Книга: Седой странник



Сергей Борисов

Седой странник

Роман

Глава 1

  

   Пароход белый-беленький...

   Нет, не до песен мне сейчас. И не пароход это - катер. Он подходил все ближе, и мне это не нравилось.

   Хотя в самом катере не было ничего зловещего. Был он весь из себя изящный и явно из дорогих, хотя в ценах на подобные плавсредства я ни черта не смыслю. Но тут все очевидно, ни глаза протирать не надо, ни мозги напрягать. Белый и роскошный.

   Благолепную картину портил человек на носу катера. И опять же, с виду в нем тоже не было ничего угрожающего: шорты, пестрая гавайская рубашка, и солнце играет на бритой голове. Но в руках у человека был помповый дробовик, ствол которого пялился на нас. Интересно, на кого именно: на меня или моих товарищей по дальнему плаванию? А может, никого конкретно человек на катере не выцеливал, но лично мне от этого уютнее не становилось. И вот почему. Я уже встречал этого бритого стрелка, и последний раз в ситуации драматической, почти убийственной. Отсюда вывод: это не какие-нибудь приблудные пираты, не мужички-мажоры, решившие поиграть в морских разбойников, это не фантастика и не случайность. Нас ждали, нас искали и нашли. И если стоит выбрасывать на пальцах, то лишь с единственным вопросом: нас сразу убьют или погодя? В то, что помилуют, совсем не верилось.

   Секунды капали, катер подходил все ближе. И это было красиво, ну, когда море-окиян режет форштевнем снежно-белый дорогущий катер, пусть даже кому-то красота эта покажется гламурно-глянцевой. Это действительно красиво, и если бы не человек с помповиком...

   - Врешь, - сказал капитан. - Не возьмешь.

   Вот же банальность. Она была бы глупой и пошлой, если бы не капитанский лик - суровый и вдохновенный. И я понял, что фигушки вам, господа нехорошие, мы будем сражаться. Капитан даст мне браунинг!

   Шутить в данных обстоятельствах было не слишком уместно даже про себя. Тем не менее я пыжился, как Остап Ибрагимович, хотя сознавал, что через пару минут - или раньше, или чуть позже, - мне будет не до смеха. Вот шмальнет сейчас этот плохой дядя из своей дуры по беззащитным мореплавателям, и придется нам поднять белый флаг, который ему задарма не нужен, потому что нужно ему совсем другое, и я даже знаю, что именно.

   Между тем капитан наш действовал быстро и решительно. Циновка отлетела в сторону, открывая круглый бок "бревна". Я не успел задаться простым вопросом: "Какого хрена?", как в руке капитана блеснул нож. В сторону, вслед за циновкой, полетели ошметки широкой черной изоленты, опоясывавшей "бревно". Под кольцами изоленты был люк. Это я понял после того, как лезвие впилось в неприметную щель, капитан нажал, и крышка отскочила. В "бревне" образовалась дыра - достаточная, чтобы уложить в тайник энное количество пакетов героина. Но, нет, дурью кэп не баловался ни в каких смыслах. В тайнике он хранил нечто иное.

   Капитан нагнулся так, что подмел бородой "бревно", и запустил в дыру руку. Лицо его озарилось улыбкой. Он выпрямился, одновременно вытаскивая из дыры какой-то предмет, плотно обернутый хрустящей целлофановой пленкой. Снова в ход пошел нож. Снова влево-вправо полетели клоки, но уже не черные, а прозрачно-серебристые.

   Выстрел!

   Человек на катере передернул подвижное цевье. Стрелял он не в нас - в сторону, хотя Атлантика тут причем, она перед ним никак не проштрафилась. Ясно было, что нас хотели предостеречь от необдуманных действий. Чтобы, значит, без строптивости и лишних телодвижений. Кстати, это только говорится "дробовик", но стрелять из него можно не только "птичьим просом", как мелкую дробь называют, но и такими жаканами, что мало никому не покажется.

   - Merde, - сквозь зубы уронила отважная девушка Мари. И это было так же веско, как "дерьмо" в устах "старогвардейцев" Наполеона, отказавшихся сложить оружие и предать императора.

   Merde. Прозвучало это хоть и солидно, но как-то... тоскливо, что ли? Эта же тоскливость, от которой шаг до уныния и два до безнадежности, читалась на лице Мари.

   Будучи мужчиной, которого половые признаки - и это как минимум! - обязывают быть смелым и решительным, я посмотрел на Мари успокаивающе и покровительственно. Однако это не примирило ее с действительностью. Выражение лица девушки не изменилось, и тем не менее она вела себя во сто крат достойнее тех девяносто девяти женщин, которых угораздило бы оказаться на ее месте. Ни истерики, ни паники, лишь легкий ужас в глазах. Впрочем, если быть совсем-совсем честным, возможно, и мой взгляд был не таким уж ободряющим.

   Короче, Мари была на взводе, взвел свое оружие и капитан. Я услышал, как клацнул "рожок", потом лязгнул затвор. Такие звуки ни с какими не спутаешь.

   Я обернулся.

   - Еще повоюем, - сказал кэп, поглаживая "калашников".

   - Откуда? - спросил я и не получил ответа.

   Вот, казалось бы, учит меня жизнь ничему не удивляться, особенно когда дело касается нашего капитана, а поди ж ты, опять удивил! Это ж додуматься - автомат с собой прихватить! Где он его достал только? Как уберег от чужих глаз и рук? Да в половине стран, через которые он проходил, за такие дела срок вешают! А он сподобился. Будто знал, что здесь, в океане "калаш" очень ему понадобится.

   Ложиться, укладывать ствол на опору, прижимать щеку к прикладу капитан не стал. Должно быть, счел излишним. Он просто стоял, держа "калашников" в полусогнутых напружиненных руках.

   Он ждал, что будет дальше.

   Ждала Мари.

   Я тоже ждал.

   Тут было два варианта.

   Первый. Стрелок на катере увидит, что не на тех напал, что мы можем и по сусалам. Увидит, крикнет рулевому, и катер отвалит в сторону, чтобы вскоре растаять в туманной дали. "Туманной" - это для красного словца. Светло и солнечно вокруг, лишь у горизонта дымка, марево.

   Вариант второй. Стрелок решит продемонстрировать, какой он растакой снайпер. Капитан ему ответит. Завяжется перестрелка, и в этом азартном пулянии друг в друга могут пострадать такие миролюбивые люди, как я и Мари. И за нее, и за себя скажу: не хочется!

   Плохой человек на катере пребывал в тяжком раздумье. А может, и не тяжком, откуда мне знать? Спокойно, с автоматом у живота, стоял и капитан.

   А катер все приближался.

   - Ну, давай! - прошептал я. Терпеть не могу неопределенности. Я за мир, но... война так война!

   Человек на катере вскинул дробовик и выстрелил. Если первый раз он специально стрелял "в молоко", то сейчас, думаю, все же промахнулся. Да и мудреное это дело - стрелять с катера, когда палуба "дышит" на волнах. Плюс упреждение, другие хитрости, в общем, задача. Не каждому по плечу и по зубам. Оно и к лучшему. Иначе не просвистела бы пуля где-то в стороне, а легла бы ровнехонько туда, куда требовалось. Но в любом случае налицо casus belli. Вот, надо же, вспомнилось когда-то прочитанное и отчего-то отложившееся в памяти. "Случай войны", как обозначается это в римском праве. Повод для начала активных боевых действий.

   Обо всем этом я подумал, скажем так, по касательной, поскольку в полете думать затруднительно. Выстрел еще не раздался, пуля не вылетела, юридические тонкости римского права тихо почивали в пыльных уголках памяти, но за мгновение до этого я понял, что выстрел будет, и будет он скорее всего прицельным. Поэтому я метнулся к рубке, споткнулся о некстати подвернувшийся трос и полетел... Мари летела тоже и туда же. И только капитан продолжал стоять - с автоматом, с седой гривой волос, босой, он высился скалой, маяком, несокрушимый и легендарный, по крайней мере, с явной претензией на последнее. Наш стойкий оловянный солдатик. В звании майора. Пусть и в отставке.

   Нехороший человек с ружьем дернул цевье, досылая патрон.

   Мне следовало поспешать. Срочно к Мари поближе. Разумеется, пуля запросто прошьет стены рубки и убьет также запросто, но все же какое-никакое, а укрытие. Вот были мы, а вот нас нету. Может, и не было, а?

   Я дернулся рачком-рачком и опять опоздал. Сначала не долетел, теперь не дополз. И лишь поэтому увидел, как задергался в конвульсиях "калаш", посылая пулю за пулей.

   Капитан не стал размениваться на предупреждения. Типа, отвалите по-хорошему, пацаны. Не такой он человек, чтобы реверансами себя утруждать и воду пулями месить.

   Очередь была экономной, но эффективной. Борт катера запятнали дырки. Пошло трещинами стекло рулевой рубки.

   Я был уверен, что обострившееся до невероятности зрение меня не обманывает. Почти сразу же появилось и более веское подтверждение. Катер стал уваливаться влево, и это говорило - на выбор: рулевой либо сдрейфил и крутанул штурвал, либо ранен, а то и убит.

   Надо отдать должное человеку с помповиком - не стушевался. Приложился, выстрелил. На этот раз почти точно.

   Пуля разбила фонарь. Его мы обычно зажигали по ночам вместо обычных судовых огней. В представлении капитана, они слишком быстро "съедали" аккумуляторы. А этот фонарь бы тем хорош, что яркий и "жрет мало". То есть в море, вдали от оживленных судовых путей, прекрасная замена. Зажигали мы его, понятное дело, не ради глаз услады, а в надежде, что нас не переедет какой-нибудь танкер. Обычный радар наше "судно" может и не заметить, а тут огонь, авось увидят и отвернут. Наив, естественно, если учесть, что у танкера такая инерция, что даже при "полном назад" его еще пару миль вперед тащить будет. Но ведь надежда всегда наивна, верно? Тут главное - верить.

   "Калашников" опять залихорадило. На белом-белом катере, так неосторожно подставившего борт под пули, появилась еще одна россыпь точек-дырок. Они бежали от носа к корме, и вслед за появлением последней пробоины раздался хлопок. И почти сразу же полыхнуло. Потому что топливные баки на таких катерах не бронированные. Такая досада. Или засада, это уж как угодно.

   Стрелок тем временем выпустил еще две пули. И опять промахнулся. Хотя, может, и попал, но если и так, то угодил в предметы неодушевленные, которые не могут корчиться от боли и молить о пощаде.

   Языки пламени взметнулись над кормой катера.

   Капитан опустил автомат и сказал, найдя меня глазами:

   - Тут не стрелять, тут прыгать надо.

   Рвануло. Но не сильно, будто примериваясь.

   Стрелок затравленно оглянулся, отшвырнул свое ружжо и сиганул через борт в воду.

   Боковым зрением я заметил какое-то мельтешение справа. Бесстрашная девушка Мари покинула ненадежное убежище за рубкой и подпрыгивала на месте, пытаясь изобразить что-то каратистское. Обычно подобная эмоциональность была ей несвойственна, но пиковые обстоятельства делали такую чрезмерность простительной.

   - Merde! Merde! - выкрикивала она, как заведенная, и теперь это звучало торжествующе и где-то даже жизнерадостно.

   Волосы хлестали Мари по щекам. А потом она и вовсе повела себя как девчонка с рабочей парижской окраины - взяла и оттопырила средний палец, адресуя неприличный жест тем, кто еще несколько минут назад мнил себя преследователями и загонщиками.

   Теперь их впору было пожалеть, но мне не было их жалко. Единственное, что меня занимало, это сколько человек было на катере: двое - стрелок и рулевой - или больше?

   В этот момент рвануло по-настоящему. В воздух поднялись разновеликие обломки, помешкали немного, словно раздумывая, падать или еще полетать, и предпочли первое.

   Мы смотрели, как обломки падают в океан. Как задирает изувеченную корму катер. Как он погружается, исчезает в мохнатой пене.

   Все произошло очень быстро. Во всяком случае, мне так показалось. Но вот разгладились волны, полопались пузыри, и лишь пенный след на воде указывал место упокоения несчастной посудины.

   Стрелок барахтался метрах в двадцати левее. Он махал рукой, призывая на помощь. Видимо, оглушило его, но, скорее, одурел от страха, ведь мы не могли ему помочь, объективно не имели такой возможности, ибо наш "корабль" для спасательных операций не предназначен. Увы.

   Или не "увы". С какой, собственно, стати нам спасать человека, для которого мы были мишенью? Пусть других сердобольных поищет, жен-мироносиц. Если найдет.

   Наконец стрелок сообразил, что мы - сами по себе, а он - сам по себе, и это его совсем не устроило. Поистине, спасение утопающих дело рук самих утопающих: стрелок бросил бултыхаться и поплыл в нашу сторону. С учетом незначительного волнения и нашей скорости, точнее, почти полного отсутствия таковой, шансы доплыть у него имелись. Но доплыть - этого мало...

   Несдержанная не только на жесты, но и на слова девушка Мари прокричала нечто в том смысле, что ты, урод, особо не рассчитывай оказаться среди нас, людей порядочных и цивилизованных. Ты давай в другую строну греби, давай-давай. Дальше Мари понесла полную околесицу. Это все нервы, реакция на пережитый стресс, но ведь женщина, ей простительно. Короче, вскоре я вообще перестал что-нибудь понимать из произнесенного нашей отважной амазонкой. Одно отметил: ругательства по-французски, даже пресловутое merde, звучат как-то совсем не обидно, почти изысканно, то ли дело по-русски!

   "Урод" проигнорировал советы патлатой фурии. Он плыл к нам.

   - Что будем делать, кэп? - спросил я. - Подберем говнюка или веслом по башке?

   - Отставить разговорчики! - прикрикнул на кровожадный экипаж капитан. - Принимаем на борт и проводим допрос. Со всей серьезностью, но без формальностей. Все скажет! - и рука капитана обласкала приклад "калашникова".

   Я понял: капитана интересовали детали. Меня они тоже интересовали, поэтому я не стал настаивать на весле и башке. Да и не потерпел бы шкипер мятежа на борту.

   Если честно, мне его было даже немного жаль нашего капитана. Вот угораздило! Связался со мной, и понесло седого странника течением - и в прямом, и в переносном смысле. Как подхватило тогда на пляже, так и несет. И куда еще вынесет.

   Хотя, нет, не на пляже, все началось раньше.

  

  

Глава 2

  

   Настроение было хуже некуда. Дайте мне пистолет, я застрелюсь!

   Пистолета у меня не было. И на самом деле это хорошо, потому как если с каждого похмела стреляться, то патронов не хватит. Я же не кошка, которую семь раз убивать надо. Я даже не кот. Не волчара позорный. Шакал я. Потому что не в похмелье дело. Вернее, не только в нем. В кои веки улыбнулась удача, а коли так, то вцепись в нее, держи и не пущай, себя блюди, помня, как последние годы хлебал дерьмо полными ложками. Нет, накося выкуси. Упустил! И так бездарно, что аж тошно. А теперь добавим к этому естественное расстройство организма после неумеренных возлияний, и, пожалте, результат: настроение ниже минуса и суицидальные помыслы.

   Как буду выкручиваться, чем оправдаюсь, об этом гадать было рано. Ясно было лишь, что не поздоровится мне. Кто его знает, во что я вляпался. Причем вляпался дважды: сначала согласившись выполнить поручение - передать презент, а потом этот презент потеряв.

   Да-да, вот так взял и потерял. Ладно бы украли. Все равно не помилуют, но хоть не так обидно. А тут обгадился, и вину спихнуть не на кого.

   С неизбывной печалью я посмотрел на пустую бутылку. Толкнул ее и завалил, как кеглю. Ну что за пиво здесь, на земле португальской? Или в метрополии иначе, лучше? Или господам азорианцам похмелье вообще не знакомо? Ведь не помогает!

   Кто-то засмеялся громко и противно. Ну, почему, почему люди на пляже такие жизнерадостные? Даже если лежат без движений, загорают, спят, все равно от них жизнью и радостью так и прет, так и прет. Нет, чтобы подумать о ближнем. Вдруг рядом с ними человек, которому так плохо, что здоровый животный смех для него что нож острый. Я, например.

   Я повел вокруг мутным взглядом. Люди, люди... Здесь, на Фаяле, не так уж много песчаных пляжей. Почти все они сгрудились в одном месте - в границах курорта Варадуро. Сам Фаял остров небольшой, дороги хорошие, вот народ и ломится отовсюду, и прежде всего из столицы острова города Орта, чтобы на песке понежиться. Это всяко лучше, чем на бетонной платформе лежать или на засыпанной каменюками узкой полоске берега.

   Людей на пляже было полно, и кто-нибудь из них... может, вон тот дядька с отвислым брюхом... найдет потерянный мной портсигар. Кто-нибудь да найдет. Рано или поздно. И что-то мне подсказывает, что нашедший не кинется сразу в стол находок. Хотя, наверное, их и нет здесь, "столов" этих. Скорее всего, кем-то оброненное и случайно найденное народ отдает спасателям на пляже. Так вот, не отдаст! Больно портсигар хорош. Вот, скажем, я бы отдал? Подумал бы прежде, погряз в сомнениях.

   Я одернул себя. Не надо собой других мерить. Да хотя бы вон та сухопарая немочка, ну, явно немка, такая голенастая, найдет и отдаст. Просто из человеческой порядочности. Эх, найди, лапочка, уж я в долгу не останусь, даже готов покрыть лобзаниями твою лошадиную физиономию.

   Увы, немка продолжала втирать крем в жирные складки растекшегося по песку мужчины.

   Я поднялся и пошел к "этажерке" спасателей. Жгучий брюнет в пляжных труселях встретил меня чуть виноватой, чуть извиняющейся улыбкой.

   - Нет. Никто. Ничего.

   Брюнет сносно изъяснялся по-английски. Среди португальцев это не то что редкость, но и не в обыкновении.



   - Жаль. - Я помялся в раздумьях, потоптал песок, потом махнул рукой: - Ладно, пойду. Время.

   До встречи у кафе "Спорт" оставался час. Только-только добраться. Хочешь-не хочешь, а идти надо. Кинуть всех и смыться не получится. Это как самому себе приговор подписать. Другое, может, и простят, а кидалово - никогда. Да и куда смыться? Я же тут, на острове, как на подводной лодке. И заграница это, к тому же. А как вернусь на родину, меня прямо в аэропорту и приветят. Не улыбается мне такая перспектива, совсем не улыбается.

   И что, спрашивается, мне остается? Правильно, идти. Скажу: "Не велите казнить, велите миловать. Потерял я подарок, вам предназначенный, портсигар дорогой и ценный". И будь, что будет.

   - Постойте!

   Я остановился.

   - Вы завтра приходите, - сочувственно проговорил брюнет-спасатель. - Может, найдется все же. До вечера еще далеко, да и ночью тут люди гуляют.

   Я хмыкнул. Насчет полуночников не мне ему объяснять. Давеча сам отвалил отсюда только к утру - на часы не смотрел, но уж светало.

   Как добрался до отеля, помнилось смутно, как лег - вообще не отложилось. Зенки я продрал лишь к полудню. Голова туманилась. С тоской подумав о рассоле, я заменил его апельсиновым соком из мини-бара в номере. А когда полегчало, тогда и хватился портсигара.

   Я обыскал карманы и замер... Пусто!

   О, Господи, ну зачем я его вчера в карман переложил? От самой Москвы в сумке путешествовал, вот и лежал бы там, и ведь не было в том нужды, чтобы перекладывать, а я... Идиот!

   Я кинулся к портье... Ответ отрицательный: не видели, не находили.

   В такси? Я не помнил ни номера, ни даже марки машины.

   Нет, скорее все же, на пляже обронил. Куролесил там долго и с удовольствием, ну и...

   Я подорвался, выскочил на улицу, поймал тачку и помчался на место ночного разгула. По дороге вспомнил, что забыл мобильник на тумбочке, но не возвращаться же!

   Очутившись на пляже, огляделся. Эх, если бы помнить, где шатался, сидел и падал, задача была бы проще, по крайней мере было бы ясно, где искать. Но память мою будто корова языком вылизала. Лысым - голову, а мне - память.

   О, кажется, здесь я выронил пакет. Меня это очень расстроило, потому что в пакете была бутылка. Здесь иначе не положено. Когда я поднял пакет и бутылку в нем, то огорчился еще больше: выплеснулось! Или не здесь это было?

   Я бродил по пляжу и прикидывал, как поступить: выругаться гласно или безмолвно погрузиться в пучину отчаяния?

   И тут появился лучик. Имя его было Мари.

   Мы познакомились вчера. Я уже был тепленький, мне хотелось поговорить, нужна была компания, тут она и подвернулась. Бусины в волосах. Бриджи. И вся такая спокойная, расслабленная, ни складочки мысли на лице. И при этом симпатичная. Может, потому и симпатичная. Короче, хиппи. Или растаманка. Один черт.

   Я проявил себя джентльменом и предложил Мари выпить. Мне не жалко, ну, и за знакомство. Она не стала жеманиться, отхлебнула из бутылки. И не заперхала, что примечательно, а ведь виски, не портвейн какой-нибудь. Потом мы с Мари стали разговаривать. И хорошо так поговорили, хотя и ни о чем, так, трындели. Правда, кажется, говорил только я, периодически сбиваясь с английского на русский, но она все равно кивала.

   Потом я увязался за какой-то фифой, но та меня бортанула. Хорошо хоть, от виски отказалась, а то один перевод продукта был бы. Затем рядом опять оказалась Мари. Так и продолжалось до самого утра: то есть она, то нет ее. Когда я садился в такси, а точнее сказать, вносил себя в такси, я махнул ей на прощание рукой. Хорошая девушка Мари, свой человек.

   Итак, шансы найти портсигар стремительно приближались к нулю, когда беспросветную тьму пронзил солнечный луч. Мари сидела на лежаке и смотрела на меня из-под неровно подстриженной челки. Наверное, так сейчас модно, не знаю.

   Я ухватился за нее (не за челку - за девушку, и образно, разумеется), как утопающий хватается за обломок своей лодки (соломинка - это слишком образно). И меня тут же опустили, опять же образно:

   - Не видела.

   При Мари была бутылка пива, и она протянула ее мне, демонстрируя чудеса щедрости и высоты сострадания.

   Потом мы сообща утюжили пляж, и даже когда я опустился на песок, чтобы предаться безрадостным размышлениям и заглотить остаток пива, сердобольная девушка Мари продолжала бродить между лежаками и людьми.

   Я был тронут. Не была бы Мари француженкой - а она была француженкой, при этом с отменным знанием английского языка, на котором мы изъяснялись, - она в легкую сошла бы за русскую. На ту, что в горящую избу, коня на скаку и за мужем в Сибирь. Хотя, может, и отметился какой из моих соотечественников в ее генотипе. Русские всегда любили Францию и француженок.

   Губы мои смялись, но усмешка, толком не оформившись, сползла на подбородок и там растворилась в пивных потеках. Потому что настроение мое дешевыми шуточками было не подправить и не поднять. Дайте, дайте мне пистолет!

   Потом я решил подойти к спасателю...

   - Не расстраивайтесь так, - сказал мачо в труселях, фасоном и рисунком в цветочек точь-в-точь как у Волка в "Ну, погоди!". - Не жизнь ведь - портсигар. Бог дал, Бог взял.

   Я разозлился: интересно, когда у него тут народ тонет, он тоже этим утешается? И вообще, не Господь Вседержитель мне в руки этот портсигар вложил, но человек из плоти и крови, а потерял я презент чисто из-за собственного раздолбайства. Так что не надо поминать имя Всевышнего всуе. И черта тоже не надо.

   Я разозлился, но заставил себя смириться, ибо смирение красит человека, даже если человек этот вчера нажрался, как свинья, и сегодня поправляется теплым пивасиком.

   - Так вы приходите завтра, - повторил черноволосый труселеносец. - Обязательно.

   - Спасибо. Может, и зайду. Как сложится.

   Вяло махнув рукой, я взял курс на шоссе и стоянку такси при нем.

   Ноги вязли в песке. Меня покачивало - не от пива, разумеется, а от общего расстройства.

   - Ты куда?

   Мари не было места рядом со мной. Беда - та еще зараза. Передается воздушно-капельным путем и любым другим, вплоть до почкования. Хотя с другой стороны... Ее выбор, мне не отвечать. А если положить руку на сердце, то человек за плечом мне сейчас очень кстати. Чтобы решимость по дороге не растерять. Вроде как и не знает она ничего, не поймет и не осудит, а труса праздновать в ее присутствии все же неловко. Ей бы меня только до кафе "Спорт" сопроводить, там уж я сам как-нибудь, без девчонок с бусинами. Пусть катится! И живет долго и счастливо в своей растаманской нирване. Но это потом, а пока идущие на смерть приветствуют тебя!

   - Пошли, - сказал я.

   До Орты мы долетели быстрыми пташечками. Шустрые на острове таксисты. Парадокс, однако. На улицах, в магазинах, тем паче в кафе местные жители такие неторопливые, разморенные, но стоит сесть за руль - огонь, а не люди. Педаль в пол, иначе неприлично.

   Я попросил высадить нас у порта. До кафе "Спорт" отсюда было метров двести. Расплатившись с таксистом, мы направились к искомому объекту: я шел, Мари невесомой тенью плыла рядом.

   Сто пятьдесят метров...

   Мимо цветочных клумб, слепленных из бетона. Мимо домов - ухоженных и прилизанных, со стульями у дверей, на которых сидели старушки в черном и старики в кепках. Мимо вывесок, реклам и афиш.

   Сто...

   - Ну, лапочка, - я улыбнулся, стараясь, чтобы улыбка вышла не очень жалкой. - Пора прощаться. Иди отдыхай, а мне - работать.

   - Я здесь подожду, - заявила непокорная девушка Мари.

   Она опустилась на край клумбы с гортензиями. Кстати, гортензии здесь везде - на полях, склонах гор, в садах и парках, в горшках и вазонах, как-никак национальный цветок Азор.

   Мари поелозила, устраиваясь поудобнее, закинула ногу на ногу и все внимание - облезшему лаку на ногтях. Да, педикюр бы тут не помешал.

   - Как знаешь, - буркнул я.

   Согласно полученным инструкциям, в означенный час меня должны были ждать на третьей лавочке от кафе; направление - приблизительно на север.

   Я шел, опустив голову, с трудом переставляя ставшие ватными ноги.

   Проплыла мимо дверь кафе "Спорт". По обе стороны от двери окна с белыми ставнями.

   Вчера я приезжал сюда для рекогносцировки - готовился, чтобы не искать нужную скамейку в последнюю минуту. А ну как опоздаю? Мало ли что...

   Когда "привязался" к местности, зашел в кафе. Забавное местечко. На стенах ряды флагов - судя по их количеству, едва ли не всех стран мира. Наверняка где-то был и российский триколор, но с ходу я не разглядел, а потом, как кинул в себя стаканчик-другой вискаря, и высматривать не стал. Еще на стенах было бессчетно вымпелов с названием яхт-клубов и кепок с названиями яхт. Плюс к этому тряпичному буйству картины маринистов разного уровня таланта. Плюс фотографии парусников. А еще портреты каких-то дядек, наверняка тоже яхтсменов.

   Это было вчера. Сегодня мне было не до кафе. Хотя выпить хотелось. Пивасик только раззадорил. Но я сдержал себя. Потом... может быть... даже не может быть, а обязательно!

   Вот и искомая лавочка. А на ней старичок с ноготок. Впрочем, не такой уж он старый, просто с палочкой и благообразный. Как и описывали. Ему я должен вручить портсигар. И не вручу.

   Брусчатка подо мной вдруг застыла, но сделала она это не сама по себе, это я будто споткнулся. Замешательство мое длилось секунду-другую, и со стороны, наверное, это выглядело так: вот шел человек, шел и вдруг понял, что промочить горло все-таки надо. По-нашенски, по-ерофеевски, немедленно! Потому и крутанулся на месте, потому и шмыгнул за дверь кафе "Спорт".

   Все было не так, ну, разве что отчасти. Но желание срочно нарезаться точно не было довлеющим. Просто кое-что произошло - неожиданное и пугающее.

   "Старичок" в светлых брюках и соломенной шляпе дожидался меня на третьей скамейке. А на второй - той, что поближе, развалился совсем другой типаж. Джинсы, замшевые туфли, покатый лоб, бритый череп, бычачья морда. Руки у бычары были короткопалые и щетинистые.

   Я не Зоркий Сокол, но точно знал, что пальцы эти толстые, как сардельки, и волоски на них рыжеватые. Потому что был случай - видел этого громилу вблизи. В Москве. И совсем недавно - после того, как побывал в кабинете, где получил указания, что и как должен сделать в городе Орта на острове Фаял.

   По завершении инструктажа мне, понимаете ли, приспичило, и я отправился на поиски туалета. Тот упорно отказывался находиться. А было уже невмочь. Я толкнул первую попавшуюся дверь, чтобы спросить, где тут у вас... э-э-э... Это оказалась какая-то подсобка. По совместительству - пыточная. В подсобке проводилась экзекуция. Здоровенный лоб криминальной наружности тыкал кулаком в грудину мужика в форме охранника. Экзекутор был так увлечен, что не сразу заметил меня и продолжал прессинг, приговаривая с каждым ударом: "Будешь, скотина, службу тянуть?" Охранник охал, но ни закрыться, ни увернуться не пытался. Видать, "учеба" была за дело. А еще, видимо, понимал, что начни он уворачиваться и закрываться, только хуже будет, больше достанется. Наконец экзекутор оглянулся и свирепо глянул на меня. Взгляд у него был оценивающий, как у мясника на рынке перед свиной тушей: как разделывать будем, под рульку али на холодец? Рука его - толстопалая и густо усеянная рыжими волосами - потянулась ко мне. "Прощения просим", - промямлил я и отшатнулся в коридор. В туалет расхотелось.

   И вот я вижу этого бычару здесь, на Фаяле, на второй лавочке к северу. Ладно, допустим, его прислали, чтобы проследить, выполнил ли я задание и насколько аккуратно, не налажал ли. Но зачем такие сложности? Сам бы и отдал презентик, коли приехал. Что за тайны мадридского двора? Ох, ведь чуялось мне, что не надо соглашаться, стремно, с запашком дело, смердит-с, но житуха моя была такой поганой, что я очертя голову ломанулся вперед...

   Бычара меня не заметил. И это хорошо. Но почему не заметил?! Потому что с непринужденностью, свойственной людям незатейливым, чистил ногти. И пускай, кажется, ну, изъяны в воспитании, только чистил он их ножом - держал, как ученик ручку, и чистил.

   Нож я рассмотрел не в деталях - далековато все же, но размера он был не детского, и уж точно не маникюрного. А зачем, спрашивается, мирному человеку такой нож? Конечно, всяко бывает, может, он его ради штопора в кармане носит, и все же вопрос настораживающий.

   Тут-то мне и представилось, как бычара ножичком своим да по моему невинному горлу. От картины этой мне немедленно похужело, и я метнулся к гостеприимно открытым дверям кафе. Нет, ребята, я не гордый, я лучше пережду.

   Сердце долбило по грудной клетке. Язык был шершавый. Нёбо - как наждачная бумага. Я подошел к стойке. Бармен взглянул вопросительно, узнал и убрал левую руку от крана с пивом, а правую от подноса, на котором красовались бутылки джина и баклаги с тоником.

   - Виски? - исключительно для проформы уточнил он.

   Я кивнул, вновь посягая на традиции.

   Вчера мне с толком и расстановкой поведали, что джин с тоником - фирменный напиток в кафе "Спорт". Стал он таковым 100 лет назад. До того данная смесь на островах была неизвестна. Но приехали в Орту англичане, чтобы проложить какой-то кабель, зашли в кафе и потребовали джин с тоником. Чтобы не растерять клиентуру, господин Энрики Азеведу, сын Эрнешту, "первооткрывателя" кафе, тут же разнообразил привычный алкогольный ассортимент. С тех пор и повелось. Пиво присоединилось к списку "дежурных" напитков много-много позже.

   К слову, своим названием - "Спорт" - заведение тоже обязано Энрики Азеведу. Тот увлекался футболом, греблей, бильярдом и счел, что лучше названия не найти. Потом название увеличилось еще на одно слово и стало звучать как "Питер Кафе Спорт". Это наращение - уже заслуга Жозе, сына Энрики. В годы Второй мировой войны в Орте стояло английское судно "Лузитания II", на котором располагался центр связи британских военно-морских сил в Северной Атлантике. И один из английских офицеров, завсегдатай "Спорта", стал называть сына местного кабатчика Питером, уж больно тот был похож на его сынишку. И как-то прижилось - Питер да Питер. Вскоре вся Орта стала так величать маленького Жозе. А когда представитель уже третьего поколения семьи Азеведу возглавил семейный бизнес, он счел себя вправе добавить свое неофициальное имя к названию кафе.

   Все это мне рассказал Жозе Энрики, точнее - Жозе-джуниор Энрики (это в честь деда), нынешний хозяин "Спорта". Хотя, если быть честным, рассказал не мне, а корреспонденту какого-то яхтенного журнала, но я рядом виски сосал, и получилось так, что и мне тоже.

   Это было вчера. А сегодня...

   Виски скользнуло по горлу, не вызвав никаких ощущений.

   - Повторить, - сказал я.

   Бармен взглянул на меня с уважением, первые признаки которого проявились еще давеча, когда я начал здесь алкогольный марафон, завершившийся под утро на пляже Варадуро.

   - И еще раз!

   Уважение в глазах бармена стало безграничным. А меня отпускало помаленьку.

   Да, хлипковат ты, братец. Тебе ножичком погрозили, да и не погрозили, показали только, ты и сдулся. Не стыдно?

   Не-а, стыдно мне не было. Растерянность была, а стыдно? Нет, я ж не гордый...

   Вокруг мельтешили немецкие, португальские, английские и прочие слова. Люди за столиками смеялись, что-то оживленно обсуждали, отхлебывали пиво и глотали пресловутый джин-тоник. Яхтсмены, тут и к гадалке не ходи. Отсюда, с Фаяла, яхты шли через Атлантику в Америку. Сюда они приходили, покорив океан, двигаясь в противоположном направлении.

   Вообще, кафе "Спорт" является знаковым местом не только на Азорах. Отвечающий за свои оценки журнал Newsweek назвал его одним из лучших баров в мире, особо отметив, что это не банальная питейная точка, но фактически клуб яхтсменов-путешественников, место знакомств и встречи друзей. Именно друзей, ведь девиз бара: "Если хочешь иметь друга, будь им".

   Вчера, наслушавшись откровений Жозе Энрики, я повернулся к соседу слева и спросил, откуда он.

   Спиртное делает человека непосредственным и разговорчивым, подчас излишне, однако в этих стенах подобное поведение приветствовалось. Так что сосед по стойке воспринял мой вопрос совершенно нормально. Сказал, что из Бельгии, что на Фаяле не первый раз, после чего и растолковал невежде, что есть кафе "Спорт" для яхтенного сообщества, а также выложил много разного о течениях, ветрах, штормах и рифах.

   Я слушал. Когда я чуть на бровях, я это очень хорошо умею делать. А это подкупает. Жаль, продолжается это недолго, поскольку зависнуть в таком состоянии мне не удается, и я соскальзываю в развязность или тупое безразличие. А это уже не нравится никому.

   Среди прочего бельгиец сообщил, что здесь, в кафе, на втором этаже есть маленький музей, где представлена коллекция клана Азеведу.

   Эрнешту, Энрики, Жозе и Жозе-младший собирали scrimshaw. Так называют искусство резьбы по китовой кости, которое принесли на Азоры скандинавские китобои. Сначала кость полируют, затем иглой или острием ножа начинают процарапывать рисунок. После этого в углубления втирается тушь. В итоге появляется нечто, напоминающее офорт.



   "Советую посмотреть, - сказал бельгиец. - Очень советую".

   Вчера я его рекомендацию проигнорировал - излишки спиртного уже оказывали на меня пагубное действие, а сейчас вспомнил.

   - Можно посетить Scrimshaw Museum? - спросил я бармена.

   - Конечно, - ответил тот и повел подбородком в сторону неприметной двери с окошком в виде штурвала.

   Я отлепился от стойки. Медлить не следовало. Мне вдруг пришло на ум, что пальцев на руках у человека бычачьего облика всего десять, и не факт, что все они требуют санитарной обработки. А даже если и так, мне неизвестно, когда начался процесс. Короче, в любую минуту бычара мог взглянуть на часы и задаться вопросом: а не застрял ли московский посланец, которого ему поручено соглядатать, в каком-нибудь кафе? Да хотя бы в этом, в "Спорте".

   Я поежился. Перспектива скорой встречи с обладателем ножа не грела. Я противник кровопускания, а если это касается меня, то противник категорический. Предпочитаю драпать. А где здесь можно укрыться? Только на втором этаже, в музее.

   Взявшись за ручку двери, я бросил взгляд на посетителей кафе. Какие славные люди! С замечательным принципом: "Пусть мечта изменит жизнь прежде, чем жизнь изменит мечту". Вот так бросить все - офис, привычный распорядок дня, променять приличный костюм на штормовку и пойти через Атлантику, а то и в кругосветку! Чем плохо? Можно позавидовать. Однако в данный момент мне было не до того, чтобы предаваться зависти. Мне бы смыться.

   Я поднялся по крутой лестнице и очутился в комнате с низким потолком. Вдоль стен были расставлены витрины, за стеклами которых красовались scrimshaw.

   В комнате я был один. Мне повезло даже больше, чем можно было надеяться. В комнате было две двери. Та, через которую я вошел, и та, через которую, может быть, мне удастся выйти.

   Так и есть! Ступеньки, еще одна дверь, она приоткрыта, в щели - асфальт. Очевидно, это был запасной выход из владений клана Азеведу. Отсутствие брусчатки говорило о том, что, выйдя, я окажусь с тыльной стороны здания, в каком-нибудь тихом переулке. Что и требуется.

   Я пересчитал ногами ступени, сунулся в дверной проем и...

   - Вот ты где, - сказал бычара на ожидаемом русском языке.

   Он щурился. Правая рука была в кармане. А в ней ножик?

   - Со мной пойдешь!

   - А что, собственно? - попробовал я заупрямиться.

   Договорить мне не дали. Волосатый кулак вошел в соприкосновение с моей челюстью, и я понял, что упрямиться глупо. Сопротивляться тем более. Тот охранник, которого экзекутор охаживал кулаками в подсобке, это знал. Теперь осознал и я.

   - И не дергайся!

   Я и не собирался. Мне бы звездочки из глаз повымести - и ладно.

   Как, когда, в какое мгновение за спиной бычары появилась неугомонная девушка Мари, я не уловил - звездочки помешали. Но я лицезрел финал.

   Мари была не одна, она была со стулом. Одним из тех потертых стульев, что выставляют к дверям пенсионеры Орты, чтобы угнездиться на них и всласть поглазеть на прохожих.

   Стул поднялся.

   Мари подняла его за спинку и обрушила сидением на бычачью голову.

   Бычара качнулся, но даже не охнул, а потом распластался у наших ног.

   Мари глянула по сторонам, схватила меня за руку и потащила обратно в сокровищницу Жозе Азеведу. Мы проскочили помещение насквозь, скатились по лестнице, ведущей в питейный зал, и лишь перед дверцей с окошком-штурвалом притормозили, чтобы восстановить дыхание.

   Явили себя в кафе мы уже во вполне приличном состоянии. Единственное, что могло выдать меня, это огнем горящая скула. Что ж, будем считать, что это присутствие рядом очаровательной спутницы - несмотря на растаманские шмотки, все равно очаровательной, - вогнало меня в краску. Правда, какую-то одностороннюю.

   Мы чинно прошествовали через зал и уже готовы были выйти на улицу, когда меня ударило под лопатки вопросом:

   - Сережа, ты?

   Это меня так зовут - Сергей. А голос я узнал. Столько лет прошло, а узнал.

  

  

Глава 3

  

   - Сюда смотри, - говорил дядя Петя.

   Палец, достойный отдельного описания, такой он был натруженный и неухоженный, словно врос в карту.

   - Рядом это, сорок километров всего. А потом так... а дальше... До самого горизонта свобода.

   - Здорово, - согласился я.

   - Конечно, здорово, - усмехнулся Кривушин. - Мечта под парусом!

   - Имя должно быть, дядь Петь, нельзя без имени.

   - Есть имя! Сначала хотел назвать "Океан", а потом думаю: чего это я скромничаю, будто невеста на выданье? "Великий Океан"! Как тебе?

   - Великий - в смысле, Тихий?

   - В смысле, Великий. С чего мне один выделять? По мне так и Атлантический великий, и Индийский, а разве Северный Ледовитый хуже? Тоже, я тебе скажу, еще о-го-го какой.

   - Мне нравится, - подвел я черту. - Красиво. Значит, "Great Ocean".

   - Чего?

   - Это по-английски. Кстати, у тебя с языками как, дядя Петя? Никак?

   Кривушин помрачнел:.

   - Тут ты в яблочко попал. Несколько слов по-немецки - и весь багаж. Ничего от училища не осталось, да нас не шибко и учили, все больше технические термины, а чтобы поговорить, этого не было. Да... Я ведь понимаю: тут без языка нельзя. А мне языками не овладеть, я себя знаю. Зато ты парень грамотный. Сам говорил, что и английским, и французским владеешь.

   В этом дядя Петя был прав - и что я сам говорил, и что владею. Вообще, языки - это единственное, что мне легко давалось и в школе, и в институте. Мне даже в свое время советовали на филфак идти, так у меня здорово получалось сначала с английским, а потом и со вторым языком. Французский у нас в институте на добровольных началах факультативно изучали. Вот я таким добровольцем и стал. Только не пошел я на филфак, там же учиться надо, а мне лениво.

   - Правда, - озабоченно проговорил майор, - в Южной Америке все больше на испанском говорят. Но ничего, выучишь, курсы есть или наблатыкаешься по ходу дела. Ну что, пойдем?

   Ускользая от ответа, который должен был глубоко опечалить дядю Петю, я опустил глаза и снова стал разглядывать палец на карте.

   - А карта у тебя такая откуда? Хорошая карта. Подробная.

   Кривушин расцвел:

   - Товарищ подарил. Тоже бывший военный. Уж не знаю, как он ее при себе сохранил, они ж под роспись выдаются. А как о моих планах узнал, то не пожадничал, подарил. И слово взял, что я никому его имени не назову, вот и не называю, даже тебе не скажу, хотя мы, почитай, теперь команда.

   Похоже, Кривушин принял мою уклончивость за согласие, и это меня не радовало. Но и обижать человека отказом вот так, наотмашь, не хотелось. Нравился мне дядя Петя, такое дело.

   - Правильно, - наклонил я голову ниже, чтобы не встретиться с собеседником взглядом. - И не говори. Еще сболтну ненароком, а человеку неприятности. Да, а ты сам, дядь Петь, неприятностей не боишься? Границы наши по нынешним временам не те, что прежде, но замков все равно хватает. Власть, опять же, хоть и новая, а такая же дурная. Препоны всякие чинить станет, заборы строить.

   - А я готов. Где наша не пропадала, и тут не пропадет. И ты не тушуйся. Если что, где ты пособишь, где я подмогну, не чужие все-таки люди.

   Насчет этого дядя Петя переборщил. Был я дяде Пете никто. Хотя спасибо, приятно даже.

   Познакомились мы случайно, и если бы не смена общественной формации в отдельно взятой стране, то не познакомились бы никогда. Как, каким ветром занесло бы меня, инженера средних способностей в создании электронных схем и устройств в деревню с нежным названием Ключики, что на новгородчине? Абсурд!

   Я приехал туда осенью 1992 года. Призвала меня в Ключики строптивая судьба экспедитора. Да-да, был электронщиком, а стал экспедитором. Потому что вслед за победой демократических преобразований вдруг выяснилось, что разрабатываемые нашей лабораторией схемы и устройства никому не нужны. И не потому, что весь ее дружный коллектив состоял сплошь из середнячков, были среди нас люди толковые. Просто на Тайване такие схемы, не говоря уж об устройствах, уже лет пять как выпускали, доведя их цену до непристойно низкой, а качество до недостижимых высот. Мы прогорели, что было ожидаемо и естественно. Даже не прямая, а как бы соседская принадлежность лаборатории и всего нашего НИИ к военно-промышленному комплексу не уберегла от кончины. И то сказать, комплекс этот сам расползался по швам: некогда строгий габардиновый костюм на глазах превращался в рубище, где дыра за дырой гоняется и догнать не может.

   Короче, если товарищ Бендер по зрелому размышлению решил переквалифицироваться в управдомы, то я выбрал стезю экспедитора. Да и этой работы, за которую мало, но платили, мне тоже было бы не видать, если бы не Колька Миронов. Без него хоть зубы на полку. А зубы на полку класть не хотелось, хотя они и в пломбах, а все равно жалко, не чужие.

   Друг детства сориентировался быстрее меня. Возможно, потому что не имел высшего образования: то время, когда я худо-бедно грыз гранитные камушки знаний, мой школьный товарищ потратил более рационально - он изучал реальную жизнь, пробуя ее на вкус, на нюх, даже на ощупь. Последнее - регулярно, отчего жизнь радостно повизгивала. Что и говорить, любил Колька Миронов это дело и хотя не считал отпечатанную на гектографе "Камасутру" лучшей книгой на свете, в полезности ее не сомневался.

   Когда все затрещало и рассыпалось, сквозь мусор стала пробиваться чахлая поросль новых экономических отношений - и не разберешь с виду, то ли сорняки, то ли злаки. Колька и разбираться не стал, бросил родимую автобазу и занялся коммерцией. Быстро задружился с теми, кто мог помочь, закорешился со всеми, кто мог помешать, а как подраспрямились плечи, стало ему самому за товаром ездить не по чину-званию. Начал Миронов пристраивать к делу друзей-знакомых. Взял и меня. Задачей моей было на собственных "жигулях" (отцово наследство, как и "мытищинский" прицеп) ездить на историческую Колькину родину и доставлять оттуда в столицу Колькину клюкву. В смысле, собранную для Кольки односельчанами и заранее Колькой оплаченную, поскольку земляков Миронов жалел за неприспособленность к жизни и попусту не кидал. Родители увезли его из Ключиков, когда ему и семи не было, а все равно корни давали о себе знать. Оттого и отношение было такое, скажем прямо, для наступивших диких времен нетипичное.

   Вот там-то, в Ключиках, я и познакомился с майором в отставке Петром Васильевичем Кривушиным, приходившемся Кольке дядькой, но не прямым, а каким-то сомнительным - то ли через троюродного брата, то ли через сводную сестру. Впрочем, в Ключиках точностью родства не заморачивались, хоть прямая, хоть на киселе, а все равно родня.

   Был Петр Васильевич холостяком, служил в разных местах великой страны, а как в отставку вышел, подался на малую родину, хотя никто его тут не ждал, даром что кругом сплошь родня. Подлатал дом родительский, баньку отстроил и зажил. И неплохо зажил, потому что руки золотые, с техникой на "ты". Все чинил бывший сапер, хоть радио, хоть холодильник.

   - Я сначала хотел из бревен плот сколотить, - продолжил Кривушин. - Не "Кон-Тики", конечно, не из бальсы - из сосны. Потом потому прикинул - нет, нельзя. Тяжелый получится, неповоротливый, и воду сосна набирает быстро. Может как с "Таити-Нуи II" получиться. Слышал о таком плоте?

   - Нет.

   - И об Эрике де Бишопе не слышал, о французском бароне? Его это плот был.

   - Нет, не слыхал.

   - Книжка о его плаваниях есть. "Большой риск". Я тебе дам почитать. Так вот Бишоп этот из кипариса плот построил. И пошел через Тихий океан. У кипариса древесина твердая, но все равно воду набрала. И кончилось все плохо. Погиб мужик - хоть аристократ, а настоящий мужик был! А ребята, которые с ним плыли, чудом спаслись.

   - Что-то я не пойму, дядь Петь, к чему ты мне все эти страсти рассказываешь.

   - К тому, что сосна - не по задаче дерево. Вот ты фильм "Верные друзья" видел?

   - Это где "плыла, качалась лодочка по Яузе-реке"?

   - Он самый. Там люди на плоту плыли, самом обычном, из сосны или ели. Но то кино! Они просто шли себе по течению, отпуск убивали. А у нас - цель. Вояж! Чувствуешь разницу?

   Я чувствовал. И даже очень чувствовал, сначала пригнувшись от "нас", а потом от слова "вояж". Нет, надо собраться с духом и открыть бывшему майору глаза, что зря он время теряет, не та я кандидатура и человек не тот.

   - Стал я тогда, Сережа, думать. И придумал. Тут недалеко воинская часть была. Расформировали ее. Все, что поценнее из оборудования, то вывезли, а остальное под замок спрятали. К ангарам сторожа приставили. Он мне и рассказал, что один из складов под самую крышу забит футлярами от ракет. Десять метров в длину! И диаметр подходящий. А еще сказал, что скоро футляры вывезут на утилизацию. И тут я так рассудил: утилизация - вещь мутная, кто там разбираться будет, двадцать футляров под пресс пустили или пятнадцать. Главное, чтобы по бумагам чисто было. Так не получится ли у меня эти футляры... того, приватизировать? Такая вот диспозиция: одни заводы приватизируют, а я футляры хочу.

   - Во сколько влетело?

   - Не копеечка, но терпимо. Офицерам всем кушать хочется, не только министру обороны. В общем, заладились мы с капитаном, который утилизацией ведал, и через неделю мне пять футляров прямо на дом доставили.

   Затем дядя Петя поведал, что он с этими футлярами сотворил. Для начала отправился в дорогу дальнюю - на границу с Ленобластью, где тянули нитку нефтепровода. Там, не пожалев трех бутылок самогона, он стал обладателем бобины нетканого синтетического полотна, каким обматывают трубы, оберегая их от коррозии. Еще две бутылки были отданы за бочку гидроизоляционной битумно-полимерной мастики.

   - И знаешь, Сережа, меня там чуть ли не с распростертыми объятиями приняли. Будь бутылок побольше, я бы там вообще все поимел. Даже обидно.

   - За державу? - уточнил я.

   - За нее. Все под откос - и страна, и люди с ней. И я туда же.

   - Ну, дядя Петя...

   Я потянулся, чтобы похлопать Кривушина по руке, дескать, не расстраивайся, все воруют, жульничают, мухлюют и тырят, тут никакая держава не устоит. Потянулся и... обошелся без панибратства. Не брат я дяде Пете. И не Ангел-утешитель, посланный Господом всем скорбящим во имя Христово. Нет, я не ангел, я другой.

   - Все химичат, - сказал я и тем ограничился.

   Вырученным за самогонку полотном дядя Петя обмотал футляры, обмазал их мастикой, дал просохнуть и результате получил пять сигарообразных цилиндров, определить военное происхождение которых было весьма проблематично. Что? Футляр? Ракета? Какая ракета?

   Из этих "сигар" дядя Петя собрал плот, использовав в качестве поперечин половые доски. Настелил палубу из досок потоньше. Соорудил из фанеры рубку-хижину. На корме смонтировал рулевое весло. Установил мачту, похожую на гигантскую букву "А". Откуда появились дюралевые трубы для рангоута, этого мне Кривушин не сказал, но, думаю, обошлись они ему подороже, чем футляры от ракет, хоть в рублях считай, хоть в литрах.

   В данный момент плот стоял в заводи реки Ореховки, которая делила Ключики аккурат пополам - на Правобережье и Левобережье. Петр Васильевич был из тех, что "слева". Соответственно, и плот стоял у левого берега, совсем рядом с баней, в парилке которой мы и вели наш не слишком связный, потому как сдобренный первачом разговор.

   Такое местоположение плота давало основание "левобережным" мальчишкам на зависть "правобережной" пацанве считать плот "своим". Именно мальчишки были помощниками дяди Пети при строительстве плота - здесь подержать, здесь поднести, - тогда как их родители считали Кривушина кем-то вроде юродивого, которого пожалеть можно, а помогать ни к чему.

   Ребятня все время крутилась у заводи, и я не сомневался, что любой из этих мальчишек отдал бы все на свете, лишь бы отправиться с дядей Петей в невероятное путешествие - по рекам и морям, к дальним странам, к южным островам, где пальмы, кокосы и крабы под ногами. Это вам не деревня Ключики! Что тут интересного?

   Но то они, неслухи и несмышленыши. А я... Я человек взрослый, перестроечный, судьбою тертый и ученый. Что там дядя Петя напланировал? Вниз по Волге, через Волго-Дон в Азовское море, через Керченский пролив - в Черное... Если не раньше, так уж там точно все закончится. Потому что там пограничники и иные государевы службы, которые плот гражданина Кривушина дальше ни за что не пропустят. Никто не захочет на себя ответственность брать - и грех на душу. И даже придумывать ничего не придется, наверняка подходящая статья в законе есть, и не одна, и не один закон, и везде - однозначный запрет. А счеты с жизнью можно свести каким-то менее замысловатым способом... И придется бывшему майору возвращаться в Ключики, в холостяцкий свой дом, к соседям и их насмешкам, чтобы собирать по мшанникам клюкву для Кольки Миронова. А мне куда - в Москву, к разбитому корыту, к тому же Кольке на поклон? Кстати, с чего дядя Петя взял, что я вообще готов пуститься с ним во все тяжкие, поплыть куда-то, да еще на плоту? Только потому решил, что я неосторожно - в знак благодарности за налитое и выпитое, - выразил восхищение его прожектом? Сказал: "Вот бы мне с тобой, дядя Петя". Но это я так сказал, вскользь, а он уцепился. Ему же напарник нужен! Идиотов у нас, конечно, хватает, так что найдет Кривушин себе товарища, но это времени потребует, а ему не терпится... А тут я...

   - Может, еще по одной? - спросил я, оттягивая неизбежное.

   - Давай за...

   Я выпил прежде, чем Кривушин успел закончить тост.

   Дядя Петя смотрел на меня озадаченно. Потом рука его опустилась, брови сошлись к переносице. Чтобы уяснить все окончательно, дяде Пете потребовалась минута, не меньше. Наконец, он разлепил губы и сказал:

   - Не пойдешь, значит. Ну, тогда тем более выпить надо.

   И выпил. И глазом не моргнул.

   - Прости, - сказал я. - Прости дурака.

   Дядя Петя улыбнулся, и улыбка его была совсем не жалкая, а напротив, ободряющая:

   - Ты не тушуйся. Нет так нет. Свой резон имеешь. Только я тебе так скажу... - Кривушин ковырнул пальцем столешницу, плеснул себе еще самогона, жахнул без тоста, без патетики, не нужно это было сейчас, и закончил: - Смотри не пожалей.

   - Может, и пожалею, - подхватил я. - Наверняка пожалею.

   Я тоже ухватился за бутыль, налил себе и торопливо выпил. Чтобы отлегло. Но отлегло не сразу, чуть погодя.

   На следующий день я уехал. Мелькнули за окном машины дома, заборы, и все осталось позади - Ключики, река Ореховка, Левый берег и Правый берег, кривушинская баня, плот в заводи - "Великий Океан".

   Дядя Петя меня не провожал. Хотя расстались вчера мы легко - ни покаяний больше не было, ни увещеваний. А сегодня не пришел. Всегда приходил, а сегодня не пришел. И говорило это не о том, что ему занедужилось после пара и самогонки, а о том лишь, что не понял он и не простил.

   Движок "копейки" взревывал. Когда я отпускал педаль на спусках, начинали постукивать "пальцы", отзываясь на поганый бензин. Трясся и подпрыгивал на колдобинах "мытищинский" прицеп, забитый ведрами с клюквой. Частный предприниматель Николай Миронов будет доволен. И все довольны, все смеются. Кроме меня и Петра Васильевича Кривушина.

   "Ну, ничего, - думал я. - Все образуется. Вот приеду через неделю, сядем рядком, потолкуем, и все утрясется. Всегда утрясалось, и теперь утрясется".

   И действительно, все образовалось и утряслось. Только без меня. Потому что ни через неделю, ни через две в Ключики я не приехал. Я там вообще больше не был. Как лицо, проверенное детской дружбой и потому облеченное хозяйским доверием, бросил меня Колька на новое направление. Стал я ездить в Турцию за шмотками, потому что выходило это выгоднее, чем клюкву-ягоду с новгородчины в Москву возить. И ответственности перед турками у Миронова не было никакой, не то что перед своими, деревенскими.

   О дяде Пете я вспоминал часто, потом старался не вспоминать, а потом постарался забыть. Ну, нельзя жить с занозой в памяти, ее если не вытащить, то хотя бы затупить нужно. А это была заноза, хотя, казалось бы, что произошло? Да ничего, кочка на ровном месте. И ведь маленькая, не споткнешься толком, а идти мешает. Даже странно.

   Доходили до меня слухи - пару раз Колька обмолвился, что Кривушин таки отправился в свое плавание. Один пошел, не нашел дурака-товарища. Но чем все закончилось, я не знал. Потому что опять изменились обстоятельства.

   В 1993 году, после памятных событий, когда из пушек да по Белому дому (причем по своему) палили, началась, как стали выражаться позднее, смена элит. Вторые возмечтали стать первыми. Колька Миронов "вторым" не был, скорее уж двадцать вторым, но и ему захотелось на следующую ступеньку, а то и через две.

   С турецкими вояжами Миронов завязал, скинул малиновый пиджак, убрал под рубашку золотую цепуху в палец толщиной и подался в "нефтянку". Там я ему был не помощник, поскольку тут одного доверия мало, тут знать надо, кого и как больно за яйца хватать, а у меня с этим всегда плохо было, никаких способностей. И "голды" на шее у меня никогда не было, тоже аргумент.

   В общем, раскатились мы каждый в свой угол, и век бы нам не встретиться, если бы не понадобились много лет спустя господину Миронову услуги курьера. Курьера особенного, надежного, которому он мог бы вручить дорогой презент для передачи своему компаньону, проживающему на острове Фаял.

   Такие вот у судьбы коленца! То вприсядку, то танец с саблями... и стульями. Занятный танец получается, ну, когда стулом по голове.

  

  

Глава 4

  

   - Сережа, ты?

   Все-таки поразительная штука жизнь. Хотя "все-таки" здесь ни при чем. Просто удивительная! И даже без "просто". Вот где я, где Кривушин и где остров Фаял! Нет, остров сей находится в Атлантическом океане, с этим ясно, но чтобы встретились здесь два одиночества? О, черт, о чем думаю. Мне же бежать надо!

   Дядя Петя раскинул руки, готовый обнять меня, и не сумел, не успел.

   - Ты... - зачастил я. - Здоровотолькопотоматоонменяпомордеаонастуломнамбыотсюда...

   Как Кривушин вычленил главное из этой белиберды, мне неведомо. Но сумел, справился.

   - За мной! - приказал он с интонациями, которые ясно говорили, что бывших майоров не бывает.

   Мы выскочили из кафе и уже хотели рвануть вдоль да по улице, но тут выяснилось, что "за мной" Кривушина имело вполне конкретное наполнение.

   - Сюда!

   Буквально в пяти метрах от входа в кафе "Спорт" была неприметная дверь. Дядя Петя распахнул ее и первым исчез в притаившемся за ней сумраке. Следом метнулась героическая девушка Мари. Я тоже не заставил себя ждать.

   Скрипнул доводчик, отрезая нас деревянной преградой от утопающего в солнце мира. Сумрак стал тьмой, и в этой темноте вновь прозвучало властное:

   - За мной! - И уже мягче: - Осторожнее. Тут лестница.

   Сначала я натолкнулся на Мари, потом на ступеньку. Впереди и выше топал Кривушин.

   Мы поднялись по лестнице. Еще одна дверь. Она открылась, одарив нас светом. Мы оказались в узком коридоре. Солнечные лучи с трудом пробивались сквозь жалюзи, собранные из узких деревянных реек. По краям окна свисали еще и занавески.

   Направо, по коридору, налево. Снова дверь.

   - Прошу.

   Кривушин замер на пороге, вроде как изогнувшись в талии, тот еще швейцар.

   - Мои хоромы.

   Говорил он по-русски, но сообразительная девушка Мари, похоже, все понимала. Хотя чего тут было не понять: такой изгиб! Она вошла в комнату и даже не оглянулась, чтобы взглядом пригласить меня за собой. Ну, чисто королева, а я ее оруженосец.

   - Здесь безопасно, - сказал дядя Петя. - Ну что, Сережа, обнимемся или сразу о делах ваших скорбных потолкуем?

   Мы обнялись. Кривушин, то ли выказывая истинное отеческое расположение, то ли от общего избытка сложносочиненных чувств, хлопал меня по спине:

   - Изменился ты. Это ж сколько лет прошло, как виделись? Почитай, двадцать с гаком. Вот кого не ожидал здесь увидеть, так это тебя. Вообще не ожидал.

   Почему-то это уточнение царапнуло, хотя я и сам ни о чем подобном помыслить не мог.

   - И я не ожидал. Ты-то как тут очутился, дядя Петя?

   Майор чуть отстранился, обшарил меня глазами:

   - Обо мне потом. Давай о себе. Мать как, жива?

   - Нет, дядя Петя, давно уж.

   Кривушин помрачнел:

   - Ну, что тут скажешь... Сам как?

   - По разному.

   - Это понятно. Ладно, выкладывай, чего драпали как ошпаренные? - И не дожидаясь ответа, понизив голос, поинтересовался: - Она тебе кто - жена?

   - Кто? - растерялся я, не уразумев, что Кривушин имеет в виду Мари. - Окстись, дядя Петя, не жена она мне, на пляже приблудилась, то есть прибилась.

   - Зовут как?

   - Мари. Француженка она.

   - Так заваруха из-за нее или из-за тебя?

   - Из-за меня. Но била она.

   - Стулом?

   - Им.

   - А зачем?

   - Тогда меня бы стали бить. Или того хуже. А так только разок вмазали, - я коснулся скулы, смотри-ка, уже не горит, мозжит только.

   Сумбурный наш диалог-пунктир прервало тихое:

   - Эй!

   Мы повернулись к Мари. Она стояла у окна, чуть отступив и прикрываясь занавеской.

   Так же дружно, как повернулись, мы подошли к Мари и встали у нее за спиной.

   Я приподнял на цыпочки, глянул... Опаньки!

   Окно выходило в переулок. Тот самый. А на наших глазах разворачивался второй акт марлезонского балета под названием "вынос тела".

   Бычий мир во всей красе. Два бугая держали под руки бычару. А тот все норовил осесть на мостовую. Эка его Мари приложила!

   Здоровье бычары, впрочем, меня не очень занимало. Гораздо интереснее было присутствие на сцене бугаев. Причем сразу было видно, кто тут главный. Не они. Об этом свидетельствовало множество деталей, но более всего габариты. Пожиже были ребята и помельче. Кстати, по природе так и положено: бугай - бык не холощенный, у него сила не только на стать, но и на корову расходуется; бычара, он же вол, после кастрации всю силушку при себе держит, на мощь пускает. Разумеется, я не знал, оскопили моего недруга, что вряд ли, или все было при нем, однако факт на лицо - бугаи до моего вола-бычары не дотягивали. Как и положено подчиненным или даже близким, но "младшим" родственникам. Потому что общего тоже было много: те же рельефные бицепсы-трицепсы, к примеру, и ногти они тоже чистят ножичками, это уж век воли не видать.

   - Это кто? - спросил дядя Петя.

   - Не знаю, - не слишком покривил я душой, потому что действительно не знал имя-фамилию бычары, не знал в точности и его род занятий. Предполагал только. А о его качках-клевретах знал и того меньше, то есть вообще ничего.

   - Стулом, говоришь? - пробормотал с уважением Кривушин.

   Кое-как утвердившись в вертикальном положении, бычара потряс головой, потом ощупал свой бритый череп. Крови нет... Затем бычара начал что-то выговаривать бугаям, при этом мудрым наставником не выглядел, а вот разъяренным командиром-держимордой - очень даже.

   Один из бугаев кивнул и рванул направо по переулку, второй не стал кивать, а просто рванул налево. Появились они минуты через три, во время которых бычара без конца переминался и сплевывал. Доложились. И так услышанное не понравилось их начальству, что оно сжало кулаки и качнулось к принесшим плохие вести гонцам. Бугаи отпрянули, чтобы не попасть под раздачу. Вот наглядный пример развития общества и смягчения нравов: максимум - кулаком по уху, а в прежние времена плаха или петля на выбор.

   Потом они ушли. Впереди бычара, за ним бугаи. Стадные животные.

   Все, можно перекурить и оправиться. Девочки налево, мальчики направо. Объявляется перерыв до следующих неприятностей.

   Бесстрашная девушка Мари плюхнулась в кресло, оставив нам с дядей Петей кровать на случай, если захочется присесть. Другой мебели в комнате не было. Нет, вру, еще шкаф был.

   - Рассказывай! - потребовал Кривушин.

   - Ну... - затянул я волынку, пытаясь сообразить, насколько полным должно быть мое повествование.

   - Колись! - поторопил дядя Петя.

   Я начал "от Адама" и выложил все про Кольку, про портсигар, который презент, про потерю, про напрасные поиски, про старичка в соломенной панаме и бычару с ножиком, про наше неудачное бегство и про то, как стулом по голове.

   - Да-а, - протянул Кривушин, когда мой рассказ подошел к концу. - Хреново. Похоже, и правда, вляпался ты. Если бы он один был, контролер твой, это еще туда-сюда. Ну, отметелил бы в укромном месте, чтобы не терял впредь то, что терять не нужно, да и все, наверное. Но он был с ножом и не один, а с компанией. Один плюс два...

   - ...перебор, - заключил я.

   - Именно. Чтобы убедиться, что ты портсигар передал, одной пары глаз достаточно. Да и с этим никакой ясности. Чушь какая-то.

   - Может, они хотели меня... - я чиркнул пальцем по горлу.

   - Может быть, - молвил Кривушин после паузы, во время который он, очевидно, прикидывал вероятность прискорбного для меня исхода. - И что собираешься делать?

   - У тебя, дядя Петя, пивка не найдется? - вместо ответа на вполне конкретный вопрос спросил я. Потому спросил, что меня после виски всегда на пиво тянет. После двойной порции особенно. Хотя без виски тянет тоже.

   - Не найдется! У тебя с этим вообще как? Ты смотри, не очень, дело такое... затягивает. А тебе сейчас нужно светлую голову иметь.

   - Когда пиво этому мешало?

   - Сейчас помешает.

   Кривушин сел на кровать. Я сел рядом, привалился спиной к прохладной стене, вытянул ноги и почти достал ими до стены противоположной.

   - И сколько за такие апартаменты с тебя дерут?

   - А? - Дядя Петя пребывал а раздумье и не сразу сообразил, о чем я. - Нисколько. Я тут в кафе подрабатываю: когда кружки мою, когда подручным на кухне, а когда и в зале. Вот сеньор Азеведу и пустил пожить. Это его дом.

   - Азеведу? Это который из "Спорта"?

   - Он. Еще и приплачивает. У него к тем, кто под парусом, вообще отношение особое.

   - А ты что, яхтсменом заделался, дядь Петь?

   - Нет, куда мне, я только краешком. Да ну тебя, не о том говоришь. Как жить дальше - вот о чем должна голова болеть.

   - Пока голова у него болит, - хмыкнул я, имея в виду ушибленного стулом понятно кого. - Ну, не знаю я, что делать. Не знаю!

   Кривушин почесал переносицу и изрек:

   - Портсигар надо передать по назначению. Тогда есть шанс выкрутиться. Хотя бы с этой стороны претензий не будет. А за башку побитую ответить придется. И не ей, - подбородок майора качнулся в сторону Мари, - тебе.

   - Это само собой, - согласился я. - Был бы у меня портсигар, и не случилось бы ничего. Отдал - и по пиву. Только портсигара у меня нет.

   - Надо найти.

   - Мы искали. Долго. И вот результат...

   Я сложил пальцы в кукиш. Получилось убедительно. Для меня, но не для Кривушина.

   - Значит, не там искали.

   - Да там, там!

   - Значит, плохо искали.

   - Хорошо! Топ-топ по песочку. Мелким шагом.

   - По-другому искать надо было.

   - Как?

   - Увидишь.

   - А эти? - я не стал объяснять, о ком я, и так было ясно.

   Кривушин встал и веско проговорил:

   - Я на разведку. Ждите.

   Дверь за ним закрылась. Да-а... Так и не рассказал о себе ничего. Все обо мне, обо мне. Настоящий мужик, поучиться впору.

   Я посмотрел на Мари. Челка застилала ей глаза. Чуть человека на тот свет не отправила - и баиньки. Вот это по-нашему, по-растамански.

   Солнца за окном и так было немного - переулок все-таки, а теперь проем будто кисеей затянуло. Уж вечер близится, а Карлсона все нет.

   Опять получилось натужно и не смешно. Я растянулся на кровати, вперил взгляд в потолок и решил разнообразия ради подумать о чем-нибудь позитивном. О дяде Пете, например. Конечно, я пока ничего не знаю о том, как он жил эти двадцать с лишком лет, каким образом очутился здесь, на Фаяле, но кое-какие умозаключения имеются.

   Прежде всего: выглядит офигенно! Ему же сейчас хорошо за шестьдесят, а он как огурчик в пупырышек. И борода не мешает. Раньше-то дядя Петя щеки скоблил, а теперь такой оклад! Борода седая и вроде как помелом, а красиво. Плюс грива до плеч. И глаз голубой-голубой. Ему бы холщовую рубаху до пят, вервием перепоясаться, и лапти - вылитый кудесник, любимец богов. Но он, дядя Петя, человек нашего времени, поэтому носит линялые шорты, сандалии и белую футболку, а на ней - спереди и на спине - грозное BOG OFF. В принципе, это "пошел вон". Чуть помягче, чем FUCK OFF, но тоже круто. Однако все это частности: майка, борода... Если в общем и целом, то стал дядя Петя другим человеком, и не распознать это - слепым быть. Был сапогом отставным, а теперь - человек мира, из тех, кто везде на своем месте, что в деревне Ключики, что на острове Фаял. И только перст указательный такой же натруженный, мозолистый, набитый. Но при этом вполне ухоженный - ни заусенцев, ни серой каймы, о таком поэму не сложишь. В общем, обтесали двадцать лет человека так, что даже речь изменилась, не то что облик. Говорит складно, смотрит прямо, шагает легко.

   За дверью послышались шаги.

   - Тихо, - доложил дядя Петя, войдя в комнату. - Чисто.

   - Выдвигаемся? - я приподнялся.

   - Нет. Погодим. Сейчас можно и неприятностей огрести.

   Я не стал настаивать на разъяснениях, а вот в чем оказался непреклонен, так это в желании узнать детали и обстоятельства одиссеи Петра Васильевича Кривушина.

   - Ну? И каким ветром тебя занесло сюда, на край света?

   - Край света? Ну, нет, на край света мне еще добираться и добираться. Но я не спешу. Здоровье позволяет, люди вокруг интересные, места красивые. Вот я жилы и не рву. Мне, Сережа, не так цель важна, как продвижение к ней. Почти как у товарища Троцкого. У него круче было: цель ничто, движение все. Но здесь я с ним не согласен. Цель, она тоже много значит. Помнишь, как хотели мы... - Кривушин тут же поправился: - Как хотел я дальние страны повидать. Разве плохая цель, скажи? Ради такой цели на многое решиться можно. Вот меня, бобыля, в Ключиках полудурком считали. Думаешь, я не знал? Все я знал. И не обижался, потому что жалко мне их было, деревенских. Огороды, коровы, навоз, куры, крыша течет. Ни мечты, ничего, серость одна. Вот, знаешь, думаю я иногда, что с теми мальчишками сталось, которые вокруг моего плота крутились? Они же сейчас большие, взрослые. И вот что мне на ум приходит: если хоть в одного-двух я "Великим Океаном" мечту заронил, значит, не только для себя я старался, не только о себе пекся, и о них тоже. Значит, все не зря.

   Кривушин замолчал. Я не торопил его. Да и нечего мне было сказать дяде Пете. Потому что во мне он способность мечтать не пробудил. Нет и не было у меня никогда ни мечты, ни цели. В смысле, высокой цели и достойной мечты. Так-то всегда что-нибудь находилось. У меня и сейчас есть вполне конкретная цель - выбраться из того дерьма, в котором я оказался, и мечта есть - шкуру при этом не попортить.

   - Без напарника я пошел, поплыл то есть. Как в Волгу выкатился, начались приключения. Там корабли, фарватер, бакены. Я со своим "Великим Океаном" должен был поближе к берегу держаться, а плот - не лодка, он же неповоротливый. Короче, ухайдакался так, что язык на плечо. Конечно, останавливался, отдыхал. А потом плыл дальше, потому что пути назад не было, да и не хотелось назад, ничто туда не тянуло, никто меня там не ждал.

   Дядя Петя рассказывал не спеша и почти без эмоций. Голос не повышал, обертонами не баловался, краски не сгущал. Так плавно и без суеты история его докатилась-доплыла до Тольятти, где Петр Васильевич встретил свою первую в путешествии зиму. Вообще-то, он рассчитывал в первую навигацию добраться до Волго-Донского канала и там устроиться на зимовку. Деньжат подкопить, а с весной почапать дальше. Но не сложилось, и при обстоятельствах драматических, хотя в определенном смысле закономерных.

   Кривушин с людьми легко сходился и планов своих ни от кого не скрывал. И не только это. До капитана-утилизатора было далеко, навредить ему своей болтовней он не мог, так что про футляры от ракет рассказывал дядя Петя не таясь. И зря. Потому что собеседник собеседнику рознь. Бывает, оказываются среди них распоследние негодяи. На таких Кривушин и нарвался. Днем рассказов наслушались, водку вместе пили, а ночью подогнали грузовик, связали майора-путешественника, на берегу бросили и давай "сигары" плота крушить. Зачем? Да затем, что решили: из цветмета они, а это ж какие деньжищи, если сдать. Пока разобрались, что никакой это не "люминь", а простая жестянка, полплота расплющили. А как разобрались, так по злобе и вторую половину разнесли.

   Утром дядя Петя развязал веревки и отправился в милицию. Там ему посочувствовали, а дело заводить не стали. Знали в милиции тех охотников за цветметом и не хотели связываться, совсем парни отмороженные, с такими мучиться - себе дороже.

   И остался Кривушин ни с чем. Ни плота, ни денег на его ремонт.

   В общем, хотел одну зиму перекантоваться, а получилось - завис капитально. Оно и понятно, годы-то какие были - раздрай и шатание. А в Тольятти еще и отстрел: народ все ВАЗ поделить не мог. Последнее, впрочем, особой роли не играло, поскольку директора водно-моторной станции, приютившего в качестве сторожа дядю Петю, никто в расход пускать не собирался. Не велика птица, то есть рыба, что с учетом водномоторной тематики вернее. Но это он до поры не интересен был. Ближе к весне вдруг выяснилось, что желающие прибрать к рукам станцию со всеми ее строениями, а главное - с квадратными метрами береговой линии, в Тольятти имеются. По счастью, откровенными бандитами "захватчики" не были, стращали только. А пуще того уговаривали, вразумляли. Но директор оказался совсем тупым - уперся. И на деньги не позарился, и угроз не испугался. Занял глухую оборону - и ни в какую! Стал в газеты писать, властям, пытался общественность поднять. Трепыхался, короче, и видя все это, не мог дядя Петя его оставить, хотя плот он к тому времени подлатал. Пришлось задержаться в сторожах на лето и осень, на зиму, только на следующий год отчалил.

   - Отбился, значит, директор? - спросил я.

   - Можно и так сказать. Себя не уронил, это точно, но станцию все равно потерял.

   - То есть?

   - Инфаркт его свалил. Нового начальника прислали. А уж тот не растерялся: шахер-махер - и нет станции, а есть клуб для особо состоятельных особ. Со всем необходимым: бар, сауна и прогулки по Волге с девочками на легком катере. Поглядел я на все это безобразие и засобирался в путь-дорогу. Вот и нам, Сережа, собираться надо. Пора!

   Кривушин так резко оборвал свой рассказ, заговорив о насущном, что я ни мозгами, ни тем более движениями за ним не поспел: он уже на ногах, а я и не дернулся. Зато лихая девушка Мари - раз, и на ногах. Челку откинула и смотрит спокойно так, даже с вызовом.

   - Мадемуазель, - начал Кривушин. - Мы должны покинуть вас. Было бы неблагоразумно с вашей стороны настаивать на том, чтобы сопровождать нас. Это может быть небезопасно. И если мужчины могут и должны встречать опасность лицом к лицу, то не в меньшей степени их долг оградить женщину от них.

   - Вынуждена отказать вам в просьбе, месье, - ответствовала растаманка. - Я предпочту последовать за вами. И заверяю вас, что буду чувствовать себя гораздо спокойнее в вашей компании, нежели оставшись одна и страдая от неведения.

   Ничья. 1-1. Ответим на вашу вежливость нашей любезностью, на ваш хук нашим апперкотом. Но не поэтому челюсть моя отвалилась, грозя пробить грудную клетку. С Мари понятно, она была в Париже, может, даже жила в нем, и сам Марсель Марсо ей что-то там такое... Нет, братцы, режьте меня, собаку, на части за брехливость, но свою половину дядя Петя произнес на вполне чистом французском!

   Я подтянул челюсть:

   - Откуда?

   - Ась? - сощурился Кривушин. - Чо гришь-то?

   - Брось придуриваться, дядь Петь! Ты двух слов по-ненашенски связать не мог, а тут...

   - Ах, Сережа, - тряхнул седыми патлами Кривушин. - Если зайца долго по голове бить, и он спички научится зажигать. Это вроде бы еще Чехов подметил. Вот и мне жизнь по голове стучала-стучала...

   - Юродствуешь? - вкрадчиво поинтересовался я.

   - Шучу. Проще все. Когда среди французов живешь, быстро их языку учишься.

   - И манерам.

   - И манерам тоже. И обхождению. Когда хорошо, отчего ж не поучиться?

   - А еще какие языки знаешь?

   - Английский, турецкий немного, новогреческий, испанский.

   Я вздохнул:

   - Помнится, мне говорил, а вышло так, что сам наблатыкался. И здесь пожил, и там пожил. Ох, дядя Петя, долго тебе о похождениях своих рассказывать придется.

   - Все расскажу. Потом. А сейчас... - Кривушин шаркнул ногой и вновь перешел на французский: - Мадемуазель, прошу.

   Мари взыграла ресницами и покинула комнату. Я двинулся следом. Кривушин вышел в коридор последним, закрыл и запер дверь.

   Ну, куда мы теперь?

  

  

Глава 5

  

   Улица была утомлена солнцем. Вечерний бриз трепал кроны деревьев. Людей на набережной прибавилось, но моих недругов видно не было.

   Дядя Петя уверенно шел первым, мы с Мари поспешали следом. Так, не сбавляя шаг, наша великолепная троица добралась до гавани Орты.

   Здесь всем нашлось место - и круизным лайнерам, и рыболовным судам, но больше всего было яхт. Пока шли к марине, как принято называть стоянку для яхт, я волей-неволей разглядывал "автографы", которыми пестрил бетонный парапет гавани. Это была еще одна местная традиция. Все яхтсмены, прибывающие в Орту, почитают святым долгом оставить на парапете свои рисунки, стихотворные послания, подчас настоящие живописные полотна. А все почему? Суеверие, господа, суеверие. Считается, коли не отметишься - непременно попадет твое судно в беду. И тут уж никто не будет виноват. Что, лень было кисточку в руку взять или баллончик с краской? Ах, лень, ну, извиняйте, дядьку, сами напросились.

   - Наши, - сказал дядя Петя.

   Я тоже увидел российский флаг, какую-то эмблему, а под ней пять фамилий. Написано было по-русски. Мне стало приятно, хотя с чего бы? Ну, ходят наши люди по морям-океанам, что в этом особенного? Нормальная глобализация.

   - Много их здесь?

   - Средне. Недавно пара была из Москвы. Муж с женой. Симпатичные ребята. Андрей и Лена Невзоровы. Может, слышал?

   - Нет. А чем симпатичные?

   - Понятные. Работали себе работали, а потом подумали: и дальше что? Купить машину, чтобы ездить на работу, чтобы заработать на новую машину, чтобы ездить на работу? И вся перспектива. Дети у них выросли, сами себя содержат, вот и решили они мир посмотреть, тем более яхта есть - не роскошная и не новая, но крепкая. Поднялись по Волго-Балту до Питера. Из Балтики - в Северное море. Потом уж сюда. Месяц здесь стояли. Я им краску помог на корпусе подновить, ну, и с двигателем тоже, муфта полетела.

   Кривушин остановился:

   - Вы меня здесь подождите.

   - А ты куда?

   - На плот. Здесь он у меня стоит. Взять кое-что надо. Я быстро. Пять минут.

   Дядя Петя отсутствовал меньше. Я даже не успел начать нервничать, как появился:

   - Порядок. Можно ехать.

   На плече майора висела сумка-чехол длиной метра полтора, вверху узкая, внизу пошире.

   - И куда поедем?

   - На пляж, куда же еще? - удивился моему вопросу Кривушин. - Портсигар искать.

   Я пожал плечами и, чисто по-Высоцкому, сказал:

   - Согласный.

   Такси доставило нас на пляж. Он был пуст. Ветер гонял по песку конфетные обертки.

   - Ну? И где? - спросил дядя Петя. - Хотя бы примерно.

   - Там, - я показал рукой. - Примерно.

   Кривушин посмотрел на Мари. Та наклонила голову, соглашаясь, что, действительно, там где-то.

   - Ясно, - сказал дядя Петя, хотя ясности наши ответы не добавили ни на йоту.

   Сумка соскользнула с плеча. Взвизгнула "молния". Сумка открылась сама собой, как гигантская женская косметичка, и моему взору открылось...

   - Это что? - озадачился я.

   - Металлоискатель.

   Кривушин выпростал из складок сумки металлическую трубу, металлическое же кольцо и какой-то прибор. Все это он стал сноровисто прилаживать одно к другому.

   - Я же по воинской специальности сапер, - проговорил он. - Не забыл? А сапер - тот же минер. Сейчас поищем твой портсигарчик.

   И снова удивил меня дядя Петя, сильно удивил. Но и себе впору удивляться. Чего ж сам-то не сообразил? Сколько раз видел людей, шастающих по пляжу с металлоискателями, а что они мне первые помощники, это на ум не пришло.

   - И давно ты этим пробавляешься?

   Кривушин накинул на шею наушники:

   - Давно. В Греции первый раз увидел. С той поры и шарюсь. Почитай, каждое утро. Днем-то нельзя: и не то что запрещено - не принято. Спасатели пляжные могут подойти, замечание сделать, могут и полицейского кликнуть.

   - Ты поэтому время тянул? Поэтому сразу не поехали, да? Ждал, когда у спасателя рабочий день кончится?

   - Верно. Нет человека - нет проблемы, как говаривал сам знаешь кто. Тут что интересно... Ты со спасателем лясы точил, так? Что ж он тебе не подсказал утром к какому ни то "саперу" подойти? Их тут много ошивается. Как считаешь, лениво ему было или из вредности?

   Я выругался про себя. Таким внимательным прикидывался, сочувствовал. А еще в трусах мультяшных! А может, проще все, он правила блюл... блел... блял...

   - Сейчас протестирую аппарат и приступим, - пообещал Кривушин.

   Проверка "на вшивость" заняла минуту, не больше. За эту минуту я узнал, что металлоискатель дядя Петя купил в магазине. Простенький, индукционный. В чем заключалась его простота и чем индукционный металлоискатель отличается от любого другого, я уточнять не стал. Все равно не пойму. Да и не это сейчас важно - работал бы!

   - Работает, - доложил майор-сапер. - Пошли.

   Мы направились к месту, которое я и Мари равно невнятно определили как "где-то". Остановились у его незримой границы. Дядя Петя надел наушники и щелкнул тумблером. На приборе, закрепленном хомутами на штанге металлоискателя, засветились зеленые диоды.

   - Здесь погодите. Мешать будете.

   Сказав это, Кривушин сделал шаг, другой... Кольцо металлоискателя пошло влево, потом вправо, опять влево, при этом оставаясь в паре сантиметров над песком.

   Дядя Петя был прав: топтаться рядом с ним смысла не имело. Очевидно, Мари рассуждала так же, потому что опустилась на ближайший лежак. Я сел рядом. И спросил:

   - Ну чего ты ко мне привязалась, а? Дел у тебя своих нету, что ли?

   Мари не ответила. А могла бы! Это она только кажется такой немногословной, но я-то знаю, я слышал, как она с Кривушиным щебетала: пардон, месье, плезир...

   - Выпить бы, - сказал я. - И есть хочется.

   Есть хотелось даже больше, чем пить. И это было для меня внове. Вот не до того сейчас, чтобы о желудке думать, а думается, и еще как думается! В красках! В лукулловых образах и даже с ароматами.

   Я зажмурился, чтобы отогнать картины накрытых столов и шкворчащих сковородок. Почти невероятно, но мне это удалось.

   Кривушин присоединился к нам где-то через полчаса.

   - Пять минут на передых, потом продолжим - сказал он, усаживаясь на соседний лежак. - Во, гляньте, какой "улов".

   Он вытащил из кармана шортов горстку "метизов", то есть изделий из металла. На ладони лежали пяток монет, крестик на цепочке, пилка для ногтей, запонка, она-то здесь откуда, на пляже?

   - Не богато, - оценил я.

   - Ошибаешься. За полчаса очень даже солидно. Обычно меньше бывает.

   - Я о другом.

   - А... Да, не богато, хотя запонка, похоже, серебряная. Есть тут у один ювелир, он скажет.

   - Ты даже знакомым ювелиром обзавелся.

   - Это первое дело. На пляже что обычно теряют? Ну, деньги, еще часы да украшения всякие, кулоны там, сережки. Так что без ювелира нельзя. Но ты не думай, по-разному бывает. Те же часы. Одно дело, когда часы и часы, и другое, когда гравировкой, с надписью, дарственные. Такие отдаю спасателям. Мне спокойная совесть дороже.

   - Ой, дядь Петь, двойную бухгалтерию разводишь.

   - А хоть бы и так, - не стал спорить Кривушин, убирая находки обратно в карман. - Я свою малую выгоду имею, не без этого, но и оправдание к ней. Если потерял какой растяпа вещь, значит, судьба. А мне приварок. Без такого дохода я не на Фаяле сейчас был бы, а где-нибудь в Турции или Марокко. Я ведь не босяк подзаборный, мне дальше плыть надо. А это деньги, и немалые. Плот заботы требует, чтобы он о тебе в море позаботился. Еще продовольствие, связь. Вон сколько расходов. Я поначалу-то надолго зависал. Сначала в Тольятти, потом в Ростове, в Таганроге. На Украине погано пришлось: в Севастополе три года прожил, еще два - в Одессе. Потом в Болгарию перебрался, в Варну, там два года бултыхался. Потом Турция - два года в Мармарисе и Бодруме яхты в маринах караулил. Потом Греция. На Родосе я эту штукенцию и заимел. - Кривушин с любовью огладил ручку металлоискателя. - И чего раньше не сподобился? А тут прямо как глас небесный: вот тебе, сапер, за старания твои и мечту твою. Ну, с той поры шибче и пошло. Годик - и дальше, еще годик - и снова вперед.

   - А когда отсюда срываться думаешь?

   - Да я бы уже месяц, как ушел. Меня сеньор Азеведу задержаться попросил. Сезон потому что, а от меня ему конкретная польза. Ну, а хорошему человеку отказать грех.

   - Так у тебя корабль под парами?

   - Вроде того.

   Мари тихонько кашлянула, и дядя Петя отчего-то, я уж и не знаю с какой стати, воспринял это как сигнал к продолжению поисков.

   Он ушел, а я остался, вновь возмечтав о сытном ужине под пивко. И меня совершенно не волновало, что сидящая рядом со мной девица тоже пребывала на жесткой диете. Женщины вообще терпеливые, не нам, мужикам, чета. Нам нужны белки и углеводы, жиры и... что там еще полагается для полноценной жизни? Мы без этого не можем. Я не могу. Вот жизнь собачья!

   Словно откликаясь на мои мысли и чаяния, мимо меня проследовала импозантная дородная дама со шпицем на поводке.

   Поводок был длинный и не мешал шпицу шнырять по сторонам. Иногда рыжий песик оборачивался и тявкал, вероятно, выражая свое одобрение хозяйке и жизни в целом. Дама в ответ покровительственно улыбалась, отчего три ее подбородка приходили в движение, грозя соскользнуть на шею.

   Вообще-то, в приличных местах и цивилизованных странах вход на пляж с собаками запрещен. И вроде Фаял, как территория Испании, и пляж Варадуро в частности к таким местам относятся. А вот поди ж ты, нонсенс какой. Или потому дама вольность себе такую позволила, что вечер, пляж пустой, спасателя на "этажерке" нет? Наверное, поэтому. Они же здесь законопослушные, иначе бы не осмелилась.

   Шпиц снова тявкнул. Подбородки снова заколебались: сползать или погодить?

   Я скривился. Не люблю собак. Но это у меня не врожденное - приобретенное. Так бывает: тяпнет какая-нибудь сучка ребенка, и даже не сильно тяпнет, а слегонца, а у него потом на всю жизнь страх и стойкая неприязнь. Но это не мой случай. Я кобелей этих и сук капризных невзлюбил во вполне солидном возрасте. Была в моей жизни такая страница.

   После того, как Миронов выставил меня на улицу, я много чем занимался. Сначала иностранных туристов по Москве сопровождал. У меня же английский с французским в багаже! Дело то было не слишком прибыльное, но не скучное. Говорил я бойко, гостям заезжим нравился, и руководство фирмы, в коей я подвизался, было довольно.

   Тогда же женился. Вот не буду уверять, что по большому чувству, скорее - пора пришла.

   Жили мы с супругой моей нормально, ровно, без особых воспарений, но и без скандалов. Если и случались размолвки, то из-за моей мамы. Обычное дело: невзлюбила свекровь невестку. И та ей той же монетой. Но, как люди интеллигентные, женщины опять же, старались они границ нейтралитета не переступать. И все же без терок не обходилось. А в конце под раздачу кто попадал? Я.

   И вот же странное дело, когда мамы не стало (возраст, сердце, и хватит об этом), отношения мои с женой лучше не стали. И это при том, что никто теперь между нами не стоял, с советами и нравоучениями не лез. Но, видно, выработался ресурс. А тут еще благоверная на повышение пошла - была просто бухгалтером, стала главным. С соответствующим увеличением зарплаты. Тут у нее крышу и снесло. А я как был гидом-экскурсоводом, так в этом положении и оставался, и никакого света в конце туннеля. Плюс к тому детей у нас не было - жена не хотела, говорила, что подождать надо, укорениться по-настоящему, чтобы никакие катаклизмы нас с ног не сбили. Что до меня, то я и не настаивал. Зря, наверное.

   Вообще, вины за то, что расстались мы, на мне много, и снимать ее с себя, отбрехиваться, я не собираюсь. Мало дети, я после смерти мамы сильно пить начал, каждый день принимал.

   Два года прошло в раздорах и размолвках, прежде чем мы развелись. Можно сказать, полюбовно. Хотя любви никакой не осталось, да и была ли она, любовь между нами? С моей стороны - вряд ли, а с ее... не знаю, не знаю.

   Потом меня за пьянку с работы выгнали. Я в другую фирму - и там долго не продержался. Я в третью - с тем же успехом, то есть без всякого успеха, выперли с треском.

   И понеслось. Где я потом только не работал! И кем только. В издательствах на договорах - романы детективные, фантастику всякую, фэнтези переводил. Но и там не высидел, потому что сроки сдачи срывал, никакой график мне был не указ.

   Еще грузчиком работал, штабелером на складе. И как раз между двумя этими ипостасями - между грузчиком и штабелером - подвернулась мне занятная работенка. Собак выгуливать. Два часа утром и час вечером, хозяевам-то недосуг. И не до сук - так еще точнее. Расчет каждую неделю. Лафа, а не работа. Так поначалу представлялось. Но оказалось, не все так просто.

   Обычно этим делом женщины занимаются. Приходят утром, забирают у хозяев мопсов и пуделей - и в парк. То же и вечером. Но собаки тоже ведь разные бывают, и к некоторым из них - бультерьерам, доберманам, мастифам - иная женщина и близко не подойдет, не то что один на один среди аллей и кустиков остаться. Тут мужчина нужен, у него нервы покрепче, и собаки это чувствуют, осторожничают. Вот таких собак я и выгуливал. Несмотря на породу и возраст, одинаково злобных. Но у меня не забалуешь, я себя сразу ставил: никаких пуси-муси, гуляешь - гуляй, но при полном послушании. Но не бил, этого не было, зуб даю.

   Иногда, правда, находила коса на камень. Одним из моих подопечных был доберман по кличке Пауль. Упрямый, как осел, даром что собака. Видно, не совсем чистокровный, а когда подмешано со стороны, такое часто бывает.

   Как я его ни строил, ничего не получалось. То какую старушку облает, то так в сторону рванет, что только бы на ногах устоять. Я уж отказаться от него хотел, пусть кто другой уродуется, но больно хорошо за него платили. Знали хозяева, что за гадюку на груди пригрели, а коли знаешь - плати.

   Пришлось выкручиваться. Я и так, и эдак, и в конце концов нашел к Паулю подход. Оказалось, игрун он. Мясом не корми, дай поиграть. А как поиграешь, так он сразу и послушный, и ласковый.

   В общем, приметил я, как он с мячиками и резиновыми костями возится, и стал это всячески в нем развивать. И до того развил, что в парках снимал с ошейника поводок - никуда он от меня не денется, другим накрепко привязан.

   Любимым развлечением Пауля было ловить летающие тарелки-фрисби. Я запускаю - он ловит зубами, и... крак, шмяк, крак. Сколько он этих тарелок изувечил - не считано, но хозяева без вопросов покупали новые и только радовались: резвится песик, значит, в тонусе.

   Что до меня, то мне эти упражнения никакой радости не доставляли. И не только потому, что башка с перепоя мутная, руки дрожат и вообще - мне бы посидеть, а лучше - полежать. Не только поэтому. Я от собаки зависел, а не она от меня. Унизительно это. Уж лучше в грузчики. Там тобой хотя бы люди помыкают, а не твари бессловесные.

   Долго сказка сказывается, да без конца не обходится. Пришло лето, и подались хозяева моего подопечного из Москвы в Подмосковье, дом там купили. И доберман их разлюбезный с ними отправился.

   Оставшись не у дел, я попробовал с другими собаками гулять. И хотя были они не такими дурными, как Пауль, вскоре понял, что - все, невмоготу больше. Попрощался я с очередным бультерьером, похожим на свинью больше, чем на какое другое животное, и уж точно не похожим на собаку, друга человека, и пошел в штабелеры на склад супермаркета.

   Тут очень кстати у меня в мозгах обозначилось просветление: ведь спиваюсь, еще чуть-чуть, и точно сопьюсь, обменяю квартиру родительскую на ящик водки, пойду по миру и...

   Идти по миру лишь затем, чтобы подохнуть где-нибудь в канаве, желания не было. Не знаю, откуда силы взялись, но я себя приструнил: в запои больше не срывался, в "обезьянник" милицейский не попадал. Выпивал, не без этого, но умеренно, до бессознанки себя не доводил.

   Последствия столь решительного изменения поведения не замедлили сказаться: исчезла одутловатость, серая кожа приобрела давно позабытый естественный цвет, жизнь начала обретать оттенки и очертания, и уже хотелось планировать не на час, не на день, а на годы вперед. Тут-то и позвонил мне Колька Миронов с заманчивым предложением...

   - Иди сюда, любимый!

   Обладательница трех подбородков словами не ограничилась, а стала подтягивать шпица за поводок. Собачка упиралась, голова ее вывернулась, язык высунулся, и казалось, еще миг - задохнется тварь Божья.

   Я отвел глаза. И тут же вспомнил, что голоден. Просто как зверь. А между прочим, тут кафе рядышком...

   - Сережа!

   Дядя Петя, бесконечно романтичный в лучах заката, несмотря на майку с надписью BOG OFF, махал мне рукой.

   - Подь сюда!

   Стремительная девушка Мари меня опередила: сорвалась с лежака и кинулась к Кривушину. Ни догнать, ни тем более опередить ее мне не удалось. Вот что голод с мужиками делает! Слабость одна.

   - Чего? - выпалил я, подойдя.

   - Этот, что ли?

   На ладони майора лежал портсигар. Тот самый. По несчастью утерянный и счастливо обретенный.

  

  

Глава 6

  

   Я прикончил пиццу. Мари отставала - тоже ела жадно, но не с такой безоглядностью, как я. Что касается Кривушина, то он отщипнул с краешка и тем ограничился. Сделал пару глотков "колы" и откинулся на спинку стула, лучась и улыбаясь. Да и то: последние четверть часа я славословил ему без удержу, моему спасителю, старшему товарищу, опоре моей и надеже, а такое количество комплиментов переварить надо.

   Я поднял руку, подзывая официанта, и сказал:

   - Перекусили, теперь можно и поесть. Дядь Петь, тебе что заказать?

   - Ничего не надо, - сказал Кривушин и даже руки приложил к груди протестующе.

   - Мари?

   Головой - отрицательно. Похоже, нарубавшись пиццы, Мари была готова снова впасть в обычное свое сомнамбулическое состояние.

   Я возмутился:

   - Это что же, я тут один обжора?

   Мне не ответили, что можно было расценить как подтверждение моих подозрений.

   - Ну, и ладно, - сказал я и заказал мясо на ребрышках. С картошкой-фри. И еще пива.

   В ожидании заказа я решил вернуться к делам насущным. Пока сделано было главное: портсигар найден. Теперь главным становится другое - отыскать старичка в панаме и вручить ему портсигар с низким земным поклоном, мол, прощения просим, неувязочка вышла. Простит, старый, должен простить. После этого главной задачей будет избежать встречи с больным на всю голову бычарой и его подручными, а если избежать не удастся, то как-то разрулить ситуацию. В конце концов, с бычарой мы отчасти квиты: он мне - по морде, ему за это - по башке. Пусть сила разная и ущерб разный, но, в принципе, разруливать можно по-пацански, по-честному то есть. Вот на это и буду надеяться. А еще мне с Колькой Мироновым объясниться надо, но это так далеко, что и думать об этом рано.

   - Дядь Петь, ты говорил, что местных русских знаешь.

   - Не всех.

   - Это понятно. А насчет моего старикана какие-нибудь соображения есть.

   Кривушин задумался:

   - Ну-ка опиши мне его еще разок.

   Я описал: рост - скорее низенький, возраст - не так чтобы дряхлый, лик - благообразный, панама - смешная, палочка... и ручка у нее с инкрустацией.

   - Не знаю такого.

   Я задумался. Как же его найти, старца этого? Конечно, будь у меня время, я бы каждого пенсионера на Фаяле перебрал, не разбираясь особо - русский, не русский, но нет у меня времени. Поспешать надо, пока в далекой Москве товарищ Миронов, который давно мне уже не товарищ, не принял на мой счет какого-нибудь кардинального решения. Не дожидаясь моих извинений и покаяний. Потому как факт, что портсигар не утерян, ничего в сущности не меняет. Ибо не вручен!

   - Ну, что тогда? - протянул я. - Завтра пойду на набережную, авось появится старичок. Может, подумает, что я в датах сбился, или трафик подвел, или еще что.

   - А если не придет?

   - Тогда и буду кумекать, как его искать.

   Над столом возник официант с подносом. Мясо оказалось вкусным. Картошка-фри - вкусной стандартно. Я хотел налить себе еще пивка, потому как островаты ребрышки, без смазки горит все, - и не успел.

   - Дай-ка портсигар, - сказал дядя Петя.

   Рука моя изменила направление, уклонившись от бутылки, нырнула в карман и выложила на стол портсигар.

   Сонная девушка Мари внезапно пробудилась и тут же прикрыла веки, словно и не касается ее это все. А ведь и впрямь не касается. Совсем. Вся эта дурацкая история.

   - Хорошая штучка, - качнул подбородком Кривушин.

   Портсигар был большим, вернее, "пухленьким", на три "этажа", вмещая явно больше 20 сигарет. Курить я давно бросил, но емкость прикинуть могу, вряд ли ошибусь.

   Исполнен данный аксессуар курильщика был из желтого металла. Позолоченный? Наверняка. Миронов на меньшее вряд ли стал бы размениваться. Презент должен быть презентабельным!

   С другой стороны, упаковка о том не свидетельствовала. Портсигар лежал в телесного цвета коробочке с прозрачной крышкой. Это чтобы все могли полюбоваться его неземной красотой и видимой дороговизной, а пальцами помацать - это низзя.

   Солидным людям такое не пристало, ну, чтобы кичиться, гляньте, мол, какой я подарок товарищу делаю. Вот если бы коробка была "глухая", без надписей и монограмм всяких, тогда - да, это серьезно, это о том говорит, что и тот человек, который дарит, и тот, кому дарят, к одному кругу принадлежат, кругу людей с весом, состоянием и обостренным чувством прекрасного.

   В общем, оплошал Колька. Хотел себя приподнять, а получается - опустил.

   И еще деталь. Чтобы "низзя" было окончательным и бесповоротным, коробочку запрессовали в пластик. И такой скользкий, что коробочка, как тот обмылок, так и норовила вылететь из пальцев. И не только из пальцевТак я ее и потерял: присел, бедром приподнял, она, сцука, и вывернулась из кармана наружу.

   - Ты поосторожнее, - предупредил я Кривушина, вроде бы вознамерившегося проверить упаковку на прочность.

   Я ошибся. Заниматься такими глупостями дядя Петя не собирался. Он вертел коробочку бережно, как ювелир-оценщик кольцо, как дама света...

   - Что ты там высматриваешь? Нет там ничего.

   Это я о том говорил, что на крышке портсигара не было ни слова. В смысле, как было бы здорово, чтобы там было выведено: "Дорогому Имеряку Имярековичу Имярекову от преданного ему вассала Николашки с нижайшим поклоном и на добрую память". И здесь же адрес: Азорские острова, остров Фаял, город Орта... улица, дом, аптека, фонарь.

   Увы. До такого голимого примитива, как дарственная надпись, господин Миронов все же не пал. Хотя граверу работа нашлась. На золотом поле из сплетения линий складывалась картинка: дом, дерево... фонарь, аптека... Тьфу ты, что-то меня заело, совсем по-блоковски.

   То, что картинка заказная, повелением Кольки сделанная, сомнений не вызывает, да только что мне с того? Что нам с того?

   Кривушин поднес портсигар поближе к глазам и просветлел лицом: - Так вот ты кто, сердешный.

   - Имя! - потребовал я глухо.

   - Имени я не знаю. Фамилии тоже. А вот дом этот... - Кривушин щелкнул ногтем по коробке, - видел.

   - Где?

   Я испугался, что в ответ услышу "в Караганде", то есть где угодно, но только не здесь, на Фаяле. За эти годы дядя Петя где только не побывал, каких только мест не перевидал, ну, разве что в Караганде не был, далековато она от моря.

   - Да здесь, в Орте.

   Я выдохнул. Оказывается, я даже дыхание задержал не по-детски, до звона в ушах, как на дно омута нырнул, и смотри-ка - вынырнул.

   - Значит, так, - сказал мой щедрый гений. - Хватаем такси, едем к этому дому, ты входишь, отдаешь портсигар, а потом... Потом как карта ляжет.

   Только Кривушин это сказал, а Мари уж встала, всем своим видом выражая готовность отправляться немедленно. Вот это интуиция, восхитился я. По-русски не понимает, а что в путь-дорогу пора, сразу сообразила. Прямо-таки чтение мыслей на ближнем расстоянии. Может, ее фамилия Мессинг? Кстати, надо узнать, какая у нее фамилия, а то Мари да Мари. Но это после, после. А можно и без фамилии, на фига она мне?

   Я махнул официанту и расплатился, оставив щедрые чаевые.

   Кривушин встал, подхватив убранный в чехол металлоискатель. Мы тоже встали, и все вместе направились к стоянке такси.

   И тут я остановился:

   - Я вас догоню.

   Справедливость требовала возмездия.

   Я помчался к вышке спасателей. Добежал с заполошно бьющимся сердцем и внезапно родившимся чувством, что не надо, не стоит, надо быть выше.

   Да, не надо. Да, не стоит. И я не стал оставлять письмена с оскорбительными пожеланиями красавцу в мультяшных трусах, тем более что писать было нечем и не на чем. Я не стал делать какую иную пакость. Я даже не плюнул под ноги. Я лишь сказал с чувством и расстановкой:

   - Гад ты, оказывается, Костя Федотов!

   Сказал я это, разумеется, без всякой надежды быть услышанным, ибо в информационное поле "по Вернадскому" не верю. Сказал, несмотря на абсолютную убежденность, что атлетически сложенный испанский спасатель не читал книгу и не смотрел фильм "Республика ШКИД", никогда не прочитает и не посмотрит. Сказал, наконец, зря и попусту, потому что нельзя осуждать человека за скрупулезное следование правилам, мы же не в России, в конце концов. Сказал, потому что не мог не сказать. Но ведь не плюнул же!

   Довольный и совсем не усталый я кинулся догонять своих спутников.

Глава 7

  

   Если раньше все азорианцы представлялись мне тайными Шумахерами, то на сей раз нам попался таксист-тракторист. Или мне только казалось, что он еле тащится, в такой горячке я пребывал.

   Быстро темнело. Когда мы выкатились на улицы Орты, зажглись уличные фонари. Кривушин дал водителю последние ценные указания. Такси свернуло на улицу, зажатую уже не домами - оградами. За ними были лужайки. Рассеченные подъездными дорожками - от узорчатых ворот к крыльцу, - лужайки льнули к вычурным особнякам.

   Машина остановилась. Мы вышли. Я тут же завертел головой, но не жираф я, поверх оград заглянуть не могу, поэтому искомого объекта не обнаружил.

   - Где? - спросил я.

   - А вон!

   Идти было всего ничего - туда, где кончался забор и кусты за ним. И тут я повел себя - сам не ожидал! - как человек до кончиков ногтей благородный. Потому что сказал:

   - Вы меня здесь подождите.

   - Уверен? - прищурился Кривушин.

   - Справлюсь, - твердо молвил я. - Сам в дерьме измазался, самому и отмываться. И эту придержи, - я кивнул в сторону Мари. - Навязалась, понимаешь.

   Кривушин правой рукой ухватил Мари под локоток - в левой у него был металлоискатель, и увлек девушку за собой - через дорогу. Там темнел окнами крошечный магазинчик, невесть как попавший в край ухоженных вилл. Магазинчик был закрыт, но у его дверей стояли стулья, на которых так любят сидеть-посиживать добропорядочные азорианцы. Как жители деревни Ключики на своих завалинках...

   Дождавшись, когда мои спутники рассядутся, я пошел туда, где мне предстояло каяться и посыпать голову пеплом. В общем-то, такими делами и впрямь лучше заниматься без лишних свидетелей. Мне мазохизм несвоейственен.

   Забор кончился воротами из замысловато переплетенных прутьев. От ворот стелилась усыпанная гравием подъездная дорожка. На другом ее конце стоял он - дом. Хотя лучше так: оно - здание, в котором было чуть-чуть от особняка и много от дворца.

   Здание это, с выхваченными из темноты гранями - спасибо умелой подсветке, - было то самое. С портсигара. Что и говорить, постарался Колька Миронов. В чем-то оплошал (в том прежде всего, что мне доверился), а тут проявил вкус и выдумку. Без надписи презентик, но с посланием. Бывал здесь Колька, ясен пень, видел хоромы эти, может, и сфоткал на память, оттого и такая своеобразная благодарность за гостеприимство. Тонко.

   В створку ворот была врезана калитка. Но мы люди образования европейского, мы к частной собственности со всем почтением. И к privacy, то бишь к праву на неприкосновенность личного пространства. Тем более вот же коробка с кнопкой внутренней связи.

   Я нажал кнопку. Зеленая лампочка на коробке моргнула, но цвет на красный не поменяла. Что означало: вызов - есть, ответа - нет.

   Так, и что прикажете делать? Я взялся за ручку калитки. Толкнул-потянул - заперто.

   - Твою дивизию!

   И в этот момент, когда бессильная брань еще витала в воздухе у моих губ, лампочка вспыхнула красным. Меня готовы были выслушать. И рассмотреть, потому что в поисках лучшего ракурса зажужжала, приходя в движение, закрепленная на столбе ворот видеокамера.

   - Э-э-э... - начал я. - Sorry, I want to speak with... mister... senior...

   Что за mister, какой именно senior, я не знал. Как не знал и того, к кому сейчас обращаюсь. Вполне возможно, моим невидимым слушателем был какой-нибудь услужливый абориген или вывезенный с материка дворецкий. Но хотелось верить в другое, и я в отчаянии перешел на русский:

   - Простите. Я приехал из Москвы. Привез подарок. Должен был передать... но...

   Раздался щелчок магнитного замка. Меня приглашали войти, при этом не соизволив сообщить об этом гласно.

   Я потянул калитку, она открылась и тут же, послушная пружине, двинулась обратно. Я сделал шаг, исчезая из поля зрения видеокамеры, нагнулся и поднял маленький камешек, которыми была усеяна дорожка. Камешек я сунул в щель между рамой и калиткой. Кто его знает, как мне придется ретироваться из здешних палестин. Вдруг поспешно? Так что пусть калитка будет открыта. Хватит падать на бетон, пора стелить соломку.

   Я шел к дому-дворцу и ждал, что сейчас откроется дверь - стеклянная, забранная рейками крест-накрест. Но дверь была неподвижна. Будто и не ждут меня... Зачем же тогда, спрашивается, было калитку открывать? Не сама же она открылась, кто-то открыл, вон и окно светится, единственное в нижнем ряду, и вроде как тень в проеме мелькнула: не человек - тень.

   Три ступеньки. Ага, а дверь-то, оказывается, приоткрыта. Милости просим, дорогой товарищ! Но я не вошел - постучал по филенке двери.

   Ни звука в ответ.

   - Sorry!

   Тишина.

   - Хозяева!

   Я снова перешел на русский. Старичок-то все же наш, отечественного производства, розлива и распространения. Пусть знает, коли не понял до конца, что не случайные люди возле дверей топчутся, а самый что ни на есть земляк. Тут ведь как? В тысяче километров от отеческих пределов кто больше трех слов русского алфавита знает, тот и земляк.

   Хотя все он понял. Домофон ему в помощь. Чего ж не отзывается?

   - Хозяева, ау!

   Ладно, не отступать же. Я открыл дверь и переступил порог.

   На стене слева светился маленький экран, на котором я увидел подъездные ворота, где стоял пару минут назад.

   Под ногой что-то хрустнуло. Здесь было не так темно, как показалось вначале, и я увидел, что раздавил шляпу. Смешную соломенную шляпу, которая была на голове старичка в час нашей несостоявшейся встречи. Но я ведь не нарочно, я нечаянно!

   Дернув ногой, я освободился от остатков уничтоженного головного убора и зашвырнул его в угол.

   Я был в помещении, о котором правильнее всего было бы сказать "прихожая", хотя тут было вдосталь места и на крючках по стенам не висели куртки и забытые с зимы шарфики. Да и крючков не было, на которых все это добро можно развесить и забыть. Но зеркало имелось, и банкетка на рахитичных ножках с "ложкой" для обуви на ней. "Ложка" поблескивала хромом.

   Прямо передо мной была еще одна дверь. Двустворчатая. Тоже застекленная и "в реечку". Матовое стекло почти не пропускало света, и тем не менее на эти молочные прямоугольники можно было идти, как на далекий костер в ночи.

   - Эй, хозяева! - снова подал голос я и опять не получил ответа.

   Дать задний ход никогда не поздно, порой даже полезно для здоровья, но я пересилил себя и пересек прихожую.

   Левая ручка была лишь для симметрии и отказалась повиноваться, а правая подалась. Правая створка и открылась. Перед собой я увидел стену и пестрый пейзаж в тяжелой раме. Налево хода не было, и я повернул направо. Несколько шагов - и я уткнулся еще в одну дверь. Открыл ее. И лучше бы не открывал...

   Я стоял на пороге комнаты, окно которой, очевидно, и было тем одиноким светлым пятном на фасаде здания. Обставлена комнаты была скупо, но не скудно - почувствуйте разницу. Лишь гигантский LED-экран на стене, на той же стене полки с керамическими тарелками и пара обитых атласом кресел, вот и вся меблировка.

   Одно из кресел стояло ко мне спинкой, и между полом и сиденьем были видны чьи-то ноги. Второе кресло стояло анфас и тоже было занято.

   - Заходи. Добро пожаловать, - с издевкой произнес бычара.

   Он сидел в кресле нога на ногу - в тех же джинсах, что и днем, в тех же замшевых туфлях. По левую руку от него возвышался блондинистый бугай.

   Я невольно отшатнулся - добром тут и не пахло, и в мою поясницу тут же уткнулось что-то твердое. И не надо было гадать, что именно, - ствол. И в чьей руке он был, также гадать не приходилось, - в руке чернявого бугая. Как он за моей спиной вырос, я и не заметил.

   - Дай ему! - последовал короткий приказ, и в то же мгновение голова моя взорвалась.

   Удар, впрочем, был не сильный, потому что отключился я на считанные секунды, а может, и того не было. Во всяком случае, я сознавал, что падаю, поскольку ноги вдруг перестали меня держать.

   Я не видел и не понял, что задел при падении, наверное, какой-нибудь столик, но на меня, уже лежащего, еще бесконечно долго сыпались крупные виноградины и мелкие абрикосы. Потом раздался звон, и перед моими глазами появилось стеклянное блюдо с отколотым краем.

   Я лежал ничком и видел только это блюдо, и еще мраморный пол, который в жару так приятно студит босые ноги. Сейчас мрамор был усыпан стеклянным крошевом.

   - Поверни.

   Меня пнули в бок. И очень умело пнули, так же умело, как ударили: ребра не хрустнули, печенка не отозвалась, а дыхание перехватило. Но по сравнению с той болью, что радостно пульсировала у меня в голове, это были сущие пустяки.

   Я перевернулся на спину. Воздух не желал поступать в легкие, хотя я всеми силами пытался его туда протолкнуть. И все же получилось - продышался. Я приподнялся и привалился к стене. Вставать команды не было, а я не в том положении, чтобы своевольничать.

   Бычара смотрел на меня с едкой усмешкой. Потом помрачнел, его рука поднялась, пальцы коснулись виска. На виске был пластырь. Других следов соприкосновения стула и головы видно не было. И все же здорово его Мари саданула! Всяко круче, чем меня сейчас. И чем он меня тогда - в челюсть.

   Я тоже поднял руку и тоже коснулся виска. Крови нет. Ну, что ж, бывало, что я бил, бывало, что били меня, и куда сильнее. Так что ничего страшного. Страшное - впереди.

   - Это для начала, - сообщил бычара.

   - А что в конце? - спросил я, отметив, что язык мой не заплетается, хотя должен был бы.

   - В конце... Вот мог бы соврать, а не буду. Ничего хорошего тебя в конце не ждет. Однако кое-какой выбор у тебя есть: или помереть быстро и почти безболезненно, или загибаться долго, в мучениях. Мои ребята их тебе обеспечат, а я посмотрю-порадуюсь, потому что страсть как не люблю удар без сдачи оставлять.

   - Я вас не бил. Это вы меня.

   - Не ты, верно. Но из-за тебя.

   - Зачем бить-то было? - осмелился я на вопрос.

   - Ждать заставил. Искать. Ну, и для профилактики. Кстати, а кто был-то с тобой, что-то я не рассмотрел?

   Я не ответил. Да, я человек слабый, но чтобы сразу сдать Мари, с этим подожду.

   Конечно, сдать придется. Несколько ударов по почкам - и выложу все, как миленький. Только выложить я смогу очень немногое. Что я знаю об этой растаманке с бусинами? Имя. Но в документы ее я не заглядывал, так что она может оказаться и не Мари вовсе, а какой-нибудь Люси, Лили или даже Жозефиной. Просто не нравится ей Жозефиной быть, вот она и стала Мари. Мне неизвестны ни ее фамилия, ни национальность, хотя она вроде как француженка. Но точно не азорианка, в этом уверен. И где она живет, я тоже не знаю. Так что предатель и сексот я аховый. А еще я надеюсь, что к тому времени, как я захлебнусь кровью, а потом словами, говоря правду и ничего, кроме правды, Мари уже не будет на стуле через дорогу.

   - Не желаешь, значит, откровенничать, - прищурился бычара. - Похвально. Это по-мужски. Но глупо! Все равно скажешь, так чего тянуть, мучиться?

   Я молчал. Вот такой я герой. Аплодисменты, пожалуйста! Приз в студию!

   - Не убедил? - бычара улыбнулся. - Ну, так оно и лучше. Безболезненная кончина такого идиота, как ты, меня не очень устраивает. Потому что, парень, не по нутру ты мне. Я человек серьезный, и того же от окружающих требую. А ты? Такое простое задание было - умудриться надо запороть. Приехать, встретиться, передать - и все. А ты? - повторил бычара, повышая голос. Видимо, была у него такая манера - срываться на крещендо, чтобы через мгновение вернуться к угрожающему пиано. - Наворотил дел. И потому не взыщи. И больше, чем предлагал: быстро или медленно, но с одинаковым исходом, предложить мне тебе нечего. И знаешь, почему? Потому что у тебя какой-никакой выбор есть, а у меня - нет.

   Бычара перевел взгляд на блондинистого бугая, двинул бровью, и тот ухватился за кресло, повернутое ко мне спинкой. Еще один начальственный взгляд - и чернявый кинулся на помощь напарнику, пистолет при этом он сунул за пояс брюк.

   Взявшись за подлокотники, бугаи развернули кресло так, чтобы я видел его содержимое.

   Старик мог быть жив, но он был мертв.

   Обошлось без истязаний - ни клейкой ленты через рот, ни синяков, ни кровоподтеков, ни следов вкрученных в руки окурков. Ничего этого не было. Одежда в порядке. На лице даже какое-то умиротворение. Глаза смотрят перед собой, не прикрытые веками.

   - Возраст, - пояснил бычара. - И удивляться нечему. Он за свою жизнь столько кровушки людской попил, столько людей в гроб уложил, что не сосчитать, вот и надорвался. Законники баяли, у него нервы из стали, сердце из железа, а оказалось - просто старый пердун. Увидел нас, охнул и окочурился. Всю жизнь на бегу, в бегах, и тут поторопился. Понятно, не ожидал, что мы вдруг как черти из коробчонки. Только у нас другого пути не было. Светиться мы не хотели, а у черного хода видеокамеры нет, и замки там на двери - пшик, а не замки. Так что пришли незваными, явились внезапными, но так пугаться, чтобы дуба дать, это чересчур.

   Слова бычары большей частью были жалостливыми, а глаза - ледяными, и в том, как он смотрел на покойника, не было и отблеска чего-то человеческого.

   - Ну, - снова вздохнул он, - тут уж не мы, тут Господь распорядился. Значит, зажился, пора и честь знать. Да мы и не против, нам лишняя мокруха ни к чему. Портсигар где?

   Вопрос прозвучал как выстрел. Но слово - не пуля, уворачиваться не надо, а к вопросу я был готов. И благодарить за это я должен был его, бычару. Не разливаться соловьем надо было, не властью упиваться, а обыскать меня да и забрать искомое просто и без затей. Нет, он разговоры разговаривать вздумал. Покуражиться захотелось, лясы поточить.

   - Потерял я портсигар, - сказал я, ни на йоту не погрешив против истины.

   - Врешь!

   - Не вру. Хотел признаться, а тут вы на лавочке. С ножом. Я испугался. А там уж закрутилось.

   - А чего сюда явился?

   - Каяться пришел.

   - Думал, старик простит?

   - Думал.

   - А что я не прощу?

   - Старался не думать.

   - Врешь! Где портсигар?

   Так я ему и сказал, что потерял да нашел, что он у меня в кармане. Так я его и выложил! Да портсигар этот, почитай, последний крючок, который меня на этом свете держит.

   В этом я ошибся.

   - Ну, и ладно, - внезапно отступился бычара. - Хорошая была штукенция, а и без нее все по полочкам встало. При таком мертвяке нам уже не портсигар, нам ты был нужен. Думали: где тебя искать? Дело-то срочное, а страна незнакомая. Остров этот... А тут ты сам нарисовался. Спасибо тебе.

   - Не за что.

   - Шуткуешь? Опять же - хвалю. А то некоторые просить начинают, плакать, под себя ходить. Стыдно это - в мокрых штанах помирать. Не находишь?

   Я пожал плечами и оттого немного сполз по стене вправо.

   - Молчание - знак согласия, - в свою очередь пожал плечами бычара. - Пусть даже оно никого не интересует и ни на что не влияет. Ты скажи лучше, зачем старика так напугал, что он отсюда прямиком к Богу в рай отбыл?

   Не вопрос это был - издевка. Ответа не требовалось, его и не ждали.

   - Или в ад. Что скорее. А вот с тобой за компанию он туда отправится или без тебя, это архангел Михаил рассудит. Там ему решать, кого куда, а тут, на земле, я решаю. И вот, что я решил. Гореть тебе, паря, синим пламенем. Самым натуральным образом. Дело обычное: короткое замыкание - и.. пф-ф-ф, все пожирающее пламя, все поглощающий огонь.

   Меня чуть не передернуло: эта гнида еще и стихами балуется.

   - А потом, как пожарные костерок потушат, пускай местные полицейские разбираются, какого рожна ты здесь оказался, ты старика грохнул или не ты, и грохнул ли, а может, перепились вы на пару и так же за компанию угорели, после чего вас пламенем потрепало и сажей с копотью присыпало. Но чего они в конце концов надумают, нас уже касаться не будет. Здесь, конечно, места приятные, но средняя полоса России нам все же ближе, туда мы с утречка и отправимся. А ты...

   Когда-нибудь он устанет, заткнет свой фонтан, и тогда... Я сполз по стене еще немного. Моя правая рука легла на разбитое блюдо. Ни черта, конечно, из этого не выйдет, но безропотно подставлять горло под нож или лоб под пулю тоже не по мне. Хотя не будет ни ножа, ни пули. Им неповрежденный труп нужен. Удавят, наверное.

   Бычара взглянул на чернявого. Очевидно, этот бугай исполнял не только роль кувалды, но и партию удавки. Тот осклабился, расстегнул ремень и широким махом выдернул его из штрипок. Так и есть, удавят.

   Опережая события, я будто наяву почувствовал, как мою шею захлестывает ременная петля, она затягивается, меня душат, душат, и вот уже в глазах темно...

   - Ой!

   Батюшки, Мари в проеме двери.

   А все камушек! Маленький камушек, которым я заклинил калитку. О своем отходе заботился, а получилось вон как. Вошла без спроса, без звука...

   Бычара с подручными были удивлены не меньше, чем я, и только усопший старик ничему не удивлялся - смотрел, как и прежде, на мир остекленевшими глазами и, восстань он на минуту, посмеялся бы над нашими проблемами и страхами, у него уже все позади. Эх, прикрыть бы надо глаза покойнику, а то не милосердно это, через мертвые глаза в душу дьявол заглядывает.

   Немая сцена обещала продлиться несколько секунд, может быть, целых пять или даже шесть, и я обязан был этим воспользоваться. Иначе пожарные обнаружат на пепелище три трупа. Свидетелей такие упыри не оставляют.

   Я схватил блюдо и швырнул... метнул его.

   Спасибо! Низкий поклон тем собачникам, кому я служил верой и правдой. Дайте колбаски всем шавкам, кобелям и сучкам, с хвостами и без, лохматым и стриженным, которых я развлекал тарелкой-фрисби. И прежде всего тебе благодарствую, доберман Пауль! Тебе я обязан верностью глаза, гибкостью кисти, силой броска.

   Блюдо блеснуло в воздухе, сверкнуло в электрическом свете, и его иззубренный край располосовал горло чернявому бугаю. Кровь рванула фонтаном. Бугай схватился за шею, но на бычару уж брызнуло. А блондинистый даже присел от испуга.

   И это еще не все! На излете блюдо врезалось в полку с образчиками народных промыслов и произвело "эффект домино". Упала одна тарелка, за ней другая, потом посыпалась вся коллекция. Керамика билась о мраморный пол и разлетались шрапнелью, осыпая моих врагов.

   Меня не зацепило, я был далеко. И низко... На карачках, по-тараканьи, я метнулся к Мари. У самой двери я сменил четыре точки опоры на две, облапил девушку и вытолкнул ее в коридор.

   Счет шел на мгновения. Сейчас бычара выпростает тело из кресла... Но еще до того блондинистый бугай достанет пистолет и всадит мне пулю в спину.

   Микрокоридор, ведущий в прихожую, мы одолели за одно мгновение, оставив себе еще парочку про запас. В прихожей я толкнул Мари в сторону выхода, захлопнул дверь, схватил "ложку" для обуви и накрутил ее на дверные ручки. Конечно, металл плохонький, но все равно: и откуда взялось столько силы в руках?

   В этот момент двери затряслись, но "ложка" выдержала. Этой форой надо было воспользоваться, и я рванул следом за Мари - по прихожей, по ступенькам, по дорожке.

   У чугунных ворот мы оказались почти одновременно. Мари опережала меня всего на пару метров.

   Камушек! Была ли Мари также предусмотрительна, как я?

   Да, была. Калитка распахнулась, выпуская нас на улицу.

  

  

Глава 8

  

   На стуле у магазина дяди Пети не было. Боец-молодец, он быстро сориентировался, что промедление, как говаривал вождь мирового пролетариата, смерти подобно, и дал деру.

   Мы помчались за Кривушиным.

   Я рвал воздух ртом и бежал так, как и не вспомню, когда бегал, а может, и вспоминать нечего, нет прецедентов. Я обогнал Мари, и готов был обогнать Кривушина, но с этим не вышло. Дядя Петя пару раз обернулся, после чего сбавил темп, а потом и вовсе перешел на шаг. Поравнявшись с ним, я тоже ударил по тормозам. Тут и Мари подоспела, превратив наш дуэт в трио.

   - Спешить не нужно, под видеокамеры они не полезут, - сказал Кривушин. - Поспешать следует. Айда за мной.

   Он свернул в переулок, устье которого было частично перекрыто мусорным контейнером.

   Я бросил взгляд в сторону дома-дворца, который запросто мог стать моим последним пристанищем. Нас никто не преследовал. Тут Кривушин прав: не полезут, не нужно им это. Тут другое любопытно: как майор догадался... обо всем? Сообразить, что если бежим, то удираем, с этим понятно. Но с "они" логика не работает. Вдруг за нами гнался маньяк с бензопилой, занесенный на Азоры с голливудских подмостков? Однако и это все детский лепет на фоне "видеокамер" и того, что "не полезут". Хотя... Чтобы такой дом да без видеокамер у ворот? Быть такого не может. Отсюда и расчет.

   Миновав переулок, мы оказались на улице, в точности похожей на ту, что осталась за спиной. Мы прошли по ней метров пятьдесят и снова нырнули в переулок, чтобы вынырнуть на улице следующей.

   Кривушин шел уверенно. Металлоискатель, свисавший с плеча, похлопывал его по бедру. А у меня голова шла кругом от этих стен и заборов. Впрочем, возможно, этому способствовали остаточные явления удара чернявого бугая.

   - Привал, - объявил Сусанин.

   Мы стояли посреди крошечного сквера. Вокруг возвышались бетонно-стеклянные здания. По виду муниципальные, во всех странах неотличимо одинаковые.

   Я вдруг труханул, что дядя Петя решил доверить дальнейшее разбирательство со мной и всем тем, что вокруг меня, органам местного правопорядка. Но по-настоящему струхнуть не успел...

   - Здесь тихо, - пояснил Кривушин. - И никого. Рассказывай!

   Я рассказал все как было. Дядя Петя выслушал меня, не перебивая, потом спросил:

   - Как думаешь, там сейчас два трупа или один?

   Этого я не знал. Кровью хлестало - это правда, но была ли рана смертельной, откуда мне знать? Вообще, хотя чернявый и обошелся со мной не по-божески, а собирался обойтись и вовсе по-свински, зла я ему не желал. Пущай живет, я не против. Вот его шеф - это другой коленкор, ему долгих лет жизни я не пожелаю. Все-таки когда тебя бьют молотком по голове, надо не молоток винить, а руку рубить.

   - Может, и два, а может, и один.

   - Ну, это, в общем, не так важно.

   - А что важно? - всполошился я.

   Дядя Петя ответил не сразу, потом снизошел:

   - Говоришь, камера у ворот двигалась?

   Я кивнул.

   - Значит, работала, значит, видела и записала и тебя, и подругу твою.

   - Она не моя подруга.

   - Не важно.

   - Так что важно-то?

   - А то, что приедет полиция, посмотрит записи и... Как думаешь, кого они в первые подозреваемые запишут? Правильно, тебя и подругу твою

   - Да не подруга она мне!

   - Не важно.

   - А что... - начал я по инерции, и только тут до меня дошло, что, собственно, имеется в виду. И как-то у меня все тут же смешалось. И рад бы что сказать, а не могу и нечего.

   Наверное, Кривушин неверно истолковал мое молчание, приняв замешательство за растерянность. Впрочем, растерянность тоже была.

   - Здесь, на Фаяле, конечно, мирно живут, - заговорил он. - Даже тюрьмы все позакрывали. Контингента нет. Если кто серьезно проштрафится, того на материк отправляют, пусть там сидит. А раньше, при тюрьмах еще, как было? Заключенные будки для собак делали. Такая у них была трудовая повинность. И столько они этих будок настрогали, что уже не покупал никто. Тут собак не напасешься. Тогда будки стали прямо на улицу выставлять, авось кто-то заберет. Потому народ местный всегда знал, есть кто в тюрьме или нет никого. Со временем, глядь, тут нет, там нет, пустели тюрьмы, закрывались за ненадобностью. Я к чему это говорю. Чтобы ты не обманывался. Полиция здесь будь здоров бдит. Вот и спокойно на острове, а не потому лишь, что правосознание граждан на высоте.

   В этот момент к нашему разговору подключилась Мари. Бросила теребить свои бусины и... попала в тему. И это при том, что говорили мы с Кривушиным по-русски. И снова у меня возникло подозрение, что понимает она нас с дядей Петей, когда мы общаемся на великом и могучем. Впрочем, мудрено не попасть в тему при данных обстоятельствах, потому как при данных обстоятельствах иную тему и представить мудрено. Во как завернул!

   - Полицию будем вызывать?

   Такой вот простой вопрос. А ведь ни мне, ни, похоже, Кривушину он на ум не приходил. А действительно, если не мы, то кто?

   - М-да, - протянул дядя Петя.

   Уверен, он, как и я, перебирал варианты.

   Вот, допустим, могут это сделать мои несостоявшиеся убивцы? Наверное, да: "В доме таком-то по улице такой-то что-то не то происходит". И так натравить на меня полицию, пущай ищет.

   Да, могут, но... вряд ли. Потому что им нужен портсигар и нужен я. Да-да, что бы ни говорил бритый бычара, а портсигар их очень даже интересует, ну, хотя бы по той простой причине, что о нем знаю я. А изымать меня (и портсигар) из полицейского участка - та еще головная боль, вот почему "вряд ли".

   И все это только "во-первых". Потому что "во-вторых" тоже есть. Моя рожа в видеозаписи - это еще не доказательство, что я и убил. А если кто-то другой? А если это три туриста из России постарались - один с голым черепом и пластырем на виске, и два высоких, с железными мускулами? И еще ложка меда в бочке дегтя: на дедуле внешних повреждений нет, а комната в кровище. Как так? Жертва перед смертью порезала неизвестно чем неизвестно кого? А вот тут шалишь, неувязочка.

   - Своего они с собой утащат, - сказал дядя Петя. - Мертвого или живого. Оставлять его в доме резона нет. Он и мертвый на них полицию выведет. Они же втроем много где засветились: в аэропорту, в гостинице, наверняка номера рядом. Уйдут они тем же путем - по задворкам, чтобы ни в объектив, ни на глаза никому не попасть. А в полицию они сообщать не будут. Им это без выгоды. Им, наоборот, нужно, чтобы полиция про убийство как можно позже узнала. Им время нужно. Чтобы тебя, Сережа, найти. Понял, что за тонкость?

   Я усмехнулся - и наверняка криво:

   - Значит, чтобы не попасть в лапы бандитов, мне нужно отдать себя в руки полиции. Позвонить и сказать: вот он я, вот как было. Только боязно звонить чего-то. Доказывай потом, что я не я и хата не моя. Кстати... - я оживился. - Вы дом видели? Солидная хата. Ясно, что не старик в нем чистоту наводил, не он за лужайкой ухаживал. Придет утром горничная... или повар, или садовник, они кипиш и поднимут.

   - Нужно звонить в полицию, - перебила меня Мари. Ее, казалось, ничуть не раздражало наше упорное нежелание изъясняться на доминантном английском, тем более на французском. - Себя не называть. Но позвонить. И подождать, когда поймают тех троих. Или двоих...

   - И сколько их будут ловить? - спросил Кривушин по-английски, хмыкнув при этом совсем по-русски.

   - Они могут улететь с острова, - внес свою лепту я, отказываясь предавать родную речь. - Чего под статьей ходить? Может, они сейчас уже в аэропорт мчатся. Я бы на их месте так и сделал.

   - Ты не на их месте, ты на своем. И твое место ничем их не лучше. Не поедут они в аэропорт, и в порт не поедут, чтобы на паром сесть. У них раненый на руках. Куда им с такой поклажей?

   - А если не раненый, а труп? Прикопают где-нибудь, а потом смоются.

   - Если... если... Нет, Сережа, права твоя подруга.

   - Не моя она!

   - Ладно, ладно, не твоя. Дела это не меняет. Она в том права, что затаиться вам надо. Тебе и ей. Я-то под видеокамеру не лез, я для всех никто и звать меня никак. А там поглядим, куда кривая вывезет.

   - Мне в отель нельзя. Вдруг они меня там поджидают?

   - Про отель никто и не говорит. И Мари в свой отель лучше не возвращаться. Вам в таком месте укрыться надо, где точно искать не будут. И место такое есть.

   Дядя Петя приложился ладонями к голым коленкам и встал со скамейки, на которой мы сидели. Повесил металлоискатель на плечо. Мы с Мари переглянулись и хотели последовать за нашим проводником, но не успели сделать и шага. Кривушин протянул руку в сторону бетонно-стеклянного здания, окна которого были темны, как... как темно и непроглядно было мое будущее.

   - Видишь, нет собачьих будок. Ни одной.

   - Так это что, тюрьма? - опешил я.

   - Она самая. Какой год пустая стоит.

   Я возмутился:

   - Нельзя же так, дядя Петя! Нашел поляну беседы беседовать.

   - А что? Нормально. Тихо тут. Ну, чего стоим?

   Он повернулся и зашагал прочь. Футболка на его спине морщилась, и казалось, что надпись BOG OFF издевательски мне подмигивает, настойчиво предлагая "идти вон". А я бы и не прочь - мне бы сейчас в деревню Ключики! - да вариантов нет.

   Мари коснулась моего плеча:

   - Are you OK?

   - No, - честно ответил я, и пошел за Кривушиным, потому что верил ему безусловно и безоглядно.

   Вера моя в дядю Петю не пошатнулась и тогда, когда я понял, куда маор привел нас и что, по его мнению, в городе Орта на острове Фаял будет для нас с Мари самым надежным убежищем. Каково на сей счет мнение Мари, я не спросил.

   Добирались мы долго, передвигаясь все больше переулками с неизменными мусорными баками и специфическим запахом, перед которым пасовали ароматы цветущих гортензий. Мы не встретили ни единой живой души. Можно было подумать, что город вымер. Но он спал.

   Люди появились ближе к порту, чьи набережные затихают лишь под утро. Мы проскочили променад, примкнув к группе галдящих яхтсменов, отмечающих успешный переход через Атлантику. Вместе с ними свернули в марину и там успешно "отпочковались". Еще сто метров по набережной, затем по бону, уводящему в глубь марины, и вот мы на месте.

   Передо мной был плот.

   Плот, да не тот. Сколько лет прошло, но я помнил, как выглядел "Великий Океан". Где мачта циркулем? Где рулевое весло? Вместо него штурвал. Это был другой плот, но... родственная душа, преемник и наследник, о чем свидетельствовало название, выведенное на стене рубки: "Великий Океан II". Когда же этот второй пришел на смену первому?

   - Все на борт! - скомандовал капитан.

   Это было смешно, потому что борта как такового у плота "Великий Океан II" не было, его роль исполнял ряд хлипких на вид столбиков с протянутой между ними то ли цепочкой, то ли металлическим тросиком. Или это слово следует трактовать расширительно? Так часто делается. Например, фраза captain on the board, полученная SMS-кой от коллеги, обычно не имеет отношения к морю и кораблям, означая лишь, что шеф в офисе, и значит, прогулять службу не получится.

   Я ступил на трап. Доски подо мной скрипнули, подались упруго, но я уже был на палубе.

   За мной по трапу сбежала Мари.

   Кривушин замкнул процессию.

   - Сюда.

   Нам предлагалось укрыться в рубке-хижине, занимавшей чуть ли не треть площади плота. У хижины были оконца. Не круглые иллюминаторы, как на первом "Великом Океане", а похожие на окна в автобусах, с "зализанными" углами, только маленькие, будто игрушечные.

   Дверь была узкой и низкой. Входя, мне пришлось пригнуться. Внутри, однако, вполне можно было стоять без опаски расшибить голову.

   Дядя Петя прикрыл за нами дверь и зажег лампу, подвешенную к потолку и с виду точь-в-точь керосиновую. На самом деле свет она дарила электрический.

   - Pardon la mademoiselle.

   Протиснувшись мимо Мари, он поставил в угол металлоискатель и стал задергивать шторки на окнах. Я тем временем осматривался.

   По размерам каюта-рубка (когда снаружи - рубка, когда внутри - каюта, но конечно, никакая не хижина) была примерно 2.5 на 3.5 метра. Пол устлан циновкой. Слева от двери топчан с покрывалом, подозрительно похожим на распущенный по "молнии" спальный мешок. Справа столик с выдвижным ящиком под столешницей. По краям прибиты планки, которые, это и простаку вроде меня было понятно, должны при качке воспрепятствовать осыпанию колен мореплавателя хлебными крошками и втыканию в мягкие части тела ножей и вилок. У дальней стены картонные ящики в пятнах логотипов. По одному жестяному ящику у столика и топчана. И все - все по-спартански просто, даже аскетично, как и в комнате на берегу, что отвел ценному иностранному сотруднику господин Азеведу.

   - Располагайтесь.

   Мы опустились на топчан.

   - Есть хотите?

   Я есть не хотел, я хотел пить. Вернее - выпить. Хотя бы пива. Пожелание свое я озвучил без стеснения. Кривушин, утром отчитавший меня за пристрастие к спиртному, на сей раз встретил просьбу с пониманием, но облагодетельствовать смог лишь бутылкой минералки.

   Мари тоже не отказалась от водички. Ловко свернула пробку и припала к горлышку.

   - Well, well, well, - заговорил дядя Петя по-английски, чтобы всем все было понятно. - Здесь будете ждать. Из каюты не высовывайтесь. Вода здесь есть. Продукты имеются. В ящиках. Разберетесь. Мари, занимайте койку. А тебе, Сережа, надувной матрас. - Кривушин вытолкнул из-под столика мешок с перетянутой бечевкой горловиной. - И не балуй тут, а то осерчаю!

   Последнее напутствие было произнесено по-русски. Мари о моем гипотетическом баловстве знать не следовало.

   Бравый капитан постращал, выполняя начальственный долг, и вновь перешел на английский:

   - В город пойду. Понюхаю, что и как. Ты в каком отеле припарковался?

   Я сказал. Назвал и номер, в котором и провел-то всего одну ночь после приезда.

   - Знаю такой. Покручусь вокруг. В номере что ценное оставил?

   - Паспорт с собой. Кредитка. А телефон там забыл. Еще шмотки там, но ничего такого - обойдусь.

   - Придется. А вы, Мари, где остановились?

   Та ответила не сразу, словно вспоминала, где живет и есть ли у нее что-то, о чем стоит пожалеть. Видимо, таковых предметов не нашлось.

   - Не надо туда. Документы у меня здесь. - Мари похлопала по карману бриджей. - И деньги.

   Но Кривушин адрес все же выпытал.

   Я же думал о другом. О прежнем... Вот чего она прилипла ко мне, что ей надо, этой растаманке? В то, что влюбилась в меня без памяти, а за милым в огонь и в воду, в это не поверю. Так какого рожна? Правда, не появись она тогда, глядишь, и не выпал бы мне случай метнуть блюдо-фрисби. И лежал бы я сейчас бездыханный с синей мордой и мокрыми штанами, при асфиксии всегда так. А еще она стулом по голове хорошо бьет, что опять же не мне - ей в актив. Получается, кругом я ей обязан. Как и Кривушину. Так, может, на самом деле это и напрягает?

   И еще кое-что.

   - Дядь Петь. А как тут...

   - Чего?

   - Ну, если приспичит.

   - А-а, вот ты о чем. - Кривушин поднял крышку жестяного ящика - того, что у стола, и объявил: - Биотуалет. Пользуйтесь. Без него нынче никак. Очень тут, понимаешь, об экологии пекутся. Хотя я и без него нормально обходился.

   - А нам и с ним сложновато будет, - сказал я.

   - Понимаю... Вон, возьмешь покрывало, сделаешь занавеску. Веревка, молоток, гвозди - в углу. Найдешь. Ну, отдыхайте. И вполголоса тут. На яхтах слева-справа людей нет, на приколе стоят, но все равно.

   Кривушин провел пальцем по усам, расправил в талии футболку с провокационной надписью и ушел.

   Дверь за собой дядя Петя закрыл плотно, но не на замок - замка на двери вообще не было. А зачем? Ведь Азоры! Территория, свободная от криминала. Хотя с этим позволю себе не согласиться. Пускай преступность здесь и стремится к нулю, но не ноль же! Я знаю, я видел, я сам тому порукой. Есть трупы в нерусских селениях!

   Поправив подушку, Мари вытянулась на топчане. Маечка натянулась, подтянулась...

   Смотри-ка, у нее и формы есть, отметил я. Раньше Мари представлялась мне не то чтобы бестелесной, но какой-то... невнятной. Ну, растаманка, хиппи, что с нее взять? Поначалу я ее вообще за девчонку принял. Одежда с толку сбила - бриджики эти, майка. А то, что ни складочки мысли на лице, так это я с безмятежностью спутал. А сейчас в ней вдруг проступило женственное. И вообще, губки, ротик-носик, прочее - все на месте. Под тридцать, не меньше, но хороша. А мне за сорок, соотношение самое то.

   "Не балуй!" - вспомнил я грозное предостережение дяди Пети и спросил:

   - Будешь спать?

   - Отдохну, - ответила Мари, что можно было понимать и как "да", и как "нет".

   - А я попробую, - с вызовом произнес я.

   Расшнуровав горловину, я вытряхнул матрас, нашел "сосок" и стал надувать себе персональное ложе. Одновременно я по-новой обшаривал взглядом нехитрое убранство каюты. Да, скромненько, глазом зацепиться не за что. Лишь повернувшись, чтобы исследовать тот угол у двери, что прежде оставался у меня за спиной, я увидел на стене две фотографии 10 на 15.

   Я потрогал матрас - достаточно. Заткнул клапан. Теперь можно и полюбопытствовать, что там за вернисаж?

   Света было достаточно, качества-резкости снимков хватало, я пригляделся, и меня словно холодной водой обдало. Ключики. Река Ореховка и плот на ней. Тот самый, собранный из футляров от ракет какой-то там дальности. На берегу стоят, напряженно глядя в объектив, деревенские мальчишки. Их много. Наверное, это было время перемирия между левобережными и правобережными. А за ребятней, в сторонке, маячу я.

   На второй фотографии были дядя Петя и опять же я. Мы сидим на лавочке у его дома. После бани, что ли? Расслабленные такие... Или выпили в меру, не переборщили. Или просто нам было покойно? У лавочки стоят ведра с клюквой.

   Я не помнил этого дня и момента. Не помнил, как нас фотографировали, и даже не догадывался, кто "щелкнул". Да и не в том дело. Пустое это. А вот то, что эти фотографии здесь, что Кривушин провез их по морям, портам и странам, это говорило о многом. Видно, очень дядя Петя на меня рассчитывал. А я... Я-то думал, что обиделся он, из памяти вычеркнул, а он снимки эти сберег, сохранил.

   Я повернулся к Мари:

   - Свет выключить?

   - Да.

   Я нажал кнопку. Лампа погасла. Нашарил матрас. Улегся. Лежать было неудобно. Я вытащил из кармана коробку с портсигаром. Положил рядом с матрасом.

   Чувства мои были, что называется, расстроенными. В голове теснились мысли и образы. Кровь на руках чернявого бугая. Темные переулки Орты. Клюква и Ключики. Миронов...

   Карусель вертелась все быстрее, лица теряли форму, сливались в одно - незнакомое. Голоса становились тише, звуки таяли.

   Я уснул.

  

  

Глава 9

  

   Утро не задалось. Хотя по-другому и быть не могло. Не то положение.

   Минут десять я обустраивал отхожее место, сжимая при этом колени и скрипя зубами. А иначе никак, мы хоть в сорбоннах не обучались, но приличия ведаем.

   Я успел. Я нашел гвозди и сделал занавеску. И все сделал... Отдернув занавес, я готов был прямо и гордо посмотреть в глаза просвещенной европейке, но это мне не удалось. Мари спала. Не делала вид, она действительно спала, чуть распустив влажные губы и подложив ладошку под щеку.

   Из меня будто пар выпустили. Тут открылась дверь, и Петр Васильевич Кривушин явил себя в ореоле солнечных лучей.

   - Подъем!

   Кривушин был весел, хотя и не навеселе.

   - Что такое? - спросил я, скорее настороженный, чем обнадеженный.

   - Bonjour, - приветствовала капитана вмиг пробудившаяся Мари.

   Дядя Петя закрыл дверь, с одобрением глянул на сотворенный мною гигиенический уголок и примостился на топчане в ногах Мари.

   - Держи!

   На ладони дяди Пети лежал мой телефон.

   - Как?

   И Кривушин рассказал все в подробностях.

   Оставив нас на плоту, он наведался в кафе "Спорт". Там он повинился перед готовым отойти ко сну господином Азеведу за то, что давеча манкировал служебными обязанностями. Однако случайная встреча с соотечественниками не оставила шанса на выполнение оных! Что характерно, покоренный искренностью и глубиной раскаяния, португалец не стал выговаривать подчиненному за прогул, напротив, высказался в том смысле, что, мол, ничего, дело житейское.

   Получив хозяйское прощение, Кривушин даже не заглянул в свою комнатку над кафе, а сразу отправился по указанному мной адресу. Добравшись до отеля, он не обнаружил у входа полицейских машин, равно как и личностей, смахивающих на русских бандитов. Перед отелем вообще никого не было - ни на улице, ни в задремавших у бровки автомобилях.

   Дядя Петя подождал, подождал, а потом задумался: а чего он, собственно, ждет? Этот простой вопрос побудил его к решительным действиям по проникновению в мой гостиничный номер.

   Удачей можно было считать то, что номер "смотрел" во двор. Это - раз. Второй благоприятный фактор: номер находился на первом этаже. И наконец, три: стеклянная дверь, ведущая на балкон, была приоткрыта. Ну, ясно, прошлой ночью нетрезвый постоялец открыл ее в надежде пустить в свои покои прохладу, а утром не до того было. И горничная не позаботилась.

   Отличные физические кондиции позволили майору легко перемахнуть через балконные перила, отличное зрение - обозреть комнату, прирожденная сноровка - в секунды покидать в сумку постояльца его нехитрые вещички, не забыв даже про зубную щетку в ванной. Последнее, что сделал Кривушин, сунул в карман шортов мобильник, лежавший на тумбочке.

   После этого он ретировался, оставив номер чистеньким и пустым, а персонал отеля в недоумении: когда же гость успел съехать? Ну да они не в убытке, а остальное не их забота. Значит, нужно было человеку. И все тут.

   - Их просветят, - сказал я мрачно, когда дядя Петя дошел до этого места в своем красочном повествовании. - Беглец! Преступник! Убийца!

   - Может, и обойдется, - качнул бородой Кривушин и продолжил рассказ.

   Покинув отель, он отправился на поиски жилища Мари. Хотя это громко сказано: куда идти - дядя Петя знал.

   Вокруг дома, где находились ее апартаменты... не в благородно-аристократическом, а в приземленно-туристическом смысле... тоже не было ни полицейских машин, ни подозрительных личностей.

   Наверное, майор смог бы повторить операцию по проникновению и изъятию, однако предпочел удалиться. Оправданием ему служили слова Мари, что ничего существенного в номере не осталось.

   Будить нас своим ранним возвращением капитан "Великого Океана" не стал. Остаток ночи провел в собственной постели. Поутру же отправился на вторичный обход. Он побывал у дома-дворца, потом у моей гостиницы, потом, исключительно для чистоты совести, у апартаментов Мари. Результат: за истекшие часы ситуация не изменилась - везде царили тишь да благодать. Лишь после этого дядя Петя отправился в марину Орты, где и ступил на борт своего плота

   О ночных приключениях Кривушина я узнал, однако, не сразу после его появления в домике-рубке, а чуть погодя. Сразу мне было не до того.

   Я жадно схватил телефон.

   - Два звонка было, - сказал дядя Петя. - Под утро и утром.

   - От Кольки?

   - От него.

   - Ты...

   - Не ответил, посмотрел только, кто звонит.

   Я нажал кнопку. Дисплей ожил, показав часы и ряд "иконок". Та, что информировала о телефонных звонках, была в красной обводке. Почтовый ящик тоже был переполнен.

   Сначала я решил разобраться со звонками.

   Сколько раз мне звонил Миронов, было непонятно. Сведения о последнем вызове "затирали" предыдущий, такая была программа. Но если Кривушин слышал два звонка, то их минимум два и было. Вместе с тем я готов был ручаться, что звонков было больше.

   Почтовые сообщения от одного адресата друг друга не "затирали", в хронологическом порядке - день, час, минута - укладываясь в столбик как "непрочитанные".

   Посланий было много. Десятка два. Или три. Считать я не стал.

   Первое пришло вчера. По прикидкам - где-то через полчаса после того, как я вылетел из гостиницы и помчался на пляж искать потерянный спьяну портсигар. Оно было лаконичным и спокойным: "Ты на месте?"

   Второе сообщение появилось несколько минут спустя после времени "Х", если именно этой неблагозвучной, но подходящей к случаю буквой обозначить время нашей встречи со стариком в панаме. Так и не состоявшей ни тогда, ни позже. Все-таки встреча подразумевает общение или хотя бы визуальный контакт живых людей, а старик к моменту нашего rendez-vous был безнадежно мертв.

   "Все в порядке?"

   Затем письма посыпались как из ведра, вернее, как из прохудившегося почтового ящика.

   "Что случилось?"

   "Почему не отвечаешь?"

   "Позвони мне!"

   И дальше в том же духе. Это уже напоминало истерику. Рысь, переходящую в галоп.

   Мой работодатель попытался стреножить себя после того, как в московское далеко прилетела весть о соприкосновении головы его подручного с сиденьем стула.

   "Ты чего творишь?" - грозно вопрошала SMS-ка.

   Я? А ты? А вся ваша шобла? Кто мне первым в челюсть? Небось об этом бритое парнокопытное не обмолвилось.

   Да, мне было что сказать господину Миронову, но ответить Кольке я не мог, так как сам был в одном месте - в комнате дяди Пети, а мой жалобно пикающий и нервно пиликающий телефон - в другом, на тумбочке гостиничного номера.

   "Ты где?"

   И почти уговаривая: "Все, проехали. Давай проявляйся".

   И снова в крик: "Позвони мне!!!!!!!!!"

   Далее последовала долгая пауза, которая завершилась посланием многозначительным и коротким, как приговор революционного трибунала, и даже короче:

   "Зря".

   Впрочем, краткость приговора не отменяла его сути, и обжалованию вердикт не подлежал.

   "Зря!" - это Миронов написал ночью, когда старика уже не было на этом свете, а чернявый бугай то ли был, то ли не был. Когда все уже решилось, и моя судьба в том числе.

   "Зря".

   Меня сбросили со счетов окончательно и бесповоротно. Что бы я ни делал, как бы ни суетился, все - "зря". Хотя... Что же он тогда звонит?

   Я почувствовал ласковое дыхание надежды.

   И тут телефон зазвонил. На дисплее появилось физиономия господина Миронова. Иначе - харя.

   - Не отвечай, - остерег Кривушин.

   И тут заговорила Мари. Быстро-быстро. Но я понял.

   Они хотят отследить телефон!

   Телефон продолжал звонить. Миронов - смотреть на меня с фотографии на дисплее.

   Потом экран погас.

   - И правильно, - кивнул дядя Петя. - Сказать тебе ему нечего. Объяснять - долго, и все равно не поверит. А звонит... Может, Мари и права. Технически это осуществимо. И SIM-карту надо вытащить. Говорят, даже по молчащему телефону можно место определить. Враки, наверное, но лучше вытащить.

   Я колебался: как-то все это было очень по-шпионски, киношно. Но с другой стороны, чем черт не шутит, когда Бог спит?

   Подцепив ногтем крышку мобильника, я отщелкнул ее и вытащил "симку". И что прикажете с ней делать?

   Кривушин поднялся с топчана, взял SIM-ку и бросил ее в ящик стола. Там же упокоился мой безгласный отныне телефон. Между прочим, в этом ящике, помимо вещей капитана плота, лежало и еще кое-что. Туда, проснувшись, я убрал злополучный портсигар. Чтобы глаза не мозолил и бедро не натирал.

   Вновь усевшись на топчан, дядя Петя и повел рассказ о своих ночных приключениях. Когда же довел его до конца, подытожил:

   - Короче, пока никто ничего никак.

   И на этом - все. Ни тебе крещендо, ни развязки, скомканный финал, не впечатляет.

   - Дальше-то что? - спросил я.

   - Подождать надо.

   - И долго?

   - Не знаю. Но подождать надо.

   Мы помолчали.

   - Вы, наверное, есть хотите, - наконец проговорил дядя Петя. - Я сейчас чего-нибудь соображу.

   Газовая плитка размещалась где-то на палубе у штурвала. Дядя Петя гремел сковородкой, чиркал по ее дну вилкой, звенел стеклом.

   - Но сначала моцион, - сказал Кривушин, появляясь в дверях. В одной руке его была прозрачная бутылка с водой; в другой - пластиковое ведро; на плече, свешиваясь на грудь, два полотенца.

   Я умылся, растер лицо махровой тканью. И как-то, знаете ли, сразу приободрился. Какой-то даже оптимизм появился в мыслях, а может, и свет во взоре.

   Дядя Петя предложил мне взглянуть на себя в зеркало. Выудил откуда-то и вручил. Я посмотрел. Ну, никакого просветления, конечно, не наблюдается. Рожа мятая, мешки под глазами. Вместе с тем следов давешних избиений не наблюдается ни на челюсти, ни на... я исхитрился так наклонить голову и скосить глаза, что смог посмотреть... ни на кумполе, только шишка небольшая, да и то, может, чудится.

   Я передал зеркальце Мари. Та схватила его с жадностью, выдававшей в ней активное женское начало. И это было отрадно, потому что облик Мари иногда провоцировали определенные гендерные вопросы и размышления на тему, куда катится нынешняя молодежь.

   После гигиенических процедур наступил черед завтрака.

   Этим утром Бог в лице Кривушина нам послал: омлет, хлеб, овощи, сыр, чай.

   - Ну, ты кулинар, дядь Петь, - с одобрением отозвался я.

   К сожалению, единственное, в чем Кривушин достиг вершин, было приготовление омлета. В этом я смог убедиться в течение следующей недели.

   Горячее мы получали дважды в день - утром и днем, вечером обходились сухомяткой: дядя Петя отправлялся на работу.

   Кормил нас Петр Васильевич не только блюдами собственного приготовления и снэками made in Portugal и даже made on the Azores, но и новостями. Они появились уже к утру второго дня нашего с Мари пребывания на плоту.

   Спасибо газетам. А также радио. А также азорианскому телевидению. Держали в курсе.

   Итак...

   Горничная, прибиравшаяся в доме русского предпринимателя, - человека, прежде ни в чем нехорошем не замеченного, - пришла на работу ровно в полдень. Обычно плешивый, прикрывающийся панамой хозяин встречал ее у дома. Ну, то есть как встречал, просто сидел во дворе, в кресле, в тени большого зонта, спасающего от солнца, пил кофе и наблюдал, как садовник выхаживает пострадавшие от того же солнца цветы на клумбах.

   "Bom dia".

   "Bom dia".

   Все, обмен приветствиями в форме пожелания здравствовать завершен, можно вытирать пыль.

   В этот день кресло пустовало.

   "On de proprietАrio?" - спросила горничная, то есть "где хозяин".

   "NЦo sei. NЦo vi", - ответствовал садовник, распрямляя спину: "не знаю", "не видел".

   Войдя в дом, горничная принюхалась. Пахло чем-то сладким, но не гортензиями, даже не отдушкой от средства по уходу за мебелью, потому что слегка тошнотворным.

   Минуту спустя она обнаружила источник запаха. Комната, где хозяин устраивал телевизионные просмотры, потягивая вино и порой выкуривая сигару, была залита кровью. Будто свинью резали.

   Резали не свинью. И не солидного бизнесмена на покое. Полиция, вызванная садовником (горничная пребывала в полуобморочном состоянии), не нашла на трупе ран, которые могли бы объяснить такое количество крови вокруг. Ран вообще не было. Похоже, сделали вывод полицейские, покойник отдал душу самостоятельно. Хотя, и это был второй вывод, не исключено, что ему "помогли" - напугали, припугнули, вот сердце и не выдержало. Кто напугал? С этим предстояло разбираться.

   Картина складывалась следующая. Некие визитеры среди ночи посетили господина предпринимателя, в результате чего означенный бизнесмен отдал Богу душу. Возможно, смерть не входила в планы злоумышленников, но что вышло, то вышло. Сердце, оно не камень.

   Теперь о том, почему "злоумышленники", а не число единственное. Потому что и следов предостаточно, и, главное, обильно пролитая кровь при ее отсутствии вне комнаты свидетельствовала, что некто получил тяжелую рану, но был перевязан, после чего его вынесли из дома, именно вынесли, вряд ли при такой кровопотере он мог передвигаться самостоятельно.

   Никогда еще полицейские Орты не сталкивались со столь запутанным делом. Однако их официальные заявления, прилежно записанные посланцами местных масс-медиа, излучали уверенность в скором раскрытии преступления. В конце концов с острова просто некуда деться. А что опыта в расследовании подобных дел маловато, так на то есть специальные методики, инструкции. Ты им следуй от пункта к пункту, и любой негодяй в скором времени окажется у тебя в кармане, а если без метафор и аллюзий - в наручниках за решеткой. Ради такого можно даже одну из тюрем расконсервировать.

   Азорианские СМИ, давно лишенные здоровой информационной пищи - ни жареного, ни соленого, ни какой перчинки, - получив долгожданное лакомство после постной диеты, оторвались по полной. Каждый шаг полиции прилежно отображался на первых страницах газет. Жителей Орты и окрестностей, а также гостей острова информировали, что конкретно делается для того, чтобы расследование не забуксовало и не остановилось.

   Между тем тенденция к этому была. Жесткий контроль в порту и "воздушных воротах" Фаяла результата не давал. И это объяснимо, резонно замечали журналисты, ведь полиция не знает, кого именно надо искать. Человека с бледным от кровопотери лицом и глубокой раной непонятно где? Как-то это шатко... К тому же опрос местных докторов и докториц показал, что ни с чем подобным к ним за последние недели никто не обращался.

   На третий день в надежде на помощь общественности по телевизору показали запись с камеры видеонаблюдения. На ней просматривались две фигуры, которые сначала вошли (порознь!) в дом, где было совершено преступления, а потом вышли (вместе!) из него, точнее, выбежали. Однако запись была плохонькой, и на просьбу правоохранителей об опознании никто не откликнулся.

   Я лично себя не узнал. И Мари не узнал. Там вообще было темно, мутно, полосы какие-то, пятна. А если я не признал, то что говорить о других, хотя бы о бармене в кафе "Спорт", о портье отеля и спасателе в мультяшных трусах. А больше меня никто толком не видел, ни с кем другим я здесь толком и не общался. Ну, не брать же в расчет непредсказуемых в манере вождения ортинских таксистов и посетителей пляжа Варадуро.

   "Ничего не разобрать, - сказал Кривушин, прокрутив ролик несколько раз, и отложил планшет, с помощью которого мы были в курсе того, что происходит в Орте. И это помимо живых рассказов дяди Пети, дополнявших новостные ленты.

   По словам майора, местные обыватели языки стерли, обсуждая событие, нарушившее спокойный ход их жизни. Строились догадки, высказывались предположения, но все сходились на том, что убийца или убийцы все еще на острове, а если взглянуть шире, то без русской мафии здесь точно не обошлось.

   "Это Колька-то Миронов - мафия?" - подумал я. Ну-ну. Рылом не вышел в мафиози записываться. Просто гадина. Без всякой патетики.

   Я потянулся было к планшету, но остановил себя. Потом посмотрю. Сколько захочу, столько и... Большую часть дня планшет был в полном моем распоряжении.

   Вручая его мне, Кривушин пояснил его основное предназначение. Специальная программа превращала планшет в картплоттер, то есть прибор, без которого ни один мореплаватель нынче от берега не отходит. Ну, разве что он ревнитель старины, когда в ходу были секстант и бумажные карты, или отвязный невежда, уверенный в своей неуязвимости. Вторых - но не первых! - океан, как правило, жестоко наказывает за самонадеянность, сиречь за дурость. Нет, сейчас без картплоттера никуда: электронная карта, местоположение судна, течения, трек пройденного пути и так далее, и тому подобное, все к вашим услугам.

   Картплоттеры как таковые выпускают разные фирмы, гарантируя узкой специализацией непогрешимость прибора, но многие яхтсмены заменяют их планшетами. Петр Васильевич Кривушин был из числа реформаторов. При этом, как было подчеркнуто, Средиземное море он прошел вообще без "всей этой электроники". Но то - море, у океана иные требования. Поэтому, добравшись до Атлантики, пришлось майору разориться на планшет.

   Вместе с тем, наличие навигационной программы не отменяло других функций. WiFi в марине Орты был бесплатный, мощности и скорости хватало, так что я целыми днями валялся на матрасе с планшетом в руках, знакомясь с новостями. А когда от них становилось невмоготу, ставил какой-нибудь фильм. Одно было плохо: в заботе о конспирации приходилось пользоваться наушниками, а у меня от них голова болит.

   Мари от "общения" с девайсами никакого неудобства явно не испытывала. Заткнув "капсулами" уши, растянувшись на топчане, она так и порхала пальчиками по экрану своего смартфона - что он у нее вообще есть, стало для меня открытием второго дня нашего пребывания на плоту, - и мурлыкала под нос что-то из французского шансона.

   Ну и пусть ее! У нас собственная гордость, это еще Маяковский утверждал. И, устав от новостей, озверев от боевиков и мелодрам, я включал музыку. У Кривушина оказалась своеобразная подборка. Я бы ее определил так: сентиментально-патриотично-ностальгическая. Из современных исполнителей - "Любэ" и Игорь Растеряев. Из композиций, проверенных эпохой, песни военных лет и "Ландыши". Как прослойка - "Песняры" и "Синяя птица".

   - Там, где клен шумит... - так же тихо, как Мари, заводил я.

   Так мы и жили с ней - каждый со своим девайсом, оставаясь невидимыми созерцателями происходящего за пределами плота "Великий Океан". И единственное, что нам мешало созерцать, это недостаточная емкость аккумуляторов. Но и тут выход был найден: дядя Петя протянул в каюту удлинитель от колонки-раздатки на понтоне.

   - Подзаряжайтесь, - сказал он. - Новости новостями, а без кино и музыки вы от скуки с ума сойдете.

   - И от тоски, - добавил я.

  

  

Глава 10

  

   Затосковать было с чего. И чем дальше, тем становилось беспросветнее.

   Нет, азорианской полиции я не опасался: при всем апломбе ее руководителей расторопность их подчиненных вызывала большие сомнения. Мои соотечественники беспокоили меня куда больше.

   Когда полиция предала гласности имя покойника, я даже обрадовался: теперь все честь честью, имя-фамилия-отчество, а то все "старик в панаме" да "старичок на скамейке". Но радость моя была кратковременной, потому что... Игорь Давидович Кульчицкий, вот о ком бычара отозвался так: да, покуролесил старик в свое время, столько людей загнобил.

   Мне сразу показалось, что вроде бы знакомое имя, то ли в прессе встречал, то ли по телевизору слышал, но когда и что именно - не вспомнить, давно было.

   Наличие планшета и WiFi позволило порыться в русскоязычном секторе Интернета. То, что я выудил, напрочь отбросило не отпускавшее меня напряжение как нечто аморфное, заменив его простой и ясной паникой.

   Игорь Давидович был вором. Хотя "законником" его и не называли, криминальное прошлое Кульчицкого было весьма насыщенным. Буйная его юность несколько раз прерывалась "ходками", после чего плавно перетекла в бурную зрелость, также отмеченную продолжительными отсидками. Только перечисление статей, имевшихся в его "послужном списке", заняло бы поболе страницы.

   Смена экономических отношений в стране, где коммунизм обещали построить еще к 1979 году, кардинальным образом изменила не только мою судьбу, но и жизнь Игоря Давидовича. Он выплыл на поверхность, заявив о себе как о бизнесмене с демократическими взглядами, готовым трудиться во славу Родины строго в рамках действующего законодательства. Ну, а что парился на нарах, так многие парились, но свое отсидел, теперь чист, а что было, то быльем поросло.

   Декларируемое верховенство закона Игорь Давидович, в преступной среде известный как Культя, понимал по-своему - как верховенство прежде всего своего закона, который его обслуживает и ему подвластен. Что это именно так, могли бы подтвердить десятки, а то и сотни людей, которые неосмотрительно заступили дорогу человеку с таким жалостливым погонялом. А кто-то и рад был бы подтвердить, да только мертвые не говорят, они даже не потеют, хотя Культя в кругу приближенных как-то пошутил, что в компании с ним даже мертвеца пробьет испарина. Ха-ха! Очень смешно.

   Сферу деятельности Кульчицкий выбрал, можно сказать, профессиональную. Занялся экспортом древесины и деревообработкой в память о лесоповальной юности. Потом-то ему уже западло было на лесосеке вкалывать, "авторитет" не позволял.

   А когда и дело знакомое, и закон под себя писан, и ребята есть на подхвате для "стрелок", то с чего же бизнесу не развиваться?

   К концу 90-х силы Игорь Давидович набрал изрядно. В первые ряды олигархов, правда, не выбился, но потому лишь, что не очень-то ему туда хотелось. Вторые роли, которые всегда в тени, его вполне устраивали. Впрочем, "тень" эта была относительной: его имя частенько появлялось на страницах газет, в эпицентре рейдерских скандалов, да и в списке богатейших россиян, составляемом журналом Forbes, он утвердился прочно.

   Казалось, что прочно. Казалось, ибо ничто не вечно под Луной, особенно если мертвенным светом своим она озаряет российские просторы.

   Первая половина 2000-х внесла коррективы. Кто бы что ни говорил, а с правопорядком на государственном уровне стало построже. С рейдерством - труднее: можно и по мордасам огрести. С экспортом-импортом - сложнее: если не химичить, то прибыль уже не та. Появились проблемы и у Игоря Давидовича. Доходы упали, его "лесная империя" перестала расширяться, что с высокой степенью вероятности вело к стагнации, а в дальнейшем к неизбежному угасанию.

   Помимо объективных причин, имелись и субъективные факторы. Не тот стал Культя, не тот! В былые годы пойди что не так, он поставил бы народ на уши, заставил вертеться и жилы рвать. А что теперь? Печень, почки, мигрени и сердце все чаще где-то у горла стучит, пугает.

   Диагноз был безжалостным, анамнез суровым, доктора хмурились, и все же пациент Кульчицкий был уверен, что вывернется, что успокоится печень и сердце затаится там, где ему положено. Он лечился, соблюдал режим и диету, но делами занимался по-прежнему, разве что обороты сбавил.

   Не помогло. Не уберегся. Так припечатало, что коридор видел - тот самый, по которому души на суд Божий бредут. Но не пустили его, не позволили предстать перед троном и Ликом, вернули.

   Культя, как очнулся, долго размышлял: отчего так? Что ему такого на земле осталось? Что он исправить должен, по-иному остатком своих дней распорядившись? И он распорядился. Церковь построил, чтобы прегрешения в ней свои замаливать. Наивно это было, слишком просто, потому что не верил урожденный еврей Игорь Давидович Кульчицкий, что удастся ему за все им совершенное прощение получить. Но не синагогу же ему, выкресту, было строить! А главное, не мог Культя заставить себя раскаяться во всем и до конца, и ведь пробовал, а не получалось.

   Тут-то его шандарахнуло второй раз. Не так сильно, без коридора и реанимации, но ощутимо. После этого Игорь Давидович рассудил так: если опять не прибрал Господь, значит, он на верном пути и шансы на полное и окончательное искупление у него все-таки есть.

   Он решил уйти из дела. И ушел. Возможно, была бы у него семья, ушел бы и из семьи, но не случилось, не обзавелся. Больше того, не просто ушел Игорь Давидович - улетел. Из страны. На Азоры. Там, по заверению врачей-пульмонологов, озабоченных состоянием его легких, был самый подходящий для него климат. Кульчицкий купил дом в столице архипелага и превратился в старичка в смешной панаме, подчеркнуто вежливого с португальскими слугами.

   Никто, писали уже азорианские журналисты, никто в Орте, уточняли они, не мог сказать дурного слова об этом респектабельном пожилом господине. Преступник? Абсурд! И между тем, он мертв, и труп его найден в комнате c безжизненным LED-экраном на стене, с россыпью керамических черепков и осколков стекла, в комнате, залитой кровью так, словно это декорации к фильму о вампирах. "О, эти двуличные русские! - восклицал обозреватель самой популярной на Фаяле газеты. - О, эти коварные варвары!"

   Все это были эмоции, кружева и пена, которые меня, нуждающегося в сухих фактах, интересовали постольку-поскольку. И конечно же, это не могло ввергнуть меня в паническое состояние. Это сделал человек - одно его имя! - которого Кульчицкий, покидая родину, оставил своим полномочным представителем, первым заместителем, главным управляющим. Ведь, уйдя из дела, Культя не продал его, он всего лишь отстранился от руководства. В остальном Игорь Давидович как был хозяином, так и оставался до самых недавних пор, когда все же предстал перед Небесным Престолом. Теперь же, в связи с безвременной кончиной Кульчицкого и отсутствием у него родственников, не только руководство, но и сам бизнес оказывался в руках его доверенного лица и партнера Николая Миронова.

   - Сволочь!

   Это первое, что упало мне на язык, когда фамилия Кольки всплыла в аналитической заметке популярного российского экономиста. В дальнейшем буквосочетание НИКОЛАЙ МИРОНОВ, и даже NIKOLAY MIRONOFF, уже не исчезало с поверхности, наглядно подтверждая плавучесть того, чему хорошо бы утонуть, а оно не тонет. В конце концов Миронова стали упоминать столько же, сколько поминали Кульчицкого. Шерочка с машерочкой!

   - Сволочь! - сказал я, предложив дяде Пете ознакомиться с результатами моих изысканий.

   Кривушину потребовалось полчаса, чтобы разобраться со ссылками и закладками.

   - Ничего не понятно, - наконец проговорил дядя Петя, откладывая планшет.

   - Что непонятно? - с раздражением откликнулся я.

   - Все.

   - Так "ничего" или "все"?

   Кривушин ответил не сразу, а лишь после того, как взглянул на меня с осуждением:

   - Все ты, Сережа, дергаешься, психуешь. А это мешает. Вот, говоришь, сволочь Колька. Он мне хоть и родня какая-никакая, но спорить не буду: сволочь. Но это и раньше ясно было. А сейчас что изменилось? Что ты... что мы нового узнали?

   - Он партнером Кульчицкого был, и Кульчицкий ему мешал.

   - С чего ты взял?

   - Колька дело его хотел захапать.

   - С чего ты взял?

   - Как с чего? Ты про бандюганов его забыл? Они же к Культе не для того пришли, чтобы разговоры разговаривать.

   - А портсигар как же? Вот ты, Сережа, стал бы подарки делать человеку, которого извести хочешь?

   - Я не Колька. Мало ли что у него на уме было.

   - И что, например?

   - Не знаю.

   - Вот и я не знаю. Вообще слишком много непонятного. Значит...

   - Значит?.. - насторожился я.

   - ...не нужно об этом думать. Придет время, все разъяснится. Такова природы суть.

   - Да ты философ, дядя Петя.

   - Не философ я - практик. Это покруче будет. Армия к этому очень располагает.

   - Я не служил, мне не понять. Ладно, что ты предлагаешь? Конкретно!

   - Предлагаю разобраться с тем, что вопросов не вызывает.

   - Ну, попробуй.

   Кривушин одернул майку - серую, с маленьким белым корабликом под левой ключицей, была у него и такая, без вызывающих надписей.

   - Картина вырисовывается такая. Есть труп. Но ран на трупе нет. Вариант с ядом отбрасываем и получаем вывод: смерть наступила в силу естественных причин. Возраст это или болезнь - не важно. Однако есть подозрения, что кто-то подтолкнул старика к последней черте, тем более что в доме полно кровищи. Кто-то чужой. Чужие! И теперь их ищут, а первые кандидаты на роль "чужих" - ты и Мари.

   - Почему это мы первые? А бычара с бугаями?

   - Даже если и так. Виноваты они, а выйдут на вас.

   - И как же на нас выйдут?

   - Как? Прикинут хрен к носу и решат, что тут без "русского следа" не обошлось. Я так полагаю, что уже и прикинули, и решили. Пройдутся по спискам русских, живущих на острове, и наверняка уже прошлись. Потом переберут яхтсменов в порту, а среди них русских вообще единицы. Потом затребуют списки авиапассажиров. Посмотрят, кто приехал, кто и когда убыл. Глядь, а среди этих прибывших и неубывших ты, Сережа. Подозрительно... И начнут они тебя искать уже персонально. Идем дальше. Допустим, нашли они тебя, арестовали - и на допрос.

   - Не хочу, - мотнул головой я.

   - Хочу, не хочу, это ничего не меняет. Тут другое важно. Что они могут тебе предъявить? "Пальчики"? Ты их на блюде оставил, на ручках дверных. А больше ничего у них на тебя нет. И мотив не просматривается. И на наемного киллера не похож. Примутся они тебя мурыжить: что в доме делал, зачем пришел, кого видел и - самое главное - чья кровь? Допустим, выложишь ты им всю правду про Миронова, про портсигар, про бандитов. Так вот, не поверят они тебе! Потому что, ну, ей-Богу, если со стороны взглянуть, то белыми нитками история шита. И нам с Мари не поверят, даже если мы твои слова подтвердим: я - под присягой, она - на Библии поклянется.

   - "Даже если", - с горечью повторил я.

   - Ты плохого не думай, я готов. Только я в доме не был, что и как произошло не видел. А захочу соврать, так меня перекрестным допросом прищучат. А в остальном - готов. Да и Мари, уверен, не откажет, она-то как раз все видела. Ну, финал по крайней мере.

   - А вдруг поверят?

   - Ага, и отпустят на все четыре стороны. Пусть так. Только произойдет это не сразу, не быстро. Посидеть тебе придется по-любому. И долго, пока они все точки не расставят. Но! - Дядя Петя многозначительно выгнул бровь. - Они ведь могут и без ареста обойтись. Есть варианты: залог, подписка о невыезде, наверняка у них что-то в этом роде имеется.

   - Я лучше посижу.

   Кривушин покровительственно улыбнулся:

   - Сечешь, значит, чем это грозит.

   - Секу. Программа защиты свидетелей мне вряд ли светит.

   - Именно. А ведь я тебе еще не все сказал. Вы здесь, на плоту, шестой день кукуете, так? Света белого не видите. И хорошо, ну, что не высовывались. Я ведь его вчера видел.

   - Кого?

   - Бандита. Не того, которого Мари стулом по башке, а второго, блондина. Я и признал-то его не сразу, я же его только сверху, из окна видел, когда они по переулку за "Спортом" метались. Но признал все же. Сидит на парапете, ногами болтает. И смотрит.

   - На парапете?

   - У входа в марину. А другого пути на пирс нет, и получается, что мимо него ни пройти, ни выйти, только с понтонов вплавь.

   - Шутишь?

   - И не думаю. Я для них никто, поэтому туда-сюда запросто. А вот вам из марины путь заказан. Стерегут вас. Поочередно. Потому что сегодня, вот прямо сейчас, на парапете уже их главный сидит - бритый.

   Я быстро взглянул на окошко-иллюминатор, но дядя Петя упредил мое движение:

   - Отсюда не разглядишь. Но там он, точно там. А ведь их, Сережа, может быть не двое -больше. Вдруг они пополнение получили? И у каждого твое, мил друг, фото в кармане. В Москве разжились. Возможно такое?

   Я приподнял плечи, что означало скорее согласие, чем сомнение.

   - То-то и оно. - Дядя Петя прищурился, спрятав глаза в морщинах. - Я даже больше скажу: вам не только тут, в Орте, вам на всех Азорских островах лучше не светиться.

   - Не понял, - осторожно проговорил я.

   - А чего тут понимать? Что такое Азоры? Ну, Фаял, это само собой. Плюс соседние острова - Грасиоза, Пику, Сан-Жоржи, Терсейра. Это те, что рядышком. На западе Корву и Флориш. На востоке - Санта-Мария и Сан-Мигел. И самолеты местных линий туда летают, и паромы, катера ходят. Так вот, будь я на месте бритого и Миронова, то направил бы туда своих людей, чтобы бдили и тебя поджидали. Или еще проще, за мзду малую нанял бы местных бездельников, фотографии твои раздал и наказал строго: увидите этого мужичка - позвоните вот по этому номеру. И ведь позвонят, лишних вопросов задавать не будут.

   - А если подальше? - с надеждой спросил я.

   - На материк вам не выбраться, об этом мы уже говорили. Ни в Португалию, ни куда еще в Европу, ни в Африку. Попробовать, конечно, можно, но, честное слово, я бы рисковать не стал. Есть еще другие острова. Канары, например. Это на юге. Острова эти испанские, но Португалия с Испанией в прошлом друг дружке каравеллы и галеоны жгли, сейчас у них полное взаимопонимание. Так что со стороны полиции никакого послабления. Еще Мадейра есть, а в 150 милях от нее целый архипелаг Селваженш.

   - Не слышал про такой.

   - Не удивительно. Острова в архипелаге маленькие и необитаемые. Заповедник. Только буревестники, их там тьма тьмущая, и рифы вокруг. Там, конечно, укрыться можно. А толку?

   Смутные подозрения начали тревожить меня. Но... нет, лучше уж пойти и сдаться. Пусть допросы, суд, тюрьма. Даже Колька с бычарой. Всяко страдать меньше придется.

   Кривушин, не дождавшись от меня реакции, продолжал программировать меня с обходительностью опытного нейролингвиста:

   - Вам с Мари нужно в такие края убраться, откуда преступников не выдают. Хорошо, хорошо, не преступник ты, а Мари тем более. Вот там вы и подождете, пока все разъяснится, и всем станет понятно, что вы чисты, аки агнцы Божьи. И такие края есть. За океаном. Карибские острова. Лучшее укрытие для беглецов всех мастей - хоть они "крести", а хоть "буби". И вообще, там - рай.

   - И на чем плыть? - спросил я, с вероятностью процентов, эдак, на 100, зная, что услышу.

   - То есть как на чем? На нем! - И дядя Петя притопнул ногой по полу... по настилу... нет, все же по палубе плота "Великий Океан".

  

  

Глава 11

  

   Не в обычае это было у Кривушина - давить. Безоглядно давить вообще опасно - можно добиться противоположного: человек ощетинится, лишь из чувства противоречия будет говорить "нет", "нет" и "нет". Товарищ майор прекрасно знал об этом эффекте, поэтому даже не уговаривал, он просто рассказывал. И в этот день, и в следующие. Их потребовалось четыре.

   Для начала дядя Петя освежил в моей памяти информацию, которой давным-давно поделился в Ключиках. Тур Хейердал и "Кон-Тики". Тогда же он упоминал Эрика де Бишопа с его плаваниями по Тихому океану. Теперь конкретизировал: два плавания и два плота - бамбуковый "Таити-Нуи" и сделанный из кипариса "Таити-Нуи II".

   За годы, прошедшие со времени, когда "Великий Океан" только готовился стартовать из заводи реки Ореховки, дядя Петя обогатил свои знания о морских плотоводцах.

   Если отталкиваться от хронологии, то первым плотом, еще в 1867 году покорившим Атлантику, был американский плот "Нонпарель". Правда, если судить строго, это был не плот, а тримаран, просто термина такого в те годы не существовало. В основе плота было три надувных баллона, ради которых, собственно, и было предпринято плавание. Капитан Джон Майки и два его товарища намеревались посредством преодоления океана от берегов Америки до британских берегов создать рекламу резиновым баллонам, пустить их в продажу и заделаться богачами. Увы, англичане не поспешили закупить надувные плоты ни в качестве спасательного средства, ни даже в качестве аттракциона. Безумное по своей смелости предприятие закончилось пшиком, и только страницы истории хранят память о Джоне Майки и его путешествии.

   Много позже, в 1947 году, был "Кон-Тики", который стал прародителем бальсовых плотов, предназначенных для дальних плаваний.

   В 1954 году американец Уильям Уиллис на плоту "Семь сестричек" - как легко догадаться, состоявшем из семи бальсовых стволов, - пересек Тихий океан. Причем в одиночку и в почтенном возрасте - ему было 60 лет.

   Год спустя через океан отправляется плот "Кантута" с интернациональным экипажем во главе с Эдвардом Индрисом, чехом по национальности.

   - Ошиблись они, - говорил Кривушин. - Дважды. Время для старта выбрали неудачно. И место тоже: слишком далеко на север забрались, в перуанский порт Талара. Южнее надо было стартовать. Вот их течения и закрутили. Плот они потеряли, но сами спаслись. Индрис, однако, упертым оказался, через четыре года построил новый плот и дошел-таки до Полинезии. Они вообще, плодоводы эти, люди упрямые. И безбашенные, как сегодня говорят. Тот же Уиллис. Мало ему одного плавания оказалось. В 1963 году снова через океан отправился. И снова на плоту. Только не из бревен, а из металлических понтонов. И название ему дал подходящее - "Возраст не помеха". Ему к тому времени 70 стукнуло, вроде бы и угомониться пора, а он через океан! И ведь до самой Австралии дошел, как тебе?

   Я качнул головой, предлагая дядя Пете самому решить, что это - удивление, безусловное одобрение или столь же однозначное осуждение.

   - Железные люди, - сказал майор, очевидно, истолковав мою реакцию так, как ему того хотелось. - Карлос Караведо с товарищами на плоту "Тангароа" в 1965-м тоже всякого хлебнул. И Виталь Альсар на "Ла Бальсе" в 70-м.

   - Что было, то прошло, - заметил я.

   - Можно далеко не забираться. Недавно совсем, в 2007 году, внук Тура Хейердала - Олаф - построил копию "Кон-Тики". В честь 60-летия того плавания. И отправился по дедушкину пути.

   - И как?

   - Дошел. Вот так юбилеи отмечать надо.

   Я опять неопределенно качнул головой:

   - Так то Тихий... Полинезия, Фиджи, Самоа всякие.

   - По Атлантике соскучился? Да пожалуйста. В 1956 году от канадского Галифакса до Англии прошел плот "Эгар II" капитана Анри Воду.

   Я думал, что бы еще такое сказать, и нашел:

   - Сколько я понимаю, и "Нонпарель" и "Эгар" этот с Запада на Восток шли.

   - Верно, - согласился Кривушин. - Но это даже труднее, холодней по крайней мере, на то и Северная Атлантика. С Востока на Запад идти проще. Надо только знать как, когда и откуда.

   После этого мне была прочитана лекция, которую условно можно было бы назвать так: "Правильным курсом идете, товарищи". Суть ее сводилась к следующему: в силу имеющихся в наличии течений, а именно - Северного Пассатного, Антильского и Гольфстрима, а также устойчивых попутных ветров, исторически сложился маршрут трансатлантических плаваний под парусами. Опробовали и "обжили" его еще испанские конкистадоры и последующие века подтвердили правильность решения первопроходцев. То есть, если, например, из Англии вам необходимо попасть в Америку, особенно Центральную, то нет смысла ломиться напрямую. Надо спуститься на юг до широты Лиссабона или даже к Канарским островам, это еще южнее, и уже оттуда направляться на Запад, благодаря небеса, спокойное море и пассаты, изгибающие паруса. И наоборот, чтобы вернуться к берегам Европы, надо с Антильским течением подняться к северу вдоль побережья Америки и, достигнув Гольфстрима, вместе с ним и попутными ветрами пуститься через океан. Вот и вся премудрость.

   - Именно этим проверенным путем, - говорил Кривушин, - фактически кружным, шли и идут сотни яхт и тысячи яхтсменов. Идут сами по себе и флотилиями, участвуют в гонках и никуда не спешат. И яхты у них самые разные - от "супер" и "мега" до "мини" и "микро". В 1993 году шотландец Том Мак-Нэлли пересек Атлантику с остановкой на Мадейре на лодчонке "Вера Хью" длиной, только представь, 1,66 метра; на это ему потребовалось 134 дня. Но что яхты! Следуя этому маршруту, Атлантику пересекали на байдарках, надувных лодках, на каноэ, ну, и на плотах, конечно, тоже. Француз Рене Лекомб в 1960 году, в одиночку, на плоту "Pot-au-noir". Братья-близнецы Эммануил и Максимилиан Берк. Ну, и Энтони Смит, разумеется. Британец. Между прочим, мой друг.

   - Рассказывай, - потребовал я.

   Дядя Петя приосанился:

   - Да, друг. Началось с того, что я о нем в газете прочитал. Это в 2011 году было. Потом репортаж по "ящику" видел. Там дело так было. Энтони и три его товарища... Сразу скажу: самый младший из них только вышел на пенсию, а самому Смиту незадолго до старта стукнуло 85. Так что, Сережа, дальним плаваниям все возрасты покорны.

   - Ты дальше давай.

   - Даю. Смит и три его товарища пересекли Атлантику на плоту за 66 дней. Стартовали на Канарах, финишировали на Карибах. Цель у них была благородная - не рекорд установить, а привлечь внимание общественности к тому, что миллиард людей на планете не имеет доступа к чистой воде. Они потом деньги собрали, пожертвования, и все до цента отдали экологам и благотворительным организациям. А я как тот плот на фотографиях в газете увидел, а потом на экране, сразу смекнул: похоже, это то, что мне нужно. И в памяти припрятал - пригодится. И пригодилось. Я же сюда, на Фаял, еле-еле добрался. Плот у меня был заслуженный, но старый, серьезного шторма точно не выдержал бы. Как ни горько, а ремонтировать его смысла не было. Если хочу идти дальше, надо строить что-то новое. И не из футляров от ракет, с этим на Азорах, сам понимаешь, затруднительно. Тут-то я и вспомнил о путешествии друзей-пенсионеров. И про их плот. Назывался он "An-Tiki" - с иронией, значит. Потому что был он не из бревен, вообще не из дерева, а из восьми 12-метровых канализационных труб диаметром 80 сантиметров. Не металлических, разумеется, а сделанных из металлопластика. А что? Не гниет, и надежно - положил поперек такие же трубы, только меньшего диаметра, стянул хомутами, и порядок. Но все эти детали я потом узнал, а начал с того, что залез в Интернет и нашел там электронный адрес Смита. Это оказалось просто, потому что из той самой газеты - заметочку-то я сохранил, - я знал, что Смит много лет работал ведущим программы Tomorrow's World на BBC. Написал я ему - он ответил. Стали мы переписываться. Я ему вопрос - он мне ответ. И совет, много советов. Как строить, из чего, какие хомуты использовать. Как мачту крепить, какой парус ставить. Потом он сюда прилетал, помогал мне, так и подружились.

   - "An-Tiki", - произнес я медленно, словно пробуя, как слово лежит на языке. - Смешно.

   - А это ничего, что смешно. Над Смитом тоже смеялись, а он сказал - и слово свое сдержал: одолел Атлантику. Настоящий мужик!

   - Истинный британец!

   - Можно и так.

   К исходу четвертого дня ненавязчивый прессинг дал свои плоды:

   - Тебе, дядя Петя, только девок уговаривать, - резюмировал я. - Но тут вот какая закавыка имеется. Виза! Что я предъявлю?

   - Закавыка, - согласился Кривушин. - Только она из тех, которые преодолеваются по мере возникновения. Ты думаешь, у меня все документы в порядке были, когда я по Средиземке шатался? Да ничуть не бывало! Но всегда выкручивался. А знаешь, почему? Потому что страна стране рознь. Это в России пограничники лютуют - еще с советских времен инерция. И на Украине. Но есть страны, где к тебе со всем уважением, к правам твоим. Там как? Ну, оступился человек, так что же его сразу в преступники записывать? Оступился - так поднимется. Так что, дорогой вы наш, живите на здоровье, оформляйте документы, мы вас только оштрафуем малость, а на будущее, уж пожалуйста, законы не нарушайте. Я, бывало, и не видел их, пограничников и таможенников. Пришел в марину, ушел, будто и не было меня. У них, у гуманистов этих, одна забота - чтобы ты работать не начал, хлеб насущный у местных не отбивал, тут они следят сурово. А на все остальное они сквозь пальцы смотрят. Вот и на Карибах та же картина. Ты уж мне поверь, я в "Спорте" про это историй наслушался.

   - И что, везде так либеральничают?

   - Есть исключения, как же без них. Но Куба нам без надобности, хватит с нас революций. Пуэрто-Рико тоже, там американцы хозяйничают, это вообще практически их штат. И Багамы под американским "колпаком". Каймановы острова еще, офшорная зона, янки там деньги "отмывают". Но все это севернее и к материку ближе, а южнее - лафа: ни тебе строгостей, ни мне неприятностей. Кстати, течение как раз южнее и проходит. Очень удобно.

   - Складно излагаешь, - похвалил я. - Но есть еще вопрос... - Я указал глазами на Мари, лежавшую на топчане со своим неизменным смартфоном: - Ее положение моего немногим лучше. Но лучше, потому что с Мироновым ее ничто не связывает. Полиция заловит - выкрутится, молчать не будет, у нее от молчания гешефта никакого.

   - Резона молчать у нее нет, - кивнул Кривушин. - А еще так может сложиться, что будет не до резонов. Это если ее не полиция, а московские гости прихватят.

   - Я пойду с вами, - вдруг подала голос Мари.

   Мы воззрились на нее. А я в очередной раз напрягся: как-то уж больно уместно у нее получается вклиниваться в чужие разговоры!

   - Мари, - после паузы произнес дядя Петя, переходя на английскому. - Вы отдаете себе отчет?..

   - Вполне.

   - Это опасно.

   - Сколько я понимаю, вы несколько дней убеждали Сергея в обратном. К тому же, я всегда мечтала перейти океан под парусом. А тут такая замечательная возможность.

   - На плоту!

   - Так еще интереснее.

   На это возразить было нечего. На плоту действительно интереснее. Экзотика гарантируется, аж по самые ноздри.

   - Что ж, - после еще более продолжительной паузы сказал Кривушин. - Даю вам два дня. Потом спрошу еще раз. И если услышу "да", то начнем готовиться к выходу.

   Я не знаю, о чем думала Мари в эти дни. Мы не обсуждали с ней создавшееся положение, не взвешивали "за" и "против". Каждый занимался этим в одиночку: я - на матрасе под песни на музыку Игоря Матвиенко, она - на топчане, уткнувшись в смартфон.

   Что касается дяди Пети, то при каждом появлении на плоту, не дожидаясь моего вопроса, он говорил кратко:

   - Тама.

   Это означало, что соглядатаи по-прежнему на посту, у входа в марину. А значит...

   - Ну? - спросил Кривушин, когда отведенное на размышление время истекло.

   - Готов, как пионер, - отрапортовал я.

   - Я с вами, - молвила бесстрашная девушка Мари.

   - Через три дня отчаливаем, - объявил кэп.

  

  

Глава 12

  

   Я лежал в гробу. Было тесно, темно и влажно. В соседнем гробу лежала Мари. Я ее не видел, не слышал, но знал, что она там и что так же, как я, терпеливо ждет, когда закончится наше упокоение. Тогда мы восстанем, и залитый солнцем мир примет нас в свои объятия.

   Теперь, справедливости ради, надо добавить кавычки, акцентировать детали, и сюрреалистическая картина обретет надлежащий реализм.

   Но на гроб действительно похоже, хотя откуда мне знать, как оно там. Пока Бог миловал. От летаргического сна, я имею в виду, когда - бах! - просыпаешься под землей, вокруг доски, и понимаешь: трындец. А что до покойников, то им вообще ни тесно, ни душно не бывает.

   Чего не было, так это опасения, что меня обнаружат и извлекут до срока. Нет, не догадаются, потому что и не подумают. И искать не будут по той же причине.

   Кэп все просчитал, а подготовили мы уже на пару. Оттащили в сторону ящики и пакеты, освобождая угол рубки. Потом подняли листы фанеры, из которой был сделан пол. Открылось сплетение труб - поперечных и "бревен". Между ними было достаточно места - несколько, скажем так, отсеков, - чтобы лечь, вытянувшись в струнку.

   Госслужащие острова Фаял должны были вскоре прибыть на "Великий Океан". После осмотра плота и десятка вопросов они поставят необходимые отметки в документах Петра Васильевича Кривушина, и это будет означать: данному плавательному средству разрешается покинуть португальскую землю и португальские воды.

   В отличие от греческих чиновников (это к примеру и по словам дяди Пети), имеющих весьма отдаленное представление о пунктуальности, в Португалии аккуратность и дисциплина были в чести. Если сказано - в 10.00, то будьте уверены, к 11.00 точно явятся. На все про все у них уйдет минут 20, от силы полчаса. Потом подойдет катер, заведут буксирный конец, плот выведут в океан, где буксир отдадут и катер отправится восвояси. С этого момента русский капитан и его плот будут предоставлены сами себе и госпоже Фортуне.

   Дядя Петя был уверен, что все произойдет именно так, однако разумно было исключить даже намек на риск. Поэтому "положение во гроб" состоялось в 9.30.

   - Удачи вам, - сказал майор перед тем, как накрыть нас фанерой.

   - Удачи нам, - сказал я.

   Мари не сказала ничего.

   Фанера опустилась. Мир померк. Признаюсь, мне стало жутко, хотя клаустрофобией я не страдаю. Но уж больно замкнутое пространство! Я постарался взять себя в руки. Разумеется, иносказательно, поскольку они были прижаты к бокам, и я не смог бы даже почесать нос, если бы мне вдруг приспичило чихнуть. Подумав об этом, я застучал лбом по фанере.

   "Крышка" поднялась.

   - Чего?

   Я положил руку на грудь. Теперь нос был в пределах досягаемости.

   - Закрывай.

   Фанерный лист лег на место. Кривушин стал нагромождать на него ящики. Покончив с этим, кэп покинул каюту, а потом и плот - я слышал, как дядя Петя протопал по трапу.

   Стало тихо, но тишина не была абсолютной - мешало мое дыхание и шепот волн, облизывающих "бревна". От меня до них были считанные сантиметры, и это нервировало. Чтобы вновь не поддаться страхам, я стал вспоминать события последних дней.

   ...Получив наше с Мари согласие, Кривушин развил бурную деятельность. И это понятно. Экипаж плота увеличился втрое, соответственно, втрое требовалось увеличить запасы провизии и пресной воды. Кроме того, следовало позаботился о безопасности, поэтому капитан "Великого Океана" приобрел два новеньких спасжилета, а имеющийся надувной спасательный плот обменял с доплатой на тоже подержанный, но более вместительный.

   Хлопот был полон рот, и дядя Петя метался, как оглашенный, от чего-то избавляясь, что-то и в куда большем объеме принося, сортируя и укладывая. Мы с Мари ему помогали, но, лишенные возможности покидать наше убежище, лишь по мере сил и обстоятельств.

   За два дня до старта майор попрощался с господином Азеведу. По этому случаю в кафе "Спорт" была устроена вечеринка "за счет заведения". Утром Кривушин предстал перед нами с подаренным ему кусочком китовой кости, украшенной резьбой в манере scrimshaw, и видимыми следами вчерашних возлияний - малость одутловатым.

   - Сейчас журналисты придут, - сказал он с нездоровой хрипотцой. - Славить будут.

   - Ну дык, - емко ответствовал я

   - Я их мигом выставлю, - пообещал Кривушин и добавил виновато: - Навязались - не откажешь. Да и подозрительно: все рекламы ищут...

   - Пиара, - подсказал я.

   - Во-во. А я от него вроде как бегу.

   Наверное, лукавил кэп. Каждому приятно, когда к нему с интересом. Хотя, возможно, просто сглупил с пьяных глаз - и согласился поговорить, и в гости зазвал. Потом спохватился, ан поздно: передумать и отказать - еще подозрительнее.

   - Тебе бы умыться, дядь Петь. И одежку сменить, а то вид у тебя какой-то затрапезный.

   - Да? Переоденусь. И умоюсь. Буду как новенький.

   "Как трезвый", - поправил я его, но, естественно, про себя.

   Интервью продолжалось минут сорок. Я слышал голоса - хрипловатый Кривушина и молодые голоса корреспондентов, один из которых, надо полагать, был фотографом, а другому предстояло сопроводить текстом изобразительный ряд. Что в точности говорилось, я разобрать не пытался, но из обрывков фраз было понятно: сначала дядя Петя рассказал о себе, о своем полном перипетий путешествии, после чего предложил ознакомиться с плотом. Я насторожился. Кривушин, однако, остановившись у двери рубки, хлопнул по ней ладонью и сказал:

   - Бое жилище. Будет когда-нибудь. А пока склад. Пыль, сор и безобразие. - И рассмеялся.

   Журналисты ответили вежливым хихиканьем и не стали настаивать на посещении чертогов бесстрашного русского капитана.

   Потом корреспонденты ушли, пожелав семь футов под килем. Даже не подумав о том, что киля у плота не может быть в принципе, так что семь футов при его осадке совсем не обязательны. Но дядя Петя не стал указывать гостям на неточность - поблагодарил и распрощался.

   - Спровадил, - доложил он, входя в рубку. - Других визитеров не предвидится.

   - Автограф дашь? - поинтересовался я. - Снизойди, сделай милость.

   - Иди ты!.. - отмахнулся кэп. - Так, я в магазин. Кое-что еще прикупить надо.

   Вернулся Кривушин через два часа. Под мышкой у него была картонная коробка, в руках по "шестибаночной" упаковке пива.

   - Вот за это спасибо, - обрадовался я.

   Пивом дядя Петя баловал меня лишь изредка. Поначалу меня это возмущало, потом стало тревожить: уж не вознамерился ли кэп поставить на мне бесчеловечный в своей жестокости эксперимент? Так это или нет, но факт оставался фактом: меня ограничили в потреблении пива - и резко. Но что удивительно: если первые дни мне было непривычно и тяжко, то затем я обнаружил, что без пива можно жить! Как и без других "градус содержащих" напитков. Или суть опыта именно в этом и заключалась?

   - Не сейчас, - пресек мои поползновения капитан. - В море выпьешь. И я приложусь. Чтобы с комфортом. На закат любуясь. В океане закаты красивые.

   Я не стал спорить. Видно, эксперимент и впрямь удался.

   Упаковки пополнили собой гору вещей в углу.

   - Подарочек для тебя имеется, - сказал дядя Петя. - Держи.

   Он протягивал мне фотографию. Она была небольшой и чуть помятой. Но это были мелочи. Единственное, что имело значение, это изображение. На снимке был я.

   - Откуда?

   Кривушин развел руками:

   - Тебе виднее.

   Не о том он говорил, и не о том я спрашивал. Да, я знал, когда был сделан снимок и где. Рубашка, куртка, все сходится. Фото вытащили из памяти видеокамеры, которая фиксировала посетителей московского офиса Николая Миронова.

   - Вручили мне его, - не стал томить кэп. - Минут пять как.

   Дело было так. Возвращаясь из города, дядя Петя был вполне культурно остановлен у входа в марину человеком, характерной деталью облика которого был голый череп, покатый лоб, а также колючий взгляд, который его обладатель тщетно маскировал широкой улыбкой. Извинившись, человек сказал, что тоже из России, земеля, короче. "Очень приятно", - улыбнулся дядя Петя, но с объятиями не полез. Далее бычара начал сокрушаться, что узнал о Кривушине лишь сегодня утром, иначе обратился бы к нему раньше. "Чем же я могу помочь?" - спросил дядя Петя. Бычара объяснил, что ищет своего товарища, который где-то здесь, и широко повел рукой, после чего предъявил фотографию: "Не встречали?" Дядя Петя снимок взял, долго вглядывался, шевелил губами, почесывал бороду и наконец поставил точку: "Не видел такого". Бычара помрачнел: "Жаль... Но вы фото себе оставьте, вдруг увидите друга моего? Только, если увидите, не говорите ему обо мне, а позвоните вот по этому номеру, я его тут на бумажке записал. Позвоните?" На это дядя Петя ответил так: "Отчего ж не позвонить? Коли увижу, так сразу. Сюрприз будет, да?" Бычара кивнул: "Большой сюрприз". После этого они еще поболтали минут десять о том, о сем, что в Отечестве по-прежнему воруют, что погоды на Азорах стоят предсказанные, что так бы и жить на этом острове, но... "Дела домой зовут, и все серьезные", - сказал бычара. "Ну, и я тут не задержусь", - поддакнул дядя Петя, проверяя тем самым, знает ли визави о завтрашнем отплытии. Бычара пропустил эти слова мимо ушей, из чего можно было заключить, что это ему неизвестно или неинтересно. Они обменялись рукопожатием, и дядя Петя отправился к понтонам, а бычара сел на парапет, внимательно поглядывая по сторонам: не покажется ли на горизонте потерявшийся дружок?

   - He is not a friend to me, - отрезал я по окончании рассказа.

   - You were right, - сказала Мари.

   Да, прав был Кривушин. Ищут нас. Меня - и Мари за компанию. Сеть раскинули. Налицо лишь маленькая странность: поздновато они на дядю Петю вышли, могли бы и порасторопнее работать, им за это деньги платят. Хотя... Пока доложились, пока сообразили, как действовать, пока нашли мою фотофизию. И с какого конца и какими силами начали прочесывать русскую диаспору Фаяла - тоже вопрос. Явно не с того, с какого следовало бы. И в этом нам повезло. И это правильно, потому что если кому и должно везти, так это хорошим, порядочным людям - таким, как мы, например.

   - Что мне с ней делать? - я повертел в пальцах фотографию. - Порвать?

   - Зачем? - удивился кэп. - Дай-ка.

   Он выдвинул ящик стола, отодвинул коробку с портсигаром, запустил руку поглубже и вытащил искрящийся хромом степлер. В четыре нажатия прищелкнул снимок к фанерной стене рубки. Теперь три фотографии висели рядом - две в рамках и одна с пробитыми скобками уголками.

   - Пусть будет. На добрую память. - Кривушин повернулся к Мари. - On a good memory.

   - Triptych, - оценила та.

   Триптих? Это слишком. Ни общего сюжета, ни темы. Единой идеи, и той нет. А я на "объединителя" никак не тяну. Фактура не та. Жидковата. Только Мари я этого не скажу, ни к чему ей это знать.

   До вечера дядя Петя еще трижды сходил в город, возвращаясь оттуда с оттянутыми покупками руками. И каждый раз, проходя мимо бычары, будто приклеившемуся к парапету, он кивал ему, как старому знакомому. А перед тем, как отправиться в свою комнату над кафе "Спорт", чтобы провести там последнюю ночь на суше, даже подошел - наглец! - и заверил, что, дескать, все помнит, будет смотреть, примечать и, конечно же, позвонит, если что.

   Утром Кривушин прибыл на плот, увешанный сумками и пакетами. Вот так всегда: как бы скромен ни был человек, как ни готов обходиться малым и необходимым, а все равно "обрастает" вещами. И это закон жизни, который надо принять без скорби и сожалений.

   Наскоро перекусив, мы стали готовить убежища, в которых нам с Мари предстояло укрыться от взоров чиновников острова Фаял.

   ...Не знаю, на сколько они опоздали, но, видимо, не очень на много, потому что руки-ноги у меня не затекли - не успели.

   - Прошу вас, господа.

   И в ту же секунду, как надо мной раздались эти слова, мне ужасно захотелось чихнуть. Я пробежался ладонью по груди, дотянулся до носа и почесал его. Потом исхитрился и ущипнул себя за мочки ушей - это для надежности. Сработало: чихнуть уже не хотелось. Правда, заломило спину, но это мы уж как-нибудь переможем.

   Опять же не знаю, сколько продолжался этот визит. Возможно, те самые тридцать минут, о которых, как о максимально величине, говорил дядя Петя. Но мне показалось, что много дольше, и мой истрепанный нос, мои истерзанные мочки были тому подтверждением. Впрочем, конечно же, это мне только казалось: трудно быть "на ты" со временем, когда лежишь в темноте, зажатый со всех сторон, с нервами, натянутыми втугую, как струны на балалайке.

   Плот был осмотрен, палуба истоптана, вопросы заданы, документы подписаны, печати приложены. Все, дяде Пете оставалось сопроводить гостей до трапа, поблагодарить:

   - Аgradecimentos! - и попрощаться: - Adeus!

   Все, мы с Мари могли "восставать". Только для этого надо было раскидать вещи, наваленные на "крышки" наших "гробов", а сделать это мог только дядя Петя, ему же было не до того: отдать швартовы, принять буксир... Вся эта суета требовала его безотлучного присутствия на палубе, а потом и за штурвалом. Кэп лишь на мгновение заскочил в каюту и сказал громко и отчетливо:

   - Можно чихнуть и оправиться.

   Последнее в повестке насущных проблем не стояло, так как мы дальновидно и мужественно отказали себе в удовольствии утреннего кофепития. Что же касается чихнуть, то это с удовольствием!

   Я прислушался к себе. Не свербит, не щиплет... Даже обидно. Столько стараний, чтобы удержаться, а когда можно - не хочется.

   Нет, возмутился я, так дело не пойдет. Я наморщил нос, поводил им, посопел... и чихнул. Да так звонко, от души, что содрогнулся всем телом и приложился лбом к "гробовой" фанере.

   Плот между тем отходил от понтона. "Бревна"-трубы подо мной вибрировали и дрожали. Потом меня качнуло влево, качнуло вправо, подбросило вверх, кинуло вниз. Но все это слегка.

   С утра на море был штиль. Легкий ветер не мог разогнать волну. Это было кстати.

   "Когда не видишь горизонт, когда нет "точки отсчета", тут-то тебя и начинает колбасить, - поучал нас капитан. - Мозг не справляется. Поэтому, как почувствовал, что вот-вот скрючит, тут же из каюты прочь, хоть на четвереньках, хоть ползком, и глазом за горизонт цепляйся. Тогда отпустит. А не отпустит, так выворачивайся за борт, не марай палубу".

   В замкнутом пространстве каюты морская болезнь подкрадывается бесшумно и скоро, как зверь на мягких лапах. Мы же с Мари были и вовсе в "замурованном" виде, и означенный зверь представлял для нас не умозрительную, а самую что ни на есть явную угрозу. Тем не менее мы надеялись, что нас не вывернет наизнанку. И все же случиться могло всякое, вплоть до грязного и постыдного. Все-таки качать будет, дергать.

   И нас действительно качало и дергало, но все та же предусмотрительность - утром мы отказались не только от кофе, но и от съестного, - уберегла от конфуза. Желудок сводило спазмами, но поделиться с окружающей действительностью ему было нечем.

   "Нас", говорю я, потому что, когда по прошествии то ли двух, то ли трех столетий дядя Петя вызволил меня и Мари из наших застенков, мы были изрядно помятыми, но вполне себе чистыми. А Мари ему даже будить пришлось!

   Плот все еще тащился за катером. Море оставалось спокойным. Штурвал капитан закрепил веревочными концами, и таким образом сумел выкроить пару минут для нашего освобождения.

   Руки-ноги слушались меня плохо. Кривушин помог мне выбраться из "гроба". Я со стоном выпрямился и стал разминать затекшие мышцы.

   Железная девушка Мари обошлась без этого. Чуть отодвинув шторку, она припала к окошку.

   Вернув подвижность членам, я последовал ее примеру и пристроился у соседнего.

   За окном был океан - тихий, хотя и Атлантический.

   - Скоро уже! - крикнул Кривушин.

   Дверь в рубку он не закрыл, и теперь мы видели его, стоящего у штурвала, с бородой, укрывшей шею и грудь, человека пожилого, но со взором ясным и чистым. Седой странник был в своей стихии!

   Оставалось дождаться, когда будет отдан буксирный конец. И каким же тягостным было это ожидание!

   Объяснение тому виделось в одном: свобода была так близко! Лишь теперь я до конца осознал, как измучился существованием в коробке площадью сколько-то там квадратных метров. И как достало меня вынужденное соседство с девицей, которая жить не может без смартфона и писает в присутствии малознакомого мужчины, пусть и за шторкой.

   Катер сбавил ход. Капитан "Великого Океана" снова накинул веревочные петли на ручки штурвала и метнулся на нос, бросив на ходу:

   - Дверь закрой!

   Я закрыл.

   Катер накрутил буксирный конец на кормовую лебедку. Гуднул пару раз, описал круг вокруг плота, загудел снова.

   - Аgradecimentos! Adeus! - махал рукой дядя Петя. - Thanks! Bye!

   Те же слова он потом скороговоркой высыпал в микрофон рации.

   Катер развернулся к нам кормой и направился к тающему в дымке, уже далекому берегу.

   Я хотел было распахнуть дверь, но Кривушин прикрикнул на меня:

   - Назад! Бинокли!

   Пришлось ждать, когда катер совсем скроется из вида.

   - Теперь можно, - разрешил кэп.

   Я вывалился из рубки. Небесное светило жарило и слепило мои привыкшие к сумраку рубки глаза. Солнечные зайчики прыгали по воде. Ласковый ветер сушил кожу. Облака были похожи на корабли. Господи, хорошо-то как!

   Я поднял руки и, потрясая до боли сжатыми кулаками, заорал:

   - Свобода!

   На мое плечо опустилась тяжелая ладонь капитана:

   - Отставить вопли, - сказал Кривушин. - Будем паруса поднимать.

  

  

Глава 13

  

   Взявши курс, держи его. Таким было кредо майора Кривушина, ставшего капитаном. Это, однако, не означало понижения в звании. Потому что тут не в числе звездочек дело, не в шевронах, а в статусе.

   - Капитан на корабле царь и бог, - говорил Кривушин, оглаживая бороду. - И карает, и милует. Все в его власти, и за то ему почет и уважение. Но и оборотка есть: случись что - он за все в ответе. Так гласит морское право! - и дядя Петя со значением воздел указующий перст, повторюсь, ныне ухоженный и потому лишенный былого колорита.

   Я кивал, соглашаясь с каждым словом. Надеюсь, со стороны так и выглядело, хотя в реальности мне просто жутко хотелось спать - до беспомощности и свинцовой тяжести в веках. И не было рядом прислужников, готовых поднять их, как Вию.

   Строгий распорядок, установленный на плоту, плохо увязывался с моими внутренними "биологическими часами". Только капитану Кривушину на это было плюнуть и растереть. И по большому счету в этом он был прав. Действительно, не пристало царю и богу снисходить до таких частностей, меркнущих перед задачей глобальной - пересечь океан в целости и здравии.

   Особенно тяжело мне давалась "собачья" вахта - от полуночи до четырех часов утра. Все спят, а ты бодрствуешь и тебе совершенно нечего делать. Читать при свете фонаря - глаза слипаются. Смотреть на серые в темноте гребни длинных пологих волн - слипаются еще быстрее. Да еще и укачивает, как в колыбели. Что до планшета, то в море он работал картплоттером, и потому не мог порадовать меня ни музыкой, ни каким-нибудь фильмом.

   Я бросал взгляд на дисплей с цифрами и буквами по краям и видел белую лодочку-пиктограмму - наш плот! - на темно-синем фоне, расчерченном тонкими изогнутыми линиями. Взглянул - и все, можно опять смотреть на волны и бороться со сном.

   Бывали вахты, когда я даже не прикасался к штурвалу. И это при том, что авторулевым плот оборудован не был. На современных яхтах он уже давно в числе обязательных опций, но удовольствие это достаточно дорогое, а Петр Васильевич Кривушин мореплаватель не из богатых. Но даже не это главное. Авторулевому требуется много энергии, аккумуляторы же на борту "Великого Океана" были не бездонными. Подзаряжал их капитан с помощью небольшого дизеля, который заводил лишь по мере необходимости, экономя солярку.

   Вместо авторулевого на плоту было ветровое подруливающее устройство, сконструированное яхтсменами-одиночниками еще в 60-х годах прошлого века. На корме плота был установлен шток с вращающимся на нем крылом площадью около метра. Тросами через блоки крыло было соединено с пером руля. Когда плот сбивался с курса, ветер заставлял крыло поворачиваться, штуртросы передавали усилие на перо руля, оно тоже поворачивалось и возвращало плот на заданный курс.

   В начале нашего плавания ничего этого я, разумеется, не знал. Мне и Мари вообще предстояло многому научиться, ведь парусного опыта у нас не было ни малейшего. А ходить под парусом - это наука! Впрочем, многие считают это искусством.

   Дядя Петя оказался вдумчивым педагогом, и уже к вечеру первого дня мы накрепко уяснили, чем отличаются шкоты от фалов, для чего нужен ахтерштаг, что конец на лебедку надо накладывать по часовой стрелке и что приказы капитана надо исполнять споро и без дурацких "зачем". Придет время, тебе объяснят.

   На четвертый день Кривушин доверил мне штурвал. И должен признаться с досадой, что Мари он доверил его днем раньше.

   Мы уже достаточно далеко продвинулись на юг. С каждым днем ветер свежел, в порывах набирая немалую силу. Но штормовым его нельзя было назвать даже с большой натяжкой, так, эскиз. Трассы активного судоходства тоже остались за кормой. Так что особого риска в том, чтобы доверить плот новичку, не было.

   - Но ты... того, кричи, если что, - напутствовал меня кэп, отправляясь на боковую.

   Выглядел дядя Петя усталым. Мало того, что на его попечении был "Великий Океан", так еще два профана на нем, которые так и норовят дернуть не за ту веревку, а еще путаются и пугаются, когда плот уваливается или приводится (это когда "от ветра" и "к ветру").

   Первую самостоятельную вахту я отстоял, хочется верить, на твердую "четверку". Как доказательство, приведу слова капитана, произнесенные им четыре часа спустя. Посвежевший, хотя и со следами-рубчиками от подушки у виска, он взглянул на экран картплоттера, потом на паруса и сказал:

   - Хорошо.

   Я даже зарделся от смущения и гаркнул:

   - Thank you, sir!

   И покатилось. Вахта за вахтой. Приборка, уборка. Завтрак, обед, ужин.

   - Ибо жизнь яхтсмена скучна и однообразна.

   Такими сентенциями потчевал экипаж наш доблестный шкипер.

   И вот что поразительно: мне это нравилось! Все это: вахты, даже "собачья", приборки... Кто бы раньше сказал, ни за что не поверил. И что еще примечательно: чем дальше мы удалялись от одного берега и чем ближе были к другому, тем нравилось все больше. Время лечит, это известно, но время еще и учит, меняет ориентиры. Время и море.

   День проходил за днем. Неделя сменяла неделю. Спустившись до широты Канарских островов, мы, послушные течению и пассату, повернули на Запад. Все шло строго по плану, некогда преподнесенному нам Кривушиным. Не оказалось в нем ни ошибок, ни помарок. Плыви себе и плыви, вернее, если по-нашему - по-моряцки, иди себе и иди, получай удовольствие от океана, ровного ветра и радуйся, что у тебя такое надежное славное судно.

   - Корабль в море - дом родной.

   Так говорил Кривушин, и вскоре я уже разделял правоту данного утверждения. Плот "Великий Океан" стал нам самым настоящим домом, причем во всех значениях - и как house, и как home, как строение и как очаг домашний. Да что там, плот наш был настоящим чудом! Синтезом человеческой любви и блестящих инженерных решений.

   В основе "Великого Океана" были восемь труб, запечатанных по концам специальными пластиковыми "заглушками" толщиной в три сантиметра. В корме "заглушки" были плоскими, что Кривушин считал ошибочным решением. Когда нас догоняла волна, она билась в "заглушки", как в литавры, извлекая из них соответствующие звуки, подчас громкие и даже угрожающие. Надо было сделать их такими же, как впереди, конусообразными. Такую форму "заглушек" кэп позаимствовал у "An-Tiki" Энтони Смита, который утверждал, что так трубы-"бревна" приобретают обтекаемость. О кормовых "заглушках" Смит почему-то ничего не сказал. Или у команды пенсионеров с "An-Tiki" было плохо со слухом?

   Длина труб тоже была разной. Составлены они были так, что впереди образовался треугольник, - это должно было помочь плоту лучше рассекать волны. Но не только. Треугольный выступ давал возможность надежно раскрепить бушприт, приподняв его на подпорках. Такой бушприт, по словам дяди Пети, был на плоту "Таити-Нуи" Эрика де Бишопа. На "An-Tiki" же бушприта вообще не было. Да и парус был один - тот, что моряки называют прямым, поднимающимся на горизонтальной рее. Управляться с таким парусом довольно сложно, тут требуются усилия нескольких человек. Так как Кривушин собирался идти в одиночку, то ему требовалось более совершенно парусное вооружение. К тому же, прямой парус не позволяет идти сколько-нибудь круто к ветру. По зрелому размышлению дядя Петя выбрал знакомый ему гафельный грот. Этот парус также поднимается вверх на рее, но опирающейся одним концом на мачту; нижняя шкаторина паруса, край то есть, растягивается на гике. С помощью гика-шкотов парус можно ставить под углом к ветру, перебрасывать с борта на борт, в общем, манипулировать. Для лучшей управляемости и чтобы увеличить площадь парусности, был пошит стаксель - треугольный парус, передним углом дотягивающийся до конца бушприта и управляющийся стаксель-шкотами, проходящими по бортам плота до самой кормы. Работать и с гика-, и со стаксель-шкотами предполагалось с помощью лебедок, это чтобы не надрываться попусту. Способность идти круто к ветру подразумевает также противодействие дрейфу, иначе судно будет сносить. На яхтах дрейфу препятствует киль, на швертботах - выдвижные шверты. Такие шверты, похожие на длинные (три метра) и широкие (метр) доски, хотя сделаны они были из какого-то металлического сплава, имелись и на "Великом Океане". Их было два и располагались они чуть за мачтой. Шверты двигались вверх-вниз в сделанных из стального уголка направляющих, закрепленных на стенах рубки. Опускались шверты в специальные отверстия в палубе, аккурат между двумя "бревнами"-трубами, и таким образом плот обретал нужное ему на острых курсах боковое сопротивление.

   Мачта тоже была из металлического сплава. Прочность и стойкость ей обеспечивали ванты по бокам и штаги, протянутые к носу и корме. Сначала Кривушин хотел сделать мачту А-образной, как на первом "Великом Океане", что позволило бы отказаться от вант, но выбор гафельного вооружения сводил преимущества такой конструкции практически к нулю. Дядя Петя выбрал целесообразность. На нее же он оглядывался, когда устанавливал штурвал, так как рулевое весло при одиночном плавании - это такая безрассудная трата сил, что и говорить не приходится.

   Палуба "Великого Океана" была сделана из фанерных листов, обработанных водостойким составом. Лежали листы на горизонтальных трубах-поперечинах, "пристегнутых" к трубам-"бревнам" стальными хомутами. И хотя хомуты были изготовлены из "нержавейки", для пущей надежности они вместе с "бревнами" были обмотаны черной синтетической тканью на эпоксидке. Ткани Кривушин не пожалел, так что "бандажи", смыкаясь, фактически покрывали "бревна" по всей длине.

   В корме палуба была застелена циновкой, сплетенной из синтетических нитей, это уже чтобы ноги не скользили.

   Ну, что еще? О продуктах. Они хранились в рубке и ящиках-рундуках, установленных вокруг штурвала и одновременно выполняющих роль лавок. В той из них, на которую мог присесть рулевой, находился еще дизельный движок и два аккумулятора. Пресную воду, помимо обычных пластиковых бутылок, Кривушин держал в трех бочонках, привязанных к мачте. Топливо - в канистрах на корме.

   Камбуз располагался справа от входа в рубку, представляя собой ящик со спрятанной в нем газовой плиткой. Здесь же лежала посуда и все то, что делает ее чистой. К слову, мытье посуды на "Великом Океане" было общим делом, даже капитан включил себя в очередь и драил миски с не меньшим усердием, чем я и Мари.

   Наконец, о клозете, о гальюне то есть. Он находился на носу - так, чтобы расположившийся там человек мог чувствовать себя спокойно, будучи укрытым стенами рубки. И да побьют нас все экологи мира, никакого биотуалета!

   Вообще, после стольких дней, проведенных в каюте, фактически у параши, что само по себе унизительно, я на всю жизнь возненавидел - и ни с чем не спутаю! - сладковатые миазмы порошка, разлагающего нечистоты. Его покупал Кривушин и сыпал щедро, а у нас с Мари после этого часа полтора резало глаза. То ли дело сейчас, когда океан смывает все следы!

   Ну, и довольно. И это все о нем, как писал один умный, хотя ныне подзабытый писатель Виль Липатов. И это все о нем, нашем замечательном, превосходном "Великом Океане". О нем, но не о нас. И прежде всего - о Мари.

  

  

Глава 14

  

   - Потом я отправилась на Азоры.

   - Сразу на Фаял?

   - Да.

   - Ну, и как тебе?

   - Остров?

   - Да.

   - Скучища.

   - Мне так не показалось.

   Мари улыбнулась:

   - Я ошибалась.

   - Тебя послушать, так ты со скуки за нами увязалась?

   Моя собеседница в ответ повела плечиком, вот как хочешь, так и понимай.

   - Теперь жалеешь?

   - Мне всегда не хватало острых ощущений. У меня было тусклое детство. И серая юность.

   - Говоришь, как старая перечница. Так я не разобрал, сколько тебе лет?

   - Двадцать шесть.

   - Ясно.

   - Много?

   - Нормально. Юная дева. Мне, вон, за сорок. Правда, чуть-чуть.

   - Старик.

   - Это ты о капитане?

   - О тебе.

   - Не согласен.

   - Шучу.

   Мари задумчиво смотрела куда-то в даль, точно пыталась разглядеть там что-то. Я тоже обвел глазами горизонт. Он был девственно чист. Ни корабля, ни паруса. А до земли еще две с лишним сотни миль. Прилично, но по сравнению с тем, что осталось за кормой, крохи.

   - По родителям скучаешь?

   - Нет.

   - А чего так?

   - Они хорошие люди, но совсем обыкновенные.

   - Обыкновенные?

   - Рядовые французы. Во всем типичные. И в отношении к детям тоже. Во Франции к детям такое отношение: полгода - и в садик, девять вечера - в постель. Без вариантов. Потому что у родителей тоже есть жизнь. Детей нужно любить, но они не должны мешать. Мама с папой тоже имеют право на свободное время.

   - Сурово.

   - Они так были воспитаны. Так воспитывали и меня.

   - У нас по-другому. У меня было по-другому...

   - И мне хотелось другого. Я же знала, что может быть иначе.

   - А настоящую маму хорошо помнишь?

   - Она меня очень любила. Лицо - смутно

   - А фотографии?

   - Психологи из опеки посоветовали уничтожить их. Сказали, эти снимки травмируют психику.

   - И они?..

   - Наверное, сожгли.

   - Идиотизм!

   - Они хотели как лучше. Мне было четыре года, когда они меня взяли к себе. И я все время плакала. Ребенок не должен плакать.

   - Не должен плакать, не должен мешать...

   - Нельзя винить людей, что они не дают то, что дать не в состоянии. По крайней мере, они были со мной откровенны. Они никогда не скрывали, что я не их дочь.

   - Тоже психологи посоветовали?

   - Может быть. Но я благодарна им за эту честность, и потому считаю их своими родителями, так и называю, так о них думаю. Мои вторые родители.

   - Извини, а как...

   - Подробности, как погибли мама и папа, я узнала в десять лет. Автокатастрофа. Они умерли сразу, а я выжила. Мы жили в пригороде Марселя. Папа был инженером, а мама до знакомства с ним преподавала в начальной школе. Когда я родилась, работу она оставила. Обычно француженки выходят на работу уже через месяц-два после родов, но мама не хотела отдавать меня в ясли. Она хотела быть рядом, заниматься со мной, баюкать, рассказывать сказки. Это потому, наверное, что мама была из семьи русских эмигрантов. Ее бабушка бежала в революцию из России. Во Франции она осталась одна, все ее родственники умерли от тифа.

   - "Испанка", - кивнул я. - Тиф. Читал.

   - От тифа тогда умерло людей больше, чем погибло в войну. Все родственники умерли, а она уцелела. Потом вышла замуж, родила сына, моего деда.

   - Слушай, так, может, ты не Мари, а Маша?

   - Тебе так больше нравится?

   - Что-то слышится родное.

   - Нет, вряд ли, если бы мама оглядывалась на бабушку, она назвала бы меня Екатериной. Бабушку так звали. Так что я все-таки Мари. Хотя при том, что в маме было мало русской крови, в ней было много русского, понимаешь?

   - Как и в тебе.

   - Ты считаешь?

   - Вижу.

   - И что ты видишь?

   - Только русская женщина может так очертя голову ввязываться в авантюры.

   - Спорное утверждение.

   - Для меня бесспорное. На скуку тут кивать не след, душа мятежная виною!

   - Это стихи?

   - Ага, мои.

   Мари засмеялась, встала и шагнула к ящику с газовой плиткой. Из-под крышки кастрюли выползала пена. Надо было сделать огонь потише.

   Я следил за тем, как она управляется с конфоркой, как зачерпывает ложкой суп, пробует, морщится, добавляет соль. И думал, какая у нее хорошая улыбка, а смех еще лучше.

   Удивительно все же. В марине Орты мы столько дней провели бок о бок в тесной каюте "Великого Океана", и все молчком. Причем было очевидно, что Мари это нисколько не тяготит, а меня ее замкнутость чаще радовала, чем раздражала. Потому как у меня дел полно, я, понимаешь, думаю. Мне языки чесать некогда!

   Первые недели плавания Мари тоже не отличалась разговорчивостью. Но постепенно словно оттаивала, мягчела, а лучше так - мяхшела. И дело, смею думать, было не в том, что она лишилась возможности общаться со своим разлюбезным смартфоном и по этой причине вынуждена была искать ему замену, хотя бы эрзац. Не в том...

   Была и своеобразная "точка невозврата", как охарактеризовал ее Кривушин. Этой "точкой", после которой назад дороги нет, стал шторм, настигший нас где-то посреди Атлантики. Впрочем, это мы с Мари сочли данный природный катаклизм штормом, кэп же охарактеризовал его скромнее: "Чой-то засвежело". Волны потемнели, словно позавидовали тучам над ними, а позавидовав, позаимствовали у небес их неприглядность. Ветер срывал брызги с гребней и швырялся ими сначала как крупой, а потом как камнями. Паруса были убраны. С кормы на длинном конце был выпущен плавучий якорь - мешок с растянутой на обруче горловиной. Упираясь в воду, плавучий якорь не позволял плоту развернуться боком к волне. Но нас все равно захлестывало: особо дерзкие волны то и дело прокатывались по палубе. Кривушин при этом оставался невозмутим и даже благодушен, нам же с Мари приходилось худо. Правда, страх вскоре пропал, однако не потому, что мы вдруг устыдились его или просто привыкли, смирились. Нет, все куда прозаичнее: когда тошнит, уже не до того, чтобы бояться. О, тогда мы познали все "прелести" морской болезни!

   Вот с того дня, а вернее, с дня следующего, когда шторм величаво удалился на Восток, вернув нам солнце и попутный ветер, матросы "Великого Океана" и начали вести долгие беседы. Сначала на темы бытовые, типа особенностей приготовления жаркого из консервированного мяса в походных условиях. Потом в ход пошли темы отвлеченные, но равно интересные обоим: о книгах, о фильмах, о музыке. И как-то так случилось, что слово за слово я рассказал Мари о себе, и она поведала о своей жизни. Как училась, поступила в университет, изучала филологию. Как факультативно - вот оно, эхо истинной родины! - взяла русский язык. Как оказалась после учебы без работы по специальности и несколько лет скучала в секретарях на небольшой фирме. Потом, после кончины дальнего родственника, о котором прежде и не слышала, получила небольшое наследство и с легким сердцем пустилась странствовать по миру. Накатавшись по Европе, она решила завернуть на Азоры...

   Мари и внешне преобразилась. Безусловно, тому способствовала одежда: ее бриджики и топик были убраны до лучших времен. Не имея иного выбора, девушка облачилась в то, что пожертвовали в ее пользу я и Кривушин. От меня достались шорты, а дядя Петя с широкого плеча одарил футболками, выбрав те, которые не имели двусмысленных надписей - с корабликами у ключицы, их у него была целая стопка. Оптовик, понимаешь.

   Выглядела в таком прикиде Мари довольно комично, балахонисто, но в то же время мило, отчего-то все это ей ужасно шло. А еще ее очень красили волосы, разлетающиеся по плечам. Косички-бусинки, растаманские эти штучки остались в прошлом. Просто волосы, и ничего более. А больше и не надо.

   - Курс?

   В дверях рубки появился дядя Петя.

   - Держим, капитан!

   Кривушин взглянул на паруса:

   - Добери немного.

   На мой взгляд, этого не требовалось, но, памятуя о главном морском правиле, я крутанул лебедку, подтягивая гика-шкот.

   - Так, а что у нас на обед?

   - Bouillabaisse, monsieur, - отчеканила Мари.

   Капитан зарделся от удовольствия:

   - Попробуем, попробуем. Исходный материал свежайший, а вот что ты за шеф-повар...

   Сегодня утром Кривушин наконец-то доказал, что умеет не только забрасывать спиннинг и разглагольствовать о тонкостях океанской рыбалки, но и ловить. Сначала он вытащил небольшого тунца, а потом золотистую макрель. Улов был вручен Мари, вызвавшийся приготовить настоящий марсельский рыбный суп. Ох, лиса! Между прочим, я бы тоже мог сварганить ушицу, но я не лезу... Потому что во многом грешен, но в подхалимаже не замечен.

   Кстати, о грехах. И в частности, о гордыне. Наверное, это нескромно, но я действительно много угадал из прошлого Мари. Вычислил ее русские корни, например. Дедукция - лучший ключ к чужой судьбе. И это не Шерлок Холмс сказал, не доктор Уотсон, это мой перл. Дарю.

   Хотя "вычислил" и "угадал" - не те слова. Это если честно. Подозрение было: слишком часто она понимала, о чем мы с Кривушиным по-русски говорим. А превратить подозрение в догадку - дело плевое. Для меня, по крайней мере.

   К дегустации bouillabaisse я приступил в твердой решимости быть принципиальным и не предвзятым. Увы, отведав супчика, я вынужден был признать, получился он отменным. Что ж... Я похвалил Мари сдержанно, как и приличествует мужчине. Зато Кривушин рассыпался в комплиментах, каждый из которых я посчитал чрезмерно пышным. Старый шаркун!

   Пребывая в благодушнейшим из настроений, дядя Петя от щедрот своих предложил мне завершить трапезу банкой пива.

   Да, это таки был поступок. Это была последняя банка пива. Но...

   - Спасибо, не стоит.

   Вот такой я человек. Опять кто-то скажет: гордец? Пускай! Я клевету приемлю равнодушно. И хулу тоже.

   - А чего так? - искренне удивился кэп.

   - Не жили хорошо, не хрен и привыкать.

   - Тогда до суши сбережем. Немного осталось. Там, конечно, своего пенного довольно, но... красиво своим пивом отметиться! Все-таки океан одолели, это вам не у Пронькиных.

   - Кто такие? - живо заинтересовалась Мари.

   - Не важно. У нас так говорят. То есть не по-простому все. Значит, с пивом решили. Так? Тогда чайку, - потер руки майор, ставший капитаном.

   Чаевничали на плоту часто и с удовольствием. Даже свой ритуал выработался со всякими заморочками, ничем не напоминающий китайский. Как, впрочем, и японский.

   Пока Мари на правах кока занималась подготовкой к торжественной церемонии, я взялся за посуду. Такое у нас было распределение обязанностей: кто готовит, тот не моет, третий - отдыхай.

   Доведя тарелки и столовые приборы до блеска и скрипа, я сложил посуду и прочую кухонную утварь в ящик, заменяющий нам буфет. К этому моменту Мари уже с поклоном вручила кружку с чаем шкиперу. Потом протянула кружку мне, но лишь с намеком на поклон, что являлось грубейшим нарушением освященных временем и плаванием традиций. Но я стерпел. Я сегодня терпеливый. Такой, что сам поражаюсь.

   Первый "глоток" чая достался госпоже Атлантике. Так у нас повелось: наклони кружку, пролей чуть-чуть в волны, окропи, потом и сам можешь, приступай.

   Чай был хорош. Хотя испортить его трудно: тут главное, как говаривал один старый еврей, не жалеть заварки. И все же чай был хорош. Оспаривать это было глупо. Я даже попытки не сделал и на лице ничего эдакого не изобразил - в богатой гамме от сомнения до неприятия.

   - Отнюдь, - причмокнув и наверняка загадочно для Мари, вынес вердикт Кривушин. - Я тут вот о чем подумал...

   Я взглянул на него с подозрением: неужто капитан рискнет преступить границы запретных тем? С другой стороны, сам табу наложил, ему и запоры ломать.

   Должен согласиться, это было мудрое решение. Первые недели плавания мы без устали мусолили события, предшествовавшие старту "Великого Океана". Вопросы были одни и те же. Мы крутили их по всякому в надежде, что это даст на них более-менее приемлемые ответы. К сожалению, ответы не находились, и тогда мы принимались прикидывать, что будет дальше. При этом подразумевалось, что не о трудностях трансатлантического перехода речь, уж океан-то мы переплывем с Божьей помощью, а о том, что ждет нас на островах. И опять же, как мы ни пыжились, все сводилось к выбору между большой пакостью и гадостью поменьше. Наконец, видя, что такой "гнилой базар" откровенно деморализует экипаж и даже пагубно влияет на его главу, дядя Петя повелел скользкие темы прихлопнуть и до берега не открывать.

   - Хватит нам, как воронам, дерьмо клевать, - отрубил он.

   Я понял и принял к исполнению. Что касается Мари, то вряд ли она совладала со столь сложным идиоматическим оборотом, не настолько она владела языком предков, про ворон и дерьмо во французских университетах не учат, но тоже не посмела ослушаться. Потому что слово капитана на судне... Что? Правильно, закон.

   Разумеется, каждый из нас был волен размышлять о чем угодно, в том числе и об этом. Уверен, это и происходило. Однако ничего толкового из молчаливого обсасывания набивших оскомину вопросов вызреть явно не могло. Во всяком случае, у меня не получалось. И тогда я поднатужился - и не забыл, но забил. Смог!

   - И о чем же ты подумал? - поторопил я Кривушина.

   Кэп взглянул на меня несколько рассеянно, хлебнул чайку, посмаковал и лишь после этого соизволил вымолвить:

   - О многом. О разном.

   - Не томи!

   - Да я не чванюсь, Сережа. Не сходится у меня. Что-то я проглядел. Что-то мы упустили. Помнишь тот разговор... ну, с этим, с бритой головой... в марине?

   - С твоих слов.

   - С моих, конечно. И вот думаю я: почему он, лысый этот, в марине прописался? Будто медом там было намазано.

   Я тоже отставил кружку - мешает руки развести:

   - Ну, ты даешь. Сам же все расписал, как они нас с Мари ловить будут.

   - Нет, я про другое. Почему именно он и почему именно в марине.

   - Он же не постоянно там торчал. Он в очередь с бугаем. И вообще, почему - нет?

   - А ты сам рассуди. Вот, предположим, тебе надо перехватить человека, который спит и видит, как бы побыстрее свалить с острова. Ты прикидываешь, как беглец попытается это сделать. Выбор невелик: или по морю, или по воздуху. Предположим также, что у тебя достаточно людей, чтобы перекрыть все "ворота" - и небесные, и водные. Но куда направишься ты? Ведь ты главный, ты отвечаешь за успех операции. Наверное, к тем "воротам", через которые беглец попытается смыться с наибольшей вероятностью. Но ты не отправляешься в аэропорт, ты не едешь к паромам в порт, ты сидишь на парапете у входа в марину и ждешь.

   - Ты хочешь сказать, что...

   - ...не было никаких осведомителей на других островах, не было дозорных в Орте. И не было "десанта" из Москвы, потому что надобность в таком подкреплении отсутствовала. Они как были втроем, бандиты эти, так втроем и оставались. Минус один, которого ты без кадыка оставил. Итого двое. Бритый и блондин. Они тебя и выглядывали по очереди.

   - Получается, они знали, что я в марине?

   - Получается, что так. В разговоре том, у парапета, бритый прямо сказал: "Где-то здесь!" - и рукой повел. Меня этот жест с панталыку своротил. Широко так повел, вольно. Вот я и подумал, что он и марину имеет в виду, и порт, а может, и весь город, весь остров.

   - Но как они узнали? - Я собрал лоб в морщины. - И если знали, то чего ждали?

   - А что им было делать? С обыском по судам идти? Марина огромная, в ней четыре сотни яхт с лишком. На все по-тихому не проникнешь. А с шумом тем более, это же заграница, тут нахрапом не получится. Вот они и ждали, когда ты сам появишься. Или сдаст кто. Вроде меня.

   Плот подхватила шальная волна, он наклонился, и обе наши кружки опрокинулись. Дядю Петю брызги пожалели, а меня хлестнули огненным по голым ногам. Я выругался непечатно и, спохватившись, взглянул на Мари. Свою кружку наша спутница держала при себе, поэтому смогла сохранить остатки чая. Хотя это ее в данный момент волновало мало. Взгляд ее был отстраненным, как обычно бывает, когда человек о чем-то напряженно размышляет.

   - Маяк. Маяк и сигнал. - Она повернулась ко мне. - Что ты должен был сделать после того, как передашь портсигар?

   - Я тысячу раз рассказывал. Отдаю, звоню Миронову, докладываюсь - и все, свободен.

   - Ты же телефон в отеле оставил. Как бы ты позвонил, если бы в доме старика все по-другому пошло?

   - Ха, телефон! Для меня это было делом третьим. Главное - отдать, а за остальное Колька простит.

   - За что простит?

   - Что не сразу позвонил.

   - Это специально оговаривалось? - спросил Кривушин. - Что сразу позвонишь?

   - Ну да. Так и наказывал. Передаешь, прощаешься, звонишь - свободен!

   - Что ты заладил: "Свободен... Свободен..." - повысил голос кэп. - Ты толком отвечай.

   - Я и отвечаю! Так и было сказано: "Передаешь, прощаешься, звонишь вот по этому номеру..."

   - По какому номеру? - удивилась Мари. - Разве ты не знал его телефонный номер?

   - Он мне другой дал. Я его там же, в офисе, в память телефона "вбил". Колька объяснил, что этот номер особенный, вроде как секретный, личный, на этот звонок он всегда ответит, на любом совещании, среди ночи, в бане, в сортире, везде. Еще сказал, что так звонить ему, если будет нужда, можно по тому номеру, старому, а как передам презент - только по этому. А мне-то какая разница, по какому номеру докладываться?

   Капитан и кок понимающе кивнули друг другу. Это вывело меня из себя окончательно.

   - Слушайте, вы... - взбеленился я, но меня перебили:

   - Сидеть и ждать, - последовал приказ, и дядя Петя скрылся в рубке.

   Когда кэп вновь возник в дверном проеме, в одной его руке была коробка с портсигаром, в другой - мой телефон.

  

  

Глава 15

  

   Образование - великая вещь. Только шлифовать его надо практикой, иначе полученным знаниям грош цена. Вот я, например. Даром что дипломированный специалист, а толку? Годы экспедиторства, экскурсоводства, алкогольной зависимости и заботы о кобелях и сучках не прошли даром. Лишнее из головы как метлой вымело, и лишним этим оказалось как раз то, дипломированное. Вот почему я сказал прямо:

   - Не помощник я тебе. Напортачу.

   - Ладно, - легко согласился капитан с тем, что и на сей раз ему все делать, а значит, и за все отвечать. - Я сам.

   Два часа спустя я пришел к выводу, что военное образование в СССР было в пример гражданскому и что служба "по профилю" так отточила умения и навыки товарища Кривушина, что ни годы, ни дальнее плавание ничего дурного с ними поделать не смогли. Все сохранил дядя Петя в целости и годным к применению, и собранный им своими руками "сокровищеискатель" был отличной тому иллюстрацией. А теперь, после сотворенного им с портсигаром, который оказался не совсем портсигаром, а еще точнее, совсем не портсигаром, иллюстраций стало две. Причем вторая выглядела много убедительнее первой.

   Когда Кривушин предстал передо мной, "вооруженный" телефоном и портсигаром, я не стал требовать объяснений. Это было бы равносильно поражению, вроде как я расписываюсь в собственной тупости. Поэтому я был неприступен и холоден, за что получил от капитана улыбку, пропитанную сладким ядом.

   - Сейчас объясню, - сказал Кривушин и тем добил меня окончательно.

   Поверженный и распятый, я приготовился слушать старшего на плоту - старшего и по статусу, и по возрасту, а теперь, выходит, и самого умного. Уверен, тактичная девушка Мари вряд ли взялась бы оспаривать данное утверждение.

   Капитан сел на рундук, успешно заменяющий стул, и положил портсигар и телефон на лист фанеры, успешно заменяющий стол. Лист покоился на пустых канистрах из-под солярки. Этот "стол" мы соорудили, когда есть в каюте стало невмоготу - вроде и продувается насквозь, и вода рядом, а все равно душно.

   - Короче... - начал Кривушин. - Что мы имеем? А имеем мы вот эти две штукенции, одна из которых, как я понимаю, должна была отправить на тот свет господина Кульчицкого, а вторая посодействовать в этом.

   - Это что, мина? - я даже качнулся невольно назад.

   - Не боись. Без приказа не рванет.

   - То есть? - я вернул себя на место.

   - Теперь многое понятно становится, - продолжил Кривушин. - И что за подарочек ты привез, и почему портсигар до сих пор в целости и сохранности. И почему бритый в марине ошивался, а на плот не полез. Наконец, какой Колька выпендрежник, и с этим нет вопросов.

   - У меня есть, - не согласился я. - Кроме Миронова. С ним давно все ясно.

   - А я сомневался, - покачал головой Кривушин. - Пускай он мне родня даль-дальняя, а неприятно все же, что наш, из Ключиков, и такой дрянью стал. Хотя... Ключики - его прошлое, Москва - настоящее. Правильно люди говорят: нет жизни в больших городах, маета одна, никто не устоит, всех перекорежит.

   - Дядя Петя! - не выдержал я. - Ты ближе к делу.

   - А? Да, занесло что-то. Так вот тебе прямо по пунктам. Портсигар этот - обыкновенное СВУ, это сокращенно, а в переводе с военного - самодельное взрывное устройство. Один звонок на определенный номер с конкретного телефона, с твоего телефона... Ну, это типа брелка автомобильной сигнализации: на твою машину действует, а другие - в стороне.

   - Я его никому не давал, чтобы в нем копались.

   - А этого и не требуется. Сейчас такие технологии, что достаточно номер знать, все на расстоянии сделать можно: и в "мозгах" телефона поковыряться и какую дрянь туда запустить. Так что один звонок, и - буммм! Или бабах, это уж как налажено. И случись все, как было Колькой задумано, то стал бы ты, Сережа, убийцей.

   - Паскудник! - припечатал я.

   - Так и есть, - тряхнул седой гривой кэп. - Тебя в киллеры отрядил, а сам в стороне, и далеко в стороне, черти как далеко. Ладно, идем дальше. О портсигаре. В нем спрятан маячок-финтифлюшечка. То ли без него СВУ не сделать, а если сделать, то его специально встроили, ну да не в том дело. Где маячок, там и сигнал, который можно нащупать, и тем место маячка, а значит, портсигара, а значит, и того, у кого портсигар в кармане, выявить. Они и выявили, бритый с бугаем своим. Потому у марины и гужевались, все остальное им было без надобности. Идем дальше. Почему никаких активных действий не предпринимали, а так, созерцали просто? Здесь уже варианты. Один мы уже обсуждали. Скажем, сигнал слабый, то есть что ты, Сережа, в марине, это им было известно, а где, на какой лодке прячешься, нет. Но мне такой вариант слишком сырым кажется. Получается, на марину выйти мощности сигнала хватило, а чтобы угол определить, где ты ховаешься, оказалось недостаточно? Сомнительно это. Тут другое вернее: угол они тоже вычислили, а вот плот - вряд ли. Все равно разброс был: эта лодка или та, или вон та, они же все впритирку друг к другу. Потому и меня бритый вопросом дернул: или сдам - а вдруг? - или отреагирую как-то не так, раскрою себя. Только я не выдал и не раскрыл. Но я так думаю, их это если и расстроило, то не настолько, чтобы суетиться и глупости совершать. Главное, сигнал был и был он неподвижен.

   - А потом мы вышли в море, - сказал я.

   - Точно. Мы поплыли, и сигнал с нами.

   - Могли догнать. Под мотором.

   - Могли. Только зачем? Теперь им было точно известно, где портсигар. На плоту. И ты рядом с ним. Что бы я чиновникам и журналистом не заливал про одиночное плавание. Пофиг бандитам мои россказни. А что такое плот? Они, уголовники эти, небось, в детстве на плотах по прудам катались, и в их понимании это что-то дрянное, хлипкое, не сейчас, так через минуту развалится. И этот развалится, и мы с тобой потопнем, потому как даль такая, что не спастись и не выплыть. И портсигар утопнет. И все - концы в воду. К их полному удовлетворению. Руки о тебя, Сережа, пачкать не придется. Они, конечно, подонки, но лишний раз мараться им тоже не к чему. Зачем?

   Я поискал уязвимые места в конструкции, что выстраивал кэп, и без труда нашел такие:

   - Почему они его... - я показал пальцем на портсигар, - не взорвали? Тоже, между прочим, концы в воду.

   - Так я же говорю, с определенного телефона звонить надо, система так настроена, а телефон у тебя. И SIM-ку ты из него вытащил. А не вытащил бы, у них целых два сигнала было бы - от телефона и портсигара. Так что взорвать СВУ они никак не могли.

   Я еще подумал, и у меня снова нашлось, о чем спросить, но не о деталях, а о главном:

   - Нагородил ты, дядя Петя, выше крыши, а доказательств у тебя нет. Домыслы одни.

   - А мы возьмем и проверим, - Кривушин пододвинул к себе коробку с портсигаром, - что у него у нутре.

   - Может, не стоит? - неуверенно произнес я. - Неровен час...

   - Так ведь интересно же! - озорно, как мне показалось, глянул на меня капитан. - Будем считать, у меня это профессиональное. Я же все-таки сапер, не забыл? А опаски нет никакой, телефон-то у нас "мертвый", без него ничего не случится. Ничего плохого.

   - А если там... это... самоуничтожение при попытке вскрытия?

   - Вряд ли. Но если почую что, то вода у нас рядом, много воды. Раз - и за борт.

   - А может, сразу? - идея с утоплением портсигара мне понравилась. - Прямо сейчас. Чего тянуть?

   Кривушин скривил губы:

   - И остаться с загадками вместо ответов? Нет, давай-ка лучше глянем, что там за начинка. Я - сапер, ты - электронщик...

   - В прошлом.

   - Да ладно, разберемся как-нибудь.

   - Нет, не помощник я тебе. Напортачу.

   - Тогда я сам. А вы, друзья мои, прогуляйтесь на нос. Если есть тут заряд, то слабенький, - Кривушин взвесил портсигар на руке. - На одного рассчитан. И на одного-то маловато... Но лучше прогуляйтесь.

   Я привстал и тут же снова опустился на рундук:

   - Нет, дядь Петь, так не пойдет.

   - Я что сказал! - рыкнул кэп.

   На меня это не подействовало. Такое спокойствие накатило, просто удивительно.

   - Не ори! Ты хоть и капитан, а не тот случай, когда под козырек берут. Тут ты не в своей власти. И вообще, надо быть последовательным. То давай вместе разбираться, то иди ты на нос. Ты уж определись, monami.

   Кривушин зыркнул грозно, но смолчал. И то верно, дисциплина дисциплиной, субординация опять же, а настоящий начальник всегда знает, где его полномочия кончаются, а то ведь и нарваться можно. И тогда только так: бунтуете, братцы? Ну, бунтуйте, бунтуйте...

   - Мари! На нос!

   Наша очаровательная француженка, русская душой, встретила взгляд капитана со спокойной решимостью:

   - Я остаюсь.

   Кривушин выдохнул так, что распушились усы, волны прокатились по бороде:

   - А ну мухой!

   И столько в его голосе было стали, что никакая броня не выдержит. Мари это поняла и оставила бесполезные споры. Плетью обуха, и так далее. Она встала и направилась на нос плота. Но не дошла... Высунула голову из-за угла рубки и сказала просительно:

   - Я тут постою, хорошо?

   - Не хорошо. Скройся с глаз моих! - рявкнул капитан.

   Голова скрылась, лишь волосы мелькнули птичьим крылом.

   - Ну-с, приступим.

   Проводить вскрытие Кривушин был намерен с помощью мультиинструмента фирмы Leatherman. Это не отвертка, не плоскогубцы, не нож, это все вместе, плюс к тому шило, напильник, десяток лезвий, стамесок и крючков, в общем, истинно "мульти". Но это уже продавцы добавляют, вроде как для ясности, а так название самое простое - tool, инструмент. К такому инструменту молоток - и у вас все необходимое рукастому мастеру: 90 процентов работы по дому сделать можно. И как выяснилось, на плоту, пересекающем Атлантику, тоже. Дядя Петя свой Leatherman всегда при себе держал, в кармане шортов, его он сейчас и достал.

   - Что тут у нас...

   Дядя Петя аккуратно стянул с коробки скользкую обертку. Потом попытался открыть прозрачную крышку - не вышло. Не получилось и ногтем подцепить. Тогда в ход пошел tool. Из лезвий капитан выбрал самое тонкое. Ввел его в щель между крышкой и стенкой коробки. Провел из конца в конец.

   Мне показалось, что я слышу треск разрезаемого скотча, но, конечно, только показалось. Потому что в море мы, в условиях постоянного шумового фона: волны шелестят, снасти скрипят, что-то где-то стучит, а что-то постукивает.

   Теперь крышка снялась легко, открывая позолоту портсигара во всей ее режущей взгляд красе. Так и гравировку лучше видно, тот самый дом...

   Дядя Петя перевернул коробку, и портсигар выпал из обтянутого бархатом ложа ему на ладонь.

   - Так-так-так.

   Кривушин не спешил делать следующий шаг, хотя тот напрашивался: нажми кнопочку, вон она, на боку, портсигар и откроется. А что за этим последует... ну, тогда и поглядим, что.

   Я смахнул пот со лба. Вспотеешь тут! И не потому что жарко, а потому что страшно.

   В конце концов кнопочка была нажата, и... портсигар не открылся.

   - Интересные дела, - протянул капитан.

   Нажал сильнее - эффект тот же, то есть никакого. А я уж голову в плечи втянул.

   Еще сильнее - крышка откинулась.

   Ну, что сказать, сигареты. Лежат рядком, штучка к штучке. Беленькие, с блестящим ободком.

   - Не понял, - сказал дядя Петя, и я еще никогда не видел его таким растерянным. И тут же: - Ах, вот оно что.

   Тут и я увидел. Сигареты лежали в один ряд. Чего ж так расточительствовать, портсигар-то толстенький.

   Кривушин высыпал сигареты на стол. Постучал пальцем по бархатному дну. Снова пустил в ход tool, но на этот раз без пользы.

   Почесав подбородок, дядя Петя захлопнул крышку и перевернул портсигар:

   - Тогда здесь. Больше негде.

   По краю портсигара по всему периметру бежала, загибаясь, серебристая полоска. Совершенно лишняя с точки зрения дизайна.

   Эту полоску дядя Петя сковырнул, после чего довольно улыбнулся:

   - Что и требовалось доказать.

   В редких разводах клея притаились головки болтов с насечкой "крестиком".

   Tool вобрал в себя лезвие и выдал отвертку - тонюсенькую, как спичка.

   Аккуратно, даже с нежностью Кривушин выкрутил один болтик, другой, третий, четвертый... и портсигар распался на две половинки, дядя Петя еле-еле успел их подхватить.

   - Полна коробочка!

   Действительно, полнехонька. Портсигар (а вернее, уже так: "портсигар") был забит, что называется, под завязку. Здесь имелось все необходимое для умерщвления старичка в панаме, проживающего в доме-особняке на тенистой улице города Орта, остров Фаял, Азоры.

   Вместе с тем это была не совсем та начинка, которую ожидал увидеть кэп. А с его подачи и я, поверивший ему несостоявшийся киллер и состоявшийся беглец.

   Кривушин колдовал над содержимым "портсигара" долго и пару раз от усердия даже высунул язык.

   Я ему не мешал. По-моему, я даже дышал через раз, наблюдая за его манипуляциями.

   Да, дядя Петя ошибся. Можно сказать, недооценил Миронова. Хотя в главном оказался прав: СВУ в портсигаре наличествовало. Однако не взрывчатое вещество должно было лишить жизни Кульчицкого. И в общем-то, это было логично: вес, размер, на круг маловато будет, может и не лишить, покалечить только, руку там повредить или глаза. Такая неопределенность Кольку устроить не могла, поэтому убойная сила "портсигара" была повышена за счет инноваций и современных технологий. Раз и навсегда покончить с партнером по бизнесу должна была желтоватая жидкость в запаянном стеклянном цилиндре. Что это за жидкость, Кривушин не знал, хотя и ясно было, что ОВ - отравляющее вещество. Зато по другим аспектам кое-какие соображения у него имелись.

   - Вот это - приемопередатчик. Это - батарейка. Емкая, такой на месяцы и месяцы хватает, расход-то минимальный, его и нет почти. Вот это - что-то вроде детонатора. Это - взрывное устройство. Взрыв разрушает корпус портсигара и капсулу. Воздух входит во взаимодействие с жидкостью, происходит химическая реакция. Образуется газовое облако. Пары попадают на слизистую, человек задыхается - и летальный исход. Когда я служил, у нас нечто подобное на вооружении имелось, хотя, понятно, и размеры были не те и поражающая сила не та: взвод завалить можно. А тут все скромненько, но для одного человека - за глаза.

   Я слушал внимательно и не мог глаз отвести от крошечного диода, который через равные промежутки игриво подмигивал искусственным голубоватым светом.

   - Ящик Пандоры, - сказал я.

   - Что?

   - Ларец с несчастьями. Все беды мира.

   - Не все... - не согласился наш капитан, человек простой, от метафор и древнегреческой мифологии бесконечно далекий.

   - Красный или синий? - спросил я.

   - Что?

   Я поднес мизинец к "портсигару" - показал, но прикоснуться не решился.

   - Красный или синий?

   От приемопередатчика к детонатору тянулись два проводка. Красный и синий. Голливуд мне в помощь: один из них требовалось перерезать.

   У русского сапера на сей счет имелось, однако, иное мнение:

   - Мы их резать не будем. Ни к чему, без "приказа" с телефона все равно не сработает. И вообще...

   - Все у вас? Можно выйти? - Мари выглядывала из-за угла рубки.

   На плоту, в открытом море, это прозвучало смешно. Добро бы она была в каюте, это еще куда ни шло, а так... Я не удержался и схохмил:

   - Тут везде сплошной выход. Тут входа нет.

   - Да, можно, - сказал капитан "Великого Океана", уже взявшийся собирать "портсигар".

   Пока он занимался этим, я занимался тем, что просвещал любопытствующую девушку Мари. Нам скрывать нечего. Газом хотели старика уморить, газом!

   Кривушин закрутил болтики, пристроил на место серебристую рамку, уложил портсигар на бархатную подстилку, закрыл прозрачной крышкой. Убрал в карман tool. Все? Нет, не все.

   - Встань-ка!

   Я встал. Дядя Петя поднял сиденье и достал из рундука кипу ветоши, которую он использовал как обтирочные концы. Из кипы была извлечена старая рубашка, в нее капитан завернул и портсигар, и телефон. Сверток убрал в целлофановый пакет, тот - в ящик с инструментами у мачты.

   - На всякий случай, - пояснил он. - Неровен час утечка. Газовая атака получится. Нечего ему в каюте делать, портсигару этому. Пусть на свежем воздухе побудет.

   Очевидно, Кривушин исходил из принципа "береженого Бог бережет". И правильно исходил.

   - Теперь можно и чайку, - сказал капитан, потирая руки. - Его много не бывает.

   Дядя Петя хотел казаться довольным, но я видел, что довольство это мнимое, что-то его тревожит. Встревожился и я. Ну, что еще?

   - Я приготовлю, - подхватилась Мари.

   Снова чайник, конфорка, заварка.

   - А что такое выпендрошник?

   Я не сразу сообразил, что Мари возвращает нас к нелицеприятной оценке Кривушиным своего родственничка, в чем с моей стороны он нашел солидарность и поддержку.

   Ну, это как с Пронькиными. Конечно, я и дядя Петя обеспечили Мари роскошную практику в русском языке, с полным, так сказать, погружением. Но лексические тонкости - это высший класс, тут еще столько же проплыть надо, и еще раз столько же, чтобы и этим обогатиться. И то без гарантий.

   - Ну, это... - я пошевелил пальцами. - Как бы попроще? Это фигляр и позер в одном флаконе. The poseur and the buffoon in one glass. Understood?

   - Le poseur et le bouffondans un verre, - поддержал меня дядя Петя. - A compris?

   - Причем здесь стакан?

   Я вздохнул, сознавая свою неопытность в объяснении азбучных для всякого русского человека истин. Стакан здесь действительно ни при чем. Как и флакон.

   - А почему он выпендрошник?

   Ответил Кривушин:

   - Потому что сложно все, слишком сложно. Но красиво. В смысле, эффектно. Когда речь об убийстве идет, так не поступают. Тут эффективность впереди эффектности следует.

   - Ага, - подтвердил я. - Должно быть весомо, грубо, зримо. Поняла?

   Мари отрицательно качнула головой. Знаменитую строчку из Маяковского она тоже не знала. Ничего, с оглядкой на ее французское образование, это простительно. Вот если бы я Рембо цитировал или Аполлинера...

   - Ну, как же, - даже немного расстроился кэп. - Ладно бы СВУ так настроили, что оно должно было сработать при открытии крышки. Все шансы были бы повыше - на нужный результат. Так ведь нет. Не хотел Колька ждать. Или не мог. Знал прекрасно, что такие подарки-сувениры иногда годами по углам пылятся. Вот и выбрал дистанционное управление. Но тут другая тонкость. И даже не одна. Вот, допустим, вдруг тебе, Сережа, взбрело бы в голову спьяну или ради дурного любопытства позвонить Миронову раньше времени на тот самый "секретный" номер, ну, вдруг. А блокировки нет, ее еще "защитой от дурака" называют. И это - раз. Теперь - два. А что, если подарочек будет не в руках Кульчицкого, не в кармане у него, а, скажем, в сумке, в портфеле каком-нибудь? Соответственно, поражающая способность ниже, летальный исход под вопросом. И величина этого вопроса ничуть не меньше, чем если бы портсигар нашпиговали взрывчаткой. Хорошо, предположим, Колька знал, что Кульчицкий никакими портфелями или, там, барсетками не пользуется. Коробочка будет у него в руках, там она у него и взорвется. Но есть еще одно узкое место. Газ - материя... э-э... летучая. А на Азорах, что, ветров не бывает? Да ничего подобного, задувает еще как. И вот идет себе старичок по улице, ногами шаркает, или на лавочке сидит. Ты, Сережа, где-то там, за углом, весь собой довольный звонишь Кольке, чтобы доложить о выполнении задания. А на самом деле подаешь сигнал на взрыв. И все: бабах - и газ. А тут такая незадача: ветер. С утра тихо было, а к обеду занепогодилось. И сильный такой ветер, шквалистый. И в ту секунду самую важную - порыв! Миг - и нет ядовитого облака. Унесло, развеяло. И остался Кульчицкий с порезанными осколками руками, может, еще какими увечьями, с мутью в голове... Но живой!

   - Живее всех живых, - добавил я свои пять копеек, опять же сомневаясь, что образованная по-западному девушка знает, откуда есть-пошли эти слова.

   - Никакого запаса прочности, - подытожил Кривушин. - Вот это, девонька, и называется выпендреж. А Колька, значит, выпендрежник. Причем идейный.

   Мари сделала брови домиком.

   - Принципиальный то есть. И всегда таким был. Просто пристрелить - это для него...

   - Моветон, - подсказал я.

   - Именно. Он всегда, с пацанства еще, всякие комбинации придумывал заковыристые. И всегда они ему удавались! Да и потом... Что скажешь, Сереж, ты же с ним работал.

   - Фирменный стиль, - кивнул я. - Со стороны - фокусничество, карточный домик, но все получалось, и никто до конца не понимал как и почему получается, и вообще, с чего ему такая пруха, Миронову. Всегда так было, всегда он такое проворачивал, и когда клюкву возили, и когда на шмотки перешли, да и потом. Он всегда в свою счастливую звезду верил. А больше ни во что. И никому.

   - Что и требовалось доказать, - усмехнулся Кривушин. - Просто заказать убийство, жлобов своих послать, чтобы лезвием по горлу или пулю в голову, это слишком прямолинейно, это примитив, и уже по одному этому может не сработать. А вот такую конфигурацию соорудить - это сработает обязательно. И когда сработает, все только руками разведут - и полиция, и журналисты, и свои дружки бизнесмены. Потому что не преступление налицо, а чушь полнейшая. Портсигар этот, газ... Будто в 50-е годы прошлого века вернулись, тогда в ходу еще отравленные зонтики были. Фильм "Укол зонтиком" видели? То-то. Так что хоть и выпендрежник Колька... странный он все-таки, настолько в свое счастье верить, - но не сумасшедший, вот совсем не сумасшедший. Ему такой туман, когда ничего не понять, когда ни одна версия правдоподобной не кажется, ему это на руку, это ему и нужно. По крайней мере, всегда отмазаться можно, глаза сделать: "Портсигар? Газ? Кто? Я? Да я серьезный человек, да это просто нелепо!" И все согласятся: да, нелепость сущая, не может состоявшийся человек, солидный предприниматель быть причастным к такому бреду голимому.

   - Но бандюганов своих он по моим следам все-таки пустил, - заметил я. - Не получилось бы со мной и портсигаром, они бы тогда свое слово сказали. Пришили бы Культю. Без всех этих затей. И ведь так оно в конце концов и вышло.

   - Да, подстраховался, Колька, - согласился кэп. - Страховка, она еще никому не мешала. Кстати, что касается тебя, то, думаю, устранить тебя после смерти Кульчицкого - такого задания у них не было. Ты же не знал ничего, ничего не видел, личность вне подозрений.

   - Только все пошло не так, - сказал я.

   - Да, все пошло не так. Ты выпал из игры, как джокер из колоды, и потому стал мешать. А сейчас ты мешаешь вдвойне, потому что в пасьянсе появился труп. Кульчицкий мертв, и тебе известно, кто был заинтересован в его смерти. Хотя мы все мешаем, и ты, и я, и... - Кривушин посмотрел на Мари: - А вообще, мы чай будем пить или как? А то заговорились тут... Хватит об этом.

   И мы стали пить чай, а как с чаепитием покончили, капитан распорядился:

   - Давай-ка к рулю, друг ситный. Разомни косточки.

   Я отключил ветровое подруливающее устройство и взялся за штурвал.

   Рулить было легко. Пассат все так же надувал парус, заодно ероша мои волосы. Мари прибралась на камбузе. Дядя Петя в преддверии вечерней вахты отправился на боковую. Но заснуть ему я не дал, потому как посетила меня одна мыслишка, и такая, что я аж похолодел.

   - Кэп! - я тряс Кривушина за плечо. - Дядя Петя!

   Капитан открыл глаза:

   - Чего тебе? Почему руль бросил?

   Я отмахнулся:

   - Да погоди ты!

   - Приказы нарушать?!

   - Дядь Петь, они ведь знают, что мы живы

   Кривушин приподнялся и кашлянул, прочищая горло. Но сделал это не для того, чтобы его капитанские проповеди звучали весомее:

   - Догадливый ты, Сережа. Да, знают. Я ведь на связь выхожу, и береговым службам наш маршрут известен, и трек наш в общем доступе, кому охота, тот и посмотрит. Так что всем известно, что мы не сгинули, и что до Карибских островов нам всего ничего осталось. Если по совести, я потому проводки те резать не стал, что есть маячок в портсигаре, нет его - без разницы. На нас другим путем выйти можно, понадежнее.

   - Чего ж не сказал? - почти обиделся я. - Догадываться пришлось.

   - А чтоб ты не дергался. Все равно ведь ничего не изменишь.

   Я поежился:

   - Что они делать будут, как считаешь?

   Кривушин сел, поелозил босыми ногами по полу, потом скрестил их и стал похож на деда-сказочника из сказки Александра Роу, такой же милый, ласковый и лохматый.

   - Что сейчас на большой земле происходит, того мы не знаем, - начал он, хорошо еще что не нараспев. - Но если ситуация со смертью Кульчицкого не рассосалась, если мы - и прежде всего ты, Сережа, - по-прежнему представляем для них опасность, то им, вражинам нашим, нужно что-то предпринять. И лучше это сделать не на берегу, а здесь, в море, подальше от чужих глаз. Поэтому... В общем, я бы на их месте пошел нам навстречу.

   - Я бы тоже пошел, - согласился я. - Только я не на их месте, я на своем, и оно мне не по вкусу. Эх, дядя Петя, что же ты раньше не сообразил про портсигар этот проклятый?

   - Ну, не сообразил, виноват. Ведь просто все, если разобраться, а в голову не приходило. Но даже если бы сообразил, что бы мы могли сделать? Оборвать связь, отключить всю электронику, пропасть с радаров, с экранов. И что? Нас бы начали искать, как пропавших без вести, и я тебя уверяю, нашли бы. Это же Атлантика, тут каждый уголок перехожен, не затеряешься. К тому же, у нас плот, а не яхта, мы в маневре ограничены.

   - Ну, нашли бы, и что?

   - А то, что ты не только от бандитов бежал, но и от полиции. Или забыл?

   - Да помню я.

   - Вот спасатели бы тебя прямиком в руки полиции и передали.

   - Не хочу в полицию. Такого навешают - не отмоешься. Зачем тогда было все затевать, переход этот, бегство. Сдался бы в Орте - и гори оно все ясным пламенем.

   - И ты в огне этом до кучи, - подхватил Кривушин. - Но ты не психуй понапрасну, что сделано, то сделано, назад не воротишь.

   - Да я без претензий, дядя Петя. Ты скажи, что теперь делать? Только ждать и остается?

   - Нет, еще надеяться. Что ошибаюсь я.

   - А может, и правда, а? Пока же, вон, никого и ничего до самого горизонта. Может, и впереди никого, и никто нас не ждет. Может, все как-то уже без нас решилось.

   - Твои бы слова да Богу в уши. Но я как-то больше на ночь рассчитываю. Если они встречать выйдут, то ночью нас найти трудновато будет. Мы еще огни потушим... И вообще, готовиться нужно к худшему. Так оно надежнее. А не случится ничего, вдвойне порадуемся.

   - Как готовиться-то?

   - Есть кое-какие соображения. Хотя тут важнее не растеряться, чтобы мандража не было.

   Я в сомнении подвигал бровями. Про мандраж - это правильно, вон как меня прихватило. Еще ничего не произошло, а я от одной мысли, что произойти может, едва не опростался.

   - Нет, ты скажи, что сейчас делать!

   - К штурвалу иди, вот что. Приказ стоять и рулить никто не отменял. А я посплю.

   Кэп лег и повернулся к стене, а я вдруг понял, что нахожусь перед топчаном на коленях. Как принялся будить капитана, так позы и не поменял. Вот почему, сидя на топчане, он на меня сверху вниз поглядывал, свысока. Только, думаю, если бы я стоял, а он лежал, ничего бы в расстановке сил не изменилось. Кривушин у нас - гора, а я... кустик на склоне, козами поеденный.

   И еще я понял, почему в каюте темнее обычного. В проеме двери застыла Мари. И я вдруг вспомнил другой дверной проем и девушку в нем. Меня как раз удавить хотели, да не вышло, одним своим появлением Мари подарила мне шанс на спасение, фактически - на жизнь. И я им воспользовался. А такое не забывается.

   Уж что расслышала Мари в нашем разговоре с Кривушиным, то мне было неведомо, но что-то наверняка разобрала. Лишь бы не стала выяснять подробности! Вот нет у меня сейчас настроения в них вдаваться, совсем нет.

   - Колыбельная для капитана, - объяснил я, поднимаясь. - Исполнялась впервые.

   На это Мари ничего не сказала и посторонилась, открывая путь к штурвалу. Напоследок я бросил взгляд на "триптих" на стене и вздохнул: "Эх, сейчас бы в Ключики". Хорошо в родных просторах! Собирай клюкву и в баньке парься, ну, чем не жизнь? Вот и живи...

   Ожидать можно было чего угодно, но до вечера не произошло ровным счетом ничего. Ни корабля у горизонта, ни самолета в небе, ни птиц там же. Пусто. Одни мы в океане. Ох, если бы!

   Кривушин таки поспал. На свет божий из рубки он явился со сверх обычного спутанными волосами.

   Потом был ужин, приготовленный Мари и оказавшийся вполне съедобным, и даже более того, хотя мне поначалу кусок в горло не лез. Но я протолкнул, а затем разохотился и добавки попросил. Макароны с тунцом - это выглядит неаппетитно, а попробуешь - очень даже ничего.

   Потом был закат. Совершенно роскошный - с переливами красок, игрой облаков и полутеней. Ради таких закатов, подозреваю, почти уверен, и отправляются люди в дальние плавания под парусами. Многие, по крайней мере. И раньше отправлялись, века назад, и сейчас, человек-то не меняется, ему красоту вынь да положь.

   Покой и красота были вокруг, и на меня вдруг снизошло умиротворение. Я успокоился. Я поверил в то, что все неприятности позади, а если и есть какие за поворотом, то... У американцев есть поговорка: прежде, чем переехать мост, надо подъехать к нему. Справедливо это и глубоко, как все, рожденное в широких народных массах. Вот из этого и будем исходить.

   Ночью я спал крепко, так что капитану пришлось чувствительно пихнуть меня в бок, чтобы я продрал глаза. Поднялся ветер, волны накатывали на корму, "бревна" плота вздрагивали, как в ознобе, и скрипели, как несмазанные тележные колеса. Правда, я не знаю, как скрипят телеги, но полагаю, что именно так, как наш плот на крутой попутной волне.

   - Берем рифы на гроте, - скомандовал кэп.

   Этим мы с ним и занялись, оставив Мари у штурвала. Приспустили гафель. Подобрали складки паруса и специальными концами - риф-сезнями - обтянули их по гику. Вон как я изъясняюсь: обтянули, риф-сезни... Чему только в море не научишься, да с таким наставником!

   Площадь парусности уменьшилась, и "Великий Океан" стал послушнее. Штормовой стаксель, который мы поставили вместо обычного, этому способствовал. Водяные валы уже не забирались на плот, а лишь подкатывали и, обиженно шипя, скрывались под "бревнами".

   Аврал закончился безоговорочной победой над стихией. Довольный капитан отправил нас с Мари досыпать, что мы тут же с готовностью и исполнили.

   Следующую вахту - ту самую, "собачью", - несла Мари. Ветер стал тише, волны присмирели, стали длинными и покатыми, так что обошлось без происшествий и безумных криков "свистать всех наверх". Хотя мы без криков и при авралах обходились. И не потому, что не было среди нас боцмана с дудкой и зычным иерихонским гласом, а потому что ни к чему это на плоту, который, поднатужась, поперек переплюнуть можно, а вдоль - поднатужась два раза, и экипаж которого - три человека, хоть ты их с начала считай, хоть с конца.

   Потом у штурвала снова был Кривушин, а утром на вахту заступил я. И скажу так: красивее закатов в океане могут быть только рассветы в океане. Такая лепота!

   Распогодилось окончательно. И стихло совсем. Штиль.

   Я подключил подруливающее устройство и занялся приготовлением завтрака. Моя очередь проявлять кулинарные таланты.

   Омлет из яичного порошка, консервированная ветчина, галеты с джемом. Ничего особенного, но народ ел да похваливал. Было приятно.

   После паузы, взятой на первичное переваривание пищи, мы с дядей Петей заменили штормовой стаксель на обычный и отдали рифы, возвращая гроту и парусности плота в целом изначальные квадратные метры.

   - До берега сто миль, - объявил капитан, сверившись с показаниями картплоттера. - Плюс-минус.

   - Там, - сказала Мари, поднимая руку в указующем жесте.

   По синему-синему морю к нам шел белый-белый катер. Это было как в кино, как на открытке, но в этом не было ничего хорошего.

  

  

Глава 16

  

   ...Бычара старался. Плавать он умел не очень, но копытами загребал вовсю. Что объяснимо: несмотря на штилевую погоду и обвисшие паруса, кое-какой ход "Великий Океан" имел. Что означало: не поторопишься - останешься здесь, один, никто тебя спасать не будет. Нет такого желания, да и с возможностями не густо. Вот он и греб-загребал, потому что такая перспектива его явно не устраивала. К тому же, и без того безрадостная, она усугублялась вероятностью попасть на обед акулам, чего искренне желала ему воинственная девушка Мари.

   - Веревку приготовь, - бросил мне кэп. - Вязать будем.

   Такого добра, как веревки, на плоту было сколько угодно. Выбирай, какие пожелаешь: толстые, тонкие, гибкие и упругие, сложного плетения и простенькие. На парусных кораблях по-другому не бывает. И пусть наш плот не совсем корабль, но паруса у него самые настоящие.

   Я подобрал подходящий конец. К слову, все веревки на парусном судне - это концы, так правильно. Из-за этого, говорил капитан, иногда всякие забавности случаются. Скажем, когда просишь взять на буксир, полагается встать у борта и потрясти веревкой, мол, доведите, сам не дойду. А тебе с буксира в ответ: "Ты концом-то не тряси, не на пляже". Такой вот грубоватый моряцкий юмор.

   Мари тем временем успела побывать на камбузе, откуда вернулась вооруженная самым большим из имеющихся у нас кухонных ножей. Вид у нее был решительный.

   Еще несколько гребков, и вот уже между бычарой и плотом всего пара метров.

   Кривушин поправил автомат. Мари поигрывала тесаком, чье лезвие весело искрилось в лучах солнца. Я приготовил петлю.

   Бандит смотрел на нас и ждал, как мы распорядимся его судьбой. Потому что он был в нашей власти, и право на это - распоряжаться чужими жизнями, у нас тоже было. При этом, надо отдать должное, не было видно, что он боится.

   - Сюда, - сказал капитан, показав, где бычаре следует "швартоваться".

   Место было выбрано у самого носа, рядом с бушпритом, аккурат там, где экипаж плота справлял свои естественные надобности. Не думаю, однако, что капитан тем самым стремился унизить проигравшего. Все там было прибрано и опрятно, мы же интеллигентные люди! Просто на плоту у нас тесновато, а именно там, на носу, чуток посвободнее, там и вязать эту скотину сподручнее будет.

   Бычара медленно подплыл к указанному месту.

   - Руки! - раздался следующий приказ. - И не дергаться!

   Бычара схватился за край настила. И дергаться, конечно же, не стал.

   - Сережа!

   Я выступил вперед, наклонился и заплел кисти бандита.

   А все же психует, гад, хотя пытается держаться, вида не показать. Вон как судорогой щеку сводит. И пальцы побелели от напряжения. Эти короткие, будто щетинистые пальцы. Когда-то они сжимали нож, которым бычара наводил себе маникюр. Когда-то мелко подрагивали, будто от предвкушения, когда подручный бугай размазывал меня по стене в доме Кульчицкого. А когда-то сжались в кулак, который впечатался в мою челюсть. Между прочим, я с тобой за это еще не поквитался. Стул Мари не в счет, это преамбула...

   Я затянул петлю на кистях бычары потуже, от души.

   - Вылезай!

   Я отступил на два шага, держа в руках конец веревки и испытывая острое желание пнуть бычару, который стал выбираться на плот.

   Удалось это ему не сразу. Тут надо было подтянуться, а силы он подрастратил, да и путы на руках не позволяли ухватиться поудобнее. Он забросил ногу - и сорвался. Забросил снова - и буквально вытащил себя на настил.

   Это последнее усилие, похоже, его доконало. Бычара втягивал широко открытой пастью воздух и все никак не мог продышаться.

   Чувствуя себя под надежной защитой "калашникова", я присел и стал вязать бычаре ноги. Как следует стреножив противника, я выпрямился и занял свое место в ряду мстителей, высившихся над поверженным врагом.

   Через минуту грудь бычары под пестрядью "гавайской" рубашки перестала вздыматься и опадать, как кузнечные меха. Или, как говаривал один киношкольник, как девятый вал на картине Айвазовского. С учетом окружающей действительности это сравнение удачнее.

   - Поговорим? - спросил Кривушин.

   Бычара взглянул на него и просипел:

   - Не хотел я вас убивать.

   - Ага, - согласился кэп. - Пошалить хотел. Ты лучше скажи, там много народа было?

   Дядя Петя кивнул в сторону водной глади, на которой давно полопались пузыри, но еще кучковались обломки белого катера в ажурных разводах солярки.

   - Нет.

   - "Нет" - это сколько?

   - Один человек был. У руля. И все.

   - Блондин? - встрял в их диалог я.

   - Он.

   - Да-а-а... - протянул Кривушин. - Был пацан и сгинул. Пойдем дальше. Что вам от нас было надо?

   - Портсигар.

   - Так нет же его у нас. Вот он, - кэп качнул в мою сторону стволом "калаша", и как-то мне это не того.. - вот он же вам ясно сказал: потерял. Правда, вы ему не поверили и чуть не придушили.

   - Не хотели мы его убивать.

   - Это я уже слышал. Не хотели... Как-то все само собой к тому шло.

   - Не хотели мы его убивать, - упрямо повторил бычара. - Думали, врет. Думали, он под Культю лег.

   - Что за Культя такой? - деланно удивился Кривушин. - Ах, да, это, наверное, тот старик, которого вы на тот свет отправили.

   - Не хотели мы его убивать.

   - Вот заладил. И его тоже не хотели. Но убили же!

   - Он сам. Сердце не выдержало.

   - Ну, да, ну, да. Сердце, оно такое. Бывает, что не выдерживает. Особенно если пугануть как следует. Ладно, вернемся к портсигару. Чего он вам так сдался, а?

   Бычара напрягся. Видно было, что он гадает, известно ли нам о содержимом презента и его истинном предназначении.

   - Дорогой подарок.

   - Ну, дорогой, и чего?

   - Культя о нем знал. Такой подарок не передать не по понятиям будет. Впадлу это Миронову.

   - Кольке? Так что, племяш мой с понятиями?

   Я бы на месте бычары удивился, услышав про племяша, и что "Колька". Но бычара не удивился, мол, чего это вы так фамильярно, какой он вам Колька? Не стал и с невинным видом вопрошать: "Так вы его дядя?" Ничего этого он не сделал, хотя, на мой взгляд, такое поведение оставляло ему определенную свободу маневра. Бычара, очевидно, рассудил так: "несознанка" должна быть дозированной. Поэтому про то, что портсигар - презентик смертельно опасный, да еще и с маячком, он не сказал и не скажет. А вот что родственная связь Кривушина и Миронова для него не секрет, с этим таиться не станет. Глупо таиться. Что навстречу плоту шли - этого не скроешь, что за мной явились - это и ежу понятно, а раз так, то узнать, что за человек на плоту капитанит, всю его подноготную-родословную выяснить, это вообще как два пальца об асфальт.

   - С понятиями, - сказал бычара.

   - Еще с какими, - подтвердил я, мимикой давая понять Мари, что все пояснения потом.

   - Уголовник, значит, - печально констатировал дядя Петя. - И ради понятий этих вы сначала нас в Орте караулили, потом через океан поперлись, а потом в море вышли на легком катере. Так, что ли?

   Бычара выдавил что-то невнятное, что, впрочем, было ответом однозначно положительным, и облизал губы.

   - Дайте ему попить, - распорядился кэп.

   Дисциплинированная девушка Мари отправилась на камбуз, откуда вернулась с пластиковой бутылкой воды. Ступала она осторожно, помня об осколках лампы, разбитой пулей, так что дорога туда-сюда заняла определенное время. Но это ничего, потерпит, не высохнет, а если и иссохнет, как мумия, что за беда?

   Получив бутылку, бычара припал к горлышку. Пил он жадно, глотал громко, роняя струйки воды на подбородок.

   После утоления жажды допрос был продолжен. Был он долгим и обстоятельным, хотя обошлось без пыточных процедур, чуждых цивилизованному обществу, к коему причисляли себя и я, и дядя Петя. Но не Мари! Эта юная дева временами поглядывала на пленника с откровенной кровожадностью, продолжая поигрывать кухонным тесаком.

   В целом, все выкладки Кривушина оказались правильными. Потому "в целом", что бычара изворачивался как мог, чтобы не раскрыть тайну портсигара. По его словам, марина была вычислена благодаря телефону. Убравшись из дома Кульчицкого, они доложились Миронову. Тот подключил к делу технарей-"айтишников". Эти яйцеголовые через несколько часов нащупали сигнал моего телефона на далеком острове Фаял. Сигнал был устойчивый, но когда бандиты примчались на набережную, вдруг пропал. Пришлось организовать наблюдение.

   Дежурили они вдвоем, попеременно, потому как их третий отсутствовал в связи с тяжелым послеоперационным периодом.

   - Полиция вроде бы всех врачей опросила, - заметил Кривушин. - Не было такого пациента.

   - Опросили всех, но не все правду сказали. Бабло везде любят.

   Вот вам и законопослушные европейцы, прокомментировал ситуацию я. Про себя, разумеется, чтобы не портить лишними репликами стратегию допроса.

   - Жить-то будет? - спросил кэп.

   - Будет.

   У меня отлегло от сердца. Не могу сказать, что там неподъемный камень почивал, но все же... Нет на мне смертоубийства! А могло быть. С такой раной и потерей крови живым остаться - задача.

   Допрос покатился дальше.

   Они меня стерегли, а я все не появлялся.

   - Пустышку тянули, - нес пургу бычара. - Сигнала нет. Лодок в порту навалом. Народ так и шастает. Мы уверены были, что ты... - бритый посмотрел на меня, - давно откинулся с острова. Но Миронов приказал сидеть и смотреть.

   Если верить бычаре (а мы ему, естественно, не верили ни на грош), так они сидели и смотрели еще несколько дней после того, как плот "Великий Океан II" вышел в море. Затем поступил новый приказ: отбой, ждать новых указаний, хозяин думать будет.

   Думал тот долго, и в конце концов то ли сам сообразил, то ли ему какие аналитики подсказали, что негде беглецам еще быть, только на плоту "Великий Океан", что покинул гавань Орты аккурат в интересующий господина Миронова отрезок времени. Почему именно там? Да потому, что ведет плот русский майор в отставке Петр Васильевич Кривушин. Между прочим, седьмая вода на киселе господина Миронова, хотя это к делу не относится и роли не играет. А что относится и играет, так это вот какой примечательный факт: двадцать с лишним лет назад в деревне Ключики майор был знаком с неким экспедитором... Вот он, Кривушин, ему сейчас и помог. Случайно встретились и не стали расходиться. Кретины!

   Когда Миронов понял, что, как ни странно, Атлантику плот, похоже, одолеет, он послал своих подручных на Карибы. Оттуда они должны были выйти навстречу "Великому Океану", когда плоту до берега останется сотня миль. Что они и сделали. По правилам, вдвоем на катере в море идти было нельзя, нужен шкипер из местных, но деньги вновь показали свою власть над людьми, в данном случае - над судовладельцами. Что же касается навигации и прочих тонкостей, обеспечивающих выход на точку, даже если это точка движущаяся, то с картплоттером и GPS это труда не составляло. И не составило.

   - Ну, хватит, - смилостивился наконец Кривушин. - Отдыхай пока. А у нас дела. Война войной, а обед по расписанию.

   Тут я позволил себе заметить, что некоторые непредвиденные обстоятельства не позволили мне заняться приготовлению пищи.

   - Так займись, а мы поможем.

   В бескорыстную помощь на кухне я не верю в принципе - верю в помощь из-под палки, поэтому сделал вывод: дядя Петя собирается провести что-то вроде собрания, но не собирается извещать об этом пленника. Я безропотно отправился на корму, где чуть позже компанию мне составили Кривушин и Мари, однако лишь после того, как побросали в океан осколки лампы.

   Я зажег газ, налил в кастрюлю воды и приготовил пакеты с растворимым супом. Лапша с глютаматом - другого не успею. Пусть не самая здоровая, но все-таки пища.

   - Как он вам? - спросил кэп.

   - Как уж на сковородке.

   - Какой уж? - не поняла меня Мари.

   Я дал доступный перевод:

   - Изоврался, в общем.

   - Да, он говорил неправду, - согласилась Мари.

   Кривушин огладил бороду:

   - Можно было бы и правды добиться, только ни к чему нам детали, мы их и так знаем. Картина и без них сложилась.

   - Маслом, - добавил я.

   - Что?

   - Картина маслом, говорю. Прибавить можно, но и так смотрится.

   - Ну, скоро у тебя? - спросил кэп. - Чегой-то живот подводит.

   - Живот - это нервное, дядь Петь. А мы что, и этого кормить будем? - я мотнул головой в сторону кормы.

   - Тут интереснее вопрос есть. - Кривушин отставил в сторону автомат, прислонив его к стене рубки. - Что нам с ним вообще делать?

   Мари задумчиво поигрывала тесаком. Я смотрел на нее и прикидывал, можно ли считать ее движения ответом или хотя бы намеком на него. И прозвучавшие слова Мари мое любопытство только подогрели:

   - На берег нам с ним нельзя. Будут вопросы. Они нам ни к чему.

   - Так зачем было его вообще спасать? - кинул я пробный шар.

   - Никто убивать его не собирается, - резко проговорил кэп. - Но Мари права, на берег вам с ним ни к чему. И на плоту его оставлять нельзя. Тут подумать надо...

   Все верно. И так - плохо, а эдак - еще хуже.

   Надо заметить, что мы до тонкостей продумали, каким будет наше прибытие на сушу. Первоначально мы собирались провернуть ту же операцию, что и в Орте. То есть мы с Мари укрываемся в каюте, а капитан прибывает в порт в звании путешественника-одиночки. Пусть его приветствуют, ему рукоплещут, мы подождем, мы люди не тщеславные. Скорее всего обойдется без досмотра, оформление надлежащих документов пройдет на берегу. В случае же, если представителям местной администрации все-таки вздумается посетить "Великий Океан", мы укроемся в "гробах" под настилом. Далее, получив свободный доступ к Интернету, мы узнаем, что произошло после нашего отплытия на Фаяле и за тот же срок - в Москве. Такая была у нас стратегия, тактику же предстояло выработать в зависимости то того, какими будут Интернет-новости.

   Позже, однако, мы внесли в свои планы коррективы. Дядя Петя в порт будет входить один, без нас. Причем надо так подгадать, чтобы произошло это утром, во всяком случае, до полудня. Как подгадать, с этим ясно: пришпорить плот нам не по силам, зато притормозить "Великий Океан" - вполне, тут и паруса можно подсобрать, и плавучий якорь бросить. А утром - это потому, что в ночь перед прибытием мы с Мари тихо-спокойно оставим кэпа в одиночестве. В миле от берега пересядем в надувную лодку - и поминай, как звали. Интереса к нам на берегу, даже если кто встретится, не будет никакого. Потому что никому в голову не придет, что мы на такой "мыльнице" причапали с другой стороны Атлантики. В голову придет другое: влюбленная парочка не нашла ничего безумнее, чем отправиться на ночную прогулку на обычной надувнушке. Пристав к берегу, мы прячем лодку, а с утра пораньше в качестве беспечных зевак отправляемся в порт встречать героического русского мореплавателя Кривушина. Все остальное - поиски в Интернете, выработка тактики - остается без изменений. Преимущество этого плана было в том, что с первых же минут пребывания на острове мы не будем привязаны к плоту. Уязвим же план был, как нам представлялось, лишь с одной стороны: погодные условия могли не позволить нам воспользоваться лодкой. Однако метеосводки давали благоприятный прогноз на ближайшие дни: ветер слабый, волна легкая.

   Таков был план, и как ни посмотри, бычаре в нем места не находилось.

   Вода наконец-то закипела, я высыпал содержимое пакетов в кастрюлю. Ровно через пять минут я раскладывал глютаматную лапшу по тарелкам, гадая, сколько мне их понадобится.

   - С этим как? - поигрывая половником так же небрежно, как Мари - тесаком, спросил я. - Кормим или?..

   - Обойдется, - отрезал капитан и добавил совсем неожиданное: - С собой дать - дадим.

   Мы с Мари уставились на Кривушина.

   - Вы ешьте, ешьте.

   - Ты нам рот лапшой не затыкай, - сурово молвил я. - Поясни!

   Кривушин накрутил на вилку комок лапши и отправил его в рот. Прожевав и проглотив, выдал:

   - Посадим в лодку и пусть плывет.

   - В какую лодку? А мы?

   - И вы - в лодку.

   Я нахмурился. Напекло, видать, мне маковку. Хотя вероятнее другое: не у меня мозги в тумане, а у нашего седого странника. Ну, конечно, возраст, тяжкие испытания, стрессовые ситуации, автомат у плеча и потопленный катер.

   - Я с ним в лодку не сяду, - заявил я. - Даже со связанным. И Мари не позволю.

   Кривушин рассмеялся так, что даже откинулся, бороду задрал:

   - Вон ты о чем. Две у меня лодки. Две.

   - Так бы сразу и сказал, - проворчал я.

   - Сейчас поедим и займемся. Будем его в путь-дорогу снаряжать. Нам незваные гости не нужны.

   - А если упрется?

   - Упрется - поможем. - Кэп протянул руку и погладил автомат. - Это такой аргумент, что лучше не рыпаться.

   С этим я был согласен. "Калаш" - вещь убедительная. И разносторонняя: может катер на дно пустить, а может человека туда же, причем с человеком проще, у него плавучесть хуже.

   - Мари, - продолжил кэп. - Сходи глянь, как он там?

   Наша отважная спутница взяла тесак и отправилась на нос плота. Вернувшись, доложила:

   - Жарится. Еще воды просит.

   - Дай, - разрешил Кривушин.

   Дядя Петя продолжал шокировать меня своим милосердием.

   Мари понесла пленнику еще одну бутылку воды. А я вдруг подумал: а ну как он веревки порвал, схватит ее сейчас, отберет нож, лезвие к горлу - и начнет нам условия ставить. И еще не представил все до конца, как себя же и осадил: не получится у него ничего, я хороший узел заплел, "констриктор" называется, в честь удава, наверное, который боа-констриктор. Этот узел на "выбленочный" похож, только хитрее, его вообще развязать невозможно, только резать. Вот так вот, "констриктор", "выбленочный", я теперь много чего умею, спасибо морскому волку Кривушину. Короче, не выйдет ничего у бычары с узлом. А тут и Мари вернулась живая-здоровая...

   Я снова принялся за лапшу, быстренько расправился с ней и спросил:

   - Так откуда автомат, товарищ майор?

   - Ну, и неугомонный ты, Сережа. Был я в Болгарии, в Варне. Годы были 90-е, бардак полный, вот я и прикупил по случаю. Агрегат, конечно, не первый сорт, их производства, болгарского, но до конца не испортили. Так ведь?

   На это я сказал:

   - Пусть неугомонный, зато прямой. А вот ты, как я погляжу, больно ушлый, дядя Петя. И автоматом разжился, и металлоискатель так усовершенствовал, что копейки на пляже собирать можно, и вообще. А как ты "калаш" этот через столько стран протащил?

   - Да уж смог. Ну, чего расселся, давай лодку снаряжать. Прибери здесь.

   Кривушин поднялся и исчез в хижине. Оттуда он появился с небольшим продолговатым мешком со шнуровкой. Моряки называют такие "киса", что к кошачьей породе отношения не имеет, и к Кисе Воробьянинову тоже.

   Я мигом закончил приборку, освободив от всего лишнего площадку перед штурвалом.

   Распустив шнуровку, кэп вывалил содержимое мешка: две лопасти, две телескопические трубки - рукоятки весел, и собственно лодку невнятного зеленоватого цвета, невнятного еще и потому, что резина была щедро присыпана тальком.

   Насос-"лягушка" хранился у дяди Пети в одном из рундуков на корме. С его помощью мы надули лодку. Она была маленькой, одноместной.

   - "Нырок", - сказал Кривушин, собирая весла. - Ярославский завод "Резинотехника". Я на ней еще в Ключиках рыбалил. Бывало, плывешь по Ореховке, вокруг тишина, птицы поют, а ты весла в воду опускаешь медленно-медленно, чтобы не всплеснуть, чтобы птиц не распугать.

   Да-а, прежде в пасторальных сценах дядя Петя замечен не был. Неужто старческое? Но больше меня удивило другое, о том и сказал:

   - Ты не только автомат, ты и лодку от России до Фаяла доволок. А я считал, что таким посудинам 10 лет - и кранты. Материальный износ.

   - При нормальном уходе они еще тебя переживут.

   Я насупился. Кривушин это отметил и поспешил загладить неловкость - пояснить:

   - Если следить, ухаживать, то и 10, и 20, и 30 лет жизни - запросто. Вот моя "старушка" из таких. Жаль расставаться, а придется.

   Я с сомнением оглядел лодку. Вид у нее был и впрямь как у новой, но...

   - Кажется, кто-то говорил, что убивать мы его не будем.

   - Ты о чем?

   - Маловата кольчужка.

   - А это чем богаты. Знаешь, как наши военморы с пленными сомалийскими пиратами разобрались? Посадили в вельбот и пустили... не в расход, а на все четыре стороны.

   - И?..

   - Может, кто и добрался до берега, я не в курсе.

   - И этот может не добраться.

   - Конечно, постараться придется. Но прецеденты есть. Я тебе о плотах и плотоводцах рассказывал, но и другие примеры имеются. Ален Бомбар, доктор из Франции... Мари, слышала о нем?

   - Конечно, - тряхнула та челкой. - Герой нации. Он еще книжку написал "За бортом по собственному желанию".

   Капитан поощрительно улыбнулся:

   - У нас она называлась "За бортом по своей воле". Так вот, этот Бомбар в 1952 году на надувной лодке "Еретик" переплыл Атлантический океан. А четыре года спустя другой врач, уже немец, Ханнес Линдеман, сделал то же самое и вовсе на байдарке. Кстати, Бомбар мало плыл один, он еды-питья с собой не взял, эксперимент ставил, словно он жертва кораблекрушения.

   - Повезло ему, - сказал я.

   - Не без этого. Вот и гостю нашему пусть повезет, я не возражаю. К тому же, мы его не здесь и не сейчас в автономное плавание отправим, а вечером, когда жара спадет. До берега будет не рукой подать, но вполне по силам. И море спокойное. Если не психовать, а веслами махать - доберется. И течение поможет.

   - Не сдаст он нас там?

   - А что он скажет? И чем докажет? Ему бы самому оправдаться... Нет, он себя смирно вести будет и постарается побыстрее убраться куда подальше.

   - Он в Москву поедет, к Миронову.

   - А пускай. Пока туда-сюда, тебя и след простынет. И Мари тоже. А меня Колька не тронет, не будет он со знаменитым яхтсменом связываться. - Кривушин улыбнулся, и как мне показалось, не без самодовольства. - Себе дороже может выйти. К тому же, вдруг прятаться и нужды не будет? Это мы еще поглядим. Давай-ка... - Кэп вставил весла в уключины. - Взяли!

   Мы подняли лодку и отнесли ее на нос плота. Пришлось покорячиться - не тяжело, но узко, неудобно, не развернешься.

   Бычара неотрывно следил за нами, но не произнес ни слова. Его одежда - рубашка-"гавайка", шорты - давно высохла. На коже едва заметно проступали разводы соли. Босые ноги почти касались моих ног, тоже босых. Будь у него такая цель, бычара мог бы исхитриться и лягнуть меня. И мне неожиданно захотелось, чтобы он попробовал сделать это. Пусть у него даже получится! Тогда я отвечу. Ведь мы люди воспитанные, мы лежачего в свое удовольствие не бьем, тем более связанного. Мы только отвечаем. Потому что наш бронепоезд стоит на запасном пути - всегда и под парами. Пусть ударит, тогда ударю я. И увижу то, что так хочу увидеть: страх в его глазах.

   Или не ждать выпада?

   - Не надо, - предостерег кэп.

   Вот как он догадался, о чем я думаю?

   - И в мыслях не было, - солгал я с самым невинным выражением лица.

   - Пошли отсюда, - Кривушин протиснулся мимо меня, и видно было, что он и на секунду не усомнился в моей неискренности.

   Мы вернулись на корму. Дядя Петя склонился над картплоттером, завесив чело седыми лохмами. Потом долго и энергично шевелил губами, заставляя колыхаться буйную растительность под носом, на щеках и подбородке. При этом кэп не произносил ни звука, и оттого казалось, что ему вдруг отчаянно захотелось погримасничать.

   Наконец капитан предал гласности итоги своих размышлений:

   - Сейчас чуть приведемся и выиграем в скорости узел, а то и два. Вечером отправим этого... К утру и вы отправитесь. Мари!

   - Да?

   - Что там с твоей курдулякой? - так дядя Петя величал смартфон Мари, уж не знаю почему. - Работает?

   - Так ведь связи нет - Сети.

   - Да, рано еще.

   Тут я взял на себя смелость попенять руководству:

   - Был бы у тебя через спутник выход, дядь Петь, мы бы всегда с Интернетом были.

   - А ты мне его обеспечь, помоги материально, - парировал Кривушин. - Чем попрекнуть нашел.

   - Да это так... - смутился я, но капитан завелся:

   - Так... не так... а не надо отца учить детей делать.

   Сколько я знал, детей у дяди Пети не было, во всяком случае официальных и им признанных, но по существу он был прав. Поэтому я повинно опустил голову, готовый, как генерал у Филатова в "Федоте-стрельце", покорно принять все: ссылку, каторгу, тюрьму... Причем без всяких условий, типа: "но желательно - в июле, и желательно - в Крыму".

   Спасибо Мари - спасла, пресекла в зародыше, срубила под корень, уберегла товарища от начальственного брюзжания, которое подчас хуже гнева, потому как бывает, что ни конца ему, ни края. Впрочем, сделала она это не из человеколюбия и не исходя из правил тимбилдинга - это такая псевдонаука, как из разношерстной публики единую команду сколотить. Нет, сделала она это невольно, что тут же и выяснилось.

   - Мне надо, - сказала она.

   - Чего надо? - дружно спросили мы.

   - Мне надо, а там он.

   Так вот в чем дело. Бычара у нас в отхожем месте пребывает, а девушке понадобилось. Это мне до лампочки, а ей невместно.

   Кривушин поднялся и полез в рундук, откуда вытащил знакомую кипу тряпья. Из кипы выпростал кусок ткани побольше и протянул Мари:

   - На лицо ему бросишь.

   Мари покраснела, но ткань взяла и отправилась на нос. А когда вернулась, то было видно - все у нее получилось: с ноги на ногу не переступает, и вся такая расслабленная.

   По примеру Мари я тоже отправился на нос.

   То ли из неоправданной жестокости, то ли из оправданной мести, то ли просто по забывчивости, покрывало Мари оставила на бычаре. Не саван, но чем-то похоже. Но мы люди такие, над пленными не изгаляемся, мы какую-то там конвенцию чтим. Поэтому я снял "саван", хотя и не раньше, чем сделал свои дела.

   - Потом укроешься, - пообещал я.

   Бычара осклабился. Надо же, натуральный бандюган, а без золотых фикс обходится.

   Я отправился на корму.

   Следующие часы мы занимались самыми обычными делами - как вчера, как позавчера, как неделю и две назад. Будто и не было автоматной стрельбы утром, пузырей на воде от затонувшего катера и связанного бандита на носу.

   Время не спеша двигало стрелки на часах капитана Кривушина, день катился к вечеру. Пока было еще совсем светло, но здесь, у экватора, темнота падает, словно занавес в театре. Сумерки - прерогатива северных широт. Ну, или южных.

   Дядя Петя все чаще поглядывал на экран картплоттера. Наконец, изрек:

   - Пора.

   И было непонятно, то ли он сказал это с оглядкой на данные картплоттера, то ли потому, что не хотел отправлять нашего пленника в плавание в кромешной тьме.

   Включив подруливающее устройство, мы все трое отправились на нос плота. Автомат тоже не был забыт, и если считать "товарища Калашникова", то все четверо.

   Бритый, увидев нашу процессию, никак на это не отреагировал, не шевельнулся даже, и на лице ни один мускул не дрогнул. Да, сильный человек. Пожалуй, посильнее меня будет.

   Мы с Кривушиным столкнули лодку на воду. Та сначала рванула в сторону на всю длину удерживающего ее конца, а затем, будто испугавшись своего легкомыслия и осознав собственное ничтожество, испуганно прижалась бортом к плоту.

   Я бросил в лодку весла. Мари кинула два пакета с галетами и упаковку воды на шесть бутылок. При разумном использовании того и другого хватит с лихвой. Смерти бычаре мы все же не желали, пусть плывет, теперь это его забота - выжить.

   Кривушин поправил автомат, висевший на груди, и сказал:

   - Сюда слушай. И без соплей - не поможет. Видишь лодку? Она твоя. Сейчас ты в нее сядешь и можешь плыть на все четыре стороны, но советую - на запад. Отличной погоды не гарантирую, я не Господь Бог, но приличную синоптики обещают. До берега отсюда меньше пятидесяти миль. Течение тебе поможет. День, два... Будешь грести - выйдет быстрее. Вопросы есть?

   Бычара облизал губы и отрицательно качнул головой. И в этом был прав - милосердие тоже имеет границы, не нужно испытывать его на прочность.

   Я наклонился и рассек веревки на ногах пленника прихваченным с кормы тесаком.

   Капитан отступил на шаг и поднял автомат.

   - Вставай!

   - А эти? - бритый протянул мне связанные руки.

   - Потом.

   Бычара перевернулся на живот, оперся о палубу и медленно поднялся. Видно, ноги у него здорово затекли, его качнуло. Я хотел ему помочь, но передумал.

   - Пошел!

   Мари придержала лодку. Бычара шагнул в нее и, теряя равновесие, сразу сел.

   - Руки!

   Бритый протянул руки. Я разрезал веревки и тут же полоснул лезвием по тросу, удерживающему лодку у плота. Мари толкнула надувнушку ногой, и между ней и плотом появилась полоска воды.

   Бычара растирал запястья и смотрел на нас. Молча. Он явно не собирался умолять взять его обратно на плот и проклинать тоже не собирался. Просто смотрел.

   Лодку относило в сторону, а еще быстрее - за корму. Ветер был на нашей стороне - он тревожил шкоты и дразнил паруса. И вот уже сто метров между нами, двести, и уже лица не разглядеть, и если крикнет что - не услышим.

   Капитан опустил автомат.

   - Надо и вам собираться.

   Да, все правильно, пока светло, пока лишь предзакатная сиреневая дымка на небе, надо подготовить собственный десант на берег - наш с Мари.

  

  

Глава 17

  

   - Да, пора собираться.

   Это уже Мари. Ну, что за глупость: чего нам собираться, у нас же нет ничего. Нам, как тому нищему, только подпоясаться.

   Оказалось, однако, что, в отличие от кэпа, Мари говорила не в общем смысле, она имела в виду нечто совершенно конкретное. А именно: меня решили привести в божеский вид, то есть постричь.

   И то верно, зарос. Я и Москву-то покидал в состоянии не первой свежести, а с той поры много воды утекло, и волосяной покров мой пришел в полный беспорядок. Конечно, до лохматости нашего капитана мне далеко, но все равно патлы еще те. И смотрятся они без всякого романтизма, не то что благородные космы седого странника дяди Пети Кривушина. Ко всему прочему, с такой шевелюрой в цивилизованном обществе лучше не появляться. Конечно, на Карибах, в эпицентре стиля регги, лохмы, дреды и прочие безобразия в порядке вещей, однако приличного обличия людей и там больше. А приличные люди - люди обычные, рядовые, типические, они взгляд не притягивают. Мне же это и требуется - раствориться, мышкой серенькой прошмыгнуть.

   Правда, я не знал, насколько умело Мари обращается с ножницами, которые она раскопала в запасах Кривушина, и все же возражать против парикмахерской экзекуции не стал.

   - Готов! - объявил я, усаживаясь на пустую канистру из-под солярки.

   На лице цирюльницы появилась плотоядная улыбка. Она клацнула своим инструментом и...

   Ожидать можно было чего угодно: бокса, полубокса, даже бобрика, после которого мне пришлось бы, стеная, выскоблить голову кухонным тесаком и тем невольно стать похожим на нашего бывшего пленника, у которого череп блестел и лоснился, как кабачок. Но Мари смилостивилась - расстаралась. Сорок минут мучительной неподвижности, тяжелых вздохов и борьбы со сном закончились одобрительным покашливанием Кривушина.

   Мари придирчиво оглядела результат своих куаферных усилий. Дунула в расческу и щелкнула ножницами, поймав ими последний закатный солнечный зайчик и запустив его прямо мне в глаз.

   - Вот и все.

   Передо мной появилось зеркало. Я всмотрелся в себя незнакомого. А хорошо! Если бы не полоски незагорелой кожи, прежде прикрытые волосами... Но их мало, они не мешают.

   - Ты что, училась где?

   - С детства увлекаюсь. На подругах тренировалась.

   - Чего ж не сказала?

   - Испугался?

   - Не-а. Я по всякому могу - и красавцем, и уродом.

   - Красавцем лучше, - заметил Кривушин.

   - До этого ему далеко, - засмеялась Мари. - Капитан, теперь ваша очередь.

   Дядя Петя с сомнением взглянул на нее, запустил пятерню в бороду, пошебуршил там, потом кивнул, и мы поменялись местами: я - на рундук, он - на канистру.

   - Только ты, девонька, того, без ажиотажа.

   Мог бы и не предупреждать. Покушаться на его белоснежную гриву, лишь чуть-чуть траченную старческой желтизной, в планы Мари не входило. Это ж на святое покушаться! Все с максимальной деликатностью: здесь подобрать, тут подравнять - и готово.

   - Готово!

   Кривушин изучил себя в зеркале и озарился улыбкой:

   - Жентельмен.

   Легкая его ирония вкупе с самоиронией остались непонятыми Мари. Не настолько в своем французском далеко Мари освоила русский язык, чтобы понимать, сколь много в нем значит каждая буква. И мы в том ей помочь не смогли, просто не успели.

   - Спасибо, - зарделась она.

   - Это тебе, девонька, grand merci. Я теперь хоть под венец. Вот только майку сменить. - Дядя Петя повел плечами, и надпись BOG OFF насмешливо прищурилась. - Жених!

   Скромной благодарностью Мари за ее самоотверженный труд стало то, что мы с капитаном дочиста "вылизали" корму плота, изничтожив в море неизбежные отходы парикмахерского ремесла. После этого на правах дежурного кулинара, а также по велению души, я смешал для Мари коктейль, не пожалев для него последней коробки апельсинового сока. Правда, сказать по чести, ничего, кроме сока, в стакане не было, но ведь это куда приятнее - угостить даму коктейлем, нежели плеснуть ей какого-то банального сока.

   Потом мы стали готовить лодку. Кису с ней кэп достал из кормового рундука, который был поистине бездонным. Впрочем, киса была не очень большой, хотя и повнушительнее той, в которой хранился доставшийся бычаре "Нырок".

   Наша лодка тоже была присыпана тальком. Я не сомневался, что и ее состояние будет превосходным, тем более что Кривушин сказал, что и возрастом она помоложе, он ее уже в Ростове купил, который на Дону, перед самым выходом в Черное море.

   Лодку мы надули, хотя с этим можно было повременить. Но чего там, пусть за кормой болтается, есть-пить не просит.

   Когда лодку спускали на воду, меня вдруг пробил озноб, и это при том, что дневная жара только-только начала спадать. Захолодило же меня потому, что надувнушка не производила впечатление надежного плавсредства. Вот совсем. Да, двухместная "по паспорту", но как в ней два человека размещаются... Только если в баллоны спинами вжаться и ноги скрестить.

   Страха своего я не показал, внешне оставаясь спокойным и даже насвистывая. Закалился я на борту. Это подействовало: страх немного отступил, затем скатился к пяткам, а потом и вовсе пропал, потому что вера в нашего капитана тоже дорогого стоит: сказал - дойдем, значит - не потонем.

   Дрожь прошла, снова стало жарко.

   Быстро темнело. Ветер совсем стих. Паруса потеряли гордую форму - пошли морщинами, затем и вовсе обвисли, лишь иногда, с порывами, чуть поднимаясь, разглаживаясь и тут же снова опадая. И все же мы приближались к земле. На экране картплоттера это было ясно видно. Если ничего не изменится в природе, ничего не случится на плоту, то через час-два после полуночи мы окажемся в заданной точке. Оттуда нам предстоит плыть самим... А сутки спустя, вряд ли больше, по нашему маршруту проследует надувная лодка с бычарой. Опять же, если ничего не случится, если уже ничего не случилось.

   Все было готово: лодка плелась за "Великими Океаном", то натягивая, то ослабляя конец, которым была привязана к плоту. Пара бутылок воды - а еды нам не надо. У штурвала стояла сумка с нашими нехитрыми пожитками. В ней было то, что я прихватил из Москвы, а дядя Петя - из моего гостиничного номера. Как же давно это было! Что же касается Мари, то она за время плавания через океан вещами не обросла, возможности не было.

   Мы переоделись и теперь выглядели почти в точности так, как на Фаяле. Я - в брюках и рубашке-поло; Мари - в бриджиках и маечке. И все же "почти в точности". Оговорка эта необходима, потому что загорели мы дочерна, лица заветрились. Но я себе такой нравился: подтянутый, с аккуратной стрижкой, еще раз спасибо искусной девушке Мари. А еще я побрился.

   - Посмотри в столе, - сказал Кривушин, когда я поинтересовался, нет ли у него, часом, чего-нибудь острого, а то тесаком подбородок скоблить как-то несподручно. Только, чур, tool фирмы Leatherman не предлагать, при всем моем к нему уважении.

   Я внял совету и посмотрел в столе, где и обнаружил вполне приличный станок Gillette. Упаковка была нетронутой - и это понятно: кэп свою бороду пусть не холил, не лелеял, но чтобы избавиться от нее даже не помышлял. Другой вопрос: зачем этот станок ему вообще? Ну да ладно, может, подарил кто с тайным умыслом, а выбросить Кривушин посовестился, вот и валяется среди прочего хлама.

   Еще в этом пестром собрании были образец искусства scrimshaw от сеньора Азеведу и SIM-карта от моего телефона. Я взял ее, повертел в пальцах. Маленькая такая, невесомая, а могла человека убить, вернее, без нее было не убить...

   - Сергей!

   На зов капитана надо реагировать быстро и не задумываясь. Я сунул "симку" в карман и кинулся к выходу.

   - Какая красавица!

   Такими словами встретил меня Кривушин. А красавицей, перед которой он млел, предлагая сомлеть и мне, была Мари. Воспользовавшись щедростью капитана, она вымыла голову пресной водой, расчесалась и уложилась, после чего и выставила себя на всеобщее обозрение. То есть сначала на обозрение дяди Пети, а теперь и мое тоже.

   Я поджал губы скептически, но мгновение спустя вынужден был превратить их в одобрительную улыбку. Действительно, приятно глазу. И что характерно, ни малейшего намека на растаманское прошлое. Никаких бусинок, кудельков. Все скромно, достойно и стильно. И кстати, ногти давно без лака, и так даже лучше.

   - Симпатично, - сказал я.

   - Симпатичная! - чуть подправил меня кэп.

   Я пожал плечами и стал готовиться к бритью. А когда побрился, переоделся, глянул на себя в зеркало, вот тогда и понял, что я себе таким нравлюсь. И не только снаружи. Я вообще себе нравился. Откуда что взялось, но вроде как лучше стал.

   А вот интересно, Мари... Она только внешне изменилась или у нее тоже в душе, на сердце что-то сдвинулось-повернулось?

   Спрашивать я не стал. О таком не спрашивают, как мне кажется. Говорить вообще не хотелось. Так бывает, когда вдруг оказывается, что такси у подъезда еще нет, и вообще глупо так рано отправляться в аэропорт, но чемодан уж у порога, и ничего не остается, как ждать, и слов нет, и сердце обволакивает тягучая тоска, хотя радоваться впору - все собрано, документы в кармане, впереди отдых. С чего тосковать-то?

   Есть с чего.

   Я сидел на лавке-рундуке, смотрел на воду и спрашивал себя, почему только сейчас, вечером, уже почти ночью, я дал себе труд вспомнить о блондинистом парне, который был у штурвала катера. Во время допроса бычары я это принял к сведению - и поскакал дальше. А в эти минуты подумалось. Ведь человек, пусть бандит, бугай, но человек, а дядя Петя, пусть вынужденный, но убийца, а я, получается, пусть нечаянный, но пособник. Так отчего же не было и нет во мне ни сожаления, ни раскаяния, ни тревоги за свою бессмертную душу? Смерть Кульчицкого и то больше эмоций вызвала. Наверное, это оттого, что я не видел его последних секунд. Катер взорвался, затонул - и все. Ничего не видел, не знаю и знать не хочу! Иначе тяжко.

   Я посмотрел на Мари. О чем она думает? Почему глаза - внутрь?

   Кривушин тоже о чем-то размышлял. О чем? Темна вода во облацех. И душа темна.

   - Покемарить не хотите? - нарушил молчание капитан.

   Мари не ответила, а я сказал:

   - Так переоделись уже. И вообще... Музыку, что ли, послушать?

   Дядя Петя кивнул на картплоттер:

   - Бери.

   Я взял планшет, закрыл навигационную программу, порылся в плей-листах и нашел, что искал: "Ермака" Игоря Растеряева.

   Странно, должно быть, но звуки гармошки-трехрядки совсем не казались неуместными здесь, у экватора. И слова-рассказ о делах давно минувших не казались чужеродными. Особенно вот эта строка: "У России нет границ, у России есть только горизонт". Я ее даже повторил, и Кривуши взглянул на меня с сочувствием, то есть разделяя чувства. А мне стало неловко, потому что я сам не знал, что меня так зацепило: спроси - не объясню. А Мари... Она вздохнула так, как может вздохнуть только русская женщина, и за этот вздох, в котором столько любви, столько готовности терпеть и надеяться, ты, мужик, жизнь отдашь.

   Когда песня кончилась, я не стал искать другие. Так мы и сидели - молча. И так же молча Кривушин встал, открыл инструментальный ящик у мачты и достал пакет с тряпьем, а правильнее сказать - с портсигаром и телефоном.

   - На, - сказал он, протягивая пакет. - Возьми с собой. На крайняк пригодится.

   - Зачем?

   - Если полиция прихватит - предъявишь. Да, скажешь, чуть не убил, но не убил же. А к остальному отношения не имею. А в Орте действовал по неведению и дурости.

   - Ты того... - запротестовал было я, но был прерван:

   - По дурости! - повысил голос кэп. - А потом бандитов испугался, с испуга и удрал. А портсигар хранил как доказательство. Как страховку. Можете проверить, газ на месте. И телефон - страховка. Кстати, я вчера на вахте его аккумулятор зарядил. И SIM-карту возьми, в столе она.

   - Уже взял, - я хлопнул себя по карману.

   - Чего ж ты выделываешься, коли сам сообразил?

   - Я случайно. Как-то само собой вышло.

   Кривушин сел рядом, а я убрал пакет в сумку.

   И снова мы молчали.

   Я вдруг подумал, надо бы попросить у дяди Пети фотографию на память, из "триптиха", лучше ту, где мы с ведром и клюквой. Я даже рот открыл - и тут же его захлопнул. Нет, не заслужил пока.

   Мари тихо вздохнула, опять совсем-совсем по-русски.

   Я закинул голову. Звезды просом засыпали небо. Шелестели волны. Ветер сушил щеки.

   Огни появились к началу "собачьей" вахты, которая у нас была одна на троих. Огней было мало. Это вам не Лазурный берег, это Барбадос.

  

  

Глава 18

  

   Что я знаю о Барбадосе?

   Когда-то корабли искателей приключений из Старого Света, который тогда был просто Светом, в единственном числе, подошли к этим берегам. И что же увидели измученные долгой дорогой пришельцы из оставшейся за океаном Португалии? Они увидели фиговые деревья, с которых свисала какая-то дрянь явно растительного происхождения. И взглянули моряки друг на друга, на свои заросшие диким волосом физиономии, и воскликнули: "Os Barbados!" Так появился на картах мира "бородатый" остров.

   Так, что еще? Я напряг память, выискивая в ней что-то помимо "бородатой" истории, которой давеча поделился с нами Петр Васильевич Кривушин.

   Из темных глубин поднялось лицо в обрамлении темных локонов, его сменил красавец парусник, потом раздались звуки - свист бича и стоны истязаемого, а затем хриплые мужские голоса затянули: "Пятнадцать человек на сундук мертвеца! Йо-хо-хо..."

   Нет, этот хор - из "Острова сокровищ", но все, что прежде, из "Одиссеи капитана Блада". Барбадос! Остров каторжников и сахарного тростника из романа Рафаэля Сабатини. Как же, помню, Арабелла Бишоп, джентльмены удачи, дуэли и сокровища. Шикарная книжка.

   Что еще?

   Барбадос относится к Малым Антилам, ближайшие острова к нему - на западе: Сент-Люсия, Сент-Винсент и Гренадины. Но нам туда не надо. То есть можно было бы и туда, но коли вынесли ветер и течение к Барбадосу, то так тому и быть.

   Столица острова - Бриджтаун. Находится он на западном побережье, а мы высадимся на восточном, у мыса Китридж. Оттуда нам предстоит добраться до города Батшеба, куда завтра... уже сегодня должен прибыть плот "Великий Океан II".

   Game over.

   Что и говорить, сведения мои о Барбадосе скупы и убоги. Ну, ничего, после на подробности размениваться будем. Вот войдем в Интернет, узнаем перво-наперво, что там с Мироновым, что на Фаяле, а потом и полюбопытствовать можно, куда мы, собственно, прибыли.

   Пока же мы вне доступа. Мари и на плоту проверяла - скорее для проформы, и здесь, на лодке: нет Сети. Никак дотянуться не можем. Но это вопрос времени, нам бы для начала до берега добраться.

   Я греб и греб. А Мари дремала. Вот только что пытала смартфон на предмет доступа в "паутину", а как выключила, тут же заснула.

   Мне бы тоже вежды смежить.

   Я усмехнулся: сказитель, блин, былинник.

   Но действительно - зевается.

   Но нужно грести.

   Я оглянулся. Огни все ближе, и уже видна полоска берега. Темная на темном.

   Ночь в океане не бывает угольно черной, во всяком случае, в этих широтах. Даже когда нет луны с ее мерцающей на воде дорожкой. Тут и звезды, и белые кромки волн, иногда планктон светится. Вон, вчера мы судовые огни ночью не зажигали, а зарифиться сумели, и никто не споткнулся, не расшибся.

   Да, красиво. Только сейчас мне не до прелестей природы. Все-таки чтобы наслаждаться красотой, нужно быть в релаксе. А когда гребешь, как-то не получается.

   Волна подхватила лодку. Опустила.

   Это знак. Признак. Кривушин предупреждал: дно здесь пологое, оно так поднимается, что волны по мере приближения к берегу не растут в геометрической прогрессии, они, конечно, становятся выше и короче, но убийственного прибоя не создают. Шторм - это отдельный разговор. "На Балеары похоже, на Мальорку, - заключил кэп. - Там тоже дно пологое". На это я ответил с максимальным подобострастием: "Тебе виднее, дядь Петь. Мы на Мальорках не бывали. И на Менорках тоже". Увы, мой сарказм канул в пустоту, поскольку седой странник остался индифферентен: "А? Ну да..."

   И вот предсказания капитана начали сбываться.

   Еще одна волна подняла лодку. Качнувшись на гребне, надувнушка заскользила вниз.

   - Мари!

   Не заботясь о церемониях, я пустил в ход ноги.

   - Я не спала, - буркнула Мари и, противореча себе, потерла ладонями лицо, отгоняя сны.

   - Берег. Приготовься.

   - Я готова.

   Волна вскинула лодку, и когда надувнушка оказалась наверху, я ударил веслами: правым - на себя, вторым - табаня.

   Лодка развернулась. Грести больше не надо, нас волны вынесут, а так, кормой к берегу, править проще.

   До берега были уже не сотни - десятки метров. Пора выбирать место для десантирования.

   Повезло: выбирать не пришлось. Впереди был пляж - темная полоска стала серой. Можно выбрасываться.

   О том, что перед нами могли оказаться камни, об этом не хотелось даже думать. А ведь могло случиться такое, и запросто. Тут рельеф сложный: пляжей много, но они небольшие, стиснутые зубьями скал, оттого и называются bocas, то есть пасти. Но мы и раньше об этом не думали - что проку? - а сейчас тем более ни к чему.

   Лодка вильнула в сторону, но коротким гребком я вернул ее на курс. Точно на берег.

   Волна понесла нас вперед. Схлынула, обдав брызгами, потащила назад.

   Днище заскребло по песку.

   Мари выпрыгнула из лодки и схватила веревку, привязанную к корме. Уперлась ногами и не позволила волне утянуть надувнушку назад. Пока она удерживала лодку, я выпрямился... и чуть не упал. Но устоял и перешагнул через борт. Лодка, освободившись от груза, снова попыталась укрыться в океане.

   Я кинулся к Мари, тоже схватился за веревку. Отступая, мы тащили лодку за собой. И только когда скрип резины о песок стал резким и громким, а срез воды отдалился метров на десять, остановились. Все, приплыли.

   Ноги не держали, мы повалились на пляж.

   - Земля! - сказала Мари.

   - Песок! - через силу усмехнулся я. - Приплыли.

   Между прочим, мы пересекли на плоту Атлантический океан, но торжествовать по этому поводу - Yes, yes, we did it! - не спешили. Есть заботы понасущнее. Может, как-нибудь потом...

   Я посмотрел по сторонам. Никто не спешил поздравить нас с окончанием героического рейса. И это хорошо. Никто не собирался задать нам пару неудобных вопросов. Еще лучше.

   Не тратя попусту слова и время, мы принялись уничтожать следы нашего пребывания на пляже.

   Мари достала из лодки сумку.

   Я повыдергивал затычки и стал мять коленями баллоны, выдавливая воздух.

   Мари вытащила из уключин весла, повесила сумку на плечо и заторопилась в темноту.

   Я скрутил потерявшую упругость оболочку, облапил ее, поднялся и последовал за дамой.

   Мари заметно пошатывало. Меня тоже. Что не удивительно после стольких недель, проведенных в океане. И почему суша не качается? Нам так привычнее.

   Пляж был широкий. За ним топорщились заросли какого-то кустарника. Там мы спрятали лодку. Я сломал ветку, вернулся на пляж и разровнял песок там, где мы тащили наше тогда еще полное жизни и воздуха суденышко. Следы ног заметать не стал, это уже лишнее.

   Я вернулся к Мари.

   - Что с Сетью?

   Экран смартфона засветился.

   - Нету.

   - Будем искать.

   Я раскатал подвернутые штанины и надел мокасины. Мари тоже обулась - в свои шлепки-босоножки.

   - Где искать?

   - Там.

   Огни вдали. Туда нам надо.

   Мы вышли на пляж и пошли к людям.

   - Целоваться придется, - сказал я, напоминая Мари о нашем "любовном" алиби. - Без этого никак.

   - Только попробуй!

   - Ну, хоть обнимемся?

   - Ни за что!

   - Кто ж тогда в наши амуры поверит?

   Мари не ответила. Похоже, она вновь становилась немногословной и неприступной. Не могу соврать, что мне это нравилось, а вот подколоть гордячку было приятно.

   Слежавшийся песок пружинил. Тропические ароматы щекотали ноздри, заставляя вспомнить гортензии острова Фаял.

   С каждым шагом мы чувствовали себя увереннее и даже начали получать удовольствие от передвижения по земной тверди. И через невысокую каменную гряду перебрались, ничего себе не повредив. Вот какие мы, нам и зубы bocas не страшны.

   Нам потребовалось пятнадцать минут, чтобы оказаться на окраине поселка, застроенного белыми домиками. У ворот и над крылечками некоторых домов висели кованные фонари, прячущие за чугунными завитками вполне современное электрическое содержание. Свет этих фонарей и был для нас Мари путеводной нитью. Те еще мотыльки. Крылышки бы не опалить!

   Узкая улочка вывела нас на площадь с церковью по одну сторону и кафе по другую. Врата церкви были закрыты, что нисколько не удивило в связи с поздним часом. Но было закрыто и кафе. Безусловно, рассчитывать на то, что скромная забегаловка в таком захолустье работает круглосуточно, было наивно, но мы тешили себя такой надеждой. Тем более мы не могли знать, есть ли в этом заведении WiFi или нет его. Но мы и здесь надеялись - на первое.

   - Посмотри, что там, - сказал я.

   Мари достала смартфон. Нажала кнопку - экран окрасился серебром. Потом появились пиктограммы по краям.

   - Есть!

   - А пароль?

   - Сеть открытая. Пароль не нужен.

   Ах, как нам подфартило.

   - Входишь?

   Пальчики Мари пробежались по экрану. Ловко у нее это получается.

   Несколько секунд томительного ожидания и...

   - Connecting people! Вошла.

   Через несколько часов, когда утро принялось красить нежным светом стены церквушки на острове Барбадос - независимой территории и государства в составе Британского содружества под десницей королевы Елизаветы II... Когда мы уже протерли штаны ступеньками закрытого кафе под скрип листьев-лезвий высаженных на деревенской площади пальм, которые то гладил, то трепал ветер... Когда смартфон вот-вот должен был заглючить от непосильной работы... Тогда к нам подошел парень излишней полноты, волосы которого были заплетены в сотни сосулек-косичек, и сочувственно предложил несчастным по обстоятельствам места и счастливым по обстоятельствам жизни влюбленным начать день с кофе.

   Дверь кафе открылась, мы вошли, сели у стойки и вскоре получили по чашке чудесного снадобья, исходящего паром, щекочущего ноздри и вызывающего активное слюноотделение.

   Не имея местной валюты - барбадосских долларов, мы расплатились за волшебство полновесными евро, не забыв отблагодарить спасителя достойными чаевыми. Последнее было встречено деревенским barista, то бишь мастером по кофеварению, с напускным безразличием.

   Еще раз поблагодарив тучного юношу, на этот раз вербально, мы оставили его наедине с требующим приборки полом. Выйдя на площадь, мы направились к одинокому такси, вдруг нарисовавшемуся у церковной ограды.

   Водитель такси встретил нас дружеским оскалом во все шестьдесят четыре зуба. Они так сверкнули в улыбке, что казалось, их и впрямь вдвое больше положенного.

   - До Батшебы довезешь, шеф? - спросил я, что в английской транскрипции прозвучало и проще и короче, ничего не потеряв в содержательности: - Bathsheba?

   - No problem. Welcome!

   Мы разместились на заднем сиденье. Водитель приглушил музыку - разумеется, регги, - и с ленивой вальяжностью тронул с места.

   Обсуждать при таксисте свои дела мы не собирались - и не стали, да и успели уже наговориться. Что сейчас требовалось, это упорядочить полученную информацию и наши оценки имеющихся фактов.

   Итак, что выяснилось.

   Лишь только Мари "загуглилась" да "законнектилась", она тут же, как бабушка в лукошко, стала собирать все, что касалось расследования загадочной смерти Игоря Давидовича Кульчицкого, подданного российской импе... то есть гражданина Российской Федерации, но проживающего на Азорах, на острове Фаял, в городе Орта. То есть проживавшего... Там и закончившего свой земной путь то ли самостоятельно, то ли не без помощи неких лиц.

   За время, что мы провели в Атлантике, полиция окончательно утвердилась во мнении, что верной надлежит считать версию насильственной смерти. При этом эксперты утверждали, что к господину Кульчицкому и пальцем не притронулись. Но с другой стороны, когда человека дырявят из пистолета или снайперской винтовки, его тоже пальцем не касаются. А тут "саечка за испуг", невелика разница. Что пуля, что грозный взгляд, по результату все едино.

   Однако в распоряжении полиции были не только логика, дедукция и житейский опыт. Теперь у них был свидетель, он же потенциальный обвиняемый. Превратиться из первого во второго ему мешала лишь уязвимость доказательной базы. Расширить и углубить ее не позволяло то, что свидетель вместо внятных показаний лишь изредка клекотал и булькал, но клекот и бульки, вот же беда, к делу не пришьешь.

   Как именно был обнаружен чернявый бугай в пресс-релизах полиции не сообщалось, но указывалось место, где он был задержан: аэропорт. Поэтому у меня лично картина складывалась. Когда бугаю стало лучше, решено было переправить его в отеческие пределы, ну, или просто убрать с острова. Вполне допускаю, что, получив соответствующий приказ, он появился у стойки регистрации в цветастом легчайшем кашне, прикрывающем бинты. Смотрелось это дико - стильный изыск плохо сочетался с простецкой физией, но регистрацию бугай наверняка прошел: процедура формальная, там не на лица - в бумаги смотрят. Таможенный контроль - тоже. Тормознули его на контроле пограничном. Сначала португальских церберов насторожила несообразность между шарфиком и мордой, потом вспомнилась давняя - уж сколько недель прошло! - ориентировка на человека с распоротым горлом. Тут его и скрутили.

   Впрочем, может, и не было всех этих сложностей - засекли его еще на подходе и заломали. А он и не сопротивлялся, что особо отмечалось полицией.

   В тот же день был арестован хирург, который оперировал чернявого и который ранее, когда опрашивали ортинских докторов, заявлял: знать ничего не знаю, ведать не ведаю. Нет, и знал, и ведал, и делал! Врача-вредителя помурыжили основательно и отпустили под залог до судебного разбирательства. Чем оно для него закончится, то вилами на воде писано, одно несомненно: с карьерой эскулапа ему можно попрощаться. И правильно: не надо так деньги любить! И не надо нарушать закон, себе дороже выйдет.

   Вернемся, однако, к располосованному и прихваченному. Бугая привезли в полицейское управление на допрос. К сожалению, тот не смог состояться по причине вызванной ранением немоты задержанного. Ко всему прочему он не понимал по-португальски, по-испански, по- немецки и даже по-английски - только глаза таращил. Для полицейских это не стало такой уж неожиданностью, поскольку при себе "немой" имел паспорт, где черным по белому с водяными знаками была указана его гражданская принадлежность. Русский из России, страны медведей и матрешек.

   Что отрадно, при невозможности произнести ни слова русский явно изъявлял готовность к сотрудничеству. Так, например, он радостно закурлыкал, когда ему предъявили его лечащего врача. Кстати, на хирурга-нарушителя полицию вывел таксист, отвозивший безгласного клиента в аэропорт, - сказав, что заказ поступил из частной клиники доктора N. Ну, а определить, кто резал, шил и укрывал, труда не составило.

   На этом первая порция бравурных полицейских реляций заканчивалась. Вторую следовало ожидать не ранее появления в комнате для допросов представителя российского дипломатического корпуса.

   Пауза была довольно продолжительной. А когда "второе блюдо" подали, оно оказалось пресным. И вовсе не потому, что полиция вдруг раздумала откровенничать, просто... Одно из двух: или задержанный был рядовым исполнителем, коих не посвящают в детали из-за общей умственной ограниченности, или его стремление к сотрудничеству было фикцией, началом длинной цепочки уверток и умолчаний, тем более что молчать ему было совсем не сложно.

   - Тупица! - вынес я вердикт, когда мы с Мари (я заглядывал ей через плечо) добрались до этого момента.

   - Stupide! - согласилась она по-французски. Тут ее прононс выдал, потому что по-английски это звучит схоже, но все же чуть иначе.

   Суммируя то немногое, что на этот раз сумели накопать журналисты с оглядкой на "собственные источники в правоохранительных органах", следовало признать, что пресловутое лукошко Мари от этого почти не потяжелело.

   Задержанный не отрицал, что прилетел на Фаял в составе группы из трех человек.

   Отрицать это было бессмысленно, поскольку полиции было известно, что раненого в клинику доставили двое: высокий мускулистый мужчина с властным голосом, отличительная черта - голый череп, и... тоже мужчина, который был еще выше, еще мускулистей, имел скуластое славянское лицо и светлые волосы. Что касается расстановки сил, то первый распоряжался, второй - исполнял.

   Далее. О задаче. Согласно показаниям, которые задержанный давал в письменной форме в присутствии адвоката и российского дипработника, на Азоры они прибыли исключительно для расширения кругозора.

   На резонный вопрос следователя, какого, собственно, рожна они поперлись в дом господина Кульчицкого, прозвучало следующее: заглянули из большого уважения, потому как хотели передать привет от московских друзей. Зашли, а он мертвый. Только дернулись в полицию звонить, а тут является какой-то тип и давай стеклянными подносами кидаться.

   "Куда он потом делся, этот тип?"

   "Смылся".

   "Он был один?"

   "Вроде один. Мне не до того было, чтобы людей в комнате по головам считать".

   "Та-а-ак. А почему вы бежали?"

   "Подумали, что нас в смерти старика обвинят".

   "А прежде вы говорили, что хотели вызвать полицию".

   "Это сгоряча. Страх потом появился. Что, скажете, не бывает так?"

   "Но вы были тяжело ранены. Скрываясь, вы ставили под угрозу свою жизнь".

   "Так я бы сразу к вам, только не я решал - за меня решали. И не бежал я - тащили меня".

   "Значит, ваши товарищи, воспользовавшись вашей беспомощностью... А где они?"

   "Не товарищи они мне! Бросили одного, а сами с острова свалили".

   "Когда это произошло?"

   "Давно, я еще и на поправку не пошел".

   "Видеокамера у ворот не зафиксировала вашего прихода..."

   "Дверью ошиблись".

   "...и вашего ухода".

   "Задворками ушли".

   "Неубедительно".

   "А по хрену. Вы докажите, что по-другому было. И вообще, в камеру хочу. Устал я".

   Такой вот диалог. Разумеется, он не был именно таким. Понятно, что беседы под протокол были долгими, перетекали из одного дня в другой, но я позволил себе сжать их до пунктира, оставив только самое существенное. Так проще, когда ничего лишнего.

   - Нет, не тупой он, - изменил я свое первоначальное мнение. - Битый.

   - Хитрый? - оторвала глаза от дисплея моя верная спутница.

   - Потому и хитрый, что битый.

   - Oui, - кивнула умная девушка Мари.

   - А ты заметила, что нигде не написано, назвал он имена-фамилии своих подельников или нет. Думаю, назвал. Все равно по авиабилетам они элементарно вычисляются: где он, там и они. Так что назвал, не стал рогом в землю упираться.

   Мари и с этим согласилась. Уже в третий раз за последний час! Уточнить бы только, с чем она согласна: что глупо это, когда рогом в землю, или с моими умозаключениями насчет имен-фамилий?

   - Возможно, их будут искать в России, - сказала она. - Но там их нет.

   Тут пришла моя очередь соглашаться с очевидным:

   - Одного просто нет, а другого нет совсем.

   Мари не отдала должное бойкости моего языка. Вместо этого спросила:

   - Ты обратил внимание на даты?

   - Даты чего?

   - Арест произошел три недели назад. Последней газетной заметке - всего три дня.

   - Не пойму, ты о бритом, что ли? Что он всего этого мог не знать? Мог. А мог и знать. Только мы его не спрашивали. Когда проверить невозможно, как на вранье поймаешь? Он и без того навалил залепух с три короба.

   - Что такое "залепуха"? Хотя с этим после. Я о том, что даже если португальцы пошлют запрос в Россию, а они это сделают, можешь мне верить...

   - С чего бы мне тебе верить?

   - Ну, не верь, но я так считаю. Это же долгая история! Такие запросы идут по линии Интерпола, как мне кажется, а там чиновники, правила, свой порядок, сплошная бюрократия.

   - Да нам-то что с того?

   - А то, что с такими темпами на Миронова еще не скоро выйдут.

   Я задумался. А ведь верно глаголет. Чернявый бугай на Миронова не укажет: вот он, заказчик, ату его! Ему от такой откровенности никакой выгоды. Посему положение наше покамест не меняется: как было поганым, так плохим и остается. Вот если бы Миронов...

   - Дай-ка! - я решительно отобрал у Мари смартфон. - В российских пределах я лучше ориентируюсь. Поглядим, как там у Колюни нашего дела обстоят.

   Мари прекословить не стала, хотя курдуляку свою отдала с видимым сожалением.

   Ну-с, начнем. И Яндекс мне в помощь.

   То, как писали о Миронове газеты, что показывал "ящик", что говорило радио, можно охарактеризовать так: то густо, то пусто. Сначала, сразу после смерти Кульчицкого, было "густо". Затем последовало охлаждение к теме. Потом, когда Игорь Давидович обернулся уголовником с погонялом Культя, новый виток. И снова "пустота", и снова всплеск...

   Любопытно и то, кто отводил место на своих страницах и время в эфире этой истории. Это были СМИ из разных, во многом полярных лагерей. На одном полюсе - наверное, все же "положительном", - находились те, кто декларировал серьезный подход и непредвзятость. Знак "-" доставался изданиям, которые ни в грош не ставили аналитику, превознося "жареную" подачу, превращавшую подчас здоровую сенсацию в нездоровый скандал.

   Первую волну информации обеспечили издания "положительные", вторую - "желто-отрицательные".

   Газета "КоммерсантЪ" и радио "Бизнес FM" всесторонне рассмотрели, как изменится экономическое пространство в связи обретением Мироновым полновластных полномочий, Внешне - вроде бы никак. Кульчицкий и без того давно удалился от дел. Миронов и так был во главе их бизнеса. Изменения коснулись лишь его статуса: прежде он был лидером формальным, теперь освобождался от всяких условностей. Отсутствие у Игоря Давидовича родственников исключало судебные тяжбы, когда каждому истцу хочется отхватить свой кусок от пирога. Однако имелись нюансы. В бизнесе Кульчицкого с самого начала были задействованы сторонние деньги, происхождение которых терялось в мутных 90-х, когда редкий рубль мог похвастаться "чистотой". Но кто-то же их Кульчицкому дал под его честное воровское слово и в надежде на солидный барыш, и этот "кто-то" сейчас вполне мог предъявить Миронову претензии по принципу: "Где деньги, Зин?" - и забрать все до копейки и последнего процента. Хотя мог обойтись и без этого, довольствуясь сложившимся положением. И тут много зависело от того, как поведет себя Миронов: если оставит все, "как при матушке Екатерине", то вероятность его безоблачного существования будет практически гарантирована; если же начнет свою игру, не захочет уважить и уважать тех, кого уважать положено, то тут либо пан, либо пропал, либо на коне, либо под его копытами. Некоторые штрихи и оттенки позволяли предположить, что Миронов, как человек алчный и с апломбом, может попытаться дернуться, чтобы освободиться от всяческих обязательств, и тогда возможно всякое - результат инициированного им противостояния между прошлым и настоящим непредсказуем. "Будем посмотреть", - итожил автор "Коммерсанта", оставляя вопрос открытым. "Время покажет", - вторил ему экономический обозреватель "Бизнес FM".

   После затишья, когда СМИ ждали, в какую сторону повернут события, тему подхватила "желтая" пресса. "Миронов идет на конфликт!" - захлебываясь от восторга и ожидания восторга еще большего, строчила она. И действительно, бизнес-наследник легендарного Культи решил переть буром: ни прислушиваться к "старшим", ни тем более делиться он не собирался. Это было смело. До бесшабашности. Вот же дурак!

   Все указывало на то, что ожидаются "терки" и "стрелки", вплоть до "контрольного поцелуя в лоб". И тут Миронов совершил фатальную ошибку. Он обратился в правоохранительные органы, надеясь с их помощью отразить любые атаки. И все бы у него получилось, если бы Николай Миронов сам по себе был непорочен, аки агнец. Однако за ним числилось столько прегрешений, что Уголовный кодекс прямо-таки стонал и ерзал в нетерпении, когда этот злостный уклонист от справедливого возмездия окажется в его объятиях.

   Получив "заяву" от Миронова, наверху сочли, что мужик малость того - хамит, и вообще, самое время пропалывать огород, пора избавить грядку от еще одного сорняка. А возможно, наверху кому-то просто захотелось подмять под себя прибыльный бизнес, а слова о торжестве закона были лишь прикрытием, завесой, скрывающей истинные намерения. Намеки на это в "жареных" статьях имелись.

   Как бы то ни было, Миронову сначала помогли сохранить status quo в противоборстве с кредиторами из криминальной среды, а потом, когда он остался один на престоле, королевича самого прижали к ногтю.

   Колька перепугался, стал предлагать последовательно отступные, проценты с прибыли, долю в бизнесе, наконец весь бизнес габузом, лишь бы его оставили в покое, вообще про него забыли. Но не тут-то было. Хватка была железной, как у бульдога, насмерть.

   Прокуратура сделал запрос о взятии Николая Миронова под стражу, и тот, не иначе как в истерике, решился на финт, хорошо известный и прежде часто срабатывавший. У других вышло, а он чем хуже?

   Миронов созвал пресс-конференцию, на которой объявил, что травля, развернутая против него, суть месть за его передовые либеральные взгляды и финансовую помощь оппозиции. И потому, как поборник демократии, он взыскует о защите со стороны общественности горячо любимого и глубоко несчастного Отечества, стонущего под пятой тирании, а также о заступничестве мировых организаций, стоящих на страже гуманистических ценностей. Короче, руки прочь от господина Миронова!

   Этот вопль, эта мольба не могли пропасть втуне. Пара известных своей прозападной ориентацией радиостанций разразились гневными филиппиками, в которых слова "произвол" и "беспредел" уживались с "диктатурой" и "рейдерством". Вакханалия, однако, продолжалась считанные дни. Потом все замерло. И отнюдь не до рассвета. Кому-то из зарвавшихся журналистов власть мягко попеняла, особо рьяных жестко одернула, после чего поступила и вовсе умно. Гласности были преданы некоторые темные делишки гражданина Миронова, трактовать которые как-то иначе было невозможно. Еще очень ко времени выяснилось, что никакой финансовой помощи оппозиционерам не было и в помине. И все, радио заткнулось. Телевидению этого не потребовалось, так как оно и без того рта не открывало.

   Прокуратура продолжала терроризировать суд, уже не прося, а требуя высочайшего одобрения постановления об аресте. И все указывало на то, что такое разрешение она получит.

   Тогда Миронов исчез.

   Семью свою - красавицу жены и лапочку-дочку - он загодя отправил во Францию, где на берегах Луары у него была кое-какая недвижимость в виде "хибары" о трех этажах при четырнадцати комнатах, четырех ванных и пяти сортирах, - и виноградник при "хибаре".

   Родители любезного сына Николаши "прозябали" на Бали, не уставая восхвалять щедрость отпрыска и не собираясь возвращаться на Родину, чего-то совсем их туда не тянуло. И кто только сочинил эту сказку о ностальгии?

   И вот Миронов пропал. И тут же был объявлен в федеральный розыск. Скорее всего, к тому времени Колька уже сумел каким-то образом покинуть Россию, хотя пограничники пересечения им отеческих рубежей не зафиксировали. Но мало ли дырок в камзоле, если тщательно поискать? Так говорили в старину, и с тех пор ничего не изменилось.

   Оставалась, правда, вероятность, что Миронов страну не покидал, а затаился где-то в глубинке. На таких позициях стояла одна популярная газета из "желтого сектора". Начав собственное расследование, она даже отрядила корреспондента в новгородскую деревню Ключики, где Миронов обустроил что-то наподобие родового гнезда - воздвиг усадьбу с колоннами и портиком, скупил у бывших колхозников их земляные наделы, перегородил плотиной речку Ореховку, создав каскад прудов, разбил парк.

   Вел себя Миронов в Ключиках как помещик-самодур, а деревенские жители, даром что оставались свободными гражданами свободной России, были при нем вроде крепостных. Мужики трудились на его полях и лесных делянках, женщины - в птичнике и на молочной ферме, ухаживая за племенными коровами голштинской породы, выписанными аж из самой Голландии. Даже ребятне находилось занятие: собранные ими грибы и ягоды отправлялись в консервный цех, откуда появлялись закатанными в банки с этикетками "Мироновские погреба. Элитный продукт".

   Что характерно, такое зависимое положение деревенских, видимо, вполне устраивало: получил с вечера наряд - поутру иди работать, а каждые две недели нате вам зарплату, пусть не очень большую, но жить можно. Стабильность, она тоже немало стоит! И какой же после этого Миронов мироед?

   Одно расстраивало: прежнее разгульное винопитие было под запретом. Хозяин, то есть Миронов, сильно пьющих не терпел, а уж запойных и вовсе. Пригубливать дозволялось только по праздникам и то в меру, ну, и по выходным рюмку под закуску, а больше - не смей! Если внушения и предупреждения не помогали, и грешник продолжал упорствовать, в ход шли другие приемы. Мироновский управляющий - не местный, неизвестно откуда прибывший, на пару с участковым, который тоже с хозяйской руки кормился, могли упрямца и кулаками поучить. Коли и это просветлению в мозгах не способствовало, то неподдающемуся указывали на дверь, то есть настоятельно советовали покинуть Ключики, подыскав менее трезвое место жительства. Обычно это действовало, было лишь три случая, когда заскорузлые пропойцы продавали Миронову свои дома и отправлялись куда глаза глядят, благо "пьющие деревни" на Руси от века в большинстве. Да и как не продашь, ведь спалит! Вообще без "походных" останешься...

   Об этой современной пасторали, обозвав ее почему-то "местечковым тоталитаризмом", корреспондент поведал со страниц своей газеты, не пожалев ни эмоций, ни красок. И так увлекся, что чуть не забыл о первоначальной цели своего визита в Ключики.

   Нет, не объявлялся Миронов в своей вотчине.

   "Не было хозяина, - божился управляющий имением. - Звонил - да, распоряжения дал, наказал жить, как заведено. Обещал вскорости приехать, но как скоро, того не сказал".

   Выяснил корреспондент еще одну примечательность. Говоря строго, не был Миронов местным помещиком, потому что и усадьба с колоннами, и коровник с импортной живностью, и сад с оранжереей, и пруд с карпами и карасями, и делянки с лесопилкой, и консервный заводик - все-все-все принадлежало его отцу. А то, что этот уроженец Ключиков как уехал давным-давно из деревни, так больше здесь не появлялся, а нынче и вовсе предпочел Отчизне далекий индонезийский остров, ничего не меняло. Да, предусмотрительным человеком был Николай Миронов, так обставился, что хрен подступишься.

   Наконец, последняя колоритная деталь, которую посланец столичной газеты привез новгородской деревни. Местные пейзане не только славословили своему благодетелю, то бишь Миронову, но и отмечали, что из всех местных он один оказался "лица необщего выраженья" (это была не цитата, это журналист свою образованность показал). Тут собеседники запинались: нет, не он один...

   Как выяснилось, жил в Ключиках чудак, Кривушин по фамилии, Петр Васильевич, майор в отставке. Так вот он плот построил и на нем куда-то далече отправился, говорили, что на самый Таити. Вон его изба стоит, Кривушина, покосилась вся, и окна заколочены. А баня так вообще развалилась, и то - без ухода-то.

   "Я тогда мальцом был, - говорил корреспонденту мастер на лесопильне.- Мы с пацанами все у плота того крутились. Мечтали, что дядя Петя кого-нибудь с собой возьмет. На глаза лезли, все понравиться пытались. Но он один пошел. Э-э-х! - дюжий парень взмахнул лапищей размером чуть ли не со штыковую лопату. - Взял бы он меня с собой, вся жизнь другой колеей пошла бы".

   "А родители пустили бы?"

   "Пьющие они у меня. Сбежал бы - и не заметили".

   "А что сейчас?"

   "Вытурили их отсюда. В соседней деревне бухают",

   "Нет, я о другом, что сейчас-то на месте сидишь?"

   "Так укоренился же, да и поздно. Ладно, заболтался я с вами, а мне на работу пора, у нас с этим строго. - Парень повернулся и, косолапя, пошел прочь. Вдруг остановился, обернулся: - Был слух, он и сейчас плывет, Кривушин-то. Э-э-х".

   Он опять махнул лапой-лопатой и потопал вдоль кромки проточного пруда, который когда-то был извилистой речкой с тихими заводями. Большой сутулый мужик, в прошлом то ли "левобережный" пацан, то ли "правобережный". Корреспондент и это нарыл - про мальчишек с двух берегов, которых примирил плот чудака-человека Петра Васильевича Кривушина.

   Максимально живописно передав этот разговор, виртуоз пера и факта, словно опомнившись, еще раз напомнил читателям, что в Ключиках беглый Миронов не показывался. Видно, справедливо рассудив, что опасно это, первым делом здесь искать будут. Что ж, страна большая, затеряться есть где.

   Нахлебавшись досыта информации о Миронове, я интереса ради вбил в поисковик "Кривушин" плюс "путешественник" плюс "плот" и кое-что получил в ответ. Среди небогатого прочего ссылки вывели меня на сайт журнала Yacht Russia, франшизу популярного немецкого журнала Die Yacht. В колонке новостей там была заметка о плавании россиянина на плоту "Великий Океан II" через Атлантику.

   Судя по тому, когда заметка появилась в "ленте", можно было предположить, что тема подсказана той самой "желтой" статейкой, рассказывающей о деревне Ключики и ее именитых людях. Зацепившись глазом, автор заметки нырнул поглубже. Нырнул - и обнаружил целый ряд публикаций, пусть и весьма поверхностных, о Кривушине, и в том числе интервью, которое он дал в Орте перед тем, как покинуть Азоры. В заметке были представлены как основные жизненные вехи "отважного мореплавателя", так и его беспримерный маршрут от суровых новгородских лесов до цветущего острова Фаял.

   В завершение безымянный автор заметки настоятельно рекомендовал следить за новостями на сайте журнала, так как возможен эксклюзив! Один из сотрудников Yacht Russia должен был принять участие в Mount Gay Round Barbados Race - сроки этой регаты счастливым образом совпадали со временем предполагаемого прихода плота на Малые Антилы. Так что наберитесь терпения, дорогие читатели, и вам воздастся!

   "Вот только русских журналистов нам в Батшебе и не хватает", - в сердцах и безмолвно выругался я и вернул Мари смартфон. После чего кратко, опустив все касавшееся Ключиков - это ей ни к чему, изложил то, что почерпнул из "рунета".

   - Ну, и где он сейчас, враг твой?

   Этого я не знал.

   Именно в этот момент к нам и подошел тучный юноша с прической a-la Боб Марли.

  

  

Глава 19

  

   Таксист лихо вписался в поворот, и меня кинуло на Мари. Она взглянула сердито и вновь уткнулась в курдуляку.

   Молодец, капитан, роскошное словечко изобрел. Есть в нем некая насмешливая отстраненность. И отстраненность эта - результат его отношения к мобильным телефонам как к "классу", ибо нет у него мобильника, не было и не будет. Рация - да, планшет-картплоттер - тоже да, тут все понятно, потому что действительно нужно. Еще спутниковый телефон хотелось бы, полезная штука. А обычный мобильник - к чему он? Баловство, суррогат человеческого общения. И тут я с дядей Петей был согласен: суррогат и есть. Только думается мне, что истинная причина его негатива все же в другом крылась: зачем телефон, если позвонить некому? Один наш кэп, совсем один.

   Снова поворот.

   - Осторожно! - возмутилась Мари.

   - Да я нечаянно.

   Вот и приехали, кончилось взаимопонимание. И взаимоуважение заодно. Как там? Connecting people? Вот же бред. Соединяя тех, кто далеко, эти девайсы с их возможностями строят преграды между теми, кто рядом. Еще пара очков в пользу Кривушина.

   Я посмотрел в окно. Прежде мы ехали по дороге, за обочинами которой высились стены зарослей. Похоже на камыш, только гигантский. Потом зеленый тоннель остался позади, "камыш" теперь рос только слева, и я наконец-то сообразил: ба, да это же сахарный тростник, так вот ты какой!

   Пейзаж справа был другим. Дорога вилась по самому берегу, и то, что я увидел в окно, заставило меня мало что не содрогнуться.

   Огромные волны накатывали на скалы, устилая их пеной. Алло, дядя Петя? А где обещанный штиль? Где тихие воды, ласкающие гостеприимный берег? Что за ересь ты нес насчет бесчисленных bocas, где причалить так же легко, как на тишайшем подмосковном водохранилище? Или все твои слова о покатом дне, смиряющем океанские валы, диктовались желанием успокоить нас, чтобы не распсиховались до поры? Да если бы мы на надувнушке в такой прибой сунулись... Я представил изорванную резину лодки, наши окровавленные тела, распластанные на скалах...

   Но - стоп! Все прошло не так. Высадились без проблем, только ноги намочили да чуть в лицо брызнуло. Значит, не обманывал дядя Петя. Знал, что говорил и делал. И это знание базировалось на данных лоции, где описывался район мыса Китридж, на вере в метеосводки и на личной морской практике, весьма, отмечу, богатой. И коли так, то слава тебе, капитан "Великого Океана"!

   Дорога изогнулась, уводя от берега. Замелькали заборы, увитые ползучими растениями, у которых цветов - белых, красных, сиреневых - было больше, чем листьев. За заборами прятались дома, а за их черепичными крышами - изумрудные холмы. Частные дома сменили здания, чей вид говорил об их предназначении - апартаменты во всех южных странах на одно лицо.

   Машина запетляла по улочкам. Все больше становилось магазинов с аляповатыми вывесками. По тротуарам бежали поклонники здорового образа жизни, их головы стискивали наушники разной степени массивности.

   Еще поворот - и мы на площади, в центре которой высилось дерево, увешанное разноцветными ленточками. Наверное, то был местный обычай - или взращенный веками ритуал, или банальная заманка для туристов, жаждущих достопримечательностей и легко заглатывающих любую наживку. Так в России влюбленные и новобрачные стали увешивать замками перила мостов, словно сей акт дает какие-то гарантии прочности их чувств. Люди везде одинаковы, что на севере, что на юге, и за океаном тоже, им веру подавай. И любовь.

   Водитель крутанул баранку, и такси вылетело на набережную

   - Here is port, sir.

   Мы вышли.

   Вдоль набережной тянулся променад, усаженный пальмами и диковинными кустами, отдаленно похожими на боярышник.

   За пальмами и кустами был порт, а в нем катера, яхты. Их было меньше, чем в марине Орты, но все равно немало.

   Плота в порту не было. Рано еще. Надо подождать.

   Где ждать, с этим мы определились быстро, точнее, я решил, а Мари последовала за мной. При этом она с истинно французским изяществом увернулась от любителя бега трусцой - обрюзглого мужчины с наушниками в пол головы.

   Я шел к кафе, официанты которого выносили и расставляли на тротуаре столики, чтобы накормить, согласно объявлению на стене, всех, кто по утрам предпочитает real english breakfast.

   Столики выносили и там, и там, и там тоже. И все же я выбрал именно это кафе - из-за названия. Над входом красовалось стилизованное изображение лодки с прямым парусом, с загнутым носом и кормой. Называлось кафе "Ra".

   Ну, конечно же, как я мог забыть, и больше того, как мог забыть Кривушин, что сюда, на Барбадос, в 1970 году прибыла папирусная лодка "Ра II".

   Господи, я же зачитывался в детстве книгами Тура Хейердала, читал и книжку советского участника экспедиции Юрия Сенкевича "На "Ра" через Атлантику". И так жалел, что даже если я совершу подобное, то уже не буду первым. А раз так, то чего пыжиться? Такой вот ребячий максимализм: все или ничего.

   Да, на папирусной лодке мне походить не довелось. Но на плоту через океан - это тоже не фунт изюму.

   Я кивнул темнокожему официанту, плюхнулся на стул, и черт меня дернул за язык сказать:

   - Real english breakfast, please.

   И приготовился вкушать.

   И чуть позже - вкусил.

   Нет, на плоту мы не голодали. Спасибо дяде Пете с его запасами. Но и особым разнообразием наше меню не отличалось. И только избыточное количество глютамата в лапше быстрого приготовления поддерживало наш аппетит на высоком уровне. Настолько высоком, что я, кажется, даже поправился. Да и Мари в кое-каких местах округлилась, что, на мой взгляд, ей только шло, не люблю худосочных - ни посмотреть, ни подержаться. Но насчет подержаться это я так, гипотетически.

   Иных объяснений тому, что "настоящий английский завтрак" произвел столь сильное впечатление на простого русского человека, у меня нет. Думаю, если бы не чашка кофе, выпитая в деревенской забегаловке, впечатление было бы и вовсе ошеломляющим. Это ж подумать только, какая вкуснейшая вещь - тосты с джемом! А про омлет и говорить нечего, он был не из порошка - такие мы и на "Великом Океане" мешали, а из настоящих яиц, присыпанный какими-то пахучими травами, украшенный слегка обжаренными на гриле кусочками томатов и авокадо. М-м-м!

   А сверху - кофейку две чашечки одну за другой. Есть счастье на земле!

   Мари тоже в момент смела все с тарелки, но без видимого удовольствия. Единственное, что ее заботило, это как бы вернуться к своему девайсу, тем более что в кафе "Ра" тоже был свободный WiFi. Даже кофе она прихлебывала, отправляя и получая сообщения, то хмурясь, то возвращая брови на место. Наверное, общительная (не со мной!) девушка Мари списывалась с родителями, или друзьями, или бывшими коллегами, до сих пор глотающими озонированный офисный воздух. Интересно, что она им лепит в оправдание своей столь долгой немоты? Все-таки на несколько месяцев выпала из жизни... то есть из Сети, хотя для многих сейчас это одно и то же.

   В тихой до того акватории, между тем, наметилось движение: в гавань с ночного лова возвращались катера, утыканные длиннющими удилищами, как дикобраз иглами; другие катера, явно экскурсионные, готовились принять на борт туристов и отвезти их полюбоваться местными красотами, быть может, и bocas у мыса Китридж.

   Людей на набережной становилось все больше. Судя по поведению, превалировали янки. Во всяком случае, англосаксы. Но хватало и южноамериканцев. Этих выдавала экзальтация, тогда как их соседей по континенту лишь громкость речи. Собственно барбадосцев выделяло другое - все они были чем-то заняты, что-то делали, куда-то целеустремленно направлялись, и пусть движения их были плавны, а шаг неспешен, цели это не отменяло.

   Мимо меня прошла дама с собачкой, а если точнее, то необъятных объемов бабища, очень похожая телесами на женщину, что встретилась мне когда-то на пляже Варадуро. Только при той был шпиц, а у этой на поводке - доберман.

   Пес глянул на меня и слегка обнажил клыки, что было знаком самого дружеского расположения, на которое только способны доберманы.

   Я ахнул:

   - Пауль!

   Псина сжала челюсти, хозяйка дернула за поводок, и они удалились.

   Нет, не Пауль. Не мой драгоценный Пауль, которого за уроки с тарелкой-фрисби мне до последних его собачьих дней бифштексами кормить - с кровью! - и то маловато будет.

   - Намордник надо надевать! - пробормотал я.

   - Что? - подняла голову Мари.

   - Ничего.

   - И никого?

   - Никого.

   Она спросила - я понял; я ответил - она поняла. Нет плота и дяди Пети нету. Но волноваться - пустое, скоро появится.

   Неизвестно откуда взявшийся ветерок уколол песчинками лицо. Потом задуло сильно и ровно. Но мы видали ветра и покруче! А Кривушину такой ветер лишь на пользу. Если, конечно, он уже не взят на буксир катером береговой охраны. Тогда во вред.

   Ну, где же он?

   Подождем...

   А может, выпить? Вон, мужичонка на скамейке сосет что-то из бутылки, упрятанной а коричневый бумажный пакет. Отвернулся от ветра - и глоток за глотком. И жмурится - видать, первая с утра, отпускает. Помню, помню, каково это с похмела.

   Виски? Бренди? Ром? Ну хоть пива? А вот не хочу! Праведники мы таперича, излечились от страсти пагубной, порока злосчастного более не ведаем. Хотите того же? Тогда вперед, через Атлантику! Наличие седого странника у руля приветствуется, присутствие француженки на борту эффект усиливает.

   Мужичонка оторвался от бутылки и привалился спиной к бетонной урне, придающей скамейке форму буквы "Г". Прикрыл лицо соломенной шляпой и приготовился вздремнуть. Ветер шевелил его майку-"алкоголичку" и вылинявшие до белизны безразмерные шорты. И все ему было по барабану.

   Крошечный пятачок песка в углу порта стремительно наполнялся загорающими. Они прятались под пляжными зонтиками, напоминавшими мексиканские сомбреро. Народ покрывал себя блокиратором от ультрафиолетовых лучей или средством для равномерного загара, кому что требовалось, шмякался на лежаки и застывал в истоме и безделье.

   Я тоже не знал, чем себя занять, только мое безделье было вынужденным, я им маялся.

   К этому трудно привыкнуть, к такой смене ритма. События последних месяцев то пускались вскачь, то будто замирали, и казалось, продолжения дерби не будет. Но звучал не слышный никому выстрел стартового пистолета, и жизнь вновь набирала скорость, и казалось уже другое - что эта бешеная скачка никогда не кончится. Не по мне это, такая чехарда.

   - Сейчас вернусь, - сказал я, вставая.

   Рядом с кафе распахнул двери магазин электроники. Деньги у меня были, а вот телефона не было. О том, чтобы купить SIM-карту и пользоваться "взрывным" аппаратом, покоящимся на дне моей сумки, я даже не помышлял, это как жабу в руках держать. А телефон нужен, и лучше смартфон-"наладонник", не все же мне у Мари одалживаться.

   Пятнадцать минут спустя я был при новеньком девайсе, даже более продвинутом, чем у Мари. Вот, красавица, полюбуйся, мы тоже не лаптем щи хлебаем. Хотя откуда тебе знать, что такое лапти...

   Когда я вернулся за столик, то обнаружил за соседним мужчину, мирно попивающего кофе. На нем была белая рубашка с надписью Yacht Russia Sailing Academy. Мужчина мельком взглянул на меня и машинальным жестом огладил бородку - из тех, что называются "шкиперскими", то есть когда выбривают под губой, оставляя "подкову" по бокам и на подбородке.

   - Everything is all right? - спросила Мари не потому, что ее волновало, все ли у меня в порядке, а давая понять, что в присутствии сотрудника российского "парусного" журнала лучше изъясняться на любом другом языке, кроме русского.

   - Yes, - ответил я.

   Мужчина посмотрел на часы шириной в запястье, одним глотком допил кофе и подозвал официанта. Расплатившись, встал и направился к причалам.

   Ясно было, что он знал что-то, чего не знали мы, а именно: когда в порту появится плот "Великий Океан". Сейчас и появится. Или скоро.

   Я сунул в карман смартфон, который не успел ни освоить, ни персонализировать, и поднялся. Положил на стол купюру, которой хватало "с походом", и подхватил сумку.

   Пьянчужка на скамейке приподнял шляпу и мазнул по нам бессмысленным взглядом.

   Уже шагая по променаду в сторону управления порта, безликому зданию у самых причалов, Мари поинтересовалась:

   - Сибирь - это далеко?

   - Сибирь - это много, - объяснил я. - А что такое?

   - Там есть такой город - Чета.

   - Чита. И что?

   - Миронова видели в Чете.

   - В Чите... - снова автоматически поправил я. И вскинулся: - Откуда знаешь?

   Мари протянула мне смартфон. Я остановился. Ты подумай, она тоже в "рунете" рылась. На дисплее был сайт той самой "желтой" газеты, а в сайте статья того самого корреспондента. Но другая, что называется, с пылу с жару. Мол, от достоверного источника в недрах Следственного комитета стало известно, что след Николая Миронова привел в Читу. Там у него обнаружилась "секретная бизнес-дочка", она же, как пошутил журналист, "бизнес-точка". Оттуда лес-"кругляк" переправляли в Китай. Это приносило Кульчицкому и Миронову солидный доход. Туда, в Китай, очевидно, и навострил лыжи беглец от правосудия, чтобы потом перебраться в Гонконг, потом в Сингапур, а там ищи его, свищи его.

   - "Навострил лыжи" - значит, туда собрался? - уточнила сообразительная девушка Мари.

   - Именно!

   На радостях я чуть не хлопнул ее по плечу. Да понимает ли она, что - все? "Источники" в России обыкновенно говорят правду. Теперь день-два, а то и часы считанные, и возьмут Колю-Николая под белы рученьки - и на нары. А там следаки его мигом расколют, это вам не азорианские полицейские, наши миндальничать не приучены. И выяснится, что ни при чем я, вслепую меня использовали... пытались использовать, и нет на мне ничего. Ничегошеньки! А пропавший в синем море у Барбадоса белый катер ко мне никак не пришить.

   - Все! - засмеялся я. - Finita la comedy!

   И как аккомпанемент мне ликующе взревел корабельный гудок. Из-за скального мыса появился катер. Он его кормы тянулся трос. Еще секунды, и нашим взорам предстал "Великий Океан II". Буксирный конец дядя Петя завел за мачту. Флаг России бился на ветру. Вокруг плота носились надувные лодки с моторами, исполняя роль торжественного эскорта. Лодки то замедляли ход, то набирали скорость, поднимаясь на редан и раскидывая по бирюзовой воде шлейфы белой пены.

   А плот-то, плот какой маленький. И такой беззащитный! У меня даже мурашки побежали. Я же его со стороны не видел. Когда "заселялись" в Орте, была ночь. Когда покидали сегодня - заполночь. Когда купались, обвязавшись страховочным концом, то и не разглядеть ничего толком. А сейчас... И на этом, с позволения сказать, сооружении, на котором от воды до палубы-настила метр от силы, мы пересекли океан? Тысячи миль как в копеечку? Да мы герои!

   Капитан стоял у штурвала. Как и пристало великому мореплавателю, бесстрашному покорителю стихий, он помахивал рукой, приветствуя восторженную публику.

   Мы с Мари тоже помахали. А как же? Тут все сложилось: чтобы от масс не отрываться - все махают, и мы с ними, и потому еще, что рады были его видеть живым и здоровым. И ведь понимаешь умом, что ничего не могло случиться - и оставалось чуть-чуть, и океан спокойный, а все равно. Это все сердце, оно с разумом не всегда в ладу. И вроде не о чем тревожиться, а оно как защемит...

   Вот так же оно ёкнуло ночью, когда мы покидали дядю Петю. Он сказал: "Пора!" - и мы поехали. Загрузились в лодку, Кривушин отвязал веревку, и тут я подумал, что надо было, наверное, слезу уронить, да просто "спасибо" сказать. А то как-то слишком буднично, принижает это и момент расставания, и нас заодно. Подумать-то я подумал, а исправлять что-либо было уже поздно. Лодку относило от плота. И вот уже лишь силуэт на силуэте - дядя Петя на корме. Потом и они растворились в темноте.

   Снова взревел гудок. Катер подвел плот к причалу. Кривушин передал на берег носовой швартов, затем кормовой, и добровольные помощники из числа встречающих споро заложили их за кнехты.

   Тут бы самое время грянуть духовому оркестру, но праздничная медь молчала по причине ее отсутствия. Жаль, было бы уместно.

   Мы с Мари продолжали протискиваться поближе и в конце концов оказались в первых рядах.

   Дядя Петя дарил улыбки и пожимал тянущиеся к нему руки.

   Люди на причале взахлеб щелкали фотоаппаратами.

   Два человека в полотняных брюках, черных лаковых ботинках и форменных рубашках с шитыми золотом шевронами сошли на катер. У одного их них была папка, сквозь целлулоидные бока которой виднелись какие-то бумаги.

   Выходит, оформлять приход "Великого Океана" и его капитана на Барбадос будут прямо на плоту. Надо полагать, в знак особого уважения.

   Широким жестом Кривушин предложил представителям власти пройти в каюту, что они и сделали. Сам он последовать за ними не успел.

   - Петр Васильевич!

   Перекрывая шум, сотрудник "парусного" журнала из далекой России пытался обратить на себя внимание. Мы такой вольности позволить себе не могли, а так хотелось дать знать, что здесь мы, дядя Петя, здесь, и все у нас в порядке.

   - Петр Васильевич! С прибытием! Москва вас приветствует! Полчаса для интервью журналу Yacht Russia.

   Капитан "Великого Океана" что-то ответил. Что именно, я не понял, но по тому, как разулыбался журналист, было ясно, что полчаса ему были обещаны.

   После этого дядя Петя скрылся в знакомой мне до последней щелочки, до последнего гвоздика рубке.

   Все, можно уходить. И это всяко лучше, чем лежать в "гробу" под палубой и чиновными ботинками на ней, не имея возможности ни пошевелиться толком, ни даже чихнуть. Значит, правильно мы поступили, не зря я веслами махал.

   По прикидкам оформление необходимых документов должно было занять около часа. Плюсуем к этому полчаса для российского журналиста. Плюс еще час на его барбадосских собратьев, наверняка они где-то здесь. Накидываем еще час на непредвиденные обстоятельства и получаем, что раньше, чем через три с половиной, а то и четыре часа дядя Петя на набережной не появится и в обход местных баров не отправится. А уговор у нас был именно такой: мы сидим и ждем, он нас сам найдет. И есть у меня предчувствие, что долго нас ему искать не придется. Глянет зорким глазом вдоль променада, увидит кафе "Ра" и сообразит, что там мы, где ж еще? Самое место для безумно смелых путешественников.

   Мы выбрались из начавшей редеть толпы и медленно пошли по набережной.

   Солнце было в зените. На придорожной тумбе сидел, вытирая пот с лысеющей головы, давешний бегун - тот самый, от которого едва увернулась Мари; наушники лежали у него на коленях. Между клумбами маленького сквера доберман не-Пауль играл с мячиком; его дородная хозяйка взирала на своего любимца умильными глазами. Ветер шевелил козырьки-маркизы. Говорливые туристы поубавили пыл; отдуваясь после каждого глотка, они жадно пили пиво, утопая в креслах ресторанов и сминая спинки стульев заведений попроще. Все казалось мне знакомым и бесконечно милым, почти родным. И если бы рядом со спящим бродяжкой, что почивал на скамейке у кафе "Ра", на земле многозначительно стоял картонный стакан, я обязательно ссыпал бы в него пригоршню мелочи. Всю, что есть. Мне не жалко. Пусть всем будет хорошо, не только мне и ценителям пива без пены.

   Официант встретил нас как старых друзей. Даже руки развел, словно норовил обнять, но спохватился и не осмелился. И тем более не посмел спросить, чего это мы вернулись, ведь и часа не прошло, как ушли, и вот нате вам, опять явились. Неужто так приглянулось кафе "Ра"?

   Мы сели за тот же столик, и через секунды перед нами стояли стаканы и кувшин со льдом, желтоватой жидкостью и мелко нарубленными листочками какого-то растения. Я плеснул себе, попробовал. А что? Очень даже.

   Официант помаячил рядом с нами в ожидании заказа, но, услышав "We will order a little later", ретировался. Позже так позже.

   Мари уткнулась в свой смартфон.

   Я с этим не спешил. С момента, когда я узнал, что дни Миронова, можно сказать, сочтены, в смысле, свободные денечки, мне дышалось легко и свободно. И мне было по вкусу это состояние. Оно освежало так же, как... как вот этот напиток с ароматом мяты, и даже лучше. Много, много, много лучше. Ведь кончились мои мытарства! Что-то там, конечно, еще последует, без этого не обойтись, но по сравнению с тем, что было, это сущие крохи - лизнуть и проглотить. Отныне никаких приключений в стиле Джеймса Бонда и майора Пронина. Меня ждут замечательные серые будни. Потому что это счастье, когда в твоей жизни нет приключений, просто люди в обыденности этого не понимают. Я этого сам раньше не понимал.

   Не знаю, сколько времени я просидел, одаривая мир вокруг счастливой и бессмысленной улыбкой. Наверное, минут двадцать, а то и полчаса. Потом острота ощущений пошла на убыль, и небесный зефир вновь стал соленым ветром, треплющим майку-"алкоголичку" спящего бродяги. Вот тогда я вспомнил про свой смартфон и принялся "затачивать" его под себя.

   Всякий знакомый с "наладонниками" знает, что они легко забирают у человека часть жизни, причем обставляют это столь искусно, что тот и не замечает ничего, оставаясь в уверенности, что он всецело распоряжается собой и в любую секунду может покинуть виртуальное пространство. Ага, как же!

   Опять же не знаю, сколько я манипулировал кнопками, разбирался с интерфейсом, а разобравшись, блуждал по пространствам Сети. Я снова побывал в России, заглянул на Фаял, почитал о бесстрашном плотоводце Кривушине, а попутно ознакомился со свежими политическими и экономическими новостями. И что касается последнего, уж лучше бы не читал. Новости с международной арены оптимизмом не баловали. Конечно, я не страус, но на плоту, пребывая в неведении относительно природных, структурных и всяких прочих катаклизмов, мне было как-то легче. И напрашивался вывод: с сегодняшними новостями надо знакомиться через месяц или через два, когда они потеряют остроту, злободневность и зубодробительность. Что-то уже рассосалось, что-то оказалось фейком, а что-то теперь, по прошествии времени, превратилось в анекдот. Вот вам еще одно преимущество дальних океанских переходов под парусом. Только, чур, с малой командой и на малых судах, а то знаем мы эти круизные парусники, там в каждой каюте по LED-экрану и круглосуточный доступ в Интернет. Оно вам надо? Ах, надо... А вы попробуйте без этого обойтись! У меня это было вынужденно, а вы - добровольно. Наступите себе на горло и попробуйте. Сначала будет ломать, зато потом такой кайф!

   Освобождение от Интернет-зависимости мне подарил официант. Подошел, тень его упала на мои руки. Вот тогда я и оторвался от дисплея.

   - Мари!

   Девушка посмотрела на меня, на официанта и положила свою курдуляку на стол.

   По зрелому размышлению, ознакомившись с меню, я решил выбрать что-нибудь местное, национальное. Когда стол заполнился тарелками, мы приступили к трапезе.

   Мы никуда не спешили, нас ничто не тревожило, поэтому в полной мере оценили достоинства барбадосской кухни. Ну, что сказать, вкусно, сытно, и даже перца чили не так много, как можно было ожидать.

   Потом, когда я уже баловал себя кофе, а Мари каким-то радужным коктейлем, на променаде появился Кривушин. Он был не один, его сопровождал обладатель шкиперской бородки и надписи Yacht Russia Sailing Academy на рубашке. Они о чем-то говорили, и хотелось верить, что это были финальные вопросы-ответы. Потому что сейчас, вот сейчас дядя Петя увидит вывеску "Ра", а под вывеской обнаружит нас. Ну, не будет же он томить свою команду ожиданием, удовлетворяя любопытство сотрудника российского журнала. Или будет?

   Вот они уже совсем рядом. Вот кэп увидел нас, но вида не подал. Еще пара шагов - и остановился, протянул руку. Яхтсмен-журналист пожал ее.

   - Счастливо вам, Петр Васильевич.

   - И вам не хворать.

   - Будете в Москве...

   - Нет уж, нет уж, лучше вы к нам - в Панаму или Полинезию.

   - Ох, не знаю... В любом случае, удачи вам.

   - И тебе, Антон. Будь здоров.

   - Постараюсь.

   Мужчина улыбнулся и пошел в сторону гавани. Кривушин выждал минуту, провожая его глазами и готовый помахать рукой, вздумай журналист обернуться. Но тот не обернулся. И тогда кэп повернулся к нам.

   Восторженная девушка Мари вылетела из-за столика и кинулась на шею капитану. Расцеловала, потом ткнулась лбом в плечо. Что за сантименты, честное слово. Хотя... Нет, я не кинулся, я обнял кэпа сдержанно, как и приличествует мужчине.

   - Ладно вам, ладно, - растроганно бормотал Кривушин. - Как высадились-то?

   - Да нормально, нормально. Как обещано было. Ты есть хочешь, дядь Петь?

   - Не откажусь.

   - Тогда за стол!

   Я махнул официанту и сделал заказ. Мне не терпелось рассказать Кривушину о последних событиях в жизни Кольки Миронова. И когда официант отошел, я все и выложил.

   - Что тут скажешь? - молвил кэп, выслушав мой краткий, хотя и насыщенный информацией рассказ. - Ситуация меняется, положение ваше с Мари улучшается, остается решить, сейчас тебе, Сережа, сдаваться идти или малость погодя.

   - Сдаваться?

   - А ты хочешь и дальше от всех бегать? Лучше самому прийти. Снисхождение будет.

   - В полицию? Здесь? На Барбадосе?

   - Лучше в посольство или консульство, конечно. Пусть и там люди разные, а все ж свои. Только здесь российского представительства нет. Ближайшее посольство в Гайане, на континенте.

   Я оторопел:

   - Ты что, дядь Петь, предлагаешь мне туда отправиться?

   - Точно.

   - На плоту?

   - На чем же еще? Ты теперь моряк опытный, все знаешь, все умеешь. Дойдем!

   - А Мари?

   Я взглянул на нашу своенравную спутницу и сразу понял, что с ней-что-то не то. Глаза ее расширились, лицо словно осунулось. Она смотрела куда-то нам с Кривушиным за спину.

   - Ну, здравствуйте, - раздался надо мной голос, заставивший меня втянуть голову в плечи.

   На спинку свободного стула легла ладонь, затем в поле моего зрения появился он сам, целиком, Николай Миронов.

  

  

Глава 20

  

   Задним умом все крепки.

   Это я потом сообразил, что можно было просто встать и уйти. И ничего бы нам Миронов не сделал. Вот как бы он нас остановил? Ну и что с того, что рука в кармане пиджака - легкого, элегантного, светлого полотна, а карман оттопыривается угловато. Ну, даже если пистолет, и что? Не станет же он стрелять, даже грозить своим пистиком не станет, чай не на баррикадах. Оно ему надо, себя выдавать? Мы ж в цивилизованной стране, и люди кругом, и полицейские здесь имеются, пусть и не видно их, как во всяком курортном городе. Повяжут, а то и пристрелят без лишних разговоров.

   Еще можно было попросить его уйти. Вот так взять и попросить не мешать людям отдыхать. А будет артачиться, кликнуть официантов, мол, так и так, незваный гость, грубит, хамит и нарывается, просим избавить. И ведь избавили бы, вот ей-ей избавили бы.

   Но все эти мысли - такие трезвые, такие здравые, пришли потом. Строго по законам "лестничной психологии". Это эффект такой, когда самые верные слова приходят уже после того, как тебя, онемевшего и униженного, выставили за дверь.

   В тот момент я не то что верного слова, я вообще ничего не мог вымолвить. Даже не мычалось.

   Миронов сел и оглядел нас. На Кривушине взгляд задержал:

   - Что ж ты, дядька, совсем родню не уважаешь. На чужого человека променял. Разве так можно?

   В отличие от меня, дядя Петя дара речи не потерял.

   - Не племянник ты мне, Коля. Вот его в родню готов взять, Сергея, а тебя я из родственников вычеркнул.

   - Даже так? - Кадык на шее Кольки дернулся: - Вообще-то, мы, Мироновы, еще никому в друзья не набивались, а в родственники и подавно. Люди сами просили, а мы думали, соглашаться ли. Смотри только, Петр Васильевич, как бы тебе не пожалеть. Многие жалели, да поздно было.

   Он быстро взглянул на Мари и снова обратился к Кривушину:

   - Я так понимаю, что дама ваша русский язык разбирает.

   Кэп не ответил. Мари сжала губы. Я по-прежнему был безъязыким.

   - Ну, и Бог с ней, - легко согласился Миронов с нашим молчанием. - Не нужна она мне, не интересна. Давай лучше с тобой поговорим, друг мой Сережа. Ты хоть соображаешь, что натворил?

   - Э-э-э... - через силу выдавил я.

   - У тебя что, столбняк?

   - Э-э-э...

   - Оставь его, - потребовал кэп. - Видишь, не в себе человек.

   - Ладно, - снова уступил Миронов. - Дам время очухаться, я не жадный.

   - Нет, - сказал Кривушин, - ты жадный. И злой. Если бы не твоя жадность, ничего не было бы. Ведь полна была кормушка, аж за ушами трещало, все равно еще хотелось. Чего тебе не жилось, а?

   - Здесь спрашиваю я! - вскипел Миронов, но тут же поутих: - Хотя... Объяснил бы я тебе, дядя Петя, что к чему, да, боюсь, не поймешь. Но все же попробую. Вот ты думаешь, что все это я ради денег залудил. Ошибаешься. Денег мне хватает и до конца жизни хватит. Обидно мне было. Я вкалывал, строил, создавал, приколачивал миллион к миллиону, и не рублей, заметь, "зеленых". Не он - я! А главным все равно Кульчицкий был. Распорядитель хренов! Одно время появилась надежда - окочурится, так нет же, оклемался. На Фаял уехал здоровье поправлять. С одной стороны, мне полегче стало - все дела на меня замкнулись, но по сути-то ничего не изменилось: на вершине все равно он оставался, Культя. И захоти он, враз меня от кормила отодвинул бы... не кормушки, дядя Петя, кормила! Разве не тошно? А еще обиднее, что я при таком раскладе ему еще и подарочки посылать должен. Со всем моим почтением.

   - Выпендрошник, - вдруг проговорила Мари.

   - Что?

   - Ты ее не слушай, - сказал Кривушин, - ты меня слушай. Раз уж взялся отвечать, так выкладывай честь по чести. Я вот чего не пойму: ты зачем все так нагородил? Что за нужда была? Должен был сообразить, что слишком сложная конструкция, звеньев много, одно выдерни - все рассыплется.

   - Это все из-за него. - Миронов кивнул в мою сторону. - Если бы не он...

   - Человек - не винтик в часах и не шарик в подшипнике, - глубокомысленно изрек кэп. -А значение то же: нет винтика - и часы встанут, нет шарика - и все наперекосяк. Так ведь?

   - Это у других - так, а у меня прежде всегда срабатывало: и винтики на месте оставались, и шарики по кругу бегали.

   - То прежде.

   - Да, - скривился Миронов, - не так все пошло. Выпал же случай...

   - А ты на случай не кивай, сам намудрил.

   - Ну, хорошо, ошибся, бывает, ошибиться всякий может.

   - И потом навалял ошибок. Мало Сергея под монастырь подвел, так бугаев своих к Кульчицкому послал, а они его до "кондратия" довели. Или ты его по любому со счетов списал?

   - А это не твоего ума дело!

   - Не мое. А вот что катер с охотниками нам навстречу отправил, это меня даже очень касается. Коснулось....

   Миронов прищурился:

   - Выходит, встретили они вас. И где же мои архаровцы?

   - Один точно на том свете.

   - А второй?

   - Второй? Вот за него не скажу, за бритого. Гостил он у меня на плоту, врать не буду. А вот дальше... Может, жив, а может, не повезло ему. Если жив, то болтается сейчас где-то в океане, лодку мы ему дали. Будет грести как следует - завтра-послезавтра сюда доберется. Тогда и встретитесь, если дождешься его, конечно.

   Вопросительного знака в конце предложения не было, но он подразумевался. Однако Миронов на уловку не поддался - ждал продолжения. И кэп продолжил, опуская детали про то, как, собственно, бритый бычара оказался на плоту, как прежде не сказал, куда делся белый катер:

   - В общем, отпустили мы его, но сначала поговорили.

   - И что он вам наплел?

   - Кое-что. Не все, конечно, но мы не живодеры, пытать не стали.

   Миронов задумался, очевидно, решая, как ему себя вести: выяснять, сказал ли бритый о начинке портсигара... а вдруг умолчал? А если смолчал, и ведь наверняка смолчал, то и ему лучше молчать, и не потому, что сказать нельзя, теперь все можно, а просто ни к чему.

   И он спросил о главном:

   - Где портсигар?

   Кривушин не ответил.

   Отвечать должен был я. Кашлянув осторожно, проверяя, на месте ли связки и гортань, я сказал:

   - А ты чего не в Чите?

   С первых секунд, как Миронов встал передо мной, как лист перед травой, именно этот вопрос занозой сидел у меня в голове и типуном на языке.

   - В Чите? - удивился Колька. - Ах в Чите... Был я там, правду в газетах пишут, только давным-давно, обознался стукачок. Я другим путем родные пенаты покинул. Через тайгу и Китай долго и хлопотно. Есть пути попроще, особенно если запасной паспорт наготове, в нем только фотография моя, а все остальное чужое. Так что имей в виду, дружище, что не Миронов я теперь, имя-отчество тоже другие, и родился я не в деревне Ключики Новгородской области, а... впрочем, это все неважно.

   - А здесь ты - как?

   - Это ему спасибо, Петру свет Васильевичу. Газеты о нем трубить устали: Атлантика, Барбадос... А где он, там и ты. Вот я в порту и околачивался. И встретил. Глядь, ты в толпе светишься. И девица с тобой. Чего ж ты девчонку не пожалел-то, а? С собой через океан потащил.

   - Я сама, - подала голос Мари.

   - Ну, сама и расхлебывай. Значит, встретил я дядю Петю. Подождал, когда он на причал выйдет, и за ним потопал. Он меня к вам и привел. Я-то, признаться, думал, вы на плоту прячетесь. Что, высадил вас капитан где-то на побережье, да? Ну, мне так даже сподручнее, а то выковыривай тебя с плота для разборок. Но я предлагаю все порешать по-мирному, согласен?

   - Что тебе нужно?

   - Да все то же. Где портсигар?

   - Потерял я его. Еще на Фаяле твоим бугаям об этом твердил. Теперь тебе говорю.

   - Не верю.

   Вот и бычара не поверил - там еще, в Орте.

   - Не верь.

   - Врешь ведь!

   - Не вру, - соврал я.

   Миронов... или кто он там сейчас по паспорту?.. отодвинулся вместе со стулом, чтобы лучше была видна рука в кармане и очертания чего-то похожего на пистолет. А вдруг не на пушку берет, вдруг у него там действительно "пушка"? Достали же его подручные оружие, с которым отправились к нам на белом катере. Отчего же и Кольке...или кто он там сейчас по паспорту?.. было не вооружиться компактной "игрушкой" из тех, что называют пистолетами "второго шанса", какой-нибудь "береттой" или "ругером".

   - Обыскивать будешь?

   - Фу! Я же предложил "по-мирному". Ты парень разумный, дважды на одни грабли не наступишь. Соврал на Фаяле, и вон что вышло. А сейчас может получиться и того хуже.

   Я прикинул, что может быть хуже, и ничего, кроме летального исхода, на ум не пришло. Летальный исход меня, естественно, не устраивал.

   - Дался тебе этот портсигар, - сказал я после нарочитой паузы, в течение которой по моему лицу пронеслась буря эмоций. И все они были фальшивыми. Решение я принял еще когда отпирался, прекрасно зная, что мне не поверят. - Ну зачем он тебе нужен? Так нужен, что ты за ним к черту на куличики поперся. Сначала людей своих подсылал, теперь сам объявился.

   Очень мне было любопытно, что ответит Колька. Тоже, как бритый бычара, начнет нести пургу про то, что пообещать и не вручить - это западло, братва не поймет. Или что-то поумнее придумает? Но всей правды не скажет, с этим он уже определился.

   - Не твое дело! - отрезал Миронов, воспользовавшись универсальной формулой, которой ранее одарил дядю Петю. Глаза Кольки стали колючими. Он как-то вдруг преобразился, подобрался. Где былая вальяжность? Где пивной животик, куда делся? Передо мной сидел крепко сбитый мужик с налитыми мускулами, с перебитым в детской драке носом, такому мундир с нашивками и берет на голову - вылитый вояка из спецназа. Такому лясы точить недосуг. Такому руку противнику сломать - что другим плюнуть и растереть. Или ногу. Или шею свернуть. И в то, что у такого мужика в кармане может быть пистолет, очень даже верилось. Да что "может" - должен быть!

   - Вообще-то меня это касается, - повторил я "ответку" Кривушина, поражаясь при этом собственной смелости. Кто я пред таким исполином? Пигмей.

   - Ладно, - неожиданно смилостивился спецназовец, вновь превращаясь в дружески расположенного ко мне собеседника. - Объясню. Портсигар - вещественное доказательство, что я к смерти Культи причастен. Нет портсигара - нет вопросов. И очень неудобных вопросов. Одни слова остаются, пустышки. А этим портсигаром меня за самое "яблочко" ухватить можно. И не ты на это пойдешь, друг мой истный, тебе на это ни смелости, ни ума не хватит. Другие люди найдутся, тебе намекнуть только - враз сбегутся. Вот они этот портсигар с радостью в дело пустят. Поэтому - отдай. Добром прошу! Пока.

   Вот так. И ни слова о начинке портсигара. Как и ожидалось. И вообще, напылил Колька, нагнал тумана. Но я разгонять туман не буду, я другое скажу:

   - Твоя взяла.

   Кэп хмыкнул, а потом спросил негромко:

   - Сережа, ты понимаешь, что делаешь?

   Да, я понимал, что делаю. Хотя совсем не был уверен, что смогу довести задуманное до конца.

   Я нагнулся, подтянул к себе сумку, поднял ее и поставил на колени. Распустил "молнию", сунул руку утробу, набитую моим скромным багажом, и достал портсигар.

   - Держи.

   Я положил портсигар на стол и подтолкнул его к Миронову. Тот ощерил в ухмылке зубы:

   - Давно бы так. И чего упирался? Видишь, как просто?

   Отвечать я не стал. Чего словами сорить?

   Миронов взял портсигар левой рукой - правую он из кармана так и не вынул, повертел в пальцах, явно пытаясь понять, открывалась коробка или нет.

   - Доставали его?

   Он пристально посмотрел на меня, на Кривушина.

   Я фыркнул. И пусть понимает мой фырк как хочет.

   Внезапно лицо Миронова перекосило, на миг оно даже стало плаксивым.

   - Вот же фиговина какая. И сколько бед из-за тебя, дрянь такая.

   Не было сомнений, Миронов искренне считал, что не он всему виной, не его алчность, не вызов, который он бросил криминальным авторитетам и тем серьезным людям, что засели во властных структурах, не его авантюрная натура, наконец. Нет, конечно, не он причина своего краха как бизнесмена и человека, лишенного родового имени, фамилии, места рождения. Причина - вот эта бездушная штука! Портсигар этот чертов! Он виноват.

   Я ждал, что будет дальше. Вернее, так: я ждал, когда Колька встанет, чтобы уйти. Что мне потом делать, я представлял ясно.

   Колька привстал и... снова опустился на стул.

   - Телефон! - потребовал он.

   - Что?

   - Телефон!

   Я показал глазами на смартфон, лежащий на столе:

   - Забирай.

   - Что ты мне суешь? Где тот телефон, что у тебя в Москве был?

   - А-а... А зачем он тебе? Да и утопил я его. В Атлантике. Пошел на "очко", а он - бултых. Вон, дядя Петя не даст соврать.

   Кривушин соврать дал:

   - Утопил. Ага.

   Миронов усмехнулся:

   - Подсматривал?

   - Нет, Сережа ругался сильно. Жалел.

   - Пришлось новый покупать, - добавил я. - Вот сегодня и купил.

   - Этот мне не нужен. Да и тот не слишком нужен был.

   А ведь он прав, подумал я, зачем ему телефон, когда портсигар есть. Обезвредит он его? порвет проводки - и все, звони-не звони, никаких взрывов, никакого газового облака. А может, и того проще - швырнет в море, и все дела.

   - Все! Забыли! - сказал Миронов. - Вот что мне с вами делать? Это вопрос. Наказать бы надо.

   Очевидно, Колька считал, что если на первом месте по виноватости в его бедах - портсигар, то на втором - мы: я, кэп и французская девушка Мари до кучи.

   - Только не ко времени это сейчас. - Миронов встал, опустил портсигар в левый карман пиджака. - Но ничего, может, встретимся еще, тогда и посчитаемся.

   - Шел бы ты, Николай... - сказал Кривушин. - ...своей дорогой. А мы своей пойдем. И без того наворотил выше крыши. И лучше бы нам не встречаться.

   Миронов дернул бровью и повернулся, чтобы пойти своей дорогой, как то и посоветовал ему наш капитан.

   У меня было лишь несколько секунд. Моя рука снова нырнула в сумку. Я нащупал телефон и выхватил его, как герои вестернов выхватывают "кольты".

   Миг - и отскочила задняя крышка. Еще миг - аккумулятор упал на ладонь. Под ним "гнездо" для SIM-ки. Теперь рука - в карман. Вот она, родная...

   Миронов сделал шаг. Спина у него, как стена.

   Я вставил SIM-карту в "гнездо". Прижал аккумулятором. Вернул крышку на место.

   Давай! Давай!

   Дисплей засветился. Спасибо кэпу за аккумулятор. Что зарядил.

   Так, сколько нужно на активацию? Сколько секунд? И есть ли у меня эти секунды?

   Миронов сделал еще шаг.

   Глаза Кривушина впились в меня. Но вмешиваться, останавливать меня он не собирался.

   А Мари, как меня минутами раньше, разбил паралич. Ни слова сказать, ни руку поднять, только ресницами хлопать.

   На дисплее появилось название фирмы-производителя. Потом исчезло, уступив экран пиктограммам и цифрам. Все, готов к работе. Звонить будете?

   Буду!

   Миронов перешел дорогу и сейчас стоял на тротуаре-променаде, очевидно, пытаясь сориентироваться, куда двигать дальше. Вот он кивнул сам себе - сообразил.

   Я нажал на кнопку вызова, активируя зашитый в памяти телефон номер.

   Хлопок.

   Вспышка.

   Клочья пиджака.

   Из бедра Миронова ударила тугая струя крови - разорвало артерию.

   Миронов заорал и рухнул плашмя на бетонную плитку променада.

   Едва заметное облако окутало его.

   Облако было мутно-желтым.

   Миронов корчился, зажимал рукой рану на бедре и уже не орал - его тошнило.

   Он попытался высвободить правую руку.

   Вряд ли он хотел стрелять, но раздались выстрелы - пули вспарывали ткань пиджака и летели неизвестно куда. Но кто-то на променаде упал, завопил.

   Люди, кинувшиеся было к несчастному, в страхе бросились прочь.

   Миронов выгнулся дугой так, что, казалось, позвоночник не выдержит - переломится, потом согнулся и затих.

   Ветер смел с мертвеца ядовитое облако.

   Вдали заливались трели полицейских свистков, где-то еще дальше взвыла сирена "скорой помощи".

   Нам лучше было уйти.

   ...Но все было не так.

   На дисплее появилось название фирмы-производителя. Потом растворилось в мерцающей дымке, уступив место пиктограммам и цифрам.

   - Звонить будешь?

   "Буду!" - хотелось ответить мне дяде Пете, но я покачал головой. Посмотрел, где там Миронов. Тот успел перейти дорогу. Колька стоял на тротуаре-променаде и крутил головой. Видно было, что он пытается сориентироваться, куда ему двигать дальше.

   Я поднялся, подошел к урне и бросил в нее телефон.

   Вернулся, сел, поднял голову.

   Бродяга на скамейке уже не спал - сидел, и в руках его был телефон, который он только что выудил из урны. Вот пьянчужка нажал одну кнопку, другую, и - вот же непруха! - зашитый в электронную память номер активировал СВУ в портсигаре.

   Хлопок.

   Вспышка.

   Борт пиджака - в лохмотья.

   Взрывом Миронову разорвало бедренную артерию, из нее ударила струя крови.

   С диким криком Колька осел на бетонные плитки променада.

   Мутное желтоватое облако окутало его.

   Миронов согнулся, зажимал рукой рану на бедре. Потом его начало тошнить.

   Конвульсии крючили Кольку так, что казалось, позвоночник не выдержит - переломится.

   Люди на улице, сначала в страхе кинувшиеся в стороны, остановились, потом нерешительно направились к Миронову. Тот скрючился еще больше - и затих.

   Ветер с океана смел с него ядовитое облако.

   Кровь продолжала заливать променад красно-черным.

   Вдали взвыла сирена "скорой помощи".

   Бродяга в майке-"алкоголичке" тоже был среди тех, кто окружил мертвеца. Телефон остался на скамейке рядом с соломенной шляпой. Бродяга ничего не знал, ничего не понял и ни в чем не был виноват.

   Нам лучше было уйти.

   ...Но все было не так.

   Я смотрел на дисплей, испещренный пиктограммами, и... медлил. Я не знал, что мне делать. Вот только что, когда вставлял SIM-ку, знал, а сейчас - нет. Даже не раздумывал, нажимать или нет, просто не знал.

   Женская рука коснулась моей руки. Мягко, но настойчиво высвободила из пальцев телефон.

   - Не надо, - сказала Мари.

   - Что - не надо? - порой я проявляю редкую тупость, и это уже давно не тайна.

   - Ничего не надо. Ничего. Все сделают за тебя.

   Пестрая смесь из визгов, воплей и всхлипов заставила меня оглянуться. Миронов, успевший перейти дорогу, почти касался багровым лицом бетонной плитки променада. Так его согнули, вывернув руки. Одну - бродяга в "алкоголичке", другую - дебелая матрона, любительница собак. Ее питомец, который не-Пауль, стоял перед Мироновым и все норовил вывернуть морду, будто хотел заглянуть Кольке в глаза. Пес был готов по первому повелению рвать и метать, но прежде всего - рвать, а какие после этого полетят ошметки по сторонам, это время покажет.

   Еще одним действующим лицом спектакля был поклонник бега трусцой. Уж и не знаю, из каких глубин своих спортивных трусов он достал внушительных размеров удостоверение, но он размахивал им, обозначая себя как лицо служебное, наделенное полномочиями средь бела дня проводить болевые приемы людям в полотняных пиджаках, если они того заслуживают.

   Демонстрацией "корочек" бегун не ограничился. Он что-то говорил, очевидно, призывая стягивающихся к месту происшествия зевак держать дистанцию.

   Матрона перехватила вторую руку Миронова, продолжая удерживать его вниз головой. Освободившийся от этой обязанности бродяга-алкоголик ощупал карманы пиджака и вытащил из левого коробку с портсигаром, а из правого... красный пластмассовый пистолетик, из таких малышня на пляже поливает друг дружку водой. Выходит, и впрямь "на пушку" брал Колька...

   Свистнув шинами, подкатила и остановилась машина. Обычный "фордик"-фургон, единственной примечательной особенностью которого был "маячок" на крыше. Лампа в "маячке" вращалась.

   Дверь фургона откатилась. Миронова проволокли вокруг машины - он быстро-быстро перебирал ногами, не пытаясь упираться, и сноровисто затолкали в салон. Матрона и бродяга залезли за ним. Последним в фургон запрыгнул доберман не-Пауль. Дверь закрылась.

   Бегун в наушниках вокруг шеи и атласных трусах перебросился парой слов с водителем "форда", после чего направился в нашу сторону.

   Можно было не сомневаться, что завернуть в кафе "Ра" он решил не для того, чтобы промочить горло чем-нибудь прохладительным. Я, конечно, человек наивный, но не настолько! К тому же, у меня есть опыт: когда-то вот так же не за выпивкой и не чтобы отдохнуть-перекусить я нырнул в двери кафе "Спорт".

   Он шел к нам.

   - Телефон, - отчеканил бегун хорошо поставленным командным голосом.

   Мари протянула мой мобильник.

   - Извини, - сказала она, коротко взглянув на меня и тут же потупившись. - Работа такая.

   - Эх, девонька... - сокрушенно проговорил кэп, и лик его был безутешно печален.

   А мне и сказать было нечего.

  

  

Глава 21

  

   Посидеть мне пришлось. А вот дядю Петю чаша сия миновала. Допросили - и отпустили. Хотя допрос был серьезным и по времени, и по нажиму. Следователей, а их в комнату набилось аж четверо, особенно интересовали обстоятельства гибели катера и его рулевого. Капитан наш ничего не утаил, все выложил как было. И про их стрельбу, и про стрельбу по ним. Сразу сказал, где спрятан автомат, и потом не возражал против присутствия изъятого из тайника "калашникова" на столе в допросной. Про Фаял его тоже спрашивали, и на каждый вопрос следователи получали исчерпывающий ответ. Кстати, главным среди них был давешний "бегун", ему ассистировали "матрона" и "пьяница"; все они были в цивильном, подтянуты и опрятны, истинные агенты, короче. Четвертым служителем закона был представитель барбадосской полиции. Потому что Интерпол - это, конечно, здорово, но местная власть тоже должна присутствовать, а то вот так отдашь все вопросы в чужие руки - глядь, о тебя уже ноги вытирают.

   Не исключаю, что Кривушин действовал бы так же, и не будь слов Мари. Но эти слова были. "Говорите правду", - напутствовала она нас в кафе "Ра". И тем меня обидела. Уж два и два я как-нибудь сложить сумею. Какой смысл врать, когда она знает правду, и именно ее правдой будут поверяться показания мои и капитана.

   В отличие от дяди Пети, моя "допросная история" продолжалась несколько дней, так что мне довелось познакомиться со шконкой в камере местной тюрьмы. И чтобы больше к этому не возвращаться, скажу: пусть опыта у меня в данной области никакого, но барбадосские каталажки очень даже ничего, особенно по сравнению с "зонами", которые нам показывают в российских сериалах. И сытно, и спать дают по восемь часов, а больше и не надо. Впрочем, вынужден оговориться: все же я был на особом положении, возможно, отсюда привилегированные условия содержания. Думаю, это Мари позаботилась. На большее, ну, чтобы вообще не сажать, ее влияния оказалось маловато.

   Ох, Мари...

   На допросах меня в деталях выспрашивали как об азорианской части моей одиссеи, так и об атлантической - с упором на встречу с белым катером. Я тоже не таился: нате, получите без прикрас.

   Когда вопросы стали повторяться по третьему-четвертом кругу, когда, наконец, окончательно стало ясно, что мои показания ни в малом не расходятся с показаниями Кривушина, тогда мне устроили очную ставку. Даже предупредили о ней, мол, сейчас, сейчас...

   Я ждал встречи с Мироновым, надеясь, что придет Мари. Мне бы ей только в глаза посмотреть. Пускай увидит независимая наша, самоуверенная и самостоятельная, укор в моем взоре. И станет ей от того неуютно и где-то даже тошно. Большего мне и не надо. А потом пусть спрашивают, сравнивают, мне скрывать нечего, я уже пустой, аж донышко видать.

   Дверь открылась, и я чуть не подскочил. Не Миронов, не Мари, порог комнаты переступил бритый бычара. Свои короткопалые руки он держал перед собой, и даже захоти он развести из в стороны, у него ничего бы не вышло - наручники не позволили бы.

   Не возьмусь утверждать, что встреча наша прошла в дружеской атмосфере, но она была исполнена сотрудничества и взаимопонимания. Все сказанное мной, а значит, и кэпом, и надо полагать, Мари тоже, нашло подтверждение. Да, говорил бычара, демонстрируя вполне сносное знание английского, стрелял, но попасть не хотел. Да, кивал он, по катеру стреляли, но взорвать не хотели. Случайность все это, господа хорошие, как есть случайность. Вот и эти (бычара ударил меня взглядом, норовя попасть в переносицу) все правильно поняли и отпустили меня, лодку дали, я бы и сам доплыл, а тут вертолет...

   Его обнаружили в сорока милях от берега. Опустили трос с ременной "сбруей". Бычара послушно облачился в нее, застегнул пряжки и махнул рукой: "Вира помалу". Его подняли на вертолет и тут же защелкнули "браслеты" на волосатых запястьях. Бычара не сопротивлялся - сообразил, что его потому нашли, что искали, а потому искали, что навел кто-то. Чего ж тут дергаться? Он и не дергался.

   Пока бычару таким образом обустраивали на борту, из открытой двери геликоптера свесился малый с ракетницей, прицелился и выстрелил. Ракета с огненным хвостом устремилась к беспомощной надувнушке, прыгающей по волнам. Врезалась в нее... и столь любезный сердцу дяди Пети "Нырок" отправился на дно. Sic transit gloria mundi. Так проходит мирская слава, как говаривали латиняне.

   Устранив таким образом предмет, "могущий представлять опасность для судоходства", вертолетчики взяли курс на остров. На его землю бычара ступил даже раньше нас - меня, Кривушина и Мари.

   Ох, Мари...

   После очной ставки с бритым бандитом, который так и оставался в шортах и рубашке-"гавайке", должна была наступить очередь Миронова. А его все не приводили и не приводили. Я даже набрался наглости спросить: "А где, граждане, враг мой?" Вопрос и впрямь хамский, и самой логичной реакцией на него был бы окрик: "Shut up!" На что я, разумеется, послушно заткнулся бы. Но никакой отповеди не последовало, вместо этого "бегун" вполне миролюбиво объяснил мне, что господин Миронов находится на излечении от травм, совместимых с жизнью: ему, понимаете ли, не очень аккуратно вывернули руку ("матрона" при этом смутилась), то ли мышцы порвали, то ли повредили сустав. Мало того, господин Миронов дал понять, что общаться с представителями закона готов исключительно в присутствии адвоката, при посредничестве переводчика, а также находясь "под опекой" официального представителя Российской Федерации.

   Что характерно, на все перечисленное Миронов имел полное право, поэтому был сделан запрос, и через день-другой проволочек из Гайаны прибыл сотрудник российского посольства. Я с ним тоже познакомился. Моложавый, довольный жизнью. Ну, а чего ему не быть довольным? Сидишь сиднем в дыре этой, в Гайане, и вдруг - командировка. И не куда-нибудь в джунгли, где много-много диких обезьян, комары, рептилии разные, а на вполне цивилизованный остров Барбадос, в райские кущи, можно сказать. Поедешь? Отчего ж не поехать? Ну, а кто бы не поехал? Этот молодящийся диппосланник поначалу пытался вести со мной душеспасительные беседы, да только я ему сказал, что в нравоучениях не нуждаюсь, вины за собой не знаю, говорю как на духу, посему шли бы вы, товарищ... к Миронову. У меня заступница не вам чета.

   Ох, Мари!

   В общем, Кольку я так и не увидел. А потом меня выпустили под залог, как до того Кривушина. Денежкой за нас поручилась она - Мари. И что не денемся никуда с острова, а то вдруг у следствия к нам вопросы какие возникнут, за это она тоже поручилась. Бесстрашная бессребреница! Горжусь знакомством, м-да.

   И стали мы с кэпом жить-поживать на плоту "Великий Океан II", вставшем на долгую стоянку в порту города Батшеба.

   Когда решится наша участь и как именно она решится, того мы не знали. Поэтому просто жили, ждали и не бедствовали: стоянка наша была вынужденной, поэтому плату за нее вносило полицейское ведомство Барбадоса, что, на мой взгляд, было абсолютно справедливо. Да если бы не следствие, только бы нас тут и видели.

   Существование наше было размеренным и однообразным. Кривушина сильно огорчало то, что он не может приискать себе какую-нибудь подработку на берегу, все-таки он был поднадзорным. Прогуляться с металлоискателем по местным пляжам он тоже не решался, ибо, как поучал Маугли, не надо дергать смерть за усы.

   Что раздражало, так это повышенное внимание к нам со стороны журналистов. Ну что за народ, все им подробности подавай.

   Поначалу от их статеек становилось муторно. Нет, понятно, что имел место обман. Но вынужденный, так что мы имели основания... не требовать, нет... рассчитывать на снисхождение. Но журналисты были оскорблены, пострадала их профессиональная репутация. Они-то расписали, что уважаемый мореман шел в одиночку, геройствовал, и вдруг выясняется, что не один он был на плоту, а в компании. Экий фрукт, экий афронт! Так на тебе, русский мошенник, на, на и на.

   Досталось дяде Пете по самое не балуй. Пригвоздили старика к позорному столбу - и рады. Но затем все изменилось. Были какие-то утечки информации, да и мы с кэпом язык за зубами не держали, хотя приходилось держаться в дозволенных рамках, кои нам очертили следственные органы: вот это можно, а об этом - ни-ни. В частности: что бежали с Фаяла в страхе перед гангстерами - это пожалуйста, а вот про господ Кульчицкого и Миронова, вообще про "русский след" - этого не надо, потому что гангстеры, как и террористы, национальности не имеют. Такую выбраковку и расстановку акцентов я не одобрял, но с требованиями следствия вынужден был согласиться. Это я к тому, что картина, которую мы рисовали перед журналистами, была неполной, во многих местах не хватало мазков и штрихов, и тем не менее собеседники наши преобразились: какой азарт в глазах, какой огонь! А все запах настоящей истории, волнующий аромат сенсации. Что вытворяешь ты со своими верными слугами? Да что хочешь, то и творишь.

   В итоге отношение к капитану "Великого Океана" изменилось радикально: вот он уже не коварный обманщик, а бесстрашный спаситель загнанных в угол беглецов, без пяти минут жертв безжалостных разбойников, готовых ради осуществления своих темных планов не щадить... И прочая лабуда.

   Так развенчанный герой был вновь вознесен на Олимп. Ну, и я с ним - не на самую вершину, но у подножия местечко нашлось.

   Журналисты продолжали наседать, пытаясь выжать из нас какие-нибудь подробности, виновато и одновременно угрожающе предупреждая, что иначе им придется включить фантазию и завершить картину самостоятельно, уж не взыщите. Угрозы эти мы игнорировали, и единственным человеком, перед которым приподняли занавес, но все равно не до потолка, был Антон из Yacht Russia, который вновь объявился в Батшебе, отложив ради такого громкого дела возвращение на Родину. Сговорчивость наша объяснялась двумя факторами: во-первых, соотечественник, а во-вторых, видно же, что человек порядочный, обещал согласовать текст перед публикацией - так и сделает.

   Мари на плоту не появлялась. Но присутствие ее было явственно, хотя и незримо. Мы с дядей Петей почти не говорили о нашей спутнице. Вместе с тем иногда я видел, как прикипает к одной точке взгляд Кривушина, и понимал, что о ней он думает - о Мари. Уверен, и кэп не раз наблюдал меня в такой же прострации, понимая, о ком в этот момент все мои мысли. Но говорить - не говорили, только в самом начале нашего сидения определились с тем, who is who, и завязали с этим. А что говорить? Ведь всякое слово о ней - свидетельство нашей ограниченности и близорукости. А кому приятно такое про себя слышать? То-то.

   И ведь действительно - близорукости. Столько было странностей, совпадений, что и не сосчитать, и все они дружно указывали на то, что не случайно Мари оказалась рядом со мной на пляже Варадуро, не от скуки увязалась следом, когда я отправился на встречу со старичком в панаме, не просто так последовала за мной в особняк-дворец Кульчицкого. Ей надлежало следить и наблюдать. Вряд ли в ее обязанности как агента Интерпола входило бить стулом человека по голове и отправляться на плоту через океан, но обстановка потребовала, и она пошла на экстраординарные меры. А что касается плота, то наверняка еще и получила одобрение начальства. Как? Да через курдуляку разлюбезную, недаром она смартфон из рук не выпускала. Не с друзьями-родителями она диалог вела, с руководством, инструкции получала. Змея!

   Ох, Мари, Мари...

   И все же, где был мой разум, что его затуманило? Где были мои глаза, что их застило? Теперь, вспоминая наше томительное ожидание в Орте, наше плавание, я с легкостью вспоминал десятки эпизодов, когда Мари выдавала себя то неосторожным словом, то опрометчивым поступком. Должно быть, еще и удивлялась, как это ее еще не разоблачили.

   При этом, что поразительно, она оставалась надежным товарищем, стойко переносящим все трудности и тяготы морской работы. И пусть тягот этих было не так уж много, однако сам факт примечателен.

   И все же, все же, что бы положительное за ней ни числилось, все это не отменяло главного. Мари была засланным казачком, вернее, казачкой. Предательство никого не красит, не красило оно и нашу спутницу. Что сдала она бычару, вывела на него вертолет, это мне до лампочки, что она нас сдала - этому прощения нет.

   Вот и верь после этого людям. Особенно женщинам.

   Иногда я думал, что мы уже и не встретимся. А что, задание выполнено, мы с дядей Петей - отработанный материал. И останется девичий образ Мари только в моей потревоженной памяти...

   С другой стороны, это вряд ли, ну, что не увидимся. Протоколы протоколами, а следствие продолжается, наверное, и суд будет, и в его зале я увижу ее. Может, и словом не перемолвимся, но увидеть - увижу. А насчет слова - это и к лучшему. Не представляю, как буду с ней говорить. Не сорваться бы на упреки, не по-мужски это. Зато знаю, на что хотелось бы получить разъяснения. Нет, не в том вопрос, как у нее с совестью, не беспокоит ли? Перво-наперво, что интересно, это когда и каким боком ко всей этой истории Интерпол прислонился. Что такого Колька Миронов натворил, что им международные институты занялись? Или это из-за Кульчицкого? Вот что меня занимает.

   Но она появилась раньше - Мари.

   Был обычный солнечный полдень. Я сидел в дурном настроении. Сидел в ожидании, когда наша заслуженная плитка доведет воду в чайнике до кипения. Решили мы с кэпом чайком себя побаловать. Кстати, возможность появилась, а интерес к спиртному у меня так и не проснулся. Иногда выпивал пивка, а что до виски, бренди, другого чего покрепче, к этому вообще не тянуло. Я даже опыт провел: влил в себя рюмку Malibu, это ромовый ликер такой, он с конца XIX века визитной карточкой Барбадоса считается. Быть на острове и не попробовать Malibu? Даже неловко как-то. Вот я и попробовал. И никакого удовольствия не словил. Потом еще и плевался, потому что вкус кокоса терпеть не могу, а этот ликер как раз на кокосовой стружке настаивается. Нет уж, я лучше чайку.

   - Сергей!

   Она стояла на пирсе и смотрела на меня. И была... Платье вразлет и в горошек - голубым по белому, с двумя изящными кармашками. Прическа стильная, макияж, туфли. На бетонном пирсе, среди кнехтов, тросов и баков для мусора все это казалось чужеродным. Вот если бы плот стоял там, где швартуются яхты или хотя прогулочные катера, тогда - да, такой наряд был бы уместен. Но не здесь, ведь когда выяснилось, что мы здесь надолго, портовое начальство задвинуло нас в самый дальний угол - к трудягам-буксирам и рыбацким лодкам. Тут на пирсе можно и в лужу пролитого машинного масла угодить, между прочим. И туфельки попортить.

   Воспитанная девушка Мари ждала ответа - и приглашения. Без него ступить на трап и сойти на плот она, очевидно, не решалась. И правильно!

   Кто-то на моем месте, возможно, отвернулся бы с видом оскорбленной невинности, но не я. Точнее, я колебался. А вот Кривушин - нисколько. Он как раз появился на корме. В руках у него была миска с печеньем, которым он под завязку затарился еще на Фаяле.

   - Привет, - сказал он. - Заходи. - И руку протянул, чтобы помочь даме удержать равновесие на трапе.

   - Спасибо.

   Мари с торопливой готовностью приняла помощь, в которой, на мой взгляд, не было никакой необходимости. И спорхнула на палубу.

   - Я сяду? - спросила она, словно отныне и навсегда на каждый свой шаг здесь, на каждое действие должна испрашивать разрешение. И то верно, чужая территория! Не вражеская, но чужая. А была своей...

   - Садись, конечно, - сказал дядя Петя, который в футболке с корабликом у ключицы и шортах смотрелся рядом с причепуренной красавицей несколько комично. Только он был у себя дома, а она - в гостях.

   Мари придержала подол и опустилась на рундук. Коленки вместе, руки на них крестиком - по-девичьи. Ишь ты, сама скромность, воплощенная кротость.

   - Чего так долго не появлялась? - спросил кэп, усаживаясь напротив. - Мы уж заждались.

   - Ты за себя говори, - буркнул я. - Мне такая компания без надобности.

   - Я боялась.

   - А чего бояться, мы не кусаемся, - засмеялся кэп.

   - Что не примете.

   - А мы не примем! - зло выдохнул я.

   - Ты за себя говори, - вернул мне Кривушин мои же слова. - Забыл, кто на корабле главный?

   - Да помню я, помню.

   Мари осторожно взглянула на меня.

   - Я понимаю, вы обижены. Ведь я обманывала вас. Но так получилось! - это она произнесла едва ли не с отчаянием. - Я потому еще не приходила, что ничего не могла объяснить. Не имела права.

   - Теперь, значит, можешь, - усмехнулся я.

   - Теперь могу. Мне разрешили.

   И она начала рассказывать сначала медленно, потом торопясь, лишь бы ее не прервали, выслушали.

   Если по пунктам, то выходило следующее. Следствие продолжалось, однако основные вешки были расставлены, и мы с дядей Петей оказались вне круга подозреваемых и соучастников. Проходили как свидетели. Мои показания были признаны удовлетворительными. В том числе в той части, где говорилось о располосованном горле бандита. "Куда бросал - не знаю, что попал - не виноват". Меня никто и не виноватил, и вообще этот инцидент остался как бы за скобками, против чего ни малейших возражений у меня не было. У них - свои резоны, у меня - еще более веские. Таким образом, после оформления соответствующих бумаг я могу быть свободным. Относительно. Потому что имеются кое-какие "пограничные преграды". С Барбадосом у Российской Федерации особый визовый режим - штамп ставится в паспорт прямо на границе, если предполагается пребывание в стране не больше 28 дней. Но я границу пересек нетрадиционным способом, к погранцам не обращался, просто не имел возможности, и сроки пребывания на острове у меня уже зашкаливали за 28 дней. И это только одна преграда. Вторая - что делать с незакрытой "шенгенской" визой, поскольку португальские владения я покинул тоже не спросясь и не отмечаясь?

   - Мы связались с российским посольством, - сказала Мари. - Они окажут содействие.

   Посодействовать мне было решено как человеку, оказавшему существенную помощь в изобличении и поимке опасного преступника, а также в пресечении противоправной деятельности организации, занимающейся переправкой нелегальных мигрантов из стран Магриба и Центральной Африки в Европу.

   С капитаном было сложнее. Из-за катера, блондинистого бугая и наличия на плоту "калашникова". Но и тут следствие проявило вдумчивость и снисходительность вместо обычного казенного дуболомства. Ясно же, что стрелял Петр Васильевич Кривушин из самозащиты, что подтверждается специальным агентом Интерпола и следует из показаний выжившего после взрыва преступного элемента. И вообще, взрыв - маловероятная случайность, намерения уничтожить катер не было, гибель рулевого - непредсказуемая трагедия. Посему в вину капитану "Великого Океана" можно поставить только незаконное владение автоматическим стрелковым оружием и само присутствие автомата на плоту, что также идет вразрез с законом. А это - внимание! - карается денежным штрафом либо шестью месяцами пребывания в кутузке. Учитывая же тот факт, что оружие использовалось вынужденно, сдано добровольно, и правонарушитель обнаруживает все признаки раскаяния, в качестве наказания можно ограничиться штрафом.

   - С деньгами я помогу, - сказала Мари.

   - И за залог спасибо, - не стал отказываться от вспомоществления капитан.

   - Спасибо, - вынужден был присоединиться я.

   - А что за мигранты, что за организация? - спросил кэп.

   Роскошная девушка Мари поправила выбившийся из прически локон:

   - Мы... то есть Интерпол... давно занимались этим делом.

   Нелегалов переправляли морем регулярно и большим числом. Внедренный в преступный синдикат агент сумел узнать, что все нити ведут к Игорю Кульчицкому, гражданину России, в настоящий момент проживающему на Азорских островах. Чтобы выяснить, что это за человек, было решено обратиться к российским коллегам. Кульчицкий оказался им хорошо известен. И хотя по состоянию здоровья Культя вроде бы отошел от дел, он по-прежнему находился в разработке. Тому было немало оснований. Бизнес Кульчицкого был насквозь криминальным, только сейчас это выражалось не в рэкете и убийствах конкурентов, как за заре "дикого капитализма" в России, а в уклонении от налогов, подкупе чиновников и контрабанде. Очевидно, полагали московские интерполовцы, оказавшись на Фаяле, Игорь Давидович заскучал. Чувствовал он себя вполне бодро, и как-то совсем перестал думать о спасении души и о том, почему Господь дважды пуганул его, а все же не прибрал. Культя не смог устоять перед искушением и вновь проявил преступную активность, на сей раз на ниве нелегальной миграции.

   После такой исчерпывающей справки прошло совсем немного времени, и из Москвы пришла срочная депеша: некто Миронов, один из ближайших сподвижников Кульчицкого, отправляет на Фаял курьера, причем задачи миссии неясны.

   - И тогда к операции подключили тебя, - сказал я.

   - Да. У меня не было опыта оперативной работы, но я знала русский язык. Я ведь не обманывала тебя, Сергей, про бабушку, про корни, про родителей. - Мари спохватилась и тут же поправилась: - То есть не во всем обманывала. Бабушка, университет... Только после университета я поступила на службу в полицию, а через год уже работала в Интерполе. Делопроизводителем, переводчиком. Работа у меня была скучная, бумажная, и вдруг предложение принять участие в настоящей операции. Конечно, я согласилась.

   - И что тебе предписывалось?

   - Познакомиться с тобой, не вызывая подозрений. И постараться выяснить цель твоего приезда на Фаял.

   - Тебе это удалось.

   - Удалось... Только ты оказался совсем не таким, как я ожидала, как все ожидали.

   - Я пил, шатался и безобразничал.

   - Да, ты пил, вел себя неадекватно, история с портсигаром вообще казалась полнейшей нелепицей. А потом все вышло из-под контроля.

   - Это когда ты бритого стулом по голове?

   - Это произошло само собой. - Мари улыбнулась краешком губ. - Хотя мое руководство сочло, что я проявила разумную инициативу и удачно... как это?.. втерлась в доверие.

   - Втерлась, - мрачно подтвердил я. - С этим не поспоришь. Развела грамотно.

   - Что? Нет, нет, я же говорю, это произошло само собой.

   - И в дом Кульчицкого ты за мной отправилась тоже как-то так, сама того не желая.

   Мари молчала, явно задетая за живое. А когда заговорила, то уже о другом:

   - Оказавшись на плоту, я не знала, что делать дальше. Мое руководство тоже растерялось. С кончиной Кульчицкого вся операция оказалась на грани провала. Никто не верил, что его смерть - результат стечения обстоятельств. Это представлялось какой-то игрой, и роль Миронова в этой игре была загадкой. Мне было велено следить за тем, как будут развиваться события, и лишь накануне отплытия поступил приказ покинуть плот.

   - Что же ты?..

   - Я ослушалась. Я понимала, что за этим последует.

   - Что?

   - Ваш арест. А я была уверена, что вы лишь жертвы все тех же обстоятельств.

   - Мы - жертвы?

   - Вас обязательно задержали бы. А вот что было бы дальше - неизвестно. Настоящих преступников могли и не найти, хотя вернее - их нашли бы, но что им смогли бы предъявить? Они бы все отрицали, тем более что один из них был пострадавшим. Тебя, Сергей, еще бы и обвинили в нападении! К тому же, русские говорили, что пока не могут по-настоящему взяться за Миронова, не хватает улик, доказательств. В такой ситуации самое простое - сделать вас...

   - Крайними, - подсказал кэп.

   - И я осталась на плоту. Отказалась уходить. И мои шефы смирились с этим. Забирать меня силой было равнозначно тому, чтобы окончательно поставить крест на операции. Потому что тогда пришлось бы забрать вас, и без лишнего шума тут бы не обошлось. От такого камня - большие круги: преступники затаились бы, причем все - и бандиты на острове, и Миронов в России, и те, что наживаются на нелегальных мигрантах.

   - Получается, все всё знали, - сказал я. - А мы еще в "гробы" ложились, прятались.

   - Полиция Орты была не в курсе. И таможенники. Такие операции - не их уровень.

   - Ну, хоть что-то.

   - Снова связаться руководством я смогла уже на Барбадосе. Я сообщила о бандите, которого оставили в лодке.

   - Завидное человеколюбие!

   - Его смерть никому не была нужна. И вам с капитаном в первую очередь.

   - Это верно, - согласился Кривушин. - На нас и так достаточно висело. И о начинке портсигара тоже рассказала?

   - Конечно. На это мне было сказано, что Миронов - на острове. Выследили его, провели от самой российской границы.

   - Зачем же ты мне заметку о Чите-Чете подсунула? - поинтересовался я.

   - Чтобы ты перестал дергаться. Когда дергаешься, легко наделать ошибок. Это было важно, потому что меня предупредили: Миронов обязательно попытается установить контакт и изъять портсигар как единственную улику, указывающую на него как на организатора убийства Кульчицкого.

   Тут я решил продемонстрировать свою недюжинную сообразительность:

   - А еще сказали, что брать Миронова нужно в момент контакта, когда портсигар окажется в его руках. Так?

   - Да.

   Меня еще раз озарило:

   - Слушай, а ты, часом, на курдуляке своей диктофон не включила, когда Колька принялся разглагольствовать?

   - Включила.

   - Ловко. Никто и не заметил. А не боялась, что он стрелять начнет?

   - У него не было оружия.

   - И это ты знала. А мы - нет, мы думали, у него в кармане настоящий шпалер, а не детская пукалка.

   - У него не было оружия.

   - А если бы было?

   - Прикрытие было надежным.

   - Прикрытие? Ха! Баба, пьяница и мужик в трусах.

   - В захвате участвовали наши лучшие оперативники.

   - И где он сейчас?

   - Кто?

   - Миронов.

   - Вчера его увезли с острова. И бритого тоже.

   - Куда?

   - Я не знаю.

   - Ах, не знаешь...

   - Хватит препираться! - вдруг повысил голос Кривушин. - С нами и без твоего рассказа более-менее понятно было, а теперь тем более. Ты-то как?

   - Я? Я подала прошение об отставке. И по-моему, руководство этому только радо. Я избавила его от необходимости принимать меры, выносить взыскания, все-таки на Фаяле я действовала в нарушение инструкций. Приказано было не вмешиваться, а я стулом... И в дом Кульчицкого полезла. А потом на плоту вообще отказалась выполнить приказ. Подчиненным такое спускать нельзя. Даже если все оказалось во благо делу, все равно нельзя.

   - Значит, свобода? - задумчиво произнес кэп. - И что собираешься делать?

   - Ну что ты к ней вяжешься, дядь Петь, - не выдержал я. - В Париж вернется. Скатертью дорога!

   - Зачем ты так? - тихо сказала Мари. - Я ведь не хотела...

   - Это мы уже слышали!

   Мари повернулась к Кривушину:

   - Дядя Петя, а можно я с вами? Дальше? Возьмите меня, пожалуйста.

   Я как сидел, так... и остался сидеть. А вокруг рушились вселенные. Да что же это делается? Как же это? Париж ей, видите ли, не нужен. Может, и мне Москва без надобности. Может, я тоже... Может, я сам...

   Капитан молчал.

   - И вот еще. - Мари достала из кармашка платья фотографию. - Вы ее на стенку в каюте прикрепите. Рядышком с теми. Пусть будет... На память.

   Я вытянул шею. На фотографии была она, Мари - девушка, красивая до невозможности.

   - Здесь вот какое дело, - задумчиво проговорил Кривушин. - Дорога предстоит дальняя. Панама, потом Полинезия. Тут не только меня надо спрашивать, хоть я и капитан. Тут у всего экипажа надо поинтересоваться - как он, не против? Что скажешь, Сережа, ты не против?

   Дядя Петя смотрел на меня, и столько всего было в его взгляде, столько ума и доброты, что я понял: нет у меня никого ближе этого седого странника. Вот не хочу я с ним расставаться, даже думать об этом не хочу. С ним - и с Мари.

   И я сказал:

   - Ладно, пускай, я не против.

   Кривушин огладил пятерней усы и бороду:

   - Вот и согласовали.

   А Мари...

   Она не захлопала в ладоши, не залилась смехом, она взяла из миски печенье и с хрустом разгрызла его. Потом встала, одернула платье и скинула туфли, потому что босиком на плоту удобнее.

   - Давайте я чай заварю, - сказала она и все же засмеялась: - Соскучилась я по вахтам.

   Солнце Барбадоса путалось в ее волосах.

   Мир и гармония царили внутри нас и вокруг нас.

   Наверное, это и есть счастье.

   О, Мари!


на главную | моя полка | | Седой странник |     цвет текста   цвет фона   размер шрифта   сохранить книгу

Текст книги загружен, загружаются изображения
Всего проголосовало: 1
Средний рейтинг 5.0 из 5



Оцените эту книгу