджины вызвал у Рослинн приступ смеха, который наполнил всю комнату.

– Возможно, что ты права. Он – мужчина, который не сойдет со своего, чтобы простить или забыть. Твой несчастный муж узнал это из первых рук, не так ли?

– Не напоминай мне об этом. И я уверена, что Николас сегодня вечером получит большое удовольствие обменяться колкостями, особенно если он услышит, что Джеймс женился при тех же обстоятельствах, что и Николас женился на мне. – Заметив вопросительный взгляд Джорджины, она добавила: – Твой муж был не единственным, кого подталкивали к алтарю. В случае Николаса это приняло форму небольшого шантажа, небольшого подкупа, и, конечно, Тони молился, чтобы тот не передумал, иначе он угрожал разрезать Николаса на мелкие кусочки.

– А Джеймс?

– О, он в этом не участвовал. Мы даже не знали, что он уже вернулся в Англию. Но, как случается, мой муж тоже однажды столкнулся с капитаном Хоком в море. Поэтому если они окажутся сегодня вечером смертельными врагами, не обращай на это внимания.

На это Джорджина разразилась смехом.

ГЛАВА XLII

Несмотря на то что это была не более чем семейная встреча, Джорджина обнаружила, что такие события были здесь достаточно официальными, когда Реджина принесла ей блестящее вечернее платье. Коричневый материал поблескивал и напоминал полированную бронзу, лиф у платья был сделан из тюля. Когда Джорджина надела это очаровательное платье, она вся заискрилась. Платье ей очень понравилось. Обреченная долгое время на пастельные цвета, она очень хотела одеться в более темные, более солидные цвета, которые ей теперь подобало носить. Фактически для своего гардероба, который она заказывала раньше, она выбирала только яркие, вибрирующие цвета.

Спустившись позднее вниз, они встретили в гостиной мужчин и увидели, что те выглядели очень элегантно. Энтони был немодно одет во все черное, за исключением идеальной белизны своего небрежно завязанного галстука. Джеймс по этому случаю надел сатиновый пиджак, но такого темно-изумрудного цвета, что его никак нельзя было назвать франтоватым. А какого цвета были при этом его глаза? Они напоминали драгоценные камни, в центре которых бушевал огонь. А Джереми, этот бездельник, выглядел как денди – в ярко-красном пиджаке и зеленовато-желтых бриджах. Как Реджина сказала Джорджине на ушко, этот наряд Джереми надевал только для того, чтобы позлить своего отца.

Был здесь и Конрад Шарп, что неудивительно, поскольку

Джеймс и Джереми считали его членом их семьи. Джорджина никогда не видела его в вечернем костюме, не говоря уже о том, чтобы он когда-либо брил свою бороду моряка. Так или иначе, но и он увидел ее впервые одетой во что-то другое, а не в одежды юнги, и трудно было особенно надеяться, что он упустит этот факт из виду.

– Господи, Джордж, а где же твои бриджи?

– Очень смешно, – пробормотала она.

Пока Конни и Энтони посмеивались, а Джеймс просто смотрел на ее глубокое декольте, Реджина заметила:

– Как не стыдно, Конни. Так не делают комплимент даме.

– Значит, ты уже ее защищаешь? – сказал он, привлекая ее поближе, чтобы обнять. – Спрячь свои лапки. Джордж не нуждается здесь ни в лести, ни в защите. Кроме того, небезопасно делать ей комплимент, когда рядом ее муж.

Джеймс пропустил эту шпильку мимо ушей и сказал своей племяннице:

– Поскольку я знаю, что это – один из твоих нарядов, то должен, дорогая, тебе сказать, что ты носишь слишком открытое декольте.

– А Николас не возражает. – Девушка хихикнула.

– Еще бы, я знаю вкусы этого клиента.

– Ну вот. Его еще здесь даже нет, а ты уже придираешься к нему, – сказала она с обидой и пошла поприветствовать Джереми.

Но когда взгляд Джеймса вернулся на Джорджину, в особенности на ее лиф, она заметила это и сказала:

– Если бы здесь были мои братья, то они тоже бы сделали какое-нибудь нелепое замечание в отношении того, как я должна изменить свой наряд, чтобы он стал не таким открытым. Вы случайно не об этом же думаете?

– Согласиться с ними? Не дай Бог!

С дразнящей улыбкой на губах, Конни сказал Энтони:

– У тебя нет такого чувства, что он не любит ее братьев?

– Не представляю, почему, – ответил Энтони с непроницаемым лицом. – После того, что ты рассказал мне о них, они выглядят занимательными ребятами.

– Тони… – предупредил его Джеймс, но Энтони уже слишком долго сдерживал свой смех.

– Запертый в погребе! – выпалил он. – Как бы я хотел это увидеть.

Если Джеймс еще продолжал терпеть, то для Джорджины этого было достаточно.

– Мои братья будут покрупнее вас, сэр Энтони. Уверяю вас, вряд ли бы вы выстояли против них, – сказала она и вышла из гостиной, чтобы присоединиться к Реджине, которая была в другой комнате.

Энтони, если и не был поставлен на место, то, по крайней мере, был удивлен.

– Черт побери, я действительно верю, что эта девчонка защитила тебя, Джеймс.

Джеймс улыбнулся, а Рослинн, слушавшая своего мужа с растущим раздражением, сказала:

– Если ты не перестанешь придираться к нему в ее присутствии, она способна на большее. Если она не сделает, это сделаю я, – и последняя женщина покинула их.

Конни хихикнул, заметив изменившееся выражение лица Энтони, которое сейчас выглядело огорченным. Он толкнул Джеймса, чтобы тот взглянул.

– Если он не будет осторожен, то, возможно, ему опять придется спать с собаками.

– Наверное, ты прав, старина, – ответил Джеймс. – Так что не будем обескураживать его.

Конни пожал плечами.

– Я могу прекрасно потерпеть что угодно ради нужных результатов.

– Полагаю, что ты можешь, даже когда тебя запирают в погребе.

– Я слышал это! – вмешался в их разговор Энтони. – Поэтому я имел право на это. Там был мотив для твоего безумия.

– Слушай, Тони, заткнись.

Вскоре прибыли старики, как любили называть своих старших братьев Джеймс и Энтони. Джейсон Мэлори, третий маркиз Хаверстонский и глава этой семьи, оказался для Джорджины сюрпризом. Ей сказали, что ему сорок шесть лет, и действительно, он выглядел как чуть постаревший Джеймс. Но на этом все их схожести заканчивались. Если Джеймс обладал шармом, то Джейсон был само спокойствие и солидность. И она подумала о том, что ее брат Клинтон тоже был слишком серьезным. Джейсон посрамил бы его, и, что хуже, ей рассказали о той злобе, которая в сочетании с вспыльчивым характером часто обрушивалась на его младших братьев. Разумеется, ей сказали и о том, что счастливее всего братья Мэлори были тогда, когда спорили между собой, и не было основания в этом сомневаться – достаточно было лишь взглянуть на Джеймса и Энтони.

Эдвард Мэлори не был похож на трех других братьев. На год моложе Джейсона, он выглядел коренастее Джейсона и Джеймса, хотя у него были такие же зеленые глаза и русые волосы. Казалось, ничто не могло омрачить его веселости. Он мог подшучивать над остальными тремя братьями, но беззлобно. По существу, у него, как и у его брата, полностью отсутствовал характер.

А когда Джеймс сообщил им эту новость, их неверие было столь же сильно, как и у Энтони.

– Я сомневался в том, что Тони когда-либо остепенится, но Джеймс? Господи, но он же был безнадежен, – заметил Джейсон.

– Джеймс, я поражен, – сказал Эдвард, – но, конечно же, я восхищен, абсолютно восхищен.

Джорджина не сомневалась в том, что ее примут в эту семью. Оба старших брата смотрели на нее так, будто она была какой-то волшебницей. Разумеется, им не рассказали об остальных обстоятельствах ее замужества, и на этот раз Энтони помалкивал. Но ее удивляло, почему Джеймс позволял им всем думать, что все было прекрасно.

Ему было бы довольно неловко объясняться, если бы он сейчас отправил ее домой, но она знала, что не остановила бы его, если бы он собрался сделать это. Собирался ли он это делать? Если бы этот вопрос не был так чертовски важен, она положила бы конец своим страданиям и спросила бы его еще раз, молясь о том, что на этот раз получит ясный ответ. Но если у него не было планов жить с ней постоянно, то ей не хотелось знать этого сейчас, когда снова начинала вселяться надежда.

Эдвард приехал со своей женой Шарлоттой и дочерью Ами – самой младшей из своих пяти детей. У остальных были более ранние обязательства, но они обещали заглянуть на этой неделе. Дерека, единственного сына Джейсона, в городе не было, по-видимому, он занимался какими-то проделками – поговаривали, что он быстро идет по стопам своих более молодых дядюшек – по крайней мере, никто не мог разыскать его. А жена Джейсона, Франчес, никогда не приезжала в Лондон, поэтому ее отсутствие не вызвало удивления. Реджина фактически призналась, что Франчес не разводилась с ее отцом только потому, что хотела, чтобы у Дерека и Реджины была мать; а сейчас, когда они стали взрослыми, она предпочитала жить отдельно от своего аскетичного мужа.

– Не волнуйся, ты скоро поймешь, кто здесь кто, – успокоила ее Рослинн. – Когда дорогая Шарлотта угостит тебя последними светскими скандалами, вот тогда ты запутаешься. Их так много и в то же время, в конце концов, каждый оказывается замешанным.

Встретиться со сливками английской аристократии? Благодарю, она могла обойтись и без этого. И вместе с тем она едва не задохнулась от иронического юмора, когда сообразила, что, кроме Конни и Джереми, каждый из присутствовавших в этой комнате был титулованным аристократом, включая теперь и се. И, ирония из ироний, она не находила их какими-то высокомерными, чванливыми или неприятными… ну за исключением, может быть, своего самого молодого деверя. Энтони со своими неприятными насмешками и намеками вообще ее не привлекал. Наоборот.

Но очень скоро Джорджине представилась первая возможность увидеть, как объединяются Мэлори. Едва в комнату вошел Николас Эден, виконт Монтиссийский, как Энтони и Джеймс прекратили цапаться друг с другом и объединились против него.

– Эден, ты опоздал, – приветствовал его Энтони с холодной резкостью. – Я подозреваю, что ты забыл, где я живу.

– Я старался, старина, но жена постоянно напоминает мне, – ответил Николас (его натянутую улыбку трудно было назвать приятной). – Ты же не думаешь, что мне нравится приезжать сюда?

– Сынок, тебе бы следовало научиться притворяться. Твоя жена заметила, что ты приехал, и ты же знаешь, как она злится, когда видит, как ты провоцируешь своих дорогих дядей.

– Это я-то провоцирую? – бедняга едва не задохнулся от гнева.

Но когда он взглянул туда, где Реджина была занята разговором с Эми и Шарлоттой, выражение его лица полностью изменилось. Реджина сделала ему знак, что присоединится к нему через минутку. Он кивнул и улыбнулся ей с невероятной нежностью. Джорджина старалась быть нейтральной, хотя слышала истории о том, почему эти мужчины вели себя так странно друг с другом, и подумала, что это нелепо, если такие странности продолжаются больше года. Наблюдая за этими нежными взаимными взглядами, она выбрала сторону Николаса Эдена… пока тот не повернулся и его глаза не зажглись, увидев Джеймса.

– Так быстро вернулся? А я-то надеялся, что ты утонул в море или что-то еще подобное.

В ответ Джеймс лишь рассмеялся.

– Жаль, парень, что приходится тебя разочаровать, но в этом рейсе у меня был ценный груз, поэтому пришлось быть особо осторожным. А как ты? Часто в последнее время спал на кушетке?

Николас нахмурился.

– Ни разу с тех пор, как ты уехал отсюда, проклятый педик, но думаю, что теперь это изменится, – пожаловался он.

– Будь в этом уверен, дорогой мальчик. – Джеймс коварно улыбнулся. – В конце концов, мы с удовольствием помогаем в хорошем деле.

– Ты сама душка, Мэлори. – Затем эти янтарные глаза задержались на Джорджине, стоявшей между этими братьями, при этом рука Джеймса обнимала ее за плечи. – А это что, могу я полюбопытствовать?

Намек был более чем прозрачен, и Джорджина оскорбилась из-за того, что ее опять приняли за любовницу. Но до тою как она смогла подумать о достаточно язвительном ответе, и прежде чем Джеймс смог ответить в еще более резких выражениях, в ее защиту выступил Энтони, удивив не только ее, но и Николаса.

– Ну-ка давай, Эден, без усмешек, – сказал он, и его гнев хорошо чувствовался в его спокойном голосе. – Это моя невестка, которую ты пытаешься сейчас оскорбить.

– Прошу прощения, – сказал Николас Джорджине, явно смущаясь и извиняясь за допущенную ужасную оплошность. Но его смущение быстро прошло, и он сказал Энтони:

– Я думал, что твоя жена была единственным ребенком в семье.

– Так оно и есть.

– Тогда как она может быть?… – Красивые янтарные глаза уставились на Джеймса и невероятно широко раскрылись. – О, господи, ты хочешь сказать, что ты женился! Тебе нужно было проплыть до края земли, чтобы найти женщину, которую бы не испугала твоя гнусная репутация. – Он снова перевел взгляд на Джорджину и добавил: – Вы знали, что берете в мужья кровавого пирата?

– Я думаю, что об этом упоминалось перед свадьбой, – уклончиво ответила она.

– И вы знали, что он держит обиды до конца жизни?

– Сейчас я начинаю понимать, почему, – возразила она, заставив и Энтони, и Джеймса взорваться смехом.

Николас неохотно улыбнулся.

– Очень хорошо, моя дорогая, но знали ли вы, что он донжуан и мошенник, настолько пресыщенный…

В этот момент в разговор вмешался Джеймс, который негромко буркнул:

– Если ты продолжишь дальше, то вынудишь меня…

– Вынудит тебя? – сказала Реджина, которая подошла к мужу и взяла его под руку. – Ты сказал ему, дядя Джеймс? Невероятно. Я могла бы поклясться, что это была маленькая пикантная новость, которую ты хотел скрыть от Николаса. В конце концов, тебе ненавистно иметь с ним что-то общее; а то, что вы оба были вынуждены жениться, – разве в этом мало общего?

Николас ничего на это не сказал. Он уставился на свою жену, стараясь, по-видимому, понять: говорила ли она серьезно или нет. Он был готов уже рассмеяться – Джорджина видела это по его глазам, но сдержался, заметив хмурый взгляд Джеймса.

Удивительно, но Энтони тоже не засмеялся. Вероятно, он просто не хотел иметь что-то общее с этим молодым виконтом, даже то, что оба считали очень забавным.

– Реджи, киска, – сказал он с явным неудовольствием, – я не знаю: удавить ли тебя или отправить к себе в комнату.

– У меня нет здесь больше комнаты, Тони.

– Тогда удави ее, – сказал Джеймс, взгляд у него был такой, будто он в буквальном смысле хотел этого. Но потом он посмотрел на свою племянницу со смесью нежности и раздражения. – Ты поступила так специально, любимая, не так ли?

Она и не пыталась отрицать это.

– Ну вы двое всегда против него, что вряд ли справедливо. Но ты не сердись на меня. Ведь, в конце концов, я живу с ним.

Это не разрядило обстановки, особенно когда на лице Николаса Эдена появилась ухмылка во весь рот.

– Возможно, мне следовало бы самому жить с тобой, Реган, – сказал Джеймс.

При этом Николас взорвался.

– Только через мой труп.

– Милый мальчик, это можно устроить.

В этот момент к ним присоединился Эдвард.

– Кстати, Джеймс, во всей этой суматохе я забыл тебе сказать, что сегодня вечером у дома остановился какой-то парень и спросил тебя. Я сказал бы ему, где тебя можно найти, но его вопрос прозвучал довольно враждебно. Я подумал, что если бы он был другом, то у него были бы более вежливые манеры.

– Он назвался?

– Нет. Хотя это был довольно крупный парень, очень высокий и, судя по акценту, – американец.

Джеймс медленно повернулся в сторону Джорджины, его брови сошлись на переносице, в глазах собирались штормовые облака.

– Неужели эти чурбаны, твои родственники, и здесь нас преследуют?

Ее подбородок демонстративно приподнялся, но она все еще не могла скрыть удивления, которое отражалось в ее глазах.

– Джеймс, мои братья просто беспокоятся обо мне, поэтому если ты вспомнишь, что последний раз Дрю и Бойд видели меня на твоем корабле, то получишь ответ на свой вопрос.

С трудом, но Джеймс все же вспомнил, что нес ее, схватив в охапку, на свой корабль с кляпом во рту, и тихо, но с чувством произнес:

– Проклятый непрекращающийся ад.

ГЛАВА XLIII

– Черт тебя побери, ты можешь быть серьезным? – разъяренно сказала Джорджина. – Мне нужно по крайней мере их увидеть. Они же проделали такой путь…

– А мне наплевать, сколько они сюда добирались! – ответил Джеймс с такой же злостью.

У нее не было возможности поднять вопрос о своих братьях прошлой ночью, поскольку она поднялась в свою комнату вскоре после отъезда «стариков» и хотя все ждала, что Джеймс присоединится к ней, тем не менее заснула раньше, чем он пришел. А сейчас, этим утром, он наотрез отказался отвезти ее в гавань, отказался организовать транспорт для нее, когда она попросила его об этом, и, наконец, заявил ей, что она вообще не увидит своих братьев, и точка.

Сейчас она собралась с мыслями и попыталась перевести обсуждение на более разумную основу, спросив негромко:

– Ты можешь мне сказать, почему ты занимаешь такую позицию? Ты должен понять, что они приехали сюда лишь для того, чтобы убедиться: со мной все в порядке.

– Как бы не так! – рявкнул он, не желая или не умея быть рассудительным, разумным или просто уравновешенным. – Они приехали, чтобы забрать тебя обратно.

Это был вопрос, который она не могла больше носить в себе.

– А не это ли ты намеревался делать все это время – отправить меня обратно?

Она затаила дыхание, пока он продолжал несколько долгах секунд сердито смотреть на нее. Затем фыркнул, будто она спросила нечто невероятно нелепое.

– Бога ради, с чего ты это взяла? Я что, говорил об этом?

– Тебе и не нужно было говорить. Я была на нашей свадьбе, помнишь? Тебя нельзя было назвать нетерпеливым женихом.

– Что я помню, Джордж, – это то, что ты убежала от меня, не попрощавшись!

Она моргнула глазами в удивлении от услышанного.

– Я убежала? Всего лишь, Джеймс, отправилась домой. Вот что я делала на твоем корабле в первую очередь – возвращалась домой.

– Даже не сообщив мне!

– Но это не моя вина. Я бы тебе сказала, но к тому времени, когда Дрю начал кричать на меня, что я сказалась на Ямайке, когда он думал, что я была дома, «Тритон» уже отплыл. Что же мне, прыгать за борт, чтобы просто сказать тебе «до свидания»?

– Ты не должна была вообще уезжать!

– Но это же смешно. Между нами не было ни взаимопонимания, ни даже устной договоренности, которая могла бы заставить меня поверить тому, что ты хотел продолжения наших отношений на какой-то постоянной основе – или любой основе. Что же я – должна была читать твои мысли? У тебя было что-нибудь постоянное в голове?

– Я собирался просить тебя быть моей… – Он заколебался над этим словом, когда увидел, как сузились ее глаза. – Ну, ты не должна выглядеть оскорбленной, – закончил он обиженно.

– Я не оскорблена, – сказала она, едва открывая рот, и он ясно понял, что это так. – Во всяком случае я ответила бы на твою просьбу – нет.

– Тогда я чертовски рад, что тебя не попросил! – выпалил он и направился к двери.

– Как ты смеешь уходить? – крикнула она ему вслед. – Ты еще не ответил на мой вопрос!

– Я не ответил? – Он повернулся, бровь его поднялась, он заводился. – Достаточно сказать, что ты – моя жена, а раз так, ты никуда не поедешь.

Она пришла в ярость.

– Ага, значит, мы сейчас признаем, что я – твоя жена? Только потому, что приехали мои братья? Это что, еще одна месть с вашей стороны, Джеймс Мэлори?

– Думай как тебе хочется. Но твои чертовы братья могут торчать в гавани, сколько им вздумается. Они не узнают, где тебя найти, и ты не поедешь к ним. На этом дискуссия закончена, моя любовь, – сказал он и хлопнул за собой дверью спальни.

Джорджина хлопнула этой дверью еще три раза, и тем не менее ее разозлившийся супруг не вернулся, чтобы закончить спор. Она решила, что он еще оставался кирпичной стеной. Но раз кирпичные стены нельзя сломать, по ним можно взобраться.


– Ты уже сказал ей, что любишь ее?

Джеймс медленно положил свои карты на стол и взял бокал со спиртным. От этого вопроса, который никоим образом не был связан с тем, о чем они все время говорили, у него поднялась бровь. Сначала Джеймс посмотрел на Джорджа Амхерста, сидевшего слева от него и изучавшего свои карты с таким усердием, будто он видел их впервые, затем на Конни, расположившегося напротив и старавшегося сохранить непроницаемое лицо, и наконец, на Энтони, который и задал этот вопрос с подвохом.

– Ты случайно не меня спросил, старина?

– А кого же еще, – усмехнулся Энтони.

– Ты что, сидишь здесь весь вечер и размышляешь об этом, да? Неудивительно, что ты постоянно проигрываешь.

Энтони взял в руки свой бокал и Лениво покрутил находившуюся в нем янтарную жидкость, наблюдая за ней, а не за своим братом.

– На самом деле я задумался об этом сегодня утром, когда услышал шум наверху. Потом еще раз сегодня днем, когда ты поймал эту дорогушу, пытавшуюся незаметно выскользнуть через парадную дверь, и приказал ей вернуться в свою комнату. Не слишком ли это много, по-твоему?

– Она ведь не уехала, не так ли?

– Нет, не уехала, но она не спустилась к обеду, из-за чего моя жена расстроилась настолько, что отправилась в гости.

– Значит, малышка дуется, – сказал Джеймс, пожимая плечами без особого беспокойства. – Это ее довольно забавная привычка, но к ней легко можно приспособиться. Я просто пока не готов к этому.

– О-хо-хо… – Энтони сдержанно засмеялся. – У нес нет доверия, особенно если ты еще не сказал ей, что любишь ее.

Бровь Джеймса взлетела еще выше.

– Уж не предлагаешь ли ты мне совет, Тони?

– Как говорит твоя жена, если ботинок впору.

– Но твои вовсе не годятся. Не ты ли тот парень, который любит ковыряться в несчастьях?

– Мы сейчас обсуждаем не меня, – лаконично поправил его Энтони и нахмурился.

– Очень хорошо, – согласился Джеймс, но добавил: – Но ты по-прежнему барахтался бы, если бы я не оставил Росслин ту записку, которая освободила тебя.

– Мне противно говорить тебе это, старина, – проскрежетал Энтони, – но я уже починил тот забор до того, как она прочитала твою записку.

– Господа, игра продолжается, – решительно произнес Джордж Амхерст, – и если вы не возражаете, я ставлю двести фунтов.

Конни наконец взорвался от смеха.

– Кончай, малыш, – сказал Энтони. – Он хочет и дальше ковыряться в своем собственном мусоре, пока ему не покажется удобным выползти из этой двери, и ни на момент раньше. Кроме того, я действительно верю, что ему нравится его мусор, это как вызов. Если она не знает, что он чувствует, тогда разумно предположить, что она не собирается рассказывать ему о том, что чувствует сама. Она ходит у него по струнке, не так ли?

Энтони повернулся к Джеймсу за подтверждением этой интересной идеи, но получил в ответ лишь насмешливое фырканье и сердитый взгляд.


Когда братья Мэлори брали свои карты, чтобы продолжить игру, Джорджина незаметно выскользнула через заднюю дверь и дворами вышла на Парк Лзйн, где после тревожного пятнадцатиминутного ожидания она смогла окликнуть проезжавшее такси, чтобы добраться до лондонских доков. К сожалению, ее высадили, и такси уехало до того, как она запоздало вспомнила о том, что она узнала во время своей первой поездки в Англию. Лондон один из самых крупных торговых и морских мировых центров, имел много доков. Был Лондонский док в Усппинге, Восточно-индийский в Блэкуэлле, Хермитэйдж-док, Шодвелл-док – вот лишь некоторые из них; они тянулись на целые мили вдоль Темзы по обоим ее берегам.

Как же ей найти корабль в столь поздний ночной час, когда большинство доков было закрыто?

Лучшее, на что она могла надеяться, – расспросить кого-либо, и это надо делать на причалах, где можно найти матросов с прибывших кораблей. А более точно, в тавернах, располагавшихся вдоль пристани.

Должно быть, она сошла с ума, если даже склоняется к такой возможности. Нет, просто она очень зла. Был ли у нес другой выбор, когда Джеймс оказался таким до нелепости упрямым? Он даже не разрешил ей выходить из этого чертова дома! И хотя Джорджина могла бы попытаться разыскать своих братьев днем, когда это место, где она находилась сейчас, было безопаснее, она понимала, что никогда ей не удалось бы выйти из этого дома незамеченной днем – в ту пору он полон слуг и членов семьи. И она не собиралась позволить своим братьям вернуться домой с мыслью о том, что ее бросил этот подлый бывший пират, за которого они выдали се замуж, просто потому что они не смогли найти се.

Но по мере того, как она приближалась к причалам, где во всех заведениях, работавших в столь позднее время, веселился народ, ее раздражение уменьшалось пропорционально тому, как росла нервозность. Ей не следовало находиться здесь. Она была одета не соответствующим образом – на ней был один из очаровательных нарядов Реджины с коротеньким жакетом.

Она не отказалась бы от того, если бы сейчас рядом с ней находился Мак, но он был за океаном. А когда она увидела, как из таверны вышли двое пьяных и, не пройдя десяти шагов, начали драться, то поняла, что прийти сюда было для нее безумием.

Ей нужно поработать над Джеймсом и уговорить его переменить свое решение. У нее же были женские уловки, не так ли? Они есть у всех женщин, и какой в них прок, если она ими не пользовалась?

Джорджина повернулась, чтобы идти обратно, когда в конце улицы она заметила, как ей показалось, скучающее такси.

Но чтобы добраться до него, ей нужно было миновать две таверны, которые располагались по обеим сторонам улицы и соперничали между собой по шуму, раздававшемуся из них, так что ей предстояло пройти перед одной или другой; и в этот момент двери обеих таверн распахнулись, выпустив клубы дыма и впустив внутрь холодный воздух, чтобы освежить посетителей. Она заколебалась, взвешивая вариант долгой прогулки по пустынным улицам, чтобы просто добраться до места, где она, возможно, смогла бы найти какой-либо транспорт и доехать до Уэст-Энда, и эту полуосвещенную улицу – за исключением площадки непосредственно перед тавернами, где горели огни, – которая была фактически пустынной, если не считать этих двух мужиков, которые сейчас валялись на земле и продолжали тузить друг друга. Минутная прогулка ускоренным шагом, и она выберется отсюда, и не о чем будет беспокоиться, кроме того, что она собиралась вернуться в дом на Пиккадилли незамеченной.

Она выбрала второй вариант, пошла быстрым шагом и – когда начала пересекать площадку перед таверной, находившейся справа от нее, поскольку та показалась не столь шумной, – перешла на бег. Повернув голову в сторону улицы, она наткнулась прямо на чью-то мощную грудную клетку и наверняка упала бы сама и повалила владельца этой грудной клетки, если бы кто-то третий не удержал их.

– Прошу прощения, – торопливо начала она и почувствовала, что руки обнимают ее, но не отпускают.

– Ничего страшного, любовь, – услышала она сиплый голос, в котором ощущался большой энтузиазм. – Вы можете налетать на меня в любое время.

Она не знала, быть ли ей благодарной или нет за такую вежливость, и предположила, что перед нею джентльмен, даже если он еще и не отпускал ее. И взгляд на хорошо одетую грудную клетку подтвердил это. Но когда она подняла свои глаза на него, то замерла. Этот здоровый, русоволосый и симпатичный молодой человек напомнил ей ее мужа, за исключением глаз, которые были скорее ореховые, чем зеленые.

– Может быть, она захочет присоединиться к нам, – послышался другой голос, немного невнятный.

Джорджина перевела взгляд на парня, который не дал им упасть, – он сам сейчас стоял, слегка покачиваясь, – тоже молодой джентльмен. И она догадалась, что это были повесы, забредшие в этот район трущоб.

– Замечательная мысль, Перси, – согласился с ним блондин, который удерживал се и говорил:

– Ну как, любовь? Хочешь присоединиться к нам, а?

– Нет, – сказала она резко и отчетливо и попыталась вырваться. Но парень не отпускал се.

– Ты не спеши, подумай, – начал он уговаривать ее, а потом: – О Боже, а ты симпотка. Милая, кто бы тебя не содержал, я дам тебе больше, а потом сделаю так, что тебе не придется ходить по этим улицам.

Джорджина была слишком ошарашена этим предложением, чтобы ответить на него сразу же, и тем самым дала возможность кому-то еще сказать за своей спиной:

– Господи, племянник, да ты же разговариваешь с леди. Если сомневаешься, взгляни на ее наряды.

Значит, их трое, поняла Джорджина, а не двое. Она ощутила растущее беспокойство, особенно потому, что этот здоровый блондин по-прежнему держал се.

– Не будь задницей, милый мальчик, – сухо сказал он третьему компаньону. – Здесь? И одна? – Потом он обратился к ней с улыбкой, которая, вероятно, действовала магически на всех остальных женщин, поскольку этот парень был действительно очень красив.

– Ты же не леди, любовь моя? Пожалуйста, ну скажи, что нет.

В этот момент она едва не рассмеялась. Он так искренне надеялся, что она не леди.

– Мне противно это признать, но теперь перед моей фамилией будет стоять «леди», и все это благодаря моему недавнему браку. Но независимо от этого, джентльмен, я полагаю, что вы меня держите слишком долго. Будьте добры, позвольте мне уйти.

Она произнесла это достаточно твердо, но он лишь ухмыльнулся. Она уже подумывала о том, чтобы ударить его и попытаться убежать, когда услышала за спиной чье-то резкое дыхание и удивленный голос.

– Черт побери, Дерек, я узнаю этот голос. Если я не ошибаюсь, ты сейчас пытаешься соблазнить свою свежеиспеченную тетушку.

– Очень смешно, Джереми, – фыркнул Дерек.

– Джереми? – Джорджина обернулась и действительно увидела сына Джеймса.

– И мою мачеху, – добавил этот парень, а потом прыснул со смеха. – Тебе чертовски повезло, что ты не попытался поцеловать ее. Мой отец, возможно, убьет тебя, если твой отец не отговорит его от этого.

Джорджину освободили так быстро, что она даже зашаталась. Три пары рук сразу же поддержали ее, но после этого тут же исчезли.

Сейчас Дерек Мэлори, единственный сын и наследник Джейсона, хмуро смотрел на нее, а Джереми перестал смеяться и, оглядевшись вокруг и не заметив своего отца, сделал правильный вывод, что она была здесь без него.

– Означает ли это, что эта красотка не присоединится к нам? – хотел узнать Перси.

– Закрой свой рот, – предупредил приятеля Дерек. – Эта леди – жена Джеймса Мэлори.

– Ты имеешь в виду того парня, который чуть не убил моего друга Ника? Значит, ты, Мэлори, посягал на его…

– Перси, задница, заткнись. Этот парень сказал же тебе, что она – моя тетя.

– Нет, извини, – возмущенно ответил Перси. – Он сказал тебе. Мне он не сказал.

– Ну ты же знаешь, что Джеймс – мой дядя. Он не собирается… А, черт с ним, обойдется. – Затем он хмуро посмотрел на Джорджину. Все больше и больше он напоминал ей Джеймса, но на десять лет моложе. – Я полагаю, что должен принести извинения, тетя… Джордж, не так ли?

– Джорджи, – поправила она, неспособная понять, почему он так раздражал ее сейчас, но его следующие слова немного прояснили причину ее раздражения.

– Не могу сказать, что я рад вашему появлению в нашей семье.

– Да?

– Нет, я предпочел бы, чтобы мы не были родственниками. – После этого он сказал Джереми: – И где только мои дяди находят их?

– Ну, мой отец нашел эту в таверне.

Джереми тоже смотрел на нее хмуро, но она скоро поняла, что его раздражение относилось к ее мужу.

– Поэтому, я думаю, не так странно встретить ее здесь.

– Джереми, все не так, как тебе представляется, – возразила она, и в ее голосе прозвучала обида. – Твой отец вел себя совершенно неразумно и запретил мне встречаться с моими братьями.

– Значит, вы сами решили найти их?

– Ну… да.

– А вы хоть знаете, где их искать?

– Ну… нет.

На это он презрительно фыркнул.

– Тогда, я думаю, будет лучше, если мы отвезем вас домой, хорошо?

Она вздохнула.

– Я не против, но я сама шла домой и хотела нанять вон ту карету.

– Это не кэб, это экипаж Дерека, и его кучер просто проигнорировал бы вас… Если, конечно, вы не назвали бы своего имени, что вы вряд ли бы догадались сделать. Вам чертовски повезло, что мы нашли вас… Джордж.

«Сын, как и отец», – подумала она, стиснув зубы и понимая, что теперь было мало надежды вернуться в дом без того, чтобы Джеймс не узнал о ее маленьком приключении. Если только…

– Могу ли я попросить тебя не рассказывать об этом своему отцу?

– Нет, – просто ответил он.

Ее зубы сейчас и в самом деле скрежетали.

– Ты – гнилой пасынок, Джереми Мэлори.

И это настолько позабавило молодого гуляку, что тот рассмеялся.

ГЛАВА XLIV

К тому времени, когда экипаж Дерека остановился перед городским зданием на Пиккадилли, Джорджина была уже не просто раздражена своими спутниками – она буквально кипела от ярости. Джереми со своим юмором основательно раскалил ее нервы, а его ужасающие пророчества о том, каких вспышек ей следует ожидать от взбешенного мужа, ничего не могли предотвратить. Дерек до сих пор расстраивался, что чуть было не соблазнил собственную тетку, пусть по незнанию, но его хмурый взор тоже уже не мог исправить дела. Да еще этот неумелый остряк Перси – это уж было слишком.

Она не обманывалась в отношении того, что ее ярость теперь могла оказаться лучшей защитой. Хотя именно из-за его упрямства она совершила свою неосмотрительную поездку к реке, он все же имел все основания гневаться на нее. А когда Джеймс по-настоящему гневается, это очень неприятно. Вспомнить хотя бы, как он чуть было голыми руками не прибил Уоррена. А послушать Джереми, так Джорджине сейчас предстояло испытать нечто худшее. И при всем трепете, который она сейчас испытывала, ясное дело, лучшим прикрытием этого трепета могла стать только ее собственная ярость.

Как бы там ни было, она намеревалась решительно войти в дом и твердым шагом промаршировать в свою комнату. Этот гаденыш-пасынок мог сколько угодно болтать языком, ее задача сейчас – забаррикадироваться за дверью, покуда Джеймс не взорвался негодованием.

У Джереми на сей счет были иные мысли, и она совершила ошибку, позволив ему помочь ей выйти из экипажа. Когда она попыталась оттолкнуть его и войти в дом первой, он схватил ее за руку и не позволил сделать этого. Она могла быть сколько угодно старше его, но он был больше и сильнее ее и полон решимости бросить ее к ногам Джеймса со всеми ее проступками.


Однако, хотя вечно услужливый Добсон уже распахнул перед ними дверь, они все еще стояли на улице.

– Отвяжись от меня, Джереми, пока я не разбила тебе башку, – вне себя от ярости прошипела Джорджина, одновременно улыбаясь дворецкому.

– Теперь самое время мамочке поговорить со своим…

– Негодный мальчишка, тебе нравится все это, нравится?!

В ответ на ее вопрос он оскалился в усмешке и рывком втащил ее в прихожую. К счастью, кроме Добсона там никого не оказалось, и оставался шанс успеть прошмыгнуть на лестницу. Но Джереми, не теряя времени, набрал полные легкие воздуха и что было мочи завопил, призывая своего отца. Джорджина, со своей стороны, также, не упуская более ни секунды, влепила ему пощечину. Увы, это заставило его еще сильнее сжать ее руку и еще громче завопить. В довершение всего ужаса дверь гостиной распахнулась именно в тот момент, когда Джорджина размахнулась, чтобы дать Джереми вторую пощечину.

Это было уж слишком, после целого дня, наполненного нездоровыми эмоциями. Джеймс, конечно же, был здесь – куда ему деваться? Разве он отправился бы на поиски, обнаружив ее отсутствие? Нет, он, конечно же, был здесь, и именно в ту самую минуту, когда она собралась как следует проучить его сына. О, эти его брови, подозрительно сошедшиеся на переносице, как будто он уже все знал досконально. С появлением отца Джереми мог и отпустить свою мачеху, но он продолжал крепко держать ее. И это еще больше повлияло в пользу гнева Джорджины, гнева, который, наконец, выплеснулся через край.

– Прикажите вашему паршивому сыну, Джеймс Мэлори, чтобы он немедленно оставил меня в покое, иначе я пну его в такое место, что он взвоет от боли!

– О Боже, да она понимает, что несет?!

– Заткнись, Перси, – шикнул кто-то, кажется, Дерек.

Не слыша ничего вокруг себя, Джорджина направилась к Джеймсу, таща за собой Джереми, – негодник так и не отцеплялся от нее. Встав перед мужем, она свирепо взглянула на него, не обращая внимания на столпившихся вокруг нее Энтони, Конни и Джорджа Амхерста.

– Я ломаного гроша не поставлю за то, что вы скажете обо всем этом, так-то вот! – отчеканила она.

– Могу я осмелиться спросить, о чем – «обо всем этом»?

– О том, где я была. Если бы вы не были фальшивым мужем…

– Фальшивым?…

– Да, фальшивым! Отказывать мне в моей собственной семье – что же это, как не фальшь?

– Это предусмотрительность.

– А! Прекрасненько, можете оставаться в своем смехотворном положении. Если бы вы поменьше были предусмотрительны, мне не пришлось бы прибегать к непредусмотрительным мерам. Так вот, прежде чем вам выльют за воротник стакан кипятку, советую подумать, кто действительно виноват во всем случившемся.

В ответ Джеймс обернулся к Джереми и спросил:

– Где ты отыскал ее?

Джорджина готова была заверещать. Разговаривая с Джеймсом, она безуспешно пыталась вырваться из рук Джереми. И сваливание вины на Джеймса тоже, казалось, не несет успеха. Теперь была очередь говорить Джереми, и Джорджина приготовилась к тому, что муж мгновенно удушит ее своими руками тут же, на глазах у брата, племянника, сына и друзей, каждый из которых был полностью на его стороне и не пошевелил бы пальцем для ее спасения.

Вдруг она очутилась за широкой спиной Джереми и, не веря ушам своим, услышала, как тот стал отвечать отцу:

– Все не так плохо, как ты, должно быть, думаешь. Спору нет, она оказалась там, у реки, но под надежной защитой. Она сама наняла экипаж, но при ней находились два огромных, чудовищно могучих извозчика, и они никому не давали приблизиться к ней…

– Да что ты болтаешь! – перебил, кудахтая, Перси. – А как она бросилась в объятия к Дереку, страстно желая поцелуев?

Дерек, из ярко-розового становясь ярко-пунцовым, подскочил к Перси, схватил его галстук и несколько раз обмотал вокруг своего кулака, покуда несчастный не стал задыхаться.

– Ты хочешь сказать, что мой кузен лжет?! – зарычал он, глаза его изумрудно пламенели, свидетельствуя о том, насколько он был вне себя от гнева.

– Да нет же! Я и не думал… – поспешно стал оправдываться Перси, но его признание было сделано и услышано.

– Однако, Дерек, ведь я был при этом. И я видел своими глазами… – Галстук на его шее затянулся еще туже. – Но опять же, может, я что-то не так понял?

– Позвольте, господа, – вмешался в диспут спокойный голос Энтони. – Моя жена категорически против кровопролитий в своей гостиной.

Стоя, как за щитом, за высокой фигурой Джереми, Джорджина раскаивалась, что так дурно думала об этом юноше. Она, наконец, поняла, что он держал ее вовсе не для того, чтобы выдать отцу, а напротив – чтобы защитить от его гнева. Он даже солгал ради нее, чем навсегда заслужил теперь ее любовь. Но, благодаря этому растреклятому Перси, все оказалось впустую.

Она боялась выглянуть из-за его плеча и посмотреть, как там ведет себя Джеймс. Когда он впервые увидел ее, он нахмурился, но затем проявил свою обычную невозмутимость; и покуда она выговаривала ему, что почем, не выказал ни намека на какие-либо эмоции.

Находясь за спиной пасынка, она видела Энтони, стоящего по одну сторону от Джеймса, Конни – по другую. Конни усмехался, глядя на нее, открыто выражая свое удовольствие по поводу происходящего. Энтони, напротив, выглядел скучающим – реакция, обычная для Джеймса, но Джорджина догадывалась, что едва ли сейчас у Джеймса такой же скучающий вид. И, почувствовав, как Джереми напрягся, она поняла, что догадки ее верны. А когда Джереми обернулся и шепнул ей: «Бегите!», она и без того уже знала, что пора улепетывать.

Джеймс не двинулся с места, глядя, как она бросилась вверх по лестнице; он лишь отметил, как для большей скорости она подобрала юбки столь высоко, что всем на обозрение открылись не только ее лодыжки, но и икры; и, обведя взглядом присутствующих, он увидел, что они внимательно разглядывают это зрелище. Огонь во взгляде Джеймса разгорелся еще сильнее.

Лишь когда дверь наверху хлопнула, Джеймс обратил свой взор на Джереми, который в отличие от всех не наблюдал за бегством Джорджины, а вместо этого внимательно смотрел на отца.

– Ну что, парень, сорвалось? – тихо промолвил Джеймс.

Мягкость тона, с которым это было сказано, заставила Джереми содрогнуться и выпалить:

– Ты что думаешь, мне хотелось видеть тебя в роли дяди Тони? Неужели не понимаешь, что если бы ты спустил на эту малышку всех своих собак, она спустила бы на тебя свою свору, гораздо более многочисленную. Ведь у нее отвратительный характер, неужто ты до сих пор не понял.

– Ты хочешь сказать, мне следовало бы поискать кого-то другого себе в жены, так?

– Что-то в этом роде.

Услышав столь безапелляционные суждения, Энтони на сей раз позволил себе расстаться со скучающей миной и задыхающимся от негодования голосом воскликнул:

– Знаешь что, юноша, если твой отец сейчас же не сдерет с тебя шкуру, клянусь, что сделаю это своими руками!

Джереми никоим образом не отреагировал на угрозы своего дядюшки, реальными они были или нет.

– Что ты намереваешься делать? – спросил он отца.

– Намереваюсь подняться наверх и побить жену, разумеется, – сообщил Джеймс, как о давно решенном.

Несмотря на то, что сказано это было мягко, шесть протестующих голосов прозвучали в едином порыве. Джеймс почти расхохотался – настолько абсурдно было с ним спорить. Да и они прекрасно знали его. Он более не произнес ни слова, но и не двигался с места, чтобы привести сказанное в исполнение. Все продолжали обсуждать с разных точек зрения происходящие события, когда Добсон вновь отворил входную дверь и на пороге объявился Уоррен Андерсен,

Энтони первым обратил внимание на эту гору грубой мужской ярости, двигающуюся прямо на его брата, и, легко толкнув Джеймса под ребро, спросил:

– Твой друг?

– Черт побери, скорее враг, – ответил Джеймс, увидев Уоррена.

– Как бы то ни было, это твой шурин, – и Энтони посторонился.

Джеймс не успел ответить, поскольку Уоррен приблизился и замахнулся на него. Джеймс успешно отразил его атаку, но Уоррен размахнулся еще раз и нанес Джеймсу сокрушительный удар под дых.

Моментально утратив дыхание, беззвучно хватая ртом воздух, Джеймс услышал, как Уоррен произнес, презрительно усмехаясь:

– Я учусь на своих ошибках, Мэлори.

Один внезапный и быстрый удар ошеломил, затем второй с правой, очень мощный, уложил Уоррена на пол прямо к ногам Джеймса, на что Джеймс заметил:

– Учишься, но плохо.

Пока Уоррен тряс головой, пытаясь прийти в себя, Энтони спросил у Джеймса:

– Это один из тех, что хотели повесить тебя?

– Он самый, – ответил Джеймс.

Энтони протянул руку и помог Уоррену подняться на ноги, но не отпустил его, когда тот, встав, попытался освободиться.

– Понял теперь, каково, когда тебя бьют твоим же оружием? – спросил Энтони с большой угрозой в голосе.

– Что бы это значило? – спросил тот, косо поглядев на Энтони.

– Посмотри вокруг. Это уже не твоя семья окружает тебя. Это его семья. Согласись, я неплохо приберег для тебя свои кулаки.

– Катись к черту! – Уоррен все же выхватил свою руку из руки Энтони.

Энтони вполне бы мог на это обидеться, но вместо этого он рассмеялся и посмотрел на Джеймса, как бы говоря: «Я сделал все возможное. Теперь опять твоя очередь». Но Джеймс не хотел, чтобы наступила его очередь. Он хотел, чтобы Уоррен немедленно убрался отсюда, из этого дома, из Англии, из его жизни. Будь этот мужлан не таким воинственным, невыносимым и враждебным, ему еще можно было бы попытаться спокойно втолковать кое-какие разумные вещи. Но Уоррен Андерсен не был уравновешенным человеком. К тому же Джеймс не мог испытывать приязни к парню, который высказывался, что ему было бы приятно увидеть Джеймса, вздернутым на веревке.

Холодно и угрожающе Джеймс сказал:

– Дело может окончиться плачевно для тебя. Если я захочу, то превращу тебя в кровавое месиво, не прибегая для этого ни к чьим услугам. И не спорь, голубчик. Короче, ты должен удалиться.

– Я никуда не уйду без своей сестры, – твердо заявил Уоррен.

– Вот тут, янки, ты ошибаешься. Ты отдал мне ее, и я защищаю ее, в особенности же я защищаю ее от тебя и от твоей омерзительной склонности к насилию.

– Но ты не хотел ее!

– Черта с два я не хотел ее! – взревел Джеймс. – Я настолько хотел ее, что ты едва не повесил меня!

– Глупо ведешь себя, парень, – сказал Уоррен и нахмурился.

– Ничего не глупо, – вмешался Энтони, смеясь. – Весьма разумно.

Джеймс не обратил внимания на брата, продолжая увещевать шурина:

– Даже если бы я не хотел ее, Андерсен, ты все равно не получил бы ее теперь.

– Это еще почему, черт возьми?

– Потому что она носит моего ребенка, а ты полагаешь, что избить ее – означает избавиться от любых проблем.

– Но разве Мэлори не собирался…

– Перси, заткнись ты! – раздалось сразу с трех сторон.

Но Уоррен был слишком вне себя, чтобы понять смысл фразы, начатой Перси.

– Боже мой, Мэлори, я не тронул бы ее, даже если бы она не была… Черт возьми, ведь она же моя сестра!

– Но она также и моя жена, что дает мне все права, в частности – полное право отказывать тебе в любых претензиях на ее счет. А если ты хочешь увидеться с ней, ты должен прежде наладить со мною мир.

Ответ Уоррена не удивил никого, особенно принимая во внимание, что, произнося последние слова, Джеймс выглядел кем угодно, только не миротворцем.

– Черта с два! И плевать мне на твои права, Мэлори! Если ты думаешь, что мы позволим ей оставаться в лапах разбойника, продолжай так думать!

Последние слова прозвучали слабовато. Уоррен знал, что у него нет сил вырвать сестру из этого дома, особенно теперь, когда он пришел сюда один и со всех сторон окружен родственниками и друзьями Мэлори. Свыше меры его возмущало сознание, что он вынужден удалиться без нее, но другого выхода не было. Взбешенный, он вышел вон, и единственной причиной, спасшей входную дверь от разрушения, явилось то, что Добсон заблаговременно распахнул ее перед Уорреном.

Энтони покачался на пятках и издал целый взрыв хохота:

– Не знаешь, с чем поздравить тебя, старина, – с предстоящим ребеночком или с избавлением от его дядюшки.

– Чертовски хочется выпить, – откликнулся Джеймс и отправился на поиски спиртного.

Выпить действительно захотелось всем как следует, и когда тосты и поздравления стали иссякать, Джеймс был уже на пути к тому, чтобы изрядно нахрюкаться.

– Малышка Джорджи была недалека от истины, когда описывала своих братьев, – заметил Энтони, все еще находясь под впечатлением прошедших событий. – Интересно, они все такие здоровенные, как этот?

– Примерно такие же, – пробормотал Джеймс.

– Надеюсь, ты понимаешь, что он еще вернется? – продолжал Энтони. – И наверняка с пополнением.

– Остальные все-таки чуточку более благоразумные, – возразил Джеймс. – Ненамного, заметь, но все же. Они отправятся домой. В конце концов, что они могут сделать? Она моя жена. Они не могут не принимать этого во внимание.

Энтони захихикал, не веря ни одному его слову.

– Похоже, это ужасающее слово ты стал легче произносить, а?

– Какое?

– Жена.

– Катись к дьяволу!

ГЛАВА XLV

Джорджина никак не могла в это поверить. Он запер ее. И сколько она ни колошматила в дверь всю ночь напролет, никто не приходил ей на выручку. Наконец, она сдалась и рухнула в полном изнеможении. Наступило утро, но никто так и не пришел к ней. Как мог Уоррен оставить ее? И это после того, как она бросила вызов диктату мужа и освободила его в заботах о ее благополучии.

Ей бы хотелось никогда в жизни не слышать, как вчера вечером он кричал на ее мужа внизу, в зале. Но она слышала его голос и выскакивала на лестницу всякий раз, когда ее охватывало желание броситься вниз, к нему.

Но когда она уже было решилась, она услышала, как Джеймс запретил Уоррену видеться с ней, и сообразила, что только разозлит мужа пуще прежнего, если спустится и присоединится к разговору. И она снова воспользовалась черным ходом, выбралась из дома и стала ждать, когда Уоррен уйдет. В его уходе она не сомневалась – слово Джеймса было тверже алмаза.

Итак, она стояла снаружи и очень удивила Уоррена, когда он ураганом выскочил из дверей. Она хотела успокоить его, что с ней все в порядке. Ей хотелось сказать ему, чтобы он не беспокоился больше о ней. Она никак не ожидала, что он швырнет ее в свой экипаж и увезет. О, дьявол, почему Джеймс не сообразил запереть ее! Тогда бы она не оказалась здесь, на корабле Уоррена, в полной панике – а вдруг Уоррен надумает взять и отвезти ее домой – да не к Джеймсу, а в Коннектикут. А ведь он не станет выслушивать ее уверения в том, как ей не хочется уплывать. Он никогда не обращал на нее внимания, что бы она ни говорила. Кроме того, она сомневалась, сообщит ли он остальным братьям о том, что она у него.

Но тут она ошибалась, как обнаружилось, когда, наконец, дверь распахнулась и на пороге каюты объявился Томас.

– Слава Богу! – первое, что она воскликнула, поскольку это был единственный из ее братьев, в ком темперамент не мешал рассудку.

– Как я рад, дорогая, – сказал он, раскрывая свои объятья, в которые она тотчас юркнула. – Мы почти потеряли надежду разыскать тебя.

– Я другое имела в виду, когда сказала «слава Богу», – она слегка откинулась в его объятиях. – Ты знаешь, что Уоррен запер меня здесь, в каюте?

– Он намекнул на это, когда вчера вечером вернулся в отель и рассказал нам о случившемся.

Она отпихнула его от себя:

– Ты что, хочешь сказать, вы знали и продержали меня здесь целую ночь взаперти?

– Ну-ну, миленькая, успокойся. Ну, сама подумай, разве можно было отпускать тебя? Ведь ты наверняка куда-нибудь бы устремилась.

– Ни черта бы я не устремилась! – выпалила она и направилась к двери. – Я возвращаюсь домой, к Джеймсу!

– Никуда ты не возвращаешься, – возразил ей Дрю, внезапно вставший в дверях каюты и весьма эффектно преградивший ей путь. – По-моему, она выглядит в норме, – сказал он Томасу, – никаких ушибов, слегка не в своем уме.

Джорджине захотелось плеваться и кричать, но вместо этого она глубоко вздохнула, вздохнула еще раз и спокойным голосом спросила:

– Уоррен сказал вам, что меня не нужно разыскивать? Сказал? Он что, забыл добавить, что я влюблена в своего мужа? Поэтому никто из вас не позаботился о том, чтобы освободить меня отсюда?

– Он ничего не говорил о любви, нет, ничего, – согласился Томас. – Я всерьез сомневаюсь, что он верит в любовь. Но он говорил о твоем требовании возвратить тебя к мужу. Он сказал, что ты страдаешь от нарушенного порядка вещей, поскольку ждешь от мужа ребенка. Кстати, как ты себя чувствуешь?

– Я… Откуда вы прознали о ребенке?

– Разумеется, Мэлори сообщил о нем Уоррену. По его словам, это одна из причин, по которым он не прогоняет тебя.

Одна из причин? Да нет же, это как раз единственная причина, и как только не могла она сообразить этого раньше? А все потому, что она начала думать, будто Джеймс не услышал ее, когда она сообщила ему о ребенке, ведь после того он ни разу не упомянул о нем в разговорах.

Она вернулась к кровати и села на нее, пытаясь побороть отчаяние, охватившее ее. Она не могла позволить причинам что-то значить, ну никак не могла. Она любила Джеймса Мэлори достаточно для них обоих. И если он не хотел прогонять ее, то и она желала бы остаться с ним. Там, где и положено им жить. Но почему же от этой мысли ей нисколько не стало легче?

Она вздрогнула, когда Томас сел с нею рядом.

– Чем я так расстроил тебя, Джорджи?

– Ничем… Всем!… – Она была бы признательна любому, кто отвлек бы ее от мысли, что Джеймс не любит ее. – Вы, оба, можете мне ответить, что я тут делаю?

– Это составная часть нашего плана, Джорджи.

– Какого плана? Плана по сведению меня с ума?

– Нет, – хихикнул Томас. – Плана по приведению твоего мужа в ясный ум.

– Не понимаю.

– Скажи, он позволил бы Уоррену повидаться с тобой?

– Ну, допустим, нет.

– Как ты думаешь, со временем он изменил бы свое решение?

– Скорее всего нет, но…

– Его нужно заставить понять, что он не имеет права разлучить тебя с нами, Джорджи.

Глаза ее вспыхнули.

– И вы собрались увезти меня в Америку, чтобы задать ему урок! – закричала она.

– Нет, полагаю, что так далеко увозить тебя не следует, – усмехнулся на ее испуг Томас.

– Однако если он думает, что мы… – начал было Дрю, но решил лучше не развивать свою мысль. И правильно сделал.

– Нет, вы не знаете моего мужа, – вздохнула Джорджина. – Все, чего вы добьетесь, это превратите его в безумца.

– Возможно. Но я гарантирую, что и это пойдет на пользу.

Сомневаясь в последнем заверении, она не стала спорить с ним, а спросила:

– Почему же Уоррен не мог растолковать мне вчера всего этого?

Прежде чем ответить, Дрю попыхтел:

– Потому что наш дорогой Уоррен никогда не поддерживал нашего плана. Он убежден, что мы должны увезти тебя с собой в Америку.

– Что?!

– Ну-ну, не волнуйся насчет Уоррена, сестричка, – стал успокаивать ее Томас. – Мы не собираемся никуда отплывать, по крайней мере, еще неделю, и надеемся, что до этого времени твой муж все уладит сам.

– Всего неделю? Вы что, не можете остаться подольше?

– Но мы скоро снова приедем, – улыбнулся Томас, – и будем постоянно приплывать. Тем более что Клинтон решил – если уж мы приплыли спасать тебя, то это дело тоже может принести доход. Он не вправе будет запретить будущие плавания.

Если бы Джорджина не была столь расстроена в эту минуту, она бы расхохоталась.

– Приятно слышать, но меня не нужно ни от кого спасать.

– Мы же не знали, дорогая. Мы ужасно волновались за тебя, особенно после того, как, по словам Бойда и Дрю, ты против своей воли пошла замуж за Мэлори.

– Но теперь-то вы знаете, что я пошла по своей воле! Почему же Уоррен не может смириться с этой мыслью?

– И в лучшие времена Уоррен был упрямым, а в этом случае тем паче. И потом, Джорджи, ты же знаешь, что ни одна женщина в мире не удостаивалась такой любви со стороны Уоррена, как ты.

– Не хочешь ли ты сказать, что он отказался от женщин? – фыркнула она.

– Да нет же, я имел в виду иной вид любви – любви душевной. Кроме того, мне кажется, он вообще ужасно расстраивается, когда что-либо чувствует. Он бы предпочел всегда оставаться бесчувственным чурбаном, а тут ты со своими заботами о нем.

– Том прав, Джорджи, – добавил Дрю. – Бойд утверждает, что никогда в жизни не видел Уоррена более огорченным, нежели в тот день, когда ты сбежала в Англию.

– А потом приехал Мэлори, и Уоррен расценил это так, будто он не в состоянии защитить тебя.

– Но это абсурд! – возразила Джорджина.

– Вовсе нет. Уоррен считает твое благополучие своим личным делом. Возможно, он волнуется за тебя больше, чем кто-либо из нас, ведь ты – единственная женщина, о ком он вообще заботится. Если ты примешь это во внимание, то тебе не будет казаться странным его поведение и его ненависть к твоему мужу, в особенности после того, как Джеймс вел себя и что он говорил в Бриджпорте.

– Скажи, Джорджи, зачем он вознамерился растоптать твою репутацию? – спросил Дрю с любопытством.

– Он почувствовал себя задетым, когда я уплыла с вами, не попрощавшись с ним, – ответила она с возмущенным лицом.

– Ты шутишь, – сказал Томас. – Не может быть, чтобы он видел во мне человека, способного на такие экстремальные поступки ради какой-то мелкой мести.

– Я передаю вам то, что он сам мне сказал.

– Почему бы тебе еще раз не спросить его? Убежден, что ты услышишь о совершенно другой причине.

– Едва ли. Трудно вообразить, в каком разгневанном состоянии он находится сейчас, после сегодняшней ночи. Кроме того, мальчики, не забывайте, что это вы душили его, женили его на мне, отняли у него корабль да еще заперли в подвале в ожидании повешения. Я боюсь при нем даже упоминать ваши имена. – Говоря все это, она еще больше поняла, насколько безнадежен их план. – Черт побери, он никоим образом не собирается менять своих решений, и вы это знаете. А вот уж что он точно сделает, так это приедет сюда со всем своим семейством и разорвет этот корабль в клочья.

– Будем надеяться, до этого дело не дойдет. В конце концов, все мы – люди благоразумные.

– Кроме Уоррена, – усмехнулся Дрю.

– И кроме Джеймса, – нахмурившись, добавила Джорджина.

– Но мне хочется думать, все остальные-то нормальные, – сказал Томас. – Мы обязательно все уладим, Джорджи, я обещаю тебе, даже если придется напомнить твоему Джеймсу, что это он первым вызвал нашу враждебность по отношению к нему.

– Вот уж это точно сделает его ласковым, – съязвила Джорджина.

– Она иронизирует? – спросил Томаса Дрю.

– Она в затруднении, – ответил Томас.

– Я смиряюсь, – сказала Джорджина, мрачно глядя на них обоих. – Не каждый день случается быть похищенной собственными братьями.

ГЛАВА XLVI

Кое-как Томасу и Дрю удалось убедить Джорджину, чтобы она не выходила из каюты, а за это они не стали ее запирать. Но прошел час с тех пор, как они ушли, и она стала удивляться самой себе, признавшей их безумный план действий, в то время как ей-то уж должно быть ясно, насколько этот план нелеп, учитывая непредсказуемый характер Джеймса. Глупо думать, будто Джеймса можно заставить слепо подчиниться какой-нибудь схеме. Он будет бить копытом, но никогда не разрешит ей встречаться с братьями;… При том, что он согласится и на этот раз пустить ее в дом, что, кстати, теперь ставилось под сомнение. К тому же и ее братья могут заупрямиться.

И с какой стати она сидит здесь и ждет, когда обстоятельства решат судьбу ее будущего? Не лучше ли удрать с «Нереиды» и попытаться самой вернуться в дом Джеймса? В конце концов, найдется какой-нибудь выход из тупика. И на ней то же платье, в котором вчера она совершила свой побег, а в карманах – деньги, которыми снабдили ее Реджина и Рослинн, узнав, что Джеймс не дает ей на мелкие расходы. Можно было еще предположить, что у Джеймса достаточно времени для размышления о том, насколько она серьезна в своих намерениях видеться с семьей. Вчера им не удалось поспорить на эту тему. Самоуправство Уоррена могло разрушить то, чего ей удалось вчера достигнуть.

Сердясь на себя за то, что она вновь позволила братьям распоряжаться ею, она уже собралась удрать из каюты, как в дверях появился Дрю.

– Лучше будет, если ты выйдешь сама, – зловеще произнес он. – Он приехал.

– Джеймс?

– Именно он. И один. И Уоррен уже вне себя, что Мэлори так спокойненько взошел на борт корабля, тогда как Уоррен подготовил команду к отражению штурма. – Дрю расплылся в улыбке, хотя это никак не подходило к серьезности момента. – Наш братишка, наверное, ждал, что Джеймс приведет сюда целую армию, и заставил всех ожидать боя. Но твой англичанин или бесстрашен, или простодушен – он явился совершенно один.

– А где Томас?

– Увы, милочка, наш миротворец отправился на встречу с Клинтоном.

Услышав об этом, она не теряла более ни минуты. Боже, да они, небось, уже поубивали друг друга, если там нет Томаса и некому усмирить Уоррена. Но когда она выбежала на палубу, она увидела, что все еще только начинается, – Уоррен требовал от Джеймса, чтобы тот покинул корабль. И ничто не предвещало, что насилие не состоится. Он стоял на шканцах, вцепившись в перила, все тело его напряглось. Джеймс успел сделать еще несколько шагов, прежде чем целая шеренга матросов выстроилась перед ним, преграждая дорогу.

Джорджина бросилась было к Джеймсу, но Дрю поймал ее и вернул на шканцы.

– Попробуем, может, наш план удастся, Джорджи. Они не причинят ему вреда. А тебе они все равно не позволят подойти к Джеймсу, так же, как и его не подпустят к тебе. Так приказал им Уоррен, и только его приказов они слушаются. И если ты хочешь поговорить с мужем, то, понятное дело, у кого тебе следует просить разрешения. Иначе, разумеется, ты так и будешь без толку бегать туда-сюда.

Говоря это, Дрю ухмылялся. Мерзавец, ему все казалось забавным. Ни ей, ни кому-либо другому, в особенности Джеймсу, это не могло казаться забавным. Стоя на шканцах и глядя на Джеймса, она почувствовала, как сильно бьется ее сердце.

Она не знала, как сильно бьется и его сердце. Утром он проснулся с раскалывающейся от похмелья головой и обнаружил, что вместе со всеми шестью вчерашними собутыльниками провел ночь в гостиной. Затем он поднялся наверх, чтобы, наконец, разобраться со своей женой, и что же – обнаружил ее очередное исчезновение. Понятно, что после всего этого едва ли он мог быть в хорошем расположении духа. Единственное, что успокоило его в это утро, это зрелище трех кораблей, пришвартованных к пристани, и, как выяснилось, на первом же из них скрывалась его жена. То, что она прячется от него, не было самым худшим – хуже то, что она, как он полагал, твердо решила уйти от него и вернуться вместе с братьями в Америку. А зачем еще ей было находиться на корабле?

Джорджина не знала, какие мысли роились в голове ее мужа, но даже если б и знала, как это могло повлиять на ход событий? Пока ситуация еще не вышла из-под контроля, она все еще рассчитывала как-то вмешаться, независимо от того, на кого больше обращен гнев Джеймса.

– Уоррен, пожалуйста… – промолвила она, подойдя к брату, но тот не удосужился даже взглянуть на нее.

– Отойди отсюда, Джорджи, – только и сказал он.

– Не уйду. Он мой муж.

– Это поправимо.

Его наглая самоуверенность настолько возмутила ее, что она оскалила зубы:

– Ты что, ни слова не услышал из того, что я сказала тебе вчера?

Джеймс увидел ее, и она услышала, как он закричал:

– Джорджи! Ты никуда не уедешь!

О Боже, ну зачем он крикнул это столь повелительно? Как теперь увещевать Уоррена после того, как Джеймс снизу отдает такие безаппеляционные приказания? Дрю был прав. Придется метаться туда-сюда и перекрикиваться с Джеймсом. А разве так договоришься о чем-нибудь? И если верить Томасу – а как не верить, достаточно одного взгляда на Уоррена, – даже если она уступит Джеймсу, Уоррен все равно не пустит ее к нему. Без присутствия остальных братьев ничто не могло сдвинуться с мертвой точки. Дрю никогда не мог повлиять на Уоррена, и надо же, что именно бесполезный Дрю был здесь, а остальные отсутствовали.

Она тянула с ответом Джеймсу, и он решил взять инициативу в свои руки – точнее сказать, в свои кулаки. Увидев, что двое из команды уже упали на палубу, Уоррен заорал:

– Сбейте же его с но…

Джорджина ткнула брата локтем в ребро, и он не окончил фразы. Он обернулся и, встретившись с ее страшным взглядом, не смог ничего сказать. В этот момент она одинаково ненавидела и его, и Джеймса. Проклятые идиоты! Как смеют они так наплевательски относиться к ее желаниям и вести себя так, будто не ее будущее решается в эту минуту!

– Джеймс Мэлори, немедленно прекратите! – закричала она, видя, как еще один матрос свалился с ног.

– А ты спустись сюда, Джорджи!

– Я не могу, – крикнула она и хотела добавить: «Пока не могу», – но не успела.

– Единственное, чего ты не можешь, это бросить меня! – крикнул он.

Его отбросили назад. Шестеро матросов стояли против него. Но он бесстрашно дрался с ними, что еще больше раздражало ее. Дурак, кончится тем, что он окажется в реке!

Нужно было что-то делать. В конце концов, она сыта по горло приказаниями, что она должна, а что не должна делать.

– Почему же это я не могу бросить тебя?

– Потому что я люблю тебя!

Выкрикивая это, он даже не сделал паузы между ударами направо и налево. Однако Джорджина замерла на месте, дыхание у нее перехватило, она готова была сесть на палубу – такими слабыми сделались ее колени от невероятного чувства, вспыхнувшего в ее душе.

– Ты слышал, что он сказал? – промолвила она Уоррену.

– Еще бы, вся набережная слышала это, – проворчал Уоррен. – Но это не меняет дела.

Ее глаза округлились. Она не поверила своим ушам.

– Ты что, издеваешься?! Как раз это меняет все дела в мире, потому что я тоже люблю его.

– Тебе и Камерон нравился. Ты сама не знаешь, чего тебе хочется.

– Но я не она, Уоррен.

Он поглядел вдаль, вспомнив женщину, которая так дурно обошлась с ним, единственную, кто мог изменить его отношение к женщинам, но Джорджина схватила его лицо руками и повернула к себе, заставляя его посмотреть ей в глаза.

– Я люблю тебя, Уоррен, и знаю, что ты хочешь сделать так, чтобы мне было хорошо, но здесь ты должен мне поверить. Малком был моим детским увлечением. Джеймс – моя жизнь. Он – единственный, кто мне нужен, единственный, кто мне всегда будет нужен. Не пытайся больше удерживать меня и разлучать меня с ним.

– А он согласится пойти на попятную и разрешить нам встречаться с тобой? Ты знаешь, именно это требуется от него. Если он не отречется от своих слов, мы никогда больше не увидимся с тобой.

Она улыбнулась, понимая, что, наконец, повлияла на него, что теперь вопрос лишь в том, разрешит или не разрешит Джеймс им видеться.

– Уоррен, он любит меня. Ты ведь слышал. Остальное я возьму на себя, но только разреши мне самой позаботиться. Ты лишь испортишь все дело.

– Ладно, – ответил он с вымученной благосклонностью, – Бог с тобой, делай что хочешь!

Она радостно вскрикнула и крепко прижалась к нему, но тотчас отпрыгнула и… в ту же секунду оказалась в объятиях каменной стены.

– Так ты любишь, любишь меня?

У нее не было времени изумляться, как именно он очутился на шканцах. Несколько громких стонов с нижней палубы рассказывали об этом. Ее уже не волновало, слышал ли он ее разговор с братом. Она просто наслаждалась тем, что крепко прижимается к нему, и чтобы это продолжалось, еще крепче обвилась руками вокруг его тела.

– Ведь ты не станешь ругать меня на глазах у моих братьев?

– Я и не собирался, малышка.

Но улыбки не было на его лице, и он не был намерен задерживаться тут. Она задохнулась, когда он сжал ее в своих объятиях, и почувствовала, как он уводит ее прочь.

– Было бы гораздо лучше, если б это не выглядело так, будто ты силой уводишь меня, – сказала она ему.

– Но я все же увожу тебя, моя дорогая девочка.

Ну, будь что будет. Она и не надеялась, что все пойдет как по маслу.

– Ну хотя бы пригласи их пообедать.

– Это еще с какого черта?

– Джеймс!

Глухое рычание прозвучало где-то у него под кадыком, но он остановился и оглянулся. Лишь Дрю смотрел на него, Уоррен глядел куда-то в сторону.

– Черт бы вас побрал, вы все приглашаетесь к нам на обед!

– Боже всемогущий, – промолвила она, когда они снова двинулись, – неужто нельзя было хоть чуть-чуть повежли…

– Заткнись, Джорджи! Скажи спасибо, что хоть так.

Она поморщилась, всей душой желая, чтоб он не был столь откровенен. Но, может, и хорошо, что он с ней откровенен. И все-таки он сделал первую уступку, хоть и со страшным скрипом, но как бы то ни было, начало положено.

– Джеймс.

– Мм-м?…

– Ты стал покладистее.

Одна из его золотистых бровей изогнулась, когда он посмотрел на нее сверху вниз.

– Стал, стал. Да? Стал покладистее?

Она медленно провела пальцем по его нижней губе:

– Ста-ал.

Он остановился прямо тут, на пристани, когда до кареты было еще далековато, и начал целовать ее. Как они добрались до дома, Джорджина уже не помнила.

ГЛАВА XLVII

– Джеймс, не пора ли нам спуститься в гостиную? Экипажи подъезжали к дому вот уже в течение целого часа.

– Это все мои родственники стремятся к случаю доказать свою преданность. Надеюсь, твои не найдут дорогу к дому.

Она обернула вокруг пальца один из своих золотых локонов и мягко заметила:

– Кажется ведь, ты уже начал избавляться от своего трудного характера?

– У меня всегда был легкий характер, любимая. Но ты до сих пор не убедила меня в том, что я должен простить твоих братьев.

Ее глаза вспыхнули, и вспыхнули еще больше, когда он перекатился по кровати и вновь оказался над нею. Гнев, который только-только стал разгораться, мгновенно угас, когда Джеймс накрыл ее своими объятиями.

И все же она напомнила ему:

– Ты не забыл, что пригласил их на обед?

– Нет, не забыл, но это дом Тони, а он запросто может выставить их отсюда взашей.

– Джеймс!

– Ну, в чем ты хочешь меня убедить?

Этот ужасный человек издевался над нею, и ей не оставалось ничего другого, как платить ему тем же.

– Ты невозможный. Никогда бы не подумала, что тебе может нравиться так вести себя.

– Но ты вела себя так… Вот и я.

Он повел губами по ее шее, и она засмеялась. Губы двинулись дальше и стали ловить один из ее обнаженных сосков, впились в него, стали целовать, и она почувствовала, как вся наполнилась страстным желанием. Руки ее обвились вокруг его тела, она вся отдалась наслаждению им, всем им, каждой его клеточкой.

– Джеймс… Джеймс, еще раз скажи мне.

– Я люблю тебя, девочка моя дорогая.

– Когда?

– Что когда?

– Когда ты понял, что любишь меня?

Его губы слились с ее губами в глубоком волнующем поцелуе, и лишь потом он ответил:

– Я всегда знал это, любовь моя. Иначе зачем же я женился на тебе?

Осторожно, боясь испортить минуту наслаждения, она все же напомнила ему:

– Но ведь тебя заставили жениться на мне.

Он поцеловал ее еще раз, усмехнулся и сказал:

– Не совсем так, Джорджи. Это я заставил твою семью заставить меня жениться на тебе.

– Что-что?

– Ну, дорогая…

– Джеймс Мэлори…

– Конечно, а что еще, черт возьми, мне оставалось делать? – воскликнул он, теряя терпение. – Я никогда не собирался сковывать себя никакими узами. И весь мир знал это. Скажи мне, как я мог изменить себя? Но я вспомнил, как этот шалопай, которого моя племянница называет мужем, дал окрутить себя, и подумал, что его пример может послужить и мне на пользу.

– Я не могу поверить своим ушам. Все было подстроено? Да они же тебя избили до бесчувствия! Как ты это расцениваешь?

– Как плату за желаемое.

Она почувствовала, как в ней поднимается волна горячей ярости. И качая головой, она сказала ему:

– Ты удивляешь меня. Я всегда подозревала, что ты сумасшедший.

– Я вполне нормальный человек, любимая. Но я сам не понимаю, что со мной произошло. Не знаю, как тебе это удалось, но ты вползла в мое сердце, и я ничем не мог тебя оттуда вытряхнуть. И вот теперь мне приходится привыкать к тому, что ты поселилась там навсегда.

– Это правда? Правда? А там не очень тесно теперь, в твоем сердце?

– Нет, там еще есть комната для нескольких отпрысков.

Они снова стали целоваться, потом она спросила:

– А зачем нужно было называться Хоуком? Ведь они уже уверились, что ты женишься на мне.

– Ты забыла, что они узнали меня?

– Я могла бы убедить их в том, что они ошибаются, если бы ты попридержал немного рот на замке, – фыркнула она.

Он пожал плечами:

– Мне казалось это единственно возможным способом выпутаться из ситуации, Джорджи, даже если потом, когда мы достигнем супружеского блаженства, нам пришлось бы чем-то омрачить его.

– Ты правду говоришь? – спросила она самым нежным тоном. – Для тебя наше супружество действительно блаженство?

– Ну конечно, я чувствую себя сейчас на вершине блаженства.

Она едва не задохнулась, когда он вновь набросился на нее. Они долго наслаждались друг другом, потом он спросил:

– Скажи, а что чувствуешь ты?

– То же… То же, что и ты.


Когда немного позднее они спустились в гостиную, они обнаружили там всех Мэлори и всех Андерсенов, расположившихся друг против друга по разные стороны; причем бедные братья Джорджины оказывались в явном меньшинстве по сравнению с родственниками Джеймса; поскольку на сей раз весь клан Мэлори был тут, нетрудно догадаться, что все родственники Джеймса были едины в своей преданности ему. Не тратя времени на предисловия, он сообщил им, что междоусобица окончена и что фразу, которую он обронил, когда привез Джорджину, – мол, к обеду нужно ждать неприятных гостей, означала лишь, что он пригласил братьев жены пообедать.

Хмурое выражение лица, с которым Джеймс оглядывал собравшихся Андерсенов, не предвещало дружеского единения двух семейств. И Джорджина понимала, что бессильна как-то повлиять.

Она решила применить тот же трюк, что и сегодня утром, когда она убеждала Уоррена, и ткнула Джеймса локтем под ребро:

– Если любишь меня, люби и мою семью, – прошептала она с очень нежной интонацией.

Он улыбнулся ей и крепче сжал ее руку, так, что она не могла больше ткнуть его локтем.

– Небольшое уточнение, Джорджи. Люблю тебя и терплю твое семейство. – Он глубоко вздохнул: – Черт бы побрал все на свете! – и стал знакомить всех друг с другом.

– А они, кажется, очень милы, – обращаясь к Джорджине через какое-то время, сказала Реджина. – Надо будет постараться их получше пристроить.

Джорджина усмехнулась, подумав про себя, что забыла предупредить братьев о наличии в этом доме свахи, и поспешила возразить:

– Увы, Реджи, они недолго пробудут в Лондоне.

В следующую минуту она услышала, как Энтони сказал Джейсону:

– Черт возьми, подумать только! Она избавила его от дурных манер.

– От каких еще дурных манер? – бросилась на защиту своего мужа Джорджина.

Но Энтони и Джейсон прошли мимо, не обратив внимания, и Реджина с хохотом сказала:

– Даю слово, они никогда не смирятся с тем, что произошло. Может, оно и к лучшему.

Джорджина отвела глаза и увидела многострадальный взгляд Джеймса, направленный в сторону Томаса и Бойда, которые что-то говорили ему. Она улыбнулась. Ни одного оскорбительного слова не слетало с его уст в адрес четверых ее братьев. Лишь к Уоррену он старался не приближаться.

Правда, Уоррен не очень-то стремился к любезностям. Зато другие, особенно Клинтон, просто удивляли ее тем, как вежливо они обращались с ненавистным им англичанином. Чуть позже заглянул и Мак. Она вспомнила, что обещала познакомить его с Нетти Макдональд. Ведь Реджина была здесь не единственной свахой.

Спустя еще какое-то время Энтони и Джеймс стояли и смотрели на своих почтенных женушек, которые мирно болтали друг с другом.

– Может, мы сразу совершим помолвку? – подмигнул Энтони.

Джеймс закашлялся, подавившись глотком бренди, когда до него дошло, о ком говорит Энтони.

– Ну ты и задница! – сказал он. – Ведь они же еще не появились на свет.

– Ну и что?

– А то, что у них между ног могут оказаться одинаковые штуки.

Энтони вздохнул, и на лице его выразилось разочарование.

– Понятно.

– А к тому же, они ведь будут двоюродными.

– Ну и что?

– А то, что сейчас это не принято.

– Вот черт, откуда мне было знать!

– Согласен, – заметил неслышно подкравшийся сзади Николас. – Ты вообще очень мало чего знаешь. Хорошенькую семейку ты нам тут представил для знакомства, – добавил он, повернувшись к Джеймсу.

– Я знал, что тебе они понравятся.

– Особенно этот Уоррен, – улыбнулся Николас. – Он, сдается, не очень-то тебя любит. Так смотрел на тебя весь вечер.

Джеймс повернулся к Энтони:

– Что для вас дороже – мое счастье или семейные амбиции?

Николас вмиг отрезвел, осознав, что речь идет о том, чтобы его наказать.

– Вы не посмеете! Вы заботитесь только брат о брате и не принимаете во внимание мою жену.

– Полагаю, милый мальчик, это не так уж и плохо, – сказал Джеймс и улыбнулся, глядя, как Николас благоразумно удалился.

– Парень своего не упустит, – смеясь, заметил Энтони.

– Я начинаю смиряться с ним, – сказал Джеймс. – Черт бы меня побрал, я слишком со многим начинаю смиряться!

Энтони еще громче рассмеялся, глядя, как Джеймс посмотрел в сторону Уоррена Андерсена.

– Старина Ник прав. Этот парень не очень-то тебя любит.

– Да, и уверяю тебя, это навсегда.

– Ты думаешь, у тебя еще предстоят неприятности с ним?

– Да нет. Слава Богу, между нами будет надежно лежать океан, и очень скоро.

– Однако он всего лишь защищал свою сестру, – заметил Энтони. – Он вел себя так же, как мы вели бы себя, коснись дело Мелиссы.

– Ты что, хочешь отказать мне в праве ненавидеть его? Особенно учитывая то, что он заслуживает ненависти.

– Ни в чем я не собираюсь тебе отказывать, – сказал Энтони, дождался, когда Джеймс проглотит очередной глоток бренди, затем добавил: – Между прочим, Джеймс, разве я не говорил тебе, как я люблю тебя?

Несколько капель бренди выплеснулись на ковер.

– О Боже, всего несколько рюмок, и ты становишься сентиментальным!

– Нет, ты скажи, говорил я или нет?

– Что-то не упомню.

– Ну так считай, что я говорю тебе.

Выдержав паузу, Джеймс проворчал:

– Что ж, считай, что и я тебе сказал.

Энтони усмехнулся:

– Я и старших люблю, но никогда не скажу им об этом. Для них это будет шок, ты понимаешь.

Джеймс подвигал бровью:

– А на меня, значит, можно обрушиваться?

– Конечно, можно, старина!

– С чем обрушиваться? – спросила, подходя, Джорджина.

– Так, ни с чем, моя милая. Мой братец, как всегда, словно шило в заду…

– Полагаю, не в такой степени, как мой?

Джеймс тотчас насторожился:

– Он что, сказал тебе какую-нибудь гадость?

– Нет, разумеется, нет, – уверила она его. – Он никому еще ничего не сказал за весь вечер. – Она вздохнула. – Что, если ты, Джеймс, первым начнешь…

– Прикуси-ка язычок, Джорджи, – воскликнул он, изображая ужас на лице. – Мы находимся с ним в одном помещении. Полагаю, что этого и так вполне достаточно.

– Ну Джеймс, – льстиво заканючила Джорджина.

– Джорджи! – угрожающе произнес он.

– Ну пожалуйста!

Энтони стал смеяться. Он видел, что его брат медленно погибает. Его смех стоил ему гневного взгляда, которым одарил его Джеймс, разрешая своей жене препровождать его на другой конец гостиной, туда, где находился ее несносный брат.

Ей пришлось снова применить толчок локтем под ребра, и лишь после этого Джеймс раскрыл рот и процедил:

– Андерсен.

– Мэлори? – столь же кратко процедил Уоррен.

Тут Джеймс расхохотался и заключил в объятия Уоррена и Джорджину.

– Боюсь, что мне придется сдаться первому, – сказал он, продолжая смеяться. – Видно, ты никогда не сможешь научиться ненавидеть кого-нибудь так, как это положено в приличном обществе.

– Как это понимать? – насторожился Уоррен.

– Считается, что ты очень любишь всякие ссоры, мой дорогой.

– Я бы попросил…

– Уоррен! – резко выкрикнула Джорджина. – Прошу тебя, ради Бога!

С минуту он смотрел на нее. Потом с видом явного неудовольствия протянул Джеймсу руку. Джеймс охотно принял это натянутое мирное соглашение, продолжая улыбаться.

– Я понимаю, какую досаду тебе приносит все это, старина. Но будь уверен, твоя сестра остается в руках у человека, любящего ее так, что из нее дух вон.

– Дух вон? – нахмурилась Джорджина.

Золотистая бровь Джеймса изогнулась, он понаблюдал за эффектом, произведенным его фразой, затем снял напряжение:

– А разве ты не теряла дыхание в постели со мной пару часов тому назад?

– Джеймс! – возмутилась Джорджина, щеки ее вспыхнули. Как мог он вымолвить такое в присутствии Уоррена и всех гостей!

Но концы губ Уоррена внезапно дрогнули и слегка двинулись вверх.

– Ладно, Мэлори. Ты здорово это сказал. Увидишь, если ты и дальше будешь заботиться, чтобы моя сестра была счастлива, мне не понадобится больше приезжать, чтобы убить тебя.

– Так-то лучше, парень, – воскликнул Джеймс, смеясь. – Джорджи, а ведь он исправляется. Убей меня Бог, если это не так.


[1] My Lady – произносится: «миледи», буквально означает «моя леди» (прим. пер.).


на главную | моя полка | | Нежный плут |     цвет текста   цвет фона   размер шрифта   сохранить книгу

Текст книги загружен, загружаются изображения
Всего проголосовало: 3
Средний рейтинг 3.7 из 5



Оцените эту книгу