Книга: Уроки разбитых сердец



Уроки разбитых сердец

Кэти Келли

Уроки разбитых сердец

Пролог


Разумеется, она сознавала, что поступает дурно. Близился рассвет. Ее широко открытые глаза смотрели в пустоту. Она теснее прижалась к нагому телу лежавшего рядом мужчины, теплому, несмотря на царивший в комнате холод. До встречи с ним она никогда не ложилась в постель обнаженной, а теперь не могла себе представить, что можно спать как-то иначе.

Глупо надевать ночную рубашку, когда рядом сильный мужчина с крепким тренированным телом, упругим и стройным, без единой унции жира.

Он был удивительно нежным. Его длинные нервные пальцы пианиста всю ночь чертили причудливые узоры на ее пылающей коже, а глаза ярко блестели в тусклом свете лампы.

Он бережно гладил и ласкал ее, восхищенно любовался ее телом, словно величайшей драгоценностью, и вето объятиях с ней творилось что-то непостижимое.

«Ты такая красивая. Я бы хотел, чтобы этот миг длился вечно».

Как она любила его голос, этот приглушенный страстный шепот. Впрочем, в нем она любила все.

Для нее он был совершенством. Вечно ускользающим, неуловимым.

Они встречались украдкой, когда удавалось урвать несколько драгоценных часов. Тайком держались за руки во время обеда, а после лежали на широкой гостиничной кровати, отчаянно цепляясь друг за друга, словно потерпевшие кораблекрушение мореплаватели на неуклюжем плоту. В эти краткие мгновения она испытывала жгучую радость обладательницы, хотя и понимала, что всего лишь берет взаймы то, что ей не принадлежит.

При мысли о скором расставании ее охватил страх. Желудок пронзило болью.

Любимый скоро проснется. Его внутренние часы всегда работали безупречно. Он просто говорил себе, когда следует встать, и просыпался в нужное время. В семь он должен быть, на ногах, чтобы успеть на поезд.

Если бы ей пришлось первой покинуть гостиничный номер, она ни за что не смогла бы себя заставить это сделать. Он действовал куда решительнее. Его подгоняло чувство долга.

В комнате было темно, лишь светящиеся стрелки будильника показывали, что уже наступило утро. Она неохотно соскользнула с кровати и отдернула узкую тяжелую штору, впустив в комнату серые рассветные лучи. За окном шел дождь, унылая холодная изморось, от одного вида которой начинало знобить.

Снизу доносились звуки пробуждающегося города. Хлопанье дверей, автомобильные гудки, уличный шум. Люди торопливо шли по своим делам, копошились, будто муравьи в муравейнике, каждый поглощен собственными заботами и не обращает внимания на других. Здесь никто ее не знал, никому не было до нее дела.

Мужчина на кровати пошевелился, й она поспешно вернулась в постель, не желая терять ни минуты их драгоценного времени. Если закрыть глаза, можно притвориться, что еще ночь и впереди много счастливых часов.

Но ее любовник проснулся и, сонно моргая, поскреб темную щетину на подбородке. Скоро, уже совсем скоро он уйдет.

Она беззвучно заплакала, прижавшись к его теплому боку.

— Не грусти. — Он нежно поцеловал ее в мокрую от слез щеку.

— А я и не грущу, — всхлипнула она, глотая слезы. — В смысле, стараюсь не грустить. Я буду скучать по тебе. Это невыносимо.

— Ты справишься. Нам с тобой придется потерпеть.

Она и не подозревала, что любовь несет с собой столько радости и муки одновременно. Каждый поцелуй приближал неизбежный миг расставания. Каждое прикосновение любимых рук заставляло ее со страхом спрашивать себя снова и снова: «Неужели это в последний раз? Увижу ли я его еще когда-нибудь?»

Ей пришлось сделать над собой усилие, чтобы сдержать слезы. Теперь она молча лежала на постели, наблюдая за сборами своего мужчины.

Прежде чем уйти, он присел на кровать, наклонился и с жадностью приник к ее губам, словно она была воздухом, без которого он задыхался.

Одной рукой она обхватила его за шею, другую запустила ему в волосы. Они долго целовались, закрыв глаза. Такие мгновения не забываются.

— Мне нужно идти. Люблю тебя.

Она с трудом разомкнула губы, боясь, что снова заплачет.

— До свидания.

Он шагнул к двери и вышел, не обернувшись. Она продолжала лежать, бессмысленно глядя в потолок. Не в этом ли заключается различие между мужчинами и женщинами? Мужчины всегда смотрят вперед, в будущее. Воители, устремленные к своей цели. Женщины беспокойно озираются по сторонам. Высматривают опасность, терзаются сомнениями, истово молятся своим богам за тех, кого любят.

Она перекатилась на живот и провела рукой по простыне, хранившей тепло его тела. Кто знает, увидит ли она его снова?


Глава 1


Жаркое солнце Нью-Мексико стояло высоко в небе, когда фотосъемку для каталога «Зест» решено было наконец прервать. Наступило время обеда. Иззи Силвер медленно выпрямилась во весь свой немалый рост — пять футов девять дюймов — и лениво потянулась, с наслаждением подставляя солнечным лучам лицо и плечи, уже усыпанные веснушками, несмотря на все ее косметические ухищрения.

Люди кельтского типа — с молочно-белой кожей, веснушками цвета карамели и проступающими голубоватыми жилками — на солнце мгновенно становятся ярко-красными, как вареные омары. Подобный цвет не прибавляет шика и вызывает ехидные насмешки, если у тебя, конечно, не меланома на ранней стадии.

Шел второй день фотосъемок, и Иззи, привыкшая к бешеному ритму нью-йоркской жизни, в этой глухомани чувствовала себя выброшенной из воды рыбой. Манхэттен и «Перфект» казались ей теперь чем-то нереальным. Модельное агентство, где Иззи занимала должность старшего букера[1], отправило ее сюда, в это Богом забытое место, нянчиться с девочкой-моделью, которой предстояло впервые в жизни сниматься для дорогого каталога.

В Нью-Йорке Иззи сидела бы сейчас за столом — под рукой телефон, рядом нетронутая чашка жидкого кофе с молоком и пухлая стопка документов. Агентство занимало шикарное здание в районе Хьюстон-стрит: сверкающие стеклянные блоки, светильники из перспекса и непременная атмосфера доверительной конфиденциальности.

В обеденный перерыв Иззи помчалась бы в маленький салон красоты на Седьмой авеню привести в порядок брови при помощи воска или махнула бы на Западный Бродвей, в «Антрополоджи», посмотреть, не появились ли там те прелестные Крохотные мыльницы в форме морских раковин. Не то чтобы ей так нужен был лишний хлам в ванной, вовсе нет, этого добра у нее и так было предостаточно. Мелкие покупки служили своего рода терапией.

Составляя кому-то расписание, тщательно планируя чью-то чужую жизнь, она рассеянно прокручивала бы в уме свою, собственную. Ломала бы голову, идти вечером на пилатес или нет. Хватит ли сил? И уж конечно, думала бы о нем. О Джо.

Странно, почему какой-нибудь человек живет и живет себе где-то рядом, оставаясь для тебя совершенно чужим, а потом вдруг в одно мгновение заполняет собой всю твою жизнь без остатка. Как же такое могло случиться? И почему он? Почему из всех мужчин она выбрала именно его? Безнадежный вариант. Кажется, хуже и придумать нельзя. Стоило ей ощутить себя умудренной опытом женщиной, многое повидавшей на своем веку, как появился Джои показал ей, что в жизни все складывается совсем не так, как хочется. От тебя мало что зависит, тобой управляет случай.

Иззи ненавидела и презирала случайности. Ома предпочитала стоять у руля и управлять обстоятельствами, а не подчиняться им.

Раз уж судьба забросила ее в Нью-Мексико, по крайней мере, у нее есть время, чтобы как следует все обдумать, даже если для этого придется отказаться от косметического салона, пилатеса и — что еще важнее — от обеда с Джо. Джо занимал нее ее мысли. Он так много значил для Иззи, что рядом с ним она теряла всякую способность соображать.

А ферма Чако-Ранч, затерянная посреди обширной, подернутой дымкой коричневой равнины, под огромным небом, простиравшимся далеко за горизонт, так и звала предаться размышлениям.

Иззи сразу почувствовала себя здесь на удивление легко и свободно, словно на заднем крыльце бабушкиного дома в Тамарине, где в траве белеют тугие головки ирисов, а в воздухе разлит упоительный запах океана.

Чако-Ранч — вытянутый дом бледно-голубого цвета, расположенный всего в получасе езды от шумной сутолоки Санта-Фе — напоминал драгоценный осколок бирюзы в центре широкой плоской чаши из кроваво-красного гематита. От прибрежного ирландского городка Тамарина, где выросла Иззи, его отделяли тысячи долгих миль, и все же оба эти места обладали одним редким качеством: жизнь там текла на удивление неспешно и местные жители неукоснительно следовали принципу «Никогда не откладывай на завтра то, что можно сделать Послезавтра».

Если ранчо Чако, окруженное гигантскими кактусами и мескитовыми деревьями, со всех сторон обступали горы, то открытый ветрам Атлантики Тамарин ютился среди скал. Его аккуратные домики отважно карабкались по крутым склонам холмов, и временами казалось, что глухой рокот океана вот-вот обрушит их вниз, в пенную бездну.

«Застывшие пейзажи Нью-Мексико, как и суровые скалы Ирландии, заставляют задуматься о ничтожности человека перед бесконечностью Вселенной», — подумалось Иззи.

Царственная невозмутимость ранчо успокаивала не хуже, чем два часа занятий бикрам-йогой. Совсем неплохо для разношерстной команды, приехавшей сюда на съемку из Нью-Йорка. Фотосъемка — занятие нервное, на площадке постоянно кипят страсти, идет борьба самолюбий, все взвинчены до предела, и, кажется, достаточно одной искры, чтобы вспыхнул пожар.

Ни одна фотосессия на свете еще не проходила спокойно и неторопливо. Нужно иметь железные нервы и неуемную энергию, чтобы вовремя собрать в одном месте моделей, фотографов, гримеров, парикмахеров, стилистов и заказчиков. Главное в индустрии моды — никогда не терять чувства юморе, Иззи давно это поняла. Если ко всему относиться серьезно, то тесные туфли могут обернуться трагедией почище глобального потепления.

Пока фотосъемка для каталога «Зест» проходила вполне успешно.

— Я просто влюбилась в это место, — призналась Иззи светловолосой владелице ранчо накануне утром, когда на ферму ввалилась съемочная группа при полной боевой оснастке. Помимо одежды, грима и лака для волос, они привезли с собой достаточно фотоаппаратуры, чтобы снять небольшое кино, и адреналина — чтобы покорить гигантский мегаполис.

Дом, обилием арок напоминавший мексиканскую фазенду, выглядел очень живописно. Над аккуратными, вымощенными плиткой внутренними двориками горели марокканские фонарики, а изумительные гобелены на стенах — работа местных умельцев — придавали комнатам глубину и объем. Помимо шедевров местных мастеров, здесь, казалось, были собраны творения художников со всего мира. Две стены занимали великолепные фотографии памятников культуры исчезнувшей племени анасази.

Хозяйка ранчо всплеснула худыми, загорелыми до черноты руками, унизанными серебряными и бирюзовыми браслетами, и принялась объяснять, что в каньоне Чако, где были сделаны ее драгоценные снимки, по сию пору водятся блохи — разносчики бубонной чумы.

— О, так их там можно наловить? — невозмутимо откликнулась Иззи. — Не думайте, я не для себя. Но кое-кому из моих знакомых не помешало бы подпустить парочку блох.

— Не подозревала, что среди тех, кто крутится в мире моды, встречаются люди с чувством юмора, — усмехнулась владелица ранчо.

— Вы правы, я единственное исключение, — серьезно кивнула Иззи. — Откровенно говоря, в нашем деле чувство юмора только помеха. Эта братия шутить не любит. Некоторые готовы рыдать всю ночь из-за длины юбки, и если вы не принадлежите к числу истинных ревнителей моды, они попытаются проткнуть вас насквозь шпильками своих туфель от Маноло или забить до смерти журналами «Вог» с описанием новых коллекций от известных кутюрье. Хотя лично мне чувство юмора помогает выжить.

— А разве вы сами не истинная ревнительница моды? — поинтересовалась владелица ранчо, с любопытством разглядывая высокую рыжеволосую собеседницу.

— Да вы только посмотрите на меня, — рассмеялась Иззи и провела ладонями по талии и бедрам, выставляя напоказ свою крепкую, соблазнительную фигуру. — Истинные ревнители считают, что еда — удел обывателей, так что я никак не соответствую их стандартам. Я никогда не увлекалась диетой Саут-Бич и не следовала советам доктора Аткинса, скажу больше, я просто не в силах расстаться с углеводами. Истинные ревнители моды такого не прощают. Для них я еретичка.

Где-нибудь в параллельной вселенной Иззи Силвер вполне могла бы стать моделью. Поначалу в Тамарине никто не сомневался, что девочку Иззи с ее внешностью ждет карьера манекенщицы или актрисы. Такое лицо трудно забыть: большие синие глаза с длинными густыми ресницами, крупный выразительный рот и очаровательная улыбка, от которой щеки становились похожи на налитые соком яблоки. Густая грива волос цвета жженого сахара придавала Иззи сходство с воинственной валькирией из скандинавских мифов; и это впечатление лишь усиливалось, когда она стояла в своем баркасе с гордо поднятой головой — волосы развеваются на ветру, а на губах играет торжествующая улыбка. Иззи была высокой девочкой с длинными стройными ногами, словно специально созданными для балета. Но очень скоро о хореографии пришлось забыть — за одно лето Иззи так вытянулась, что чуть ли не на голову переросла всех остальных маленьких балерин.

В длинном списке ее достоинств вызывал сомнения лишь один пункт: крупные габариты. Когда девочке исполнилось двенадцать, ее рост составлял пять футов и шесть дюймов при весе в сто десять фунтов.

Теперь, в свои тридцать девять лет, Иззи носила десятый размер одежды, и в мире моды, где худоба ценилась «дороже жемчуга и злата», заметно выделялась среди коллег.

Похожая на обольстительную Венеру, с великолепной фигурой в форме песочных часов, Иззи наглядно демонстрировала, что женщины с крупными формами не уступают в красоте худощавым статуэткам. Когда она шла по улице, мужчины оборачивались ей вслед. Иззи Силвер любила поесть, и рядом с ней стремящиеся не отстать от моды худосочные девицы с воспаленными от голода глазами казались тонкими хворостинками, готовыми переломиться при малейшем дуновении ветерка.

Иззи вполне устраивал объем ее талии, и она никогда не сидела на диетах. В ее кругу отважиться заявить такое — все равно что признаться, что полиэстер — твой любимый материал.

Джо Хансен слегка удивился, узнав, что Иззи работает в индустрии моды. Она сообщила ему об этом при первой же Встрече, на благотворительном обеде, куда ее занесло совершенно случайно, благодаря целой цепочке непредвиденных обстоятельств. (Еще одно подтверждение теории о том, что в нашей жизни все определяет случай.)

Они сидели за столом друг напротив друга, и Иззи решила, что Джо не обращает на нее никакого внимания, пока не заметила живой огонек интереса в его глазах — искру в калейдоскопе других огней, меняющих свою яркость и блеск вместе с его настроением.

«Привет, дружок», — с легким сожалением сказала она про себя. Джо показался ей чертовски привлекательным.

Прошла целая вечность с тех пор, как Иззи в последний раз испытывала острый интерес к мужчине, она даже не сразу поняла, что означает странная дрожь в животе, от которой все внутри замирает. Если это влечение, она сумеет его обуздать, решила Иззи. Все равно у нее нет времени на флирт. Мужчины повсюду сеют хаос, они морочат людям головы, и вообще от них одни неприятности. То ли дело работа. Интересная, серьезная работа, которой можно отдаться целиком и получить взамен нечто реальное — то, что никто не сможет у тебя отнять. Работа и хорошие друзья — вот и все, что нужно человеку в жизни.

Но если Иззи только досадливо отмахнулась от сидевшего напротив мужчины, то он отнюдь не собирался скрывать свой интерес к ней и внимательно ее изучал.

Она почувствовала на себе изумленный, полный восхищения взгляд незнакомца. Этот роскошный мужчина откровенно любовался ее аппетитными формами. Иззи с наслаждением доела свою булочку и даже слизнула языком капельку масла, блестевшую на пальце. Жиры и углеводы — преступное сочетание. В Нью-Йорке полным-полно людей, стремящихся не отстать от моды. Они худые как щепки, вечно сидят на какой-нибудь сложной диете, посвящают уйму времени поддержанию себя в должной кондиции и требуют к своей персоне повышенного внимания. Иззи никогда не ставила себе целью отличаться от них. Она просто не собиралась подражать им.

«Господь сделал тебя высокой, чтобы мужчины смотрели на тебя снизу вверх», — говорила бабуля. Бабушка заменила ей мать, скончавшуюся от рака, когда Иззи было тринадцать. Удивительно, как ей только удалось провести внучку по извилистой и скользкой тропинке взросления, но она это сделала — высокая, крупная девочка вполне уверенно чувствовала себя в мире худых женщин, мечтающих стать еще тоньше.



Иззи была вполне довольна своей фигурой. Ей нравилось, как она выглядит, и сидящий напротив мужчина, казалось, полностью разделял ее взгляды.

Его окружали стильные, худощавые, безукоризненно элегантные дамы — поборницы благотворительности; изящно скрестив длинные тонкие ноги, они восседали на золоченых стульях с такими же длинными тонкими ножками, а он смотрел только на Иззи. Нет, не смотрел, он жадно пожирал ее глазами, так будет точнее.

Иззи часто ловила на себе заинтересованные взгляды мужчин. Заметив, что кто-то не сводит с нее глаз, она не старалась немедленно изобразить неприступность, сделать каменное лицо или принять оскорбленный вид, а просто отводила глаза, не отвечая на настойчивые призывы. Она не нуждалась в мужском внимании, чтобы ощущать уверенность в себе. Но когда Джо Хансен устремил на нее свой особый взгляд, весь ее мир внезапно перевернулся вверх тормашками. Прежняя Иззи — решительная, бескомпромиссная, сильная личность, не желающая ни под кого подстраиваться и не склонная к рефлексии — куда-то исчезла, уступив место женщине, отчаянно желавшей понравиться этому неотразимому незнакомцу.

— Да, милая, как я понимаю, крутиться в мире моды — тяжкий труд, — вздохнула владелица ранчо, заставляя Иззи очнуться от воспоминаний об отеле «Плаза» и первой встрече с Джо и вернуться к действительности. — Я как-то пробовала сесть на диету Саут-Бич, но на все эти взбитые белки и оладьи из шпината уходит уйма времени. Пока их приготовишь, с ума сойдешь.

— Да уж, работенка не из легких, — согласилась Иззи. Холодильник у нее в офисе был вечно забит подобными изысками. Она вспомнила о лебеде квиноа, и у нее свело челюсти. Иззи как-то попробовала ее. На вкус эти ошметки напоминали мокрые кухонные полотенца, которые всю ночь вымачивали в кошачьей моче (если, конечно, Иззи правильно представляла себе, какова на вкус кошачья моча). Нет, лучше рвануть в «Де Сильвано» и умять огромную порцию первоклассной пасты с тертым пармезаном. — Паста — моя слабость, — призналась она вслух.

— Спагетти с морепродуктами, — мгновенно откликнулась хозяйка ранчо.

— Ризотто. С грибами и сыром. — Иззи застонала. Она представила себе божественный вкус дымящегося пряного риса.

— Блинчики с маслом и кленовым сиропом!

— Остановитесь, — запротестовала Иззи, — у меня уже слюнки потекли.

— Готова поклясться, ни одна из этих девочек в жизни не пробовала блинчиков. — Хозяйка заговорщически подмигнула Иззи, кивнув в сторону двух моделей, сидевших у окна и беспрерывно куривших одну сигарету за другой. И с сигаретами в зубах они были ослепительно красивы.

Иззи всегда завораживала и смущала красота женщин, с которыми ей приходилось работать, даже если подчас эта красота была всего лишь пустым фасадом. Зато каким великолепным фасадом.

— Да, — подтвердила она. — Они вообще мало что едят.

— Бедняжки, какая жалость. — Хозяйка сокрушенно покачала головой.

Иззи согласно кивнула.

Хозяйка ушла к себе, а Иззи покинула террасу, где только что проходила съемка, и поднялась по выложенной плиткой лесенке на заднюю веранду. Там, успев сменить веселенький сарафан от «Зест» на обычную одежду, расположилась отдохнуть подопечная Иззи, восемнадцатилетняя модель Тония.

Черноволосая девушка с высокими заостренными скулами развалилась в шезлонге, небрежно вытянув длинные жирафьи ноги, обтянутые тесными джинсами «Гэп». Она только что закурила сигарету и втянула в себя дым так яростно и жадно, словно это был спасительный кислород, а ей грозило удушье. Тония была фантастически фотогенична. Ее можно было снимать в любом ракурсе.

Огромные миндалевидные глаза и пухлые, будто ужаленные пчелой губы Тонии вызывали жгучую зависть миллионов женщин, мечтавших быть похожими на своего кумира, и все же Иззи иногда казалось, что в облике девушки есть что-то трагическое. У восхитительного, стройного, как побег лилии, создания в голове царила полнейшая неразбериха. Иззи понимала, что большинство людей этого просто не замечают. Они видят лишь совершенное тело, безупречно красивую внешность, а не испуганного подростка из крошечного городка в штате Небраска — растерянную девочку, которой удалось вытащить счастливый билет и чья неокрепшая психика оказалась к этому не готова.

В модельном агентстве «Перфект» Иззи платили в том числе и за то, чтобы она сумела разглядеть за тщательно наложенным макияжем скованного страхом ребенка. В ее послужном списке значилась целая галерея девятнадцатилетних девочек и мальчиков; впереди их ждал блистательный успех Ральфа Лорена, позади остались нищее детство, забавы в подворотнях и автоприцеп вместо жилья, а в промежутке — великое множество самых диких и безумных выходок.

Формально Иззи как сотрудник агентства должна была заботиться о карьере юных моделей и искать для них работу, однако на деле она еще и присматривала за своими подопечными словно старшая сестра. За десять лет работы с моделями Иззи вынесла твердое убеждение, что в каждом уважающем себя агентстве следует держать штатного психиатра. Не реже раза в неделю ей встречались экземпляры, определенно нуждавшиеся в медицинской помощи.

«Почему люди так уверены, что красивая внешность — это все?»

Иззи и ее лучшая подруга (а также коллега по работе) Карла без конца возвращались к этой теме, но так и не пришли к однозначному ответу. В мире, где ценился единственный и весьма своеобразный тип красоты, подобный вопрос можно было считать риторическим.

— Потому что они не видят того, что видим мы, — обычно отвечала Карла. — Модели горстями пьют лекарства, чтобы оставаться тощими, втирают в себя всевозможные снадобья, чтобы кожа была гладкой, и снова глотают таблетки, чтобы все это выдержать и не сорваться.

Как и большинство букеров, Карла сама прежде была моделью. Эта эффектная высокая женщина с кожей светло-кофейного цвета — наполовину испанка, наполовину афроамериканка — достаточно попозировала перед фотографами и в конце концов выбрала жизнь по другую сторону камеры, где недостатки внешности не так убийственно заметны.

— Когда о тебе начинают говорить так, будто тебя здесь вовсе нет, и ты в десятый раз за одну неделю слышишь, что у тебя жирные ноги, слишком толстая задница и что вообще тебе давно пора на свалку, то постепенно начинаешь этому верить, — как-то сказала она Иззи.

В последнее время Карла все реже вспоминала о своей прошлой карьере модели. Вместо этого они с Иззи говорили в основном о том, как откроют собственное агентство, не похожее на другие. Помимо общего дела (когда-то они вместе начинали работать в «Перфекте»), их объединял еще и возраст — обе приближались к сорока годам.

Подруги оживленно строили планы. В агентстве «Силвер — Уэбб» (название возникло само собой — Иззи Силвер, Карла Уэбб) никому не пришло бы в голову упрекнуть модель в том, что она слишком толстая. Наоборот, крупные формы здесь только приветствовались. Иззи с Карлой собирались работать с моделями совсем иного рода — с женщинами в теле, настоящими античными богинями, пышными, крепко сбитыми, с соблазнительными округлостями и кожей бархатисто-гладкой от природы, а не благодаря баллончикам с краской, которыми пользуются несчастные истощенные девицы, покрытые прыщами от недоедания.

Вполне предсказуемый выбор для двух женщин, не склонных поддаваться стадному чувству, забивая себе голову всякой чепухой, и никогда не разделявших заблуждение своих собратьев по профессии, что модели непременно должны быть тонкими как тростинки.

Пять месяцев назад, еще до начала «эпохи Джо», Иззи с Карлой как-то обедали на пожарной лестнице, лепившейся к западному фасаду солидного особняка, занимаемого агентством «Перфект». Они разговаривали о девушке-модели из другого агентства, подсевшей на героин. Ее карьера закончилась в реабилитационном центре. К тому времени она весила девяносто фунтов при росте в шесть футов и все еще тщетно искала работу.

— Жуткая история, — вздохнула Карла, уплетая обед. — Что за чертовщина творится кругом? Этим детям внушают, что они не вышли лицом или фигурой, когда от их красоты мурашки бегут по коже. К чему мы идем, если самые настоящие красавицы нынче недостаточно хороши? И кто, черт возьми, решает, что красиво, а что нет?!

Иззи хмуро покачала головой. Она не находила ответа. За прошедшее десятилетие требования к моделям радикально изменились. Перемены происходили на глазах у Иззи. Модели Прежнего образца — атлетически сложенные, стройные и сильные «стопроцентные американки» уступили место новым — высоким и поджарым, тощим как палки.

— Все идет к тому, что скоро деткам придется делать хирургическую операцию, чтобы их включили в каталог какого-нибудь агентства, — мрачно предрекла Иззи. — Нынешнее «лицо сезона» выглядит слишком фантастично, чтобы быть человеческим существом из плоти и крови. Куда катится весь мир моды, Карла?

— Лучше не спрашивай.

— Но мы с тобой часть индустрии. Пусть не мы принимаем решения, ответственность все равно ложится на нас. — Иззи угрюмо насупилась. Настало время взломать систему изнутри. — Знаешь, — подумав, добавила она, — будь у меня собственное агентство, я бы не стала работать с обычными моделями. Если вначале карьеры у них в голове еще хоть как-то ворочаются мозги, то к концу им напрочь сносит крышу. — Она проглотила кусочек жареной куриной грудки с румяной корочкой. — Модельеры требуют девушек все моложе и моложе. Скоро у нас в каталогах останутся одни двенадцатилетние йети.

— И это значит, что нам, почти сорокалетним, — Карла набожно перекрестилась при упоминании этой апокалипсической даты, — давно пора в утиль.

— Заплесневелые старухи, что там говорить, — поддакнула Иззи, — а в моем случае еще приходится подбирать одежду непомерных размеров. Представь, уже пошли в ход двузначные цифры.

— Ну, ты же женщина, а не мальчик-подросток. — возразила Карла.

— Спасибо, конечно, но в наше время я скорее отклонение от нормы. Самое смешное, что в первую очередь как раз женщины с деньгами, такие как мы с тобой, и покупают эту чертову одежду.

— Точно.

— Молодняк не станет выкладывать восемь сотен долларов за навороченное платье, которому показана исключительно сухая чистка и которое вдобавок через шесть месяцев выйдет из моды.

— Шесть? Скажи лучше, четыре, — фыркнула Карла. — Между началом круизного сезона и весенним показом мод каждый год появляются четыре новые коллекции. Ты не успеваешь развернуть упаковку и срезать ярлык, а твой наряд уже вышел из моды.

— Да уж, — согласилась Иззи. — Дизайнерские дома гребут на этом огромные деньги. Но меня не это больше всего бесит, а то, что в индустрии моды между целевым рынком и рынком модельным лежит глубокая пропасть.

— Одежду для взрослых теток показывают маленькие девочки? — понимающе кивнула Карла.

— Совершенно верно.

В Нью-Йорке незамужней деловой женщине, живущей в отдельной квартире, приходится заботиться о себе самой, и Иззи давно научилась справляться с самыми разными проблемами — от прочистки труб в ванной до оплаты счетов — и могла в одиночку противостоять огромным корпорациям, для которых ее юные модели были всего лишь пешками в игре. Но когда эти могущественные гиганты представляли одежду для деловых женщин вроде Иззи, они почему-то прибегали к помощи хрупких девочек-подростков.

Роскошная, дорогая одежда, казалось, предупреждала, насмешливо, с легким оттенком угрозы: «Мы с тобой равны, мистер, не забывай об этом». А юная голенастая модель с надутыми розовыми губками и бедрами не шире, чем ее коленки, в это же время безгласно молила: «Позаботься обо мне, папочка».

— Мы живем в чокнутом мире, — заключила Иззи. — Мне нравятся наши девочки, но они такие юные. Им нужны матери, а не букеры.

Она нахмурилась и замолчала. Ей не раз приходилось слышать, что букер — это отчасти администратор, отчасти мамаша, и в последнее время Иззи все больше об этом задумывалась. Раньше ей было решительно все равно, как ее назовут, но теперь Иззи испытывала неловкость, когда о ней говорили как о заботливой мамочке восемнадцатилетних моделей. У Иззи не было детей, и ей вовсе не улыбалось выступать в роли наставницы. Неужели она настолько стара, что ее можно принять за мать взрослой девушки? Все чаще Иззи охватывала непонятная тревога. Что это? Сказывается возраст? Или, может быть, дело в другом?

— Вот именно. — Карла прикончила обед и принялась за кофе. — А было бы неплохо поработать с женщинами, которым дали хотя бы подрасти, прежде чем вытолкнули на подиум.

— Да-да, — с жаром поддержала подругу Иззи. — С теми, что не морят себя голодом так, что потом одежда висит на них, как на вешалках.

— Ты говоришь о моделях «плюс-сайз»… — медленно произнесла Карла, пристально глядя на подругу.

Иззи как раз собиралась отправить в рот кусочек курицы и замерла с вилкой в руке. Именно об этом она всегда и мечтала. Насколько приятнее было бы работать с красивыми девушками, которым не приходится вечно загонять себя в жесткие рамки стандартов. И что это за стандарты, если они заставляют женщину быть тощей и плоской как доска? «Никаких буферов, животиков и пышных задниц!»

Карла взяла чашку с кофе и поставила на ступеньку. Привычный монотонный гул, сопровождавший традиционные обеденные посиделки на пожарной лестнице, — жужжание автомобилей внизу и неумолчный рев гигантского кондиционера на крыше, который стонал и хрипел, словно ракета перед стартом, — внезапно оборвался. Иззи и Карла его уже не слышали.

— Мы могли бы…

— …открыть собственное агентство…

— …и работать с моделями «плюс-сайз»…

Они схватились за руки и завизжали, как школьницы.

— Думаешь, у нас получится? — серьезно спросила Иззи.

— На сегодняшнем рынке совершенно точно есть спрос на этот тип моделей, — заверила ее Карла. — Помнишь, еще несколько лет назад никто не хотел приглашать крупных девушек, а теперь нас постоянно спрашивают, нет ли у нас моделей «плюс-сайз». Так-то вот. Прошли те времена, когда фигуристые девочки нужны были только для каталогов белья и трикотажа. Теперь известные дизайнерские дома представляют специальные линии одежды для полных женщин, им нужны модели, приближенные к реальности. С заказчиками проблем не будет. Девушки в теле прочно занимают свою нишу на модельном рынке, и спрос на них только растет.

— Своя ниша на рынке… звучит обнадеживающе, — задумчиво сказала Иззи. — Мне это нравится. Нечто особенное, необычное, элитарное.

Иззи была сыта по горло работой в «Перфекте» и почти ежедневными баталиями со старшими партнерами, которых давно не интересовало ничего, кроме денег. Им было решительно наплевать на людей, будь то персонал агентства или модели. Удивительно, как они еще не завели в женском туалете журнал прихода и ухода, а заодно и машинку, которая отмеривала бы скудные клочки туалетной бумаги.

Иззи отдала агентству десять лет жизни и теперь стояла на распутье. Впереди маячила суровая цифра «сорок». Жизнь неслась вперед, и — Иззи внезапно поняла, что именно вызывало у нее противное чувство тревоги — в последнее время ей стало казаться, что она остается за бортом.

У нее было все, к чему она стремилась: независимость, собственная квартира, прекрасные друзья, великолепные праздники и каникулы, активная светская жизнь. И все же ее не покидало смутное чувство неудовлетворенности, как трещина в стене, которая не настолько заметна, чтобы испортить интерьер, но назойливо лезет в глаза, стоит о ней подумать. Иззи отказывалась верить, что ей, возможно, не хватает любви. От любви она не ждала ничего, кроме неприятностей. Испытывать разочарование, оттого что тебе некого любить, — слишком банально, а Иззи терпеть не могла расхожие штампы.

У Иззи была ее работа, настоящее дело, куда увлекательнее любого романа. Дело, способное заполнить пустоту в жизни и прогнать все мучительные сомнения, порой одолевавшие ее с наступлением ночи.

— Уверена, деньги мы достанем, — заявила Карла. — Нам охотно дадут ссуду. В конце концов, нам есть что предложить в залог — наши квартиры. В жизни одинокой женщины есть свои преимущества, верно?

Подруги обменялись улыбками. Иззи любила повторять, что доля незамужних деловых женщин среди населения Нью-Йорка наверняка много выше, чем в любом другом городе мира.

— К тому же мы достаточно неплохо знакомы с богатыми инвесторами с Уолл-стрит, чтобы рискнуть обратиться к ним за помощью.

На этот раз Иззи не смогла удержаться от смеха. Мир моды всегда привлекал состоятельных мужчин — любителей дорогих игрушек. Для этих взрослых мальчиков длинноногая спутница-модель служила необходимым дополнением к личному самолету и отдыху на экзотических островах.



— Вряд ли они польстятся на нас, сестрица. Для подружек толстосумов с Уолл-стрит существует, знаешь ли, возрастная планка, и мы с тобой перешагнули ее лет десять назад. Нет, — поправилась Иззи, — не десять, а все пятнадцать. Эти хозяева жизни с их роскошными «мазерати» и частными уроками управления вертолетом предпочитают девочек не старше двадцати пяти. Они просто слепы, как кроты, когда рядом обыкновенные женщины вроде нас.

— Нечего унижать нас, мисс Силвер, — вскинулась Карла. — Когда у нас будет собственное агентство, мы сможем проводить свою политику, будем работать со взрослыми моделями вместо подростков. И ты будешь у нас настоящей звездой подиума, — строго добавила она. — Денежные воротилы стараются держаться от тебя подальше, потому что боятся. Ты для них слишком хороша, эдакая «крутая ирландская штучка». Мужчины вроде сторожевых собак, Иззи. Они рычат, когда боятся. Не пугай их, и они станут ластиться к ногам и стоять перед тобой на задних лапах, виляя хвостом.

— Да ладно тебе, — отмахнулась Иззи, склоняясь над тарелкой. — Какая разница, пугаю я их или нет: все они предпочитают девятнадцатилетних моделей-украинок. А если мужчина выбирает ребенка, а не женщину, значит, он заведомо не в моем вкусе.

Иззи не стала отвечать на замечание подруги насчет «звезды подиума». Карле хотелось сделать ей приятное, но Иззи хорошо понимала, что уже стара для подиума. К тому же она провела слишком много времени среди моделей, чтобы стремиться проникнуть в их мир. Иззи хотелось управлять своей судьбой, а не отдавать себя на откуп горсточке дельцов, придирчиво выбирающих женщину, достойную представлять их товар, и способных разбить тебе сердце, заявив: «Вы нам определенно не годитесь».

— А мы сумеем заставить агентство работать? — озабоченно спросила она Карлу. — Знаешь сколько новых компаний терпит крах в первый же год после открытия? Кажется, пятьдесят процентов.

— Семьдесят пять, так будет точнее.

— О, статистика обнадеживающая, ничего не скажешь.

— Нужно реально смотреть на вещи, — пожала плечами Карла.

— И мы ведь будем заниматься тем, во что сами верим.

Весь первый месяц после этого памятного разговора подруги обсуждали будущее агентство, стараясь не упустить ни единой мелочи. Потом принялись потихоньку закладывать фундамент: договариваться с банками, советоваться с консультантами, составлять бизнес-план. Довольно быстро выяснилось, что никто не спешит ссудить их деньгами, но, как правильно сказала Карла, достаточно было найти лишь одного инвестора, который поверил бы в них и захотел помочь.

А потом, через два месяца, Иззи Силвер встретила свою любовь.

Любовь явилась ей в образе Джо Хансена и начисто стерла из ее памяти все остальное. Карла продолжала вести с ней разговоры об агентстве, но Иззи уже не испытывала прежнего воодушевления, потому что в ее сердце воцарился Джо, заполнив собой все ее мысли без остатка.

Любовь налетела неожиданно, как тайфун, повергнув в изумление прежде всего саму Иззи.

— Если дело у нас выгорит, нам больше не придется тащить на себе этот проклятый «Перфект», — радостно тараторила Карла накануне командировки Иззи в Нью-Мексико. — Ты только представь себе, мы с тобой будем боссами… а заодно и букерами, секретаршами и бухгалтерами. Вполне возможно, по ночам нам самим придется мыть полы в туалете, но нас ведь это не остановит, верно? Зато никто нас больше не заставит нянчиться с младенцами на фотосъемках, вот так-то.

— Да, — рассеянно кивнула Иззи. Ей было решительно наплевать на фотосъемки с участием младенцев, она чувствовали себя бесконечно несчастной, оттого что улетала в Нью-Мексико и расставалась с Джо.

— Каталожные съемки — дрянное занятие, хуже не бывает. — Карла сочувственно вздохнула.

«Она права, — подумала Иззи. — Что за радость торчать на солнце в Нью-Мексико, издыхать от жары и блюсти интересы: «Перфекта», присматривая за девчонкой-моделью?»

Съемки для каталогов действительно были хуже всего. Долгие изнурительные часы перед камерой, бесконечная смена одежды и постоянная бешеная гонка. Модель даже не успевала войти в образ. То ли дело журнальная съемка. Там шесть смен нарядов запросто могут занять целый съемочный день. На каталожной съемке их отщелкают за одну утреннюю фотосессию. Только высокопрофессиональные модели выдерживают подобный темп. Молчаливая скуластая девочка с неподвижным взглядом как раз и была одной из них.

За утро Тония успела сняться всеми нарядах, один шикарнее другого, и каждый раз сосредоточенное, настороженное выражение ее лица сменялось лучезарной улыбкой «милой девушки, живущей по соседству», типичной молодой американец, И лишь когда в съемках наступил перерыв и Тонии больше не нужно было позировать перед камерой, опытная модель снова превратилась в девочку-подростка, неправдоподобно юную, почти ребенка.

В обеденный перерыв фотограф и два его старших ассистента пили кофе и жадно заглатывали принесенную с собой еду, расположившись на террасе. Еще два ассистента усердно трудились — перетаскивали светоотражатели и устанавливали большие лампы. Им не положено было отвлекаться на обед.

Парикмахеры и гримеры расселись во дворе, подставив солнцу загорелые ноги с тщательно ухоженными ступнями, и принялись с удовольствием перемывать косточки общим знакомым.

— Она утверждает, что никогда не прибегала к косметическим операциям. Черта с два! Врет и не краснеет. Да еще одна подтяжка век, и она сможет видеть даже то, что творится у нее за спиной. А всякий там ботокс-шмотокс? Она и раньше-то не слишком часто улыбалась, а теперь вообще точь-в-точь восковая кукла.

— Восковая? Как бы не так. Воск мягкий, податливый, в руках так и тает, а она?

— Ну ты и отмочила! — Женщина из гигантского отдела маркетинга «Зест» громко разговаривала по телефону с кем-то из коллег. — Полный восторг. Все идет как надо. Остаток дня проведем на ранчо, здесь великолепное освещение. Айван говорит, до шести можно смело снимать. А завтра отправимся в индейский поселок…

Тихонько зажужжал сотовый телефон, и Иззи принялась рыться в огромной сумке. Ей всегда нравились большие сумки, где легко умещались органайзер, косметичка, комнатные туфли, жевательная резинка, несколько шоколадок «Херши» (на всякий случай), бутылка воды и флакон любимых духов «Аква ди Парма». Впрочем, вместительная сумка не раз ее подводила: Иззи случалось с победным видом выхватить из кучи всякого барахла ежедневную прокладку вместо бумаги для записей. Удивительно, как этим чертовым прокладкам удавалось выскользнуть из упаковки и приклеиться к чему-нибудь совершенно неподходящему. Если бы они так же прочно приклеивались к трусикам, как к содержимому сумки, цены бы им не было.

— Ну как дела? — поинтересовалась Карла. Ее голос по телефону звучал так отчетливо, будто она сидела в соседней комнате, а не за тысячи миль от Нью-Мексико, в офисе на Манхэттене.

— Все идет отлично, — заверила ее Иззи. — Пока никто ни с кем не сцепился и не грозится уехать, послав всех к черту, а съемка проходит вполне успешно.

— Признавайся, чем ты их околдовала, чтобы все прошло гладко? — хихикнула Карла. — Сварганила волшебное зелье?

— Котелок у меня с собой, в сумке. А глаз тритона и кровь невинной девственницы я припасла заранее.

— Весьма предусмотрительно с твоей стороны. Когда рядом Айван Мейснер, кровь девственницы достать практически нереально.

Айван Мейснер проводил съемку для каталога «Зест», и слава о нем бежала далеко впереди него. Мейснер был гениальным фотографом; «Дабл-ю мэгэзин» и «Вог» с давних пор грызлись, желая переманить его к себе, но фея гениальности, взмахнувшая когда-то над ним своей волшебной палочкой, не потрудилась изменить его характер или наделить его хотя бы капелькой ума. Достаточно было посмотреть, как он лениво поглаживает свой длиннющий объектив при виде молоденькой модели, и сразу становилось ясно: этот самоуверенный молодчик считает себя непревзойденным виртуозом, одинаково искусным и в постели, и с «Хассельбладом» в руках.

— Он определенно положил глаз на Тонию. — заметила Иззи, — но можешь не волноваться. Я собираюсь осадить этого жеребца.

— Попроси кого-нибудь это заснять, — взмолилась Карла. — Хотела бы я взглянуть на Айвана, когда ты выбьешь из него дух. Телевизионщики из «Хард копи»[2] ухватились бы за такой сюжет.

Иззи рассмеялась. Карла, одна из немногих, знала о том, что к четырнадцати годам девчонка Силвер завоевала в Тамарине репутацию отменной драчуньи своим знаменитым сокрушительным ударом правой. Иззи мало кому рассказывала о своих бойцовских подвигах, умение драться было ее козырной картой, припрятанной в рукаве. Иногда жестокость — единственный способ выжить. Когда дело доходит до драки в исписанных граффити трущобах, приходится прибегать к силе.

«С этой ирландской дылдой лучше не связываться», — говорили о ней некоторые. Иззи еще подростком могла дать отпор любому парню. К сожалению, большинство из них старалось держаться от нее подальше. Целых два года никто не решался назначить ей свидание. Но Иззи вела себя как ни в чем не бывало. «Ведь жизнь на этом не кончается, верно?» — говорила она себе.

— Признайся, Карла, тебе просто хочется увидеть, как я кого-нибудь вздую. — Иззи весело ухмыльнулась.

— Я знаю, ты можешь, не зря же ты занималась кикбоксингом, — живо вскинулась Карла. — Конечно, тебе ничего не стоит убить взглядом, а своим сарказмом ты любого заставишь заткнуться в мгновение ока, и все же мне охота поглядеть, как ты сбиваешь с ног одним ударом. Просто ради забавы. Ну пожалуйста, хотя бы разок, а? Ненавижу, когда Айван цепляется к малолеткам.

— Здесь его ждет фиаско, — твердо пообещала Иззи. — Пускай попробует подкатиться к Тонии, я найду способ его утихомирить. Даже не сомневайся. Есть новости?

— Нет, все тихо. Представляешь, Розанна заболела, у нас теперь на одну женщину меньше. Лола заприметила вчера в подземке потрясающую девушку-мексиканку. Она сфотографировала девчушку и оставила ей свою визитку. Но бедняжка, кажется, решила, что Лола из иммиграционной службы, так что может и не позвонить. Лола говорит, девочка — само очарование. Высокая, с великолепной кожей и чудными ногами.

— Надеюсь, она все же позвонит. — Иззи вздохнула. Каждый букер вечно пребывает в поиске новых моделей, надеясь совершить великое открытие, отыскать звезду. Несмотря на стремительно размножившиеся телешоу с участием обворожи тельных красавиц, мечтающих о карьере модели, масса красивых девушек по-прежнему остается в безвестности. Найти модель непросто, и потому особенно обидно бывает, когда улыбнувшаяся было удача в последний момент от тебя отворачивается и девушка с задатками модели отказывается верить, что в предложении «попробовать себя на подиуме» нет никакого подвоха.

— Я тоже надеюсь. Бедная Лола так и буравит взглядом телефон. Похоже, он скоро воспламенится.

— Больше никаких новостей?

— He-а. Полный штиль. А как там парень из отдела маркетинга «Зест»? Говорят, он настоящий красавчик?

Иззи усмехнулась про себя: только на прошлой неделе Карла клялась и божилась, что мужчины ее больше не интересуют.

— Он не смог поехать. Вместо него прислали женщину.

— Ну тогда воспользуйся случаем и хотя бы отоспись, — хихикнула Карла, прежде чем закончить разговор.

В конце дня вся съемочная группа отправилась в ресторан (он же бар) при гостинице, чтобы немного отдохнуть и расслабиться. Помимо усталости, все ощущали тот радостный подъем, который бывает после хорошо выполненной работы, но праздновать победу было еще рано. Вечеринку решили назначить на следующий день, когда съемка будет завершена и никому не смогут испортить удовольствие тягостные мысли о раннем подъеме и неизбежном похмелье.

Представительница заказчика ни на секунду не ослабляла бдительности: каталожные съемки — слишком дорогостоящее удовольствие, чтобы она могла позволить их сорвать.

Иззи не раз приходилось видеть, чем оборачиваются шумные пирушки в середине съемок. На следующий день гримеры выбиваются из сил, пытаясь освежить серые, осунувшиеся лица моделей и замаскировать чудовищные следы бурно проведенной ночи; все кругом страдают от похмелья и раздражены так, что готовы вцепиться друг другу в глотку. Чудо, если съемка вообще продолжается.

— Меню, — радостно объявила женщина из «Зест» и ткнула пальцем в перечень блюд, словно школьный староста, стремящийся подавить в зародыше всякое непослушание. — Здесь есть и салат-бар, если кому-то нужна более легкая закуска.

Шеренга тощих людей, давно исключивших из своего рациона всю тяжелую пищу, ответила ей мрачным, угрюмым взглядом. «Значит, на сегодня никаких мохито».

В конце концов, была заказана еда с малой толикой вина, а благодаря строптивому парикмахеру, ненавидящему женщин-командирш, и с вожделенными коктейлями.

— Каждому по одному коктейлю, — прощебетала надзирательница. Она оплачивала ужин всей группы кредитной картой компании, так что сила была на ее стороне.

Как и ожидалось, Айван, бережно прижимая к груди бокал с коктейлем, незамедлительно проскользнул к Тонии и уселся рядом на покрытой подушками деревянной скамье.

Иззи проворно подвинула табурет и устроилась напротив парочки. Добродушно потрепав Тонию по колену, она смерила Айвана суровым взглядом. (Этот прием за долгие годы знакомства с типами вроде Мейснера Иззи успела довести до совершенства.)

— Как поживает Сандрин? — непринужденно осведомилась она. Роскошная красавица, модель Сандрин приходилась Айвану женой. Этой особе чудесным образом удалось продлить себе профессиональный срок годности, заполучив бесценную приставку «супер». Обыкновенные модели выходят в тираж уже к двадцати пяти годам, супермоделям — если, конечно, они достаточно умны — удается протянуть еще десяток лет, прежде чем их окончательно вытеснят из индустрии.

Казалось, Айван не понял намека. Он медленно тянул свою «Маргариту», пристально глядя на Тонию поверх бокала.

— Она сейчас в Париже. Пишет статью для «Мари Клер», — откликнулся он наконец.

На Тонию его ответ определенно произвел впечатление, и Иззи обеспокоенно нахмурилась. Как объяснить этой глупенькой девочке, что бессмысленно и пытаться урвать себе частицу сияния Сандрин, проскользнув тайком на ее место. Переспав с мужем супермодели, не станешь в одночасье супермоделью. Ты просто будешь чувствовать себя полной кретинкой, дешевкой, которой вульгарно попользовались, и о тебе немедленно пойдет дурная слава.

Иззи не собиралась так легко сдаваться. В ее арсенале было немало хитроумных приемов. В конце концов, она пока еще работала на «Перфект» и отвечала за малышку Тонию. Ссориться с фотографом не входило в ее планы. Слишком опасно. Айван вполне мог выместить зло на девочке и погубить ее карьеру — нарочно сделать жуткие снимки, чтобы Тонию выкинули из каталога.

Иззи наклонилась к юной модели и пустила в ход свою самую обворожительную улыбку.

— Айван женат на Сандрин, — доверительно сообщила она, как будто Тония об этом не подозревала. — Эта женщина просто бесподобна. Настоящая красавица, бешеный успех. Правда, ей приходится много разъезжать. Как, должно быть, тяжело расставаться, когда живешь в счастливом браке, — задумчиво протянула Иззи. — Ты, наверное, страшно скучаешь по Сандрин. — Она вздохнула, простодушно глядя на Мейснера. — Готова поклясться, ты только и ждешь, когда можно будет ей позвонить. Какая у нас разница во времени с Парижем? Часов десять? Или одиннадцать?

Иззи не была прирожденной лгуньей. Первые уроки притворства она получила в католической школе, а последние десять лет, работая в модельном агентстве, непрерывно совершенствовалась в искусстве незаметно манипулировать людьми. Легкие намеки, тщательно дозируемая лесть, иногда слабые уколы или даже шпильки. Большего, как правило, и не требовалось.

Застывший взгляд Айвана выдавал напряженную работу мысли. Вероятно, мыслительный процесс знаменитого фотографа подстегнула местная текила, а может быть, удачно оброненная фраза Иззи насчет звонка в Париж, кто знает?

После недолгих раздумий Мейснер полез в карман пиджака за мобильным телефоном.

Иззи довольно улыбнулась про себя: первый раунд остался за ней.

Айван не был силен в логике, а пристрастие к кокаину только усугубляло его природную тупость. Мозги в черепной коробке этого гения от фотографии ворочались чудовищно медленно, однако кое-какие зачатки здравого смысла у него имелись. Айван понимал, что Иззи знакома с букерами из агентства его жены, и сплетни неминуемо достигнут ушей Сандрин, стоит ему завязать интрижку с молоденькой моделью. Он начал послушно набирать номер.

«Со временем Тония вполне могла бы стать супермоделью, такой как Сандрин, — подумала Иззи. — Начинающей звезде нужны забота, хороший уход и внимание, да неплохо бы еще иметь под рукой кого-то вроде дуэньи, чтобы давать отпор зарвавшимся самцам, кружащим стаями вокруг».

Иззи не переставала удивляться, как Сандрин угораздило выйти замуж за Айвана. Фотографы всегда волочатся за моделями. Летят словно мухи на варенье. Заповедь «Не принимай всерьез издержки натурных съемок» в модельном бизнесе известна всем и каждому. Ее давно пора включить в слова супружеской клятвы, произносимой перед алтарем.

«Клянусь любить, почитать, повиноваться и вести себя как ни в чем не бывало, если он (она) вздумает поразвлечься на съемках в Марокко». Впрочем, на супермоделей общее правило не распространяется. Женщина, которая может выбрать себе любого мужчину на земле, не станет смотреть сквозь пальцы на неверность мужа.

Когда Тония ненадолго вышла в туалет, Иззи поспешила занять ее место на скамье, лишив Айвана свободы маневра. Теперь ему уже никак не удалось бы подсесть поближе к юной модели. Вскоре подоспела оставшаяся часть группы, сразу вслед за этим принесли еду, и у незадачливого сердцееда не осталось никаких шансов уединиться в уголке со своей жертвой. Иззи мысленно поздравила себя с победой. Фарватер был чист. Коварные рифы остались позади.

После весьма скромного ужина Айван, мрачный как туча, одним из первых поднялся из-за стола и ушел к себе в номер.

Следом за ним поплелся его ассистент. «Вероятно, после досадного провала Мейснер решил вознаградить себя кокой, — решила Иззи. — И отнюдь не бодрящим газированным напитком со льдом. Ну и ладно, фотографу вовсе не обязательно выглядеть наутро свежим как огурчик».

Дождавшись ухода Айвана, Иззи оставила Тонию в мирной компании других моделей, гримеров и парикмахеров, а сама отправилась спать.

Ее просторный номер, выдержанный в характерных для Нью-Мексико мягких охряных тонах, выходил окнами на прелестный бассейн, по краям которого тянулись ряды зажженных керамических светильников. Их крохотные огоньки мерцали в темноте словно звезды. Иззи толчком распахнула двойные застекленные двери, шагнула на маленькую террасу и на мгновение замерла, вдыхая густой горячий воздух, напоенный пряными ароматами ночи.

На террасе стояли два шезлонга и аккуратный столик, отделанный желто-голубой плиткой. В подсвечнике горела свеча с запахом цитронеллы — отгонять огромных летающих и жужжащих тварей. Упоительный аромат ванили и роз из сада внизу мешался с приглушенным чесночным духом готовящегося на кухне кушанья. Эта чудесная ночь на ранчо была слишком хороша, чтобы коротать ее в одиночестве. Даже роскошная ванна в номере оказалась такой огромной, что там вполне могли поместиться двое.

Иззи уныло вздохнула и вернулась в комнату. Там она быстро скинула простое, спортивного покроя, платье с пояском и скользнула в постель, стараясь не думать, сколько людей до нее лежало на этой же самой кровати под тяжелым шелковым покрывалом. Сколько их ворочалось и потело, не в силах заснуть, а потом все же проваливалось в сон, чтобы наутро навсегда покинуть номер, оставив здесь какую-то частицу себя. Странное место — гостиница. Иззи безумно устала. Голова у нее отяжелела от жары. Вдобавок ее не отпускала скрытая тренога.

В который раз Иззи бросила взгляд на телефон. Никаких сообщений. Как там сказал Оскар Уайльд? Плохо, когда о тебе болтают на каждом углу, но еще хуже, когда о тебе вовсе не говорят. Вот и с сотовыми телефонами то же самое. Сколько бы люди ни жаловались на частые звонки, лучше, когда тебя ими одолевают, чем когда не звонят вовсе.

Она нажала кнопку и провела пальцем по маленькому экрану в надежде, что новое сообщение вот-вот появится, но чуда не произошло. Джо не написал и не позвонил. Интересно, что он сейчас делает?

Что толку годами работать над собой, быть мудрой, рассудительной и понимающей, если мужчина, которого ты любишь, женат на другой, и вся твоя жизнь — сплошная бессмыслица?

Иззи закрыла глаза, но смутное беспокойство, назойливое и саднящее, не давало ей уснуть. Она любила Джо. Действительно любила. А теперь их отношения так безнадежна запутались. Возможно, со временем что-то и прояснится. Нужно лишь запастись терпением и ждать.

Конечно, имея дело с таким человеком, как Джо, нелепо надеяться на то, что все будет просто. Блестящий финансист, один из самых удачливых дельцов с Уолл-стрит, Джо сам всего добился в жизни. На пару с приятелем он основал закрытый хеджерский фонд, сколотил миллиардное состояние и, занимая далеко не последнее место среди финансовых магнатов, неуклонно двигался вверх. Но кроме всего этого, Джо был человеком семейным. Вот тут-то и начинались сложности.

Джо Хансен вырос в Бронксе. В двадцать один год женился и уже в двадцать два стал отцом. Профессиональная карьера Джо сложилась блистательно, зато в семейной жизни он потерпел крах. Его брак развалился давным-давно, но детей — троих сыновей — Хансен просто обожал, боготворил. Вот уже много лет Джо с женой жили каждый своей жизнью и тщательно скрывали это от двух младших мальчиков.

При мысли о запутанном клубке отношений Джо с его семейством Иззи почувствовала, как к горлу подступает тошнота. Любовь лишает людей рассудка. Чем иначе объяснить, что сама Иззи по уши увязла в перипетиях своего романа? Разумеется, у каждого мужчины в возрасте Джо имеется личный «багаж», который приходится тащить с собой из прошлого. Вот только у Джо этот багаж оказался слишком велик.

Тут кого угодно затошнит.

Самое забавное, что как раз с тошноты все и началось. Жертвой тошноты стала Эмили де Сантос, член правления агентства «Перфект». Она выложила двадцать тысяч долларов за билет на благотворительный обед в «Плазе» в помощь детям из неблагополучных районов.

— Тебе не кажется, что всех этих шишек из «Плазы» хватил бы удар, если бы они увидели живьем хоть одного ребенка из неблагополучного района? — проворчала Карла, когда сверху пришла новость о том, что Эмили заболела, не сможет присутствовать на обеде, и срочно нужен какой-нибудь скромный статист ей на замену. В агентстве Эмили пользовалась репутацией оголтелой карьеристки, из тех, что стремительно карабкаются все выше и выше и тащат с собой кислородную подушку, дабы не задохнуться в верхних слоях атмосферы.

— Не придирайся, Карла, — добродушно отмахнулась Иззи. Из всех сотрудников агентства она оказалась единственной, у кого не было назначено никаких встреч на этот день, и теперь ей предстояло мчаться домой, чтобы сменить привычные джинсы и шоколадного цвета кофточку от Джуси Кутюр с застежкой-молнией на что-нибудь более подходящее для приема в отеле «Плаза». — Дети получат помощь, это главное. Остальное не важно. К тому же эти денежные мешки вовсе не обязаны тратиться на благотворительность. Они вполне могли бы остаться дома и спустить свои двадцать тысяч баксов на что-нибудь другое.

— Какая же ты наивная, — фыркнула Карла.

— А ты циничная, — вяло огрызнулась Иззи и высунула язык.

С прической тоже нужно было срочно что-то делать, и Марселло, один из любимых парикмахеров Иззи, хорошо знакомый ей по съемкам, пообещал привести в порядок ее волосы, если она приедет к нему в салон.

— Я вижу тебя в образе Одри Хепберн. Мне явился ее дух, — торжественно возвестил он, когда Иззи ввалилась в салон, успев к тому времени заехать домой переодеться и накраситься прямо в такси.

— Тогда заканчивай поскорее, — с мрачным видом сказала Иззи и села в кресло.

— Ладно, — послушно согласился Марселло.

Острым кончиком расчески он отделил прядь волос Иззи, словно не решался коснуться их рукой, и брезгливо скривился. Марселло был родом из Бруклина. На выпускном вечере в школе он пережил настоящую трагедию, когда его не выбрали королевой бала, и с тех самых пор неизменно находил утешение, разыгрывая роль королевы в изгнании.

— Забудем Одри. Я вижу перед собой… женщину, которая только что рылась в помойке в поисках еды и вдобавок вот уже месяц не мыла голову…

— Да-да, очень смешно, тебе давно пора открыть собственное шоу, Марселло. Мне через двадцать минут нужно срываться, чтобы успеть в «Плазу». Ты не мог бы для разнообразия войти в контакт с духом Иззи Силвер и придать ей чуть более симпатичный вид? Почему я должна быть похожа на кого-то другого?

— Таковы правила хорошего тона, моя сладкая. Ты же хочешь выглядеть стильно? — Марселло вздохнул и выразительно закатил глаза с видом мученика, которому в тысячный раз приходится объяснять, что земля круглая. — Никто не желает быть похожим на себя. Это слишком скучно. Зачем быть собой, когда намного интереснее быть другим?

— В том-то и беда, — горячо возразила Иззи. — Мода на этом и стоит. Все мы уверены, что недостаточно хороши, чтобы быть собой. Нам непременно нужно пахнуть, как кто-то еще, носить те же шмотки и создавать чужой образ.

— Ты, случаем, не перебрала? — Марселло вопросительно поднял брови. — Выпей двойной эспрессо, кофеин пойдет тебе на пользу, а мне будет проще работать с твоими волосами. Стиль — это прежде всего фантазия, милая. — Марселло нахмурился и принялся обрызгивать ее волосы какой-то липкой дрянью из баллончика с яростью садовника, обнаружившего колонию вредоносной тли в своем винограднике.

— А как же озоновый слой? — пискнула Иззи.

— Кого нынче волнует озоновый слой? — пробурчал сквозь зубы Марселло, продолжая свое черное дело. — Видела Бритни в «Инкуайрере»?

Они еще немного посплетничали, пока Иззи пила эспрессо, а Марселло колдовал над ее прической.

— Ну как? Нравится? — спросил он, закончив работу, и повернул второе зеркало так, чтобы Иззи могла увидеть свой затылок.

Он превратил ее кудряшки цвета карамели в пышное облако нежных локонов, которые красиво обрамляли лицо, придавай чертам мягкость. Немного подумав, Марселло отказался от Одри в пользу Мэрилин. Божественной Мэрилин в светло-каштановом исполнении.

— Чудесно! Вылитая кинозвезда. — Иззи состроила шутливую гримаску. — Точнее, старая, заезженная кляча, которая косит под звезду.

— Ты, кажется, говорила, что мне пора открывать собственное шоу? — ухмыльнулся Марселло. — Да ты сама прирожденная комедиантка.

Собравшаяся в «Плазе» публика настолько отличалась от ее привычного окружения, что Иззи растеряла все свое хваленое нью-йоркское хладнокровие. В молчаливом изумлении она разглядывала это диковинное собрание. В хорошо знакомом ей мире моды носили «Американ аппарел» в сочетании с какой-нибудь вещицей от Маккуина, и это считалось хорошим тоном. А здесь в одном месте были собраны бесчисленные шедевры самых высококлассных модельеров. Выглядело это чертовски странно.

Перед глазами Иззи мелькали одежда, драгоценности, туфли и сумочки настолько изысканные и шикарные, что их баснословную стоимость не обязательно было подчеркивать, выставляя напоказ известную марку — от них и так за версту разило деньгами. Изящно скрываемое богатство соседствовало здесь с кичливой роскошью. В зале было полно нуворишей, у которых каждая часть тела была обозначена каким-нибудь примечательным ярлыком, так и кричавшим: «Внимание, Томми Хилфигер! Майкл Коре! Донна Каран!»

Женщины таскали на себе бриллианты немыслимых размеров. Одного такого камешка Иззи с лихвой хватило бы, чтобы заплатить за квартиру на год вперед. Сумасшедшее число карат на одну единицу площади ошеломляло, но лицо Иззи оставалось бесстрастным.

Самая высокая и крупная девочка в школе при монастыре Пресвятого Сердца Иисуса в Тамарине давным-давно научилась владеть собой. Что бы ни происходило вокруг, Иззи казалась невозмутимой и равнодушной. Она никогда не вскидывала надменно голову и не задирала вверх подбородок, выражая презрение. Ей не было в этом нужды. Спокойная уверенность в себе облекала ее словно просторная долгополая мантия. Иззи величавым жестом запахивалась и небрежно расправляла воображаемые складки, давая понять всему миру, что она вполне довольна жизнью и неизменно готова к действию.

Ее прическа благодаря Марселло выглядела безукоризненно. Облегающее шелковое платье цвета зеленого винограда — творение нового дизайнера, пока никому не известного, но определенно знающего свое дело и умеющего наилучшим образом подчеркнуть достоинства аппетитной женской фигуры — стоило куда дешевле блистательных туалетов остальных гостей, но Иззи в нем смотрелась просто сногсшибательно. Как любила говорить дорогая бабуля Лили, уверенность в себе дороже любого бриллианта.

Откровенно говоря, бриллиантов у Иззи не было вовсе. Ни один мужчина никогда не дарил их ей, а для Иззи эти камни всегда ассоциировались с браком. Мужчина преподносит девушке перстень с бриллиантом, когда делает ей предложение, или дарит жене бриллиантовое колье по случаю рождения ребенка. Что же касается сильных духом незамужних женщин, те покупают себе дорогую бижутерию и носят ее с гордостью.

Иззи ничуть не стыдилась своих браслетов и длинных серег из венецианского стекла, поскольку расплатилась за них сама. Пусть она не могла позволить себе выложить двадцать тысяч долларов за билет, но это еще не повод, чтобы чувствовать себя на этом обеде человеком второго сорта.

При виде торжественного убранства зала Иззи восхищенно вздохнула. Все здесь было сливочно-кремовым. Кремовые скатерти, кремовые спинки стульев, кремовые розы в вазочках в окружении тончайших веточек сухоцвета. И над этим великолепием витал головокружительный аромат больших денег.

За столом вместе с Иззи сидели еще пять женщин и двое мужчин. Один — молодой красавчик — негромко беседовал со своей спутницей, очаровательной стройной женщиной с юным лицом, с глубоким декольте, предательски выдававшим ее истинный возраст, и с потрясающим изумрудным ожерельем на шее. Ожерелье, несомненно, стоило целое состояние, и, вполне вероятно, ему предстояло вскоре вернуться в банковскую ячейку, откуда его извлекли специально ради этого дня.

Второй мужчина ничем не походил на первого. Лет около сорока, с серыми, стального оттенка глазами и аккуратно подстриженными темными волосами, кое-где тронутыми сединой, он сидел, небрежно откинувшись на спинку стула, и острым, внимательным взглядом обшаривал зал. Его слегка обветренное лицо легко можно было себе представить под широкими нолями ковбойской шляпы. Такого мужчину трудно было не заметить. И даже не будь на нем превосходного костюма от Бриони, Иззи все равно бы поняла, что перед ней какой-то магнат.

У него на лбу было написано, что он важная птица. Если бы где-то существовал специальный формуляр с перечнем качеств, присущих типичному хозяину жизни, признанному вожаку стаи, то этот шикарный мужчина в костюме от Бриони набрал бы там максимум очков. Элегантность, абсолютная уверенность в себе с едва уловимым привкусом бессердечия — всем этим он был наделен в полной мере.

Соседка справа — ее имя часто мелькало в колонках светских сплетен, и Иззи мгновенно ее узнала — отчаянно флиртовала с ним, словно торопилась покинуть гибнущий город на спасительном ковчеге и ей до зарезу был нужен мужчина. Но те, кто принадлежит к миру больших денег, редко поддаются на уловки профессиональных охотниц за богатством.

Женщина с изумрудами отвернулась от своего спутника, переключилась на второго мужчину и завела с ним разговор о суперъяхтах. Иззи вяло задумалась: что же такое суперъяхта? Из долетевшего до нее обрывка разговора она мало что поняла, но ей всегда казалось, что посудина, которую обслуживают шестьдесят человек команды, уже не яхта, а лайнер.

Она собралась было спросить, исключительно из озорства: любопытно было взглянуть, как вытянется лицо дамы с изумрудами, но потом передумала.

За обедом Иззи то и дело незаметно поглядывала на мужчину напротив. Какой-нибудь денежный туз, решила она. Шишки вроде него долгие годы сколачивают состояние, не брезгуя ничем, потом отряхиваются, как победители на ринге, и лезут на самый верх. Неспроста он ударился в благотворительность: денег у него достаточно, теперь ему нужна власть.

Иззи не хотелось, чтобы тип в дорогом костюме заметил ее интерес к нему. Ей было чертовски неловко, и все же она продолжала пялиться на него, потому что никак не могла удержаться.

«Привет, дружок».

Она не произнесла этого вслух, но проговорила мысленно. С господином напротив у нее не было ничего общего, да и не могло быть. Парни с деньгами предпочитают молоденьких красавиц — таков закон жизни. Их не интересуют обыкновенные рабочие лошадки вроде Иззи Силвер. И все же этот роскошный экземпляр человеческой породы… смотрел на нее, отчего сердце Иззи сделало бешеный кульбит.

— …короче, я ему позвонила. Сказала, что не стану, но вы же знаете мужчин, они неспособны проявить инициативу… — бубнила соседка слева, доверительно наклонившись к Иззи. Тощая блондинка Линда в свои пятьдесят лет выглядела скорее на сорок (спасибо ботоксу). Она начала с комплиментов платью Иззи, немного повосхищалась ее украшениями, а после принялась уныло пересказывать во всех подробностях историю своих неудавшихся романов — манхэттенские «байки из склепа», — нервно гоняя вилкой по тарелке листики радикжио и кубики сыра фета.

Иззи нашла в себе силы отвернуться от рокового мужчины и сделала попытку сосредоточиться на истории Линды, а заодно и на кусочке тунца у себя в тарелке.

— Так вы собираетесь на свидание с этим парнем? — спросила она Линду.

— Вроде того. Когда мужчина предлагает встретиться вечеринке, куда вы оба так итак собирались пойти, это можно считать приглашением на свидание? Как по-вашему?

Иззи сочувственно вздохнула и поморщилась. Выходит, богатые разведенки ничем не отличаются от обычных женщин. Она решила дать Линде дружеский совет и вынесла свой вердикт прямо, без околичностей:

— Нет, на свидание мало похоже. Больше напоминает раздачу авансов, на случай если не подвернется ничего лучше. Он хочет подстраховаться, Линда.

— Так я и думала, — хмуро кивнула блондинка. — Я хотела указать «нет», но беда в том, что этот парень мне нравится…

— Если и вы ему нравитесь, тогда все в порядке, — сурово отрезала Иззи. — Но не вздумайте впускать его в свое сердце, чтобы этот тип мог играть с вами, как кошка с мышью. Можете мне поверить, мужчина унюхает, что женщина на него зари, быстрее, чем собака в аэропорту учует десять кило анаши. Скажите себе, что он вам не нужен, и тогда у вас появится шанс. А если этот молодчик даст вам от ворот поворот, по крайней мере вам не будет больно от того, что вы успели раскрыть перед ним душу.

— Ну да, плавали, знаем, — вздохнула Линда. — В вашем возрасте я сама любила раздавать подобные советы. Но когда это было? Позвольте мне сказать вам, дорогая, с годами женщина становится безрассудной. Когда отчаянно хочешь мужчину, уже все равно, понимает он это или нет. Черт, да они все схватывают на лету. Вэтом городе полным-полно женщин вроде меня и парней, которые видят нас насквозь. Я не хочу страдать от одиночества. Так почему я должна это скрывать?

Поддавшись безотчетному порыву, Иззи схватила и сжала костлявую руку блондинки. Она никак не ожидала услышать подобное бесхитростное признание в помпезном зале дорогого отеля, среди нарочитой, выставленной напоказ роскоши. Прямота Линды приятно поразила ее и растрогала.

— Что-то я совсем разнюнилась, — пробурчала Линда, складывая вилку с ножом и отодвигая в сторону тарелку с многострадальным салатом, который так и не попробовала. — И как вы только терпите мое нытье?

— Это не нытье, а искренность, — улыбнулась Иззи. — Мы с подругами часто болтаем о мужчинах. Кто знает, что лучше: быть одной, ни от кого не зависеть и научиться находить в этом удовольствие или вылететь первым же самолетом на Аляску, где полно холостых парней, готовых носить тебя на руках?

— А почему бы этим парням с Аляски не перебраться в Верхний Ист-Сайд? — поинтересовалась Линда.

— Потому что тогда они перестанут быть парнями с Аляски и превратятся в парней с Манхэттена, им на шею будут вешаться супермодели, и они перестанут обращать внимание на обычных женщин вроде «ас с вами.

— О, только не говорите мне о моделях, — вздохнула Линда.

Иззи не удержалась от смеха.

— Я работаю с моделями, — объяснила она. — Я букер в агентстве «Перфект».

Линда посмотрела на Иззи с невольным уважением.

— И вы спокойно слушаете, как я тут скулю и жалуюсь на одиночество? Да вам самой впору взвыть. Шутка ли, соперничать с этими девицами. Боюсь, мирового запаса антидепрессантов недостаточно, чтобы заставить меня работать в модельном агентстве.

— На самом деле модели — всего лишь несмышленые дети, несмотря на эффектную внешность, — добродушно заметила Иззи. — Большинству из них приходится не слаще, чем нам с вами. Можно выглядеть потрясающе, но много ли в этом проку, когда в голове полно всякого мусора?

— О, я готова смириться с любым дерьмом внутри ради такой наружности, — с жаром возразила Линда. — И все же девочки-модели тоже когда-нибудь превратятся в старух.

— Ну, вы вовсе не старая, — запротестовала Иззи.

Лицо Линды вытянулось, взгляд потух.

— В этом городе, Иззи, если тебе под пятьдесят, то лучше сразу купить себе ходунки на колесах. Пластику и ботокс можешь смело послать в задницу. Мужчины выбирают молодых куколок с маленькими упругими попками и исправно работающими яичниками. Пусть дети им без надобности, но рядом должна быть женщина, способная родить ребенка, на случай если они вдруг передумают. Короче, мужчин привлекает мота.

В резком голосе Линды звучала горечь, Иззи не нашлась что сказать в ответ и замолчала. Настроение у нее заметно упало. Есть ей больше не хотелось. И тут все разговоры смолкли: начинался показ мод, за которым должен был последовать аукцион.

Официанты бесшумно заскользили между столиками, собирая тарелки, из динамиков вырвались первые звуки техномузыки, замешенной на африканских ритмах, шоу началось.

Иззи рассеянно наблюдала, как модели медленно прохаживаются по подиуму. Здесь было много девушек из «Перфекта», поскольку агентство предоставило их бесплатно. Обычно, Иззи внимательно следила за своими подопечными, вглядывалась в лица, присматривалась к движениям, старалась уловить, кто из девушек доволен собой, кто откровенно скучает, кто успел приложиться к шампанскому еще до начала показа. Но на этот раз Иззи была все еще под впечатлением разговора с Линдой, и ее терзала одна невысказанная мысль. Иззи тоже боялась одиночества. Просто очень давно не решалась признаться в этом даже себе самой.

Пока она жила в Тамарине, замужество казалось ей чем-то само собой разумеющимся. Люди знакомятся и женятся, это в порядке вещей. Тебе даже не нужно что-то делать, все само складывается как надо.

Но из Тамарина Иззи переехала в Лондон, затем в Нью-Йорк, а в этом городе, как довольно быстро выяснилось, действовали совсем иные правила. В то время как у всех ее школьных подруг был за плечами по меньшей мере один брак, Иззи даже ни разу не была помолвлена.

Найти подходящего мужчину не легче, чем запустить «Шаттл» и заставить его благополучно вернуться на Землю. «Окно возможностей» открывается до ужаса редко и почти сразу же захлопывается, так что если ты упустила момент, жди, когда снова выпадет шанс.

Если всех холостяков разобрали, тебе приходится ждать следующего раунда. Он наступает, когда женатики разводятся и вновь поступают в обращение. Но здесь тебе запросто могут перебежать дорогу дамочки помоложе лет на десять, и ты опять останешься у разбитого корыта.

И в который раз Иззи задумалась о приближающемся дне рождения. В ноябре ей исполнится сорок.

«Страстный скорпион», так отзывалась о ней Тиш, приятельница Иззи, помешанная на астрологии. Когда Иззи только перебралась в Нью-Йорк, они вместе с Тиш снимали квартиру на втором этаже трехэтажного дома без лифта в Уэст-Виллидж.

Ровесницы, связанные общим делом (Тиш, как и Иззи подвизалась в индустрии моды, работала ассистентом фотографа), и вдобавок обе иммигрантки, они довольно быстро поладили и подружились. За прошедшие десять лет Тиш успела выйти замуж и стать матерью шестимесячного мальчугана, так и не избавившись от мелодичного уэльского акцента.

Иззи вздохнула. Тиш тоже скоро стукнет сорок, но вряд ли ее пугает приближение этой даты.

Во время показа мод все в зале принялись передвигать свои стулья, чтобы лучше видеть подиум, поэтому к началу аукциона мужчина в костюме от Бриони уже сидел намного ближе к Иззи, чем до начала шоу. Погруженная в свои невеселые мысли, Иззи заметила это, только когда уронила каталог аукциона, а незнакомец тотчас вскочил, поднял брошюру и вручил ей.

— Спасибо, — изумленно пробормотала Иззи, протягивая руку, чтобы взять каталог.

— О, вы не пользуетесь лаком для ногтей, как мило и необычно, — заметил мужчина.

Иззи действительно не покрывала ногти лаком, предпочитая полировать их, и здесь, в фешенебельном отеле, среди бесчисленных женщин, щеголявших изысканным маникюром, она, Пожалуй, выглядела немного эксцентрично.

— Я не девушка с кудряшками, — рассеянно ответила Иззи. Разговор с Линдой задел ее за живое, и интерес к занятному типу в костюме угас. Да и сам обладатель костюма вряд ли заинтересовался бы сорокалетней женщиной с увядающими яичниками и кожей, которую не смогли бы омолодить никакие ухищрения современной косметологии.

— Что? — Он недоуменно поднял брови.

— Я не девушка с кудряшками.

— Я ничего не сказал о ваших волосах. — Незнакомец не попытался провести ладонью по ее локонам цвета жженого сахара, в которых мелькали пряди медовых тонов — Иззи красила волосы каждые полтора месяца в салоне «Цирцея», и это обходилось ей в кругленькую сумму, — но вид у него был такой, словно он не прочь это сделать.

Линда вышла в туалет, и Костюм от Бриони не долго думая уселся на освободившееся место. Он придвинул стул так близко к Иззи, что у нее перехватило дыхание. Как большинство высоких женщин, она безошибочно угадывала, когда мужчина выше ее ростом. Этот был выше.

— Я Джо Хансен, — представился он, с улыбкой протягивая руку.

— Иззи Силвер, — автоматически откликнулась она, пожимая крепкую мужскую ладонь и чувствуя легкую дрожь где-то в желудке.

Неужели она в свои без малого сорок лет еще способна испытывать интерес к мужчине?

Увидев, как смотрит на нее Джо Хансен, Иззи сразу поняла, что он не занят поисками двадцатипятилетней красотки. Его интересовала именно она, женщина средних лет, отнюдь не модель. На мгновение Иззи представила себе, как срывает с него рубашку, бросается ему на грудь, целует в губы, эти сильные руки обнимают ее, все крепче и крепче, его рот находит ее грудь… Уф!

Даже сейчас, спустя три месяца, Иззи могла бы вспомнить во всех подробностях их первый разговор с Джо.

— Так что же такое «девушка с кудряшками»? — Он не сводил с нее заинтересованного взгляда.

С трудом отогнав от себя навязчивое видение — этот роскошный мужчина, сбросив костюм от Бриони, страстно ласкает языком ее соски, — Иззи улыбнулась. Не дерзкой и капельку развязной улыбкой многоопытной жительницы Нью-Йорка, а робкой улыбкой девочки, родившейся и выросшей в маленьком ирландском городке, улыбкой, которую мгновенно узнала бы бабуля Лили.

— Это выражение придумала моя лучшая школьная подруга. Ей нравилось играть словами. «Девушки с кудряшками» любят розовые ленты и блестящие заколки для волос, рисуют себе глаза а-ля Бэмби и искренне верят, что, отправляясь на обед с мужчиной, необходимо заранее поесть, чтобы произвести впечатление эфемерного создания, а не здоровой кобылы с отменным аппетитом.

— Позволю себе предположить, что вы никогда не делаете ничего подобного, — весело заметил Джо, окидывая Иззи оценивающим взглядом. — Кстати, я не вижу ничего плохого в отменном аппетите.

Сладкое замирание в животе подсказало Иззи, что Джо имеет в виду отнюдь не обычный голод.

— Я люблю поесть, — прямодушно заявила она. Иззи не собиралась подыгрывать этому хитрецу. Она не первый год жила на Манхэттене и не раз встречалась с мужчинами. Играми она была сыта по горло.

— Тогда назовите ваше любимое блюдо. Без чего вы жить не можете.

Джо Хансен откинулся на спинку стула Линды, не обращая внимания ни на кого вокруг. Благотворительный аукцион начался. На торги выставили какую-то омерзительную на вид скульптуру, и большинство мужчин в зале, словно стая горилл, яростно колотили себя в грудь, сражаясь за первый лот.

Джо не проявлял никакого интереса к торгам. Все его внимание было приковано к ней, и Иззи вдруг поняла, что не может отвести взгляд от его лица. Серые, стального оттенка, глаза, Джо смотрели на нее с таким откровенным восхищением, что она почувствовала себя самой важной персоной в зале. Неужели это какой-то ловкий трюк? Быть такого не может. Так достоверно не сыграл бы даже самый гениальный актер.

Женщины за соседними столиками принялись с любопытством рассматривать ее и Джо. Иззи понимала, что пора положить конец этому безумию и вернуться к реальной жизни. Имя мужчины в костюме показалось ей смутно знакомым. Было ясно: этот Хансен — большая шишка, а она сама по сравнению с ним козявка, и все же Иззи не могла ничего с собой поделать. Прошла целая вечность с тех пор, как она последний раз флиртовала с мужчиной, ее тянуло к Хансену, и ей отчаянно хотелось продлить это непривычное, будоражащее ощущение. В конце концов, ну что изменят каких-то несколько минут в его обществе?

— Пожалуй, микстура от кашля и болеутоляющее, — отшутилась Иззи. Она всегда принимала насмешливый тон, когда нервничала.

— Я не имел в виду вашу последнюю трапезу в клинике «Синайские кедры». — Его глаза весело блеснули, а уголки губ едва заметно дрогнули. Джо улыбался одними глазами. «Это мало кто умеет», — заметила про себя Иззи.

— Форель, пойманная в ручье рядом с моим Сломом в Ирландии, и салат руккола, который сажает моя бабушка у себя в саду. Она утверждает, что руккола помогает справиться с раздражением и придает бодрости. А еще я люблю крыжовенный пирог со сливками.

— Настоящая еда, — одобрительно кивнул Джо. В глазах его снова вспыхнул озорной огонек, и у Иззи потеплело на сердце. — Я боялся, что вы назовете иранскую икру или какой-нибудь редкий сорт шампанского из тех, что поставляют только в пятизвездочные парижские отели.

— Это значит, что вы меня совсем не знаете.

Мистер Хансен производил впечатление человека, которого нелегко чем-нибудь удивить. Ушлый тип, это еще мягко сказано. Заметив изумление в его глазах, Иззи испытала неожиданный прилив гордости, словно ей удалось совершить редкий подвиг, всего лишь оставаясь самой собой. Обычно ее естественность и простота не привлекали мужчин. Поэтому особенно приятно было встретить парня, сумевшего оценить «натуральную» Иззи Силвер, лишенную лакировки и декора. Иззи, стоящую на пороге сорокалетия.

— Мне бы хотелось это исправить, — откликнулся Джо. — В смысле, узнать вас получше.

«Продано за семьдесят тысяч долларов!» — победоносно выкрикнул аукционист. Иззи обвела глазами зал. Краснолицый нефтяной магнат за соседним столиком наслаждался своим триумфом: он стал счастливым обладателем чего-то бесформенного, напоминающего расплющенную коробку передач, испещренную ядовито-желтыми пятнами краски. «То еще художество», — подумала Иззи.

— Я вам наскучил, — мягко заметил Джо.

— Нет. — Иззи залилась краской. Она никогда раньше не краснела. Так поступают глупые курицы, охотницы за мужьями. Они обожают подобные штучки — картинно встряхивают кудрями, соблазнительно облизывают губы, и мужчины на это покупаются. Все — от нейрохирургов до водителей такси. Иногда мужчины бывают на редкость тупы. — Вы вовсе не кажетесь мне скучным, — поспешно сказала Иззи.

Джо Хансен привел ее в замешательство, хотя она ни за что не призналась бы в этом. Не могла же она сказать ему: «Привет, я уже полгода ни с кем не встречаюсь и махнула рукой на мужчин, но ты чертовски меня взбудоражил, потому что ты мне нравишься».

Джо улыбнулся.

«Наверное, он решит, что я клиническая психопатка, если и дальше буду продолжать играть с ним в кошки-мышки, не говоря ни да, ни нет», — с ужасом подумала Иззи.

— Слава Богу. — Он не сводил с нее взгляда. — Мне бы не хотелось быть назойливым.

«Если бы», — вздохнула про себя Иззи.

Из динамиков послышался оглушительный голос распорядителя: «Наш следующий лот — портрет работы легендарного художника, паши Найланхая. Стартовая цена двадцать тысяч долларов».

Все вокруг многозначительно зашушукались. Иззи понятия не имела, кто такой этот паша, но остальные, похоже, знали, поскольку по залу прошел одобрительный гул. А может, все эти люди просто притворялись, чтобы не прослыть невеждами, ничего не смыслящими в искусстве?

— Вы собираете произведения живописи? — спросил Джо, когда Иззи вытянула шею, пытаясь разглядеть картину, которую проносили между столиками.

— Только в виде иллюстраций в журналах. — Она лукаво усмехнулась. — Признаюсь вам по секрету, я не покупала билет на сегодняшний аукцион. У меня мало общего с дамами, которые коллекционируют картины и посещают благотворительные обеды.

Иззи ожидала, что Джо тут же сбежит. Она для него слишком стара и вдобавок недостаточно богата.

— Я тоже должен вам кое в чем признаться, — прошептал Хансен, придвигаясь еще ближе к Иззи, так что она невольно наклонила голову, чтобы расслышать его слова. — Я еще раньше об этом догадался. Поэтому и беседую с вами.

И снова сердце Иззи ухнуло куда-то вниз.

— Вы хотите сказать, что я здесь как белая ворона, слишком выделяюсь из общей массы?

— Выгодно выделяетесь, — ухмыльнулся Джо. — Вы выдали себя, когда расправились с закуской, вместо того чтобы лениво поковырять ее вилкой и отодвинуть.

Иззи фыркнула, не в силах удержаться от смеха.

— Меня выдала жадность, какой ужас.

— При чем тут жадность? — не согласился Джо. — Я, например, тоже съел свою закуску.

— Но вы же мужчина, — возразила Иззи тоном взрослого, объясняющего четырехлетнему ребенку, что такое экспериментальная физика. — Мужчины могут смело набивать себе живот, и это пойдет им только в плюс, как признак мужественности, А женщинам в нашем сумасшедшем мире есть не полагается.

— Но вы-то исключение из правил.

— Да, исключение. — Иззи кивнула, внезапно почувствовав себя самой настоящей коровой.

— Вот и прекрасно. Потому что я как раз собирался пригласить вас пообедать, что было бы лишено всякого смысла, если бы вы отказались есть. Или, может, нам лучше вместе поужинать?

Иззи захотелось пронзительно завизжать: «Да!» Этот мужчина, невероятно элегантный в своем костюме от Бриони, стоившем много больше ее ежемесячной платы за квартиру, справился с ней одной левой. За его блестящей внешностью скрывался охотник, жестокий хищник, первоклассный самец.

Связываться с такими мужчинами — безумие. Они всегда знают, чего хотят, и идут к своей цели напролом. Иззи не собиралась искать неприятностей на свою голову.

Чтобы немного успокоиться, она начала медленно вращать бокал с вином, держа его за ножку. Изысканно сервированный стол больше не казался нарядным. На нем рядом с кофейными чашками и нетронутыми птифурами были неряшливо разбросаны грязные салфетки, меню и карточки с именами гостей. Пиршество подходило к концу, и Иззи предстояло вскоре вернуться к своей повседневной жизни, где ее ждала работа и никакие миллионеры даже не думали с ней флиртовать.

Иззи жила в крошечной квартирке с вечно капающим душем и плесенью в шкафчике под раковиной, и, слава Богу, на счете у нее еще оставалось тысяча двести долларов, чудом уцелевших после покупки туфель на платформе от Лубутена и брюк от Стеллы Маккартни, проделавших изрядную брешь в ее бюджете. Должно быть, этот мужчина из мира «голубых фишек» и суперъяхт принял ее за кого-то другого. А что, если о ее коротком флирте с Джо Хансеном узнает кто-нибудь из знакомых? При мысли об этом Иззи передернуло. Нет, она никак не годится на роль подружки богатого мужчины. Ему нужна хорошенькая куколка лет двадцати и весом девяносто фунтов с шикарным бюстом, внешним лоском и непременной самонадеянностью.

— Может быть, — сказала она тем нарочито любезным тоном, каким привыкла разговаривать по телефону с моделями, не прошедшими кастинг, но непоколебимо уверенными в своих достоинствах. — Но вряд ли.

— Почему?

Иззи ответила, тщательно подбирая слова:

— Я, конечно, совсем не знаю вас, мистер Хансен, но, боюсь, у нас с вами очень мало общего. Мы из разных миров.

— И каков же ваш мир?

— Я букер в модельном агентстве, — сказала Иззи и в двух словах объяснила Джо, в чем состоит ее работа.

— И чем же ваш мир отличается от моего? — Джо недоуменно пожал плечами.

Иззи предостерегающе подняла руку.

— Ладно, я задам вам три вопроса, и если вы все три раза ответите утвердительно, будем считать, что я вас убедила. Идет?

— Идет, — быстро согласился он, и в глубине его глаз заплясали насмешливые искры.

— Верно ли, что вы ни разу не летали коммерческим авиарейсом в прошлом году?

— Верно, — признал он.

Иззи загнула палец. Простой работяга не может позволить себе аренду самолета.

— За сегодняшний обед вы расплатились чеком с пятью нулями как минимум?

Джо рассмеялся:

— Вы очень проницательны.

— Это означает «да»?

— Увы.

Иззи загнула второй палец.

— Итак, у нас уже два балла из трех. — По тому, как настойчиво увивался вокруг Джо один из вездесущих распорядителей, она легко заключила, что Хансен пожертвовал на благотворительность не меньше ста тысяч. — И наконец, есть ли у вас дом на восточном побережье, скажем, в Хэмптоне или в Уэстчестере, или в любом другом районе, где покупают недвижимость особы вроде Ральфа Лорена?

Джо закрыл глаза и провел ладонью по бритому подбородку, уже успевшему покрыться темноватой щетиной. «Чертовски сексуально», — подумала Иззи. Хансен, на редкость естественный и обаятельный, все больше нравился ей.

— Вы выиграли, — сказал он наконец. — Но я по-прежнему не понимаю, почему мы с вами не можем быть друзьями.

Иззи, прищурившись, окинула Джо оценивающим взглядом.

— А чек пришлете по почте?

— У меня мало опыта в подобных вещах, — хмуро проворчал он.

— А мне кажется, вы просто виртуоз, — возразила Иззи. — Но я давно не играю в игры с мужчинами.

— В это трудно поверить.

— И все же это так, мистер Хансен. Мы буквально только что говорили о возрасте с женщиной, чей стул вы заняли. Довольно тоскливая вышла беседа. В Нью-Йорке женщина старится быстро, как собака или кошка. К сорока годам мы лихо скатываемся вниз с горы и считаемся старухами, носим эластичные корсеты и отправляемся в круиз, чтобы набрать лишних двенадцать фунтов веса, не отлипая от буфетной стойки. Короче, я уже не в том возрасте, чтобы вести игривые разговоры с незнакомыми мужчинами.

Иззи испытала легкое сожаление, сжигая за собой мосты, но иного выхода не было: она не желала становиться игрушкой в чьих-то руках. По всей вероятности, Хансен собирался просто скоротать с ней время, пока не подвернется что-то более подходящее.

— Я ни за что не дал бы вам сорока, — отозвался Джо. — И я действительно не мастер ухаживать за женщинами. Слишком давно не практиковался. Я долгое время был женат, а сейчас мы с женой… расстались. — Он произнес эту фразу медленно, словно пытался привыкнуть к ней.

— Сочувствую.

— Спасибо, но все давно к этому шло. — Джо пожал пледами. — Мы поженились совсем молодыми. Потом долго пытались сохранить наш брак, но так и не сумели.

— Так вы подыскиваете себе вторую жену? — нахально осведомилась Иззи. — Присмотритесь получше к своей соседке, — она кивнула в сторону женщины с ожерельем из банковской ячейки, — похоже, она готова участвовать в кастинге на эту роль.

— Кто? Маффи? — Он с сомнением покачал головой. — Она очень мила, но совсем не в моем вкусе.

«Мила? Маффи? Да она так же мила, как гремучая змея», — подумала про себя Иззи, но благоразумно промолчала. Ей понравилось, что Джо воздержался от ехидных комментариев по виду Маффи.

— Послушайте, — вновь заговорил он, — обычно я так не поступаю. В последний раз это было, — он поморщился, — двадцать с лишним лет назад.

Джо мягко взял Иззи за локоть, и ей пришлось задержать дыхание, чтобы не выдать себя. «Господи, да что со мной такое творится?!»

— В делах мне приходится рисковать, и я всегда стараюсь просчитывать варианты. Мне удается «обскакать рынок» при помощи математики, это моя работа. Иногда мне случается идти на большой риск, но не слишком часто. Меня считают человеком прямым, который говорит только то, что думает. И мне никогда прежде не доводилось сидеть на благотворительном обеде рядом с незнакомой женщиной и испытывать нечто похожее или вести себя подобным образом. Я понимаю, у нас может возникнуть желание позвонить на «горячую линию» в редакцию «Нью-Йорк пост» и сказать, что Джо Хансен окончательно спятил, но мне на это наплевать, потому что я должен наконец высказать все, что чувствую.

Наступила тишина. Пальцы Джо по-прежнему сжимали локоть Иззи, касаясь обнаженной кожи.

— Это какое-то безумие, — прошептала потрясенная Иззи.

Они обменялись долгим взглядом, но внезапно Джо нахмурился и беззвучно чертыхнулся, доставая из нагрудного кармана вибрирующий мобильный телефон. Быстро взглянув на экран, он сунул телефон обратно в карман.

— Мне нужно ехать, — с сожалением признался он. — Могу я вас куда-нибудь подбросить?

— Мне тоже надо бы вернуться на работу. — Иззи нерешительно замолчала. Она успела забыть о работе, миллион световых лет отделял ее от агентства «Перфект». — Но мой офис немного в стороне от Хаустон-стрит, возможно, нам не по пути… — сбивчиво пробормотала она.

— Не важно, у меня есть время.

Они поднялись и ушли вместе, ни с кем не попрощавшись. Торги шли полным ходом. Джо сделал короткий звонок по телефону, и когда они с Иззи вышли на улицу, их уже ждал черный автомобиль. Гладкий, сверкающий, с затемненными до непроницаемой черноты стеклами, он походил на какой-то хитрый агрегат, подготовленный НАСА для отправки на Марс. Иззи отважно забралась внутрь.

— Моя прежняя квартира была куда меньше, чем эта машина, — усмехнулась она, устраиваясь на мягком сиденье, обитом бледно-кремовой кожей.

— О, я знаю владельца. Мы могли бы заключить договор, — подхватил шутку Джо. Иззи отодвинулась как можно дальше от своего спутника, стараясь держаться непринужденно, словно для нее было делом обычным разъезжать по городу в такой шикарной машине. — Я рассказал вам о себе, но по-прежнему ничего не знаю о вас, мисс Силвер. Чем вы занимаетесь?

Иззи принялась привычно молоть языком. Она могла часами разглагольствовать о своей работе. Женщины обычно проявляли интерес к миру моды и сочувственно вздыхали, когда речь заходила о моделях. Мужчины чаще всего делали скучающее лицо или настойчиво пытались выяснить, — в завуалированной форме или более прямолинейно — снимаются ли девушки из агентства Иззи для каталогов «Викториа сикрет»[3].

Джо не сделал ни того ни другого.

Он стал расспрашивать Иззи об особенностях ее работы и специфике модельного бизнеса, где главным товаром являются люди. Машина скользила вперед, темные стекла отгораживали пассажиров от залитых дождем нью-йоркских улиц, и Иззи, сама того не замечая, уже увлеченно рассказывала Джо о самых наболевших проблемах в индустрии моды.

Забыв обо всем, она взволнованно делилась с почти незнакомым ей человеком своими мыслями и переживаниями, возмущалась тем, как много девушек во всем мире сходят с ума и доводят себя до истощения, потому что законодатели моды предпочитают отбирать самых тощих и голенастых моделей.

— Те, кто правит бал, не видят своей вины в растущей популярности стиля рекси. Это сочетание слов «секси» — сексуальность и «анорексия» — потеря аппетита, — объяснила Иззи в ответ на недоумевающий взгляд Джо. — Но конечно, виновата вся индустрия моды в целом. Представьте, четырнадцатилетняя девочка-подросток каждый день видит худых до прозрачности девиц в телевизионной рекламе и на обложках журналов, естественно, она решит, что именно такой ей и следует быть, особенно если это чисто физически невозможно. И вот пожалуйста, здравствуй, анорексия, или привет, булимия.

— Слава Богу, что у меня одни сыновья, — покачал головой Джо.

— Сыновья? И какого возраста? — Иззи мгновенно очнулась от грез и вернулась на грешную землю. Ну разумеется, у него должны быть дети. Он говорил, что долгие годы был женат, отсюда и дети.

— Двадцать три, двенадцать и четырнадцать, — ответил Джо. Выражение его лица заметно смягчилось. — Том старший. Он сейчас во Франции, совершенствует свой французский и скорее всего бегает за девушками. Потом идет Мэтт, с ним приходится немного трудновато. Этот парень буквально бредит музыкой. Не выпускает из рук гитары, а к задачнику по математике даже не притрагивается. Дикость, конечно, особенно учитывая, как я заработал себе состояние. А вот Джош, наоборот, корпит над книгами. В его школе с этого семестра появился новый предмет — дополнительный иностранный язык, японский, и Джош на него записался. — В голосе Джо явственно слышалась отцовская гордость. — Том говорит, что его маленький братишка сумасшедший. Ох уж эти дети!

— Они живут с… — бросила пробный камень Иззи.

— С нами. Мы с женой продолжаем жить в одном доме, пока все не уладилось окончательно. Раскол в нашей семье произошел много лет назад, но официально мы подали на развод недавно. У нас большой дом, — со вздохом добавил Джо. — Мы не хотим травмировать мальчиков, и самый простой выход — жить вместе. Отец рядом, он никуда не ушел.

— А-а… — протянула Иззи. «Настало время ретироваться», — решила она про себя. Ей очень нравился Джо, но было бы безумием ради минутного увлечения позволить втянуть себя в запутанную историю с разрывом и разводом, да еще в роли утешительницы. Мужчина, проживший столько лет в браке, будет бесконечно скакать от новой привязанности к старой, словно баскетбольный мяч в руках игроков «Нью-Йорк никс». — Вот мы и приехали, — сказала она шоферу, когда впереди показалось здание агентства «Перфект».

Машина остановилась. Джо взялся за ручку двери.

— Так вы не откажетесь пообедать со мной когда-нибудь?

— Вы все еще женаты, — откровенно ответила Иззи. — Не в моих правилах встречаться с женатым мужчиной. Это дурно пахнет. Я наслушалась подобных историй и не хочу стать персонажем одной из них.

— Речь идет всего лишь об обеде, — возразил Джо, и выражение его глаз неуловимо изменилось: сверкающая сталь стала вдруг плавиться. И снова Иззи охватило непривычное волнение. Она честно призналась себе, что никогда не испытывала ничего подобного, но это ничего не меняло. На что она могла рассчитывать? Только на дружбу. Никакого другого будущего у них не было и не могло быть. Поддаться искушению — значило бы совершить неимоверную глупость.

— Сидите, — сказал Джо, обращаясь к шоферу. — Я сам помогу мисс Силвер выйти.

— Как скажете, мистер Хансен.

«Как скажете, мистер Хансен», — беспомощно произнесла про себя Иззи, чувствуя внутри поднимающуюся жаркую волну.

Всего один малюсенький обед. Ну какой от него может быть вред?

 

Глава 2


Черно-белая фотография слегка выцвела от времени, края все потерлись и истрепались, но, глядя на выразительное, наполненное жизнью изображение, трудно было поверить, что снимок сделан около семидесяти лет назад.

Одетые по моде тридцатых годов, четыре женщины и пятеро мужчин стояли живописной группой у большого мраморного камина. Дамы в длинных вечерних платьях, гладкий шелк струится вдоль стройных лодыжек, безупречная осанка, вместо загара — томная бледность, волосы тщательно завиты щипцами; мужчины облачены в смокинги, уверенная и властная манера держаться выдает привычку повелевать, серьезные лица украшают пышные усы. Старший из мужчин поднес ко рту толстую сигару, джентльмен справа, позируя перед фотографом, высоко поднял хрустальный бокал и небрежно поставил ногу каминную решетку — воплощенное благодушие и аристократическая непринужденность.

По обеим сторонам от камина расставлены два антикварных столика с цветами и фотографиями в серебряных рамках. На полу распластана тигровая шкура — завершающий штрих к картине, где все кричит о богатстве, роскоши и власти.

Джоди вгляделась в коричневатый снимок. Казалось, стоит только прислушаться, и различишь скрипучие звуки граммофона: проникновенный голос Айвора Новелло или завораживающие мелодии в исполнении оркестра «Кит-Кэт клуба».

«День рождения леди Айрин. Сентябрь 1936 года, Ратнари-Хаус» — значилось на обороте. Чернильная надпись заметно потускнела с годами.

Джоди задумчиво склонила голову набок. Интересно, которая из четырех женщин леди Айрин? Одна из двух блондинок или, может быть, яркая брюнетка, похожая на индийскую танцовщицу, с изящной бриллиантовой диадемой в черных волосах?

Фотография была спрятана между страницами дешевого издания «Алого первоцвета» баронессы Орци и пролежала в своем тайном укрытии в городской библиотеке не один десяток лет. Джоди Бекетт наткнулась на нее случайно, бегло пролистывая книгу. В то утро у нее в третий раз сломался компьютер. Взбешенной Джоди захотелось выпустить пар и хотя бы ненадолго покинуть маленький коттедж, который так и не стал ее домом, хотя к тому времени они с Дэном прожили в Тамарине уже два месяца. Нескончаемый дождь сделал прогулку невозможной, и Джоди вдруг вспомнила о библиотеке в дальнем конце улицы.

В студенческие годы дома, в Брисбене, она проводила целые дни в университетской библиотеке, но в последние несколько лет крайне редко туда заглядывала. В Тамарине, отправляясь в магазин за продуктами, Джоди каждый день проходила мимо городской публичной библиотеки и никогда не переступала ее порога. Но в то утро Джоди отчаянно нуждалась в убежище. Сгибаясь под колючими, как иглы, струями дождя, она пробежала до конца Делейни-стрит и ворвалась в читальный зал.

Там было пусто, если не считать пожилого мужчины, погруженного в чтение газет, и библиотекарши лет двадцати с умным личиком, крашеными иссиня-черными волосами, с колечком в носу и с яркой помадой на губах. Помада была фиолетовой, в тон пушистому, ручной вязки, свитеру из ангорской шерсти. В библиотеке Джоди мгновенно окутала знакомая вязкая тишина и удивительное чувство покоя, словно в голове ее вдруг включили запись с медитативной музыкой.

Больше часа она медленно бродила между стеллажами, перебирая книги. С улыбкой читала старые любимые названия и старалась запомнить новые, те, что не попадались прежде.

Когда из томика Орци случайно выпала пожелтевшая фотография, Джоди охватило давно забытое волнение, как в то далекое лето, когда она еще студенткой участвовала в археологических раскопках в Турции.

Археология никогда не была ее страстью. При всей любви Джоди к истории, ей не доставляло удовольствия копаться в земле. Но, взяв в руки коричневатый листок картона, она испытала острую радость первооткрывателя, ни с чем не сравнимое чувство, хорошо знакомое каждому, кто испытал на себе мистическую притягательность тайны, ожидающей разгадки.

Юная библиотекарша с удовольствием удовлетворила любопытство Джоди и пояснила, что Ратнари-Хаус — большая усадьба в черте города, здешняя достопримечательность.

— Собственность Локрейвенов. Когда-то это было очень известное семейство. Лорд Локрейвен из Тамарина. Звучит неплохо, верно? Наша местная аристократия. Дом все еще очень красив, хотя и немного обветшал. Насколько я знаю, там уже долгие годы никто не живет.

— У вас есть какие-нибудь книги об усадьбе или о ее владельцах? — поинтересовалась Джоди.

Девушка с сожалением покачала головой:

— Нет, как ни странно, ни одной. Локрейвены прожили в Ратнари-Хаусе самое меньшее двести лет, а возможно, и дольше. Тут масса интересного материала, вполне хватило бы на книгу.

Джоди вновь ощутила легкое волнение. Здесь явно скривилась какая-то загадка.

— Я понимаю, официально фотография принадлежит библиотеке, но можно мне ее взять и сделать себе копию? — попросила она и неожиданно добавила: — Я писательница. — Формально так оно и было, хотя последним опубликованным трудом Джоди была ее диссертация, посвященная американской поэзии девятнадцатого века. Последние семь лет миссис Бекетт зарабатывала себе на жизнь, работая редактором в издательстве. — Мне бы хотелось подробнее познакомиться с историей Ратнари-Хауса. Увидеть дом, расспросить о владельцах усадьбы и… написать об этом книгу.

Ну вот, слова произнесены. Пути к отступлению отрезаны. Дэн давно уговаривал ее взяться за книгу, но Джоди вечно сомневалась: не была уверена, что у нее хватит фантазии и таланта, чтобы написать роман. Что же касается документалистики, то до этого момента Джоди и не помышляла о ней.

— Книгу о Ратнари-Хаусе? Круто! — всплеснула руками библиотекарша. — В путеводителе по городу упоминается усадьба. Там немного, но это все, что у нас есть. Постойте-ка, я вам его принесу. Ждите, я мигом! Дом вам понравится, это точно. Он и сейчас великолепен. Здорово, наверное, жить в таком роскошном особняке.

Копия группового снимка лежала теперь на пассажирском сиденье машины Джоди рядом с городским путеводителем — тонкой брошюрой, открытой на странице с изображением Ратнари-Хауса, фотографией середины пятидесятых годов. Джоди сделала последний поворот и выехала к дому, тихонько ругая про себя ненадежную автомобильную подвеску и ухабистую дорогу, гордо именовавшуюся «проспектом». Несмотря на ровные ряды буков на обочинах и немалую (по меньшей мере в милю) длину, так называемый проспект был самым обыкновенным деревенским проселком с высоким гребнем густо поросшей травой земли посередине между двумя бороздами от автомобильных шин.

Миновав буйно разросшиеся кусты кораллово-розовой азалии, Джоди увидела дом. Ее нога машинально нажала на педаль тормоза, и маленький автомобильчик послушно остановился у кучи гравия.

— Черт, вот это да! — громко воскликнула она, глядя во все глаза на родовое имение Локрейвенов.

По сравнению с оригиналом зернистое черно-белое изображение в путеводителе по Тамарину казалось блеклым и невыразительным. В глубине сада, окруженный деревьями, обритый одичавшими розами, стоял дом, названный в брошюре «великолепным образцом английского палладианства Викторианской эпохи». Безукоризненно красивое серое здание с изящными арками, мраморными колоннами и огромными, симметрично прорезанными окнами возвышалось над мягкой зеленой лужайкой, усеянной пестрыми пятнами маргариток и одуванчиков.

Величественный, полный неизъяснимого очарования особняк поражал своими размерами. К правому крылу, где прежде располагались помещения для слуг, примыкали обветшалая оранжерея и конюшня. Слева за поросшей лишайником оградой тянулись огородные грядки. Джоди обвела восхищенным взглядом длинный ряд громадных каменных, на которых помещались полные сорной травы жардиньарки. За ними раскинулся окаймленный самшитовой изгородью цветник. Когда-то все вместе задумывалось как единый живописный ансамбль, но теперь вместо тщательно подстриженных кустов и ухоженных клумб в саду буйствовали дикие заросли розмарина и лаванды, разливая в воздухе свой одуряющий аромат.

Здесь не было ни дам в длинных платьях и причудливых, украшенных цветами шляпках, ни усатых джентльменов с решительными лицами и нахмуренными бровями, ни черных сверкающих лимузинов. Ратнари-Хаус успел состариться и выглядел куда более обветшалым и заброшенным, чем на фотографиях, и все же, несмотря на царящее кругом запустение, не утратил былого величия и с аристократической надменностью взирал на случайную посетительницу.

Чтобы содержать такой особняк, нужны целые полчища слуг и доход с многих тысяч акров земли. Этот дом принадлежал к совсем иной эпохе, когда Тамарин был маленьким городком, а могущественное семейство Локрейвенов отдавало распоряжения многочисленной прислуге. Теперь город разросся и продолжает расти, Ратнари-Хаус пустует, а из всего рода Локрейвенов, по словам девушки из библиотеки, жив лишь нынешний владелец дома, дальний родственник прежних хозяев, который совсем не показывается в усадьбе.

— «Ратнари» — англизированный вариант названия, — пояснила библиотекарша. — Ирландцы произносят его иначе — «Rathnari», «королевская крепость». Я не помню и половины школьной программы, но это нам накрепко вдолбили в головы. Была у нас одна учительница, историю вела. Она интересовалась Локрейвенами, говорила, что ее мать бывала в Ратнари-Хаусе на охотничьих балах в тридцатые годы. На это стоило поглядеть, все так официально, торжественно: дворецкий, горничные, женщины в длинных платьях и перчатках. Хотите, я нарисую вам, как туда проехать?

— Нет, спасибо, — мотнула головой Джоди. — Я примерно представляю себе, где это. Я уже два месяца живу здесь.

— Правда? А откуда вы? — Девушка облокотилась о стойку, с любопытством глядя на молодую женщину.

— Мы с мужем переехали сюда из Дублина, — произнесла Джоди заученную фразу. В Тамарине им с Дэном часто приходилось отвечать на расспросы местных жителей. В маленьком городишке невозможно уклониться от знакомства с соседями. Это было довольно непривычно. Бекетты прожили два года в небольшой квартире в Клонтарфе, но о существовании ближайших соседей знали лишь по звукам, доносившимся сквозь тонкие стены. Справа жили любители пронзительно кричать во время занятий сексом — вопящие любовники, слева — страстные поклонники сериала «Место преступления», счастливые обладатели цифрового телевидения. Эти каждый вечер включали ящик на полную мощность, чтобы не упустить ни единой волнующей подробности очередного вскрытия трупа. Ни Дэн, ни Джоди никогда не узнали бы своих соседей, даже столкнувшись с ними в лифте, разве что кто-нибудь из них вдруг отчаянно завопил бы: «О да! Да!»

Новое жилище Бекеттов в Тамарине — кривобокий домик на Делейни-стрит с крошечным чистым двориком и садом — мало походило на дублинскую квартиру. В первую же неделю после переезда Дэну и Джоди пришлось принять приглашения на обед от владельцев домов справа и слева, соседи из дома напротив предложили им апельсиново-рыжего котенка, а почтальон уже запросто звал их по имени. За два года в Клонтарфе они даже ни разу не видели почтальона.

— Мой муж Дэн работает в школе Святого Киллина, объясняла Джоди. — Он новый заместитель директора.

— О, мистер Бекетт! Моя младшая сестренка учится там в шестом классе. Тогда я вас знаю! — взволнованно вскричала библиотекарша. — Вы ведь австралийцы?

Джоди смущенно улыбнулась.

— Здесь у вас слухи быстро разносятся. Хорошо работает разведка.

— Лучше, чем широкополосная связь, — усмехнулась девушка в ответ.

— Расскажите-ка поподробнее. Я работаю в издательстве, и меня просто бесит, когда приходится часами сидеть без Интернета. Компьютерщик сказал, причина в том, что наша улица слишком далеко от центра, но это какая-то бессмыслица.

— Не обращайте внимания, он всем так говорит.

Но тут подоспела группа школьников во главе с учительницей. Их интересовали следы поселений раннего бронзового века, и библиотекарша, виновато улыбнувшись миссис Бекетт, переключила свое внимание на юных читателей. Джоди живо изобразила благодарственный жест и тихо покинула библиотеку.

Она отправилась домой, прижимая к груди драгоценную фотографию, и в тот же вечер, когда Дэн вернулся с работы, рассказала ему о своих планах.

— Ты хочешь написать книгу об этих людях? — спросил он, усаживаясь за крошечный кухонный стол, чтобы внимательно рассмотреть снимок. — Превосходно. Я всегда говорил, что тебе надо начать писать.

— Да, но раньше мне не попадалась тема, которая бы меня увлекла, — возразила Джоди, устраиваясь у мужа на коленях. Дэн обнял ее и нежно прижал к себе. — Извини меня за сегодняшнее, — шепнула она. Когда компьютер в третий раз вышел из строя, Джоди разбушевалась не на шутку и позвонила мужу на работу. Она обвинила его во всех смертных грехах и заявила, что сыта по горло этим проклятым городом: Дэн отлично устроился, у него есть работа, он встречается с людьми, а что прикажете делать ей?

— Да ладно, забудь. Я знаю, тебе приходится нелегко, — проворчал Дэн, зарывшись лицом в волосы жены. — Я ведь люблю тебя, глупая ты корова.

— Я тоже тебя люблю, — тихо отозвалась Джоди, на мгновение ощутив себя маленьким ребенком в ласковых объятиях взрослого. После выкидыша ее не отпускало глухое отчаяние, словно где-то внутри, мешая дышать, сжалась стальная пружина. Джоди осталась один на один со своим горем и яростно принимала в штыки любые попытки Дэна утешить ее. Когда Дэн получил предложение перейти на новую работу, Бекетты решили его принять. Оба надеялись, что переезд в Тамарин поможет забыть. Но этого не произошло. Здесь, в этом аккуратном, похожем на изящную акварель городке Джоди чувствовала себя чужой и никчемной. Даже старая квартира с надоевшими до чертиков вопящими любовниками была лучше. Там, в крохотной голубой ванной, зажав в руке трубочку с тестом на беременность, Джоди впервые узнала, что ждет ребенка. Она так и замерла на сиденье унитаза, не в силах поверить своим глазам, в то время как за дверью взволнованно кружил по комнате Дэн, ожидая результата.

В Дублине Джоди Бекетт была беременна. В Тамарине с ней не случалось ничего подобного и, может быть, никогда больше не случится.

И вот нечаянно найденная фотография на миг возвратила к жизни прежнюю Джоди, оставив странное ощущение, как будто все еще может измениться, и Джоди Бекетт снова станет самой собой.

Она прижалась к Дэну и закрыла глаза. Надо будет как следует пошарить в Сети. И еще разобраться наконец с ноутбуком. Для серьезного исследования нужен надежный компьютер.


Два дня спустя она стояла перед Ратнари-Хаусом, вдыхая головокружительный запах лаванды.

Джоди медленно побрела по заброшенному саду, разглядывая высокие окна особняка, но грязные, запыленные стекла и тяжелые занавеси надежно защищали дом от любопытных глаз. Сквозь щели между шторами невозможно было увидеть внутреннее убранство дома: там царил полумрак. Джоди направилась было на задний двор, но громадные, покрытые ржавчиной ворота оказались заперты, и ей пришлось остановиться. Давая выход бессильной ярости, Джоди ухватилась за Железную створку и с грохотом тряхнула ее.

Ей хотелось во чтобы то ни стало взять эту крепость, проникнуть в Ратнари-Хаус и раскрыть его тайну.

Список людей, с которыми необходимо было встретиться, все рос; с каждым днем к нему добавлялись новые имена. Стоило Джоди поделиться с Дэном своим замыслом, как у нее мгновенно забурлила фантазия. План выстроился сам собой. Прежде всего следовало найти кого-то хорошо знающего здешние места, кто мог бы свести ее с нужными людьми. Первой откликнулась Ивонна, симпатичная болтушка, мать двоих детей. Их дружное семейство занимало соседний коттедж. Расторопная и деловитая Ивонна живо составила длинный список местных старожилов, которые могли бы помочь Джоди.

— В первую очередь вам нужно поговорить с Лили Шанахан. Ей все девяносто, но на вид никак не дашь больше семидесяти. И ни малейших признаков того, что старушка тронулась умом, можете мне поверить. Она многих молодых заткнет за пояс. Ум острый как бритва. И при этом она очень милая, — поспешно добавила соседка. — В ее семье все прислуживали Локрейвенам, она и сама работала на них, пока была молода, хотя не думаю, что Лили была так же беззаветно предана этому семейству, как ее мать. Старуха долгие годы служила экономкой в Ратнари-Хаусе, она буквально боготворила леди Айрин. Сама же Лили не слишком-то жаловала хозяйку с ее манерой важничать. И все же, уверена, она может многое порассказать вам о Ратнари-Хаусе. Никто не знает этот город так, как Лили. Здесь ничего не происходит без ее ведома.

Джоди быстро сделала запись у себя в блокноте.

— Наверное, мне лучше сначала позвонить ее родным, «просить, согласится ли миссис Шанахан со мной встретиться. Как вы считаете? — нерешительно спросила она. Ей пришло в голову, что пожилая женщина вполне может испугаться, если неизвестная австралийка вдруг начнет приставать к ней с расспросами.

— Господи, нет, — рассмеялась Ивонна. — Лили совсем не тот человек, с ней можно не думать об условностях. Я дам вам ее телефон. Она живет одна, неподалеку от Сироуд. Сейчас ей уже трудновато самой заниматься хозяйством, приходится звать домработницу, но Лили по-прежнему очень независима.

— У нее есть семья, дети? — Джоди все же казалось, что к старушке лучше подступиться через кого-то из близких. В девяносто лет люди слишком уязвимы, их легко растревожить, заставить нервничать, а успокоить куда труднее.

— Да, очень симпатичное семейство. Племянник, Эдвард Кеннеди, и его жена, Аннелизе. Такая милая… По понедельникам мы с ней вместе работаем в благотворительной «Лавке королевского общества спасения на водах». У нее необычное имя, кажется, австрийское, его чаще всего произносят Анна-Лиза, но это неверно. Чудесная пара. Аннелизе — садовница от Бога. Настоящая волшебница. Видели бы вы ее сад! Еще у Лили была дочь, Элис. Но она умерла. От рака. А внучка Лили, Иззи, живет в Нью-Йорке и работает с настоящими супермоделями. Только не подумайте ничего плохого, — усмехнулась Ивонна. — Иззи ничуть не похожа на расфуфыренных фифочек, которые вертятся в индустрии моды. Она живет самой обычной жизнью, хоть и работает в модельном агентстве. В конце концов. Лили приложила руку к воспитанию внучки, а наша Лили всегда отличалась здравомыслием.

— У вас есть нью-йоркский телефон внучки или адрес ее электронной почты? Я могла бы связаться с ней, прежде чем обращаться к миссис Шанахан.

— Глупости! — возмутилась Ивонна. — Смело звоните самой Лили. Вам она понравится. Здесь все ее обожают.

— Вы сказали, она работала у Локрейвенов?

— Да, в молодости. Но с началом войны уехала в Лондон, учиться на медсестру. Не думаю, что после она вернулась на работу в Ратнари-Хаус. Слишком многое изменилось, — задумчиво добавила Ивонна. — Помню, мама любила повторять, что, пережив войну, Тамарин так и не стал прежним.

Джоди мысленно взяла себе на заметку почитать побольше войне. Ей хотелось как следует подготовиться к беседе со старой леди.

«Позвоню Лили Шанахан, как только приду домой», — решила Джоди, в последний раз толкая заржавевшую створку, борота даже не дрогнули. Джоди встала на цыпочки и вытянула шею, но ей по-прежнему был виден лишь краешек двора.

Оставалось только надеяться, что у Лили хорошая память. «Если сейчас ей почти девяносто, — прикинула Джоди, — то в 1936-м ей было лет семнадцать-восемнадцать. А с тех пор пробыла целая вечность».

 

Глава 3


Аннелизе Кеннеди опустилась в просторное кресло, повернутое к заливу, и взяла в руки один из старых цветочных каталогов. Она любила их перелистывать, когда не было желания читать газету, поэтому пачка потрепанных каталогов всегда лежала наготове на белом тростниковом столике рядом с креслом.

Обычно стоило ей начать листать знакомые, зачитанные до дыр страницы, как приходило приятное чувство покоя. Описания семян с яркими фотографиями распустившихся цветов напоминали ей о счастливых часах, проведенных в саду, когда руки по локоть в земле и радость общения с природой вытесняет из головы все мысли.

Но на этот раз чуда не произошло. Окошко в волшебную страну оказалось наглухо забито: на коленях у Аннелизе лежала всего лишь пачка старых каталогов. Их перелистывали руки с загрубевшей кожей, заусенцами и выступающими пенами.

«У тебя такие прелестные руки, тебе нужно за ними ухаживать», — вздыхала мама почти тридцать лет назад, глядя, как дочь, новоиспеченная миссис Кеннеди, ловко управляется с грязной посудой, не потрудившись надеть резиновые перчатки. Аннелизе тогда лишь весело отмахивалась, и у нее не было ни времени, ни желания думать о каких-то там перчатках.

Она всегда отличалась неукротимой энергией и стремительностью, но без примеси безрассудства или легковесности. Аннелизе была деятельной, практичной и умелой. Защитные перчатки и кремы для рук — это для матери и ее ровесниц, а не для двадцатипятилетней молодой женщины, полной жизненных сил.

«Золотые руки и настоящий гений по части садоводства», — с гордостью сказал о ней Эдвард, когда они стояли перед церковью в день свадьбы дочери. Аннелизе потратила несколько часов, связывая нежно-розовые, едва только распустившиеся розы в маленькие букеты для украшения церкви.

Ей куда больше нравилось выращивать розы в садовом центре в Тамарине, чем мастерить из них букеты, но она согласилась бы связывать розы в пучки без помощи рук, одними зубами, лишь бы увидеть, как Бет в подвенечном платье торжественно прошествует вдоль прохода в церкви.

С тех пор прошло четыре года, но для Аннелизе этот день навсегда останется самым счастливым в жизни. Ее дорогая девочка нашла наконец свою судьбу. Бет всегда напоминала ей розу, одну из тех редких старинных чайных роз, которые Аннелизе и Нейл — владелец садового центра — с любовью выращивали в огромной оранжерее.

«Мадам де Суза», прекрасная, дивно благоухающая и колючая, необыкновенно прихотлива. Этот изнеженный цветок требует тонкого обращения, за ним нужен самый деликатный уход. В день, когда Бет вышла за Маркуса, ласкового, сильного и бесконечно влюбленного, Аннелизе почувствовала, что этот человек готов взять на себя заботу о ее драгоценном цветке или по крайней мере разделить с ней эту заботу.

Если Бет была розой, то Эдвард вполне мог сойти за дерево — великолепный дуб, огромный, могучий, неподвластный порывам морского ветра. А сама Аннелизе? Когда Эдвард встретил ее, она походила на тополь: такая же высокая и стройная, гибкая, трепещущая — от светловолосой макушки до кончиков пальцев неугомонных ног.

Но прожитые годы изменили ее, она это чувствовала. Трудно сказать, какой она стала теперь.

Много лет назад, еще только начиная заниматься садоводством, Аннелизе думала, что искусство, которому она себя посвятила, дает ответы на все вопросы. Земля учит человека спокойствию и терпению. Завершив полный круг, все возвращается к началу: за самой суровой зимой неизбежно приходит весна. Подгонять время бессмысленно, и задачи, и решения приходят, когда настает их черед. Подснежник не заставишь расцвести по своему желанию, но наступит день, и этот прелестный цветок раскроет нежные сонные лепестки навстречу солнцу.

Всему в этой жизни определен свой срок. Созревший плод сам падаете ветки. Это утверждение стало жизненным кредо Аннелизе.

А теперь выяснилось, что она, похоже, ошибалась. Жестоко ошибалась.

Миссис Кеннеди встала, прошла в кухню и включила электрический чайник. Она сделала это автоматически. Ритуал заваривания чая помогал ей отвлечься, когда она не знала, чем себя занять. Чаще всего Аннелизе выпивала не больше половины чашки.

Эдвард не был страстным любителем чая, он предпочитал кофе. В буфете все еще стояла банка с его любимым, безумно дорогим ямайским сортом «Блю маунтин» из магазина «Фортнум энд Мейсон».

Аннелизе терпеть не могла кофе, но ей нравился его запах. Густой пряный аромат, носившийся в воздухе, когда Эдвард священнодействовал на кухне, рассеянно, вполуха слушая радио. И вот теперь здесь больше некому готовить кофе.

Отныне никто не будет запрятывать куда попало кухонное полотенце, перекладывать подушки, неторопливо разворачивать утреннюю газету. Можно ли привыкнуть к одиночеству после тридцати лет, прожитых бок о бок с другим человеком? Хотя, возможно, одиночество и есть наше естественное состояние, а вовсе не вечный поиск второй половины, о котором рассуждал Платон. «Хотелось бы в это верить», — вздохнула Аннелизе.

Она резким щелчком выключила чайник, схватила связку ключей и направилась к черному ходу. Сбросив комнатные туфли, она натянула ботинки и сдернула с крюка потрепанную стеганую куртку — в маленькой прихожей перед черным ходом висело много всякого старья. Дверь выходила на взморье, и когда Аннелизе распахнула ее, в лицо ей ударил свежий морской ветер.

Горьковато-соленый воздух, пропитанный запахами моря и песка, наполнил ее легкие, и на мгновение у Аннелизе перехватило дыхание.

Ее коттедж находился в полумиле от береговой линии. Вначале шла поросшая жесткой низкой травой полоса суши, где отважно цеплялись за землю светло-лиловые ирисы. Дальше тянулся гребень мелких камней, сверкавших, как драгоценности, когда океан окатывал их волной. Наступило время отлива, и у самой воды была видна желтовато-коричневая песчаная лента в форме подковы — Милшон-Бей, маленькая бухточка рядом с более крупной — Тамарин-Бей. Два залива разделял высокий зазубренный утес, глубоко погруженный в воду.

Со стороны Милшон-Бей мыс был слабо защищен от ветра, несущего с собой песок и влагу, машины здесь быстро покрывались ржавчиной, а дома, такие как у Аннелизе, довольно скоро приобретали цвет прибитого волнами к берегу плавника.

По другую сторону утеса покоился городок Тамарин, надежно укрытый от разрушительного ветра кольцом неприступных скал. Вдоль долины, рассекавшей город пополам и спускавшейся в бухту, где миллионы лет назад с грохотом рушились гигантские ледники, катила свои воды река Бон, а рядом пролегла широкая дорога. В глубине долины у излучины реки располагался садовый центр, в котором Аннелизе проработала долгие годы.

Когда-то она всерьез раздумывала, не поселиться ли в Тамарин-Бей. Окна в домах там дребезжали от ветра, зато по вечерам, когда подступали демоны ночи, поблизости всегда были соседи. Скалы и холмы, удерживая теплое дыхание моря, создали в городе особый микроклимат. В садовом центре Аннелизе выращивала деревья и цветы, о которых в Милшон-Бей не осмеливалась даже мечтать.

У Лили, тетушки ее мужа, в саду росла смоковница, раскидистая, с толстым стволом, правда, уже почти лишенная плодов. Аннелизе она напоминала пожилого джентльмена, которому перевалило за семьдесят, когда можно уже не беспокоиться о потомстве. И все же это было самое настоящее фиговое дерево, привыкшее к куда более теплому климату.

Но теперь Аннелизе была только рада, что двадцать лет назад они с Эдвардом решили переехать сюда. Ей нравилось чувствовать себя оторванной от окружающего мира, а пронзительные завывания ветра не в силах были перекричать ее собственный вопль гнева и боли. Здесь она вольна была сидеть на расшатанном крыльце и пить вино под горестный плач Тоски, скорбящей о возлюбленном. Здесь можно было не опасаться, что кто-то сочтет ее безумной и станет названивать ее родственникам, намереваясь «сообщить им кое-что по секрету».

Берег был усеян раковинами и обрывками скользких морских водорослей. На песке у кромки воды виднелись следы копыт, оставленные во время утренней проездки лошадей. Конюшни находились неподалеку, в трех милях от взморья, и всадники по утрам скакали галопом вдоль берега. Как-то летом Эдвард сфотографировал их. Черно-белые снимки вышли довольно удачными, Эдварду удалось передать неистовую ярость гонки: раздувающиеся лошадиные ноздри, растрепанные ветром гривы, тучи песка и пенные брызги прибоя.

Одна из фотографий так и осталась висеть на стене в холле, и Аннелизе бросала на нее взгляд всякий раз, входя в дом через парадную дверь. Великолепный кадр.

— Ты вполне мог бы всерьез заняться фотографией, — как-то сказала она мужу. Эдвард обладал незаурядным художественным даром, но в страховом деле, которым он занимался, подобный талант ценился не слишком высоко.

— Я всего лишь любитель, милая, — смутился Эдвард, но Аннелизе знала: в душе он был польщен. В юности Эдварду нечасто приходилась слышать комплименты в свой адрес. Его мать считала, что восхваления уместны лишь в церкви, когда они обращены к Господу. Аннелизе всегда старалась почаще хвалить мужа, щедро выражая восхищение, которого Эдварду так недоставало в детстве.

— Для любителя это просто великолепно.

— Ты слишком пристрастна, — улыбнулся Эдвард, — и видишь во мне одни только достоинства. Ты просто слепа.

— Тогда это выборочная слепота, — усмехнулась Аннелизе. — Я вижу лишь то, что мне нравится, а в тебе мне нравится почти все.

Медленно бредя вдоль берега, Аннелизе мысленно пообещала себе убрать со стены фотографию, когда придет домой. Слишком мучительно видеть ее перед собой каждый день.

Резкий порыв ветра бросил ей в лицо горсть песчинок, заставив на мгновение зажмуриться. Аннелизе вскинула голову и обвела глазами берег, пытаясь зацепиться взглядом за какой-нибудь предмет, чтобы отвлечься от терзавшей душу боли. Рядом на песке лежала выброшенная волнами коряга, запутавшаяся в обрывке ядовито-голубой рыбацкой сети.

Аннелизе медленно нагнулась и подняла ее. Вытянутая деревяшка длиной в фут оказалась закручена в спираль. Иногда деревянные обломки — порождение причудливой фантазии моря — бывали по-настоящему красивы и выглядели как творения художника, несмотря на вмятины и щербины. Но встречались и обыкновенные коряги. Океан выносил их на берег, словно желал избавиться от бесполезного хлама. Бесформенные куски дерева валялись на берегу, уродливые, никому не нужные, выпотрошенные и безжизненные. Такие, как этот плавник. Такие, как сама Аннелизе.

Да, это правда, она вовсе не живое дерево, а прибитая к берегу коряга. Неприглядная для большинства людей и красивая лишь для немногих.

Не в силах справиться с душившим ее отчаянием. Аннелиза силой швырнула обломок обратно в воду и крикнула ему вслед:

— Ненавижу тебя, ненавижу, ненавижу!

Здесь некому было услышать ее крик. Ветер подхватил его и унес высоко в небо, где парили равнодушные чайки.

В то утро Аннелизе поднялась в восемь и предупредила, прособирается на девятичасовую воскресную мессу, а потом, возможно, заглянет к Лили, но Эдвард, пропустил ее слова мимо ушей. Он пробурчал что-то в ответ (вероятно, согласие) и перевернулся на другой бок, потянув за собой белоснежное пуховое одеяло. Его долговязая фигура оказалась спелената точно кокон. Аннелизе понимающе вздохнула. Она была жаворонком, а Эдвард — совой. Тут уж ничего не поделаешь.

Десять минут спустя, успев принять душ и одеться, она уже пила маленькими глоточками зеленый чай, прежде чем выскочить из дома. Аннелизе удалось-таки полюбить этот напиток, хотя прежде она терпеть его не могла. Когда-то давно иглотерапевт заявил, что зеленый чай ей очень полезен, и она тут же почувствовала непреодолимое отвращение к этому пойлу. Почему, интересно, ко всему полезному нужно так долго приноравливаться, а вот к вредному привыкаешь мгновенно?


Торжественная и строгая утренняя служба в церкви Сеяного Кейниса на центральной площади Тамарина была великолепна. Холодные лучи весеннего солнца, проникая сквозь цветные витражи в окнах, наполняли церковь приглушенным Сиянием, в котором отчетливо были видны мириады танцующих пылинок. Обычно художники именно так изображают божественное благословение, изливающееся на истинно верующих.

Утренняя месса проходила без музыки. Хор собирался к одиннадцатичасовой службе, когда мистер Фицпатрик с натугой выдавливал гимны из старенького, страдающего реваншизмом органа. Прихожане болезненно морщились, а отец Майк мужественно улыбался, удерживая паству от открытых насмешек.

Милый отец Майк. Он обладал прекрасным чувством юмора, но вынужден был постоянно сдерживаться, потому что далеко не всем нравится, когда священник позволяет себе шутить с прихожанами. Аннелизе искренне ему сочувствовала: бедняге приходилось вечно быть настороже, чтобы не переступить невидимую черту и не разрушить чье-то хрупкое доверие.

К одиннадцатичасовой мессе обычно являлись семьями. Едва только начавшие ходить детишки приподнимались на церковных скамьях и, сонно моргая, разглядывали своими круглыми глазенками сидевших позади людей. Это выглядело довольно забавно, но здорово отвлекало.

Во время девятичасовой воскресной службы церковь редко бывала заполнена больше чем на четверть, и это как нельзя лучше подходило Аннелизе. Ей нравилось мирное спокойствие храма. Достаточно времени, чтобы поразмышлять, но не так много, чтобы впасть в уныние. Она ненавидела эти приступы тоски. Но по счастью, во время мессы мрачные мысли отступали. Ритуал литургии действовал на Аннелизе умиротворяюще. Вместе со всеми она опускалась на колени, крестилась и шептала знакомые слова молитвы. Эти слова, как разбухшие от влаги зерна, давно успели прорасти в ее душе, ведь она повторяла их долгие годы. Ее религиозность не имела ничего общего со слепой одержимостью: молитва помогала Аннелизе освободиться от мучивших ее сомнений, заглянуть в себя и обрести покой.

В конце службы у нее совершенно неожиданно разыгралась мигрень. От внезапной и острой боли лицо Аннелизе страдальчески сморщилось, она уже знала: одним приступом здесь не обойдется, в любой момент может стать еще хуже. В таких случаях лучше без промедления ехать домой и ложиться в постель. На время о поездке к Лили можно было забыть. Аннелизе решила, что позвонит ей позже и извинится. Конечно же, тетя все поймет. Строго говоря, Лили приходилась ей не родной теткой, а родственницей по мужу, но отношения между двумя женщинами сложились самые близкие. Лили обладала многими замечательными качествами — веселостью, добросердечием, великолепным чувством юмора, — но ее главным достоинством было умение всегда оставаться в хорошем настроении и никогда ни на что не обижаться.

«Береги себя, дорогая, и дай знать, когда тебе станет лучше», — вот и все, что сказала бы она в ответ. Аннелизе знала немало людей, тщательно лелеявших свои обиды и постоянно искавших подтверждение тому, что их хотят унизить или оскорбить. Слава Богу, Лили не относилась к их числу.


Автомобиль подрагивал под резкими порывами ветра, и ехать пришлось медленно. Добравшись до дома, Аннелизе торопливо взбежала на крыльцо, думая только о том, как славно будет улечься наконец в постель. Краем глаза она заметила автомобиль своей близкой подруги Нелл, припаркованный во дворе, но головная боль отвлекала все ее внимание. Придется мужу занимать гостью. Вряд ли Нелл станет возражать, они с Эдвардом старые приятели, к тому же Нелл знает: когда у Аннелизе мигрень, с ней бесполезно заговаривать, она лежит пластом.

В кухне Эдвард и Нелл сидели за столом, держась за руки. Светлая женская головка приникла к темноволосой голове мужчины. Никакой тихой музыки, приглушенного света или разбросанной в беспорядке одежды, но близость, связывающая этих двоих, была слишком явственной, слишком очевидной. Аннелизе показалось, что ее с размаху полоснули по горлу, так разделочный нож мясника вонзается в мягкое куриное филе.

— Аннелизе! — испуганно вскрикнула Нелл и мгновенно отпрянула от Эдварда.

Увидев это стремительное, резкое движение, прежняя Аннелизе непременно отпустила бы какую-нибудь шутку насчет ишиаса Эдварда и многострадальной шеи Нелл, но сейчас все было иначе. Скованные, напряженные позы и застывшие лица ее мужа и подруги выдавали их с головой. Новый приступ мигрени лишил Аннелизе последних сил, к горлу подступила тошнота.

— Мы просто… — неуклюже начала Нелл и внезапно остановилась, не зная, как закончить фразу.

Обычно ей не приходилось лезть за словом в карман. В отличие от молчаливой, сдержанной Аннелизе Нелл никогда не упускала случая высказать свое мнение и отпускала остроумные замечания по любому поводу. Например, о дожде: «Ирландия была бы чудесной страной, если бы только нам удалось найти парня, который держал бы над ней зонтик». Людям это нравилось. Или насчет денег: «Лучше потрать их сейчас, на саване ведь нет карманов».

Но теперь Нелл не нашлась что сказать.

— Аннелизе, ты все неправильно поняла, это ошибка, — пролепетал Эдвард, встревоженно глядя на жену.

Он шагнул к ней и попытался взять ее руки в свои. Его волосы были все еще влажными после душа. Прошло каких-то двадцать пять минут с тех пор, как Аннелизе покинула дом. Должно быть, Эдвард пулей выскочил из постели, лишь только за женой закрылась дверь.

— Тогда объясни, в чем моя ошибка, чтобы я могла оценить правду, — тихо произнесла Аннелизе, мягко высвобождая руки.

В голове у нее по-прежнему стоял туман, но безошибочный инстинкт подсказывал, что лучше избегать прикосновений Эдварда.

— Ради Бога, Аннелизе, неужели ты думаешь, что мы могли бы причинить тебе боль! — воскликнула Нелл.

Она умоляюще посмотрела на Эдварда, взглядом призывая его вмешаться и все уладить.

По глазам всегда можно сказать, что человек думает на самом деле, Аннелизе давно это знала. За годы, прожитые вместе, они с Эдвардом не раз обменивались подобными многозначительными взглядами. Да и с Нелл тоже. Ведь они были подругами без малого двадцать лет, целую вечность.

Правда, до нынешнего дня Аннелизе и не подозревала, что двое людей, так много для нее значивших, выразительно переглядываются у нее за спиной.

У нее вдруг возникло ощущение, что она смотрит конец фильма с лихо закрученным сюжетом и неожиданно все загадочные события предстают в своем истинном свете. Ее муж и подруга обмениваются красноречивыми взглядами в финале, потому что они и есть главные герои картины. Не Аннелизе и Эдвард, а Нелл и Эдвард.

— Аннелизе, пожалуйста, присядь. — Взволнованный Эдвард наклонился к ней, нервно сцепив пальцы. — Я бы предпочел, чтобы этого разговора никогда не было, но, полагаю, дам все же надо объясниться начистоту. Теперь или никогда, верно? — Эдвард выглядел пристыженным, но исполненным решимости. Он собирался высказать всю ужасную правду до конца.

Именно в эту минуту Аннелизе отчетливо поняла, что муж бросает ее ради Нелл.

Эдвард всегда ненавидел бурные всплески эмоций и выяснения отношений. Когда Бет захлебывалась слезами, пережидая очередную драму, от него бывало мало проку, И теперь его настойчивое желание продолжить разговор, который легко мог перерасти в ссору, говорило само за себя.

— Ты уходишь, да? Ты уходишь к Нелл.

Эдвард молча кивнул и развел руками, словно хотел сказать: «А что мне еще остается делать?»

Аннелизе медленно села за стол и сложила перед собой руки.

— Я пришла домой раньше, потому что у меня разболелась голова, — устало пробормотала она, ни к кому не обращаясь.

— Принести тебе таблетки? — моментально откликнулся Эдвард и, дождавшись ответного безмолвного кивка, поспешил выскочить из кухни.

— Тебе поможет горячий сладкий чай, — деловито объявила Нелл. Повернувшись к буфету, она проворно достала чашки и заварку в пакетиках. За долгие годы дружбы с Аннелизе она так часто бывала в этом доме, что знала его не хуже хозяев.

— Чай не поможет. — Голос Аннелизе прозвучал неожиданно резко. — Мне уже ничто не поможет.

Слегка обескураженная, Нелл уселась на дальнем конце стола, напротив подруги, и Аннелизе неподвижно уставилась на нее потухшим взглядом.

Нелл изменила прическу. Обычно ее светло-каштановые волосы казались небрежно растрепанными, даже при отсутствии ветра. Она почти не пользовалась косметикой, и для ровесницы Аннелизе (обеим женщинам сравнялось по пятьдесят шесть лет) выглядела на редкость моложаво. Ее гладкую, лишенную морщин кожу с редкими веснушками портили лишь крохотные складочки в уголках смеющихся синих глаз. В этот день волосы Нелл были тщательно уложены, ресницы накрашены, а на губах блестела помада. Она куда-то собиралась и поработала над своей внешностью.

Собиралась улизнуть вместе с Эдвардом.

— Почему, Нелл? Зачем?

— Ох, только не надо сидеть тут со скорбным видом и делать удивленное лицо, — раздраженно огрызнулась Нелл, которая никогда в жизни не разговаривала с Аннелизе в подобном тоне. — Конечно же, ты все знала. Эдвард уверял, что ты ни о чем не догадываешься, но я никогда в это не верила. Женщины всегда знают. Ты просто закрывала на все глаза, так тебе было удобнее. Это говорит о многом, тебя всегда не слишком-то волновали отношения с мужем…

— Я не знала, — перебила ее Аннелизе, потрясенная только что свершившимся на ее глазах превращением. Еще минуту назад Нелл уверяла, что не способна причинить ей боль. — Думаешь, если бы я знала, то продолжала бы дружить с тобой? Мы ходили бы повсюду вместе как ни в чем не бывало, и я приглашала бы тебя к нам поужинать? — Она внезапно замолчала, не желая перечислять все новые и новые свидетельства своей слепоты. — Сколько же это длится? — в ужасе прошептала она. Аннелизе пыталась вызвать в себе гнев, но испытывала лишь бесконечную слабость и стыд — как она могла так чудовищно ошибаться в людях, которых знала всю жизнь?

Если бы ее предал кто-то один — Эдвард или Нелл, — другой остался бы поддержать ее, показать, что она по-прежнему любима. Но два самых близких человека сговорились и предали ее вместе.

— Не нужно притворяться, будто ты не знала, — презрительно фыркнула Нелл. — Ты все прекрасно видела. — В ее голосе звучала такая неприкрытая злоба, что Аннелизе вздрогнула, как от удара. — Ты можешь сколько угодно врать себе самой, но только не мне. Если вы двое так безумно любили друг друга, разве Эдвард пришел бы ко мне? Как по-твоему? Он пришел ко мне потому, что был тебе не нужен, ты сама его оттолкнула. Ты даже не понимала, как тебе повезло. Не ценила то, что имела. А я просто взяла то, что само шло ко мне в руки, и не собираюсь просить у тебя за это прощения.

Нелл сверлила подругу ненавидящим взглядом, ее переполняла дикая ярость: «Дорогой, бесценный Эдвард всецело принадлежал этой глупой курице, а она и не сознавала, каким сокровищем обладает».

Что ж, теперь благодаря ее глупости сокровище принадлежало другой.

Аннелизе вспомнила бесчисленные субботние вечера, когда она приглашала к себе в гости Нелл. Она всегда стараясь, чтобы их застолье выглядело как совместный ужин троих друзей, а не попытка счастливой супружеской пары поддержать несчастную вдову, вынужденную коротать долгие унылые вечера в одиночестве. Дэн, муж Нелл, умер десять лет назад, и все эти годы Аннелизе старалась окружить овдовевшую женщину заботой и вниманием, чтобы подруга почувствовала себя частью их с Эдвардом семьи. Она делала это ради дружбы, но, может быть, Нелл видела в ее поступках что-то другое? Жалость? Или желание порисоваться? Дескать, смотри, у меня есть муж, а у тебя нет. Приходи к нам поужинать, пусть тебя скрючит от зависти. Какие еще нелепые мысли могли прийти ей в голову?

— Я думала, что ты достаточно хорошо меня знаешь, Нелл. Если бы я догадывалась, что у вас с Эдвардом… — ей тяжело было это произнести, — …роман, я бы не стала молчать. Может, у меня и много недостатков, но я всегда старалась быть честной. Вспомни, как часто мы говорили о том, что в дружбе очень важна искренность. Мы все трое презирали фальшивых, двуличных людей, тех, кто кажется добрым и чистосердечным, а на самом деле только притворяется.

Внезапно Аннелизе охватил гнев. Эта женщина и Эдвард лгали ей. Они уверяли, что ценят честность и прямоту, а сами неизвестно сколько времени обманывали ее. А теперь еще Нелл пытается свалить всю вину на нее.

— Я не понимала, что происходит, — резко отчеканила она. — Возможно, тебе приятнее было верить в обратное и думать, будто ты крадешь у меня мужа с моего молчаливого одобрения, но это не так.

— Прости, Аннелизе. — В дверях появился Эдвард. В руках он держал пластмассовую коробочку с таблетками от мигрени. Вид у него был подавленный. — Я знал, что ты ни о чем не догадываешься. Мне хотелось думать, что тебе все известно, так было бы проще, но на самом деле я знал.

— Как давно длится эта ваша связь? — спросила Аннелизе, подчеркнуто не обращая больше внимания на Нелл.

— Не так уж и долго, — отозвался Эдвард.

— С начала акции по сбору средств для «Лавки королевского общества спасения на водах», — перебила его Нелл, не потрудившись хоть как-то смягчить удар.

«Значит, уже год с лишним», — отметила про себя Аннелизе.

— Полагаю, вы только ждали подходящего случая, чтобы поставить меня в известность? Моего дня рождения? Или, может быть, Рождества?

— Ты бы все равно узнала рано или поздно, — холодно возразила Нелл. — Почему бы не сейчас?

Обе женщины посмотрели на Эдварда, но тот лишь беспомощно пожал плечами. Аннелизе почувствовала, как гнев в ее душе превращается в холодную ярость. Слова слетели с ее губ прежде, чем она успела их обдумать.

— Тебе лучше собрать свои вещи, Эдвард. А тебя, Нелл, я попрошу подождать снаружи. Я больше не желаю видеть тебя в своем доме. Можешь отправляться к себе и ждать Эдварда там. Ему понадобится место, где держать вещи.

С трудом преодолевая слабость и подступающую тошноту, Аннелизе поднялась и перешла в гостиную. Там впервые за много лет она налила себе крепкого бренди, взяв бутылку с дурацкого круглого столика на колесиках. Эдвард его обожал, а она терпеть не могла. «Вот пускай и забирает его прямо сейчас», — угрюмо подумала она.

Некоторое время из кухни доносились приглушенные голоса, потом хлопнула дверь и послышался шум мотора. Нелл уехала.

И сразу же пришло облегчение. Видеть Нелл у себя в доме, дышать с ней одним воздухом было невыносимо, словно эта женщина источала отраву. Смертельный яд, незримый, неосязаемый и потому особенно опасный. Прикончив первый бокал бренди, Аннелизе налила себе второй. Нелепо было напиваться до бесчувствия, но именно этого ей сейчас и хотелось. Оглушить себя. Впасть в оцепенение. Она уселась у окна н принялась разглядывать залив, стараясь не прислушиваться к звукам, доносящимся из спальни, где Эдвард собирал вещи.


Когда Бет превратилась в подростка, Аннелизе научилась искусству слушать — улавливать и распознавать звуки. Если маленький ребенок бродит по кухне, это совсем другое. Вот открывается дверца холодильника, ваше чадо с трудом снимает крышку с бутылки молока, делает глоток и горестно вздыхает, пролив немного на пол. Ничего таинственного.

Матери подростков напрягают слух, чтобы уловить тайные сигналы, понятные лишь им одним. Какая музыка сейчас зазвучит? Выбор компакт-диска может рассказать о многом, нужно только уметь слушать.

Группы «Оазис» и «Каунтинг кроуз» можно было считать добрым знаком. Медленная тихая мелодия чаше всего говорила о том, что Бет немного устала и хочет отдохнуть. А вот Сюзанна Вега предвещала беду. Бет включала ее, когда бывала в полном раздрызге.

Придется все рассказать Бет. При мысли о неизбежном разговоре с дочерью миссис Кеннеди устало закрыла глаза.

Хлопнула задняя дверь, и Аннелизе вздрогнула. Эдвард ушел. Она подбежала к боковому окну и увидела, как он кладет в машину небольшой чемодан и спортивную сумку. Эдвард почти ничего не взял с собой. Только одежду. Означало ли это, что он собирается вернуться? Или же ему настолько не терпится переехать к Нелл, что он готов пожертвовать своими пожитками? Кто знает?

Вечер понемногу окутывал серым сумраком берег, и, несмотря на старенькую стеганую куртку, Аннелизе пробирала дрожь. Без живительных солнечных лучей берег мгновенно поблек, выцвел и казался теперь мрачным и унылым; так царство дикой природы, яркое и живописное днем, с наступлением сумерек наполняется ночными тенями и внушает страх всякому человеческому существу, напоминая о первобытной жестокости этого мира.

Начался прилив. Аннелизе стояла у кромки воды и смотрела, как волны неторопливо отступают и жадно набрасываются на берег, с каждым разом коричневатая полоска влажного песка все ближе подступала к ее ногам. В этом нескончаемом монотонном движении чувствовалась властная, неумолимая воля. Океан пятился и наступал, снова и снова, не останавливаясь, словно сама жизнь, готовая внезапно захлестнуть тебя соленой пенной волной как раз в тот миг, когда тебе больше всего хочется сойти с полосы прибоя.

Аннелизе стояла неподвижно, как зачарованная всматриваясь в серые волны, пока ее ботинки не намокли от воды. Холодная влага обожгла ступни, чары рассеялись, и Аннелизе отступила на шаг.

Если бы кто-нибудь увидел ее сейчас, то наверняка принял бы за сумасшедшую. Возможно, она и была безумна: одинокая женщина, стоящая на берегу, похожая на изваяние. Аннелизе медленно повернулась и побрела домой, оставляя позади сгущающуюся темноту сумерек.

В пустом коттедже царила пугающая тишина. Аннелизе торопливо обошла комнаты, включая везде свет, чтобы создать хотя бы какую-то видимость домашнего тепла. В гостиной она взяла в руки мешочек с вязаньем и с грустью посмотрела на пушистые мотки разноцветной шерстяной пряжи.

Она не могла даже думать о телевизоре или радио, но у нее оставалось вязание. Работа спицами помогала успокоиться и привести мысли в порядок. Аннелизе совсем недавно пристрастилась к этому занятию. Она и прежде вязала кое-какие простые вещицы — домашние тапочки-носки, детские кофточки и чепчики, одеяльца для кукол Бет — но ее поделки не отличаюсь особым мастерством исполнения. Аннелизе вернулась к вязанию год назад. Тогда только что бросила работу в садовом центре, и ей нужно было чем-то себя занять.

До того она носилась с идеей выучить какой-нибудь иностранный язык или освоить компьютер, и ее зять Маркус отдал ей свой старый ноутбук. Он долго извинялся за то, что компьютер слабоват и мало на что годен, но, несмотря на преклонный возраст, ноутбук, к восторг Аннелизе, все же работал.

— Он безнадежно устарел, — смущенно предупредил Маркус.

— Вот и чудесно, — улыбнулась Аннелизе.

— Бедняге уже десять лет. В мире технологий это самый настоящий динозавр.

— Как и я сама, — весело кивнула Аннелизе, похлопав зятя по плечу.

Ноутбук стал для нее любимой игрушкой. Ей доставляло массу удовольствия сидеть за стареньким компьютером и «бродить по Сети» — эти слова она произносила с упоением. И вот однажды в своих виртуальных странствиях она набрела на сайт посвященный вязанию. Это было что-то необыкновенное. Оказалось, что с парой спиц, крючком и клубком ниток можно творить чудеса. Ничего общего с примитивными носками и детскими кофточками.

Там рассказывалось, как делать сумки из валяной шерсти, как вязать тонкие кружевные шали, мастерить настенные украшения и драпировки.

Аннелизе пришла в восторг и тут же заказала себе полный комплект принадлежностей для вязания. Потом, решив, что двум смертям не бывать, зашла на страничку «Очумелых вязальщиц» и зарегистрировалась там как новичок. На этом сайте делились секретами мастерства женщины со всего мира.

Свою первую реплику на форуме она писала целую вечность: не так-то легко выставить собственные мысли на всеобщее обозрение, где любой сможет их прочитать, но анонимность участников форума придавала ей храбрости.

Некой Аннелизе из Ирландии мог быть кто угодно.

Убедившись, что повсюду в доме горит свет, Аннелизе включила компьютер, вышла на форум «Вязальщиц» и с изумлением перечитала свое последнее сообщение, написанное всего несколько дней назад. Оно поразило ее своей обыденностью.


Я уже наполовину связала розовую с серым сумочку. Получается очень красиво, жду не дождусь, когда закончу вязанье, не терпится посмотреть, как будет выглядеть шерсть в свалянном виде. Вчера вечером я до двенадцати сидела перед телевизором, переключала каналы и вязала. Краем глаза следила за тем, что происходит на экране. Посмотрела два фильма на медицинскую тему (я их раньше не видела) и любопытную передачу про искусственный остров у побережья Дубая; всё со спицами в руках. Хотелось бы поскорее закончить сумочку, но не знаю, как вязать цветок. У кого-нибудь есть идеи?


Аннелизе вспомнила тот вечер. Эдвард пошутил насчет ее маниакального увлечения вязанием и отправился спать, оставив ее перед телевизором с круговыми спицами в руках. Она тогда еще почувствовала себя немного виноватой, оттого что бедному Эдварду приходится одному ложиться в постель, как бывает у супругов, которые спят в раздельных спальнях.

Как мало она знала о своем муже.

Переживала, что отправила его в постель одного, а он, наверное, только рад был избавиться от нее.

На мгновение Аннелизе пронзила жгучая боль. Эдвард ушел. Бросил се ради Нелл. Она жила, не замечая, что творится у нее под носом. Гордилась своей интуицией и умудренностью. Ощущала свое единство со Вселенной. Какое нелепое заблуждение.

В чем же еще она ошибалась в жизни?

Внезапно Аннелизе поняла, что не в состоянии справиться с обрушившимся на нее горем. Сейчас она хотела лишь одного: чтобы боль хотя бы немного притупилась. Аннелизе дослала штопор и бутылку очень дорогого красного вина. Эдвард хранил его для особого случая.

— A-а, катись все к черту, — пробормотала она, наполняя вином большой бокал.

С бокалом в руке она уселась за свой ноутбук. Утешительно было думать о том, что огромное число людей по всему миру вот так же сидит в одиночестве у экранов компьютеров.

Вино обожгло ей горло. Оно показалось Аннелизе слишком терпким, но, пожалуй, это было как раз то, что нужно. Весь день у нее держался странный металлический привкус во рту. Вкус несчастья, не иначе. Она морщась прикончила бокал. Что делать, когда после тридцати лет брака тебя бросил муж? Интересно, есть ли у «Очумелых вязальщиц» какой-нибудь рецепт и на этот случай? Аннелизе зарегистрировалась на сайте пять месяцев назад и активно участвовала в форуме, но писала исключительно о вязании. Она целых три месяца трудилась над своей первой работой — затейливой фиолетовой сумочкой, расшитой цветами, и с воодушевлением обсуждала свое творение. Другие вязальщицы охотно рассказывали о себе на форуме, но Аннелизе не любила открывать душу даже перед близкими людьми. Теперь же, когда ей отчаянно хотелось поделиться своим горем, страдание оказалось слишком велико, чтобы выразить его словами.

Она просмотрела список новых сообщений на форуме. Мэри-Ли прислала фотографию изумительной кружевной шали с радужной отделкой. Аннелизе рассеянно взглянула на снимок, прикидывая, по силам ли ей самой такая виртуозная работа. С первой сумочкой пришлось повозиться, потому что она состояла из множества мелких деталей. Сама по себе вязка была несложной — никаких мудреных петель. Здесь требовались лишь усердие и кропотливость. Все детали вывязывались отдельно, потом их нужно было свалять (превратить шерсть в войлок) и аккуратно сшить вместе.

Лили очень понравилась сумочка.

— Какая чудесная вещица, — восхитилась она, когда Аннелизе принесла ей показать законченную работу во всей красе. — В молодости я любила вязать, но теперь, к сожалению, уже не могу. — Лили со вздохом посмотрела на свои искривленные артритом руки. — Вязание согревает душу.

— На самом деле я не умею вязать по-настоящему, — призналась Аннелизе. — Мне давно хочется набраться смелости и замахнуться на что-нибудь серьезное вроде свитера, но, боюсь, такая сложная вещь мне не по плечу.

— Аннелизе, тебе всегда удается все, что ты задумываешь, — улыбнулась Лили.

— А не слишком ли я старая, чтобы учиться?

Лили звонко рассмеялась в ответ.

— Учиться никогда не поздно, дорогая. Посмотри на меня, мне уже под девяносто, а я все учусь. Ты еще ребенок, Аннелизе. Как теперь говорят? Иззи мне как-то заявила… — Лили на мгновение задумалась. — Вспомнила: девяносто лет — это едва оперившиеся восемьдесят. Так что в свои пятьдесят шесть ты, считай, подросток. Главное, себя в этом убедить.

Аннелизе тяжело вздохнула. Придется и Лили рассказать об Эдварде.

Лили ничуть не походила на нежную малышку Бет, которую всегда следовало осторожно готовить к плохим новостям. Хрупкая и тщедушная с виду старушка обладала огромной внутренней силой, ее невозможно было смутить или обескуражить. В молодости Лили отличалась высоким ростом, а теперь стала сухонькой и маленькой, словно птичка, но ее мудрые васильково-синие глаза на морщинистом лице замечали все на свете. Годы иссушили тело Лили, но не ее дух. В свои девяносто лет эта удивительная женщина сохранила острый, проницательный ум и независимость суждений.

Аннелизе не хотела рассказывать тете об Эдварде вовсе не потому, что опасалась за ее здоровье. Она боялась увидеть жалость в глазах Лили. Больше всего на свете Аннелизе ненавидела, когда ее жалели.

Она допила вино и принялась писать. Ей хотелось выплеснуть свою боль. Поговорить ей было не с кем, но ведь у нее оставались подруги вязальщицы, а в эту минуту Аннелизе как никогда нуждалась в утешении.


Извините, что взваливаю на вас свои заботы, но я сейчас совершенно одна, а мне так нужно с кем-нибудь поделиться. Представляете, сегодня меня бросил муж. Не буду утомлять вас подробностями, просто, придя домой, я обнаружила мужа на кухне вместе с моей лучшей подругой. Они разговаривали, но я как-то сразу все поняла. Оказалось, их связь длится уже давно. Он ушел к ней. Я не знаю, что делать, не знаю, что думать. Я еще никому ничего не говорила. У нас есть дочь, но она слишком чувствительна и ранима. Немного не от мира сего.

Самое страшное — сознавать, что я совершенно его не знала, да и подругу тоже, если на то пошло. У меня такое чувство, будто я умерла. От меня осталась одна пустая оболочка. Наверное, нечто подобное испытываешь, когда вдруг узнаешь, что тот, кого ты любишь, оказался насильником или убийцей. Как я могла ни о чем не догадываться? Неужели вся моя жизнь — сплошная ложь? Выходит, что так. А я и не замечала.

Но как такое возможно? Значит, муж постоянно лгал мне? Лгал, когда мы были близки? Лгал, когда говорил, что любит. Лгал, когда уверял, что я единственная женщина, с кем он чувствует себя счастливым, лгал, что хочет быть только со мной. Я поймала его на лжи, и теперь мне всюду мерещится ложь.

Я поднимаю голову и вижу нашу фотографию на стене. Я смотрю на нее и пытаюсь разглядеть того, другого мужчину, незнакомца, которого не замечала, хотя и жила с ним бок о бок все эти годы. На фотографии мы втроем, с мужем и дочерью (ей там лет десять), на воскресном пикнике. Радостная, безоблачная картинка. Но теперь мне все видится иначе. На снимке отчетливо виден наш старенький автомобиль-универсал, а рядом на траве расстелен безобразный шерстяной коврик из шотландки. Мы с мужем улыбаемся, а Бет танцует — она тогда безумно увлекалась балетом. Прежде я поклялась бы чем угодно, что знаю, о чем он думает: в тот самый день муж был счастлив с нами. А теперь… я уже ни в чем не уверена.

Его поступок заставляет меня бесконечно сомневаться во всем, перебирать все события нашей совместной жизни и придирчиво рассматривать их сквозь увеличительное стекло. Теперь мои воспоминания ничего не стоят, ведь они запросто могут оказаться фальшивыми. А может, и нет, но этого я никогда не узнаю.

Словно вам показывают картинку, где на черном фоне изображена белая ваза, и кто-то вдруг объясняет, что контур вазы образуют два черных лица в профиль. Вы смотрите на профили, и ваза становится лишь белым фоном картинки. Стоит раз увидеть это превращение, и уже невозможно, глядя на рисунок, видеть одну только вазу. Изображение начинает «пульсировать» — вы видите попеременно то вазу, то профили.

Не знаю, как сказать дочери. Ей уже тридцать, она замужем и по идее должна была бы сейчас заботиться обо мне, утешать меня и все такое. Но на самом деле все наоборот. Что бы ни происходило со мной, я должна в первую очередь думать о Бет. Не представляю, как оградить ее от переживаний.

Ну вот и все. Что вы мне посоветуете? Никогда еще мне не было так плохо. Кажется, я схожу с ума.


Аннелизе собиралась было нажать на кнопку «Отправить», но передумала. Вместо этого она одним движением стерла все сообщение. И сразу же перенеслась в прошлое. В ушах раздался сердитый голос матери, раздраженной тем, что Аннелизе заперлась у себя в комнате и не желает выходить: «Думаешь, если ты спрячешься от нас, все само собой разрешится? Как бы не так. Это тебе не поможет».

Может, запертая дверь и не особенно помогала, но за ней Аннелизе становилось легче. Так было всегда. Стоило ли пытаться переломить себя? Не лучше ли следовать инстинктам?

Она заперла дверь и проверила, закрыты ли окна. Обычно это делал Эдвард. Обойти дом перед сном, убедиться, что все в порядке, — мужская работа. Аннелизе стиснула зубы и попыталась отогнать от себя мысли об Эдварде. В конце концов, они лишь двери, она закроет их сама.

Аннелизе методично обошла комнаты, погасив везде свет, медленно поднялась в супружескую спальню. Отныне ей предстоит спать здесь одной.

Она окинула унылым взглядом потолочные балки светлого дерева, в тон половицам, нежно-голубые стены, белую мебель, и два синих хлопковых коврика на полу и белые оконные занавески, собранные в густые складки — слабую защиту от холодного ветра. Ее взгляд скользнул по огромной кровати, застеленной белоснежным стеганым покрывалом, и Аннелизе медленно попятилась. Нет, она не станет спать здесь. Эта постель осквернена, лежать на ее мягких белых подушках — все равно что барахтаться в паутине лжи.

Комната Бет осталась прежней, хотя повзрослевшая девочка давно покинула родительский дом. Бет нравилось, приходя в эту уютную спальню, видеть милые, знакомые с детства вещи: аккуратно разложенные на деревянных полках куклы Барби вместе с их бесчисленными автомобильчиками и шкафчиками для одежды, а рядом стройный ряд любимых книг Энид Блайтон.

Единственная свободная спальня в доме своими размерами напоминала кладовку. В этой маленькой комнатке с белоснежными стенами помещались узкая кровать, побеленный деревянный комод, крышку которого украшала композиция морских раковин, и крошечный ночной столик с единственным ящиком, увенчанный старой медной лампой. За все двадцать лет, прожитых в коттедже, Аннелизе ни разу не ночевала в этой комнатушке. Каморка показалась ей идеальным убежищем. Ничего лучше и не придумаешь.

Аннелизе принесла из ванной таблетки снотворного, сунула в рот одну и запила водой из-под крана. В комнате Бет она нашла старую ночную рубашку дочери и натянула на себя. Ей не хотелось прикасаться к вещам, лежавшим в их с Эдвардом спальне. Они казались ей нечистыми. Аннелизе забралась кровать в белой комнатке, выключила свет и закрыла глаза, ожидая, когда подействует лекарство и придет забытье.


* * *


В тамаринской благотворительной «Лавке королевского общества спасения на водах» постоянно шла оживленная торговля. Возможно, играла свою роль близость к океану, но и местные жители, и туристы послушно заходили в лавку, чтобы присмотреть себе что-то из подержанных вещей; им нравилось сознавать, что деньги, отданные за какую-нибудь уцененную блузку, пойдут на содержание городской спасательной станции. Даже в ясные летние дни, когда море в бухте безмятежно сверкало и переливалось в солнечных лучах, в его великолепном спокойствии чувствовалась затаенная мощь, необузданная древняя сила.

Понедельники у Аннелизе всегда бывали заняты: она вела торговлю в лавке по понедельникам и средам с тех пор, как оставила постоянную работу в садовом центре. На следующее утро после ухода Эдварда она проснулась рано, как обычно, и тут же поняла, что придется отправляться в лавку.

Если не прийти, все решат, что она заболела. Потом кто-нибудь случайно встретит Эдварда и спросит, как себя чувствует его жена, тогда Эдвард скажет правду, и… этого ей не вынести. Аннелизе не желала, чтобы кто-то узнал о ее разрыве с мужем, по крайней мере пока она сама не примирится с тем, что случилось. Пока что до этого было еще далеко. Принятое накануне вечером снотворное заставило ее уже через двадцать минут провалиться в сон, а утром Аннелизе первым делом включила радио на полную мощность: громогласный поток новостей заполнил комнаты опустевшего дома, не позволяя ей остаться один на один со своими мыслями, слишком опасными, чтобы давать им волю.

Аннелизе нравилось работать в лавке по утрам. Первыми покупателями обычно бывали молодые мамаши. Забросив детей в школы, они забегали кинуть взгляд на выставленные товары и сразу же спешили по своим делам. По окончании утренней мессы лавка наполнялась церковными прихожанами, за ними следовали приверженцы ранних обедов — эти успевали проглотить свои сандвичи в считанные минуты и медленно прохаживались вдоль вешалок с одеждой или с любопытством оглядывали ряды книг на полках.

За веселой суетой и разговорами время бежало незаметно, та в лавке не отнимала много сил, разве что когда среди пожертвованных вещей попадалось что-нибудь действительно дорогостоящее, весь штат охватывала легкая паника. В таких случаях главное было правильно назначить цену, ведь в любой момент в лавку мог нагрянуть бывший владелец вещи и возмутиться, что его дар оценили недостаточно высоко.

В этот понедельник Аннелизе предстояло разобрать пять мешков со всякой всячиной, предназначенной на продажу. Она уселась в небольшой подсобке позади торгового зала, откуда вели двери на склад, в маленькую кухоньку и туалет, и принялась внимательно перебирать вещи. Там были груды одежды (главным образом женской), пропитавшиеся пылью мягкие игрушки, пестрые детские вещички, комнатные безделушки, несколько книжек в бумажных обложках и дешевая бижутерия. Примерно половина всей этой разномастной мешанины была в приличном состоянии, и Аннелизе начала аккуратно сортировать вещи, отделяя зерна от плевел.

«Поразительно, какой только хлам люди не приносят на благотворительную распродажу, — в который раз удивилась она про себя, вертя в руках мужскую рубашку с потертым воротником, оторванными пуговицами и подозрительным желтым пятном на рукаве. — Интересно, что это? Карри или, может, цветочная пыльца?» Рубашка незамедлительно отправилась в коробку с мусором.

Ивонна, еще одна волонтерка, стояла за прилавком у входа в лавку и безостановочно болтала с покупателями. Аннелизе нравилось работать с Ивонной, потому что эта словоохотливая хохотушка легко обходилась без собеседника и не требовала от подруги участия в разговоре. Обычно Аннелизе спокойно занималась своими делами под тихое жужжание радио, не обращая внимания на болтовню Ивонны. А в этот день ей особенно хотелось отгородиться от всех, и неумолчный щебет подруги пришелся как нельзя кстати. Сегодня Аннелизе не смогла бы поддержать разговор, даже если бы от этого зависела ее жизнь.

Свой истерзанный вид она объяснила тем, что провела бессонную ночь, хотя ударная доза снотворного, принятая накануне, отключила ее на полных восемь часов. Утром, взглянув на себя в зеркало, Аннелизе ужаснулась: она выглядела просто кошмарно, самая жестокая бессонница не оставила бы на ее лице таких разрушительных следов. Горе состарило ее за одну ночь на много лет. Кожа обтянула кости, глаза запали, взгляд погас, словно сама ее плоть взбунтовалась против боли, которую ей довелось испытать. Нежный румянец на щеках исчез, уступив место сероватой бледности, вместо плавных мягких линий остались одни лишь острые углы да глубокие впадины. На бесцветном овале лица, будто два сумрачных омута, темнели фиалково-синие глаза, в точности такого цвета, как у Бет. Густые светлые волосы, аккуратно собранные в тяжелый узел на затылке — когда-то восхитительно белокурые, отливавшие платиной, а теперь поблекшие, — больше не придавали ей женственности. Теперь они ее старили, наделяя сходством со сказочной ведьмой.

Аннелизе с трудом узнала себя. Много лет назад один воздыхатель уверял, что с ее длинной изящной шеей и бархатными глазами лани она похожа на прима-балерину. Неужели он говорил о ней? Когда-то Аннелизе считалась одной из тамаринских красавиц, во всяком случае, так утверждал Эдвард. Когда это было? Миллион лет назад?

Где та, прежняя Аннелизе? Что с ней случилось?

Что ж, придется повозиться с лицом, решила она. Немного тонального крема, капелька крем-пудры, чтобы скрыть темные круги под глазами, тушь для ресниц — робкая попытка придать взгляду живость — и чуть-чуть жидких румян, чтобы вернуть цвет поблекшим щекам. Аннелизе всегда виртуозно пользовалась косметикой.

Это, пожалуй, единственное, что объединяло их с матерью.

Уж если Аннелизе твердо решила загубить свою жизнь, погрязнув в садоводстве, то она просто обязана тщательно следить за кожей и не выходить из дома, не подкрасив губы помадой, твердила мать.

Еще она убежденно стояла на том, что женщинам не пристало пить крепкие спиртные напитки. Аннелизе придерживалась того же мнения и теперь с запоздалым раскаянием думала о бесчисленных бокалах бренди и вина, выпитых накануне. Вчерашнее безрассудство обернулось непривычным похмельем и тупой головной болью.

— Собаки так и будут гадить на берегу, — с горячностью заверяла покупательницу Ивонна. — Нужно повесить таблички. Вот тогда владельцы собак засуетятся.

Аннелизе не одобряла подобных мер. Она предпочитала видеть на берегу собачье дерьмо, нежели уродливые таблички, грозившие хозяевам строгими карами за несоблюдение чистоты. Таблички нарушили бы первозданную дикую красоту скалистого берега тамаринской бухты.

Аннелизе молча отвернулась, пытаясь представить себе реакцию Ивонны на ее новости.

«Эдвард ушел от меня. Он теперь живет с Нелл Митчелл. Да, с той самой Нелл, моей лучшей подругой. Так-то вот. Чужая душа — потемки, верно?»

Объяснение прозвучало фальшиво, и Аннелизе попыталась подобрать другие слова, медленно проговаривая про себя фразы, которые не успела еще как следует осмыслить.

«Прежде мы с мужем уже переживали трудные времена, всякое бывало, может быть, он просто не выдержал… А у Нелл такой легкий и веселый характер, к тому же они с Эдвардом хорошо друг друга знают…»

— Что ты сказала? — Ивонна выжидающе смотрела на Аннелизе, стоя у прилавка. Покупательница уже ушла, и женщины остались одни в лавке.

— Ничего, Ивонна. Так, разговаривала сама с собой.

— Ну да, я тоже этим грешу. — Ивонна шумно вздохнула и рассеянно перелистнула страницу местной газеты. — Никто не обращает на меня внимания. Дети говорят, я трещу без умолку, а когда они пытаются вставить слово — продолжаю тараторить, так что они давно махнули на меня рукой. И это мои дети! Как тебе это нравится?

— Да, ох уж эти дети, — протянула Аннелизе, думая про себя: «Ох уж эти мужья и лучшие подруги».

— И все-таки мы их любим, — усмехнулась Ивонна и принялась увлеченно рассуждать о детях, не замечая, что мысли ее собеседницы заняты совсем другим.

«Удивительно, как легко обмануть того, кто совершенно не ожидает обмана. — Эта мысль больно кольнула Аннелизе. — Какой наивной простушкой надо быть, чтобы так долго не замечать лжи. Такая доверчивость граничит с глупостью».

Она перестала перебирать вещи и застыла, оцепенело глядя перед собой. Как часто лгали ей Эдвард и Нелл? Ждали, когда она уйдет в магазин, чтобы пробраться в ее спальню, завалиться в постель и заняться любовью?

Острый приступ тошноты заставил Аннелизе броситься в крошечную уборную. Там ее вырвало желчью и остатками вчерашнего вина.

— Аннелизе, тебе плохо? — обеспокоенно спросила Ивонна из-за двери.

— Ничего страшного, — солгала она. — Простая изжога. Вчера наелась на ночь пирога с копченой рыбой.

Она ответила быстро, не задумываясь, и тут же замолчала, удивленно разглядывая в зеркало свое бледное лицо с покрасневшими глазами. Как ловко она нашла правдоподобное объяснение. Неужели лгать так легко? Может, это всего лишь дело практики?

Слава Богу, все утро в лавке толпились покупатели, и Ивонне не пришлось томиться от безделья. Она крутилась как заведенная и, ловко управляясь с кассой, успевала оживленно болтать с посетителями, пока Аннелизе изображала усердие, протирая полки и стойки для одежды. Временами ее взгляд беспокойно обшаривал улицу в поисках знакомой долговязой фигуры мужа.

Эдвард работал в городской инжиниринговой компании и иногда заглядывал в лавку навестить жену в дни ее дежурства. Аннелизе не сомневалась, что на этот раз он не придет, и все же упорно продолжала смотреть в окно: не пройдут ли мимо Эдуард и Нелл.

Своими очертаниями городок Тамарин напоминал половинку звезды с множеством лучей. Его прямые улицы тянулись к заливу и там сходились вместе, образуя обширную площадь — Харбор-сквер. Дальше простирался широкий бульвар с приземистыми средиземноморскими пальмами, в конце которого уютно примостилось открытое кафе «Доротас». Внизу лежала бухта, похожая на гигантскую подкову. Два острых мыса, замыкающих залив, глубоко врезались в океан, словно простертые вперед руки или мощные клешни огромного краба.

«Лавка королевского общества спасения на водах» располагалась на Филлиберт-стрит, примерно посередине между двумя площадями — просторной Харбор-сквер внизу и крошечной Черч-сквер в верхней части города, где горделиво тянулась ввысь церковь Святого Кейниса, сложенная из мягкого известняка.

Аннелизе заканчивала работу в лавке в два часа, когда ей на смену приходила Коринна Брейди с длинными болтающимися бусами, воинственно развевающимся шарфом и чудовищным, всепоглощающим запахом мускусного масла, купленного в незапамятные времена в городском магазинчике здоровой пищи. Коринна постоянно твердила, что современные духи доедят здоровью, а «старый добрый мускус» — как раз то, что надо.

«Натуральные запахи лучше всего, Аннелизе! — радостно восклицала она, размахивая крохотным, липким от старости пузырьком. — Нынешние духи вызывают рак, сама знаешь».

Обычно Аннелизе закрывала глаза на причуды Коринны и ее более чем своеобразные взгляды на медицину, но на этот раз она с трудом сдерживалась, чтобы не взорваться. Ее запас «молока доброты человеческой» полностью иссяк, и вряд ли его можно было пополнить в одном из местных продуктовых магазинов.

— Привет, Ивонна, у меня отличные новости! В аптеку завезли свежую партию клопогона кистевидного. Я знаю, ты не любишь разговоры о климаксе, и все же…

Стоявшая в глубине лавки Аннелизе невольно содрогнулась, услышав громоподобный голос Коринны. Бедная Ивонна! Деликатная беседа о женских проблемах грозила обернуться общественным диспутом. У Коринны напрочь отсутствовал регулятор громкости. Ее было слышно по ту сторону Атлантики, даже когда она пыталась говорить шепотом.

— Сказочное средство, — не унималась она.

— А ты кричи громче, — сварливо отозвалась Ивонна, — а то еще не весь город тебя слышал.

— Да ладно тебе, — нимало не смутившись, отмахнулась Коринна. — Мы все тут женщины, и мы гордимся своим телом. Наша жизнь подчинена циклам, Ивонна. Великая сила, заложенная матерью-природой, движет нами.

В любой другой день Аннелизе только усмехнулась бы: чудачка Брейди бывала на редкость комичной, когда заводила свою шарманку о матери-природе. Мать-природа несла ответственность за все на свете — от пагубного пристрастия Коринны к молочному шоколаду до сомнительного поведения доктора Берка из телесериала «Анатомия Грей». Может, и в том, что Эдвард ушел к Нелл, виновата все та же мать-природа? Вмешалась великая жизненная сила и все повернула по-своему? Коринна немедленно развила бы эту тему. Аннелизе с ужасом представила себе, как Коринна разбирает по косточкам их с Эдвардом разрыв, разглядывает его со всех сторон, точно мясник, который вертит кусок туши на разделочном столе, примериваясь, куда бы вонзить нож.

Ей хотелось выскользнуть из лавки незамеченной, но момент был упущен.

— Привет, Аннелизе… О Господи, дорогая, у тебя такой усталый вид! Бедняжка. Погоди, у меня кое-что есть для тебя. — Коринна запустила руку в объемную сумку, сшитую из пестрых кожаных лоскутков, которую вечно таскала с собой, и принялась перебирать содержимое. От сумки исходил резкий неприятный запах — напоминание о бесчисленных пузырьках со всевозможными снадобьями, пролитыми в бездонные кожаные недра. — Может, он выглядит немного странно, дорогая, но этот гриб творит чудеса. Только не забывай добавлять в него воды и пей настой не реже…

— Спасибо, Коринна, — поспешно перебила ее Аннелизе, всерьез испугавшись, что ее вот-вот вырвет от одной только мысли о настое гриба. — Извини, но сейчас я очень спешу. Как-нибудь в другой раз. Пока.

Она почти выбежала из лавки, схватив в охапку куртку и сумочку. Выдержка отказала ей окончательно.

Несмотря на внушительные габариты, Коринна при желании была способна развить неплохую скорость, и подгоняемая страхом Аннелизе пустилась бежать вниз по Филлиберт-стрит, дико озираясь в поисках убежища. Оно нашлось почти сразу. «Форзац» — бестолковый магазинчик, тесно заставленный книжными стеллажами, где львиную долю составляли детективы — отгородился от окружающего мира затемненными окнами, так что с улицы почти невозможно было разглядеть, что творится внутри.

Аннелизе с облегчением перевела дух. В «Форзаце» никто не станет донимать ее разговорами. В магазине действовало непреложное правило: здесь разрешалось лишь улыбаться и кивать.

Она поспешно рванула на себя дверь и тут же устремилась самым дальним стеллажам, в секцию классики. Остановившись перед ровными рядами книг, она медленно провела пальцем по переплетам. Интересно, когда она в последний раз брасса в руки Джейн Остен?

Постепенно Аннелизе успокоилась. Ее никто не преследовал. Коринна не бросилась за ней в погоню. За порогом благотворительной лавки можно было больше не притворяться и быть собой. Правда, существовало одно «но»: Аннелизе плохо себе представляла, кто она такая. Ощущение было странным, обескураживающим. На мгновение Аннелизе показалось, что почва уплывает у нее из-под ног. Ее пронзило абсурдное чувство нереальности всего происходящего, будто ее душу по ошибке вселили в чье-то чужое тело и насильно навязали жизнь, о которой она не имеет ни малейшего представления.

«Нет, о Господи, только не это!»

Рядом с секцией классики тянулись стеллажи с книгами из серии «Самосовершенствование личности». Дыхание Аннелизе снова участилось. «Нет, это никуда не годится. Надо дышать глубже. Вдох, потом считаем до четырех и медленно выдыхаем». Уже через пару минут она смогла сфокусировать взгляд на книжных корешках. Самосовершенствование. Аннелизе не раз заглядывала в этот отдел и знала наверняка, что здесь нет учебного пособия «Основы медитации для тех, кого достал этот долбаный мир».

«Большое упущение. Незаполненная ниша на книжном рынке», — хмуро подумала она. Не нашлось на полках и справочника «100 способов убить мужа и бывшую лучшую подругу». Зато здесь было полно брошюр о том, как победить депрессию с помощью всевозможных ухищрений — от позитивной визуализации до правильного сочетания особых пищевых добавок, — рецепты на любой вкус.

В свое время Аннелизе проглотила массу подобной литературы, стремясь разобраться в себе. Она рассеянно обвела взглядом брошюры. Большинство из них уже пылилось на полках у нее дома, за исключением разве что самых новых. К сожалению, от них было мало проку. От депрессии не избавишься, прочитав подробную инструкцию.

Не так-то просто выбраться из вязкой черной трясины, которая с каждым днем засасывает тебя все глубже. Аннелизе сердито нахмурилась, разглядывая книги, ее вдруг охватил гнев. Эти жалкие писаки притворяются, что знают, о чем идет речь. Чертовы мозгоправы и бесчисленные гуру от психиатрии кропают свои книжонки о депрессии! Да они и понятия не имеют, что это такое. Ты словно проваливаешься в темную смрадную яму, куда не проникает свет, где невозможно представить себе нормальную, здоровую жизнь, где у тебя все валится из рук, и ты ни на что больше не годишься.

«Аннелизе, давай поговорим, открой дверь, ну пожалуйста». Аннелизе снова услышала голос матери из далекого прошлого. Дорогая мама. Она старалась изо всех сил. Но судьба сыграла с ней злую шутку: ей досталась замкнутая и чересчур серьезная дочь, полностью погруженная в свой собственный мир. Аннелизе выросла в самой обыкновенной, простой и дружной семье, где все были добры к ней, но решительно не знали, как вести себя с этим странным ребенком.

«Может, ты хотя бы скажешь мне, что случилось?» — настаивала мать. «Я не знаю», — отвечала Аннелизе.

Она действительно не знала. Ее никто не задел, никто не обидел. Просто она была очень впечатлительной девочкой и переживала все намного острее, чем старшая сестра Астрид, ближайшая к ней по возрасту. Временами Аннелизе не могла избавиться от необъяснимого страха и тревоги, словно тяжелое темное облако наплывало и окутывало ее, подавляя волю, путая мысли.

Аннелизе было пятнадцать, когда она поняла, что далеко не все люди испытывают это мучительное беспокойство, что она не похожа на других.

И вот теперь, сорок лет спустя, в маленьком книжном магазинчике Тамарина на Аннелизе Кеннеди вновь навалилась мерзкая сосущая чернота, только теперь к ней примешивалась откровенная паника. Все поплыло у нее перед глазами, в ушах зазвучал противный гул, словно где-то вдалеке начали тревожно бить в барабаны. Назойливый монотонный звук — порождение ее больной фантазии — в эту минуту был для Аннелизе более реален, чем книги, теснившиеся на полках. Она давно не вспоминала о нем, в последние годы он являлся к ней только в кошмарных снах. Гул заполнял ее голову, неся с собой страх. Всепоглощающий животный ужас.

Аннелизе когда-то читала, что в определенных обстоятельствах в человеке берет верх так называемый «мозг ящера» — часть мозга, развившаяся миллионы лет назад и доставшаяся нам в наследство от пресмыкающихся. «Мозг ящера» отвечает за инстинкт самосохранения, это глубинный слой мозговых клеток, куда более древний, чем лимбическая система и кора головного мозга.

«Ящер» перехватывает управление, когда человеком овладевает страх. В статье было много длинных медицинских терминов и объяснений, которые Аннелизе просто пропустила, но одно она запомнила твердо: «мозгящера» помогает нам выжить, он включается, когда человеку грозит смертельная опасность.

Опасность… Волна ужаса буквально парализовала Аннелизе. Дыхание стало хриплым, прерывистым, грудь будто сдавило тисками. Сердце заколотилось, кровь бешено застучала в висках. Аннелизе так быстро бросилась к выходу, что едва не сбила с ног мужчину, внимательно изучавшего книги о спорте.

— Извините, — прохрипела она, проносясь мимо.

Сейчас она думала лишь о том, чтобы выбраться из чертова магазина и как можно скорее вернуться домой. Там, в безопасном и привычном мире, в окружении знакомых вещей, она сумеет прогнать этот дикий страх и заставит рассеяться гнетущую черноту.

Целую вечность она не испытывала подобных приступов паники и успела забыть, каково это, когда чувствуешь, что умираешь.

У нее так тряслись руки, что она с трудом достала из сумочки ключи и никак не могла попасть в замок зажигания. В конце концов ей это удалось.

Аннелизе уселась на место водителя и попыталась выровнять дыхание. Ее колотила дрожь.

«Вдох, раз, два, три, четыре, выдох».

Немного придя в себя, она завела мотор и включила на полную громкость радио, разговорный канал. Ей хотелось чем-то занять голову, только бы не думать.

Дом встретил ее тишиной. Не сонным молчанием, наполненным ожиданием чьего-то скорого прихода, а особым мертвящим безмолвием камеры-одиночки. Аннелизе заварила в кружке успокаивающий сбор. Эдвард вечно подшучивал над ее пристрастием к травяному чаю.

Сжимая в руке кружку, она подхватила пушистое шерстяное одеяло и направилась к дощатому причалу. Там она уселась, подобрав под себя ноги, закуталась в одеяло и принялась старательно вдыхать и выдыхать, наблюдая затем, как волны бьются о берег.

«Дышим медленно и глубоко. Вдох, выдох. Концентрируйся на каждом вдохе. Наполняем легкие воздухом и неспешно выдыхаем через нос. Вдох, выдох». Только и всего, но заниматься этим нужно каждый день.

«Черт!» Упражнение не подействовало. Сердце по-прежнему колотилось, как сумасшедшее, а проклятая чернота и не думала отступать. «Какой же ты подонок, Эдвард! Как ты мог так со мной поступить?» — с горечью подумала Аннелизе, зябко кутаясь в одеяло.

Нет, она больше не станет сидеть на таблетках. Ни за что.


Славный, добрый Эдвард всегда с сочувствием относился к приступам депрессии у жены, хотя сам никогда не испытывал ничего подобного.

— Знаешь, иногда мне тоже бывает немного грустно, — признался он однажды в самом начале их совместной жизни. — Это не совсем то, что чувствуешь ты, дорогая, но я понимаю тебя. По крайней мере стараюсь понять.

Услышав его, Аннелизе с трудом удержалась от смеха. Она всегда тщательно подбирала слова, когда говорила о своих депрессиях. Боялась испугать Эдварда. Вдруг он решит, что женился на законченной психопатке, которую нужно связать и держать в смирительной рубашке?

Эдвард не понимал, что подверженность душевным спадам — особенность ее личности. Аннелизе жила самой обычной жизнью, ничем не отличаясь от миллионов других людей: ее склонность к депрессиям была всего лишь игрой генов, как у других веснушки или гладкая оливковая кожа. Иногда приступы случались чаше, иногда реже. Бывало, проходили месяцы и даже годы без мучительной всепоглощающей черноты, но уж когда она наваливалась, здесь едва ли годились слова «немного грустно».

И все же Эдвард пытался ее понять. И она любила его за это.

— Я люблю тебя, глупый, — растроганно сказала она.

Эдвард со смехом сгреб жену в охапку и усадил к себе на колени. Аннелизе обняла его за шею и закрыла глаза, чувствуя себя по-настоящему любимой.

Этот трудный и бесконечно добрый смешной чудак понятия не имел, какие демоны ее терзают, но готов был на все ради нее. В том и заключается любовь — стараться понять близкого тебе человека, даже если это не в твоих силах.

Аннелизе с тоской подумала о Нелл. О, она отлично знала о приступах подруги и все же увела у нее мужа. Под пушистым теплым одеялом Аннелизе охватил озноб. Она начинала понемногу ненавидеть Нелл.

— Как тебе это удается? Быть в полнейшем завале и все же ходить повсюду и держаться как ни в чем не бывало? — спросила ее однажды Нелл.

Бет была тогда маленькой девочкой, Аннелизе отвела ее к школьной подружке на день рождения, потом вернулась домой и проплакала два часа кряду, прежде чем ее, зареванную и несчастную, обнаружила Нелл. (Она проезжала мимо и решила заглянуть в коттедж Кеннеди.)

— Я просто заставляю себя выглядеть веселой, вот и все, — ответила Аннелизе, пряча покрасневшие от слез глаза. — Невозможно сидеть в углу, уставившись в одну точку, когда нужно заниматься ребенком.

Не раз на нее наплывало знакомое чувство безысходности и апатии, но материнская любовь — могучая сила — помогала ей выкарабкаться. Всякий раз, когда Аннелизе больше всего хотелось остаться в постели, завернувшись в пуховое одеяло, как в броню, и отгородиться от остального мира, она вспоминала о дочери и брала себя в руки.

Когда Бет подросла и стало ясно, что она унаследовала не только фиалково-синие глаза матери, но и ее эмоциональную уязвимость, главной заботой Аннелизе стало оберегать и защищать дочь. В семейной табели о рангах первое место неоспоримо принадлежало Бет.

Дальше шла сама Аннелизе. Периоды душевного подъема сменялись бессилием и нежеланием жить, тогда приходилось идти к доктору и глотать проклятые антидепрессанты. Боже, как она их ненавидела! Согласиться на них означало признать свое поражение. Авторы бесчисленных популярных статей любили порассуждать о том, что подверженность депрессиям сродни диабету. «Вы ведь не станете отказываться от инсулина, если вы диабетик?» — вопрошали они. При виде этих статей Аннелизе хотелось вцепиться кому-нибудь в горло.

И наконец, Эдвард, милый, дорогой Эдвард, занимал стабильное третье место в списке ее приоритетов.

Для женщины всегда на первом плане дети, если они у нее есть. Им прежде всего дарит она свою любовь и внимание. А для мужчины главное — женщина. Аннелизе всегда это казалось непостижимым.

Может быть, Эдвард потому и ушел, что в семье ему отводилась отнюдь не первая роль? Неужели он не понимал, что для Аннелизе это не вопрос выбора, что она просто пыталась выжить?

Аннелизе тяжело вздохнула, глядя на залив. Ради вида на взморье они с Эдвардом и купили когда-то здесь дом. В ярком свете солнца Милшон-Бей напоминала огромное зеркало, лежащее в долине в обрамлении белого песка и зеленых торфяных болот.

Впереди простирался Атлантический океан, низко летали дайки, и волны сталкивались друге другом, взметая вверх клочья белой пены. «Берегись», — рокотали волны. Местные жители никогда не забывали об опасности. Туристы же часто вели себя довольно беспечно. Они брали напрокат лодки, чтобы поплавать в живописной уединенной бухте, а потом теряли управление, и их приходилось спасать в водах Атлантики, далеко за пределами залива.

Иногда с утесов, нависавших над величавым в своем спокойствии дольменом, можно было увидеть стайки резвящихся акул. Аннелизе вспомнила, как они с Эдвардом водили маленькую Бет посмотреть на дольмен.

«Это наша история, Бет, — торжественно объявил Эдвард. — И мы должны ею гордиться».

Эдвард переписал на свой лад историю их семьи, подумала вдруг Аннелизе. Кто знает, сумеет ли она когда-нибудь простить его? Его поступку нет и не может быть оправдания.

Впрочем, Эдварду все равно, простит она его или нет. Он навсегда ушел из ее жизни.

 

Глава 4


После пронизанного солнцем гостиничного номера в Нью-Мексико манхэттенская квартира показалась Иззи холодной и пустой. Даже обожаемый Нью-Йорк выглядел каким-то блеклым и безликим. Скучный, унылый шофер, подвозивший Иззи домой из аэропорта, ничем не напоминал веселого, суматошного чудака, какими обычно показывают в кино нью-йоркских таксистов. Вдобавок ко всему дождь лил как из ведра, грозя утопить зазевавшихся прохожих.

Промокшая и усталая, Иззи захлопнула за собой дверь и опустила на пол дорожные чемоданы. После посещения индейской деревни ее не покидала щемящая тоска. Мирная жизнь пуэбло и искренняя доброжелательность индейцев напомнили Иззи крошечный ирландский городок, где прошло ее детство. Живя в большом городе, Иззи оставалась в душе жительницей маленького городка и скучала по Тамарину. В последние дни она часто вспоминала о доме. Может быть, потому что особенно остро ощутила свое одиночество, когда Джо уехал от нее среди ночи? Вот ее мысли и обратились к семье, к близким людям?

А может, всему виной эта постоянная сосущая тревога? Их отношения с Джо так безнадежно запутались, что Иззи даже не пыталась ничего объяснять ни Карле, ни папе, ни бабушке.

Она сорвала с плеч насквозь мокрый пиджак и только тогда разрешила себе взглянуть на автоответчик. На экране высвечивался большой жирный ноль. Ни одного сообщения.

Чертов автоответчик! Иззи с ненавистью посмотрела на аппарат, словно это телефон был виноват в том, что Джо так и не позвонил.

Включив повсюду свет, Иззи хмуро протопала в ванную, сбросила одежду и встала под душ, чтобы смыть с себя дорожную пыль. В последнее время страсть к чистоте переросла у нее едва ли не в манию. Наверное, навязчивое желание очиститься — следствие замысловатой любовной истории, в которой она увязла по уши. Никогда прежде Иззи не принимала душ так часто. Каждый раз, остервенело намыливаясь, смывая шампунь и натирая кожу маслом, она надеялась, что зазвенит телефон. Обычно так и случалось, но только не на этот раз. Вот уже пять дней Джо не давал о себе знать.

Пять дней.

— Нам нужно поговорить, — прошептал он в то утро, когда Иззи собиралась лететь в Нью-Мексико.

— Позвони, я буду ждать, — шепнула она в ответ, мечтая послать все к черту и никуда не ездить. Ей хотелось остаться с Джо, разлука пугала ее, наполняя душу мертвящим холодом.

О чем же он хотел поговорить?

Но Джо так и не позвонил.

Не позвонил даже в самый последний вечер, когда группа шумно праздновала успешное окончание съемок и общее веселье достигло такого накала, что всякий нормальный любовник даже на расстоянии почувствовал бы слабый укол ревности. Иззи очень надеялась, что Джо позвонит, и заранее мысленно отрепетировала эту сцену. Она представляла, как отходит в сторонку, прижимая к уху телефон, и под оглушительную музыку, развеселые выкрики и взрывы смеха в красках распивает Джо, как замечательно проходит вечеринка, и как Айван, фотограф, мастерски танцует лимбо. «Это просто потрясающе, дорогой». Настолько потрясающе, что Джо непременно стал бы ревновать… Но Джо испортил ей всю игру. Он не позвонил.

Иззи вышла из душа, кипя от гнева.

Нет, зря она выбрала душ. Ванна, вот что будет в самый раз.

Иззи принялась наполнять ванну, вылив в воду по меньшей мере половину драгоценного остатка розового масла от Джо Малоун, затем открыла бутылку белого вина, щедро плеснула в бокал и добавила содовой. Наконец с бокалом в руке она погрузилась в душистую пену.

Лениво вытянувшись, Иззи отпила глоток вина, запрокинула голову, закрыла глаза и попыталась расслабиться. Обычно в теплой, благоухающей розами воде она забывала обо всем на свете, но на этот раз привычный ритуал не помог. Блаженное забвение не пришло. Джо по-прежнему занимал все ее мысли. Это наваждение началось с той первой встречи в отеле «Плаза».

Потом был их первый обед. Джо пригласил ее в маленький итальянский ресторанчике Гринич-Виллидж. Этот выбор приятно удивил Иззи. Она думала, что Хансен предпочитает роскошные заведения в верхней части города с вышколенным персоналом, знающим в лицо каждого нью-йоркского миллиардера. Джо заработал в ее глазах еще одно очко.

Расправляясь с аппетитными итальянскими закусками антипасто, они весело болтали, и чем больше рассказывал о себе Джо, тем стремительнее таяла линия обороны Иззи.

Получив диплом экономиста, Хансен пришел работать стажером в инвестиционный банк «Джей-Пи Морган».

— Тогда-то я и помешался на биржевой игре, — усмехнулся он, отправляя в рот кусочек хлеба чиабатта, пропитанный оливковым маслом с базиликом. — Правильно просчитанный ход приносит мгновенное удовольствие необычайной остроты. В этом и состоит прелесть торгов.

— Но это страшно нервное занятие, разве нет? — Иззи содрогнулась, представив себе потерю своих кровных миллионов. Будь у нее такая работа, ей бы пришлось пить лекарства тоннами, чтобы выдержать напряжение.

— Я не испытывал стресса, — пожал плечами Джо. — Мне нравилось просчитывать комбинации. Иногда я оказывался в проигрыше, иногда в выигрыше, но что бы ни случилось, шел домой и спокойно ложился спать. Нередко люди не выдерживали перегрузок и ломались. Приходилось выкладываться полностью, работать с колоссальным напряжением сил и при этом сохранять хладнокровие и собранность. Это многих вышибало из седла. Но только не меня.

К двадцати девяти годам Джо уже управлял собственным инвестиционным фондом, хеджерским фондом. Суть хеджирования состоит в том, что продавец товара заключает договор на его продажу и одновременно осуществляет фьючерсную сделку противоположного характера, то есть выступает в роли покупателя. Таким образом, любое изменение цены на товар приносит проигрыш по одному контракту и выигрыш по другому, что служит своего рода страховкой.

— А, так вот что это такое, — потрясенно выдохнула Иззи. — А я и не знала.

Хансен уверенно завоевывал все новые вершины, и суммы, которыми он оперировал, становились все крупнее, а риски все выше. Но вместе с рисками росли и прибыли. Теперь Джо продолжал заниматься биржевыми операциями, будучи главой крупного банка.

— В сущности, задача заключается в том, чтобы обставить рынок, то есть получить значительно больше прибыли, чем приносит рыночный портфель, — объяснял он. — Как говорится, извлечь выгоду. Наш фонд был закрытым. — Иззи, успевшая набить рот жареным перцем, недоуменно посмотрела на Джо. — Это значит, что мы занимались реинвестированием прибыли и не выпускали новых акций, то есть наш фонд был закрыт для новых инвесторов.

— А-а… — кивнула Иззи.

Их беседа с Джо напоминала мастер-класс «Уроки Уолл-стрит: как разбогатеть на финансовом рынке». За годы работы в агентстве Иззи часто приходилось встречаться с преуспевающими дельцами, и она никогда не могла взять в толк, о чем они говорят.

В конце концов Джо и его друг Лео Гард основали закрытый хеджерский фонд «Эйч-Джи»[4].

— Потом дела у нас пошли в гору, и мы изменили структуру комиссионных отчислений с двух и двадцати до пяти и сорока.

— Я с трудом на пальцах считаю, — призналась Иззи, — и понятия не имею, что это значит.

Джо широко улыбнулся и передал ей хлеб.

— Обычная структура комиссионных — два и двадцать — означает, что вы получаете два процента за управление инвестициями и двадцать процентов от итоговой прибыли.

— Господи! — изумилась Иззи. — И вы ворочали миллионами?

Джо кивнул.

— Представьте себе, шестьсот в доверительном управлении.

Иззи не хотелось выглядеть полнейшей тупицей, и все же она переспросила для верности:

— Шестьсот миллионов долларов? — Джо снова кивнул. — Так вы чертовски богаты, — задумчиво протянула Иззи, ненавидя себя за то, что набросилась на антипасто и наелась до отвала, даже не дождавшись основного блюда.

Джо весело рассмеялся.

— Вот это деловой подход, Иззи Силвер. Вы бесподобны. Сразу ухватили суть.

— Если честно, — Иззи отодвинула в сторону тарелку, — далеко не всем это нравится.

— Мне нравится. Да, вы правы, меня можно назвать богатым.

— И все же у вас нет суперъяхты? — Иззи лукаво прищурилась.

— Нет, — покачал головой Джо и непринужденно добавил: — А вы хотите обзавестись яхтой? Или вам просто нужен мужчина с яхтой?

Иззи усмехнулась такой наивности.

— А вы еще не определили? — произнесла она будничным тоном. — Я так мало похожа на женщину, желающую заполучить мужчину — владельца яхты, что, можно сказать, мы с ней на разных полюсах. — Иззи передвинула приборы и взяла в руки солонку и перечницу. — Перец — это я. — Она поставила ночку с перцем на край стола. — А соль, — солонка перекочевала на противоположный конец, — это женщина, которая даже выпить с парнем не согласится, прежде чем не выяснит размер его банковского счета. Видите? Между нами пропасть. Разница огромная. Колоссальная.

— Простите.

— Чтоб такое больше не повторялось, — шутливо пригрозила Иззи. — Я ни разу в жизни не встречалась с мужчиной из-за его тугого кошелька. Никогда. Впрочем, как-то раз, еще на старой квартире, я согласилась на свидание с соседским парнем, потому что он знал, как отрегулировать отопление, а управляющего не оказалось на месте. Сосед мне помог, и я согласилась с ним поужинать, но этим все и ограничилось. Так что один случай все же есть на моей совести.

— Так вы приняли мое приглашение пообедать, потому что я подвез вас до работы? — поддел ее Джо.

— Совершенно верно. — Иззи весело тряхнула головой. — Но давайте лучше вернемся к истории вашей жизни. Расскажите мне побольше о себе. Что-нибудь личное.

Джо сообщил, что ему сорок пять, а жена на пару лет его моложе, поженились они совсем юными. В сущности, детьми. Услышав об этом, Иззи пожалела о своей просьбе.

— Потом почти сразу появился Том, — с гордостью доложил Джо. — Рождение ребенка все меняет, да вы и сами знаете. У вас есть дети?

«Да, с собой, в сумочке», — захотелось сказать Иззи.

— Нет, — произнесла она вслух. — Так что, боюсь, я не знаю, насколько основательно все меняется.

— О, можете мне поверить. Дети делают нас другими, благодаря им наша жизнь наполняется смыслом. Скоро ты уже не мыслишь себя без них. Но что это со мной? Я ведь пришел сюда совсем не для того, чтобы болтать о своих мальчишках.

— Так зачем же вы сюда пришли? — поинтересовалась Иззи.

Она и сама уже не понимала, как оказалась здесь. В истории с Джо обнаружилось слишком много сложностей, вся его жизнь — запутанный клубок противоречивых отношений. Мужчина, который после разрыва с женой ищет утешение в другой женщине, нужен ей не больше, чем дырка в голове.

Кроме того, Джо даже не дошел до стадии поисков, он застрял на предыдущей ступеньке и нянчится со своими страданиями по поводу неудавшейся семейной жизни. Если бы он собирался затеять новый роман, чтобы забыть о старом, то не стал бы так долго распространяться о жене и детях.

«Жаль», — с грустью подумала она. Джо показался ей симпатичным, привлекательным мужчиной. И еще сексуальным. Он пробудил в ней незнакомые прежде чувства.

Встреча с Джо еще раз подтвердила известную истину, о которой они недавно беседовали с Линдой: все хорошие парни давно разобраны. И все же Джо — славный, обед с ним доставил Иззи огромное удовольствие. Пусть этот день останется для нее приятным воспоминанием.

— Вы так и не поняли, ради чего я сюда пришел?

Иззи искоса взглянула на Джо и выжидающе подняла брови.

— Я хотел бы узнать побольше о модельном бизнесе, подумываю вложить в него деньги.

— Может быть, вы просто хотите познакомиться поближе с парочкой длинноногих моделей? — предположила Иззи. — Обычно я довольно быстро соображаю, что мужчина интересуется мной для того, чтобы подобраться к моим подопечным. Хотя на вас, — она внимательно оглядела Джо, — это не похоже. Вы такой милый.

Хансен разыграл изумление:

— Милый? Не слишком точное слово. Знаете, большинство знакомых называют меня акулой.

— Вы милый, — улыбнулась Иззи.

Она не лукавила. Хоть Джо и принадлежал к денежным воротилам с их самоуверенностью и холодным умом, в нем было что-то необыкновенно привлекательное. Потому, с какой любовью говорил он о своей семье, было ясно видно, что он за человек — внимательный, хороший отец, бесконечно преданный своим детям и готовый защищать свою женщину. Как, наверное, чудесно быть рядом с таким заботливым мужчиной.

— Вы только притворяетесь акулой, а в душе вы мягкий и добрый, — шутливо заметила Иззи. — К тому же вы завязали знакомство со мной явно не для того, чтобы добраться до супермоделей. Вы достаточно богаты, чтобы купить себе любые знакомства. Деньги открывают какие угодно двери, верно?

— Боже, вы слишком молоды, чтобы быть такой циничной, — ухмыльнулся Джо.

— Не так уж и молода. Мне почти сорок. — Если бы Иззи считала, что Джо ею интересуется, она призналась бы, что ей тридцать девять. — С каждым днем я неумолимо приближалась к этой роковой цифре. Скоро я сойду со сцены и превращусь в старуху.

Всего несколько дней назад эта фраза вполне могла бы сойти за шутку, но после обеда в «Плазе» и разговора с Линдой приближающийся день рождения не вызывал у Иззи никаких, других чувств, кроме горечи.

— Вы никогда не превратитесь в старуху, — возразил Джо, понизив голос, отчего Иззи вдруг полезли в голову совершению безумные мысли. Она представила, как лежит в одной постели с Джо, и он медленно снимает с нее одежду.

— Вы флиртуете со мной, мистер Хансен? — громко взвизгнула она, пытаясь скрыть смущение. — Я думала, у нас чисто дружеский обед.

— Что ж, признаю, вы приперли меня к стенке, придется выложить карты на стол. Да, я флиртую с вами.

— Тогда прекратите, — скомандовала Иззи. — Вы только что рассказывали мне о жене и о ваших чудесных детках. Не знаю, с какого сорта женщинами вы привыкли встречаться, но меня нисколько не привлекает перспектива делить мужчину с кем-то еще. За все тридцать девять лет жизни у меня не было романа с женатым мужчиной, и я не собираюсь начинать его.

— Думаете, я сидел бы сейчас здесь, если бы мой брак не приказал долго жить? — раздраженно прорычал Джо. — Доверяйте мне хотя бы чуть-чуть, Иззи. Да, у меня есть жена, но мы разведены и живем вместе только ради детей. Неужели вы меня совершенно не слушали? Я же говорил вам: мы с Элизабет поженились совсем молодыми. Наш брак развалился много лет назад. В этом нет ничьей вины, разрыв был неизбежен, все давно к этому шло. Наконец несколько месяцев назад мы решили, что пора оформить развод официально.

— О-о… — нерешительно протянула Иззи. Говорил ли Джо серьезно? Или он все еще топтался на месте, зализывая раны, и пытался убедить себя, что интрижка на стороне поможет ему очухаться.

— Я люблю Элизабет и всегда буду любить, — продолжал Джо. — Она мне как сестра. Мы прожили вместе двадцать четыре года — целую жизнь, — нос нашим браком давно покончено. Мы изображаем любящих супругов ради младших мальчиков. Том смог бы примириться с нашим разрывом, а Мэтт и Джош — нет. Наш нью-йоркский дом так велик, что в нем легко можно жить порознь. Многие так и поступают. Свободное пространство позволяет людям мирно сосуществовать на общей территории. У меня своя жизнь, у жены — своя. Родители Элизабет развелись, и она не хочет, чтобы нашим сыновьям тоже пришлось пережить семейный раскол. Вот почему мы до сих пор держались вместе, хотя это и нелегко. А теперь я понял, что больше не могу.

— А что, если один из вас встретит новую любовь и захочет уйти? — спросила Иззи, ей хотелось разобраться в этом странном соглашении. У нее было такое чувство, словно она стоит на вершине утеса и собирается спрыгнуть вниз. Но сначала неплохо было убедиться, что Джо ее подхватит.

— Такого никогда не случалось. Прежде. — Последнее слово он добавил после небольшой паузы. — Если бы такое произошло, все бы изменилось.

— Кто-нибудь знает о вашем разрыве?

— Большинство знакомых. Нас это вполне устраивает, хотя мы не слишком-то распространяемся о своих отношениях. Мэтт и Джош слишком малы. Им кажется, что в свои двенадцать и четырнадцать лет они уже взрослые, но на самом деле это всего лишь дети. И пока они видят, что родители живут вместе, в дружбе и согласии, под одной крышей, их миру ничто не угрожает. Главное для нас — спокойствие наших детей.

— Я понимаю. — Иззи внезапно нахмурилась, помрачнела, вспомнив себя в двенадцать — четырнадцать лет.

— Вы действительно понимаете меня?

Иззи кивнула, и Джо мгновенно уловил перемену в ее настроении.

— Что-то не так? — обеспокоенно спросил он.

— Мне было тринадцать, когда умерла мама, — объяснила Иззи. — Ее убил рак. Это произошло так быстро… и совершенно неожиданно. Мы не могли справиться с потрясением, когда угнали, а через полтора месяца ее уже не стало. — По телу Иззи прошел озноб. Потребовались годы, чтобы она смогла заставить себя произнести слово «рак». Казалось, само название болезни несет в себе угрозу, боль и отчаяние. — Папа и бабушка пытались оградить меня от этого ужаса, но не смогли.

— Мне очень жаль. Представляю, как вам было тяжело.

Иззи кивнула. Даже сейчас ей страшно было вспоминать то время. Она переживала горе одна, замкнувшись в себе, не позволяя чувствам вырваться наружу. Только так ей удавалось справиться с болью. Она запретила себе плакать и говорить о миме с кем бы то ни было, даже с любимой бабушкой, которая была совершенно раздавлена бедой, но старалась не показывать этого ради внучки.

Папа, дядя Эдвард и Аннелизе всегда были рядом, готовые поговорить с Иззи, утешить ее, поплакать или посмеяться вместе. Только кузина Бет, странная, диковатая, болезненно впечатлительная и обидчивая девочка, оставалась самой собой. Именно Бет и спасла Иззи в тот первый год. Однажды она накричала на Иззи и довела ее до слез: не стала ходить вокруг нее на цыпочках и говорить шепотом. Это привело Иззи в чувство.

— Ваш отец жив? — сочувственно спросил Джо.

Иззи улыбнулась в ответ:

— Да, папа у меня замечательный. Правда, немного рассеянный, без конца забывает купить сахар и сливки и обращается за помощью к моей тете Аннелизе или к бабушке. Они сообща потихоньку заботятся о нем, но стараются, чтобы он не догадался. Папа пришел бы в ужас, если бы заподозрил, что опекают. Тетя и бабушка рассказывают мне, как у него дела.

— Кофе? Десерт? Может быть, еще вина? — услужливо предложил официант. Он проворно убрал тарелки, принес заказанный кофе и исчез, тогда Джо снова наклонился к Иззи.

— Расскажите мне еще о себе, — тихо попросил он.

Но Иззи и так ругала себя за то, что слишком разоткровенничалась. Она редко говорила о матери, тем более с малознакомым человеком.

— Ну нет, с меня довольно, — запротестовала она, стараясь придать голосу веселость. — Ваша жизнь куда интереснее, мистер магнат. Скажите, вы действительно собираетесь купить модельное агентство?

— Нет. — Джо покачал головой, глядя Иззи в глаза.

— Я так и думала, просто…

— Просто хотели внести ясность?

— Монастырское образование, что поделаешь, — вздохнула Иззи.

— Интересно, что сказала бы обо мне сестра Мария, или как там ее звали? — Иззи почувствовала, как нога Джо тихонько толкнула ее ногу под столом.

— Думаю, именно от таких, как вы, и предостерегали нас монахини, когда советовали носить с собой на свидания телефонный справочник, — ехидно заметила Иззи и добавила в ответ на недоуменный взгляд Джо: — Если кавалер предложит вам сесть к нему на колени, прежде подложите под себя телефонный справочник, а уж потом садитесь. Это обеспечит вам защитный барьер из бумаги в дюйм толщиной.

— Уж скорее в пять дюймов, если вы живете на Манхэттене.

— Не хвастайтесь, — усмехнулась Иззи.

— Но теперь, когда вы убедились, что я совершенно безобиден, вы согласитесь встретиться со мной еще, мисс Силвер?

— Возможно.

— Послушайте, у меня в офисе есть собрание картин…

— Но вы не стали сражаться за картину того паши на благотворительном аукционе, — перебила его Иззи.

— Я, может, и поторговался бы, не будь я так растерян, — недовольно проворчал Джо. — Я собираюсь заглянуть в студию одного художника завтра после обеда, взглянуть на картины. Не хотите присоединиться ко мне?

Иззи колебалась недолго. Взглянуть на картины — что в этом плохого?

— С удовольствием. В котором часу?

— Скажем, в одиннадцать. Вас устроит?

— Вы только что говорили, после обеда? — Иззи недоуменно нахмурилась.

— Художник живет в Теннесси, в районе Грейт-Смоки-Маунтинс. Нам придется туда лететь.


Иззи никогда еще не приходилось летать частным самолетом. Сначала вертолет доставил их с Джо в аэропорт Тетерборо, где на бетонированной площадке перед ангаром их уже дожидался новенький «Гольфстрим». Иззи с Джо были его единственными пассажирами.

— Потрясающе, — восхитилась Иззи, поднявшись на борт. Внутри самолет оказался меньше, чем она ожидала, но подобная роскошь могла привидеться разве что во сне. В затянутом бледно-кремовыми драпировками салоне было всего восемь или девять кресел, просторных, кожаных, таких же бледно-кремовых, как и стены.

Иззи с немым изумлением оглядела шкафчики из светлого дуба с мраморными крышками. Обычного для самолетов, пластика здесь не было и в помине. Кругом царило великолепие, возведенное в абсолют. Даже одеяла на креслах казались слишком мягкими для простой шерсти.

— Кашемир? — спросила Иззи стюардессу, стоявшую по Стойке смирно с приклеенной к лицу улыбкой.

Стюардесса почтительно кивнула:

— Сочетание шерсти и кожи помогает расслабиться и снять напряжение.

— Здесь, на борту, вы можете заниматься чем угодно, — начал объяснять Джо, опускаясь в кресло и протягивая руку за бокалом холодного пива, который предупредительно подала ему стюардесса, не дожидаясь, пока ее об этом попросят. — Смотреть видеодиски, звонить куда захотите и так далее, так что ни в чем себе не отказывайте. У них тут есть даже дефибриллятор[5]. Вам когда-нибудь приходилось пускать его в ход, Карен? — обратился он к девушке.

— Я не могу вам об этом сказать, мистер Хансен, вы ведь знаете, — улыбнулась она.

Самолет успешно приземлился в Гатлинберге, но Иззи успела лишь бросить беглый взгляд на его прелестные улочки: подоспевший автомобиль увез путешественников к уединенному ранчо в предгорье Аппалачей.

— Я могу понять, почему, художнику хочется работать именно здесь, — заметила Иззи, с восхищением оглядывая высокие горы, обступившие ранчо со всех сторон.

Джо помог ей выйти из автомобиля и повел по дорожке к дому. Местная растительность чем-то напоминала зелень ирландских холмов, но на родине Иззи не было таких высоких, могучих гор с неприступными вершинами, упирающимися прямо в небо.

Художник — мужчина с протяжным выговором уроженца Теннесси, назвавшийся Эй-Джей — радушно предложил гостям выпить и пригласил их осмотреть студию. Иззи опасалась, что хозяин может спросить, кто она такая, и возникнет неловкость, но ничего подобного не произошло. Она явилась сюда вместе с Джо, и этого было достаточно, чтобы ее приняли здесь как свою. Иззи это понравилось.

Джо собрался скупить чуть ли не всю студию. Эй-Джей дружески обнял его и похлопал по спине. Иззи задумалась, в какую сумму может обойтись покупка, но решила не спрашивать ради своего же спокойствия. Скорее всего цифра повергла бы ее в шок.

В самолете по дороге домой они ели знаменитую каджунскую копченую рыбу — фирменное гатлинбергское блюдо, специально для них приготовленное поварами «Гольфстрима», — и Иззи рассеянно упомянула о своих страхах: как она боялась, что Эй-Джей может спросить, кто она такая.

— Да если бы и спросил? Какая разница, кто что подумает или скажет? — искренне удивился Джо.

— Никакой. — Иззи смущенно пожала плечами. — Просто… — Она нерешительно замолчала. Слишком многое пугало ее в Джо и в себе самой. Этот мужчина откровенно нравился ей, и с каждым днем она находила в нем все больше привлекательных черт. Ей нужно было подумать, разобраться в себе. Иззи казалось, что она медленно скользит по отвесному склону и вот-вот сорвется вниз. Нет, это ей ни к чему.

Вдобавок ее не покидало ощущение, что, просто находясь рядом с Джо, она начинает походить на одну из тех женщин, которые всегда вызывали у нее отвращение, — на покладистую подружку богатого мужчины. Впрочем, подружкой ее пока нельзя было назвать: случайно или нарочно, Джо ни разу даже не прикоснулся к ней.

«У меня есть работа, и я вполне довольна жизнью! — хотелось крикнуть Иззи. — Этот мужчина нравится мне сам по себе, и его деньги здесь ни при чем».

Джо доставил ее домой в лимузине. В пути оба молчали. Иззи раздирали противоречивые чувства. С одной стороны, ее одолевало искушение пригласить Джо к себе и посмотреть, чем это закончится. С другой стороны, ей не хотелось торопить события: случай с Джо был особым.

Если бы Джо что-нибудь сделал или сказал, тогда она бы знала, что ответить. Но он, казалось, надумал разыгрывать джентльмена и ждал, когда Иззи сделает первый шаг.

— Вы рассказали жене обо мне? — «Какого черта ты об этом спрашиваешь?» — мысленно зарычала она на себя. Вопросы вроде этого в считанные секунды убивают всякую романтику.

— Мы не обсуждаем друг с другом свою частную жизнь, — отрывисто бросил Джо. — По-моему, это довольно сомнительное удовольствие.

— Вы боитесь, что стали бы ревновать? — забросила пробный шар Иззи.

— Мы пытаемся поддерживать добрые дружеские отношения ради наших мальчиков. К чему лишний раз смущать друг друга?

Джо наклонился и поцеловал Иззи в губы. Это был нежный прощальный поцелуй, легкое касание губ. Иззи закрыла глаза и замерла. Но продолжения не последовало.

— Я позвоню вам завтра. Спасибо, что согласились составить мне компанию.

— Это вам спасибо за приглашение, — сдержанно отозвалась Иззи. Она никак не могла понять, почему Джо не поцеловал ее по-настоящему. — Я никогда раньше не была в Теннесси. Можно считать посещением два часа между прилетом и отлетом?

Джо задумчиво посмотрел на нее и кивнул:

— Думаю, да.

— Счастливо, — коротко попрощалась Иззи, выходя из машины (на этот раз дверцу для нее открыл шофер).

«Счастливо? Господи, да что с тобой творится, Иззи? Сначала дурацкий вопрос о жене, а теперь это небрежно брошенное словцо на прощание». Она смотрела на себя со стороны и ужасалась.

Джо позвонил на следующий день:

— Как насчет еще одного свидания? Вы согласны?

«Свидания? Так, значит, это все-таки было свидание?» — восторженно выдохнула Иззи, не помня себя от радости.

— Да, — произнесла она вслух, отчетливо ощущая, что только что сорвалась со скользкого склона и полетела вниз.

Лежа в душистой пене и потягивая белое вино с содовой, Иззи вспоминала те первые дни любви, когда чувствовала себя самой счастливой женщиной на земле.

Джо занимал все ее мысли, оттесняя на второй план обычные житейские неприятности вроде истории с юной моделью, провалившейся на конкурсе красоты и впавшей в глубокую депрессию, или шумного скандала с пятью манекенщицами, которые так самозабвенно развлекались на вечеринке, что опоздали на миланский самолет.

Джо был ее чудесной, бережно хранимой тайной. Жизнь Иззи превратилась в нескончаемое волшебное кино, и Джо, как киномеханик в будке, снова и снова запускал этот незабываемый красочный фильм.

Каждый день она надевала свои лучшие наряды, чтобы выглядеть соответственно, если Джо вдруг позвонит и пригласит ее куда-нибудь. Иззи решительно извлекла из гардероба туфли на убийственных шпильках и умопомрачительную юбку в стиле сороковых годов, которая так эффектно обтягивала бедра, что при виде ее у всех в агентстве буквально отвисла челюсть.

Они обедали и ужинали дважды в неделю, тайком держались за руки, сидя за столом, и целовались в машине по дороге в агентство или домой. Они говорили и говорили, не обращая внимания на то, что кофе давно остыл.

И все же Иззи никогда не приглашала Джо к себе, и их отношения не заходили дальше поцелуев на заднем сиденье автомобиля. Что-то удерживало Иззи от последнего шага.

Возможно, смутное подозрение, что в действительности жизнь Джо куда сложнее, чем он старается показать. «Как иначе объяснить его сдержанность? — недоумевала Иззи. — Может быть, он не вполне откровенен, когда рассказывает о себе?» Но в это она никак не могла поверить: Джо казался искренним и открытым. В любом случае Иззи не собиралась устраивать ему допрос с пристрастием. Она предпочитала молчать и надеяться, что все как-нибудь образуется.

Весь месяц Джо ухаживал за Иззи в очаровательной старомодной манере, с дневными прогулками в парке и изысканными обедами в маленьком кафе при магазине деликатесов «Дин энд Делуккас».

А потом в чудесный, солнечный четверг они посетили еще одну мастерскую художника — огромную студию, помещавшуюся в роскошной мансарде в Трайбеке. Пока Джо с художником и его агентом говорили о делах, Иззи бродила по студии, разглядывая гигантские полотна. Она с трудом сдерживала дрожь, но мастерство художника было тут ни при чем. Раз Джо привел ее сюда, значит, он не считает ее существование постыдной тайной, которую следует тщательно скрывать, взволнованно рассуждала она. Иначе он ни за что не взял бы ее с собой.

Сильвио Круз писал огромные абстрактные картины, и многие критики сравнивали его с великим Поллоком, Даже Иззи, ничего не смыслившая в живописи, восхищалась мощью и красотой его полотен и обожала слушать, как рассказывает о них Джо.

Джо Хансен вырос в Бронксе. Его родители не украшали стены картинами, а заботились в основном о том, чтобы в доме на столе была еда. Иззи нравилось слушать, как Джо увлеченно рассказывает о мире, в который попал исключительно благодаря себе самому, своим стараниям и таланту.

Покинув студию, Иззи, Джо и Дуарт, агент Круза, вошли в скрипучий лифт и поехали вниз.

— Завтра Маршалл устраивает благотворительный аукцион в поддержку фонда борьбы со СПИДом, — сказал Дуарт. — Вы с Элизабет пойдете?

Иззи окаменела.

— Да, наверное, — смешавшись, пробормотал Джо.

— Я слышал, Дэнни Хендерсон пожертвовал своего де Кунинга[6], а это, черт возьми, солидные деньги. Дэнни тоже побывал здесь, но он не понимает Сильвио и равнодушен к его работам, — продолжал Дуарт, не замечая, как наэлектризовалась атмосфера в кабине лифта.

Так, значит, Элизабет собирается вместе с Джо на аукцион? Вот как, оказывается, каждый из них живет своей жизнью?

На улице Иззи окинула взглядом неизменный черный лимузин Джо и поняла, что не сможет сесть в автомобиль; Ее душил гнев. Джо явно хотелось промолчать о завтрашнем вечере и заткнуть рот болтливому агенту, а Дуарт не испытывал и тени сомнения в том, что на аукцион отправится Элизабет, а не Иззи. Неизвестно, что было хуже.

Если Джо Хансен официально разведен, почему агент Круза решил, что бывшая жена Джо пойдет на благотворительный вечер? И почему сам Джо промямлил «Да, наверное, в ответ на вопрос Дуарта?

Этому могло быть только одно объяснение, и при мысли о нем у Иззи к горлу подступила тошнота.

Не сказав ни слова, она повернулась и быстро зашагала ь, оставив двоих мужчин стоять на тротуаре.

— Иззи! — закричал Джо, но она не остановилась. Тогда бросился за ней, грубо схватил за руку и рывком повернул к себе. — Не уходи. — В его голосе звучала мольба.

— Почему? Ты все время лгал мне. Ты вовсе не порвал со мной. Ты меня обманул.

— Между мной и Элизабет все кончено, — глухо произнес он.

— Да пошел ты вместе со своим враньем! — гневно крикнула Иззи.

— Я не лгал. — Он выпустил локоть Иззи, и его руки безвольно повисли. — Наш брак давно мертв. Мертвее не бывает, покончить с ним очень трудно, Иззи. Элизабет не хочет отпускать меня. Я говорил ей, что она может оставить себе дома в Нью-Йорке и в Хэмптоне или выбрать новое жилище в любом другом месте. Это было задолго до встречи с тобой, я не вру. Но беда в том, что она никак не может примириться с мыслью, что я ухожу.

— Так, значит, теперь вы расходитесь? А раньше ты говорил, что вы держитесь вместе ради детей, — презрительно бросила Иззи, стараясь не расплакаться.

— Мы пытались, но у нас ничего не получилось. Элизабет очень переживает, она бросается из крайности в крайность, хочет получить все или ничего. Все дело в ней. Она должна смириться, и тогда мы расскажем все мальчикам. Клянусь, Иззи, это правда. Не уходи, пожалуйста.

Иззи смерила Джо взглядом. Она неплохо разбиралась в людях и могла поклясться, что Хансен не был лжецом, хотя часто называл себя ушлым и изворотливым дельцом.

— Почему ты не сказал мне правду с самого начала? — требовательно спросила она.

— Ты бы не согласилась пообедать со мной, — улыбнулся он и сразу стал похож на прежнего Джо, того Джо, которого она хорошо знала и любила.

Любила. Великий Боже, она успела полюбить его! Сама того не замечая, она увязла по уши в этой неразберихе и уже не могла теперь вот так взять и уйти. И все же ей требовалось время, чтобы все обдумать.

— Мне нужно возвращаться на работу, Джо, — заявила Иззи. — Я позвоню тебе позже.

— Позволь мне подвезти тебя, — взмолился Хансен.

— Нет, я возьму такси.

Тут — словно ангел-хранитель уже давно дожидался ее сигнала — перед ней вдруг возникло такси с горящим огоньком, и Иззи поспешно вскинула руку. Забравшись в машину, она махнула рукой Джо, и такси рвануло с места.

— Что с тобой такое? — набросилась на нее Карла в офисе. — Ты не слушаешь, что тебе говорят, не отвечаешь на вопросы и пялишься в пространство, как замечтавшаяся школьница. Что, черт возьми, происходит?!

Иззи заколебалась. Они с Карлой провели немало часов, обсуждая мужчин, разбирая их по косточкам, и в конечном счете пришли к выводу, что ни один представитель сильной половины человечества не стоит того, чтобы женщина изменяла себе, пытаясь завоевать его.

«Быть зачуханной женой? Господи, зачем? Изображать из себя Полианну, чтобы заполучить мужа, и превратиться в женщину-монстра из ужастика, когда твой избранник наконец на тебе женится? Кому нужен мужчина, доставшийся такой дорогой ценой?»

Подруги всегда были очень близки, и все же Иззи не рассказывала Карле о Джо, что-то ее удерживало. Возможно, какое-то шестое чувство подсказывало ей, что история ее романтического увлечения слишком хороша, чтобы быть правдой.

Услышав о запутанных семейных отношениях Джо, Карла мгновенно насторожилась бы и сделала стойку. Она даже не стала бы вникать в детали, а сразу оседлала бы своего любимого конька, заявив, что «все мужики козлы».

«И была бы совершенно права», — с грустью подумала Иззи. Теперь история Джо выглядела до смешного простой: женатый мужчина задумал поразвлечься на стороне втайне от супруги и выбрал себе для этого подружку. Вот только женщиной, с которой он спутался, оказалась Иззи Силвер, та самая, что никогда не связывается с женатыми мужчинами.

И как объяснить Карле, что, несмотря ни на что, она не в силах забыть его? Что при мысли о Джо ее бросает в жар. А голос заставляет ее таять, словно мороженое на солнце, она влюбилась в него, как сентиментальная, слащавая дура, какой никогда в жизни не была. Что она готова рвать и метать, оттого что Джо ей солгал, но в голову уже закралась предательская мыслишка: «А что, если наплевать на все и остаться с ним?..»

Нет, она ничего не скажет Карле, пока не решит окончательно, как быть дальше.

— Так я пялюсь в пространство? — переспросила Иззи. — просто думала о Летиции. Надо бы присмотреть за ней, а то еще выкинет какую-нибудь глупость. Скажем, начнет принимать всякую дрянь от прыщей.

Карла охотно заглотнула наживку. Она очень переживала из-за того, что девочки-модели злоупотребляют лекарствами, заботясь о гладкости кожи. «Несчастные тощие создания и без того сидят на одних сигаретах и диетических напитках, — возмущалась она. — А теперь еще и таблетки от прыщей!» Карла мечтала завести в новом агентстве свои порядки и покончить этой порочной практикой. Замечание Иззи задело ее больную струну: Карла тут же вспыхнула как порох и разразилась гневной речью, дав подруге возможность вернуться к мыслям Джо.

Если бы Карла узнала о Джо, она сказала бы, что у этих отношений нет будущего и Иззи должна немедленно положить им конец.

И все же Иззи по-прежнему верила Джо. Верила в его искренность. Просто все так безумно запуталось, что Джо оказался не готов оторваться от своего прошлого.

Если Иззи останется с ним, она превратится в дурную женину, разрушившую семью. Быть порочной женщиной не так страшно, как стать «подлой разлучницей».

— Иззи, очнись, ты опять отключилась! В чем дело? — раздраженно проворчала Карла.

— Просто устала, — покаянно вздохнула Иззи.

Ей было не до работы, мысли о Джо неотступно преследовали ее, не давая думать ни о чем другом. В глубине души Иззи понимала, что нужно быстро уносить ноги, пока роман с Джо не разрушил ее жизнь. За какой-то месяц этот человек успел обрести над ней огромную власть и был способен ранить ее куда сильнее любого другого мужчины в ее жизни.

Хорошо, что их отношения так и не переросли в физическую близость. Была какая-то злая ирония в том, что именно в тот день это вполне могло случиться. В последнее время Иззи все чаще думала об этом. Что ж, вовремя она узнала правду. Спасибо и на том. Сама судьба уберегла ее от рокового шага. Переступив черту, Иззи не нашла бы в себе сил оставить Джо. Нужно сделать это сейчас, пока не стало слишком поздно.

До сцены в Трайбеке они с Джо собирались вместе поужинать примерно в половине девятого. Но Иззи не могла так долго ждать, казалось, она вот-вот взорвется. Ей хотелось покончить с этим как можно скорее. Вычеркнуть Джо из своей жизни и попытаться забыть о нем. Но, сказать по правде, Иззи понятия не имела, как это сделать.

Она послала Джо сообщение на мобильный телефон и предложила встретиться в семь в маленьком баре у девятого пирса. Это тихое, ничем не примечательное место как нельзя лучше подходило для ее цели. Иззи собиралась сказать Джо, что не желает больше его видеть.

Вечером в баре собиралась самая разная публика. В основном это были студенты, мужчины и женщины в рабочей одежде и люди, не слишком озабоченные вопросами моды. На стенах пестрели рекламные плакаты кинофильмов вроде «Истории любви» или «Танца-вспышки», а на стойке не наблюдалось ни малейших признаков шейкера для коктейлей.

«Карле понравилось бы здесь», — подумала Иззи, и тут же осеклась. Нельзя было рассказывать Карле об этом баре, потому что тогда пришлось бы открыть и все остальное.

Хотя скоро ей будет не о чем рассказывать. Она пришла орда, чтобы покончить с Джо, пока эта связь не погубила ее окончательно. Господи, и надо же такому случиться! Ведь она зарабатывает себе на жизнь, предостерегая молодых красивых девушек от таких вот денежных воротил, осаждающих их на вечеринках. Мужчины этого сорта забавляются с глупенькими девочками, а потом отшвыривают их, как бросают в корзину пустую бутылку или использованную салфетку.

Ах, кто бы говорил! Дурында, непроходимая тупица!

Иззи сидела, потягивая вино и упиваясь ненавистью к себе. Минут через пятнадцать ее охватила ярость: Джо опаздывал.

Да как он смеет? После всего, что ей пришлось пережить по его милости, он еще и заставляет себя ждать!

Иззи в бешенстве вскочила с дивана, потянув за собой сумку.

— Ты уходишь? Прости, я опоздал.

Крупная фигура Джо перегородила ей путь, на темно-сером пальто блестели бисеринки дождя. Он застыл в позе кающегося грешника, надломленный и измученный. Иззи мгновенно поняла, что Джо не играет с ней. Но с самого начала их отношения строились на лжи, и это было невыносимо.

— Джо, — Иззи тяжело опустилась на диван, на нее вдруг навалилась неимоверная усталость, — я хотела видеть тебя, чтобы сказать, что больше так не могу. Это неправильно, это не по мне. Меня всегда коробило от того, что ты живешь под одной крышей с женой, пусть даже и врозь, а сегодня стало ясно, что я была права. Я не хочу быть частью любовного треугольника. Мне претит эта роль.

Джо сел на диван рядом с Иззи.

— Я знаю. Прости, — покорно кивнул он. — Уходи, Иззи. Ты права. Мне нечего тебе предложить.

Это не так, поняла вдруг Иззи, и ее сердце заколотилось где-то у горла. Джо мог предложить ей себя самого. Разве этого мало? Да, он женат на другой, и его удерживают в семье дети. Но почему бы не посмотреть на это проще?

Джо отодвинулся и одним плавным движением встал. Он двигался с непринужденной природной грацией, тело подчинялось ему беспрекословно.

Утром, лежа в постели и предвкушая встречу с Джо, Иззи поняла, что хочет коснуться этого сильного, гибкого тела, ощутить тепло и гладкость его кожи. Она никогда прежде не носила шелкового белья, предпочитая обыкновенные трусы и лифчики, черные, белые или телесного цвета. Никаких оборок и кружев. Но в этот день словно под действием какого-то мощного невидимого магнита она зашла в отдел белья универмага «Блуминдейл» и, поддавшись внезапному безумию, принялась опустошать свой банковский счет. Вещественные доказательства этого временного помешательства теперь приятно холодили кожу под платьем.

Отправиться в постель с Джо прямо сейчас, в первый и последний раз, было бы странно. Хотя, может, это не такая уж и плохая мысль, засомневалась Иззи. Возможно, так ей будет легче уйти. Ведь это своего рода иммунотерапия: проводишь пару часов в постели и получаешь иммунитет к этому мужчине на всю оставшуюся жизнь. Сердце начнет вырабатывать крошечные антитела, и ей больше не захочется видеться с Джо. Получится что-то вроде прививки. Один небольшой укол, а дальше спокойное, безмятежное существование. Иззи устало закрыла глаза.

— Ты хочешь уйти? — тихо спросил Джо. В его голосе звучала обреченность.

— А ты этого хочешь?

— Нет. — Теперь его хриплый голос был полон желания.

— Правда?

— Правда. Я не хотел тебе лгать, но, познакомившись с тобой, понял, что никогда не увижу тебя снова, если скажу правду. Между мной и Элизабет все кончено, клянусь. Но я боялся, что ты не поверишь мне. Я думал рассказать все позже.

Иззи продолжала сидеть с закрытыми глазами, размышляя о жене и сыновьях Джо, о коттедже в Вейле, о списках в журнале «Форчун», о бесчисленных помощниках и ассистентах, обо всем том, что делало невозможным ее связь с Хансеном. Потом она открыла глаза и посмотрела на Джо. Должно быть, его лицо было знакомо ей еще по прошлой жизни, разве иначе она смогла бы за какой-то месяц так точно запечатлеть в памяти его черты? Да-да, реинкарнация не выдумка. Их с Джо судьбы переплелись задолго до рождения.

Наверное, ему бы следовало появиться в ее жизни раньше, но так уж получилось, что они встретились только сейчас. Главное, он наконец пришел. Тот самый, единственный. В этом Иззи не сомневалась.

— Я не хочу уходить.

Джо не сел рядом. Он порывисто наклонился, обхватил ладонями лицо Иззи и жадно впился губами в ее губы. С тем же яростным нетерпением Иззи потянула его к себе, ее пальцы вцепились в мягкую ткань пальто Джо. Это был их первый поцелуй. Не мимолетное, робкое прикосновение губ, которым довольствовались они прежде, зная, что стоит только уступить жажде, и назад пути уже не будет.

Иззи застонала, понимая, что погибла.

Они неохотно оторвались друг от друга. Два ненасытных пылающих рта. Две пары глаз, потемневших от желания.

— Пойдем, — сказала Иззи.

На улице их дожидался автомобиль — бесшумный лимузин, мгновенно подкативший к входу в бар, стоило Джо поднять руку. Устроившись на мягком кожаном сиденье, Иззи впервые задумалась, почему во время их свиданий с Джо каждый раз за рулем машины сидел незнакомый водитель. Разумеется, у Хансенов был и постоянный шофер, тот, что хорошо знал всех членов семьи, ездил с поручениями и отвозил детей школу. Но после обеда в «Плазе» Джо решил больше не прыгать к его услугам в те дни, когда встречался с Иззи. Это было бы слишком рискованно.

Иззи Силвер стала постыдной тайной мистера Хансена. Декретом, который следовало тщательно скрывать, пока Джо не разберется в запутанных отношениях с женой. Притом жена отнюдь не собиралась отказываться от своего мужа. Иззи никогда еще не приходилось ни от кого прятаться, хотя ей всегда хотелось на день-другой стать маленькой и незаметной, просто чтобы почувствовать, что это такое. Она страдальчески поморщилась, но постаралась отмахнуться от неприятных мыслей. Тайна? Ну и что тут такого? В конце концов, это ненадолго. Нужно дать Джо время покончить с тем, что и так уже давно в прошлом.

Когда они поднялись к ней в квартиру, Иззи насмешливо бросила:

— Готова поспорить, ты и понятия не имел, что бывают комнаты такого размера.

— Я пришел сюда не для того, чтобы оценивать твое недвижимое имущество.

— А зачем же ты пришел?

— За этим.

Своими мощными руками он обхватил ее за талию и сдавил в объятиях. Распластанная между стеной и громадным мужским телом, задыхающаяся Иззи обняла Джо за шею, нагнула к себе и жадно поцеловала. Его мягкие губы отвечали на ее поцелуй с той же ненасытной страстью. На мгновение Иззи потеряла голову, отдавшись пьянящему ощущению близости, но потом опомнилась и прервала поцелуй.

Ей важно было оставить за собой лидерство, сохранить хотя бы капельку самообладания и дать понять Джо, что она не из тех, с кем можно, не особенно утруждаясь, наскоро развлечься. Она оттолкнула Джо к противоположной стене, встала на цыпочки и властно приникла губами к его губам.

— Сначала я, — прошептал Джо, увернувшись от ее губ. Он схватил Иззи за руки, завел их ей за спину и, сжимая запястья одной огромной ручищей, взял другой рукой ее подбородок и впился в губы хищным поцелуем. Прижимаясь к Иззи всем телом, он снова оттеснил ее к стене.

— Запрещенный прием. Любишь действовать силой? — выдохнула она, борясь с Джо, стараясь высвободить руки.

— Нет. — Он выпустил ее запястья и нежно погладил по щеке. — Никогда. Я не хочу причинить тебе боль, просто я люблю верховодить, и мне не терпится подмять тебя под себя. В наш век сексуального раскрепощения я, должно быть, кажусь тебе неандертальцем?

Иззи рассмеялась, взяла Джо за руку и повела за собой в крошечную гостиную.

— Знай, я из тех девочек, что свободнее чувствуют себя наверху.

Джо рывком притянул ее к себе и прорычал:

— Может быть, но чуть позже.

— Я не похожа на других женщин, — невозмутимо заявила Иззи. В медвежьих объятиях Джо она умудрилась размотать шарф и расстегнуть плащ.

— А я никогда и не думал, что похожа, — коротко бросил Джо, срывая с себя пальто.

— Тогда не нужно говорить мне, что делать и чего не делать.

— Даже в постели?

Джо рванул на себе галстук, и у Иззи подогнулись колени: на ее глазах этот собранный, застегнутый на все пуговицы делец превращался в необузданного дикаря.

— Ну разве что в постели, — усмехнулась она.

Ее пальцы скользнули к шнуровке на груди и принялись развязывать тесьму. Тонкая шелковая блузка, темно-синяя в мелкий белый горошек, выглядела чертовски соблазнительно. Глаза Джо неотступно следили за пальцами Иззи.

— Надеюсь, эта вещь не слишком дорогая, — хрипло прошептал он и нетерпеливо дернул за синюю шнуровку. Воздушная ткань затрещала.

Жадные губы Иззи нашли его губы, горячее дыхание смешалось, два языка соприкоснулись и сплелись в яростном поединке. Никогда прежде Иззи не испытывала такого жгучего желания. Ее тело пылало, кожа под шелковым бельем горела огнем.

— Я могу себе позволить купить новую, — выпалила Иззи. Она сказала неправду, но кто же станет считать деньги в такую минуту?

— Отлично.

Джо одним резким движением разорвал блузку, и в следующее мгновение его ладони уже гладили шелковистую кожу Иззи, губы и язык ласкали грудь, целовали, покусывали, дразнили. Потом рука его скользнула под узкую юбку-карандаш. Иззи ощутила, как внутри ее вздымается жаркая волна, и глухо застонала.

Если это сеанс иммунотерапии, то пусть он длится как можно дольше.


Она не задернула шторы, и огни города заливали мягким светом измятую постель. Джо небрежно раскинулся на подушках. Его загорелое мускулистое тело было наполовину скрыто простыней. Иззи лежала на краю постели, подложив под голову согнутую в локте руку и неподвижно уставившись в пространство. В их молчании было что-то глубоко интимное и в то же время натянуто-официальное.

Иззи, еще недавно без малейшего смущения восседавшая верхом на бедрах этого мужчины и громко стонавшая от наслаждения, испытывала теперь неловкость и скованность. «Влечение, физическое желание толкает людей на самые безрассудные поступки», — подумала она. Ведь если разобраться, существует великое множество вещей, которые они с Джо не знают друг о друге. Какой кофе предпочитает он по утрам? Как звали его первого домашнего питомца? Любил ли он свою мать?

Прежде это незнание не имело ровным счетом никакого значения. Но теперь лакуны и белые пятна разрослись до гигантских размеров, и только что пережитая близость представляется чем-то неприглядным и грязным. Итак, что дальше? Что в таких случаях предписывает протокол?

«Большое спасибо, дорогая, деньги на каминной полке?» Хотя у миллиардеров, наверное, все по-другому. «Норковую шубу доставят позже, прощай, куколка…»

Иззи передернуло от отвращения. Женщины подобного сорта всегда вызывали у нее презрение. И вот теперь она одна из них.

— Полагаю, у тебя не найдется сигареты? — подал голос Джо.

— Я думала, ты не куришь, — растерянно откликнулась Иззи. Она ожидала всего, чего угодно, только не этого.

— А я и не курю. Бросил десять лет назад. Но иногда…

— Скажем, когда оказываешься в постели не с женой, а с другой женщиной. — Иззи мгновенно ощетинилась, уловив скрытый намек в словах Джо. — И сколько же пачек у тебя выходит за месяц?

— Нисколько, — будничным тоном произнес он. — Не будь такой, Иззи.

— Какой?

— Ты сама знаешь.

— Я ничего не могу с собой поделать. — Иззи едва владела собой. Пойдя на близость с Джо, она переступила опасную черту. Теперь она чувствовала себя необыкновенно уязвимой, голой и беззащитной. Ей хотелось ранить первой, не дожидаясь, когда Джо нанесет удар.

— Прости, что я не был честен с тобой с самого начала. Мне нужно было рассказать тебе все. Я жалею, что скрыл правду.

— Я тоже, — с горечью сказала Иззи. Теперь она во всем винила себя.

— Ты жалеешь о том, что произошло между нами?

— Да, — кивнула она и расплакалась.

— Иззи… — Он притянул ее к себе, крепко обнял и стал е успокаивать, ласково шепча ее имя.

Вскоре рыдания перешли в тихие всхлипывания и наконец замолкли, тогда Джо принялся медленно массировать спихну Иззи, снимая напряжение и боль, потом его руки легли на ее ягодицы, Иззи потянулась к нему, и они снова занялись любовью, с еще большим неистовством, чем в первый раз. И, уже ощущая подступающее блаженство от яростного натиска вздымавшегося над ней Джо, чувствуя, как из груди ее рвется дикий, животный крик наслаждения, она поняла, что не в силах отказаться от этого безумия. Страсть — самый сильный на свете наркотик.


С того дня прошло два месяца. Теперь их связь уже никак нельзя было назвать романтической дружбой, друзья стали любовниками. Они перезванивались каждый день и встречались так часто, как только позволяли обстоятельства, то есть когда Джо удавалось выкроить время. Эти два месяца Иззи пыталась свыкнуться с уязвимым и унизительным положением любовницы и примириться с самой собой: связь с женатым мужчиной перечеркивала все ее моральные принципы.

— Ох, Иззи, ты законченная идиотка, — громко посетовала она, лежа в остывающей ванне и все еще надеясь, что главный мужчина в ее жизни позвонит. — Куда девались твои искушенность, зрелость и независимость?

Да позвони же наконец! Иззи осушила свой бокал и встала. С ее тела ручейками потекла пахнущая розами вода. Телефон зазвонил, когда Иззи заворачивалась в полотенце.

— Привет, это я.

Она ощутила волну облегчения, пробежавшую по телу от макушки до кончиков пальцев.

— Привет, — прошептала она в трубку, словно это ей нужно было изворачиваться, скрывая свой звонок от домашних. — Как ты, Джо? Я скучала по тебе.

Наверное, этого не следовало говорить, но Иззи всегда претило притворство.

— Я тоже по тебе скучал.

Джо, как и она, предпочитал открытость.

— Почему ты не позвонил? — Вопрос был немного провокационным, но Иззи ничего не могла с собой поделать. В конце концов, какого дьявола Джо не позвонил?

— Извини, — тихо произнес он.

— Это не ответ, — угрюмо возразила Иззи, чувствуя, как к горлу подкатывает ком и становится трудно дышать. Раньше она никогда не занималась выяснением отношений, но ведь прежде ей не приходилось быть любовницей женатого мужчины и скрывать свою связь.

— Долго объяснять.

— Ладно.

— Это правда. Мне сложно сейчас говорить, я звоню из дома.

Иззи вздрогнула как от удара. Из дома. Каждое упоминание о доме Джо причиняло ей жгучую боль. Почему они вынуждены жить врозь? Почему не могут быть вместе? Иззи не мыслила себя без Джо. Дом без него никогда не станет для нее домом, так почему же Джо не испытывает того же чувства?

— Что ж, раз ты не можешь говорить… — холодно бросила она, отлично сознавая, что из глупого желания досадить Джо только вредит себе самой. Ведь она так ждала этого звонка…

— Извини, я действительно не могу, — невозмутимо произнес Джо.

— Тогда зачем же ты звонишь? — Слова вырвались у нее сами собой.

— Я как раз сейчас спрашиваю себя о том же. — В голосе Джо послышалось легкое раздражение. — Мы поговорим, когда у тебя появится желание говорить со мной.

— Я хочу говорить с тобой, а не слушать твой трусливый шепот, — злобно прошипела Иззи, выплескивая накопившуюся обиду. Ее мужчина, великая любовь всей ее жизни, шептал в трубку, опасаясь чужих ушей, а ей хотелось, чтобы он кричал во весь голос о своей любви. Неужели так трудно, черт побери, объясниться наконец с женщиной, которая много лет назад перестала быть тебе женой, и честно сказать, что пора подвести черту под неудавшимся браком?

— Жаль, что ты сейчас не в духе, — ответил он все тем же ровным тоном.

Его спокойствие взбесило Иззи. Джо сохранял хладнокровие всегда и во всем. Почему же ей никогда не удается держать себя в руках, если затронуты ее чувства? Она слишком глубоко увязла в отношениях с Джо, а он привык главенствовать, дергать за веревочки, смешно было бы и пытаться диктовать ему свою волю. Временами Иззи казалось, что она идет по туго натянутому канату без страховочных ремней и спасительной сетки внизу.

— Мне нужно идти, — сказала она вдруг, рассчитывая, что Джо станет умолять ее не вешать трубку. — Я только что вышла из ванной и стою вся мокрая, на пол натекла лужа.

Но Джо не поймался на ее уловку.

— Хорошо, — согласился он.

— Нет, не хорошо. Ничего хорошего, черт возьми! — рявкнула она и бросила трубку.

Ей безумно хотелось перезвонить Джо, сказать, что любит его, но он так ужасно себя вел, что это было невозможно, и Иззи разрыдалась. Если бы не ее любовь к Джо, она предпочла бы никогда с ним не встречаться. Ей было так больно, что, казалось, ничего хуже просто не может быть.


На следующее утро она проснулась с красными, как у углекопа, глазами и опухшим от слез лицом. Ночью она почти не спала: лежала в постели, уставившись в потолок, и плакала. Поразительно, откуда у одного человека столько слез? Словно в черепной коробке вдруг забил гейзер.

— Фу, — поморщилась она, глядя на свое отражение в зеркале. — Нужно срочно что-то делать. — Иззи выгребла из шкафчика в ванной пузырьки и тюбики с кремами: в ее арсенале имелись самые совершенные косметические средства — тонизирующие бальзамы, кремы для век, капли для глаз, маски, избавляющие от отеков, и многое другое.

Полчаса спустя она выглядела лучше, хотя и не намного.

— Все решат, что у меня мигрень, — мрачно заключила Иззи, оценивая результаты своих усилий. Красноту глаз удалось убрать с помощью капель, хотя процедура была не из приятных, пришлось поплакать. Зато все остальное осталось без изменений. Лицо казалось помятым и хмурым.

— Вид суровый и грозный, приближаться опасно, — приговаривала Иззи, доставая из шкафа брючный костюм мужского покроя. Джо никогда не видел ее в такой одежде. Для него она всегда старалась подчеркивать свою женственность, носила шелк и кружевное белье, туфли на шпильках и облегающие платья.

Но Джо обошелся с ней пренебрежительно, и теперь стараться ради него не стоило.

— Ты не заболела? — спросила секретарша Луиза, когда Иззи в строгом темно-сером костюме, мрачная как туча, появилась в приемной агентства.

— Заболела и чертовски устала.

— На столе для тебя восемь записок. Звонили из каталога «Зест», просили, чтобы ты с ними связалась. Это срочно, можно сказать, «вчера». И еще, Карла подцепила какой-то вирус, и ее сегодня не будет.

Иззи облегченно вздохнула: конечно, ей было жалко подругу и немного совестно, но болезнь Карлы пришлась как нельзя кстати. Карла обладала редкостным чутьем на всякую фальшь, ее взгляд пронизывал насквозь, почище рентгеновских лучей. Остальные сотрудники агентства особой опасности не представляли, Иззи надеялась убедить их в том, что она просто не выспалась. Скрывая от всех свой роман с Джо, она превратилась в законченную лгунью. Это было отвратительно.

Джо позвонил в десять.

— Мне нужно поговорить с тобой.

— Иди к черту!

— Очень мило, — миролюбиво заметил он.

— А я вовсе и не собиралась быть милой, — отрезала Иззи.

— Может, мне лучше перезвонить позже, когда ты немного остынешь? Похоже, я тебя здорово достал.

— Вот именно.

Иззи первой отключила телефон и испытала мимолетное ребяческое злорадство, но уже в следующий миг тихо застонала, поняв, что сама лишила себя возможности поговорить с Джо. Она любила его, пропади оно все пропадом. Тосковала по нему. Неужели он так ничего и не понял? Какая разница, что она там ему наговорила, ведь все это всего лишь слова. Он должен был испугаться и запаниковать, бросить все, примчаться к ней в офис, упасть перед ней на колени, моля о прошении, и на глазах у всех признаться ей в любви. А Элизабет пришлось бы с этим смириться. И дети — видит Бог, Иззи всегда восхищалась привязанностью Джо к детям, хотя подчас се терзала ревность — смогли бы пережить развод родителей. В конце концов, они же не слепые и видят, что мать с отцом давно чужие друг другу, разве не так? Иззи как-то читала об этом в одном журнале по психологии. Там говорилось, что родителям лучше откровенно разговаривать с детьми о своих проблемах, а не скрывать их, притворяясь, что все идет отлично. Разумеется, Иззи не решилась дать такой совет Джо, она ведь мало что понимает в детях. Джо должен был сам решить для себя, как поступить.

Сотовый зазвонил снова.

— Да? — поспешно ответила Иззи после первого же сигнала.

— Иззи, это Аманда из «Зеста»…

«Прекрати занимать этот чертов телефон, вдруг мой любовник не может мне дозвониться!!!» — хотелось крикнуть Иззи, но вместо этого она мгновенно переключилась на деловой тон.

— Привет, Аманда. Надеюсь, вы успели отдохнуть после Нью-Мексико. Айван уже прислал вам фотографии? — невозмутимо заговорила она.

В обеденный перерыв Иззи нарочно отправилась есть бутерброды в свою любимую закусочную. Джо знал, что она чаше всего обедает именно там. По дороге туда Иззи продолжала надеяться. Может, Джо уже ждет ее за столиком? Наверное, он вот-вот появится, ведь ему не терпится ее увидеть. В кафе было полно народу. Иззи выбрала место поближе к входу и оказалась в компании трех парней в деловых костюмах. Она сделала вид, что читает журнал, и все время сидела как на иголках: ей так хотелось, чтобы Джо пришел и вывел ее на улицу.

«Я люблю тебя, а остальное не имеет значения. Я хочу быть с тобой», — сказал бы он, и все вокруг заулыбались бы, услышав на шумной нью-йоркской улице такое трогательное и искреннее признание в любви, и все было бы чудесно, потому что Джо сделал наконец выбор.

«Подожди, — взмолился бы он. — Пожалуйста, подожди меня, Иззи. Все устроится, я тебе обещаю».

Но Джо так и не появился.

Вернувшись на работу, Иззи попыталась заняться делами, но не могла ни на чем сосредоточиться и принялась просматривать свежие газеты. Бегло пролистывая «Нью-Йорк пост», она наткнулась на статью о благотворительном вечере в Музее естественной истории.

«Ожидается нечто грандиозное, — восторженно писала «Пост». — Там будет весь бомонд, включая Элизабет Хансен, члена благотворительного комитета, и ее мужа Джо, известного филантропа». Иззи оцепенела, кровь отлила от ее лица. Она никогда в жизни не падала в обморок, но сейчас готова была лишиться чувств. Джо собирался на благотворительный вечер вдвоем с женой, а ведь еще два месяца назад он поклялся, что поговорил с Элизабет и они никогда больше не появятся вместе на публике. Иззи чувствовала себя глубоко униженной, когда на следующий день после их первой близости с Джо он отправился с женой на благотворительный аукцион в помощь жертвам СПИДа.

— Я должен пойти, — объяснил он.

— Если вы с женой живете каждый своей жизнью, то не должен! — закричала Иззи в ответ.

— Я все понимаю, прости. Я поговорю с ней, так не может больше продолжаться. Это в последний раз. Просто Элизабет состоит в целой куче комитетов, и это налагает массу обязанностей…

— Джо, если между тобой и Элизабет все кончено, это одно, — холодно возразила Иззи. — Но если это не так, убирайся к чертовой матери из моей жизни!

— Развод — вопрос решенный, — заверил ее Джо. — Все кончено, даю слово. Очень скоро я это улажу, Иззи. Я обещаю.

— Думаю, я, как и Карла, подцепила грипп, — безжизненным голосом объявила Иззи, закрывая «Пост». Ей необходимо было как можно скорее уйти с работы. Здесь она испуганно вздрагивала от каждого телефонного звонка.

Иззи никогда не бывала на торжественных приемах в Мужественной истории, хотя читала о них в газетах и журналах, видела фотографии и представляла себе, как они проходят. Широкая, в романском стиле лестница, устланная красной ковровой дорожкой, величаво спускалась вниз, у ее подножия выстроились роскошные автомобили. Их состоятельные владельцы чинно шествовали по толстому ковру.

Иззи стояла в толпе зевак и ждала, чувствуя себя полнейшей идиоткой. С каждой минутой она все яснее сознавала абсурдность собственного поведения. Иззи напоминала себе помешенную на знаменитостях фанатку, которая, невзирая на холод и дождь, часами ждет выхода знаменитой кинозвезды, чтобы хотя бы на краткий миг увидеть воочию своего кумира. Зачем они это делают? Неужели у них нет своей жизни? Или она настолько скучна? Несчастные создания.

А она сама? Стоит здесь и ждет, надеясь выследить своего любовника с женой и угадать правду. Чем не жалкое зрелище?

Задыхаясь от отвращения к себе, Иззи отделилась от маленькой группки любопытных и зашагала прочь, не глядя по сторонам. Она успела пройти всего несколько шагов и неожиданно наткнулась на темный лимузин, из которого выбирались четверо пассажиров, одетых для торжества.

Две женщины и двое мужчин, наделенных властью и богатством. Иззи мгновенно узнала Джо. Блондинка рядом с ним могла быть только его женой. В жизни она выглядела лучше, чем на картинках в «Гугле»: стройная, высокая, с длинными ногами и той особой статью, которую женщины с восточного побережья наследуют от своих матерей. На ней были изящные сапожки с красными подошвами — «визитной карточкой» Кристиана Лубутена. Иззи всегда восхищалась его обувью, но отважилась всего на одну пару туфель: творения знаменитого француза стоили много больше, чем позволяли ее скромные доходы. Испытав внезапный укол зависти к женщине, которая свободно расхаживает под дождем в сапогах от Лубутена, Иззи придирчиво оглядела наряд Элизабет. Боже, что это был за наряд! Шелковая вечерняя накидка цвета сливы — явно от Ланвен — элегантная до умопомрачения. Впрочем, этого следовало ожидать. Миссис Хансен не могла быть вульгарной, лишенной вкуса простушкой. Подобная женщина не удержалась бы рядом с Джо.

Иззи подумала о купленной на распродаже накидке, что висела в ее собственном гардеробе, — грубой копии роскошного плаща Элизабет. Иззи надевала ее как-то раз, желая понравиться Джо. Накидка очень сексуальна, сказал он, но то, что скрыто под ней, куда лучше, развязал широкий поясу Иззи на талии и повалил ее на пол. В тот вечер они занимались любовью на ковре в гостиной.

Накидка Иззи была дешевкой. Как и сама Иззи. В ее шкафу висела подделка под Ланвен, на полках стояла фальшивая обувь под Лубутена, а в постели оказался поддельный любовник. Достойный выбор. В самый раз для такой дешевки.

В это мгновение Джо наклонил голову, защищаясь от дождя, и заметил в толпе Иззи. На какую-то долю секунды их взгляды встретились, затем Джо отвернулся. На его лице не дрогнул ни один мускул, но Иззи могла бы поклясться: он ее узнал. Она стояла среди зевак, словно чумазый беспризорник, прижавшийся носом к прозрачной витрине кондитерской и пожирающий глазами запретные яства.

Лицо Джо осталось бесстрастным, и Иззи почувствовала себя самой дешевой шлюхой на земле. Дармовой шлюхой. «Тебе впору печатать карточки и раскладывать в телефонных будках, — криво усмехнулась она про себя. — Хочешь бесплатно поразвлечься, позвони Иззи Силвер…» Но шутка не помогла.

Элизабет что-то сказала Джо и продела руку под его локоть, сверкнув бриллиантом размером с яйцо малиновки, «Тиффани», — подумала Иззи. Что это? Кольцо, подаренное в честь помолвки, или обычное украшение? Иззи не успела разглядеть, на каком пальце кольцо.

Джо наклонился к жене, что-то ответил. Точно так же во время разговора он наклонялся к Иззи.

Господи, как можно быть такой глупой?

Джо говорил, что привязан к Элизабет, что они прожили вместе двадцать лет, но их любовь давно угасла, и осталось лишь официально оформить развод. Он говорил, что любит, что хочет ее.

Иззи воображала, что никто не может любить двоих одновременно, просто потому что она сама на такое не способна, чувства она приписывала Джо.

Она ошибалась.

Джо любил жену, спал с любовницей и при этом лгал им обеим.

Иззи отвернулась, изо всех сил стараясь не расплакаться. Хватит, она пролила достаточно слез из-за Джо. Ослепленная любовью, она забыла обо всем. Знала, что отношения Джо с женой сложны и запутанны, и все же переломила себя, впустила его в свою жизнь.

Она ничем не лучше тех хищниц, что охотятся за мужчинами и готовы на любые уловки, лишь бы заполучить заветное обручальное кольцо. Когда-то Иззи думала, что ей все это безразлично. Но оказалось, что и здесь она ошибалась. Охотницы за мужьями по крайней мере знают, что делают, а она понятия не имела. Тупая, безмозглая шлюха.

 

Глава 5


Лили Шанахан сидела на деревянной скамейке в крошечном дворике рядом с церковью Святого Кейниса в Тамарине и грелась в лучах апрельского солнца. Время близилось к половине десятого, и дворик был пуст, лишь парочка голубей бродила вперевалку по серым каменным плитам, выискивая крошки. Остальные обитатели двора собрались в церкви, чтобы послушать высокий мелодичный голос отца Шона. Как всегда, на понедельничной утренней службе прихожан было немного, временами до Лили доносилось тихое бормотание молящихся.

Миссис Шанахан тоже направлялась в церковь, но вдруг почувствовала легкое головокружение, и ей захотелось посидеть на солнышке, помолиться на собственный манер.

Чтобы поговорить с Создателем, не обязательно идти в храм. Можно ощутить божественную благодать, радуясь солнцу и небу, сотворенным Господом. Лили медленно добрела до дворовой скамейки и решила, что сегодня это и будет ее церковная скамья.

«Всевышний поймет, — подумала она. — В церкви слишком жарко, в духоте головокружение может усилиться». Изумительно красивая в архитектурном отношении церковь Святого Кейниса совершенно не защищала от жары и холода. Зимой она превращалась в настоящий морозильник, несмотря на старые батареи. В теплые месяцы там было жарко, как в оранжерее, и не одна тамаринская невеста с отчаянием обнаруживала, что все попытки украсить церковь цветами накануне венчания заранее обречены на провал, поскольку в нестерпимой духоте вянут даже бутоны, которые любят тепло.

Устроившись на скамейке, Лили сняла бежевую полотняную шляпу, закрыла глаза и подставила лицо солнцу. Перед выходом из дома она собиралась намазать лицо тем чудесным дорогим кремом, который вручила ей Иззи в свой последний приезд. «Это что-то необыкновенное, — заявила она. — Омолаживающий крем. Убирает все морщины. Тебе нужно ухаживать за кожей, бабуля».

Не открывая глаз, старуха улыбнулась своим воспоминаниям. Теперь Иззи редко наведывалась домой, суматошная нью-йоркская жизнь почти не оставляла ей свободного времени. Лили очень скучала по внучке, но даже не думала протестовать. Она хорошо сознавала, в чем состоит ее долг, и, заменяя Иззи умершую мать, старалась дать своей дорогой осиротевшей девочке «корни и крылья». Лили всегда так и говорила Иззи, когда та чувствовала себя виноватой, пропустив какое-нибудь важное событие в жизни Тамарина.

«Корни и крылья, дорогая, вот что такое любовь», — шептала она и благодарила про себя судьбу за то, что у нее пока достаточно сил, чтобы найти для Иззи слова утешения.

Лили ни о чем не жалела. Стоит ли разглагольствовать о крыльях и хныкать, когда твой птенец собирается покинуть гнездо и начать самостоятельную жизнь? Некоторые любят рассуждать о принципах, которым вовсе не собираются следовать. Такое лицемерие всегда вызывало у Лили брезгливость. Сначала уговаривать Иззи жить своей жизнью, а потом выражать недовольство и укорять? Нет, Лили ни за что бы так не поступила.

Она всегда была противником фальши. И увлажняющий крем, пожалуй, тоже не для нее. Подумав о креме, Лили хихикнула про себя.

Драгоценный крем — подарок Иззи — и в самом деле великолепно смягчал кожу, но чаще всего Лили вспоминала о нем уже на улице, а возвращаться домой, чтобы намазаться кремом, казалось ей нелепым. В ее возрасте никакой, даже самый лучший крем не сотрет с лица следы прожитых лет, разве что крем в красивой стеклянной баночке наделен магической силой.

И все же приятно, когда внучка верит, что за твоей кожей еще стоит ухаживать. Иззи постоянно видит перед собой молодых женщин с нежной как у младенца кожей, но не спешит списать бабушку в утиль, словно ненужную рухлядь.

Некоторые так и поступают. Можно подумать, что морщинистая кожа — это плащ-невидимка. Как форма горничной в прежние времена. Лили криво усмехнулась. Она давным-давно это заметила. Стоит человеку надеть на себя платье слуги, и он тут же стушевывается, отступает на второй план.

В Ратнари-Хаусе горничные носили строгие закрытые платья из темно-синего габардина с пуговицами на спине и белыми воротничками, которые надлежало ежедневно стирать и крахмалить, пока не износятся. Мэри, матери Лили, занимавшей важный пост экономки, не полагалось носить форму горничной — леди Айрин выдала ей две синие саржевые юбки. «Из "Харродс"», — с благоговением говорила Мэри. У нее захватывало дух при мысли о том, что ее одежда куплена в том же магазине, где одеваются сами господа.

Мэри носила юбки с белоснежными блузками и серым шерстяным кардиганом.

Лили вспомнила мать в ее неизменной одежде, с болтающимися на поясе ключами и с очками, висящими на шнурке перед грудью, ее почтительную позу и заискивающее выражение лица. Воплощенное раболепие. Лили невольно содрогнулась.

Горничным в Ратнари-Хаусе нравилась форменная одежда, так разительно отличавшаяся от их привычных нарядов. Даже Виви, лучшая подруга Лили, с удовольствием облачалась в форму.

— Зато мои собственные вещи будут целее и дольше сохранятся, — весело щебетала она, заправляя локоны под накрахмаленный чепец. — Может, объяснишь, отчего ты так взъелась на эту несчастную форму?

— И вовсе я не взъелась, — лгала Лили. Простодушной, бесхитростной Виви невозможно было объяснить, что форма превращает людей в подобие мебели, чего и добивалась леди Айрин, окружая себя полчищами расторопных безликих слуг, готовых исполнить любой ее каприз. Лили по рождению принадлежала к классу прислуги, но не собиралась с этим мириться.

Вот леди Айрин никогда бы не забыла намазаться дорогим кремом от морщин. Лили тихонько усмехнулась, откинувшись на спинку скамейки.

Если и была на свете женщина, готовая с яростным упорством противостоять разрушительному бегу времени, то это леди Айрин. В те далекие дни, когда Лили работала в Ратнари-Хаусе, дорогой парфюмерией вроде роскошного омолаживающего крема, подаренного Иззи, пользовались лишь представители высших классов. Обыкновенная женщина из маленького городка вообще обходилась без косметики, что уж туг говорить о дорогостоящих кремах для лица. Мать Лили умывалась простой водой с мылом без всяких премудростей. Она приводила в порядок ореховый туалетный столик леди Айрин, любовалась бесчисленными баночками и флаконами с серебряными крышками, но ей никогда и в голову не приходило купить себе нечто подобное.

Лили вспомнила, как в двадцать лет нарочно купила себе набор косметики «Макс Фактор» и демонстративно разложила его содержимое на подоконнике рядом с кроватью. Ей хотелось дать понять леди Айрин, что дочь экономки имеет такое же право быть красивой, как и владелица усадьбы.

«Смотрите, эти чудесные вещицы не только для таких, как леди Айрин», — с торжеством говорила она, выбирая свою любимую кроваво-красную помаду и рисуя на губах дерзкую, дразнящую улыбку Джоан Кроуфорд — два длинных щедрых мазка. Так называемую мазню Кроуфорд потом невозможно было смыть: помада намертво въедалась в кожу, оставались темные пятна, будто ты объелась малиной.

Лили нахмурилась. Неужели когда-то она была такой молодой и страстной? Такой непримиримой? Она ненавидела Локрейвенов и все с ними связанное — богатство, привилегии и беспечное, легковесное отношение к жизни. Леди Айрин была хуже их всех. Встав с постели, она оставляла чашку с недолитым чаем покачиваться на краю столика и небрежно сбрасывала на пол шелковое постельное белье в непоколебимой уверенности, что кто-то незамедлительно приведет все в порядок. Лили не слишком переживала, когда ей самой приходилось убирать за хозяйкой. Молодой, резвой горничной нетрудно лишний раз нагнуться, к тому же Лили, если нужно, умела держать рот на замке. Другое дело, когда наводить чистоту за леди Айрин приходилось экономке, матери Лили, это приводило девушку в бешенство.

— Тебе не кажется, что она могла бы изредка и сама позаботиться о своих вещах? — злобно шипела она, когда мать приходила в огромную кухню Ратнари-Хауса поздно вечером еле живая от усталости после долгого дня, но все еще заваленная делами по горло.

— Замолчи, — испуганно шептала мама, опасаясь, что кто-нибудь их услышит. В доме было полно слуг, мысленно соглашавшихся с Лили, но предпочитавших молчать и получать жалованье. — Ее светлости не пристало убирать за собой.

— Очень жаль, — огрызалась Лили. Ей осточертело слушать о леди Айрин, утонченной аристократке, представительнице знатного рода, выросшей в великолепном доме в Килдэре, где слуг было втрое больше, чем в Ратнари-Хаусе. Всякий раз, когда в усадьбе готовились к очередному охотничьему балу, леди Айрин горестно завывала, вспоминая родовое гнездо Каслэдвард, где прислуга была так хорошо вышколена, что матери ее светлости, леди Констанции, почти не приходилось следить за хозяйством.

«Почему бы в таком случае этой глупой корове не вернуться к себе в Килдэр?» — ворчала Лили, обращаясь к Виви.

Миссис Шанахан улыбнулась, вспоминая юную, ершистую девушку, которой когда-то была. В те годы ей казалось, что она знает о жизни все. Какое заблуждение! Тогда она еще не понимала, что деньги и блестящее положение не ограждают от жестокости этого мира. Испытания выпадают на долю каждого, будь ты служанка или госпожа. Разница по большому счету не так уж велика.

Доносящийся из церкви гул голосов стал громче. Молящиеся начали читать «Верую». Лили обреченно вздохнула: минут через десять месса закончится, прихожане выйдут из церкви и начнут суетиться вокруг нее, споря, стоит ли вызывать врача.

Ее подруга Мэри-Энн примется взволнованно причитать, что Лили еще раньше жаловалась на легкое головокружение; бедняжка вконец разнервничается, ослабеет, и ей придется самой отсиживаться на скамейке, чтобы прийти в себя. У людей бывают самые причудливые пристрастия, вот и у Мэри-Энн имелось хобби — ипохондрия. Довольно бодрая для своих восьмидесяти шести лет, она не могла ступить шагу без любимых таблеток и изводила бесконечными жалобами лечящего врача.

В отличие от нее Лили не любила привлекать к себе внимание. Она решила уйти прежде, чем дворик наполнится людьми, обогнуть церковь и медленно пройтись по Патрик-стрит. Лили надеялась, что чашка крепкого чаю в «Доротас» прибавит ей бодрости.

Можно будет посидеть за столиком и поглядеть на рыбацкой лодки, возвращающиеся в гавань. Как раз по четвергам Красный Винни (он получил свое прозвище благодаря ярко- красному непромокаемому плащу) доставлял на берег верши с омарами. Винни всегда находил время поболтать с Лили, рассказать о лежбище тюленей за мысом Лорканс или о чайках со странной желтой полосой на крыльях: «…тридцать пять лет рыбачу, а впервые вижу такую диковину».

«Винни еще молод, потому и удивляется переменам», — усмехнулась про себя Лили. Сама она так долго жила на свете, что давно убедилась: на самом деле жизнь меняется куда меньше чем кажется на первый взгляд. Все в этом мире движется по кругу, все повторяется. Нужно дожить до глубокой старости, чтобы это понять. Завершив виток, прошлое возвращается и становится настоящим.

В последнее время Лили стала все чаше задумываться о прошлом — о Ратнари-Хаусе, о леди Айрин, о дорогой Виви. Всему виной та чудесная австралийская девочка, которая так вежливо и осторожно говорила по телефону — боялась потревожить старую развалину.

Она назвалась Джоди Бекетт и сказала, что к ней случайно попала фотография Ратнари-Хауса 1936 года, день рождения леди Айрин.

«Великолепный снимок, красивый, словно кадр из фильма, — взволнованно сообщила она. — Двое мужчин и две женщины стоят у камина, а перед ними на полу тигровая шкура. Это мне как раз не понравилось, потому что шкура настоящая. Жестоко окружать себя подобными вещами. Но остальное просто изумительно. А какая шикарная одежда, что-то невероятное…»

«Это верно», — криво усмехнулась Лили. Вечера в Ратнари-Хаусе проходили с размахом и пользовались неизменным успехом. Только не у тех, кому в шесть часов утра приходилось наводить чистоту в доме после очередного гульбища и дрожать от холода, ползая на коленях по мраморному полу с тряпкой в руках, стараясь не шуметь, чтобы не потревожить никого из господ, которым ничего не стоило разбудить тебя среди ночи, если им что-то вдруг понадобилось.

Но девочке с милым именем Джоди ни к чему об этом знать. Малышка доверчиво призналась Лили, что замужем за ирландцем, новым заместителем директора местной школы, и что семья ее прапрадеда родом из графства Корк. В Брисбене они считали себя ирландцами и обожали все кельтское.

«Мне всегда хотелось побольше узнать о прошлом Ирландии, — сказала Джоди по телефону. — Я давно этим занимаюсь и собрала кучу материалов еще до переезда. Я люблю эту страну».

Благодаря Голливуду, великой фабрике грез, прошлое зачастую превращается в романтическую сказку, где бессловесные слуги, вполне довольные своей ролью неотесанной деревенщины, появляются лишь для того, чтобы почтительно снять шляпу, а господа купаются в роскоши и наслаждаются жизнью. Лили могла бы рассказать юной Джоди совершенно другие истории о так называемых добрых старых временах, но девочка, конечно же, ждет от нее совсем не этого.

Да, были в прошлом и шелковые платья, обнажавшие белые холеные спины, и сверкающие бриллианты или изумруды, извлекаемые из шкатулок с фамильными драгоценностями ради приемов и балов. Но это лишь внешняя сторона жизни, а изнанка выглядела куда менее привлекательно. В те времена существовал и целые семейства и даже династии слуг, эти люди появлялись на свет, чтобы верой и правдой служить хозяевам, выполняя все их прихоти. Считалось, что покорность и раболепие у них в крови. Однако не все из них желали носить чепцы, фартуки и ливреи, кланяться, приседать в бесчисленных реверансах и повиноваться приказам тех, чье единственное достоинство — тугой кошелек.

Лили было хорошо знакомо это чувство. С самого детства ее жгла ненависть к таким, как леди Айрин, к большим господам, самонадеянно распоряжавшимся чужими судьбами.

Миссис Шанахан вздохнула, вспомнив свою юность. Сколько же гнева и возмущения носила она в себе в те годы. Нынешняя молодежь даже не представляет себе, что такое классовые различия, а тогда людей из разных сословий разделяла непреодолимая стена, и деньги играли здесь отнюдь не главную роль. Родившийся в крестьянской семье умирал крестьянином. Таков был непреложный закон жизни. Можно было ненавидеть и презирать сложившийся порядок, но никто не в силах был его изменить. Вряд ли Джоди рассчитывала услыхать от старухи подобные откровения.

— Я заинтересовалась историей Ратнари-Хауса, но почти ничего не смогла найти. Удивительно, но в библиотеке нет ни одной книги об усадьбе. Представляю, как много вы могли бы досказать об этом доме. Я бы с удовольствием послушала, если… — тут Джоди немного замялась, — если, конечно, вы согласитесь поговорить со мной. Мне бы не хотелось вас утомлять.

— Ну что вы, деточка, — добродушно отозвалась Лили, — разговоры меня не утомляют. Покажите мне фотографию, и я охотно расскажу вам все, что вас интересует.

Миссис Шанахан подумала о коробке на чердаке. Джоди наверняка пришла бы от нее в восторг: там собраны письма, фотографии, театральные программки, ресторанные меню, круглая пудреница с остатками пудры «Чайная роза» — подделка под золото, высохшие цветы из свадебного букета Лили, продовольственные карточки, уцелевшие с послевоенных времен — словом, всевозможный хлам пятидесятилетней давности. Разговаривая с Джоди, миссис Шанахан то и дело возвращалась мыслями к коробке.

Лили не раздумывая согласилась встретиться со славной девочкой из Австралии, но так и не решила, стоит ли извлекать на свет божий драгоценное содержимое заветной коробки. Там хранились секреты. Не тайны государственной важности, и все же секреты, которыми Лили ни с кем прежде не делилась.

Свою тайну она могла бы доверить лишь одному человеку — Иззи. Но стоит ли обременять внучку чужими секретами, когда у нее имеются собственные? Лили заметила, что в последнее время Иззи чуточку изменилась. Она звонила бабушке из Нью-Йорка так же часто, как прежде, но теперь ее голос звучал немного настороженно, в нем появились смущенные нотки, совсем как в детстве, когда ей было что скрывать от взрослых.

— У тебя все в порядке, дорогая? — спросила Лили в воскресенье, когда в последний раз разговаривала с Иззи.

— Все хорошо, — откликнулась та бодрым тоном, до того похоже на свою мать, что у Лили невольно сжалось сердце. Иззи разговаривала в точности как Элис: те же мягкие интонации, та же манера особо выделять некоторые слова, та же гладкая, торопливая речь. Голос Иззи окончательно сформировался через несколько лет после смерти матери, и Лили порой охватывало мучительное смятение, когда она слышала внучку. Казалось, покойная Элис вдруг ожила и заговорила.

Внешне высокая и сильная Иззи с молочно-белой кожей, синими, как у самой Лили, глазами и волосами цвета карамели мало походила на мать, хрупкую, темноволосую, с оливково-смуглой кожей, доставшейся ей от легендарной прабабушки, неистовой Сайв.

По семейным преданиям, бабушка Сайв была в родстве с феями, и в прежние времена ее именем пугали детей.

Но маленькая Лили никогда ее не боялась. Бабуля Сайв, должно быть, просто опередила свое время. Этой упрямой, несгибаемой женщине следовало родиться на пару веков позднее.

Неудивительно, что она нагоняла на всех страх. Вот кто, наверное, мог бы порассказать самые невероятные и удивительные истории. Жалко, что рядом с ней не оказалось никого, готового выслушать ее рассказы о прошлом.

Лили вздохнула. Хотелось бы верить, что она правильно поступила с дневником. Но кто знает, что на самом деле правильно, а что нет? После звонка Джоди Бекетт Лили не находила себе места от беспокойства. Она вдруг ощутила, как стремительно бежит время, и ее охватило жгучее нетерпение. Лили так и подмывало позвонить Иззи и обо всем ей рассказать, но ее удерживала мысль о том, как странно это будет выглядеть, если она вдруг позвонит в Нью-Йорк среди недели, чтобы поделиться своими сомнениями. Бедняжка Иззи еще решит, чего доброго, что у бабушки старческое слабоумие.

Накануне она набрала номер Аннелизе, но сработал автоответчик, и она повесила трубку, не оставив сообщения. Лили ненавидела разговаривать с автоматами. Она так и не привыкла к этому модному нововведению. Да и как, скажите на милость, доверить автоответчику ужасное признание?

«Аннелизе, мне страшно и тревожно. Пожалуйста, скажи, Что я не схожу с ума. Ты ведь так не думаешь, правда?»

Такое послание звучало бы странно. Похоже на бред сумасшедшего. Больше всего Лили боялась потерять рассудок. Слишком многих из тех, кого она знала, постигла эта печальная участь. Даже милая Виви, всегда такая веселая и живая, впала в детство и пребывала теперь в частной лечебнице за городом, в пансионате с благообразным названием «Лавровая роща». Вот уж где Лили не хотела бы оказаться.

Дневник… Мысли Лили снова вернулись к дневнику. Если бы только можно было позвонить Иззи. Она подсказала бы, как лучше поступить. Милая, милая Иззи. Однажды она объявила, что собирается переехать в Нью-Йорк, чего бы это ни стоило, и настояла на своем.

— Я готова жить на три пенса в неделю и спать в крошечной комнатушке, где не то что кошке, а хомяку негде повернуться, — твердо сказала она. — Но только в Нью-Йорке, и больше нигде. Ты ведь жила за границей, бабуля, и понимаешь, о чем я говорю, верно?

Лили кивнула:

— Ты права, дорогая, прости меня. Я забыла.

— Ты ничего не забываешь, бабуля, — рассмеялась Иззи.

«Хорошо бы это было правдой, — подумала Лили, щурясь под лучами солнца. — Хотя, пожалуй, многое лучше забыть».

В последнее время она постоянно думала об ушедших днях. Значило ли это, что конец жизни уже близок и тени прошлого пытаются предупредить ее о чем-то? Теперь она часто видела во сне всех своих близких и любимых: маму, папу, бабушку, дядю Пата, Дэниела, Джейми, Робби и дорогую Элис. Элис… Эта утрата была самой страшной. Родители не должны хоронить своих детей. Вот уже двадцать семь лет, как дочери не стало, и все эти годы Лили носит в себе неизбывную боль.

В жизни Лили было так много смертей. Сколько молодых, здоровых людей превратилось в груду безжизненных тел, изуродованных взрывами бомб, сколько их вернулось домой искалеченными, и кто знает, какие ужасные раны остались в душах тех, кому суждено было выжить и уцелеть?

Лили выросла в сельской местности и еще в раннем детстве узнала, что такое смерть. В те годы никому и в голову не приходило держать детей подальше от гроба на похоронах. Все, и стар и млад, склонялись над вытянувшимся в своем деревянном ящике покойником, чтобы в последний раз поцеловать его в ледяной лоб. Малышка Лили тихонько сидела на поминках, слушала старинные песни и смотрела, как живые оплакивают мертвецов. Но до первых дней работы в госпитале она не видела, как умирает человек.

Там Лили с изумлением обнаружила, что люди уходят из жизни без фанфар: смерть приходит тихо, оставляя после себя бездыханное, холодеющее тело, а доктор поспешно переходит к следующему пациенту. И лишь гораздо позднее, прокипятив окровавленные бинты и инструменты, отправив в печь ампутированные руки и ноги раненых, санитары находят время заняться мертвецами.

Лили думала о них вечером, за горячим чаем или розовым «ном, сидя в чайной на тесном диванчике между двумя девушками — Мейзи и Дайаной. Она вспоминала то, что позволила себе вспомнить, и, конечно же, всегда жалела об этом. Воспоминания причиняли боль.

В каждом раненом юноше в госпитале она видела своего брата Томми, воевавшего где-то на Средиземном море. По крайней мере так она думала: Томми не мог сообщить ей в письме, где его часть. Лицо брата постоянно стояло у нее перед глазами. Вдруг это он лежит неподвижно на столе… Она гнала от себя эти мысли и заказывала очередную порцию джина для всех троих. «Nil bastardi carborundum!» — кричала Дайана «поросячьей латыни», что означало — «Не давай ублюдкам себя сломить!»

Их окружала смерть, но они были слишком молоды, чтобы ее бояться. Смерть подстерегала кого угодно, только не их. Они рассчитывали на долгую счастливую жизнь, но каждый день проживали как последний, просто на всякий случай.

Теперь, полвека спустя, смерть уже стояла у нее за спиной, но Лили не испытывала страха. Великий дар старости — готовность принять смерть. Рядом с Лили не было никого, кто нуждался бы в ее заботе. Никто не станет причитать, что она слишком рано ушла из жизни. Господь даровал ей долгую жизнь, позволил вырастить ее дорогую девочку. Лили непременно поблагодарит Его за эту милость, если, конечно, им суждено будет встретиться. Может статься, что ее ждут не райские кущи, а геенна огненная и дьявол собственной персоной. Лили усмехнулась. Она не боялась дьявола. Сатана нередко нашептывал ей на ухо свои шуточки и сам же над ними смеялся.

Если священники в церкви говорят правду, то после смерти она встретится со всеми, кого любила при жизни. С дорогой Элис, покинувшей ее двадцать семь лет назад. Самое страшное — когда теряешь дорогих сердцу людей. Нет ничего хуже этого.

Лили подняла лицо к солнцу, закрыла глаза и погрузилась в мир фантазий. Чернота наплыла медленно, как дремота, стирая мысли, неся с собой безмолвие и покой.

 

Глава 6


В четырех милях от церкви Святого Кейниса Аннелизе у себя на кухне, вялая и неуклюжая после бессонной ночи, заваривала крепкий чай, надеясь, что он поможет ей проснуться. Она опять проворочалась всю ночь, то и дело поглядывая на будильник, и лишь перед рассветом забылась коротким сном.

Аннелизе проснулась с тяжелой, словно налитой свинцом головой, наскоро привела себя в порядок, оделась и теперь собиралась прогуляться вдоль берега. Прежде она усаживалась на крыльце с книгой или журналом и довольно скоро вновь ощущала прилив бодрости, но в последнее время чтение не доставляло ей удовольствия. В каждом журнале она находила неприятное напоминание о том, что ей хотелось бы забыть.

Накануне, листая невинный с виду рекламный журнал, который бросили в почтовый ящик вместе с ежедневной газетой, она наткнулась на интервью с актрисой, сыгравшей главную роль в фильме о супружеской измене. Содрогаясь от отвращения, Аннелизе швырнула журнал в корзину для мусора.

Библиотечные книги на столике рядом с кроватью тоже не оправдали ее надежд. Аннелизе и не подозревала, что у нее в доме так много романов о человеческих отношениях. Ей казалось, что она любит читать обо всем понемногу, но, перебирая в библиотеке книги, с удивлением обнаружила, что все книги, за исключением одного забористого детектива и жизненного описания Марии Антуанетты, рассказывают о семьях, супружеских парах и любовных связях.

Вторую чашку чаю она выпила на крыльце. Утро выдалось прекрасное, солнечное и теплое. Аннелизе решила не брать плащ, и натянула серую шерстяную кофту с начесом. Если пройти вдоль берега, удаляясь от Тамарина, к изножью скал до самой конечности маленькой Милшон-Бей и вернуться обратно тем же путем, выйдет около двух миль. Достаточно, чтобы взбодриться, рассудила она.

Бредя по взморью, она заметила на берегу со стороны Тамарина нескольких человек, сбившихся в кучку, и недоуменно нахмурилась. Их было шесть или семь — слишком много обычных собачников, вышедших погулять со своими питомцами. Они стояли на скале между двумя бухтами и что-то высматривали в море.

Должно быть, рыбацкую лодку. О нет, только не это. Аннелизе зябко поежилась, ее охватил страх, знакомый жителям приморского городка. Неужели кто-то утонул?

Когда исчезала чья-то лодка, весь город приходил в смятение. В церкви служили молебны, в воздухе кружили вертолеты, спасатели обшаривали море. Люди молились и ждали, погруженные в тревожное оцепенение. Аннелизе вспомнила мощное бдение в церкви Святого Кейниса, после того как пропал баркас с целой семьей рыбаков. Весь Тамарин собрался тогда в холодной, выстуженной церкви, словно молитва могла вернуть в гавань корабль вместе с командой. Чуда не произошло. Лишь один из рыбаков вернулся в родной город: его тело выбросило на скалы в пяти милях к югу от тамаринной бухты.

Аннелизе взволнованно вгляделась в даль. Пусть ее бросил муж, но он по крайней мере жив, и ее потеря — ничто по сравнению с горем семьи, навсегда лишившейся кого-то из близких.

Как ни тяжело было Аннелизе, она не могла пройти мимо беды. Когда случается несчастье, люди должны быть вместе, чтобы поддерживать друг друга. Любой житель Тамарина поступил бы так же на ее месте.

Она быстро зашагала по влажному от воды песку к горсточке людей на скале, но, подойдя ближе, поняла, что люди не смотрят в отчаянии на горизонт, не появится ли судно, а заметили что-то на воде и внимательно разглядывают.

— Что там, Клер? — спросила она женщину, жившую неподалеку и часто гулявшую на берегу с собаками. Три ее черно-белых колли и сейчас восторженно носились у кромки прибоя.

— Привет, Аннелизе, — откликнулась женщина. Собаки моментально кинулись к хозяйке и, скуля, уткнулись носами ей в ноги: им надоело резвиться у воды, они хотели идти дальше. — Ты только посмотри, это кит. Он слишком далеко заплыл и теперь не может выбраться из бухты.

— Бедняга, — сказал один из мужчин и подвинулся, пропуская Аннелизе вперед.

Внизу, в темных водах залива, примерно в полумиле от берега, бессмысленно двигалось по кругу что-то черное, огромное. «Почему все решили, что это кит?» — удивилась про себя Аннелизе, но в этот миг непонятное существо плавным, грациозным движением скользнуло вверх и над водой показалось блестящее и гладкое как шелк темно-синее туловище. Это действительно было какое-то крупное морское животное, разновидность кита.

Высокий водяной фонтан вырвался из дыхала исполина, прежде чем гигантская темная туша снова погрузилась в воду.

— Киты выскакивают из воды, когда их что-то тревожит, — объяснил один из мужчин. — Несчастное животное мечется и не знает, что делать.

Говоривший показался Аннелизе незнакомым. Судя по одежде — черным штанам и мешковатому свитеру, — его вполне можно было принять за рыбака, но Аннелизе знала большинство местных рыболовов, а этого человека видела впервые. Высокий незнакомец с седеющей бородкой и густыми, чуть длинноватыми волосами, в которых тоже мелькали седые пряди, походил на местного жителя.

— Чем же помочь киту? — невольно вырвалось у Аннелизе.

— Боюсь, мы мало что можем сделать для бедняги, — почал головой мужчина.

— Но должен же быть какой-то выход! — возмутилась Аннелизе. Покорность в голосе мужчины привела ее в ярость. Неужели ему все равно? Почему никто не хочет помочь? Ее вдруг захлестнуло сочувствие к несчастному киту, до боли помочь ему на нее, такому же покинутому и одинокому. — Кто-нибудь уже позвонил в службу охраны дикой природы?

— Это я и есть, — отозвался незнакомец. — Я сотрудник частной службы охраны морских животных. Живу в Долфин-Хаусе.

Долфин-Хаус — строение чуть меньше дома, но побольше амбара — ютился между песчаными дюнами Бэлливолейн-Стрэнд, небольшой подковообразной бухточки сразу за заливом Милшон. Приземистый деревянный коттедж был когда-то выкрашен в голубой цвет, но Господь переделал его по своему вкусу, обнажив желтовато-бурую древесину. Насколько поняла Аннелизе, этот домишко постоянно сдавался в аренду.

— Я Мак, — добавил мужчина. — Мак Петерсен.

Аннелизе окинула его хмурым взглядом и не пожала протянутую руку. Всю жизнь она вела себя вежливо, стараясь никого не обидеть, но теперь все изменилось.

— И вы не можете ничем помочь киту? — резко бросила она.


— Попав в узкие заливы, киты чаще всего погибают, — спокойно ответил долговязый мужчина, не обращая внимания на грубый тон Аннелизе.

— Вот, значит, как? — Аннелизе гневно прищурилась и махнула рукой в сторону стоящих на скале людей. — А мы будем стоять тут и смотреть, как он умирает? Здорово! Браво, мистер специалист по охране морских животных.

Она повернулась к бухте и увидела темную спину кита, медленно кружившегося в воде. Ее охватило отчаяние. Это беспомощное, обреченное на гибель существо вызывало куда больше сочувствия, чем столпившиеся на скале люди. Что они знали о боли, об одиночестве, о страхе? А мечущийся в смертельной агонии кит понимал, что оказался в ловушке. Мужчина снова заговорил, но Аннелизе не желала его слушать. Она отвернулась и побежала прочь, слезы жгли ей глаза.

Она понимала, что сорвалась, но не испытывала сожаления. Давняя привычка всегда скрывать свои чувства слишком дорого ей обошлась. Она потерпела поражение, и теперь ей было решительно наплевать, что подумают о ней другие. Пусть этот чертов мир живет по своим правилам, ей нет до них дела.

Переступив порог дома, она услышала, как в последний раз тренькнул телефон, прежде чем раздался щелчок автоответчика и записанный на пленку голос Эдварда объявил, что никого нет дома, предложив оставить сообщение. Затем послышался сигнал, и заговорил сам Эдвард.

«— Аннелизе, дорогая, прости, даже не знаю, как тебе сказать, но мне только что звонил Брендан и… мне правда очень жаль, милая. Лили в больнице. Похоже, у нее инсульт. Она сидела в скверике за церковью, там ее и нашли после мессы. Она потеряла сознание и откинулась на спинку скамейки. Это просто чудо, потому что она разбила бы голову о камни, если бы наклонилась вперед и соскользнула с лавочки. Как бы там ни было, сейчас она в больнице. Ее отвезли на «скорой», и Брендан уже едет туда. Я пока не могу вырваться, мне… — Эдвард нерешительно помолчал. — Мне нужно кое-что закончить, но я приеду после обеда, если можно. — Он снова замялся. — Я хотел сказать, если ты не против. Естественно, Нелл не поедет, но мне хотелось бы быть там ради Брендана и ради тебя. Ладно, до свидания, прости, что принес такие ужасные новости».

Автоответчик затих. Несколько мгновений Аннелизе продолжала стоять в оцепенении, глядя на телефонный аппарат, а потом бросилась набирать номер Брендана. Брендан Силвер приходился Лили зятем, а Аннелизе считала его кузеном. Двоюродным братом по мужу, если такое возможно. На самом деле Брендан был кузеном Эдварда. Славный, добрый человек, но совсем не из тех, к кому бросаются в беде, а с бедняжкой Лили случилась беда. При мысли о милой тете Лили у Аннелизе больно сжалось сердце. Двух женщин не связывали кровные узы, но для Аннелизе не было никого дороже Лили. Воспитавшая внучку после смерти дочери, миссис Шанахан единственная понимала, как тяжело приходится порой Аннелизе и Бет. Всегда спокойная и сдержанная, Лили не знала, что такое приступы паники или депрессии, и все же она тонко чувствовала переживания других. Этой женщине пришлось пройти через самое страшное испытание, которое только выпадает на долю человека, — смерть ребенка. Лили были знакомы ужас и отчаяние.

Когда Бет и Иззи были подростками, Лили часто заглядывала в дом Эдварда и всегда приглашала Бет погостить, если внучка жила у нее. Аннелизе неохотно отпускала дочь ночевать к подругам, но с Лили все было иначе: когда Бет оставалась на ночь у своей кузины Иззи, за нее можно было не волноваться. Совершенно разные, не похожие друг на друга девочки прекрасно ладили, несмотря на мелкие стычки и споры. Бет с удовольствием ходила в гости к Иззи, перемена обстановки шла ей на пользу. Лили никогда не давала понять Аннелизе, что догадывается о ее приступах депрессии. Ни разу не произнесла какую-нибудь убийственную фразу вроде: «Ты выглядишь такой подавленной, мне лучше забрать у тебя ребенса на пару дней». Ничего подобного. И все же каким-то непостижимым образом Лили всегда чувствовала, когда Аннелизе нужно побыть одной, чтобы прийти в себя, восстановить душевное равновесие. С тех пор как сорок лет назад Аннализе впервые приехала в Тамарин, Лили стала ей необычайно близка, и теперь с Лили случилось несчастье. Всегда готовая прийти на помощь другому, она сама нуждалась в помощи.

Мобильный телефон Брендана был отключен, но Аннелизе все равно оставила сообщение. «Это Аннелизе. Я только что узнала о Лили. Еду в больницу, но сперва забегу к ней домой и прихвачу кое-что из вещей».

Аннелизе поспешно собрала сумку, стараясь ничего не забыть. Монетки для телефона в больнице, зарядное устройство для мобильника, пакетики с успокоительным чаем, просторный джемпер, если вдруг придется заночевать в больнице, вязанье и запасной комплект ключей от дома Лили, который тетя оставила ей несколько лет назад на всякий случай. Забросив в машину сумку с вещами, Аннелизе заперла дверь и села за руль. Вдали среди дюн все еще стояли люди, глядя вниз, на бухту, где безостановочно кружил обезумевший от ужаса кит. Одинокий, несмотря на толпу глазевших на него людей и близость Атлантического океана с его подводными мирами, населенными самыми удивительными существами.

Прошла всего неделя с тех пор, как Аннелизе в последний раз была дома у Лили на Ратнари-роуд, но за эту неделю так много всего произошло. Сначала Эдвард ушел из дома, а теперь вот Лили попала в больницу. Аннелизе снова охватило жгучее чувство вины. Нужно было зайти к Лили и рассказать, что они с Эдвардом расстались. Но Аннелизе не смогла себя заставить это сделать, слишком мучительно было бы видеть, как чудесная улыбка Лили погаснет от боли и жалости.

«Ох, дорогая, мне так жаль. Чем я могу тебе помочь?» Аннелизе заранее знала все, что скажет Лили. Ей не хотелось выслушивать слова сочувствия, поэтому она ничего не рассказала тете. А теперь из-за ее глупости и трусости придется молчать и дальше. Лили почти девяносто. В ее возрасте после перенесенного инсульта можно так никогда и не оправиться. Аннелизе крепче сжала руль. По щекам ее катились слезы. Теперь вся боль, которую она носила в себе, останется невысказанной. Во время приступов необъяснимого страха или тоски она всегда старалась подавить слезы, загнать их внутрь, побороть слабость. Теперь Аннелизе и не думала сдерживаться, она оплакивала Лили, и эти слезы несли очищение.

Аннелизе с Эдвардом всегда любили дорогу на Ратнари-Хаус. Из города она тянулась на запад и взбиралась на вершину холма, откуда открывался великолепный вид на обе бухты — Тамарин-Бей и Милшон-Бей. Дальше дорога сбегала вниз и устремлялась вперед сквозь леса и поля. Живая изгородь по обеим ее сторонам местами разрослась, наступая на дорожное полотно и оставляя так мало места для проезда, что встречным машинам приходилось съезжать в кусты, чтобы разминуться.

Дом, где родилась и выросла Лили — часть огромного Ратнари-Хауса, — служил когда-то кузницей, и это название накрепко приклеилось к нему. Со временем Локрейвены продали большую часть своих владений, а старая кузница вместе с четырьмя акрами земли стала собственностью миссис Шанакан. Лили как-то призналась Аннелизе, что для нее это очень много значит.

— Не думаю, что смогла бы счастливо жить здесь, будь этот дом имуществом Локрейвенов, — сказала она. — Знаю, это звучит дико, я слишком стара, чтобы беспокоиться о таких вещах, но приятно сознавать, что дом принадлежит мне, и больше никому. Хорошо иметь свой клочок земли, свое место под солнцем. Моя мама, упокой Господь ее душу, перевернулась бы в могиле, если бы услышала меня сейчас. И все же я рада, что живу в собственном доме на собственной земле, и не перестаю благодарить за это судьбу.

— Почему бы Локрейвенам просто не передать этот дом вашей семье? — с искренним недоумением спросила Аннелизе. Владельцы Ратнари-Хауса с их баснословным богатством могли бы подарить заброшенную кузницу тем, кто верой и правдой служил им долгие годы.

Лили звонко рассмеялась в ответ.

— Ох, дорогая, сколько раз я сама задавала себе этот вопрос. И в конце концов решила, что люди вроде Локрейвенов крепко держатся за свою собственность и никому ничего не дарят, потому они и остаются богатыми. Мы для них всего лишь чернь, которая всю жизнь горбатится, сбивая руки в кровь, и ничего не получает в награду. Так я думала много лет назад. Сейчас я стала немного мудрее.

Лили замолчала, ей явно хотелось сменить тему разговора, но юная племянница не собиралась сдаваться. Тридцать пять назад Аннелизе запросто могла спросить кого угодно о чем угодно.

— Ваши родители работали на Локрейвенов? И мать, и отец, верно?

— Моя мама служила у них экономкой с 1930 по 1951 год. До самой своей смерти.

— Наверное, в такой огромной усадьбе она повидала немало интересного, — с любопытством заметила Аннелизе.

— Это уж точно, — кивнула Лили. — За двадцать лет всякого насмотришься. Хорошо помню свои первые уроки французского: леди Айрин любила бросать фразы вроде «Ne pas devant les domestiques» — «Только не при слугах». За мою недолгую карьеру горничной мне часто приходилось это слышать. Похоже, леди Айрин и в голову не приходило, что служанки могут знать французский и понимать, о чем она говорит. Но стоило мне подпустить шпильку в адрес хозяев, как мама впадала в ярость. Она не позволяла мне дурно отзываться о господах. Конечно, прежде всего мама опасалась, что нас кто-нибудь подслушает. А еще она вечно твердила: «Где твоя благодарность?» Я не считаю себя неблагодарной, но признательность не улица с односторонним движением. Мои мать с отцом всю жизнь гнули спину перед хозяевами, не ожидая взамен никакой благодарности. Они получали лишь жалованье, заработанное тяжким трудом, ничего больше. Локрейвены любили повторять, что слуги для них — часть семьи, но никогда не обращались с нами как с равными. Их пустые заверения ничего не стоили. Ладно, Аннелизе, не обращай на меня внимания. — Лили махнула рукой. — Раньше я думала, что мир принадлежит тем, кто знатен и богат, но это неправда. Им приходится страдать не меньше, чем нам, жизнь никого не щадит. Можешь мне поверить.

Аннелизе свернула на узкую обсаженную с обеих сторон деревьями и кустарником дорожку, ведущую к домику Лили. После того давнего разговора с тетей у нее осталось странное ощущение, что Лили могла бы рассказать об обитателях Ратнари-Хауса куда больше, если бы захотела.

Теперь Аннелизе жалела, что не расспрашивала ее о прошлом.

К девяноста годам человек обретает мудрость, а Аннелизе не помешало бы сейчас почерпнуть немного мудрости у своей тетушки, сумевшей пережить смерть дочери и не сломаться, не сойти с ума от горя.

Прошло немало лет с тех пор, как в Старой кузнице в последний раз разжигали горн. Отец Лили был кузнецом. Последним в длинной шеренге кузнечных мастеров, работавших на Локрейвенов. В былые времена в жаркой мастерской, за живописной дверью в форме лошадиной подковы, всегда стоял едкий запах расплавленного металла. Позднее сама кузница переехала в Ратнари-Хаус, поближе к просторному заднему двору и конюшням, а старое здание стало частью дома. С годами уже невозможно стало различить, где кончается кузница и начинается дом.

Перед обиталищем Лили красовался заросший травами палисадник — хозяйка любила пестрое разнотравье. Огромный огород за домом требовал ухода, но у Лили уже не хватало сил вскапывать грядки и выпалывать сорняки. Пока был жив Робби, муж Лили, Шанаханы держали коров и кур. Лили бойко торговала свежими яйцами, сама сбивала масло и старалась изо всех сил свести концы с концами в трудные времена, когда у плотника Робби бывали перебои с работой.

«Прошло, должно быть, лет двадцать, как он умер», — погнала Аннелизе. Ей вспомнилась сгорбленная фигура Лили в промозглый день в церкви Святого Кейниса. Зимний дождь хлестал по цветным витражам окон, и застывшее лицо Лили казалась высеченным из того же темного дерева, что и гроб ее мужа.

«Я всего лишь потеряла мужа, но он не ушел из жизни, а просто сбежал к другой». Аннелизе медленно произнесла про себя эти слова, пробуя их на вкус.

Эдвард не умер, он сделал свой выбор и бросил ее. Что хуже: быть брошенной или пережить смерть мужа? Если бы Эдвард умер, продолжая ее любить, она нашла бы в этом утешение, оставшись одна. «Да, — усмехнулась она, испытывая странное чувство облегчения. — В этом безумном мире смерть великодушнее развода».

Снаружи кузница выглядела почти такой же, как на старых фотографиях, где двое детей — Эдвард с Элис — стояли, заливаясь смехом, возле огромной бочки с дождевой водой. В семействе Лили эта вода использовалась для всего на свете — от мытья головы до купания. Внутри дом был совсем другим. Теплый, приветливый, полный книг, семейных фотографий и цветов вперемешку с травами из сада, наполнявшими комнату особым, неповторимым ароматом, он носил отчетливый отпечаток индивидуальности хозяйки. Здесь имелась и ванная, красивая и просторная.

«Давным-давно я поклялась себе, что если мне придется жить в этом доме, я сделаю тут внутренний туалет, — призналась Лили племяннице. — Когда мы были детьми, никто даже не заговаривал о такой роскоши, а тут в Ратнари-Хаусе для леди Айрин вместо старого треснувшего деревянного чана устроили великолепную ванную, всю в мраморе и зеркалах. Мы в жизни ничего подобного не видели. Наверное, не было ни одного человека в усадьбе, кто бы украдкой не заглянул туда полюбоваться на эту неземную красоту. Изумительное было зрелище. Вот я и сказала себе, что когда-нибудь у меня непременно будет такая же ванная!»

«Сказала и сделала», — улыбнулась про себя Аннелизе. Ванная комната получилась не совсем такой, как мраморное чудо в Ратнари-Хаусе, но поистине роскошной. По белоснежному кафелю вился строгий узор в стиле ар деко из шоколадно-коричневых плиток. «Слава Богу, Лили получила в конце концов свою вожделенную ванную», — подумала Аннелизе. Приятно, когда под конец жизни тебя окружают любимые вещи. Перед смертью ты можешь окинуть их взглядом и сказать себе: «Теперь у меня есть все то, о чем я мечтала в двадцать лет!»

«Довольно!» — одернула себя Аннелизе. Она вдруг поймала себя на том, что думает о тете как о покойной. А ведь милая Лили жива. Правда, она слишком стара и слаба. Сумеет ли тетя выкарабкаться? Быстрая смерть — благо, но только не для тех, кто остается жить, им приходится переживать весь ужас потери. Иззи не вынесет, если ее обожаемая бабушка умрет, даже не успев попрощаться с внучкой.

«Может, стоит ей позвонить? — засомневалась Аннелизе. — Лили вроде говорила, что Иззи уехала на съемки. Кажется, в Мексику… или в Нью-Мексико? Знать бы еще, когда она вернется…» Последние несколько дней слились для Аннелизе в одну длинную черную полосу, она даже не могла бы указать с уверенностью, какой нынче день недели.

Если Брендан не предупредил дочь, нужно это сделать. Аннелизе решила позвонить Иззи из больницы. Нужно быстрее бежать, а не стоять тут, разглядывая старые фотографии и раздумывая о жизни Лили. Какой от этого прок?

Она поспешно взбежала вверх по лестнице в спальню и вынула из шкафа ночные рубашки, белье, пару стеганых ночных кофточек и мягкие тапочки.

«Быстрее!» — подгонял ее внутренний голос.

Лили выглядела особенно беззащитной и хрупкой на узкой больничной койке в палате интенсивной терапии. Она так и не пришла в себя, и хотя Аннелизе подозревала, что улучшение так быстро не наступит, у нее больно сжалось сердце при виде худенького тела, опутанного трубками, окруженного мигающими и пикающими приборами. В палате было тихо, как в церкви. Сестры бесшумно и деловито сновали туда-сюда, а четыре пациента лежали неподвижно на своих кроватях. Брендана нигде не было видно, и Аннелизе это только обрадовало. Ей совершенно не хотелось сейчас его утешать. Она тихонько уселась на стул рядом с кроватью тети. Глаза Лили были закрыты, и лишенное привычной живости лицо напоминало застывшую маску. Прежде Лили каким-то чудом удавалось оставаться вне возраста, но теперь она казалась древней старухой с ломкими костями и кожей тонкой, как папиросная бумага. Аннелизе заметила иглу капельницы, закрепленную на тонкой, как у ребенка, руке Лили, и багровый синяк в том месте, где игла вошла в вену.

— Ох, Лили, — прошептала она, нежно сжав в ладонях другую сухонькую ручку. — Прости меня, дорогая. Мне безумно жаль, что ты здесь, а я так и не поговорила с тобой. У нас с Эдвардом все так отвратительно вышло, я просто не знала, как тебе сказать. Понимаю, это нечестно, прости. А теперь ты здесь, а я даже не представляю, о чем бы ты хотела меня попросить. Мы ведь никогда это не обсуждали. Не знаю, что бы ты предпочла: чтобы врачи боролись за твою жизнь или дали тебе спокойно уйти. О, дорогая моя, как бы я хотела знать. Ты заслужила право выбирать.

Странно, ведь с Лили можно было говорить обо всем. Она никогда не пыталась подражать страусу, прячущему голову в песок, и уж точно не считала, что если не замечать проблему, она сама собой разрешится. Она храбро встречала трудности лицом к лицу, но смерть оставалась для нее запретной темой. Лили не оставила никаких распоряжений, на случай если ее не станет или если смерть подступит слишком близко.

Аннелизе гладила хрупкие пальцы тети, молясь о том, чтобы Господь подсказал ей, как быть. Она чувствовала себя растерянной и беспомощной, такой же слабой, как Лили. Разрыв с Эдвардом лишил ее сил.

— Ох, моя милая, как же мне угадать, чего ты хочешь?

 

Глава 7


Контракты с косметическими фирмами в модельном бизнесе всегда считались чем-то вроде Священного Грааля. Конечно, сниматься для «Вог» весьма почетно, но слава призвана компенсировать не слишком высокие гонорары, получаемые моделью за съемки. Фотография на обложке журнала мод украсит твое портфолио, но реклама туши для ресниц может обернуться настоящим золотым дождем.

Девушке достаточно один раз подписать контракт с каким-нибудь гигантом косметической индустрии, чтобы потом навсегда забыть, что такое дешевые съемки. Договор с косметической компанией не только позволяет сорвать огромный куш, но и дает гарантии на будущее. Благодаря миллионам рекламных щитов с ее изображением модель приобретает известность, и, естественно, ее ставки возрастают. Счастливицу начинают узнавать, выделять из множества других стройных красавиц, и у нее появляется шанс стать знаменитостью: ее снимают для рекламы, показывают по телевидению, приглашают на торжества с участием звезд эстрады и кино, спортсменов и политиков. Когда такое случается, все вокруг, включая модельное агентство, выпестовавшее новое чудо, получают свои дивиденды.

На следующий день после ужасной сцены у музея Иззи пришлось собрать в кулак всю свою волю и выбросить из головы Джо вместе с его женой ради знаменательной встречи с богатым клиентом. Косметическая фирма «Джейкобмэн корпорейшн» готовилась развернуть многомиллионную рекламную кампанию косметики для подростков. Им требовалась новая модель — лицо будущей косметической линии, и «Перфект» готово было вывернуться наизнанку, лишь бы найти подходящую девушку.

Подобный заказ — лакомый кусок для модельного агентства, но Иззи, раздавленной историей с Джо, меньше всего хотелось сейчас вести такие ответственные переговоры.

Входя в роскошное здание «Джейкобмэн» на Мэдисон-авеню, Иззи расправила плечи и высоко подняла голову. В элегантном черном костюме от Марка Джейкобса, с гладко зачесанными назад волосами, она казалась деловитой, собранной, уверенной в себе женщиной. Добрых четыре унции невидимой косметики «Бобби Браун» на лице подчеркивали его выразительность, в то же время, создавая иллюзию отсутствии всякого макияжа.

Тщательно продуманный наряд и ухоженная внешность ловко скрывали усталость и потухший взгляд. На самом деле Иззи чувствовала себя настолько измученной, что даже поднести к губам чашку с кофе стоило ей неимоверных усилий.

Встреча проходила в третьем зале заседаний совета директоров «Джейкобмэн корпорейшн». Первые два своими размерами не уступали стадиону «Янки» и запросто могли бы вместить всю национальную бейсбольную лигу. Кроме Иззи, предоставлявшей «Перфект», на встрече присутствовали еще три человека — менеджеры по продвижению новой косметической линии «Супагерл» и один из руководителей фирмы «Джейкобмэн», Стефан Ландберг.

Выгодным заказом «Перфект» было обязано супруге Рика Джейкобмэна-младшего, бывшей модели, чья стремительная, хотя и короткая карьера начиналась когда-то именно в этом агентстве, прежде чем благополучно завершиться в объятиях Рика, наследника отцовских миллионов. Новоявленная миссис Джейкобмэн, обладавшая на удивление хорошей памятью, пожелала отблагодарить тех, кто обеспечил ей блистательный старт. В модельной индустрии Светлана Джейкобмэн была известна как женщина, подписавшая самый выгодный контракт с косметической корпорацией. И хотя над ней висел наподобие дамоклова меча железобетонный брачный договор, грозивший всеми карами небесными, если что-то пойдет не так, Светлана была богата и наслаждалась своим богатством.

— Ну да, мордашка у нее свеженькая, но девочка, похоже, чуточку тронутая, скажете, нет? — раздраженно проворчал один из менеджеров «Супагерл», брезгливо отбрасывая в сторону фотографию уже третьей модели. — Зачем нам девчонка с прибабахом? Нам нужна обычная американская девочка-подросток.

Сидя по другую сторону стола, Иззи незаметно вонзила себе ногти в ладони, чтобы не брякнуть чего-нибудь лишнего. Обычный подросток, как бы не так. Для рекламы нежирного крема для лица им нужна была пятнадцатилетняя богиня, в жизни не видевшая прыщей.

— Лорелея действительно очень разносторонняя модель, она способна выступать в различных амплуа, — сдержанно возразила Иззи, сумев подавить гнев.

— Нет-нет, чокнутые нам ни к чему, — пробубнила представительница заказчика, которой на вид можно было дать лет двенадцать. В слаженном дуэте менеджеров «Супагерл» она явно играла роль подпевалы.

— Нет, определенно нет. Этот вариант мы сразу отбрасываем. Кого еще вы можете нам предложить? — процедил сквозь зубы ее коллега.

Следующие полчаса показались Иззи настоящей пыткой. К концу этого изматывающего раунда у нее в запасе осталось всего четыре портфолио, и прежде чем снова выйти на ринг, ей требовалось взбодрить себя кофеином.

— Мне нужно выпить кофе, — заявила она и резко вскочила из-за стола, сумев выдавить из себя улыбку.

— Я бы тоже глотнул кофейку, — откликнулся Стефан, поднимаясь следом за ней.

Рядом с конференц-залом помещалась небольшая кухня, чуть побольше размером, чем крохотная кухонька в квартире Иззи.

— Что ж, пока похвастать нечем, но кто знает, может, мы еще наткнемся на золотой самородок, — бодро заметил Стефан, прислонившись к дверному косяку.

Иззи замерла в нерешительности перед кофеваркой, раздумывая, что лучше выбрать — эспрессо или американо. Ландберг, одетый с элегантной небрежностью, уместной скорее за стенами офиса, был довольно привлекательным мужчиной, но уж слишком лощеным: светлые волосы смазаны гелем и тщательно уложены, рубашка распахнута на груди, демонстрируя внушительную мускулатуру. Иззи мгновенно представила себе, как он стоит утром перед зеркалом и прикидывает, сколько пуговиц оставить расстегнутыми. Ее передернуло от отвращения. Она предпочитала совсем других мужчин, тех, которые свободно чувствовали себя в дорогих костюмах, но отнюдь не стремились произвести впечатление своей внешностью. Но к сожалению, с подобными парнями тоже не стоило связываться, если судить по Джо Хансену.

Обида на Джо вспыхнула с новой силой, и Иззи мгновенно прониклась ненавистью ко всей мужской половине человечества.

— В золотой самородок верится слабо, — угрюмо бросила она. — Вашей сладкой парочке — Лорелу и Харди[7], — похоже, не понравилась ни одна модель из тех, что я показала.

— Лорел и Харди? Ну, вы слишком суровы. Что, трудный выдался день?

— Совершенно верно. — Иззи выбрала американо. С утра она без того влила в себя слишком много эспрессо, еще одна чашка, и ее бы, пожалуй, начало трясти.

— Проблемы с мужчиной? Или сложности на работе? — поинтересовался Стефан.

Иззи ответила ему колючим взглядом. Кто позволил этому хлыщу лезть в ее жизнь? С такими как он — напористыми, падкими до женщин самцами, свободно распоряжающимися корпоративной золотой карточкой — разговоры о мужчинах всегда заканчиваются одинаково. Они предлагают вам себя (в одежде или без) или приглашают поплакать у них на плече.

— У меня нет проблем с мужчинами, поскольку я предпочитаю не иметь с ними ничего общего.

— Жалко.

— Жалко у пчелки…

— Вы уверены, что не хотите поговорить?

— Стефан, — рявкнула Иззи, — я не собираюсь обсуждать с вами свою личную жизнь. Мы не друзья.

— О-о! — Он схватился за сердце, делая вид, что смертельно ранен. Иззи рассмеялась.

— Что мне в вас нравится, так это спокойствие, с которым вы выслушиваете все, что бы я ни сказала.

— Я весь внимание, но вам не хочется со мной делиться, вы вечно меня отвергаете. Как в тот раз, когда я пригласил вас на аперитив перед вечеринкой, которую устраивал «Форд», помните?

Иззи пожала плечами.

— Мне нужно было работать. Кроме того, придя на вечеринку, я обнаружила, что вы уже нашли себе девицу.

Тогда приглашение Стефана показалось ей соблазнительным. Ее одолевало уныние, и она не прочь была пофлиртовать — дело происходило еще до того, как Иззи окончательно разочаровалась в мужчинах и махнула на них рукой. Правда, Стефан окучивал не одно модельное агентство, и у Иззи не раз мелькало подозрение, что он ведет свою картотеку моделей, оценивает их достоинства и выстраивает собственную систему рейтингов.

На той злосчастной вечеринке Стефан, натолкнувшись на отказ Иззи, нашел утешение в объятиях новой техасской моим с ногами, тянувшимися от самых подмышек, с густыми платиновыми волосами до копчика и телом, созданным для рекламы ажурного белья.

— Она сидела на скамейке запасных, а вы всегда в первом составе.

— У вас на все найдется ответ, Стефан, — вздохнула Иззи. — Вы хоть понимаете, что будь на моем месте другая, вас уже тащили бы в суд по обвинению в сексуальных домогательствах? Вам повезло, что я такая миролюбивая.

— Это вы-то миролюбивая? Так я вам и поверил! Кроткая ирландка — это что-то новое.

— Давайте лучше сосредоточимся на деле.

— Только не за кофе, — застонал Стефан. — Мозговым штурмом мы займемся в конференц-зале.

— Трудно генерировать идеи рядом с этой парочкой цепких волкодавов, не способных даже улыбнуться. Вы не пробовали нанимать менеджеров с более подвижными лицевыми мышцами?

— Возьму на заметку. А вам советую проявить снисхождение. Этих двоих стоит пожалеть. Им пришлось выдержать чудовищный конкурс, чтобы войти в команду «Супагерл». Вы даже не представляете, какой тут у нас жесткий отбор. Приходится идти на огромные расходы, заботиться о физическом здоровье, ходить в гимнастический зал на цокольном этаже. — Стефан шутливо поиграл мускулами. — Парни вроде меня лезут из кожи вон, чтобы выглядеть достойно и держать себя в форме хотя горячие девчонки из модельных агентств упорно их отвергают…

— Точно! — Иззи со стуком поставила чашку на стойку, расплескав кофе. — Конкурс, вот что нам нужно! Как насчет конкурса «Найдем модель для "Супагерл"»?

Еще недоговорив фразы, Иззи задумалась. А так ли уж хороша идея с конкурсом? Может, это просто вздор?

— Блеск! — живо отозвался Стефан, нимало не смущенный тем, что его излияния бесцеремонно перебили. Иззи тут же захотелось его обнять. Может, временами Ландберг и вел себя, как зарвавшийся самец, но все же он был настоящим профессионалом и моментально схватывал суть. — Отличная мысль. Это и реклама, и продвижение товара. Одним ударом убьем двух зайцев.

«Нет, от объятий лучше воздержаться», — решила Иззи. Стефан мог бы неправильно их истолковать. Она ограничилась тем, что дружески потрепала Ландберга по руке.

— Рада, что вам понравилась идея.

— Понравилась? Да я просто в восторге.

Час спустя она, пританцовывая от радости, вышла из здания корпорации и, прежде чем сесть в такси, позвонила по мобильному телефону к себе в агентство.

Иззи не дозвонилась ни до кого из коллег и оставила несколько сообщений. Затем, откинувшись на спинку потертого черного сиденья такси, она вдруг поняла, что ей некому позвонить. Самой близкой подруге Карле она только что отправила восторженное послание по голосовой почте, а больше ей не с кем было поделиться своим триумфом.

Не с кем поболтать, выложить новости и услышать в ответ взволнованные возгласы и восхищенные вздохи. Бабушка всегда любила слушать ее рассказы о работе, но звонить домой Иззи не хотелось. Глубокое уныние, на время покинувшее ее в конференц-зале, навалилось снова.

До встречи с Джо Иззи не имела привычки звонить кому-то, чтобы обсудить события дня. Но за последние месяцы она привыкла рассказывать Джо обо всем, что занимало ее мысли, и теперь ей страшно не хватало этих разговоров. Черт бы побрал этот проклятый мир, где все сбиваются в парочки. Она сыта им по горло.

Придя в офис, Иззи застала всех за оживленным обсуждением ее идеи насчет конкурса. Потом настало время обеда, и комнаты мгновенно опустели.

— Эй, ты собираешься идти обедать? — спросила Карла.

— Нет.

— Это хорошо. Мне нужно с тобой поговорить.

Подруги вышли на пожарную лестницу, где можно было не опасаться чужих ушей.

— Что случилось? — Иззи зябко обхватила себя руками. Ее немного знобило. Со вчерашнего вечера ей никак не удавалось согреться. Дожидаясь Джо возле музея под дождем, она промокла до нитки, и теперь у нее ныли все кости, но куда сильнее терзала ее душевная боль. Даже удачная находка с конкурсом для «Супагерл» не смогла надолго отвлечь ее от черных мыслей.

— Ходят странные слухи, — решительно начала Карла, — насчет одного женатого мужика с Уолл-стрит, который закрутил роман с дамочкой из модельного агентства. Вроде бы чей-то шофер рассказал об этом другому шоферу, а тот поделился новостью с парикмахером, который, в свою очередь, раструбил обо всем одному клиенту, а то и многим клиентам. Ты же знаешь, что это за город, тут все обожают перемывать друг другу косточки. Словом, в конце концов сплетня дошла и до меня.

— Да, в Нью-Йорке любят наушничать. Это что-то вроде игры в «испорченный телефон», только со смертельным исходом, — криво усмехнулась Иззи. Господи, неужели Карла все же узнала о Джо? Но это невозможно.

— Скажи мне, что ты тут ни при чем, — потребовала Карла. Иззи закусила губу. Она лишь на секунду замялась, но для Карлы этого оказалось достаточно. — О черт, так это была ты?

Иззи опустила голову. Она боялась увидеть упрек в глазах подруги. Что она могла сказать в свое оправдание?

«Я не знала, чем все закончится, когда ввязалась в эту историю. Тупо, конечно, я понимаю, но я действительно не знала. Понятия не имела. Он был таким обаятельным и сексуальным, нас безумно тянуло друг к другу, и когда он сказал, что живет с женой, с которой на самом деле не живет, я уже увязла с головой…»

— Иззи, ты, наверное, шутишь. Да что с тобой такое? Я должна была догадаться. — Карла в бессильной ярости всплеснула руками. — Я видела: что-то не так, но ждала, пока ты сама все расскажешь, мне и в голову не пришло, что здесь замешан мужчина. Женатый мужчина! Ты совсем рехнулась? Сколько несчастных женщин ступило на эту дорожку до тебя, а финал всегда один. Да что я тебе говорю, ты и сама знаешь. Единственный, кто выигрывает при любом раскладе, — это мужчина.

— Послушай, он женат, но давно не живете женой… — начала было Иззи и осеклась, внезапно осознав абсурдность происходящего. Ее тайна выплыла наружу именно тогда, когда она наконец решила, что между ней и Джо все кончено.

— Я тебя умоляю! — возмущенно фыркнула Карла.

— Все сложнее, чем кажется на первый взгляд, — угрюмо возразила Иззи. — Ты ведь меня знаешь, я не та женщина, что станет гоняться за каким-нибудь денежным мешком из списков «Форчун-500», чтобы развести его с женой, а затем выбросить к черту проездной на метро и уволиться с работы. Для меня он был просто мужчиной, я ему нравилась, мы начали встречаться и…

— …и он сказал тебе, что порвал с женой?

— Сказал, что у каждого из них своя жизнь, но они держатся вместе ради детей.

Карла выразительно хлопнула себя ладонью по лбу. Этот интернациональный жест должен был означать «ну ты и идиотка».

— И ты ему поверила?

— Да! Он не лжец, правда.

— Тогда почему ты мне про него никогда не рассказывала? Почему я ничего не слышала о «мистере Уолл-стрит»? Потому что в душе ты чувствовала: что-то здесь не так. И знала, что я начну тебя отговаривать.

Иззи бросила на подругу тоскливый, затравленный взгляд.

— Я думала, что это серьезно, Карла. Любовь нельзя сыграть, Джо любил меня. И я его любила.

— Так почему же ты скрывала его от меня?

— Все слишком запутанно. Джо любит детей и хочет защитить их. Он вовсе не подлец, поверь мне. Он испытывал ко мне искреннее чувство, я знаю, ему просто нужно было время, — принялась сбивчиво объяснять Иззи.

— Время? Нуда, время, чтобы позабавиться на стороне, а потом подкатить обратно к жене!

Иззи внезапно расплакалась.

— Черт возьми, — ошарашенно прошептала Карла.

— В любом случае с этим покончено, — рыдая, заверила ее Иззи. — Я верила, что со временем все устроится, а потом увидела, как он идет на вечер с женой… Они совсем не были похожи на разведенную пару… Вот я и порвала с ним.

— Слава Богу. — Карла сокрушенно покачала головой.

— Нет, не слава Богу, — простонала Иззи. — Потому что мне никогда еще не было так скверно. Я ему верю, но жить так могу. Я боюсь окончательно завязнуть и хочу покончить с этой историей, пока…

Она не нашла в себе сил закончить фразу. «Пока не влюбилась так сильно, что все остальное перестало иметь значение», — хотела сказать Иззи. Похоже, это уже случилось. Ей было совершенно не важно, что происходит в жизни Джо, главное — быть частью его жизни. Все, что прежде казалось ей незыблемым, непреложным, утратило всякий смысл.

— Иззи! — позвал ее голос из коридора. — Тебе звонят из Ирландии. Это срочно. Кажется, что-то случилось…


Иззи с благодарностью взяла кофе из рук Карлы и плотно схватила чашку ладонями. В разделенном перегородками ее было тепло, но по телу Иззи разливался ледяной холод. Дорогая бабуля, единственное близкое ей существо в этом остервенелом мире, лежала в больнице в Тамарине, и никто не знал, выживет ли она. Страшное известие заставило Иззи начисто забыть о Джо. Теперь она думала только о Лили, болезненно хрупкой, слабой и беспомощной. Голубые глаза ее с годами утратили яркость, но взирали на мир с любовью и пониманием. Глаза ее лучились добротой и мудростью.

Иззи невыносимо было думать, что свет мудрости, исходивший от бабушки, может навсегда померкнуть. Это казалось невозможным. Иззи так нужен был этот свет.

Оставалось великое множество вещей, о которых ей хотелось бы расспросить бабулю. И рассказать… Неужели этого никогда не случится? Бабушка принадлежала к поколению, считавшему неверность самым тяжким грехом. Что сказала бы она, узнав, что у внучки роман с женатым мужчиной?

Иззи представила себе потемневшее, искаженное болью лицо бабушки, и ее охватило отчаяние. Если уж Карла, свободная от предрассудков настолько, насколько это возможно для женщины, не являющейся радикальной феминисткой-лесбиянкой, была задета за живое, то что тут говорить о бедной бабуле.

Правда, Карла впала в ярость только потому, что посчитала Иззи безропотной жертвой обмана, и ей было обидно за подругу.

«Ох, бабуля, — взмолилась про себя Иззи, призывая на помощь силы волшебства, как будто ее молитва способна была вдохнуть жизнь в беспомощное тело Лили за многие тысячи миль от Нью-Йорка. — Пожалуйста, милая, не уходи».

— Это был обширный инсульт, — сказал по телефону папа. — Лили нашли во дворике за церковью. Еще повезло, что она упала навзничь и откинулась на спинку скамейки, а если бы свалилась ничком, то разбила бы голову о камни, и тогда… — Его голос испуганно замер.

Отец не смог произнести «она бы наверняка умерла». Брендан всегда был мягким, неспособным на резкость и беззащитным перед грубостью. Не случайно Иззи влюбилась в мужчину смелого и решительного, в вожака, готового принять любой, самый дерзкий вызов судьбы. Она не раз задумывалась об этом. Различия между выбранным ею мужчиной и отцом были слишком очевидны, и причины, обусловившие ее выбор, наверняка подробно разбирались на первом же занятии в какой-нибудь школе популярной психологии.

— Когда это случилось?

— Сегодня утром, после мессы.

— Что говорят врачи? — Иззи напряглась, готовясь услышать самое худшее.

— Пока трудно что-то сказать… сейчас Лили в палате для пострадавших от несчастных случаев, ее готовятся перевести в отделение интенсивной терапии, провести всякие там исследования и тесты, но, боюсь, мне никто ничего толком не скажет…

Иззи живо представила, как отец, долговязый, повыше дочери, но лишенный ее кипучей энергии, робко заглядывает за перегородку в приемном отделении, высматривая врача, и не знает, к кому обратиться, потому что все кругом носятся как сумасшедшие, а ему не хочется никого беспокоить.

Тихий и застенчивый Брендан наверняка совершенно потерялся среди снующих в спешке врачей, сестер и санитаров, у которых на счету каждая секунда. Напряженная, наэлектризованная атмосфера больницы не для таких, как он.

— Там тобой кто-то есть? Аннелизе или Эдвард?

Дядя Эдвард был сильнее и решительнее отца, он смог бы, добиться от врачей более определенного ответа. Но лучше всего этим справилась бы дорогая Аннелизе с ее спокойствием и невозмутимостью. Вот кому хорошо бы быть сейчас рядом с Лили. Судьба кузины Бет сложилась бы куда трагичнее, если бы не выдержка и упорство ее матери.

— Нет, я один, — горестно протянул отец. — Но Аннелизе уже выехала. Я позвонил Эдварду и попросил передать все Аннелизе. Он долго молчал, а потом сказал, что даст ей знать, раз уж случилось такое несчастье. Это прозвучало немного странно», но я спешил, у меня не было времени расспросить его поподробнее…

— Значит, Аннелизе скоро приедет? — нетерпеливо перебросила Иззи. Ей нужно было убедиться, что тетя позаботится о бабуле.

— Ну да, я надеюсь. Ты же знаешь, как она любит твою бабушку.

— Мне бы самой следовало быть рядом с ней, — с горечью заметила Иззи.

— Ну что ты, я и не думал просить тебя приехать домой. У ведь так много работы, — быстро проговорил отец, и Иззи мгновенно похолодела, съежилась. Он думает, что какая-то иная работа для нее важнее, чем милая бабушка. Неужели все так считают? Верят, что «Перфект» ей дороже семьи?

— Я вылетаю, — выпалила она. К черту работу. Если для того, чтобы добраться до Тамарина, придется пересекать Атлантику вплавь, значит, так тому и быть. — Я нужна бабуле.

«А мне нужен Джо, потому что мое сердце разбито», — добавила она про себя.

— Поезжай домой, — посоветовала ей Карла. — У тебя совершенно измочаленный вид. Ложись на диван и отдыхай. Позвонишь, когда захочется, ладно?

Иззи кивнула.

— Да, спасибо за все. — «Спасибо, что больше не заговорила о Джо», — произнесла она мысленно.

Вместо того чтобы толкаться в переполненной подземке, Иззи поймала такси, но всю дорогу домой ее терзали страхи. Неужели Господь настолько жесток и мстителен, что, решив покарать Иззи за связь с Джо, поразил ударом бабушку?

«Нет, не сходи с ума, — сказала она себе. — Не такая уж ты важная птица, чтобы Господь наказывал из-за тебя других людей». И все же предательская мысль стучала молотом у нее в голове, и перед глазами мелькали картины одна страшнее другой, словно в фильме ужасов. Иззи часто шутила, называя себя католичкой-субмариной, уверяла, что ее религиозность лежит тихонько на дне и всплывает на поверхность, лишь когда что-нибудь случается. Теперь она отчетливо поняла, что это правда. Несчастье сделало ее вдруг ревностной христианкой, заставляя пересматривать снова и снова всю свою жизнь.

Дома Иззи изучила список авиарейсов и выяснила, что на ближайший дублинский самолет уже опоздала. Заказывая билет на следующий день, она испытала странное чувство облегчения, оттого что не нужно немедленно выезжать. Ей требовалось время, чтобы прийти в себя. Она была слишком измотана и растеряна, у нее оставалось множество незавершенных дел, и тысячи невидимых нитей привязывали ее к Нью-Йорку.

Иззи начала собирать вещи, но все валилось у нее из рук, и мысли расплывались. Она плохо представляла себе, какая сейчас погода в Ирландии, а на самый главный вопрос — сколько предстоит там пробыть — никто не знал ответа. Все зависело от того, поправится ли бабушка.

Ох, бабуля.

Непривычная тишина в квартире давила на уши. Иззи редко бывала дома днем в будние дни. Как истинная жительница Нью-Йорка, она постоянно куда то спешила, мечтая успеть везде и всюду. «Ради чего? — с горечью подумала она. — Что теперь остаться один на один со своим горем, а потом в одиночестве лететь домой?»

Где же ее любовник теперь, когда он так ей нужен? Со своей женой, вот где.

Иззи опустилась на маленький диванчик и заплакала. Все романтические бредни и восторги не стоили сейчас ни гроша. Она могла сколько угодно твердить себе, что ей наплевать, есть ли у нее муж, двое с половиной детей и долгоиграющий ипотечный кредит, но в такие вот минуты она особенно остро кивала отсутствие всего этого.

Умом она понимала, что это абсурд, и все же ощущала себя единственной женщиной на земле, связавшейся с женатым мужчиной. Это было похоже на членство в клубе, где состоял один человек — Иззи Силвер, законченная идиотка.

И все же когда зазвонил мобильный телефон, она поспешно бросилась к нему, надеясь, что это Джо. Глаза ее так распухли от слез, что невозможно было разобрать номер.

— Алло?

— Привет, как дела? — В прокуренном голосе Карлы, наверняка и сейчас державшей во рту сигарету «Мальборо-лайтс», слышалась тревога.

Иззи уныло привалилась к стене рядом с телефоном.

— Нормально, — пробурчала она.

— Жалею, что уговорила тебя ехать домой. Думаю, ты там извелась и уже бросаешься на стены.

— Откуда ты знаешь? — рассмеялась Иззи.

— Интуиция.

— Да, тут ты попала в точку. Знаешь, я начала понимать тех, кто торчит днем за стойкой бара. Раньше я видела в них жалких неудачников, а теперь думаю — в этом что-то есть.

— Так может, присоединишься ко мне за стойкой сегодня вечером? Мы сначала перекусим, а потом заглянем в парочку клубов. Это поможет тебе развеяться.

— Считай, что я в деле, — согласилась Иззи, понимая, что, оставшись дома, будет плакать, пока не заснет.

Они договорились встретиться в восемь в Сохо, и когда буквально через пару минут телефон зазвонил снова, Иззи даже не посмотрела на высветившийся номер, она была уверена, что это опять Карла.

— Привет, — радостно улыбнулась она.

— Привет.

Это был Джо. Его голос звучал непривычно холодно, но все же это был он. Иззи показалось, что она вновь стоит перед входом в музей, и ледяные струи дождя яростно хлещут ей в лицо. Она увидела Элизабет, холеную, породистую блондинку с первоклассными ногами, идущую рука об руку с мужем, и снова почувствовала на себе равнодушный, лишенный всякого выражения взгляд Джо.

Потом она вспомнила надломленный голос отца в телефонной трубке, лежащую в коме бабулю, и все обидные, злые слова, которые готовы были сорваться у нее с языка, тут же забылись. Сейчас она хотела только одного: видеть Джо. Он был ей нужен. Нужен, как никогда прежде.

— О Господи, Джо, — всхлипнула она. — Это так ужасно… мне звонили из дома: с бабушкой несчастье… у нее инсульт, и никто не знает, чего ожидать…

— Ох, милая, — лед в его голосе мгновенно растаял, — я сейчас же приеду.

Джо появился через десять минут. Шагнул в квартиру и, не говоря ни слова, прижал к себе Иззи так крепко, что у нее захватило дух.

— Милая моя девочка, — без конца повторял он, нежно гладя Иззи по волосам и баюкая, словно ребенка.

Она так остро нуждалась в утешении, что, наконец обретя его, не выдержала и разрыдалась. Она плакала, пока лицо ее не опухло от слез, а ноги не начали подгибаться от слабости. Тогда Джо подхватил ее на руки, отнес на диван и опустился рядом на подушки. Свернувшись клубком у него на коленях, Иззи закрыла глаза. Ее затопило давно забытое чувство защищенности.

— Спасибо, — выдохнула она, уткнувшись лицом в теплое плечо Джо.

Лежа в его объятиях, она начала рассказывать о бабуле. После смерти мамы Иззи почти все время жила в доме Лили. Бабуля была единственной, кто никогда не избегал разговоров об Элис.

— Папа не знал, как вести себя со мной. Он думал, что беседы о маме только расстраивают меня и лучше не бередить душу воспоминаниями. В первый год я и сама не могла говорить о маме, а потом часто пыталась завести о ней разговор, но отец тут же менял тему. Может, ему было слишком больно вспоминать, не знаю.

— Какой она была? — спросил Джо.

— Во многом похожей на папу. Такой же рассеянной и отстраненной. Не от мира сего, как все художники. Мама рисовала. Могла выйти из дома в одежде, перепачканной краской, с пятнами краски на лице. Она этого не замечала. Приходила в супермаркет в тапочках и только смеялась, когда ей на это указывали. Наверное, ее можно было назвать богемной. Мама была темноволосой и смуглой, совсем не как я, и любила солнце. У нее была темная родинка на спине, но она не придавала этому значения. Когда выяснилось, что это рак, ей оставалось жить считанные недели.

Джо ничего не сказал, только ласково погладил ее по голове.

— Папа совершенно раскис, прямо как сегодня, — вздохнула Иззи. — С ним всегда так. Тут вмешалась бабушка и взяла дело в свои руки. Она меня воспитала.

— Расскажи мне о ней, — тихо попросил Джо, придвигаясь ближе. Теперь они лежали рядом на диване, и длинные ноги Джо свешивались на пол. Рядом с его крупной фигурой Иззи казалась маленькой и хрупкой.

И она начала рассказывать о том, как бабушка во время войны уехала из Тамарина в Лондон учиться на медсестру, о том, как в двадцать один год бабуля оказалась в чужой стране и как ей удалось выжить.

— Наверное, поэтому мне и захотелось попутешествовать по миру по окончании школы, — заключила Иззи. — Я выросла, слушая бабулины рассказы о большом мире за пределами Тамарина, и мне казалось, что я должна непременно увидеть его своими глазами.

— И все же она вернулась обратно в Ирландию, да?

Иззи кивнула.

— Приехав домой после войны, она вышла за моего дедушку и больше уже не покидала Тамарин.

— Я знаю, ты собираешься в Ирландию, но ты ведь вернешься, правда? Я не хочу, чтобы ты уезжала надолго, — прошептал Джо. — Сейчас ты нужна бабушке, но твой дом здесь. Мне ты нужна еще больше, дорогая. — Его ладони пробежались по, волосам Иззи, погладили плечи, нежно скользнули по талии к бедрам и обхватили упругие ягодицы.

Бабуля как-то сказала, что страх и смерть всегда соседствуют с любовью, и это воспоминание промелькнуло в оцепенелом мозгу Иззи, в то время как ее тело отвечало на жадные ласки Джо.

Нередко, вернувшись с похорон, люди предаются любви, чтобы отогнать от себя сумрачное видение смерти. Бабуля ни за что не умрет, это просто невозможно. И словно их с Джо любовный акт мог каким-то мистическим образом поддержать угасающую жизнь старой Дили Шанахан, Иззи впилась поцелуем в губы своего любовника.

Жизнь и любовь никогда не иссякнут. Да будет так!

В конце концов они перебрались на кровать: диванчик оказался слишком мал для двоих. Джо легко подхватил Иззи на руки, отнес в спальню и бережно опустил на постель. Стремясь освободить побольше места, он одним резким движением скинул на пол хорошенькие цветные подушки. Потом набросился на Иззи и распластал ее на кровати, покрывая жаркими поцелуями ее тело, лицо, волосы. Когда их тела слились воедино, Джо обхватил ладонями лицо Иззи и посмотрел ей в глаза. В этом немом жесте было столько невысказанной нежности, что Иззи едва не заплакала.

Потом, разомкнув объятия, они лежали рядом, и Иззи, уютно пристроившись на груди у Джо, тихонько прислушивалась к его ровному дыханию. Она решила, что он заснул, и позволила себе немного помечтать. А вдруг Джо сейчас скажет, что готов уйти от жены, и предложит жить вместе?

«Я нужен тебе, Иззи. Я не хочу отпускать тебя одну и поеду с тобой в Тамарин».

Иззи ни за что не завела бы этот разговор сама. Она не стала бы виться вокруг мужчины и строить планы, как бы половчее отбить его у жены. Но если бы Джо спросил, она бы ответила: «Спасибо. Я надеялась, что ты предложишь, но никогда не решилась бы попросить тебя об этом».

Попросив, она оказалась бы не лучше тех женщин, что всегда вызывали у нее отвращение, — профессиональных охотниц за тугими кошельками, которые мечтают лишь о том, как окрутить женатого мужчину и наложить лапу на его банковский счет. Иззи была не такой.

Но если бы Джо решил вдруг уйти к ней, как бы это было чудесно! Они бы вместе сидели в больнице рядом с кроватью бабушки и держались за руки. Так было бы немного легче выдержать неизвестность.

«Вот мужчина, которого я люблю, бабуля», — прошептала бы она, и даже если — не приведи Господь — бабушка так и не пришла бы в себя, Иззи все равно показала бы ей Джо. Он бы понравился бабуле, а Иззи очень важно было получить ее одобрение. Пусть поначалу у них с Джо все складывалось непросто, но ведь в конце концов они будут счастливы, потому что этим миром правит любовь.

И любовь всей ее жизни — огромный мужчина, раскинувшийся рядом с ней на постели, медленно повернулся на бок и приподнялся на локте, глядя на нее сверху вниз. Иззи радостно улыбнулась ему, с нежностью разглядывая его лицо, такое знакомое и родное.

— Иззи, мне нужно знать, зачем ты пришла вчера к музею.

— Что? — переспросила она, отчетливо понимая, что все ее мечты только что разбились вдребезги. — А ты не догадываешься?

— Пожалуй, нет.

Иззи резко села на кровати и натянула на себя простыню, чтобы прикрыть грудь.

— Да ладно, Джо. Это же не бином Ньютона. Ты один из самых сообразительных людей, из числа тех, кого я знаю. Думаю, ты легко угадаешь ответ.

— Ты хотела посмотреть на мою жену?

Он не назвал ее имени, не смог выговорить «Элизабет» здесь, в квартире любовницы, как будто этим он вывалял бы в грязи свою жену. Он должен был оградить Элизабет от Иззи, как же иначе? И от этой мысли у Иззи по спине пробежал холодок.

— Для этого достаточно развернуть любой журнал, Джо, — сухо сказала она. — Я хотела увидеть вас вместе, понимаешь? Тебя и ее. Разве тебе не захотелось бы увидеть меня с мужем, если бы в нашей паре замужем была я?

— Будь ты замужем, мы не были бы вместе, — хмуро отрезал Джо.

— Что? — недоверчиво переспросила Иззи.

— Я не хочу ни с кем тебя делить. — Джо невозмутимо пожал плечами. — Тут даже не о чем говорить. Я бы никогда не стал встречаться с женщиной, которая принадлежит другому.

Иззи вспыхнула от ярости.

— Ах ты, ублюдок! — зашипела она. — Я должна делить тебя с другой, а ты отказываешься делить меня? Не знала, что ты такой двуличный.

— Я двуличный? Не думаю. — Джо прищурился, буравя ее взглядом. В глазах его полыхнула холодная сталь, и Иззи помертвела от ужаса. Никогда еще Джо не смотрел на нее с такой злостью. — Я и представить себе не мог, что ты станешь выслеживать меня, словно охотник дичь, и подстерегать у входа в музей, куда я собрался с женой и друзьями.

Слова Джо больно ранили Иззи. Ей показалось, что ее наотмашь хлестнули по лицу.

— Не могу поверить, что ты мне это говоришь, — прошептала она. Гнев утих, остались лишь растерянность и страх. Совсем не этого она ждала от встречи с Джо. Неужели это тот самый мужчина, что всего несколько минут назад смотрел на нее с бесконечной нежностью и любовью? Сейчас Джо казался чужим и враждебным. — Я думала, ты меня любишь. — Слова вырвались у нее сами собой и повисли в воздухе. Наступила тишина, такая же глубокая, как в какой-нибудь долине рядом с индейским поселком в Нью-Мексико, откуда недавно вернулась Иззи. За окном завыла и смолкла полицейская сирена. — Я думала, что вы с Элизабет вместе только из-за детей. Ты сам меня в этом уверял. Так это правда или нет?

— Иззи, — начал Джо, — я действительно тебя люблю, но все не так просто.

И тогда она поняла: Карла была права. Джо ее не любит, нравится спать с ней, это верно, но для него их связь — лишь способ приятно провести время. Он позволяет себя любить, не испытывая серьезных чувств.

— Ничего не говори. — Она вскочила с кровати, сдернула простыню и поспешно завернулась в нее, став похожей на египетскую мумию. Ей больше не хотелось, чтобы Джо видел ее обнаженной. Лицо ее пылало от стыда и унижения. Какой же дурой она была. Этот человек просто использовал ее. Она любила его и думала, что он отвечает ей тем же. Но она ошибалась.

— Давай не будем воевать друг с другом, — мягко попросил Джо. — Я пришел сюда не за этим.

Гордость не позволила Иззи задать вопрос, который так и вертелся у нее на языке: «А за чем же ты сюда пришел?» Ответ очевиден: «Чтобы перепихнуться с тобой, моя безотказная, сговорчивая подружка».

Вот кто она такая. «Если нужно с кем-то выпить, пообедать или заняться сексом, Иззи Силвер обслужит вас по первому разряду. Открыто круглосуточно». Пожалуй, впервые в жизни Иззи прониклась уважением к циничным нью-йоркским хищницам, похожим как близнецы любительницам женатых мужчин. Они по крайней мере знают правила игры и действуют как настоящие профессионалки. Получи своего мужчину и не останься в накладе, вот их девиз. Иззи считала себя другой — возлюбленной Джо, его истинной любовью. Она никогда не пыталась поживиться за счет мужчины. Ей нужны были не подарки, а любовь. Да только вот Джо нужно было от нее кое-что другое. Это же элементарно, Уотсон.

— Нет, — произнесла она будничным тоном, хотя внутри у нее все дрожало. — Воевать мы не будем. Мне нужно собираться.

Собираться? Ей было решительно наплевать на багаж, она готова была лететь налегке, но нужен был какой-то предлог, чтобы расстаться.

— Конечно, — быстро согласился Джо и одним изящным движением соскользнул с кровати.

«Какой красивый самец», — подумала Иззи, разглядывая его. Образец мужской привлекательности: ни грамма жира, твердые мускулы, жесткий ум дельца и — как она только что убедилась — такое же жестокое сердце.

— Во сколько у тебя рейс? — пробурчал он.

— Завтра в семнадцать сорок.

— Раньше ничего нет?

— Ничего.

— Если хочешь, я мог бы отправить тебя частным рейсом, — предложил Джо.

Иззи показалось, что в мозгу у нее оборвалась невидимая проволочка, и, словно компьютер после долгого и мучительного ожидания загрузил наконец огромный файл, вся долго сдерживаемая злость, все невысказанные обиды слились в один тяжелый ком.

— Но не самолетом твоей компании, верно? А то вдруг люди узнают, что ты меня трахаешь. Нет, ты лучше попросишь об одолжении кого-то другого или выложишь деньги, чтобы отправить меня домой, потому что не дай Бог кто-нибудь из знакомых узнает обо мне, о шлюхе хозяина.

— Я никогда не относился к тебе так, — обиженно возразил Джо. — У меня и в мыслях не было ничего подобного.

— Знаю, и все же я чувствую себя именно так.

— Похоже, мы все-таки сцепились.

— Нет, ты ведь уже уходишь. — Иззи нетерпеливо вскинула голову. — На самом деле я тоже. Мне нужно кое-что купить. — Она выхватила из шкафа спортивную майку с брюками и скрылась в крошечной ванной. Сборы заняли полминуты, не больше. Иззи натянула на себя спортивный костюм и приколола наверх спутанные волосы. Кого сейчас волновали ее волосы? Всклокоченная со сна голова и голова женщины, жизнь которой разбита вдребезги, выглядят совершенно одинаково. — Я ухожу. Захлопни за собой дверь.

— Не уходи, — потребовал Джо.

— Нет уж, извини, я ухожу, — холодно бросила Иззи. — Не могу ждать, пока вы там разберетесь между собой, и не желаю больше слушать твое вранье.

— Это не вранье, Иззи. Я люблю тебя, просто пока не могу всего объяснить. Все слишком запутанно и сложно…

— Тогда я избавлю тебя от лишних сложностей. Можешь смело вычеркнуть меня из своей жизни, Джо. Так будет проще, верно?

Иззи схватила в коридоре сумочку, сгребла ключи и выскочила за дверь. Она стремглав пронеслась вниз по лестнице, и вылетев на улицу, бросилась бежать дальше. Ей все казалось, что Джо гонится за ней, и, миновав два квартала, она скрылась в кафе, где они с Джо точно раньше не бывали. Примостившись у стойки, она попыталась привести в порядок разлетающиеся мысли. Джо и не думал ее преследовать.

— Э… мне некрепкий кофе с молоком, пожалуйста, — обратилась она к кассиру за стойкой.

Конечно, Джо не погнался за ней. Ему не нужна не в меру гвительная любовница, которая чего-то от него ждет и конца устраивает сцены. Куда больше ему бы подошла овесная подстилка, с ней уж точно не будет никаких проблем. Разве не так? А ведь она доверяла ему и никогда не сомневалась в его искренности. Но если Джо не лжет, если действительно любит ее, так почему же тогда не уйдет от жены?

Иззи уселась за столик и принялась размешивать сахар в кофе. Господи, какой кошмарный день. Сначала милая бабуля, теперь еще и это.

«Ох, бабуля, — сказала она себе. — Я так тебя подвела. Подвела нас обеих. Ты ведь, наверное, думала, что хорошо меня воспитала».

В кафе вошла молодая женщина, толкая перед собой коляску с ребенком. Внизу, в сетке, громоздились пакеты с продуктами. Женщина устало опустилась на стул за соседним столиком, и Иззи окинула ее печальным взглядом. «Никогда у меня этого не будет». Материнство казалось Иззи чем-то вроде миража, который с годами отодвигается все дальше и дальше, стоит к нему приблизиться. Когда-то она не сомневалась, что рано или поздно станет матерью. Как же иначе? Женщины выходят замуж и рожают детей, это нормально. Потом она поняла, что обзавестись семьей куда сложнее, чем кажется на первый взгляд, но все же надеялась, что ей повезет. А теперь… у нее не осталось никаких шансов завести собственную семью. Разве что стать матерью-одиночкой.

Иззи вдруг поняла женщин, которые, дожив до сорока лет, обращаются в банк спермы и заводят детей. Если рядом нет мужчины, который мог бы стать отцом твоего ребенка, а время все тикает, словно мина замедленного действия, оставляя тебе все меньше шансов забеременеть, то что еще остается? Ждать, как Спящая красавица, несуществующего принца? Или взять дело в свои руки?

Ребенок изогнулся в коляске, и Иззи внимательнее присмотрелась к нему. Это была чернокожая девочка с хорошеньким личиком, обрамленным пушистыми кудряшками, с пухлыми щечками и большими глазами, темными, как чернильные лужицы. В своем нарядном костюмчике персикового цвета она была похожа на куклу.

— Ваша малышка просто прелесть, — сказала Иззи, и мать девочки вспыхнула от удовольствия.

— Да. Моя маленькая принцесса.

— Она у вас хорошо спит?

Все познания Иззи в деле воспитания младенцев легко бы вместились на булавочной головке, и там бы еще осталось место для ежегодного послания президента США конгрессу, но она точно знала, что для молодых мам крепкий сон ребенка так же важен, как для нее Нью-Йоркская неделя высокой моды.

— В последнее время неплохо, — живо откликнулась женщина. — Сегодня ночью мы проспали целых шесть часов, да. Моя сладкая? — Она ласково склонилась над коляской. — А у вас есть детишки?

Иззи покачала головой, чувствуя, как к глазам подступают слезы.

— Нет.

— Не все хотят иметь детей, — заметила женщина.

Иззи молча кивнула, боясь, что дрожащий голос ее выдаст. Потом отодвинула в сторону почти нетронутый кофе и встала.

— Счастливо, — пробормотала она и выбежала из кафе.

«Поздно мне заводить детей», — думала Иззи, бредя по улице. И дело вовсе не в увядающих яичниках или слабом здоровье. Когда твое сердце высохло, как пустой орех, тебе нечего дать другому человеческому существу, нуждающемуся в нежности и любви.

«Только не оставляй меня, бабуля, — прошептала она, подняв глаза к серому манхэттенскому небу. — Пожалуйста, не уходи. Мне нужно увидеть тебя, хотя бы в последний раз».

 

Глава 8


Долгие часы в кресле авиалайнера прошли в состоянии какого-то странного оцепенения. Иззи оставалась спокойной и собранной, действуя как автомат. Когда вдали засветились огни взлетно-посадочной полосы, самолет резко пошел вниз, пробиваясь в воздушные ямы, и вскоре Иззи уже пересекала стеклянный холл Дублинского аэропорта, направляясь в зал выдачи багажа.

За годы работы в агентстве Иззи так много приходилось летать, что ей не составило труда войти в роль деловой женщины, собравшейся в очередную командировку. Розовая шелковая повязка для глаз, чтобы спать в самолете, увлажнитель для воздуха, защищающий от сухости в салоне, и пара толстых носков, заменяющих тапочки, помогали ей путешествовать с комфортом.

И лишь когда перед ней раскрылись прозрачные двойные двери аэропорта и она ступила на «ничейную полосу» — международный терминал, за которым начиналась земля ее предков, — чувства снова вернулись к ней, и Иззи со всей отчетливостью осознала, что прилетела сюда не в командировку и даже не в отпуск. Она здесь, потому что с бабушкой случилась беда. Бабушка умирает.

И там, в огромном холле, по которому словно муравьи сновали взволнованные толпы пассажиров, Иззи Силвер, толкавшая перед собой тележку с багажом, вдруг замерла, закрыла лицо руками и горько зарыдала.


В ста милях от нее Аннелизе, сидя у постели тети, тихой, беспомощной скороговоркой рассказывала о том, что ее терзало:

— Словно во мне вдруг открылась огромная черная дыра, я хочу заплакать, а слез нет, — шептала она, хотя понижать голос не было никакой необходимости: в переполненной общей палате, куда утром перевели Лили, было очень шумно.

За два дня состояние миссис Шанахан не изменилось. Никто не знал, сколько еще она пробудет в коме, а ее койка в палате интенсивной терапии понадобилась другим больным. Врачи в маленькой тамаринской больнице не могли себе позволить продолжать держать в реанимации безнадежную пациентку.

— Когда поплачешь, становится легче, — продолжала Аннелизе. — Это своего рода терапия. А я не могу заплакать. Внутри разливается пустота, и что бы я ни делала, как бы ни старалась заглушить в себе это чувство, ничего не получается. Все кажется мне серым, унылым, безжизненным. Везде эта сосущая чернота. Ох, Лили, — вздохнула она, глядя на неподвижную безмолвную фигуру, вытянувшуюся на больничной кровати. — Как бы я хотела, чтобы ты была сейчас здесь, со мной, и я могла бы тебе рассказать… конечно, ты и сейчас со мной, но это совсем не одно и то же.

Бледное, исчерченное морщинами лицо Лили казалось застывшей маской.

Аннелизе не знала, здесь ли тетя. О пребывающих в коме мало что известно. И все же говорить с Лили было легче, чем с любым другим человеком на земле, пусть даже ее присутствие в этом мире было скорее призрачным, чем реальным.

— Все это так странно. Трудно поверить, что Нелл оказалась способной на такое, — снова заговорила Аннелизе. — Она заявила, что я отлично все знала насчет нее и Эдварда. Это, пожалуй, самое обидное. Она твердила, что я все понимала и нарочно закрывала на это глаза. Но это неправда. Я готова поклясться на Библии, Лили, я не знала. Даже не догадывалась. Разве я стала бы молчать, если бы вдруг обнаружила, что у Эдварда интрижка на стороне? Да еще с Нелл? Да ни за что! Она была моей подругой. Была, — с горечью добавила Аннелизе. — Кто мне поверит, что я ни о чем не подозревала, когда лучшая подруга утверждает обратное? А если я буду настать, то она скажет, что я просто мстительная «бывшая». Не удивлюсь, если она убедила Эдварда, что мы с ней обсуждали их роман. С нее станется. Она может сказать ему все, что угодно и кому он больше поверит, мне или ей?

Исповедь не принесла Аннелизе облегчения. Произносить эти ужасные вещи вслух было не менее мучительно, чем мысленно прокручивать их в голове. Боль одиночества не исчезлa. И страшнее всего терзали мысли о тех, кто разрушил ее жизнь и обрек на одиночество. Минувшим вечером Аннелизе сидела на веранде и глядела на море, стараясь не думать о том, как где-то рядом мечется запертый в заливе кит. Она рассматривала самые худшие сценарии.

Это был ее способ бороться с подступающей депрессией: представить наихудший исход событий и подробно проиграть это в уме, пережить и справиться. «Человек способен вытерпеть все, — говорила себе Аннелизе, — даже пытки и потерю близких».

Один из ее сценариев включал смерть Эдварда.

Аннелизе вспомнила страшное в своей беспощадной откровенности телевизионное интервью с женщиной, чей муж погиб во время атаки террористов на Всемирный торговый центр. Овдовевшая женщина рассказывала о своем горе, о том, как изменилась ее жизнь. Теперь она постоянно ждала, что случится что-то ужасное. Ожидала худшего.

Ее слова глубоко задели Аннелизе по двум причинам. В первую очередь потому, что женщина говорила о вдовстве. В окружении Аннелизе было немало овдовевших ровесниц, но ни одна из них не жила в постоянном страхе. Вторая же причина заключалась в том, что самой Аннелизе был хорошо знаком этот страх. Он таился в сумраке ночи и только и ждал случая, чтобы наброситься на нее и схватить за горло. Страх преследовал ее всегда, упрямо, неотступно. Она боялась потерять Эдварда.

Аннелизе всегда была очень осторожна и каждый год заставляла Эдварда с его здоровым сердцем и здоровым желудком проходить обязательный осмотр у врача и сдавать анализы крови. Она следила за его питанием, готовила брокколи, подсовывала ему витамины и капсулы с рыбьим жиром, набивала холодильник черникой. Делала все, чтобы отвести беду, предотвратить болезнь, удержать Эдварда рядом с собой.

«Но ничто не помогло. Эдварда больше нет. Он все равно что умер. В определенном смысле так оно и есть».

— Как ты это выдержала, Лили? — с горечью спросила Аннелизе. — Как смогла пережить потерю Элис и Робби? Прости меня, но мне по-прежнему кажется, что смерть вынести легче. По крайней мере можно отдаться горю и оплакать тех, кого уже нет. А что делать мне?

Аннелизе закрыла лицо руками и замерла. Нет, Лили переживала свое горе наедине с собой, она старалась держаться ради Иззи.

— Прости меня, Лили, — покаянно прошептала она. — Я сказала ужасную вещь. Ты потеряла Элис. Разве может быть что-то страшнее этого? Прости меня. Моя потеря ничто по сравнению с твоей. Я сижу здесь и скулю, а ведь жизнь обошлась со мной куда милосерднее, чем с тобой. Но я чувствую себя такой опустошенной, я словно выпита до дна. Как бы мне хотелось, чтобы ты была сейчас рядом. Ты всегда умела находить для других слова утешения. А я так нуждаюсь в них, Лили. Мне кажется, я потихоньку схожу с ума.

— Доброе утро, — раздался вдруг чей-то молодой, радостный голос. — Ну как тут у нас дела?

Вздрогнув от неожиданности, Аннелизе отняла ладони от лица и подняла голову. Над ней склонилась молоденькая медсестра. Ее ультрадружелюбная улыбка говорила о том, что девушка слышала конец монолога. Аннелизе была слишком подавлена, чтобы испытывать неловкость. В конце концов, медсестрам часто приходится иметь дело с чужими тайнами: у больничных коек люди нередко делятся самым сокровенным.

— Я собиралась проверить состояние вашей свекрови, — объяснила сестричка, все еще улыбаясь. — Измерить показатели и жизненно важных функций.

Аннелизе кивнула и отодвинулась, не став поправлять девушку. «Тетка по мужу» прозвучало бы довольно нелепо.

— Это займет много времени? — спросила она.

— Мы быстро управимся. Вы можете пока погулять, — предложила сестра. — Сегодня чудесный день, — жизнерадостно сообщила она.

— Да, — вяло протянула Аннелизе. Чудесный день, чтобы броситься вниз с утеса. Интересно, что бы сказала бедная девочка в ответ на такое? Наверное, нашла бы дежурного психиатра и в ужасе сообщила, что по больнице бродит безумная женщина. «Нельзя ли найти для нее свободную койку, смирительную рубашку и полный шприц бензодиазепама, доктор?»

Аннелизе подхватила сумку и вышла в коридор, не зная, себя занять. В конце концов она забрела в маленький больничный буфет и устроилась за столиком с чашкой водянистого кофе с молоком и подозрительной с виду ячменной лепешкой, которой, казалось, запросто можно было пробить стену.

Аннелизе совершенно не хотелось есть, и все же она намазала маслом лепешку и откусила кусочек.

Главное, вовремя подзаправиться, следи за «бензобаком», посоветовал ей кто-то из друзей. Но зачем? Отслужившие свой срок машины выбрасывают на свалку. Так почему бы не поступать так же с людьми? Что толку наполнять бензобак, когда износился мотор?

Аннелизе оттолкнула от себя лепешку и от нечего делать включила сотовый телефон. Брендан прислал сообщение. Он так толком и не научился пользоваться мобильником, и составление самого простого послания занимало у него вдвое больше времени, чем разговор по телефону, сводя на нет все преимущества обмена текстовыми сообщениями.

Когда-то они втроем — Аннелизе, Брендан и Бет — добродушно посмеивались над этой его беспомощностью. Теперь Аннелизе казалось, что она навсегда разучилась смеяться.

«Чудесные новости. Иззи приехала. К четырем она уже будет в больнице». Брендан не умел изъясняться кратко.

Аннелизе подумала о милой Иззи, с виду такой сильной, а внутри нежной, как суфле. Она наверняка расплачется, увидев свою дорогую бабулю на больничной койке. Бет разрыдалась, когда услышала по телефону ужасную новость, но так и не появилась в больнице, отложив посещение до выходных.

«Конечно, спешить некуда, — заверила ее Аннелизе. Она как никто другой умела найти нужные слова, чтобы успокоить дочь. — С бабушкой все будет в порядке».

Еще одна ложь. Кто знает, что ждет теперь Лили? Но Аннелизе сознательно пустилась на эту уловку. Она старалась всеми силами оттянуть встречу с Бет, потому что тогда ей пришлось бы рассказать дочери о своем разрыве с Эдвардом, а ей не хватало мужества это сделать.

Дико, конечно, что она не рассказала Бет обо всем с самого начала. «Теперь дочь будет в бешенстве», — устало подумала про себя Аннелизе. Но ее преследовал дурацкий страх совершить нечто непоправимое, словно открыть Бет правду об отце — значило сжечь за собой мосты.

Аннелизе чувствовала, что у нее не хватит сил на обеих девочек — Иззи и Бет. Именно это она и хотела сказать Лили, когда появилась сестра.

— Я больше не нужна Бет, — прошептала она вполголоса самой себе, сидя за столиком в больничном кафетерии. — У нее есть Маркус, он ее обожает и заботится о ней. Никому-то я теперь не нужна. Меня ничто больше не привязывает к жизни. Впервые за все эти годы меня ничто здесь не держит.

Эта мысль казалась ужасной, но в то же время она несла освобождение.

Ей не за что цепляться в этом мире. Она может спрыгнуть с утеса или зайти далеко-далеко в море, пока волны не накроют ее с головой, и никто по большому счету не станет по ней горевать.

— Как же ты выдержала, Лили? — произнесла она вслух.

Пожалуй, Аннелизе знала ответ. Лили нашла утешение в Иззи. Она загнала боль внутрь, заставила себя забыть о горе ради внучки.

Что же до Аннелизе, то у нее не осталось теперь никого, кроме себя самой. А на себя ей было решительно наплевать.


Первой, кого увидела Иззи, шагнув в четырехместную больничную палату, была Аннелизе. Она сидела, задумавшись, с вязаньем на коленях у постели Лили, и при виде ее родного лица Иззи пришлось закусить губу, чтобы чуть не расплакаться и не загубить окончательно плоды своих усилий: по дороге в больницу она кое-как подправила остатки макияжа.

Потом она увидела бабушку, сухенькую и хрупкую, словно ребенок, ничуть не похожую на прежнюю энергичную, жизнерадостную Лили. Краска отлила от щек Иззи, и вся ее защитная броня мгновенно расплылась, как размокший картон.

— Аннелизе, — всхлипнула Иззи, бросаясь к постели бабушки. — О Господи, бабуля… моя бедная бабуля. — Она в ужасе руку Аннелизе, и та ласково похлопала рыдающую племянницу по плечу. — Бабуля… — шептала Иззи, склонившись над неподвижным тельцем Лили и гладя худые безжизненные руки старушки.

Аннелизе подумала, что лучше оставить бабушку с внучкой вдвоем и дать Иззи поплакать рядом с самым дорогим и близким ей человеком. Она отвернулась, чтобы не нарушать их уединения, но тут Иззи ее позвала:

— Аннелизе! Бабуля говорит!

— Что? — Аннелизе подскочила к кровати. — Она еще не вернулась в сознание, Иззи. Нам лучше позвать врача.

— Да, бабуля, — шептала Иззи, не слушая тетку. Она наклонилась к самому лицу бабушки, пытаясь разобрать ее шепот. Губы Лили двигались, а открытые глаза на бледном, морщинистом лице казались до странности яркими для человека, прожившего без малого девяносто лет на этой земле.

— Мы здесь, Лили, — тихо проговорила Аннелизе, — ты в больнице. У тебя был удар, милая, но теперь все будет хорошо.

Лили устремила взгляд в потолок, словно узнала кого-то, невидимого для остальных.

— Джейми. — Ее слабый голос напоминал тихий шелест бумаги. — Джейми, ты здесь?

Иззи и Аннелизе изумленно переглянулись. Джейми? Они не знали никакого Джейми.

— Джейми? — чуть слышно позвала Лили.

— Бабуля, это я, Иззи. — Она нежно погладила сморщенную бабушкину щеку, и глаза Лили медленно закрылись. Короткий проблеск сознания угас, лицо старой женщины снова сделалось неподвижным. — Я ничего не понимаю, — растерянно пробормотала Иззи. — Папа сказал, что бабушка лежит без сознания…

— Так и есть. Она все еще в коме, — подтвердила Аннелизе. — Твоя бабуля так и не пришла в себя. Она уловила твой голос, но говорила не с нами. Милая Лили видела кого-то другого…

— Джейми. — Иззи плюхнулась на стул рядом с кроватью. — Кто, черт возьми, такой этот Джейми?

 

Глава 9


Октябрь 1940 года


Лили Кеннеди выпрямила обтянутые чулками ноги, уперлась ступнями в основание кремовой плиты «Ага» в огромной кухне Ратнари-Хауса и принялась маленькими глотками потягивать горячий чай из тонкой фарфоровой чашки с цветочным узором. Было раннее утро, и в комнате царила тишина, Нарушаемая лишь громким тиканьем часов на стене да редкими криками забияки-петуха во дворе.

Прошагав в тяжелых уличных башмаках десять минут по аллее от Кузницы до большого дома, Лили с мамой успели замерзнуть, хотя и старались идти быстро. Морозный воздух пощипывал щеки. Темные деревья в тусклых лучах рассветного солнца отбрасывали длинные тени.

Лили не боялась темноты: девушка, выросшая в сельской местности, не станет шарахаться от каждого сгустка мрака. И все же, засидевшись допоздна у какой-нибудь подруги в Тамарине и возвращаясь ночью домой на велосипеде, Лили не раз испуганно замирала в седле и прислушивалась к ночным шорохам, ведь в округе ходило немало жутких историй о призраках и духах. Однако черное расплывчатое пятно у дороги чаще всего оказывалось заблудившейся коровой или безобидным кустом терна.

Томми рассказывал в своих письмах об уличных фонарях и неоновых вывесках в Лондоне, об окутанных мягким сиянием домах на фоне темного неба. Томми говорил, что теперь город погружен во мрак — никто не хочет подавать сигнал мистеру Гитлеру. Лили с трудом представляла себе город, такой огромный, как Лондон. В жизни ей пока не доводилось видеть городов крупнее Дангарвана, а Лондон, Париж и Нью-Йорк были ей знакомы лишь по чудесным фильмам, которые или в кинотеатре «Ормонд».

Но теперь, уже совсем скоро, ей предстояло увидеть Лондон своими глазами. Оставалось подождать всего несколько дней. Лили взволнованно затаила дыхание, смакуя эту мысль, но тут же озабоченно нахмурилась. Томми помог ей разузнать условия приема на курсы медсестер в королевской бесплатной больнице, но он не сможет ее встретить. Королевский ирландский фузилерный полк, к которому он приписан, к тому времени уже покинет Лондон. Само собой, Томми не сказал, куда его отправят.

Прочитав последнее письмо сына, отец скомкал его и швырнул в огонь.

«Сначала ушел Томми, а теперь и ты, Лили? Зачем это тебе? — угрюмо проворчал он. — Разве мало нам своих войн? Почему мы должны посылать наших детей воевать на чужой земле?»

Лили не ответила. Она понимала, что за всеми гневными речами отца против войны, в которой Ирландия занимала нейтральную позицию, скрывается мучительный страх потерять любимого сына, ставшего солдатом. Маме в отличие от отца не нужно было ничего объяснять. Она чувствовала, что Лили мечтает о другой жизни и хочет любой ценой вырваться из Ратнари-Хауса.

— Кто не бывал в этом доме, ни за что не поверит, что здесь так холодно, — озабоченно пожаловалась мама, торопливо входя в кухню в своей привычной одежде экономки. — Постели опять отсырели, ну что ты будешь делать? Если не удастся привести все в порядок до приезда ее светлости, не миновать скандала.

Лили поспешно вскочила, достала еще одну красивую фарфоровую чашку с блюдцем и налила маме чаю. Мама всегда предпочитала посуду попроще, но Лили нравилось держать в руках тончайший, почти прозрачный фарфор.

— Вот твой чай, мама. Садись.

— Нет у меня времени сидеть, — вздохнула мама, но все же взяла чашку и с благодарностью отпила глоток, стоя у большого, чисто вымытого деревянного стола. — В Красной спальне пахнет сыростью даже при открытых окнах. Не знаю, выветрится ли запах до завтра. Господи, и зачем я только разрешила всем прийти сегодня попозже, когда в доме полно работы?! — Мэри удрученно покачала головой.

— Посиди со мной, — попросила Лили. Она понимала, что мать бесполезно уговаривать не выбиваться из сил ради тех, кто не способен оценить ее заботу и усердие. К семейству великих Локрейвенов Лили Кеннеди в отличие от матери относилась без всякого почтения.

— Я, пожалуй, присяду на минутку, — сказала мама, и на лицо ее набежала тень.

Лили должна была уехать наследующий день, а Мэри предстояло хлопотать по дому и отдавать распоряжения слугам, готовясь к большому приему. Хозяева пробыли неделю в Дублине и собирались вернуться домой в компании друзей.

Обычно на кухне бывало шумно даже в этот ранний час. Кухарка Эйлин Шоу вечно пыхтела и ворчала, что в такую холодную, промозглую погоду ее кашель усиливается. Шон, служивший денщиком при майоре Локрейвене в Первую мировую, а теперь занимавший место дворецкого в доме, попыхивал трубкой, бросая разъяренные взгляды на неповоротливую Нору, новую горничную, готовившую поднос с завтраком для леди Айрин.

Вообще-то Шон был довольно добродушным малым, но в последнее время в Ратнари-Хаусе горничные менялись слишком часто, и Нора — молодая, неуклюжая и довольно бестолковая девица, благоговевшая перед великолепием усадьбы — не отвечала требованиям дворецкого.

И наконец, Виви — лучшая подруга Лили — обычно стояла у двери с чашкой чаю в одной руке и сигаретой — в другой. Торопясь получить заряд бодрости перед работой. Лили обожала Виви, хотя на первый взгляд у подруг было мало общего. «Похожи, как мел на сыр», — говорила о них Мэри, и все же девушки были неразлучны с самого детства. Когда-то они вместе ходили в школу, но Виви в тринадцать лет пришлось бросить учиться и начать работать на Локрейвенов.

Мама настояла, чтобы Лили проучилась до семнадцати лет, Что было почти неслыханно.

— Ты с ума сошла. Где это видано, столько времени корпеть над книжками? — увещевала подругу Виви. — Подумай, как славно мы могли бы повеселиться, будь у тебя пара шиллингов в кармане, Лили.

Виви — маленькая, соблазнительная пышечка — недавно наведалась в парикмахерский салон «Сильвия», чтобы придать волосам платиновый оттенок, в точности такой, как у ее кумира, кинозвезды Джин Харлоу.

— Но тогда мне придется прислуживать проклятой леди Айрин, — с досадой объясняла Лили. Это звучало как приговор. Лучше вовсе не иметь денег, чем зарабатывать их в Ратнари-Хаусе, решила Лили.

К сожалению, в таком маленьком городке, как Тамарин, очень трудно было найти работу, а скромные доходы супругов Кеннеди не позволяли им отправить дочь учиться на медсестру в одной из больших больниц, чего Лили всегда хотелось. Кончилось тем, что ей все же пришлось поступить на службу в Ратнари-Хаус. Виви была счастлива.

«В Лондоне мне будет не хватать Виви», — с грустью подумала Лили. Тяжело расставаться с лучшей подругой.

В то утро слуги наслаждались последними часами короткого отпуска. Им редко выпадал случай поваляться в постели в свое удовольствие. С приездом хозяев в усадьбе начинались привычные хлопотливые будни. «Скоро весь дом придет в движение, словно механизм гигантских часов с его винтиками и шестеренками», — подумала Лили. Служанки примутся яростно вытирать пыль, чистить, мыть, скоблить, полировать… Эйлин начнет священнодействовать на кухне — готовить фазанов для вечеринки, варить свой непревзойденный грибной суп, раскатывать бесконечные тончайшие пласты теста для слоеного торта «Creme milles feuilles», который леди Айрин всегда неизменно включала в меню.

Лили пришла с матерью в Ратнари-Хаус только потому, что Локрейвены были в отъезде. Она не показывалась в усадьбе с прошлого Рождества, после того как начала работать в маленькой приемной доктора Рафферти, деревенского врача. Когда невестка Рафферти забеременела, Лили с радостью ухватилась за возможность занять ее место — убирать в кабинете доктора и иногда кое в чем ему помогать. Она надеялась, что этот скромный опыт когда-нибудь поможет ей выучиться на медсестру.

Леди Айрин пришла в ярость, но умело скрыла гнев под привычной маской равнодушия.

— Если тебе так хочется тратить свою жизнь на то, чтобы возиться с больными людьми, Лили, что ж, желаю удачи, — холодно проговорила она, когда Лили официально предупредила ее о своем уходе.

Свою последнюю камеристку леди Айрин называла по фамилии — Райан. Но Лили — дочь экономки, проводившая в Ратнари-Хаусе добрую половину дня с тех пор, как еще ребенком впервые встала на ножки — была на особом счету. Вместо резкого окрика «Кеннеди» хозяйка снисходительно обращалась к ней по имени. «Это дорогого стоит», — считала довольная Мэри.

«Ты ей очень нравишься, милая, — с гордостью сказала мама, когда всего через полгода с начала работы Лили в усадьбе ее повысили до звания камеристки. — Да иначе и быть не может. Ты такая умная, расторопная, сметливая, и я никогда раньше не видела, чтобы кто-то причесывал ее светлость так же красиво, как ты».

Лили сомневалась, что заслужила милостивое обращение ее светлости своим умением укладывать редеющие темные волосы леди Айрин. Благодарность не входила в число добродетелей хозяйки, отличавшейся редким самодурством. За пятьдесят лет ее светлость привыкла к беспрекословному повиновению всех, кто ее окружал. Любой, самый вздорный ее каприз исполнялся в мгновение ока.

Все знали, что в родительском доме надменная леди Айрин купалась в роскоши, ее окружали полчища слуг, вышколенные лакеи, французские повара и горничные-итальянки, не чета скромному штату прислуги в Ратнари-Хаусе. В Килдэре семье ее светлости принадлежало две тысячи акров первоклассной пахотной земли, а перед огромным георгианским особняком ее родителей простирался великолепный сад, разбитый на итальянский манер. Разумеется, эта благородная дама не привыкла, чтобы какая-то ничтожная камеристка диктовала ей свою волю.

— Мне странно слышать, что ты хочешь уйти, — добавила леди Айрин своим убийственно-тихим голосом, который так и сочился ядом. Ее аристократически-бледное лицо пошло красными пятнами, и под тонким слоем пудры обозначились еще резче жесткие складки вокруг рта, те, что бывают у заядлых курильщиков. — Я думала, ты здесь вполне счастлива.

— Да, ваша светлость, вы правы, — невозмутимо ответила Лили.

Она научилась принимать вежливый, сдержанный тон в разговоре с хозяйкой, когда та приблизила ее к себе, сделав своей личной служанкой вместо Райан. Леди Айрин была дамой капризной, с переменчивым нравом и резкими перепадами настроения. Ее дочь Изабелла во всем походила на мать. По счастью, Изабелла редко бывала дома. Она училась за границей, заканчивала школу в Швейцарии, и как раз в это время совершала путешествие по итальянским озерам с кем-то из родственников. Война началась всего четыре месяца назад, и ни майор, ни леди Айрин не принимали ее всерьез. Им и в голову не приходило, что Изабелла, возможно, подвергает себя опасности, разъезжая по Италии в «испано-сюизе» в шумной компании золотой молодежи вроде Монти Фицджералда или Клер Смайт-Форд. Лили давно поняла: деньги и положение в обществе надежно ограждают таких, как Изабелла Локрейвен, от любых неприятностей.

— Тогда зачем уходить? — Леди Айрин надменно вздернула брови.

В голове Лили промелькнуло множество ответов. «Потому что я не желаю провести остаток жизни, потакая вашим пустым прихотям, как моя бедная мама», — хотелось ей сказать.

Леди Айрин наверняка знала об этом, и Лили благоразумно сдержалась.

— Я с детства мечтала стать медсестрой, — честно призналась она.

— Так у какого доктора ты собираешься работать? — наседала леди Айрин.

Разговор происходил в любимой комнате Лили — маленькой гостиной рядом со спальней ее светлости. Лили выросла в уютном домике с крепкой, добротной мебелью, да и огромная усадьба Ратнари-Хаус тоже во многом походила на обыкновенный загородный дом, без вычурных украшений и архитектурных излишеств. Но малая гостиная, отделанная пышно, с кокетливой женственностью, разительно отличалась от остальных комнат и служила леди Айрин приятным напоминанием о юности, проведенной в родительском особняке. Декораторы потрудились здесь на славу. Высокие окна, затянутые шелковыми занавесками с бледно-розовыми и голубыми цветами, и изысканная золоченая мебель на тонких выгнутых ножках придавали комнате неизъяснимое очарование. Тяжеловесный старый очаг уступил место изящному мраморному камину с античными нимфами, резвящимися в объятиях фавнов.

— У доктора Рафферти, — ответила Лили.

— О, я его не знаю. — Разве могли Локрейвены удостоить своим вниманием обыкновенного деревенского врача? Когда заболевал кто-нибудь из членов семьи, обычно посылали за доктором в Уотерфорд. — Ты вольна поступать, как хочешь, Лили. — Ее светлость пожала плечами и знаком дала понять, что разговор окончен.

Лили с радостью оставила Ратнари-Хаус. Она терпеть не могла леди Айрин и понимала, что со временем ей становится все труднее и труднее скрывать свою неприязнь.

Лили не могла бы сказать с уверенностью, когда именно потеряла уважение к хозяевам. Возможно, после того, как ее мать упала с велосипеда, возвращаясь домой из Ратнари-Хауса. Мэри пришлось ждать до двух часов ночи, пока разойдутся по домам последние гости после вечеринки. Лили было тогда четырнадцать.

На следующее утро мать, как всегда, вышла на работу в семь, вся в черных синяках и кровоподтеках, еле живая от боли. Леди Айрин мимоходом упомянула, что надо бы найти для нее вковую мазь, и тут же заговорила о приеме по случаю начала охотничьего сезона. Естественно, о мази она больше не вспомнила.

«Ожидается всего семь охотников, миссис Кеннеди, совсем не так уж много». — Вежливое обращение «миссис Кеннеди» не могло скрыть высокомерного пренебрежения леди Айрин к экономке. Оно звучало как издевка.

Айрин Локрейвен ни до кого не было дела. Никогда в жизни она не убирала за собой. Снимая с себя одежду, она просто швыряла ее на пол, спокойно переступала и шла дальше. Айрин носила самые дорогие и лучшие вещи, роскошное белье из крепдешина и тончайшего шелка, предпочитая теплые персиковые и коралловые тона, выгодно оттенявшие бледность кожи. По сравнению с ними бесформенные шерстяные рубашки и толстые панталоны, которые носили женщины в семье Кеннеди, казались особенно уродливыми и убогими — серые от бесконечной стирки, грубые на ощупь, отвратительные на вид.

Лили мысленно поклялась, что если у нее когда-нибудь будут деньги, она тоже купит себе шелковые нижние юбки и длинные, до самого пола, домашние платья. «Если разбогатею, — думала она, — непременно найму себе помощницу по хозяйству, но буду обращаться с ней уважительно». Айрин Локрейвен жила с ощущением, что между ней и Мэри Кеннеди лежит пропасть, она искренне верила, что аристократическое происхождение возносит ее на недосягаемую высоту. «Как будто она чем-то лучше», — презрительно фыркнула Лили.

К несчастью, Мэри тоже в это верила. Неужели мама не видит, что Локрейвенов и Кеннеди разделяет лишь одно — деньги?

— Ты ведь будешь писать, правда? — спросила мама, торопливо отпивая из чашки. Она вечно куда-нибудь спешила и старалась всюду успеть.

— Ну конечно, мамочка, — улыбнулась Лили. — Думаешь, если от Томми писем не дождешься, то и я такая же? Нет. Я буду часто писать и рассказывать тебе обо всем.

— Я буду скучать, — вздохнула мама, — и стану молиться за тебя.

— Я тоже буду за вас молиться, мамуля.

Лили чувствовала себя немного виноватой, оттого что уезжает, и все же при мысли об отъезде ее охватывало радостное волнение. Когда стало понятно, что война далеко не «нелепое недоразумение», как называли ее Локрейвены, Лили завела разговор с доктором Рафферти о лондонской школе медсестер. Потом Томми записался добровольцем, и это ее подстегнуло. Лили ждал бесконечно огромный мир, полный загадок и тайн, и ей страстно хотелось поскорее окунуться в новую жизнь.


Два дня спустя Лили сидела на краю жесткой кровати, покрытой застиранным до ветхости сизо-лиловым одеялом. Она охнула с облегчением, узнав, что ей придется делить комнату в сестринском доме всего лишь с двумя соседками. В официальном письме из королевской бесплатной больницы в Хэмпфорде не сообщалось никаких подробностей о сестринском доме, указывалось лишь его название — пугающе длинное, словно выстрел из двустволки — Лэнгтон-Ридделл.

На пароме от Холихеда Лили достала письмо, разгладила его на коленке и задумалась, не совершила ли ошибку, оставив дом. Но стоило ей попасть в Лондон, и все ее сомнения исчезли.

Это был третий большой город в ее жизни. Сначала Уотерфорд, потом Дублин и вот теперь Лондон. Его оживленные улицы были совершенно не похожи на крутые холмы Тамарина, и вместо того чтобы испугаться, Лили пришла в восторг.

О, она и не думала бояться: Лондон очаровал ее, покорил, обворожил. Лили восхищало все: людские толпы, сутолока, машины и автобусы, большие красивые дома, громоздившиеся друг на друга, угрожая раздавить.

Оказавшись в сестринском доме, Лили с радостью убедилась что там нет огромных дортуаров с бесчисленными кроватями, где, стиснутые как сельди в бочке, спят будущие медсестры. Ее поселили в прелестной, пусть и крошечной комнате под самой крышей, где помещалось всего три кровати. Одна из них была уже занята молодой женщиной, на вид ровесницей Лили, но куда более утонченной и взыскательной. От новых апартаментов она была явно не в восторге.

Лили же нашла свое жилище довольно удобным. Там было все необходимое: тяжелые шторы, защищавшие от ветра, умывальник с лоханью в цветочек и таким же кувшином, старенький комод с потемневшим зеркалом, который служил заодно и туалетным столиком, а рядом с аккуратно застеленными железными кроватями с высокими спинками стояли маленькие табуретки, выполнявшие роль ночных тумбочек. По обе стороны от двери из стены торчали гвозди, чтобы вешать одежду.

Лили прежде приходилось спать и в куда худших условиях.

Но достопочтенная Дайана Белтон определенно привыкла к большему комфорту и, сидя на краешке кровати, потрясенно оглядывала комнату.

Непосредственная, импульсивная Виви наверняка бросилась бы к Дайане и принялась расспрашивать, все ли у нее в порядке. Прежде и Лили поступила бы так же, но жизнь научила ее осторожности. Лили Кеннеди выросла вблизи Большого дома и давно усвоила, что тамошние обитатели отличаются от остальных людей.

«Они особенные, — любила повторять мама, склонившись над кружевами леди Айрин с иголкой в руках и щуря утомленные глаза. — Посмотри, какая прелесть, Лили. Ты только пощупай. О, в таких чудесных вещах, наверное, чувствуешь себя принцессой?»

«Почему деньги, земля и шелковое кружевное белье делают этих людей особенными? — недоумевала Лили. — Разве мы все не равны перед Господом?»

Здесь, в Лондоне, Лили перестала быть «дочкой Мэри и Тома Кеннеди, дослужившейся до камеристки самой госпожи». Здесь она была такой же начинающей медсестрой, что и достопочтенная Дайана. Лили не собиралась первой затевать разговор и извиняться за убогость комнаты перед этой девушкой в твидовом костюме с меховым воротничком и с жемчужным ожерельем на шее. Достопочтенная Дайана запросто могла небрежно откинуть за спину волну неправдоподобно светлых волос и отвернуться от назойливой соседки с тем ледяным презрением, которое наверняка вызывала у нее тупая деревенщина вроде Лили.

Холодным молчанием ответила она на приветствие строгий сестры Джонс.

— Подъем в шесть, завтрак в шесть двадцать, а в семь вас ждут в палатах, — непререкаемым тоном огласила расписание сестра Джонс. — Лекции для начинающих будут проходить здесь, на цокольном этаже, завтра вы получите расписание. Первые два месяца вы будете работать до восьми вечера каждый день, выходной — раз в две недели. Вы должны явиться в сестринский дом до десяти, в десять двери будут заперты. В экстренных случаях вам будет выдан специальный пропуск и вы получите разрешение задержаться до одиннадцати часов. И никаких посетителей. Все понятно?

— Да, сестра, — пробормотали все хором.

Потом практиканток распределили по комнатам. Лили с Дайаной оказались соседками, и с тех пор Дайана не произнесла ни слова. «Ну и пускай себе молчит, раз ей так хочется», — проворчала про себя Лили.

Она встала и сняла с себя невзрачное шерстяное пальто, которое даже в лучшие свои дни не сидело на ней так, как на Дайане ее костюм. А лучшие дни этого пальто давно минована Лили купила его три года назад в Тамарине, в магазинчике «Куилианс», и этот смелый, взрослый поступок возвысил ее в собственных глазах, поскольку раньше она всегда покупала одежду вместе с родителями в лавке «Макгаррис». Всякий раз, надевая пальто, Лили казалась себе взрослой женщиной, самостоятельно принимающей решения, и это ей нравилось. Но теперь, глядя на ослепительную Дайану в безупречно скроенном элегантном твиде, Лили вдруг почувствовала себя нескладной и уродливой.

Она повесила злосчастное пальто на гвоздь и начала распаковывать свой маленький картонный чемодан.

Когда Дайана тихо, нерешительно заговорила, Лили так удивилась, что даже подскочила от неожиданности.

— Меня зовут Дайана Белтон. Простите, мы с вами так до сих пор и не познакомились. Вы, наверное, сочли меня невоспитанной грубиянкой, но здесь все так непривычно, что я совершенно растерялась.

Дайана церемонно протянула руку в замшевой перчатке.

— Лили Кеннеди, — сухо кивнула Лили, ответив на рукопожатие.

— О, вы из Ирландии! Обожаю Ирландию, там чудесная охота. Вы увлекаетесь охотой?

— Нет, — невозмутимо произнесла Лили.

— Ах, простите, нет, конечно, нет, — пробормотала Дайана.

— Почему «конечно»? — полюбопытствовала Лили. — Почему бы мне не любить охоту?

Лили как-то сидела верхом на гунтере леди Айрин — огромном чалом жеребце по кличке Абу-Симбел. Она съежилась и оцепенела от страха, но все же сумела совершить круг по двору. И как только люди умудряются мчаться галопом да еще перескакивать через изгороди и канавы, преследуя несчастных лис? Это было свыше ее понимания.

— Я вас обидела, извините. — Дайана хлопнула себя ладонью по кораллово-красным губам. — Ах, мне ужасно жаль. — И она вдруг расплакалась. — Я обязательно должна добиться чего-то в жизни. Отец говорит, что я веду себя как глупый ребенок, и вечно сердится. Он не понимает, почему я не захотела остаться дома и вступила во Вспомогательную территориальную службу. Он пригрозил урезать мне содержание, наговорил столько ужасных вещей, но мне все равно. Ничто меня не остановит. Я хочу одного: изменить свою жизнь, наполнить ее смыслом.

Лили опустилась на кровать рядом с Дайаной, отметив про себя, что фигуры у них почти одинаковые: узкие бедра, длинные ноги, полная грудь.

Лили поняла, что зря подозревала Дайану в высокомерии. За ее холодной замкнутостью скрывались растерянность и испуг.

— Мой отец тоже был против этой затеи, — миролюбиво заметила Лили. — Он все допытывался, зачем мне выхаживать раненных на войне, в которую вообще не стоило вступать. Он не больно-то жалует войны: у нас в Ирландии их было предостаточно. Но для меня это единственный способ выучиться на медсестру, и мне тоже хочется изменить свою жизнь.

— Боже! А мой папа думает, что эта война единственно правильное решение, — оживилась Дайана. — Он просто в ярости от того, что хромота не позволяет ему присоединиться к его старому полку. Он записался в отряд местной обороны. Отец не верит, что из меня получится медсестра и я смогу приносить пользу. И все же он не в силах лишить меня наследства, ведь ему все равно нечего мне оставить.

Девушки весело расхохотались, и Дайана принялась вытирать слезы шелковым носовым платком.

— Мне тоже нечего наследовать, — призналась Лили.

Тут приоткрылась дверь, и в комнату заглянула девушка с приветливым веснушчатым личиком, обрамленным светлыми кудряшками.

— Я не ошиблась дверью? — В голосе девушки слышался отчетливый лондонский выговор.

— Это пятнадцатая комната, — подсказала Лили.

— Тогда мне сюда. — Новенькая решительно шагнула в комнату, таща за собой огромный, едва ли не больше ее самой чемодан. Крошечная, с белокурыми локонами, она казалась немного повзрослевшей «девочкой-звездой» Ширли Темпл, лишь смеющиеся кошачьи глаза выдавали ее подлинный возраст. — Мейзи Хиггинс, — представилась она. — Господи, ты уже плачешь! — Она озабоченно нахмурилась, разглядывая заплаканное лицо Дайаны. — Я слышала, что матрона[8] — настоящая старая грымза, но никак не думала, что она так быстро успеет всех достать.

Первые недели в огромной старой больнице на Грейз-Инн-роуд оказались самыми тяжелыми и изматывающими. Лили и Мейзи было немного легче, они по крайней мере привыкли рано вставать (Мейзи раньше работала ученицей парикмахера), а для Дайаны ранний подъем стал подлинным кошмаром. Кормили в сестринском доме неплохо, несмотря на жесткие продовольственные нормы, введенные в стране. Но труднее всего было привыкнуть к раненым. Всем, кто рассчитывал на долгую теоретическую подготовку перед практикой в больничных палатах, пришлось пережить настоящее потрясение: неопытных практиканток бросили в самое пекло.

«Мы живем в военное время, — сказала одна из сестер-наставниц в самый первый день, когда девушек переводили из палаты в палату, знакомя с расположением помещений в огромной больнице. — Как ни печально, но для вас это прекрасная возможность научиться нашему ремеслу. Здесь вы увидите то, чего вам никогда прежде не приходилось видеть. От наших учениц прошлогоднего набора осталось всего три четверти, остальные не выдержали и сбежали. Итак, леди, решайте сами, стоит ли продолжать».

В палате, где раненому с тяжелыми ожогами меняли перевязку, одну из учениц вырвало, и Лили едва не последовала ее примеру. И все же она заставила себя стоять у постели обожженного мужчины и смотреть. Лили понимала: если хочешь овладеть ремеслом медсестры, придется привыкнуть к зрелищам и похуже. Она не собиралась сдаваться.

— Ты в порядке? — шепнула она Дайане, чье лицо под накрахмаленным чепцом заметно позеленело.

— Не совсем, — промямлила та, пошатываясь. Казалось, она вот-вот упадет в обморок.

— Ты только подумай, как тяжело придется этому бедняге, если мы все разбежимся, точно глупые курицы, — прошипела Лили. Ее взгляд не отрывался от лица раненого, где между обугленными краями раны проступали розовые пятна сукровицы.

— Ладно, — пробормотала Дайана, подавляя приступ тошноты. — Я понимаю. — И она тепло улыбнулась раненому.

— Молодец, сестра Белтон. — Наставница одобрительно кивнула. — Правда, в какой-то момент мне показалось, что вы готовы сбежать.

— Вовсе нет, — возразила Дайана, крепко стиснув руку Лили.

Лили с удивлением узнала, что в королевской бесплатной больнице готовят и женщин-врачей. Новость ее обрадовала.

— Интересно, их тоже, как и нас, заставляют выполнять самую грязную работу? — задумчиво проговорила Мейзи.

— Как же, черта с два, — пробурчала другая ученица.

На медсестер-практиканток действительно сваливалось много тяжелой работы, чаще всего им приходилось выносить подкладные судна и протирать больных влажными губками. Одна из палатных сестер с первого взгляда невзлюбила Дайану и без конца давала ей самые противные поручения. Как-то раз она заставила девушку сменить перевязку мужчине с ранением в области паха. Несчастная готова была провалиться сквозь землю от смущения.

— Не знаю, кто из нас больше покраснел, я или тот бедняга, — вздохнула Дайана, сидя вечером в крошечной комнате отдыха в сестринском доме и описывая подругам ужасную сцену в больничной палате.

— Бедняга! — передразнила ее Черил, задиристая девица из Уолтемстоу, никогда не упускавшая возможности поиздеваться над Дайаной из-за ее безупречного выговора. — Скажи пожалуйста, какая фря, — проворчала она. — Могла бы остаться дома, с дворецким, так нет же. Нам тут не нужны дамочки вроде нее.

День выдался длинный, тяжелый — еще один в бесконечной череде однообразных больничных будней, — и Лили едва держалась на ногах от усталости, но, услышав Черил, она мгновенно поняла, что нужно что-то делать. Лили с трудом поднялась на ноги, расправила плечи и подбоченилась.

— Ну и злой же у тебя язык, Черил, — холодно отчеканила она. — Дайана не смотрит на тебя свысока, так что и тебе пора прекратить смотреть на нее сверху вниз.

Черил застыла как вкопанная.

— Это я-то смотрю на нее сверху вниз?

— Меня ты тоже презираешь? — Лили сурово нахмурилась. — Называешь за глаза «большой жирной ирландкой»?

— Нет, — поспешно выпалила Черил. — Ты другое дело.

— Мы все тут разные, — резко осадила ее Лили. — Придется тебе к этому привыкнуть.

— А то что? — Черил с вызовом вскинула голову, на ее заостренном личике появилось упрямое выражение.

Лили выпрямилась во весь свой немалый рост.

— Я выросла на ферме. Моя мать служит в богатой усадьбе, и я с одинаковой ловкостью способна выстирать тончайшее платье и помочь корове отелиться. Мне пришлось вытерпеть достаточно придирок и нападок, прежде чем я попала сюда, и я не собираюсь выслушивать грубости от таких, как ты. Я не люблю зря махать кулаками, но если ты меня вынудишь, я вышвырну тебя отсюда к чертовой матери, и ты не скоро сумеешь очухаться, это я тебе обещаю. Так что лучше оставь Дайану в покое.

— Бешеная ирландка! — восторженно крикнула одна из сестер.

— Ладно же, — огрызнулась Черил и выскочила из комнаты.

— Спасибо, большое спасибо, — воскликнула Дайана, схватив Лили за руку. — Никто и никогда не сделал бы для меня больше. — В глазах у нее блестели слезы.

«Надо бы объяснить как-нибудь Дайане, что, когда она чувствует себя особенно уязвимой, лицо ее принимает ледяное выражение, и это многих вводит в заблуждение», — заметила про себя Лили.

— Мне кажется, нам троим стоит держаться вместе, — предложила Мейзи. — Лили сумеет оградить нас от неприятностей, Дайана обеспечит нам столики в гарнизонных ресторанах, а я займусь нашими прическами. Что скажете, девочки?

Все трое переглянулись и заулыбались.

— Мне нравится эта мысль, — откликнулась Лили. Кто бы мог подумать, что одной из ее подруг станет аристократка вроде леди Айрин? Интересно, что скажет на это Виви?

 

Глава 10


Иззи, Аннелизе и Брендан сидели за кухонным столом перед нетронутыми чашками с чаем. Чай помог Иззи почувствовать, что она действительно дома. Только здесь, в Ирландии, по-прежнему верят в спасительную силу этого бодрящего налитка, и когда все идет из рук вон плохо, заваривают чай. Глядя на отца, сидевшего напротив, Иззи с грустью заметила, как он постарел за тот год, что прошел с их последней встречи. И почему только, чем дольше живешь за границей, тем реже наведываешься домой?

Жизнь вдали от родных имеет одно неоспоримое достоинство: ты никогда не бываешь дома достаточно долго, чтобы тебя вновь начали раздражать досадные мелочи, которые так бесят, когда живешь бок о бок с семьей. А недостаток состоит в том, что в твое отсутствие родные слишком быстро старятся.

Каждый раз, возвращаясь домой, Иззи испытывала странное ощущение, словно она смотрела кино и на мгновение отвернулась, а механик за это время промотал изрядный кусок пленки.

Отцу исполнилось шестьдесят семь, и когда Иззи быстро проговорила про себя эту цифру, она не показалась ей огромной. Лишь обнимая его в больнице, Иззи поняла, что он уже не тот крепкий мужчина, каким она привыкла его видеть: он сильно похудел и постарел. Значит, постарела и она сама.

«Постарела, но мудрее не стала», — с горечью подумала Иззи. Джо оставил ей два телефонных сообщения. Она вслушивалась в его голос и жалела, что не способна стереть оба послания. Это было выше ее сил. Она чувствовала себя наркоманом, осатаневшим без зелья. Ей хотелось слышать голос Джо. Вдруг он скажет именно те слова, которых она так отчаянно ждала, несмотря ни на что: «Ты нужна мне. Я люблю тебя еду, чтобы быть с тобой, Иззи». Но Джо не сделал ничего подобного. Он оставил нейтральное сообщение, которое, в юности, ничего не значило. «Я понимаю, ты расстроена, но, пожалуйста, позвони. Мне неприятно думать, что мы расстанемся, так и не поговорив. Позвони».

Позвони.

Он мог бы сказать: «Я был не прав. Я люблю тебя, прости, в Нью-Йорке я просто пытался выиграть время». Но даже теперь, когда она ушла, заявив, что не желает его больше видеть, Джо так, и не произнес этих слов.

Впервые Иззи попыталась сложить воедино двух Джо: мужчину, которого любила, — забавного, обаятельного, страстного — и холодного дельца, который никогда не добился бы богатства и власти, будь он слабаком. Неужели она совершила типично женскую ошибку, решив, что цепкий, расчетливый финансист рядом с ней превратится в мягкого плюшевого мишку и станет ручным? За фасадом жесткости и цинизма чаше всего скрывается циник.

«Я действительно тебя люблю, но все не так просто», — сказал он.

Иззи и не надеялась, что будет просто. Но она гнала от себя дурные мысли и верила, что рано или поздно все устроится. Любовь настигла ее внезапно, как удар молнии. Иззи казалось, что сама судьба свела ее с Джо. Их связь не была пустой интрижкой, в которой участвует одна лишь плоть, они испытывали друг к другу подлинные чувства. Истинная любовь дороже брака, который только называется супружеством.

А может, она все это выдумала?

«Твои выдумки выставляют нас обоих глупцами», — сказал ей как-то один человек.

Может, Иззи Силвер и безмозглая корова, но больше она никому не позволит себя одурачить.

— Я тут подумал, — заговорил отец, которому явно не терпелось нарушить гнетущее молчание за столом. — Возможно, Джейми — маленький братишка Лили. Он мог умереть, когда она была еще ребенком, и поэтому мы никогда о нем не слышали. Восемьдесят с лишним лет назад детская смертность достигала катастрофических размеров. — Голос Брендана неуверенно затих. — Может, Эдвард знает, или есть какие-нибудь записи в семейном архиве.

Тревога, усталость и разница во времени ослабили внимание Иззи, и все же она заметила, как Аннелизе словно окаменела, когда Брендан упомянул об Эдварде.

Отец говорил что-то насчет того, как странно вел себя Эдвард, когда его попросили передать жене о случившемся с Лили несчастье. Брендан так и не понял, в чем дело, но Иззи не нужно было ничего объяснять: она сразу догадалась, что между тетей и дядей что-то произошло.

— Вовсе не обязательно, что Эдварду известно об этом больше, чем нам, — возразила она и тотчас отметила, что поза Аннелизе стала чуть менее напряженной. — Вы же знаете, как мы были близки с бабулей. Она обязательно рассказала бы мне о маленьком братике. Томми — ее единственный брат, я уверена.

— Что ж, — угрюмо проворчала Аннелизе, — мы не представляем, кто такой этот Джейми, стало быть, нам известно куда меньше, чем мы думали. Даже когда тебе кажется, что ты кого-то отлично знаешь, ты можешь вдруг обнаружить, что у него имеются от тебя секреты.

— Это верно, — кивнула Иззи, думая об оставшемся в Нью-Йорке Джо. Как ловко он ее провел. А может, дело вовсе не в нем. Возможно, желание быть рядом с Джо ослепляло ее и мешало видеть реальность.

И все же узнать человека по-настоящему не так-то просто. И дорогая Аннелизе по причинам, ведомым лишь ей одной, явно считала так же.

— Вы думаете, Лили вернется к нам снова? — безжизненным тоном произнесла Аннелизе.

— Никто не знает, милая, — вздохнул Брендан. — Как Господь решит.

Все трое провели в больнице около часа, но после того краткого проблеска сознания, когда Лили вдруг пришла в себя и крикнула «Джейми!», не произошло решительно ничего. Милая бабуля снова погрузилась в беспамятство. Она больше не открывала глаз, не говорила и оставалась неподвижной. Все надежды Иззи развеялись как дым.

Молодая женщина-врач, согласившаяся побеседовать с родственниками больной, не сказала ничего определенного.

— Сожалею, но обещать ничего не могу. Пока рано делать выводы. — «Что ж, по крайней мере она была откровенна, — подумала Иззи. — Это честнее, чем надувать щеки и делать вид, знаешь все на свете». — Мы провели компьютерную томографию и колем вашей бабушке гепарин, чтобы предотвратить новый кризис, но, боюсь, произошло обширное кровоизлияние в мозг. Когда после инсульта наступает кома, прогноз чаще всего бывает неблагоприятным. И все же надежда еще есть. Иногда в подобных случаях функции мозга восстанавливаются, но, к сожалению, тут ничего нельзя предсказать заранее. Сейчас нам остается только ждать. Есть и еще одна проблема — возраст вашей бабушки. Не исключены всевозможные осложнения, включая нарушения сердечной деятельности и пневмонию. В последние сутки мы отмечали у нее неустойчивость работы сердца. На сегодня это наша главная забота.

— Значит, у бабушки плохо с сердцем? — Иззи зарылась лицом в ладони. Неужели все так скверно? — Я подумала… раз бабушка заговорила, наверное, она поправится. Это ведь добрый признак, правда? Она медленно приходит в себя, да?

— Боюсь, все не так просто. — Докторша сочувственно покачала головой. — Кто знает, что сейчас видит ваша бабушка?

О чем думает? Люди в ее состоянии иногда реагируют на голоса, вполне вероятно, что голос внучки растревожил ее, вызвал какие-то переживания, но мы не знаем, какие именно, как не знаем, вернется ли она в сознание. Мы следим за ее состоянием и пытаемся поддерживать жизненно важные функции организма.

— А если тетя так и не придет в себя? — спросила Аннелизе (у Иззи не хватило мужества задать этот вопрос).

— Этого никто не знает, ведь двух одинаковых случаев не бывает. И все же скажу вам откровенно: если в течение трех-четырех недель улучшения не наступит, считайте, что это дурной знак. Пока же следует набраться терпения и ждать. Мы будем внимательно наблюдать за вашей бабушкой.

Три-четыре недели? Иззи замутило при мысли о том, как милая бабуля будет неподвижно лежать на больничной койке целый месяц и таять, пока от нее не останется одна лишь тень. Иззи покидала больницу с мертвящим ощущением пустоты. Теперь она осталась совсем одна в целом мире.

Двадцать семь лет назад, когда умерла ее мать, Иззи чувствовала то же. Будто земля у нее под ногами вдруг разверзлась и обнажилась жуткая, пугающая пропасть.

Различие заключалось в том, что та давняя смерть не была внезапной. Конечно, и тогда все произошло слишком быстро, Иззи по крайней мере успела попрощаться с мамой.

При мысли о неизбежном прощании у Иззи мучительно ось сердце, «Довольно, подумай о чем-нибудь другом», — сказала она себе.

Аннелизе подвинула стул ближе к племяннице. Милая Аннелизе всегда отличалась чуткостью. После смерти мамы они с бабулей окружили любовью и заботой осиротевшую девочку, став для нее самыми близкими людьми. Эти две женщины составляли ее семью, пусть немного необычную, нескладную, и все же семью.

Теперь ее семья распалась, и снова вокруг Иззи сомкнулась звенящая чернота. Все случилось так неожиданно, они с бабушкой даже не успели обменяться и парой слов. Неужели бабуля уйдет из жизни, не улыбнувшись Иззи, не сказав, что любит ее? Думать об этом было невыносимо.

Иззи зажмурилась, отчаяние захлестывало ее. Только не плакать, велела она себе. Иначе слезы хлынут потоком, и станет только больнее. Аннелизе потянулась к ней, обняла и молча прижала к себе.

— Приходские книги, — заговорил вдруг Брендан. — Мы могли бы просмотреть в приходских книгах старые записи рождений и смертей, поискать там Джейми или Джеймса.

— Да, папа. — Иззи мягко высвободилась из объятий тети взяла отца за руку. Притихшие, они сидели за стареньким кухонным столом, образуя неправильный треугольник. Иногда Иззи выводила из себя привычка отца фокусировать внимание на самых незначительных мелочах, но теперь она поняла истинный смысл этого маневра и оценила его по достоинству: это была его тактика выживания.

Теща оставалась с Бренданом в самые тяжелые и страшные для него времена, и вот теперь она, возможно, уже никогда не вернется к жизни. Столкнувшись с этой грубой, суровой реальностью, отец предпочел переключить свое внимание на другой предмет.

— Разве это так важно? — спросила Аннелизе с легким оттенком раздражения. — Ты же слышал, что сказал врач: никто не знает, что творится у Лили в голове. Может, Джейми ее близкий друг, а может, это просто почтальон.

— Почтальона зовут Калум, — упрямо возразил Брендан.

— Значит, это не почтальон, — быстро вмешалась Иззи.

Отметив непривычную резкость Аннелизе, она ласково обняла тетю, давая понять, что справилась с собой. Аннелизе отодвинула стул и потянулась за чашкой.

— Бет приедет? — снова заговорила Иззи, стараясь сгладить возникшую неловкость, но тут же пожалела о своих словах, потому что в глазах тети мгновенно вспыхнула тревога.

— Нет, она пока не может приехать, а я не хочу ее волновать. — Аннелизе отвернулась, пряча глаза.

— Конечно, — ответила Иззи тем деланно-бодрым тоном, каким обычно разговаривала по телефону с клиентами, позвонившими, чтобы отказаться от какой-нибудь из ее моделей.

«Главное, не волновать Бет». Иззи выросла, повторяя про себя эту мантру. В своем семействе Иззи всегда считалась собранной и деловитой, она с детства знала, к чему стремиться. В противоположность ей хрупкая девочка Бет казалась странной, а иногда и диковатой, неприспособленной к жизни. И что в итоге? Бет замужем за Маркусом и счастлива в браке, а Иззи только что порвала с очередным любовником. Вдобавок женатым. Так кого же считать глупенькой и слабой?

Черт, мозги у нее совсем окостенели. В голове одни и те же мысли бродят по кругу, нужно скорее гнать их от себя. Сейчас надо думать о бабушке, а не о проклятом Джо Хансене.

Внезапно на Иззи навалилась неимоверная усталость. Возвращение домой не принесло ничего, кроме боли и одиночества. Господи, ну почему нельзя вернуть назад то время, когда бабуля еще не была больна, а папа не начал стареть, когда между Аннелизе и Эдвардом еще не случилось ничего ужасного, а Джо не успел произнести слова, навсегда разрушившие ее жизнь.

Иззи поспешно встала из-за стола.

— Извините, — пробормотала она. — Мне что-то нехорошо, думаю, сказывается разница во времени. Я, пожалуй, лучше лягу.

— Конечно. — Аннелизе поднялась и еще раз обняла племянницу. Иззи спрятала лицо у нее на плече и закрыла глаза, ей стоило огромных усилий удержаться от слез. — Я позвоню тебе позже, — неслышно шепнула ей на ухо тетя.

— Хорошо, — кивнула Иззи.


Когда Иззи открыла глаза, сквозь цветастые занавески пробивался свет. Ей приснился удивительный сон, и сразу же захотелось рассказать о нем Джо. Они вместе отдыхали где-то на юге, возможно, в Мексике, и нещадно палило солнце. Потом крошечный самолет вернул их домой, в чудесную, залитую светом комнату под самой крышей. Охваченная блаженным чувством легкости, Иззи перекатилась на другой бок и потянулась к Джо. Тут она проснулась окончательно. Джо не было рядом. Внезапно ей пришло в голову: они ведь никогда спали вместе, если не считать кратких обрывков сна после занятий любовью. Вернее, после секса.

Им никогда не жить вместе в наполненной солнцем нью-йоркской мансарде. Может, Джо вообще там не понравилось бы. Иззи толком не знала, какие дома или квартиры он предпочитает. Она ни разу не видела его жилья. Иззи лежала одна в своей девичьей постели в Тамарине, в комнатке, оклеенной светлыми обоями — она выбрала их сама в восемнадцать лет — и ветви яблони, качаясь под порывами ветра, негромко стучали в окно. Джо никогда не увидит этой комнаты и милых цей, напоминавших о прошлом. Он ничего не узнает о детстве Иззи и никогда не познакомится с бабулей.

«Иззи, ты безнадежная идиотка», — сказала она себе. Потом протерла глаза, прогоняя сон, отбросила одеяло и встала. И стоит оглядываться назад. Пришло время посмотреть вперед. Часы показывали начало двенадцатого. Иззи проспала пятнадцать часов, ей страшно хотелось есть и пить.

Все еще в футболке и пижамных штанах, она спустилась на первый этаж. Папы нигде не было видно, но в кофейнике Иззи обнаружила кофе, а рядом на столе лежала записка.


«Иззи, еда в холодильнике. Надеюсь, к тому времени, когда ты проснешься, кофе еще можно будет пить. Звони мне на мобильный, я собираюсь попозже заскочить в больницу. Позвони, если тебя нужно будет подвезти, в противном случае я вернусь в час».


Иззи выпила кофе, съела пару поджаренных кусочков ирландского хлеба, намазав их горьковатым апельсиновым конфитюром, потом приняла душ и проверила почту на своем «Блэкберри»[9]. Пришло послание от Карлы с пожеланием всего наилучшего, пара писем от коллег по работе и еще одно от Энди — соседа, жившего двумя этажами ниже. Он сожалел, что не смог дозвониться до Иззи, и спрашивал, не хочет ли она примкнуть к их небольшой компании и вместе отправиться в кино.

«Надо будет позвонить ему позже, сказать, что я в Ирландии», — отметила про себя Иззи. Следующее сообщение было от Стефана из «Супагерл». Речь шла о работе, и это послание Иззи смело переадресовала Карле. Джо не прислал ни строчки. Впрочем, он и раньше никогда не писал. «Слишком умен и осторожен, чтобы оставлять реальное свидетельство своей интрижки, — с горечью подумала Иззи. В конце концов, у него был адрес ее электронной почты, и если бы ему очень хотелось дать о себе знать, он написал бы. — Похожу, когда дело принимает крутой оборот, крутые парни находят себе других сексуальных партнерш. Поразительно, как ты только сумел так долго продержаться, Джо. Что ж, спасибо тебе и на том».

Перед уходом Иззи наскоро нацарапала и оставила на столе записку для отца: «Ушла в больницу, вероятно, увидимся там. На случай если не встретимся, буду дома вечером». Выйдя из дома, она зашагала к воротам.

Она успела забыть, какой крошечный городок Тамарин. Нью-Йорк — густонаселенный город, по сравнению, скажем, с Лос-Анджелесом, в том-то и прелесть жизни на Манхэттене: там всегда царит толчея. Тамарин же казался маленьким, будто игрушечным. Из одного конца города в другой можно было пройти пешком за полчаса, и за это время вам пришлось бы остановиться раз десять, чтобы перекинуться парой слов со знакомыми.

Пересекая город, Иззи задумалась, как бы сложилась ее жизнь в Тамарине. Может, это и есть лучший выход: оставить Нью-Йорк, а заодно и всех роковых мужчин, встречавшихся на ее пути, и жить простой, естественной жизнью здесь, где ее истинный дом. И все же Нью-Йорк — лучшее место для тех, кто не стремится пристать к иному берегу. Нью-Йорк подходит каждому и любого готов принять в свои объятия.

Бабушка никогда не давила на Иззи, желая вернуть ее домой. Лили не тот человек, который станет расставлять другому ловушки, спекулируя чувством долга или вины. За годы жизни в Нью-Йорке Иззи не услышала от нее ни слова жалобы или упрека за редкие звонки или слишком короткие визиты. Лили не подступалась к внучке с вопросами, не хочет ли та вернуться домой.

И теперь, медленно бредя по городу, где прошла большая часть жизни бабушки, Иззи с грустью думала о том, что не могла поговорить с ней о своем возвращении как раз тогда, когда так отчаянно этого хочется.

Почему, стоит кому-то заболеть, и мы тотчас же начинаем вспоминать все то, чем не успели поделиться с ним? Раньше и в голову не приходило, что между ней и бабушкой что-то осталось недосказанным, но теперь ее неотступно преследовали непроизнесенные слова, невысказанные мысли.

«Бабуля, прости, я так и не вышла замуж, и у меня нет детей. Я знаю, тебе хотелось бы увидеть правнуков, ты ведь так любишь малышей и хорошо умеешь с ними ладить. Со мной всегда была очень терпелива и добра. Но так уж получилось, что своей семьи у меня нет».

Что же еще она не успела сказать?

«Что ты думаешь о любви, бабуля? Я помню, как сильно ты любила дедушку. Но когда ты поняла, что любишь? Как к тебе пришло это чувство? Может, в дни вашей молодости все было проще? И вы долго не раздумывали, прежде чем пожениться? У нас все иначе, мы встречаемся, занимаемся любовью, потом расходимся, меняем партнеров и начинаем все заново. Неужели в этом все дело?»

Иззи где-то читала, что пары, прожившие вместе несколько лет до вступления в брак, разводятся чаще. Это показалось ей полной бессмыслицей.

Разумеется, нужно пожить с человеком бок о бок, чтобы как следует его узнать. Хотя бабуля вряд ли жила с дедушкой Робби до замужества. Пятьдесят лет назад в Тамарине такое было бы просто невозможно. И все же бабушка с дедом прожили долгую счастливую жизнь, хотя, должно быть, брак считался чертовски смелым поступком в те времена, когда женщины хранили девственность до замужества, а все, что творилось на супружеском ложе, было окутано покровом таинственности.

Может быть, людей удерживало вместе нежелание идти на разрыв?

Иззи дошла до Харбор-сквер, остановилась и с восхищением обвела глазами площадь. Не зря это место издревле считалось сердцем Тамарина. Когда-то здесь располагался местный рынок, и острый, соленый запах рыбы мешался с теплым духом привезенного на продажу скота. Теперь устилавшая брусчатку солома исчезла, а единственной живностью у кафе «Доротас» были собаки на поводках, гордо вышагивавшие впереди хозяев, но удивительное ощущение застывшего времени осталось. Толстенькие, приземистые пальмы навевали мысли о далеких экзотических странах и старинных кораблях, бросавших якорь в тамаринской бухте. Широкая, обсаженная деревьями площадь служила напоминанием о майоре Эммануэле Каване, приплывшем к ирландским берегам из Аргентины полтора столетия назад, чтобы пустить здесь корни, жениться на местной девушке и оставить после себя великолепную, огромную Харбор-сквер в память об открытых просторах любимого Буэнос-Айреса.

Кружившие в небе чайки сварливо перекрикивались, словно никак не могли договориться, откуда лучше наблюдать за лодками и рыбаками, разгружавшими свой улов.

На площади всегда царило оживление, но не было суеты. Тамарин таил в себе удивительное спокойствие. Он убаюкивал. Казалось, сами камни здесь излучают безмятежную уверенность, что достаточно одного дня, чтобы уладить все дела, и если времени вдруг не хватит, то впереди будет еще множество других дней.

«Надо бы найти минутку, чтобы вернуться сюда, посидеть в кафе «Доротас» и поглядеть на раскинувшийся вокруг город», — подумала Иззи. В детстве она часто сидела здесь с подругами: девочки перешептывались, обсуждали школьные сплетни и делали вид, что не замечают знакомых мальчишек, поглощенных тем же занятием.

Иззи решила принести в больницу стаканчик крепкого колумбийского кофе, который купила в кафе, на большее у нее не было времени. Бабуля любила этот кофе. Может, она почувствует вкусный аромат и придет в себя? Ведь вчера ее разбудил голос внучки.

Иззи так и не успела опробовать свою теорию, потому что, подойдя к больнице с горячим кофе в руках, увидела Аннелизе, примостившуюся на скамейке в небольшом садике справа от площадки с каретами «скорой помощи». Тетя ее не заметила. Похоже, она не заметила бы и метеорита, пока он не приземлился бы прямо ей на голову. Больница располагалась на возвышенности в восточной части города, откуда открывался живописный вид на гавань. Аннелизе сидела неподвижно безучастно глядя на море. Заметив ее, Иззи поборола в себе желание тихо прошмыгнуть в больницу, не выясняя, что тревожит тетю. Она была слишком измучена и разбита, чтобы сочувствовать чужой боли. Но поступить так было бы трусостью.

— Привет, — сказала она, опускаясь на скамейку рядом с Аннелизе.

— Привет, Иззи, — вяло откликнулась тетя и снова повернулась к морю.

— Какой красивый отсюда вид, — осторожно добавила Иззи. «Когда не знаешь, что делать, заведи ничего не значащую беседу».

Аннелизе отрешенно кивнула:

— Да, красивый.

Иззи отхлебнула кофе, чтобы собраться с мыслями. «Наверное, у Аннелизе с Эдвардом что-то не клеится, — решила она. — Вряд ли это что-то серьезное. В Нью-Йорке женатые пары вечно трясет лихорадка, и подобные вещи никого не удивляют. Но здесь, в Тамарине, все по-другому. Здесь к браку относятся трепетно, словно и впрямь боятся нарушить клятву "покуда смерть не разлучит нас"».

— Что случилось? — мягко спросила Иззи. — Ты не хочешь мне все рассказать?

Она ожидала, что тетя выдержит паузу, а потом медленно заговорит, но все вышло иначе. Не поворачивая головы, неотрывно глядя на море, Аннелизе сказала громко, с болью и гневом:

— Эдвард ушел от меня к Нелл. Ты знаешь Нелл, мою лучшую подругу?

— Что?! — в ужасе выдохнула Иззи. — Не могу поверить. Когда?

— Примерно неделю назад, — сухо бросила Аннелизе. — Я могла бы сказать тебе точно, сколько прошло дней и часов, но не стану. Не хочу походить на завзятую курильщицу, которая подсчитывает, сколько часов обходится без сигарет.

— Он ушел к Нелл? — растерянно повторила Иззи.

— Я вернулась домой после мессы и застала их вместе. Не в постели, хотя вполне могло случиться и такое. Забавно, почему-то считается, что переспать с другим — значит совершить ужасное предательство. — Голос Аннелизе звучал почти задумчиво. — Как будто самое страшное, что может сделать человек, — это трахнуть кого-то на стороне. — Иззи вздрогнула, услышав, как ее мягкая, утонченная тетя выражается так резко и грубо. — Но знаешь, когда твой муж трахает твою подругу, это еще не самое страшное, — медленно проговорила Аннелизе. — Бывают вещи и похуже, вот о чем я не перестаю думать день и ночь. Я все пытаюсь представить себе, как это было. Как Эдвард звонил Нелл по ночам и спрашивал: «Как ты, дорогая? Я скучаю, мне так хочется быть рядом с тобой». А ведь наверняка так оно и было, потому что я его больше не интересовала, ему было мало одной меня. — Аннелизе повернулась к племяннице. — Ты можешь понять, что я сейчас чувствую, Иззи?

Иззи пронзило острое чувство вины, лицо ее запылало. Она не знала, какие выбрать слова, как облегчить боль Аннелизе. Ну что тут можно сказать? И вправе ли она бормотать какую-то бессмыслицу, пытаясь утешить тетю? Где-то в Нью-Йорке жила замужняя женщина, такая же, как Аннелизе, и муж обманывал ее с Иззи. Джо, конечно, говорил, что их с женой давно ничто не связывает, но все его поступки доказывали обратное.

— А что сказал Эдвард? — растерянно спросила Иззи, остро сознавая свою никчемность, но искренне желая помочь.

— Он смутился. Я попросила его уйти, и когда он вышел из комнаты, эта стерва Нелл заявила, что я с самого начала обо всем знала. Потому что любая дура давно бы догадалась, муж завел себе любовницу, — с горечью прошептала Аннелизе. — Но я не знала, Иззи. Я действительно не знала. После сорока лет, прожитых вместе, думаешь, что знаешь человека. Такое трудно пережить. Жизнь вообще жестокая штука. — Казалось, Аннелизе вот-вот рассмеется, это походило на безумие. — В мире так много ужасных вещей, даже трудно сказать, хуже всего… Но для меня самое страшное — что на самом мы никого по-настоящему не знаем, даже близких нам людей. Я думала, Эдвард любит меня. Какой же я была идиоткой. — Аннелизе немного помолчала. — Господи, Иззи, надеюсь, тебе никогда не придется пережить похожее предательство. Я не пожелала бы такого и злейшему врагу. Я ведь и вправду считала, что Эдвард меня любит. Мы столько лет прожили в браке… Я не сомневалась, что мы будем вместе до самого конца. А теперь получается, что вся наша жизнь была сплошной ложью. Происходящее виделось нам по-разному. Теперь я понимаю, откуда взялось выражение «Смотреть на мир сквозь розовые очки», — внезапно заключила Аннелизе. — На мне были чертовы розовые очки. Правда была у меня под носом, а я ее не видела. Думаю, я давно опротивела Эдварду, больше того, осточертела, разве иначе он увлекся бы Нелл?

Иззи представила себе Нелл и озадаченно нахмурилась. Эту женщину смешно было даже сравнивать с Аннелизе. Тетя с ее огромными синими глазами, точеным лицом и восхитительными серебристыми волосами походила на волшебное, сказочное создание. Казалось, она может пройти по берегу своей танцующей походкой и исчезнуть в морской пучине, словно русалка. Рядом с ней Нелл выглядела бесцветной и заурядной. И что такого нашел в ней дядя Эдвард? Здесь была какая-то нелепица.

— Ты рассказала Лили? — Иззи знала, как близки ее бабушка и тетя. Может быть, известие о поступке Эдварда так потрясло бабулю, что у нее случился удар? Но Аннелизе легко угадала ход мыслей племянницы.

— Нет. — Она покачала головой. — Не успела. Мне было слишком стыдно и неловко: неприятно признаваться, что муж бросил тебя ради твоей лучшей подруги. Теперь я жалею, что ничего не сказала Лили. В больнице я только об этом и думаю. Каждый день сажусь рядом, беру ее за руку и начинаю говорить. Твоя бабушка одарена необыкновенной добротой и мудростью. Понимаешь, Иззи, ей можно рассказать все. На свете найдется не так уж много девяносталетних женщин, похожих на нее, таких же понимающих, лишенных предвзятости. Лили мгновенно ухватила бы суть, она не стала бы делать трагедию из нашего разрыва с Эдвардом и нашла бы для меня слова утешения. Но я не сказала ей, потому что сгорала со стыда, а теперь, быть может, мне уже никогда не представится возможность поделиться с ней.

Теперь замолчала Иззи. Ее охватил мучительный стыд. Она всегда считала для себя невозможным встречаться с женатым мужчиной, но Джо сумел зацепить ее прежде, чем она смогла отгородиться от него барьером. Иззи даже не успела понять, во что ввязывается, как оказалась в ловушке. Остальное можно было легко предсказать. Разве есть выбор у влюбленной женщины?

Рассказ Аннелизе глубоко задел Иззи, она будто заглянула в увеличивающее зеркало, и холодное стекло беспощадно отразило все незаметные прежде изъяны лица: расширенные поры, неровности кожи и пятна. История их с Джо любви вдруг предстала перед ней во всей своей неприглядности.

Жена Джо ничем не отличалась от Аннелизе, она тоже верила, что муж ее любит, что их связывает близость, что ему хочется делиться своими мыслями и мечтами с ней, а не с чужой женщиной.

Единственное различие заключалось в том, что Эдвард бросил жену ради Нелл. Ему хватило смелости уйти к любимой женщине. А Джо так и не решился. Отсюда следовал один простой вывод: Джо недостаточно сильно ее любил. Лгал он или нет, когда говорил, что их с Элизабет брак давно превратился в пустышку, уже не играло роли. Джо не пожелал быть с Иззи, когда она в нем больше всего нуждалась.

Вину и стыд на мгновение вытеснило такое глухое отчаяние, что Иззи чуть не разрыдалась.

Взглянув на племянницу, Аннелизе тотчас пожалела, что рассказала ей о себе и Эдварде. В двух шагах от нее, в больше, умирала дорогая Лили, и печальные подробности чьей-то измены казались сущей мелочью по сравнению с этим горем.

Бедняжка Иззи потрясенно молчала и смотрела на тетю глазами, полными слез. Если уж Иззи пришла в такое смятение, то что же будет с Бет? Об этом Аннелизе не хотелось даже знать. О Господи, Бет… Аннелизе понимала, что поступила малодушно, скрыв все от дочери, но ей просто не хватило мужества выдержать еще и это испытание.

Когда она была еще беременна, мама как-то завела с ней разговор о внутренней связи между матерью и ребенком.

— Нет ничего сильнее этой любви, — сказала она. — Я не могу тебе этого объяснить, и никто не сможет. Пройдет несколько месяцев, и ты будешь держать на руках крошечное существо, всецело зависящее от тебя, тогда твое дитя будет для тебя важнее всех на свете, важнее Эдварда. Все остальное просто перестанет для тебя существовать.

— Да брось, мама, — рассмеялась Аннелизе.

— Это правда, — серьезно кивнула мать. — Подожди, и ты убедишься.

Так и вышло. Аннелизе никогда не думала, что станет такой сумасшедшей матерью, пока у нее не родилась дочка. До появления Бет она считала себя деятельной и умелой, легко бралась за любую работу, даже ту, что принято считать мужской, и успешно справлялась с ней. Она всегда любила садоводство, ей нравилось копаться в земле, сажать, полоть, окучивать. Сил и энергии было у нее в избытке. Она полагала, что принадлежит к тем женщинам, для которых материнство всегда где-то на втором плане, но потом родилась Бет, и в тот же миг все изменилось, словно ее вдруг огрели по голове одной из садовых лопат.

Внезапно она оказалась во власти маленького, кричащего, мяукающего создания, бесконечно любимого и дорогого. Первые полгода жизни дочери она почти совсем не спала. И едва не сошла с ума, пытаясь одним лишь усилием воли справиться с подступающими приступами тоски. Ах, если бы только можно было от них навсегда избавиться!

Мама была права. Забота о Бет стала сутью ее жизни, и теперь Аннелизе со страхом думала о том, как скажет своей чудесной, нежной, хрупкой, как цветок, девочке о том, что они с Эдвардом расходятся. Оставалось только надеяться, что Бет не посмотрит на нее с укором и не скажет: «Наверняка ты все знала!»

Когда-то давно Аннелизе прочитала в газетах об одном политическом деятеле, который признался жене, что он гомосексуалист, всего за час до того, как заявил об этом публично всему миру на пресс-конференции. Жена стояла рядом с ним перед камерами, в окружении репортеров и держала его за руку. Именно это и вызвало больше всего пересудов. Как она могла? Должно быть, она знала.

О незадачливом политике забыли. Теперь всех занимал только один вопрос: как жена могла оставаться в неведении? Много лет спустя эта женщина поведала свою часть истории и пролила свет на загадочные события далекого прошлого. Она действительно не знала. Ее брак сложился удачно, у нее рос ребенок, с какой стати ей было сомневаться в муже?

Признание мужа потрясло ее, и час спустя, стоя рядом с ним на пресс-конференции, она была все еще оглушена его неожиданным откровением.

— Аннелизе, — тихо заговорила Иззи. Ее голос слегка дрожал, казалось, она вот-вот заплачет. — Я хотела выпить кофе, но раздумала. Лучше куплю себе воды в буфете. Тебе что-нибудь принести?

— Нет, спасибо. — В последние дни Аннелизе не испытывала ни голода, ни жажды. У нее не осталось никаких чувств, лишь ощущение черной дыры в груди, через которую медленно утекает жизнь.

Иззи ушла, и Аннелизе снова принялась мучить себя воспоминаниями о прошлом. Словно в голове ее безостановочно крутилась огромная бобина с кинофильмом, Аннелизе мысленно перебирала все события своей жизни с Эдвардом и подергала их тщательному разбору. Она пыталась определить, когда Эдвард лгал, а когда был искренен.

В Рождество приехали Бет с Маркусом, и домик на Милшон-Бей наполнился весельем и смехом. Аннелизе с удовольствием готовилась к этому дню. Она сбилась с ног, разыскивая самую лучшую рождественскую елку, а потом наряжая ее и превращая свой коттедж в сказочный домик из рождественских книжек с гирляндами и венками из остролиста, со сверкающими золотыми шарами и бесчисленными Санта-Клаусами, запаса которых с лихвой хватило бы, чтобы потопить небольшой корабль. За рождественским столом собрались семеро: сама Аннелизе и Эдвард, Брендан, Лили, Нелл, Маркус и Бет. Нелл принесла свои знаменитые меренги с горьким шоколадом, их ели с малиной.

Когда Нелл приглашали в дом на какое-нибудь торжество, она с благодарностью говорила в своей обычной шутливой манере: «Спасибо, что терпите меня».

Но в то Рождество Нелл не произнесла привычную фразу. Аннелизе хорошо это запомнила: в тот момент она с радостью подумала, что Нелл наконец-то привыкла считать себя другом дома, а друзей не благодарят каждый раз за приглашение. Как же она ошибалась!

— Могу я чем-нибудь помочь? — весело спросила Бет, входя в кухню. Нарядная, элегантная, в тонком серебристо-зеленом свитере и серой бархатной юбке, соблазнительно кружившейся при ходьбе, с блестящими темными локонами, обрамлявшими улыбающееся лицо, она походила на рождественскую фею из сказки.

— Нет, дорогая, — живо откликнулась Аннелизе.

Вернувшись из церкви, она успела сменить свой рождественский наряд на старенькие джинсы с рубашкой, прежде чем заняться готовкой: она не хотела перепачкаться во время стряпни и рассчитывала быстренько переодеться, когда обед будет готов. Нелл же предпочла повязать огромный фартук поверх своего роскошного платья. Аннелизе с нежностью отметила, что подруга выглядит потрясающе. Нелл надела чудесные сережки ручной работы в форме крохотных капелек цвета фуксии и такое же ожерелье — подарок Аннелизе и Эдварда.

— Нелл, как там индейка? — спросила Аннелизе. В этом вопросе Нелл считалась экспертом.

— Я бы подержала ее еще минут двадцать, так будет вернее, — деловито вынесла свой вердикт Нелл.

— Ладно, тогда я открою духовку, а ты поможешь мне полить индейку.

Эдвард вошел, когда операция была успешно завершена.

— Ну как две мои любимые поварихи? — шутливо поинтересовался он.

— Отлично, — отозвалась Аннелизе, заглядывая в кастрюлю, где варилась брюссельская капуста.

— Все чудесно, — проворковала Нелл. — Пахнет восхитительно, правда? Я знаю, ты проголодался, Эдвард, но потерпи еще чуть-чуть. Тебя ждет нечто сногсшибательное. Ради этого стоит немножко помучиться.

— Ты у нас знаток, Нелл, тебе и решать, — пожал плечами Эдвард.

Обед получился великолепным. От начала и до конца. Аннелизе с гордостью думала о том, что за столом, где собрались ее родные и близкие, царило веселое оживление, в то время как многие люди грызутся как кошки с собаками во время рождественского обеда. Они наслаждались вкусной едой, смеялись над незамысловатыми шутками и с удовольствием вспоминаем рождественские праздники прошлых лет.

Ночью, когда гости разошлись по домам, а Маркус и Бет смотрели телевизор внизу, Аннелизе с Эдвардом обнялись, лежа в постели.

— Чудесный день, правда? — сказала Аннелизе.

Она чертовски устала: весь день хлопотала на кухне и носилась по дому, стараясь превратить Рождество в настоящий Праздник. Наверное, все прошло бы замечательно и без лишней суеты, но Аннелизе казалось, что в такие дни, как Рождество, нельзя упускать из виду ни одной мелочи, что здесь действует некая магия, вроде той, что не дает летящему самолету рухнуть вниз, если ты не спишь и мысленно следишь за черной точкой в небе. Говорят, человек с открытыми глазами может одной лишь волей удержать самолет в воздухе: стоит как следует сосредоточиться, и авиалайнер благополучно приземлится.

— Все было замечательно, дорогая, — подтвердил Эдвард, потом целомудренно поцеловал жену в лоб и повернулся на другой бок. — Ты устала, — великодушно пробормотал он. — Давай спать.

Когда-то давным-давно они занимались любовью ночью после больших событий вроде дней рождения или годовщин. Это стало своего рода ритуалом, их тайной традицией. Аннелизе отрешенно покачала головой. Она должна была насторожиться, почувствовать неладное, когда Эдвард не захотел обнять ее и медленно раздеть с той смесью пылкой страсти и неизъяснимой нежности, которая вот уже тридцать лет наполняла радостью их брак.

Аннелизе должна была догадаться, что что-то не так, но мысли ее были заняты совсем другим.

Похоже на эпитафию, горько усмехнулась она: «Здесь лежит Аннелизе, что ни на минуту не смыкала глаз и удержала самолет в воздухе. Жаль, она выбрала не тот самолет».

Как бы ни гневалась Аннелизе на Эдварда, на себя она злилась еще больше. «Только слепая могла так долго ничего не замечать!» — ожесточенно твердила она себе.

Ей хотелось вцепиться себе в волосы и закричать. Мысль о том, чтобы вернуться в палату и снова увидеть вытянутое, страдальческое лицо Иззи, казалась ей невыносимой. Только не сейчас. Она зайдет к Лили позже, нужно немедленно отправиться домой и привести себя в чувство. Пусть лучше Иззи поломает голову куда подевалась тетя, чем увидит, как она расползается по швам у нее на глазах, словно старая ветошь.

Дома можно не сдерживаться, дать волю ярости и отчаянию, а если станет совсем невмоготу — принять транквилизаторы из старых запасов. Аннелизе давно не прибегала к лекарствам, но в маленьком пузырьке на ночном столике еще оставалось немного таблеток. На первое время их должно хватить, рассудила она, а там доктор выпишет новые. К чему откладывать? Она долго боролась, не желая сдаваться и глотать проклятые антидепрессанты, для нее это означало постыдное поражение. Но теперь все изменилось: настало время тяжелой артиллерии. Если доктор Уилан способен избавить ее от гибельной, мертвящей черноты, она готова капитулировать. Готова пить лекарства горстями. Лишь бы не сорваться. Кто знает, что тогда может случиться?


Аннелизе пришла в больницу лишь к семи часам вечера, немного вялая, оглушенная лекарством. Она надеялась, что Иззи, которая никак не могла привыкнуть к разнице во времени, уже вернулась домой, к отцу, но на самом деле это не имело значения. Аннелизе больше не пугала встреча с племянницей.

Удивительно, но благодаря одной маленькой таблетке ей стало намного лучше. Не столько лучше, сколько спокойнее. Казалось, она качается в хрупкой лодчонке посреди огромного океана, но с крошечной таблеткой внутри ей уже не хочется а ужасе свеситься за борт и вглядеться в чернильную толщу воды. Внизу ее ждет бездна. Но к чему заглядывать в нее? Можно просто качаться на волнах, не заставляя себя смотреть вниз, и чувствовать, как ширится и растет в душе страх.

В больнице было полно посетителей. Они сновали по этажам с букетами цветов, бутылками минеральной воды и журналами: спешили порадовать своих близких. Аннелизе встречала их безмятежной улыбкой. Все эти люди казались ей милыми и симпатичными.

Войдя в палату, она с изумлением увидела незнакомую женщину, сидевшую рядом с Лили и державшую ее за руку. На вид ей не было и тридцати. Моложе Иззи, отметила про себя Аннелизе. В длинных рыжеватых волосах ее, собранных в небрежный узел на затылке, мелькали высветленные пряди. Широкие брюки и сандалии на тонких ремешках всегда почему-то ассоциировались у Аннелизе со студентами, проходившими практику в Таиланде.

— Здравствуйте, — с любопытством поприветствовала она незнакомку.

— О, здравствуйте. — Девушка поспешно вскочила, на ее загорелом лице промелькнуло смущенное выражение.

— Я Аннелизе, родственница Лили.

— Извините, я не хотела вам помешать. Меня зовут Джоди, я не подруга и даже не знакомая. — Аннелизе удивленно моргнула: эта похожая на ирландку, рыженькая, веснушчатая девушка говорила с австралийским акцентом. — Мы никогда встречались, но разговаривали по телефону. Я пришла навестить миссис Шанахан, потому что почувствовала… — она взволнованно закусила губу, — что обязана это сделать.

Аннелизе вгляделась в открытое, приветливое лицо девушки. Она ничего не понимала. Неужели одна-единственная таблетка лишила ее способности соображать?

— Что? — неуверенно спросила она.

— Понимаете, я позвонила ей, — еще больше смешавшись. Принялась объяснять Джоди, — мне хотелось расспросить ее об истории Ратнари-Хауса, и миссис Шанахан пообещала встретиться со мной… Ивонна — моя ближайшая соседка — сказала, что миссис Шанахан много лет не была в усадьбе, а я все же попросила… и после с ней случился удар. Думаю, это моя вина!

— Бедняжка, — ласково проговорила Аннелизе, — ну-ну, не глупите. Здесь нет вашей вины.

— Вы не понимаете! — с жаром возразила Джоди. — Миссис Шанахан — пожилая женщина, и, конечно, мне не следовало ее беспокоить, лучше бы я поговорила с кем-то еще. Я ее расстроила. Это точно. Представьте только, я звоню и договариваюсь с ней о встрече, а на следующий день Ивонна сообщает мне, что миссис Шанахан лежит здесь в коме.

— Ваш звонок никак не мог стать причиной инсульта, — мягко запротестовала Аннелизе. — Сразу видно, что вы не знали мою тетю. Лили спокойно выслушала бы любую новость, она отличалась редким присутствием духа, а ее почтенный возраст можно смело не принимать в расчет. Лили никак нельзя назвать старухой, она обладает острым, живым умом и богатым воображением. Уверена, если бы ей не хотелось встречаться с вами, она так и сказала бы. А что именно вы хотели у нее выяснить?

— Все о Ратнари-Хаусе. Я нашла одну фотографию и рассказала о ней вашей тете…

— На снимке был человек по имени Джейми? — с любопытством спросила Аннелизе.

— Нет. Мне удалось узнать имя только одного человека, леди Айрин. А что?

— Вчера Лили ненадолго очнулась и позвала какого-то Джейми. Это имя ни о чем не говорит никому из нас, но зять Лили считает, что стоит навести справки. Он думает, это может быть важно. А теперь, когда вы сказали, что говорили с Лили о прошлом, становится понятно, откуда вдруг всплыло это имя. Должно быть, тетя задумалась о тех временах, когда ее родители работали в усадьбе, и что-то вспомнила. Скорее всего этот Джейми как-то связан с Ратнари-Хаусом.

— Я могла бы это выяснить, — тут же предложила Джоди. — То есть, конечно, если вы не против. Мне не хочется быть назойливой. Просто… — Она нерешительно замолчала.

— Это было бы прекрасно, — подхватила Аннелизе. — Думаю, моя племянница Иззи и ее отец хотели бы узнать, кто такой Джейми.

— О, Иззи, та самая, из Нью-Йорка? — взволнованно выпалила Джоди. — Ивонна мне так много о ней рассказывала. Эго безумно интересно.

— Да, — безразлично откликнулась Аннелизе, уверенная, что уже ничто и никогда не вызовет у нее интереса или восхищения. Впрочем, способность восхищаться явно переоценивают. Спокойствие куда важнее. — И вот еще какое дело, — добавила она, — врачи толком не знают, насколько осмысленно и значимо то, что говорит Лили, и сохраняет ли она способность мыслить, находясь в коме. Мне кажется, ее состояние похоже на сон: о сновидениях ведь тоже мало что известно. Так что с Джейми не все понятно. Возможно, нам необходимо знать, кто он такой, а может, все это полнейшая ерунда, которой не стоит забивать себе голову.

— Но, узнав, кто такой Джейми, мы, вероятно, сумеем сокрыть вместе все детали этой головоломки, может быть, миссис Шанахан как раз этого и хотела бы, — с воодушевлением протараторила Джоди.

Щеки ее раскраснелись, глаза оживленно сверкали, и Аннелизе улыбнулась этой милой австралийской девочке, так искренне желавшей помочь. Для Джоди все было очень просто: когда человек умирает, лучшее, что можно для него сделать, — сложить вместе все разрозненные кусочки мозаики, внимательно перебрать прожитые годы, рассортировать жизненные события и стереть все белые пятна, одно за другим, чтобы дать умирающему спокойно уйти. Но разве возможно разложить по полочкам чью-то жизнь? Да и стоит ли?

Аннелизе тяжело вздохнула. Если она вдруг сейчас умрет, никто не сможет восстановить картину ее жизни, а если все же удастся собрать воедино отдельные фрагменты, получится довольно причудливая мешанина.

В своем навеянном таблетками отрешенном спокойствии Аннелизе вдруг посмотрела на свою жизнь со стороны, и эта жизнь показалась ей неуправляемой, как стихийное бедствие.

— Мы могли бы просмотреть местные приходские книги и данные переписи населения, — с жаром убеждала ее Джоди. — В университете мне приходилось заниматься историческими исследованиями и археологией, я умею работать с архивами. Это страшно увлекательно. Мне кажется, с Джейми связана какая-то давняя история, здесь наверняка можно отыскать массу интересного. Как вы считаете, миссис Шанахан это понравилось бы?

Аннелизе задумалась. Обычно ей без труда удавалось найти ответ почти на любой вопрос, но сейчас она понятия не имела, как лучше поступить. Что предпочла бы Лили? Чтобы ее прошлое аккуратно распаковали и извлекли на свет божий или чтобы оставили как есть, тщательно закупоренным и запечатанным сургучом? Никто из родственников никогда не слышал ни о каком Джейми, но, в конце концов, и у Лили могут быть свои секреты.

Наверное, Иззи хотелось бы разузнать об этом человеке. Ведь для нее нет никого дороже бабушки. Вот пускай Иззи и решает. Слишком уж часто Аннелизе приходилось принимать решения, она была сыта этим по горло. И вдобавок привычка брать на себя ответственность за всех кругом ничего хорошего ей не принесла.

— Давайте обсудим это с Иззи, — предложила Аннелизе, — и если ей понравится наш план, займемся поисками. Но мне кажется, стоит подождать несколько дней, прежде чем начинать этот разговор. Пожалуй, сейчас это было бы не слишком уместно. Я знаю, вы надеетесь, что это поможет Лили выйти из комы, но давайте все же подождем несколько дней.

— Конечно, — согласилась Джоди. — Мне бы не хотелось огорчать миссис Шанахан, она показалась мне очень милой и приветливой, когда говорила со мной по телефону. Грустно думать, что она кого-то звала, а мы даже не знаем кого. Похоже на сцену из фильма, правда? Как мало мы, в сущности, знаем о других людях.

Аннелизе молча кивнула. Она боялась, что дрожащий голос выдаст ее волнение.

— Вы, наверное, очень устали, — с сочувствием добавила Джоди. — Не хотите выпить чашечку чаю, кофе или, может быть, стакан сока? В больнице быстро устаешь. Два года назад умер мой дедушка, это было ужасно.

Аннелизе подумала о чашке горячего чаю за неторопливым разговором с собеседницей, которая уж точно не станет мысленно прикидывать, почему Эдвард бросил жену и что эта брошенная жена собирается теперь делать. Почему бы и нет? Ей неожиданно понравилась эта мысль.

— С удовольствием, — сказала она. — Я собиралась посидеть с Лили еще десять — пятнадцать минут, мы могли бы уйти вместе. Как насчет того, чтобы дойти до центра города и где-нибудь посидеть?


Двадцать минут спустя они вышли из больницы и направились в город. В лучах закатного солнца окруженный живописными холмами Тамарин сиял, словно маленький бриллиант. Аннелизе попыталась представить, каким видится ее родной городок Джоди, и знакомые улочки вдруг преобразились, засверкали свежими красками.

Тропинка привела их к извилистой Планкетт-стрит, все дома здесь были выкрашены в светлые пастельные тона, словно в детской книжке-раскраске. Всю последнюю неделю солнечные, ясные дни чередовались с дождливыми, и теперь нарядные домики утопали в зелени, а маленькие садики и ящики на окнах украсились пышными пестрыми цветами. Пронзительно-розовая, малиновая и алая герань казалась особенно яркой на фоне нежных, бледно-лиловых лобелий.

Все здесь дышало спокойствием и уютом, и впервые с того дня, как Эдвард ее бросил, Аннелизе испытала удовольствие, любуясь открыточной красотой городка.

— Посидим в «Доротас»? — предложила Джоди, когда они дошли до Харбор-сквер. Аннелизе хотела было согласиться, но вспомнила, что в «Доротас» можно случайно столкнуться с Эдвардом и Нелл. В последнее время ей приходилось обходить стороной множество мест, включая супермаркет, куда Аннелизе решалась зайти только ночью, не рискуя наткнуться на мужа и бывшую подругу.

Трудно найти утешение в сознании собственной правоты, когда на тебя давит двойной груз — предательство и отчаяние. Аннелизе хотелось бы при встрече облить Эдварда и Нелл ледяным презрением, но она боялась разрыдаться, рухнуть на пол и забиться в истерике.

— Может, лучше зайдем в «Укромный уголок»? — Аннелизе кивнула в сторону «Уголка», небольшого бара-ресторана с уютным названием и ультрасовременным интерьером. Аннелизе никогда не была поклонницей минимализма, но в «Укромном уголке» подавали разнообразную выпечку из австрийской пекарни, помешавшейся в соседнем доме. В последнее время Аннелизе совсем не хотелось есть, но при мысли о сладких трубочках с миндалем и медом у нее потекли слюнки. Вдобавок Эдвард терпеть не мог этот бар. Еще один плюс.

Они подошли к «Уголку», и Аннелизе толкнула тяжелую дверь. Первой, кого она там увидела, была Нелл, стоявшая у накрытого столика, где обедала какая-то пара. Все трое весело переговаривались. Аннелизе застыла, словно обратилась в камень.

Благодаря ночным походам в магазин и крайне осторожному выберу мест для посещения Аннелизе не видела Нелл с того дня, как ушел Эдвард, то есть неделю. Все это время ее неотступно преследовали мысли о Нелл, и теперь, столкнувшись с бывшей подругой лицом к лицу, Аннелизе недоверчиво уставилась на нее. Вместо чудища с рогами и раздвоенным хвостом перед ней стояла самая обыкновенная женщина средних лете вьющимися волосами и светлыми ресницами. За столиком рядом с Нелл сидела их общая приятельница Джералдин и ее муж Бенни.

Лица всех троих виновато вытянулись и застыли, так что Аннелизе сразу заподозрила: разговор шел о ней.

Это новое мелкое предательство больно задело ее. Джералдин не позвонила, чтобы поддержать ее, утешить или просто поговорить, хотя наверняка знала, что Эдвард ее бросил. В мгновение ока Джералдин перешла для Аннелизе в разряд бывших друзей: она сама выбрала, чью сторону занять.

— О, я пошла, я как раз собиралась уходить, — поспешно проговорила Нелл, старательно пряча глаза.

— Какое симпатичное местечко, — сказала Джоди, входя в бар вслед за Аннелизе и с любопытством оглядывая зал. — Здесь очень мило. А лиловые замшевые кресла просто прелесть!

Ей никто не ответил.

— Аннелизе, я думала тебе позвонить, — пробормотала Джералдин, вставая из-за столика.

Она выглядела еще более смущенной, чем Нелл, и сделала неловкую попытку обнять Аннелизе, но та с презрением оттолкнула ее. Действие таблетки закончилось: привычная сдержанность оказалась забытой, Аннелизе захлестнула бешеная ярость. Теперь ей было решительно все равно, что о ней подумают. Какого черта она пряталась от Нелл все это время, словно трусливая мышь?! Должно быть, она сошла с ума. Ну нет пускай Нелл увидит, какова она в гневе!

— Не прикасайся ко мне! — резко осадила она Джералдин. — Мы обе знаем, на чьей ты стороне. Готова поклясться: ты только сидела тут и слушала жалостную историю Нелл…

— Все было не так, — попыталась успокоить ее Джералдин. — Мы тревожимся за тебя.

Аннелизе возмущенно фыркнула:

— Тревожитесь? Тогда почему бы вам не снять телефонную трубку и не набрать мой номер? Почему не спросить, как у меня дела, после того как мой милый муж ушел к этой тупой корове? Да и она, — Аннелизе яростно махнула рукой в сторону Нелл, — вряд ли так уж сильно печется обо мне, хоть и старается изо всех сил выставить себя в выгодном свете. Правда, Нелл?

Голос рассудка твердил ей: «В таком маленьком городке, Тамарин, не стоит выкрикивать в баре все, что в голову взбредет; ты еще пожалеешь об этом». Но она не могла ничего поделать, ей во что бы то ни стало хотелось высказаться до конца. Ярость выплескивалась из нее, как бушующие волны, с грохотом разбивающиеся о прибрежные скалы.

— На самом деле, Джералдин, я бы многое отдала, чтобы узнать, какую песенку только что напела тебе эта стерва Нелл. Сказала правду? Или, может, сочинила сказку на тему «бедняжка Эдвард и бедная душечка Нелл»? Хм-м, дайте-ка подумать… пожалуй, все же придумала сказку.

Лицо Нелл пошло красными пятнами.

— Я не обязана это слушать, — заявила она. — Ты выбрала неподходящее время и место.

— А ты у нас главный специалист по всем вопросам? — язвительно осведомилась Аннелизе. — Сама определяешь, что, когда и где уместно или неуместно? Я думала, с условностями мы покончили, когда ты украла у меня Эдварда. Ведь ты украла его, не так ли? Нечего притворяться. Ты меня просто взбесила, когда попыталась сделать вид, будто я давно знала о вас с Эдвардом. Ты чертовски хорошо понимала, что я об этом даже не догадывалась. Я считала тебя своей подругой.

В «Укромном уголке» воцарилась тишина: все обратились в слух. Даже официанты, не говорившие по-английски, неподвижно застыли с открытыми ртами, пытаясь уловить суть разговора.

— Ты читала мои мысли словно раскрытую книгу, Нелл, ведь я делилась с тобой абсолютно всем. Если бы мне пришло в голову, что у Эдварда кто-то появился, ты узнала бы об этом первой. Теперь я рада, что ни о чем не догадывалась. Представляю эту сцену: я делюсь с тобой своими подозрениями, а ты слушаешь меня с притворной улыбкой, закатываешь глаза и восклицаешь: «О, нет, не может быть!», посмеиваясь про себя над простушкой Аннелизе, которую так легко обвести вокруг пальца.

Из-за соседних столиков послышались возмущенные голоса.

— Я ухожу, — сердито буркнула Нелл и попыталась выскользнуть за дверь, минуя бывшую подругу.

— Ну уж нет! — зашипела Аннелизе, преграждая ей путь. Она была выше и сильнее Нелл. Ее душил гнев, ей хотелось одним ударом сбить с ног эту глупую куклу и стереть наглую ухмылку с ее раскрашенного лица.

— Аннелизе, — впервые подал голос муж Джералдин — тихий, неповоротливый великан Бенни. Решив, что пришло время вмешаться, он медленно поднялся и собирался вклиниться между двумя женщинами, но Джоди его опередила.

— Не надо, дорогая, — мягко сказала австралийка и обняла Аннелизе за плечи тем властным успокаивающим жестом, каким усмиряют молодых норовистых лошадей. — Вы ведь этого не хотите, не сейчас. — Джоди оказалась неожиданно сильной, и ей удалось оттеснить Аннелизе от двери. Нелл тотчас рванулась к выходу и выскочила из бара.

Джералдин на мгновение застыла, потерянно глядя на Анализе.

— Мне очень жаль, — пробормотала она.

— Еще бы, — фыркнула Аннелизе.

Джоди потянула ее за собой в глубину бара, как можно дальше от двери и от бывших друзей. Там Аннелизе тяжело рухнула в лиловое замшевое кресло и уронила голову на руки, не заботясь о том, как это выглядит со стороны. Ее жизнь оказалась выставлена напоказ, ну и пусть, с ожесточением думала она, пусть их с Эдвардом грязное белье развевается на ветру у всех перед глазами. Все равно Нелл изобретет новую сказочку, чтобы себя обелить.

Джоди не стала дожидаться, пока подойдет официантка, а направилась к стойке и вскоре вернулась с чашкой горячего кофе.

— Вот, выпейте это, — предложила она, поставив чашку на стол перед Аннелизе. Сдвинув теснее кресла, она ласково обняла сгорбившуюся женщину за плечи. — Я знаю, вы испытали потрясение, но немного кофе вас взбодрит.

— Я думала, в таких случаях лучше помогает бренди, — вяло откликнулась Аннелизе, обхватив чашку ладонями.

— Бренди вреден для сердца, — живо подхватила Джоди, — хочу, чтобы вас пришлось тащить обратно в больницу на носилках.

Аннелизе издала слабый смешок.

— Спасибо, — с чувством сказала она. — Простите, что задала вас присутствовать при этой безобразной сиене. До вас вряд ли доходят местные сплетни, так что вы скорее всего не слышали, что муж ушел от меня к моей бывшей лучшей подруге.

— Нет, — качнула головой Джоди. — Мы только недавно сюда переехали и еще не успели вступить в клуб любителей перемывать косточки соседям. А Ивонна знает? — осторожно спросила она, вспомнив, что ее ближайшая соседка работает вместе с Аннелизе в благотворительной лавке.

— Понятия не имею. — Аннелизе безразлично пожала плечами. — Я ей не говорила, не могла себя заставить. Вообще-то Ивонна хорошая подруга, наверное, она приняла бы мою сторону. Господи, почему всегда приходится принимать чью-то сторону, когда распадается брак?

— Большинство людей стараются этого избежать и сохраняют нейтралитет, — заметила Джоди, но Аннелизе ее не слушала.

— На самом деле наш брак не просто распался, чувство такое, будто взорвалась граната или фугас. «Распался» — слишком безобидное слово, оно не передает сути. «Брак распался» — означает, что вы догадывались о приближении конца, а я даже не подозревала. Как это, наверное, глупо, да? Смотрите, не совершите ту же ошибку, Джоди. Смотрите в оба за своим мужем. Простите, — тут же извинилась Аннелизе. — Вам не нужны мои советы. Вы молоды, и ваше поколение куда лучше разбирается в человеческих отношениях, чем наше. Нам кажется, что нужно во что бы то ни стало держаться за семью, а желание послать все к черту — это признак слабости. А может, признак слабости — цепляться зато, что давно разлезлось по швам? Я не знала, что мой брак превратился в труху, я думала, у нас все хорошо. Ох, простите меня, — снова вздохнула она. — Вам ни к чему выслушивать все эти бредни. Неприглядные подробности чужого неудавшегося брака. Я вовсе не хотела вас пугать.

— Вы меня не испугали. — Джоди понимающе кивнула. — Люди то и дело расходятся. Мои родители тоже развелись.

— Мне очень жаль, — тихо сказала Аннелизе.

— Да бросьте, — отмахнулась девушка. — Так даже лучше. Когда я была ребенком, они только и делали, что ругались, отправив нас с братьями спать, а утром изображали дружную семью, как будто мы глухие и не слышали, как они орут друг на друга. Потом родители наконец развелись, и все вздохнули с облегчением. Теперь они оба счастливы, хотя и не живут вместе.

— И это не отпугнуло вас от замужества?

— Нет, но отучило от ссор. Мы с Дэном никогда не ссоримся. Иногда мне даже кажется, что в этом есть что-то ненормальное. Все вокруг говорят, что в браке нужно иной раз допустить пар, и в шумных стычках ничего страшного нет, но мы никогда не вступаем в словесные перепалки. Конечно, у нас бывают разногласия, но споры слишком расстраивают нас обоих. Не представляю, чтобы мы когда-нибудь стояли и кричали друг на друга. Мне бы не хотелось такое пережить.

— Мне тоже не хотелось бы, — отозвалась Аннелизе и тут же подумала, что куда уместнее употребить здесь прошедшее время, ведь ее нелюбовь к семейным ссорам, как и сама семейная жизнь, осталась в прошлом. — Я не была любительницей скандалов, — поправилась она. — И мы с Эдвардом никогда не устраивали шумных разборок с криками и визгом. Мы хорошо ладили. Не скажу, что все было гладко, порой мы переживали трудные времена, но все же выдержали и вырастили Бет.

— Бет — это ваша дочь? Что она обо всем этом думает?

— Она ничего не знает.

— Вы ей не сказали?

— Нет, но собираюсь сказать, она на днях приедет в Тамарин навестить Лили. Бет с ума сойдет, когда узнает, что мы с ее папой больше не вместе.

— А почему вы ей раньше не сказали?

— Я даже не знаю, как заговорить с ней об этом, — вздохнула Аннелизе. Всю жизнь она старалась ограждать дочь от малейших огорчений, поддерживая в ней уверенность, что все идет прекрасно. Наверное, иногда она излишне опекала Бет, но по-другому было нельзя: Бет, такая чувствительная и ранимая, всегда была беззащитна перед жестокостью этого мира. И вот теперь Аннелизе должна была причинить своей девочке боль, открыв правду. Даже думать об этом было невыносимо. — Я должна сказать ей, но ума не приложу, как это сделать.

— Скажите прямо, без уверток, — посоветовала Джоди. — Будь я вашей дочерью, я предпочла бы услышать правду. А Иззи, ваша племянница, наверное, знает?

— Да, я сказала Иззи. Как раз сегодня. И она была в ужасе. — Аннелизе содрогнулась, вспомнив мучительное объяснение с племянницей. — Иззи, сильную, умудренную в житейских делах женщину, совершенно убила новость о нашем с Эдвардом разрыве. Что же будет с Бет, когда она узнает? Не думала, что у Иззи так легко вышибить почву из-под ног.

— Может быть, она так тяжело переживает неприятности дома, потому что сама живет далеко отсюда, — задумчиво сказала Джоди. — Когда переезжаешь в другую страну, плохие новости из дома заставляют тебя испытывать чувство вины, ведь тебя нет рядом с близкими. Но к вине примешивается едва заметное облегчение, оттого что ты далеко и никто не ждет от тебя активных действий. Из-за этого тоже чувствуешь себя виноватой, и все еще больше запутывается. Звучит ужасно, правда?

— Нет, — покачала головой Аннелизе. — Просто откровенно. Я бы с удовольствием оказалась сейчас подальше отсюда, чтобы избавить себя от лишних страданий. Но это не выход. Я должна быть здесь ради Лили и ради Иззи с Бет. Уверена, вам понравятся обе наши девочки. Бет здесь долго не пробудет, а у Иззи билет с открытой датой, так что, я думаю, она задержится в Тамарине еще на неделю.

«В Нью-Йорке Иззи некогда будет предаваться унынию, там ее сразу затянет привычный водоворот дел», — подумала Аннелизе и озабоченно нахмурилась, ей вдруг пришло в голову, что Лили может еще долго пролежать в коме, и Иззи все это время будет совершенно нечем себя занять, разве что неподвижно сидеть у бабушкиной постели.

Хорошо бы она составила компанию Джоди. Вместе они провели бы маленькое расследование, узнали бы побольше о Ратнари-Хаусе и выяснили, кто такой этот Джейми. Иззи это помогло бы отвлечься от тягостных мыслей, ведь ее бабушка, возможно, никогда не выйдет из комы.

— Иззи умница, она могла бы помочь вам поработать с архивами. Ей сейчас приходится очень тяжело из-за Лили. Вдобавок она так давно живет в Америке, что чувствует здесь себя немного чужой. Мне кажется, погрузившись в историю Тамарина вместе с вами, она вновь ощутила бы свое потерянное родство с этой страной, вернулась бы к своим корням, — взволнованно проговорила Аннелизе.

— Это было бы замечательно, — искренне обрадовалась Джоди. — Мне нравится эта идея. Вы думаете, Иззи согласится мне помочь?

— О да, она такая деятельная и энергичная. Если вы хотите, чтобы кто-то вместе с вами бился плечом к плечу над разгадкой тайны, то вам нужна Иззи. Она способна очаровать любого; если нужно что-то выведать, ей нет равных; она общительна, собрана, легко ухватывает суть и уверенно идет к цели, поэтому у нее так успешно сложилась профессиональная карьера. Боюсь, Иззи из тех женщин, что «замужем за работой». Жалко. — Аннелизе огорченно вздохнула. — Она яркая, красивая девочка. Но каждый выбирает свой путь, и, похоже, Иззи предпочитает независимость.

— Наверное, для нее будет страшным ударом, если Лили так и не поправится, — покачала головой Джоди.

Аннелизе печально кивнула:

— Это будет ударом для всех нас. Но особенно для Иззи. Шля нее лишиться Лили — веж равно что снова потерять мать.

 

Глава 11


Прожив несколько дней в Тамарине, Иззи обнаружила, что начинает понемногу избавляться от двух пагубных привычек. Она запретила себе тосковать по Джо и перестала пятнадцать за день проверять свой «Блэкберри» — нет ли новых сообщений.

Она отлично знала, почему «Блэкберри» называют «Крэкберри»: это безобидное на вид миниатюрное устройство вызывало такое же привыкание, как смертоносный крэк-кокаин. В последнее время мысли о работе, Нью-Йорке и Джо смешались в голове Иззи в один пестрый клубок, и она с опаской поглядывала на свой «Блэкберри»: не ждет ли ее еще какой-нибудь неприятный сюрприз. На этот раз вместо послания от Джо пришло сообщение от Карлы.


«Стефан из «Супагерл» по-прежнему хочет знать, когда ты вернешься, — писала Карла в своей обычной бойкой манере. — Все тут с ума сходят по поводу конкурса, ищут девушку, которая могла бы стать лицом «Супагерл». Дело пахнет миллионами. Есть и еще одна хорошая новость: Стефан обещал, что Лорела и Харди мы больше никогда не увидим».


Иззи усмехнулась. Стефан все больше напоминал ей проказливого ребенка. Им обоим досталось бы на орехи, если бы кто-нибудь услышал их разговор. Наверняка существует специальный циркуляр, запрещающий обзывать занудных коллег именами клоунов.


«Он говорит, что эта парочка готова подпалить ему задницу, но ему все равно, хочет, чтобы ты вернулась. Какая прелесть. Я б сказала, что это любовь, если бы наш Стефан не был таким сердцеедом. — Иззи с Карлой частенько посмеивались над привычкой Стефана увиваться за каждой юбкой. — Ты все еще прячешься от своего крутого дельца? Надеюсь, что да, но в любом случае можешь на меня рассчитывать. Береги себя. Скажи, если что-то нужно. Карла».


Послание было чуть резковатым, но теплым и дружеским, в духе Карлы. Оно заключало в себе осторожный совет: «Держись подальше от Джо, он тебя не стоит». Что ж, теперь Иззи и сама это понимала.


«Привет, Карла, приятно было получить от тебя весточку. Рада, что ты справляешься со всем этим сумасшедшим домом. Если Стефан начнет капризничать, советую тебе с ним не церемониться. Думаю, это единственный способ добиться от него чего-нибудь путного. Представь, что он собака: отдаешь ему самые простые команды, и он, виляя хвостом, бежит их выполнять! От крутого парня никаких новостей. Он звонил, я не ответила, думаю, это конец».


«Если хватит воли», — мысленно добавила она, сознавая собственную слабость и уязвимость. Иззи безумно хотелось услышать голос Джо, но рассудок твердил, что это невозможно. Джо исковеркал жизнь не только ей, но и всем женщинам, с которыми был близок. Когда Аннелизе рассказала ей об Эдварде и Нелл, с глаз Иззи словно упала пелена. Дядя Эдвард бросил такую чудесную женщину, как Аннелизе, потому что влюбился, а чертов Джо Хансен не смог ради Иззи оставить жену, с которой его якобы уже давно ничто не связывает, кроме детей.

Значит, Джо никогда по-настоящему ее не любил, несмотря все его заверения. Да и правда ли то, что его брак давно развалился? Теперь Иззи уже не была так твердо в этом убеждена, как прежде. Ведь если это правда, почему же тогда он не ушел от жены? Может быть, его запутанные объяснения — всего лишь удобные отговорки? И на самом деле Джо не любит никого, кроме себя? Или он все же любит ее, но их связь для него далеко не на первом месте? Еще неизвестно, что хуже.

«С ним покончено, — подумав, написала она. — ПОКОНЧЕНО. С бабушкой дела обстоят неважно. За все время не произошло никаких улучшений, и папа говорит, что поймет, если я захочу вернуться в Штаты. Бабуля может долго оставаться в коме, здесь невозможно ничего предсказать. И все же мне страшно не хочется уезжать. Я так надеюсь, что она еще придет в сознание. Пала твердит, что я всегда могу сесть в самолет и прилететь, если бабуля вдруг очнется, но мне кажется, мой отъезд будет выглядеть как бегство. Словно я бросаю бабушку, когда она так нуждается во мне. И все же отец, возможно, прав. Здесь я могу только сидеть и держать ее за руку, вот и все, однако у меня такое чувство, — Иззи не признавалась в этом ни отцу, ни Аннелизе, — словно бабули нет с нами. Я все время боюсь, что она уже ушла, покинула нас».

Иззи застыла, неподвижно глядя перед собой. Ее колотила дрожь. Она не могла себе представить мир без бабушки, но то, чего она боялась больше всего на свете, уже случилось. Той Лили, которую она знала и любила всю свою жизнь, уже не было в этом мире, и, сидя у больничной койки рядом с неподвижным телом бабули, Иззи еще острее ощущала свое одиночество. Нет, приказала она себе, нельзя об этом думать.

«Ладно, пока, — приписала она в конце письма. — С любовью, Иззи».

Следующее послание предназначалось Стефану. Иззи быстро набрала текст сообщения и задумалась.

Неудивительно, что «Перфект» трясет как в лихорадке. Такой крупный заказ, как контракт с «Супагерл», попадается нечасто. Выбрав новую модель для рекламы косметики, агентство сразу поднимет свой рейтинг и обеспечит себе известность. Его будут осаждать толпы лучших моделей. Вдобавок «Перфект» сможет заполучить себе всех перспективных конкурсанток и заработать на этом дополнительные дивиденды.

Победительница конкурса «Супагерл» должна обладать особой внешностью, но во время отбора кандидаток в агентство хлынет поток юных красавиц, и со многими из них «Перфект» сможет работать в будущем. Хорошая реклама конкурса на телевидении помогает найти талантливых девушек-моделей куда быстрее, чем обычные разъезды по городам в вечном поиске подходящих типажей. Все только и говорят о том, как взлетел рейтинг реалити-шоу «Новая американская топ-модель». Вот наглядный пример возможностей современного телевидения. Благодаря бешеной популярности сериала снимавшиеся в нем девушки стали настоящими звездами.

Иззи перечитала письмо к Стефану.

«Карла говорит, вы собираетесь сколотить отличную команду, — с усмешкой добавила она, не решившись упомянуть Лорела с Харди. — Надеюсь на дальнейшее успешное сотрудничество. Обязательно сообщу вам, когда вернусь. Спасибо за все. Иззи».

Еще пришло письмо от Лолы, подруги Иззи с Карлой по работе. Эта отважная латиноамериканка начинала свою карьеру в модельном бизнесе художником по макияжу. Лола столько лет проработала в «Перфекте», что фактически вошла в состав руководства. Ей было немногим больше сорока, но выглядела она куда моложе. Тоненькая и хрупкая, словно эльф, она отличалась крохотным ростом всего в пять футов, и Иззи рядом с ней чувствовала себя настоящей великаншей.


«Привет, Иззи! Как у тебя дела, как бабушка? Мы все тут думаем о тебе и надеемся, что все будет хорошо. У нас все тихо-спокойно. Если не считать одной истории: правда, история довольно жуткая. Ты помнишь Шоуни? Девочку из Флориды с очаровательной улыбкой и щелью между передними зубами? У нее еще платиновые волосы и короткая стрижка? Она сейчас в ужасном состоянии, и это целиком моя вина, я должна была раньше сообразить. Шоуни всегда была тоненькой как тростинка и отлично смотрелась на разворотах журналов. Знаешь этот слегка вызывающий мальчишеский тип? Но недавно ее пару раз прокатили при отборе моделей, и она тяжело переживала неудачу. И вот вчера у нее случился приступ. Теперь она в больнице, вся опутана трубками, врачи опасаются за сердце и, само собой, у нее нехватка калия. Я чувствую себя виноватой, мне нужно было получше за ней присматривать. Она такая юная, хоть и хорохорится, напускает на себя вид многоопытной женщины. Прости, я не хотела тебя расстраивать, просто мне нужно было с кем-то поделиться. Я пыталась говорить об этом с боссом (то бишь с Натали), но у нее, как всегда, свой взгляд на эти вещи. Черт, ну и дерьмовая же у нас работа, Иззи. Надеюсь, у тебя все в порядке. Будет время, позвони, Лола».


Письмо от Лолы отрезвило Иззи. Бабуля лежит недвижима больничной койке, сухонькая и хрупкая, с застывшим лицом, обтянутым бледной пергаментной кожей, но ведь она уже пожилая женщина, прожившая долгую жизнь. Иззи хорошо помнила Шоуни. Благодаря блестящей фотографической памяти Иззи держала в голове образы всех девушек-моделей в агентстве и могла мгновенно указать нужный типаж и выбрать подходящую модель, не прибегая к помощи каталогов, — неоценимое качество для букера.

История с Шоуни показалась ей чудовищной. Это юное, улыбчивое, прелестное существо невозможно было представить себе в больничной палате. Шоуни выглядела уверенной и довольной жизнью. Она была настоящей красоткой с гладкой, чуть тронутой загаром кожей и изумительными светло-зелеными глазами, немного дерзкими, как верно заметила Лола. А теперь девочка серьезно больна: довела себя до истощения, и все потому, что провалила кастинг и сочла себя недостаточно худой.

Всему виной проклятое желание похудеть любой ценой. На подиуме худоба ценится ничуть не меньше красоты. За годы работы в агентстве Иззи не раз приходилось выслушивать недоуменные вопросы, почему в показах мод участвуют такие немыслимо худые манекенщицы. Поначалу ее это раздражало.

— Почему они такие тощие? Разве вы не можете выпустить на подиум обыкновенных женщин? — жаловались возмущенные гости на каком-нибудь показе мод. Иззи закатывала глаза и звала на помощь более опытную сотрудницу, которая терпеливо втолковывала непонятливой публике азбучные истины индустрии моды.

— Модели должны быть худыми, чтобы представлять одежду в самом выгодном свете, — объясняла она. — Людям показывают платье, а не тело. Если на подиум выйдет девушка с роскошными формами, как у Дженнифер Лопес, все будут смотреть на нее, а не на наряд. Возьмите, к примеру, супермоделей. В определенном смысле они «выпадают» из мира моды: все внимание публики уделяется им самим, а не одежде, которая на них надета.

Иногда гости принимали объяснения. «Я понимаю, что вы имеете в виду», — говорили они. Но случалось, что иных скептиков так и не удавалось переубедить.

Иззи вспомнила, как однажды в Вашингтоне ей пришлось вступить в настоящую баталию с одной настырной политиканшей. Дело происходило на торжественном приеме по случаю выхода в свет сборника политических выступлений. Иззи была там со своей вашингтонской подругой, ирландкой Сорчей.

— Все это полная чушь, — презрительно фыркнула одна из приглашенных. Сборище на презентации книги резко отличалось от той публики, что обычно посещает показы мод, и немного растерялась, когда ее зажала в углу неряшливого вида женщина с плохо подстриженными волосами и в косее мужского покроя, надетом поверх спортивной майки. — Индустрия моды запугивает женщин и делает их беспомощными, — сурово отчеканила она. — Носите то, ешьте это, не забудьте того, будьте стройнее. Вся эта дребедень нужна, чтобы продавать шмотки. Феминистка не станет задаваться вопросы, достаточно ли она худая. Это лишь уводит нас от сути. Разве вы видели нормальную женщину с плоским животом и без груди? Думаете, к этому нужно стремиться? Ваша индустрия моды потихоньку превращает женщин в безвольных маленьких девочек. Вы должны разрушить эту порочную систему изнутри или хотя бы постараться изменить ее.

Иззи болезненно поморщилась, вспомнив свой ответ.

— Вы не знаете, о чем говорите, — раздраженно огрызнулась она. Неужели в этом безумном городе все настолько помешаны на политике, что не способны думать ни о чем, кроме шйского холма? Она была сыта по горло Вашингтоном его жителями. — Пойдем отсюда, Сорча, — сказала она подруге. — Меня уже достала это психопатка в костюме. Я работаю с моделями, а не толкаю речи на митингах. Иногда платье — это просто платье, черт побери.

«Та женщина была абсолютно права», — с грустью подумала Иззи. Тогда, в Вашингтоне, она убедила себя, что человек не принадлежащий к миру моды, не вправе судить о нем, на самом деле женщина в мешковатом костюме удивительно точно ухватила самую суть.

Моделям вовсе не обязательно быть такими худыми. Не может считать публику глупой. Женская фигура способна подчеркнуть достоинства одежды ничуть не хуже тоненькой фигурки девочки-подростка. В конце концов, покупают одежду обычные женщины из плоти и крови, а не эфемерные, бестелесные создания. Значит, и показывать ее должны такие же земные женщины, а не юные богоподобные амазонки нулевого размера и шести футов ростом.

Но даже амазонки не в силах вечно оставаться худыми как палки, потому-то девочки вроде Шоуни рано или поздно оказываются в больничной палате рядом с кардиомонитором.

Иззи вспомнила об агентстве «Силвер — Уэбб», об их с Карлой грандиозных планах, и ее обожгло стыдом. В последние месяцы все ее мысли были заняты Джо, и будущее агентство отошло далеко на второй план.

Между тем сам Джо уж точно не забросил свои дела, увлекшись Иззи. Она же вела себя как глупая курица, преданно глядя ему в глаза и не замечая ничего вокруг. Она и думать забыла о друзьях, не видела Сорчу целую вечность, хотя та не раз звонила в Нью-Йорк, умоляя подругу приехать.

Иззи даже не смогла толком объяснить, почему не может приехать.

— Очень много работы, — сказала она.

— Да ладно тебе, — возмутилась Сорча, — что, у тебя даже выходных не бывает? В таком случае тебе давно пора бы прибрать к рукам всю вашу компанию, а похоже, это они прибрали к рукам тебя.

И Иззи пообещала приехать в Вашингтон как-нибудь потом. Она не решилась признаться давней подруге в том, что не хочет покидать Нью-Йорк, потому что не в силах оторваться от своего женатого любовника, который на самом деле вовсе даже не женат.

Были еще Лора и Джейкоб, Иззи подружилась с ними давным-давно на занятиях йогалатесом[10]. Когда-то все трое проводили вместе массу времени. Лора и Джейкоб долгие годы оставались добрыми приятелями, а потом неожиданно взглянули друг на друга иными глазами, и… стрела Купидона пронзила обоих. Они поженились перед прошлым Рождеством, и за это время Иззи виделась с ними всего один раз. Господи, какой стыд!

Джо Хансен отнял у нее жизнь и оставил ни с чем. Тиш тоже смело можно было отнести к числу потерь. Когда Иззи видела ее с малышом в последний раз?

Нужно что-то менять в жизни, решила она и дала себе слово, что позвонит всем заброшенным друзьям, когда вернется домой. Отныне Джо для нее — перевернутая страница.


«Дорогая Лола, мне так жаль, что с Шоуни случилось несчастье. Это ужасно. Как раз такие вещи и убивают меня больше всего в нашей работе. Господи, как же я все это ненавижу. Конечно, мы стараемся заботиться о девочках, с которыми работаем, делаем для них все возможное, но нас окружает огромный мир, и мы не сможем защитить их от этого мира, пока не попробуем изменить его. Мы еще поговорим об этом с тобой, когда я вернусь в Нью-Йорк».


Иззи не решилась написать подробнее, ведь она собиралась отправить письмо на адрес агентства.


«Дела складываются неважно. Бабушка перенесла инсульт, состояние тяжелое. Теперь остается только ждать, но чем дольше она пробудет в коме, тем меньше шансов на полное восстановление. Боюсь, нам предстоит проститься с ней. — Слезы подступили к глазам. Иззи торопливо смахнула их ладонью. — И все же бабуля прожила долгую жизнь. Я как раз думала об этом, перед тем как сесть тебе писать. Бабушка очень много чего успела совершить, не то что бедная Шоуни. Скоро увидимся и поговорим. Иззи».


Иззи понимала, что далеко не все знает о бабушке, но не сомневалась, что Лили прожила интересную, богатую событиями жизнь. Нужно многое увидеть и многое понять, чтобы стать такой мудрой, как бабуля. Аннелизе вроде говорила, что Джоди, девушка из Австралии, предлагала помочь выяснить, кто такой Джейми, припомнила Иззи. Может, стоит поговорить с ней?

«Ничто на свете не случается просто так, на все есть свои причины», — любила говорить бабуля. Так она сказала, когда Иззи не нашла работу в Лондоне и решила, что пора ехать в Штаты.

Возможно, бабуля произнесла имя Джейми, чтобы Иззи заглянула в ее прошлое и узнала что-то важное? Чем больше Иззи об этом думала, тем больше ей нравилась эта мысль. Обратиться к бабушкиному прошлому — все равно что поговорить с дорогой бабулей. Краткий проблеск сознания Лили — знак для всех ее близких. Знак, наполненный глубоким смыслом.

А письмо Лолы — еще один знак.

Вспомни о своих мечтах, взывало письмо. До встречи с Джо Иззи мечтала о собственном модельном агентстве, где девочкам не придется изнурять себя голодом, чтобы добиться успеха, как несчастной Шоуни.

«Перфект» считалось вполне уважаемым агентством с недурной репутацией. Здесь никто не ощупывал пальцы моделям, чтобы определить, достаточно ли девушки тощие. Худобу легче всего определить именно по пальцам: обхват запястья измерять бесполезно, ведь некоторые люди бывают ширококостными.

Приличные модельные агентства не прибегают к подобным ухищрениям. Никому не хочется иметь дело с больными моделями, и большинство компаний заботится о девушках, с которыми работает, но модельный бизнес — жестокая вещь; когда речь заходит о больших деньгах, доброта и жалость стушевываются, отступают на второй план.

Иззи не собиралась сдаваться. Она задумала разрушить систему изнутри. Со временем «Силвер — Уэбб» сумеет расшатать сложившиеся устои. Но прежде нужно покончить с «Перфектом». И с Джо Хансеном.

 

Глава 12


Аннелизе постелила для Бет и Маркуса свежее постельное белье в свободной спальне. Дом сиял чистотой, в холодильнике гостей из Дублина дожидался холодный цыпленок с салатом, и повсюду в комнатах стояли вазы с букетами: к приезду дочери с зятем Аннелизе накупила целое море цветов. Она предусмотрела все мелочи, лишь одно невозможно было изменить: отец Бет навсегда оставил дом.

Аннелизе так и не нашла в себе сил сообщить дочери новости. Сколько раз она мысленно готовилась к этому разговору. «Милая Бет, мы с твоим папой решили…» Это никуда не годилось, потому что было неправдой. Аннелизе ничего не решала, все решили за нее. Как ни старалась она найти нужные слова, чтобы смягчить удар, у нее ничего не получалось.

«Твой отец выбросил меня из своей жизни, закрутив роман с моей так называемой лучшей подругой» звучало слишком мелодраматично, в духе телевизионных ток-шоу. Не хватало только студийной публики и назойливого ведущего с микрофоном и фальшиво-сочувственной миной на лице, чтобы шокирующее признание Аннелизе произвело должный эффект. Нет, этот вариант она отмела сразу.

Оставалось лишь сказать сухую правду. Приехав и не обнаружив отца дома, Бет, естественно, спросит о нем. Аннелизе удрученно покачала головой. Будь Эдвард решительнее, он сам рассказал бы обо всем дочери, но глупо было на это рассчитывать. Эдвард всегда избегал трудных разговоров, предпочитая перекладывать неприятную обязанность на жену.

Бет с Маркусом должны были добраться до Тамарина в середине дня, Аннелизе уже приготовила обед и мысленно настраивалась на встречу с дочерью и все, что за этим последует, — вспышку злости и неизбежные слезы. Но в начале второго, услышав, как Бет открывает ключом дверь, она испытала малодушное желание сбежать.

Ну почему Эдвард, черт бы его побрал, не может набраться мужества позвонить дочери и сказать правду?!

— Мама! — Бет остановилась в дверях кухни, и, увидев ее взволнованное лицо в обрамлении темных кудрей, Аннелизе мгновенно поняла, что дочери все уже известно. — Папа сказал мне сегодня утром.

— А-а… — безжизненным тоном протянула Аннелизе. — Прости, дорогая. Я хотела сообщить тебе, но не знала как.

— Мама, это случилось десять дней назад, а ты даже словом не обмолвилась! Почему бы тебе не рассказать мне все, когда ты звонила предупредить нас, что Лили попала в больницу?

Аннелизе не нашлась, что ответить. Всему виной был страх. Она боялась, что не выдержит и сорвется, что нервы окончательно сдадут. Для женщины, всегда встречавшей трудности с высоко поднятой головой, она повела себя на удивление трусливо, но другого выхода у нее не было. Аннелизе не могла себя заставить заговорить с дочерью.

— Если бы сегодня утром я не позвонила папе на мобильный, чтобы спросить, не нужно ли привезти ему что-нибудь из Дублина, я бы так ничего и не узнала! — продолжала бушевать Бет. — Все решила случайность! Папа думал, что мне все известно, и я нарочно ему не звоню. Вы вообще собирались посвятить меня в это дело? Вы мои родители, и я люблю вас. Я могла бы приехать раньше и быть рядом с вами. Я нужна вам обоим, особенно сейчас, когда с бедняжкой Лили случилось несчастье и вообще.

Аннелизе не смогла сдержать улыбки. Бет всегда отличалась прямотой. Даже сейчас, в пылу гнева, она мягко давала понять матери, что любит обоих родителей, но не собирается становиться разменной пешкой в их игре.

— Не волнуйся, — Аннелизе ласково коснулась руки дочери, — тебе вовсе не нужно принимать чью-то сторону, Бет. Мы с твоим отцом не собираемся затевать баталию и сражаться друг с другом за твои чувства. Но о таких вещах не станешь говорить по телефону, верно?

— Ничего подобного, — возмутилась Бет. — Ты могла бы мне сказать, когда звонила сообщить о несчастье с бабулей. Я бы сразу приехала. — Аннелизе собиралась объяснить, что не хотела волновать Бет, но та была слишком сердита и нетерпеливо перебила мать. — Не могу поверить, что вы промолчали о своем разрыве. Ведь вы мои родители, я имею право знать. Вы всегда думали, что я слишком слабенькая и глупая, что я не в силах справиться с трудностями. Вы никогда не доверяли мне.

В голосе Бет звучала такая ярость, что Аннелизе испуганно отшатнулась.

— Я просто не хотела причинять тебе боль. — «Мне было слишком больно самой», — мысленно добавила она.

— Жизнь заставляет нас страдать, мама, — крикнула Бет. — Она не жалеет никого. Ты думаешь, что отвечаешь за все на свете и можешь держать весь мир под контролем, но это не так. Меня ранит множество вещей, мне приходится самой с этим справляться, и ты не в силах меня защитить. Ты хоть представляешь, каково это — узнать, что вы с папой расстались, и никто не потрудился мне об этом сообщить? Готова поклясться, ты не понимаешь. Я знаю, почему ты ждала моего приезда, чтобы выложить ваши новости. Потому что все это время ты пыталась придумать, как лучше мне их преподать. Скажешь, нет?

— Бет. — В дверях кухни появился Маркус и застыл в нерешительности. Видимо, он собрался ждать, пока уляжется скандал.

— Извини, Маркус, но я должна высказаться! — взревела Бет. — На этот раз вы слишком далеко зашли. Хватит меня от всего ограждать, мама. Я давно не ребенок.

— Прости. — Аннелизе показалось, что земля ускользает у нее из-под ног. Бет не понимала, что она задыхается от боли и отчаяния. Дочь привыкла видеть ее собранной, сдержанной и спокойной, значит, такой она и должна оставаться в ее глазах.

Как ни странно, в этой пьесе ей, матери, была отведена роль злодейки. Но ведь не она разрушила семью, это сделал Эдвард! Хотя именно ей приходилось теперь выслушивать гневную отповедь дочери. А она так рассчитывала вымолить у Бет хотя» бы крохи сочувствия. — Прости, мне пришлось нелегко.

— Но я могла бы тебе помочь, — рявкнула Бет.

«Ты только кричишь на меня, это не помощь», — хотела крикнуть в ответ Аннелизе, но промолчала. Она никогда не повышала голос на дочь.

— Ты даже не дала мне возможности быть рядом с тобой. Ты стараешься все и всех держать под контролем, мама, это невыносимо!

— Вовсе нет, — вполне искренне возразила Аннелизе. Если она и пыталась кем-то управлять, то только собой: ее преследовал страх надвигающегося безумия.

— Нет, стараешься, — резко перебила ее Бет. — Потому ты ничего и не сказала мне. Пожалуйста, поверь, что я способна тебя выслушать и понять. Я больше не ребенок и не нуждаюсь в опеке, ясно? Лучше бы ты сказала мне все раньше, потому что тогда мне не пришлось бы выслушать ужасную новость о вашем разрыве с отцом именно в тот день, когда я собиралась сообщить тебе что-то очень важное. А теперь ты все испортила.

— Что? — взволнованно выдохнула Аннелизе.

— Я беременна, — буркнула Бет. — Уже три месяца. У нас с Маркусом будет ребенок. — Она рассмеялась, но смех вышел невеселым. — Я не говорила тебе, потому что не хотела волновать раньше времени, ждала, когда пройдет три месяца. Видишь, как здорово ты меня воспитала, мама! Ты ничего мне не рассказываешь, потому что боишься меня встревожить, и я молчу, чтобы не заставлять тебя нервничать. Чудная семейка, неудивительно, что папа ушел.

Это было похоже на выстрел. Дыхание Аннелизе перехватило, будто ее тело прошила насквозь пуля. В нее никогда никто не стрелял, но именно так она представляла себе пулевое ранение: внезапная боль и слабость, из раны хлещет кровь, пространство вокруг сужается, и ты проваливаешься в звенящую черноту. Как Бет могла сказать такое? Так дочь считает, что это Аннелизе, она одна во всем виновата. Эдвард ушел, бросил ее, неужели Бет этого не понимает? А может, отец сказал Бет, что она сама его оттолкнула? При мысли о том, что мог наговорить Эдвард, желая обелить себя в глазах дочери, Аннелизе почувствовала, как к горлу подступает тошнота. Ей пришлось призвать на помощь всю свою волю, чтобы не зарыдать. Нет, взмолилась она, только не сейчас, когда Бет поделилась с ней своей изумительной новостью.

— Я так рада за вас обоих, — сказала Аннелизе. — Это потрясающе. Я люблю тебя, дорогая, ты будешь чудесной матерью.

— Спасибо. — И словно по волшебству сердитое выражение исчезло с лица Бет. Теперь она улыбалась безмятежной, счастливой улыбкой.

Бет и в детстве была точно такой же: настроение у нее менялось молниеносно. Этим она разительно отличалась от матери. Аннелизе всегда завидовала способности дочери мгновенно забывать об огорчениях. Казалось, Бет говорит себе: «Раз это так ужасно, не буду об этом думать, лучше подумаю о чем-нибудь приятном».

— Маркус, я очень рада за вас. — Аннелизе растроганно обняла дочь, стараясь изо всех сил не упасть в обморок: ноги у нее подгибались.

Бет ждет ребенка, какая замечательная новость. Но к радостному волнению перемешивалась боль. Бет поспешила обвинить во всем мать, она сердито набросилась на нее и даже не додумала, как страдает Аннелизе. Ничего, любовь будущего внука или внучки сумеет ее исцелить.

— Спасибо, Аннелизе, — с гордостью проговорил Маркус. — Это здорово, хоть и немного страшно.

— Мне не сразу удалось забеременеть, мы ждали этого погод, совсем было отчаялись, решили обратиться к врачам, и тут-то это и случилось! Мне сделали УЗИ, снимки у меня с собой, — возбужденной скороговоркой выпалила Бет.

Будущие родители с волнением принялись рассматривать снимки. Аннелизе обняла дочь за талию и нежно погладила ее по животу. Как давно мечтала она услышать эту новость, и надо было этому случиться именно сегодня.

«Скоро и Бет узнает, что такое материнская любовь. Это и великое счастье, и горькая мука, — думала Аннелизе. — Правда, когда твой ребенок еще крошка, такое трудно себе представить».

— Мне очень жаль, дорогая, — мягко сказала она, уступая многолетней привычке заботиться прежде всего о дочери. — Жаль, что тебе пришлось узнать о нас с твоим отцом именно сегодня, но постарайся об этом забыть. Все это уже не имеет значения, важно теперь другое. — Она ласково коснулась живота Бет. — В тебе зреет новая жизнь, и я безумно рада за вас с Маркусом, давай думать только о малыше. Знаешь, может, это даже к лучшему, что мыс твоим папой расстались. — Аннелизе осталась верна себе. Она всегда старалась избегать острых углов ради Бет. Вот и теперь попыталась представить свой разрыв с Эдвардом как нечто несущественное, и, похоже, Бет это понравилось.

— Надеюсь, ты права, мама, — живо откликнулась она. — Не понимаю, что творится у папы в голове. — Бет нерешительно замолчала. — Мы можем об этом не говорить, если ты не хочешь. Прости, что накричала на тебя. Но сначала история с Лили, а потом еще и это… Мне не терпелось выложить вам новости, я хотела вас обрадовать, торжественно объявить, что у вас будет внук или внучка.

— Вот и забудь обо всем остальном, — торопливо проговорила Аннелизе, — со временем все уладится. Сейчас главное — ребенок.

Бет мечтательно улыбнулась:

— Мы так волнуемся. Ты сможешь приехать и пожить с нами, когда родится малыш? Боюсь, мне придется нелегко, я ведь совсем не умею обращаться с младенцами. Некоторым из моих подруг повезло: у них есть старшие братья и сестры. А я единственный ребенок, откуда мне знать, как это делается? Надеюсь, я все же научусь, — рассмеялась она. — И еще не знаю, как лучше сказать Иззи. Я ведь понятия не имею, хочет она детей или нет и есть ли в ее жизни мужчина. — Бет вздохнула и покачала головой. — Думаю, у нее все же кто-то есть. В письмах она упоминала о каком-то парне, но слишком неопределенно, расплывчато, и я не стала допытываться.

— Она мне ничего такого не говорила, — удивленно заметила Аннелизе и тут же поймала себя на мысли, что и сама не бросилась немедленно к телефону делиться с племянницей новостями об Эдварде, хотя в последние дни часто разговаривала с Иззи.

— Возможно, она боялась говорить тебе или бабуле, потому что вы тут же завели бы разговор о свадьбе, а в наши дни это не принято, — криво усмехнулась Бет.

«Да, — угрюмо подумала про себя Аннелизе, — это на меня похоже. Я просто живая реклама счастливого брака».

Она заговорила о беременности, и Бет тут же оживленно подхватила беседу. Маркус успел отнести вещи наверх, в спальню, потом спустился и налил жене воды, а Бет тем временем рассказывала матери о своих новых ощущениях. В последнее время она стала сильно уставать к вечеру, по утрам ее слегка подташнивает, хотя и вполне терпимо, не так как раньше. Вот уже несколько дней она чувствует настоящий прилив сил, у некоторых женщин он наступает после первой трети беременности, объяснила Бет.

— Кажется, ты хорошо подготовилась, — улыбнулась Аннелизе. — Должно быть, много всего прочитала.

— Целые горы литературы. Знаешь, вчера в журнале для будущих мам мне встретилась статья о новой книжке, где подробно описан первый год жизни младенца. Страшно хочу ее купить. Может, зайдем в местный книжный магазин?

— Конечно, — кивнула Аннелизе. — Я только схожу наверх, приведу в порядок волосы.

В спальне она нашла пузырек с лекарством и выпила еще таблетку. Сейчас она отчаянно нуждалась в помощи, и да на Господа надежды больше не было, оставалось лишь считывать на волшебную силу транквилизаторов.

Купив в магазинчике пару книг — Аннелизе сама расплатилась за них, — все трое дошли до кафе «Доротас» и уселись за столик, чтобы выпить по чашке травяного чая и полюбоваться видом на бухту. Аннелизе больше не боялась столкнуться с мужем или бывшей подругой. Нелл скорее всего постарается не попадаться им на глаза, а встречу с Эдвардом Аннелизе как-нибудь сумеет пережить. Ей помогут маленькая таблетка и присутствие Бет с Маркусом.

Спустя какое-то время Маркус направился к стойке заказать еще чая.

— Как ты? — спросила Бет, погладив мать по руке.

Аннелизе улыбнулась.

— Прекрасно, — солгала она.

— Папа говорит, в бухту заплыл кит, — рассеянно заметила Бет, когда Маркус вернулся к столику. — Вот бедняга, как же это случилось? Наверное, заблудился? С китами такое бывает?

— Никто точно не знает, — ответила мать, глядя на море. День был ясным и солнечным, но справа на горизонте громоздились темные, косматые тучи, приближалась летняя гроза. — Местный специалист по морским животным говорит, что у этого кита нарушена система эхолокации. Он больше не может ориентироваться в пространстве, вот и попал в ловушку. Чаще всего в таких случаях киты погибают.

— И давно он в бухте?

— Почти две недели. Думаю, ему недолго осталось. Говорят, он совсем ослабел.

— Бедный, — вздохнула Бет. — Почему бы им просто не усыпить его?

— Мне кажется, так поступают, когда кит выбрасывается на берег, но пока он в воде, подобраться к нему невозможно, это причинило бы бедняге еще больше страданий.

— О-о… — огорченно протянула Бет.

— Его пытались выманить в более глубокое место, задействовали целую команду водолазов. План был довольно смелый, но из него ничего не вышло.

Аннелизе следила за водолазами с высокого холма между двумя бухтами. В гавани собралась целая толпа: все молча наблюдали за действиями спасателей, надеясь, что кита удастся вызволить из западни.

Аннелизе достала бинокль и разглядела в людской толчее мужчину из службы охраны морских животных, Мака Петерсена. Теперь, зная, кто он такой, Аннелизе поняла, что видела его и раньше на берегу неподалеку от Долфин-Коттеджа. Этот Петерсен иногда выходил в море на небольшой рыбачьей лодке, сплетенной из ивняка и обтянутой брезентом. Большинство рыбаков на островах плавали в таких же посудинах. Еще у него была собака, лохматая и грязная, настоящее чучело. Аннелизе видела пса на берегу вместе с хозяином и решила, что эти двое стоят друг друга. Заметив Петерсена, она резко свернула в сторону. К чему соблюдать видимость вежливости с этим чужаком?

Позднее, наблюдая в бинокль за безуспешными попытками спасателей помочь несчастному киту, она увидела, как искренне огорчился Петерсен неудаче, и пожалела, что была с ним так груба. В конце концов, он действительно сделал все что мог.

— Знаешь, я, пожалуй, съем еще кекс, — решила Бет. — Я тут прочла одну книжку про питание беременных, там говорится, что кексы отлично восстанавливают силы. Молоко тоже идет нам на пользу, я пью его целыми литрами. А потом давайте пойдем к бабушке в больницу. Я не хотела бы задерживаться там надолго, — призналась Бет. — Не знаю, выдержу ли. Мне нельзя расстраиваться из-за ребеночка, но я должна попрощаться с бабушкой.

— Ладно, — согласилась Аннелизе, борясь с подступающим отчаянием. Мысль, что Лили не станет, казалась невыносимой. Жизнь превратилась в сплошной кошмар, и Аннелизе вдруг почувствовала в себе холодную решимость этому помешать.

Она подумала о полумертвом ките, запертом в тесной бухте. С каждым днем жизнь утекала из него капля за каплей. Аннелизе устало закрыла глаза. Ей хотелось нырнуть в темную толщу воды и медленно опуститься на дно вместе с китом.


— Миссис Кеннеди? — Доктор Уилан поднял голову от своих записей и взглянул на Аннелизе, входящую в кабинет. — Чем могу служить?

— Сделайте мне лоботомию, — не задумываясь ответила Аннелизе. — Немного подровняйте мои мозги. Совсем чуть-чуть.

Вот бы действительно взять и выстричь все эти запутанные, мрачные мысли, как подстригают секущиеся концы волос. Как было бы славно.

Доктор отложил ручку. Он был моложе Аннелизе, и ей это нравилось. Молодые врачи всегда стремятся следовать последним веяниям науки. Старушка доктор Мастерсон превращалась в ходячий кошмар, когда заходила речь о депрессии. Несмотря на кучу ученых степеней и почетных званий, она была ревностной сторонницей строгого самоконтроля и настойчиво твердила одну-единственную рекомендацию: «Возьмите себя в руки, дружочек». Эта дама свято верила, что депрессию можно легко побороть, практикуя так называемое позитивное мышление. В конечном счете Аннелизе пришлось отказаться от визитов к ней и найти себе другого врача, в центре города, а вскоре после этого появился доктор Уилан. Он переехал в Тамарин десять лет назад, и за это время Аннелизе дважды обращалась к нему. Уилан оказался дружелюбным, добрым и знающим, он искренне желал помочь пациентке, и все же Аннелизе было нелегко обсуждать с ним свои проблемы.

Страдая от тяжелых приступов депрессии, она особенно остро ощущала свою никчемность, и тогда ей было чертовски трудно убедить себя, что и доктор не считает ее жалкой неудачницей.

— В последнее время спрос на лоботомию резко упал, — шутливо откликнулся доктор. — Тем более в амбулаторных условиях, — добавил он с улыбкой. — Что случилось, миссис Кеннеди?

Аннелизе закрыла глаза. Ей хотелось провалиться сквозь землю от стыда и унижения. Стоять в приемной врача и умолять о помощи — что может быть ужаснее?

— У меня депрессия, — тихо сказала она. Еще одна крошечная белая таблетка, проглоченная всего полчаса назад, сделала ее безразличной ко всему и приглушила на время желание разрыдаться. Это была последняя таблетка. — Пожалуй, мне следует вернуться к антидепрессантам.

Будь проклят Эдвард и его чертова стерва, это из-за них она сейчас здесь!

— У вас есть на то особые причины? — поинтересовался доктор Уилан, принимая серьезный тон.

В ответ Аннелизе ударилась в слезы, невзирая на таблетку.

Полчаса спустя она получила рецепт на уже знакомый ей мощный антидепрессант и еще один краткосрочный рецепт на лекарство, которое должно было помочь ей продержаться, пока не подействует более сильное средство.

— Приходите ко мне в любое время, — предложил доктор Уилан, когда Аннелизе собралась уходить и остановилась в дверях кабинета, вытирая покрасневшие от слез глаза.

— Спасибо, — пробормотала она, зная, что не придет. К чему? Разве существует лекарство от ее болезни? Все эти бесчисленные таблетки, прописанные доктором Уиланом, способны лишь на время приглушить боль. Аннелизе хотелось вновь почувствовать себя счастливой, хотелось ощутить уверенность в завтрашнем дне. Возможно ли это? Кто знает…

Дома она заварила себе чай, выпила лекарство и легла в постель. После истерики в кабинете врача голова у нее раскалывалась, и Аннелизе решила немного отдохнуть, прежде чем начать готовить обед. Бет с Маркусом собирались уехать на следующее утро, а пока отправились в больницу к Лили, что дало Аннелизе возможность незаметно нанести визит доктору Уилану. Она не рассказывала Бет о своих переживаниях, а та не спрашивала, как чувствует себя мать.

Это вполне объяснимо, уговаривала себя Аннелизе. Бет хочет защитить от стресса своего еще не родившегося ребенка. Любая мать поступила бы точно так же на ее месте. И все же Способность дочери равнодушно отвернуться от чужой боли больно задевала Аннелизе.

Бет не хотелось видеть мать плачущей и одинокой, поэтому она просто делала вид, что все в полном порядке.

Аннелизе обложилась подушками и укрылась пуховым одеялом. «Может, стоит продать дом?» — спросила она себя, уныла обводя глазами комнату. С этим милым, уютным коттеджем связано слишком много воспоминаний. Даже если попытаться перекрасить стены и полностью обновить обстановку, это ничего не изменит. Да и что тут можно придумать? Домик на берегу и должен быть именно таким, легким, бело-голубым. Нет, она не станет ничего переделывать. Продать дом — единенный выход. Придется поговорить об этом с Эдвардом, вернее, с его адвокатом. Аннелизе вообразила себе эту сцену: ее адвокат договаривается с адвокатом Эдварда. Впрочем, ни какого адвоката у нее не было. До сих пор она не особенно нуждалась в услугах юристов. Что ж, значит, надо будет нанять адвоката. Но только не в Тамарине. Нет, даже если этот законник окажется образцом осмотрительности. При мысли о том, что кто-то местный узнает все подробности их с Эдвардом разрыва, Аннелизе испуганно съежилась.

Она представила себе Нелл в кабинете юриста, ее скрюченную, как у ведьмы, спину и вкрадчивый голос: «Нет, Эдвард, удостоверься, что ты получишь половину всего, нет, больше чем половину».

Аннелизе передернуло от отвращения. Она решила пригласить адвоката из Уотерфорда и поручить ему все переговоры. Все должно быть сделано предельно просто и чисто, как при ампутации. Отсечь конечность, прижечь рану и уйти. Но куда ей идти? Остаться в Тамарине? Если Лили не станет, ей, Аннелизе, будет нечего делать здесь, а Лили вряд ли выживет.

После инсульта прошло уже две недели, и пора было взглянуть в лицо реальности. Возможно, Лили так никогда и не поправится. Навещая тетю в больнице, Аннелизе с грустью замечала, как стареет Лили, как заостряются ее черты, а лицо приобретает все более отстраненное выражение.

Аннелизе могла бы переехать в Дублин, поближе к дочери и зятю с их будущим ребенком, но ей не хотелось стеснять Бет. Это было бы нечестно.

Дом ее родителей располагался в противоположном от Тамарина конце Уотерфорда, но родители давно умерли, а братья и сестры оказались разбросаны по разным городам, в Ирландии и за ее пределами. Во всем мире не осталось другого места, кроме Тамарина, которое она могла бы назвать своим домом. Выйдя замуж за Эдварда, Аннелизе навсегда связала свою жизнь с этим городком.

«Господи, таблетки, кажется, действуют», — подумала она, медленно проваливаясь в сон. Подумать только, она спокойно размышляет о вещах, которые еще недавно заставляли ее цепенеть от ужаса. Интересно, хорошо это или плохо? Аннелизе закрыла глаза, сказав себе, что потом обдумает, как ей лучше поступить, и заснула.

Ее разбудил хруст гравия под колесами автомобиля. Это вернулась Бет. Она собиралась приготовить обед и заснула, вот черт!

Аннелизе поспешно сбросила с себя одеяло и выглянула в окно. Во дворе рядом с автомобилем Бет и Маркуса стояла машина Эдварда.

Аннелизе оцепенело смотрела вниз. У нее не было сил говорить с мужем. Должно быть, это придумала Бет, притащить сюда Эдварда, устроить их встречу. Они расстались две недели назад, и за это время ни один из них не потрудился снять трубку и позвонить другому. Им не о чем было говорить, и даже разговор ни о чем таил в себе слишком много боли.

Аннелизе поспешно натянула на себя футболку и джинсы. Руки ее тряслись.

— Мама, — позвала ее Бет, появившись в дверях ванной. — Мама, я знаю, тебе это не понравится, но…

— Я видела машину твоего отца. Это неудачная мысль, Бет.

— Пожалуйста, мама. — Бет вошла в комнату и опустилась на постель. — Пожалуйста.

— Я не в состоянии разговаривать с ним.

— Но вам нужно поговорить. Папа сказал, вы не обменялись и парой слов с того дня, как он ушел.

— И что с того? — огрызнулась Аннелизе, ее вдруг охватила злость. — О чем тут говорить? Что он сожалеет, и что мы можем остаться друзьями и уладить все полюбовно? Я легко могу представить, что он хочет мне сказать, и не желаю этого слушать. Когда-то твой отец говорил, что любит меня, и все время путался с Нелл. Так что, откровенно говоря, я не испытываю ни малейшего интереса к беседе с ним.

Бет растерянно уставилась на мать, и Аннелизе кольнуло чувство вины. В конце концов, дочь ни в чем не виновата. Возможно, она была слишком резка с Бет, но всему есть предел. Почему она вечно должна считаться с чувствами других, не заботясь о своих собственных? На мгновение она вновь стала прежней Аннелизе, уравновешенной, уверенной в себе женщиной.

— Бет, — твердо сказала она, — я не хочу говорить с твоим отцом. Попроси его покинуть этот дом.

— Пожалуйста, мама! — Глаза Бет наполнились слезами, и, увидев вытянувшееся, несчастное лицо дочери, Аннелизе тотчас поняла, что ей придется спуститься и поговорить с Эдвардом.

— Как ты его сюда затащила? — спросила она.

— Я попросила его сделать это для меня. Он не хотел ехать, но я уверена: вам с ним обязательно нужно поговорить, так будет лучше для вас обоих.

Аннелизе выразительно закатила глаза. Она знала, что Эдвард, как и она сама, не в силах ни в чем отказать дочери. Даже теперь, когда одна только мысль о том, чтобы остаться с Эдвардом в одной комнате, вызывала у нее отвращение, Аннелизе понимала, что пойдет на это ради Бет.

Никто другой не смог бы заставить ее сделать это. Едва ли их с Эдвардом отношения достигли стадии примирения, и вряд ли примирение подразумевает желание швыряться кухонной утварью и орать, срываясь на визг. Ладно, она поговорит с ним пять минут, не больше.

Аннелизе бросила взгляд в зеркало и увидела немолодую женщину с усталым лицом и всклокоченными волосами. Такой она могла бы вернуться домой после прогулки по взморью в ветреный день, только сейчас на ее запавших щеках не было румянца. Она безразлично пожала плечами. Что толку прихорашиваться и наводить красоту? Эдвард ушел. Вряд ли пара мазков губной помады заставит его вернуться.

— Я согласна, — буркнула Аннелизе.

— Но твои волосы… — начала было Бет.

— Волосы в порядке, — угрюмо отрезала мать.

Внизу Эдвард неловко переминался у входной двери. Вид у него был встревоженный. Маркус, примостившийся рядом в кресле, казалось, нервничал еще больше и сидел как на иголках. Аннелизе любила зятя. Добрый, умный, тонко чувствующий, он отличался чуткостью и тактом. Должно быть, Маркус боялся оказаться свидетелем безобразной сцены между родителями жены, но не нашел в себе сил отказать Бет. Похоже, она и ему выкрутила руки, желая во что бы то ни стало осуществить свой идиотский план.

— Хочешь войти? — обратилась Аннелизе к мужу.

— Я предпочел подождать, пока ты сама не пригласишь меня войти. — Эдвард держался церемонно и скованно.

— Думаю, пора отбросить формальности, — сухо заметила Аннелизе.

Эдвард уселся напротив Маркуса и напряженно застыл на краешке кресла.

— Пойдем, дорогой, прогуляемся по берегу, — проворковала Бет, потянув за собой мужа.

— Да-да, конечно. Если что, мы будем неподалеку. — Маркус обвел страдальческим взглядом тестя с тещей, и Аннелизе весело усмехнулась одними кончиками губ.

— Я не собираюсь его убивать, — заверила она зятя. — Разве что задам легкую взбучку, идет?

Бет вытолкнула Маркуса из дома, прежде чем он успел ответить.

— Мне действительно крайне неловко, извини за этот нежданный визит, — произнес Эдвард все тем же официальны тоном. — Это Бет настояла.

— Знаю, — покачала Аннелизе. — Я понимаю, тут нет твоей вины.

— Ты очень великодушна.

— Отнюдь, — качнула головой Аннелизе. — Просто я устала и у меня нет сил разводить всю эту канитель. Мы здесь, потому что оба любим Бет, она беременна, и мы не хотим ее огорчать.

— Какая чудесная новость, правда? — оживился Эдвард и тут же осекся, словно внезапно вспомнил, что они уже не счастливая почтенная пара, обсуждающая будущих внуков. Эта же мысль пришла в голову и Аннелизе.

В прошлом она не раз представляла себе, как они с Эдвардом обрадуются, узнав, что Бет ждет ребенка, но реальность не имела ничего общего с теми радостными сценами, которые она себе когда-то воображала.

— Как замечательно, — добавил Эдвард, — чудесный конец всей этой печальной истории.

— Ты говоришь так, словно речь идет о стихийном бедствии, в котором некого винить, — возмутилась Аннелизе. — Разве это не дело твоих рук? Ты обманывал меня и бросил ради Нелл. Нелл! Господи, Эдвард, как ты мог так со мной поступить? Ведь Нелл была нашей подругой. И я еще чувствовала себя виноватой, оттого что постоянно приглашала ее к нам в дом, боялась, что ты заскучаешь с нами, посчитаешь себя лишней спицей в колесе. Как глупо, тебе ведь только этого и нужно было. Ты был рад Нелл, а если и хотел от кого-то избавиться, так это от меня.

— Нет, все было не так, — возразил Эдвард.

— А как? Знаешь, раз уж ты здесь, тебе придется ответить на кое-какие вопросы. — Неподвижно глядя на мужа, она устроилась на краешке стула напротив него. — Когда ты начал трахать мою подругу? Скажи, пожалуйста. Я, конечно, не особенно рассчитываю, что ты выложишь мне всю правду, — добавила она, — ты ведь солжешь, верно? Кажется, это одно из правил супружеской неверности.

— Нет, — покачал головой Эдвард.

— Да! — гневно воскликнула Аннелизе. — Ты говоришь об этом так, словно ваша интрижка длилась всего пять минут, а ведь вы были вместе долгие месяцы и даже годы, и все, что я принимала за реальность, все, что казалось мне подлинным, обернулось трухой, хламом. Такое кого хочешь сведет с ума. Я все думаю и думаю о прошлом, Эдвард, перебираю в памяти разрозненные обрывки воспоминаний и пытаюсь отделить правду от притворства, когда ты изображал счастливого супруга, чтобы проводить больше времени с Нелл. — Аннелизе выпрямилась и откинулась на спинку стула. Вначале она присела на самый край, готовясь вскочить и выбежать из комнаты, когда станет совсем невмоготу смотреть на Эдварда, но после на нее навалилась усталость. — Вы уже были любовниками, когда выходила замуж Бет, например?

— Нет, — выкрикнул Эдвард.

— А в Рождество?

Эдвард не ответил.

— Ладно, — заключила Аннелизе, — значит, в Рождество вы уже были вместе. Так когда же это началось? Просто скажи мне, чтобы я Могла провести черту между тем, что было до и после вашего романа, и вспоминать только события реальной жизни, не вымышленной. Надеюсь, так можно назвать нашу жизнь до того, как ты начал лгать мне.

Аннелизе внезапно замолчала и нахмурилась. А что, если у Эдварда и раньше были женщины? Предавший однажды, мог предать и прежде.

— У тебя был кто-то еще до Нелл?

— Нет. У меня никого не было. Я бы не хотел, чтобы ты думала обо мне так…

— Ты хочешь сказать, что я не должна думать о тебе плохо, — перебила мужа Аннелизе. — А как еще я могу думать о тебе, Эдвард? Ты изменял мне. Если наш брак был так ужасен, ты мог бы сказать мне об этом. По крайней мере ты мог бы дать мне возможность сделать выбор. Но ты поступил иначе. Ты оставался со мной и ждал, когда подвернется кто-то другой. — Аннелизе вдруг с необычайной ясностью поняла, что именно это ранило ее больше всего. Вместо того чтобы покончить с неудачным браком, Эдвард выжидал и осматривался. — Так ведь вес и было, верно? — устало заметила она. — Ты подыскивал мне замену и остановил свой выбор на Нелл?

— Вовсе нет, — запротестовал Эдвард. Он ссутулился и спрятал лицо в ладонях. — Все было не так. Ты была…

— Ну да, снова я во всем виновата, — с горечью вздохнула Аннелизе. — Я вела себя не так, как тебе хотелось, разочаровала тебя, и тебе пришлось искать кого-то на стороне.

— Нет, — неожиданно резко возразил Эдвард. — Я не говорил, что это твоя вина, просто мы отдалились друг от друга, перестали быть единым целым, вот и все. И я не устоял.

— Не устоял перед чарами Нелл? А она, должно быть, тешила твое самолюбие и восхищалась твоими достоинствами? Твердила, какой ты неотразимый? — Эдвард покраснел, и Аннелизе почувствовала, что ее выстрел попал в цель. — Это несерьезно, Эдвард. На этом не построишь искренних отношений. Так обычно ведут себя школьницы. «Ты такой замечательный мужчина, Эдвард, почему бы тебе не бросить свою зануду жену и не переехать жить ко мне?» Ладно, ты и сам знаешь не хуже моего, чего все это стоит. Я желаю тебе счастья.

Аннелизе вскочила со стула. Ей не хотелось больше видеть Эдварда. К чему? По сути, он так и не ответил ни на один ее вопрос, да и разговор вышел слишком трудным. Аннелизе согласилась на эту встречу только ради дочери, но если бы Бет лучше знала своих родителей, она ни за что не стала бы сталкивать их лицом к лицу.

— Почему бы тебе не уйти, Эдвард? Нам нечего сказать друг другу.

Он послушно поднялся, пряча глаза.

— Мне очень жаль, что с Лили случился удар. Представляю, как ты переживаешь. Я знаю, как сильно ты была к ней привязана.

— Не говори о ней так, словно она уже мертва, — сурово бросила Аннелизе, — твоя тетя еще жива.

Поймав сочувственный взгляд Эдварда, Аннелизе резко повернулась и направилась к лестнице. Уже наверху она услышала, как хлопнула дверца автомобиля и взвизгнули шины. Эдвард уехал.

Две недели назад этот мужчина был для нее всем. Они проводили вместе массу времени, счастливые, безмятежные, довольные друг другом. По крайней мере так ей казалось. Но, как выяснилось, Аннелизе обманывалась. Они с мужем вовсе не были счастливы. Если бы внезапный приступ мигрени не заставил ее неожиданно вернуться домой, она, возможно, так никогда и не узнала бы об этом. Как много в нашей жизни зависит от нелепых случайностей. Глупо думать, что человек способен управлять судьбой.

 

Глава 13


— Вот мы и приехали, — объявила Джоди, притормозив у подъездной дорожки, осыпанной яркими лепестками азалии, похожими на коралловое конфетти.

— Господи! — восхищенно выдохнула Иззи, впервые увидев дом. Солнце стояло высоко, и в его лучах величественный фасад особняка был окружен бледным золотым сиянием. Утопающий в зелени разросшихся деревьев дом напоминал прелестную невесту в торжественный день венчания: не важно, сколько вокруг нарядных женщин, взоры всех гостей прикованы к новобрачной. — Какая красота.

Они припарковали автомобиль рядом с машиной агента по продаже недвижимости, и Иззи медленно побрела по саду, легко касаясь ветвей кустарника и с изумлением рассматривая изящные маленькие скульптуры. Как могло случиться, что она никогда прежде не видела этой красоты, хотя все ее детство прошло в двух Шагах отсюда? Здесь, в тени японских кленов, наполовину заросшая бурым лишайником, скрывалась мраморная богиня с надменной полуулыбкой на нежных губах.

Иззи несмело провела пальцем по гладкому камню. Ратнари-Хаус принадлежал к иному миру, и все же семья Иззи была ее частью. Подумать только, что здесь, в этом великолепном доме, служили ее предки. Бабушка и прабабушка. Должно быть, с того времени тут мало что изменилось. На мгновение Иззи показалось, что она перенеслась в далекое прошлое.

— Пойдем, Иззи, — позвала Джоди. Она уже видела сад, и не терпелось заглянуть в дом.

После долгих уговоров Иззи удалось-таки упросить агента по продаже недвижимости позволить им с Джоди осмотреть Ратнари-Хаус. Здесь сыграли роль и обаяние Иззи, и тот факт, что они с риелтором когда-то ходили в одну школу.

— Агги, мы просто хотим поглядеть на дом ради книги, которую пишет Джоди. Ты взгляни на это дело так: если кому-то взбредет в голову выложить деньги за такой домище, как Ратнари-Хаус, у него наверняка гонора в избытке, а значит, ему непременно должно понравиться, что кто-то собрался увековечить на бумаге историю усадьбы. У денежных мешков эго размером с Марс, будущему владельцу только польстит, если в доме, который он себе присмотрел, написана книга. Это дополнительный козырь, на котором можно сделать деньги при продаже. Ты могла бы упомянуть об этом в ваших рекламных брошюрах. Понимаешь, о чем я? Это не просто какая-то англо-ирландская развалина, нуждающаяся в реставрации…

— Я думала, вы собираетесь подчеркнуть достоинства дома, — нерешительно пробормотала Агги.

— …о, это великолепный образец классической ирландской архитектуры, чья удивительная судьба тесно связана с Тамарином и с важнейшими вехами в истории Ирландии.

— Какими, например? — поинтересовалась Агги.

— Ну, я пока не знаю. Потому-то нам и надо попасть внутрь, понимаешь? — Иззи невозмутимо пожала плечами. Сказать по правде, обработать Агги оказалось нелегко.

— Но Питеру я не собираюсь говорить о вас, — сказала Агги, сдаваясь. Питеру Уинтеру принадлежала компания «Уинтерс и сыновья», агентство по продаже недвижимости, которое безуспешно пыталось продать Ратнари-Хаус. Девиз этой почтенной фирмы значился в рекламной брошюре: «Если вы хотите продать драгоценные семейные владения, действуя степенно, с достоинством, не прибегая к назойливой современной рекламе, обращайтесь в "Уинтерс и сыновья"».

Возможно, в прошлом подобная уловка и срабатывала, но нынешним обладателям недвижимости явно требовалось нечто иное. Ратнари-Хаус пустовал вот уже четыре года, и пока никто не торопился выкупить его у владельцев.

— Питеру вовсе не обязательно знать об этом, — заявила Иззи. — Мы ничего ему не скажем, честное скаутское.

— А разве ты была скаутом? — недоверчиво поморщилась Агги.

— В младших классах я как-то была в летнем скаутском лагере для девочек, — с готовностью подтвердила Иззи.

Агги задумчиво пожала плечами.

— Что ж, принимается. Но хочу сразу предупредить вас обеих: усадьба чертовски запущена. — Агги покопалась в ящике стола и нашла ключи от дома. — Если с потолка отвалится кусок лепнины и вас убьет, я ни за что не отвечаю, ясно?

Нынешним владельцем усадьбы был некий Фредди Локрейвен, «многоюродный» племянник прежних хозяев. По словам Агги, он жил в бесконечных разъездах между Лондоном и Дубаем и посетил Ратнари-Хаус всего один раз, сразу после того, как унаследовал усадьбу.

— Послушать Питера, так этот Локрейвен вполне доволен тем, что дом до сих пор не продан, — заметила Агги, — цены на недвижимость все время растут, и когда-нибудь ему удастся сорвать по-настоящему крупный куш.

— Уверена, он будет счастлив заполучить подробную историю этого места, — перебила ее Иззи.

— Все может быть, — кивнула Агги. — Ладно, я запущу вас туда и оставлю одних, но только, ради Бога, ничего там не трогайте.

— Господи, Агги, ну что ты в самом деле! — взорвалась Иззи. — Не будь смешной. Мы хотим всего лишь подышать атмосферой этого места, войти в образ. К тому же меня ты знаешь с детства, а Джоди, кажется, тоже не похожа на женщину, готовую оторвать камин от стены и умыкнуть. И вообще, мы оказываем тебе услугу, так и знай.

— Нам придется войти в дом через кухню, — позвякивая ключами, объяснила Агги, когда все трое прибыли на место. — Входная дверь совсем рассохлась, это сущий кошмар. В последний раз мне чудом удалось ее открыть.

Они обошли дом сбоку и приблизились к большим ржавым воротам во дворе, куда Джоди уже однажды заглядывала. Взвинченная до предела, она мысленно заклинала Агги поторопиться, но та неспешно перебирала ключи в связке, вставляла их в замок один за другим, пытаясь подобрать нужный ключ, и тихонько ворчала про себя.

«Да скорее же!» — хотелось крикнуть Джоди, но она благоразумно молчала. Если Агги передумает, им ни за что не попасть в дом, а Джоди сгорала от желания увидеть усадьбу изнутри.

Наконец проржавевший замок поддался. Агги откинула тугую дужку и с усилием толкнула скрипучую створку ворот. Джоди вбежала во двор первой, вертя головой по сторонам и стараясь сохранить в памяти каждую мелочь. Фотографии! Как же она забыла про фотографии? Нужно все тут сфотографировать!

В одном конце двора помешалась конюшня со сводчатыми дверями, здесь повсюду были развешаны подковы на счастье. Джоди рвалась рассмотреть все, но больше всего ей хотелось заглянуть в дом.

У кухонной двери им снова пришлось задержаться, пока Агги возилась с ключами, и Джоди показалось, что прошла целая вечность, прежде чем дверь наконец отворилась.

— Боже, да здесь сам черт ногу сломит, — скривилась Агги, входя в дом, где все заросло пылью и паутиной.

Джоди и Иззи весело переглянулись. Агги и в школе не могла похвастать богатым воображением, и долгие годы работы с недвижимостью ее не изменили. В Ратнари-Хаусе она не увидела ничего, кроме грязи и паутины, в то время как две ее спутницы восторженно замерли, глядя во все глаза на открывшийся им кусочек истории.

— Если хочешь, оставь мне ключи, Агги. Я верну их тебе через пару часов и сама запру дверь, — предложила Иззи.

— Ладно, — неохотно согласилась Агги. — У меня полно дел.

Иззи сочувственно кивнула, хотя слова риелтора вызывали у нее сомнения. За все время, что она провела в офисе Агги, телефон ни разу не позвонил. Похоже, фирма «Уинтерс и сыновья» еле сводила концы с концами. «Хорошая реклама могла бы помочь», — подумала Иззи.

— Ну конечно, ты занята, — заявила она (иногда можно и приврать ради благого дела). — Большое тебе спасибо, я за всем прослежу, можешь не волноваться. Ты даже не представляешь, как нам помогла.

После ухода Агги они смогли наконец заняться осмотром дома. Иззи не знала, с чего начать. Она медленно обошла большую кухню с огромной старой плитой «Ага». Кажется, бабуля как-то говорила, что готовила на этой штуковине. С ума сойти! К этой чудовищной громадине не так-то просто приноровиться, а если вдруг погаснет огонь, разжечь его снова, должно быть, целая история.

На одной из стен в три ряда висели колокольчики с названиями комнат: библиотека, гостиная, кабинет, первая спальня, вторая спальня и так далее. Оглядев их, Иззи живо представила себе слуг, мчащихся сломя голову через весь дом под требовательный трезвон колокольчика.

Справа от кухни помещалась просторная судомойня с двумя исполинскими мойками, на полу там громоздилось множество старых деревянных ящиков, и повсюду были разбросаны газеты (возможно, чтобы защитить пол от влаги). За дверью обнаружились целые залежи газет — аккуратно перевязанные бечевкой пачки, сложенные одна на другую. «Должно быть, их собирали годами», — подумала Иззи.

Это была темная комната с единственной лампочкой под потолком, и Иззи тут же вообразила себе девушку с загрубевшими от работы руками, которая сидела здесь в потемках и скребла картошку или чистила горы лука и моркови. До сих пор Иззи не считала себя особенно чувствительной натурой, но здесь, в этом старом доме, казалось, даже стены хранят память о бесчисленных полчищах слуг, сновавших когда-то по коридорам и залам.

— Иззи, посмотри, это черная лестница, — раздался голос Джоди. — Иди сюда.

Иззи вышла из судомойни и очутилась в небольшом холле. Пол здесь был выложен простыми каменными плитами, ледяными, несмотря на летнюю жару. Сюда выходило множество маленьких дверей, и Иззи торопливо распахнула ближайшие две. За одной дверью обнаружилась комната для обуви, где стояли старые ботинки, покрытые толстым слоем пыли, в соседней кладовой хранились одни лишь пустые бутылки и банки, да еще странное приспособление в форме косого бочонка на деревянной подставке и с массивной ручкой сбоку.

«Это маслобойка», — догадалась Иззи, довольная собственной сообразительностью. Бабуля рассказывала, как сбивали масло в прежние времена: сначала снимали сливки с молока, а потом долго крутили ручку маслобойки, дожидаясь волшебного мгновения, когда в белой пахте вдруг появятся желтые комочки масла.

— Ты идешь? — позвала Джоди.

Они взбежали наверх по узким ступенькам и, миновав низкую дверь, выскочили в большой, просторный коридор. Они словно попали в совершенно иной мир, так мало было сходства между помещениями для слуг внизу и вторым этажом. Иззи замерла, с изумлением оглядываясь вокруг.

На стенах, покрытых бледно-зелеными шелковистыми обоями, яркими, разноцветными пятнами пестрели изображения крошечных экзотических птиц. Пронзительно-желтые, алые, небесно-голубые, будто нарисованные рукой искусного художника, они парили, раскинув нежные радужные крылышки. На деревянном полу под ногами лежал длинный обветшавший ковер. Когда-то он был очень красив: по краям тянулся замысловатый орнамент, а в середине огромные старинные розы сплетались в изящный узор.

Джоди торопливо бросилась к большим двойным дверям в дальнем конце коридора и широко распахнула их. Иззи следом за ней вбежала в светлую просторную гостиную с высокими раздвижными окнами и тяжелыми шелковыми шторами. Здесь сохранилась старая мебель, укрытая грязно-белыми полотняными чехлами. Пара золоченых стульев стояла напротив великолепного камина из белого мрамора, украшенного изящными резнями фигурками римских богинь. «Похоже на салон хозяйки дома», — решила Иззи. В этой изысканной роскоши предавалась неге какая-нибудь знатная дама, в то время как внизу, в судомойне, чистила кастрюли девушка-служанка.

Рядом располагались две огромные спальни — хозяина и хозяйки: мужская, с небольшой гардеробной и книжными полками вдоль стен, и женская, где прежде всего бросалась в глаза огромная кровать с пологом на четырех деревянных столбиках, покрытых тонкой индийской резьбой. Но драгоценные малиновые, с золотом, драпировки оказались проедены молью и висели жалкими лоскутами. Платяные шкафы и остальная мебель не подходили к красивой индийской кровати. Гардеробы — широкие, в стиле 1930-х годов — не отличались изяществом линий, их дверцы болтались открытыми, источая затхлый запах плесени. Маленький бамбуковый столику кровати был закапан свечным салом, и Иззи мгновенно представила себе, как последняя представительница рода Локрейвенов — маленькая сухонькая старушонка — укладывается спать и зажигает свечу, чтобы сэкономить на электричестве. Джоди сказала ей, что Изабелла Локрейвен скончалась в возрасте девяноста пяти лет. Она никогда не была замужем и всю жизнь прожила здесь, в родительском доме. Бабуля наверняка ее знала, ведь Изабелла была молодой девушкой, когда Лили работала в Ратнари-Хаусе, но Иззи была уверена, что с тех пор, как ее бабушка ушла со службы, эти две женщины никогда не встречались. Они были почти ровесницами, и у них нашлось бы немало общих воспоминаний, но служанку и госпожу разделяла высокая, непроницаемая стена, и Лили едва ли захотела бы ее разрушить.

Иззи вновь вернулась мыслями к детству. В те годы ей почти ничего не приходилось слышать о Локрейвенах, лишь иногда в городке болтали о том, как Изабелла приезжала в Тамарин на одном из своих древних авто. Все говорили, что дама — настоящая гроза дорог. Она ездила так, словно улица принадлежала ей одной, как когда-то в незапамятные времена.

«Как это, наверное, грустно, вести такую жизнь, — с сочувствием подумала Иззи. — У этих людей было все, но благодаря своему положению в обществе они намеренно отгораживались от тех, кто их окружал. Они были частью этой страны, и все же не принадлежали к ней. Печально».

Этажом выше располагались детские спальни и огромная ярко-желтая комната для игр, где на полу были свалены в кучу всевозможные старинные детские игрушки. Там были куклы со злыми фарфоровыми личиками и с крохотными паричками на головах, трехколесный велосипед с облупившейся краской, которому на вид было не меньше ста лет, и маленькие книжечки в растерзанных обложках — сказки Киплинга и приключение деревянного человечка Нодди.

Из коридора по черному ходу можно было спуститься в помещения для слуг, а еще одна лестница, узкая винтовая, вела наверх, на чердак. Там помещались спальни горничных — крохотные комнатушки, отделенные друг от друга лишь тонкими как бумага стенками. В некоторых из этих клетушек стояли железные остовы кроватей, сохранившиеся с прежних времен, но только в одной комнате Иззи заметила небольшой камин. Может, горничным и не приходилось мерзнуть в этих каморках с крохотными оконцами, но вряд ли, решила Иззи. Крыша дома была густо утыкана трубами, но девушки на чердаке обходились без дымоходов. Закончив разжигать огонь в каминах по всему дому, они возвращались в свои клетушки, ложились в ледяные постели и дрожали от холода.

Неудивительно, что бабушка терпеть не могла Локрейвенов. Такой гордой и тонкой женщине, как Лили, было, наверное, тяжело прислуживать людям, которые считали себя избранными и постоянно подчеркивали свое превосходство. Лили полагала, что уважение нужно заслужить, и находила нелепым восхищаться кем-то только потому, что в его жилах течет голубая кровь. Локрейвены спали в роскошных золоченых спальнях, ели на великолепном фарфоре, а их слуги ютились в жалких, убогих каморках.

Иззи медленно спустилась вниз. Парадная лестница из белого с серыми прожилками мрамора выглядела весьма внушительно и была не меньше шести футов шириной. По обеим сторонам ее тянулись массивные медные перила. Внизу располагался просторный холл с полом, выложенным черно-белой плиткой в викторианском стиле, и декоративными колоннами (на некоторых из них по-прежнему стояли цветочные горшки с запыленной землей — единственное напоминание о зеленых папоротниках, что когда-то украшали холл). В углу стояли высокие богато украшенные старинные напольные часы, а рядом на стене висела мертвая голова оленя с ветвистыми рогами, и мутные стеклянные глаза неподвижно глядели на Иззи сквозь толстый слой пыли.

— Вот она! — закричала Джоди. Она нашла наконец комнату со своей драгоценной карточки, комнату, в которой блистательные мужчины и прекрасные женщины позировали фотографу в день рождения леди Айрин. Но сейчас гостиная выглядела унылой и обветшалой, несмотря на изысканную соразмерность, высокие окна и огромный камин с изящной решеткой, что так живописно смотрелся на фотографии.

Огонь в камине погас много лет назад. Столы с прелестными цветочными букетами исчезли, не было больше беззаботных, смеющихся людей с хрустальными бокалами в руках, а легкая танцевальная музыка сменилась мертвящей тишиной.

— Как здесь чудесно, правда? — восторженно выдохнула Джоди.

Иззи смущенно отвела глаза: гостиная показалась ей мрачным и печальным местом. В чем же дело? Может, у нее напрочь отсутствует археологическая жилка? Или же их сходство с бабушкой оказалось куда сильнее, чем она думала Иззи не испытывала ни малейшего желания бродить по огромному дому Локрейвенов, воображая себя знатной дамой в окружении бесчисленных слуг, готовых мчаться сломя голову вверх по лестнице, стоит госпоже дернуть за шнур звонка.

Слишком много уродливого таила в себе эта красота. Словно над Ратнари-Хаусом издавна тяготело проклятие, а теперь круг замкнулся, и от усадьбы остался один лишь красивый печальный остров, древние стены, повидавшие немало на своем веку. Здесь прошла жизнь множества мужчин и женщин, но в памяти людей осталась лишь горсточка богачей — владельцев усадьбы. Никто не помнил слуг, простых бедных горожан. Иззи считала это несправедливым.

— Жаль, что мы ничего не знаем о тех, кто здесь работал, — сказала она. — Вот чья история по-настоящему интересна. Ты так не думаешь?

— Я с тобой согласна, у этого дома две истории, и обе чрезвычайно любопытны, — неожиданно подтвердила Джоди, удивив Иззи. — Два сюжета разворачиваются одновременно — судьба аристократов и жизнь слуг. Их миры обособлены и все тесно переплетены. Это безумно интересно! Я так рада, что удалось сюда попасть. Спасибо тебе, Иззи, за то, что сумела это устроить.

— Так ты собираешься рассказать двойную историю этого дома, увиденную глазами слуг и господ?

Джоди кивнула, сияя счастливой улыбкой.

— Я обожаю разгадывать тайны прошлого. А ты? Прошлое помогает нам лучше понять себя, во всяком случае, так нам твердили в университете.

Иззи остановилась перед большим камином и замерла, как одна из фигур на коричневатой старинной фотографии, пытаясь мысленно перенестись в ту эпоху. Однажды она читала фантастический роман о путешествии во времени. Там женщина из двадцатого века попала в семнадцатый. Иззи задумалась, увлеченная игрой фантазии. Что бы она захватила с собой в прошлое, если бы смогла прямо сейчас перенестись в 1936 год? Интересно, пригодился бы ей там жизненный опыт, приобретенный почти семьдесят лет спустя? А может, прошлое сделало бы ее мудрее? И именно в прошлом следует искать ответы на вопросы, которые задает будущее?

 

Глава 14


Став старше, Лили обнаружила, что времена года напоминают ей определенные отрезки жизни. Весна всегда была связана с Тамарином, когда на голых, замерзших ветвях деревьев набухали почки, несущие в себе новую жизнь, из их тугой сердцевины проклевывались крохотные изумрудные листочки, а окрашенные темной умброй поля покрывались свежей светло-зеленой травой, в гуще которой бродили на шатких ножках крохотные новорожденные ягнята с белой шелковистой шерсткой. Осень пробуждала воспоминания о Ратнари-Хаусе: в осенние месяцы весь штат прислуги тщательно готовил усадьбу к надвигающейся зиме, а сэр Генри приглашал друзей поохотиться или порыбачить. Окрестные леса расцвечивались рыжими, багряными и бледно-золотыми красками, а в доме топили камины яблоневыми поленьями, и на кухне вовсю кипела работа, все сбивались с ног, чтобы угодить гостям.

А лето… лето всегда напоминало Лили о Лондоне в годы войны, когда солнце светило ярче и страстно хотелось жить. Яростно, исступленно, жадно упиваться жизнью.

Май 1944 года выдался рекордно жарким. В тех редких случаях, когда не было срочной работы, Лили, Дайана и Мейзи устраивались на крошечном балкончике на третьем этаже сестринского дома на Кьюбитт-стрит, подкладывал и под спину жесткие потертые диванные подушки и подставляли усталые кости теплым солнечным лучам.

Им нечасто удавалось посидеть на солнышке: сестрам-третьекурсницам давали отгулы лишь в награду, а матрона ревностно придерживалась постулата «живущий в праздности станет добычей дьявола».

Она пришла бы в негодование, увидев своих воспитанниц на балконе без чулок, с голыми ногами, бесстыдно выставленными напоказ. «Но после такой тяжелой недели не грех поваляться на солнцепеке, — подумала Лили, откидываясь на подушку, — а матрона все равно ни о чем не узнает, так что и переживать ей не придется». Лили усердно трудилась всю неделю, помогла появиться на свет семнадцати младенцам и заслужила короткий отдых.

Вечером подруги собирались в Лайонс-Корнер-Хаус, выпить по чашке чаю, а потом в «Одеон», смотреть «Газовый свет». Лили любила ходить в кино и погружаться в мир экранных фантазий. Она по-прежнему считала своей любимой актрисой Джоан Кроуфорд, но отдавала должное и очарованию Ингрид Бергман. Мейзи, отличавшаяся буйным воображением, как-то сказала, что у Лили в точности такие глаза, как у Ингрид.

— В них таится загадка, — уверяла Мейзи. — Как будто ты мечтаешь о необыкновенном мужчине, который только и ждет встречи с тобой.

— Ну уж нет, — рассмеялась Дайана. — Когда Лили так смотрит, она беспокоится о том, что у нас на обед. — Дайана была куда менее романтична, чем Мейзи, и, как все в эти голодные годы, много думала о еде.

Лили вспомнила огромные запасы еды в доме, свежие яйца на завтрак и душистый мамин хлеб. Тогда она не понимала, как ей повезло. Теперь дома, в Ирландии, трудно было достать муку. «Мы все нынче едим черный хлеб, — писала мама в последнем письме. — По вкусу он напоминает торф. Леди Айрин сильно похудела от такой кормежки».

Лили закрыла глаза, подставляя лицо теплым лучам послеполуденного солнца. Неужели она когда-то жила не в Лондоне? Лили часто вспоминала Тамарин и Ратнари-Хаус, но не только из-за еды. Ее мать трудилась не покладая рук и никогда не видела ничего, кроме проклятого семейства Локрейвенов. Она даже не помышляла ни о чем другом. Сама Лили многое повидала за время жизни в Лондоне: ома помогала в операционной, когда в больнице не хватало медперсонала, и стойко держалась, несмотря на зловоние от гноившихся ран и заскорузлых от крови повязок, в которых привозили солдат. Множество ночей провела она в подвале, пережидая бомбардировки, утешая раненых и стараясь сохранять спокойствие. Она твердила, что все будет хорошо, что в больницу никогда еще не попадала бомба, и так будет и впредь, хотя сама далеко не была в этом уверена.

Еще Лили дважды самостоятельно принимала роды и испытала прилив патриотической гордости, когда королева сказала, что не жалеет о Букингемском дворце, пострадавшем от бомбежек, потому что теперь ей хорошо виден Ист-Энд. Лили нравилась королева. Она проявила изрядное мужество, оставив маленьких принцесс в Лондоне, несмотря на бомбардировки. Члены королевской семьи вместе со всеми получали продовольственный паек, и Лили считала это справедливым. Она не сомневалась: если бы Локрейвены бежали из страны, то сейчас по-прежнему наслаждались бы яйцами ржанки и омарами «Термидор». Королева казалась Лили доброй и мудрой женщиной. Она не была гордячкой, как некоторые представители аристократических фамилий.

— Это плохо, когда не хочется возвращаться домой? — Лили смущенно взглянула на Мейзи.

— Зависит от того, что тебя там ждет, — сурово изрекла Мейзи. — Мне, например, ни к чему стремиться домой. Там никого нет, кроме жены Терри, а она едва ли встретит меня с распростертыми объятиями. — Мать Мейзи погибла во время «Лондонского блица» на пороге собственного дома: она только успела распахнуть входную дверь, готовясь бежать в бомбоубежище. Из всей немногочисленной родни у Мейзи остался один лишь брат Терри, женившийся год назад, когда его подруга — платиновая блондинка по имени Руби — забеременела. Руби и Мейзи не слишком-то ладили.

— Да, извини, — пробормотала Лили, злясь на себя за то, что принялась размышлять вслух. — Но когда кончится война, что тогда?

— Тебе удалось подслушать секрет военного министерства? — насмешливо фыркнула Мейзи. — Откуда ты знаешь, что весь этот кошмар кончится?

— Война не может продолжаться вечно.

— Кто тебе сказал?

— Но это просто невозможно.

— Нам говорили, что с немцами покончат к Рождеству 1939-го, и посмотри, что творится вокруг. — Мейзи нашарила сигареты и закурила.

— Чай готов, девочки. — Дайана поставила на столик три чашки с чаем, уселась и вытянула длинные ноги, наслаждаясь солнцем.

— Спасибо.

— Спасибо, Дайана. — Лили отпила глоточек несладкой бурды и поморщилась. Лучше приберечь продовольственные талоны для настоящего чая. Дайана вот отказалась от кофе. «Не выношу вкус суррогата, он отдает казармой», — заявила она. Одно упоминание о заменителе кофе вызывало у нее отвращение. Дайана однажды рассказала, как пила восхитительный довоенный кофе в городке Жуан-ле-Пен, на юге Франции, куда ездила с родителями и сестрой Сибил. Они жили на сказочной вилле с бассейном и с бело-голубыми зонтиками от солнца на пляже.

— Лили становится сентиментальной. Дай, — усмехнулась Мейзи. — Хочет знать, что мы собираемся делать после войны.

Дайана сморщила точеный носик.

— Дорогая, это одному Богу известно. Подозреваю, папа захочет поскорее выдать меня замуж и сбыть с рук, совсем как Сибил. В этом он видит суть войны: защищать свою страну, чтобы твои дочери могли отправиться под венец в фамильной часовне.

— Ты не говорила, что у вас есть часовня, — вскинулась Мейзи. — Я думала, Сибил собирается венчаться в обычной церкви.

— Ну, часовня совсем маленькая, — сконфуженно пробормотала Дайана. — У многих такие. Не только у нас.

— Да ладно, не смущайся, Принцесса. — Мейзи шумно вздохнула. — Я никогда, еще не видела дома с часовней. Господь всемогущий, боюсь, мне придется быть паинькой на этой чертовой свадьбе.

«Не тебе одной», — подумала про себя Лили. Она так и не решила, стоит ли идти на свадьбу Сибил. Здесь, в больнице, все как-то забывали о том, что сестра Белтон принадлежит к совсем иному миру. Дайана делила комнату с подругами, и Лили с Мейзи не раз видели, как она спит с открытым ртом в отнюдь не аристократической позе или торопливо заталкивает в рот бутерброд с сыром в ближайшем кафе (сестры трудились по двенадцать часов в сутки и вечно спешили, не имея возможности даже как следует прожевать кусок). Но семья Дайаны дело другое. Лили и Мейзи успели познакомиться с Сибил. В ней было все, чего не было в ее сестре, — заносчивость, надменность, сознание собственного превосходства. Сибил ни на минуту не забывала, что принадлежит к правящему классу. Мейзи любопытно было взглянуть, «как живет вторая половина человечества». Так она выразилась.

Но Лили отлично знала, как живут эти люди, и не испытывала к ним ни малейшего интереса. Дайана считала ее подругой, но для остальных Белтонов, с их фамильной часовней, роскошным лондонским домом и каникулами на Ривьере, Лили была всего лишь дочерью служанки. Война многое изменила, но некоторые вещи не меняются.

— Будет чудесно. — Мейзи блаженно вздохнула.

В свои двадцать три года Мейзи была младшей из подруг, и все же именно она все попробовала первой. И конечно же, она первая отправилась на свидание с американским солдатом. Мейзи вернулась в сестринский дом поздно вечером, мрачная как туча.

«Очень вежливый, все рассказывал мне о своей маме, — хмуро сообщила она в ответ на жадные расспросы подруг. — Сказал, что английские девушки — истинные леди. Конечно, станешь тут леди, когда к тебе даже пальцем боятся притронуться».

«Да ты бы пришла в ярость, если бы он что-нибудь себе позволил», — возразила Дайана. Прожив бок о бок с Мейзи почти три года, она успела привыкнуть к ее резким высказываниям.

«Он даже не попытался, — недовольно буркнула Мейзи, не потрудившись ответить на замечание Дайаны. Подруги были близки как сестры и делились друг с другом самым сокровенным. Они могли пререкаться из-за пустяков, но всегда держались заодно. Вместе они прошли огонь и воду. Война связала их нерасторжимыми узами. — Три часа кряду мне пришлось слушать о его мамаше. Мне уже начало казаться, что эта дамочка следит за нами из Арканзаса, или где там она живет, и нашептывает сыночку на ухо, что англичанки настоящие леди. Словно с нами в комнате была моя старая няня и подвывала: "Только пусти козла в огород, и это окончится слезами, девочка моя! Нет, пусть сначала он наденет кольцо тебе на палец!"»

— Надеюсь, кто-нибудь сфотографирует нас на свадьбе, — мечтательно добавила Мейзи. — Хочу, чтобы меня запечатлели в моем шикарном наряде.

— Ну конечно, — заверила ее Дайана. — Фотографии останутся на память потомкам.

Лили не представляла, что же надеть на свадьбу Сибил, ее спасла щедрость Дайаны. Свои огромные сундуки с одеждой — вечерними платьями и дневными костюмами — она пожертвовала в «Хэмпстедский фонд помощи нуждающимся» (так они назвали это маленькое частное благотворительное учреждение). Умелые руки Мейзи способны были ушить или расставить любую одежду, а Дайана и Лили носили платья одного размера, так что Мейзи потребовалось только отпустить для нее на несколько дюймов все подолы.

Для свадьбы Сибил Мейзи подобрала себе во вместительных сундуках Дайаны элегантный серый костюм (сочетание льна и шелка) и прелестную серебристую шляпку с пером. Дайана готовилась стать подружкой невесты и собиралась надеть одно из роскошных маминых старых платьев от Мэнбоше. Светло-голубой шелк подчеркивал восхитительный, бело-розовый цвет лица Дайаны, делая ее похожей на нежную английскую розу. Лили выбрала темно-синее крепдешиновое платье в горошек с китайским воротничком и пышной юбкой. Платье тесно облегало тонкую талию Лили, придавая фигуре сходство с изящными песочными часами. Картину портило лишь одно — отсутствие туфель. Туфли Дайаны были безнадежно велики Лили, оставалось только надеть простые больничные ботинки на шнуровке, достаточно прочные, чтобы добраться до церкви из Лондона.

— Все равно ты выглядишь потрясающе, — сказала верная Мейзи, когда подруги примеряли свои наряды перед зеркалом.

Нефритовые серьги, принадлежавшие когда-то двоюродной бабушке Дайаны, подчеркнули зеленоватый оттенок в глазах Лили, а густые каштановые волосы блестящими локонами рассыпались по плечам. Лили посмотрела в зеркало и осталась вполне довольна собой. Но если бы дело было в одних только туфлях…

Слуги — еще большие снобы, чем их хозяева. Не зря говорят, что хороший дворецкий способен с первого взгляда определить, к какому классу принадлежит гость. Лили хорошо понимала, что прислуга в Белтонуорде мгновенно угадает ее происхождение.

— Пора, девочки, — сказала она, вставая с диванной подушки на балконе. — Пойдем пить чай. Я умираю от голода.


Предстоящая встреча с Белтонуордом пугала Лили. Подобравший подруг на дороге старенький грузовичок, натужно кряхтя, взобрался на холм, и Дайана радостно крикнула:

— Смотрите, вот наш дом. — В разговорах Дайана из вежливости всегда преуменьшала богатство своей семьи, и теперь при виде огромного особняка — родовой усадьбы Белтонов — у Лили душа ушла в пятки. Поодаль тянулся ряд внушительных домов, занятых под военные базы сухопутных войск, военно-морского флота и военно-воздушных сил. Белтонуорд избежал этой участи исключительно из-за его удаленности и обособленности от остального мира. Здесь разместили санаторий для выздоравливающих солдат. Великолепный парк, окружавший дом, был идеальным местом для прогулок, раненые бродили по тенистым аллеям, стараясь забыть кровавый кошмар, который довелось увидеть.

— Силы небесные! — ахнула Мейзи. — Вот это да! Ты, верно, Принцесса, дорогая, потому что твой папочка должен быть королем, чтобы содержать такой домище.

— Слушай, Мейзи, заткнись, — огрызнулась Дайана.

В ее голосе слышалось непривычное раздражение, и Лили тотчас сообразила, что Дайана тоже нервничает из-за свадьбы. Мейзи мгновенно замолчала.

Грузовичок остановился у массивной парадной двери, и на пороге появились два пожилых джентльмена.

— Папочка! — Дайана бросилась к дверям и обняла более тщедушного из старичков. На вид ему было лет семьдесят, на загорелой лысой голове, покрытой старческой гречкой, белело несколько редких седых прядок.

Лили окинула взглядом заштопанный во многих местах вязаный жилет, бледно-голубую рубашку и фуляровый шейный платок, очки на носу и приветливую улыбку на морщинистом лице отца Дайаны.

— Мейзи и Лили, это мой папа, сэр Арчибальд Белтон, и Уилсон.

У Лили язык не поворачивался назвать пожилого человека, старше ее отца, просто по фамилии. Уилсон? Нет, это невозможно.

— Здравствуйте, сэр Арчибальд, здравствуйте, мистер Уилсон, — сказала она. Сэр Арчибальд и бровью не повел, но Уилсон явно пришел в смятение.

«Что ж, — подумала про себя Лили, где пенни, там и фунт: заварила кашу, так не жалей масла». Она подхватила свой маленький чемодан.

— Уилсон отнесет ваши вещи, дорогая, — любезно предложил сэр Арчибальд.

— Не беспокойтесь, — улыбнулась Лили. — Я справлюсь сама.

Без большинства картин и скульптур стены Белтонуорда казались немного голыми. Наиболее ценные произведения искусства хранились в обширном погребе вместе с неизменно сокращающимися запасами вина (по слухам, сэр Арчи сильно переживал оттого, что лишился своего драгоценного рейнвейна), и все же здесь было на что посмотреть. Сэр Арчи подхватил под руку дочь и, радостно болтая, повел девушек в дом. За дверью Мейзи и Лили остановились, ошеломленно разглядывая огромный холл. Впереди виднелась широкая лестница, а на стенах, затянутых выцветшим красным дамастом, кое-где еще висели фамильные портреты Белтонов. Мужчины с длинными, как у борзых, носами, похожие на сэра Арчи, и напудренные, украшенные лентами женщины с лошадиными лицами, такими же, как у несчастной Сибил, надменно взирали на них с потемневших холстов, словно хотели сказать: «Да, мы богаты и могущественны, нам подвластно все, на что мы смотрим».

Кое-где облупившаяся золоченая лепнина над головой сияла в лучах солнца, шаловливые херувимы и нимфы на украшенном богатой росписью высоком сводчатом потолке резвились среди золотистых облаков.

Две огромные, покрытые мелкой сеткой трещин, бело-голубые вазы с изображением раскосых китайских девушек стояли у изгиба лестницы, и Лили, видевшая в Ратнари-Хаусе немало подобных вещей, догадалась, что они стоят целое состояние.

— Господи Иисусе, — прошептала Мейзи, когда они взбирались по мраморной лестнице, — никогда не собиралась замуж за какого-нибудь богатого хлыща, но теперь, кажется, понимаю, что в этом находят другие.

— Ты бы другими глазами взглянула на это райское местечко, если бы тебе пришлось самой мыть тут лестницы, — шепнула в ответ Лили, вспомнив мраморные полы в Ратнари-Хаусе.

Не важно, сколько у нее будет денег в будущем, она ни за что не станет заставлять другого человека драить ей полы, решила Лили.

— Верно подмечено.

Мейзи и Лили отвели одну комнату на двоих, и когда девушки остались одни, Лили уселась на ближайшую из двух одинаковых кроватей. Белоснежные стеганые покрывала из хлопка выглядели новыми и свежими, но все остальные вещи в комнате казались древними и выцветшими, в том числе тяжелые занавески с цветочным узором и потертый ковер на полу.

— Да, здесь тебе не «Ритц», — разочарованно фыркнула Мейзи.

— Это самая обычная семейная спальня, — объяснила Лили, — в таких остаются ночевать члены семьи или друзья детей. Настоящие комнаты для гостей выглядят получше, но не слишком помпезно. Излишняя роскошь считается дурным тоном.

— А я бы купалась в роскоши, живи я здесь, — вздохнула Мейзи, с любопытством открывая один за другим ящики комода.

— Потому-то мы с тобой никогда и не станем женами богатых хлыщей, — рассмеялась Лили. — Нам захочется иметь круглосуточное отопление, шелковые постельные покрывала, как у Греты Гарбо, и свой «роллс-ройс», а шикарные мальчики предпочитают старые занавески, обходятся без отопления да еще заставляют тебя штопать им носки, вместо того чтобы купить новые. Богатым людям нет нужды выставлять свое богатство напоказ.

— Странные они какие-то, вот что я тебе скажу, — покачала головой Мейзи, и подруги начали спешно приводить себя в порядок, готовясь к встрече с матерью Дайаны и остальными гостями.

— Мама в малой гостиной, — предупредила Дайана, когда все трое тронулись вниз по широкой мраморной лестнице. — Ей не терпится познакомиться с вами, она так много о вас слышала.

Дайана сменила дорожный костюм на пару стареньких брюк для верховой езды и легкий свитер. В этом наряде она казалась совсем юной, и Лили поймала себя на мысли, что дома Дайана выглядит немного иначе, чем в Лондоне. И в который раз за этот день Лили вспомнила Тамарин. Она представила себе, как привозит туда на свадьбу Дайану с Мейзи и показывает им все заповедные уголки своего детства. Лес, где они с Томми когда-то играли в прятки, ручей, вблизи которого лежали на животах, болтая руками в студеной воде. Она познакомила бы подруг со своей мамой, и она бы им непременно понравилась. Лили мечтательно улыбнулась. Маму все любят, она такая добрая и приветливая. Но возможно, с Дайаной мама держалась бы по-другому, более церемонно, ведь Дай — одна из тех, других. Почему люди придают так много значения подобным вещам? Разве это так важно?

Малая гостиная помещалась в левой части дома, рядом с покоями хозяев, а все восточное крыло было отдано под санаторий.

Увидев девушек, мать Дайаны встала и с улыбкой протянула руки им навстречу.

— Как замечательно, что вы приехали. — В ее голосе слышалась искренняя радость. Леди Белтон была точной копией Дайаны, только постарше, с тем же милым лицом и живой улыбкой, и с волосами, тронутыми сединой.

— Здравствуйте, леди Белтон, — чопорно поздоровалась Лили.

— У меня такое чувство, словно я давно вас знаю, девочки. Вы были очень добры к Дайане. Я никогда не устану вас благодарить. — Мать Дайаны улыбалась так тепло и приветливо, что Лили вздохнула свободнее. «Может, все не так уж плохо», — с надеждой подумала она.

Сэр Арчи при всем своем дружелюбии был джентльменом старой закваски: он умел быть очаровательным и радушным, но ни на минуту не забывал о своем положении. А леди Белтон больше походила на Дайану и была добра ко всем, независимо от их происхождения и социального статуса. «Леди Айрин она бы не понравилась», — с удовольствием отметила про себя Лили.

Обед проходил «в узком семейном кругу», как простодушно выразилась Дайана. За столом к Лили, Мейзи, Дайане, Эванджелине Белтон и сэру Арчи присоединилась Сибил со своим женихом, капитаном Филиппом Стэнхоупом, молчаливым молодым человеком с тяжелым квадратным подбородком.

Сибил хотя и была всего на два года младше сестры, характером резко отличалась от Дайаны. Весь вечер она говорила только о предстоящей свадьбе, брюзжала насчет платья и цветов и жаловалась, что из-за «этой ужасной затянувшейся войны» бракосочетание не будет таким пышным, как могло бы быть.

Лили подумала о тех, кто на себе испытал ужас войны, о Мейзи, потерявшей мать, и молодых людях в отдаленном крыле дома, чьи тела и души навсегда искалечены тем, что им пришлось пережить на линии фронта. Здесь, в тихом мирке Белтонуорда, война казалась чем-то далеким и нереальным. Сибил была членом местной «Земледельческой армии»[11], организовывала работу девушек-дружинниц, и Лили невольно задумалась, как же она обращается с несчастными девятнадцатилетними девчонками, вызвавшимися помочь фронту и оказавшимися за много миль от родного дома, вынужденными вставать в пять утра, чтобы доить коров или садиться за руль трактора.

— Вы выросли на ферме. Вам бы следовало вступить в «Земледельческую армию», — вдруг резко сказала Сибил, обращаясь к Лили, как будто прочитала ее мысли.

— Выходит, я зря училась на медсестру? — невозмутимо откликнулась Лили.

— Но вы ведь работали медсестрой еще в Ирландии, — возразила Сибил обвинительным тоном, словно этот факт перечеркивал все заслуги Лили. — Не здесь, не в Англии.

Лили почувствовала, как в душе ее закипает гнев. Знакомое ощущение. Она давно научилась справляться с ним.

— Нет, — произнесла она будничным тоном. — Я не работала медсестрой в Ирландии. Я только помогала местному доктору.

— Сибс! Лили прирожденная медсестра, не то что я, — воскликнула Дайана.

— Что ж, раз ты так говоришь, — пробормотала Сибил, грозно нацелив на Лили свой длинный нос.

— Так откуда, говорите, вы приехали, дорогая? — поинтересовался сэр Арчи.

Лили окаменела. А вдруг отец Дайаны знаком с Локрейвенами? Сейчас он заведет разговор о них, и сразу же выяснится, что Лили работала горничной в Ратнари-Хаусе. При одной мысли об этом ее передернуло от отвращения.

— Из Уотерфорда, — ответила она, что было чистой правдой. Тамарин принадлежал к графству Уотерфорд.

— Да-да, конечно, — благодушно закивал сэр Арчи.

После обеда все вернулись в малую гостиную. Эванджелина опустилась в кресло у пустого камина и продолжила работу над гобеленом, где среди зеленых деревьев пасся белый единорог, а Дайана, Сибил, сэр Арчи и Филипп уселись играть в карты. Мейзи и Лили, равнодушные к карточной игре, устроились у окна и тихонько разговаривали, глядя на парк за окном. Вообще-то Лили ничего не имела против карт, но отказалась играть, опасаясь, что Белтонам вряд ли знакомы игры, к которым она привыкла дома.

Готовясь к свадебному торжеству, Уилсон, Филипп и сэр Арчи собрали все садовые стулья на маленькой террасе рядом с розарием. Двери на террасу решили держать открытыми, чтобы гости могли выйти на воздух подышать и вернуться в салон, когда им захочется. Сибил была в ярости, что руководство санатория не предоставило ей для торжества бальный зал.

— Они не могут, дорогая, ты же знаешь, — успокаивала ее Эванджелина. — Нам не на что жаловаться. Каждому приходится вносить свою лепту в общее дело.

— Думаешь, они с капитаном уже делали это? — шепнула Мейзи, наклонившись к Лили.

— Сибил? — Лили неопределенно пожала плечами. — Не знаю. Что-то непохоже, чтобы они с ума сходили друг по дружке.

Филипп и Сибил были знакомы с детства и отнюдь не пылали друг к другу бешеной страстью. Лили знала, как выглядят влюбленные. Она не раз видела, как девушки возвращаются в сестринский дом под утро с горящими щеками, со смазанной помадой и растрепанными прическами. Они тихо крались по лестнице, зная, что если матрона их обнаружит, скандал будет грандиозный. Лили всегда было интересно, что значит испытывать нечто подобное к мужчине. Случится ли когда-нибудь и с ней такое? Конечно, у нее бывали свидания с молодыми людьми, но ни один из них не пробудил в ней нечто хотя бы отдаленно похожее на страсть.

— А я бы обязательно переспала со своим женихом, будь я помолвлена, — совершенно неожиданно заявила Мейзи.

Лили изумленно уставилась на подругу, она всегда считала Мейзи самой добродетельной из них троих. Хоть та и любила отпускать шуточки насчет охотниц покувыркаться с солдатами, у нее были строгие моральные принципы, привитые воспитанием.

— Он ведь может уйти на фронт и не вернуться, а вы так и не были вместе, несмотря на помолвку, — объяснила Мейзи. — Но если ты забеременеешь, то у тебя останется частица твоего любимого.

Лили зябко поежилась.

— Мне кажется, самое ужасное, что может случиться, — это когда тебя разлучают с тем, кого ты любишь. Только что вы были вместе, и вдруг его увозят неизвестно куда. Как после этого спокойно спать?

— Может, потому мы трое и подружились, — задумчиво протянула Мейзи, — что у нас нет возлюбленных на фронте.

— Такая уж у нас работа, — заметила Лили. — Выходишь замуж — приходится оставить службу, а стоит забеременеть, и тебя выгонят с треском. — И то и другое казалось Лили совершенно немыслимым. Работа была для нее на первом месте, а любовные отношения представлялись чем-то незначительным, не стоящим внимания. Вдобавок она так много часов проводила на работе, что вряд ли могла позволить себе какую-то жизнь за пределами больницы, хотя другим сестрам это удавалось. Дайана и Мейзи встречались с молодыми людьми, обедали вместе или ходили в кино, но Лили делала это крайне редко. — К тому же мы видим вокруг слишком много болезней и смертей. Это отбивает охоту влюбляться.

— Говори лучше за себя, — рассмеялась Мейзи. — Мне хочется встретить свою любовь. Может, завтра подвернется какой-нибудь потрясающий парень и нокаутирует меня одним ударом.

— Куда вероятнее, что какой-нибудь старый болван получит солнечный удар, и тебе придется до самого вечера обтирать его влажной губкой.

— Если вспомнить, какая я везучая, боюсь, ты права!

Погода в день свадьбы стояла отменная. О такой погоде мечтает любая невеста: яркое солнце, синее, без единого облачка, небо и ласковое тепло без той изнуряющей жары, от которой завяли бы цветы, с трудом выпрошенные у соседей и тайком собранные во всех окрестных садах. Лили встала рано, успела прогуляться посаду и вышла на маленькое пастбище за домом, где небольшое стадо коров задумчиво щипало траву, лениво отмахиваясь хвостами от мух. Если закрыть глаза и сделать глубокий вдох, то можно представить себе, что ты дома, в Ирландии, среди зеленых лугов, и тебя окружают знакомые запахи теплой земли и пасущегося рядом скота. Лили на мгновение зажмурилась, ее охватила острая тоска по дому.

В Белтонуорде царило настоящее светопреставление. По всему дому разносились гневные вопли Сибил, ей не нравилась ее прическа и еще она твердила, что кто-то умыкнул ее духи.

— Во флаконе оставалось совсем чуть-чуть, я специально берегла их для этого дня! — возмущалась она. — Как же могло такое случиться со мной?

Лили и Мейзи быстро оделись и помогли друг другу уложить волосы.

— Твои локоны так красиво блестят, — улыбнулась Мейзи, отступая на шаг, чтобы полюбоваться каштановыми кудрями Лили, сколотыми с двух сторон черепаховыми гребнями. — Ты ополоснула их пивом или чем-то в этом роде?

— Нет, не пивом, — ухмыльнулась Лили. — Духами Сибил!

— Врешь небось? — захихикала Мейзи.

— Есть немного.

— А жаль. Маленькому чудовищу это пошло бы только на пользу. Не представляю, как Дайана ее выносит.

— Брось, Сибил не так ужасна, как кажется. Она просто избалованная девчонка, которая мало что успела повидать на своем веку. Если бы она пожила немного с нами, мы бы мигом привели ее в чувство. Побыв несколько дней на подхвате в больнице, она тотчас опустилась бы с небес на землю.

— А я думала, ты терпеть ее не можешь.

Лили покачала головой:

— Нет, просто мне не стоило заводиться, но Сибил удалось-таки меня допечь, вот мы и сцепились, словно два бойцовых петуха. Ладно, впредь буду знать. В конце концов, она всего лишь ребенок.

— Ну ты и мудра, старушка. — Мейзи восхищенно прищелкнула языком. — Значит, дадим мисс Спесивой Гордячке возможность исправиться?

— Скажи лучше, миссис Спесивой Гордячке, — рассмеялась Лили. — До четырех осталось всего ничего.


Часовня действительно была маленькой и скромной, с пуритански строгим каменным алтарем и каменными молитвенными скамьями, смягченными лишь ветхими бархатными подушечками для коленопреклонения. Оказавшись внутри, Лили почувствовала легкую тревогу, ведь католикам не положено посещать службы в других церквях. Пришлось напомнить себе, что она пришла сюда только ради свадьбы. Вряд ли это считается большим грехом. «Нужно будет упомянуть об этом проступке на исповеди и напустить побольше тумана в письме к маме», — решила она.

К четырем часам в церкви собралось около сорока человек, включая викария и седовласую пожилую леди, сидевшую справа за органом. Торжество проходило куда скромнее, чем в довоенное время. Как призналась Дайана, большинство друзей дома не смогли присутствовать на свадьбе Сибил, вдобавок многие из тех, кто прибыл в Белтонуорд, сумели выбраться всего на несколько часов и должны были вскоре уехать. С учетом вышесказанного невесте не стоило сильно опаздывать. Было всего десять минут пятого, когда она, показалась на пороге часовни, опираясь на руку сияющего, гордого отца, и все собравшиеся разом восхищенно вздохнули. Популярного в последние годы парашютного шелка здесь не было и в помине: невеста явилась в подвенечном наряде из брюссельского кружева, перешитом из бального платья матери. Сибил не обладала красотой и прелестью Дайаны, природа не наделила ее ни яркими красками, ни безупречными чертами лица, ни мягким очарованием, присущим ее старшей сестре, и все же в день своей свадьбы она была чудо как хороша.

Похоже, жених тоже так думал. Его суровое лицо смягчилось, когда он увидел невесту. Шафер — высокий молодой человек в форме морского офицера — тоже повернул голову, и Лили впервые увидела его лицо. На мгновение их взгляды встретились. Серые глаза офицера заглянули в зеленовато-синие глаза Лили, и ее обдало жаром, как будто грудь пробило огненной стрелой. Но в следующий миг шафер отвел взгляд, и Лили смогла перевести дыхание.

Церемония оказалась короткой и простой, совсем не похожей на торжественные католические обряды, к которым привыкла Лили. Когда венчание завершилось и новобрачные направились вместе по проходу, лицо Сибил светилось нескрываемым торжеством: наконец-то она заполучила мужа.

— Я всегда плачу на свадьбах, — пробормотала Мейзи, прикладывая к глазам отделанный кружевом платочек. — Сама не знаю почему. Мама всегда говорила, что я глупею от слез. Наверное, я слишком сентиментальна.

— В этом нет ничего плохого, — возразила Лили, обнимая подругу за талию. — Слезы напоминают нам, что мы еще способны что-то чувствовать. А если вспомнить, сколько горя нам приходится видеть каждый день… так это счастье, что мы еще не разучились плакать.

— Ты права, — кивнула Мейзи. — Я все думаю о тех двух детишках, которых привезли на прошлой неделе. Они лежали рядышком в светлых пижамках и как будто спали, а на самом деле их убило взрывом бомбы. Никак не могу забыть их.

— Я тоже. — Лили зябко обхватила себя руками. В военное время смерть становится обыденностью. Но страшнее всего видеть раненых и мертвых детей. Существуют вещи, к которым невозможно привыкнуть. Медсестре приходится ежедневно иметь дело со смертью, такова уж ее работа. Нужно быть сильной, чтобы сдюжить. Но если ты ожесточилась настолько, что уже не чувствуешь боли при виде чьего-то безжизненного тела, тебе лучше бросить эту работу.

— Пойдем, милая. — Лили встала со скамьи и потянула Мейзи за собой. Остальные гости тоже устремились к выходу вслед за женихом и невестой. — Давай повеселимся и забудем о войне.

Леди Белтон удалось достать кое-что получше, чем два фунта вареного окорока, отпускаемые на свадьбу по карточкам. Даже сэр Арчи, строгий ревнитель правил, противник всяческих послаблений, всего лишь немного поворчал и сдался, когда Эванджелина раздобыла для свадебного пира настоящие иные отбивные и яйца бентамки[12]. Эти деликатесы стоили Яличного запаса обычных куриных яиц. Леди Белтон собирала их несколько недель, готовясь к свадебному торжеству. «Великое дело — жить в сельской местности, девочки, возгласил сэр Арчибальд накануне свадьбы, весело поглядывая на Лили, Мейзи и Дайану. — Не знаю, что бы мы делали без наших кур».

Эванджелина держала четырех куриц на отгороженном клочке огорода и ухаживала за ними сама. «До войны я и представить себе не могла, чтобы мама взялась разводить цыплят, — призналась как-то Дайана. — Она из тех, кто никогда не сдается. И руки у нее золотые».

Из куриных яиц получились нежные бутерброды с кресс-салатом, а драгоценные яйца бентамки сварил и вкрутую и подали с листьями салата-латука, выращенного на огороде. О традиционном свадебном торте мечтать не приходилось, его заменяли маленькие, украшенные цветами пирожные из желе и единственный бисквитный пирог, одноярусный, довольно скромных размеров. Праздничный стол был так красив, что даже Сибил не нашла к чему придраться. Лучшее шампанское сэра Арчи определенно пошло ей на пользу. Сибил заметно смягчилась и выглядела не такой суровой, как обычно. Брюзгливая гримаса сошла с ее лица. Погода держалась прекрасная, гости бродили по залу, выходили на террасу и присаживались на стулья, наслаждаясь теплым майским солнцем.

— Видела бы меня сегодня моя старушка мама. — Жизнерадостная улыбка Мейзи вдруг исчезла, лицо вытянулось, глаза подозрительно заблестели.

— И я подумала о том же, — откликнулась Лили, обнимая подругу. Она сказала неправду. Ее мать вся издергалась бы, увидев, что дочь водит компанию с аристократами. Кеннеди издавна чистили обувь господам, стирали их белье, готовили им еду, и никогда не стояли с коктейлем в руках на каком-нибудь приеме, держа себя с хозяевами, будто с ровней. Мать Лили пришла бы в ужас от подобного панибратства, но Мейзи ни к чему было об этом знать. — Твоя мама гордилась бы тобой, — прошептала Лили. — Она была бы на седьмом небе от радости. Как она всегда говорила? Батюшки… как там дальше?

— Батюшки-светы, святые угодники! — рассмеялась Мейзи. — Бедняжка никогда не сквернословила, не то что я. Она сказала бы: «Батюшки-светы, Мейзи! Подумать только, ты пьешь джин с вермутом в обществе этих важных господ».

— Еще коктейль, мисс? — Рядом с ними незаметно возник Уилсон с прямой, как шомпол, спиной.

Лили тотчас почувствовала его молчаливое неодобрение. Все остальные были очень приветливы с медсестрами — подругами Дайаны, даже сэр Арчи с его ленивым добродушием держался крайне любезно. Только Уилсон поглядывал на девушек с нескрываемым подозрением, словно видел перед собой двух попрошаек, которые хитростью проникли в тронный зал и собираются сбежать, прихватив с собой все фамильное серебро.

— Почему бы нет? — Мейзи осушила свой бокал. Чистый джин и добрая порция итальянского вермута — это был ее любимый коктейль. — Спасибо, дорогой. — Она лучезарно улыбнулась Уилсону, не обращая ни малейшего внимания на его угрюмую, насупленную физиономию.

Лили позавидовала ее безразличию. Как бы ей хотелось не придавать значения злобе всех Уилсонов этого мира, не испытывать мучительную неловкость, оказавшись среди тех, кто смотрит на нее сверху вниз. Мейзи чувствовала себя легко и свободно в любом окружении, как и Дайана. Они не мучились от неуверенности в себе, не оглядывались на других, пытаясь угадать, кто что думает. Лили постоянно терзали подобные мысли.

Новобрачные станцевали пару вальсов, чтобы доставить удовольствие гостям постарше, а затем настала очередь джаза, и Филипп достал свои любимые грампластинки.

— Обожаю эту музыку, — мечтательно сказала Сибил, кружась в объятиях мужа.

При виде этой безмятежно-счастливой пары Лили вдруг особенно остро ощутила свое одиночество. Весь день ее неотступно преследовали воспоминания о доме, и теперь Белтонуорд показался ей враждебным и чужим. Что она делает здесь? Лили взяла бокал и вышла на террасу.

Когда закончится война, она вернется домой. Здесь ей никогда не найти того, к чему стремится ее сердце. Дома по крайние мере она будет среди близких, и пусть подчас она ощущает рядом с ними свою чужеродность, не важно, ведь это чувство сопровождает ее повсюду, где бы она ни была.

— Привет. — Незнакомый мужской голос вывел ее из задумчивости. Лили повернула голову и увидела шафера жениха, морского офицера. Она не взялась бы определить его ранг: Лили не умела, как Дайана, распознавать знаки отличия, не разбиралась в лентах и нашивках. — Вы тоже сбежали? — В его голосе чувствовался легкий акцент, едва заметная шотландская картавость.

Лили на мгновение задержала взгляд на лице офицера. Она давно овладела искусством настраиваться на волну собеседника, научилась говорить то, что от нее хотели услышать. Чтобы выжить в чужой стране, приходится подобно хамелеону принимать окраску окружающей среды. Но именно сейчас у нее не было ни малейшего желания под кого-то подлаживаться. Тоска по дому обострила ощущение отчужденности.

— Да, — коротко бросила Лили. — Мне кажется, я здесь не ко двору. Кроме Дайаны и Мейзи, я никого тут не знаю. И мне неинтересны разговоры о прежних прогулках на яхте по Средиземному морю, — добавила она, глядя через открытую дверь гостиной на танцующую невесту в облаке брюссельских кружев.

— В военное время трудно поддерживать светские беседы, — согласился шафер и, проследив за взглядом Лили, принялся задумчиво рассматривать новоявленную миссис Стэнхоуп. — Нелепо говорить о пустяках, когда… — он внезапно осекся и продолжил, — когда вокруг творится такое.

Лили посмотрела на шафера с неожиданным интересом. Она ожидала, что он ответит что-нибудь вроде «Выше нос, старушка. Может, еще по коктейлю?», как будто, накачавшись джином, можно подавить сомнения и получить ответ на любой вопрос. Но этот мужчина не был похож на лощеных офицеров, приятелей Дайаны, с их снисходительной насмешливостью и чисто британским шармом, присущим лишь тем, в чьих жилах течет голубая кровь, такие способны отпускать шуточки даже под дулом пистолета. Нет, этот человек был грубее и жестче. Даже широким квадратным лицом с плоским носом боксера и глубоко посаженными глазами он больше походил на крестьянина, ставшего военачальником, чем на аристократа.

— Мне простительно быть нелюдимой, я здесь чужая, но вы, должно быть, всех тут знаете? — забросила она пробный камень.

— Многих, — кивнул молодой человек. — Мы с Филиппом школьные друзья. Лейтенант Джейми Хэмилтон, — вежливо представился он и протянул широкую ладонь.

Глядя в глаза лейтенанту, Лили пожала протянутую руку, ее охватило то же волнение, что и в часовне, когда она поймала на себе его взгляд.

— Судя по имени Джейми и вашему выговору, вы родом не из этих мест, — сказала она, пытаясь скрыть смятение.

— Я шотландец, из Эршира. А вы сестра Лили Кеннеди из Ирландии?

— Да, — улыбнулась Лили. Услышав ее речь, нетрудно было догадаться, что она ирландка. Но как он узнал ее имя?

— Тяжелая у вас работа.

— Да. — Лили кивнула, не сводя глаз с его лица. — Тяжелая.

— Вас это мучает? Страшно видеть вокруг себя кровь и смерть?

Лили редко задавали подобные вопросы. Возможно, потому что в Лондоне горожане каждый день смотрели в лицо смерти. Здесь знали, что такое война. Большинство предпочитало обходить эту тему молчанием. Даже когда кто-нибудь умирал, о нем скорбели недолго. Казалось, люди боятся думать о смерти, будто этим можно накликать беду; они гнали прочь опасные, мрачные мысли, бежали от них, как от заразной болезни. Если хочешь выжить, остается лишь смотреть прямо перед собой и храбро, не оглядываясь идти вперед.

— Да, — сказала Лили. — Бывает страшно и мучительно. Я почти четыре года работаю в больнице, и иногда мне кажется: если бы я знала тогда все, что знаю сейчас, возможно, не пошла бы в медсестры. У меня были довольно расплывчатые представления о службе медсестры, мне хотелось помогать людям, облегчать их страдания, быть кем-то вроде доброго ангела. Но в действительности все выглядит иначе: ты лезешь из кожи, чтобы сохранить человеку жизнь, мечешься, стараясь успеть, а вокруг тебя люди умирают мучительной смертью, и чаще всего не в твоей власти им помочь… не знаю, как это описать. Но бывает, открывается второе дыхание, когда работаешь в операционной или в палатах, и выпадает трудный день, но приходится держаться, потому что от тебя зависит чья-то жизнь. — Лили замолчала, от волнения у нее перехватило дыхание. Господи, и что это она так разоткровенничалась с незнакомым человеком?

— Вечеринки помогают вам развеяться или только утомляют? — спросил Джейми.

— И то и другое, — рассмеялась Лили. — Чудесно бывает забыть обо всем и танцевать, но потом становится как-то не по себе, и начинаешь чувствовать себя виноватой.

Лили отвернулась и принялась разглядывать танцующие пары.

— Мне знакомо это чувство, — признался Джейми. — На войне хочется быть подальше от бойни, а оказавшись в тылу, стремишься вернуться назад.

— А где вы служите? — спросила Лили.

— На подводной лодке. Я помощник командира корабля, заместитель командующего. Месяц назад был ранен и попал в госпиталь.

Лили заметила, что Джейми не назвал место, где получил ранение. Это не слишком ее удивило, ей приходилось слышать, что подводники — люди скрытные и предпочитают держать карты «ближе к орденам».

— Вы ведь работаете вместе с Дайаной в королевской бесплатной больнице?

Лили молча кивнула. Она тоже не спешила выкладывать карты на стол.

— Откуда вы приехали?

— Из Тамарина, маленького городка на юге Ирландии. Вряд ли вы о нем слышали. Он стоит у самого моря, милое тихое местечко, совсем не похожее на Лондон.

— Почему вы оставили его?

— Потому что мне хотелось стать медсестрой, а я не могла себе позволить платить за обучение дома. Мой отец кузнец, а мать служит экономкой в усадьбе, похожей на эту, хотя и не такой огромной. — «Я из другого теста, — мысленно крикнула Лили. — Вот так. Если я тебе нравлюсь, ты останешься. Но я не собираюсь притворяться. Я не из вашего круга».

Из комнаты послышалось пение: Мейзи исполняла свою коронную песню «Ламбет-уок». У нее был чудесный голос, и вскоре все в гостиной уже двигались под музыку. Природа наградила Мейзи необыкновенным обаянием, замечательной способностью нравиться. Ее всегда окружали толпы людей. Лили была лишена этого дара. Обычно она держалась настороженно, предпочитала оставаться в тени и молча наблюдать.

Поймав на себе внимательный взгляд Джейми, Лили почувствовала, как по телу пробежала дрожь. Голос Мейзи затих, и из гостиной донеслись громкие взрывы смеха.

— Думаю, мы здесь единственные, кто не смеется и не шутит, — быстро проговорила Лили. — Удивительно, как это Сибил еще не выставила нас за дверь. Она строго следит, чтобы все шло как полагается.

Джейми придвинулся ближе, и теперь они стояли почти вплотную друг к другу.

— Я не знаю как вам, — заметил он, — но мне по-настоящему хорошо.

— В самом деле? — Лили поспешно отступила и шагнула к дверям. — Надеюсь, вы проведете приятный вечер, лейтенант. А сейчас простите меня.

Она бросилась в уборную, склонилась над умывальником и плеснула себе холодной водой в лицо. Щеки ее пылали. Потом она попыталась исправить положение с помощью пудры «Английская роза», ей не очень-то шел этот тон, но другого у нее не было. Драгоценная ярко-красная помада давно кончилась, пришлось воспользоваться шпилькой, чтобы выковырять жалкие остатки из трубочки и слегка подкрасить губы.

Оглядев себя в зеркале, Лили победно вскинула голову: она имела полное право гордиться своей внешностью. Чувство было непривычное и приятное. Яркие, сияющие глаза, молочно-белая, без единой веснушки кожа, густые каштановые волосы, овальное, изящной лепки лицо — неудивительно, что многие находили Лили привлекательной. Но по-настоящему красивой делало ее выражение глаз. Эти миндалевидные глаза светились мудростью и пониманием.

В первый же год работы в больнице Лили прозвали Бешеной Ирландкой, после того как она защитила Дайану от наскоков Черил. Лили расценила прозвище как комплимент, своего рода дань восхищения ее отвагой. Подруги считали Лили сдержанной, спокойной, сильной и уверенной в себе. Знакомство с Локрейвенами не прошло для нее даром. Ей было за что благодарить эту семейку. Обращение леди Айрин научило Лили терпению и самообладанию, а решимость не походить на других слуг в Ратнари-Хаусе изменила манеры бывшей горничной. Лили держалась с поистине королевским достоинством.

— Выглядишь недурно, сестра Кеннеди, — сказала она себе.

Когда Лили вернулась в гостиную, патефон наигрывал композиции Гленна Миллера, и все танцевали, спеша насладиться последними минутами безмятежного веселья. Время близилось к восьми, многие гости собирались вскоре уехать на собственных машинах или на попутках, чтобы до наступления ночи добраться до бараков и мест расположения войск. Вечеринка подходила к концу.

Дайана шепнула Лили, что жениха отозвали из отпуска. Никто точно не знал почему, но прошел слух, что готовится мощное наступление.

— Он должен вернуться в часть сегодня вечером. Сибил еще об этом не знает. С медовым месяцем придется повременить. Бедняга, не хотела бы я оказаться на месте Филиппа.

Лили стояла и наблюдала за танцующими парами, покачиваясь в такт мелодии. Значит, готовится массированный удар. Скоро его отголоски дойдут и до Хэмпстеда, когда начнут привозить раненых, и взамен двенадцатичасовых дежурств обе смены медперсонала примутся работать бок о бок по двадцать четыре часа в сутки. На днях Лили, Дайана и Мейзи смотрели в кинотеатре короткую кинохронику о героической обороне Импхала, завершившейся блистательной победой английских войск, все в зале громко выражали свое ликование, а подруги испытывали смешанное чувство. Даже самые успешные военные операции оборачиваются грудами изувеченных, окровавленных тел в госпиталях. Трудно испытывать радость, когда цена победы так высока.

— Не хотите ли потанцевать? — Джейми Хэмилтон стоял рядом, высокий, много выше ее.

Внезапно Лили страстно захотелось танцевать.

— С удовольствием, — улыбнулась она. — Правда, я не особенно хорошо… — Она была слишком высокой, и большинство кавалеров предпочитали более миниатюрных женщин.

— Я тоже, — заверил ее Джейми, и мягкая улыбка сгладила суровость его черт.

Он лгал. С первого мгновения, когда ее пальцы легли в его ладонь, Лили почувствовала, как плавно движутся их тела. Словно феи осыпали их волшебной пыльцой, сотворив особое, танцевальное заклинание. Громко играла музыка, и, качаясь на ее волнах, они легко ввинтились в толпу танцующих. Их взаимное притяжение было так явственно, что Лили всерьез задумалась, виден ли со стороны золотой сияющий кокон, обволакивающий их обоих. «Наверняка виден», — решила она. Рука Джейми обнимала ее за талию, и ей казалось, что он карается ее обнаженной кожи, что его пальцы ласкают ее плоть, а не шелковый креп платья. Ее ладонь лежала у него на плече, щ кончиками пальцев сквозь шерстяное сукно военной форумы Лили чувствовала, как перекатываются мышцы у него под кожей. Это был самый странный, самый захватывающий танец в ее жизни, в нем было не меньше эротики, чем в самом акте любви.

Музыка стихла, и Лили с Джейми остановились, глядя друг на друга.

— Давайте послушаем еще раз, — крикнула Сибил, как маленький ребенок, и кто-то громко чиркнул иглой по граммофонной пластинке. Лили даже не заметила, что все это время та затаив дыхание, пока музыка не заиграла снова.

— Я хочу, чтобы это длилось вечно, — сказал лейтенант, наклонившись к самому ее уху.

Лили закрыла глазам послушно прильнула к Джейми, когда он притянул ее к себе. Пары вокруг них лихо отплясывали, громко смеясь и переговариваясь, но Лили и Джейми двигались в собственном медленном ритме.

Она подняла голову и встретила настойчивый взгляд темных глаз, сказавший ей больше, чем Джейми решился бы произнести вслух. Он желал ее не меньше, чем она его.

Пронзительный возглас, раздавшийся совсем рядом, заставил их обоих обернуться. Они увидели Мейзи в объятиях одного из друзей Филиппа, американца. Белокурый армейский капитан, такой же страстный поклонник джаза, как и Мейзи, кружил свою партнершу, словно куклу, так что шелковые юбки разлетались веером.

Яркая картинка разрушила чары. Лили тряхнула головой, прогоняя наваждение. Что это вдруг на нее нашло? Она не какая-нибудь легкомысленная глупышка, чтобы кокетничать с красивым офицером в форме. Ей это ни к чему. Вдобавок Джейми, несмотря на мужскую красоту и привлекательность, явно принадлежит к другому миру, к кругу друзей Дайаны.

— Если вы не против, я, пожалуй, лучше присяду, — быстро сказала она, решительно не замечая промелькнувшего на его лице разочарования.

— Принести вам что-нибудь выпить? — спросил Джейми, мгновенно натянув на лицо маску вежливости. Лили предпочла бы услышать от него прямой вопрос «Что с вами случилось?», но лейтенант Хэмилтон был не из тех, кто задает подобные вопросы. В этом, пожалуй, и заключается истинная сила представителей правящих классов: они умеют держать удар, и любые неприятности встречают с видом полнейшей невозмутимости. Простой парень из Тамарина непременно спросил бы сейчас, почему Лили вдруг прервала танец.

— Нет, спасибо, — вежливо отказалась Лили. — Я, кажется, слишком увлеклась танцами. — «И тобой», — хотелось ей добавить. — Думаю, мне лучше просто посидеть в уголке. — Немного в стороне от танцующих стояла Дайана, с улыбкой следя за кружащимися парами, и Лили показала на нее глазами лейтенанту. — Дайана чудесно танцует.

— Я знаю. — Лицо Джейми окаменело.

— Прекрасно, значит, вы знаете, какая она замечательная девушка. — Лили и сама не понимала, зачем это делает, зачем предлагает Джейми переключиться на Дайану. Просто в этом морском офицере было все, что нравилось Дайане в мужчинах, а Лили любила подругу как родную сестру. Дайана искала свою любовь, а Джейми (Лили невольно вздохнула, признавая это) подходил ей как нельзя лучше. В нем было нечто особенное.

— Вы отсылаете меня танцевать с Дайаной? — Похоже, предложение Лили показалось Джейми забавным. Уголки его губ чуть дрогнули.

Заметив это, Лили неожиданно разозлилась. Что тут смешного, скажите на милость?

— Дайана подходит вам куда больше, — отрезала она. Черт, это прозвучало двусмысленно. — Я хотела сказать, у вас общие…

— Общие корни, — подсказал Джейми.

— Да.

Они отошли от танцующих в другой конец комнаты, где гости сидели на диванах и стульях, беседовали и пили коктейли.

— А для вас это важно? — спросил Джейми. — Я имею в виду корни?

— Готова поспорить, что это важно для вас.

— Вовсе нет. Главное, что за человек рядом.

— Что ж, желаю удачи в поисках подходящего человека. — Лили снисходительно кивнула и присела рядом с Дафной, незамужней тетушкой Дайаны, совершенно глухой, хоть и носившей слуховой аппарат.

«Так ему и надо», — мстительно подумала Лили, выкрикивая приветствия на ухо тетушке Дафне и все же краем глаза наблюдая за Джейми, который по-прежнему стоял рядом и улыбался самым нахальным образом. Он заметил взгляд Лили и слегка изогнул темную бровь, словно хотел сказать: «Меня не проведешь, дорогая, я вижу тебя насквозь».

— Чудная музыка, — крикнула Лили в ухо тетушке и тут же мысленно отругала себя: бедняжка Дафна почти ничего не слышала и меньше всего интересовалась музыкой.

— Что? — громко переспросила пожилая леди, приложив ладонь к уху (в другой руке она держала бокал с коктейлем из джина и вермута, который предупредительно смешал для нее Уилсон).

Лили провела в обществе Дафны примерно полчаса, украдкой следя глазами за Джейми, когда вдруг мимо стремглав пролетела Сибил с мокрым от слез лицом. Лили проводила ее взглядом, и необъяснимое чувство тревоги сменилось облегчением: если Филиппу предстоит вернуться в часть сегодня вечером, Джейми скорее всего уедет вместе с ним. Тогда можно будет вздохнуть спокойно.

Минут пятнадцать спустя оставшиеся гости уже стояли в холле и прощались, там же была и Сибил с покрасневшими глазами.

— Я не стану бросать букет, — завывала Сибил, повернувшись к расстроенной матери, которая пыталась промокнуть ей лицо платком.

— Выше голову, милая, — успокаивала ее Эванджелина.

— Я не могу!

— О, дорогая, мы устроим еще одну вечеринку по случаю нашей свадьбы, и совсем скоро, обязательно, — послышался голос Филиппа.

— Обещай, — проворчала невеста, хлюпая носом.

— Обещаю.

— Бедный малый, мне его жалко, — шепнула Мейзи на ухо Лили. Она, похоже, перебрала с коктейлями и выглядела опьяневшей, сонной, с розовыми щеками. — Думаю, он не понимает, во что ввязался. Но ничего, скоро узнает.

— Начинаем! — крикнула Сибил.

— Девочки, внимание! — подхватила Дайана.

Букет взлетел высоко в воздух, Лили запрокинула голову и увидела, как он падает прямо на нее, в последнюю секунду она успела схватить Мейзи за плечи и подтолкнуть на свое место.

— Боже! — взвизгнула Мейзи, когда ей на макушку свалились цветы.

Все весело рассмеялись, и Лили громче всех. Тут сильные мужские руки обхватили ее за талию, сминая синий крепдешин, и Лили сквозь одежду ощутила исходивший от них жар.

— Я хотел попрощаться, сестра Кеннеди, — сказал Джейми, склонившись над ней и почти касаясь губами ее волос.

Гости двинулись к дверям, и в толпе Лили с Джейми оказались притиснуты друг к другу.

Их губы встретились в страстном, обжигающем поцелуе, и в следующее мгновение Джейми отпрянул.

— Итак, до встречи?

Лили только глядела на него, не в силах произнести ни слова. Джейми с Филиппом вышли за дверь и смешались с толпой друзей и родственников.

— Вот идет невеста, — нетвердым голосом запела Мейзи, размахивая букетом. — Чудесная свадьба, правда? — вздохнула она и подхватила под руку Лили.

Лили неподвижно смотрела на дверь, за которой скрылся Джейми.

— Чудесная, — повторила она, касаясь пальцами губ там, где их только что поцеловал Джейми.

Лили приходилось и раньше целоваться, но не так. Зачем ей только понадобилось играть с лейтенантом в эти глупые, детские Игры? Зачем было убегать во время танца?

Лили была страшно зла на себя. Вечно она все портит, а потом только и остается, что рвать на себе волосы. Джейми уехал, и кто знает, когда они теперь увидятся?


Сентябрь 1944 года


Сибил жаждала непременно повторить свадебное пиршество и предвкушала нечто грандиозное, но ее надежды не оправдались, пышного празднования не получилось.

Вместо вечеринки с танцами ей пришлось удовольствоваться скромным ужином в доме бабушки Филиппа на Саут-Одли-стрит, в величественном особняке, который с 1942 года стоял запертым, с укрытой полотняными чехлами мебелью. После ужина все отправились в «Четыре сотни», шикарный, хотя и мрачноватый ночной клуб, который Дайана часто упоминала в своих рассказах и где Лили ни разу не была.

— Думаю, будет здорово, — жизнерадостно воскликнула Сибил вдень вечеринки, пока Дайана с Лили хмуро оглядывали дом бабушки Филиппа, не зная, за что хвататься. Гостиная выглядела такой заброшенной и нежилой, что у подруг невольно опустились руки. Сибил обосновалась здесь накануне вечером, но так и не удосужилась хотя бы немного убраться: повсюду толстым слоем лежала пыль.

— Чтобы привести в порядок этот дом, потребуется весь день, и к вечеру мы будем совершенно измочалены, — резко бросила Дайана. Как и Эванджелина, она была страшно сердита на Сибил из-за нелепой затеи со свадьбой. — В Лондоне сейчас небезопасно, Сибс, — укоризненно добавила она. — Даже Филипп говорит, что нужно остерегаться «Фау-2». Не понимаю, почему бы тебе не послушать маму и не устроить небольшую вечеринку дома в Рождество.

Со дня высадки союзных войск в Нормандии даже те, кто давно привык к вою воздушной тревоги, опасались беспилотных самолетов-снарядов. А в последние дни появилась еще одна угроза — ракеты «Фау-2», новое смертоносное оружие нацистов. Эти ракеты неслись с такой огромной скоростью, что ни на объявление воздушной тревоги, ни на перехват времени не оставалось. Они обладали огромной разрушительной силой. Мощные взрывы превращали в развалины целые улицы, оставляя убитыми и искалеченными сотни людей.

Впервые за годы войны Лили жила в постоянном страхе.

— Я же сказала маме, что ни за что на это не соглашусь, — капризно возразила Сибил. — Подумаешь, это всего лишь «Детский блиц», — добавила она, повторив прозвище, которым наградили лондонцы новую волну бомбардировок, обрушившуюся на город.

Лили, протиравшая пыль, обернулась и зло прищурилась.

— Послушай, Сибил, — процедила она сквозь зубы, — я пришла сюда сегодня в свой единственный выходной только ради Дайаны, не ради тебя. Так что, пожалуйста, придержи язык насчет «Детского блица», ты бы не стала называть его так, если бы видела каждый день в больнице его последствия. Впервые Сибил послушалась и замолчала.

— Прости, не сердись, — пробормотала Дайана, когда Сибил вышла в другую комнату, якобы в поисках вазы для поздних роз из сада. — Она не понимает.

— Не представляю, как такое возможно, — гневно возразила Лили. — Я знаю, она довольно замкнута, но неужели она не видит, что творится вокруг? Ты каждый день рассказываешь ей о том, что видишь в больнице, неужели это ее нисколько не трогает?

Дайана пожала изящными плечами.

— Сибс вроде папы: она понимает что-то, только когда это касается непосредственно ее. Не стоит портить сегодняшний вечер. Нам всем не повредит немного развлечься. Пожалуйста, Лили. Тебе непременно понравится клуб «Четыре сотни».

Лили заставила себя улыбнуться. Она не решилась спросить, будет ли среди гостей лейтенант Джейми Хэмилтон, хотя ей страстно этого хотелось. Лили даже ни разу не упоминала его имени со дня свадьбы Сибил. Она не желала признаваться никому, даже Дайане, в том, какие чувства вызывает у нее красавец лейтенант.

Как бы то ни было, если Джейми придет, она сделает вид, его не замечает, решила Лили. Если бы лейтенанту Хэмилтону хотелось снова ее увидеть, он попытался бы это сделать, верно? В день свадьбы Сибил Джейми с Филиппом срочно отозвали из увольнения, поскольку союзные войска готовились к массированному удару на Атлантическом побережье Европы, но, несмотря на высадку в Нормандии, у Джейми было три месяца, чтобы послать о себе весточку, и он этого не сделал.

Нет, если Джейми придет, она не станет даже разговаривать с ним.


* * *


— Привет, Лили. — Именно таким она и запомнила его голос. Джейми явился вечером, около восьми. Он загорел и выглядел потрясающе в своей морской форме.

Хэмилтон пришел одним из последних, остальные гости (их собралось человек двенадцать) уже стояли у стола в гостиной с бокалами в руках. Благодаря стараниям Сибил и Лили — одна украсила комнату цветами, а другая красиво накрыла стол — гостиная приобрела нарядный, праздничный вид. Дайана взяла на себя заботу о курином рагу, которое Сибил привезла из деревни, и постаралась на славу. «Думай, что это кролик», — сказала она Лили.

— Привет, Джейми.

— Я надеялся увидеть тебя сегодня.

— Я тоже. — Лили ждала, пока Джейми сделает первый шаг, и не собиралась облегчать ему задачу. Заглянув в тщательно составленный Сибил список гостей, она уже знала, что Джейми придет, и весь вечер не находила себе места от волнения.

— Я хотел написать тебе, — робко начал он.

— Правда? — весело откликнулась Лили.

Джейми кивнул.

Перебрав на столе несколько карточек с именами гостей, он поменял их местами так, чтобы сидеть вместе с Лили.

— Мы уже можем сесть за стол, — шепнул он.

— Сибил страшно разозлится на тебя. — Лили тоже перешла на шепот.

— Я это переживу. Я здесь только по одной причине, и она не имеет никакого отношения к Сибил.

Знакомая дрожь пробежала по телу, ноги вдруг стали ватными, и Лили пришлось опуститься на стул, чтобы не упасть.

Она хорошо знала, как ведут себя за столом на подобных торжествах, и понимала, что невежливо было бы беседовать только с одним человеком. После первой же перемены блюд полагалось повернуться к другому соседу и поддержать разговор с ним. Но Джейми не собирался следовать этикету.

— Не обращай внимания, — взмолился он, когда все покончили с чуть теплым куриным супом, поданным дряхлым слугой бабушки Филиппа, мистером Тиммзом. Лили не могла видеть, как волнуется несчастный старик, прислуживая за столом. «Он слишком стар», — хотелось крикнуть ей.

За первым блюдом говорили о трех последних месяцах войны и о скором ее окончании. Бокал вина и коктейль, выпитый перед ужином, развязали Лили язык, и она оживленно болтала с лейтенантом. Ей очень хотелось спросить Джейми, почему он ей не писал, но что-то ее удерживало.

Они оба пустились в воспоминания и увлеченно рассказывали друг другу о своем детстве. На этот раз Лили отбросила привычную сдержанность и с дружеской откровенностью делилась с Джейми самыми сокровенными мыслями. Они говорили и говорили, забыв об остальных гостях, словно за столом не было никого, кроме их двоих. Говорили о Тамарине и о Ратнари-Хаусе, и Джейми внимательно вслушивался в тихую скороговорку Лили.

— Ты поразительная девушка, Лили Кеннеди, — сказал он, серьезно глядя ей в глаза.

— Не похоже на комплимент, — с сомнением заметила или.

В ответ Джейми сжал под столом ее руку.

— Ты очень красивая, и я не могу думать ни о ком другом со дня нашей встречи. — Он сказал это так тихо, что никто больше не услышал.

Сердце Лили на мгновение замерло.

Из коридора донесся звон разбитой посуды. Лили тотчас вскочила на ноги. Должно быть, это бедный мистер Тиммз. За столом никто не придал значения происшествию. Бокалы наполнялись вином, в глубине комнаты громко играл патефон, дни устали от войны и наслаждались выпавшей передышкой, ли даже десерт оказался на полу, их это не заботило.

Лили обнаружила мистера Тиммза за дверью гостиной, он раскачивался, держась за колено, а рядом на паркете растекалась лужа из сбитых сливок с лимонным муссом.

— Разрешите мне осмотреть ваше колено, мистер Тиммз. — Лили мгновенно приняла деловой тон медсестры.

— Садитесь сюда, — предложил Джейми. Он вышел в коридор вслед за Лили и без лишних слов помог старику усесться на стул.

Пока Лили осматривала колено Тиммза, Джейми успел убрать с пола большую часть десерта.

— Я перебинтую ногу, но ходить вам пока нельзя, больному колену нужен покой, — объяснила Лили.

— Я мог бы прилечь дворецкого в буфетной. Там есть старая раздвижная кровать, она осталась еще с тех времен, когда комнату занимал предыдущий дворецкий. У него была больная спина, и ему требовалось полежать время от времени, — объяснил мистер Тиммз и тут же испуганно всплеснул руками. — А как же следующее блюдо?

— Ничего, гости вполне обойдутся без него, — живо возразила Лили.

Джейми отнес кофе наверх в гостиную и объявил веселой, смеющейся компании, что десерт приказал долго жить.

— Через несколько минут отправляемся в «Четыре сотни», — сообщил Джейми, спустившись на кухню, где Лили мыла руки в глубокой керамической раковине.

— Она даже не спросила об этом бедняге? — Лили укоризненно покачала головой. Мистер Тиммз уже удобно расположился в буфетной, что находилась дальше по коридору.

Джейми взял Лили за руку и легонько сжал, собираясь вести ее за собой в гостиную.

— Боюсь, нашу дорогую Сибил не слишком волнует благополучие окружающих.

— А то я не знаю, — угрюмо заметила Лили.

Внезапно они потянулись друг к другу, их руки сплелись. Джейми закрыл кухонную дверь, прислонился к ней спиной, привлек к себе Лили и крепко обнял. Она тесно прижалась к нему и обхватила ладонями его лицо. Так они стояли, не в силах оторваться друг от друга. Твердые пуговицы на кителе Джейми касались груди Лили, и ею вдруг овладело сумасшедшее желание сбросить с себя одежду и ощутить обнаженной кожей их прикосновение. Коротко стриженные шелковистые волосы Джейми покалывали пальцы. Приятно было играть с ними, гладить, ерошить. Руки Лили нежно скользнули по крепкой, мускулистой шее Джейми к верхней пуговице на его форме.

Джейми зарылся лицом в волосы Лили, вдыхая их запах, потом нашел губами нежную кожу за ухом. У Лили вырвался тихий стон, и тогда сильные гибкие пальцы Джейми расстегнули крохотные пуговки на воротничке ее платья, распахнули тонкий шелковый креп и обхватили грудь. Осторожно сдвинув атласную полоску белья, он высвободил розовый сосок, и или, задыхаясь, запрокинула голову, захваченная новым, необычайно острым ощущением.

Ни один мужчина не прикасался прежде к ее телу.

Джейми расстегнул ее платье до пояса, обнажив полную грудь, и приник к ней губами.

— О, Джейми, — хрипло застонала Лили, у нее подкашивались ноги.

Джейми легонько подтолкнул ее к чисто выскобленному деревянному кухонному столу, подхватил за талию и усадил, мягко раздвинув ее бедра, не выпуская ее из своих объятий, и так тесно прижал ее к себе, что Лили почувствовала, как жесткая шерстяная ткань его брюк колет нежную полоску кожи выше края чулка, и обхватила ногами его бедра.

В больнице ей приходилось видеть немало обнаженных мужчин, но все они были слабыми и больными. Могучий, переполненный жизненной силой Джейми ничем не походил на них. Его упругое тело отзывалось на прикосновения рук Лили, пробуждая в ней желание.

— Ты так прекрасна, — простонал Джейми, целуя ее губы. — Ты хочешь, чтобы я остановился?

— Нет, нет, — выдохнула она. — Не останавливайся. Прошу тебя.

На мгновение их взгляды встретились, и наваждение исчезло.

— Я не хочу, чтобы это произошло вот так, — мягко прошептал Джейми, — на кухонном столе, в чужом доме. Хотя мне очень трудно сдерживать себя, Лили.

— Тогда где? — нетерпеливо спросила Лили, обвив руками шею Джейми и покрывая поцелуями его лицо.

— Не знаю, — простонал он, — но если ты не перестанешь, я не смогу остановиться.

— А нам и не нужно останавливаться, — возразила Лили, изумляясь собственной дерзости. Она никогда прежде не была близка с мужчиной и не позволяла ни одному из своих поклонников ничего, кроме поцелуев, и вот теперь лианой обвилась вокруг парня, которого видела второй раз в жизни, и готова была отдаться ему прямо здесь, на кухонном столе.

— Нет, нужно. — Он еще теснее прижался к Лили, словно пытался подавить в себе звериное желание, на мгновение взявшее над ним верх. — Не здесь. Доверься мне.

— Я верю тебе, — серьезно сказала она. — Я никогда этого прежде не делала. — Ей вдруг показалось важным, чтобы Джейми об этом знал. В военное время нормы морали трещали по швам и лопались также легко, как резинка от трусиков.

— Я знаю.

— Откуда ты знаешь?

Он ласково улыбнулся.

— Просто знаю, и все. Филипп рассказывал мне о подругах Дайаны задолго до того, как я впервые тебя встретил. Высокая ирландская девушка, лед и пламень, так он описывал тебя. И я могу добавить, что в тебе нет ни капли притворства. Я чувствую такие вещи.

Лили весело рассмеялась, положение показалось ей комичным.

— Сегодня ты изучил меня всесторонне, это верно, — нежно прошептала она, согнув ноги. К ее удовольствию, тело Джейми мгновенно откликнулось на этот маневр.

— Эй, Джейми, Лили, надеюсь, вы не съели все шоколадные конфеты? Оставьте и нам немного, жадные поросята! — Это была Сибил.

— Господи! — Услышав приближающийся стук каблучков, Лили поспешно высвободилась из объятий Джейми.

— Ликера больше никто не желает, все жаждут танцевать, — не унималась Сибил, — но после ужина хочется чего-нибудь сладенького.

Голос Сибил звучал совсем близко. «Какой ужас, если она застанет их с Джейми полуодетыми», — пронеслось в голове Лили. Она стремительно застегнула все пуговицы на платье и пригладила растрепавшиеся волосы. Потом спохватилась и проворно стерла с лица Джейми следы красной губной помады.

— Мы идем, Сибил, — сказала она громко. — Никак не могу найти конфеты. — Лили положила руку на дверную ручку. Выглядели они с Джейми вполне прилично, их выдавали лишь пылающие лица и лихорадочно блестевшие глаза.

— Лили, — настойчиво позвал Джейми, но она уже повернула ручку и открыла дверь. Четыре года Лили жила в постоянном страхе перед матроной и панически боялась, что ее уличат в чем-нибудь неблаговидном, вот и сейчас ее охватило знакомое чувство тревоги. Что бы ни собирался сообщить Джейми, это можно было отложить. — Я должен что-то тебе сказать, — предупредил он.

Сибил стояла за дверью.

— Вот вы где, — улыбнулась она.

— Извини, Сибил, — пробормотала Лили, стараясь принять беззаботный вид. — Мне пришлось наложить повязку бедному мистеру Тиммзу, он повредил колено.

— В самом деле? — протянула Сибил, и по ее голосу Лили мгновенно поняла, что ей все известно. Лили растерянно замерла, лицо ее залила краска смущения. Сибил покровительственно обняла ее за плечи одной рукой, а другую протянула Джейми. — Мне страсть как хочется потанцевать, — доверительно сообщила она. — «Четыре сотни» тебе понравится. Лили, там очень весело. Представляешь, Джейми, Лили еще, ни разу не была там. Было время, Джейми с Филиппом дневали и ночевали в этом клубе, правда, дорогой?

Они вышли к лестнице черного хода, и Сибил тотчас оставила Лили и подхватила под руку Джейми: лестница была слишком узкой, чтобы идти по ней втроем. В голосе Сибил звучали язвительные, торжествующие нотки, и Лили невольно стало не по себе.

— Некоторые предпочитают «Флориду» или старое доброе «Кафе де Пари», а я обожаю клуб «Четыре сотни», — с явным удовольствием продолжила Сибил, приняв фальшиво-задумчивый тон. — А как насчет Миранды? У нее есть любимый клуб?

Лили еще больше встревожилась. Джейми так и не произнес ни слова. Он шел рядом с Сибил, хмурый и напряженный, точно на похоронах.

— Миранда — это жена Джейми, Лили. Она такая милая, мы все ее обожаем. Какая жалость, что она застряла в Шотландии, правда?

Лили пошатнулась и едва не упала. Джейми обернулся, протянул руку, но Лили резко отпрянула.

Джейми женат, он обманывал жену, изменял ей. Только что он готов был заняться с Лили любовью, значит, предал и ее.

Лили почувствовала, как к горлу подступает тошнота. Оставаться рядом с Джейми было невыносимо. Ей вдруг стало все равно, что скажет Сибил и как она будет злорадствовать.

— Извините, — сказала она, — я на минуту…

Лили повернулась и побежала по лестнице вниз, в уборную. Захлопнув за собой дверь, она тяжело опустилась на пыльный паркет рядом со старой треснувшей раковиной, ее мутило. Рвота не принесла облегчения, Лили по-прежнему мучила тошнота, все плыло перед глазами. Гнев сменился опустошенностью и отчаянием. Всего несколько минут назад она была влюблена и счастлива, и вдруг в одно мгновение весь ее мир рухнул. Но теперь, узнав, что такое подлинная страсть, Лили уже не могла освободиться от нее. Чувства оказались сильнее доводов рассудка.

Она лежала, скрючившись, на полу уборной, одинокая, брошенная, как ненужная вещь, и тело ее горело от поцелуев Джейми. Ей хотелось умереть. Нет, пусть лучше он умрет. Пусть страдает так, как страдает она.

Джейми дожидался в коридоре, когда Лили вышла из уборной несколько минут спустя. Лили не сомневалась, что он воспользуется ее отсутствием и трусливо сбежит, но лейтенант Хэмилтон стоял под лестницей. Он казался встревоженным и вовсе не походил на лгуна и прохвоста.

— Лили, пожалуйста, позволь мне объяснить…

— Не прикасайся ко мне, — гневно прошипела Лили.

— Я хотел сказать тебе…

— Держись от меня подальше. Я больше не желаю тебя видеть.

Лили взбежала наверх по лестнице черного хода и влетела в гостиную, где ее ждала Дайана, милая Дайана. Сибил нигде не было видно. Остальные гости, должно быть, уже спустились по парадной лестнице в холл.

— Прости, Дайана, мне что-то нехорошо. Я лучше вернусь в сестринский дом.

— Что? — изумленно воскликнула Дайана. Они договорились в сестринском доме, что останутся ночевать в особняке на Саут-Одли-стрит, потребовалась неделя уговоров и заискиваний, чтобы получить особое разрешение матроны. А теперь Лили заявляет, что хочет вернуться в их крошечную комнатушку на Кьюбитт-стрит.

— Пожалуйста, — взмолилась Лили. — Мне очень жаль. — Она поспешно схватила сумочку и выскочила в другую дверь, благо в этом огромном доме с множеством комнат легко было затеряться.

Лили взбежала по лестнице в спальню, где готовилась ночевать вместе с Дайаной, захлопнула за собой дверь и задвинула щеколду. Она не стала включать свет, в темноте опустилась на постель и замерла, выжидая. Вдруг Джейми ее ищет? Если он начнет расспрашивать Дайану, та отправит его в сестринский дом. Лили обхватила себя руками, пытаясь унять дрожь. Здесь ей ничто не угрожало. Здесь можно было свергнуться под одеялом, зарыться лицом в подушку и плакать, переживая обиду и мучительный стыд. Тяжелая входная дверь «Громко хлопнула внизу. Вот и все. Джейми навсегда ушел из ее жизни, теперь она сумеет избавиться от чувства, которое успело прорасти в ее душе. Отныне лейтенант Хэмилтон больше для нее не существует.

 

Глава 15


«Нет в мире прекраснее зрелища, чем вид устремленных ввысь нью-йоркских небоскребов ясным, солнечным утром», — подумала Иззи, садясь на заднее сиденье такси. Она обожала Нью-Йорк, обожала даже это пахнувшее пачулями такси с подвешенными перед ветровым стеклом четками, то и дело стукавшимися о стекло и отбивавшими своеобразный ритм, будто крошечные кастаньеты.

Город сиял свежестью, он словно призывал начать жизнь заново, переосмыслив прошлое, и Иззи свято верила, что каждый приехавший сюда меняется, становится другим, В Нью-Йорке все возможно, здесь ты можешь превратиться в кого угодно, стоит только пожелать.

Отныне, поклялась себе Иззи, она станет совсем другой, не похожей на прежнюю, трехнедельной давности Иззи Силвер.

Она думала об этом весь долгий перелет через Атлантику, сидя рядом с двумя говорливыми девушками из Германии, собравшимися в Америку впервые.

Они задумали осмотреть множество мест, строили грандиозные планы, и, слушая их оживленную болтовню, Иззи вспомнила, как впервые приехала в Нью-Йорк десять лет назад, такая же радостная, взволнованная, полная надежд. И к чему она пришла за эти десять лет, промелькнувших в той самой бесконечной суете, которой охвачен весь мир, в заботе о том, чтобы освоиться и выжить, в попытках заработать побольше денег, в погоне за невозможной мечтой? В этой бешеной гонке она потеряла из виду все по-настоящему важное и, словно подхваченная волнами щепка, угодила в мутный водоворот рутины.

Она подвела всех, кого любила. Милая мама хотела видеть свою дочь счастливой, папа всегда замечал одни лишь ее достоинства, а бабуля учила быть сильной, честной и храброй. Иззи обманула их надежды. Дорогая бабуля лежит неподвижно на больничной койке, погруженная во мрак, безучастная ко всему. Иззи провела в Тамарине три недели, убеждая себя, что бабушка вернется в сознание, но этого так и не случилось. Теперь Иззи почти не надеялась на счастливый исход.

Хотя многое так и осталось недосказанным, и больно было об этом думать, Иззи знала, что ни за что не подведет бабушку снова. Она начнет новую жизнь и на этот раз сделает все правильно. У нее есть шанс все исправить, и она его не упустит. Прежде всего следовало покончить с Джо. Раньше Иззи лелеяла несбыточные надежды и плакала в подушку, когда мечты лопались будто мыльные пузыри. Больше этого не будет. Между ней и Джо все кончено, но она не собирается выступать в роли обманутой героини, жалобно скулящей от боли. Нет, она уйдет со сцены достойно.

Когда Иззи открыла дверь, в лицо ей пахнуло холодом: квартира превратилась в настоящий морозильник. Опять забарахлил кондиционер. Иззи недовольно поморщилась, выключила злополучный агрегат, позвонила управляющему домом, чтобы сообщить о неисправности, и открыла окна, впустив в комнату солнечный свет.

К приходу управляющего она успела распаковать вещи, сложить грязное белье в сумку для прачечной и переодеться в спортивные брюки и футболку.

— Привет, Тони, спасибо, что так быстро пришел.

— Всегда пожалуйста, — откликнулся Тони и тотчас приступил к работе.

— Хочешь кофе?

— Да, со сливками и без сахара, если можно.

Пока варился кофе, Иззи включила автоответчик, чтобы прослушать оставленные сообщения. Пара звонков от друзей, которых она забыла предупредить, что уезжает, равнодушный голос девушки из службы телефонного маркетинга и одно сообщение от Джо. Джо перестал терзать ее мобильный телефон, после того как Иззи еще в Ирландии не ответила на пять его звонков. Это сообщение он оставил накануне вечером.

«Привет, Иззи. Я слышал, ты завтра возвращаешься. — Откуда он мог об этом узнать? — Я хотел только поздороваться и сказать, что я по-прежнему думаю о тебе, милая. Пожалуйста, позвони мне, когда вернешься».

— Мне бы надо прихватить еще кое-какие инструменты, — предупредил Тони и зашаркал к двери. — Я мигом.

— Да-да, — рассеянно кивнула Иззи.

Она стерла из телефонной памяти номер Джо, но куда труднее было стереть его из собственной памяти. Иззи помнила этот номер наизусть. Набрав привычную комбинацию цифр, но так и не нажав кнопку соединения, она задумалась. Что же она ему скажет? «Прощай, приятно было провести время вместе»? Нет. Иззи сбросила номер, отложила телефон и налила себе кофе.

Карла заглянула в половине десятого, по дороге на работу, со свежей выпечкой из магазина деликатесов на Двадцать девятой улице и пачкой глянцевых журналов.

— Это тебе на первое время, — объявила она, вываливая приношения из сумки на кофейный столик. — Подозреваю, ты еще не успела смотаться в магазин и пополнить запасы продовольствия. — Она крепко обняла подругу. — Ну как ты?

— Все хорошо, — сказала Иззи и расплакалась.

— Поплачь, девочка, поплачь, — вздохнула Карла. — Слишком уж бодро ты разговаривала по телефону в прошлый раз, я сразу поняла, что все плохо. Как там твоя бабушка?

— Пока между небом и землей, — всхлипнула Иззи. — Она так и не пришла в сознание, и на следующей неделе ее переведут в частную лечебницу. Чем дальше она пробудет в коме, тем меньше шансов на благополучный исход. Теперь ей остается только лежать неподвижно в своей постели, и мысль об этом приводит меня в отчаяние. Какой ужасный конец. Она заслуживает большего…

Зазвонил телефон, и Карла машинально протянула руку к трубке.

— Алло? Да, а кто ее спрашивает? — Карла сердито засопела, и Иззи удивленно подняла на нее глаза. — Нет, вы не можете поговорить с Иззи. Теперь она прекрасно обойдется без вас. Где вы были три недели назад, когда Иззи нуждалась в вас? Не думайте, что на этот раз вас тут примут с распростертыми объятиями…

Это Джо. Ни с кем другим Карла не стала бы объясняться в подобном тоне.

— Дай я с ним поговорю, — попросила Иззи, протянув руку за трубкой, и добавила: — Со мной все в порядке, честно.

Карла нехотя передала ей трубку.

— Я слушаю.

— Привет, дорогая. — Голос Джо был сладким как мед.

Этот знакомый голос обволакивал ее уютной, ласковой пеленой, и при мысли о том, что ей, возможно, никогда не придется слышать его вновь, Иззи пронзила боль. Но выбора не было. Ей не нужна жалкая полужизнь с мужчиной, который никогда не будет принадлежать ей. Бесконечные жертвы, унижения, рождественские праздники в одиночестве, урывками выкроенное время в дни рождения, поездки туда, где их никто не знает, походы в отдаленные рестораны, где точно никто не сможет подойти, хлопнуть по плечу и крикнуть: «Привет!» Иззи отлично представляла, во что превратится ее жизнь, если рядом будет Джо с его запутанной семейной историей, и такая жизнь ее не устраивала.

Остаться с Джо значило бы разрушить себя. Им обоим это принесло бы лишь несчастье.

— Чего ты хочешь, Джо? — устало спросила Иззи, она чувствовала себя слабой и опустошенной, словно все, о чем она только что думала, уже произошло.

— Увидеть тебя и обнять, — ответил Джо.

— Знаешь, в чем беда? — безжизненным тоном сказала Иззи. — Ты говоришь правильные вещи в нужный момент, и это меня убивает. Почему ты не хочешь быть просто обычным ублюдком, чтобы я могла тебя возненавидеть? Так мне было бы намного легче, Джо.

— Ты считаешь меня ублюдком?

— Да, — не задумываясь согласилась Иззи. — Ты принес с собой крапленую колоду и сел играть. Я должна была сразу сложить карты, не стоило так долго тянуть. Жалею, что не сделала этого с самого начала. Теперь мне некого винить, кроме себя.

— Можно мне зайти?

Джо всегда предпочитал лобовую атаку. Он был опытным дельцом и хорошо знал, что когда переговоры зашли в тупик, личная встреча часто помогает исправить положение.

У Иззи не было сил бороться.

— Да, — вздохнула она и повесила трубку.

— Ты отделалась от него? — с тревогой спросила Карла.

— Не совсем…

— Надеюсь, он здесь не появится, а в противном случае он меня надолго запомнит. Если я увижу тут эту сволочь…

— Карла, не нужно. Я сама скажу ему, что все кончено.

— Хотелось бы верить. Этот тип не заслуживает, чтобы из-за него подрались две женщины, а именно это и случится, Иззи. Мужчины вроде него стремятся дважды съесть один и тот же пирог. Им подавай все сразу. Он хочет заполучить тебя и сохранить при себе эту чертову стерву, миссис Благотворительность.

— Спасибо, — рассмеялась Иззи.

— За что?

— За то, что ты готова возненавидеть его жену, хотя она не сделала ничего плохого никому из нас.

— Я всего лишь придерживаюсь сценария, — ухмыльнулась Карла. — Подруги любовниц должны всячески поносить жену и выставлять ее алчной тварью, готовой на все ради денег, а подруги жены, в свою очередь, говорят то же самое о сопернице.

— А я-то думала, что мы разрушили привычные устои и не подчиняемся правилам.

— Извини, подружка, эта история стара как мир. Думаешь, самая древняя забава — это проституция? Нет, малышка, это любовный треугольник.

— Значит, я лишь повторяю расхожее клише?

— Боюсь, что так. Скажи мне, у твоего Крутого Дельца есть ключ, или мы можем спокойно совершить налет на магазин и вернуться?

— У него нет ключа.

— Вот и славно. Пускай подождет под дверью.

Когда они вернулись, Джо сидел в квартире Иззи и болтал с управляющим Тони. Увидев его, Иззи не задумываясь потянулась его поцеловать. В это мгновение она забыла и о Карле, которая поглядывала на нее с явным неодобрением, и о своих клятвах ни за что больше не прикасаться к Джо.

— Милая, я скучал по тебе, — прошептал он, крепко сжав ее в объятиях, и Иззи почувствовала, как по телу разливается блаженный покой. Опомнившись, она высвободилась из рук Джо. Напрасно она позволила ему прийти. Ей всегда было очень трудно противостоять его напору.

— Вы, должно быть, Джо? — хмуро заметила Карла.

— А вы Карла. Рад познакомиться, — с улыбкой ответил Джо, включая обаяние на полную мощность.

Иззи и раньше наблюдала, как Джо очаровывает людей, но успела забыть, как ловко это у него получается.

Тони закончил возиться с кондиционером и ушел. Джо уселся на диван, с удовольствием откинулся на спинку и вытянул вперед ноги.

Он завел разговор о «Перфекте» с Карлой, и когда та начала оживленно излагать ему их план основать собственное модельное агентство, Иззи пришлось знаком попросить ее замолчать. Когда-то она сама обсуждала с Джо будущее агентство, но теперь, решив дать ему отставку, больше не хотела посвящать его в свои дела. Он мог бы вложить деньги в проект, но в таком случае она никогда от него не избавится.

Наконец Карла собралась уходить.

— Работа — проклятие трудящихся классов, верно? — вздохнула она и добавила, обращаясь к Иззи: — Позвони мне попозже.

Иззи кивнула. Подруги обменялись быстрыми взглядами, и Карла пожала плечами. Она понимала, что бессмысленно уговаривать Иззи распрощаться с Джо и отослать его домой. Иззи сделает это, когда захочет.

— Не обижайте Иззи, — предупредила она Джо, прощаясь. — А не то вам придется иметь дело со мной.

— Постараюсь, — заверил ее Джо.

Карла смерила его долгим подозрительным взглядом и покосилась на Иззи. Похоже, Карла не поверила Джо.

Они снова были одни, и когда Джо подвинулся ближе, просунул палец в вырез футболки Иззи и нежно провел пальцем по ее ключицам, она не отшатнулась. «Это в последний раз», — решила она.

Его губы легко нашли нежную впадинку у нее на шее, коснулись шелковистой кожи, и Иззи охватила знакомая дрожь.

Это в последний раз.

Его ладонь легла на ее грудь, пробуждая дикое, необузданное желание.

В последний раз.


Он крепко прижал ее к себе. Их нагие тела замерли в безмолвном ленивом покое, который приходит вслед за самым острым наслаждением. Джо не закурил сигарету, он не решался выпустить Иззи из своих объятий, словно догадывался, о чем она думает.

— Я не хочу, чтобы это продолжалось, — сказала она, нарушив молчание. — Мне нужен ты, но не все то, что приходит в мою жизнь вместе с тобой.

— Мы могли бы это обсудить, — возразил Джо, не разжимая объятий.

— Нет, тут нечего обсуждать. Я много об этом думала, пока была в отъезде. Собственно, все это время я только и делала, что думала. Я хочу того же, чего хотела с самого начала: нормальных, честных отношений. Ты не можешь мне этого дать, я совершила глупость, связавшись с тобой. Я ведь и тогда чувствовала, что здесь что-то не так.

Ну вот, дело сделано. Она высказала ему все, даже то, в чем до сегодняшнего дня не желала признаваться и себе самой. И все же ее не оставляло странное чувство нереальности всего происходящего и робкая надежда, что все еще изменится. Уладится каким-то непостижимым образом.

— Смерть близких заставляет нас многое переосмыслить в своей жизни, давай вместе во всем разберемся и… — начал было Джо, но Иззи его перебила:

— Я не хочу. Я люблю тебя, Джо, но прошу, оставь меня в покое. Пожалуйста, больше не ищи со мной встреч.

— Ты ведь не всерьез, правда? — Джо недоверчиво нахмурился.

Иззи мягко высвободилась из его объятий и отбросила простыни.

— Всерьез, — печально произнесла она, наклонилась и обхватила ладонями лицо Джо. Лицо, которое так любила.

Только бы не расплакаться, а то она не сможет сделать то, что должна. Сейчас ей будет больно, очень больно, но со временем боль притупится.

Если не покончить с этим сию минуту, боль будет преследовать ее годами, подтачивать силы, разрушать душу. Она любила Джо и ради своей любви готова была мириться с чем угодно. Нос некоторыми вещами не стоит мириться. Поэтому лучше порвать сейчас, пока у нее еще есть мужество сделать этот шаг.

— Пожалуйста, уходи, дорогой. Просто уйди.

Джо устремил на нее неподвижный, лишенный всякого выражения взгляд.

— Ты правда этого хочешь?

— Да, хочу. У нас с тобой нет будущего.

— Ты не права, Иззи. Мы по-настоящему близки и дороги друг другу. Нас связывает особое, глубокое чувство, такими вещами нельзя разбрасываться. Пожалуйста, не руби сплеча. Дай мне еще немного времени…

— Так ли уж важны теперь наши чувства? — с горечью отозвалась Иззи. — Если мы близки, как ты говоришь, отчего же я чувствую себя несчастной?

Джо не произнес больше ни слова, молча принял душ и оделся, хотя Иззи не раз ловила на себе его пристальный взгляд. Она сидела на кровати и безучастно следила за Джо. Нелегко видеть, как мужчина, которого ты любишь, собирается навсегда уйти из твоей жизни. Никогда еще Иззи не было так больно, но она знала, что должна это сделать. Сделать ради самой себя. Но Боже, как это было ужасно.

Одевшись, Джо повернулся и подошел к кровати.

— Прощай, Иззи, — сказал он и наклонился, чтобы поцеловать ее.

Его губы легко коснулись ее губ, и вся ее решимость мгновенно растаяла. Иззи стоило огромного труда выдавить из себя слова:

— Пожалуйста, уходи, Джо. Оставь меня.

— Если ты так хочешь.

— Да, я так хочу.

Он ушел. Дверь захлопнулась, и квартирка как будто сжалась, стала вдвое меньше. С ним этот дом был центром Вселенной. Без него дом превратился в клетку.

Джо забыл у нее свой тонкий темно-синий шелковый шарф. Иззи подняла его, поднесла к лицу и вдохнула знакомый, милый запах Джо. Потом положила шарф на колени и разгладила, словно это был их талисман, напоминание о времени, проведенном вместе. И тогда наконец Иззи позволила себе расплакаться.

Завтра она начнет новую жизнь, а сегодня… сегодня можно горевать вволю.


Месяц спустя Иззи обходила громадный чердак, наслаждаясь простором, любуясь высокими потолками, светлыми дубовыми полами и выложенными кирпичом стенами. Это был самый большой чердак из тех, что она видела в жизни. Идеальное место для какой-нибудь балетной студии с хореографическими станками и зеркалами на стенах или для мастерской живописца: здесь с лихвой хватило бы места для бесчисленных холстов, законченных и только что начатых, и для босоногого парня в испачканных краской джинсах, задумчиво разглядывающего свои творения с сигаретой во рту.

— Красота! Представь, что здесь была бы квартира, — вздохнула Карла, глядя вниз, на Тридцать четвертую улицу.

— Никто не смог бы себе позволить устроить здесь квартиру, — рассмеялась Лола, которая нашла это место для кастинга, а теперь пыталась расположиться на большом столе рядом с очень древней стереосистемой. — Здесь когда-то была картинная галерея…

— Я знаю, — перебила ее Иззи, взволнованная тем, что ее догадка оказалась верной. Сама атмосфера этого чердака навевала мысли об искусстве.

— А еще один парень устроил здесь зал для занятий йогой. Вроде бы аштанга-йогой, не знаю толком, я вечно их путаю. Помещение слишком велико, чтобы жить здесь. Риелтор говорит, что его мечтает заполучить одно рекламное агентство.

— Охотно верю. — Карла отступила от окна и опустила сумку на пол рядом со столиком. — Я так и вижу стайку въедливых рекламщиков, спорящих о том, кому достанется кабинет попросторнее и где следует повесить баскетбольное кольцо, им ведь позарез нужно иметь баскетбольное кольцо в офисе, чтобы выглядеть эдакими симпатягами, своими в доску, даже если единственное, что связывает их с баскетболом, это кроссовки «Эйр Джордан».

— Откуда этот желчный тон, неужто ты не любишь рекламщиков? — лукаво прищурилась Лола.

— Желчный тон? У меня? Вовсе нет, — рассмеялась Карла. — Но если этим чердаком заинтересовались ребята из агентства «Уоркит-Эдс», скажите мне, чтобы я успела купить пару кусков рыбы и спрятала их под половицами там, где будет сидеть парень по имени Билли. И еще я бы договорилась с ближайшим порновидеосалоном, чтобы ему ежедневно высылали садомазохистские ролики. Хотя над этим стоит еще подумать. — Карла сосредоточенно наморщила лоб. — Билли — странный тип, ему, чего доброго, может это понравиться. Начнет потом и сам штамповать порнофильмы.

Все расхохотались.

К сожалению, разбираться с рекламщиками не было времени.

— Жалко, что мы можем позволить себе арендовать этот зал всего надень, — вздохнула Иззи и тряхнула головой, пытаясь прогнать мысли о Джо Хансене. Бесполезно. Чувство потери не оставляло ее, тоска по Джо оказалась куда сильнее, чем она воображала. Если бы не новое агентство и хлопоты по его организации, Иззи сошла бы с ума.

За последний месяц произошла масса событий. Иззи с Карлой сделали наконец свой выбор, Лола решила к ним присоединиться, и вот началась новая, суматошная жизнь: теперь им приходилось целыми днями крутиться в поисках денег, подыскивать помещения и готовиться к отбору моделей.

Им сразу же повезло: удалось арендовать первый офис агентства «Силвер — Уэбб», чудесное помещение, расположенное на редкость удачно, нос единственным недостатком — маленькой площадью.

Туда удалось втиснуть приемную, небольшой конференц-зал и рабочую комнату на четыре стола, а также маленькую кухоньку, но для первичного кастинга моделей требовалось куда больше свободного пространства. Поиски подходящего зала и привели их в студию йоги.

— Если у вас на примете есть кто-то еще, у кого можно перехватить деньжат, мы бы надолго сняли этот чердак, — заметила Лола. — Интересно, куда подевались все толстосумы из списков «Форчун-500»?

Карла бросила на Иззи сочувственный взгляд. Лола, сама того не ведая, попала в цель: один из фигурантов рейтингов «Форчун» мог бы выложить деньги за аренду зала, но ни у Иззи, ни у Карлы не было желания ему звонить и просить выписать чек.

— Если ответом на вопрос является мужчина, значит, вопрос поставлен неверно, — отшутилась Карла. Она пересекла комнату и открыла дверь, впустив фотографа и ассистента.

Весь скромный штат агентства «Силвер — Уэбб» тщательно готовился к кастингу, размещая многочисленные объявления о том, что требуются модели «плюс-сайз». Вообще-то Иззи терпеть не могла это слово, она сразу представляла себе тучную, одышливую женщину, которая с трудом переставляет ноги, но что делать — в индустрии моды термин прочно вошел в обиход. Обычно на кастинг модели приходят со своими портфолио и с наборами фотографий, но на этот раз у большинства претенденток не было ни опыта работы в модельном бизнесе, ни портфолио. Будущих моделей предполагалось снять «Полароидом», чтобы посмотреть, как они будут выглядеть на фотографиях. Эти снимки должны были стать первыми в картотеке нового агентства.

Пока Карла в дальнем углу занималась фотографом, Иззи выложила на стол пачку бумаги и ручки, чтобы все участницы кастинга могли оставить свои адреса и телефоны.

— Надеюсь, явка будет приличной, — с тревогой пробормотала она. — Пока что никого не видно.

— До времени, указанного в объявлениях, еще целых полчаса, — возразила Лола. — Сейчас только половина десятого, а мы договаривались на десять.

— Ну да, — раздраженно фыркнула Иззи, — но мне доводилось видеть кастинги моделей, где девушки занимали очередь накануне вечером и стояли всю ночь, чтобы быть в первых рядах.

— Так то обычные модели. — Лола пожала плечами. — Это совсем другая история. Они все дерганые из-за излишка никотина и кофеина. Нормальные девушки куда спокойнее.

— Надеюсь, это правда, — рассмеялась Иззи. — Во всяком случае, звучит разумно.

Она вспомнила свои первые кастинги в «Перфекте» много лет назад. Тогда она только начинала работать с моделями, была околдована миром моды и с восторгом провожала глазами расхаживавших по подиуму длинноногих, стройных газелей, одна другой красивее.

Однажды во время кастинга одна из девушек расплакалась и выскочила из комнаты, заметив, как члены отборочной комиссии переглядываются и пренебрежительно морщатся. Иззи побежала следом за ней.

— Это из-за прыща, да? — убивалась девушка, сотрясаясь от рыданий. Она показала пальцем на едва заметный бугорок у себя на щеке, весьма умело замазанный маскировочным карандашом. — О, я так и знала, что они его заметят. И еще я такая жирная! Вы только посмотрите! — Она ущипнула себя за впалый живот, пытаясь ухватить несуществующую складку Аира.

Ее узкие обтягивающие джинсы низко сидели на бедрах, открывая торчащие кости, острые, как у угловатых скульптур Брака. Для съемок дизайнерской коллекции одежды волосы девушки были живописно распушены, ее гибкое тело, покрытое золотистым загаром, привезенным не иначе как с Сен-Бартельми, выглядело восхитительно. Вне подиума модель казалась беззащитной и хрупкой, заплаканное призрачно-худое личико делало ее похожей на несчастного ребенка. Ее вспышка ненависти к себе ужаснула Иззи. Пугало и то, с какой легкостью расправилось с девушкой жюри. В перерыве Иззи попыталась разжалобить коллег и вступилась за юную красавицу.

— Бедняжка так расстроена, Марла, — взмолилась она, передавая подруге кофе.

— Поэтому мы и не хотим ее больше видеть, — шепнула Марла. — Если девочка способна расплакаться у нас на глазах, то что же она станет вытворять перед клиентами? Здесь важна не только внешность, Иззи. Модель должна уметь владеть собой, если хочет сделать карьеру.

Тогда Иззи впервые столкнулась с жестокостью мира моды. Прежде ей казалось, что в этой индустрии, где высоко ценятся женская красота и привлекательность, женщина, наделенная этими качествами, должна чувствовать себя как в раю. Но реальность оказалась куда суровее.

Первый кастинг агентства «Силвер — Уэбб» успешно стартовал в десять, а к одиннадцати часам Иззи уже не сомневалась, что сделала правильный выбор. Этот кастинг был не похож ни на один другой, а Иззи немало перевидала их на своем веку. Словно она вдруг оказалась на заднем дворе огромного магазина «Тойз-ар-ас» на Олимпе, где Зевс придирчиво выбирает среди игрушечных богинь ту, чья красота безупречна.

Женщины всех цветов кожи с самыми разнообразными фигурами столпились в одном углу зала. Обычно отбор моделей проходит в атмосфере настороженности и страха, здесь же царило веселье: претендентки оживленно переговаривались, визжали от восторга и хохотали в полный голос.

— Не могу поверить, что я здесь! — кричала одна.

— Всю жизнь ждала этой минуты! — вторила ей другая.

— Не думала, что я такая крутая, но папа сказал: «Ты у меня o-гo-гo!»— смеялась третья.

— Я схожу за кофе, — предупредила Карла.

— Купишь торт?

— Скажи лучше, по торту на каждого.

Иззи с Карлой обменялись понимающими улыбками. На обычных кастингах в ходу лишь низкокалорийная газировка, черный кофе и сигареты. Здесь же больше подошли бы кексы, насыщенный кофе латте и конфеты.

Через семь часов был подписан контракт с восемью моделями, причем последняя девушка оказалась настоящей находкой. Стеффи, царственная статная блондинка шести футов ростом, занималась в школе гимнастикой и входила в команду болельщиц, но для подиума оказалась слишком крупной, в «обычные» модели ее не взяли.

Она двигалась с грациозностью львицы, а ее дразнящая улыбка на холеном лице, казалось, освещала комнату. Когда кастинг подошел к концу, Стеффи сказала, что хочет отпраздновать успех и угостить всех выпивкой. Ее приятель собирался присоединиться к компании.

— Мне нравится эта мысль, — сказала Лола, растирая затекшую шею.

— Мне тоже, — поддакнула Иззи, которой не нужно было никуда спешить. День сложился на редкость удачно, новый кастинг был назначен только на завтра. «Силвер — Уэбб» заслужил короткую передышку.

— Тут рядом есть отличный бар, — подсказала Карла.

Через пять минут Стеффи, Лола, Иззи и Карла, весело пересмеиваясь, ввалились в бар.

— О, это местечко по мне, — восхитилась Стеффи.

«Она в самом деле великолепна», — подумала Иззи, и все в баре, похоже, единодушно согласились с ней, потому что бросил и свои дела и уставились на роскошную высокую блондин ку с длинными ногами и ослепительной широкой улыбкой.

— Ну-ка посмотрим, где нам лучше сесть. Идите сюда, к окну, так нам будет видно все, что происходит вокруг. — Танцующей походкой Стеффи подошла к диванчику у окна и села.

Она так и сияла от счастья и, казалось, готова была заключить в объятия весь мир. Ее бурлящая радость оказалась заразительной. Иззи, улыбаясь, опустилась рядом в кресло.

— Ты, конечно, заметила, что все мужчины до единого в этом баре не сводят с тебя глаз?

Стеффи рассмеялась низким, необычайно сексуальным горловым смехом.

— Я знаю. — Она лукаво прищурилась. — И мне это нравится! Эй, девочки, давайте отпразднуем начало моей новой карьеры. Не могу поверить, что стану моделью!

— А ты поверь, — заявила Лола, присаживаясь на диванчик. — Выглядишь просто сногсшибательно.

— Спасибо, мне очень приятно это слышать, — воскликнула Стеффи, восторженно сжимая руку Лолы. — Будет здорово работать вместе со всеми вами, и мне не терпится познакомить вас с Джерри. Уверена, он вам понравится!

К столику подошла Карла с подносом, на котором возвышались бутылка белого вина и четыре бокала.

— По такому поводу не грех выпить шампанского, но это все, что у них было, — объяснила она. — А еще я прихватила арахис. Вино и орешки — это то, что надо, да?

— Точно, — подтвердила Иззи.

— Сказочно, — воскликнула Стеффи, схватив пакетик арахиса. — Умираю с голоду.

Три представительницы «Силвер — Уэбб» весело переглянулись и рассмеялись.

— Ты совсем не похожа на большинство моделей, которых мы знаем, — заметила Лола.

— Вы хотите сказать, что я люблю поесть? — спросила Стеффи, забрасывая в рот орешек. «Она даже ест сексуально», — с восхищением подумала Иззи. — Терпеть не могу девиц, которые морят себя голодом. И кому это нужно?

К тому времени как в баре появился приятель Стеффи с парочкой друзей, дамы успели прикончить одну бутылку вина и подумывали о том, чтобы заказать вторую.

— Джерри! — раздался пронзительный вопль Стеффи.

Джерри оказался высоким красивым молодым человеком, лет на десять — двенадцать старше Стеффи. Он был влюблен по уши и даже не думал это скрывать. Коротко поприветствовав всех сидевших за столом, он схватил Стеффи в медвежьи объятия и крутанул в воздухе, не обращая внимания на зрителей.

— Я так горжусь тобой! — с восхищением воскликнул он.

— А я тобой, дорогой, — просияла Стеффи, и они поцеловались. Это был долгий, по-настоящему страстный поцелуй.

— Так держать, дружище, — сказал один из приятелей Джерри и зааплодировал.

— Ну разве она не чудо? — выдохнул Джерри, не выпуская девушку из объятий.

От волнения у Иззи перехватило дыхание. Все события этого знаменательного дня сложились вдруг в законченную картину. Великолепная, блистательная Стеффи воплощала в себе все то, ради чего создавалось агентство «Силвер — Уэбб»: она была красивой женщиной из плоти и крови, живущей в мире с самой собой.

Но рядом со счастливой, сияющей Стеффи Иззи необычайно остро ощутила свою никчемность. Ошибка с Джо дорого ей обошлась. В этот чудесный день Стеффи обнимает любимого мужчину, и Иззи сидит рядом, улыбается, пьет вино, старается выглядеть мудрой и рассудительной, а дома ее ждет пустая квартира.

Иззи решила, что у Стеффи с Джерри примерно такая же разница в возрасте, как у них с Джо Хансеном, но Джо никогда не кружил ее, обхватив за талию, никогда не восхищался шумно ее успехами, не показывал ее с гордостью своим друзьям, говоря: «Ну разве она не чудо?» Вместо этого он водил ее в тихие, удаленные от шумной жизни центра рестораны, где они не могли бы случайно встретить знакомых. Иззи вечно приходилось прятаться, а Стеффи купалась в лучах открытого восхищения и любви.

Владелице агентства полагалось быть умудренной опытом, зрелой женщиной, способной позаботиться о юных моделях, но именно сейчас Иззи чувствовала себя желторотой девчонкой, ничего не знающей о жизни. Была в этом какая-то злая ирония. До встречи с Джо Иззи могла бы назвать себя мудрой, но не сейчас. Джо и бабушкин инсульт необычайно ясно показали ей, кто она такая. Ноль, полный ноль.

— Знаете, мне пора, — сказала она, подхватывая сумочку.

— Нет! — в один голос вскричали Карла, Лола и Стеффи.

— Ты не можешь вот так уйти, — возмутилась Лола. — Мы только начали праздновать. — И добавила, немного подумав: — Но если тебе очень нужно…

Иззи мысленно прикинула, куда сейчас отправится. Домой, потом, возможно, в прачечную. А еще нужно купить кое-что из продуктов. Кончились фильтры для кофеварки и рисовые хлопья.

— Тебе ведь не нужно мчаться прямо сейчас? — тихо спросила Карла, встревоженно заглядывая в лицо подруге.

Карла знала, что у Иззи не назначено никаких жизненно важных встреч, кроме свидания с пультом от телевизора.

— Ладно, — согласилась Иззи. — Я еще немного посижу.

Час спустя Карла уже успела крепко сдружиться с одним из приятелей Джерри и вела с ним задушевную беседу, а Лола, которая никак не могла решить окончательно, кого она все- таки предпочитает, мужчин или женщин, оживленно болтала с другим молодым человеком.

Иззи мрачно сидела в углу, чувствуя себя неприступным, усеянным острыми скалами островком в море влюбленных парочек. Поддерживать светскую беседу не было сил. Чувство юмора вдруг покинуло ее, а вместе с ним и способность трезво смотреть на вещи.

После двух бокалов вина страшно разболелась голова, и Иззи вспомнила, что в таких случаях помогает апельсиновый сок. Она выбралась из своего угла, потянув за собой сумочку, и подошла к стойке, но бармен решительно ее не замечал.

— Эй! — громко сказала она. — Поскольку я невидимка, нужно срочно что-то решать: использовать мне свои сверхъестественные способности во имя общественного блага или добиваться мирового господства. А вы что думаете?

Бармен обернулся, и Иззи тотчас заметила наметанным глазом профессионала, что парень очень красив. Конечно, моложе ее (теперь все казались ей моложе) — лет тридцати пяти, с атлетической фигурой. Когда-то такой вот красавчик мог бы слегка пофлиртовать с ней, и она, возможно, ничего не имела бы против. Когда-то, но не теперь. Отныне никто больше не захочет увиваться вокруг нее, потому что ей это не нужно, а мужчины чувствуют такие вещи.

— Сверхъестественные способности? Хм… А что вы за героиня? Нельзя ли поточнее? — поинтересовался бармен, облокотившись о стойку.

— Не знаю, возможно, Смертельная Зараза, — задумчиво сказала Иззи, — или Женщина со щитом, особым, невидимым, который заставляет людей держаться на расстоянии. Вроде защитного силового поля из «Звездных войн», очень современная, высокотехнологичная штуковина.

— Годится, — произнес бармен, растягивая гласные.

— Да-да, — добавила Иззи, — меня окружает невидимый щит, стоит человеку приблизиться, как его отбрасывает, точно мяч, поэтому никто и не решается подойти ближе. Женщина с невидимым щитом, вот кто я такая. Кстати, можно мне стакан апельсинового сока?

— Может, еще таблетку ксанакса[13] в придачу?

— А что, это мысль, давайте сюда ксанакс. — Иззи уселась на барный табурет. Это все, что ей осталось в жизни: вместо бурных романов — любопытные, а подчас и странные беседы с барменами и официантками в кафе. Рано или поздно это случается со всеми одинокими женщинами, они начинают много болтать с незнакомыми людьми.

— Похоже, вечеринка не слишком-то вас развлекла? — сочувственно спросил бармен, громыхнув стаканом о стойку.

— Да, — вздохнула Иззи. — Чертов щит работает и здесь. Вам когда-нибудь приходилось сидеть и наблюдать, как другие веселятся, и чувствовать, что вы не в силах к ним присоединиться?

Парень за стойкой недоуменно поднял брови.

— Я бармен, — хмыкнул он. — Именно этим я и зарабатываю себе на жизнь. Смотрю, как люди развлекаются, но остаюсь в стороне.

— Нуда, простите, — пробормотала Иззи и быстро выпила свой сок. — Будьте добры, отнесите, пожалуйста, еще одну бутылку вина вон к тому угловому столику. Я заплачу. Мне, пожалуй, лучше уйти, пока я не испортила всем настроение.

— Это ваши коллеги по работе? — с любопытством спросил бармен.

— Вроде того, — кивнула Иззи и вдруг, охваченная внезапным порывом откровенности, к которой располагают барные табуреты, поспешно выпалила: — Мы открыли модельное агентство и провели свой первый кастинг. Стеффи, — она махнула рукой в сторону великолепной блондинки за столиком, — наше новейшее приобретение.

— Классная девчонка, — восторженно заметил бармен.

Иззи мгновенно ощутила себя столетней старухой. Парень с нескрываемым восхищением пожирал Стеффи глазами, а на Иззи он смотрел совсем иначе. В былые времена мужчины в барах заглядывались на ее соблазнительную фигуру и роскошные волосы. Оживленная и жизнерадостная, Иззи могла увлечь любого. Теперь все это осталось в прошлом. Джо вычерпал ее до дна, оставив лишь пустую оболочку.

Иззи положила деньги на стойку.

— Возьмите сдачу себе, — безжизненным тоном произнесла она и выскользнула за дверь, прежде чем кто-то успел заметить ее уход.

 

Глава 16


Конец сентября в Тамарине выдался восхитительно теплым и солнечным. Все лето город заливало дождем, как будто богиня погоды раскапризничалась, вышвырнула все игрушки из коляски и набросила сумрачную завесу на свадьбы, вечеринки и барбекю. Нов сентябре настроение у нее заметно поднялось, и пасмурные дни сменились жаркими.

Дорога, соединявшая Уотерфорд с Тамарином, врезалась в изогнутую гряду холмов и плавно взбиралась вверх на небольшое плато, откуда весь городок был виден как на ладони.

Джоди хотела посадить маму на переднее сиденье, рядом с Дэном, чтобы та увидела город во всем его великолепии, но поскольку с ними вместе отправилась и тетя Лесли, мама уступила лучшее место ей, а сама устроилась сзади.

— Уверен, вам обеим понравится Тамарин, — нарочито бодрым тоном заметил Дэн, повернул голову и подмигнул теще.

Карен улыбнулась в ответ, но ее сестра Лесли, как всегда, скроила кислую мину.

Поездку планировали заранее и бурно обсуждали подробности. Когда мама предложила взять с собой Лесли, Джоди громко застонала в телефонную трубку.

— Мама, пожалуйста, не нужно. Я так давно жду твоего приезда, а Лесли начнет брюзжать и все нам испортит. Она вечно всем недовольна.

Джоди с радостью готовилась к приезду матери, но перспектива провести три недели в обществе тети Лесли привела ее в ужас.

— Ты ведь знаешь, твоя тетя немного хандрит, после того как дядя Филипп ее бросил, — заметила Карен. Джоди всегда удивлялась, как это дяде Филиппу удалось так долго продержаться, другой бы сбежал намного раньше. Этот смельчак заслужил золотую медаль за то, что оставался рядом с Лесли столько лет. — Я должна ее поддержать, Джоди. В конце концов, она моя старшая сестра. Все будет хорошо, дорогая, вот увидишь, мы славно повеселимся.

Куда уж там, в присутствии тети Лесли угасало всякое веселье.

— Мне жаль, что так вышло, — сказала Джоди Дэну после разговора с мамой.

— Ерунда, — заявил муж, с завидным спокойствием принимавший любые неприятности. — Все пройдет отлично. Если еще выберутся на недельку мои родители, устроим шумную вечеринку. Мы не собирались вместе со дня нашей свадьбы.

— Ладно, — кивнула Джоди. Они планировали показать маме Ратнари-Хаус, рассказать обо всем, от самого страшного — случившегося у нее выкидыша — до исследования, которое помогло ей обрести интерес к жизни.

Одна беда: при Лесли невозможно было ни о чем разговаривать. Тетя имела обыкновение втаптывать в грязь любое начинание, идею или мечту. Как тут поплачешь на плече у мамы, когда рядом Лесли нетерпеливо постукивает носком ноги об пол? А Джоди так нужно было выговориться, поделиться своим горем!

После того как она потеряла ребенка, Дэн предложил ей посетить вместе группу психологической поддержки, и это здорово помогла когда открыто говоришь о том, что тебя мучает, одиночество и безнадежность отступают.

Но в присутствии этой чертовой Лесли невозможно говорить.

И тут Джоди осенила спасительная мысль. Бедная Аннелизе все еще очень подавлена, хоть все и говорят, что она прекрасно держится, и восхищаются ее стойкостью. Что, если пригласить Аннелизе присоединиться к их компании? Тогда, возможно, несносная Лесли угомонится, и все пройдет не так плохо. Аннелизе — прекрасный собеседник, в ее присутствии Лесли отвлеклась бы от своего несчастья, вдобавок у самой Аннелизе оставалось бы куда меньше времени, чтобы сидеть в одиночестве на берегу и печально смотреть на море, чем она, похоже, и занята большую часть времени.

Джоди очень за нее беспокоилась, но не знала, как лучше поступить.

— Не могу же я вот так, за здорово живешь, позвонить Иззи и сказать: «Знаешь, твоя тетя сошла с ума и утратила желание жить». И как тут быть? — подступилась она к Дэну.

— Посоветуйся с Ивонной, — предложил тот. — Они вместе работают в благотворительной лавке. Может, Ивонна подскажет, что делать.

Джоди подумала о болтливой и немного чокнутой ближайшей соседке, а потом о сдержанной, молчаливой Аннелизе, которая подпускала к себе очень немногих. Джоди дорожила доверием Аннелизе и гордилась дружбой с ней. Женщины сблизились после той неприятной сцены в кафе, когда случайно столкнулись с соперницей Аннелизе, разрушившей ее семью.

«Ты застала меня не в лучшем виде», — признала потом Аннелизе.

Несмотря на возникшую между ними симпатию, Аннелизе пришла бы в ужас, узнав, что Джоди обсуждает ее с Ивонной.

Но оставаться безучастной было нельзя. В последние две недели Джоди часто забегала проведать Аннелизе и рассказать, как продвигается работа с архивами, и каждый раз Аннелизе казалась все более отстраненной и замкнутой. Единственным приятным событием в ее жизни стало возвращение в садовый центр, где Аннелизе прежде работала: по крайней мере там она встречалась с людьми. Но Джоди не покидало тревожное чувство, что этого недостаточно.

Постепенно жизнь городка (если не считать Лили и Аннелизе) вернулась в привычное русло. Иззи улетела в Нью-Йорк, Бет в Дублине радостно ожидала появления на свет ребенка, даже Нелл с Эдвардом видели как-то вечером прогуливающимися рука об руку по набережной, и этот факт привел в негодование добрую половину горожан.

Лили перевели в «Лорел три» — большой пансионат, расположенный по дороге, ведущей в Уотерфорд, и Джоди часто ее там навещала. Аннелизе же все больше погружалась в апатию. Она будто застыла на месте, не двигаясь вперед и не возвращаясь назад, замерла в печальном, вялом оцепенении, в слабом подобии жизни.

— Я знаю, это прозвучит банально, но посмотри, сколько вокруг зелени! — восхищенно воскликнула мама Джоди.

— Но городишко такой крохотный, Карен, — презрительно скривилась Лесли. — Джоди так его расписывала, я думала, Тамарин крупный город. А здесь всего-то парочка домов, не больше.

Джоди опустила глаза, не глядя на мать, она и так легко могла себе представить ее смущенный, мученический взгляд, в котором явственно читалось: «Прости, дорогая, но бедняжка Лесли так несчастна из-за Фила».

Пока Дэн вел автомобиль сквозь череду узких тамари неких улочек, Джоди старалась примириться с тем, что тете городок не понравился. Уж очень он отличался от привычных просторов Брисбена. Аккуратные домики на холмах так по-европейски, по-ирландски тесно жались друг к другу, зябко сбивались в кучу, чтобы согреться, защититься от ветра и дождя. А сейчас, под палящими лучами солнца, городок был похож на старинную изящную игрушку, здесь могла бы жить фея из волшебной сказки. Вдоль мощеных улиц тянулись ряды домов, построенных еще в начале девятнадцатого века, и среди них сразу бросался в глаза причудливый высокий особняк богатого торговца. Дальше, у самой бухты, к берегу лепились крошечные рыбацкие домишки, тесные, но хорошенькие, с водянисто-синими дверями.

Джоди успела полюбить Тамарин. Случайно найденная фотография Ратнари-Хауса неожиданно заставила ее взглянуть на этот городок другими глазами. Прежде она осторожно ступала по краю, не решаясь перешагнуть невидимую черту, а потом произошло сразу множество событий, и все вдруг изменилось. Джоди увидела Ратнари-Хаус, познакомилась с Аннелизе и Иззи, у бедной миссис Шанахан случился инсульт, и, сама того не замечая, Джоди оказалась тесно связана с множеством людей, ее жизнь вплелась в запутанный узор жизни города. У нее появились друзья, она привыкла к здешнему неторопливому течению времени и прониклась странным очарованием этого места. И если Лесли здесь не нравится, что ж, тем хуже для нее.

— Вот мы и приехали, — весело объявила Джоди, когда Дэн остановился у гостиницы «Харбор». Тамарин мог похвастать двумя гостиницами и целой кучей пансионов разного калибра, включая и те, где гостям предлагали лишь постель и горячий завтрак. Гостиница «Харбор» была, несомненно, лучшей в городе, хотя и сильно уступала отелю «Интерконтиненталь» в Сиднее, любимому отелю Лесли, как та уверяла.

Когда-то здесь проходила железнодорожная ветка, и гостиница носила название Тамаринской железнодорожной. Это было красивое здание, светлое, с высокими окнами и просторным вестибюлем, с двумя огромными колоннами, обрамлявшими вход, и множеством цветов в горшках на ступенях парадной лестницы.

Лесли окинула гостиницу суровым взглядом и поджала губы.

«Глупая корова», — сердито подумала Джоди.

Ей нравилась гостиница «Харбор» и ее чудесные интерьеры, смешение стиля Лоры Эшли[14] с мотивами «Старого Морехода»[15], мягкая мебель с цветочной обивкой и великое множество всевозможных морских диковин, развешанных везде и всюду, в том числе огромная яркая рыбина над камином в баре. Несмотря на прибитую к стене табличку, Дэн и Джоди до конца не верили, что это настоящая рыба, а не умело раскрашенная гипсовая копия. Рыба выглядела слишком жизнерадостной для несчастного морского создания, выловленного из воды с помощью сети или крюка.

Как только гостьи зарегистрировались, Лесли заявила, что хочет отправиться к себе в комнату и прилечь. Джоди и Карен обменялись быстрыми взглядами. Джоди с радостью посидела бы сейчас с матерью за чашкой кофе, ей не терпелось поговорить, но она понимала, что это невозможно: Карен, заботясь о сестре, не оставит Лесли одну, а Лесли скорее всего захочет осмотреть свою комнату, будет ныть, что она ожидала совсем другого, что никак не придет в себя после долгого перелета, да еще станет жаловаться, что Джоди затащила ее в какую-то дыру на задворках Вселенной, в Богом забытый городишко, где даже нет собственного аэропорта.

Отсутствие воздушного сообщения с Тамарином вызывало особое возмущение Лесли, поскольку именно этот вид транспорта она ценила выше всего.

Джоди мысленно представила себе тетю в салоне самолета и содрогнулась. Перелет из Австралии наверняка превратился в сущий кошмар, тетя Лесли без конца ворчала на несчастных стюардесс, которые «вечно все делают не так».

Джоди хмуро посмотрела на тетю. Последние две недели прошли в радостном предвкушении приезда мамы, но с каждой минутой, проведенной в обществе тети, восторг Джоди стремительно таял.

— Лесли, вы должны обязательно на это взглянуть. Я знаю, вы интересуетесь кораблями, — внезапно вмешался Дэн и потянул за собой тетю к стене, где в тяжелых рамах висело несколько больших картин с изображением старинных каравелл, входящих в гавань, очень похожую на тамаринскую.

«Милый Дэн, — подумала Джоди, — как же хорошо он меня изучил». Дэн отлично знал, как подчас бесит Джоди ее несносная тетка.

— Прости, родная, — прошептала мама, обнимая Джоди. — Лесли просто устала, завтра она будет как новенькая. Нам нужно хорошенько выспаться. Путешествие вконец нас измотало. Наверное, надо было переночевать в Гонконге, но жалко было терять время, мне не терпелось поскорее тебя обнять.

— Мне тоже дорога каждая минута, проведенная с тобой, мама. Ты права, Лесли нужно немного отдохнуть, и все будет в порядке, — ответила Джоди, подыгрывая матери, хотя обе отлично знали, что вздорный, сварливый характер Лесли не исправит никакой сон. — Я так рада, что ты здесь. Мы прекрасно проведем время, и я хочу познакомить тебя с моими новыми друзьями. Тебе непременно понравится Аннелизе. Она твоя ровесница.

— Это о ней ты мне рассказывала? Женщина, которую бросил муж? — спросила Карен. — Как она?

— Ничего. — Джоди нерешительно замолчала. — Держится она как будто неплохо, но кто знает… Будет хорошо, если тебе удастся ее разговорить. Может, с тобой она станет более откровенной. Мне кажется, она скорее храбрится, а на самом деле готова в любой момент сорваться. У меня такое чувство, будто я за нее в ответе.

— Ты у меня чудачка, — с нежностью сказала Карен. — Вечно ввязываешься в дела других людей и всех стараешься опекать.

Вернувшись домой на Делейни-стрит, Дэн уселся за кухонный стол и начал готовиться к завтрашним занятиям в школе, а Джоди укрылась в маленькой спальне, которую превратила в кабинет. Если бы мама приехала одна, она остановилась бы в доме дочери, в этой самой спальне, но Джоди не отважилась пригласить к себе и Лесли, ведь это означало бы лицезреть тетю ежедневно, утром, днем и вечером.

Джоди подсела к столу и принялась просматривать свои заметки о Ратнари-Хаусе и Тамарине. Она недавно закончила редактировать книгу о сказаниях и легендах Древнего Рима, работа требовала внимания, и записки о Ратнари-Хаусе пришлось на время отложить. Теперь книга была сдана, и Джоди собиралась посвятить все свободное время маме. Пока же она с удовольствием перебирала тетрадные листы, оживляя в памяти подробности своего исследования.

Нельзя сказать, что работа над книгой продвигалась быстро. Легче всего было найти материалы о Тамарине в годы войны, но на этом дело застопорилось. Сведения об усадьбе приходилось собирать по крохам. Временами Джоди казалось, что она ищет иголку в стоге сена.

Поначалу она думала, что восстановить историю усадьбы будет легко, ключ к разгадке валяется под ногами, нужно только нагнуться и подобрать его. Джоди воображала себя эдакой Нэнси Дрю[16], которая раскапывает информацию молниеносно без особых усилий. Но на деле все оказалось куда сложнее. Вместо горы материалов ей удалось раздобыть лишь отдельные разрозненные сведения о Ратнари-Хаусе в газетах и журналах, занесенные в электронный архив местной библиотеки.

Усадьба не упоминалась ни в одной из книг о войне за независимость, ни в более ранних источниках. В приходских метрических книгах Тамарина значилось немало Джеймсов, но связь хотя бы одного из них с Лили или с Ратнари-Хаусом невозможно было установить, эта ниточка никуда не привела.

Так случилось, что первый же человек, с которым Джоди договорилась об интервью, получил инсульт, и это стало для нее болезненным потрясением. Джоан решила на время умерить свою активность и вернулась к привычному и наиболее легкому способу поиска информации, к Интернету. Но, немного успокоившись, она решила, что исследователю не стоит искать легких путей. Если хочешь получить результат, нужно не бояться разговаривать с людьми.

С помощью Дэна Джоди разработала план действий.

— Доктор Магарри входит в шкальный совет, куда до него входил его отец, — объяснил Дэн, — этому почтенному джентльмену сейчас должно быть за восемьдесят, и, думаю, он хранит в памяти все, что происходило в городке. Тебе будет полезно с ним побеседовать.

Джоди так и не собралась ему позвонить, но сейчас никаких других дел у нее не было, и она наконец решилась.

Просьба Джоди привела доктора Магарри-старшего в восторг.

— Сейчас никто не хочет ничего знать о прошлом, — взволнованно произнес он. — Все только и рассуждают, что о будущем, а ведь прошлое тоже способно многому нас научить.

— И я так думаю, — согласилась Джоди. — Мы можем договориться с вами о встрече? — спросила она, держа перед собой ежедневник.

— Готов принять вас прямо сейчас. Я как раз свободен, — с воодушевлением предложил доктор.

Доктор Магарри жил в приморской части города, в высоком узком доме с мансардой, где он любил сидеть и глядеть на океан. Джоди поднялась туда вслед за хозяином, неся в руках поднос с чаем и печеньем. Невероятно дряхлый спаниель взобрался вместе с ними по лестнице, с трудом переваливаясь со ступеньки на ступеньку, и, тяжело отдуваясь, улегся на полу.

Доктор торжественно разлил чай по чашкам и опустился на стул.

— Во Вторую мировую медицина была совсем другой, — задумчиво произнес он, и Джоди тотчас представила, каким он был сорок лет назад, когда сидел на таком же вот стуле в лекционном зале перед студентами, с жадностью ловившими каждое его слово. Похоже, доктор любил рассказывать истории и был хорошим рассказчиком. Неудивительно, что он с готовностью согласился побеседовать с ней. — Война все изменила. Прежде у нас не было пенициллина. Теперь в это трудно поверить, правда? Пользовались порошком серы. Господи, подумать только! Старой доброй серой. — Доктор Магарри вздохнул и устремил взгляд вдаль. — Мы посыпали ею раны, чтобы избежать инфекции. Это не всегда помогало, знаете ли. Когда появился пенициллин, я часто думал о тех, кому он мог бы сохранить жизнь. По тем временам это было настоящее чудо. Мы все слышали о пенициллине и ждали его, как сейчас ждут лекарства от СПИДа, наверное. С его помощью еще во время войны резко снизилась смертность от туберкулеза, хотя этот препарат не так-то просто было достать, в первые годы его использовали только для нужд армии. У нас в Ирландии он стал доступен только в пятидесятые.

— Расскажите мне о Тамарине в годы войны, — попросила Джоди.

— Здесь не было войны. Ирландия не участвовала в войне. Мы сохраняли нейтралитет. Или, как еще говорят, придерживались политики невмешательства. У нас ввели так называемое чрезвычайное положение. Ужасное название, чертовски дрянное. Простите, что не сдержался, дорогая. Теперь, когда мы знаем всю правду об этой войне, говорить о каком-то чрезвычайном положении не слишком-то достойно. Миллионы людей умирали в лагерях, гибли под бомбами, а мы и не знали, что такое авианалет. «Чрезвычайное положение», надо же придумать такое! Очень по-ирландски. У нас тоже ввели продовольственные нормы, но здесь, в сельской местности, мы почти ни в чем не нуждались. Извините, — одернул себя доктор. — Я, как всегда, отклонился от темы. На чем мы остановились?

— Вы когда-нибудь говорили с Лили о ее работе медсестрой во время войны?

— Не слишком много. Миссис Шанахан никогда не была моей пациенткой, но городок у нас маленький, и мы, конечно же, встречались. Медицина у нас не особенно изменилась со времен Первой мировой войны, и мне было интересно, что она видела в Лондоне. Хотя, если честно, Лили неохотно об этом рассказывала. Люди, побывавшие в самом пекле, не любят это обсуждать, зато тех, кто отсиживался в тылу, просто не остановить. Миссис Шанахан была операционной сестрой — адова работа в те дни. Нужно было обладать железным здоровьем, чтобы вынести такое. И уход за ранеными — только полбеды. Не меньше хлопот было с хирургами. Они ведь считались тогда настоящими королями. На них буквально молились. У операционных сестер стальной хребет, так мы любили говорить. — Доктор на мгновение задумался, вспоминая о тех временах, когда Джоди еще на свете не было. — Помню, мы как-то разговаривал и с миссис Шанахан о том, как хирурги использовали человеческие волосы для наложения швов. Они творили истинные чудеса, вы не поверите. В больницах тогда царил образцовый порядок. Никакого перекрестного заражения или инфекций, с которыми приходится бороться сейчас. Никакого стафилококка, устойчивого к метициллину. Тогда он попросту еще не появился. Правила гигиены соблюдались неукоснительно. А матроны прежних времен, которые заправляли в больницах, когда я был студентом! Мы их боялись как огня. У нас поджилки тряслись при одном их появлении. Но, ясное дело, мы старались этого не показывать, частенько подтрунивали над ними, дразнили, выдумывали разные смешные шуточки. Помнится, я любил повторять: «Лечение прошло успешно, но пациент умер». Юмор висельника, вот что я вам скажу, моя дорогая. Врачи известные циники. Скажите мне, — спросил вдруг доктор, — что там говорит наша молодежь в больнице? У миссис Шанахан есть шансы?

— Надежды мало, — с грустью признала Джоди. — Это очень печально, Иззи Силвер, ее внучка, просто в отчаянии. Наверное, миссис Шанахан так и не придет в себя.

— Очень жаль, — вздохнул доктор Магарри. — Милая была женщина. И настоящая красавица. Да-да, можете мне поверить. Когда она вернулась домой после войны, в городе как будто стало светлее, словно рассеялся туман, и засияло солнце. Толпы молодых людей увивались вокруг нее, мечтая надеть кольцо ей на палец, но она мало где бывала. А потом вдруг взяла и вышла замуж за Робби Шанахана. Симпатичный был малый, правда, довольно тихий. Я никогда не мог понять, почему она предпочла именно его. Эта женщина могла выбрать любого, ее внимания добивался весь цвет города, и в Ратнари-Хаусе на нее тоже заглядывались. Люди никогда не перестанут удивлять друг друга, вот что самое поразительное.

Доктор Магарри поговорил еще немного, но не сказал ничего существенного. Он не смог припомнить ни одного человека по имени Джейми, кто был бы как-то связан с Лили.

— Надеюсь, я не сказал ничего, о чем не следовало говорить, — заявил он под конец. — Жена все твердит, что это мне, а не собаке надо носить намордник. — И доктор громко рассмеялся собственной остроте.

— Вовсе нет, — заверила его Джоди. — Я только хотела спросить, почему все удивились, когда Лили вышла замуж за Робби Шанахана?

— Трудно назвать причину, просто возникло смутное ощущение, что здесь что-то не так, — задумчиво заметил Магарри. — Мне показался странным ее выбор. Погодите, меня вдруг осенило: вам нужно поговорить с Виви Уилан. Ей, надо думать, перевалило за девяносто пять, и если она по-прежнему пребывает в здравом уме и твердой памяти, вам стоит с ней встретиться. Никто лучше Виви не расскажет вам о Тамарине в те давние времена. Она замужем за мясником, понимаете, к чему я клоню? Мясники все обо всех знают, потому что, хочешь не хочешь, весь город приходит к ним в лавку, чтобы купить себе мяса к обеду. — Доктор рассеянно побарабанил пальцем по носу. — Мясник, почтальон и аптекарь — вот кто видит все, что происходит в маленьком городке. Я бы поставил на Виви, это дело верное. Она поможет вам разгадать вашу загадку.

Бредя домой после беседы с доктором Магарри, Джоди задумалась о том, что ей удалось узнать о Лили Шанахан. Образ Лили, составленный из разрозненных и противоречивых свидетельств разных людей, рассыпался, не складывался в цельную картину. Иззи говорила о бабушке как об энергичной, сильной женщине, доброй и храброй, в трудную минуту без колебаний взявшей на себя заботу о внучке и зяте. Доктор Магарри нарисовал портрет опытной и умелой медсестры, оказавшейся в войну в самом центре ада, который современный человек просто не в силах себе вообразить. Какие еще сюрпризы таит в себе эта непостижимая женщина?

В маленькой спаленке Джоди захлопнула папку. Завтра она поведет маму и Лесли в гости к Аннелизе, и, может быть, им удастся поговорить о Лили. Убить разом двух зайцев, как сказал бы Дэн.

 

Глава 17


Аннелизе отыскала на дюнах островок короткой зеленой травы и тяжело опустилась на землю, вытянув ноги. Она так устала, что не в состоянии была шевельнуть даже пальцем. Обычно ходьба придавала ей сил, но сейчас Аннелизе чувствовала себя вконец истерзанной и разбитой. Мышцы постоянно ныли, самая обычная лестница превращалась в непреодолимое препятствие. Неужели, нервное потрясение может привести к болезни? Вроде бы некоторые аутоиммунные заболевания поражают эмоционально неустойчивых людей. Может, посмотреть про них в Интернете? А с другой стороны, какая разница?

В тридцать пять лет ей случилось пережить глубокую депрессию, совпавшую по времени с самым трудным периодом взросления у Бет. По сложившейся традиции Аннелизе удалось загнать глубоко внутрь собственную боль, чтобы помочь дочери справиться с трудностями подросткового возраста.

В конечном счете семейство выкарабкалось из кризиса, Бет влюбилась в своего первого мальчика, Жана-Поля, и ее взгляды на жизнь резко переменились, а Аннелизе получила небольшую передышку и смогла подумать о себе. Но покой длился недолго: новый, сокрушительный приступ депрессии обрушился на нее, как предательский удар, нанесенный невидимым противником. Никогда еще ей не было так плохо, и она по-настоящему испугалась.

Страх, уныние и безнадежность парализовали ее. Жалкие попытки проанализировать собственное состояние ни к чему не приводили. Бессмысленно было твердить себе, что существует множество вещей, за которые стоит благодарить судьбу, что у нее есть любимый муж и чудесная дочь, что черная полоса пройдет. Все эти банальности прокручивались в ее мозгу снова и снова, а огромная черная дыра в голове все разрасталась, поглощая силы и волю к жизни. Не помогало ничего, даже таблетки.

Каждое утро Аннелизе отвозила Бет в школу, шла на работу, но чернота не отступала, и дни превращались в бесконечный кошмар. Она где-то вычитала, что в таких случаях помогает музыка, включала плейер и крутила кассету с концертами Вивальди, но все было бесполезно.

Она сметала с книжных полок литературу серии «Помоги v себе сам», но и это не действовало. Попробовала найти утешение в вере, проводила целые дни в церкви Святого Кейниса, моля Господа о спасении, но благодать так и не снизошла. Напрасно искала она в лучах света, льющегося сквозь цветное стекло витражей, тайный знак, понятный лишь ей одной. Отчаяние и одиночество душили ее.

Наконец, перепробовав все, что только возможно, Аннелизе остановилась на пеших прогулках. Она отмеривала милю за милей, шла не останавливаясь, все вперед и вперед, до полного изнеможения, изгоняя из сердца боль. Она хотела почувствовать облегчение. Сразу, немедленно.

И вот постепенно что-то начало меняться, словно одна маленькая пружинка привела в действие весь сложный механизм, и шестеренки медленно завертелись.

Были и другие способы побороть депрессию, кроме ходьбы, но все они действовали медленно, исподволь, а Аннелизе не могла ждать. Ей нужно было ощутить результат немедленно. Прошло два месяца с тех пор, как Эдвард ушел, и с каждым днем Аннелизе все глубже погружалась в страшную черную трясину.

Это был страх перед самой жизнью. Безотчетная, необъяснимая боязнь будущего.

Ей хотелось укрыться от людей, замкнуться в привычной раковине и никого не видеть. Так она рассчитывала избежать боли.

Многие пытались ей помочь.

Брендан несколько раз приглашал ее на ужин.

— Я сказал Эдварду, что он круглый дурак, — заявил отец Иззи, — и я не стану принимать у себя в доме Нелл, сколько бы они ни прожили вместе.

— Очень мило с твоей стороны, Брендан, но в этом нет нужды, — заверила его Аннелизе.

Она всегда считалась ярой защитницей женских прав и сейчас должна была бы заметить, что Эдвард и Нелл одинаково виновны. Они оба совершили предательство, так почему Нелл должна нести наказание одна? Но как ни старалась Аннелизе проявить великодушие и простить Нелл, ей это не удалось. «На сестринскую любовь редко отвечают взаимностью», — горько усмехнулась она про себя.

Ивонна звонила каждый день, бодро здоровалась и спрашивала, как дела, а в дни, когда Аннелизе работала в благотворительной лавке, настаивала на совместных обедах.

— Тебе не мешало бы подкормиться, — твердила Ивонна с регулярностью часового механизма. — Ты слишком худенькая, Аннелизе. В нашем возрасте, знаешь ли, приходится выбирать между лицом и фигурой, а если фигура такая худая, лицо становится бледным, как у мертвеца. Я не хочу сказать ничего плохого о твоем лице, но…

Милая Ивонна, она так старалась…

Даже Стивен из садового центра несколько раз робко заговаривал с Аннелизе. Для молчаливого и крайне застенчивого человека, привыкшего выражать свои чувства в цветочных композициях вместо слов, это что-то да значило.

Он пришел в восторг, когда Аннелизе попросилась обратно на старую работу, и разразился необычайно длинной для него тирадой, едва ли не речью: «Я был бы очень рад, нам вас не хватало».

Аннелизе не раздумала о том, что ушла из садового центра только из-за Эдварда, он давно ее об этом просил. «Тебе не нужно больше работать, милая, ты достаточно поработала», — повторял он. Забавно, что когда она поддалась наконец на его уговоры и уволилась, Эдвард не особенно обрадовался. Наверное, из-за Нелл.

Уступив нажиму Бет, Аннелизе съездила ненадолго в Дублин, но ничего хорошего из этой затеи не вышло. Поездка оказалась сущим кошмаром. Одержимая предстоящим материнством, Бет не могла говорить ни о чем другом, кроме своей беременности и родов. Если бы ударами молний спалило дотла оба соседних здания по сторонам ее хорошенького домика, она бы и бровью не повела, разве что спросила бы с легкой тревогой, не повредит ли малышу запах гари от обугленных кирпичей?

Переступая порог жилища Бет, Аннелизе уже знала, что совершает ошибку. Она чувствовала себя измученной и опустошенной, ей хотелось лишь одного: забиться в угол и никого не видеть.

— Понимаешь, застройщики решили, что проще обойтись без индивидуальных садовых участков, — вздохнула Бет, кивнув в сторону крошечного газона перед входом. Когда они с Маркусом покупали этот дом пару лет назад, их нисколько не заботило отсутствие сада. — Но теперь, конечно, придется искать что-то другое, — добавила Бет. — Нам нужен сад для ребенка, хотя бы небольшая полоска земли, чтобы проводить время на свежем воздухе. Боюсь, с продажей дома мы еще намучаемся: надо будет убираться каждый вечер, показывать комнаты покупателям и всякое такое. Мороки предстоит масса.

— Да, все это так неприятно, дорогая, — рассеянно откликнулась Аннелизе, не особенно вникая в смысл того, что говорила ей дочь.

Встретив мать на вокзале, Бет почти сразу же пустилась в долгие пространные рассуждения о трудностях, которые приходится преодолевать им с Маркусом в связи с рождением ребенка, и Аннелизе лишь изредка вставляла в ее монолог короткие, ничего не значащие фразы. Прежде всего дом никуда не годился. Там было только две спальни, а требовалась еще и третья, для гостей, таких как Аннелизе, которые будут приезжать и оставаться на несколько дней, когда родится малыш. Всякий раз, когда Бет упоминала об этом как о чем-то само собой разумеющемся, Аннелизе молилась про себя Господу, чтобы тот дал ей сил и помог обрести утраченное желание жить. Если все останется как есть, она вряд ли сумеет позаботиться о младенце Бет. Детям нужны доброта и любовь, а Аннелизе казалось, что в груди у нее осколок льда вместо сердца.

Машину Бет тоже необходимо было менять: в трехдверном автомобиле неудобно возить ребенка и каждый раз мучиться, доставая его с заднего сиденья. Вдобавок у Бет возникли трудности с работой. Она была дипломированным бухгалтером-аудитором, это не та профессия, где приветствуется частичная занятость, во всяком случае, так считали в ее компании. Но сколько ни пыталась Аннелизе проникнуться заботами дочери, у нее ничего не получалось. Это казалось невероятным. Бет с самого рождения занимала все ее мысли, Аннелизе готова была рассматривать сквозь лупу любую мелочь, если это касалось дочери. Она внимательно выслушивала все ее жалобы, вытирала ей слезы, успокаивала и утешала, когда Бет волновалась перед уроком чтения в начальной школе или тряслась в ожидании результатов экзамена по бухгалтерскому делу. Но теперь, слушая сетования Бет, Аннелизе ощущала непривычное отчуждение, за последние недели она успела отдалиться от дочери.

В этом не было вины Бет. Дело было в самой Аннелизе. С уходом Эдварда их семья раскололась на три части. Перестав быть женой, Аннелизе внезапно перестала ощущать себя и матерью.

Депрессия тоже сыграла свою роль. Аннелизе проклинала отчуждение, возникшее между ней и дорогой Бет, и ненавидела Эдварда за все, что он с ней сделал.

— Ты хорошо себя чувствуешь, мама? — спросила Бет, когда они вошли в дом.

Аннелизе понимала, что рано или поздно Бет задаст этот вопрос. От ее внимания не укрылось, что мать выглядит изможденной и выпотрошенной, что она не принарядилась, как обычно, когда отправлялась в Дублин навестить дочь.

Аннелизе уже готова была произнести привычную формулу «нет, все прекрасно, правда», как это сделала бы прежняя Аннелизе, но в последний момент передумала.

— Нет, Бет. — Она покачала головой. — Мне очень плохо. У меня разбито сердце.

— Я бы хотела хоть чем-нибудь помочь, — с грустью сказала Бет. — Но боюсь, толку от меня мало. Прости, мама.

— Ты очень меня поддерживаешь, — поспешно возразила Аннелизе. — Но ты тут бессильна. Здесь никто не поможет. Мне нужно просто это пережить.

— Но если папа придет наконец в чувство и вернется домой, все будет в порядке, как раньше, правда?

«Она как ребенок, — с тоской подумала Аннелизе. — Дитя, которое надеется, что мамочка с папочкой снова будут вместе и мир станет прежним».

— Все не так просто, — устало вздохнула она. — Даже если он одумается и захочет вернуться ко мне, я не смогу его принять. Разбитая чашка не станет целой, что толку склеивать осколки? Твой отец разрушил мое доверие, а это очень хрупкая вещь.

— Но он сожалеет, я знаю, — настаивала Бет.

— Он сам тебе это сказал?

— Ну, нет, не так буквально.

— Значит, не говорил. — Аннелизе хмуро покачала головой. — Существуют вещи, которые невозможно исправить, Бет. Все кончено. Нам остается только смириться с этим. Мне сейчас тяжело, но это моя война, не твоя. А теперь давай лучше поговорим о чем-нибудь другом.

— Конечно. — Бет выглядела встревоженной, но не сказала больше ни слова.

Она проводила маму в ее комнату и начала бодро излагать планы, которые наметила на те два дня, что Аннелизе собиралась провести в Дублине. В Тамарине, у постели умирающей Лили, мысль о том, чтобы съездить к Бет в Дублин показалась Аннелизе привлекательной. Но в реальности все вышло не так, как она себе представляла. Обширная программа развлечений, составленная Бет специально к ее приезду, привела ее в ужас. Аннелизе почувствовала, что задыхается. Дома по крайней мере можно было вести себя без оглядки на окружающих, быть самой собой и не маскировать свое горе под вежливой улыбкой. Здесь же приходилось постоянно храбриться и изображать бодрость.

Она с трудом дотерпела до конца и вернулась домой, к привычной спокойной жизни, к разбору вещей в благотворительной лавке дважды в неделю и к работе в садовом центре со Стивеном по выходным.

В сентябре в садовом центре всегда бывало особенно интересно. Летняя волна обезумевших домовладельцев, вдруг обнаруживших, что их сад пребывает в полнейшем запустении и бросившихся наверстывать упущенное, успевала схлынуть. Песчаные горки, детские плавательные бассейны и кустики в горшках для оживления палисадников оставались в прошлом. В сентябре начиналась новая жизнь, дети отправлялись в школы. Наступало время стряхнуть с себя летнюю одурь и задраить люки, готовясь к плаванию длиною в год. В сентябре полагалось высаживать в горшки луковицы цветов к Рождеству. Долгие годы Аннелизе с удовольствием сажала луковицы для рождественского базара и пропустила только один сезон, в прошлом году.

Весь день накануне Аннелизе провела в садовом центре, за оранжереей, обложившись мешками компоста, брикетами торфа и огромными пакетами с луковицами гиацинтов, рассортированными по оттенкам. В этой хорошо знакомой монотонной работе было что-то успокаивающее. Аннелизе брала в руки хорошенький горшочек, накладывала на дно глиняные черепки, затем торф, землю и компост, а потом аккуратно втыкала крепенькую луковичку. Больше всего ей нравились белые гиацинты, сочетание нежной бледной зелени и крошечных восковых цветков с упоительным ароматом. Дома она обычно высаживала луковицы в две голубые фарфоровые вазы, и к Рождеству чудесные белоснежные гиацинты расцветали. Они всегда были частью рождественских украшений. Но в этом году Аннелизе не собиралась сажать цветы.

Она поднялась на ноги, морщась от боли. Кости по-прежнему ныли, нужно было продолжить прогулку, чтобы размять мышцы и прогнать одеревенелость.

Ходить по песку считается полезным, походка становится пружинистой, но Аннелизе никогда этого не любила. Возможно, потому, что в молодости видела слишком много страшных фильмов, где людей засасывало в зыбучие пески, и они тонули, погружаясь все глубже, пока их не накрывало с головой. Аннелизе всегда настороженно относилась к песчаным дюнам, для нее они таили в себе опасность.

Глядя на бухту с отмели, она подумала о бедном ките. Тот специалист из службы охраны морских животных, Петерсен, все еще оставался в Тамарине и жил в Долфин-Коттедже вместе со своей грязнущей собакой. Аннелизе иногда встречала в городе эту парочку, но всякий раз старалась свернуть в сторону, чтобы не столкнуться с ними. Хотя, возможно, она была несправедлива к этому Петерсену, он сделал все что мог.

Грустно было видеть, как такое красивое и сильное животное мечется вдовушке и умирает, так и не найдя выхода, только потому, что отказал сонар. «Вот и со мной так же, — подумала Аннелизе. — Эдвард и Бет были моим сонаром, но они ушли, и я осталась впотьмах. Ослепшая, беззащитная, потерявшая цель».

Должно быть, кит утонул, медленно опустился на дно. Почему-то считается, что утонуть — лучший способ спокойно уйти из жизни, хотя кто может доподлинно об этом знать? Утонувший уже никогда не расскажет, как он умер.

Внезапно песок, по которому она ступала, стал тверже, плотнее. Аннелизе посмотрела под ноги и поняла, что подошла к самой кромке прибоя и стоит на гладкой, мокрой полосе, покрытой клочьями белой пены. В следующий миг нахлынувшая волна обдала ее фонтаном брызг, вода залилась в туфли, но Аннелизе не двинулась с места. Забавно было стоять, не меняя позы, чувствовать, как вода холодит ноги в легких спортивных туфлях, и все-таки не отступать.

После недели жары, солнца и ярких сентябрьских красок небо вдруг заволокло тучами, день выдался холодным и серым. Но Аннелизе не пугал холод. Напротив, он нес с собой утешение и покой, ибо в нем была заключена великая логика природы. Когда стоишь осенью в воде, становится холодно, это так же верно, как то, что икс плюс игрек равно зет. Непреложность этого правила успокаивала. Приятно, что на свете еще существует нечто постоянное и незыблемое, математически выверенное и логичное.

Прислушиваясь к новым ощущениям, Аннелизе сделала еще один шаг. Вода обняла ее лодыжки под джинсами. Странное чувство. Ноги покрылись гусиной кожей, но Аннелизе этого не заметила.

Море было таким же, как всегда, — огромным, всесильным. Но оно больше не казалось ей пугающим. Страшным был весь остальной мир. Природа честна и бесхитростна, она играет по правилам и всегда дает то, что обещает. Это так называемая цивилизация вечно норовит нанести подлый удар исподтишка.

Аннелизе остановилась и запрокинула голову, позволяя мыслям течь легко и свободно, подобно волнам, ласкавшим ее колени.

Море примет ее в свои объятия. Окоченевшая от холода, бесчувственная ко всему, она будет плыть, все вперед и вперед. Да, так и будет. В конце концов, люди всего лишь животные, та же органика. Слиться с первозданной материей, что может быть естественнее? Раствориться в океане, стать частицей Вселенной. Опуститься на дно вместе с китом, медленно умирающим в бухте. Пожалуй, так будет лучше всего.

Тем, кто ее знал, будет грустно. Смерть — печальная вещь. Но рано или поздно печаль проходит. Люди возвращаются к своим делам, жизнь продолжается.

Бет ждет ребенка. Аннелизе попыталась не думать о малыше, будущем внуке или внучке. Ребенок был частью будущей жизни, а она не желала думать о будущем. В этом будущем ей не было места. Она давно раздала все долги, и ничто не привязывало ее к этой жизни.

Она сделала свой выбор.

Аннелизе побрела навстречу прибою, и вода сомкнулась вокруг ее талии. Волны тихо плескались, поднимаясь все выше, одежда намокла, но это было не важно. Вода достигла груди, покрыла плечи. Было холодно. Аннелизе медленно шла, с каждым шагом все больше удаляясь от берега. Когда-то, еще ребенком, она радостно и шумно вбегала в воду, чтобы порезвиться в волнах, или осторожно кралась, тихонько взвизгивая и жалуясь на холод, смеялась, поддразнивала других купальщиков и хихикала в ответ на их веселое подкачивание.

Сейчас все было иначе, и все же Аннелизе не испытывала страха. Решимость уйти вытеснила из ее головы все мысли, а именно к этому она и стремилась последние два месяца: перестать думать. Все это время ее мозг безостановочно работал. Она просыпалась среди ночи, и одни и те же мучительные вопросы прокручивались в ее голове снова и снова, словно заезженная пластинка, и невозможно было остановить этот бред, разве что разбить голову о стену.

Таблетки не действовали. От ее болезни не было лекарства, оставалось только накачиваться снотворным до такой степени, чтобы нельзя было разомкнуть веки, но какой смысл в подобном существовании? Нет, она выбрала куда более надежный способ уйти из жизни. Море позаботится о ней. В толще воды она обретет покой, который так долго искала.

Дно вдруг резко ушло у нее из-под ног. Аннелизе поняла, что больше не ступает по песку, а перебирает ногами в воде, стараясь удержаться на поверхности. «Лучше перестать, — подумала она отрешенно. — Невозможно утонуть, взбивая ногами воду. Или все-таки возможно? Нужно просто подождать, когда усталость возьмет верх и ты мягко опустишься на дно, как тот кит».

Аннелизе не знала ответа. Холод пронизывал ее до костей. Не лучше ли прекратить сопротивление и уступить? Аннелизе вытянулась и закрыла глаза. Намокшая одежда и туфли тянули ее вниз, и вот голова ее медленно ушла под воду.

Лицо свело холодом. Волосы наплывали на глаза, лениво колыхались, как морские водоросли. Что же делать дальше? У нее, кажется, была какая-то цель? Или план? Мысли текли неторопливо, словно она вдруг оказалась в параллельной вселенной, где ход времени намного медленнее земного.

Аннелизе крепко зажмурилась, гоня прочь назойливые мысли. Ей хотелось только одного: просто быть. Не думать, не чувствовать, не двигаться, не пытаться всплыть, яростно колотя по воде руками и ногами. Пускай теперь океан решает ее судьбу, потому что она сама уже не в силах ничего решить в своей жизни. Она сыта этим по горло.

— Все хорошо, я вас держу! — прохрипел низкий мужской голос.

Кто-то держал ее и тянул за собой. Потрясенная Аннелизе попыталась вскрикнуть и захлебнулась, соленая вода обжигала горло. Она задыхалась, кашель раздирал грудь, и внезапно ее охватил страх. Она была в море, по шею в воде, и кто-то очень сильный тащил ее к берегу. Она все кашляла и кашляла, руки и ноги безвольно висели, тело будто свело судорогой, но ее уже вытаскивали из воды на песок, и теперь она не чувствовала ничего, кроме холода, смертельного холода.

 

Глава 18


Иззи понимала, что не стоит лезть из кожи вон ради свидания с бывшим любовником, но ничего не могла с собой поделать.

Когда Джо позвонил и пригласил ее на обед (всего один обед, на прощание), она согласилась и, к собственному удивлению, принялась ломать себе голову, что же надеть, чтобы произвести на Джо впечатление.

— Надеюсь, ты не пойдешь, — сказала Карла. Она невольно оказалась свидетельницей разговора, потому что Иззи ответила на звонок Джо в агентстве, а в крошечном офисе «Силвер — Уэбб» понятия «конфиденциальность» попросту не существовало.

— Считай, что дело закрыто, — заверила ее Иззи. — Я собираюсь поставить жирную точку.

«Чертовски эффектную точку, — решила она, доставая из гардероба узкое облегающее платье, похожее на то, что было на ней вдень их первой встречи с Джо. — Все кончено, кончено, — твердила она себе, — но почему бы не постараться выглядеть красивой на этом последнем свидании? Что в этом плохого?»

Джо пригласил ее в «Янтарную комнату», фешенебельный ресторан в деловой части города. «Это знак, — подумала Иззи. — Джо решил подвести черту. В ресторане его наверняка знает каждый второй. Только идиот способен привести в подобное место женщину, с которой у него интрижка, а Джо Хансен отнюдь не идиот». Это могло означать только одно: они с Джо больше не любовники.

В такси по дороге в ресторан Иззи накрасила губы супердорогой красной помадой и сверху мазнула блеском. Ее боевая раскраска — современная защитная броня — недвусмысленно заявляла: «Я принимаю вызов».

Немного подумав, она еще раз провела по ресницам щеточкой с тушью. Ни одна женщина не позволит себе расплакаться, зная, что на щеках останутся черные потеки. А Иззи Силвер не собиралась плакать. Она призвала на помощь всю свою выдержку и, придав лицу выражение небрежного спокойствия, уверенной походкой вошла в ресторан. Почтительный метрдотель проводил ее к столику Джо. Тот уже ждал ее, и Иззи тотчас бросился в глаза его свежий загар, особенно заметный на фоне белоснежной рубашки. Джо был одет безукоризненно, как всегда, но сквозь кашемировую элегантность проглядывал уличный забияка и драчун.

— Здравствуй, Иззи. — За сдержанным приветствием последовал дружеский поцелуй в щеку. Мимолетное прикосновение губ.

— Извини, я немного задержалась, — схитрила Иззи. Она опоздала намеренно.

Они обменялись парой ничего не значащих фраз, пока официант принимал их заказ и церемонно раскладывал салфетку на коленях у дамы.

— Ты отлично выглядишь, — заметила Иззи. — Успел слетать на Кейп-Код?

— Да, выбрался на несколько дней прокатиться на яхте, — кивнул он. — Погода была фантастическая.

Еще недавно Иззи глубоко ранили подобные признания, упоминания о той скрытой половине жизни Джо, где ей не было места, о семейном отдыхе на Кейп-Коде и о многом другом. Сейчас же все было иначе. Тупая боль шевельнулась в ее душе, но Иззи тотчас подавила ее. Джо женатый человек, напомнила она себе. У него есть семья, дети, и не важно, какие запутанные отношения связывают его с женой, это его жизнь. Он волен идти куда захочет, плавать под парусом, загорать, отправляться в Акапулько и танцевать на берегу. Он вправе делать все, что пожелает. К ней это не имеет ни малейшего отношения. С Джо Хансеном покончено.

— Я тоже прекрасно провела выходные, — отозвалась она. — Слетала в Вашингтон повидать подругу. Она журналистка, работает в «Хилл», чудесная девушка. Мыс ней одновременно приехали в Нью-Йорк из Ирландии.

Когда позвонила Сорча, Иззи почувствовала себя ужасно виноватой: она так и не выбрала время, чтобы слетать в Вашингтон. В Тамарине Иззи дала себе слово непременно увидеться с подругой, но потом, погрузившись с головой в дела «Силвер — Уэбб», совершенно забыла о своих планах. К счастью, Сорча была не из тех, кто копит обиды и ищет повод оскорбиться.

— Слава Богу, что ты наконец объявилась, — радостно выпалила она, выслушав сбивчивые извинения Иззи и ее рассказ о «Силвер — Уэбб». — Идея с агентством — просто классная. А я уж было решила, что тут замешан мужчина и ты поэтому затаилась и носа не показываешь.

— Ну… — замялась Иззи, — вообще-то мужчина действительно был. До того как мы открыли агентство.

— Если хочешь приехать и выплакаться всласть у меня на плече, милости прошу. Ты только представь себе, в Вашингтоне на сто женщин приходится всего восемьдесят девять мужчин, жуткая несправедливость! Я тоже с удовольствием поплачу вместе с тобой.

— Я не собираюсь плакать, — самоуверенно заявила Иззи. — Я с ним покончила.

Сорча выдержала весьма красноречивую паузу и добавила:

— Что ж, тем лучше для тебя. Вообще-то я тебе не верю, что бы ты там ни говорила. Но сделаем вид, что так и есть, пока ты снова не сойдешься с ним, идет?

— Вашингтон великий город, — задумчиво сказал Джо. — Я там бываю по делам время от времени.

Иззи представила себе Джо в обществе таких же магнатов и политиканов в какой-нибудь роскошной вашингтонской гостинице вроде отеля «Марк». Богатые люди играют в «серых кардиналов», как другие играют в пейнтбол.

Метрдотель закончил наконец священнодействовать над столом и удалился.

— Ты выглядишь великолепно. — На этот раз голос Джо звучал совсем по-другому, проникновенно и немного заискивающе. Иззи недоуменно подняла брови, обдав Джо холодом. — Так что ты там говорила насчет своего агентства? — поспешно исправился он. Казалось, ему потребовалось усилие, чтобы принять прежний дружеский тон.

Иззи торжествующе улыбнулась: немногим удавалось положить Джо Хансена на обе лопатки.

— Ну, — бодро начала она, — мы уже нашли чудесное помещение, и нас теперь трое. Карлу ты знаешь. — Уж конечно.

Джо не забыл Карлу, ведь она налетела на него как коршун, яростно защищая Иззи. — Еще с нами Лола Монтерей, с которой ты вроде бы не знаком (мы работали вместе в «Перфекте»), и, наконец, я. Мы уже провели наш первый кастинг. Он прошел блестяще, и теперь нам предстоит куча работы. Надвигается Нью-Йоркская неделя высокой моды, уже в пятницу мы участвуем в двух показах, для агентства «плюс-сайз» это звучит невероятно. Но похоже, в индустрии моды ветер переменился, и моделям не обязательно быть худыми как тростинки. Замечательное время для нас. А кроме того, перед поездкой в Ирландию я работала на крупную косметическую компанию, и на осень у меня намечено несколько встреч с представителями линии «Супагерл», они заинтересовались нашими девушками и хотят попробовать с ними работать. Для них это смелый шаг, и если из этого что-то получится, будет потрясающе.

— А может что-то получиться? — заинтересовался Джо.

— Я уверена в успехе, — подтвердила Иззи. — Парочка фирм уже вовсю использует женщин вместо подростков в рекламе своей продукции, правда, главным образом речь идет о различных средствах для ухода за кожей, а не о декоративной косметике. Кто-то должен первым рискнуть, вот в чем дело. Множество людей выступает сегодня против худосочных, тощих моделей, но красивые плоские девочки-подростки рекламируют товары долгие годы, и большинство компаний желает сохранить статус-кво. Мы же предлагаем нечто совсем иное, и хотя многие мысленно на нашей стороне, инерция пока еще слишком сильна.

— Все постепенно изменится, — задумчиво сказал Джо, складывая вместе кончики пальцев. — Сейчас бизнес все больше старается следовать нормам морали, на рынок выходит масса компаний достаточно богатых, чтобы позволить себе подумать об этике.

— И все-таки грустно, что такую естественную вещь, как привлечение в модельный бизнес женщин обычных размеров, рассматривают сквозь призму морали, как некую правозащитную программу, ни много ни мало.

— Всегда держи в голове цель, конечный результат, — назидательно заметил Джо. — Если твое начинание провалится, ты никому не сможешь помочь. — Ты уже нашла для своего агентства новых роскошных красавиц, супермоделей будущего? — спросил он, неожиданно сменив тему.

Иззи улыбнулась холодно и равнодушно.

— Я так и думала, что ты об этом спросишь. Cherchez la femme, «ищите женщину», как говорят французы. Она должна быть новичком на подиуме, чтобы ты ею заинтересовался, да?

— Я не имел в виду ничего подобного, — возразил Джо. — Я не собираюсь подыскивать себе другую женщину. — Бесшумно возник официант с напитками, последовал обычный обмен вежливыми фразами и позвякивание заменяемых приборов. — Мне просто интересно, как идут дела у тебя в агентстве, вот и все, — добавил Джо, когда исчез официант. — Не думал, что этот обед окажется таким трудным. — Голос Джо звучал буднично, но напряженный взгляд выдавал его с головой.

Иззи чувствовала, как Джо, сидя напротив, буквально пожирает ее глазами.

— Я тоже не ожидала, что наш разговор будет таким тяжелым, — запинаясь пробормотала она. — Мы встретились, чтобы подвести черту. Я пытаюсь цивилизованно попрощаться с тобой и закрыть эту тему раз и навсегда. — Хладнокровие внезапно покинуло Иззи. Она незаметно сделала несколько медленных глубоких вдохов. Обычно это помогало успокоиться и привести в порядок мысли, но только не на этот раз. Джо удалось-таки выбить почву у нее из-под ног. Она, наверное, сошла с ума, когда решила, что сможет запросто пообедать с ним. Одно его присутствие лишает ее рассудка, и боль одиночества становится нестерпимой. А она еще тешила себя иллюзией, что порвала с ним. Это какой-то бред.

Иззи смотрела на Джо, и ее захлестывало желание. Нужно было немедленно положить конец этому безумию, запечатать сосуд, пока злой джинн не вырвался на волю.

— Я ни в чем тебя не обвиняю, Джо, не пойми меня превратно. Я просто хочу объяснить. Теоретически я шла на связь с тобой сознательно, с открытыми глазами, но в действительности была слепа и чудовищно наивна. Я по-настоящему не сознавала, что ты женат и чем это обернется, — сказала Иззи, обращаясь больше к себе, чем к Джо. — Возможно, потому что сама я никогда не была замужем, и у меня нет детей, я не понимала, что меня ждет рядом с тобой. Я думала, — она тяжело вздохнула, признаваясь в собственной глупости, — что ты все уладишь. Твои мальчики будут счастливы, и мы сможем начать новую жизнь. Надо же быть такой дурой! — Джо собирался что-то сказать, но Иззи заговорила снова: — Дома, в Ирландии, я узнала, что тетя Аннелизе разошлась с мужем, моим дядей. Он бросил ее ради другой женщины. Когда тетя сказала мне об этом, я… — у Иззи сдавило горло от волнения, — я готова была провалиться сквозь землю. Мне хотелось съежиться и стать незаметной. Аннелизе ни о чем не подозревала, пока не застала мужа дома вдвоем с этой женщиной. Он ушел и разом перечеркнул тридцать лет жизни с женой. И я подумала сразу о двух вещах, Джо. Меня потрясло, что у дяди хватило смелости разрубить узел одним ударом, и еще я представила себе третью сторону нашего треугольника, твою жену. Раньше я не думала о ней, верила, что между вами все кончено и жена не в счет. Но я ошибалась, ваш брак был вполне реальным.

— Это не совсем так, — медленно произнес Джо. — Все куда сложнее, Иззи, ты сама знаешь. Для нас с Элизабет все давно в прошлом, мне нужно было лишь время. Ну как я мог сказать Элизабет и мальчикам…

— Да, время — это все. Кто бы сомневался.

— Серьезно, это вопрос времени. Я хочу быть с тобой, Иззи, просто надо еще немного подождать…

Иззи его не слушала.

— Когда я начала думать об Элизабет, — продолжала она, — мне не давал покоя вопрос, почему жена всегда обвиняет во всем любовницу, а не мужчину, который ей изменил. Мужья лгут, выкручиваются, изменяют, но жены находят им оправдание. Как будто мужчина — что-то вроде дикого животного, его нельзя до конца приручить, с ним нужно вечно быть настороже, и если он сбился с пути, значит, виновата женщина, подтолкнувшая его к адюльтеру. — Иззи перевела дыхание и выпалила: — Ты предал нас обеих, Элизабет и меня. Ты говорил мне, что мы обязательно будем вместе, а сам даже не собирался объясняться с женой. Никогда не думала, что мужчина, которого я люблю, окажется лжецом. Если мужчина лжет жене, встречаясь с тобой, когда-нибудь он обманет и тебя ради другой.

— Я не лгал жене, — возразил Джо приглушенным голосом. — Я же сказал, между нами все кончено. Ты меня не слушаешь?

— А ты меня слушаешь?! — воскликнула Иззи. — Беда в том, что ты лгал мне. Ты хотел обладать нами обеими, и не важно, исчерпали себя ваши отношения с Элизабет или нет, ты просчитался. Невозможно любить двух женщин сразу, хоть мужчины и пытаются лавировать между несколькими центрами притяжения, утверждая, что эволюция сделала их неспособными к моногамии. Не думаю, что ты смог бы делить меня с соперником, а мне приходилось каждый день делить тебя с женой. Я не хочу ни с кем делить мужчину, которого люблю.

Речь вышла сумбурной. Это была неуклюжая попытка выплеснуть все, что так долго мучило Иззи, и пусть весь разговор не имел ни малейшего смысла, слова уже были произнесены.

— Выходит, ты не хочешь делить меня и с моими детьми?

— Речь не о детях, — вспыхнула Иззи. Как он смеет намекать, что ей незнакомо чувство родительской любви, только потому, что у нее нет собственных детей? Она никогда не говорила, что не хочет иметь детей. Хочет, черт возьми, и еще как! Его детей. Только он не догадывается об этом. — Если ты хотя бы наполовину тот человек, которого я знаю, ты бы захотел остаться в семье ради детей, — тихо сказала Иззи. — И если бы я не понимала, как много значат для тебя твои мальчики, я бы завоевала титул «Мисс Идиотка» нынешнего сезона. У тебя был выбор. Ты мог оставаться дома, тихо жить своей жизнью, предоставив жене такую же свободу, и быть рядом с детьми. Но тебе было мало этого, тебе подавай сразу все, ты хотел иметь дом, детей и меня заодно. Думаю, это несправедливо по отношению к нам.

— Так я, по-твоему, последнее дерьмо? — Хансен поднес к губам бокал со светлым коктейлем, в котором плавала оливка, и сделал большой глоток. Джо никогда не был любителем выпить, и все же Иззи уловила крепкий дух джина с мартини.

— Да, я считаю тебя порядочным дерьмом. Ты не думал ни о ком, кроме себя.

— Я не лгал, когда говорил тебе, что наш брак распался. Я не пытался угощать тебя байками вроде «жена меня не понимает», потому что чувствовал, что это слишком мелко, недостойно нас с тобой. Эти глупые уловки не для тебя. Но мой брак действительно всего лишь фикция, — с горячностью повторил Джо. — Когда я женился, то думал, что это навсегда, но все вышло иначе. Я не святой, у меня было несколько интрижек до тебя, но они для меня ничего не значили. — Его тяжелый, неподвижный взгляд уткнулся в переносицу Иззи. — Это был всего лишь секс. — Иззи отшатнулась, вжалась в спинку стула, но Джо продолжал говорить: — Полагаю, тебе неприятно это слышать, но это правда. Я искал удовольствия, возможности расслабиться, того, что обычно находят мужчины в сексе. Но ты, Иззи… с тобой все было иначе. Когда я встретил тебя, в мою жизнь будто вернулся свет, погасший много лет назад. Я думал, все это давно умерло во мне. Та щемящая нежность, когда хочется просто лежать рядом, свернувшись клубком, не замечая, как бежит время. Я и не надеялся, что это чувство когда-то вернется. Такое случается лет в двадцать — двадцать пять, а потом уходит навсегда. Но с тобой, Иззи, я испытал его снова. Ты права, я был слаб, мне не хватало смелости на что-то решиться. Сказать Элизабет то, что и так давно известно нам обоим. Я тянул время и ничего не делал. Мне невыносимо было думать о разводе, я не хотел, чтобы вся эта мерзость и грязь коснулась моих детей. Элизабет сопротивлялась бы до последнего, и развод превратился бы в побоище. Поэтому я обобрал тебя до нитки, не дав ничего взамен, но теперь… — Джо помолчал и добавил глухо: — Теперь я хочу дать тебе все.

Он не отрываясь смотрел на нее расширенными глазами, и Иззи с трудом выдержала его взгляд. Казалось, он стоит в суде и произносит последнее слово перед присяжными, которые вот-вот отправят его на электрический стул.

— О чем ты говоришь? Что ты мне хочешь дать? — смешалась Иззи.

— Я хочу быть с тобой.

Иззи растерянно моргнула.

— Прекрати, Джо. Не играй со мной. Я не какая-нибудь идиотка, которой можно наобещать с три короба, а потом десять лет долой — и ничего не изменилось; ты с женой в партере, а я снова сижу на галерке.

— Я не играю с тобой, — упрямо проговорил Джо. — Я хочу оставить Элизабет. Сказать ей, что так больше не может продолжаться. Мы давно живем каждый своей жизнью, пора положить этому конец.

Он потянулся к Иззи, взял ее руки в свои и сжал. И в этот миг Иззи поверила ему. Ее убедил этот жест. Она не могла осмыслить то, что говорил Джо, его слова звучали слишком невероятно, чтобы быть правдой, но он взял ее за руку в этом ресторане, битком набитом его знакомыми, в ресторане, где невозможно сделать шаг в сторону туалета, чтобы на тебя не уставились сразу пятнадцать человек. Джо держал ее за руку, и это что-то да значило. Это было равносильно громогласному заявлению: «Я здесь с этой женщиной».

— Не знаю, что тебе ответить, Джо.

— Скажи мне «да», — подсказал он. — Это все, что от тебя требуется. Скажи, что хочешь быть со мной.

Месяц назад она разрыдалась бы, услышав эти слова, она ждала их, мечтала о них, но за месяц столько всего успело произойти…

Иззи нерешительно замолчала. Джо покинул ее именно тогда, когда она больше всего нуждалась в нем. Она вспомнила, как летела домой в Ирландию, одинокая, брошенная, униженная. Как, обезумев от горя, сидела у постели умирающей бабушки. Одна, потому что мужчины, которого она любила, не было рядом.

Иззи приходила в больничную палату, как в храм, сидела возле бабули, гладила ее высохшие руки. Ей хотелось очиститься, получить отпущение грехов, вновь почувствовать тепло бабушкиной любви, но счастливое избавление так и не наступило. Бабуля не вернулась в сознание, а Джо не пожелал разделить с ней несчастье.

Предательство Джо глубоко ранило Иззи, и хотя за долгие недели рана успела затянуться, шрам по-прежнему саднил, и воспоминания причиняли боль.

— Не знаю, смогу ли я это сделать, Джо, — сказала наконец Иззи. — Боюсь, уже слишком поздно.

К чести Джо надо заметить, он нисколько не удивился.

— Я знал, что тебе нелегко будет принять решение, ведь я обидел тебя.

Иззи кивнула и улыбнулась уголками губ.

— Так вот почему ты привел меня сюда? Хотел загнать в угол? Завтра наши имена появятся в колонках светских сплетен, и у нас уже не будет путей к отступлению, да?

Джо усмехнулся, и в глазах его зажегся тот особый огонек, от которого у Иззи замирало сердце и подгибались колени. Ее неудержимо влекло к Джо. Как просто было бы сейчас сказать «да».

Джо Хансен хотел связать с ней свою судьбу. Он решился уйти из дома, но чтобы сделать это, ему пришлось бы выдержать разговор с Элизабет и детьми, упаковать чемодан и уйти, оставив ключ на столике в прихожей (или что там у них в особняке в Верхнем Ист-Сайде заменяет столик). Неужели он уже говорил с Элизабет? Нет, это на него не похоже. Джо слишком большой прагматик. Наверняка он решил дождаться ответа Иззи. Если она откажет, то можно будет и не затевать разговор с женой.

— Скажи, — спросила Иззи, взяв за ножку бокал с водой, — ты уже предупредил Элизабет, что уходишь?

— Вопрос на миллион долларов, верно? Нет, я еще не говорил с ней. Я ждал сегодняшнего дня, ждал встречи с тобой. Это не означает, что мы с Элизабет будем жить вместе, если ты скажешь «нет». Между нами все кончено, нет смысла тянуть и дальше этот воз. Мы давно не муж и жена, хоть и живем под одной крышей.

— Ты все говоришь правильно, — задумчиво сказала Иззи. Она и раньше это замечала. Джо как будто читал ее мысли и всегда точно знал, что она хочет услышать. Всего однажды он сказал совсем не то, что следовало, и именно это она не в силах ему простить. Нет, второй раз ее не одурачить. Она больше не станет играть втемную. — Тогда скажи, ты предлагаешь мне жить по правилам?

— Что еще за правила? — Джо недоуменно нахмурился.

— Правила для второй семьи, — объяснила Иззи, но Джо по-прежнему смотрел на нее с недоумением. — Ну например, ты хочешь жить со мной, но никаких обручальных колец, никаких детей…

Иззи осеклась и замолчала. Ей было мучительно больно говорить об этом. Дети. Ребенок. Ее ребенок. Время — жестокая вещь. Стрелки часов неумолимо движутся по кругу, отсчитывая дни и годы, и в конце концов тебе начинает казаться, что это не часы вовсе, а бомба. Иззи неотступно преследовали мысли о детях, и вот теперь запретное слово слетело у нее с языка.

Они с Джо никогда прежде не обсуждали эту тему. Да и зачем? Не того рода отношения их связывали, чтобы говорить о детях. Когда срываешься с места и мчишься на бешеной скорости, как спортивная машина, некогда вести подобные беседы.

Иззи взглянула на Джо, в его глазах читалось удивление.

— Так ты принимал меня за эдакую крутую штучку, озабоченную собственной карьерой, из тех, для кого сумка от «Фенди» дороже ребенка? — спросила Иззи, стараясь скрыть обиду.

— Ну не совсем так, — рассмеялся Джо. — Однако мне казалось, ты не очень интересуешься детьми.

— Не интересуюсь детьми? — безжизненным тоном повторила Иззи.

— Я не имел в виду…

— Да нет, все в порядке, — поспешно перебила его Иззи. Слишком поспешно.

Джо понял свою ошибку.

— Ты никогда не говорила о детях, — осторожно заметил он. — Откуда я мог знать?

— А Элизабет говорила с тобой о детях до того, как вы поженились?

Джо на мгновение задумался.

— Пожалуй, нет…

— Но это было чем-то само собой разумеющимся, правда? Она собиралась стать матерью твоих детей?

— Да.

— Вот к этому я и веду, Джо. Мы никогда не говорили о детях, но ты даже мысли не допускал, что они у нас будут. И о каком совместном будущем может идти речь?

— На самом деле я не хочу детей, — беспомощно произнес Джо. — Я должен быть честен с тобой. Дети все осложняют. Если бы они у тебя были, ты бы поняла, о чем я. И потом, моим мальчикам будет куда труднее пережить наш развод, если у меня появятся другие дети. Это только лишняя головная боль. Я не хочу, чтобы они сомневались во мне и боялись, что с рождением еще одного ребенка они перестанут быть сутью моей жизни.

Иззи кивнула. Не каждый способен молча кивать как ни в чем не бывало, когда хочется завыть от боли и отчаяния, однако она прошла хорошую школу.

— Мы можем поговорить об этом, — торопливо добавил Джо. — В смысле, я никогда не думал… Я не хочу сказать, что у нас не может быть детей, просто…

— Думаю, сделка не состоится. Мы наткнулись на невыполнимое условие, — оборвала его Иззи. — Мне не нужны отношения, ограниченные узкими рамками, я не хочу, чтобы мою жизнь перекраивали, отсекая все, что успел пережить ты. Извини.

— Не уходи, Иззи! — взмолился Джо. — Мы ведь можем поговорить об этом.

— В другой раз. — Она наклонилась и быстро поцеловала Джо в щеку. Она боялась, что Джо сгребет ее в охапку, и тогда ей не устоять, потому что когда Джо Хансен чего-нибудь хочет, он идет к своей цели напролом. А сейчас Джо хотел именно ее, Иззи Силвер. Он запросто мог схватить ее в объятия и впиться поцелуем в губы прямо здесь, в ресторане, у всех на глазах. — Как говорят в деловых кругах, «предоставим слово второй стороне», — торопливо проговорила Иззи и плавно встала. — Я тебе позвоню. — Она повернулась и направилась к выходу, ощущая на себе любопытные взгляды. Теперь их было куда больше, чем пару часов назад, когда она входила в ресторан.

Иззи уверенно смотрела прямо перед собой, словно мысленно уже готовилась к следующей встрече, но на самом деле в голове ее безостановочно крутилась одна-единственная мысль: что же теперь делать?


Оставалось только одно: позвонить Карле. Иззи уселась на заднее сиденье такси, искренне надеясь, что шофер не говорит по-английски (ей не хотелось изливать душу перед чужим человеком), и набрала номер подруги.

Карла была на взводе. Она весь день сидела в офисе, отвечая на звонки и вливая в себя бесчисленные чашки кофе.

— Когда ты вернешься, Иззи? — раздраженно проворчала она. — Здесь сегодня сумасшедший дом, и к тому же чертова кофеварка окончательно сдохла.

— Он собирается уйти от нее.

— Что?

— Я говорю, он собирается оставить ее, Джо хочет уйти от жены.

— Тогда пусть меня выкрасят в розовый цвет, наклеят марку и отправят бандеролью на Гуам, — фыркнула Карла. — Вот уж чего не ожидала. Такты встречалась с ним сегодня, чтобы красиво проститься?

— Ну да, — призналась Иззи. — Я все спланировала заранее, решила, что буду говорить, и где-то на середине спектакля он вдруг сказал, что хочет быть со мной.

— Хочет быть с тобой? Честно и благородно? Или только наполовину? — цинично поинтересовалась Карла. — Может, он хочет остаться при жене, но осыпать тебя роскошными подарками, чтобы подсластить пилюлю?

— Нет, — вздохнула Иззи. — К тому же он никогда не делал мне дорогих подарков, ты же знаешь. У нас не те отношения.

— Да-а, — протянула Карла. — Хотя, на мой взгляд, лучше бы он их тебе дарил. В отношениях с любовницей действуют свои правила, и я предпочитаю их придерживаться. Ну что ж, если твой Джо и впрямь решил расстаться с женой, это замечательно. Ты ведь именно этого и хотела, правда? Но голос у тебя не слишком-то радостный. Что-то не так?

— Он не хочет детей, детей от меня, — безжизненным голосом произнесла Иззи.

— Ох, — вырвалось у Карлы.

— Вот именно, ох.

— Он так и сказал?

— Примерно. Появление еще одного ребенка расстроит его сыновей. К тому же он заявил, что дети все усложняют, и если бы они у меня были, я бы знала.

— Очаровательно, — хмыкнула Карла, — очень умно сказать такое бездетной женщине. Да у твоего Джо бездна такта!

— Вот и я так подумала.

— Что собираешься делать?

Иззи растерянно потерла лоб. Она понятия не имела, что собирается делать.

— Буду думать.

Думать о Джо, о том, стоит ли возвращаться к нему, и каково будет жить рядом с ним. Думать о тете Аннелизе. В последнее время Иззи часто возвращалась мыслями к ней. Как она одна, без Эдварда?

— Ты так сильно его любишь, что готова отказаться от ребенка? — спросила Карла.

— Вопрос на миллион долларов, верно? — Разве что хрустальный шар мог бы дать ответ на этот вопрос. Действительно ли она настолько любит Джо, чтобы согласиться на его условие и навсегда лишить себя счастья иметь детей? Джо предложил вернуться к этому разговору, но вряд ли это что-то изменит. Он говорил совершенно искренне, когда признался, что не хочет больше детей. Родить ребенка от мужчины, который не желает становиться отцом? Какая женщина на это пойдет?

— Ну, что скажешь?

— Представления не имею. Каждый раз, стоит мне подумать, что я нашла ответы на мучившие меня вопросы, как тут же возникают новые задачки, черт бы их побрал.

— Даже не знаю, что тебе сказать, Иззи. Приезжай. У меня тоже нет готовых рецептов для тебя, но по крайней мере здесь ты будешь среди друзей. Ну что?

— Буду через пять минут, — уныло отозвалась Иззи.


Вернувшись домой вечером, она увидела горящую лампочку на автоответчике, и тут же решила, что это Джо. Он позвонил сказать, что передумал, что любит ее и хочет завести детей. Иззи нетерпеливо нажала на кнопку воспроизведения.

— «Здравствуй, Иззи, дорогая. — Это был отец. Его голос казался бесконечно усталым, будто говорил глубокий старик. — Прости, что приходится сообщать тебе дурные новости по телефону… — Иззи в ужасе закрыла рот ладонью. Господи, бабуля? — …но твоя тетя Аннелизе пыталась сегодня покончить с собой. Она едва не утонула. Слава Богу, ее удалось вовремя вытащить из воды. Сейчас она в больнице. Мы с Эдвардом только что от нее. — Иззи различила в голосе отца панические нотки. — Позвони мне, когда получишь это сообщение. Пока, милая».

Иззи содрогнулась. Бедная, милая Аннелизе. Только сегодня Иззи думала о ней, пыталась представить, как ей приходится одной, без мужа, а потом старательно гнала от себя эти мысли. Ей не хотелось сравнивать историю тети со своей собственной, ставить Аннелизе и Элизабет на одну доску. Это было слишком мучительно.

В конце концов, они с Джо — это одно, а Эдвард с Нелл — совсем другое. Две разные истории. Или это не так?

 

Глава 19


На следующий день после того как Аннелизе Кеннеди пыталась покончить с собой, Джоди купила тест для определения беременности, и когда Дэн ушел в школу, отправилась в ванную, чтобы сделать пробу. Прогулки по городу с мамой и тетей Лесли решено было отменить. Карен сказала, что после пережитого потрясения всем троим неплохо было бы немного прийти в себя и расслабиться, провести денек дома, посетить салон красоты, сделать массаж или что-нибудь в этом роде.

— Хорошая мысль, — живо откликнулась Джоди. — Я подойду к администратору и запишу нас.

Они сидели в баре гостиницы, пили кофе и строили планы на следующий день, когда один из знакомых, случайно оказавшийся поблизости, сообщил Джоди ужасную новость.

— Самоубийство — это не выход, — презрительно фыркнула тетя Лесли, комментируя случившееся. — Хорошо, что мы так и не успели познакомиться с этой особой. Не люблю, когда меня окружают мрачные, угрюмые лица.

Тут кроткая Карен сказала наконец сестре, что та ведет себя непозволительно грубо, и попросила оставить их с дочерью вдвоем, раз уж Лесли настолько черства, что не способна проявить сочувствие к Джоди, едва не потерявшей подругу.

Лесли, для которой резкая отповедь сестры явилась полной неожиданностью, предпочла покинуть поле боя и потопала прочь, вне себя от ярости. Так Джоди получила долгожданную возможность побыть с матерью вдвоем.

— Тебе нужно немного успокоиться, дорогая, — сказала мама. — Мне очень нравится ароматерапия с массажем, чудесная вещь, она действительно помогает снять напряжение. Ты как будто заново рождаешься. Лесли этого всего не любит, она обычно ограничивается маникюром.

Джоди воспользовалась телефоном у стойки администратора, чтобы позвонить в салон красоты. На звонок ответила приветливая девушка-физиотерапевт и бойко перечислила все процедуры.

— На этой неделе у нас чудесная программа для будущих мам, — добавила она, — может, это заинтересует кого-то из вас.

Джоди собиралась было сказать «нет», но вдруг ее осенило: она отчетливо вспомнила, как сидела в «Доротас» вместе с Аннелизе и ей пришлось срочно нестись в туалет, потому что у нее внезапно начались месячные. Живот сводило спазмами, и Джоди вынуждена была вернуться домой, а Аннелизе еще сходила для нее в аптеку за болеутоляющим.

Это случилось шесть недель назад. Полтора месячных цикла… Складываем дважды два и получаем… ребенка. Ее охватило знакомое лихорадочное волнение, но теперь к нему примешивался страх. Ведь в прошлый раз у нее случился выкидыш.

А что, если… Нет, повторения ей не вынести.

— Знаете, я бы хотела записать на завтра не троих, а только двоих, — сказала она физиотерапевту. — Массаж лица, маникюр и педикюр для моей тети Лесли Баркер (она остановилась в гостинице) и сеанс ароматерапии с массажем и чисткой лица для мамы, Карен. Приходить к одиннадцати часам? Обеим? Прекрасно, большое спасибо.

Джоди поспешила вернуться к Карен.

— Мама, вас с Лесли записали на одиннадцать, но я совсем забыла, что собиралась завтра навестить одну пожилую женщину в пансионате. Это связано с историей Ратнари-Хауса. — Джоди сказала почти правду. Она действительно вот уже несколько дней собиралась повидать Виви Уилан, но никак не могла выбрать время. Визит в пансионат давал ей повод хотя бы на один день освободиться от тети Лесли. Сейчас, когда все ее мысли были заняты возможной беременностью и случившимся с Аннелизе несчастьем, Джоди хотелось держаться как можно дальше от Лесли. Вдруг она все же беременна?

Джоди, зажмурившись, села на бортик ванны и медленно открыла глаза, не решаясь посмотреть на трубочку. На белом фоне были отчетливо видны две жирные голубые полоски. Две полоски. Беременна. Она долго сидела на краю ванны, прижав ладони ко рту, ошеломленная своим открытием. Если бы только знать наверняка, что на этот раз все пройдет благополучно. Тогда страх отпустил бы Джоди, и она была бы совершенно счастлива. Но кто может обещать, что ужас, через который ей пришлось пройти, не повторится?

Из бесед в группе поддержки она узнала, что у некоторых женщин случалось несколько выкидышей, прежде чем им удавалось благополучно выносить ребенка. Джоди боялась, что у нее не хватит мужества выдержать это испытание второй раз.

«Не паникуй, — сказала она себе и осторожно положила тест в ящик с бельем. — Займись-ка лучше делами и не трусь».

Она взяла свои записи и магнитофон. Лучший способ успокоиться и привести мысли в порядок — это поговорить с Виви Уилан.

Пансионат «Лорел три» занимал длинное двухэтажное здание, окруженное великолепным парком. Аннелизе приходила сюда два-три раза в неделю, навестить Лили.

— Я хотела бы посетить миссис Виви Уилан, — обратилась Джоди к привратнице. Она полагала, что в пансионате имеется служба охраны, и готовилась к тому, что придется объяснять цель своего визита.

— Прекрасно, миссис Уилан любит гостей, — приветливо сказала вахтерша. — Проходите, слева вы увидите лестницу, которая ведет на веранду. Позвоните оттуда, и вас впустят.

— Спасибо, — отозвалась Джоди, удивленная отсутствием всякого контроля за посетителями. Аннелизе хвалила «Лорел три», говорила, что там красиво и уютно, но не услышала, что туда свободно впускают кого угодно.

Внутри пансионат казался чудесным местом для отдыха: яблочно-зеленые стены, приятный запах свежей выпечки, приглушенная симфоническая музыка, льющаяся из радиодинамиков, и никаких стонов или криков. Двери вели в просторный, ухоженный сад, где в тени зонтиков сидели обитатели пансионата. Кое-кто удобно расположился в креслах на террасе. Местный персонал носил белые халаты, но обычной для больницы суеты и спешки здесь не было и в помине. Сестры сидели рядом с пациентами, разговаривали, улыбались, похлопывали по руке своих подопечных или держали чашку, помогая кому-то пить.

— Я ищу миссис Уилан, — заговорила Джоди с одной из сестер.

— Она здесь, сидит за последним столиком, на солнышке.

Виви Уилан оказалась маленькой кругленькой старушкой с белым пушком на голове и с сияющей доверчивой улыбкой. Сиделка кормила ее кусочками фруктов, и когда Джоди опустилась в соседнее кресло, миссис Уилан радостно воскликнула:

— Сара! Чудесно! — и улыбнулась с отстраненной доброжелательностью человека, давно утратившего связь с реальностью.

Джоди вдруг поняла, почему посетителей здесь не подвергают строгим проверкам при входе. Дверь на веранду не открывалась без звонка снаружи, и сад был обнесен высокой изгородью. Обитатели пансионата никак не могли выйти за пределы территории, а гостей здесь бывало не так уж много. Веранда тщательно запиралась, потому что большинство стариков жили в мире собственных фантазий.

Джоди пожалела, что, боясь показаться навязчивой, не приходила сюда раньше, навестить Лили. Теперь она понимала, что в таком месте, как это, рады любому гостю: если тебя посещают, значит, ты еще не забыт.

— Нет, это не Сара, — мягко сказала сиделка и добавила, обращаясь к Джоди: — Сара была ее сестрой.

— Здравствуйте, миссис Уилан, я Джоди Бекетт, — ласково произнесла Джоди. — Доктор Магарри рассказывал мне о вас.

Миссис Уилан безмятежно кивнула все с той же счастливой улыбкой.

— Я не хочу выдумывать несуществующие обстоятельства, которые якобы привели меня сюда, — обратилась Джоди к сиделке. — Я пытаюсь написать книгу об истории Ратнари-Хауса. Доктор Магарри (я имею в виду старшего доктора Магарри) посоветовал мне поговорить с миссис Уилан, потому что ей хорошо знакома история Тамарина, но теперь я вижу, что эта затея неуместна и мне лучше уйти.

— Виви любит рассказывать о прошлом, — живо откликнулась сиделка. — У нее бывает не так уж много посетителей, только ближайшие родственники, думаю, ей будет приятно видеть рядом новое лицо, человека, с которым можно поговорить. Вы не причините ей ни малейшего вреда своими расспросами. Для нее прошлое — уютный мир, в котором ей легко и спокойно. Вот с настоящим у Виви нелады. Но если вам нужны какие-то сведения, вам лучше обратиться к ее дочери Глории, я дам вам ее телефон.

Голос Глории в телефонной трубке звучал сварливо и раздраженно, и Джоди испугалась, что это как-то связано с ее визитом в «Лорел три». «Наверное, дочь Виви рассердилась, что кто-то тревожит расспросами ее престарелую мать», — подумала она. Но почти сразу же стало ясно, что против Джоди Глория ничего не имеет, и это ее обычная манера разговаривать.

— У нас полдома забито бумагами моей матери, там целые залежи. Вот и приходится повсюду таскать с собой это барахло. Вы только представьте, за последние пять лет мы уже трижды переезжали, — возмущенно выпалила Глория. — Такая уж работа у моего мужа. Когда прошлой осенью мы вернулись в Уотерфорд, я ему сказала, что если нам снова придется собирать манатки, то пускай проваливает на все четыре стороны.

— Можно мне как-нибудь зайти и побеседовать с вами? — нерешительно спросила Джоди.

— Я мало что знаю, — проворчала Глория, — но вы можете взглянуть на мамины вещи. Я сейчас дома.

— Сейчас? — Уотерфорд находился в сорока минутах езды от Тамарина.

— Я женщина занятая.

— Дайте мне ваш адрес, и я постараюсь приехать как можно скорее, — сказала Джоди. Раз уж она ввязалась в это дело, надо довести его до конца. Главное, не думать о двух жирных голубых полосках на трубочке с тестом. Поездка в Уотерфорд и обратно — это как раз то, что надо.

Подъезжая к дому Глории, Джоди уже жалела, что согласилась приехать. Несмотря на все старания отвлечься, в машине она только и думала что о ребенке и об угрозе выкидыша. И зачем она затеяла сейчас эту поездку? Эго же форменное безумие. История Ратнари-Хауса по-прежнему оставалась неясной и туманной, и Джоди понемногу растеряла тот восторженный пыл, с которым начинала работу над книгой. Старый дом ревностно оберегая свои секреты, а нарядные дамы и джентльмены на выцветшей черно-белой фотографии снисходительно усмехались, зная, что время набросило непроницаемый покров на их тайны.

Глория жила в двухквартирном доме на оживленной улице рядом с епископским дворцом, и Джоди, закипая от злости, трижды объехала площадь по кругу, прежде чем нашла место для парковки, а потом еще долго бродила в поисках автомата для выдачи парковочных талонов.

«Я, должно быть, сошла с ума», — подумала она, толкая наконец тяжелую створку ворот.

К удивлению Джоди, Глория встретила ее довольно приветливо.

— Вы не поверите, что я тут нашла, — с торжеством объявила она, впуская гостью.

— Что? — осторожно спросила Джоди без особой уверенности, что это имеет отношение к цели ее визита. Глория показалась ей дамочкой с причудами.

— Я знала, что у нас в доме полно всякого бумажного хлама. Это в основном старые медицинские счета, рентгеновские снимки и всякое… такое. Мама всегда отличалась слабым здоровьем. Но взгляните-ка на это! Вот коробка со старыми письмами и бумагами. Там нет ничего ценного, имейте в виду. Я все просмотрела. Надеялась найти бриллиантовое ожерелье! — Она радостно взвизгнула, довольная собственной шуткой. — Глядите!

— О! — выдохнула Джоди, с восхищением разглядывая коробку с письмами. Ее охватило знакомое волнение, зуд в кончиках пальцев.

— Только вы потом мне все верните, — предупредила Глория. — А если выйдет книга, вы напишете, что получили материалы от меня?

— Обязательно, — заверила ее Джоди. В это мгновение она легко пообещала бы отдать и левую ногу, лишь бы прибрать к рукам драгоценное содержимое коробки. — Потрясающе! — Она осторожно взяла в руки ветхие вырезки из старых газет.

«Нужно отвезти сокровища домой и внимательно просмотреть», — размышляла про себя Джоди. Она ощущала себя Говардом Карте рем, который, стоя перед гробницей Тутанхамона, вдруг заваливает вход камнями и заявляет, что придет попозже, когда выберет время, а то сейчас ему некогда.

— Обещаю составить для вас детальную опись всего, что найду в коробке, — сказала Джоди. — Я могу снять для себя фотокопии и вернуть вам оригиналы. — Джоди хорошо знала, как следует обращаться с археологическими находками.

— Возможно, это просто куча старого мусора, — предупредила Глория, — но вы ведь как раз и ищете хлам вроде этого, да?

— Совершенно верно, — подтвердила Джоди.

Дома она бросилась в маленькую спальню, служившую кабинетом, и принялась осторожно, одну за другой, извлекать из коробки бумаги, рассортировывать их и раскладывать в хронологическом порядке. Там были письма, написанные аккуратным мелким почерком на тонкой, почти прозрачной почтовой бумаге. Письма Лили Кеннеди к ее лучшей подруге Виви Макгир.

Джоди поудобнее устроилась в кресле и начала читать.

 

Глава 20


Октябрь 1944 года


Лили в тоненькой хлопчатобумажной ночной рубашке опустилась на колени на дощатый пол и сквозь узкий просвет между светомаскировочной шторой и окном всмотрелась в расплывчатые очертания окутанного туманом города. Погода стояла по-октябрьски холодная, ночью ударили заморозки, и даже в хирургической палате, где всегда поддерживается тепло, Лили пробирал холод.

В больнице в тот день не хватало персонала, и Лили помимо ухода за тяжелым больным с раком кишечника, которого только что доставили из операционной, пришлось выполнять работу санитарки и выносить подкладные судна.

Заметив, что сестра уходит, этот больной — капрал, участник боев в Северной Африке — расплакался, как ребенок.

— Не уходите, — попросил он, бессильно цепляясь за руку Лили. На лице его блестели капли пота, сквозь бронзовый африканский загар проступала бледность, и хотя капрал настоял на том, чтобы побриться перед операцией, его щеки и подбородок успели обрасти короткой темной щетиной. Здесь, на больничной койке, он казался потерянным и беззащитным.

Лили знала: хорошая медсестра должна уметь отделять себя от пациентов, но этот человек, вялый и слабый после анестезии, отчаянно нуждался в ее внимании.

Угольно-черными волосами и печальным лицом он немного напоминал Лили ее отца. Добрый, милый человек, оказавшийся в тяжелых обстоятельствах. Еще не придя в себя после операции, в полубреду он что-то бессвязно бормотал о грохоте танковых орудий.

— Хотите, я напишу вашей семье и расскажу, как вы здесь, Артур? — спросила Лили. Дочь капрала работала на авиационном заводе близ Слау, а его жена с двумя младшими детьми осталась дома, в Ливерпуле. — Они будут рады узнать, что вы благополучно перенесли операцию и выздоравливаете.

— Спасибо, сестра Кеннеди, — прошептал Артур, давясь слезами.

В дверях палаты Лили заметила матрону. Как всегда, ее зоркий взгляд следил за каждым пациентом и каждой сестрой в больнице, не упуская ни единой мелочи. Близилось время вечернего чая, и Лили пора было приступать к другим обязанностям, но в глазах матроны Лили прочла позволение остаться с Артуром.

Матрона была женщиной строгой, никто не осмеливался ей прекословить, и все же Лили ее любила. В больнице Лили считалась хорошей медсестрой, умелой, расторопной и толковой. Она никогда не тряслась от страха под суровым взглядом матроны.

У матроны было любимое изречение: «Если это все, на что вы способны, сестра, потрудитесь впредь делать ровно то, что от вас требуется».

Лили она никогда этого не говорила. Сестра Кеннеди одинаково хорошо справлялась и с работой в палатах, и с учебными заданиями.

А вот Дайана вечно страдала от придирок матроны, которая бдительно следила, чтобы со всеми начинающими сестрами обращались одинаково.

Именно тогда Лили впервые пришло в голову, что иногда аристократическое происхождение только осложняет жизнь. На Лили никто косо не смотрел, другое дело Дайана: в ней все видели владетельную хозяйку поместья и считали гордячкой. Это было чертовски несправедливо, в характере Дайаны не было и тени высокомерия и кичливости. Она щедро делилась с подругами всем, что у нее было, — одеждой, едой и кровом, но прежде всего любовью и дружбой.

В этом году подруги заканчивали обучение, и матрона неохотно согласилась на уступку: как студенткам старшего курса им было позволено жить за пределами переполненного сестринского дома. Две недели назад они перебрались за Бейсуотер-роуд, в небольшой двухэтажный дом в старом английском стиле, принадлежавший миссис Вернон, крестной матери Дайаны. Хотя в доме не было почти ничего, кроме голых стен, потому что миссис Вернон вывезла большую часть мебели в свое глостерширское имение, для трех медсестер он стал настоящим подарком судьбы. Огромный особняк родителей Дайаны в Кенсингтоне сильно пострадал от бомбежки во время «Лондонского блица» и был непригоден для жилья. Дайана собиралась попросить бабушку Филиппа одолжить им немного мебели из большого дома на Саут-Одли-стрит, но Лили с неожиданной горячностью принялась ее отговаривать.

— Здесь у нас есть все, что нужно, — поспешно возразила она, боясь, что Дайана догадается, почему она не желает брать ни единой мелочи из дома на Саут-Одли-стрит. Для Лили дом бабушки Филиппа был неразрывно связан с Джейми, а ей хотелось стереть из своей памяти все воспоминания о Хэмилтоне. Красавец лейтенант и так слишком часто появлялся в ее мыслях, чтобы думать о нем каждый раз, глядя на какой-нибудь стул или стол из того проклятого дома.

Ее комната в новом жилище располагалась в задней части дома и выходила окнами на маленький квадратный садик, где Лили задумала выращивать овощи. Если уж в самом Гайд-парке держат свиней и сажают картошку, почему бы не воспользоваться садиком миссис Вернон и пополнить свой скудный рацион? Но после переезда Лили так и не собралась заняться огородом. Работы было слишком много, и в свободное время хотелось полежать на кушетке в гостиной, послушать патефон, а иногда и разжечь камин. Угля не хватало, и подобную роскошь можно было себе позволить нечасто.

У миссис Вернон оказалось неплохое собрание пластинок с оркестровой музыкой, и Лили любила улечься на диван, закрыть глаза и слушать, растворяясь в звуках.

Дайана давно поняла, что Лили болезненно переживает недостаток образования. Когда они разговаривали о литературе и искусстве, Лили всегда внимательно слушала подругу, жадно ловила каждое слово. Сокровища Национальной галереи предусмотрительно хранились в подвалах, но дважды подругам посчастливилось попасть на дневные концерты в галерее и всего за какой-то шиллинг услышать игру великих музыкантов.

Иногда Дайана рассказывала чуть больше о своем детстве, говорила о вещах, которых прежде старалась не касаться, боясь задеть Лили, невольно подчеркнуть, как велика разница между их мирами. Но в новом жилище все три подруги чувствовали себя свободнее, и без смущения рассказывали друг другу о себе, они столько прожили вместе, что это казалось вполне естественным.

— Когда Сибс была маленькой, я дружила с Тилли, дочерью кухарки, — призналась Дайана. — Мы играли в прятки в саду и возились с моим кукольным домиком в детской. Со мной занимались гувернантки, но, мне кажется, я ничему у них так и не научилась. Лучше всех была мадемуазель Шамуа, но и она продержалась всего год. Потом, когда мне исполнилось девять, мама договорилась с женой пастора, чтобы ее сестра (настоящий «синий чулок» и вдобавок жертва несчастной любви) приходила и давала мне уроки. Ее звали мисс Стэндинг и она поощряла мою дружбу с Тилли. Мисс оказалась фабианкой. Папа чуть не умер, когда узнал об этом, — весело рассмеялась Дайана. — Она ратовала за социальные реформы, чего нельзя было сказать о моем отце, и еще она обожала Тилли. Подозреваю, что Тилли дразнили из-за дружбы со мной. Она начала приходить все реже, а потом и вовсе перестала, и мне пришлось довольствоваться Сибил. У меня почти не было подруг, пока я не начала выезжать.

— А как это было? — спросила Лили. — Как вы жили до войны?

Вопрос был не таким невинным, как это могло показаться. После свадьбы Сибил Лили жадно прислушивалась к рассказам Дайаны, надеясь услышать упоминание о Миранде Хэмилтон (или как там ее звали до того, как Джейми на ней женился). Миранда Хэмилтон. Странно, что женщина, которую Лили никогда в жизни не видела, имела над ней такую власть. Но Лили часто ловила себя на том, что думает о жене Джейми.

Он занимал все ее мысли, и его всегда сопровождала эта таинственная Миранда, женщина, принадлежавшая к миру Дайаны, к миру роскоши и богатства.

— А с кем ты дружила? — с деланным безразличием спросила она как-то раз Дайану, мучительно напрягая слух: не всплывет ли имя Миранды. Может, если удастся узнать побольше о ней и Джейми, то колдовские чары рассеются? Лили не сказала Дайане ни слова о том, что произошло между ней и Хэмилтоном. Несмотря на работу в больнице, Дайана в душе оставалась все тем же невинным ребенком, что и прежде. — Расскажи, как ты начала выезжать. Все говорят, что до войны Лондон был совсем другим, но я-то приехала из Ирландии, и мне трудно судить о том, что тут изменилось, а что нет.

— Черт возьми, да все изменилось, — вздохнула Дайана. — До войны это был совсем другой мир, Лили, даже не знаю, как тебе объяснить.

— А ты все же попробуй, — попросила Лили.

— Ну, прежде всего главной задачей в жизни считалось выйти замуж, — начала Дайана. — Девушкам вроде нас не полагалось работать или учиться в университете, Боже упаси!

Такая особа прослыла бы «синим чулком», и никто не захотел бы на ней жениться. Но, слава Богу, моя мама так не считала, она не похожа на других матерей. У большинства моих знакомых девушек вся жизнь вертелась по одному кругу: первый выезд в свет, первый бал, знакомство с перспективным женихом и удачное замужество. Если бы не война, мы все были бы уже замужем.

Стоило только слегка направить разговор в нужное русло, и Дайана начала охотно рассказывать о мире, который казался Лили чужим и незнакомым.

Дочь сэра Арчибальда Белтона представили ко двору в длинном атласном платье и с цветами в волосах, она танцевала всю ночь вместе с другими дебютантками. Потом последовали чудесные вечеринки в «Клэриджес» и ночные клубы, такие как «Четыре сотни». При упоминании о нем Лили почувствовала дурноту: ведь они собирались в этот клуб той ночью.

— Нам, конечно, не позволяли посещать ночные клубы, — усмехнулась Дайана, — но мы все туда ходили. Мне больше всего нравилось во «Флориде». Там всегда бывало так весело!

С мужчинами Дайана никогда не заходила дальше скромных поцелуев, даже теперь. Еще в начале занятий в больнице Лили показалось странным, что медсестра так мало знает о сексе. Сама она выросла на ферме, в окружении домашних животных, и отлично представляла себе, что происходит между мужчиной и женщиной в постели. Дайана же, напротив, оказалась крайне несведущей в этих вопросах.

— Никто не говорил с нами о… сама знаешь, о чем, — объяснила она. — Разве что предостерегали против мужчин, с которыми НБСТ (небезопасно садиться в такси).

Дайана водила дружбу с герцогами, была накоротке с иностранными принцами и провела год в парижском пансионе благородных девиц вместе с десятью другими юными леди, совершенствуя свой французский и посещая парижские музеи. В пансионе царили строгие нравы: весь год с воспитанниц глаз не спускали, боялись, что они убегут. Еще девочкой Дайана брала уроки танцев у мадам Вакани, где весело хихикала и шепталась с другими маленькими аристократками, своими ровесницами.

Разнице в происхождении и воспитании Дайана не придавала никакого значения. Лили и не сомневалась, что, следуя традиции, ее подруга благополучно выйдет замуж за богатого наследника титула, мужчину своего круга, но в противоположность большинству представителей знати Дайана обладала редкой душевной щедростью и была совершенно лишена снобизма.

Впрочем, старый мир стремительно менялся, Лили это понимала. Благородное происхождение и высокий пост уже не важны для того, кто лежит в луже крови, задетый осколком снаряда. Бомбы не различают бедных и богатых, разве что богатая женщина будет лежать в заляпанной кровью роскошной шубе, а бедная — в старом заштопанном шерстяном пальто, накинутом поверх ночной рубашки. Смерть не станет интересоваться, числится ли ваша фамилия в «Готском альманахе», этой библии европейской аристократии.

Лили зябко поежилась. Она едва держалась на ногах от усталости, но сон не шел.

Ночью приходилось хуже всего. Она ворочалась в постели без сна, снова и снова прокручивая в памяти события того ужасного дня на Саут-Одли-стрит. Лили то твердила себе, что Джейми предназначен ей судьбой, то в ужасе шептала, что это невозможно.

Много раз она проигрывала про себя всю сцену на кухне. Кажется, Джейми собирался признаться… «Лиля, я должен кое-что тебе сказать…» И опять она видела перед собой лицо Сибил, ее глаза, сверкающие злобным торжеством. Как ни странно, Сибил ни словом не обмолвилась Дайанеотом, что произошло на кухне. Она то ли чувствовала себя виноватой, то ли хотела заставить Лили страдать в одиночестве, кто знает?

В любом случае так было лучше. Лили не хотела никого посвящать в свою тайну.

Когда ее начинали преследовать мысли о Джейми, о сне можно было забыть. Прошло больше месяца со дня свадебного ужина на Саут-Одли-стрит, и Лили едва ли не каждую ночь — сначала в сестринском доме, а потом в особняке миссис Вернон — садилась у окна, отгибала светомаскировочную штору и смотрела на темные улицы Лондона.

Но в эту ночь она чувствовала себя так одиноко, что почти ждала, когда завоет сирена воздушной тревоги и придется спускаться по шатким ступеням в андерсеновское бомбоубежище[17] в саду. Иногда в очень холодную погоду подруги не спускались в убежище, а прятались под длинный узкий обеденный стол в кухне. В такие минуты одиночество ощущалось не так остро.

Послышался вой сирены, и Лили с усилием поднялась с пола. Она так долго простояла на коленях у окна спальни, что ноги совсем одеревенели от холода.

В такие ночи, как эта, Лили без страха прислушивалась к завыванию сирены: протяжный сигнал тревоги прерывал лихорадочный поток мыслей, и терзавшая ее боль стихала. Вглядываясь в черное небо, исчерченное огнями прожекторов, Лили с тоской подумала, жив ли Джейми. Она надеялась, что жив.


В начале ноября Филипп вернулся в Лондон, и Сибил поспешила сдвинуть все свои дела, чтобы уже в четверг приехать в город и встретиться с мужем. Но еще до того, как это стало известно, подруги задумали устроить вечеринку: выпить где-нибудь по парочке коктейлей, потом пообедать и под конец отправиться в какой-нибудь клуб.

Дайана договорилась встретиться с Сибил в центре, на Хей-маркет.

— Сибс хочет пойти пить коктейли в «Савой», вот глупая! Я ей сказала, что это невозможно, там полно американских полковников, которые швыряются долларами направо и налево. А она мне: «Отлично, обожаю американцев». «Послушай, Сибс, — говорю я ей, — во-первых, ты замужем, а во-вторых, война — это не грандиозная коктейльная вечеринка». В конце концов, «Горинг» тоже прелестное местечко, куда уютнее, чем «Савой», но мою сестрицу не уговоришь. Скажи, что ты пойдешь, Лили. Будет действительно здорово. К тому же Филипп пригласил кучу друзей.

Но Лили предпочла не рисковать. Она знала, что в компании на вечеринке вполне может оказаться и Джейми, если он еще в Англии. Возможно, конечно, что он сейчас на подводной лодке, где-то в море, на том театре военных действий, который сейчас особенно важен. Глупое название «театр военных действий». Как будто это какое-то шоу. Если бы миром правили женщины, они отменили бы подобные шоу. Женщины не хотят терять своих любимых.

Пусть даже на вечеринке собралась бы целая толпа друзей Филиппа и Джейми веселился бы вместе со всеми, болтал и пил коктейли, Лили пришлось бы уйти. Она просто не смогла бы находиться с ним в одной комнате, неотступно думая о его предательстве и чувствуя кожей злобный, ехидный взгляд Сибил.

— Нет, Дайана. — Лили отрицательно мотнула головой. — Я слишком устала. На меня не рассчитывайте.

Вскоре после ухода Дайаны Мейзи упорхнула на свидание с американским солдатом, с которым познакомилась в «Кафе де Пари», они собирались вместе поужинать. Без Мейзи и Дайаны дом казался пустым, и Лили надумала развлечься, приняв ванну. Она набрала четыре дюйма воды, предписанные строгими правилами военного времени, и добавила целый чайник кипятка, но так и не смогла согреться. В конце концов она оделась и вышла из дома. Ей хотелось пройтись по Гайд-парку и устроить себе некое подобие загородной прогулки, не выезжая из города.

Лили возвращалась домой уже в сумерках. Ноги в тяжелых ботинках ныли неимоверно. Единственную пару легких парусиновых туфель на резиновой подошве (чудесный отдых ногам после рабочих ботинок) Лили износила едва ли не до дыр, а купить новые туфли для нее всегда было непростой задачей. У Лили были очень узкие ступни с высоким подъемом. Ребенком она привыкла бегать босиком по камням, пробираясь глухими закоулками к Ратнари-Хаусу, ее загрубевшие ножки не знали усталости. Может, поэтому туфли причиняют ей теперь столько мучений? Лили закрыла глаза, и ноги тотчас ощутили прохладное щекочущее покалывание влажной травы, как в далеком детстве, когда она бежала опрометью через поля и стебли тростника хлестали ее по рукам.

В каких-то двух шагах от нее по Бейсуотер-роуд с грохотом промчался автобус. Лили вздрогнула и в ужасе шарахнулась от края тротуара, понимая, что едва не ступила на мостовую с закрытыми глазами.

— Будь осторожна, милая. Тебе только что чуть начисто не снесло голову. — Говоривший оказался маленьким сморщенным старичком с тростью.

— Спасибо, — пробормотала Лили, все еще дрожа.

Как это глупо, ведь она легко могла погибнуть или оказаться в своей же больнице, на каталке.

Дома и деревья мелькали перед глазами Лили, то появляясь, то снова исчезая, вытесненные картинами, нарисованными воображением. Она представляла себе, как Дайана влетает в зал отеля «Савой», раскрасневшаяся, с развевающимися волосами, и дивный аромат духов «Арпеджио» струится за ней будто шлейф. «Извините, я опоздала», — говорит она. «Дайана всегда опаздывает», — с нежностью подумала Лили.

Наверное, она уже там, сидит рядом с любимой сестрой в окружении друзей зятя, и восхищенные взгляды всех присутствующих прикованы к ней. Лили была как-то раз в «Савое» с Дайаной, наслаждалась коктейлем в пьянящей атмосфере изысканного ар-деко и замирала от восторга, не в силах поверить, что она здесь, в этом легендарном отеле.

Бредя по знакомым улицам, Лили впервые пожалела, что сменила сестринский дом на особняк миссис Вернон. Там в комнате отдыха всегда можно было перекинуться с кем-нибудь парой слов или вместе послушать радио. Здесь же Лили чувствовала себя необыкновенно одинокой, оторванной от остального мира.

И тут до нее донесся низкий протяжный вой сирены. Звук был настолько привычным, что уже не вызывал паники. Лили запрокинула голову и вгляделась в небо, ища глазами смертоносные ракеты «Фау-2», она действовала безотчетно, словно надеялась увернуться от падающей ракеты. Говорят, если заметишь ракету, спасешься. Как бы не так. В больницу доставляли множество истекающих кровью людей, видевших, как падает ракета, и задетых осколками.

Рев сирены усиливался, и хотя для Лили бомбежки давно стали обыденностью (она нередко оставалась в больнице, когда остальные лондонцы скрывались в бомбоубежищах), сквозь ее напускное безразличие вдруг проступил страх. «Фау-2» несли с собой смерть. Ту самую смерть, которую ей приходилось видеть в больнице изо дня в день. Внезапно Лили охватил животный ужас. Сердце бешено заколотилось.

Где тут ближайшая станция подземки? «Ланкастер-Гейт», ну конечно.

Она побежала к метро, куда отовсюду в панике стекались люди, и вскоре людской поток подхватил ее и понес вниз по ступеням, мимо уже примелькавшегося плаката с лозунгом «Обойдись тем, что есть, почини старое» к выцветшему, потертому листу с призывом «Копай для победы!»[18]. Плакат начинал отходить от стены, его потрепанные углы загнулись. Лили отчетливо чувствовала исходивший от толпы страх, он, словно ядовитые испарения, окутывал сознание, внушая ужас и безумие.

Лили ненавидела подземку, боялась оказаться погребенной заживо в узком душном туннеле под землей. Некоторым нравилось находиться в гуще людей во время бомбежки. Люди приносили с собой матрасы, устраивались поудобнее, запевали песни, а ближе к рассвету согревались чаем. Многие лондонцы приходили ночевать в метро, но только не Лили.

На ступенях ее настиг новый приступ паники. Спуститься в убежище можно было только на лифте. Лили ненавидела лифты, а в переполненной подземке одна мысль о том, чтобы войти в тесную металлическую коробку, вызывала у нее отвращение. Задыхаясь в густой людской толчее, Лили представила, как в вестибюле метро взрывается бомба, и лифт заваливает обломками камня и бетона. Нет. Нужно было немедленно выбираться отсюда.

Страх перед мучительной агонией в лифте гнал Лили прочь, даже взрывы бомб пугали ее меньше. На земле всегда остается надежда выжить, но задыхаться в замкнутом металлическом гробу в ожидании смерти…

— Выпустите меня! — пронзительно крикнула она и принялась проталкиваться к выходу.

Окружавшая ее толпа и не подумала расступиться, но Лили все же удавалось медленно брести против течения. Спешащие в панике люди сдавливали ее со всех сторон, так что невозможно было набрать в легкие воздуха.

— Лили!

Ей показалось, что кто-то окликнул ее по имени, но это вполне могло быть игрой воображения. Попытка вырваться из толпы напоминала жуткий, отвратительный сон, и Лили уже не в силах была отличить кошмар от реальности.

— Лили!

Этот голос она узнала бы из тысячи, так часто он звучал в ее мечтах.

Джейми. Он был последним, кого она ожидала увидеть в этой жестокой давильне.

Он стоял позади нее в толпе и, держась за перила одной рукой, вторую протягивал ей.

— Мне нужно выбраться отсюда, — пронзительно закричала Лили. — Я ни за что не поеду в лифте.

— Хватайся за перила, — крикнул Джейми. — Я тебя вытащу.

Умом Лили понимала, что пытаться выбраться на улицу, где рвутся бомбы, — настоящее безумие, но ей было все равно. Ее вдруг охватила сумасшедшая уверенность, что рядом с Джейми она в безопасности.

Толпа понемногу редела, и Лили, собравшись с силами, дотянулась до перил и нащупала пальцы Джейми. В следующий миг сильная рука выдернула ее из толчеи, и Лили оказалась в объятиях Хэмилтона. Она прижалась щекой к колючему шерстяному сукну его кителя и замерла, вдыхая знакомый запах. Блаженное чувство покоя вливалось в нее, изгоняя страх.

Людской поток схлынул, и Лили с Джейми побрели на улицу, не размыкая объятий.

Всего несколько минут назад слышался тошнотворный вой сирены, но казалось, прошли долгие часы. Город вымер, на пустынных улицах, перегороженных бесчисленными мешками с песком, не было ни души. Только самые безрассудные не прятались сейчас в убежищах.

— Сюда. — Джейми потянул Лили за собой к большому, величественному зданию с глубоким портиком. — Здесь так же безопасно, как и под землей.

Хэмилтон обнял Лили за плечи, и она тесно прижалась к нему. В отдалении слышался грохот рвущихся снарядов. «Похоже на раскаты грома», — подумала Лили. В детстве она любила считать удары грома в грозу. При мысли о том, что бомбы падают где-то далеко, у нее вырвался вздох облегчения.

— Что ты здесь делаешь? — спросила она.

— Я пришел увидеться с тобой, — ответил Джейми.

Лили посмотрела ему в лицо. Серые глаза его сверкали необычайно ярким огнем, в них читались сила, мужество и искренность. Такие глаза не смогли бы солгать.

— Зачем?

— Ты знаешь зачем, — тихо произнес он.

Лили вглядывалась в лицо Джейми, и каждая черточка казалась ей знакомой и родной. Удивительно, ведь она едва знала этого человека. Темные брови, тонкий шрам у виска, как бы ей хотелось погладить его, легко коснуться того места, где он пересекает бровь.

— Я держался от тебя на расстоянии. Пришлось заставить себя. Я предупредил Филиппа, что не приду, но ничего не смог с собой поделать. Я должен был увидеть тебя снова. В «Савое» Дайана сказала мне, что ты осталась дома, и я решил попробовать тебя найти.

— Это неправильно. — Лили отвела взгляд.

Он искал ее, и ей больше всего на свете хотелось быть вместе с ним, но это было неправильно. Джейми женат. Перед лицом Господа он не может предать свою жену. Поддавшись искушению, они оба совершат прелюбодеяние, а это смертный грех. Сможет ли Господь ее простить?

Откровенно говоря, за годы войны ее вера немного поколебалась из-за того, что ей приходилось видеть вокруг. Где был Господь, когда повсюду гремели взрывы и лилась кровь?

Джейми поднес к губам ее руку и поцеловал. Его дыхание участилось, и Лили решила, что сейчас не время думать о Боге. Это можно сделать и потом.

Они пришли в дом крестной Дайаны и поднялись по лестнице в спальню Лили, большую, погруженную во мрак комнату с темно-малиновыми стенами, широкой кроватью, гардеробом красного дерева и голым дощатым полом.

Джейми запер дверь на задвижку, бросился к Лили, сжал ее в объятиях и приник жадными губами к ее губам. Страсть захватила их обоих. Когда пальцы Лили нашарили первую пуговицу на груди Джейми, он быстро отстранился, сорвал с себя китель и распахнул кардиган Лили.

Она не успела даже подумать, что же на ней надето, как оказалась совершенно нагой. Они упали на кровать, поверх покрывала, их тела сплелись.

Никогда еще мужская рука не касалась ее обнаженной кожи, ощущение было волнующим, восхитительным. Губы Джейми сжали ее сосок. Лили тихо застонала и изогнулась дугой. Бедром она чувствовала упругое прикосновение восставшей плоти Джейми. Прежде секс всегда казался ей странным занятием, ослабевшие мужские тела в госпитале не вызывали мыслей о близости. Но Джейми был силен, полон жизни и неукротимой энергии. Им владели страсть, неистовство и ярость.

Лили нежно провела пальцем подлинному багровому рубцу у него на бедре. След ранения шрапнелью, из-за которого Джейми вернулся домой из Африки. В Белтонуорде на свадьбе Сибил Джейми заметно прихрамывал, но теперь хромота почти прошла.

— Болит? — спросила Лили.

— Только не сейчас, — прошептал Джейми, покрывая поцелуями ее грудь. Лили закрыла глаза, растворяясь в новом ощущении. — Я не хочу причинить тебе боль, — выдохнул Джейми.

— Мне все равно.

— Но мне не все равно. Я хочу, чтобы ты снова желала меня, как тогда.

— Я хочу этого.

— И чтобы тебе не было больно. — Рука Джейми скользнула к ее лону, и по телу Лили пробежала дрожь наслаждения. — Мы не должны…

— Нет, должны. — Лили казалось, что она умрет, если это вдруг прекратится. Ей хотелось пройти весь путь до конца. Она высвободилась из объятий Джейми и уселась на нем верхом. Ей нравилось ощущать, как откликается его сильное тело на малейшее ее прикосновение. — Покажи мне как…

Джейми обхватил ладонями бедра Лили. Их взгляды встретились. Серые глаза и ярко-синие будто заключили безмолвный договор. Два нагих тела медленно двинулись навстречу Друг другу, и Лили ощутила, как плоть Джейми входит в ее плоть. У нее перехватило дыхание, и Джейми, не сводя глаз с ее лица, тотчас остановился.

И тогда Лили качнулась вперед, теснее прижалась к Джейми и невольно вскрикнула, принимая в себя его естество.

— О, Дану[19], — простонал Джейми, в следующий миг их тела уже двигались в тесном сплетении, руки Джейми сжимали ягодицы Лили. И вот по телу ее, словно морская зыбь, прошла легкая дрожь и где-то внутри начала подниматься жаркая волна блаженства.

Лили всхлипнула, задыхаясь, прогнулась всем телом, словно исполняя диковинный танец, и Джейми крепче сжал ее в объятиях, сливаясь с ней в единое целое.

После они лежали обнявшись в сумраке комнаты, так и не потрудившись задернуть шторы на окнах. На черном небе сиял блестящий серп луны.

— Ты не представляешь, сколько ночей я провела, глядя в окно и думая о тебе, — сказала Лили, положив голову на согнутый локоть Джейми. — Все думала, где ты, что с тобой, видишь ли ты ту же луну, что и я, и вспоминаешь ли обо мне хотя бы иногда.

— Я просто не мог думать ни о чем другом, — усмехнулся Джейми. — В военном министерстве не слишком-то мной довольны. Скоро мне придется вернуться на подлодку. — Джейми замолчал. Моряки никогда не говорят, куда они отправляются, это непреложный закон. Умом Лили это хорошо понимала. Умом, но не сердцем. Если Джейми уйдет в море, ей важно будет знать, где он, чтобы следить за событиями, вчитываться в газеты, прислушиваться к сообщениям радио, всматриваться в кадры кинохроники. Так по крайней мере она сможет быть ближе к нему.

Она почти ничего не знала о подводных лодках, но четко усвоила одно их отличие от военных кораблей: если субмарина сбита, у экипажа нет никакой надежды спастись. Море похоже на ракеты «Фау-2», оно так же жестоко и безжалостно. Джейми легко мог погибнуть в толще воды, задохнуться в своей бронированной замкнутой камере. При мысли об этой страшной смерти Лили пронзил ужас.

— Нам не следовало этого делать, — с горечью проговорила она. — Боюсь, за это нас ждет наказание. Ты женат, и это навсегда, так учит моя вера. Разве у нас может быть будущее?

— Я сыт по горло рассуждениями о будущем, — тихо произнес Джейми. — Все вокруг только о нем и говорят. Если мы выиграем эту войну, если союзники продвинутся к этому рубежу, если противник сдаст позиции… А как же настоящее? Как быть с тем, что мы чувствуем сейчас? Несколько лет назад я совершил ошибку и женился, и каждый день, с тех пор как встретил тебя, я не перестаю об этом думать. Что же мне делать с этим?

— Совершил ошибку? — Именно это ей и хотелось услышать. Джейми ошибся, он выбрал себе не ту женщину. Но католическая церковь не признает развода. Узы брака священны, и ошибки во внимание не принимаются. Бог все видит и строго вершит свой суд. Нарушив запрет, можно поплатиться бессмертной душой. Слово Господне непреложно. С Господом не торгуются. — Расскажи мне, — попросила Лили.

Он крепче прижал Лили к себе и рассказал ей о Миранде, девушке, с которой вместе вырос. Они дружили с детства, а их матери считались лучшими подругами и стали подружками невесты друг у друга на свадьбе. В 1937-м Джейми и Миранда поженились.

— Я сразу же понял, что совершил ошибку, — признался Джейми. — В нашу первую брачную ночь… — Лили вздрогнула как от удара при этих словах. — …Миранда заперлась в ванной и расплакалась. Она ни за что не хотела выходить. Я сказал ей, что нам не обязательно заниматься любовью, что я не прикоснусь к ней, но она все равно отказывалась выйти.

— Почему?

— Она боялась меня, боялась акта любви. Она вела очень замкнутую жизнь и не представляла, что происходит между мужчиной и женщиной. Не знаю, что там наговорила ей мать перед свадьбой, но Миранда пришла в ужас. При гостях она еще как-то держалась, но когда мы остались одни, ее как будто прорвало.

Лили теснее прижалась к Джейми.

— И что же ты сделал?

— Я провел всю ночь на полу. Это была не самая лучшая брачная ночь, но не это меня пугало. Я думал о будущем. Если женщина тебя боится, не так-то просто преодолеть этот страх. Днем Миранда любила меня, но ночью в ней пробуждался животный ужас. — В голосе Джейми звучала скрытая боль. — Ей внушили, что мужчины грязные животные, что при закрытых дверях мы не в силах обуздать наши порочные инстинкты. Позднее она рассказала мне об этом.

— А ты не мог поговорить с ней об этом? Или поговорить с ее матерью?..

Джейми сокрушенно покачал головой.

— Проблема была как раз в матери. Это она убедила Миранду, что все мужчины грубые скоты. Мне не к кому было обратиться за помощью. Нам нужно было самим искать выход.

— И вы нашли его? — тихо спросила Лили.

— Нет. Так и не нашли. Моя мать и, как это ни смешно, мать Миранды все время говорят о «топоте маленьких ножек», интересуются, когда мы начнем обустраивать детскую. До войны я подумывал о разводе, но потом записался в армию, и проще было оставить все как есть. Развод означал бы поражение, а до Миранды мне никогда еще не приходилось терпеть поражение. А потом я встретил тебя. — Он повернулся и посмотрел в глаза Лили. — Я пытался побороть в себе это чувство, Лили. Не хотел флиртовать с тобой, ведь я все еще женат, это было бы жестоко. Поэтому я и не писал тебе после свадьбы Филиппа. Ты заслуживаешь большего, самого лучшего, тебе не нужен роман с женатым мужчиной. — Он нежно коснулся губами ее лба и бровей, потом ласково поцеловал в нос. — Но я не смог удержаться. Я решил поговорить с тобой сегодня, сказать, что я мог бы получить развод. В конечном счете наш фальшивый брак с Мирандой означает, что я должен был дождаться тебя. Ты мое будущее.

У Лили больно сжалось сердце.

— Мне очень жаль, Джейми, но у нас нет будущего. Даже если ты разведешься, я не смогу выйти за тебя. Религия не позволяет нам вступать в брак с разведенными. Меня отлучат от церкви. Я не смогу на это пойти, не смогу жить без веры. — Джейми ничего не ответил, и Лили охватил гнев. Неужели он настолько слеп? — Ты должен понять, как много это для меня значит, — твердо сказала она. — Меня так воспитали, вера — часть меня, фундамент, на котором держится моя семья. Для тебя все по-другому, но я не могу отступиться от Бога.

Она представила себе родителей во время воскресной мессы, отрешенных, погруженных в молитву. Увидела себя во время первого причастия, в девственно-белом платье. Ее сердце взволнованно колотилось, когда она с гордостью и торжеством шествовала по проходу в церкви вместе с другими детьми. Ну как он не понимает, что она не может остаться с ним, если это грозит ей отлучением? Возможно, Бог простит ей сегодняшний грех, но только не брак с разведенным мужчиной.

— Ты правда в это веришь? — Джейми недоуменно нахмурился. — Веришь, что Богу есть хоть какое-то дело, за кого ты выйдешь замуж? И как же в таком случае Он поступит? Помнишь, когда мы с тобой познакомились, ты говорила о маленьких мальчиках в пижамках? Ты видела их в больнице. Казалось, они спали, а на самом деле были мертвы. Кто решил, что они должны умереть? Бог? Думаешь, он сделал верный выбор? Я так не считаю и готов поклясться, родители тех мальчиков со мной согласятся. Кто допустил эту безумную войну? Только не говори, что простые люди ее хотят. — Голос Джейми едва не срывался на крик. — Что, простые люди в Германии хотят, чтобы их сыновья истекали кровью, а дочерей разрывало на куски бомбами? Нет!

Иззи потрясенно смотрела на Джейми. Она часто задумывалась о войне, и всякий раз ее терзали сомнения. Трудно сохранить веру, когда приходится каждый день вытирать чью-то кровь и утешать несчастных, потерявших руку или ногу. Но Лили никогда не высказывала эти мысли вслух. Она молча исполняла свой долг, вносила крошечную лепту в общее дело, убеждая себя, что сомнения равносильны предательству.

— Если Господь повелевает Вселенной, то мне не нравятся Его методы. Я бы на Его месте подумал о мире.

— Господь призывает к миру, — не согласилась Лили.

— В самом деле? Значит, он недостаточно старается, потому что прямо сейчас продолжают умирать люди, и эта чудовищная бойня продлится еще несколько месяцев. Война сделала меня пацифистом, — угрюмо заключил Джейми. — Если бы союзники еще тогда, много лет назад, разобрались с Гитлером, все пошло бы по-другому. Мы просто стадо овец, Лили. Кто-то всегда принимает за нас решения, будьте Господь Бог или правительство. Если ты вечно уступаешь власть кому-то другому, то в конечном счете получаешь то, что заслужил.

— Я верю в промысел Божий, — возразила Лили.

— Но почему ты выбрала себе именно этого Бога? И почему твой Бог должен быть единственным? Разве нельзя довольствоваться чьим-то еще? Это все страх. Мне не нравятся религии, основанные на страхе. «Верь нам, а не то будешь гореть в аду». И это учение о любви? Все мы теперь живем в страхе, и я не верю, что это правильный путь. Но я говорю тебе все это вовсе не для того, чтобы навязать свою волю. Я не собираюсь хватать тебя за ноги и держать, — мягко добавил Джейми.

Лили улыбнулась, видя, что гнев Джейми внезапно утих.

— Это верно, ногами ты не ограничился, — лукаво заметила она.

— Неужели? Хм-м, надо бы попробовать еще.

Он притянул ее к себе, коснулся губами ее груди, и Лили почувствовала, как тело отзывается знакомой сладкой дрожью. Но времени оставалось мало.

— Дайана и Мейзи скоро вернутся.

— Я уйду до их возвращения, обещаю, — прошептал Джейми и закрыл ей рот поцелуем.

Лили лежала на спине, наслаждаясь блаженной тяжестью его тела. Если бы только можно было так же легко остановить мысли, как только что Джейми заставил ее замолкнуть. «Ты поступаешь дурно», — твердил ей рассудок, но Лили не в силах была остановиться. Отступать было поздно.

Джейми ушел в полночь. Пустился в путь по черным улицам, освещая себе дорогу фонариком. Лили не спросила, увидятся ли они снова. Она знала, что это непременно случится.

Она поднялась по лестнице в спальню, легла в постель, все еще хранившую теплый отпечаток тела Джейми, и зарылась лицом в подушку, смятую его щекой. Утомленное, пресытившееся тело требовало отдыха, но сон не шел. Лили неотступно думала о том, что только что произошло.

Она перечеркнула все привычные устои, отреклась от внушаемых с детства истин и предала веру, чтобы быть с Джейми. Теперь ей не обязательно признаваться в своем грехе и ждать отлучения от церкви: Всевышнему и так все известно.

Лили вспомнила дом и изображение Пресвятого Сердца Иисуса, украшавшее жилище всякого католика в Ирландии.

Перед ним всегда горела красная лампада, а рядом висел портрет Папы Пия XI, чудесный маленький барельеф в раме с оттиском папской печати внизу.

Мама всегда осеняла себя крестным знамением, проходя мимо него. При мысли об этом Лили пронзило острое чувство вины.

И все же один вопрос не давал ей покоя, она задавала его себе снова и снова: как же может быть, что ее любовь к Джейми греховна, если эта любовь перевернула всю ее жизнь, наполнила ее новым смыслом, светом и счастьем?

Прежде Лили не осмеливалась оспаривать церковные догматы. Сомнение — враг веры. Но неужели ее чувства порочны? И древний женский инстинкт, безотчетное стремление быть рядом с Джейми на самом деле дьявольское наваждение?

Она вдруг вспомнила маленькую сморщенную старушку из далекого прошлого и вновь услышала ее голос, неожиданно сильный и громкий.

«Доверяй сердцу, — призвал этот голос, и сухонькая рука со скрюченными артритом пальцами прижалась к костлявой груди. — Сердце никогда не лжет, mo chroi».

«Мо chroi»… По-гэльски это значит «мое сердце», «любовь моя».

Бабушка Сайв, папина мама. Лили не вспоминала о ней долгие годы. Она умерла давно. Господь забрал ее к себе, когда Лили было лет девять или десять, но даже тогда, еще ребенком, Лили понимала, что смерть бабушки означала конец целой эпохи. «История уходит в прошлое», — сказал отец, когда бабушки не стало.

Бабуля Сайв (когда-то маленькая Лили с трудом выговаривала ее имя, состоявшее из одного звучного слога) была последней из тех, кого отец называл «людьми старой закваски», имея в виду вовсе не возраст.

Бабуля Сайв посещала церковь и даже была немного знакома со священником, но вера в Христа не мешала ей почитать мать-прародительницу и исповедовать верования древних кельтов.

Она легко могла указать точное время, не глядя на часы, предсказывала погоду по полету птиц, возвращающихся к своим гнездам, и всегда внимательно следила за фазами Луны.

Бабуля Сайв пересказывала внучке легенды о богине-воительнице Бригите, наделенной даром врачевания. В старину, объясняла Сайв, первого февраля люди зажигали свечи в честь богини Бригиты и устраивали торжества, этот день почитался великим праздником, как Пасха для католического священника. Кельтский Имболк, День Бригиты, возвещал рождение весны, благословенного времени, когда земля пробуждается от зимнего сна, приходит тепло, и начинают ягниться овцы. У дома бабули Сайв росли рябина и боярышник, чудотворные деревья, как любила она говорить.

И еще она любила рассказывать предания о матери-прародительнице всех ирландских богов — Дану или Дане. Благодаря бабуле Лили получила второе имя, Дана. Мама хотела назвать дочку Лили, в честь одной из сестер леди Айрин, а бабушка Сайв настаивала на имени Дана. В конечном счете они пришли к соглашению, дав девочке имя Лили Дана Кеннеди.

Что бы сделала бабушка Сайв, узнав о Джейми? Стала бы потрясать распятием и грозить Лили вечным проклятием? Или прижала бы свою иссохшую руку к груди внучки и сказала: «Доверяй сердцу»?

Лили горько вздохнула. Как бы ей хотелось быть похожей на бабушку Сайв. Ну хоть немного.

 

Глава 21


Психиатрическое отделение тамаринской больницы было крошечным. Из расположенной в середине небольшой четырехместной палаты открывался вход в маленький телевизионный зал (окна там выходили на море) и в так называемую тихую комнату, еще две двери вели в кабинет для консультаций и к посту дежурной сестры.

Аннелизе находилась в больнице пятый день, и ей очень хотелось вернуться домой. Она без конца осаждала просьбами главного психиатра, доктора Илая, но тот не спешил ее выписывать и все тянул время.

— Я прекрасно себя чувствую, — объявила она, сидя напротив доктора в кабинете для консультаций. — Это было временное помрачение рассудка, вызванное транквилизаторами, которыми я себя оглушила.

Доктор Илай устремил на пациентку серьезный, но дружелюбный взгляд.

— Попытка самоубийства — громкое заявление, — заметил он таким спокойным, невозмутимым тоном, что Аннелизе тут же захотелось огреть его по голове чем-нибудь тяжелым. Возможно, она бы так и поступила, но все подходящие предметы в кабинете были прибиты к полу. Наверняка кто-то уже пытался прихлопнуть доктора до нее. Не зря в психиатрических отделениях все ножи и стулья из пластика. Здесь просто невозможно выпустить пар.

— Временное расстройство сознания, — настойчиво повторила Аннелизе. — Сейчас я не могу поверить, что решилась покончить с собой, и я вовсе не сумасшедшая. Вдобавок если до того, как попасть сюда, я не была безумной, то здесь вот-вот сойду с ума. Я терпеть не могу оставаться в замкнутых помещениях, тут мне совершенно нечем заняться и не с кем поговорить. Ты словно участвуешь в бесконечном реалити-шоу, только без телекамер, да еще не можешь выбирать себе еду. Отпустите меня домой.

— Мы держим вас в закрытом отделении только потому, что в больнице нет других свободных мест, вы же знаете, — безмятежно откликнулся доктор. — Я бы хотел понаблюдать вас еще несколько дней, чтобы убедиться, что вы действительно так хорошо себя чувствуете, как утверждаете.

— Да я в полном порядке, — простонала Аннелизе. — Тут не схитришь, я уже пробовала, и, можете мне поверить, я знаю разницу между тем, когда тебе плохо и когда хорошо. Я хочу вернуться домой, вдохнуть свежего воздуха и снова почувствовать себя здоровой.

Аннелизе хотелось сбежать, ей невыносима была печальная атмосфера больницы, пронизанная унынием и безнадежностью. По сравнению с несчастным мальчиком-подростком, заключенным в тесную камеру наркотической зависимости, самую мрачную из всех возможных тюрем, и молодой женщиной с пустыми глазами и перевязанными запястьями, где под бинтами скрывались следы бритвы, Аннелизе действительно чувствовала себя неплохо. Свое пребывание в больнице она считала глупой ошибкой. Находиться рядом с этими бедными, истерзанными детьми было тяжело и мучительно, Аннелизе чувствовала, что не сможет исцелиться, оставаясь в палате.

— И еще, — хмуро добавила она, — я больше не желаю иметь дело с транквилизаторами. Не хочу терять ощущение реальности. Я решила, что лучше всегда сознавать, что делаешь. Мне хотелось избавиться от тягостных мыслей, я оглушила себя ударной дозой лекарства, и вот что из этого вышло. Я утратила способность соображать.

— Что вы чувствуете, когда говорите об этом и о причинах, побудивших вас уйти из жизни?

Аннелизе казнила себя за то, что вошла в море. Особенно тяжело было объясняться с Бет, но беседа с доктором Илаем тоже не сулила ничего хорошего. Этот человек обладал несокрушимым спокойствием, его невозможно было смутить или сбить с толку. Он задавал свои проклятые вопросы снова и снова, как будто рассчитывал, что в какой-то момент пациентка устанет повторять заученную ложь и скажет правду.

Но Аннелизе уже давно сказала правду: «Я действительно не знаю, почему зашла так глубоко в море. На меня нашло какое-то затмение. Я плохо соображала, что делаю, но теперь готова поклясться, что это больше не повторится. Я совершила ошибку, правда, ужасную ошибку».

— Доктор Илай, — устало проговорила Аннелизе, — что вы хотите от меня услышать? Подскажите мне правильный ответ. Вы ждете признания, что меня преследуют уродливые образы с картин Сальвадора Дали? Корчатся передо мной, истекая кровью? Или что у меня под майкой ползают тараканы? Вы же знаете, что именно со мной не так: моя жизнь не задалась. Жизнь исчерпала себя. Я не тронулась умом, меня не преследуют галлюцинации, мне не является ожившая кукла Нодди, ко мне не лезет с поцелуями мистер Френч из сериала, я не умею превращаться в лошадь и не испытываю непреодолимого желания убить собственную мать и заняться любовью с отцом. Я не хочу быть объектом фрейдистского анализа как типичная женщина среднего возраста. Моя проблема предельно проста: я дошла до грани, попыталась отключить мозги с помощью таблеток и кончила тем, что оказалась на морском берегу и побрела все дальше в море, не сознавая, что делаю.

Доктор выдержал короткую паузу и поинтересовался с обычной невозмутимостью:

— Что вы чувствуете, когда говорите об этом?

Аннелизе вдруг охватил безудержный смех. Поразительно, как давно она не смеялась. «Что вы чувствуете, когда говорите об этом?» Такое нарочно не выдумаешь. У нее возникло ощущение, словно она оказалась участником сценки из сериала «Фрейзер» или попала в эпизод фильма «Пролетая над гнездом кукушки».

— Вы смотрели «Фрейзер», доктор Илай? — спросила она. — Эnо комедия положений, главный герой — психиатр, который ведет ток-шоу на радио в Сиэтле.

— Вообще-то нет, — пробормотал доктор. — Я редко смотрю телевизор.

— Фильм очень забавный, — усмехнулась Аннелизе. — Обязательно посмотрите. Вы получите удовольствие, хотя смеяться над собой не всегда бывает легко…

— Давайте вернемся к вашим… — начал было доктор.

— Нет, лучше не надо, — перебила его Аннелизе, — мне бы не хотелось быть невежливой, доктор Илай, но я хочу пойти домой и покончить с этим. Вы можете меня отпустить?

— Вы согласны задержаться еще на один день?

Аннелизе подумала, что Бет будет спокойнее, если она дождется официальной выписки, а не уйдет по собственному почину, заявив, что чувствует себя достаточно хорошо. Формально Аннелизе не обязана была оставаться в больнице, но она чувствовала себя виноватой перед беременной дочерью, которой пришлось пережить столько волнений. «Правильнее будет подождать», — решила она.

— Хорошо, пусть будет еще один день, — согласилась Аннелизе. — Сейчас показывают «Я люблю Люси», вам тут нужно завести спутниковое телевидение, доктор. Старые добрые американские комедии пошли бы на пользу вашим пациентам, мы бы куда быстрее выздоравливали, это точно.

— Вы так думаете?

Аннелизе кивнула.

— Комедийной терапией стоит заняться, комедия позволяет взглянуть на себя со стороны и посмеяться над собой. Стоит вспомнить про «Люси», и я улыбаюсь. Неплохой эффект, как по-вашему?

Когда доктор Илай ушел, Аннелизе направилась в телевизионную комнату и села у окна с видом на море. Снаружи окна были забраны железными прутьями. Чтобы не дать сумасшедшим выбраться или чтобы оградить их от враждебного окружающего мира? Аннелизе с сомнением пожала плечами. Как ни странно, она успела привыкнуть к решеткам. Первые сутки, неподвижно лежа в постели, она с ненавистью и отвращением смотрела на зарешеченные окна, символ ее поражения.

Все произошло в одно мгновение. Только что она стояла на берегу, Аннелизе Кеннеди, мать Бет и формально все еще жена Эдварда, энтузиастка из благотворительной лавки, а через какую-то долю секунды она превратилась в «женщину, пытавшуюся утопиться в бухте». Один неверный шаг, и изменилась вся ее жизнь.

Эдвард приехал почти сразу, как только ее доставили в больницу, но Аннелизе не захотела показываться ему на глаза.

— Уходи, — хрипло крикнула она, отвернувшись к стене. Вместо промокшей одежды ей выдали больничный халат, и в этом безликом, бесформенном одеянии она чувствовала себя еще уязвимее. — Уходи.

Эдвард ушел, и хотя Аннелизе знала, что он искренне потрясен случившимся, ее нисколько не заботили его переживания. Пусть ему будет больно. Пусть почувствует на собственной шкуре, что это такое. Другое дело Бет.

— Скоро приедет ваша дочь, Аннелизе, ну разве это не чудесно? — сказала на следующее утро одна из сестер, высокая, темноволосая девушка. Аннелизе испуганно сжалась, ее охватил мучительный стыд. Милая Бет, беременная, сидит сейчас за рулем и едет в больницу. Наверное, ей позвонили накануне вечером и сообщили ужасные новости, от которых любому стало бы дурно. Аннелизе мигом представила себе смущение и замешательство Бет, ее застывшее лицо, расширившиеся от ужаса глаза. Вот она тяжело приваливается спиной к стене, кладет руку на выпирающий живот и шепчет побелевшими губами: «Нет, не может быть, это неправда».

Это она, Аннелизе, во всем виновата. Женщина, которая всю жизнь заботилась о дочери, неожиданно забыла о своем ребенке. Чего доброго, у Бет от потрясения начнутся преждевременные роды, и это будет вина матери.

И тут впервые с того времени, как ее доставили в больницу, Аннелизе вышла из оцепенения и расплакалась. Она думала, что может просто тихо исчезнуть, и никто этого не заметит, но она ошибалась.

Бет появилась только ближе к обеду. Измученная, полуживая от слабости Аннелизе лежала в постели, опираясь на подушки, когда в палату вошли дочь с зятем. Лицо Бет казалось печальным и напряженным, но и это не могло приглушить мягкий внутренний свет, исходивший от будущей матери. Живая, быстрая в движениях, с нежным румянцем и шапкой блестящих пышных волос, Бет как будто только что сошла с рекламной картинки из журнала для беременных. Только журналы для беременных редко встретишь в психиатрическом отделении больницы.

Аннелизе попыталась проглотить ком в горле, и у нее вырвалось рыдание.

— Мама! — Сделав знак Маркусу оставаться на месте, Бет бросилась к матери и обняла ее. — Я так испугалась, мама, я не могла поверить…

— Знаю, я поступила глупо. Мне очень жаль, прости. — Из глаз Аннелизе покатились слезы.

— Мама, как же тебе пришло такое в голову? Как ты могла?

Аннелизе прижала к себе дочь, нежно погладила заметно округлившийся живот, где тихо спал ее будущий внук или внучка, и снова сжалась от стыда. Господи, что же она наделала?

Существовал только один способ все исправить, и Аннелизе мысленно перенеслась в прошлое, в свою старую жизнь. Это оказалось не так уж трудно.

— Я совершила ошибку, дорогая, я плохо понимала, что делаю. Не могу передать тебе, как я жалею. Я выпила слишком много таблеток и совершенно перестала соображать. Это просто нелепая ошибка, пожалуйста, поверь мне.

— Ох, мама.

Аннелизе почувствовала, как напряжение немного отпустило Бет, и поняла, что выбрала правильный тон.

— Я так волновалась, ты не представляешь. Позвонил папа, а я сначала даже не могла понять, о чем он говорит. Мне казалось невозможным…

— Прости, — шепнула Аннелизе, — мне жаль, милая. — Ей очень хотелось рассказать Бет правду и все объяснить, но благоразумие взяло верх. Может быть, потом она расскажет дочери о том, что ей пришлось пережить, но только не сейчас, когда Бет беременна. А возможно, и никогда. Аннелизе давным-давно решила держать дочь как можно дальше от «линии огня».

Она сказала Бет то, что та желала услышать: произошла нелепая ошибка. Оставалось лишь надеяться, что девочка в это поверит, слишком мучительно было видеть, как она переживает. Аннелизе солгала, она сама шагнула навстречу волнам, смерть казалась ей избавлением от страданий. Но теперь, нежно обнимая дочь, она вдруг с удивлением поняла, что умирать ей уже не хочется.

— Все будет хорошо, — успокаивающе прошептала она и неожиданно поймала себя на мысли, что сама в это верит. После неудавшейся попытки уйти из жизни она должна была бы чувствовать себя еще более несчастной, но вместо разочарования пришло странное облегчение. Побывав по ту сторону черты, она вдруг ощутила острую радость просто оттого, что дышит. Она справилась, преодолела себя. Теперь ей ничто уже не страшно. Эта мысль несла утешение и покой.

Такое чувство, должно быть, испытываешь, когда бросаешься в пропасть и падаешь, но вместо того чтобы разбиться внизу, вдруг приземляешься на сетку батута — «прыгучку», как говорила в детстве Аннелизе, — сетка пружинит, и тебя подбрасывает вверх. «На кой черт ты нам нужна? — с раздражением проворчал потусторонний мир. — Давай-ка живи себе дальше и довольствуйся тем, что имеешь».

— Все будет хорошо, — с чувством повторила Аннелизе.

— Почему ты не позвонила мне, не сказала, что тебе плохо? — жаловалась Бет. — Я всегда с тобой, ты же знаешь…

— Прости, — вздохнула Аннелизе, обнимая дочь.

Подошел Маркус и сел рядом с кроватью тещи. В разговоре все трое старательно обходили вопрос, почему Аннелизе оказалась в психиатрическом отделении больницы. Милый Маркус. Какой же он славный. Аннелизе гак и сказала ему, когда они с Бет собрались уходить.

— Позаботься о Бет, — шепнула она зятю. — Мне жаль, что так вышло, Маркус. Но теперь все будет в порядке. Я не собираюсь больше делать глупости.

Маркус кивнул, в глазах его блеснули слезы.

Бет пришла навестить мать и на следующий день, но Аннелизе принялась уговаривать ее вернуться домой. Она уверяла, что прекрасно себя чувствует, и старалась изо всех сил выглядеть бодро.

— Ты уверена? — с сомнением спросила Бет.

Аннелизе, мгновенно вернувшаяся к привычной роли заботливой матери, кивнула в ответ.

— Конечно, — твердо сказала она. — Отправляйся домой и занимайся малышом. У меня все прекрасно. Через несколько дней меня выпишут, я жду не дождусь, когда выйду отсюда, чтобы забыть все это как страшный сон.

Она постаралась придать голосу жизнерадостность, как будто речь шла о легком недоразумении, а не о попытке самоубийства.

— Ну, даже не знаю… — нерешительно протянула Бет.

— Дорогая, — Аннелизе заговорила тем особым тоном, к которому прибегала, уговаривая малышку Бет отправляться в школу, когда та в холодную зимнюю погоду не желала вылезать по утрам из постели, — со мной все будет хорошо.

— Ладно, мама, — согласилась Бет.

Успокоив дочь, Аннелизе облегченно вздохнула. На самом деле она чувствовала себя далеко не так хорошо, как уверяла, но Бет вовсе не обязательно было об этом знать. И все же к ее облегчению примешивалась грусть, оттого что дочь с такой готовностью дала себя уговорить.

Аннелизе мало что знала о скрытых сторонах жизни матери, та не делилась с ней своими тайнами, как и милая Лили. Она надеялась, что с дочерью будет иначе: они с Бет станут по- настоящему близки и смогут откровенно обсуждать то, что их волнует, но этого не случилось. Та нерасторжимая связь, что соединяет мать и дитя, не допускает излишней открытости. Выставляя напоказ свою боль, рискуешь нарушить равновесие. Мать должна оставаться матерью, а не изливать дочери душу.

Аннелизе не собиралась рассказывать Бет о тех горьких истинах, которые открыла для себя. Они навсегда останутся с ней. Прежде всего, она причинила дочери слишком много страданий, и это всегда будет ее мучить. А еще она подошла к той черте, когда смерть кажется лучшим выходом, и словно побывала в тайной, заповедной стране из древних преданий: преступивший ее границу никогда уже не будет прежним.

Бет ушла, и напряжение отпустило Аннелизе. Она закрыла глаза и задумалась. Теперь не обязательно следить за каждым своим словом, жестом и выражением лица. О материнском долге можно на время забыть, но чтобы выбраться отсюда, нужно снова стать самой собой.

— Аннелизе.

Она оторвала взгляд от окна в телевизионном зале и обернулась на голос. К ней обращалась высокая темноволосая медсестра, которая нравилась Аннелизе больше других.

— Привет, Мишель, — кивнула она.

— К вам посетитель, Аннелизе.

— Кто?

— Я. Тот, кто вас вытащил.

Аннелизе поначалу решила, что крупный мужчина позади Мишель — новый пациент больницы, но тут же поняла, что это не так. Она узнала местного эколога, специалиста по охране морских животных, Мака. Это его она старательно избегала, встречая в городе, и это он вытащил ее из воды.

— Я вас оставлю. — Мишель кивнула и вышла из комнаты.

Аннелизе посмотрела на Мака и вспыхнула от смущения.

Он был на берегу в тот вечер. Это как если бы он видел ее голой.

— Как вы сюда вошли? — резко спросила она, забыв о вежливости.

— Я навещал тут кое-кого и решил зайти поздороваться. Хотел узнать, как вы. В конце концов, это я вас вытащил.

— Я не просила меня спасать, — сварливо огрызнулась Аннелизе. Она сказала неправду. Какая-то часть ее существа хотела остаться в живых. Этот человек спас ей жизнь. — Извините, — отрывисто бросила она. — Вы меня спасли. Спасибо. Просто я сейчас не в состоянии заботиться о приличиях. Это не то место, где нужно непременно разыгрывать учтивость и вежливо улыбаться. Вдобавок я, кажется, разучилась лицемерить.

«И это неправда», — хмуро отметила про себя Аннелизе. Она притворялась, что все идет отлично, ради Бет. Но чего ради стараться для кого-то другого? Нет, отныне она не станет делать вид, что ей все нипочем, что ей безразлично, ушел Эдвард или остался. Когда перестаешь соблюдать вежливость и изображать безоблачное счастье, приходит освобождение.

— Не хотите сходить выпить кофе? — неожиданно предложил Мак.

Аннелизе недоуменно нахмурилась:

— Это закрытое отделение.

— Отпуск за хорошее поведение, — весело провозгласил Мак. — Я был здесь раньше и знаю правила. Я мог бы вас вызволить, если вы согласитесь пройтись со мной до ближайшего кафе. Конечно, если я не доставлю вас обратно к назначенному сроку, на меня спустят собак, но у нас будет достаточно времени, чтобы оторваться от погони.

Аннелизе рассмеялась. Как приятно чувствовать, что снова можешь смеяться. Удивительно.

Они уселись за столик, заказав по чашке кофе. После пяти дней, проведенных в больнице, поход в кафе показался Аннелизе настоящим приключением. Она с интересом разглядывала все вокруг, наслаждаясь неожиданной свободой.

— Спасибо за кофе, — улыбнулась она, — хотя, по справедливости, это я должна была бы вас угостить: в конце концов, я ваша должница.

— Вы ничего мне не должны, — покачал головой Мак. — Я просто оказался в нужное время в нужном месте.

— Вы так легко об этом говорите, словно только и делаете, что вытаскиваете из воды женщин, собравшихся утопиться.

Аннелизе с любопытством разглядывала своего спасителя. Пожалуй, немногие из ее знакомых спокойно сели бы пить кофе с женщиной, едва не ставшей утопленницей, но Мак не выказывал ни малейших признаков беспокойства и не поглядывал косо на свою спутницу, ожидая, что она вот-вот с воплем рухнет на стол и забьется в истерике.

— Я и сам несколько раз едва не сорвался, так что знаю, как это бывает, — заметил Мак. — В этом и состоит жизнь: вечно балансируешь на краю.

— Откуда вы все это знаете?

— Просто знаю, и все.

— Плавали, знаем, вот и майку привезли как сувенир, да?

Мак насмешливо улыбнулся:

— У меня целая фабрика по производству таких маек.

— Расскажите, — попросила Аннелизе.

— Вы же не собираетесь выслушивать историю моей жизни.

— А почему бы нет? — Она весело усмехнулась. — Знаете, до моря (пожалуй, я так и буду это называть — ДМ, «до моря») я никогда не была такой наглой, а теперь, «после моря», я стала другой. Новая, исправленная версия Аннелизе говорит все, что думает. Так что давайте, исповедуйтесь, я вас внимательно слушаю.

Они выпили еще по чашке кофе, пока Мак рассказывал грустную историю об алкоголизме, неудавшейся женитьбе и двух маленьких девочках, которые, как он надеялся, сумели его простить. Мак завязал десять лег назад, но не в его власти было вернуть дочерям детство. Выросший с родителями-алкоголиками, сам он так и не узнал, что значит быть ребенком.

— Вы спрашивали себя, почему так вышло? — взволнованно заговорила Аннелизе. У нее в голове не укладывалось, что человек способен так нелепо разрушить свою жизнь, повторив горький путь родителей. Неужели невозможно выбраться из этого порочного круга?

— Один неглупый парень как-то сказал мне, что когда нормальный человек оказывается в заднице, он спрашивает себя: «Как мне отсюда выбраться?» Когда же такое случается с пьяницей, тот задается вопросом: «Как же вышло, что я оказался в заднице?» Что-то в этом есть, верно?

Аннелизе от души рассмеялась.

— Это точно про меня, — кивнула она. — Каждый раз, стоило мне попасть в переплет, я начинала раздумывать, как же это могло случиться, вместо того чтобы поскорее выбираться из неприятностей.

— Эти бесконечные «почему?» многим только мешают в жизни, — пожал плечами Мак. — Иногда стоит принять как данность то, что с тобой стряслось, перестать терзать себя вопросом «почему?» и просто идти дальше, стараясь обрести мир в душе.

— Мне это удалось, — с гордостью объявила Аннелизе. — Раньше я все ждала какого-нибудь знака свыше. Читала книги, пыталась медитировать, слушала музыку. Приходила в церковь Святого Кейниса и молилась, чтобы Господь послал мне знак, но знака не было. Оказывается, я искала его вовсе не там, где следовало. Ответ Господа во мне самой. Я здесь, я жива, значит, такова Его воля. Это и есть знак, которого я ждала. Знаете, это очень странное чувство, мир в душе, — немного подумав, добавила Аннелизе. — Мне кажется, это дар. Я просила о помощи, и она пришла. В последнюю минуту, — криво усмехнулась она. — Еще мгновение, и было бы уже поздно, но помощь пришла. Появились вы. Ангелы, Господь, не знаю, кто вас прислал. Но кто бы он ни был, я ему благодарна.

— Я рад, что оказался рядом.

Знакомая женщина заметила Аннелизе и помахала рукой, но внезапно застыла и смущенно опустила руку. Лицо ее вытянулось.

Аннелизе широко улыбнулась и помахала в ответ.

— Бедняжка, — добродушно сказала она, — наверное, забыла на секунду, что я в больнице потому, что пыталась покончить с собой, и теперь не знает, что делать. Что ж, утопиться не получилось, но социальное самоубийство мне явно удалось. — Аннелизе весело рассмеялась. — Нам надо держаться вместе, Мак. Мы отлично подходим друг другу — алкоголик и неудавшаяся самоубийца. — Она заговорщически подмигнула новому другу. — Чудесная парочка. Люди побоятся пригласить нас в дом: вы ведь можете впасть в неистовство при виде бутылки вина, а я способна заколоться кухонным ножом.

— И всякий раз при упоминании о взморье они будут испуганно замолкать и таращить глаза, ожидая, что вы немедленно ударитесь в слезы.

Это прозвучало так комично, что оба расхохотались. Аннелизе заметила, что многие на них поглядывают, но ей было решительно все равно. Она шагнула в бездну и побывала по ту сторону бытия. Это что-то да значит.

— Как вы оказались в службе защиты морских животных? — с интересом спросила она Мака.

— Морская вода — единственная жидкость, которую я не пробовал пить, — невозмутимо откликнулся тот, и Аннелизе покатилась со смеху.

— Вы никогда не думали стать комиком?

— Ну, я еще не настолько разочаровался в жизни.

— А у вас бывали депрессии?

— Нет. Никогда не испытывал ничего подобного. Я привык глушить выпивкой любое чувство, и в конечном счете у меня их попросту не осталось. А у вас?

— Я провела в депрессии большую часть жизни. Для меня это вовсе не тяжкий груз, который пригибает тебя к земле, словно мешок камней, как пишут в книгах. Скорее уж медленный яд. Она подкрадывается незаметно, расползается, будто колония термитов, уничтожая все на своем пути, множество крошечных насекомых вгрызается в деревянные… как они там называются, опоры, на чем держится дом…

— Балки? Сваи?

— Да-да. Термиты проедают дерево изнутри. Они сводят меня с ума, я превращаюсь в домашнего диктатора, который обязательно должен проконтролировать каждую деталь и все переделать по-своему, во всяком случае, так утверждает моя дочь. — Аннелизе содрогнулась, вспомнив, как Бет обвинила ее в попытке все держать под контролем. — И еще… — Она внезапно осеклась и замолчала.

— И…

Аннелизе тяжело вздохнула.

— Я могу быть с вами откровенной? Мне кажется, что да, но я не знаю, насколько это уместно?

— Можете говорить все, — кивнул Мак. — Меня невозможно шокировать.

— Я думаю, что, наверное, сама погубила свой брак. — Аннелизе решилась наконец произнести вслух ту ужасную мысль, которая мучила ее вот уже несколько дней. В том, что Эдвард ушел, возможно, больше виновата она сама, чем дурочка Нелл. Она слишком глубоко погрузилась в свою печаль, и это оттолкнуло Эдварда. — Не знаю, дошли ли до вас сплетни о нас. Муж оставил меня несколько месяцев назад, ушел к моей лучшей подруге. Отчасти это и подтолкнуло меня к самоубийству, но теперь я понимаю, что рядом со мной нелегко было жить. Нет, я никогда не хлопала дверьми и не швырялась посудой, но замыкалась в себе и отмалчивалась. Я пыталась сама справиться с грызущей меня тоской, я отгородилась от Эдварда и никогда не говорила с ним о том, что со мной происходит. За последние пять дней я рассказала врачам о себе больше, чем Эдварду за все годы брака.

Мак ничего не ответил, просто слушал. Он хорошо умел слушать и не позволял себе отвлечься ни на секунду.

— Неприятно признавать, что я совершила ошибку. Это как расписаться в собственном поражении, а я ненавижу проигрывать, и все же большая доля вины лежит на мне. Я сама воздвигла стену между собой и Эдвардом, и если бы все было наоборот, если бы я вышла замуж за человека, скрывавшего от меня часть своей жизни, я бы тоже захотела от него уйти. Когда наша дочь выросла, я отдалилась от мужа еще больше.

При мысли о Бет у Аннелизе к горлу подступил ком. Дорогая девочка ни в чем не виновата, просто прежде, ребенком, она требовала больше внимания и заботы. Бет нуждалась в защите, и Аннелизе готова была на все ради нее, она смеялась, когда ей вовсе не было смешно, улыбалась и даже пела во весь голос по утрам, чтобы поддерживать приятную, теплую атмосферу в доме.

Но Бет ушла, и некого стало оберегать. Любовь к мужу давно превратилась в ровную привязанность, вся страсть оказалась отдана материнской любви.

— Нелл сказала, что Эдвард перестал меня интересовать, и она была права. Да, я любила его, заботилась о нем, но не так, как прежде.

Высказав вслух все то, что так долго ее мучило, Аннелизе испытала невероятное облегчение. Горькое признание прозвучало, но сидевший рядом человек не отшатнулся от нее в ужасе, как от зачумленной. Она вдруг ощутила себя свободной, словно тяжкий груз свалился с ее плеч.

Аннелизе никогда не верила, что бесконечное обсуждение проблемы может кому-то помочь. Во всяком случае, ей это никогда не помогало. Другое дело, найти в себе смелость высказать правду, даже самую унизительную и неприятную.

— Вы хотите, чтобы он вернулся?

Этот простой вопрос неожиданно смутил Аннелизе, и в разговоре повисла неловкая пауза.

— Вообще-то нет, — произнесла она наконец. — Сомневаюсь, что кто-то из нас смог бы на это решиться. Я изменилась. Все теперь по-другому. И я не хочу становиться прежней, не хочу возвращаться в прошлое. Когда Эдвард ушел, я хотела, чтобы все снова стало как раньше, я тосковала по сложившемуся, привычному порядку вещей. Труднее всего было осознать, что я жила в своей собственной, выдуманной реальности. Эдвард и Нелл обманывали меня. Я думала, что мир плоский, а он оказался многомерным.

— А теперь?

— Теперь я знаю: я тоже себя обманывала. Жила так, словно у нас с Эдвардом благополучный, счастливый брак, а это было неправдой. Мы жили каждый своей жизнью, отгородившись один от другого. Свои сокровенные мысли я держала при себе, а Эдвард делился с Нелл. Боюсь, это не слишком похоже на идеальный брак, о котором пишут в учебниках.

— Мы с женой разошлись на второй год после того, как я бросил пить, — признался Мак. — Жена оставалась со мной, несмотря на мое пьянство, мы вместе пережили кошмар первого года реабилитации, а потом я ушел. Она так и не простила меня, но я не мог поступить иначе. Я слишком сильно изменился. Пришло время покончить с прошлым и идти дальше.

Аннелизе понимающе кивнула. Вернуться в прошлое бывает приятно, но это не выход.

— Эдвард не просил меня принять его обратно, но если бы даже и попросил, я бы не смогла. Мне нравится моя нынешняя свобода. Свобода быть самой собой. Чувствуешь себя необыкновенно легко, когда можешь говорить все, что думаешь.

— Например?

— Мне хочется сказать дорогой Коринне, которая работает вместе со мной в благотворительной лавке, что если она еще хотя бы раз попытается всучить мне свое вонючее снадобье, уверяя, что оно полностью изменит мою жизнь, я ее удавлю ее же собственными бусами из лунного камня.

— Из лунного камня?

— Он помогает сконцентрировать жизненную энергию.

— Так у нее, должно быть, масса энергии?

— Вот уж нет. Сказать по правде, бедняжку Коринну никак не назовешь энергичной, — рассмеялась Аннелизе. — Все, на что она способна, это развалиться в кресле и вещать, указывать всем на свете, в чем они не правы. Так проявляется ее активность.

— Выходит, лунный камень не срабатывает?

— Да, но я не могу ей об этом сказать, — пожаловалась Аннелизе. — Не хочу ее обижать.

— Кажется, вы только что грозили ей всеми карами? Вы очень милая женщина.

— Да, — вздохнула Аннелизе. — Милая. Я не люблю ссориться с людьми.

— Ну, кто следующий у вас в списке? — весело поинтересовался Мак. — Кому еще вам хотелось бы что-то высказать? Без обид, разумеется.

— Мне хочется сказать Нелл, что можно сделать стрижку, купить дорогую помаду и умыкнуть мужа у лучшей подруги, но не факт, что с этим самым мужем ты будешь жить долго и счастливо. На самом деле Нелл не подходит Эдварду.

— Это подсказывает вам ум или сердце? — Мак скептически поднял брови. — В вас говорит обида или здравый рассудок?

— Что мне в вас нравится, так это прямота, вы не из тех, кто стремится подсластить пилюлю.

— Сладкие сказочки — для хлюпиков. Любители сахарной глазури не приходят к «Анонимным алкоголикам».

— А если заменить сахар на сахарин?

— Это еще хуже. Глазурь только мешает видеть истину. Лучше избавиться от покровов. Мы за наготу. Голому трудно что-то утаить.

— Жутковатая получается картина, — рассмеялась Аннелизе. — А насчет Нелл, это все же от ума, а не от сердца, — добавила она после короткого раздумья. — Эдвард человек сложный, хоть и кажется прямым и открытым. Ему нужен кто-то, способный его понять. А Нелл проста и незатейлива. «Что видишь на прилавке, то и получаешь». Если не считать, что она крутила любовь с моим мужем, — поправилась Аннелизе. — В общем, Нелл есть Нелл. Никаких изысков, никаких бонусов, добавочных дивидендов, ничего сверх программы. А Эдвард любит получать маленькие бонусы, хотя, возможно, немного утомился, прожив со мной столько лет.

— Боюсь, в вашем случае добавочные дивиденды больше смахивают на дополнительные сложности, — заметил Мак.

— Весьма смелое высказывание, если учесть, что мы только сегодня познакомились, — благодушно откликнулась Аннелизе, ничуть не обидевшись.

— Когда вас отсюда выпустят? — спросил Мак, когда они поднимались обратно в отделение. — Или вы задумали сбежать?

— Завтра, при условии, что ночью я не впаду в буйство и не начну кидаться на медперсонал.

— Значит, завтра, — задумчиво повторил Мак. — Вас есть кому забрать?

Он явно собирался предложить свои услуги, и растроганная Аннелизе улыбнулась ему.

— Я собираюсь попросить свою подругу Ивонну. Мы знаем друг друга миллион лет, и она одна из немногих, кого нисколько не смутит посещение психиатрического отделения больницы.

— Ну, счастливо, еще увидимся. — Он легко коснулся ее руки на прощание.

Вернувшись в палату, Аннелизе растянулась на постели и закрыла глаза.

Освободиться, но как? Мак говорил, что нужно отпустить прошлое. Прекрасная мысль. Перерезать старые путы и отбросить прочь, чтобы обрести свободу и начать новую жизнь. Отпустить прошлое. Да, это именно то, что нужно.

 

Глава 22


Иззи обожала Нью-Йоркскую неделю высокой моды. Дважды в году прекрасный Брайант-парк на Шестой авеню превращался в царство фантазии, куда слетались ведущие дизайнеры и модели, стилисты, законодатели моды и собачки знаменитостей с хозяевами (на поводках и без). Грандиозное шоу требовало массы приготовлений, работы велись не один день, и к утру пятницы в центре аккуратной маленькой площади уже возвышалось несколько белых шатров, включая один огромный, а железные столики и стулья были сдвинуты с дорожек поддеревья.

Близилось время обеда, погода выдалась необычайно жаркой для сентября, и публика в ожидании очередного показа предпочитала прятаться от солнца в тени зеленых зонтиков уличных кафе, потягивая газировку и кофе. Застряв в пробке на Сорок второй улице, Иззи решила выйти из такси и пройти оставшуюся сотню ярдов пешком. Погруженный в сонную дремоту Брайант-парк в кольце небоскребов показался ей прохладным зеленым оазисом.

Но внешнее впечатление оказалось обманчивым, в парке было жарко, как в духовке. Иззи держала в руке программу показов весенне-летних коллекций и просматривала ее на ходу. Расписание было плотным: дефиле следовали одно за другим, с десяти утра до пяти вечера; в начале каждого часа — новый показ. Не все модельеры представляли свои коллекции в большом шатре, дефиле проходили в ближайших к парку гостиницах и ресторанах. Представители модельных агентств сбивались с ног: им приходилось метаться между площадками, где шли показы, следить, чтобы все заявленные участницы явились вовремя, судорожно обзванивать манекенщиц в поисках замены, если что-то вдруг срывалось, и при этом стараться не впадать в панику.

«Перфект», одно из крупнейших агентств, участвовавших в Неделе моды, предоставляло манекенщиц для большинства дефиле, и Иззи благодаря престижу и известности своего агентства обычно сама присутствовала на нескольких показах, хотя билеты на шоу Недели моды стоили целое состояние. Сегодня же она впервые пришла сюда как владелица агентства «Силвер — Уэбб», и при мысли об этом ее распирало от гордости. Дизайнеры высокой моды, как правило, не интересуются моделями «плюс-сайз», но «Селди Дрю», молодая дизайнерская компания, принадлежащая супружеской паре из Флориды, подготовила коллекцию, рассчитанную как раз на женщин с округлыми формами. Их показ начинался в два часа дня в главном шатре, но ему предшествовало выступление других участников, а это означало, что все свободное пространство в гримерных заполнят чужие стилисты, парикмахеры, костюмеры и администраторы.

Иззи готовила восемь девушек для показа, режиссер «Селди Дрю» уже провел с ними репетиции и убедился, что все они двигаются в нужном темпе под живой, пульсирующий ритм музыки. Иззи утомляла громкая музыка, и нередко после дефиле она возвращалась домой с головной болью, но модели часто говорили, что расхаживать по подиуму намного легче, когда слышишь четкий ритм ударника.

К половине второго девушки «Силвер — Уэбб» были уже загримированы и причесаны. Все участницы дефиле явились вовремя, подготовка к показу шла гладко, но незадолго до начала все же разразилась катастрофа мелкого масштаба, когда Фелис Гвадалуппе, один из стилистов «Селди Дрю», вдруг обнаружил на манекенщице черные трусики вместо телесных.

— Как это тебя угораздило? — возмущенно зарычал он на перепугавшуюся девушку. — Они же будут просвечивать сквозь одежду!

«Слава Богу, виновница скандала не имеет отношения к "Силвер — Уэбб”», — мысленно порадовалась Иззи.

— Фелис, остынь! — скомандовала она. — Это не конец света. — Достав из сумки новенькую упаковку с тремя парами телесных трусиков-стрингов из магазина «Гэп», она протянула их девушке. — Держи.

— Вы настоящий скаут, — рассмеялась модель.

— Это точно, — согласилась Иззи и шутливо обняла Фелиса, чтобы разрядить обстановку. Стилист тяжело привалился к Иззи.

— Я спокоен, я спокоен, — пробормотал он, обмахиваясь ладонью. — Это шок, знаете…

— Знаю, — кивнула Иззи.

Придя в себя, Фелис быстро повернулся к моделям и снова принялся раздавать наставления. В этот миг тихонько зазвонил мобильный телефон Иззи (она нарочно положила его в карман брюк, чтобы чувствовать виброзвонок).

— Привет, как дела? — бодро поинтересовалась Карла.

— Все идет отлично, мы на низком старте.

— Тебя тут ищут, — сообщила Карла. — Звонила некая Кэролайн Монтгомери-Найт.

— Понятия не имею, кто она такая, — пожала плечами Иззи. — Она оставила телефон?

— Да. — Карла зачитала номер, и Иззи быстро нацарапала его на клочке бумаги.

«Надо бы навести порядок в сумке», — машинально отметила она про себя, перебирая разрозненные листки с телефонами, втиснутые между папками с документами. Вместе с толстой пачкой карточек моделей, покоившейся во внешнем отделении, и всевозможными необходимыми мелочами вроде стрингов сумка весила, как солидный мешок с картошкой.

Иззи набрала номер и прослушала запись на автоответчике. Уверенный и властный женский голос предложил ей назваться и оставить свой телефон. Иззи так и не поняла, куда позвонила, в чей-то дом или в офис. «Если этой загадочной Кэролайн нужно со мной связаться, она сама позвонит», — решила Иззи и тут же забыла о звонке.

Последние дни прошли в бесконечной суматохе и волнениях, вдобавок встреча с Джо совершенно вывела ее из равновесия. После обеда в ресторане Джо не звонил, и Иззи была только рада этому. Рада, потому что так и не решила, как поступить.

Эту тему они уже обсудили с Карлой во всех подробностях, и все же снова и снова возвращались к ней.

«Насколько сильно ты хочешь иметь детей? — вопрошала Карла в манере «адвоката дьявола». — Ты способна смириться с тем, что навсегда останешься бездетной?» И всякий раз Иззи с горечью признавалась себе, что не знает ответа. Она любила Джо, но будущее пугало ее. Во что превратится их жизнь, если мысли о неродившихся детях станут преследовать ее? Что, если со временем, состарившись и утратив способность зачать ребенка, она возненавидит Джо за то, что он не дал ей стать матерью? А если она все же вынудит Джо завести детей, не станет ли он проклинать ее вместе с нежеланным ребенком, потому что старшие дети отдалились от него?

И примут ли ее дети Джо? Смогут ли Джош, Мэтт и Том когда-нибудь полюбить женщину, живущую с их отцом?

Иззи не находила ответов на эти вопросы, и с каждым днем неуверенность ее все росла.

Телефон зазвонил вновь, когда страсти за кулисами в большом шатре достигли высшей точки накала. В дальнем углу кто-то пронзительно визжал, одна из моделей громогласно возмущалась, что ей не дают курить, считая полнейшей нелепостью идиотские запретительные таблички, развешанные везде и всюду, жужжали фены для волос, и голос в трубке различить было практически невозможно.

— Иззи Силвер?

— Да, — гаркнула Иззи.

— Это Кэролайн Монтгомери-Найт, — представилась женщина, но ее имя ни о чем не говорило Иззи.

Какофония звуков сливалась в один душераздирающий вой, и голос женщины в трубке безнадежно тонул в нем.

— Извините, я вас не слышу. Здесь немного шумно, — крикнула Иззи. — Я на Неделе моды, в Брайант-парке.

Телефон затих, и Иззи подумала было, что связь прервалась, но женщина заговорила снова:

— Если я подъеду, мы сможем увидеться?

— Иззи! Мои волосы! Ты только посмотри! — Перед Иззи стояла Белинда, высокая девушка из Айдахо. Казалось, она вот-вот ударится в слезы. — Видишь? — взвизгнула Белинда, показывая Иззи белокурую прядь, которая выглядела совершенно обычно, только слегка попахивала паленым.

— Показ только начинается, закончится к трем. Я могла бы встретиться с вами в четыре. Вас это устроит? — Иззи рассчитывала посвятить двадцать минут дефиле и еще сорок обсуждению. — Давайте встретимся в гриль-баре, знаете, где это? Ресторан с зелеными навесами и вьющимися растениями на фасаде. Значит, в четыре? Тогда до встречи.

Иззи черкнула себе пометку в блокноте. Кэролайн Монтгомери-Найт. Имя показалось ей смутно знакомым, но не более. Было бы глупо упустить выгодное дело, оттого что не можешь вспомнить, с кем разговариваешь. Наверное, при встрече все выяснится, они должны знать друг друга в лицо, иначе Кэролайн спросила бы, как выглядит Иззи.


Показ прошел блистательно. Одежда смотрелась великолепно, девушки оказались на высоте, и восторженный гул журналистов, вившихся вокруг моделей, предвещал поток хвалебных рецензий. Дом моды «Селди Дрю» представил сногсшибательную коллекцию.

Грандиозный успех дефиле открывал перед агентством «Силвер — Уэбб» блестящие перспективы, и Иззи сияла от радости, подходя к ресторану. Было всего пять минут четвертого. Она заказала воду со льдом и собиралась сделать первый глоток, когда ее окликнули:

— Иззи Силвер?

Перед ней стояла высокая блондинка и сверлила ее холодным, неприязненным взглядом. «Кэролайн Монтгомери», — решила Иззи.

Женщина разглядывала ее так бесцеремонно, что по спине у Иззи поползли мурашки.

— Да, — отозвалась Иззи с уверенностью, которой вовсе не испытывала. Она совершенно точно не была знакома с этой женщиной. Кэролайн Монтгомери, рослая и худощавая, по-скандинавски белокурая, с короткой круглой стрижкой, выглядела как типичная богатая дамочка с Парк-авеню. Она резко выделялась в пестрой толпе, хлынувшей в ресторан после очередного показа. На ней были элегантный кофейного цвета кардиган с джемпером и брюки капри, на ногах туфли без каблука, на шее нитка натурального (действительно натурального) жемчуга. Иззи никогда ее прежде не видела, хотя… она чем-то напоминала…

— Так ты и есть та самая тварь, что спит с моим зятем? — сурово заключила женщина.

И тут Иззи с опозданием поняла, что стоявшая перед ней блондинка чертовски похожа на жену Джо, Элизабет Хансен.

Пожалуй, впервые в жизни она не нашлась, что сказать.

— Хотите разговаривать здесь? — Кэролайн Монтгомери жестом обвела зал. — Или снаружи?

— Снаружи, — еле выдавила из себя Иззи.

Она вышла из ресторана вслед за Кэролайн, прижимая к себе сумку одной рукой, а другую держа перед собой. Иззи с трудом прокладывала путь в толпе, точно слепая или пьяная. Она и чувствовала себя примерно так же, словно и вправду была мертвецки пьяна или вдруг ослепла, а заодно и оглохла. Боже, какой кошмар! Оказаться внезапно лицом к лицу со свояченицей своего любовника. Как же она до такого докатилась? Конечно, Иззи легко могла сбежать, но это было бы против правил. Бежать, поджав хвост, — низко, да и бессмысленно. Придется ответить за все. Остановившись в нескольких ярдах от ресторана, Кэролайн повернулась, скрестила руки на груди и устремила на Иззи суровый, непреклонный взгляд судьи.

— Подозреваю, что вы поднаторели в подобных делах, — отрывисто бросила она. — Трудно, наверное, найти богатого мужчину. Хотя найти-то, может, и легко. А вот заставить его бросить жену — задача потруднее. Я смотрю, вы все еще работаете в этом вашем игрушечном агентстве. — Она сказала это так, словно работа Иззи мало чем отличалась от уличной проституции. — Похоже, вы еще не подцепили подходящего парня. Но Джо не тот, кто вам нужен. — Кэролайн смотрела на нее с такой неприкрытой ненавистью, что у Иззи к горлу подступила тошнота. — Моя сестра никогда не унизилась бы до того, чтобы прийти сюда. Она не знает, что я здесь. Так вот имейте в виду, она стоит десяти таких, как вы. — Иззи по-прежнему молчала, и Кэролайн снова заговорила: — Джо не подлый человек. Просто глупый. Он думает, что ничего не потеряет, если уйдет от Элизабет. Как бы не так. Когда отец уходит из семьи, все рушится. Мужчины верят, что деньгами все можно уладить. Ничего подобного. Деньги не заменят детям отца. Когда отец не живет дома, этого ничем не исправишь. Мы с Элизабет так и росли. Наши родители развелись, и вот что я вам скажу: моя сестра не позволит, чтобы развод разрушил жизнь ее мальчикам. Они с Джо счастливы в браке, у них трое чудесных детей. Он говорил вам об этом? Держу пари, что нет. Мужчина не станет болтать о детях, когда хочет затащить женщину в постель. — Голос Кэролайн так и сочился ядом, и Иззи невольно отшатнулась, но к горечи примешивалось чувство вины. Ведь она отчасти заслужила эту гневную отповедь. Иззи причинила боль сестре Кэролайн не по злому умыслу и не из жадности к деньгам, она не верила, не желала верить, что Джо связывают с женой не только общие дети.

И вот теперь Кэролайн решила убедить ее в обратном.

— Знаете, что говорит Элизабет? Если он хочет уйти, пусть уходит. — Кэролайн смерила Иззи презрительным взглядом. — Не подумайте, что я собираюсь преподнести его вам на блюдечке, вот еще! Нет, вы должны выслушать все до конца. Он и раньше жил как хотел и спал с кем попало.

Иззи приняла удар молча, но решила, что с нее достаточно. Она не врывалась в семейную жизнь Хансенов с ломом в руках. Она встретила мужчину, который хотел уйти от жены, и не ее вина, если брак Джо не сложился.

— Здесь я вас прерву, — сухо произнесла она. — Да, мы с Джо действительно встречались какое-то время. — Иззи сознавала, что только что нарушила основное правило ведения трудных переговоров и в первые же пять минут признала свою вину, но иного выхода у нее не было. Она действительно спала с зятем Кэролайн, и у той были все основания с ненавистью наброситься на обидчицу.

— Так вы еще и похваляетесь этим? — возмутилась Кэролайн, и впервые ее прочная броня дала трещину. Глаза ее подозрительно заблестели.

— Нет, вовсе нет. — Иззи покачала головой. — Просто нет смысла притворяться, что этого не было. Но давайте кое-что уточним. Джо сказал мне, что его брак давно распался, и я ему поверила, он не мог этого выдумать. Чтобы ни произошло между Джо и его женой, это их дело, и не пытайтесь меня в этом обвинить.

— Как вы можете такое говорить? — вскипела Кэролайн.

— Отношения вашей сестры с ее мужем меня не касаются, — перебила ее Иззи.

Однако прежде, чем она успела продолжить, сестра Элизабет гневно выпалила:

— Так, по-вашему, это все оправдывает? И можно спокойно увести чужого мужа? А до всего остального вам и дела нет? Ненавижу таких, как вы. Вас волнует только одно — деньги. Вы, наверное, перебрали всех мужчин в Нью-Йорке, а потом, когда ботокс перестал действовать как надо, решили украсть чужого мужчину? Да если бы он не был богат, вы бы и не взглянули на него.

Закончив тираду, Кэролайн внезапно расплакалась. Она тщетно пыталась унять слезы, но всхлипывания перешли в глухие рыдания.

Иззи покопалась в сумке и нашла пачку бумажных носовых платков. Сначала стринги, теперь салфетки.

— Возьмите. — Она протянула платки Кэролайн.

— Спасибо, — пробурчала та.

— Вы не хотите присесть? — спросила Иззи. Она, должно быть, сошла с ума. Ей нужно бежать от этой женщины, а не утирать ей слезы.

Они нашли два стула под зонтиком, и Кэролайн тяжело опустилась на один из них. Она выглядела измотанной и опустошенной, словно шарик, из которого выпустили весь воздух. Казалось, ей потребовалось собрать в кулак всю свою вол ю, чтобы выполнить смертельно опасное задание, а теперь, когда миссия благополучно завершилась, силы ее оставили.

«Это рискованное задание — я, — с горечью подумала Иззи. — Я чудовище, с которым Кэролайн пришла сразиться». Сейчас, когда ее гнев остыл, сестра Элизабет ничем не напоминала грозную фурию, жаждущую крови. Рядом с Иззи сидела усталая худая женщина с морщинками вокруг глаз, отважная женщина, стремящаяся защитить любимую сестру.

— Боюсь, это прозвучит банально, но до Джо у меня никогда не было романов с женатыми мужчинами, — нарушила молчание Иззи. — И чувство, которое я испытываю… простите, испытывала к нему, не имеет никакого отношения к деньгам. — Кэролайн ничего не ответила, и Иззи заговорила снова: — Я порвала с ним потому, что он продолжал жить с вашей сестрой, хотя Джо и уверял меня, что их брак распался и между ними все кончено.

— Джо не мог такого сказать, — вяло возразила Кэролайн. — Он любит Элизабет.

«Мы будто играем в теннис», — устало подумала Иззи. «Он сказал», «она сказала». Что еще остается Кэролайн, кроме как сражаться за сестру?

— Послушайте, откуда нам с вами знать, счастливый у них брак или нет? Кто из них говорит правду, а кто лжет? Вы пытались разговаривать об этом с Джо?

Кэролайн уныло покачала головой.

— Тогда почему вы решили начать с меня? Ведь вы знаете Джо, он муж вашей сестры, хоть и предавал ее не раз, как вы сами только что говорили. Почему бы вам не встретиться с ним и не попросить его одуматься? Зачем вы пришли ко мне?

Кэролайн снова промолчала.

— А Элизабет? Может, она тоже несчастлива в браке… — Кэролайн открыла было рот, но Иззи остановила ее жестом. — В любом случае не нам с вами за это отвечать. Они сами должны решить, сойтись им или расстаться.

— Вы не такая, как я думала, — сказала Кэролайн. — Вы старше.

— Спасибо, — усмехнулась Иззи.

— Я не то хотела сказать, — быстро поправилась сестра Элизабет. — Я принимала вас за одну из тех хищниц, что охотятся за женатыми мужчинами, но вы не похожи на них.

— Кто они, эти злодейки, о которых вы говорите? — пожала плечами Иззи. — Я не хочу сказать, что в Нью-Йорке не существует шальных женщин, готовых забавы ради разрушить чей-то брак, но я не встречала ни одной. Люди говорят о них так, будто город буквально наводнен ими, но это неправда. Какая женщина в здравом уме решится на такое унижение? Приятного мало, когда влюбляешься в мужчину, а он оказывается женат. Ты увлекаешься им не потому, что он женат, ты сначала теряешь голову, а потом обнаруживаешь, что у твоего любимого в ящике стола нет свидетельства о разводе.

— Но ведь вы могли бы уйти, поняв, что все не так просто, — тихо заметила Кэролайн, и Иззи нечего было ей возразить. Она могла уйти, и все же не ушла.

В том-то и беда. Какая-то часть ее существа не желала прислушаться к голосу рассудка. Сердце твердило ей, что Джо именно тот, кого она так долго ждала, что их любовь слишком драгоценна, чтобы можно было от нее отказаться. Ведь ни к кому другому она не испытывала подобного чувства. Это и есть истинная любовь, говорила она себе, ведь Джо тоже любит ее, а его брак мертв. Нельзя разрушить то, что давно обратилось в пепел. Но к чему теперь искать себе оправдания? Битва окончена, остается лишь сложить оружие.

— Мне не следовало приходить сюда, — сказала Кэролайн, поднимаясь, — но я рада, что пришла. Вы не стерва, теперь я это вижу. Но ради их семьи оставьте Джо в покое.

— Уже оставила, — гневно вспыхнула Иззи. Ей казалось, что она уже все объяснила этой женщине.

— Серьезно, Джо очень привязан к детям, и на самом деле они с Элизабет любят друг друга. Действительно любят.

Иззи кивнула. Ей хотелось, чтобы Кэролайн поскорее ушла. Она безумно устала. Любовь к Джо принесла ей слишком много боли и страданий, у нее не было больше сил тащить эту ношу.

— Это правда, — настаивала Кэролайн, — месяц назад Элизабет испугалась, что забеременела. «В мои-то годы!» — сказала она мне. Кстати, ей всего сорок два, масса женщин рожает в ее возрасте. Потом оказалось, что она зря всполошилась. Но ведь они с Джо уже собрались завести еще одного ребенка, четвертого. Разве они пошли бы на это, если бы не любили друг друга?

Иззи не ответила. Ее пронзила жгучая боль. Она никогда не спрашивала Джо, спит ли он с женой. Это было бы низко и недостойно. Вначале Иззи верила, что между Джо и Элизабет нет близости — ведь они живут каждый своей жизнью, — позже старалась об этом не думать. Иногда ее одолевали сомнения: когда двое людей живут под одной крышей, всякое возможно, в конце концов, их связывает многолетнее супружество.

Но не это ранило ее больше всего. «Они с Джо уже собрались завести еще одного ребенка, четвертого», — сказала Кэролайн. Что ж, это их право. У них уже есть трое обожаемых сыновей. Их так много связывает, еще один ребенок не станет нежеланным и постылым, ведь его матерью будет Элизабет, а не Иззи. Возможно, этот ребенок поможет склеить разбитый брак Хансенов.

— Знаете, меня ждет работа. Прошу меня извинить, — сухо попрощалась Иззи.

— Да-да, конечно, — кивнула Кэролайн.

Женщины неловко замолчали, не глядя друг на друга. Обмениваться рукопожатием было бы неуместно.

— Вы хорошая сестра, — внезапно произнесла Иззи. — Прощайте.

Она быстро повернулась и зашагала к главному тенту. Ее преследовал образ крошечного существа, ребенка Джо и Элизабет. Таким могло бы быть и ее дитя. Но только этому ребенку не суждено появиться на свет.

— Эй, привет! — услышала она громкий окрик.

Иззи обернулась. Это была ее знакомая, сотрудница другого модельного агентства.

— A-а, привет, — рассеянно поздоровалась она и поспешила изобразить безумную занятость. Иззи не хотелось ни с кем разговаривать, ей нужно было побыть наедине со своими мыслями, и гримерная в большом шатре была сейчас самым безопасным местом.

Иззи устроилась в уголке среди всеобщего разгрома и хаоса. Шум, царивший в гримерной, ей нисколько не мешал, она так глубоко задумалась, что попросту не слышала его.

Ребенок. У нее никогда не будет ребенка, ни от Джо, ни от другого мужчины. Иззи заняла свободный стул, достала «Блэкберри» и принялась писать письмо Джо. Это заняло у нее час. Неправдоподобно много времени, учитывая, каким коротким вышло послание. В графе «Тема сообщения» она на всякий случай указала «личное». Джо дал ей адрес персонального почтового ящика, но кто знает, не просматривает ли секретарша почту босса, включая и частную переписку?


Здравствуй, Джо.

Мне звонила Кэролайн Монтгомери. Я понятия не имела, кто она такая, пока не встретилась с ней на Неделе моды. Я была по уши в работе, а тут вдруг явилась твоя свояченица и сообщила мне, что у вас с Элизабет крепкий, счастливый брак и всего месяц назад Элизабет думала, что ждет ребенка. Я выбрала трусливый способ проститься, потому что не хочу больше говорить с тобой. Извини. Возвращайся к своей семье. Оставь меня в покое. У нас все равно ничего бы не получилось, так что все к лучшему.

Я.


Она не пожелала подписаться своим именем («Иззи» было бы слишком интимно) и выбрала безликое местоимение «я». Перечитав письмо, она поставила в конце точку, начала было менять местами фразы, но вдруг осеклась.

— К черту! — сказала она вслух. К чему забивать себе голову ерундой? Главное, передать Джо, что все кончено. Он поймет, когда прочтет письмо. Иззи нажала кнопку «Отправить». Письмо ушло. Навсегда, как и Джо.

Время близилось к шести, когда Иззи вернулась в офис. Их новая помощница, Саша, вышла выпить кофе (кофеварка по-прежнему не работала), и на телефонные звонки отвечали Лола с Карлой.

Карла вскинула руку, приветствуя подругу, но, приглядевшись к Иззи, озабоченно нахмурилась. Как ни старалась Иззи скрыть свою боль, серое, осунувшееся лицо выдавало ее.

— Что стряслось? — громогласно прошипела Карла, прикрыв рукой телефонную трубку.

Иззи молча покачала головой. Говорить не хотелось, она боялась расплакаться и сдерживалась изо всех сил. Слишком много слез пролила она из-за Джо, но больше этому не бывать. Она выкинет его из головы, даже если для этого придется отправиться в квартал поклонников вуду и просить покровительства какой-нибудь таитянской богини с помощью заклинаний, куриных внутренностей и кроличьей лапки. Она больше не увидит Джо и никогда не заговорит с ним.

— Эй, что происходит? — взволнованно воскликнула Карла, повесив трубку.

— Я… — Иззи почувствовала, как к горлу подступают рыдания, и метнулась к крошечной уборной.

Карла мгновенно вскочила из-за стола и бросилась за ней.

— Что случилось? Кто тебя расстроил?

— А ты как думаешь? — прерывающимся голосом спросила Иззи. — Джо Хансен, кто же еще?

— Что на этот раз?

— Женщина, которая пыталась мне дозвониться, Кэролайн Монтгомери, черт бы ее побрал, — сестра его жены. Она приезжала сегодня ко мне в Брайант-парк. — Иззи хлюпнула носом, нашарила в сумке салфетку и высморкалась.

— И что? — мрачно буркнула Карла.

— Она сказала мне, что у Джо с ее сестрой крепкая, счастливая семья и… — Иззи с трудом заставила себя продолжить: — что еще два месяца назад Элизабет думала, что беременна.

— Ох! — Карла присела на туалетный столик и привалилась спиной к зеркалу. — Дорогая, мне с самого начала казалось, что ничем хорошим это не кончится. От таких, как Хансен, добра не жди.

— Ты не права, — возразила Иззи, удивив подругу. — Он хороший человек, даже слишком. Мне пришлось соперничать не с его женой, а с семьей, с детьми, теперь я это понимаю. Я не хотела и не хочу отвоевывать у них его любовь. Если бы Джо не был предан семье, он не был бы тем мужчиной, которого я полюбила. А Джо боготворит свою семью, и… он достоин любви. — Иззи всхлипнула и уткнулась носом в платок. — У нас с ним нет будущего, и не потому, что он спал с Элизабет. Джо не готов оставить семью, что бы он там ни говорил. Если он все же уйдет от жены, то никогда себе этого не простит, и нам придется жить с чувством вины.

— Призраки первого брака? — вздохнула Карла.

— Да, три человека, которых Джо любит больше всего на свете, станут думать, что он их бросил. Он не сможет с этим жить, и я тоже.

— Значит, все кончено? Ты ему сказала?

— Послала письмо по электронной почте.

Карла поморщилась.

— Наверное, так лучше всего. Он бы выпил из тебя всю кровь при встрече, это точно.

Иззи вымученно улыбнулась в ответ.

— Согласись, возраст тоже играет роль, — обратилась Иззи к Карле вечером в такси, по дороге домой. Остаток дня прошел словно в полусне. Иззи пыталась заниматься делами и не отвечала на телефонные звонки, боясь, что позвонит Джо.

— Вовсе нет, — откликнулась Карла в своей привычной манере, но Иззи ее перебила.

— Нет, играет, — не согласилась она. — С возрастом женщина лишается возможности иметь детей.

— А как насчет Мадонны? — вскинулась Карла. — Сколько ей было, когда она родила? Многие кинозвезды поздно заводят детей.

— О да, — вздохнула Иззи, — но на каждую кинозвезду, родившую ребенка, приходится четыреста обыкновенных женщин, оставшихся бездетными. Мы слышим только об успешных попытках, Карла, а о неудачах ничего не знаем. У большинства женщин есть мужчины — мужья, любовники, хоть кто-то. А кто у меня? Никого. Даже когда решаешься на искусственное оплодотворение, должен быть кто-то рядом, чтобы заботиться о тебе во время беременности, переживать вместе с тобой, охать и ахать. А у меня никого нет. Я совершенно одна.

— А друзья, значит, не в счет? — возмутилась Карла, нарочно притворяясь обиженной.

— Ну что ты, я вовсе не это имела в виду, — поспешно исправилась Иззи. — Просто я не понимаю, как можно в одиночку завести ребенка. Нужно, чтобы кто-то был рядом. В конце концов, нужен мужчина, чтобы дать сперму. А как же иначе? Воспользоваться донорской?

— И что тут такого? Многие так и делают.

— Ну да, это просто и надежно, но что потом сказать ребенку? «Кстати, детка, твой папа — пробирка номер 453»? Извини, но, по-моему, это только создает лишние сложности. Если банк спермы — единственный выход, что ж, значит, так тому и быть, но, согласись, куда естественнее завести себе парня, заняться с ним любовью и забеременеть. Тогда по крайней мере не придется стоять перед дилеммой, что сказать детям в будущем. «Знаете, дорогие, мы с пробиркой искренне любили друг друга».

— Ты говоришь так, словно уже потерпела поражение. — Карла недовольно нахмурилась. — Никогда не думала, что ты превратишься в одну из тех помешанных на материнстве женщин, которые только и знают, что хнычут, как они несчастны. Что тебе мешает завести ребенка, если есть желание?

— А ты сама не мечтала о ребенке? Тебе не хотелось стать матерью?

Карла покачала головой:

— Нет. И слава Богу, я видела, что делаете людьми эта одержимость. Не знала, что для тебя это так важно, Иззи.

— Раньше я не слишком об этом задумывалась, — с горечью призналась Иззи. — Мне казалось, что всему придет свой срок. Что я еще успею влюбиться и родить ребенка, что в запасе еще уйма времени, и я еще молода. Вот и дождалась.

— Тридцать девять — это не так уж много.

— В будущем месяце мне стукнет сорок, — поправила подругу Иззи. — Мне горько из-за Джо. Жалко себя и его. Когда подводишь черту, бывает больно. Но нужно через это пройти. Сейчас я оплакиваю прошлое, прощаюсь с надеждой найти свою любовь и завести детей. Я знаю, это конец, но смириться нелегко.

Такси остановилось у дома Карлы.

— Забудь о нем, — сказала Карла на прощание. — Он тебя не стоит. Ты многого успела достичь в жизни, подумай лучше об этом. Мы наконец открыли свое дело, у нас масса планов, это самое замечательное время нашей жизни.

Иззи кивнула. Карла была права. «Силвер — Уэбб» набирало обороты, и профессиональная карьера Иззи складывалась успешно, но в личной жизни она потерпела поражение.

Все самое важное, что представлялось ей незыблемым, треснуло по швам и расползлось, как ветхая ткань. Бабушка лежала в коме, а надежда обрести семью и детей оказалась иллюзорной.

— Да, все верно, — отозвалась она, ради Карлы стараясь придать голосу бодрость. — Все будет хорошо, главное — захотеть. Притворись птицей, и у тебя вырастут крылья, так?

— Вот именно! — улыбнулась Карла. — Это следует взять на вооружение. Притворись птицей, и у тебя вырастут крылья.

Иззи успела отпустить такси, когда заметила Джо, сидящего на лестнице перед ее подъездом.

«О Господи, он здесь. Только не это». Видеть его сейчас было невыносимо.

— Иззи!

Всегда уверенный и властный голос Джо звучал непривычно глухо.

— Я не могу говорить с тобой, Джо, — сказала Иззи. — Пожалуйста, уходи.

— Я не уйду, выслушай меня, — попросил он. — Прости, прости меня за Кэролайн и ребенка, прости за все, что я тебе наговорил…

Иззи остановила его жестом. Она знала, как следует поступить, и никакие уговоры Джо не в силах были изменить ее решение. Все было кончено. Теперь она хотела лишь одного: чтобы он ушел.

— Джо, — проговорила она, борясь со слезами. — Я прошу тебя уйти. Мы бы никогда не были счастливы вместе. Ты бы вечно терзался чувством вины из-за своих мальчиков, а я не смогла бы тебе простить, что так и не стала матерью. Ну как ты не понимаешь? У нас нет будущего. Мы бы только измучили друг друга и твоих близких. В конце концов, ты возненавидел бы меня. Уходи. Оставь меня в покое. Возвращайся к своей семье. Ведь на самом деле именно этого ты и хочешь.

— Нет! — яростно выкрикнул Джо.

— Да, — мягко возразила Иззи. Ей вдруг стало жалко Джо: он все еще боролся, пытался что-то доказать ей и себе самому. К чему? Джо принадлежал семье, не Иззи. Он давно сделал свой выбор, но не желал это признать. Невозможно обладать всем. — Я отпускаю тебя, Джо. Ради нас обоих. Пожалуйста, уходи, — взмолилась она.

Он замер в нерешительности, и в это мгновение Иззи поняла, что победила. Победила — и потеряла Джо.

— Но…

— Никаких «но», — отрезала она.

Джо шагнул в сторону, уступая ей дорогу. Иззи взбежала по лестнице, трясущимися пальцами нашарила в сумке ключ и вставила в замочную скважину.

— Прощай, Джо, — сказала она и, не обернувшись, толкнула дверь.

В квартире Иззи привалилась спиной к двери и закрыла лицо руками. Ей хотелось заплакать, но слез не было. «Может быть, позже», — устало подумала она. В конце концов, впереди у нее целая вечность. Целая вечность, чтобы плакать в одиночестве.

 

Глава 23


По дороге домой Ивонна трещала без умолку, словно боялась, что стоит ее словесному потоку иссякнуть, как неизбежно придется обсуждать запретную тему — попытку Аннелизе покончить с собой. «Наверное, нечто подобное испытывает раковый больной, — подумала Аннелизе. — Все вокруг отчаянно пытаются не упоминать об «этом», хотя сам бедняга не прочь поговорить о болезни, которая стала частью его жизни и, разумеется, занимает его мысли».

Ивонна рассказала, что в благотворительной лавке разразился страшный переполох, когда среди вещей обнаружилась драгоценная сумка «Эрме».

— Я бы не узнала сумку от «Эрме», даже если бы уткнулась в нее носом, — возбужденно выпалила она, — но это точно «Эрме». Мы поставили ее на самое видное место.

Аннелизе смутно припомнила, что такие сумки стоят тысячи.

— И почем вы ее продаете? — поинтересовалась она.

— Четыре тысячи евро, — с готовностью откликнулась Ивонна. — По-моему, мы еще ничего не выставляли на продажу за четыре тысячи, если не считать газонокосилки.

Другая тема, которую Ивонна посчитала подходящей для беседы с «бедняжкой Аннелизе», касалась приближающейся осенней ярмарки на Харбор-сквер. Ярмарка должна была открыться в ближайшую субботу и продлиться чуть больше недели. Дочь Ивонны несколько месяцев готовилась к этому событию — мастерила хрустальные сережки, которые собиралась продавать с лотка. Ивонна помогала ей, хотя не особенно одобряла увлечение дочери и считала, что Катрионе стоило получить приличное образование в колледже, а не тратить время на возню с малюсенькими хрустальными бусинками и ювелирной проволокой.

— Ну что тут скажешь? — посетовала она. — Мне приходится твердить: «Молодец, Катриона, у тебя славно получается, дорогая». Моя мать дала бы мне полбу и велела бы искать нормальную работу, если бы увидела, что я занимаюсь подобной ерундой. У Катрионы пять высших оценок в аттестате! Но в наши дни все по-другому, родителям приходится несладко.

После этого Ивонна переключилась на новую захватывающую тему.

— Милая Джоди из соседнего дома беременна!

— Это замечательно, — порадовалась Аннелизе. Джоди приходила ее навестить, принесла журналы и шоколад. Она была одной из немногих, кто не испытывал странной скованности и смущения, оказавшись в психиатрическом отделении больницы.

Большинство старых знакомых Аннелизе ограничились тем, что передали открытки и записки, но не решились зайти в палату, словно психическое расстройство — заразная болезнь, а пациенты психиатрического отделения опасны и непредсказуемы и лучше держаться от них подальше.

— Она совершенно счастлива, — сообщила Ивонна. — Ее мама Карен решила побыть в Ирландии, пока не родится малыш. Она преподает йогу, представляешь? Джоди хотела тебе сказать насчет ребенка, когда приходила в больницу, но я ее предупредила, что надо вести себя осторожнее… — Ивонна испуганно замолчала и нерешительно добавила: — Мы просто не хотели тебя расстраивать.

Аннелизе любила Ивонну и не собиралась усугублять ее мучения.

— Послушай, Ивонна, — сказала она, — жизнь продолжается, и я этому рада. Теперь я могу сказать только одно: мне пришлось пережить тяжелые времена, и я совершила поступок, о котором жалею. Оберегать меня от волнений бессмысленно, это не способ помешать человеку покончить с собой, чего я делать не собираюсь, — торопливо добавила Аннелизе. — Если кто-то хочет уйти из жизни, он найдет возможность осуществить свое намерение. Я думаю, мой поступок, скорее, крик о помощи, он показал мне, что я хочу жить. Так что можешь рассказывать мне обо всем. Обо всем, Ивонна, что происходит в городе. Не упускай ни единой мелочи, не бойся меня расстроить, тебе действительно нечего бояться.

— Ох, Аннелизе! — всхлипнула Ивонна и взволнованно всплеснула руками, отчего машина сделала резкий вираж. — Прости, прости, — пробормотала она, хватаясь за руль.

— Господи, когда я говорила о самоубийстве, то вовсе не намекала, что хочу умереть прямо сейчас в твоей машине, — заметила Аннелизе, и обе подруги весело расхохотались.

— Не думала, что мы будем над этим смеяться, — призналась Ивонна. — Я боялась ненароком тебя задеть, не знала, как лучше держаться, собиралась ходить вокруг тебя на цыпочках и тщательно подбирать слова, ну, ты понимаешь. Я еще сказала Фрэнки, что раньше тебя забрал бы Эдвард, а теперь… — Она замолчала, сообразив, что снова сморозила глупость.

— Эдвард предлагал меня забрать, — подхватила Аннелизе. — Это очень мило с его стороны, учитывая обстоятельства.

— Готова поспорить, эта корова Нелл пришла бы в бешенство, если бы Эдвард тебя забрал. Что в общем-то неудивительно. Я хотела сказать, учитывая обстоятельства, — добавила Ивонна.

— Да ладно, — отмахнулась Аннелизе, — знаешь, когда ты почти что побывала на том свете, это здорово помогает примириться с действительностью. Я сказала Эдварду, что он очень любезен, но нам надо двигаться вперед, а не цепляться за прошлое. Не хочу загонять себя в ловушку и рассчитывать на Эдварда, как будто ничего не изменилось. Спасибо, что приехала меня забрать, я очень тебе благодарна.

Ивонна успела позаботиться и о доме Аннелизе. Вдвоем с Джоди они навели везде порядок. На столиках стояли свежие цветы, а на кухонном шкафчике — бутылка вина.

— Я не знала, можно ли тебе спиртное, — осторожно заметила Ивонна. — Подумала, вдруг ты принимаешь какие-нибудь лекарства и от вина тебе станет плохо. Но Фрэнк сказал, что я перестраховываюсь и что капелька вина тебя не убьет.

— Уверена, что не убьет, — улыбнулась Аннелизе. — К тому же я не пью никаких лекарств, если не считать старых, добрых антидепрессантов, а их запросто можно сочетать с алкоголем.

Ивонна радостно оживилась.

— Так ты ничего не принимаешь, чтобы успокоиться и не нервничать? Моя мама в свое время пристрастилась к лекарствам, просто жить без них не могла. Эго было в те времена, когда таблетки раздавали, как леденцы. Помнишь, у «Роллинг стоунз» — «Маленький мамин помощник»[20]? Или это они пели про джин?

— В больнице врачи попробовали назначить мне сильные препараты, — призналась Аннелизе, — но почти сразу отменили. Поняли, что я не хочу пребывать в вечном полусне, когда все плывет у тебя перед глазами и ты бродишь как сомнамбула. Они пытаются помочь людям вернуться в реальный мир, атому, кто живет в стране вечного счастья, помочь трудно. Собственно, я ничего не имею против страны вечного счастья, но это не для меня. Так что никакой отупляющей химии, а вот бутылочка вина — это как раз то, что нужно, спасибо.

Позвонили в дверь, и Ивонна пошла открывать. Пришла Коринна из благотворительной лавки, окутанная густым, тяжелым запахом ароматического масла. Она воинственно размахивала огромной сумкой, наверняка до отказа набитой всевозможными экологически чистыми и пахучими снадобьями, способными мгновенно поставить Аннелизе на ноги, «это же все натуральное, дорогая».

С ней пришел Стивен из садового центра с огромной картонной коробкой, полной растений.

— Я подумал, немного зелени вам не помешает, Аннелизе, — застенчиво проговорил он, подталкивая к ней коробку.

Аннелизе улыбнулась, ей было необыкновенно приятно.

Ивонна открыла бутылку вина, и Коринна тотчас сделала стойку.

— Эта магазинная бурда — сущий кошмар, вот мое домашнее вино из черной бузины…

— Да, я знаю, — перебила ее Ивонна, — оно совершенно натуральное. Но вкус у него, как у кошачьей мочи. Мы не станем его пить, даже если ты привезешь три пинты в своем багажнике, ясно?

Коринна захихикала.

— Я просто предложила. В домашнем вине куда меньше свободных радикалов.

— И больше алкоголя, — заметил Стивен.

— Вот именно. Потому-то ты его и любишь, Коринна, — заключила Ивонна. — Один бокал, и все валяются на полу пьяные в стельку.

Коринна принесла с собой огромный пирог с маком. Она живо его нарезала и угостила всех. Может, вино Коринны и отдавало кошачьей мочой (кто знает?), но пироги у нее были отменные.

— Вот это настоящая еда, — вздохнула Аннелизе. — Не понимаю, зачем люди едут в санатории, чтобы избавиться от лишнего веса. Им нужно лечь на недельку в психиатрическое отделение тамаринской больницы. Там так отвратительно кормят, что в первые три дня можно сбросить несколько фунтов.

— Думаешь, это сойдет за новую диету? — рассмеялась Ивонна, слегка захмелевшая от бокала вина.

— О нет, это уж слишком радикальный подход, — с улыбкой отозвалась Аннелизе.

— Для этого существует липосакция, верно? — вмешался вдруг Стивен, и все три женщины изумленно на него вытаращились. В городе Стивен считался тихим чудаком, не от мира сего, и дико было слышать, как он произносит слово «липосакция», примерно, как если бы его тезка Стивен Хокинг[21] вдруг заговорил о грудных имплантатах. — Ну, на днях в садовом центре была женщина. Она недавно переехала в Тамарин, восстанавливает один из домов в бухте, мы с ней разговорились. — Стивен так густо покраснел, что Аннелизе сжалилась над ним и сменила тему.

Чудесно, если Стивен себе кого-то нашел. Он всегда был один. Вечный холостяк. Если Ивонна с Коринной начнут его дразнить, бедняга больше рта не раскроет.

Тут, к счастью, в дверь снова позвонили.

— Господи, да у тебя столпотворение, настоящий Грэнд-Сентрал, — воскликнула довольная Коринна, отрезая себе еще кусок макового пирога.

Аннелизе рас пахнула дверь и увидела Мака. Внезапно что-то темное, мохнатое бросилось ей под ноги и метнулось в дом. В воздухе тут же запахло мокрой псиной.

— Не знала, что у вас есть собака.

— Нет, — возразил Мак. Вид у него был немного робкий. — Это у вас есть собака.

— В каком смысле?

— Это собака-спасатель. Я подумал, может, вы захотите держать ее у себя, поскольку…

Аннелизе задумчиво склонила голову набок.

— Вы спасли меня, и теперь мне нужна собака-спасатель, или меня нужно спасать, а спасая собаку, я и сама спасусь, или?..

— Пожалуй, все вместе, — пожал плечами Мак.

— Но я не хочу заводить собаку. Мак, — начала было Аннелизе. — Я… — Она внезапно умолкла. А почему бы, собственно, и не завести собаку? Но одно дело, когда ты сама принимаешь решение, и совсем другое, когда кто-то притаскивает тебе животное в дом. Аннелизе заглянула в гостиную, где стояла и громко сопела дрожащая псина. Собака была совершенно не в ее вкусе. Аннелизе предпочитала гладкошерстных собак среднего размера, а эта была огромной и косматой. Вдобавок она явно нуждалась в горячей ванне с шампунем: бог знает, когда ее мыли в последний раз. И кто знает, удастся ли загнать ее в ванну? Пес встретил взгляд Аннелизе и моргнул с самым невинным видом. Медно-желтые собачьи глаза внимательно изучали ее.

— Ну ладно, — протянула Аннелизе, — может, мы сумеем друг друга спасти. Как ее зовут?

Мак недоуменно пожал плечами:

— Она мне не сказала.

Аннелизе метнула в его сторону убийственный взгляд, но он только весело ухмыльнулся.

В конце концов маковый пирог был съеден, вино выпито, и гости разошлись, помахав на прощание хозяйке и собаке.

Пес с опаской поглядывал на Аннелизе и трусливо прижался к кушетке, когда она попробовала его погладить.

— Пожалуйста, не трясись так всякий раз, стоит мне приблизиться, — взмолилась Аннелизе. Собака с подозрением покосилась на нее. — Вот что, давай-ка с тобой договоримся. Если ты собираешься тут жить, я хотела бы время от времени тебя гладить, и уж позволь мне тебя как следует выкупать в ванне. О, я смотрю, английский ты понимаешь. — При слове «ванна» собака заметно вздрогнула. — Итак, мы друг друга поняли.

Когда мытье закончилось, на полу ванной возвышалась гора мокрых полотенец, и все вокруг было покрыто клочьями мыльной пены. Аннелизе нашла бутылочку старого шампуня от перхоти и решила, что для мытья собаки он как раз подойдет. Шампунь оказался очень пенистым, и Аннелизе выбилась из сил, удерживая собаку в ванне и смывая душем мыло с длинной косматой шерсти. После экзекуции чистая, но мокрая собака вырвалась из ванной и принялась в бешеном восторге носиться по дому, поминутно отряхиваясь и обдавая брызгами мебель.

— Ты скачешь как щенок, — рассмеялась Аннелизе. Какое счастье, что можно снова смеяться. Ее вдруг охватила нежность к собаке, доставившей ей несколько минут радости. — Спасибо, щеночек. Но ты ведь не щенок, правда?

Мак забрал пса у местного ветеринара, а тот смог указать возраст собаки лишь приблизительно. «Лет пять или шесть, вот и все, что можно сказать», — заключил он. Собака выглядела вполне здоровой, разве что немного тощей.

Должно быть, раньше с ней жестоко обращались, отсюда привычка поджимать хвост и пятиться при приближении человека. Но отныне никто не посмеет ее обидеть.

— Думаю, я могла бы назвать тебя Нелл, поскольку ты у нас женского пола, а значит, ты сука, — сказала Аннелизе, задумчиво глядя на псину. Собака, сделав последний скачок, бросилась в ноги к новой хозяйке и принялась игриво тереться боками о ее колени.

— Нет, Нелл не подходит. Это слишком мелко, да и несправедливо по отношению к тебе, — решила Аннелизе. — Как же тебя назвать, дорогая? Что скажешь?

Собака уселась, привалилась спиной к ногам Аннелизе и запрокинула голову, мотнув шелковистыми ушами. В ее круглых желтых глазах читалась мольба. Мокрая собака напоминала тюленя или морскую фею силки[22] из старинных преданий.

— Ты похожа на силки, — улыбнулась Аннелизе. — Силки — отличное имя. — Силки радостно завиляла мокрым хвостом. — Думаю, мы с тобой неплохо уживемся. Ты, наверное, захочешь спать у меня в спальне? — Силки снова потерлась боком о колени хозяйки. — Надеюсь, ты не слишком громко храпишь?

 

Глава 24


Шесть месяцев спустя


Иззи довольно вытянула ноги и мысленно поблагодарила судьбу за то, что «Силвер — Уэбб» мало-помалу превращается в процветающее агентство и ей больше не нужно, как раньше, считать каждый доллар и покупать самые дешевые билеты. Она впервые летела в Ирландию в салоне бизнес-класса, наслаждалась комфортом и с содроганием вспоминала тесные кресла эконом-класса, где приходилось сидеть зажатой между тремя другими пассажирами.

Она не разрешала себе вспоминать их с Джо путешествия на борту «Гольфстрима». Они были частью ее безумной несбывшейся мечты, прошлого, к которому ей не хотелось возвращаться. Роскошные салоны частных самолетов остались позади. Теперь она летела бизнес-классом, заработав себе на билет.

Джо. Иззи закрыла глаза и тотчас увидела перед собой улыбающееся лицо Джо. Она нечасто позволяла себе думать о нем.

Стоило впустить Джо в свои мысли, и она уже не в силах была думать ни о чем другом. Даже воображаемый Джо обладал необъяснимой властью над ней.

Реальный Джо звонил ей пять раз за последние полгода, но Иззи сумела заставить себя не отвечать на его звонки. Она дожидалась, пока он оставит сообщение на автоответчике, а потом слушала его голос.

«Я хотел только узнать, как ты. Я думаю о тебе. Часто думаю о тебе, Иззи. Позвони мне». Она стерла последнее сообщение Джо, прослушав его три раза, но запомнила каждое слово. «Позвони мне».

Ей очень хотелось позвонить. Выслушать то, что Джо хотел ей сказать, узнать, остался ли он с Элизабет. Понял ли Джо, как сильно ее обидел и как велика была жертва, которую она принесла, отказавшись от своей любви?

— Вы будете шампанское или апельсиновый сок, мадам? — Над ней склонился стюард с небольшим подносом. Иззи улыбнулась ему и с удовольствием взяла и то и другое.

Джо остался в прошлом. Сейчас Иззи летела в Ирландию, чтобы увидеть Мици, свою маленькую племянницу, и навестить бабушку. Возможно, в последний раз, хотя Иззи боялась думать об этом. Бабуля все еще оставалась в коме, между жизнью и смертью.

Аннелизе предупредила, что Иззи будет тяжело видеть бабушку.

— Она совсем высохла, стала такой хрупкой, — объяснила Аннелизе по телефону. — Это все еще прежняя Лили, но ее уже нет с нами, если ты понимаешь, о чем я. — Иззи кивнула и притворилась, что не плачет. В последние месяцы она только и делала, что плакала. Оплакивала Джо и бабулю. Две горькие потери в ее жизни. — Мици просто чудо, — добавила Аннелизе. — Она тебе понравится, дорогая. Точная копия Бет в этом возрасте, впрочем, в отличие от Бет эта малышка спит по ночам.

Мици уже исполнилось три месяца, и на ее крестины должна была собраться вся семья. При обычных обстоятельствах Иззи, возможно, и не полетела бы в Ирландию ради такого события. Рождение Мици разбередило утихшую было боль. Мысль о том, что даже Бет удалось стать матерью, а она так и останется бездетной, казалась Иззи невыносимой. Она стыдилась своих мыслей и переживала горечь молча, ни с кем не делясь. «Нужно быть настоящим чудовищем, чтобы предаваться отчаянию, когда твоя кузина родила ребенка», — упрекала она себя. А потом, спустя полтора месяца после рождения малышки, когда Иззи пыталась приглушить чувство вины, послав по почте роскошное приданое для новорожденной и огромного игрушечного жирафа из дорогого магазина «ФАО Шварц», ей вдруг позвонила Бет.

В Нью-Йорке было уже довольно поздно, и Иззи валялась на диване в свитере и трикотажных спортивных брюках, лениво переключая телевизионные каналы.

— Бет? — удивленно воскликнула она. Они не разговаривали со дня рождения малышки. — Как ты там?

— Вымоталась ужасно, — вздохнула Бет. — Мици спит сколько ей заблагорассудится и требует молока в самое разное время, как я ни пытаюсь кормить ее по часам, ничего не получается. Маркус очень занят на работе, и мне приходится крутиться самой, ночные кормления, дневные кормления, и так далее.

Иззи раздраженно поморщилась (неужели Бет не понимает, каким сокровищем обладает?), но ничего не стала говорить кузине.

Наконец после восторженной болтовни о том, как, должно быть, великолепен Нью-Йорк по сравнению с унылым Дублином, как здорово было увидеть в журнале интервью со Стеффи, самой знаменитой моделью «Силвер — Уэбб», и как, наверное, чудесно работать в модельном агентстве, Бет перешла к делу.

— Дело в том, что мы с Маркусом хотели попросить тебя стать крестной матерью Мици.

— Меня? — изумленно переспросила Иззи.

— А кого же еще?

— Но я ничего не знаю о младенцах, — растерянно пробормотала Иззи и тут же поняла, что сказала глупость. Если бы крестными становились одни лишь специалисты по детям, население земного шара сократилось бы вдвое.

— Тебе совершенно необязательно разбираться в детях, — весело возразила Бет. — Речь идет о духовном наставничестве. — Иззи содрогнулась. Нет, здесь она тоже не знаток и уж точно не пример для подражания. — На самом деле речь идет скорее о том, чтобы ты позаботилась» Мици, в случае если нас с Маркусом вдруг переедет грузовик. Но мы этого вовсе не планируем. Ну скажи, что ты согласна. Крещение будет в марте, в церкви Святого Кейниса в Тамарине. Мы решили выбрать эту церковь, потому что она очень красивая и мама ее любит. Правда, она теперь не так часто ходит в церковь, как раньше, но все равно мы решили так. Ну пожалуйста, Иззи.

— Ну конечно, это честь для меня, — промямлила Иззи, не найдя, что еще сказать.

Повесив трубку, Иззи обхватила руками колени и заплакала. Она чувствовала себя недостойной стать Мици крестной матерью. Ребенок вызывал у Иззи бесконечную горечь и сожаление о том, что у нее нет своих детей. Что она может дать этому крошечному существу?

Она совсем было решила позвонить Бет и отказаться: лучше вызвать недовольство семьи, чем пойти против собственной совести. Она готова присутствовать на крестинах Мици, но не в роли крестной.

Иззи передумала из-за Лолы. После долгих лет метаний между мужчинами и женщинами Лола сделала наконец свой выбор и стала жить с Паулой, девушкой-фотографом из Дании. Высокая белокурая Паула и миниатюрная темноволосая Лола составляли примечательную пару. Они решили вдвоем усыновить ребенка. Похоже, их нисколько не смущало, что они вместе всего несколько месяцев. Не пугали их и трудности, с которыми сталкиваются при усыновлении однополые пары.

— А чего тут бояться? — пожала плечами Лола. — У нашего малыша будет прекрасная семья.

Иззи с изумлением поняла, что Лола не испытывает сомнений и неуверенности в себе. Лола верила, что будет прекрасной матерью, и собиралась осуществить свою мечту, даже если нетрадиционная сексуальная ориентация сделала эту задачу трудновыполнимой. Она уверенно шла к своей цели, и никакие сомнения ее не останавливали.

А что же она, Иззи? Что сделала она ради своей мечты? Дрогнула и сдалась при виде первого же препятствия. Смирилась с тем, что одинокая женщина ее возраста не сможет дать жизнь ребенку? Закрыла эту тему и предалась унынию?

— А одинокой женщине трудно усыновить ребенка? — спросила она Лолу.

Та весело расхохоталась.

— По сравнению с однополой парой намного легче, можешь мне поверить!

Иззи показалось, что в темноте вдруг приотворилась дверь и показалась узкая полоска света. Неужели у нее все же есть надежда стать матерью? Это потребует немало сил и храбрости, но это возможно. Даже если рядом не будет Джо.

Иззи решила обдумать это потом. В конце концов, жизнь не так уж плоха. Когда занимаешься тем, во что веришь, и работаешь с женщинами, довольными жизнью и собой, чувствуешь себя почти счастливой. Если бы не горькие мысли о бабушке и Джо… Иззи не позволяла себе думать, что бабушка умерла, но ночью, лежа без сна, она представляла себе Тамарин, где уже наступило утро, и ее охватывала тоска по бабушке, навсегда прикованной к постели.

Невыносимая тяжесть, навалившаяся на нее после разрыва с Джо, постепенно ослабела, боль утихла, и Иззи все реже хотелось схватить трубку и позвонить Джо, вернуть его. Она сделала свой выбор и смирилась. Пусть она не получила все, к чему стремилась, но разве хоть кому-то это удалось?


Аннелизе почувствовала, как мышцы рук начинает сводить от напряжения.

— Не знаю, сколько я еще смогу продержаться, — прошептала она. Ноги тоже понемногу начинали дрожать. Это была ее первая стойка на голове, и Карен стояла рядом, готовая в любую минуту прийти на помощь, если Аннелизе вдруг пошатнется.

— Еще чуть-чуть, у тебя отлично получается. Почувствуй силу в руках, Аннелизе, — скомандовала Карен, и легкий австралийский акцент прозвучал чуть резче обычного.

Вообще-то Карен была мягкой и деликатной, но когда дело касалось йоги, она превращалась в настоящего тирана. Впрочем, это себя оправдывало: за четыре месяца занятий в студии йоги, которую организовала Карен, Аннелизе сделала огромные успехи, и все благодаря требовательности Карен, заставлявшей ее выполнять упражнения на пределе возможностей. Когда Аннелизе только пришла в студию, самые простые движения давались ей с трудом, а теперь она стояла на голове, подняв ноги вверх, упираясь в пол только локтями, прямая как свеча.

— В «Бхуне» тебя бы заставили делать стойку на мраморном полу. — Карен любила вспоминать «Бхуну» — Центр айенгар-йоги в Индии, где она училась.

— Значит, там одни садисты, — пропыхтела Аннелизе. — Я думала, йоги медитируют, укрепляют тело и дух, а не сплющивают себе черепа на мраморном полу.

Карен рассмеялась, ей нравился своеобразный юмор Аннелизе.

— Ладно, можешь выйти из позы. Ты вставала в стойку с правой ноги, значит, опускаться надо с левой.

С плавностью, поразившей даже ее саму, Аннелизе перенесла вес тела на левую ногу и опустилась на пол, затем, тяжело дыша, встала на колени на коврике.

— Уф! Никогда не думала, что смогу это сделать, не прислоняясь к стенке, — призналась она.

— У тебя настоящий дар, — улыбнулась Карен. — Шона, хотите попробовать?

Пока Карен помогала встать на голову другой участнице маленькой утренней группы, собиравшейся в зале по пятницам, Аннелизе закрыла глаза, наслаждаясь своим триумфом. Она прежде и не подозревала, какое бодрящее действие оказывает йога, оживляя тело и освежая ум. В юности Аннелизе занималась оздоровительной гимнастикой, но все упражнения сводились к борьбе с собственным телом и лихорадочному стремлению поддерживать форму, а йога помогала понять себя и найти собственный внутренний ритм. Аннелизе могла прийти в студию очень раздраженной, но час занятий приводил ее в состояние покоя и умиротворенности.

«Десятиминутная медитация в конце занятия лучше всяких антидепрессантов», — сделала она вывод. К радости всех женщин Тамарина, а Аннелизе в особенности, Карен решила остаться в Ирландии до рождения внука. Но теперь, когда ребенок Джоди появился на свет — маленький пухлый мальчик Кайл с пушком на голове, точная копия своего отца, — Карен заговорила о том, чтобы остаться в Тамарине навсегда.

По пятницам после йоги все десять женщин из утренней группы обычно шли к бухте, чтобы выпить чаю с булочками в «Доротас». В этот день Аннелизе и Карен шагали рядом. По мышцам разливалось приятное тепло, в теле ощущалась необыкновенная легкость, и Аннелизе с удовольствием предвкушала чашку горячего чаю.

— К завтрашнему дню все готово? — спросила Карен.

— Еще бы, — откликнулась Аннелизе. — Я рада, что Бет с Маркусом решили после крещения устроить обед в ресторане гостиницы «Харбор». Было бы не слишком удобно собираться у меня дома, хотя у нас с Эдвардом вполне приличные отношения. Крестины — событие радостное, ни к чему омрачать его старыми тягостными воспоминаниями, так что лучше всего встретиться на нейтральной территории.

— Ты выглядишь счастливой.

Аннелизе улыбнулась в ответ. За последние несколько месяцев они с Карен успели стать близкими подругами. Важно, что они сами выбрали друг друга, а не сошлись случайно, как бывает, когда люди живут по соседству или когда их дети ходят в один и тот же класс. Женщины мгновенно нашли общий язык, и, как верно заметила как-то раз Карен, здесь, возможно, сыграло роль то, что обе они разошлись с мужьями. Аннелизе поняла, что хотела сказать Карен. Одинокие женщины в городе разбивались на кучки. Вдовы держались особняком: смерть отняла у них мужей, и это их сближало. Другую группу составляли разведенные женщины, и третью — замужние, не важно, сложился их брак счастливо или нет.

Общаться с замужними было довольно утомительно, как вскоре поняла Аннелизе. Те из них, кто отличался деликатностью, боялись, что болтовня о семейных планах может задеть Аннелизе, и старались тщательно выбирать темы для разговора, что зачастую звучало неестественно, менее чувствительные без конца обсуждали недостатки своих мужей, ругая их на чем свет стоит, не задумываясь, какое впечатление производят их жалобы на одинокую женщину.

С Карен все было по-другому.

— Я с удовольствием жду завтрашнего дня, — призналась Аннелизе. — И я совершенно счастлива. Может, я рассуждаю, как настоящая стерва, но мне стало намного легче, когда Эдвард съехал от Нелл. Хоть я и не хочу, чтобы он ко мне возвращался, мне приятно думать, что с Нелл у них ничего не получилось и она не смогла занять мое место возле него. Скажи, я гадкая корова, да?

— Да, — невозмутимо отозвалась Карен. — Нужно предложить мэру воздвигнуть тебе памятник в гавани, увековечить тебя в мраморе в виде большой коровы. Брось ты, какая из тебя стерва? То, что ты чувствуешь, естественно. Хоть ты и вполне счастлива одна, но видеть, как Эдвард и Нелл гуляют по городу, словно парочка влюбленных голубков, неприятно и обидно. Ты еще замечательно держалась. Будь я на твоем месте, я бы каждый раз при виде Нелл пыталась выцарапать ей глаза. Или, — мечтательно добавила Карен, — расклеила бы номер ее телефона во всех телефонных будках графства Уотерфорд с припиской «Мадам Садо-Мазо».

Аннелизе громко расхохоталась.

— Мне это тоже приходило в голову. Но если серьезно, то какой в этом смысл? Если кто-то хочет от тебя уйти, он все равно уйдет. Глупо срывать зло на том, к кому он ушел. Это только уводит от сути.

— Но Нелл была твоей подругой, — возразила Карен (Аннелизе посвятила ее в подробности своей истории).

— Да, мне было больно. Если бы Эдвард оставил меня ради незнакомой женщины, было бы легче. Вышло слишком жестоко. Ты не представляешь, как я мучилась, вспоминая наши вечера втроем. Все пыталась угадать, были ли они любовниками и не шушукались ли обо мне у меня за спиной. «Кажется, Аннелизе сегодня не в духе?» или что-нибудь в этом роде. — Аннелизе передернуло от отвращения. — Но сейчас все это позади. Мне жалко Эдварда.

— Беру свои слова обратно, мэр может спокойно спать, тебе не нужен памятник в виде коровы, — усмехнулась Карен. — Тебя надо причислить к лику святых. Святая Аннелизе.

— Я серьезно, — возразила Аннелизе. — Женщины легче переносят одиночество, чем мужчины. Нелл жила одна долгие годы, а я, оставшись одна, наслаждаюсь свободой. Но Эдвард совершенно уничтожен.

Ей рассказала об этом Ивонна. А та узнала обо всем от Коринны, которая узнала новость от Деклана, почтальона.

— Эдвард живет теперь у Фредди Поллока, занял свободную комнату. Уже неделю как переехал. Нелл заявила Деклану, чтобы он больше не приносил ей почту Эдварда, — сообщила Ивонна.

Аннелизе немного помолчала и заметила:

— Что ж, меня это не удивляет. Я всегда считала, что они друг другу не подходят.

Сказав это, Аннелизе задумалась. Может быть, многие думали то же самое и про нее с Эдвардом?

— Возможно, он теперь захочет вернуться, — с надеждой предположила Ивонна.

Несмотря на охватившее ее смятение, Аннелизе не смогла сдержать улыбки. Ивонна слишком наивна. Она думает, что все так просто: Нелл стояла между Эдвардом и Аннелизе, и теперь, когда она исчезла с горизонта, все снова будет по-прежнему, по-старому.

— Я сомневаюсь, Ивонна, — покачала головой Аннелизе. — На самом деле я не хочу, чтобы он возвращался.

— Ох, — потрясенно выдохнула Ивонна.

— Мне нравится моя нынешняя жизнь. И Эдварду в ней нет места. Я отпустила прошлое и Эдварда вместе с ним.

— Дело в Маке, да?

Мак действительно стал частью новой жизни Аннелизе, но только как друг. Ей очень нравился этот человек, однако она совершенно не представляла себе, что их отношения могут быть иными. Аннелизе не думала о новой любви, она не была готова к ней. Но со стороны вполне могло показаться, что их с Маком связывают отнюдь не дружеские чувства.

— Мак тут ни при чем, — заявила она непререкаемым тоном, желая убить подозрения Ивонны в зародыше. — Он мне друг, и ничего больше. Если я вдруг в кого-нибудь влюблюсь, Ивонна, обещаю, ты узнаешь об этом первой, но боюсь, это случится не скоро.

— Но тебе, наверное, ужасно одиноко, Аннелизе, — осторожно возразила Ивонна. — Я волнуюсь за тебя, ты все время одна, и рядом никого, кроме этой глупой собаки.

— А мне больше никто и не нужен, кроме этой глупой собаки. Я по-настоящему счастлива, правда.

— По крайней мере теперь не надо ломать себе голову, приглашать ли Нелл на крестины, — заметила Карен. Они дошли до «Доротас» и, хотя на улице было довольно тепло, решили посидеть внутри кафе, а не под открытым небом.

— Если кто и переживал по этому поводу, так это Бет, — шепнула Аннелизе, пока вся компания выстраивалась в очередь к барной стойке. — Когда я подсказала ей, что следует пригласить Нелл, она накричала на меня по телефону. Пришлось убеждать ее, что мне совершенно все равно. В конце концов, я ведь не центр мироздания, сказала я ей. Наконец Бет уступила, но, оказывается, все волнения были напрасными. Бедняжка Нелл. Все от нее отвернулись. Ивонна и Коринна едва разговаривают с ней, а теперь и Эдвард ее покинул.

— Я не слишком-то сильна в вопросах религии, так что тебе придется мне помочь, — проговорила Карен. — Кто там идет после святых? Тебе надо бы повысить рант.

— О нет, остановите меня! — простонала Аннелизе, глядя на застекленный прилавок со сладостями в «Доротас». Ее взгляд притягивало пышное пирожное с кремом, украшенное миндалем. — Я возьму эту штуку. Она выглядит дьявольски соблазнительно, хотя и потянет на миллион калорий. Надеюсь, полученное удовольствие сожжет лишний жир!


* * *


Бет и Джоди шли в дружелюбном молчании вдоль набережной, толкая перед собой коляски с младенцами, и наслаждались тишиной (оба крохотных существа крепко спали). К трем месяцам Мици превратилась в любопытную маленькую девочку, которая с интересом разглядывала окружающий мир своими зеленовато-голубыми глазенками и улыбалась очаровательной улыбкой, отчего на ее пухлых щечках появлялись ямочки. Иногда она бывала не в духе и начинала плакать, пугая Бет, но вскоре выяснилось, что малышка страдает кишечными коликами. Мало-помалу Бет освоила премудрости обращения с детьми и с удовольствием делилась своими познаниями с Джоди.

Кайлу было всего десять дней, и рядом с Мици он казался крошечным. Джоди все еще прикасалась к нему с опаской и панически боялась его уронить. Она испытала настоящее потрясение, когда ей разрешили забрать мальчика домой из больницы.

— Откуда они знают, что я буду все делать правильно? — пожаловалась она Дэну со слезами на глазах, когда через два дня после появления на свет ребенка их привезли домой.

— Они не сомневаются, что ты станешь прекрасной матерью, — уверенно заявил Дэн. Теша успела его проинструктировать, как вести себя с только что родившей женщиной и как уязвимы бывают молодые матери в этот период, когда над ними властвуют гормоны.

С утра Джоди уже успела всплакнуть, но когда Бет зашла за ней, чтобы вместе отправиться на прогулку, немного приободрилась.

— Тебе полезно почаще выходить из дома, пока ребенок маленький, — сказала ей мама и предложила пойти погулять вместе с Бет, которая приехала в город ради крещения Мици.

Накануне две молодые мамы вместе совершили круг по Тамарину, и им так это понравилось, что они решили повторить прогулку. Джоди и Бет дошли до гавани и теперь собирались выпить по чашке кофе, если детишки не проснутся.

Они вели неторопливый разговор о сне, кормлении и коликах.

— Звучит ужасно, — заохала Джоди, когда Бет просветила ее насчет колик.

— И не говори, — вздохнула Бет. — Я думала, что делаю что-то не так. Первые три недели каждый вечер в пять часов малышка начинала плакать.

Мици в своей коляске громко заворчала во сне.

Молодые женщины переглянулись.

— Давай выпьем кофе прямо сейчас, пока она не проснулась.

— Отлично.

Они развернули коляски и направились в сторону кафе.

— Иззи уже отдохнула после перелета? — спросила Джоди.

— Иззи опытная путешественница, ей не привыкать. Думаю, даже разница во времени ее не слишком заботит. Я собиралась попросить ее посидеть с Мици сегодня вечером.

— Тогда я, возможно, заскочу к вам попозже. Я еще не показывала ей свои записки о Ратнари-Хаусе. Думала послать их по электронной почте, но прежде мне хотелось привести все в порядок, причесать, собрать вместе все разрозненные куски.

— А я и забыла, что ты писала о Ратнари-Хаусе. Мама говорила мне. Ну как, обнаружила какую-нибудь семейную тайну? Скелет в шкафу?

Джоди нерешительно замолчала. Письма и документы, которые передала ей дочь Виви Уилан, оказались почти бесполезны. Интерес представляли лишь несколько писем от Лили к ее подруге, но с годами чернила выцвели, и текст едва можно было разобрать.

Другое дело дневник.

История жизни Лили была изложена в ее дневнике.

Джоди нашла его за месяц до рождения Кайла, когда вместе с Аннелизе пришла навести порядок в доме Лили. Собственно, уборкой занималась Аннелизе. От Джоди было мало проку, своими размерами она сама напоминала дом.

— Одиннадцать килограммов, — пожаловалась Джоди. — Я прибавила одиннадцать килограммов. Вы можете в это поверить?

— Ты скоро их потеряешь, — добродушно усмехнулась Аннелизе.

Они вошли в Старую кузницу и с грустью огляделись вокруг. В последние дни Аннелизе не покидало предчувствие, что Лили осталось жить недолго, и она подумала, что хорошо бы не много убраться в доме до того, как случится неизбежное.

— Я представила себе, как Иззи войдет и увидит на столике газету, раскрытую на странице с кроссвордом, и чашки на сушилке для посуды… — объяснила Аннелизе. — Словно Лили просто вышла на минутку. Собиралась вернуться, но так и не вернулась.

Джоди вызвалась пойти вместе с Аннелизе. Это она обнаружила дневник на столике у постели Лили. Ветхую тетрадь, завернутую в белую папиросную бумагу, поверх которой нетвердой старческой рукой было нацарапано «Иззи».

— Смотрите, Аннелизе! Смотрите!

Они вместе развернули сверток.

— Господи! — ахнула Аннелизе. — Это же дневник. Не знала, что Лили его вела. — Она с благоговением оглядела со всех сторон старую толстую тетрадь с крапчатым обрезом, перетянутую резинкой, потом открыла ее, пробежала глазами несколько строчек и тут же закрыла. — Я не хочу это читать. Лили оставила свой дневник Иззи.

Джоди с тоской провела пальцем по слову «Дневник», вытисненному на обложке. Ей страстно хотелось прочитать его и узнать историю Лили.

— Это решать Иззи, — заметила Аннелизе.

— Что?

— Иззи должна решить, можешь ли ты использовать эти записи в своей книге о Ратнари-Хаусе, — объяснила Аннелизе. — Воспоминания Лили могут быть очень личными.

— Конечно, — кивнула Джоди. — Я бы не хотела обидеть Лили или кого-то из вас.

Аннелизе ласково потрепала ее по руке.

— Я знаю.

Джоди и Бет подошли к «Доротас». Младенцы в колясках спали сладким сном.

— Нет, — твердо заявила Джоди. — Никаких скелетов в шкафу.


* * *


Иззи раскрыла чемодан и достала платье, в котором собиралась пойти на крестины. Завтра предстоял суматошный день, но она с удовольствием предвкушала его. Держать на руках малышку Мици было потрясающе. Накануне Иззи зашла к Аннелизе и, увидев девочку, робко попыталась ее погладить, но тут Бет проворно вручила ей ребенка и исчезла из комнаты на целый час.

— Что мне?.. — пролепетала изумленная Иззи, но в комнате не было уже никого, кроме нее и Мици. Бет ускользнула, ловко набросив на плечо будущей крестной чистую пеленку.

— Остались мы с тобой одни, малышка, — растерянно пробормотала Иззи, глядя, как Мици морщит личико и моргает затуманенными после сна глазками. — Не будешь плакать?

Мици окончательно проснулась и недовольно засопела. Где мама? И кто эта незнакомая тетя?

— О Господи! — ахнула Иззи, когда Мици зашлась неправдоподобно громким ревом. Как может такое крохотное существо издавать такие ужасные звуки? Через пару минуту Иззи почувствовала, как в нос ударил неприятный запах. Как может такое малюсенькое существо так дурно пахнуть?

Мици потребовалось пятнадцать ми нут, чтобы успокоиться. За это время Иззи успела дважды повторить все детские стишки, какие только знала. Когда она в отчаянии принялась бубнить песню «Славная попка» из репертуара «Дестиниз чайлд», Мици перестала наконец плакать и улыбнулась.

— О, ты прелесть! — Иззи облегченно вздохнула. — Давай-ка поменяем этот противный старый подгузник.

Мици издала булькающий звук.

— Поменяем? Ты не против?

Час спустя, отправив в корзину три подгузника и целую пачку детских салфеток, Иззи решила, что можно снять с заднего стекла табличку «За рулем ученик»: теперь у нее достаточно опыта в обращении с младенцами.

— Ну как она? — спросила впорхнувшая в комнату Бет.

Иззи довольно улыбнулась:

— Отлично. Правда, было немного утомительно.

— Ты даже не представляешь себе, сколько с ними мороки, — вздохнула Бет, взяла ребенка на руки и нежно обняла.

Полтора месяца назад Иззи охватила бы тоска при виде этого безмятежного счастья, а сейчас она лишь кивнула в ответ и сказала с чувством:

— Да, но оно того стоит.

— Это точно, — улыбнулась Бет.

Она пошла купать малышку, и тут в дом влетела Аннелизе, оживленная и раскрасневшаяся после прогулки поберегу вдвоем с Силки.

— Здравствуй, дорогая. — Иззи радостно обняла тетю, а затем и собаку. — Она просто прелесть, Аннелизе. Может, мне ее похитить у тебя?

Аннелизе добродушно рассмеялась.

— Силки помогает мне оставаться в здравом уме, так что мой ответ «нет». Я пошутила, Иззи, — добавила она, заметив встревоженное выражение в глазах племянницы. — Я отлично себя чувствую и не собираюсь впадать в безумие.

— Я вижу. Папа сказал, что у тебя все хорошо.

— Семейный телеграф исправно работает, как я погляжу.

— Да, — лукаво улыбнулась Иззи. — Ты действительно выглядишь счастливой, Аннелизе.

— Ты тоже. Когда ты приезжала в прошлом году, все было не так.

— Я переживала трудные времена и очень боялась за бабулю.

Они замолчали, в комнате повисла тишина. Было слышно лишь, как возится на коврике задремавшая Силки. Аннелизе наклонилась и рассеянно потрепала лохматые собачьи уши.

— Лили вот-вот покинет нас.

Иззи закусила губу.

— Я знаю. Папа мне сказал. Я собираюсь зайти к ней завтра утром.

— Просто… — Аннелизе нерешительно замолчала и добавила: — Я хочу, чтобы ты была готова, Иззи.

— Я готова.

— Нет, по-настоящему готова. Пора ее отпустить, Иззи. У меня такое чувство, что Лили не решается уйти из жизни и ждет тебя, чтобы проститься.

Иззи молча кивнула, она не могла говорить, мешали слезы.

— Джоди так и не выяснила, кто такой Джейми, — продолжила Аннелизе, давая племяннице выплакаться. — Ей удалось найти несколько писем Лили к ее подруге Виви. Она сохранила их для тебя, но переписка прервалась до конца войны. Наверное, Лили вернулась домой, в Тамарин.

— Я бы хотела их прочитать.

— Мы с Джоди нашли и кое-что еще, — предупредила Аннелизе. — Коробку с мелочами и тетрадь. Мы решили, что это дневник. Дневник Лили. Он хранится у Джоди. Мне кажется, Лили не хотела, чтобы я его читала, иначе она передала бы его мне. На нем написано твое имя, бабушка оставила его тебе. Джоди принесет его немного попозже, хорошо?

— Да, — изумленно выдохнула Иззи.

Аннелизе взяла племянницу под руку.

— Сейчас довольно прохладно, но вечер чудесный. Давай возьмем с собой Силки и посидим на крыльце, посмотрим на бухту. Это здорово успокаивает. Напоминает, что мы всего лишь песчинки в огромной Вселенной и что всем нам суждено уйти когда-нибудь. Я позвоню Джоди и попрошу ее зайти, принести дневник. Я понятия не имею, что в нем, но раз его вела Лили, там должно быть много мудрых мыслей.

Джоди пришла в восемь вместе с маленьким Кайлом и его отцом. Она принесла с собой подарок для Мици ко дню крещения и драгоценный дневник. Иззи прижала тетрадь к сердцу. Она не знала, сможет ли прочитать ее сегодня. Это было бы так же больно, как сказать «здравствуй и прощай».


Маленькая комнатка на первом этаже пансионата «Лорел три» была очень красива, хотя чаще всего в ней лежали те, кто не мог открыть глаза и полюбоваться чудесными розами на обоях. Тяжелые кремовые шторы сохраняли в комнате тепло, защищая от ночного ветра, и хотя кровать — обычная больничная койка — не отличалась особым изяществом, нарядное нежно-розовое покрывало в тон обоям вовсе не походило на больничное. Комнату украшали знакомые мелочи и безделушки из дома Лили. На комоде стояла ее любимая фарфоровая ваза с изображением кролика, полная бледно-желтых нарциссов, а рядом с кроватью, на тумбочке — несколько фотографий в серебряных рамках. На одной из них улыбающаяся Иззи стояла в обнимку с мамой. Гобеленовая подушка со слоном, которую Иззи привыкла видеть на кресле у камина в Старой кузнице, лежала теперь на стуле возле кровати, как будто ждала, что Лили поднимется и присядет к столу.

Но Иззи знала, что бабушка никогда не встанет, не подложит под спину подушку, не увидит, как заботливо украсили ее комнату Аннелизе с сиделками.

Переступив порог бабушкиной комнаты, Иззи почувствовала запах смерти. Жизнь едва теплилась в Лили. В минувшем году в тамаринской больнице бабуля выглядела хрупкой, сейчас же казалась бесплотным духом, так она исхудала. Щеки ввалились, кожа обтянула кости. Когда-то красивое лицо напоминало теперь маску смерти, лица древних фараонов, которые Иззи видела в Египетском музее древностей в Каире.

Иззи прижала ладонь ко рту, чтобы не закричать. Она проплакала всю ночь, читая дневник бабушки, историю, о которой никогда прежде не слышала, написанную мелким почерком в ветхой тетради с пожелтевшими от старости страницами.

— Мне очень жаль, — сказала сиделка, ласково потрепав Иззи по плечу. — Я предупреждала вас, что ее состояние намного ухудшилось.

Иззи кивнула. Она не в силах была говорить. Сиделка, добродушная женщина средних лет по имени Рона, действительно предупреждала, что перенесенная пневмония отняла у бабули последние силы, и все же Иззи не ожидала, что бабушка настолько изменилась.

Иззи отвернулась и зажмурилась.

— Я не могу, — всхлипнула она.

Только что она читала дневник, где бабушка была самой собой, живой, юной, полной сил женщиной, а не этой ссохшейся старушкой, в которой невозможно узнать прежнюю Лили.

— Конечно, вы можете, — живо откликнулась Рона. — Я слышала, она вас вырастила, заменила вам мать. Вспомните, какой она была тогда, вам станет легче, и вы справитесь.

Иззи вытерла слезы, села рядом с Лили и взяла ее за руку. Невыносимо было видеть бабушку такой. Как эгоистично желать, чтобы бабуля продолжала оставаться в небытии, между жизнью и смертью, лишь бы не видеть, как она уйдет. От милой бабушки осталась одна лишь тень, пока внучка жила своей жизнью вдали от нее. Иззи коснулась пальцами изгиба бровей бабушки, представляя себе ее молодой, с блестящими каштановыми кудрями, обрамлявшими лицо, и с пронзительно-синими глазами, в которых светились мудрость и понимание. Ее вдруг охватила злость на себя. Какая нелепость жаловаться на возраст в сорок лет. Со стариками время обходится куда более жестоко.

— Обещаю, что больше не стану растрачивать жизнь впустую, — прошептала она.

Ночью, читая дневник, Иззи многое открыла для себя, и эти горькие уроки требовали осмысления. Но уже сейчас Иззи отчетливо ощущала одно: оставив Джо, она сделала правильный выбор.

Последние полгода она мучилась сомнениями и то и дело спрашивала себя, не лучше ли стиснуть зубы и ждать. Что, если когда-нибудь Джо станет свободным? История бабушки показала, что в жизни не бывает простых ответов, как не бывает в природе совершенно черного или белого, нам дано видеть лишь полутона. Бабушка знала, что Джейми не сможет остаться с ней, не причинив боль кому-то другому, и Иззи знакомо было это чувство. Когда за любовь приходится платить слишком высокую цену, единственный выход — уйти.

Иззи выросла в современном мире, в мире равных прав и возможностей. У нее было право иметь ребенка и право любить кого заблагорассудится, но если бы все было так просто… Бабушкин мир подчинялся жестким правилам, которые Иззи с трудом могла осмыслить. Там властвовала церковь и людей разделяли классовые барьеры. Современный мир отринул часть этих канонов, но взамен создал новые. Развод калечит детей — вот одна из непреложных истин этого мира.

Оставив Джо, Иззи совершила самый трудный поступок в своей жизни, но ночью, читая бабушкину тетрадь, почувствовала облегчение. Она словно поговорила с бабушкой.

— Бабуля, — прошептала Иззи, склонившись над кроватью, — я очень хотела рассказать тебе о Джо, но боялась, что ты меня не поймешь, а сейчас я уверена, что ты все поняла. Теперь я знаю о Джейми. Спасибо тебе. Спасибо, что оставила мне свой дневник. Он мне очень помог, милая бабушка. — Иззи смахнула со щеки слезинку. Нет, она не станет плакать. Только не сейчас. — Ты многое повидала в своей жизни, бабуля, и мне ужасно жаль, что я никогда не расспрашивала тебя о прошлом, о войне и о Ратнари-Хаусе. Я была молодой и эгоистичной, но я очень любила тебя. Надеюсь, ты это знаешь.

Белоснежные волосы Лили спутались, и Иззи вышла в коридор, чтобы попросить у Роны расческу. Бабуля всегда была красавицей, так пусть и сегодня она будет красивой. Рона принесла розовую детскую щетку для волос, какими обычно причесывала таких беспомощных больных, как Лили.

— Спасибо, — поблагодарила ее Иззи и вернулась к бабушке.

Нежно и осторожно причесала она седые волосы бабули.

— Ты всегда следила за своими волосами, дорогая, — прошептала она, приглаживая разлетающиеся белые пряди.

Вынув из сумки увлажняющий крем, она выдавила немного на руку и медленными плавными движениями принялась втирать в пергаментно-бледное лицо бабушки. Затем настала очередь рук. Иззи достала чудесный крем «Аведа» с цветочным запахом.

— Это самый лучший крем, бабуля. Им пользуются модели, рекламирующие средства для ухода за руками, но твои руки гораздо драгоценнее.

Она взяла в ладони безжизненную руку бабушки и начала бережно массировать, пока не впитался крем. Сначала одну руку, потому другую. Когда-то бабушкины руки гладили и успокаивали маленькую Иззи. Как, наверное, тяжело быть одновременно бабушкой и матерью для осиротевшего ребенка, но бабуля справилась.

— Теперь духи. Я не нашла духи «Арпеджио», которые ты любила, но эти тоже хороши. — Иззи сняла крышку с флакона духов «Локитан» с медовым ароматом, побрызгала себе на руки и коснулась бабушкиных запястий и висков. — Ну что? Тебе нравится? — спросила она и принюхалась.

Странно, к медовому аромату примешивался отчетливый запах лаванды. Он вызвал неясное воспоминание о бабушкиных шкафах, старых платьях и кустах лаванды за Кузницей. Бабуля любила лаванду и старательно ухаживала за несколькими кустами в саду, обрезала сухие стебли, отсаживала молодые побеги. От нее всегда исходил едва уловимый лавандовый аромат.

Иззи втянула носом воздух. Воспоминание вернуло ее в детство. Удивительно, откуда здесь этот запах?


Апрель 1945 года


В доме на Бейсуотер-роуд Дайана радостно кружилась по комнате в перешитом платье. Она гордилась им куда больше, чем всеми роскошными нарядами, в которых щеголяла до войны. Над шелковым сиреневым платьем потрудились три пары заботливых рук, и именно в нем Дайана собиралась праздновать свою помолвку. Мисс Белтон в самом скором времени намеревалась стать миссис Энтони Смайт и была на верху блаженства, предвкушая первый шаг к заветной цели. Отмечать событие готовились в «Клэриджесе». Должны были прийти все, даже родители Дайаны, никогда не покидавшие родовой усадьбы.

— Ты прекрасно выглядишь, — улыбнулась Лили. Она сидела на полу с подушечкой для булавок на запястье и придирчиво оглядывала платье подруги.

— Ты тоже, дорогая, — просияла Дайана. Ее переполняло счастье, и ей хотелось видеть счастливыми всех вокруг. — Нам пора идти. Я подняла такой жуткий шум, требуя, чтобы бее пришли вовремя, что будет свинством с моей стороны опоздать самой.

Лили опустила глаза, пряча улыбку. Энтони заранее знал, что его возлюбленная опоздает.

— Это еще одна черта, которую я обожаю в ней, — мечтательно произнес он в разговоре с Лили прошлым вечером.

Какой он все-таки милый. Почти такой же чудесный, как Джейми. Лили на мгновение закрыла глаза и представила себе лейтенанта Хэмилтона. Война почти окончена, это всем известно. Скоро Джейми вернется в Англию и захочет поговорить об их будущем. Этого-то и боялась Лили. Ведь у них с Джейми не было будущего по множеству причин.

В первую очередь из-за ее церкви. Лили не представляла, как объяснить некатолику, что значит вырасти в мире, где главное — Бог.

Да, Лили жаловалась, что Он позволяет невинным людям ежедневно умирать в этой безумной войне, но искренне верила в Него. Ее Бог не допускал послаблений, когда дело касалось брака. Мужчина и женщина заключают союз на всю жизнь, в этом Он был непреклонен. Лили пыталась представить себе, что будет, если дорогие мама и папа вдруг узнают о Джейми, о мужчине, полюбившем их дочь. Для них он прежде всего человек другой веры и вдобавок разведенный. Лили казалось, что она слышит голос матери: «Если ты за него выйдешь, тебя отлучат от церкви. Лили, родная, ради всего святого, не делай этого!»

Умный, образованный Джейми легко мог взять верх над Лили в интеллектуальном споре, но когда речь заходила о вере, с ним невозможно было разговаривать. Любовь к Джейми противоречила всем церковным канонам, и когда Джейми не было рядом и действие его чар ослабевало, Лили начинала терзаться чувством вины от совершенного предательства.

Потом еще Дайана, сама того не ведая, нанесла ей тяжелый удар, когда завела разговор о предстоящей свадьбе. Милая Дайана ничего не знала о связи Лили с Джейми и простодушно начала обсуждать с подругой список гостей. В основном это были те же родственники и друзья семьи, что присутствовали на свадьбе Сибил. Дайана дала себе слово не сходить с ума из-за свадебных приготовлений, но все же держала перед собой список приглашенных и время от времени добавляла к нему новые фамилии, когда вспоминала еще кого-нибудь.

— Господи, и как это я забыла про Джейми с Мирандой, — воскликнула она однажды, и Лили, успевшая привыкнуть к тому, что Дайана без конца пополняет список, напряженно замерла, боясь выдать себя неосторожным словом или жестом. — Вообще-то Миранда немного со странностями, — весело добавила Дайана. — Удивительно, что Джейми выбрал именно ее. Мама всегда говорила, что она ужасно нервная, вечно на грани срыва. Зато она очень красива. Мамуля была как-то в Оксфорде и случайно встретила там Миранду, та приехала к бабушке мужа. Джейми удалось каким-то чудом вырваться ненадолго в отпуск, и, естественно, ему хотелось увидеться сразу и с женой, и с бабушкой. Мама говорит, Миранда чудесно выглядела.

Лили ошеломленно молчала. Даже если бы ее о чем-то спросили, она не смогла бы выдавить из себя ни слова. Джейми вместе с Мирандой был у своей бабушки в Оксфорде. Он не упоминал об этом. И вряд ли когда-нибудь расскажет. Но даже если расскажет, это не важно. И так ясно, что он по-прежнему связан с Мирандой.

Вряд ли Джейми отправился в Оксфорд, чтобы сообщить жене о Лили. Ни одна женщина не сможет чудесно выглядеть, если муж только что признался ей, что полюбил другую.

И наконец, Сибил. Маленькая жестокая стерва Сибил вонзила свой отравленный кинжал ей в спину. Теперь у Лили не оставалось сомнений, что связи с Джейми пора положить конец. Лучшее, что она может сделать, — отпустить Джейми.

Лили с Сибил едва выносили друг друга. Лили всеми силами старалась избегать встреч с младшей сестрой Дайаны. Но накануне помолвки Дайаны Сибил приехала в Лондон, и Лили пришлось провести в ее обществе не меньше получаса, прежде чем сестры отправились обедать в ресторан. Улучив момент, когда Дайана поднялась наверх, чтобы надеть пальто перед выходом, и они с Лили остались одни в комнате, Сибил закурила сигарету и окинула Лили презрительным взглядом.

— Знаешь, папа был у тебя дома, — произнесла она тоном обвинителя.

— Что?

— В Ратнари-Хаусе, верно? Ты всегда старательно обходила эту тему и даже соврала нам, что приехала из Уотерфорда, но я спросила Дайану, и она рассказала мне, откуда ты и где работает твоя мать. Ты ведь и сама служила там горничной. У Локрейвенов. — Лицо Сибил приняло мстительное выражение. — Папа их знает и был как-то на дне рождения леди Айрин. Он говорит, что они милые люди. Я все думаю, что скажет семья Хэмилтонов, когда узнает, что Джейми спит со служанкой. Возможно, они и не придадут этому особого значения.

— Зачем ты это делаешь? — устало спросила Лили. Сибил лишь облекла в слова ее самые ужасные страхи. — Почему тебе так хочется ударить меня побольнее?

— Потому что ты вечно смотришь на меня свысока! — пронзительно взвизгнула Сибил. — Считаешь меня ленивым, избалованным ребенком. Что ж, во всяком случае, я хотя бы не сплю с чужим мужем!

Лили нечего было ответить. Все сказанное Сибил она и прежде сама твердила себе множество раз. Лили знала: их с Джейми разделяет слишком многое, они никогда не будут счастливы вдвоем. Каждое из препятствий в отдельности, возможно, и было преодолимым, но вместе они не оставляли ни малейшей надежды.

Сцена с Сибил, как и случайная фраза, брошенная Дайаной насчет Джейми и Миранды, лишь приблизили неизбежный конец.

— Я не стану с тобой драться, Сибил, ты этого не заслуживаешь, — с горечью проговорила Лили и поспешила уйти к себе в комнату. Там она бессильно опустилась на кровать и заплакала.

Их роман оказался коротким. Он закончился, едва успев начаться. Кто-то должен был остановить это безумие, пока оно не разрушило жизнь им обоим. И это предстояло сделать ей.

Сидя на кровати, где они с Джейми столько раз занимались любовью, Лили вспомнила их последнее свидание. Это было в Торки, в гостинице. Единственный раз, когда они смогли пробыть вместе всю ночь, до утра.

В Торки им нечего было опасаться. Город был наводнен военными, и здесь никто не обратил бы внимания на лейтенанта Хэмилтона, увидев его с незнакомой девушкой.


…Разумеется, она сознавала, что поступает дурно. Близился рассвет. Ее широко открытые глаза смотрели в пустоту. Она теснее прижалась к нагому телу лежавшего рядом мужчины, теплому, несмотря на царивший в комнате холод. До встречи с ним она никогда не ложилась в постель обнаженной, а теперь не могла себе представить, что можно спать как-то иначе.

Глупо надевать ночную рубашку, когда рядом сильный мужчина с крепким тренированным телом, упругим и стройным, без единой унции жира.

Он был удивительно нежным. Его длинные нервные пальцы пианиста всю ночь чертили причудливые узоры на ее пылающей коже, а глаза ярко блестели в тусклом свете лампы.

Он бережно гладил и ласкал ее, восхищенно любовался ее телом, словно величайшей драгоценностью, и в его объятиях с ней творилось что-то непостижимое.

«Ты такая красивая. Я бы хотел, чтобы этот миг длился вечно».

Как она любила его голос, этот приглушенный страстный шепот. Впрочем, в нем она любила все.

Для нее он был совершенством. Вечно ускользающим, неуловимым.

Они встречались украдкой, когда удавалось урвать несколько драгоценных часов. Тайком держались за руки во время обеда, а после лежали на широкой гостиничной кровати, отчаянно цепляясь друг за друга, словно потерпевшие кораблекрушение мореплаватели на неуклюжем плоту. В эти краткие мгновения она испытывала жгучую радость обладательницы, хотя и понимала, что всего лишь берет взаймы то, что ей не принадлежит.

При мысли о скором расставании ее охватил страх. Желудок пронзило болью.

Любимый скоро проснется. Его «внутренние часы» всегда работали безупречно. Он просто говорил себе, когда следует встать, и просыпался в нужное время. В семь он должен быть на ногах, чтобы успеть на поезд.

Если бы ей пришлось первой покинуть гостиничный номер, она ни за что не смогла бы себя заставить. Он действовал куда решительнее. Его подгоняло чувство долга.

В комнате было темно, лишь светящиеся стрелки будильника показывали, что уже наступило утро. Она неохотно соскользнула с кровати и отдернула узкую тяжелую штору, впустив в комнату серые рассветные лучи. За окном шел дождь, унылая холодная изморось, от одного вида которой бросало в озноб.

Снизу доносились звуки пробуждающегося города. Хлопанье дверей, автомобильные гудки, уличный шум. Люди торопливо шли по своим делам, копошились, будто муравьи в муравейнике, каждый поглощен собственными заботами и не обращает внимания на других. Здесь никто ее не знал, никому не было до нее дела.

Мужчина на кровати пошевелился, и она поспешно вернулась в постель, не желая терять ни минуты их драгоценного времени. Если закрыть глаза, можно притвориться, что еще ночь и впереди много счастливых часов.

Но ее любовник проснулся и, сонно моргая, поскреб темную щетину на подбородке. Скоро, уже совсем скоро он уйдет.

Она беззвучно заплакала, прижавшись к его теплому боку.

— Не грусти. — Он нежно поцеловал ее в мокрую от слез щеку.

— А я и не грущу, — всхлипнула она, глотая слезы. — В смысле, стараюсь не грустить. Я буду скучать по тебе. Это невыносимо.

— Ты справишься. Нам с тобой придется потерпеть.

Она и не подозревала, что любовь несет с собой столько радости и муки одновременно. Каждый поцелуй приближал неизбежный миг расставания. Каждое прикосновение любимых рук заставляло ее со страхом спрашивать себя снова и снова: «Неужели это в последний раз? Увижу ли я его еще когда-нибудь?»

Ей пришлось сделать над собой усилие, чтобы сдержать слезы. Теперь она молча лежала на постели, наблюдая за сборами своего мужчины.

Прежде чем уйти, он присел на кровать, наклонился и с жадностью приник к губам возлюбленной, словно она была воздухом, без которого он задыхался.

Одной рукой она обхватила его за шею, другую запустила ему в волосы. Они долго целовались, закрыв глаза. Такие мгновения не забываются.

— Мне нужно идти. — Какие жестокие слова. И потом: — Я люблю тебя.

Она с трудом разомкнула губы, боясь, что снова заплачет и он запомнит ее такой — с покрасневшим лицом и опухшими от слез глазами.

— До свидания.

Он шагнул к двери и вышел, не обернувшись. Она продолжала лежать, бессмысленно глядя в потолок. Не в этом ли заключается различие между мужчинами и женщинами? Мужчины всегда смотрят вперед, в будущее. Воители, устремленные к своей цели. Женщины беспокойно озираются по сторонам. Высматривают опасность, терзаются сомнениями, истово молятся своим богам за тех, кого любят.

Она перекатилась на живот и провела рукой по простыне, хранившей тепло его тела. Кто знает, увидит ли она его когда-нибудь снова? А если это случится, ей придется сказать ему «прощай».

Лили почти не спала той ночью. Лежала и думала о том, что их ожидает. Она знала: Джейми ее любит, но им не суждено быть вместе. Слишком много преград стоит у них на пути.

Ее любовь обречена. Бог не простит ей отступничества, как не простит и семья. Сможет ли она пожертвовать всем, что ей дорого, ради своей любви? И смогут ли они с Джейми сделать друг друга счастливыми? Возможно, их чувство — минутное ослепление, а они сами всего лишь случайные любовники?

Война толкнула их друг другу в объятия, но в реальном мире их любовь рассыплется как карточный домик.

Они принадлежали к разным мирам, и если Джейми с легкостью мог переступить границы ее мира, то сама Лили никогда не смогла бы войти в его мир. Их разделяла высокая стена, и Джейми лишь разбил бы руки в кровь, пытаясь пробить в ней брешь. Этот путь губителен для него. Джейми — человек долга, у него есть обязательства перед семьей, родителями, перед его миром.

Нет, этому нужно положить конец. Она должна проститься со своей любовью.


— Дорогая, кажется, на этот раз мы опоздаем из-за тебя, — весело воскликнула Дайана, прервав размышления Лили. — Это будет нечто уникальное! Представляешь, как вытянутся лица у гостей, если я опоздаю на вечеринку по случаю собственной помолвки, да еще по твоей вине?

— Извини, — виновато улыбнулась Лили. Ей не хотелось никуда идти даже ради дорогой Дайаны. Веселье было ей в тягость. Она предпочла бы остаться дома, наедине со своими мыслями. Здесь она могла свободно предаться горю и оплакать несбывшуюся любовь.

Она знала, что Джейми не будет на вечеринке. И все же ей очень хотелось его увидеть и сказать о своем решении. Возможно, тогда она смогла бы жить дальше, а терзавшая ее боль утихла бы?

Может, лучше написать Джейми? Но о таких вещах не пишут в письмах. Ну почему нельзя именно сейчас сказать ему, что все кончено? Сделать это прежде, чем она утратит решимость и передумает. У них с Джейми нет будущего, кто-то из них двоих должен набраться смелости и уйти. Она должна себя заставить.

Лили с Дайаной все-таки опоздали в «Клэриджес».

— Извините, это все такси, — виновато объяснила Дайана. Ее окружили гости с бокалами в руках, рядом мгновенно вырос официант с коктейлями, и в следующий миг Дайана уже весело смеялась вместе со всеми.

— Лили, — послышался чей-то голос.

Это был Филипп, муж Сибил.

Лили почти совсем его не знала, хотя они не раз встречались на семейных торжествах. Избегая общества Сибил, Лили сторонилась и Филиппа, но в душе испытывала к нему теплое чувство, ведь этот человек был лучшим другом Джейми.

— Привет, Филипп. — Она подставила ему щеку для поцелуя и с опаской поискала глазами Сибил. Лили не хотелось разговаривать с ней. Только не сейчас. Это было бы слишком унизительно. Лучше просто ее не замечать. Эта маленькая дрянь всегда умудряется уколоть побольнее. Откуда в ней столько яда?

— Лили, я должен тебе кое-что сказать, — предупредил Филипп.

Лили почувствовала, как ноги мгновенно стали ватными.

Филипп заслонял ее от остальных гостей своей крупной фигурой, и никто не видел, как побелело ее лицо. Лили опустила голову, не решаясь посмотреть в глаза Филиппу. Она знала, что он сейчас скажет. Господи, она и представить себе не могла, что это будет Филипп.

Словно в ночном кошмаре, она вновь услышала свой исступленный крик, увидела застывшее лицо Джейми.

— Если с тобой что-то случится, я даже не узнаю об этом! Все будут знать, что ты мертв, она будет знать, и только я не буду! Я не смогу оплакать тебя, потому что буду ждать твоего возвращения! Буду ждать, а ты никогда не вернешься! — Она набросилась на Джейми и яростно заколотила ему в грудь кулачками, желая выплеснуть боль, и отчаяние, и злость за то, что так сильно его любит.

— Любимая, — прошептал Джейми и притянул Лили к себе, не замечая сыпавшихся на него ударов. Они сидели на кровати в доме на Бейсуотер-роуд, на смятых простынях, еще хранивших тепло их сплетенных тел, и близилось время расставания. Им обоим предстояло вернуться в привычный, жестокий и безумный мир.

Дрожащая, в одной узенькой атласной сорочке, которую Джейми снимал с нее всего несколько часов назад, Лили уткнулась лицом ему в плечо и зарыдала.

— Я больше не могу, Джейми, — всхлипнула она. — Не могу лгать всем вокруг и притворяться, что счастлива, что у меня нет мужчины и что мое сердце не сжимается от страха всякий раз, когда по радио передают очередную сводку. Что нас ожидает? Я медленно схожу с ума, тревожась о тебе и скрывая от всех свой страх.

— Кое-кто все знает, и я тебе обещаю, если что-то случится со мной, он придет к тебе и скажет.

— Кто?

— Ты его не знаешь, но он знает о тебе, и если… если произойдет худшее, он придет. Клянусь. — Джейми поцеловал ее, ощущая на губах соленую влагу, и тяжело вздохнул. Ему нужно было спешить. Когда он ушел, Лили свернулась клубком на постели и заплакала горько и безнадежно.

И вот настал этот день. Джейми был мертв, и пришел Филипп, чтобы сказать ей об этом. Всегда спокойный, немного медлительный, надежный как скала Филипп, которого никак нельзя было заподозрить в том, что он все знает.

— Лили, пожалуйста, посмотри на меня, — тихо проговорил Филипп.

Но Лили не могла себя заставить поднять глаза. Она еще ниже опустила голову и закусила губу. Филипп молчит, значит, это неправда, неправда. И тут ее охватила дрожь. Тело вдруг стало чужим, руки и ноги больше не слушались. Лили покачнулась и начала оседать на пол, у нее подгибались колени.

Филипп сгреб ее в охапку, и Лили ощутила знакомый запах военной формы, тот же запах, что всегда окутывал Джейми. Джейми… Сколько раз она обнимала его, прижималась к его теплой груди, гладила его плечи, с нежностью прислушивалась к биению его сердца под толстой шерстяной тканью кителя. Это сердце больше не билось.

Джейми лежал мертвый, вдали от дома, на пустынном морском берегу или в огромном темном гробу — в холодном отсеке подводной лодки, где некому было в последний раз заключить его в объятия, погладить по голове, поцеловать в бескровные губы и закрыть ему глаза. Почему ее не было рядом, чтобы держать его за руку и шептать слова утешения? Она делала это столько раз для других, но не для него. Почему?

Люди вокруг смеялись, выкрикивали поздравления, но Лили думала о Джейми, лежавшем на дне моря, под толщей холодной воды. Он умирал в одиночестве, и всей ее огромной любви не хватило, чтобы его защитить. Где был Господь, когда это случилось? Ради Господа она отказалась от того, кто был ей дороже всего на свете, так почему же взамен Он не сберег Джейми?


Поезд от станции Хьюстон до Холихеда был набит битком. Сидячих мест не хватало, люди стояли в коридорах и тамбурах. Лили повезло больше других: она пришла заранее и успела занять место у окна. Сидевший рядом мужчина в форме капрала задремал и привалился к Лили, уронив голову ей на плечо. Странно было ехать домой. Все вокруг казалось незнакомым и чужим. За годы войны Лили всего один раз удалось побывать дома, и все десять дней отпуска ее кормили как на убой. Мама подкладывала ей самые аппетитные куски и старалась получше ее одеть. В Ирландии не вводили талонов на одежду, и Мэри сохранила для дочери несколько красивых платьев, принадлежавших прежде леди Айрин, но тяжелая работа в больнице и перебои с едой сказались на фигуре Лили, и платья были ей безнадежно велики.

— Господи помилуй, да ты только погляди на себя! Кожа да кости, тощая как скелет, — взволнованно причитала мама и все десять дней старалась кормить дочь как можно сытнее. Это был чудесный отпуск, маленькая передышка в разгар войны. Лили долго потом вспоминала поездку в Тамарин, на крохотный островок любви и покоя. Но сейчас она возвращалась домой с совсем другим чувством. Счастье, казалось, захлестнуло весь мир. Все вокруг радовались победе. Но Лили, хотя и ждала так долго конца войны, не в силах была разделить всеобщую радость. Ее охватило тупое безразличие. Джейми был мертв. Теперь ей никогда уже не стать счастливой.

В больнице ее не хотели отпускать.

— Война окончилась, но это вовсе не означает, Что нам не нужны сестры, — сурово сказала матрона. — Не понимаю, Почему вы так рветесь уехать, сестра Кеннеди, мы бы предпочли, чтобы вы остались.

Лили подумала о трех последних месяцах. Каждое утро она с усилием поднималась и, с трудом волоча ноги, шла умываться, а вечером валилась в кровать, едва живая от усталости. И каждый раз, глядя на Лондон из окна больницы, Лили видела лишь улицы, где они гуляли с Джейми.

В конце концов она решила покинуть Лондон, где ее окружало слишком много воспоминаний. В начале войны она как-то сказала Мейзи, что вряд ли захочет вернуться в Тамарин, когда все закончится. Она ошибалась. Теперь ей хотелось вернуться домой.

Там она будет в безопасности. И возможно, настанет день, когда она почувствует себя немного счастливее, кто знает? А если ей суждено быть несчастной, то лучше быть несчастной там, где ничто не напоминает о Джейми.

Почтовое судно из Холихеда уже не было закрыто маскировочной сеткой, как во время войны, когда Лили в последний раз пересекала пролив, но на переполненном корабле, как и тогда, яблоку негде было упасть. Лили мутило в туго перетянутом ремнями огромном, не по росту, спасательном жилете. Когда судно вошло в порт Дун-Лэаре и показался залитый огнями город, нетронутый бомбами и неправдоподобно красивый, Лили охватило странное чувство нереальности происходящего. Она привыкла видеть разбомбленные улицы Лондона с почерневшими развалинами прекрасных зданий. А здесь будто никогда и не было войны, которая последние четыре года составляла часть ее жизни. Люди выглядели здоровыми, не истощенными, не полумертвыми от голода. Никто не кутался в ветхие тряпки, не ходил в перешитых, залатанных обносках. При виде благополучных, счастливых соотечественников в Лили вспыхнуло возмущение: откуда в них это безразличие? Но в следующий миг ее охватил гнев на все человечество, равнодушное к ее потере. Даже о Господе думала она с горечью, молитвы не приносили ей утешения. Пока Джейми был жив, Лили трудно было молиться, потому что она остро ощущала собственную греховность, когда же Джейми не стало, молитва совсем утратила для нее смысл. Потеряв Джейми, она потеряла себя.

Поезд на Уотерфорд шел наполовину пустым, и Лили одна заняла целую скамью. По мере приближения к дому пейзаж за окном менялся. Стоял чудесный августовский день, и Лили неотвязно преследовала мысль о том, как порадовался бы Джейми этому дню.

Он часто говорил о том, как после войны, когда он будет свободен, они вместе поедут к родителям Лили.

В Уотерфорде ей пришлось дожидаться автобуса до Тамарина. Ближайший автобус отправлялся только в семь часов. Оставив чемодан у носильщика, она спустилась к причалу, уселась на скамейке и обратила взгляд к морю. Ей вспомнилась гостиница в Торки, где она приняла решение расстаться с Джейми. Слава Богу, она не успела сказать ему о том, что все кончено, Джейми умер, так и не узнав. Хотя бы в этом Бог проявил милосердие. Но теперь ей придется нести с собой эту боль до конца. Теперь она уже не сможет отпустить Джейми. Никогда.

Автобус поравнялся со Старой кузницей, и предупредительный шофер остановился, чтобы высадить пассажирку. Оказавшись на дороге, Лили с тоской посмотрела на чемодан, который тащила с собой от самого Лондона. Не бросить ли его здесь, на обочине? У нее не было сил волочить его вверх по тропинке к дому. Лили с трудом столкнула чемодан с дороги и остановилась, обреченно глядя на крутую тропинку и на Кузницу вдалеке.

Ратнари-Хаус скрывался за деревьями, и Лили внезапно охватила ненависть к этому дому и ко всему, что он олицетворял. К классовым барьерам, разделявшим их с Джейми, — силе куда более жестокой и беспощадной, чем Сибил со всей ее злобой.

Локрейвены, Белтоны и Хэмилтоны принадлежали к другому миру, и Лили в нем не было места. Этот мир принес ей слишком много горя, и отныне он ей заказан. Никогда не переступит она порога Ратнари-Хауса.

Лили вытерла слезы и впервые полной грудью вдохнула свежий деревенский воздух, напоенный запахами полей, деревьев и дикого чеснока. В этом смешении запахов отчетливо выделялся аромат цветущей лаванды. Лили подошла к каменной изгороди и посмотрела вдаль. По краю поля длинной широкой полосой тянулись кусты лаванды. Когда-то там был всего один кустик, припомнила Лили, но теперь лаванда разрослась, наполняя воздух благоуханием и вызывая в памяти давно забитые воспоминания. Лили перебралась через стену и направилась к густым зарослям лаванды. Ей вдруг захотелось ощутить упругие стебли травы под ногами, и не долго думая она сбросила туфли и стянула чулки. Потом опустилась на траву, обхватила руками колени и закрыла глаза. Когда-то бабушка Сайв рассказывала ей о лаванде много чудесных историй. Лаванда — очень древнее растение, говорят, она как-то связана с эльфами, с «маленьким народцем», как называла их бабуля Сайв.

Лили провела рукой подлинным стеблям лаванды, где нашел себе прибежище «маленький народец», и беззвучно взмолилась: «Помогите». Легкий порыв ветра качнул стебли, и крошечные цветы будто закивали в ответ. «Ну пожалуйста», — прошептала Лили и заплакала.

Она не слышала, как он перелез через изгородь и подошел к ней — огромного роста мужчина с загорелым лицом, густыми волосами цвета меди и удивительно добрыми голубыми глазами.

— Я заметил вас с дороги и решил убедиться, что с вами все в порядке, сказал он с тревогой в голосе. — Вам не нужна помощь? — Лили смотрела на него, не в силах произнести ни слова. — Не бойтесь, мисс, — добавил великан. — Я не хотел вас пугать. Меня зовут Робби Шанахан. Может, вас проводить?

Стебли волшебных цветов качались на ветру, высокий незнакомец смотрел на нее с нежным участием, и Лили впервые за долгие месяцы испытала вдруг странное, непривычное чувство покоя.

— Я Лили Кеннеди, — ответила она. — Вы могли бы помочь мне донести чемодан?


* * *


В полдень пришла Рона с чашкой горячего чаю для Иззи. По коридору разносился аппетитный запах еды, но Иззи не хотелось есть, ее не оставляло ощущение, что вот-вот что-то произойдет.

— Иногда людям нужно сказать, что они могут уйти, — осторожно заметила Рона.

Иззи изумленно посмотрела на нее. Сиделка казалась здравомыслящей особой, не склонной предаваться фантазиям. Ее слова звучали странно, но разве Аннелизе не предупреждала Иззи о том же?

— Вы должны сказать ей, что она может уйти, — добавила Рона. — Ваша бабушка этого ждет.

— Откуда вы знаете? — недоверчиво спросила Иззи.

— Когда двадцать лет ухаживаешь за умирающими, начинаешь чувствовать подобные вещи. — При слове «умирающие» Иззи вздрогнула и закусила губу. — Нет ничего плохого в том, чтобы отпустить бабушку, — мягко проговорила Рона. — Она знает, что ей предстоит уйти, и уже смирилась. Некоторые люди борются и страдают. Глядя на них, я всегда вспоминаю стихотворение Дилана Томаса, которое учила в школе: «Ночь ласкова, но не спеши пред ней предстать». Кто-то уходит быстро, кто-то цепляется за жизнь. Вашей бабушке, к счастью, не пришлось страдать, но она не хотела уходить и ждала вас, чтобы проститься.

Иззи поняла, что плачет, только когда заметила, что слезы капают ей на блузку. Рона достала из кармана бумажный платок и протянула ей:

— Я вас оставлю.

Иззи молча кивнула.

Она присела на краешек постели бабушки и снова ощутила аромат лаванды.

— Я люблю тебя, бабуля, — прошептала она. — Но теперь ты можешь уйти. — Ей вдруг пришли на память слова, написанные шестьдесят лет назад в дневнике. «Я знаю, что должна отпустить его. Я не хочу, но так нужно. Иначе все кончится тем, что мы возненавидим друг друга, а я слишком сильно люблю его, чтобы это допустить».

— Ты можешь уйти, бабуля. Спасибо, что ты была со мной все эти годы и что открыла мне свои тайны. Я люблю тебя, бабуля. Я так скучаю по тебе. — По щекам ее снова покатились слезы, и Иззи вытерла их платком. — Все хорошо, мы все в порядке. Я, папа, Аннелизе, Бет, все мы. Даже Мици. Она бы тебе понравилась, такая чудесная малышка. Ты можешь уйти. Мы все тебя любим, ты знаешь. Спасибо тебе за все. Будь счастлива там, куда ты уходишь, будь счастлива, ты это заслужила, я люблю тебя.

Иззи затихла, слезы мешали ей говорить. Она склонилась над невесомым телом бабушки и обняла ее в последний раз.


Лили вдруг обнаружила, что на ней старое платье, которое она носила в Лондоне, когда жила вместе с Дайаной и Мейзи в доме на Бейсуотер-роуд. Зеленое шифоновое платье с расклешенной юбкой, которое так шло к ее блестящим каштановым волосам.

— Откуда ты взялось? — удивилась Лили, разглядывая платье.

Странно было чувствовать себя снова молодой. Кости больше не ныли, морщинистая кожа на локтях разгладилась. Удивительно.

— Где это я? — спросила она себя и тут же догадалась. На лугу, рядом с Кузницей, недалеко от зарослей лаванды. Здесь она впервые встретила Робби. Сейчас там были расставлены шезлонги, и в них удобно расположились люди. Лили узнала Дайану и милую Мейзи.

Она радостно улыбнулась. Как приятно видеть их снова. Кажется, только вчера они обменивались письмами, преодолевая годы и расстояния. Здесь были Эванджелина, Филипп, матрона, даже Изабелла Локрейвен, множество людей из ее прошлого.

На одном из шезлонгов Лили разглядела маму. Дорогая мама сидела рядом с папой, братом Томми и его женой Мойрой и приветливо кивала дочери.

Лили помахала им рукой и побежала дальше. Она непременно вернется, но сначала ей нужно кое-что сделать.

И вот она увидела его, Джейми, ослепительно красивого, в форме морского офицера. Далеко впереди по лугу к ней бежали двое: высокий мужчина с волосами цвета меди и худенькая темноволосая женщина с милым, добрым лицом, таким же, как у отца. Робби и Элис.

Лили потянулась к ним, сияя улыбкой.

— Сейчас-сейчас, — прошептала она. — Я иду.

Она повернулась к Джейми и ласково коснулась его руки, но ладонь, окутанная серебристым свечением, выскользнула из ее пальцев.

— Спасибо тебе. Спасибо, что научил меня любить. Думаю, я не умела, пока ты меня не научил. И прости, мне пришлось отпустить тебя, ты это знаешь.

Робби и Элис были уже совсем близко.

Руки Джейми так же легко коснулись ее рук. Он улыбнулся и исчез, растворившись в воздухе.

Примечания

1

Сотрудник агентства, работающий с моделями персонально, занимающийся составлением их портфолио, а также рекламой и продвижением на модельном рынке. — Здесь и далее примеч. пер.

2

Популярное американское телешоу.

3

«Викториа сикрет» — известная торговая марка, крупнейший в Америке производитель женского белья.

4

Аббревиатура, составленная из первых букв фамилий основателей фонда Hansen и Guard (HG).

5

Медицинский аппарат, используемый в случаях тяжелого нарушения сердечной деятельности.

6

Виллем де Кунинг (1904–1997) — американский художник голландского происхождения; известный представитель абстрактного экспрессионизма.

7

Популярная пара голливудских актеров 1920—1930-х годов — Стэн Лорел (Артур Стэнли Джефферсон, 1890–1965) и Оливер Харди (1892–1957). Мастера фарсовой буффонады, создавшие на экране контрастные образы тщедушного плаксы Лорела и жизнерадостного толстяка Харди.

8

Матрона — сестра-распорядительница в больнице; лицо, руководящее средним медперсоналом и отвечающее за хозяйство.

9

Популярная марка смартфона.

10

Йогалатес — система упражнений, сочетающая в себе элементы йоги и пилатеса.

11

Женская добровольческая организация, члены которой работали на фермах во время Второй мировой войны.

12

Бентамка — карликовая порода кур.

13

Сильный транквилизатор.

14

Лора Эшли (1925–1985) — британский дизайнер одежды и текстильных изделий, представительница фольклорного стиля.

15

«Сказание о Старом Мореходе», баллада английского поэта Сэмюэла Тейлора Колриджа (1772–1834).

16

Нэнси Дрю — любительница детективных расследований, героиня популярной в Британии серии книг для детей и юношества, написанных различными авторами под общим псевдонимом Кэролин Кин.

17

Андерсеновские убежища — семейные бомбоубежища, получившие распространение в Англии во время Второй мировой войны.

18

«Копай для победы!» — призыв британского правительства к населению страны в период Второй мировой войны, поощрявший горожан самостоятельно выращивать овощи и фрукты в дополнение к скудным пайкам военного времени.

19

Дану — в кельтской мифологии мать-прародительница, давшая жизнь племени могущественных богов.

20

«Маленький мамин помощник» (1966) — популярная песня английской рок-группы «Роллинг стоунз» об издерганной домохозяйке, ищущей успокоения в таблетках валиума.

21

Стивен Уильям Хокинг (р. 1942) — английский физик-теоретик, автор книг по космологии.

22

Силки — женщины-тюлени, обитательницы фиордов западного побережья Ирландии, сирены, способные сбросить тюленью шкуру и принять человеческий облик.


на главную | моя полка | | Уроки разбитых сердец |     цвет текста   цвет фона   размер шрифта   сохранить книгу

Текст книги загружен, загружаются изображения
Всего проголосовало: 1
Средний рейтинг 4.0 из 5



Оцените эту книгу