Книга: Слышишь пение?



Слышишь пение?
Слышишь пение?
Слышишь пение?
Слышишь пение?
Слышишь пение?

Глава 1

Анну разбудил звук шагов в коридоре.

— Папа?

Незачем спрашивать, папины шаги она узнает и во сне.

— Да, да, спи, детка, прости, что потревожил.

— Я уже совсем проснулась, — не совсем правда, конечно, так, просто вежливые слова.

На сей раз ответа не последовало.

Анна спала за занавеской в алькове, оттуда хорошо были слышны папины шаги — он спускался по лестнице.

Девочка устроилась поудобнее, готовясь снова заснуть, но внезапно сообразила — а вдруг удастся немножко побыть вдвоем с папой, ей этого ужасно не хватает. Сколько она себя помнит, случись что действительно серьезное, с чем самой не справиться, папа всегда придет на помощь. Отец с дочкой — настоящие друзья, он все понимает с полуслова, ему не надо дожидаться, пока Анна закончит рассказ. А сейчас сложности тут как тут. Занятия в школе начнутся во вторник. Вдруг папе придет в голову какая-нибудь идея, ясное дело, пора уже перестать трусить, но так трудно поверить, что бояться нечего. Не в пример другим, папа никогда над ней не смеется, в нем сомневаться не приходится.

Впрочем, правда ли это? Папа страшно изменился в последнее время. У него совсем нет времени выслушивать дочку, свою любимицу.

— Папин хвостик, — бывало, дразнится старший брат Руди. Он придумал немало обидных прозвищ — Неуклюжая Анна, Балда, Зануда, Дурында и, конечно, Младенчик, она же младшая в семье. Обидно и унизительно, а Руди только того и надо. Нередко девочке казалось: "Я и впрямь неуклюжая и глупая, Руди ведь лучше знать". Однако зваться папиным хвостиком — тут возражений нет. Сколько бы брат ни обзывался, Анна только улыбается тишком — правда, она и есть правда.

По крайней мере, так было раньше. Но теперь…

— Правда, она и есть правда, — сердито повторила девочка. — Просто папа слишком уж беспокоится о политике. Надо спуститься вниз, пока не появился мальчишка-газетчик.

И прежде чем сесть в постели, она потянулась за очками, нацепила их на нос. Мир вокруг, такой размытый и нереальный, в ту же минуту принял четкие очертания, стоило только взглянуть на него сквозь толстые стекла очков. Сразу стали видны розоватые выцветшие полоски на обоях, разноцветные квадраты вязаного покрывала, табуретка, где корешком вверх пристроилась библиотечная книжка, раскрытая на нужной странице. Очертания комода в ногах кровати и высокого, узкого шкафа с платьями уже немного расплывались.

Анна носила очки без малого пять лет, но все не переставала удивляться — как она раньше без них жила? Теперь все дни начинаются одинаково — с утра очки на нос и не снимать весь день, только если надо протереть, и так до самого вечера. Даже ночью очки должны быть под рукой.

Но нет, теперь не время думать об очках!

Девочка вскочила с постели, нащупала ногами тапочки и тут услышала какой-то звук.

— Ну, пожалуйста, пусть мне показалось, — взмолилась она. — Пожалуйста, только не это…

Молитва не помогла. Снова то же скрежетание, теперь отчетливое, и ясные, такие до боли знакомые потрескивания и щелчки. Помехи! Папа уже включил приемник. Опять не успела с ним поговорить!

Анна забралась обратно в постель, взбила подушку, поудобнее прислонилась к ней спиной, натянула простыню до колен и уставилась в пространство. Нет-нет, дочка глядела на папу, хотя тот ее видеть не мог. Она и так знала, что происходит в гостиной. Одно и то же повторялось сотни раз. Отец сидит в потертом, засаленном кресле, голова склонилась над большим коротковолновым приемником, купленным год тому назад; отвернувшись от всех и вся, он слушает последние известия.

Удивительное дело, папа купил подарок самому себе, недоумевали дети, когда отец принес радио домой. Папа никогда и ничего не покупал для себя, если только мама не заставит. А приемник к тому же стоит недешево.

— Депрессия уже кончилась? — выпалил Фриц, уставившись на радио.

Все понимали, почему мальчик об этом спросил. Уже несколько лет семья переживала тяжелые времена. Еды в доме, в общем, хватало, но добавка случалась нечасто. Ни на что, кроме самых необходимых вещей, денег не оставалось. Когда Анне было десять, ей ужасно хотелось красивую куклу на Рождество. Она все канючила и канючила, пока мама крепко-накрепко не запретила мучить отца своими мольбами — на такое баловство в доме денег нет. А тут папа принес огромный сверкающий приемник!

— Нет, депрессия еще не кончилась, — папа расчищал почетное место для нового приобретения. — Но уже скоро.

— А когда? — приставал Фриц.

— Как война начнется, — спокойно, совершенно обыденным тоном ответил папа.

Будто знает, войны не избежать, опять подумалось девочке, и холодок страха пробежал по спине, словно вернулся тот вечер, когда папа принес радио. Но пока по-прежнему царит депрессия, а Канада в войне еще не участвует.

Конечно, где-то там, в Европе, уже сражаются. Несколько месяцев подряд войну показывают в кинотеатре, в новостях перед фильмами. Адольф Гитлер с экрана выкрикивает призывы к ревущей от восторга толпе, а немецкие войска маршируют и салютуют ему, теперь все знают этот салют — "хайль Гитлер". Немцы даже двинулись через границу и оккупировали соседние страны.

Сидя в темном кинотеатре и глядя на мелькающие черно-белые картинки, Анна никак не могла поверить — неужели между ней и этими людьми есть что-то общее, а ведь их семья переехала из Германии в Канаду только пять лет тому назад. Девочка смутно помнила времена, когда весь мир ограничивался Франкфуртом и вокруг разговаривали только по-немецки. Теперь их жизнью стал Торонто, и сама она говорила, думала и даже сны видела по-английски. Истерические выкрики немецкой толпы, запечатленные кинокамерой, оставались для нее такой же загадкой, как и для всех остальных в зрительном зале. По папиному утверждению, фашистское безумие грозило затопить весь мир, но мама только посмеивалась над подобными предсказаниями. Анна не знала, кому верить. Если бы мама пошла в кино и сама все увидела, то тоже, наверно бы, испугалась. Тем не менее, война была где-то там, далеко, на той стороне огромного океана. Но позавчера немецкие солдаты вторглись в Польшу. Для Анны это означало только одно — отец слишком занят политикой, чтобы обращать внимание на ее, младшей дочки, папиного хвостика, сложности. А завтра первый день нового учебного года — она идет в старшие классы и до смерти перепугана.

Неужели он забыл? Девочке казалось, будто папа ее предал — первый раз в жизни. И при том, честное слово, отец не знает ни одной живой души в этой самой Польше!

Внизу пробили часы. Анна сосчитала удары. Только шесть часов! Папа с ума сошел, наверно.

Она зевнула. Слишком рано, вставать еще не пора. Голова сама собой сползла на подушку. Надо поспать, раз уж не удалось побыть с папой.

Что случилось? Кто так страшно кричит?

— Клара, Клара, пойди сюда!

Девочка ничего не могла понять, а папа продолжал звать снизу:

— Руди! Анна, разбуди Руди! Позови всех! Быстро! Ты меня слышишь?

— Да, папа.

Выскочив из кровати, Анна бросилась — но не будить остальных, а взглянуть на папу, стоящего внизу, около лестницы. Но отец уже вернулся в комнату. Девочка услышала слабый, отдаленный голос. Не папин. Английский голос. Испуганная, она с трудом различала слова:

"…Боже, благослови нас и помоги правым в борьбе".

Папа показался в дверях гостиной. Анна, едва начав спускаться по лестнице, замерла, уставившись на отца. В чем дело? Он такой ужасно старый, старый и больной. И совсем незнакомый.

— Началось! Британия объявила войну Германии,[1] - произнес Эрнст Зольтен.

Выходит, папа прав. Пока он предупреждал, что скоро будет война, мама сердилась и повторяла: "Прекрати болтать глупости". А папа, оказывается, был прав. На мгновение Анна даже обрадовалась — смысл папиных слов еще не дошел до сознания — значит, глупости говорила мама, а отец, как всегда, все понимал правильно.

Но тут солнечный луч осветил папино лицо, и даже слабое зрение не помешало Анне разглядеть слезы на его щеках.

Девочка стремглав понеслась вверх по лестнице.

Слышишь пение?

Глава 2

— Руди, — заорала она, распахнув дверь в спальню братьев. — Руди, проснись! Проснись!

Фриц немедленно выскочил из постели, но Руди никак не мог открыть глаза.

— Что такое? — вяло, хриплым со сна голосом спросил мальчик.

У Анны даже страх прошел на минуту.

Вот это счастье — раз в жизни узнать важную новость раньше старшего брата!

— Началась война! — объявила девочка. Ей казалось, она на сцене — играет посланца, который произносит одну-единственную, зато самую значительную фразу. — Папа велел спуститься вниз. Поторапливайтесь!

Теперь дальше по коридору — будить сестер. От обрушившихся известий они испугались и растерялись. "Здорово, — снова подумала Анна, — я все узнала самая первая".

— Поторапливайтесь, — повторила девочка, ей ужасно нравилось командовать братьями и сестрами, хотя бы по папиному поручению.

Она сбежала вниз. Руди уже тут, сидит рядом с папой, оба слушают радио.

— Где мама? — спросила Анна.

— Я ее позвал, разве еще не пришла? — папа даже не обернулся.

Спальня родителей внизу, рядом со столовой. Анна открыла дверь и увидела маму, как ни в чем ни бывало спящую глубоким сном. Она подскочила к кровати и коснулась маминого плеча, как в детстве, когда плохо чувствовала себя ночью. Конечно, папа самый главный, но стоило Анне заболеть, на первом месте оказывалась мама. Ясное дело, Клара Зольтен немедленно проснулась.

— Что случилось? — мама приподнялась на локте, обеспокоено вглядываясь в лицо младшей дочки.

— Папа велел тебя разбудить, — объяснила девочка. — Он встал очень рано, послушать последние известия, знаешь, из-за Польши…

— Всегда так! — фыркнула мама. — У нас и своих сложностей предостаточно.

— Мама, — решительно прервала ее Анна. — Началась война. Британия против Германии. Прямо как папа говорил.

Но все было напрасно. Мама медленно встала, надела халат, машинально провела расческой по волосам.

Анна стояла рядом — что же делать? Мама как будто ничего не слышала.

— Пойдем, — мама протянула дочке руку. Вместе они вышли в гостиную. Фриц и Фрида уже спустились, Гретхен бежала вниз по лестнице.

— Анна сказала… Это ведь неправда… Она ошиблась, да? — спросила мужа Клара Зольтен.

— Слушай, — перебил папа. — Повторяют речь Чемберлена.[2]

Анна знала про Чемберлена — премьер-министра Великобритании, одного из тех, кто встречался с Гитлером на конференции в Мюнхене, а вернувшись, обещал Англии "новую эру мира". Папа называл его слепым глупцом — как можно верить Гитлеру, даже если тот и клянется больше не вторгаться ни в одну европейскую страну.

Глупец или нет, но сейчас его голос казался Анне грустным и усталым. Конечно, этот голос она и слышала раньше:

"Да благословит Господь всех вас и да защитит Он правого".

Речь еще не кончилась, а мама уже скрючилась в папином кресле, содрогаясь от рыданий. Отец неловко обнял жену за плечи. Начал что-то говорить диктор, но папа больше не слушал.

— Можно, я выключу радио? — Руди посмотрел на мать. — Похоже, ничего нового пока не передадут.

Папа кивнул. Анна смотрела на старшего брата. Тот шагнул вперед, нащупал ручку приемника, и мгновением позже голос диктора наконец умолк. Руди отдернул пальцы, сцепил руки за спиной. Девочка внимательно взглянула на него. Нахмуренный и немного бледный, брат в общем выглядел довольно обыкновенно. Война! Анна попыталась представить себе, какая она, война. Папа постоянно говорил о войне, но все происходило где-то там, далеко, и не имело никакого отношения к ней, канадской школьнице.

"Вроде Судного Дня, наверно", — подумала девочка, уповая, что никто не сумеет прочесть ее мысли.

— А нам все равно в школу идти во вторник? — поинтересовался Фриц.

Анну захлестнула волна надежды. Но Руди повел себя ужасно странно, рявкнув на брата раньше, чем папа успел ответить:

— Конечно, идти. Не будь дураком!

Анна сняла очки, торопливо протерла их полой ночной рубашки, снова нацепила на нос и уставилась на Руди. Похоже, он на самом деле рассердился? Словно прямо сейчас готов ринуться в бой.

— Какой от тебя толк на войне? От тебя и других таких же сопляков? — продолжал наступать Руди, будто младший братишка с ним спорил.

Но прежде, чем Фриц успел огрызнуться, папа, угадывая невысказанные страхи старшего сына, сказал:

— Тебе, Руди, только-только исполнилось восемнадцать. Ты, конечно, будешь продолжать учиться.

Мама коротко выдохнула, в ужасе переводя взгляд с мужа на сына. Анна совсем перестала понимать, в чем дело, пока не услышала, как старший брат процедил сквозь зубы:

— Да я не о себе думал.

Девочка знала — Руди лжет. У него никогда не получалось лгать убедительно. Ей хотелось рассмеяться — неужели он думает, кто-то сочтет нужным, чтобы такой умник бросал школу и отправлялся на фронт?

Лучше уж Фрицу пойти воевать. Руди даже картошку чистить не умеет — сразу же палец порежет. Зато очень симпатичный. И задачки математические прямо в уме решает. А еще Гретхен уверяет — брат замечательно танцует. И мысли свои излагает прекрасно.

Но солдат из него никакой. Она, Анна, совершенно уверена — маме не о чем беспокоиться.

— Я подумал, может, начнут занятия на пару дней позже, — пробормотал Фриц.

На него никто даже не посмотрел.

Руди принялся насвистывать сквозь зубы, тихонько, но так немелодично, что уши хотелось заткнуть. Он высоко поднял голову и уставился в пространство. Анна повернулась в ту сторону, но разглядела только белеющие занавески и утренний свет за окном. Конечно, у Руди зрение намного лучше, в очках она или нет, но брат, похоже, просто смотрит в никуда, так же, как свист его не складывается ни в какую мелодию.

— Пойду приготовлю завтрак, — предложила Гретхен, она никогда не забывала обязанностей старшей дочери. — Ты, наверно, проголодалась, мама?

Мама, казалось, и внимания на нее не обратила, продолжала глядеть на молчащее радио.

— Эрнст, — наконец выдавила она, — а вдруг это ошибка?

— Ты сама все слышала, Клара, — просто ответил папа.

— В голове не укладывается, — пожаловалась мама.

— Я тебе помогу, Гретхен, — сказала Фрида, когда сумела, наконец, отвести глаза от маминого лица.

Старшие сестры медленно направились в сторону кухни. Им не хотелось бросать мать в таком состоянии, но и оставаться в гостиной было неуютно. Неловкость и беспомощность — вот что они ощущали. Анна знала — ее саму обуревали те же чувства.

"До чего странно мы говорим, будто воздуха не хватает. У всех, наверно, одно и то же. Горло перехватывает, и слова такие огромные — не пролезают в узкое отверстие и оттого звучат необычно".

— Умираю с голоду, — заявил Фриц, его-то голос не изменился ни чуточки. — Ты уж приготовь побольше, Гретхен. Может, яичницу с колбасой?

— Вообще-то я собиралась готовить завтрак маме, а не тебе, — возразила Гретхен, но при этом благодарно улыбнулась брату. Он двинулся за ней, явно рассчитывая на завтрак.

— Я помогу, — внезапно вызвался Руди.

Не дожидаясь ответа сестер, он тут же вышел из комнаты. Три девочки и мама с одинаковым изумлением уставились ему вслед. Хотел этого Руди или нет, но ему удалось вывести маму из полуобморочного состояния.

Папа хмыкнул, потом глубоко вздохнул.

— Да, пусть поможет. Он просто не знает, что с собой делать. Началась его первая война. Вы помните, конечно, у нас с мамой уже была одна война. Мы тогда познакомились.

Тут даже мама рассмеялась.

— Ты казался таким напыщенным в форме, — поддразнила она отца. — Прямо молодой павлин, да и только.

— Зато ты передо мной не устояла, — напомнил папа. — Не ты одна, но тебя я пожалел.

Мама легонечко стукнула папу.

— Пожалел, да, — рассмеялась она. — Помнится, кто-то меня на коленях умолял, да и все эти дети — от моей жалости к тебе.

Смешная перепалка помогла, старшие девочки, а следом и Фриц, отправились на кухню. Анна, оставшись с родителями одна, глазам своим не верила. Минуту назад сестры заливались слезами, а теперь смеются — и чему, тому, что отец идет на фронт.

У Анны колени подгибались от страха. Папа на войне!

— Папа, — еле выговорила девочка, — папа…

Ей не было нужды продолжать. Он повернулся и — о чудо! — ответил на невысказанный, но такой ужасный вопрос.

— Детка, мне уже сорок восемь, и у меня пятеро детей. Никто не пошлет меня воевать.

— Как такое может прийти в голову! — закричала мама. — Эта война не имеет к тебе никакого отношения! Сражаться против своего отечества? Гитлер — просто сумасшедший! Скоро немцы поймут, куда их завели, придут в себя, и тогда все кончится.

Папа вскочил и крепко взял маму за руки:

— Клара, успокойся, Анна ничего такого не имела в виду.

Он увел маму из комнаты, не обернувшись, не поглядев на дочку, не успокоив ее даже взглядом. Анна услышала дрожащий мамин голос:



— Эрнст, нам надо узнать… У Тани все в порядке?

Тетя Таня! Глаза девочки скользнули по каминной доске — там стояла фотография, снятая давным-давно, перед домом в Гамбурге, в день рождения дяди Карла, ему тогда исполнился двадцать один год. Дядя Карл стоит ужасно прямо и гордо, точь-в-точь Руди, хотя на карточке в возрасте Руди снят папа. Тете Тане, младшей, только пятнадцать.

Симпатичный подросток на фотографии ничуть не похож на тетю Таню, какой она запомнилась Анне. Девочка очень ее любила, тетя занимала большое место в их жизни, пока они не уехали из Франкфурта. Тетя Таня, веселая толстушка, любила посмеяться, она неуловимо напоминала папу и вслед за ним выделяла Анну, гадкого утенка среди остальных братьев и сестер.

В ту пору маме часто не хватало терпения, она нередко всерьез сердилась на дочку. Теперь Анна понимала, в чем было дело — младшая такая неуклюжая, а все остальные умелые, медлительная, а остальные проворные, некрасивая, а остальные просто радуют глаз — Руди и Гретхен высокие и светловолосые, похожи на папу, Фрида и Фриц смуглые и подвижные, как она сама, мама. Но тетя Таня, казалось, не замечала, что ее маленькая племянница не блещет красотой.

Анне припомнился один такой день. Они играют в салочки, и ей никак никого не поймать — все бегают куда быстрее. Она ужасно старается догнать Гретхен и, конечно же, спотыкается и падает.

— Вот балда, — насмешливо кричит Руди. — Споткнулась, ясное дело, на ровном месте. Наверно, в своих длинных ногах запуталась!

Девочка поднимается безо всяких жалоб. Она уже почти приучила себя никогда не плакать, догадываясь, что Руди только того и надо — довести ее до слез. Ничего страшного не произошло, решают остальные и еще громче хохочут вместе со старшим братом.

— Не может догнать и черепаху, — продолжает насмешничать Руди. — Не говоря уже об улитке. Глупый младенчик! Слишком мала играть с нами. Убирайся отсюда!

— И не стыдно вам? — вдруг раздался голос тети Тани.

Анна не знала, как давно тетя наблюдает за ними, но от одного ее взгляда братья и сестры тут же перестали смеяться, будто их окатили ледяной водой.

— Четверо на одного, и все старше! Я бы с удовольствием отказалась от таких племянников — не нужны мне трусливые безобразники!

Не говоря больше ни слова, тетя Таня подняла Анну, большую и тяжелую, на руки и отнесла в дом. Там она села в мамино кресло-качалку и, прижав к себе девочку, запела:

Под кроваткою стоит козочка,

С шерстью мяконькой, с шерстью беленькой.

На базар пойдет завтра козочка,

Принесет она нам гостинчика,

Миндаля да изюма сладкого

Принесет она нашей деточке.[3]

— He держи ее на руках, — резко сказала мама, когда колыбельная закончилась. — Анна уже слишком велика для подобного баловства. Ничего серьезного не случилось!

Но тетя Таня будто не слышала, вот Анне и запал в память этот незначительный случай. Потом девочка нередко напевала про себя коротенькую песенку на идиш.

А тогда Анна облекла в слова свое странное, неясное желание:

"Лучше бы тетя Таня стала моей мамой".

Но тут же поняла — она этого вовсе не хочет. Не нужен ей другой папа! Ни за что! В ужасе от собственных мыслей, Анна пробормотала:

— Со мной все в порядке. Отпусти меня.

Мама, похоже, была довольна, но девочка, боясь встретиться с тетей глазами, бросилась вон из комнаты.

Тетя Таня все еще в Германии. Получается, теперь объявлена война между Германией и Канадой. Уже воюют Британия и Германия. Как же оказалось — они на одной стороне, а тетя Таня — на другой?

"Но мы тоже немцы, — окончательно запуталась девочка. — Только против Гитлера. И тетя Таня, конечно, против него".

Анне становилось все страшнее и страшнее от собственных раздумий. Оставалось только пойти на кухню. Заслышав шаги сестры, даже не оборачиваясь, Гретхен распорядилась:

— Фрида пошла наверх умыться и причесаться, отнеси, пожалуйста, булочки. Я приготовила кучу еды — может, завтрак отвлечет маму от всех этих мыслей.

Анна подхватила корзинку с теплыми булочками и задержалась на минутку предупредить сестру:

— Мама беспокоится о тете Тане.

На секунду быстрая рука Гретхен замерла. Затем она снова принялась мешать какао, не давая молоку пригореть.

— Что тут скажешь, оттуда уже несколько месяцев нет писем. Сейчас ни ты, ни я тете Тане не поможем, давай лучше подумаем о маме, ей ведь так тяжело!

— И о папе, — добавила Анна, направляясь в столовую.

Гретхен понизила голос, не услышали бы родители в спальне:

— Конечно, только мужчинам все легче дается. Проверь ложки и вилки на столе.

Анна посмотрела на обеденный стол. Посреди стояла большая ваза с настурциями, золотистые и огненно-красные цветы сияли той же красотой, что и вчера, до объявления войны. Свет отражался в блестящих ножах, вилках и ложках, синие фарфоровые подставки для яиц, подаренные маме на свадьбу, сверкали в солнечных лучах. Польша, Чемберлен, даже тетя Таня казались такими нереальными, тусклыми и далекими, ничего общего не имеющими с жизнью в Торонто.

Гретхен не права, папе это совсем нелегко дается. Она-то, Анна, знает, видела, как отец плакал. Воспоминание заставило девочку похолодеть, ей стало ужасно одиноко, несмотря на солнечное сияние и настурции.


Слышишь пение?

Глава 3

На следующее утро Анна и Гретхен убирали дом. Война все еще будоражила мысли девочки, но завтрашний день беспокоил уже меньше. Завтра Изабелла обещала зайти утром перед школой — они пойдут туда вместе, а сегодня она заглянет в гости и даст Анне последние наставления. Изабелла и Анна подружились еще в классе для слабовидящих детей, но в прошлом году Изабелла перешла в другую школу — в старшие классы. Без сомненья, старшая подружка точно знает, что предстоит младшей.

Вытирая пыль, Анна посматривала в окно. Гретхен подошла и встала рядом, тоже глядя на пустынную улицу.

— Изабелла, наверно, придет после обеда, — сказала сестра, даже не спрашивая, кого дожидается Анна.

— Она обещала прибежать, как освободится, вдруг… — начала младшая, но тут услышала шум подъезжающей машины. Нет, это не Изабелла, машина проехала мимо, даже не замедлив хода.

Анна вздохнула и вяло принялась протирать этажерку у окна.

Папино радио! Проводя тряпкой по блестящей поверхности приемника, девочка пыталась убедить себя, что живет в стране, вступившей в войну, только у нее не получалось. Их жизнь никак не изменилась, и оттого слово «война» казалось каким-то совершенно немыслимым.

— А ты чувствуешь военное время? — спросила она сестру.

Гретхен покачала головой:

— Ты опять всю пыль оставила, вот здесь, с краю.

По словам мамы, Анна замечала пыль только когда та была в сантиметр толщиной.

— Изабелла все равно не захочет с нами обедать. У нас сегодня тушеная капуста, — и Гретхен с веником в руках остановилась возле сестры.

— Она мне объяснила, дело не во вкусе, а в запахе, — Анна замерла на минутку, не выпуская тряпки из рук. — Как с мозгами и языком. Ее родителям нравится, а она терпеть не может просто из-за названий.

— Представь себе мамино выражение лица, если когда-нибудь Изабелла сядет с нами за стол и станет воротить нос от еды, — усмехнулась Гретхен.

Анна расхохоталась. Тут девочки услышали шаги на лестнице, ведущей в подвал, и, не сговариваясь, принялись с удвоенной энергией вытирать пыль и подметать.

Работы было полно, и утро прошло незаметно. Скоро Анна вместе со всеми сидела за столом, принюхиваясь к аромату тушеной капусты и жареной свинины. Что бы ни говорила Изабелла, а ей, Анне, такая еда по вкусу. Но все же девочке хотелось поскорее закончить обед.

— Как хорошо собраться всем вместе в понедельник, — мама с улыбкой оглядела сидящих за столом.

Анна испугалась, вдруг мама заметит ее нетерпение, и постаралась сменить тему разговора.

— А где Руди? — старший брат почему-то отсутствовал.

— Взял бутерброды и отправился на прогулку в Хай-Парк с бывшими одноклассниками и мистером Мак-Нейром, — объяснила погрустневшая мама. — Я его просила остаться и пообедать с нами, но они, оказывается, сговорились раньше.

— Я бы точно не пошел на прогулку ни с одним учителем! — пожал плечами Фриц.

— Ты хочешь сказать, ни один учитель ни за что не пошел бы на прогулку с тобой, — поправила брата Фрида.

— Руди уже совсем взрослый, Клара, — откликнулся папа. — Теперь его часто не будет дома. А нам надо поскорее свыкнуться с этим.

Мама кивнула, соглашаясь, но Фриц рассмеялся:

— Не такой уж он и взрослый. Вы бы слышали, как он разговаривал во сне прошлой ночью. Все время бормотал по-немецки, я мало что смог разобрать. Похоже, играл во сне в салочки. Досчитал до десяти и вдруг как закричит: "Я тебя поймал, Вольф, тебе водить". А потом ужасно сердито: "Нечестно, Гельмут, нечестно. Сейчас моя очередь!".

— Смешно, — фыркнула Гретхен, — Руди давным-давно не вспоминал Вольфа и Гельмута. Я, конечно, их имена не забыла. Но прошло уже столько времени… Я даже не соображу, когда мне в последний раз снился Франкфурт.

Папа поднял голову, будто тоже хотел сказать, что ему снится Франкфурт, но потом, видно, передумал.

— А мне вообще никогда ничего не снится, — заявил Фриц.

— Если я просыпаюсь и помню, что мне снился интересный сон, то стараюсь снова заснуть и досмотреть его до конца, — объявила всем Фрида. — Иногда они не хуже фильмов.

Анна уже была готова по маминому знаку убирать со стола, как мама, вдруг покраснев, призналась — ей тоже иногда снится Франкфурт.

— Мы сидим, ужинаем у Якобсонов, только я начала есть, как вижу — на мне большущая фланелевая ночная рубашка, я в ней спала во время беременности. Я тебе говорю обычным голосом, будто ничего такого не происходит: "Эрнст, поехали домой, у меня голова разболелась". А ты оборачиваешься ко мне и спрашиваешь: "Разве мы с вами знакомы?" Словно век меня в глаза не видел.

— Дальше, дальше, — потребовала Анна, пока все остальные покатывались с хохота.

— Ну, я проснулась, и так мне легко стало, оказалось, преспокойно лежу в своей кровати.

— С человеком, который с тобой не знаком, — рассмеялась Гретхен.

— Гретхен, Анна, убирайте со стола, — напустила на себя серьезный вид Клара Зольтен.

Анна уже возвращалась из кухни, когда раздался звонок в дверь. Она еле удержала в руках вазу с фруктами.

— Изабелла пришла! — едва не швырнув вазу на стол, девочка помчалась к входной двери.

Но это была не Изабелла, а миссис Шумахер — учительница Анны из класса для слабовидящих детей.

Младшая Зольтен в изумлении застыла с открытым ртом, но, придя в себя, просияла от восторга.

— Как хорошо! И вы тут! — лицо девочки говорило само за себя, без всяких слов. — Я так давно вас не видела! Вот и Изабелла собиралась зайти. Мы ее ждем с минуты на минуту. Она будет ужасно рада повидаться с вами! Мама, это миссис Шумахер!

Родители Анны вышли в прихожую поздороваться.

— Вы как угадали, — начала мама, — я в субботу испекла шарлотку, порадовать Изабеллу, есть чем вас угостить!

— Как Франц? — спросил папа, когда все вернулись к столу. — Сколько мы с ним уже в шахматы не играли?

— У него все хорошо, — миссис Шумахер села на подвинутый мамой стул. — Устает, правда, очень. Новости, конечно, и работы по горло — осматривает детишек перед школой. Да еще у одной девочки, его давней пациентки, оказался полиомиелит. Пока не ясно, поправится ли она. Но если и выкарабкается, все равно будет полностью парализована. Франц много времени проводит с ее родителями.

Все нахмурились. Два года назад умер от полиомиелита друг Фрица. Был здоровехонек, а не прошло и четырех дней, как его не стало.

Именно муж миссис Шумахер, доктор, во время осмотра перед школой обнаружил, какое плохое у Анны зрение. Он сразу же объяснил родителям, что даже в очках девочка никогда не сможет видеть нормально и ей надо пойти в класс для слабовидящих детей. Она тогда жутко рассердилась, да и испугалась не на шутку! Но за эти несколько лет Анна немало изменилась — кто бы теперь узнал ту несчастную и одинокую малышку.

"Да изменилась ли я? Вот опять дрожу от страха, а завтра снова буду одна-одинешенька".

— Неужели Изабелла и после обеда не придет? — произнесла вслух Анна. — Папа, сколько времени?

— Почти половина второго. Не волнуйся, Leibling,[4] она, наверно, уже скоро появится.

— Боюсь, Изабелла не сможет зайти, — начала миссис Шумахер. — Поэтому-то я здесь. Она мне сегодня полдня пыталась дозвониться домой. Только я задержалась в школе, готовилась к завтрашнему дню.

Учительница на миг замолчала, но никто не проронил ни слова. Миссис Шумахер продолжала:

— Изабелла, к сожалению, заболела. Горло саднит и температура. Франц велел ей оставаться в постели.

— Значит, она не поведет меня завтра в школу!

Ответом было молчание.

— Она завтра вообще не пойдет, да? — голос Анны дрожал.

— Да, вообще не пойдет, — вздохнула миссис Шумахер. — Но мне надо тебе еще кое-что сказать. Пойдем в гостиную, Анна. Пока все кончат обедать, мы успеем поговорить.

Девочка встала и на негнущихся ногах, словно марионетка, которую дергают за ниточки, пошла в гостиную впереди гостьи. Еще какие-то новости? И без того плохо, если Изабелла не пойдет с ней завтра…

— Сядем на диван, ладно? Не смотри на меня такими глазами, Анна. Грустно, конечно, но ты прекрасно справишься сама. Ох, мистер Зольтен, вы тоже пришли, просто замечательно.

Анна краем глаза заметила, как папа уселся в любимое кресло. Миссис Шумахер взяла руки девочки и стала согревать холодные ладошки. Вот смешно, она и внимания не обратила, но руки и впрямь замерзли. Ну просто ледышки, да и только.

— В чем дело? Что случилось? — тихим, едва слышным шепотом спросила Анна.

— Пришло письмо о новой школе Изабеллы, — объяснила миссис Шумахер спокойным и ровным голосом. — Когда Брауны месяц назад собрались переезжать, они не разузнали, где проходит граница школьного районирования. Теперь Изабелла не сможет ходить в ту же самую школу.

По всему видно, миссис Шумахер жалела бывшую ученицу. Анна взглянула на отца. Тоже, небось, думает об Изабелле. Похоже, они не понимают, каково ей, Анне. Почему о ней-то никто не волнуется?

Минутой позже она поняла, что оба смотрят на нее с любовью и, конечно, жалеют Изабеллу, но и о ней, Анне, не забыли.

Девочка изо всех сил старалась не расплакаться. Взрослые молчали, давая ей время успокоиться и найти нужные слова. В конце концов Анна выдавила из себя тоненьким, дрожащим голоском:

— Можно мне остаться в вашем классе еще на год? Ну пожалуйста! Я знаю, вы не хотите, но… может быть…

Она запнулась и не смогла продолжить.

— Мне ужасно хочется оставить тебя в моем классе подольше, Анна, — сказала миссис Шумахер. — Тебя учить — одно удовольствие. Но пора вылетать из гнезда. Сегодня сотни учеников чувствуют то же, что и ты — волнуются, каким будет завтрашний день, когда они впервые придут в старшие классы. Пойдешь в школу вместе с ними — ничем не будешь отличаться от остальных. Останешься у меня еще на год, придется поступать, как Изабелле, сразу в десятый класс. Остальные уже успеют привыкнуть к новой школе, перезнакомятся, заведут друзей. Если бы не твои сестры, Изабелла в прошлом году была бы совсем одинокой.

— Я еще не готова вылетать из гнезда, — упрямо качала головой девочка, понимая — этих двоих ей не переубедить.

— Анна, много лет назад мы отправили тебя в школу, не подозревая о плохом зрении, и тогда на самом деле было трудно, — вмешался в разговор папа. — Мне кажется, в глубине души тебе очень страшно — вдруг и сейчас будет тяжело. Ты этого боишься, да?

Что делать, папе не соврешь. Девочка неуверенно кивнула.

— Ты же теперь совсем другая, — возразила учительница, — программу восьми лет прошла за пять, весной на экзаменах отлично справилась, не хуже, а то и лучше остальных, и зрение не помешало.

— Да, но не с математикой, — пробормотала Анна.

— Ты даже по математике сдала экзамен. У каждого есть предмет, в котором он не силен. По правде сказать, я уверена, с математикой все дело просто в лени. Анна, Анна, ты боишься новой школы без Изабеллы под боком, но ведь она все равно не пошла бы с тобой в класс! Тебе еще многое предстоит узнать о себе, а пока мы тебя держим под крылышком, ничего не выйдет.

— Я не хочу идти одна! — крик вырвался, как мольба о помиловании.

— Изабелла просила напомнить — она не единственный твой друг.

О чем миссис Шумахер говорит? Какие еще у нее друзья?

Тут раздался новый голос:

— До чего же интересно подслушивать вас из коридора, — это была Гретхен. — Пора уже и мне подать реплику. Что такое, спрашивается, есть в Изабелле, чего нет во мне, Анна?

Младшая сестра уставилась на старшую. Учительница встала и положила руку на плечо Гретхен.

— Как раз это Изабелла и просила тебе передать, — миссис Шумахер посмотрела на Анну. — Но я рада, что вышло иначе.



— Изабелла просила мне передать? — Анна все еще не могла взять в толк, о чем идет речь. Как сестра может быть другом?

— Вот слова Изабеллы: "Скажите ей, пусть попросит Гретхен. Она надежней скалы, и знает все на свете".

— А вот в последнем я не совсем уверен, — слегка улыбнулся папа.

— Ну, Анна, — Гретхен сделала вид, будто не слышит слов отца, — о чем ты хочешь попросить старшую сестру?

Анна тщательно подбирала верные слова, а главное, постаралась произнести их спокойным, уверенным тоном.

— Отведи меня завтра в школу, — сказала она. — Пожалуйста.

— Я, серьезно и тщательно обдумав твою просьбу, — торжественно произнесла сестра, — отвечаю: "Да!"

В душе Анны царили, распускались, как цветы, радость и облегчение.

— Бедная Изабелла, — вдруг выпалила девочка, вновь обретя способность думать не только о себе.

— Изабелла? — повторила Гретхен. Жалко, конечно, Аннину подружку, но о чем сестренка говорит?

— Мало того, что заболела, так еще и единственный ребенок!

Выходя из комнаты, миссис Шумахер сунула Анне в руки конверт.

— От Изабеллы, она велела прочесть письмо, когда останешься одна. Анна, пожалуйста, помни, если я тебе нужна, приходи немедленно. Я всегда постараюсь помочь.

— Спасибо, — Анна знала, это не пустые слова.

Попрощавшись, девочка заспешила наверх, в свой альков.

Дорогая Анна,

С завтрашним днем миссис Шумахер наверняка поможет, значит, об этом нечего и писать. Но мне обязательно надо сказать тебе еще кое-что, очень важное. Пожалуйста, слушай внимательно и не горячись попусту — не теряй время. Помни, я все всегда знаю лучше!

Изабелла пририсовала рядом маленькую смешную рожицу.

Помнишь, как ты впервые пришла в наш класс? Завтра НЕ веди себя так, как тогда. А главное, не будь молчаливой и хмурой особой, которая никому не улыбается. Мы-то знали — ты просто напугана, но в старших классах ребята соображают гораздо хуже.

Улыбайся! Не жди, пока другие улыбнутся тебе. Веди себя так, словно они уже улыбнулись, а ты улыбаешься в ответ. А если кто не обратит на тебя внимания, выкинь его из головы и улыбнись кому-нибудь еще, и так, пока не найдешь друга. Поверь мне, у тебя получится!

Удачи! Позвони мне завтра и расскажи про твой первый день в новой школе.

С любовью, Изабелла.

Слышишь пение?

Глава 4

Наутро Анна одевалась особенно тщательно. Накануне вечером Гретхен произвела полную проверку и одобрила весь ее наряд. Девочка надела белую блузку, серую плиссированную юбку, белые гольфы и тяжелые полуботинки, на них настаивала мама, хотя стоили они дорого и дочки их ненавидели. Распустила два завязанных на ночь конских хвостика и долго расчесывалась, все надеясь, вдруг каштановые волосы из тусклых превратятся в блестящие, с золотой искрой. Потом заплела две косички и уложила их на голове короной. По крайней мере, если верить маме, эта прическа похожа на корону. Анне казалось, волосы выглядят безобразно. Сколько ни старайся, прядки выскальзывают из косичек, и никакие заколки, втыкай их или не втыкай, не помогают. Несносные волосы!

Она возилась ужасно долго, и сестры велели ей поторапливаться. Тогда, схватив серо-голубой джемпер, подаренный папой на день рождения, Анна бросилась в комнату сестер, где стояло большое, в полный рост, зеркало. Обычно ей не хотелось смотреть на себя, много ли хорошего увидишь, но сегодня предстоит встретить столько незнакомых людей, что надо все-таки проверить сначала, как ты выглядишь.

На нее смотрело обычное круглое серьезное лицо — толстые стекла очков увеличивают серо-голубые глаза, но не делают их красивее. На голове корона из волос, все прибрано, скучно и опрятно. Одно хорошо — новый джемпер, глаза от него становятся почти совсем голубые. Надо его поберечь, носить только по праздникам, тогда он долго будет выглядеть как новый.

— Выглядишь прекрасно, — объявила вчера вечером Гретхен, погладив сестру по голове. — Надеюсь, и погода не подведет.

— Если станет слишком жарко, сниму джемпер и возьму с собой, вдруг похолодает, — ответ у Анны был готов заранее.

"Почему же я такая некрасивая? — думала девочка, оглядывая себя в зеркало. — Такая обыкновенная на вид".

Тут она вспомнила о письме подружки и улыбнулась своему отражению. Изабелла права. Улыбка на самом деле все меняет. Надо не забывать улыбаться почаще, как велено.

Когда девочка спустилась к завтраку, мама оглядела ее с ног до головы и, не говоря не слова, скрылась в спальне. Она вышла оттуда с маленькой бархатной коробочкой. У девочки перехватило дыхание — все знали, что внутри. Мамина камея, профиль из слоновой кости на голубой эмали. Мама вынула драгоценность из коробочки и заколола камеей воротник дочкиной блузки.

— Какой такой подвиг ты совершила, Анна? — Фрида притворилась, что умирает от зависти. — Заслужить мамину камею!

— Просто замечательно, — воскликнула Гретхен. — Я весь вечер пыталась что-нибудь придумать, но в голову ничего не приходило. Ты гений, мама.

Мама улыбнулась и, ко всеобщему изумлению, поцеловала Анну в макушку.

— Это особый случай, — с чувством сказала она. — Моя малышка уже совсем большая.

Мама достала из кармана фартука платок, высморкалась и продолжала обычным командирским тоном:

— Анна, не сиди без дела. Ешь! Нельзя же идти в школу на пустой желудок.

Но Анна не могла проглотить ни кусочка, несмотря ни на какие мамины уговоры. Она только пила маленькими глоточками какао. Больше ничего в горло не лезло.

— Ну ладно уж, Анна, — вмешалась наконец Гретхен. — Мама, я знаю, ей сейчас не одолеть и самой маленькой порции. Вот вернется домой, тогда наестся вволю. Но мы не успеем зарегистрироваться до начала школьного собрания, если не выйдем сию же минуту.

Мама стояла у двери и смотрела им вслед.

— Внимательно переходи дорогу на обратном пути, Leibling, — прокричала она.

"На обратном пути" — волшебные слова. Анна обернулась и что было силы замахала маме рукой.

— Пока, мама, спасибо за брошку. Пока!

— До школы недалеко, всего несколько кварталов. Вернешься домой к полудню, — объяснила Гретхен.

— К полудню?

— Конечно. Сначала будет общешкольное собрание, потом обычные уроки, но совсем короткие. Только чтобы познакомиться с учителями, найти все классы, узнать, за какой партой ты сидишь и какие учебники покупать. На дом ничего задавать не положено, но уж кто-нибудь да задаст домашнее задание.

К полудню, повторила про себя Анна. Как ни ужасен первый день, но мучиться придется только три с половиной часа.

Она торопливо шагала вслед за сестрой. Чем ближе к школе, тем чаще Гретхен останавливалась поздороваться с друзьями, объясняя всем и каждому, что разговаривать ей некогда, надо зарегистрировать сестренку. Девочка порывалась сказать старшей сестре спасибо, но никак не могла выбрать подходящий момент. И вот сестры уже у самой школы.

— Сюда, Анна, — показала Гретхен. — Держи меня за руку, а то смотри — потеряешься в толпе.

Правой рукой Анна ухватила сестру за локоть, в левой тащила голубой джемпер. Она прижала джемпер к груди — хоть немножко себя подбодрить — ив первый раз в жизни вошла вместе с Гретхен в Давенпортскую школу.

За ней, отрезав ее от двери, толпой вваливались девчонки и мальчишки. "Прямиком в ловушку, — промелькнуло в голове у Анны, — вот уже и поймали".

— Анна, не хватайся так сильно, ты мне руку сломаешь, — Гретхен обернулась, заглянула сестре в лицо и мягко продолжила: — Да не волнуйся же, я тебя не брошу. И вообще, это не навсегда.

Они были в самой середине толкотни. Анне приходилось кричать, чтобы Гретхен расслышала. И сама она с трудом разбирала слова старшей сестры, скорее читала по губам, чем слышала. Гретхен все правильно понимает — сестренка пытается обуздать панику. Только не ясно, каким образом тут еще и улыбаться.

— Добро пожаловать обратно в темницу, Грет, — проорал рядом какой-то мальчик.

Гретхен рассмеялась:

— Привет, Барри.

Хорошо Гретхен, даже в тюрьме может смеяться!

Анна улыбнулась. Дрожащей, робкой улыбкой — но все же улыбнулась. Потом, собрав всю храбрость, какая только была, прижалась к старшей сестре и громко воскликнула:

— Веди меня, покажи мою камеру!

— Начнем здесь, у заведующей, — прокричала Гретхен в ответ.

Женщина за столом уже зарегистрировала почти всех новых учеников. Она мельком взглянула на Анну, когда Гретхен подвела ту поближе.

— Девятый класс? — и, не подымая головы, уловив Аннин кивок, продолжала: — Имя?

— Анна Зольтен, — ответила девочка, стараясь произносить слова твердо и спокойно и не выдать равнодушной заведующей, что творится внутри — как громко бухает в груди сердце, как ноет от страха живот и дрожат коленки. К великому ее облегчению, голос вроде бы звучал вполне нормально.

— Зольтен… Зольтен… Вот она. Анна Елизавета?

Учительница подняла голову, значит, Анне и на этот раз достаточно кивнуть. Хорошо, когда не надо говорить — а то вдруг голос все-таки откажет?

— Посмотрим, посмотрим. Класс мистера Ллойда. Девятый «В». На первом этаже. Сначала налево, а потом…

— Я знаю дорогу, — вмешалась Гретхен. — Я покажу, она моя сестра.

Женщина опять подняла голову и в мгновенье ока расцвела улыбкой:

— Очень рада снова тебя видеть. Мне бы самой впору догадаться. Сколько еще Зольтенов дома осталось?

— Эта последняя, — ответила Гретхен. — Еще пять лет, и вы от нас всех избавитесь.

— Мне и до вечера не дожить, какие тут пять лет. Следующий!

Отходя от стола, Анна услышала за спиной: "Я — Мэгги Дейз".

Голос звучал так спокойно, будто девочка совсем не волновалась.

"Но и по моему голосу ни о чем таком не догадаешься", — решила Анна.

Сестры еле пробрались сквозь толпу и поспешили было на поиски девятого «В», но тут Гретхен оттащила сестренку в сторону и остановилась.

— Кто, она сказала, будет моим классным руководителем? — Анна воспользовалась минутным затишьем, чтобы задать вопрос.

— Мистер Ллойд, — Гретхен наклонилась к сестре. — Поэтому-то я и хочу с тобой поговорить, предупредить тебя. Мистер Ллойд…

— Самый противный человек на свете, — продолжила Анна.

— Откуда ты знаешь?

— Помнится, кто-то упоминал о нем в прошлом году. Наверно, Фриц. Совсем об этом забыла, пока не услышала его имя, а теперь оно само выскочило, — у Анны вдруг похолодело в груди. — Он действительно такой ужасный?

— Да. Ты, наверно, не раз слыхала ото всех нас. Мы о нем говорили чуть не каждый день. Мистер Ллойд страшно противный, и учитель никудышный, да к тому же несправедливый. Конечно, у него есть любимчики, но тебе в их число не попасть.

Анна и не надеялась когда-нибудь стать любимицей учителя, хотя миссис Шумахер она явно нравилась. Девочка поскорее отогнала мысль о старой школе.

— Всех нас учил, — объясняла Гретхен, — и ни одного из нас не любил. Как только услышит — Зольтен, больше ничего уже не надо.

— Но что вы такого делали? — недоуменно спросила Анна. Она-то всегда представляла братьев и сестер, ну, если не принимать во внимание Фрица, образцовыми школьниками.

— Со мной у него трудностей не было, — призналась Гретхен. — Все началось с Руди — он его прямо с ума сводил.

— Руди? — изумилась младшая сестра: она считала Руди любимчиком всех без исключения учителей на свете.

— Мистер Ллойд вел у них историю, вместо другого учителя, тот, кажется, умер, или что еще случилось, не помню уж. Мистер Ллойд не слишком хорошо знает историю, в том-то все и дело, кроме того, Руди гораздо умнее его и…

Анне не надо было объяснять. Она прямо-таки слышала Руди, поправляющего учителя. Ей на минутку даже стало жалко мистера Ллойда.

— Предупреждаю — старайся не высовываться. Не задавай вопросов и просто… просто будь поосторожнее. Обидно, конечно, заполучить такого классного руководителя! Нам пора идти. На всякий случай, говорю тебе, если он скажет какую-нибудь гадость — не обращай внимания!

Девочки торопливо зашагали по коридору.

— Вот твой класс, — внезапно остановилась Гретхен. — Только не забудь, как мы сюда шли, а то не найдешь дорогу после собрания.

Анна тупо уставилась на сестру. Она же просто тащилась за ней следом и ничего не замечала! Что поделаешь — все мысли заняты мистером Ллойдом.

— Анна, приглядись к двери, тогда узнаешь ее, — впервые в голосе Гретхен промелькнула тень нетерпения. Анна понимала — сестре хочется наконец повидаться с друзьями. Девочка покорно взглянула на дверь. Потом посмотрела налево и направо — везде ряды одинаковых дверей.

— Тут написано — девятый «В», мистер Ллойд, — уже нетерпеливо показала сестра.

Анна видела маленький белый листок в латунной рамке, но ни одного слова разобрать не могла. Она подошла ближе — все равно не видно. Только серые контуры — наверно, буквы. Чтобы прочесть, надо приподняться на цыпочках и уткнуться носом прямо в дверь, так и придется поступить, если понадобится.

— Ага, вижу, — пробормотала девочка, и тут, к великому облегчению, заметила длиннющую, через всю дверь, глубокую царапину. Похоже, кто-то нарочно процарапал краску, скорее всего, хотел пометить нужную дверь. Неважно, откуда взялась царапина — главное, она есть.

— Я узнаю, — заверила сестру Анна и поглядела ей прямо в глаза.

— Ну и прекрасно! Идем в гимнастический зал на собрание. Запоминай, где что, и не заблудишься. Если боишься не найти, могу проводить после собрания. Мой класс сидит в самом конце зала, а твой — на первом ряду. Сумеешь отыскать обратную дорогу сама?

Анне очень хотелось сказать «нет», но сестра явно надеялась на другой ответ. Оставалось только вытереть потные ладони об юбку, глубоко вздохнуть и произнести:

— Ничего, справлюсь сама.

— Это совсем нетрудно, — Гретхен была довольна. Они вошли в гимнастический зал, старшая повела младшую к ряду стульев. — Тебе сюда.

Она показала на четыре свободных места в переднем ряду. Анна направилась к ним, стараясь двигаться спокойно и решительно, потом замерла и обернулась. Гретхен еще ждала, хотела убедиться, что у сестренки все в порядке.

— Большое спасибо, Гретхен, — Анна не поняла, слышен ли ее голос в шуме гимнастического зала. Гретхен улыбнулась и помахала большим пальцем — так в их семье желали удачи. Когда девочка добралась до стульев, свободными оставались только два. Она побыстрее уселась, пока и их не заняли, и посмотрела назад, но сестры нигде не было видно.

Тут Анна почувствовала, как испаряются остатки храбрости, утекают, словно кто-то вынул затычку из раковины. Сил вставить затычку обратно уже не нашлось, оставалось только сидеть и притворяться, что она ничем не отличается от всех остальных. Может, Анна и трусит в душе, но не расплачется и не задрожит от страха, а значит, никто и не заметит. Только улыбок от нее сейчас не дождешься — и с этим ничего не поделаешь. Девочка каменной статуей застыла в ожидании.

На сцену вышла учительница и села за пианино. Анна машинально поднялась вместе со всеми. Замерев, прислушалась к пению гимна — "Боже, храни короля". Ребята, сидевшие рядом с ней, запели сразу, хотя, по словам Гретхен, на первом ряду все новички. Анна открывала и закрывала рот, пусть остальные думают, что она тоже громко поет.

В конце концов девочка чуть не села обратно на стул. Некоторые новички уселись, но тут же вскочили обратно, заметив, что старшие все еще на ногах.

К микрофону вышел высокий мальчик с чем-то белым в руках. Похоже на листок бумаги. Он начал громко читать "Отче наш". Анна молча повторяла за ним слова молитвы, она не закрыла, как обычно, глаза, но наблюдала за мальчиком. Похоже, на самом деле читает по бумажке. Неужели не знает наизусть? Скорее всего, знает, но вот так, читать перед всеми — наверно, тоже нервничает, хотя на вид ему не меньше лет, чем Гретхен. Анна слегка успокоилась, и страхи ее чуть-чуть улеглись. В конце молитвы она пробормотала одну строку вслух, немного изменив слова — то была ее личная просьба: "И избави меня от лукавого".

Минутой позже все уселись обратно. Мальчик назвал свое имя и объяснил, что он — председатель Совета учащихся и перешел в старший класс. Тут Анна сообразила, что у нее немалое преимущество перед другими новичками. Год за годом девочка слушала разговоры братьев и сестер о школе. Она с радостью вспомнила о Гретхен и близнецах, сидящих тут же в зале. У нее найдутся защитники даже без Изабеллы.

— А теперь слово директору, мистеру Апплби, — провозгласил мальчик.

Школьники закричали, захлопали в ладоши, застучали ногами. Кто-то даже засвистел.

"Наверно, его все любят", — подумала девочка.

Анна пожалела, что у нее нет часов. Сколько времени уже прошло? Хотелось бы знать. Вроде не слишком много. Полдень, казалось, отстоял на сотни световых лет. "А вдруг не найду класса мистера Ллойда? Может, остаться в зале, когда все разойдутся, кто-нибудь, наверное, подойдет и спросит, почему я не в классе, и…"

Зал разразился хохотом — должно быть, в ответ на шутку мистера Апплби. Она на мгновенье прислушалась. Теперь директор убеждал всех, как важно трудиться не покладая рук. Мысли девочки снова унеслись куда-то, но тут послышалось такое знакомое имя.

— … Руди Зольтен, который в прошлом году на экзаменах получил самые высокие баллы по органической химии и тригонометрии и набрал почти сто процентов на экзамене по физике. Вы все должны брать с него пример. Он приехал в Канаду только пять лет назад и почти не говорил по-английски. Но его английский становился лучше день ото дня, а успеваемость всегда была самой высокой. У нас есть радостная новость — Руди получил стипендию и поступил в Торонтский университет. Без сомненья, и там у него будут самые высокие оценки по математике, физике и химии. Мы всегда будем гордиться тем, что он — выпускник нашей школы. Я вижу тут и других Зольтенов. Гретхен и Фрида, такие разные, но обе — примерные ученицы. Может быть, Фриц теперь призадумается, видя успехи старшего брата, и начнет уделять больше времени домашним заданиям. Я, право, не знаю, как бы мы обошлись без него на баскетбольной площадке. Мисс Грегори, заведующая регистрацией, только что сообщила мне еще одну новость — самая младшая Зольтен сегодня начинает свой первый день в нашей школе.

Директор умолк на мгновенье, оглядывая передние ряды. Анна побагровела, но сидела совершенно неподвижно в надежде остаться незамеченной. Глаза их на мгновенье встретились, и девочка поняла, что ее узнали, но тут мистер Апплби отвел взгляд.

Как ему удалось догадаться, кто она? "Я же совсем не похожа на братьев и сестер. Может, мисс Грегори меня описала, или покрасневшие щеки выдали?"

— Где бы ты ни сидела, Анна, — сказал директор мягко, не глядя в ее сторону, — помни, я всегда готов прийти тебе на помощь. И это относится ко всем новичкам, которые присоединились к нам сегодня. У нас большая школа, и я думаю, многим из вас сейчас кажется, что вы потерялись в огромной толпе, но, поверьте, скоро все будет в порядке, вот увидите.

За спиной у Анны кто-то громко захлопал. Мистер Апплби взглянул и рассмеялся:

— Спасибо, Борис, лучшего доказательства и не надо.

— Пожалуйста, господин директор, — отозвался мальчик.

Ага, так вот он какой, Борис, друг Фрица. Приехал из Англии в середине учебного года и никак не мог привыкнуть к новой школе. Его даже оставили на второй год. Но он опять завалил все предметы. Просто ничего не хотел делать. В прошлом году, когда Фриц с ним познакомился, Борис уже пришел в себя и даже стал лучшим учеником в классе. Это так вдохновило Фрица, что и он стал получать вполне приличные отметки. Похоже, Борис любит мистера Апплби и доверяет ему, иначе откуда бы взяться смелости вот так зааплодировать. А директор хоть и поддразнивает мальчика, но по голосу слышно — Борис ему очень нравится.

Речь продолжалась еще пару минут. Анна все пыталась понять, зачем директор столько говорил об их семье. Должна же у него быть какая-то причина. Но какая?

Собрание кончилось, дети повскакали с мест. Подражая остальным, встала и Анна. Все устремились к выходу из зала, наверняка прекрасно знают дорогу. Анна продолжала стоять не двигаясь. "Куда же идти? Вдруг не найду…?"

Тут ей вспомнились слова Гретхен. Выйдешь из зала, поверни направо — да, да, кажется, они пришли оттуда. Анна медленно вышагивала по коридору, вглядываясь в каждую дверь, сомневаясь, найдет ли в конце концов…

Вдруг она увидела — дверь с огромной царапиной, девятый "В".

— Нашла, нашла! — вырвалось у нее.

Девочка оглянулась. Похоже, никто не услышал и не обратил на нее ни малейшего внимания. Главное, не оказаться у кого-нибудь на пути. Анна Зольтен высоко подняла голову, дотронулась для храбрости до маминой камеи и, сделав вид, будто ей все нипочем, вошла в класс мистера Ллойда.


Слышишь пение?

Глава 5

Анна чуть помедлила в дверях, собираясь перед последним решительным шагом, но сзади напирали, и девочка влетела в класс, едва успев затормозить около учительского стола. Она заметила прямой жесткий стул и, сделав вид, что во всем прекрасно разбирается, оглядела комнату, быстро заполняющуюся народом. Нет, мистер Ллойд еще не появился.

Ученики сгрудились в дальнем конце у окна, и, хотя ясно их не разглядишь, понятно, что учителя там нет, все держатся слишком раскованно. В классе висело облако болтовни, доносились обрывки разговоров — конечно, при учителе их бы никто не вел.

— Запишешься в этом году в футбольную команду?

— Мама заставляла меня надеть летнее платье, а я ведь столько сил потратила, пока уговорила ее купить мне юбку…

— Моя двоюродная сестра предупреждала — наш классный руководитель…

— Пойдешь на "Волшебника страны Оз"?[5]

— Давай сядем подальше…

Уловив последнюю фразу, Анна поняла — пора найти себе парту. Даже с первого ряда ей не прочесть того, что на доске, если только учитель не будет писать совсем крупными буквами, но все же так разобраться легче. Вот интересно, парты прибиты к полу строгими рядами. А у нас в старой школе никаких рядов, у каждого своя парта, пододвигай ее хоть к самой доске. И свет там ярче, а доска зеленая, а не серо-коричневая, как здесь, с толстым желтым мелком, а не с этим тощим и…

Тут девочка сообразила, что стоит, погрузившись в воспоминания, и заторопилась к первой парте — прямо в центре.

Облюбованную парту еще никто не занял. Вздохнув с облегчением, Анна скользнула на сидение. Теперь она ничем не отличается. Здравый смысл подсказывал, никто не обращает внимания на остальных, но ей все равно казалось — их глаза только и глядят в ее сторону, они только и думают: "Ну и странное же создание в нелепых очках. Вот дура какая, стоит столбом посреди класса".

Хорошо, хорошо, она там больше не стоит. Девочка положила джемпер рядом с собой, разместила доставшуюся ей от Гретхен потрепанную папку на молнии посередине парты, вынула ручку и попробовала ее на клочке бумаги. Надо же убедиться, что чернил достаточно. Конечно, вчера она сама набрала чернила в ручку и кончиться они еще не могли, но Анна решила, что сейчас это самое подходящее занятие.

— Эй, малявка, не садись на переднюю парту, — раздался звонкий мальчишеский голос.

Анна виновато вздрогнула и подняла голову, готовясь немедленно отвести глаза, если он обращается к кому-то другому. Нет, мальчишка склонился прямо над ней, волосы светлые, как у Руди, а лицо доброе. Совсем незнакомый, но явно хочет помочь, словно они старые друзья.

— Мой брат два года назад учился у Дуролома, говорят, он поедом ест ребят с первого ряда.

— Но… я нарочно села поближе, я плохо вижу и…

Взглянув поверх ее головы, мальчик перебил ее и прошептал:

— Ну вот, идет. Не говори потом, что тебя не предупреждали!

И исчез. Сядет, наверно, в заднем ряду. Расслышал ли он ее слова?

Тут она осознала сказанное и, одеревенев от страха, подняла глаза на того, кого Фриц назвал "самым противным человеком на свете". Девочка ожидала увидеть какого-то монстра, но мистер Ллойд выглядел слишком обыкновенно. Такой ли он ужасный, как все говорят? Пока учитель шел к столу, ребята рассаживались по партам. Анна оказалась не единственной в первом ряду — учеников было столько же, сколько и парт.

Мистер Ллойд ничем не напоминает папу, вокруг глаз совсем нет морщинок, что всегда образуются от смеха. Обычно Анне такого не углядеть, но тут она сидит совсем близко, ей прекрасно видно, особенно когда учитель наклоняется за длинной линейкой. На голове еще осталось немного рыжеватых волос. Очки в стальной оправе поблескивают. Рот крепко сжат, как будто он губу прикусил. Росточка невысокого, наверно, не выше мамы. Анна попыталась вспомнить, с чего ей привиделся гигантский рост.

Но едва учитель заговорил, все стало понятно. Рычит он и правда по-великански. Только не ясно, с чего так сердиться — они вроде еще ничего не успели натворить.

— Немедленно замолчать! Не класс, а обезьянник! Сию секунду прекратить болтовню! — Учитель стукнул по столу тяжелой линейкой.

Анна так испугалась его громоподобного голоса, что едва с парты не свалилась.

— Предупреждаю раз и навсегда — сидеть тихо! Да-да, я не шучу!! Запоминайте побыстрее — если сказано: "Молчать!", все мгновенно закрыли рты, ни шепота, ни шелеста бумаги, ни звука. Ясно?

Никто не шевельнулся. Надо отвечать или нет? Спросить ни один из учеников не осмелился.

— Если кто собирается представления разные устраивать и хулиганить, пусть лучше подумает заранее. Сразу говорю — не стоит, управу я на вас найду! Понятно?

Невыносимое напряжение! Один мальчик, не в силах больше сдерживаться, нервно хихикнул. Мистер Ллойд вышел из-за стола, походя толкнул Анну, схватил помертвевшего от страха ученика за плечи и рывком вытряхнул из парты.

— Стоять прямо, глядеть в глаза, — проорал он.

Анна обернулась, готовая тут же юркнуть обратно, если учитель вдруг посмотрит на нее. Бедный мальчишка стоял, по уши багровый от стыда, глаза в пол. Он оказался на голову выше рассерженного учителя.

— Немедленно проси прощения или сию же секунду отправишься к директору, — потребовал мистер Ллойд.

Анна однажды видела, как индюк раздулся поперек себя шире и зашипел с идиотской важностью безо всякого толку. Она вспомнила об этом, глядя на учителя, но тут же прогнала всплывшую в памяти картинку — а вдруг мистер Ллойд умеет читать мысли учеников?

Почему бы мальчику и впрямь не отправиться к мистеру Апплби, недоумевала Анна, вспомнив ласковые слова, обращенные к новичкам на собрании. Нет, нет, невозможно. Сказать, что предпочитаешь пойти к директору… Никак нельзя, мистер Ллойд тебя убьет — прямо тут же, где стоишь.

— Простите, — пробормотал мальчик.

— Простите, СЭР!

— Простите, сэр, — повторил тот. В голосе никаких эмоций, лицо ничего не выражает.

Учитель пихнул его обратно за парту и пошел по проходу.

"Конечно, мы все напуганы, того ему и надо, но любить его точно никто не будет", — подумала Анна, опуская глаза.

Не говоря ни слова, учитель открыл журнал и начал перекличку. Никому не пришлось объяснять, как отвечать, когда называют твое имя.

— Барбара Аббот.

— Здесь, сэр.

— Марк Айр.

— Здесь, сэр.

Анна прислушивалась к именам — ни одного знакомого.

— Саймон Дангерфильд.

— Здесь, сэр.

— Маргарет Дейз.

— Здесь, сэр. Но обычно меня зовут Мэгги.

Мистер Ллойд положил журнал и уставился поверх головы Анны на девочку, посмевшую заговорить без разрешения учителя.

— Тут записано — Маргарет, так, мисс Дейз?

— Да, но…

— В моем классе уменьшительными не пользуются, — отрезал учитель и продолжал читать имена по списку.

Анне ужасно хотелось обернуться и посмотреть на ту, что решилась перечить мистеру Ллойду. Девочка вдруг вспомнила, где уже слышала голос Мэгги — она регистрировалась у заведующей сразу за ней, Анной. Значит, одно имя она все-таки знает.

"Хорошо хоть, меня никто не зовет Анни".

Учитель подбирался к букве «з», но Анна, выслушав достаточно чужих ответов, не беспокоилась за свой. Даже если он и вспомнит ее братьев и сестер, вряд ли сразу начнет к ней придираться.

— Карл Зандерс.

— Здесь, сэр.

— Анна Зольтен.

— Здесь, сэр.

Анна расслабилась и стала ждать следующего имени, но не тут-то было.

— Зандерс и Зольтен, — медленно произнес учитель. — Где родился твой отец, Зандерс?

— В провинции Онтарио,[6] сэр, в городе Китченер, — ответил Карл.

Анна гостила там прошлой весной, они навещали друзей Франца Шумахера. Многие эмигранты из Германии осели в тех местах. Девочка вспомнила рассказ доктора Шумахера — до войны 1914–1918 годов городок назывался не Китченер, а Берлин, в честь столицы Германии.

— А твоя мать?

После крошечной паузы, будто не сразу расслышал вопрос, Карл, опустив «сэр», ответил:

— В Мюнхене.

Анна ждала, что учитель начнет кричать на мальчика, но его мысли шли в ином направлении, и он даже не заметил отсутствия положенного обращения.

— Ага, в Германии, так я и думал, — голос звучал угрожающе, хотя в самих словах ничего особенного не было. — А твои родители, Анна Зольтен, откуда они родом?

Девочка еще не понимала, куда он клонит, но со страху, сама того не замечая, заговорила с немецким акцентом, словно только что начала учить английский:

— Папа из Гамбурга, а мама из Франкфурта, и до переезда в Канаду мы жили во Франкфурте.

Тут она сообразила, что сказала куда больше, чем нужно, и угодила прямо в волку в пасть.

— Так ты сама из Германии, мисс Зольтен, — начал мистер Ллойд. — Гордишься, полагаю, своим отечеством?

Анна уставилась на учителя — маленькая пташка, попавшая в силок. Что ему надо?

Как отвечать? Это в сто раз хуже невинного вопроса — сестра ли она Руди?

— Мисс Зольтен, ты ведь немка, не так ли?

— Я — немка, — короткий, резкий ответ на мгновение разрядил обстановку, но тут же стало еще страшней. — Я — настоящая немка. Вернее, ну… половинка.

— О чем ты говоришь? Кто…

— Меня зовут Паула Кирш. Моя мама из Шотландии, а папины родители из Германии, и верьте или не верьте, но я на самом деле появилась на свет в Австрии, в Браунау-на-Инне, в том самом месте, где родился господин Шикльгрубер, теперь он называет себя Адольфом Гитлером. У нас, наверно, начался урок истории?

Анна ушам своим не верила. Казалось, мистер Ллойд сейчас взорвется в самом прямом смысле слова. На лбу у него набухали синие жилы. Откуда у девочки берется смелость разговаривать с учителем таким тоном? Сама Анна просто дрожала от страха.

— Разве мы уже закончили перекличку? — раздался еще один голос, на этот раз мальчишеский. Похоже, тот самый мальчик, который предупреждал — не садись на первую парту. — Меня, к примеру, зовут Мюллер, сэр, и вы до меня еще не добрались.

Мистер Ллойд схватил со стола журнал. Руки его тряслись.

Не может быть, он же нас боится! Анна глазам своим не верила.

— Сюзен Картерс.

— Здесь, сэр.

— Мартин Собербай.

— Здесь, сэр.

Напряжение потихоньку спадало.

На все другие важные дела осталось всего несколько минут. Мистер Ллойд велел переписать с доски расписание уроков и название учебника. Сколько Анна ни старайся, букв ей не разглядеть. Почерк у учителя неразборчивый и такой же мелкий, как он сам. Она взглянула на соседнюю парту. Помнится, эту девочку зовут Нэнси Френч. Наверно, если попросить, Нэнси разрешит списать с ее тетрадки. Но тут Анна представила, что произойдет, если она начнет шепотом излагать даже такую невинную просьбу, и сочла за благо оставить все как есть.

"Никогда не бойся помогать и просить о помощи", — много раз говорил папа.

Ему хорошо, он-то с мистером Ллойдом не знаком!

Значит, классный руководитель ведет географию — первый урок по понедельниками и средам. Хорошо, они отмучаются с утра пораньше!

Наконец-то! Звонок! Ученики вскочили с мест. Но мистер Ллойд приказал снова сесть, потом медленно встать из-за парт и, как полагается, ряд за рядом, гуськом, чинно идти к дверям.

Анна выходила одной из первых и оказалась сразу же за Нэнси Френч. Отлично, на Нэнси яркая вишневая кофточка — за ней не трудно уследить. Хотя все послушно шагают друг за другом, но кажется, только отведи взгляд от вишневой блузки, тут же потеряешься в густой толпе и окажешься в другой цепочке.

Несмотря на беспокойство, Анна старательно прислушивалась к разговорам вокруг.

— Он, похоже, себя Господом Богом считает!

— Я прямо окаменела от страха!

— У меня чуть сердце не разорвалось, когда Паула с ним заговорила!

— А я-то радовался — буду в старших классах учиться!

Тут Нэнси Френч обернулась к Анне:

— Надо бы на него пожаловаться… Что в таких случаях делают? Так орать на Дэйва!

— Я страшно перетрусила, — в глубине души Анну все еще не отпускал страх.

— Меня ему не запугать, — ответила Нэнси. — Никого не боюсь, даже немцев.

И она внимательно посмотрела на Анну. "Как кошка на мышку, — подумалось девочке. — Только я вам не мышка".

— Хорошо тебе — такая храбрая, — Анна была довольна, вроде голос звучит спокойно.

Их цепочка остановилась перед цепочкой другого класса. Нэнси от неожиданности ткнулась прямо в спину девочке, идущей впереди.

— Глаз нет, что ли? — фыркнула та.

— Ах, простите-извините, — насмешливо бросила Нэнси.

На Анну она больше внимания не обращала.

"Если ты думаешь, я буду улыбаться ей, ты глубоко заблуждаешься, дорогая подружка", — мысленно обратилась Анна к Изабелле.

Учительница латыни, немолодая дама с твердым спокойным голосом, о войне не говорила, вернее, о войне с Гитлером, но упомянула войны Юлия Цезаря, сказав, что ими они займутся еще до Рождества.

— Без сомнения, вам будет весьма интересно их изучать! — воскликнула мисс Олигви.

"Латынь — дело неплохое", — решила Анна.

Мисс Раймонд, учительница французского, держалась ужасно неуверенно, но честно призналась — сегодня ее первый день в школе. Класс пошептался немножко, но не слишком — учительница прехорошенькая, такую можно и пожалеть для начала.

Следующий урок, английская литература. Мисс Сурклиф просто замечательная. Ей не важно, кто где сидит — вместо переклички лучше почитать стихи. Когда учительница принялась декламировать, Анна сообразила, что уже слышала раньше это стихотворение от папы и даже выучила наизусть.

Я не видела вересковых полян —

Я на море не была —

Но знаю — как вереск цветет —

Как волна прибоя бела.

Я не гостила на небе —

С Богом я не вела бесед —

Но знаю — есть такая Страна —

Словно выдан в кассе билет.[7]

— Слова Эмили Дикинсон[8] объясняют, зачем мы вообще занимаемся литературой, — сказала учительница. — Подумайте об этом, а подробнее поговорим завтра.

Потом она громко прочла список необходимых книг. Анне очень понравилось, как учительница облегчила ей жизнь, даже не зная, что одна из учениц не способна прочесть написанного на доске.


"Большие надежды! Вот это про меня", — думала Анна, вставая из-за парты. Лучше и не скажешь об уроке английской литературы! И по расписанию он каждый день!

В коридоре, по-прежнему следуя за Нэнси Френч, Анна попыталась найти ответ на заданный учительницей вопрос. Где же в стихотворении скрыта причина, по которой надо изучать литературу? Может, дело в том, что, читая книги, попадаешь в такие места, до каких в жизни не добраться? Например, сама она узнала про вереск, когда читала "Таинственный сад".[11] Если перечитать достаточно книг, весь мир будет твой. Наверно, в этом секрет.

Внезапно прямо перед ней какой-то старшеклассник врезался в их цепочку. Анна загляделась на него, и вдруг оказалось — вишневой блузки Нэнси нигде не видно. Анну окружают незнакомые лица. Все остальные уверенно шагали в разных направлениях и, без сомненья, понимали, куда им идти. Постепенно толпа редела, мальчишки и девчонки исчезали в классах. Направо и налево по коридору коричневые двери закрывались, отрезая дорогу, оставляя ее снаружи.

Анна не просто стояла столбом, она прошла вперед — кажется, туда, Нэнси скрылась там… нет, не сюда… куда же? Девочка остановилась у первой попавшейся еще не закрытой двери. Если угадать правильно, то опоздаешь совсем не намного. Как узнать наверняка, тот ли это класс? А если и тот, как найти пустую парту? Почему-то всегда хуже видишь, когда боишься или смущаешься. Но что-то же надо делать!

Если бы только она переписала расписание…

Безо всякой надежды на помощь, Анна открыла тетрадку и посмотрела на план школы. Линии такие тонюсенькие, ничего не разобрать.

Табличка на двери! Никто не увидит, можно уткнуться носом прямо в дверь и прочесть. Надо попытаться. Неразборчиво, но вдруг…

Случайно она толкнула дверь, и та со стуком закрылась. Девочка выдохнула, попятилась, и тут раздался голос учителя: "Кто-нибудь, откройте, пожалуйста, дверь. Ужасно душно. Подоконники только-только покрасили, и окна не раскрываются".

Анна протянула руку и распахнула створку. Лучше так, а то решат, что она подслушивает у дверей. Голос у учителя вроде приятный.

Анна вошла, замигала от яркого света. Только бы найти Нэнси!

— Чем могу помочь? — обратился к ней учитель.

— Я потерялась, — объяснила Анна. — Ищу девятый "В".

Прежде чем учитель успел ответить, она заметила яркую блузку Нэнси Френч. Да и сама Нэнси казалась ужасно знакомой.

Анна шагнула вперед и широко улыбнулась:

— Привет, Нэнси.

Та поглядела на нее, но ничего не сказала.

Точно, Нэнси, нет сомнения, но почему-то она молчит, да и свободных парт не видно. Анна застыла, не зная, что предпринять.

А может, и не Нэнси, она уже не раз так ошибалась.

Тут какая-то девочка встала и поманила ее к себе:

— Мы и есть девятый «В», ты вовсе не потерялась. Ты там, где нужно. Садись рядом со мной.

Стараясь не моргать — а то вдруг покатятся слезы, такой позор будет — Анна подошла и села на соседнюю со спасительницей парту.

— Я — Мэгги Дейз, — еле слышно прошептала через проход девочка. — А ты — Анна Зольтен. Я тебя запомнила, ты регистрировалась прямо передо мной… и еще из-за…

Она внезапно покраснела и замолчала.

— Из-за мистера Ллойда, — закончила Анна.

— Он просто ужасный! А как тебя угораздило потеряться?

— У меня очень плохое зрение, — принялась объяснять Анна. — Я шла следом за Нэнси… А это кто? Какой у нас урок?

— Мистер Мак-Нейр. Алгебра.

— Вы двое, хватит болтать, — оборвал их мистер Мак-Нейр. — Спишите название учебника с доски. Надеюсь, завтра утром учебник будет у каждого. Учебник и какие-никакие мозги. Для математики нужно и то, и другое.

Мистер Мак-Нейр, тот самый учитель, который дружит с Руди! Это он предложил Руди подать на стипендию в университет и обещал позаниматься с ним дополнительно. Голос учителя звучит добродушно. Но Анна знает наперед — поражение неизбежно. В математике она слаба.

— Помочь тебе? — шепнула Мэгги, будто минуту назад учитель не велел ей замолчать. Анна кивнула. Парта в середине класса, и ей в жизни не разобрать того, что написано на доске.

Мэгги старательно уткнулась в тетрадку, а потом перекинула ее на соседнюю парту. Название учебника — большими, печатными буквами! Отлично, ей, Анне, теперь ничего делать не надо, только сидеть да улыбаться, ну и переписать название в свою тетрадь.

Девочка представила лицо Нэнси, такое недружелюбное, потом подумала о словах учителя: "Вы двое, перестаньте болтать". Словно они с Мэгги и вправду болтали целую вечность, словно старые друзья.

Надо вспомнить чудесные слова Мэгги, обращенные прямо к ней, они обещали спасение, доказывали — Анна там, где ей надлежит быть.

"Ты вовсе не потерялась. Ты там, где нужно. Садись рядом со мной".

"До конца жизни буду помнить Мэгги и ее слова, — думала Анна. — Ради того, чтобы такое услышать, не жалко и потеряться".


Слышишь пение?

Глава 6

Урок закончился, все повскакали с мест. Мэгги протянула руку через проход и коснулась плеча Анны.

— Давай, держись с нами, — бросила она, когда Анна подняла голову. — Ужасно, наверно, бродить по коридору одной.

— Ага, ужасно, — просто ответила Анна.

— Мы с Паулой… А вот и Паула, — Мэгги повернулась к темноволосой девочке, что сидела за партой с другой стороны. — Паула, это…

— Я знаю. Привет.

— Познакомься, Паула Кирш, знаменитая австриячка, — ухмыльнулась Мэгги.

— Спасибо, — поблагодарила Анна, — за то, что ты его остановила.

— Ненавижу грубиянов, — отозвалась та.

— Ты правда родилась там, в Австрии? — Анна никак не могла поверить, вдруг Паула все выдумала.

— Ну, конечно! Родители гостили у родственников отца, и, к их изумлению, я родилась на месяц раньше срока. Мама все никак не может мне простить. Предполагалось, что я появлюсь на свет в Глазго, где живет мамина мама.

— Все равно не понимаю, как ты осмелилась… — продолжала Анна.

— Она и мальчишек бьет в школе, чуть только заметит — маленьких обижают, — объяснила Мэгги. — Все мальчишки боятся ее до полусмерти.

Девочки уже заняли места в цепочке и собирались выйти из класса, но тут их остановил мистер Мак-Нейр.

— Так ты сестра Руди? — обратился он к Анне.

Та кивнула.

— Очень рад видеть тебя в нашем классе. Руди — мой лучший ученик за все годы работы в школе.

Наверное, надо предупредить — если Руди гений, это не значит, что младшая сестренка во всем на него похожа. Ну ладно, учитель и так скоро поймет.

— Спасибо, я ему передам, — девочка сама удивилась своим словам.

Она же обычно в такой ситуации и рта открыть не может, только заикается. "Похоже, я ужасно повзрослела от перехода в старшие классы".

— Мэгги, Паула, подождите меня!

К ним подбежала высокая, симпатичная, рыжеволосая девочка.

— А я все удивляюсь, куда ты пропала? — Мэгги явно не слишком обрадовалась при виде подружки.

— Да просто встретила Майка Джелинка и решила узнать про регби — будет ли он играть в этом году? Слегка неуклюж, но уж больно силен.

— Мне бы самой догадаться. Давай, присоединяйся, Сюзи, и пошевеливайся. Мы и так отстали на километр.

— Какой сейчас урок? — обернулась к ним Паула.

— Домоводство, — ответила Мэгги. — Поэтому мальчишки пошли в другую сторону. Я знаю, класс по домоводству где-то здесь.

Анна шла между Паулой и Мэгги и чувствовала себя намного лучше, чем утром. Мэгги такая надежная, такая добрая. А Паула храбрая, как лев. Дерется с мальчишками!

— Сюда, — скомандовала Мэгги, и все четверо влетели в дверь.

Учительница по домоводству была низенькой, полной, с пронзительными черными глазами.

— Каждая ученица обязана приходить на урок вовремя, — сообщила она, как только четверо вошедших устроились на свободных партах в первом ряду. — Хотите прохлаждаться в коридоре, будете прохлаждаться после уроков, когда вас накажут.

— Мы вовсе не прохлаждались, — негодующим тоном заявила Сюзи, — мы не могли найти класс и стали спрашивать, а нас послали на второй этаж и…

— Довольно уже, — отрезала мисс Маршалл. Анна заметила, что ее имя написано на доске крупными печатными буквами. — Ваши отговорки меня не интересуют. Остальные нашли комнату безо всяких сложностей.

Сюзи села с видом оскорбленной невинности. Анна пребывала в полнейшем шоке. Они же не заблудились и никого не спрашивали! Она поглядела на Мэгги, та ответила понимающим взглядом и скорчила физиономию.

Мисс Маршалл начала перекличку:

— Сюзанна Ирджес.

— Здесь, — голос Сюзи по-прежнему дрожал от незаслуженной, по ее мнению, обиды.

— Безнадежна, — чуть слышно пробормотала Паула, их с Анной парты стояли рядом. — Врет, не переставая, а скажешь ей — прекрати, делает вид, будто не знает, о чем ты говоришь.

— Паула Кирш. Паулы сегодня нет? — раздался голос учительницы.

— Нет, нет, я здесь. Простите, я не слышала…

— Предупреждаю на будущее — слушай, когда к тебе обращаются, — мисс Маршалл холодно взглянула на девочку, явно записывая ее в возможные нарушители порядка.

Анна, зная, что и она теперь тоже принадлежит к нарушителям, тихо радовалась. Но, с другой стороны, ей скоро придется объяснять учительнице, почему у нее не получается вдеть нитку в иголку. Вдруг та решит, что Анна — еще одна Сюзи Ирджес, а попросту говоря, лентяйка? Не беда, по программе сначала готовка. Единственная трудность — мерные ложки. Ничего, Мэгги наверняка поможет, если нужно.

Когда они пришли в другой класс на урок истории, Сюзи предложила сесть подальше от доски, но раньше, чем Анна успела открыть рот, Мэгги заявила:

— Нет, садимся на первый ряд, тут лучше видно.

— Сзади куда веселей, — возразила Сюзи.

— Ты и садись! — предложила Паула. — Увидимся после урока.

Анна радовалась, что девочки сидят рядом с ней, но из-за слов Сюзи ей стало ужасно неловко. В конце концов она написала записку и передала ее Мэгги, когда учитель отвернулся.

НЕ САДИТЕСЬ НА ПЕРВЫЙ РЯД ИЗ-ЗА МЕНЯ. Я СПРАВЛЮСЬ САМА.

Мэгги бросила ответную записочку.

НО МНЕ ТАК ХОЧЕТСЯ.

Анна просияла и снова вспомнила приказ Изабеллы — улыбайся. Она попыталась с Нэнси — не вышло. Но с Мэгги, да и с Паулой все получилось само собой. Самые лучшие улыбки появляются, когда просто не можешь не улыбнуться. Девочка написала на клочке бумаги:

БОЛЬШОЕ СПАСИБО.

Мэгги прочла записку со своей парты.

— За что?

Их улыбки встретились, и руки тоже.

Ни на естествознании, ни на музыке, ни на рисовании ничего особенного не произошло. Когда они выходили с урока рисования, Анна ощутила невыносимую усталость. Нет сомнений, полдень давно прошел. Но девочку переполняло счастье.

"Я о таком и мечтать не смела", — подумала она, вспоминая, каково ей было утром за завтраком.

— Ну все, только один урок остался, — Мэгги проверила листок с расписанием. — Физра.

Физкультура! Почему всего минуту назад, кажется, так и взлетел бы от радости, а спустя мгновенье будто камнем придавило? Изабелла расписала ей ужасы физкультуры во всех подробностях.

— Люблю физру, — заявила Сюзи.

— Откуда ты знаешь? — удивилась Паула. — У нас ее еще не было.

— Это спорт, танцы и всякое такое, — объяснила Сюзи. — У меня все великолепно получается. Попытаюсь даже записаться в команду болельщиц.[12] Говорят, туда берут старших девочек, но могут взять и пару человек из нашего класса. Я буду тренироваться.

— Перед зеркалом? — насмешливо спросила Паула.

Анне вдруг вспомнилось, что Изабелла советовала попросить у доктора справку об освобождении от физкультуры. И впрямь надо сходить. Как только выдастся свободная минутка. Однако не свалять бы дурака прямо сейчас…

"Пожалуйста, Боже, только не эстафета", — взмолилась девочка.

И эстафеты не было.

Мисс Уиллоби объяснила про спортивную форму — белые рубашки, синие трусы, длинные черные носки и белые кеды.

Анна знала, что, несмотря на освобождение от доктора, белая рубашка ей все равно понадобится для торжественных школьных собраний. Ей купили новенькую. Фрида донашивала старую рубашку Гретхен, вот мама и решила — младшая дочка заслуживает новой. С раннего детства девочке хотелось носить школьную форму, и теперь она сможет надевать парадную рубашку в торжественные дни.

— Дети, осталось семь минут, — объявила учительница, пробудив Анну от мечтаний. — Встаньте рядами, и побыстрее, на расстоянии вытянутых рук. Вот так.

Она поставила двух девочек впереди и показала, что делать. После небольшого замешательства все наконец построились.

— Теперь наклонились. Коснулись носков. Колени не сгибать. Еще раз. Потянулись вверх. Вверх, ВВЕРХ! Словно пытаетесь достать до звезд. Хорошо! Руки в стороны. Руки вперед. Коснулись плеч. Руки в стороны. Глубокий вдох. ГЛУБОКИЙ ВДОХ. Насколько хватит легких. Еще! Смотрю я на ваш класс и вижу, у многих грудь просто ленится. ВДЫХАЕМ ГЛУБЖЕ!

Вдыхая, Анна покраснела. Груди у нее совсем пока маленькие, но она уже стала из-за них смущаться. А тут еще мисс Уиллоби прямо на нее уставилась — ужасно хочется спрятаться за чью-нибудь спину. Бедная Паула! Почти взрослая девушка, только ей до этого, похоже, и дела нет.

— Посмотрите на вашу осанку… — начала учительница.

К счастью для Анны, прозвенел звонок. Девочка провела многие годы, пытаясь разглядеть мельчайшие предметы, и ужасно ссутулилась… Мама всегда напоминает ей, что спину надо держать прямо. К маминым замечаниям Анна уже привыкла и почти не обращает на них внимания, Но как же вынести, если и мисс Уиллоби будет без конца твердить про ленивые плечи!

Подружки отправились в свою классную комнату — девятый «В», им, к сожалению, там часто придется бывать. Анна никак не могла представить, с чего бы ей хоть раз захотелось туда войти — обнаружить мистера Ллойда, вот счастье-то! Сюзи отстала, пробормотав что-то о команде болельщиц — мол, надо узнать, как туда попадают.

— Ну, её-то запишут, — без тени сомнения сказала Паула, пока они втроем дружно шагали по коридору. — Она и вправду хорошенькая, а кроме того, меня целый месяц заставляли вместе с ней заниматься балетом, и могу поклясться — танцует Сюзи превосходно. По сравнению с ней мы просто слоны, да и только!

— А как тебе удалось избавиться от танцев? — по тону подружки Анна поняла, что мысль о занятиях балетом принадлежала не ей.

— Разумные доводы мою маму убеждают, если, конечно, очень постараться. Она уверена, что балет просто необходим для осанки. А я предложила вместо балета каждый день по три часа ходить с тяжелой книжкой на голове.

Анна уставилась на девочку. Паула недоуменно подняла брови.

— Ко мне вечно пристают с осанкой, — объяснила Анна. — Я так боялась физкультуры, думала, учительница сразу начнет меня пилить. Я-то считала, такие сложности у меня одной.

— Не беспокойся, я тоже увалень, — рассмеялась Мэгги. — Давайте создадим Клуб Безобразной Осанки!

Анна изумлялась беззаботности новых подружек. Им, похоже, все равно, когда постоянно твердят, какие они сутулые? Сутулость — в длинном перечне того, что Анна в себе ненавидит.

— Есть вещи похуже осанки, — казалось, Мэгги читает ее мысли. — Знаешь, в Десяти заповедях не написано — "Не сутулься".

Даже Анна рассмеялась шутке. Может, она и впрямь слишком серьезно ко всему относится?

— А теперь куда? — спросила Паула. — Я устала. Не могу даже вспомнить, как зовут всех учителей, да и расписание в голове перепуталось. Я его еще не проверила.

— А у меня расписания вообще нет, — призналась Анна. Оказывается, и здесь трудности не у нее одной.

— Перепиши с моего, когда вернемся в класс, — предложила Мэгги. — А мы с Паулой пока запишемся у мистера Ллойда, у нас будет один шкафчик на двоих.

Анна, начав было возиться с расписанием — к счастью, Мэгги писала четко и разборчиво, словно печатными буквами, — в тревоге подняла голову.

— А я? Я же никого не знаю.

— Тогда он, наверно, назначит по списку. Я спрошу, — Мэгги смотрела на Анну — та пыталась расчертить дневник на одинаковые квадраты, по одному на каждый предмет. — Давай сделаю. Тебе, похоже, трудно разлиновать.

Анна с радостью протянула подружке линейку.

Когда Мэгги закончила, Анна, старательно вглядываясь в страницы дневника, принялась заполнять клетки расписания.

— Прекрасно, география прямо с утра, — пробормотала Паула. — Если мистер Ллойд снова заговорит с тобой таким тоном, я пожалуюсь маме.

Анна посмотрела на нее с удивлением.

— Он же не прекратит только от того, что его один раз отбрили, не надейся, — негромко ответила девочка, казалось, недоуменный вид новой подруги развеселил ее. — Моя мама в родительском комитете, а папа Фреда Мюллера — член городского совета. Оттого-то мы такие храбрые.

— Ты не потому храбрая, — возразила Анна. — Может, мистер Ллойд вообще не знает о твоей маме…

— Не беспокойся, знает. Маму часто фотографируют для газеты. Она борется за отмену порки ремнем. Если кто хочет пожаловаться на плохое обращение в школе, сразу идет

к моей маме. И она, уж будьте уверены, возьмется за дело. А вот и Мэгги. В чем дело, подружка?

— У меня для тебя, Паула, ну просто расчудесная новость, — девочка уселась верхом на ближайшую парту. — И еще одна для Анны.

— Перестань злиться, Мэгги, лучше расскажи, — потребовала Паула.

— Ты уже делишь кое с кем свой шкафчик! Угадай с трех раз!

— Вот проныра! — воскликнула Паула. — Я ничего ей не говорила… Она даже не спросила…

Сначала Анна не могла понять, в чем дело, но через минуту догадалась:

— Сюзи?

— Ну разумеется! И мистер Ллойд никогда не меняет, если ты уже записался. Теперь на очереди новость для Анны.

И снова Паула догадалась раньше Анны:

— Умница, Мэгги! Но подождите, доберусь я до Сюзи! Уж я ей шею сверну!

— Она все провернула без спросу, ведь знала, что ты откажешься, — пустилась в рассуждения Мэгги. — Жалко, конечно. Такая популярная девочка, мальчикам очень нравится, а подружек, кроме нас, никаких.

— Да и нам она не слишком по душе, — добавила Паула. — Ну ничего, мне ее все равно почему-то жалко… чуть-чуть. Но и раздражает она меня ужасно.

— Анна, ты, надеюсь, не против? — спросила Мэгги. — Вряд ли мистер Ллойд согласится поменять.

О чем Мэгги говорит? Она, наверно…

Анна боялась додумать мысль до конца — вдруг все окажется неправдой, тогда будет очень обидно.

Паула по-дружески толкнула ее в бок:

— Проснись! Мэгги говорит, что теперь вы с ней делите шкафчик. Только она все решила, не спросив тебя. Прямо как Сюзи, да?

Лицо Анны просветлело, она не верила своим ушам.

— Конечно, я согласна, — запиналась девочка, от радости не зная, что сказать. — А ты не возражаешь?

— Зачем бы тогда я это сделала, глупышка? — рассмеялась Мэгги.

— А вот и Сюзи собственной персоной, — возвестила Паула, глядя на дверь. — Боится, наверно, но вида не подаст. Я прямо слышу, как сейчас начнутся объяснения…

Анна склонилась на дневником, заполняя последние квадраты. Интересно, сумеет Сюзи выкрутиться? А как поведет себя Паула? "Спасибо, Сюзи, — подумала она, делая вид, будто проверяет написанное. — Спасибо, спасибо, и еще раз спасибо".

— Привет, — услышала она голос Сюзи, ясно было, что девочка немного нервничает, но храбрится. — Я все разузнала про команду болельщиц. А вы где пропадали? Я тут давно, а вас все нет и нет, и я… Остальные все уже записались, вот я…

— Знаю, знаю, дорогая, мы теперь в паре, — ответила Паула. — И где он, этот шкафчик?

Сюзи еле слышно начала:

— Прямо у двери, тридцать четвертый. Я просто думала… мы ведь так давно дружим…

— Наш гораздо ближе, — сказала Мэгги Анне, — сорок второй.

— Ваш? — переспросила Сюзи, — твой и Анны..?

— Ага, — как ни в чем ни бывало отозвалась Мэгги. — Мы все давно решили. Жалко, ты нас не дождалась, были бы у нас шкафчики рядом, да, Паула?

— Жалко, жалко, — с грустным видом поддержала подругу Паула. — Ну, как-нибудь сумеем пообщаться, Мэгги. Все же мы с тобой друзья с четвертого класса.

Сюзи переводила недоуменный взгляд с одной на другую.

— Эй, простите меня, — наконец выдавила она.

— Ладно, Сюзи, чего там просить прощения. Каждый может ошибиться в таком деле.

— Ну, почти каждый, — поправила Паула.

Анна вдруг почувствовала жалость к девочке. Сюзи окончательно запуталась. Вот она — месть Паулы, водить Сюзи за нос, дурачить разговорами. Той в жизни не догадаться, что случилось на самом деле.

Сюзи, конечно, хитрила, действовала исподтишка. Но если верить девочкам, она просто боялась — вдруг никто не захочет быть с ней в паре.

Сколько лет у меня те же трудности! Анна припомнила, как братья и сестры не желали с ней играть. И если не можешь себе признаться — нет у меня друзей, ужасно трудно все время делать вид, будто все в порядке и друзей навалом.

— Большое спасибо, Сюзи, — Анна сама удивилась своим словам, не говоря уже о девочках.

— За что?

Анна старательно подбирала подходящие слова:

— Благодаря тебе мы с Мэгги делим шкафчик, а еще — вы позволили мне стать частью вашей… вашей…

— Банды, — отозвалась Паула. — Если нас теперь четверо, тогда и правда банда.

Мэгги, а за ней и Паула, посмотрели на Анну. В их глазах читалось — новые подружки ею очень довольны, но им немножко стыдно за самих себя.

— Ясное дело, банда, — подтвердила Мэгги. — Встречаемся после обеда в книжном магазине? Надо же учебники купить.

Пока они уславливались о месте встречи, к Сюзи вернулось ее всегдашнее веселое расположение духа.

И тут Анна с удивлением сообразила — первый школьный день окончен!

Не случилось ничего ужасного, если не считать жестокости мистера Ллойда и того, что она потерялась по дороге в класс мистера Мак-Нейра. Оба эти происшествия счастливо окончились и теперь казались пустяками. Девочка припомнить не могла, когда еще была так довольна жизнью, как в эту минуту.


Слышишь пение?

Глава 7

Анна помчалась домой. Вчера ей и в голову не пришло бы делиться новостями первого школьного дня с кем-нибудь, кроме Изабеллы, ну и, конечно, папы. Но Фрида за завтраком вела себя по-доброму, мама провожала до дверей и необычайно нежно прощалась, а без Гретхен вообще ничего бы не получилось. Наверно, им всем захочется узнать подробности сегодняшнего дня.

Но когда она ворвалась в дом, там оказался только Руди, развалившийся около кухонного стола. Брат расхохотался при виде ее раскрасневшейся, сияющей от восторга физиономии.

— Ой… а где все? — воскликнула девочка, заранее зная — ответ не предвещает ничего хорошего.

Руди ухмыльнулся:

— Папа с мамой в магазине, остальные еще не вернулись. Но ты, похоже, сейчас лопнешь, если не поделишься новостями. Давай, выкладывай, начни с меня.

— С тебя? — с сомнением переспросила младшая сестра.

— Да, с меня. Я тоже когда-то пошел в старшие классы впервые в жизни, — в голосе Руди звучала насмешка, но насмешка добродушная. — Честно сказать, я почти не помню, как это было. Ну что? Ужасно? Великолепно? Расскажи все старшему брату.

— У меня теперь есть друзья! — Анна больше не могла удерживать джинна в бутылке. — Все трое живут совсем близко, всего через пару кварталов по Давенпортской улице. Мэгги и Паула — соседки, а Сюзи в доме напротив. Поэтому-то она к ним и пристала, как только появилась.

— Ага, — произнес Руди, словно понимал, о чем говорит сестра.

Анна с ходу нырнула в рассказ, начав с того, как впервые услышала голос Мэгги после записи в школьной канцелярии, потом сразу перескочила к потерянной из виду блузке Нэнси Френч и к Мэгги, которая ее, Анну, спасла, и к тому, как проделка Сюзи помогла Анне и Мэгги стать владельцами одного шкафчика. Руди вспрыгнул на стол, уютно там устроился и слушал, слушал, не перебивая. Один раз Анна остановилась на середине фразы в уверенности, что брату все давно надоело, но Руди тут же спросил:

— Ну, и что она сказала на это?

— Я с ними встречаюсь сегодня после обеда, пойдем покупать учебники, — закончила рассказ девочка. — Если мама разрешит, конечно. Мэгги дала мне свой телефон. На всякий случай, вдруг мама не согласится.

— Думаю, мама не будет возражать, — кивнул Руди.

Анна вздохнула и поняла — она рассказала брату далеко не все.

— Мой классный руководитель — мистер Ллойд. — И тут ей вспомнились слова Гретхен о Руди и мистере Ллойде.

Руди только свистнул сквозь зубы и с жалостью посмотрел на сестренку:

— Сочувствую. Ужасно противный учитель. И совсем не разбирается во всемирной истории. Знаешь, держись потише и старайся подольше не попадаться ему на глаза.

— Гретхен сказала то же самое, — до чего же Руди славный, просто настоящий старший брат. И на самом деле изменился, совсем не тот мальчишка, который непрестанно задирался и дразнился, когда они были помладше. Похоже, ему интересно слушать рассказ младшей сестры. — Только уже поздно, он успел меня заметить.

— Мистер Ллойд? Как тебя угораздило? Из-за очков?

— Нет, из-за Германии, — голос девочки поскучнел, лицо помрачнело. — Он всех заметил, кто с немецкими фамилиями. Сначала Карла Зандерса, потом меня. Спросил, откуда наши родители, а потом хотел узнать, горжусь ли я своим отечеством.

Руди выпрямился и вытаращил глаза на сестру:

— Он осмелился на такое? Ты ответила ему?

— Я ужасно испугалась. Мне стало страшно стыдно. Но Паула Кирш… Руди, она такая храбрая. Сказала, что родилась в Австрии, в том самом городе, откуда родом Адольф Гитлер. А потом спросила: "У нас уже начался урок истории?"

Руди сжал кулаки:

— А учитель? Как он себя повел?

Анна знала, Руди рассердится на мистера Ллойда, но и представить себе не могла, какая бешеная ярость отразится на лице брата. Не стоило ему рассказывать. Но теперь придется закончить, коли уже начала.

— Просто заорал "В чем дело?" или что-то такое. Не помню. Другой мальчик попросил продолжить перекличку и не забыть про него. "Моя фамилия Мюллер", — заявил он. Паула мне потом объяснила — его отец член городского совета, а у нее мама в родительском комитете, и оттого они такие храбрые, но я бы и словечка не вымолвила, будь папа хоть премьер-министром.

Руди встал и навис над ней, лицо перекошено злобой.

— Он права не имеет так обращаться с тобой. О нем нужно сообщить… Если бы только я…

Тут брат повернулся и стремглав выскочил из комнаты. Прогрохотал вверх по лестнице, громко хлопнул дверью.

— Почему же я забыла рассказать ему о словах мистера Мак-Нейра? — обратилась Анна к пустой комнате. — Остальные учителя тоже вполне ничего.

Впрочем, мисс Маршалл ей не понравилась, а мисс Уиллоби показалась глуповатой. Но в несправедливости их не упрекнешь.

Она медленно подошла к лестнице.

— Руди, — тихо позвала девочка, а потом погромче: — Руди!

Но брат не отвечал. Такое впечатление, будто она в доме совсем одна.

До чего же долгим оказалось утро, столько трудностей, сюрпризов, страхов, радостей и обид. Анна почувствовала страшную усталость. Молчание брата за закрытой дверью, его безнадежный гнев камнем легли на сердце девочки, она старалась придумать, что сказать, как исправить положение, но ей ничего не приходило в голову. Во всяком случае, надо поесть. И сходить в магазин, рассказать новости папе с мамой. Да, и еще спросить разрешения пойти за учебниками вместе с бандой!

Мысль о банде вернула на ее лицо улыбку.

Анна достала хлеб и сыр, налила молока в кружку. Оставив грязную кружку в раковине, она выскользнула из дома. Когда дверь захлопнулась, на душе посветлело — как будто и впрямь удалось сбежать от чего-то весьма неприятного. Наверно, всё дело в ярком солнце после темной кухни.

Девочка огляделась, посмотрела на белые облачка, мчащиеся по небу. Деревья качаются на ветру, листья шелестят. Какой сильный ветер! Она обрадовано натянула любимый джемпер и побежала.

Скоро, впрочем, пришлось перейти с бега на быстрый шаг. Анна начала тихонько, а потом все громче и громче напевать — вокруг никого нет, а у нее так хорошо на душе!

Я иду на встречу с Мэгги,

Сюзи и Паулой.

За учебниками вместе

Мы пойдем сегодня.

Мэгги с Анной делят шкафчик,

А Паула с Сюзи,

Если все четыре вместе —

Значит, будет банда.

За квартал до магазина она снова помчалась, надеясь, что там не будет покупателей.

Анна открыла дверь, колокольчик звякнул, девочка шагнула внутрь и в ужасе замерла. Гретхен, ее старшая сестра, всегда такая сильная и решительная, стояла вся в слезах и смотрела на папу.

— Нет, папа, совсем не то, — рыдала она. — Я не стыжусь вас с мамой. Но Маргарита — мое настоящее имя, а Гретхен — просто уменьшительное, вы же сами знаете.

— Думаешь, твои друзья тебя сильнее полюбят, если ты не будешь зваться Гретхен? — тихо-тихо спросил папа.

— Дело не в моих друзьях, а во всех остальных. У нас новая учительница. Она сказала… она…

— Расскажи мне, Liebchen,[13] - папин голос звучал нежно и заботливо.

— Неважно, — Гретхен внезапно обвила руками шею отца. — Всегда была Гретхен, Гретхен и останусь. Не знаю, что на меня нашло, с чего я решила, что новое имя поможет. Все равно все знают. Так, наверно, только хуже будет.

Какая-то женщина зашла купить дюжину яиц. Гретхен забилась в темный угол и вытирала глаза. Анна ждала. Потом пришел другой покупатель, теперь оказались заняты и мама, и папа. Тогда девочка подобралась поближе к старшей сестре.

— Я знаю, каково с этими именами, — прошептала она ей на ухо. — Мистер Ллойд привязался ко всем с немецкими фамилиями. Я даже говорить не хочу. Ничего, в сущности, не случилось. Он просто напугал меня ужасно. Я рассказала Руди, а тот рассердился, убежал в свою комнату и дверью хлопнул. Когда такое происходит, чувствуешь себя… ну…

— Преступницей, — закончила Гретхен. — Мисс Ховард объявила всему классу — везде немецкие шпионы и надо держать ухо востро. И поглядела на каждого из нас. Будто мы и есть те самые шпионы! А потом произнесла «Гретхен» таким тоном, что…

Сестры даже не заметили, как подошел отец. Ясно было — он слышал рассказ старшей дочери или по крайней мере большую его часть.

— Гретхен, от этого не спрячешься и не убежишь, — начал папа спокойно, но твердо. — Все учителя такие же, как мисс Ховард?

— Не-е-е-т, — призналась девочка, она постепенно успокаивалась и приходила в себя. — Пара мальчишек выкрикнули всякие гадости, но они и так ужасно противные. Остальные вели себя нормально.

— Вот видишь, — улыбнулся отец, — и ты, пожалуйста, веди себя, как подобает взрослым, а учительница, если хочет, пусть изображает младенца. Верно, Анна?

Гретхен взглянула на младшую сестренку, думая, что та расскажет папе о мистере Ллойде. Но Анна знала папу лучше всех остальных и догадывалась — несмотря на внешнее спокойствие, отец ужасно рассержен на учительницу, оскорбившую его старшую дочку. Он старается не показать, говорить обычным тоном, но внутри разгневан, наверно, еще сильнее, чем Руди.

— У меня теперь есть подруги, папа, — начала Анна. Ей не надо было притворяться довольной и счастливой. Девочку все больше и больше изумляло происшедшее с ней чудо. — Мы собираемся вместе покупать учебники, по многим предметам есть подержанные книги. Разрешишь мне пойти с ними, да?

— Как их зовут? — присоединилась к разговору мама. — Чем занимаются их отцы?

Анна вздохнула. Маму всегда волнует только одно — кто у подружек отцы.

— Мэгги Дейз и Паула Кирш, — ответила она на первый вопрос. — И Сюзи Ирджес. Про отцов я не знаю, мама. Они не сказали. Но мама Паулы в родительском комитете.

Клара Зольтен поджала губы, как бы обдумывая услышанное. Анне смутно представилось, что мама может не одобрить участие в родительском комитете. Мама всегда говорит — такими делами пусть занимаются мужчины. Папа положил ладонь Анне на макушку:

— Конечно, иди, детка. Очень за тебя рад. Сколько ей понадобится денег, Гретхен?

Старшая сестра принялась подсчитывать. Мама взглянула на младшую:

— Ты еще не обедала и за завтраком ничего не ела. Пока не поешь, никуда не пойдешь.

— Я съела дома хлеба с сыром.

Мама фыркнула в ответ и прямо в магазине приготовила Анне огромный, в три раза больше, чем девочка могла съесть, бутерброд — сыр, соленый огурец, колбаса, помидор, а в придачу печенье и большое красное яблоко — самые любимые яблоки девочки.

Девочка ела и рассказывала, как прошел день в школе.

Через полчаса она помчалась на встречу, и конечно же, пришла на условленное место первой. Следующей появилась Паула:

— Привет, Анна!

Мэгги и Сюзи прибежали через пару минут.

— Ну вот, все в сборе, — провозгласила Мэгги, и они отправились в магазин подержанных учебников.

— Вот шагает банда! — запела Паула на мотив свадебного марша "Вот идет невеста".

Анна немного смутилась, но все же бодро замаршировала вместе со всеми.

— А куда мы идем? — спросила Сюзи.

Анна изумилась тому, как легко Сюзи показывала свое незнание. У нее одной не было старших братьев и сестер, учившихся в той же самой школе. Теперь, пережив первое ужасное утро, Анна поняла — ей про школу известно многое, гораздо больше, чем она ожидала. Уже несколько лет девочка по крохам подбирала информацию, сначала от Руди, потом от Гретхен, а теперь и от близнецов, которые только и делали, что обсуждали школьные дела. Мэгги принялась объяснять Сюзи, куда они идут, но Анна тоже знала ответ. Конечно, ей все известно о магазине подержанных учебников.

Сюзи внезапно остановилась.

— Но мне нужны новые учебники. Мама говорит — на подержанных полно микробов.

— Она боится? Каких-таких микробов ты подцепишь? — поинтересовалась Паула.

— Я знаю, — отозвалась Анна, — книжных червей.

Мэгги и Паула расхохотались.

— В магазине полно новых учебников, — заверила подружку Мэгги. — Но в общем-то все, если удается, стараются купить подержанные.

— Мне много книг и не нужно, — заявила Паула. — У Макса учебники с прошлого года сохранились. Только задачник по математике новый, да по литературе они проходили "Оливера Твиста",[14] а не "Большие надежды".

— А моя сестра Сара совсем взрослая, у них все по-другому было, — пожаловалась Мэгги.

— А у меня есть две книжки по литературе, — сообщила Анна. — У папы стоит весь Диккенс и весь Шекспир.

— Да? — удивилась Сюзи. — А Нэнси Френч говорила, что твой отец из Германии и у него магазинчик. Зачем ему столько английских книг?

— Пока мы жили во Франкфурте, он преподавал английскую литературу, — объяснила Анна и — прибавить веса сказанному — горделиво добавила: — Папа получил образование в Кембридже, в Англии.

— Он, наверно, ужасно умный, — с почтением в голосе произнесла Мэгги.

— В Кембридже, в Англии! — передразнила не такая впечатлительная Паула. — А я-то думала, Кембридж на Мадагаскаре.

— Он очень умный, — Анна ответила Мэгги, намеренно не обращая внимания на Паулу, но с трудом сдерживая улыбку.

Несколько минут все шагали молча, пока Сюзи, явно неудовлетворенная объяснениями, снова не повернулась к Анне.

— Зачем ему работать в магазине, если он учитель и такой умный?

Анна помедлила с ответом. По правде говоря, рассказывать долго. Да и поймет ли Сюзи? Впрочем, так ли это важно, что Сюзи поймет!

— Сперва магазин принадлежал дяде Карлу, — начала девочка. — Он умер, а нам завещал и магазин, и дом, где мы теперь живем. В Германии тогда настали плохие времена. Папа ненавидит нацистов. Он боялся. Все боялись…

— Боялся чего? Его нацисты преследовали? — глаза Сюзи сверкали любопытством.

Анна покачала головой. Сейчас Сюзи ей ужасно не нравилась. Папу никто не заставлял бежать. Их жизни ничего не угрожало. Но все равно он герой. Решился уехать, оставить любимую страну, ради того чтобы дети выросли свободными и могли без страха говорить то, что думают. Всех их выдернул с корнем, ехать никто не хотел. Тогда папа казался ей безжалостным, а теперь она увидела, какую ему пришлось проявить силу духа.

— Сюзи Ирджес, тебя это нисколько не касается, — Мэгги почувствовала, как неприятно Анне досужее любопытство. — Мой папа тоже работает в магазине, продает обувь.

— А мой — журналист в газете "Торонто Стар", — добавила Паула.

— Я и так знаю, чем они занимаются, — раздраженно отозвалась Сюзи.

— Мы Анне рассказываем, а не тебе — отмахнулась Паула. — Если ее мама хоть чем-то похожа на мою, она первым делом спросит, кто наши отцы.

Анна отвернулась, но не сумела скрыть улыбку.

— Уже спросила, да? — обрадовалась Паула.

Анна кивнула, и подружка расхохоталась.

— Мои уже все знают о твоих, папа часто ходит в ваш магазин за покупками и поговорить по-немецки. Скажи маме, что мою зовут Джесси, а папу Гюнтер. А отец Сюзи — адвокат.

— Никак не пойму, почему это маме так важно? — недоумевала Анна. — Какая, в сущности, разница?

— Ей хочется, чтобы у тебя были приличные подруги, — объяснила Мэгги. — Скажи ей, мы такие приличные, аж скучно!

Попозже Сюзи, нагрузившись новенькими учебниками в глянцевых обложках, присоединилась к подругам. Анна только-только нашла учебник по алгебре и с дурным предчувствием открыла его. И точно, толстенная книжка и шрифт мелкий-мелкий.

— Не любишь математику? — казалось, Сюзи ничуть не волнует ненавистный Анне предмет.

— Она не очень-то мне дается, — пробормотала девочка.

— Мне тоже, — кивнула Мэгги. — Паула неплохо решает задачки, но совершенно не способна объяснить, как она это делает.

— А у меня с математикой полный порядок, — заявила Сюзи. — Просто для нее нужен логический ум. Ой, мне пора бежать к маме! Мы вернулись с дачи только в прошлое воскресенье, и у меня еще не вся одежда куплена. До завтра!

— Хорошо быть единственным ребенком в семье с деньгами, — вздохнула Мэгги, глядя вслед подруге.

— И обладать логическим умом, — добавила Анна.

— Она и правда математический гений, но что касается логического ума… Тогда я — шестипалая жирафа, — расхохоталась Паула.

Спустя четверть часа все трое вышли из магазина доверху нагруженные учебниками.

— Я эту тяжесть не дотащу, — пожаловалась Мэгги.

— Давайте передохнем по дороге, — предложила Паула. — На автобусной остановке у зоомагазина есть скамейка.

Анна промолчала, но ужасно обрадовалась. Она бы в любом случае там остановилась.

Скамейка была пуста. Мэгги и Паула, не особо церемонясь, свалили книжки грудой. Анна сложила свои аккуратной стопкой. С другими вещами она не деликатничала, но папа с младенчества вышколил ее — относись к книге, как к другу, и обращайся с ней с уважением.

Устроив книги, она, вслед за Мэгги и Паулой, подошла к витрине зоомагазина. Подружки разглядывали трех котят, затеявших в клетке возню. Четвертый, серенький котенок, спал, свернувшись клубком в углу. Но Анна глядела на соседнюю клетку.

— Привет, Мопси, — тихонько проговорила она, постукивая по стеклу, чтобы привлечь внимание щенка.

Мэгги и Паула повернулись в ту же сторону.

— Какой миленький! — проворковала Паула.

— А откуда ты знаешь, как его зовут? — удивилась Мэгги.

— Я сама его назвала, — призналась Анна, не отводя глаз от щенка.

— Зачем? — спросила Мэгги.

Анна сомневалась, поймут ли ее новые подружки.

— Ужасно хочу собаку, — медленно начала она, по-прежнему глядя на щенка, — но днем дома никого нет, и некому будет за ней присматривать. К тому же кормить собаку стоит немалых денег. Прошлой весной я подумала, вдруг что-нибудь изменится. И стала копить деньги — просто на всякий случай. Прохожу мимо каждый день, выбираю одного, который мне больше всего нравится, придумываю ему имя, а потом навещаю… Глупо, правда?

— А если его продадут? — Мэгги улыбнулась, глядя, как Мопси встал на задние лапы и пытается через стекло лизнуть руку Анны.

— Этот уже шестой, — вздохнула Анна. — И я столько скопила — почти хватает на покупку щенка.

— А родители? — поинтересовалась Паула.

Анна покачала головой:

— Жалеют меня, но что поделаешь? А мне все равно нравится выбирать щенков, вдруг один из них станет моим, если…

Голос Анны звучал все тише и тише. Не надо было рассказывать. Ужасно нелепо, когда такое говоришь вслух, даже себе самой оно кажется глупостью. На самом деле все по-другому. Однажды «ее» щенка купили и забрали новые хозяева. Анна тогда обрадовалась, а не расстроилась. Маленький мальчик нес песика из магазина — казалось, он прижимает к груди самую заветную, только что сбывшуюся мечту.

— Вовсе не глупо, — заявила Мэгги. — Хотя мне как-то сразу стало одиноко. Пока, Мопси!

Девочки собрали книги и пошли дальше.

— Вот моя улица, — показала Анна.

— Leb' wohl, — улыбнулась Паула.

Анна изумленно поглядела на подружку.

— Ага… auf Wiederdehen.

— Ну-ка, прекратите, — закричала Мэгги. — А то я пойду искать какого-нибудь голландца. Впрочем, сама-то я по-голландски ни бэ, ни мэ.

— Я просто сказала: "Прощай", — перевела Паула, — а она, полагаю, ответила: "До встречи". Не беспокойся, я почти не знаю языка. Отец говорит по-немецки, только когда бабушка приезжает в гости.

— Сразу после приезда папа заставлял нас каждый вечер за ужином упражняться в английском, — принялась рассказывать Анна. — Сначала я английский ненавидела. Но через год-другой он сообразил — мы с близнецами стали забывать немецкий, и теперь мы разговариваем по-немецки каждый вечер. Папа считает, что второй язык открывает еще одну дверь в мир.

— Главное, пусть он моему папе ничего такого не говорит, — взмолилась Паула. — Хотя мама, наверно, все равно не одобрит.

— Правило Номер Один — в нашей банде не говорят на иностранных языках, — решительно возразила Мэгги.

— Покуда мисс Раймонд не научит нас французскому, — рассмеялась Анна.

— То-то будет великий день! — фыркнула Паула. — Встречаемся на этом самом месте завтра утром без двадцати пяти девять, ладно?

Анна просияла.

— Не опоздаю, — пообещала она.


Слышишь пение?

Глава 8

Оставив книги дома, Анна помчалась в магазин звонить Изабелле.

— Папа… мама… приветик, — бросила она на бегу, устремляясь прямо к телефону.

— Анна… — в мамином голосе звучало предупреждение.

— Добрый день, мама, — с улыбкой поправилась девочка.

— Достаточно было простого "здравствуйте", — указала мама. — Не слишком вежливо говорить старшим "приветик".

— Ага, — пообещала Анна и тут же поняла, что снова попала впросак.

— Прости, мама, я на самом деле больше не буду, — девочка потянулась за трубкой, приложила к уху и придвинулась поближе к стене — так ее никто не услышит.

— Пять минут, — предупредил папа. — Как раз сейчас покупатели звонят, если что забыли купить, и Фриц еще успеет разнести заказы.

— Номер, пожалуйста, — раздался голос телефонистки, значит, папе можно не отвечать.

— 2-00-61, пожалуйста.

— Спасибо, — произнес невидимый голос, и девочка услышала гудки — телефонистка набирала номер Браунов.

Ожидая, пока подружка снимет трубку, Анна вдруг вспомнила — Изабелле еще предстоит первый день в новой, незнакомой школе. Поэтому она передумала и не стала сразу вываливать на нее восторги и радости первого дня, а начала просто:

— День прошел, и я выжила.

— Мой совет помог? — поинтересовалась Изабелла.

— Не то слово! — Анна перебирала в уме события минувшего дня. — Не так уж трудно следовать твоему совету, когда тебе улыбаются в ответ. Но, знаешь, мой классный руководитель — мистер Ллойд!

— Нет, только не это, — простонала Изабелла. — Мне повезло, и я в прошлом году не попала в его класс, но такого про него наслушалась — на целый роман хватит!

Анна успела перечислить почти всех учителей, пока папа не велел ей повесить трубку. Он и так был слишком снисходителен — девочки проболтали не меньше пятнадцати минут, а то и все двадцать.

Изабелла, конечно, хотела знать все до мелочей, но Анне показалось — подруга волнуется из-за новой школы. Так хочется ей помочь! Но как Изабелла не могла пойти за меня сегодня, так и мне за нее не удастся. Бывает такое, что приходится делать только самой.

Незаметно для себя Анна принялась насвистывать песенку, которой их научила миссис Шумахер. Ей нравились чуть грустные слова, но до сегодняшнего дня она, по правде сказать, не вполне понимала их смысл. Девочка устроилась в кресле, папа его поставил для мамы, а у той никогда не было времени присесть, но папа настоял: пусть кресло останется, просто на всякий случай. Ожидая, пока родители закроют магазин — ей хотелось пойди домой вместе с ними, — Анна еле слышно напевала:

Иду долиной одинокой,

Я должен сам ее пройти,

Никто другой мне не поможет,

Сам должен я ее пройти.[15]

"Хорошо, что с Мэгги мне будет не так одиноко. С другими девочками тоже, но с Мэгги особенно".

Анна представила себе всю четверку. Паула, конечно, главная, ведущая. Она смелая и принимает все решения. Сюзи… Сюзи симпатичная и нравится мальчишкам.

Девочка искала подходящее слово, чтобы описать Сюзи — говорят же, что большинство девочек Сюзи не любит.

— Мальчишки думают, она как кремовая розочка на торте, — объяснила Паула.

Наверно, «привлекательная» к Сюзи подходит. Точно, она из четверых самая красивая.

"Зато я самая непривлекательная, — уныло подумала Анна. — Выходит, если Паула ведущая, то я ведомая. Они же меня взяли под свое крыло".

Конечно, нет сомнений — ее приняли в компанию не только из жалости, хотя жалость тут — не последняя причина. Пока еще неизвестно, в чем ее роль, удастся ли найти свое место в их компании. "Вдруг у меня проявятся скрытые таланты, — утешала себя девочка, — всегда же есть надежда".

Теперь остается Мэгги.

Ну, с ней нетрудно. Она добрая. Уже ясно, они с Мэгги настоящие друзья. Анна постучала по дереву, не сглазить бы!

По дороге домой девочка доложила маме, чем занимаются отцы ее новых подружек.

— Похоже, все достойные люди, — после некоторого раздумья заключила мама. — Хорошо, что ты подружилась с их дочками.

Анна вздохнула. Неужели мама не поняла — это с ней подружились! Папа приобнял дочь, легонько потрепал по плечу.

Когда ужин был готов, Анна отправилась звать братьев к столу. Фриц тренировался на заднем дворе, забрасывая баскетбольный мяч в самодельную корзину, которую они с Руди повесили на дереве. Сам Руди заперся у себя в комнате.

— Ужинать пора, — позвала Анна старшего брата.

Ответа не последовало. Девочка решила, что Руди уснул, и забарабанила в дверь.

Внезапно брат распахнул дверь и сердито ответил:

— Я тебя с первого раза услышал, я тебе не Супермен какой — быстрее самого быстрого локомотива, мощнее…»

— Быстрее самой быстрой пули, мощнее самого мощного локомотива, — у поправила брата Анна.

— Одним прыжком перепрыгивает самый высокий небоскреб![16] — закричал Руди и в один прыжок оказался на нижней ступеньке лестницы.

Продолжая смеяться, Анна спустилась вслед за братом.

Еще до того, как папа начал молитву перед едой, Руди, только что дурачившийся с младшей сестрой, вдруг серьезным, напряженным голосом обратился к отцу:

— Я не хочу сегодня вечером говорить за столом по-немецки, папа.

Все в недоумении молчали. Эрнст Зольтен повернулся к сыну и произнес обычным, ровным тоном:

— Руди, мне кажется, я понимаю твои чувства, но немецкий — наш родной язык, язык Гете и…

— И Гитлера! Папа, ты читал сегодняшние газеты? — закричал Руди. — Ты слушал новости? Ты знаешь про Польшу? Папа, тебе все это безразлично?

— Сын, — начал папа, голос его, по-прежнему спокойный, звучал тяжело и устало.

Но мама прервала его:

— Я читала! Я слушала! Моя бабушка жила в Польше. Мы каждое лето ездили в Варшаву навещать ее. Мы, дети, долгими вечерами играли в саду…

Никто просто не знал, что сказать. Даже Руди опустил глаза, не в силах глядеть на охваченное болью мамино лицо, обычно такое милое и веселое.

— Эрнст, сегодня вечером мы будем говорить по-английски, — повернулась к мужу Клара Зольтен.

Без дальнейших обсуждений папа склонил голову и прочел молитву по-английски. Когда он кончил, никто не произнес ни слова, никто не пошевелился. Прошла минута, другая, пока, наконец, Фриц не потянулся за хлебом.

— Я забыла масло, — воскликнула мама и бросилась на кухню.

— Масло на столе, — закричала ей вслед Гретхен, и тут все услышали — мама плачет.

— Ты молился за тех, кто сейчас страдает, папа, и забыл поблагодарить за наш ужин, — Фрида, казалось, нащупала безопасную тему для разговора.

— Не могу говорить о еде, когда столько людей без крова, — ответил папа. — Но сейчас не время для разговоров. Дай мне твою тарелку, Анна, положу тебе гуляша, или что там Гретхен состряпала. Дети, давайте постараемся по-прежнему жить нормальной, полной, даже радостной жизнью. Главное, никогда не забывайте о смехе.

Мама уже пришла в себя, она вернулась из кухни с пустыми руками и села за стол. Руди уставился на отца, возмущенный последними словами.

— Смех! Как мы можем теперь смеяться?

— Не знаю как, но должны, — ответил Эрнст Зольтен, протягивая полную тарелку младшей дочери и накладывая еду в тарелку старшей. — Нужно ли и нам сойти с ума, если мир заразился сумасшествием? Так делу не поможешь. Смех, добрый, честный смех — один из признаков нормальности.

— Я видела — на многих фотографиях Гитлер улыбается, — медленно начала Гретхен. — Но не думаю, что кто-нибудь видел его смеющимся.

— Нет, — отозвался папа, — можно жить с улыбкой и с улыбкой быть подлецом.[17]

Ко всеобщему удивлению, мама хихикнула.

— Эрнст, ты умирать будешь, — со смешком, правда, немного нервным, проговорила она, — но все равно найдешь подходящую к случаю цитату. Это был «Гамлет» или "Отелло"?

Папа широко улыбнулся жене, как будто она — вечно неуспевающая ученица — вдруг неожиданно выдала правильный ответ.

— "Гамлет", акт первый, сцена…

— А ну, прекратите! — вмешался Фриц. — Не переношу вашего Шекспира! В прошлом году мы проходили "Как вам это понравится", и уж поверьте мне — скучища беспросветная. Совершенно бессмысленно и ужасно старомодно. Никак не могу понять, о чем там речь.

— Мой сын — и такое говорить о Шекспире! — Папа с жалостью поглядел на Фрица.

А Фриц по-дружески поддразнил в ответ:

— Мой отец — и текущий кран починить не может!

Она, Анна, на папиной стороне. Просто непонятно, откуда у Фрица такое отвращение ко всему, что связано с чтением. Ей папа всегда читал стихи и предлагал учить их наизусть, даже в самом раннем детстве. Он словно дарил дочке каждое стихотворение. И настаивал на том, чтобы девочка запоминала имя автора. И теперь она знает немало отрывков из Шекспира, хотя в школе его пьес еще не задавали. Как раз на прошлой неделе папа выбрал еще один отрывок, и Анна вдруг поняла почему.

— Если бы ты только знал, Фриц, — начала девочка, — Шекспир написал кое-что совсем не старомодное. Ну, не слишком старомодное. Прямо про наше время. О солдатах на войне.

— Сочиняешь! — насмешливо бросил Фриц.

— Папа, скажи ему, — взмолилась Анна.

— Уже не помнишь? — поддразнил отец, зная, что дочка почти ничего не забывает и до сих пор может наизусть прочитать стихи, выученные в пять лет. — Начинай, а я помогу, если запнешься.

Все глядели выжидающе. Анна прочистила горло и глубоко вдохнула, чтобы приготовиться. Такие замечательные слова — пусть и другие их оценят.

Что ж, снова ринемся, друзья, в пролом,

Иль трупами своих всю брешь завалим!

В дни мира украшают человека

Смирение и тихий, скромный нрав;

Когда ж нагрянет ураган войны,

Должны вы подражать повадке тигра.

Кровь разожгите, напрягите мышцы…

— А дальше я не все запомнила… как там, папа?

— "Вас Англия взрастила, — так теперь…" — подсказал папа, и Анна подхватила:

Явите мощь свою, нам показав,

Что вы ее сыны. Я в том уверен;

Ведь нет средь вас столь низких, в чьих бы взорах

Теперь огонь не вспыхнул благородный.

Стоите, вижу, вы, как своры гончих,

На травлю рвущиеся. Поднят зверь.

С отвагой в сердце риньтесь в бой, крича:

"Господь за Гарри и святой Георг!"[18]

— До чего ты умная, Анна, — в голосе Фрица слышалось неподдельное восхищение. — Даже представить себе не могу, как столько всего можно выучить наизусть. Звучит и вправду, как перед войной. А кто такой Гарри?

— Генрих Пятый, — ответил за Анну отец. — Англичан оставалась горстка, и у них не было никакой надежды, но они пошли за ним и победили.

Пока папа объяснял, превращая ужин в урок истории, мама привычно соскользнула на немецкий:

— Гретхен, передай, пожалуйста, соль.

Никто, кроме Анны, не обратил внимания, никто не смотрел и на Руди, но девочка сидела рядом с ним и видела — брат уставился на свой крепко сжатый кулак на краю стола и тихо пробормотал:

— С отвагой в сердце…

Анна узнала слова, которые только что прочла, и уже открыла рот — продолжить…

— Но отважусь ли я? — Руди, очевидно, говорил сам с собой, и девочка промолчала — брат явно не заметил, как произнес эти слова вслух. Внезапно ей пришла на ум другая строка:

Стоите, вижу, вы, как своры гончих,

На травлю рвущиеся…

Это точно о Руди! Быть не может, чтобы брат думал о войне! Он же не взрослый мужчина, он еще мальчик!

— Анна, папа два раза просил тебя передать масло, — с упреком сказала мама.

Девочка передала масло, а когда повернулась к старшему брату, тот, низко опустив голову, торопливо ел, как будто страшно проголодался.

"Может, я ошиблась, — подумала Анна, — неправильно его поняла. Наверно, просто не расслышала, он так тихо говорил".

Она взяла вилку и принялась за еду.

Тут ей снова припомнилась песня, которая вертелась в голове после разговора с Изабеллой.

Тебе готовят испытанья,

И некому тебе помочь,

Ты в этих тяжких испытаньях

Один — и некому помочь.

Где же она, эта одинокая долина? Девочке вдруг стало ужасно страшно.


Слышишь пение?

Глава 9

По расписанию первый урок физкультуры в следующую пятницу. В четверг после школы Анна отправилась к доктору Шумахеру. Приемная доктора оказалась битком набита, девочке пришлось минут двадцать стоять, пока не освободился какой-то стул. Посмотрев на груду старых журналов на столике, Анна решительно открыла принесенную с собой книгу.

Она везде и всюду таскала книги — просто невыносимо бросать чтение на полдороге, ужасно хочется поскорее узнать, что там дальше. Мэгги недавно дала ей новую книжку, и Анна только собиралась ее начать. Так, название — "Девочка из Лимберлоста", автор — Джин Страттон-Портер.[19]

Едва начав читать, Анна преисполнилась симпатии к главной героине, Элноре Комсток.

ГЛАВА ПЕРВАЯ, В КОТОРОЙ ЭЛНОРА ИДЕТ В ШКОЛУ И УЗНАЕТ ТО, ЧЕГО НЕТ В УЧЕБНИКАХ.

Скоро девочка поняла, что дела у Элноры хуже некуда, ей, Анне, такое и не снилось. Миссис Комсток, похоже, совершенно невыносимая мать, такой Анна еще ни в одной книге не встречала. Одежда у Элноры — самая неподходящая. Коробка — носить завтраки в школу — еще хуже. Купить книги и заплатить за обучение — не хватает денег, друзей совсем нет. Ни Гретхен — помочь в первый день, ни Мэгги — сразу же подружиться. Одно только лучше у Элноры — способности к математике. Анна вздохнула и снова погрузилась в чтение.

Вдруг, без всякого предупреждения, чья-то рука потянулась прямо к лицу Анны и ухватилась за книгу. Девочка чуть со стула не упала от неожиданности. Она настолько потерялась в воображаемом мире книги, что совсем забыла, где находится. Книгу за уголок держала совершенно незнакомая женщина. Анна в немом изумлении уставилась на нее.

— Не удивляйся, дорогуша, ты меня не знаешь, — заявила дама. — Перл Уиттакер меня зовут. Наверно, тебе мама не раз наказывала — не разговаривай с незнакомыми людьми, и она, безусловно, права. Но я просто обязана тебе сказать — ты непременно свое зрение погубишь.

Анна почувствовала, что краснеет. Как она узнала про мои глаза? И мама мне ничего такого не наказывала.

— Когда подносишь книжку близко к глазам, они, деточка, ужасно напрягаются, от этого бывают головные боли, да и ослепнуть можно. Всегда держи книгу на расстоянии десяти сантиметров. Вот так. Да-да. Смотри, гораздо лучше.

Анна взглянула на страницу. Ни единого слова не различить. Хоть бы собраться с мыслями, сказать что-то в свою защиту — только не думать о том, что в комнате полно народа и они слышат их разговор.

— Я ничего не вижу на таком расстоянии… — она была недовольна собой, голос, сколько ни старайся, звучит жалобно, еле слышно. Но миссис Уиттакер не дала ей закончить.

— Разумеется, ты все увидишь, только постарайся! У тебя всего лишь дурная привычка, позволила глазам облениться! А может, очки слишком слабые. Они, конечно, на вид толстые, но я скажу доктору Шумахеру, пусть проверит тебе зрение, — тут она наконец оставила в покое книгу и поудобнее устроилась на стуле.

Анна, вся сжавшись от ужаса, велела себе взять книгу, поднести к глазам и дальше читать про Элнору, но руки отказывались повиноваться. Как же они трясутся! Девочка крепко прижала ладони к коленям, пытаясь унять дрожь, и постаралась не смотреть вокруг.

Когда щеки перестали пылать, она даже увидела смешную сторону этой истории, надо пересказать ее доктору и повеселиться. Тут девочка снова услышала голос миссис Уиттакер, она шепотом разговаривала с соседкой.

— …позвонила вчера и попросила забрать от доктора Шумахера медицинскую карту. Я ей говорю: "Понимаю, конечно, о чем ты, Агнес, но доктор хоть и немец, он целых тринадцать лет мой врач, помог Херби появиться на свет, когда я уже и не надеялась родить мальчика".

Другая женщина рассмеялась.

— Доктор здесь живет с юности. Теперь он уже канадец. И говорит без акцента, и женился на одной из наших девушек. Я, право, не знаю только, решится ли он записаться… Кровь-то гуще воды, если вы понимаете, о чем я толкую.

— Ну, идти кому-то же надо, — вступила в разговор еще одна дама. Она говорила негромко, но Анна без труда различала все слова. — А у доктора детей нет. Можете себе представить, Джим хотел пойти записаться! Я ему в ответ — даже думать не смей, оставить меня одну справляться с тремя мальчишками!

— Миссис Уиттакер, ваша очередь, — позвала мисс Уилз, медсестра.

"Ну, наконец-то", — обрадовалась Анна и схватила книжку, пытаясь ни на кого не обращать внимая в надежде, что к ней больше не станут приставать.

Пока ее не позвали в кабинет, никто не мешал ей с головой погрузиться в жизнь Элноры и забыть об услышанном разговоре. Доктор Шумахер оставил Анну напоследок, и за это время девочка успела добраться до четвертой главы. Теперь дела Элноры стали налаживаться, значит, можно дочитать попозже.

— Говорят, тебе нужны новые очки, посильнее, — Франц Шумахер открыл ей дверь и широко улыбнулся. Девочка, стараясь не поддаться ни ярости, ни смущению, ответила доктору улыбкой.

— А вы знаете, она решила не менять врача, несмотря на то, что вы немец. Говорят, вы помогли Херби появиться на свет, когда она уже совсем потеряла надежду, — сообщила Анна, усаживаясь в кресло.

— Бедняга Херби, — отозвался доктор Шумахер. — Вряд ли я оказал ему добрую услугу. У Перл всегда самые лучшие намерения, но у нее нет ни капли такта. А твои уши, наверно, забиты чепухой, если они взялись обсуждать нас, немцев.

Анна отвлеклась от своих мыслей о судьбе Элноры и стала вспоминать разговор в приемной. Они с доктором пытались шутить, но внезапно она почувствовала — ей вовсе не до смеха. Девочка замерла, пристально вглядываясь во Франца Шумахера. Доктор встретил семью Зольтенов на вокзале той ночью, когда они приехали в Торонто. Получается, он ее самый старый друг. И какая-то Агнес, кто бы она ни была, и правда сменила врача только из-за того, что тот родился в Берлине? А потом — до чего странные слова: "Кровь-то гуще воды, если вы понимаете, о чем я толкую". Ничего не понятно!

Одна из них сказала — у доктора нет акцента. Это, надо понимать, говорит в его пользу?

Но у мамы есть акцент. Даже у папы есть, только почти незаметный.

— Анна, перестань тревожиться, — ласково произнес доктор. — Какое нам дело до болтовни одной глупой тетки?

— Их было трое, — прошептала девочка.

— Даже трех глупых теток. Они, верно, полагают, я должен записаться в армию?

Анна задумалась.

— Да, только мне кажется, на самом деле они надеются — никуда вы не денетесь, останетесь их врачом. Ну, не знаю, я не все расслышала. Мне больше хотелось читать.

Доктор рассмеялся и спросил, почему она пришла. Девочка объяснила про освобождение от физкультуры. Франц Шумахер покачал головой — немного физической подготовки ей не повредит.

— Я не против, — согласилась Анна, — но вы не понимаете, каково с плохим зрением заниматься физкультурой. Мне Изабелла рассказывала, да я и сама знаю — всякая попытка играть в подвижные игры кончается одним и тем же. Вот, например, эстафета, к тебе подбегают с палочкой, а ты ее не видишь и обязательно роняешь, да не сразу подберешь, а потом бежишь куда не надо, и в результате твоя команда проиграла.

— Наверно, есть и другие занятия?

— Да, народные танцы — еще хуже. Учительница объясняет: "Сначала вот так ногами, а потом руку сюда", и все эти движения видят, а ты и понятия не имеешь, о чем она толкует. А еще играют в баскетбол и волейбол или в вышибалы маленьким мячиком, но мне же мяча ни за что не поймать. Особенно если неизвестно, откуда он прилетит, да еще мячик вроде теннисного. Если мяч ударяется о землю, тогда легче — я его по слуху ловлю, но в волейболе так нельзя. А упражнения, они вроде народных танцев, ничего хорошего в них нет.

— Жалко, у вас в школе нет бассейна. Конечно, физическая подготовка весьма полезна, однако, согласен, твое описание звучит кошмарно, — заметил доктор и полез в стол за бланком. — Я дам тебе письмо к мисс Уиллоби и напишу, что позволяю тебе самой выбирать упражнения. Значит, давай по-честному, ты будешь делать всё, что у тебя получается.

— Обещаю, — ответила Анна.

Доктор протянул девочке конверт, и она уже собиралась уйти, как он ее задержал:

— Я тебя оставил напоследок не без причины. Эллен звонила, я ей сказал, ты у меня в приемной. Она пригласила тебя поужинать с нами, рассказать все подробности о новой школе. И у нас для тебя есть новость. Папа твой разрешил, а ты что скажешь?

Анна закричала в полном восторге:

— Конечно, конечно!

Они влезли в старенький автомобиль доктора. Начался дождик, и доктор вел машину медленно.

— Как твой отец, Анна? Война потрясла его, так ведь?

— Похоже на то, — пробормотала девочка. Она никому не говорила про то горестное выражение лица, какое видела у папы в воскресное утро начала войны. Тогда отец сумел справиться с эмоциями раньше, чем подошли все остальные. Анне казалось — о таком никому не рассказывают, этого даже с доктором Шумахером обсуждать нельзя, хотя он самый близкий папин друг в Канаде. Но и оставлять вопрос без ответа ей не хотелось.

— Он ни разу последних известий не пропустил.

— А сама ты что думаешь?

Такого вопроса Анна не ожидала и совершенно растерялась.

— Все кажется таким… нереальным, — наконец выдавила из себя девочка, смутившись от того, что в голову не пришел подходящий ответ. Взрослые редко интересуются твоим мнением о чем-то серьезном. Подумав, она добавила: — Германия теперь ужасно далеко. В книжках войны полны опасностей, приключений и героических поступков. Но пока вообще ничего не происходит. Наверно, все было бы иначе, живи я в Польше.

— Что правда, то правда, — вздохнул доктор. — Но тебе нечего стыдиться, Анна. Такие чувства у многих. Я и сам никак не пойму. Мне тоже война не кажется настоящей, я ведь приехал в Канаду, когда мне было не больше лет, чем сейчас Руди. Но твои родители — другое дело. У них в Германии остались друзья и родственники.

— Не очень много. Друзья — да. Но близкая родственница только одна, тетя Таня. Папина младшая сестра.

— Он упоминал о ней. Она ведь замужем?

— Была, только дядя Тобиас умер три года назад от сердечного приступа.

— А вы получали от нее известия?

— С прошлой весны ничего, да и тогда просто коротенькая записочка — у нее все в порядке, работает переводчицей у какого-то большого начальника и просит о ней не беспокоиться…

— В таком случае давай поговорим о чем-нибудь другом, — предложил доктор Шумахер, — словами ей вряд ли поможешь. Руди уже начал учиться?

— Нет еще. Через пару дней, — Анна рада была сменить тему разговора. Ей не хотелось говорить о тете Тане. Конечно, она часто вспоминала тетю, волновалась за нее, но чувство вины не проходило — тетя Таня тоже казалась далекой и нереальной. Столько своих проблем, школа, банда, думать о чем-то другом просто нет времени.

— Вероятно, для Руди все гораздо ощутимей, — проговорил доктор, будто подслушал мысли Анны. — Руди наверняка беспокоится — а что там поделывают мои бывшие друзья-приятели?

Похоже на то. Если ей вдруг завтра уезжать из Торонто, многие люди останутся в памяти ясно и отчетливо — Изабелла, Шумахеры, Мэгги, мисс Сурклиф… Потому Руди и приснились Вольф и другой мальчишка, как его зовут? А, да, Гельмут.

Доктор Шумахер остановил машину, они выскочили и побежали в дом. Перед самой дверью доктор поймал ее руку и сказал тихо, но настойчиво:

— Давай не будем обсуждать войну за ужином, ладно? У Эллен и без того немало хлопот. И ей хочется побольше узнать про твою новую школу.

— Мне много всего рассказать надо, — Анна ничуть не возражала ненадолго забыть о войне и связанных с ней неприятностях.

— Пожалуйста, будь повнимательней к отцу в эти дни, — добавил доктор. — Хотя ты и так всегда о нем заботишься.

Тут подоспела миссис Шумахер, сняла с Анны мокрую куртку и повесила на спинку стула поближе к камину.

— Давайте ужинать здесь, у огня, — предложила она, — холодновато сегодня. Просто не верится, что еще во вторник было сухо и тепло. Я принесу тарелки. Начинай с самого начала и расскажи мне все-все. Я уже вижу, дела идут неплохо, а ты боялась.

Анна знала, говорить с набитым ртом невежливо, но просто не могла остановиться. Надо стольким поделиться, а они слушают с неподдельным интересом и просто наслаждаются ее историями. Она закончила как раз к десерту. Только тогда девочка вспомнила — доктор сказал, у них тоже есть для нее новость. Сгорая от смущения, Анна принялась извиняться.

— Ничего страшного. Нам хотелось сначала услышать про твои дела. Целую неделю ждали! Я с твоей мамой говорила по телефону, но она мало что могла рассказать, — миссис Шумахер накрыла ладонью руку девочки. — Теперь наша новость. Наверно, большой неожиданностью ни для кого не будет. Мы ждем ребенка. Где-то в апреле, я думаю.

Анна положила вилку и в полном восхищении взглянула на них обоих.

— Ребенок! — произнесла девочка таким тоном, будто долгожданный младенец был первым новорожденным на земле.

— Я знала, ты обрадуешься, — улыбнулась ее бывшая учительница, она тоже вся светилась от радости. — Ты четвертый человек, кто знает. Можешь поделиться новостью с домашними, но больше никому, пожалуйста, не говори. Я предупрежу в школе, что не буду работать после Рождества, но еще рановато давать повод для сплетен.

Анна, не подумав, выпалила:

— Теперь они уже не скажут, что у вас нет детей.

Взглянув на удивленные лица, она тут же пожалела о вылетевших словах. Но ничего не поделаешь, придется объяснять.

— Эти женщины… когда они обсуждали… вам надо записаться в армию… они говорили… — заикалась Анна.

— Какие женщины? — миссис Шумахер пыталась понять, о чем идет речь.

— А, просто сплетни у меня в приемной, — объяснил доктор. — Наверно, сказали, что мне легче записаться в армию, поскольку детей у меня нет. Да, Анна?

Девочка кивнула с несчастным видом.

— Ты права, скоро они уже не будут так говорить. Правда, могут подумать — потому-то мы и заводим сейчас ребенка.

— Франц, прекрати! — закричала жена. — Может, стоит рассказать им всю правду?

Теперь настала очередь Анны теряться в догадках.

— Франц вчера попытался записаться в армию, — начала миссис Шумахер, — хотя мы уже знали о ребенке. Решил, что если там нужны врачи, значит, его возьмут и с шумами в сердце. Это не слишком опасная болезнь, но, благодарение Богу, его не взяли.

— Пока не взяли, война еще не кончилась, — тихим голосом произнес муж.

— Конечно, тогда все узнают и сразу же перестанут говорить глупости, — заверила Анна. — Может, даже Агнес, или как ее, вернется назад.

— Какая-такая Агнес? — спросила миссис Шумахер. Даже доктор в первую минуту не сообразил, о ком идет речь.

— Да одна дама решила передать себя и все свои головокружения, мозоли и необъятную толщину доктору Торнфилду. Пусть подольше остается с этим бедолагой! Я уже знаю — она звонила медсестре. Мне бы догадаться, что Перл непременно всем разболтает, они ведь с Агнес соседки, — в смешке доктора слышалось куда больше горечи, чем веселья.

Он неожиданно встал и принялся вышагивать по комнате, будто не мог усидеть на одном месте.

— Вам обеим надо кое-что понять, — продолжал доктор, время от времени поглядывая то на жену, то на Анну. — Во-первых, я не могу сказать своим пациентам о шумах в сердце, мне гордость не позволяет. Во-вторых, даже если я и упомяну о них, те, кто настроен против меня, все равно не поверят ни единому слову. Сами знаете, шумы в сердце снаружи не видны. Будь у меня только одна нога, это помогло бы. Носи я, например, слуховой аппарат, тоже можно было бы поспорить — а нужен ли он мне на самом деле, особенно если появился недавно.

— Франц, сейчас же перестань! Совсем на тебя не похоже — такой цинизм из-за глупой женщины, которая тебе неприятна! Вернись за стол, пожалуйста. Анна еще не ела пирог, а ты и половины не одолел. Мои пироги надо есть со смаком, ясно тебе?

Анна рассмеялась.

— Я долгое время думала: со смаком — это с маком, как в булочках.

— Да, в языке полно одинаковых по звучанию слов с разным значением, — объяснила ее прежняя учительница, сразу же, в чем девочка и не сомневалась, проглотив наживку. Еще когда миссис Шумахер была мисс Уильямс, ученики обнаружили, как незаметно сменить тему разговора. Лучше всего помогали вопросы об особенностях и странностях английского языка.

Доктор Шумахер уже снова сидел за столом и улыбался Анне. Их глаза встретились, и Анна сообразила, что старший друг тоже догадался, как отвлекать внимание жены.

— Подумаешь об имени для ребенка? — спросил он. — Не обещаю, что примем твое предложение, но пора потихоньку спрашивать у друзей и обсуждать разные возможности.

— Когда у меня будут свои дети, — мечтательно произнесла девочка, — я назову мальчиков Себастьян, Тимоти и Мэтью, а девочек — Мелисса, Джослин и Шарлотта.

— Хочешь иметь шестерых, трех мальчиков и трех девочек? — изумился доктор.

— Даже если имена выбраны, их не обязательно все использовать, — улыбнулась Анна и принялась за пирог. — Я все время передумываю. Вот сегодня читала книжку про девочку Элнору. Никого еще не встречала с таким именем.

— "Девочка из Лимберлоста", — миссис Шумахер была очень довольна. — Страшно любила эту книгу.

Тучи рассеялись. Анна безмятежно наслаждалась и ужином, и разговором, пока не настала пора уходить. Доктор отвез ее домой и на минутку зашел к Зольтенам.

— Наверно, хотите сами рассказать? — спросила Анна.

— Нет-нет, лучше ты.

— Завтра же начну вязать шапочку для малыша, — объявила мама.

Анна стояла рядом с доктором, а все поздравляли его.

— Ну, теперь ты поймешь, какие бывают настоящие трудности, — поддразнил папа друга, — особенно если родится девочка.

Анна протестовала вместе со всеми, а потом, как только смогла улучить мгновение, удрала наверх в свой закуток читать про жизнь Элноры. Закончив книгу к одиннадцати ночи, девочка сообразила, что так и не взялась за уроки.


Слышишь пение?

Глава 10

К середине второй недели учебы, когда Сюзи все же записали в команду болельщиц, единство банды рухнуло. Никто, конечно, не удивился, но тренировки начинались ровно в четыре, и Сюзи перестала возвращаться домой с подружками. Девочка была ужасно довольна, и остальным ничего не оставалось, как радоваться вместе с ней и даже гордиться, что у них такая подруга. Может, у Сюзи и не хватает такта и сообразительности, но когда счастлива, она сияет, словно солнышко.

Через пару дней сделала заявление и Паула:

— Я собираюсь записаться в театральный кружок.

Девочки забросали ее вопросами. Выяснилось, что она давным-давно мечтает стать актрисой, но только накануне решила больше не скрывать свою тайну и попробовать, может, у нее и правда обнаружится талант.

— Там ставят три пьесы в год, и, если у меня получится, мне дадут роль.

— Теперь и ты будешь занята с четырех часов, — вздохнула Мэгги. — У меня тоже есть важная новость — с завтрашнего дня я буду приносить завтраки в школу и есть их на большой перемене.

— В чем дело? — поинтересовалась Паула. — Я думала, твоя мама согласна с моей и не сомневается в полезности прогулок.

— Конечно, но теперь мамы не будет дома по утрам, она работает — ухаживает за пожилой дамой, которая сломала ногу и не хочет лежать в больнице, боится, ее там непременно уморят. Мама ведь медсестра. Ужасно противно завтракать в школе одной.

— Не волнуйся, одна не будешь, — успокоила подружку Анна, страшно довольная новостью. — Моя мама тоже не может приходить домой и кормить меня завтраком, в магазине с утра полно работы, так что я все равно ем заранее упакованную еду. Мы всегда готовим бутерброды с вечера. Я бы давно приносила завтрак в школу, как Гретхен и близнецы, только мне не с кем было его есть.

"Вот здорово, — радовалась про себя Анна, — завтракать вдвоем с Мэгги — лучше не придумаешь!".

Паула задумчиво протянула:

— Выходит, банда будет встречаться редко. Если только нас не оставят в наказание после уроков.

Все рассмеялись, но никого не грела мысль проводить вместе меньше времени. За пару недель они уже привыкли, что их всегда четверо. Тут из-за угла показалась цистерна с молоком, и плохое настроение вмиг улетучилось — Паула собралась покормить лошадь.

— Эге-гей, Серебрянка, — закричала девочка, увидев, что лошадь — белая.

Она порылась в кармане и вытащила оттуда четыре кусочка сахара. Паула всегда таскала с собой сахар — вдруг встретит лошадь. Ей так же страстно хотелось иметь пони, как Анне — щенка. Обе девочки решили превратить мечты в некое подобие действительности и побольше общаться со своими любимцами. Хорошо хоть вокруг немало повозок и цистерн, запряженных лошадьми, а зоомагазин — по пути из школы.

Лошадь зацокала по улице дальше. Тут Анна вспомнила, что принесла стихотворение, найденное вчера вечером. Открыв заложенное в книжке место, она объявила:

— Это тоже из Эмили Дикинсон.

Нужды в дальнейших пояснениях не было, мисс Сурклиф уже убедила всех — к Эмили Дикинсон, ее самой любимой поэтессе, следует относиться с почтением, а мисс Сурклиф, безусловно, любимейшая учительница у всех, кроме Сюзи, у которой сердечко трепещет, когда ее вызывает к доске мистер Мак-Нейр.

— Он таким тоном произносит: "Сюзи"… — томно вздыхая, повторяла девочка.

Анна была бесконечно счастлива — мистер Мак-Нейр еще ни разу не вызывал ее решать задачи у доски. Руку она никогда не поднимала, выходит, невелика вероятность услышать, как он зовет ее «Анна», только если учитель спросит о Руди. По имени, конечно, приятней. Большинство учителей обращаются к мальчикам ПРОСТО по фамилиям, а девочек называют "Мисс Ирджес" или "Мисс Зольтен". С одной стороны, это льстит, но все же от подобного обращения веет холодом.

— Вот стихотворение, — Анна старалась поудобнее ухватить стопку учебников и в то же время поднять книгу достаточно высоко — иначе не разглядеть строчек.

— Анна, если будем стоять на месте, опоздаем, — предупредила Паула.

Все знали, чем грозит опоздание. У мистера Ллойда не оправдаешься даже самыми убедительными причинами. Тебя посылают с запиской к директору, а провинившихся три раза оставляют после уроков. Они получили первое предупреждение всего два дня назад, когда мама Сюзи предложила подвезти всю компанию на машине, и на это ушло столько времени, что подружки появились в классе через минуту после звонка.

— Я могу читать на ходу, — предложила Анна. — Вам понравится, оно смешное. Мне кажется даже, я теперь и впрямь с ней знакома. Вот, слушайте.

Держа книгу под самым носом, девочка начала декламировать:

Я — Никто. А ты — ты кто?

Может быть — тоже — Никто?

Тогда нас двое. Молчок!

Чего доброго — выдворят нас за порог.

Как уныло — быть кем-нибудь —

И — весь июнь напролет —

Лягушкой имя свое выкликать —

К восторгу местных болот.[20]

Паула расхохоталась. Анна повернулась к ней — хочется убедиться, что подруга разделяет ее восторг. Такие смешные строфы! И, конечно же, немедленно споткнулась и упала бы, не ухватись за руку Мэгги.

— Анна Зольтен, гляди, куда ставишь ноги, — выговорила ей подружка.

— Спасибо, честное слово, буду глядеть. Понравился тебе стих, да? Интересно, а он обращен к кому-то реальному? Вот бы и мне кто такое сочинил!

— Давай я сочиню. Это не трудно, — предложила Паула. — Только подожди минутку-другую, пусть придет вдохновение.

И совершенно позабыв о том, что они опаздывают, девочка застыла на месте, а потом, приложив правую руку к сердцу и обращаясь к Анне, торжественно начала:

Я — Всё, проверено давно, —

Но кто ты — знать мне не дано.

Всё, кажется, в тебе в порядке,

Но спрятана внутри загадка.

Скажи, болотная лягушка

Впрямь видит лучше, чем подружка?

И вдруг, о чудо, ты все видишь,

И никого ты не обидишь.

Но ты — мой друг, а это значит,

Ты — Всё. На сем конец задачи.

Анна уставилась на подругу в немом восторге. Мэгги и Сюзи расхохотались.

— Ей сочинять стихи не труднее, чем подмигивать, — хвастливо заявила Сюзи, словно рифмоплетство Паулы было ее собственной заслугой. — Ты бы слышала, какой ужасныйстих она сочинила про меня в прошлом году. Ну и умора! Помнишь первые строчки, Паула? Я просто ненавижу этот стих.

— Ты хочешь сказать — обожаю, — поправила Мэгги. — До сих пор удивляюсь, как ты не вытатуировала эти слова у себя на лбу.

— Не надо завидовать, дорогая, — не задумавшись ни на секунду, отмахнулась Сюзи.

Паула, шагавшая, как ни в чем ни бывало, подмигнула Анне.

— Я от папы научилась, — объяснила она. — Он все время этим занимается. Мы не сочиняем собственных стихов, только пишем пародии на чужие. Придумать что-то свое у меня вряд ли получится. Стих для Сюзи я сочинила, переделав "Атаку легкой кавалерийской бригады".[21]

Сюзи немедленно закричала:

Мальчики слева,

Мальчики справа…

— Прекрати, — одернула ее Паула. — Мне ужасно понравилось стихотворение, которое ты прочитала, Анна. Я понимаю, что ты имеешь в виду, когда говоришь — "я теперь и впрямь с ней знакома". Похоже, она тоже была застенчивой.

— Наверно, — машинально согласилась Анна, думая о другом. Ей не терпелось узнать, почему Паула так сказала — "спрятана внутри загадка".

Может, Паула нарочно, чтобы она, Анна, спросила?

— А почему… что ты хотела… про загадку внутри? — девочка отвернулась от подружки и уставилась на плиты тротуара. Негоже спотыкаться, пока ждешь ответа на такой вопрос.

Паула недолго думала, она была человек прямой, к тому же догадка оказалась верной — ей тоже страшно хотелось поговорить об этом с Анной.

— Дело не только во мне. Мы все немножко запутались. Мы тут обсуждали пару дней назад, когда ты пошла к доктору. Понятно — зрение у тебя плохое. Ты нам в первый день сказала, ну и самим нетрудно заметить. Но при всем при этом часто ты видишь совершенно нормально!

— В половине случаев забываешь про твои проблемы с глазами, — призналась Мэгги. — Иногда кажется, ты как все. А потом вдруг понимаешь — тебе в жизни не разглядеть написанного на доске, даже с первой парты, а я каждую букву прекрасно вижу и с последнего ряда.

Анна так привыкла к своему плохому зрению, что вопросы подружек повергли ее в полное изумление. Пока она искала подходящий ответ, в разговор снова вступила Паула:

— Вот сегодня, ты подходила к месту встречи, и я сразу догадалась, что ты знаешь, где я, хотя люди на остановке почти заслоняли меня, а ты была гораздо дальше, чем школьная доска.

— На тебе же красная юбка, — ответила Анна, — и желтый свитер. Мне бы тебя никогда не узнать, если бы не цвет одежды. Лица твоего я совсем не видела. Иногда мне кажется — я кого-то узнала, машу рукой, подхожу ближе, смотрю — совсем незнакомый человек. Теперь я, пока не уверена, только улыбаюсь.

Нужные слова на ходу приходили в голову, и Анна вдруг поняла, — она узнала о себе что-то совсем новое, вернее, чувствовала всегда, но словами высказала первый раз в жизни.

Они дошли почти до самой школы. Внезапно девочка сообразила — надо еще кое-что объяснить! Ужасно трудно коротко рассказать о сложном.

— Я вроде тебя и всех остальных, Мэгги, и думать не думаю о своем плохом зрении, пока не попадется то, чего мне не разглядеть. Дома я знаю каждый закоулок, бегаю быстро и вовсе не спотыкаюсь. Но в незнакомом месте приходится все время следить, где ступеньки и всякое такое.

— Ты смотришь по сторонам так же, как и мы, — вставила Паула. — Не похоже, чтобы тебе чего-то не хватало.

— Мне самой мое зрение кажется обычным, — улыбнулась Анна, разговор получался скорее смешным, чем грустным. — Я не знаю, чего не вижу, значит, и не расстраиваюсь, если что-то упускаю. Обычно я чувствую себя нормально — пока не понадобится помощь, — немного смущенно закончила девочка, она не привыкла так долго говорить о себе.

— Я не представляю, чтоты видишь, — по-прежнему недоумевала Мэгги.

— Я тоже раньше не понимала, но мне немножко помог доктор Шумахер. Он объяснил, что в пяти метрах я вижу то, что все видят в тридцати. Например, мы стоим рядом и обе смотрим на дверь — я вижу дверь и ты видишь дверь, только ты еще вдобавок видишь дверную ручку, замочную скважину и рисунок дерева. А я просто знаю — дверь там. Кое-что я вижу так же далеко, как и ты, мы обе видим горизонт, только у меня все расплывается, словно в тумане.

Пока шел разговор, Сюзи не проронила ни словечка. Вдруг она схватила Анну за руку и тряхнула так, что та чуть не споткнулась.

— Ужасно, ужасно, как они тебя мучают. Уже плохо… когда ты отличаешься… от остальных… и не видишь… но расспрашивать еще хуже… Ума не приложу, как вы можете быть такими бесчувственными и спокойно обсуждать… Будто пример из учебника, — повернулась она к Мэгги и Пауле. — Так жестоко!

Впервые с момента, когда Паула прочитала свое стихотворение, с чего и начался разговор, Анна смутилась. И не просто смутилась — пришла в ярость. Послушать Сюзи, выходит, плохое зрение — постыдная тайна, ее надо прятать и говорить о ней только шепотом, вдруг несчастный слепец услышит! Она выдернула руку и попыталась сообразить, какими словами можно пресечь изливающийся из Сюзи поток чувств.

— Заткнись, — просто сказала Мэгги, — и чтобы я больше не видела этого дурацкого выражения лица, Сюзанна Ирджес. У Анны что, вторая голова растет или… или…

— Язык без костей, — подхватила Паула, — как у тебя, Сюзи. Как нам помочь Анне, если не знаем чем? А кто знает лучше самой Анны?

— Понимаете, — объясняла Анна, пока они бежали вверх по лестнице, а потом по коридору к своим шкафчикам, — я не всегда знаю, нужна ли мне помощь. Из-за того, что не вижу того, чего не вижу, я не знаю, чего не вижу.

Сюзи оставалась серьезной, но две другие девочки расхохотались.

— Тогда придется просто догадываться и поступать по обстоятельствам, — предложила Мэгги. — Но ты уж не обижайся, если мы по-дурацки ошибемся — просто ты нас окончательно запутала.

Они плюхнулись на парты в самую последнюю секунду перед звонком. Анна, пытаясь перевести дыхание, подумала о миссис Шумахер. Кажется, она говорила: "Анна не всегда знает, что она может, а что нет, когда надо попросить о помощи, а когда справляться самой". Нетрудно догадаться — ее учительница из старой школы как всегда оказалась права.

"Интересно, а я научусь когда-нибудь? Наверное, проще быть совсем слепой", — пришло в голову девочке.

Она взглянула на соседнюю парту, где сидела Мэгги. Подружка вытащила карту Великих Озер[22] — ее задавали перерисовать. У Анны была своя карта, Мэгги сделала еще одну для нее, увеличив в размере. Не успела Анна отвернуться, как из-за облаков вышло солнце, и русые волосы подружки засверкали в его лучах.

И Анна вдруг поняла — может, слепым быть проще, но даже самое ужасное зрение — дар, которым надо дорожить.

— Мисс Зольтен, домашнее задание готово или нет? — вонзился в уши голос мистера Ллойда.

Солнце скрылось за набежавшим облаком.

— Да, сэр, — ответила Анна, протягивая учителю карту Мэгги.

Мистер Ллойд подошел к ее парте и взглянул. А вдруг догадается, что я не сама сделала? Ей бы в жизни не срисовать карту с маленькой картинки в учебнике, но она скопирует эту большую сегодня вечером, когда будет заниматься географией. Учитель предупредил — на контрольной надо знать все озера. Девочка ждала, затаив дыхание.

Мистер Ллойд собирался что-то сказать, но вдруг решительно отвернулся и зашагал по проходу между партами, отпуская ядовитые замечания по поводу карт и обещая примерно наказать трех мальчиков, не готовых к уроку. Анна снова поглядела на Мэгги. Та улыбнулась. Анна улыбнулась в ответ, надеясь, что в ее улыбке ясно читается благодарность.

Тем же вечером она нарисовала свою собственную карту. Хотя мистер Ллойд ничего не сказал, ей почему-то это было важно. Девочка приготовила и контурную карту, с такой большой картой написать контрольную несложно, если у нее, конечно, хватит смелости попросить разрешения ею пользоваться.

Спустя пару дней мистер Ллойд всем раздал контурные карты, прочерченные бледными фиолетовыми чернильными точечками. Задание было — подписать названия всех озер.

Анна ждала, пока учитель подойдет к ее парте, и снова и снова повторяла про себя приготовленную фразу. С пересохшим от страха ртом ей удалось выговорить:

— Можно мне пользоваться картой побольше, пожалуйста, сэр? Я ничего не различаю на маленькой карте. Мне нужно, чтобы чернила были черные.

Повисло молчание. Анна замерла. Мистер Ллойд взял ее карту и перевернул. Он что, думает, на обратной стороне подписаны названия?

— Хорошо, мисс Зольтен.

Учитель вернулся к столу и стоял там, не спуская с учеников внимательных глаз. Руки Анны дрожали, пока она набирала чернила в ручку и доставала промокашку. Девочка прекрасно знала все ответы. Ей даже не надо было писать их сначала карандашом.

Когда рука окрепла и сердцебиение утихло, она снова взглянула на учителя.

"А ты ведь тоже загадка, — подумала девочка. — Почему ты на меня не наорал?"

На этот вопрос она ответа не знала и решила пока в него не углубляться. Уверенной рукой девочка вывела — Река св. Лаврентия,[23] а потом приступила к названиям озер.


Слышишь пение?

Глава 11

День рождения близнецов пришелся на последнюю среду сентября. Обычно в семье Зольтенов дням рождения большого значения не придавали, но с близнецами — другое дело. Все правильно, их двое, значит, и шумихи должно быть вдвое больше. За многие годы день их рождения превратился в настоящий семейный праздник, удовольствие не только для близнецов, но и для всех остальных. Конечно, право выбирать принадлежало Фриде и Фрицу, они — виновники торжества. В этом году намечались обед в ресторане и поход к кино на "Волшебника страны Оз", пока фильм еще не сошел с экрана.

— Папу пришлось уговаривать, он все-таки опасается оставлять магазин на мистера Милза, — на большой перемене Анна принялась рассказывать Мэгги о планах на великий день. — Хотя мистер Милз знает дело почти как папа.

Вообще-то мистер Милз был часовщиком и работал дома, но иногда помогал в магазине, когда не могла мама.

— А как же его часы? — полюбопытствовала Мэгги.

— Он сказал, часы не против провести время без него, — повторила Анна слова часовщика. — Но мне кажется, ему просто нравится изредка побыть не одному, а в компании.

— Значит, вы уйдете из дома в пять часов и на весь вечер. Здорово, ты посмотришь "Волшебника страны Оз"! Я обожаю этот фильм — три раза ходила.

Анна сложила пергаментную бумагу, в которую были упакованы бутерброды. Один раз ее уже использовали, заворачивали хлеб, чтобы не зачерствел. Может, еще разок пригодится.

— Мне кажется, я уже видела фильм, столько ты про него рассказывала, — призналась девочка. — Но услышать все заранее ничуть не мешает. Люблю выяснять наперед, особенно если благополучно кончается, тогда меньше беспокоюсь, пока смотрю. Мой первый в жизни цветной фильм! Когда шла «Белоснежка», мы лежали с ветрянкой. Я думала, просто умру, так хотелось посмотреть.

— Но ты же видела мультфильмы с Микки-Маусом, — напомнила подружке Мэгги. — Хотя это совсем не то же самое, ну ни чуточки.

— Я буду внимательно слушать и запомню то, что ты пропустила в песне "Где-то там, за радугой", — пообещала Анна. — Как же хочется, чтобы уроки поскорее кончились!

Когда Зольтены выходили из кинотеатра, уже стемнело. Анна запомнила нужный куплет и теперь могла спеть песню целиком.

От трамвайной остановки до дома оставалось всего несколько кварталов, и Анна начала петь. Мама подпевала без слов.

Гретхен и Фрида, шедшие впереди, наперебой запели "А мы идем к Волшебнику, Волшебнику, Волшебнику".

Тут Руди, привыкший во всем быть первым, стал припоминать, а где не помнил — сочинять песенку Страшилы. "Он не хуже Паулы", — подумала Анна и стала прислушиваться к словам песенки.

Мечтой заветной — что сказать —

Я б поделился с вами.

Смогу читать, смогу писать,

Смогу считать — с мозгами.

— А теперь Железного Дровосека, — попросила девочка.

— Ага, — задумался на минутку брат, — как там…

Ах, с сердцем словно масло

Любовь в душе б не гасла.

Тогда красавице любой

Я б настоящий был герой.

Одну бы выбрал я из них,

Ту, что прекраснее других.

Все захлопали в ладоши.

— Теперь Трусливого Льва, — потребовал Фриц.

— Творческий порыв угас, — серьезным тоном заявил Руди.

— Скажешь тоже, — хмыкнул Фриц, и они с Фридой принялись обсуждать фильм.

Анна слегка устала и плелась позади. Руди замедлил шаг и оказался рядом с ней. Брат тихо запел, так, чтобы слышала только она.

Я так боюсь, всего страшусь,

И мир спасти я не берусь,

Трясутся аж коленки.

Но в бой пора уже идти,

О, где бы храбрость мне найти,

Чтоб не стоять у стенки?

Анна взглянула на брата, не зная, что сказать. Выходит, это особая песенка, иначе почему бы не спеть ее громко, как те, другие? Может, он хочет сказать — я знаю о своей трусости?

— Перестань валять дурака, — проговорила девочка. — Не воображай. Мальчишка вроде тебя мира не спасет.

Руди не ответил, но, когда они проходили мимо уличного фонаря, подмигнул ей.

Значит, ничего серьезного, у Анны стало поспокойнее на душе. Но все же она не попросит брата спеть эту песенку остальным.

Еще квартал, и они дома.

Тут Гретхен заметила письмо, лежащее в прихожей на коврике у двери, и схватила конверт, пока на него не наступили.

— Это… кажется… от тети Тани, папа, — девочка протянула письмо отцу. — Но марка почему-то голландская.

Гретхен собирала марки, ясное дело, ей лучше знать. Может, тетя Таня выбралась из Германии и уехала в Голландию? Анна не понимала — радоваться или пугаться. Надо подождать, пока папа прочтет письмо. Отец потянулся за ножом для разрезания бумаги. Никто не двигался, пока он вскрывал конверт, разворачивал письмо, пробегал глазами первую страницу. Но только папа заговорил, как они уже знали — у тети Тани все совсем плохо.

— Пойдемте сядем в гостиной, — предложил Эрнст Зольтен, — и прочтем письмо вместе. Я скажу сразу, письмо написано в августе, и Таня все еще в Германии.

Даже мама не промолвила ни слова. Все гуськом двинулись в гостиную. Анна села на маленькую скамеечку рядом с папиным креслом. Ему всегда нравилось, когда младшая дочь сидела так, совсем близко. Если он уставал или был расстроен, если она чувствовала себя одинокой или обижалась, обоим становилось легче, когда они оказывались рядом. Похоже, как раз сейчас это необходимо.

Она поняла, что права, когда папа развернул письмо правой рукой, а левую положил дочке на плечо и стал читать:

3 августа 1939 года

Дорогой Эрни,

Я уверена, это письмо не пропадет, доберется до вас, уверена, как ни в чем другом, только не знаю, каким образом и когда. Пишу вам часто, но от вас за полгода получила только два письма. Наверно, письма просто не доходят.

Пишу по-английски, ведь теперь это ваш язык. Я работаю переводчицей, к счастью, я хорошо знаю английский, иначе трудно было бы найти работу. Папе и в страшном сне бы не привиделось — я сама зарабатываю на хлеб, а чему меня учили — играть на рояле, петь арии, вышивать, да готовить изысканные блюда!

— Она всегда прекрасно вела дом, — прервала чтение мама и сама себя одернула, ожидая, пока папа снова начнет читать. "Интересно, заметил Руди эти слова о важности иностранных языков?" — подумала Анна. Непонятно, лицо у брата совершенно непроницаемое.

Человеку, у которого я работаю, новый режим по душе. Но мы не разговариваем ни о чем, кроме работы. Лучше всего просто не знать, кто что думает, и поменьше откровенничать.

— У тети Тани столько друзей, и она так любит поболтать, — как бы самой себе сказала Гретхен. — Должно быть, ей очень тяжело.

— Наверно, живи она по-прежнему в старом доме во Франкфурте, ей было бы нелегко, — согласился папа. — Но Таня переехала.

После смерти Тобиаса я сняла комнату неподалеку от твоей старой школы. Но послезавтра переезжаю к отцу Тобиаса. Его экономка (она прожила с ними без малого полвека) в прошлом месяце предупредила — ей запретили у него работать. Что до нее, то она бы не подчинилась, но неделю назад сын приехал и забрал ее. Мистер Ризман на самом деле вздохнул с облегчением — ему не хотелось, чтобы у нее были из-за него неприятности. Она не еврейка, хотя говорит: "Я почти стала еврейкой, столько времени прожила в этой семье". Но отцу все равно нужна помощь. У него недавно случился удар, и он ходит с палочкой. И к тому же все время что-нибудь забывает.

Анна взглянула на мать и удивилась, заметив сжатые губы и сердитый взгляд.

— А где же Эстер? — выпалила вдруг Клара Зольтен. — Уж, наверно, родная дочь может поухаживать за стариком-отцом?

— Эстер и Давид уехали с детьми в Англию, пока у них еще оставалась возможность выбраться, — в голосе отца слышался гнев, не меньший, а то и больший, чем в голосе матери. — Они в безопасности, как ты, и я, и наши дети. Что прикажешь ей делать? Возвращаться обратно?

— Я не подумала и погорячилась, — пробормотала мама, теребя вылезшую из рукава ниточку. — Прости меня, Эрнст.

— Всё от твоей любви к Тане, — ласково сказал папа и снова принялся читать:

Эрнст, пойми, пожалуйста, я не только из-за него переезжаю. Мне самой нужно о ком-то заботиться. Я так устала быть одна. Мы вполне подходим друг другу.

Письмо мое, похоже, звучит очень грустно. Но в каждодневной жизни не только несчастья. Дети играют. Ландыши цветут. День, когда я получила твое письмо с фотографиями детей, был наполнен радостью. Они все ужасно выросли. Скажи им, я их не забыла.

Гретхен всхлипнула. Папа продолжал читать ровным голосом:

Ты помнишь, мистер Ризман многие годы оставался редактором либеральной газеты. Всегда такой непримиримый, он ничуть не переменился и говорит везде и всюду, что считает нужным. Пока, похоже, гестапо о нем не думает, свекор был знаменитым человеком когда-то давно, а теперь он совсем старый и немощный. Понятно, от него государству никакой угрозы нет. Буду жить с ним и постараюсь удерживать его от излишней откровенности, тогда, надеюсь, они вовсе о нем забудут. Но сказать это легче, чем сделать. Он такой же упрямый, как Тобиас. Ему не хочется, чтобы я к нему переселялась. Он за себя не опасается, только боится за меня. Говорит: "Ты мне не нужна", но мы оба знаем, это неправда. Вместе мы будем вспоминать Тобиаса и прежние счастливые дни, и нам обоим будет не так одиноко.

Мне столько всего хочется рассказать тебе, но не могу. Если что-нибудь случится, Эрнст, помни, я знаю, что делаю, и поступаю так по доброй воле.

Передай мою горячую любовь Кларе и всем детям — Руди, Гретхен, Фрицу, Фриде и Анне. Даже просто произносить их имена и то приятно. Вы в безопасности — это большое утешение. Молюсь за вас каждый день и прошу для вас Божьего благословения.

Какие бы новости до тебя ни дошли, не пытайся ничего делать. Вы мне дороже всего на свете, и мысль о том, что вы могли бы оказаться здесь, просто невыносима.

Auf Wiederschen,

Любящая вас Таня.

Папа, ни на кого не глядя, согнул вдвое тонкие листки бумаги, вложил их обратно в конверт, а конверт засунул в нагрудный карман пиджака.

Первым заговорил Руди, глубоким и низким голосом, словно он в одночасье повзрослел.

— Папа, Таня говорит в конце письма — "какие бы новости до тебя ни дошли"? Это про войну, да? Она что, наверняка знает — беда придет обязательно? Как можно узнать заранее?

Папа заговорил, медленно, будто слова давались ему с трудом:

— Она не знает. Не наверняка. Ее свекор может привлечь к себе внимание. Скорее всего, этого не произойдет. Не думаю. Он храбрый человек, всегда открыто выражал свои мысли и, похоже, слишком стар, чтобы меняться. Когда мы уезжали из Германии, уже было опасно говорить то, что думаешь, особенно если ты еврей. Удивительно — его пока не тронули.

— Может, он не разговаривает с кем не надо? — с надеждой в голосе спросила Гретхен. — Может, о нем совсем забудут?

— Если о нем забыли, зачем тогда отняли экономку? — спросила Фрида.

— Таня надеется, что мы не станем задаваться такими вопросами, — вздохнул отец и снова взглянул на старшего сына. — Помнишь, сын, я сказал, нам надо смеяться? После такого письма смеяться гораздо труднее. Просто невозможно. Таня прощается с нами. Все, что нам остается, — молиться за нее. А она молится за нас. И радоваться: мы все вместе и "в безопасности", как она написала.

— Но ты же не радуешься, папа, — ласково произнес Руди, словно он был взрослым, а отец — ребенком.

— Нет, не радуюсь, сынок.

"Не будь нас, он бы поехал туда и попытался ее найти", — пришло в голову Анне. — Даже если бы это грозило ему гибелью".

Она взглянула на старшего брата. Руди смотрел на папу, и девочка не сомневалась — его беспокоит та же мысль.

Надо разогнать тяжелые думы, вспомнить о чем-нибудь веселом. День рожденья близнецов еще не кончился. Но ничего на ум не приходит. Да и остальным, видно, тоже не до веселья. Все пожелали друг другу "спокойной ночи" и отправились по постелям.

Наутро Мэгги первой пришла на место встречи и уже поджидала Анну. Прежде чем та успела вымолвить слово, подружка потребовала:

— Запомнила слова? Те, что я пропустила? Из "Где-то там, за радугой".

— Запомнила, — отозвалась Анна, но мысли ее витали далеко. И все же девочка была благодарна подруге, лучше вспоминать песню, чем в сотый раз думать о воцарившейся в доме печали. Она запела:

Где-то там, за радугой,

В неба вышине,

Есть страна прекрасная,

Пели в детстве мне.

И внезапно остановилась.

— Этот куплет я знаю, — в голосе Мэгги звучало нетерпение. — Но прямо за ним… Анна, что с тобой?

— Ничего, — девочка сосредоточилась на песенке. — Просто вспомнила одну колыбельную — мне ее пели, когда я была совсем маленькая. Про… про изюм и миндаль, и маленькую козочку.

Анна снова запела, и после первых же слов ей удалось побороть дрожь в голосе:

Где-то там, за радугой

В неба синеве,

Все, о чем мечтается,

Сбудется, поверь.

— Конечно! — закричала Мэгги. — "Все, о чем мечтается…" Я-то пела: "Есть страна прекрасная", но знала — что-то не так! Привет, Паула!

Тотчас прибежала Сюзи, и все четверо отправились в школу.

Не прошло и нескольких минут, как Анна уже весело смеялась над рассказом Паулы о роли, которую ей дали в театральном кружке.

— Говорю вам, я играю служанку. Ну, вчера раздали нам тексты ролей. Один раз я отвечаю на телефонный звонок и два раза открываю дверь. Мисс Сурклиф велела нам читать по ролям, и я уж постаралась! А она говорит: "Паула, ты не леди Макбет[24] играешь. Ты потратила пять минут, пока на цыпочках подкрадывалась к телефону, там устанут ждать и трубку повесят". Сегодня, думаю, надо изобразить, что я малость глуховата, и все время переспрашивать. Должно же быть хоть какое действие, а иначе — зачем все это?

— Ты шутишь?! — воскликнула Анна.

— Какие там шутки, — усмехнулась Сюзи, давно знакомая с Паулой.

Смотреть репетицию отправились все трое. Когда Паула начала выделывать свои штучки, девочки зашлись в беззвучном хохоте. Но мисс Сурклиф ее сразу остановила. Она прервала репетицию и прошлась по поводу тех, кто никак не может перестать «выпендриваться». Потом, скрывая улыбку, дала присмиревшей Пауле новую роль — намеченная на нее девочка перешла в другую школу.

— Теперь, Паула, у тебя будет больше простора, — объяснила учительница.

И репетиция закончилась.

— Ну и кого ты играешь? — поинтересовалась Анна.

Паула фыркнула:

— Неважно, все равно меня прямо в первой сцене собираются отравить.


Слышишь пение?

Глава 12

Шли дни. И Анна вспоминала о тетином письме в самых неожиданных случаях — при покупке новых туфель, когда не получались домашние задания, за завтраком и почти каждый вечер, перед сном. Но мало-помалу разнообразные события собственной жизни вытеснили мысли о тете Тане. К концу октября казалось, что письмо пришло давным-давно, известий не было, но их и не ждали. В глубине души Анна надеялась — ничего нового они не услышат, новости, ясное дело, вряд ли будут хорошими.

Руди весь ушел в университетскую жизнь и редко ужинал со всеми, гораздо чаще он возвращался домой так поздно, что маме приходилось оставлять для него еду в теплой духовке. Он просиживал в библиотеке почти все вечера.

— Такой худой стал, — пожаловалась мама, когда Руди убежал сломя голову до субботнего завтрака. — Мне кажется, он ужасно грустный. И совсем не разговаривает со мной. Спрашиваю о чем-то, а он только отмахивается, будто я — назойливая муха.

Анна была занята своими уроками, и ее не слишком заботили трудности старшего брата. Вовсе не такой уж Руди худой. И с чего ему грустить? Занимается любимыми предметами, а учиться ему всегда в радость.

Спустя пару дней после разговора с мамой Анна спустилась в гостиную и увидела, как лицо брата внезапно озарилось восторгом.

— Ага, понятно, понятно! До чего же красиво!

Она стояла и смотрела, как Руди несется, спотыкаясь, вверх по ступеням, держа перед глазами книгу. Ну, ясно — очередная математическая задачка, конечно, выше ее разумения, кто бы сомневался. Приходить в такой восторг из-за того, что написано в учебнике математики, — немыслимо, просто представить себе невозможно!

"Нет-нет, Руди вовсе не грустит", — думала девочка, поднимаясь вслед за братом наверх. И внезапно с облегчением поняла, что мама ошибается. И тут только сообразила, насколько ее на самом деле взволновали слова матери.

Попозже Анна все рассказала папе. Он улыбнулся.

— У Руди замечательная голова. До чего приятно наблюдать — мальчик учится пользовать мозгами, и для него это радость. Да, Анна, а у тебя как дела с математикой? Что вы сейчас проходите? Я уже окончательно со всеми вами запутался.

— Алгебру, — пробурчала Анна, отвернувшись. Ей так хотелось попросить папу о помощи, но он всегда говорит, что не силен в математике. В магазине всю бухгалтерию ведет мама, но алгебру она никогда не проходила. Да и вообще, мама, как Паула, сама все делает прекрасно, а объяснить… Руди, конечно, алгебру знает, но, скорее всего, он ужасно занят. К тому же Анна никогда в жизни не обращалась к старшему брату. Теперь он, безусловно, куда добрей, но все равно… Вдруг опять начнет смеяться над ней?

— Учительница английского мне ужасно нравится, папа, — Анна попробовала сменить тему. — Но с французским у меня сложности.

— С французским? — заинтересовался папа, алгебра была забыта. Папа знает французский почти так же хорошо, как английский. Занятия языками для него что для других хоккей или шахматы. — А в чем дело?

— Эти знаки ударения над буквами в учебнике такие крошечные. Я их не всегда могу разглядеть и от того никак не запомню. А мисс Раймонд снижает оценку, если наклоняешь в другую сторону. И другие значки тоже.

— Конечно, их надо расставлять правильно, — папа явно согласен с учительницей. — Давай сделаем тебе крупными буквами словарь из тех слов, которые ты уже знаешь, и я расставлю все значки ясно и четко. Тогда будет легче, да?

— Вот здорово, папа, — обрадовалась дочка. — Ты мне всегда так помогаешь!

Отец довольно усмехнулся. Он сходил за большими листами бумаги и жирным черным карандашом и принялся писать слова. Анна наблюдала за ним. Он взглянул на дочь.

— Если захочешь поупражняться, помогу тебе вечером. Будешь произносить слова правильно и быстро запомнишь все значки.

Теперь французский пошел легко, но с алгеброй по-прежнему огромные сложности. Одно утешение — мистер Мак-Нейр пока еще не обнаружил, насколько она отстала. Анна всякий раз приносила домашнее задание — списывала у Паулы на большой перемене. Хорошо еще, математика — последний урок. В ноябре на уроках домоводства перешли от готовки к шитью. Тут-то девочке пришлось признаться мисс Маршалл — она не может вдеть нитку в иголку, и даже если она вдета, то маленькие ровные стежки у нее не получаются. К тому же родители запретили Анне пользоваться швейной машинкой.

— Наверно, боятся — я палец себе пришью.

Мисс Маршалл, конечно, знала, что у девочки слабое зрение, но не подозревала, насколько плохо дело. Теперь она заволновалась и рассердилась.

"Будто я все сама придумала, только чтобы трудности разводить", — крутилось у Анны в голове.

Но тут лицо учительницы разгладилось.

— Ты можешь вязать, — заявила она, весьма довольная собой, поскольку решение нашлось мгновенно. — Слепые люди все прекрасно вяжут!

Анна и слова сказать не успела, а учительница уже направилась к шкафу в углу класса и, порывшись в нем, с гордым видом вытащила пару вязальных спиц и клубок тусклой, серой шерсти.

— Знаешь, как набирать петли?

Анна, ужасно смущенная, покачала головой:

— Мама пыталась меня учить вязать, когда мне было восемь, но ничего не вышло. Хотя я, кажется, помню, как вывязывать столбики с накидом…

Ей не удалось объяснить, что тогда она еще не носила очков, и теперь, только дайте шанс, у нее, наверно, на самом деле все получится.

Буквально в один миг мисс Маршалл твердой рукой набрала ряд петель.

— Ну вот, — понятно, мисс Маршалл нашла, как отделаться от Анны и ее проблем. — Садись и вяжи, а я пока объясню остальным про выкройки для фартуков.

Анна вздохнула и приступила к вязанью.

— Анна Зольтен, кто же так держит спицы! — воскликнула учительница. — Дай сюда. Вот так, смотри.

Анна попыталась разобраться. Ага, учительница не втыкает спицы сверху вниз, как мама, и работает обеими руками. Но она ничего не успела толком понять, а вязанье уже снова очутилось в ее руках. Пришлось положить его на стол и наклониться, как будто получше завязывая шнурки на ботинках.

"Хорошо бы мисс Маршалл кто-нибудь позвал, может, тогда она меня оставит в покое". Так и есть, когда девочка выпрямилась, учительница уже направлялась к Пэтси Ролингс — та не могла заправить в швейную машину шпульку.

— Что мне делать? — жалобно прошептала Анна, обернувшись к Мэгги.

Мэгги показала, как держать спицы. Вязать всегда трудно, но теперь, когда нельзя пользоваться привычным немецким способом, даже самые простые накидные петли оказываются сплошным мученьем. Но Мэгги потихоньку исправляла ошибки подружки, и мало-помалу вязанье продвигалось.

К концу урока у Анны в руках был малюсенький связанный кусочек — неровный, весь в узлах, в серединке две дырки, и к концу вязанье куда шире, чем в начале.

Учительница посмотрела, все распустила и сказала:

— Может, если поупражняешься, будет получше.

"Не похоже, что ей верится всерьез", — расстроилась Анна, сама сомневаясь в успехе.

— Какая тут польза? — жаловалась девочка на перемене подружкам. — Получается, она хочет заставить меня вязать один и тот же кусочек снова и снова?

— Не удивлюсь, если она того и добивается, — рассмеялась Мэгги.

— Показала бы она мне как следует, я, глядишь, и сама набрала бы петли. А может, и не смогла бы. Но она такая быстрая и стоит ужасно далеко.

— Попроси маму, пусть она тебя поучит, — предложила Паула.

— Мама вяжет совсем иначе, чем мисс Маршалл, и она-то в жизни не переменится, — махнула рукой Анна.

Когда подружки уже подходили к классу мисс Сурклиф, у девочки вдруг вырвалось:

— Нельзя же так говорить: "Слепые люди все прекрасно вяжут". Это все равно… все равно, что сказать: "Все негры прекрасно поют" или "Все немцы — фашисты".

— Но, Анна, — перебила ее Сюзи. — Я понимаю тебя, конечно, про немцев. Но немцы в Германии, настоящие немцы, они все фашисты.

Анна набросилась на нее:

— И вовсе нет! Как ты смеешь! Множество немцев в Германии — сотни — ненавидят фашистов!

— Остынь, Анна, — Мэгги схватила подругу за руку — только она знала о письме тете Тани. — Сюзи просто не понимает, о чем говорит. Английский уже начинается. Если собираетесь драться, придется отложить!

В первый раз с начала занятий Анне трудно было сосредоточиться на словах мисс Сурклиф. Только к середине урока девочка немножко успокоилась. Конечно, утром ей пришлось нелегко, но с чего так заводиться — ясно же, Сюзи понятия не имеет ни о Германии, ни обо всем остальном.

Сколько же людей знают не больше, чем Сюзи? От этого я, наверно, и злюсь. Как им всем объяснишь?

Она взглянула на Сюзи. Та тоже подняла голову. Ей и впрямь невдомек, почему Анна рассердилась. Подруга смотрела настороженно и чуть обиженно. Анна примирительно улыбнулась. В ответ засияла улыбка Сюзи.

Ну хорошо, она меня простила. Надо, наверно, объяснить Сюзи, откуда такая злость. Нет, не получится. Одно дело рассказать Мэгги о письме тети Тани. Но Сюзи… нет, просто невозможно!


Слышишь пение?

Глава 13

После переезда в Канаду Анна каждый год вместе со всеми праздновала День памяти или, как называли его дети, "маковый день". В этот день вспоминали погибших в войне 1914–1918 годов.[25] Только сейчас все иначе — опять идет война.

Сначала это школьное собрание ничем не отличалось от других. Прочли строки из Евангелия от Иоанна: "Нет больше той любви, если кто положит душу свою за друзей своих".[26]

Потом, как обычно, спели гимн — "Милости Господни вспоминай".[27]

Девочка, которая заняла в прошлом году первое место на школьном конкурсе чтецов, прочитала "В полях Фландрии". Как положено каждому канадскому ребенку, Анна знала стихотворение наизусть.

В полях Фландрии маки рдеют

Там, где белых крестов аллеи

На могилах; летают поныне

Жаворонки в небесной сини,

Но стрельба заглушает их трели.

Мы мертвы. Но недавно мы жили,

Мы любили, любимыми были,

Мы встречали рассветы, смеялись,

А теперь навсегда остались

В полях Фландрии.

Бросьте вызов врагу смелее,

И примите из рук, что слабеют,

Факел ваш, поднимите выше.

Если ж вы посрамите погибших,

Не уснем мы, где маки рдеют

В полях Фландрии.[28]

Анне не особо нравилась последняя строфа — не то что две первые. Наверно, в Канаде нет жаворонков, никогда не слышала здесь их трелей, вдруг подумалось девочке. И о них редко кто упоминает. А вот в Германии жаворонков полно. Ей живо, словно это было вчера, припомнился день, когда она узнала о жаворонках. Зольтены всей семьей поехали на прогулку за город, и она, младшая, уже немножко устала, но тут папа вдруг сказал: "Слушайте — жаворонок заливается".

Близнецы уставились, задрав головы, в небо, стараясь отыскать птичек. Анна никогда не видела птиц в полете, она даже и не пыталась ничего разглядеть.

— Где он, папа? — кричала Фрида. — Я не вижу!

— Жаворонки летают так высоко в небе, что кажутся в солнечных лучах просто маленькими точечками, — объяснил отец. — Забираются в вышину и поют. Слушай!

Тут и Анна услышала радостную трель, словно падающую ниоткуда, прямо из голубизны небес.

И сейчас она повторила про себя строчку о жаворонках:

…летают поныне

Жаворонки в небесной сини,

Но стрельба заглушает их трели.

Анна знала, стихотворение написал канадский доктор, его звали Джон Маккрай. Как он умудрился — сочинил поэму прямо посреди битвы, когда надо было выносить раненых? И как ему удалось расслышать жаворонков? Непонятно, остальные, наверно, только стрельбу слышали.

Все встали, читались имена выпускников школы, павших в сражениях на войне. Потом настало время сурового, торжественного молчания. Горнист из школьного оркестра сыграл военный сигнал вечернего отбоя. Он стоял позади всех, и звук горна будто летел у них над головами, прекрасный и удивительно грустный. Отец Анны сражался на стороне противника, да и имена эти ей ничего не говорили, но все равно у девочки сердце сжималось от боли при мысли обо всех юношах, убитых на поле боя. Они ведь тоже когда-то собирались в этом зале. Наверно, им не меньше, чем ей, хотелось жить.

Когда школьники, все еще храня молчание, сели, на сцену вышел мистер Апплби и заговорил:

— Многие из вас, наверно, заметили — поэт слышит пение жаворонков посреди ужасной, кровавой битвы. Отдаленное пение в небесной синеве. Об этом-то я и хочу поговорить с вами сегодня. Невероятно важно уметь слышать не только звуки стрельбы. Военное время — время отчаянья и страха, время одиночества и потерь. Беда еще далека от большинства из нас, но война уже идет, и трагические события вскоре могут затронуть многих, особенно тех, кто будет призван в армию. А ненависть, насилие и кровопролитие коснутся всех. Некоторые из вас это уже поняли — те, у кого родственники в Англии или в других странах Европы.

"Он знает, он все понимает, — подумала Анна. — Потому и говорил о нас, Зольтенах, в первый день занятий. Директор выбрал нашу семью, мы словно представляем всех остальных, Паулу, Карла…" Тут девочка постаралась больше не отвлекаться и снова сосредоточилась на словах мистера Апплби.

— Вам придется повзрослеть гораздо быстрее, чем школьникам, которые учатся в мирные годы. Впереди — тяжелые времена, и вы уже не дети, чтобы беречь вас от неприятностей и гладить по головке, когда вам больно.

Директор помедлил. Сотни учеников сидели не шелохнувшись, не проронив ни звука.

"Он разговаривает с нами как с большими, будто мы что-то значим", — вдруг пришло в голову Анне.

— Но в годину испытаний вы в силах поделиться со всеми остальными самым важным. Вашей молодой верой. Однажды на молитвенном собрании я слышал слова проповедника: "Вера — это когда слышишь пение птички еще прежде, чем она вылупилась из яйца". Мне показалось, что лучшего определения не придумаешь, вот я и запомнил его.

Учителя так верят в учеников, а иначе они не могли бы учить. Учителя видят возможное будущее там, где никто не в силах его заметить. И благодаря своей вере они неустанно трудятся — стараются это будущее претворить в жизнь. У многих людей есть такая вера.

Но мне кажется — вы просто верите в мир, в будущее. Грядет время, когда мир обернется к вам своей жестокостью и ужасами, возможно, многие потеряют надежду. Но ваши молодые глаза видят яснее, значит, вам должно глядеть глубже. Храните веру в то, что где-то, как и прежде, есть доброта, красота, радость, любовь. А когда вы их найдете, не забудьте поделиться с другими.

Мне кажется, мир — то самое насиженное яйцо. Старые люди переполнены горечью страдания, они скажут вам, что мир давно прогнил и спасать его уже нет смысла. Но вам надо согреть мир, как птица согревает яйца в гнезде. Согревайте мир, тогда в нем снова проснутся жизнь и любовь. Для молодых, таких, как вы, невероятно важно слушать пение.

Тогда треснет скорлупа старого мира, и из него вылупится новый, ваш мир. Будущее зависит от веры в мир и в самих себя. От вас зависит, будет ли еще слышно пение.

Мне трудно найти верные слова. Просто помните о поэте, слушающем жаворонков. И о проповеднике: вера — это когда слышишь пение птички еще прежде, чем она вылупилась из яйца. От вас зависит, сумеете ли вы сохранить веру… и слушать пение.

Обычно директор заканчивал свои речи шуткой, но сегодня он просто умолк, глядя на море лиц перед собой. Анна подняла на него глаза, ей хотелось закричать: "Я сохраню! Я попытаюсь!". Казалось, все ученики, как один, обещают то же самое. Мистер Апплби улыбнулся, тихо произнес: "Спасибо вам", и собрание закончилось.

Анна выходила из зала вместе со всеми. Ей думалось — вот оно, самое важное открытие, теперь, наконец, понятно, ради чего она живет сегодня и сейчас.

Вечером она пересказала речь директора папе.

— До чего же замечательный человек, — восхитился отец. — А ну-ка, повтори еще разок.

Потом он немного помог ей с французским, а про вязание девочка решила просто не упоминать.

Подъема чувств хватило на несколько дней, но сохранить его было нелегко. Она устала от мыслей о войне, но как от них отделаешься? От тети Тани по-прежнему никаких известий. И на войне, похоже, ничего не происходит. Ровным счетом ничего.


Слышишь пение?

Глава 14

В конце ноября, когда она перестала и беспокоиться, мистер Мак-Нейр, наконец, обнаружил Аннины нелады с алгеброй.

Она сама во всем виновата.

Девочка уже столько раз списывала домашнее задание у Паулы, что перестала считать это жульничеством. Не контрольная же — списал, а тебе хорошую оценку поставили.

Конечно, она ни разу не поднимала руку и не вызывалась отвечать. Мистер Мак-Нейр знал об ее плохом зрении и сам тоже не спрашивал. Сначала, когда он вызывал по списку тех, кому надо идти к доске и перед всем классом объяснять решение задачи, у девочки холодело в животе. Анна не сводила глаз с доски и надеялась, даже молилась, чтобы учитель на нее не обратил внимания. И в конце концов, когда он вызвал других по три, четыре, а то и пять раз, а ее все не трогал, она расслабилась и почувствовала себя в полной безопасности. Он не будет к ней придираться, знает, что она не такая, как все. Чудесный учитель!

В тот пасмурный осенний день я, Анна, привыкшая, что бояться нечего, повернулась к Мэгги и принялась шепотом пересказывать шуточку Франца, услышанную за завтраком. Мэгги от восторга забылась и громко хихикнула. Тут добрый, понимающий, расчудесный мистер Мак-Нейр произнес:

— Анна, пожалуйста, к доске, покажи-ка нам, как решить задачу номер семнадцать.

Девочка ушам своим не верила. Она продолжала сидеть, надеясь, что произошла ошибка, он сейчас вспомнит…

— Анна, ты меня слышишь? — переспросил учитель. — Наверно, слишком занята болтовней с Мэгги, да?

Теперь до нее дошло — деваться некуда.

— Да, сэр, — запиналась девочка, — я хочу сказать, нет, сэр.

— Тогда не заставляй весь класс дожидаться тебя, — учитель махнул рукой в сторону доски.

Анна взяла учебник и неуверенно двинулась навстречу своей несчастливой судьбе. Она знала — учебник брать к доске можно, а тетрадку нельзя. Знала девочка и другое — у нее нет ни малейшего представления, откуда начать и как взяться за задачу номер семнадцать. Нет, неправда, начало она помнит.

Анна написала дрожащей рукой — мелок при каждом движении издавал противный скрип:

ВозьмемX- неизвестную величину.

Что дальше? Девочка беспомощно застыла, сжимая мелок в кулаке, в голове — полная пустота.

— Ну давай же, Анна, — поторопил ее учитель.

Анна стояла не двигаясь, не открывая рта.

— Ты слышала, про какую задачу я спросил?

— Да, сэр.

— Сделала домашнее задание?

Девочка кивнула.

— Дай мне свою тетрадь.

Она вернулась к парте, мистер Мак-Нейр склонился над ее домашней работой. Задачка на месте, решена правильно, аккуратно переписана с тетради Паулы.

— Но… — в недоумении начал учитель, а потом вдруг посмотрел ей прямо в глаза. — Ты списала?

— Да, сэр, — лицо девочки побагровело.

— Зайди ко мне после уроков, в четыре часа.

Он ее не ругал, стал разбираться, в чем дело, когда она впервые перестала усваивать материал. Пришлось признаться — ни одной домашней работы она не сделала сама. Учитель был так добр, что Анне хотелось только одного — все выучить наизусть. Даже не разу не выбранил за жульничество. Ей только и оставалось, как честно объяснить — ей ровным счетом ничего не понятно.

— Вы говорите, когда вычитаешь отрицательное число, измени минус на плюс и сложи?

— Ну и… — посмотрел на девочку мистер Мак-Нейр. Этот материал они проходили месяц назад.

— Но тут же должно быть вычитание, — упрямо и безнадежно повторяла Анна.

Она знала — сколько ни объясняй, ей ничего не понять. Учитель взял карандаш и принялся покрывать лист тетради маленькими, аккуратными значками.

— Видишь, вот так. Теперь дошло?

От смущения Анна не нашла в себе сил признаться: она совсем не видит цифр. Даже пиши он крупнее, все равно, чтобы уследить за появляющимися значками, надо почти уткнуться носом в его руку. Да и объяснения учителя ничуть не помогали. Зачем складывать, когда нужно вычитать? Совершенно непонятно!

— Да, сэр. Спасибо, сэр, — другого ответа в голову не приходит.

— Попроси Руди помочь, Анна. Твой брат — мой лучший ученик за все годы работы в школе, блестящий математический ум. Кстати, а как у него дела в университете?

— Все хорошо, — Анна складывала учебники. — Ему… ему там нравится.

Учитель рассмеялся:

— Может, брат тебя поучит — и тебе тоже понравится.

Анна вышла из школы в полном расстройстве чувств. Что теперь делать? Попросить Руди о помощи? В первый раз за столько лет самой пробить брешь в броне, выказать слабость, позволить ему взять верх? Когда она была маленькой, Руди нередко даже крохотную слабинку младшей сестры использовал против нее. Конечно, теперь он куда добрее, но кто знает, как дело обернется, если она даст понять, что алгебра завела ее в полный тупик. Если брат такой гениальный, захочет ли он всерьез заниматься ее трудностями. Наверняка недоумения школьницы для него просто пустяк, опять сочтет сестренку полной идиоткой.

Сумерки сгущались, и она заторопилась. По дороге надо еще навестить Малыша — малюсенького пуделька в зоомагазине, ее нового любимца вместо проданного Мопси. Совсем крошечный и такой славный…

Но и Малыша уже не было. В витрине не оказалось ни одного щенка. Парочка кроликов, морская свинка, три птицы в клетках и все… Анна дрожала, казалось, сами небеса давят ей на плечи. Ведь ничего такого не произошло, щенков всегда продают… снова и снова. Завтра появятся новые щенята.

Но девочке вдруг поняла с неоспоримостью факта, что алгебры ей вовек не выучить — и щенка у нее никогда не будет. Никогда.

Она повернулась и побрела домой.

Дома надо сразу бежать на кухню — ужасно поздно, Гретхен будет сердиться, сегодня же очередь Анны сразу после школы помогать с обедом.

Но Гретхен в кухне не оказалось, за кухонным столом одиноко сидел Руди. Что-то было в нем такое — все щенки и школьные неприятности мигом вылетели у девочки из головы.

— В чем дело, Руди? Почему ты дома?

— Тебя дожидался, — ответ привел младшую сестру в полное недоумение — с каких пор брат ждет ее после школы, и почему в его голосе такое мертвецкое спокойствие?

— Что такое? Скажи… — страх Анны нарастал. — Где Гретхен? Руди, чтопроисходит?

— Гретхен и Фрида наверху с мамой. Фриц где-то играет в волейбол. Собирался прийти поздно. Папе пришлось остаться в магазине. Я… Я думал побыть с папой, но он отослал меня домой. Тогда я вспомнил о тебе и решил подождать.

Анне хотелось потрясти брата за плечи, закричать, потребовать объяснений. Почему мама дома? Почему…? Но она видела, Руди старается, как может. Непонятно, откуда ей это известно — но сомнений не было ни малейших. Девочка попробовала успокоиться, дать Руди время все рассказать. Ждала, глядя прямо в глаза брата и видя, как он подавлен.

— Письмо пришло. Из Швейцарии отправлено. От соседки тети Тани.

У Анны закружилась голова. Она схватилась за стол и продолжала слушать.

— Они пришли и арестовали мистера Ризмана. Гестапо, наверно. Нацисты. Соседка не упомянула, кто именно. Просто написала «они». Рано утром. Он еще одеться не успел. Тетя Таня вышла на крыльцо, начала с ними спорить. Соседи все видели и слышали, но даже высунуться из дома побоялись.

Руди замолчал. Пока он говорил, смотрел куда-то в пространство поверх головы девочки, а теперь вдруг уставился на свою правую руку.

— Я бы, наверное, тоже испугался, — тихо пробормотал он.

Анна ждала. Брат продолжил рассказ.

— Тетя Таня пыталась им объяснить — он старый и больной, пробовала их остановить, но они просто не обратили на нее внимания. Оттолкнули, вошли и забрали его. Прямо как был, в пижаме и тапочках. Тут тетя Таня велела им подождать — она пойдет с ним. Мистер Ризман сказал: "Иди немедленно в дом". Кричал на нее, так в письме написано. Но она… она ни за что не хотела сдаваться, от того они, наверно, и послушались — стали ждать. Она убежала в дом и вернулась с чемоданчиком, очками и палкой свекра. И их забрали — обоих.

Голос Руди задрожал. Он едва смог произнести последние слова, остановился и закрыл ладонью рот.

— Куда их забрали? А потом что? Руди, рассказывай дальше!

— Это все, — раздался бесцветный, ничего не выражающий голос. — С тех пор их никто не видел. Соседи не осмеливаются задавать вопросы. Соседка, которая прислала письмо, даже имена упоминать побоялась, просто пишет про тетю Таню — «она», а про мистера Ризмана — «старик». Они с папой дружили с детства, вот она и написала, но имени своего не поставила. Папа догадывается, кто отправил письмо, но точно не уверен. Их больше нет, Анна. Может, они в тюрьме… но никому не известно. Просто исчезли.

Руди остановился так же внезапно, как и начал. Анна стояла, выпрямившись, не зная, что делать, что говорить. Она онемела от отчаянья. Девочка вдруг вспомнила отца Герды Хоффман. Он исчез задолго до их отъезда из Франкфурта, и его тоже никто не видел и ничего о нем не слышал.

Руди уронил голову на руки и заплакал. Анна никогда раньше не видела брата плачущим, даже вообразить такого не могла. Рыдания брата еще ярче высветили описанную им картину. Наверно, он тоже, пока говорил, все себе живо представлял — словно сам был там.

Вроде соседки, которая написала письмо. Ему тоже кажется — он бы спрятался, не решился помочь.

Рыдания брата потрясли девочку даже сильнее рассказа. Руди всегда такой волевой, неуязвимый. А тут его рука на столе как будто кричит о помощи!

Анна, поколебавшись мгновенье, накрыла ладошкой большую руку брата. Рука повернулась ладонью вверх и крепко сжала девочкину руку.

— Бедный папа, — прошептала Анна.

Даже теперь, когда ей самой ужасно плохо, первая мысль — об отце. Если они так горюют, то каково ему?

Но вдруг до нее дошло — о брате тоже надо подумать, у него в душе полный мрак, а он все-таки остался, вспомнил о ней, ждал ее возвращения домой.

— Руди, — медленно произнесла девочка, когда глухие рыдания стали понемногу затихать. — Руди, у меня очень плохо с алгеброй.

Он посмотрел на сестру, будто она вдруг заговорила по-китайски, будто не знал, кто перед ним и что они вообще здесь делают.

— Руди, — настойчиво повторила девочка, словно не в силах остановиться. — Я не понимаю, зачем надо менять минус на плюс, когда вычитаешь отрицательное число. Это же нелепо — складывать, когда надо вычитать.

Руди по-прежнему смотрел непонимающим взором. "Наверно, все ужасно просто, ему и невдомек, о чем я говорю. Лучше бы мне рта не раскрывать". Тут лицо брата чуть-чуть оживилось. Он помолчал пару минут, а когда заговорил, Анна услышала совсем не то, что ожидала.

— Помнишь, папа придумал игру в карты? Он всегда выигрывает, правда?

Анна кивнула, все еще не отпуская руки брата, хотя его хватка немного ослабла.

— Когда проигрываешь, теряешь очки, значит, они с минусом, так?

Девочка снова кивнула. Причем тут карты? Непонятно.

— Когда ты проиграла два раза, как подсчитать, сколько всего очков потеряно?

— Сложить их.

— Но они все с минусом, — брат взглянул сестренке прямо в лицо. — Минус означает вычитание, да, Анна? А ты меняешь минус на плюс…

Внезапно у Анны из головы вылетело все: исчезновение тети Тани, рыдания Руди, одиночество и горе папы. Полутемная кухня ярко осветилась.

— Поняла! Поняла! Как просто ты все объяснил! Ну, почему я сама не сообразила?

Руди отпустил ее руку и улыбнулся. Встал, такой высокий, будто еще вырос со вчерашнего дня.

— Нет, ты додумалась сама. Пойдем в магазин, нехорошо, что папа там совсем один.

По дороге в магазин оба молчали. Анна от смущения — говорить об алгебре, когда такое произошло! И все же девочка ужасно радовалась: сколько времени ничего не понимала, а тут Руди помог, и выяснилось — проще простого! Да и брату, наверно, стыдно за свои слезы. Она же их видела! А может, нечего стыдиться? Он так изменился с тех пор, как война началась. Порой кажется, что старший брат, которого девочка всю жизнь боялась и всеми силами избегала, исчез, а вместо него появился настоящий друг.

Папа действительно был в магазине совсем один. Ни Руди, ни Анна не удивились. Большинство старых покупателей ушло в другие места — не хотели иметь дело с немцами. Но, поскольку на фронте почти ничего не происходило, кое-кто стал потихоньку возвращаться. "Мы ближе всего, — объяснял папа. — Но как только канадцы начнут погибать, все опять вспомнят, что я немец".

— Как мама? — спросил отец, когда они вошли.

Руди промолчал, отвечать пришлось сестре. Перед уходом Анна сбегала наверх, предупредить Гретхен. Мама лежала и громко всхлипывала.

— Если бы только Таня нас послушала! — донеслись до девочки мамины рыдания. — Эрнст же пытался ее уговорить! И я с ней все время спорила! И зачем ей понадобилось переезжать к свекру? Чем она ему помогла? Почему не дала им его забрать? Погибнет ведь ни за что!

— Мама отдыхает, — ответила Анна. Папа, наверно, сам догадается — спокойным ее отдых не назовешь.

Странно, похоже, мама начисто забыла — она сама, как тетя Таня, ужасно не хотела переезжать в Канаду, умоляла папу никуда не ехать.

Папа слабо улыбнулся, потрепал Анну по щеке и принялся считать деньги в кассе. Кажется, денег там немало, но все больше мелочь, бумажек почти нет.

Руди помогал папе, пальцы проворные, считает в уме молниеносно. Наблюдая за ними, Анна пыталась придумать — чем бы развеселить папу.

— Папа, я сегодня поняла, почему при вычитании отрицательного числа надо менять минус на плюс, — произнесла девочка. — Мне Руди объяснил. Мистер Мак-Нейр велел — попроси Руди помочь. Он сказал: "Руди — мой лучший ученик за все годы работы в школе, замечательный математический ум".

Папа перестал считать деньги и взглянул сначала на дочь, потом на сына — такого высокого и взрослого.

— Рад, что блестящий математический ум сумел помочь сестре, — поддразнил он сына. Руди мотнул головой, и горсть мелочи, которую он пересчитывал, со звоном рассыпалась по прилавку.

— Папа, мне восемнадцать! — закричал он. — А в мире война! И все, что я могу, — помочь Анне с простейшей задачкой по алгебре! Какой от меня прок?

— И вовсе даже не простейшей, — пробормотала Анна, собирая четвертаки.

— Руди, на самом деле войны еще нет. Пока нет. Да, мир на волоске от войны. И она начнется. А для юноши с блестящим математическим умом очень важно оттачивать этот самый ум, чтобы, когда придет время, он мог бы принести настоящую пользу. Я знаю, ты уже несколько месяцев пытаешься понять, в чем твой долг. Наверно, многие из твоих бывших одноклассников записались в армию.

— Только один, — неожиданно усмехнулся мальчик. — Айк попытался, но его не взяли из-за плоскостопия. Хороша причина не идти на войну! Он бы никому не рассказал, да мы знали, что он собирается записываться.

— Давай подумаем, — папа улыбнулся словам сына, но не позволил увести разговор в сторону, — где ты и вправду можешь принести пользу в эти дни. Да, теперь Канада — твое отечество, и если оно в тебе нуждается, ты должен идти на фронт. Но Клара — твоя мать, и сейчас ты нужен ей больше, чем Канаде.

Руди поднял голову, улыбка его исчезла:

— А тетя Таня? С мамой-то все в порядке! Кто поможет тете Тане?

Анна удивилась — на папином лице вновь появилась усмешка, слабая, нерадостная усмешка:

— Думаю, что в эту самую минуту Тане никто помочь не в силах, кроме нее самой. С раннего детства моя сестра всех защищала и поступала только так, как считала нужным. Она, если любит, то любит, бывает, даже слишком горячо, если такое возможно. Но и в упрямстве ей не откажешь. Наша мама говаривала: "Когда Таня решила помочь, она поможет, хочешь ты этого или нет". Если у нее есть хоть какая-то возможность выжить, сестра ни за что не сдастся.

Он глубоко вздохнул. "Наверно, лучше уйти", — подумала Анна, но вроде бы брат и отец не обращают на нее ни малейшего внимания.

— Не пойми меня неправильно, Руди. Я ужасно боюсь за нее. Но важны и ее собственные слова. Помнишь, там в письме: "Не пытайся ничего делать, какие бы новости до тебя ни дошли".

Повторяя слова сестры, он непроизвольно дотронулся до нагрудного кармана пиджака, и тут Анна поняла, ей и спрашивать не надо — отец все время носит письмо с собой и в одиночестве много раз его перечитывал, пока не запомнил слово в слово.

— Прости, папа, — смутился Руди.

Анна догадалась, что брату ужасно неловко, он отвернулся от отца и стал снова пересчитывать мелочь. Папа отошел в сторону и минут пять что-то переставлял на дальних полках. А когда вернулся к детям, стал самим собой, с лица исчезла тревога.

— Думаю, тебе мучительней всего то, что ты стыдишься быть немцем, — раздался тихий голос отца. — Наверно, уже наслушался резких слов, а кто-то и вовсе перестал с тобой разговаривать, так ведь?

Руди кивнул, а потом поднял голову и поглядел папе прямо в глаза:

— Мне не просто стыдно. Это еще полбеды. Но я же помню тех, кого я знал во Франкфурте, и мне небезразлично, что с ними! Миссис Гимпел пекла имбирные пряники. От Дагмар Бергер я был без ума. А мои приятели? Где они, папа? Гельмут старше всех нас почти на два года. Воюет в Польше? У меня эти вопросы беспрерывно стучат в голове, даже когда я в университете. Раза два я чуть не ответил на занятиях по-немецки, еле поймал себя за язык.

— Соберись с силами, сын. Конечно, я тоже мог бы себе позволить с головой окунуться в подобные мысли. Но нам необходимо работать, тебе и мне.

— Работать, — пренебрежительно фыркнул Руди, будто его занятия ничего не стоили.

— Да, работать, — повторил папа. — И помогать Анне — тоже работа. Если бы Гитлера и его свору учили, как заботиться о тех, кто слабее, защищать их, а не уничтожать…

Он резко оборвал себя на полуслове. Что ему припомнилось, недоумевала девочка, глядя на отца. Наверно, сам когда-то помогал младшей сестренке? Анне всегда нравились рассказы родителей о детстве. Особенно папины истории — в них прошлое прямо оживало. Но сейчас папу ни о чем таком не спросишь.

А может, попробовать?

Вдруг радостные воспоминания лечат раны, а не бередят?

Девочка шагнула ближе к отцу, почти коснулась шершавой, грубоватой материи на рукаве пиджака, и быстро, пока хватает смелости, заговорила:

— Тетя Таня хорошо училась, правда? Или ты ей часто помогал, папа?

— Она куда лучше меня успевала по всем предметам, кроме языков. И еще — никак не могла освоить езду на велосипеде. Хотелось ей ужасно, но ничего не получалось. Изо дня в день я бегал рядом, чтобы подхватить ее, если потеряет равновесие.

— И что, научилась она кататься? — заинтересовано спросила Анна, ей представились, словно на старых коричневатых фотографиях, двое детей, девочка на велосипеде и бегущий мальчик.

— В один прекрасный день полетела птичкой, — казалось, папа до сих пор удивляется, как это у нее получилось. — Едет и кричит мне, а я уже давно отстал: "Совсем нетрудно, Эрнст! Почему ты мне раньше не сказал, так легко!"

— Вот и у меня было то же самое, когда Руди объяснил про игру в карты и подсчет проигранных очков, — призналась Анна. — Даже не верится, как легко.

— Тебе еще долго учиться, пока полетишь птичкой, — хмыкнул старший брат.

Анна, приняв оскорбленный вид, гордо задрала голову.

— Я в себя верю. Мистер Апплби сказал: "Вера — это когда слышишь пение птички еще прежде, чем она вылупилась из яйца".

— А я бы все-таки сначала повысиживал яйца, — поддразнил сестру Руди.

— Я… — Анна помедлила, вспоминая слова директора. — Я буду слушать пение.

— Пение иногда нелегко расслышать, Анна, — вздохнул папа. — Но ты верь. Давайте сегодня закроем магазин пораньше и вместе пойдем домой. А то мама будет беспокоиться.

Девочка глядела на отца, пока тот запирал магазин. Когда он умудрился так ссутулиться? Дочка ему теперь по плечо!

В испуге она обернулась и заметила, что брат смотрит на нее.

— Не волнуйся, Анна, — Руди, как взрослый, взял ее под руку.

И больше ничего не сказал. О чем он — может, и сам не знает? До чего же хорошо шагать домой между братом и отцом, держа обоих под руки!


Слышишь пение?

Глава 15

— Анна, сосредоточься, — потребовал Руди.

Анна вздохнула: учить алгебру — это тебе не на велосипеде кататься. Тут не полетишь птичкой, крича: "Совсем нетрудно!" Больше похоже на те долгие дни, когда папа бежал рядом с тетей Таней и объяснял ей, как держать равновесие, а у нее ничего не получалось.

— Начинаем снова, — сказал брат. — Похоже, ты не поняла первого шага.

— Не могу больше, — Анна бросила карандаш на стол и наблюдала, как он катится по поверхности, даже не пытаясь его подхватить. Руди поймал карандаш у самого края стола.

— Прямо беда с тобой сегодня. Если не желаешь заниматься, у меня других дел полно, поинтереснее, что бы там папа ни говорил!

Давно уже Анна не замечала в голубых глазах Руди такого презрения, но она его не забыла. Опять брат думает — ну и балда! Она не балда, а просто беспокоится. Поди объясни ему, что за сложности. В таком деле Руди не помощник.

— Хорошо, еще одна, последняя попытка, — какой у него противный, холодный голос. — Или расскажи мне, чем занята твоя голова, видно же, что-то тебе мешает заниматься. И как раз, когда я…

Он замолчал и шумно выдохнул.

— Когда ты? — на мгновение любопытство взяло верх над отчаянием.

— Ну, когда ты стала все так быстро усваивать. Я уже гордиться тобой начал. Еще немного, и стала бы первой ученицей. Но если тебе все безразлично, мне тоже наплевать.

Брат встал. Ну вот, уплывает последняя возможность объяснить. Анна принялась собирать учебники, она была полна жалости к самой себе. И вдруг, она даже не сообразила как, у нее вырвалось:

— Неправда, я ужасно хочу заниматься. Только это все из-за… из-за танцев.

— Танцев? — повторил Руди, в холодных голубых глаза по-прежнему ни капли жалости.

— В пятницу все девятые классы пойдут на танцы по случаю Рождества, — унылым голосом сообщила девочка. — У них часто бывают танцы и чай в четыре часа или просто танцы в классе, многие ребята ходят, но я танцевать не умею и обычно не хожу. Мэгги тоже. А Паула и Сюзи ходят каждый раз.

— И? — брат снова уселся.

— На этот раз идут все. Кое-кто даже парочками. И Мэгги собирается, она на меня насела и не слезает — иди да иди. А Сюзи сказала…

Голос Анны дрогнул.

— Сказала что? — безжалостно требовал ответа брат.

— "Не хочу говорить гадостей, но…" Сюзи и впрямь не пытается обидеть. Она говорит гадости, но сама не понимает, до чего обидно они звучат…

Гретхен заглянула в комнату, прислушалась и подошла поближе. Анна закрыла лицо руками, пусть не смотрят на ее слезы. С чего она стала рассказывать? Смысла ведь нет!

— И что же Сюзи тебе сказала? — настаивал Руди.

— Перестань Руди, — вмешалась Гретхен. — Не волнуйся, Анна, не хочешь — не говори.

— Ей не помочь, если не расскажет, мягкосердечие тут только вредит, Грет.

Анне немножко полегчало, в словах брата столько здравого смысла! Девочка выпрямилась и начала:

— Она сказала, ничего не поделаешь с тем, как я выгляжу, но танцевать со мной точно никто не захочет, и мне наверняка там не понравится. И если не умеешь танцевать — то и ходить незачем.

— А вот тут мы поможем, — предложила Гретхен. — Фрида на днях дразнила Фрица, он так и не выучился танцевать и всегда стоит в сторонке. Давай организуем танцкласс, Руди, например, завтра вечером?

— Ну нет, прямо сейчас, — Руди, по обыкновению, принимал решения за всех. Он, может, и подобрел, но все равно старший и всем командир. — Раздвинем двери из столовой в гостиную, получится одна большая зала. В столовой все, что можно, сдвинем в дальний угол. Места будет предостаточно. Иди, зови близнецов. А ты, Анна, вставай.

Девочка не пошевельнулась. Брат ухмыльнулся:

— Слушай, малявка, я отменный танцор. За всю школу, по-моему, ни разу танцев не пропустил. А потом, ты у меня в расписании. Там сказано — заниматься с Анной. Если алгебра в голову не лезет, поучим тебя танцам. Давай, хватит рассиживаться.

Что за сумасшествие — сдвинуть в гостиной все, кроме огромного дивана! Даже ковер пришлось скатать. Примчалась Фрида с пластинками. Гретхен приволокла отбивающегося Фрица.

— Кому только в голову пришло? — вопил мальчик.

Заслышав шум, появилась мама и уселась в кресло в уголке. Сегодня она была спокойней, чем в последние дни. Папа с недочитанной газетой под мышкой прислонился к дверному косяку, наблюдая за детьми.

— Руди, мне в жизни не научиться, — Анне, как и Фрицу, совсем не хотелось выставлять себя на посмешище. — Ты забыл, что я "неуклюжая Анна". Я не танцую. Не занимаюсь физкультурой.

— Уж если говорить о физкультуре, то они вообще в ней ничего не понимают, — заявила Гретхен. — Особенно эта мисс Уиллоби. Настоящая улитка и к тому же толстуха!

Фрида поставила первую пластинку, и музыка заполнила комнату. Гретхен схватила Фрица, Руди направился к Анне, обеими руками вцепившейся в стул.

— Ну давай, показывай свою веру. Ты, кажется, собиралась слушать пение прежде, чем вылупятся птенцы. Настало время вылупляться! Пошли.

Сначала было ужасно трудно и неловко. Труднее, чем алгебра. Руди ласково поддразнивал сестру, пока она наконец не расслабилась и не стала двигаться более или менее в такт музыке. Да еще надо запомнить движения танца! Руки брата учили, направляли, показывали.

Гретхен охала над Фрицем:

— Следи за ритмом, мешок неуклюжий!

— Анна, ты просто совершенство! — воскликнул Руди.

Девочка немедленно споткнулась о ногу брата, но он проворно подхватил ее и закружил в танце, избавляя от смущения.

— Ну, почти совершенство, — поправился он.

Пришло время немного передохнуть.

— Папа, мама, теперь ваша очередь, — попросила Фрида и поставила пластинку с полькой.

— Ну нет, — запротестовал папа, пытаясь ускользнуть из комнаты.

— Пошли, Эрнст, — мама поймала мужа за руку.

Конечно, им нужно больше простора, а так — справляются неплохо. На Анну внезапно нахлынула огромная любовь ко всем, кто в комнате, к ее семье. Руди такой умный. Она повернулась к нему, но брат уже шагнул вперед и перехватил маму в танце.

— Прости, папа, но мама заслуживает партнера получше.

Мать с сыном закружились — по комнате, а оттуда в прихожую.

Когда мебель вернули на свои места и Анне пора было отправляться в постель, Руди спросил:

— А когда они, твои танцы?

— Через три дня, — у девочки опять похолодело в животе.

— К тому времени выучишь любые коленца и танцуй, с кем захочешь, — ободрил сестру Руди.

— Если пригласят, конечно, — с сомнением усмехнулся Фриц и затопал вверх по лестнице.

Его слова обрушились как приговор, и верно ведь, никто ее не пригласит. Но Руди все-таки старался не зря.

— Куда легче знать, что справишься, если пригласят. Я скажу Мэгги, что пойду. Она же меня все равно затащит. Просто назло Сюзи.

— Ну и хорошо, — согласился старший брат, но посмотрел на сестренку с беспокойством.

Спустя полчаса он заглянул в ее альков:

— Жди меня завтра после школы. На углу, там, где большая елка.

— Зачем?

— Потом узнаешь. Просто жди.

Когда она уже почти заснула, на лестнице раздались голоса Руди и Гретхен. Сначала брат говорил тихо, потом все громче и настойчивей:

— Послушай, я серьезно! Мне нужен совет.

— Тише, услышат, — понизила голос Гретхен. Наверно, про папу с мамой говорят. — Не хочу, чтобы мне попало, понимаю, чего ты добиваешься, но меня мама убьет. Если ты сам — дело другое. Я скажу тебе, куда пойти.

Они заговорили еще тише. Анна слишком устала за день, чтобы беспокоиться, даже читать не стала перед сном.

Ей приснились огромная, пустая зала и принц на белом коне.

— Оставь коня снаружи, — сказала ему девочка и вдруг безо всякого удивления узнала — Руди.

— Уже научилась танцевать? — спросил он.

Теперь она птичкой летела в вышине, а принц куда-то пропал.

"Я потерялась, я потерялась!"

Но продолжала лететь.

Рядом с ней оказалась тетя Таня, она тоже летела.

— Видишь, Анна, совсем просто. Говорила я тебе, ты сумеешь.

Анне стало ужасно радостно, что тетя Таня летит рядом, веселая и счастливая.

— Но у тебя же нет крыльев? — удивилась Анна.

— У меня есть вера, — ответила тетя Таня.

Анна перевернулась на другой бок. Сновидение кончилось, но девочка по-прежнему улыбалась в темноте.


Слышишь пение?

Глава 16

Руди уже стоял на углу, руки в карманах зимней куртки, голова без шапки, невзирая на холодный декабрьский ветер. Анна подбежала к брату, Мэгги, Сюзи и Паула неслись следом. Ни одна из подружек, кроме Мэгги, брата не видела, но восторги Анны слышали все. Сюзи как-то даже прямо сказала, что сомневается, правда ли он такой красавчик. Паула открыто не возражала, но Анна знала, она ей тоже не слишком верит. И только Мэгги утверждала — Анна говорит сущую правду.

— Ну, смотрите! — горделиво заявила Анна, когда Руди повернулся к ним.

— Вот это да! — восхитилась Сюзи.

Анна, сияя, представляла подружек. Руди держался вежливо, но холодно, и, поздоровавшись со всеми, взял Анну под руку:

— До скорого, девочки. У нас с Анной срочное дело.

— Дело, какое? — Сюзи переполняло любопытство.

Руди притворился, будто не слышит вопроса, и быстро потащил сестру по заснеженной улице.

— Руди, помедленней, мне уже дышать нечем, — взмолилась та через минуту.

Ей ужасно хотелось знать, куда они идут, но задавать вопросы, как Сюзи… Нет, Руди и сам, наверно, скоро объяснит.

Брат с сестрой очутились на большой улице со множеством магазинов. Руди остановился, Анна еще продолжала идти вперед.

— Ну вот, нам сюда, — объявил брат напряженным голосом.

Девочка подняла голову и увидела парикмахерскую. За всю свою жизнь она ни разу не была в парикмахерской. Эта называлась "У Пьера".

— Зачем? — спросила Анна.

— Затем, чтобы тебя подстричь и завить. Ну, прическу сделать. Мы с папой решили — пора тебе выглядеть прилично.

— Но, Руди…

— Не желаешь быть красивой? Боишься попробовать что-нибудь новенькое? Хочешь остаться на танцах единственной девочкой с косичками?

— Нет, — вырвалось у Анны. Она просто не понимала, что с ней — то ли испугана, то ли смущена, то ли страшно довольна.

— Ну хорошо, зайдешь внутрь одна? — По голосу ясно — брат тоже волнуется.

— И кто же теперь боится? — хихикнула девочка, разом почувствовав себя гораздо уверенней. — Твоя затея, не моя. Пошли!

Храбрые слова, но если он покинет ее, она ни за что не переступит порога. Брат усмехнулся, крепко схватил сестру под локоток и втолкнул первой в странно пахнущее, совсем незнакомое место.

— Да? — спросила их надушенная, разряженная, идеально подстриженная особа.

Руди стоял, не в силах вымолвить и слова.

— Нам назначено, — удивляясь себе самой, проговорила Анна.

— Ваше имя?

Руди полностью возложил переговоры на ее плечи, но глядел на сестру с нескрываемым восторгом. Анна осмелела.

— Зольтен, — хладнокровно произнесла девочка и, набравшись бесшабашной храбрости, спросила: — А долго ждать?

— Надеюсь, Антонио сможет заняться вами прямо сейчас, — сказала барышня, словно Анна была постоянной посетительницей.

Девочку немедля усадили в кресло, наполовину отгороженное занавеской, и на нее уставилось Аннино бесконечное отражение в тройном зеркале. Руди маячил где-то сзади, явно не зная, куда себя приткнуть. Когда девушка отошла, оставив их дожидаться Антонио, он немного пришел в себя.

— Можно подумать, ты всю жизнь ходишь по парикмахерским, — пробормотал брат, глядя на Анну в зеркале. — Даже ничуточки не испугалась.

— Да нет, испугалась, — притворяться храброй уже не было сил. — Зачем ты меня вообще сюда привел, Руди?

Появление Антонио избавило Руди от необходимости оправдываться. Оба уставились на отражение Анны.

— Гм-гм, — загадочно пробормотал Антонио. Руди и Анна смотрели на парикмахера, а он тем временем расплел тощие косички, расчесал рассыпающиеся пегие волосы — теперь они торчали во все стороны, и голова девочки напоминала пушистый одуванчик. Потом покачал головой:

— Все не так просто.

Руди, к глубокому облегчению Анны, снова обрел способность к действию и решительно сказал:

— Пожалуйста, подстригите ее и завейте, как других девочек, хорошо?

Щеки Анны покрыл румянец. Наверно, из-за этих ярких ламп вокруг зеркала. Она, затаив дыхания, ждала приговора.

— Будет настоящей принцессой, — голос Антонио звучал вполне убедительно. — Юной красавицей. Сможете забрать ее около семи?

— Ладно, — обещал Руди и уже повернулся, чтобы уйти, но помедлил, глядя на сестру:

— Удачи!

Анна не ответила. Что говорить, если он уходит. Фигура брата пропала из виду. Анна сглотнула. Подняла подбородок повыше и застыла — теперь и она готова.

Антонио работал, чуть слышно напевая себе под нос. Анна с восхищением следила, как падают отрезанные пряди волос, сначала на плечи, а потом на пол. Внезапно у нее появилась челка. Разглядеть бы получше! Челка, вот здорово. Но расческа по-прежнему колдовала над челкой, и это слегка тревожило.

Тут парикмахер велел:

— Сними очки, они мне мешают. Ага, так удобнее.

Анна понятия не имела, что происходит. До самого конца стрижки девочка и представить себе не могла, чем занимается парикмахер. Оставалось покорно сидеть и ждать. "Вот вымыли голову шампунем — пахнет приятно, а мама всегда дает мне только простое мыло. Теперь покрывают чем-то густым и прохладным". Пока накручивали волосы, девочка не шелохнулась, словно аршин проглотила. "До чего противно, похоже на металлические шпульки". Потом волосы смазали еще какой-то мазью — ужасно воняет. Посадили под огромную машину — такое впечатление, будто поджаривают. "Где же этот Антонио, по-моему, я уже совсем обуглилась. Пахнет паленым, а ему хоть бы хны".

Парикмахер подвел девочку к зеркалу, опять чем-то намазал, заколол волосы и отправил под сушилку. Потом причесал и щеткой, и расческой, и принялся укладывать, по-прежнему тихо мурлыча какую-то мелодию.

В конце концов раздался голос Руди, брат интересовался, готова ли Анна.

— Ну, уже почти принцесса, — нарочито веселым голосом пропел Антонио и надел ей на нос очки. Девочка — смесь восторга и ужаса — уставилась на себя, новую, в зеркало.

Совсем и не принцесса. Но и не прежняя Анна. Волосы торчат во все стороны. И вьются. Даже челка завита. Похоже, слишкомкудрявятся. Прямо сказать, кустятся. Девочка взглянула на брата.

— А они улягутся со временем? — спросил Руди.

— Непременно, непременно. Сначала всегда чуть-чуть неестественно, — заверил Антонио.

"Это вам не косички", — напомнила себе Анна, вставая с кресла. "Далеко от старомодных европейских косичек", — подбадривала себя девочка.

Руди, не произнося ни слова, заплатил.

Они вышли вместе. Анне казалось, что она совсем новый человек, даже страшновато. Что мама скажет? Сюзи? Фриц? Папа?

— Не беспокойся, — ласково произнес Руди. — Все уладится. Просто мы еще не привыкли. Ты и впрямь выглядишь более или менее, как все остальные.

Мама чуть не заплакала:

— Что они сделали с твоими чудными волосами!

Анна рассмеялась — в первый раз с тех пор, как вошла в парикмахерскую.

— Чудными волосами! Мама, ты сама всегда говоришь — у меня несносные волосы!

— Нечего сказать, смотришься по-новому, — неуверенно произнес Фриц, не сводя глаз с сестренки.

— Не волнуйся, Анна, — решила успокоить сестру Гретхен — сама она спокойной не казалась. — Дело поправимо, я помогу. Да и вообще, волосы растут быстро.

Анна повернулась к папе. Если и папа на меня посмотрит, как на диковину, тогда всему конец.

Отец распахнул объятия. Дочка стремительно бросилась к нему, спрятала лицо — только бы не заплакать. "Нет, не заплачу". Папа мягко провел рукой по крутым кудряшкам и шепнул прямо в ухо:

— Нелегкое дело — расти. Только ты по-прежнему моя Анна.

Вечером они снова устроили танцкласс. Анна все увереннее повторяла движения, которым ее учил Руди. Да и необычное ощущение легкости на голове помогало.

Наутро волосы кудрявились еще больше, дикий кустарник, да и только. Гретхен причесала, как могла, Фриц посоветовал надеть шапку, Фрида на него набросилась, защищая сестру. Анна отправилась в школу — не прогуливать же, в самом деле.

При виде Анны подружки завизжали, Сюзи громче всех:

— Ой, Анна, вот умора! В жизни не встречала такого кустистого перманента!

— Замечательно выглядишь, — попыталась Мэгги утешить Анну.

— Замечательно — не совсем то слово, которое употребила бы я, — глаза Паулы смеялись. — Уникально — вот это в точку!

— Ненавижу свои волосы, — заявила Анна, — выглядят ужасно. И не говорите мне, я могу разглядеть себя в зеркале.

Но, по правде говоря, до ненависти было далеко, ей почти нравилась ее новая прическа.

— В любом случае лучше косичек, — подытожила Мэгги.

— Похоже на то, — согласилась Анна. — И Руди сам все придумал.

Самое приятное и удивительное, что это была затея Руди. Если бы не старший брат, никто бы и не побеспокоился, узнав про школьную вечеринку.

Накануне танцев Гретхен одолжила Анне свою единственную пару шелковых чулок, обещая съесть живьем, если та их порвет. Страшно немножко, но шелковые чулки того стоят. Обычные фильдекосовые — толстые и теплые, их надо пристегивать резинками. Шелковые совсем не дают тепла. Зато ноги выглядят жутко элегантно. Конечно, у Сюзи есть шелковые чулки, но у остальных… почти наверняка ни у кого не будет.

Фрида покрыла ногти Анны прозрачным лаком. Мама потребовала: "Никакой губной помады", но Гретхен уговорила — капельку розовой помады и чуть-чуть пудры. Анна понимала — если Гретхен положит слишком много косметики, мама заставит ее, Анну, умыться, но Гретхен тоже знала, с кем имеет дело, и Анна сумела выдержать мамину инспекцию. Волосы теперь лежали мягче и ровнее, а челка девочке ужасно нравилась. Прямо перед уходом Анна посмотрела на себя в зеркало — ну, почти красавица.

Но в гимнастическом зале, где проходили танцы, пришлось спуститься с облаков на землю. Как предсказывал Фриц, ее никто не приглашал. У Сюзи кавалеров хоть отбавляй, Мэгги и Паула сначала танцевали друг с дружкой, а потом их стали приглашать мальчики из класса.

Анна стояла в сторонке, в полутемном уголке около раздевалки. Сперва казалось, что ее никто не замечает, но скоро девочке пришло в голову — все видят, как она тут притаилась. Ноги наливались тяжестью, словно решили укорениться, приковать к полу. Девочка проверила стрелки на чулках, по-прежнему ровные. Пошла, попила воды из фонтанчика. Вернулась на то же место. Лицо горело — когда же, наконец, все это кончится!

— Анна, я был бы счастлив пригласить тебя на танец!

Перед ней стоял мистер Мак-Нейр. Учитель.

— Ты ведь танцуешь, Анна? — ровным, ласковым голосом спросил он.

— Да, я танцую.

И она даже ни разу не споткнулась.


Слышишь пение?

Глава 17

В субботу, после танцев, Анна проснулась и поняла — дольше отмахиваться от неприятностей нельзя, в понедельник начинаются полугодовые письменные экзамены. Она неплохо подготовилась, но не узнала главного — как быть с заданиями. На обычных контрольных учителя доверяли Мэгги и разрешали ей шепотом читать Анне вопросы, написанные на доске. Но не на экзаменах же! По ним выставляется большинство отметок за полугодие, кроме физкультуры и всякого такого. Без сомнения, на экзаменах шептаться не позволят.

Она решила пойти к мистеру Апплби, он, наверно, поймет. Но сначала придется разговаривать с секретаршей и просить назначить время, а это совершенно невозможное дело. Что, если миссис Шумахер позвонит директору и расскажет, как всегда печатала для Анны вопросы, и тогда мистер Апплби разрешит их напечатать и на этот раз. Миссис Шумахер он поверит — учительница же не станет жульничать.

— Хорошо, — согласилась та, когда Анна объяснила, в чем дело. — У Изабеллы зрение чуть-чуть лучше, ей это не понадобилось, но тебе… тебе гораздо труднее. Сейчас позвоню ему домой. Но почему ты так долго тянула и не сказала мне сразу?

— Не знаю, — пристыжено опустила голову Анна.

— Ладно, пойду позвоню, пока еще не поздно.

Анна прислушалась — учительница рассказывает мистеру Апплби о ее трудностях. Вдруг миссис Шумахер замолчала не полуслове, лицо ее выразило изумление, она поблагодарила директора и повесила трубку.

— Уже позаботились обо всем, — она была удивлена не меньше, чем Анна. — Директор сказал, что на педсовете кто-то из учителей упомянул о тебе и обещал напечатать все вопросы. Самым крупным шрифтом, как я делала. Все уже приготовлено и ждет тебя. А ты готова к экзаменам?

— Скоро буду, — пообещала Анна. — Побегу домой, надо кое-что подзубрить. Наверно, мисс Сурклиф… а может, мистер Мак-Нейр… Нет, все-таки мисс Сурклиф! Не забыть бы ее поблагодарить!

В понедельник после уроков, когда два экзамена остались позади и, похоже, были неплохо сданы, девочка отправилась на поиски мисс Сурклиф. Она подождала, пока учительница договорит с другими.

— Ты ко мне, Анна?

Анна застенчиво улыбнулась:

— Хочу вас поблагодарить, мисс Сурклиф.

— Спасибо, конечно, но за что?

Анна смутилась. Ей, наверно, и невдомек, что я догадалась.

— Вы же напечатали для меня экзаменационные вопросы!

Учительница посмотрела Анне в глаза.

— Спасибо на добром слове, значит, ты решила, это я такая добрая и заботливая. Но вопросы напечатал мистер Ллойд. Он упомянул о твоем зрении, и мы сразу поняли — он прав, иначе тебе будет очень трудно. Мистер Ллойд и вызвался напечатать вопросы по всем предметам. Сколько у тебя экзаменов?

— Девять, — от полного смущения девочку спасла только длинная речь учительницы: она успела прийти в себя. — Тогда… тогда пойду скажу спасибо ему.

— Прекрасная мысль, — согласилась мисс Сурклиф. — Хороших праздников, Анна! Учить тебя — одно удовольствие.

— Мне тоже учиться одно удовольствие. С Рождеством вас!

Она вышла в коридор и задумалась — как поступить? Может, лучше завтра? Но с другой стороны, почему бы и не сегодня? Нельзя же его не поблагодарить. Ага, вот Мэгги у шкафчика, надо обсудить с ней. Вдруг удастся уговорить пойти вместе, уже легче будет.

— Мистер Ллойд? — переспросила подружка.

— Вот-вот, я тоже ушам своим не поверила. Но не врет же мисс Сурклиф! Пойдешь со мной, Мэгги?

— Я подожду у двери и соберу обломки, когда ты вывалишься наружу, — пообещала та.

— Пойдем со мной, пожалуйста, я так боюсь!

— Я сама от страха дрожу!

Они вместе дошли до дверей класса, но Мэгги наотрез отказалась заходить внутрь. Через открытую дверь видно, что мистер Ллойд там один. Он не поднял головы, пока Анна не подошла вплотную к столу.

— Да? — голос холоден, как всегда.

— Я хочу вас поблагодарить, — Анну лихорадило, щеки заливал румянец. — За вопросы для экзаменов, ну… которые вы напечатали. Я так беспокоилась, боялась не справиться… А мисс Сурклиф, она… вы…

Слова замерли на языке. Она стояла, беспомощная, словно рыба, выброшенная на берег. Ну хорошо, сказала, а теперь что — уходить или оставаться?

— В мои планы не входило оповещать тебя об этом, — жестко и сухо ответил учитель. — Но в любом случае, пожалуйста, мисс Зольтен. Рад был помочь.

По голосу не догадаешься, рад ли, но ведь предложил именно мистер Ллойд и напечатать сам вызвался. Как ему в голову пришло…? Анна взглянула на учительский стол, там лежат его заметки, никогда раньше не видела их вблизи. Напечатаны крупным шрифтом. Вот, значит, в чем дело!

Он кашлянул, дернулся, будто хотел убрать записи, но раздумал.

— Видишь ли, у меня те же трудности, — голос учителя смягчился, но совсем чуть-чуть. — Ты на удивление хорошо справляешься. Мне в старших классах приходилось нелегко, даже с репетиторами занимался. В колледже легче, там сплошные лекции. У меня, да и у тебя тоже, очень хорошая память, куда лучше средней.

— Я… — сбивчиво начала Анна, — я никогда не думала… Сэр, спасибо вам огромное.

Он внезапно встал, резко отодвинув стул.

— Я уважаю храбрость, где бы ее ни встретил, — произнес он, по-прежнему без малейшей тени улыбки. — У тебя отличные задатки, мисс Зольтен, и цепкий ум.

— Благодарю вас, — повторила девочка. Потом, собрав всю свою смелость, которую он только что упомянул, протянула учителю руку. — Счастливого Рождества, сэр!

Мистер Ллойд взглянул на маленькую ладошку и торопливо пожал ее, как будто исполнил неприятную повинность. Но Анна понимала, что он не хочет ее обидеть, просто ему страшно неловко, он совсем не умеет по-дружески общаться с людьми.

— И тебе счастливого Рождества, — пожелал учитель.

Мэгги видела только рукопожатие и, вытаращив глаза, подбежала к подружке:

— Откуда у тебя только храбрость берется?

Анна ничего не ответила.


Слышишь пение?

Глава 18

Прошла зима. Анна привыкла к своим кудряшкам. Со временем, как обещал Антонио, они и правда улеглись. Вскоре школьная вечеринка была основательно забыта.

В середине марта, в один прекрасный день вся банда торопилась домой из школы. Девочкам пришлось остановиться и пропустить взвод солдат. Они шли строем и пели:

Левой, левой, левой…

Я работаю одной левой.

Меня наняли одной левой.

Меня выгнали одной левой.

Левой, левой, левой.

Солдаты маршировали в ногу, левой, левой, в такт песне. Все, кроме одного, в последнем ряду. Ему, казалось, ни до чего не было дела. Шел, не обращая ни на кого внимания, высоко подняв голову и заломив пилотку набекрень. Волосы светлые… Как у Руди.

— Что же он не перестроится и не пойдет в ногу? — Сюзи не спускала с солдатика глаз.

— Мне в жизни не научиться перестраиваться, — призналась Анна.

— Да это проще простого, — с легким презрением в голосе заявила Сюзи.

У Анны порозовели щеки, ужасно не хочется, чтобы Сюзи заметила, но той не до нее — уставилась во все глаза на солдат.

Внезапно солдатик, шагавший не в ногу, затянул новую песню, и остальные тут же подхватили. Девочки застыли, не в силах оторвать взгляда от поющих.

Есть у меня пятак, вот так,

На завтрак и обед пятак,

Пятак отдать,

Пятак занять,

Пятак, чтобы жене послать.

Печалей нету у меня,

Девчонок нету у меня,

Как птичку, не поймать меня,

Иду домой, вот так…

Взвод повернул за угол и скрылся из виду, но песенка все еще доносилась до девочек.

— Хорошенький такой, — мечтательно протянула Сюзи. — И совсем даже не старый.

— Ему никак не меньше восемнадцати, а это и для тебя многовато, Сюзанна Ирджес, — отрезала Мэгги. — Поверь мне, он нас даже не заметил. У него, наверно, и невеста есть.

— Скорее всего, жена, — рассмеялась Паула, глядя на надутые губки Сюзи. — Знаете что? Я хотела вам раньше новость сообщить, да забыла. Мой двоюродный брат в прошлые выходные в армию записался. Сказал, больше ждать невмоготу, хотя ему только-только двадцать исполнилось, в колледж совсем недавно поступил. Дядя Эдвард так бесновался, хоть связывай, но поделать ничего не мог.

Они перешли улицу, дом уже совсем близко. Ноги Анны двигались автоматически, в голове крутились обрывки услышанного.

— Ему никак не меньше восемнадцати.

— Сказал, больше ждать невмоготу.

— … совсем недавно в колледж поступил.

Когда они узнали об аресте тети Тани, Руди ужасно переживал, никак не мог решить: оставаться в университете или все-таки доказать, на что он способен, и записаться в армию. Девочка не раз слышала их с папой разговоры, да и по виду Руди можно было догадаться, ему приходится нелегко. Она тогда страшно волновалась, но со временем он будто немного успокоился. Похоже, папины советы не пропали даром. К концу зимы стало казаться, что Руди с головой ушел в занятия, не говоря уже о помощи младшей сестре. Раньше Анна могла представить такую дружбу только с отцом, но постепенно и старший брат стал настоящим другом.

"Он обо мне и вправду заботится", — думала девочка.

Надеюсь, дома будет все в порядке, ничего больше не случится. Отец Сюзи предсказывает скорое окончание войны — не позднее мая, но папа и отец Мэгги, да и отец Паулы считают — весной-то и начнутся настоящие бои.

— Анна, давай научу перестраиваться, когда маршируешь, — голос Сюзи вырвал девочку из круговорота тревожных мыслей. — Смотри, легче легкого!

Только Анна открыла рот, напомнить, что ей не углядеть, как подружка принялась подробно объяснять каждое свое движение. Время от времени Сюзи понимала больше, чем от нее ожидали. До нее за прошедшие месяцы дошло: хочешь учить Анну — прилагай особые усилия.

Как и в тот знаменательный день, когда Руди впервые помог ей проникнуть в сокровенные тайны алгебры, Анна сразу сообразила, о чем говорит подруга. Попыталась повторить — оказывается, и вправду легче легкого!

Они все вместе немного потренировались, начали с одной ноги, потом десять шагов в ногу, потом, по команде Сюзи, сменили ноги, и опять десять шагов.

Тут Анна, почти все запоминавшая с первого раза, запела:

Левой, левой, левой…

Я работаю одной левой.

Меня наняли одной левой.

Меня выгнали одной левой.

Левой, левой, левой.

Приходилось то и дело огибать огромные лужи — из-за мартовской оттепели тротуары уже очистились от снега, но воды еще было предостаточно. До чего же весело так шагать!

Полчасика они простояли, проболтали на углу, и, наконец, Анна пошла домой, все еще маршируя то с левой, то с правой, изображая молодого солдата-запевалу, которого другой солдат только что научил, как перестраиваться, если сбился с ноги. Спустя минуту она уже распевала:

Печалей нету у меня,

Девчонок нету у меня,

Как птичку, не поймать меня…

Песенка застряла у девочки в горле, ноги перестали повиноваться. Это же вам не игра-забава. Они же и впрямь солдаты. А поют так весело! Уходят из дома… далеко-далеко, неизвестно куда… может, их там убьют.

— Пожалуйста, не дай Руди записаться, — внезапно прошептала девочка в надежде, что Бог ее услышит. — Пожалуйста, не надо!

Анна вошла в дом, там все было по-прежнему.

Она сняла галоши, повесила, сунув варежки в карман, пальто и отправилась на кухню — помочь с ужином. Порезала мясо, очистила крутые яйца, по просьбе Фриды сбегала в погреб, принесла банку маринованных слив, накрыла на стол — ее всегдашняя работа с самого раннего детства. Девочке казалось, если все будет идти как обычно, удастся чудесным образом уберечь семью от страшной опасности. "Чепуха невероятная, не такая уж я важная особа". Но это странное чувство не оставляло, и она даже принялась деланно напевать, раскладывая ножи и вилки.

Перед самым ужином Фрида пришла из кухни проверить, все ли в порядке на столе. Фриц в последнее время пристрастился к вестернам и сам, по доброй воле, устроился в кресле с книжкой — читал Зейна Грея.[29]

Руди вошел в столовую и присел отдохнуть в ожидании ужина. Вскоре к ним спустилась Гретхен.

— Готовишь маме подарок на день рожденья? — с любопытством спросила она старшего брата.

— Не знаю, — улыбка Руди погасла, и он вдруг ужасно погрустнел. — Ничего не могу придумать, а хочется на этот раз чего-то особенного.

Гретхен удивилась:

— В прошлом году, когда ей исполнилось сорок, особенное было важней.

— И то верно, — согласился Руди, но лицо его по-прежнему оставалось серьезным и даже тревожным.

— Гретхен, пойди сюда на минутку, — позвала из кухни Фрида, — помоги мне, пожалуйста.

Старшая сестра вышла из комнаты.

— Анна, давай ты за меня придумаешь, — попросил Руди. — Мне тоже нужна помощь. Ничего не приходит в голову.

Она взглянула на брата — нет, не смеется, говорит серьезно.

— Мне нужен какой-то особенно приятный и веселый подарок. От которого долго-долго хорошо на душе.

Анну снова охватило предчувствие беды, но она не высказала вслух своих мыслей.

"Вдруг я ошибаюсь. Если есть хоть малейшая возможность ошибки, лучше промолчать".

— Хорошо, договорились, обещаю подумать. Поищем что-то такое, ну, в самую точку.

Мамин день рождения нескоро, 29 апреля. У нее еще куча времени.

Вечером они с Руди, по обыкновению, корпели над алгеброй. Потом вместе читали учебник истории. Занятия с младшей сестренкой оказались, как предвидел папа, ужасно важным делом — но совсем по другой причине. Руди неожиданно понял, что ему страшно нравится преподавать, и решил после окончания университета стать учителем в старших классах.

— Скоро мне нечему будет тебя учить, — весело заявил он, пока сестра искала нужную страницу.

Анна испуганно подняла голову, словно он уже объявил, что уходит на войну.

— Мне помощь никогда не лишняя.

— Я тут, тут, не беспокойся. Не нравится мне этот Кромвель, а тебе?

— Мне тоже. Злобный такой. Но и король тоже хорош — совершеннейший идиот. Трудно сказать, кто хуже.

— Всегда нелегко, — согласился брат.

* * *

Десять дней спустя родилась Елизавета Анна Шумахер. Такое родители придумали для дочки имя — просто поменяли местами имена Анны.

— У Франца в жизни не хватило бы духу сделать предложение без помощи вашего семейства, а особенно твоей, — объясняла Эллен Шумахер Анне и ее родным, когда они пришли посмотреть на малышку. — И тогда никакой Елизаветы не было бы и в помине.

Польщенная и обрадованная, девочка не могла и слова вымолвить, но мама новорожденной Елизаветы Анны понимала состояние своей бывшей ученицы. С того самого дня повелось — если Анна не занята в школе, дома или в библиотеке, будьте уверены, ее можно найти у Шумахеров, где она нянчится с маленькой тезкой.

Но девочка не забыла про Руди и его мольбу о помощи. Где-то в середине апреля ей пришла в голову замечательная идея.

— Сегодня твоя очередь ждать меня после школы, — объявила она брату. — Хочу показать, а не просто рассказать.

Она повела его прямо в зоомагазин и смело, впервые в жизни, вошла в дверь. Казалось, магазин набит щенками — стоят на задних лапах, дремлют, свернувшись в клубочек, карабкаются друг на друга, повизгивают, возятся, даже дерутся, а то сидят и грустят. Но Анна и не взглянула на своего последнего любимца. Не рассказала брату, сколько времени проводит у витрины магазина в мечтах о щенке.

— Птица, — провозгласила девочка, указывая на клетку. — Маленькая желтая канарейка, точно такая жила у нас во Франкфурте. Мама ее ужасно любила. Я, конечно, почти ничего не помню, но, по-моему, птичка очень похожа.

— Дженни, — закричал Руди, и глаза его загорелись, как у сестры. — Мама назвала ее в честь Дженни Линд,[30] певицы, хотя это была не канарейка, а кенарь. Поют-то только самцы.

— Верно, — согласился продавец. — Вот самые лучшие певцы, лимонные канарейки. Мы их совсем недавно получили, и смотрите, только три осталось. Смешно сказать, но в последнее время людям нравится, когда у них в доме звучит веселое пение. По правде говоря, вовсе и не смешно.

— То, что нам нужно! — воскликнул Руди. — Песня в доме! Анна, ты гений. Сколько она стоит?

Канарейки оказались дорогими. Руди приуныл, но Анна дернула его за рукав и начала умоляюще:

— Слушай, давай я заплачу половину. У меня есть деньги. Я уже давно коплю.

— Но не на канарейку же? На что ты копишь?

Щенок, которого девочка целый месяц считала своим, перекувырнулся через голову и сел, свесив розовый язычок. Она назвала его, шотландского терьера, Мак-Нейр.

Но Анна в ту сторону даже головы не повернула — вдруг Руди догадается.

— Все равно передумала, решила, что теперь ни к чему. Я, правда, совсем большая, мне не до таких глупостей. Честное-пречестное, ужасно хочется заплатить половину!

— Не надо бы мне брать твоих денег, я тоже накопил порядочно, но хотел отдать их папе до того… Хорошо, Анна, договорились.

Девочка чуть не спросила: "До чего?", но упустила мгновение.

Продавец пообещал держать птичку до дня рожденья.

Когда мама увидела немного нахохлившуюся канарейку, такую одинокую в новой клетке, она просто остолбенела. Обняла их обоих, Руди чуть дольше. Так и надо, Руди — всегдашний мамин любимчик, правды не скроешь, сколько мама ни отрицай, когда ее напрямую спрашивают.

— Продавец из зоомагазина сказал, что канарейки редко начинают петь прямо с первого дня, — предупредил Руди, пока мама осматривала свое новое сокровище.

Анна надеялась, продавец не ошибся и птица хоть когда-нибудь запоет. Бедная канарейка — такое несчастное, потерянное создание!

— Ничего он не понимает, этот продавец, — возразила мама, — я свою канарейку знаю.

И Клара Зольтен вдруг засвистела мягким переливчатым свистом. Анна сразу его вспомнила, хотя не слышала с тех пор, как умерла Дженни, — а ей, Анне, тогда было лет шесть, не больше.

Птичка подняла головку и прислушалась.

Остальные Зольтены затаили дыхание.

Мама ласково, убедительно повторила переливчатую трель.

И канарейка отозвалась. Сначала просто нотку-другую, но все же она запела.

— Где ты такому выучилась, мама? — восхищенно спросил Фриц.

— У птиц, — горделиво ответила мама. — Когда-то, еще девочкой, я летом часто ходила в лес и пересвистывалась с птицами. И мама моя тоже всегда пела своим птичкам. А как мы его назовем?

Все призадумались, и тут Анна быстро, почти грубо выкрикнула:

— Пусть будет Питер! Хорошее имя, правда?

— Сроду не слыхала, чтоб птиц звали Питерами, — мама внимательно разглядывала канарейку, — но, кажется, ему подходит. Честно говоря, я когда-то была влюблена в мальчика по имени Питер.

— Ты? Когда? А кто он? Почему мы никогда о нем не слышали? — посыпались со всех сторон вопросы.

— Моя первая любовь, — вздохнула мама, трагически закатила глаза и вдруг расхохоталась. — Поселился в соседнем доме, когда мне было восемь. А через год их семья переехала, и с тех пор я ничегошеньки о нем не знаю. Хотела Руди назвать Питером, да ваш отец воспротивился, и ни в какую. А для птички такое имя подойдет, не возражаешь, Эрнст?

— Если тебе нравится, я не против, — согласился папа.

Тут канарейка снова запела, издала коротенькую трель, уже без маминого приглашения.

— Похоже, договорились. Пусть будет Питер.

Анна хихикнула про себя. Щенка завести не удалось, но на прошлой неделе она узнала — мистера Мак-Нейра зовут Питер.


Слышишь пение?

Глава 19

С самого начала войны у всех без исключения членов семейства Зольтенов появилась привычка: ежедневно слушать вечерние новости из Европы. И к концу апреля папины предсказания начали сбываться. Но для Анны апрель остался тем самым месяцем, когда они с Руди подарили маме канарейку.

В мае война перестала быть новостями по радио, в кинохронике или в заголовках газет — она ворвалась прямо в дом.

После маминого дня рождения и окончания весенней сессии Руди подождал только десять дней, а потом отправился на призывной пункт. Позже, вспоминая эти десять дней, девочка сообразила — брат ухитрился найти время для каждого члена семьи.

Он отправился посмотреть, как Фриц играет в баскетбол, а потом братья весь вечер сидели и разговаривали. Анна поднялась наверх и легла, но до ее закутка еще долго доносились несмолкаемые голоса. Легко было догадаться — говорил в основном Фриц.

Руди поехал на велосипедную прогулку с Фридой. Она чуть не отказалась, предпочтя какое-то другое приглашение, а Анна ей ужасно завидовала — вот бы поехать кататься с Руди, но с ее очками о велосипеде нечего и мечтать.

Вечерами и по воскресеньям брат сидел рядом с мамой, пока та штопала или гладила, задавал ей вопросы, после которых она пускалась в подробные воспоминания об их детстве.

Гретхен и Руди пошли в парк на концерт духового оркестра. Анна просилась с ними, но брат объяснил — концерт закончится поздно вечером, а ей положено вовремя быть в постели.

Он проводил бесконечные часы в магазине с папой, подменял маму, когда та уходила домой заниматься весенней уборкой. Бывало, покупатели подолгу не появлялись, и отец с сыном тихо разговаривали или просто молча сидели в обществе друг друга.

Анна, чувствуя необычность происходящего, как-то раз зашла в магазин — ей хотелось побыть с ними обоими, но спустя минут десять Руди попросил сестру пойти домой.

— Нам с папой нужно обсудить всякие дела, но завтра я подожду тебя после школы. Пойдем погуляем вдвоем, только ты и я. Пойми, мне важно побыть с папой. Ты же всю жизнь стараешься улучить момент и остаться с ним вдвоем.

Тут уж не возразишь, пришлось уйти. На следующий день, когда она вышла из школы, брат поджидал на углу.

— Ну и что твой дражайший друг, мистер Мак-Нейр, сказал сегодня? — поддразнил сестру Руди.

"До чего ж догадлив", — слегка покраснела Анна.

— Сегодня у нас не было математики.

Они отправились в парк, под ногами свежая трава, солнечные лучи заливают землю сквозь прозрачный купол молодой листвы.

— Анна, давай посидим на скамейке. Я должен… Мне нужно с тобой поговорить. Мне необходимо кое-что рассказать тебе.

— Не хочу ничего слушать, — возразила девочка, но покорно села на скамейку.

Оказалось, он завтра собирается записываться в военно-морской флот.

Анна просто онемела, сидела, уставившись вниз, на крепко сцепленные пальцы.

— Я заранее никому не сказал, только папе, — Руди будто подслушал мысли сестры. — Папа… папа понимает, но он такой… такой усталый. Наверно, теперь в нашем доме будет невесело. Мама… не знаю, как она перенесет. Все уже выросли и отдалились от нее, но ты… папа с мамой больше всех тебя любят.

Анна взглянула на брата, изумление вывело девочку из горестного столбняка.

— Тебе, понятно, не верится, — рассмеялся он. — Когда ты была маленькой, мама все время боялась — вдруг с тобой что-то не в порядке. Но ты выросла, Анна. Стала доброй. Видишь то, чего другие порой не замечают. Я тебя прошу, помоги остальным, особенно папе с мамой.

Ей помогать папе? Маме — может быть. Хотя и тут ужасно трудно, почти невозможно. Папа… он сила и опора, к которой она привыкла прислоняться. Это папа ее помощник! Сейчас многое переменилось, но в голове все равно не укладывается — помогать папе?

Руди словно опять прочел мысли сестры, протянул руку и накрыл ладонью маленькую ладошку.

— Война ужасно ранила папу, куда сильнее, чем мы можем себе представить. Он не говорит о тете Тане, но думает о ней непрестанно. И одинаково горячо любит и Англию, и Германию. А теперь еще будет бояться за меня.

— Тогда оставайся! — сдавленно, хрипло выкрикнула девочка. — Ему и без того неприятностей хватает. Я ему не помощница. Не уходи, не смей!

Он бережно отпустил ее руку и встал.

— Я должен, — ответил Руди. — Я знаю, как ему больно. Но все равно должен идти. Не могу объяснить, ты, наверно, не поймешь… Анна, помнишь, господина Кеплера?

Сначала она не сообразила, о чем Руди говорит. Но вдруг ее осенило. Господин Кеплер, директор школы, где они учились, пока жили в Германии. Нацист. Жестокий человек, запретил им петь любимую песню, песню о свободе. Как они его боялись! Чувствовали себя перед ним такими беспомощными! Когда пришло письмо об аресте тети Тани, Анна многое вспомнила. Герда Хоффман, одноклассница, у нее отец пропал, не вернулся домой, семья весь вечер просидела, дожидаясь, пока он придет к ужину. Заплаканные глаза Герды, которая тоже исчезла неизвестно куда, несколько месяцев преследовали Анну во сне.

— Да, помню.

— Вот поэтому-то я иду. Чтобы господин Кеплер и ему подобные не победили. А еще — помочь тете Тане, кто-то же должен. Обещай, Анна, ты будешь о них заботиться. Сделаешь все, что в твоих силах. Обещай!

Теперь она плакала и не могла остановиться. Но все же кивнула головой и встала рядом с братом, силясь вытянуться как можно выше.

— Возьми, — Руди протянул ей свой платок.

Она с шумом высморкалась. Знакомый и привычный звук развеселил обоих. Анна вытерла слезы — больше она плакать не собирается.

— А почему ты идешь во флот? — и голос пусть не дрожит. — Двоюродный брат Паулы записался в армию.

— Может, у меня в голове все слегка перемешалось, но не хочу сражаться в самой Германии. И Франкфурт бомбить не хочу. Там и другие люди живут, не только господин Кеплер. Он-то, наверно, уже в армии или где-то еще.

— Ну нет, — возразила Анна. — Небось, по-прежнему детишек мучает. Думаю, на деле он порядочный трус.

Право, непонятно, как девочка умудрилась продержаться за ужином, но ее никто ни о чем не спрашивал. Папа то и дело поглядывал на дочку, но он-то знал. Руди отпускал шуточки, нахваливая голубцы, приготовленные Гретхен, вся семья покатывалась с хохоту, а у Анны кровь стыла в жилах. Она даже не взяла добавки яблочного пирога.

Наутро, когда Руди ушел, с мамой что-то произошло. В воскресенье она отказалась пойти вместе со всеми в церковь. И это мама, которая всегда утверждала — воскресную службу нельзя пропускать ни в коем случае, только если ты и впрямь серьезно болен. Странно и непривычно сидеть на церковной скамье без мамы. А дома, когда Гретхен позвала обедать, мама не пожелала идти за стол, сказав, что уже поела.

— Неправда, — пробормотала Гретхен, — ничего даже не тронуто.

— Наверно, мама заболела, пойду, поговорю с ней, — предложил папа.

Когда он вышел из спальни, беспокойства на его лице не уменьшилось, а наоборот, прибавилось.

— Говорит, совершенно здорова, но разговаривать со мной отказывается, только велела доктора не вызывать. Конечно, все из-за Руди, но вот так, лежать в постели лицом к стенке — совсем на нее не похоже. Просто не знаю, как быть.

Услышав его слова, Анна поняла — родители, и папа, и мама, нуждаются в помощи. Но чем она может помочь? Ничем, что бы там Руди ни говорил. После обеда девочка забралась в кровать, пытаясь отвлечься чтением — благо только вчера взяла в библиотеке новую книжку. Называется "Как зелена была моя долина", автор Ричард Левеллин.[31] Ей понравились и полная поэтических описаний книга, и ее герои, но даже волшебные истории Хью Моргана, обитателя уэльской деревушки, не могли заглушить беспокойства о маме и тоски по старшему брату.

Наутро мама, как обычно, встала и пошла на работу. Все вздохнули с облегчением. Она вернулась, немножко поела, но по-прежнему ни с кем не разговаривала. Впрочем, сегодня никто в их семье не отличался разговорчивостью. Ну ничего, по крайней мере, не лежит лицом к стене.

В этот день Германия вторглась в Голландию.

Вечером, за ужином, Анна наблюдала за мамой — та размазывала еду по тарелке. Прежде чем хоть кто-то сумел разбить свинцовое молчание, мама встала и ушла в спальню, захлопнув за собой дверь. Остальные, не зная, что предпринять, только глядели на закрытую дверь.

— Она сегодня со мной почти не разговаривала, — пожаловался папа. — Обслуживала покупателей, но и им ни словечка за день не сказала. Наверно, заболела с горя. Отнесу ей еду попозже.

Худо-бедно ужин удалось пережить. Анне задали много уроков, еле-еле успеть до вечера. Но и ночью в постели девочка не переставала думать о матери. Ясно, убита горем. До чего же глупо, Руди даже из Торонто еще не уехал. Он пока на учебном крейсере на озере Онтарио, и его скоро отпустят домой на побывку. Она понимает мамины чувства, Руди же ее первенец и любимчик. Но может, мама просто не знает, как выйти из этой трагической позы? У нее, Анны, так бывало — вроде поклянешься больше никогда в жизни с мамой не разговаривать или еще какую-то глупость самой себе пообещаешь, а потом уже хочешь, чтобы все было по-старому, а не получается, никак не перестанешь изображать обиду или злость.

Но мама-то не ребенок, она себя так вести не может!

И все же… Назавтра, когда мама опять отказалась от ужина вместе со всеми, Анна вдруг ужасно разозлилась, набрала в тарелку побольше еды, схватила нож и вилку, поставила на поднос стакан воды и направилась к закрытой двери.

— Не станет она есть, Анна, — засомневалась Гретхен, сама не своя от беспокойства.

— Прекрасно станет, — возразила младшая сестра и, со стиснутыми зубами, словно ей все еще девять лет и она опять насмерть поссорилась с мамой, направилась к спальне родителей. Фриц подскочил и распахнул перед ней дверь.

— Сядь, мама, — жестко, без малейшей жалости в голосе, скомандовала девочка. — Вот твой ужин.

— Забери еду, — отозвалась мама. — Оставь меня в покое.

— И тебе не стыдно? Папа совсем с лица спал, так за тебя беспокоится! Гретхен ничего не ест, волнуется. Руди от нас ни одного письма не получил — а что писать, когда мы только за тебя и переживаем? Он, наверно, как папа, совсем отощал, а ты лежишь и умираешь от жалости к самой себе, — Анна набрала в легкие побольше воздуха и продолжала, пока хватает смелости, — Знаю, знаю, ужасно тяжело было, когда он ушел. Но все остальные стараются изо всех сил. А ты надулась и не хочешь остановиться, но жевать-тоты можешь, вот и изволь, пожалуйста, сесть и поесть!

Мама повернулась и уставилась на младшую дочурку.

— Хватит тут болтать, Анна Елизавета Зольтен, — раздраженно огрызнулась она, по тону, ни дать ни взять, ее дочка. — Никто в доме с голоду не умрет, покуда я тут хозяйка. О чем только папа думает?

— О тебе, — Анна повернулась к двери, все еще держа поднос в руках. — Пойду, скажу Гретхен, пусть поставит лишний прибор.

— Сама поставь, — крикнула ей вслед мама. — Накрывать на стол твоя обязанность!

Все сидели тихо, как мыши, наблюдая за Анной. Она принесла еще одну тарелку и с громким стуком бросила на стол вилку и нож.

— Проснитесь! — потребовала девочка. — Мама сейчас выйдет, ведите себя как обычно.

Папа расхохотался:

— Браво, Анна! А я-то думал, твой дурной нрав давно исчез!

— Иногда он бывает весьма кстати, — возразила дочка.

Но коленки ее дрожали и ноги подгибались.

Тут за спиной раздался знакомый голос, не тот, еле слышный и грустный, к которому они чуть было не привыкли, а обычный, звонкий, всегда полный здравого смысла голос Клары Зольтен:

— Подвинь девочке стул, Эрнст. Видишь, она с ног валится. Не каждый день удается хорошенько выбранить мать. Вот ты сказала, — обратилась она к дочери, — я просто дуюсь, и мне вдруг стало совершенно ясно, ты права. Как тебе в голову пришло, что я надулась? Но твоя правда! Просто ума не приложу, у кого ты выучилась читать нотации?

Она недоверчиво посмотрела на дочь, и Анна ответила с притворной серьезностью:

— У папы, наверно.

Тут все семейство разразилось громовым хохотом. И мама рассмеялась. Папа в жизни никого не ругает, об этом известно всем, даже маме.

— Хорошо, — произнесла она, отсмеявшись, — давайте поблагодарим Господа за то, что мы вместе и… — голос ее осекся, — и попросим Его благословения для Руди, где бы он ни находился. А теперь принимайтесь за ужин, как Анна велела.

Девочка сидела рядом с папой, чувствуя, как к ней возвращаются силы. Только губы еще не повинуются, но нет, надо улыбнуться маме:

— Он еще в Торонто, на «Йорке», корабле королевского флота.[32] Умирает со скуки, наверно.

— Хоть бы скорее прислал фотографию в морской форме, — вставила Фрида. — Я в школе всем покажу.

Мама вздохнула, потрепала ее по плечу.

— Мне тоже всегда нравились мужчины в форме, правда, Эрнст?

Папа кивнул, улыбаясь, а потом с такой любовью посмотрел на младшую дочку, что один этот взгляд стал ей самой большой наградой.

"Видишь, Руди, я стараюсь", — мысленно сказала она и подвинула стул поближе к столу — надо же и поесть.


Слышишь пение?

Глава 20

Пока известно, что Руди близко, беспокоиться вроде не о чем, и девочка как будто забыла, что через полтора месяца ему отправляться в Галифакс. Чаще всего Анна вспоминала о брате, когда приходило время садиться за уроки. Раньше она и не замечала, насколько привыкла полагаться на помощь старшего брата.

К концу первой недели она взяла тетрадь, где Руди большими, жирными, черными цифрами писал для нее задачи, и отправилась к мистеру Мак-Нейру.

— До чего жалко, что Руди бросил университет, — начал учитель. — Я ушам своим не поверил, когда услышал.

— Он записался во флот, — доложила девочка. — Но сначала сдал все экзамены.

— Такой прекрасный юноша, он нигде не пропадет, — кивнул учитель. — А что ты мне принесла?

Объяснять не понадобилось — записанное в тетради говорило само за себя. Согласится ли он помочь? Анна ужасно волновалась, учитель всегда так занят.

— Приходи сегодня после уроков, в четыре, — сказал мистер Мак-Нейр, словно они давно обо всем договорились. — Не знаю, получится ли из меня такой же хороший репетитор, как из Руди, но мы посмотрим. Только, пожалуйста, Анна, останавливай, если я объясняю слишком быстро или ты не видишь написанного.

Она благодарно улыбнулась и поспешила домой.

Там девочка бросилась прямо к клетке и, обращаясь к птичке, нежно проворковала:

— Чудный, замечательный, восхитительный Питер! Самый лучший Питер на свете!

Гретхен удивленно посмотрела на сестру, а канарейка, довольная вниманием, залилась звонкой трелью.

— Не знала, что ты его так любишь. Милая, конечно, птичка… но восхитительная? Замечательная?

— Питер все понимает, — ответила Анна, усмехнувшись — сестре и невдомек. — Это наш с ним секрет, правда, Питер?

— Раз у тебя такое чудное настроение, — хмыкнула сестра, — вытри, пожалуй, пыль в столовой.

Спустя три недели Руди дали увольнительную. На корабль ему надо было вернуться к девяти вечера — казалось, он зашел всего на пару минут, и уже пора уходить. Вот здорово — повидать брата, он и вправду выглядит, словно заправский матрос. Анна думала, что моряка из него не получится, но с большим матросским воротником, брюками клеш, галстуком ("завязывать только так, а не иначе"), ленточками на бескозырке — моряк да и только. Мама не могла наглядеться на сына, кормила, оглаживала, каждую минуту обнимала и даже ни разу не заплакала, пока он не ушел.

В мае Германия оккупировала Голландию, в июне сдалась Франция. Оставалась только Британия — такая ужасно маленькая и совсем близко от Европы, но слова Уинстона Черчилля,[33] нового британского премьер-министра, разносились по всему миру как боевой призыв. Зольтены, собравшись всей семьей вокруг папиного приемника, слушали его речь:

"Мы пойдем до конца, мы будем биться во Франции, мы будем бороться на морях и океанах, мы будем сражаться с растущей уверенностью и растущей силой в воздухе, мы будем защищать наш Остров, какова бы ни была цена, мы будем драться на побережьях, мы будем драться в портах, на суше, мы будем драться в полях и на улицах, мы будем биться на холмах; мы никогда не сдадимся…"[34]

До конца учебного года папа Мэгги тоже записался в военный флот. "Как только Голландию оккупировали, он маме сказал: "Я иду", — рассказывала девочка подружкам. Они с Анной еще больше сдружились в эти дни.

К весенним экзаменам мистер Ллойд опять напечатал все вопросы крупным шрифтом, но теперь Анна не удивилась, увидев их на своей парте. А вот когда на следующей неделе он ее вызвал и объявил, что задания проверены и у нее отличные результаты, восемьдесят два балла из ста, тут девочка и вправду изумилась. Он ужасно добр к ней, другие, может, ничего не замечают, но она-то знает. Анна расцвела улыбкой, и, самое удивительное, мистер Ллойд ответил ей робкой усмешкой.

Вечером ей снова стало грустно. Учитель по-прежнему донимал других учеников из немецких семей, разговаривал он с ними не так грубо, как в первый день, но все же… Говорили, что его брат-близнец погиб на германском фронте в 1918 году, за день до объявления перемирия. Она понимала — сам мистер Ллойд не попал на войну из-за плохого зрения. Догадывалась, как нелегко ему пришлось. Но зачем же срывать злость на школьниках, они ведь еще не родились, когда убили его брата? К ней-то учитель относится неплохо. Как он не поймет, что и остальные тоже ни в чем не виноваты?

Как только все узнали, что Руди записался во флот, часть покупателей вернулась в папин магазин. Хорошо, брат теперь моряк, но папа же не изменился, он так и остался противником диктатуры, уехавшим из родной страны ради того, чтобы его семья была свободна. И от доктора Шумахера уходят пациенты — почему?

Невозможно с этим примириться — люди записывают всех без исключения немцев или в нацистов, или в сочувствующих. Но всем не объяснишь, особенно тем, кого не знаешь.

А тому, с кем Анна знакома? Стоит, по крайней мере, попытаться.

На другой день, сразу после уроков, девочка объявила подружкам: "Идите домой без меня, у меня еще остались дела в школе". Поскольку ей случалось задерживаться, чтобы поговорить о новом стихотворении с мисс Сурклиф, девочки ничего не заподозрили. Только Мэгги посмотрела на Анну с удивлением, но вопросов задавать не стала.

Мистер Ллойд сидел за столом, прямо перед ним лежала стопка экзаменационных работ. Анна подумала: "До чего же ему, наверно, трудно читать наши каракули". Она чуть не повернула назад, но взяла себя в руки, решительно подошла к учительскому столу и села за свою парту прямо перед учителем. Сидя разговаривать легче.

— В чем дело, мисс Зольтен? — спросил мистер Ллойд.

Начала она неудачно и, пробормотав два предложения, которые с огромным трудом придумала заранее, увидела, что учитель не на шутку рассердился.

— Пожалуйста, мистер Ллойд, — Анна решительно отбросила подготовленные слова, — понимаю, это звучит ужасно грубо, и вам хочется выставить меня за дверь, но мне надокое-что сказать. Совершенно необходимо. Пожалуйста, выслушайте меня!

Он молчал, глаза холодные, прямо ледяные.

Анна с головой нырнула в рассказ и вперемешку вылила на мистера Ллойда кучу сведений, куда больше, чем собиралась, сбивчиво поведала о тете Тане и Герде Хоффман, даже господина Кеплера упомянула.

— Я знаю, вы ненавидите господина Кеплера, и вы совершенно правы, — продолжала девочка в полной уверенности — все пошло насмарку, учитель ничегошеньки не понял из ее речей. — Но поверьте, Паула, Карл и Фред Мюллер тоже его ненавидят. Конечно, вы не любите моего брата Руди, но теперь он гораздо лучше и к тому же записался во флот, — у нее перехватило дыхание, она сглотнула и решительно закончила: — Его даже могут убить, когда он будет сражаться против… против тирании так же, как сражался ваш брат.

— Замолчи! — рявкнул учитель.

Анна вжалась в парту, она не могла ни выдавить из себя хоть слово, ни встать и уйти — так дрожали коленки. Мистер Ллойд глубоко вздохнул и произнес:

— Я уже говорил — храбрости тебе не занимать. Не сомневайся, я понимаю, зачем ты все это рассказала. Но душа моя пропиталась горечью слишком давно, и я не уверен, сумею ли измениться. Прости меня за уже сделанное — за слова, которые заставили тебя начать такойразговор. А сейчас тебе лучше уйти, мисс Зольтен.

— Да, сэр, — пробормотала девочка и на негнущихся ногах пошла к двери. Она чуть было не упустила брошенного ей вслед:

— Передай привет брату, когда его увидишь.

— Да, сэр, — повторила она и закрыла за собой дверь.

В горле застрял комок. Теперь она, Анна, и впрямь знает, зачем Руди понадобилось идти воевать. Она вот пережила свою первую битву. Непонятно только, одержала ли она решающую победу, но, во всяком случае, ей удалось выжить. Даже дома девочка все еще продолжала дрожать.

Мистер Черчилль забыл добавить в своей речи: "Мы будем драться в школах", пришло ей в голову, когда она уже лежала в постели.

Анна получила годовой табель, и счастью ее не было конца — перешла по всем предметам. По физкультуре и домоводству — еле-еле, но по литературе — лучшая в классе, а по алгебре — пятая, и даже, обнаружила с тайным восторгом девочка, чуть-чуть, на четыре балла, обошла Сюзи.

Папа отправился в школу — поблагодарить учителей за помощь дочке. Вернувшись, он посмотрел на свою младшую с нескрываемым изумлением.

— Ну, что они сказали? — потребовала Анна, ее встревожил взгляд отца.

Все расхохотались, а мама, тоже слегка нервничая, ждала.

— Похоже, Руди не единственный гений в нашей семье, Клара, — начал папа. — И мистер Мак-Нейр, и мисс Сурклиф настаивают — Анна должна после школы идти в университет. Только договориться между собой не могут, литература или математика.

— Слышала бы тебя сейчас фрау Шмидт, — воскликнула мама. Фрау Шмидт, первая учительница Анны, давным-давно, во Франкфурте, постоянно твердила — Анну невозможно ничему научить.

— А этот мистер Ллойд — вы всегда на него жалуетесь — показался мне приятным человеком, — продолжал папа, оглядывая сгрудившихся вокруг него детей. — Он тоже сказал, что ты многого добьешься, Анна. Ну, когда время придет, видно будет.

Пока сестры и брат шумно возражали против похвалы мистеру Ллойду, Анна не произнесла ни слова, но в душе ликовала. Хорошо, значит, не зря она не теряет веры в учителя географии.

"Наверно, мистер Апплби что-то такое и имел в виду, когда говорил о вере", — задумалась девочка.

Потом для Руди настала пора отправляться в Галифакс. Его отпустили домой попрощаться. Теперь уже было не до смеха. Галифакс ужасно далеко. Анна с трудом припоминала — корабль, привезший их из Германии, пристал именно там. Вспомнился холодный, серый город, или, когда они только приехали, таким ей увиделся Торонто? Руди не позволил семейству сидеть вокруг него с торжественными, похоронными лицами. Он забавлял их рассказами о своей новой жизни. Сколько прививок ему сделали! Сколько раз он драил палубу! А искусство складывания матросского воротника! Право, удачно, что мама в свое время научила его приводить в порядок постель.

— Есть парни, так они в жизни постель не убирали!

— Ты свою тоже не слишком часто заправлял, — рассмеялась Гретхен. — Бывало, накидывал покрывало и все. Сотни раз мы за тебя постель стелили, правда, Фрида?

— Не сотни, а тысячи, — возразила сестра.

Папа рассказал Руди, как он ходил в школу, брат посмотрел на Анну со страшно довольным, вернее, чуточку самодовольным выражением лица.

— Мне это давно известно, папа. Но за ней нужен глаз да глаз. Присматривай за Анной без меня, папа. Да и мистер Мак-Нейр поможет, верно?

Только папа шел провожать Руди на вокзал. Остальные столпились вокруг мальчика, обнимая его и целуя. Руди наклонился к младшей сестре и шепнул в самое ухо:

— Так держать, детка! Я на тебя рассчитываю.

Она кивнула, вцепилась в руку брата, не отпускала его, пусть не уходит, ну пожалуйста!

— И слушай пение, Анна, — внезапно произнес он, улыбнувшись на прощанье. — Что бы ни случилось.

Она поняла — брат напоминает ей про все их разговоры.

— Обязательно, обещаю, — крикнула она вдогонку, когда Руди уже уходил.

Лето было полно радостей и обычных забот. Но однажды в августе, жарким полднем, когда Анна стояла на пороге, доедая рожок с мороженым, пришла телеграмма.

Девочка из любопытства пошла за мальчиком-почтальоном, который положил велосипед и направился к двери дома. Из любопытства. Не из страха. С Руди же все в порядке, он на крейсере «Корнваллес», они еще не отправились к месту военных действий.

Гретхен расписалась за телеграмму и задумчиво вертела ее в руках. Адресована папе.

— Давай сбегаю в магазин, отнесу, — предложила Анна.

Скучный день, делать нечего, библиотека все равно закрыта. Телеграмма — хоть какое-то развлечение. Она предвкушала новости. Наверно, что-то произошло! Девочка торопилась по залитому солнцем тротуару. Может, тетя Таня? Нет, вряд ли. Слишком давно не было вестей.

А вдруг? Предположим… Она почти припустилась бегом. Должно быть, что-то случилось! Люди просто так телеграмм не посылают. Вдруг тетя Таня убежала из тюрьмы, тогда обязательно послала бы телеграмму — нет ничего быстрее!

Анна ворвалась в магазин с криком:

— Папа, телеграмма!

Папа спокойно подошел и взял из ее рук желтый листок бумаги. Анна уже открыла рот сказать: "Там, наверно, новости…" Нет, подожду, пусть папа сам прочтет.

Молчанье длилось бесконечно.

Папа смял листок бумаги, положил в карман. Повернулся к жене и, не обращая внимания ни на Анну, ни на покупателей, произнес:

— Это Руди, несчастный случай. Он в госпитале в Галифаксе.

— Что случилось? — мама почти кричала, негромко, но с такой болью в голосе. — Что произошло?

— Клара… — начал папа, снял очки, протер их, снова надел. — Клара, — повторил он, будто забыл все другие слова.

— Эрнст, скажи мне!

Анна никогда не слышала, чтобы мамин голос резал воздух словно хлыст. Папа мотнул головой, взглянул на жену, стоящую за прилавком. И ответил ясным и четким, но тоже совсем незнакомым голосом — он врезался в память девочки на всю жизнь:

— Они пишут, он ослеп.


Слышишь пение?

Глава 24

Папа поехал забирать Руди домой во второй половине сентября. А в тот день, когда пришла телеграмма, доктор Шумахер звонил и звонил, пока не добрался, наконец, до лечащего врача Руди. Только после этого они с папой пошл и домой.

— Доктор Брикер говорит, Руди хорошо поправляется, всем доволен, держится неплохо, — сообщил Франц. — Перевозить его еще нельзя. И он пока не хочет, чтобы приезжал кто-нибудь из домашних. Врач объяснил, у Руди шок от пережитого, но он не распускает себя. Похоже, мальчик произвел на врача прекрасное впечатление.

— Как все произошло? — спросила мама. — Когда он выздоровеет? Он ведь поправится, да?

— Доктор сказал, несчастный случай. Жидкость для очистки орудий попала в лицо. Оба глаза сильно обожжены. Когда ожоги пройдут, останутся шрамы. А зрение вряд ли восстановится, у врача надежды нет. Мне ужасно жалко, Клара.

— Жидкость для очистки… — протянула мама, — но как…?

— Никто не виноват, просто несчастный случай, так считает доктор Брикер. Никаких подробностей я не выяснял. Знай мы их или нет, этим горю не поможешь.

Анна вслушивалась в слова, но поверить в них никак не могла. Глаза Руди, такие голубые. Она со страхом ждала — сейчас мама начнет плакать, но та не проронила ни слезинки.

"Мама тоже не в силах поверить", — пришло в голову Анне.

Вечером, лежа в постели и ворочаясь с боку на бок без сна, девочка вдруг вспомнила, как подумала когда-то — если совсем ослепнуть, будет легче. И сразу же увидела… Что это было? Да, солнце, зажегшее оранжевым огнем волосы Мэгги. Она поняла тогда, что зрение — настоящее чудо. Тут, она, наконец, зарыдала — брат ослеп!

Последующие дни были забиты делами, времени на грустные мысли не оставалось. В первый день учебного года Анна отправилась в школу почти без страха. Конечно, новым учителям придется объяснять про сложности со зрением, но к этому она уже привыкла, научилась воспринимать свои трудности гораздо легче, чем раньше. В ней даже обнаружились скрытые таланты. Например, оказалась, она прекрасно подает мяч в волейболе. Уже заранее известно — они с Мэгги будут в одном классе, девочки еще в конце прошлого года договорились с директором. После битвы с мистером Ллойдом Анна больше не страшилась секретарей.

Оказалось, вся банда снова в одном классе, а классная руководительница у них — мисс Сурклиф. Этой осенью Анна вместе со всеми стала ходить на школьные футбольные матчи. Не беда, что она не все видит, зато ужасно приятно носить школьные цвета, маленькую бело-зеленую розетку с длинными лентами, приколотую к куртке булавкой. Она уже знала наизусть все речевки, которыми болельщицы подбадривают игроков. Если дружишь с Сюзи, волей-неволей все выучишь. Сюзи выкрикивает их в любую свободную минуту. Анне все страшно нравилось, хотя, конечно, в игре многое от нее ускользало. Подражая остальным, она вопила и свистела, прыгая на сиденье, а после окончания матча Мэгги старательно вспоминала и пересказывала ей все подробности.

Но стоило девочке подумать о Руди, ей становилось ужасно стыдно — как она вообще смеет веселиться! Но в то же время Анна не сомневалась, сидеть в одиночестве с трагическим видом еще хуже, так делу не поможешь. Мама вела себя гораздо спокойнее, от еды, как прежде, не отказывалась, она тоже знала — чтобы не сойти с ума, сохранить семью и провести ее через этот кошмар, надо держаться, жить обычной жизнью, насколько получается. Анна теперь куда лучше понимала мать.

Письмо от Руди было написано под диктовку и прибыло раньше него самого — по строчке на каждого члена семьи. Все вздохнули с облегчением, письмо такое нормальное. Но не Анна — она с удивлением выслушала слова, обращенные к ней: "Привет, Анна, не теряй улыбки". Какая ерунда, брат никогда раньше не говорил ей ни про какие улыбки, почему же не написать что-то более осмысленное?

В письме была только одна просьба: можно ли каким-то образом пожить в комнате одному?

"Я знаю, это нелегко, но если бы Анна переехала к девочкам, я бы смог поселиться в ее уголке".

Семья решила — пусть Фриц спит на кушетке в гостиной, мальчик не возражал. Анна вздохнула с облегчением. Сестры, наверно, тоже. В их комнатушке просто нет места для троих, уж очень они разные. За прошедшие годы Гретхен и Фрида научились жить друг с дружкой в мире, но появление третьей грозило разрушить хрупкое равновесие.

Потом папа отправился за Руди. Весь дом затих в ожидании. Мама готовила сыну любимые лакомства. Все нервничали. Боялись сказать лишнее слово, никто не знал, чего ждать.

К такому не подготовишься — просто невозможно. И вот они вернулись, папа, ужасно постаревший, и Руди, в черных очках, с тростью, улыбающийся, разговорчивый, совсем обычный.

— Он вроде в полном порядке, — шепнула Гретхен Анне, когда папа повел сына наверх, — но…

"Какое там в полном порядке", — подумала Анна, но вслух ничего не сказала. Дело не просто в том, что он ослеп. Брат будто закрылся в своей раковине. Словно все его чувства тоже ослепли.

За неделю в доме установился новый режим. Руди ел один, у себя в комнате. По вечерам спускался вниз, сидел со всеми в гостиной, слушал с папой новости, хвалил мамины пироги. Настаивал, чтобы никто не оставался с ним дома, он прекрасно справляется сам, нужно только немного отдохнуть. Никогда не говорил о слепоте. Когда требовалась чья-то помощь, просил без обиняков, но из голоса исчезала наигранная веселость, и все понимали, как ему тяжело.

— А нам что делать? — как-то вечером, когда Руди уже поднялся к себе, задала Фрида мучивший всех вопрос.

— Дайте ему время, — устало ответил папа. — Так доктор Брикер мне объяснил. Он сказал — ранены не только глаза, но и душа. Врач посоветовал дать ему возможность пережить то, что произошло.

— Ничего другого и не поделаешь, — вмешалась мама, лицо ее было залито слезами. — На вид он такой веселый. Ест хорошо. Надеюсь… уверена, мальчик поправится.

Но Анна знала — нет, не поправится. По ночам, когда все спали, она слышала — брат, не зажигая света, вышагивает по комнате из угла в угол. Девочка понимала, что свет ему не нужен, только так почему-то еще страшнее. Потом до нее доносились рыдания. Ей представлялось его лицо, однажды она видела его плачущим. В тот день, когда пришли известия о тете Тане. Тогда она сумела ему помочь. Может, и сейчас попробовать?

Анна лежала тихо, чутко прислушиваясь.

Что ему сказать?

Брат думает, его никто не слышит. Он бы никогда не позволил другим видеть его слезы.

И девочка осталась в постели.

Назавтра она попыталась пристать к брату с задачкой по геометрии.

— Я тебе больше не помощник, Анна, — возразил он. — Поговори с мистером Мак-Нейром.

— Но, Руди, — как бы пробиться сквозь эту глухую стену, — просто объясни мне…

— Прости, не могу. Ты теперь для меня слишком умная.

Она ушла, села заниматься, но в голове крутилась одна мысль — брата надо спасать.

Подружки в школе, ясное дело, от Руди без ума, им он кажется раненым, героем, вернувшимся с войны. В каком-то смысле правда, но все равно не хочется говорить с ними о брате.

Однажды ночью Анна, уже не в силах больше оставаться в постели и слушать сдавленные рыданья, встала и направилась к его комнате.

— Руди, — тихонько позвала она. Брат продолжал вышагивать из угла в угол. — Руди, может, чем помочь?

Молчание за дверью, ужасное, пугающее молчание. Анна ждала, потом глухой голос произнес:

— Оставь меня в покое, Анна. Прости, если разбудил.

Она продолжала стоять под дверью — что еще остается делать?

— Пожалуйста, — голос упал до шепота, — оставь меня в покое.

Она уже отошла, когда вдруг услышала:

— Я и раньше тебя будил?

Анна сглотнула, только бы голос не выдал:

— Нет, я просто сама проснулась.

— Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, — девочка притворно зевнула, надеясь — звучит как обыкновенный сонный зевок.

Она разговаривает не с Руди, а с каким-то незнакомцем. Добравшись до постели, Анна уткнулась носом в подушку, негоже, если онуслышит ее рыдания.

На другой день после уроков девочка отправилась к миссис Шумахер, впрочем, сначала она из школы поговорила с ней по телефону, притворившись, что звонит домой, родителям. Вроде бы секретарша не слушает, но на всякий случай надо говорить потише.

Миссис Шумахер не сказала — погромче, ничего не слышу, она сразу предложила:

— А ну, приходи сюда, и чем скорее, тем лучше.

Уже подходя к дому бывшей учительницы, Анна задумалась — вдруг не удастся объяснить, вдруг миссис Шумахер не поймет? Нет, она всегда все понимает, почти так же хорошо, как папа. Сумела ведь разобраться с Анной, такой замкнутой, упрямой, отвернувшейся ото всех, смогла разбить стену гордости и молчания, которую когда-то выстроила девочка. А теперь, похоже, и Руди прячется за такой же стеной. Как отчаянно хочется пробиться к нему!

Миссис Шумахер открыла дверь прежде, чем Анна позвонила.

— Елизавета спит, — объяснила она. — Такая деликатная девочка, будет спать еще пару часов.

Анна улыбнулась, этим летом она провела с тезкой немало времени. Миссис Шумахер научила ее купать ребенка, кормить, укладывать спать в коляске. Бывшей ученице ужасно нравилось одной гулять с девочкой, притворяясь, будто везет собственную дочку. Анна ужасно гордилась — ей доверяют Елизавету. Но сегодня пускай девочка спит, им не до нее.

Они уселись в гостиной, миссис Шумахер словно заранее поняла — Анна пришла не просто в гости, тут дело серьезное. Конечно, она знала о Руди, но ведь не о ночных же рыданиях! Об этом никто, кроме младшей сестры, не догадывался.

Анна вывалила на бывшую учительницу все, что ее беспокоило, и большие проблемы, и разные мелочи.

К ним приходил человек из Канадского института для слепых, почти сразу же после приезда Руди из Галифакса. Анна только-только вернулась из школы и слышала весь разговор.

— Руди был ужасно вежлив, — передавала она учительнице их беседу, — но в конце концов объявил: "Я еще не готов к вашим предложениям, сэр, мне надо немного отдохнуть. Отец вам позвонит, когда придет время и мне понадобится помощь".

— Ответ неплохой, — вставила миссис Шумахер. — Он, похоже, понимает, ему нужно привыкнуть к своему положению, а потом уже обращаться за помощью к посторонним.

— Ответ-то неплохой, — согласилась девочка, но в голосе ее звучало сомнение. — Его послушать, выходит, все в порядке. Но только это пустые слова. Он сам в них ни на грош не верит. Вежливые фразы, а самого Руди и в помине нет. Он в больнице наслушался, как надо отвечать, и теперь все правильные ответы у него наготове. Но по-настоящему ему ни до чего и дела нет, все эти обещания ничего не стоят.

Она замолчала и с шумом выдохнула. Миссис Шумахер ждала.

— А по ночам… — трудно начать, даже произносить такое страшно. — Я однажды слышала — он молился о смерти. Умолял, просил о смерти! Но даже это не так ужасно. Не знаю, как сказать. Самое плохое, что Руди все дальше и дальше уходит от нас. Исчезает, наверно, хочет спастись, пытается скрыться в тайном убежище, где никто до него не доберется, никто не причинит боль снова.

Она остановилась, собираясь с мыслями. Сказать бы пояснее, повторить еще раз, а то вдруг непонятно! Учительница молчала — сомнений нет, Анна еще не кончила.

— В таком тайном убежище жить нельзя. Я в нем когда-то была. Ну, почти в нем, совсем рядом. Замыкаешься в своей раковине, захлопываешь створки. Я помню. Мне до сих пор иногда по ночам снится…

— Ох, Анна, — выдохнула Эллен.

Анна не обратила внимания. Сейчас не время жалеть девочку, оставшуюся в прошлом, надо Руди спасать.

— Я пряталась туда маленькой, когда все казалось невыносимым, и Руди меня ужасно мучил. Но оттуда нельзя никого любить. Вы и Бен, Бернард и Изабелла, ну, и папа, конечно, вы меня вытащили, спасли. Разбивали раковину осторожно, по кусочкам, пока не забрались внутрь, и мне вас было уже не остановить. А когда вы вошли, я смогла выйти.

Миссис Шумахер улыбнулась, даже тихо рассмеялась:

— Поначалу ты была ужасно колючей, что правда, то правда. Мне чудилось, что ты маленький дикобраз, у которого все иглы стоят дыбом. Ну вот, я поняла, почему ты так беспокоишься. Теперь выкладывай свой план.

— Спасать Руди, — ответила девочка. — Сдается мне, сама не знаю почему, больше ждать нельзя. Он может уйти далеко, и тогда его назад не вернешь.

Миссис Шумахер сидела на низкой скамеечке, обхватив колени руками. Она смотрела на девочку, нет, уже взрослую девушку, устроившуюся напротив.

— Что-то мне подсказывает — ты уже все тщательно продумала, по лицу вижу. Давай, выкладывай. Ты же для этого пришла?

Анна не удивилась, только кивнула, она знала — старший друг видит насквозь. Миссис Шумахер всегда умела читать мысли учеников. Тем не менее, замысел нужно держать в секрете, иначе ничего не получится. Тут-то вся загвоздка, но бывшей учительнице доверять можно. И девочка принялась объяснять. Все равно она рассказала не все, кое-что придется делать самой, если остальное не сработает, но и тогда никто знать не должен, это будет их с Руди тайна.

— Поможете? — закончив рассказ, спросила Анна. — Сумеете?

— Задача нелегкая, детка, но я постараюсь. По крайней мере, попытаюсь, — медленно, как будто уже начала обдумывать детали, ответила учительница. — Придется кое-кого убеждать, здесь нам Франц очень пригодится. Я расскажу ему, не возражаешь?

Анна кивнула. Голова пустая и легкая — какое облегчение, учительница согласилась! Заранее же не скажешь, понравится ей затея или нет?

— А не ошибаемся ли мы, не проще ли обратиться к специалистам? — усомнилась на мгновение миссис Шумахер.

— Я понимаю Руди лучше, чем кто-либо, — Анна сама удивилась: а ведь это сущая правда. — Я знаю, он-то умеет отделываться от людей. Думаю… из-за того… он раньше, еще до знакомства с вами, ужасно со мной обращался, не то, чтобы изредка, а постоянно, каждый день. Мы с ним не вспоминаем те времена, но поверьте, ему теперь страшно стыдно. Или было стыдно — до несчастного случая. В прошлом году мы с ним вроде как одну команду составляли. Потому мне и кажется, у меня есть надежда пробиться к нему. Мне надо попытаться. Если ничего не получится, тогда пускай взрослые, специалисты пробуют.

На подготовку того, что придумала Анна, ушло не меньше месяца. Девочка заходила к миссис Шумахер почти каждый день.

— Куда ты подевалась? Тебя совсем не видно! — Вот и Мэгги ужасно недовольна.

— Пытаюсь кое-что сделать для Руди, — объяснила Анна, зная, что после такого ответа возражения отпадут сами собой.

— А наша помощь пригодится? — полюбопытствовала Сюзи.

Анна покачала головой.

— Пока ничего не могу рассказать, даже не спрашивайте.

мне удастся ему помочь?" — задумывалась иногда девочка.

Но обратно дороги нет. Наступил решающий день, сегодня ночью надо попробовать, получится или нет, узнать, хорошо задумано или плохо. Она тайком поднялась в комнату Руди и все приготовила в дальнем углу, тут он ни на что не наткнется. Потом спустилась вниз и ждала, долго-долго, пока не настало время идти спать. Ей становилось все страшнее и страшнее. А вдруг не справлюсь, вдруг ничего не выйдет? Главное, чтобы никто не заметил, как ужасно она волнуется. Никогда в жизни так не радовали мамины слова:

— Анна, пора спать. Спокойной ночи.

Уже совсем скоро.


Слышишь пение?

Глава 22

Анна беспокоилась, вдруг ненароком засну, но тревога не оставляла, было не до сна. Она прислушивалась к шумам в доме. Где-то булькает вода в кране, папа и мама разговаривают в гостиной внизу, щелчок выключателя — кто-то погасил свет, кончились новости по радио, звучит знакомая мелодия "Боже, храни короля", вот скрипнула чья-то кровать, вот папа захрапел. Долго-долго ни звука, и вдруг, тут как тут, шаги Руди, взад-вперед, словно запертый в клетке зверь.

Девочка зажгла малюсенький фонарик, одолженный доктором Шумахером, бесшумно вылезла из кровати, на цыпочках прокралась к комнате брата, беззвучно открыла дверь, скользнула внутрь, осветила фонограф, машину для прослушивания "говорящих книг", и потянулась к кнопке. Подождала, пока Руди окажется в другом конце комнаты. Он что-то бормотал, ни слова не разберешь. Анна нажала на кнопку, брат, занятый разговором с самим собой, не услышал, а она-то больше всего боялась этого маленького щелчка! Даже не верится, что все так просто.

Чуть дыша, стараясь, чтобы руки не дрожали, опустила иглу фонографа на пластинку.

— Чарльз Диккенс, "Повесть о двух городах", — произнес мужской голос, и Анна, хоть и знала все наперед, не удержалась — испуганно вздрогнула. — Читает Стэнли Уиллман.

Анна прилежно упражнялась с миссис Шумахер и сумела сразу передвинуть иглу туда, где кончалось объяснение о том, что говорящие книги предназначены только для слепых людей, и начиналась сама история. Отзвучало последнее слово предисловия, и низкий, глубокий голос произнес — выразительно, с любовью, именно так, как надо:


Это было самое прекрасное время, это было самое злосчастное время, — век мудрости, век безумия, дни веры…[35]


— Что такое? Выключите! Остановите немедленно! Кто здесь? — крик Руди прервал чтение.

Анна еще удивлялась, как долго он молчит. Она выключила фонограф.

— Я, Анна, и первая пластинка "говорящей книги". Я выбрала Диккенса — не сомневалась, тебе будет приятно, хотя ты и читал его раньше. Подумала…

— Анна, пожалуйста, я тебе уже говорил, оставь меня в покое!

— Одну минутку, — голос задрожал, но нужно довести дело до конца. — Пожалуйста, потерпи, послушай хоть минуточку. Я тебе прочту…

Руди не ответил, но Анна знала — брат ее сейчас просто ненавидит. Стена стала еще крепче.

Она принялась читать, медленно, ужасно медленно, хоть и отметила все пробелы между словами в первом абзаце — приклеила крохотные кусочки бумаги. Она следила по точкам и начала там, где закончил чтец:

…дни… без… ве… рия… по… ра… све… та… по…ра… тьмы…

— Анна, — позвал брат.

— Да?

— Почему ты читаешь так медленно?

— Для меня — быстро. Я пока вызубрила только основной алфавит, а там еще куча сокращений. Я одну строку почти наизусть выучила, а то бы получилось совсем медленно, — не стоит сразу все объяснять, пусть дальше сам спросит.

— Анна, — снова позвал Руди.

— Да? — сердце девочки забилось быстрее — голос брата оживился. Не то, чтобы потеплел или отозвался на ее усилия, но, по крайней мере, в нем послышалось свойственное Руди любопытство.

— Ты сказала — читаешь?

— Да, по Брайлю.[36]

— А куда ты смотришь?

— Никуда. Мне же ничего не видно, я не зажигала света.

Оба долго молчали. Потом Анна заговорила — тихим, размеренным, но на самом деле почти сердитым тоном:

— Руди, прекрати упрямиться. Совсем на тебя не похоже. Если я научилась читать по Брайлю за несколько уроков с миссис Шумахер, то у тебя это получится запросто. И вместо того, чтобы шагать из угла в угол в темноте, будешь слушать книги.

— Значит, ты меня и в другие ночи слышала, — тихо, горько пробормотал брат.

— Да, я тебя все время слышу. Но это к делу не относится. Ты ускользаешь куда-то внутрь, в темноту. Мама всех уверяет, что тебе лучше. Ты даже папу почти обманул…

— Но не умненькую маленькую Анну… — насмешливо протянул он.

— Нет, меня не обманешь. Я знаю, как это бывает.

— Уж ты-то знаешь! — съязвил Руди.

Вот здорово, голос совсем другой, живой, готовый к борьбе. Давным-давно она не слышала такого звонкого голоса. Настало время пустить в ход главное оружие, которое она придержала напоследок..

— До девяти лет я тоже мало что могла разглядеть, а ты, ты дразнил меня неуклюжей Анной, издевался надо мной, называл дурой! Помнишь? Я боялась тебя больше всего на свете!

— Но я же не знал, — неожиданная атака застала брата врасплох.

— Ладно, все давным-давно прошло, уже не болит. И я не знала, что все дело в зрении. Думала, ты прав, а я глупая, неуклюжая и никуда не гожусь. Я тебе поверила и спряталась в свою скорлупу, глубоко-глубоко, там тебе меня не достать. Прямо как ты сейчас.

— Где он, твой фонограф? — резко оборвал Руди.

Анна поняла — пора остановиться.

— Сейчас включу свет, мне так легче, и подведу тебя поближе. А то пришлось крохотным фонариком светить, зато ты меня не обнаружил. И вышел сюрприз!

— Твое счастье, что у меня не случилось сердечного приступа, — огрызнулся брат, пока она тянула его за руку к фонографу с "говорящей книгой". Показать ему, как все работает — пара пустяков. — Потрогай, пластинка крутится гораздо медленней, чем обычно, а вот тут остальные записи, вся книга целиком.

Руди подержал стопку пластинок и аккуратно положил обратно.

— Буду учить тебя брайлевскому алфавиту, с этого все начинают, каждый день после школы, если обещаешь помочь мне с математикой. Договорились?

В ожидании ответа девочка затаила дыхание. Не слишком ли она торопится?

И вдруг Руди рассмеялся, надтреснутым коротким смешком, куда больше похожим на рыдание, чем на смех. Но Анна знала — брат смеется.

— Марш в постель, Дурында, неуклюжая Анна! Завтра само себя покажет. И свет потуши, когда выйдешь.

Она встала и, не сказав больше ни слова, вышла в коридор, в горле — ком. Добежала до своего закутка, бросилась на кровать, прислушалась.

Что теперь — снова шаги из угла в угол?!

Добилась ли она хоть чего-то?

Руди даже не пообещал…

— Это было самое прекрасное время, это было самое злосчастное время, — произнес голос.

И продолжил:

— …пора света, пора тьмы, весна надежд…

Анна обхватила подушку, и тут к ней пришли долгожданные слезы радости.


Слышишь пение?

Глава 23

Им целую неделю удавалось хранить тайну. Сначала было нетрудно. Каждый день, вернувшись из школы, Анна делала вид, что полностью поглощена чтением. И исчезала наверху, пока не придет пора накрывать на стол к ужину. Она изо всех сил старалась не нарушать правил, вдруг оставят в школе после уроков, даже совсем перестала шептаться с подружками. Девочка пыталась намекнуть, чем она занята, но при этом не проговориться, что происходит на самом деле. Когда узнают, — простят, надеялась Анна. Наверняка Мэгги простит. Так здорово все получается, сейчас просто не до подружек! Остальные трое Зольтенов — брат и сестры — допоздна в школе в разных кружках и секциях, мама и папа, конечно, весь день в магазине.

"Потом, когда Руди попривыкнет, мы все расскажем, ну, почти все. Кое-что навсегда останется нашей тайной".

В тот первый день, когда Анна прибежала из школы и влетела в комнату брата, она страшно боялась — вдруг снова ничего не захочет, снова спрячется в свою скорлупу, да еще и рассердится. Но стоило ей войти, как Руди обрушил на нее поток слов:

— Я полдня проспал — всю ночь книгу слушал. Но я уже совсем проснулся, Анна. Пойми, я вернулся, вернулся оттуда, куда, как ты сказала, сбежал. Не знаю, все равно не знаю, есть ли у меня будущее, но сколько всего надо сделать прямо сейчас!

— Настоящее — единственное, чем мы обладаем, — торжественно возвестила младшая сестра голосом полным мудрости. Потом расхохоталась и призналась, что эти слова когда-то произнес папа, а она услышала и запомнила.

— Дело в том, понимаешь… невыносимо самое начало… спрашивать какого-то незнакомца: "Это буква А? «Д-о-м» пишется вот так?" Все мне говорят: слепому человеку приходится учиться миллиону разных вещей, — попробовал объяснить брат, не заметив или не давая понять, что заметил, как употребил слово «слепой». Он никогда его раньше вслух не произносил, никогда!

— Кому такое понравится… — начала Анна.

— Да уж… Кому охота из себя дурака разыгрывать. Но я вспомнил, как ты однажды спросила: "Почему при вычитании отрицательного числа надо менять минус на плюс и складывать?" Пустяковая задачка, все твои подружки давно знают ответ. Я в университете учу математику, по сравнению с которой твой вопрос не сложнее первых букв алфавита. А тебе к тому же годами твердили — ты просто глупый цыпленок. И все же ты решилась и попросила: "Я не знаю, научи меня".

Анна призадумалась и вспомнила, что все было немного иначе. Она же задала свой вопрос, услышав его рыдания, ничего другого ей тогда в голову не пришло. Не такая уж она смелая на поверку. Но сейчас не время спорить.

— Мне сначала казалось, тебе невозможно помочь с математикой, — продолжал брат. — Но в одно прекрасное утро я сообразил — математика сначала рождается в нашей голове, а уже потом на бумаге. Надо постичь мозгами, а после записать в тетрадку. А мои мозги в полном порядке.

— Ну, в этом сомневаться не приходится, мозги у тебя в порядке, только я боялась, что ты сходишь с ума.

Такое уже можно сказать — настоящий страх позади. По крайней мере, появилась надежда. За черными очками не видно глаз, но улыбка — вот она, и обнадеживает. Руди протянул руку, и ладони их встретились.

— Наверно, я все же малость сходил с ума, — улыбка пропала, но брат по-прежнему крепко держал ее за руку. — Я ужасно боялся. И еще я думал убить себя, только не знал как… Потом вспомнил о маме…

— Уж точно! — Анна выдернула руку и стукнула его маленькой ладошкой. — И обо всех остальных! Главное, не забывай — Сюзи Ирджес обязательно решит, что это страсть до чего трагично и романтично!

— Не повезло Сюзи Ирджес, — он снова рассмеялся, а потом умоляющим жестом протянул руки к сестре и попросил: — Научи меня, Дурында, а там пускай на меня набрасываются другие учителя, я уже не буду новичком!

— Ну, ты снова похож на моего брата Руди, — воскликнула Анна, и они начали.

Брат запоминал буквы куда быстрее нее.

Через пару дней девочка позвонила миссис Шумахер и попросила новых "говорящих книг".

— Ну, выкладывай, — потребовала бывшая учительница.

— Полный порядок, только пусть лучше папа с мамой узнают, а после я приду и все-все расскажу, — ужасно так отвечать своей главной помощнице, но по-другому не получится, не хочется рассказывать тайком от Руди.

— Мне пока достаточно знать, что все хорошо, — облегчение и радость в голосе миссис Шумахер говорили сами за себя. — Я не на шутку беспокоилась. Как только найду новые записи, ты заберешь их домой.

Когда дома не было никого, кроме Руди, Анна притащила большие плоские коробки. До сих пор он слушал "говорящие книги" только если был уверен, что родных поблизости нет. Домашние не совались без спросу в комнату Руди, а часы с кукушкой на первом этаже давали знать — опасное время приближается, скоро все вернутся.

Когда брат выучил алфавит, Анна, с помощью миссис Шумахер, раздобыла "говорящую книгу" коротких рассказов, грифель для письма по Брайлю, доску-трафарет и специальную бумагу — учиться писать.

Руди охватил ужас, оказывается, точки надо прокалывать с другой стороны, в обратном порядке, тогда на поверхности получатся буквы, которые он только что выучил. Попробовав пару раз, Руди сообразил, что это гораздо проще, чем кажется поначалу. Анна тоже неплохо навострилась и писала брату маленькие смешные записочки. Занятия вдвоем помогали — ошибки скорее забавляли, чем расстраивали.

— Теперь ты сможешь записывать лекции в университете, — между делом заметила девочка в один прекрасный день.

— Не подгоняй меня, дорогуша, — предостерег Руди, — я об этом еще и не думал…

— Вот, — перебила его Анна, — прочти еще немного!

Каждый день Руди все больше и больше увлекался чтением и письмом, ему не терпелось уже попробовать что-нибудь новенькое. Он вылупился из кокона — настала пора летать.

— Как хочется на улицу! — прозанимавшись целый час, воскликнул он. — А то я словно птица в клетке!

Анна рассмеялась:

— Ты самая красивая птичка на свете!

Назавтра она прибежала из школы пораньше.

— Пошли, — ворвалась девочка в комнату брата, — идем на улицу!

— На улицу? Ни за что, — Руди весь напрягся.

В первое мгновение Анна чуть не убила его — настолько сильно было ее разочарование. Да он ведь просто боится, тут же догадалась она.

— Нет у меня времени дожидаться твоего подходящего настроения! — девочка почти кричала, не подавая виду, что понимает состояние брата. — Папа с мамой в магазине. Остальные пошли на финальный матч по регби — наша школа против соседней. Домой вернутся не скоро. Сложностей никаких, только ты да я. Руди, там просто замечательно. Свежо и пахнет костром — листья опавшие сжигают!

— Не хочу, меня люди увидят, — почти прошептал брат.

— Трусишка! — поддразнила Анна. — Думаешь, сразу все на тебя глазеть станут? Выглядишь ты совершенно обыкновенно. Я тоже надену темные очки, если это тебя смущает. Солнце сегодня яркое, никто и внимания не обратит. А вместо трости у тебя буду я. Давай хоть до угла дойдем. Пошли!

— Не нужно темных очков, — брат медленно встал, чуть расслабился, ему все сильнее нравилась ее затея. — Нет, ты лучше их не носи — будешь в черных очках почти такой же слепой, а кто же меня поведет?

— Ну, тогда я — маленький лорд Фаунтлерой,[37] - рассмеялась Анна, взяв брата под руку. — Обопрись на меня, дедушка, миленький.

Идти по ступенькам вниз было нетрудно. В доме Руди уже выучил все закоулки. Анна открыла дверь на улицу. Брат все не решался ступить за порог, пришлось потянуть его за собой, такого высокого и сильного, и быстро захлопнуть дверь.

— Вперед, — скомандовала девочка.

Руди поднял голову, шумно вдохнул свежий октябрьский воздух и, держа сестру за руку, зашагал рядом.

— Спасибо, Анна, — минуту спустя тихо проговорил он. — Я забыл, как чудесно все пахнет.

— Пожалуйста, пожалуйста, — брат с сестрой завернули за угол.

Навстречу шла какая-то пара. Услышав приближающиеся шаги, Руди так вцепился в руку Анны, что той даже стало больно. Пока пара не завернула за угол, она терпела.

Когда Руди решил, что вокруг никого нет, он потребовал у сестры отчета:

— Они глазели на меня?

— А я почем знаю? — фыркнула девочка.

Руди остановился и повернулся к ней, словно хотел заглянуть прямо в глаза. И вдруг громко-громко захохотал. Какая-то женщина, сгребавшая листья на лужайке перед домом, немедленно уставилась на него. "Про женщину не скажу", — подумала Анна.

— Ничего смешного… — она и сама с трудом удерживалась от смеха.

— Вот отбрила, так отбрила! — продолжал хохотать Руди.

— Доверяешь мне по-прежнему? Тогда пошли через дорогу!

— Доверяю, доверяю, только будь, пожалуйста, поосторожней!

— Я всегда предельно осторожна, — с достоинством ответила девочка, и они отправились в парк, где сухие листья так и шуршали, похрустывая под ногами.

Когда они добрались до дома, Руди принял решение:

— Ну все, пора вываливать наши новости семейству, тогда сможем гулять каждый день. Разумеется, тебе это пойдет на пользу!

— Мне просто необходимы прогулки, — самодовольно произнесла Анна. — "Ну и что, имею полное право на самодовольство". — Ага, знала я, тебе понравится!

Той же ночью девочка проснулась в полной темноте — ладонь Руди закрыла ей рот, иначе бы, конечно, крика не удержать.

— Анна, — раздался отчаянный шепот брата, — я все забыл, ничегошеньки не помню! Пытаюсь читать, и ни в какую, только две буквы узнаю. Начинается с «в», дальше непонятно, потом «р», но другие буквы… Вот, попробуй!

Ей снова захотелось убить брата на месте, даром что слепой, но она села и, не зажигая света, взяла книгу. Да, тут «в», как он сказал, тут «р», а потом…

— Знаешь, если это тебя утешит, у меня тоже ничего не получается!

Тут она окончательно проснулась, ее, как и брата охватила тревога. Анна постаралась взять тяжелую книгу поудобнее и вдруг сообразила:

— Вот, попробуй еще разок. И протянула книгу брату.

В… д… а… л… и… р… о… с… л… а… Вдали росла! — удивленно воскликнул он. — Что ты сделала?

— Ты книжку вверх ногами держал, дуралей великовозрастный! В азбуке Брайля «в» — это перевернутое «р». Ну и кто теперь балда? Убирайся, я спать хочу!

На другой день Руди спустился после ужина в гостиную, захватив с собой три листка брайлевской бумаги, спрятанных в старом блокноте. Сразу после новостей по радио, пока еще все не разошлись, он попросил: "Останьтесь на пару минут".

— Совсем ненадолго, — прозвучал его напряженный голос. — Хочу вам почитать.

Все замерли на стульях, не сводя глаз с Руди. Отец повернулся к Анне, она вертела головой — понимают ли родные значение того, что происходит? Девочка поймала папин взгляд, он похлопал по скамеечке рядом с собой, Анна уселась, папина рука легла на ее плечо.

— Мы просто усаживаемся поудобнее, — объяснила она своему ученику. — Теперь все готовы. Давай, Руди!

Они договорились, что Анна подаст ему сигнал. Руди вынул листки бумаги, показал всем:

— Мы выбрали одно стихотворение, особенное. Легко догадаться, кто автор. Эмили Дикинсон, любимый поэт мисс Сурклиф.

Они с Анной расхохотались, все остальные переглянулись в недоумении. Но никто не проронил ни слова, и Руди начал:

— Ее стихотворение очень важно для меня. Только благодаря книгам, "говорящим книгам", Анне удалось разбить мою скорлупу. Мы потом объясним. Эти слова, они будто про меня сказаны.

Он легонько коснулся пальцами первой строки брайлевых точек и медленно прочел:

Он ел и пил волшебный слог,

И дух покинул страх.

Он позабыл, что он бедняк,

А плоть его лишь прах.

Он танцевал вдоль тусклых дней,

И два его крыла

Была лишь книга. Как легка

Душа его была![38]

Конечно, Руди давным-давно выучил наизусть все восемь строчек, но он сдерживал себя и внимательно ощупывал каждую букву, чтобы все видели — он читает. Папина рука тяжело легла на дочкино плечо. Анна уловила ее дрожь, повернулась, обняла отца за шею и чуть слышно зашептала ему в прямо в ухо:

— Здорово, правда, папа?

Папа кивнул, не отрывая глаз от сына.

Руди кончил читать. На мгновение повисло молчание, потом взорвался хор голосов. Все смешалось — вопросы, восклицания, поздравления. В конце концов Руди встал, приобнял мать за плечи и сказал, обращаясь к отцу:

— Папа, позвони завтра тому человеку из Института для слепых, мне кажется, время пришло.

Руди не знал точно, где сидит отец, и повернулся в другую сторону. Эрнст Зольтен тихонько сделал пару шагов — пусть сын услышит голос, откуда ждет, не надо его разочаровывать. Анне ужасно захотелось снова обнять папу, только она заметила его уловку. Но девочка не двинулась с места.

— Я разыщу его телефон, но позвонить ты можешь и сам, — произнес папа.

— Хорошо, — на секунду запнулся Руди. И отец, и сын говорили нестерпимо обычными голосами, но обмануть друг друга им не удалось. — Тогда я позвоню завтра прямо с утра.


Слышишь пение?

Глава 24

Первого ноября день оказался довольно теплым. Анна, наконец, пригласила трех подружек зайти. Руди клялся — у него хватит сил пережить даже восхищение Сюзи. Они всей компанией устроились на заднем крыльце, выходящем в крошечный дворик. Руди сидел на перилах, подставив лицо теплому ветру. Мама вернулась домой пораньше и вынесла им поднос с печеньем и кофе. Она заранее испекла масляное печенье с орехами и изюмом, которые сберегались к особо торжественным случаям. Девочки болтали, сначала капельку стесняясь, а потом все свободнее и свободнее.

Мэгги рассказывала об отцовском письме. Военная цензура вымарала несколько строк, но все равно ясно — он в каком-то ужасно холодном месте.

— Папа написал маме, как мечтает свернуться в клубок под одеялом рядом с ней.

— Наверно, он в одном из конвоев, которые идут по Северному морю, — объяснил Руди. — Очевидно, и меня бы туда послали. Иногда я мечтаю оказаться там вместе со всеми.

Гости на минутку притихли. Мама, уже понемногу свыкшаяся с новым Руди, недовольно цокнула языком. Непонятно, что она хотела сказать, но сын все равно повернулся с улыбкой в ее сторону.

И протянул руку за чашкой с кофе.

— Чуть левее, — тихонько подсказала Анна.

Руди легко поднял чашку и отхлебнул кофе, так, будто не слышит ее слов. Это стало у них обычаем. Плохо девочка видит или хорошо, но у нее словно развилось шестое чувство — она всегда знает, нужна ли брату помощь.

Анна тоже пила кофе и была ужасно довольна сборищем. "Конечно, облака еще набегают, но и они скоро развеются", — думала девочка. Мистер Мак-Нейр уже несколько раз заходил к Руди. В последние дни брат стал поговаривать о возвращении в университет, когда по-настоящему освоится с брайлевским письмом и научится ходить без провожатых. Кто-то предложил завести собаку-поводыря. Брат пока не сказал ни да, ни нет, кто знает, вдруг… Теперь и она, и Руди по ночам спали. Он ужинал со всеми и, опрокинув однажды стакан с водой — ясно, что избежать этого не удастся, — сам первый со смешком произнес слова, которые мама повторяла, когда они были маленькими:

— Вода полезна, нашему семейству не повредит лишний раз помыться.

Внезапно Руди поднял лицо:

— Хорошо, солнце опять выходит из-за туч.

Мама глянула на него с нескрываемым изумлением, а Сюзи, не задумываясь, выпалила:

— Откуда ты знаешь?

— Мой маленький секрет, дорогуша, — слегка насмешливо ответил Руди.

Анна взглянула на теплый солнечный лучик, скользнувший по щеке брата, и удивилась — до чего же бестолковы эти зрячие люди!

— Да, снова прояснилось, — девочка решила не обращать внимания на Сюзи. — На востоке небо уже совсем голубое.

— А птицы? — спросил брат, повернув голову. — Ты все еще слушаешь пение, Анна?

— Ну, они все давно вылупились, давным-давно, — она тщательно взвешивала каждое слово. — Уже совсем большие и полетели к солнцу.

Руди ответил не сразу, и его долгое молчание сказало Анне больше, чем слова: пока брату ужасно трудно, он не уверен в себе и в глубине души так одинок и напуган.

— Такая долгая дорога, — наконец произнес он.

Слова дались ему нелегко, она знает, но улыбка говорила — не волнуйся, сестренка, я понял.

— Они обязательно долетят, — заверил брата звонкий голос девочки.

— Может быть, — Руди глубоко вздохнул и добавил: — Знаешь… могут и долететь.


Слышишь пение?

Возлюби ближнего своего — даже если он говорит с акцентом

Так как вы сделали это одному из сих братьев Моих меньших, то сделали Мне.

Мф 25:40

Джин Литтл — канадская писательница, она родилась в Тайване в семье врачей-миссионеров и выросла в Канаде. Как и героиня этой книги, она, несмотря на очень слабое зрение, училась в обычной школе. Джин Литтл стала сначала учительницей, а потом и писательницей. У нее есть собака-поводырь, а чтобы писать, ей нужен особый «говорящий» компьютер.

Джин Литтл опубликовала более двадцати пяти детских книг, включая и две автобиографические. "Слышишь пение?" — вторая книга об Анне Зольтен. Первая, "Неуклюжая Анна", рассказывает о жизни Анны в Германии, приезде семьи в Канаду и первых годах адаптации к новой стране, новой жизни, новой школе. Теперь Анна уже подросток, она идет в старшие классы обычной школы, а не в классы для слабовидящих детей, как раньше. Книга "Слышишь пение?" получила специальную премию Канадского совета по детской литературе.

Анна очень боится первого школьного дня, но в новой школе у нее сразу же появляются подружки, она находит поддержку, которой ей всегда не хватает. Но дело не только в школьных заботах. Канада, вслед за Англией, вступает в войну с фашистской Германией — события и тревоги большого мира врываются в такую, казалось бы, далекую от политики школьную жизнь. Прошло уже пять лет с тех пор, как Анна и ее семья приехали в Канаду, девочка почти забыла немецкий язык, она говорит и думает по-английски, она — типичный канадский ребенок. И тут вдруг выясняется, что все вокруг ненавидят немцев, считают каждого немца фашистом, подозрительно относятся ко всякому — даже подростку — носящему немецкую фамилию. Классный руководитель Анны, учитель географии, преследует детей с немецкими фамилиями.

В книге подняты серьезные проблемы ксенофобии, ненависти к тем, кто хоть чем-то отличается от тебя — говорит на другом языке, по-иному молится, носит необычную одежду и любит странные кушанья. Анна понимает — недоверие и подозрительность часто проистекают от страха и незнания, и ей так хочется объяснить всему миру, что совсем не все немцы — фашисты. Храброе сердце девочки не мирится с несправедливостью. Она не в силах воевать со всем светом, но с несправедливым учителем она сражается не на шутку — и одерживает победу.

В наши дни, когда проблемы ложного патриотизма, ненависти к «инородцам», чужим, встают так остро, история Анны весьма знаменательна. Современным детям просто необходимо читать о шовинизме, ксенофобии, расизме и тому подобных проявлениях этой страшной болезни — ненависти к чужому. Как иначе научатся они видеть разницу между защитой своего отечества и желанием избавиться от всех и всяческих «инородцев»? Что определяет «своего» — место рождения, знание обычаев страны, ее языка, умение говорить на нем без акцента? Но если мы все — дети одного Отца, то какое все это имеет значение? Получается, что так называемые «другие» просто не могут не быть нашей родней.

Трудно в стране, готовящейся воевать с фашизмом, да и в семье у Анны не так легко. Ее брат, Руди, с которым в первой книге у девочки весьма сложные отношения, постепенно становится ее лучшим другом и помощником. Однако он решает записаться добровольцем в армию и трагически теряет зрение. Теперь Анна — его «наставница», она знает, каково жить в мире, где все расплывается в тумане. Только она — одна из всей семьи — может ему помочь. Любовь и настойчивость сестры возвращают брата к жизни и к людям. Анна уже не маленькая девочка, которой постоянно необходимы защитники — теперь она возвращает то тепло, ту доброту, которой так щедро делились с ней и ее первая канадская учительница, и соученики в классе для слабовидящих детей, и, конечно же, ее отец, Эрнст Зольтен.

В книге много хороших взрослых, необходимых каждому ребенку, — учителей, родителей, но особенно выделяется директор школы — мудрый человек, который старается сделать все возможное, чтобы ученики сохраняли веру в жизнь и веру в людей. Его слова ясны и понятны — будьте готовы к испытаниям, но помните: даже во время самой страшной битвы жаворонки высоко в небе не перестают петь.

Ольга Бухина


Литературно-художественное издание


Джин Литтл


Слышишь пение?


Перевод О. Бухина

Редактор А. Годинер

Иллюстрации, обложка М. Патрушева

Оформление серии И. Сердюков

Корректор А. Марченко

Верстка С. Опарина


Некоммерческое просветительское учреждение

Центр "Нарния"

117105, Москва, Варшавское ш., 12а, комн. 309

(ст. метро "Тульская")

Телефон/факс: (495) 958-28-47

E-mail: [email protected]

www.narniacenter.ru


Отпечатано при участии ООО "Альварес Паблишинг" ISBN 5-94439-142-1


Подписано в печать 02.05.2006 г. Формат 60x90/16.

Объем 20 печ.л. Печать офсетная. Бумага офсетная.

Тираж 3000 экз. Заказ № 3161.


Отпечатано в полном соответствии с качеством предоставленных диапозитивов в ОАО "Можайский полиграфический комбинат".

143200, г. Можайск, ул. Мира, 93.


Слышишь пение?

Сканирование, распознавание, вычитка — Глюк Файнридера

Note1

Великобритания и Франция объявили войну фашистской Германии 3 сентября 1939 года, после того, как Германия вторглась в Польшу.

Note2

Невилл Чемберлен (1869–1940), английский государственный деятель.

Note3

Еврейская колыбельная, написана на идиш Авраамом Гольдфаденом (1840–1908) для его пьесы "Суламифь".

Note4

Дорогая (нем.)

Note5

Американский фильм с Джуди Гарланд в главной роли, снятый по сказке Фрэнка Лаймена Баума.

Note6

Одна из провинций Канады, всего в Канаде 13 провинций.

Note7

Перевод В. Марковой.

Note8

Эмили Дикинсон (1830–1886) — американская поэтесса.

Note9

Роман Чарльза Диккенса (1812–1870), английского писателя.

Note10

Комедия Уильяма Шекспира (1564–1616), английского поэта.

Note11

Роман английской писательницы Фрэнсис Ходжсон Бернетт (1849–1924).

Note12

Команды болельщиц весьма распространены в Канаде и США. Они состоят из девочек, которые танцуют и громко призывают поддерживать свою спортивную команду.

Note13

Дорогая (нем.)

Note14

Роман Чарльза Диккенса.

Note15

Традиционный негритянский спиричуэл, его часто исполняют джазовые музыканты.

Note16

Фразы из популярного комикса конца 30-х годов XX века о Супермене, живущем на Земле под видом журналиста Кларка Кента.

Note17

У. Шекспир «Гамлет», акт 1, сцена 5, перевод М. Лозинского.

Note18

У. Шекспир "Генрих v", акт 3, сцена 1, перевод Е. Бируковой.

Note19

Джин Страттон-Портер (1868–1924) — американская писательница.

Note20

Перевод В. Марковой.

Note21

Поэма Альфреда Теннисона (1809–1892), английского поэта.

Note22

Цепь больших озер на границе Канады и США.

Note23

Река, протекающая по территории Канады и США, соединяет бассейн Великих Озер с Атлантическим океаном.

Note24

Героиня одноименной пьесы Шекспира.

Note25

Канада, вместе с Великобританией, участвовала в Первой мировой войне, сражаясь с Германией. За годы войны Канада потеряла 61 тысячу убитыми. День памяти погибших празднуется 11 ноября.

Note26

Евангелие от Иоанна, 15:13

Note27

Гимн Исаака Уаттса, написанный в 1719 году.

Note28

Поэма Джона Маккрая (1872–1918), хирурга канадской полевой артиллерии, написана под впечатлением битвы при Ипре — одного из самых кровопролитных сражений Первой мировой войны. Перевод У. Сапцина.

Note29

Зейн Грей (1872–1939), американский писатель, один из основателей жанра вестернов.

Note30

Дженни Линд (1820–1887), шведская певица.

Note31

Ричард Левеллин (1906–1983), уэльский писатель.

Note32

Английский монарх — номинальный глава Канады, бывшей британской колонии, поэтому канадский флот все еще носит название королевского.

Note33

Уинстон Черчилль (1874–1965), британский премьер-министр с 1940 года.

Note34

Из речи Черчилля в Палате общин 4 июня 1940 года. Перевод А. Ревнивцевой и М. Ревнивцева.

Note35

Чарлз Диккенс, "Повесть о двух городах". Перевод С. Боброва и М. Богословской.

Note36

Рельефно-точечный шрифт для письма и чтения слепых, разработан французским тифлопедагогом Луи Брайлем (1809–1852).

Note37

Герой одноименного романа Фрэнсис Ходжсон Бернетт.

Note38

Перевод Л. Ситника.


на главную | моя полка | | Слышишь пение? |     цвет текста   цвет фона   размер шрифта   сохранить книгу

Текст книги загружен, загружаются изображения
Всего проголосовало: 1
Средний рейтинг 5.0 из 5



Оцените эту книгу