Книга: Пространство памяти



Пространство памяти

Маргарет Махи

Пространство памяти


Пространство памяти

Вступление переводчика


Как-то в начале 70-х просматривала я в московской Библиотеке иностранной литературы новые поступления и обратила внимание на сказку неизвестной новозеландской писательницы с необычной фамилией — Маргарет Махи (позже я узнала, что раньше семья жила на острове Гернси; Махи — новозеландцы в третьем поколении). Сказка — она называлась «Дракон обыкновенной семьи» — мне понравилась: она была из тех, что трогают и детей, и взрослых. И я перевела ее и предложила одному из наших журналов, а когда она вышла, послала экземпляр в Новую Зеландию, приложив к нему свое письмо и рисунок моей племянницы Кати, где разноцветными карандашами был изображен огнедышащий дракон и было написано несколько слов по-английски. Адреса Махи я не знала, а потому отправила письмо в издательство — «для Маргарет Махи», «на деревню дедушке». Повторюсь, дело было в начале 70-х. Писать иностранцам «от себя» не полагалось, извиняться за тогдашнее положение с авторским правом тем более...

Ответ пришел неожиданно быстро. Маргарет Махи писала, как она удивилась, получив письмо из России, как обрадовалась, увидав своего «Дракона» по-русски, и рассказывала о своей жизни. Она жила в городе Крайстчерч (остров Южный) с дочерьми Бриджит и Пенни. Жили скромно. В те годы у них был собственный сад с огородом; зимой, в период дождей, они собирали воду в большой водоем, вырытый в саду, чтобы летом, когда от жары все кругом высыхает, поливать свой участок.

Маргарет писала, что русская литература занимает особое место в ее жизни. В детстве в руки ей попала сказка Ершова про Конька-горбунка, который стал ее любимым героем. Как-то, когда она была еще девочкой, отец бетонировал дорожки в саду и предложил ей: «Хочешь, нарисуй на них что-нибудь, пока цемент не остыл?» «И я нарисовала Конька-горбунка, — писала Маргарет, — он и по сей день там».

Спустя годы, когда мне довелось побывать в Новой Зеландии и познакомиться с нею лично, я увидела на ее книжных полках немало русских авторов. Вообще книг было множество — помимо литературы и поэзии, история, философия, психология, математика... Махи — заядлая читательница.

Позже я поняла, как мне повезло: с творчеством Маргарет Махи я познакомилась в самом его начале, сразу же после появления ее первых книжек, принесших ей всемирную известность. Окончив университет в Окленде и поселившись в Крайстчерче, где она живет по сей день, она работала в городской библиотеке, рассказывала дочерям сказки, печатала их в «Школьном журнале», который вместе с книгами и учебниками рассылался по Новой Зеландии (помню, меня поразило, что в удаленные от почты фермы и коттеджи их забрасывали с вертолетов — Новая Зеландия заселена редко, там всего около 3 миллионов населения). Одну из этих сказок Маргарет послала на международный конкурс в Соединенные Штаты. В ответ пришло известие о присуждении ей первой премии и предложение издать сказку в одном из лучших издательств.

С тех пор я внимательно следила за творчеством Махи. Дочери росли — с ними «взрослели» и книги Махи. С ней происходило то, что произошло и с некоторыми другими писателями, прославившимися своими детскими книжками: простота и образность стиля оказались как нельзя более к месту и в книгах «для взрослых». Но, как известно, нет литературы детской и взрослой, а есть литература хорошая и плохая.

Маргарет Махи является, разумеется, писателем хорошим. Об этом свидетельствует и присуждение ей международных литературных премий, и переводы ее книг на десятки языков. Университет в Крайстчерче присудил ей почетную степень доктора литературы. «У меня такое чувство, будто меня чуть ли не обманули: экзамена-то не было», — сказала она на пресс-конференции. В 2007 году ей была присуждена высшая награда за детскую литературу, премия Ханса Кристиана Андерсена.

«Пространство памяти» — один из лучших романов Махи, точность психологического письма соединяется в нем с гротеском, а подчас, кажется, и с налетом сказочного или магического. Гротеск Маргарет любила всегда: недаром в ее доме есть все книги Льюиса Кэрролла, которые она знает чуть ли не наизусть, и фильмы прославленных мастеров гротеска немого кино, высоко ценивших искусство «гэга». Что до магического, то хотя у Махи есть книги, где магия определяет не только сюжет, но и всю образную систему (таково, например, «Превращение»,[1] отмеченное медалью Карнеги), «Пространство памяти» — скорее пародия, а возможно и автопародия; во всяком случае, ее герои решительно отказываются от магии. А вот что в книге несомненно есть, так это второй, поэтический, а возможно и философский план: ведь это книга о тех, кому порой удается уловить «ритм сердца вселенной».


Н. Демурова

Глава первая

Он-то надеялся, что добраться будет гораздо проще. Обсаженная деревьями подъездная аллея, широкая и ухоженная, плавно поворачивала к дому. Одинокий уличный фонарь освещал табличку у ворот, на которой было написано: «Община Ривенделл. Киа Opa. Добро пожаловать».

Ниже стояло пять фамилий, и среди них четко: «Карл и Рут Бенедикта с семьей». Глядя на табличку, трудно было представить, что отойди он на несколько шагов, и огромные деревья сомкнутся у него над головой и все потонет в непроницаемой ночной мгле.

— Не так уж я и пьян, — произнес Джонни вслух, но никто не откликнулся на его слова.

Ну ничего, теперь впереди мелькал свет, а раз есть свет, значит, появится и дверь, в которую можно постучаться, и кто-нибудь ее откроет. Он отступит немного в тень и очень вежливо спросит, нельзя ли ему на минутку Бонни. Джонни взглянул на часы, хотя и знал, что ничего не разберет. Время у него было, вот оно, на руке, только ни зги не видать.

Много раньше, в ту же бесконечную ночь, в ином времени и ином пространстве, Джонни вкусно поужинал с родителями и младшими сестренками-близнецами, а потом даже помог вымыть посуду. Все было так хорошо, по-домашнему.

— Да, сегодня как раз пять лет... — сказал отец.

В этих простых словах Джонни послышался упрек, словно он, Джонни, не имел права быть с ними, шутить и строить планы, когда Дженин больше нет. Близнецы продолжали пихаться и пищать, но ведь они Дженин не помнили, только и видели что ее фотографию, улыбающуюся с телевизора.

Джонни обнял мать, неуверенно кивнул отцу и отправился к приятелям, которые играли в оркестре в городском пабе.

Потом брел, спотыкаясь во тьме, а в желудке булькали красное вино и коньяк, с помощью которых он пытался уйти от воспоминаний и погрузиться в лихорадочное веселье. Что происходило между тогдашним безоглядным весельем и теперешними блужданиями во тьме, он не очень помнил: сначала он с кем-то дрался, потом ругался с полицейскими, а еще позже — с собственным отцом где-то возле полицейского участка. Ничего себе выдался вечерок!

Джонни надеялся, что сумеет скрыть свое возбужденное состояние и не вызовет подозрений ни у кого из членов Ривенделлской общины. Бонни нужна ему позарез — стоило обыденной жизни немного отступить, как перед ним снова всплывали мучительные вопросы. На секунду-другую они завладевали им, когда он засыпал или пробуждался, но он никогда не додумывал их до конца. Он хотел дать этим призракам имя — освободиться от них, и Бонни Бенедикта могла ему помочь: из всех его знакомых только в ней чувствовалась спокойная уверенность и какая-то магия. Ведь именно она там присутствовала — она его вытащила и прижала к себе на вершине, а позже не моргнув глазом соврала, что несомненно очень ему помогло. А потом она исчезла с его горизонта. В последний раз он видел ее в церкви на отпевании Дженин. После службы супруги Бенедикта подошли к родителям Джонни, но он и Бонни, стоя поодаль, лишь молча смотрели друг на друга. Они были единственными свидетелями несчастья. Полицейские взяли у них показания, и появляться вместе в суде им не пришлось. С того дня он ни разу больше не видел Бонни Бенедикту, хотя и жил с ней в одном городе.

Джонни решительно шагнул к освещенному окну — он был готов к неожиданностям и ловушкам, подстерегающим человека, блуждающего в ночи. И точно — ночь вокруг вдруг словно взорвалась. С диким криком мелькнули какие-то бледные тени. Где-то неподалеку от окна залаяли огромные псы. Миг — и все изменилось: из-за туч выскочил, словно торопясь навести порядок, тонкий серп луны, а над дверью вспыхнул большой фонарь, залив светом весь двор.

Джонни увидел, что во дворе перед большим сараем стоят машины, сельскохозяйственный грузовичок и небольшой культиватор. Бледные тени спешили к нему через двор — оказалось, что это гуси, они возмущенно шипели и угрожающе тянули шеи. Он даже заметил двойной ряд высоких деревьев там, где кончалась потерянная им сейчас подъездная аллея. Облако, закрывавшее месяц все это время, превратилось в огромный серебряный глаз, задумчиво взиравший на происходящее внизу.

Джонни пересек двор, на ходу ощупывая лицо: он пытался установить, насколько оно пострадало в драке. Один глаз ему здорово подбили, но пока еще он не заплыл. Губы распухли. Все болело, впрочем, ощущение было такое, будто боль принадлежала не ему, а кому-то другому. От этой отстраненности им всегда овладевала тоска: что ж он — не человек, что ли? А между тем стоило ему что-нибудь себе как следует представить, как оно становилось до того реальным, словно и в самом деле существовало. Любые фантазии ужасно на него действовали, не только чужие, но и свои; это его тревожило.

«Входить не буду, — решил Джонни. — Отступлю немного назад и очень вежливо попрошу. Я, конечно, давно их не видел, но мы же все-таки знакомы».

К багажнику обшарпанного «фольксвагена» кто-то прислонил большой плакат: «Маори имеют право на землю!» Джонни боком протиснулся мимо него к дому. Вечером в городе были волнения. По улицам разъезжали машины с громкоговорителями, по пути в паб Джонни заметил, что на центральной площади собирались группами люди, а позже в полицейском участке слышал взволнованные голоса молодых активистов. Джонни, которого однажды уже задерживали за нарушение общественного порядка, а потом вызывали в районный суд, чувствовал себя ветераном. Уличные выступления и политические стычки не очень-то его интересовали, но даже здесь, в десяти милях от города, спрятаться от них не удавалось. На длинном транспаранте, повисшем между двух палок, воткнутых в землю у заборчика, отделявшего дом от служб, было написано: «Договор 1840 года — сплошная липа!»[2]

Во дворе возле конуры сидели на цепи две овчарки. Дом — старая ферма с недавней пристройкой — уходил вглубь, в темноту, однако веранда была залита светом, а дверь гостеприимно распахнута. Конечно, Джонни предпочел, чтобы света было поменьше. Ему не хотелось, чтобы кто-то увидел его лицо. Особенно Боннина мать. А если уж разглядит, то пусть бы не сразу. Ну ничего, на голове у него была старая черная шляпа с обвисшими полями — они затенят подбитый глаз, а там, глядишь, тихий голос и вежливое обращение сделают свое дело. Джонни подозревал, что люди порой пугались его вида, даже когда лицо его не украшали синяки; иногда он пользовался этим, чтобы заарканить девчонок определенного типа. Но сейчас ему хотелось выглядеть совсем обыкновенным и уж, во всяком случае, никого не пугать.

— Что с лицом?.. Ах да... Грохнулся с мотоцикла... — с небрежным видом пробормотал он.

Джонни довольно часто говорил сам с собой, репетируя то, что собирался сказать позже.

Родители Бонни оба назывались докторами, только отец был доктором философии, а мать — патологоанатомом; кстати, не исключено, что она тут же поймет, где синяк от падения с мотоцикла, где — от кулака с печаткой на пальце.

— Что ж, кто не рискует, тот ничего не выигрывает! — сообщил Джонни псам.

Он давно уже бросил чечетку, но тут его ноги сами собой бесшумно отбили несколько тактов, просто так, по привычке. А губы сами собой растянулись в улыбке, словно рядом стояла мать и внимательно следила за каждым его движением. В темноте псы не разглядели, что он там делает, но синкопированный ритм уловили и, решив, что он специально их дразнит, взъярились и стали рваться с цепи — уж очень им хотелось вонзить в него зубы.

Джонни поднялся на крыльцо, на ходу репетируя свою речь:

— Бонни, мне нужно спросить тебя только об одном...

Вот она, дверь. Он представил, что Бонни стоит на пороге, высокая и загадочная, с лицом и волосами цвета меда.

— Ты, небось, думаешь, я рехнулся, но сегодня — ровно пять лет... и только мы с тобой видели, как она сорвалась вниз... кроме тебя, мне не у кого спросить...

— А вот и еще один! Ты опоздал. Я слышу, собаки залаяли, значит, думаю, кто-то еще пришел — вот я и включила свет на дворе. Входи.

Конечно, это была не Бонни. Эту девчонку он не знал — приземистая, волосы густые, каштановые и вьются. Джонни надвинул свою разбойничью шляпу пониже.

— Простите, мне бы хотелось поговорить с Бонни. Я ее не задержу.

— С кем? — переспросила девчонка. — Я почти никого не знаю... Честно говоря, я здесь впервые.

— С Бонни Бенедиктой, — произнес Джонни потише. («Говори в нижнем регистре, Джонни», — советовал ему в свое время преподаватель дикции и драмы.)

— Я ее не знаю, — отвечала девчонка. — Но семья Бенедикта здесь живет. Входи и поищи сам.

— Прекрасно, — сказал Джонни. — Я здесь не задержусь. Мне просто нужно Бонни на минутку.

В дом входить он не собирался, но, когда она повернулась и уверенно двинулась, поглядывая на него через плечо, он шагнул вслед за ней в переднюю, где по стенам висели плащи, а на полу стояли резиновые сапоги, ведра и садовый инвентарь. В кухне, куда его ввела девчонка, горел яркий свет; она была просторная, прямо танцульки устраивай, хотя с одной стороны ее пересекала длинная стойка с теснившимися на ней чашками, блюдцами, телефоном, миской с яйцами, к которым присохла грязь. Тут же валялись какие-то бумаги. Около стойки расположились высокие, как в барах, красные табуреты. Другую часть кухни занимала похожая на алтарь большая плита, в которой ярко горели дрова; перед ней покачивались, словно жрицы, еще две девушки. Левее размещалась обычная электрическая плита, но она бездействовала.

— Та, что в цветастом, — Джилл, а бритая — Эми, — сказала приведшая Джонни девчонка, махнув рукой сначала направо, а потом налево. — А меня зовут Полли.

— Джонни. Джонни Дарт, — представился он.

Девушки с нескрываемым любопытством смотрели на него — от их глаз не укрылись ни висевшие у него на шее наушники плеера, ни широкополая черная шляпа, ни старый блейзер в яркую полоску.

— Какая кухня шикарная, правда? — продолжала Полли. — Настоящая фермерская кухня!

— Извини, — возразила Эми. — На фермерских кухнях пользуются электроплитами. Вода давно бы уже закипела.

— Да ладно! — сказала другая, Джилл. — Они здесь уже пять лет живут. За пять лет всякое может случиться!

— Хочешь чего-нибудь выпить? — спросила Полли, кивнув на бутылки, стоявшие на краю стола. Джонни поглядел на них с опаской.

— Да я уже принял, — признался он.

— А кто не принял? — ответила Полли и щедрой рукой плеснула в стакан джина и лимонада, отправив туда не просто ломтики, а целые куски лимона. Джонни послушно взял из ее рук стакан — напиток оказался таким крепким, что он поперхнулся.

«Ты за это заплатишь», — неслышно предупредил Джонни внутренний голос. «Плевать — жизнь коротка, надо повеселиться, — так же неслышно ответил он. — Пусть знает, кто здесь хозяин!»

— Я бы хотел поговорить с Бонни, — повторил он в третий раз. Джилл поглядела на него с удивлением. Хорошо, что хоть эта знает, о ком речь.

— А разве она здесь? — неуверенно спросила она. — Я ее не видела. Ты же знаешь, она не такая, как Хинеранги.

Джонни понятия не имел, кто такая Хинеранги.

— Тогда, может, с доктором Бенедиктой? — нерешительно спросил он и, вспомнив про младшую сестру Бонни, быстро прибавил: — Или с Самантой.

— Доктор Бенедикта и его жена там, — громко объявила Полли, указав пальцем на дверь. — Они хотят посмотреть новости в полночь. Будет репортаж о маршах протеста по всей стране.

— Неужели уже полночь? — ужаснулся Джонни и неосторожно глотнул еще джина с лимонадом. Конечно, будь голова у него ясной, он бы давно сообразил, что время для визитов слишком позднее. Правда, девчонки вели себя так, словно давно уже его поджидали.

Полли украдкой заглянула под его шляпу.

— Господи спаси и помилуй! — театрально вскричала она.

Не успел он и глазом моргнуть, как она смахнула шляпу с его головы — и девушки застыли, не сводя с Джонни глаз. Лампа под простым белым колпаком ярко освещала его лицо.

— Что с тобой приключилось? — спросила Полли. — Или это тебя так легавые разукрасили?

— В пятницу явиться в суд, — произнес Джонни, удивляясь их сообразительности. Вот уж не ожидал, что они так разволнуются.



— Свиньи! — воскликнула Джилл. — И как это только им все с рук сходит?!

— Любая система судебного принуждения есть просто орудие политической власти, — заметила Эми. — А юрист у тебя имеется?

Тут до Джонни дошло, что они не так его поняли.

— Да нет, это не легавые, — возразил он с улыбкой, хотя улыбаться ему было больно. — Просто я в пабе подрался, погорячился немного. Знаете, как это бывает!

Впрочем, он тут же увидел, что они его не понимают.

— Но ведь легавые тебя забрали? — настаивала Эми, явно не желая отказаться от своего предположения.

— Ну да... они нас разняли, — подтвердил Джонни, — только я не хотел себя называть. Думал, обойдется.

Девчонки выжидающе молчали. Он словно на чужом языке говорил.

— Вот и всё! — усмехнулся он. — Мне не впервой...

Они продолжали глядеть на него, но прежнего дружелюбия на лицах не было.

— Ты разве не принимал участия в марше? — спросила наконец Джилл.

— Нет, — ответил Джонни. — Я не марширую, я чечетку бью.

Он отпил еще, хотя теперь ему уже казалось, что девчонки переместились в конец переполненного людьми туннеля, стены которого того и гляди завалятся. Освещенные углы кухни понемногу заливала тьма. Наконец Полли заговорила — теперь в ее голосе звучала неприязнь.

— В таком случае что ты здесь делаешь? — поинтересовалась она. — Мы тут собрались после марша в защиту прав маори на землю. Это вечеринка для участников марша.

— Я же тебе говорю, — терпеливо разъяснял Джонни, — я хотел бы поговорить с Бонни Бенедиктой.

Ему казалось, что его ноги в башмаках отъехали далеко-далеко, телепались где-то там внизу и совсем его не слушались. Девчонки переглянулись.

— Сейчас спрошу, — сказала Полли и исчезла за дверью.

Из соседней комнаты вырвались на минуту звуки бурного спора, в котором принимало участие несколько голосов. Джонни надоело держать стакан в руке — он разом осушил его до дна.

— Мне всегда хотелось научиться чечетке, — призналась Джилл, — только особых способностей к танцам у меня нет.

— Всякий может попробовать, — произнес Джонни устало.

Дверь в соседнюю комнату отворилась — но это была не Бонни, а ее мать, доктор Рут Бенедикта. Джонни не видел ее со дня похорон. Если б он не боролся с тьмой, угрожающей заполнить всю комнату, он бы посмеялся над ее удивлением.

— Вы помните меня, доктор Бенедикта? — спросил Джонни с подчеркнутой вежливостью.

Он широко улыбнулся, словно где-то рядом, за кулисой, стояла мать и внимательно следила за его выступлением, чтобы после все обсудить.

— Джонни Дарт, — напомнил он Рут Бенедикте и покачнулся.

— Джонатан Дарт! — в ту же секунду воскликнула она. — Что ты тут делаешь в такой час?

— Извините, — пробормотал Джонни. — Я не знал, что уже поздно. Мне просто Бонни нужна — минут на десять.

Эми и Джилл за спиной у Рут Бенедикты выстроились рядком у печки. Вода в чайнике, судя по звуку, закипела, однако ни та ни другая не торопились заняться кофе.

— Бонни здесь нет, — сказала доктор Бенедикта. — Она теперь живет в городе, на квартире.

— А-а, — промычал Джонни. — Я и не знал.

Доктор Бенедикта заметила стакан на краю стола.

— Кто дал ему выпить? — недовольно спросила она. Джонни слышал каждое слово, хотя она говорила тихо, повернувшись к девушкам,

— Полли! — с негодованием выпалили Эми и Джилл.

Полли в кухне не было.

— Вы не могли бы дать мне адрес Бонни? — попросил Джонни, следя, чтобы голос звучал нормально. — Или телефон?

— Зачем она тебе? — возразила Рут Бенедикта все с тем же недовольством в голосе. — Вы ведь не очень-то дружили, а?

— Она была моей пифией, — отвечал Джонни с улыбкой.

Однако, заметив суровый взгляд Рут Бенедикты, торопливо прибавил:

— Это была такая игра. Она была пифией — предсказывала, давала советы, и все в рифму. Но это не важно. У меня есть для нее подарок.

И он похлопал по карману блейзера.

— Уверяю тебя, Бонни больше не занимается прорицаниями, — сказала доктор Бенедикта, пропустив слова о подарке мимо ушей.

— Я знаю. Она больше не может... не получается, — согласился Джонни. — Я просто хотел с ней повидаться. Сегодня вроде как годовщина. Пять лет как Дженин умерла.

Доктор Бенедикта посмотрела на него с сочувствием, однако шло оно не столько от души, сколько от чувства долга.

— Да, верно, — не сразу отозвалась она. — Скоро пять лет, как мы сюда переехали. Что тебе сказать, Джонатан, не знаю. Бонни, как я говорила, здесь нет. Уверена, утром ты на все посмотришь другими глазами...

— Тогда уже будет поздно, — прервал ее Джонни. — Утром все будет как прежде.

Но она продолжала, не обращая внимания на его слова:

— Я не хочу расстраивать Бонни. Она очень занята — готовится к выпускным экзаменам. Ты же знаешь, Джонатан, после смерти Дженин она очень долго не могла прийти в себя. Она ужасно переживала.

— Никто из нас тогда не веселился, — заметил Джонни, пристально глядя на доктора Бенедикту широко открытыми глазами. («Осторожно», — сказал он себе, услышав, что его голос звучит враждебно.) Тьма заливала кухню, хотя свет по-прежнему горел. Суровое лицо доктора Бенедикты качалось, поблескивая, перед его глазами, вдали проступали силуэты Джилл и Эми.

— Да, конечно, — тут же ответила она, — только я, пожалуй, не дам тебе адрес Бонни, пока ты не вернешься домой, не отоспишься и не придешь в себя. Позвони мне сюда — не в лабораторию.

— Я в порядке, — возразил Джонни.

Он понимал, что доктор Бенедикта хитрит: номера Ривенделлской общины в телефонных справочниках не было, да и фамилия Бенедикта отсутствовала — он много раз смотрел.

— Боюсь, что тебе придется подождать, — произнесла Рут Бенедикта твердо. — Милый юноша, ты в ужасном состоянии. Я сейчас позвоню твоему отцу и попрошу его за тобой приехать.

Она взяла телефонную книгу, лежавшую на столе.

— Я бы просил этого не делать, — сказал Джонни. — Не очень он обрадуется. — Если она ему позвонит, отец опять разъярится: Бенедикты ему никогда не нравились. — Он уже сегодня устраивал концерт.

— Но вряд ли он будет доволен, если мы предоставим тебе самому добираться домой, — возразила доктор Бенедикта.

Видно было, что она и вправду обеспокоена, хотя и сердится на него.

— Мы уже с ним обсудили мои недостатки, когда вышли из полицейского участка, — сказал Джонни. — Горячее было обсуждение, и продолжалось оно довольно долго. По-моему, он ни одного недостатка не пропустил. Он предпочтет ничего больше не знать.

— Как ты сюда добирался? — спросила доктор Рут. — Последний автобус прошел час назад.

— В основном на такси, — ответил Джонни. — Дошагаю до города и возьму опять машину.

— Тебе до города не дойти, — заявила она решительно. — Удивляюсь, как ты вообще на ногах держишься. Да и потом... такси... влетит в копеечку...

— У меня кое-что осталось от прежних дней, — поддразнил ее Джонни. — Когда я был богат и знаменит... Ведь я был звезда!

— Помню, — сухо бросила доктор Бенедикта.

— Тут люди будут возвращаться в город, — вмешалась Джилл откуда-то из темноты кухни, которая, как казалось Джонни, была переполнена людьми.

— Макс поедет! — воскликнула Эми.

В ту же минуту дверь распахнулась и из соседней комнаты закричали:

— Рут! Рут! Иди скорее, а то пропустишь!

— Идите, а то пропустите! — повторил Джонни с улыбкой.

Доктор Бенедикта внимательно посмотрела на него. Она была сосредоточенна и спокойна — такая же, как всегда, насколько Джонни помнил; к тому же она ведь находилась в собственном доме, в окружении друзей. И все же Джонни смутно сознавал, что встревожил ее — вместе с ним в ее светлую кухню проник из ночи хаос, которому здесь не было места. Она схватила пластмассовое ведро и поставила его на пол возле Джонни.

— Мне нужно посмотреть новости, — сказала она отрывисто. — Если тебя будет тошнить, возьми, ради бога, это ведро. Не хочу подтирать за тобой пол.

Джонни остался на кухне один. В окне, не задернутом занавеской, он видел свое отражение — неясный темный двойник, черты лица не разобрать. Он поднял руку, чтобы снова надеть шляпу, — двойник сделал то же. В стекле Джонни видел полосы на своем старом блейзере, а на прохудившихся локтях аккуратно пришитые им самим желтые заплаты. На шее блеснуло что-то металлическое, словно голову ему отрезали, а бритву оставили в ране; но это была всего лишь дуга, соединяющая наушники плеера. Впрочем, головы все равно как бы и не было. Джонни решил закрыть на минутку глаза, чтобы не бороться с подступающей тьмой. Но тут взгляд его упал на телефонную книгу. Придвинув книгу к себе, он раскрыл ее в конце — как он и думал, на оставленных там чистых листах были от руки внесены имена с телефонами. Имена прыгали по странице, словно головастики в мутном пруду, но, прищурив глаза и водя дрожащим пальцем по строкам, он наконец сумел прочитать их одно за другим. Добравшись до середины первой колонки, он увидел: «Бонни», а рядом телефон и адрес: улица Маррибел, дом 115. Джонни вынул ручку из зеленого стакана с карандашами и, поднеся левую ладонь к самым глазам, словно близорукий книгу, медленно, тщательно переписал на нее адрес и телефон.

Улица Маррибел. Что-то знакомое. Где-то ему часто встречалось это название... Что ж, по крайней мере не зря сюда притащился.

Джонни немного расслабился. Его вдруг охватила усталость. По спине пробежали мурашки. «Притулиться бы где-нибудь», — подумал он... но дверь распахнулась, и в кухню шагнула доктор Бенедикта. За ней вошли Полли и Джилл, стройный юноша-маори, кинувший на Джонни презрительный взгляд, а также полный мужчина в дорогой лыжной куртке с набитой книгами холщовой сумкой в руках. Лицо у него было добродушное, волосы выгоревшие, но густые и длинные.

— ...стоит попробовать, — говорил он, оборотясь. — Вообще-то мне не нравится, когда начинают скандировать лозунги, но...

— А что еще остается делать толпе? — отвечал отец Бонни, грубоватый мужчина с седыми волосами и умным лицом, поджарый и загорелый, словно он ежедневно бегал трусцой. — Мы стояли сзади и не слышали ни слова из того, что говорили выступающие. Не сомневаюсь, их доводы были разумны, только я их не расслышал.

— В следующий раз надо достать микрофоны помощнее, — сказала его жена.

— Хинеранги их, верно, перепутала, — предположил полный мужчина с сумкой. — Воображаю, как журналисты все это раздуют! Завопят про взрывные устройства, а всего-то была одна шутиха!

— Но они все же могут быть опасны, — нахмурилась Рут Бенедикта. — Придумали бы что-нибудь другое... Ее наверняка задержат — опять ей придется являться в суд.

— А где этот молодец, которого надо подвезти домой? — спросил, озираясь, мужчина с сумкой. — О господи! — воскликнул он, увидев Джонни, и расхохотался.

— Возьми с собой ведро, не стесняйся, — сдержанно предложила Рут Бенедикта.

Девчонки и темноволосый юноша-маори занялись кофе, изредка с подозрением поглядывая на Джонни.

— Боюсь, Джонатан, завтра тебе будет весьма не по себе, — сказал отец Бонни. — Но это пройдет, не правда ли, Макс?

— Надеюсь, не в моей машине, — отвечал тот.

— Тебе совсем плохо! — воскликнула Рут Бенедикта.

Джонни осторожно кивнул.

— А зачем тебе Бонни? — спросил доктор Бенедикта, положив Джонни руку на плечо и легонько подталкивая его к двери.

— Это секрет... — начал Джонни, но тут же смолк. («Затем, — продолжал он с жаром про себя, — что однажды она соврала ради меня, а мне надо точно знать, почему она это сделала, ведь я иногда вспоминаю об этом по-разному и совсем не уверен, какое из воспоминаний верное, а она при этом присутствовала».)

— Это очень трудно объяснить, — сказал он вслух. И прибавил: — Она... все знает.


Сквозь мутное стекло памяти он видел Бонни и Дженин, склонившихся над кругом, выложенным из оборванных лепестков ромашки: они напряженно следили за тем, как Бонни подбрасывает в воздух карты с картинками. Карты падали снова в круг, и Бонни, не обращая внимания на открытые картинки, перевернула одну из тех, что легли рубашками вверх. «Башня!»- сказала она. «Опять!» - жалобно воскликнула Дженин. Джонни заглянул через плечо и увидел карту... Молния поражает башню, верхушка башни падает, и человеческая фигура с волосами, словно бледное пламя, летит вниз на скалы.


Отец Бонни похлопал его по плечу.

— Расскажи мне, — предложил он. — Я тоже все знаю. У нее это от меня.

Джонни не стал напоминать доктору Бенедикте, что обе его дочери — приемыши. Их никак нельзя было принять за родных сестер — супруги Бенедикта потому их и удочерили.

— Есть одна вещь, которую никто, кроме Бонни и меня, не знает. Я просто хотел... проверить, — сказал Джонни, на всякий случай незаметно скрестив пальцы, чтобы не сглазить.

— Не знаю, где сейчас живут Дарты, — говорила Рут Максу. — Мы не были друзьями. Просто Бонни очень любила Дженин, сестру этого юноши.

Видно, Макс не смог скрыть удивления, потому что она быстро прибавила:

— Должна сказать, что Дженин была очень умной девочкой.

— Надеюсь, они живут не на том конце города, — заколебался Макс. — Слишком уж поздно, чтобы разыгрывать доброго самаритянина.

— Довези его до стоянки такси на перекрестке, где ты сворачиваешь с шоссе, — посоветовала доктор Рут. — Он говорит, денег у него предостаточно. Спасибо за все, Макс.

— А-а, все мы были молоды и глупы, — сказал Макс. — Разве нет?

— Но не так глупы! — бросила доктор Рут.

— И не так молоды! — вздохнул ее муж.

Они вышли во двор и остановились возле старой, но очень красивой машины — Джонни с удивлением увидел, что это древняя «альфа-ромео». Он взглянул на достающего ключи Макса с уважением.

— Они с сестрой танцевали в этих жутких передачах, рекламирующих куриные ножки, — объясняла доктор Рут, словно Джонни тут вовсе и не было.

— Неужели? — удивился Макс. «Цып-цып-цып, сюда, цыплятки!» Эти?

— Не напоминайте, — содрогнулась доктор Рут.

— Я очень хорошо их помню, — произнес Макс, усаживаясь. В голосе его все еще звучало удивление. — О детях, выступающих на телевидении, почему-то никогда не думаешь как о реальных людях, которые вырастут, станут взрослыми...

— Взрослым стал я один, — сказал Джонни, садясь сзади на пассажирское место. — Ведро мне не понадобится. У чечеточников желудки крепкие.

— Они, поди, в этом нуждаются, — заметила доктор Рут с намеком, помогая ему забраться в машину. Тон у нее был весьма неприятный.

— Чечетку я бросил, — сообщил ей в окно Джонни. — Больше не танцую. И никогда не буду! И что, теперь я стал лучше?

Джонни не видел ее лица, но, когда она заговорила, голос ее звучал по-другому.

— Джонатан, я совсем не хотела сказать... — начала она мягко.

— Я знаю, что вы хотели сказать, — прервал ее Джонни. — Хоть я и пьян, а знаю. И всегда знал. О'кей?

Он улыбнулся ей самой ослепительной из своих телевизионных улыбок и захлопнул дверцу.

Макс попытался застегнуть на нем ремень.

— Я сам могу, — сказал Джонни.

— Тогда поехали! — воскликнул Макс, дал задний ход, а потом плавно выехал на аллею. — Бедная Рут... Бонни сейчас ни с кем не общается, и это ее беспокоит. К тому же все эти события сегодня. Рут — замечательная женщина, но вечно она беспокоится.

— Она ненавидела чечетку, — пробормотал Джонни. — Может, ей улыбки и блестки были не по душе.

Теперь, когда ремень был пристегнут, он почувствовал, что может немного расслабиться. Его трясло. Сунув руки в карманы, он нащупал сначала бумажник, потом кассеты, которые носил с собой на случай, если тишина станет невыносимой, и, наконец, подарок, который собирался отдать Бонни. Отправляясь в путь, он и не думал об этом, просто всегда носил его с собой и вдруг решил, что это будет хорошо. Он откинулся на спинку, чувствуя, что его крутит все быстрее и быстрее, и голова, словно большая центрифуга, швыряет во тьму клочья воспоминаний.


Глава вторая


Ночью Джонни проснулся, не понимая, где он и который теперь час. Впрочем, он не проснулся, а всплыл на поверхность из какой-то глухой бездонной ямы. Он знал, что на дворе ночь, но не сразу разобрал, где у него руки, где ноги и голова, и решил, что во всем виноват лунный свет. Он лежал, раскинув руки и ноги, словно распятый на колесе. «Джонни Дарт, — еле слышно шепнул он, вспомнив вдруг свое имя и не поднимая вжатой в землю головы. — Где это я?» А потом начал снова входить все в то же воспоминание. Входить и выходить из него. Он знал его наизусть, но оно не переставало его поражать.


И снова Дженин падала. На мгновение, когда ее ноги оторвались от земли, Джонни показалось, что она взлетела. Она вскрикнула, сорвавшись с обрыва, но резкий испуганный вопль теперь превратился в музыкальную фразу. Начало новой песни. Все произошло так быстро и просто. Невозможно было поверить в то, что случилось несчастье. Дженин всегда легко и уверенно бежала вперед, обгоняя его. Всю жизнь он не переставал умиляться ее легкости и изяществу. Не в силах поверить в то, что увидел, Джонни поднял глаза, ожидая объяснения от какого-то верховного существа, и там, наверху, на тропе, огражденной цепью, стояла под знаком «Опасно!» Бонни Бенедикта в наряде пифии с цепями, браслетами и перстнем со змеей — единственный, кроме него, свидетель произошедшего. Вечерний воздух, пронизанный ясным золотым светом, был тих и недвижим.



Бонни была не просто самой близкой подругой Дженин, но и настоящей сказочницей и прорицательницей. Даже в свои четырнадцать лет, когда он был уже далеко не ребенком, Джонни никак не мог до конца отказаться от подозрения: все происходит именно так, а не иначе просто потому, что это предсказала или придумала Бонни. Игра длилась годы, но перед тем, как случилось несчастье, они уже играли не совсем всерьез, подсмеиваясь над собой. Возможно, Дженин потому и не остереглась, что думала, будто со всем этим давно покончено, но в самом сердце игры, словно спящий змей, таилась древняя сила; впрочем, ведь это Дженин в свое время настаивала, что если играть, то только с риском. Глядя на стоявшую наверху Бонни в надежде, что она передумает и повернет все вспять, Джонни ждал: вот она подбросит карты вверх, Дженин взлетит над краем бездны и, твердо ступив на каменистый выступ, побежит, балансируя по самой кромке, бросая опасности вызов.


Но Дженин упала — и тут уж ничего нельзя было изменить. После первого потрясения жизнь как будто бы пошла по-прежнему. И хотя Джонни продолжал жить, учиться и взрослеть, ему иногда казалось, что для него все кончилось в тот день. Порой он видел себя лежащим плашмя на земле, придавленным этим событием, словно каменной плитой — он пытался выбраться из-под нее к настоящей жизни, которая ждала его с той стороны.

— А знаешь, Дарт, — как-то небрежно съязвил его приятель, — все говорят: если уж одному из вас и суждено было сорваться, жаль, что не тебе!

Джонни не удивился. Он и сам об этом думал.

«Где я?» — снова спросил он себя, всплывая из воспоминания, не оставлявшего его все эти годы. Ночью оно бывало особенно ясным, хотя одновременно и далеким, словно сон, от которого никак не избавиться, даже если открыть глаза.

Все болело; ощупав опухшее лицо и тело, которые были как чужие, он подумал: уж не удалось ли ему и вправду пробиться сквозь давившую плиту воспоминания, но при этом он вывернул себе руки и ноги и вообще тронулся. Лежа на спине, он глядел сквозь листья в небо, залитое неестественным светом.

Последнее, что он совершенно отчетливо помнил, была надпись «Община Ривенделл». Все, что произошло до того, также вспоминалось достаточно ясно. Он помнил ссору с отцом возле полицейского участка. Помнил, как отказался сесть в машину, пока отец не перестанет его учить, как зашагал прочь, а отец заорал ему вслед: «Ты еще вернешься! Куда ты денешься?» — «Тоже мне предсказатель!» — закричал в ответ Джонни и, пятясь, чтобы не выпускать отца из виду, стал уходить. Потом засмеялся и, повернувшись, быстро исчез в толпе.

Но после ривенделлской вывески в памяти не сохранилось ничего, разве что внезапно возникшее освещенное окно да еще дверь, из-за которой появилась доктор Рут Бенедикта. Он искал Бонни, потому что в голове застряла безумная мысль: она может что-то сказать, хотя что именно ему хотелось услышать — он не знал. Кто-то предложил подвезти его в город — и он на удивление ясно помнил, как пытался пристегнуться.

Джонни медленно сел. Потом поднялся и увидел, что стоит в кустах на треугольном «островке безопасности для пешеходов» в том месте, где шоссе поворачивает через невысокую эстакаду в город и расходится на несколько улиц. Прямо перед ним над крышами и окнами домов вспыхивала и гасла ядовито-розовая неоновая вывеска АЛЬФА. Джонни понял, где находится: так назывался мотель для туристов, возле самого большого торгового центра в городе (полное название было длиннее, но АЛЬФА там присутствовала). Ему припомнилось, как он открыл глаза в чужой машине, где его сморил сон, как, отстегнув ремень, вылез и побрел к стоянке такси, которая располагалась неподалеку на одной из улиц за углом. «Тут, верно, я и отключился», — констатировал он без особой тревоги.

Вокруг простирался город, такой же, как прежде, и все-таки не такой. Джонни почему-то почудилось, что он попал совершенно в иное место и время. Чувствуя себя вконец больным, он сделал шаг... другой... Что-то двинулось вслед за ним, потянуло легонько за ремень — это были наушники от плеера, они свалились у него с головы и волочились следом, цепляясь за кусты. Джонни подобрал наушники и хмуро глянул на них. Он смутно помнил, как его выворачивало в этих кустах, но наушники были в порядке. Он напялил их на уши, а потом, повинуясь не столько памяти, сколько какому-то неясному инстинкту, пошарил в темноте под кустами и вытащил оттуда свою широкополую разбойничью шляпу. Плеер был по-прежнему пристегнут к поясу Джонни нажал на кнопку. Ночь взорвалась звуками. Его оглушили музыка и голоса ансамбля.

НОГИ УВОДЯТ ВДАЛЬ.

ГОЛОВА ПУСТА.

ВСЕ СОЖГИ КРУГОМ.

НИЧЕГО НЕ ЖАЛЬ.


— Что происходит? — крикнул он городу. — В чем дело?


ИДИ, ИДИ, ИДИ, — пели голоса.


БЕГИ СКОРЕЙ ОТСЮДА.

УШЕЛ, УШЕЛ, УШЕЛ...


И Джонни побежал, решив положиться на магию случая. С этой минуты указателями для него станут случайные вывески, надписи на стенах, рекламы, названия улиц... Тут он остановился и неуверенно посмотрел на тыльные стороны своих ладоней. «Нас ведут знаки», — сказала ему как-то Бонни. Он положится на знаки, которые предлагает ему город. Может, они и выведут его на нужную дорогу.

Однажды он случайно услышал, как Бонни говорила Дженин: «Убежать из дому! На самом деле это ведь значит: убежать к людям. Понимаешь?»

— Я бе-гу к лю-дям! — произнес он в такт своим шагам.

Он понимал, что надо бы ему домой, в постель, а он вот бежит по пустым улицам. Через час, через десять минут, в любую секунду он почувствует, что больше не может двигаться, и скажет себе: «Что я здесь делаю? Я, верно, спятил!» И поползет потихоньку домой.


В ТИШИНУ ОТ ЛЮДЕЙ,

В ТИШИНУ, —


пел ансамбль.

«Заброшен в тишину», — прошелестел голос Бонни. Только голос принадлежал ей — слова были его. Хотя Бонни куда-то исчезла сразу же после смерти Дженин, отзвуки ее слов, ее мыслей не оставляли Джонни, изменяя речи людей, а порой и реальность.

Он свернул на незнакомую улицу — сначала шли приличные магазины с освещенными витринами, но постепенно их заменили лавки поменьше и победнее; они гораздо больше соответствовали настроению Джонни, который чувствовал себя вконец измученным, грязным, больным. Спазмы тошноты волнами подступали к горлу, то и дело приходилось останавливаться, прислоняться лбом к прохладному стеклу ближайшей витрины и выжидать, пока тошнота наконец не отступит.

Бонни была лучшей подругой Дженин; даже когда Дарты переехали в Колвилл, они не потеряли связь, навещали друг друга после школы, а в праздники приезжали погостить. В девять лет, когда Джонни как раз перешел в новую школу, он начал вместе с Дженин выступать в рекламной передаче по телевизору, что сразу сделало его весьма заметной фигурой. Прежние друзья остались на другом конце города, и чуть не целый год, вместо того чтобы играть с товарищами после уроков, он таскался за старшей сестрой и ее подружкой по муниципальному заповеднику, со скал которого открывался вид на море. Заповедник назывался «Скалы над морем». Если Бонни была пифией, придумывавшей всякие истории и имена, то Дженин была режиссером, превратившим весь заповедник в сцену, на которой они разыгрывали разнообразные приключения.


Начинали они неизменно с одного. Вылезали под знаком «Опасно!» за цепь, ограждавшую тропу, и спускались по склону, пока не ступали на выступ, узкий, как коньковый брус на крыше. Крутой каменистый склон круто обрывался вниз, к острым скалам - вокруг ничего, кроме неба, чаек под ногами и моря, бесконечно вздыхающего и негодующего внизу. Лишь пробежав по выступу скалы, они начинали свои ритуальные игры. Влезали на деревья — всегда в определенной последовательности и в определенном порядке. Качались над ручьем на веревке, привязанной к ветке высокой ивы. Придумывали заклинания, пароли и тайные имена друг для друга.


Тошнота немного отступила. Джонни зашагал дальше, продолжая прислушиваться к давнему шуму прибоя. В отсветах города он различал полосы своего потрепанного блейзера, купленного на церковной распродаже в городском сквере. Красные полосы казались черными, черные выглядели еще чернее, а желтые мертвенно мерцали. Бумажник все еще был при нем — правда, на что там позариться? Хоть Джонни и сказал Рут Бенедикте, что денег у него навалом, на самом деле у него ничего не осталось, во всяком случае при себе. В бумажнике лежала книжка на почтовый вклад[3], билет в клуб звукозаписи — и всё. В нагрудном кармане блейзера — только гребешок.

Когда-то Джонни безумно хотелось походить на Дженин и Бонни, быть втайне совсем иным — неистовым, необузданным, сильным, совсем другим, чем он был в повседневной жизни. («Ты кто такой?» — злобно кричали ему школьные враги. Это был не вопрос, да он и не смог бы им ничего ответить.) Играя с Дженин и Бонни, он требовал, чтобы его называли Оборотнем, Человеком-волком.


Девочки помалкивали, искоса следя за ним из-под растрепанных волос — у Дженин они были белые, как пух одуванчика, а у Бонни - желтовато-коричневые, какими порой бывают цветки жимолости. И кожа того же оттенка. Джонни никогда не встречал никого с таким цветом волос и кожи. Впрочем, это объяснялось тем, что в жилах ее, как выражалась мать, текла «смешанная кровь». Миссис Дарт никак не могла понять, почему супруги Бенедикта взяли на воспитание девочек, которые так не походили на них.

«Иди и играй со своими друзьями», — нетерпеливо сказала Джонни сестра. Джонни почувствовал себя задетым: она ведь знала, что друзей у него не было.

«Пусть карты скажут!» - воскликнула Бонни, подбрасывая карты в воздух. Джонни и Дженин подошли поближе. «Гляди-ка! - удивилась Бонни. - Луна! Значит, он может быть Оборотнем.


И будет он один в своем лесу бродить,

Стенать и выть...» [4]


Джонни всегда казалось, что пифия — это огромная змея, но Бонни сказала, что это жрица, которая предсказывает судьбу в рифму.

«Твой лес всегда с тобой, — объявила она Джонни. — Но ты его будешь видеть лишь в полнолуние».

Она что-то пробормотала про себя и подняла глаза к небу.


И в час, как полная луна засеребрится в тучах,

Ты будешь волк — лесной король, всевластный и могучий... —


пообещала она ему в конце концов.


ДАВНЫМ-ДАВНО В БЫЛЫЕ ДНИ... — яростно закричал ансамбль Джонни в ухо, когда он свернул на другую улицу; выпитое снова ударило ему в голову — пришлось сесть и подпереть руками голову.

Ночной ветер, пролетая над городом, набросился на него, ударил лапами в грудь, лизнул лицо ледяным языком. Джонни ожил, поднялся на ноги и, повернув против ветра, добрел до главной улицы; напротив маячил еще один перекресток. Уличные фонари взирали на него с высоты, казалось, верхушки столбов гнутся под их тяжестью. Фабричные фасады были ярко освещены. Вывески на заборах предостерегали, что они находятся под охраной электроники, собак, сторожей. В цепких лучах света Джонни съежился, затосковал. Ветер лениво шуршал мусором в канаве. Сухие бумажки дергались, взлетали, замирали. Понаблюдав за их неторопливой пляской, Джонни глянул на название улицы — и кивнул, словно так и предполагал, что окажется именно здесь, единственным человеком в ненастоящем, призрачном мире. Он перешел на другую сторону, свернул за угол и пошел по улице, вдоль которой тянулись какие-то строения, площадки для разгрузки товаров, ограды из стальных труб и металлической сетки. Песчаный берег или склон горы остаются сами собой, даже если там нет ни души, но городская улица зависит от людей и машин. Без них ее подлинное назначение теряется до утра, она становится жутковатой и жалкой. Кассета кончилась, но Джонни не стал ставить новую, а просто скинул наушники. Хватит с него на сегодня.

Внезапно заборы исчезли. Джонни увидел огромную автостоянку, а за нею несколько магазинов и возвышающееся над ними просторное здание супермаркета. Он почувствовал себя человеком из космоса, вернувшимся на Землю после атомной катастрофы, во время которой люди погибли, а здания остались. Он не решался войти в это огромное пустое пространство, где был бы единственным живым существом во всем мертвом городе.

Чуть впереди светофор сменил красный свет на зеленый. В предрассветной тишине Джонни с удивлением услышал щелчок автомата.

«Иди!» — велел ему город. Джонни двинулся по обезлюдевшей площади. Дойдя до середины, тревожно оглянулся — ему показалось, рядом кто-то движется. Это стекла витрин отражали его движения — дергающимся темным силуэтом. Краем глаза Джонни продолжал следить за ним, хотя и удалялся от магазинов все дальше и дальше.

Вдруг, испугавшись, словно ребенок, он увидел, как в стекле что-то еще сдвинулось. Что-то, дрожа отражением, направлялось ему навстречу. Невероятно, но каменная пустыня изрыгнула еще одного обитателя. Им предстояло встретиться посреди пустой автостоянки, освещенной мутными огнями безлюдного города. Он повернул голову. С другого конца площади навстречу ему брела невысокая фигура, толкая перед собой тележку из супермаркета. Через минуту он увидел, что это была худощавая старушка в шляпке, похожей на красный ночной горшок без ручки. Из-под шляпки выбивались пряди седых волос, свисавшие на уши. Джонни подумал, что сам он в своем полосатом блейзере, закапанной кровью рубахе и синих джинсах тоже может показаться ей странным — лицо распухло, темные волосы всклокочены.

Он шагнул в сторону, чтобы ей легче было с ним разминуться, но и она повернула и пошла прямо на него, будто собираясь сбить его тележкой с ног, а потом подхватить и уволочь. Город нацелил их друг на друга — так, по крайней мере, показалось Джонни. Одно хорошо — он не знал этой старухи. Может, пока он спал в кустах, прошло сто лет, может, теперь он встретит мать или одну из своих сестер-двойняшек, обезображенных временем. Он разглядел глубокие морщины на лице старушки; глаза скрывала шляпка в виде горшка.

Джонни застыл на месте, давая ей возможность пройти мимо, но она направилась прямо к нему и поглядела на него с улыбкой, словно ожидая, что он с нею заговорит. Джонни молчал. В конце концов она сама прервала молчание.

— Это ты? — спросила она.

Голос у нее был старческий, но выговор ясный, четкий, интеллигентный, словно она принадлежала к той же компании, что и супруги Бенедикта.

— Это вправду ты? — повторила она.

— Не знаю, — ответил Джонни. И тут же добавил: — Меня зовут Джонатан Дарт.

Она удивилась.

— Я и не знала, что ты сменил имя, — спокойно заметила она, а потом вдруг проговорила решительно и властно: — Ну ладно, я не собираюсь всю ночь здесь торчать. И никому не позволю решать за меня. — Она нахмурилась, многозначительно закивала, а потом пошла дальше. Пройдя несколько шагов, обернулась.

— Так ты идешь или нет? — спросила она. — Не знаю, как ты, но я не отказалась бы от чашечки горячего чая. За покупками сейчас отправляться бесполезно. Магазины все заперты! Должно быть, воскресенье. — И, отойдя, снова повторила: — Так ты идешь?

Мимо с ревом пронесся белый фургон — первая машина, которую Джонни увидел за все время ночных скитаний. Судя по реву, выхлопная труба у него отсутствовала. Кто-то закричал и швырнул пустую пивную жестянку из темного окна фургона. Она подскочила раз... два. Шум мотора затих вдали, а банка все катилась, рождая негромкое металлическое эхо. При одной мысли о пиве Джонни опять замутило, спас только страх опозориться в присутствии свидетельницы. Он пришел в себя — жестянка еще катилась. Видно, отведенный под стоянку участок хотя и казался совсем ровным, имел небольшой уклон.

«Доведу ее до угла, — подумал Джонни. — Просто чтобы убедиться, что она в безопасности». Однако, спеша за ней, словно послушная собачонка, он чувствовал, будто добровольно поддается какой-то магии.

— А тебя-то как зовут? — спросил он нарочито небрежно и неуважительно, чтобы она не подумала, что он теперь в ее власти.

— Все так же, — удивилась она. — Имя меняешь, только когда замуж выходишь.

— Подскажи хотя бы, — предложил Джонни, шагая рядом с ней.

— Софи! — вскричала она. — Я ангел мудрости. София! Вспомни доброе старое время!

— Иди ты! — помолчав, отозвался Джонни. — Господи, до чего же я рад, что наконец тебя встретил. Ты можешь мне очень помочь.

Но она только улыбнулась, словно не сомневалась в том, что они друзья, и, не выпуская тележки, вывела его со стоянки и свернула на какую-то улицу с односторонним движением.


Глава третья


По пути Джонни размышлял о том, кто же кого ведет, он эту ночную птицу или она его. Впрочем, в такую рань — половина четвертого утра — конторы и магазины существовали только для каких-то своих непостижимых целей, и никаких убедительных доказательств человеческой жизни кругом не было.

Узкую надпись на кирпичной стене «Изделия из пластмасс» можно бы запомнить как ориентир. На дорожке кто-то написал: «Барри любит Кармен» и алой краской из пульверизатора нанес вокруг расплывшийся контур сердца. Джонни, Робинзон Крузо с «островка безопасности», нашел себе довольно странного Пятницу.

«Пятница», — вдруг пронеслось у него в голове.

Мысль о суде не очень-то обрадовала, впрочем, после долгого беспамятства приятно было хоть что-то вспомнить.

Изящная вывеска гласила: «Системы искусственного интеллекта». Другая была попроще: «Улица Маррибел». Как на всех улицах, надпись была нанесена черной краской по белому фону и укреплена на телеграфном столбе. Джонни остановился и, хмуря брови, с удивлением уставился на надпись. В памяти что-то мелькнуло, забилось, но тут же исчезло во тьме, где была свалена в кучу самая разная информация. Старушка, опередившая его на несколько шагов, остановилась и с недоумением посмотрела на него, словно побуждая поторопиться. Джонни не сводил глаз с названия улицы, манившей его каким-то мучительным соблазном, но что она обещала — никак не мог вспомнить. Она же не раскрывала своей тайны — до поры по крайней мере. Наконец он сдался и, как завороженный, снова поплелся за своей призрачной проводницей.

Они прошли три квартала, миновали три перекрестка, на углу которых щелкали светофоры, регулирующие отсутствующее движение. Впрочем, старушка неизменно пережидала, пока красный свет не сменится на зеленый, хотя по всей улице, которая тянулась в обе стороны насколько хватало глаз, не видно было ни одной машины. Белые стрелы, нанесенные на мостовую, предупреждали, что движение по этой улице одностороннее. После третьего перекрестка они оказались возле старого торгового центра, попроще и пообшарпаннее того, что оставили позади. Некоторые лавки стояли пустыми, стекла в них были выбиты, окна забраны фанерными щитами. На углу расположилась почта, наискосок через улицу — пивная.

— Паб «Колвилл», — прочитал Джонни и снова застыл: в него будто током ударило воспоминание.

Все это время он твердо верил, что отдался во власть слепого случая. Но ноги, не спрашиваясь, предательски привели его назад, в мучительное прошлое. Небось потому табличка с названием «улица Маррибел» и показалась ему вдруг столь значительной. Верно, это было предупреждение, которого он не понял. Ведь именно здесь, в школе за углом, его заставили бить чечетку в мужском туалете. Помимо воли перед ним ясно возникло лицо Нева Фаулера, который преследовал его дольше других: Нев схватил его за воротник, сунул головой в унитаз и спустил воду — волосы у Джонни были только что обесцвечены и уложены для выступления. Он вспомнил и другие, еще более страшные вещи: кончив школу, Нев Фаулер пристегнул себе на пояс нож и пообещался его убить. Чуть не целый год Джонни всерьез верил, что Нев собирается перерезать ему горло и только выжидает, когда подвернется случай. Дома он боялся даже заикнуться о том, что чечетка в телевизионной рекламе может стоить ему жизни.

«Это только первый шаг на звездном пути!» — любила повторять миссис Дарт в те дни. Ее восхищала дивная работа, предложенная Джонни и Дженин телевизионным агентством; ее радовали не только деньги, но и надежда на то, что дети станут звездами и, можно сказать, войдут в сонм бессмертных.

Софи остановилась у почты и растерянно посмотрела на нее.

— Надо бы снять со счета немного денег, — неуверенно произнесла она. — Не люблю, когда мне денег не хватает.

— Конечно, — согласился Джонни. — Тебе и так уже кое-чего не хватает.

От этой дурацкой шутки на душе полегчало.

— Почта закрыта. Завтра придешь.

Почта осталась позади; тени безмолвно сопровождали их — то спереди, то рядом, то сзади, то удлиняясь, то укорачиваясь в свете уличных фонарей. Они прошли еще какое-то здание, на котором сияла надпись «Интегральная электроника». Потом потянулось железнодорожное полотно. Возле путей Джонни с удивлением увидел еще одну пустую тележку, непонятно как попавшую сюда из супермаркета; она сверкала на грубом гравии.

— Я эту дальше не повезу, — объявила Софи, вызывающе взглянув на Джонни.

Она, видно, ждала, что он заспорит, но он лишь равнодушно пожал плечами. Софи аккуратно поставила свою тележку вровень с другой.

— На меня они эту ответственность не взвалят, — доверительно произнесла она и закивала со значением.

— О ком это ты? — спросил Джонни.

— О тех людях, что живут со мной рядом, — пробормотала она и посмотрела на него из-под своей красной шляпки так же мрачно, как он из-под своей черной.

Дорожка кончилась. Они прошли по гравию, потом пересекли, правда не без труда, железнодорожное полотно. В своих черных туфлях без каблуков Софи неуверенно шагала по путям. Джонни все еще чувствовал себя совершенно разбитым, однако ступал твердо. Впрочем, такое уж у него было свойство.

В свое время он наслаждался чечеткой. Чего-чего, а этого у него было не отнять. Порой, когда ему случалось танцевать, он прямо-таки воспарял, будто освобождаясь от земного притяжения. Танцевал он, конечно, на людях, но чувство было глубоко личным. Его ноги касались земли лишь потому, что надо же было как-то передать сложный рисунок ритма. Он совершенно забывал о том, как его зовут и где он выступает, — он делался воплощением ритма, остановившего на нем свой выбор в поисках внешнего выхода. Ежевечернее появление на цветных экранах в тысячах домов совершенно его не трогало. Просто ему не повезло, что среди них оказался и дом Нева Фаулера.

Тропа продолжалась и по ту сторону железнодорожного полотна. Джонни с Софи прошли мимо высокого забора с оторванными кое-где досками — там на заросшем участке располагалась автосвалка. Из сорняков и травы торчали остовы старых машин, побитых, со снятыми частями.

«Далеко ли еще?» — подумал Джонни. А вдруг его спутница и сама не знает, куда идет, впервые мелькнуло у него в голове. Он представил себе: подъезжает к супермаркету семья, выбрасывает из машины бабку, как надоевшую кошку, и, воровато оглядываясь, уезжает. Когда-то Джонни принес в дом кошечку, от которой избавились вот так же; однако теперь она больше всех любила его мать. Лицо саднило, казалось, что оно превратилось в маску. Надо решить, какое выражение больше всего понадобится ему в следующие двадцать четыре часа, а то начнешь менять, а маска треснет и раскрошится. Миг — и от всего лица ничего не останется, а перед общественностью предстанут в кровь разбитое мясо да обнаженные нервы.

Путешествие близилось к концу. Позади заросшего участка с остовами машин виднелись два старых дома; высокие, узкие, похожие друг на друга, как два близнеца, они были построены в начале века, давно пришли в запустение, но все еще выглядели прилично.

Джонни с удивлением посмотрел на первый из них. Меж верхних окон на улицу торчал гигантский водопроводный кран, старомодный, выкрашенный в лиловый цвет. Если в таком кране открыть воду и забыть ее перекрыть, она может залить весь город. Даже если вода будет просто капать — опасность возникнет серьезная. В каждой такой капле будет воды галлона[5] два, не меньше. Прямо под краном шел узкий балкон, куда выходили еще два освещенных окна; второе, зашторенное, словно хитро подмигивало кому-то.

«Я-то знаю, да не скажу», — говорил дом Джонни. Из-за узких штор на балкон выбивался яркий желтый свет. Черная тень от балкона, падающая на тропу, походила на дыру. Может, в ней кроются водопроводные и канализационные трубы, идущие под городом. Ворота гаража, судя по всему, много лет не отворялись.

На воротах кто-то намалевал: ТЫ ТОТ ЧЕЛОВЕК, КАКИМ ХОЧЕТ ВИДЕТЬ ТЕБЯ ГОСПОДЬ? Но кто-то другой замазал синей краской слово «человек», вписав вместо него «овца», и прибавил еще несколько слов, так что теперь надпись гласила: ТЫ ТА ОВЦА, КАКОЙ ХОЧЕТ ВИДЕТЬ ТЕБЯ ГОСПОДЬ? ЗАПРЕТИТЬ ЭКСПОРТ ЖИВЫХ ОВЕЦ В ИРАН! «От лозунгов и политики никуда не спрячешься, — подумал Джонни. — Все из-за чего-то дергаются, всем что-то нужно рассказать». Рядом с воротами в гараж была еще одна дверь, тоже запертая, но без надписей; она плотно прилегала к косяку, ручки не было, только замочная скважина. На этой двери висел древний почтовый ящик, а прямо под балконом, между воротами и дверью, на стене красовалась длинная надпись:

ДОМ С КРАНОМ

ЭРРОЛ ВЕСТ: МАСТЕР ВЫСОКОЙ КВАЛИФИКАЦИИ.

Водопроводные работы и обслуживание.


На втором доме надписей не было, но какие-то хулиганы разбили почтовый ящик пополам. Ящик с отбитой крышкой криво болтался на болтах. «Писем туда, наверное, не бросают», — подумал Джонни, с грустью взглянув на него. И все же кто-то в этом доме письма, должно быть, получал. На ступеньке перед дверью стояла чистая бутылка из-под молока.

Софи принялась рыться в сумке, набитой какими-то кошельками, бумажными салфетками и конвертами. Она заглядывала в конверты, отдергивала молнии во внутренних отделениях, совала туда узловатые пальцы, что-то нетерпеливо приговаривая и огорченно охая.

— Я знаю, что брала ключ с собой, — призналась она наконец. — Он случайно не у тебя?

— Нет у меня ключа — посмотри! — ответил Джонни, поднимая руки с растопыренными пальцами.

— Может, эти люди в том доме... — произнесла Софи и, повернувшись всем телом, с подозрением глянула на соседний дом. Словно в ответ в окнах зажегся свет.

— Они знают, что ты им спуску не дашь, — сказал Джонни. — А в карманах ты посмотрела?

— Ну нет! — воскликнула Софи. — В карман я ключи никогда не кладу. — Ее голос, серьезный и озабоченный, вдруг повеселел. — Я всегда вешаю их на шею.

И тут же, не колеблясь, вытащила из-за пазухи своего винилового плаща длинную тесемку, на которой болталось несколько ключей.

— Память у меня не так хороша, как хотелось бы, — доверительно призналась она и, оттянув тесемку, посмотрела на ключи. — Но я всегда прячу их у себя на груди: ведь если потеряю, их кто угодно может найти. Возьмет и явится с улицы прямо в дом. Представляешь?

— Да, всякое бывает, — согласился Джонни и осклабился, словно Оборотень, хотя до полнолуния было еще далеко.

Софи выбрала ключ, который выглядел вполне подходящим. Сунула в замочную скважину — ключ и вправду подошел. Повернула его. Дверь распахнулась. Джонни увидел крошечную переднюю; по стенам на крючках висели пальто и плащи, а за лестницей в глубь дома шел коридор. В передней было тесно; стоявшая под вешалкой тележка, тоже, видно, из супермаркета, с грудой обуви на ней, еще увеличивала тесноту.

— Одну тележку мы оставили у железнодорожного полотна, — заметил Джонни.

— Да, две нам не нужны, — деловито подтвердила Софи. — Знаешь, там тележки не всегда бывают. — И вошла в дом.

Джонни замялся. Оборотень он там или нет, но в этот дом, может, войдешь, а потом никогда из него и не выйдешь. Он представил себе, как годы спустя новый хозяин Дома с краном откроет дверцу стенного шкафа и обнаружит, что там на крючке висит Джонни Дарт, пожелтевший, высохший, но все еще узнаваемый.

— Ты что, там всю ночь стоять собираешься? — спросила Софи и легонько потрясла дверью.

Джонни все мялся, переступая с ноги на ногу, — может, этот дом и заколдован, но ему так хотелось где-то присесть отдохнуть. Он не позволял себе даже думать о том, как чудесно было бы прилечь. Он оглянулся, смутно надеясь на какую-то подсказку, и вдруг заметил, что с балкона соседнего дома за ним наблюдают. В слабом свете, падавшем из окна, виднелась какая-то фигура — неясный, странный силуэт. Джонни показалось, что он видит удлиненную голову, совершенно лишенную волос. Вздрогнув от мысли о пришельцах, он быстро переступил порог — Софи захлопнула за ним дверь.

В доме стояла ужасающая вонь, от которой все его мысли вмиг испарились. Дышать носом было решительно невозможно — он попытался дышать ртом, захватывая как можно меньше воздуха и поскорее его выдыхая. На лестнице, уходившей вверх в темноту, слышалось движение: кто-то тихонько убегал, что-то шуршало, населявшая дом живность мягко отступала. В голове у него спорили несколько человек: добросердечный парень, который когда-то был скаутом и просто хотел довести старушку домой; сумасшедший Оборотень, рыщущий по городу в поисках магических следов, однако и сам не знающий, чего же он собственно ищет; и третий, у которого было немало общего с этими двумя, только он был гораздо реальнее и в любую минуту мог взять дело в свои руки и спросить: «Да что я тут делаю? Как это я влип в такую историю? Где тут выход?»

Все это осложнялось тем, что Джонни сильно мутило; он понимал, что скоро его начнет выворачивать. Надо было срочно что-то предпринять. Борясь с позывами к рвоте и в то же время стараясь как-то дышать, он поднялся вслед за Софи по узкой лестнице на крошечную площадку, скупо освещенную лампочкой без абажура. Лестница здесь не кончалась, а поворачивала и шла дальше вверх; однако Софи отворила ближайшую из дверей, выходящих на площадку, и шагнула через порог.

Джонни покорно последовал за ней. Взору его на миг предстала комната. Но в ту же секунду пространство распалось. В комнате было полным-полно кошек — Джонни никогда не видел столько в одном месте. При виде незнакомца кошки в ужасе бросились в открытые двери — лишь одна распласталась на коврике перед камином и приготовилась к обороне, да еще одна, свернувшаяся калачиком в кресле, чуть шевельнулась, но не тронулась с места.

— Кис-кис-кис! — позвал Джонни слабым тонким голосом.

Кошка перед камином, решив, что ей ничто не угрожает, немного расслабилась, хотя и не спускала с Джонни глаз. Другая, свернувшаяся в кресле, не двигалась. Изогнувшись всем телом, обвив себя пушистым хвостом, она лежала неподвижно — лишь полузакрытый зеленый глаз выглядывал наружу. «Вот бы мне так свернуться, — подумал Джонни, — отгородиться от всех, изогнуться кольцом, сам себе начало и конец».

— Софи, — произнес он с усилием.

В комнате отвратительно пахло, помимо кошек воняло еще чем-то грубым, химическим, словно тут жгли резину.

— Софи, — повторил он, давясь, — где здесь туалет? Мне срочно нужно.

Софи повернулась и осуждающе посмотрела на него.

— Няне не понравилось бы, что ты говоришь «туалет», — отозвалась она возмутительно медленно. — Надо говорить «уборная».

— Где она? — пробормотал сквозь сжатые зубы Джонни.

Ему хотелось закричать на нее, но он чувствовал, что это опасно.

— Дай-ка подумать, — проговорила с расстановкой Софи, задумчиво оглядываясь.

Джонни в отчаянии сглотнул и ринулся в одну из распахнутых дверей. Там горел свет, стояла кровать, покрытая криво свисавшими одеялами, поверх которых лежал еще странный коврик из бирюзового меха. Джонни круто развернулся, выскочил на площадку, распахнул вторую дверь и, к величайшему облегчению, обнаружил щербатую ванну на высоких лапах, массивную раковину и старомодный унитаз с бачком наверху, с которого свисала раздерганная веревка. Джонни едва добежал. Из-за ванны на него с понятным отвращением взирала полосатая кошка.

Когда наконец ему полегчало, он, не поднимаясь с корточек, откинулся назад. Кошка взлетела на раковину, внимательно посмотрела вверх, взвилась в воздух, приземлилась на бачок под потолком, а оттуда сиганула в маленькое оконце, в которое когда-то были вставлены квадратики стекол. Кинув на Джонни презрительный взгляд, она повернулась, дернула хвостом и исчезла, спрыгнув, судя по всему, на жестяную крышу где-то в темноте.

Измученный, дрожащий Джонни поднялся. Он свято верил, что никогда в жизни больше не напьется. Он видел себя в будущем — веселый, свойский парень улыбается и накрывает стакан ладонью, когда ему предлагают выпить, без лицемерия, спокойно, но твердо. Отныне он будет пить лишь натуральный фруктовый сок.

До чего чудесна современная канализация! Сейчас все его прегрешения исчезнут. Он дернул за веревку — но ничего не произошло. Он дернул покрепче — наверху что-то заскрипело и недовольно заурчало. Система испустила вздох и содрогнулась. Она была еще в худшем состоянии, чем он. Ему стало стыдно, что он требует от нее непосильного. И все же он рванул веревку с такой силой, что вся ванная комната задрожала; в ответ — наконец-то! — раздался рев, какое-то икание, потом снова рев, и в унитаз с гневом низвергся поток воды. Джонни облегченно вздохнул и стал было мыть руки, но тут, к своему удивлению, обнаружил, что засохшее мыло — это на деле кусок сыра, втиснутый боком в мыльницу. Заметив щеточку для ногтей с серыми, погнувшимися щетинками, он энергично потер ею руки. Полотенце отсутствовало, хотя по краям ванны аккуратно висели грязные тряпочки. Стряхивая воду с рук, Джонни вдруг заметил у себя на левой ладони какую-то надпись. Он попытался ее прочесть, но старенькая щетка поработала на славу. Джонни никак не мог разобрать, что он там написал, и наконец поднял мокрую ладонь вверх, поближе к свету. «Улица Маррибел», — прочитал он, не веря собственным глазам, — остальное было смыто. Но не успел он это обдумать, как в соседней комнате послышался вопль — пронзительный, жуткий. Небось хозяйка жарит себе на ужин кошку, решил Джонни, но крик не смолкал, а становился все громче и громче. Кто же там вопит без передышки, не останавливаясь даже для того, чтобы набрать воздуха в легкие? Джонни отправился на разведку.

Вопил чайник, стоявший на раскаленной докрасна конфорке. Из носика чайника вырывались облачка пара, напомнившие Джонни о надписях в комиксах.

Софи стояла в кухне у окна, выходившего на балкон. В панике заглядывая в шкафчик под раковиной, она тщетно пыталась установить, откуда раздаются вопли. Джонни протянул у нее над головой руку, снял с плиты чайник и поставил на небольшой холодильник. На столе в два серебристых ряда выстроились крышки молочных бутылок из фольги — похоже, Софи собиралась затеять с ними какую-то игру.

Всюду виднелись кошачьи следы. На кухонном столе лежала розовая бумажка. Кто-то на ней проставил: «Двенадцать долларов». И подписался: «Спайк». Джонни механически пробежал расписку глазами. Она лежала у него прямо под носом.

— Чашку чаю, Софи? — спросил он.

«Чего там, вода же вскипела», — подумал он.

— Сию минуту дам тебе чашечку чаю, — радостно отозвалась она. — Я помню, какой ты любишь.

И Софи улыбнулась ему с такой бесконечной добротой, что в душе у Джонни впервые шевельнулось какое-то чувство, не имеющее ничего общего ни с любопытством, ни с суеверием, ни с жалостью или брезгливостью. Что это было за чувство, он затруднился бы сказать, но оно властно заявило о себе, словно это он был безнадежен и стар, а она — неопытный юнец, попавший в опасный водоворот безжалостного ночного мира.

— А-а, вон она где! — вскричала Софи, хватая свою сумку с таким выражением, словно собиралась заваривать в ней чай.

И тут же застыла с сумкой в руках, растерянно глядя на нее, понимая, что тут что-то не так.

— Тебе нужен чайник для заварки, — подсказал Джонни.

Чайник нашелся. Рядом с ним стояла жестянка с надписью «Чай», но чая в ней не оказалось. Джонни повернулся и просто так, для проверки, открыл шкаф. Оттуда выпало семь — именно семь и никак не меньше! — пачек печенья. Софи нахмурилась.

— Это мои... Как же они называются... эти штуки?

Она замолчала, перебирая в уме всевозможные слова, безуспешно пытаясь припомнить нужное.

— Иди-ка отсюда, — сказала она с улыбкой, но твердо выпроваживая Джонни из кухни. — Сядь где-нибудь, отдохни, а я принесу тебе чай.

Джонни переступил через целый архипелаг кошачьих мисок со скисшим молоком (в одной лежали нарезанные дольки банана) и вышел из кухни. Ему безумно хотелось спать — заснуть бы по-настоящему, глубоко! — но это казалось недостижимым.

В гостиной на полу лежал относительно новый ковер, правда, давно не чищенный и не метенный, стоял небольшой столик, четыре металлических стула с виниловыми сиденьями, широкий диван, когда-то, похоже, обтянутый простецкой зеленой шотландкой, и кресло, всё в кошачьей шерсти. У стены примостился небольшой секретер с откинутой крышкой и аккуратными отделениями для бумаг. В одном из них Джонни увидел кожуру от банана, в другом — туалетную бумагу (которой в уборной не было). На стене висели две картины: на одной утки опускались на воду, их лапы и поднятые крылья четко выделялись на фоне яркого заката; на другой — по огромной равнине бешено скакали кони. Выйдя из гостиной, Джонни увидел темную лестницу и, поднявшись по ней, обнаружил на следующем этаже площадку и еще две просторные комнаты. Судя по всему, это и были настоящие спальни, так как комната, в которой, по-видимому, спала Софи, первоначально скорее всего предназначалась для завтраков. В одной из комнат Джонни увидел двуспальную кровать с матрасом, подушкой и четырьмя одеялами, сложенными в ногах. Внизу снова завопил чайник, но на этот раз тотчас смолк. Несмотря на кошек, запах и сыр в мыльнице, Джонни ужасно хотелось улечься на кровать.

«Какого черта я тут все осматриваю? — недовольно подумал он. — Можно подумать, собираюсь остаться». Правда, если поразмыслить, больше идти ему было некуда.

— Ты здесь? — позвала Софи с площадки, прибавив какое-то имя, которого Джонни не разобрал. Голос у нее был старческий, но манера говорить четкая и даже изящная.

Спустившись, Джонни увидел, что она поставила на небольшой столик пять чашек с блюдцами, а чайник накрыла бабой с разбитым лицом и юбкой из грязноватых цветных лоскутов.

— А теперь пирожные! — радостно вскричала Софи, исчезла и вскоре вернулась, держа в руках огромное обливное блюдо с отбитым краем, на котором лежали пачка печенья и шоколадный кекс в целлофановой обертке. Джонни, начавший понемногу привыкать к царившему в доме запаху, обрадовался при мысли о предстоящем безумном чаепитии. Такова жизнь с ее тайнами: это тебе не хорошо отлаженный точный, великолепно смазанный механизм со множеством выверенных циферблатов, а никому не понятный, безумный конгломерат кое-как пригнанных, спотыкающихся частей — тут и огромный кран, и сыр в мыльнице, и вязаная баба с разбитым кукольным лицом на чайнике. Джонни всегда различал неровный стук этой машины даже под чистой и благополучной поверхностью собственного дома. А теперь он увидел ее воочию. Софи присела на краешек стула и поглядела на него поверх заварочного чайника.

— Только не думай, — заявила она неожиданно, — что раз ты здесь... — Она помолчала и прибавила: — ...то можешь всякое себе позволить.

У Джонни от удивления отвисла челюсть.

— Никогда не знаешь, куда такое может завести, — сказала Софи.

— Ну ладно, — придя в себя, ответил Джонни. — Я уважаю твои принципы.

Она одобрительно улыбнулась и наклонила чайник над стоявшей рядом с ней чашкой. Из потемневшего носика полилась прозрачная струя. Софи наполнила две чашки чистым кипятком. Джонни принял чашку из ее рук скорее с облегчением, чем с разочарованием, однако Софи сидела, уставившись в собственную чашку, словно понимала: тут что-то не так.

— Уж очень слабый, — с сомнением пробормотала она.

— А мне такой нравится, — ответил Джонни, распечатывая пачку печенья.

Софи жадно посмотрела на печенье, но потом недовольно уставилась в свою чашку с кипятком. Вглядываясь в нее, словно цыганка в магический кристалл (еще одна прорицательница!), она глубоко вздохнула и долила чашку молоком, замутив воду и навсегда отказавшись тем самым от всех предсказаний. Ее руки со старческими пятнами и узловатыми пальцами решительно поднесли огромный кувшин с молоком к чашке Джонни.

— Нет, спасибо, мне не надо! — торопливо проговорил Джонни. — Я не пью с молоком.

Софи успокоилась. Лицо ее просветлело.

— Правильно! — одобрила она. — Я вчера прочитала в газете... нет, это было позавчера... что молочные продукты вредны. Я эту статью вырезала и сохранила, ведь интересно, правда? Раньше-то, помнишь, нам и на завтрак, и на обед, и на ужин давали по кружке молока, а теперь говорят, от этого бывают всякие неприятности. Теперь что ни возьми, все вредно — молочные продукты, сахар-рафинад, даже яйца!

Она принялась за печенье: аккуратно взяв его двумя пальцами, она откусывала и жевала так, словно это было неприлично и надо было постараться есть незаметно. Крошки, шурша, сыпались на ее виниловый плащ. Джонни вдруг пришло в голову, что она, должно быть, голодна. Осторожно глотая печенье, она вела учтивый, но совершенно фантастический разговор о погоде и времени года, называла незнакомых Джонни людей, будто это были его старые друзья, но он сидел и молчал. Так устал, что даже пошевелиться не мог.

— Софи, — спросил он наконец, — ты не против, если я пойду наверх и завалюсь?

Она недовольно взглянула на него.

— Я хочу сказать: лягу спать. Я ужасно устал.

— Поступай, как считаешь нужным, — любезно разрешила она и, как по сигналу, осторожно сняла шляпку, обнажив широкий выпуклый лоб в веснушках, едва заметные брови и редкие примятые пряди седых волос с кривым розовым пробором. Кожа, казавшаяся Джонни смуглой, на деле была просто грязной; впрочем, он уже понял, что атмосфера в доме была тяжелой еще и потому, что от самой Софи тоже пахло.

И снова, вот уже во второй раз за этот вечер, сердце его сжало какое-то смутное чувство, в котором он различил лишь печаль и протест.

— Я только вымою свою чашку, — сказал Джонни и, взяв чашку с блюдцем, вышел в кухню.

— А я свою, — подхватила Софи. — Я всегда говорю: если вымыть посуду с вечера, утром и вставать приятней.

— Это уж точно, — согласился Джонни.

Кипяток его немного взбодрил, но теперь снова начинало мутить. Голова раскалывалась, желудок сжимали спазмы. «Неужели я пил у Бенедиктов?» — подумал Джонни с опаской, смутно припоминая стакан в чьей-то — неужели его? — руке. Никогда еще ему не было так плохо, это он знал точно.

В кухне, лавируя между кошачьими мисками, Джонни увидел на стене газетную вырезку. От старости она пожелтела, а дату (семилетней давности) кто-то проставил от руки. Заголовок гласил: «Диетологи спорят относительно молочных продуктов». Рядом Софи безуспешно искала посудные полотенца. Наступив на одну из мисок, она разбила ее, но молоко в миске так загустело, что не пролилось. Растерянно глядя на пол, Софи объявила, что ложится спать.

— А дверь я запру, — прибавила она со значением. — Я знаю, намерения у тебя добрые, но на Бэббитов полагаться нельзя.

И с гримасой напомнила:

— Вспомни о дяде Брайене!

Джонни стал ее успокаивать, но она подняла руку с таким видом, словно не желала ничего слышать.

— Я знаю, все считали, что Эррол... гм... человек не нашего круга, — продолжала она, поджав губы, — но он был такой милый... И ни разу не поднял на меня руку. Евин муж, конечно, происходил из рода Кортеней, но я точно знаю, что он ее поколачивал.

— Кто-то сказал, что женщин надо бить регулярно, как в гонг, — поддразнил ее Джонни. — Кажется, Ноэл Коуард[6]. Во всяком случае, какая-то знаменитость.

— Вряд ли это правильно, — встревожилась Софи. — Мой отец никогда бы не ударил мою мать, а он был магистром искусств.

— Вот именно, — подтвердил Джонни. — Впрочем, ты, конечно, права. На меня положиться нельзя — иначе я не был бы здесь.

— Намерения у тебя всегда были добрые, — повторила Софи. — Это я понимаю.

— В общем-то верно, — согласился Джонни удивленно. — Только этого мало.

Софи нежно ему улыбнулась.

— Как хорошо, что ты зашел. С родней все-таки никто не сравнится, правда?

Она плотно закрыла дверь; потом Джонни услышал странный звук, словно по полу что-то тащили. Он понял, что она забаррикадировалась в спальне.

В уборной его снова вырвало. Потом он почистил зубы — насколько это было возможно без щетки — и символически умылся, утершись вместо полотенца носовым платком. Затем снова рассматривал свою ладонь, понимая, что забыл что-то важное, однако так и не разобрал, что там было написано. Он поднялся в спальню и положил на комод плеер, а рядом, стопкой — кассеты. Шторы были раскрыты, и, подойдя к окну, чтобы их задернуть, он увидел перед собой забор, за ним — стену, а на ней, будто в театре теней, какие-то смутные силуэты.

Две неясные фигуры стояли друг против друга — Джонни даже слышал их голоса. Слов он не разбирал, но отрывистый ритм ссоры узнал сразу. С минуту он наблюдал, как тени, словно марионетки, жестикулируют в такт словам, — каждая вела свою партию. Это завораживало — впрочем, Джонни достаточно уже насмотрелся за эту ночь. Даже убей они друг друга у него на глазах, он все равно не нашел бы ничего лучшего, чем отправиться спать. И потому он задернул шторы, аккуратно повесил блейзер на дверную ручку, разделся донага и, завернувшись в одеяло, повалился в постель. Драка в пивной, ссора возле полицейского участка, доктор Рут Бенедикта, путешествие по ночному городу — все это крутилось в голове под аккомпанемент музыки, зазвучавшей вдруг над самым ухом, будто подушка напевала ему песню без слов. Джонни казалось, что он слушал ее долго, однако на деле она возникла и тут же смолкла. Силы покинули его, и он погрузился в глубокий сон.


Глава четвертая


Вторично проснувшись в то утро, Джонни подумал, что знает дорогу назад, к морю. Где-то далеко внизу, у подножия скал, заревел ветер, смолк и снова заревел; в короткий миг, отделяющий сон от пробуждения, игла подпрыгнула на заигранной пластинке. Дженин крикнула и забилась, словно раненая чайка, пытающаяся взлететь. Люди часто закрывают глаза на то, что не хотят видеть, но Джонни открыл их как можно шире.

ОТКУДА-ТО С НЕБА, ИЗДАЛЕКА... — запел ансамбль, хотя наушники, похожие издали на высохший череп инопланетянина, лежали на крашеном комоде. Незнакомый потолок над головой, незнакомая комната вокруг... Джонни моргнул и медленно, со стоном сел. Прошедшая ночь со всеми ее тревогами казалась призрачной, как кошмар. Но она была; проснуться и объявить, что ее не было, — пустой номер. Джонни не знал, радоваться или огорчаться, что память, будто непослушный компьютер, стерла целые куски записанной в ней информации.

За окном, конечно, шумело не море. В этом шуме не слышалось неугомонного и печального рокота волн. Все же, включив механизм пятилетней давности, он вызвал в памяти знакомые образы.


Наверху, возле обрыва, все дышало спокойствием, силой, тишиной. Вокруг ни души. Ухватясь за чахлые кустики, балансируя на самом краю, в панике он заглянул в бездну — там, далеко внизу, он различил красную тряпку, трепетавшую от едва заметного дыхания. Красное платье Дженин, вокруг которого вились и исчезали бледные змеи пены. На миг ноги его напряглись. Ее еще мог спасти магический жест. Самопожертвование.

— Джонни! — закричала Бонни, застывшая в безопасной зоне. — Не гляди! Не прыгай!

У нее на пальце был перстень со змеей — она прочитала его мысли. И хотя он по-прежнему не сомневался, что случилась ошибка и что лежать внизу среди змеистой пены должен был он, было понятно, что, даже если броситься вниз, это ничего не изменит. Дженин не восстанет. Он полез вверх по склону, и, пока карабкался, из-под его рук и ног с грохотом сыпались камни.


Тот неосуществленный позыв к прыжку все еще давил Джонни грудь, словно сжатая пружина; когда-нибудь, в другой ситуации, он выпустит ее на волю. Проснувшись в доме Софи, он увидел, что лежит, согнув ноги, подавшись вперед и затаив дыхание, будто, как когда-то, инстинктивно готовится к прыжку.

Джонни понимал, что каким-то образом попал в дом, в котором все не так, все неправильно, где одичавшим усатым, гибким племенем правит безумная королева. Голова, перегруженная воспоминаниями, стремилась отключить память, но он сознавал, что должен без промедления покинуть этот дом — уйти, разыскать, пока не забыл, дорогу домой, извиниться перед матерью, даже перед отцом. Прошлой ночью он шел вслепую по неясному следу, пытаясь что-то найти, назвать, принять. Преображенный алкоголем и яростью, он каким-то образом преобразил и все вокруг. Теперь же, проснувшись, снова оказался в мире здравого смысла, и то, что он искал, снова ушло на дно до следующего раза.

Конечно, потребуется время, чтобы оправиться после вчерашнего. Он слишком много пил и слишком много думал о судьбе. «Это не повторится, — поклялся Джонни. — Никогда больше не буду пить. Стану вегетарианцем, а пить буду только чай из трав». Он оделся, пристегнул к поясу плеер, нацепил на шею наушники, напялил на голову свою широкополую разбойничью шляпу. Потом открыл дверь и быстро сбежал по темной лестнице вниз. Впереди его ждала другая, лучшая жизнь.

Но на площадке он столкнулся с поднимавшейся наверх Софи; на ней был диковинный наряд, состоявший из разных предметов нижнего белья, а в руках — бутылка молока. Оба замерли: Джонни — от смущения, Софи — от гнева.

— Ты как сюда попал? — возмутилась она.

— Ты сама меня впустила, — оправдывался Джонни. — Разве ты не помнишь? Ты меня подобрала вчера ночью.

— Ну уж нет, — ледяным тоном отвечала Софи. Она поджала губы, опустив углы, словно на детском рисунке, изображавшем обиду.

— Извини, — согласился Джонни. — Ладно, вали все на меня! Нечего было увязываться за незнакомыми женщинами.

Она его не узнала — вот глупо! Но тут его осенило — она сердится, чтобы скрыть страх. И в тот же миг лицо ее просветлело.

— Как ты сюда попал? — повторила Софи, однако на этот раз голос ее звучал проникновенно и весело. — До чего же я рада тебя видеть! — с жаром прибавила она. — После стольких лет — и вдруг ты здесь!

Ее лицо дрогнуло, губы разжались — уж не собирается ли она заплакать, мелькнуло у него в голове.

— Зайди же в комнату, располагайся, а я принесу тебе чашечку чаю — сию же минуту!

— Честно говоря, — пробормотал Джонни, — я собирался... понимаешь, мне надо идти...

Но на лице у Софи отразилось такое разочарование, что он смолк.

— Ты же только что пришел! — вскричала она. — Я тебе приготовлю покушать... что-нибудь... из этих... как же они называются?..

Джонни взглянул на часы. Девять тридцать восемь утра. Мать вряд ли о нем беспокоится: полагает, что он переночевал у своих непутевых друзей (снимавших квартиру на четверых). Телефон у них из-за неуплаты отключен, так что позвонить им она не могла.

— Что ж, почему бы и нет? — согласился Джонни. — Хороший горячий... как он там называется?.. Чудесно!

Он посторонился, пропуская Софи в гостиную, и осторожно заглянул в дверь. Все кошки были на месте. Не только сами вернулись, но еще и привели с собой родственничков. Они глядели на него своими прозрачными золотисто-зелеными глазами — со стульев, из углов, со спинки дивана.

— Ах, какие милые киски! — воскликнула Софи с таким восторгом, словно они вдруг исполнили какой-то хитрый трюк. Джонни и кошки посмотрели друг на друга с подозрением. — Садись же, а я тебе мигом что-нибудь приготовлю.

И она повела рукой — так, будто на столе лежала белая скатерть, салфетки и серебряные приборы. Джонни осторожно ступил в комнату, опасаясь снова спугнуть кошек.

— Как я рада тебя видеть, — говорила Софи. — Помнишь доброе старое время? Да, вот уже год как я живу одна. Ты ведь с Эрролом не был знаком? Такой милый, чудесный человек! Правда, он, как говорится, образования не получил...

Она болтала, предоставляя Джонни кивать и поддакивать вспоминая, насколько это было в его силах, о добром старом времени, которое ему не принадлежало. Кошек, судя по всему, его утреннее появление не так испугало, как ночное вторжение незнакомого мужчины. Некоторые из них подчеркнуто встали и удалились, другие, спрыгнув на пол, принялись нервно кружить по комнате — они изгибали спины дугой, терлись о мебель, задирали хвосты и громко мяукали на разные голоса. Огромный кот грубо зевнул и закрыл глаза. Он казался крепче, даже плотнее, чем все остальные кошки, будто был пришельцем с иной, кошачьей планеты, где притяжение намного превосходило земное.

— А у меня есть бутылка молока! — объявила Софи с торжеством, подняв над головой бутылку, словно факел Свободы. — Эти люди, что живут рядом, ее унесли, но я забрала назад.

Она фыркнула и отправилась на кухню, захватив бутылку с собой. Джонни последовал за ней и встал на пороге, глядя, что она делает.

— Странные сейчас пошли люди, — доверительно сообщила она вполголоса.

При свете дня, Джонни, уже немного пришедший в себя, увидел, что напротив двери, ведущей в гостиную, была еще одна дверь, вероятно соединяющая кухню со спальней Софи. Третья дверь, ютившаяся между мойкой и шкафами, выходила на балкон. На подоконнике, перламутровыми и опаловыми сердцевинами наружу, лежали морские раковины; глядя на них, Джонни снова подумал, будто гул, равномерно накатывающий за окном, был шумом моря, и стоит только выйти на балкон, как вдохнешь запах соли и морских водорослей. Оттуда он сможет смотреть вниз, наблюдая, как далеко-далеко внизу, змеясь, извиваются белые полосы пены, сплетаясь, распадаясь и снова соединяясь.

«Кто смел, тот и съел, — слышал он шутливый голос Бонни. — Смелость города берет. Об этом в книжках пишут». Бонни всегда много читала.

Джонни напомнил себе, что за окном шумело не море, а поток машин — в этот утренний час город дышал тяжело, с напряжением. Краем глаза он следил за Софи, размышляя, как теперь быть. Если б ему повезло, он был бы уже далеко. Он видел, что Софи забыла о вчерашней встрече и явно принимает его за кого-то другого. Вот и сейчас, возясь на кухне, она пытается вспомнить не что именно надо сделать, а какие при этом бывают ощущения.

Она суетилась, спешила, но на деле не делала ничего. Перекладывала с места на место, хватала и снова клала — и только.

— Послушай, Софи, — предложил наконец Джонни, — давай я что-нибудь тебе приготовлю, идет? Садись-ка на табуретку и рассказывай мне про прежние времена, а я соберу нам поесть.

Ему совсем не хотелось есть — его все еще подташнивало, да к тому же на кухне было грязно; но Софи выглядела бледной и исхудавшей, ей, верно, не мешало бы хорошенько позавтракать.

— Что ж, спасибо, это очень мило с твоей стороны, — согласилась, к его удивлению, Софи и, усевшись, погрузилась в воспоминания о старом доме, походах за грибами и школьных пикниках где-то у реки, в которых и он, очевидно, принимал участие.

— А помнишь тот день, когда к нам на школьный двор забежал бык? — воскликнула она, глядя на него широко открытыми глазами.

Меж тем приготовить ей что-то поесть оказалось не так-то просто. Джонни открывал шкафы и находил в них разные неожиданные вещи — вставные челюсти, тревожно скалившиеся в стакане мутной воды, пожелтевшие бумаги, стянутые резинкой и сунутые для пущей безопасности в перчатку, старый телефонный справочник, розовую расписку на семь долларов с росчерком внизу «Спайк», сухие апельсиновые корки, яичную скорлупу в банке с завернутой крышкой. Однако ни хлеба, ни масла, ни чая, ни кофе он не обнаружил. Отделение для ножей было набито пачками печенья. Все они были вскрыты, одна или две — тронуты плесенью.

— Ты, видно, любишь печенье, да? — спросил Джонни с улыбкой. Софи улыбнулась.

— Люблю, когда в доме что-то есть, — призналась она. — Разве угадаешь заранее, кто вдруг заявится к тебе неизвестно откуда.

— Это верно, — согласился Джонни. — Только тебе надо быть поосторожней. Знаешь, не все так милы, как я.

— Не люблю, когда в доме нет никакой еды, — сказала Софи, не обратив внимания на его слова.

— Но одного печенья для завтрака мало, — заметил Джонни. — Тебе нужна овсянка... печеное яблоко... что-нибудь в этом роде. Чай! Без чашки чаю день не начнешь, — прибавил он.

Так всегда говорила мать. Он живо представил ее дома: вот она кончила свою утреннюю чашку чаю и принялась за костюмы птичек-малиновок для сестренок-двойняшек. Они собирались танцевать на ежегодном утреннике первоклашек, до которого оставался еще целый месяц.

— Чашка чаю! Сейчас-сейчас, — вскричала Софи и вскочила, словно он подал ей совершенно новую, чудесную идею.

Она принялась шарить по шкафам, которые Джонни уже осмотрел, проводя ладонью по полкам слева и справа от стакана с челюстью.

Внезапно Джонни осенило, и он распахнул холодильник. Впрочем, тут же и захлопнул его. В холодильнике стояли одни бутылки с молоком — штук десять, не меньше, а на блюде для пирога лежал мертвый дрозд. Традиционное разделение кухни и помойки было окончательно нарушено в доме Софи. Такое могло случиться только тогда, когда нарушено и все остальное, когда всему приходит конец.

«Все уходит!» — тихонько пропел Джонни, и ноги его бессознательно отбили ритм этой фразы на грязном линолеуме. «Всему приходит конец!» — возник в памяти голос Бонни. Софи не сдавалась и продолжала искать. На ней была старая нижняя юбка с висящим кружевом, кофта, вязанная из легкой синтетической пряжи, еще одна нижняя юбка, а поверх (Джонни всячески старался этого не замечать) белый пояс с резинками, которые при каждом ее движении болтались из стороны в сторону. Несмотря на ранний час, на голову она надела шляпу, а на ноги — толстые чулки и мохнатые тапочки. Через некоторое время ее суетливые поиски стали Джонни раздражать.

— Тут ничего нет, кроме печенья, — нетерпеливо заметил он.

— Да-а-а, — помедлив, согласилась она, недоуменно уставясь в пустоту, словно ожидая, что исчезнувшие продукты внезапно материализуются из воздуха. — Это очень странно, потому что вчера у меня все было. Я не люблю, когда в доме ничего нет.

Ее лицо как-то сузилось, она подозрительно поджала губы.

— Знаешь, я иногда думаю на этих людей, что живут рядом. Нет никаких сомнений... что у меня все куда-то исчезает. Понимаешь, они могли подобрать ключ к моей двери... а потом войти и...

Она театрально всплеснула руками, будто речь шла о грабеже и изнасиловании.

— Что ж, — произнес Джонни как можно небрежнее, — мне надо идти.

Надо бы пожать ей руку, подумал он, но трогать ее, в общем-то, не хотелось: она была такой хрупкой, того и гляди рассыплется, а главное, такой грязной, и это в сочетании со старостью особенно отталкивало.

— Слушай, спасибо за все! — неловко поблагодарил он. — Вчера ты просто спасла мне жизнь.

Она просияла от удовольствия и неожиданности.

— Правда? — воскликнула она. — Знаешь, если б мы не могли помогать друг другу, было б совсем плохо. — Она улыбнулась и с жаром прибавила: — Особенно своим.

— Да уж, конечно... словом, спасибо, гм... Софи, — сказал Джонни и, повернув было к двери, остановился. — Слушай, купи себе какой-нибудь приличной жратвы, ладно?

Он говорил с раздражением — его тревожило, что он беспокоится о ней.

Увидев отблеск грусти на ее лице, Джонни быстро помахал ей рукой, улыбнулся, бодро кивнул, повернулся и торопливо вышел. Он надвинул наушники на голову и включил звук, чтобы не слышать, если она крикнет что-то ему вслед.

УШИ ЗАКРОЙ, НО ГОЛОС ИДЕТ ЗА ТОБОЙ, — пел ансамбль с издевкой. Ноги медленно стучали по ступеням. Он открыл дверь. По улице в одну сторону сплошным потоком шли машины, неяркое солнце освещало тротуар. С минуту он ясно видел — вот он, путь домой, но застыл на пороге, глядя то вправо, то влево.

КРУТИСЬ НА КОЛЕСЕ... КРУТИСЬ ПОКРУЧЕ... — пели голоса.

— Черт! — произнес в сердцах Джонни. Не мог он так просто уйти, оставив Софи без всякой еды, кроме заплесневелых печений. Нравится ему или нет, но какое-то чувство справедливости или даже доброты не позволяло ему взять и бросить ее одну в растерянности на кухне.

— А-а, задержусь немножко, — произнес он в дверь, словно оправдываясь перед кем-то.

И круто повернув, снова вошел в дом и стал подниматься по лестнице. Шаги его звучали тяжелее, чем когда он сбегал вниз.


Глава пятая


Софи он застал за тем же занятием: она шарила по полкам, хмурилась и что-то бормотала.

— Боже мой, Боже мой... — говорила она. — Вот напасть-то...

— Эй! — окликнул ее Джонни, подойдя сзади.

Она подпрыгнула от неожиданности и сердито обернулась. Однако при виде Джонни лицо ее просветлело.

— Ах, это ты! — вскричала она с облегчением. — Входи. Входи же. Садись! Сейчас дам тебе чашечку чаю. Я помню, какой ты любишь.

— Послушай... У тебя в доме есть какие-то деньги? — спросил Джонни не медля. — Если есть, давай пойдем в магазин и купим фрукты, яйца, хлеб из муки грубого помола — словом, все что надо. Все, чем тебе надо питаться. Пусть будет в доме.

Софи взглянула на него так ясно и светло, что он удивленно улыбнулся ей в ответ.

— Спасибо, дорогой, — сказала она. — Это очень мило с твоей стороны, но я обойдусь.

Она открыла ящик для ножей и увидела пачки с печеньем.

— Вот они где! — обрадовалась она. — Я знала, что они где-то здесь.

Немного погодя, после того как она подкрепилась имбирным печеньем и сухим изюмом с горячей водой, Джонни снова предложил пойти за покупками. При мысли о магазинах Софи повеселела.

— Пойду надену уличные туфли! — объявила она.

— А может, заодно снимешь... все лишнее, а? — предложил Джонни, не уточняя, что именно следовало бы снять. — И надень платье.

Он украдкой покосился на пояс с подвязками.

Софи посмотрела на него с мягким укором.

— Я же тебе не говорю, что надеть, — произнесла она тихо, но решительно и исчезла в спальне.

Когда она вновь появилась, в руках у нее была сумочка, а на плечах — пальто; застегнутое на несколько пуговиц, оно прикрывало странный ансамбль внизу. Однако уличные туфли были ужасно истоптаны и разбиты. Джонни стал спускаться впереди, чтобы поймать ее, если она поскользнется на ступеньках. Он похлопал себя по карманам, проверяя, на месте ли бумажник и сберегательная книжка.

— Эти люди, что живут рядом, — пожаловалась Софи, глядя с неприязнью на соседнее крыльцо, — вечно уносят мое молоко, но я с ними не спорю. Я просто тихонько подхожу и забираю его назад. Ты только посмотри, в каком состоянии их почтовый ящик! Мне кажется, Эррол продал эти дома, а то бы им такого никогда не позволили!

Джонни согласился, что видел почтовые ящики получше.

— По-моему, теперь там живет домовладелец, — быстро продолжала Софи, изящно выговаривая слова. — Знаешь, пока Эррол был жив, я никогда не задумывалась о плате за дом, а теперь мне все время приходится платить. Конечно, я всегда беру расписку.

Для начала они зашли на почту, где Джонни взял денег со своего счета. У него еще оставалось немного, хотя бóльшая часть денег, заработанных в то время, когда они с Дженин выступали в рекламе, была вложена в выбранную отцом финансовую компанию. Он никогда не считал, что они действительно принадлежат ему (даже, пожалуй, еще меньше, чем пособие по безработице), хотя время от времени ему разрешалось брать немного из этих денег. Из них он заплатил недавно штраф за нарушение общественного порядка; скоро ему предстояло заплатить еще один.

Софи, стоявшая рядом, что-то бормотала, уставясь в пустой бланк; Джонни заметил, что она все больше нервничает. Она изо всех сил нажимала на ручку, взятую со стола, очевидно надеясь выдавить из нее слова, однако забыв, что надо при этом вести ею по бумаге.

В конце концов пришлось Джонни помочь ей — он продиктовал ей номер счета, показал, где надо поставить имя, и произнес его по буквам.

— Мне иногда помогает вон та девушка за перегородкой, — призналась Софи. — Они здесь очень внимательны.

— Я рад, что у тебя на книжке что-то есть, — сказал с удивлением Джонни, увидев у нее на счете приличную сумму. Ее дом, шляпка и сумочка заставили его предположить, что она очень бедна.

— Эррол умел беречь деньги, — ответила Софи, спускаясь за ним по ступенькам. — Конечно, люди его круга без этого не могли. Вот когда я поняла, как мы швыряли деньги в доброе старое время. В юности Эрролу жилось очень трудно. А потом он воевал в Первую мировую.

— Значит, мы с тобой оба разбогатели, Софи, — ответил Джонни. — Теперь давай потратим эти денежки!

И они побежали через улицу, не глядя, где там переход, — белый фургон бешено засигналил и, треща покалеченной выхлопной трубой, чуть не наехал прямо на них. Софи остановилась посреди улицы, готовая заспорить с водителем, но Джонни потянул ее за собой и, только когда они благополучно добрались до противоположной стороны, поглядел вслед фургону. Они миновали паб «Колвилл» и вышли к магазинам.

— А вот и пирожки! — весело вскричала Софи и уверенно свернула в молочный бар, где хозяин как раз выставлял в витрину подносы с бутербродами и пирожками, прикрывая их марлей.

У одной стены в баре стоял стол, покрытый клетчатой скатертью, а по сторонам — два стула. Продавец не отходил от них ни на шаг, пока Софи выбирала пирожки, — она отказалась от щипцов, а некоторые пирожки, которые почему-то после тщательного осмотра ее не удовлетворяли, пыталась положить назад.

Джонни с удивлением заметил, что ее поведение его смущает. Он-то полагал, что такие мелочи его не трогают. Он неловко топтался возле Софи, вздыхая и тряся головой, давая продавцу понять, что совсем ее не одобряет.

— Софи! Ты тот пирожок трогала! Ты на него дышала! — возмутился Джонни, точь-в-точь как его мать.

— Но этот такой аппетитный! — возразила Софи и так вцепилась в другой пирожок, что казалось, будто он сейчас запищит от возмущения.

— Тогда раскошеливайся! Бери оба! — предложил Джонни. Продавец улыбнулся.

— Бери оба! — расхохоталась Софи. — Ах ты Боже мой! Бери оба! Но она-таки взяла оба и заплатила за чай и пирожки с видом маленькой девочки, впервые тратящей карманные деньги.

Получив сдачу, она уставилась на монеты, лежащие у нее на ладони, совсем как Джонни смотрел на слова «улица Маррибел», записанные на его руке.

— Присматриваешь за ней? — полюбопытствовал продавец. Ему явно хотелось узнать побольше о странном спутнике пользовавшейся дурной славой покупательницы. — Давно пора.

А потом они уселись в баре друг против друга, и Софи разлила чай, наконец-то заваренный как надо.

«Что же, — подумал Джонни, — бывают места и похуже».

— А на небе ни тучки! Ну просто ни одной тучки, — объявила Софи, с восторгом подняв глаза.

Джонни посмотрел вверх. Потолок в молочной был выкрашен в ровный голубой цвет. Под взглядом Софи он уходил ввысь и приобретал глубину.

Не позволяя взору задерживаться на его поверхности, Джонни, но примеру Софи, напряженно смотрел вверх. Потолок подымался все выше... и выше... и наконец уходил в бесконечность. Пока он глядел ввысь, изумленный силой ее внушения, Софи взяла в свои узловатые пальцы еще пирожок и, открыв рот, слегка высунула язык. Отведя взор от бесконечного потолка, Джонни подумал, что она похожа на старого клюющего корм попугая, только одетого в пальто и шляпу, и тут же со смутным беспокойством отметил, что грудь ее пальто чем-то заляпана.

Кто же такая Софи? За спиной у нее целая жизнь, но память ей отказала. Она была замужем, возможно где-то живут ее дети. В одном он не сомневался: в прошлом, когда она лучше понимала, что происходит, она бы никогда не показалась на людях в одежде с пятнами от пищи. И никогда бы не надела на юбку пояс с подвязками.

Джонни взял пирожок, но не стал есть, просто сидел с ним в руке, глядя на голубой потолок и думая о бесконечности неба и моря. Странно, что они так красивы и в то же время так ужасны.


— Это я виноват, — закричал тогда Джонни. — Я шел прямо за ней.

— Не говори им! — ответила Бонни. — Я скажу, что ты был со мной здесь, наверху.

Она скрестила руки на груди, обхватив себя за плечи, чтобы унять дрожь, но все равно браслеты на запястьях и цепочки вокруг шеи все время тихонько позвякивали. Она так дрожала, что кольца на ее пальцах и серебряные звезды на широких рукавах шифоновой блузы мерцали в вечернем свете.

— Я скажу, что ты был со мной здесь, наверху, — повторила Бонни. — Они не будут тебя допрашивать.

И она протянула руки — и прижала Джонни к себе. Они стояли обнявшись, под знаком «Опасно!» Но все это было давно.


Софи, сидевшая напротив него за столом, вежливо кашлянула и развернула бумажную салфетку. С минуту она внимательно рассматривала ее, а потом подняла глаза и улыбнулась Джонни.

— Я люблю хорошие книги, — сказала она, — но в этой шрифт слишком мелкий.

Джонни заметил, что она с завистью поглядывает на пирожок в его руке, и положил его к ней на тарелку.

— Ты всегда был джентльменом! — воскликнула она, изящно склонив голову.

И съела пирожок, оставив на верхней губе небольшие усики из крема. Спустя немного они вышли бок о бок из молочной. Увидев в витрине свое лицо, искаженное стеклом, Джонни подумал, что, хотя они совсем не похожи друг на друга, что-то в них есть общее.

Оба они отщепенцы, отверженные.

В магазине Софи тут же устремилась к полкам с печеньем, но Джонни удалось перехватить ее и направить к полкам с чаем, растворимым кофе, яйцами, маслом, хлебом «Здоровье» и сардинами. Он посоветовал ей также купить большую коробку сухого корма для кошек. Себе же он купил зубную щетку — словно собирался еще раз переночевать у Софи, в то время как твердо решил отчалить домой, как только удастся доставить ее к ней на кухню и покормить. Во «Фруктах и овощах» он купил ей на собственные деньги апельсины, помидоры и салат. У нее будет приличный запас пищи — это облегчало ему мысль о том, что он оставляет человека, нуждающегося в помощи, потерянного в равнодушном шуме города.

«Я ведь ей ничего не должен, практически ничего», — прошептал он, кивая в знак согласия с самим собой. Никто ему ничего не скажет, если он сейчас отправится домой. Это нормальное решение. Но в то же время мысль о том, как это он оказался в таком обществе, не давала ему покоя. Одна звезда в процессе распада вращается вокруг другой.

Напротив фруктового был электрический магазин; на вывеске стояло «Ф. Дж. Фаулер» — наверняка родственник этого гада Нева. Нев родился в Колвилле, всю жизнь прожил в Колвилле, имел множество родных в Колвилле. Небось не сомневается, что раз он Фаулер, это дает ему право распоряжаться людьми. Колвилл весь провонял Невом. В любую минуту он может вылететь из-за угла на своем велосипеде, с ножом за поясом, и тогда...

— К черту Нева! — пробормотал Джонни. — Чего мне теперь его бояться?

Они не спеша пошли назад. Осеннее солнце пригревало, заливая улицу золотистым светом. Ветер веял прохладой, отчего вспоминались далекие горы, костры в садах, шелест сухих листьев, слетающих с каштанов у реки, и снежные вершины гор где-то далеко на западе. Джонни всматривался в город. Сейчас он выглядел обычно, ночного отчуждения как не бывало. И все же Джонни то и дело чудилось, что он угодил в одну из тех фантастических историй, которые так любила рассказывать Бонни, историй с переодеваниями, нежданными встречами и волшебными превращениями. Если Дженин порой как бы излучала свет, то Бонни его поглощала, так что Джонни она всегда вспоминалась смутно. Яснее всего она выступала в свете собственных историй и горестных шуток.

Когда на обратном пути они проходили мимо молочного бара, Софи радостно воскликнула:

— А вот и пирожки!

В ее голосе звучало торжество, словно она сделала приятное открытие.

— Пирожки мы уже съели, — строго заметил Джонни и повел ее дальше, стараясь не встретиться взглядом с тревожно следившим за ними продавцом.

— Я не ела, — недовольно возразила Софи, нахмурившись, но, увидев впереди почту, тотчас оживилась.

— Я забегу на почту и сниму со счета немного денег! — вскричала она. — Когда деньги на исходе, чувствуешь себя неважно.

— Мы уже там были и деньги сняли, — нетерпеливо бросил Джонни.

В конце концов пришлось ему выудить у нее из сумки сберегательную книжку, разыскав ее среди расчесок с запутавшимися в них волосами, крышек от молочных бутылок и нескольких недоеденных печений, завернутых в старую новогоднюю открытку. Софи удивилась, когда он сердито потряс у нее перед носом деньгами, но тут же просияла.

— Как хорошо, что ты мне об этом сказал, — произнесла она с довольной улыбкой. — Теперь я могу не беспокоиться.

— Ты же сама их сняла, — заметил Джонни.

— По-моему, мужчины разбираются в денежных делах гораздо лучше, чем женщины, — признала Софи.

— Милое старозаветное создание! — бросил Джонни.

Софи просияла.

— Знаешь, я не всегда соглашаюсь с тем, что все перемены — к лучшему, — с довольным видом объявила она.

У переезда они остановились перед семафором. По путям медленно полз поезд. Вагоны, мерно покачиваясь, проплывали мимо; а справа, не выключая двигателей, рычали машины. Наконец дали зеленый свет. Машины рванулись вперед, словно выпущенные на волю гепарды, и с ревом понеслись по улице Маррибел.

Два дома вдали стояли рядом, словно чопорные сестры. При свете дня огромный кран ярко синел, а балкон под ним воинственно выступал вперед, как суровый подбородок. Кому же придет в голову сидеть на этом балконе под краном, готовым в любую минуту затопить весь город? Кто захочет любоваться улицей, по которой непрерывным потоком мчатся машины? Кому нужен вид на фабрику напротив? «Рукавицы для промышленных работ. Компания с ограниченной ответственностью», — прочитал Джонни.

Ночью Джонни казалось, что кто-то следит за ним с балкона соседнего дома, однако сейчас он увидел, что это не инопланетянин, а всего-навсего старый портновский манекен с раскинутыми в стороны руками — он словно проверял, не идет ли дождь. У манекена не было ни лица, ни волос; склонив изящную овальную головку на длинной шее, он внимательно смотрел на Джонни с Софи.

— Эй, приятель, привет! — крикнул Джонни, помахав манекену рукой.

Странная это была фигура, нагая, но бесполая, безглазая, но бдительная.

Меж тем Софи яростно рылась в сумке, что-то бормоча про себя.

— Проверь тесемку на шее, — предложил Джонни.

— Знаешь, — спустя секунду воскликнула она с удивлением, — как хорошо, что ты мне об этом напомнил! А то бы я искала и искала.

Она отперла дверь.

— 113, — произнес Джонни, глядя на почтовый ящик. — По-твоему, это счастливый номер, Софи?

— Должно быть, — ответила она. — Знаешь, мне всегда везло. Конечно, на скачках я не играю, но деньги на улице нахожу. Часто кто-нибудь уронит, скажем, шестипенсовик и не заметит.

— Шестипенсовиков больше нет, — поправил ее Джонни. — Теперь это пять центов[7].

— Хорошо, что ты меня поправил, — говорила Софи, вводя его в дом. — Только, по-моему, деньги менять не надо, ты согласен? Конечно, раньше моими денежными делами занимался Эррол, ну а теперь приходится самой, и нужно быть осторожной, ведь память у меня уже не та, что прежде.

С темной лестницы вопросительно замяукали кошки.

— Киски! — воскликнула Софи. — Радуются, что мы вернулись.

— Кис-кис-кис, — произнес Джонни, успокаивая обитателей дома.


Глава шестая


«Ну вот и все, — подумал Джонни, поставив сумку с апельсинами на стул. — Хватит возиться! Теперь еда у нее в доме есть. Пора».

— Сейчас дам тебе чашечку чаю, — сказала Софи уютным голосом женщины, ублажающей беспомощного мужчину.

— Да нет. Не надо. Я уже ухожу, — ответил Джонни, рассеянно раздвигая шторы на окнах гостиной, выходящих на задний двор.

Осеннее солнце наполнило комнату, высветив бесчисленные пылинки в воздухе. Прямо перед собой Джонни увидел задний двор с оградой из рифленого железа, когда-то крашенной зеленой краской. Меж сорняков мирно ржавели водостоки, а среди зеленых, покрытых черными ягодами кустов паслена, в зарослях высокой травы, пробившейся в трещинах асфальта, валялась старая раковина и разная фаянсовая и металлическая арматура. Справа возвышалось какое-то допотопное сооружение — это была цистерна, поднятая на тонкие высокие подпорки. Зачем она тут стояла — непонятно, ведь в эту часть города давно уже провели водопровод. Надо всем этим запустением витал призрак былого порядка. Когда-то здесь был сад, и прежнее расположение клумб и бордюров все еще угадывалось кое-где; впрочем, как только Джонни попытался его разглядеть, призрачный сад растворился в зарослях сорняков. Он распахнул окна, открыв в комнату доступ сравнительно свежему воздуху, и кошки, уютно устроившиеся по всем уголкам, гневно вскочили. Позади цистерны была стена, а за ней виднелся еще один сад, весь в зарослях и окруженный стеной повыше — это на нее он смотрел ночью, прежде чем задернуть шторы. При свете солнца никаких теней на стене не было.

Отвернувшись от окна, он увидел недоумение на лице Софи. Открытое окно ей было не по душе, хотя она и промолчала.

— Свежий воздух! — сказал Джонни и подчеркнуто глубоко вздохнул. — Тебе, Софи, он очень полезен!

— Ну да, возможно, — недовольно ответила она.

Джонни ногой пододвинул к ней кресло, и она послушно уселась, а он устроился напротив. Ему хотелось, чтобы она внимательно выслушала все, что он собирался ей сказать, и потому он взял ее за руки. Ногти, длинные, как у ведьмы, царапнули ему ладонь. Его передернуло.

«Что это я? — подумал Джонни с беспокойством. — Она просто стара и немного...» Он остановился. В свои девятнадцать лет он считал, что ему все нипочем, что он умеет принимать и наносить удары, и вот те на — с трудом заставил себя дотронуться до Софи. И все же она его интриговала. Медленно умирая в своем погибающем доме, она все равно не сдавалась. К тому же она так необычно смотрела на жизнь. Не пифия, но все равно своего рода прорицательница. И вот что замечательно, она его спросила: «Это ты?» Догадайся он ответить ей уверенно, она, возможно, заговорила бы стихами, как когда-то Бонни.

Бонни тоже одевалась необычно, разрисовывала свои наряды картинками, украшала лентами, рождественской мишурой или звездами из серебряной бумаги. У нее была шкатулка с кольцами, цепями из блесток и бутылочных крышек и позвякивающими браслетами. Нацепив все это на себя, она надевала перстень со змеей на средний палец левой руки (венчалась с магией, по ее словам) и начинала предсказывать будущее или давать мудрые советы в рифму.


Но когда они бежали из заповедника за помощью (уже зная, что никакая помощь вовремя не подоспеет), Джонни заметил, что она стянула с пальца перстень со змеей и швырнула его прочь. Луговые травы золотились в вечернем свете, и перстень мелькнул над ними, словно золотистое насекомое... не бабочка, а что-то поменьше и покомпактнее... пчела или муравьиная матка в свадебном наряде, которую почти никогда и не увидишь.


Вот он сидит в доме Софи и чувствует, что ее длинные ногти уперлись в его ладони.

— Софи! — произнес он громко и четко, словно говорил с глухой. — Послушай меня.

Пустота ее взгляда его уничтожала. Там, за этими милыми выцветшими голубыми глазами, не было никого, решительно никого.

— Ты меня слушаешь, Софи? — повторил он и слегка тряхнул за руки, чтобы завладеть ее вниманием.

— Конечно слушаю, — бодро ответила она и сжала его руки, хотя взгляд по-прежнему ничего не выражал. Он был погружен в себя, сосредоточен на том, что хранилось в памяти, за широким выпуклым лбом. Она и его-то замечала лишь потому, что он чему-то соответствовал в ее внутреннем мире.

— Софи! У тебя есть кто-то из родных? Дети? Кто-нибудь... как говорится... присматривает за тобой?

Он представил, что сказала бы мать, если бы, навещая в очередной раз бабушку, вдруг обнаружила, что в доме поселился какой-то незнакомый парень с подбитым глазом. Софи смотрела на него. Ее глаза, почти напрочь лишенные бровей и ресниц, были трогательно беззащитны. В них не читалось решительно ничего. Она хмурилась — не потому, что пыталась что-то сообразить — скорее потому, что хотела ему потрафить.

— Дети? — повторила она медленно, словно пытаясь понять едва знакомый язык. — Нет. Нет, по-моему, нет.

— А родные или друзья? — не сдавался он. — Теперь, после смерти Эррола... может, какие-то племянницы или племянники забегают тебя повидать?

Глаза просветлели. Что-то сработало в ее голове.

— Знаешь, у меня всегда есть в запасе печенье, — сказала она. — В доме всегда нужно что-то иметь — а вдруг кто-то возьмет и забежит.

Джонни вздохнул. Запасы печенья в доме уже становились одной из тех великих идей, вроде Истины или Справедливости, которые вечно занимают умы человечества. Впрочем, в одном он не сомневался: друзья и родные уже давным-давно не навещали Софи. Ее состояние явно было результатом одиночества и долгого, медленного развития болезни, в которую никто не вмешивался.

Софи, и не подозревавшая о своем состоянии, откинулась в кресле и вздохнула.

— Я немного устала, — призналась она. — Это место довольно далеко... как его там... куда мы ходили за этими штуками...

Но тут же вскочила с кресла и захлопнула окна, постучав по каждой раме ребром ладони, чтобы закрылись поплотнее, а потом снова села. Джонни поднял сумки с продуктами и отнес на кухню.

— Сейчас дам тебе чайку, — вяло сказала она ему вслед.

Прислушиваясь то к нарастающему, то к затихающему гулу транспорта на улице, Джонни поставил сумки возле раковины. Подергал ручку двери, ведущей на балкон, — но она оказалась запертой. Возле двери висело на крючке несколько подернутых легкой паутиной ключей. Сверху — ключ от английского замка, скорее всего от входной двери. Джонни снял его и, положив на стол, взял следующий, который выглядел подходящим. Ключ, хотя и не сразу, вошел в замочную скважину, но поворачивать его пришлось с помощью чайной ложки, ручку от которой Джонни вставил в головку ключа. Наконец дверь заскрипела и отворилась. Джонни вышел на балкон, чуть не перерезав себе при этом шею веревкой для белья, протянутой по диагонали. Он скинул веревку с крюка и кивнул манекену на балконе соседнего дома.

Внизу неслись стаи машин. Над головой, словно хищный клюв, изгибался огромный кран. «Вот стукнет тебя по макушке — и конец!» — подумал он. Подняв голову, Джонни увидел, что отверстия на кране нет. Из него никогда не польется вода, грозящая затопить весь город. По левую руку от него портновский манекен безглазо таращился на ту сторону улицы, вытянув руки, словно хитроумный фокусник, который вот-вот объявит зрителям об удивительном открытии, или человек, возмечтавший о рукавицах для промышленных работ; по правую руку раскинулся город. Неподалеку виднелась зеленая излучина реки, берега которой были засажены тополями и ивами. К западу от нее простирался городской парк с пыльными купами привезенных из Англии деревьев, а за ними на горизонте возвышались острые пики гор. Мир все еще прочно стоял на своем месте.

Немного успокоившись, Джонни вернулся на кухню и принялся вынимать покупки. Пыльный и загазованный уличный воздух лился в окна, но это все же было лучше, чем атмосфера, царившая в доме Софи. Джонни надвинул наушники на голову и, плотно прижав их к ушам, включил кассету.

ГОРОД, ЧТО ГРЕЗИЛСЯ МНЕ, УЛИЦА ГРЕЗЫ... — пели голоса. — РЯДОМ СО МНОЙ, СОВСЕМ РЯДОМ...

Джонни, посвистывая в такт, нашел вазу для апельсинов и поставил так, чтобы Софи сразу увидела. Однако когда он открыл холодильник, чтобы сунуть туда масло и яйца, то снова наткнулся на дрозда. Пока он с сомнением рассматривал его, на звук открываемого холодильника примчались кошки. Увидев в кухне Джонни, одни застыли на месте, а другие сгрудились у его ног. Секунда — и он был взят в кольцо.

— Берите! Он ваш! — сказал Джонни и осторожно вывалил дрозда на пол.

Кошки с интересом обнюхали дрозда, а потом опять заглянули в холодильник в уверенности, что оттуда может появиться кое-что поинтереснее. В конце концов Джонни открыл пакет сухого корма и насыпал его на пол, обходя миски с прокисшим молоком и нарезанным дольками бананом.

— Сейчас выгребу самую грязь, — сообщил Джонни кошкам.

Однако, принявшись за дело, Джонни никак не мог остановиться — уборка затягивала, как гипноз. Приятно было создавать из хаоса какое-то подобие порядка, пусть и по мелочам; он разбирал, оттирал грязь, раскладывал ложки в одно место, ножи — в другое, а печенье — в специально для него предназначенную жестяную коробку. С радостью обнаружил синие полиэтиленовые мешки для мусора и для начала сунул туда злосчастного дрозда.

Много-много птичек

Запекли в пирог…[8]

пропел Джонни кошкам, размышляя про себя, не намеревалась ли Софи хранить дрозда до тех пор, пока не соберет всех остальных птиц. Он продолжал уборку, зачарованный внешними проявлениями жизни, еще более беспорядочной и бессвязной, чем его собственная. В сахарнице лежал кусок мыла, как раз подошедший туда по форме; использованные пакетики с чаем были завернуты, каждый отдельно, в газету и аккуратно заклеены. Джонни сосредоточенно, словно охотник, идущий по следу, рассматривал свои находки.

Постоял, изучая оранжевый блокнот с множеством имен, адресов, телефонов и списков. Когда-то, скорее всего в самом начале, почувствовав, что память ее стала сдавать, Софи пыталась бороться, составляя разные списки — дней рождений, сроков платежей налогов или арендной платы (последнюю, судя по всему, надлежало платить раз в месяц). Был там даже список купленных ею лотерейных билетов, а через несколько страниц — найденных на улице монет.

Из-под кипы аккуратно расправленных и сложенных бумажных пакетов Джонни извлек маленький светлый транзистор с золотыми кнопками и делениями на шкале. Он лениво нажал на кнопки и, к своему удивлению, услышал сиплый мужской голос, искаженный, но все же понятный, сообщивший точное время и затем перешедший к новостям. Джонни выключил плеер и стал жадно слушать. Где-то на острове Северном[9] схлестнулись во время футбольной тренировки хулиганы-мотоциклисты, при этом один человек получил ножевые ранения. Количество смертей от дорожных происшествий несколько выросло, а экспорт масла сократился. Рабочие, бастовавшие на нефтеперегонном заводе, согласились выйти на работу, а Хинеранги Хотейни, красавица активистка, бросившая бомбу в министра по делам маори, все еще скрывается. Отряды горных спасателей ищут двух пропавших альпинистов, состояние которых внушает беспокойство, ибо они, как полагают, недостаточно тепло одеты для данных метеоусловий. Джонни удивился, услышав эти сообщения по транзистору Софи, который казался ему просто старой пластмассовой игрушкой. Поставив транзистор на холодильник, Джонни открыл дверцу шкафчика под раковиной. То, что он увидел, его ужаснуло. Он снял блейзер, повесил его на крючок на стене, а потом осторожно вынул из шкафчика оранжевое ведро, до краев наполненное какой-то бледной разлагающейся массой, поставил его рядом с кошачьими блюдцами и бросил туда же три заскорузлых от грязи кухонных полотенца. Сняв с полок под раковиной замызганные газеты, Джонни остолбенел: под газетами полки были выложены пятидолларовыми банкнотами. При ближайшем рассмотрении оказалось, что банкноты не в пять долларов, а в пятьдесят. На деревянных полках под раковиной у Софи лежало шестьсот долларов; некоторые из банкнот отсырели и подгнили.

Джонни даже смутился... Столько денег среди такого запустения.

«Возьми нас!» — шептали они, томно раскинувшись перед ним. Даже подгнившие, они источали соблазн. «Ты заслужил!» — убеждали они. Джонни дважды пересчитал их. А потом со вздохом положил обратно, накрыв свежей газетой. Он чувствовал себя богатым и свободным, пока держал их в руках, ведь он был уверен, что Софи о них забыла. «Она их и не хватится, — размышлял он. — Могу оставить расписку...» И тут вдруг увидел собственный глаз, взиравший на него из маленького зеркальца, стоявшего на полке. Повертел головой, разглядывая свое лицо в лиловых синяках. «Ловкач», — подумал он и, отвернувшись, включил плеер, чтобы громкой музыкой отогнать искушение.

Возможно, потому он с такой подозрительностью и отнесся к кипе розовых расписок, которые обнаружил в ящике для ножей, под пакетом с имбирным орехом. Все они были на небольшие суммы — пять долларов, девять, три, — и подо всеми стояло «Спайк». Он вспомнил, что видел в доме и другие расписки. Они валялись повсюду, написанные четким, чуть ли не детским почерком, и все выглядели недавними, свежими, а не выцветшими и захватанными, как другие счета и квитанции. «Спайк, — усмехнулся Джонни. — Держи карман!»

СКОРЕЕ НАЛЕТАЙ! ХВАТАЙ И ПРОЧЬ БЕГИ! — пели голоса в наушниках.

(«Улыбайся!» — крикнула Джонни мать, как всегда в самый неподходящий момент. Степ, переборочка, разворот — и улыбка!)

Джонни автоматически отбил несколько тактов и широко улыбнулся. «Ты волк в овечьей шкуре, а не степист. Чтобы кого-то разгадать, надо самому быть из того же теста», — думал он, рассматривая одну из расписок на свет. В общем, у Софи на кухне работы было невпроворот, и все разная! Сама же она меж тем спала в гостиной в кресле — тело обмякло, голова упала на грудь, так что под тонкими седыми, давно не мытыми волосами просвечивала розовая кожа. На коленях устроился настырный кот, а две молоденькие кошечки, почти котята, гонялись друг за другом перед креслом, то плотно прижимаясь к полу, то стремительно вскакивая.

ПУСТЬ МИР ВЗЛЕТИТ, МЫ ПОТАНЦУЕМ В ПЕПЛЕ, — пел ансамбль.

Джонни огляделся и решил, что теперь кухня выглядит более или менее сносно. Полки, столы, раковина и створки шкафов протерты, чашки висят на крючках, тарелки сложены по размеру, кастрюли поставлены одна в другую. Бечевка, резинки, счета, квитанции и оранжевый блокнот сложены в одном ящике. Кошачьи миски вымыты. Пол, правда, все еще грязный, а холодильник неплохо бы разморозить, но надо же где-то и точку поставить.

— Что ж, неплохо поработал, — сказал Джонни вслух и глянул на шкафчик, где под газетами лежали деньги.

Оставалось только сообразить, куда бы сунуть грязные полотенца, если, конечно, он решит, что их стоит сохранить.

ВНИЗ, ВНИЗ, ВНИЗ! — пели голоса. — К ЭТОЙ МАШИНЕ ВНИЗ!

Джонни кивнул. Конечно, Эррол, мастер водопроводных работ и прирожденный джентльмен, ни за что бы не допустил, чтобы жена стирала вручную. Подхватив оранжевое ведро и грязные полотенца, он сбежал вниз, протиснулся мимо тележки с обувью и обнаружил под лестницей серый, безрадостный чулан со стиральной машиной, тазами и покосившейся, будто охромевший кузнечик, гладильной доской. Дверь из чулана вела в призрачный сад.

Джонни широко открыл глаза, губы у него сжались. Гладильная доска была покрыта одеялом, а поверх — простыней, и по всей простыне чернели выжженные утюгом треугольники, кое-где проходящие насквозь до металлической основы. Выпущенное на свободу электричество оставило здесь свой опасный след. Тут же, на самом краешке доски, стоял и утюг. Он был включен в сеть, но, судя по черной корке нагара, не работал. Там, где обтрепанный провод соединялся с вилкой, проблескивала тонкая проволока.

— Господи! — прошептал Джонни. — Вот старая дуреха!

В эту минуту на лестнице послышались медленные шаги. Это проснулась Софи. Джонни не вышел ей навстречу на лестницу, а остался внизу и попытался выяснить, нет ли тут чего-то взрывоопасного: того и гляди, шарахнет фонтаном голубых искр — и конец! Он слышал, как Софи отворила и захлопнула дверь, как в замке повернулся ключ. Запертый с кошками в доме, он уставился на запыленные полки, плотно уставленные коробками с желтым хозяйственным мылом (Софи их до конца жизни не использовать!), банками с мастикой для полов, пачками порошков для стирки, чистки плиты и дезинфекции. В углу вытянулась щетка для чистки ковров. При виде всех этих средств для поддержания чистоты в доме, находившемся в таком запустении, Джонни снова стало не по себе.

«Как только она вернется, — подумал он, — я незаметно выскользну и побегу домой. Надо только блейзер не забыть». Он услышал, что дверь задребезжала. Это вернулась Софи и пыталась войти в дом.

Джонни протиснулся мимо тележки с обувью и крикнул:

— Софи, ты меня слышишь?

— Да-а, — недовольно протянула она. — Я не могу войти. Кто-то забрал мой ключ, и мне приходится стоять здесь с этим большим и тяжелым... как его там.

— А на шее? — крикнул Джонни.

— На шее? — повторила она. — Я никогда ничего не вешаю себе на шею.

Но все-таки, видно, ключ обнаружила. Джонни открыл было рот для дальнейших объяснений, но в ту же минуту она с облегчением сказала:

— Я всегда так ключи ношу, а то ведь потеряешь ненароком, а их кто угодно найдет и спокойно войдет в дом.

Джонни услышал, как ключ повернулся в замке. Дверь отворилась — Софи застыла на пороге, держа в одной руке ключ, а в другой — тяжеленную книгу. Она с сомнением уставилась на Джонни.

— Помнишь меня? — спросил Джонни. — Помнишь доброе старое время?

Но Софи ничего не помнила.

— Я тебе дом прибираю.

— Ну что ж, ладно, — ответила Софи все еще с сомнением и протянула ему книгу. — Что ты об этом скажешь? — спросила она. — Что это такое?

— Это книга, — отвечал Джонни и, взяв ее в руки, прочитал заглавие: — «История ангелов».

— Зачем ты мне ее дал? — настаивала Софи.

— Кто? — в свою очередь спросил Джонни.

Как странно — Софи вышла из дома и тут же вернулась с такой вещью в руках.

— Что ты об этом скажешь? — повторила Софи.

— Я и не знал, что их так много, — ответил Джонни, с уважением глядя на «Историю ангелов». — Я думал, там были только Матфей, Марк, Лука и этот, как его, четвертый...

— Они, знаешь, размножаются, — проговорила Софи многозначительно, — а потом заменяют добрых людей.

Джонни раскрыл книгу и увидел подпись на титульном листе.

— Бонни Бенедикта, — прочитал он вслух.

Он подумал, что ему все это пригрезилось, но нет, слова не исчезали. Джонни изо всех сил ударил себя по голове, чтобы привести мысли в порядок, однако ни книга, ни подпись не изменились.

— Ты говоришь, тебе ее дал какой-то мужчина? — спросил он Софи.

— В розовой... как ее там... нет, в желтой! Что ты на это скажешь? — повторила Софи.

Джонни опустил книгу.

— Прости, — сказал он. — Мне надо с ним поговорить.

Он рванулся к двери и выскочил на улицу Маррибел. Дверь захлопнулась.


Глава седьмая


Оказавшись на улице, Джонни отчаянно завертел головой, надеясь увидеть человека, давшего Софи книгу с именем Бонни. Кто бы он ни был, только бы его увидеть! Впрочем, Джонни особенно на это не рассчитывал. Книга возникла подобно видению и оказалась у него в руках лишь потому, что он стоял рядом с Софи, которая была своего рода магическим шутом. Машины шли таким непрерывным потоком — вряд ли кто-то мог бы перейти дорогу и исчезнуть, скажем, в «Промышленных рукавицах»; но в самом конце улицы, по его стороне, с каждой минутой удаляясь, шел какой-то человек. Джонни побежал за ним, но не успел даже крикнуть, как человек сел в машину и укатил. Сжимая в руках книгу, Джонни замедлил шаг, но назад не повернул. Он шел по улице Маррибел, читая вывески и дощечки на дверях, — ведь если Софи вышла на минутку и возвратилась с книгой, на которой стояло Боннино имя, значит, судьба наконец-то ему благоприятствует. «Что ты на это скажешь?» — спросила Софи. Было бы безумием не понять, что в этом что-то есть.

Он вдруг чрезвычайно воодушевился.

Все может вдруг чудесным образом измениться: он увидит вывеску со словом «Пифия. Компания с ограниченной ответственностью» и с изображением свернувшейся кольцом змеи. Улица Маррибел не молчала — ей было что сказать людям. Нет новому закону о гомосексуалистах! — читал Джонни. И тут же: Спасите китов! Улица кричала во весь голос, обращаясь ко всему честному народу; но Джонни она ничего не хотела даже шепнуть.

На этой улице не было просто домов, по крайней мере таких, где люди живут обычной семейной жизнью. Возможно, Бонни где-то здесь работает. Студенты, если удается, всегда где-нибудь подрабатывают. Постепенно, по мере того как Джонни осознавал, что откровений ждать не приходится, он все больше замедлял шаги. Дойдя до конца улицы Маррибел, он остановился на перекрестке, а потом прошел назад по противоположной стороне, лишь мельком взглянув на дом Софи. Мало-помалу непрерывный истерический рев машин начал его раздражать, и он, не размышляя, свернул в узкий переулок со странным названием «Тесемочный», который вывел его на берег реки. Внезапно Джонни понял, где находится... совсем рядом была школа, в которой он учился, а чуть дальше — дом, где все они жили, пока не уехали из Колвилла.

Вдоль излучины реки шла живописная дорога. Слева от Джонни еще не облетевшие ивы и тополя печально склонялись над водой. Осень осеняла своей грустной красой расположившиеся вдоль реки старинные особняки, из окон которых открывался вид на противоположный берег; там среди ив тоже вилась дорога, как две капли схожая с той, по которой он продвигался. На этой дороге царило оживленное движение.

По берегу мчались машины, а рядом яркими стрелами по темной воде неслись отражения их огней. Джонни медленно брел по узкой полосе травы меж ивами и тополями, с удивлением посматривая на торчащие из земли, словно серые локти, узловатые корни деревьев; эти места вызывали в его душе то ностальгию, то ненависть. Бывало, по этой дороге за ним с криком «Цыпа, цып-цып-цып!» гнались верзилы из старших классов, грозя свернуть шею, когда поймают. Вот за тем поворотом они его как-то раз окружили. Джонни остановился, мрачно глядя на тополь, к которому его прижали преследователи, отрезав своими телами и велосипедами путь к отступлению. Они залезли в его ранец и, вытащив оттуда фломастеры, намалевали ему толстые красные губы и длинные черные ресницы. А потом заставили танцевать. При одном воспоминании об этом ноги Джонни сами собой отбили чечетку: они тоже подспудно об этом помнили. Джонни послушно последовал их подсказке, держа книгу обеими руками, словно партнершу... степ правой, переборка левой... раз... и два... и три... пауза... четыре. «Улыбайся, Джонни! — командовала из прошлого мать. — Гляди веселей!» Он сделал несколько коротких проходов между изогнутыми локтями серых корней. На этот раз его никто не видел, кроме выскочившего с ревом из-за поворота белого фургона, который насмешливо погудел.

— Маленькое представление! — крикнул Джонни ему вслед.

Он знал, что обращается к тому, невидимому Джонни прошлых лет, который так и танцует с тех пор на этом берегу.

«Просто они хотят, чтобы на них обратили внимание», — говорила мать, помогая ему смыть нарисованные толстые красные губы и черные ресницы. Она ему сочувствовала, но считала, что скандала устраивать не стоит.

«Позвони в школу! Нельзя такое спускать! — негодовала Дженин. — Ведь при мне они его и пальцем не трогают».

Это была правда. На этот раз она, как ни странно, была на его стороне; чуть не тряслась от ярости, влетев в их скромную гостиную в колвиллском доме.

«А все этот отвратный Нев Фаулер! Я ему нравлюсь, а он мне противен. Он и Джонни задирает только затем, чтобы я его заметила. Только не выйдет! Буду просто смотреть мимо, словно его и нет».

«Ты никогда не станешь мужчиной, если не научишься сам за себя постоять», — говорил отец. В его голосе звучало не столько презрение, сколько обида, словно Джонни нарушил данное ему обещание. Джонни никогда не сомневался в том, что отец его любит, хотя это была какая-то непонятная любовь, запрещавшая ему защищать сына: он боялся, что так сын никогда не научится сам себя защищать. Казалось, будто колвиллские парни были ему ближе, чем Джонни.

«Вот видишь! — кричал он матери. — Может, танцует он и хорошо, только из-за этой чечетки у него бесконечные неприятности с ребятами — обыкновенными ребятами! Он слишком много играет с девочками».

Он не одобрял выступлений сына, хотя получаемые гонорары производили на него впечатление, в чем он, правда, никогда не признавался. Джонни потанцевал еще на том месте, где когда-то испытал такой страх и унижение. В голове у него смутно мелькало: вот бы кто-то возник и затеял драку — он им покажет, что он теперь такая сила, с которой нельзя не считаться. Когда его охватывала ярость, он всегда испытывал странное облегчение, зная, что вот-вот потеряет голову. Порой он даже радовался этому. Отбивая чечетку здесь, на берегу, он, как бывало и прежде, почувствовал радость. На миг почудилось, будто сейчас все станет на свои места, щелк — и все в порядке! Джонни остановился, но на душе все еще было легко.

— Танцую что надо, — похвастался он, глядя на свои ноги.

Рев белого фургона, который снова пронесся мимо, заглушил его слова. Возможно, водителю хотелось еще разок взглянуть на него, но Джонни даже не посмотрел в его сторону. Он перешел дорогу и свернул на незнакомую улицу, которая, по его расчетам, должна была вывести назад. Так и получилось — спустя немного он вышел к железнодорожной линии, а оттуда уже рукой подать до улицы Маррибел.

«Ладно, а теперь что? — подумал он. — Вернуться домой, помириться с родителями, а потом, пожалуй, позвонить на службу отцу или матери Бонни и объяснить, что ему в руки попала Боннина книжка, которую он хотел бы ей вернуть. Или, может, махнуть на все рукой и больше не пытаться увидеться с Бонни? Положим, он ее найдет, что, интересно, он ей скажет?» И все же он не мог отказаться от этой подсказки, которую невзначай ему подкинул случай, он прямо-таки ощущал, что держит в руке путеводную нить. Ветер доходил до него холодком. Он поежился и вспомнил, что оставил блейзер у Софи. С досадой и в то же время с тайным необъяснимым облегчением понял, что должен вернуться в ее дом. Придя к этой мысли, он сунул руки в карманы джинсов — и обнаружил ключ от парадной двери Софи.

Дойдя до ее дома, Джонни остановился на противоположной стороне улицы и недоверчиво уставился на него. Вспыхнул красный свет, машины встали длинным чередом, уходящим в самый конец улицы Маррибел. Лавируя между машинами, он перебежал улицу, отпер дверь и вошел в дом.

Его не было часа полтора, не больше, но в атмосфере дома что-то изменилось, хотя он и затруднился бы сказать, что именно. Конечно, он и сам приложил к этому руку. В передней возле лестницы уже не так сильно пахло гнилью. Открыв окна, он немного освежил годами не проветриваемый спертый воздух. Наверху слышался шум. Кто-то с грохотом открывал и захлопывал створки шкафов и ящики, видно, упорно и нервно что-то искал.

Несколько кошек следили, мяукая и выгибая спины, как Джонни поднимался по лестнице. Одна вышла ему навстречу — юная белая кошечка с серыми пятками; она, как это умеют некоторые кошки, мяукала, широко разевая рот. Он видел ее розовое нёбо и острые зубы, но не слышал ни звука. Джонни протянул к ней руку, но она, держась на расстоянии, изящно поднялась на задние лапы, так что он смог погладить лишь макушку.

Зайдя в гостиную, Джонни тотчас понял, что, пока он бродил по улицам Колвилла, Софи кто-то посетил. Он не только почуял запах табака, но и увидел окурок в блюдце, которое он вымыл два часа назад, и впервые в жизни рассердился, словно рачительная хозяйка, возмущенная тем, что люди не ценят ее усилий.

Кружась, словно мышь, по комнате, Софи аккуратно перекладывала вещи — она бы сказала: «Прибирала», — подумал Джонни. За время его отсутствия в комнате произошло множество мелких, но значительных перемен. Подушки с одного кресла переместились на другое, а в ящичках секретера теперь лежали тряпка для мытья посуды, солонка и пара очков без стекол. Софи включила обогреватель на полную мощность и выставила перед ним чашки с блюдцами, словно собиралась устроить на полу пикник. Два относительно чистых посудных полотенца, которые он оставил на кухне, украшали спинку дивана. Сама Софи тоже выглядела по-иному. Нарядилась в синее платье; правда, как заметил Джонни, она просто натянула его поверх всего, что было на ней раньше. Когда Джонни бодро ступил в комнату, она с тревогой подняла глаза.

— Я только что заплатила! — воскликнула она с дрожью в голосе. — А теперь моя сумочка куда-то пропала.

— Только что заплатила — за что? — спросил Джонни с подозрением.

— У меня есть расписка, — оправдывалась она, переводя взгляд на стол.

— Тебе ничего не надо платить, — сказал ей Джонни. — Это я.

— Кто это «я»? — спросила она не без колкости.

Джонни увидел свой блейзер, висевший на плечиках у пустого камина, и поторопился надеть его. В любую минуту Софи могла его выгнать.

— Я! — ответил Джонни осторожно. — Ты же меня знаешь.

На краешке стола лежала розовая расписка, аккуратно сложенная, свежая, чистенькая. Джонни взял ее и развернул. «Спайк», — прочитал он. Полагаться на Софи было невозможно, но Джонни не сомневался, что на этот раз она не ошиблась. К ней только что заходил кто-то, домохозяин или его посыльный, она заплатила за жилье и получила расписку.

— Сколько же ты платишь за дом? — спросил он и посмотрел на расписку. — Девять долларов. Должно быть больше.

— Ах, это ты! — внезапно вскрикнула Софи. — А я-то подумала, это хозяин. — Она заулыбалась. — Сейчас дам тебе чайку. Я помню, какой ты любишь. Уж этого я не забуду.

Джонни помахал распиской.

— Сколько же? — не отступал он.

— Я никогда не задерживаю, — произнесла Софи убедительно. — Плачу сразу же. Эррол всегда так поступал. Он, бывало, говорил: «А вы сделаете скидку, если я заплачу наличными?» Милый Эррол. Прирожденный джентльмен, другого такого поискать. Пойду поставлю чайник.

— Так ты помнишь, какой я чай люблю? — спросил Джонни без особого энтузиазма, а она улыбнулась ему в ответ так, словно меж ними была какая-то тайна.

Войдя вслед за ней на кухню, Джонни проверил тайник под раковиной. Все было на месте. Он открыл прибранный им ящик, чтобы положить расписку вместе с остальными, и обнаружил, что за время его отсутствия здесь тоже произошли перемены. Оранжевый блокнот, аккуратно сложенная бечевка и резинки исчезли. Расписки были на месте, но рядом с ними лежали провод для электрического чайника (откуда он взялся, неизвестно), моток ниток с засунутым внутрь карандашом и блюдце с апельсиновой кожурой.

— Где твоя сумочка, Софи? — спросил Джонни.

— Сумочка? — задумчиво повторила она. — Совершенно верно. Ведь я искала сумочку.

И она с тревогой огляделась.

Потом они искали сумочку — долго, упорно и безрезультатно. Сумочки нигде не было. Джонни проверил все полки, одну за другой, все шкафы, заглянул под кресла, за шторы и под подушки, но все было напрасно. Зато под подушкой он нашел два апельсина, в шкафчике в ванной — одну из кошачьих мисок. Он постоял над секретером, хмуро изучая содержимое одного из ящиков: выжатый тюбик из-под зубной пасты, плечики для пальто, обвязанные зелеными и оранжевыми нитками, одно-единственное старомодное металлическое бигуди, стеклянную мисочку с яичной скорлупой, набор иголок. Взятые по отдельности, они были достаточно невинны, но, собранные вместе, тревожили своей явной несовместимостью. Однако сумочки обнаружить не удалось. Джонни и не думал ее найти, хотя и продолжал настойчиво искать. Куда бы он ни шел, Софи семенила за ним следом, тревожась и оплакивая потерю.

— Моя сумочка, — повторяла она. — У меня в ней всё. Всё. А если моя сберегательная книжка попадет в чужие руки? Они могут забрать всё, что у меня есть. Всё.

Джонни и не пытался ей объяснить, что без ее подписи никто не сумеет снять деньги со счета. К тому же где-то неподалеку, возможно даже и на самой улице Маррибел, затаился домохозяин, который при желании вполне может подделать ее подпись. Джонни искал, а Софи все больше волновалась.

— Ах ты, Боже мой! — вздыхала она. — Боже мой... Боже мой...

В ее спальне Джонни решительно сдернул бирюзовый мех (это оказалось покрывало на двуспальную кровать с широкой шелковой бахромой) с большого прямоугольного предмета, который он заметил раньше, и с радостью обнаружил, что это был очень старый и очень громоздкий телевизор.

— По-моему, его надо держать в тепле, — призналась Софи, взглянув на телевизор с не меньшим удивлением, чем Джонни.

Он обрадовался, увидев, что она отвлеклась от мыслей о пропавшей сумочке.

— Давай перенесем его в гостиную, а? — предложил он. — Тут места так мало, не развернешься. Как говорится, кошки не прибьешь.

— Ну нет, этого я никогда не сделаю, — сказала Софи. — Люблю кисок, я их ни за что не обижу.

— А как там насчет чая? — спросил Джонни, малодушно переведя разговор.

— Прекрасная идея! — горячо поддержала Софи. То же, возможно, сказала миссис Эйнштейн, впервые услышав, как профессор размышляет о единой теории поля.

— Я помню, какой ты любишь, — добавила она с добродушным смешком и удалилась на кухню.

Перенося телевизор в гостиную, Джонни решил махнуть рукой на сумочку. Он вообще не знал, как следует поступить. Он не сомневался, что кто-то тут греет руки — заходит чуть ли не каждый день к Софи, берет деньги и оставляет ей расписки. Но как он должен поступить?

Обратиться в полицию? Этого Джонни сделать не мог. Софи вряд ли сможет сказать что-то членораздельное в свою защиту, а какой порядочный полицейский, взглянув на него, не заподозрит, что грабитель это он, Джонни, и есть?

«Значит, как, по твоим словам, ты познакомился с этой старой дамой? — нахмурясь, спросят они, разглядывая его физиономию и разбойничью шляпу. — Встретил на улице ночью? На автостоянке возле супермаркета? В три часа ночи? Понятно! А раньше ты с ней знаком не был? И пошел к ней домой? Странная история, правда?» Была тут и еще одна странность, которая беспокоила Джонни. Расписок было слишком много. Спайк приходил часто — почему же раньше он не воспользовался случаем и не украл сумочку? Почему он забрал ее именно сейчас? Ведь легче было бы устроиться по-другому? Пусть бы Софи каждый день ходила на почту и приносила домой деньги, а он бы их брал, когда захочет.

На улице темнело, в окне кухни то и дело мелькали отблески фар от бегущих мимо машин. Стоя на балконе, Джонни поглядел на соседний дом. Манекен исчез. Может, кроме манекена, там никого и не было? Свет там сегодня не горел, никто не ссорился. По крайней мере в том, что сумочка существовала, Джонни не сомневался. Однако, попытавшись припомнить, как она выглядит, он понял, что думает о сумочке своей матери. Размер и форма сумочки, принадлежавшей Софи, от него ускользали, он никак не мог восстановить их в памяти.

— Чай! — позвала Софи.

Вернувшись в комнату, Джонни принял из ее рук чашку кипятка и сомнительное печенье — не хотелось ни того ни другого. Немного погодя он приготовил себе и Софи скромный ужин. Со вчерашней ночи прошел целый день, и он наконец-то оправился от ее последствий. Он уже не чувствовал себя совершенно отравленным и начал мечтать о хрустящем картофеле, гамбургере или еще о какой-то простой, вкусной, сытной, пусть и не очень полезной, пище, после которой не надо мыть посуду. Его уже не мутило при мысли о пиве в веселой компании. Он накрыл на стол, поставил соль, перец и вазу с апельсинами. Усевшись рядышком на диване, они поужинали, глядя в телевизор. Софи наклонилась к Джонни, словно хотела поведать ему какую-то тайну.

— Прекрасное место, — доверительно шептала она ему, — обслуживают хорошо.

— Ты часто сюда приходишь? — спросил Джонни.

Она растерянно огляделась.

— По-моему, иногда хорошо есть не дома, — сказала она. — Кухня здесь хорошая и обслуживание прекрасное. Они очень внимательны.

Какой-то дефект в телевизоре делал изображение приплюснутым, оно укорачивалось из-за проходящей посреди экрана слепой полосы. Политики, модные ведущие, фермеры, дающие интервью об оленеводстве, искажались все без исключения, экран словно втягивал их в яркую полосу посередине, и они исчезали в небытие. Прошло всего два дня с тех пор, как Джонни в последний раз сидел перед телевизором, но ему уже казалось, что он видит экран впервые и никак не может оторвать от него глаз. Машины гнались, взлетали, горели, парочки обнимались, комиссии специалистов спорили, и время от времени в комнате Софи показывали преступления, волнующие весь мир.

— Мне мой старый черно-белый телевизор нравится, — самодовольно сообщила Софи.

В Центральной Америке произошло ужасающее землетрясение. Телеоператоры показали плачущих мужчин и женщин, которые искали своих детей. Но через минуту уже демонстрировали конкурсы красоты. С улыбкой вышла высокая молодая женщина — телевизор Софи подсобрал ее в складки в районе пупка.

— На ней не очень-то много надето! — хихикнула Софи. — Ах, Боже мой, Боже мой, вот напасть-то!..

Такого странного вечера Джонни еще не выпадало: почему-то он волновался, будто ждал чего-то, и в то же время безумно скучал. Он и Софи сидели по углам дивана, словно держатели для книг (только ни книг, ни чего другого, что стоило бы держать, между ними не было), и не отрываясь глядели на экран, а вокруг неслышно кружили кошки. Вдруг за окном послышались громкие звуки кошачьей баталии — вся комната мгновенно ожила. Кошки попрыгали на спинку дивана, стараясь выглянуть в окно.

Софи спрятала пачку печенья под подушку. Время от времени, когда ей казалось, что Джонни не смотрит в ее сторону, она вынимала печенье и тайком съедала его, стараясь жевать потише. Взглянув на нее искоса, Джонни увидел, что она вынула изо рта челюсть и с недоумением рассматривает ее. Он быстро отвел глаза. Наконец она поднялась и объявила, что идет спать. Произнесла это так, словно они долго спорили и Джонни пытался ее отговорить.

— Давай, давай, отправляйся, — бодро отвечал Джонни.

Ведущий в это время объявлял, что во время короткой паузы перед следующей программой выступит исполнитель народных песен.

— Тебе надо как следует выспаться, чтобы завтра быть покрасивее.

Софи сурово взглянула на него.

— Я запираю дверь! — объявила она. — Не думай, что тебе все дозволено.

— Нет, конечно, — согласился Джонни. — Запри ее получше. Так тебе будет спокойнее.

— Ты человек добрый, я знаю, — оттаяла Софи. — Только родня у тебя такая ненадежная...

— Да, знаю, — кивнул Джонни. — Дядя Брюс.

— Дядя Брайен, — мягко поправила она.

— Да, правильно! Вдруг выпало из памяти. Я еще посмотрю, Софи.

— Смотри сколько хочешь, — великодушно разрешила она, глядя на телевизор.

— Спокойной ночи, — пожелал ей Джонни.

Так было безопаснее.

Софи ушла в свою спальню; через минуту он услышал: она забаррикадировала дверь.

Приплюснутые фигурки плясали на экране. Он их перегибал пополам, всасывал, а потом презрительно выплевывал. Джонни напряженно следил за ними — в окружившем его загадочном мире любая мелочь могла иметь значение, только бы суметь ее разглядеть.


Глава восьмая


И снова Джонни проснулся в доме Софи. На этот раз, даже не открывая глаз, он точно знал, где находится. Лежа в грубоватой шерсти одеял, он смотрел на полосатый блейзер, свисавший с уголка каминной полки, на стоявший поодаль плеер, на перекинутые через спинку стула джинсы. Рядом с кроватью на полу лежала «История ангелов», раскрытая на титульном листе с именем Бонни. В это утро Джонни почудилось, что она где-то рядом, таинственная, призрачная, все еще недоступная, в окружении розовых расписок, пропавших сумочек, тополя у реки и Нева Фаулера.


Нев навалился на него с такой силой, что Джонни почувствовал, как сквозь школьный джемперу него на спине отпечатывается грубая кора деревьев. Костлявые колени Нева врезались ему в бедра. Холодящее лезвие ножа коснулось горла. С высоты своего роста Нев как-то странно уставился Джонни в глаза, враждебно, но в то же время и зачарованно. «Если кому проболтаешься, убью», — пригрозил Нев пронзительным голосом.


— Попробуй, — произнес Джонни вслух, лежа в пыльной спальне дома Софи, и широко улыбнулся. Пора вставать и думать о предстоящем дне.

«Та ли ты овца, какой хочет видеть тебя Господь?» — спросил он себя, выбираясь из постели. Разглядывая ржавые пятна высохшей крови на груди рубашки, он понял, что никогда в жизни ему так не хотелось переодеться во все чистое.

Покачав головой, он проследовал в ванную, вычистил новой щеткой зубы и критически изучил себя в зеркале. Один глаз, окруженный густой синевой, выглядел так, словно его подбили в последнюю минуту, на прощание. Остальные синяки приобрели желто-зеленый цвет.

— Где-то там, за радугой... — пропел Джонни в зеркало.

Вид у него был ужасный: мало того, что весь в синяках, так еще и не брит. Но бритвы не было. Не принять ли ванну? А переодеться во что? Он решил подождать, ведь днем он уже наверняка будет дома. Стало не по себе, когда подумал о матери: небось беспокоится, куда это он пропал. Все же он припрятал свою новую зубную щетку, чтобы Софи не нашла ее и не использовала в каких-то своих жутких целях, а потом вышел на площадку и, отворив дверь в гостиную, заглянул в нее. Шторы были задернуты; казалось, что на дворе — раннее утро. На столе распласталось что-то красное, бесформенное. На миг Джонни почудилось, что одна из кошек попала под машину и влезла на стол, чтобы закончить там свои дни. Но потом разглядел, что это была неизвестно откуда взявшаяся сумочка Софи. Джонни растерянно посмотрел на нее и шагнул через порог, но тут услышал какой-то шорох и бормотание на полу на уровне своих колен. Он глянул — и, забыв о чудесном появлении сумочки, вылетел на площадку, захлопнув дверь и прижавшись к стене, словно сыщик в детективном фильме. Кровь бросилась ему в лицо — впервые за много лет. У него даже кожа под волосами покраснела.

За дверью Софи, стоя на карачках и опустив голову, скребла, как собака, пол; на ней не было ничего, кроме шляпки и распустившейся трикотажной рубахи. Увидев ее, Джонни тотчас отвел глаза, но почему-то ему показалось, что за ней волочится длинный и гладкий, как у крысы, хвост.

— Ах ты, Боже мой, Боже мой, — бормотала Софи, — вот напасть-то...

За последние годы Джонни навидался обнаженных женщин в кино, в журналах и на фотографиях, которые в школе передавали из рук в руки. Он даже видел пару живых голых девушек. Он был уверен, что уж его-то женским телом не смутить, но тут понял, что все зависит от возраста женщины. Один взгляд на обнаженный зад Софи — и он возмутился. Он пришел в ярость, словно Софи намеренно сыграла с ним гадкую шутку. Нет уж, это он не обязан терпеть!

Несколькими ступеньками ниже полосатая кошка устремила на него презрительный взгляд, а потом задрала заднюю лапу и принялась вылизывать хвост. Кошка была так спокойна и с такой уверенностью занималась делом, что Джонни устыдился своего смятения. А вдруг Софи упала, мелькнуло у него в голове, и повредила себе что-нибудь? Осторожно приоткрыв дверь, он снова заглянул в гостиную, стараясь не глядеть прямо на Софи. Крысиный хвост оказался шнуром от тостера, который Софи волочила за собой. Теперь она пыталась воткнуть вилку в розетку: криво зажав ее в руке, она с силой тыкала в стену, сердясь, что вилка никак не входит. Казалось, будто она пытается прикончить какого-то маленького, но упорного зверька. «Она ужасно рискует, — испугался Джонни, — в любую минуту ее может ударить током, нужно поскорее вмешаться».

— Софи! — завопил он. (Она подпрыгнула.) — Сию же минуту перестань! Это опасно.

— Но она никак не включается... Эта штука, которая должна меня греть, — жалобно вскричала она.

Прямо за ней стоял обогреватель, но она на него даже не взглянула.

— Это всегда делал Эррол, — прибавила она. — Не знаю, куда он подевался.

— Ты не то включаешь, — сказал Джонни с досадой. Нет, это просто невыносимо! — Эррол умер. Остался один я.

Она его напугала. Собственный голос показался ему самому бесчеловечным, а услыхав собственные слова «Остался один я», он снова почувствовал тревогу. Это была правда — и она ему ужасно не нравилась. Софи протянула к нему руку, чтобы он помог ей подняться с пола. И Джонни не колеблясь взял ее за руку.


Пять лет назад он тоже протянул руку — вскарабкавшись вверх по склону, оставив позади страшный выступ, с которого он увидел тело своей сестры, лежащее внизу среди змеящейся пены. «Они обвинят меня, — думал он в отчаянии, — последние месяцы Дженин вечно меня во всем винила, и родители редко ей возражали». «Не огорчай Дженин», — снова и снова предупреждали они его. Джонни протянул руку Бонни, склонившейся к нему из-за цепи, огораживающей опасное место. «Ах, Джонни! — воскликнула она. — Я думала, ты тоже сорвешься». А немного позже, видя, как он трясется и что-то лопочет, словно испуганная обезьянка, она вдруг вскричала: «Перестань! Перестань!» И, хотя ему было уже четырнадцать, обняла его, как малого ребенка. Он обнаружил, что ее тоже бьет дрожь; ощутил и запомнил тепло ее кожи цвета темного меда и округлость грудей, за набуханием которых втайне следил последние три года (потом ему было немного стыдно, что в такую минуту он это заметил). «Это я виноват? — ужаснулся он. — Они скажут, что я». Она посоветовала: «Не говори им. Скажи, что ты был здесь со мной». Это был последний совет пифии. Через несколько минут она швырнула свой перстень. Змея, свернувшись кольцом, мелькнула и, крутясь, исчезла в заходящих лучах солнца.


Однако на этот раз руку протянула Софи — настал его черед быть спасителем. На свете, конечно, немало протянутых за помощью рук; когда же тебя берут за руку, приходится помогать, как тебе помогали когда-то. Что ж, он поднял Софи с пола. При всей своей худобе она оказалась на диво тяжелой.

— Эррол умер?! — громко повторила она, скорее с удивлением, чем с грустью. — Я рада, что ты мне сказал. Мне нужно знать. Эти люди, что живут рядом... Они мне ничего не говорят.

Но тут же помрачнела и замкнулась.

Она не выпускала его руки — пальцы у нее были невероятно узловатыми. «Может, у нее артрит, — подумал Джонни, — может, ей и сжимать-то их больно». И он с тревогой глянул на ее предплечье, костлявое, худое, не толще круглых блестящих ручонок, которыми порой обвивали его шею двойняшки.

— Знаешь, он был хорошим мужем, — задумчиво проговорила Софи и пристально посмотрела на Джонни, видно пытаясь удержать в памяти ускользающий образ Эррола. — Тебя я никогда не забывала, — словно извиняясь, прибавила она, — но Эррол был прирожденный джентльмен.

— Послушай, Софи, — взмолился Джонни, — надень на себя что-нибудь! Будь прирожденной леди. Ведь ты замерзнешь.

Близость ее старой плоти отталкивала, едва ли не пугала — это был до того естественный инстинкт, что заглушить его Джонни не мог, хотя и стыдился этого чувства. К тому же даже в шляпке, похожей на горшок, и распустившейся рубашке Софи каким-то образом умудрялась выглядеть чуть ли не изящно.

— Пойду найду твою одежду, — сказал Джонни, скидывая блейзер и набрасывая его Софи на плечи.

Зайдя в спальню, он принялся торопливо искать, но вчерашнее ее платье исчезло, как сквозь землю провалилось. Можно было подумать, что в доме Софи, словно в научно-фантастическом романе, возникло некое пространство, какой-то зазор между измерениями, куда рассеянная пожилая леди совала то сумочку, то одежду.

Софи следила за ним с порога, мрачно хмуря свои почти исчезнувшие брови. Ее осуждающий вид действовал Джонни на нервы.

— Знаешь, мне совсем не хочется это делать, — сказал он. — Где твоя одежда?

— Не очень-то приятно, — отозвалась Софи, не отвечая на его вопрос, — когда твои вещи трогают.

— Да не хочу я их трогать! — отрезал Джонни. — Ты посмотри на себя: стоишь раздетая, так ведь и простудиться можно. Я бы своим сестренкам не разрешил так стоять.

— Нет у тебя никаких сестренок, — заявила Софи. — Я все твое семейство знаю.

Ее гардероб был битком набит всякой одеждой — блузками, платьями, какими-то потрепанными жакетами, — при всем желании больше туда ничего не втиснешь.

— Это мои вещи, — заявила Софи. — Тебе ни одна не подойдет.

Тут Джонни осенило.

— Послушай-ка! А почему бы тебе не принять ванну? — предложил он. — Ведь это совсем просто, а? А ты в этом, черт возьми, нуждаешься.

Не дожидаясь возражений, он поспешил мимо нее в ванную и отвернул оба крана. Из них с шумом хлынула рыжая от ржавчины вода. Видно, ее не включали очень давно. Джонни мрачно смотрел на воду: постепенно она светлела. Из крана лилась мощная горячая струя — похоже, Эррол в свое время здесь неплохо потрудился. На шкафчике Джонни заметил запыленную банку с солью для ванн и быстро высыпал чуть не четверть в воду. Ржавые подтеки возле кранов исчезли, душистая бирюзовая пена поднялась над пожелтевшей эмалью.

Софи с блейзером на плечах проследовала за Джонни в ванную и посмотрела на пенящуюся воду. Недовольное лицо преобразилось; она зачарованно, чуть ли не с нежностью глядела на бирюзовые пузырьки.

— До чего красиво, правда? — восторженно вскричала она.

— Ныряй, Софи, — сказал Джонни. — Всё в полном твоем распоряжении.

— Могу с тобой поделиться, — предложила Софи и снисходительно улыбнулась.

— Нет, нет, это все твое, — быстро возразил Джонни. — Давай же! Прыгай! А я принесу тебе одежду.

Но Софи опустила пальцы в ванну и заявила, что вода слишком горяча. Джонни проверил и с укором посмотрел на нее.

— Совсем не горячая, — объявил он. — Чуть теплая. Давай же! К чему откладывать?

Но тут же понял, что ее пугает не температура воды, а высокие края ванны. Она не могла в нее забраться, а помочь, кроме него, было некому. Джонни громко, со стоном, вздохнул и, усмехнувшись, сказал вслух:

— Что ж, почему бы и нет? Дальше уж бояться нечего. — И протянул ей руку. — Ну-ка, хозяйка, раз-два-три!

Робко вытянув ступни с выступающими шишками, Софи ступила в ванну, высоко подняв его руку, словно танцевала менуэт. Переступив с ноги на ногу в изумрудной воде, она повернулась и, все так же изящно держа его руку, церемонно произнесла:

— Весьма вам признательна.

Джонни, с улыбкой отведя левую руку в сторону, слегка поклонился ей в ответ.

Опустившись в бирюзовую пену, Софи наконец разжала пальцы, боязливо сжимавшие его руку.

— Вода точь-в-точь как надо! — воскликнула она, плеская водой на свою серую рубашку, всплывавшую вокруг нее.

— Ну-ка! Снимем с кролика шкурку, — сказал Джонни.

Так всегда говорил отец, когда они с Дженин были крошками и раздевались перед камином. Стянув с Софи рубашку, Джонни вдруг ощутил, как его заливает волна теплого чувства к отцу. В последнее время отец, не зная, как выразить свою привязанность к сыну, чаще всего сердился или критиковал его, но когда Джонни был маленьким, отец был таким добрым и всегда умел успокоить. Он любил маленьких детей, а не огромных растерянных сыновей. На шее у Софи висели на тесемке ключи. Джонни осторожно снял их и положил на мыльницу возле раковины.

Вчера он отнес в ванную три куска мыла, но во время своей оживленной деятельности в его отсутствие она их, видно, куда-то прибрала. Поразмыслив минутку, он направился в кухню, где обнаружил один из них на блюдце в холодильнике. Он отнес его Софи вместе с мочалкой и полотенцем, которое показалось ему чище других.

— Помойся как следует! — наказал он ей, словно строгий родитель. — За ушами потри! И во всех других местах!

И на этом удалился.

Выйдя из ванной, он упал в кресло, чувствуя, что хорошо потрудился. Минуты две сидел с закрытыми глазами, не двигаясь. Потом вскочил, раздвинул шторы и снова принялся искать одежду. В спальне его опять охватило желание навести в этом хаосе хоть какой-то порядок. Странно, дома его всегда считали источником беспорядка. Здесь же, напротив, он все раскладывал по местам и знал, где что найти. Он вынес на балкон постель Софи, сначала одеяла и простыни, затем матрас. Разложив матрас на перилах, он увидел на нем мокрое пятно, формой напоминающее Африку. На миг ему почудилось, что оно и размером почти такое же.

Джонни облокотился на перила и строго посмотрел на пятно, но оно не исчезло. В ужасе он схватился за волосы (извечный жест отчаяния!), а потом взглянул на небо, чтобы проверить, какая сегодня погода — раньше у него не было времени ею поинтересоваться. День выдался приятный, но не жаркий. Матрас быстро не высохнет. Подумав, он перевернул матрас, но пятно проступило насквозь, на другой стороне напоминая скорее Южную Америку. «Миграция континентов», — подумал Джонни, с опаской берясь за электрическое одеяло, хотя оно и не было включено. Одеяло оказалось не только мокрым, но и местами протертым. Невидимый разрушитель не пощадил даже постели Софи. Решив наконец, что уличный воздух, пусть и с примесью выхлопных газов, постели не повредит, Джонни оставил ее на балконе и продолжил поиски. Он выбрал полосатую юбку и пеструю блузку, на которой пятна не слишком выделялись. Разыскивая чистое белье, он открыл ящик дубового комода, на котором стояло широкое зеркало, и обнаружил, что он набит какими-то странными вязаными вещами — ночными кофтами, севшими джемперами, крошечными рубашками (как они могли налезть даже на Софи, непонятно!), широкими панталонами с резинками внизу. Выбирая белье почище, Джонни вдруг наткнулся на двадцатидолларовую бумажку. Всего в комоде обнаружилось сто двадцать долларов — часть из них была завязана в носовой платок, запятнанный кровью. Он выпрямился, пропуская банкноты сквозь пальцы. «Я мог бы заплатить себе за то, что помог ей помыться, — мелькнуло в голове, — или просто забрать их. Никто ведь не узнает».

— Софи, — позвал он, пересчитывая деньги. — Как ты там? В порядке? Каждый раз, когда он считал деньги, ему все больше казалось, что они принадлежат скорее ему, чем Софи.

— В порядке, — отозвалась она из ванной. — Я уже совсем чистая.

В конце концов Джонни сунул деньги обратно под мягкие вещи. Особой радости от того, что преодолел искушение, он не испытывал. «Я просто тронулся, — подумал он, подходя к двери в ванную. — Эти деньги лежат здесь без всякого проку». Он забарабанил в дверь ванной.

— Ты в пристойном виде? — А про себя подумал: «Вряд ли, однако надо же как-то предупредить, что он собирается войти».

— Не знаю, — с сомнением протянула она, словно он задал чрезвычайно трудную загадку.

Шагнув в ванную, где сильно пахло душистой солью, Джонни положил одежду на опущенную крышку унитаза и, отвернувшись, помог Софи выбраться из ванны с той же церемонностью, с какой помогал ей залезть в нее.

— Вы очень добры, — поблагодарила Софи.

— Мы бы с тобой в танго хорошо гляделись, — сказал Джонни, набрасывая ей на шею тесемку с ключами и торопливо завертывая в большое мохнатое полотенце.

— Люблю старомодные танцы, — призналась Софи. — Знаешь, Эррол прекрасно танцевал. Он любил фокстрот.

— Не сомневаюсь, — засмеялся Джонни.

Софи последовала его примеру и тоже рассмеялась. Они посмотрели друг другу в глаза, Софи — столь же простодушно, хотя и не без тени кокетства, как и двойняшки (правда, в последнее время даже они порой прикрывались полотенцем и кричали: «Не гляди!»).

Джонни показал Софи принесенную им одежду и поспешил на кухню, чтобы приготовить завтрак. Только он начал искать хлеб, как в ванной послышался звук падения и крик. Джонни рванулся к дверям.

— Софи! Софи! Ты в порядке?

— Ой, как больно! — простонала она в ответ.

Скрипя зубами и чертыхаясь, Джонни ворвался в ванную. Софи сидела на полу — панталоны запутались у нее в ногах.

— Да ты перекрутила свои штаны, — воскликнул Джонни. — Что бы ты делала без меня?

Слова отозвались сигналом тревоги в его ушах.

— Сильно шлепнулась, — пожаловалась Софи, морщась от боли и потирая, как это делают дети, ушибленное место. Она даже не пыталась бодриться. — Ой, как больно.

— Вот, держи, — сказал Джонни, встряхнув панталоны. — Зачем ты носишь такие... такие большие?

— Я не люблю, когда в обтяжку, — сказала Софи и опять протянула ему руку.

Он нагнулся, чтобы помочь ей надеть панталоны, — она положила руку ему на спину.

— Слушай, Софи, я тебя предупреждаю, — произнес Джонни. — Будь осторожнее, ведь дальше ты все будешь делать сама. Ты же не хочешь, чтобы я тебя одевал. Я ведь в дядю Брайена, и все такое.

— Нет, конечно, — сказала она с негодованием, но потом все испортила, насмешливо хихикнув.

«До чего я докатился?» — спросил себя Джонни, чистя апельсин и разделяя его на дольки.

Последние год-полтора он пользовался дурной славой среди друзей родителей: его считали парнем шальным и опасным; он удивлялся, но в то же время чувствовал себя польщенным. Он не хотел превращаться в человека, который тревожится о мокрых матрасах, ваннах и завтраках; его бесила овладевшая им тревога за Софи. Ее дом казался ловушкой, готовой вот-вот захлопнуться.

«Я должен выбраться отсюда», — подумал он.

Дважды он совсем было уходил. И оба раза что-то его останавливало. Все больше и больше казалось, что это он должен приглядывать за Софи, он и никто другой, спасать ее от недоедания, от опасности, от грязи, даже от собственного дома, грозящего ее жизни. Она может попасть под ток, налететь на кошку, споткнуться об изодранный ковер и раскроить себе череп. Джонни так и видел, как она лежит внизу возле лестницы, а из головы сочатся на пол остатки памяти. Пятно на полу будет совсем небольшим — памяти у Софи почти не осталось. Джонни стал намазывать маслом хлеб и чуть не порезал себе палец, ослепленный этим видением.

«Во что бы то ни стало надо выбраться отсюда, — подумал он снова. — Какого черта!»

«Но ведь встреча с ней — знак, — произнес кто-то у него в голове. — А с этим надо считаться». Джонни всегда охотно верил во всякие знаки и предзнаменования и сердился, когда на них не обращали внимания. Спустя неделю после гибели Дженин он вернулся в заповедник и, вспоминая сверкающий полет перстня, несколько дней искал его...

Джонни заставил себя вернуться мыслями к Софи. Он понял, что одеться для нее теперь — целое дело и что она не мылась потому, что так оно было безопаснее. Джонни прошелся чечеткой по кухне, глядя на свои ноги, которые все еще прекрасно помнили, что они умеют, и отбивали дробь сами собой, без всякого усилия с его стороны.

— Цып-цып-цып-цыпленок-цыпа! — пропел он им тихонько.

Конечно, он понимал, что их проворство — дар временный, которого когда-нибудь не станет. В эту минуту в комнату вошла прилично одетая Софи и с удивлением посмотрела на него.

— У меня нет этих... как же их?.. Ну, этих штук, — сказала она. — Знаешь, тех, что на ноги надевают.

«Верно, она имеет в виду чулки», — предположил Джонни.

— Забудь о них и посмотри-ка сюда, — и указал ей на стол, на котором стоял завтрак.

Софи просияла.

— Выглядит чудесно. Ты так добр ко мне. Ты очень хороший.

— Мог бы быть и получше, — возразил Джонни, но она, взглянув на него со снисходительной улыбкой, успокоила:

— Для меня ты достаточно хорош.

Пока Софи завтракала, Джонни положил матрас обратно на кровать, накрыв мокрые пятна полиэтиленовым мешком для мусора. Простыни, которые он обнаружил на кухне в шкафу, были все в дырах, но он, выбрав ту, что поцелее, застелил постель. Потом, решительно подавив мысли о деньгах, спрятанных в доме, поднялся наверх, нахлобучил шляпу, пристегнул к поясу плеер, повесил на шею наушники, рассовал по карманам кассеты и бумажник. Он решил оставить у Софи свою зубную щетку — как некий сувенир о мимолетном пребывании в этом доме. Напоследок заварил чай и налил Софи чашку настоящего чая. Молоко из холодильника куда-то исчезло, но Джонни быстро обнаружил его в шкафу между двумя стопками блюдец.

— Сейчас налью тебе чашечку, — живо проговорила Софи, когда он поставил перед ней чашку с чаем.

— Потом, — ответил Джонни виновато. — Послушай, Софи! — прибавил он серьезно.

Она вопрошающе взглянула на него. Рот у нее был набит хлебом.

— Нет, ничего, — произнес он со вздохом. — Просто... знаешь... смотри себе под ноги, когда идешь, и все такое.

Он шагнул мимо нее к двери, вышел на площадку и легко сбежал по лестнице вниз. Кошки следили за ним, цинично усмехаясь в усы. Они-то знали, что он просто дезертировал.

Внезапно его осенило: должны же быть люди, которые присматривают за такими, как Софи, это их работа, и к тому же Софи может им платить. Он где-то читал про комиссию по делам престарелых или как там она называется. На душе у него полегчало. «Я ведь не прикарманил эти деньги, — напомнил он себе. — А мог бы».

Джонни взялся за дверную ручку, повернул ее, шагнул на тротуар, но, прежде чем закрыть дверь, помедлил и с досадой оглянулся. «Давай же, — сказал он себе, — кончай, решись наконец и захлопни эту дверь». Из дома он выбрался, теперь надо выйти из его поля, отдалиться на расстояние, чтобы дом не притянул его обратно.

— Спокойно, — произнес он вслух.

Слегка потянулся, зевнул и двинулся не торопясь в сторону почты. Он шел навстречу потоку машин, мчавшемуся по улице, — может, это нарушит магию ее дома, как бывает, когда обойдешь церковь против часовой стрелки... А может, наоборот, по часовой стрелке? Судя по всему, он правильно рассчитал — ничто его не остановило, никто его не окликнул. Он уходил, унося с собой все, что при нем было. С каждой секундой он все больше и больше приближался к свободе.


Глава девятая


Хотя поначалу Джонни шагал решительно, будто ничто не связывало его с домом Софи, у железнодорожного перехода он остановился и нервно оглянулся.

В это утро и на этом расстоянии дом был просто старым зданием, которое выделялось разве что краном, но даже и кран выглядел всего лишь украшением, способным вызвать улыбку — и только. За домом Софи виднелся второй дом с пустым балконом. Джонни уже не казалось, что он переместился в какое-то заколдованное пространство, в город, который только похож на настоящий.

У него словно камень с души свалился. Хотелось заплясать от радости. Он и заплясал, двигаясь вперед небольшими переходами, молча переступая с пятки на носок, напевая про себя и выстраивая сложный рисунок из одинарных, двойных и тройных перебивок. Люди, сидевшие в вытянувшихся длинной чередой у светофора машинах, следили за ним без улыбки. Джонни убыстрил темп, помахал им обеими руками и оставил позади, прыгнув на гравий возле линии и пройдясь там вперебивочку. Его восхищала обыденность окружающего мира. Он уходил приплясывая от заколдованного места — дом Софи с его кошками, грязью и запустением оставался позади.

В конце концов, если это будет действительно необходимо, он станет искать Бонни целенаправленно, разумно. А пока можно вернуться к обычной жизни — стать человеком, а не нащупывающим путь рогаткой лозоходцем. Всего в нескольких милях отсюда стоит простой дом, где жизнь идет как надо, где его встретят с радостью — там у него две сестры, одна собака, одна кошка, сыр лежит в холодильнике, а не в мыльнице. Если он и прожил в доме Софи пару безумных дней — что ж, там по крайней мере теперь чище, уютнее и еды вдоволь. В голове роились всевозможные планы. В такие минуты все казалось возможным.

«Найду себе работу, — размышлял он. — Я на все согласен, на все! Что предложат, то и возьму».

И все же, переходя полотно, поглядывая на тарахтевший мимо него белый фургон, он на миг замедлил шаги: вправе ли ты отвернуться от колеса фортуны, если оно подбрасывает тебе магические случайности, с которыми ты не желаешь связываться? (В фургоне, как ему показалось, сидели трое, но отражения домов, скользившие по ветровому стеклу, помешали разглядеть лица. Все же...)

Вдруг впереди чем-то вкусно запахло. Он тотчас понял, что это хрустящий картофель. Старый паб «Колвилл» открыл свои двери посетителям. Туда он и направится; он был свободен, и ему до смерти хотелось простой, вульгарной пищи. Весь день в его распоряжении. Надо отпраздновать возвращение к реальной жизни. Он перешел дорогу и вошел в паб. В это время дня народу было немного, и он с удовольствием огляделся — все просто, никаких излишеств, всяких там цветных витражей или роскошных ковров, которые нравятся представителям фирм и их женам. Стойка и бар за ней сверкали, словно сцена в театре пантомимы, обещая всяческие удовольствия и превращения. Бутылки многократно отражались в прикрепленном сзади них зеркале. В меню сообщалось, что в баре имеются горячие сандвичи и закуски. За стойкой, опустив пивной шланг с «револьвером» в кружку, стоял бармен. На миг Джонни перенесся в мир вестернов (Питер выхватил кольт и выстрелил. Янтарное пиво ударило струей противнику в грудь, и Дьявол Жажды, смертельно раненный, упал. Питер Пивной Кольт не знает равных в быстроте реакций!). Солнце светило в окно, играло в ручках наполненных золотистым пивом кружек, так что казалось, будто они брызжут чистым золотом. Несмотря на радостное возбуждение, переполнявшее Джонни после бегства от наваждения, связанного с домом Софи, он все же не забыл о своих добрых намерениях и планах на ближайшее будущее. Он твердо решил соблюдать осторожность. Подойдя к бару и заказав лимонад, он почувствовал себя сильным, словно герой старого ковбойского фильма. Здесь, в пабе «Колвилл», царил золотой Запад. Взяв стакан и бутылку с лимонадом, Джонни уселся за угловой столик и выпил за возвращение к нормальной жизни. Немного погодя из кухни крикнули, что заказанные им хрустящий картофель и сандвич готовы, и он подошел к стойке, где в отсутствие посетителей бармен читал журнал яхт-клуба. Джонни отнес поднос на свой столик. Картофельные чипсы пахли так заманчиво, легкие, хрустящие, соленые, первая партия в этот день. Кто-то оставил на столе газеты, и он принялся читать, с удовлетворением пробегая привычные желчные споры о муниципальных отчислениях и загрязнении реки, сагу о Хинеранги Хотейни (всё еще на свободе), сообщения о конце одной большой городской фирмы и слиянии других. Он уже заканчивал чипсы, наслаждаясь их нежным соленым вкусом, когда бармен рассеянно протянул руку и включил стоявший рядом с кассой транзистор. Бар огласила отрывистая музыка. Это была песня той самой группы, чью пленку он слушал на своем плеере; только, конечно, теперь ребята пели не для него одного, а для публики.

Джонни, приготовившийся уходить, до того удивился, что даже потрогал наушники, дабы убедиться, что они висят у него на шее, а не надеты на голову. Ему казалось, что эти голоса поют только для него; впрочем, так оно и было — в доме Софи.

— МЫ ПРИШЛИ ЗА ТОБОЙ... ОТВЕСТИ ТЕБЯ К ДОМУ... — пели они, что должно бы успокаивать, но, напротив, звучало мрачно. Джонни глянул в сторону транзистора, грустно улыбнулся, шагнул к двери, но тут же замер и уставился на него. Внутри что-то сжалось.

— ДОРОГА ЗОВЕТ, — пели голоса, но Джонни уже их не слушал. Он пристально рассматривал стоявший возле кассы кремовый транзистор, а потом наконец двинулся с места, но пошел не к двери, а к стойке. Словно обреченный на гибель ковбой, он приблизился к стойке и, положив на нее деньги, заказал еще одну бутылку лимонада. Бармен потянулся за бутылкой, а Джонни взял транзистор и повертел его в руках.

— Откуда это у тебя? — спросил он, следя за тем, чтобы голос его звучал небрежно и чуть свысока. Однако в его тоне чувствовалось обвинение.

Приемник как две капли воды походил на транзистор Софи, легкий, недорогой и такой же хрупкий в пластмассовой коробке, как сама Софи в своей рубашке. На месте ли деньги под раковиной, он проверил, сумочку ее искал, но вот про приемник совершенно забыл.

— Купил вчера вечером, — ответил бармен. — Ребятишкам. Забыл взять домой.

Он немного стыдился, что корпус у транзистора такой женский, кремовый с золотом.

— Если поставить новые батарейки, звук будет ничего, правда?

— Вчера вечером? — переспросил Джонни. — у кого это ты купил? Его голос прозвучал слишком резко. Бармен покосился на него с подозрением.

— А тебе-то что? — отозвался он.

— Да нет, мне просто любопытно. — Джонни старался говорить небрежно. — Модель старая. У моей... у моей бабушки был такой же.

Бармен откупорил бутылку с лимонадом и пододвинул ее к Джонни, но не прибавил больше ни слова.

— У кого-то из местных купил? — не сдавался Джонни.

— Обменял на кружку пива, — сказал бармен. — Он же ничего не стоит.

— Да ты, я вижу, рисковый, — заметил Джонни. — Торгуешь из-под прилавка?

— Ты что, легавый? — спросил бармен.

Джонни засмеялся.

— Брось! Разве я похож на легавого? — произнес он с вызовом.

— По виду никогда не скажешь. Теперь им приходится всяких к себе брать.

— Нет уж, спасибо, — воскликнул Джонни.

Он не сомневался, что приемник принадлежит Софи, но как это доказать? Не мог же он предъявить в качестве свидетельницы Софи. И все же приемник, неожиданно всплывший в пабе, подтвердил его подозрение, что кто-то систематически обирает Софи (разве у него не было такой же мысли?). Все это сбило радостное возбуждение. С бутылкой в руках он пошел к своему столику.

— Я знаю парня, который продал мне этот транзистор! — крикнул ему вслед бармен. — Он вечно здесь ошивается.

Джонни кивнул и поднял вверх руки в знак того, что сдается. Бутылку он держал в правой руке и чуть не залил себя лимонадом.

Внезапно в бар повалил народ. Через несколько минут зала наполнилась. Джонни кинул взгляд на часы. Половина двенадцатого. Может, люди, работающие во всех этих фирмах и фабриках, мало-помалу расползавшихся по окраине Колвилла, забегали сюда во время обеденного перерыва. Одни заказывали еду с бутылкой пива или стаканом вина и усаживались за столики, другие покупали картофельные чипсы и сандвичи в пакетах и уходили. Джонни сидел, запустив обе руки в волосы. Предположим, он пойдет в полицию и заявит, что Софи подвергается ограблению, предположим, ему поверят. Но что они могут сделать? Поставить возле ее дома полицейского? Да Софи скорее пожалуется на то, что полицейские ее допрашивают, чем на исчезновение транзистора. Интересно, а можно подать жалобу за кого-то? Должно же где-то быть место, куда он мог бы обратиться и где ему сказали бы, кто должен приглядывать за Софи.

Он сидел и размышлял обо всем этом, как вдруг по его столику скользнула тень. Кто-то шел к нему мимо окна, кто-то остановился, выжидая, пока его заметят, и, наконец, заговорил.

— Гляди-ка! Да это Цыпленок Дарт! — удивленно вскричал чей-то голос.

Впрочем, удивление было наигранным. Джонни тотчас узнал этот бодрый, самоуверенный тон. Он поднял глаза и увидел мускулистого парня, чуть старше и выше, чем он, с крутым шишковатым лбом, нависшим над быстрыми карими глазами, узким подбородком и мягким губастым ртом. Светлые волосы стояли на макушке торчком. Это тем более бросалось в глаза, что по бокам волосы были обриты, а на макушке отросли и фонтаном распадались в стороны. Перед Джонни стоял Нев Фаулер, гроза его школьных лет, и хотя на этот раз волосы у Нева были обесцвечены, а у Джонни — нет, Нев оставался все тем же Невом. Он уже ясно давал понять, что Джонни для него — все тот же мальчишка из цыплячьей рекламы, самой судьбой предназначенный ему в жертву.


Глава десятая


— Раздавим бутылочку? — предложил Нев, взмахнув бутылкой с пивом, совсем как Софи накануне — бутылкой с молоком. — В память о прежних днях.

И он улыбнулся — хитро, доверительно, немного стыдливо, словно признавая давнюю вину и ожидая прощения.

Да, Нев умел при желании быть приятным, и даже в юморе ему не откажешь. Хотя Джонни юмор Нева никогда не смешил, другие, помнится, ценили его, даже учителя. Улыбаясь Неву в ответ, Джонни почувствовал, что сердце на миг сжалось от былого страха. Говорят, так люди, лишившиеся ноги, чувствуют, как свербят пальцы, которых уже нет. Но это прошло. В его памяти Нев был страшнее, чем на деле. Конечно, с их последней встречи Нев вытянулся и окреп. Но ведь и Джонни во многом изменился, о чем Нев даже и не подозревал. Конечно, есть вещи, которые не меняются. Голос у Нева был таким же пронзительным, как и раньше, хотя давно уже сломался, и выглядел он по-прежнему так, словно родители сконструировали его из отборных частей прежних экспериментальных моделей. Смотрелся он недурно, но в его фигуре ощущалось какое-то легкое нарушение пропорций. Джонни не удивился бы, увидев на его виске болт, а на лбу и вокруг кистей швы. Здесь, в пабе, он выглядел иначе, чем в школе — где всегда казался старше и умнее всех остальных, даже учителей. Хитрость оставалась при нем, это ясно, но ведь и люди вокруг изменились и поумнели, и потому она не бросалась в глаза, как прежде.

Встретив его сейчас, никто бы и не заподозрил, каким он может быть безжалостным. Джонни удивила его приятная улыбка, но что-то в ней было неожиданное, хотя Джонни и не сразу понял, в чем дело. Впрочем, он скоро сообразил, что никогда не видел Нева одного. Его всегда окружали дружки — не потому, что он нуждался в помощи, а потому, что любил поклонение. В этом, и только в этом, Нев и Дженин походили друг на друга. Джонни обвел паб небрежным взглядом. За пустовавшим ранее столиком теперь сидели двое парней и пристально смотрели на него. Увидев, что он их заметил, они отвернулись и стали болтать друг с другом.

— Привет, — сказал Джонни. — Спасибо, но, честно говоря, я уже ухожу.

— Честно говоря, ты тут сидел и мечтал о чем-то, — заметил Нев. — Я за тобой наблюдал. Все тот же Цыпленок!

Его улыбка стала жестче. Он уверенно уселся рядом с Джонни — он был у себя, а хочет тот сидеть с ним за одним столиком или нет, его не интересовало.

— Давно не видались, Цыпленок!

— Да, время идет, — согласился Джонни.

— Вы ведь переехали в Сиклиф, правда? — продолжал Нев. Джонни кивнул, хотя Нев ни о чем его, собственно, и не спрашивал.

— Хороший район! — произнес Нев с преувеличенным уважением и подождал, что скажет Джонни.

Но Джонни молчал.

МОЛЧАНЬЕ ЗОЛОТО... КАК КАМНИ ПАДАЮТ СЛОВА... — пел ансамбль у него в памяти.

— Я-то никогда никуда не переезжал, — продолжал Нев. Его саркастический тон вдруг изменился, теперь он говорил задумчиво, словно что-то вспоминая. — Эти места знаю как свои пять пальцев. Будто я их унаследовал, честное слово. Этот паб, например... Этот паб... Гм, хозяин его — брат моей матери.

Он помолчал, внимательно глядя на Джонни, выжидая, не отзовется ли тот пренебрежительно о Колвилле, ведь он теперь живет в Сиклифе. Джонни пожал плечами. Нев откинулся на спинку стула и положил ноги в новых сапогах на столик. Сапоги занимали на столике место, которое Нев был вправе считать своим, но почему-то Джонни не мог их не замечать. Разве что отвернуться, а так приходилось на них смотреть.

— А другой мой дядька теперь член местного совета, — продолжал Нев. — Здесь, в Колвилле, наша семья чуть не всем заправляет. Я работаю у своего двоюродного брата на доставке... У него магазин скобяных изделий. Помнишь? Доставляю покупки... транспорт от фирмы.

Сапоги у него были ковбойские, ручной работы, кожа с тиснением, а на носках — металлические набойки.

— Я никогда не хотел уезжать, — прибавил он.

— Здорово, — одобрил Джонни. — Похоже, дела у тебя идут хорошо.

Все это время Нев непрестанно осматривался, глаза его бегали по всей зале, от пола до потолка, от стойки до двери, замечая всех, кто входил и выходил, задерживаясь на миг то на бармене за стойкой, то на сидевших за столиком дружках, однако всегда с невольным любопытством возвращаясь к Джонни. Он, конечно, не пропустил ни изменившегося цвета его волос, ни синяков, ни плеера, ни одной полосочки на блейзере.

— Я за тобой давно слежу, — небрежно продолжал Нев. — Я знал, что ты вернулся.

— Да, только если хочешь за мной шпионить, починил бы выхлопную трубу на своем фургоне, — ответил Джонни.

По лицу Нева скользнула тень досады. Он опустил руку и поднял с пола бутылку, стоявшую возле его стула.

— Это ты, что ли, бродил по автостоянке прошлой ночью? — спросил он. — Я тебя, конечно, не узнал, но твой пиджак трудно не заметить, правда? А потом ты стоял у почты со старушкой Вест, а днем танцевал у реки. «Все тот же Цыпа, — подумал я. — Нарывается на неприятности».

— Неприятностей навалом, — сказал Джонни. — Хватит на всех.

Даже если Нев и понял, что это предупреждение, виду не подал.

Тонкая полоска пены поднялась над его стаканом, но пиво не перелилось через край. Нев залихватски, как заправский бармен, крутанул бутылку и, долив стакан, поставил ее на пол.

— Я чуть не остановил тогда фургон, чтобы перемолвиться с тобой словечком, — продолжал Нев. — Привычка, должно быть! Но потом подумал: «Живи и давай жить другим».

Джонни рассмеялся.

— О чем смех? — спросил Нев, быстро глянув на Джонни.

— Это что-то новенькое, — сказал Джонни. — Небось весь твой организм прямо-таки содрогнулся от такой мысли.

Нев протянул Джонни стакан, словно предлагая выпить за его здоровье, но во взгляде, устремленном поверх, так же как и прежде, читалась угроза. Если бы Дженин не оттолкнула Нева, он, может, не преследовал бы Джонни, даже брал бы его сторону в ссорах на школьном дворе, кто знает? С обесцвеченными добела волосами Джонни очень походил на Дженин. Тогда, когда Нев пригвоздил его к стволу, у него в голове вдруг мелькнуло, что он, возможно, пытается представить на его месте Дженин, беспомощную, в полной своей власти.

— Где ты тут обитаешь? — спросил Нев небрежно.

Джонни решил не сообщать ему ничего, кроме того, что Нев уже знал.

— Я здесь не живу, просто навещал кое-кого, — сказал Джонни.

— Не думал, что тебе захочется сюда вернуться, — заметил Нев. — Тебе-то!

— Странно, но по каким-то вещам иногда скучаешь, — произнес Джонни туманно.

— Чего там, твое семейство всегда считало себя выше всех нас, — продолжал Нев, верно вспомнив, как безжалостно отзывалась о Колвилле Дженин.

Джонни всегда удивляло, что в Дженин Неву нравилось все то, что он ненавидел в Джонни, — сверкающие белые волосы, чечетка, слава... Конечно, Дженин по-своему умела быть такой же безжалостной, как Нев.

— Что ж ты теперь поделываешь? — не отступался Нев, несколько удивленный немногословием Джонни.

— Да ничего... Сижу на пособии, — сказал Джонни.

Нев чуть не просиял.

— Ну, а я, как кончил школу, работаю, — похвастался он. — Ни дня не сидел безработным, ни дня.

— Тебе повезло, — бросил Джонни.

Мелькнула тревожная мысль. А что, если он все еще находится во власти дома Софи? Ему-то казалось, что он сбежал, а на самом деле ему просто чуть-чуть ослабили постромки.

Заметив, что Джонни его не слушает, Нев выпрямился, поднял с пола бутылку и показал ею на пустой стакан Джонни.

— Освежить? — предложил он и, не дожидаясь ответа, плеснул в его стакан пива.

Помолчали. Наконец Джонни — впервые за все это время — посмотрел Неву в глаза и поднял стакан. Нев ответил взглядом почти прямым, будто он человек честный, но, прежде чем отвести глаза, немного смешался и спросил:

— Так кто же тебя теперь колотит, Цыпа? Ведь кто-то же колотит?

— Мать, — ответил Джонни, размышляя, отвечать ему на наглый намек Нева или пропустить мимо ушей.

Все это было для него не ново. В прошлом, когда он еще бил чечетку, ребята дразнились: «Ты кто такой, Дарт?» Всего пару дней назад он бросился в драку, когда ему задали тот же вопрос. Теперь же с удивлением заметил, что его небрежные слова, не имевшие цели задеть или оскорбить, самой своей небрежностью уязвили Нева. Нев умел избивать, — может, потому было бестактностью шутить на эту тему.

— Ты всегда умничал, Цыпа, в этом твоя беда, — сказал Нев. Его шишковатый лоб, казалось, еще ниже навис над бровями, глазки сузились в щелочки и глядели еще свирепее. — А мне это противно.

Когда-то Джонни, видевший это лицо на расстоянии всего дюйма, в то время как холодное лезвие ножа касалось его горла, думал, что каждая черточка, каждая родинка, каждый волосок навсегда запечатлятся в его памяти, но вот поди ж ты, про эту особенность Нева забыл. Но нет, он не допустит, чтобы его запугали! Он засмеялся в ответ и отпил из стакана. Нев тоже выпил, потом нахмурился и со стуком поставил стакан на стол.

— Значит, хочешь купить дешевый транзистор, — сказал Нев.

До этой минуты Джонни не связывал появление Нева за своим столом с разговором с барменом. Ему казалось, Нев принадлежит к совсем иной жизни. Он невольно оглянулся и заметил, что бармен наблюдает за ними.

Бывало, Джонни чувствовал, что становится опасным для окружающих: зубы сжимались, глаза округлялись, как у хищной птицы, уголки рта опускались. В такие минуты он легко, с наслаждением впадал в ярость; отбросив все колебания и сомнения, он позволял гневу полностью овладеть собой. «Выглядишь ты в такие минуты ужасно — словно демон какой-то», — сказала ему как-то одна девушка. Но Джонни не хотелось, чтобы Нев увидел его сейчас таким, а потому он опустил глаза, небрежно застегнул, а потом снова расстегнул верхнюю пуговицу на блейзере.

— Барри мне сказал, что ты его спрашивал... — говорил меж тем Нев. — Барри — это бармен, мы с ним старые друзья. Я иногда оказываю ему разные услуги, могу и тебе кое в чем помочь, только прошу тебя, Цыпка, не умничай.

Джонни понял, что Нев не заметил, как ярость ослепила его на миг, и, подняв глаза, поглядел на него в упор. Видно, что-то в его глазах все же было, потому что Нев смолк, а потом медленно повторил:

— Барри сказал, что ты его спрашивал.

— Я просто поинтересовался, — произнес Джонни скучающим тоном. — У моей тетки была такая же модель.

— Значит, тебе он не нужен? — спросил Нев. — Может, я точно такой же достать не смогу, но...

— А этот ты где взял?

Джонни намеревался задать этот вопрос небрежно, но в нем явно прозвучало презрение. Бегающий взгляд Нева замер — и на миг коснулся Джонни, словно холодная сталь.

— Дал один человек, которому я оказал услугу, — сказал он и оглянулся на столик, за которым сидели двое парней.

Один из них встретился глазами с Невом и тут же отвел взгляд, но второй, долговязый, глядел не мигая. Нев не отступался.

— Барри говорит, ты интересовался, где он этот транзистор достал. Так... А тебе что до этого за дело? Давай! Рассказывай! Может, я тебе еще пригожусь.

Джонни встал.

— Ты никому пригодиться не можешь, — сказал он. — Что ж, приятно было тебя повидать. Ходи, не падай.

Неву явно не хотелось его отпускать.

— Подожди минутку... — сказал он. — Твоя сестра... как ее звали?..

Он замолчал.

— Дженин, — ответил Джонни.

— Да, Дженин, верно! Она ведь себя ликвидировала, да? Кто же теперь за тобой приглядывает?

— Ничего, обхожусь, — сказал Джонни, засовывая руки в карманы. Его пальцы сомкнулись вокруг чего-то холодного, металлического. Это был ключ от дома Софи. — День прошел, и ладно.

Он говорил, не глядя на своего старого врага, словно вслушивался в себя. Для Нева уже это одно было оскорблением; разве в его присутствии можно думать о чем-то еще?

— Я тоже, — только и нашелся Нев. — Живу со дня на день, и все.

— Только-то? — спросил Джонни.

Сделал отбивочку одной ступней, потом другой, перебор и закончил «боллстепом».

— Эта штука называется «отвальная». Ты когда-нибудь слышал про такую?

Ноги Джонни в обычной обуви без металлических набоек двигались беззвучно, хотя в ушах гремела дробь каблуков, но Нев, конечно, понял, что Джонни над ним издевается.

— Слушай, Цыпа... Ты поосторожней... — начал он, тряся головой.

Но Джонни его перебил.

— Я бы на твоем месте выкачал из Колвилла все что можно, — сказал он. — Давай торопись, а то потом поздно будет.

И, так и не взглянув на Нева, пошел к двери, чувствуя, как его провожают глазами.

Стоя на углу, прислушиваясь к агрессивному вою несущихся справа машин, он глянул налево и увидел, что возле бакалеи стоит белый фургон, тот самый, который он заметил, когда танцевал у ворот своей старой школы.

Джонни уже понял, что вернется к Софи, только на этот раз его возвращение не будет неопределенным, случайным, скорее похожим на неудавшийся уход. Он сделает это осознанно, продуманно — и на этот раз не уйдет, пока все как-то не наладит. Он искал Бонни, но взамен нашел Софи и за последние два дня почему-то — вопреки собственному желанию и воле — принял на себя ответственность за нее. И пока ответственность на нем, он не может взять и просто уйти, оставив Софи копошиться в собственной грязи, не может допустить, чтобы она стала жертвой тех самых бандитов, которые когда-то издевались над ним. Нет, он должен найти доказательства, что кто-то пользуется ее слабостью, тогда он обратится к властям, чтобы ее взяли под защиту. Джонни вынул бумажник и со вздохом пересчитал деньги. Наконец решительно перешел улицу, зашел на почту и позвонил матери. Телефон звонил, звонил... Никто не отвечал.

Подумав, он раскрыл телефонную книгу на «желтых страницах» и принялся искать название учреждения, которое консультировало ухаживающих за стариками. Но «Старики», верно, показались составителям слишком грубым и бестактным словом, чтобы вынести его в заглавие рубрики. Он постарался припомнить какое-нибудь другое слово — посмотрел «Пожилые», но ничего не нашел. Может, посмотреть Гериатрическое отделение? Нет, после Геологического и Геофизического обществ сразу шло Германское посольство. По размышлении он открыл основную часть телефонной книги и нашел-таки рубрику «Пенсионеры». Однако там просто отсылали к названиям специальных учреждений, а телефонов не давали. «Может, попробовать больницу, — подумал Джонни, — или Красный Крест». Но тут кто-то забарабанил в стеклянную дверь, устав смотреть, как он стоит в телефонной будке и не звонит, а только листает телефонную книгу. Джонни вышел из будки, и в голове у него тут же зазвучали варианты на тему «старые»; «древние», «устарелые», «доисторические», «конченые», «бесперспективные», «отработанные», «беспамятные»... «Беспонятные», — прозвенел вдруг в его памяти голос Бонни, который все еще помогал ему.

Джонни снял еще денег со счета и поспешил в торговый центр, где купил себе трусы, гребешок, крем для бритья и бритву. Кто знает, может, в недалеком будущем понадобится выглядеть пристойно. Сунув сверток под мышку и рассовав все остальное по карманам, он зашагал назад, к дому Софи. Однако теперь он никак не мог избавиться от мысли, что за ним тайком откуда-то следит Нев. Белый фургон все еще стоял у обочины, но сам Нев мог прятаться где угодно. Он ведь гоняет по всему городу и знает все укромные места. Может, уже пронюхал, где сейчас живет Джонни. Если так, то он быстро вычислит, что Джонни признал транзистор; а если нет, то Джонни не хотелось бы, чтобы Нев его засек. Словно зверь, маскирующий тропу к своей норе, чтобы уходить и приходить незамеченным, Джонни двинулся в обход железнодорожного полотна, а потом узкими темными переулками незаметно вышел к дому Софи.

Наконец, оказавшись перед зеленой дверью с ключом в руках, он осторожно поглядел сначала направо, потом налево. Выбраться из лабиринта, в который он попал, можно только через эту дверь. Воспоминания переполняли его, и, чтобы найти путь к себе, ему предстояло пройти пустыней памяти и избавиться хотя бы от части бремени, под которым он сгибался. Джонни презрительно усмехнулся над собственными размышлениями.

— Тоже мне приключение, — буркнул он, отпирая дверь и входя.

Третья попытка уйти увела его дальше, чем предыдущие, но все дороги в конце концов вели к дому Софи, который ни за что не хотел его отпустить.


Глава одиннадцатая


И снова он поднялся по лестнице. Площадка была все той же, зато кошки переменились: встречали его возвращение такими же улыбками, с какими наблюдали за его уходом.

— Ну вот наконец и ты, — недовольно приветствовала его Софи. — Что-то ты поздно, а?

Джонни сел на диван. Кошки уже так привыкли к нему, что едва двинулись с места. Одна из них, черная в белых пятнах, перевернулась на спину доверчиво открыв мягкий белый живот. Джонни послушно почесал его, а кошка сладострастно засучила лапами, выпустив острые, как финки, когти. Через минуту еще одна кошка попробовала устроиться у него на колене.

— Ты сиди, не вставай, — вскричала Софи, — а я тебе быстренько что-нибудь приготовлю. И глазом не успеешь моргнуть. Чашка чаю никогда не помешает.

— Чай и какую-нибудь из этих штук, — отвечал Джонни на языке ее дома, хотя от лимонада и пива он уже отяжелел. Но чай займет ее на какое-то время.

Софи исчезла, а Джонни остался сидеть, поглаживая кошку и хмурясь. Однако понемногу лицо его, хотя он и не отдавал себе в этом отчета, прояснилось. На нем появилась печальная улыбка; он тряхнул головой. Меж тем Софи что-то бормотала и вздыхала на кухне, то открывая, то снова закрывая дверцы шкафов.

— Так что ты мне посоветуешь? — спросил он кошку. Та в ответ замурлыкала. — Правда? Ты так думаешь? — Джонни поглядел на нее с удивлением. — Ты серьезно? — Кошка усердно мурлыкала. — А как насчет Нева? Aгa! Тут ты ничего сказать не можешь, правда? — Кошка, почувствовав, что от нее чего-то ждут, поддела головой его руку. — Я сам на него нарвался. — Джонни вздохнул. — Сейчас мне кажется, что я из этой истории никогда не выскочу, разве что меня вынесут вперед ногами.

Немного спустя Джонни отодвинул кошку от себя. Надо действовать по порядку, и если хочешь иметь чистую рубашку на завтра, придется выстирать ту, что на тебе. Спустившись в подвал, он намочил рубашку, намылил, выполоскал и положил в ведро. «Если повесить ее в мокром виде, — подумал он, — может, удастся обойтись без глажки». Пятна крови на груди не отошли, но побледнели. Потом он почистил блейзер мокрой губкой, поднялся наверх и вывесил рубашку на балкон.

— Это не очень-то красиво, — заявила Софи, недовольно косясь на его обнаженные плечи и грудь.

— А многие считают, что я совсем недурен.

— Возможно, так оно и есть. Только одежды на тебе слишком мало, — сказала она сурово.

Джонни расхохотался.

— Хорошо, я надену шляпу, — уступил он.

Так он и сделал. Заломив шляпу набок, он подошел к секретеру и остановился, отрешенно глядя на ящички и отделения. Может, в этих тайниках, под туалетной бумагой и банановой кожурой, найдутся нужные соответствующим учреждениям сведения об Эрроле и Софи, о доме и арендной плате. В одном из ящичков лежал захватанный гребень. В другом — жестянка с засохшим кошачьим кормом. В третьем — два карандаша и кусок мыла. Словно в сундуке фокусника. Одни вещи исчезали, другие — возникали. Он отворил дверцу секретера — а ну как перед ним откроются сейчас звезды, планеты, квадратик бескрайнего ночного неба, но отделеньице было набито бумагами. Джонни пододвинул стул, уселся перед секретером и принялся вынимать из него бумаги, заглядывая то в одну, то в другую. Тут было над чем поломать голову, хотя кое-что не вызывало никаких вопросов. В удостоверении, выданном отделом социального обеспечения двадцать лет назад, говорилось, что Софи с тех самых пор, то есть с шестидесяти пяти лет, получает пенсию по старости и имеет право посещать кино, а также покупать билеты на автобус и самолет за половинную стоимость (кроме часов пик).

Потом нашелся сложенный пополам документ, напечатанный на плотной бумаге. Это оказалось свидетельство о браке, выданное здесь, в городе, более пятидесяти лет назад. София Элизабет Картер и Эррол Мэтью Вест вступили в брак в городской мэрии. В момент заключения брака невесте было 36 лет. Девичье имя матери — Роз Эдит Бэббит. Джонни как зачарованный уставился на документ — ведь он знаменовал собой начало новой жизни не только для Софи и Эррола в 1936 году, но и для Джонатана Маккинли Дарта, ставшего спустя пятьдесят лет почетным членом семейства Бэббит.

— Нет ничего стыдного в том, что ты Бэббит, — произнес он вслух. Софи, вошедшая в комнату с чайником в руках, обернулась на его голос.

— Знаешь, они не принадлежали... как бы это сказать... они не принадлежали к тому же классу, что Картеры, — сказала она бесстрастно, — но это были добрые, трудолюбивые люди, все, кроме дядюшки Брайена, конечно, но он исключение. Я очень любила твою мать.

— И меня, — сказал Джонни. Софи захихикала.

— Ну, знаешь, Софи! — удивленно улыбнулся он. — Иногда я начинаю за тебя беспокоиться.

Джонни обнаружил в секретере кучу карандашей и блокнотов — некоторые совсем новые, — множество катушек с нитками, гребней, маленькие ножницы, чайную ложку и яблоко — очищенное, с вынутой сердцевиной, почерневшее, на фарфоровом блюдечке с синим китайским узором. На дне ящика лежали старые сберкнижки, тщательно подобранные, надписанные и перетянутые резинкой. Последняя книжка была помечена 1981 годом.

— А где книжка, которой ты пользуешься сейчас? — спросил он Софи, расставлявшую чашки на маленьком столике. — В сумочке, да?

— Моя сумочка... — повторила Софи с сомнением, словно не совсем точно знала, что это такое.

Джонни вздохнул, предвидя осложнения, но, обведя — без особой надежды — взглядом комнату, вдруг заметил, что из-под кушетки торчит знакомый красный ремешок, похожий на собачий поводок. Дождавшись, пока Софи уйдет на кухню, он победно поддел его ногой — сумочка послушно выползла на свет божий. Однако, усевшись снова на стул и положив сумочку на колено, он неожиданно оробел, будто собирался вторгнуться в чужую жизнь. Конечно, он уже рылся в сумочке, но всегда в присутствии Софи. На этот раз он делал это на свою ответственность. Наконец он неуверенно открыл сумочку и осмотрел все внутренние кармашки, все отделения, пока не обнаружил ту самую сберкнижку, которую искал, а кроме того еще одну, с долгосрочными вкладами. Записей было совсем немного. Пока Джонни изучал вторую книжку, Софи бегала из кухни в комнату: она принесла еще две чашки с блюдцами и поставила их на стол.

— Ну и ну! — воскликнул Джонни изумленно. Софи вопросительно вскинула на него глаза.

— Да ты что, богачка? — растерянно произнес он, потрясая книжкой. — Ты знаешь, сколько у тебя денег?

Софи мило улыбнулась, но в глазах не отразилось ни единой мысли.

— Я никогда не нуждалась, — отозвалась она, — но и в долги никогда не влезала. Эррол всегда расплачивался наличными. Говорил: «Если я заплачу наличными, вы сделаете мне скидку?»

Она помолчала.

— Мне кажется, я продала дом, — прибавила она неуверенно. — Кто-то его продал.

Чайник на кухне заорал дурным голосом.

— Иду-у, — обрадовалась Софи и исчезла.

От мыслей о деньгах в голове у Джонни зазвенело, словно в копилке с монетами. Он задумчиво, будто впервые, оглядел гостиную. Да, он мог бы неплохо здесь устроиться, постепенно заменив беспорядок, царивший у Софи, собственным. Уговорил бы ее купить деку или даже стереосистему. Присматривал бы за ней, готовил еду, а по вечерам, когда она уходила бы спать, приглашал бы к себе друзей... Он размечтался. Совсем недавно мысль о том, что Нев ее эксплуатирует, привела его в ярость, а теперь вот он сам об этом подумывает.

— Знаешь, ты могла бы за эти деньги получать проценты повыше! — крикнул он ей. — Наняла бы экономку... или устроилась бы в хорошее место, где за тобой был бы настоящий уход.

Софи выскочила из кухни. В руках у нее была чашка и большая эмалированная кружка, которую она тоже поставила на стол.

— Нужно, чтобы за тобой кто-то приглядывал, — сказал ей Джонни, немного присмирев.

— У меня есть ты, — возразила она с любящей улыбкой.

— Да-а, конечно... — вздохнул Джонни. — Но тебе нужен кто-то получше. Может, тебя придется защищать от меня.

Он взял сберкнижку в руки.

Софи стала разливать чай. Джонни перелистал страницы.

— В полнолуние со мной что-то творится, — произнес он рассеянно. Раскрыв книжку на одной странице, он, нахмурясь, изучал ее. — Пенсию тебе переводят регулярно. Я вижу по записям. Здесь все в порядке.

Софи сидела, уставясь в чашку. Попытки Джонни разобраться в финансах совсем ее не интересовали.

— Ну, а теперь послушай... Слушай же, Софи, — настаивал Джонни, тыча пальцем в страницу. — Раз в месяц или около того у тебя со счета автоматически списывают триста двадцать долларов — это примерно восемьдесят долларов в неделю. Что это, арендная плата?

Софи посмотрела на носик чайника.

— Чай очень слабый, — произнесла она с недоумением.

— Софи... ты говоришь, что, кажется, продала дом, — не отступался Джонни. — А арендную плату ты платишь?

Сосредоточенно хмурясь, словно гадая, Софи смотрела в чашку.

— На фасаде стоит имя Эррола, — подсказал Джонни.

— Да, но он умер, — отвечала она. — Разве тебе никто не сказал?

— Ты платишь аренду?! — в отчаянии закричал Джонни, произнося каждое слово раздельно, словно она была глухой.

— Я всегда беру расписку, — радостно отозвалась она. — Вот тебе печенье... несладкое. Можешь не беспокоиться, что в нем много сахара. Знаешь, я как раз сегодня утром читала, что есть слишком много сахара и молочных продуктов вредно.

Печенье Джонни взял и сунул его в отделение секретера, где уже лежал кошачий корм.

Под перетянутыми резинкой сберегательными книжками в ящичке лежал большой коричневый конверт со старыми фотографиями. Джонни разложил их на крышке и увидел молодую Софи: вот она кормит уток, вот стоит за домом возле водонапорной бочки, глядя на огромный подсолнух, склонившийся к ее лицу. Каникулы на острове Южном, золотая осень в Куинстауне. Софи стоит у какого-то моста, а за ней деревья в золоте и багрянце. В окружении всего этого великолепия Софи выглядит прямо-таки ангелом, хотя багряная листва резко контрастирует с ее лиловым пальто. А вот фотография человека средних лет — он сидит в саду за столиком какого-то кафе и, глядя с улыбкой в объектив, машет рукой. Джонни и Эррол уставились друг на друга.

Софи поставила перед Джонни эмалированную кружку с теплой водой.

— Когда я впервые сюда пришел, у тебя был такой оранжевый блокнот, — спросил Джонни. — Ты его куда-то запрятала. Знаешь, где он?

— Сейчас я его найду, - вскричала Софи, загораясь.

Схватила сумочку и принялась рыться в ней, а Джонни пока мрачно рассматривал следующую фотографию: на балконе под гигантским краном стоит Эррол, вид у него гордый и патриотический, словно водопровод — национальное достояние, не хуже искусства или науки. Наконец ящичек опустел... почти совсем опустел. Засовывая в него фотографии, Джонни задел за что-то уголком конверта и вытянул тонкий, легкий, плоский квадратик, завернутый в папиросную бумагу... Еще одна фотография, которая хранилась отдельно от всех остальных. С пожелтевшей бумаги на него глядел молодой человек; улыбаясь и подняв бровь, он слегка приоткрыл рот, словно вот-вот спросит о чем-то. На нем был полосатый блейзер, точь-в-точь такой же, как на Джонни. Даже на фотографии сходство было разительным, даром что сепия совсем потемнела. Так вот что видели ее выцветшие голубые глаза всякий раз, как она смотрела на Джонни, — нет, не молодого человека, но блейзер, незабываемый блейзер с его яркими полосами. Поглядев на свой рукав, Джонни подумал: а вдруг это тот самый блейзер и есть? Он ведь из тех, каким сносу нет... разве что локти протрутся. Джонни перевернул фотографию — на обороте стояла надпись: «Элва Бэббит, 1926 год».

— Это ты? — спросил Джонни, кивнув Элве, но Элва болтать не любил.

За столом Софи мрачно разглядывала бумажный доллар, обнаруженный в каком-то потайном кармашке сумочки, — видно, беспокоилась, словно получила какое-то зашифрованное сообщение, а код вспомнить не могла. Потом, положив доллар на стол, взяла монетку в два цента и принялась изучать ее. Джонни завернул Элву обратно в папиросную бумагу и продолжил поиски. Ладно, он же знал, когда возвращался, какая тут будет скука, если не хуже. Бонни в дверь не постучится; Нев (даже если Нев и Спайк — одно лицо) не выскочит вдруг, словно фокусник на телеэкране. Оранжевый блокнот с адресами исчез, но ведь в конце концов этот дом принадлежит Софи. Возможно, блокнот скрылся на время, а потом вдруг выплывет, как сумочка. Он продолжал искать, забрел к Софи в спальню и бросил нервный взгляд на задвинутые ящики. Конечно, он уже искал в них раньше, но все могло перемениться — в худшую ли, в лучшую ли сторону, неизвестно. Софи, которой не сиделось на месте, вошла вслед за ним.

— А ты здесь откуда? — спросила она недоуменно. — Я думала, ты теперь живешь на острове Северном.

— Приехал повидаться с тобой, — объяснил Джонни. Софи понимающе улыбнулась. — Помнишь доброе старое время? — не удержался он.

Ее лицо озарила нежность.

— Это было исключено, — сказала она. — Ведь мы двоюродные. Джонни подумал об Элве, завернутом в папиросную бумагу и спрятанном подальше в ящичек.

— Гм... Не знаю, — ответил он наконец. — Вообще-то закон разрешает такие браки, и на детях это обычно никак не сказывается.

— Мой отец считал, что лучше не рисковать, — возразила Софи твердо. — Знаешь, он кончил университет — он был очень умный человек.

— Что ж, мы все равно можем оставаться друзьями, верно? — сказал Джонни. — А если Эррол вдруг вернется, я спрячусь в шкаф.

— Ну нет! — возразила с негодованием Софи. — Просто выбежишь в заднюю дверь...

— ...как честный человек, — закончил Джонни.

— Да, — кивнула Софи. — Я никогда ни за что не соглашусь быть замешанной в какой-то нечестной истории. Я никогда, никогда не поступлю нечестно. Я всегда за все тут же расплачиваюсь — и всегда беру расписку. У меня никогда не было долгов. — Она помолчала. — Ты ведь так и не познакомился с Эрролом, да?

— Я слышал, что он прирожденный джентльмен, — ответил Джонни. Софи просияла.

— Я как раз собиралась это сказать, — проговорила она. — Прямо мои слова. А как насчет чашечки чаю?

— Великолепно! — согласился Джонни.

Через минуту он услышал, что она гремит ящиками, и вспомнил, что где-то в кухне лежит спрятанная в лиловую перчатку и перетянутая резинкой пачка бумаг. «Небось уже давно исчезла», — подумал он, отправляясь на кухню. Но нет, бумаги лежали там же, где он оставил их накануне. Вновь усевшись у секретера, он принялся разбирать их, хотя и не ожидал найти ответа на вопросы о том, какую арендную плату платит Софи и кто такой Спайк — домовладелец или, может, Нев Фаулер.

Первым из перчатки показался длинный конверт из коричневой бумаги, который так и не был вскрыт. На конверте стояло:

Мисс Б. Бенедикте,

улица Маррибел, дом 115.

Не веря своим глазам, Джонни уставился на конверт, потом медленно поднялся. На этот раз он сделает все как надо. Он проверил, в кармане ли ключ, и вышел на балкон посмотреть, как там его вещи. Рубашка, конечно, была еще совсем мокрая, но блейзер, хотя местами и влажный, надеть было можно. В страхе, как бы спешкой не вспугнуть судьбу, он тихонько прокрался наверх и взял «Историю ангелов», лежащую возле его постели. В следующий миг он уже стоял на улице, глядя на номер дома Софи. На двери четко стояло: «113». Он посмотрел на соседний дом и направился к двери. Балкон был пуст, уличная дверь заперта. На ней стояли аккуратные черные цифры: «115». Джонни перевел глаза с двери на конверт в руке и опять на дверь. Затем постучал и прислушался. Выждав, снова постучал. Послышались легкие шаги — кто-то сбежал по лестнице, быстро подошел к двери. Дверь распахнулась.

Перед ним стояла Бонни Бенедикта. Он тотчас, ни секунды не колеблясь, узнал ее, хотя выглядела она совсем непривычно. Одета была на удивление просто и обыкновенно — узкие синие джинсы и свободный серый свитер.

— Привет, — сказал Джонни растерянно. — Ты меня помнишь?

Она смотрела на него без всякого выражения, но, услышав голос, улыбнулась — и рассмеялась.

— Джонни Дарт, — сказала она. — Ты меня искал? Почему ты так долго не приходил?


Глава двенадцатая


Джонни застыл на месте, протянув, словно дары, письмо и книгу, — он просто не верил собственным глазам. Многие годы Дженин и Бонни воспринимались им как две богини, одна — светлая, другая — темная, они создавали для него целый мир, предсказывали будущее, решали, куда идти и что делать.

А сейчас он с удивлением увидел, что Бонни, которую он помнил такой высокой и статной, на деле тоненькая и даже хрупкая. Одежды, расшитые звездами, блестящие цепи, браслеты исчезли; на пальцах даже кольца не было. Длинные спутанные волосы, как когда-то, спускались до плеч, а кожа была по-прежнему цвета дикого меда, но теперь отсвечивала еще имбирем и корицей. В памяти Джонни ее лицо оставалось бесстрастным и смуглым, но сейчас щеки Бонни, усыпанные круглыми светлыми веснушками, рдели румянцем. Это ее тень он видел тогда на кирпичной стене, это ее двойник тянул к нему руки с соседнего балкона. Он и не подозревал, что в механических джунглях города Бонни и он жили рядом. Осталась ли она пифией, как встарь? Она не казалась ни высокой, ни бледной, ни призрачной. В ее улыбке не крылось никакой тайны. Она была чуть ли не веселой.

— Ты меня ждала? — спросил он, запинаясь и неуверенно улыбаясь. — Но откуда ты?..

— Мама предупредила, что ты идешь по моему следу, — засмеялась Бонни.

Джонни опомнился.

— Ну уж, конечно, — бросил он, — предупредила.

— Как ты меня нашел? — спросила Бонни. — Моего телефона в справочнике нет.

Даже голос звучал иначе, чем помнилось Джонни. Он был глубоким, но совсем не мелодичным. Чуть хрипловатый, скорее комичный, чем красивый.

Она начала что-то объяснять, жестикулируя своими выразительными руками без всяких украшений, но мимо, обдав их гарью, прогрохотал грузовик. Губы Бонни двигались, улыбались, слова тонули в грохоте, и оба они безотчетно втянули головы в плечи, словно защищаясь от налетевшей бури, и молча глядели друг на друга, ожидая, пока она промчится мимо.

Потом Бонни взяла его за руку и, втащив в дом, захлопнула за ним дверь. И снова Джонни оказался в темной передней возле темной лестницы. Тут не было ни тележки с обувью, ни кошек. Видно, здесь ему и надлежало оказаться. Однако в компьютере судьбы снова произошла осечка, и в результате он попал в дом Софи и чуть было вообще не пролетел мимо!

— Но как же ты все-таки меня нашел? — настаивала Бонни, сжимая руки у него на запястье, словно собираясь проверить по пульсу, правду он скажет или нет.

— Мне было указание.

— Как это?

— Записанное на моем теле. — Джонни безучастно глянул на свою левую ладонь. — Я проснулся на островке безопасности. Пошел в эту сторону — и встретил Софи. Потом увидел название улицы — Маррибел. Почувствовал, оно что-то значит. Я, верно, вспомнил его, сам того не понимая, — вскричал он с изумлением, — и в конце концов пошел с Софи.

Но Бонни не понимала ни слова. Джонни сам на себя не походил — она его не узнавала.

— Софи Вест. Она рядом живет, — пояснил Джонни и снова, как бы в подтверждение своих слов, протянул ей книгу и конверт.

Бонни наконец поняла, что они предназначены ей, взяла их в руки, поглядела на него, словно опасаясь подвоха, но потом раскрыла книгу и, прочтя свое имя на титуле, растерянно рассмеялась, будто он задал ей загадку, которую она не могла разгадать. Впрочем, Джонни и сам не знал ответа.

— Скажи на милость, откуда они у тебя? — вскричала Бонни.

— Софи принесла в дом. Знаешь, как собаки приносят, — пояснил Джонни. — Сказала, что ей дал какой-то мужчина, не то в желтом, не то в розовом. Но это не обязательно так. Еще спросила меня, как я это понимаю.

— Неужели ты вправду живешь у старухи, которая крадет у меня бутылки с молоком? — спросила Бонни.

На этот раз удивилась она.

— Если это можно назвать жизнью, — неуверенно ответил Джонни. — Как-то выкручиваемся по ходу дела...

— Да... это и есть жизнь. — Бонни улыбнулась. — Мне это знакомо. Мама так о тебе говорила, будто тебя зарезали или еще что. Преувеличивала, как всегда.

— Ненамного! — серьезно возразил Джонни. — С понедельника я сильно изменился к лучшему.

Если поначалу Бонни не сразу узнала его, то теперь увидела и голую грудь под полосатым блейзером, и заломленную набок черную шляпу, и потемневший синяк под глазом.

— Господи, что же случилось с тем чистеньким добрым мальчиком, которого я все это время вспоминала? — спросила она шутливо.

Джонни подумал.

— Ты пропустила «красивым»! — сказал он.

— Ну, ты не просто напрашиваешься на комплимент, а прямо-таки вынуждаешь меня к нему. — Бонни едва заметно усмехнулась — почти как пифия. — Расскажи мне, что же с ним... вернее, с тобой... случилось.

Джонни глядел поверх ее головы, но каким-то образом почувствовал, что выражение ее лица изменилось.

— Этот милый мальчик просуществовал недолго, — ответил он. — Бедняжка... в один прекрасный день он лопнул, и из него вылупился я. Все это время я рос и рос у него внутри, а потом вылез наружу — знаешь, как в фильме ужасов.

— Джонни! Замечательно! — воскликнула Бонни и тихонько, насмешливо похлопала ему.

Джонни растерянно улыбнулся, ведь он сказал сущую правду.

— Ты хочешь, чтобы я тебе все рассказал прямо здесь, под лестницей? — спросил он. — Пригласи меня в дом. Будь вежливой.

Бонни заколебалась. При виде его она не просто удивилась, но и обрадовалась. Джонни был в этом уверен. Но теперь она не знала, приглашать его подняться или нет.

— По правде говоря, сегодня мне не следовало бы никого принимать, — объяснила она. — Завтра я должна представить доклад своему руководителю. Завтра — крайний срок. Пока не сдам доклад, ни с кем не могу общаться.

— Меня не надо кормить, — произнес Джонни холодно.

Бонни покачала головой, но потом вдруг тихо, как бы про себя, проговорила:

— Что ж, почему бы и нет?

И стала подниматься по кривой лестнице. На площадке Джонни глянул вверх. В доме Софи там была дверь, ведущая в его спальню. Интересно, спит ли и Бонни за той же дверью? Должно быть, спит, а значит, они спят вроде как в одной постели, невидимые друг другу благодаря какому-то колдовству, теперь нарушенному. Беспокойно ворочаясь каждый в своей мгле, скрытой от другого, они вдруг встретились, так же как и с Невом, лицом к лицу. Так оно и должно было случиться. Забавно, что они с Невом тотчас признали друг друга, но с Бонни он встретился как с чужой... лишь иногда чем-то напоминающей прежнюю знакомую. Все это было очень странно.

Покорно следуя за ней, он вошел в гостиную, где не было ни секретера, ни стола, ни клетчатого дивана, а окна распахнуты настежь. С нестриженой коричневой лужайки на них уставилась вешалка для сушки белья; лежащая на боку, круглая, как радиотелескоп, она напряженно вслушивалась в каждое их слово. Вдоль стены, на которой в ту первую ночь жестикулировали и спорили тени, росла высокая трава. Вид из окна был неважный, впрочем, в этом доме в окна никто не смотрел. Вдоль стены высились книжные полки, сделанные из поставленных на кирпичи досок; места на полках не хватало, и книги, перехлестывая через края, растекались по всей комнате. Сложенные меж полками книги вздымались сталагмитами к потолку, страницы на страницы, слои слов, пласты идей. Джонни, не очень-то любившего читать, комната поразила. Джонни и Бонни застыли друг против друга словно враги; между ними пролегло молчание. Чем дальше он проникал в ее дом, тем больше она защищалась; немудрено, ведь из двух прежних своих преимуществ она сохранила лишь одно. Она была старше, что давало ей право относиться к нему снисходительно. Только теперь ей приходилось глядеть на него снизу вверх, потому что он намного перерос ее. Конечно, рост не был его персональной заслугой, и все же получалось, что кое-какие из своих преимуществ Бонни пришлось навсегда ему уступить.

Оба молчали — Джонни отчаянно соображал, о чем бы заговорить. Тем существовало немало, но он затруднялся начать разговор. К тому же они были как бы не одни. У дверей на кухню застыла безликая женщина с балкона, теперь на голове у нее красовался парик с роскошными черными кудрями, а поверх него — соломенная шляпа, широкие поля которой клонились под тяжестью амулетов, искусственных цветов и массивных серег. Вдобавок она была разодета будто для какой-то фантастической вечеринки: один разноцветный наряд поверх другого, и все расшиты и разрисованы картинками, знаками, символами, обрывками слов, смысл которых оставался неясным. На шее болтались цепи, ленты, кулоны. Накинутую поверх всего рубашку украшали справа — солнце, а слева — луна и еще разнообразные брошки, заколки и значки. Хотя лицо у женщины отсутствовало, Джонни тотчас узнал ее — она была ему знакома не хуже, чем сама Бонни. Наконец-то он настиг ее, эту пифию, вон она стоит меж книжных гротов, башен и мостов, безликая и потому загадочная. Джонни мог дорисовать таинственную улыбку, раскосые китайские глаза (не важно, откуда, из памяти или воображения).

У открытого окна приткнулся старый и неуклюжий дубовый стол, заваленный бумагами, среди которых уютно расположилась небольшая пишущая машинка.

— Эта книга... я одолжила ее приятелю, — наконец объяснила Бонни, глядя на Джонни с легким укором. — Твоя Софи, верно, увидела, как он опустил ее мне в ящик, и украла. Трудная она соседка.

— И хозяйка нелегкая, — усмехнулся Джонни. «Моя Софи? — подумал он в ужасе. — Да, моя!» — Она меня пригласила, а теперь я не могу уйти. Вся готовка на мне.

— Обычно она крадет молоко и письма, — объяснила Бонни. — Если у нее в почтовом ящике ничего нет, она идет к моему. Я повесила на свой ящик замок, но она взяла секач и пробила в ящике отверстие.

Джонни ясно представил себе, как Софи бьет по Бонниному ящику с той же яростью, с какой она тыкала в стену вилкой тостера, негодуя на мир, который вдруг отвернулся от нее.

— Конечно, писем приходит мало, — продолжала Бонни, — но всё же.

Джонни виновато склонил голову.

— Я хотела переехать, но потом передумала и просто забронировала на почте абонентный ящик. У меня столько всего. — Она кивнула в сторону книг. — К тому же здесь все так дешево. Эти дома не ремонтируют, потому что через год их должны снести.

— Почему? — спросил Джонни, осматриваясь.

Конечно, дом не был ни современным, ни красивым, но выглядел достаточно крепким. Подтеков на потолке не видно. Да и в доме Софи он их тоже не заметил.

— Они принадлежат какой-то аудиторской фирме, которая владеет чуть ли не всей землей в этой округе. Фирма дожидается, пока у автостоянки истечет срок аренды, и тогда начнет здесь строительство... Не знаю, что они там будут строить, но что-то грандиозное.

Слушая, Джонни разглядывал пифию; неожиданно он с радостью уловил в словах Бонни ключ к разгадке того, что происходило в доме Софи. Он посмотрел на Бонни в упор.

— А ты кому платишь аренду? — резко спросил он.

Удивленная его тоном, она замолчала: губы без тени улыбки разомкнуты, темные брови приподняты.

— Какой-то аудиторской компании, — ответила она наконец. — Наверно, дома им и принадлежат. А что?

(Это означало: «Тебе-то что за дело?»)

— Кто-то обирает Софи, — пояснил он. — Мне кажется, я знаю, кто этот тип, но доказательств у меня нет.

— Чтобы так думать, надо иметь основания, — возразила Бонни.

Она явно желала узнать побольше, но Джонни не хотелось рассказывать ей о розовых расписках.

— Я просто это чувствую, вот тут, — ответил он, с улыбкой прижимая руку к сердцу. — Если я его на этом поймаю, я ему покажу... Он у меня костей не соберет.

Заметив, как серьезно прозвучали эти слова, он быстро прибавил:

— А сесть мне разрешат?

Бонни рассеянно огляделась.

— Разрешат, только сам ищи куда. Должно же быть какое-то место. У меня есть пуф и стул, на котором я сижу, когда печатаю... да, еще подушки.

В голосе ее не чувствовалось подлинного радушия, скорее он звучал отчужденно.

Помолчав, она прибавила:

— Просто я немного выбита всем этим из колеи... Сижу себе и размышляю о природе метафоры, как вдруг в мою дверь — после стольких лет — стучится наконец рука из прошлого.

Она подсмеивалась над прошлым, но эти слова словно стерли пять лет, отделявшие их от того смутного и страшного часа, который они пережили вместе, и новая Бонни наконец-то совместилась со старой, будто две краски, нанесенные одна на другую, слились воедино. Да, что ни говори, но самые первые мысли о любви были для Джонни связаны с Бонни Бенедиктой, и в тот день, когда они стояли, глядя в бездну, поглотившую его сестру, она крепко обняла его и прижала к себе. Стоя теперь у нее в комнате среди книг, Джонни чувствовал себя так, словно прошло всего несколько секунд с тех пор, как он и Бонни дрожали и плакали, вцепившись друг в друга на краю скалы. Они должны начать разговор с того момента, когда любовь и смерть слились воедино в его крови, как прошлое и настоящее сейчас. Он понял все это интуитивно, на уровне не слов, а знаков... Но разве знаками такое объяснишь?

— Как твои родители? — спросил он, просто чтобы что-то сказать.

— Ты их видел позже, чем я, — ответила Бонни и улыбнулась. — Как они тебе показались?

— Хорошо, — признал он. — У них были гости.

И снова молчание, грозившее стать между ними.

— А кто этот парень, с которым ты спорила на рассвете — во вторник, кажется?

Джонни сам удивился своему вопросу — он и не думал его задавать.

— Не важно кто, — ответила Бонни сдержанно. — Лучше скажи мне, как поживают твои родители.

— Хорошо, когда я их видел в последний раз, — вздохнул Джонни. — Это твой парень?

— Он человек взрослый, но тебя это не касается, — ответила Бонни со смехом, хотя видно было, что его настойчивость ей не по душе.

— Я не слышал, о чем вы там говорили. Просто секунд десять следил за вашими тенями на стене, — пояснил Джонни.

— Ну ладно, а ты чем занимаешься? — спросила Бонни, решительно переводя разговор и подталкивая к нему пуфик. На этот вопрос у Джонни всегда был наготове ответ — еще в начале года он сочинил об этом стишок.


Без работы я сижу,

Пью и время провожу, —

ответил он и, беззвучно хлопая в ладоши, прошелся чечеткой — восемь тактов на месте, полный оборот на левой ноге и дробь правой. — Горе в том, что в кроссовках чечетка звучит слабовато, — прибавил он сокрушенно. — Да и музыка тоже не помешала бы. Работу я искал, но мне не везет — пока...

— Ясно... А почему ты не гремишь на эстраде? — чуть насмешливо спросила Бонни.

Слава, выпавшая на долю Джонни и Дженин в свое время, никогда не производила на нее особого впечатления.

— Ты знаешь почему, — ответил Джонни. — Ты же при этом присутствовала. — Он уселся на пуф, отказываясь от преимуществ, которые давал ему рост. — Звезда нашего номера вышла из игры, не так ли?

«Интересно, что она на это скажет», — думал он напряженно; опять они приблизились к тому, что лежало между ними. Подобно двум пиратам из приключенческого романа, зажавшим в кулаке по половинке золотой монеты или карты с указанием, где зарыто сокровище; каждый из них знал лишь половину случившегося тогда, и Джонни понимал, что робость или те пять лет, которые отделяли их от того дня, могут помешать им сложить половинки вместе.

Бонни промолчала. Джонни со вздохом пожал плечами.

— Я человек с большим будущим позади.

— Опять напрашиваешься на комплименты, — презрительно бросила Бонни. — Ты был настоящий танцор. Все это знали, даже Дженин.

Джонни так удивился, что даже не сразу нашел, что ответить.

— Кто это тебе сказал? Уж конечно не Дженин, — недоверчиво произнес он наконец.

— Как раз она и сказала! — Повернувшись к нему спиной, Бонни вытаскивала большую подушку из-под раскиданных на полу книг и бумаг. — Дженин всегда говорила правду, даже если это ей и не нравилось. А я слушала ее с удовольствием — меня всегда интересовало, что она скажет. Это нас и свело. Такое сочетание выпадает нечасто... Может, раз в тысячу лет.

Она подняла подушку и ударила по ней кулаком.

— Только насчет тебя она могла мне и не говорить. Все это видели... конечно, не постоянно... а так, от случая к случаю. Мы обе тебе завидовали. Что тебе дать? Чаю?

— Нет-нет, спасибо, — поспешил отказаться Джонни. — Я ничего не хочу.

Ему не терпелось услышать еще.

— Слушай, но ведь это благодаря Дженин мы побеждали на всех просмотрах.

— О, Дженин была артистка! — воскликнула Бонни. — Она всегда замечательно смотрелась, но настоящим танцором был ты. Мне и раньше казалось, что у тебя с пространством особые отношения.

«Вот оно, — подумал Джонни. — Пусть она коротышка, хрипит и вся в веснушках, все равно у нее что ни слово, то откровение». Раз уж родилась пифией, так на всю жизнь пифией и останется. Не исключено, что Бонни над ним смеется, но голос звучит совершенно серьезно. К тому же ее слова совпадали с тем, что он нередко чувствовал сам. Конечно, приятно было танцевать на сцене, приятно сниматься в рекламе для телевидения, но во время этих выступлений он никогда не преображался. Другое дело — когда танцуешь без публики. Иногда, когда он репетировал в одиночку, прислушиваясь к сложному и как бы неизбежному ритму, который выбивали ноги, он верил, что просто извлекает его из сердца вселенной, и чувствовал себя великолепно.

— Это очень абстрактный талант, — сказала Бонни, словно прочитав его мысли и закончив их вместо него.

Подушку-то она нашла, но все никак не садилась, словно не соглашалась на серьезную беседу. Стояла перед ним, обняв руками подушку, будто никак не могла решить, что же дальше. Джонни тоже не мог решиться. Он чувствовал, что надо что-то спешно предпринять, но не понимал, как к этому подступиться. Они не настолько хорошо знали друг друга, чтобы просто перекинуться новостями или поговорить серьезно; к тому же оба слишком много пережили, чтобы теперь спокойно болтать о пустяках. Как бы там ни было, но он должен сказать что-то или попрощаться и уйти.

— Ну а как твоя сестра? — спросил Джонни. — Когда я был у твоих, я ее не видел. Она все еще живет дома?

Бонни отвела глаза. Теперь она уставилась в пустоту.

— Ах уж эти сестры... — протянула она наконец. — Мы с тобой могли бы целый день проговорить о сестрах и о том, что они выделывают.

И перевела взгляд на стол, словно ждет не дождется, когда же он наконец уйдет и она сможет снова вернуться к книгам. Джонни не шелохнулся.

— И что же? — спросил он. — Она все еще там?

— Где — там?

— Она все еще живет дома и занимается переработкой отходов и экологически чистым сельским хозяйством?

— Она слишком для этого занята, — коротко ответила Бонни. — У нее нет времени на все эти буржуазные фокусы в европейском стиле. Работает в городской группе женщин, которые особенно интересуются полинезийскими делами, — учит людей традиционным ремеслам маори... Она взяла себе другие имена.

Бонни хмурилась, словно сообщала все это против своей воли.

— Имена? Но при замужестве меняют только фамилию, — сказал Джонни уверенно.

— Нет, она получила специальное разрешение. Она нашла свою родную мать и взяла ее фамилию — Хотейни.

Джонни изумился.

— Хинеранги Хотейни?! Эта красавица активистка?! — вскричал он. — Не может быть!

Но он уже знал ответ.

Бонни кивнула.

— Хинеранги Хотейни, которая бросила бомбу в министра по делам маори? Это Саманта?

— Она самая, — подтвердила Бонни.

— Ну и ну! — пробормотал Джонни. — Все эти уроки балета и «Винни-Пух» — и на тебе, она вернулась в марей[10]! Столько всему училась — и все впустую.

Бонни сдвинула брови, сжала губы и зорко, по-орлиному, глянула на него желтовато-карими глазами.

— Она посвятила себя своему делу, — ответила Бонни скучным, невыразительным голосом, но Джонни мгновенно понял, что это не скука, а гнев. — Она вкладывает в него всю душу. Она знает, кто она. Не будь таким податливым... таким приспособленцем.

— Идет, — добродушно согласился Джонни. — Я немного приспособленец, а вы нет. Ешьте свою здоровую, экологически чистую пищу, а я буду податлив, как резина. Посмотрим, кому из нас раньше придет конец!

Мрачное лицо Бонни немного просветлело.

— Не сдавайся! — бросила она.

Джонни хотелось узнать побольше. Его мучило любопытство: интересно, что думали супруги Бенедикта о своей младшей дочери, пользовавшейся всеми преимуществами, которые давало ей респектабельное имя приемных родителей, а потом отказавшейся от него. Неужели Бонни тоже захочет выяснить свои корни? Впрочем, он не стал ни о чем спрашивать, чувствуя, что это опасно. Похоже, над ними снова нависло молчание. Что ж, придется сказать, как приятно было с ней повидаться, и удалиться.

КАК-ТО В ПРЕЖНИЕ ДНИ... — запели голоса в голове, и Джонни вскочил, глядя мимо Бонни — на куклу-манекен в раскрашенных одеждах.

— Давай я тебе кое-что расскажу, — сказал он кукле и взял ее за прохладную руку, положив другую себе на плечо.

Он поднял куклу вместе с подставкой, прижал к себе и поглядел в пустое лицо. Она была довольно тяжелой — вернее, даже не столько тяжелой, сколько неповоротливой. Ладно, он с ней потанцует.

— Ты сегодня просто очаровательна, — говорил он ей. — Такая таинственная, ну просто настоящая пифия. Будь же моей!

Не глядя на Бонни, он плавно заскользил мимо.

— Это танго, — бросил он через плечо своей дамы.

Они кружили вокруг Бонни, а та крутила головой, следя за их движениями.

— Что ты говоришь? — спрашивал Джонни куклу. — У тебя темное прошлое? У меня тоже. Покажи мне твое прошлое, а я покажу тебе свое.

И он начал рассказывать кукле свою историю, время от времени кивая Бонни через ее плечо.

— Я проснулся на островке, — начал он. — Только окружал меня не океан. Меня окружал город, молчаливый, полный теней. И тогда я решил бежать, бежать, бежать — и ушел, ушел, ушел! — Насколько легче было рассказывать танцуя. — Но кто это бредет мне навстречу через каменную пустыню? — спросил он с пафосом.

Медленно кружа — то в одну сторону, то в другую — в тесном пространстве, со всех сторон ограниченном книгами, он рассказывал ей о том, как встретил Софи, как отправился с ней за покупками, как уговорил ее принять ванну. Кукла, тихонько позвякивая, клонилась в его объятиях. Он рассказал ей о том, как трижды пытался сбежать, как встретил Нева, как вернулся и обнаружил письмо с ее адресом на конверте. Обнимая свою неуклюжую партнершу, Джонни думал: «Благодаря моей вере в случай я, кажется, заслужил откровение». Что-то медленно приоткрывалось — сердце стучало от волнения.

— Тогда я поднялся по лестнице, — сказал он кукле, — и увидел, пифия, тебя, разряженную как положено.

Внезапно остановясь, он сказал Бонни:

— Я всегда думал о тебе в этих одеждах, но ты сейчас стала строгой.

— Эксцентричная одежда — это слишком легко, — ответила Бонни. — Начинаешь слишком на нее полагаться. Хотя вот что для меня типично, — сказала Бонни с горечью, когда он поставил наконец свою партнершу на место, слегка крутанув ее на подставке. — Я больше года живу рядом с миссис Вест и хоть бы раз ей чем-то помогла. Я даже никогда не замечала, что она... настолько... настолько...

— ...не в себе? — закончил Джонни. — Я-то попал к ней в дом просто потому, что похож на человека, которого она помнит, — на ее двоюродного брата. Когда-то он ей нравился. По-моему, он носил такой же блейзер, как мой. Она может беседовать о погоде — вполне разумно... ну, скажем... достаточно разумно.

— Но большинство людей просто прошли бы мимо и не заметили ее, — следуя его примеру, пропела ему в ответ Бонни. — Джонни Дарт, в общем ты не очень-то изменился.

Джонни не возражал, а только постучал пальцем по синякам на лице.

— Знаю, знаю... Слушай, когда ты был маленьким, ты вечно приносил домой покалеченных птичек, старался их обогреть, кормил крошками хлеба. Ты всегда был добрым.

— Но все они умирали, — сказал Джонни, помолчав. — Что толку?

Он редко вспоминал о своей былой жалости к слабым.

— Ты ужасно расстраивался, когда они умирали, — вспоминала Бонни. — Ты так за них переживал.

Джонни молчал.

— Я только увеличивал их страдания, — проговорил он наконец. — По-настоящему добрый человек должен был бы избавить их от боли.

— По-моему, у тебя не было выбора, — сказала Бонни. — Честное слово. Просто ты такой. Меня вот все время куда-то заносит, а того, что у меня под носом, не вижу... Может, не хочу видеть? Я вот такая.

— Тут кто угодно мог бы жить с ней рядом и ничего не подозревать, — отозвался Джонни, смутно ощущая, что, несмотря на всю свою сдержанность, Бонни себя в чем-то винила. — Она тут ходит в своем пальто и шляпке, а иногда вдруг возьмет и украдет бутылку с молоком. Самого плохого никто и не заподозрит, пока не увидит, в каком состоянии у нее гладильная доска.

Тут он спохватился:

— Да, вот что, послушай! Может, ты мне скажешь. Ведь существует какое-то место, где старики, которые потеряли память, разучились готовить и никогда не моются, могут получить помощь?

— Ее надо определить в какой-нибудь приют, — сказала Бонни. — Но для этого необходимо согласие родных.

— Не знаю, есть ли у нее родные, — пояснил Джонни. — Эррол был прирожденным джентльменом, а детей у него не было. Впрочем, он давно уже умер. Остался один я — она меня за кого-то принимает. Пусть бы кто-нибудь пришел, посмотрел на нее и распорядился, чтобы к ней направили медсестру, присылали горячие обеды, ну и всякое такое.

Ему показалось, что Бонни встревожили его слова, но она ответила ему бодро, даже радостно.

— Знаю! Совет по делам престарелых! Там работает один приятель моей матери. Пойди туда и спроси мистера Дейнтона.

— Престарелых! — воскликнул Джонни. — Нет, это потрясающе! Чего только я не перепробовал — и «стариков», и «пожилых», и чуть ли не «древних»!

— Я тебе нарисую план, — предложила Бонни, повеселев от мысли, что может хоть как-то помочь.

Схватив со стола карандаш, она склонилась над листом бумаги.

— Их найти нетрудно.

Тревога за Софи, подумал Джонни, могла ненадолго их сблизить, но, кончив рисовать, Бонни посмотрела на разложенные по столу бумаги и книги.

— Джонни, — сказала она, — я правда работала, когда ты постучался. Я просто обязана завтра сдать доклад. Придется все же тебя прогнать, потому что его надо закончить.

— Я сам уйду, — ответил Джонни, скрыв огорчение.

Вот наконец они повидались и поговорили, но как мало они сказали друг другу. Бонни, судя по всему, ждала, что он что-то ей скажет, но он никак не мог сообразить, чего именно она ждет.

— По крайней мере, я теперь знаю, где ты живешь, — заметил он, беря у нее из рук план.

— А ты мне так и не скажешь?.. — спросила она.

— Чего?

— Зачем ты меня разыскивал? Зачем ты явился в полночь к моим родителям, а потом пошел за миссис Вест на улицу Маррибел? Просто для того, чтобы побеседовать о тех днях?

— Нет, — ответил Джонни. — Не совсем.

— Скажи мне.

— Сейчас уже нет смысла.

Оба были растерянны: они стояли так близко друг к другу в этой пещере из книг, но все же контакта меж ними не было.

— Мама сказала, ты что-то мне приносил, — сказала Бонни. Джонни покраснел.

— A-a, это! — отмахнулся он. — Просто я таскал эту вещицу с собой все эти пять лет, а тут меня осенило: ведь я могу тебе ее вернуть. Но я тогда сильно выпил. Небось она тебе об этом сообщила.

Его слова ее заинтриговали.

— Я ожидала подарка, — призналась она.

Джонни сунул руку в верхний карман блейзера и вытащил золотистую змею с хвостом во рту. После долгих поисков он нашел ее тогда в заповеднике в траве. Но Бонни, увидев змею, в ужасе отступила.

— Я ее выбросила! — вскричала она. — Точно помню, что выбросила.

— А я ее нашел, — объяснил Джонни. — Но не смог вернуть тебе на похоронах.

— Джонни, она мне не нужна. Честное слово, не нужна, — решительно объявила Бонни. — Со всем этим покончено... навсегда.

— Добрые старые времена. — Джонни взял куклу за руку. — Так будь же моей! — сказал он и надел кольцо на руку кукле. — Я помолвлен с пифией. Это очень давняя помолвка... Впрочем, что об этом говорить. Не провожай меня. Я знаю, где дверь.

Бонни с опаской следила за тем, как он надевал кольцо на бесчувственную руку манекена. Вдруг она рассмеялась.

— Сама не знаю, что со мной! — сказала она. — Завтра сдам доклад и вечером буду свободна. Может, придешь вместе с миссис Вест пообедать... Дружеская встреча соседей.

У Джонни отлегло от сердца. Он как бы получил второй шанс, хотя и сам не знал, зачем он ему.

— Лучше давай я приглашу тебя, — сказал он. — Я умею готовить только одно блюдо, но зато довольно хорошо. У тебя я уже был. Теперь твоя очередь навестить меня — меня и Софи.

В последнюю минуту, стоя на пороге дома, мимо которого с ревом неслись машины, Бонни решилась спросить Джонни о его синяках.

— Знаешь, вид у тебя такой, будто кто-то пытался тебя убить, — заметила она.

Джонни рассмеялся.

— Ах, ты об этом! Ерунда, немного подрались, знаешь, как это бывает, — ответил он бодро.

— Как в доброе старое время? — спросила Бонни. Шагнув на тротуар, Джонни обернулся.

— Почти, но не совсем, — ответил он. — На этот раз начал я. Чего ждать-то?

— Раньше ты был таким смирным, — вздохнула Бонни.

Джонни задумался.

— Меня научили быть смирным, — сказал он наконец, — но теперь я постарался эти уроки забыть. Саманта... прошу прощения... Хинеранги... научилась быть маори. Вот и я тоже.

— Для нее это страшно важно, — воскликнула Бонни. — Это часть ее личности.

— Ну а это часть моей личности, — сказал Джонни, коснувшись рукой лица.

Он поразился, увидев, что на улице уже стемнело. Пока он сидел у Бонни, наступил вечер. Лишь сейчас, стоя у ее двери, он наконец решился спросить о том, что привело его сюда.

— Слушай, Бонни! А ты когда-нибудь думаешь о... о Дженин? О том, как она тогда сорвалась?

Он почти не видел ее лица. Свет падал на нее из-за спины.

— Я думаю об этом каждый день, — ответила Бонни. — До свидания, Джонни.

Джонни прошел несколько шагов по улице, отпер дверь в дом Софи. И тут же уловил какой-то новый запах в затхлой атмосфере дома. Наверху что-то горело. Он ринулся наверх — через гостиную, в кухню.


Глава тринадцатая


В кухне было пусто, плита включена. На раскаленной конфорке стояла сковородка, на которой еще совсем недавно он жарил яйца, а на сковородке полыхало яркое пламя, отчего к потолку поднимались клубы черного дыма. Видно, Софи решила растопить на сковородке масло, а потом забыла о ней. Все это походило на небольшой, но вполне наглядный атомный взрыв.

— Это ты, Эррол? — позвала Софи из спальни.

— Почти! — отозвался Джонни. — Впрочем, на кого-то получше тебе сейчас рассчитывать не приходится.

Он схватился за ручку сковородки, завопил, чертыхнулся и выронил сковородку. Софи вышла из спальни и строго посмотрела на него.

— Пожалуйста, не бросай посуду на пол, — сказала она высокомерно, не обращая никакого внимания на пламя, взметнувшееся к потолку.

— Отойди! Отойди! — завопил Джонни и, обмотав руку полотенцем, подхватил сковородку с пола и швырнул ее в раковину.

Софи мрачно следила за ним.

— Надо быть осторожнее, — сказала она, хмурясь. — Где ты был? Я тебя ждала.

— Отлучался тут по соседству, — ответил Джонни.

Впрочем, ему казалось, будто он уходил куда дальше. Всего в нескольких шагах от него, за тонкими, как бумага, стенами, бродила среди книг Бонни, и, хотя их встреча ничего не прояснила и не принесла удовлетворения, он уже думал о том, что мог бы отвечать ей гораздо умнее, и тогда она обратила бы на его слова внимание и все обернулось бы иначе. Конечно, он всегда может снова к ней забежать и как-то ввернуть все это в разговор, но лучше, верно, подождать до завтрашнего вечера. У него будет время поразмыслить.

— Как насчет сосисок на ужин? — спросил он Софи. Она нахмурилась.

— Право, не знаю, — ответила она, поджав губы. — Ведь сосиски бывают жирными, а я где-то читала, что слишком много жиров для здоровья вредно.

— Я их как-нибудь без жиров приготовлю, — соврал Джонни.

Софи просияла.

— Вот и прекрасно, — сказала она, — потому что с жирами надо быть поосторожнее. Исключить жиры, исключить сахар. Эррол, к примеру, всегда пил чай с сахаром, и я сейчас часто думаю, что лучше бы он этого не делал, но, знаешь, мужчины любят сладкое.

— Вот почему я так люблю тебя, Софи, — дерзко заявил Джонни.

— Не болтай! — прикрикнула она, но тут же все испортила, захихикав. — Что за напасть, ах ты, Боже мой!

Считается, что приготовить сосиски ничего не стоит, но в прошлом, когда Джонни был бойскаутом, у него вечно происходили с ними всякие неприятности. Чтобы чего не вышло, он сначала их прокипятил, а потом, осторожно слив воду и положив в кастрюльку масла (сковородка была безнадежно испорчена), поджарил. Выложив сосиски на тарелки, он обильно полил их томатным соусом. Софи жадно съела свою порцию и подобрала соус с тарелки хлебом.

Вымыв совместными усилиями посуду, они уселись перед телевизором смотреть мультфильм «Уотершал Даун»[11]. Джонни отрешенно уставился на экран, стараясь не думать о Бонни, сидящей совсем рядом за машинкой. Впрочем, кто ее знает, может, она все про свой доклад выдумала, только чтобы отделаться от него. Интересно, о чем это они тогда спорили на рассвете? Он их тогда чуть-чуть не подслушал — жаль, оплошал. И откуда, интересно, падали тени — из гостиной или из спальни? Он невольно вздохнул. Той частью воображения, что прячется от рассудка, он уже верил, что он и Бонни были если не влюблены друг в друга, то во всяком случае помолвлены. В воспоминание об объятии на краю опасной зоны он вложил столько тайного смысла, что теперь и сам с трудом это осознавал. Он объявился у нее небритый, весь в синяках, с голой грудью, едва прикрытой блейзером, но в то же время почему-то не сомневаясь, что нужен ей.

— Удивительно, чему только не удается обучить кроликов, — внезапно воскликнула Софи. — Даже говорить.

Джонни вспомнил, как однажды в детстве он так рыдал, когда в каком-то мультфильме кошку переехал грузовик, а потом сплющили литавры уличных музыкантов, что отцу пришлось унести его из кинотеатра. Да, тогда он так же попался на удочку этих ловких говорящих теней, как и Софи сейчас.

— Эти кролики... ищут себе дом, Софи, — объяснил он.

— Что ж, это я могу понять, — великодушно объявила Софи. — Знаешь, женщине, по-моему, нужен собственный дом. Это совсем другое, чем жить с матерью. Мы с Эрролом были очень счастливы в этом доме. Его построил отец Эррола, этот дом и соседний, тес был наилучший и гвозди тоже. Эррол, бывало, говорил: «Этот дом будет стоять и через сто лет».

Джонни обвел глазами толстые стены и потолок с серыми клочьями паутины. На сердце у него кошки заскребли: он-то знал, что за порогом дома ревет город и что скоро вокруг него сомкнутся бульдозеры.

— Он будет стоять вечно, этот дом, — проговорила Софи уверенно.

— А тебе не хотелось бы пожить в другом доме? — спросил Джонни. — Чтоб он был поменьше? И без лестниц?

— Гм... — задумалась Софи. — Это было бы удобно, но я так привыкла к своему милому домику. Знаю, где что лежит.

По экрану запрыгали какие-то низкорослые фигуры... приплюснутые кролики... закричали и запели какие-то голоса. Софи положила локти на ручки кресла. Голова склонилась на грудь, плечи подались вперед.

— Как хорошо, когда рядом кто-то свой! — пробормотала она сонным голосом.

«А я и в самом деле ушел из дома», — с изумлением подумал Джонни. Как это произошло? Даже когда завтра... или послезавтра... он вернется туда, где живет его семья, все будет уже по-другому, потому что он сделал то, на что, по словам отца, у него никогда не хватило бы решимости: теперь он будет обходиться без них, а они — без него. Брешь, оставленная его уходом, какой бы она ни была, начала медленно закрываться. Конечно, узнай сейчас отец, в каком странном обществе проводит сын время, он бы не только растерялся, но и огорчился. Он хотел бы, чтобы его сын ушел во флот или занялся бизнесом, а не жарил старушкам сосиски. Да и сам Джонни вряд ли об этом мечтал. Софи, задремав, кивала головой, и Джонни опять стал думать о Бонни, удивляясь, чего это он так разволновался, когда ему гораздо спокойнее сидеть здесь с Софи. И все же он припоминал доброе старое время, прилаживая новую Бонни в нишу, оставленную исчезнувшей пифией... той веснушчатой девчонкой, которая разрисовывала одежду и бросала карты, стремясь выглядеть позагадочнее.

Софи начала съезжать с кресла. Джонни подхватил ее, испугавшись, как бы она не ударилась головой о деревянный подлокотник. Она не ушиблась, но, увидав на своем плече пальцы Джонни, испугалась.

— Сию же минуту убери! — раздраженно вскричала она.

И Джонни тут же ее отпустил.

— Шла бы ты лучше в постель, — сказал он. — Уже поздно, Софи. Ты заснула в кресле.

— Боже мой, вот напасть-то, — проговорила она, вставая и потягиваясь (изящно, словно кошечка, отметил про себя Джонни). — Да! Постель — это как раз то, что мне надо. Только выпьем перед сном по чашечке чаю — я мигом приготовлю.

— Мы только что пили, — быстро возразил Джонни, вспомнив о мокром матрасе. — По-моему, больше не стоит.

— Я только немного приберу, — заявила Софи и засуетилась, словно заводная, брала что-то в руки, разглядывала, складывала, прятала, вынимала, встряхивала, снова складывала, била кулаком по подушкам, перекладывала их на другие кресла.

Джонни видел, что она жаждет деятельности, но не знает, как дать выход своей энергии. Сняв туфли, она сунула одну в секретер. Внимательно поглядев на нее, глубоко вздохнула и вынула, потом положила обе туфли на крышку и удалилась. Джонни слышал, как застонали пружины кровати, когда Софи наконец улеглась.

Он продолжал сидеть перед телевизором; хотелось увидеть в последних новостях Хинеранги Хотейни, однако на этот раз ее не показали. Все эти марши протеста уже никого не интересовали. Немного спустя и он, вслед за Софи, заснул в кресле.

Во сне он услышал, как снова заскрипела ее кровать, но не проснулся. Возможно, это ему приснилось; во всяком случае, он слышал во сне голоса. «Ты еще вернешься!» — кричал отец. «Улыбайся!» — молила мать. «Тебе меня никогда не поймать!» — с презрением бросила ему Дженин и понеслась вперед по краю обрыва. Если б он протянул руку, он мог бы ее коснуться. Если б только он протянул руку... «Я сделаю из тебя мужчину!» — грозил Нев.

НАГИМИ МЫ НА СВЕТ ИЗ ТЬМЫ ВЫХОДИМ, — пел его любимый ансамбль. СТРАХ — НАШ БОЛЬШОЙ БРАТ — ДЕРЖИТ ВСЕХ НА ЗАМЕТКЕ, — запели голоса, и Джонни открыл глаза.

Прямо перед ним стояла Софи. Она была совершенно нагой. Глаза ее были широко открыты, но его не видели.

— Элва, — говорила она тихим и нежным голосом, какого Джонни никогда от нее не слышал. В одной руке она что-то держала, другую, левую, прижимала к щеке. — У меня разрывается сердце. — Голос у нее был таким же старческим, как и раньше, но в нем не было спокойствия. Он прерывался от отчаяния. — Я этого не переживу. Я никого больше не буду любить, никогда, никогда, никогда.

Джонни медленно сел. Он пристально посмотрел в ее круглые глаза — слезы наполнили их и потекли по щекам. Каждая слезинка (изогнутое отражение комнаты и Джонни, трепещущего на его поверхности) почти тотчас терялась в тонких морщинках, избороздивших ее лицо. От нее исходил какой-то особый холод — Джонни прохватила дрожь. Неужели он избавился от страха перед Невом, мелькнуло у него в голове, только для того, чтобы трепетать перед Софи? Надо бы ее успокоить, но он не знал, на что решиться.

Софи медленно опустила веки. Потом наклонилась и поцеловала его в щеку и краешек рта.

— У меня разрывается сердце, — всхлипывала она, дрожа. — Мой милый...

— Софи, — тихо сказал Джонни, — смотри не замерзни, Софи.

Кожа ее на ощупь напомнила ему о тех похожих на папоротник узорах, которые море порой рисует на песке. Она была чуть ли не красивой. Она и была по-своему красивой, испещренная мелким изящным рисунком, в котором никто не смог бы прочесть повесть о медленном приближении конца. Джонни решил взять эту мысль на заметку, чтобы позже о ней подумать, но тут его стала бить такая дрожь, что у него просто зуб на зуб не попадал. От множества противоречивых впечатлений он чувствовал страшную усталость — у него слипались веки. Он боялся двинуться, боялся вздохнуть.

Мрачный миг миновал. Джонни открыл глаза и посмотрел Софи прямо в лицо, которое было так близко от него.

— Элва, — повторила она, но на этот раз голос ее прозвучал неуверенно.

— Я не Элва, — сказал Джонни. — Я всего лишь Джонни Дарт... ты же знаешь... приглядываю тут за тобой.

— Я не знала, что ты сменил имя, — пожаловалась Софи, и Джонни вздохнул с облегчением, услыхав знакомую интонацию. Внезапно она выпрямилась и в отчаянии огляделась.

— Где я? — громко вскричала она. — Что это за место?

— Это дом, — ответил Джонни и быстро встал. — Твой дом! — повторил он твердо. — Софи вцепилась в его руку. — Это улица Маррибел. Этот дом построил отец Эррола, ты же знаешь.

— Это не мой дом, — отвечала она. — Я бы никогда не согласилась жить в таком месте.

— Помнишь Эррола? — громко, словно заклинание, произнес Джонни.

— Эррола? — отозвалась она в смятении и нахмурилась. — Ах да... Эррола.

— Твоего мужа, Эррола Веста, — произнес Джонни раздельно.

Он вспомнил, что в школе учителя говорили с ним так же громко и назидательно, как сам он сейчас говорил с Софи.

— Эррол Вест.

— Он мне далеко не всегда нравился, — заметила она тоном, не допускающим возражений. — Мне не нравились его ногти. Но что поделаешь — я хотела выйти замуж. И он оказался... очень милым... во многом.

Голос звучал все обыденнее, все спокойнее. Передвинув на всякий случай кресло, в котором он заснул, чтобы оно встало между ними, Джонни попробовал перейти в наступление.

— А мне говорили, будто Эррол был птица невысокого полета, — заявил он. — Ведь специального образования у него не было, правда?

И с облегчением заметил, что она возмутилась.

— Ну и что? — вскричала она. — Зато он был добрым, он был честным.

— И он тебя не ударил ни разу, да? — подсказал Джонни.

— Ни разу, — страстно подтвердила Софи. — Он был прирожденный джентльмен.

— Добрый, милый Эррол, — произнес Джонни. Софи медленно кивнула, меряя комнату взглядом.

— Я просто не знаю, — вздохнула она. — Знаешь, секунду назад все выглядело совсем по-другому.

— Да, мигом меняется, — согласился Джонни. — Мигом — больше и не надо.

И снова Дженин исчезла из виду у него на глазах. Только теперь он заметил, что Софи волочила за собой по полу ночную рубашку. Рубашка имела подозрительный вид.

— Софи, — спросил Джонни, — ты что, намочила постель?

— Кто-то намочил, — раздраженно ответила Софи. — Должно быть, эти люди из соседнего дома. Подделали ключ и теперь являются сюда когда захотят.

Она смело взглянула на него. Ее ступни и кисти казались огромными по сравнению с худыми руками и голенями.

— Ну ничего, — проговорил Джонни отреченно. Он и впрямь обрадовался, увидев, что она вернулась в настоящее и отдает себе отчет в том, что стара и не годится для романтических мечтаний.

— Садись-ка вот здесь, у обогревателя, а я все сделаю.

— Я приготовлю чай, — предложила она. — Я помню, какой ты любишь.

— Не беспокойся, — ответил Джонни. — Я только что пил. Разыскивая простыни поцелее, Джонни спрашивал себя, не настроил ли он Софи на любовные мысли тем, что, сидя рядом с ней, мечтал о Бонни. Вспомнив о слезах Софи, он вдруг почувствовал, как в глазах и носу у него защекотало, и сам — неизвестно почему — чуть не разразился слезами. Не просто из сочувствия к Софи, хотя он и испытывал к ней неясную ему самому жалость. Скорее от шока, который испытываешь, когда вдруг находишь раненого зверька и думаешь, как бы избавить его от страданий. Переворачивая матрас, он думал об Элве, чьей тенью он стал благодаря полосатому блейзеру, и о том, любил ли тот Софи. Возможно, Элва вовсе ее не любил; возможно, он жив и теперь, спит себе где-нибудь, старый, в морщинах, и не подозревает, что его кузина Софи проснулась среди ночи с его именем на устах и с верой в то, что способна на страстную любовь.

«Ты такой чувствительный!» — вскричала бы с презрением Дженин. Впрочем, она тоже мечтала о любви, хотя и полагала, что это подобает лишь юным. Неужели она ревновала его, как утверждает Бонни? «Тебе меня ни за что не догнать!» — воскликнула она, бросая ему вызов, и исчезла прямо на глазах.

Джонни помог Софи лечь и решительно подоткнул одеяло, размышляя, как же, черт побери, ее спасать.

— Спокойной ночи, — пробормотала она. — Ты такой добрый.

— Давай я тебе свет придушу, — предложил он и замер с рукой на выключателе в ужасе от своей оговорки. — Я хотел сказать: притушу. В темноте легче засыпается.

Однако оговорка тут же представилась ему не такой уж и случайной: в ней было больше смысла, чем в предложении просто выключить свет. Стоя возле кровати Софи, он на миг задумался: может, лучше вообще не родиться на свет, чем кончать жизнь без памяти и с мокрыми простынями? Но Софи, как это подчас бывало, вдруг бесстыдно улыбнулась — в глубине ее голубых глаз мелькнула жадность.

— А ты не мог бы принести мне этих... сладенькие... как их там? — попросила она. — Мне бы одну-две штучки.

— Печенья? — Джонни сделал строгое лицо. — Ты хочешь печенье перед самым сном? Но они же сладкие!

— Ну, тогда одно — простое! — прошептала Софи. — Без крема.

Джонни рассмеялся. Радость Софи в предвкушении печенья сняла тяжесть с его сердца, заменив жестокий момент истины более мягким, который был не менее правдив.

— Я принесу тебе всю пачку, — сказал он Софи. — Можешь есть их в темноте. Почему бы и нет?

Она кивнула и хитро улыбнулась. Но когда Джонни вернулся, она уже спала, лежа на спине с открытым ртом. Она еле слышно, неглубоко дышала, обнажив кривоватые зубы. На столике возле кровати лежала еще одна пара искусственных челюстей. Глаза ее были закрыты, впрочем, не до конца. Между верхними и нижними веками виднелась узкая светлая полоска. Она спала, но не тем крепким и сладким сном, каким спят в детстве.

Джонни вернулся в гостиную и сел на кушетку; мысли его бегали: он думал то о Софи, сладко спавшей в своей постели, то о девушке в соседнем доме. Казалось, он и Софи, каждый по-своему, зачарованы призраками. Пифия создавалась совместными усилиями. Бонни лишь наметила контур, который он заполнил собственными деталями; много лет назад Софи, возможно, поступила так же с полосатым блейзером Элвы. Мысли плавным потоком проносились у него в голове — он уже с трудом отличал их от сновидений, ощущая, как сам меняется под их незаметным воздействием. Спустя немного, устав от попыток разобраться, он лег и наконец уснул.


Глава четырнадцатая


Проснувшись на следующее утро, Джонни услышал, как по крыше стучит дождь. Сырой туман окутал город, улица Маррибел выныривала из пустоты и вновь исчезала. Из окна, выходящего на балкон, виднелись очертания почты и пивной; смягченные неровными струями воды, они, казалось, медленно таяли.

Поняв, что дождь зарядил надолго, Джонни вернулся к Софи, чтобы попробовать заставить ее переодеться. Платье, таинственно исчезнувшее позавчера, сегодня снова выплыло на поверхность, и Софи натянула его поверх ночной рубашки. Как она ни сопротивлялась, Джонни твердо стоял на своем.

— Не пойду я в магазин с кем-то, у кого из-под платья торчит драная ночнушка, — заявил он.

— Я же тебе не говорю, что надеть, — отвечала Софи, но в конце концов все же сдалась и согласилась переодеться.

К тому времени, когда она сняла платье, стащила ночную рубашку, надела жуткую нижнюю юбку и вновь натянула платье, она уже весело щебетала о чем-то и собиралась приготовить Джонни завтрак.

— Попробуй-ка сначала вот это! — предложил ей Джонни, очистив апельсин и разрезав его на дольки.

Потом он стал думать о Бонни просто так, чтобы посмотреть, что же прежде всего возникнет у него в памяти. Вот она — маленькая, веснушчатая, оживленная, далекая. Он попробовал вспомнить пифию, но обнаружил, что пифии уже не существует. В памяти осталось лишь воспоминание о собственной выдумке — и ничего больше.

Оставив Софи расправляться с апельсином, Джонни отправился в ванную, принял душ и тщательно побрился. Ничего, что кожа будет раздражена, — все лучше, чем отросшая щетина, которая делала его похожим на реконструкцию первобытного человека. Выстиранная вчера рубашка была еще влажной, хотя и не такой мятой — отвиселась за ночь. Он все же надел ее и постарался разгладить руками, утешая себя тем, что в основном она будет закрыта блейзером. Лицо, смотревшее на него сегодня из зеркала, весьма отличалось от того, которое он видел в том же зеркале всего два дня назад. Шишки и синяки почти полностью исчезли, но дело было не только в них. Джонни показалось, что он выглядит как-то старше. Интересно, что скажут о его лице люди, подумал он и несколько раз улыбнулся на пробу, как делал когда-то в детстве: отвел глаза, а потом вдруг снова глянул в зеркало, надеясь поймать свое лицо врасплох. Нахмурясь, он занялся волосами — расчесал спутавшиеся пряди, пригладил упрямые завитки, стремясь придать себе сдержанный и приличный вид.

И тут неожиданно поймал новое выражение на своем лице. Он помнил, как оно улыбалось, смеялось, сердилось, помнил его и в ярости, и в отчаянии, когда, запершись в комнате, оплакивал Дженин, которую любил всем сердцем, несмотря на все ее придирки. Но никогда прежде он не видел на своем лице такой отрешенной печали. Чего-чего, но этого он не ожидал.

— Послушай, Софи, — позвал он. — Я выгляжу каким-то умудренным жизнью старичком, а ведь мне всего девятнадцать. Как это может быть?

— Не волнуйся! Это пройдет, — произнесла она как ни в чем не бывало прямо у него за спиной.

Джонни чуть не подпрыгнул — он не ждал ответа. Он улыбнулся и замигал. Плеер он оставил наверху — впервые за много недель он выходил на улицу без него.

— Софи, я выйду ненадолго, — сказал он, подойдя к двери.

— Не очень задерживайся, хорошо? — попросила она. — Одной сидеть не очень-то весело.

— Я не задержусь, — успокоил он ее.

— Ты ведь вернешься? — настаивала она.

— Я же всегда возвращаюсь, — ответил с грустью Джонни. — Я просто запрограммирован на возвращение.

Он сбежал по лестнице на улицу и зашагал к центру города.

Дождь уже не лил с такой силой, порой он едва моросил. Джонни было тепло в полосатом блейзере, он бодро шагал по притихшим под дождем улицам и смотрел сквозь струи дождя, как на глазах меняется город. Все озарялось таинственным светом. Не только почта, но и «Системы искусственного интеллекта» как-то по особенному сияли. «Войти бы в "Искусственный интеллект" и заказать Софи новую память», — подумал Джонни. Это будет индивидуальный заказ, но в новой памяти уже не останется ни Эррола, ни дядюшки Брайена, ни Джонни с его полосатым блейзером. Если на то пошло, не мешало бы и ему самому позаботиться о новой памяти, ведь часть его собственного прошлого записана неверно. Хотя обычно считается, что память четко регистрирует прошлое, Джонни теперь ясно видел, что она допускает страшные ошибки и вечно пересматривает, дополняет, переписывает происшедшее. Ведь даже файл, заведенный Софи на Элву, все еще не закрыт, потому что в него теперь вносится Джонни, даром что записи тут же выцветают, так что их и прочесть невозможно.

Джонни шел дальше. По маленькой карте, которую дала ему Бонни, он быстро нашел Совет по делам престарелых. Джонни едва не пожалел, что так скоро пришел. Ему хотелось идти и идти по спокойным улицам, затянутым дымкой дождя, и наслаждаться одиночеством. Оказавшись у двери, которую он искал, Джонни вдруг заколебался. Он походил перед зданием, размышляя о том, что бы он подумал на месте социального работника, если бы вдруг к нему явился тип вроде него и поведал странную историю о жизни Софи. Но раз уж он потрудился привести себя в приличный вид, жалко было бы этим не воспользоваться. Приподняв плечи, он сунул руки в карманы и вновь обнаружил там ключ от дома Софи. Вынув ключ, Джонни положил его на ладонь и глядел на него до тех пор, пока ему не начало казаться, будто ключ и ладонь как-то связаны между собой. Он глубоко вздохнул, прошел по дорожке к старому дому и открыл боковую дверь.

За дверью оказалась приемная, а в ней — молодая женщина, которая довольно любезно ему улыбнулась.

— Я пришел посоветоваться относительно... относительно соседки, — выпалил Джонни. — Я живу поблизости от нее... совсем рядом... по-моему, она нуждается в помощи. Она старая женщина... Я, собственно, не знаю, сколько ей лет. Мне сказали, чтобы я обратился к мистеру Дейнтону, вот я и...

Молодая женщина не дала ему закончить.

— Я знаю, что мистер Дейнтон еще не ушел, и если поспешить, то мы его поймаем.

— Хорошо, — согласился Джонни, хотя и обескураженный тем, что его прервали.

Он пошел за женщиной по коридору, подождал, пока она постучала в какую-то дверь и что-то сказала кому-то в кабинете, а когда она, отступив, сделала ему знак, вошел. Джонни показалось, что человек, сидевший за столом, был удивлен его появлением, но примирился с необходимостью его принять, хотя и не очень этому обрадовался.

— Я вас не задержу, — начал было Джонни. Но тот не дал ему договорить.

— Ну как ты? — спросил он, будто Джонни был его старым знакомым. — Чувствуешь себя лучше?

— Лучше, чем когда? — растерялся Джонни.

— Чем в ту ночь, — отвечал человек. — Во всяком случае, выглядишь ты получше. Я тебя не сразу узнал.

— Мы разве знакомы? — удивился Джонни.

Очевидно, он где-то встречал этого человека, однако никак не мог вспомнить где и когда.

— Я тебя подвез в город из Ривенделла, — ответил тот. — Я видел, как ты весьма решительно направился к стоянке такси. Кстати, не обращая никакого внимания на транспорт! Удостоверился, что ты добрался до островка безопасности для пешеходов, а дальше, признаюсь, не стал ждать и уехал.

Джонни расхохотался.

— У меня такое чувство, будто все это было в другой жизни, — признался он. — Я почти ничего не помню. Я даже вас не помню. Так, смутно брезжит что-то. Вы Макс Дейнтон?

— За грехи мои, — отвечал тот, немного оттаивая. — Если ты не помнишь, кто я и что я, то зачем ты пришел? В машине ты ничего не оставил — я проверял.

— Нет, с тем это никак не связано. Хотя какая-то ниточка, может, и есть, — раздумчиво произнес Джонни. — До стоянки я тогда не добрался. Впрочем, у меня и денег-то не было. Это я так просто сказал матери Бонни. Честно говоря, я на этом островке отключился.

Макс посерьезнел и сказал, что это его не удивляет. Джонни описал встречу с Софи и свое пребывание в ее доме. Он не стал рассказывать о том, как Софи стояла над ним, плача о погибшей любви, и не упомянул о Бонни, но не скрыл свои подозрения насчет Нева. Слушая его, Макс все больше мрачнел. Он, хмурясь, глядел на Джонни; во взгляде его не было осуждения — он словно открыл для себя нечто новое и твердо решил понять, в чем тут дело.

— Так, — протянул он. — Да это целый детектив.

— Да, правда, — согласился Джонни. — Она очень милая старушка. Я не хочу уходить, пока не удостоверюсь, что за ней будет присмотр.

— Видишь ли, она ведь не одна такая, — продолжал Макс. — Таких там много. И по большей части деваться им некуда.

— У нее денег куча! — воскликнул Джонни. — Можно бы устроить ее в хороший дом для престарелых, где за ней бы ухаживали; правда, сама она этого не хочет.

— Деньги — это неплохо, — сказал Макс. — У многих людей в ее положении денег вообще нет, хотя под раковиной, как ты говоришь, бывает, что-то и припрятано. Словом, хотя деньги у твоей Софи есть, мест у нас для таких, как она, просто нет. В городе три дома для престарелых, и в каждый — очередь. Конечно, есть еще психогериатрическое отделение в Саннисайд (это была местная психиатрическая больница — Джонни поморщился). Но и туда очередь, — закончил Макс, ударив ладонью по столу.

— Я же не могу навсегда у нее поселиться, — сказал Джонни. — Ее надо купать, и потом, она мочится в постель.

— Нет, конечно не можешь! — торопливо согласился Макс. — Ты и так, если ты позволишь мне сказать, сделал немало. Многие нашли бы, что это им не по плечу. А как же твоя работа? — Он смолк. — Да, ты ведь безработный, правда?

— Я даже не знаю, чем я хочу заняться, — Джонни пожал плечами. — Последние два года в школе я не очень-то убивался. Специальности у меня никакой нет.

— Не считая чечетки, — заметил Макс с улыбкой.

— Ну да, — кисло улыбнулся Джонни. — Но на нее спрос невелик. «Цыплят» перехватила какая-то австралийская банда.

— А ты бросил танцевать, — кивнул Макс. — Я помню, ты это доказывал Рут... очень настойчиво.

Джонни покачал головой.

— Вы помните больше, чем я.

— Говорят, чечетка снова входит в моду, — сказал Макс. — Ну ладно! Сегодня я не успею навестить миссис Вест, но завтра постараюсь. Ты можешь подождать до завтра?

— Конечно, — отвечал Джонни. — Просто мне нужно сказать матери, где я. В тот вечер, когда мы с вами встретились, я попал в историю, и завтра меня вызывают в суд. В районный, — поспешил он прибавить. — Отец, конечно, в восторг от этого не пришел. Он у нас очень правильный.

— Чтобы беспокоиться о человеке в том состоянии, в каком ты тогда был, не нужно быть особенно правильным, — возразил Макс. — А адвокат у тебя есть?

— У них там свой, — сказал Джонни. — Дело простое — нарушил тишину и порядок, отказался назвать свое имя. Я явлюсь — и будь что будет.

— Решай сам, — произнес Макс со вздохом. Почему-то Джонни захотелось объясниться.

— Это была годовщина, — сказал он. — У меня сестра умерла пять лет назад. Она сорвалась со скалы в заповеднике. И в глубине души все считали, что лучше бы упала не она. И отец тоже. Он ничего не мог с собой поделать.

— Ты все это наверняка выдумал, — ответил Макс с тревогой.

— Во всяком случае, мне так казалось, — признался Джонни. — А этого достаточно. Но кое-кто это говорил.

Он сам себе удивлялся — как это он говорит так небрежно о том, что мучило его пять лет.

— Я уверен, что это не так... — начал было Макс, как сделал бы на его месте любой разумный человек. Но тут же смущенно смолк. Джонни уже научился понимать, что кроется за такой неуверенностью.

— Она небось так и сказала? — спросил он. — Доктор Бенедикта?

— Разумеется нет, — твердо ответил Макс.

Однако Джонни подумал, что его догадка была, пожалуй, недалека от истины.

— Простите, что я об этом заговорил, — сказал он Максу. — Вообще-то это меня не тревожит. И, чтобы переменить тему, спросил: — Так что же все-таки с Софи? Старческое слабоумие?

— У нее классические симптомы болезни, которую теперь называют болезнью Альцгеймера, — ответил Макс. — Или какое-то расстройство, связанное с этой болезнью. Иногда этим страдают и молодые, хотя в основном это болезнь людей престарелых. Ученые ищут лекарство, но все еще на стадии эксперимента. Тут мы ничем помочь не можем. Я навещу ее. А телефон у нее есть?

Джонни покачал головой.

— Если б ты смог завтра с ней побыть, я бы постарался прийти до обеда.

— Только если она предложит вам чаю, не соглашайтесь, — предупредил Джонни. — Она никогда не кладет в чайник заварки.

Оба встали и вышли, но в коридоре Макс бодро попрощался и, помахав рукой, направился в одну сторону, а Джонни — в другую. Миновав приемную, он вышел на улицу. Он был немного разочарован. Впрочем, не думал же он, что кто-то тут же ринется на улицу Маррибел, чтобы прийти ему на смену.

Когда-то в школе ему пришлось прочитать длиннющую поэму про старого морехода (она так и называлась «Сказание о старом мореходе»), который застрелил альбатроса и в наказание принужден был носить его на шее. Джонни подумал, что Софи похожа на этого альбатроса, но тут память сыграла с ним неожиданную шутку. Она выдала ему девять строк из этой поэмы — в свое время они его поразили, но потом он о них и не вспоминал.


Дурные дни! Дурные дни!

Какая тьма в глазах!

Но вдруг я что-то на заре

Заметил в небесах.

Сперва казалось: там пятно

Иль сгусток мглы морской.

Нет, не пятно, не мгла — предмет.

Предмет ли? Но какой?

Пятно? Туман? Иль парус? Нет!..[12]

Капли дождя текли у Джонни по лицу. Интересно: зачем он сказал Максу, что это ему следовало бы сорваться со скалы в Сиклифском заповеднике? Пока он молчал, эта мысль его пугала; когда же проболтался — показалась слезливой чепухой. Как это он мог такое думать?! Просто смешно! Джонни понял, что выбросил за борт какую-то важную часть самого себя, которая теперь не имела никакого значения.

Дженин превратилась в тепло и пепел, а тепло возвращается в космос. Джонни помнил это еще со школы. Так что Дженин не вернешь. Время — штука загадочная; может, как раз в этот миг она пролетает мимо других галактик и неизвестные нам обитатели следят за ее полетом с помощью невероятно чувствительных инструментов. «Это Дженин! — кричат они. — Всё танцует!» Как бы то ни было, но в этом времени и в этом городе осталась пустота. Дженин вписалась бы в нее с легкостью, ну а для оставшегося в живых Джонни все было не так просто. Ему приходилось брести, как слепому, медленно, наугад, а то и прокладывать себе путь кулаками. Он к этому привык, но теперь вдруг все вокруг зашаталось — того и гляди развалится.

Джонни собирался идти прямо к Софи, но понял, что ему тяжело возвращаться тотчас же. Он пошел вдоль реки, вьющейся через весь Колвилл, глядя на поверхность воды, по которой разбегалась рябь от моросившего дождя. Воздух, струящийся меж зеленых ветвей ивы, казался более влажным, чем река. Перед большой гостиницей болтали японские туристы. Джонни неуверенно им улыбнулся, но они не обратили на него никакого внимания. Возможно, город вокруг них был совсем иным. Джонни предоставилось бесконечное множество городов, наложенных друг на друга и связанных меж собой одним-единственным звеном, вроде этой гостиницы или, скажем, Дома с краном. Последние три дня он и сам жил совсем в другом городе. Он помнил о поджидавшей его обыденной жизни, но прежде чем к ней вернуться, предстояло кое-что сделать.

Дождь припустил сильнее, поднялся ветер. Когда он подошел к Дому с краном, то вконец продрог, несмотря на свой плотный блейзер. Рубашка на нем все еще была влажной, кроссовки промокли насквозь. Он уже вынул ключ, когда заметил, что дверь в дом приоткрыта. Вертя на пальце ключ, он смерил взглядом узкую щель между дверью и косяком, а потом скользнул внутрь и, застыв у нижних ступенек лестницы, внимательно прислушался. Наверху Софи что-то быстро говорила. На лестнице не было ни одной кошки, и это производило жуткое впечатление. Софи была не одна. Кто-то ей отвечал.

«Может быть, Макс Дейнтон нашел все же время зайти сегодня», — подумал Джонни, но тут он услышал голос Софи.

— Только, знаете, мне нужна расписка, — произнесла она торопливо.

— Я дам вам расписку, миссис Вест, когда вы дадите мне деньги, — глухо отвечал мужской голос.

В ту же минуту Джонни переполнило неизъяснимое, но такое знакомое ощущение блаженства, сопровождаемое необычайным приливом сил. Чувствуя себя ладным, бодрым, он беззвучно взлетел вверх по лестнице. Он не знал, что с ним происходит, не знал, не выдаст ли он каких тайн, о которых лучше молчать, но в одном он не сомневался: сейчас он придет в ярость — и на этот раз с полным правом. В гневе он позволит себе потерять голову — дивное, пьянящее ощущение! — с восторгом нырнуть в него, а потом выплыть, потрясенным, не без потерь, но с каким облегчением!

Взлетев на площадку, Джонни заглянул в гостиную. Какой-то парень рылся в сумочке Софи и делал это не из желания помочь.

— Это моя сумочка, — горячилась Софи.

— Это все, что у вас есть? — спросил парень.

— Я никогда не платила за аренду, — жаловалась Софи. — Я к этому не привыкла.

— Будет лучше, если в следующий раз вы заплатите побольше, — сказал он. — Теперь этот дом принадлежит мне, и, если вы не будете платить, я вас выселю. Мне просто придется это сделать. Эррол на моем месте поступил бы так же. Любого неплательщика он просто вышвырнул бы на улицу. Спросите старожилов. Он был человеком твердым, Эррол Вест.

— Эррол был прирожденным джентльменом, — возразила Софи. — Он никогда не выгнал бы меня из собственного дома.

Джонни удивился. Он-то был совершенно уверен, что Спайк и Нев — одно лицо, он даже рассчитывал на это. Чувство, испытанное им внизу, отчасти потому и возникло, что он надеялся поквитаться с Невом. Но Спайк оказался хилым парнем, совершенно ему незнакомым. Впрочем, нет, все же немного знакомым. Джонни признал в нем одного из тех двух парней, которые следили за его встречей с Невом в пабе. Он держал в руках раскрытую сумочку Софи так, словно собирался разодрать ее на части. На столе лежали деньги, снятые накануне со счета, а он продолжал поиски. Софи стояла рядом и правой рукой судорожно хваталась за ремешок сумки.

— Мне нужна расписка! — кричала она сердито, словно попугай.

Спайк бросил сумку — она упала на пол, выпотрошенная, безжизненная, — вынул из кармана перо и книжечку квитанций. Ни он, ни Софи не заметили, как Джонни бесшумно шагнул в комнату. Потом Софи, обернувшись, увидела его и нахмурилась, но, узнав блейзер, заулыбалась.

— А вот и ты, — сказала она. — А я как раз плачу за аренду. Я сейчас...

Парень уронил ручку, резко повернулся и вздрогнул, увидев, что за спиной у него стоит Джонни.

— Это мой кузен, Элва Бэббит, — представила его Софи. Она это сделала с особым изяществом. — А это... — она заколебалась и посмотрела на парня.

— Господи спаси и помилуй, да это милый добрый Спайк, — широко улыбнулся Джонни.

— ...мистер Спайк, — закончила Софи. — Садись, Элва, я мигом приготовлю тебе чай. Я прекрасно помню, какой ты любишь.

— Что ж, давай, — согласился Джонни. — Может, Спайк тоже выпьет.

Софи растерялась. Мысль о том, что Спайку можно предложить чаю, явно не укладывалась у нее в голове.

— Но мне нужна расписка, — проговорила она наконец.

Спайк подал ей знакомую розовую квитанцию. Джонни с удовольствием отметил, что рука у него дрожит.

— Приятно наконец с тобой познакомиться, — сказал Джонни, когда Софи удалилась на кухню. — Я читал собрание твоих сочинений.

Спайк был не только меньше ростом и худее, чем Джонни, но казался еще более продрогшим и промокшим — во всяком случае, вид у него был неважный. Прямые волосы мышиного цвета свисали чуть не до плеч, мокрые пряди топорщились вокруг больших розовых ушей. Глаза были прозрачные, голубые. Джонни уверенно ждал, пока его захлестнет горячая волна гнева, но она все не поднималась. Пока он бездействовал, Спайк осторожно отступил, встав по другую сторону стола.

— Ты ей не брат, — бросил он тоном обвинения.

— А ты не домовладелец, — парировал Джонни. — Ты ее обираешь.

— Она сама предложила, — поспешно возразил Спайк. Джонни охотно готов был этому поверить.

— Ты сюда каждые два-три дня приходишь? — спросил он довольно спокойно. — Это несколько слишком.

Ярости все не было — Джонни не чувствовал ничего, кроме презрения и негодования. В нем даже шевельнулась какая-то симпатия к Спайку. Еще чего не хватало! Да и драться с мошенником, который был меньше него ростом, не хотелось.

— Она от этого не обеднеет, — ответил Спайк. — Дашь ей расписку — она и довольна. И вообще... это была ее идея. Она мне прямо-таки навязала эти деньги.

— Ах ты бедняжка, — протянул Джонни, выжидая, когда же наконец им овладеет бешенство. — Навязала! Какая подлость с ее стороны!

Спайк растерялся. Потом пожал плечами.

— Я собирал деньги за газеты. А она решила, что я домовладелец. Я ей этого не говорил.

Да, Джонни понимал, что собирание денег за газеты легко могло превратиться в привычку собирать арендную плату.

— А транзистор она тебе тоже сама предложила? — спросил он. — Тот, который ты сбыл Неву Фаулеру?

— Боже мой, Боже мой, вот напасть-то, — бормотала Софи на кухне.

Спайк искоса поглядел на деньги, лежащие на столе, а потом перевел глаза на Джонни.

— И думать не смей, — сказал Джонни.

— А ты кто такой, скажи на милость? — возмутился Спайк. — Ты же ей не брат, черт возьми!

Бешенства так и не было, но Джонни настолько часто его испытывал, что не стал больше дожидаться. Схватив столик за край, он отшвырнул его в сторону. Долларовые бумажки разлетелись, словно мотыльки, в разные стороны. Увидев, что между ним и Джонни ничего нет, Спайк попятился.

— Вот отлуплю тебя как следует, будешь знать, кто я такой, — заорал Джонни со счастливой улыбкой. — Убирайся! И чтоб ноги твоей здесь больше не было.

Спайк замялся, тревожно оглядываясь по сторонам. Джонни стоял между ним и дверью.

— Убирайся! — крикнул Джонни.

Спайк метнулся влево... вправо... Он вдруг ужасно испугался. Страх придал ему проворства.

— Не трогай меня! — завопил он. — Тронешь — мои кореши с тобой сквитаются!

— Еще раз сюда явишься — убью! — прошептал Джонни с бешенством.

И запрыгал на месте, приняв свирепый вид. Он был сильным, но более всего на противника действовал его устрашающий вид.

Спайк шмыгнул мимо. Джонни услышал, как он затравленно дышит.

— Вон! — закричал он, выскочив на площадку, вслед обезумевшему Спайку, дробно застучавшему вниз каблуками.

Но на пороге Спайк обернулся.

— Погоди! Ты у меня дождешься! — заорал он.

— Я подожду! — отозвался Джонни. — В любую минуту, приятель, в любую минуту! Сам приходи и дружков приводи!

— Хватит кричать, — весело сказала Софи у него за спиной. — Я несу чай.

Джонни обернулся и, подняв стол, поставил его на место, похлопав рукой по столешнице. Софи осторожно водрузила на него чайник.

— Ах, чашек-то нет! — посетовала она.

— Ничего, — ответил Джонни. — Будем пить из пригоршни.

Софи рассмеялась.

— Пить из пригоршни! — повторила она. — Ах, Боже мой, Боже мой! Нет-нет, я мигом принесу тебе чашку.

И она снова ушла на кухню. Джонни уселся за стол и обвел взглядом комнату. Он думал о том, как странно, что можно научиться пугать людей потому, что сам раньше так часто пугался.

— Сегодня полнолуние! — произнес он и тихонько по-волчьи завыл.

Несколько дней Спайк будет держаться подальше от этого дома, а за это время Макс или еще кто-то из его отдела навестит Софи и придумает, как ее защитить.

— Вечерний чай! — торжественно объявила Софи, хотя время было обеденное, и внесла на большой тарелке чашку и эмалированную кружку.

Рядом с тарелкой она поставила блюдечко с засохшим кормом для кошек.

— Чай слишком жидкий, — пожаловалась она минуту спустя, наливая воду из чайника.

Джонни покорно взял в руки эмалированную кружку. Софи придвинула к нему блюдечко с кормом.

— Ешь, не стесняйся! — произнесла она радостно. — Этого добра у нас вдоволь.

— Сегодня у нас вечеринка, — объявил Джонни. — Придут гости.

— До этого еще далеко, — возразила Софи, жадно поглядывая на кошачий корм. Не успел Джонни и глазом моргнуть, как она схватила кусочек и сунула его в рот.

— Эй, ты что? Подожди! — закричал Джонни с отвращением.

Схватив блюдце с кормом, он вынес его на кухню — и тут же возвратился с печеньем на блюдечке и, улыбаясь, поставил его возле Софи.

— Хорошие новости? — спросила Софи с вопросительной улыбкой.

— Я занимался добрыми делами, — сказал Джонни.

— Да, если не помогать людям, было б совсем плохо, — горячо согласилась Софи. — Если тебе что-то понадобится, можешь всегда обратиться ко мне. Родные должны держаться вместе.

Она легонько вздохнула и взяла печенье.

— Угощайся, — предложила она. — В этих нет никаких добавок. Знаешь, я где-то на днях читала... кажется, в газете... сахар-рафинад вреден. — Она убежденно закивала. — Да, да, сахар-рафинад и все жареное.

— Жизнь полна опасностей, — согласился Джонни.

— Но мы не должны сдаваться, — сказала Софи серьезно. — Чем опаснее, тем больше чести. Это нянюшка так говорила. Ты когда-нибудь вспоминаешь прежние дни?

— Все время вспоминаю, — ответил Джонни со вздохом. — На самом деле того, что мы называем прошлым, не существует. Я только недавно это понял. Оно просто прячется где-то и ждет, чтобы начать все сначала. Мы должны с ним бороться, Софи, не уступать ему ни шагу.


Глава пятнадцатая


Вечер опустился на улицу Маррибел тучами серого дождя. Улица превратилась в канал, вдоль которого осенний ветер гнал с ревом завесы воды. Город сбрасывал с себя покровы, один за другим. Недалек тот час, когда, выйдя на балкон, Джонни увидит его обнажившийся скелет. Машины ревущим потоком неслись мимо; по ветровым стеклам, словно метрономы, качались в такт погоде дворники. Ветер и дождь бились о Дом с краном и раскачивали вывеску Эррола. В доме было тепло и сухо, и все же Софи, окруженную кошками, познабливало; ее тянуло выйти, купить печенья, но пугала погода. Она бродила по дому в поисках окна, не похожего на остальные, выглянешь в него и увидишь безоблачное голубое небо и кондитерскую.

— Давай я схожу, — предложил Джонни, но Софи самой хотелось прогуляться.

Она пристрастилась к почте, к ее особому волшебству: даешь квиток, а тебе взамен — деньги; жаждала собственными глазами увидеть роскошную витрину с печеньем и пирожками.

— Я хочу сама выбрать, — откликнулась Софи.

В конце концов они вышли вместе и побрели, клонясь против ветра и прячась за поломанным зонтиком Софи. Джонни продел ее руку себе под локоть, чтобы не сдуло ветром.

— С тобой идти хорошо, — благодарно заметила она, прижав к себе его руку.

— Учи меня с лаской — и я все что угодно буду делать, — отозвался он. — Только не слишком меня балуй, а то я начну гонять кошек и укушу почтальона.

— Бедные киски, — отозвалась Софи (почтальон ее не трогал). — Я никогда ничего плохого им не сделаю.

По доброте сердечной Бонни пригласила его на обед, думал Джонни, чтобы как-то смягчить то, что выпроводила его тогда из дома. Ответное приглашение было скорее бравадой с его стороны. Впрочем, какой-то опыт у него все же был: иногда из нарезанной кусками курицы и пакетика популярных приправ он готовил блюдо, которое оптимисты называли «цыпленок по-провансальски». К счастью, нужные приправы можно было найти чуть ли не во всех магазинах на полках рядом с сухим супом. «Традиционный французский соус с томатной пастой в основе, — было написано мелким шрифтом на пакетике, — приправлен пряными травами и чесноком. В особо торжественных случаях добавьте четверть чашки красного вина». Прочтешь эти хвастливые слова — и вроде поел. Джонни еще раз сбегал в паб (проявляя бдительность, чтобы опять не наткнуться на Нева или на Спайка) и приобрел там бутылку самого дешевого красного вина. Немного дальше по улице он купил картошки, луку, зеленого перца и замороженной капусты брокколи. А потом уселся рядом с Софи за столик под голубым небом кондитерской, терпеливо выжидая, пока она поест пирожков. Затем они пошли домой, и ветер снова накинулся на них, срывая с Джонни его разбойничью шляпу с широкими полями и задирая юбки Софи.

— Ах, Боже мой, Боже мой, вот напасть-то, — воскликнула она, не зная, смеяться или сердиться на беспардонность ветра-хулигана, и выронила из рук зонтик, который покатился вперед, как колесо. Машины замедлили ход и терпеливо ждали, пока Джонни ловил зонтик, — наконец он поймал его и отдал Софи. Джонни и не пытался укрыться под зонтом от дождя, однако время от времени Софи придвигала к нему зонт, тщетно пытаясь прикрыть его. Джонни боялся, как бы она при этом не выколола ему глаз.

— Ненавижу зиму, — говорила она, дрожа. Стоя перед дверью своего дома, она пыталась найти ключ. — Я ее просто боюсь.

— Проверь тесемку на шее, — завопил Джонни, стремясь перекричать ветер.

Войдя в дом, Джонни тут же отправился на кухню. Нашел керамическую кастрюлю, нарезал лук и перец, развел приправы теплой водой и вылил на курицу с овощами. Начистил картошку. Софи не отходила от него ни на шаг. Ее интриговало его присутствие на кухне. Она набросала в чайник для заварки бумажек и залила их теплой водой.

— Я правильно делаю? — смиренно спросил ее Джонни. Радуясь, что он обратился к ней за помощью, она, сияя, надавала ему советов. Джонни поблагодарил, но сделал по-своему.

— По-моему, мужчине необходимо уметь готовить, — заметила Софи. — Вот Эррол мне всегда помогает по дому, а готовить совсем не умеет. А что, если он останется один? Он будет совершенно беспомощен.

— Придется ему снова жениться, — неосторожно сказал Джонни. — Мой отец говорит, что мужчина отдает одну половину своей еды за то, чтобы ему готовили вторую.

Грубоватая философия мистера Дарта не очень-то понравилась Софи. Чтобы показать свою независимость, она потребовала, чтобы Джонни дал ей почистить картофелину. Джонни следил, как она это делает, сначала снисходительно, затем с возрастающим восхищением. Она работала ножом, а не картофелечисткой, но кожура с картофеля тонкой непрерывной лентой вилась меж пальцев и падала на кухонный стол.

— Да ты просто мастерица, Софи, — восхитился Джонни.

Она помахала у него перед носом ножом.

За многие годы прилежной работы нож до того сточился, что от лезвия почти ничего не осталось.

— Из старого дома, — пояснила Софи. — Для овощей он еще хорош. Это один из нянюшкиных ножей. Как мы тогда веселились, правда?

— Сегодня мы тоже повеселимся, — пообещал ей Джонни. — Гости скоро придут.

С прямотой старого друга он повел Софи в ее комнату.

— Пойдем-ка приведем тебя в порядок. Сделаем из тебя милую старую даму.

Софи весело рассмеялась и вместе с Джонни занялась своими туалетами. В конце концов они выбрали синее платье, висевшее среди других в полиэтиленовом чехле. Судя по всему, она не надевала его ни разу с тех пор, как принесла из чистки. (Бог знает, когда это было!)

— Люблю синий цвет, — призналась Софи. — Он никогда не выходит из моды и к тому же... как бы это сказать... не слишком броский. Он ко всякому случаю подходит. Если размер мой, я его возьму.

— Я выйду, а ты примеряй, — сказал Джонни. — По-моему, оно подойдет. Джонни вышел, но не прошло и минуты, как Софи позвала его. В голосе ее звучало отчаяние.

Войдя в спальню, Джонни увидел, что она кружит по ней с поднятыми вверх руками, стянутыми тугой плиссировкой. Оказалось, что он забыл расстегнуть молнию на спине платья.

— Какой приятный материал, — бодро заметила Софи, освободившись. — И, верно, стирается легко.

— Да, но ты лучше его не пачкай, — предупредил Джонни. — Ты должна быть на высоте, Софи.

— Какой ты добрый, что дал мне его поносить, — с восторгом воскликнула Софи. — Я буду очень осторожна, милый.

— Знаешь, я его не всякому бы одолжил, — сказал Джонни, одергивая платье.

Мягко задрапированный верх и элегантная плиссировка сделали ее совсем маленькой, она будто съежилась.

— Кажется, у меня когда-то было такое платье, — сказала Софи, расправляя юбку. — Синий цвет, по-моему, ко всякому случаю подходит, правда? Ничуть не броский!

— Тебе надо немного набрать веса, — заметил Джонни критически. — Придется тебя подкормить, Софи!

— Да, но, знаешь, есть такая вещь, как избыточная полнота, — возразила Софи. — Я на днях читала, что лишнего веса следует избегать.

— Ну, ты-то об этом можешь не беспокоиться, — сказал Джонни. — Ну а как насчет туфель, Софи? Вчера я видел здесь приличные туфли.

Он нашел синие туфли, завернутые в папиросную бумагу.

— Вот они! Подкуем лошадку!

Он расчесал ей волосы на пробор и, как мог, подвил на ушах. Вымытая, причесанная, в чистом платье, она и впрямь оказалась милой старой дамой. Джонни и сам удивился, до чего она изменилась.

— Я такая элегантная! — весело воскликнула она, глядясь в зеркало в шкафу.

— Так и задумано природой, — бросил Джонни, хотя и знал, что природе совершенно все равно, как выглядит Софи. — Ты великолепно выглядишь!

Внезапно он понял, что гордится и чуть ли не любит Софи, однако обнять ее не решился, а только похлопал по плечу.

— Веди себя прилично, — с довольным видом заметила Софи. — А вдруг Эррол войдет?

— Если бы Эррол вдруг вошел, я бы мигом выскочил вон в то окно, даже если б оно было закрыто, — пообещал Джонни. — Теперь пойди погляди телик. Только смотри не запачкайся. Будь умницей.

Он поспешил на кухню проверить, как там курица и картошка. «А ведь в небе за нависшими тучами скоро взойдет луна», — подумал он и, тщательно посчитав дни, решил, что сегодня полнолуние.

— Ночь оборотня! — крикнул он Софи. — Берегись Человека-волка!

— Это мне не очень-то нравится, — взволновалась она. — Я не хочу, чтобы сюда забрались волки.

— Тебе нечего бояться, — заверил ее Джонни. — Волк на твоей стороне.

Он вернулся в гостиную, чтобы прибавить телевизору звука. Софи посмотрела на него с одобрением.

— Мне всегда нравился этот пиджак, — сказала она. — Для Бэббита у тебя неплохой вкус. Что ж, пора вызывать такси.

— Мы никуда не едем, — объяснил ей Джонни. — Наша гостья придет сюда.

Софи перепугалась.

— В доме пусто, — вскричала она, резко выпрямившись в кресле. — Надо было купить печенья, там было такое хорошее.

— У нас печенья хватит лет на семь, — заверил ее Джонни.

Ему не сиделось, он вышел на кухню, а оттуда на балкон — посмотреть, что там на дворе.

— Ни о чем не беспокойся. Даже дождь перестал.

Хотя на дворе было по-прежнему мокро и холодно, на западе между двумя свинцовыми тучами вдруг проглянуло голубое небо. Воздух был свежим, прозрачным, прохладным: чувствовалось, что скоро опять пойдет дождь. Джонни стоял на балконе и глядел вдаль, на город, как вдруг услышал, что где-то совсем рядом хлопнула дверь. Он повернулся и увидел Бонни: она шла к дому Софи, держа в одной руке большую корзину с крышкой, а в другой — букетик цветов. Вместо жакета или плаща она надела широкую зеленую накидку, ветер трепал ее и морщил. Воротник оставлял шею открытой, волосы она подколола наверх, однако ветер выхватывал отдельные пряди и трепал их вокруг лица. Когда-то Бонни и Дженин разрисовывали такими романтичными девицами обложки школьных тетрадей: у них были круглые, упругие груди, а волосы походили на буйные гривы диких лошадок, необъезженных, вольных, пасущихся в прериях, или на пустошах, или на белых песках затерянных в океане островов... или даже, пожалуй, на какой-нибудь улице с односторонним движением.

Джонни выскочил в гостиную, скатился по лестнице вниз и распахнул дверь в тот самый миг, когда Бонни постучала в нее.

— Подыми щеколду и входи, — пригласил он. — Это корзина с пирожками для Бабушки?

— И для Волка, — сказала она.

— Сегодня полнолуние, — предостерег он, указав на небо.

— Заметь, что я не надела своей красной шапочки, — ответила Бонни. — Зачем нарываться на неприятности?

— Добрый вечер, — пропела Софи, глядя на них с лестницы.

— Не спускайся, Софи, — крикнул Джонни. — Мы идем наверх. Это Бонни Бенедикта. Бонни, это Софи Вест.

— Добрый вечер, — повторила Софи жеманно и подала Бонни руку с особой чопорностью.

— Я рада наконец познакомиться с вами, — сказала Бонни, сердечно пожимая ей руку. — Мы с вами соседи. И молоко нам доставляет один и тот же человек.

Софи пришла в восторг.

— У меня такие сложности с молоком, — доверительно поделилась она с Бонни. — Вечно его забирают люди, что живут по соседству.

— И у меня тоже, — ответила Бонни.

Она как-то странно посмотрела на Джонни, а потом — на Софи: во взгляде ее читалось любопытство, но вместе с тем и сомнение.

— Какое красивое платье, миссис Вест.

Софи обрадовалась.

— По-моему, синий такой приятный цвет, — сказала она. — Он никогда не бывает слишком... как бы это сказать?.. броским.

— Может, выпьем? — спросил Джонни, с удовольствием входя в роль хозяина.

Но Бонни вручила Софи цветы, а значит, надо было искать вазу, чтобы их поставить. В корзинке Бонни принесла два разных салата и еще одну бутылку вина. Пока Бонни открывала бутылку, он разыскал три разрозненных стакана. Задуманный Джонни обед походил скорее на пикник. Пока он разливал вино, Бонни сняла зеленую накидку и повесила ее на оконный шпингалет. Джонни пришел в восторг: под накидкой на ней была серебряная рубашка, разрисованная черными полумесяцами, и фантастические, мешковатые шелковые штаны в блестящую полоску. Она походила на помесь пифии с клоуном.

— Ну вот, теперь я тебя узнаю, — вскричал Джонни.

— Ты узнаешь мой наряд, — возразила она. — Но не меня! Вообще-то я стараюсь обходиться без него.

— Очень приятный молодой человек, — шепнула Софи Джонни: Боннины штаны, очевидно, сбили ее с толку.

— Ах, миссис Вест, отведайте капельку этого превосходного вина, — предложил Джонни.

Кто знает, может, Бонни не одобряет его податливости. Не без трепета он протянул Софи стакан дешевого красного вина. Она посмотрела на него с сомнением.

— Ну разве что капельку, — согласилась она. — Знаешь, Эррол никогда не пил. Только чуть-чуть на Рождество. Вина, конечно. А крепкие напитки — никогда. Конечно, он не принадлежал к англиканской церкви, — прибавила она, будто это все объясняло.

— Обед скоро будет готов, — объявил Джонни и усадил Софи перед телевизором в надежде, что она отвлечется и даст ему возможность поговорить с Бонни.

Но Бонни его опередила.

— Честно говоря, я так нарядилась в память о прошлом. Вчера, когда ты ушел, я подумала, что показалась тебе такой невзрачной. А ты... — Она запнулась. — Знаешь, я тебя едва узнала.

— Я сильно вырос с тех пор, — сказал Джонни.

— Вообще-то я понимала, что ты должен был вырасти, — согласилась Бонни, — но одно дело — понимать, а другое дело — собственными глазами увидеть. И выглядел ты...

— Неряшливо? — докончил Джонни.

— Нет, устрашающе. — Она подумала, а потом кивнула, словно в подтверждение своих слов. — Вид у тебя грозный, Джонни.

— Даже когда я побрит?

— Боюсь, что да, — ответила Бонни. — Ты что, прошел специальный курс «Как наводить на людей ужас»?

— Для этого пришлось бы посещать вечерние занятия, — подхватил Джонни. — По правде говоря, я больше навожу ужас на себя, чем на кого другого.

Софи восторженно его поддержала.

— Он очень добр ко мне, — неожиданно объявила она.

— Он всегда был добрым, я помню, — сказала Бонни, с улыбкой кивнув Софи. — Не изображай презрение, Джонни! Доброты вокруг не так уж много.

Она раскинула в стороны руки, наподобие манекена, с которым он танцевал накануне.

— Я так оделась, потому что сегодня особый день — мой доклад принят, я опять встретила тебя, у меня свободный вечер и я приглашена на обед.

— Потрясающе! — воскликнул Джонни, обрадовавшись, что и он отчасти виновен в ее праздничном настроении. — Но как насчет того типа, с которым ты тогда спорила? Может, его тоже надо пригласить?

Ему совсем не хотелось никого приглашать, просто его интересовал тот парень.

— Забудь о нем, — сказала Бонни. — Его нет в городе.

— А он женат? — внезапно спросил Джонни.

Бонни, примостившаяся на краю дивана, задумчиво подняла на него глаза.

— Нет, не женат. Мне не хочется о нем говорить. Я пришла, чтобы поговорить с тобой.

Она отвечала решительно, но без гнева. Пожалуй, ей даже льстила его настойчивость.

— Ну ладно, теперь ты предложи тему — мы ее и обсудим, — сказал Джонни, выжидательно глядя на нее.

Она ответила не сразу; глядя ему в глаза и улыбаясь, она пыталась подколоть выбившуюся прядь волос.

— Все это кончилось так внезапно, — произнесла она наконец. Она не объяснила, о чем говорит: верно, понимала, что в этом не было нужды. — Но мне не следовало терять с тобой связь. Я не хотела.

— Во всяком случае, твои родители были не в восторге от моих белых волос, — сказал Джонни, удивляясь своему бесстрастному тону.

— А твоим вечно казалось, что я недостаточно бела, — отвечала Бонни.

Джонни не мог этого отрицать.

— Что поделаешь? — спокойно продолжала она. — На всех не угодишь, правда? — И растерялась, взглянув на его лицо. — Ну и улыбка! Как у настоящего чечеточника! Школу ужаса ты кончил бы первым!

— Слушай! — воскликнул Джонни. — Даже если б меня убивали, я все равно бы слышал, как мать мне кричит: «Улыбайся! Веселее!» Я улыбаюсь из страха.

— Условный рефлекс, — предположила Бонни.

— Теперь буду улыбаться согласно условному рефлексу, — согласился Джонни. — По правде говоря, это напоминает мне о фотографии.

— А мой отец любил фотографировать, — неожиданно вмешалась в разговор Софи. — Мне он тоже купил аппарат. За все эти годы я сделала немало прекрасных снимков. Я хорошо снимала, и еще я была сильна в орфографии. — И с торжеством возвестила: — Идиосинкразия!

Она выжидающе поглядела на них. Джонни и Бонни растерянно молчали. Увидев, что они не знают, как реагировать, она произнесла по буквам:

— И-д-и-о-с-и-н-к-р-а-з-и-я. Вот! — И посмотрела на них с видом победительницы.

— Похлопаем Софи, чудо-грамотейке! — закричал Джонни и зааплодировал.

Бонни восторженно забила в ладоши — Софи улыбнулась и слегка поклонилась, как любой исполнитель радуясь аплодисментам.

Джонни забыл подогреть тарелки к обеду. Пришлось подержать их под горячей водой — сначала одну, потом другую; он держал, а Бонни вытирала. Приятно было стоять с ней рядом. К тому же он помнил, Бонни часто мыла посуду у них дома. Искоса поглядывая на ее руки в веснушках, осторожные, пугливые, как птицы, Джонни думал о том, что, может, после того как они поедят, ему удастся завлечь ее в постель. Это весьма привычное размышление превратилось в упоительную фантазию о том, как таким образом он приобретет над Бонни власть — власть над пифией со всеми ее предсказаниями, власть над прошлым. Тогда он как-то справится с ним и никогда больше не позволит ему взять над собой верх.

Подогретые тарелки стояли на кухонном столе. Софи в гостиной послушно смотрела телевизор.

— Ах Боже мой, Боже мой, вот напасть-то, — вздыхала она, то ли жалуясь, то ли смеясь.

— А волосы ты больше не обесцвечиваешь? — спросила Бонни. — И танцевать бросил?

— Хорошо, что мы тогда догадались их обесцветить, — ответил Джонни, выкладывая на тарелки горячую картошку. — Мы взяли первенство. Набрали больше всех очков за внешний вид и презентацию.

— Только тебе пришлось поплатиться за это, — заметила она сухо. — Почему твоя мать не покрасила волосы Дженин в твой цвет? Никто бы тебе тогда и слова не сказал.

— Покрасить Дженин?! — воскликнул Джонни, не веря собственным ушам. — Дженин? Натуральную платиновую блондинку — в мышиный цвет? Ставлю тебе единицу за стиль! Не звони мне, Бонни Бенедикта, я сам тебе позвоню.

Бонни рассмеялась. Они продолжали болтать: их голоса весело сплетались в единую мелодию, они о чем-то спрашивали друг друга, отвечали, вспоминали старые шутки, на ходу изобретали новые. Они отнесли тарелки в гостиную, где Софи смотрела рекламу мыла — в ней слушателям напоминали, что за многие годы данный сорт мыла доказал свою надежность.

— Помните доброе старое время? — вдруг неосторожно спросил женский голос.

— О, я-то помню доброе старое время, — с готовностью отозвалась Софи. — Я помню тот день, когда на школьный двор чуть не ворвался бык. Мы тогда жили в Листоне, и фермеры обычно гнали скот по главной улице. Вот этот бык и... Мы все ужасно боялись быков...

Джонни снова наполнил вином свой стакан, подлил Бонни и добавил несколько капель Софи. Поглядев на ее синее платье, он сунул ей за воротник кухонное полотенце, а другое, сплошь дырявое, положил на колени.

— Будешь капать себе на колени, — сказал он Софи, — постарайся в дырки не попадать.

— Хорошо, — пообещала Софи без тени улыбки.

Бонни серьезно следила за ним. Джонни становилось все веселее — отчасти из-за вина, но также и оттого, что все так хорошо складывалось. Он не сомневался, что ему не было бы так легко на душе, если бы Бонни чувствовала себя иначе.

— А я и вправду проголодалась, — призналась она. — Все эти дни ужасно много работала и, конечно, ничего не готовила. Сегодняшний ужин для меня — настоящий пир.

Софи наклонилась к ней.

— В некоторых ресторанах, — начала она, — еда... как бы это сказать... не очень высокого качества. Но здесь все делают на совесть.

— Я выключу телик, — сказал Джонни, — тогда мы сможем углубиться в интеллектуальную беседу.

Он направился к телевизору, но в эту минуту диктор, до неузнаваемости искаженный экраном Софи, начал читать содержание вечерних новостей.

— Арестованные вчера активистка Хинеранги Хотейни и ее помощник Бой Ройбен предстали перед судом в Нельсоне[13], — торопливо объявил он, словно опасаясь, как бы его не выключили. Джонни застыл с протянутой рукой, потом отступил. — Подробности в нашей программе, — самодовольно прибавил диктор. И тут же на экране появилось лицо отчаявшегося фермера, заколовшего несколько овец на главной улице провинциального города в знак протеста против политики правительства по закладным на фермы. Они не отводили глаз от экрана — внезапно по лицу фермера покатились слезы.

— Ты знала? — спросил Джонни.

— Я знала, что ее поймали, — ответила Бонни. — Сегодня утром мама мне позвонила и сказала.

— А что они думают? Мои бы просто на стенку лезли.

Бонни аккуратно разрезала пополам картофелину.

— Они встревожены, но они на ее стороне. Если хочешь знать, я тоже, — прибавила она, подняв взгляд на Джонни. — Мне бы хотелось больше походить на нее.

— Ты можешь даже ее превзойти, — сказал Джонни. — Это нетрудно. Брось в премьер-министра шутиху. Впрочем, небось опять скажешь, что я приспосабливаюсь.

— А по-моему, к вещам надо приспосабливаться, — заявила Софи, уставившись на стол. — У меня, например, есть пластмассовая масленка и сырница, и, когда сыр и масло кончаются, я просто протираю их влажной тряпкой, и всё — до следующего раза.

— Рядом с Самантой я всегда чувствовала себя какой-то несерьезной, — призналась Бонни, бросив на него взгляд. — Я такая бесцветная. Конечно, не внешне... а в душе. В детстве я надеялась, что стану как Дженин — она ведь была такая яркая, необычная.

— У тебя и собственной яркости хватает, — возразил Джонни. — Поэтому я тебя и искал.

— Если наряжусь, то я ничего, — сказала Бонни весело. — Даже кажется, что во мне есть какая-то магия. Но все эти черные звезды, серебряные полумесяцы и прочее, — она взглянула на свой наряд, — только видимость. А я хочу, чтобы они прожгли меня насквозь.

Почему-то эта мысль показалась Джонни очень сексуальной; но тут его отвлек телевизор: на экране появился зал суда, потом туда ввели двух обвиняемых. В худощавой энергичной девушке в узких темных очках, которая остановилась в дверях, глядя прямо в телевизионные объективы, и подняла руку в салюте «черной власти», Джонни не узнал Боннину сестру Саманту.

Софи все это время сосредоточенно ела — телевизор ее совершенно не интересовал.

Внезапно Бонни, словно в полусне, заговорила. Она говорила о своих родителях, которые, будучи идеалистами и не имея собственных детей, удочерили двух девочек, понимая, что их шансы покинуть приют не очень-то велики.

— Сейчас это не имело бы значения, — говорила Бонни, — потому что сейчас люди готовы усыновить любого ребенка, но двадцать лет назад таким детям, как я, приходилось ждать довольно долго.

— Почему? — с недоумением спросил Джонни.

— Ну, знаешь, во мне столько всякой крови намешано, я прямо настоящая дворняжка, — объяснила Бонни. — Немножко белой от какого-то неизвестного европейца, немножко маори, немножко китайской, возможно, капелька индийской. Саманта — теперь она, конечно, Хинеранги — наполовину маори, наполовину пакеха[14]. В детстве у нее была заячья губа, хотя сейчас это почти незаметно.

Оглядываясь на прошлое, Джонни смутно вспомнил об операции и шраме.

— На самом деле мы никому не были нужны. Но это нас как раз и спасло: Бенедикты только того и ждали.

— Я тебя удочерю, — сказал Джонни. — Волки иногда это делают. Я был волчонком, прежде чем стать бойскаутом, и слушал рассказы про Маугли и волчью стаю.

— А по-моему, волкам нельзя позволять усыновлять младенцев, — вдруг решительно вмешалась Софи. — Они не знают, как за ними ухаживать.

— Наверное, всем родителям хочется, чтобы дети подтверждали верность их идеи, — задумчиво произнесла Бонни. — Я знаю, Бенедикты искренне любят нас с Самантой, но они особенно радуются, когда мы что-нибудь доказываем... Ну, скажем, что любовь и хорошее образование могут спасти человека, даже самого безнадежного.

— Знаете, я никогда не сделаю ничего, что может повредить моим кискам, — заявила Софи таким тоном, словно предлагала на обсуждение совершенно новую тему.

Она съела все, что ей дали, и теперь поглядывала, не будет ли добавки.

— Ешь, — сказал Джонни Бонни. — Имей в виду, сладкого нет, одни апельсины.

Наклоняясь, чтобы осторожно вытереть соус с подбородка Софи, он снова попытался вызвать в памяти пифию своего детства. Вот она сидит против него за столом, властная, непререкаемая. Но по мере того как Бонни признавалась в своих сомнениях, пифия превращалась в поблекшую куклу с застывшей улыбкой, неповоротливую и жесткую, как манекен, с которым он пытался вчера танцевать.

— Понимаешь, все думают, что я стыжусь своего происхождения, — говорила Бонни, — но это не так. Просто меня это не слишком интересует. А Бенедикты считают, что я их подвела: взяла и выбрала спокойную жизнь.

— А им известно, что ты тогда тоже зашла за знак опасности? — спросил Джонни. — Ведь упасть могла ты.

— Может, я и зашла за знак, но я была очень осторожна, — ответила Бонни. — Эта твоя шуточка насчет «Винни-Пуха» и возвращения в марей...

— Я не шутил, — возразил Джонни. — Просто мне пришло в голову — я и сказал.

— Ну, знаешь, я «Винни-Пуха» тоже читала. Я, видно, пошла в него. Я оказалась слишком надежной.

— Твои родители и не подозревают, до чего им повезло, — заметил Джонни. — Мои были бы счастливы, если б я стал понадежней, только мне иногда кажется, что я так и буду... знаешь... плясать в опасной зоне, пока не свалюсь.

— По-моему, важно знать, когда остановиться, — сказала Софи, скребя вилкой по тарелке. — Я в какой-то газете читала, что не следует есть слишком много жиров и сахара-рафинада. Они не полезны для здоровья.

— Конечно, это место особое, — прибавил Джонни, все еще думая об опасной зоне. — Потому оттуда и трудно уйти.

Отвлеченный Софи, он не замечал, что Бонни задумчиво смотрит на него.

— Кофе или чай? — спросил он.

— Давай сначала помоем посуду, — предложила Бонни. Софи вскочила.

— Если вымыть посуду с вечера, утро пройдет веселее, — заявила она уверенно.

— Софи, ты сиди! — сказал ей Джонни. — Посуды совсем немного. А потом, у нас и кухонных полотенец нет. То, которым мы раньше вытирали, мокрое, а те, что на тебе, все в дырах.

Софи недоуменно нахмурилась и села.

— Нет, это просто смешно! — воскликнула она. — У меня полотенец хоть отбавляй. Мэвис мне подарила на свадьбу, а потом я сама купила в городе на распродаже.

Она обернулась и зорко глянула на Джонни.

— Как ты думаешь, может, эти люди, что живут рядом, завладели моим ключом? — спросила она. — Они могли сделать себе дубликат. А теперь приходят и берут, что им вздумается. Где моя сумочка?

Джонни положил ей на колени сумочку, и она принялась тревожно рыться в ней.

— Тебе кажется, у тебя трудности с соседями, — сказал он Бонни. — Послушала бы ты, как нам достается.

Пока он мыл посуду, а Бонни пыталась ее вытирать разодранным полотенцем, Джонни рассказывал ей о разговоре с Максом Дейнтоном. Софи задремала: безвольно уронив руку, она медленно склонялась над сумочкой. В ожидании, пока закипит вода для кофе, они допили вино, и Джонни рассказал о столкновении со Спайком.

— Вот тебе еще пример, — сказала Бонни. — Ты здесь всего несколько дней — и уже спасаешь пожилых дам и борешься с их обидчиками. А я живу здесь целый год — и что я за это время сделала? Написала тысячу докладов — и только.

— Но ведь на самом деле ты бы не согласилась быть на моем месте, — отвечал Джонни. — Я об этом много думал в разное время. Конечно, что-то я делал. Школу кончил — не то чтобы очень хорошо, но кончил, — у меня есть кое-какие друзья. Когда барабанщик занят и не может прийти, я заменяю его, но в общем просто болтаюсь без дела. Все так, как я тебе говорю. Я застрял в той зоне. Дженин сорвалась... ты меня обняла, и больше с тех пор ничего не произошло. Только вот сейчас.

— А что сейчас? — спросила Бонни.

Вчерашней снисходительности как не бывало. Его слова ее заинтересовали, возможно, даже немного встревожили — она застыла с тарелкой и полотенцем в руках, ожидая, что он ответит.

— Сейчас покажу тебе фокус, — сказал он и тихонько взял у нее из рук тарелку и полотенце. Потом обнял ее и поцеловал.

Бонни смотрела на него, словно не веря своим глазам. Ему показалось, что она вот-вот засмеется. Он снова поцеловал ее, и на этот раз она как будто была готова ответить на поцелуй. Однако все же не ответила.

— Ну же! Расслабься, — шепнул Джонни. — Я тебе помогу. Я знаю, как это делается.

Но Бонни, хотя и не отбивалась, вся как-то закаменела в его объятиях.

— Нет, это ни к чему, — произнесла она срывающимся голосом. — Это все страшно усложнит.

— А вот и нет! — воскликнул Джонни. — Наоборот, упростит.

— Нет, — настаивала она.

— Но почему? — спросил Джонни. — Я такой необычный, яркий. Можешь позаимствовать у меня самобытности.

— Она у тебя с угрозой, — улыбнулась Бонни и покачала головой. — Мне этот оттенок не подходит.

— Не любишь лиловый? — спросил Джонни, вспомнив о синяке под глазом. — Это королевский цвет. Он делает нас принцами крови.

— Нет, — сказала она и попробовала высвободиться.

Но Джонни, помнившему о ее неуверенности, казалось, что стоит только удержать ее, как бы она ни сердилась и ни билась в его руках, и она в конце концов подчинится. Джонни изо всех сил прижал ее к себе, как когда-то прижимал его Нев, — и вдруг ее серебряная блуза с черными полумесяцами лопнула. Звук рвущейся ткани сделал то, чего не могли сделать все попытки освободиться, — в отчаянии он выпустил ее из рук.

— Черт! — сказала Бонни, глядя на разорвавшуюся ткань, однако не делая никакой попытки прикрыться.

От этого она не стала соблазнительней. Казалось, Джонни внезапно перестал для нее существовать — ей и прикрываться перед ним не нужно.

— Зачем ты это сделал? — закричала она с презрением. — Мне было так хорошо с тобой, а ты взял и все испортил.

— Я шел за тобой, — воскликнул Джонни. — Я думал... не знаю, что я думал. Я думал, ты скажешь мне... правду.

Он понимал, что это смешно. Он и сам не знал, какова связь между правдой и его желанием завлечь в постель Бонни Бенедикту. Но Бонни услышала это странное слово и внезапно скрестила руки, прикрывая грудь и устремив на него недоверчивый взгляд.

— Правду? — спросила она и всхлипнула, но тут же непроницаемо — что твоя пифия! — улыбнулась. — Теперь ее никогда не узнаешь, не так ли?

Софи шевельнулась и выпрямилась в кресле, вздрогнув всем телом, как собака, которой что-то снится.

— Сейчас приготовлю, — пробормотала она.

Бонни пыталась накинуть на плечи накидку, не отнимая руки, стягивавшей разорванную блузу. Джонни не сводил с нее глаз. Он думал о том, что надо бы извиниться, но не мог найти слов. К тому же оба они знали, что на деле он не жалеет, как следовало бы, о случившемся.

— Помочь тебе? — спросил Джонни.

— Не подходи! — бросила она и, накинув плащ на одно плечо, сбежала по лестнице так же проворно, как Спайк несколькими часами раньше.

Джонни не пытался ее догнать. Он застыл на месте, вслушиваясь в быстрый стук ее каблуков. Дверь хлопнула.

— Где ты был? — сонно спросила Софи.

— Нигде, — медленно ответил он. — И я никуда не иду.

Мысленно он вновь обнимал Бонни, переживая миг, когда казалось, она вот-вот уступит; представлял, как она обмякнет, сдастся, нежно обнимет его обеими руками и согласится подняться с ним в спальню.

— Я ложусь спать, — объявила Софи.

— Помни о дядюшке Брайене! — сказал Джонни. — На меня ведь нельзя положиться.

— Я забаррикадируюсь! — воскликнула она.

— Прекрасная идея! — с жаром поддержал Джонни и тихонько зарычал.

Софи забеспокоилась.

— Перестань! — недовольно сказала она. — Что твоя мать скажет, я просто не знаю!

— А я знаю! Она скажет: «Улыбайся!» — ответил Джонни и улыбнулся.

— Ты принадлежишь к ненадежной ветви нашей семьи, — объявила Софи, стоя в дверях своей спальни, и Джонни с ней согласился.

— Я не очень-то яркий и совсем не броский, — заметил он. — Я даже не синий.

— Но намерения у тебя всегда были хорошие, — заверила его Софи в щелку и захлопнула дверь.

А Джонни впервые задумался о том, так ли это на самом деле.


Глава шестнадцатая


В полном одиночестве Джонни кружил по комнате, выходил на площадку, шагал от телевизора к столу, подходил к двери в спальню Софи и вновь возвращался в гостиную. Кошки, щурясь, следили за ним из своих углов. Было всего десять вечера, но Джонни казалось, что сейчас уже полночь или еще позже. Ему казалось, как в ту первую ночь у Софи, будто время выпало из своего обычного течения. Никакие часы не покажут это особое «сейчас». Джонни смутно чувствовал, что его пребывание в этом доме подходит к концу. Все начиналось с ощущения остановившегося времени и возвращалось к нему же. Круг замыкался.

Над головой пауки проверяли свои легкие серые сети, раскинутые по углам, от стен к потолку. Джонни выследил пифию в ее пещере, но не смог овладеть ни ею, ни воплощенной в ней силой.

Разорвав ее блузу с полумесяцами, он не успокоился. Его переполняла тревога, отчасти потому, что он не получил прощения. Кружа по комнате, словно зверь в клетке, он поднял лицо к потолку и беззвучно завыл на луну, прятавшуюся за облаками. Ему не хотелось больше бороться с собой, и он постарался освободиться от мрачных мыслей, заполнив пустоты музыкой.

ДОРОГА В НИКУДА, КОТОРОЙ Я БРЕДУ… — пели голоса, как всегда попадая точно в цель.

Джонни прошел через кухню на балкон и стал там, овеваемый смешанным с туманом ветром, дувшим по улице Маррибел. Свет в окне соседнего дома падал на перила балкона.

ДОРОГА В НИКУДА, КОТОРОЙ Я БРЕДУ... — повторили голоса, сопроводив эти слова криками разных тварей, визгом и лаем.

— Гав! — лайнул Джонни в знак согласия.

Внизу из дверей паба выходили последние посетители. Желтое пятно света, вырвавшись из хлопающих дверей, расползалось по тротуару и, добравшись до уличных фонарей, меркло. До Джонни доносились веселые голоса. Из крана непрерывной струей лилась на середину балкона вода. Видно, обветшалый водосток был поврежден. Вода текла, словно кран подсоединили к огромному резервуару.

— Чечетка под краном! — сказал Джонни и рассмеялся.

Он сделал проходочку — сквозь хлещущую из крана воду к перилам балкона, а потом назад, к двери в комнату.

ЧЕЛОВЕК НА ЭКРАНЕ СЧАСТЬЯ... — пел ансамбль зловещими голосами.

— Что ж, это было не так уж плохо, — сообщил он им. — Я бы еще раз прошелся, да забыл, как это делается.

Как же вновь поймать ритм, таящийся в сердце вселенной? Можно терпеливо стучаться к ней в дверь, весело кричать что-то в замочную скважину, барабанить по двери кулаками, ломиться — и все без толку.

— Ладно, давай! — крикнул он крану. — Кропи меня святой водицей — лови момент! Обнови меня до самого основания. Слабо тебе!

Отбивая дробь под хлещущей из крана водой, Джонни случайно глянул вниз — и увидел белый фургон, вывернувший из-за угла возле паба. То, что взгляд его упал на улицу, было чистой случайностью, но это дало ему возможность принять меры, чтобы его не заметили: он отступил назад, чтобы свет фар или городских фонарей не выдал его. Упав на колени, сдвинул наушники: хотя теперь фургон пропал из виду, треск выхлопной трубы позволил Джонни следить за его приближением. Он не удивился, а чуть ли не обрадовался, когда услышал, как внизу хлопнули дверцы, и понял, что Нев его ищет.

— Свет горит! — произнес приглушенный голос.

— Уйди с дождя, — сказал другой, не заботясь о том, услышат его или нет.

Джонни узнал голос Нева, который чувствовал себя уверенно в Колвилле — на своей территории. На тротуаре перед домом стояли трое. Зашаркали подошвы — это они спрятались от дождя под балконом.

— Да брось ты это! — произнес первый голос. — Честное слово, Нев... Ты же знаешь, что Дон неправ. Начнутся неприятности...

— Никаких неприятностей не будет, — сказал Нев. — Можешь мне поверить. Как только этот тип поймет, что я пришел за ним, он отсюда драпанет, только пятки засверкают.

Голос монотонно гудел — глубокий, зловещий, Джонни хорошо его помнил. Вслушиваясь, частично угадывая, а частично зная наперед, что скажет Нев, Джонни понимал каждое слово.

— Он старухе Вест не родственник... Его семейка здесь жила когда-то, только давно смоталась. Если бы он к Вестам имел отношение, я бы знал.

— Он такой же отпетый, как я, — произнес третий голос.

Джонни узнал голос Спайка. Aгa, значит, настоящее его имя — Дон!

— Слушай, Нев, брось ты эту затею. Не нужно мне неприятностей. Плевать я на него хотел!

— Тебе-то плевать, — с презрением бросил Нев. — А мне вот нет, черт возьми! Ты этого типа не знаешь, а я знаю. Я помню, как они сюда переехали, он и его сестрица... Важничала, сука, гуляла по Колвиллу. ну прямо настоящая леди Дерьмо. Мы все для нее просто не существовали, она, видишь ли, известная телезвезда... а всего-то выступала в какой-то говенной рекламе. Я бы постыдился куриные ножки рекламировать. А этот, который сейчас здесь устроился, всегда меня до смерти боялся. Да он просто уписается, когда меня увидит. Стучи в дверь, Дон. Если он выйдет, я им займусь. Я знаю, что с ним делать.

Джонни, удивленный накалом страсти в его голосе, понял, что Нева тоже мучила память... Память о Дженин, которая имела власть над ним просто потому, что его не замечала.

Мимо дома с ревом промчалась машина и затормозила у светофора.

— Гм... а если дверь откроет старуха? — спросил первый голос.

— Она ведь не понимает, день сейчас или ночь, правда? — возразил Нев. — Скажем, пришли снять показания со счетчика, и войдем. С ней что угодно делай, она к утру все равно забудет.

— А если он пожалуется в полицию? — спросил первый голос.

— Сдается мне, он не хочет попадаться им на глаза, — ответил Нев. — Похоже, что у него не все чисто.

Джонни осторожно поднялся, выжидая, пока машина, застывшая у светофора, отъедет. Он слышал, как внизу на улице стучит мотор. Наконец зеленый свет загорелся — машины тронулись: одна из них с ходу дала газ и, обходя идущий впереди грузовик, выскочила на встречную полосу. Никем не замеченный, Джонни неслышно вскочил на плоские перила, идущие вокруг балкона, и, глянув вниз, увидел, что перед дверью дома, сгрудившись кучкой, стоят трое. Дон неуверенно постучал. Свет, падавший из окна Бонниной кухни, стал ярче, но Джонни не обратил на это внимания. Он думал только о том, чтобы сохранить равновесие, и о стоявших внизу врагах. Они забарабанили в дверь.

Джонни кашлянул.

— Эй, Нев! Гляди наверх! — крикнул Джонни.

Кучка дрогнула и распалась. Они подняли головы и уставились на него.

— Цыпа? — удивился Нев. — Это ты, Цыпленок?

Джонни набрал воздуха в легкие.

— Цып-цып-цып-цыплята! — заорал он, балансируя и чуть ли не танцуя на перилах.

— Спускайся вниз! — звал Нев. — Мы тут хотим сказать тебе пару слов.

Однако внезапное появление Джонни его явно смутило.

— Что я, сумасшедший, что ли, спускаться? — крикнул Джонни. — Вас трое, а я один!

Нев помолчал, смахивая дождь с лица.

— Спустишься, если так уж боишься за миссис Вест, — сказал он наконец своим ровным гудящим голосом. — Она может лишиться кое-чего посерьезнее, чем пара долларов. Ты-то отсюда уедешь, а она никуда не денется, верно?

— Да брось ты, Нев, — проговорил незнакомый парень с беспокойством.

Джонни сверху не очень-то видел их лица.

— Ты что, угрожаешь? — спросил Джонни.

— А ты почитай газеты, — отозвался Нев. — Посмотри, что происходит с некоторыми стариками. Мало ли несчастных случаев с ними бывает...

— Испугал! Нев, ты ведь у нас безжалостный, — саркастически бросил Джонни, собираясь с силами.

— Спускайся, поболтаем, — сказал Нев.

Он выждал несколько минут.

— Давай, Цыпа, — не отступался он. — Вспомни, у вас в семье не любят высоты.

Джонни раскинул руки и закричал, словно отвечая на тот крик Дженин. Переполнявшая его энергия прыжка, не реализованная в свое время, хлынула наконец через край — он кинулся с перил, словно собираясь взлететь. Ему навстречу ринулись фонари, мокрый сверкающий асфальт, три закинутых вверх лица, но ему виделись — не сквозь них, не позади, а словно вросшие в то же пространство — лишь море, скалы да красное платье в змеистой пене. «Улыбайся!» — напомнила ему мать. Он летел в город — и улыбался, ведь, падая в город, он падал в море.

«Я разобьюсь, — мелькнуло у него в голове. — Давно пора».

Он грохнулся среди них, врезав, скорее случайно, чем намеренно, Неву ногой в лицо, отбросив его дружка — кого именно, он не очень-то разобрал, — и наконец ударился в стену у двери с такой силой, что все в нем зазвенело и свет в глазах померк. Ошарашенный, он не мог даже рукой шевельнуть, но это было не важно. Все были ошеломлены. Нев и его дружок катались по земле, а Дон (он же Спайк-домовладелец) стоял и смотрел на него разинув рот. Нев, самый крепкий из них, медленно поднялся на ноги, прикрывая лицо обеими руками, в то время как второй парень, собрав силы, встал сначала на четвереньки, а потом в полный рост. Джонни вздохнул и широко улыбнулся — ведь это было публичное выступление.

— Черт, да он псих! — заорал в панике Дон.

В ужасе он бросился на Джонни и двинул ему кулаком по скуле. Джонни не почувствовал боли: тело стало чужим. Упершись спиной о толстую стену дома Софи, он врезал Дону под дых, отшвырнув его на тротуар с такой силой, что тот вылетел на мостовую. Послышались гудки машин, скрежет тормозов.

Нев шел на Джонни, медленно, грозно. Левой рукой он по-прежнему прикрывал лицо, Джонни живо представил ненависть, горящую в его глазах, сверкавших между пальцев. В эту минуту Джонни сделал пугающее открытие. Одна рука у него — та, на которую пришелся удар при падении — отказала. Он мог немного поднять ее, но никак не выше плеча. Нев был уже близко... Внезапно, в тот самый миг, когда он мог бы прикончить Джонни, Нев отступил, открыв искаженное — не столько болью, сколько ужасом — лицо. Джонни невольно оглянулся: что его так испугало?

Зеленая дверь дома была распахнута, и из темноты с каминной щеткой в руке и с сумочкой через плечо выскочила Софи — в нижней юбке, поясе с резинками, алой шляпке и одной туфле. Она походила на древнее-древнее привидение: в свете уличных фонарей ее тонкие серебристые волосы светились, запавшие глазные впадины чернели под высоким лбом, а во рту сверкало неестественно много зубов. Губы растянулись, словно пытаясь вместить подобное изобилие; они свисали к подбородку так, что невольно казалось, будто она вот-вот сама себя укусит.

В невольном страхе Джонни взмахнул здоровой рукой; он не успел сказать себе, что это всего лишь Софи: каждый нерв напрягся перед лицом смертельной опасности.

Джонни шагнул вперед; ударить Нева он не мог и потому, захватив здоровой рукой его плечи, стал изо всех сил его валить. Опомнившись, Нев заколотил кулаками по его спине и попытался освободиться. Но Джонни не отпускал; они наносили друг другу удары, а потом упали и покатились по тротуару, яростно сжимая друг друга в объятиях. Каждый удар отзывался такой болью в плече, что Джонни едва не терял сознание. В какую-то секунду он мельком увидел Софи: склонясь над ними, словно фурия, она лупцевала Нева щеткой по спине. Наконец Джонни опять оказался наверху. Кое-как упершись коленями в землю, схватил Нева за волосы и заколотил головой по тротуару.

— Не смей меня больше трогать! — кричал он.

— Он псих! Он псих! — вопил кто-то.

Изогнувшись всем телом, Нев отчаянно рванулся прочь. Джонни слетел и снова оказался на земле. Стоя на коленях, Нев склонился над ним, все еще прикрывая голову рукой, словно боясь, что она распадется на части. Он ударил, но, обессилев, даже не попытался повторить удар. Не вставая с колен, он поднял глаза и так и застыл во вспышках жуткого синего света. Внезапно Джонни, охнув от боли в левом плече, раскинул в стороны руки.

— Нев, — прохрипел он. — Это так неожиданно. Я и не знал, что все это тебя задевает.

И залился смехом. Он хохотал и никак не мог остановиться; он все еще хохотал, когда кто-то схватил Нева за плечи и растащил их. Это был полицейский. Второй полицейский склонился над Джонни, который заливался смехом. Наконец он поднялся с земли и, смеясь, обвел взглядом окруживших людей. Это заинтересованные зрители вылезли из остановившихся машин. В стороне, обняв Софи за плечи, стояла Бонни. Софи все еще выглядела устрашающе, но Джонни уже сообразил, что она просто сунула в рот еще одну пару челюстей. Дон и третий парень, которого Джонни не знал, что-то горячо доказывали полицейскому, державшему Нева.

— Ну ладно, успокойся, — сказал полицейский Джонни, глядя не на него, а на Софи.

Конечно, все на нее смотрели. Бонни что-то сказала Софи и очень мягко повернула ее к двери в дом. Софи кивнула, подала Бонни обе руки, и они исчезли в ее темной передней. Через минуту Бонни вышла из дома и глянула в сторону Джонни.

— Не исключено, что у тебя сломана челюсть, — говорил второй полицейский Неву. — Пожалуй, нам стоит завезти тебя в травмпункт.

— Привет, Бонни, — окликнул девушку Джонни.

Бонни шагнула к нему.

— Понимаешь, — неуверенно произнес он, — я думал, это я ее толкнул, я вроде даже помнил, что я.

— Кого толкнул? — быстро переспросил полицейский. — Эту гражданку старшего возраста?![15]

— Ты же знаешь, что ты этого не делал, — ответила Бонни совершенно спокойно. — Ты это очень хорошо знаешь.

Вокруг стоял шум. Дон и его приятель что-то громко говорили, то и дело прерывая друг друга, указывали на Нева и на Джонни, а зрители, случайно оказавшиеся тут, болтали между собой, надеясь на продолжение спектакля. Джонни и Бонни беседовали, словно вокруг никого, кроме них, не было. Джонни, прежде не ощущавший решительно ничего, внезапно словно очнулся... он чувствовал дождь, падавший ему на лицо и шею, руку на его локте, боль в плече, которая вдруг пронзила с такой остротой, что он скривился и вскрикнул, будто его ударили. Он не понимал, как мог раньше не замечать ее.

— Я думал, это я ее толкнул, — сказал он, — потому что ты велела мне сказать, что в ту минуту я стоял с тобой рядом. — Он торопился выговориться, пока все было для него так ясно, так понятно, выплеснуть все сию же минуту, пока они стоят под балконом дома Софи. — Я об этом думал. Я как раз собирался ее схватить, когда она сказала, что мне никогда ее не поймать. Это ничего особенного не значило, это было просто так, но потом она вдруг... исчезла. Я знал, что это я виноват... Нет, не знал, но... Мне так показалось. Я помнил, что ничего такого не делал, но в то же время помнил, что сделал это.

— Я тогда подумала, что это будет ужасно для тебя, — негромко воскликнула Бонни. У нее был измученный вид. — Тебе и так досталось. Я просто хотела тебя защитить. Она споткнулась. Она споткнулась и сорвалась.

Они посмотрели друг другу в глаза.

— Когда начинаешь такое думать... — запинаясь, произнес Джонни, — то как остановиться? Это становится реальностью.

И тут он заплакал, и этот переход от смеха к слезам был вполне естествен; он упал на колени рыдая, в то время как то, что держало его все эти годы, постепенно отпускало.

— Этого парня надо к врачу, — говорил полицейский Бонни. — Он что-то себе повредил. Вы правильно сделали, что нам позвонили, но что за работа быть полицейским!..

Нева посадили в первую машину; кто-то открыл дверцу второй и посмотрел на Джонни.

— Давай, приятель. У нас еще куча дел.

— Ну ладно, люди, спектакль окончен, — говорил один из полицейских.

— Я сейчас, всё в порядке, — сказал Джонни, однако, как ни старался, никакими силами не мог остановиться. Море, которое все эти годы он носил в себе, словно рвалось слиться воедино с тем, что было неподалеку, — бухало о скалы в заповеднике и незримо ревело под окнами у Софи.

— Одну минутку, — попросил Джонни, ложась ничком на тротуар, чтобы скрыть позорные слезы.

Но они все лились, горячие, как чай, капали на землю перед домом Софи и смешивались с водой возле ее порога.


Глава семнадцатая


Как-то вечером в пятницу, спустя шесть недель, Джонни снова сидел вечером в кустах на «островке безопасности для пешеходов» (его макушка едва выглядывала над кудрявой листвой) и следил за потоком машин, уходящих в обе стороны в город. На нем были все тот же полосатый блейзер, широкополая разбойничья шляпа и плеер на поясе, однако тот избитый субъект, что проснулся здесь когда-то в кустах, давно уже стал для него лишь призраком прошлого. Он решил начать свой путь к дому Софи с островка, чтобы, подобно змее на Боннином перстне, замкнуть круг.

Минут десять он смотрел на город. КРУЧУСЬ КОЛЬЦОМ... КРУЧУСЬ... — пели голоса в наушниках, и Джонни, послушный их наказу, встал, подхватил с земли сумку и пересек улицу. Выйдя на перекресток, где сходились три улицы, он зашагал мимо приличных магазинов, постепенно уступавших место бедным, обшарпанным лавкам, миновал разгрузочные площадки и ограды из стальных труб (ЭТИ УЧАСТКИ ОХРАНЯЮТСЯ ГОРОДСКОЙ СЛУЖБОЙ БЕЗОПАСНОСТИ, — гласило объявление), а затем стоянку возле супермаркета, где покупатели катили к своим машинам тележки, груженные провизией. Все словно к осаде готовились.

Джонни зашел в супермаркет и купил пачку печенья, пакет сухого кошачьего корма, красивую, в цветах, бумагу для подарков и клейкую ленту «скотч». Пройдя немного по улице Маррибел, он присел на край тротуара и, не обращая внимания на колеса едущих совсем рядом машин и шагающих у него за спиной пешеходов, аккуратно завернул в бумагу печенье и корм, чтобы они выглядели как настоящие подарки.

В воздухе раздался вой приближающейся пожарной сирены. В последнее время этот пронзительный звук вызывал в его воображении гладильную доску Софи, объятую языками пламени, но в этот вечер он знал, что она не одна, и не встревожился, хотя и вскинул глаза, чтобы взглянуть, откуда несется звук и куда удаляется.

Пока он шагал по улице Маррибел, мимо, сверкая огнями, промчались еще три пожарные машины с воющими сиренами.

На перекрестках Джонни неукоснительно выжидал, пока не зажжется зеленый свет. Проходя мимо старой колвиллской почты, он остановился перед объявлением на дверях, приглашающим подрядчиков для строительства нового современного здания почты поблизости от супермаркета. Рядом на стене было другое объявление, призывающее охранять памятники и протестовать против сноса старых зданий. Внизу стояла напечатанная типографским шрифтом подпись: «Харольд Фаулер (член городского совета)».

В пабе напротив, как всегда, толпился народ.

На прошлой неделе Джонни столкнулся с Невом на городской площади. Отец Джонни утверждал, что хорошая драка разряжает атмосферу, и любил вспоминать, как в юности он поколотил своего старого врага, и тот потом оказался «чертовски славным парнем» и стал его закадычным другом. Джонни твердо знал, что ни ему, ни Неву это не грозит. И все же, когда он вспоминал о том, как пытался взять Бонни силой, как с вожделением думал о деньгах, найденных под раковиной у Софи, или пытался представить себе, каково это жить в Колвилле и чувствовать, что все вокруг меняется и власть от тебя день ото дня ускользает, он начинал кое-что понимать в Неве и уже не относился к нему с прежней ненавистью.

В недавнем столкновении победителя не было, но Джонни, по меньшей мере, доказал, что он преодолел страх и теперь сам мог внушать ужас.

— Привет, Цыпа! — поздоровался Нев.

— Для тебя я Джонатан, — поправил его Джонни.

Нев открыл было рот, но передумал, пожал плечами, усмехнулся и, помахав рукой, отвернулся, словно прощаясь с мечтой, где было место и Джонни, но которой так никогда и не суждено было сбыться.

Время от времени они будут еще где-то пересекаться, подумал Джонни, но драться им больше не захочется — к чему? Сегодня возле паба не было ни Нева, ни его фургона.

А вот и Дом с краном, только на этот раз вода из него не течет, а в окнах, выходящих на балкон, горит свет. Подойдя к дому, Джонни не стал стучать в дверь, а, усевшись на край тротуара, сунул руку в сумку, переобулся и вынул небольшой магнитофон. Ветер трепал ему волосы. Положив магнитофон и сумку в уголок между тротуаром и стеной Дома с краном, Джонни встал под балконом и закричал во все горло:

— Софи! Эй! Софи!

Никто не ответил. Он крикнул снова:

— Софи!

На этот раз в окне что-то мелькнуло. Кто-то подошел к нему, затем балконная дверь распахнулась — и Бонни вывела на балкон Софи.

— Давай сюда этого ангела мудрости! — заорал Джонни.

— Кто это? — спросила Софи.

— Поклонник, — ответила Бонни.

— Ах Боже мой, Боже мой, вот напасть-то! — воскликнула Софи, волнуясь и тихонько смеясь.

Джонни снизу увидел, что на голове у нее красуется баба на чайник.

— Эй, Софи! — крикнул он. — Смотри сюда!

Нырнул под балкон, нажал на кнопку магнитофона — в темноте негромко зазвучала песенка, под которую сестренки-двойняшки танцевали недавно на конкурсе у себя в школе.

Малиновка красная

Прыг, прыг, прыг... —

запел ломкий мужской голос под аккомпанемент несущихся мимо машин. Джонни подхватил песню и затанцевал. Бонни с Софи глядели на него с балкона. Это был уже не Джонни, а человек из другого, ирреального измерения: ноги его дробно, словно клавиши пишущей машинки, гремели, хотя повесть, которую он рассказывал, в тот же миг растворялась в воздухе. Она была робкой, полной противоречий, перечеркивающих друг друга, и передать ее словами было решительно невозможно. Джонни ее излагал — а она тут же улетучивалась.


Просыпайся, подымайся, новый день приходит...

Снова рдеет небо на восходе,

Пробуждается в природе

Жизнь и смех, и радость, и любовь... —

пел голос, а вместе с ним и Джонни.

— Мне эта старая песенка ужасно нравится, — заметила Софи у него над головой.

А небо над ними и впрямь зардело — только не от солнца. Город словно издевался над песенкой: позади Джонни на небе заиграл мрачный отсвет большого пожара — зловеще озарив клубы порожденного им же дыма, он обагрял небо вокруг «Рукавиц для промышленных работ».

И снова я мальчишка,

Мальчишка-шалунишка,

Пою я беззаботно, как привык.

Когда скачет чижик с красной грудкой,

Скок-скок-скок, прыг-прыг… —

пел Джонни, насмешливо улыбаясь, бросая своим танцем вызов веселому оптимизму этих слов, широко раскидывая руки и клонясь вбок. Песня кончилась. Джонни и музыка остановились вместе.

Софи и Бонни на балконе восторженно закричали и захлопали. С другой стороны улицы внезапно тоже зааплодировали. Джонни обернулся и увидел женщину с двумя детьми, они глядели на него во все глаза и хлопали. Он помахал им рукой — они замахали в ответ. Бонни исчезла.

— Это ты, Элва? — позвала Софи с балкона.

— Это Джонни Дарт, — прокричал он в ответ. — Ты же знаешь, кто я.

Зеленая дверь распахнулась, и Бонни поманила его в дом. Она его ждала — Джонни предупредил по телефону, что придет.

— Привет, — сказала Бонни. — Как дела, Джонни Дарт?

— Прекрасно, — ответил Джонни, оглядываясь. Тележка с обувью исчезла. Кто-то пропылесосил переднюю, отполировал перила лестницы. Все вокруг сверкало — это было так неожиданно.

— Напряжение повысилось, — объявил Джонни. Он говорил не о душевном напряжении, а о лампочке под потолком. — Как это я не догадался ее сменить?!

— Невозможно подумать обо всем, — успокоила его Бонни.

На ней были черные вельветовые брюки и синяя кофта, в волосах — узкая черная лента.

Джонни поднялся вслед за ней в гостиную, где его встретила Софи.

— Как ты вошел в дом? — спросила она.

— Ты же сама дала мне ключ, — ответил Джонни.

Это была правда. Ключ от ее дома все еще лежал у него в кармане.

— Ты как раз вовремя, — сказала Софи, глядя сияющими глазами на его блейзер. — Я как раз ставлю чайник, выпьем чаю с пирожками.

— Чудесно! Очень хочу чаю, — отозвался Джонни, обводя взглядом комнату и снова останавливая его на бабе у нее на голове. Для полноты картины не хватало лишь носика, торчащего на лбу.

— Дивная шляпка, Софи! Сними-ка ее на минутку — я хочу получше тебя рассмотреть.

Софи сняла бабу. Волосы у нее выглядели сейчас совсем иначе: чисто вымытые, белоснежные, пушистые, лишь слегка примятые бабой. На ней была чистая клетчатая юбка и блузка в цветочек, которую он сам ей когда-то выбрал.

Паутина по углам исчезла, на диванных подушках не было кошачьей шерсти. Пыль была вытерта, деревянные поверхности отполированы.

Джонни знал (эти шесть недель он держал связь с Бонни по телефону), что Макс Дейнтон побывал у Софи. Теперь раз в неделю к ней приходила районная сестра — она купала Софи; другая женщина убиралась в доме. Джонни и не представлял, до какой степени все здесь изменилось.

В комнате он увидел несколько кошек, которые показались ему знакомыми, но даже кошки выглядели спокойнее и респектабельнее. Уютно свернувшись клубком, они лежали, самодовольно поглядывая кругом, — можно было подумать, что это они всё изменили в доме. Со странным чувством облегчения и ностальгии Джонни заметил, что в одном из отделений секретера лежит мыло, в другом — апельсиновые корки, а в третьем — искусственная челюсть. Это его успокоило: прежний хаос был не лишен романтики. Разумеется, он не жалел, что дом приведен в порядок, и все же он запомнил первую ночь в этих стенах, когда, обойдя препоны, возводимые людьми против естественной анархии, он попал в центр всеобщего распада. Конечно, поддаваться ему не следует, однако не вредно помнить, что этот процесс идет непрерывно. Джонни обнял Софи и, прижав к груди, поглядел поверх ее плеча на Бонни.

— Ну как ты, Софи? — спросил он.

— Неплохо, — ответила она. — Тот молодой человек заходил. Я ему немного помогаю. Если мы не будем помогать друг другу, это будет совсем плохо, правда?

— А как насчет меня? — спросила Бонни. — Меня ты не обнимешь?

Она давала ему понять, что простила его, и еще — что она его не боится.

— Софи говорит, никогда не знаешь, к чему это может привести, — сказал Джонни и поцеловал Бонни в щеку.

— А почему это должно к чему-то вести? — заметила Бонни. — На этом можно и остановиться. Чай сейчас будет.

Джонни знал, что она теперь заходит к Софи, чтобы с ней пообедать или, по крайней мере, напоить ее настоящим чаем.

— Усаживайся, — пригласила его Софи. — Я сию же секунду принесу тебе чай.

И она вышла. За ней ушла и Бонни. Джонни, чувствуя себя гостем, уселся, вертя в руках бабу. Разбитое кукольное личико криво улыбалось.

Телевизор починили. Горизонт больше не пожирал порожденных им черно-белых призраков. Плоские, немного искаженные, они бодро бегали по экрану в какой-то комедии ошибок.

Бонни вернулась в гостиную, неся в руках поднос, на котором стояли чашки с чаем и печенье.

— Я принес тебе подарки, — сказал Джонни и подал Софи два пакета.

— Сегодня у меня день рождения? — спросила она.

— Почти, — ответил Джонни. И взглянул на Бонни. — Прости, что я разорвал тебе блузу, — сказал он. — Я давно хотел извиниться — тогда я этого не сделал.

— Я все равно не собиралась ее носить, — ответила Бонни. — Как твое плечо?

— Как новенькое, — улыбнулся Джонни. — Я его просто вывихнул. Я тогда здорово треснулся о стену. Хорошо, что папаша Эррола сработал ее как надо.

— А все остальное как? — спросила Бонни.

Джонни понял, что она говорит о том чудовищном заблуждении, которое постепенно завладело им, заставив принять на себя вину за гибель сестры: ему представлялось, что он столкнул ее в пропасть, чтобы расчистить себе путь.

— Смешно, конечно, — сказал Джонни, — только это казалось совершенной правдой. Так бывает, когда знаешь, что выключил нагреватель, и все равно возвращаешься, чтобы проверить, так это или нет. Идешь домой и думаешь: «Ну и дурак же я!», а все равно идешь.

Он замолчал, давая Бонни возможность что-то сказать, но она лишь вздохнула, улыбнулась и покачала головой.

— Может, существует другая жизнь, параллельная этой, — произнес Джонни задумчиво. — Очень похожая на эту, но все же не совсем такая, и в каждой из этих жизней люди ведут себя иначе, только отчета себе в этом не отдают. Может, в той, другой, жизни я и вправду толкнул Дженин, и это как-то просочилось в эту.

Бонни внимательно слушала — Джонни нравилось, что она на него смотрит, и нравилось то, что он говорит. В последние две недели, пока он возил тачками глину, Джонни часто размышлял на эту тему, но заговорил обо всем этом впервые.

— Я об этом прочел в какой-то научно-фантастической книжке, — заключил он.

— По-моему, чтение — прекрасное хобби, — объявила Софи с таким видом, словно высказывала совершенно новую мысль. Она все никак не могла развернуть подарок. — Из чтения много чего узнаешь. Мой отец много читал, и не только легкую литературу. Он читал и очень трудные вещи.

— Ну конечно, ведь он университет закончил, верно? — сказал Джонни. — Уж он небось выбирал себе что посерьезнее. Да сорви ты эту бумагу, Софи, а то будешь весь день возиться.

— Нет, я всегда сохраняю бумагу, — возразила Софи.

Бонни все молчала.

— Меня по ночам особенно прихватывало, когда я уже почти засыпал, — продолжал Джонни, — или когда я чему-нибудь радовался, а еще когда выпивал. Понимаешь, Дженин всегда казалась более одушевленной, чем я, правда? Ты сказала, она была такая «живая». А потом... ты и я... ведь мы соврали. Тогда я был тебе очень благодарен, но немного спустя начал думать, что на это была особая причина.

Бонни наконец пошевелилась, беспокойно вздохнула и, слегка отвернувшись от него, заговорила.

— Когда я вытащила тебя на дорожку, ты сказал: тебя сочтут виноватым в том, что случилось, — проговорила она. — Я этого не думала... вряд ли так бы случилось... Просто решила спасти тебя от всех этих вопросов, ведь это было так просто сделать. Ты будешь смеяться, но ты всегда мне казался ужасно... незащищенным. Не только от людей типа Нева, но и от таких, как Дженин, и от всяких мыслей... видений, теорий и прочих безумств. — Она начала рисовать что-то пальцем по краю стола. — У тебя было очень развито воображение... — Она мельком глянула на него и снова принялась писать что-то невидимое. — Ты был слишком впечатлительный... слишком чувствительный, — произнесла она вызывающе. — Но мне не следовало предлагать тебе говорить, будто ты находился со мной наверху. Я ведь играла в пифию — давала советы и все такое.

Софи наконец развернула печенье.

— Глядите, — воскликнула она, размахивая пачкой. — Эти вкусные... как их... штучки.

Потеряв интерес ко второму пакету, она начала вытаскивать печенье из пачки. В конце концов Бонни пришла ей на помощь.

— Весьма вам благодарна, — чинно произнесла Софи.

— Ночь меня продержали в больнице, — сказал Джонни, переходя к более обычной теме. — Явился какой-то тип и стал беседовать со мной и родителями. Пришлось нам потом к нему дважды заходить — мы все с ним подробно обсудили, так что в конце концов это уже не казалось такой жуткой тайной.

— А твоя мать велела тебе улыбаться? — спросила Бонни.

— Слушай, они делали что могли, — оборвал ее Джонни. — Им нелегко, они ведь не требуют, чтобы я совершил какое-нибудь открытие или еще что, они просто хотят, чтобы у меня была работа, чтобы я радовался жизни и никому не причинял беспокойства. Это не так уж и много.

— Нет, это слишком много, — сказала Бонни. — Они не хотят, чтобы ты воспользовался своей силой.

— Какой силой? — спросил Джонни саркастически. — Нарушать спокойствие?

— Но его необходимо нарушать, — ответила Бонни, — а не то ничего не останется, кроме бездействия и скуки. Ты просто не нашел еще правильного подхода.

Софи предложила Джонни печенье, он взял и обмакнул его в чай.

— Нянюшке бы это не понравилось, — строго заметила она.

— Послушай, Джонни, — сказала Бонни, наклоняясь к нему. — Я в этом разбираюсь... честное слово. — В голосе ее прозвучала грусть. — Я бы хотела иметь твою силу. В других людях я ее тотчас чувствую — вот, например, в тебе, она из тебя так и хлещет. Но у меня ее нет. Она как-то связана с жизненной энергией или со страстью.

— Очень вкусные, — проговорила Софи, беря еще одно печенье. — Но слишком много их есть не следует, ведь в них рафинированный сахар.

— В день рождения можно, — позволил Джонни. — В день рождения разрешается себя побаловать.

Он вспомнил, как перстень пифии взлетел в воздух и как недели через две он нашел его на лужайке — перстень лежал на траве, словно только что упал на нее.

— Ты его выбросила, — сказал Джонни и повторил ее жест, взмахнув рукой.

— Он был не мой, — ответила Бонни, тотчас поняв, о чем он говорит. — Нет, правда. Единственный раз, когда он сработал, он предсказал беду. На деле я совсем не была пифией, хотя и изображала ее. Скажи, а сейчас тебе легче? Оттого, что мы все обсудили?

— По-моему, чему-то пришел конец... впрочем, это все равно должно было случиться, — ответил Джонни. — Я много об этом размышлял. Мне кажется, все стало меняться, когда я проснулся на пешеходном островке, а потом встретил Софи и пришел сюда. Думаю, все началось с того, как я поселился у Софи, впрочем, может, я был уже готов к переменам. Я все еще помню о том, что случилось с Дженин, но не все время, как раньше. Это уменьшилось.

— Уменьшилось?

— Изменилось. Раньше это преследовало меня, как призрак.

Он не стал объяснять, что теперь ему казалось, будто и сам он уменьшился. В начале этой повести он шел, исполненный видений, по городу, словно выслеживал кого-то, и город сдался, выдав ему Бонни и Нева, которые усмирили порожденных его памятью призраков прошлого. Изгнав духов, он наконец обрел свободу. Но что-то при этом утратил, ведь они были, по сути, частью его личности. К тому же все эти призраки создавали ему романтический ореол. Конечно, он мог бы бежать от скорбных воспоминаний, стать неким демоном, недоступным страданию и боли, но он вернулся к обычной жизни, радуясь своему исцелению.

Джонни встал и принялся бродить по комнате, изучая перемены, внесенные в нее хозяйственной рукой.

— А трудно было с... моим здешним другом? — спросил он.

Однако ответила ему Софи.

— О нет, — убежденно произнесла она. — Он милый юноша, и к тому же плохи наши дела, если мы не сможем помогать друг другу.

— Макс Дейнтон говорит, что на самом деле здесь надо быть все двадцать четыре часа в сутки, — сказала Бонни. — И он прав. Иногда она бродит по ночам... Ты же знаешь. Придется ждать, пока подойдет ее очередь, но на самом деле даже хорошо, что она останется здесь подольше. Макс говорит, что будет регулярно к ней заходить. Я не очень-то много делаю, но я тоже могу за ней приглядывать. По крайней мере, я не сторонний наблюдатель.

— Я думал, может, мне опять поселиться здесь? — бросил Джонни небрежно, не решаясь посмотреть прямо на Бонни. — Я могу здесь кое-что делать. Конечно, не целый день. У меня сейчас есть какая-то работенка. Последние две недели я работал в городе на стройке. Отцу удалось найти одного человека, который меня взял. Заканчиваем выемку грунта. Понимаешь, машины уже свое дело сделали, а мы готовим котлован к бетонированию. Я подвожу на тележке глину, кипячу чай, бегаю по всяким поручениям, помогаю передвигать леса и все такое. Это отсюда недалеко, можно пешком дойти.

Софи незаметно выудила из пачки еще одно печенье.

— Ты думаешь снова здесь поселиться? — воскликнула Бонни и рассмеялась. — Ну нет! Не верю!

— Почему бы и нет? Должен же я когда-то уйти из дома, — сказал Джонни. — Софи, ты не против, чтоб я у тебя немного пожил, а? Я тебя не стесню.

— Можешь прийти в любое время — я буду только рада, — сказала Софи. — С родными никто не сравнится.

— Видишь, я ей родной! — воскликнул Джонни. — Я могу накормить ее завтраком, а вечером — обедом. Конечно, днем меня не будет, но она от этого не проиграет. В общем, даже выиграет в конце концов.

Наконец он поднял глаза и встретился с Бонни взглядом: она смотрела на него с такой иронией, что он не выдержал и отвел глаза, делая вид, что ничего особенного не происходит.

— Кого, по-твоему, ты обманываешь? — спросила Бонни. — Джонни, это безумная идея. Ты не можешь брать на себя такую ответственность. Ты же захочешь вечером куда-то пойти, где-то повеселиться. Тебе нужно иметь место, куда ты мог бы пригласить друзей, где мог бы устраивать вечеринки, запускать на всю катушку музыку.

— Я и буду уходить, когда захочу, — сказал Джонни. — Я же говорю, она от моего присутствия не проиграет, а кое в чем даже и выиграет. Я не собираюсь превращаться в сиделку. Просто буду здесь, под рукой. Это лучше, чем совсем ничего.


Он и сам не знал, как объяснить, почему его так тянуло к Софи и ко всему этому миру дядюшки Брайена, Эррола и Элвы, которого он воплощал. В обмен на жилье он собирался присматривать за Софи, немного развлекать ее и кормить. К тому же соседкой у него будет Бонни. Он взглянул на нее — она сидела напротив в черных брюках, свободной кофте, с ленточкой в волосах — и понял, что совсем ее не знает. Во многом она казалась ему прямой его противоположностью; придется выяснить, что она собой на самом деле представляет и что для нее значат все эти книги. Придется научиться понимать ее родных, таких же непростых, как и его собственные.

— Джонни, я не хочу показаться тебе тщеславной, — сказала Бонни, — но скажи, ты ведь не из-за меня хочешь сюда вернуться, а?

— А на этот раз кто напрашивается на комплименты? — весело вскричал Джонни. — Имей в виду, если ты согласишься иногда здесь дежурить…

Бонни продолжала в упор смотреть на него, впрочем, вид у нее был достаточно дружелюбный. Легкая насмешка вновь заиграла на ее лице, и, хотя Джонни хотелось бы от нее совсем иного, он обрадовался и такому началу.

— Имей в виду, ты не совсем в моем вкусе, и к тому же у меня уже есть друг, — сказала Бонни. — Ты это знаешь.

— Что ж, тебе повезло, — ответил Джонни. — Должно быть, один из этих интеллектуалов.

— Он инженер, — сказала Бонни.

Джонни презрительно свистнул.

— Инженер! — воскликнул он. — То-то ты так спокойна — немудрено! Когда ты приходишь домой после целого дня в библиотеке, тебе не нужен человек, которого интересуют только всякие там напряжения в мостах. Тебе нужен человек с легким сердцем... человек, с которым ты бы прошлась степом «До самого Буффало».

И он отбил степ под этот мотив. Бонни засмеялась и покачала головой; свет мягко заколебался, углубив цвет жимолости у нее на лбу и на скулах.

— Мы здесь долго не продержимся, — сказала она. — Может, еще год или чуть больше. Даже если ничего не случится, срок аренды к тому времени истечет, и нам придется убираться, а Дом с краном снесут. Кто знает, что тут еще произойдет.

— Год! — вскричал Джонни. — Целый год! Да это потрясающе. Понимаешь, еще совсем недавно я больше чем на месяц или полтора вообще не загадывал. А раньше я, бывало, просыпался утром и не знал, что буду делать вечером. Правда, блестящей карьеры у меня не предвидится, да и продвигаться мне особенно некуда.

— Ты бы мог снова начать танцевать, — предложила Бонни с улыбкой. — Строительная площадка — это самое подходящее место.

— Смейся, смейся! — улыбнулся Джонни. — А я правда взял несколько уроков... ну, просто потому, что жалко забывать то, что умеешь. Ну а когда я завожусь, я просто знаю, что мною держится весь мир.

И он хлопнул в ладоши, глядя не столько на нее, сколько на Софи, которая пыталась выудить еще одно печенье из пачки.

— Знаешь, Джонни, — сказала Бонни, — я должна тебе это сказать. Ты человек замечательный, по-своему.

— Да, правда, — неожиданно согласилась Софи и надкусила печенье.

— Ты решил сегодня здесь переночевать? — спросила Бонни, посмотрев на его сумку.

— Да, я тут захватил кое-что, — ответил Джонни. — А зубная щетка здесь у меня уже есть.

— Тогда я пойду, — сказала Бонни. — Мне надо позаниматься, а позже ко мне кое-кто зайдет... Не инженер.

— Я и не спрашивал. Знаешь, сегодня пятница. Это вечер «Выжженной земли».

— Чего? — спросила Бонни недоверчиво.

— «Выжженной земли». Так ансамбль называется. Понимаешь, я иногда по пятницам заменяю их барабанщика. И всегда хожу к ним на репетиции. Это отсюда недалеко. Я мог бы даже взять с собой Софи, если она захочет.

Провожая Бонни до двери, он пытался себе представить, как Софи с печеньем в руках слушает музыку, которую обычно называют «андерграунд».

— Твои родители, верно, считают, что я навязал тебе лишнюю ответственность, — сказал он. — Женщину с двумя парами челюстей во рту! Помнишь, какой это был ужас?

Бонни обернулась.

— Они считают, я поступаю как настоящая маори, — ответила она. — Помогаю ухаживать за старой женщиной. Уважение к старшим и внимание к старикам в традициях маори. Полагают, я наконец возвращаюсь к своим истокам. Но я им говорю, что, может, это во мне китайская кровь сказывается.

— Моя мать очень хорошо заботится о бабушке, — сказал Джонни. — Правда, у бабушки голова работает как надо. Без единого сбоя!

Бонни ушла. Джонни постоял за закрывшейся дверью, прислушиваясь к ее шагам. Дверь ее дома открылась и закрылась.

— Бонни Бенедикта, — пробормотал он, — насколько я понимаю, у твоего инженера шансов никаких.

Впрочем, он знал, что думать об этом не нужно.

Стоя внизу у лестницы и вслушиваясь в рев машин, Джонни ощущал свою силу. Ему казалось, будто он умер, а затем возродился и смерть растворилась в его крови; сердце билось спокойно — семьдесят ударов в минуту, — уверенно; сейчас он полностью держал себя в руках.

Поднимаясь по лестнице, он размышлял о том, что, хотя и не возражает против общения с людьми, все же, так же как и Бонни, всегда стоит несколько в стороне. Он чувствовал себя одиноким танцором в мире, который то бросается на него, норовя зубами вырвать глотку, а то стонет и жалуется: «Ах Боже мой, Боже мой, вот напасть-то!» — не зная, как разрешить собственные проблемы. Судя по всему, он вряд ли долго здесь проживет, но Софи подтверждала то, что он уже знал: по существу, люди рождаются, живут и умирают в одиночестве; и хотя эта мысль не веселила, Джонни сейчас находился в том настроении, когда способность называть вещи своими именами означала овладение истиной и таила в себе утешение. Он ворвался в гостиную, чем весьма напугал Софи, которая вскочила, рассыпав по полу печенье.

— Ты как сюда попал? — спросила она.

— Ты меня впустила, — сказал ей Джонни, подбирая печенье. — Ты меня пригласила. А теперь я у тебя поживу. Видишь, как осторожно надо себя вести.

— Это хорошо, — с недоумением произнесла Софи. — А я тебя знаю?

— Я для тебя свой, — ответил Джонни. — я бы, пожалуй, сейчас вышел прогуляться. Но ты, если хочешь, можешь пойти со мной.

Софи просияла.

— Это было бы чудесно, — сказала она. — Если мы пойдем мимо почты, можно забежать туда на минутку и снять со счета денег, потому что нужно, чтобы в доме всегда было немножко, на всякий случай...

— Почта сейчас закрыта, — возразил Джонни, кладя печенье на тарелку. Одно или два из них выглядели немного запылившимися. — Я думал, сядем на автобус и поедем послушать один оркестр.

— Давай, — радостно согласилась Софи. — Эррол любил оркестры. Он любил слушать, когда оркестр железнодорожного депо играл песню «Земля надежд и славы».

— С тех пор кое-что изменилось, — заметил Джонни. — Тебя ожидает сюрприз. Сходи накинь жакет, Софи, и пойдем посмотрим, что нам предложат.

В ожидании Софи он не спеша сполоснул чашки. «Убежим и посмотрим, что сумеем, — думал он. — Больше все равно увидеть не удастся».

За спиной у него послышалось какое-то шарканье. Он обернулся. Рядом с ним стояла Софи: она надела шляпку и взяла в руки сумочку, но вместо пальто натянула на себя ночную кофту. Одну руку она продела в рукав, а вторую — в горловину так что шея у нее была туго перетянута, а кофта болталась мешком под мышкой.

— Возможно, нам придется кое-что изменить, — заметил Джонни, помолчав. — Надо надеть жакет.

И принялся снимать с нее ночную кофту.

Софи подняла на него глаза — вид у нее был довольный, но в то же время и неуверенный.

— Как, это ты? — вдруг спросила она, словно не веря собственным глазам.

Джонни остановился. Он вспомнил, как услышал этот вопрос в первый раз. Сейчас это было уже совсем другое дело.

— Софи, — сказал он наконец, — я думаю, это правда я. Честное слово, я так думаю.

И в этот миг, хотя он и не мог бы этого объяснить, он ясно понял, что принадлежит к тем, кому в жизни повезло.

Примечания

1

Русский перевод, выполненный И. Бернштейн, до сего дня не вышел в свет.

2

Договор, подписанный в 1840 г в Вайтанги между европейцами и маори, гарантировал аборигенам права на землю. (Здесь и далее - прим. перев.)

3

В некоторых англоязычных странах почтовые отделения выполняют также функции государственной сберегательной кассы.

4

Здесь и далее, за исключением специально оговоренного случая, стихи даются в переводе И. Бернштейн.

5

Галлон в английской системе мер равняется 4, 546 литра.

6

Ноэл Коуард (1899—1973) — английский драматург, писатель, композитор.

7

Новая Зеландия, так же как и Соединенное Королевство, перешла на десятеричную систему в конце XX в.

8

В переводе С. Маршака начало этой песенки звучит так:

Много, много птичек

Запекли в пирог:

Семьдесят синичек,

Сорок семь сорок.

В английском оригинале запечены дрозды, поэтому Джонни и вспоминает знакомую с детства песенку.

9

Остров Северный — северная часть Новой Зеландии.

10

Марей - пространство перед общинным домом маори, часто используемое для проведения встреч и праздников.

11

Мультфильм по книге английского писателя Ричарда Адамса (р. 1920). На русском языке книга вышла под названием «Удивительные приключения кроликов» (1988). Пересказ с английского Е. Догель.

12

Строки из поэмы Сэмюэла Тейлора Колриджа (1772—1834). Перевод В. Левика.

13

Порт на северной оконечности острова Южного (Новая Зеландия).

14

Этим словом маори Австралии и Новой Зеландии обозначают человека немаорийского происхождения, в особенности белых.

15

Политкорректный эвфемизм: на Западе гражданами старшего возраста называют пенсионеров и стариков.


на главную | моя полка | | Пространство памяти |     цвет текста   цвет фона   размер шрифта   сохранить книгу

Текст книги загружен, загружаются изображения



Оцените эту книгу