Книга: Прокуроры двух эпох. Андрей Вышинский и Роман Руденко



Прокуроры двух эпох. Андрей Вышинский и Роман Руденко

Александр Звягинцев

Юрий Орлов

Прокуроры двух эпох: Андрей Вышинский и Роман Руденко

От авторов

Со дня образования Прокуратуры Союза ССР и до «распада» Советского Союза, то есть за временной период протяженностью почти в шестьдесят лет, пост Прокурора (Генерального прокурора) страны занимали десять человек. Но наиболее яркими личностями из них были только двое — Андрей Януарьевич Вышинский и Роман Андреевич Руденко. Именно они оказали наибольшее влияние на формирование и деятельность всей прокурорской системы, хотя и в разные советские эпохи — сталинскую и постсталинскую. И при Вышинском, и при Руденко прокуратура находилась на подъеме. К голосу руководителей прокуратуры прислушивались не только партийные функционеры. Они были вхожи в высшие эшелоны власти и обласканы вождями, хотя временами и над Вышинским, и над Руденко сгущались темные тучи.

Если в довоенные и первые послевоенные годы в юридической науке и практике был слышен лишь голос Вышинского, то после 1953 года — не менее мощно звучал голос Руденко. И все же они были антиподами. Первый из них олицетворял собой «злого гения», нещадного инквизитора, получившего мировую известность прежде всего как «прокурор московских процессов». Другой — «государственный человек», осторожный, осмотрительный и гибкий политик, стал всемирно известным после Нюрнбергского процесса, где был Главным обвинителем от СССР. Однако между ними было и то, что объединяло их и давало возможность удерживаться на плаву длительное время (Вышинскому — почти 20 лет на посту прокурора СССР, заместителя председателя Совнаркома СССР и министра иностранных дел, а Руденко — 27 лет в должности Генерального прокурора СССР) — это беспрекословное выполнение всех решений руководства Советского Союза, партии и правительства. Вышинский громил «врагов народа», а когда временно наступали передышки в репрессиях — обрушивался со всей силой на тех, кто «перегнул палку». Руденко бескомпромиссно боролся с так называемыми «диссидентами» и другими «инакомыслящими», хотя приемы и результаты его борьбы были уже иными.

Таким образом, несмотря на индивидуальную противоречивость между ними, что зеркально отражалось в их отношении к служению Делу, государству, переживавшему не менее противоречивое время, несмотря на разъединяющую их пропасть, четко проступает то общее, что позволяет авторам считать уместным объединить эти два имени под одной обложкой.

Часть 1

Нещадный Вышинский

Глава первая

«Беспощадно отражать удары врага»

Андрей Януарьевич Вышинский родился 28 ноября (10 декабря по н. с.) 1883 года в Одессе в семье преуспевающего провизора. В начале 1890-х годов его отец с семьей перебрался в Баку, где открыл собственную аптеку. В этом городе Андрей Вышинский поступил в первую мужскую классическую гимназию, которую блестяще окончил в семнадцатилетнем возрасте. Еще будучи гимназистом, страстно влюбился в красивую девушку — Капитолину Исидоровну Михайлову и сумел добиться ее расположения. Через несколько лет она стала его женой. Вместе они прожили полвека.

В гимназические годы Вышинский впервые приобщился к революционной среде, активно участвуя в антисамодержавных сходках. Еще более он проникся революционным духом, когда в 1901 году поступил на юридический факультет Киевского университета. В то время студенты активно выступали против так называемых «Временных правил» генерала Ванновского. Петр Семенович Ванновский, генерал от инфантерии, бывший военный министр, почетный член Петербургской академии наук, назначенный в 1901 году министром народного просвещения, стал проводить политику ужесточения дисциплины в вузах. По его предложению и были приняты «Временные правила», предусматривающие отдачу студентов в солдаты. Протестные действия студентов обычно сопровождались забастовками, обструкциями, сходками. За участие в них через несколько месяцев, в марте 1902 года, Андрея Вышинского в числе других марксистски настроенных студентов отчислили из университета без права повторного поступления. Вышинский возвратился в Баку и там в 1903 году вступил в организацию РСДРП. По духу ему больше пришлись меньшевики, к которым он и примкнул. Вскоре его имя становится довольно известным в городе. Он ведет активную революционную пропаганду среди рабочих электростанции на Баиловом мысу, Кокоревских и Монташевских промыслов и промыслов акционерного общества «Олеум».

Пик революционной активности Вышинского приходится на 1905 год. В феврале этого года, он создал боевую дружину, которая насчитывала сотни рабочих, как от большевиков, так и от меньшевиков, выступившую против жестокой армяно-татарской резни, а в период октябрьской стачки и декабрьской забастовки вел работу среди железнодорожников и входил в стачечный комитет. В то время он занимал весьма скромную должность бухгалтера в магазине. Будучи темпераментным и красноречивым оратором, он часто выступал на митингах и собраниях со страстными речами, громя в них самодержавие, эсеров, черносотенцев и их сторонников.

В 1906—1907 годах Вышинского дважды арестовывали, но каждый раз после непродолжительного заключения освобождали за недостаточностью улик. Тогда же, по его словам, он и его жена, Капитолина Исидоровна подверглись нападению черносотенцев и, как отмечалось в ранних биографиях Вышинского, были даже ранены.

В апреле 1908 года Вышинский под кличкой Рыжий был осужден Тифлисской судебной палатой по статье 129 Уголовного уложения, предусматривавшей ответственность за произнесение или чтение публично речи или сочинения, возбуждающего к ниспровержению существующего строя. Его приговорили к одному году заключения в крепости. Наказание он отбывал в Баиловской тюрьме, где в то время находился известный революционер Коба, или И. В. Сталин. Они даже сидели в одной камере.

После освобождения из тюрьмы обстоятельства заставили Андрея Вышинского немного остепениться, так как его семья к тому времени увеличилась — родилась дочь Зинаида. Он переехал в Киев в надежде завершить свое образование. Вначале из-за «политической неблагонадежности» ему было отказано в восстановлении в университете, но затем он все-таки добился своей цели и вновь стал студентом. Университет Вышинский сумел закончить только в тридцатилетнем возрасте. Благодаря блестящим способностям, проявленным им в университете, он был оставлен на юридическом факультете для подготовки к профессорскому званию по кафедре уголовного права и процесса. Однако университетское начальство с этим решением не согласилось, и научная карьера его тогда не состоялась.

Вышинский вернулся в город своей бурной молодости, в Баку. Не найдя работу по специальности, он некоторое время перебивался частными уроками и газетно-репортерской деятельностью. Конечно, это не устраивало такого честолюбивого молодого человека. Поэтому в 1915 году он приезжает в Москву. Здесь ему удалось поступить помощником к знаменитому адвокату, занимавшемуся преимущественно политическими делами, Павлу Николаевичу Малянтовичу (в бытность Вышинского прокурором Союза ССР П. Н. Малянтович будет арестован и в 1940 году расстрелян).

Адвокатская карьера Вышинского была непродолжительной — менее двух лет. Вскоре после Февральской революции 1917 года он становится председателем Якиманской районной управы и комиссаром милиции, ревностно выполняет все указания Временного правительства, в том числе и по розыску В. И. Ленина, скрывавшегося от властей после июльских событий. Когда свершилась Октябрьская революция, Вышинский, хотя формально и не переметнулся сразу же в партию большевиков, тем не менее, в отличие от многих своих соратников-меньшевиков, не выступал открыто против новой власти. Это дало ему возможность устроиться если не с комфортом, то, во всяком случае, неплохо. Юристы тогда не особенно ценились, поэтому, чтобы выжить, им приходилось заниматься какими-либо иными делами. Вышинский сумел попасть на службу инспектором в Московское продовольственное управление и постепенно, благодаря дружеским связям с выходцем из Баку большевиком А. Б. Халатовым, ставшим в Москве чрезвычайным комиссаром по продовольствию и транспорту, а также поддержке Сталина, за несколько лет сделать неплохую карьеру. В 1919 году он был, например, уже начальником управления в Наркомпроде республики. Осенью того же года его временно командировали в распоряжение политотдела Южного фронта для использования в качестве снабженца (он находился в непосредственном подчинении начальника Тульского укрепрайона). После возвращения из Тулы в 1920 году Вышинский вступил в Российскую коммунистическую партию большевиков, что открыло ему перспективы еще более высокого служебного роста.

В начале 20-х годов Вышинский проявляет исключительную активность. Не оставляя службы в Наркомпроде, он несколько месяцев пробыл в только что организованной коллегии защитников и одновременно вел научно-педагогическую деятельность в Институте народного хозяйства, где одно время был даже деканом экономического факультета. Непродолжительное время работал также в Наркомтруде и Главпрофобре. Переломным в его карьере становится 1923 год. Именно тогда он выступил в качестве общественного обвинителя на одном из крупных процессов «церковников». Прокурорская трибуна пришлась по душе бывшему помощнику присяжного поверенного. Вскоре Вышинский становится прокурором уголовно-судебной коллегии Верховного суда РСФСР, где и работает до 1925 года. Теперь он часто выступает в судах и может сколько угодно оттачивать свое ораторское мастерство.

Весной 1923 года в Верховном суде республики под председательством Сольца слушалось дело по обвинению в злоупотреблениях директора-распорядителя Государственной экспортно-импортной торговой конторы при Наркомвнешторге Когана, его заместителя Зельманова, заведующего торговым отделом Майзеля и других (всего перед судом предстали 12 человек). Вышинский поддерживал обвинение по этому громкому для того времени делу. В суде было установлено, что руководители Госторга, имея монопольное право внешней торговли, закупали за границей товар, а затем продавали его частным лицам, выдававшим себя (по подложным документам) за представителей государственных или кооперативных организаций. Например, некий Кривошеин под видом уполномоченного продовольственного отдела ВЦИК, закупил в Госторге девять вагонов американского сала по одной цене, а перепродал «Уралплатине» по более высокой, получив таким образом солидный «навар».

Антигосударственная деятельность руководителей Госторга была очевидной, однако поспешно проведенное следствие не выявило бесспорных улик в личной заинтересованности подсудимых (были лишь намеки на полученные ими крупные взятки). В судебном заседании Вышинский доказывал, что хотя и не установлены факты корысти со стороны подсудимых, однако все обстоятельства так и «кричат» о том, что «здесь пахнет жареным». Защитники Членов и Меранвиль категорически возражали против такого обвинения, напоминая, что его можно строить только на «граните фактов». Однако их доводы не убедили судей и возобладала точка зрения обвинителя. Через 12 дней суд вынес приговор. Коган и Зельманов были приговорены к расстрелу, а остальные подсудимые — к различным срокам заключения.

В мае 1924 года в течение двух недель выездная сессия Верховного суда РСФСР слушала в Ленинграде грандиозное дело судебных работников. Прокурорскую трибуну вновь занял Вышинский. Для него этот процесс оказался как нельзя более кстати. Он окунулся в родную стихию, где беспрепятственно мог оттачивать свое остроумие и красноречие, ведь «громить» приходилось коллег-юристов. Скамью подсудимых заняли 42 человека. В их числе были 17 следователей, судей и других служителей Фемиды, в частности бывший следователь военного трибунала Ленинградского военного округа, заместитель председателя кооператива Ленинградского совета народных судей Сенин-Менакер, исполнявший обязанности начальника следственного отдела Ленинградского губернского суда Кузьмин, старшие следователи Шаховнин, Михайлов, Копичко, народные судьи Пахомов и Тевелев, прокурор Цыбульский, члены коллегии защитников при Ленинградском губернском суде Бродянский и Масинзон. Вторую группу подсудимых составляли 25 нэпманов, владельцев магазинов и частных лиц.

Как было отмечено в обвинительном заключении, «группа судебных работников г. Ленинграда по предварительному между собою сговору, в нарушение своего служебного долга, явно подрывая авторитет судебной власти, в целях личного обогащения вступила на путь систематического взяточничества». Для этого, по версии следствия, они вошли в связь с нэпманами и «различными преступными элементами», заинтересованными в прекращении своих дел. Суммы взяток колебались от 650 рублей до 39 тысяч рублей. Собственно говоря, прямой связи между всеми подсудимыми не было. В этом деле были искусственно соединены материалы о нескольких преступных группах. Однако такое нагромождение было только на руку обвинителю. Вышинский говорил вдохновенно и с большим пафосом: «Взятка сама по себе — гнуснейшее орудие разврата, но она становится чудовищной, когда дается следователю или работнику юстиции. Ведь едва ли можно вообразить что-либо ужаснее судей, прокуроров или следователей, торгующих правосудием. Суд — один из величайших устоев государственного строительства. Разложение судебно-прокурорских работников, разложение суда — величайшая опасность для государства!..»

Вышинский поддержал обвинение в объеме, сформулированном следствием, в отношении всех подсудимых, за исключением Масинзона и Лондона, но все же просил суд учесть их «преступные связи». В заключение своей речи Вышинский вспомнил древнеиндийскую мудрость, гласящую: «Наказание бодрствует, когда люди спят». Он сказал: «Наказание — это сама справедливость. Вот этого наказания я и требую для подсудимых именем нашей Республики. Я требую сурового наказания, беспощадного наказания, которое разразилось бы здесь грозой и бурей, которое уничтожило бы эту банду преступников, посягнувшую на честь судейского звания, запятнавших своими преступлениями великое имя советского судьи. Я требую беспощадного приговора. Пусть этот приговор очистительной грозой пронесется над головами преступников... Я требую расстрела всех главных виновников...»

Верховный суд республики счел недоказанной вину лишь двух подсудимых — Левензона и Матеди, которых и оправдал. Остальных приговорил к конкретным мерам наказания, в том числе 17 человек — к расстрелу.

В качестве прокурора Вышинский выступал на многих крупных процессах 20-х годов, таких как дела работников морского хозяйственного управления, Главного управления коневодства, Консервтреста и др.

Вышинский не только поддерживал обвинение в суде, но и активно занимался творчеством. Из-под его пера одна за другой выходят статьи и книги. Он опубликовал две части «Очерков по истории коммунизма» (1924 и 1925 гг.), книгу «Суд и карательная политика Советской власти (1925 г.) и другие. В № 29 «Еженедельника советской юстиции» за 1923 год появилась его публикация «Еще раз о статье 114-а УК», в которой он полемизирует с редакцией журнала, поместившей на своих страницах неправильное, с его точки зрения, разъяснение о том, подлежит ли уголовной ответственности лицо, давшее взятку человеку, присвоившему себе не принадлежащее ему должностное звание. В статье «Дисциплинарные суды и должностные преступления» он приветствовал опубликование «Положения о дисциплинарных судах», считая его «громадным шагом вперед по пути упрощения и улучшения судебного дела». По его мнению, именно отсутствие дисциплинарного суда, «легко настигающего правонарушение», представляет собой существенный изъян в системе органов, борющихся с правонарушениями. «Тяжесть положения усугубляется еще и значительным несовершенством нашего еще молодого и недостаточно пропахшего пороховым дымом судебного быта Уголовного кодекса, — пишет Вышинский. — Рожденный в правовой борьбе против эксплуататоров, наш Уголовный кодекс рубит широко, его огненные удары грубы и резки, как сама революция». Вышинский выражал надежду, что в «лице дисциплинарных судов государство получит новое и сильное оружие борьбы с бюрократическими извращениями, неуловимыми, разнообразными, ядовитыми».

В 1925 году Вышинский покинул прокуратуру. Ученый совет Московского государственного университета избрал его своим ректором. К этому времени он был уже профессором. Наряду с выполнением обязанностей ректора, он читал лекции по уголовному процессу на юридическом факультете, на основе которых издал учебник «Курс уголовного процесса». В эти же годы состоял членом комиссии законодательных предположений при Совнаркоме СССР.



В мае 1928 года Вышинский временно был призван в органы юстиции. Он назначается председателем Специального присутствия Верховного суда

СССР по делу группы «вредителей» в угольной промышленности, известного больше как «Шахтинское дело». Суду были преданы 53 специалиста старой буржуазной школы. По версии следствия, «вредители» (инженеры и техники Шахтинского района Донбасса) были тесно связаны с бывшими собственниками предприятий (русскими и зарубежными) и ставили своей целью «сорвать рост социалистической промышленности и облегчить восстановление капитализма в СССР». С этой целью они якобы организовывали взрывы на шахтах, портили машины и оборудование, умышленно нарушали законы о труде и правила техники безопасности и совершали иные противозаконные действия. Поддерживал обвинение по этому делу Н. В. Крыленко, помогал ему Г. К. Рогинский. В процессе участвовали 16 адвокатов и среди них — корифей старой присяжной адвокатуры, у которого Вышинский некогда был помощником, П. Н. Малянтович. Двадцать спецов, преданных суду, признали себя виновными полностью и подробно изложили свои показания, десять — частично, остальные категорически отрицали какую-либо причастность к вредительству.

Обвинительный приговор по делу был предрешен заранее. Еще за месяц до начала процесса, в апреле 1928 года, выступая на Московской партийной конференции, И. В. Сталин сказал об этом деле так: «Факты говорят, что Шахтинское дело есть экономическая контрреволюция, затеянная частью буржуазных спецов, владевших ранее угольной промышленностью. Факты говорят далее, что эти спецы, будучи организованы в тайную группу, получали деньги на вредительство от бывших хозяев, сидящих теперь в эмиграции, и от контрреволюционных антисоветских организаций на Западе».

После такого «оглашения» фактов судьба подсудимых была ясна всем. Тем не менее процесс тянулся долго, почти полтора месяца. Дело было настолько «шито белыми нитками», что даже Вышинскому пришлось оправдать четверых подсудимых, а еще троих — приговорить к условной мере наказания. Одиннадцать человек были приговорены к смертной казни (в отношении шестерых из них суд сам ходатайствовал о смягчении наказания), а остальные — к различным срокам лишения свободы. Пятерых из приговоренных расстреляли. Сразу же после процесса Вышинский выпустил книгу «Уроки Шахтинского дела», в которой всячески «обосновывал» необходимость применения жестких репрессивных мер против «классовых врагов».

В начале декабря 1930 года в Москве проходил еще один крупный процесс над вредителями из так называемой «Промышленной партии». На скамье подсудимых на этот раз оказались директор Теплотехнического института профессор Рамзин, а также целый ряд других ответственных работников Госплана СССР и ВСНХ СССР (всего 8 человек). Все они обвинялись в контрреволюционной и вредительской деятельности. Председательствовал на этом процессе вновь Вышинский, официально занимавший тогда должность члена коллегии Наркомата просвещения РСФСР. Государственное обвинение поддерживал все тот же Крыленко, а помогал ему на этот раз краевой прокурор Фридберг. Все подсудимые признали себя виновными и дали развернутые показания о своей «деятельности».

7 декабря 1930 года Вышинский огласил приговор. Все подсудимые были признаны виновными в инкриминируемых им преступлениях. Пятерых из них суд приговорил к смертной казни, которую уже на следующий день Президиум ЦИК СССР заменил лишением свободы.

11 мая 1931 года Андрей Януарьевич Вышинский был назначен Прокурором РСФСР, сменив на этом посту Н. В. Крыленко, ставшего народным комиссаром юстиции республики, а через десять дней становится одновременно и его заместителем. Эти должности он занимал немногим более двух лет, чего, однако, вполне хватило, чтобы о нем заговорили как о новой восходящей звезде на юридическом небосклоне. И хотя Вышинский продолжал пребывать как бы в тени славы Крыленко, считавшегося первым советским судебным оратором (именно наркому, а не прокурору республики было доверено выступить обвинителем на процессе меньшевиков, хотя, вероятнее всего, причина здесь крылась в меньшевистском прошлом Вышинского), он сумел развить очень бурную деятельность. Ни одно важное событие в правовой жизни страны, будь то совещания, активы, судебные процессы, особенно по политическим делам, не обходилось без его участия. К этому надо добавить многочисленные выступления в печати, издание книг и брошюр по правовой тематике, лекции и доклады на разнообразных конференциях и симпозиумах. Он чутко прислушивался ко всем выступлениям Сталина, тщательно штудировал его статьи и тут же использовал идеи вождя в своей практической деятельности.

В декабре 1931 года в печати появилось большое письмо И. В. Сталина в редакцию журнала «Пролетарская революция» под заглавием: «О некоторых вопросах истории большевизма», в которой он гневно обрушивался на «антипартийную и полутроцкистскую» статью Слуцкого «Большевики о германской социал-демократии в период ее предвоенного кризиса». В этом письме Сталин назвал Слуцкого «фальсификатором истории партии, учителем которого были троцкисты». Подчеркнув, что на публикацию статьи редакцию подтолкнул «ее гнилой либерализм», Сталин писал о том, что некоторые большевики ошибочно считают троцкизм фракцией коммунизма и поэтому допускают либерализм в отношении троцкистов и «троцкистски-мыслящих людей». «На самом деле, — указывал далее Сталин,- троцкизм есть передовой отряд контрреволюционной буржуазии. Вот почему либерализм в отношении троцкизма... есть головотяпство, граничащее с преступлением, изменой рабочему классу...» Заканчивал свое письмо вождь так: «Больше партийной бдительности, сильнее огонь по контрреволюционным троцкистам и антипартийным всякого рода вылазкам, сильнее огонь по гнилому либерализму и мягкотелости...»

Нет нужды говорить о том, что это письмо стало программой действий на ближайшее время всех карательных органов страны, не исключая Наркомат юстиции и Прокуратуру республики. И проводниками этих идей в жизнь выступали прежде всего их руководители — Н. В. Крыленко и А. Я. Вышинский. Волна разоблачений троцкистов прокатилась по всей стране, захватив самые глубинные ее слои.

15 декабря 1931 года на открытом собрании ячейки ВКП (б) Наркомюста РСФСР Вышинский сделал большой доклад в связи с письмом Сталина. В этом сплошь «пропагандистском» выступлении он, в частности, сказал: «Для того чтобы быть беспощадными к этим врагам (то есть троцкистам. — Авт.), для того чтобы ошибочно не вступать с ними в дискуссию, мы должны уметь различать этих врагов, знать, где эти враги и в чем их враждебность против нашего дела может проявляться и проявляется». Далее Вышинский учит, как это надо делать. Он, например, указывает на «врагов», засевших в кассационной коллегии Верховного суда РСФСР (они, эти «враги», отменили обвинительный приговор суда только потому, что не сочли «контрреволюционной агитацией» толкование «по-своему» статей Сталина одним из осужденных). Такие «враги» оказались и в Ленинградском институте советского права (ведь преподаватель Либерман высказал «троцкистскую» мысль о том, что в период НЭПа союз пролетариата и крестьянства был «не экономическим, а военным»), и в Московском юридическом институте (там один из студентов имел неосторожность сказать о том, что «партия насильно загоняет крестьян в колхозы»). Вышинский предложил сделать выводы из всех этих «перегибов».

В третьем номере журнала «Советская юстиция» за 1932 год появилась большая статья Вышинского «Культурная революция и органы юстиции». В ней после традиционного восхваления Сталина он писал о том, что теперь, когда ликвидирована безработица, осуществлен переход на семичасовой рабочий день, улучшен материальный и бытовой уровень жизни трудящихся, на повестку дня поставлен вопрос о повышении культурного уровня населения, о проведении так называемой культурной революции. Какие же задачи в связи с этим должны стоять перед органами юстиции? На этот вопрос он отвечает в привычном уже для него амплуа непримиримого борца с «врагами народа»: «На органах юстиции в этом отношении лежат чрезвычайно высокие и ответственные обязанности. Они обязаны осуществлять надзор за революционной законностью... со всей беспощадностью обрушивать свои удары на головы оказывающих делу культурного строительства сопротивление, срывающих это строительство, пытающихся дезорганизовать ряды борцов культурного фронта».

В стране в то время действительно происходила острая классовая схватка. Было, конечно, и сопротивление начинаниям Советской власти, и вредительство. Вышинский умело использует в статье вопиющие факты беззакония, травли, издевательств, преследований и даже террора против лиц, несущих культуру в массы, и прежде всего учителей. В Черновском районе учительнице, пришедшей в сельсовет за разъяснениями по поводу задержки зарплаты, вымазали лицо чернилами и поставили на лбу печать. В ряде мест задержка выплаты заработной платы учителям на два — четыре месяца стала хронической болезнью. Когда в Оренбургском районе учителя обратились с жалобой к местным властям, им с издевкой сказали, что «попрошайничество со стороны просвещенцев о куске хлеба является политической близорукостью и безграмотностью». В некоторых местах учителям отказывались выдавать промышленные товары, заявляя, что они предназначены только для «сдатчиков молока и яиц».

Случались и прямые посягательства на учителей. В Алексеевске кулаки убили заведующую школой Соловьеву; в Карлык-Ачинском районе учительницу затравили до того, что она покончила жизнь самоубийством; в Средне-Волжском крае два представителя соваппарата угрозами и запугиваниями принудили учительницу вступить с ними в половую связь. «Излюбленный метод контрреволюционных вылазок» (фраза Вышинского) против людей просвещения и культуры — это подведение их под раскулачивание. Из проверенных Прокуратурой республики 150 жалоб учителей одна треть касалась вопросов раскулачивания, проведенных с грубыми нарушениями закона.

Комментируя эти примеры, Вышинский сказал: «Конечно, было бы грубой ошибкой придавать этим фактам, хотя и насчитывающимся десятками, так сказать, всеобщий характер, обобщая их и заслоняя ими все то положительное, что внесли в громадных размерах в быт и работу просвещенцев Октябрьская революция и социалистическое строительство... Приведенные выше факты говорят лишь об одном — об изворотливости классового врага, умеющего использовать в своих контрреволюционных и вредительских целях проползших в наш аппарат единомышленников, и отдельных головотяпов, играющих на руку кулацко-вредительским элементам. Разоблачение этих «элементов» и самая беспощадная борьба с ними и составляет основную задачу не только наших органов юстиции, но и всей советской общественности».

Вышинский одним из первых подхватил тезис Сталина о законах, пришедших в противоречие с политикой. В качестве примера он привел фразу из статьи Сталина по вопросу ликвидации кулачества как класса: «Стало быть, эти законы и эти постановления придется теперь отложить в сторону в районах сплошной коллективизации».

Прокурор республики весьма своеобразно трактовал и понятие «революционной законности». Вот что, например, он сказал на собрании партийной ячейки в связи с постановлением ЦИК и СНК СССР от 25 июня 1932 года «О революционной законности»: «Революционная законность требует гибкого и, так сказать, свободного (что не значит — произвольного) отношения к закону. Не буква закона, не юридическое крючкотворство, не слепое подобострастное преклонение перед законом, а творческое отношение к закону, такое отношение, когда требования закона (то есть тех юридических формул, в каких он выражен) корректируются пониманием цели, которой он призван служить, и социалистическим пониманием отношений, в которых должно осуществляться его применение. Вопрос о сочетании революционной законности и революционной целесообразности — это вопрос о гранях между ними. Эти вопросы нашей партией разрешались с исчерпывающей ясностью, не оставляющей места для каких-либо сомнений и лжетолкований».

А вот выдержка из статьи Вышинского «Революция и законность»: «Революционная законность — могущественное оружие в руках пролетариата... Органы революционной законности должны в совершенстве владеть этим оружием, умело, беспощадно и быстро отражать удары врага».

Особое место в этой борьбе Вышинский отводил органам прокуратуры. В одной из статей того времени он писал: «Прокурор — это первый помощник партии, первый боец за революционную законность, за укрепление диктатуры пролетариата, за интересы рабочих и трудящихся крестьян, против всех вылазок классовых врагов трудящихся». Именно на это он и ориентировал подчиненных ему прокуроров в своих приказах и циркулярах. Основная их направленность — карательная.

5 февраля 1932 года он подписал циркуляр НКЮ «О привлечении к ответственности должностных лиц за не обеспечение школ топливом». В нем органам прокурорского надзора предлагалось самым тщательным образом расследовать все случаи приостановки или прекращения занятий в школах из-за отсутствия топлива, привлекая к судебной ответственности должностных лиц, в обязанности которых входило снабжение этих школ топливом.

8 июня того же года Вышинский направил на места письмо о надзоре органов прокуратуры за проведением в жизнь постановления ЦИК и СНК СССР о производстве торговли колхозами, колхозниками и единоличными крестьянскими хозяйствами. Этим постановлением, предоставлявшим крестьянам ряд льгот, в то же время предписывалось «не допускать открытия магазинов и лавок частными торговцами и всячески искоренять перекупщиков и спекулянтов, пытающихся нажиться за счет рабочих и крестьян». Вышинский предложил прокурорам «принять решительные меры борьбы» с частными торговцами и спекулянтами, привлекая их к уголовной ответственности. Такие дела предписывалось решать в течение 3—5 дней.

Особое значение Прокурор республики придавал борьбе с так называемыми контрреволюционными преступлениями, предусмотренными статьей 58 УК РСФСР. В этих делах от становился (пока еще после Крыленко) самым авторитетным специалистом. Интересен его циркуляр, направленный всем работникам прокуратуры и органам расследования 15 мая 1932 года. В нем шла речь о расследовании дел по статье 58-8 УК РСФСР (совершение террористических актов) и, в частности, об оценке показаний обвиняемого. Основанием для появления этого циркуляра послужило неудачно расследованное дело (оставшееся нераскрытым) о систематических поджогах в селе Тораное Еланского района Нижне-Волжского края. Следствие пыталось построить все обвинение на показаниях лишь одной несовершеннолетней подозреваемой, оказавшейся к тому же «умственно недоразвитой».

В циркуляре Вышинский писал: «При расследовании дел о контрреволюционных преступлениях, в частности о террористических актах, существеннейшее значение имеют показания самих обвиняемых. Сознание обвиняемого в преступлении и указание им соучастников значительно облегчает расследование и дает производящему расследование органу нити для раскрытия преступления и причастных к нему лиц. Однако сознание обвиняемого и в особенности оговор им других лиц в качестве соучастников ни в какой мере не устраняет необходимости критического подхода со стороны следствия к показаниям обвиняемого, равно не устраняет необходимости для следствия самым инициативным образом собирать и исследовать объективные доказательства. При ином подходе сознание и показания обвиняемого сплошь да рядом могут увести следствие с правильного пути».

Пройдет всего несколько лет, и тот же Вышинский будет всячески обосновывать формулу о том, что признание обвиняемого по контрреволюционым делам является «царицей доказательств».

Не забывал Вышинский и другие участки прокурорской деятельности. В связи с решениями ХVII партийной конференции, давшей развернутую программу работ по завершению первой пятилетки и по осуществлению второй, которая была призвана окончательно ликвидировать в СССР «капиталистические элементы», особые задачи вставали перед органами прокуратуры и, в первую очередь, перед теми ее звеньями, которые занимались вопросами общего надзора. Требовалось срочно перестроить методы, формы и существо работы по общему надзору. Именно эти цели и преследовало письмо Вышинского, направленное им прокурорам 17 марта 1932 года. В нем он потребовал «развернуть работу» по двум основным направлениям: во-первых, участие, содействие и надзор за проведением хозяйственно-политических кампаний, и во-вторых, общеадминистративный надзор, то есть надзор за соблюдением революционной законности органами административного управления.



Вышинский предлагал прокурорам выделять «наиболее важные и решающие» участки, не распыляя своего внимания «на мелочных вопросах», ставить перед своими подчиненными конкретные, оперативные задачи и определять срок исполнения, улучшать связи с периферийными органами прокуратуры, ужесточить контроль исполнения, доводить каждое дело до конца, укрепить связи со своим активом и с контрольными организациями. Он предостерег прокуроров от опасности «сбиться на РКИ-стские методы работы» и потребовал отказаться от «сплошных обследований». В письме подчеркивалось, что органы прокуратуры «должны строить свою работу лишь на основе конкретных фактов, говорящих о тех или иных нарушениях революционной законности и преступлениях».

Все эти верные по своей сути тезисы Вышинский умело привязывал к политике, отметив, что «правильное осуществление революционной законности возможно прежде всего лишь в условиях правильного понимания всей политики нашей партии и стойкого и последовательного ее осуществления». На этот раз в письме Вышинский на первый план выдвигал не репрессивную, а профилактическую, предупредительную работу. Он даже привел слова Сталина о том, что «репрессии являются необходимым элементом наступления, но элементом вспомогательным, а не главным».

На основе данных установок Вышинский предлагал краевым и областным прокурорам предоставить в Прокуратуру РСФСР в течение года разнообразные доклады о проделанной работе (всего их было восемь): по надзору «в деле хозяйственно-организационного укрепления колхозов» (к 15 мая); по весенней и осенней посевным кампаниям (к 15 июня и 15 ноября); по надзору за штрафной политикой (к 1 мая); по надзору за изданием обязательных постановлений местными исполкомами и советами (к 15 апреля); по борьбе за выполнение директив правительства по проведению всеобуча (к 10 апреля); о работе по мобилизации средств, то есть по сельхозналогу, займам, паенакоплениям и т. п. (к 1 июня); по борьбе с преступлениями в совхозах и МТС (к 15 сентября).

27 марта 1932 года Вышинский направил на места директивное письмо «О работе прокуратуры по охране производства и труда». В нем он предлагал обеспечить так называемый «концентрированный надзор», то есть отказаться от «универсализма» в работе и не «вторгаться в сферу компетенции других органов», а сосредоточить внимание и силы на «ведущих, решающих производствах», обеспечить предупреждение, своевременное выявление и «удар» по таким преступным фактам, которые срывают и тормозят выполнение планов, установить постоянную связь с производством.

Прокурор республики довольно строго спрашивал со своих подчиненных за любые промахи и ошибки, допущенные ими, особенно при рассмотрении поручений правительства и разрешении жалоб. Об этом свидетельствуют многочисленные приказы, изданные им по Прокуратуре и Наркомату юстиции.

Вот только некоторые из них. Приказом от 22 апреля 1932 года он снял с должности прокурора Кабардино-Балкарской автономной области Кулика, поручив прокурору Северо-Кавказского края Фридбергу в срочном порядке провести расследование его деятельности и привлечь к ответственности. Основанием для такого сурового решения послужило следующее. Прокурор Кулик по поручению Президиума ВЦИК занимался проверкой заявления колхозников осетинской национальной бригады колхоза «Мировой Октябрь», которые пожаловались на притеснение со стороны местных властей и, в частности, председателя колхоза Сухих. Кулик пришел к выводу, что эта жалоба является необоснованной и лишь преследует цель скомпрометировать председателя колхоза. О своих выводах он сообщил в Президиум ВЦИК. Однако Отдел национальностей при Президиума ВЦИК с таким заключением не согласился и провел собственное расследование фактов, после чего пришел к выводу, что прокурор Кулик отнесся к рассмотрению жалобы формально и бездушно, «смазал факты» и не защитил права «нацменьшинств». После этого и последовал строгий приказ Вышинского.

После принятия постановления ЦИК И СНК СССР от 25 июня 1932 года «О революционной законности» Наркомюст и Прокуратура республики направили на места указание о необходимости быстрого и «безволокитного» разрешения жалоб, особенно тех, которые поступили от красноармейцев, рабочих, колхозников, учителей. Однако оно не привело к резкому улучшению работы в низовых органах юстиции и прокуратуры. В ряде автономных республик, краев и областей допускалась вопиющая волокита при рассмотрении обращений трудящихся. Не помогло даже и то, что руководители Наркомюста и Прокуратуры РСФСР брали разрешение многих жалоб под контроль. Ответы на них иногда не поступали месяцами. Вышинский решил положить этому конец. Он издал строгий приказ (№ 33 от 19 января 1933 года), которым «за совершенно недопустимую волокиту при рассмотрении жалоб и недисциплинированность в даче ответов на запросы НКЮ» поставил на вид, «с опубликованием в печати», прокурорам Западной области Лебедеву и Иваново-Промышленной области Драгунскому, а также обратился в Президиум ВЦИК с предложением наложить дисциплинарное наказание на прокурора Казахской АССР. Наряду с этим он предложил прокурорам расследовать все случаи волокиты и наказать виновных, вплоть до снятия их с должности и предания суду. При этом он предупредил, что если «в ближайший же месяц волокита с разрешением жалоб» не будет изжита, то по отношению к виновным лицам он применит «самые жесткие меры взыскания».

В качестве прокурора республики Вышинский принял участие в целом ряде крупных процессов, в том числе и по так называемым «делам о вредительстве». Один из них проходил весной 1933 года. Дело под названием «О вредительстве на электростанциях», расследовалось ОГПУ. Основанием для его возбуждения стали несколько аварий, произошедших на Московской, Челябинской, Зуевской и Златоустовской электростанциях. 12 апреля 1933 года В. В. Ульрих открыл заседание Специального присутствия Верховного суда СССР. Государственное обвинение поддерживал Вышинский, помогал ему Рогинский. На скамье подсудимых находились 18 руководителей и других работников крупных электростанций, а также сотрудники английской фирмы «Метрополитен-Виккерс», поставлявшей в Советский Союз турбины и оборудование для электростанций и оказывавшей содействие в его наладке. Защищали подсудимых адвокаты Брауде, Коммодов, Смирнов и другие. После интенсивных допросов в ОГПУ многие обвиняемые были сломлены. Во время суда все 12 подсудимых из числа советских граждан признались в содеянном, а из шести англичан — только один, да и тот в процессе судебного следствия от своих показаний отказался. Дело, квалифицированное следствием как вредительство и шпионаж, разваливалось буквально на глазах, и Вышинскому пришлось приложить немало усилий, чтобы «спасти процесс». В одном случае он даже сам чуть было не оказался в роли свидетеля, когда английский инженер в подтверждение своих слов о том, что он отказался от признательных показаний, данных им после изнурительного 18-часового допроса еще на следствии, стал ссылаться на разговор с Вышинским.

Обвинительная речь Вышинского хотя и была эффектной, тем не менее не подкреплялась какими-либо солидными доказательствами. Даже технологическая экспертиза признала, что аварии могли произойти как от халатности, так и от «злого умысла». Но изворотливый прокурор даже этот факт попытался использовать в своих целях, заявив, что преступная халатность есть не что иное, как «проявление преступного умысла». И все же Вышинский вынужден был отказаться от обвинения английского инженера Грегори и советского рабочего Зиверта, а остальных просил «сурово наказать».

На седьмой день процесса Ульрих огласил приговор. 11 советских специалистов и двое англичан были приговорены к лишению свободы, а троих английских подданных суд постановил выдворить из страны. Грегори суд оправдал, а Зиверта освободил из-под стражи без применения к нему наказания.

За свою деятельность на посту прокурора республики, хотя и непродолжительную, Вышинский по постановлению Президиума ВЦИК 21 января 1933 года был вознагражден орденом Трудового Красного Знамени, «учитывая большие заслуги в деле укрепления органов юстиции», а также за его «выдающуюся работу по разоблачению вредительских и контрреволюционных организаций».

20 июня 1933 года ЦИК и СНК СССР приняли постановление « Об учреждении Прокуратуры Союза ССР». Его подписали председатель ЦИК М. Калинин, председатель СНК В. Молотов (Скрябин) и и. о. секретаря ЦИК А. Медведев. В постановлении отмечалось, что Прокуратура Союза ССР учреждается «в целях укрепления социалистической законности и должной охраны общественной собственности по Союзу ССР от покушений со стороны противообщественных элементов»

Создание Прокуратуры Союза ССР было крупным и исключительно своевременным шагом в деле дальнейшей централизации и независимости органов прокуратуры. В соответствии с принятым постановлением она осуществляла надзор за соответствием постановлений и распоряжений отдельных ведомств Союза, союзных республик и местных органов власти Конституции и постановлениям Правительства Союза ССР; наблюдение за правильным и единообразным применением законов судебными учреждениями союзных республик с правом истребования любого дела в любой стадии производства, опротестования приговоров и решений судов в вышестоящие судебные инстанции и приостановления их исполнения; возбуждение уголовного преследования и поддерживание обвинения во всех судебных инстанциях по территории Союза ССР; надзор на основе особого положения за законностью и правильностью действий ОГПУ, милиции, уголовного розыска и исправительно-трудовых учреждений; общее руководство деятельностью прокуратур союзных республик.

21 июня 1933 года постановлением ЦИК СССР первым прокурором Союза ССР был назначен известный государственный и политический деятель Иван Алексеевич Акулов. Его заместителем стал Андрей Януарьевич Вышинский.

Акулов узнал о своем назначении в санатории «Мухалатка» в Крыму, где он отдыхал с семьей. Вернуться в Москву он сумел только через несколько дней, поэтому первое время заниматься делами, связанными с организацией союзного прокурорского органа, пришлось Вышинскому. 23 июня он издал приказ № 1 по Прокуратуре Союза ССР следующего содержания: «Согласно постановления Центрального Исполнительного Комитета и Совета Народных Комиссаров от 20 июня 1933 года об учреждении Прокуратуры Союза ССР и на основании постановления ЦИК Союза ССР от 21 июня с. г. о назначении тов. Акулова Ивана Алексеевича прокурором Союза ССР и моего назначения заместителем Прокурора Союза ССР, я, ввиду нахождения тов. Акулова И. А. в очередном отпуске впредь до его возвращения вступил во вр[еменное] испол[нение] обязанностей прокурора СССР».

Так началась служба Вышинского в Прокуратуре Союза ССР, продолжавшаяся шесть лет. И. А. Акулов не был юристом и вообще не имел никакого высшего образования, опыт работы в органах правопорядка у него был незначительный — в 1931 году он являлся первым заместителем председателя ОГПУ. При таких обстоятельствах основная тяжесть по реорганизации прокурорского надзора легла на плечи Вышинского. В это время он работал исключительно много и неустанно: занимался комплектованием аппарата Союзной прокуратуры, готовил тексты многих приказов и указаний (некоторые из них подписывал сам), а также проекты постановлений ЦИК и СНК СССР, связанные с прокурорским надзором.

Прокуратура разместилась в старинном особняке, построенном еще в 1824 году и расположенном в глубине большого двора (некогда сада) по улице Большая Дмитровка, 15а (с 1937 года до начала 90-х годов улица носила название Пушкинская). В то далекое время, когда появился этот особняк, весь участок принадлежал 39 военному генерал-губернатору Москвы светлейшему князю Д. В. Голицыну. Его наследники продали весь участок московским купцам братьям Востряковым, которые надстроили третий этаж к основному зданию и соорудили еще несколько невысоких корпусов, предназначенных для сдачи внаем горожанам.

В 1905 году часть дома была арендована литературно-художественным кружком, основанным столичными писателями и театральными деятелями в 1899 году. Директорами правления кружка были поэт В. Брюсов, певец Л. Собинов, артист А. Сумбатов-Южин. С 1909 года здесь проходили знаменитые «среды» писателя Н. Телешова. В здании бывали поэты и писатели К. Бальмонт, А. Белый, И. Бунин, М. Горький, М. Волошин, В. Вересаев, А. Толстой, З. Гиппиус, Д. Мережковский, художники В. Серов, А. Васнецов, артисты М. Ермолова, А. Ленский, Г. Федотова и многие другие известные люди, в их числе ученые, юристы, врачи, политики. К этому времени основное здание было несколько перестроено, появился большой зал, где устраивались литературные чтения, дискуссии, художественные выставки. Бывали в доме и зарубежные знаменитости, здесь, например, чествовали писателя Эмиля Верхарна. Когда началась Первая мировая война, Литературно-художественный кружок прекратил свое существование, а многие помещения здания были отданы под лазарет для раненых.

После Октябрьской революции в особняке некоторое время размещался Пролеткульт. В 1919 году сюда переместился МК ВКП(б). Здесь работали известные революционеры секретари МК А. Ф. Мясников (Мясникян), Ф. А. Сергеев (Артем), размещались редакции газет «Рабочая Москва», «Вечерняя Москва», партийно-кооперативное издательство «Московский рабочий». 23 апреля 1920 года в большом зале прошел торжественный вечер в честь 50-летия В. И. Ленина. Под сводами этого дома звучал и голос В. Маяковского, читавшего партактиву свои поэмы «Владимир Ильич Ленин» и «Хорошо». Современный вид здание приобрело в 1926—1927 годах, когда оно было надстроено и заново оформлено.

17 декабря 1933 года ЦИК и СНК СССР утвердили Положение о Прокуратуре Союза ССР. Это был один из самых важных законодательных актов, уточнявших функции органов прокуратуры. Над ним Вышинский работал особенно упорно. Положение устанавливало, что прокурор Союза назначается ЦИК СССР, а его заместитель утверждается Президиумом ЦИК. Прокурор Союза был ответствен только перед Совнаркомом, ЦИК СССР и его Президиумом. Положение оставило основные задачи и функции Прокуратуры в том виде, в каком они провозглашались в постановлении об ее учреждении. Однако в нем конкретизировались некоторые принципиальные вопросы. Например, предусматривалось, что надзор за правильным и единообразным применением законов судебными учреждениями и следственными органами союзных республик осуществляется как прямо, так и через прокуроров союзных республик. Прокурор Союза получил право давать необходимые указания органам расследования. Уточнялось, что он возбуждает уголовное преследование и поддерживает обвинение по делам, подсудным Верховному суду СССР, непосредственно, а по делам, подсудным судебным органам союзных республик, — как непосредственно, так и через прокуроров союзных республик; надзор за законностью и правильностью деятельности ОГПУ осуществляет непосредственно. Для этих целей при прокуроре Союза состояла прокуратура по специальным делам, возглавляемая его старшим помощником. Военные и транспортные прокуратуры, входившие в систему Прокуратуры Союза, действовали на основании особых положений.

Положение устанавливало, что прокурор Союза ССР вправе был давать прокурорам союзных республик указания, касающиеся их деятельности, созывать совещания всех прокуроров для обсуждения важнейших вопросов, а также производить обследования и проверки деятельности прокуратур союзных республик и получать от них отчеты. С прокурорами автономных республик, краев, областей и районов он связывался, как правило, через прокуроров союзных республик, а в случаях, не терпящих отлагательства, непосредственно, но с уведомлением об этом прокуроров соответствующих республик. Указания и распоряжения прокурора Союза были обязательны для всех органов прокуратуры.

Прокуроры союзных республик назначались и отзывались прокурором Союза ССР по согласованию с ЦИК союзных республик, а краевые, областные прокуроры и прокуроры автономных республик — назначались и отзывались с согласия Прокурора Союза. Прокуроры по спецделам в союзных и автономных республиках, краях и областях, а также прокуроры по надзору за ОГПУ назначались и отзывались только прокурором Союза ССР.

Положение предусматривало, что Прокуратура Союза состоит из отделов, возглавляемых старшими помощниками или помощниками прокурора Союза. Число отделов и штаты устанавливались прокурором Союза по согласованию с Наркоматом рабоче-крестьянской инспекции.

Распоряжения прокурора Союза могли отменить (или приостановить) только ЦИК СССР и СНК СССР. Прокурор участвовал с совещательным голосом в заседаниях Президиума, Совнаркома СССР, Совета труда и обороны и Комиссии исполнения при СНК. Он имел право законодательной инициативы.

С самого начала работы в Прокуратуре Вышинский стал активно использовать судебную трибуну для борьбы с преступлениями, «врагами народа» и «контрреволюционерами». Одно из первых дел, в котором он принял участие в ранге заместителя прокурора Союза, было дело о некомплектной отгрузке комбайнов, рассматривавшееся уголовно-судебной коллегией Верховного суда СССР с 16 по 22 августа 1933 года. Суду были преданы 11 крупных хозяйственных руководителей, в их числе заместитель начальника Союзсельхозснаба Реттель, начальник управления сбыта Союзсельмаша Моев, директор Запорожского завода «Коммунар» Шабашвили, его заместитель Дик и другие. Основанием для возбуждения дела послужили многочисленные факты некомплектной отгрузки комбайнов заводом «Коммунар», что приводило к их длительным простоям. И хотя следствием не было выявлено какого-либо злого умысла со стороны обвиняемых, Вышинский в своей речи пытался представить дело как «отражение еще не оконченной в стране классовой борьбы». Подсудимых он называл проводниками «капиталистической партизанщины» и «враждебных советскому социалистическому строительству настроений, традиций, привычек, взглядов, методов работы», а их действия — как «прямой заговор группы государственных служащих против советского закона». И все же в этом процессе он был пока еще склонен «всякое сомнение толковать в пользу подсудимого» и даже посчитал излишним «излагать рецепты наказаний для каждого из подсудимых». Может быть, поэтому судьи и вынесли довольно мягкий для тех лет приговор — пятерым они определили принудительные работы, а остальным — общественное порицание или предупреждение.

В марте 1934 года прокурор Союза И. А. Акулов издал приказ «О перестройке аппарата прокуратуры в центре и на местах». Наверное, если бы он был более сведущим в прокурорской деятельности, то не стал бы разрушать уже сложившуюся и хорошо зарекомендовавшую себя структуру аппарата прокуратуры, построенную по функциональному принципу. В приказе отмечалось, что отделы перестраиваются по производственному и производственно-территориальному принципу. По мнению руководства Прокуратуры Союза ССР, это должно обеспечить «высокое качество работы по охране общественной (социалистической) собственности и осуществлению социалистической законности» во всех сферах народного хозяйства и государственного аппарата, усилить единоначалие и личную ответственность каждого прокурора за порученную ему работу.

Для того чтобы сосредоточить «основное внимание органов прокуратуры на судебно-следственной деятельности», было признано необходимым ликвидировать разделение в структуре прокуратуры на общий и судебный надзоры, а также упразднить бюро жалоб. При этом предполагалось, что каждый отдел будет осуществлять весь комплекс задач, стоящих перед органами прокуратуры, начиная с разрешения жалоб и заявлений и заканчивая надзором за рассмотрением дел в судах. Вместо отдела общего надзора, судебного надзора и бюро жалоб были образованы следующие секторы: по делам промышленности; по делам сельского хозяйства; по делам торговли, кооперации и финансов; по делам водного транспорта; по делам административно-судебного и культурного строительства; по судебно-бытовым делам и сектор мобработы. Было учреждено также справочное бюро, которое давало посетителям необходимые разъяснения.

Прокурорам союзных республик, краев и областей предлагалось перестроить свою работу применительно к структуре Прокуратуры Союза. В небольших областях вместо секторов надлежало иметь ответственных исполнителей (прокуроров) «по отдельным частям работы», а в районных прокуратурах перестройка должна быть направлена лишь на изменение методов руководства.

В Прокуратуре Союза ССР сохранялись Главная военная прокуратура, Главная транспортная прокуратура (с выделением из нее Главной прокуратуры водного транспорта, прокуратура по спецделам, сектор надзора за местами лишения свободы и управление делами.

Вышинский как квалифицированный юрист, наверное, понимал всю нелепость искусственного разделения отделов по производственному принципу. Поэтому, когда он стал прокурором Союза, то вновь перестроил работу органов прокуратуры по функциональному принципу, который, с теми или иными изменениями, сохранился и в наше время.

Неоценимую роль в дальнейшей централизации органов прокуратуры сыграло первое Всесоюзное совещание судебных и прокурорских работников, в работе которого Вышинский принимал самое деятельное участие. Оно открылось 23 апреля 1934 года в здании Прокуратуры Союза ССР. Доклад «Решения ХVII партсъезда и задачи органов юстиции» сделал прокурор Союза ССР И. А. Акулов. В своем выступлении он остановился на всех наиболее актуальных вопросах практической деятельности прокуроров, судей и народных следователей, проанализировал задачи, стоящие перед органами юстиции на современном этапе, обратив особое внимание на целый ряд «недочетов и извращений» и предложив конкретные меры по их устранению. Как писали тогда газеты, «докладчик говорил просто, без малейшей погони за вычурной красивой фразой».

С содокладом выступил председатель Верховного суда СССР А. Н. Винокуров, а в прениях — главный военный прокурор Орловский, член Верховного суда СССР Антонов-Саратовский, и. о. прокурора РСФСР Нюрина-Нюренберг, ученый-юрист Пашуканис, нарсудья из Самары Игольчук, прокурор города Москвы Филиппов, председатель Верховного суда РСФСР Булат и другие.

На вечернем заседании 24 апреля с докладом «О практике применения закона 7 августа 1932 года и директивы 8 мая 1933 года» выступил Н. В. Крыленко. В обсуждении его доклада приняли участие народные судьи из Белоруссии Гинзбург и Пашутина, заместитель председателя Верховного суда ССР Красиков, директор Института уголовной политики Шляпочников и другие.

Вечернее заседание 25 апреля открылось большим докладом заместителя прокурора Союза ССР А. Я. Вышинского «О мерах к улучшению качества судебной и прокурорской работы». В нем он коснулся самых разнообразных вопросов. Вышинский начал с того, что напомнил, «как опасна и как вредна» для государства «каждая, даже самая незначительная, на первый взгляд, ошибка, совершаемая теми или другими органами советской юстиции», что недооценка роли и значения суда и прокуратуры — «результат влияния чуждых идеологий», что в условиях, когда классовый враг пользуется тысячами «воровских махинаций», нельзя притуплять «классовую бдительность». Затем он перешел к более конкретным проблемам. Признав, что в «судебно-прокурорских организациях имеются очень серьезные болезни», Вышинский все же не согласился с выступившим перед ним Сольцем, сказавшим, что в советских органах гнездится лишь одна «неправда черная». По мнению Вышинского, для улучшения работы «сильно мешают пережитки революции». Далее он пояснил, что понимает под этим выражением. Он сказал, что в органах юстиции, суде и прокуратуре встречаются люди, которые не в ладу с законом и которые не только не знают законов, но и не желают их знать.

Говоря о роли суда, он подчеркнул, что она «не может исчерпываться репрессией», хотя и «без репрессии нет суда», и что суд призван осуществлять «меткую репрессию», а иногда и «беспощадную репрессию». Далее он сформулировал следующие задачи суда: 1) разрушить вредное убеждение в ненаказуемости виновных; 2) сочетать задачу подавления классового врага с задачами принуждения и воспитания трудящихся; 3) поднять каждое уголовное дело на определенную политическую высоту; 4) обеспечить всем ходом судебного процесса доказательность, убедительность приговора; 5) максимально сократить промежуток времени, отделяющий совершение преступления от рассмотрения дела в суде.

Остановившись затем на работе прокуратуры и следственного аппарата, Вышинский сказал, что здесь главная задача — кадры, особенно следователей, неукомплектованность которых достигала 20 процентов. По его мнению, это явилось результатом того, что на следственную работу все время смотрели как на «третьестепенное или десятистепенное дело», считая, что «следственная работа — это пустяки вроде буржуазного предрассудка, как и сам следователь». «Мы безобразно относились к нашим следователям, — продолжал Вышинский, — не хранили, не накопляли, не воспитывали их. У меня в портфеле имеется десяток писем от следователей, которые пишут, что на них вообще не обращают внимания, начиная с материально-бытового их положения и кончая вопросами руководства. В результате следователь у нас потерял свое лицо. Надо сказать, что следователь у нас не политический работник, а «делопут», как его называют, который путает дела. Следователь у нас — это затычка на всякий несчастный прокурорский случай, вот что собой представляет сейчас следователь». Поэтому, как полагает Вышинский, следователи «не блещут достоинствами». После этого он привел несколько «анекдотичных фактов».

Вышинский предложил прокурорам республик, краев и областей организовать систематическую подготовку и переподготовку следователей, а Прокуратуре Союза совместно с Институтом по изучению преступности и прокурорами союзных республик — «вплотную заняться и систематически вести работу по переквалификации следственных кадров».

Недостатки в работе следователей, подчеркнул Вышинский, тесно связаны и с ролью прокуратуры. Он привел такой пример. Прокурор Ингушско-Чеченской области говорил следователю: «Не обращай внимания на закон, слушайся меня». «Мы не можем мириться с таким положением, — сказал Вышинский. — Правда, не все так говорят, но многие так думают».

В заключение доклада Вышинский остановился на роли защитников в уголовном процессе, заметив, что судьи и прокуроры нередко демонстрируют «свое пренебрежение к защите, думая, что они этим самым доказывают свою высшую «р-р-революционность»». Вышинский призвал покончить с таким «недопустимым положением».

Весной 1934 года Вышинский выступил с докладом на объединенном заседании ученых и практических работников Комакадемии, Института уголовной политики, Прокуратуры Союза и Наркомюста РСФСР. Обсуждались вопросы, связанные с реформированием уголовно-процессуального законодательства. В докладе Вышинский изложил свое видение уголовного процесса. Он пока еще не сбросил с себя маску «борца за права человека» и мог, например, признать, что «каждый трудящийся, каждый гражданин советской земли должен быть уверен, что его права полностью и крепко защищены советским законом». Он выступал против «упрощения» процесса, возмущался, что судьи не всегда зачитывают во время слушания дела обвинительное заключение, что приговоры «оглашаются пачками», ратовал за «состязательность» сторон, говорил, что не следует бояться прений сторон. В докладе он излагал все то, что вскоре напрочь будет выброшено из процессов по политическим делам. Случилось же это вскоре после убийства С. М. Кирова. В расследовании дела не последнюю роль сыграл и Вышинский.

Глава вторая

Дело об убийстве Кирова

1 декабря 1934 года в Смольном выстрелом из револьвера был убит член Президиума ЦИК СССР и Политбюро ЦК ВКП(б), секретарь Центрального и Ленинградского областного комитетов ВКП(б) Сергей Миронович Киров. Его убийцу Л. В. Николаева задержали на месте преступления.

Это был тридцатилетний мужчина ниже среднего роста, с короткими ногами, удлиненным туловищем и непомерно большой головой, с маленькими беспрестанно бегающими глазами. Он имел шесть классов образования и десятилетний стаж пребывания в рядах партии. Его послужной список не отличался постоянством. Кем он только не был: секретарем сельсовета и санитаром госпиталя, слесарем и культработником, финансистом и стропальщиком. В 1931 году Николаев некоторое время был инструктором Ленинградского обкома партии, а с 1933 года — инструктором Института истории ВКП(б). В марте 1934 года ему предложили перейти на транспорт, но он отказался от такого перевода, за что и был исключен из партии и уволен с работы. В конце апреля 1934 года райком партии отменил решение об исключении, ограничившись строгим выговором, однако на прежнем месте работы его не восстановили. Николаев писал жалобы Кирову, Сталину — но все было напрасно.

... Утром 2 декабря 1934 года литерным поездом в Ленинград прибыли И. В. Сталин, К. Е. Ворошилов, В. М. Молотов, А. А. Жданов, Н. И. Ежов, А. В. Косарев. Вместе с ними был нарком внутренних дел СССР Г. Г. Ягода с большой группой работников наркомата. От Прокуратуры Союза приехали И. А. Акулов, его заместитель А. Я. Вышинский и следователь по важнейшим делам Л. Р. Шейнин. Расследование убийства сразу же принял к производству первый заместитель наркома внутренних дел СССР Я. С. Агранов. К нему подключились заведующий отделом ЦК ВКП(б) Н. И. Ежов и первый секретарь ЦК ВЛКСМ А. В. Косарев. Однако «главным следователем» был все же Сталин. Он лично допрашивал Николаева (протокола допроса в деле нет) и потребовал от него назвать соучастников. На следующий день Сталин безапелляционно заявил, что «убийство Кирова — это дело рук организации, но какой организации сейчас трудно сказать». Организацию он определил через несколько дней. Вызвав Ежова и Косарева, сказал: «Ищите убийцу среди зиновьевцев».

Эта установка вождя безоговорочно выполнялась работниками НКВД, занимавшимися расследованием: Аграновым, Мироновым, Мошковым, Дмитриевым и другими, которые придерживались лишь одной версии. Путем угроз, прямого физического воздействия, фактически санкционированного Сталиным, шантажа и провокации они сумели вырвать у Николаева признание в том, что он убил Кирова по заданию террористического зиновьевского центра. Еще при обыске, проводившемся в квартире матери Николаева 4 декабря 1934 года, в орбиту следствия попали имена некоторых бывших зиновьевцев, с которыми Николаев работал в 20-е годы: И. И. Котолынова, Н. Н. Шатского, А. И. Толмазова, Л. О. Ханик и других. Один за другим они были арестованы. По версии следствия, это были участники так называемого террористического «Ленинградского центра». 8 декабря в Москве органы НКВД арестовали группу руководящей зиновьевской оппозиции, а 16 декабря — Г. Е. Зиновьева и Л. Б. Каменева. Всех арестованных этапировали в Ленинград, где параллельно с расследованием дела об убийстве С. М. Кирова проводилось следствие по так называемому «Московскому центру».

Расследование этих дел — одна из самых темных страниц истории советской прокуратуры. Прокурор Союза Акулов оказался в полной зависимости от работников НКВД, разрабатывавших только ту версию убийства, которую выдвинул Сталин. Прокурор фактически потворствовали незаконным методам ведения следствия. Формально Акулов, Вышинский и Шейнин также допрашивали обвиняемых, но допросы сводились лишь к оформлению предварительно «выбитых» показаний. Причем все они проводились в присутствии таких высокопоставленных «стражей», как Ежов и Косарев.

19 декабря Акулов совместно с Вышинским и Шейниным допрашивал обвиняемого Котолынова. Тот показал, что Николаева видел последний раз в 1932 или 1933 году, при встрече никаких разговоров не вел. Котолынов подтвердил лишь, что в прошлом являлся одним из руководителей оппозиции и их организация несет политическую и моральную ответственность за выстрел Николаева. Он сказал также, что ими создавалось такое настроение, которое объективно должно было повлечь террор в отношении руководителей партии и правительства.

20 декабря Акулов и Вышинский допрашивали Юскина, который заявил, что обвинения в отношении его сформулированы неправильно и что в зиновьевской организации он не состоял.

Вышинский допрашивал обвиняемых Мандельштама, Левина, Соколова, Шатского, Ханика (19 декабря), Румянцева (20 декабря), Мясникова (23 декабря).

Акулов, Вышинский и Шейнин вели последний допрос Николаева 23 декабря. Протокол допроса был составлен Шейниным от их имени. Признание Николаева занимает всего шесть строк: «Показания, данные ранее, подтверждаю. Виновным себя в предъявленном обвинении признаю. К убийству т. Кирова меня толкнула к[онтр] р[еволюционная] группа Котолынова, и я действовал по поручению этой группы. Я действовал как физический исполнитель всей группы».

Трагическое событие, происшедшее 1 декабря 1934 года, развязало руки властям для организации массовых репрессий по всей стране. Но чтобы проводить их в рамках законности, нужно было срочно изменить сам закон. Уже в день убийства С. М. Кирова Сталин распорядился подготовить соответствующее постановление.

На следующий день было опубликовано постановление ЦИК СССР «О внесении изменений в уголовно-процессуальное законодательство», подписанное М. И. Калининым и А. С. Енукидзе (текст постановления собственноручно писал Ягода, а редактировал Сталин). Новый закон был предельно краток, жесток и беспощаден. Он устанавливал, что по делам о террористических актах следствие должно завершаться в срок не более 10 дней, а обвинительное заключение — вручаться за сутки до рассмотрения дела в суде; дела слушались без участия сторон (то есть без прокурора и адвоката), по ним не допускались ни кассационное обжалование, ни подача ходатайства о помиловании. Приговор к высшей мере наказания приводился в исполнение немедленно. Другими словами, подсудимый полностью отдавался в руки судей, которые и решали его судьбу. Судьи же целиком зависели от властей. Ошибку (если даже она и была бы признана) исправить было уже невозможно.

Все это являлось ни чем иным, как полным попранием самых элементарных принципов советского судопроизводства, переводом процесса на откровенно инквизиционные рельсы.

Юридическая печать с восторгом сообщала в то время, что «этим законом в руки советской юстиции дано острое оружие», силу которого «дадут почувствовать врагам народа со всею пролератской твердостью и непоколебимостью». Увы! Это оружие было обращено не только и не столько, против врагов, сколько против тысяч безвинных людей, попавших в маховик такого «правосудия».

К раскручиванию этого маховика приложили руку и прокурор Союза Акулов, который спустя несколько лет сам будет безжалостно втянут в него, и его заместитель Вышинский. Совместно с председателем Верховного суда СССР Винокуровым Акулов подписал директиву о применении на практике постановления ЦИК СССР от 1 декабря. В ней дан перечень должностных лиц, покушение на жизнь и здоровье которых должно квалифицироваться как террористические акты и рассматриваться в порядке указанного закона. Характерно, что ответственность за организацию процессов по такого рода делам, за правильность и точность квалификации и вынесенных приговоров прокурор Союза и председатель Верховного суда СССР взваливали, наравне с председательствующим в судебном заседании, и на председателя военного трибунала округа, корпуса, области.

Наиболее грубым отступлением от основных принципов уголовного законодательства в этой директиве следует признать то, что она придавала обратную силу закону от 1 декабря 1934 года. В директиве указывалось, чтобы «все дела, не законченные расследованием и не заслушанные до 1 декабря, расследовать и рассматривать в порядке, установленном законом от 1 декабря 1934 года. Дела, по которым поданы кассационные жалобы, принесены кассационные протесты или которые истребованы в порядке надзора после 1 декабря, не подлежат рассмотрению в кассационном порядке и приговоры по ним подлежат исполнению».

...Следователи, занимавшиеся делом об убийстве С. М. Кирова, явно не укладывались в установленный новым законом десятидневный срок. Поэтому Президиум ЦИК СССР продлил срок расследования по этому делу до 29 декабря 1934 года.

21 декабря того же года Сталин принял Ягоду, Ульриха, Акулова, Вышинского и Агранова для обсуждения вопроса об организации судебного процесса. При подготовке сообщения для печати об окончании следствия и передаче материалов в Прокуратуру СССР для составления обвинительного заключения Сталин собственноручно внес фамилии Николаева и Румянцева в число членов «Ленинградского центра».

Обвинительное заключение было подготовлено быстро. Его авторами являлись заместитель прокурора Союза Вышинский и следователь по особо важным делам Шейнин, что подтверждается именно их подписями. Спустя двадцать лет Шейнин отказался от своих «авторских прав» на это «произведение». В процессе проводимой по поручению ЦК КПСС проверки он показал: «Обвинительное заключение писал лично Вышинский. Он же два-три раза ездил с Акуловым в ЦК к Сталину, и тот лично редактировал обвинительное заключение. Я это знаю со слов Вышинского, который восторженно говорил о том, как тщательно и чисто стилистически редактировал Сталин этот документ, и о том, что Сталин предложил раздел «Формула обвинения».

25 декабря 1934 года проект обвинительного заключения был сдан в Секретариат ЦК ВКП(б). Акулов и Ежов в записке Сталину просили назначить время обсуждения этого проекта. На записке Сталин написал: «Молотову и др. членам ПБ. Предлагаю собраться завтра или сегодня ночью. Лучше сегодня в 9 часов». В тот же день обвинительное заключение было обсуждено членами Политбюро ЦК, а затем подписано Вышинским и Шейниным и утверждено прокурором Союза Акуловым.

На следующий день Сталин вызвал к себе Ульриха и Вышинского и дал им указание провести процесс в два дня и приговорить к расстрелу всех обвиняемых. Здесь же, в Москве, был составлен приговор по делу. В него оставалось внести только конкретную меру наказания, которую определил вождь.

28—29 декабря 1934 года в Ленинграде на закрытом заседании выездной сессии Военной коллегии Верховного суда СССР под председательством Ульриха, с участием членов Военной коллегии Матулевича и Горячева было заслушано уголовное дело по обвинению Л. В. Николаева, И. И. Котолынова, Н. Н. Шатского, В. В. Румянцева, С. С. Мандельштама и других (всего 14 человек) в организации убийства С. М. Кирова. Все подсудимые были признаны виновными в совершении преступлений, предусмотренных статьями 58-8 и 58-11 УК РСФСР, и приговорены к расстрелу с конфискацией принадлежащего им имущества. Через час приговор был приведен в исполнение.

В специальном донесении в Москву от 29 декабря 1934 года Агранов писал: «Почти все обвиняемые выслушали приговор подавленно, но спокойно. Николаев воскликнул: «Жестоко!» и слегка стукнулся головой о барьер скамьи подсудимых».

Впоследствии бывшие сотрудники НКВД СССР Украинов и Кацафа, присутствовавшие на заседании суда, показали: «Когда был оглашен приговор, Николаев воскликнул, что его обманули, и стукнулся головой о барьер».

А вот что показал Гусев, неотлучно охранявший Николаева: «В конце суда, когда был оглашен приговор, Николаев был введен со связанными руками и повторял как бы про себя: «Неужели так! Не может быть! Не может быть!»

Присутствовавший при приведении приговора в исполнение Кацафа рассказывал: «Вначале были расстреляны Николаев, Шатский, Румянцев и другие. Котолынов остался последним. Когда Котолынов остался один в живых... с ним стали беседовать Агранов и Вышинский. Они ему сказали: «Вас сейчас расстреляют, скажите все-таки правду, кто и как организовал убийство Кирова». На это Котолынов ответил: «Весь этот процесс — чепуха. Людей расстреляли. Сейчас расстреляют меня. Но все, за исключением Николаева, ни в чем не повинны. Это сущая правда». После этого Котолынов был расстрелян».

Несколько слов о председателе Военной коллегии Верховного суда СССР В.В. Ульрихе, который как известно вел этот процесс.

Василий Васильевич Ульрих родился в 1889 году в семье профессионального революционера. Мать его была детской писательницей. Сам он с молодых лет связал свою судьбу с партией, в которую вступил в 1910 году. Учился в политехническом институте в Риге, после окончания которого служил конторщиком. В 1915 году был призван в армию и проходил службу в саперном батальоне. В царской армии выслужил чин подпоручика. После Октябрьской революции попал в войска НКВД—ВЧК, поначалу занимал скромную должность заведующего финансовым отделом. Позднее, когда Ульрих оказался в системе военных трибуналов, а затем в органах ОГПУ, где он служил под началом Ф. Э. Дзержинского, его карьера пошла более успешно. В 1926 году Ульрих занял высокий пост председателя Военной коллегии Верховного суда СССР и прослужил в этой должности до 1948 года. Здесь он получил чин генерал-полковника юстиции.

Через руки этого «корректного и предупредительно вежливого» человека прошли тысячи уголовных дел. Он лично председательствовал на самых «громких» процессах, организованных против «врагов народа»: Бухарина, Каменева, Зиновьева, Тухачевского, Уборевича, Мейерхольда, Кольцова, Крыленко и других. Несмотря на то что подавляющее большинство дел было грубо сфабриковано органами НКВД, Ульрих выносил, как правило, лишь один приговор — расстрел. Многие такие дела он рассматривал оперативно — за 15—20 минут. Более того, не раз он выносил приговоры заочно и даже без возбуждения уголовного дела, по одним только материалам НКВД. В частности, 8 сентября 1941 года таким образом был приговорен к расстрелу 161 политический заключенный из отбывающих наказание в Орловской тюрьме, и в их числе М. А. Спиридонова и Х. Г. Раковский.

Среди всех этих неправосудных приговоров особое место занимает приговор по делу об убийстве С. М. Кирова.

Вот что рассказывали об этом два десятилетия спустя бывшие члены Военной коллегии Верховного суда СССР И. О. Матулевич и А. Д. Горячев.

Матулевич: «Приговор в Ленинграде мы не составляли... Мера наказания была внесена в приговор после разговора Ульриха со Сталиным... Мы ничего своего в дело не внесли... Все заранее было предусмотрено...»

А вот слова Горячева: «Процесс был заранее расписан. Мы только юридически и технически оформили все документы. Даже мера наказания была заранее намечена и нам продиктована».

Конечно же, не знать всех этих обстоятельств И. А. Акулов не мог. Мало того, что дело было грубо сфабриковано, оно рассматривалось с грубейшими отступлениями от уголовно-процессуального законодательства. Одно только перечисление их в материалах проверки заняло несколько страниц машинописного текста. В судебном заседании не оглашалось даже обвинительное заключение, а судьи не сочли нужным поинтересоваться у подсудимых, признают ли они свою вину.

Спустя две недели после этого процесса, 15—16 января 1935 года, в Ленинграде слушалось еще одно дело, сфабрикованное и проведенное по тем же «правилам». На этот раз на скамье подсудимых оказались 19 человек, в их числе Г. Е. Зиновьев, Г. Е. Евдокимов, И. П. Бакаев, Л. Б. Каменев. Все они обвинялись по статьям 17, 58-8 и 58-11 УК РСФСР. Выездная сессия Военной коллегии Верховного суда СССР заседала в том же составе: Ульрих, Матулевич и Горячев.

В обвинительном заключении, утвержденном Акуловым, которое составили Вышинский и Шейнин, а затем и в приговоре было отмечено, что в Москве существовала подпольная контрреволюционная группа, образовавшаяся из числа участников антисоветской зиновьевской оппозиции, во главе с так называемым «Московским центром», в который входили Г. Е. Зиновьев, Л. Б. Каменев, Я. В. Шаров и другие. Под руководством «Московского центра» действовала и подпольная контрреволюционная ленинградская группа главные участники которой были осуждены 28—29 декабря 1934 года по делу об убийстве С. М. Кирова.

Поступая таким образом и связывая обе группы, власти получали широкий простор для развертывания репрессий, так как сторонников Зиновьева можно было найти в любом конце страны.

И все же в этом приговоре судьям пришлось сделать оговорку, что судебным следствием не установлены факты, которые дали бы основание квалифицировать действия членов «Московского центра» в связи с убийством 1 декабря 1934 года С. М. Кирова как подстрекательство к этому преступлению, хотя следствие и подтвердило, что участники «Московского центра» знали о «террористических настроениях ленинградской группы». По этой причине приговор не был жесток. Участники центра получили от 5 до 10 лет тюремного заключения.

Фальсификация указанных выше дел повлекла за собой такую массу лжи, измышлений, подлогов и грубейших нарушений законности, что даже и теперь, спустя более шестидесяти лет после этой трагедии, когда читаешь эти дела, не видишь ясности по целому ряду обстоятельств. Поэтому и неудивительно, что продолжают бытовать самые различные версии этих трагических событий.

Еще во время следствия по делу об убийстве С. М. Кирова в Ленинграде были привлечены к уголовной ответственности и осуждены к различным срокам заключения или высылке в отдаленные районы 77 человек из так называемой контрреволюционной зиновьевской группы, которых не удалось связать непосредственно с убийством. Всего за 2,5 месяца после убийства в Ленинграде и области арестовали 843 человека, за весь 1935 год — 26 515, а в последующие три года — еще 64 248 человек.

В марте 1935 года были осуждены Военной коллегией Верховного суда СССР и расстреляны жена Николаева М. П. Драуле, ее сестра О. П. Драуле с мужем Р. М. Кулашер, брат П. В. Николаев, репрессирована сестра Е. В. Рогачева.

В орбиту репрессий вскоре были втянуты и лица, занимавшиеся расследованием дела об убийстве С. М. Кирова, в том числе нарком внутренних дел Ягода, его заместители Агранов и Прокофьев и многие другие, которых теперь уже обвинили как соучастников в убийстве Кирова, а также в устранении «важного свидетеля» Борисова (охранник С. М. Кирова, трагически погибший в автомобильной аварии 2 декабря 1934 года).

После смерти И. В. Сталина обстоятельства убийства С. М. Кирова неоднократно проверялись высокими комиссиями. Всего в разные годы были организованы четыре правительственные комиссии, работавшие под руководством высоких партийных функционеров.

Первой комиссией руководил Молотов, второй и третьей — Шверник, четвертой — Пельше. Все они пришли к различным выводам. Первая комиссия (работавшая в 1956—1957 годах), третья (в 1961 году) и четвертая (в 1963-1967 годах) констатировали, что в убийстве Кирова виновен лишь один Николаев и что он не был связан ни с троцкистской, ни с зиновьевской оппозицией. Вторая комиссия (1960 год) пришла к выводу, что убийство было организовано и осуществлено НКВД по заданию Сталина.

В 1988 году Прокуратура Союза ССР, в очередной раз тщательно изучив уголовное дело и все другие материалы, признала, что Николаев совершил убийство один и что остальные лица, привлеченные по этому делу, осуждены незаконно. Однако руководитель комиссии Политбюро ЦК КПСС по изучению материалов, связанных с репрессиями в период 30-х—50-х годов, с таким выводом не согласился. Тогда Прокуратура Союза совместно с КГБ СССР возвратилась к этому делу. В 1990 году в комиссию Политбюро ЦК КПСС была представлена подробная справка о том, что никакой контрреволюционной террористической организации под названием «Ленинградский центр» не существовало, а убийство С. М. Кирова совершил Николаев. В материалах не было обнаружено каких-либо данных, свидетельствующих о причастности Сталина и работников НКВД к этому преступлению.

После этого в Верховный суд СССР был внесен протест, подписанный и. о. Генерального прокурора СССР А. Васильевым. Пленум Верховного суда СССР 30 сентября 1990 года рассмотрел этот протест и пришел к выводу, что убийство С. М. Кирова задумал и осуществил один Николаев. Остальные 13 человек, осужденные по этому делу, были полностью реабилитированы. Из обвинения Николаева исключена его принадлежность к фиктивной контрреволюционной организации «Ленинградский центр».

Ранее, в 1988 году, по протесту Генерального прокурора СССР были реабилитированы все участники так называемого террористического «Московского центра» — Зиновьев, Каменев и другие.

...Вскоре после окончания процессов по делам Ленинградского и Московского центров прокурор Союза И. А. Акулов (по всей видимости, не без ведома властей) направил на места директиву с приложенным к ней секретным приказом от 29 января 1935 года.

Приказ был издан в связи с «неудовлетворительным» расследованием уголовного дела некоего В. П. Сафронова, «готовившего террористический акт» против председателя СНК Казахской АССР. Из него видно, что в процессе расследования данного дела было установлено, что отец обвиняемого, П. А. Сафронов, узнав об убийстве Кирова, сказал в кругу знакомых, что «мало одного Кирова, надо и Сталина убить». Таким образом, обывательские разговоры возводились в ранг тяжкого государственного преступления. Павел Сафронов был взят под стражу, и ему, как и сыну, предъявили обвинение по признакам статьи 58-8 УК РСФСР. 20 декабря 1934 года помощник прокурора по спецделам Казахской АССР Н. Я. Малкова, внимательно ознакомившись с материалами дела, приняла очень смелое решение — в письменной форме предложила освободить Павла Сафронова. Это конечно же вызвало резкий протест со стороны органов НКВД республики. Дело дошло до прокурора Союза. Вместо того чтобы поддержать честного работника, он разразился строгим приказом, в котором отметил, что «Малкова проявила полное непонимание задач, стоящих перед органами прокуратуры в настоящее время, и что при таких условиях дальнейшее ее нахождение на прокурорской работе недопустимо». Н. Я. Малковой объявили строгий выговор и сняли с работы. Получил строгий выговор и помощник прокурора Казахской АССР Власов, исполнявший в то время обязанности прокурора республики. Прокурору Михайловичу было указано на «отсутствие должного наблюдения за спецсектором».

Поскольку это был не единственный случай, когда прокуроры, честно выполняя свой долг, противостояли попыткам органов НКВД раздувать репрессии и превращать в государственные преступления любые досужие разговоры, подслушанные доносчиками, Акулов направил вместе с приказом еще и директиву, в которой обвинял прокуроров в «политической близорукости» и притуплении «классовой бдительности», нашедшей выражение «в непонимании особой важности выступлений антисоветских элементов с террористической пропагандой».

В директиве приводились и конкретные примеры «политической близорукости». Так, прокурор Кандалакшского района Карельской АССР Рендель отказывал в аресте лиц, «одобрявших террористические акты». Прокурор Кинешемского района Еремин предложил органам госбезопасности, арестовавших некоего Сотинского за контрреволюционную агитацию, прекратить уголовное дело, а обвиняемого из-под стражи освободить. Прокурор Усманского оперсектора Воронежской области Дергачев освободил из-под стражи двух арестованных, которые где-то сказали, что «надо убить весь ЦК ВКП(б)».

Прокурор РСФСР Антонов-Овсеенко снял с работы прокурора района Ренделя, сам Акулов освободил от должности прокурора Еремина, а по Воронежской области вообще поручил провести расследование.

В своей директиве Акулов разъяснил, что контрреволюционные выступления, одобряющие террористические акты в отношении руководителей партии и Советского правительства, следует квалифицировать по статьям 58-10 УК РСФСР и соответствующим статьям УК союзных республик. В тех же случаях, когда такие выступления носят организованный характер (наличие группы, обсуждение необходимости совершения террористических актов над вождями партии и правительства, обработка людей или участников группы в направлении террористического акта), даже при отсутствии элементов прямой подготовки террористических актов (подыскание средств, способов, выяснение возможностей и т. п.) действия следует квалифицировать по статьям 58-11, 17, 58-8 УК РСФСР (делалась лишь оговорка, что на такие дела не распространяется закон от 1 декабря 1934 года в отношении порядка их рассмотрения).

Директива устанавливала и подсудность таких дел. Групповые дела по статье 58-11 УК РСФСР, при наличии достаточных оснований для рассмотрения в суде, направлялись в спецколлегии, а дела одиночек, обвиняемых в террористических пропаганде и высказываниях, а также групповые, по которым не было достаточных документальных данных для рассмотрения в судах, предлагалось, как правило, направлять для рассмотрения особым совещаниям при НКВД (здесь Акулов оговорил, что не исключается передача этих дел для рассмотрения спецколлегиями, если это вызвано местными условиями).

Став прокурором СССР, А. Я. Вышинский еще более ужесточил эту директиву, предложив прокурорам квалифицировать как террористический акт не только «контрреволюционные выступления, содержащие одобрение террористических актов», но и «обычные высказывания террористических намерений».

Глава третья

Сталинский прокурор

Иван Алексеевич Акулов занимал пост прокурора Союза ССР до марта 1935 года. Он пользовался у своих подчиненных неизменной симпатией. Вот что писал о нем бывший сотрудник Прокуратуры Союза Н. А. Орлов: «Акулов был в полном смысле слова обаятельным человеком, человеком широкой русской души. Любил жизнь, природу. Уезжая в отпуск, любил путешествовать, узнавать и показывать другим новые, красивые места, был тонким ценителем искусства, любил и понимал музыку. Дома это был идеал семьянина, необыкновенно любящий отец. Он высоко ценил дружбу, умел дружить и был верным надежным другом».

Видимо, эти его качества и не понравились Сталину. И хотя Акулов, как и другие лица, стоявшие на вершине власти, слепо выполнял все требования вождя (даже противоречащие закону), тот понимал, что на посту прокурора Союза ССР нужен не такой человек. Интеллигентный и мягкий Акулов явно не подходил для роли организатора массовых репрессий.

Постановлением ЦИК СССР от 3 марта 1935 года (подписано М. Калининым и И. Уншлихтом) И. А. Акулов был утвержден секретарем ЦИК с освобождением от прежних обязанностей.

Новым прокурором Союза был назначен А. Я. Вышинский, сумевший услужливо и безропотно выполнить роль «главного инквизитора» вождя. Его меньшевистское прошлое было предано забвению. За те четыре года, что Вышинский пробыл в должности Прокурора Союза ССР, он сумел полностью завладеть всеми ключевыми позициями юридической науки и практики. Бывший Прокурор РСФСР А. А. Волин в беседе с авторами говорил, что в то время «всюду был слышен голос только одного человека — Вышинского».

Приказы и указания нового Прокурора Союза ССР, и ранее не отличавшиеся мягкостью, звучали теперь более твердо и жестко, особенно тогда, когда речь шла о выполнении всякого рода постановлений партии и правительства. Вышинский требовал от своих подчиненных возбуждения уголовных дел и предания суду должностных лиц и граждан за самые разнообразные провинности: уполномоченных комитета заготовок за то, что они не вовремя вручали колхозам и единоличным хозяйствам обязательства по сдаче зерна; руководителей колхозов и совхозов — за сдачу на убой «здорового стельного скота», а также за утайку скота от учета, за невыполнение планов по мясо- и молокопоставкам, за кастрацию племенного скота; других хозяйственников — за нарушение бесперебойной работы ирригационных сооружений, за антисанитарное состояние хлебопекарен, за сверхурочные работы. При этом нередко предлагалось возбуждать дела немедленно по получении тех или иных сообщений, особенно из партийных и советских органов, а расследование заканчивать в 2—5, максимум 10 дней. Прокуроры нацеливались на проведение «своевременной, меткой, общественно-организованной и жесткой репрессии» (фраза из одного приказа).

Став прокурором Союза, Вышинский приступил к реорганизации органов прокуратуры. Он создал под своим председательством Центральную методическую комиссию, в которую вошли руководители аппарата Прокуратуры СССР и ученые, в частности Александров, Голунский, Викторов, Рогинский, Строгович, Уманский, Шейнин. Организовал гражданский отдел, во главе которого поставил своего помощника Б. Л. Борисова. Решительно перестраивалась служба статистики. Приказом от 28 февраля 1935 года в Прокуратуре СССР была организована информационно-статистическая часть (на правах сектора), подчиненная непосредственно прокурору Союза. Возглавил ее А. А. Герцензон.

С первых же дней вступления в новую должность Вышинский развил исключительную активность: поездки, совещания, встречи с активом, выступления с докладами следовали одно за другим. В марте 1935 года он побывал в Киеве, где лично ознакомился с работой прокуратуры. В апреле — заслушал доклад прокурора РСФСР В. А. Антонова-Овсеенко о работе органов прокуратуры по борьбе с выпуском недоброкачественной продукции. В августе он выступил с большим докладом на собрании Президиума Комакадемии, Института советского строительства и права и Института уголовной политики в связи с трехлетием закона от 7 августа 1932 года (об охране социалистической собственности).

11 мая 1935 года Вышинский издал приказ, одобренный Совнаркомом СССР, «Об усилении надзора за революционной законностью», который, безусловно, оказал огромное положительное воздействие на ситуацию с исполнением законов в наркоматах, местных Советах, на предприятиях, в учреждениях и колхозах.

10 июня 1935 года под председательством Вышинского в Прокуратуре СССР состоялось расширенное оперативно-производственное совещание. На обсуждение его участников было вынесено два доклада: о мероприятиях по общему надзору и о соцсовместителях (выступил Рогинский) и о работе с кадрами (доложил Вавилов). В докладе Рогинского по вопросам общего надзора основная мысль заключалась в необходимости решительной перестройки работы, начиная от Прокуратуры СССР и кончая районным звеном. Было предложено, в частности, установить тесную связь прокуратуры с правовыми отделами и юрисконсультами наркоматов, предприятий и учреждений, регулярно бывать в организациях, участвовать в работе исполкомов и т. п.

Подводя итоги обсуждения доклада Рогинского, Вышинский предостерег работников прокуратуры от двух опасностей: «удариться в крайность» и наблюдать за «всякого рода мелочами», что только отвлекало бы прокуроров от важнейшей работы; и «принятия на себя роли консультантов» для руководителей предприятий и организаций.

В докладе Вавилова ключевым моментом был вопрос об укомплектовании органов прокуратуры кадрами, так как тогда недоставало более 2 тысяч человек при исключительно высокой текучести, которая в отдельных республиках достигала 30 процентов. При обсуждении этого вопроса Вышинский предложил глубоко изучить периферийные кадры, особенно в оперативных секторах, с тем, чтобы «руководство их движением носило весьма оперативный характер и основывалось не на каких-либо служебных моментах, не на чисто бумажных данных, а на систематическом, глубоком ознакомлении с живыми людскими кадрами и с их реальной работой по конкретным делам».

В августе 1935 года Вышинский участвовал в судебном процессе в Баку по делу о гибели танкера «Советский Азербайджан».

В начале сентября того же года он выступил в Тифлисе с большой речью «О социалистической законности и об очередных задачах суда и прокуратуры» на совещании ответственных работников суда и прокуратуры Закавказских республик. Сообщения на нем сделали наркомы юстиции и прокуроры республик Армянской — Кетыкян, Азербайджанской — Ягубов и Грузинской — Рамишвили.

В 1935 году, когда Вышинский был уже прокурором Союза, власти стали несколько ограничивать размах репрессий против трудящихся, в основном крестьян. Они «осудили» также практику «несанкционированных арестов» и потребовали от должностных лиц согласования арестов с прокурорами. Было принято секретное постановление Совнаркома СССР и ЦК ВКП(б) от 17 июня 1935 года «О порядке согласования арестов». Нельзя не отметить, что на практике это положение не всегда соблюдалось, особенно по «контрреволюционным делам», на что прокуроры попросту «закрывали глаза». Более того, отмечались даже случаи, когда они отдавали в органы НКВД подписанные чистые бланки на арест, в которых требовалось только проставить фамилию, имя и отчество арестованного, а также давали санкции «задним числом». Во время массовых кампаний прокуроры нередко дежурили по ночам, чтобы работники НКВД могли получить санкцию на арест незамедлительно.

Одновременно с усилением «контроля за арестами» начался и процесс пересмотра некоторых дел в отношении колхозников и представителей сельской власти, осужденных в начале 30-х годов. Вышинский очень верно ухватил эту ситуацию и в декабре 1935 года обратился в ЦК ВКП(б) с предложением о необходимости пересмотра приговоров по закону от 7 августа 1932 года, вынесенных до 1 января 1935 года. Политбюро с ним согласилось, и в январе 1936 года был принят соответствующий указ. Десятки тысяч осужденных за хищения были выпущены на свободу.

Довольно насыщенной была работа Вышинского и в последующие годы. Например, 13 февраля 1936 года он встретился в Прокуратуре Союза с работниками и активистами прокуратуры Калининской области. Беседа продолжалась около четырех часов. Первым попросил слова прокурор области Назаров. По его словам, только за последний год число активистов увеличилось вдвое и превысило семь тысяч человек. Они сигнализировали о замеченных ими нарушениях законности, хищениях и злоупотреблениях, помогали рассматривать жалобы и газетные заметки, выступали в качестве обвинителей в суде, помогали изучать уголовные дела, подлежащие опротестованию, а наиболее юридически подготовленные из них даже самостоятельно расследовали уголовные дела. Из числа активистов отбирали некоторых соцсовместителей прокуроров и следователей и затем выдвигали их на постоянную работу в органы прокуратуры.

После Назарова выступили присутствовавшие на встрече работники прокуратуры области и члены группы содействия прокуратуре. Приведем небольшой фрагмент из этой беседы.

Пшеорская (помощник прокурора г. Калинина). Я бывшая работница фабрики имени Вагжанова. До поступления в прокуратуру работала в активе. В 1934 году была выдвинута на должность помощника прокурора. С этого времени мне пришлось возглавить работу с активом города... Из актива созданы специальные бригады: по алиментным делам, которая следит за своевременной уплатой алиментов на содержание детей; по кооперации, которая ведет активную борьбу с растратами и хищениями в торговых точках, и другие.

Вышинский. А вам не трудно, товарищ Пшеорская, работать?

Пшеорская. С порученной мне работой я справляюсь, хотя никакой специальной юридической подготовки до сих пор не имею. Сейчас этот вопрос разрешен, и для повышения моей грамотности областной прокуратурой прикрепляется специальный преподаватель. Деньги на это товарищ Назаров уже отпустил.

Вышинский. Товарищ Пшеорская, вам помогают в вашей практической работе?

Пшеорская. Безусловно, помогают, ибо без этой помощи я, рядовая работница, не сумела бы справиться с такой большой работой. В частности, очень хорошо мне помогает товарищ Назаров. Часто обращаюсь за помощью и к своему городскому прокурору товарищу Рагозину. Обещаю повышать свою политическую и юридическую грамотность и добьюсь еще лучших показателей в своей работе.

Затем выступила колхозница А. А. Валова, работавшая в группе содействия более года. На вопрос Вышинского, как же она успевает работать в колхозе, воспитывать четверых детей и активно помогать прокуратуре, она ответила: «Когда мне нужно заниматься общественной работой, я с детишками оставляю своего мужа».

Вышинский. А он у вас тоже активист?

Валова. Да, активист, когда выпьет вина, а в трезвом состоянии он совсем отсталый человек. Мне приходится часто спорить и доказывать ему, что нужно больше работать и меньше пить. Эти трудности меня не остановят, буду продолжать работать по-стахановски в колхозе и в активе прокуратуры.

На этой встрече выступили также активисты прокуратуры рабочий Белозеров, тракторист Чумаков, преподаватель Галахова и другие.

В заключение Вышинский отметил большие успехи, достигнутые прокуратурой Калининской области в организации и развитии связей с группами содействия, особенно выделив деятельность прокурора области Назарова, его помощника Садовникова, прокуроров г. Калинина Рагозина, Себежского района Пирогова и Вышневолоцкого района Евграфова. «Работа калининцев, — подчеркнул он, — свидетельствует о том, что группы содействия прокуратуре пустили в нашей земле глубокие корни. Это хорошо, и это очень важно. Здесь осуществляется один из важнейших принципов социалистического строительства — непосредственное участие трудящихся масс в управлении государством». Вышинский поблагодарил активистов за их работу и сказал, что Прокуратура Союза из этой беседы извлечет для себя серьезный урок. Он обещал оказать активистам помощь в организации заочного обучения и снабжении их соответствующей литературой.

Весной 1936 года Вышинский сделал доклад в Институте уголовной политики на тему «Проблемы оценки доказательств в советском уголовном процессе». В нем он подверг критике установки, прозвучавшие в докладах профессоров М. М. Гродзинского и В. С. Строговича, которые, по его мнению, недооценивали в судебной работе «субъективные начала». Первый считал необходимым выбросить из Уголовно-процессуального кодекса упоминание о «внутреннем убеждении», второй — «выхолащивал творческо-активную роль» внутреннего убеждения судьи. Вышинский сказал, что отказ от внутреннего убеждения как критерия, как способа оценки доказательств ведет к сужению творческой деятельности судьи, а это неизбежно должно повлечь за собой внесение в такую важную и сложную область судебной работы признание формального порядка, который связывает волю и деятельность судьи. «Это положение стоит в прямом противоречии с требованиями нашей эпохи», — подчеркнул он. В заключение Вышинский сказал, что работа судьи творческая, активная, политическая и что «объективизация доказательств» не должна ему навязываться. «Суд должен быть максимально свободен в оценке доказательств».

В марте 1936 года Вышинский выступил на Пленуме Верховного суда СССР по вопросам судебной политики и судебной работы (доклады сделали Председатель Верховного суда Винокуров и директор Института уголовной политики Шляпочников). Прокурор Союза подверг сокрушительной критике доклад Винокурова, назвав его «статистическо-бухгалтерским», а не политическим отчетом, так как в нем, по его мнению, не были «выделены узловые вопросы судебной политики», нет «руководящей нити», нет «основного стержня». Отсюда и прения шли «разбросанно, сумбурно», захватывая те или иные темы «поверхностно, безалаберно, без ясных установок». Выступление Антонова-Саратовского Вышинский назвал «странным», а содержание его речи — »трудно-уловимым». Не понравились ему также доклад Шляпочникова, который «ничего не дал», и выступление Крыленко.

29 мая того же года Вышинский провел в Прокуратуре СССР встречу с народными следователями прокуратур Московской и Калининской областей. Первым выступил прокурор Калининской области Назаров. Он привел удручающую картину состояния следственного аппарата. Из 69 следователей более 65 процентов были с низшим образованием, со средним — 29 процентов. Высшее образование было только у троих следователей; годичную юридическую школу окончили два следователя, а шестимесячные курсы — 16. И тем не менее каждый из следователей умудрялся заканчивать до 7 дел в месяц. Научно-технические средства практически не применялись. К тому же 13 следователей еще временно исполняли обязанности прокуроров районов.

После его выступления Вышинский вынужден был признать: «Следственный аппарат у нас деградировал. Он деградировал с точки зрения своей классовой прослойки, он деградировал с точки зрения общей подготовки, он деградировал с точки зрения правовой и юридической подготовки... Следственный аппарат — это задворки нашего аппарата в целом; к сожалению, это так. В следователи посылали тех, кого некуда уже больше послать... Распределяли окончивших вузы таким образом, что раньше всего отбирали кандидатов в районные прокуроры, похуже — направляли в суд, а совсем плохих — в следователи». Далее он сказал, что необходимо «стремиться к тому, чтобы работники юстиции были легионерами нашего советского права... Следователями и прокурорами должны быть люди без человеческих слабостей... это должны быть люди, для которых вопрос закона и права — это вопрос жизни и смерти, а не вопрос их службы». Вышинский признал, что «от этой задачи мы, к сожалению, очень далеки».

13—16 июля 1936 года в Москве состоялось второе Всесоюзное совещание прокуроров. На него съехались прокуроры союзных и автономных республик, краев, областей, крупных городов, водных бассейнов, железных дорог. Участники совещания направили приветственные письма секретарю ЦК ВКП(б) И. В. Сталину, председателю Совнаркома СССР В. М. Молотову и председателю ЦИК СССР М. И. Калинину. Приветствия были направлены бывшему прокурору Союза И. А. Акулову, который после болезни приступил к исполнению обязанностей секретаря ЦИК СССР, а также прокурору Харьковской области М. И. Брону, который не смог прибыть на совещание из-за совершенного на него покушения (он был ранен).

Совещание заслушало доклады прокурора Союза Вышинского «Сталинская Конституция и задачи органов юстиции» и его заместителя Рогинского «Организационные вопросы перестройки прокуратуры в свете проекта Сталинской Конституции». Вышинский начал свой доклад с дифирамбов проекту новой Конституции, которую уже тогда все стали называть Сталинской. Затем он привел слова Сталина о том, что Советский Союз отстал от других развитых стран на 50—100 лет: «Мы должны «пробежать» это расстояние в 10 лет. Либо мы это сделаем, либо нас сомнут». Благодаря преимуществам советского строя и социалистической демократии эта задача оказалась вполне выполнимой, оптимистично заметил Вышинский. Говоря о разделе проекта Конституции об органах прокуратуры, он подверг критике точку зрения, выдвинутую Антоновым-Саратовским в статье, опубликованной в «Правде», о том, что Прокуратуру СССР необходимо включить в состав Наркомюста, а также идеи Крыленко, который пытался в конституционной комиссии поставить вопрос об исключении из раздела проекта Конституции о прокуратуре слова «высший» в отношении надзора. «Это очень маленькое предложение, на первый взгляд безобидное, но оно могло повлечь за собой чрезвычайно серьезные последствия», — подчеркнул Вышинский. Далее он сказал: «Мы имеем полное основание говорить, что нынешняя Прокуратура Союза строится как единая самостоятельная система прокурорских органов, сугубо централизованная».

Затем Вышинский перешел к изложению основных задач, стоящих перед органами прокуратуры, остановившись более подробно на двух направлениях: на вопросах, связанных с общим надзором, и на вопросах судебного надзора. Он отметил, что теперь вместо отделов промышленности, сельского хозяйства и т. п. будут созданы отделы общего надзора, следственный, уголовно-судебный и другие. При этом Вышинский покритиковал точку зрения Антонова-Саратовского и Виноградова, которые считали, что следственный аппарат надо изъять из органов прокуратуры и передать его органам юстиции или суду.

Идеи Вышинского по структуре органов прокуратуры были конкретизированы в докладе Рогинского.

1936 год оказался для Прокурора Союза очень насыщенным. Вышинский без конца выступал в многочисленных аудиториях по самым разнообразным вопросам: на Московском областном съезде членов коллегии защитников, на совещании в прокуратуре Украинской ССР, на VIII съезде Советов.

Проводил он и некоторые нетрадиционные встречи. 31 августа принял у себя участников и организаторов большого перехода на весельных лодках по Волге. Семь активистов прокуратуры Кимрского района Калининской области С. И. Болозеров, А. А. Горячев, М. С. Андреянова, С. Н. Стрейбо, С. М. Буланов, Е. Н. Соколова и В. В. Жуков, рабочие-стахановцы Савеловского механического завода и обувной фабрики «Красная Звезда» в рекордный срок — за 25 дней — преодолели расстояние от Кимр до Астрахани. По пути они ознакомились с работой групп содействия прокуратур Горьковского, Куйбышевского, Саратовского, Сталинградского краев, республики немцев Поволжья и поделились собственным опытом.

Организаторы перехода, прокуроры Кимрского района В. С. Шеврыгин и Калининской области Л. Я. Назаров, а также все его участники были премированы ценными подарками.

С 20 августа по 1 сентября в Прокуратуре СССР была проведена первая Всесоюзная учебная конференция народных и старших следователей, а с 1 по 10 сентября — вторая конференция следователей военных, железнодорожных и водно-транспортных прокуратур. На них присутствовало 116 лучших следователей страны, большинство из которых имели стаж работы свыше шести лет. После конференции Вышинский провел совещание со следователями. В декабре того же года состоялась и третья конференция следователей.

5 ноября 1936 года Совнарком СССР утвердил представленную Вышинским новую структуру Прокуратуры Союза. Были ликвидированы производственные отделы (промышленный, по делам торговли, кооперации и финансов и другие). Новая структура состояла из 15 подразделений: Главной военной прокуратуры, Главной прокуратуры железнодорожного транспорта, Главной прокуратуры водного транспорта, отделов общего надзора, уголовно- и гражданско-судебных, следственного, по спецделам, по надзору за местами заключения и других. Непосредственно при Прокуроре СССР состояли прокуроры для особых поручений, следователи по важнейшим делам, инспектора и консультанты. Применительно к этой структуре должны были строить свои аппараты прокуратуры союзных и автономных республик, краев и областей.

Приказом от 29 октября 1936 года Вышинский в «целях объединения методического руководства следствием всех органов прокуратуры» преобразовал Центральную методическую комиссию в Методический совет при Прокуроре СССР. 22 ноября, открывая его первое заседание, Вышинский сказал, что в первую очередь надо решить ряд важнейших вопросов: о классификационной карте следователя, об организации учебных конференций, о соцсовместителях следователей, об открытом следствии. После этого участники методсовета обсудили проект плана методических мероприятий, который доложил Э. Э. Левентон. Всего за 1936 год было проведено четыре заседания Методического совета.

25—28 декабря 1936 года в Москве проходило первое Всесоюзное совещание работников суда и прокуратуры по гражданским делам. Открыли его вступительным словом нарком юстиции СССР Н. В. Крыленко и заместитель прокурора СССР Г. М. Леплевский. На открытии совещания Вышинского не было, он в это время готовился к процессу по троцкистскому антисоветскому центру, однако затем приехал и выступил с большой речью. Доклады сделали заместитель председателя гражданской судебной коллегии Верховного суда СССР Рейхель, председатель аналогичной коллегии Верховного суда РСФСР Лисицын и помощник прокурора СССР Борисов.

В 1937—1938 годах Вышинский по-прежнему много выступает в различных аудиториях, произнося подчас большие речи, в частности на совещании прокуроров водного и железнодорожного транспорта, неоднократно — в Правовой академии и на активах Прокуратуры СССР, на совещаниях прокуроров в Белорусской ССР и Ленинградской области, на 4-й сессии ЦИК СССР 8-го созыва и на 2-й сессии Верховного Совета СССР, на пленумах Верховного суда СССР, на Всесоюзном совещании по вопросам юридического образования, на партийно-советско-комсомольском активе в Саратове, на общем собрании студентов и преподавателей Юридического института, на совещании членов избирательных окружных комиссий Москвы и Московской области. Он провел несколько ночных совещаний с прокурорами республик, краев и областей по радио, например 10 апреля 1937 года на таком совещании обсуждалась работа органов прокуратуры и рассматривались жалобы и заявления.

20 июля 1937 года «заслуги» А. Я. Вышинского в деле укрепления «революционной законности» были отмечены высокой наградой — орденом Ленина. Как водилось в то время, на его имя поступили многочисленные приветственные телеграммы и письма от прокуроров, представителей органов юстиции, суда, правовых институтов и даже от «специалистов и служащих иркутских предприятий Главрыбы» и «работников курского Пенькотреста».

29 августа 1937 года в связи с 15-летием органов прокуратуры была награждена орденами группа работников прокуратуры. Ордена Ленина удостоился заместитель прокурора Союза ССР Г. К. Рогинский, орден Красной Звезды получили главный военный прокурор Н. С. Розовский, его помощник А. С. Гродко и военный прокурор С. Я. Ульянова, орден Трудового Красного Знамени — следователи по важнейшим делам Прокуратуры Союза Л. Р. Шейнин и М. Ю. Рагинский, прокурор Западно-Сибирского края И. И. Барков, прокурор отдела по спецделам А. М. Глузман и заместитель прокурора Союза Г. М. Леплевский. Подавляющее большинство награжденных были так или иначе связаны с подготовкой и проведением политических процессов.

В 1936—1937 годах Прокуратура СССР организовала ряд больших процессов по выявленным проверками фактам грубейших и массовых нарушениях законности на местах. Это были так называемые лепельский, ширяевский и чечельницкий процессы. Особенно громким был процесс в отношении руководителей Ширяевского района Одесской области. Обвиняемыми по нему проходили председатели райисполкома и сельсоветов, секретарь районного парткома, заведующие отделами исполкома и даже районный прокурор.

Согласно обвинительному заключению, нарушения законов в районе носили массовый характер и выражались в прямом издевательстве над людьми. Отмечались грубое администрирование, круговая порука, семейственность. Жаловаться кому-либо в районе на эти нарушения было бесполезно. Председатель Викторовского сельсовета Пугач цинично заявлял колхозникам: «Можете жаловаться лампочке». А тем, кто пробовал бороться с нарушениями или обращался в вышестоящие инстанции, доставалось еще больше. В отместку за жалобы в центральные органы власти у колхозников вообще отбирали имущество (например, у Власенко местные власти забрали все, даже сняли ошейник с собаки). Председатели сельсоветов могли безнаказанно организовывать так называемые «ночные ударные бригады» по сбору обязательных платежей, во время которых колхозники, даже проживавшие за несколько километров от райцентра, по 5—10 раз за одну ночь вызывались на «беседы» в штаб бригады, а за неявку подвергались штрафу и у них описывали имущество. Не находили люди поддержки и в прокуратуре. На суде они говорили: «Наш прокурор — человек маленький». Про секретаря же районного парткома сказали так: «Шляпа с партийным билетом».

Выездная сессия Верховного суда Украинской ССР осудила всех виновных по этому делу к лишению свободы сроком от 3 до 10 лет, в том числе и прокурора района.

А. Я. Вышинский был одним из немногих советских прокуроров, который не только не чуждался судебной трибуны, но с наслаждением выступал в судебных процессах и чувствовал себя уверенно и непринужденно. В этом отношении с ним мог бы соперничать только другой прирожденный трибун — Н. В. Крыленко. Все прокуроры до Вышинского и после него (за исключением, пожалуй, Р. А. Руденко) не «жаловали» судебную трибуну.

Вышинский не только сам много выступал, причем, на самых громких процессах, но и требовал того же от своих подчиненных. На активе работников Прокуратуры СССР 27 августа 1938 года А. Я. Вышинский напомнил: «Я неоднократно говорил, что прокурор, не выступающий в судах первой инстанции, не прокурор».

На совещании прокуроров в Ленинградской области в том же 1938 году Вышинский вновь поднял этот вопрос. «Сейчас наши прокуроры уклоняются от выступлений в суде, — заявил он, — потому что не чувствуют себя достаточно подготовленными к судебному состязанию, отчасти же потому, что не имеют вкуса к этому делу. Эти прокуроры забывают, что суд — основная арена прокурорской деятельности. Я, как прокурор Союза, должен категорически заявить, что и впредь буду энергично бороться с таким в корне неправильным отношением некоторых прокуроров к этой своей обязанности.

Прокурор — это общественный деятель, прокурор — это судебный трибун, государственный прокурор — это представитель интересов государства на суде. Когда прокурор поддерживает обвинение, которое он возбуждал, и тогда, когда он отказывается от поддержки обвинения, он одинаково остается представителем государственных интересов, посланцем государства, глашатаем государственной правды».

Мы рассказывали о некоторых судебных процессах, в которых поддерживал обвинение Вышинский, будучи прокурором РСФСР и заместителем прокурора СССР. Но и в ранге Прокурора Союза ССР он провел немало дней за судебной трибуной.

Одно из самых известных дел (не относящихся к числу политических), в котором участвовал Вышинский уже как Прокурор Союза ССР — это дело по обвинению бывшего начальника зимовки на острове Врангеля К. Д. Семенчука и каюра С. П. Старцева в убийстве доктора Н. Л. Вульфсона. Оно было возбуждено в конце 1935 года, и расследование по нему проводил следователь по важнейшим делам Л. Р. Шейнин. В свое время это дело подавалось как некий «образец» использования косвенных доказательств в уголовном процессе. Поэтому остановимся на нем.

Слушалось дело Верховным судом РСФСР с 17 по 23 мая 1936 года. Подсудимые были приговорены к высшей мере наказания и расстреляны.

Фабула дела была следующей. 26 декабря 1934 года доктор Вульфсон по приказанию начальника зимовки Семенчука выехал в сопровождении каюра Старцева на двух нартах с мыса Роджерс к больным эскимосам в бухту Предательскую и на мыс Блассон. 31 декабря Старцев вернулся один и сообщил, что доктор Вульфсон потерялся в пути. В первый день поисков были найдены крепко застопоренные нарты доктора. Из восьми впряженных собак в живых остались семь. Через несколько дней в двух километрах от этого места был обнаружен труп Вульфсона. Лицо доктора было залито кровью и обезображено. В пяти метрах от него лежал сломанный винчестер с одной стреляной гильзой. Труп доктора был перевезен на мыс Роджерс и там, без вскрытия, захоронен. Жена погибшего, доктор Фельдман, также находившаяся на острове Врангеля, заподозрив насильственную смерть мужа, потребовала от начальника зимовки Семенчука направить сообщение о случившемся в Москву с просьбой прислать следователя. Однако Семенчук воспротивился этому. Только почти через год по этому факту было возбуждено уголовное дело. Прибывший на мыс доктор Крашенинников эксгумировал труп Вульфсона и установил, что смерть его была насильственной.

Проведенное расследование установило, что Семенчук фактически «провалил» все научные и промысловые работы, жестоко относился к местному населению и к охотникам-промысловикам. Среди эскимосов, не получавших от начальника зимовки никакой продовольственной помощи, начались заболевания, а некоторые из местных жителей даже умерли от голода. На станции царили беспорядок, разложение и пьянство, с которыми доктор Вульфсон пытался бороться, но безуспешно. После гибели Вульфсона покончил жизь самоубийством биолог Вакуленко и при невыясненных обстоятельствах погиб каюр-эскимос Тагью. В ноябре 1935 года Семенчук был снят с должности начальника зимовки. В приказе начальника Главсевморпути О. Ю. Шмидта было отмечено, что в результате преступной беспечности, административного произвола и бездушного отношения к людям Семенчук довел зимовку до полного хозяйственного развала.

Обо всем этом Вышинский говорил в своей обвинительной речи. Но какие все-таки доказательства были в руках прокурора, чтобы обвинить Старцева в убийстве Вульфсона, а Семенчука — как соучастника в подстрекательстве и организации убийства?

Свою речь Вышинский построил на косвенных доказательствах. И надо признать, что сделал он это блестяще. Он использовал те приемы, которые были разработаны У. Уильзом в книге «Опыт теории косвенных улик, объясненных примерами». Вышинский довольно убедительно доказал, что Старцев, отправившийся вместе с доктором Вульфсоном, не мог «потерять» его, так как не было пурги, на которую ссылался подсудимый. Кроме того, Старцев заявил, что он ехал впереди доктора, а когда у него случилась поломка, то Вульфсон якобы обогнал его и, не остановившись, уехал вперед, после чего исчез. Эту версию опровергали опытные эксперты-полярники, утверждая, что собаки в упряжке натренированы так, что они никогда не обгоняют остановившиеся нарты, а останавливаются и ложатся на снег. Труп доктора был обнаружен в двух километрах от «застопоренных» нарт, тогда как даже бывалые полярники в хорошую погоду не отходят от них дальше километра, не говоря уже о плохой погоде, когда они, как правило, держатся около нарт, так как только в этом может быть их спасение. Как установлено, Вульфсон не был опытным полярником и не умел «стопорить» нарты, для чего требовалась немалая сноровка.

Вышинский подробно изложил и другие косвенные улики, «изобличающие» Старцева. Он проанализировал все возможные ситуации гибели доктора — убийство местным шаманом, другим лицом, например Вакуленко, неприязненно относившимся к Вульфсону, несчастный случай — и отверг их все как необоснованные. Прокурор сумел убедить судей и в причастности к убийству начальника зимовки Семенчука. Среди улик против него в деле фигурировала также записка, оставленная доктором Вульфсоном накануне роковой поездки: «В моей гибели прошу винить только Константина Дмитриевича Семенчука», — писал он.

Вышинский просил признать Семенчука и Старцева виновными в убийстве доктора Вульфсона и приговорить их к высшей мере наказания. Суд с ним согласился. Однако в период «перестройки» этот приговор был отменен Верховным судом РСФСР, и дело прекращено за отсутствием состава преступления.

Обвинительные речи, подобные той, которую произнес Вышинский по делу Семенчука и Старцева, создавали ему довольно широкую известность. Однако во всем мире Вышинского знали только как «прокурора московских процессов». В 1936—1938 годах он выступил по целому ряду крупных политических дел. Тщательно готовясь к ним, он говорил эмоционально, страстно и это производило впечатление. Среди них — дело «Объединенного троцкистско-зиновьевского центра», слушавшееся Военной коллегией Верховного суда СССР с 19 по 24 августа 1936 года. По нему были привлечены к ответственности Зиновьев, Каменев, Евдокимов и Бакаев (от зиновьевцев), Смирнов, Тер-Ваганян и Мрачковский (от троцкистов), а также Дрейцер, Пикель и другие. Все они обвинялись по статьям 58-8 и 58-11 УК РСФСР. Военная коллегия приговорила их к высшей мере наказания, которая и была приведена в исполнение 25 августа 1936 года.

С 23 по 30 января 1937 года Военная коллегия Верховного суда с участием государственного обвинителя Вышинского слушала дело «Московского параллельного антисоветского троцкистского центра». По нему проходили 17 человек, в их числе Пятаков, Радек, Сокольников, Серебряков, Муралов. Суд приговорил к расстрелу 13 человек, а остальных — к длительным срокам лишения свободы. Осужденных расстреляли сразу же после вынесения приговора.

Со 2 по 13 марта 1938 года Вышинский принял участие в судебном процессе по делу «Антисоветского правотроцкистского блока». Среди подсудимых — Крестинский, Рыков, Бухарин, Раковский, Ягода, врачи Левин и Плетнев, всего 21 человек. Все подсудимые, за исключением Плетнева, Раковского и Бессонова, были приговорены к расстрелу. Приговор приведен в исполнение 15 марта 1938 года.

Об этих делах, методах ведения «следствия», о «выбивании» признательных показаний у обвиняемых, а затем и у подсудимых, чудовищных фальсификациях и подлогах, а также о роли «главного сталинского инквизитора» Вышинского в свое время достаточно подробно писала пресса. Все эти дела в настоящее время пересмотрены, приговоры отменены, а проходившие по ним лица, реабилитированы (за исключением Ягоды).

Речи Вышинского по политическим делам, о которых мы упомянули выше, ничего общего не имеют с судебными выступлениями государственных обвинителей, где требуется скрупулезный анализ доказательств, изобличающих виновных лиц. В них он не утруждал себя глубоким исследованием вины подсудимых, а только придавал публицистический характер и угодную властям политическую окраску. И в этом он преуспел. Что же касается представления суду доказательств, то этого вовсе и не требовалось, так как приговоры фактически были уже предрешены, и даже не Вышинским. Он был в этих процессах только рупором Сталина и его окружения. Речи Вышинского по политическим делам не выдерживают никакой критики, ни с точки зрения юридической, ни с точки зрения нравственной. Они не только не содержали крепкой доказательственной базы, но и были наполнены грубыми, оскорбительными выражениями, что является совершенно недопустимым для прокуроров. Он называл подсудимых «бандой презренных террористов», «взбесившимися псами», которых «надо расстрелять всех до одного», «холуями и хамами капитализма», «оголтелыми контрреволюционными элементами», «чудовищами», «проклятой помесью лисы и свиньи» (о Бухарине), «проклятой гадиной».

Как уже говорилось, в своих речах Вышинский основной упор делал не на доказательства, тем более что приговор уже был предрешен, а на риторику и пафос. И не потому, что «главный инквизитор» был плохим юристом — нужно было красной фразой и навешиванием ярлыков не столько оправдать уже состоявшийся процесс, сколько подготовить почву для будущих.

Вот некоторые из его «красивых» фраз: «В мрачном подполье Троцкий, Зиновьев и Каменев бросают подлый призыв: убрать, убить! Начинает работать подпольная машина, оттачиваются ножи, заряжаются револьверы, снаряжаются бомбы, пишутся и фабрикуются фальшивые документы, завязываются тайные связи с германской политической полицией, расставляются посты, тренируются в стрельбе, наконец, стреляют и убивают» (Из речи по делу «Объединенного троцкистско-зиновьевского террористического центра»).

Или: «Вот эти люди, эти холуи и хамы капитализма, пытались втоптать в грязь великое и святое чувство нашей национальной, нашей советской патриотической гордости, хотели наглумиться над нашей свободой, над принесенными нашим народом за свою свободу жертвами, они изменили нашему народу, перешли на сторону врага, на сторону агрессоров и агентов капитализма. Гнев нашего народа уничтожит, испепелит изменников и сотрет их с лица земли...» (Из речи по делу «Московского параллельного антисоветского троцкистского центра»).

И еще один образчик. «Перед всем миром разоблачается теперь презренная, предательская, бандитская деятельность Бухариных, Ягод, Крестинских, Рыковых и прочих правотроцкистов. Они продали нашу родину, торговали военными тайнами ее обороны, они были шпионами, диверсантами, вредителями, убийцами, ворами — и все для того, чтобы помочь фашистским правительствам свергнуть Советское правительство, свергнуть власть рабочих и крестьян, восстановить власть капиталистов и помещиков, расчленить страну советского народа, отторгнуть национальные республики и превратить их в колонии империалистов» (из речи по делу «Антисоветского правотроцкистского блока»).

Анализируя эти процессы с точки зрения юриста, бывший прокурор РСФСР и Председатель Верховного суда СССР А. А. Волин не понаслышке знавший Вышинского, рассказывал авторам: «Наивен был бы вопрос, осознавал ли Вышинский, что репрессии, искусственно облекаемые в правовую, законную форму, по своему политическому содержанию носят в общем превентивный характер, что «доказательства вины» обвиняемых в измене Родине, совершении террористических актов и прочих преступлений подобного рода добываются или жестокими, или коварными методами. По роду своей деятельности Вышинский знал это так же хорошо, как и сам Сталин. Они разыгрывали судебные процессы так же, как разыгрывают пьесы актеры. И в этом смысле Вышинский не может не разделять со Сталиным ответственность за грубейшие нарушения законности, чему нет прощения».

Глава четвертая

Прокуроры на плахе

Итак, начиная с 1936 года, когда прокурор Союза «успешно трудился» в своем уютном кабинете на Пушкинской улице, волна репрессий поднялась до критической высоты и неслась по стране Советов с невероятной скоростью. Во всех уголках необъятного государства производились массовые аресты, допросы с пристрастием, обычно в ночное время, а у попавших в застенки людей появлялось на всю жизнь клеймо «враг народа». Властям всюду мерещился пресловутый «правотроцкистский контрреволюционный» и даже «террористический» заговор. Военная коллегия Верховного суда СССР и «тройки» НКВД едва успевали пропускать людей через свои жернова. Многие процессы заканчивались трагически для их участников. Смертная казнь была наиболее распространенной мерой наказания по такого рода делам.

Жертвами репрессий стали также и многие честные, неподкупные, непримиримые к нарушениям законности прокуроры и следователи. Причем звание «коллега» не являлось смягчающим вину обстоятельством. С юристами поступали не менее бесчеловечно, чем с другими подсудимыми, а вследствие их особой осведомленности издевались над ними еще более изощренно, причиняли им неимоверные страдания и мучения.

Документы свидетельствуют, что в период массовых репрессий немало прокуроров пытались противостоять незаконным арестам, произволу следственного аппарата органов НКВД, фабрикации дел. При этом они, как правило, не находили поддержки в Прокуратуре СССР и лично у Вышинского. Более того, прокурор Союза сам ориентировал своих подчиненных на то, что по контрреволюционным делам соблюдение всех процессуальных формальностей вовсе не требуется. Совместно с Ежовым он даже подписывал письма на имя Сталина, в которых вносил предложение о направлении на места выездных сессий Военной коллегии для рассмотрения в массовом порядке дел в отношении так называемых вредителей и террористических групп. К письмам обычно прилагались списки лиц, которых предполагалось приговорить к расстрелу или заключению в лагерях на длительные сроки.

Впрочем, объективности ради надо сказать, что среди прокуроров находились и такие, которых не надо было подгонять и ориентировать на репрессии. Они, вместо того чтобы «блюсти закон», сами допускали незаконные действия, без промедления выполняли все требования работников НКВД, санкционировали аресты по непроверенным материалам, а то и вовсе по маловразумительным справкам или заочно, а иногда проявляли такое рвение, что даже Вышинскому приходилось их одергивать.

Одним из секретных приказов Вышинский запретил заочное рассмотрение дел «о социально-вредных элементах» на тройках НКВД, а в другом — предписал прокурорам аппарата Прокуратуры СССР производить аресты лиц, явившихся к ним по тем или иным вопросам на прием, лишь с его согласия или согласия его заместителей. Правда, было это еще до репрессий 1937 года.

В течение второй половины 1937 г. и в начале 1938 года «большая чистка» нанесла значительный удар по работникам советской юстиции. Только по данным, имеющимися у авторов, на начало 1993 года установлено 280 репрессированных прокуроров и следователей, из них 90 человек расстреляны по приговорам судов и решениям «троек». Наиболее жестокие преследования осуществлялись в те годы в отношении прокуроров республик, краев и областей. 44 из них были арестованы и осуждены, причем 23 — к высшей мере наказания, а 17 — отправлены в лагеря, где отбывали длительный срок. Впоследствии трое умерли, а один покончил жизнь самоубийством. В числе репрессированных и расстрелянных были и женщины-прокуроры. Все прокуроры, чьи дела проверены, в настоящее время реабилитированы.

Для прокурорских работников был отработан свой особый «трафарет». Как правило, уголовные дела возбуждались по докладным запискам, точнее, по доносам работников органов НКВД, недовольных действиями прокуроров. В них отмечалось, что такой-то прокурор противодействует борьбе с врагами народа, необоснованно отказывает в санкциях на арест, возвращает на доследование контрреволюционные дела, придирается по мелочам к «честным» чекистам. Вскоре появлялась некая оперативная разработка, свидетельствующая о якобы вскрытом антисоветском «подполье» с троцкистским уклоном, а то и о зреющем террористическом заговоре в прокуратуре. Наиболее сильные и влиятельные прокуроры «обкладывались» органами НКВД со всех сторон. На них долго и тщательно собирался компромат, при этом не гнушались даже посылать своих сотрудников в другие города, где ранее работали «неблагонадежные».

Органы НКВД пытались даже расправляться с «законниками» руками самих же прокурорских работников. Один из сотрудников Прокуратуры СССР рассказал на следствии, как его хотели завербовать. С его слов, весной 1938 года к нему обратился «весьма ответственный» работник НКВД СССР с просьбой «помочь органам госбезопасности опытом, приобретенным им на прокурорской работе», а также своей «общеюридической и научной квалификацией» в борьбе с «преступлениями и преступниками в Прокуратуре СССР, в особенности в его верхушечном аппарате». Отказать в такой «просьбе» сотрудник не смог и обещал помочь, хотя никаких подписок не давал. С этого времени он стал устно и письменно передавать информацию в НКВД о том, что происходит в аппарате Прокуратуры Союза. В основном его данные касались следственной работы, степени доверия к статистической отчетности прокуратуры, состояния кадров, недобросовестном, по его мнению, поведении некоторых лиц. Однако вскоре представители НКВД «разъяснили» доносителю, что «область общеуголовных преступных деяний» работников прокуратуры их интересует в гораздо меньшей степени, так как они не склонны «исследовать причины отрицательных явлений в работе прокуратуры», а гораздо более заинтересованы в том, чтобы узнать, «где, кто, как выразился, нет ли у кого антисоветского душка», то есть просили дать оценки политического характера. Когда же сотрудник Прокуратуры, согласившийся «помогать» органам НКВД, не смог удовлетворить их любопытство, его самого отправили за решетку.

Вышинский не только был хорошо осведомлен об арестах, казнях и осуждении к длительным срокам заключения прокуроров и следователей, но и сам усиленно раскручивал молох репрессий в собственном ведомстве: лично или через своих заместителей давал санкции на их арест по первому же требованию работников НКВД, увольнял прокуроров, иногда сам предлагал чекистам «присмотреться» к той или иной «неблагонадежной личности». Этому имеется немало свидетельств. Конечно, далеко не в каждом деле осужденного прокурора виден отчетливый «след» главного законника страны, но незримая тень его обязательно присутствует.

В конце 1936 года на Украине была арестована большая группа прокурорских работников. По указанию Вышинского в феврале 1937 года туда выехали его помощники М. В. Острогорский и Л. Р. Шейнин. Вышинский поставил перед ними задачу «разрешить на месте ряд практических вопросов». Как показал потом на следствии Острогорский, в Киеве они столкнулись с «явно нездоровой обстановкой в Украинской прокуратуре». По его словам, «наличествовали паникерские настроения, растерянность, неуверенность в завтрашнем дне». Закончили свою работу в Киеве Острогорский и Шейнин тем, что собрали материалы, изобличающие как врагов ряд работников прокуратуры, «переброшенных» из Украины в другие местности страны. В частности, на прокурора Саратовской области Пригова, заместителя прокурора Московской области Торговца, работника Прокуратуры СССР Викторова. Материалы «розыска» были доложены Вышинскому. Вскоре все указанные Острогорским и Шейниным лица были арестованы, а первые двое — расстреляны.

Как реагировал Вышинский на предложения прокуроров обуздать нарушителей законности, убедительно рассказал в своих воспоминаниях, опубликованных в книге «Расправа. Прокурорские судьбы», бывший военный прокурор Михаил Михайлович Ишов.

В юности он участвовал в Гражданской войне и в составе 2-й стрелковой дивизии находился на Польском фронте. При форсировании реки Березины был ранен и контужен. После выздоровления служил в Днепропетровске, потом учился на рабфаке и в вузе. С 1928 года начал работать военным следователем в Ленинградском военном округе. Через два года его назначили военным прокурором в Северо-Кавказский край (в Ростов-на-Дону), а в 1935 году перевели в Калининскую область. В 1937 году Ишов некоторое время работал в Главной военной прокуратуре РККА, а затем был направлен в Новосибирск, где стал заместителем военного прокурора пограничных и внутренних войск НКВД Северо-Западного округа.

В то время приказом Вышинского на военную прокуратуру был возложен надзор за законностью в деятельности следственных органов не только в Красной Армии, но и в НКВД по так называемым контрреволюционным делам.

Ишов пытался по-настоящему отстаивать законность по делам, расследуемым органами НКВД, бороться с фальсификацией и подлогами, неоднократно информировал о беззакониях Прокуратуры СССР и РСФСР, а в июле 1938 года добился приема у Вышинского. С документами в руках он пытался доказать ему о создании органами НКВД «дутых» дел, о необоснованных арестах, незаконных методах ведения следствия, избиениях и пытках, а также издевательствах над подследственными. «Андрей Януарьевич, — обратился он к Вышинскому, — прошу вас ознакомиться с документами, которые неопровержимо свидетельствуют о создании фиктивных дел, об арестах и расстрелах невиновных, честных коммунистов и беспартийных».

Выслушав внимательно прокурора, Вышинский заявил: «Товарищ Ишов, с каких это пор большевики приняли решение либерально относиться к врагам народа? Вы, прокурор Ишов, утратили партийное и классовое чутье. Врагов народа гладить по голове мы не намерены. Ничего плохого нет в том, что мы врагам народа бьем морду. И не забывайте, что великий пролетарский писатель Максим Горький сказал: «Если враг не сдается, его уничтожают». Врагов народа жалеть не будем».

Далее Ишов пишет: «Долг коммуниста заставил меня доказывать Вышинскому порочность применяемых физических методов при допросах. Хотя я чувствовал, что мои доказательства ни к чему не приводят, все же продолжал настаивать на своем, на что-то надеясь. И вдруг я почувствовал леденящий душу холодок, который стоял в зрачках Вышинского и даже проступал сквозь стекла очков. Этот холодок был в лице, голосе, в обращении, он чувствовался даже в рукопожатии.

Когда я выходил от Вышинского, он, обращаясь к Розовскому (главный военный прокурор. — Авт.) сказал: «Ну что ж, нужно проверить изложенные здесь товарищем Ишовым материалы и принять меры, а поскольку у товарища Ишова в Сибири создались обостренные отношения с руководством НКВД, то переведите его на работу в аппарат Главной военной прокуратуры, а там будет видно».

«Не отношу себя к категории особо легковерных, — продолжал Ишов, — но в том, что Вышинский оказался чудовищным и к тому же коварным человеком, обманщиком, я убедился после отъезда из Москвы. Прошло немного дней, и я ясно увидел, что из всех «врагов народа» самый опасный тот, который прикинулся другом. У меня не было сомнения, что у самого Вышинского и вокруг него все дышало жестокостью и ложью».

Прибыв в Новосибирск, Ишов сдал дела, стал собираться к отъезду в Москву, и в это время был арестован. Санкцию на арест дал Вышинский. Ишова обвинили в участии в «правотроцкистской террористической организации», во время следствия подвергли изощренным пыткам и истязаниям, но так и не смогли сломить его волю. И хотя впоследствии абсурдное обвинение отпало, а его основной гонитель, начальник Новосибирского управления НКВД Мальцев сам попал в тюрьму, Ишов не был освобожден из-под стражи. Для него отыскалась другая статья. 17 сентября 1939 года он был приговорен Особым совещанием к заключению в исправительно-трудовом лагере сроком на пять лет (за антисоветскую агитацию, якобы проводимую им в тюрьме).

Так закончилось для М. М. Ишова «искание правды» у прокурора Вышинского.

При Вышинском на плаху попали многие советские прокуроры, как бывшие, уже оставившие свой пост и занимающиеся другой деятельностью, так и действующие, отправлявшиеся в тюрьмы прямо из своего прокурорского кабинета. Среди них были те, кто стоял у истоков органов прокуратуры, руководил прокуратурами Союза ССР, республик, краев и областей. Некоторые из них были близки к верховной власти, поэтому судьба их решалась конечно же не Вышинским, а самим «хозяином». Редко кто из прокуроров, попавших на плаху, сумел «оправдаться». Для подавляющего большинства все заканчивалось приговором, определявшим «высшую меру социальной защиты» — расстрелом, реже — длительным сроком заключения и только единицы были оправданы.

Расскажем о некоторых прокурорах, ставших жертвами «законности по Вышинскому».

Казнь первого Союзного прокурора

Первым и единственным прокурором Союза ССР, взошедшим на эшафот, был Иван Алексеевич Акулов. Важно также и то, что произошло сие событие при Вышинском, который был не только преемником Акулова, но и почти два года ходил в «боевых» заместителях первого прокурора СССР.

Акулов родился 12 апреля 1888 года в Петербурге в бедной трудовой семье. Учился в начальном училище, а позднее — в торговой школе, которую окончил с отличием в 1905 году. Трудиться стал с 16 лет. Двадцатилетним юношей Акулов впервые подвергается аресту — вместе с девятью товарищами он был задержан во время собрания представителей подрайонов Петербургского комитета РСДРП. После шестимесячного следствия, в сентябре 1908 года, С.-Петербургская судебная палата приговорила его по статье 126 Уголовного уложения (участие в сообществе, заведомо поставившем целью своей деятельности ниспровержение существующего в государстве общественного строя) к одному году заключения.

Выйдя из крепости, Акулов вновь встал на путь революционной борьбы. В 1913 году за принадлежность к революционной партии его в административном порядке высылают в Самарскую губернию. Здесь он нелегально активно сотрудничает с местным партийным комитетом. Через два года ему удалось перебраться поближе к столице.

После Октябрьской революции Акулов в течение ряда лет находится на ответственной партийной, военной и профсоюзной работе. В ноябре 1917 года его направляют на Урал, где он становится сначала секретарем Екатеринбургского комитета РСДРП(б), а затем — Уральского областного комитета партии. Во время мятежа белочехов его назначают комиссаром снабжения фронта. Вскоре после этого в тяжелых условиях Гражданской войны партия перебрасывает Акулова с одной должности на другую, причем он всегда оказывается в самых «горячих» точках.

В 1920 году И. А. Акулов был избран секретарем Киргизского, в 1921 году — Крымского обкомов партии, в 1927—1929 годах возглавил Всеукраинский совет профсоюзов, а затем стал секретарем ВЦСПС. В 1930—1931 годах — он заместитель народного комиссара рабоче-крестьянской инспекции СССР и член Президиума ЦКК. В 1931 году партия направила его в органы государственного политического управления первым заместителем председателя ОГПУ. В 1933 году Иван Алексеевич Акулов стал прокурором Союза ССР.

...В мае 1937 года органами НКВД СССР была арестована группа крупных советских военачальников: М. Н. Тухачевский, И. П. Уборевич, А. И. Корк и другие. В их числе оказался и давнишний приятель Акулова И. Э. Якир. С ним он поддерживал связь еще со времен Гражданской войны. В конце 20-х годов они два года жили по соседству в Киеве. 11 июня 1937 года Специальное присутствие Верховного суда СССР приговорило всех участников так называемого «военного заговора» к высшей мере наказания. Приговор был приведен в исполнение без промедления. После этого начались повальные аресты в армии.

Обстановка в высших эшелонах власти становилась все более гнетущей в ожидании, кто окажется следующей жертвой, кто попадет в ежовские застенки. Акулов до самых последних дней, несмотря даже на освобождение от должности, не верил, что его могут арестовать. Его жена Н. И. Шапиро впоследствии писала: «В последние дни этот спокойный уравновешенный человек дошел до такой степени морального изнеможения, что не в состоянии был написать письмо в ЦК. Для него было все случившееся с ним непонятно, и неоднократно срывался вопрос «кому это нужно» и «за что?» Он также говорил: «О чем просить, если я не знаю, в чем я виноват».

А в это время в НКВД СССР на него уже собирали компрометирующие материалы. Многие из них так или иначе были связаны с именем одного из «заговорщиков» — Якира. В июне 1937 года в очередном доносе сообщалось, что некий «источник», дежуривший около зала заседаний ЦИК СССР, слышал в январе — феврале 1936 года, как Акулов по телефону сказал, что к нему должен зайти Якир, просил хорошо его встретить, предоставить комнату, чтобы он отдохнул, а вечером обещал прислать билет в театр. В другом донесении сообщалось, что Акулов не верил тому, что Якир враг народа, так как с ним у него была «тесная дружба».

Уже после ареста Акулова (в августе 1937 года) на закрытом партийном собрании секретариатов ЦИК и ВЦИК всплыли и другие «факты», о которых также было донесено в НКВД. В частности, сообщалось, что в кабинете Акулова «все время висел большой портрет Якира», что он «всячески выгораживал», звоня по вертушке в НКВД, и добился-таки освобождения из-под стражи арестованного органами внутренних дел своего шофера Захарова (он был также шофером у Каменева), что некий букинист Шишков находился с ним в «явочных тайнах», распространяя какую-то литературу. (Акулов любил читать. При обыске у него были опечатаны четыре огромных шкафа с книгами.)

Ордер за № 3541 на арест Акулова и обыск был выдан заместителем наркома внутренних дел 23 июля 1937 года. Безусловно, об этом знал Вышинский. В тот же день Иван Алексеевич был задержан на своей даче в селе Покровское Красногорского района. Четверо сотрудников госбезопасности в присутствии сторожа обыскали дачу. Затем они же произвели обыск в московской квартире Акулова по Троицкой улице, дом 10, особняк ЦИК СССР. При обыске были изъяты несколько револьверов и охотничьих ружей, личная и служебная переписка. Среди изъятых вещей оказались книги Б. Савинкова «Воспоминания террориста» и «Конь белый».

25 июля 1937 года И. А. Акулов собственноручно заполнил так называемую «анкету арестованного», в которой сообщил свои основные биографические данные. В то время на его иждивении находилась жена Надежда Исааковна Шапиро, трехмесячная дочь Елена, девятилетний сын Гавриил (Ганя, как звал его отец), ученик второго класса, и мать Мария Ивановна, 74 лет. С ним проживали также сестры: Анна Алексеевна и Мария Алексеевна.

Акулов был помещен в Лефортовскую тюрьму. Его делом занимались сотрудники госбезопасности А. А. Краев и Л. С. Альтман.

Первоначально его допрашивал Краев. Протокол не составлялся. 4 августа Иван Алексеевич в собственноручном заявлении на имя следователя Альтмана написал: «Вчера на допросе у следователя Краева я дал частичные показания (устно) о своем участии в троцкистской организации и подготовке антисоветского вооруженного переворота в стране. Эти мои показания были еще далеко не полными, но по существу полностью правдивыми. Сегодня я снова сдвурушничал и вместо того, чтобы продолжить показания о своей предательской деятельности, я заявил, что участником троцкистской организации не являлся... Утверждаю, что правде соответствует следующее: я, Акулов, являлся участником антисоветской троцкистской организации и подготовки антисоветского вооруженного переворота...»

Судя по этому заявлению, Акулов более десяти дней держался стойко и не давал каких-либо признательных показаний. Однако затем все же был сломлен. Видимо, следователи искусно использовали то обстоятельство, что у Акулова оставались жена с двумя малолетними детьми и престарелая мать. Возможно, на него воздействовали и физически. На фотографии Акулова, снятой в тюрьме, один глаз у него почему-то закрыт. Вероятно, заплыл.

Не исключено, что и после написания признательного заявления Акулов продолжал упорствовать, так как первое развернутое его показание, отпечатанное на машинке на 27 листах, датировано только 17 августа 1937 года. В нем он признавался, что является «скрытым троцкистом», участвовал в заговорщической деятельности Якира, Пятакова, Бухарина и других лиц.

После этого допрос продолжился более чем через месяц — 21 сентября 1937 года. Характерно, что протокол допроса состоит только из анкетных данных. Показания не записаны. Это дает основание полагать, что Акулов вновь стал все отрицать. В анкете зафиксирована заслушивающая внимания деталь. В графе: «Какие имеет награды при советской власти», отмечено: «Не имеет». Действительно, заслуженный революционер, занимавший на протяжении 20 лет высокие посты в партии и государстве, не был отмечен ни одной правительственной наградой.

15 октября 1937 года Акулову было предъявлено обвинение по статьям 58-2, 58-8 и 58-11 УК РСФСР. Его вновь допрашивали. Протокол на 9 машинописных листах с признательными показаниями хранится в деле.

Закончив расследование, Краев 25 октября 1937 года составил стандартное по тем временам обвинительное заключение (на 3-х листах), которое утвердил заместитель прокурора СССР Рогинский. Он же участвовал 28 октября и в распорядительном заседании Военной коллегии Верховного суда СССР, которое вел Ульрих. Было принято решение заслушать дело на закрытом заседании без участия обвинения и защиты и без вызова свидетелей, то есть по максимально упрощенной схеме.

Судебное заседание открылось 29 октября 1937 года в 11 часов 15 минут. Председательствовал на нем Ульрих. Иван Алексеевич сразу же заявил, что виновным себя не признает и показания, данные им на предварительном следствии, отрицает. Он добавил, что был лишь дружен с Якиром, но не считал его троцкистом. Тогда огласили его заявление на имя следователя Альтмана. Акулов, отрицая все свои «признательные» показания, объяснил, что «дал их в состоянии потери воли». В своем последнем слове он заявил, что троцкистом никогда не был, всегда боролся с ними и тем более не мог быть вредителем, террористом и изменником родины. О решении своей судьбы он ответил так: «Воля партии и суда».

Совещание суда было коротким. Приговор — расстрел с конфискацией имущества судьи вынесли за несколько минут. Все заседание продолжалось полчаса.

В приговоре отмечалось, что Акулов, являясь с 1927 года кадровым троцкистом, вел с того времени подрывную контрреволюционную работу против ВКП(б) и Советского правительства. По прямой директиве троцкистского центра, полученной от Пятакова, Акулов проводил вредительскую работу на шахтах Донбасса. В 1933 году был привлечен Якиром в антисоветский военно-фашистский заговор РККА. В 1935 году вошел в руководящий центр этого заговора и через Бухарина осуществлял связь с центром правых.

Так же, как и во всех приговорах Военной коллегии тех лет, в деле нет ни одного доказательства в подтверждение этих обвинений!

Приговор был приведен в исполнение 30 октября 1937 года. При этом присутствовали заместитель прокурора союза Рогинский и заместитель наркома внутренних дел Фриновский.

После ареста И. А. Акулова его жену Надежду Исааковну Шапиро с малолетними детьми выселили из особняка ЦИК СССР. Затем еще раз переселили, и они поздней осенью оказались в холодном бараке из дранки. Н. И. Шапиро было тогда 30 лет.

На следующий день после расстрела Акулова, 31 октября 1937 года, на его тени было заведено довольно странное следственное дело. В нем оказалось только два постановления (о завершении дела и направлении его на рассмотрение Особого совещания при НКВД СССР) и краткая справка о наличии у Н. И. Шапиро малолетних детей.

21 ноября 1937 года Особое совещание постановило: Н. И. Шапиро как члена семьи изменника родины заключить в исправительно-трудовой лагерь сроком на 8 лет. После ареста Надежду Исааковну ни разу не допрашивали, никуда не вызывали и даже постановление Особого совещания зачитали в коридоре.

Н. И. Шапиро была направлена в Темниковский лагерь («Темлаг») НКВД в Мордовской АССР. После отбытия срока наказания, в ноябре 1945 года, ее однако не освободили, а задержали в лагере по так называемому «вольному найму» до особого распоряжения. В это время она работала статистиком при санчасти. 29 июля 1946 года все материалы в отношении нее вновь были направлены на рассмотрение Особого совещания, которое 16 декабря определило ей еще 5 лет ссылки как «социально-опасному элементу» (при этом срок исчислялся не со времени отбытия первого наказания, а со дня вынесения постановления). Она была отправлена «этапным порядком» в Тюкалинский район Омской области. Жалобы ее с просьбой пересмотреть дело остались без удовлетворения, хотя в них она указывала, что имеет несовершеннолетних детей и престарелую мать.

За жену Акулова пробовала хлопотать солистка балета Театра оперы и балета имени С. М. Кирова, лауреат Сталинских премий, заслуженная артистка РСФСР Н. Дудинская. В декабре 1947 года она обратилась с письмом на имя И. В. Сталина — но все было напрасно.

Отбыв ссылку, Надежда Исааковна проживала вместе с сыном Гавриилом в поселке Актау Карагандинской области, куда он был выслан в 1949 году. А 22 июня 1954 года она обратилась с большим письмом к Председателю Совета Министров Г. М. Маленкову, в котором подробно рассказала о всех своих злоключениях. Она просила реабилитировать своего мужа Ивана Алексеевича Акулова. Она писала: «Пусть его уже нет в живых, но пусть память о нем, если я права, будет для знавших его светлой».

Делом Н. И. Шапиро по поручению Генерального прокурора СССР занялся в Следственном управлении КГБ СССР майор Будников. Он быстро подготовил заключение о необходимости прекратить дело за отсутствием состава преступления. Генеральный прокурор СССР внес протест в Военную коллегию Верховного суда СССР, которая 25 сентября 1954 года отменила постановления Особого совещания от 21 ноября 1937 года и 16 декабря 1946 года как необоснованные.

Вскоре было пересмотрено и дело И. А. Акулова. 25 ноября 1954 года военный прокурор Главной военной прокуратуры подполковник юстиции Аракчеев составил заключение о том, что приговор в отношении И. А. Акулова подлежит отмене, а дело — прекращению. При изучении также дел Бухарина, Пятакова, Якира, Тухачевского выяснилось, что однако ни в одном из них Акулов, как участник антисоветских организаций даже не упоминался. От своих же «признательных» показаний он отказался еще на суде. В материалах проверки имеются документы, подтверждающие применение к Акулову незаконных методов ведения следствия. Бывшие следователи НКВД, занимавшиеся его делом, Краев и Альтман еще в 1939 году были осуждены «за вредительскую деятельность в следственной работе».

С заключением согласился заместитель главного военного прокурора Терехов, а 9 декабря его утвердил Генеральный прокурор Руденко.

Военная коллегия Верховного суда СССР под председательством генерал-лейтенанта юстиции Чепцова 18 декабря 1954 года отменила приговор в отношении И. А. Акулова, и прекратила дело «за отсутствием состава преступления».

В середине 50-х годов семья И. А. Акулова вернулась в Москву. Его жене была установлена персональная пенсия союзного значения.

Поверженный соперник

Наверное, с огромным удовлетворением А. Я. Вышинский воспринял весть о нависшей угрозе над его основным соперником в юридической среде — Николаем Васильевичем Крыленко. Родился Николай Васильевич 2 мая 1885 года в глухой деревушке Бехтеево Сычевского уезда Смоленской губернии в семье политического ссыльного. В 10-летнем возрасте поступил в люблинскую классическую гимназию, которую окончил в 1903 году. В 18 лет стал студентом историко-филологического факультета Санкт-Петербургского университета, где вступил в так называемую «центральную» студенческую подпольную революционную организацию. С этого времени начинается его революционная борьба, особенно активизировавшаяся после первого соприкосновения с рабочей средой.

Бурная деятельность молодого революционера не раз прерывалась арестами. В декабре 1907 года Крыленко был выслан из Петербурга в «порядке охраны» в Люблин, где пробыл до осени 1908 года. В этот сложный для него жизненный период Николай Васильевич серьезно переосмысливает свои взгляды, пишет книгу «В поисках ортодоксии», в которой теоретически порывает с официальной социал-демократией. Он временно отошел от партийной работы и активной революционной деятельности, хотя и продолжал участвовать в нелегальном студенческом движении. Весной 1909 года, несмотря на полулегальное положение, ему удалось окончить университет и получить диплом. В июне Крыленко подал прошение ректору о зачислении его на юридический факультет университета и в сентябре снова становится студентом.

В декабре 1913 года по доносу провокатора Малиновского Крыленко в очередной раз был арестован. После освобождения в марте 1914 года его выслали в административном порядке на два года с запрещением жить в обеих столицах. Николай Васильевич обосновался в Харькове, где, не прерывая своей подпольной деятельности, сдал государственные экзамены на юридическом факультете местного университета, получив таким образом высшее юридическое образование.

В мае 1917 года Крыленко, служивший в то время в царской армии, делегируется на съезд фронтовиков, проходивший в Петрограде, а затем на I Всероссийском съезде Советов был избран в состав первого Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета.

В сентябре — октябре 1917 года большевики во главе с В. И. Лениным стали усиленно готовиться к вооруженному захвату власти. 12 октября 1917 года создается Военно-революционный комитет при Петроградском Совете. В него вошли Н. И. Подвойский, В. А. Антонов-Овсеенко, Н. В. Крыленко и другие лидеры большевистской партии. Через несколько дней Николай Васильевич выступил на расширенном заседании ЦК партии, где от лица Военно-революционного комитета заверил, что «настроение в полках поголовно» в пользу большевиков и что партия должна взять на себя «инициативу восстания».

Последние дни перед Октябрьским переворотом Крыленко проводил в бесконечных митингах и собраниях, на которых выступал по нескольку раз в день. Измотанный до предела, он тем не менее держался бодро, был энергичен и инициативен. В день восстания, 25 октября (7 ноября) 1917 года, ему было поручено руководство броневым дивизионом, который, по выражению американского писателя Джона Рида, «держал в руках ключ к положению».

На открывшемся II Всероссийском съезде Советов Николай Васильевич был избран в первое Советское правительство как член комитета по военным и морским делам (совместно с В. А. Антоновым-Овсеенко и П. Е. Дыбенко), затем назначен Главнокомандующим революционной армии. После Гражданской войны Крыленко работал в революционном трибунале, Наркомюсте РСФСР, был прокурором республики и, наконец, — народным комиссаром юстиции СССР.

Первая серьезная теоретическая «сшибка» произошла у Крыленко с прокурором СССР Вышинским на страницах журнала «Советская юстиция» в 1935 году. Вышинский выступил в Институте советского строительства и права с докладом на тему: «Речь т. Сталина 4 мая и задачи органов юстиции» (в ней вождь говорил о кадрах). В докладе Прокурор Союза сделал ряд резких выпадов против теоретических изысканий Крыленко. Последний не остался в долгу и написал, что «не может оставить без ответа выступление т. Вышинского, хотя и не видит ни особенной необходимости, ни особенной логики в связывании этих вопросов (т. е. своих с ним разногласий. — Авт.) с выступлением т. Сталина о кадрах». (Доклад Вышинского и ответ Крыленко были напечатаны в № 18 журнала «Советская юстиция»).

В этом журнале (№ 33) Вышинский напечатал «Ответ на ответ», в котором писал, что его доклад, посвященный речи Сталина 4 мая, вызвал со стороны Крыленко «сердитый ответ». Конечно, Вышинский не преминул подчеркнуть, что вначале хочет ответить на вопрос, «имеющий громадное принципиальное значение», хотя непосредственно не относящийся к их спору. «Это вопрос о том, что затронутые в моем докладе принципиальные вопросы нашей уголовной политики, как это утверждает т. Крыленко, не следует связывать с исторической речью т. Сталина 4 мая». И далее в том же духе. Здесь Вышинский явно передергивает факты, так как Крыленко писал, что не следует связывать с речью И. В. Сталина его теоретические разногласия с Вышинским, а не задачи уголовной политики.

В том же номере журнала напечатана статья Крыленко «Точки над «и», в которой он убедительно разъяснил, что Вышинский все поставил с ног на голову и что его аргументация носит искусственный характер, а возводимые им обвинения нелепы.

Пока в этом споре последнее слово осталось за Н. В. Крыленко. Но ненадолго. Вскоре доклад Вышинского вышел массовым тиражом, а спустя некоторое время прокурор СССР уже будет в официальном циркуляре предупреждать своих подчиненных, что в брошюре Крыленко «Сталинская Конституция в вопросах и ответах» имеется неправильное толкование статьи 128. Копию этой директивы Вышинский предусмотрительно направил в секретариат И. В. Сталина. Пройдет еще немного времени, и в речах Вышинского зазвучит презрительная кличка «крыленки».

В январе 1938 года, когда первая сессия Верховного Совета Союза, избранного в соответствии с Конституцией СССР 1936 года, сформировала новое Правительство СССР, должности в нем для Крыленко уже не нашлось. Ему было уготовано иное место.

Справка на арест Крыленко была составлена в НКВД еще 15 декабря 1937 года. Однако ход ей был дан только спустя полтора месяца. В ней отмечалось, что Крыленко «является активным участником антисоветской организации правых и организованно был связан с Бухариным, Томским и Углановым. С целью расширения антисоветской деятельности правых насаждал контрреволюционные кадры правых в наркомате. Лично выступал в защиту участников организации и проталкивал буржуазные теории в своей практической работе».

В справке Крыленко назывался одним из руководителей троцкистской группы, занимающейся вредительской деятельностью и считавшей необходимым захват власти правыми, которые якобы являются истинными борцами за интересы трудящихся.

31 января 1938 года нарком внутренних дел Ежов начертал на этой справке лаконичную резолюцию: «Арестовать». В тот же день его заместитель Фриновский подписал ордер № 337 на арест Н. В. Крыленко и на обыск у него. В ночь на 1 февраля 1938 года Николай Васильевич был арестован в своей квартире в доме № 25 по Новинскому бульвару.

Следствием по делу Н. В. Крыленко занимался сотрудник госбезопасности Л. В. Коган. Он и произвел первый допрос бывшего наркома. Однако «признательные» показания Николая Васильевича появились в его деле только 3 февраля 1938 года. Причем они даже не были оформлены официальным протоколом. Это было заявление Крыленко, адресованное наркому внутренних дел Н. И. Ежову и написанное на разрозненных листках бумаги. В нем он писал: «Я признаю себя виновным в том, что с 1930 года являюсь участником антисоветской организации правых. С этого же года начинается моя борьба с партией и ее руководством. Антипартийные шатания я проявил еще в 1923 году по вопросу внутрипартийной демократии. Если в этот период я из своих взглядов никаких организационных выводов не сделал, то внутреннее недовольство положением в партии не изжилось. Организационной связи с троцкистами я тогда не имел, организационной борьбы с партией не вел, но оставался человеком оппозиционно настроенным на протяжении ряда лет...»

Крыленко признавал, что центром правых через Бухарина перед ним была поставлена задача организовать подрывную работу в органах юстиции, чтобы «вредительской практикой судебных и прокурорских органов расшатывать диктатуру пролетариата». По его словам, вредительскую работу в области юстиции он проводил по трем направлениям: «а) на теоретическом правовом фронте, б) по развалу работы органов суда и прокуратуры, в) по разложению кадров в периферийных судебных органах».

Первый протокол допроса Н. В. Крыленко был оформлен лишь спустя два месяца — 3 апреля 1938 года. Он был отпечатан на машинке на 26 листах. И хотя после этого Николая Васильевича неоднократно вызывали к следователю, второй протокол допроса (машинописный текст которого составил 30 листов) датирован 28 июля 1938 года.

Примерно за 10 дней до окончания следствия его делом стал заниматься сотрудник госбезопасности Я. А. Аронсон. Он заканчивал дело сверхсрочно, видимо таково было указание начальства. Перед началом допроса Аронсон предъявил Крыленко обвинение в том, что он «является активным участником к[онтр] р[еволюционной] организации правых и проводил на протяжении ряда лет вредительскую деятельность», то есть по статьям 58-7, 58-8 и 58-11 УК РСФСР. В тот же день, 28 июля 1938 года, следователь провел очную ставку Н. В. Крыленко с одним из обвиняемых по другому делу (этого протокола в деле Крыленко нет) и составил обвинительное заключение, которое утвердил заместитель прокурора Рогинский. (Не исключено, что обвинительное заключение было составлено даже на день раньше, так как Рогинский поставил на нем дату: «27 июля 1938 года».)

Судебное заседание Военной коллегии Верховного суда открылось 29 июля 1938 в 13 часов 20 минут. На вопрос председательствующего Крыленко ответил, что виновным себя признает и показания, данные им на предварительном следствии, подтверждает. Он пояснил, что в 1936 году у него был разговор с Бухариным, во время которого затрагивались вопросы террористического порядка. Бухарин его информировал о террористической деятельности правых и спрашивал его и Пашуканиса, что они делают в этом направлении. Он Бухарину ответил, что пока конкретно им ничего не сделано, но если понадобится, то будет «работать» в этом направлении.

Больше Н. В. Крыленко никаких вопросов не задавали, а сразу же предоставили последнее слова. Он сказал, что имеет 25 лет революционной работы и только 8 лет антисоветской деятельности и на этом сопоставлении суд своим решением даст соответствующий ответ.

И суд действительно не замедлил с ответом. Прошло несколько минут, и Ульрих объявил приговор: высшая мера наказания — расстрел, с конфискацией имущества. Заседание суда продолжалось всего 20 минут. В тот же день приговор был приведен в исполнение.

...14 октября 1954 года в ЦК КПСС обратилась с заявлением З. А. Железняк, в котором просила реабилитировать ее мужа Н. В. Крыленко. По поручению Генерального прокурора Руденко дело по обвинению Н. В. Крыленко проверила Главная военная прокуратура. Военный прокурор подполковник юстиции Васильев, тщательно изучив все материалы и допросив ряд свидетелей, составил 25 апреля 1955 года мотивированное заключение, которое 9 августа было утверждено Р. А. Руденко.

Военная коллегия Верховного суда СССР 10 октября 1955 года отменила приговор в отношении Н. В. Крыленко и дело прекратила за отсутствием в его действиях состава преступления.

Осуждены в один день

Они были осуждены в один день — известный революционер, бывший дипломат и прокурор республики Владимир Александрович Антонов-Овсеенко и его жена Софья Ивановна.

В. А. Антонов-Овсеенко родился 9 (22) марта 1883 года в Чернигове в семье потомственного дворянина. В 1900 году был зачислен в Николаевское военно-инженерное училище в Петербурге. Однако к этому времени, возмужав и повзрослев, он заметно охладел к военной карьере. Уже через месяц после поступления в училище Антонов-Овсеенко попадает под арест на 11 дней за отказ от присяги «на верность царю и отечеству».

С 1901 года Антонов-Овсеенко проживал в Варшаве, где впервые соприкоснулся с деятельностью социал-демократов — вошел в студенческий кружок. Весной 1902 года он покинул родительский дом и начал самостоятельную жизнь, а осенью того же года стал слушателем Петербургского юнкерского пехотного училища. Здесь он довольно прочно ступил на путь революционной борьбы: поддерживал связь с социал-революционерами, от которых получал нелегальную литературу, вел агитацию среди юнкеров. После производства в офицеры В. А. Антонов-Овсеенко начал службу в 40 пехотном Колыванском полку, который тогда стоял в Варшаве. Там он создал одну из первых в царской армии военно-революционных организаций. С этого времени началась его бурная революционная деятельность, сопровождающаяся арестами, побегами, конспирацией, вынужденной эмиграцией.

Октябрьская революция — одна из ярчайших страниц биографии Антонова-Овсеенко. Именно ему совместно с Н. И. Подвойским и Г. И. Чудновским было поручено захватить Зимний дворец и арестовать Временное правительство.

На II Всероссийском съезде Советов В. А. Антонов-Овсеенко совместно с прапорщиком Н. В. Крыленко и матросом (председателем Центробалта) П. Е. Дыбенко был введен в Совнарком членом коллегии Народного Комиссариата по военным и морским делам и одновременно назначен командующим Петроградским военным округом. Однако уже 6 декабря его направляют командовать армией на Украину, где красноармейцы вели ожесточенную борьбу с войсками атамана Каледина и Центральной рады.

В последующем Антонов-Овсеенко почти беспрерывно перебрасывается с одной должности на другую: он был заместителем председателя Главкомтруда, членом коллегий Наркомтруда и Наркомата внутренних дел, заместителем председателя малого Совнаркома, уполномоченным ВЦИК по Пермской губернии (председателем Совета губкома и губполитпросвета), уполномоченным ВЦИК по ликвидации бандитизма.

В октябре 1922 года он стал начальником Политуправления РККА и членом Реввоенсовета Республики, а в 1924 году был переведен в систему Народного комиссариата иностранных дел. С этого времени он более 10 лет выполняет ответственные дипломатические поручения в Чехословакии, Литве и Польше. В 1934 году Антонов-Овсеенко был назначен прокурором республики и оставался в этой должности более двух лет. Затем с дипломатической миссией находился в Барселоне.

Именно в этот период в ЦК ВКП(б) стали появляться материалы, серьезно компрометирующие его. Через некоторое время он был отозван из сражающейся Испании в Москву, а 15 сентября 1937 года назначен народным комиссаром юстиции РСФСР.

Владимир Александрович проживал в то время вместе с женой Софьей Ивановной и пятнадцатилетней падчерицей Валентиной на Новинском бульваре, в так называемом «втором доме Совнаркома».

В конце сентября 1937 года Софья Ивановна уехала в Сухуми на лечение. В письмах мужа к ней иногда явственно звучали тревожные нотки. 10 октября 1937 года (за день до ареста) Антонов-Овсеенко писал: «...Чувствую напряженность борьбы».

В. А. Антонов-Овсеенко был арестован в ночь с 11 на 12 октября 1937 года. Ордер на арест за № А-116 был подписан заместителем наркома внутренних дел Фриновским. Сразу же были произведены обыски в его квартире, в служебном кабинете и на даче, в поселке Николина гора. Владимир Александрович был доставлен во внутреннюю тюрьму НКВД, а уже 13 октября 1937 года переведен в Лефортовскую тюрьму, где находился до 17 ноября. Затем его перевели в Бутырскую тюрьму. Там он содержался до 8 февраля 1938 года, после чего вновь помещен в Лефортово.

Здесь Владимира Александровича вызывали на допросы не менее 15 раз, причем, как правило, по ночам. 14, 15 и 17 октября его допрашивали по два раза. Наиболее продолжительным по времени был первый ночной допрос 13 октября — 7 часов. Занимались им, в основном работники госбезопасности И. И. Ильицкий и И. И. Шнейдерман.

Несмотря ни на что, Владимир Александрович держался исключительно твердо и мужественно. Интенсивные допросы в Лефортовской тюрьме привели лишь к тому, что он написал одно письмо на имя наркома внутренних дел Н. И. Ежова (от 14 октября) с признанием своей вины и дал показание в ноябре 1937 года (в протоколе дата не указана).

Можно с уверенностью предположить, что после вырванного признания Антонов-Овсеенко вновь отказался от своих показаний и стал все отрицать. Лишь этим можно объяснить тот факт, что несмотря на неоднократные вызовы к следователю протоколы допросов не составлялись. В них просто нечего было писать. Потом следователи все-таки «вернули» его к признательным показаниям, но только до суда.

Обвинительное заключение по делу В. А. Антонова-Овсеенко было составлено работником госбезопасности Ильицким и утверждено 5 февраля 1938 года заместителем прокурора СССР Рогинским. Он обвинялся в том, что еще в 1923 году, работая начальником ПУРа, совместно с Л. Д. Троцким разрабатывал план вооруженного выступления против Советской власти, а затем, занимая должность полпреда в Чехословакии, Литве и Польше, вел «троцкистскую деятельность в пользу польской и германской военных разведок». Не забыт был и испанский период службы. В обвинительном заключении указывалось, что Антонов-Овсеенко вошел в организационную связь с германским генеральным консулом и фактически руководил троцкистской организацией в Барселоне в «борьбе против Испанской республики».

В. А. Антонов-Овсеенко был предан суду Военной коллегии Верховного суда СССР по статьям 58-1а, 58-6, 59-8 и 58-11 УК РСФСР.

Ордер № А-117 на арест жены В. А. Антонова-Овсеенко Софьи Ивановны был выдан 12 октября 1937 года. На следующий день в Абхазию, где она тогда отдыхала, полетела шифрованная телеграмма, а 14 октября она уже была арестована в доме отдыха Синоп в Сухуми и этапирована в Москву.

Первый допрос произвел сотрудник госбезопасности Шнейдерман, занимавшийся делом ее мужа, 28 октября 1937 года (по оплошности он поставил дату 28 сентября). Больше Софью Ивановну не допрашивали (во всяком случае, протоколов допросов в деле нет), и окончание следствия затянулось до начала февраля 1938 года. Обвинительное заключение составил Ильицкий, утвердил Рогинский. Она обвинялась в том, что была осведомлена о шпионской связи своего мужа В. А. Антонова-Овсеенко и Радека с польской разведкой, а также о деятельности троцкистской террористической организации, то есть по статьям 58-1а и 17-58-8 УК РСФСР (на подготовительном заседании Военной коллегии к ее обвинению была добавлена еще статья 58-11 УК РСФСР).

Дела Владимира Александровича и Софьи Ивановны Антоновых-Овсеенко рассматривались Военной коллегией Верховного суда в один день — 8 февраля 1938 года. Судейская «бригада» была та же: председатель Ульрих, члены Зарянов и Кандыбин и секретарь Костюшко. Заседания были закрытые и проводились в порядке постановления ЦИК от 1 декабря 1934 года, то есть без участия обвинения и защиты и без вызова свидетелей.

В 19 часов 55 минут началось слушание дела С. И. Антоновой-Овсеенко. Она сразу же заявила, что виновной себя не признает, с польской разведкой связана не была, а также не знала, что ее муж является шпионом. В последнем слове Софья Ивановна сказала, что верит в справедливость советской власти.

Приговор был коротким. В нем Ульрих еще более усугубил ее «вину», записав, что она оказывала содействие в шпионской деятельности некоторым лицам (этого не было даже в обвинительном заключении). Военная коллегия приговорила Антонову-Овсеенко к высшей мере наказания — расстрелу, с конфискацией имущества. Приговор был приведен в исполнение в тот же день.

Судебное заседание по делу ее мужа открылось в 22 часа 40 минут. На нем Владимир Александрович заявил, что виновным себя не признает, свои показания, данные на предварительном следствии, не подтверждает. Шпионажем он не занимался и троцкистом никогда не был. О своих ложных показаниях на предварительном следствии подавал заявление, но ответа на него не получил. В последнем слове Антонов-Овсеенко просил провести дополнительное расследование, так как он оговорил себя.

Однако эти заявления никак не повлияли на приговор суда, который был также кратким и предельно жестоким — расстрел, с конфискацией имущества. Судебное заседание закрылось через 20 минут, в 23 часа. Приговор привели в исполнение 10 февраля 1938 года.

25 февраля 1956 года Военная коллегия Верховного суда СССР отменила приговор в отношении В. А. Антонова-Овсеенко и полностью его реабилитировала, а 4 августа 1956 года была реабилитирована и Софья Ивановна.

Расстрел «герцогини»

В одном из своих выступлений Вышинский иронически назвал и. о. прокурора республики Ф. Е. Нюрину «исполняющей обязанности герцогини».

Фаина Ефимовна Нюрина родилась в декабре 1885 года в Бердичеве Киевской губернии в еврейской семье. С юных лет она приобщилась к революционной среде. Ее активная деятельность в составе Бунда продолжалась до Октябрьской революции. В первые годы советской власти Нюрина еще продолжала оставаться активным членом Бунда и поддерживала все меньшевистские лозунги. В 1918—1919 годах работала секретарем и заместителем заведующего отделом охраны труда Бердичевской городской управы, была членом городского Совета рабочих и крестьянских депутатов, президиума совпрофа и бундовского комитета. Бердичевская партийная организация избрала ее делегатом объединительного съезда РСДРП. Бунд выдвинул ее также кандидатом в Учредительное собрание и в члены Украинской Рады.

От активной работы в Бунде Нюрина отошла в 1919 году, когда у нее возникли серьезные сомнения в правильности выбранной бундовцами позиции. Летом 1919 года она поселилась в Киеве, где стала работать заместителем заведующего районным отделом народного образования. Вскоре под натиском белогвардейцев Красная Армия оставила Киев. Нюрина не сумела эвакуироваться, и ей пришлось перейти на полулегальное положение. Когда большевики вернулись в Киев, Нюрина окончательно порвала с Бундом. В начале 1920 года вступила в партию большевиков и продолжала работать в советских органах.

В июне 1922 года Нюрину выдвинули на должность заведующего подотделом женотдела ЦК ВКП(б), где она проработала более шести лет. Она входила в члены редколлегий журналов «Коммунистка» и «Работница», участвовала в деятельности Международного женского совета, неоднократно выезжала в служебные командировки за границу, в частности в Берлин и Прагу.

28 сентября 1928 года Совнарком РСФСР утвердил Нюрину членом коллегии Наркомата юстиции республики, который тогда возглавлял Н. М. Янсон, бывший одновременно и прокурором РСФСР. Она была зачислена в штат НКЮ РСФСР с 1 октября и сразу же возглавила отдел общего надзора в Прокуратуре республики.

Ф. Е. Нюрина была арестована 26 апреля 1938 года по ордеру № 2466, который подписал заместитель наркома внутренних дел Фриновский. Основанием для ареста явились материалы, подготовленные первым отделением 4-го отдела ГУГБ НКВД СССР. Справку на арест от 17 апреля 1938 года подписал начальник отделения Райхман. В ней отмечалось, что «агентурными данными и показаниями арестованных пом[ощника] прокурора РСФСР Бурмистрова, Крыленко Н. В. и Соколова Нюрина изобличается как участница антисоветской организации правых, по заданию которой вела активную контрреволюционную деятельность». Далее в справке приводились небольшие выдержки из показаний названных лиц, а также из агентурных донесений, полученных еще в январе — феврале 1938 года. В них приводился и такой «факт»: «Нюрина в годы Гражданской войны, — писал агент, — при занятии Житомира Петлюрой встречала его во главе делегации, держала перед ним погромную речь против большевиков, выставляя его как спасителя цивилизации и восстановителя демократии на Украине. При возвращении от Петлюры стреляла из пулемета по рабочему поселку».

То, что Нюрина в первые годы советской власти идейно противостояла большевикам, был общеизвестный факт. Поэтому для пущей убедительности агент приплел к своему донесению «погромную речь» и «пулемет».

По всей видимости, агент знал о материале, который в свое время рассматривался в ЦКК при ЦК ВКП(б). Дело заключалось в следующем. В конце 20-х годов некая С. и ее муж М. обратились с письмом в ЦК партии, в котором сообщали о том, что в 1919 году Ф. Е. Нюрина и ее брат Д. А. Петровский-Липец были причастны к расстрелу петлюровцами их родственников. ЦКК при ЦК ВКП(б) после соответствующей проверки рассмотрел этот вопрос на своем заседании 29 июня 1929 года и признал, что обвинения против Нюриной являются «недоказанными». Из материалов проверки усматривалось, что сестры С. действительно были арестованы и расстреляны петлюровцами, однако Нюрина никакого отношения к их аресту не имела. В документе ЦКК отмечалось, что Нюрина и ее брат Петровский-Липец, а также муж Нюренберг действительно являлись бундовцами и вели борьбу «против взглядов и деятельности большевистской партии». Однако этого она никогда не скрывала, от своих прежних взглядов отказалась и в 1920 году вступила в большевистскую партию.

Дело Нюриной принял к производству оперуполномоченный 4-го отдела 1-го управления НКВД лейтенант госбезопасности Зайцев. Каких-либо свидетелей не вызывали. Следователь приобщил только выписки из протоколов допросов руководящих работников органов юстиции и прокуратуры, с которыми Нюрина общалась по роду своей службы, к тому времени уже арестованных. Все они «изобличали» Нюрину как активного участника антисоветской организации, якобы существовавшей в органах прокуратуры.

Первый (и единственный) протокол допроса был составлен лишь 27 июля 1938 года. Накануне, 22 июля, ей было предъявлено обвинение в преступлениях, предусмотренных статьями 58-7, 19-58-8 и 58-11 УК РСФСР. Можно только догадываться, что происходило в течение трех месяцев, которые Фаина Ефимовна провела в тюрьме. Пытки, истязания, оскорбления... Однако ничто не могло сломить волю мужественной женщины. Все усилия «заплечных дел мастеров» оказались тщетными. Она твердо и решительно отвергала все обвинения и виновной себя не признавала. В отличие от некоторых прокуроров, сломленных в ежовских застенках, она не «потянула» за собой никого из окружавших ее людей.

В тот же день оперуполномоченный Зайцев составил краткое, на одном листе, обвинительное заключение. Оно было согласовано с начальником 4-го отделения 4-го отдела 1-го управления НКВД капитаном государственной безопасности Аронсоном, утвердили его начальник 4-го отдела Глебов и заместитель прокурора Союза Рогинский. Далее судебный «конвейер» действовал уже стремительно и без остановки. 28 июля под председательством диввоенюриста Никитченко состоялось подготовительное заседание Военной коллегии Верховного суда. На нем присутствовал и Рогинский. Было принято решение дело Ф. Е. Нюриной заслушать в закрытом судебном заседании в порядке закона от 1 декабря 1934 года, то есть без участия обвинения и защиты и без вызова свидетелей.

Судебное заседание выездной сессии Военной коллегии «открылось» 29 июля 1938 года в 18 часов 20 минут под председательством того же Никитченко. Судьями были диввоенюрист Горячев и бригвоенюрист Романычев. Несколькими часами ранее они участвовали в рассмотрении дел Г. М. Леплевского и Н. В. Крыленко. Еще не высохли «кровавые» чернила на этих приговорах, как Никитченко и Горячев снова уселись в судейские кресла, чтобы расправиться с еще одним прокурором — Фаиной Ефимовной Нюриной. В последнем слове она сказала, что ее «оклеветали враги», что ни в каких контрреволюционных организациях она не состояла, и просила суд «тщательно разобраться» в деле. Однако это конечно же в планы суда не входило. Приговор был уже предрешен. Суд удалился на совещание только для того, чтобы через несколько минут выйти и объявить приговор. В нем содержались все те же «перепевы» из обвинительного заключения об участии в антисоветской террористической организации, вербовке в свои ряды других лиц и проведении в органах прокуратуры вредительской деятельности. Ф. Е. Нюрина была приговорена к расстрелу, с конфискацией имущества. Заседание суда закрылось, как отмечено в протоколе, в 18 часов 40 минут, то есть спустя двадцать минут после открытия. Приговор был приведен в исполнение незамедлительно.

21 января 1956 года Военная коллегия Верховного суда Союза ССР в составе председательствующего генерал-майора юстиции Степанова и членов коллегии полковника юстиции Дашенко и подполковника юстиции Плющ рассмотрела заключение Главной военной прокуратуры по делу Ф. Е. Нюриной. Суд вынес следующее определение: «Приговор Военной коллегии Верховного суда СССР от 29 июля 1938 года в отношении Нюриной-Нюренберг Фаины Ефимовны отменить по вновь открывшимся обстоятельствам, а дело на нее производством прекратить за отсутствием состава преступления».

Ф. Е. Нюрина была полностью реабилитирована.

Убийство бывшего прокурора республики

Непродолжительное время народным комиссаром республики и одновременно Прокурором РСФСР был Николай Михайлович Янсон. Родился он 6 декабря 1882 года в Петербурге, в семье рабочего-эстонца, уроженца острова Сааремаа. Первое время учился в церковно-приходской школе в Петербурге, где окончил три (из четырех) классов, а затем в портовой школе в Кронштадте. В августе 1896 года 14-летний Николай Янсон поступил учеником слесаря в минную школу в Кронштадте. С ноября 1900 года стал работать слесарем на Невском судостроительном заводе. Здесь юноша впервые соприкоснулся с революционным движением.

В июле 1905 года Николай Янсон переехал в Ревель (Таллин), где поступил слесарем на завод «Вольта». Энергичный и увлекающийся юноша быстро завоевал авторитет в рабочей среде и выдвинулся в число руководителей местных революционеров. Более двух лет он проводил активную революционную работу в Петербурге, Варшаве, Ревеле, Нарве и других городах, а в ноябре 1907 года был вынужден эмигрировать в США, где пробыл почти десять лет. Николай Михайлович трудился слесарем-инструментальщиком на сталелитейном, электромеханическом и других заводах, не оставляя, однако, и активной политической деятельности среди рабочих-эмигрантов.

Сразу же после получения известий о Февральской революции Николай Михайлович вместе с семьей вернулся в Россию. В июне 1917 года он был избран в состав Ревельского партийного комитета и Северо-Балтийского (Эстонского) бюро РСДРП(б), а с октября 1917 года по февраль 1918 года участвовал в установлении советской власти в Эстонии в должности заместителя председателя городской управы. После вступления немцев в Таллин (так с 1918 года стал именоваться Ревель), Янсон дважды подвергался аресту и после двухмесячного тюремного заключения был выслан в Советскую Россию.

В мае 1918 года по заданию партии он выехал в Самару (Куйбышев), где в течение нескольких лет находился на хозяйственной и профсоюзной работе. Первое время был заместителем председателя губернского Совета профсоюзов. В ноябре 1918 года Янсон возглавил Самарский губернский Совет профсоюзов, а годом позже был избран первым «красным директором» Самарского трубочного завода. В 1920—1921 годах Николай Михайлович последовательно занимал должности председателя Самарского губернского Совета профсоюзов и заместителя секретаря губернского комитета РСДРП(б).

В мае 1921 года Николай Михайлович был переведен в Москву, где работал секретарем ЦК союза металлистов, а впоследствии — председателем райкома этого же союза. В мае 1923 года он становится секретарем ЦКК ВКП(б). В 1925—1928 годах Н. М. Янсон был первым заместителем народного комиссара Рабоче-Крестьянской инспекции.

16 января 1928 года председатель Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета М. И. Калинин и секретарь ВЦИК А. Киселев подписали следующее постановление: «1. Освободить тов. Д. И. Курского от обязанностей народного комиссара юстиции РСФСР и прокурора Республики.

2. Назначить тов. Н. М. Янсона народным комиссаром юстиции РСФСР и прокурором Республики».

Народным комиссаром юстиции Н. М. Янсон был сравнительно недолго — по ноябрь 1930 года, а непосредственно Прокурором республики и того меньше — чуть более семи месяцев. После отставки с поста народного комиссара юстиции РСФСР Николай Михайлович некоторое время работал заместителем председателя Совнаркома РСФСР, а в феврале 1931 года был назначен народным комиссаром водного транспорта СССР. В этой должности он прослужил до марта 1934 года, когда, «согласно его просьбе», был переведен на должность заместителя наркома по морской части. Однако в августе 1935 года его сняли с этого поста, и лишь в октябре того же года он становится первым заместителем начальника Главного управления Северного Морского Пути при Совнаркоме СССР, где и служил до дня своего ареста.

Осенью 1937 года были арестованы некоторые сотрудники Главсевморпути: начальник строительства судоремонтного завода в Мурманске, главный инженер и другие. Во время следствия они подробно рассказали о своей «вредительской» деятельности, назвав среди соучастников и Янсона. Однако органы НКВД не спешили с его арестом. Только 3 декабря 1937 года сотрудник госбезопасности составил справку на арест Янсона. В ней он отмечал, что XI отделом ГУГБ НКВД вскрыта и ликвидирована антисоветская правотроцкистская шпионская и диверсионно-вредительская организация в системе Главсевморпути, одним из руководителей которой был Н. М. Янсон.

Николай Михайлович Янсон был арестован в ночь с 5 на 6 декабря 1937 года. Тогда же произвели обыски в его квартире и служебном кабинете. Его жена Лидия Федоровна Петрулевич (Янсон) обивала пороги органов НКВД, пытаясь хоть что-либо выяснить о судьбе своего мужа. Только однажды следователь, видимо, сжалившись над ней, сказал: «У вашего мужа хорошее, прекрасное прошлое, но последние два года он ездил по Ленинграду и Москве и создавал эстонскую антисоветскую организацию».

Н. М. Янсона допрашивали во время следствия шесть раз. Особенно интенсивно — 9 декабря 1937 года (допрос вследствие продолжительности прерывался два раза).

В начале февраля 1938 года Янсону было предъявлено обвинение в том, что он являлся участником антисоветской эстонской шпионско-диверсионной организации и, входя в состав антисоветской правотроцкистской организации в Главсевморпути и наркомате, вел враждебную деятельность. На следствии Янсон полностью признал себя виновным. Он почти сразу же стал давать развернутые «показания» (в том числе и собственноручные) о своей «деятельности».

Обвинительное заключение было составлено сотрудником госбезопасности Звездичем и утверждено 15 июня 1938 года заместителем прокурора СССР Рогинским.

Н. М. Янсона судила Военная коллегия Верховного суда СССР 20 июня 1938 года в порядке постановления ЦИК СССР от 1 декабря 1934 года, то есть по упрощенной процедуре, без участия обвинения и защиты и без вызова свидетелей. Председательствовал на этом процессе (если его можно так назвать) диввоенюрист Зарянов. Было зачитано обвинительное заключение. Затем Янсон на вопрос председателя ответил, что виновным себя признает, все показания, данные на предварительном следствии, подтверждает и дополнить их ему нечем. На этом судебное следствие закончилось. В последнем слове Николай Михайлович просил отнестись к нему снисходительно и дать ему жить и работать.

Военная коллегия приговорила Н. М. Янсона к высшей мере наказания — расстрелу, с конфискацией имущества. Весь процесс занял всего 15 минут. Приговор был приведен в исполнение сразу же после вынесения.

Спустя полгода после ареста Янсона и за два дня до его расстрела, в ночь с 17 на 18 июня 1938 года, была арестована и Лидия Федоровна. Ей было предъявлено обвинение по статье 58-12 УК РСФСР. На вопрос следователя, признает ли она себя виновной, Петрулевич сказала: «Нет, виновной себя в предъявленном мне обвинении я не признаю». Тогда следователь спросил, кто из эстонцев посещал ее мужа и кого посещал он и что ей известно об антисоветской деятельности Янсона. Она ответила: «Об антисоветской деятельности Янсона мне ничего не известно. В моих глазах Янсон был предан Советской власти».

29 июня 1938 года следователь вынес постановление о направлении дела на рассмотрение Особого Совещания при НКВД, которое 4 августа приговорило ее «как члена семьи изменника родины к заключению в исправительно-трудовой лагерь сроком на 8 лет». Освободили ее только в 1945 году.

В октября 1954 года Л. Ф. Петрулевич обратилась в КПК при ЦК КПСС с двумя заявлениями — о пересмотре уголовных дел и реабилитации ее и Н. М. Янсона. «Возможно, его нет в живых, — писала Лидия Федоровна, — пусть же память о нем останется чистой». Однако Лидия Федоровна так и не дождалась реабилитации. Она скончалась в феврале 1955 года.

16 марта 1955 года определением Военной коллегии Верховного суда СССР под председательством полковника юстиции Борисоглебского дело в отношении Л. Ф. Петрулевич было прекращено за отсутствием в ее действиях состава преступления.

Дело Н. М. Янсона было пересмотрено 24 декабря 1955 года. Военная коллегия Верховного суда СССР под председательством полковника юстиции А. Сенина вынесла следующее определение: «Приговор Военной коллегии Верховного суда СССР от 20 июня 1938 года в отношении Янсона Николая Михайловича по вновь открывшимся обстоятельствам отменить и дело о нем в уголовном порядке производством прекратить за отсутствием в его действиях состава преступления».

Процессы московских прокуроров

Среди лиц, попавших в ежовские застенки в бытность Вышинского «главным законником страны», оказалось немало и московских прокуроров: ответственных работников Прокуратуры СССР, Прокуратуры республики, Главной транспортной прокуратуры, прокуратур Москвы и Московской области. Эти процессы были связаны между собой одними и теми же стандартными формулировками обвинения и «свидетелями», в качестве которых, как правило, выступали те же обвиняемые, не выдержавшие выпавших на их долю испытаний. В этих делах полно взаимных «изобличений», подлогов, наветов, фальсификаций. Связанные, казалось бы, воедино, эти дела тем не менее расследовались разрозненно. Перед неумолимыми судьями каждый держал ответ за свои «деяния» самостоятельно.

В августе — октябре 1937 года органами НКВД СССР были арестованы главный транспортный прокурор СССР Герман Михайлович Сегал, его заместитель Сергей Алексеевич Миронов и помощник Аркадий Маркович Липкин. Сегал обвинялся в том, что являлся участником контрреволюционной организации, в которую был завербован якобы еще в 1929 году тогдашним председателем Московского областного суда М. И. Челышевым. По версии следствия, «активная вредительская деятельность» Сегала заключалась в «искривлении революционной законности», «развороте массовых репрессий», острие которых направлялось против трудящихся железнодорожников, а не против «действительных виновников подрывной работы на транспорте», укрывательстве вредителей и диверсантов путем прекращения дел. Ему вменялось в вину также и то, что он был «агентом иностранной разведки», передавал врагам шпионские сведения «по паровозному хозяйству» и секретные материалы. Аналогичные обвинения (разве что без шпионажа) были предъявлены также Миронову и Липкину. 25 ноября 1937 года Военная коллегия Верховного суда приступила к рассмотрению дела Германа Михайловича Сегала. В судебном заседании он виновным себя не признал и от всех своих показаний, данных во время следствия, отказался. Однако это уже ничего не изменило в его судьбе. Г. М. Сегал был приговорен к высшей мере наказания — расстрелу.

9 декабря того же года Военная коллегия рассмотрела дело А. М. Липкина. Приговор — расстрел, с конфискацией имущества был вынесен без промедления. На следующий день такая же участь постигла и С. А. Миронова. На суде он также держался стойко, отрицая все домыслы и наветы, возводимые на него. Все трое погибли сравнительно молодыми. Липкину было тогда 34 года, Сегалу и Миронову — по 40 лет.

22 сентября 1937 года помощник начальника 13 отделения 4 отдела ГУГБ НКВД ССР старший лейтенант госбезопасности подготовил на имя Ежова справку, в которой сообщал о контрреволюционной деятельности В. М. Бурмистрова, бывшего в то время старшим помощником прокурора РСФСР и начальником гражданско-судебного отдела. Показания на него были «выбиты» у арестованного в Оренбурге С. М. Письменного. По его словам, в 1932 году Бурмистров, служивший тогда краевым прокурором, входил в так называемый средневолжский краевой руководящий центр правых. Характерно, что эти показания Письменный дал еще в мае 1937 года, однако о них «вспомнили» только четыре месяца спустя. 10 октября Ежов начертал на справке: «Арестовать». Арест был согласован с Вышинским.

Виктор Михайлович Бурмистров родился в 1889 году в Саратове. После Октябрьской революции стал членом революционного трибунала в Заволжье. С момента основания органов прокуратуры занимал в них руководящие посты: был прокурором Саратовской губернии, помощником прокурора и прокурором Северо-Кавказского, Западно-Сибирского и Средне-Волжского краев. С 1935 года служил в должности старшего помощника прокурора РСФСР и возглавлял отдел.

Кроме обвинения в том, что он состоял в руководящем центре контрреволюционной террористической организации правых, действовавшей в Средне-Волжском крае, ему еще «добавили» участие в подготовке террористического акта, направленного против Сталина. Конечно же, никаких доказательств в обвинительном заключении не приводилось, отсутствовали даже обычные в подобных случаях ссылки на свидетелей. В таком виде 19 марта 1938 года обвинительное заключение утвердил все тот же Рогинский, который принял участие в подготовительном заседании Военной коллегии Верховного суда.

2 апреля 1938 года состоялся суд, на котором председательствовал диввоенюрист Горячев. Весь процесс продолжался полчаса. Судя по протоколу, Виктор Михайлович виновным себя признавал, однако в последнем слове «ничего сказать не пожелал». Приговор — высшая мера наказания — был приведен в исполнение в тот же день.

22 ноября 1937 года по распоряжению Ежова был арестован и. о. прокурора Челябинской области А. В. Филиппов (ордер подписал начальник Московского областного управления НКВД Реденс).

Андрей Владимирович Филиппов родился 26 октября 1904 года в Москве. После Октябрьской революции вступил в комсомол, а в 16-летнем возрасте — в партию, добровольцем ушел на фронт. В марте 1921 года он в колонне бойцов штурмовал Кронштадтскую крепость. Вернувшись с фронта, некоторое время секретарствовал, одновременно изучая право в Московском государственном университете.

В 1923 году начал работать в только что образованных органах прокуратуры. Первое время занимал должность помощника прокурора Московской губернии, затем возглавил прокуратуру Бронницкого уезда. Впоследствии был помощником и старшим помощником, а с 1930 года — заместителем прокурора Московской области. Через год его выдвинули на должность помощника прокурора РСФСР, а вскоре назначили одновременно и прокурором города Москвы. Эти две должности он совмещал около четырех лет. В августе 1936 года Филиппов возглавил прокуратуры Москвы и Московской области. Спустя год его сняли с этих постов и направили в Челябинскую область исполняющим обязанности прокурора, где он и оставался до дня своего ареста.

Андрей Владимирович, по словам его племянницы Вероники Юльевны Филипповой, был разносторонне одаренным, жизнерадостным, красивым и добрым человеком. Он хорошо пел, танцевал, а в юности с блеском выступал на любительской сцене (его даже приглашали в Малый театр). Работая в прокуратуре, серьезно занимался наукой в секции уголовной политики Института советского строительства и права, возглавлял прокурорское отделение Института советского права имени Стучки.

А. В. Филиппова обвинили в том, что он создал в Москве три боевые группы для совершения террористических актов против руководителей партии и правительства: Сталина, Ежова, Вышинского, Хрущева, бывшего тогда первым секретарем МК и МГК ВКП(б). По версии следствия, он руководил подпольными совещаниями и всячески противодействовал разгрому троцкистов, сознательно уничтожал заявления граждан, разоблачавших деятельность «врагов народа», смазывал дела правых и особенно кулацкие путем их переквалификации, «придирался» к материалам следствия и т. п. Под пытками Филиппов признал себя виновным. Не раз его бросали в камеру после допросов, сопровождавшихся жестокими избиениями, в полусознательном состоянии. Однако во время суда Андрей Владимирович отказался от своих показаний. 29 августа 1938 года Военная коллегия Верховного суда СССР приговорила его к высшей мере наказания. В тот же день он был расстрелян.

22 декабря 1937 года арестовали бывшего заместителя прокурора РСФСР Георгия Яковлевича Мерэна. Через два месяца по постановлению Особого совещания при НКВД СССР его расстреляли.

10 марта 1938 года был арестован заместитель прокурора Союза ССР Григорий Моисеевич Леплевский. Он родился 1 мая 1889 года в Брест-Литовске, в семье еврейского мещанина. Рано приобщился к революционному движению, а с 1905 года состоял уже членом Бунда. Получил образование сначала в коммерческом училище, а затем на экономическом факультете Киевского коммерческого института, который окончил в 1915 году. До Февральской революции 1917 года Леплевский перебивался частными уроками. Затем вступил в большевистскую партию и стал вести активную революционную работу. После Октября занимал должности председателя городского Совета в Гомеле и заместителя председателя — в Самаре. В мае 1920 года его направили на работу в Москву, где он был последовательно заведующим организационно-инструкторским отделом Народного комиссариата внутренних дел, членом коллегии этого наркомата и исполняющим обязанности заместителя наркома. Одновременно с этим Леплевский состоял членом малого Совнаркома РСФСР. С образованием Союза ССР был назначен председателем административно-финансовой комиссии, а затем — заместителем управляющего делами Совнаркома СССР. В 1934 году его выдвинули на работу в органы прокуратуры, где он стал первым заместителем прокурора Союза ССР.

Следствие считало Г. М. Леплевского одним из руководителей правотроцкистской организации в системе прокуратуры. Он якобы получал «террористические директивы заговорщического центра» и передавал их другим участникам организации. Обвинялся Григорий Моисеевич также в том, что завербовал в антисоветскую организацию своего брата И. М. Леплевского, работавшего в органах безопасности. В процессе следствия на первом и единственном допросе, 23 мая 1938 года, Г. М. Леплевский признал свою причастность к антисоветской организации. Обвинительное заключение было составлено помощником начальника 4-го отдела 1-го управления НКВД лейтенантом госбезопасности Зайцевым, согласовано с начальником отделения Ароновым и утверждено Рогинским. Он же участвовал и в подготовительном заседании. Дело по обвинению Леплевского рассматривалось Военной коллегией Верховного суда 29 июля 1938 года. Судебное заседание открылось в 13 часов 40 минут под председательством Ульриха (в нем участвовали также Никитченко и Горячев) и завершилось через 20 минут. Леплевский (как записано в протоколе) своей вины не отрицал. Он был приговорен к высшей мере наказания и расстрелян в тот же день.

В 1938 году были арестованы, а затем расстреляны прокурор Московской области Владимир Александрович Малюнов (14 апреля 1938 года Вышинский назначил его и. о. прокурора РСФСР, но на следующий день приказ отменил), а также ответственные работники московской прокуратуры Виктор Давидович Торговец и Роман Артемович Прохоров.

3 июля 1938 года был арестован прокурор Москвы Константин Ипполитович Маслов, а в сентябре того же года органы НКВД «взяли» и. о. прокурора Москвы Вениамина Исааковича Кобленца. Оба они 7 марта 1939 года «за участие в антисоветской правотроцкистской организации» были приговорены Военной коллегией Верховного суда к расстрелу.

16 сентября 1938 года органы НКВД арестовали заместителя прокурора Москвы по спецделам Исаака Наумовича Евзерихина. Следствие обвиняло его в проведении подрывной вредительской работы по заданию контрреволюционной троцкистской организации, направленной на дискредитацию советских законов, «на вызов озлобления масс против ВКП(б) и Советской власти», а также в том, что он «не принимал мер по заявлениям жалобщиков, в результате чего жалобщики-женщины месяцами не получали ответы на законные жалобы», «намеренно создавал залежи дел по жилищным вопросам, чем вызывал резкое недовольство трудящихся». Кроме того, Евзерихину еще «добавили» участие в обсуждении планов подготовки к совершению террористических актов в отношении руководителей ВКП(б) и Советского правительства. На судебном заседании, которое состоялось 7 марта 1939 года, И. Н. Евзерихин виновным себя не признал, однако Военная коллегия Верховного суда приговорила его к расстрелу. Приговор был приведен в исполнение незамедлительно.

27 июля 1938 года был арестован бывший старший помощник прокурора РСФСР Владимир Александрович Деготь. Родился он в 1889 году в Одессе. Работать начал на фабрике уже в 8 лет. С юности приобщился к революционной среде, участвовал в восстании 1905 года, затем эмигрировал. Некоторое время жил в Париже, посещал там партийную школу, в которой преподавали Ленин, Зиновьев, Каменев. В 1909 году вернулся в Россию, был секретарем партийного комитета в Одессе. Здесь же был арестован и приговорен к вечному поселению в Сибири. Однако Владимиру удалось скрыться за границу, где он пробыл до свержения царизма. Вернувшись в революционную России, Деготь состоял в Совете рабочих депутатов в Одессе, затем был представителем Коминтерна в Италии и Франции, где опять угодил на несколько месяцев в тюрьму. После возвращения в Советский Союз занимал должность председателя губпрофсовета в Иваново-Вознесенске, работал в ВЦСПС, был заместителем директора Тимирязевской академии. В 1933 году был выдвинут на должность старшего помощника прокурора РСФСР, занимался вопросами общего надзора.

Как человек, не имевший специального образования, Деготь нередко допускал серьезные ошибки в работе, на что ему неоднократно указывалось. Незадолго до ареста он был снят с должности и исключен из партии за поддержку троцкистов. ЦК ВКП(б) в партии его вскоре восстановил, но работать ему пришлось только начальником сектора труда в монтажном тресте.

Во время следствия В. А. Деготь виновным себя не признавал, отвечал наступательно и дерзко. 31 июля 1938 года следователю пришлось даже составить акт по поводу его поведения, что было редкостью для того времени. Он, в частности, писал, что Деготь вел себя «вызывающе», вместо ответа на вопросы «демонстративно устроил обструкцию», угрожал следователю и назвал его «мерзавцем», бросился на него с кулаками, за то что тот назвал его контрреволюционером, грозил объявить голодовку, заявлял, что арестован по ложному доносу, которых «в НКВД 90 процентов».

На следствии Деготь смело говорил о беззакониях, творившихся в стране, о том, что рабочих судили за всякие пустяки. В своих показаниях он привел пример, когда одного рабочего осудили на 5 лет тюрьмы только за то, что тот «осмелился» сказал некой стахановке: «Ты скоро будешь нарядной дамой и шляпу наденешь». А вот другой приведенный им факт. В 1935 году, проводя проверку в Иваново-Вознесенской тюрьме, он обнаружил целую бригаду женщин-ударниц (25 человек), которых посадили только за то, что они не вышли на работу в знак протеста против невыдачи им зарплаты за два месяца.

В. А. Деготь дал весьма нелестные характеристики и некоторым руководителям Прокуратуры Союза. Вышинского он назвал «лакействующим интриганом, глубоко затаившим в себе озлобление против партии и Советской власти, и усиленно маскирующегося». О его заместителе Рогинском сказал, что тот «типичный чиновник, не имеющий в себе ничего большевистского».

Следствие по делу затянулось на полтора года. Только в январе 1940 года следователем ГУГБ НКВД было составлено обвинительное заключение, которое утвердил сменивший Вышинского прокурор Союза Панкратьев. Однако с этим делом случилась осечка, редкая для того времени. Бригвоенюрист Кандыбин вернул дело в Главную военную прокуратуру «для устранения... процессуальных нарушений». Вторично оно слушалось 21 марта 1940 года уже самим председателем Военной коллегии Верховного суда армвоенюристом Ульрихом. В. А. Деготь виновным себя не признал, заявив, что он «работал честно, троцкистам никогда не потворствовал и им не симпатизировал». Суд приговорил его к 10 годам лишения свободы. Умер Владимир Александрович в заключении в 1944 году.

В 1939—1940 годах были осуждены на длительные сроки лишения свободы помощник прокурора РСФСР Михаил Петрович Глазков, помощники прокурора Союза Евсей Густавович Ширвиндт, Борис Лазаревич Борисов-Эйдельман, Михаил Владимирович Острогорский и многие другие московские прокуроры.

Процессы ярославских прокуроров

С мая по август 1937 года органами НКВД была арестована большая группа прокурорско-следственных работников и судей Ярославской области. Они проходили по так называемому делу № 475 и обвинялись в создании троцкистской террористической организации, которая, по версии следствия, проводила «подрывную контрреволюционную деятельность, направленную на сохранение контрреволюционных кадров от репрессий, на разложение прокурорско-судебного аппарата и дискредитацию карательной политики Советской власти». Расследование дела, значившегося под одним номером, проводилось, как тогда практиковалось, разрозненно. По мере отработки «вины» того или иного обвиняемого или его «важности» с точки зрения следствия дела направлялись в суд или Особое совещание при НКВД СССР.

В качестве основных обвиняемых проходили заместитель прокурора Ярославской области Ф. Л. Марчук, помощник прокурора И. В. Гаврилов; прокурор Н. Ф. Никифоров и старший судья Гаврилов-Ямского района А. И. Рынков.

Судьба людей, привлеченных по этому делу, оказалась различной: одних расстреляли, других осудили к отбыванию наказания в лагерях. (В настоящее время все они полностью реабилитированы.) Были и оправданные. В отношении ряда лиц дела прекратили еще во время следствия. Некоторых реабилитировали еще в 1941 году (одного — после расстрела). И такое случалось.

Извлеченное из архива дело свидетельствует о том, как в годы массовых репрессий при попустительстве и поощрении прокурора Союза Вышинского создавались «дутые» обвинения в отношении людей, действительно стоявших на страже законности и правопорядка, пытавшихся по мере своих сил и возможностей противостоять произволу. Листая пожелтевшие страницы, можно наглядно увидеть обстановку в органах прокуратуры, которая сложилась при «сталинском инквизиторе». В этих делах переплелось все: честность и подлость, смелость и малодушие, самооговоры и доносы, ревностное исполнение служебных обязанностей и двурушничество. Здесь можно увидеть, как «ломались» сильные личности и как доносчики или, скажем так, лица, ложно понимавшие свой долг (ведь они писали докладные записки с «благими» намерениями — разоблачая «врагов народа»), сами пополняли ряды жертв.

Прокурором Ярославской области в те годы работал Борис Кононович Юрчук (он и санкционировал многие аресты своих подчиненных). Юрчук был назначен на эту должность 20 июля 1936 года приказом наркома юстиции РСФСР Крыленко по представлению прокурора республики Антонова-Овсеенко. Родился Юрчук в 1895 году в Гродненской губернии, в семье крестьянина-середняка. Учился в церковно-приходской школе, затем занимался сельским хозяйством, а в 1915 году был призван в армию. Служил матросом на корабле «Двина» на Балтийском флоте. В августе 1918 года Реввоенсоветом республики в числе 500 матросов Балтфлота был направлен комиссаром в Волжскую военную флотилию, участвовавшую в боях под Казанью и Царицыным. В июне 1920 года Юрчука назначили членом Реввоентрибунала Черноморо-Азовского флота. Затем он занимал должности председателя Костромского губернского и Ульяновского окружного судов, прокурора Чапаевска. За это время окончил Высшие юридические курсы в Москве. В июне 1931 года Юрчук был «переброшен» на партийную работу и избран секретарем Каменского райкома ВКП(б), а затем утвержден заведующим орготделом краевого исполкома. Непосредственно перед назначением на должность прокурора области он работал начальником политотдела совхоза имени М. Горького в Оренбургской области.

Первой жертвой среди прокуроров области стал прокурор Гаврилов-Ямского района Николай Флавионович Никифоров. Его арестовали 25 мая 1937 года. Донос на него (в форме докладной записки) поступил в управление НКВД по Ярославской области еще в феврале 1937 года и был подписан начальником районного отделения НКВД сержантом госбезопасности Ш. Он писал, что прокурор в «процессе повседневной своей работы проводит тенденцию к смазыванию наших (т. е. расследованных органами НКВД. — Авт.) следственных дел, к выхолащиванию их политического существа, затягивает сроки следствия без всякой на то необходимости, тем самым дезорганизует следственную работу райотделения». Далее приводились конкретные факты «злоумышленных» действий прокурора района, которые заключались в том, что он отказывал в санкциях на арест и возвращал для дополнительного расследования работникам НКВД дела о троцкистах, предлагал допрашивать обвиняемых только в его присутствии и сам записывал показания, «выхолащивая» контрреволюционную сущность. Например, Никифоров отказался арестовать учителя-художника Лыткина, который, по словам Ш., вел среди учеников школы «контрреволюционную террористическую агитацию с резкими выпадами и клеветой против Сталина». Для ареста прокурору была представлена справка, составленная работниками НКВД, а Никифоров потребовал все собранные материалы. Когда ему в этом отказали, поскольку они «негласные, о которых ему знать не положено», то прокурор сказал: «Арест по этой справке будет противозаконным, поэтому вы меня не вынуждайте».

Н. Ф. Никифоров, как мог, боролся с незаконным арестом: протестовал, писал заявления Вышинскому, прокурору Ярославской области Юрчуку, прося их изъять дело из рук недобросовестных работников НКВД, которых он ранее изобличал в нарушениях закона, — но все было напрасно. Никифоров сообщал об издевательствах и оскорблениях со стороны следователей, которые нередко держали его «столбом» по нескольку часов, выбивая нужные показания. Когда он потребовал вызвать прокурора по спецделам, работники НКВД, цинично выругавшись, ответили: «Мы будем вести следствие восемь месяцев, а то и больше. Прокурора тебе не дадим. Ты знаешь, что они у нас в руках, что хотим, то и делаем. Они все штампуют дела по нашему требованию. Вот ты не штамповал, за это и попал».

20 июля 1937 года был арестован заместитель прокурора Ярославской области по спецделам Федор Лукьянович Марчук.

Ф. М. Марчук родился в 1898 году в Харьковской губернии, в рабочей семье. Учился в Александро-Невской церковно-приходской школе. С 15 лет стал работать счетоводом в банке. В феврале 1917 года был призван в армию и служил рядовым в пехотном полку. После Октябрьской революции работал милиционером, а с августа 1919 года по март 1922 года находился на фронтах Гражданской войны, участвуя в боях на бронепоездах. В дальнейшем работал ответственным секретарем исполкома в Стародубском и Новозыбковском уездах, инспектором РКИ в Гомеле, помощником губернского и заместителем окружного прокурора в Брянске, районным прокурором в Людиново и Смоленске, прокурором оперсектора в Клинцах и помощником прокурора в Ивановской промышленной области. После разделения ее на две области — Ярославскую и Ивановскую, в апреле 1936 года был назначен заместителем прокурора Ярославской области.

Занимаясь спецделами, Марчук давал письменные указания своим подчиненным, требуя от них тщательной проверки дел политического (контрреволюционного) характера, расследовавшихся органами НКВД, нередко возвращал такие дела для дополнительного расследования, отказывал в санкциях на арест. На закрытых совещаниях прокурорских работников он прямо заявлял, что органам внутренних дел доверять нельзя, так как они «создают дутые дела». Он называл органы НКВД «липогонами» с «фальшивым авторитетом», а спецдела — «туфтой».

В уголовном деле Марчука есть немало его писем и указаний по конкретным делам, свидетельствующих о требовательном и справедливом отношении к делу, об активной жизненной позиции. Он, например, распекал прокурора Ростовского района Грачева, которому указал на то, что его отношение к руководству следствием по делам районного управления госбезопасности НКВД есть «грубое нарушение служебного долга и мелкобуржуазная распущенность». Возвращая прокурору Парфеньевского района Каляскину для дополнительного расследования дело Шилова, Марчук предложил исключить из предъявленного тому обвинения контрреволюционную и антисоветскую агитацию и освободить из-под стражи, взяв подписку о невыезде. Прокурору Пречистенского района Соболеву, возвращая дело по обвинению Ильинского, дал распоряжение передопросить свидетеля и выяснить, в чем конкретно выражается «контрреволюционная, гнусная клевета на т. Сталина».

В одной из докладных записок (фактически доноса), направленной «весьма секретно» прокурору Ярославской области Юрчуку, подчиненный Марчука П. написал: «Доношу, что Начальник Спецотдела Яр[ославской] облпрокуратуры, т. е. Ваш заместитель т. Марчук явно антисоветски настроен, этих же взглядов придерживаются и пом[ощники] облпрокурора по спецделам Кошелев, Гаврилов» (через несколько дней они будут арестованы. — Авт.). Затем П. детально расписывал все разговоры, которые вел в его присутствии Марчук. Донос заканчивался так: «Для меня ясен смысл этих к[онтр]р[еволюционных] настроений у Марчука, Кошелева и Гаврилова, а также политика опорочить органы НКВД. Таких людей ни одной минуты нельзя держать в наших органах и партии. Примите исчерпывающие меры по очищению Вашего аппарата от подобных людей».

3 августа 1937 года органы НКВД арестовали помощника прокурора Ярославской области по спецделам Ивана Викторовича Гаврилова, упоминавшегося в доносе. До этого он работал прокурором Большесольского района Ивановской области. На него поступали докладные записки-доносы, подписаннные начальником райотделения НКВД С. о том, что Гаврилов «неудовлетворительно взаимодействует с органами внутренних дел», изымает дела, заведенные милицией, и прекращает их «без достаточных на то оснований», ориентирует суды на вынесение «низкой меры социальной защиты», в том числе и по делам о вредительстве.

Следствие по делам Марчука и Гаврилова проводилось с грубыми нарушениями закона и недозволенными методами, в связи с чем прокуроры были сломлены. Гаврилов писал на имя начальника управления НКВД по Ярославской области: «Не желая вести какой-либо борьбы со следствием, я желаю дать чистосердечные показания о моем участии в троцкистской организации, существовавшей в облпрокуратуре...»

4 августа 1937 года был арестован начальник отдела жалоб Ярославской областной прокуратуры Михаил Васильевич Еремеев. В середине 30-х годов он работал прокурором Кинешемского района Ивановской области. За то, что он дал «неправильное» заключение по одному из контрреволюционных дел, его сняли с работы и хотели отдать под суд. Однако через несколько месяцев Еремеева восстановили на работе в органах прокуратуры и назначили старшим следователем областного аппарата. Затем он возглавил отдел жалоб.

29 декабря 1937 года в Ярославле выездной сессией Военной коллегии Верховного суда рассматривались, одно за другим, дела в отношении заместителя Ф. Л. Марчука, И. В. Гаврилова, Н. Ф. Никифорова и А. И. Рынкова. Председательствовал на этих процессах корвоенюрист Матулевич, членами суда были диввоенюрист Голяков и бригвоенюрист Ждан. Все подсудимые в судебном заседании категорически отвергли свою вину. В последнем слове Марчук просил суд о снисхождении, Гаврилов предлагал учесть, что он оговорил себя, а Никифоров настаивал на возвращении дела на доследование. Судьи, конечно, к этим заявлениям не прислушались. Процессы были недолгими, в духе того времени. Четыре дела рассмотрели менее чем за два часа. Все подсудимые были приговорены к высшей мере наказания. Казнь состоялась на следующий день.

31 декабря 1937 года Военная коллегия Верховного суда в том же составе рассмотрела дело по обвинению М. В. Еремеева. Хотя фабула дела была аналогичной, судьи оказались к нему более снисходительными. Еремеева приговорили к 10 годам лишения свободы с поражением в политических правах сроком на 5 лет. В тюрьме Михаил Васильевич пробыл около четырех лет. 23 июня 1941 года (на второй день войны) военный прокурор Главной военной прокуратуры военюрист 2 ранга Скотченко, изучив его дело, пришел к выводу, что вина Еремеева не доказана. К этому времени уже были осуждены прокурор Ярославской области Юрчук и начальник областного управления НКВД Ершов за допущенные ими злоупотребления. Последний признался, что многие дела фальсифицировались, а к обвиняемым применялись незаконные методы ведения следствия. Заключение военного прокурора было утверждено заместителем главного военного прокурора Н. П. Афанасьевым. 23 сентября военная коллегия Верховного суда СССР под председательством диввоенюриста Кандыбина приговор в отношении Еремеева отменила и уголовное дело прекратила с последующим освобождением его из тюрьмы.

По протесту главного военного прокурора В. И. Носова Военной коллегией Верховного суда в тот же день было пересмотрено и дело в отношении И. В. Гаврилова. За недоказанностью предъявленного ему обвинения приговор был отменен, а уголовное дело прекращено. Произошел редкий для тех лет случай, когда после вынесения смертного приговора и приведения его в исполнение человек, обвиненный по трем статьям о контрреволюционных преступлениях, был полностью реабилитирован.

Проходивший по одному делу с Марчуком, Гавриловым и Никифоровым, осужденными к смертной казни, помощник прокурора области Дмитрий Андреевич Кошелев все же не разделил их судьбу. Расследование его дела затянулось до начала первой волны частичной реабилитации. Оно слушалось в Ярославле Военным трибуналом Московского военного округа 23 ноября 1939 года. И хотя Кошелев обвинялся по двум статьям о контрреволюционных преступлениях, суд полностью его оправдал.

В 1940 году готовилась реабилитация и Ф. Л. Марчука. Прокурор Союза Панкратьев внес даже протест в Пленум Верховного суда на приговор Военной коллегии от 29 декабря 1937 года, но в последний момент дрогнул и предложил снять его с обсуждения.

Дела в отношении ряда прокурорских работников Ярославской области были направлены не в суд, а в Особое совещание при НКВД ССР.

Арестованный 5 августа 1937 года по этому делу прокурор Костромы Петр Иванович Иванов спустя полгода (27 марта 1938 года) был приговорен Особым совещанием за «контрреволюционные действия» к 8 годам исправительно-трудовых лагерей.

Помощник прокурора области Константин Федорович Шишлов в марте 1938 года был приговорен к 5 годам лагерей. Юрисконсульт горторга (ранее работавший помощником прокурора) Иван Григорьевич Пальгунов в августе 1938 года осужден к 8 годам заключения.

Народный следователь Гаврилов-Ямского района Алексей Капитонович Карпов, спасаясь от грозящего ему ареста, уехал в Москву, где пытался добиться справедливости в Прокуратуре республики. Но стоило только ему явиться в отдел кадров, как он был немедленно арестован с санкции прокурора РСФСР Рычкова и направлен в Московскую таганскую тюрьму № 1, откуда этапирован в Ярославль. После недолгого следствия в августе 1938 года Особым совещанием при НКВД Карпов был приговорен к 5 годам лагерей.

Дело по обвинению помощника прокурора Ярославской области Павла Ивановича Андреева, взятого под стражу позднее всех — 16 января 1938 года, до суда не дошло. Оно было прекращено 14 августа 1939 года следователем следственной части управления НКВД по Ярославской области Шифриным по предложению помощника военного прокурора Калининского военного округа Тряскина. Однако, ознакомившись с постановлением, он не согласился только с основаниями прекращения, но 17 августа 1939 года написал следующую резолюцию: «Поскольку при личном допросе Андреева нач[альником] УНКВД т. Носовым и мною 16/УШ-39 г. Андреев указал на ряд документов, подтверждающих его борьбу за рев[олюционную] законность, и эти документы, добытые следствием, действительно подтверждают заявление Андреева — считаю необходимым Андреева полностью реабилитировать, а потому уг[оловное] преследование и производство след[ствия] по его делу прекратить по п. 5 ст. 4 УПК РСФСР».

Военным прокурором Калининского военного округа бригвоенюристом Деевым 27 октября 1939 года было прекращено производство и по уголовному делу помощника прокурора Ярославской области Федора Григорьевича Галкина, арестованного 3 августа 1937 года.

Ф. Г. Галкин и В. И. Андреев из-под стражи были освобождены.

Расправа с периферийными прокурорами

Прокуроров с мест, особенно с независимыми взглядами, самостоятельных, уверенных в себе, Вышинский недолюбливал, иронически называл их «удельными князьями», «ханами» и всячески пытался «поставить на место». Волны репрессий 1937 и 1938 годов, обрушившиеся на провинцию, одного за другим сметали прокуроров, пытавшихся еще говорить о законе и законности. В республиках, краях и областях прокуроров и даже следователей арестовывали целыми группами. Заговор есть заговор. Заговорщик одним не бывает. Ну а окраска такого «заговора» была всегда одна — «правотроцкисткая», да еще «террористическая». Для союзных и автономных республик применялся еще один термин — «националистический контрреволюционный».

В одном из исследований, проведенных в Башкортостане, например, отмечается: «К концу 1937 года репрессии в органах прокуратуры БАССР приняли массовый характер — партком рассматривал одновременно десятки «дел» по самым незначительным анонимным доносам... По постановлению парткома прокуратуры республики от 20 октября 1937 года были уволены с работы беспартийные работники центрального аппарата Тимашев, Петропавловская, Аравицкая, Конвиссер, Матвеева, Варфоломеев, исключены из партии и уволены из центрального аппарата Саковский, Мухамадиев, Султанов, Киселев, Первина, прокурор Миякинского района Нуритдинов. Впоследствии все были арестованы, их дальнейшая судьба неизвестна.

Здесь же было принято решение: «Проверить материалы в отношении прокурора БАССР Г. И. Хазова, заместителей прокурора Кривого, Мурашева», поскольку «...в вопросах подготовки кадров руководство прокуратуры проявило политическую беспечность и слепоту, благодаря которым аппарат был засорен чуждыми и случайными элементами (Саковский — эсер, Киселев — белый офицер, Первина и Конвиссер — жены врагов народа, Петропавловская — бывшая попадья, Аравицкая — монашка).»

После такого решения парткома расправа над прокурором республики Хазовым не заставила себя ждать.

Г. И. Хазов родился на Урале и был выходцем из рабочей среды. До 1917 года работал на Кусинском заводе близ Челябинска. После Октябрьской революции стал председателем Совета рабочих депутатов Никольского завода Уральской области, а затем несколько лет занимал руководящие должности в партийных и советских органах Башкирии. В 1925 году его выдвинули на пост председателя Башкирского ЦК крестьянской взаимопомощи, а в 1928 году — ответственным секретарем парткома Башкирского обкома ВКП(б). В 1933 году Хазов стал народным комиссаром юстиции и прокурором БАССР. 20 сентября 1936 года в соответствии с постановлением Совнаркома СССР об образовании Народного комиссариата юстиции СССР и выделения из системы НКЮ органов прокуратуры Хазов сдал дела по наркомату юстиции А. С. Хисматуллину, а сам вступил в исполнение обязанностей прокурора Башкирской республики.

22 октября 1937 года Башкирский обком ВКП(б) исключил Хазова из партии. В решении обкома причина расправы с прокурором объяснялась тем, что «на протяжении ряда лет в работе прокуратуры существовала антипартийная линия замазывания классовой борьбы, смазывания политических дел и прямая защита ныне разоблаченных врагов народа, исключительное засорение аппарата прокуратуры классово-враждебными элементами».

В тот же день Г. И. Хазов покончил с собой. Было ему тогда чуть больше 40 лет. Но даже самоубийство было расценено парткомом прокуратуры как доказательство его «контрреволюционности».

В 1937 году Военной коллегией Верховного суда был приговорен к расстрелу первый прокурор Башкирии И. С. Герасимов. В конце 20-х — начале 30-х годов он работал также прокурором Свердловской области и заместителем прокурора РСФСР, а затем был выдвинут на должность управляющего делами Совнаркома РСФСР.

19 августа 1937 года Военная коллегия осудила к смертной казни третьего прокурора Башкирской АССР Г. К. Касымова. Перед арестом он был директором Казанского государственного педагогического института.

В 1939 году был репрессирован еще один прокурор Башкирской АССР — Х. Х. Хадычев.

2 июня 1937 года органами НКВД был арестован первый прокурор Татарской АССР Гимаз Богаутдинович Богаутдинов. Октябрьская революция выдвинула на руководящие посты многих молодых, энергичных людей, с оружием в руках отстоявших ее завоевания. В 20-летнем возрасте Богаутдинов стал председателем кассационного трибунала Татарской республики, затем — народным комиссаром и, наконец, в двадцать пять лет прокурором Татарской АССР. Эту высокую должность он занимал шесть лет, успев окончить химическое отделение физико-математического факультета Казанского университета. Получив диплом, он расстался с прокурорским креслом и был назначен заместителем директора, а потом и директором КГУ. Вскоре по его инициативе был создан Казанский химико-технологический институт, который он и возглавил.

Следствие по делу Богаутдинова продолжалось 10 месяцев. Вышинский, хорошо знавший его по совместной работе, даже не подумал хотя бы облегчить участь бывшего прокурора. В мае 1938 года в Казань приехала выездная сессия Военной коллегии Верховного суда во главе с диввоенюристом Матулевичем и с «разнарядкой» на расправу с лучшими людьми республики. В течение трех дней коллегия неустанно «слушала» дела на татарских «контрреволюционеров». На каждый такой процесс отводилось максимум 8—10 минут. В таком темпе решилась судьба и жизнь 120 руководителей Татарии и соседней Марийской республики. 10 мая 1938 года этой «коллегией» было рассмотрено и дело Богаутдинова. Его приговорили к расстрелу.

Б. Султанбеков в очерке «Архивы КГБ: легенды и реальность», опубликованном в книге «Мертвым не больно. Больно живым» (Казань, 2000 год) пишет: «Немало прокурорских работников подверглись необоснованным репрессиям и в Татарии. Назову только несколько трагических судеб прокуроров. После того как прокурор Чистопольского района Маннихан Закиров обратился в Прокуратуру СССР по поводу систематических избиений арестованных и доведения их до умопомешательства работниками местного НКВД, в мае 1938 года был арестован сам. Подвергаясь избиениям в самых жестоких и извращенных формах, Закиров держался до октября 1938 года, когда «признал», что возглавлял вредительскую группировку судебных и прокурорских работников района. Так же были выбиты показания во враждебной деятельности у прокурора Кукморского района Гизатуллина. Был исключен в январе 1938 года из партии за мягкость, проявляемую к семьям арестованных врагов народа, прокурор республики Е. М. Лейбович. В специальном письме на имя Вышинского секретарь обкома Алемасов просил не переводить опального прокурора в другое место, ибо его вопрос будет «решен» на месте». И далее: «Речь не идет о том, что работники юстиции и спецслужб противостояли репрессиям. Они были обязаны выполнять партийные решения, которыми задавались даже нормы отстрела. Так, например, в Татарии решением ЦК ВКП(б), отраженном в оперативном приказе НКВД СССР № 00447 от 30.07.37 г., была дана «квота» на ликвидацию через «тройку» 500 человек в течение августа — декабря 1937 года, а в следующем году цифры были увеличены. Но те из них, кто пытался соблюдать хотя бы подобие законности, немедленно подвергались репрессиям».

Вскоре после Казани выездная сессия Военной коллегии оказалась в Саратове, где ее уже «поджидала» большая группа арестованных «заговорщиков», среди которых было и немало прокурорских работников во главе с прокурором области Семеном Александровичем Приговым. Ему было предъявлено обвинение в том, что он с 1934 года являлся членом контрреволюционной организации, в которую его вовлек бывший заместитель наркома юстиции Украины Бенедиктов. По версии следствия, в 1935 году Пригов был «переброшен» для контрреволюционной работы в Саратовскую область, где связался с антисоветской организацией, во главе которой стоял Криницкий. Ранее, с 1925 по 1933 год, он был также участником националистической организации на Украине, руководимой Скрыпником. Пригову вменялось в вину также то, что он лично занимался вербовкой новых членов организации и создал правотроцкистскую группу в прокуратуре области. Дело рассматривалось 20 мая 1938 года. Приговор к высшей мере наказания был приведен в исполнение через день.

В тот же день были расстреляны его заместители Борис Ефимович Кулаков и Алексей Иванович Полухин, помощник прокурора Василий Николаевич Устинов, прокурор Саратова Вячеслав Михайлович Ткаченко, старший следователь облпрокуратуры Леонид Максимович Микицинский, следователи прокуратуры Фрунзенского района Саратова Виктор Казимирович Томашайтис и Юрий Рувимович Фрадкин. Ранее, 1 ноября 1937 года, в Москве был осужден и погиб еще один саратовец — прокурор Рязано-Уральской железной дороги Василий Алексеевич Репнин.

Борис Наумович Бенедиктов, на которого делалась ссылка в деле Пригова, был арестован органами НКВД 26 августа 1936 года. В то время он работал старшим помощником Генерального прокурора Украины. В материалах его дела отмечено, что он был вовлечен в контрреволюционную троцкистскую террористическую организацию бывшим секретарем ЦК КП(б)У Киллерогом и проводил «вражескую работу в органах прокуратуры». 8 марта 1937 года Военная коллегия Верховного суда приговорила его к высшей мере наказания.

2 июля 1937 года был арестован прокурор Восточно-Сибирского края Владимир Исаакович Фридберг. В обвинительном заключении сказано, что Фридберг, «используя свое положение краевого прокурора, по заданию к[онтр]р[еволюционной] организации занимался вредительством в прокуратуре края, то есть в целях сохранения к[онтр]р[еволюционных] кадров прекращал дела на правых и троцкистов». И далее: «Состоял на позициях индивидуального террора против руководителей ВКП(б) и Сов[етского] правительства. С этой целью создал террористическую организацию из молодежи». 5 июня 1938 года В. И. Фридберг был приговорен к расстрелу.

В апреле 1937 года органы НКВД арестовали прокурора Курской области Георгия Георгиевича Заславского. Обвинение трафаретное: проводил вредительскую деятельность по линии прокуратуры, которая выражалась в стремлении не допустить разоблачения и осуждения участников организации, направлял деятельность прокуратуры не по линии борьбы с подлинными врагами народа, а по пути незаконных массовых арестов, чтобы вызвать недовольство политикой партии, с вредительской целью допускал засорение аппарата прокуратуры контрреволюционными элементами. 20 октября 1938 года Военной коллегией Г. Г. Заславский был приговорен к расстрелу.

В июне 1938 года выездная «бригада» Военной коллегии развернула «бурную деятельность» в Бурят-Монгольской АССР. В ее жернова попал и прокурор республики Александр Ильич Гросс, арестованный за полгода до этого. Это был исключительно принципиальный и бескомпромиссный прокурор, что в конечном счете и определило его судьбу. Органы НКВД не могли простить ему того, что он давал им письменные указания о прекращении дел по контрреволюционным преступлениям, причем не по десяткам, а по сотням дел! В отличие от некоторых прокуроров, сломленных на следствии, Гросс виновным себя не признал. Правда, это на приговор не повлияло. На то она и выездная сессия, чтобы приговаривать только к расстрелу.

Так же мужественно держался на следствии и суде и бывший прокурор Орджоникидзевского края Яков Иванович Агеев. За «смазывание» политических дел 25 июня 1938 года он был приговорен к высшей мере наказания. Тогда же был расстрелян и старший помощник прокурора края Исайя Вениаминович Лифшиц.

10 августа 1937 года в застенки НКВД попал прокурор Дальневосточного края Михаил Яковлевич Чернин. К аресту он был готов. Но после того как при рассмотрении персонального дела на бюро райкома партии его обвинили и в шпионаже, в связях с троцкистами и в том, что им волокитились дела на вредителей и исключили из партии, — ждал ареста со дня на день. В очерке В. Широкова «Прокурор Дальневосточного края» («Социалистическая законность», 1989, № 8) приводится довольно примечательный рапорт лейтенанта госбезопасности Полякова, производившего арест: «Доношу, что при аресте гражданина Чернина последний, открыв дверь на звонок в его квартиру и увидев меня, заявил: «А... вы за мной пришли. Я вас давно жду». Когда же я предложил ему ознакомиться с ордером на арест, Чернин заявил: «Не нужно. Я и так знаю». Подобное заявление говорит о том, что он подготовился к аресту, о чем сообщаю для сведения».

Характерно, что прокурор Союза не раз одергивал Чернина, отменял его постановления о прекращении дел. В упомянутом очерке В. Широкова приводится одно из писем Вышинского прокурору края: «Факт прекращения вами дела свидетельствует о том, что вы подошли к нему поверхностно и политически безответственно... Дело Павленко — второй случай неправильного, грубого, ошибочного прекращения троцкистских дел. Возьмите все дела о троцкистах под свое непосредственное наблюдение. Учтите, что вы будете нести всю политическую ответственность за правильное разрешение дел этой категории. Предлагаю немедленно сделать соответствующие выводы и самым серьезным образом перестроить в указанной плоскости работу».

Дело М. Я. Чернина рассматривалось Военной коллегией 26 мая 1938 года. Приговор был предсказуем — расстрел.

Таким же исходом окончилось 1 февраля 1940 года рассмотрение дела прокурора Западной области Моисея Никитича Еремина, арестованного еще в августе 1937 года, бывшего прокурора Оренбургской области Сергея Ивановича Лутцева (31 января 1938 года), следователя прокуратуры Вышневолоцкого района Калининской области Анатолия Трофимовича Перекреста (январь 1938 года), Владимирского прокурора Федора Яковлевича Сверкунова (29 сентября 1938 года), прокурора Свердловской области Густава Ивановича Леймана (19 января 1938 года), арестованного с личной санкции Вышинского. По приговорам судов были расстреляны также бывший прокурор Северного края Борис Наумович Сахов, прокурорские работники Ленинградской области: Борис Павлович Позерн, Григорий Алексеевич Шпигель, Георгий Сергеевич Сергеев, Владислав Владиславович Бернацкий, Рудольф Петрович Булатов, Александр Яковлевич Антонов, Доминик Казимирович Шканар, Виктор Онуфриевич Петкевич, Николай Александрович Вальтер.

Сталинская юстиция не пощадила также и женщин: были расстреляны заместитель прокурора Красноярского края Полина Георгиевна Столбова, помощник прокурора Алтайского края Зельма Ивановна Матч, прокурор Белозерского района Курганской области Софья Николаевна Яндукина.

Жертвами репрессий стали и военные прокуроры, в их числе Григорий Григорьевич Суслов (осужден к расстрелу 2 октября 1938 года), бывший старший помощник Прокурора Верховного суда СССР (так в 1924 году называлась должность главного военного прокурора) Николай Николаевич Кузьмин (октябрь 1937 года).

Сотни прокуроров и следователей, брошенные в ежовские застенки с санкции Вышинского или его заместителей, а иногда и прокуроров краев и областей, были приговорены за различные «контрреволюционные преступления» судами или Особым совещанием к длительным срокам лишения свободы. Среди них — прокурор Белорусской ССР Павел Васильевич Кузьмин, прокурор Савинского района Ивановской области Петр Антонович Березкин, следователь прокуратуры Верхоянского района Якутской АССР И. Прудецкий, первый прокурор Ямальского (Ненецкого) округа Петр Алексеевич Урванов и многие другие. Всех трудно перечислить.

Но даже в тех жесточайших условиях массового беззакония и произвола некоторым прокурорам все же удавалось вырваться на свободу. Конечно, этому способствовало то, что после осуждения и расстрела Ежова, его заместителя Фриновского и других «подручных», а также целого ряда местных работников НКВД (репрессии теперь обрушились на тех, кто их проводил), после принятия секретного постановления СНК СССР и ЦК ВКП(б) от 17 ноября 1938 года «Об арестах, прокурорском надзоре и ведении следствия», приостановившем на время массовые репрессии, атмосфера в стране несколько разрядилась. «Контрреволюционные преступления» теперь определялись не столь бездумно, и хотя приговоры к высшей мере наказания все еще звучали в судах, но уже не так часто, как это было ранее. Немалая заслуга в этом принадлежала и самим прокурорам, их стойкости, выдержке, упорству.

Постановление поручало прокурору СССР А. Я. Вышинскому «выделить квалифицированных работников для проверки следственных дел в центральном аппарате НКВД и на местах». Прокуроры были уполномочены не только Вышинским, но и ЦК партии, который их утверждал. Однако это почти ничего не изменило. Разъехавшись по местам, они стали «чистить» кадры НКВД от нарушителей законности.

Характерна судьба прокурора Кировской области Сергея Сергеевича Постникова. Он был арестован в феврале 1938 года. Когда в управлении НКВД, куда его доставили, он напомнил, что может быть арестован только с санкции Прокурора СССР, ему, смеясь, показали ордер, на котором карандашом наискосок было начертано: «Согласен на арест по согласованию с Вышинским. Знаю по прошлому Постникова. Он сволочь несусветная. Эсер!» И стояла подпись: «Ежов». Чуть ниже — резолюция Вышинского: «Согласен». Сергей Сергеевич вынес почти два года истязаний и издевательств и устоял до того дня, когда Военный трибунал Уральского военного округа оправдал его.

Не был сломлен в тюрьме и прокурор Омской области Евсей Лазаревич Раппопорт, арестованный в Москве, куда он был вызван Вышинским на очередной «разнос», а затем этапированный в Омск. Раппопорт был очень неудобной фигурой для работников НКВД. Вместо того чтобы преследовать «контрреволюционеров», он осмеливался не только давать указания чекистам, но и возбуждать против них уголовные дела и дисциплинарные преследования, за что его не раз одергивал Вышинский. Уголовное дело в отношении Раппопорта было прекращено 8 июля 1939 года.

Неожиданным оказался и исход дела, возбужденного в отношении целого ряда прокурорских и судебных работников Красноярского края. По нему были арестованы бывшие прокуроры края Эфроим Соломонович Любашевский, Николай Петрович Черепов и Яков Павлович Коваленко, помощники прокурора края Рувим Яковлевич Крынский, Нил Федорович Лидвановский и Анатолий Михайлович Якубович, прокурор Красноярска Николай Васильевич Шипулин и прокурор Новоселовского района Красноярского края Георгий Агафонович Шалагонов, а также трое судебных работников: заместитель председателя краевого суда Михаил Акимович Винокуров, нарсудья Новоселовского района Федор Фадеевич Паршуто и секретарь краевого суда Мария Михайловна Яблонская.

На судебном заседании Военного трибунала Сибирского военного округа, которое состоялось 19—25 июня 1939 года, все подсудимые заявили, что на предварительном следствии они вынуждены были оговорить себя, так как к ним применялись меры физического воздействия. Во время суда у всех подсудимых сразу же отпали «контрреволюционные статьи», причем пятеро были оправданы сразу же, а шестерых (Любашевского, Лидвановского, Крынского, Якубовича, Черепова и Шипулина) признали виновными только в злоупотреблениях и приговорили к различным срокам наказания. Однако уже в октябре 1939 года Н. Ф. Лидвановский был оправдан Военной коллегией Верховного суда СССР. Спустя еще два года, 12 февраля 1942 года, Пленум Верховного суда СССР прекратил дело и в отношении остальных прокурорских работников.

Глава пятая

Соратники и соучастники

Самым близким соратником Вышинского во времена массовых репрессий был Григорий Константинович Рогинский. Он курировал органы НКВД, утверждал почти все обвинительные заключения по так называемым «контрреволюционным» делам, участвовал в подготовительных заседаниях Военной коллегии Верховного суда СССР, а также присутствовал при казни лиц, осужденных к расстрелу. Иногда в отсутствие Вышинского он исполнял обязанности Прокурора Союза ССР. Словом, этот человек был необходим «главному инквизитору» Сталина.

Г. К. Рогинский родился в 1895 году в Бобруйске, в еврейской семье. Кроме него у Константина Григорьевича и Анны Марковны были еще двое детей: сын Борис и дочь Ревекка. До Октябрьской революции Григорий Рогинский нигде не служил, давал в основном частные уроки. В 1918 году 23-летний коммунист Рогинский (он вступил в партию в 1917 году) встретился с Н. В. Крыленко, бывшим тогда председателем Революционного трибунала и Главным обвинителем по политическим делам. Эта встреча во многом определила жизненный путь Рогинского. Молодой человек приглянулся «прокурору пролетарской революции», который взял его своим техническим секретарем. Старательный и способный, Григорий Рогинский быстро завоевал доверие Крыленко и вскоре стал его «правой рукой» (выражение самого Крыленко). В 1921—1922 годах Григорий Константинович выдвинулся в число основных сотрудников трибунала. В последующие годы он работал в системе Верховного суда РСФСР, сначала в Ростове-на-Дону, а затем на Дальнем Востоке. В 1925 году Рогинский вернулся в Москву, где занял должность прокурора уголовно-судебной коллегии Верховного суда РСФСР. Здесь он работал до 1928 года, после чего стал старшим помощником Прокурора республики. Он принимал участие во всех важнейших делах того времени. В частности, выезжал в Ростов, где провел большую работу по подготовке Шахтинского процесса, а затем исполнял на нем обязанности помощника Главного обвинителя. Такую же работу он осуществил и по делу Промпартии. В 1929—1930 годах Рогинский был прокурором Северо-Кавказского края, затем снова вернулся в Москву. В 1931 году вместе с Крыленко он участвовал в процессе меньшевиков. Когда Крыленко занял пост наркома юстиции РСФСР, он сделал Рогинского членом коллегии наркомата.

Рогинский в прокуратуре фактически был заместителем Крыленко. По свидетельству Крыленко, назначение Вышинского прокурором республики Рогинский воспринял «болезненно». «Он считал себя как бы обойденным, — вспоминал Николай Васильевич, — первое время отношения у них с Вышинским не налаживались, и я боялся, что они не сработаются». Однако все обошлось, и в апреле 1933 года Рогинский уже активно помогал Вышинскому в процессе английских инженеров. Вскоре они уже настолько «сработались», что когда в июле 1933 года Вышинский был назначен заместителем Прокурора Союза ССР, то он «потянул» за собой и Рогинского, причем, сделал это без согласия и ведома Крыленко. Последний объяснял это так: «Этот переход был вызван его явным недовольством мной, так как я колебался, выдвинуть ли его кандидатуру в прокуроры РСФСР». Крыленко пояснил, чем вызваны его колебания, дав такую характеристику Рогинскому: «Он был точным, исполнительным работником, хорошим администратором, очень нажимистым и резким (до грубости), но своего «я» политически ни во что не вносил, ни в область политических высказываний, ни в область теоретических дискуссий... Эта ограниченность его политического кругозора, его узость (а может быть, и заведомое скрывание и нежелание высказываться по острым вопросам) была причиной того, что я не выдвинул его кандидатуру в Прокуроры РСФСР».

С этого момента, вспоминал Крыленко, «началось резкое охлаждение наших личных отношений, вскоре перешедшее в очень натянутые, а в 1935 году — холодно-враждебные на почве вмешательства Прокуратуры Союза в управление личным составом прокуроров краев и областей, подчинявшихся одновременно и Прокуратуре Союза и Наркомюсту РСФСР».

В Прокуратуре Союза Рогинский занял должность старшего помощника прокурора, с «отнесением к его ведению отдела общего надзора за законностью» (приказ № 14 подписан Вышинским 31 августа 1933 года). В марте следующего года он в ранге старшего помощника стал уже заведующим сектором по делам промышленности, а 27 апреля 1935 года постановлением ЦИК СССР утвержден в должности второго заместителя прокурора Союза ССР. В эти годы Рогинский был легок на подъем и часто выезжал в командировки в различные местности Союза: Дальневосточный край, Закавказье, на Украину, в Свердловск, Ростов-на-Дону и другие. В качестве заместителя Прокурора Союза ССР он курировал первое время уголовно-судебный отдел и Главную военную прокуратуру. В марте 1936 года Вышинский поручил ему «систематический контроль и руководство работой» управлений и отделов по «вопросам улучшения качества предварительного расследования преступлений». Для проведения этой работы в его распоряжение был выделен ряд ответственных сотрудников аппарата, в том числе Строгович, Шейнин, Тадевосян.

После увольнения Ф. Е. Нюриной из прокуратуры республики Рогинский в августе 1937 года некоторое время исполнял обязанности прокурора РСФСР. Григорий Константинович являлся депутатом Верховного Совета РСФСР, был награжден орденом Ленина.

По свидетельству Э. Э. Левентона, бывшего работника прокуратур РСФСР и СССР, а впоследствии доцента Московского юридического института, Рогинский являлся «беспринципным, нечестным в отношении к людям человеком». Такую характеристику давал Рогинскому даже его двоюродный брат Марк Дубровский. Последний рассказывал, как Крыленко уговаривал Рогинского вступить в партию, а тот обсуждал — выгодно ли это для него. Дружил он лишь с «полезными» людьми и старался выдвигать по службе только тех, от кого ожидал личной выгоды.

Рогинский был непосредственно причастен к гибели многих людей, чьи обвинительные заключения он так бесстрастно утверждал. Среди них немало прокурорских работников, в том числе И. А. Акулов, Ф. Е. Нюрина, Н. В. Крыленко, когда-то облагодетельствовавший самого Рогинского. Направляя в суд дела в отношении бывших соратников, Рогинский, по воспоминаниям современников, не был твердо уверен и в собственной безопасности. Об этом свидетельствует такой факт. Во время приведения в исполнение приговора в отношении Акулова он присутствовал при казни вместе с заместителем наркома внутренних дел Фриновским. Акулов, обращаясь к Фриновскому, сказал: «Ведь вы же знаете, что я не виноват». Тогда Рогинский, который, по словам Шейнина, был «неспокоен за себя и делал все возможное, чтобы заручиться поддержкой и доверием со стороны работников НКВД», демонстрируя свою непримиримость к «врагу народа», стал осыпать бывшего прокурора Союза бранью. Впоследствии же в беседе с Шейниным он признавался, что далеко не убежден в действительной виновности Акулова, которого всегда считал «хорошим большевиком».

Основания опасаться за свою судьбу у Рогинского были веские. Вышинский мог «сдать» его органам НКВД в любое время, что он и сделал 25 мая 1939 года, направив лично начальнику Следственной части НКВД СССР Б. З. Кобулову строго секретное письмо. В нем сообщалось, что в уголовном деле бывших судебных и прокурорских работников Красноярского края, в частности, в показаниях Черепова, имеются данные о принадлежности Рогинского к контрреволюционной организации, существующей в органах прокуратуры. К письму были приложены подлинники протоколов допроса Черепова от 18 декабря 1938 года и 20 февраля 1939 года. Кобулов передал эти материалы для проверки своему помощнику Влодзимирскому.

До ухода Вышинского из Прокуратуры Рогинский продолжал выполнять свои обязанности. Дамоклов меч опустился на него только в августе 1939 года. Новый прокурор Союза Панкратьев 7 августа издал приказ, в котором «нашел» уважительную причину для увольнения Рогинского: «За преступное отношение к жалобам и заявлениям, поступающим в Прокуратуру Союза ССР, тов. Рогинского Григория Константиновича, несущего непосредственную ответственность за работу аппарата по жалобам и заявлениям, снять с работы заместителя прокурора Союза ССР».

На самом же деле причиной увольнения были не жалобы, которые тогда никого не интересовали, а некий мифический «заговор прокуроров», в котором будто бы участвовал и Рогинский. Кстати, сам он многих прокуроров отправил под суд именно по такому же подозрению.

Почти месяц после увольнения Рогинского не трогали. Он проживал в Москве, в доме, расположенном в Старопименовском переулке, вместе с женой Ириной Михайловной и 18-летним сыном Семеном.

5 сентября 1939 года Рогинский был арестован. Постановление на арест вынес помощник начальника следственной части НКВД СССР Голованов, завизировал его Кобулов, а утвердил нарком внутренних дел Берия. Санкцию на арест дал прокурор Союза Панкратьев (он и Берия сделали это только 7 сентября). В постановлении отмечалось, что «имеющимися материалами в НКВД Рогинский Г. К. достаточно изобличается как один из руководящих участников антисоветской правотроцкистской организации, существовавшей в органах прокуратуры». Далее приводились краткие выдержки из показаний бывших прокуроров: И. В. Малкина, М. Н. Еремина, Г. М. Леплевского и наркома юстиции Н. В. Крыленко.

В отличие от многих политических дел того времени, когда трагическая развязка наступала довольно скоро, дело Рогинского расследовалось почти два года. Первое время он держался очень стойко и категорически отрицал какую-либо причастность к антисоветским организациям. Судя по всему, на него было оказано жесточайшее психологическое давление, так как, согласно документам, имеющимся в деле, Рогинский стал проявлять в тюрьме «истерические реакции», которые выражались в плаксивости, боязни ложиться в кровать из-за того, что на него «падают стены и он проваливается в пропасть». В начале января 1940 года Рогинский был осмотрен врачами, которые констатировали, что он «душевной болезнью не страдает и обнаруживает ряд навязчивых ярких представлений неприятного характера, связанных со сложившейся для него ситуацией».

17 января 1940 года состоялась очная ставка Рогинского с одним из основных его «разоблачителей» бывшим прокурором Приморской области Любимовым-Гуревичем. По его словам Рогинский являлся активным участником антисоветской троцкистской организации. Григорий Константинович назвал эти показания «ложью и клеветой». Тем не менее в тот же день, устав от бесплодной борьбы, Рогинский написал письмо на имя Берии: «Настоящим заявляю, что прекращаю сопротивление следствию и стану на путь признания своей заговорщической работы против Советской власти. Подробные показания дам на следующих допросах. Я должен собраться с мыслями и вспомнить все подробности вражеской работы, как своей, так и своих сообщников».

Спустя два дня на этом заявлении появилась резолюция Кобулова: «т. Сергиенко. Допросить срочно и подробно Рогинского и доложить».

По всей видимости, своим письмом Рогинский хотел лишь получить небольшую передышку, а вовсе не имел намерения давать развернутые показания. Во всяком случае, подробных признательных показаний в деле нет. А в протоколе очередного допроса от 9 марта 1940 года записано: «Участником антисоветской правотроцкистской организации я никогда не был, поэтому виновным себя в предъявленном мне обвинении не признаю. Признаю себя виновным лишь в том, что, работая заместителем Прокурора Союза ССР, я вместе с другими лицами допустил в своей работе ряд преступных, по существу антисоветских действий, за которые я должен нести уголовную ответственность».

Далее произошел следующий диалог со следователем:

«Вопрос. В чем же конкретно заключалась ваша антисоветская деятельность в Прокуратуре СССР?

Ответ. Я сейчас не могу дисциплинировать свои мысли для того, чтобы рассказать о всей своей работе. Мне нужно изменить обстановку, тогда я расскажу все о своей преступной деятельности.

Вопрос. Что же вы хотите, выпустить вас на свободу?

Ответ. Я прошу чтобы меня из внутренней тюрьмы НКВД перевели в другую тюрьму с более облегченным режимом и тогда я начну давать показания о всей своей преступной работе.

Вопрос. Рогинский, вы государственный преступник и вам надлежит говорить на следствии не об облегчении тюремного режима, а о своих вражеских делах. Прекратите крутиться и приступайте к показаниям...

Ответ. Я уже говорил, что при таком психическом состоянии, в котором я сейчас нахожусь, я не могу давать показания о своих преступлениях.

Вопрос. Из имеющегося у следствия акта психиатрической экспертизы видно, что ваше нервное расстройство — сплошная симуляция. Не валяйте дурака, а приступайте немедленно к показаниям...

Ответ. Я не симулянт. Все мои мысли направлены к тому, чтобы дисциплинировать себя и приступить к показаниям о своей преступной работе. Но я не могу взять себя в руки».

На этом в полночь допрос был окончен. Следователю так и не удалось его сломить. Следующий протокол допроса Рогинского был оформлен 29 марта 1940 года. Допрашивали его ночью, в течение почти двух часов. Но и на этот раз он заявил, что в «этой тюрьме» не может давать показания, и просил перевести его в другую, имеющую более «щадящий» режим.

Только через год следователям удалось «вырвать» у Рогинского признание. К этому времени его перевели в Сухановскую тюрьму. 19 апреля 1941 года Рогинский «признался», что еще в 1929 году, в период пребывания на Северном Кавказе, у него возникло сомнение в правильности политики партии, а с более позднего времени он, являясь участником правотроцкистской организации, вел активную борьбу с партией и Советским правительством «путем проведения подрывной работы в органах прокуратуры».

Позднее в показаниях, данных им 28 июня 1941 года, Рогинский сказал: «Начиная с 1936 года по заданию организации я проводил вредительскую работу в Прокуратуре Союза по трем линиям, а именно: по жалобам, по делам прокурорского надзора и по линии санкционирования необоснованных арестов».

Хотя Рогинский и на этот раз говорил о своих «преступлениях» лишь в общих чертах, не приводя никаких конкретных фактов, следователя вполне устроили его показания и он стал готовить дело для направления в суд. За два года расследования дело разбухло до двух больших томов. Кроме показаний Рогинского, к нему были приобщены протоколы допросов (или выписки из них) других лиц, соприкасавшихся в своей работе с бывшим заместителем Прокурора Союза (некоторые «обвинители» Рогинского к тому времени были уже расстреляны).

7 июля 1941 года следователь 6-го отделения 2-го отдела следственной части НКГБ лейтенант госбезопасности Домашев составил обвинительное заключение, которое было подписано руководителями следственной части и утверждено Б. З. Кобуловым, ставшим к тому времени заместителем наркома госбезопасности СССР. 9 июля на нем появилась резолюция заместителя прокурора Союза ССР Сафонова: «Обвинительное заключение утверждаю. Направить дело в В[оенную] К[оллегию] Верхсуда СССР».

Рогинский официально обвинялся в том, что он: «1. Являлся одним из руководящих участников правотроцкистской организации, существовавшей в Прокуратуре СССР, и проводил вредительскую работу, умышленно извращая революционную законность. Давал необоснованные санкции на массовые аресты и сознательно, с целью вызвать недовольство населения против советской власти, не принимал никаких мер по жалобам осужденных и их родственников. 2. Проводил вербовку новых участников в к[онтр]р[революционную] организацию, т. е. в преступлениях, предусмотренных ст. ст. 58-1а, 17-58-8, 58-7 и 58-11 УК РСФСР».

Излишне говорить, что обвинительное заключение было небольшим, всего пять страниц машинописного текста, и в нем не было приведено ни одного факта «преступной» деятельности Рогинского. Делались лишь краткие выписки из показаний лиц, «изобличавших» бывшего заместителя прокурора Союза, также, впрочем, не конкретные.

В таком виде дело поступило на рассмотрение Военной коллегии Верховного суда. 28 июля 1941 года под председательством диввоенюриста Кандыбина состоялось подготовительное заседание суда. От органов прокуратуры в нем принял участие военный прокурор Китаев.

Дело по обвинению Г. К. Рогинского слушалось на закрытом заседании Военной коллегии 29 июля. Ни обвинителя, ни защитника, естественно, на нем не было. Председательствовал Кандыбин, ему помогали судьи — военные юристы 1 ранга Чепцов и Буканов, секретарем был младший военный юрист Мазуров.

Несмотря на обстановку военного времени, заседание велось более обстоятельно, чем по другим политическим делам (заканчивавшимся за 15—20 минут), а протокол составлен достаточно подробно, и по нему можно проследить за тем, как защищал себя Рогинский.

После нескольких формальных вопросов о личности подсудимого и ходатайствах председательствующий Кандыбин сам огласил обвинительное заключение (обычно это делал секретарь). На вопрос о виновности Рогинский ответил: «Предъявленное обвинение мне понятно, виновным себя в антисоветской деятельности не признаю. Я виноват в том, в чем виноваты все прокурорские работники, проглядевшие вражескую работу в органах НКВД и в системе суда и прокуратуры».

После этого Кандыбин приступил к «изобличению» подсудимого, оглашая те или иные показания «свидетелей». Начал он с показаний бывшего Главного военного прокурора Розовского, который на следствии сказал, что Рогинский «препятствовал борьбе с фальсификацией следствия», не допускал «рассылки на места для расследования жалоб обвиняемых на неправильные методы следствия». Эти действия он расценил как «антисоветские».

Рогинский ответил, что о фальсификации дел ему не было известно. Дела к нему поступали законченными, и он утверждал обвинительные заключения. О поступлении жалоб заключенных «на противозаконное ведение следствия» знало и руководство Прокуратуры.

Тогда Кандыбин зачитал выдержку из показаний Фриновского, в которой говорилось о том, что Рогинский был причастен к правотроцкистской организации. Подсудимый вполне резонно заметил на это, что показания Фриновского неконкретны. «Он не называет меня участником антисоветской организации, а только предполагает, что я якобы являлся участником этой организации».

Председательствующий огласил показания Ежова на следствии: «Антисоветские связи с Рогинским я не устанавливал, да и это было в известной мере вопросом формальным, ибо фактически антисоветский контакт между нами существовал, так как Рогинский видел и знал всю нашу преступную практику и ее покрывал».

Григорий Константинович парировал и эти «разоблачения»: «Откуда я мог знать о вражеской работе Ежова? За следствием наблюдала Главная военная прокуратура в лице Розовского, я никакого отношения к следствию не имел. Показания Ежова считаю вымышленными».

Кандыбин задал очередной вопрос: «Зубкин... показывает, что вами протоколы решений особого совещания подписывались без проверки материалов дела, за 30—40 минут подписывали 5—6 тысяч протоколов. Разве это не преступная практика в работе?»

Рогинский: «Протоколы решений особого совещания я никогда не подписывал, подписывал их сам Вышинский. Показания Зубкина в отношении меня не соответствуют действительности».

С такой же настойчивостью Рогинский отвергал показания Острогорского, Леплевского, Крыленко, Любимова-Гуревича и других. Тогда председательствующий решил воспользоваться «признательными» показаниями самого Рогинского, данными им в самом конце предварительного следствия. Выслушав их, Рогинский сказал: «Это же ложь. Человеческие силы имеют предел тоже. Я держался два года, не признавая себя виновным в антисоветских преступлениях, больше терпеть следственного режима я не мог. Следствием не добыто данных о том, кем я был завербован в антисоветскую организацию, где и когда. Это обстоятельство очень важно для доказательства моей вины».

Так и не добившись от Рогинского никакого признания, Кандыбин закрыл судебное следствие и предоставил подсудимому последнее слово. В нем Рогинский сказал: « Граждане судьи, в антисоветских преступлениях я не повинен. Прошу проанализировать мой жизненный путь. Я всегда и везде проводил правильную политику партии и Советского правительства, вел борьбу с троцкистской оппозицией. В 1925—27 годах я беспощадно громил «рабочую» оппозицию, проникшую в Верховный суд Союза ССР. Будучи на Кавказе, я вел ожесточенную борьбу с кулачеством. В то время Андреев называл меня огнетушителем. Все последующие годы я по-большевистски вел борьбу с врагами партии и советского народа. Я повинен в том, в чем повинны все работники прокуратуры и суда, что просмотрели вражескую работу некоторых работников НКВД и что к следственным делам относились упрощенчески. Если суд вынесет мне обвинительный приговор, то это будет крупнейшей судебной ошибкой. Я неповинен. Жду только одного: чтобы мое дело объективно было доследовано».

Суд удалился на совещание, и вскоре был вынесен приговор: «Рогинского Григория Константиновича подвергнуть лишению свободы с отбыванием в исправительно-трудовых лагерях сроком на пятнадцать лет, с последующим поражением в политических правах на пять лет и с конфискацией всего лично ему принадлежащего имущества».

Рогинский избежал смертного приговора, который обыкновенно выносился по такого рода делам. Была ли тому причиной начавшаяся война или что-то иное — сказать трудно. Григорий Константинович Рогинский погиб в лагере. В ноябре 1992 года он был реабилитирован.

Другим близким соратником Вышинского и неизменным соучастником многих его кровавых дел был Лев Романович Шейнин.

Л. Р. Шейнин родился в 1906 году в состоятельной еврейской семье. Его отец был старшим приказчиком у крупного лесопромышленника, а потом стал компаньоном одного купца. До 1920 года Лев Шейнин проживал с родителями в Торопце, где учился в местной школе. Там же он вступил в комсомол и даже стал заместителем секретаря уездного комитета. В юности он писал стихи, которые печатал в литературном приложении к газете Торопецкого укома партии «Светоч». Талантливого юношу приметили и направили в Москву, в Высший литературно-художественный институт имени Брюсова. Одновременно он стал посещать занятия на правовом отделении факультета общественных наук 1-го Московского государственного университета. Через два года учебу пришлось оставить, так как его «мобилизовали» на борьбу с преступностью и направили на работу в Московский губернский суд, где после непродолжительной стажировки Шейнина назначают в 18-летнем народным следователем Орехово-Зуевского уезда. Через год его перевели в Краснопресненский район столицы, а затем — в Бауманский. В 1927 году Шейнин получил новое назначение, но уже в Ленинграде — стал народным следователем 10-го отделения, а на следующий год — старшим следователем губернского суда. В Ленинграде Шейнин находился до 1931 года. К этому времени следственный аппарат был передан в органы прокуратуры. Молодой следователь, а Шейнину было тогда всего 25 лет, проявлял исключительную активность и, что особенно важно, хорошо ориентировался в политической обстановке, иными словами, знал, откуда ветер дует. Когда в руках у него оказалось дело в отношении бывшего начальника Ленинградского уголовного розыска Петржака, он сумел выжать из него максимум выгоды. В своей автобиографии Шейнин писал: «Я зафиксировал преступные действия зиновьевцев Комарова, Десова, Евдокимова и других. Все они в связи с этим делом были сняты с постов специальным решением ЦК, куда я лично сообщил о вскрытых мною фактах. Моя роль в раскрытии этого дела отмечена в «Ленинградской правде». Потом Шейнин не раз подчеркивал, что он послал сообщение в ЦК «вопреки своему начальству, боявшемуся тронуть этих людей». Такая прыть пошла ему на пользу. Шейнина заметили в Москве.

Как рассказывал Левентон, Шейнина «перетащил» в Москву Рогинский, а в благодарность за это Лев Романович фактически был у Григория Константиновича и его жены «на посылках», «добывая им разные блага и вещи по блату». При помощи Шейнина Рогинский якобы получил даже квартиру. А было это так. Шейнин в 1933 году расследовал дело начальника какого-то военно-строительного треста, проводившего мошеннические операции с некой кустарной артелью. По просьбе Рогинского Шейнин выделил дело этого начальника в особое производство, с тем чтобы можно было направить его в коллегию ОГПУ, а не в суд. Вскоре начальник был осужден с конфискацией имущества, а отобранную у него квартиру отдали Рогинскому. По словам Левентона, незадолго до ареста Рогинского Шейнин дал ему 10 тысяч рублей для покрытия какой-то недостачи.

Распоряжением по Наркомюсту РСФСР от 6 августа 1931 года Шейнин был назначен следователем по важнейшим делам Прокуратуры РСФСР, а спустя два года (16 сентября 1933 года) занял равноценную должность в Прокуратуре СССР. В 1934 году Лев Романович вошел в число следователей, которому выпала «честь» заниматься делом об убийстве С. М. Кирова, о чем мы уже рассказывали выше.

В ноябре 1936 года, когда Совнарком утвердил новую структуру Прокуратуры СССР, был создан и следственный отдел, который возглавил тридцатилетний Шейнин. На этой высокой должности он пребывал до 27 декабря 1949 года.

Не оставлял Лев Романович и литературного труда. Начиная с 1928 года один за другим в периодической печати стали появляться его рассказы, очерки, зарисовки. Сюжеты для своих произведений он черпал из богатой следственной практики.

В 30-е — 50-е годы имя Шейнина было известно довольно широко. Непритязательные «Записки следователя», появившиеся в 1938 году и выдержавшие несколько изданий, при дефиците литературы детективного жанра (тогда ведь у нас не печатали ни Агату Кристи, ни Жоржа Сименона, не говоря уже о менее именитых авторах) пользовались неподдельным интересом и охотно раскупались. Потом появились книги: «Отец Амвросий», «Лицом к лицу», «Военная тайна», «Ответный визит» и другие. Его пьесы, как написанные в соавторстве с братьями Тур, так и без них, имели успех у зрителей, а за сценарий фильма «Встреча на Эльбе» он даже удостоился Сталинской премии 1 степени. В 1939 году Шейнина приняли в Союз писателей СССР.

Из правительственных наград он имел орден Трудового Красного Знамени (1937 год), орден Ленина (1945 год), орден Отечественной войны 1-й степени (1947 год) и медали.

При Вышинском Шейнин стал фактически его правой рукой по всем политическим делам. Сам он писал: «Я в качестве помощника А. Я. Вышинского принимал участие в проведении всех без исключения правотроцкистских процессов и активно участвовал в разгроме правотроцкистского блока». Это, надо полагать, спасло его самого от участи многих прокуроров, попавших в жернова сталинских репрессий в конце 30-х годов. Одного за другим ставили к стенке прокуроров-«заговорщиков». В некоторых делах фигурировало и имя Льва Шейнина. Однако тогда ход этим показаниям не дали, отложив до лучших времен. О них вспомнили только спустя 10 лет. Шейнин продолжал пользоваться благосклонностью власть предержащих, получал награды, выезжал в заграничные командировки (во время войны), выпускал книги, писал пьесы и сценарии фильмов. Наряду с этим сажал в тюрьмы людей, допрашивал их по ночам и с пристрастием, как того требовали обстоятельства времени, наставлял подчиненный ему следственный аппарат страны на применение жесточайших репрессий по уголовным и особенно по политическим делам. Он жил широко и роскошно. Был вхож в «высшие круги» писателей, артистов, художников, ученых, спортсменов, политиков.

Шейнин сполна пользовался всеми благами, которые ему предоставляли служба в прокуратуре и литературные занятия, приносившие немалые гонорары. В послевоенные годы среди московских интеллектуалов была очень популярна такая стихотворная байка: «На берегах литературы пасутся мирно братья Туры, и с ними, заводя амуры, Лев Шейнин из прокуратуры». Он имел престижную тогда машину «Победа», великолепную двухэтажную дачу в Серебряном бору, солидную сберкнижку. Одних только гражданских костюмов и пальто (не считая форменных) у него насчитывалось десятка полтора, что по полуголодному послевоенному времени было совсем неплохо. Шейнин был женат, но не чуждался и других женщин. Однако во время следствия он даже обиделся, когда один из приятелей, характеризуя его личность, сказал, что Шейнин вел распутный образ жизни и делал это с таким цинизмом, что все выглядело как «домашний публичный дом». Шейнин возразил: «Я сожительствовал с рядом женщин, но в публичный дом свою квартиру не превращал».

В конце 40-х годов над головой Шейнина начали сгущаться тучи. В 1949 году его неожиданно освободили от должности, не объяснив причин. Шел только разговор о назначении его директором института криминалистики. Шейнин сидел дома, писал рассказы, пьесы, сценарии. Выжидал, особенно не высвечивался, но при случае всегда «зондировал» почву. О том, что затевается, он не только догадывался, но и знал наверняка. На одной из многочисленных вечеринок, на которых бывал Шейнин, подвыпивший сотрудник очень важных органов сболтнул: «Эх, Лева, Лева, старый уголовник, умная у тебя башка, а все же мы за тебя взялись». А незадолго до ареста один знакомый драматург поведал Шейнину о своем разговоре с сотрудником госбезопасности. Тот рекомендовал ему держаться подальше от Шейнина, так как его «выгнали из прокуратуры по настоянию МГБ, а скоро вообще посадят». В это время, особенно после гибели Михоэлса, власти усиленно будировали так называемый «еврейский вопрос». Для того чтобы его «раскрутить», требовалось найти «заговорщиков». Вот тут-то как нельзя кстати и подвернулся Шейнин. Прокурорский работник, литератор, имевший обширные связи, особенно в еврейской среде, лучше всего подходил на активную роль заговорщика. К тому же было известно, что Шейнин, осторожный и хитрый, обладавший удивительной изворотливостью (о себе, по словам свидетелей, он говаривал так: «Как ни говорите, а Левчик — это умная еврейская голова»), был изрядно труслив. Многие знали, что этот «любитель ночных бдений», сам панически боялся допросов с пристрастием. Анатолий Антонович Волин, хорошо знавший Шейнина, который не раз дарил ему свои книги с теплыми надписями, рассказывал авторам, что Шейнин был человек «нестойкий по характеру», «ненадежный», способный изменить в любой момент.

Лев Шейнин был арестован 19 октября 1951 года. Постановление утвердил министр госбезопасности Игнатьев, арест санкционировал Генеральный прокурор Союза Сафонов. В дальнейшем роль прокуратуры в его деле была символической — лишь ежемесячное санкционирование продления срока следствия и один-два допроса помощником военного прокурора. Можно сказать, что Прокуратура СССР бросила на произвол судьбы своего бывшего сотрудника, отдавшего нелегкой следственной работе более 27 лет жизни. Шейнин связывал свой арест с происками Абакумова (хотя тот к этому времени уже содержался в тюрьме).

Когда в январе 1949 года сгорела дача Ворошилова, Шейнин со своей командой занимался расследованием. Была установлена халатность органов госбезопасности, охранявших объект, и виновных отдали под суд. После этого, встретившись с Шейниным, Абакумов в ироническом и угрожающем тоне произнес: «Все ищешь недостатки в моем хозяйстве, роешься... Ну, старайся, старайся...»

В постановлении на арест Шейнина указывалось: «Шейнин изобличается в том, что, будучи антисоветски настроен, проводил подрывную работу против ВКП(б) и Советского государства. Как установлено показаниями разоблаченных особо опасных государственных преступников, Шейнин находился с ними во вражеской связи и как сообщник совершил преступления, направленные против партии и Советского правительства».

Самым загадочным в деле Шейнина является то, что оно «тянулось» два года. Многие другие более сложные дела заканчивались значительно быстрее. Допросы следовали за допросами, иногда они перемежались очными ставками, дело пухло и к концу уже насчитывало семь огромных томов. Занимались Шейниным в разное время семь старших следователей следственной части по особо важным делам МГБ (после марта 1953 года — МВД СССР). Его допрашивали не менее 250 раз, большей частью ночью (как правило, допросы начинались в 9—10 часов вечера и заканчивались далеко за полночь). Более года держали в одиночке, иногда в наказание «за провинности» лишали прогулок, книг, передач, во время допросов нередко шантажировали, оскорбляли, грозили побоями. Однажды его даже заковали в наручники и не снимали их в течение шести дней. Все это довело Шейнина до такого состояния, что к концу следствия, по его собственному признанию, запас его «нравственных и физических сил был исчерпан».

Как уже говорилось, в первый год ведения дела следователи усиленно «раскручивали» так называемый еврейский заговор. На этом этапе Шейнин давал показания охотно и подробно, «выдавая» всех и вся. Он рассказывал о своих «националистических» беседах с Эренбургом, братьями Тур, Штейном, Кроном, Роммом, Б. Ефимовым, Рыбаком и многими другими известными деятелями. Вот только один отрывок из его показаний: «Эренбург — это человек, который повлиял, может быть в решающей степени, на формирование у меня националистических взглядов». По словам Шейнина, Эренбург говорил о том, что «в СССР миазмы антисемитизма дают обильные всходы и что партийные и советские органы не только не ведут с этим должную борьбу, но, напротив, в ряде случаев сами насаждают антисемитизм», что советская пресса замалчивает заслуги евреев во время Отечественной войны, что к евреям отношение настороженное. Следователи требовали от Шейнина показаний также на других «еврейских националистов» — Утесова, Блантера, Дунаевского и даже на Шостаковича и Вышинского.

В своем письме на имя Игнатьева Лев Шейнин писал: «Следователь пошел по линии тенденциозного подбора всяческих, зачастую просто нелепых данных, большая часть которых была состряпана в период ежовщины, когда на меня враги народа... завели разработку, стремясь меня посадить как наиболее близкого человека А. Я. Вышинского, за которым они охотились». И в другом письме на имя Берии: «Вымогали также от меня показания на А. Я. Вышинского».

Не пощадил Шейнин и сослуживцев. Так, на вопрос следователя: «Вы все рассказали о своей вражеской работе против Советского государства?» ответил: «Нет, не все. Мне нужно еще дополнить свои показания в отношении преступной связи с работниками Прокуратуры СССР Альтшуллером и Рогинским». Называл он и многих других, например прокурора Дорона, профессоров Швейцера, Шифмана, Трайнина.

Конечно, нельзя не учитывать наличие жесткого психологического и физического прессинга, оказываемого на него: ночные допросы, запрещенные приемы следствия, однако даже на них трудно списать те подробности, особенно из личной жизни своих знакомых, которые приводил в показаниях Шейнин. Например, говоря о некой даме, помощнике прокурора, он не преминул упомянуть, какие предметы женского туалета оставались в кабинете после ее визита к начальнику. А его «живописные» подробности из жизни своих соавторов, братьев Тур! И хотя все эти «детали» изрядно занимали следователей (ведь всегда интересно узнать кое-что об интимной жизни знаменитостей), тем не менее их больше интересовали другие вопросы, в частности наличие некоего «подполья» в еврейской среде.

Через год «еврейский вопрос», видимо, наскучил следователям, и они принялись усиленно «превращать» Шейнина в шпиона. Стали появляться вопросы о его деятельности и связях с «загранкой». Однако здесь Шейнин держался стойко. Он начисто отрицал свою вину в шпионаже или измене Родине. При этом обычно многостраничные протоколы допросов превращались в «жиденькие» листочки (одна-две странички), хотя время допросов оставалось прежнее (четыре — пять часов).

Вот несколько строк из протокола допроса от 7 февраля 1953 года.

«Вопрос. Материалами дела установлено, что вы проводили враждебную работу против Советского народа по заданию представителя иностранного государства. Признаете это?

Ответ. С представителями иностранных государств я не был связан и заданий по проведению вражеской работы из-за кордона не получал.

Вопрос. Ваше заявление лживое. Имеющиеся в распоряжении следствия факты полностью изобличают вас в связи с заграницей. Прекратите уклоняться от правды.

Ответ. Еще раз заявляю следствию, что я агентом иностранной разведки не был».

Шейнин усиленно пытался вырваться из тюрьмы. Для этого он имел только один путь — обращаться к первым лицам государства. В деле имеются его заявления на имя Сталина, Берии, Игнатьева, Поскребышева и других. Особых надежд на Прокуратуру Союза ССР он не возлагал. В одном из писем на имя Сталина (в июле 1952 года) Шейнин писал: «У меня нет чувства обиды за свой арест, несмотря на перенесенные физические и нравственные страдания. Скажу больше: тюрьма помогла мне многое осознать и переоценить. И если мне вернут свободу, этот процесс нравственного очищения и глубокого самоанализа даст мне как писателю очень многое. Слишком легко мне раньше удавалась жизнь».

После смерти Сталина, когда значительная часть дел стала прекращаться, Шейнина держали в тюрьме еще более восьми месяцев. Он резко изменил свои показания, многое из того, о чем говорил, стал отрицать. Писал пространные заявления руководству МВД и собственноручные показания. В одном из них он отмечал: «Я «признавал» факты, в которых нет состава преступления, что я всегда могу доказать. Следователей же в тот период интересовали не факты, а сенсационные «шапки» и формулировки. Чтобы сохранить жизнь и дожить до объективного рассмотрения дела, я подписывал эти бредовые формулировки, сомнительность которых очевидна... Я не перенес бы избиений».

Только 21 ноября 1953 года старший следователь следственной части по особо важным делам МВД подполковник Новиков вынес постановление о прекращении дела и освобождении Шейнина из-под стражи. Постановление было утверждено министром внутренних дел Кругловым.

После того как Шейнин был выпущен из тюрьмы, он по какому-то делу зашел в Верховный суд. Волин, тогдашний его председатель, рассказывал авторам, что, увидев его в коридоре, пригласил к себе в кабинет. Состоялся такой диалог: «Ну что, тебе там крепко досталось?» — «Да нет, — отвечал Шейнин, — меня не били». — «Мне сказали, что ты признался уже в машине, по дороге в МГБ». — «Нет, это было не так». — «Но ты же признавался?» — настаивал Волин. «Я действительно что-то такое признавал, я боялся избиения», — уклончиво ответил Шейнин.

В последние годы своей жизни Лев Шейнин работал заместителем главного редактора журнала «Знамя», а затем редактором на киностудии Мосфильм.

Глава шестая

«Известен по своим выступлениям»

В декабре 1937 года состоялись выборы в Верховный совет СССР, а 12 января 1938 года открылась его 1-я сессия. В последний день сессии А. Я. Вышинский был назначен прокурором Союза сроком на семь лет (по новой Конституции). От имени Совета Старейшин Совета Союза и Совета Национальностей его кандидатуру представил депутат Г. И. Петровский. В своей речи он сказал, что Вышинский всем «известен по своим выступлениям на судебных процессах против врагов народа, разоблаченных нашими славными органами Наркомвнудела под руководством Николая Ивановича Ежова».

21—22 мая 1938 года в Москве прошло очередное Всесоюзное совещание прокуроров. Доклад, как всегда, сделал Вышинский. Лейтмотивом его выступления был вопрос о перестройке работы органов прокуратуры в соответствии с требованиями новой Конституции СССР, хотя перестройку он понимал весьма своеобразно, что наглядно показывает даже такой небольшой отрывок из доклада. «Едва ли найдется хоть один честный работник в системе прокуратуры, который не сознавал бы со всей очевидностью этой жгучей потребности — перестроить всю систему нашей работы, — сказал он. — Нет ни одного честного прокурорского работника, который не ощущал бы в самой резкой форме необходимости окончательно добить, я бы сказал, затесавшихся в наши ряды врагов, вырвать с корнем изменников и предателей, которые, к сожалению, оказались и в среде прокурорских работников. Пересмотреть отношение к работе каждого из наших работников, даже в том случае, если он не поколебал к себе политического доверия, пересмотреть, следовательно, всю систему нашей работы, всю методику нашей работы для того, чтобы с обновленными уже в значительной степени кадрами взяться по-настоящему, по-большевистски за решение задач, которые с такой остротой, силой и требовательностью стоят перед нами, — вот в чем заключается смысл и сущность перестройки нашей работы».

В докладе Вышинский много внимания уделил общему надзору прокуратуры, следствию, подготовке прокурорско-следственных кадров. Говоря о «вредительстве» в области права, не преминул пнуть уже поверженного (арестованного) Крыленко, который «проводил», по его словам, в своих статьях и книгах «вредительские взгляды и мыслишки». Происходивший в стране разгул репрессий в отношении простых людей Вышинский пытался изобразить как происки пробравшихся в органы «враждебных элементов», которые «преступной работой» подрывали авторитет «советского правопорядка». С этой целью он привел ряд действительно вопиющих случаев нарушения законности и необоснованного возбуждения уголовных дел.

В развернувшихся прениях выступили многие прокуроры союзных республик: Белорусской — Новик, Украинской — Яченин, РСФСР — Панкратьев, Азербайджанской — Али-Гусейнов, Грузинской — Талахадзе, а также прокуроры автономных республик, краев и областей, руководители центрального аппарата Прокуратуры СССР, других органов, в частности прокурор Бурят-Монгольской АССР Феофилактов, начальник следственного отдела Шейнин, председатель Верховного суда СССР Голяков.

На совещании Вышинский вел себя уверенно, напористо и даже грубо. Он обрывал прокуроров на полуслове, делал замечания, иронизировал. Когда слово для выступления было предоставлено прокурору Омской области Бусоргину, тот начал рассказывать о состоянии надзорной работы в прокуратуре, ничего не сказав о нарушениях законности, выявленных в прокуратуре, за что и был снят его заместитель. Через несколько минут Вышинский резко оборвал его. Произошел следующий диалог.

«Вышинский. Мы предъявили вам тягчайшее обвинение. Эти безобразия делались при вас или без вас? Дайте оценку своим действиям.

Бусоргин. Ряд дел относится непосредственно к моей работе. Я допустил грубейшую политическую ошибку тем, что по ряду дел не проверял поступавшие материалы.

Вышинский. А почему не проверяли?

Бусоргин. Я остался один.

Вышинский. Как один? Сколько у вас в аппарате людей?

Бусоргин. Тогда было двенадцать помощников.

Вышинский. Хорош один — двенадцать помощников, сам тринадцатый. Вы читали дела, которые вы направили в суд по 58-7, скажите честно?

Бусоргин. Не читал.

Вышинский. Почему не читали?

Бусоргин. Потому что доверял докладчикам.

Вышинский. Почему доверяли?

Бусоргин. Потому что полагал, что они читали материалы и установили то, о чем говорится в деле.

Вышинский. Значит, просто «на глаз».

Бусоргин.Нет, если нужно было, то я читал показания свидетелей.

Вышинский. Что значит «если нужно было»? Вы сами обязаны были взять дело в руки, проверить его и только тогда подписывать обвинительные заключения. Почему вы этого не делали?

Бусоргин. Я не имел времени.

Вышинский. Аресты прокурорам вы санкционировали?

Бусоргин. Санкционировал только в одном случае.

Вышинский. То есть как это — только в одном случае?

Бусоргин. Когда товарищи выезжали в район, я давал согласие.

Вышинский. На что?

Бусоргин. На арест, в случае, если они представят мотивированное сообщение.

Вышинский. А санкцию вы давали?

Бусоргин. Нет, я узнавал в последующем.

Вышинский. А проверяли?

Бусоргин. Не проверял.

Вышинский. Какой же вы прокурор? Сколько честных людей вы посадили в тюрьму?

Бусоргин. Мы в отношении четырнадцати человек прекратили дела».

Присутствовавший на совещании Рогинский и прокурор Фаркин, выезжавший в область, этот факт опровергли. Вышинский задал еще ряд вопросов.

«Вышинский. Скажите, как вы арестовали председателя Омского горсовета Желтовского, заведующего горфо Макаева и еще одного работника — Мартынова?

Бусоргин. Дело возбуждено было еще старым руководством, а санкцию на арест дал я.

Вышинский. А вы — не старое руководство?

Бусоргин.Тогда я не руководил этим делом.

Вышинский. Материал доброкачественный был?

Бусоргин. В отношении материала надо признать, что материал был недоброкачественный.

Вышинский. В том-то и дело, что недоброкачественный. И вот товарищ Бусоргин приезжает на совещание, выступает и с чего начинает? Ни звука не говорит об этих безобразиях, а начинает общие разговоры о том, как дела вообще обстоят у соседа, а это его не касается. Ясное дело, что он не прокурор.

В отношении деятельности товарища Бусоргина мною назначено расследование. Думаю, что можно вопрос считать исчерпанным и предоставить слово следующему товарищу. Сейчас уже ясно, что такие люди, как Бусоргин, недостойны занимать должность прокурора и выступать на нашем совещании. Следующей нашей мерой будет — предложить Бусоргину покинуть наше совещание. (Г о л о с а: Правильно!)».

Вскоре после этого Бусоргин был арестован и осужден.

Массовые аресты 1936—1938 годов нанесли непоправимый урон народному хозяйству страны. Многие наркоматы, предприятия и организации были в буквальном смысле обезглавлены, оказались без лучших специалистов, что не могло не сказаться на качестве работы. Особенно пострадали оборонные отрасли промышленности.

Острую «нехватку кадров» испытывали и судебно-прокурорские органы. К началу 1938 года в прокуратуру было принято около двух тысяч новых, профессионально неподготовленных работников. На должности прокуроров республик, краев и областей назначали молодых районных прокуроров, которые отсутствие должного практического опыта с лихвой компенсировали неудержимой энергией, напористостью, целеустремленностью и неутомимостью. Заместителем, а затем и прокурором РСФСР был назначен прокурор Смольнинского района Ленинграда Волин, прокурором Белорусской ССР стал 32-летний прокурор Советского района Москвы Новик, прокурором Мордовской АССР — бывший прокурор Ростокинского района Москвы Трубченко.

Страна находилась в тревожном, угнетенном состоянии. Никто не был застрахован от ночного стука в дверь. В высших партийных и правительственных кругах понимали, что ситуация вот-вот станет критической. В такой обстановке пленум ЦК ВКП(б) в январе 1938 года принял известное постановление «Об ошибках парторганизаций при исключении коммунистов из партии, о формально-бюрократическом отношении к апелляциям исключенных из ВКП(б) и о мерах по устранению этих недостатков». Постановление фактически возлагало ответственность за массовые репрессии на местные партийные органы, которые поддались «на происки врагов». После этого по предложению Сталина была создана комиссия по проверке деятельности НКВД, в которую вошли Берия (ставший в августе 1938 года заместителем наркома внутренних дел) и Маленков (отвечавший в ЦК партии за кадры).

По инициативе комиссии 17 ноября 1938 года Совнарком и ЦК ВКП(б) приняли постановление «Об арестах, прокурорском надзоре и ведении следствия» (подписанное Молотовым и Сталиным), которое, признавая «перегибы» в деле арестов людей и привлечения их к ответственности, приостановило массовые репрессии в стране. В декабре 1938 года Ежов был смещен с поста Наркома внутренних дел. Вслед за этим началась «чистка» самих органов внутренних дел. Были арестованы и затем расстреляны бывший нарком Ежов, его заместители Фриновский, Заковский, Реденс, руководители многих отделов наркомата и областных отделов НКВД, следователи, занимавшиеся политическими делами.

Вышинский быстро сориентировался в новой обстановке и сразу же натянул на себя тогу «радетеля за законность». Он даже внес предложение в ЦК ВКП(б) и Совнарком об изъятии из ведения Особого совещания дел о контрреволюционных преступлениях и передаче их в суды. Он быстро «сдал» и некоторых прокуроров якобы за «причастность» к массовым необоснованным арестам. Тогда были осуждены судебно-прокурорские работники Омской, Восточно-Казахстанской, Смоленской и некоторых других областей. Вышинский стал поддерживать и начавшуюся реабилитацию ранее осужденных лиц, хотя массовое освобождение их из тюрем и лагерей произошла уже при прокуроре Союза Панкратьеве.

Теперь «главный инквизитор» на всех проводимых совещаниях «громил» прокуроров, допускающих осуждение невиновных лиц, приводя действительно творившиеся на местах (как, впрочем, и в центре) «дичайшие» случаи беззакония и произвола. На собрании актива работников Прокуратуры СССР, Прокуратуры РСФСР, Московской городской и областной прокуратур, проходившем 28 января 1938 года в здании на Пушкинской улице, Вышинский сделал доклад «О некоторых недостатках в работе прокуратуры и мерах по их устранению». С присущим ему пафосом он говорил о происках «искусно замаскированных врагов», которые более всего кричат о бдительности, а сами только и стремятся «путем проведения мер репрессий перебить большевистские кадры». Упрекнул прокуроров за то, что они слишком пассивны и не вмешиваются, когда людей, исключенных из партии за какие-либо проступки, но не признанных преступниками и не осужденных, выгоняют с работы и выселяют из квартир. Подчеркнув, что ответственность должны нести только лица, чья виновность установлена, Вышинский перешел к положению дел в следственной части, допускающей грубые промахи и ошибки при предании некоторых лиц суду. Он привел и некоторые «яркие» примеры.

В Ленинградской области колхозник был осужден только за то, что, «зайдя к соседу и не застав его дома, взял стоявшую на столе бутылку водки»; сторожа колхоза приговорили к одному году исправительно-трудовых работ за халатность, так как «во время его дежурства погибла корова от преждевременного отела».

В Курской области (Вышинский при этом сделал акцент на то, что прокуратуру там возглавлял «изменник», собравший вокруг себя «целую группу врагов») было создано такое «дело». На нескольких колхозников напал бык, который, как отмечалось в документах, «обычно бросался на людей». Те, естественно, стали отгонять его, кто кнутом, кто хворостиной. От быка отбились, не причинив ему, впрочем, никакого вреда. Казалось бы, все обошлось благополучно. Но, к несчастью колхозников, на другой день этот бык, как написано в обвинительном заключении, «отказался покрывать коров». Поэтому против людей, с трудом отбившихся накануне от разъяренного быка, возбудили уголовное дело по статье 79-1 УК РСФСР (умышленное изувечение скота с целью подрыва коллективизации сельского хозяйства и воспрепятствования его подъему). Их судили и приговорили к исправительно-трудовым работам.

В той же Курской области двух человек осудили по части 2 статьи 74 УК РСФСР (особо дерзкое хулиганство), вменив им в вину то, что, «находясь в подпитии» и выступая на собрании, «говорили не по существу».

А в Баку был устроен грандиозный показательный процесс над группой школьников от 8 до 18 лет. Обвинительное заключение было внушительное — на 108 листах. В чем конкретно провинились ребята, красноречиво свидетельствуют такие эпизоды их «преступной деятельности». Двое 13-летних мальчиков обвинялись в «злонамеренном укрытии берета одной девочки». Другие подростки попали под суд лишь за то, что они «ловили детей на улице», чем якобы нарушали общественный порядок (дети просто играли в так называемые «салки», или «пятнашки»). Прокурор, бывший одним из устроителей этого «процесса», явился на него в нетрезвом виде, а когда ребятишки-подсудимые закричали, что прокурор пьян, он вытащил из кармана наган и стал «прокладывать себе дорогу к прокурорскому месту».

В связи с «кадровым голодом» из-за сплошных репрессий и гонений, Вышинский обратил свой взор на так называемых «социалистических совместителей», которые должны были хоть как-то заткнуть образовавшиеся бреши.

Соцсовместители стали особенно популярными стали после XVII съезда ВКП(б), который указал на необходимость «развернуть и качественно поднять оправдавшее себя шефство предприятий над госучреждениями и социалистическое совместительство работы на производстве с работой в госучреждениях». Они по существу были общественными помощниками прокуроров и следователей и выполняли те или иные их поручения: проверяли заявления и жалобы, составляли проекты документов (в частности, протестов), выступали наряду с прокурором в суде в качестве обвинителей и т. п. Нередко в последующем соцсовместители переходили на работу в органы прокуратуры.

4 апреля 1939 года в Прокуратуре Союза состоялось совещание соцсовместителей — рабочих московских заводов: Завода им. 1905 года и «Динамо» им. Кирова. Доклад сделал сам Вышинский. Затем выступили соцсовместители из отдела жалоб, гражданского и уголовно-судебного отделов Прокуратуры Союза, железнодорожной прокуратуры и других. О своей работе в прокуратуре поделились впечатлениями мастера кузнечного и вагонно-пассажирского цехов Завода им. 1905 года К. И. Чумаков, А. Г. Лашенков и Я. Ф. Самохвалов, член завкома завода «Динамо» В. В. Баранов, мастер сталелитейного цеха, плановик цеха машинно-постоянного тока и приемщики продукции 2-го аппаратного цеха Н. В. Трифонов, С. И. Лисенков и С. М. Сметанников.

После совещания Вышинский издал приказ от 16 апреля 1939 года «О мероприятиях по усилению работы органов прокуратуры с активом. Он поставил задачу, чтобы в каждой районной и городской прокуратуре был 1—2 соцсовместителя, а в прокуратурах краев и областей — минимум 10—15. Наряду с этим предложил в двух-трехмесячный срок вовлечь 60—100 соцсовместителей в работу союзной Прокуратуры.

Находясь на высоком посту прокурора Союза, Вышинский занимался и научно-педагогической деятельностью. В 1936 году он стал доктором юридических наук, а в 1939 году — академиком Академии наук СССР, одновременно возглавив Институт права Академии наук. Вышинский не только лично участвовал в раздувании жесточайших репрессий в стране, но и теоретически их обосновывал. Прокурор Союза любил выступать на судебных процессах, читать лекции, делать многочасовые доклады в самых разнообразных аудиториях, будь то Юридический институт или заседание ученого совета. Он выпустил несколько книг и опубликовал множество статей в юридических и других журналах, усиленно цитируя в них труды Ленина и особенно Сталина. Вред от «теоретических изысканий» академика для юридической науки был ничуть не меньшим, чем от проводимых им политических процессов. Современники называли его даже «теоретической дубинкой» Сталина.

Хорошо знавший Вышинского Волин рассказывал авторам о нем: «Он был весьма незаурядным: образованный юрист, человек гибкого ума, признанный оратор, который своей остроумной речью мог увлечь аудиторию. Было иногда, однако, заметно, как он любовался своим красноречием. Принимая участие в заседаниях ученого совета Института права, он никогда не признавал своих ошибок. Пользуясь своим служебным и научным положением, Вышинский нередко унижал своих оппонентов, их человеческое достоинство и делал это с каким-то удовольствием... Вышинский не был политиком — в собственном смысле этого слова, он был опытным специалистом своего конкретного дела. Он стал человеком Сталина, преданным и опытным исполнителем его жестоких репрессий».

Вышинский, по словам Волина, «не только теоретически обосновывал необходимость репрессий против оппозиции, но и всей своей деятельностью придавал процессу правосудия видимость законности во всех его процессуальных стадиях: следствия, предания суду, судебного рассмотрения».

Если первое время с теоретическими воззрениями Вышинского умело полемизировали, например Крыленко, также весьма незаурядная и противоречивая личность, или выдающийся ученый-юрист, бывший директор Института права Академии наук Пашуканис, то в последующем (после уничтожения Крыленко, Пашуканиса и других ученых) в открытую теоретическую схватку с ним не вступал никто.

Особенно активной (и наиболее вредной) стала теоретическая деятельность Вышинского после разгрома оппозиции и политических процессов 1936—1938 годов, когда основные «враги народа» были повержены. В одной из своих записок на имя Сталина он прямо писал о необходимости выкорчевывания «разного рода антимарксистских извращений и фальсификации марксистско-ленинского учения о государстве и праве», которым «засорили юридическую науку враги народа».

В статье «Положение на фронте правовой теории» («Социалистическая законность», 1937, № 5) он писал не менее откровенно: «...Едва ли найдется еще другая такая отсталая, такая засоренная всяким лжемарксистским, антинаучным гнильем и хламом область теории, чем область права. Едва ли в какой-либо другой области так долго и так беззастенчиво «имели хождение», да еще и сейчас продолжают иметь хождение «теории» и «теорийки», пропитанные ядом грубейших извращений учения Маркса — Ленина — Сталина о государстве и праве».

«Главный законник» считал себя обязанным очистить науку от этого «гнилья и хлама». Он подверг в статье жесточайшей и уничижительной критике профессоров Гойхбарга, Рейснера, Ильинского, Магеровского, Разумовского, Архипова, которые, по его мнению, «перепевали на советский лад буржуазные теории психологистов, нормативистов, всех этих Петражицких, Кнаппов, Дюги, Корнеров». Не забыл он и «двурушника Пашуканиса», который «бесконтрольно хозяйничал в Институте советского строительства и права», где «подвизались такие матерые троцкистские двурушники», как Дзенис, Ашрафьян и другие. В статье Вышинский подверг критике также взгляды и «ошибки» П. И. Стучки.

Член-корреспондент АН СССР В. Чхиквадзе позднее писал по поводу таких разоблачений: «Став «лидером» юридического фронта, Вышинский полностью прибрал к рукам «разработку» актуальных проблем правовой науки. До самого последнего дня своей жизни он находился вне критики, а сам же не жалел усилий для расправы (физической и моральной) со своими противниками».

О вреде теоретического «наследия» А. Я. Вышинского сказано уже немало. Юридические концепции академика, особенно утверждение, что признание обвиняемого по делам об антисоветских, контрреволюционных организациях является «фундаментальным, жизненно-важным и решающим доказательством», то есть так называемой «царицей доказательств» (на этих же позициях стояли и некоторые другие лица, например Крыленко), подверглись серьезной критике сразу же после ХХ съезда КПСС, осудившего так называемый культ личности Сталина.

Ошибочных постулатов Вышинского насчитывается множество. Назовем только некоторые, наиболее «вредоносные установки». Он, например, утверждал, что революционная законность не исключает отступления от закона, когда этого требуют интересы государства. Через его статьи и выступления красной нитью проходят идеи о возможности привлечения к уголовной ответственности лица без установления его вины (принцип объективного вменения), а также по аналогии (при отсутствии конкретной статьи в Уголовном кодексе).

Вышинский утверждал, что вообще нельзя «создать такого Уголовного кодекса, в котором были бы предусмотрены все случаи возможных преступлений», что в условиях судебной деятельности судья может решать вопросы не с точки зрения абсолютной истины, а с точки зрения максимальной вероятности: «Требовать от суда, чтобы его решение было воплощением абсолютной истины, явно невыполнимая в условиях судебной деятельности задача».

Вышинский расширенно трактовал понятие «соучастия», которое, по его мнению, следует понимать не в узком смысле этого слова, то есть не как участие нескольких лиц в совершении одного или нескольких преступлений, а в широком смысле слова, то есть как совокупность действий многих или нескольких лиц, в той или иной степени, прямо или косвенным образом предопределивших или облегчивших наступление преступного результата. В его приказах и указаниях есть немало установок, которые ориентировали прокуроров и следователей на обвинительный уклон, отрицание принципа «презумпции невиновности», возложение обязанности доказывания на обвиняемого или подсудимого и т. п.

При Вышинском из системы советского права «выпали» целые пласты, например такие, как хозяйственное, кооперативное, военное право, которые фактически не разрабатывались и, естественно, не изучались.

Во многих статьях и лекциях Вышинский обосновывал необходимость в условиях социализма и при вражеском окружении сильной авторитарной власти, оправдывал гипертрофированный бюрократический централизм, теоретически обосновывал тезис Сталина о неизбежном обострении классовой борьбы по мере укрепления социализма. Он доказывал, что буржуазная законность постоянно загнивает, разлагается, что подлинной законностью является только социалистическая законность, которая укрепляется и служит интересам трудящихся, что революционное насилие над врагами вполне оправданно.

В статье «Сталинское учение о социалистическом государстве» («Социалистическая законность», 1939, № 4) Вышинский писал: «Вредитель и изменник Бухарин из кожи лез, чтобы всячески ослабить советское государство, чтобы отвлечь внимание от задачи укрепления и усиления мощи советского государства, чтобы всячески приуменьшить роль и значение нашего государства в деле борьбы за социализм, за коммунизм... Государство по этой вредительской «теории» не машина, не механизм, не организация власти, не орудие классовой борьбы, как учит марксизм-ленинизм, а абстрактная форма «отношений между людьми». По этой «теории» государство не материально-организованный аппарат, не совокупность материально-вооруженных и технически оснащенных органов управления, не механизм классового подавления и классового руководства, не «вещь», а лишь «отношение»». Затем: «Изменник Бухарин подготовлял общественное мнение о неизбежности «отмирания» сперва нашей армии и флота, потом — системы карательных и репрессивных органов, далее — принудительного характера труда».

Надо все же отдать должное Вышинскому. Выступать со своими «теоретическими разработками» он не только любил, но и умел. Об этом мы имеем многочисленные свидетельства лиц, слышавших в свое время его речи.

Известный публицист А. Ваксберг вспоминал: «А запомнилось вот что: гладкая речь — без единой шпаргалки, без всяких там «э-э-э» или «мм-мм», без «значит» и «так сказать», — грамматически точная, хоть сразу в набор; почти забытые даже тогда, а теперь и подавно, добротные ораторские приемы — модуляция голоса, хорошо выверенные подъемы и спады, эффектные паузы, крепкая школа логики и риторики, страсть, умело вложенная в каждую фразу; память и эрудиция — пространные цитаты наизусть из древних и новейших трактатов, свободное владение именами, датами, фактами. И наконец, самое главное, самое поразительное: беспримерное сочетание академизма, учености, почти щегольской образованности с оскорбительной бранью, вылетавшей из уст настолько естественно, настолько непринужденно, словно эта гремучая смесь стала нормой, повседневным жаргоном.

И брань к тому же была непростая — каждое бранное слово обретало окраску зловещую. Ибо смысл, в него вложенный, имел политическую основу. Подвергшийся критике Самого не просто в чем-нибудь ошибался (если даже и ошибался), но непременно пел с нехорошего голоса или работал на закордонных акул». (А. Ваксберг. Царица доказательств. — «Литературная газета» от 27 января 1988 года.)

Бывший главный военный прокурор Н. П. Афанасьев (при Вышинском он исполнял должность прокурора Орловского военного округа) в своих воспоминаниях писал: «Так каков же был Вышинский? Сужу о нем только по личному общению с ним. Может быть, оно ошибочно, но это личные впечатления, и не мимолетные.

Внешне строгий, требовательный, в общем человек, чувствующий свой «вес», значимость, положение и власть. Явно показывающий, что близок к «верхам», и сам являющийся одним из тех, кто на самом верху вершит дела. Таким именно Вышинский был перед подчиненными и всеми теми, кто к нему приходил по каким-либо делам как к прокурору Союза. Но вместе с тем, а вернее, на самом деле, Вышинский был человек с мелкой душонкой — трус, карьерист и подхалим. Так что вся «значимость» Вышинского, о которой я только что сказал, — позерство и трюки провинциального актера, до смерти боящегося за свою карьеру, а главное, конечно, за свою меньшевистскую шкуру».

По свидетельству Афанасьева, на одном из допросов Ежов рассказал, что идею о непригодности «гуманного» отношения к «врагам народа», отказывавшимся говорить «правду», подал Сталину именно Вышинский во время расследования дела Тухачевского. Сталин тогда якобы сказал: «Ну, вы смотрите сами, а Тухачевского надо заставить говорить все и раскрыть свои связи. Не может быть, чтобы он действовал у нас один...»

Физическое воздействие на обвиняемых Ежов называл «санкциями». Вышинский заверил его, что органы прокуратуры не будут принимать во внимание заявления арестованных о побоях и истязаниях.

Вышинскому же принадлежит, как показывал Ежов, и идея, одобренная Сталиным, создания так называемых «троек» — внесудебных органов с широкими полномочиями в составе начальника областного управления НКВД, прокурора области и секретаря обкома партии.

Глава седьмая

На излете

31 мая 1939 года Вышинский на очередной сессии Верховного Совета СССР был утвержден в должности заместителя председателя Совнаркома СССР. Свое прокурорское кресло он уступил малоизвестному даже в юридических кругах прокурору РСФСР М. И. Панкратьеву. Хотя последний был старательным и исполнительным работником, разница между ним и «златоустом» Вышинским была настолько разительной, что это сразу же сказалось на авторитете органов прокуратуры — с ними стали считаться еще меньше. Достаточно отметить, что после Вышинского Сталин фактически никогда не принимал с докладами ни одного прокурора. Лицезреть вождя они могли только во время приемов и совещаний.

В Совнаркоме Союза Вышинский курировал культуру и просвещение. Несмотря на резкую смену выполняемых функций, он был все так же деятелен, активен, проводил совещания и конференции, на которых много и подолгу выступал. Не оставлял он и юридическую науку, усиленно работая над солидным научным трудом «Теория судебных доказательств в советском праве». К этому обязывало его высокое звание академика. В 1947 году за это исследование он получил Сталинскую премию первой степени.

В 1940 году Вышинский становится одновременно заместителем народного комиссара иностранных дел. На дипломатическом поприще он оставался более 14 лет. Ему довелось быть одним из тех, кто разрабатывал основные направления советской внешней политики и представлял СССР на многих крупных международных совещаниях и конференциях. Он выполнял многочисленные важнейшие миссии как во время Великой Отечественной войны, так и после ее завершения. Назовем лишь некоторые из них. Например, три визита в Бухарест в наиболее критические моменты развития политической ситуации в Румынии, а именно: в ноябре — декабре 1944 года, феврале — марте 1945 года и январе 1946 года. В результате мощного наступления советских войск Румыния после государственного переворота 23 августа 1944 года и смещения диктатора Антонеску вышла из войны на стороне гитлеровской Германии. В сентябре того же года воюющие против Германии державы заключили с Румынией соглашение о перемирии, контроль за выполнением которого главами «большой тройки» было возложено на Союзную Контрольную Комиссию (СКК), состоящую из представителей Советского Союза, Великобритании и США. Вышинский как второе лицо в Наркомате иностранных дел, к тому же пользующийся полным доверием Сталина, стал курировать румынские проблемы в ранге Уполномоченного Совета Народных Комиссаров СССР по делам СКК в Румынии.

Во время своих визитов он вел переговоры с молодым королем Михаем, премьер-министрами генералом К. Санатеску и П. Грозой, министрами Г. Георгиу-Дежем, Ш. Войтеком, Г. Татареску, с румынским послом И. Иорданом, лидерами различных политических партий. Эти визиты имели принципиальное значение для определения судьбы Румынии после второй мировой войны, способствовали укреплению левых сил, прежде всего коммунистов, и ориентировали страну в нужном для Москвы направлении.

Вышинский участвовал также в Нюрнбергском процессе над главными военными преступниками. Его дирижерская рука, талант юриста и дипломата влияли на весь ход процесса. По свидетельству Ю. Зоря, главный обвинитель от Великобритании лорд Х. Шоукросс называл Вышинского «особоуполномоченным Сталина».

4 марта 1949 года Вышинский был назначен министром иностранных дел СССР, а на пленуме, состоявшемся сразу же после окончания XIX съезда КПСС (16 октября 1952 года), его избрали кандидатом в члены Президиума ЦК. С этих пор роль Вышинского во внешнеполитических делах заметно усилилась, хотя, конечно, основную политику вершил не он. По словам Исраэляна, работавшего в аппарате министерства, Вышинский «любил «публичную» дипломатию, выступать на международных конференциях было его страстью». Он десятки раз поднимался на трибуну Генеральной Ассамблеи ООН, причем речи его длились по 2—3 часа. Но и здесь он не изменил своей прокурорской привычке поучать коллег, покрикивать на них, пренебрежительно к ним относиться. Когда выступал Вышинский, любая аудитория была переполнена — все знали, что предстоит яркое политическое шоу.

Несмотря на свой незаурядный ум, яркий талант, свободное владение французским языком, Вышинский не пользовался особым авторитетом у иностранных дипломатов. Многие из них отзывались о нем весьма негативно. А. Ваксберг в своем очерке о Вышинском приводит следующие слова юриста и дипломата лорда Х. Шоукросса: «Его вообще все боялись. И тут, в Нюрнберге, и потом — в ООН. Знали, что он сверхдоверенное лицо Сталина, и этим, пожалуй, было сказано все. Наблюдая за ним, я обратил внимание на то, что в разговорах он обычно спокоен, не раздражителен, уверен в себе — по крайней мере, при общении с иностранцами. Но, взойдя на трибуну, он почему-то становился громилой и грубияном. Словно отпускалась какая-то невидимая, туго натянутая пружина...»

5 марта 1953 года, в день смерти И. В. Сталина, Вышинский был выведен из Президиума ЦК и освобожден от должности министра иностранных дел СССР. Ему пришлось довольствовался должностью первого заместителя министра и стать постоянным представителем СССР при Организации Объединенных Наций. 9 декабря 1953 года в связи с 70-летием со дня рождения он в очередной раз был награжден орденом Ленина.

Вышинский избирался членом ЦИК, был депутатом Верховного Совета нескольких созывов. Награжден семью орденами и многими медалями.

Умер Вышинский 22 ноября 1954 года в Нью-Йорке (США). Урна с его прахом захоронена в Кремлевской стене на Красной площади в Москве.

Интересна запись, которую сделал Корней Иванович Чуковский в своем дневнике 23 ноября 1954 года: «Умер А. Я. Вышинский, у коего я некогда был с Маршаком, хлопоча о Шуре Любарской и Тамаре Габбе. Он внял нашим мольбам и сделал даже больше, чем мы просили, так что М[аршак] обнял его и положил ему голову на плечо, и мы оба заплакали. Человек явно сгорел на работе».

Спустя восемь лет, 7 июля 1962 года, в дневнике появилась еще одна запись, относящаяся к Вышинскому: «Я забыл записать, что Капица сообщил, что Вышинский — посмертно репрессирован: его семью выслали из Москвы — выгнали с дачи, к[ото]рую они занимали в том же поселке, где живут Капицы (Вышинский был АКАДЕМИК!?!)».


Часть II

Осмотрительный Руденко

Глава первая

Дорога на Олимп

Роман Андреевич Руденко родился 17 (30) июля 1907 года в селе Носовка Черниговской губернии в многодетной семье крестьянина-бедняка. До революции его отец имел лишь одну четверть десятины земли, поэтому, чтобы прокормить большое семейство, работал по найму, в основном плотничал, а мать, как это всегда было у малоземельных крестьян, батрачила. После Октябрьской революции Андрей Руденко получил от советской власти земли чуть побольше, но семья жила все так же трудно, еле-еле сводила концы с концами. В 1929 году он вступил в колхоз.

Роман рос сметливым и бойким, любил верховодить, за что товарищи дали ему прозвище «ватажок». Учиться ему пришлось недолго, надо было помогать семье, и он, окончив семь классов Носовской семилетки в 1922 году, стал помогать родителям по хозяйству, а летом нанимался пасти скот. В 1924 году пошел на сахарный завод, где стал чернорабочим. В «производственный» сезон подвизался на сушке и мойке, а в остальное время выполнял различные поручения в совхозе от этого же завода. Здесь в 1924 году Роман вступил в комсомол.

В декабре следующего года на Носовской районной конференции комсомола Руденко избрали членом райкома, а на пленуме он вошел в бюро РК ЛКСМУ. Оставив работу на сахарном заводе, молодой комсомольский вожак стал в райкоме заведовать культурно-пропагандистской работой. В апреле 1927 года Роман Руденко, вступивший к тому времени в большевистскую партию (декабрь 1926 года), возглавил кульпросветотдел райисполкома, а еще через год переехал в город Нежин Черниговской области, где получил должность инспектора окружного комитета рабоче-крестьянской инспекции. Каждое порученное ему дело он выполнял ответственно и с душой, был активен, напорист, любознателен, хорошо разбирался в политике, знал законодательство. Часто ему проходилось выступать общественным обвинителем в суде. Активно занимался и журналистикой — печатал заметки и статьи в местных газетах.

Плоть от плоти крестьянин, Роман Руденко безоговорочно разделял политику партии, и, как он писал в анкетах, у него «колебаний не было, в оппозициях не участвовал». Такие люди тогда ценились, и партийные комитеты их нещадно эксплуатировали, «бросая» на самые трудные участки работы. Так случилось и с Руденко. В ноябре 1929 года окружной комитет партии направил его на должность старшего следователя окружной прокуратуры в город Нежин. С этого времени вплоть до последнего дня жизни (более пятидесяти лет) Роман Андреевич служил в прокуратуре, пройдя все основные ступени прокурорской иерархии.

На следственной работе Руденко пробыл семь месяцев, а затем его «перекинули» в город Чернигов, где он стал помощником окружного прокурора. Здесь также задержался ненадолго. Через четыре месяца, в октябре 1930 года, 23-летний Роман Руденко получил самостоятельную должность — он возглавил Бориславскую районную прокуратуру Николаевской области. Эти обязанности он выполнял в течение одного года, после чего его назначили помощником Мариупольского городского прокурора (в Донбассе). В декабре 1932 года Руденко перевели в Донецк старшим помощником областного прокурора, а в октябре 1933 года он вновь получает «процессуальную» должность — становится прокурором в Макеевке. Здесь он задержался почти на два с половиной года. В марте 1936 года Руденко получил довольно высокий пост — заместителя прокурора Донецкой области, а еще через полтора года сам возглавил эту прокуратуру. В апреле 1938 года он стал областным прокурором в Сталино.

Руденко пользовался довольно высоким авторитетом в среде партийных и исполкомовских функционеров, был членом горкома партии и горсовета (в Бориславле и Макеевке), членом ревкомиссии в обкоме партии (в Сталино) и депутатом горсовета. В качестве делегата принимал участие в районных и областных партийных конференциях. Был делегатом XVIII съезда ВКП(б) с правом совещательного голоса (съезд состоялся 10—21 марта 1939 года). Его знал и ценил Н. С. Хрущев, ставший в феврале 1938 года первым секретарем ЦК компартии Украины, а в марте следующего года — одновременно и членом Политбюро ЦК ВКП(б). Роман Андреевич был на хорошем счету и в Прокуратуре Союза ССР. Когда в июне 1939 года встал вопрос о назначении нового Прокурора СССР, Вышинский, уходивший на должность заместителя председателя Совнаркома СССР, предложил оставляемую им должность Руденко, но Хрущев «заартачился», не желая отпускать с Украины толкового прокурора, и назначение тогда не состоялось. Прокурором Союза ССР стал, как известно, М. И. Панкратьев.

Понимая, что без прочных юридических знаний ему не обойтись, Руденко поступил на заочное отделение Харьковского юридического института, однако из-за жесточайшей загруженности по работе сумел закончить только один курс.

15 сентября 1940 года Роман Андреевич стал слушателем Высших академических курсов Всесоюзной правовой академии. Одновременно зачислен в экстернат Московской юридической школы Наркомата юстиции РСФСР. Таким образом, учиться ему пришлось на «два фронта» — очно на высших курсах, а также самостоятельно готовиться к экзаменам в Юридической школе, причем сразу же за двухгодичный курс обучения. Программа школы все же существенно отличалась от той, которая была на высших курсах. Наряду со специальными юридическими дисциплинами, такими как уголовное право и процесс, гражданское право и процесс, криминалистика, трудовое право, являвшимися обязательными и на курсах, в юридической школе преподавали историю народов СССР, математику, географию, балансоведение. На курсах же он изучал основы марксизма-ленинизма, политическую экономию, теорию государства и права, судебную психологию. Словом, предметы высших курсов и школы как бы дополняли друг друга, давая более обширные знания по специальным и общеобразовательным дисциплинам.

Роман Андреевич успешно справлялся с учебными планами и, по отзывам преподавателей, был дисциплинирован, выдержан и учился на «отлично». Это не мешало ему быть хорошим активистом. Почти сразу же после зачисления на курсы его избрали в партбюро и он стал первым заместителем секретаря парторганизации. Нагрузка, конечно, возросла, так как по поручениям Московского городского и Краснопресненского районного комитетов партии ему часто приходилось выступать с лекциями и беседами на предприятиях и в организациях столицы.

Выпускные экзамены на высших курсах совпали с началом Великой Отечественной войны. Свидетельство об окончании курсов Руденко получил 27 июня 1941 года. Оценки по всем предметам у него были отличные. А еще через три дня, 1 июля, Роман Андреевич успешно выдержал экзамены за двухгодичный курс юридической школы. Из 17 изучаемых дисциплин по 12 ему были выставлены оценки «отлично», а по двум — «хорошо».

После окончания курсов и юридической школы 26 июня 1941 года Руденко приказом Прокурора СССР назначается начальником отдела по надзору за органами милиции Прокуратуры СССР. В Москве он работал до весны следующего года.

Вот как оценивалась его деятельность на этом участке в официальном заключении, подписанном заместителем прокурора СССР Кругликовым и начальником сектора управления кадров Бибиковым: «За период военного времени отделом значительно активизирована работа по надзору за милицией. Силами отдела была проверена работа в 13 областях, выявленные недостатки на месте исправлялись, давались конкретные указания по вопросам оказания всемерного содействия военным властям в использовании всех сил и средств для нужд обороны и обеспечения общественного порядка и безопасности. По этим вопросам издано 3 приказа прокурора Союза ССР и поставлен вопрос перед НКВД Союза ССР об улучшении работы органов милиции. Прокуроры на местах проверяют в органах милиции следственные дела в процессе расследования и дают по ним указания. В результате указанных мероприятий мы имеем уменьшение прекращенных и возвращенных на доследование дел, сокращение сроков расследования».

Отдел также проводил проверки в Азербайджанской, Грузинской, Узбекской, Казахской и Карело-Финской союзных республиках.

В коллективе Прокуратуры СССР Руденко прижился быстро, пользовался большим авторитетом, его уважали за выдержанность, спокойствие, трудолюбие. Он был избран в партбюро аппарата прокуратуры.

В феврале 1942 года встал вопрос о направлении Руденко в Прокуратуру Украинской ССР на должность заместителя прокурора республики вместо Беляева, утвержденного прокурором Узбекской ССР. Наверное, это было сделано не без инициативы тогдашнего первого секретаря ЦК компартии Украины Хрущева, хотя официально вопрос согласовывался с секретарем ЦК Спиваком. 25 февраля 1942 года Прокурор Союза В. М. Бочков обратился с такой просьбой к секретарю ЦК ВКП(б) Маленкову. В ЦК партии не возражали, и 12 марта 1942 года Бочков издал приказ о назначении Руденко заместителем прокурора Украинской ССР по общим вопросам с окладом 1600 рублей в месяц. В августе того же года по приказу Бочкова он возглавил специальную оперативную группу республиканской прокуратуры, став одновременно исполняющим обязанности прокурора Украинской республики. Руководимая Руденко оперативная группа немедленно организовала работу органов прокуратуры в освобожденных от немцев городах и районах. Здесь восстанавливались советский правопорядок и законность. Вскоре таких групп стало несколько. Прокуроры и следователи входили в освобожденные местности Украины вместе с частями Красной Армии. В Киеве, например, они стали работать уже в первый день его освобождения.

В одной из характеристик Романа Андреевича этого периода сказано: «Будучи и. о. прокурора УССР, товарищ Руденко в сложных условиях работы в освобожденных от оккупации районах сумел правильно организовать прокурорскую и следственную работу периферии. Органы прокуратуры УССР в специфических условиях прифронтовой обстановки активно способствовали правительственным органам и военному командованию в выполнении сложных и серьезных задач, стоящих перед ними в деле использования сил и средств для разгрома врага, восстановления народного хозяйства, ликвидации последствий оккупации».

Далее в характеристике отмечается, что Р. А. Руденко «своевременно и правильно ориентировал периферийные органы прокуратуры на разоблачение изменников Родины, их сообщников и дезертиров, на организацию надзора за соблюдением социалистической законности, охрану соцсобственности».

По мнению заместителя прокурора СССР Каховского, подписавшего характеристику, Р. А. Руденко «принципиален, настойчив, во взаимоотношениях с работниками выдержан, требователен к себе и подчиненным». Он отмечает также оперативность Руденко, его авторитетность и постоянное стремление, несмотря на условия военного времени, к повышению своей квалификации. Сразу же после окончания высших курсов и юридической школы Роман Андреевич поступил в экстернат Московского юридического института, чтобы самостоятельно подготовиться к государственным экзаменам.

В марте 1943 года Р. А. Руденко был присвоен чин государственного советника юстиции 3 класса, а 23 июня того же года он назначается на ответственный пост прокурора Украинской ССР вместо Л. И. Яченина, который в то время был прокурором фронта. Спустя еще четыре дня Руденко становится государственным советником юстиции 2 класса, что соответствовало тогда воинскому званию генерал-лейтенанта. Роману Андреевичу было тогда 37 лет.

Забот у руководителя прокуратуры крупнейшей республики, серьезно пострадавшей от фашистского нашествия, было предостаточно. Он лично возглавил работу по расследованию злодеяний нацистов на украинской земле, их бесчинств и террора против мирных жителей. Собранный по этому вопросу огромный документальный материал немедленно передавался в созданную Правительством Чрезвычайную государственную комиссию.

26 марта 1945 года Роман Андреевич Руденко получил свою первую правительственную награду — орден Ленина, которого он был удостоен за «выдающиеся заслуги в деле осуществления социалистической законности и укрепления советского правопорядка». Всего ордена и медали были вручены 711 прокурорам и следователям. Так Родина оценила вклад, который внесли прокурорско-следственные работники во время Великой Отечественной войны.

С 20 по 22 июня Военная коллегия Верховного суда СССР под председательством Ульриха рассматривала дело по обвинению генерала Л. Б. Окулицкого и других лиц (всего 15 человек), руководивших польским подпольем, действовавшим в тылу Красной Армии. В результате террористической деятельности так называемой «Армии Крайовой» было убито и ранено около 500 советских солдат и офицеров. По предложению Сталина процесс проходил в Колонном зале Дома Союзов с широким привлечением как советской, так и зарубежной прессы, с трансляцией по радио. На нем присутствовали дипломаты и корреспонденты из многих стран. Основным обвинителем был утвержден Главный военный прокурор Афанасьев. Когда при обсуждении этого дела у Сталина возник вопрос, кто будет помогать обвинителю, Афанасьев назвал прокурора Украинской ССР Руденко. Сталин с ним согласился.

Роман Андреевич сумел показать себя на этом процессе хорошим оратором — красноречивым, настойчивым, находчивым. Поэтому нельзя считать случайным тот факт, что при определении главного государственного обвинителя от СССР на Нюрнбергском процессе выбор пал именно на него. Прокурор Украинской ССР блестяще справился с поставленной перед ним задачей. Участие Руденко в Нюрнбергском процессе — ярчайшая страница его биографии. Молодого советского прокурора (ему было тогда 38 лет) узнал и услышал весь мир.

Вот что писал о нем бывший руководитель советского секретариата на этом процессе Аркадий Иосифович Полторак в своей книге «Нюрнбергский эпилог»: «Р. А. Руденко — высококвалифицированный юрист, человек, от природы щедро наделенный чувством юмора, очень живой собеседник; умеющий понимать и ценить тонкую шутку, он импонировал всем своим партнерам, и они преисполнились к нему чувством глубокого уважения, искренней симпатии. Это, конечно, очень облегчало совместную работу».

Конечно, Руденко хоть и был главным обвинителем от СССР, тем не менее главенствующую роль играл Вышинский и его комиссия (некоторые исследователи полагают, что она была лишь исполнительным органом «Комиссии Политбюро ЦК ВКП(б) по организации и руководству Нюрнбергским процессом»), в которую входили прокурор Союза Горшенин, председатель Верховного суда СССР Голяков, нарком юстиции СССР Рычков и три заместителя Берии — Абакумов, Кобулов и Меркулов. Вышинский все возникавшие ключевые вопросы согласовывал со Сталиным.

Еще до открытия процесса в Нюрнберге наряду со следственной группой, подчиненной Руденко (ее возглавлял Александров), работала и специальная следственная «бригада» Главного управления контрразведки «СМЕРШ», которую возглавлял М. Т. Лихачев. Взаимоотношения этих двух групп нельзя было назвать теплыми. Между ними постоянно возникали трения. Контрразведчики сообщили в Москву о том, что следователь Александров «слабо парирует» антисоветские выпады обвиняемых, в частности Геринга, Йодля, Кейтеля. Со своей стороны, Александров докладывал Горшенину, который еще находился в Москве, что «никаких выпадов» со стороны обвиняемых ни против СССР, ни против него лично не было, и просил «пресечь различного рода кривотолки в связи с проводившимися допросами обвиняемых, так как это создает нервозную обстановку и мешает дальнейшей работе».

Но случались «нюансы» и во время процесса, которые создавали ненужные проблемы довольно слажено работающем коллективе советской делегации. Об одном из таких эпизодов поведал Шейнин. Сделал он это в собственноручных показаниях, данных им в тюрьме. Кстати, по его мнению, это была одна из причин, почему органы госбезопасности «стряпали» на него «липу». Как писал Шейнин, Лихачев с первых же дней появления в Нюрнберге «вызвал к себе отрицательное отношение со стороны всего коллектива, так как был крайне заносчив, абсолютно бездельничал, пьянствовал и развратничал». «И вот дошло до того, — писал Шейнин, — что Лихачев вовлек в сожительство молоденькую переводчицу, проживавшую в одном с нами доме, и она забеременела. Лихачев принудил ее сделать аборт и, найдя немца-врача, заставил его произвести операцию, прошедшую неудачно».

По словам Шейнина, эта «уголовщина» переполнила чашу терпения Руденко, и он сообщили о поведении Лихачева прокурору Союза, приехавшему в Нюрнберг. Горшенин поставил об этом в известность ЦК партии и начальника СМЕРША Абакумова. Лихачев был отозван из Нюрнберга и посажен на десять суток под арест, а вместо него прислали полковника В. П. Сюганова.

Впоследствии, когда в качестве заместителя начальника следственной части по особо важным делам МГБ Лихачев занимался делом Еврейского антифашистского комитета, он припомнил Шейнину эту историю и «выбил» на него показания. М. Т. Лихачев был осужден в декабре 1954 года вместе с В. С. Абакумовым и другими руководителями МГБ СССР и расстрелян.

...Открытие Нюрнбергского процесса состоялось 20 ноября 1945 года в отсутствие главного обвинителя от СССР. Руденко вместе с руководителем советской делегации Горшениным и председателем комиссии Вышинским, вылетевшими из Москвы без запаса времени, опоздал, так как самолет из-за плохой погоды приземлился в Праге, откуда советская делегация добиралась до Нюрнберга на машине.

Известно, что Вышинский еще до начала процесса нервничал, так как постоянно «вылезали» неприятные для советской стороны вопросы. В частности, подвергался сомнению тезис о «внезапности» нападения Германии на СССР, на чем делала упор советская стороны, поэтому на заседании комиссии он говорил, что у Руденко нет плана проведения процесса и что он якобы не готов к этому процессу.

Вступительную речь Роман Андреевич Руденко произнес 8 февраля 1946 года. Он начал ее так: «Господа судьи! Я приступаю к своей вступительной речи, завершающей первые выступления главных обвинителей на данном процессе, с полным сознанием его величайшего исторического значения.

Впервые перед судом предстали преступники, завладевшие целым государством и самое государство сделавшие орудием своих чудовищных преступлений.

Впервые, наконец, в лице подсудимых мы судим не только их самих, но и преступные учреждения и организации, ими созданные, человеконенавистнические «теории» и «идеи», ими распространяемые в целях осуществления давно задуманных преступлений против мира и человечества...»

Характерную деталь привел в своей книге в связи со вступительной речью Руденко А. Полторак. Он писал: «Геринг и его коллеги по скамье с самого начала прибегали к весьма примитивному приему, для того чтобы посеять рознь между обвинителями четырех держав. Держась в рамках судебного приличия в отношении с западными обвинителями, они сразу же пытались подвергнуть обструкции советского прокурора. Как только Руденко начал свою вступительную речь, Геринг и Гесс демонстративно сняли наушники. Но продолжалось это недолго. Стоило же только Руденко назвать имя Геринга, как у рейхсмаршала сдали нервы, он быстренько опять надел наушники и через минуту-две уже стал что-то записывать».

Во вступительной речи Р. А. Руденко сказал о значении Нюрнбергского процесса и его правовых особенностях, раскрыл идеологическую сущность агрессивных войн, четко и ясно изложил преступления, совершенные гитлеровским агрессором против СССР: массовые убийства мирных граждан, истязания и уничтожение военнопленных, угон людей в рабство, разрушение городов и сел, разграбление общественной и частной собственности, разрушение и разграбление культурных ценностей, монастырей, церквей и других учреждений религиозного культа. В заключение он сказал о преступлениях против человечества. Закончил он свою вступительную речь так: «Во имя священной памяти миллионов невинных жертв фашистского террора, во имя укрепления мира во всем мире, во имя безопасности народов в будущем мы предъявляем подсудимым полный и справедливый счет. Это — счет всего человечества, счет воли и совести свободолюбивых народов. Пусть же свершится правосудие!»

«У каждого прокурора в Нюрнберге был свой стиль допроса. Стиль Руденко отличался наступательностью и, выражаясь спортивным языком, нокаут у него всегда превалировал над нокдауном», — вспоминал А. Полторак.

По его же словам, когда Руденко закончил допрос Риббентропа, Геринг с жалостью посмотрел на бывшего германского министра иностранных дел и лаконично подвел итог: «С Риббентропом покончено. Он теперь морально сломлен».

«С не меньшим основанием, — пишет Полторак, — Риббентроп мог сказать то же самое и в отношении Германа Геринга, когда он возвращался на свое место после допроса, проведенного советским обвинителем. В Нюрнберге в то время распространился нелепый слух, будто Руденко, возмущенный в ходе допроса наглостью Геринга, выхватил пистолет и застрелил нациста № 2. 10 апреля 1946 года об этом сообщала даже американская газета «Старз энд страйпс». Такая дичайшая газетная утка многих из нас буквально ошеломила. Но меня тотчас же успокоил один американский журналист: «Собственно, чего вы так возмущаетесь, майор? Какая разница, как было покончено с Герингом? Как будто ему легче пришлось от пулеметной очереди убийственных вопросов вашего обвинителя...».

В своих воспоминаниях о Нюрнбергском процессе, с которыми иногда выступал Р. А. Руденко (в частности, перед работниками прокуратуры Москвы), он любил приводить один интересный эпизод. Когда во время процесса заходила речь о нападении на СССР, подсудимые и их защитники пытались объяснить это «превентивными мерами», то есть тем, что Советский Союза якобы сосредоточил много войск на так называемой «демаркационной линии» и готовился напасть на Германию. А германские войска лишь упредили удар. Чтобы развенчать эти домыслы, советская делегация решила использовать показания плененного в Сталинграде фельдмаршала Паулюса. Он был тайно доставлен в советскую зону оккупации и допрошен Руденко. Паулюс хорошо был осведомлен о подготовке Германии к нападению на СССР и лично участвовал в разработке плана «Барбаросса». Паулюс дал показания, которые вполне устраивали советскую делегацию. Эти показания решено было огласить на процессе. Защитники подсудимых стали активно противодействовать этому, настаивая, чтобы Паулюс был допрошен в качестве свидетеля в Нюрнберге. Они полагали, что доставка его из Москвы в Нюрнберг нереальна. Когда председатель трибунала лорд Лоренс задал вопрос Руденко, как он смотрит на такое ходатайство, советский обвинитель сказал, что не возражает. Лоренс спросил, сколько примерно времени потребуется для доставки свидетеля, и тут Руденко ошеломил всех своим ответом: «Я думаю, ваша честь, минут пять, не больше, фельдмаршал Паулюс находится в апартаментах советской делегации в Нюрнберге». По словам самого Руденко, появление Паулюса в зале заседания трибунала произвело эффект разорвавшейся бомбы.

Даже в советской делегации в то время мало кто знал, что допрос Паулюса был «срежессирован» Сталиным, которому Вышинский доложил, что суд не принял в виде доказательства показания фельдмаршала, данные им вне стен трибунала.

Вся советская делегация работала на Нюрнбергском процессе с огромным напряжением: были найдены и представлены суду сотни неопровержимых улик виновности всех подсудимых.

Заключительную речь главный обвинитель от СССР произносил два дня — 29 и 30 июля 1946 года. Конечно, эта речь — коллективное творчество советской делегации, но произнес ее Роман Андреевич мастерски. Об этом единодушно говорят все очевидцы событий тех лет. Он начал ее словами: «Господин председатель! Господа судьи! Мы подводим итоги судебного следствия в отношении главных немецких военных преступников. В течение девяти месяцев самому тщательному, детальному исследованию были подвергнуты все обстоятельства дела, все доказательства, представленные Суду обвинением и защитой. Ни одно деяние, вменяемое в вину подсудимым, не осталось без проверки, ни одно обстоятельство, имевшее значение, не было упущено при рассмотрении данного дела. Впервые в истории преступники против человечества несут ответственность за свои преступления перед Международным Уголовным Судом, впервые народы судят тех, кто обильно залил кровью обширнейшие пространства земли, кто уничтожил миллионы невинных людей, разрушил культурные ценности, ввел систему убийства, истязания, истребления стариков, женщин и детей, кто заявлял дикую претензию на господство над миром и вверг мир в пучину невиданных бедствий...»

Руденко подробно остановился на правовых вопросах процесса, детально и скрупулезно обосновал виновность каждого из подсудимых: Геринга, Гесса, Бормана (судимого заочно), Риббентропа, Кейтеля и других. В конце речи он сказал: «Выступая на этом Суде от имени народов Союза Советских Социалистических Республик, я считаю полностью доказанными все обвинения, предъявленные подсудимым. И во имя подлинной любви к человечеству, которой исполнены народы, принесшие величайшие жертвы для спасения мира, свободы и культуры, во имя памяти миллионов невинных людей, загубленных бандой преступников, представших перед Судом передового человечества, во имя счастья и мирного труда будущих поколений — я призываю Суд вынести всем без исключения подсудимым высшую меру наказания — смертную казнь.

Такой приговор будет встречен с удовлетворением всем передовым человечеством».

30 августа 1946 года Руденко произнес заключительную речь по делу преступных организаций: правительства фашистской Германии, генерального штаба и высшего командования германских вооруженных сил, руководящего состава германской национал-социалистической партии, государственной тайной полиции (гестапо), охранных отрядов германской национал-социалистической партии (СС), службы безопасности (СД), штурмовых отрядов (СА). Он подробно обосновал преступный характер этих организаций и свою речь закончил словами: «Обвинение выполнило свой долг перед Высоким Судом, перед светлой памятью невинных жертв, перед совестью народов, перед своей собственной совестью.

Да свершится же над фашистскими палачами Суд Народов — Суд справедливый и суровый!»

В советской и зарубежной печати по достоинству оценили речи главного обвинителя от СССР. Например, присутствовавший на процессе писатель Б. Полевой в газете «Правда» от 9 февраля 1946 года опубликовал свой отзыв на вступительную речь Романа Андреевича «Помни об этом, избиратель».

После завершения Нюрнбергского процесса Руденко продолжал руководить органами прокуратуры Украинской ССР. 20 мая 1947 года в связи с 25-летием прокуратуры и за большие заслуги в деле осуществления социалистической законности и укреплении советского правопорядка он был награжден вторым орденом Ленина, а в январе 1948 года в связи с 30-летней годовщиной установления советской власти на Украине — орденом Трудового Красного Знамени.

В 1947 году Руденко был избран депутатом Верховного Совета Украинской ССР, а в марте 1950 года — депутатом Верховного Совета СССР. В январе 1949 и в сентябре 1952 годов на съездах Украинской компартии он Руденко входил в члены ЦК Компартии Украины, а в октябре 1952 года был делегатом XIX съезда КПСС.

Несмотря на многотрудные текущие дела, Руденко не оставлял и судебной трибуны. В октябре 1951 года он выступил на судебном процессе по делу оуновца-террориста Стахура, убившего совместно с Лукашевичем в октябре 1949 года писателя Я. Галана.

10 января 1952 года приказом Генерального прокурора СССР Г. Н. Сафонова Роману Андреевичу за «высококвалифицированное поддержание государственного обвинения по сложным групповым делам» была объявлена благодарность.

После завершения Нюрнбергского процесса Роман Андреевич Руденко выдвинулся в число самых известных советских юристов. Он неоднократно принимал участие в конгрессах и заседаниях Совета Международной ассоциации юристов-демократов, проходивших в Риме (1948 год), Варшаве (1950 год), Берлине (1951 год), в Вене (1952 год), и был избран в ее руководящие члены.

Глава вторая

Назначение

Генеральный прокурор Союза ССР Григорий Николаевич Сафонов не пользовался особым уважением у руководства страны. Великолепный практик, исполнитель, он был хорош на вторых ролях, командование же всей системой органов прокуратуры ему давалось с трудом. Да и с сотрудниками вел себя высокомерно, не считал нужным здороваться не только с рядовыми, но и с начальниками подразделений. На него поступила однажды даже жалоба в партком. Секретарю парткома Сафонов простодушно ответил, что он так занят мыслями о государственных делах, что не замечает никого вокруг. Доставалось ему и в Правительстве и в ЦК партии. На одном из заседаний, когда Сафонов не смог сказать ничего вразумительного на вопрос, заданный Маленковым, тот в сердцах бросил: «Ничего-то вы, Сафонов, не знаете. Знаете одну охоту. Со вторника собираетесь на нее, в пятницу до понедельника уезжаете — и так все время. Садитесь».

Сталин никогда не принимал Сафонова. Более того, на одном их совещаний, когда Генеральный прокурор попросил слова, сделал вид, будто его вовсе не знает. Когда Сафонов пошел к трибуне, Сталин в притихшем зале, когда слышно, как муха пролетит, негромко, но четко спросил, обернувшись к своему помощнику Поскребышеву:

— Кто это?

— Генеральный прокурор, товарищ Сталин, — ответил Поскребышев.

Осенью 1952 года в ЦК партии стали поступать, видимо сработанные не без участия Берии, материалы, компрометирующие Генерального прокурора. Они касались неправильного поведения Сафонова и других руководителей Прокуратуры СССР, серьезных нарушений законности. Было принято решение провести соответствующую проверку. Вскоре материалы были доложены секретарю ЦК КПСС Маленкову. Выводы комиссии были для Сафонова неутешительными. Отмечалось, что он не оправдывает оказанного ему доверия и заслуживает строгого партийного взыскания. Однако закончилось все тем, что Сафонова вызвал к себе Шаталин, тогдашний секретарь ЦК, и указал ему на допущенные ошибки.

Так что вопрос об отставке Сафонова, можно сказать, витал тогда в воздухе. Арест Берии лишь «подтолкнул» развитие событий.

Первый заместитель председателя Совета Министров СССР и министр внутренних дел СССР Берия был арестован днем, около 13 часов, 26 июня 1953 года на заседании Президиума ЦК КПСС группой военных. Обстоятельства его ареста подробно (хотя и несколько противоречиво) изложены в воспоминаниях Н. С. Хрущева и других лиц. По словам генерала армии К. С. Москаленко, участвовавшего в аресте, Берию отвезли сначала на гарнизонную гауптвахту Москвы. На следующий день, 27 июня (это была суббота), туда заявились новый министр внутренних дел С. Н. Круглов и его заместитель И. А. Серов, которые сказали, что по поручению Хрущева и Маленкова они уполномочены вместе с Москаленко вести следствие по делу Берии. Как писал Москаленко, такое заявление его насторожило: заместители Берии будут вести следствие в отношении своего бывшего начальника? К. С. Москаленко разыскал Хрущева, который в тот вечер вместе со всеми членами Президиума находился в Большом театре. Вот как описывает дальнейшие события Москаленко: «Во время антракта в особой комнате Большого театра собрался весь состав Президиума ЦК. Серов и Круглов доложили, что я и мои товарищи неправильно обращаемся с Берией, порядок содержания его неверный, что я не хочу сам с ними вести следствие и т. д.

Дали слово мне. Я сказал: я не юрист и не чекист, как правильно и как неправильно обращаться с Берией, не знаю. Я воин и коммунист. Вы мне сказали, что Берия враг нашей партии и народа. Поэтому все мы, в том числе и я, относимся к нему как к врагу. Но мы ничего плохого по отношению к нему не допускаем, если я в чем и не прав, подскажите, и я исправлю. Выступили Маленков и Хрущев и сказали, что действия т. Москаленко правильны, что Президиум их одобряет, и что следствие будет вести вновь назначенный Генеральный прокурор т. Руденко в присутствии т. Москаленко...»

В своих воспоминаниях Н. С. Хрущев рассказывает: «Тут же мы решили назавтра или послезавтра, так скоро, как это было технически возможно, созвать пленум ЦК, где и поставить вопрос о Берии. Одновременно было решено освободить Генерального прокурора СССР, потому что он не вызывал у нас доверия и мы сомневались, что он может объективно провести следствие. Новым Генеральным прокурором утвердили товарища Руденко и поручили ему провести следствие по делу Берии».

Р. А. Руденко, находившийся в это время в Киеве, был вызван в Москву в понедельник, 29 июня 1953 года. В его бумагах сохранилось командировочное удостоверение № 357, подписанное заместителем прокурора Украинской ССР Смоленским . В нем отмечено, что оно выдано «Руденко Р. А. — прокурору УССР, государственному советнику юстиции 2 класса, командированному в Москву по служебным делам. Срок командировки 7 дней. Основание: приказ № 70 от 29 июня 1953 г.» И на обороте: «Убыл из Киева 29 июня 1953 г.»

Так, «служебная командировка» Руденко в Москву на 7 дней растянулась на 27 лет напряженной работы на посту главного законника страны.

В тот же день, то есть 29 июня 1953 года, Руденко уже присутствовал на заседании Президиума ЦК КПСС, на котором его, по предложению Н. С. Хрущева, утвердили Генеральным прокурором СССР, вместо смещенного с этого поста Г. Н. Сафонова.

Официально Руденко был назначен Генеральным прокурором СССР Указом Президиума Верховного Совета СССР от 30 июня 1953 года, а затем утвержден в этой должности Верховным Советом СССР.

(К этому времени Роман Андреевич имел уже большую семью. Он был женат на дочери рабочего Бакинских нефтяных промыслов, погибшего от рук белогвардейцев в 1918 году, Марии Федоровне. Имел двух дочерей — старшую Галину, которая была студенткой 1-го курса Киевского медицинского института, Ларису, учившуюся в 8 классе, а также десятилетнего сына, Сергея.)

На этом же заседании Президиума ЦК было принято постановление «Об организации следствия по делу о преступных антипартийных и антигосударственных действиях Берии». В нем Генеральному прокурору поручалось ведение следствия. Предлагалось в суточный срок подобрать соответствующий следственный аппарат, доложить о его персональном составе Президиуму ЦК КПСС и немедленно приступить, «с учетом данных на заседании Президиума ЦК указаний», к выявлению и расследованию «фактов враждебной антипартийной и антигосударственной деятельности Берии через его окружение (Кобулов Б., Кобулов А., Мешик, Саркисов, Гоглидзе, Шария и др.)».

Руденко сразу же приступил к выполнению возложенной на него ЦК партии миссии.

Старейший работник органов прокуратуры, прослуживший в ее рядах более 40 лет, государственный советник юстиции 2 класса С. В. Тюрин вспоминал: «1 июля 1953 года нас — аппарат Прокуратуры СССР срочно собрали в Мраморном зале. В президиуме появился Р. А. Руденко, один, без всякого сопровождения, и объявил о том, что он назначен новым Генеральным прокурором. Р. А. Руденко сразу же сообщил, что он уполномочен заявить: Политбюро (Президиум. — Авт.) ЦК КПСС претензий к прежнему Генеральному прокурору СССР Г. Н. Сафонову не имеет, его освобождение связано с тем, что сочтено неудобным оставление его в должности в связи с арестом Берии. Конечно, мы понимали, что после разоблачения Берии не могло не быть претензий к Генеральному прокурору СССР и освобождение Сафонова произошло «не просто так». Но важен был и какой-то успокоительный жест в адрес Прокуратуры СССР. Им как бы подчеркивалось, что органы прокуратуры не отождествляются с бандой Берии и органами безопасности, творившими произвол».

Перед Руденко вставала неимоверно трудная задача — нужно было повернуть деятельность органов прокуратуры в русло законности и правопорядка. Но среди множества дел, которыми ему приходилось заниматься в первые месяцы после назначения, главным все же было расследование дела Берии.

Руденко подобрал группу квалифицированных следователей и прокуроров, в которую входили Преображенский, Китаев, Цареградский и другие. Во всех следственных действиях принимал участие также командующий войсками Московского военного округа генерал армии Москаленко. Вот что он писал по этому поводу: «29 июня 1953 г. ко мне прибыл Генеральный прокурор т. Руденко Роман Андреевич, и мы вместе с ним в течение шести месяцев день и ночь вели следствие. Основной допрос вел Руденко, часто и я задавал Берии вопросы, записывал юрист-следователь некто т. Цареградский. Следствие велось долго, трудно и тяжело. Ведь к нему никаких физических или психологических методов не применялось, никто ему ничем не угрожал. Показания он давал только после улик, при представлении ему документов за его подписью или с его резолюцией, и только после полного изобличения он сознавался»...

Следствие проводилось в подземном бункере (командном пункте) штаба Московского военного округа, куда доставили с гауптвахты Берию. Бункер представлял собой хорошо оборудованный (в том числе всеми средствами связи и жизнеобеспечения) помещение из нескольких комнат. Берию поместили в одну из них площадью 10—12 квадратных метров, из которой предварительно все вынесли, оставив лишь койку и табурет. Наиболее просторную комнату отвели для Генерального прокурора, в которой он и проводил все следственные действия.

Об обстоятельствах, связанных с первой встречей Руденко с Берией как подследственным, вспоминал Тюрин, ссылаясь на Романа Андреевича: «Помню, на одном из собраний он рассказывал, как во время содержания под арестом Берии посетил его в камере и, представившись Генеральным прокурором СССР, спросил, нет ли каких жалоб с его стороны. Берия ответил, что он не верит, что к нему в камеру пришел Генеральный прокурор СССР. Тогда Р. А. Руденко достал свое служебное удостоверение и предъявил его. На это Берия подчеркнуто пренебрежительно ответил: «Любое удостоверение можно сделать». Конечно, Берия знал в лицо Р. А. Руденко, но своим заявлением, что он не верит, будто в тюрьму, где он содержался, может быть допущен прокурор, пусть даже и Генеральный, он хотел подчеркнуть: тюрьмы, находившиеся в ведении органов госбезопасности, недоступны прокурору».

Как и в былые времена крупных сталинских процессов, еще до начала следствия были опубликованы партийные и государственные решения по делу Берии, которые предопределяли его виновность: постановление Июльского (1953 года) Пленума ЦК КПСС и Указ Президиума Верховного Совета СССР, в котором фактически содержались также и правовые оценки деяний бывшего министра внутренних дел СССР. Следствию и суду как бы предлагалось лишь облечь в «юридическую упаковку» партийные директивы.

Конечно, не все шло гладко во время следствия. Порой допускались и отступления от уголовно-процессуального законодательства. Взять хотя бы протокол обыска, проведенный с санкции Руденко 1 июля 1953 года в кремлевском кабинете Ордынцева, сотрудника секретариата заместителя председателя Совета Министров СССР. В протоколе отмечено, что изъяты документы, имеющие значение для дела. Причем все изъятое было передано почему-то заведующему особым сектором ЦК КПСС. Как выяснилось впоследствии, из сейфа Ордынцева «пропали» облигации государственного займа на весьма крупную сумму. Только после обращения Ордынцева к Руденко часть облигаций вернули.

В сентябре 1953 года Руденко представил в Президиум ЦК КПСС первый проект обвинительного заключения по делу Берии и его соучастников, хотя следствие еще шло полным ходом. Рассмотрение его состоялось 17 сентября. Присутствовали Хрущев, Маленков, Булганин, Молотов и некоторые другие члены Президиума. Докладывал Генеральный прокурор. Было внесено немало «ценных» поправок и предложений. Члены Президиума ЦК, как заправские следователи, формулировали обвинение, излагали доказательства. Было решено доработать обвинительное заключение в течение двух недель (срок явно нереальный, учитывая, что следствие еще и не приближалось к концу). Чтобы усилить партийное влияние при окончательной шлифовке этого процессуального документа, тогдашнему секретарю ЦК КПСС и члену Президиума М. А. Суслову поручили «принять участие как в подготовке Генеральным прокурором СССР проекта обвинительного заключения по делу Берии, так и проекта сообщения от Прокуратуры СССР». Одновременно Руденко должен был внести предложения о составе Специального присутствия Верховного суда СССР, другими словами, определить судей для предстоящего процесса. Президиум ЦК решил, что дело по обвинению Берии и его соучастников должно рассматриваться на закрытом судебном заседании без участия сторон, то есть на него не допускались ни обвинители, ни защитники. Таким образом, прения сторон по делу сразу же исключались.

Спустя два месяца следствие было завершено, материалы составили почти 40 томов. Одно только обвинительное заключение содержало более ста страниц.

10 декабря 1953 года Президиум ЦК КПСС на своем заседании утвердил проект обвинительного заключения, текст сообщения «В Прокуратуре СССР», а также проект указа Президиума Верховного Совета СССР об образовании и составе Специального присутствия Верховного суда СССР. Согласно обвинительному заключению, суду подлежали бывшие министры: внутренних дел СССР Л. П. Берия: государственной безопасности, а перед арестом — Государственного контроля СССР В. Н. Меркулов; внутренних дел Грузинской ССР В. Г. Деканозов; внутренних дел Украинской ССР П. Я. Мешик; первый заместитель министра внутренних дел СССР Б. З. Кобулов; начальник 3-го управления МВД ССР С. А. Гоглидзе и начальник следственной части по особо важным делам МВД СССР Л. Е. Влодзимирский.

Из восьми судей только двое имели отношение к органам юстиции: Е. Л. Зейдин, первый заместитель председателя Верховного суда СССР и Л. А. Громов, председатель Московского городского суда. Остальные являлись партийными или профсоюзными функционерами (Н. А. Михайлов — секретарь Московского обкома КПСС, Н. М. Шверник — председатель ВЦСПС, М. И. Кучава — председатель Грузинского республиканского Совета профсоюзов), военными (И. С. Конев, Маршал Советского Союза — председатель Специального присутствия; К. С. Москаленко, генерал армии), а также К. Ф. Лунев — первый заместитель министра внутренних дел СССР (ранее заведующий административным отделом Московского обкома партии).

Включение в состав Специального присутствия генерала армии Москаленко, который не только арестовывал Берию, но и принимал непосредственное участие в следственных действиях, являлось грубейшим нарушением уголовно-процессуального законодательства и ничем не было оправдано. Почему Руденко не протестовал против этого — не понятно. Ведь если бы поручили эту функцию любому иному военачальнику, ничего не изменилось бы в судьбе Берии и его соучастников. Видимо, это была прихоть Хрущева или какого-то другого партийного «босса». Более того, после суда Москаленко принимал участие в расстреле Берии. Чтобы один и тот же человек арестовывал, вел следствие, судил и приводил приговор в исполнение — такого не было даже во времена «скорострельной юстиции» при Сталине.

Все преданные суду лица обвинялись по статьям Уголовного Кодекса РСФСР, предусматривающим ответственность за государственные (контрреволюционные) преступления, в частности по ст. 58-1, п. «б» (измена Родине, совершенная военнослужащими), ст. 58-8 (совершение террористических актов), ст. 56-11 (организационная деятельность, направленная к подготовке или совершению контрреволюционных преступлений), а Берия, кроме того, еще и по ст. 58-13 (активные действия или активная борьба против рабочего класса и революционного движения, проявленные на ответственной или секретной (агентура) должности при царском строе или у контрреволюционных правительств) и по ч. 2 Указа Президиума Верховного Совета СССР от 4 января 1949 года «Об усилении уголовной ответственности за изнасилование». Все статьи Уголовного Кодекса о контрреволюционных преступлениях предусматривали высшую меру уголовного наказания — расстрел, с конфискацией имущества.

В сообщении «В Прокуратуре СССР» отмечалось: «Следствием установлено, что Берия, используя свое положение, сколотил враждебную Советскому государству изменническую группу заговорщиков, ставившую своей преступной целью использовать органы Министерства внутренних дел как в центре, так и на местах против Коммунистической партии и правительства СССР в интересах иностранного капитала, стремившуюся в своих вероломных замыслах поставить Министерство внутренних дел над партией и правительством для захвата власти и ликвидации советского рабоче-крестьянского строя в целях реставрации капитализма и восстановления господства буржуазии». Берии инкриминировалось то, что он продвигал на руководящие должности в Министерство внутренних дел участников заговорщической группы, подвергал преследованиям и гонениям честных работников МВД, саботировал, мешал проведению важнейших мероприятий партии и правительства, пытался оживить остатки буржуазно-националистических элементов в союзных республиках, посеять вражду и рознь между народами СССР, поддерживал преступные связи с иностранными разведками. Берия и его сообщники, по версии следствия, совершили ряд изменнических актов, пытаясь ослабить обороноспособность Советского Союза, а также террористических актов. Берия, как отмечалось в сообщении, обвинялся и в иных преступлениях, свидетельствующих о его глубоком моральном падении.

Суд состоялся в помещении штаба Московского военного округа, где содержался после ареста Берия. Судебное заседание открылось 18 и закончилось 23 декабря вынесением смертного приговора всем подсудимым. В день окончания суда приговор был приведен в исполнение в присутствии Генерального прокурора СССР Руденко.

После расследования дела Берии Роман Андреевич вплотную занялся и другими «одиозными» материалами. В тюрьмах тогда сидели Абакумов, Рюмин, Рапава — бывший нарком государственной безопасности Грузии, а затем министр юстиции этой республики (он был арестован при Сталине по делу о так называемой мингрельской националистической группы, после освобождения с апреля по июнь 1953 года занимал пост министра государственного контроля Грузинской ССР; вторично арестован в августе 1953 года), Рухадзе — бывший министр государственной безопасности Грузинской ССР, арестованный в 1952 году; Надария — телохранитель Берии и многие другие лица, так или иначе связанные с ним.

Наиболее известным было дело В. С. Абакумова. Оно возникло почти чем через год после окончания так называемого «ленинградского дела». 12 июня 1951 года министр государственной безопасности СССР генерал-полковник В. С. Абакумов был арестован, несмотря на то, что был одним из инициаторов этого процесса. Ему было тогда 42 года. Он происходил из рабочей среды, образование имел только в объеме городского училища, которое окончил в Москве. Однако благодаря исключительной энергии, трудолюбию, природной сметке и уму, сумел достичь высших воинских чинов. В 1939 году Абакумов был еще рядовым сотрудником НКВД СССР, оперуполномоченным в секретно-политическом отделе. Затем неожиданно круто выдвинулся, получив должность начальника Ростовского управления НКВД, а вслед за этим — заместителя наркома госбезопасности и начальника управления особых отделов РККА. Во время Великой Отечественной войны Абакумов занимал уже пост заместителя наркома обороны СССР и начальника Главного управления контрразведки, знаменитого «СМЕРШа».

По словам Генерального прокурора Союза Сафонова, указание на арест Абакумова и возбуждение в отношении него уголовного дела по ст. 58-1 п. «б» (измена Родине) он получил непосредственно от властей. Прямо из кабинета Генерального прокурора Абакумов был препровожден в Сокольническую тюрьму, так называемую «Матросскую тишину». Вслед за ним были арестованы и его ближайшие соратники: начальник следственной части по особо важным делам МГБ СССР Леонов, его заместители Лихачев, Комаров и Шварцман, начальник секретариата министерства Чернов и его заместитель Броверман.

Помимо них Сафонов в нарушение всех существующих законов арестовал и жену Абакумова — 30-летнюю Антонину Николаевну, которая вместе с грудным ребенком была помещена в Сретенскую тюрьму. Надо признать, что у Сафонова хватило смелости отказать в санкции на арест бывшей жены министра — Т. Смирновой. В Прокуратуре СССР ограничились лишь ее интенсивными допросами.

Так было создано дело о «враждебной деятельности» ответственных сотрудников МГБ СССР. Характерно, что толчком к возбуждению этого дела послужило письмо одного из сотрудников МГБ, старшего следователя подполковника Рюмина, который донес Сталину о «смазывании» руководством МГБ террористических вылазок врагов против руководителей партии и правительства. Доносчик, как водится, сразу же получил повышение — стал начальником следственной части, а затем и заместителем министра государственной безопасности (им был тогда Игнатьев).

В течение первых месяцев дело Абакумова расследовалось в Прокуратуре СССР. Им непосредственно занимался заместитель Генерального прокурора Мокичев, так как Сафонов после автомобильной аварии попал в больницу.

Рюмин, спровоцировавший возбуждение этого дела, всеми силами стремился к тому, чтобы забрать расследование его из органов прокуратуры. Хотя к следствию был привлечен очень узкий круг ответственных работников Прокуратуры СССР, Рюмин через свои каналы, получал подробную информацию о всех мероприятиях прокуратуры и, соответственно переработав ее, использовал в своих целях. Более того, от арестованного по ложному доносу прокурора отдела по надзору за следствием в органах госбезопасности Прокуратуры СССР Дорона он путем применения незаконных методов и истязаний добивался показаний даже в отношении Генерального прокурора и других руководящих работников органов прокуратуры. Впоследствии Дорон был освобожден.

В конце 1951 года на очередном докладе дела Абакумова у Сталина Рюмин выразил сомнение в том, что прокуратура сумеет «раскрутить» Абакумова. Сталин с его мотивировкой согласился. В феврале 1952 года это дело было передано для расследования в МГБ СССР. Арестованного Абакумова сразу же переместили из «Матросской тишины» в Бутырскую тюрьму, а затем в Лефортово. Одновременно с этим была арестована еще одна группа ответственных работников МГБ; а заодно с ними и несколько ведущих врачей Кремлевской больницы (Рюмин готовил тогда так называемое «дело врачей»).

Для арестованного Абакумова и его «сообщников» наступили самые тяжелые дни. Бывший руководитель Министерства госбезопасности на себе почувствовал, что значит попадать в руки чекистов. Начались бесконечные изощренные пытки и истязания обвиняемых. На Абакумова надели наручники, поместили в тесный карцер (обычную холодильную камеру) без окон, без притока свежего воздуха, где несколько суток держали на хлебе и воде, беспрерывно включали холодильную установку. Описывая эти зверства в письме на имя Берии и Маленкова, Абакумов просил их «избавить его от Рюмина и его друзей» и вновь передать дело в прокуратуру.

Рюмину не удалось полностью насладиться плодами своей победы над бывшим шефом. В конце 1952 года его отстранили от ведения следствия и вскоре вообще уволили из органов МГБ СССР, а сразу же после смерти Сталина, в марте 1953 года, он был арестован.

Однако и Абакумов не был выпущен из тюрьмы. Его дело все еще расследовалось, хотя и не столь интенсивно. Незадолго до судебного разбирательства оно, как когда-то и при Сталине, рассматривалось на Секретариате ЦК КПСС, где фактически предрешался приговор, утверждалась судебная коллегия. А. А. Волин, в то время председатель Верховного суда СССР, рассказывал авторам, что на заседании Секретариата он предлагал направить дело для производства дополнительного расследования, так как в нем многое было неясно. Однако с ним не согласились.

Суд над Абакумовым начался 14 декабря 1954 года в Доме офицеров Ленинградского военного округа (там же, где судили участников так называемого ленинградского дела). Председательствовал на заседании Военной коллегии Верховного суда Зейдин, а обвинение поддерживал Генеральный прокурор Союза ССР Р. А. Руденко. Абакумов виновным себя не признал, сказав, что его дело сфабриковано Берией, Кобуловым и Рюминым. Тем не менее Абакумов и некоторые его соучастники были приговорены к расстрелу. Приговор, как и в сталинские времена, привели в исполнение незамедлительно. Абакумову даже не дали возможности его обжаловать. Главного его изобличителя Рюмина Военная коллегия Верховного суда приговорила к расстрелу еще раньше, в июне 1954 года.

Спустя сорок лет Военная коллегия Верховного суда СССР по протесту заместителя Генерального прокурора СССР пересмотрела дело Абакумова и других и переквалифицировала их действия на статью 193-17 п. «б» УК РСФСР (злоупотребление властью и превышение власти при наличии особо отягчающих обстоятельств).

В сентябре 1955 года Генеральный прокурор поддерживал государственное обвинение еще по одному громкому делу. Суду Военной коллегии были преданы бывшие грузинские «друзья» Берии — Рапава, Рухадзе, Церетели, Савицкий, Кримян, Надария, Хазан и Парамонов. Процесс проходил в Тбилиси. Руденко требовал смертного приговора для семи подсудимых. Суд к этой мере наказания приговорил шестерых, Парамонова и Надария — соответственно к 25 и 10 годам исправительно-трудовых лагерей.

В апреле 1956 года открылось судебное заседание в Баку. Военная коллегия Верховного суда СССР слушала дело по обвинению «соратника» Берии — бывшего первого секретаря ЦК компартии Азербайджана и председателя Совета Министров республики М. Д. Багирова. Вместе с ним на скамье подсудимых оказались еще пятеро руководителей органов внутренних дел Дагестана, Армении и Азербайджана. Расследование проводила Главная военная прокуратура. Обвинение на процессе поддерживал Генеральный прокурор Руденко. «За нарушения социалистической законности», допущенные в годы массовых репрессий указанными лицами, Военная коллегия приговорила четверых виновных, в том числе Багирова, к расстрелу, а остальных — к 25 годам лишения свободы.

Глава третья

Начало перемен

В Прокуратуре Союза ССР Р. А. Руденко пришлось расчищать «авгиевы конюшни», в которые фактически превратились органы правопорядка, да и сама законность в стране. Сталинскому беззаконию и произволу надо было поставить надежный заслон. Именно Роман Андреевич начал восстанавливать в правах прокурорский надзор после долгих лет диктатуры и произвола. И не просто восстанавливать, а создавать гарантии «социалистической законности», соответствующей духу перемен. В своих речах и выступлениях он всегда подчеркивал необходимость единства, обязательности советских законов для всех, недопустимость противопоставления законности и целесообразности, неразрывную связь законности с нормами социалистической морали. Эти идеи он проводил в жизнь, конечно, в тех пределах, которые допускались политическим руководством страны.

Одновременно решались кадровые вопросы.

Руденко, как правило, своих заместителей, а также начальников управлений и отделов, считавшихся старшими помощниками Генерального прокурора, подбирал лично. Конечно, приходилось считаться и с ЦК партии, в первую очередь с отделом административных органов, откуда ему тоже «поставляли» кадры руководящих работников. При нем в центральном аппарате установилась довольно основательная стабильность в кадровом составе, чехарда, происходившая в предыдущие годы, прекратилась. Люди почувствовали себя уверенней и спокойней. Своих заместителей он менял нечасто, в основном при уходе их на пенсию либо переходе на другую руководящую работу. Достаточно отметить, что при нем почти четверть века первыми заместителями Генерального прокурора были только четверо: П. В. Баранов, А. Н. Мишутин, М. П. Маляров и А. М. Рекунков. Все они — люди неординарные, прошедшие хорошую прокурорскую выучку на разнообразных должностях, включая самые низшие, то есть начинали со следственной работы в районах или помощниками прокурора, а затем шаг за шагом поднимались по службе, получая по праву чины и награды. Некоторые прошли суровую армейскую школу во время Великой Отечественной войны на прокурорских или командирских должностях. Другими словами, никто из них не был случайным человеком в органах прокуратуры.

Первым, кому Руденко предложил пост своего основного заместителя, был прокурор РСФСР Павел Владимирович Баранов. По свидетельству С. В. Тюрина, именно к нему поехал Руденко сразу после своего назначения на должность Генерального прокурора СССР. «Этот жест уважения был по достоинству оценен», — пишет Тюрин. И действительно вскоре, 13 апреля 1954 года, Баранов переместился с Кузнецкого моста, где располагалась Прокуратура РСФСР, на Пушкинскую улицу, в дом 15 а, и занял кресло первого заместителя Генерального прокурора СССР.

Павел Владимирович Баранов родился 13 августа 1905 года в Петербурге. В 14 лет стал работать в мастерских Витебского губернского совнархоза, затем некоторое время учился в ФЗУ, где получил специальность электромонтера, был секретарем комсомольской организации в Ленинграде и Петрозаводске, а в 1931 году по направлению партийных органов занял должность прокурора Дновского района Ленинградской области. Через несколько лет стал прокурором Кировского района Ленинграда, а в 1937 году — Свердловской области. Незадолго до войны Баранов возглавил уголовно-судебный отдел прокуратуры Ленинградской области. Когда началась Отечественная война, Павел Владимирович был мобилизован в действующую армию и прошел путь от помощника военного прокурора Ленинградского фронта до военного прокурора 2-го Белорусского фронта, став полковником юстиции. После того как отгремели бои, он некоторое время занимал должность военного прокурора Северной группы войск, а затем — Южно-Уральского военного округа. В органах военной юстиции Баранов проработал в общей сложности 7 лет, был награжден двумя орденами Красного Знамени, орденом Отечественной войны 1 степени и другими. 19 апреля 1948 года был назначен на должность заместителя прокурора РСФСР, а с 21 августа того же года стал исполнять обязанности прокурора республики и вскоре был утвержден в этой должности, прослужив в ней чуть более пяти лет.

Первым заместителем Генерального прокурора СССР Баранов оставался три года. 3 мая 1957 года он был назначен первым заместителем председателя юридической комиссии при Совете Министров СССР, образованной по прихоти Хрущева вместо упраздненного Министерства юстиции. В 1961 году Павел Владимирович вышел в отставку. Скончался он в 1988 году.

Основной заботой Руденко была подготовка нового Положения о прокурорском надзоре, так как предыдущее (принятое I7 декабря 1933 года) давно уже устарело. Создалась парадоксальная ситуация, когда прокуроры, осуществляющее надзор за законностью в стране, сами не имели законодательного документа, определяющего их права и обязанности по осуществлению этого надзора.

19 января 1955 года в центральной печати было опубликовано постановление ЦК КПСС «О мерах по дальнейшему укреплению социалистической законности и усилению прокурорского надзора» — первое партийное решение за последние три десятилетия, ориентирующее все государственные и советские органы на необходимость укрепления законности в стране. Особая роль при этом отводилась органам прокуратуры, которые призваны были обеспечить надзор за строжайшим соблюдением законов, особенно при производстве следствия по делам, расследуемым органами внутренних дел и госбезопасности. В связи с этим было признано целесообразным принять специальное Положение о прокурорском надзоре в СССР.

Проект Положения был подготовлен при непосредственном участии Генерального прокурора СССР, а также его первого заместителя Баранова и представлен в ЦК КПСС. Постановлением от 19 января 1955 года проект получил одобрение, и в феврале 1955 года Прокуратура СССР представила его в Президиум Верховного Совета СССР, после чего он был направлен всем президиумам Верховных Советов союзных республик. Одновременно проект рассматривался в юридическом отделе Президиума Верховного Совета СССР, Верховном суде СССР, Минюсте СССР и других ведомствах. От всех заинтересованных организаций в Союзную прокуратуру поступило около 60 различных замечаний и предложений. Все они тщательно анализировались и в подавляющем большинстве были приняты.

Например, заместитель председателя Президиума Верховного Совета СССР М. П. Тарасов внес предложение дополнить Положение новой статьей, предоставляющей прокурору право приостанавливать исполнение опротестованных приговоров и решений, вошедших в законную силу.

Председатель Президиума Верховного Совета Белорусской ССР В. И. Козлов предложил повысить назначать лиц на должности прокуроров в городах и районах не с 23 лет, как было предусмотрено в проекте Положения, а с 25.

Член Президиума Верховного Совета СССР И. В. Капитонов считал, что так называемые «генеральские чины» работников прокуратуры — государственный советник юстиции 1, 2 и 3 класса — должны присваиваться по представлению Генерального прокурора Президиумом Верховного Совета СССР.

С этими и многими другими предложениями Прокуратура СССР согласилась. Но были и такие замечания, которые Генеральный прокурор посчитал неприемлемыми. На этом он заострил внимание, когда весной 1955 года проект Положения о прокурорском надзоре, доработанный с учетом поступивших замечаний и предложений, вторично обсуждался на Президиуме Верховного Совета. Руденко сказал: «Одно из принципиальных возражений, по поводу которого я просил бы выступить членов Президиума, внесено Председателем Верховного суда СССР товарищем Волиным и министром юстиции СССР товарищем Горшениным. Они предлагают из проекта исключить статью 30.

Статья 30 проекта Положения о прокурорском надзоре устанавливает право Генерального Прокурора опротестовать постановление Пленума Верховного суда СССР в Президиум Верховного Совета СССР.

Товарищ Волин (я главным образом буду говорить о нем, ибо он является главным оппонентом по этому вопросу) считает, что постановление Пленума Верховного суда СССР не может быть опротестовано в Президиум Верховного Совета СССР, что Пленум Верховного суда СССР — это высшая инстанция...

Мы стоим на другой позиции: мы считаем, что Верховный суд СССР подотчетен Верховному Совету СССР, поскольку он образуется, избирается Верховным Советом СССР, а в период между сессиями подотчетен Президиуму Верховного Совета СССР. Это положение давным-давно зафиксировано законодательными актами и нет никаких оснований от него отказываться. В Положении о прокурорском надзоре в СССР, утвержденном 17 декабря 1933 года, в статье 1 говорилось: «Прокурор Союза ССР имеет право опротестования постановлений Пленума Верховного суда СССР в Президиум Центрального Исполнительного Комитета»... Таким образом, этот порядок действовал, и правильно действовал, до настоящего времени. Нет никаких оснований изменять этот порядок.

С другой стороны, при всей авторитетности Верховного суда СССР, этой высшей судебной инстанции, мы не исключаем, что она может выносить отдельные ошибочные решения. Было бы неправильно считать, что раз это высшая судебная инстанция, то нет другой власти в стране, которая была бы вправе поправить эту инстанцию. У нас есть такая власть — есть Президиум Верховного Совета, который, безусловно, полномочен вносить коррективы, исправления и так далее.

Может быть, нет необходимости вносить понятие «опротестование» решений Верховного суда СССР», потому что это как бы ставит Президиум Верховного Совета на уровень судебной инстанции. Но сказать, что Генеральный прокурор СССР может войти в Президиум Верховного Совета СССР с вопросом об отмене постановления Верховного суда СССР, будет правильно. Мы не можем исходить из измышлений буржуазных теоретиков, которые ставят суд надо всем, как суд, ни от чего не зависящий. Мы отлично понимаем, для чего буржуазным теоретикам нужна такая постановка вопроса.

Мы бы просили Президиум Верховного Совета сохранить статью 30 Положения, может быть, с изменением редакции, но сохранить принципиальное право Генерального Прокурора входить в Президиум Верховного Совета СССР по вопросу об отмене, изменении постановлений Верховного суда СССР».

После того как Руденко закончил свое выступление и К. Е. Ворошилов, ведший заседание, обратился к залу: «Кто просит слова?», выступил Волин. Отметив актуальность и своевременность принятия нового Положения о прокурорском надзоре, он сказал, что многие предложения Верховного суда СССР были учтены составителями проекта. Затем обратил внимание членов Президиума на то, что нельзя пройти мимо статьи 30, которую так яростно защищал Генеральный прокурор. Он, в частности, сказал: «Хочу отметить, что не только Верховный суд СССР, и не главным образом товарищ Волин, как сказал товарищ Руденко, возражает против этой статьи. Я считаю, что это оговорка. Что значит — главным образом? В равной степени против этой статьи возражает юридический отдел, возражает Министерство юстиции СССР и возражают другие товарищи. Я позволю себе сказать, что статья 30 проекта Положения не поддерживается и юридической наукой. В кулуарах юристы, говоря между собой, считают эту статью порочной, не соответствующей нашей советской Конституции.

Товарищ Руденко в своем выступлении ссылался на старое Положение о прокуратуре, на Положение 1933 года. Но разве можно забывать о Конституции, изданной в 1936 году, которая действует в настоящее время и которая поставила несколько иначе все эти вопросы? Думаю, что товарищу Руденко это достаточно хорошо известно. Нельзя базировать свое мнение на законах, давно отмененных и отживших в нашем государстве...

Как бы мы ни хотели проявить ведомственное начало, мы, люди, работаем и уходим, а учреждения и порядки в наших учреждениях должны оставаться. Поэтому я просил бы понять мою точку зрения не как ведомственную.

Почему не может быть принята статья З0? Что вытекает из этой статьи? Во-первых, что решения судебных органов, в том числе Верховного суда СССР, могут быть отменены Президиумом Верховного Совета СССР. Это означает, что правосудие в нашем государстве не кончается в судебных органах. Это первое положение, которое вытекает из этой статьи.

Второе положение — что Президиум Верховного Совета Союза ССР наделяется судебными функциями. Надо ли нам устанавливать такое положение? Ведь законодатель издает законы и следит за их исполнением, — это его высшая функция как высшего органа государственной власти. Устанавливать же такое положение, чтобы законодатель издавал законы, следил за их исполнением и сам исполнял, нельзя. Функция законодателя более высокая, нежели функция правосудия. Нельзя смешивать функции одного порядка, с высшими государственными функциями — издание законов и наблюдение за точным их исполнением».

К. Е. Ворошилов, внимательно слушавший оратора, вдруг вставил реплику: «А если эти функции высшего государственного органа, которым у нас является Верховный Совет, а в период между сессиями — его Президиум, захватываются Верховным, но не Советом, а судом, тогда на авансцену выступает прокурор, который следит за законностью. Я думаю, что товарищ Руденко имеет в виду это.

Нечего греха таить: суд позволяет себе иногда законодательствовать, и вы эти случаи знаете, когда вместо трех лет наказания за проступок дают 25 лет. Вы очень хорошо, с большим подъемом говорите, но нужно иметь в виду и такие случаи. А как здесь быть?»

Волин дипломатично ответил на этот вопрос: «Если это имеет место, хотя бы в отдельных случаях, то это, Климент Ефремович, глубоко неправильно, и мы сделаем соответствующие выводы.

Продолжаю: может быть, действительно полезно было бы принять такое Положение, которое предлагает товарищ Руденко, и отступить от Конституции. Может быть, это диктуется жизнью? Но мне думается, что не следует изменять Конституцию, в этом нет никакой необходимости».

Затем Волин подробно остановился на том, как Президиум Верховного Совета СССР осуществляет руководство Верховным судом СССР и направляет его деятельность. Он назвал три основные формы руководства: заслушивание докладов и отчетов об исполнении законов, истолкование законов, обязательное для всех судебных органов, и осуществление помилования. Помимо этого есть еще партийное руководство в лице ЦК КПСС, которое наблюдает, контролирует деятельность Верховного суда СССР.

«Надо ли еще устанавливать в проекте Положения те формы, о которых говорит товарищ Руденко? Я думаю, что этого делать не надо. Мы все подчиняемся нашей центральной власти, центральному партийному руководству. Нужно ли искусственно (я здесь далек от упрека в адрес товарища Руденко), с ведомственным уклоном формулировать этот вопрос? Это не только в нашем государстве, но и за границей будет воспринято как некоторый отход от демократических начал в осуществлении советского правосудия. Статья 30 тянула бы нас в этом отношении, то есть в части демократического устройства нашей судебной системы, назад. Вот почему мы решительно высказываемся против этой статьи проекта».

Далее Волин подробно изложил свое мнение о том, каким образом Генеральный прокурор может влиять на принятие более правильного решения по судебным делам: личное участие в заседаниях Пленума Верховного суда, внесение на рассмотрение Пленума вопроса о направлении судам соответствующих руководящих указаний, повторная постановка того или иного вопроса на рассмотрение Пленума Верховного суда, внесение представлений в Президиум Верховного Совета. В этом случае Президиум Верховного Совета вправе истолковать закон иначе, чем его истолковал Пленум Верховного суда.

«В наших законах достаточно положений, — заключил Волин, — чтобы направить дело суда, не употребляя формулировок, противопоставляющих закон Конституции. Вот почему мы просим статью 30 проекта Положения исключить, потому что в такой формулировке она неправильна».

Выступивший вслед за Волиным министр юстиции СССР К. П. Горшенин говорил обтекаемо. С одной стороны, он сказал, что статью 30 в том виде, в каком она представлена, принимать нельзя. В то же время заметил, что Волин не прав, приписав докладчику какой-то ведомственный подход. По его мнению, наделение Президиума Верховного Совета СССР функцией рассмотрения протестов не противоречит Конституции. Закончил же он тем, что заявил: «Вряд ли нужна статья 30, ибо это приведет к смешению и к некоторому перекосу во взаимоотношениях, установленных в государственном устройстве».

После выступления министра юстиции члены Президиума начали обсуждать проект Положения о прокурорском надзоре. Причем в подавляющем большинстве вопросы касались именно «злополучной» 30-й статьи.

Руденко нашел своего горячего сторонника в лице председателя Президиума Верховного Совета Украинской ССР Д. С. Коротченко. Тот сказал: «У меня замечание по статье 30, которая вызвала здесь дискуссию. Некоторые товарищи называют это перекосом, говорят, что это положение неправильно. Я же считаю, что эта статья правильно предлагается и правильна точка зрения Руденко». И далее: «Мне кажется, что товарищ Волин спорит сам с собой, когда он говорит, что нельзя принимать статью 30, как она предлагается, ибо это противоречит Конституции, умаляет достоинство Конституции, превращает Президиум в судебный орган, якобы претендующий на подмену Верховного суда СССР. Товарищ Волин говорит, что достаточно того, что прокурор будет присутствовать на заседании Пленума Верховного суда и может там опротестовать его неправильное решение... Представим худший вариант: Пленум Верховного суда в присутствии прокурора принимает неправильное решение. Прокурор выступает, но с ним не соглашаются. Что же дальше? Президиум ничего не будет знать. Именно потому, что законом прокурор обязывается присутствовать на Пленуме, прокурор может поставить вопрос, что Пленум принимает неправильное решение по принципиальному вопросу, на Президиуме Верховного Совета. Иначе выходит, что Президиум — это какая-то инстанция невмешательства. Это неправильно. Президиум есть Президиум, прокурор есть прокурор. Прокурор должен присутствовать на заседании Пленума, вносить свои предложения, а если с ним не согласятся — войти в Президиум. Президиум уже будет решать. Я считаю, что такая постановка правильна».

Поддержал Руденко и член Президиума Верховного Совета СССР Озолинь, сославшийся на то, что каждое решение Верховного суда есть в известной мере толкование закона. Если толкование будет противоречиво, то Президиум может отменить такое решение, поэтому статья 30 является правильной.

После Озолиня выступил председатель Президиума Верховного Совета РСФСР, заместитель председателя Президиума Верховного Совета СССР М. П. Тарасов. Сделав ряд замечаний по другим статьям проекта Положения (8 и 16), он высказал свое отношение и к «знаменитой» 30 статье: «Считаю, что нельзя статью 30 принимать в такой редакции, какую она сейчас имеет. Мы не можем собой заменить высшую судебную инстанцию — Пленум Верховного суда СССР. Это будет очень опасно, если исходить из нашей Конституции. Стало быть то, о чем говорил товарищ Волин, резонно».

«Как я себе представляю прохождение всех протестов? — продолжал он. — На Пленуме Верховного суда принимаются решения по персональным делам. Положим, прокурор настаивает, что человека надо осудить, а Пленум решил немного иначе. Прокурор после этого входит с протестом в Президиум, просит отменить постановление суда, так как считает неправильным, что его предложение не было принято. Вот я и спрашиваю, в каком же положении мы окажемся? Это значит, что мы должны рассматривать от начала до конца все уголовные дела...»

Секретарь Президиума Верховного Совета Н. М. Пегов поддержал Руденко, сказав, что статью 30 Положения надо оставить, но слово «опротестовать» заменить на другое, и что надо постараться «внести новую формулу». Пегов подчеркнул, что нужно поставить прокурора не в такое положение, что хочет он — вносит, а не хочет — не вносит протест, а чтобы он «вместе с Верховным судом отвечал за неправильные решения Верховного суда».

С обстоятельной критикой представленного проекта выступил член Президиума Верховного Совета СССР, председатель Совмина Литовской ССР М. А. Гедвилас. Он сказал, что Положение о прокурорском надзоре необходимо, прежде всего, дать на заключение Комиссиям законодательных предположений, поскольку в нем имеется «ряд существенных недостатков». В статье 2 он предложил сослаться не только на Конституцию СССР, но и на конституции союзных и автономных республик. В этом его поддержал и Ворошилов. Далее Гедвилас предложил предусмотреть в Положении защиту прокурором прав и законных интересов общественных организаций, предприятий и учреждений, расширить права прокурорского надзора в судебном производстве. У него возникли сомнения в необходимости создания так называемых межрайонных прокуратур. Он предложил также передать Положение на утверждение Верховного Совета СССР. «Если этого не сделать, получится такое положение, что акт, устанавливающий порядок прокурорского надзора за соблюдением законов, не будет являться документом, исходящим от высшего органа власти — от Верховного Совета СССР». Гедвилас не поддержал Руденко в установлении 23-летнего возраста для прокурора района, заявив: «Если прокурор будет более старшего возраста, то от этого правосудие только выиграет». В то же время Гедвилас согласился с Руденко, что необходимо оставить в проекте статью 30, только слово «опротестовывает» заменить словами «входит с представлением».

Выступивший на заседании член Президиума Верховного Совета С. М. Буденный также фактически поддержал Руденко по поводу статьи 30 Положения, но только чтобы вместо слова «протест» подобрать более приемлемую формулировку. «Но несомненно, что прокурор обязан это сделать. Иначе что же получается: прокурор присутствует ради того, чтобы присутствовать?! Впечатление у меня такое, что Верховный суд хочет ускользнуть от этого надзора. Ведь нельзя же представить, что если суд исказил и нарушил закон, то так это и должно остаться».

Не понравилась Буденному и формулировка статьи, предусматривающая, что работникам органов прокуратуры присваиваются классные чины. Он сказал: «Эта формулировка режет ухо. Нельзя ли сказать не «чины», а звания, например».

Р. А. Руденко с места объяснил: « Это уже установлено Указом Президиума Верховного Совета СССР».

Буденный продолжал: «Непривычно для слуха это слово «чины». Но, если это уже принято, то тогда возражать не приходится».

После Буденного слово взял председатель Президиума Верховного Совета Карело-Финской АССР и заместитель председателя Верховного Совета СССР О. В. Куусинен. Согласившись, что формулировка статьи 30 проекта «неподходящая», потому что обращение прокурора в Президиум Верховного Совета не может называться протестом, он предложил свой вариант, признав, что он «несколько беспомощный», но все же просил обратить на него внимание: «Я предлагаю сказать примерно так: если постановление Пленума Верховного суда СССР не соответствует Конституции СССР или Закону СССР, то Генеральный прокурор может войти в Президиум Верховного Совета с представлением о даче необходимых указаний Пленуму Верховного суда СССР. Это уже не будет протест, а будет представление. Мне кажется, что именно такую мысль и следовало бы отразить в проекте Положения».

Последним выступил председатель Президиума Верховного Совета Литовской ССР Ю. И. Палецкис. «Действительно, какой-то выход нужно найти, потому что обе стороны заинтересованы в правильном решении вопроса, — начал он. — Положим, Генеральный прокурор может возбудить протест, а Пленум Верховного суда, если он считает действия Генерального Прокурора неправильными, также может обратиться в Президиум. Возможно такое положение? Вот об этом надо подумать. Товарищ Горшенин убедительно сказал «опротестовывает». Это никак не годится... Значит, мы должны превратиться в орган «сенаторный». Мы не можем брать на себя этих функций. Есть ли в этом необходимость? Я думаю, нет».

Поскольку после Палецкиса записавшихся больше не оказалось, Ворошилов прекратил прения и дал заключительное слово докладчику Р. А. Руденко. Согласившись с некоторыми прозвучавшими на заседании предложениями, Роман Андреевич, несколько поспорив с Пеговым, Буденным, Палецкисом, Гедвиласом, Тарасовым по поводу их предложений, основной упор сделал на возражениях своего главного оппонента Волина. Он сказал: «Товарищ Волин вступил в противоречие с собой, ибо он говорит, что Пленум Верховного суда и повторно может не согласиться с Генеральным Прокурором. Тогда я спрашиваю — как же быть? Значит, я должен войти с представлением в Президиум Верховного Совета. И нечего нам пугаться, что вся заграница будет говорить об этом, вся наука восстанет против этого. Наоборот, я думаю, что наука воспримет это положение, как правильное. В заключение хочу сказать, — продолжал Руденко, — что я получил большое удовлетворение от активного обсуждения представленного документа. Состоявшееся обсуждение на заседании Президиума имеет очень большое значение, и сейчас наша обязанность состоит в том, чтобы сделать все возможное для усиления прокурорского надзора».

После Руденко с небольшой репликой выступил и Волин: «Товарищи Коротченко, Буденный и Гедвилас совершенно правильно говорили относительно возникающей иногда необходимости войти в Президиум. Я этого не отрицал и не отрицаю. Но с чем прокурор может войти в Президиум Верховного Совета — вот в чем вопрос. Если Пленум Верховного суда СССР дал неправильное толкование в своем постановлении, Генеральный Прокурор, как и министр юстиции, обязан войти в Президиум Верховного Совета с предложением о толковании закона... Но разве это протест? Это представление. Понятно, дело, конечно, не в названии, а в содержании, в том, какое решение принимает Президиум. Статья 8 проекта полностью исчерпывает возможность для Генерального Прокурора войти в Президиум Верховного Совета с представлением об ином толковании закона, чем дал его Пленум. Верховный Совет истолкует закон, и это толкование обязательно для всех судебных органов».

Подводя итоги заседания, Ворошилов сделал несколько редакционных замечаний. Ему очень не понравилась формулировка статьи 16 проекта, в которой говорилось, что в отношении должностных лиц и граждан, нарушивших закон, прокурор в зависимости от характера правонарушения «возбуждает уголовное, административное или дисциплинарное преследование». «Мы никого не преследуем, мы преследуем одну цель — заставить исполнять закон так, как ты обязан его исполнять. Поэтому надо сказать не «преследование», а употребить другое выражение, более соответствующее вашей благородной функции. Преследовать — это догонять, это хватать за шиворот. Слово это здесь не подходит. Наш язык так богат, что мы можем найти другое слово вместо этого».

Затем Ворошилов высказался и по статье 30, вызвавшей такой сыр-бор. Он сказал: «Считаю, что товарищ Руденко правильно бьется за эту статью. Но в такой редакции она не годится, и здесь прав товарищ Волин. Здесь тоже нехорошее выражение — прокурор входит с протестом, ведь этот протест будет не ради искусства, а присутствует он для того, чтобы выполнять свою функцию... Статью 30 нужно принять, но в более точной формулировке, чтобы она не выглядела столь грубо. Прав товарищ Гедвилас, что такой серьезный документ нужно было бы дать на рассмотрение Комиссии законодательных предположений. Это облегчило бы нашу работу, и мы обязаны это сделать... Видимо, нужно будет еще раз отредактировать Положение о прокурорском надзоре, потому что этот документ будет действовать долгие годы. Все, что режет слух и мешает логике, должно быть устранено».

Ворошилов предложил поручить редактирование Руденко, Горшенину, Волину с привлечением председателей комиссий законодательных предположений Яснова и Гедвиласа. «Созыв должен быть за Руденко», — сказал он.

Генеральный прокурор со своей стороны попросил включить в редакционную комиссию и Горкина. Ворошилов согласился.

Перед закрытием заседание В. И. Козлов напомнил: «Нам нужно решить вопрос относительно возраста прокурора — 23 года или 25 лет».

Ворошилов поддержал мнение Гедвиласа — повысить возраст до 25 лет.

Руденко попытался отстоять свою точку зрения: «В 23 года — это уже взрослый человек». Но Ворошилов возразил: «23-летний товарищ — это еще недостаточно взрослый человек. Если бы можно было установить 27-летний возраст, то я был бы за 27 лет. Я себе не представляю 23-летнего прокурора; пусть такой сначала поработает в канцелярии у прокурора».

В Положении о прокурорском надзоре в окончательном виде было записано: «В случае, если Генеральный прокурор СССР усматривает, что постановление Пленума Верховного суда СССР не соответствует закону, он обязан войти по этому вопросу с представлением в Президиум Верховного Совета СССР» (статья 29). Положение о прокурорском надзоре в СССР 24 мая 1955 года было утверждено указом Президиума Верховного Совета СССР, а 28 декабря того же года — и сессией Верховного Совета СССР и стало законом. Оно действовало около 25 лет, вплоть до принятия Верховном Советом СССР Закона о прокуратуре СССР (30 ноября 1979 года).

В июне 1955 года, вскоре после принятия Положения о прокурорском надзоре в СССР, Генеральный прокурор созвал в Москве Всесоюзное совещание руководящих прокурорских работников. На нем Роман Андреевич сделал большой доклад о задачах органов прокуратуры по выполнению постановления ЦК КПСС от 19 января 1955 года «О мерах по дальнейшему укреплению социалистической законности и усилению прокурорского надзора». В нем он подчеркнул, что партия и Советское правительство, ставя задачу укрепления законности, одним из непременных условий решения этой задачи выдвигает усиление прокурорского надзора за точным и неуклонным исполнением советских законов. Именно на это и направлено новое Положение о прокурорском надзоре. Руденко рассказал об основных особенностях Положения и задачах, которые стоят перед всеми прокурорскими работниками, какие бы посты они ни занимали: от рядовых следователей и помощников прокуроров до руководителей прокуратур областей, краев и республик и работников центрального аппарата. Затем, как всегда, началось обсуждение доклада. В выступлениях резко критиковались имеющиеся недостатки, в том числе и в деятельности руководящих органов прокуратуры.

На заключительное заседание прибыл Первый секретарь ЦК КПСС Хрущев, председатель Совета Министров Булгании и председатель Президиума Верховного Совета Ворошилов. Это был первый случай в истории прокуратуры, когда прокурорский форум посетили три высшие руководители партии и государства (лишь однажды, в 1932 году, на торжественном заседании по случаю 10-летнего юбилея органов прокуратуры, выступил тогдашний Председатель ЦИК М. И. Калинин). Хрущев, не привыкший отсиживаться на совещаниях, выступил с небольшой речью, которую, как всегда, произнес эмоционально, почти не прибегая к каким-либо записям.

Б. А. Викторов, участвовавший в работе Всесоюзного совещания и слушавший Хрущева, вспоминал, что Хрущев тогда сказал: «Мы пришли к вам не для того, чтобы упрекать, что при вашем попустительстве в НКВД творился произвол... Мы пришли засвидетельствовать свое почтение и уважение к вам... Берия и его банда создали систему — сами арестовывали и сами судили. Вы тоже виноваты, но мы принимаем во внимание, в какое положение вы были поставлены». Обратил внимание Хрущев и на то, что отношения прокурор должен строить не на личных связях, а на законе. Прокурор обязан быть строгим законником и неумолимым государственным человеком.

«Либеральный подход у нас проистекает от наших партийных и человеческих качеств, — продолжал Хрущев. — Сейчас готовится амнистия для тех осужденных советских граждан, которые по малодушию или несознательно оказались вовлеченными в сотрудничество с оккупантами. Мы считаем это справедливым и гуманным. Нельзя не учитывать создавшуюся обстановку во время войны и коварство врага. В государстве должен быть порядок. Нельзя притуплять и бдительность. Мы окружены врагами, есть и преступники, которых надо перевоспитывать, а не просто использовать как рабочую силу, как делал Берия.

Хочу напомнить, ошибка прокурора очень дорого обходится. Нужны прилежание и внимание в работе».

Направляя новое Положение на места, в своем указании от 1 июня 1955 года Руденко подчеркнул, что «строгое и неуклонное соблюдение Положения о прокурорском надзоре в СССР является важным и непременным условием дальнейшей работы всех органов советской прокуратуры». Он предложил прокурорам республик, краев и областей, городов и районов огласить Положение на оперативных совещаниях работников подчиненных им прокуратур, обязать всех прокурорско-следственных работников тщательно его изучить и руководствоваться им в своей деятельности.

В седьмом номере журнала «Социалистическая законность» за 1955 год была опубликована большая статья Руденко «За усиление прокурорского надзора», посвященная разъяснению основополагающих положений этого важнейшего для прокуратуры законодательного акта. Он особенно выделил то, что «Положение четко регламентирует многообразную деятельность органов прокуратуры и определяет права и обязанности прокуроров». Далее он пишет, что «строгое соблюдение социалистической законности должно предупреждать и пресекать преступную деятельность любых антиобщественных элементов. Не случайно злейшие враги Советской власти в качестве одного из основных методов своей подрывной деятельности избрали именно преступное нарушение социалистической законности. Так действовали, в частности, враг народа Берия и его сообщники, разоблаченные Центральным Комитетом Коммунистической партии».

Сославшись на то, что статья 17 Положения возлагает на Генерального прокурора и подчиненных ему прокуроров обязанность «привлекать к уголовной ответственности лиц, виновных в совершении преступлений, принимать меры к тому, чтобы ни одно преступление не осталось не раскрытым и ни один преступник не уклонился от ответственности», Руденко отметил, что необходимо серьезно улучшить надзор за исполнением законов в деятельности органов дознания и предварительного следствия.

Обратил внимание на то, что Положение наделяет прокуроров не только большими правами в области борьбы с преступностью, оно в то же время накладывает на прокурорско-следственных работников и большие обязанности. Важнейшей из них, отмечает Руденко, является усиление борьбы с наиболее опасными преступлениями. И здесь же их перечисляет: это преступления «против Советского государства, против священной социалистической собственности, против жизни, здоровья и личной собственности граждан».

Руденко заметил, что Положение обязывает прокуроров с особой внимательностью и тщательностью относиться к санкционированию арестов. При этом надо строить работу органов прокуратуры и суда, предварительного следствия и дознания так, чтобы «ни один из преступников не смог уклониться от ответственности и в то же время полностью искоренить случаи необоснованного привлечения к уголовной ответственности, необоснованных арестов граждан и неправильного их осуждения».

Далее в своей статье Руденко раскрыл задачи, возлагаемые Положением на органы прокуратуры в области надзора за исполнением законов учреждениями, организациями, должностными лицами и гражданами СССР, то есть функции так называемого «общего надзора» прокуратуры по рассмотрению жалоб, в области судебного надзора и надзора за соблюдением законности в местах лишения свободы. В заключение он остановился на вопросах укрепления, подбора и расстановки кадров, идейно-политического воспитания работников органов прокуратуры, повышения их политической ответственности за порученное дело.

С именем Романа Андреевича Руденко тесно связано начало перемен в деятельности органов прокуратуры. Ранее безликие и даже сами бесправные, прокуроры стали подлинными проводниками социалистической законности, конечно в той мере, в какой это диктовалось тогда руководящими органами страны. Слово «закон» стало, наконец, ассоциироваться с такими понятиями, как «справедливость», «порядочность», «честность». Началось постепенное, пока еще медленное и нерешительное, исправление тех искривлений, которые допускались во времена «сталинщины».

В первых же своих приказах, указаниях и распоряжениях Генеральный прокурор провозгласил курс на законность, надзор за подлинным исполнением законов — основополагающей линией деятельности прокурорских работников. В те годы Президиум Верховного Совета и Советское правительство приняли немало указов и постановлений, в которых отменялись многие старые репрессивные законодательные акты и распоряжения. Руденко немедленно реагировал на них, давая соответствующие разъяснения своим подчиненным. В частности, в сентябре 1953 года он подписал указание о надзоре за исполнением указа Президиума Верховного Совета СССР от 10 сентября 1953 года «Об отмене административного выселения из домов государственных предприятий, учреждений и организаций рабочих и служащих, прекративших трудовые отношения». Указ значительно суживал административные меры при решении жилищной проблемы, перенеся центр тяжести на судебное рассмотрение соответствующих дел. Конечно, административное выселение из ряда домов, особенно оборонного значения, еще оставалось долгие годы, но все же поворот в сторону искового производства был сделан, и Руденко обратил на это внимание прокуроров. Потом он еще не раз возвращался к этой животрепещущей теме.

Одной из многих причин произвола в следственных делах являлась низкая квалификация следователей. Поэтому уже 14 октября 1953 года Руденко подписал приказ «О мероприятиях по повышению квалификации следователей органов прокуратуры». Проверки на местах тогда показывали, что многие следователи прокуратуры, особенно молодые, не умели пользоваться научно-техническими средствами, имеющимися в следственном чемодане, а такие важнейшие следственные действия, как осмотр места происшествия, осуществляли поверхностно и небрежно. Они подчас вообще игнорировали методические разработки, подготовленные институтом криминалистики, не знакомились с юридической литературой, не всегда хорошо знали процессуальное и материальное уголовное право.

В приказе был намечен целый комплекс мер, направленных на преодоление инертности следователей в изучении криминалистической техники и литературы, на подлинное повышение их квалификации. Контроль за исполнением этого приказа Руденко возложил на своего заместителя Г. Н. Новикова.

Генеральный прокурор принял ряд мер, направленных на искоренение бумажной волокиты в органах прокуратуры, значительно сократив требуемую от прокуроров отчетность. Своим приказом от 29 марта 1954 года он обязал их впредь предоставлять лишь отчеты о работе, донесения о наиболее опасных преступлениях и чрезвычайных происшествиях, а также копии представлений и протестов, вносимых в местные руководящие партийные и советские органы. Больше ничего от своих подчиненных прокуроры требовать не имели права. Он запретил прокурорам самолично устанавливать какую-либо отчетность, непредусмотренную приказом Генерального прокурора. Этим же приказом он отменил предоставление в вышестоящие прокуратуры различного рода справок о проведенных проверках, постановлений на арест, уведомлений о принятии к производству уголовных дел и т. п. Отменил также указание Прокуратуры СССР о личной проверке прокурорами республик, краев и областей раз в квартал одной тюрьмы или колонии. В то же время обязал прокуроров обеспечить строжайший надзор за соблюдением законности органами милиции и исправительно-трудовыми учреждениями, производя проверки там по своему усмотрению.

В апреле 1954 года в Москве состоялся V съезд профсоюза работников государственных учреждений, на котором серьезной критике подверглась работа органов прокуратуры по рассмотрению жалоб. На это Руденко моментально отреагировал, предупредив прокуроров о необходимости ликвидации проявлений бюрократизма и волокиты в разрешении жалоб, предложив заниматься этими вопросами и прокурорам республик, краев и областей.

В целях усиления борьбы с преступностью Руденко в одном из своих указаний (от 19 июня 1954 года) потребовал правильно и своевременно разрешать первичные материалы и сообщения о совершенных преступлениях. В то время зачастую под видом проверки поступивших материалов фактически проводилось предварительное следствие, а вопрос о возбуждении уголовного дела даже при наличии к тому достаточных оснований разрешался с большим опозданием. Другими словами, работники прокуратуры и органов милиции пытались «подстраховаться» от возможного прекращения уголовного дела и создать таким образом видимость благополучия в работе.

Руденко предложил рассматривать первичные материалы и сообщения о совершенных преступлениях и решать вопрос о возбуждении уголовного дела не более чем в 3-дневный срок. В тех же случаях, когда требовалось выехать на место или запросить дополнительные материалы — в 15-дневный срок.

Он запретил при проверке первичных материалов производство следственных действий, предусмотренных уголовно-процессуальным законодательством.

В случаях насильственной смерти граждан или получения ими тяжких телесных повреждений, а также самоубийств Генеральный прокурор предложил уголовные дела возбуждать без какого-либо промедления и производить предварительное следствие.

После июльского (1953 года) Пленума ЦК КПСС явственно повеяло «оттепелью» и пусть еще урезанной, ограниченной определенными рамками, но все же свободой. Органы внутренних дел и государственной безопасности, ранее вершившие все дела, теперь решительно отодвигались на второй план. Восстанавливались в своих правах суды и прокурорский надзор. Внесудебные органы расправы — ликвидировались. 1 сентября 1953 года Президиум Верховного Совета СССР упразднил Особое совещание при Министерстве внутренних дел, рассматривавшее долгие годы основную массу политических дел по пресловутой статье 58. Одновременно с этим Верховному суду было предоставлено право пересматривать по протесту Генерального прокурора решения бывших коллегий ОГПУ, троек НКВД—УНКВД, Особого совещания при НКВД—МГБ—МВД СССР. Спустя почти два года Президиум Верховного Совета предоставил также это право военным трибуналам военных округов и флотов, верховным судам союзных республик, президиумам верховных судов автономных республик, краевым и областным судам в отношении дел, следствие по которым производилось местными органами госбезопасности. Пересмотр же решений бывшей комиссии НКВД и прокурора СССР по следственным делам был отнесен к компетенции Верховного суда. 7 августа 1957 года Президиум Верховного Совета СССР расширил полномочия верховных судов союзных республик и военных трибуналов округов (флотов), предоставив им право пересматривать и решения Особого совещания по делам, следствие по которым производилось центральными органами госбезопасности, а также решения, принятые комиссией НКВД и Прокурора Союза по следственным делам.

Уже по этим изменениям можно судить о все увеличивающемся объеме дел, подлежащих пересмотру. В связи с этими законодательными актами Генеральный прокурор СССР издал целый ряд приказов и указаний, которыми был установлен порядок рассмотрения жалоб и заявлений от лиц, отбывающих наказание по решениям коллегии ОГПУ, троек НКВД—УНКВД и Особого совещания при НКВД—МГБ—МВД СССР. Руденко и его заместители направили на места и другие секретные указания и приказы, касающиеся пересмотра уголовных дел, возбужденных по 58-й статье. Лица, необоснованно привлеченные к уголовной ответственности, подлежали трудоустройству, пенсионному обеспечению; время пребывания в местах лишения свободы и в ссылке засчитывалось в трудовой стаж, им должны были предоставлять в первоочередном порядке жилую площадь и т. д. Закон об этих льготах имел обратную силу, то есть распространялся и на лиц, освобожденных до его принятия. Этот нормативный акт был постоянно в поле зрения органов прокуратуры, как, впрочем, и другие подобного рода законы. Снимались с учета некоторые категории спецпоселенцев, восстанавливались права немцев, калмыков, греков, болгар, армян, чеченцев, ингушей, карачаевцев и членов их семей.

Так начиналась первая волна реабилитации жертв политических репрессий, пока еще выборочная и осторожная, но с каждым годом все более набирающая силу.

Происходящие перемены работники органов прокуратуры воспринимали с глубоким и искренним удовлетворением. Их не надо было специально «натаскивать» или подгонять. Чувство «законности» было им все же присуще. Другое дело, что проявлять его во времена сталинщины могли далеко не все, ведь на это требовалось особое мужество. Но когда очистился «политический воздух», повеяло переменами, прокуроры стали, пожалуй, самыми активными сторонниками новых идей. И это всячески поддерживал и приветствовал Генеральный прокурор, часто подавая личный пример своим подчиненным. Вспоминая Романа Андреевича тех лет, многие современники отмечали, что они действительно увидели в нем прокурора — проводника прогрессивных идей. Прежде всего потому, что был он личностью незаурядной. Старший помощник Руденко, С. В. Тюрин, знавший его много лет, писал о нем: «Мудрый, неторопливый в решениях, он чрезвычайно тщательно, осмотрительно подходил к решению любой проблемы. По некоторым вопросам он не один раз откладывал принятие решений, пока не находил наиболее правильное. Порой могло показаться, что это идет от некоего консерватизма либо нерешительности. Так некоторые и воспринимали его осторожность. Но это глубоко ошибочное представление! В те времена умный и порядочный человек не мог иначе действовать на таком важном государственном посту. А от него действительно многое зависело... Он предпочитал лучше выждать, воздержаться до поры от скоропалительных решений, пока, как говорят, не улягутся страсти вокруг очередной сомнительной идеи или кампании. Это было глубоко осознанное поведение большого государственного человека, единственно верное в тех исторических условиях... Именно понимание государственной важности своих позиций заставляло его проявлять осмотрительность».

С особой тщательностью Руденко подходил к подготовляемым в аппарате приказам и указаниям. «По несколько раз возвращал он такие документы на доработку, каждое слово в них взвешивал, искал точные, безупречно выверенные в правовом отношении формулировки, — вспоминал Тюрин. — Случалось, что даже после подписания документов он еще и еще раз возвращался к ним, перечитывал и перепроверял свои сомнения».

Надо ли говорить, с какой взвешенностью подходил Генеральный прокурор ко всем вопросам, связанным с реабилитацией жертв политических репрессий, особенно когда наступил второй ее период, более массовый.

В начале января 1955 года он пригласил к себе только что назначенного заместителя главного военного прокурора Бориса Алексеевича Викторова и поручил ему формирование и руководство специальной группой военных прокуроров и следователей, которая должна незамедлительно заняться рассмотрением писем и заявлений с просьбами о реабилитации.

Б. А. Викторов вспоминал, что Руденко сказал ему тогда: «Следует добиться, чтобы мнение у народа о военной юстиции изменилось в лучшую сторону. Пока прокуратура больше преуспела в том, чтобы как можно удачнее прикрыть свое или чужое беззаконие, погасить жалобы. Не исключено, что придется ставить вопрос об отмене неправосудных приговоров... Для восстановления честного имени не может быть никаких сроков давности. Чтобы принимать обоснованные решения, придется производить заново всестороннее объективное расследование. В этом примут участие сотрудники КГБ. Его аппарат в основном обновился, пришли новые люди, честные и принципиальные».

При этом он подробно разъяснил Викторову самые неотложные задачи: сформировать группу, проинструктировать людей, наладить работу, сочетая ее со специальной подготовкой и учебой. Для того чтобы лучше уяснить себе, как производилось в те годы следствие, Руденко порекомендовал Викторову ознакомиться с делами бывшего наркома внутренних дел Ежова, его заместителя Фриновского, а также с делами Берии, Абакумова, Рюмина, где факты беззакония и произвола были обнажены до предела.

Викторову удалось быстро сформировать группу, в которую вошли в основном бывшие фронтовики, окончившие после войны Военно-юридическую академию, в частности, Б. С. Нарбут, А. Г. Торопкин.

При создании специальной группы речь шла о реабилитации не только лиц, осужденных по политическим процессам, проводившимся до войны, но и жертв так называемого «военного времени», то есть лиц, которые вследствие тех или иных «обстоятельств» попали в плен, хранили случайно оказавшиеся у них фашистские листовки и т. п. Руденко предупредил, что могут быть «попытки поставить под сомнение правильность осуждения действительных врагов Советской власти, активных пособников фашистов, карателей, допустить реабилитацию таких лиц ни в коем случае нельзя».

В первые же дни работы специальной группы возникло множество вопросов, с которыми Викторов обратился к Руденко. В частности, есть ли политическое решение о массовом пересмотре дел прошлых лет и т. п. Вот что, по словам Викторова, Роман Андреевич ответил: «Поведение ваших товарищей объяснимо, им нелегко сразу воспринять все то, что вы им сообщили. Просят сослаться на решение о пересмотре дел прошлых лет? Что же, так привыкли. Не верят на слово? В академии так учили. Всем нам придется столкнуться с тем, что оценки некоторых событий и их участников, казавшиеся неизменными, нужно будет пересмотреть. Сделать это надо во имя истины, справедливости и правды истории. А решение будет. Оно готовится».

Руденко лично занимался вопросами реабилитации. Он подписал сотни постановлений следственных органов, признававших обвинения тех или иных лиц необоснованными и недоказанными, и вносил их на рассмотрение Верховного суда СССР. Он принял многих бывших узников, членов их семей, лично знакомил людей со следственными делами, разъяснял им права. Словом, помогал чем только мог.

Среди первых реабилитированных были и расстрелянные бывшие руководители Прокуратуры СССР и Прокуратуры РСФСР и их близкие: первый прокурор Союза И. А. Акулов и его жена Н. И. Шапиро, бывшие прокуроры республики Н. В. Крыленко, В. А. Антонов-Овсеенко и его жена Софья Ивановна, Ф. Е. Нюрина, Н. М. Янсон и его жена Л. Ф. Петрулевич и другие.

Конечно, без политического решения реабилитация жертв репрессий не смогла бы принять столь массовый характер. В январе 1956 года Президиумом ЦК КПСС была образована комиссия по изучению материалов о политических репрессиях в стране в период 1935—1940 годов. Ее возглавил секретарь ЦК КПСС, академик П. Н. Поспелов. В нее вошли также секретарь ЦК КПСС А. В. Аристов, Председатель ВЦСПС Н. М. Шверник, заместитель председателя Комитета партийного контроля при ЦК КПСС П. Т. Комаров. Активное участие в работе комиссии принимал и Генеральный прокурор Союза. Выводы комиссии легли в основу секретного доклада «О культе личности и его последствиях», произнесенного первым секретарем ЦК КПСС Н. С. Хрущевым 25 февраля 1956 года, в последний день работы ХХ съезда КПСС. В докладе впервые было сказано о беззакониях и произволе, творимых органами внутренних дел и государственной безопасности не только с попустительства, но и по прямому указанию И. В. Сталина.

Вот как описывает свои впечатления от этого доклада Викторов: «По инициативе Романа Андреевича Руденко я оказался с числе приглашенных на съезд. Это было глубоко впечатляющее, незабываемое событие в моей жизни... В конце работы съезда выступил Никита Сергеевич Хрущев. Его доклад о злоупотреблениях Сталина произвел большое впечатление. Еще свежа была в памяти всенародна скорбь. Прощаясь со Сталиным, многие искренне плакали. Все хорошо знали, помнили лозунг: «За Родину, за Сталина». С этими словами шли в бой и погибали. С его именем связывали все предшествующие достижения... Что произошло в 1936—1937 годы и почему, многие не могли объяснить. Слышали: были в НКВД изверги Ежов и Берия, но им ничего не простили, покарали. О какой-либо конкретной виновности во всем этом самого Сталина никто открыто не говорил.

Впервые от Никиты Сергеевича Хрущева мы услышали о фактах личных злоупотреблений Сталина — один страшнее другого. В своем блокноте я сделал тогда пометки, которые сохранились».

Многие факты, приведенные в докладе Хрущева, оказались откровением и для Генерального прокурора, участвовавшего в работе съезда в качестве делегата. Вот что говорил тогда Хрущев: «Массовые репрессии резко усилились с конца 1936 года после телеграммы Сталина и Жданова из Сочи от 25 сентября 1936 года, адресованной Кагановичу, Молотову и другим членам Политбюро, в которой говорилось следующее: «Считаем абсолютно необходимым и срочным делом назначение т. Ежова на пост наркомвнудел. Ягода явным образом оказался не на высоте своей задачи в деле разоблачения троцкистско-зиновьевского блока. ОГПУ опоздал в этом деле на 4 года. Об этом говорят все партработники и большинство областных представителей НКВД». Следует кстати заметить, — продолжал Хрущев, — что с партработниками Сталин не встречался и поэтому мнение их знать не мог.

Эта сталинская установка о том, что «НКВД опоздал на 4 года» с применением массовых репрессий, что надо быстро «наверстать» упущенное, прямо толкала работников НКВД на массовые аресты и расстрелы...»

Конечно, Хрущев говорил далеко не все, что ему было известно. Ни разу он не упомянул и своего имени, не покаялся за свои «прегрешения», которых было не меньше, чем у любого другого члена Политбюро. Ведь он тоже был причастен к массовым «чисткам» на Украине, когда стал в январе 1938 года первым секретарем ЦК КПУ и кандидатом, а чуть позднее, в марте 1939 года, членом Политбюро ЦК КПСС.

Привел в своем докладе Хрущев и первые цифры реабилитированных. По его словам, на день открытия съезда с 1954 года Военной коллегией Верховного суда СССР было реабилитировано 7679 человек, многие из них — посмертно.

По докладу Хрущева без обсуждения было принято соответствующее решения, а 30 июня 1956 года вышло большое постановление ЦК КПСС «О культе личности и его последствиях».

Руденко постоянно интересовался работой специальной группы и всегда напоминал руководителям Главной военной прокуратуры о всей важности порученного им дела. В. А. Викторов рассказывал: «Вся наша работа проходила под непосредственным руководством Генерального прокурора Союза ССР действительного государственного советника юстиции Романа Андреевича Руденко. Лично он и нередко его заместители А. Н. Мишутин, П. И. Кудрявцев утверждали подготовленные нами решения по определенным делам или в силу требований процессуального закона.

Руководство аппаратом, созданным в Главной военной прокуратуре для этих целей, осуществлял Главный военный прокурор. В начале работы им был генерал-майор юстиции Е. И. Варский, а затем А. Г. Горный, ставший впоследствии генерал-полковником юстиции. Решения по пересмотренным делам, отнесенным к нашей компетенции, принимали Главный военный прокурор и его заместители — автор настоящих записок и в разное время другие заместители — А. Н. Полев, В. С. Жабин, Д. П. Терехов, И. М. Максимов, К. Н. Новиков и С. К. Залчевский. Возглавляли отделы назначенные с периферии опытные военно-прокурорские работники, занимавшие до этого и во время Отечественной войны должности военных прокуроров армий и корпусов. Из фронтовиков в основном был сформирован и весь аппарат для этой работы».

Необходимо добавить, что материалы по реабилитации И. А. Акулова, подготовил военной прокурор подполковник юстиции Аракчеев. Делом Н. В. Крыленко занимался военный прокурор подполковник юстиции Васильев, реабилитацией В. А. Антонова-Овсеенко и Н. М. Янсона — подполковник юстиции Ф. Р. Борисов, пересмотром дела Ф. Е. Нюриной — военный прокурор подполковник юстиции Прошко. Именно их тщательно подготовленные постановления легли в основу реабилитации бывших руководителей Прокуратуры СССР и Прокуратуры РСФСР.

Глава четвертая

На подъеме

После принятия в 1955 году Положения о прокурорском надзоре в СССР, впервые четко конкретизировавшего основные функции высшего надзора по всем его отраслям, прокуратура в стране находилась на подлинном подъеме. За год до введения в действие Положения прокуроры и следователи сменили форму. Еще во время Отечественной войны и после ее победоносного окончания многие работники гражданских министерств и ведомств (железнодорожного, морского и речного транспорта, горной промышленности, связи, энергетики и др.) имели звания, носили форменную одежду, обязательными атрибутами которой являлись погоны, а для высшего состава (генералов) лампасы. Такая же форма, введенная еще в 1943 году, была и у прокуроров. Поговаривали, что на Западе это вызывало определенное раздражение: дескать, русские выступают за мир, за разоружение и сокращение армии, а сами чуть ли не всех заставляют носить погоны — хоть завтра любой встанет под ружье. Поэтому не случайно 6 июля 1954 года Совет Министров СССР своим постановлением отменил форменную одежду и персональные звания для сотрудников гражданских министерств и ведомств. Все гражданские лица разом лишились званий и погон.

18 октября 1954 года постановлением Совета Министров были введены новые знаки различия для прокурорско-следственных работников, а также изменена их форменная одежда. Совсем оставлять прокуроров без формы не решились. Вместо погон появились петлицы на воротнике, кокарду заменили ведомственной эмблемой, шинель — пальто, а костюм вместо темно-коричневого стал темно-синего цвета. Впрочем, правила поведения прокуроров и следователей при ношении форменной одежды остались прежними.

В аппарате Прокуратуры СССР в середине 50-х годов еще работали многие ветераны, стоявшие у истоков советской прокуратуры. Они пользовались тогда всеобщим авторитетом, их уважали в коллективе. Руденко относился к ним с глубоким и искренним чувствами, прислушивался к их мнению, специально приглашал к себе и интересовался настроением, работой, спрашивал, как они относятся к тем или иным его начинаниям.

Одним из корифеев органов прокуратуры был Георгий Николаевич Александров. В годы гражданской войны он вступил добровольцем в Московский коммунистический кавалерийский полк, который в составе Первой конной армии сражался с белополяками и врангелевцами. Весной 1920 года молодой боец был определен военным следователем в ревтрибунал дивизии. С этого и начался его долгий и тернистый путь на юридическом поприще. После окончания войны Георгий Николаевич вернулся в Москву и продолжал работать следователем, сначала при губернском суде, а затем в органах прокуратуры. Одновременно учился на факультете права Московского университета. С 1934 года Александров начал работать в Прокуратуре СССР следователем по важнейшим делам. Во время Великой Отечественной войны в качестве заместителя начальника следственного отдела осуществлял надзор за законностью в деятельности Наркомата авиационной промышленности СССР. В 1945—1946 годах выполнял ответственную работу руководителя советской следственной части на Нюрнбергском процессе и многое сделал для разоблачения преступлений фашистов. После окончания процесса Александров еще долгие годы работал заместителем начальника следственного управления Прокуратуры СССР, был организатором целого ряда конференций лучших следователей. В 70-е годы он занимал должность ученого секретаря научно-методического совета при Прокуратуре Союза. Будучи блестящим публицистом, Георгий Николаевич часто выступал со статьями в периодической печати, написал интересную книгу: «Нюрнберг вчера и сегодня». Александров был удостоен многих наград, являлся заслуженным юристом РСФСР.

Солидный послужной список был и у помощника Генерального прокурора СССР по особым поручениям Николая Леонтьевича Зарубина. Он родился в 1893 году в крестьянской семье. Окончил трехгодичную сельскую школу и с 16 лет стал работать в волостном суде. Служил в царской армии, был солдатом. После революции сел за судейский стол, а с 1926 года начал работать помощником губернского прокурора. До февраля 1941 года, когда он пришел в аппарат Союзной Прокуратуры, успел поработать заместителем прокурора Киргизской АССР и Средне-Волжского края, прокурором лагерей Хабаровского края. В 1941—1942 годах работал заместителем начальника отдела по надзору за местами заключения Прокуратуры СССР, затем, прослужив два года прокурором Ставропольского края, вернулся на ту же должность в аппарат Союзной прокуратуры. Па пенсию вышел в 1956 году. Видевший многих предшественников Руденко на посту Генерального прокурора, он, по словам Тюрина, говорил о Руденко: «Это первый Генеральный прокурор — государственный человек».

Ветераном органов прокуратуры был и Дмитрий Евграфович Салин, которого Руденко назначил в 1954 году своим заместителем и начальником отдела по спецделам (затем по надзору за следствием в органах госбезопасности). Родился он в 1903 году в Петербурге. Образование имел незаконченное среднее, правда, потом окончил военно-юридические курсы. Служить начал в 1926 году милиционером, затем до 1933 был начальником райотдела и окружного отдела милиции, городского управления в Мичуринске. После этого стал старшим следователем прокуратуры Московско-Донбасской железной дороги. Затем на аналогичных должностях был в прокуратурах Туркестанско-Сибирской и Оренбургской железных дорог, прокурором Ташкентской железной дороги и на других равноценных должностях транспортной прокуратуры. В 1946—1948 годах Д. Е. Салин служил прокурором Литовской ССР, а затем стал главным прокурором железнодорожного транспорта и главным транспортным прокурором. На пенсию вышел в 1959 году.

В июле 1956 года, то есть только через три года после начала демократических преобразований в стране, наконец-то была изменена подсудность дел о государственных преступлениях. Они изымались (за исключением дел о шпионаже) из ведения военных трибуналов. В связи с этим Р. А. Руденко своим приказом от 1 августа 1956 года возложил надзор за следственными делами о государственных преступлениях, совершенных гражданскими лицами, на прокуроров областей, краев, автономных и союзных республик. Они же обязаны были отныне рассматривать и первичные надзорные жалобы. Дела же о государственных преступлениях, расследуемые центральным аппаратом Комитета государственной безопасности, подлежали контролю отдела по надзору за следствием в органах госбезопасности Прокуратуры СССР.

4 августа 1955 года Генеральный прокурор Союза издал очень важный приказ, который касался усиления прокурорского надзора за соблюдением законности при задержании, аресте и привлечении к уголовной ответственности граждан. В нем признавалось, что незаконные задержания, аресты и необоснованное привлечение людей к уголовной ответственности до сих пор не изжиты, и проистекают они от безответственного отношения прокуроров и работников следственных органов к исполнению своего служебного долга. Но в приказе отмечена и другая сторона медали. Прокуроры иногда необоснованно отказывали в санкционировании ареста лиц, совершивших тяжкие преступления. И те и другие факты Руденко расценивал как грубые нарушения закона, которые должны повлечь за собой строгую ответственность и прокуроров, и следователей. Другими словами, Генеральный прокурор потребовал от своих подчиненных «ювелирной» точности при решении всех этих вопросов. В приказе прямо предписывалось, что необходимо применять арест в качестве меры пресечения при совершении тяжких преступлений. Самые актуальнее из них перечислялись: это убийство, разбойное нападение, изнасилование, хищение социалистической собственности (указ от 4 июня 1947 года), хулиганство. А в отношении лиц, совершивших менее тяжкие преступления, предлагалось с «особой тщательностью рассматривать вопрос о целесообразности ареста». Необходимо было учитывать также тяжесть улик против обвиняемого, род его занятий, возраст, состояние здоровья и семейное положение.

Прокуроры, санкционирующие арест, должны были лично знакомиться с материалами расследования, глубоко изучать собранные доказательства виновности, а при необходимости производить личный допрос подследственных. Руденко запретил прокурорам санкционировать аресты по одним лишь справкам следственных органов, что широко практиковалось в сталинские времена.

Прокурорам республик, краев и областей поручалось обеспечить посредством отделов уголовно-судебного надзора проверку каждого дела, по которому судами был вынесен оправдательный приговор или определение о прекращении дела, направленного в суд. В случае обнаружения необоснованного предания граждан суду или ареста решать вопрос об ответственности виновных.

Несмотря на столь строгий приказ, нарушения законности при аресте граждан продолжались и было их не так уж мало. Прокуратура СССР вынуждена была констатировать, что «некоторые прокуроры по-прежнему безответственно и легкомысленно относятся к санкционированию арестов». Видимо, все еще сказывались привычки и «навыки» прошлых лет, когда людей сажали за самые незначительные проступки. В результате проверки законности содержания в тюрьмах арестованных, произведенной на местах по поручению Прокуратуры СССР прокурорами шести республик и областей в мае 1956 года, было освобождено из-под стражи 239 человек. В приказе Генерального прокурора по этому вопросу приводились и конкретные примеры, которые свидетельствовали о том, что с гражданами все еще обращались как в былые времена. Так, прокурор одного из районов Баку за единичный случай обвеса покупателя арестовал продавщицу магазина, у которой на иждивении находились 9 человек, из них 7 малолетних детей. А в Московской области районный прокурор арестовал трех подростков за кражу голубей. И такие случаи были неединичными.

После введения в действие Положения о прокурорском надзоре Президиум Верховного Совета своим указом утвердил в апреле 1957 года новую структуру центрального аппарата Прокуратуры СССР. Теперь в аппарате стало 3 управления (следственное, кадров и хозяйственно-финансовое), 9 отделов, приемная, канцелярия (на правах отдела). В состав Прокуратуры СССР входили также Главная военная прокуратура и Главная транспортная прокуратура. При Генеральном прокуроре состояли следователи по особо важным делам и методический совет, а при Прокуратуре СССР — Всесоюзный научно-исследовательский институт криминалистики и журнал «Социалистическая законность», издаваемый совместно с Министерством юстиции и Верховным судом СССР.

Своим приказом Руденко утвердил и новую структуру прокуратур республик, краев и областей. Были упразднены отделы по надзору за органами милиции (их функции передавались следственным управлениям и частично отделу общего надзора); отделы с одиозным названием «по спецделам» переименовывались в отделы по надзору за следствием в органах госбезопасности; отделы уголовно-судебного и гражданско-судебного надзора —в отделы по надзору за рассмотрением в судах уголовных дел и гражданских дел; отдел по надзору за местами заключения (это слово резало ухо) — в отдел по надзору за местами лишения свободы, а справочно-информационный — в отдел систематизации законодательства.

Новая структура органов прокуратуры и даже другое наименование отделов подчеркивало те изменения, которые наметились в правоохранительной системе, как бы показывая, что с прошлым раз и навсегда покончено. Конечно, организационные меры и приказы мало что могли изменить в репрессивной политике государства без кардинального изменения судопроизводства, уголовного, уголовно-процессуального и даже гражданского законодательства.

Разработка новых законодательных актов велась напряженно и тщательно. Прокуратура Союза и Генеральный прокурор принимали в этом процессе самое непосредственное участие. Тщательно обсуждалась и взвешивалась каждая статья уголовного или уголовно-процессуального закона.

12 февраля 1957 года Верховный Совет СССР на шестой сессии четвертого созыва утвердил Положение о Верховном суде СССР, а 25 декабря 1958 года на второй сессии пятого созыва принял целый «букет» новых законов — Основы законодательства о судоустройстве Союза ССР и союзных республик, Положение о военных трибуналах, Основы уголовного судопроизводства Союза ССР и союзных республик, Основы уголовного законодательства Союза ССР и союзных республик, Законы об уголовной ответственности за государственные преступления и уголовной ответственности за воинские преступления.

Р. А. Руденко как депутат Верховного Совета СССР выступал в прениях по докладам, сделанным председателями комиссий законодательных предположений и отстаивал свою точку зрения на эти законодательные акты.

14 февраля 1959 года Президиум Верховного Совета СССР издал указ о порядке введения в действие Основ уголовного законодательства, Основ уголовного судопроизводства и Законов об уголовной ответственности за государственные и за воинские преступления и постановление о применении этого указа. 16 февраля того же года Руденко издал приказ, которым обязал всех прокурорско-следственных работников обеспечить точное исполнение новых законов Советского государства. Затем детально «прописывались» все мероприятия, которые обеспечивали бы проведение этих законов в практику прокурорского надзора. Особое внимание уделялось вопросам демократизации уголовного процесса (о правах обвиняемых, потерпевших, гражданских истцов, допуска защитника к участию в деле и т. п.).

После принятия Основ уголовного и уголовно-процессуального законодательства в республиках началась активная разработка новых уголовных и уголовно-процессуальных кодексов. Прокуратура Союза, конечно, не стояла в стороне от этой важной работы.

Улучшению деятельности прокурорской системы способствовало образование в феврале 1959 года в Прокуратуре Союза и в прокуратурах союзных республик коллегий. Персональный состав коллегии Прокуратуры утверждался Президиумом Верховного Совета из числа руководящих работников прокуратуры по представлению Генерального прокурора, который и являлся председателем коллегии.

В соответствии с законом коллегия на своих заседаниях рассматривала с участием в необходимых случаях работников местных органов прокуратуры наиболее важные вопросы практического осуществления прокурорского надзора за законностью, проверки исполнения, подбора и подготовки прокурорско-следственных кадров, проекты важнейших приказов и инструкций, заслушивала отчеты начальников управлений и отделов Прокуратуры СССР, прокуроров союзных республик и других работников прокуратуры.

Решения коллегии проводились в жизнь приказами Генерального прокурора СССР.

В этот ответственный период указом Президиума Верховного Совета от 20 августа 1958 года первым заместителем Генерального прокурора был назначен Александр Николаевич Мишутин, семь лет работавший уже его заместителем. Высокий, красивый, душевный человек, он был всеобщим любимцем, его ценили и уважали периферийные работники. Доступный для любого прокурора, отзывчивый и простой, Мишутин никого не оставлял равнодушным. И в то же время это был человек трудной, даже трагичной судьбы. Он родился 3 марта 1905 года в семье железнодорожного рабочего в селе Выры Тагаевской волости Симбирской губернии. Среднее образование получил в Инзенской железнодорожной школе. С августа 1923 год стал помощником заведующего агитпунктом на станции Инза, а через два года был назначен заведующим правления рабочего клуба в том же Инзенском районе Ульновской области. В 1929 году Александр Николаевич становится народным следователем, а еще через четыре года — прокурором Инзенского района, отошедшего уже под юрисдикцию Куйбышевского края.

Работать тогда приходилось в трудных условиях. Чуть какая промашка — сразу же выговор. Вот и Мишутин в начале 1935 года неожиданно получил от прокурора Куйбышевского края два «строгача». Произошло это так. В то время о машинах прокуроры районов и мечтать не могли. Поскольку район был немалый, добираться до поднадзорных организаций приходилось на попутном транспорте. Александр Николаевич нашел выход из положения — за свой счет купил для прокуратуры велосипед. Но на беду оказалось, что велосипеды предназначались только для «стимулирования хлебозаготовок». Поскольку прокуратура к таковым не относилась, стало быть, и велосипед ей не полагался. Приобретение велосипеда в прокуратуре края расценили как «дискредитирующий поступок» и объявили Мишутину строгий выговор. А в приказе заодно указали и еще один «криминал» — «несвоевременное расследование газетных заметок». Через месяц — опять прокол. На этот раз приказ был более серьезный. Мишутину объявили строгий выговор «за искривление директив партии и правительства в деле оказания юридической помощи населению», а также за содержание «ведомственного следователя» (надо полагать, Мишутин, чтобы «разгрести» дела, взял следователя на работу сверх положенного штата).

Вскоре Мишутин стал прокурором Николо-Пестровского района того же края. Там начались для него новые испытания. В октябре 1937 года на основании клеветнических материалов пленумом райкома партии он был исключен из рядов ВКП(б) со зловещей формулировкой — «пособничество врагам народа». Это уже был прямой путь на плаху. Александр Николаевич, обескураженный случившимся, сразу же дал телеграмму прокурору Куйбышевской области, прося разрешения на приезд в Куйбышев для личных переговоров. Однако через несколько часов Мишутин получил телеграмму, в которой сообщалось, что он отстранен от работы. С этого времени прокурор стал отчаянно биться за свою судьбу. Он написал свыше 20 заявлений только на имя прокурора СССР Вышинского, обращался к прокурору РСФСР Рычкову, в Комиссию партконтроля, но все безрезультатно, никакого ответа ни от кого он не получил.

Окаазвшись без средств к существованию (ему даже не выплатили компенсацию за неиспользованный в течение трех лет отпуск), Мишутин попытался устроиться на работу, но везде ему отказывали под любым предлогом. Вот как описывает этот период сам Мишутин: «Люди со мной не разговаривали, все избегали, мне даже лесхоз отказал в покупке дров, тогда как дрова продавались всему населению. Будучи в таком нервном состоянии, я серьезно заболел, у меня обострился туберкулез легких, и я слег в постель. Врачи на мои приглашения ко мне не являлись и медицинской помощи не оказывали». В Николо-Пестровский район приехал с выездной сессией спецколлегии областного суда заместитель прокурора Куйбышевской области Егоров. Отчаявшись найти справедливость, Мишутин попросил прокурора зайти к нему, так как сам лежал пластом. Егоров пришел к нему ночью и для подстраховки взял с собой исполняющего обязанности прокурора района Лапина. Мишутин попросил объективно проверить его работу, в чем Егоров ему отказал: «Мы сейчас по некоторым соображениям проверку работы делать не будем. Вы прокурор и защищайтесь сами как хотите». После такого ответа Мишутин, по его словам, находился на грани самоубийства. Только месяца через четыре его допустили к работе в том же районе в качестве следователя, а 16 марта 1938 года партколлегия по Куйбышевской области отменила незаконное решение пленума райкома. Мишутин был восстановлен в партии и на работе.

Жизненные передряги не сломили и не озлобили этого человека. Он оставался таким же уравновешенным, спокойным, общительным. Некоторое время он работал прокурором Мелекесского района, а затем стал заместителем прокурора Куйбышевской области по спецделам. Во время Великой Отечественной войны, в 1942 году, его назначили на должность прокурора Ярославской области, а в 1944 году он возглавил прокуратуру Латвийской ССР, где проработал более пяти лет. За это время он окончил Всесоюзный юридический заочный институт, получил диплом юриста. В 1950—1951 годах Александр Николаевич работал в ЦК ВКП(б) инструктором, а затем стал заместителем (позднее первым заместителем) Генерального прокурора СССР.

На второй роли в органах прокуратуры Мишутин проработал до 1964 года, после чего уступил свое место ставленнику заведующего отделом административных органов ЦК КПСС Миронова — Малярову. Сам же Александр Николаевич довольствовался должностью председателя юридической комиссии при Совете Министров СССР, где служил до ее ликвидации в 1970 году. За время работы в органах прокуратуры А. Н. Мишутин был награжден орденами Ленина, Трудового Красного Знамени, Красной Звезды, а в 1985 году, уже находясь на пенсии, в связи с 80-летием со дня рождения был удостоен ордена Знак Почета. Скончался А. Н. Мишутин в 1988 году.

...Занятый важными государственными делами, Р. А. Руденко уже не так часто, как это было в первые годы, поднимался на судебную трибуну. Однако и не чуждался ее. В мае 1960 года возникло громкое уголовное дело и Генеральный прокурор сразу взял на себя миссию поддерживать по нему обвинение. Речь шла об американском летчике-шпионе Ф. Пауэрсе. Это был опытный секретный агент Центрального разведывательного управления США. Примерно с 1956 года он систематически выполнял полеты вдоль южных границ Советского Союза (с Турцией, Ираном, Афганистаном), собирая секретную информацию.

В праздничный день, 1 мая 1960 года, в 5 часов 36 минут по московскому времени, когда, как тогда пели, «утро красит нежным цветом стены древнего Кремля, просыпается с рассветом вся Советская земля», на сверхсекретном военном самолете-шпионе U-2, не имевшем опознавательных знаков, он вторгся, как писали газеты, «в воздушное пространство нашего государства».

Пауэрс имел задание пролететь по маршруту Пешевар (Пакистан) — Аральское море — Свердловск — Киров — Архангельск — Мурманск и приземлиться на базе Буде в Норвегии. Как можно заметить, маршрут довольно дерзкий. Учитывая, что летчик летел на высоте 20 тысяч метров, он был недосягаем для наших самолетов. На это и рассчитывали в ЦРУ, планируя такую авантюрную операцию. Части противовоздушной обороны СССР сразу же засекли летчика-шпиона. Около 9 часов утра, когда самолет был уже в районе Свердловска, а Москва готовилась к торжественному параду на Красной площади, советские ракетчики получили задание сбить иностранный самолет. О том, как это происходило, за последнее время появилось немало версий. Согласно официальным отчетам, самолет-нарушитель был сбит первой же ракетой. В постсоветский период стали писать о том, что и сбит-то был не первой ракетой, а жертвой первого выстрела стал наш самолет, но факт остается фактом — самолет уничтожили, а летчика захватили в плен, и после непродолжительного следствия он был предан суду Военной коллегии Верховного суда СССР.

Р. А. Руденко активно контролировал ход расследования уголовного дела по обвинению летчика-шпиона, лично допрашивал его, выясняя обстоятельства совершенного им преступления. Как было установлено следствием, Пауэрса завербовали в 1956 году, когда он подписал секретный контракт с ЦРУ США, обязуясь выполнять все разведывательные полеты за 2500 долларов в месяц. Подготовка к полетам на самолетах U-2 велась на секретном атомном полигоне Лас-Вегас в пустыне штата Невада. Подготовкой руководил полковник Перри, возглавивший впоследствии так называемое подразделение «10-Ю». К обучению были привлечены и представители компании «Локхид», производившей эти самолеты, а также наиболее опытные военные летчики. Всем завербованным летчикам на время подготовки были даны вымышленные имена. Пауэрс на этих «курсах» именовался Палмером.

Осенью 1956 года шпионское подразделение «10-Ю», куда входил теперь и Пауэрс, было переброшено на американско-турецкую базу Инджирлик возле города Аданы в Турции. Отсюда развертывалась их шпионская деятельность. Лично Пауэрс, по его показаниям, в 1956—1960 годах, то есть за неполные четыре года совершил примерно 30—40 полетов с разведывательными целями вдоль южной границы Советского Союза.

В конце апреля 1960 года он по указанию командира разведывательного подразделения Шелтона вылетел на авиационную базу в Пакистан и там ранним утром 1 мая получил задание лететь по маршруту Пешавар — Буде, то есть через территорию Афганистана и значительную часть территории СССР.

На одном из допросов Пауэрс сказал: «Я должен был следовать по маршруту, который был нанесен на карте красным и синим карандашом, и в отмеченных на карте местах включать и выключать нужные переключатели аппаратуры».

И далее: «Полковник Шелтон сообщил мне, что приготовил для меня свертки с советскими деньгами и золотыми монетами на тот случай, если со мной что-нибудь произойдет. Свертки были положены в карманы моего летного костюма. Он показал мне также серебряную монету в один доллар, в которую была вставлена булавка. Полковник сказал, что никакой опасности нет, так как СССР не располагает самолетами или ракетами, которые могли бы достигнуть высоты моего полета, однако если что-либо случится и я буду арестован и подвергнут пыткам и не смогу их выдержать, то у меня будет возможность покончить с собой с помощью этой булавки, содержащей яд».

Самолет был оборудован особым устройством, чтобы в случае вынужденной посадки на территории Советского Союза летчик смог его взорвать. Взрывной аппарат был установлен также в магнитофоне, предназначенном для записи сигналов советских радиолокационных станций.

Когда Пауэрс находился на расстоянии более двух тысяч километров от места пересечения им границы СССР, в районе города Свердловска, и летел на высоте 68 тысяч футов (то есть более 20 тысяч метров), он увидел оранжевую вспышку и его самолет начал падать. При этом его прижало к приборному щитку, и он не смог воспользоваться катапультирующим устройством. Тогда он поднял над головой фонарь кабины, отстегнул ремни и выбрался из самолета. Парашют открылся автоматически. Пауэрс приземлился, но был задержан четырьмя советскими гражданами. Все они были удостоены правительственных наград.

Пауэрсу было предъявлено обвинение по статье 2 Закона об уголовной ответственности за государственные преступления, то есть в шпионаже.

Судебный процесс открылся 17 августа 1960 года в Москве, в Колонном зале Дома союзов, и проходил три дня. Пауэрса судила Военная коллегия Верховного суда СССР. Почти 30 стран прислали своих корреспондентов для освещения процесса. На нем присутствовали видные представители государств и общественные деятели, юристы из Америки, Европы, Азии, члены дипломатического корпуса и военные атташе, туристы из США. В специальной ложе находились отец, мать, жена Пауэрса и сопровождавший их адвокат.

Обвинение поддерживал Генеральный прокурор СССР Роман Андреевич Руденко. Он блестяще, наступательно вел допрос подсудимого и свидетелей, был требователен и корректен.

После окончания судебного следствия и исследования всех доказательств, Руденко произнес большую обвинительную речь. Она была исключительно аргументированной, взвешенной и обстоятельной. Ни одно доказательство не выпало из поля зрения прокурора. Он начал ее с политической оценки происшедшего события, сказав, что «разбойничий агрессивный рейд подсудимого» явился «политикой балансирования на грани войны» руководящих кругов США, торпедировавшее «совещание в верхах», которое тогда усиленно готовилось. Изложив затем обстоятельства дела, проанализировав показания, данные Пауэрсом, Руденко детально исследовал вещественные доказательства, имевшиеся в деле. Затем перешел к обоснованию того, что полет Пауэрса являл собой акт агрессии против Советского Союза. Заканчивая речь, он дал юридическую оценку преступления: «Поддерживая в полном объеме государственное обвинение по делу Пауэрса, в соответствии со статьей 2 Закона Союза ССР «Об уголовной ответственности за государственные преступления», я имею все основания просить суд применить в отношении подсудимого Пауэрса исключительную меру наказания. Но учитывая чистосердечное раскаяние подсудимого Пауэрса перед советским судом в совершенном преступлении, я не настаиваю на применение к нему смертной казни и прошу суд приговорить подсудимого Пауэрса к 15 годам лишения свободы».

По оценкам западных юристов, Руденко был очень справедлив по отношению к Пауэрсу. «Я не думаю, что если бы Пауэрса судили в США, то к нему относились бы так вежливо и внимательно», — сказал американский юрист В. Холлинен. Английский же юрист Л. Дейчес заметил, что ему было «приятно отметить вежливую, сдержанную манеру допроса обвиняемого Генеральным прокурором. Его допрос не оскорблял и не задевал Пауэрса. Именно такой стиль допроса обвиняемого прокурором любят в Англии».

19 августа 1960 года Военная коллегия Верховного суда СССР приговорила Пауэрса к 10 годам лишения свободы с отбыванием первых трех лет в тюрьме.

Спустя два года, в 1962 году, по решению Советского правительства Пауэрс был обменен на задержанного в США советского разведчика Р. И. Абеля.

Материалы следствия и судебного процесса над летчиком-шпионом, а также вся история с этой «подрывной» акцией, разработанной под руководством небезызвестного «антисоветчика», директора ЦРУ США А. Даллеса, легли в основу двухсерийного художественного фильма, снятого в 1985 году режиссером-постановщиком народным артистом СССР Т. Левчуком по сценарию Б. Антонова и И. Менджерицкого. Но фильм «Государственный обвинитель» был посвящен все же Роману Андреевичу Руденко, роль которого блестяще исполнил киноактер С. Яковлев. Фильм достаточно достоверно и убедительно воспроизвел обстановку тех лет, когда происходил знаменитый судебный процесс, роль Генерального прокурора СССР в расследовании, а затем и судебном рассмотрении уголовного дела, показав зрителям не только умудренного опытом, высокопрофессионального государственного деятеля, но и просто обаятельного человека. В фильме, который консультировали первый заместитель Генерального прокурора И. А. Баженов и другие высококлассные специалисты, снимались актеры: народный артист Украины С. Алексеенко (роль следователя по особо важным делам Кузьмина), Р. Сабулис (роль Пауэрса), народная артистка СССР Э. Радзиня, народный артист РСФСР Н. Засухин, заслуженный артист РСФСР Н. Лебедев и другие.

В конце 1962 года вновь «разгорелся» шпионский скандал. 22 октября в Москве был арестован О. В. Пеньковский, связанный с английской и американской разведками, а несколькими днями позднее органы государственной безопасности Венгерской Народной Республики задержали шпиона-связника английского подданного Г. М. Винна. Следствие по этому громкому делу также контролировал лично Генеральный прокурор СССР Р. А. Руденко. Поддержание государственного обвинение по нему он, правда, доверил Главному военному прокурору А. Г. Горному. В мае 1963 года уголовное дело рассматривалось Военной коллегией Верховного суда СССР. За измену Родине суд приговорил Пеньковского к расстрелу, а Винна — к восьми годам лишения свободы. I7 мая 1963 года в газете «Правда» было опубликовано сообщение о том, что Президиум Верховного Совета СССР отклонил ходатайство Пеньковского о помиловании и приговор приведен в исполнение.

Глава пятая

Под дамокловым мечом

В конце 50-х — начале 60-х годов Роман Андреевич Руденко достиг той вершины, на которую до него не поднимался ни один союзный прокурор, даже Вышинский. Он имел классный чин действительного государственного советника юстиции (что по сталинской «табели о рангах» соответствовало воинскому званию генерала армии), неоднократно избирался депутатом Верховного Совета СССР, с 1956 года был кандидатом, а с 1961 года — членом ЦК КПСС. Следует заметить, что Сталин ни одного из своих прокуроров не подпускал к партийной верхушке. Вышинский стал членом ЦК ВКП(б) только в 1939 году, когда готовился покинуть прокурорский пост, а старый большевик, первый прокурор Союза Акулов, занимая эту должность, был лишь членом ЦКК ВКП(б) и КПК ВКП(б).

Р. А. Руденко внес «живую струю» не только в содержание прокурорского надзора, но, что было не менее важно, в саму атмосферу прокурорских коридоров. Бывший Генеральный прокурор Сафонов, как мы уже отмечали, мог, например, «не заметить» не только рядового работника, но и начальника отдала. С Романом Андреевичем никогда такого не случалось. По словам людей, хорошо знавших его, он при всей своей требовательности и взыскательности был неизменно корректен, доброжелателен, вежлив и доступен для всех. Прокурор отдела мог прийти к нему на прием и доложить свою точку зрения на тот или иной вопрос. Единственно, чего твердо придерживался Руденко, — это прокурорской иерархии: он требовал, чтобы ему докладывали дела, по которым состоялись решения его заместителей. Руденко не только уважал и ценил «процессуальную независимость» любого работника, но и насаждал ее, добивался, чтобы каждый был ответствен за свое решение. Но то, что законом было возложено лично на Генерального прокурора — он исполнял сам, не перекладывая на плечи других, лично подписывал протесты и представления в Пленум Верховного суда, участвовал в его заседаниях и т. п.

Бывший старший помощник Генерального прокурора, а затем министр юстиции В. И. Теребилов в своих воспоминаниях «Профессия — юрист», опубликованных в 5—9 номерах журнала «Социалистическая законность» за 1991 год писал: «Вспоминая прокуратуру 50-х—60-х гг., не могу пройти мимо фигуры Генерального прокурора СССР Романа Андреевича Руденко. Он, пожалуй, был самым известным юристом тех лет. Полагаю, что я был один из немногих, с которым Руденко иногда был раскован и откровенен, думается, что это дает мне право сказать о нем хотя бы несколько слов». По словам Теребилова, Руденко «ненавидел бериевщину и сдержанно, но критически отзывался о роли Сталина». В то время в аппарате Генеральной прокуратуры, сослуживцы в своем кругу шутливо назвали Руденко «патриархом».

11 мая 1960 года Р. А. Руденко издал специальный приказ, который так и назывался «О повышении процессуальной самостоятельности следователя и его ответственности за производство предварительного следствия». В нем он писал: «Процессуальная самостоятельность следователя выражается прежде всего в том, что решения о направлении следствия и о производстве следственных действий следователь принимает самостоятельно, за исключением случаев, когда законом предусмотрено получение санкции от прокурора». И далее: «Следователь несет полную ответственность за законность и обоснованность своих решений... Осуществляя свою процессуальную самостоятельность, следователь не должен опасаться за принятые им решения по делу, исходя из тех соображений, что прокурор может с этими решениями не согласиться... Прокурор должен всячески поощрять творческую инициативу и находчивость следователя, ценить и уважать принципиальность следователя, помогать ему решительно и настойчиво разоблачать преступников, он должен повышать самостоятельность следователя и вместе с тем его ответственность за своевременное и законное производство предварительного следствия, за раскрытие каждого преступления». Приведем еще один аргумент Руденко из этого приказа. «То обстоятельство, что прокурор и следователь работают в одном учреждении, не должно, разумеется, отражаться на их процессуальных взаимоотношениях, определяемых законом и не зависящих от ведомственной принадлежности участников процесса».

Этот же приказ давал и некоторые гарантии процессуальной независимости следователя: городские и районные следователи могли назначаться на должность, перемещаться с одного места работы на другое, а также увольняться только по приказу прокурора союзной (без областного деления), автономной республики, края или области. Поощрять их за успехи в работе или налагать на них дисциплинарные взыскание за упущения могли только прокуроры, которые назначили следователя или вышестоящие прокуроры. Аттестация их была возложена на следственные отделы прокуратур республик, краев и областей, с обязательным утверждением отзывов прокурором республики, края или области. Предлагалось классные чины присваивать следователям городских и районных прокуратур не только по занимаемой должности, но и с учетом стажа, опыта и качества работы.

В мае 1962 года было торжественно отмечено сорокалетие органов советской прокуратуры. В приветствии Центрального Комитета партии и Совета Министров СССР, подчеркивалось, что «восстановление ленинских норм государственной жизни, ликвидация последствий культа личности, а также восстановление в своих правах прокурорского надзора имело огромное значение для укрепления социалистической законности в стране».

Вскоре после торжеств, проведенных в Москве, Генеральный прокурор направил на места обстоятельно подготовленный приказ «О мерах по дальнейшему совершенствованию деятельности органов прокуратуры в борьбе с преступностью и нарушениями законности». Отмечая позитивные сдвиги, происшедшие за последнее десятилетие в надзоре за законностью, некоторые положительные результаты в борьбе с преступностью, более активное привлечение общественности к деятельности органов прокуратуры Руденко подробно остановился и на главных недостатках, мешающих работе прокуроров и следователей.

Одним из них Руденко признал «неустойчивость» судебно-прокурорской практики, когда допускались ничем не оправданные крайности: от применения лишения свободы за все преступления, в том числе и за малоопасные, до либерального отношения к лицам, совершившим тяжкие преступления. Прокуроры все еще недооценивали предупредительное и воспитательное значение публичных судебных процессов, проводимых на предприятиях и в организациях, с участием общественных обвинителей.

Основное же острие своих критических стрел в этом приказе Руденко направил на работу следственного аппарата, органов дознания и розыска, назвав ее «особенно неблагополучной». Волокита, низкое качество расследования, неполная раскрываемость преступлений, необоснованные аресты и осуждения граждан, разобщенность в действиях органов прокуратуры и МВД как в центре, так и на местах, попустительство местничеству — далеко не полный перечень промахов и упущений, присущих, по мнению Генерального прокурора, следственной работе.

Досталось не только прокурорам на местах, но и работникам аппарата Прокуратуры СССР, где живая организаторская работа нередко подменялась составлением различного рода общих директив, многочисленных заданий, проведением так называемых комплексных ревизий, которые сводились с собиранию разного рода справок и сведений. Руденко признал, что отделы и управления Прокуратуры СССР и прокуратур союзных республик «запоздало реагируют на недостатки и ошибки в судебно-прокурорской практике, несвоевременно дают разъяснения по актуальным вопросам прокурорской деятельности, не проявляют должной инициативы в постановке важных общегосударственных вопросов дальнейшего укрепления законности и усиления борьбы с преступными проявлениями».

Поскольку этот приказ был издан 30 июня 1962 года, то есть почти сразу же после проведенного в мае совещания руководящих работников республиканских органов прокуратуры и суда, где всесторонне были обсуждены меры по устранению недостатков, имеющихся в работе органов прокуратуры и суда, Руденко обстоятельно изложил в нем все основные требования. В числе прочих он потребовал от прокуроров союзных и автономных республик, краев, областей, городов и районов устранить разобщенность в деятельности органов прокуратуры, суда и МВД по борьбе с преступностью. Систематически совместно обсуждать состояние преступности и определять конкретные меры по координации следственных и розыскных действий. Тщательно разбираться в причинах каждого случая волокиты в расследовании и содержании обвиняемых под стражей свыше установленного законом срока, строго взыскивая с виновников этих нарушений.

Не забыл Генеральный прокурор и другие участки прокурорского надзора: рассмотрение в судах гражданских дел и т. п. При их осуществлении он потребовал устранить из практики прокуратуры случаи вмешательства в хозяйственную деятельность предприятий, организаций, колхозов, не подменять контрольно-ревизионных органы.

В июле 1963 года исполнилось десять лет пребывания Романа Андреевича Руденко на посту Генерального прокурора СССР. У него был уже высокий авторитет среди партийных и общественных деятелей страны, не говоря уже о правоохранительной сфере, органах прокуратуры и суда. В соответствии с Конституцией 1936 года и Положением о прокурорском надзоре Генеральный прокурор назначался Верховным Советом СССР сроком на семь лет, поэтому шел уже второй конституционный срок его службы. Казалось бы, положение его было незыблемым. Однако неожиданно над головой Руденко начали сгущаться тучи, не предвещавшие ему ничего хорошего.

Конечно, утверждение кандидатуры Генерального прокурора на сессии Верховного Совета было, в некотором роде, делом формальным. Всем было хорошо известно, что министр и другие руководители ведомств всегда выдвигались на свои посты Центральным Комитетом компартии, а уж такие ключевые фигуры, как Генеральный прокурор СССР, — непременно первыми лицами государства. Поэтому ждать неприятностей Руденко мог только со стороны партийной власти. Хотя Роман Андреевич был вхож к Хрущеву, и они хорошо знали друг друга еще по совместной работе на Украине до войны и во время войны, все же нельзя не признать, что во многом мнение первого секретаря ЦК партии о прокурорской системе формировалось его окружением. Во времена Хрущева в прокурорской среде ходил слух о том, каким образом были отменены пресловутые согласования арестов членов партии, совершивших преступления, с секретарями партийных комитетов. Одна из дочерей Хрущева окончила юридический факультет и работала простым следователем. Однажды она пожаловалась отцу на то, что ей пришлось долго торчать в райкоме партии, согласовывая арест какого-то преступника, носившего партбилет. Эмоциональный Хрущев сразу же сказал, что это безобразие, и что такой порядок согласования негодный. Вскоре он был отменен.

В период расследования дела Пауэрса Руденко неоднократно докладывал лично Хрущеву все перипетии следствия. В какой-то мере это оказало благотворное влияние на положение органов прокуратуры, так как в то время затевалась какая-то неясная их реорганизация в недрах ЦК, к которой был причастен и заместитель Генерального прокурора. Обойдя Руденко, он вошел туда предложениями, суть которых сводилась к децентрализации прокуратуры, ликвидации ее следственного аппарата и т. п. Руденко удалось убедить Хрущева в необходимости сохранения прокуратуры в том виде, как она есть. Кудрявцев же лишился своего поста и был направлен на работу прокурором Казахской ССР.

Немаловажную роль в формировании того или иного облика руководителей Союзной прокуратуры у Хрущева играл отдел административных органов ЦК партии, который в то время возглавлял Николай Романович Миронов. Начинал он свою работу на низовых должностях в комсомоле и партии, служил в органах МГБ — КГБ, хорошо знал работу правоохранительных органов, в том числе и прокуратуры. Во второй половине 50-х — начале 60-х гг. он много внимания уделял вопросам реабилитации невинно пострадавших людей. Часто выступал в печати относительно укрепления законности и правопорядка. Ему прочили пост секретаря ЦК КПСС.

На одном из партийных собраний аппарата Прокуратуры СССР, присутствовал Миронов и после доклада Генерального прокурора, он подверг критике Романа Андреевича.

Предоставим слово участнику этого собрании С. В. Тюрину: «Мы привыкли к тому, что представители ЦК, присутствовавшие тогда на партийных собраниях, обычно отмалчивались, если же и выступали, то критиковали Прокуратуру СССР вообще. Мы никогда не слышали, чтобы критика касалась непосредственно кого-либо из руководства Прокуратуры СССР. Очевидно, тогда это было не принято. И вдруг слышим, как заведующий отделом административных органов начинает критиковать не только аппарат Прокуратуры СССР, но и самого Генерального прокурора СССР. Для нас это было непривычно, чувствовалось, что такой оборот оказался неожиданным и для самого Руденко. Обычно уверенный в себе, он в своем заключительном слове вдруг потерял уверенность, был явно растерян. Ведь критика эта с «той» стороны всегда воспринималась очень серьезно, потому что после такой критики, как правило следовали оргвыводы... Критику Мироновым Генерального прокурора СССР мы... восприняли очень серьезно и, прямо скажем, с тревогой. Мы поняли, что между ними возникли серьезные расхождения».

Сейчас трудно сказать, в чем конкретно заключались эти расхождения, но по всей видимости, так считает Тюрин, речь шла о различных взглядах на координацию деятельности правоохранительных органов. Миронов появился в ЦК в 1962 году, когда была уже принята Программа КПСС, которая выдвинула известный лозунг, долгое время потом красовавшийся на главном павильоне Выставки достижений народного хозяйства: «Партия торжественно провозглашает, что нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме». Этот волюнтаристский лозунг уже тогда вызывал тайные усмешки у многих членов партии, но, конечно, никто его открыто не опровергал. Потом он «тихо» исчез из Программы партии, как будто его и вовсе не было. Не менее волюнтаристской была и другая поставленная партией задача — ликвидировать преступность. За решение этой «эпохальной» задачи и взялся рьяно Миронов, а подыгрывал ему тогдашний Министр внутренних дел СССР Н. А. Щелоков. Победить преступность можно было только одним способом — не регистрировать преступления вовсе. Но на пути стояли работники прокуратуры и Генеральный прокурор, требовавший от своих подчиненных решительно пресекать практику сокрытия преступлений от учета. Чтобы «повязать» прокуроров, им всячески навязывалась роль главного координатора по борьбе с преступностью. Руденко не выступал против координации органов прокуратуры с судами и МВД, о чем он писал в своих приказах, один из которых мы уже приводили, но и не относился к ней упрощенчески, как это делал Миронов.

По всей видимости Миронов, открыто критиковавший Руденко, уже успел подготовить соответствующую почву у первого секретаря ЦК КПСС. Как известно, Никита Сергеевич отличался безапелляционностью во взглядах: «сказал, как отрезал». По словам Теребилова, длительное время работавшего в органах прокуратуры, в том числе и в центральном аппарате, Роман Андреевич Руденко «немного побаивался Хрущева в связи с его неудержимыми и непредсказуемыми всплесками государственной деятельности».

Как вспоминает Тюрин, Хрущев «со свойственной ему эмоциональностью и простотой» на одном из съездов колхозников, когда некоторые делегаты посетовали, что, дескать, прокуроры «вмешиваются» в колхозные дела, категорически заявил, что прокурору в колхозе делать нечего.

Конечно, такое заявление первого секретаря ЦК КПСС и председателя Совета Министров (им он стал в марте 1958 года) создало определенные трудности в прокурорском надзоре за соблюдением законов в колхозах, но Руденко смог дипломатично разрешить эту проблему.

Вскоре после критики Генерального прокурора на партийном собрании в аппарате начали происходить некоторые кадровые перестановки. Второй человек в Прокуратуре СССР А. Н. Мишутин вынужден был уступить свой пост — 55-летнему военному прокурору Московского военного округа генерал-майору юстиции М. П. Малярову. Приказом Министра обороны СССР Маршала Советского Союза Р. Я. Малиновского Маляров был откомандирован в распоряжение Генерального прокурора, оставаясь в кадрах Советской армии (уволен с военной службы в запас 16 марта 1968 года приказом министра обороны СССР Маршала Советского Союза А. А. Гречко).

«Ни для кого не было секретом, что это была креатура самого Миронова, который знал Малярова по совместной работе в Ленинграде. Было очевидно, что это было сделано с далеко идущим прицелом», — вспоминал Тюрин. Заметим, что Маляров в 1950—1955 гг. был военным прокурором Ленинградского военного округа, а затем в течение последующих двух лет — начальником следственного управления КГБ при Совете Министров СССР.

Маляров был своеобразным человеком, и отношение к нему в прокуратуре было двойственное. Характерна и такая деталь. Незадолго до назначения его первым заместителем Генерального прокурора (в январе-феврале 1964 года) деятельность прокуратуры Московского военного округа подверглась глубокой проверке бригадой Союзной Прокуратуры, которую возглавлял заместитель Генерального прокурора Н. В. Жогин. Проверяли, конечно, не только прокуратуру этого округа, но и деятельность всей Главной военной прокуратуры. Претензий к Малярову было много. Когда же Маляров поднялся несколько выше Жогина, то попытался «подмять» его под себя, но это у него не получилось. Жогин оказался «крепким орешком», сам не раз переходил в наступление, открыто возражал ему на заседаниях коллегии. «Мы были постоянными свидетелями «пикировки» Жогина и Малярова», — рассказывал Тюрин.

Михаил Петрович Маляров родился в 1909 году на Украине, в городе Гадяч Полтавской губернии в семье безграмотного рабочего-портного. В 1917 году он начал посещать церковно-приходскую школу, но через несколько лет учебу оставил из-за отсутствии средств. В 1923 году пошел работать по найму, был портным вначале в Гадяче, а затем на швейной фабрике в Харькове. В 1930 году поступил во Всеукраинский коммунистический институт советского строительства и права. После окончания его стал политинспектором Харьковского областного отдела исправительно-трудовых работ, а в 1935 году был призван в Красную армию, однако прослужил в армии менее года и в 1935 году получил должность военного следователя в Житомире. В последующие годы был военным следователем военной прокуратуры погранвойск в Туркменской ССР, военным прокурором 4-го отдела Главной военной прокуратуры. Во время Отечественной войны занимал должности военного прокурора мотострелковой дивизии, заместителя военного прокурора и военного прокурора армии. После войны он возглавил 3-й отдел 1-го управления Главной военной прокуратуры, был военным прокурором советской военной администрации в Германии, Ленинградского военного округа, некоторое время служил в КГБ, а затем вернулся в Главную военную прокуратуру, вначале старшим помощником прокурора, а затем военным прокурором Южной группы войск и Московского военного округа.

В характеристиках и аттестациях Малярова неизменно отмечался его высокий профессионализм, служебная хватка, твердость в отстаивании своего мнения. Но в то же время подчеркивалось, что он был «самолюбив и обидчив, слегка вспыльчив». Были сигналы о том, что работая начальником 3-го отдела Главной военной прокуратуры и выступая по делам на заседаниях Военной коллегии Верховного суда он ведет себя иногда нетактично, грубит членам коллегии, «отстаивает свои явно неправильные предложения по кассационным делам». Автор «анонимки» (письмо не было подписано, но тогда они все-таки проверялись) считал, что Маляров «не соответствует занимаемой должности и подлежит снятию с работы». Между тем проверка показала, что эти выводы неправильны. О Малярове хорошо отзывался председатель Военной коллегии Ульрих (его похвала сейчас звучит зловеще), а также члены коллегии Матулевич, Дмитриев и другие. Чем же был недоволен автор, не подписавший письмо? Оказывается, Маляров предложил Военной коллегии прекратить дело в отношении Еремина, обвиненного по статьям 58-1 «б» (измена Родине, совершенная военнослужащим) и 58-14 (контрреволюционный саботаж), караемые высшей мерой наказания, в связи с недоказанностью обвинения. Коллегия на это не пошла, но срок наказания снизила до 5 лет. В другой раз Маляров настаивал на прекращении уголовного дела по указанным выше статьям в отношении Буряка, и Военная коллегия с ним согласилась. Учитывая, что эти события относились к 1945—1946 гг. следует признать, что Маляров достаточно мужественно отстаивал свое мнение.

Приведем свидетельство Тюрина из его книги «40 лет в Прокуратуре СССР»: «К Малярову в аппарате было разное отношение. Его «свободную» речь не раз останавливал Руденко. Так, когда он однажды на заседании коллегии, выражая неудовольствие устаревшей, по его мнению, прокурорской формой, назвал ее «устаревшими штанами», Руденко его оборвал и заметил, что это государственная форма и о ней надо говорить с уважением.

Многие в аппарате были недовольны его твердостью и категоричностью в принятии решений, частым несогласием с мнениями и заключениями по конкретным делам, отказам подписать проект протеста и т. д. Но я к этому относился с пониманием. Он — руководитель, имеющий право по закону принимать решение, и если он его принял, то это его дело и его право. Он берет на себя ответственность за принятое решение. Важнее было другое — он никогда не отказывался от принятого решения и, что очень важно, свое решение фиксировал письменно».

Как сложилась бы дальнейшая судьба Руденко, да и Малярова, которого явно прочили на его место, сказать трудно. Только в 1964 году события резко изменились. 19 октября трагически погиб Миронов, а за несколько дней до этого, 14 октября на известном заседании Пленума ЦК партии был освобожден от должности первого секретаря ЦК Н. С. Хрущев. Центральный Комитет компартии возглавил Леонид Ильич Брежнев, с которым у Руденко были неплохие отношения. По словам Теребилова, Руденко «симпатизировал Л. И. Брежневу за его внешне демократическую манеру общения».

Маляров прослужил в должности первого заместителя Генерального прокурора СССР десять лет и, пройдя школу Руденко, многому научился у него. В 1965 году он стал кандидатом юридических наук.

Глава шестая

«Жестокий демократ»

Владимир Иванович Теребилов, по доброму относившийся к Роману Андреевичу, вспоминал: «Безусловно умный, осторожный, дипломат до мозга костей, Руденко настойчиво стремился выглядеть демократом и, наверное, хотел быть таким. Однако жизнь, обстановка нередко требовали твердости и даже жестокости. Вот таким «жестоким демократом» он и был».

Да, действительно, в то время руководитель любого государственного органа был поставлен в такие условия особенно в вопросах, которые не очень-то вязались с установками партии и правительства, иногда шли с ними вразрез. Инакомыслие тогда, если сказать мягко, не поощрялось.

Сошлемся снова на воспоминания Теребилова. Он отмечал, что 1961—1964 гг., то есть последние четыре года «правления» Хрущева, были для юристов «не из легких». Своеобразный характер Никиты Сергеевича сказывался и на судебной работе. Вначале была жесткая установка на прекращение уголовных дел с передачей виновных на поруки общественным организациям и трудовым коллективам даже за серьезные преступления, а потом, когда произошел всплеск преступности, была дана команда изменить судебную практику и, «как образно выразился Хрущев, «свернуть хулиганов в бараний рог». За некоторые преступления в начале 60-х годов была восстановлена и смертная казнь. Причем, применялась она не только с грубыми нарушениями Конституции, но и с нарушениями других законов. Самыми характерными были беззакония, допущенные по двум нашумевшим делам: Рокотова и Нейланда. Как Генеральный прокурор Руденко при рассмотрении таких дел явно спасовал перед неудержимым напором первого секретаря ЦК Хрущева.

Суть этих дел была довольно проста. Рокотов и компания длительное время занимались валютными махинациями. В те годы любые противозаконные операции с валютными ценностями признавались преступными и карались длительными сроками лишения свободы. Изобличенные в совершенных преступлениях, Рокотов и его соучастники предстали перед судом, который и приговорил их к длительным срокам лишения свободы. Казалось бы, на этом можно поставить точку. Чекисты сработали четко, валютчики, как тогда называли лиц, манипулировавших долларами, марками и фунтами стерлингов, получили по заслугам. Зло наказано.

Однако такой итог судебного заседания не устроил Хрущева. Наверное, по чьему-то наущению он приказал подготовить указ Президиума Верховного Совета, который бы предусматривал за незаконные валютные операции в качестве меры наказания смертную казнь. Ну что ж, право дать такое поручение он имел. Но потом началось непредвиденное. Указу решили придать обратную силу, то есть распространить на деяния, совершенные до его принятия. Именно по этим основаниям приговор суда в отношении Рокотова и других был отменен, и дело слушалось повторно. На этот раз судьи знали, что делали и приговорили Рокотова к высшей мере наказания. Приговор был приведен в исполнение.

Второй случай, дело Нейланда, оказался еще более вопиющим, если вообще можно сравнивать приговоры, закончившиеся смертной казнью виновных.

В Ленинграде было совершено чудовищное по тем временам преступление (наверное в наши дни оно бы уже никого не удивило, настолько преступность стала агрессивней и безжалостней). Парнишка, которому не исполнилось еще и пятнадцати лет, убил своих родителей. За умышленное убийство при отягчающих обстоятельствах могла быть применена смертная казнь, но только в отношении совершеннолетнего подсудимого. Чтобы обойти закон, по распоряжению Хрущева Президиум Верховного Совета принял указ, разрешавший, в порядке исключения, применение смертной казни к несовершеннолетнему. Кстати, Президиум, по просьбе следственных органов, в том числе и прокуратуры, в те годы допускал и другие отступления от закона. Разрешал, в частности, содержание обвиняемых под стражей сверх срока, установленного уголовно-процессуальным кодексом.

Об этих беззакониях Руденко был, естественно, хорошо осведомлен. Более того, именно он или лицо, исполняющее обязанности Генерального прокурора, мог войти с предложением в Президиум Верховного Совета.

Теребилов об этих двух делах пишет: «Нередко думаю, а что можно было сделать? В знак протеста против нарушения Закона уйти в отставку? Но вряд ли это произвело бы впечатление и изменило положение дел. Это были годы, когда единоличное правление государством все еще шло в гору».

В то же время следует отметить, что применение смертной казни в Советском Союзе было далеко не безупречным. Об этом свидетельствуют закрытые приказы Генерального прокурора за те годы.

В июне 1960 года Президиум Верховного Совета заслушал на своем заседании сообщения Председателя Верховного суда Горкина и Генерального прокурора Руденко о практике применения судами смертной казни. В принятом по этим сообщениям постановлении отмечалось, что «имеют место факты, когда органы следствия и прокуратуры недостаточно полно исследуют обстоятельства и мотивы совершения преступления, нарушают установленные законом сроки проведения предварительного расследования; судебные органы допускают случаи неправильной квалификации действий осужденных, что приводит к необоснованному применению смертной казни».

Направляя это постановление на места, Руденко предложил прокурорам расследование дел об умышленных убийствах, совершенных при отягчающих обстоятельствах, поручать наиболее квалифицированным следователям, старшим следователям и следователям по особо важным делам, а надзор за раскрытием и расследованием наиболее сложных дел осуществлять лично прокурорам областей и республик.

Однако положение дел на местах улучшалось медленно. Об этом свидетельствует закрытое постановление Пленума Верховного суда СССР от 16 ноября 1965 года, то есть принятое спустя пять лет после появления названного выше постановления. Оно явилось результатом изучения Прокуратуры СССР совместно с Верховным судом практики применения исключительной меры наказания.

Что же показало это изучение? Отмечалось, что при расследовании преступлений, за которые может быть назначена смертная казнь, при поддержании по ним государственного обвинения и осуществлении надзора за законностью и обоснованностью приговоров, выносимых судами, допускаются «серьезные недостатки и ошибки». Что же это за ошибки? Оказывается, неправильно оцениваются доказательства и квалифицируются деяния виновных, а следовательно выносимые приговоры «не основываются в некоторых случаях на бесспорных доказательствах», расширительно толкуются обстоятельства, отягчающие ответственность (особенно, такие как хулиганские и корыстные побуждения, проявления особой жестокости), по делам об изнасиловании смертная казнь назначается даже при отсутствии особо тяжких последствий.

В связи с постановлением Пленума Верховного суда прокурорам было направлено указание об усилении надзора за законностью и обоснованностью применения судами исключительной меры уголовного наказания.

Р. А. Руденко непримирим был, когда дело касалось очищения органов прокуратуры от лиц, злоупотребляющих своим высоким положением. Примером этому может служить дело, возбужденное в начале 60-х годов в отношении большой группы работников прокуратуры и министерства внутренних дел Киргизской ССР. На скамье подсудимых оказались прокуроры республиканской прокуратуры и прокуратуры Фрунзе, которые совместно с оперативными работниками органов внутренним дел республиканского министерства за взятки освобождали преступников от заслуженного наказания, а иногда обирали невиновных граждан, необоснованно привлеченных к уголовной ответственности. Были установлены факты пьянок некоторых прокуроров, следователей и работников милиции с «преступным элементом», семейственности и панибратства во взаимоотношениях между республиканским аппаратом прокуратуры и милиции с нижестоящими органами. По делу привлекались к уголовной ответственности 30 человек, из них 17 работников прокуратуры и органов внутренних дел. Судебная коллегия по уголовным делам Верховного суда приговорила семерых к высшей мере наказания, а остальных — к длительным срокам лишения свободы и иным мерам.

Конечно, Роман Андреевич Руденко был человеком своей эпохи, непримиримым и к «врагам народа» 60-х — 70-х годов, так называемым «диссидентам», лицам, занимавшимся «антисоветской пропагандой и агитацией» и ко всем другим «инакомыслящим». И здесь он установки партии четко проводил в жизнь. Об этом свидетельствуют его приказы, изданные секретно, а также конкретные дела, ныне широко известные.

В приказе «Об усилении прокурорского надзора за расследованием дел о государственных преступлениях и рассмотрением их в судах» от 27 июля 1962 года Руденко писал, что «имеют место факты недостаточно решительной борьбы с антисоветскими проявлениями. Иногда лица, совершающие такого рода преступления, даже не привлекаются к уголовной ответственности, как этого требует закон, а в отношении их ограничиваются мерами предупреждения. Некоторые прокуроры не проявляют активности в борьбе с подобными преступлениями, недооценивают их опасности и допускают беспечность».

Далее Генеральный прокурор сослался на письмо ЦК КПСС от 19 декабря 1956 года к партийным организациям «Об усилении политической работы партийных организаций в массах и пресечении вылазок антисоветских враждебных элементов», в котором отмечалось, что «в отношении вражеского охвостья у нас не может быть двух мнений по поводу того, как с ними бороться... Коммунисты, работающие в органах прокуратуры, суда и государственной безопасности, должны зорко стоять на страже интересов нашего социалистического государства, быть бдительными к проискам вражеских элементов и в соответствии с законом Советской власти своевременно пресекать их преступные действия».

Руденко приказал «усилить борьбу с антисоветскими и другими враждебными проявлениями», прокурорам республик, краев и областей лично ознакомиться в органах КГБ и МВД с соответствующими материалами и совместно с ними наметить действия по усилению борьбы с государственными преступлениями, активно участвовать в расследовании дел, поддерживать по ним государственное обвинение, добиваясь строгого наказания виновных лиц. Справедливости ради, надо отметить, что Генеральный прокурор рекомендовал своим подчиненным «умело отделять антисоветские элементы от лиц, попавших под их влияние вследствие недостаточной политической зрелости».

В апреле 1963 года Президиум Верховного Совета «в связи с запросами органов суда, прокуратуры, охраны общественного порядка (так тогда назывались органы МВД. — Авт.) и государственной безопасности» разъяснил, что по статье 14-1 Закона СССР от 25 декабря 1958 года «Об уголовной ответственности за государственные преступления» как за действия, дезорганизующие работу исправительно-трудовых учреждений, могут привлекаться к уголовной ответственности также и те не поддающиеся перевоспитанию особо опасные рецидивисты, которые несмотря на все принятые к ним меры воздействия, злостно нарушая установленный в местах лишения свободы порядок и ведя паразитический образ жизни, наносят татуировки антисоветского содержания и тем самым препятствуют нормальной работе по исправлению и перевоспитанию заключенных. Руденко незамедлительно довел это разъяснение до сведения всех подчиненным ему прокуроров — для исполнения.

Борьба против так называемого «диссидентства» одна из самых мрачных страниц истории советской прокуратуры постсталинского периода, которая, конечно же, не закончилась «эрой Руденко». Движущей силой этой борьбы была, естественно, не прокуратура, а органы Комитета государственной безопасности, действующие по прямому указанию партийных и советских органов. Но тем не менее санкции на арест, высылку из определенных мест, изгнание давали именно прокурорские работники. Всяких инакомыслящих, активно выступавших против действующих порядков и выражавших свои «идеи»в какой-либо форме, будь то литературное произведение, или манифестация с соответствующими антисоветскими лозунгами, привлекали к уголовной ответственности, сажали в тюрьмы и направляли в исправительно-трудовые лагеря, применяли к ним административные санкции, отправляли в психиатрические больницы.

Начиная с 1961 года, когда появился знаменитый Указ Президиума Верховного Совета СССР от 4 мая, по которому лиц, уклоняющихся от общественно полезного труда и ведущих антиобщественный образ жизни, могли подвергаться ссылке в административном порядке на срок от двух до пяти лет с конфискацией имущества, эту норму нет-нет да и применяли против инакомыслящих. Таким образом расправились, например с поэтом И. Бродским, которого в 1962 году по постановлению Дзержинского районного суда Ленинграда выслали в «специально отведенные местности» на пять лет. Впоследствии Бродский эмигрировал, стал лауреатом Нобелевской премии.

В 1966 году к активно применявшейся статье 70 УК РСФСР, предусматривавшей ответственность за антисоветскую агитацию и пропаганду добавилась статья 190-1 УК РСФСР, карающая за распространение заведомо ложных измышлений, порочащих советский государственный и общественный строй.

А затем и в Уголовном кодексе РСФСР появилась и статья 209-1, устанавливавшая уголовную ответственность за ведение антиобщественного паразитического образа жизни.

В 1966 году были осуждены по статье 70, части 1 УК РСФСР (агитация или пропаганда, проводимая в целях подрыва или ослабления Советской власти) известные московские литераторы А. Синявский и Ю. Даниэль. Оба они под псевдонимами Абрам Терц и Николай Аржак печатали свои произведения, которые нельзя было предложить советским издательствам, за границей. Это было тогда едва ли не самое «громкое» дело и держалось на контроле в Прокуратуре СССР. Подсудимых «клеймила» пресса и общественность, называя их «перевертышами», «отщепенцами», насквозь проникнутыми «злобной клеветой на наш общественный строй» и подобными ругательствами. Как и положено, на суде был и общественный обвинитель, речь шла о «продажности», о том, что передаваемые ими за границу произведения, превращаются врагами страны «в орудие идеологической борьбы» с Советским Союзом и многое другое.

Что же говорили в свое оправдание подсудимые? Вот слова Ю. Даниэля: «О том, о чем я пишу, молчит и литература и пресса. А литература имеет право на изображение любого периода и любого вопроса. Я считаю, что в жизни общества не может быть закрытых тем... Я хочу еще сказать, что никакие уголовные статьи, никакие обвинения не помешают нам — Синявскому и мне — чувствовать себя людьми, любящими свою страну и свой народ. Это все. Я готов выслушать приговор».

Суд приговорил «виновных» к лишению свободы. Синявского — на 7, Даниэля — на 5 лет.

Если к преследованию одних диссидентов Прокуратура СССР и лично Руденко имели все же косвенное отношение, то что касается изгнания из страны А. И. Солженицына и ссылке А. Д. Сахарова — к этим делам приложил руку и Роман Андреевич.

Солженицын был долгие годы, как «бельмо на глазу» советского общества. Он стал знаменитым после того, как А. Твардовский опубликовал в редактируемом им журнале «Новый мир» его повести «Один день Ивана Денисовича» и «Матренин двор». Первое произведение даже одно время рассматривалось на предмет присуждения Ленинской премии. Но дальнейшие творческие искания писатели со всей наглядностью показали, на чьей стороне он находится. В то время он работал над одной из основных своих вещей — «Архипелагом ГУЛАГ», в котором вопросы происходивших в стране репрессий были обнажены до предела. В 1970 году Солженицыну была присуждена Нобелевская премия.

Вопрос о «наказании» писателя витал в воздухе — не могли только решить, как лучше это сделать: то ли выдворить из страны, то ли привлечь к уголовной ответственности. Но избавиться от беспокойного писателя Советское правительство решило твердо. Роль основного двигателя отводилась, конечно, Комитету государственной безопасности и его руководители Ю. В. Андропову, но не последнюю скрипку играл здесь и Генеральный прокурор. После присуждения Солженицыну Нобелевском премии в области литературы, в недрах КГБ был подготовлен проект указа Президиума Верховного Совета «О выдворении А. И. Солженицына из пределов СССР и лишении его советского гражданства».

В своей книге «Неизвестный Андропов» Р. Медведев приводит довольно любопытную записку Руденко и Андропова в Секретариат ЦК КПСС, в котором они излагали свое видение «проблем Солженицына»: «Проживание Солженицына в стране после вручения ему Нобелевской премии укрепит его позиции и позволит активнее пропагандировать свои взгляды... Выдворение Солженицына из Советского Союза лишит его этой позиции — позиции внутреннего эмигранта и всех прочих преимуществ, связанных с этим... Сам же акт выдворения вызовет кратковременную антисоветскую кампанию за рубежом с участием некоторых органов коммунистической прессы... Взвесив все обстоятельства, считали бы целесообразным решить вопрос о выдворении Солженицына из пределов Советского государства».

Интересно, что совершенно иную позицию занял в этом вопросе Щелоков, тогдашний министр внутренних дел, который считал, что Солженицыну нужно немедленно дать квартиру, прописку, проявить к нему внимание. «За Солженицына надо бороться, а не выбрасывать его, — писал он. — В данном случае надо не публично казнить врагов, а душить их в объятиях».

Однако ни одна из точек зрения тогда не возобладала. Солженицына не выдворили из страны и не «задушили в объятиях». Но травля писателя продолжалась, и вопрос ни на один день не оставался закрытым. В последующем он обсуждался даже на Политбюро ЦК КПСС, где, после долгих дебатов, было принято решение предоставить Председателю КГБ Андропову «разрубить гордиев узел». Политбюро приняло специальное постановление «О мерах по пресечению антисоветской деятельности Солженицына А. И.» Проведение «карательной операции» было поручено Андропову и Руденко. Они должны были определить всю процедуру следствия и суда и, после согласования всех вопросов, арестовать писателя.

О том, как происходили арест и изгнание, Солженицын подробно описал в своих автобиографических записках, поэтому нет нужды о них говорить. Но некоторые детали прояснил бывший старший следователь по особо важным делам при Генеральном прокуроре Ю. А. Зверев. Он рассказал, что однажды Руденко пригласил его к себе и, передав вышедшую за границей книгу Солженицына «Архипелаг ГУЛАГ», а также подборку «отзывов прессы» на нее, поручил «изучить на предмет решения вопроса о возбуждении уголовного дела».

Далее Зверев сказал: «Я изучил и доложил, что в книге содержится огромный материал, причем наряду с суждениями и выводами автора там огромный массив фактов, которые либо соответствуют действительности, либо ложны... Я и сейчас думаю, что не все отдельные факты абсолютно точны. Это теперь мы все так много знаем о том периоде. А тогда — только слухи... Было очень страшно верить... Но я был обязан выяснить, соответствует ли изложенный материал действительности или это вымысел, клевета. Я и запросил компетентные инстанции, могут ли они опровергнуть приведенные автором факты. Инстанции ответили, что опровергнуть массив фактов возможности нет. И тогда я получил указание возбудить уголовное дело и допросить Солженицына. Допросить не удалось: несмотря на неоднократные вызовы, он в прокуратуру не являлся. Руденко предписал доставить его приводом. Я вынес постановление о приводе Солженицына и отправился за ним лично, благо он жил на улице Горького, неподалеку от Прокуратуры СССР».

«Надеюсь, вы понимаете, что дело Солженицына только формально вел я, — продолжал Зверев. — Все мои действия через Генерального прокурора направлялись политическим руководством. И доставить Солженицына мне предписали не в здание прокуратуры, в мой кабинет, а в Лефортовский следственный изолятор КГБ СССР... Солженицын действительно ожидал ареста, и у него все было готово. Он быстро оделся и все заранее приготовленные вещи, уже, видимо, ему послужившие в лагере, сложил в мешок с нашитым полотнищем шведского флага. Я попросил его вывернуть мешок флагом внутрь, что он и сделал без возражений. А к моменту нашего приезда в Лефортово было уже найдено политическое решение, которое и определило дальнейшие действия руководства Прокуратуры СССР. Решение это состояло в том, что Солженицын должен быть лишен советского гражданства и выдворен из СССР... Конечно, судьбу Солженицына решали не на Пушкинской! Но полагаю, что Р. А. Руденко, опытный и изобретательный юрист, нашел такую форму, которая могла бы придать если не видимость законности, то, по крайней мере, видимость здравого смысла тому, что произошло. Мне предписали возбудить в отношении Солженицына уголовное дело по обвинению не в антисоветской агитации и пропаганде, а по обвинению в измене Родине... Здесь-то, как я думаю, и обнаруживается «юридический вклад» Руденко. Ведь доказать, что Солженицын в «Архипелаге ГУЛАГ» оклеветал Советскую власть, было невозможно даже в то время. А задача состояла в том, чтобы его из СССР удалить. Как? Обвинив Солженицына в более тяжком преступлении — измене Родине. Прокуратура парадоксальным образом смягчила ситуацию. Политическая власть, вмешавшись и лишив Солженицына гражданства, снимала все юридические проблемы, ибо не может изменить Родине человек, не являющийся более ее гражданином. Стало быть, уголовное дело автоматически прекращается... Все это решали, конечно, не я и, думаю, не Руденко, но именно он, по-моему, мог подсказать этот вариант».

Генеральному прокурору пришлось заниматься и «проблемой» А. Д. Сахарова, действительного члена Академии Наук СССР, трижды Героя Социалистического Труда, лауреата Государственной и Ленинской премий, закончившейся высылкой известного правозащитника в январе 1980 года в город Горький.

Глава седьмая

Государственный человек

Многие современники, хорошо знавшие Романа Андреевича Руденко отзывались о нем как о действительно «государственном человеке». Он был на порядок выше всех своих предшественников и преемников, имел высокий авторитет и среди членов Политбюро ЦК КПСС и среди руководителей Правительства Советского Союза. Ему пришлось выдержать немало «битв» за право органов прокуратуры производить расследование по уголовным делам, которое не раз подвергалось сомнению. Особенно усердствовал в этом вопросе министр внутренних дел Щелоков, который неоднократно ставил вопрос о передаче всего следствия в его ведомство. Но поддержки в этом вопросе он не получил. Вот как описывает эти события Тюрин: «Щелоков, даже оставшись в одиночестве, на этом не успокоился и, пользуясь своими особыми отношениями с Л. И. Брежневым, подбил его на то, чтобы передать в подследственность органам внутренних дел хотя бы дела о преступлениях несовершеннолетних. Этот вопрос неожиданно для всех был вынесен на заседание Политбюро ЦК КПСС. Даже Руденко об этом был извещен буквально накануне заседания. Расчет был, видимо, на то, чтобы неожиданностью вывести его из равновесия и лишить возможности даже подготовиться к новой постановке вопроса.

Надо отдать должное Р. А. Руденко в его последовательности и принципиальности. Известно, что на заседаниях Политбюро ЦК КПСС не принято было возражать против членов Политбюро. А уж что касается самого Генсека, то об этом и помыслить было невозможно. Руденко, безусловно, знал об особых отношениях Щелокова с Брежневым. Понял он, конечно, и то, почему... вопрос все же был вынесен на Политбюро, хотя и в урезанном виде.

И вот, несмотря на это, Р. А. Руденко на заседании Политбюро решительно выступил против предложения Щелокова о передаче дел несовершеннолетних в подследственность органов внутренних дел. Его, к сожалению, никто из членов Политбюро не поддержал. Промолчали даже и те, кто был против этого предложения. И Брежнев, как бы оправдываясь перед Руденко, развел руками и сказал: ну вот видите, Роман Андреевич, никто вас не поддерживает. Правда, Брежнев, как бы желая смягчить ситуацию, тут же заверил, что мы, мол, вас, Роман Андреевич, все уважаем и ценим.

Авторитет Руденко как Генерального прокурора СССР был настолько силен, что даже открытое выступление с особым мнением на заседании Политбюро не поколебало его положения. И хотя было принято решение, не совпадающее с его мнением, никто не мог усомниться в том, что Генеральный прокурор СССР отстаивает интересы законности и исходит из твердого убеждения в правильности своей правовой позиции».

Руденко как мог противостоял распространенному в те времена «директивному» или как его еще называли «телефонному» праву, когда те или иные высокопоставленные чиновники, и не только из партийной элиты, пытались так или иначе воздействовать на прокуроров и следователей.

В середине 60-х — начале 70-х гг. не без инициативы Р. А. Руденко были приняты очень важные для деятельности органов прокуратуры постановления ЦК КПСС и Совета Министров. В частности, 10 декабря 1965 года появилось постановление «О мерах по улучшению работы следственного аппарата органов прокуратуры и охраны общественного порядка. 30 июня 1970 года — постановление ЦК КПСС и Совета Министров СССР «О мерах по улучшению судебных и прокурорских органов», а 11 августа 1970 года — постановление Совета Министров СССР «О мерах по улучшению условий работы и материально-технического обеспечения судов, органов прокуратуры и нотариальных контор».

После принятия постановления от 30 июня 1970 года прокурорский надзор, благодаря стараниям Руденко, наполнился новым содержанием. Важное значение приобрели вопросы укрепления законности и государственной дисциплины, усилилась борьба с правонарушениями и преступностью, при этом основной упор делался на предупреждении преступлений и искоренении причин их порождающих, а также таких сопутствующих им социальных зол, как пьянство и наркомания. Мощный импульс был придан борьбе с преступностью несовершеннолетних и, особенно, с теми, кто подстрекает и вовлекает их в преступную деятельность. Более активно стала вестись борьба с местничеством, ведомственной ограниченностью, бюрократизмом и взяточничеством. Прокуратура повернулась лицом и к таким важнейшим проблемам, как охрана природы и окружающей среды. Расширились и укрепились связи прокуратуры с общественностью и средствами массовой информации, появились новые формы и методы пропаганды права. Прокуратура одной из первых заговорила о необходимости правового воспитания граждан и, прежде всего, молодого поколения.

В мае 1972 года Советская прокуратура праздновало свое 50-летие. 27 мая в газете «Правда» было опубликовано приветствие ЦК КПСС, Президиума Верховного Совета СССР и Совета Министров СССР по этому случаю. В нем отмечалось, что «работники прокуратуры выполняют ответственные задачи по защите прав и охраняемых законом интересов трудящихся, государственных и общественных организаций и всей своей деятельностью способствуют воспитанию советских людей в духе высоких принципов коммунистической нравственности, уважения к законам и правилам социалистического общежития».

В Москве состоялось торжественное собрание работников органов прокуратуры и представителей общественности, посвященное этому юбилею. Лучших работников органов прокуратуры награждили орденами и медалями. Генеральный прокурор СССР Роман Андреевич Руденко был удостоен очередного ордена Ленина и высокого звания Героя Социалистического труда.

Накануне юбилея прокуратуры Руденко дал большое интервью редакции журнала «Огонек». В нем он сказал: «Диапазон дел, которыми приходится заниматься прокурору, необычайно велик — сегодня он привлек к ответственности хозяйственников, выпустивших недоброкачественную продукцию, занимался исследованием причин, порождающих брак, плохое качество товаров, внес представление об устранении этих причин, а завтра листает дело о приписках, об очковтирательстве на заводе или в совхозе: государство облекло его высоким доверием — вести надзор за соблюдением законности в хозяйственной деятельности. . Хочется особо отметить значимость борьбы прокуратуры с хулиганством, особенно со злостным хулиганством... По-прежнему мы зорко следим за всем тем, что толкает несовершеннолетних на преступления... В последнее время в сфере деятельности прокуратуры все чаще оказываются дела, связанные с охраной природы... Не могу не отметить еще одну сферу, требующую зоркого прокурорского надзора — это любые проявления местничества, ведомственной ограниченности, бюрократизма... Я уже упоминал о нашей задаче осуществлять надзор за расследованием преступлений. Это задача сложная ответственная, это дело, на котором проверяется политическая зоркость, принципиальность прокурора. В стадии расследования преступлений прокурор, с одной стороны, привлекает к уголовной ответственности лиц, виновных в совершении преступлений, принимает меры к тому, чтобы ни одно преступление не осталось нераскрытым, а с другой стороны, он строго следит за тем, чтобы ни один гражданин не подвергся незаконному привлечению к уголовной ответственности. Более того, прокурор обязан проследить за тем, чтобы органы дознания и предварительного следствия неуклонно соблюдали установленный законом порядок расследования преступлений».

Действительно, «диапазон дел», которыми приходилось заниматься Прокуратуре Союза и Генеральному прокурору был настолько обширен, что одно только перечисление важнейших мероприятий, проведенных, скажем, за два-три месяца, заняло бы несколько страниц. Роман Андреевич провел сотни коллегий, совещаний с привлечением большого количества участников: прокуроров республик, краев, областей, городов, военных и специальных прокуроров, представителей юридической науки и общественности, работников других правоохранительных органов, активов, семинаров, конференций по самым разнообразным вопросам прокурорской и следственной практики, подписал тысячи представлений и протестов, информационных записок в партийные и советские органы, писем, ходатайств, ответов на заявления граждан, принял большое число «ходоков», добивающихся справедливости. А его ежедневные контакты с руководителями управлений и отделов Прокуратуры, своими заместителями, прокурорами союзных республик, да и просто с рядовыми прокурорскими работниками, «важняками» и простыми следователями из краев и областей, участие в работе ЦК КПСС, Президиума Верховного Совета, Пленума Верховного суда, выполнение депутатских обязанностей. Совершенно ясно, что рабочий день Романа Андреевича был предельно насыщенным.

В небольшом очерке трудно рассказать хотя бы о маленькой толике важнейших мероприятий, проведенных под непосредственным «присмотром» Генерального прокурора. Но и обойти совсем этот вопрос было бы неправильно.

Широкий отклик у юридической общественности вызвала Всесоюзная конференция лучших следователей органов прокуратуры, состоявшаяся в Москве 27—29 ноября 1973 года. На нее и в самом деле собрался весь цвет следователей, криминалистов, начальников следственных подразделений со всего необъятного Советского Союза.

Конференции предшествовали совещания во всех областях, краях, автономных республиках. Это был своеобразный смотр кадров, обстоятельный анализ состояния следственной работы, критических разбор положения дел на местах. На республиканских конференциях производился отбор кандидатов на всесоюзную. В Москву прибыли 360 человек, из них 244 следователя, заместители прокуроров союзных республик по следствию, начальники следственных управлений и отделов, прокуроры-криминалисты, ряд прокуроров краев, областей, республик, военных прокуроров и следователей. За примерное исполнение своего служебного долга в 1972—1973 годах многие их них были поощрены руководством Прокуратуры СССР, отмечены высокими правительственными наградами, удостоены звания заслуженного юриста республики.

Открыл Всесоюзную конференцию лучших следователей прокуратуры Генеральный прокурор. Он сказал: «Мы можем с полным основанием сказать, что в настоящее время следственный аппарат органов прокуратуры укомплектован образованными, политически подготовленными работниками, способными выполнить решения партии в области борьбы с преступностью и ее предупреждения».

Доклад «Задачи дальнейшего совершенствования деятельности следственного аппарата органов прокуратуры» сделал заместитель Генерального прокурора по следствию С. И. Гусев.

Затем стали выступать участники конференции.

О создании обстановки неотвратимости наказания и строжайшего соблюдения законности при расследовании преступлений рассказал Прокурор РСФСР Б. В. Кравцов. Опытом расследования и предупреждения преступлений несовершеннолетних поделилась старший следователь прокуратуры Борисова Минской области А. В. Полещук, о планировании расследования рассказал следователь по особо важным делам Прокуратуры Белорусской ССР В. М. Королевский, о внедрении научных рекомендаций в практику работы следователей — заместитель директора Всесоюзного института по изучению причин и разработке мер предупреждения преступности В. К. Звирбуль, о новейших возможностях криминалистической экспертизы — директор Всесоюзного научно-исследовательского института судебных экспертиз, доктор юридических наук А. Р. Шляхов, об организации взаимодействия следователей с органами дознания — следователь по особо важным делам при Генеральном прокуроре А. Н. Балашов, о расследовании хищений в особо крупных размерах — следователь по особо важным делам при Прокуроре Армянской ССР Г. Т. Шавердян, об опыте расследования дел о взяточничестве — следователь по особо важным делам при Прокуроре Грузинской ССР Р. В. Кипиани.

Было много интересных выступлений. Участники конференции приняли обращение ко всем следователям прокуратуры.

Р. А. Руденко принадлежит значительная роль в становлении прокурорско-следственной и уголовно-правовой статистики. Именно при нем началась усиленная борьба с таким злом, как сокрытие преступлений от учета и регистрации. Разработав еще в 1960 году систему единого учета преступлений, Прокуратура СССР взяла на себя и функцию организатора этого учета и его нормативного регулирования, которая вот уже более сорока лет применяется на практике.

Но процесс совершенствования учета преступности шел трудно. Вот авторитетное мнение по этому вопросу С. В. Тюрина, много лет возглавлявшего отдел статистики, а затем информационно-аналитический отдел Прокуратуры СССР: «Поскольку непосредственно учет и статистическую отчетность по преступности осуществляли органы внутренних дел, на этих учете и отчетности не могла не сказаться их ведомственная заинтересованность в получении статистических показателей, изображающих (именно изображающих, а не отражающих) благополучие в состоянии преступности и раскрываемости. На этой почве между Прокуратурой СССР и МВД велась изнурительная борьба за правильное отражение состояния дел в статистике. Особенно тяжелые бои пришлось выдержать в 70-х годах. Руководство МВД СССР тех времен в лице Щелокова оказалось настолько заинтересованным в том, чтобы приспособить этот учет и статистику к получению показателей, позволяющих изображать благополучие в состоянии преступности и раскрываемости, что всякие попытки оградить ее от ведомственного влияния, а тем более внести в нее новые элементы, укрепляющие единые начала и правовой характер, натыкались на открытое сопротивление».

На одном из совещаний в МВД СССР, которое проводил Щелоков, Тюрину пришлось услышать от министра внутренних дел следующее: «Вот мы с Романом Андреевичем перед ХХV съездом КПСС допустили политическую ошибку, — сказал он. — Все рапортовали съезду партии об успехах в своих делах, а мы с ним должны были докладывать о росте преступности». По словам Тюрина, Руденко, как человек, хорошо знавший, что такое закон и как его надо соблюдать, встретил такие «изъяснения» министра с явным «неприятием».

Слова Щелокова о росте преступности не были случайными. Он считал, что органы прокуратуры способствуют этому росту, ведя непримиримую борьбу с сокрытиями преступлений от учета. Надо сказать, тогда органы прокуратуры действительно часто наступали на «болезненную мозоль» органов внутренних дел — заставляя их регистрировать все преступления, которые произошли в стране. Удавалось, конечно, это далеко не всегда. Но в то же время, благодаря проверкам, проведенным органами прокуратуры, во многих местах были вскрыты массовые нарушения законности, допущенные органами внутренних дел, попытки «приукрасить» преступность, искусственно снизить ее уровень. Такие злоупотреблении стали предметом рассмотрения ЦК КПСС, поскольку Прокуратура СССР ставила эти вопросы очень остро.

Весной 1974 года Прокуратура проверила заявления о злоупотреблениях работников органов внутренних дел Горловки Донецкой области и установила, что в районных отделах управления внутренних дел Горловского горисполкома систематически скрываются от учета и регистрации заявления и сообщения о преступлениях, не принимались меры к установлению виновных и привлечению их к уголовной ответственности. В связи с этим в городе сложилась обстановка безнаказанности правонарушителей, а отчетность лакировалась, что создавало видимость благополучия в борьбе с преступностью. В статистических данных значилось, например, за 1973 год 1357 преступлений, из которых якобы было нераскрыто всего 10. Тогда как на самом деле треть всех преступлений (456) были скрыты работниками органов внутренних дел от регистрации, поэтому никакой работы по раскрытию многих случаев злостного хулиганства, разбойных нападений, грабежей, краж, изнасилований не принималось. По материалам проверки прокуратурой было возбуждено более 300 уголовных дел, в том числе и в отношении некоторых руководителей районных отделов УВД Горловского горисполкама.

В связи с этим Прокурор Союза издал 10 апреля 1974 года секретный приказ, которым обязал прокуроров республик, краев, областей, городов и районов принять меры к повышению уровня прокурорского надзора за следствием и дознанием в органах внутренних дел. При наличии данных и сигналов о нарушениях законности в регистрации преступлений требовать от руководителей органов внутренних дел глубоких и всесторонних проверок, принципиально реагировать на каждый факт сокрытия преступлений от учета. Были сделаны и оргвыводы в отношении целого ряда прокурорских работников, просмотревших беззаконие.

В июне 1974 года Генеральному прокурору вновь пришлось вернуться к этому вопросу, так как аналогичные нарушения были выявлены в Георгиевске и Георгиевском районе Ставропольского края. Нарушения были столь серьезны, что им уделил внимание даже Президиум Верховного Совета СССР, принявший 27 мая 1974 года постановление «О нарушении законности в деятельности органов внутренних дел по предотвращению и раскрытию преступлений в городе Георгиевске и Георгиевском районе Ставропольского края». В указании по этому поводу отмечалось, что «пытаясь создать видимость высоких показателей в борьбе с преступностью, работники милиции нередко становились на путь искажения действительности, необоснованно отказывали в возбуждении уголовных дел, незаконно прекращали дела, фактически укрывали преступления от учета».

Большой удачей для Р. А. Руденко было то, что в эти годы в аппарате Прокуратуры СССР появился исключительно энергичный и напористый работник.

Первым заместителем генерального прокурора СССР в 1976 году стал Александр Михайлович Рекунков. Родился он 27 октября 1920 года на хуторе Стоговском Верхнедонского района Ростовской области. Его отец, Михаил Иванович, и мать, Евдокия Абрамовна, крестьянствовали. Александр Рекунков учился в средней школе в станице Казанской, после окончания которой поступил в Тбилисское артиллерийское училище, но из-за болезни его не окончил. Весной 1941 года Александр Михайлович стал работать в Верхнедонском райкоме комсомола, а в октябре того же года его призвали в армию. В течение двух лет он служил в райвоенкомате, а в феврале 1944 года выпросился на фронт. В течение года командовал взводом, ротой, батальоном, участвовал в многочисленных боях. Насколько храбро и отважно сражался Рекунков можно судить по его наградам. Только в 1944 году Александр Михайлович получил один за другим четыре боевых ордена: два ордена Отечественной войны 2 степени, орден Отечественной войны 1 степени и орден Красной Звезды. В феврале 1945 года тяжелое ранение вывело молодого офицера из строя.

После выписки из госпиталя он по направлению райкома партии стал работать в органах прокуратуры. Начинал с должности помощника прокурора. Начинал с должности помощника прокурора Верхнедонского района, на которую был зачислен в августе 1945 года. С тех пор вся его жизнь была связана с органами прокуратуры. В октябре 1947 года Рекункова назначили на «процессуальную» должность — прокурором Константиновского района Ростовской области, а через пять лет он стал прокурором крупного Азовского района. За эти годы он окончил Всесоюзный юридический заочный институт (Ростовсикй филиал), сдав все государственные экзамены на отлично. В 1958 году Александр Михайлович занял должность заместителя, а через два года и прокурора Брянской области. В последующем он был прокурором Воронежской области, первым заместителем прокурора РСФСР. К его боевым орденам прибавилось два ордена Трудового Красного Знамени.

В должности первого заместителя Генерального прокурора СССР Рекунков работал около пяти лет. После смерти Романа Андреевича Руденко возглавил Прокуратуру Союза, стал действительным государственным советником юстиции. Должность эту он оставил в 1988 году, но до последнего дня не прерывал своих связей с прокуратурой. Был прокурором в отделе по реабилитации жертв политических репрессий, помощником Генерального прокурора Российской Федерации по особым поручениям, депутатом Верховного Совета СССР, членом ЦК КПСС, делегатом двух съездов партии. Его грудь украшал знак почетного работника прокуратуры. Скончался Александр Михайлович Рекунков в мае 1996 года.

На внеочередной седьмой сессии Верховного Совета СССР девятого созыва 7 октября 1977 года была принята новая Конституция. Глава 21 в ней была посвящена прокуратуре. Высший надзор прокуратуры за исполнением законов, провозглашенный еще Конституцией 1936 года, наполнился новым содержанием. Срок полномочий Генерального прокурора СССР ограничивался пятью годами (раньше был семь лет). Конституция устанавливала что организация и порядок деятельности органов прокуратуры определяются Законом о Прокуратуре СССР.

Сразу же после утверждения Конституции началась усиленная работа над проектом Закона о Прокуратуре. Ее возглавлял лично Руденко. Огромный вклад в разработку проекта внес и Рекунков, а также другие заместители, начальники управлений и отделов. Не были в стороне и рядовые прокуроры. Каждый был вправе дать свои предложения в проект Закона, внести какие-то коррективы, изменения; подключились и ученые-юристы, и коллективы всех институтов Прокуратуры СССР.

Подготовка законопроекта велась весьма тщательно и скрупулезно. Учитывался накопленный опыт, новые общественные условия, предъявляемые в тот период к прокуратуре, требования партийных и государственных органов, пожелания трудовых коллективов, высказанные в ходе всенародного обсуждения Конституции, предложения и замечания депутатов Верховного Совета ССР, Верховных Советов союзных республик, министерств, ведомств и, в первую очередь, правоохранительных (Комитета государственной безопасности, министерств внутренних дел и юстиции), Верховного суда СССР. Использовался также опыт законодательства о прокурорском надзоре, накопленный в социалистических странах.

Полезную инициативу проявил журнал «Социалистическая законность», предоставивший свои страницы обсуждению предложений прокурорской и иной правоохранительной сфере, организовавший «круглые столы, диспуты».

Когда работа над проектом завершалась вышло постановление ЦК КПСС «Об улучшении работы по охране правопорядка и усилении борьбы с правонарушениями» (опубликовано в «Правде» 11 сентября 1979 года). Перед партийными, советскими, правоохранительными и другими государственными органами и общественными организациями были поставлены задачи: улучшить охрану общественного порядка в городах и населенных пунктах; последовательно и настойчиво вести борьбу против пьянства и алкоголизма; совершенствовать работу по предупреждению правонарушений среди несовершеннолетних в учебных заведениях, трудовых коллективах и по месту жительства; усилить борьбу с посягательствами на социалистическую собственность; активизировать борьбу с тунеядством и спекуляцией.

Конечно, это постановление внесло свои коррективы в уже подготовленный законопроект. Были уточнены приоритетные направления деятельности прокуратуры. Впервые в такого рода документе закреплялась координирующая роль прокуратуры в деятельности правоохранительных органов по борьбе с преступностью и иными правонарушениями.

Проект Закона о Прокуратуре СССР был внесен на рассмотрение Верховного Совета Генеральным прокурором и комиссиями законодательных предположений Совета Союза и Совета Национальностей Верховного Совета СССР.

30 ноября 1979 года Верховный Совет СССР принял ряд важнейших союзных законов: о народном контроле, о Верховном суде, о Прокуратуре, о государственном арбитраже и об адвокатуре.

6 декабря 1979 года Генеральный прокурор издал приказ № 52, которым предписал всем подчиненным прокурорам и следователям «строго и неуклонно исполнять Закон о Прокуратуре СССР, совершенствовать работу по осуществлению высшего надзора за точным и единообразным исполнением законов, борьбе с преступностью и другими правонарушениями, их предупреждению. Улучшать координацию действий правоохранительных органов, развивать и укреплять связи с трудовыми коллективами и общественностью», а руководителям прокуратур — «постоянно укреплять служебную дисциплину, повышать ответственность к себе и подчиненным; персональную ответственность каждого работника за порученное дело».

В декабре 1979 года в Москве состоялось Всесоюзное совещание работников органов прокуратуры, на котором обсуждался ход выполнения постановления ЦК КПСС «Об улучшении работы по охране правопорядка и усилении борьбы с правонарушениями» в связи с принятием Закона о Прокуратуре СССР. На этом совещании Роман Андреевич Руденко сделал большой доклад.

Прокуратура Союза начала регулярно организовывать координационные совещания правоохранительных органов еще с 1973 года. В течение семи лет они проводились под председательством заместителя Генерального прокурора, поэтому в их состав представители министерств юстиции, внутренних дел и Верховного суда выделяли также работников на уровне заместителей. Лишь только после принятия постановления ЦК КПСС, 5 февраля 1980 года состоялось первое координационное совещание, в работе которого участвовали все руководители правоохранительных органов — Генеральный прокурор Руденко, председатель Верховного суда Смирнов, министр юстиции Теребилов, министр внутренних дел Щелоков. На нем присутствовал и заместитель заведующего отделом административных органов ЦК КПСС Гладышев. Председательствовал на совещании Руденко. Был заслушан доклад заместителя Генерального прокурора Найденова по вопросу о мерах усиления охраны общественного порядка в городах и населенных пунктах. Совещание выработало ряд рекомендаций для подчиненных органов.

Когда Роман Андреевич Руденко только еще возглавил органы прокуратуры Советского Союза высшее юридическое образование имели всего лишь 30 процентов прокуроров и следователей, менее чем через двадцать лет их стало уже 70 процентов, а в 1981 году — почти 99 процентов. Две трети районных и городских прокуроров, основного звена прокурорской системы, имели стаж работы свыше 10 лет, то есть были умелыми, опытными руководителями. Но немало было и тех, кто занимал должности три, а то и четыре конституционных срока подряд. Например, участник Великой Отечественной войны, кавалер многих орденов и медалей, бывший чабан, заочно окончивший юридический институт, Д. Р. Бальжинимаев, вначале работал следователем прокуратуры Оловяннинского района, а затем свыше двадцати лет возглавлял прокуратуру Приаргунского района Читинской области. Более 600 прокуроров и следователей при Руденко стали заслуженными юристами республики.

Стараниями Генерального прокурора в соответствии с постановлением ЦК КПСС и Совета министров в 1970 году были созданы Высшие курсы (впоследствии преобразованы в институт) повышения квалификации руководящих кадров Прокуратуры (в настоящее время Институт Генеральной прокуратуры Российской Федерации). Длительное время его возглавлял доктор юридических наук, профессор Басков. Только за первое десятилетие в институте прошли переподготовку несколько тысяч работников прокуратуры (в их числе и авторы настоящей книги), а также группы прокуроров из зарубежных стран.

Значительно возросло число обучающихся в Ленинградском институте усовершенствования следователей (ежегодно до 1500 человек) и Харьковском институте повышения квалификации прокурорских кадров.

В 70-е годы началось интенсивное строительство объектов для органов прокуратуры. За десятилетие было построено 559 зданий, в том числе 64 республиканских и областных прокуратур, великолепное здание Института повышения квалификации руководящих работников в Москве, комфортабельные общежития ленинградского и харьковского институтов, специализированный пансионат Прокуратуры Союза «Сокол» в Трускавце Львовской области, где ежегодно могли лечиться 400 работников прокуратуры, приобретен пансионат «Истра» в Подмосковье и дом отдыха в Гаграх. Наладилось долевое участие в строительстве жилых зданий для прокурорских работников, в частности, построен жилой дом в Москве по Ленинградскому проспекту, существенно изменились материальное обеспечение и техническая оснащенность органов прокуратуры.

После Нюрнбергского триумфа Роман Андреевич Руденко по праву стал считаться советским деятелем мирового масштаба. Он представлял страну на различные конгрессах еще в сталинскую эпоху, когда выезды за рубеж наших юристов были весьма ограничены. Особенно тесные контакты органов прокуратуры Советского Союза стали развиваться после ХХ съезда КПСС. В 1946 году по инициативе французских юристов участников движения Сопротивления во время Второй мировой войны была создана Международная ассоциация юристов-демократов (МАЮД). У ее истоков стоял и Руденко. На IV конгрессе этой ассоциации, проходившем в Риме с 28 октября по 1 ноября 1949 года, с докладом «Соблюдение международных обязательств необходимое условие мирного содружества народов» выступил руководитель советской делегации Р. А. Руденко, занимавший в то время пост прокурора Украинской ССР.

Конечно, следует заметить, что международные связи советской прокуратуры, возглавляемой Руденко, все же были гораздо прочнее с прокуратурами так называемого социалистического лагеря и развивающихся стран, нежели с партнерами из капиталистического Запада и США, с которыми мы все еще находились в состоянии «холодной войны». Однако и с ними контакты все-таки были.

Начиная с 1957 года, Советский Союз подписал целый ряд соглашений с социалистическими странами об оказании правовой помощи по уголовным, гражданским и семейным делам. В соответствии с ними Прокуратура СССР стала постоянно поддерживать связи с соответствующими прокуратурами по самому широкому кругу вопросов. Формы и методы общения прокуроров, конечно же, видоизменялись. Если посмотреть на них современным взглядом, то не всегда они выдерживают критики. Но что было, то, как говорится, было.

В контексте происшедших за последнее десятилетие изменений, вряд ли ныне оценивается позитивно связь органов прокуратуры Советского Союза и Венгерской народной республики середины 50-х годов, когда прокуратура стала заложницей политического решения, принятого высшим руководством страны. Речь идет о бывшем венгерском премьере Имре Наде, свергнутом в 1956 году. Он вначале находился в расположении советских войск, а потом был тайно переправлен в Румынию, где пребывал под домашним арестом недалеко от Бухареста. В апреле 1957 года Надь был официально арестован и переправлен в Будапешт. (В Венгрии в то время укрепилась власть Яноша Кадара). Следствие по его делу хотя и велось на родине, но материалы регулярно поступали в Москву для консультации. Обвинительное заключение готовилось венгерскими и советскими юристами. В своей книге «Неизвестный Андропов» Р. Медведев приводит выдержку из записки Ю. В. Андропова и Р. А. Руденко в ЦК КПСС, что «проект обвинительного заключения приемлем, но нуждается в доработке и прежде всего в той части, где освещаются связь предательской группы Надя с империалистами и роль последних в подготовке и проведении контрреволюционного мятежа».

Как видим, эта записка выдержана в лексике того времени. Судебный процесс, закрытый для широкой публики, состоялся в Будапеште. Имре Надь был приговорен к расстрелу и незамедлительно казнен.

Разумеется, контакты такого рода в деятельности Генерального прокурора Руденко можно считать исключением, но они все же были.

Ну, а широкое сотрудничество с прокуратурами соцлагеря развивалось довольно успешно. Роман Андреевич посетил практически все дружественные, как тогда говорили, нам страны: Венгрию, Болгарию, Германию, Монголию, Польшу, Чехословакию, причем, не один раз. Он был удостоен многих наград социалистических стран, являлся почетным доктором юридических наук берлинского университета имени Гумбольдта (ГДР) и Карлова (Пражского) университета в Чехословакии.

Частыми гостями Прокуратуры СССР были и генеральные прокуроры из-за рубежа. Например, в 1964 году Генеральный прокурор ГДР И. Штрайтон посетил Прокуратуру Союза и имел обстоятельную беседу с Руденко. Посещали здание на Пушкинской Генеральные прокуроры Польши К. Коштирко и Вьетнама Чан Хыу Зык и многие другие.

Наладились прочные контакте с прокуратурами развивающихся стран (так называли страны Азии и Африки), Латинской Америки, в частности, в Советском Союзе побывали руководители прокуратур Народной Демократической Республики Йемен, Республики Гвинея-Бисау, Республики Афганистан. Большой интерес к советской прокурорской системе стали проявлять и Бразилия, Индия, Мексика, Финляндия, Швеция.

В 1978 году в течение двух недель в Советском Союзе по приглашению Прокуратуры СССР гостила делегация окружных прокуроров 10 штатов США. Они были приняты Генеральным прокурором, имели обстоятельные беседы в министерствах юстиции и внутренних дел Союза, в Верховном суде. Гости посетили также Всесоюзный институт по изучению причин и разработке мер предупреждения преступности, им дали возможность ознакомиться с работой Ленинградского городского суда, Ташкентского института судебных экспертиз, прокуратур Узбекской ССР, Самаркандской и Одесской областей, Ленинграда.

Окружные прокуроры не только узнали много интересного о работе правоохранительных органов страны, но и осмотрели исторические, культурные и архитектурные памятники наших городов. В беседе с корреспондентом ТАСС окружной прокурор из Сан-Франциско Д. Фрейтас сказал: «Мы надеемся, что непосредственные и прямые контакты между советскими и американскими коллегами, установленные во время посещения СССР нашей первой официальной делегацией, внесут вклад в разработку гарантий прочного мира и дружбы между народами двух стран, в разрешение тех проблем, которые нас разделяют... Мы рады начавшемуся продуктивному диалогу между нами и надеемся, что во время ответного визита советских прокуроров в будущем году мы сумеем придать организованный характер нашим дальнейшим контактам» («Социалистическая законность», 1978 год, № 12).

Ответный визит советской делегации в США состоялся в 1979 году. Прокурорские работники имели многочисленные встречи со своими коллегами и юристами в Нью-Йорке, Чикаго, Денвере, Сан-Франциско и других городах.

После Нюрнбергского процесса вопросы справедливого наказания нацистских преступников, на которых не распространялись сроки давности, всегда были в поле зрения Руденко. Он посвятил им немало ярких выступлений в различных аудиториях. В марте 1969 года он был одним из организаторов и генеральным докладчиком на Московской международной конференции по преследованию нацистских преступников. Помимо министров юстиции, генеральных прокуроров и ученых европейских социалистических стран на этом представительном форуме выступили видные общественные деятели Австрии, Англии, Бельгии, Греции, Дании, Италии, Нидерландов, Норвегии, ФРГ, Франции и Швеции.

Многогранная и напряженная деятельность Руденко на посту главного «стража законности» страны, продолжавшаяся 27 лет (ни один советский прокурор не занимал столь долго такой ответственный пост), был по достоинству оценен Советским правительством. Он был награжден шестью орденами Ленина, орденом Октябрьской революции, орденом Трудового Красного Знамени, многими медалями, являлся депутатом Верховного Совета СССР нескольких созывов, на четырех партийных съездах избирался в ЦК партии.

Роман Андреевич Руденко скончался в Москве 23 января 1981 года и похоронен на Новодевичьем кладбище.

11 февраля 1981 года Совет министров СССР принял постановление «Об увековечивании памяти Р. А. Руденко и обеспечении членов его семьи». Совет министров присвоил имя Р. А. Руденко Свердловскому юридическому институту и утвердил две стипендии его имени в размере 75 рублей в месяц для лучших студентов этого института (по тем временам это была для них довольно большая сумма). В соответствии с постановлением на доме № 15а по улице Пушкинской в Москве (ныне Большая Дмитровка), где долгие годы работал Роман Андреевич Руденко, была установлена мемориальная доска.



на главную | моя полка | | Прокуроры двух эпох. Андрей Вышинский и Роман Руденко |     цвет текста   цвет фона   размер шрифта   сохранить книгу

Текст книги загружен, загружаются изображения
Всего проголосовало: 12
Средний рейтинг 4.3 из 5



Оцените эту книгу