Книга: Враг божий



Враг божий

Бернард Корнуэлл

Враг Божий

Сьюзен Уотт – той единственной, кожу «Враг Божий» обязан своим появлением на свет


Враг божий

ПРЕДИСЛОВИЕ

«Враг Божий» – второй роман трилогии. Он рассказывает о событиях, следующих непосредственно за описанными в «Короле Зимы». В первой книге умирает Утер, король Думнонии и верховный правитель Британии. Ему наследует малолетний внук Мордред. Артур, незаконный сын Утера, назначенный одним из опекунов Мордреда, со временем становится главным регентом. Артур намерен выполнить данную Утеру клятву, чтобы Мордред, достигнув совершеннолетия, занял трон Думнонии.

Артур также намерен принести мир воюющим королевствам бриттов. Главный враг Думнонии – Повис, но когда Артуру предлагают в жены Кайнвин, дочь повисского короля, возникает надежда на примирение. Однако Артур убегает с бесприданницей Гвиневерой. Оскорбление, нанесенное Кайнвин, приводит к многолетней войне. Артур кладет ей конец, разбив повисского короля Горфиддида в битве при Лугг Вейле. Трон Повиса переходит к Кунегласу, брату Кайнвин, который, как и Артур, хочет примирить бриттов, чтобы вместе сражаться против захватчиков-саксов.

В «Короле Зимы», как и во «Враге Божьем», рассказ идет от лица Дерфеля, раба-сакса, воспитанного в доме Мерлина и ставшего одним из воинов Артура. Артур отправляет Дерфеля в Арморику (нынешняя Бретань), где тот ведет безнадежную войну, защищая Беноик от завоевателей-франков. Вместе с другими из Беноика в Британию бежит Ланселот, сын Беноикского короля. Артур хочет женить его на Кайнвин и посадить на трон Силурии. В Кайнвин влюблен Дерфель.

Еще Дерфель любит Нимуэ, подругу своих детских игр, а ныне – помощницу и возлюбленную Мерлина. Мерлин – друид и возглавляет тех бриттов, которые мечтают возродить в Британии старую религию. Ради этого он ищет волшебный котел, одно из Тринадцати Сокровищ Британии. В глазах Мерлина и Нимуэ найти котел куда важнее, чем защитить земли от врагов. Мерлину противостоят христиане; один из их предводителей – епископ Сэнсам, который утратил немалую часть своего влияния, выступив против Гвиневеры. Теперь опальный Сэнсам – настоятель монастыря святого Терния на острове Инис Видрин (Гластонбери).

«Король Зимы» заканчивается победой, которую Артур одерживает в Лугг Вейле. Власти Мордреда ничто не угрожает, все королевства южной Британии заодно, и Артур, пусть сам и не король, их бесспорный вождь.

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Агрикола – гвентский полководец, который служит королю Тевдрику.

Ада – возлюбленная Ланселота.

Амхар – незаконнорожденный сын Артура.

Артур – думнонский полководец и защитник Мордреда.

Балин – один из воинов Артура.

Бан – бывший король Беноика (королевства в Бретани), отец Ланселота и Галахада.

Бедвин – епископ Думнонии, главный советник короля.

Биртиг – наследный принц, позже король Гвинедда.

Боре – двоюродный брат Ланселота, его первый воин.

Брохваэлъ – король Повиса в послеартуровское время.

Галахад – принц Беноика, брат Ланселота.

Гвенвивах – сестра Гвиневеры, принцесса Хенис Вирена.

Гвидр – сын Артура и Гвиневеры.

Гвилиддин – слуга Мерлина.

Гвиневера – жена Артура.

Горфиддид – король Повиса, убитый в Лугг Вейле, отец Кунегласа и Кайнвин.

Гундлеус – король Силурии, убитый в Лугг Вейле.

Дерфель Кадарн – рассказчик, сакс, воин Артура, впоследствии монах.

Диан – младшая дочь Дерфеля.

Динас – силурийский друид, брат-близнец Лавайна.

Диурнах – ирландский король Ллейна (эта страна раньше называлась Хенис Вирен)

Игрейна – королева Повиса после смерти Артура, супруга Брохваэля.

Изольда – королева Кернова, супруга Марка.

Порвет – друид из Повиса.

Исса – один из копьеносцев Дерфеля, впоследствии его заместитель.

Кадваллон – король Гвинедда.

Кадви – мятежный правитель Иски.

Кадок – христианский епископ, почитаемый святым, отшельник.

Кай – друг детства Артура, теперь один из его воинов.

Кайнвин – повисская принцесса, сестра Кунегласа, дочь Горфиддида.

Каллин – первый воин Кернова.

Кердик – король саксов.

Китрин – думнонийский судья и советник.

Кулух – двоюродный брат Артура, один из его воинов.

Кунеглас – король Повиса, сын Горфиддида.

Каван – заместитель Дерфеля.

Лавайн – силурийский друид, брат-близнец Динаса.

Ланвалъ – один из воинов Артура.

Ланселот – изгнанный король Беноика.

Леодеган – изгнанный король Хенис Вирена, отец Гвиневеры и Гвенвивах.

Лигессак – бывший начальник телохранителей Мордреда, ныне в изгнании.

Линет – бывшая любовница Дерфеля, ныне служанка Гвиневеры.

Лохолът – незаконный сын Артура, близнец Амхара.

Малейн – повисский друид.

Малла – жена Саграмора, саксонка.

Марк – король Кернова, отец Тристана.

Маэлъгвин – монах в Динневраке.

Мелвас – король белгов в изгнании.

Мерлин – верховный друид Думнонии.

Морвенна – старшая дочь Дерфеля.

Моргана – старшая сестра Артура, одна из главных жриц Мерлина.

Мордред – король Думнонии, сын Норвенны.

Морфанс – один из воинов Артура, прозванный Уродливым.

Мэуриг – наследный принц, впоследствии король Гвента.

Набур – христианский судья в Дурноварии.

Нимуэ – главная жрица и возлюбленная Мерлина.

Норвенна – мать Мордреда, убитая Гундлеусом.

Передур – сын Ланселота и Ады.

Пирлиг – бард Дерфеля.

Ралла – служанка Мерлина, жена Гвилиддина.

Саграмор – нумидиец, военачальник Артура, хозяин Камней.

Серена – вторая дочь Дерфеля.

Скарах – жена Иссы.

Сэнсам – епископ в Думнонии, впоследствии настоятель монастыря в Динневраке, где живет Дерфель.

Танабурс – силурийский друид, убитый Дерфелем после битвы в Лугг Вейле.

Тевдрик – король Гвента, отец Мэурига, впоследствии – отшельник.

Тристан – наследный принц Кернова, сын Марка.

Тудвал – монах-послушник в Динневраке.

Утер – покойный верховный король Думнонии, дед Мордреда.

Хелледд – супруга Кунегласа, королева Повиса.

Хигвидд – слуга Артура.

Эахерн – один из копейщиков Дерфеля.

Эйлеанн – бывшая возлюбленная Артура, мать его сыновей-близнецов Амхара и Лохольта.

Элейна – мать Ланселота, вдова Бала.

Элла – король саксов.

Эмрис – епископ Думнонии, преемник Бедвина.

Энгус Макайрем – ирладский король Деметии, земли, прежде называемой Дифед.

Эрке – мать Дерфеля, также называемая Энна

МЕСТО ДЕЙСТВИЯ

Абона[1]* – Эйвонмут, Эйвон.

Аква Сулис* – Бат, Эйвон.

Беноик* – захваченное франками королевство в Бретани (Арморике)

Бодуэн* – Гарн Бодуэн, Гвинедд.

Броселианд* – последнее королевство бриттов в Арморике.

Бурриум* – столица Гвента. Уск, Гвент.

Вента* – Винчестер, Гемпшир.

Виндокладия* – римская крепость возле Уимборн-минстер, Дорсет, Англси.

Г леву м* – Глостер.

Динневрак – монастырь в Повисе.

Долфорвин* – возле Ньютауна, Поуис.

Дом Эрмида* – возле Стрита, Сомерсет.

Дун Кейнах – Харсфилд Бикон, возле Глостера.

Дунум* – Ходхилл, Дорсет.

Дурновария* – Дорчестер, Дорсет.

Инис Видрин* – Гластонбери, Сомерсет.

Инис Вит* – остров Уайт.

Инис Требе – утраченная столица Беноика, гора Сен-Мишель, Бретань.

Иска Думнонийская* – Экстер, Девон.

Иска Силурийская* – Карлеон, Сомерсет.

Кар Амбра – Эмсбери, Уилтшир.

Кар Гей – столица Гвинедда. Северный Уэльс.

Кар Кадарн – Саут-Кедбери, Сомерсет.

Кар Свое* – столица Повиса. Карсус, Поуис.

Каляева* – приграничная крепость, Силчестер, Гемпшир.

Камни* – Стоунхендж.

Ком Исаф* – возле Ньютауна, Поуис.

Кориниум* – Сайренсчестер, Глостершир.

Ллин Керриг Бах* – Озеро маленьких камней, ныне аэродром на о. Англси.

Ллогр* – часть Британии, захваченная саксами, буквально «утраченные земли». На современном валлийском «Ллогр» означает «Англия».

Луге Вейл* – Мортимерс-кросс, Херефорд и Вустер.

Магнис* – римский форт Кенчестер, Херефорд и Вустер.

Нидум* – Нит, Гламорган.

Понт* – Стейнс, Суррей.

Ратэ* – Лестер.

Тор* – Гластонбери Тор, Сомерсет.

Халъком* – Солком, Девон

Часть первая

ТЕМНАЯ ДОРОГА

ГЛАВА 1

Сегодня я вспоминаю умерших.

Наступил последний день старого года. Папоротник на холме побурел и пожух, вязы в долине облетели, начался забой скота. Нынче ночью – канун Самайна.

Нынче ночью завеса между живыми и мертвыми затрепещет, поредеет и наконец исчезнет. Нынче ночью покойники пройдут по мосту-мечу. Нынче ночью они явятся из Иного мира сюда, но мы их не увидим. Они будут здесь, но мы различим лишь тени во тьме, услышим лишь шепоток ветра в безбурной ночи.

Епископ Сэнсам, святой, настоятель нашей монашеской обители, смеется над этими верованиями. У покойников, говорит он, нет призрачных тел, они не могут пройти по мосту-мечу; покойники лежат в холодных могилах и ждут второго пришествия Господа нашего Иисуса Христа. Он говорит, усопших надо помнить и молиться за их души, однако тела их истлели. Глаза вытекли, глазницы зияют черными дырами, внутренности стали добычей червей, кости заросли плесенью. Святой уверяет, что мертвые не тревожат живых в ночь на Самайн. И все-таки даже он, уходя спать, словно бы ненароком забудет у монастырского очага хлеб и кувшин с водой.

Я оставлю больше. Чашу с медом и кусок лососины. Скромные подношения – все, что в моих силах. Я оставлю их у очага, уйду в свою келью и буду ждать мертвых, которые посетят нынче ночью холодный дом на голом холме.

Я буду называть их имена. Кайнвин, Гвиневера, Нимуэ, Мерлин, Ланселот, Галахад, Диан, Саграмор – список занял бы два пергамента. Их шаги не потревожат камыш на полу, не спугнут мышей, обитающих в соломенной кровле, но даже епископ Сэнсам знает, что наши кошки будут выгибать спины и шипеть из кухонных углов на тени, которые и не тени вовсе, когда те подступят к очагу принять дары, оставленные, чтобы их задобрить.

Итак, сегодня я вспоминаю умерших.

Теперь я стар, как когда-то Мерлин, хотя далеко не так мудр. Наверное, только мы с епископом Сэнсамом еще помним те славные времена, и я один храню о них добрую память. Быть может, уцелел кто-нибудь еще, в Ирландии или в пустынных землях к северу от Лотиана. Мне о них ничего не ведомо. Знаю одно: если они живы, то, подобно мне, ежатся от подступающей тьмы, словно кошки, которые подбираются, завидев ночные тени. Все, что мы любили, разрушено, все, что построили, уничтожено, все, посеянное нами, пожали саксы. Мы, бритты, цепляемся за гористые западные земли и твердим о мести, но нет меча, способного одолеть великую тьму. Часто, слишком часто я мечтаю оказаться среди мертвых. Епископ Сэнсам одобряет это желание; хорошо, мол, стремиться на небеса. Впрочем, я не думаю, что попаду в рай и вместе со святыми займу место одесную Отца. Я много грешил и потому страшусь ада, и все же, вопреки своей нынешней вере, надеюсь попасть в Иной мир. Там, под яблонями четырехбашенного Аннуина, ломится от яств стол, за которым собрались мои друзья. Мерлин улещивает, поучает, ворчит и насмешничает. Галахад рвется вставить словцо. Кулух, прискучив бесконечными разговорами, стянул себе лишнюю порцию мяса и думает, будто никто не заметил. И там же Кайнвин, милая Кайнвин, улаживает раздоры, посеянные Нимуэ.

Однако я вынужден влачить земное существование. Я живу, в то время как друзья мои пируют, и, пока дышу, буду писать повесть об Артуре. Я составляю ее по просьбе королевы Игрейны, молодой супруги короля Брохваэля Повисского, покровителя нашего маленького монастыря. Игрейна хочет знать все, что я помню об Артуре. Вот почему я пишу эту повесть, хотя епископ Сэнсам не одобряет мой труд. Он говорит, что Артур был враг Божий, дьяволово семя, посему я пишу на родном саксонском, которого святой не понимает. Мы с Игрейной лжем, будто я перевожу Евангелие Господа нашего Иисуса Христа на язык врагов, и епископ то ли нам верит, то ли выжидает время, чтобы разоблачить меня и покарать.

Я пишу каждый день. Игрейна часто приходит в монастырь помолиться Богу, чтобы Он даровал ей дитя, потом забирает пергаменты и отдает писарю Брохваэля, а тот перекладывает их на язык бриттов. Думаю, она многое меняет, подгоняя Артура под образ, который ей более по душе, но что мне за печаль? Никто не будет этого читать. Я подобен человеку, строящему плотину из глины и прутьев для защиты от грядущего наводнения. Близится тьма, в которой не останется грамотных людей. Одни саксы.

Итак, я пишу об умерших, коротая время в ожидании встречи, когда смиренный инок брат Дерфель вновь станет лордом Дерфелем Кадарном, Дерфелем Могучим, первым воином Думнонии, лучшим другом Артура. Однако сейчас я всего лишь старый продрогший монах и пишу воспоминания единственной уцелевшей рукой. Нынче ночью канун Самайна, завтра – первый день нового года. Близится зима. У оград намело кучи опавших листьев, по стерне бродят дрозды, чайки перебрались на сушу, и дятлы собираются при полной луне. Самое время, говорит мне Игрейна, писать о былом. Она принесла новую стопку телячьих кож, бутылочку свежеприготовленных чернил и пучок перьев. Расскажи мне об Артуре, просит она, о нашей лучшей и последней надежде, о короле, который никогда не был королем, о враге Божьем и биче саксов. Расскажи об Артуре.

Ужасен вид поля после сражения.

Мы победили, однако в наших сердцах не было буйной радости. Мы дрожали у костров, стараясь не думать о нечисти, что бродит средь павших в Лугг Вейле. Кое-кто спал, но беспокойно – им снилась битва. Я пробудился средь ночи от воспоминания о копье, едва не вспоровшем мне живот. Исса спас меня, отбив вражеский удар краем щита, но мысль о том, что могло случиться, не отпускала. Я попытался снова заснуть и не смог, так явственно представлялось мне это копье, поэтому, усталый и замерзший, встал и закутался в плащ. Долину освещали гаснущие костры, во тьме меж огнями клубились дым и речной туман. Что-то двигалось в дыму – люди или духи, я различить не мог.

– Не спится, Дерфель? – раздался тихий голос из дверей римского здания, где лежало тело короля Горфиддида.

Я повернулся и увидел Артура. Он смотрел на меня.

– Да, господин, – признал я.

Артур двинулся между спящими воинами. Длинный белый плащ из тех, что он так любил, как будто светился во тьме. На нем не было ни грязи, ни крови; я сообразил, что Артур заранее прихватил его с собой, чтобы переодеться. Нам, остальным, было все равно, в чем мы окажемся после боя – да хоть нагишом, лишь бы живыми. Однако Артур всегда отличался чистоплотностью. Он был с непокрытой головой, волосы по-прежнему примяты там, где их сдавливал шлем.

– Мне всегда плохо спится после сражения, по крайней мере неделю. Потом приходит блаженное забытье. – Он улыбнулся. – Я – твой должник.

– Нет, господин, – возразил я, хотя Артур сказал правду. Мы с Саграмором весь день удерживали Лугг Вейл против несметного полчища врагов, и Артур не пришел нам на выручку. Позже подоспела помощь, а с ней и победа, но из всех его битв эта была ближе всего к поражению. Если не считать последней.

– Я, во всяком случае, не забуду твоей услуги, – ласково проговорил Артур, – даже если ты сам о ней не помнишь. Пришло время обогатить тебя, Дерфель, тебя и твоих людей.

Он улыбнулся и, взяв меня под локоть, повел туда, где наш разговор не беспокоил бы тревожный сон воинов, лежащих ближе к кострам. Земля была влажная, дождь заполнил водой вмятины от копыт Артуровой конницы. Интересно, подумалось мне, снится ли лошадям сражение? И еще: вздрагивают ли убитые, бредущие сейчас по мосту-мечу, от воспоминаний об ударе копьем, отправившем их души в Иной мир?

– Гундлеус убит? – перебил мои мысли Артур.

– Да, господин. – Король Силурии испустил дух еще до темноты, но я не видел Артура с тех пор, как Нимуэ покончила со своим врагом.

– Я слышал его крики, – сдержанно проговорил Артур.

– Вся Британия, наверное, их слышала, – так же сухо отвечал я. Нимуэ вырывала черную душу короля по кускам и пела, празднуя отмщение человеку, который отдал ее на поругание воинам и ослепил на один глаз.

– Значит, Силурии нужен король, – продолжал Артур. Он поглядел в долину, туда, где в дымном мареве метались черные тени. Отблески пламени ложились на свежевыбритое лицо, подчеркивая заострившиеся черты. Не красавец и не урод, Артур обладал тем, что правильнее всего было бы назвать необычной внешностью. Лицо, длинное и скуластое, в минуты задумчивости казалось печальным, а во время разговора оживлялось внутренним пылом и быстрой улыбкой. Он был молод – всего тридцать лет; в коротко стриженных волосах еще не начала пробиваться седина.

– Идем. – Он тронул меня за плечо и указал в долину.

– Ты хочешь идти средь мертвых? – Я в ужасе попятился. По мне, лучше было переждать у костров, пока рассвет не прогонит нечисть.

– Мы их убили, Дерфель, ты и я, – отвечал Артур, – так кто кого должен бояться?

Он был совершенно чужд суевериям. Мы носили при себе амулеты и во всем видели дурные знаки; Артур двигался сквозь мир духов, как слепец.

– Идем, – повторил он, снова трогая меня за плечо.

Мы углубились во мрак. Не все, лежащие в тумане, были мертвы, некоторые жалобно молили о помощи, но Артур, обычно добрейший из людей, оставался глух к их стонам. Он думал о Британии.

– Завтра я поеду на юг, – сказал он, – на встречу с Тевдриком.



Гвентский король Тевдрик, наш союзник, отказался послать своих воинов в Лугг Вейл, ибо не верил в победу. Теперь он нагл должник – мы выиграли для него войну, однако Артур, как обычно, не помнил зла.

– Я попрошу Тевдрика послать людей на восток, против саксов, и отправлю с ними Саграмора. Они должны удержать границу до конца зимы. Твои люди, – он быстро улыбнулся, – заслужили отдых.

По его улыбке я понял, что отдыха не будет, и отвечал покорно:

– Они отправятся, куда велишь.

Я шел с опаской, страшась зыбких теней и правой рукой делая знаки от дурных сил. Порою души, разлученные с телом, не находят дороги в Иной мир и бродят по земле, разыскивая свои прежние тела и мстя убийцам. Той ночью в Лугг Вейле было много таких душ, и я их боялся; однако Артур шагал среди мертвецов беспечно, одной рукой придерживая полу плаща над мокрой травой и грязью.

– Твои люди нужны мне в Силурии, – решительно сказал он. – Энгус Макайрем захочет ее разграбить. Его надо остановить.

Энгус – ирландский король Деметии – во время битвы перешел на сторону Артура и тем обеспечил ему победу. За это ирландцу обещали пленников и долю богатств Силурийского королевства.

– Пусть возьмет сто невольников, – объявил Артур, – и треть силурийской казны. Так мы договорились, хотя он все равно попытается нас обмануть.

– Я прослежу, чтобы не обманул, господин.

– Нет, не ты. Позволишь Галахаду повести твоих людей? Я кивнул, пряча удивление, потом спросил:

– А что делать мне?

– Силурия меня беспокоит, – продолжал Артур, словно не слыша вопроса. Он нахмурился. – Ею дурно управляли, Дерфель, очень дурно.

Сказано это было с глубоким отвращением. Для всех нас дурное правление так же естественно, как снег зимою или цветы по весне, однако Артур искренне ему ужасался. Мы помним Артура легендарным воином в сияющих доспехах и с острым мечом в руке, он же хотел остаться в памяти людей добрым, честным и справедливым правителем. Меч давал ему власть, а он уступал эту власть закону.

– Королевство незначительное, но, если не навести там порядок, хлопот с ним не оберешься. – Он думал вслух, пытаясь предугадать все препятствия, отделяющие эту ночь после боя от его мечты о мирной объединенной Британии. – Идеальным решением было бы разделить Силурию между Гвентом и Повисом.

– А что мешает? – спросил я.

– Я обещал ее Ланселоту, – отвечал Артур тоном, не допускающим возражений.

Я промолчал, только тронул рукоять Хьюэлбейна, чтобы сталь защитила мою душу от порчи. Я смотрел на груды мертвых тел перед лесом, который мои люди защищали весь долгий вчерашний день.

Много храбрецов отличилось в том бою, только не Ланселот. За все те годы, что я служил под началом Артура, за все годы знакомства с Ланселотом я никогда не видел его в боевом строю. Видел, как он преследует разбитого врага, как ведет пленных перед ликующей толпой, но никогда – в жаркой стычке двух сошедшихся щитами воинств. Изгнанный король Беноика, свергнутый прихлынувшей из Галлии ордой франков, он ни разу, насколько я знал, не обратил копье против захватчиков. И все же барды по всей Британии воспевали его доблесть. Ланселот, король без королевства, герой сотни сражений, меч бриттов, прекрасный и скорбный воитель… И всю славу добыли ему песни, не меч. Мы были врагами, и оба – друзья Артуру, поэтому жили в состоянии напряженного перемирия.

Артур знал, как я отношусь к Ланселоту. Он тронул меня за локоть, и мы вместе двинулись на юг, к грудам мертвых тел.

– Ланселот – союзник Думнонии. Если Ланселот будет править Силурией, мы сможем ее не опасаться. А если Ланселот женится на Кайнвин, то и Повис его поддержит.

Как только прозвучали эти слова, моя ненависть вспыхнула с новой силой, и все же я промолчал. Что возразить? Я сын раба-сакса, молодой воин с отрядом бойцов, но без земли, а Кайнвин – принцесса Повиса. Ее называли «серена», звезда, и она сияла над блеклой землей, словно искорка солнца в грязи. Ее обещали Артуру, а он предпочел Гвиневеру, что стало причиной войны, закончившейся вчера бойней в Лугг Вейле. Теперь, чтобы наступил мир, Кайнвин должна была выйти за Ланселота, моего врага, в то время как я, ничтожный, ее любил. Я носил ее брошь на одежде и ее образ в душе. Я даже поклялся защищать ее, и она не отвергла мою клятву. Тогда я поверил, что моя любовь не безнадежна. Тщетное обольщение! Кайнвин – принцесса и выйдет за короля, а я рожден в рабстве и должен искать жену попроще. Итак, я промолчал о своей любви к Кайнвин, и Артур, решавший судьбу Британии в ночь после победы, ничего не заподозрил. Да и как иначе? Признайся я, что люблю Кайнвин, он воспринял бы это как честолюбивое желание петуха из навозной кучи сочетаться браком с орлицей.

– Ты ведь знаешь Кайнвин? – спросил Артур.

– Да, господин.

– И она хорошо к тебе относится, – полувопросительно, полуутвердительно продолжал он.

– Смею надеяться, – честно отвечал я, вспоминая серебристую красу Кайнвин и замирая при мысли, что она достанется Ланселоту. – Настолько хорошо, что даже призналась: она не хочет этого брака.

– Ас какой стати ей хотеть? – спросил Артур. – Она никогда не видела Ланселота. Мне не нужно ее желание, Дерфель, мне нужна лишь покорность.

Я замялся. Перед сражением, когда Тевдрик всеми силами стремился покончить с войной, разорявшей его земли, меня отправили к Горфиддиду, чтобы склонить его к миру. Из посольства ничего не вышло, однако я поговорил с Кайнвин и рассказал, что Артур надеется на ее брак с Ланселотом. Она не отказалась, но и не обрадовалась. Разумеется, тогда никто не верил, что Артур разобьет отца Кайнвин в бою; тем не менее она предполагала такую возможность и попросила меня в случае победы ходатайствовать за нее перед Артуром. Она взывала к его заступничеству, и я, сжигаемый любовью, перевел эту просьбу в мольбу не выдавать ее замуж против воли. Сейчас я сказал Артуру, что она просит его защиты.

– Ее слишком многим обещали в жены, господин, – добавил я. – Думаю, после стольких разочарований она хочет, чтобы ее на время оставили в покое.

– На время! – рассмеялся Артур. – У нее нет времени, Дерфель. Ей почти двадцать! Не может она оставаться в девках, как кошка, что никак не поймает мышь. И за кого еще ей выйти? – Он прошел несколько шагов. – В покровительстве своем я ей не отказываю, но что защитит ее лучше, чем брак с Ланселотом? А как насчет тебя? – внезапно спросил он.

– Меня, господин? – Сердце замерло от радости – на мгновение я подумал, что Артур предлагает мне жениться на Кайнвин.

– Тебе почти тридцать, – сказал он, – самое время для женитьбы. Об этом я позабочусь, когда вернемся в Думнонию, а сейчас я отправляю тебя в Повис.

– Меня, господин? В Повис? – Мы только что разбили войско Повиса; вряд ли кто-то обрадовался бы там сейчас вражескому воину.

Артур стиснул мой локоть.

– В следующие несколько недель главное – чтобы Кунегласа признали королем Повиса. Он считает, что соперников не будет, но я не хочу рисковать. Отправляйся в Кар Свое, пусть все видят, что мы с ним друзья. Ничего более. Пусть любой соперник знает: ему придется сражаться не только с Кунегласом, но и со мной. Если ты будешь там, рядом с ним, все это поймут.

– Так почему не послать сотню воинов? – спросил я.

– Не хочу, чтобы это выглядело так, будто мы посадили Кунегласа на трон. Мне нужна его дружба, и не годится, чтобы он вернулся в Повис побежденным. И потом… – Артур улыбнулся. – Ты сам стоишь сотни воинов, Дерфель. Вчера ты это доказал.

Я скривился, поскольку не любил чрезмерной хвалы. Впрочем, если слова эти означали, что я достоин быть Артуровым посланцем в Повисе, то и хорошо – я снова окажусь рядом с Кайнвин. Я хранил память о прикосновении ее руки так же бережно, как брошь, подаренную мне много лет назад. Она еще не вышла за Ланселота, напомнил я себе, значит, надежда, пусть и безумная, пока есть.

– А что мне делать, когда Кунеглас вступит на престол?

– Дожидаться меня, – отвечал Артур. – Я приеду в Повис, как только смогу. Заключив мир и совершив помолвку Ланселота, мы вернемся домой. А на следующий год, мой друг, мы поведем воинства Британии против саксов.

Он редко с такой радостью говорил о войне. Отличный воин, Артур любил битвы за то упоение, которое обретал в бою, отбросив всегдашнюю осторожность, но никогда не искал войны, если мог решить дело миром. Победа и поражение слишком непредсказуемы, и Артуру было не по душе отказываться от заведенного порядка и тщательной дипломатии ради превратностей войны. Однако дипломатия и такт не остановили бы захватчиков-саксов, надвигающихся с запада, как зараза. Артур мечтал о мирной Британии, в которой царили бы закон и порядок. Саксам не было места в этой мечте.

– Выступим весной? – спросил я.

– Как только проклюнутся листья.

– Тогда я попрошу тебя об одной милости.

– Говори, – отвечал Артур, радуясь, что сможет вознаградить меня за помощь в бою.

– Я хотел бы отправиться с Мерлином, господин.

Он некоторое время молча смотрел на сырую землю, где валялся согнутый почти вдвое меч. В темноте кто-то застонал, вскрикнул и умолк.

– Котел, – хрипло проговорил Артур.

– Да, господин.

Мерлин вышел к нам во время сражения и молил обе стороны прекратить войну и отправиться с ним за Котлом Клиддно Эйддина. Котел – величайшее из сокровищ Британии, волшебный дар старых богов – был утерян столетия назад.

Мерлин посвятил жизнь поиску сокровища. Он уверял, что если найдет Котел, то сможет вернуть Британию ее законным богам.

Артур покачал головой.

– Ты и впрямь думаешь, что Котел Клиддно Эйддина уцелел за все годы римского владычества? Его увезли в Рим, Дерфель, и переплавили на пряжки и монеты. Нет никакого Котла!

– Мерлин уверяет, что есть, – не сдавался я.

– Мерлин наслушался бабьих сказок, – сердито проговорил Артур. – Знаешь, сколько людей он хочет взять на поиски Котла?

– Нет, господин.

– Восемьдесят, сказал он мне. Или сто. А лучше двести. Он даже не говорит, где Котел, только требует войско, чтобы повести его в какие-то дикие края. В Ирландию или куда еще… Нет! – Артур пнул согнутый меч, потом пальцем уперся мне в плечо. – Послушай, Дерфель, на следующий год мне нужен будет каждый человек, способный держать копье. Мы покончим с саксами раз и навсегда, и я не могу отправить восемьдесят или сто человек искать посудину, пропавшую почти пятьсот лет назад. Вот разобьем саксов Эллы, и отправляйтесь куда хотите. Но я говорю тебе – это чушь. Нет никакого Котла.

Он повернулся и пошел назад к кострам. Я двинулся следом. Мне его не переубедить. Артур и впрямь нуждался в каждом человеке, способном держать копье, чтобы одолеть саксов, и ни за что не согласился бы ослабить свое войско.

Он улыбнулся, словно желая сгладить резкость отказа.

– Если Котел и впрямь существует, то благополучно пролежит еще лет двести. А пока, Дерфель, я намерен тебя обогатить. Мы женим тебя на деньгах. – Он хлопнул меня по спине. – Одна кампания, мой дорогой Дерфель, одна последняя великая бойня, и наступит мир. Настоящий мир. Тогда нам не потребуются никакие котлы.

Он говорил с воодушевлением. В ту ночь, среди убитых на поле боя, он и впрямь видел приближение мира.

Мы шли к кострам, разложенным вокруг римского дома, в котором лежало тело Горфиддида, отца Кайнвин. Артур радовался в ту ночь, радовался искренне, видя близкое осуществление своей мечты. Все казалось так просто. Одна война, затем вечный мир. Артур был нагл военачальник, лучший воин Британии, однако в ту ночь после сражения, средь дыма, в котором кружили души погибших, он хотел лишь мира. Наследник Горфиддида, Кунеглас, разделял Артуровы мечты. Тевдрик Гвентский был нашим союзником, Ланселоту предстояло получить Силурию. Вместе с думнонийским войском Артура объединенные королевства Британии разобьют захватчиков-саксов. Мордред под защитой Артура вырастет и займет трон Думнонии. Тогда Артур сможет уйти на покой и наслаждаться миром и процветанием, которые принес Британии его меч.

Так Артур видел золотое будущее.

Однако он не принял в расчет Мерлина. Мерлин был старее, мудрее и хитрее Артура, и он проведал про Котел. Когда он найдет, что ищет, его власть распространится по всей Англии, как отрава.

Ибо Котел Клиддно Эйддина разрушает людские мечты.

Артур же, при всей свой практичности, был мечтателем.

В Кар Свосе деревья стояли, одетые последней пышностью летней поры.

Я отправился на север с Кунегласом и его побежденным войском, поэтому единственным из думнонийцев видел, как тело короля Горфиддида предали огню на вершине Долфорвина. На моих глазах пламя погребального костра высоко взметнулось в ночи; душа короля прошла по мосту из мечей в Иной мир, дабы соединиться со своим призрачным телом. Костер окружало двойное кольцо повисских копейщиков. Они держали горящие факелы и, раскачиваясь, тянули Плач Бели Маура. Пели они долго, голоса нездешним эхом отражались от ближних холмов. В Кар Свосе царила скорбь. Многие в том краю потеряли отцов и мужей; наутро после тризны, когда дым погребального костра еще плыл к северным горам, пришла весть о падении Ратэ, крепости на северной границе Повиса. Артур сдал ее саксам, чтобы купить себе перемирие на время решающего сражения с Горфиддидом. Никто в Повисе еще не знал о коварном поступке Артура, и я ничего о нем не сказал.

Первые три дня я Кайнвин не видел: был траур по Горфиддиду, и женщин к погребальному костру не допускали. Все они, одетые в черные шерстяные платья, сидели взаперти. Музыка в женских покоях не играла; туда приносили лишь воду, сухой хлеб и жидкую овсяную кашу. Все воины Повиса собрались перед королевскими палатами, чтобы провозгласить нового короля. Я, помня наказ Артура, смотрел, не оспорит ли кто-нибудь право Кунегласа на престол, однако в толпе не слышно было ропота.

Под конец третьего дня дверь женских покоев распахнулась. Вышла служанка, посыпала порог и ступени рутой, а через мгновение в дверной проем повалил дым: женщины жгли брачную постель старого короля. Дым шел и из окон; только когда он рассеялся, Хелледд, новая королева Повиса, сошла по ступеням и опустилась на колени перед своим мужем, королем Кунегласом Повисским. Когда король ее поднял, стало видно, что белое льняное платье испачкалось там, где колени соприкасались с землей. Кунеглас поцеловал супругу и повел в дом. Порвет, верховный друид королевства, в черном одеянии, вслед за королем вошел в женские покои. Снаружи, у бревенчатых стен, дожидались уцелевшие воины Повиса.

Они ждали, покуда детский хор исполнял любовный дуэт Гвидиона и Арианрод, песнь Рианнон и даже длинное стихотворное сказание о походе Гофаннона на Кар Идион; лишь когда отзвучали последние слова, Иорвет, на сей раз в белом одеянии с черным, увитым омелой жезлом в руке, вышел и объявил, что дни траура окончены. Воины разразились громкими возгласами и, смешав ряды, направились к своим женам. Назавтра Кунегласа должны были провозгласить королем, и любой мог оспорить его право на трон. Тогда же мне впервые после битвы предстояло увидеть Кайнвин.

На следующий день я наблюдал, как Иорвет и Кайнвин выполняют обряд коронации. Она стояла рядом с братом, а я смотрел на нее и дивился, что женщина может быть так хороша. Сейчас я стар, и, возможно, моя память преувеличивает красоту Кайнвин. Впрочем, нет. Не зря же ее называли «сереной», звездой. Она была среднего роста, но очень стройная, что создавало впечатление хрупкости – ложное, как я убедился потом, ибо Кайнвин обладала железной волей. Волосы у нас были почти одного цвета, однако мои походили на грязную солому, а ее отливали золотом. В тот день на ней было синее льняное платье, отороченное по краю серебристым, в черную крапинку зимним горностаем – то самое, в котором она тронула меня за руку и выслушала мою клятву. Раз мы встретились глазами, и Кайнвин печально улыбнулась; клянусь, сердце на миг замерло у меня в груди.

Ритуал вступления на престол у повисцев иной, чем у нас. Кунегласа провели вокруг каменного кольца на Долфорвине и вручили ему символы власти. Затем воин провозгласил его королем и спросил, посмеет ли кто-нибудь выступить против. Все молчали. Угли погребального костра еще дымились, но тишина вокруг камней означала, что воцарился новый король. Следом Кунегласу поднесли дары. Я знал, что Артур привезет собственное великолепное подношение; мне он отдал найденный на поле битвы меч Горфиддида, и теперь я вручил его Горфиддидову сыну в знак мира между Думнонией и Повисом.

Потом был пир в одиноком доме на вершине Долфорвина, довольно скудный: меда и пива припасли больше, чем еды. Однако на этом пиру Кунеглас мог рассказать воинам о своих чаяниях.

Сперва он заговорил о прошедшей войне. Перечислил павших в Лугг Вейле и сказал, что они погибли не зря. «Ибо они завоевали мир. Мир между Повисом и Думнонией». Воины зароптали, но Кунеглас поднял руку, призывая к молчанию. «Наш враг, – неожиданно окрепшим голосом произнес он, – не Думнония. Наши враги – саксы!» Он помолчал, и на этот раз ропота было не слышно. Воины молча смотрели на своего нового короля – не великого воителя, сказать по правде, но человека честного и доброго. Достоинства эти ясно читались на круглом и гладком юношеском лице, которому он тщетно пытался придать солидности длинными усами (заплетенные в косички, они доходили ему до груди). Сам не воин, он был умен и понимал, что должен предложить своим людям возможность повоевать – единственный способ добыть богатство и славу. Он пообещал освободить Ратэ и покарать саксов за зверства, учиненные над тамошними жителями. Ллогр, сказал он, будет отбит, а Повис, некогда величайшее из королевств Британии, вновь протянется от гор до Германского моря. Римские города и укрепления восстанут из руин, дороги починят. Каждый повисский воин получит землю, долю военной добычи и невольников-саксов. Воины захлопали: Кунеглас предложил разочарованным военачальникам то, что такие люди всегда ждут от короля. Однако он вновь поднял руку, требуя тишины, и продолжил, что богатства Ллогра отвоюет не один Повис.



– На сей раз, – объявил он, – мы пойдем вместе с гвентцами и копейщиками Думнонии. Они были врагами моего отца, но мне они друзья, и вот почему лорд Дерфель сейчас здесь. – Он улыбнулся мне и продолжал: – И вот почему в следующее полнолуние моя дорогая сестра обручится с Ланселотом. Она станет королевой Силурии, и воины этой страны выступят вместе со мной, Артуром и Тевдриком против нашего общего врага. Мы разобьем его! Мы уничтожим саксов!

Грянули ликующие крики. Кунеглас покорил сердца воинов, пообещав им богатство и мощь древней Британии. Они били в ладоши и топали ногами в знак одобрения. Король помолчал, чтобы дать им накричаться и нахлопаться, потом просто сел и улыбнулся мне, словно говоря: «Артур был бы мною доволен».

Я не остался бражничать до утра, а пошел в Кар Свое за воловьими упряжками, в которых ехали королева Хелледд, две ее тетки и Кайнвин. Дамы хотели засветло поспеть в Кар Свое, и я отправился с ними – не потому, что чувствовал враждебность со стороны воинов Кунегласа, а потому, что так и не сумел еще поговорить с Кайнвин. Словно шалый телок, брел я с небольшим отрядом копейщиков, охранявших повозки. Желая произвести благоприятное впечатление на Кайнвин, я тщательно оделся, начистил доспехи, стряхнул грязь с плаща и сапог, а длинные волосы заплел в косу. На плаще у меня была ее брошь – знак моей клятвы.

Я уже потерял всякую надежду, поскольку всю дорогу до Кар Своса Кайнвин не смотрела в мою сторону, но когда впереди показались городские стены, она обернулась, спрыгнула с повозки и остановилась, дожидаясь меня. Копейщики расступились, и мы с ней пошли рядом. Кайнвин улыбнулась, увидев брошь, однако заговорила о другом.

– Мы гадали, что привело тебя сюда, лорд Дерфель, – сказала она.

– Артур хотел, чтобы кто-нибудь из Думнонии присутствовал при вступлении твоего брата на престол, госпожа.

– Или хотел удостовериться, что все пройдет без помех? – проницательно заметила Кайнвин.

– И это тоже, – признал я.

Она пожала плечами.

– Никто другой не стал бы королем. Отец об этом позаботился. Один из вождей, Валерии, мог бы посоперничать с Кунегласом, но мы слышали, что Валерии пал в бою.

– Да, госпожа, – отвечал я, не добавив, что сам сразил Балерина в единоборстве у брода в Лугг Вейле. – Он был отважный воин, и твой отец тоже. Прими соболезнования.

Кайнвин в молчании прошла несколько шагов. Хелледд, королева Повиса, настороженно наблюдала за нами с повозки.

– Мой отец, – сказала наконец Кайнвин, – был очень тяжелый человек, но я видела от него только хорошее. – Она говорила с горечью, хотя и без слез. Все слезы были выплаканы, теперь ее брат стал королем, и Кайнвин ждало новое будущее. Она подобрала подол, чтобы перейти через грязь. Ночью шел дождь, облака обещали новую непогоду.

– Так Артур приедет? – спросила она.

– Со дня на день, госпожа.

– И привезет Ланселота?

– Думаю, да. Она скривилась.

– Когда мы последний раз виделись, лорд Дерфель, я должна была выйти за Гундлеуса. Теперь за Ланселота. Один король за другим.

– Да, госпожа.

Ответ был неуместный, даже глупый, однако любовь сковывала мне язык. Я хотел одного: быть с Кайнвин, однако, очутившись подле нее, не смел выразить то, что у меня душе.

– И я стану королевой Силурии, – без всякой радости проговорила Кайнвин. Она остановилась и указала на широкую долину Северна. – Сразу за Долфорвином лежит укромная лощина, в которой стоит домик и растут яблони. В детстве я думала, что Иной мир – такой же: уютное, безопасное место, где я смогу жить счастливо и растить детей. – Она рассмеялась над собой и тронулась дальше. – Каждая вторая девушка Британии мечтает выйти за Ланселота и стать королевой, а мне нужна лишь маленькая яблоневая лощина.

– Госпожа, – начал я, собираясь с духом, чтобы открыть ей свое сердце, однако Кайнвин тронула меня за руку, удерживая от ненужных слов – видимо, угадала мои мысли.

– Я должна исполнить свой долг, лорд Дерфель.

– Моя клятва нерушима, – выпалил я. Для меня это было почти признание в любви – яснее выразиться я не решался.

– Знаю, – отвечала Кайнвин. – Мы ведь друзья, правда? Я хотел быть ей больше чем другом…

– Да, госпожа.

– Тогда я скажу тебе то же, что сказала брату. – Она взглянула на меня серьезными синими глазами. – Не знаю, хочу ли я выйти за Ланселота. Однако я пообещала Кунегласу с ним встретиться, прежде чем ответить «да» или «нет». Что обещала, выполню, а вот дам ли согласие, не знаю. – Она молча прошла несколько шагов, видимо решая, говорить ли дальше, и наконец сочла, что мне можно доверять. – После того как мы виделись в последний раз, я побывала у жрицы в Маэствире. Та отвела меня в пещеру сновидений и усыпила на ложе из черепов. Я хотела узнать свою судьбу, но не запомнила никаких снов. Когда я проснулась, жрица сказала, что первый, кто захочет взять меня в жены, возьмет в жены смерть. – Она взглянула на меня. – Ты что-нибудь понял?

– Нет, госпожа. – Я тронул рукоять Хьюэлбейна. Предостерегала ли меня Кайнвин? Я не говорил ей о своей любви, но она наверняка разгадала мои чувства.

– Вот и я не поняла, поэтому спросила Иорвета, что означает пророчество. Он посоветовал не тревожиться; жрица, мол, потому и говорит загадками, что не может сказать ничего внятного. Думаю, пророчество означает, что мне не следует выходить замуж, и наверняка знаю одно: я трижды подумаю, прежде чем вступить в брак.

– Вы знаете и другое, госпожа, – сказал я. – Моя клятва крепка.

– Да. Я рада, что ты здесь, лорд Дерфель. – С этими словами она припустила вперед и забралась на повозку, а я остался раздумывать над пророчеством. Никакой утешительной разгадки в голову не приходило.

Артур приехал в Кар Свое через три дня с двадцатью всадниками, сотней копейщиков, бардами и арфистами. Он привез Мерлина и Нимуэ, привез дары – золото, снятое с убитых в Лугг Вейле. А еще – Гвиневеру и Ланселота.

При виде Гвиневеры я застонал.

Мы одержали победу и заключили мир, и все равно мне казалось жестокостью со стороны Артура привезти сюда женщину, ради которой он отверг Кайнвин. Однако Гвиневера настояла и прибыла в Кар Свое на повозке, убранной мехами, обтянутой цветными полотном и украшенной зелеными ветвями в знак мира. Королева Элейна, мать Ланселота, была в той же повозке, но все смотрели только на Гвиневеру. Стоя, въехала она в ворота Кар Своса и продолжала стоять, пока волы не остановились перед воротами королевского дома, где она когда-то жила как бедная родственница, и куда теперь вернулась победительницей.

На ней было льняное, выкрашенное в золотистый цвет платье, золото на глее и на запястьях, пышные рыжие волосы венчал золотой обруч. Она носила под сердцем дитя, но драгоценная золотая ткань скрывала живот. Она походила на богиню.

Если Гвиневера выглядела богиней, то Ланселот въехал в Кар Свое подобно богу. Многие приняли его за Артура, так великолепно он смотрелся на белом коне под светлой, расшитой золотыми звездами попоной. Доспех из украшенных белой эмалью пластин покрывал белый, с алой каймой плащ; ножны тоже сверкали белизной. Смуглое красивое лицо обрамлял золоченый шлем; крылья орлана, украшавшие его на Инис Требсе, сменились лебяжьими.

Народ ахал; я слышал, как по толпе пробежал шепоток: Ланселот, трагический король утраченного королевства Беноик, будущий супруг их принцессы… У меня упало сердце; я испугался, что его великолепие ослепит Кайнвин. Толпа едва заметила Артура, одетого в белый плащ поверх короткой кожаной безрукавки и явно смущенного своим возвращением в Кар Свое.

Кунеглас дал в честь гостей пир. Сомневаюсь, что приезд Гвиневеры его обрадовал, однако он был человек спокойный и, в отличие от отца, не чувствовал себя оскорбленным по любому поводу, поэтому обходился с Гвиневерой, как с королевой: наливал вино, накладывал еду, наклонялся к ней, чтобы поговорить. Артур, сидевший по другую руку от Гвиневеры, так и сиял. Рядом с ней он всегда выглядел счастливым; наверняка ему приятно было видеть, как ее чествуют в том самом зале, где она когда-то стояла в толпе людей низкого звания.

Артур старался особенно угождать Кайнвин. Все знали, что он разорвал помолвку с Кайнвин, чтобы жениться на бесприданнице Гвиневере; многие повисцы поклялись не забыть Артуру обиду, но Кайнвин его простила и всем своим видом это показывала. Она улыбалась, трогала его за локоть, наклонялась к нему; когда же мед растопил последние остатки враждебности, король Кунеглас соединил руки своей сестры и Артура в знак примирения. Пирующие разразились одобрительными криками. Старые счеты остались в прошлом.

Потом Артур встал, взял Кайнвин за руку и так же символично подвел ее к пустому месту рядом с Ланселотом. Снова грянули радостные возгласы. Я с каменным лицом смотрел, как Ланселот встает, приветствуя Кайнвин, затем садится и наливает ей вина. Он снял с запястья тяжелый золотой браслет; Кайнвин сделала вид, будто отказывается от щедрого подарка, но Ланселот надел браслет ей на руку. Золото блеснуло в свете тростниковых лучин. Воины пожелали увидеть дар Ланселота; Кайнвин робко подняла руку, показывая тяжелое золотое украшение. Все снова радостно закричали – все, кроме меня. Вокруг гремели голоса, ливень стучал по крыше. Она ослеплена, думал я, она ослеплена. Звезда Повиса пала перед утонченной красотой Ланселота.

Я бы ушел от тоски под проливной дождь, если б не Мерлин. В начале пира он сидел на возвышении с королями, потом перебрался к воинам. Он ходил по зале, останавливаясь, чтобы послушать разговор или перекинуться с кем-нибудь парой слов. Седые волосы он зачесал от тонзуры назад, заплел в косы и перевязал черными лентами, как и бороду. Длинное морщинистое лицо, темное, словно римские каштаны, которые так любят в Думнонии, лучилось хитрым весельем. Он явно замыслил какую-то проделку. Я съежился, опасаясь подвоха с его стороны. Мерлина я любил, как отца, но загадок мне и так хватало с головой. Хотелось одного: очутиться так далеко от Кайнвин и Ланселота, как только позволят боги.

Выждав, пока Мерлин (как мне думалось) окажется в другом конце пиршественного зала, я уже собрался тихонько выскользнуть наружу, и в тот же миг у самого моего уха раздался его голос.

– Где ты от меня прятался, Дерфель? – спросил Мерлин, с наигранным стоном опускаясь подле меня. Ему нравилось притворяться дряхлым и немощным, поэтому он для начала картинно потер колени, постанывая от боли в суставах, потом забрал у меня рог и в один прием осушил.

– Гляди, как девственная принцесса… – Мерлин указал рогом на Кайнвин, – грядет навстречу своей неприглядной участи. – Он почесал разделенную на косы бороду, словно обдумывая следующие слова. – Полмесяца до помолвки?

Свадьба неделю-другую спустя, а там еще несколько месяцев, прежде чем ребенок ее убьет. Младенец не пройдет между этими узкими бедрами, он разорвет ее пополам. – Старик рассмеялся. – Все равно что кошке разродиться бычком. Он вперил в меня взгляд, радуясь моему смущению.

– Мне казалось, – сухо отвечал я, – что ты сплел ей заклинание счастья.

– Сплел, – глумливо отвечал он, – и что с того? Женщинам нравится рожать детей. Если счастье Кайнвин в том, чтобы первенец разорвал ее на две кровавые половинки, значит, мое заклятие сработало, верно?

Он ухмыльнулся.

– «Она никогда не поднимется высоко, но никогда и не падет низко. Она будет счастлива», – процитировал я пророчество, которое Мерлин изрек в этом самом зале меньше месяца назад.

– Ну и память у тебя на всякие пустяки! Отвратительная баранина! Полусырая! И к тому же остывшая! Терпеть не могу холодное мясо. – (Впрочем, это не помешало ему стащить кусок из моей тарелки.) – Ты считаешь, что стать королевой Силурии значит подняться высоко?

– А разве нет? – кисло отвечал я.

– О боги, разумеется, нет! Силурия – самая жалкая дыра на земле. Чахлые долины, каменистые пляжи и уродливый народ – ничего больше. – Мерлин поежился. – Они топят углем вместо дров и оттого черны, как Саграмор. А уж про мытье, сдается, там и слыхом не слыхивали. – Он вытащил застрявший в зубах кусок мяса и бросил одному из псов, промышлявших среди гостей. – Ланселоту быстро прискучит Силурия! Не поверю, что нагл красавчик долго усидит среди прокопченного мужичья. Бедная маленькая Кайнвин, если она переживет роды, в чем я сильно сомневаюсь, останется одна с грудой угля и орущим младенцем. На том ее жизнь и кончится, – с явным удовольствием продолжал Мерлин. – Случалось тебе, Дерфель, залюбоваться девушкой в расцвете красоты, чей лик затмевает самые звезды, а через год, взглянув на нее же, провонявшую молоком и детскими какашками, подивиться, что ты в ней прежде находил? Вот что дети делают с женщинами!.. Смотри на нее, Дерфель, смотри сейчас, она никогда не будет снова так хороша. Кайнвин впрямь была хороша и, что хуже, казалась счастливой. В тот вечер она надела белое платье и серебряную цепь со звездой. Золотистые волосы покрывала серебряная сетка, в ушах блестели серебряные капельки. Ланселот ничуть ей не уступал. Его называли первым красавцем Британии, и справедливо, если считать красивым смуглое, узкое, почти змеиное лицо. На нем была черная, с белой полосой куртка, золотая гривна на глее и золотой обруч на длинных черных волосах, густо намасленных и прилизанных. Острая бородка тоже лоснилась от масла.

– Она сказала мне, что, может, и не выйдет за Ланселота. – Говоря это, я чувствовал, что напрасно обнажаю сердце перед недобрым стариком.

– Ну конечно, – беспечно отвечал Мерлин, знаком подзывая раба, который нес к почетному столу блюдо со свининой. Он сгреб пригоршню ребрышек на колени грязного белого одеяния и тут же впился в одно из них зубами. – Кайнвин, – объявил старик, обглодав ребрышко почти дочиста, – романтическая дура. Она вообразила, что выйдет замуж по любви. Одни боги ведают, как девке могла прийти в голову подобная блажь! Теперь, разумеется, – продолжал он с набитым ртом, – все изменилось. Она увидела Ланселота и потеряла голову. Может, она и свадьбы дожидаться не станет? Сегодня же ночью, у себя в спальне, с ним и спознается? А может, и нет. Она такая правильная. – Это прозвучало осуждающе. – Возьми ребрышко. Тебе пора жениться.

– Ни одна девушка мне не нравится, – мрачно отвечал я. За исключением Кайнвин, конечно, но кто я такой, чтобы тягаться с Ланселотом?

– А жена и не должна нравиться, – презрительно отвечал Мерлин. – Артур думал иначе, вот и выставил себя дураком. Мужчине, Дерфель, нужна смазливая девка в постели, но только болван не видит, что девка и жена – разные вещи. Артур считает, что тебе надо жениться на Гвенвивах.

– Гвенвивах! – повторил я чересчур громко. Гвиневера терпеть не могла младшую толстуху-сестру. Я не испытывал к Гвенвивах особой неприязни, но и помыслить не мог, чтобы жениться на этой бесчувственной дурнушке.

– А почему нет? – в притворном возмущении проговорил Мерлин. – Отличный брак, Дерфель! Ты – сын саксонского раба, а Гвенвивах как-никак принцесса. Нищая, разумеется, и страшна, как дикая свинья, зато как она будет признательна! – Он осклабился. – А вспомни ее бедра, Дерфель! Вот кому не составит труда разродиться! Будет выплевывать щенят, как косточки!

Интересно, думал я, кто предложил этот брак: Артур или Гвиневера? Скорее всего, Гвиневера. Она сидела, вся в золоте, рядом с Кунегласом, и на лице ее явно читалось торжество. В тот вечер невероятная красота Гвиневеры была еще ослепительней. Возможно, ей шла беременность, однако другое объяснение представляется мне более вероятным: Гвиневера упивалась торжеством над людьми, некогда презиравшими ее, нищую изгнанницу. Теперь, благодаря Артурову мечу, она могла распоряжаться ими, как Артур распорядился их королевством. Именно Гвиневера изо всех сил поддерживала Ланселота, она убедила Артура пообещать ему трон Силурии. Идея женить его на Кайнвин тоже принадлежала ей. Теперь, по всей видимости, она решила наказать меня за враждебность к Ланселоту, повесив мне на шею свою невзрачную сестру.

– Что-то я не вижу счастья на твоем лице, – заметил Мерлин.

Я не поддался на провокацию и спросил:

– А ты, господин? Ты счастлив?

– Тебе-то что? – беспечно проговорил он.

– Я люблю тебя как отца, – отвечал я.

Мерлин загоготал так, что чуть не подавился куском свинины, но даже это не умерило его веселья.

– Как отца!.. Ну, Дерфель, какой же ты сентиментальный болван. Я вырастил тебя лишь потому, что считал избранником богов. Может, я и не ошибся. Порою боги выбирают себе самых нелепых любимчиков. Ну-ка скажи, преданный сын, готов ли ты оказать мне услугу?

– Какую, господин? – спросил я, заранее зная ответ. Ему нужны были спутники в походе за Котлом.

Мерлин понизил голос и наклонился к моему уху, хотя вряд ли кто-нибудь слушал наш разговор в разгар пьяной пирушки.

– Британия, – сказал он, – страдает от двух хворей, однако Артур и Гвиневера видят только одну.

– Саксов. Мерлин кивнул.

– Если изгнать саксов, Британия все равно останется недужной, ибо мы рискуем утратить своих богов. Христианство распространяется быстрее, чем саксы, а для богов христиане ненавистнее любого захватчика. Если новую веру не остановить, боги покинут нас навсегда, а что Британия без них? Однако если мы обуздаем богов и вернем их в Британию, и саксы, и христиане рассеются сами собой. Мы боремся не с той болезнью, Дерфель.

Я взглянул на Артура, который внимательно слушал Кунегласа. Артур был религиозен, но не фанатичен, и терпимо относился к тем, кто верит в других богов. Я понимал, что ему не понравятся слова Мерлина о борьбе с христианами.

– И никто не желает слушать тебя, господин?

– Есть такие, кто слушает, да их мало, – проворчал он. – Артур считает, что я выжил из ума. А ты, Дерфель, тоже так думаешь?

– Нет, господин.

– И ты веришь в магию?

– Да, господин. – Я видел успехи магии, как видел и ее неудачи. Магия не всегда удается, но я в нее верил.

Мерлин наклонился еще ниже к моему уху.

– Тогда приходи сегодня ночью на Долфорвин, – прошептал он, – и я исполню твое заветное желание.

Арфист тронул струну, призывая бардов начать пение. Порыв холодного ветра ворвался в открытую дверь. Задрожало пламя сальных свечей и тростниковых светильников. Голоса пирующих смолкли.

– Заветное желание, – снова прошептал Мерлин. Когда я обернулся, его уже рядом не было.

Гроза бушевала всю ночь. Боги ярились, а меня призвали на Долфорвин.

Я ушел с пира до раздачи даров, до пения бардов, до того, как воины пьяными голосами затянули Песнь Нуифре. Я слышал ее у себя за спиной, идя мимо того места, где Кайнвин рассказала мне о сне на ложе из черепов и непонятном пророчестве.

Я был в доспехах, но без щита. На боку висел мой меч, Хьюэлбейн, на плечах – привычный зеленый плащ. Ночью всякий выходит с опаской, ибо ночь принадлежит злым духам, однако меня призвал Мерлин, и я знал: ничто мне не грозит.

Идти было легко: от городских стен на восток к горному кряжу, у южного основания которого лежал Долфорвин, вела дорога. Впрочем, путь неблизкий – четыре часа в кромешной тьме под проливным дождем. Наверное, меня вели боги, поскольку я не заплутал во мраке и не встретил в ночи опасности.

Я знал, что Мерлин где-то впереди, но, несмотря на молодость, не мог ни догнать его, ни хотя бы услышать. Слух различал лишь отзвуки далекого пения, а когда они стихли, остались плеск реки по камням, стук дождя по листьям, визг пойманного лаской зайца да крик барсучихи, зовущей своего самца. Я миновал два поселения: в отверстия из-под крытых папоротником крыш сочился свет догорающих очагов. Из одной лачуги меня неприветливо окликнули; я ответил, что иду мимо с миром, и селянин успокоил лающего пса.

Я сошел с дороги, чтобы отыскать тропу, ведущую на Долфорвин, и наверняка заблудился бы в густой дубраве, но тут грозовые облака разошлись, и лунный свет, пробившись через мокрые листья, лег на каменистую тропку, вьющуюся посолонь вкруг царского холма. Никто здесь не жил. Меня окружали дубы, камень и загадка.

Тропа вела от деревьев на широкую голую вершину, где высилось пиршественное здание. Здесь, в кругу стоячих камней, Кунегласа недавно провозгласили королем. То было самое святое место Повиса, однако приходили сюда лишь несколько раз в году, для празднеств и тризн. Сейчас здание одиноко чернело в тусклом свете луны; вершина казалась пустой.

Я помедлил на краю рощи. Мимо пролетела белая сова, едва не задев короткими крыльями волчий хвост на гребне моего шлема. Сова – к чему-то, только я не мог вспомнить, хорошая это примета или дурная, поэтому вдруг испугался. Любопытство привело меня на Долфорвин, но теперь я чувствовал опасность. Мерлин не пообещал бы исполнить мое заветное желание ни за что ни про что; очевидно, мне предстояло сделать выбор, надо полагать, неприятный. Я так испугался, что едва не повернул в дубраву, но тут на левой ладони запульсировал шрам.

Его оставила Нимуэ; всякий раз, как он начинал пульсировать, я знал, что сейчас свершится судьба. Я дал клятву Нимуэ. Мне нельзя отступать.

Ливень закончился, облака разошлись. Холодный ветер гнул вершины деревьев, однако дождя не было. Утро близилось, но заря не окрасила розовым верхушки восточных холмов, лишь серебрились в зыбком лунном свете стоячие камни Долфорвинского королевского круга.

Я шел к камням. Казалось, сердце в груди стучит громче, чем тяжелая обувь по земле. Никто не появлялся, и я уже подумал было, что Мерлин надо мной пошутил, когда в центре круга, где лежал камень – символ королевской власти Повиса, – что-то сверкнуло ярче, чем лунный отблеск на мокрой скальной поверхности.

Я подошел ближе, чувствуя, как колотится сердце, шагнул в просвет между камнями и увидел, что блестит кубок. Маленький серебряный кубок. Приблизившись, я понял, что он наполнен темной жидкостью.

– Пей, Дерфель, – прошелестел голос Нимуэ, едва различимый за шумом ветра в дубовых кронах. – Пей.

Я обернулся, ища ее глазами, но никого не увидел. Ветер раздул плащ, зашуршал соломенной кровлей пиршественного дома.

– Пей, Дерфель, – повторил голос Нимуэ. – Пей.

Я поднял глаза к небу и вознес мольбу Ллеу Ллау, чтобы тот меня сохранил. Левая рука, пульсирующая от мучительной боли, крепко стиснула рукоять Хьюэлбейна. Я знал, что безопаснее всего – вернуться в тепло Артуровой дружбы, однако тоска, пригнавшая меня на голый холодный холм, и воспоминание о руке Ланселота на тонком запястье Кайнвин заставляли глядеть на чашу.

Я поднял ее и, помедлив, осушил.

Напиток был таким горьким, что меня передернуло. Во рту остался неприятный привкус. Я осторожно поставил чашу на камень.

– Нимуэ? – Крикнув, я услышал лишь шум ветра.

– Нимуэ! – снова крикнул я. Голова кружилась. Черные тучи стремительно неслись в небе, лунный свет, пробиваясь в рваные дыры, неровными отсветами ложился на мятущиеся ивы вдоль серебристого лезвия реки.

– Нимуэ! – простонал я. Ноги подломились, в сознание хлынул водоворот ярких видений. Я стоял на коленях перед королевским камнем, внезапно выросшим до размеров горы. В следующий миг я тяжело рухнул ничком, в падении сбросив на землю пустую чашу. Меня мутило, в голове вопили призраки ночи. Я кричал, обливаясь потом, и бился в судорогах.

Чьи-то руки обхватили мою голову, стащили шлем, чей-то лоб – холодный и бледный – коснулся моего лба. Жуткие видения исчезли. Вместо них возникла бледная нагая фигура, узкобедрая, с маленькими грудями.

– Спи, Дерфель, – ласково проговорила Нимуэ, гладя мои волосы. – Спи, милый.

Я беспомощно плакал. Я, воин, лорд Думнонии, возлюбленный друг Артура, которого тот в благодарность за одержанную победу готов осыпать несметными богатствами, рыдал, как осиротевшее дитя. Кайнвин, моя любовь, мое единственное заветное желание, ослеплена Ланселотом, и мне никогда не узнать счастья.

– Спи, милый, – шептала Нимуэ.

Наверное, она накрыла нас обоих черным плащом, потому что серая ночь исчезла, остались мрак и безмолвие. Нимуэ обнимала меня за шею, наши лица соприкасались. Мы стояли на коленях, щека к щеке, мои руки на ее нагих бедрах сводила судорога. Я привалился к ней бьющимся телом, и здесь, в ее объятиях, рыдания прекратились, спазм отпустил, и пришло спокойствие. Меня больше не мутило, боль в ногах утихла, по жилам разлилось тепло – такое сильное, что пот хлынул ручьями. Я не двигался, желая одного – сдаться на милость сна.

Сперва мне снилось, что я на орлиных крыльях лечу высоко над незнакомой местностью. Причем местность эта ужасна – рассечена бездонными ущельями и высокими зазубренными хребтами, с которых в темные торфянистые озера сбегают белые водопады. Казалось, не будет ни конца горам, ни приюта: мчась на крыльях сна, я не видел ни жилья, ни полей, ни стад, ни пастухов – вообще ни души, только волк пробирался средь скал, да оленьи кости лежали в зарослях. Небо надо мной было серо, как меч, горы внизу – темны, как запекшаяся кровь, воздух под крыльями – холоден, как приставленный к ребрам кинжал.

– Спи, милый, – прошептала Нимуэ, и во сне, снизившись на крыльях, я увидел дорогу меж черных холмов. Неровная, каменистая, она неумолимо змеилась из долины в долину, порою взбираясь на бесприютный перевал, прежде чем нырнуть к голым камням следующего речного ложа. Дорога огибала черные озера, перекидывалась через мглистые ущелья, вилась у подножия снежных пиков, но упрямо вела на север. Не знаю, как я понял, что именно на север, во сне объяснения не нужны.

Крылья опустили меня на дорогу, и внезапно я осознал, что уже не лечу, а взбираюсь на перевал. Черные сланцевые уступы по обеим сторонам сочились водой, но почему-то я знал, что сразу за перевалом – конец пути. Надо лишь переставлять усталые ноги, и за хребтом я обрету свое заветное желание.

Я задыхался, воздух с хрипом вырывался из легких. Последний отрезок пути, и здесь, на вершине, мне предстали свет, тепло и яркие краски.

За перевалом лежали леса и поля, за ними – море, в море – остров, а на острове под внезапно выглянувшим солнцем блестело озеро.

– Вот оно! – громко сказал я, ибо понял, что озеро и есть моя цель.

Силы вернулись, я хотел уже пробежать последние несколько миль и нырнуть в залитое солнцем море, однако путь мне преградил упырь. Он был черен, в черных доспехах, пасть изрыгала черную слизь, черная когтистая лапа сжимала черный меч в два раза длиннее Хьюэлбейна. «Стой!» – прорычал демон.

Я вскрикнул, и тело мое в объятиях Нимуэ напряглось и застыло.

Она стиснула мои плечи.

– Ты видел Темную дорогу, Дерфель, ты видел Темную дорогу.

В следующий миг Нимуэ отпрянула и сорвала с моей головы черный плащ. Я рухнул на мокрую траву Долфорвина. Вокруг свистел ледяной ветер.

Я лежал долго. Видения ушли, и я гадал, как Темная дорога связана с моим заветным желанием. Тут меня стошнило, и в голове прояснилось. Я увидел пустой серебряный кубок, поднял его и сел на корточки. Из-за королевского камня на меня смотрел Мерлин. Нимуэ, его возлюбленная и жрица, стояла рядом: тело закутано в черный плащ, черные волосы перехвачены лентой. Золотой глаз сверкал в лунном свете. Глаза ее лишил Гундлеус, за что и заплатил тысячекратно.

Оба молчали. Я сплюнул остатки рвоты, утер губы, потряс головой и попытался встать. То ли слабость еще не прошла, то ли головокружение одолело, так или иначе подняться я не смог и остался стоять на коленях, упершись в камень локтями. По телу время от времени пробегала слабая судорога.

– Чем вы меня напоили? – спросил я, ставя чашу обратно на камень.

– Ничем тебя не поили, – отвечал Мерлин. – Ты выпил по своей собственной воле, Дерфель, как по своей воле пришел сюда. – Голос его звучал холодно и отдаленно. – Что ты видел?

– Темную дорогу, – покорно отвечал я.

– Она здесь. – Мерлин указал на север, в ночную тьму.

– А демон? – спросил я.

– Диурнах.

Я закрыл глаза, ибо понял, чего он от меня хочет.

– А остров, – спросил я, вновь открывая глаза, – Инис Мон?

– Да, – отвечал Мерлин. – Благословенный остров.

До прихода римлян, когда о саксах никто еще и не слышал, Британией правили боги. Они обращались к нам с Инис Мона. Потом римляне захватили остров, вырубили дубы, осквернили священные рощи, убили друидов-хранителей. Это произошло более четырехсот лет назад, но для друидов, которые, подобно Мерлину, пытались вернуть Британию ее богам, Инис Мон был по-прежнему свят. Теперь благословенный остров принадлежал королевству Ллейн, а Ллейном повелевал Диурнах, самый страшный из ирландских владык, отхвативших кусок британской земли. Говорили, что он красит щиты человеческой кровью. Не было в Британии более жестокого короля; лишь горы на границах королевства да недостаток воинов мешали ему распространить свою чудовищную власть на Гвинедд. Диурнах – зверь, которого не убьешь, угроза, затаившаяся в темном углу Британии. Все считали, что с ним лучше не связываться.

– Ты зовешь меня идти с тобою на Инис Мон? – спросил я.

– Я зову тебя идти на Инис Мон с нами, – Мерлин указал на Нимуэ, – и девственным существом.

– С кем? – переспросил я.

– Лишь девственное существо способно отыскать Котел Клиддно Эйддина. А никто из нас, полагаю, не подходит под это определение, – ехидно заметил Мерлин.

– А Котел, – медленно проговорил я, – на Инис Моне. Мерлин кивнул, и меня передернуло при мысли о таком путешествии. Котел Клиддно Эйддина – одно из тринадцати сокровищ Британии – исчез, когда римляне разорили Инис Мон. Мерлин посвятил всю свою жизнь возвращению сокровищ, из которых главным считал Котел. При помощи Котла, считал он, можно будет подчинить себе богов и уничтожить христиан. Вот почему я стоял сейчас на коленях в круге священных камней, с резью в животе и горьким вкусом во рту.

– Мое дело, – сказал я, – биться против саксов.

– Глупец! – рявкнул Мерлин. – Война против саксов проиграна, если мы не вернем сокровища.

– Артур думает иначе.

– Значит, Артур не умнее тебя. Что саксы по сравнению с утратой наших богов?

– Я поклялся служить Артуру.

– Мне ты тоже поклялся. – Нимуэ подняла ладонь, показывая такой же, как у меня, шрам.

– Я никого не возьму против его воли, – сказал Мерлин. – Выбирай, с кем ты, Дерфель. Я помогу тебе сделать выбор.

Он смахнул кубок на землю и высыпал на его место пригоршню свиных ребер, которые прихватил из пиршественного зала, потом опустился на колени и положил в центре камня одну косточку.

– Вот Артур, – сказал Мерлин, – а вот… – он взял еще косточку, – Кунеглас. Об этом, – он положил третью косточку так, что получился треугольник, – мы поговорим позже. – Вот Тевдрик Гвентский… – Четвертая косточка легла на один из углов. – Это – Артуров союз с Тевдриком, а это – его союз с Кунегласом. – Теперь на первом треугольнике лежал второй; вместе они образовали грубое подобие шестиконечной звезды. – Вот Элмет… – Мерлин принялся выкладывать третий слой параллельно первому, – вот Силурия, а это… – он положил последнее ребрышко… – союз всех королевств. – Старик откинулся назад и указал на шаткую башенку из костей. – Перед тобой, Дерфель, тщательно составленный план Артура, только поверь мне, без сокровищ Британии он рассыплется на куски.

Мерлин замолчал. Я ошарашенно смотрел на девять косточек. Все они, за исключением таинственной третьей, хранили следы мяса и хрящей; лишь одна была обглодана добела. Я тронул ее пальцем – осторожно, чтобы не разрушить шаткую постройку.

– Так что означает третья кость? – спросил я. Мерлин ухмыльнулся.

– Третья кость – брак между Ланселотом и Кайнвин. – Он помолчал. – Вытащи ее, Дерфель.

Я не шелохнулся. Вытащить третью кость значило обрушить хрупкую систему союзов, с помощью которой Артур только и мог победить саксов.

Мерлин осклабился, взялся за третью кость, однако вытаскивать ее не стал.

– Боги ненавидят порядок. Порядок губит богов, значит, они должны погубить порядок. – Он вытащил кость, и башня рухнула хаотичной грудой. – Если Артур хочет мира в Британии, он должен возвратить богов.

Мерлин протянул мне кость. Я замер.

– Перед тобой всего лишь груда костей, – сказал Мерлин, – но эта косточка, Дерфель, – твое заветное желание. – Он протянул мне белое ребрышко. – Эта косточка – брак между Ланселотом и Кайнвин. Сломай ее, и свадьбы не будет. Оставь целой – и твой враг будет тешиться с твоей женщиной. – Старик снова сунул мне ребрышко, и я снова его не взял. – Думаешь, любовь к Кайнвин не написана на твоей физиономии? – язвительно продолжал он. – Бери! Я, Мерлин Авалонский, дарую тебе власть этой кости.

Я взял ее. Да простят меня боги, я ее взял. Что мне оставалось? Я умирал от любви, поэтому я взял обглоданную кость и положил в сумку.

– Если не сломать ее, проку не будет, – насмешливо проговорил Мерлин.

– А может, проку не будет, даже если сломать, – проговорил я, обнаруживая наконец, что способен стоять на ногах.

– Ты глупец, Дерфель, – сказал Мерлин, – ты глупец, ловкий в обращении с мечом, и потому нужен мне на Темной дороге. – Он выпрямился. – Выбор за тобой. Вот тебе мое слово: сломай кость, и Кайнвин будет твоей, но в таком случае ты даешь клятву идти за Котлом. Или женись на Гвенвивах и молоти по саксонским щитам, покуда христиане подминают под себя Думнонию. Выбирай сам. А теперь закрой глаза.

Я послушался и довольно долго стоял зажмурившись. Новых указаний не последовало, и я, подождав еще немного, открыл глаза.

Вершина была пуста. Неслышно для меня Мерлин, Нимуэ, восемь костей и чаша исчезли. На востоке брезжил рассвет, лес полнился птичьим пением, в сумке у меня лежала обглоданная добела кость.

Я спустился к дороге, идущей по берегу реки, но перед глазами стояла другая дорога – та, что вела к логову Диурнаха. Мне было страшно.

ГЛАВА 2

В то утро мы охотились на вепря. Едва вышли из Кар Своса, Артур обратился ко мне:

– Ты рано вчера ушел с пира.

– Живот прихватило, господин. – Я не хотел говорить, что был с Мерлином – стало бы ясно, что я не оставил мысли отправиться за Котлом. Уж лучше солгать.

– Не знаю, почему мы зовем это пирами, – рассмеялся Артур. – Повод напиться, не более того.

Он остановился подождать Гвиневеру. Она любила охоту и была сегодня в башмаках и клетчатых штанах, плотно пришнурованных к ногам. Кожаная куртка и зеленый плащ скрывали беременность. Гвиневера привезла с собой любимых гончих и сейчас вручила мне поводки, чтобы Артур перенес ее через брод у подножия старой крепости. Ланселот предложил перенести Кайнвин – та восхищенно ахнула, когда он подхватил ее на руки. Кайнвин тоже оделась по-мужски, но не так изящно, как Гвиневера, – видимо, просто одолжила у брата лишний охотничий наряд. В мешковатой, не по размеру, одежде она смахивала на мальчишку и казалась куда моложе утонченно-изысканной Гвиневеры. Обе были без копий, хотя Борс, двоюродный брат и защитник Ланселота, нес запасное копье на случай, если Кайнвин захочет поразить добычу. Артур настоял, чтобы Гвиневера копья не брала.

– Тебе надо себя поберечь, – сказал он, опуская ее на землю за бродом.

– Ты слишком обо мне беспокоишься. – Она забрала у меня поводки и взъерошила пышную рыжую гриву, прежде чем повернуться к Кайнвин. – Стоит забеременеть, и мужчины начинают думать, будто ты стеклянная.

Она нагнала Ланселота, Кайнвин и Кунегласа, предоставив Артуру идти рядом со мной. Впереди лежала зеленая лощина, в которой охотники Кунегласа видели много дичи. Нас было человек пятьдесят, по большей части воины, хотя разрешили пойти и нескольким женщинам; шествие замыкали десятка два слуг. Один из челядинцев затрубил в рог, чтобы загонщики в дальнем конце долины гнали дичь к реке. Мы, потрясая длинными тяжелыми копьями, рассыпались в цепь. День выдался холодным, изо рта поднимался морозный пар, но дождь перестал, и солнце сияло над полями, одетыми легкой кружевной дымкой.

Артур был в отличном настроении. Его радовало все: и красота дня, и собственная молодость, и азарт предстоящей охоты.

– Еще один пир, – сказал он, – и можно ехать домой.

– Еще пир? – переспросил я, туго соображая после бессонной ночи и неведомого снадобья, которым Мерлин и Нимуэ угостили меня на вершине Долфорвина.

Артур похлопал меня по плечу.

– Сговор Ланселота, Дерфель. А потом назад, в Думнонию, и за работу.

Он с жаром принялся рассказывать о своих планах на будущую зиму: починить четыре рухнувших римских моста, потом отправить каменщиков в Линдинис – восстанавливать королевский дворец. В Линдинисе – римском городе неподалеку от Кар Кадарна – некогда провозглашали королей, и Артур намеревался перенести туда столицу.

– В Дурноварии слишком много христиан, – сказал он и тут же поспешил добавить, что ничего против христиан не имеет.

– Вот только они имеют кое-что против вас, господин, – сухо заметил я.

– Некоторые – да, – признал он.

Перед Лугг Вейлом, когда казалось, что дело Артура проиграно, его противники в Думнонии подняли голову. Возглавляли эту партию христиане – те самые, что опекали Мордреда. Злились они главным образом из-за того, что Артур вынудил церковь одолжить ему денег на кампанию, закончившуюся битвой в Лугг Вейле. Как странно, подумалось мне: церковь, проповедующая бедность, никогда не прощает должников.

– Я хотел поговорить с тобой о Мордреде, – сказал Артур, объясняя, почему искал разговора со мной. – Через десять лет он достаточно подрастет, чтобы занять трон. Срок недолгий, совсем недолгий, и в эти десять лет его надо правильно воспитать. Научить письму, обращению с мечом и ответственности.

Я кивнул, но без особого жара. Разумеется, пятилетний Мордред выучится всему, чего захочет Артур, только я-то здесь ни при чем. Артур, впрочем, думал иначе.

– Я хочу, чтобы ты стал его наставником, – огорошил он меня.

– Что?!

– Набур более занят собой, нежели воспитанием питомца. – (Набур был христианский магистрат и нынешний опекун Мордреда. Он-то больше других и строил козни против Артура. Он и, разумеется, Сэнсам.) – К тому же Набур – не воин. Я мечтаю, чтобы правление Мордреда было мирным, однако ему необходимо овладеть и воинским искусством, и я не могу придумать лучшего наставника, чем ты.

– Я слишком молод, чтобы учить! Артур рассмеялся.

– Молодежь должны воспитывать молодые.

Прозвучал рог, означавший, что дичь гонят к нам. Мы вошли в лес, переступая через густой вереск и поросшие древесными грибами мертвые стволы. Каждый прислушивался, ожидая, как захрустит подлесок под бегущим кабаном.

– И потом, – продолжал я, – мое место – рядом с тобой в строю, а не в детской Мордреда.

– Ты останешься в строю. Думаешь, я отпущу тебя насовсем, Дерфель? – Артур широко улыбнулся. – Я не хочу привязывать тебя к Мордреду. Пусть просто живет в твоем доме. Главное, чтобы его воспитывал честный человек.

Я пожал плечами, сочтя эти слова обычным комплиментом, и тут же со стыдом вспомнил про кость в сумке. Честно ли воспользоваться магией, чтобы изменить решение Кайнвин? Я взглянул на нее. Она ответила мне взглядом и робкой улыбкой.

– У меня нет дома, – сказал я Артуру.

– Будет, и очень скоро, – проговорил он и тут же поднял руку, призывая к молчанию.

Я прислушался. Впереди хрустел сучьями кто-то очень крупный. Мы пригнулись, держа копья в нескольких дюймах над землей, но вместо кабана из леса выбежал красавец олень с короной золотистых рогов и пронесся мимо. Мы выпрямились.

– Может быть, поохотимся на него завтра, – сказал Артур, провожая оленя глазами. – Заодно собаки твои побегают! – крикнул он Гвиневере.

Та, смеясь, сбежала с пригорка навстречу нам. Псы рвались с поводков.

– С радостью! – Глаза ее сверкали, лицо раскраснелось от мороза. – Охота здесь лучше, чем в Думнонии.

– А земля хуже, – обратился Артур ко мне. – К северу от Дурноварии есть поместье, которое принадлежит Мордреду. Я хочу поручить его тебе. Ты получишь и другие земли, в полную собственность, а поселиться сможешь на земле Мордреда и там его воспитывать.

– Я знаю это поместье, – вставила Гвиневера. – Оно лежит к северу от владений Гиллада.

– Мне оно тоже известно. – Там были хорошие низинные земли для посевов и холмистые луга для овец. – Я не уверен, что смогу воспитать ребенка.

Впереди затрубили рога, залаяли псы. Справа разнеслись торжествующие крики – кто-то добыл зверя, однако наша часть леса оставалась пустой. Слева бежал ручеек, справа уходил вверх лесистый склон. Камни и корявые древесные корни густо покрывал мох.

Артур не желал слышать о моих сомнениях.

– Тебе не придется воспитывать Мордреда. Пусть просто растет в твоем доме, среди твоих слуг. И чтобы рядом был ты, со своими принципами и суждениями.

– И твоя жена, – добавила Гвиневера.

Хрустнула ветка, и я поднял взгляд. Чуть выше по склону стояли перед Кайнвин Ланселот и его двоюродный брат Борс. Ланселот, в сапогах и плаще из мягкой кожи, держал выкрашенное белым копье. Я снова взглянул на Артура.

– Про жену, господин, я слышу впервые. Артур, позабыв про охоту, стиснул мне локоть.

– Я намереваюсь сделать тебя защитником Думнонии, – сказал он.

– Честь эта слишком для меня высока, – отвечал я. – И к тому же защитник Мордреда – ты.

– Принц Артур, – вмешалась Гвиневера (ей нравилось называть его принцем, хотя на самом деле он был незаконным сыном короля), – и без того глава совета. Не может же он взвалить на себя все!

– Истинная правда, госпожа. – Мне льстила предложенная честь, пусть и связанная с определенными обязательствами. В бою она означала единоборство с защитниками противной стороны, в мирное время – почет и богатство. Я носил титул лорда, дающий право рисовать свой знак на щитах воинов, однако эту привилегию делили со мной четыре десятка думнонийских военачальников. Назначить человека королевским защитником значило объявить его первым воином Думнонии; я не представлял, кто вправе претендовать на этот титул, пока жив Артур. И Саграмор.

– Саграмор, – осторожно сказал я, – превосходит меня на поле брани, о принц.

В присутствии Гвиневеры я должен был хотя бы изредка называть Артура принцем, хотя сам он этого не любил. У Артура был готов ответ.

– Я сделаю Саграмора Хозяином Камней; ничего другого ему не нужно.

Это означало, что Саграмор будет стеречь саксонскую границу; я охотно верил, что чернокожий воин удовольствуется таким поручением.

– А ты, Дерфель, – Артур ткнул меня в грудь, – будешь защитником.

– И кто же, – сухо спросил я, – будет женой защитника?

– Моя сестра Гвенвивах, – отвечала Гвиневера, не спуская с меня пристального взгляда.

Я порадовался, что Мерлин меня предупредил, и отвечал вежливо:

– Это слишком большая честь, госпожа. Гвиневера довольно улыбнулась, приняв мои слова за выражение согласия.

– Думал ли ты когда-нибудь, что женишься на принцессе, а, Дерфель?

– Нет, госпожа, – отвечал я.

Гвенвивах, как и Гвиневера, действительно была принцессой Хенис Вирена, хотя самого Хенис Вирена больше не существовало. Теперь это скорбное королевство звалось Ллейн, и правил им жестокий ирландский захватчик, король Диурнах.

Гвиневера дернула поводки, чтобы сдержать беснующихся собак.

– Сговор можно устроить сразу, как вернемся в Думнонию, – сказала она. – Гвенвивах согласна.

– Есть одно препятствие, господин, – сказал я Артуру.

Гвиневера снова дернула за поводки, без всякой необходимости. Она терпеть не могла, когда ей перечат, поэтому направила свой гнев на собак. В то время она не питала ко мне особой неприязни, как, впрочем, и любви. Ей, разумеется, не нравилось мое отношение к Ланселоту, но Гвиневера и не принимала меня всерьез: один из мужниных полководцев, неотесанный мужлан.

– Какое препятствие? – угрожающе переспросила она.

– О принц… – Я тщательно подчеркивал, что обращаюсь к Артуру, а не к его жене. – Я дал клятву даме. – Мне вспомнилась кость в сумке. – Она не дала мне в ответ обещаний, но если она того потребует, я должен повиноваться.

– Кто она? – тут же спросила Гвиневера.

– Не могу ответить, госпожа.

– Кто? – требовательно повторила Гвиневера.

– Дерфель вправе не отвечать, – с улыбкой вступился за меня Артур. – И сколько еще ты будешь под властью этой дамы?

– Недолго, господин, – сказал я. – Осталось несколько дней.

Как только Кайнвин обручится с Ланселотом, я смогу считать себя свободным от клятвы.

– Отлично, – с жаром произнес Артур и улыбнулся Гвиневере, словно приглашая разделить свою радость, однако Гвиневера лишь злобно оскалилась. Она презирала скучную дурнушку Гвенвивах и больше всего на свете хотела поскорее сбыть ее с рук.

– Если все будет хорошо, – сказал Артур, – поженитесь в Глевуме в тот же день, что и Ланселот с Кайнвин.

– Или эти несколько дней тебе нужны, чтобы выдумать повод не жениться на моей сестре? – ехидно осведомилась Гвиневера.

– Госпожа, – пылко отвечал я, – жениться на Гвенвивах – большая честь.

Тут я не кривил душой; Гвенвивах, без сомнения, стала бы верной супругой. Другой вопрос, стал бы я хорошим мужем, если бы женился на Гвенвивах ради ее высокого титула и приданого, из-за которых, собственно, мужчины, как правило, и женятся. И если Кайнвин не будет моей, какая разница, кого взять в жены? Мерлин советовал не путать женитьбу с любовью и, при всем своем цинизме, был прав. От меня не требовали полюбить Гвенвивах – только жениться на ней, получив ее приданое и титул как награду за долгий кровавый бой в Лугг Вейле. Пусть к дару прилагается насмешка Гвиневеры – это не умаляет его ценности.

– Я охотно женюсь на твоей сестре, если дама, которой я дал клятву, не воспрепятствует.

– Хорошо бы так, – с улыбкой произнес Артур и тут же стремительно развернулся: выше по склону раздались крики.

Боре пригнулся, держа копье почти у самой земли. Ланселот был рядом с ним, но смотрел в нашу сторону, возможно, опасаясь, что кабан проскочит там, где никого нет. Артур мягко отодвинул Гвиневеру и махнул рукой, приказывая мне занять место на склоне.

– Их двое! – крикнул Ланселот.

– Значит, с ним матка, – отозвался Артур и пробежал несколько шагов вдоль ручья, прежде чем тоже начать подъем. – Где?

Ланселот указал копьем. Я ничего не заметил в густом подлеске.

– Вон они! – раздраженно повторил Ланселот, тыча копьем в направлении кустов.

Мы с Артуром пробежали еще несколько футов и наконец увидели кабана. Это был старый секач с желтыми клыками, маленькими глазками и могучими мышцами под темной, покрытой шрамами шкурой. Кабаны невероятно проворны, а их острые клыки способны в мгновение ока нанести смертельную рану; особенно опасен самец, защищающий самку. Легче всего уложить зверя на открытом месте, когда тот сам мчится на твое копье. Да, от охотника требуется умение и выдержка, но еще больше выдержки надо, чтобы самому атаковать дикую свинью.

– Кто первым его заметил? – спросил Артур.

– Мой государь, – Борс указал на Ланселота.

– Тогда он твой, – произнес Артур, щедро уступая Ланселоту добычу.

– Я дарю его тебе, – отвечал Ланселот.

Кайнвин стояла позади него, закусив нижнюю губу, глаза у нее расширились. Она забрала у Борса копье – не для того, чтобы пустить в ход, а чтобы избавить королевского защитника от лишнего груза, и сейчас судорожно сжимала древко.

– Спустим на него собак! – крикнула, подходя, Гвиневера. Ее глаза сверкали, лицо раскраснелась. Полагаю, она скучала в пышных дворцах Думнонии и радовалась охоте как случаю пощекотать нервы.

– Потеряешь обоих, – предостерег Артур. – Этот секач – старый боец.

Он осторожно двинулся вперед, думая, как лучше выманить кабана из укрытия, потом резко шагнул к кустам и пригнул их копьем, словно приглашая зверя выйти наружу. Кабан засопел, но не шелохнулся даже тогда, когда наконечник копья мелькнул в нескольких дюймах от его рыла. Матка жалась за секачом.

– Это не первая его встреча с охотниками, – весело объявил Артур.

– Позвольте мне, господин. – Я внезапно за него испугался.

– Думаешь, я разучился? – улыбнулся Артур. Он снова ударил по кустам, однако кабан словно прирос к месту. – Да благословят тебя боги! – крикнул Артур кабану и прыгнул в кусты. Приземлившись сбоку от примятых веток, он нацелил копье в левый бок зверя, перед самой лопаткой.

Кабан чуть заметно мотнул головой, и копье, отскочив от клыка, прочертило кровавый, но неопасный след по его боку. В следующий миг зверь бросился на Артура. Кабану ничего не стоит с места перейти в атаку, опустив голову и подняв клыки, Артур же, как назло, запутался в ветках.

Я закричал, отвлекая зверя, и всадил наконечник копья ему в брюхо. Артур лежал на спине, уронив копье, кабан навис над ним, собаки надрывались лаем, Гвиневера кричала, чтобы кто-нибудь помог ее мужу. Мое копье глубоко ушло в звериное брюхо, из раны мне на руки хлестала кровь; действуя древком как рычагом я попытался опрокинуть кабана на бок. Он весил как два мешка с зерном, а мышцы у него были, словно стальные канаты. Я надавил сильнее… И тут вперед бросилась матка и сбила меня с ног.

Артур двумя руками ухватил кабана за клыки и давил изо всех сил, пытаясь его оттолкнуть. Матка убежала вниз, к ручью. «Убей его!» – со смехом кричал Артур. Он был на волосок от гибели, но все равно смеялся, захваченный азартом. «Убей его!» Зверь брыкался, его слюна капала Артуру на лицо, кровь заливала одежду.

Я лежал на спине, лицо было изодрано о колючки. Покуда я вставал и тянулся к копью, все еще торчащему из звериного брюха, Борс кинжалом ударил кабана в шею. Зверь начал слабеть. Артур сумел наконец оторвать его окровавленную голову от своей груди. Я ухватился за копье и провернул наконечник в могучем брюхе. Борс ударил во второй раз. Кабан выпустил на Артура струю мочи, дернулся и обмяк. Артур, весь в крови и моче, оказался наполовину придавлен тушей.

Он осторожно выпустил кабаньи клыки и зашелся беспомощным смехом. Мы с Борсом рывком стащили тушу с Артура. Один из клыков разодрал ему куртку. Бросив тушу, мы помогли Артуру подняться, и теперь все трое стояли, широко улыбаясь, грязные, ободранные, в листьях, сучках и кабаньей крови.

– У меня здесь синячище, – сказал Артур, хлопая себя по груди, и повернулся к Ланселоту, который во время схватки словно прирос к месту. Наступила неловкая пауза, затем Артур слегка поклонился.

– Ты сделал мне славный подарок, а я принял его в высшей степени бесславно. – Он вытер глаза. – И все равно спасибо за потеху. Этого кабана мы съедим на пиру в честь твоего обручения.

Артур взглянул на Гвиневеру – она была очень бледна и дрожала – и тут же шагнул к ней.

– Тебе дурно?

– Нет, нет. – Гвиневера обхватила Артура за шею и припала лицом к его окровавленной груди. Она плакала. Я впервые видел ее в слезах.

Артур похлопал жену по спине.

– Никакой опасности не было, милая, – сказал он. – Никакой опасности. Просто я сплоховал.

– Ты ранен? – спросила Гвиневера, отстраняясь от него и рукавом вытирая слезы.

– Только царапины.

Лицо и руки у него были изодраны колючками, но в остальном Артур не пострадал, если не считать синяка на груди. Он отошел от жены, поднял копье и рассмеялся.

– Меня положили на лопатки впервые за десять лет!

Подбежал встревоженный Кунеглас, потом подошли охотники, чтобы освежевать и унести тушу. Все наверняка приметили контраст между нами и Ланселотом, но никто не сказал ни слова. Мы все были возбуждены и торопились рассказать другим о том, как Артур удержал кабана за клыки. История распространялась быстро; вскоре весь лес огласился мужским хохотом. Не смеялся один Ланселот.

– Теперь надо отыскать кабана тебе, господин, – сказал я.

Мы стояли в нескольких шагах от толпы, обступившей убитого зверя. Один из загонщиков как раз вытаскивал внутренности, чтобы отдать их Гвиневериным псам.

Ланселот искоса поглядел на меня. Хотя нас связывала обоюдная ненависть, внезапно он улыбнулся.

– Полагаю, кабан все же лучше свиньи.

– Свиньи? – переспросил я, чуя оскорбление.

– Дикой свиньи, что на тебя напала. – Ланселот невинно поднял брови. – Ты же не подумал, что я о твоей женитьбе? – Он отвесил ироничный поклон. – Поздравляю тебя, Дерфель! Жениться на Гвенвивах!..

Я поборол ярость и заставил себя взглянуть в узкое насмешливое лицо, обрамленное бородкой и черными как смоль, прилизанными волосами.

– И я поздравляю тебя с невестой.

– Серена, звезда Повиса. – Ланселот взглянул на Кайнвин. Та стояла, закрыв лицо руками, чтобы не смотреть, как охотники вытаскивают из кабана кишки, и выглядела необычно юной. – Ну разве не красавица? – промурлыкал он. – Такая нежная. Я не верил рассказам о ее красоте, ибо кто ожидал найти такое сокровище в доме Горфиддида? Однако она прекрасна, и я – счастливец.

– Да, господин.

Ланселот со смехом отвернулся. Король и счастливый жених, он оставался моим злейшим врагом. Однако у меня в сумке лежала кость. Я проверил, не сломалась ли она во время схватки с кабаном. Кость была цела и по-прежнему дожидалась моего решения.

Каван, мой заместитель, приехал в Кар Свое накануне помолвки Кайнвин и привез с собой сорок копейщиков. Галахад отослал их назад, решив, что в Силурии ему хватит оставшихся двадцати. Силуры, судя по всему, смирились с поражением, гибелью короля и поборами, которыми обложили их победители. Каван рассказал, что Энгус Деметийский, ирландский король, обеспечивший Артуру победу в Лугг Вейле, забрал условленную долю рабов и сокровищ, еще столько же взял без спроса и отбыл восвояси. Силуры от души радовались, что их королем станет прославленный Ланселот.

– Они его ждут не дождутся, сукина сына, – объявил Каван, разыскав меня в доме Кунегласа. Он почесал блошиный укус под бородой. – Ну и дыра же эта Силурия.

– Воины у них что надо, – заметил я.

– Ну да, готовы драться как львы, лишь бы подальше от дома. – Он фыркнул. – Кто тебя расцарапал, господин?

– Колючки. Мы охотились на кабана.

– А я думал, ты тут без меня женился, и жена раскорябала тебе физиономию в первую же брачную ночь.

– Я и впрямь скоро женюсь.

Мы вышли из дома на солнечную улицу Кар Своса. Я рассказал, что Артур предложил мне стать его свояком и защитником Мордреда. Каван порадовался вести, что я скоро разбогатею. Он перебрался в наши края из Ирландии в надежде добыть богатство копьем и мечом, но золото в его руках не задерживалось из-за страсти к игре. Каван был в два раза старше меня, приземистый, широкоплечий, седобородый; руки его сплошь покрывали браслеты, которые мы выковывали из оружия побежденных врагов.

По поводу невесты, которая должна была принести мне дорогое приданое, он высказался тактично:

– Не красавица, как ее сестра.

– Верно, – признал я.

– А ежели честно, – продолжал Каван, забыв про такт, – то страшна, как мешок жаб.

– Дурнушка, – согласился я.

– Однако из дурнушек выходят самые хорошие жены, господин, – объявил Каван. Сам он ни разу не женился, хотя женщины у него были всегда. – И она принесет богатство нам всем, – довольно заключил он.

Ради этого я и собирался жениться на бедняжке Гвенвивах. Здравый смысл советовал не полагаться на свиное ребрышко, долг же требовал вознаградить моих воинов. Они лишились почти всего имущества при падении Инис Требса и отважно сражались против Горфиддида в Лугг Вейле. Видят боги, они заслужили большей благодарности от своего предводителя!

Я приветствовал воинов, ожидавших, когда их разместят на ночлег, и порадовался, увидев среди них Иссу, лучшего из моих копейщиков; этот жизнерадостный деревенский силач в бою защищал меня справа. Я обнял его, потом выразил сожаление, что не приготовил подарков.

– Наша награда близка, – добавил я и оглядел десятка два девушек, которых мои бойцы вывезли из Силурии, – хотя, как я погляжу, кое-кто из вас уже обзавелся наградой.

Они рассмеялись. Подруга Иссы была смазливая темноволосая девчушка лет, наверное, четырнадцати. Он с гордостью представил ее мне.

– Скарах, господин.

– Ирландка? – спросил я. Скарах кивнула.

– Я была рабыней у Лэдвис, господин. – Она говорила на ирландском, языке, похожем на наш, но, как и имя, сразу выдающем ее происхождение. Я догадался, что люди Гундлеуса захватили ее во время набега на земли короля Энгуса. Большая часть рабов-ирландцев была из таких же поселений на западном берегу Британии, хотя, полагаю, никому еще не удалось добыть невольников в Ллейне. Лишь безумец решился бы сунуться во владения Диурнаха.

– Лэдвис! – воскликнул я. – Что с ней?

Смуглая и рослая Лэдвис была тайной женою Гундлеуса, от которой тот отрекся, когда Горфиддид предложим ему руку Кайнвин.

– Мы убили ее, господин, – радостно объявила Скарах. – Убили в кухне. Я сама проткнула ей живот вертелом.

– Славная девочка! – с жаром произнес Исса.

– Вот и береги ее, – сказал я. Предыдущая подруга ушла от Иссы к бродячим христианским миссионерам. Впрочем, отважная Скарах такой глупости не совершит.

Ближе к вечеру, воспользовавшись известью из Кунегласовых запасов, мои люди нарисовали на щитах новую эмблему. Право это Артур даровал мне накануне битвы при Лугг Вейле, однако мы не успели перекрасить щиты, и на них по-прежнему красовался Артуров медведь. Мои люди ждали, что нашим символом станет волчья морда – память о волчьих хвостах, которые мы нацепили на шлемы в Беноике, но я велел каждому нарисовать пятиконечную звезду. «Звезду», – недовольно ворчал Каван. Он предпочел бы что-нибудь грозное, клыкастого и когтистого зверя, но я твердо стоял на своем.

– Серена, – сказал я, – ибо мы – звезды в строю воинов.

Объяснение всем понравилось, и никто не заподозрил меня в безнадежном романтизме. Сначала мы покрасили круглые, обтянутые кожей щиты дегтем, потом нарисовали звезды, прикладывая ножны, чтобы провести прямые линии, а когда известь высохла, наложили глянец из сосновой смолы и яичного белка, чтобы эмблемы не смывало дождем.

– Оригинально, – нехотя признал Каван, когда мы любовались раскрашенными щитами.

– Великолепно, – сказал я.

Вечером, когда я обедал в кругу воинов, евших на полу в зале, Исса стоял у меня за спиной в качестве щитоносца. Лак еще не застыл, но от этого звезда только ярче блестела. Прислуживала мне Скарах. Нас кормили жидкой ячменной кашей. Ничего лучше поварни Кар Своса приготовить не могли – там шла подготовка к завтрашнему грандиозному пиру. Повсюду царила суета. Зал украсили ветками бука, пол вымели и посыпали свежим камышом, из женских покоев доходили слухи о необычайных вышитых нарядах. По меньшей мере четыреста воинов собрались сейчас в Кар Свосе. Жили они в шалашах за крепостным валом. Внутри укрепления не было прохода от их собак, женщин и детей. Половина воинов принадлежали Кунегласу, половина пришли из Думнонии. Ссор и стычек не было, даже когда стало известно, что саксонские орды Эллы захватили Ратэ не без помощи Артура. Кунеглас, видимо, подозревал, что союз с Эллой куплен каким-то подобным способом, и принял клятву Артура отомстить за повисцев, погибших в захваченной крепости.

Я не видел ни Мерлина, ни Нимуэ с ночи на Долфорвине. Мерлин покинул Кар Свое, а про Нимуэ говорили, будто она живет здесь в женских покоях и проводит время с принцессой Кайнвин. Мне в это не верилось, уж больно они разные. Черноволосая Нимуэ, на несколько лет старше Кайнвин, постоянно балансировала между яростью и безумием; белокурая Кайнвин отличалась мягким нравом и тем, что Мерлин назвал «правильностью». Я не мог вообразить, чтобы у них нашлись общие темы для разговора, и потому рассудил, что молва лжет, а на самом деле Нимуэ отправилась вместе с Мерлином, который, по моим предположениям, искал сейчас воинов для похода за Котлом через проклятые земли Диурнаха.

Идти ли мне с ним? Утром перед помолвкой Кайнвин я отправился на север, в дубовый лес, обрамляющий широкую долину Кар Своса. Кунеглас объяснил, где найти то, что я ищу. Исса, верный Исса, отправился со мной, хоть и не знал, что нужно мне в вековой дубраве.

Эти края, сердце Повиса, оказались почти не затронуты римским влиянием. Римляне построили здесь крепости, такие, как Кар Свое, проложили несколько дорог вдоль речных долин, но не оставили городов или вилл вроде тех, что придавали Думнонии лоск утраченной цивилизации. Не много здесь было и христиан; старая вера существовала без той озлобленности, что в землях Мордреда, где христиане и язычники соперничали за королевские милости и право воздвигать свои храмы в святых местах. Римляне разрушили некоторые капища, но многие сохранились; в одно из таких древних святых мест под зеленым лиственным пологом и вошли мы сейчас с Иссой.

То было капище друидов, дубрава в глубине дремучей лесной чащи. Листья еще не тронула желтизна, но вскоре им предстояло облететь на землю внутри полукруглой каменной стены. В стене были устроены две ниши, и в каждой лежало по человеческому черепу. Некогда в Думнонии было немало таких мест, и многие восстановили после ухода римлян, однако часто христиане приходили, разбивали черепа, ломали стены и рубили дубы, а вот это капище простояло в лесной глуши, быть может, тысячу лет. Меж камнями торчали клочки шерсти, оставленные в качестве приношений теми, кто молился в роще.

Под дубами стояла тишина. Исса из-за деревьев смотрел, как я вошел в центр полукруга и снял с пояса Хьюэлбейн.

Я положил меч на плоский камень посередине капища и достал из сумки обглоданную белую кость, дававшую мне власть над браком Ланселота. Ее я положил рядом с мечом; ее и золотую брошь, подаренную Кайнвин. Потом лег на прошлогоднюю листву.

Я заснул в надежде, что сон подскажет мне, как быть. Увы, я ничего не увидел. Может, следовало принести в жертву птицу или животное, чтобы боги дали мне желанный ответ. Во всяком случае, сновидений не было, одна тишина. Я вручил меч и кость богам, Белу и Манавидану, Таранису и Ллеу Ллау, но они презрели мои дары. Слышались лишь завывания ветра в дубовых кронах, цокот беличьих коготков по ветвям да редкая дробь дятла.

Пробудившись, я остался лежать, не шевелясь. Боги не послали мне сновидения, но я знал, чего хочу: взять кость и переломить ее пополам. Если за это мне придется отправиться по Темной дороге в земли Диурнаха, значит, так тому и быть. Еще я хотел, чтобы в Британии царили мир, добро и справедливость, а у моих людей было вдоволь золота, земли и невольников. Хотел очистить Ллогр от саксов, слышать звуки боевых рогов и крики бегущего неприятеля. Хотел дойти во главе звездных щитов до восточных низин, куда уже много десятилетий не ступала нога свободного бритта.

Я сел. Подошел Исса. Наверное, он гадал, чего я так уставился на кость, однако ничего не спросил.

Я вспомнил Мерлинову башню из костей, символизирующую мечту Артура, и задумался: правда ли эта мечта рухнет, если Кайнвин не выйдет за Ланселота? Ясно, что их брак – не главное связующее звено в планах Артура, а лишь средство посадить Ланселота на трон и связать узами родства с повисским правящим домом. Если свадьба расстроится, войска Думнонии, Гвента, Повиса и Элмета все равно выступят против саксов. И тем не менее я чувствовал, что кость способна как-то нарушить планы Артура. Сломав ее пополам, я должен буду отправиться с Мерлином на поиски Котла, что неизбежно приведет к раздору между язычниками и христианами в Думнонии.

– Гвиневера, – внезапно проговорил я вслух.

– Господин? – озадаченно переспросил Исса.

Я мотнул головой. Сейчас я внезапно понял, что сломать кость – значит не только поддержать борьбу Мерлина против христиан, но и нажить себе врага в лице Гвиневеры. Я закрыл глаза. Возненавидит ли она меня? А если возненавидит, то что с того? Артур по-прежнему будет меня любить, а мои копья и звездные щиты ему дороже всей славы Ланселота.

Я встал и поднял брошь, меч и кость. Исса наблюдал, как я выдергиваю из плаща зеленую шерстяную нить и засовываю ее между камней.

– Тебя не было в Кар Свосе, когда Артур разорвал помолвку с Кайнвин? – спросил я.

– Не было, господин, я знаю об этом только понаслышке.

– Все случилось на пиру, вроде того, что предстоит сегодня. Артур сидел рядом с Кайнвин, когда увидел Гвиневеру в дальнем конце зала. Она стояла, одетая в ветхий плащ, вместе со своими собаками, и как только взгляд Артура остановился на ней, все переменилось. Одни боги ведают, сколько людей погибло из-за того, что он заметил ее рыжеволосую голову. – Я повернулся к низкой каменной стене и увидел в одном из замшелых черепов брошенное птичье гнездо. – Мерлин говорит, что боги любят хаос.

– Мерлин любит хаос, – беспечно произнес Исса, не сознавая, что изрек истину.

– Да, – согласился я, – а мы, в большинстве своем, хаоса боимся и потому стараемся навести порядок. – Мне вспомнилась аккуратная пирамидка из костей. – Если у тебя есть порядок, ты не нуждаешься в богах. Когда все упорядоченно и послушно правилам, можно не бояться неожиданностей. Если ты понимаешь все, – осторожно продолжал я, – магия ни к чему. Только когда ты растерян и напуган, ты взываешь к богам, а они любят, чтобы к ним взывали. Тогда они чувствуют свою силу и потому-то хотят, чтобы мы жили в хаосе. – Я повторял урок, слышанный в детстве. – Теперь у нас есть выбор: жить в упорядоченной Британии Артура или пойти за Мерлином в хаос.

– Я отправлюсь с тобой, господин, куда бы ты ни пошел, – объявил Исса. Вряд ли он понял мои слова; он готов был следовать за мной слепо.

– Если б я знал, что делать! – вырвалось у меня. Как было бы хорошо, если бы боги, как встарь, жили в Британии. Мы бы их видели, слышали, могли бы к ним обращаться, а не тыкаться вслепую подобно человеку, что с завязанными глазами ищет булавку в колючих зарослях.

Я прицепил меч на место и сунул кость в сумку.

– Передай нашим мои слова, – сказал я Иссе. – Не Кавану – с ним я поговорю сам. Скажи им: если в эту ночь случится что-нибудь странное, я освобождаю их от клятвы.

Исса нахмурился.

– От клятвы? – переспросил он и замотал головой. – Освобождайте кого хотите, только не меня.

Я поднял руку.

– И скажи им: если произойдет что-нибудь странное, то оставшиеся со мной должны будут выступить против Диурнаха.

– Против Диурнаха! – Исса сплюнул и правой рукой сделал знак от дурных сил.

– Передай им это, Исса.

– Что случится ночью? – встревоженно спросил он.

– Может быть, ничего, – отвечал я. – Может быть, ровным счетом ничего.

Боги не дали мне знака в священной роще, и я по-прежнему не знал, что выберу. Порядок или хаос. А может быть, ни то ни другое. Что если кость – обычный кухонный мусор, и, сломав ее, я лишь символически изображу крушение своей любви к Кайнвин? Был один способ проверить – сломать кость. Если посмею.

На пиру в честь помолвки Кайнвин.

Из всех пиршеств в конце того лета торжество в честь помолвки Кайнвин и Ланселота получилось самым пышным. Казалось, сами боги ему благоволили, ибо полная луна сияла на ясном небе, что всегда считалось добрым знаком для обручения. Она встала вскоре после захода солнца – огромный серебряный диск над пиками за Долфорвином. Я думал, что пир будет на священном холме, но Кунеглас, видя, сколько народа придется кормить, решил устроить праздник в Кар Свосе.

Гостей собралось столько, что в дом пустили лишь избранных, остальные пировали снаружи, благодаря богов за погожую ночь. Земля еще не просохла после недавних дождей, однако соломы, чтобы сидеть, хватило на всех. Пропитанные смолой факелы привязали к кольям и, едва взошла луна, зажгли, так что весь королевский двор озарился пляшущим пламенем. Свадьбы справляли днем, чтобы Гвидион, бог света, и Беленое, бог солнца, благословили новобрачных, помолвки же происходили при луне. То и дело искры от факелов воспламеняли солому; огонь тут же гасили под дружный хохот воинов, визг детей и истошный собачий лай.

Более ста человек собрались в зале. Горели свечи и тростниковые светильники, тени плясали на высоком потолке, где к охапкам буковых листьев добавили ягоды падуба. Единственный стол стоял на помосте под рядом щитов; перед каждым щитом горела свеча, озаряя нарисованную на коже эмблему. Посередине располагался королевский щит Кунегласа с распростершим крылья орлом, по одну сторону от него – черный медведь Артура, по другую – красный дракон Думнонии. Рядом с медведем поместили эмблему Гвиневеры – оленя, увенчанного луной; рядом с драконом летел Ланселотов орлан, зажав в клюве рыбу. Из Гвента никого не было, но Артур распорядился повесить черного быка – эмблему Тевдрика, а также элметского рыжего быка и силурийскую лисью морду. Королевские знаки символизировали великий союз: стену щитов, что оттеснит саксов к морю.

Порвет, верховный друид Повиса, объявил, что последние лучи заходящего солнца скрылись в Ирландском море, и почетные гости заняли места на возвышении. Остальные уже сидели на полу и требовали крепкого повисского меда, сваренного специально к празднику. Почетных гостей приветствовали криками и рукоплесканиями.

Первой вышла королева Элейна. Мать Ланселота была в синем платье с золотой гривной на шее и золотой цепью на седых волосах. Дружным ревом встретили Кунегласа и королеву Хелледд – они появились следующими. Круглое лицо короля светилось предвкушением праздника, в честь которого он перевязал свисающие усы белыми ленточками. Артур выступил скромно, во всем черном, Гвиневера – в бледно-золотистом платье, скроенном так, чтобы драгоценная ткань плотно облегала высокую стройную фигуру. Живот был еле заметен, а благодаря нашитым на платье золотым чешуйкам все тело переливалось, покуда она медленно шла вслед за Артуром. Мужчины загудели, восхищенные ее красотой. Гвиневера улыбнулась, понимая, что зажгла похоть в сердце каждого из присутствующих; в ту ночь она намеревалась затмить Кайнвин в любом из ее нарядов. Пышные рыжие волосы удерживал золотой обруч, на поясе блестела золотая цепь, на шее – золотая брошь в форме орлана, которую Гвиневера надела в честь Ланселота. Она поцеловала королеву Элейну в обе щеки, Кунегласа – в одну, кивнула его супруге и села по правую руку от Кунегласа, в то время как Артур опустился рядом с королевой Хелледд.

Оставались два места, но прежде чем вошли те, кому предстояло их занять, Кунеглас встал и стукнул кулаком по столу. Наступила тишина. Кунеглас молча указал на дары, разложенные на помосте перед свисающей со стола скатертью.

То были дары, которые Ланселот привез Кайнвин. Их богатство вызвало бурю восторженных криков. Мы все должны были оценить дары, и я с горечью слушал, как воины превозносят щедрость беноикского короля. Здесь лежали гривны – золотые, серебряные и из сплава золота с серебром; столько гривн, что они служили лишь основанием для еще более дорогих даров: римских металлических зеркал и стеклянных сосудов, драгоценных брошей, ожерелий, булавок и пряжек. И все эти несметные сокровища – золото, серебро, эмаль, кораллы и самоцветы – Ланселот вывез из горящего Инис Требса, когда, испугавшись обратить меч против франков, бежал от них на первом же корабле.

Воины еще рукоплескали дарам, когда вошел Ланселот во всем своем великолепии. Как и Артур, он облачился в черное, однако его наряд окаймляла драгоценная золотая тесьма. Черные волосы, намасленные и зачесанные назад, прилегали к узкой голове и ниспадали на спину. На пальцах правой руки сверкали золотые кольца, на левой тускло поблескивали воинские, ни одно из которых, полагаю, не было добыто в бою. Тяжелую золотую гривну украшали дорогие каменья, а на грудь, в честь Кайнвин, он надел ее фамильный символ – распростершего крылья орла. В королевские палаты запрещалось входить с оружием, но на Ланселоте была роскошная перевязь – подарок Артура. Он поднял руку, приветствуя ликующих воинов, поцеловал мать в щеку, приложился в Гвиневериной руке, поклонился Хелледд и сел.

Единственное место оставалось пустым. Арфистка начала играть, заунывную мелодию перекрывал гул голосов. В зал вплыл аромат жареного мяса, девушки-рабыни разносили мед. Иорвет бегал туда-сюда, расчищая проход меж сидящих на полу воинов. Когда ему удалось их растолкать, он поклонился королю и воздел посох, призывая к молчанию.

Снаружи донеслись восхищенные крики.

Почетные гости входили через заднюю дверь и попадали на помост сразу из ночной тьмы, но Кайнвин предстояло вступить через парадный вход и на пути из женских покоев миновать освещенный факелами двор. Толпа на улице приветствовала ее криками, мы же ожидали в молчании. Даже арфистка сняла пальцы со струн и повернулась к двери.

Первой показалась девочка в белом платье. Она пятилась по расчищенному Иорветом проходу и бросала на камыш сухие цветочные лепестки. Все, затаив дыхание, глядели на дверь; все, кроме меня. Я смотрел на помост. Взгляд Ланселота был устремлен на вход, губы кривила едва заметная улыбка. Кунеглас утирал слезы радости. Миротворец Артур лучился от счастья. Одна Гвиневера не улыбалась. Она торжествовала: в этом самом зале, где ей когда-то помыкали, она распоряжается судьбой королевской дочери.

Не спуская глаз с Гвиневеры, я вытащил из сумки кость. Исса, стоя у меня за спиной со щитом, наверное, гадал, зачем мне этот кухонный отброс на празднестве золота и огня.

Я взглянул на дверь в тот самый миг, когда вошла Кайнвин и все ахнули. Грянули восхищенные возгласы. Все золото Британии, все королевы древности не затмили бы Кайнвин в ту ночь. Можно было не смотреть на Гвиневеру, чтобы понять: она разбита на голову.

Я знал, что это четвертая помолвка Кайнвин. Первый раз она входила сюда ради Артура, который предпочел Гвиневеру. Затем она обручилась с принцем из далекого Регеда, но тот умер от лихорадки. Не так давно праздновали ее помолвку с Гундлеусом Силурийским, но и тот испустил дух под ножом Нимуэ, и теперь она в четвертый раз несла брачный недоуздок нареченному. Ланселот привез груду сокровищ, однако обычай требовал, чтобы невеста вручила жениху воловий недоуздок в знак того, что отныне покоряется его власти.

Когда Кайнвин вошла, Ланселот встал. Легкая полуулыбка сменилась выражением радости, и немудрено, ибо красота ее ослепляла. На прежних помолвках она выступала в серебре, золоте и драгоценных каменьях, как пристало принцессе, а сегодня надела простое белое платье, подпоясанное голубым шнуром с длинными кисточками на концах. На голове ее не было серебра, на шее – золота, на груди – самоцветных камней, лишь белое платье и, на белокурых волосах, – венок из лесных фиалок. Обуви Кайнвин не надела и босиком ступала по лепесткам. Она пренебрегла всеми знаками богатства и знатности, пришла одетая как простая крестьянская девушка и тем покорила всех. Не удивительно, что воины ахнули, что громко кричали от восторга, пока она медленно и робко шла между гостями. Кунеглас плакал от радости, Артур хлопал в ладоши, Ланселот пригладил намасленные волосы, его мать расплылась в улыбке. Какой-то миг выражение Гвиневериного лица было не прочесть, потом она улыбнулась с нескрываемым торжеством. Пусть Кайнвин затмила ее красотой, все равно то была победа: бывшая соперница обручалась с человеком, которого Гвиневера для нее выбрала.

Я увидел торжествующую ухмылку Гвиневеры, и, возможно, именно ее самодовольство и толкнуло меня к решению. А может, ненависть к Ланселоту или любовь к Кайнвин, или просто Мерлин был прав и боги любят хаос. Так или иначе, я двумя руками крепко сжал кость. Я не думал о том, куда заведет магия Мерлина, о его ненависти к христианам, о верной гибели в землях Диурнаха, не думал о порядке, который мечтает установить Артур. Я сознавал лишь, что Кайнвин отдают ненавистному Ланселоту. Как и прочие гости, я стоял, глядя на нее меж головами воинов. Она дошла до центрального столба. Зал неистовствовал. Молчал я один. Не спуская глаз с Кайнвин, я уперся большими пальцами в кость и надавил. Ну, Мерлин, ну, старый негодяй, посмотрим, на что годится твоя магия.

Я переломил кость. Треск утонул в реве голосов.

Я сунул сломанную кость в сумку и, не дыша, смотрел на принцессу Повиса, которая вошла из ночной тьмы с цветами на волосах.

Внезапно она остановилась. У самой колонны, украшенной ягодами и листьями.

С появления в зале Кайнвин не отрываясь смотрела на Ланселота. Все так же улыбаясь и глядя ему в лицо, она застыла, и зал умолк, не зная, как это понимать. Девочка, рассыпавшая лепестки, вопросительно смотрела на Кайнвин. Та не двигалась.

Артур, решив, что она остановилась от волнения, ласково поманил ее рукой. Недоуздок в руках Кайнвин дрожал. Арфистка неуверенно тронула струну и тут же отдернула пальцы. Из толпы за колонной выступила фигура в черном плаще.

То была Нимуэ. Ее золотой глаз сверкал посреди ошеломленного зала.

Кайнвин перевела взгляд с Ланселота на Нимуэ и медленно протянула руку. Та, взяв предложенную ладонь, испытующе посмотрела в глаза принцессы. Кайнвин на мгновение замерла, потом еле заметно кивнула. И тут весь зал загудел: Кайнвин отвернулась от помоста и вслед за Нимуэ шагнула в толпу.

Голоса умолкли; никто не мог объяснить странное поведение невесты. Ланселоту на помосте оставалось лишь наблюдать за происходящим. У Артура отвисла челюсть. Кунеглас, полупривстав, изумленно смотрел, как его сестра идет через толпу, расступающуюся перед яростным оскалом Нимуэ. У Гвиневеры был такой вид, словно она готова убить Кайнвин на месте.

Нимуэ поймала мой взгляд и улыбнулась. Сердце у меня затрепетало, словно пойманный зверь. Больше я на Нимуэ не смотрел, потому что Кайнвин, милая Кайнвин, приближалась ко мне с недоуздком в руках. Воины расступались, а я словно окаменел и не мог ни двинуться, ни заговорить. Слезы бежали по ее щекам. Она подошла и молча протянула мне недоуздок. Вокруг нарастал обескураженный гул, но я, не видя и не слыша ничего вокруг, упал на колени, взял недоуздок и, поймав руки Кайнвин, прижал их к своему лицу, тоже мокрому от слез.

Зал взорвался негодующими криками, но Исса встал надо мною со щитом. Все в королевских палатах были безоружны, однако Исса держал щит с пятиконечной звездой, словно готовясь отбить любое нападение. Нимуэ, по другую сторону от меня, шипела проклятия. Казалось, она выцарапает глаза всякому, кто посмеет оспорить выбор принцессы.

Кайнвин тоже опустилась на колени, так что ее лицо оказалось рядом с моим.

– Ты поклялся защищать меня, господин, – прошептала она.

– Да, госпожа.

– Коли хочешь, я освобождаю тебя от клятвы.

– Нет, никогда, – проговорил я. Кайнвин слегка отстранилась.

– Я не выйду замуж ни за кого, Дерфель, – промолвила она, глядя мне в глаза. – Обещаю тебе все, кроме брака.

– О большем я не смею и мечтать, госпожа. – В горле у меня стоял комок, взор застилали слезы счастья. Я протянул ей недоуздок. – Он твой.

Она с улыбкой бросила недоуздок на солому и поцеловала меня в щеку.

– Думаю, на этом пиру сумеют обойтись и без нас.

Мы встали и, рука в руке, не обращая внимания на вопросы, протесты и даже редкие ободряющие возгласы, вышли в лунную ночь. Позади были смятение и ярость, впереди – растерянная толпа, через которую мы шли.

– Домик под Долфорвином ждет нас, – сказала Кайнвин.

– Тот, что с яблонями? – спросил я, вспомнив ее рассказ о детской мечте.

– Тот самый, – отвечала Кайнвин.

Мы миновали толпу и приближались к освещенным факелами воротам Кар Своса. Исса догнал меня (он прихватил наши мечи и копья), Нимуэ шла рядом с Кайнвин. Вскоре к нам присоединились три принцессиных служанки и десятка два моих воинов.

– Ты уверена, что поступаешь правильно? – спросил я Кайнвин, как будто она может повернуть время вспять и вручить недоуздок Ланселоту.

– Как никогда в жизни, – отвечала она спокойно и даже весело. – Ты когда-нибудь сомневался во мне, Дерфель?

– Я сомневался в себе. Она сжала мою руку.

– Я не принадлежу никому, кроме самой себя, – сказала она, потом со смехом выпустила мою руку и припустила бегом. Фиалки сыпались с ее волос. Я побежал следом. Из дверей королевского дома Артур звал нас возвратиться.

Однако мы бежали прочь. Навстречу хаосу.

ГЛАВА 3

На следующий день я острым ножом загладил концы двух половинок сломанной кости и вырезал две ложбинки на деревянной рукояти Хьюэлбейна. Исса сходил в Кар Свое за клеем, который мы разогрели на костре, и вклеили косточки в рукоять. Потом стерли остатки клея и перевязали рукоять бараньими жилами.

– Прям как слоновая кость, – восхитился Исса.

– Свинячье ребро, – отмахнулся я, хотя вставки и впрямь походили на слоновую кость; рукоять Хьюэлбейна выглядела теперь гораздо богаче. Меч получил имя по первому владельцу, Мерлинову слуге Хьюэлу, учившему меня владеть оружием.

– Оно заколдовано? – озабоченно спросил Исса.

– Заколдовано Мерлином, – отвечал я, но в подробности пускаться не стал.

В полдень пришел Каван. Он встал на колени и опустил голову, но ничего не сказал. В этом не было надобности – я без того знал, зачем он здесь.

– Ты волен идти, – объявил я. – Освобождаю тебя от клятвы.

Он поднял глаза, по-прежнему не в силах говорить. Я улыбнулся.

– Ты немолод, Каван. Тебе нужен господин, который обеспечит тебе золото и покой на старости лет, а не Темную дорогу и неопределенность.

Он наконец обрел голос.

– Я решил умереть в Ирландии.

– Среди близких?

– Да, господин. Но я не могу вернуться с пустыми руками. Мне нужно золото.

– Тогда сожги игральную доску, – пошутил я.

Он хохотнул, потом поцеловал рукоять Хьюэлбейна.

– Не держите на меня обиды, господин?

– Ничуть, – отвечал я. – И если тебе понадобится моя помощь, только дай знать.

Мы обнялись. Он уходил к Артуру и уводил половину моих воинов; со мной оставались только двадцать. Те, что ушли с Каваном, боялись Диурнаха или мечтали о богатстве, и я их не виню. На службе у меня они стяжали славу, воинские кольца и волчьи хвосты на шлемах, но очень мало золота. Я позволил им сохранить волчьи хвосты, заслуженные в кровавых боях на землях Беноика, а вот звезды велел закрасить.

Звезды на щитах были теперь лишь у двадцати, оставшихся со мной – самых молодых, сильных и отважных из моих копьеносцев. Их молодости, силе и отваге предстояло трудное испытание, ибо, видят боги, переломив кость, я обрек соратников на путешествие по Темной дороге.

Я не знал, когда Мерлин нас призовет, поэтому ждал в домике, куда Кайнвин привела меня ночью. Он стоял на северо-востоке от Долфорвина в узкой лощине с такими крутыми склонами, что солнце заглядывало в нее, лишь проделав половину утреннего пути. Склоны эти заросли дубами, и только возле самого дома прилепился клочок возделанной земли, на которой росли десятка два яблонь. У дома не было имени, как не было его у лощины, которая звалась просто Кум Исаф – нижний лог. И здесь мы обрели пристанище. Мои люди построили хибарки между деревьями на южном склоне. Я не знал, как обеспечить пропитанием двадцать человек с семьями. Маленькое хозяйство Кум Исафа не прокормило бы полевую мышь, куда уж там воинский отряд. Однако у Кайнвин было золото, к тому же она заверила меня, что ее брат не даст нам умереть с голода. Дом, сказала она, принадлежал ее отцу – один из многих земельных наделов, поддерживающих богатство Горфиддида. Двоюродный брат городского свечника, живший здесь прежде, умер до битвы при Лугг Вейле, и замену ему еще не нашли. Сам домик представлял собой жалкую каменную лачугу под худой соломенной крышей. В главной комнате прежде размешался скот – ее мы вымели и прибрали. Остались две спальни – для меня и для Кайвин.

– Я обещала Мерлину, – сказала она в первую же ночь, объясняя, почему мы должны спать порознь.

У меня по коже пробежал холодок.

– Что обещала?

Наверное, она покраснела, но луна не заглядывала в узкую лощину, и я не видел лица любимой, только ощутил ее рукопожатие.

– Обещала ему, – медленно проговорила она, – хранить девственность, пока не найдется Котел.

До меня начало доходить все коварство Мерлина. Он нуждался в воине, чтобы охранять его по пути через Ллейн, и в девственнице, чтобы найти Котел, и вертел нами обоими.

– Нет! – вырвалось у меня. – Ты не пойдешь в Ллейн!

– Только целомудренное существо отыщет Котел, – прошипела из темноты Нимуэ. – Нам что, ребенка с собой брать, а, Дерфель?

– Кайнвин не может идти в Ллейн, – упорствовал я.

– Я дала обещание. Клятву.

– Ты знаешь, что такое Ллейн? Что творит Диурнах?

– Я знаю, что этот путь – плата за то, чтобы быть с тобой. Я обещала Мерлину, – повторила она. – Дала клятву.

Итак, в ту ночь я спал один. Утром, после того, как мы разделили скудный завтрак с воинами и служанками, но до того, как я вставил косточки в рукоять Хьюэлбейна, Кайнвин вышла прогуляться со мной вдоль ручья. Она выслушала мои страстные доводы, почему ей нельзя вступать на Темную дорогу, и беспечно возразила:

– Если с нами Мерлин, кто в силах нам помешать?

– Диурнах, – мрачно отвечал я.

– Ты ведь идешь с Мерлином?

– Да.

– Тогда не отговаривай меня. Мы будем вместе. – Кайнвин не желала ничего слушать. Она сама себе хозяйка и уже приняла решение.

Тут, разумеется, мы заговорили о событиях последних нескольких дней, и слова хлынули потоком. Мы ошалели от любви, как когда-то Артур ошалел от любви к Гвиневере, и каждый готов был без устали слушать, что другой передумал и перечувствовал. Я показал Кайнвин сломанное свиное ребрышко, и она рассмеялась, узнав, что я до последнего мгновения не решался его переломить.

– Я правда не знала, сумею ли отвернуться от Ланселота, – призналась Кайнвин. – Про кость я, разумеется, не ведала. Мне казалось, что мой выбор определила Гвиневера.

– Гвиневера? – изумленно переспросил я.

– Я не могла снести ее самодовольства. Ужасно, да? Я почувствовала себя ее котенком и не стерпела.

Некоторое время мы шли в молчании. Листья, облетавшие с деревьев, по большей части еще не начали желтеть. Утром своего первого дня в Кум Исафе я видел, как с крыши слетела ласточка. Она не вернулась, и я понял, что больше мы ласточек до весны не увидим. Мы брели, держась за руки, Кайнвин босиком ступала по берегу ручья.

– Я все думала о пророчестве на ложе из черепов, – призналась она, – и решила, что мне не судьба выйти замуж. Я трижды обручалась, Дерфель, трижды! И трижды теряла жениха. Если это не знак богов, то что?

– Твоими устами говорит Нимуэ, – заметил я. Кайнвин рассмеялась.

– Она мне нравится.

– Я и вообразить не мог, что вы сойдетесь, – признал я.

– А что? Мне нравится ее злость. В жизни надо идти напролом, а не покоряться. Я всю жизнь делала, что говорят. Я всегда была хорошей, – последнее слово она произнесла с ироничным нажимом. – Всегда была покладистой девочкой, почтительной дочерью. Мне это, разумеется, не составляло труда. Отец во мне души не чаял. Вообще-то он мало кого любил, но я получала все, что желала. Взамен от меня требовалось одно: быть милой и послушной. И я была очень послушной.

– И милой.

Она укоризненно ткнула меня в бок. Из тумана над ручьем вылетела стайка трясогузок.

– Я была очень послушной, – горько повторила Кайнвин. – Я знала, что должна буду выйти за того, кого мне выберут, и не огорчалась, потому что таков удел всех королевских дочерей. Помню, была счастлива, когда познакомилась с Артуром. Думала, моя жизнь так и будет безоблачной. Мне пообещали в мужья хорошего человека, а он исчез.

– Меня ты тогда даже не заметила.

Когда Артур приехал в Кар Свое, чтобы обручиться с Кайнвин, я был младшим копьеносцем в его отряде. Тогда-то она и подарила мне брошь, которую я с тех пор носил не снимая. Принцесса оделила подарками всех спутников Артура, но не знала, какой огонь зажгла в моей душе.

– Разве можно было не заметить такого нескладного белобрысого верзилу? – Кайнвин рассмеялась и протянула руку, чтобы я помог ей перебраться через поваленный дуб. Она была в том же льняном платье, что и вчера вечером, хотя подол уже успел испачкаться о землю и мох. – Потом я обручилась с Каэлвином и уже не считала себя такой счастливицей. Он был грубый скот, зато пообещал отцу сто копейщиков и золото в качестве выкупа за невесту. Я убеждала себя, что мне будет хорошо и в Регеде, но Каэлвин умер от лихорадки. Потом был Гундлеус. – Она нахмурилась при воспоминании. – Я поняла, что становлюсь пешкой в военной игре. Отец любил меня – и все равно был готов отдать Гундлеусу за лишние копья в войне против Артура. Тогда я впервые осознала, что не буду счастливой, если сама не построю свое счастье. Затем приехали вы с Галахадом. Помнишь?

– Помню. – Я сопровождал Галахада в его неудачной попытке заключить мир, и Гордфиддид в качестве оскорбления отправил нас обедать в женские покои. Горели свечи, играла арфистка. Я поговорил с Кайнвин и дал клятву ее защищать.

– Тебе было не безразлично мое счастье.

– Я влюбился в тебя. Я был как пес, воющий на звезду. Она улыбнулась.

– И тут приехал Ланселот. Обворожительный Ланселот. Красавчик Ланселот. Все твердили, что я – счастливейшая девушка в Британии… А знаешь, что я почувствовала? Что стану для Ланселота еще одной вещью, а у него их и без того много. Однако я по-прежнему не знала, как поступить, и тут появился Мерлин. Он поговорил со мной и уехал, оставив Нимуэ. Она убеждала меня и убеждала, а я уже и без того поняла, что не хочу никому принадлежать. Всю жизнь мною распоряжались. Поэтому мы с Нимуэ принесли клятву Дон. Я пообещала, что если богиня даст мне силы отвоевать свободу, то я никогда не выйду замуж. Я буду любить тебя, – пообещала она, глядя мне в лицо, – но не буду ничьей собственностью.

И все же и она, и я были пешками Мерлина. Он изрядно потрудился, он и Нимуэ, но я не стал говорить ни об этом, ни о Темной дороге, только предупредил:

– Отныне вы с Гвиневерой – враги.

– Да, но так было всегда, с той минуты, как она решила увести Артура. Тогда я по молодости не знала, как с ней бороться. Прошлой ночью я нанесла ответный удар, а впредь предпочту держаться от нее подальше. – Кайнвин улыбнулась. – А ты должен был жениться на Гвенвивах?

– Да.

– Бедняжка Гвенвивах. Когда они здесь жили, она всегда была очень ласкова со мной, но выбегала из комнаты при виде сестры. Казалось, она – толстая, неуклюжая мышь, а Гвиневера – кошка.

Днем пришел Артур. Клей на рукояти Хьюэлбейна еще не высох, когда между деревьями на склоне появились его воины. Они не собирались нам угрожать, просто заглянули перед долгим переходом в родную Думнонию. Ланселота и Гвиневеры с ними не было. Артур перешел через ручей, не захватив с собой ни меча, ни щита.

Мы встретили его на пороге. Артур поклонился Кайнвин.

– Любезная госпожа, – с улыбкой проговорил он.

– Ты на меня сердишься, господин? – встревоженно спросила она.

Артур скорчил гримасу.

– Жена моя думает, что сержусь, но это не так. На что мне сердиться? Ты поступила так же, как в свое время я, и тебе хватило благородства сделать это до обручения. – Он снова улыбнулся. – Ты причинила мне неудобство, так и поделом. Можно мне поговорить с Дерфелем?

Мы пошли по той же тропке, где я утром гулял с Кайнвин. Как только нас стало не видно, Артур положил мне руку на плечо.

– Молодец, Дерфель, – тихо сказал он.

– Прости, если обидел тебя, господин.

– Брось! Ты поступил в точности, как я в свое время. Даже завидую: для тебя еще все так свежо. Это кое-что изменило, не более того. Неудобство, как я уже сказал.

– Я не стану защитником Мордреда.

– Станет кто-нибудь другой. Будь моя воля, я бы взял вас обоих с собой, назначил тебя защитником и наградил, как обещал…

– Ты хочешь сказать, – без обиняков спросил я, – что принцесса Гвиневера меня не простит?

– Да, – мрачно отвечал Артур. – И Ланселот тоже. – Он вздохнул. – Что мне делать с Ланселотом?

– Жени его на Гвенвивах и отправь обоих в Силурию. Он рассмеялся.

– Если б я мог!.. Само собой, я отправлю его в Силурию, но сомневаюсь, что он долго там просидит. Его честолюбие не удовлетворится маленьким королевством. Я надеялся, что Кайнвин удержит его здесь, а теперь? – Артур пожал плечами. – Лучше бы я отдал Силурию тебе. – Он обнял меня за плечи и развернул к себе. – Я не освобождаю тебя от клятвы, лорд Дерфель Кадарн. Ты по-прежнему мой воин, и, когда я призову, ты явишься.

– Да, господин.

– Это будет весной. Я заключил с саксами перемирие на три месяца и не нарушу клятву, а когда три месяца пройдут, наступит зима. А вот с весной мы выступим, и мне нужны будут твои люди.

– Они придут, господин, – пообещал я.

Он положил руки мне на плечи и заглянул в глаза.

– Мерлину ты тоже поклялся?

– Да, господин, – признал я.

– Отправишься на поиски несуществующего Котла?

– Я буду искать Котел, да.

Артур закрыл глаза.

– Какая глупость! – Он уронил руки и открыл глаза. – Я верю в богов, но верят ли боги в Британию? Старой Британии нет, – с жаром продолжал он. – Может быть, когда-то мы и были единым племенем, но теперь? Римляне привезли людей со всех концов света! Сарматов, ливийцев, галлов, нумидийцев, греков! Их кровь смешалась с наглей, как и кровь римлян, даже саксов. Мы те, кто мы есть, Дерфель, а не те, кто были раньше. У нас теперь сотня богов, не только старые. Нельзя обратить время вспять даже при помощи Котла и всех прочих Сокровищ Британии.

– Мерлин думает иначе.

– И Мерлин хочет, чтобы мы истребили христиан ради возвращения старых богов? Нет, я на это не пойду, – гневно проговорил Артур. – Можете искать свой воображаемый Котел, только пусть Мерлин не думает, что я стану в угоду ему преследовать христиан.

– Мерлин, – отвечал я, – предоставит богам решать участь христиан.

– А кто мы, как не орудия богов? – спросил Артур. – И все же я не стану враждовать с другими бриттами из-за того, что они поклоняются другому богу. И ты тоже, Дерфель, покуда связан клятвой верности.

– Да, господин. Артур вздохнул.

– Ненавижу распри из-за богов!.. Правда, Гвиневера вечно твердит, что я слеп к богам. И это единственный мой недостаток. – Он улыбнулся. – Ты дал клятву Мерлину, следовательно, должен идти с ним. Куда он тебя тащит?

– На Инис Мои, господин.

Артур несколько мгновений молча смотрел на меня, затем поежился.

– Ты отправляешься в Ллейн? – недоверчиво переспросил он. – Оттуда никто живым не возвращался.

– Я вернусь.

– Уж постарайся, Дерфель, уж постарайся. – Несмотря на мои хвастливые уверения, голос Артура звучал мрачно. – Мне нужна твоя помощь, чтобы разбить саксов. А там, глядишь, тебе удастся вернуться в Думнонию. Гвиневера не из тех, кто долго помнит обиды. – («Как бы не так», – подумал я.) – Значит, посылаю за тобой, как только придет весна, – продолжал Артур, – и молюсь, чтобы ты живым вернулся из Ллейна. – Он взял меня под руку, и мы пошли назад к дому. – А на случай, если кто спросит, я строго тебя отчитал. Осыпал бранью и даже ударил.

Я рассмеялся.

– Прощаю тебе удар, господин.

– Считай, что получил взбучку, – сказал Артур. – И еще считай, что ты второй счастливейший человек в Британии.

Счастливейший в мире, подумал я. Ибо мое заветное желание исполнилось.

Вернее, исполнится, когда Мерлин осуществит свое. Если боги позволят нам дожить до этого дня.

Я стоял, провожая взглядом отряд. Знамя Артура мелькнуло между деревьями. Он помахал рукой, вскочил на коня и умчался прочь.

Мы остались одни.

Вот так получилось, что я не видел, как Артур вернулся в Думнонию. А жаль, на это стоило посмотреть: он с победой возвращался в страну, где его еще недавно считали обреченным и готовились заменить на полное ничтожество.

Еды было мало, ибо война опустошила землю, но голода не случилось, а люди Артура собирали справедливые подати. На первый взгляд, не велика важность – однако резонанс был огромен. Только богачи платили налоги в казну, некоторые – золотом, большая часть – зерном, кожей, холстами, солью, шерстью и вяленой рыбой, которую, в свою очередь, собирали с крестьян. В последние несколько лет богатые мало платили королю, а бедняков обирали нещадно. Артур отправил копейщиков выяснить у селян, какой податью те обложены. Исходя из ответов, он решал, сколько брать с богатых. Треть собранного он отдал церквям и магистратам, чтобы те зимой кормили нуждающихся. Вся Думнония поняла, что настали новые порядки, и, хотя богачи роптали, никто не посмел восстать на Артура с оружием в руках. Он был первый военачальник королевства, победитель при Лугг Вейле, гроза королей, и противники его страшились.

Мордред перешел под опеку Артурова двоюродного брата Кулуха, грубого и честного вояки, который не особенно пекся о судьбе увечного ребенка. Ему хватало своих забот: надо было подавить мятеж, который Кадви из Иски поднял на западе страны. Я слышал, что Кулух стремительно продвинулся со своими копейщиками через великие пустоши, затем на юг через дикие земли вдоль побережья. Он разорил родные края мятежника и осадил его самого в старой римской крепости Иска. Стены ее обветшали от времени; закаленные бойцы, прошедшие Лугг Вейл, взяли крепость штурмом и перебили бунтовщиков на улицах города. Кадви разыскали в римском храме и разрубили на куски. Артур приказал, чтобы его руки и ноги выставили в городах Думнонии, а голову с узнаваемыми синими татуировками на щеках отправил в Кернов королю Марку, подстрекателю мятежа. Марк в ответ прислал оловянные слитки, бочку копченой рыбы, три отполированных черепашьих панциря, выброшенных на берег его дикой земли, и заверения, что ни сном ни духом не знал о замыслах Кадви.

В захваченной крепости Кулух наглел несколько писем и тут же переправил Артуру. Письма эти, от христианской партии в Думнонии, были написаны до Лугг Вейла и полностью изобличали противников Артура. Христиане ненавидели его с тех самых пор, как он отменил указ покойного Утера об освобождении церкви от всех налогов и сборов, и свято верили, что их бог предает его в руки Горфиддида. Письма, написанные ими в ожидании его неминуемой гибели, попали теперь к Артуру.

Из них явствовало, что христиане, желая Артуру смерти, в то же время страшились копейщиков Горфиддида. Ради того чтобы спасти себя и свои богатства, они готовы были пожертвовать Мордредом и призывали Кадви в отсутствие Артура захватить Дурноварию, убить Мордреда и передать верховную власть Горфиддиду. Христиане обещали ему помощь в надежде на защиту от язычников.

Они просчитались. Мелваса, зависимого короля белгов, взявшего сторону христиан против Артура, отправили править землями Кадви. Сомнительная награда – Мелвас оказался вдали от своих людей в краях, где Артур легко мог за ним присматривать. Набура, христианского магистрата, который был опекуном Мордреда и злоупотребил своим положением, чтобы сколотить партию против Артура (это он в письме предлагал убить своего подопечного), прибили к кресту в римском амфитеатре Дурноварии. Теперь, разумеется, его называют святым и мучеником, я же помню Набура лишь как льстивого, корыстного лжеца. Казнили и еще нескольких заговорщиков: двух священников, магистрата и землевладельца. Остался Сэнсам, которому хватило ума не поставить своего имени ни под одним из писем. Это да странная дружба с язычницей Морганой, сестрой Артура, спасло ему жизнь. Он присягнул на верность Артуру, поклялся на распятии, что никогда не злоумышлял против Мордреда, и остался блюстителем храма Святого Терния в Инис Видрине. Сэнсама можно было заковать в железо, поднести меч к его горлу, а он бы все равно вывернулся…

Моргана, постоянно скрывавшая изуродованное огнем лицо под золотой маской, а изувеченное тело – под черными одеяниями, была самой доверенной жрицей Мерлина, пока ее не потеснила Нимуэ. В отсутствие Мерлина и Нимуэ ставшая единоличной правительницей Авалона, она завершила восстановление Мерлинового жилища на Торе и организовала сбор податей в северной части страны. Артур всецело ей доверял и, когда той же осенью скончался от лихорадки епископ Бед вин, предложил ввести ее в королевский совет. До сих пор ни одна женщина не удостаивалась такой чести; Моргана могла бы стать первой, если бы не противодействие Гвиневеры. Та не допускала и мысли, что какая-то женщина – не она сама! – станет вершить дела королевства. Кроме того, Гвиневера ненавидела все уродливое, а, видят боги, даже золотая маска не могла скрыть Морганиного безобразия. Итак, Моргана осталась в Инис Видрине, а Гвиневера занялась строительством нового дворца в Линдинисе.

Дворец получился невероятно пышным. Старую римскую виллу, сожженную Гундлеусом, восстановили и расширили. Теперь ее флигели охватывали огромные дворы, где в мраморных желобах журчала вода. Линдинису, расположенному неподалеку от королевского холма Кар Кадарна, предстояло стать новой столицей Думнонии, хотя Гвиневера позаботилась, чтобы хромого Мордреда и близко к нему не подпускали. Только прекрасному было место в Линдинисе; окруженные аркадами дворы Гвиневера наполнила статуями из вилл и храмов Думнонии. Христианской церкви там не было, но Гвиневера отвела большой темный зал женской богине Изиде. Отдельные покои предназначались Ланселоту, чтобы тому было где остановиться, приезжая из Силурии. В них поселилась Элейна, мать Ланселота, некогда украсившая Инис Требе; теперь она помогала Гвиневере превратить Линдинис в истинное святилище красоты.

Артур редко бывал в Линдинисе. Он готовился к войне с саксами: восстанавливал крепости в южной Думнонии. Даже Кар Кадарн, расположенный куда севернее, упрочили и на стенах установили новые деревянные платформы, однако основные усилия Артур направил на Кар Амбру в получасе ходьбы от Камней – главный оплот в предстоящей войне. В древности здесь был форт; всю осень и зиму рабы досыпали земляные валы, вбивали новые частоколы, сооружали деревянные платформы. Многие форты к югу от Кар Амбры укрепили для защиты от Кердика, который неизбежно должен был напасть, как только Артур двинется против Эллы. Полагаю, с римских времен в Британии не выкапывали столько земли и не валили столько леса; справедливых податей, собранных Артуром, не хватило на то, чтобы оплатить и половину работ. Посему он обложил дополнительным налогом богатые христианские церкви южной Британии – те самые, что поддержали Набура и Сэнсама в их кознях. Средства пошли на то, чтобы защитить самих же христиан от язычников-саксов, но те не простили Артура, как и не заметили, что ту же подать пришлось заплатить нескольким языческим храмам, еще сохранившим долю былых богатств.

Не все христиане ненавидели Артура. Последователи Христа, составлявшие не менее трети его копейщиков, были так же верны своему предводителю, как и язычники. Многие простые христиане одобряли его порядки, а вот церковники, движимые алчностью, ополчились против него как один. Они верили, что их бог однажды вернется на землю и будет ходить среди нас, как простой смертный, но лишь когда все язычники обратятся в Его веру. Артур, не обращая внимания на проклятия, без устали разъезжал по южной Британии. Сегодня он с Саграмором объезжал границу, за которой стояли войска Эллы, назавтра сражался с отрядами Кердика, пробравшимися по речным долинам на юге, а на следующий день скакал через Думнонию и Гвент в Иску – спорить с местными вождями о том, сколько копейщиков можно собрать в западном Гвенте или восточной Силурии. После Лугг Вейла он был уже не просто военачальник и опекун Мордреда; все признали в нем безусловного предводителя, и ни один король не смел, да и не хотел ему отказать.

И ничего этого я не видел, потому что был в Кар Свосе с Кайнвин, которую любил до беспамятства.

И ждал Мерлина.

Мерлин и Нимуэ приехали в Кум Исаф перед самым зимним солнцеворотом. Низкие тучи цеплялись за голые ветви дубов на гористых кряжах. Ручей почти заледенел, палая листва хрустела под ногами, земля стала тверда как камень. Мы жгли огонь в большой комнате, так что в доме было тепло, хотя и трудно дышать: дым клубился под нестругаными балками, прежде чем выбраться через крошечное отверстие в кровле. Другие дымки поднимались из лачуг, которые мои копьеносцы поставили на склоне долины: стены из камня и земли, крытые бревнами и папоротником. Мы пристроили к дому хлев, в котором теперь жили бык, две коровы, три свиньи, хряк, десяток овец и два десятка кур. Днем их выпускали, а на ночь запирали от волков, чей вой постоянно слышали на закате. Иногда по ночам волки скреблись у самого хлева. Овцы испуганно блеяли, куры заполошенно квохтали; тогда Исса, или кто в тот вечер стоял на страже, кричал и бросал головню в сторону лесной опушки, и волки разбегались. Как-то утром, пойдя за водой к ручью, я столкнулся нос к носу со старым волчарой. Он пил, но, когда я выступил из-за кустов, поднял серую морду и уставился на меня, словно приветствуя, прежде чем бесшумно исчезнуть в лесу. Я счел это добрым знаком; в ожидании Мерлина мы были особенно внимательны к предзнаменованиям.

Мы охотились на волков с собаками. Кунеглас подарил нам три пары псов – куда больше и косматее знаменитых повисских борзых, которых Гвиневера держала в Думнонии. Охота помогала моим людям взбодриться, и даже Кайнвин нравились эти долгие холодные дни в лесах. Она надевала кожаные штаны, сапоги и кожаную куртку, заплетала волосы в узел, а на грудь вешала длинный охотничий нож. Она карабкалась по камням и через поваленные деревья, увлекаемая парой собак на длинных поводках. На волков проще всего охотиться с луком и стрелами, однако мало кто из нас владел этим искусством, и мы обходились собаками, боевыми копьями и ножами. К возвращению Мерлина в кладовой Кунегласа скопилась целая кипа волчьих шкур. Король звал нас обратно в Кар Свое, но мы с Кайнвин были счастливы в нашей маленькой долине, хоть и считали дни в ожидании Мерлина.

Да, мы были счастливы в Кум Исафе. Кайнвин с увлечением занялась домашними обязанностями, которые прежде выполняли за нее слуги, хотя – удивительное дело – не могла свернуть шею цыпленку и всегда смешила меня тем, как убивает кур. Разумеется, кур могли бы резать служанки, да и мои копьеносцы охотно выполнили бы любую просьбу Кайнвин, но она считала, что должна работать наравне со всеми. Когда дело доходило до того, чтобы убить курицу, утку или гуся, она клала бедную птицу на землю, прижимала ее шею маленькой ножкой и, зажмурившись, решительно дергала – умора, да и только.

Куда лучше она управлялась с веретеном. Каждая британская женщина, вне зависимости от достатка, не расставалась с веретеном и пряслом, ибо превращение руна в нить – та работа, которая не кончится, пока Солнце ходит вокруг Земли. Не успевали перепрясть прошлогоднюю шерсть, как появлялась новая; женщины набирали ее в фартуки, мыли, расчесывали и снова принимались сучить нитку. Они пряли на ходу, пряли за разговором, пряли всякий раз, как выдавалась свободная минутка. Работа, монотонная и бездумная, тем не менее требовала изрядной сноровки. Поначалу у Кайнвин получались лишь жалкие шерстяные ошметки, потом она научилась прясть, хоть и не так споро, как те, кто практиковался сызмальства. По вечерам она пересказывала мне события дня, вращая левой рукой рогульку с надетым на нее руном, а правой опуская веретено, чтобы вытягивать и сучить нитку. Когда веретено доходило до пола, нить наматывали на него, закрепляли костяной защепкой и начинали все по новой. Шерсть, которую Кайнвин напряла в ту зиму, была неровной и быстро рвалась, однако я честно носил рубашку ее работы, покуда ткань не расползлась на куски.

Кунеглас часто нас навещал, а вот его жена, Хелледд, не показалась ни разу. Королева строго блюла приличия и осуждала Кайнвин за самоволие. «Хелледд считает, что Кайнвин опозорила нашу семью», – со смехом сообщил Кунеглас. Он, как и Артур с Галахадом, стал мне ближайшим другом. Наверное, ему было одиноко в Кар Свосе; за исключением Иорвета и нескольких молодых друидов, там не с кем было поговорить о чем-либо, кроме охоты и войны. Я заменил ему погибших братьев. Старший сын Горфиддида, которого прочили в короли, насмерть расшибся, упав с лошади, другой брат Кунегласа умер от лихорадки, самый младший пал в бою под мечами саксов. Кунегласу, как и мне, очень не хотелось, чтобы Кайнвин отправлялась с Мерлином, однако он сказал, что остановить ее можно, только связав.

– Все считают ее кроткой и мягкосердечной, – объяснил он, – а на самом деле она упряма и несгибаема.

– Курицу убить не может.

– Куда ей! – рассмеялся Кунеглас. – Тем не менее она счастлива, Дерфель, – спасибо тебе.

То была счастливая пора, самая счастливая из всех, но на ней постоянно лежала тень – мы знали, что Мерлин придет и потребует исполнить клятву.

Он пришел морозным вечером. Я перед домом колол саксонским топором дрова, которым предстояло наполнить дымом наше жилище, Кайнвин улаживала очередную ссору между своими служанками и яростной Скарах, когда по долине прокатился звук рога – сигнал моих копейщиков, что подходит чужак. Я опустил топор и увидел за деревьями Мерлина. С ним была Нимуэ. После помолвки Ланселота она пробыла с нами неделю, потом, не сказав ни слова, выскользнула темной ночью, а сейчас вернулась – вся в черном рядом со своим одетым в белое повелителем.

Кайнвин вышла из дома. Лицо у нее было в золе, руки – в крови от зайца.

– Я думала, он приведет с собою боевую дружину, – сказала она, устремив на Мерлина взгляд голубых глаз. Так говорила нам Нимуэ: Мерлин, мол, собирает войско, которое защитит нас на Темной дороге.

– Может быть, его спутники остались у реки? – предположил я.

Кайнвин отбросила с лица прядь, размазывая кровь вместе с золой.

– Не замерз? – спросила она. (Я рубил дрова, голый по пояс.)

– Пока нет, – отвечал я, но рубаху надел. Мерлин как раз перепрыгивал через ручей. Мои воины заинтересованно вышли из лачуг, но, когда старик шагнул под низкую притолоку, все они остались снаружи.

Мерлин, не здороваясь, прошел мимо нас в дом. Нимуэ следовала за ним. К тому времени, как мы с Кайнвин вошли, они уже сидели на корточках у огня. Мерлин протянул тощие ладони к пламени и вздохнул. Он молчал, а мы с Кайнвин не решались спросить, какие новости. Я тоже опустился рядом с очагом. Кайнвин сложила недоразделанного зайца в миску и вытерла с рук кровь, затем жестом отпустила служанок и села рядом со мной.

Мерлин сперва дрожал, потом вроде согрелся. Он долго сидел, сгорбившись и закрыв глаза. Борода поблескивала белизной, на смуглом лице пролегли глубокие морщины. Как все друиды, он выбривал переднюю половину головы, но сейчас тонзуру покрывал короткий белый пушок – очевидно, он долго был в дороге без бритвы и бронзового зеркальца. Мерлин выглядел старше обычного, а ссутуленные плечи создавали впечатление слабости.

Нимуэ молча сидела напротив. Она встала только один раз: чтобы снять Хьюэлбейн с гвоздя в потолочной балке. Когда она узнала косточки в рукояти, то улыбнулась. Нимуэ вытащила меч из ножен, подержала над дымящим очагом и, когда сталь закоптилась, соломинкой начертила на ней какие-то письмена. Не те, какими пользуемся и мы, и саксы, а древние магические черточки, которые знали лишь друиды и колдуны. Она прислонила ножны к стене и убрала меч на место, но что написала и зачем – не объяснила. Мерлин как будто ничего не замечал.

Внезапно он открыл глаза, и всякое впечатление слабости пропало.

– Проклинаю тебя, Силурия. – Он указал пальцем на огонь, и над поленьями взвился язык более яркого пламени. – Чтоб твоим посевам сгореть от засухи, а мечам – притупиться. Пусть скот твой будет неплодным, а дети – увечными.

Для него это было относительно мягкое проклятие.

– А тебя, Гвент, да настигнут летние заморозки, да подохнет твой скот и да высохнет утроба твоих женщин. – Он плюнул в огонь. – В Элмете слезы сольются в озера, мор будет косить людей, а крысы поселятся в их домах. – Он снова плюнул. – Сколько людей ты возьмешь с собою, Дерфель?

– Всех, что у меня есть. – Я замялся, не желая признаваться, как мало у меня воинов, однако деваться было некуда. – Двадцать щитов.

– А из тех, что с Галахадом? – Мерлин быстро взглянул на меня из-под кустистых белых бровей. – Сколько из них?

– У меня нет от них вестей, господин. Он фыркнул.

– Теперь это дворцовая стража Ланселота. Так он распорядился. Сделал своего брата привратником. – (Галахад был единокровным братом Ланселота, но отличался от него решительно всем.) – Все-таки хорошо, госпожа, – Мерлин поднял глаза на Кайнвин, – что ты не вышла за Ланселота.

Она улыбнулась.

– Я тоже так считаю.

– Ланселот тяготится Силурией. Он постарается вернуться в Думнонию и станет змеей на груди Артура. – Мерлин усмехнулся. – Все думали, госпожа, что ты на время его отвлечешь.

– Я предпочитаю быть здесь. – Кайнвин обвела рукой грубые каменные стены и черный от копоти потолок.

– Он попытается тебе отомстить, – предупредил Мерлин. – Его честолюбие парит выше, чем орел Ллеу Ллау, госпожа, и Гвиневера осыпает тебя проклятиями. Она убила собаку в храме Изиды и натянула ее шкуру на хромую суку, которую назвала твоим именем.

Кайнвин побледнела, осенила себя знаком от дурного глаза и плюнула в огонь.

Мерлин передернул плечами.

– Я отвел проклятие, госпожа. – Он вытянул длинные руки и опустил голову, так что заплетенные в косицы волосы коснулись камыша на полу. – Изида – чужеземная богиня, и власть ее в этой стране невелика. – Он снова поднял голову и потер глаза. – Я пришел с пустыми руками. Никто из Элмета не вызвался идти со мной, и из других королевств тоже. Все говорят, что их копья предназначены для саксов. Я не сулил им золота, не сулил серебра, только битву за наших богов. В ответ они обещали молиться обо мне. Наслушались бабьих разговоров о детях, очаге, земле и скотине. Восемьдесят человек! Столько я хотел взять. Диурнах может собрать двести, может, чуть больше, но восьмидесяти бы мне хватило. Однако не будет и их. Все вожди присягнули Артуру. Котел, говорят они, может подождать, пока мы вернем себе Ллогр. Они грезят о саксонской земле и о саксонском золоте, а я предлагаю им холод и кровь на Темной дороге.

Наступила тишина. Полено рассыпалось в очаге, взметнув к прокопченному потолку созвездие искр.

– Никто не вызвался идти с тобой? – в ужасе переспросил я.

– Вызвались несколько человек, – отвечал Мерлин, – ненадежные. Ни один из тех, кто достоин идти за Котлом. – Он замолк и вновь показался очень усталым. – Я сражаюсь против соблазнов саксонского золота и против Морганы. Она мне препятствует.

– Моргана! – Я не мог скрыть изумления. Моргана, старшая сестра Артура, была ближайшей сподвижницей Мерлина, пока ее не потеснила Нимуэ. Я знал, что Моргана ненавидит Нимуэ, однако не подозревал, что ненависть эта распространяется и на Мерлина.

– Моргана, – без всякого выражения повторил он, – распространяет слухи, будто боги против меня, будто я погибну, и со мною – все мои спутники. Ей привиделось это во сне, а народ верит ее снам. Я стар, говорит она, слаб и выжил из ума.

– Она говорит, – тихо добавила Нимуэ, – что тебя убьет женщина, а не Диурнах.

Мерлин пожал плечами.

– Моргана ведет свою игру, которую я пока не могу разгадать. – Он порылся в кармане и вытащил пригоршню сушеных травинок. Каждая была завязана узлом. На мой взгляд, все выглядели одинаково, но Мерлин перебрал их, вытащил одну и протянул Кайнвин. – Я освобождаю тебя от клятвы, госпожа.

Кайнвин взглянула на меня, потом снова на завязанную травинку.

– Ты все равно отправишься Темной дорогой, господин? – спросила она Мерлина.

– Да.

– А как же ты отыщешь Котел, если я с вами не пойду? Он молча пожал плечами.

– Как ты его отыщешь, даже если Кайнвин с нами пойдет? – спросил я, по-прежнему не понимая, почему Котел может найти лишь девственница и почему этой девственницей должна быть Кайнвин.

Мерлин снова пожал плечами.

– Котел, – сказал он, – всегда находится под защитой целомудренного существа. Некто девственный охраняет его сейчас, если сновидения меня не обманывают, и девственница укажет место, где он укрыт. Ты увидишь его во сне, – обратился он к Кайнвин, – если решишь пойти с нами.

– Я пойду, господин, – промолвила Кайнвин, – как обещала.

Мерлин убрал травинку обратно в карман и потер лицо длинными тощими руками.

– Выходим через два дня, – объявил он. – Напеките хлеба, упакуйте вяленое мясо и рыбу, заточите мечи и позаботьтесь, чтобы у всех была меховая одежда. – Он взглянул на Нимуэ. – Ночевать будем в Кар Свосе. Идем.

– Можете остаться здесь, – предложил я.

– Мне надо поговорить с Иорветом. – Он встал, почти упираясь головой в потолочные балки. – Освобождаю вас обоих от клятвы, но все равно прошу идти со мной. Путешествие будет труднее, чем вы думаете, таким трудным, что вам и не снилось, ибо я решил отдать жизнь ради Котла. – Лицо его стало неимоверно печальным. – В день, когда мы вступим на Темную дорогу, я начну умирать, ибо такова моя клятва. Не знаю, принесет ли она мне успех, но если поиски будут тщетными, я умру, а вы останетесь одни в Ллейне.

– С нами будет Нимуэ, – сказала Кайнвин.

– Да, и никого больше, – мрачно отвечал Мерлин. Он, пригнувшись, вышел из дома. Нимуэ последовала за ним.

Мы сидели молча. Я подбросил в огонь еще полешко. Оно было зеленое – нам приходилось топить невысушенным деревом, потому-то оно так и дымило. Некоторое время я смотрел, как дым сгущается и клубится под потолком, затем взял Кайнвин за руку.

– Хочешь погибнуть в Ллейне?

– Нет, – отвечала она. – Хочу увидеть Котел. Я уставился в огонь.

– Мерлин наполнит его кровью, – тихо проговорил я. Кайнвин погладила мою руку.

– В детстве я слышала рассказы о старой Британии, о том, как боги жили среди нас и все были счастливы. Не было ни голода, ни болезней, только мы, боги и мир. Я хочу вернуть эту Британию, Дерфель.

– Артур говорит, ее не вернешь. Мы те, кто мы есть, а не те, кто были когда-то.

– А кому ты веришь? – спросила она. – Артуру или Мерлину.

Я надолго задумался.

– Мерлину. – Может быть, я ответил так потому, что хотел верить в его Британию, в которой все наши горести исчезнут словно по волшебству. Британия Артура тоже мне нравилась, но чтобы ее достичь, надо было воевать, и тяжело трудиться, и верить, что люди, с которыми хорошо обращаются, будут вести себя хорошо. Грезы Мерлина требовали меньше и обещали больше.

– Тогда мы идем с Мерлином. – Кайнвин замялась, внимательно глядя на меня. – Тебя тревожит пророчество Морганы?

Я покачал головой.

– Нет. Хотя она сильна, она не может увидеть будущее, как Мерлин и Нимуэ.

Оба они были уязвлены Тремя ранами мудрости, Моргана же претерпела рану телесную, но не ума и гордости. Впрочем, я не мог легко отмахнуться от ее пророчества, ибо Мерлин в некотором смысле бросил вызов богам. Он хотел подчинить себе их прихоти, а взамен подарить им целую землю, где не служили бы никакому иному богу. Желают ли боги покоряться? Может быть, они избрали Моргану как орудие против Мерлина, иначе откуда бы взяться такой враждебности? А может, Моргана, как и Артур, не верит в возможность вернуть Британию, исчезнувшую с высадкой римских легионов. Для Артура существовала только одна борьба – против захватчиков-саксов; он охотно поддержал бы слухи, распускаемые сестрой, ради того, чтобы ни одно британское копье не было растрачено в Ллейне. Возможно, он сам и убедил Моргану пустить этот слух, чтобы спасти жизнь нескольким думнонийцам. Но не мне, не моим людям и не моей возлюбленной Кайнвин. Ибо мы дали клятву.

Правда, Мерлин нас от нее освободил… Я снова принялся убеждать Кайнвин остаться в Повисе. Говорил, что Артур не верит в существование Котла, что римляне наверняка увезли его к себе и перелили на гребни, пряжки или монеты.

Когда я закончил, она улыбнулась и снова спросила, кому я верю – Мерлину или Артуру.

– Мерлину, – повторил я.

– И я тоже, – сказала Кайнвин. – Поэтому отправляюсь с вами.

Мы испекли хлеб, уложили еду и наточили оружие. А на следующую ночь, накануне нашего выступления, выпал первый снег.

Кунеглас дал нам двух пони. Мы нагрузили их едой и шкурами, повесили за спины украшенные звездами щиты и двинулись на север. Порвет благословил нас, а королевские копейщики проводили до замерзшего болота за холмами к северу от Кар Своса. Здесь они повернули назад, и мы остались одни. Я пообещал Кунегласу защищать его сестру даже ценой собственной жизни. Он обнял меня на прощание и шепотом попросил:

– Если что, убей ее, Дерфель, только не отдавай Диурнаху.

В глазах его стояли слезы, и я заколебался.

– Если ты велишь ей остаться, о король, может быть, она послушается.

– Нет, – отвечал Кунеглас, – однако она счастлива, как никогда. И потом, Иорвет сказал мне, что она вернется. Вперед, мой друг.

Он отступил на шаг. Его прощальный дар – мешочек с золотыми слитками – мы тоже погрузили на пони.

Заснеженная дорога вела на север в Гвинедд. Я никогда прежде не бывал в этом королевстве, и оно показалось мне дикой глушью. Римляне сюда добрались лишь ради добычи золота и свинца. Они не оставили следов своего пребывания и не установили здесь свой закон. Люди жили в приземистых темных лачугах за круглыми каменными валами, из-за которых на нас рычали собаки. Укрепления охраняли от злых духов насаженные на шесты волчьи или медвежьи черепа. На вершинах холмов были сложены каменные пирамидки – каирны, а через каждые несколько миль попадался кол, с которого свисали человеческие кости и обрывки тряпья. Деревья росли редко, ручьи замерзли, некоторые перевалы занесло снегом. Мы ночевали в тесных лачугах, платя за тепло серебром или золотом, отбитым от Кунегласовых слитков.

Кайнвин и я, а также мои люди заворачивались в кишащие блохами волчьи или оленьи шкуры. У Мерлина была медвежья шуба, у Нимуэ – из выдры, куда более легкая, чем наши волчьи, однако жрица словно не замечала холода. Она одна шла безоружной. Мерлин не расставался с черным посохом – страшным оружием в бою; мои воины взяли с собою мечи и копья, даже Кайнвин несла легкое копье и охотничий нож на поясе. Она не надела золотых украшений, и люди, дававшие нам кров, не догадывались о ее высоком происхождении. Правда, они замечали светлые волосы Кайнвин и думали, что она, как и Нимуэ, служительница Мерлина. Его местные жители принимали с радостью, ибо были о нем наслышаны; даже приносили больных детей, чтобы он возложил на них руки.

Через шесть дней мы достигли Кар Гея, где проводил зиму гвинеддский король Кадваллон. Само поселение представляло собой крепость на холме, рядом в глубокой лесистой лощине стоял деревянный частокол, а за ним – бревенчатые королевские палаты, службы и десятка два лачуг. С занесенных снегом крыш свисали длинные сосульки. Кадваллон оказался угрюмым стариком, а его палаты были втрое меньше Кунегласовых и сплошь заняты лежанками воинов. Те нехотя потеснились, впуская нас; для Нимуэ и Кайнвин отгородили местечко в углу. В тот вечер Кадваллон устроил для нас пир – довольно скудный, из солонины с тушеной морковью, но для него и это было роскошью. Он предложил избавить нас от лишней обузы – взять Кайнвин себе восьмой женой, однако не обиделся и не огорчился, услышав ее отказ. Семь нынешних жен жили вместе в круглой лачуге и постоянно ссорились.

Жалкое это было место, Кар Гей. С трудом верилось, что отец Кадваллона, Кунедда, был до Утера верховным королем Думнонии. С тех славных времен Гвинедд пришел в упадок. Точно так же не верилось, что здесь, под высокими, блестящими от снега пиками, вырос Артур. Я пошел посмотреть дом, где он жил с матерью после того, как Утер ее прогнал. Земляная лачуга размером с наш дом в Кум Исафе стояла среди заснеженных елей и смотрела на север, на Темную дорогу. Теперь в ней обитали трое копейщиков с семьями и скотом. Мать Артура была единокровной сестрой Кадваллона, который, соответственно, доводился ему дядей. Незаконный сын Утера не мог рассчитывать на особую родственную поддержку со стороны Гвинеддского короля. И впрямь, перед Лугг Вейлом Кадваллон отправил своих воинов против Артура, правда, скорее для сохранения дружбы с Повисом, чем из ненависти к Думнонии. Почти все копья Кадваллона были обращены на север, в сторону Ллейна.

Король призвал на пир наследного принца Биртига, чтобы тот рассказал нам о Ллейне. Биртиг был коренастый бородач со сломанным носом и шрамом от левого виска до подбородка. У него сохранилось всего три зуба, поэтому мясо он жевал долго и некрасиво: отщипывал единственным передним зубом маленькие кусочки и запивал их медом, пачкая бороду. Кадваллон предложил выдать Кайнвин за Биртига и вновь ничуть не опечалился отказом.

Диурнах, сообщил Биртиг, живет в Бодуэне – крепости на западе Ллейнского полуострова. Сам он – один из ирландских владык, но, в отличие от Энгуса Деметийского, составил свою дружину не из какого-нибудь одного племени.

– Он берет беженцев из-за моря и тем с большей охотой, чем они кровожаднее, – сказал Биртиг. – Ирландцы сплавляют ему всех, кто не хочет жить по тамошнему закону, а таких в последнее время прибавилось.

– Христиане, – проворчал Кадваллон и сплюнул.

– Ллейн – христианская страна? – изумился я.

– Нет! – воскликнул Кадваллон. – Однако Ирландия склонилась перед христианским богом. Те, кому это не по нутру, бегут в Ллейн. – Король вытащил изо рта осколок кости и внимательно его осмотрел. – Скоро нам предстоит с ними воевать.

– У Диурнаха стало больше людей? – спросил Мерлин.

– Так говорят, хотя оттуда мало чего слышно. – Кадваллон поднял голову на звук: с согревшейся кровли соскользнул подтаявший снег, прошуршал по соломе и мягко шлепнулся в сугроб.

– Диурнах, – беззубо прошамкал Биртиг, – хочет одного: чтобы ему не мешали. Если его не трогать, он лишь изредка тревожит наши земли. Порой он угоняет в рабство крестьян, однако на севере у нас почти никто не живет, а далеко ирландцы не суются. А вот если его дружина увеличится настолько, что Ллейн не сможет ее прокормить, Диурнах попытается завоевать новые земли.

– Инис Мои славится плодородием, – заметил Мерлин. Инис Моном звался большой остров у северного побережья Ллейна.

– Инис Мон мог бы прокормить тысячу человек, – согласился Кадваллон, – если б было кому пахать и жать… увы, все тамошние жители перебиты. Большая часть бриттов бежала из Ллейна годы назад, а те, что остались, живут в постоянном страхе. Да и вы бы испугались, приди Диурнах за тем, что ему требуется.

– А что ему требуется? – спросил я.

Кадваллон взглянул на меня, помолчал и, пожав плечами, ответил:

– Рабы.

– И рабами, – вкрадчиво спросил Мерлин, – вы платите ему дань?

– Невысокая цена за то, чтобы жить в мире, – оправдываясь, заявил Кадваллон.

– Сколько человек вы ему отдаете?

– Сорок в год, – признал наконец Кадваллон. – По большей части осиротевших детей, иногда пленных. Впрочем, Диурнах предпочитает девушек. – Король мрачно покосился на Кайнвин. – Очень он до них жаден.

– Как и многие другие, – сухо заметила Кайнвин.

– У Диурнаха жадность особенная, – предупредил Кадваллон. – Чародеи сказали ему, что человек, обтянувший свой щит кожей девственницы, становится неуязвим в бою. – Он пожал плечами. – Не знаю, сам не пробовал.

– И вы отдаете ему детей? – укоризненно спросила Кайнвин.

– А кто еще девственен? – отвечал Кадваллон.

– Мы считаем, что к нему прикоснулись сами боги, – проговорил Биртиг, словно это объясняло страсть Диурнаха к девственницам, – ибо он как безумный. Один глаз красный. Обтягивает щиты человечьей кожей и красит кровью. Его воины так себя и зовут – Кровавые щиты.

Кадваллон осенил себя знаком от дурных сил. Биртиг продолжал:

– А иные говорят, будто он питается мясом девушек. Кто его знает? Кто ведает, на что способен безумец?

– Безумцы ближе всего к богам, – проворчал Кадваллон, вновь осеняя себя знаком от дурного глаза. Он явно трепетал перед северным соседом, что нисколько меня не удивляло.

– Некоторые безумцы – ближе, – поправил Мерлин, – но не все.

– Диурнах точно ближе, – объявил Кадваллон. – Делает что хочет и как хочет, и боги его хранят.

Я осенил себя знаком для защиты от порчи. Внезапно мне захотелось оказаться в далекой Думнонии, где есть суды, дворцы и римские дороги.

– У вас две сотни копий, – сказал Мерлин. – Вы могли бы изгнать Диурнаха из Ллейна. Сбросить его в море.

– Мы пытались, – отвечал Кадваллон. – Пятьдесят наших воинов умерли от кровавого поноса в одну неделю, еще пятьдесят дрожали от холода, сидя в собственном дерьме, а воины Диурнаха, на пони, с воплями кружили близ нашего лагеря и нападали по ночам. Мы подошли к Бодуэну и увидели стену, утыканную крюками. На них висели умирающие, которые корчились, кричали и исходили кровью. Мои воины оробели и не смогли по ней взобраться. Я тоже. А если бы мы и взяли крепость, что с того? Диурнах бежал бы на Инис Мои, и где бы я взял корабли, чтобы его преследовать? У меня нет возможностей, чтобы сбросить Диурнаха в море, и потому я отдаю ему детей. Так дешевле. – Он велел рабыне принести еще меда, потом угрюмо взглянул на Кайнвин. – Отдайте ему ее, и он, возможно, отдаст вам Котел.

– Я ничего не дам Диурнаху за Котел, – буркнул Мерлин, – про который он к тому же не знает.

– Знает, – вставил Биртиг. – Всей Британии ведомо, зачем ты идешь на север. Думаешь, его колдуны не хотят отыскать Котел?

Мерлин улыбнулся.

– Отправь со мной своих воинов, о король, и мы вдобавок к Котлу освободим Ллейн.

Кадваллон только фыркнул.

– Диурнах приучил меня быть хорошим соседом. Я разрешу тебе пройти через мои земли, ибо боюсь, что в противном случае ты меня проклянешь, но не отправлю с тобой и одного воина, а когда твои кости засыплет ллейнский песок, скажу Диурнаху, что знать тебя не знал.

– Сообщишь ли ты ему, какой дорогой мы пойдем? – спросил Мерлин.

У нас был выбор: идти вдоль побережья либо по Темной дороге. Считалось, что зимой она непроходима. Мерлин надеялся, что мы пройдем по Темной дороге неведомо для Диурнаха и успеем вернуться с Инис Мона раньше, чем он о нас прослышит.

Кадваллон улыбнулся – впервые за вечер.

– Диурнах уже знает. – Он взглянул на Кайнвин, чьи белокурые волосы словно озаряли дымный полутемный зал. – И, без сомнения, ждет вас.

Знал ли Диурнах, что мы собрались идти Темной дорогой? Или Кадваллон лишь строил догадки? На всякий случай я все-таки сплюнул. Приближался солнцеворот, самая длинная ночь в году, когда жизнь замирает, надежда гаснет, и демоны владычествуют в воздухе. Нам предстояло провести эту ночь на Темной дороге.

На следующее утро сияло солнце, ослепительная белизна снежных шапок резала глаза. Небо почти расчистилось, сильный ветер гнал поземку по заснеженной равнине, вздымая искристые белые облачка. Мы сели на пони, приняли прощальный дар Кадваллона – овчины, которые он вручил нам с большой неохотой, и двинулись к Темной дороге, берущей начало от северной стены Кар Гея. Вдоль нее не было ни лачуг, ни скотных дворов, вообще никакого пристанища; она вилась меж дикими горами, ограждающими земли Кадваллона от Диурнаха. Начало ее отмечали два шеста, увенчанных человеческими черепами. С тряпья, которыми были обвязаны черепа, свисали звеневшие на ветру сосульки, пустые глазницы смотрели на север. То были обереги, призванные защитить город от угрозы со стороны гор. Когда мы проходили между ними, Мерлин коснулся железного амулета на груди, и я вспомнил страшные слова о том, что он начнет умирать с первого шага по Темной дороге. Сейчас, скрипя подошвами по нетронутому снегу, я вглядывался в его лицо и не видел никаких тревожных признаков, однако знал, что пророчество начало сбываться. Мы шли весь день, взбирались на холмы, скользили по обледеневшему снегу, брели, окутанные морозным дыханием. Заночевали в брошенной пастушьей лачуге, под худой крышей из старых бревен и подгнившей соломы. Огонь, который мы развели внутри, бросал слабые отблески в темную снежную ночь.

На следующее утро не прошли мы и четверти мили, как сзади донеслись звуки рога. Мы обернулись и, глядя из-под ладони, увидели цепочку людей на седловине холма, которую только что оставили позади. Их было пятнадцать, с копьями, мечами и щитами; поняв, что мы их заметили, они побежали вперед, скользя по склону и взметая фонтаны снега.

Мои люди, не дожидаясь приказа, выстроились в цепочку, сняли щиты и опустили копья, образовав заслон поперек дороги. Обязанности Кавана я поручил Иссе; сейчас он велел воинам встать поровнее, но не успели отзвучать его слова, как я узнал рисунок на одном из приближающихся щитов. Крест. Лишь один из тех, кого я знал, носил на щите христианский символ – Галахад.

– Свои! – крикнул я Иссе и побежал. Теперь я отчетливо видел приближающихся людей: то были мои воины, которых отправили в Силурию и принудили служить дворцовой стражей у Ланселота. На щитах у них был Артуров медведь, но впереди бежал Галахад с крестом на щите. Он размахивал руками и кричал, я тоже, так что мы друг друга не слышали, пока не встретились и не обнялись.

– О принц! – приветствовал я его и вновь заключил в объятия, ибо из всех друзей он был мне самым близким.

Галахад, белокурый и широколицый, являл полную противоположность своему единокровному брату Ланселоту. Как и Артур, он с первого взгляда внушал доверие. Будь все христиане такими, я бы крестился уже тогда.

– Мы провели ночь за хребтом, – он указал назад, – и чуть не окоченели. А вы небось ночевали там? – Галахад махнул в сторону дымка, еще поднимавшегося над нашим временным пристанищем.

– В сухости и тепле, – отвечал я. Новоприбывшие бурно приветствовали старых товарищей.

Я обнял каждого и назвал их имена Кайнвин. Один за другим они преклонили колени и поклялись ей в верности. Все знали, что она сбежала ко мне с помолвки, и теперь протягивали ей мечи, чтобы она коснулась их своими королевскими пальчиками.

– А где остальные? – спросил я Галахада.

– Отправились к Артуру. – Он скривился. – Увы, из христиан не пришел ни один. Кроме меня.

– Думаешь, языческий Котел стоит таких испытаний? – спросил я, указывая на холодную дорогу.

– Там, впереди, Диурнах, – сказал Галахад, – а я слышал, что он – самое гнусное из дьяволовых отродий. Долг христианина – бороться со злом, потому я здесь.

Галахад приветствовал Мерлина и Нимуэ, затем, по праву равного, обнял Кайнвин – ведь он был принц, а она – принцесса.

– Ты счастливица, – шепнул он ей на ухо. Она с улыбкой поцеловала его в щеку.

– Тем большая, что теперь с нами ты, о принц. Галахад отступил на шаг и посмотрел сперва на меня, потом на Кайнвин.

– Так и есть. Вся Британия только о вас и говорит.

– Всей Британии больше делать нечего, как языком чесать, – буркнул Мерлин во внезапном приступе сварливости. – А нам надо трогаться в путь, как только вы закончите точить лясы.

Старик сильно осунулся за последние два дня и сделался раздражительным. Я пытался списать это на тяготы пути и не думать, что его страшные слова начали сбываться.

Путь через горы занял еще два дня. Темная дорога была не длинной, но трудной. Она взбиралась на крутые склоны и змеилась по узким ущельям, в которых каждый звук глухим эхом отдавался от обледенелых стен. Вторую ночь мы провели в брошенном поселении: несколько круглых каменных лачуг прятались за стеной в рост человека, на которую поставили трех дозорных. Дров здесь было не сыскать, поэтому мы сидели, плотно прижавшись друг к дружке, рассказывали истории, пели и старались не думать о Кровавых щитах. Галахад поведал нам, что творится в Силурии. Его брат не захотел обосноваться в столице Гундлеуса Нидуме, поскольку это слишком далеко от Думнонии, а самое роскошное здание там – обветшалые римские казармы. Он перебрался в Иску – старую римскую крепость на берегу реки Уск. Это самая граница Силурии, всего на расстоянии броска камня от Гвента, и ближе всего к Думнонии.

– Ланселоту нравятся мозаичные полы и мраморные стены, – сказал Галахад, – а в Иске такого добра предостаточно. Он собрал там всех друидов Силурии.

– В Силурии нет друидов, – проворчал Мерлин. – Во всяком случае, дельных.

– Тех, кто зовет себя друидами, – терпеливо продолжал Галахад. – Двух он особенно ценит и платит им за проклятия.

– Проклятия мне? – спросил я, трогая стальную рукоять Хьюэлбейна.

– В числе прочих. – Галахад взглянул на Кайнвин и перекрестился, потом, желая нас успокоить, добавил: – Со временем он забудет.

– В могиле он забудет, вот когда, – заметил Мерлин, – да и тогда пронесет свою злобу через мост из мечей. – Старик поежился, но не от страха перед Ланселотом, а от холода. – Кто эти «друиды», которых он так ценит?

– Внуки Танабурса, – отвечал Галахад.

Как будто ледяная рука стиснула мне сердце. Я убил Танабурса, и его предсмертное проклятие по-прежнему тяготело надо мной.

На следующий день мы продвигались медленно, из-за Мерлина. Он уверял, что здоров, и отказывался от помощи, хотя часто спотыкался и тяжело, с усилием дышал, а лицо его пожелтело и осунулось. Мы надеялись засветло миновать последний перевал, однако уже начало смеркаться, а мы еще продолжали подъем. Весь вечер Темная дорога взбиралась вверх; впрочем, язык с трудом поворачивается назвать дорогой каменистую тропку, прыгающую туда-сюда через замерзший ручей с наростами льда на месте многочисленных водопадов. Пони то и дело спотыкались, а порою и вовсе отказывались идти; казалось, мы не столько ведем их, сколько подталкиваем. Наконец, когда на западе гас последний свет дня, мы выбрались на перевал. Все было так, как привиделось мне на вершине Долфорвина – так же блекло и холодно, хотя черный демон и не преграждал нам путь. Темная дорога круто спускалась к предгорьям и побережью.

А дальше лежал Инис Мои.

Я никогда не видел священный остров. Слышал о нем с детства, знал о его могуществе, оплакивал его разорение римлянами в Черный год, но ни разу не видел, кроме как во сне. Сейчас, в морозных сумерках, он ничуть не походил на прекрасное видение. Под нависшими тучами большой остров выглядел мрачным и устрашающим, тусклый блеск темных озер лишь усиливал зловещее впечатление. Снега там почти не было, только утесы над серым бесприютным морем слегка присыпало белым. При виде острова я бухнулся на колени, как и все мы за исключением Галахада. Даже он, постояв немного, из уважения преклонил одно колено. Как все христиане, он мечтал совершить паломничество в Рим или даже в далекий Иерусалим, если такой город и впрямь существует, однако Инис Мон был нашим Римом и нашим Иерусалимом, и теперь мы видели его святой берег.

А еще мы были в Ллейне. Неотмеченная граница осталась позади, и редкие поселения внизу принадлежали уже Диурнаху. Над крышами среди припорошенных снегом полей поднимались дымки, однако ни одна живая душа не двигалась на темной равнине. Остальные, наверное, подобно мне, задумались, как мы попадем на остров.

– Там есть перевозчики, – сказал Мерлин, читая наши мысли. Из нас всех он один побывал на острове – давным-давно, еще до того как узнал о существовании Котла. Тогда этими землями правил Леодеган, отец Гвиневеры. Потом из Ирландии приплыл Диурнах и выбросил Леодегана вместе с дочерьми из их королевства.

– Утром, – продолжал Мерлин, – мы спустимся на берег и договоримся с перевозчиками. К тому времени, как Диурнах узнает, что мы достигли его земель, нас здесь уже не будет.

– Он последует за нами на берег, – встревоженно заметил Галахад.

– А нас и там уже не будет. – Мерлин чихнул. Он выглядел ужасно простуженным: лицо бледное, из носа течет. Временами его бил озноб, но он вытащил из кожаной сумки пригоршню пыльных трав, проглотил их с растопленным снегом и объявил, что вылечился.

На следующее утро он выглядел еще хуже. Мы переночевали в расщелине между скал, страшась разводить огонь, хотя Нимуэ и навела на нас заклятие невидимости при помощи кошачьего черепа на шесте, который мы отыскали выше в горах. Наши дозорные вглядывались в прибрежную равнину, где поблескивали огнями три деревушки, а мы сидели в расщелине, прижавшись друг к другу, проклинали холод и ждали утра. Наконец забрезжил слабый, мертвенный свет, в котором далекий остров показался еще более зловещим. Однако чары Нимуэ, по всей видимости, действовали – Темную дорогу не сторожил ни один воин.

Мерлин весь трясся и от слабости не мог даже идти. Четверо моих воинов уложили его на носилки из копий и плащей, и мы двинулись вниз к кривым низкорослым деревцам. Дорога – разбитая, в замерзших колдобинах – вилась между искореженными дубами, чахлыми остролистами и маленькими заброшенными полями. Мерлин стонал и трясся. Исса спросил, не повернуть ли нам назад.

– Еще один переход через горы точно его убьет, – ответила Нимуэ. – Так что идем дальше.

Мы добрались до развилки и увидели первый след Диурнаха на этой земле: человеческий скелет. Связанный веревками из конского волоса, он болтался на шесте, и сухие кости стучали под резкими порывами ветра. Под человечьими костями к шесту были прибиты три дохлые вороны; Нимуэ обнюхала их, чтобы понять, какая магия тут задействована.

– Мочись! Мочись! – выговорил Мерлин с носилок. – Скорее, девонька! Мочись!

Он надсадно закашлялся и, приподняв голову, сплюнул мокроту.

– Я не умру, – сказал он себе. – Не умру!

Потом откинулся на носилки. Нимуэ тем временем присела на корточки под шестом.

– Он знает, что мы здесь, – предупредил меня Мерлин.

– Он здесь? – спросил я, наклоняясь к носилкам.

– Кто-то здесь точно есть. Будь начеку, Дерфель.

Мерлин закрыл глаза и вздохнул.

– Я так стар, – тихо проговорил он, – так ужасно стар. А здесь повсюду разлито зло. – Он потряс головой. – Доставьте меня на остров. Больше ничего не надо. Котел все исцелит.

Нимуэ закончила справлять нужду, и мы подождали, чтобы увидеть, в какую сторону поплывет пар от ее мочи. Ветер понес его вправо, и мы сочли это знаком. Прежде чем тронуться дальше, Нимуэ подошла к одному из пони, вытащила из седельной сумы пригоршню чертовых пальцев и орлиных камней и раздала их воинам.

– Защита, – объяснила она, кладя бурый каменный желвак в носилки Мерлину. – А теперь – вперед.

Мы шли все утро, медленно, из-за необходимости нести носилки. Местность как вымерла, и безлюдье внушало страх. Мы видели рябину и красные ягоды остролиста, дроздов и малиновок на ветвях, но не было ни коров, ни овец, ни людей.

И все же в этом мертвом краю обитали люди. Мы поняли это, когда остановились на привал в ложбинке, у ручья, бегущего между обледенелыми берегами под низкорослым кривым дубняком. Заиндевелые ветки сплетались в причудливый полог; под ним мы и сидели, покуда меня не окликнул Гвилим, один из копейщиков, поставленный нести дозор.

Я подошел к опушке дубняка и увидел, что в предгорьях горит костер. Самого пламени было не разглядеть, но по ветру стлался густой серый дым. Гвилим указал на него копьем и сплюнул, чтобы отвратить дурное.

Галахад подошел и встал рядом со мной.

– Сигнал? – спросил он.

– Вероятно.

– Так они знают, что мы здесь? – Он перекрестился.

– Да. – К нам присоединилась Нимуэ. Она несла тяжелый посох Мерлина и единственная из всех бурлила энергией. Мерлина подкосила болезнь, нас обуревали страхи, и только Нимуэ с каждым шагом в глубь Диурнаховых земель все больше воодушевлялась, как будто близость Котла распаляла ее внутренний огонь. – Они за нами наблюдают.

– Можешь нас спрятать? – спросил я, имея в виду заклятие невидимости.

Она мотнула головой.

– Это их земля, Дерфель, и здесь сильны их боги. – Она оскалилась, видя, что Галахад вновь осеняет себя крестом. – Твой пригвожденный бог не одолеет Кром Даба.

– Он здесь? – со страхом переспросил я.

– Или кто-то ему подобный, – отвечала Нимуэ.

Кром Даб, увечное и злобное божество, внушало неизреченный ужас. Говорили, что остальные боги его сторонятся. Значит, на их защиту рассчитывать не приходилось.

– Так мы обречены, – промолвил Гвилим.

– Глупец! – зашипела на него Нимуэ. – Мы обречены, только если не сумеем отыскать Котел. А тогда мы в любом случае обречены. Собираешься все утро пялиться на дым? – спросила она меня.

Мы двинулись дальше. Мерлин уже не мог говорить и постоянно клацал зубами, хоть и завернулся в меха.

– Он умирает, – спокойно сказала мне Нимуэ.

– Надо разыскать укрытие и развести огонь, – предложил я.

– Чтобы не замерзнуть, пока воины Диурнаха будут нас убивать? – фыркнула она. – Мерлин умирает, потому что близок к исполнению своей мечты и потому что заключил сделку с богами.

– Жизнь в обмен на Котел? – спросила Кайнвин.

– Не совсем так, – признала Нимуэ. – Покуда вы двое вили себе гнездышко, мы посетили Кадер Идрис. Принесли жертву, как встарь, и Мерлин предложил свою жизнь в уплату не за Котел, а за путешествие. Если мы найдем Котел, он останется жив, а если не найдем, то умрет, и душа принесенного в жертву получит власть над его душой.

Я знал, какие жертвы приносили встарь, хотя не слыхал, чтобы такое происходило в наше время.

– Кого вы убили? – спросил я.

– Ты его не знаешь. Просто человека, – решительно отрезала Нимуэ. – Его тень здесь, следит за нами и желает нам поражения. Она хочет, чтобы Мерлин умер.

– Что, если Мерлин все равно умрет? – спросил я.

– Типун тебе на язык! Не умрет, если мы отыщем Котел.

– Я его отыщу, – дрожащим голосом произнесла Кайнвин.

– Отыщешь, – уверенно ответила Нимуэ.

– Как?

– Тебе приснится сон, который приведет нас к Котлу, – пообещала Нимуэ.

А Диурнах, как понял я, когда мы дошли до пролива, отделяющего остров от материка, хочет, чтобы мы отыскали свое сокровище. Судя по сигнальному костру, его люди за нами наблюдали, но не пытались нас остановить. Это означало, что Диурнах знает о цели нашего путешествия и рассчитывает захватить Котел, когда мы двинемся обратно. Иначе он не позволил бы нам добраться до острова.

Пролив был неширокий, но опасный. Серая вода бурлила и пенилась, завивалась в стремительные водовороты и взмывала брызгами на незримых подводных камнях. И все же море не так пугало, как дальний берег – пустой, черный и бесприютный, он словно стремился высосать из нас душу. Я поежился, глядя на поросшие травой склоны, и невольно подумал о Черном дне. Тогда римские легионеры стояли на этом же каменистом побережье, а друиды, столпившись напротив, призывали на головы чужеземцев кару богов. Проклятия не возымели успеха, римляне переправились через пролив и уничтожили друидов. Теперь мы пришли на то же самое место, движимые отчаянной надеждой обратить время вспять, вычеркнуть столетия горя и лишений и вернуть Британию блаженной доримской поры. То была бы Британия Мерлина, Британия под покровительством богов, Британия без саксов, полная золота, пиршественных зал и чудес.

Мы прошли на восток к самой узкой части пролива и здесь, за скалистым мысом, под земляным валом полуразрушенной крепости увидели две вытащенные на гальку лодки. Человек десять местных сидели у лодок, словно поджидая нас.

– Перевозчики? – спросила меня Кайнвин.

– Лодочники Диурнаха, – сказал я и коснулся стальной рукояти Хьюэлбейна. – Он хочет, чтобы мы переправились. – Мне стало не по себе от мысли, что король облегчает нам переправу.

Лодочники ничуть нас не испугались. Они были коренастые, обветренные; в бородах и на толстой шерстяной одежде блестела засохшая рыбья чешуя. Оружия я не заметил, если не считать острог и ножей для разделки рыбы. Галахад спросил, не видели ли они воинов Диурнаха. Лодочники лишь пожали плечами, не понимая его слов. Нимуэ обратилась к ним на своем родном ирландском. Лодочники уверили ее, что Кровавых щитов не видели, но объявили, что придется ждать прилива – только тогда переправа станет безопасной.

Мы уложили Мерлина в одну из лодок, затем я, прихватив с собой Иссу, поднялся на стену заброшенной крепости и огляделся. Над рощицей низкорослых дубов поднимался второй столб дыма, однако в остальном ничто не изменилось и врагов было не видать. Впрочем, и не видя окрашенных кровью щитов, мы знали, что они здесь. Исса тронул наконечник копья.

– Сдается мне, господин, – сказал он, – что на Инис Моне и умереть не жаль.

Я улыбнулся.

– Все-таки лучше остаться на нем в живых.

– Ведь если мы умрем на святой земле, нашим душам будет хорошо? – озабоченно спросил он.

– Да, – отвечал я, – и мы с тобой вместе пройдем по мосту из мечей.

А Кайнвин, пообещал я, будет идти впереди нас, ибо я убью ее, но не отдам в руки Диурнаха. Я вытащил Хьюэлбейн, все так же покрытый копотью, на которой Нимуэ начертала свое заклятье, и указал на Иссу острием.

– Дай мне клятву, – приказал я. Исса опустился на одно колено.

– Говори, господин.

– Если я погибну, а Кайнвин будет жива, убей ее, но не отдавай людям Диурнаха.

Он поцеловал острие меча.

– Клянусь, господин.

С приливом водовороты исчезли, море стало спокойнее. Волны подняли лодки с галечного берега. Мы погрузили пони, потом уселись сами. Лодки были длинные и узкие; как только мы устроились между склизкими сетями, перевозчики знаками велели нам вычерпывать воду, сочащуюся в щели осмоленных бортов. Мы принялись шлемами выливать холодную влагу обратно за борт. Я молился Манавидану, морскому божеству, чтобы тот нас уберег. Лодочники вставили весла в уключины. Мерлина колотило. Лицо его, и без того бледное, от качки стало изжелта-белым. Он что-то невнятно бормотал в бреду.

Лодочники, взявшись за весла, затянули песню, но на середине пролива умолкли и перестали грести. По одному человеку в каждой лодке указали назад.

Мы обернулись. Сперва я увидел лишь темную кромку берега под припорошенными снегом горами, затем различил рваное черное пятно. Оно приближалось, и я понял, что это стяг, вернее даже – привязанные на палку, плещущие на ветру обрывки ткани. И сразу за ним на каменистом берегу показалась цепочка воинов. Они смеялись над нами, холодный ветер доносил их гогот сквозь плеск волн. Все сидели на косматых пони и были одеты в какие-то черные лохмотья, наподобие длинных лент, которые хлопали на ветру, как вымпелы. Каждый держал в руках щит и длинное ирландское копье, но меня испугало другое – что-то в самом их облике, в длинных, развеваемых ветром космах. А может, меня бросило в холод не от страха, а от промозглого косого дождя, покрывшего рябью серые волны.

Черные косматые всадники смотрели, как наши лодки достигли острова. Гребцы помогли нам выгрузить на берег Мерлина и пони, после чего повернули обратно в море.

– Разве нам не надо было их задержать? – спросил меня Галахад.

– Пришлось бы разделиться: кому-то остаться здесь и стеречь лодочников, а кому-то идти с Кайнвин и Нимуэ.

– Как же мы выберемся с острова? – не отставал Галахад.

– С Котлом, – объявил я, подражая уверенности Нимуэ, – возможно все.

Другого ответа я дать не мог, а правду сказать не решался. На самом деле я считал, что мы обречены. Мне чудилось, что проклятия древних друидов сгущаются вокруг нас.

Мы двинулись на север от берега. Чайки, пронзительно крича, носились над нашими головами. Мы взобрались по камням на серое вересковье, усеянное редкими каменными выступами. В старые дни, до того, как сюда пришли римляне, Инис Мои покрывали священные дубы, под которыми свершались величайшие мистерии Британии. Вести об этих обрядах управляли временами года в Британии, Ирландии, даже в Галлии, ибо здесь боги сошли на землю, и здесь связь между ними и человеком была сильнее всего, покуда римляне не разрубили ее своими короткими мечами. Земля эта оставалась священной, но какой же труднопроходимой она стала! Примерно через час мы вышли к болоту и двинулись вдоль него в надежде отыскать дорогу. Увы. Смеркалось, близилась ночь. Прощупывая путь древками копий, мы начали пробираться по поросшим жесткой травой кочкам. Ноги засасывала подмерзшая жижа, дождь заливал под меховую одежду. Один из пони увяз, остальные запаниковали; пришлось их бросить, а груз взвалить на себя.

Несколько раз мы отдыхали, уложив круглые щиты, как лодочки, на зыбкую болотную почву, пока жижа, затекая внутрь, не понуждала нас вновь подняться. Дождь усилился, ветер гнул болотную траву и пробирал до костей. Мерлин выкрикивал непонятные слова и мотал головой из стороны в сторону. Некоторые мои люди ослабели от холода и явной враждебности богов, правящих этой загубленной землей.

Нимуэ первой выбралась на край болота. Она прыгала с кочки на кочку, выбирая для нас путь, потом достигла твердой почвы и на минуту застыла, прежде чем указать Мерлиновым посохом туда, откуда мы пришли.

Мы обернулись и увидели черных воинов, только теперь их стало куда больше: целая орда Кровавых щитов смотрела на нас с другой стороны болота. Три изодранных стяга колыхались на ветру; один качнулся в глумливом приветствии, после чего всадники повернули на восток.

– Мне не следовало тебя сюда брать, – сказал я Кайнвин.

– Это не ты меня взял, – отвечала она. – Я пошла сама. – Она рукавичкой коснулась моего лица. – И мы вернемся отсюда так же, как и пришли, милый.

Мы выбрались из болота и обнаружили за перегибом склона зажатые между неровной возвышенностью и скальными выступами поля. Надо было где-то укрыться на ночь. Мы разыскали восемь каменных хижин, обнесенных стеной в высоту копья. Здесь явно жили люди: хижины были чисто выметены, зола в очагах еще не остыла, однако хозяева куда-то подевались. Сняв дерн с одной из крыш, мы порубили перекрытие на дрова и развели огонь для Мерлина, который трясся в ознобе и бредил. Поставили дозорных, потом, раздевшись, принялись сушить одежду и обувь.

Когда почти совсем стемнело, я выбрался на стену и огляделся. Местность казалась совершенно безлюдной. Вместе с тремя воинами я стоял на часах первую половину ночи, затем нас сменили Галахад и трое других копьеносцев. Из дождливой тьмы доносились лишь завывания ветра да потрескивание огня в хижинах. Мы ничего не видели, ничего не слышали, однако, едва забрезжил рассвет, обнаружили на стене истекающую кровью баранью голову.

Нимуэ со злостью столкнула ее вниз и, вскинув голову к небесам, издала пронзительно-грозный крик. Она взяла мешочек серого порошка, присыпала им свежую кровь, постучала по стене Мерлиновым посохом и сказала нам, что отвела зло. Мы поверили ей, потому что хотели верить – как и в то, что Мерлин не умрет. Он был смертельно бледен, еле дышал и не издавал ни звука. Мы попытались накормить его последними крошками хлеба, но он их выплюнул.

– Котел надо отыскать сегодня, – спокойно объявила Нимуэ, – пока Мерлин еще жив.

Мы распределили груз, забросили щиты за спину, взяли копья и двинулись на север.

Нимуэ шла впереди. Мерлин рассказал ей все, что знал о святом острове; она вела нас, следуя его указаниям. Вскоре после того, как мы покинули убежище, показались Кровавые щиты. Чем ближе мы были к цели, тем меньше они таились; не менее двадцати всадников постоянно гарцевали у нас на виду, а порою их число достигало пятидесяти-шестидесяти. Они держались поодаль, опасаясь наших копий. Дождь к рассвету перестал, лишь пронизывающий сырой ветер забирался под одежду и трепал черные изорванные стяги наших преследователей.

Сразу после полудня мы вышли к месту, которое Нимуэ назвала Ллин Керриг Бах – озеро маленьких камней. Здесь, у черного озерца в окружении болот, как объяснила Нимуэ, бритты совершали главные свои церемонии, и здесь, в этой неприглядной низине, нам предстояло отыскать величайшее из сокровищ Британии. На западе лежал узкий проливчик, за которым виднелся еще один остров, на севере и на юге – луга и скальные выступы, а на востоке поднимался вверх крутой склон холма, увенчанного серыми глыбами, не отличимыми от множества других, виденных нами по всему острову.

Мерлин лежал как мертвый. Я встал рядом на колени, приблизил ухо к его лицу и различил слабое хриплое дыхание. Коснулся лба – он был холоден. Я поцеловал его в щеку и прошептал:

– Живи, господин. Живи.

Нимуэ велела одному из моих людей воткнуть в землю копье. Он вогнал острие в жесткую почву, Нимуэ набросил а на древко несколько плащей и, придавив края камнями, получила некое подобие шатра. Темные всадники взяли нас в кольцо, но держались поодаль.

Нимуэ, порывшись в своей одежде, вытащила серебряный кубок, из которого я пил на Долфорвине, и запечатанную воском бутылочку. Потом юркнула в палатку и жестом позвала Кайнвин за собой.

Я стоял и ждал. Ветер гнал по озеру темную рябь. Внезапно Кайнвин вскрикнула, как от боли. Потом снова. Я рванулся в палатке, но Исса с копьем в руке преградил мне путь. Галахад, которому, как христианину, не полагалось ни во что такое верить, встал рядом с Иссой и пожал плечами.

– Мы забрались в такую даль, – сказал он, – поздно отступать.

Кайнвин снова вскрикнула, и на этот раз Мерлин отозвался глухим жалобным стоном. Я встал рядом на колени и погладил его лоб, стараясь не думать об ужасах, которые видит Кайнвин в темной палатке.

– Господин! – окликнул меня Исса.

Я обернулся и увидел, что он смотрит на юг. К кольцу Кровавых щитов присоединились новые всадники. Почти все они были на пони, и только один восседал на тощем вороном коне. Я понял, что это Диурнах. Позади колыхался его стяг: шест с перекладиной, на которой болтались два черепа и пук черных лент. Сам король был в черном плаще, вороного коня покрывала черная попона. Подняв черное копье острием к небу, Диурнах медленно ехал к нам – один, его спутники дожидались в отдалении. В нескольких шагах от нас он повернул щит, показывая, что не хочет сражения.

Я двинулся ему навстречу. В палатке, которую мои люди окружили защитным кольцом, стонала и вскрикивала Кайнвин.

Король был в плаще поверх черных кожаных доспехов и без шлема. Щит его покрывала короста запекшейся крови; я догадался, что кожа, которой он обтянут, содрана с девственной рабыни. Диурнах повесил свой жуткий щит рядом с длинными черными ножнами, остановил коня и упер копье в землю.

– Я – Диурнах, – сказал он. Я склонил голову.

– А мое имя – Дерфель, о король. Диурнах ухмыльнулся.

– Добро пожаловать на Инис Мои, лорд Дерфель Кадарн. Очевидно, он думал изумить меня тем, что знает мое имя и титул, но меня куда больше поразила его неожиданно приятная наружность. Я рассчитывал увидеть упыря с крючковатым носом, кошмарное чудище, а передо мной стоял средних лет человек с высоким лбом, крупными губами и черной бородкой, подчеркивающей мужественную линию подбородка. Правда, один глаз у него и впрямь был пугающе красный. Диурнах упер копье в лошадиный бок и вытащил из сумки овсяную лепешку.

– У тебя голодный вид, лорд Дерфель.

– Зима – голодное время, о король.

– Ты ведь не отринешь мой дар? – Он разломил лепешку и бросил мне половину. – Ешь.

Я поймал половинку лепешки и внезапно замялся.

– Я дал клятву не есть, о король, пока не достигну цели.

– Цели! – поддразнил Диурнах и медленно положил в рот свою половинку лепешки. – Она не отравлена, – сказал он, проглотив.

– Ас чего бы ей быть отравленной, о король?

– С того, что я – Диурнах и убиваю врагов многими способами. – Он снова улыбнулся. – Расскажи, какова твоя цель.

– Я пришел помолиться, о король.

– А-а-а! – протянул он, как будто мои слова полностью прояснили загадку. – Неужто молитвы, принесенные в Думнонии, не исполняются?

– Это святая земля, о король.

– К тому же она моя, лорд Дерфель Кадарн, и чужеземцам следует спрашивать дозволения, прежде чем гадить на моей земле и мочиться на ее стены.

– Если мы обидели тебя, о король, – сказал я, – то приносим извинения.

– Поздно, – спокойным голосом отвечал Диурнах. – Вы здесь, лорд Дерфель, и мне в нос шибает вашим дерьмом. Поздно. Что мне с вами сделать? – Он говорил мягко, почти вкрадчиво, словно показывая, что его легко убедить.

Я промолчал. Кольцо темных всадников оставалось неподвижным, небо набрякло тучами, стоны Кайнвин перешли в тихие всхлипывания.

Король поднял щит – не угрожающе, а просто потому, что тот давил ему на ногу. Я ужаснул, увидев, что снизу болтается человеческая рука – точнее, снятая с нее кожа. Ветер шевелил ее толстые пальцы. Диурнах улыбнулся моему испугу.

– Это была моя племянница, – сказал он и посмотрел мне за спину. На его лице снова проступила улыбка. – Девица-то вышла из укрытия, лорд Дерфель.

Я обернулся и увидел Кайнвин. Она сбросила волчьи шкуры и была теперь в том же белом платье, что и на помолвке. На подоле с той самой ночи остались следы грязи. Кайнвин шла босая, распустив белокурые волосы. Мне показалось, что она в трансе.

– Принцесса Кайнвин, я полагаю, – сказал Диурнах.

– Ты прав, о король.

– По-прежнему девственница, как я слышал?

Я промолчал.

Диурнах подался вперед и ласково потрепал лошадь по ушам.

– Вежливость требовала от нее приветствовать меня, вступив в эти земли, не так ли?

– Ей тоже надо помолиться, о король.

– Будем надеяться, что ее молитвы услышат. – Диурнах рассмеялся. – Отдай ее мне, лорд Дерфель, не то умрешь самой медленной смертью, какую только можно вообразить. У меня есть люди, которые способны содрать с человека кожу дюйм за дюймом, так что останется лишь кровавое мясо, и все равно он сможет стоять. Даже идти!

Король рукой в черной перчатке похлопал лошадь по шее и снова улыбнулся.

– Я душил людей их собственным дерьмом, лорд Дерфель, выпускал на них ядовитых змей, давил их камнями, жег, закапывал заживо, топил, замаривал голодом и даже пугал до смерти. Есть множество занятных способов, но если ты отдашь мне принцессу Кайнвин, то умрешь быстрее, чем падает метеор.

Кайнвин двинулась на запад. Мои люди, подхватив носилки с Мерлином, плащи, оружие и груз, последовали за ней. Я поглядел на Диурнаха.

– Когда-нибудь, о король, я засуну твою голову в выгребную яму и забросаю невольничьим дерьмом.

Я развернулся и пошел прочь.

Он рассмеялся и крикнул мне вслед:

– Кровь, лорд Дерфель! Кровь! Вот чем кормятся боги! Твоя будет знатным пойлом! Я заставлю принцессу Кайнвин выпить ее на моем ложе!

С этими словами он пришпорил лошадь и поворотил ее к своим людям.

– Их семьдесят четыре, – сказал Галахад, когда я наконец его нагнал. – Семьдесят четыре копья. У нас тридцать шесть копий, один умирающий и две женщины.

– Пока они не нападут, – заверил я. – Будут ждать, когда мы найдем Котел.

Кайнвин должна была мерзнуть, босая, в тонком платье, однако она вспотела, как в летний полдень. Она пошатывалась и вздрагивала, как я на Долфорвине после снадобья из серебряного кубка; Нимуэ ее поддерживала и, что странно, тащила в сторону. Темные всадники Диурнаха не отставали; их рассыпанное кольцо вместе с нами продвигалось в глубь острова.

Кайнвин, несмотря на транс, почти бежала, бормоча слова, которые я не мог разобрать. Глаза ее были пусты. Нимуэ постоянно тянула ее в сторону, заставляя держаться овечьей тропы, идущей под склоном увенчанного серыми камнями холма. Чем ближе мы к нему подходили, тем сильнее Кайнвин упиралась, так что под конец Нимуэ пришлось изо всех сил удерживать ее на тропе. Кайнвин причитала и сетовала, потом принялась отбиваться от Нимуэ, но та упрямо тащила ее дальше. И все время люди Диурнаха двигались вместе с нами.

Нимуэ выждала, когда тропка выведет нас почти к самому каменистому гребню, и тут наконец отпустила Кайнвин.

– К камням! – завопила она. – Все! Бегите к камням! Мы побежали. Только тут я разгадал замысел Нимуэ. Диурнах не решался нас тронуть, пока не поймет, куда мы направляемся. Если бы он увидел, что Кайнвин идет к холму, он послал бы туда десяток своих людей, а остальным велел захватить нас. Теперь, благодаря предусмотрительности Нимуэ, мы оказались под защитой каменных глыб – тех самых, которые, если Кайнвин не ошиблась, четыре с половиной столетия оберегали Котел Клиддно Эйддина.

– Бегом! – кричала Нимуэ.

Вокруг всадники подхлестывали пони, чтобы перерезать нам путь.

– Бегом! – снова заорала Нимуэ.

Я подхватил носилки Мерлина. Кайнвин уже карабкалась по камням, Галахад кричал воинам, чтобы те заняли позицию среди глыб. Исса держался рядом со мной, готовый сразить любого всадника, который посмеет сунуться слишком близко. Гвилим и еще трое моих людей подхватили носилки с Мерлином и взбежали к подножию камней, как раз когда нас настигли первые два всадника. Они кричали и гнали пони вверх. Длинное копье нацелилось в меня, но я отбил его щитом и тут же взмахнул своим. Стальной наконечник, словно палица, ударил пони по голове. Тот заржал и завалился набок. Исса копьем пронзил первому всаднику живот, я замахнулся на второго. Древки столкнулись. Всадник едва не прорвался мимо меня, но я схватил его за черные клочья лент и сдернул с низкорослого скакуна. Он вкинул руки и упал. Я ногой придавил его горло, поднял копье и вогнал наконечник в самое сердце. Острие пробило и плащ, и кожаные латы; через мгновение на черную бороду ирландца выплеснулась кровавая пена.

– Отступайте! – крикнул Галахад.

Мы с Иссой перебросили щиты и копья тем, кто уже укрылся за камнями, и сами полезли вверх. Черное копье ударилось о камень позади; в следующий миг сильная рука ухватила мое запястье и потянула вверх. Мерлина также втащили на вершину и бесцеремонно бросили на макушке, образующей подобие каменной чаши. Посреди, как собака, рылась Кайнвин. Ее вырвало, руки непроизвольно подергивались, разгребая месиво из рвоты и мелких камешков.

Холм идеально подходил для обороны. Противник мог карабкаться только на четвереньках, мы же стояли на вершине. Редким смельчакам, отважившимся взобраться наверх, доставался удар острием в лицо. В нас летел град копий, но мы высоко держали щиты и оставались невредимы. Я поставил шестерых воинов в центральной котловине, чтобы они щитами закрывали Мерлина, Кайнвин и Нимуэ, а остальных распределил среди глыб. Кровавые щиты, бросив пони, снова пошли в атаку; несколько минут мы лихорадочно орудовали копьями. Наши не пострадали, лишь одному из моих людей распороли руку, неприятель же унес к подножию холма четверых убитых и шестерых раненых.

– Так-то помогают им щиты, обтянутые кожей девственниц, – заметил я.

Мы ждали новой атаки. Вместо этого Диурнах в одиночку въехал на склон.

– Лорд Дерфель! – позвал он своим обманчиво-приятным голосом и, когда я выглянул из-за камней, наградил меня безмятежной улыбкой.

– Моя цена выросла, – сказал король. – Теперь за быструю смерть ты должен будешь отдать мне и принцессу Кайнвин, и Котел. Ведь вы за ним пришли, разве нет так?

– Котел принадлежит всей Британии, о король, – отвечал я.

– А ты считаешь, что я недостоин стать его хранителем? – Он печально покачал головой. – Лорд Дерфель, ты легко бросаешься оскорблениями. Как ты сказал? Моя голова в выгребной яме? Какая же робкая у тебя фантазия! Моя побогаче будет, я сам порою удивляюсь. – Он помолчал и взглянул на небо, словно гадая, долго ли еще до темноты. – У меня мало воинов, лорд Дерфель, – продолжал он все тем же рассудительным тоном, – и я не хочу, чтобы они погибали на ваших копьях. Однако рано или поздно вам придется выйти из-за камней. Я подожду, а тем временем моя фантазия достигнет новых высот. Кланяйся от меня принцессе Кайнвин и скажи, что я жду не дождусь более близкого знакомства.

Он глумливо отсалютовал копьем и отъехал к всадникам, которые теперь кольцом окружали холм.

Я спустился в котловину и понял, что никакие наши находки уже не помогут Мерлину. На его лице лежала печать смерти, челюсть отвисла, глаза были пусты, как пространство между мирами. Зубы клацали, показывая, что он еще жив, однако тоненькая ниточка, на которой держалась его жизнь, могла оборваться в любую минуту. Нимуэ, забрав у Кайнвин нож, ковыряла мелкие камешки в центре котловины, сама же Кайнвин, совершенно выжатая, смотрела на нее, прислонясь к камню и дрожа мелкой дрожью. Транс прошел. Я помог ей отчистить руки и набросил на нее одежду из волчьей шкуры.

Кайнвин натянула перчатки.

– Мне приснился сон, – сказала она, – и я видела гибель.

– Нашу? – с тревогой спросил я. Она мотнула головой.

– Гибель Инис Мона. Я видела ряды солдат, Дерфель, в римских нагрудниках и бронзовых шлемах. У каждого правая рука была в крови по самое плечо, потому что они просто убивали и убивали. Шли через лес шеренгой и убивали. Клинки вздымались и падали, женщины и дети бежали прочь, но бежать было некуда, солдаты догоняли их и рубили. Маленьких детей, Дерфель!

– А друиды?

– Все погибли. За исключением трех, и они принесли Котел сюда. Яму выкопали заранее, до того, как римляне переправились через пролив, и положили его здесь, а потом забросали камнями из озера. Посыпали все пеплом и развели огонь, чтобы римляне ничего не заподозрили. А закончив, с пением пошли в лес умирать.

Нимуэ встревоженно зашипела. Я обернулся и увидел, что она выкопала детский скелет. Нимуэ извлекла из-под одежды кожаный мешочек, из которого вытащила два сухих растения с острыми листьями и увядшими желтыми цветочками. Асфодели, догадался я, чтобы задобрить душу умершего ребенка.

– Здесь зарыли девочку, – объяснила Кайнвин, – хранительницу Котла и дочь одного из трех друидов. У нее были короткие волосы и браслет из лисьего меха на руке. Ее закопали живьем, чтобы она хранила Котел, пока мы его не отыщем.

Нимуэ, умиротворив душу девочки асфоделями, вытащила косточки и принялась углублять яму ножом.

– Копай мечом, Дерфель! – приказала она мне. Я послушно вонзил меч в каменистую почву.

И мы нагл ли Котел.

Сперва нам предстал лишь тусклый блеск грязного золота, затем Нимуэ обвела рукой массивный золотой обод. Котел был куда больше ямы, которую мы выкопали, поэтому я приказал Иссе и другому воину ее расширить. Мы выгребали камни шлемами, торопясь, пока душа Мерлина еще держится в старческом теле. Нимуэ, плача и задыхаясь, раскапывала слежавшиеся камешки, принесенные на вершину из священного озера Ллин Керриг Бах.

– Он умер! – вскричала Кайнвин. Она стояла на коленях подле Мерлина.

– Нет! – прорычала сквозь зубы Нимуэ, потом двумя руками схватила золотой обод и потянула что было сил. Я присоединился к ней. Казалось, невозможно вытащить из ямы золотой сосуд, все еще наполненный камнями, но с помощью богов мы справились.

И подняли Котел Клиддно Эйддина на свет.

Он был огромен – в размах человеческих рук шириной, а глубиною – с охотничий кинжал, сам серебряный, на трех коротких золотых ножках, и украшен золотом. Три золотые ручки были закреплены на ободе, чтобы вешать его над огнем. Величайшее сокровище Британии показалось из ямы, и я увидел, что золотые накладки изображают людей, богов и оленей. Однако времени любоваться Котлом не было; Нимуэ лихорадочно вытряхнула последние камни и вновь опустила его в яму, потом подбежала к Мерлину и отбросила в сторону черные меха. «Помогите мне!» – выкрикнула она. Вместе мы закатили старика в яму и внутрь огромной серебряной чаши. Нимуэ затолкала его ноги под золотой обод и накрыла сверху плащом. Лишь после этого она прислонилась спиной к серой глыбе. Камень был холоден, но лицо Нимуэ блестело от пота.

– Он умер, – тихо, испуганно проговорила Кайнвин.

– Нет, – устало возразила Нимуэ. – Нет, нет, нет.

– Он был холодный! – упорствовала Кайнвин. – Холодный и не дышал. – Она повисла у меня на глее и тихо заплакала. – Он умер.

– Он жив, – огрызнулась Нимуэ.

Снова пошел дождь. Мелкие капли стекали по камням и окровавленным наконечникам наших копий. Мерлин неподвижно лежал в яме, укрытый плащом, мои люди из-за камней смотрели на черное кольцо всадников, а я силился понять, какое безумие погнало нас в это мерзкое место на темном холодном краю Британии.

– И что мы будем делать? – спросил Галахад.

– Ждать, – буркнула Нимуэ. – Просто ждать.

Никогда не забуду тот холод. Иней узорами застывал на камнях, и, если коснуться наконечника копья, кожа примерзала к стали. Адский холод. На закате дождь сменился снегом, потом перестал, ветер улегся, тучи разошлись, и над морем засияла огромная полная луна; разбухший серебряный шар в зыбкой облачной дымке над черными волнами явно сулил беду. Звезды никогда не казались такими яркими. Огромная колесница Бела сияла над нами, вечно преследуя созвездие, которое мы называем Форелью. Боги обитали меж звезд, и я возносил молитвы в надежде, что мои слова сквозь морозный воздух достигнут далеких ярких огней.

Некоторые из нас дремали, но то был тревожный, рваный сон измотанных, продрогших и перепуганных людей. Наши враги, окружившие холм кольцом копий, развели костры – они привезли дрова на своих пони. Пламя вздымалось высоко, рассыпаясь искрами в чистом небе.

Ничто не двигалось в яме, где лежал укрытый плащом Мерлин. Даже лунный свет не попадал туда – его закрывал высокий каменный уступ, с которого мы по очереди вглядывались в силуэты ирландцев на фоне костров. Порою из ночи со свистом возникало длинное копье и, блеснув наконечником в свете луны, ударялось о камень.

– И что теперь делать с Котлом? – спросил я Нимуэ.

– До Самайна – ничего, – устало отвечала жрица. Она лежала рядом с грудой мешков, ногами на камешках, которые мы в спешке выгребли из ямы. – Все будет хорошо, Дерфель. Нужна полная луна, правильная погода и все Тринадцать Сокровищ.

– Расскажи мне о Сокровищах, – подал голос Галахад. Нимуэ сплюнула.

– Хочешь посмеяться над нами, христианин? Галахад улыбнулся.

– Тысячи смеются над вами, Нимуэ. Они говорят, что боги умерли и надо рассчитывать только на людей. Они считают, что мы должны идти за Артуром, а все ваши котлы, плащи, ножи и рога – чепуха, умершая вместе с Инис Моном. Сколько королей Британии отправили с вами своих людей? – Он зашевелился, пытаясь устроиться поудобнее. – Ни один, Нимуэ, ни один, потому что они смеются над вами. Поздно, говорят они. Римляне изменили все, и разумные люди уверены, что ваш Котел так же мертв, как Инис Требе. Христиане утверждают, что вы служите бесам, но вот этот христианин, Нимуэ, дошел с вами досюда и посему, любезная госпожа, достоин хотя бы вежливости.

Нимуэ не привыкла к попрекам, разве что со стороны Мерлина, и поначалу вся напряглась от мягкой укоризны Галахада, потом все же смягчилась.

– Сокровища, – начала она, – оставили нам боги, давным-давно, когда Британия была одна в мире. Не существовало других земель, только Британия и бескрайнее море, покрытое плотным туманом. В Британии было тогда двенадцать племен, двенадцать королей, двенадцать пиршественных палат и двенадцать богов. Боги эти ходили среди нас по земле, и один из них, Бел, даже взял в жены смертную; наша госпожа… – она указала на Кайнвин, слушавшую так же внимательно, как любой из моих воинов, – происходит от этого брака.

От кольца огней донесся крик, и Нимуэ замолчала, выжидая. Когда вновь наступила тишина, она продолжила:

– Другие боги позавидовали двенадцати, сошли со звезд и попытались захватить Британию. Битвы наносили племенам огромный урон. Каждый бог одним ударом копья убивал сто человек, и ни один щит не мог устоять перед божественным мечом. Тогда двенадцать богов, любя Британию, вручили двенадцати племенам двенадцать сокровищ. Каждое надлежало хранить в королевских палатах, и присутствие сокровищ оберегало и сами палаты, и все племя от божественных копий. То были самые обычные вещи. Если бы боги дали нам что-то особенное, другие боги догадались бы о назначении сокровищ и похитили их. Итак, двенадцать племен получили меч, корзину, рог, колесницу, недоуздок, кинжал, точило, куртку, плащ, миску, игральную доску и кольцо воина. Двенадцать заурядных вещей, и боги требовали лишь, чтобы мы берегли двенадцать сокровищ и воздавали им почести. Взамен сокровища не только оберегали племена, но давали им возможность вызвать своего бога. Всего раз в год, однако и это было огромным подспорьем в разорительной войне богов.

Она помолчала и плотнее закутала мехом худые плечи.

– Итак, племена получили свои сокровища, но Бел, из любви к смертной девушке, подарил ей тринадцатое сокровище – Котел. Состарившись, она должна была наполнить Котел водой, окунуться в него и снова помолодеть. Так она всегда была бы рядом с Белом, юная и прекрасная. А Котел, как вы видели, великолепен: золотой и серебряный, краше, чем все, что может изготовить человек. Остальные племена увидели его и позавидовали; так в Британии начались войны. Боги сражались в воздухе, племена на земле; одно за другим сокровища попадали в руки врагов или выменивались на воинов, и боги, разгневавшись, отказали бриттам в покровительстве. Котел похитили, возлюбленная Бела состарилась и умерла, и Бел наложил на нас проклятие. Проклятие это – существование других земель и других народов, но Бел пообещал, что если на Самайн мы вновь соберем двенадцать сокровищ, совершим положенные обряды и наполним тринадцатое водой, которую ни один человек не пьет, но без которой ни один жить не может, то двенадцать богов, как встарь, придут нам на помощь.

Она замолчала, передернула плечами и взглянула на Галахада.

– Вот, христианин, почему ты здесь.

Наступила долгая тишина. Лунный свет подбирался к яме, в которой лежал укрытый плащом Мерлин.

– И у вас есть все двенадцать сокровищ? – спросила Кайнвин.

– Почти, – уклончиво отвечала Нимуэ. – Однако даже без двенадцати Котел невероятно могуществен. У него больше силы, чем у всех остальных сокровищ, вместе взятых. – Она злобно зыркнула на Галахада. – Что будешь делать, христианин, когда увидишь его силу?

Галахад улыбнулся.

– Напомню, что помог его отыскать.

– Как и все мы. Воины Котла, – прошептал Исса. Я не ждал от него такой поэтичности. Остальные копьеносцы заулыбались. Бороды их заиндевели, руки были завернуты в тряпье и мех, глаза ввалились от усталости, но эти люди нашли Котел и были преисполнены гордости, даже если на рассвете им предстояло схватиться с Кровавыми щитами и осознать свою обреченность.

Мы с Кайнвин лежали под одним плащом. Выждав, когда Нимуэ заснет, она потерлась щекой о мою щеку.

– Мерлин умер, – скорбно прошептала она.

– Знаю, – отвечал я, ибо из ямы не доносилось ни звука.

– Я ощупала его руки и лицо. Они холодны как лед. Я поднесла кинжал к его рту, и сталь не запотела. Он умер.

Я промолчал. Я любил Мерлина, заменившего мне отца, и не мог поверить, что он умер в самый миг своего торжества, как не смел надеяться, что увижу его живым.

– Придется похоронить его здесь, – тихо проговорила Кайнвин, – в Котле.

Я снова промолчал. Она отыскала под шкурой мою руку.

– Что мы будем делать?

«Умрем», – подумал я, но вслух ничего не сказал.

– Ты не дашь им меня захватить? – прошептала Кайнвин.

– Ни за что, – отвечал я.

– День, когда мы с тобою встретились, лорд Дерфель Кадарн, – сказала она, – был счастливейшим в моей жизни.

У меня увлажнились глаза – не знаю, от радости или от скорби по тому, что мне предстояло утратить на рассвете.

Я задремал. Мне приснилось, будто я увяз в болоте и окружен черными всадниками, которые чудесным образом не проваливаются в трясину. Я попытался поднять щит и понял, что не в силах двинуть рукой. Вражеский меч опускался на мое правое плечо…

Я проснулся, схватился за копье и увидел, что это Гвилим, вставая, чтобы заступить на стражу, нечаянно коснулся моего плеча.

– Извини, господин, – прошептал он.

Кайнвин спала у меня на руке, с другой стороны притулилась Нимуэ. Галахад тихо посапывал, его светлая борода блестела от инея. Остальные воины либо спали, либо лежали в холодном оцепенении. Луна висела почти над нами, озаряя звезды на щитах моих воинов и край ямы, которую мы вырыли накануне. Бледное марево, туманившее распухший лик луны, когда она висела над морем, исчезло; над нами сиял серебряный диск, четкий и яркий, как свежеотчеканенная монета. Смутно припомнилась мать: она говорила мне, как зовут человека на луне, но я не сумел удержать воспоминание. Мать моя была саксонка и носила меня под сердцем, когда ее захватили думнонийцы. Мне говорили, что она по-прежнему живет в Силурии, однако мы не виделись с тех пор, как друид Танабурс вырвал меня из ее рук, чтобы убить. Мерлин спас меня, воспитал, я стал бриттом, другом Артура, и увел звезду Повиса из дома ее брата. Какая странная нить судьбы, подумалось мне, и как жаль, что она оборвется на святом острове бриттов!

– Полагаю, – сказал Мерлин, – сыра ни у кого нет? Я вытаращился на него, уверенный, что вижу сон.

– Светлого, Дерфель, – продолжал он, – который крошится. Не плотного желтого. Терпеть не могу плотный желтый сыр.

Он стоял в яме, набросив на плечи плащ, которым был прежде укрыт, и пристально смотрел на меня.

– Господин? – тихо промямлил я.

– Сыр, Дерфель. Ты меня слышишь? Сыра хочу. У нас был кусочек. В тряпице. А где мой посох? Стоило человеку ненадолго прикорнуть, как у него тут же стащили посох. И где у людей совесть? Что за мир! Ни сыра, ни совести, ни посоха.

– Господин!

– Не ори на меня, Дерфель, я не оглох, я голоден.

– О господин!

– Ну вот, теперь нюни распустил! Ненавижу слезы. Я всего-то попросил кусочек сыра, а ты расхныкался, как маленький. А, вот и мой посох. Славненько.

Он выхватил у Нимуэ посох и, упершись им в землю, выбрался из Котла. Остальные копейщики проснулись и теперь смотрели на него, открыв рот. Нимуэ зашевелилась во сне, рядом негромко ахнула Кайнвин.

– Полагаю, Дерфель, – начал Мерлин, разворачивая наши тюки в поисках сыра, – что ты завел нас в безвыходное положение? Мы ведь окружены?

– Да, господин.

– И врагов много больше, чем нас?

– Да, господин.

– Ай-ай-ай, Дерфель, и ты зовешь себя полководцем?.. Сыр! Вот! Я же знал, что он у нас есть. Отлично.

Я дрожащим пальцем указал в яму.

– Котел, господин.

Я хотел спросить, Котел ли совершил чудо, но от изумления и радости не мог говорить связно.

– И преотличный! Вместительный, глубокий, всем котлам котел. – Мерлин откусил сыра. – Как же я проголодался. – Он откусил еще и, довольный, привалился спиной к каменной глыбе. – Окружены превосходящими силами противника! Ну, ну! Чем еще порадуешь? – Он затолкал в рот последний кусок сыра и стряхнул крошки, потом улыбнулся Кайнвин и притянул к себе Нимуэ. – Все хорошо?

– Да, – спокойно отвечала та, приникая к нему. Из всех нас она одна ничуть не удивилась его чудесному выздоровлению.

– За исключением того, что мы окружены превосходящими силами противника! – ехидно проговорил Мерлин. – Что делать? Обычно лучшее средство – принести кого-нибудь в жертву. – Он внимательно оглядел растерянных воинов. Вместе с румянцем к нему вернулось обычная язвительность. – Может, Дерфеля?

– Господин! – вскричала Кайнвин.

– Нет, госпожа! Только не тебя. Ты и без того много сделала.

– Не надо приносить жертвы, – взмолилась Кайнвин. Мерлин улыбнулся. Нимуэ задремала в его объятиях, но больше никто не мог спать. Внизу звякнуло копье. Услышав этот звук, Мерлин протянул мне посох.

– Выбирайся наверх, Дерфель, и направь мой посох на запад. На запад, запомни, не на восток. Попытайся раз в жизни не напутать. Разумеется, лучше бы мне все сделать самому, чтоб наверняка, да не хочется будить Нимуэ. Вперед!

Я взобрался на самую высокую глыбу и, следуя указаниям Мерлина, направил посох на далекое море.

– Не тычь им! – крикнул снизу Мерлин. – Указывай! Ощути его силу! Это не стрекало, чтобы подгонять волов, а посох друида!

Я держал посох. Всадники Диурнаха, должно быть, почуяли магию, ибо колдуны внезапно завыли, а воины принялись метать в меня копья.

– А теперь, – крикнул Мерлин, когда наконечники зазвенели о камни, – вложи в него силу, Дерфель, вложи в него силу!

Я сосредоточился на посохе, но ничего не почувствовал, хотя Мерлин, по всей видимости, остался доволен.

– Слезай, – крикнул он, – и отдохни. У нас впереди долгий путь. Сыра не осталось? Я бы целый мешок съел!

Мы лежали и мерзли. Мерлин не говорил ни о Котле, ни о своей болезни, однако я чувствовал, как изменилось общее настроение. Внезапно проснулась надежда, и первой на нее указала Кайнвин. Она ткнула меня в бок и подняла палец к луне. Я увидел, что еще недавно четкий диск окружен зыбким сиянием. Казалось, лунный венец составляют мириады крошечных самоцветов, так ярко они искрились.

Мерлин не смотрел на луну, он по-прежнему говорил о сыре.

– Одна женщина в Дун Сейло делала потрясающий мягкий сыр. Как сейчас помню, заматывала его в листья крапивы, клала в деревянную миску и на полгода ставила в баранью мочу. В баранью мочу! Странные бывают суеверия, но сыр у нее был отменный. – Он хохотнул. – Заставляла беднягу-мужа собирать мочу. И как он с этим справлялся? Хватал барана за рога и щекотал? А может, приносил жене свою собственную и говорил, что баранья? Я бы так и поступил. Теплее стало, правда?

Искристый венец вокруг луны растаял, его сменила влажная мгла, колеблемая легким западным ветром, который и впрямь стал заметно теплее. Яркие звезды подернулись дымкой, иней на камнях таял, мы перестали дрожать. Наконечников снова можно было коснуться. Собирался туман.

– Думнонийцы, разумеется, уверяют, будто их сыр лучший в Британии, – с жаром объявил Мерлин, словно нам всем больше нечего делать, кроме как слушать лекцию о сыре. – Да, их сыр неплох, но часто бывает твердоват. Помню, Утер как-то сломал зуб о сыр из-под Линдиниса. Прям-таки пополам! Несколько недель маялся зубной болью. Боялся вырывать зубы. Требовал, чтобы я его заколдовал, но – странное дело – зубы магия не лечит. Глаза, да, живот – пожалуйста, даже мозги иногда, хотя их в Британии почти не осталось. А зубы? Никогда. Надо будет на досуге этим заняться. Учтите, я обожаю вырывать зубы. – Он широко улыбнулся, показывая безупречный оскал. Таким же редким счастливчиком был Артур, а вот мы все время от времени мучились зубной болью.

Я поднял глаза и увидел, что верхушки глыб скрыл туман, густевший с каждой минутой. То был колдовской туман, он клубился под луной и покрывал весь Инис Мои плотным белым плащом.

– В Силурии, – продолжал Мерлин, – наливают в миску кислые подонки и зовут это сыром. Мерзость такая, что ее даже мыши не едят! Впрочем, чего еще ждать от Силурии! Ты что-то хочешь мне сказать, Дерфель? Чуть на месте не прыгаешь.

– Туман, господин.

– Какой же ты у нас наблюдательный, – восхищенно проговорил он. – Так, может быть, вытащишь Котел из ямы? Время уходить, Дерфель, время уходить.

Так мы и поступили.

Часть вторая

ВОЙНА

ГЛАВА 4

– Нет! – возмутилась Игрейна, дочитав последний пергамент в стопке.

– В чем дело? – вежливо полюбопытствовал я.

– Нельзя так обрывать историю! Что было дальше?

– Мы ушли, разумеется.

– Ох, Дерфель! – Она бросила пергамент. – Последняя судомойка и то рассказывает истории лучше тебя. Говори, что было дальше, я требую!

И я рассказал.

Близился рассвет. Туман был густой, как овечье руно. Спустившись с камней, мы бы потеряли друг друга, если бы разошлись хоть на шаг. Мерлин выстроил нас в цепочку: каждый держался за плащ идущего впереди. Так, вереницей, мы и двинулись вперед. Котел был привязан у меня за спиной. Мерлин, выставив посох, провел нас через кольцо Кровавых щитов, и ни один из них ничего не заметил. Я слышал, как Диурнах приказывает своим воинам распределиться вокруг холма, но ирландцы знали, что туман – колдовской, и предпочитали держаться поближе к кострам.

– Однако говорят, будто вы исчезли! – упорствовала моя королева. – Люди Диурнаха утверждали, что вы улетели с острова. Это знаменитая история, мне рассказывала ее мать. Не уверяй меня, будто вы просто ушли.

– Так и было.

– Дерфель! – укоризненно воскликнула она.

– Мы не исчезли, – терпеливо отвечал я, – и не улетели, что бы ни рассказывала тебе мать.

– Так как же это случилось? – спросила она, по-прежнему разочарованная моей версией событий.

Мы шли несколько часов, ведомые Нимуэ. У нее был сверхъестественный дар отыскивать путь в темноте или в тумане. Она указывала дорогу моей дружине в ночь перед Лугг Вейлом, а теперь, в густом зимнем тумане на Инис Моне, вывела нас к поросшему травою кургану из тех, что сооружал Древний народ. Мерлин знал это место, даже ночевал здесь несколько лет назад. Он приказал отвалить камни, загораживающие вход между двумя земляными выступами, изогнутыми наподобие рогов. Один за другим, на четвереньках, мы забрались в темное нутро кургана.

То был могильник. Огромные валуны образовывали центральный проход, от которого отходили шесть помещений поменьше. Некогда древние люди сложили эти стены, потом накрыли коридор и боковые помещения каменными плитами и засыпали землей. Они не жгли своих покойников, как мы, не зарывали в сырую землю, как христиане, а укладывали в каменные склепы; там те и лежали вместе со своими сокровищами – кубками, оленьими рогами, каменными наконечниками копий, кремневыми ножами, бронзовыми мисками и ожерельями из гагатовых бусин на полусгнивших оленьих жилах. Мерлин велел не беспокоить мертвецов – хозяев кургана, и мы расположились в тесном коридоре. Пели, рассказывали истории. Мерлин поведал, что древние были хранителями Британии до того, как появились бритты. Есть места, сказал он, где они обитают по сю пору. Он бывал в этих укромных долинах и перенял у древних часть их магии. По его словам, они берут первого ягненка, рожденного весной, заплетают прутьями и закапывают на пастбище, чтобы остальные ягнята родились крепкими и здоровыми.

– Мы и сейчас так делаем, – заметил Исса.

– Потому что твои предки научились этому у Древнего народа, – наставительно произнес Мерлин.

– В Беноике, – вставил Галахад, – мы сдирали шкуру с первого ягненка и прибивали ее к дереву.

– Тоже помогает. – Голос Мерлина гулко отдавался в каменном коридоре.

– Бедные ягнятки, – сказала Кайнвин, и все рассмеялись.

Туман рассеялся, но мы в кургане не знали, день сейчас или ночь, если только не раздвигали камни, чтобы выбраться наружу. Делать это время от времени приходилось, иначе мы бы утонули в собственных нечистотах. Днем, выползая наружу, мы прятались между земляными выступами и наблюдали за черными всадниками, которые обыскивали поля, пещеры, пустоши, лачуги и рощицы кривых деревьев. Они рыскали вокруг пять дней кряду. Мы тем временем доедали последние крошки еды, запивая их водой, которая просачивалась в курган. В конце концов Диурнах решил, что наша магия сильнее, и бросил поиски. Мы выждали еще два дня на случай, если он просто выманивает нас из укрытия, и лишь тогда выбрались на свет. Оставили мертвецам золото в уплату за постой, задвинули камни на место и под зимним солнцем двинулись на восток.

На берегу мы при помощи мечей реквизировали две рыбачьи лодки и отплыли со священного острова. До конца дней не забуду, как сияли на солнце золотые украшения и серебряное днище Котла, покуда изодранные паруса влекли нас к безопасности. Мы пели Песнь Котла; ее иногда поют и сейчас, хоть она не идет в сравнение с песнями бардов. Высадились в Корновии и пешком прошли через Элмет в дружественный Повис.

– Потому-то, госпожа, – заключил я, – все и рассказывают, будто Мерлин исчез.

– Разве черные всадники не осматривали курган?

– Осматривали. Дважды, – отвечал я. – Однако они не знали, что камни можно отвалить, а может, боялись прогневить покойников. Ну и конечно, Мерлин наложил на нас заклятие невидимости.

– Лучше б вы улетели, – проворчала Игрейна, – так было бы куда интереснее. – Она вздохнула. – Но ведь история Котла на этом не закончилась?

– Увы, да.

– И…

– И я доскажу ее в свое время.

Королева надула губки. Сегодня она была в сером плаще, отороченном мехом выдры, который так ей шел. И по-прежнему не беременна. Я подумал, что либо ей не суждено иметь детей, либо ее муж, король Брохваэль, слишком много сил растрачивает со своею любовницей Нвилле. День выдался холодный, ветер задувал в окно и колыхал языки пламени в очаге, в котором можно было развести огонь вдесятеро жарче, чем разрешал мне Сэнсам. Я слышал, как епископ во дворе распекает брата Аруна, монастырского трапезария. Утром похлебка была слишком горячей, и святой Тудвал обжег язык. Малолетний Тудвал очень близок к епископу. В прошлом году Сэнсам объявил его святым. Дьявол расставляет много силков на пути спасения.

– Так значит, ты и Кайнвин… – укорила меня Игрейна.

– Что я и Кайнвин?

– Стали любовниками.

– По гроб жизни, – признался я.

– Но так и не поженились?

– Да. Она ведь дала клятву.

– И ребенок не разорвал ее пополам, – продолжала Игрейна.

– Третьи роды едва не стоили ей жизни, – сказал я. – Остальные были куда легче.

Игрейна склонилась к огню и протянула бледные ладони к жалким языкам пламени.

– Счастливец ты, Дерфель.

– О чем ты, госпожа?

– Испытать такую любовь.

В голосе Игрейны сквозила зависть. Королева была не старше Кайнвин в день нашей первой встречи и так же прекрасна. Подобная красота заслуживает любви, которую воспевали бы барды.

– Да, – признал я.

За окном брат Маэльгвин колол дрова и пел о любви Риддерха и Мораг. Это значило, что святой Сэнсам устроит ему выволочку, как только закончит унижать брата Аруна. Все мы братья во Христе, говорит святой, единые в любви.

– А Кунеглас не сердился, что его сестра убежала с тобой? – спросила Игрейна.

– Ни чуточки, – отвечал я. – Он хотел, чтобы мы переехали в Кар Свое, но нам обоим пришелся по сердцу Кум Исаф. А Кайнвин никогда не любила невестку. Хелледд все время ворчала; живущие с ней тетки, старые брюзги, постоянно осуждали Кайнвин, от них и пошли пересуды. – Я помолчал, вспоминая старое. – По большей части люди были очень добры к нам. В Повисе многие не могли забыть Лугг Вейл. Они потеряли отцов, мужей, братьев, и дерзкий поступок Кайнвин стал для них своего рода местью. Они радовались, что Артура с Ланселотом унизили.

– А Ланселот не вызвал тебя на поединок? – возмутилась Игрейна.

– Нет, а жаль, – сухо отвечал я. – Охотно бы с ним сразился.

– Неужели Кайнвин просто все сама для себя решила?

Игрейна никак не могла свыкнуться с мыслью, что женщина поступила сообразно своей воле. Она встала, подошла к окну и некоторое время слушала пение Маэльгвина, потом вдруг сказала:

– Бедняжка Гвенвивах. Ты описал ее некрасивой скучной толстухой.

– Увы, такой она и была.

– Не всем же быть хорошенькими, – заметила Игрейна с уверенностью признанной красавицы.

– Да, – согласился я, – но ты ведь не хочешь, чтобы я писал о заурядном. Ты жаждешь, чтобы Британия Артура бурлила страстями, а я не питал страсти к Гвенвивах. Любви не прикажешь, госпожа, она повинуется лишь красоте и чувственному влечению. Ты желаешь, чтобы мир был справедливым? Тогда вообрази себе землю без королей и королев, без страстей и магии. Хотелось бы тебе жить в таком скучном мире?

– Это никак не связано с красотой! – вознегодовала Игрейна.

– С красотой-то как раз все и связано. Что твоя родовитость, как не случайность рождения? И что такое красота, как не другая случайность? Желай боги… желай Бог, – поправился я, – чтобы мы были равными, Он бы сделал нас равными, а будь мы все одинаковы, кого воспевали бы барды?

Игрейна не стала спорить и попыталась подловить меня на другом.

– Ты веришь в магию, брат Дерфель? Я задумался.

– Да. Даже как христиане мы вправе в нее верить. Что такое чудеса, как не магия?

– И Мерлин вправду наслал туман? Я нахмурился.

– Все, что делал Мерлин, можно объяснить иначе. С моря часто наплывает туман, потерянные вещи находятся каждый день.

– И мертвые воскресают?

– Лазарь воскрес, – сказал я. – Воскрес и наш Спаситель.

Я перекрестился.

Игрейна тоже осенила себя крестным знамением.

– Так Мерлин правда воскрес?

– Я не знаю наверняка, что он был мертв.

– Тем не менее так считала Кайнвин.

– До смертного часа, госпожа. Игрейна потеребила пояс платья.

– Разве Котел не был волшебным? Не оживлял людей?

– Так нам говорили.

– Но уж точно Кайнвин нашла его при помощи волшебства!

– Возможно, – отвечал я, – а возможно, нет. Мерлин месяцами собирал все, что люди помнили про Инис Мои. Он знал, где у друидов было главное святилище – возле озера Ллин Керриг Бах, и Кайнвин просто вывела нас к ближайшему месту, где могли спрятать Котел. Правда, сон она и впрямь видела.

– И ты тоже, – сказала Игрейна. – На Долфорвине. Что Мерлин дал тебе выпить?

– То же, что Нимуэ дала Кайнвин рядом с Ллин Керриг Бах. Скорее всего, настойку мухоморов.

– Мухоморов! – ужаснулась Игрейна. Я кивнул.

– Потому-то я дергался и не стоял на ногах.

– Ты мог умереть! – возмутилась она. Я помотал головой.

– Люди не так часто умирают от мухоморов. К тому же Нимуэ была искусна в составлении снадобий.

Я решил не говорить, что самый безопасный напиток из мухоморов получается, если колдун сам съест гриб, а сновидцу даст выпить свою мочу.

– А может, она использовала спорынью, – сказал я. – И все-таки, думаю, это был мухомор.

Игрейна нахмурилась, услышав, как святой Сэнсам приказывает брату Маэльгвину прекратить языческую песню. Епископ в последнее время стал раздражительнее обычного. Его мучит боль при мочеиспускании, возможно – из-за камня. Мы все о нем молимся.

– И что было потом? – спросила королева, не слушая возмущенные крики Сэнсама.

– Мы вернулись домой, – отвечал я. – В Повис.

– И к Артуру? – с жаром воскликнула она.

– К Артуру тоже, – отвечал я, ибо это повесть о нем; повесть о нашем любимом вожде, нашем законоположнике, нашем Артуре.

Весна в Кум Исафе выдалась краше обычного, а может, когда влюблен, все кажется богаче и ярче. Я никогда не видел такого изобилия примул, пролески, фиалок и колокольчиков, таких пышных зарослей купыря. Голубые мотыльки порхали над лугом, где мы выдирали пырей из-под осыпанных розовым цветом яблонь. У нас народились пять здоровых, ненасытных телят с огромными влажными глазами, и Кайнвин была беременна.

По возвращении с Инис Мона я изготовил нам обоим любовные перстни с крестом, правда, не христианским – такие надевают девушки, когда становятся женщинами. Многие просто берут у милого соломинку и втыкают в одежду; возлюбленные копейщиков носят воинские кольца с нацарапанным крестом, а вот знатные дамы любовных перстней не признают, считая их вульгарными. Случается, их надевают и мужчины; такое любовное кольцо с крестом было на Балерине, когда я убил его в Лугг Вейле. Валерии считался женихом Гвиневеры до того, как она встретила Артура.

Оба кольца были изготовлены из саксонского топора, но перед тем, как расстаться с Мерлином, направлявшимся в Инис Видрин, я тайком отщипнул кусочек от одной из золотых накладок Котла – крошечное копье. Я спрятал его в сумке, а добравшись до Кар Своса, отнес вместе с двумя кольцами кузнецу. Он отлил из золота два крестика, которые и вплавил в сталь. Я стоял и смотрел, чтобы он не подменил золото другим, потом отдал одно кольцо Кайнвин, второе надел сам. Кайнвин при виде кольца только рассмеялась.

– Сошла бы и соломинка, Дерфель, – сказала она.

– Золото Котла куда лучше, – отвечал я.

Мы носили их, не снимая, к большой досаде королевы Хелледд.

Артур пришел той чудесной весной. Я, голый по пояс, полол сорняки – работа такая же нескончаемая, как прядение шерсти. Он окликнул меня от ручья и двинулся вверх по склону – в серой льняной рубахе и темных штанах, без меча.

– Люблю смотреть, как люди работают, – поддразнил меня Артур.

– Вырывать пырей труднее, чем сражаться, – посетовал я, растирая копчик. – Пришел пособить?

– Я пришел увидеться с Кунегласом, – сказал он, усаживаясь на валун под одной из яблонь.

– Война? – спросил я, как будто Артура могло привести в Повис что-то другое.

Он кивнул.

– Время созывать копейщиков. Особенно – воинов Котла.

Артур улыбнулся и потребовал рассказать ему всю историю, хотя наверняка слышал ее добрый десяток раз, а выслушав, извинился за свое былое неверие. Я не сомневался, что Артур по-прежнему считает весь поход чепухой, даже опасной чепухой, ибо наш успех разозлил думнонийских христиан – они, по словам Галахада, считали, будто мы служим бесам. Мерлин доставил бесценный Котел в Инис Видрин и поместил в башню. Со временем он обещал пробудить мощь Котла, но уже то, что сокровище в Думнонии, несмотря на всю ненависть христиан, внушало стране веру в свои силы.

– Впрочем, сознаюсь, – сказал мне Артур, – я бы предпочел видеть всех воинов. Кунеглас обещал выступить на следующей неделе, силуры Ланселота собираются в Иске, люди Тевдрика готовы двинуться в путь. А год будет сухой. Хороший год для войны.

Я согласился. Вязы позеленели раньше дубов, что обещало сухое лето.

– И где ты хочешь, чтобы были мои люди? – спросил я.

– Со мной, разумеется. – Он помолчал и робко улыбнулся. – Я думал, ты поздравишь меня, Дерфель.

– Тебя, господин? – Я нарочно разыграл неведение, чтобы он сам сообщил мне новость.

Улыбка его стала еще шире.

– Гвиневера месяц назад родила. Мальчишку!

– Господин! – в притворном изумлении вскричал я, хотя новость о рождении мальчика дошла до нас неделю назад.

– Крепыш, и как ест! Добрый знак. – Артур был очевидно счастлив; его всегда радовали обычные житейские вещи. Он мечтал о крепкой семье в прочном, добротном доме, окруженном ухоженными полями.

– Мы зовем его Гвидр, – сказал он и с нежностью повторил: – Гвидр.

– Хорошее имя, господин, – отвечал я и сообщил, что Кайнвин беременна.

Артур немедленно объявил, что она родит девочку, которая со временем выйдет за его Гвидра. Он обнял меня за плечи и повел к дому, где Кайнвин снимала с молока пенки. Артур ласково ее обнял, потом велел оставить работу служанкам и выйти на солнышко поговорить.

Мы сели на скамейку, которую Исса соорудил под яблоней у самого входа в дом. Кайнвин спросила, легкие ли роды были у Гвиневеры.

– Да. – Артур тронул стальной амулет на шее. – Легкие, и она уже совсем оправилась. – Он скривился. – Боялась, что после родов будет выглядеть старухой, но это чепуха. Моя мать никогда не выглядела старухой. А Гвиневере рождение ребенка пойдет на пользу.

Артур улыбнулся, воображая, что Гвиневера будет любить сына не меньше его. Гвидр, разумеется, не был его первенцем. Ирландка Эйлеанн родила ему близнецов Амхара и Лохольта, которые уже достаточно подросли, чтобы занять место в строю. Впрочем, Артур не стремился видеть их подле себя.

– Они меня не любят, – сказал он на мой вопрос о близнецах, – зато очень привязаны к нашему старому другу Ланселоту.

При упоминании этого имени Артур виновато улыбнулся и добавил:

– И будут сражаться рядом с его людьми.

– Сражаться? – озабоченно спросила Кайнвин. Артур ласково улыбнулся.

– Я намереваюсь забрать у тебя Дерфеля, госпожа.

– Главное, чтобы ты его вернул, – только и смогла выговорить Кайнвин.

– Вместе с богатством, на которое можно будет купить королевство.

Он окинул взглядом низкие стены Кум Исафа, соломенную кровлю и навозную кучу под навесом. В Думнонии крестьянские дома были побольше, по меркам же Повиса такое хозяйство считалось вполне зажиточным, и мы его любили. Я ждал, что Артур сравнит мою нынешнюю скудную обстановку с грядущим богатством, и приготовился вступиться за Кум Исаф, однако наш друг внезапно погрустнел.

– Завидую твоему дому, Дерфель.

– Мы уступим его тебе, только скажи, – искренне отвечал я.

– Мой горький удел – высокие своды и мраморные колонны. – Он несколько запоздало хохотнул и продолжил: – Я уйду завтра. Кунеглас выступит через десять дней. Отправляйся с ним, а если сможешь, то раньше.

– Куда? – спросил я.

– В Кориниум.

Артур встал и взглянул на лощину.

– Пару слов на прощание? – спросил он.

– Пойду прослежу, чтобы Скарах не упустила молоко, – сказала Кайнвин, разгадав его прозрачный намек. – Желаю тебе победы, – обратилась она к Артуру и в последний раз его обняла.

Мы пошли по лощине. Артур одобрил новые плетни, подстриженные яблони, запруду для рыбы, которую мы устроили на ручье.

– Не слишком привязывайся к этой земле, Дерфель, – сказал он. – Я надеюсь, что ты вернешься в Думнонию.

– Очень хотелось бы, – отвечал я, зная, что не Артур препятствует моему возвращению на родину, а Гвиневера и Ланселот.

Артур улыбнулся и сменил тему.

– Кайнвин, похоже, очень счастлива, – заметил он.

– Да. Мы оба очень счастливы.

Он помолчал, затем проговорил с уверенностью молодого отца:

– Беременность может сделать ее взбалмошной.

– Пока не замечаю. Правда, у нее сроку всего несколько недель.

– Тебе с ней повезло, – тихо промолвил Артур. Оглядываясь назад, я понимаю, что тогда впервые услышал от него некое подобие упрека в сторону Гвиневеры.

– Роды – трудное время, – поспешно объяснил он, – и приготовления к войне осложняют дело. Я не могу бывать дома столько, сколько хотел бы.

Артур остановился перед старым дубом, в который некогда ударила молния; почерневший ствол был расколот надвое, из него пробивались новые зеленые побеги.

– Позволь попросить тебя об одной услуге.

– Все, что скажешь, господин.

– Не торопись, Дерфель, ты еще не знаешь, о чем речь.

Он замолчал, и я понял, что услуга будет непростой. Мгновение или два Артур не решался выговорить свою просьбу, а только смотрел на дальний берег лощины и что-то бормотал про оленей и колокольчики.

– Колокольчики? – переспросил я, думая, что ослышался.

– Интересно, почему олени никогда не едят колокольчики, – сказал он. – Все остальное едят.

– Не знаю, господин.

– Я объявил в Кориниуме сбор посвященных Митры.

Я понял наконец, к чему он клонит, и внутренне напрягся. Война принесла мне много наград, но больше всего я гордился принадлежностью к культу Митры – римского бога войны, оставшегося в Британии после ухода легионов. К мистериям допускались лишь те, кого избрали другие посвященные. Они могли быть из разных королевств и сражались друг с другом не реже, чем друг за друга, однако в митреуме встречались, как братья; только они могли избрать в свое число храбрейших из храбрых. Это означало признание лучших воинов Британии; честь, к которой я относился весьма ревниво. Разумеется, к священнодействию допускали только мужчин; более того, женщина, увидевшая ритуал, подлежала смерти.

– Я объявил сбор, – продолжал Артур, – чтобы мы приняли Ланселота в число посвященных.

Я знал, что к этому идет. Гвиневера обратилась ко мне с такой просьбой год назад. Я думал, что она отказалась от своей затеи, но теперь, перед началом войны, тема всплыла снова.

Я отвечал вежливо:

– Не лучше ли подождать, пока мы разобьем саксов? За это время, не сомневаюсь, у нас будет случай увидеть Ланселота в бою.

До сих пор никто из нас не наблюдал его в схватке, и я, честно говоря, не рассчитывал, что летом он примет участие в сражениях. Мне просто хотелось на несколько месяцев оттянуть разговор.

Артур поморщился.

– Есть причина, заставляющая нас спешить.

– Что за причина?

– Его мать нездорова. Я рассмеялся.

– Ну, это не повод принимать человека в посвященные. Артур скривился, чувствуя, что его доводы неубедительны.

– Он – король и ведет войско в нашей войне. Ему не нравится Силурия, и трудно его винить. Он тоскует по арфистам, поэтам и золоту Инис Требса, который утратил, поскольку я не сдержал клятву и не привел войско на помощь его отцу. Мы перед ним в долгу.

– Я – нет, господин.

– Мы перед ним в долгу, – повторил Артур.

– И все равно он может подождать, – твердо отвечал я. – Если ты предложишь избрать его, господин, то наверняка получишь отказ.

Артур, видимо, ждал такого ответа и все-таки продолжал настаивать.

– Ты мой друг, – он отмахнулся, не давая мне вставить слово, – и мне бы хотелось, чтобы моего товарища в Думнонии чтили так же, как и в Повисе. – Говоря, он смотрел на расщепленный дуб, теперь поднял взгляд на меня. – Я хочу, чтобы ты жил в Линдинисе, и если на сборе посвященных ты назовешь имя Ланселота, его наверняка изберут.

Артур подразумевал больше, чем сказал вслух. Он намекал, что Ланселота поддерживает Гвиневера и что она меня простит, если я исполню ее желание. После избрания Ланселота в число посвященных я смогу перевезти Кайнвин в Думнонию, стать защитником Мордреда и получить все сопутствующие богатства и почести.

С холма спускались несколько моих воинов. Один из них нес на руках ягненка. Я догадался, что это сиротка, которого Кайнвин придется выкармливать из своих рук. Дело непростое: малышу надо было давать смоченную в молоке тряпицу. Частенько они все равно умирали, но Кайнвин упорно старалась их выходить. Она категорически запретила закапывать ягнят в плетушках или прибивать их шкуру к дереву, но вроде бы здоровье приплода ничуть от этого не пострадало.

Я вздохнул.

– Так в Кориниуме ты предложишь выбрать Ланселота?

– Нет, не я. Борс. Он видел Ланселота в бою.

– Что ж, будем надеяться, что у Борса золотые уста. Артур улыбнулся.

– Так ты дашь мне ответ?

– Такого, как ты хочешь услышать, – не дам. Артур пожал плечами, взял меня под руку и повел к дому.

– Как же я ненавижу тайные общества! – сказал он, и я вспомнил, что никогда не видел Артура на мистериях, хотя его избрали в число посвященных годы назад. – Культы вроде этого должны объединять людей, а на самом деле только сеют раздоры. Порождают зависть. Однако иногда надо побеждать одно зло другим. Я подумываю создать новую гильдию воинов. Из всех, кто выступит против саксов. Это будет самая чтимая дружина в Британии.

– И самая большая, надеюсь, – заметил я.

– В нее не войдут ополченцы, – добавил Артур, исключая из числа избранников тех, для кого война – повинность. – Люди предпочтут мою гильдию любым тайным мистериям.

– И как ты ее назовешь? – спросил я.

– Не знаю. Воины Британии? Други? Копья Кадарна?

Он говорил полушутя, но за его словами угадывалась серьезность.

– И ты думаешь, что принадлежность к Воинам Британии, – сказал я, подхватывая одно из предложенных названий, – смягчит Ланселоту отказ принять его в посвященные Митры?

– Возможно, – отвечал Артур. – Главная цель у меня иная. Я свяжу воинов обетом. Вступая в гильдию, они должны будут поклясться на крови, что никогда не станут сражаться друг с другом. – Он улыбнулся. – Пусть британские короли ссорятся – я сделаю так, чтобы их воины не могли сражаться против своих товарищей.

– Сомневаюсь, – буркнул я. – Клятва на верность королю превыше всех других, даже принесенных на крови.

– Тогда я сделаю так, чтобы им трудно было сражаться друг с другом, – упорствовал Артур, – потому что я добьюсь мира, Дерфель. Добьюсь. И ты, друг мой, будешь жить вместе со мной в мирной Думнонии.

– Надеюсь, господин.

– Увидимся в Кориниуме.

Он обнял меня, взмахом руки приветствовал моих копейщиков и вновь повернулся ко мне.

– Подумай о Ланселоте, Дерфель. И о том, что ради мира надо иногда чуточку поступиться гордостью.

С этими словами Артур зашагал прочь, а я отправился предупредить людей, что крестьянским заботам пришел конец. Надо было точить копья и мечи, перетягивать и заново красить щиты. Мы возвращались на войну.

Мы вышли за два дня до Кунегласа, ждавшего, когда из горной части Повиса придут со своими косматыми воинами его вожди. Он попросил сказать Артуру, что повисцы будут в Кориниуме через неделю, потом обнял меня и жизнью поручился, что с Кайнвин все будет хорошо. Она вернулась в Кар Свое, где небольшому отряду воинов предстояло охранять семью Кунегласа во время его отсутствия. Кайнвин не хотела покидать Кум Исаф и перебираться в женские покои, где командовали Хелледд и ее тетки, но я помнил слова Мерлина про убитую собаку, чью шкуру натянули на увечную суку в Гвиневерином храме Изиды, поэтому так долго уговаривал Кайнвин перебраться в безопасность, что она наконец сдалась.

Я добавил шесть своих людей к дворцовой гвардии Кунегласа, а остальные – все Воины Котла – двинулись на юг. Каждый нес щит с пятиконечной звездой, по два копья, меч и большие тюки с твердым сыром, сухарями, вяленой рыбой и солониной. Приятно было снова оказаться в пути, пусть даже дорога проходила через Лугг Вейл, где кабаны выкопали из земли мертвецов, так что все поле было усеяно костями. Я подумал, что это зрелище напомнит людям Кунегласа о поражении, и поэтому мы полдня провели, закапывая убитых. Всем им еще до первого погребения отрубили одну ступню. Не всех покойников удается сжигать по нашему обычаю, поэтому многих хоронят в земле, предварительно отрубив одну стопу, чтобы душа не могла ходить. Теперь мы заново зарывали одноногих мертвецов, но даже полдня работы не могли скрыть следов бойни. Я ненадолго оставил своих людей, чтобы посетить римский храм, где мой меч оборвал жизнь друида Танабурса и где Нимуэ предала Гундлеуса медленной мучительной смерти. На полу, так и не отмытом от их крови, среди затянутых паутиной черепов я простерся ниц и молил, чтобы боги вернули меня к Кайнвин живым и невредимым.

Следующую ночь мы провели в Магнисе – городе, бесконечно далеком от окутанных туманом котлов и волшебных сказок о Тринадцати Сокровищах Британии. То был Гвент, христианский край, и сейчас он готовился к войне. Кузнецы ковали наконечники для копий, дубильщики готовили кожи на щиты, ножны, пояса и обувь, женщины пекли плотные тонкие хлебы, которые хранятся неделями. Воины Тевдрика были экипированы на римский манер – в бронзовые нагрудники, кожаные юбочки и длинные плащи. Сто из них уже выступили в Кориниум, вскоре должны были последовать еще две сотни, хоть и не под началом своего короля. Тевдрик болел. Номинально войском командовал Мэуриг, принц Гвентский, фактически – Агрикола. Годы не согнули его спину, покрытая шрамами рука все так же крепко держала меч. Говорили, что он больше римлянин, чем сами римляне.

Я всегда побаивался сурового полководца, однако тем весенним днем на окраине Магниса он принял меня как равного. Сперва из-под полога палатки высунулась седая, коротко остриженная голова, следом показался и сам Агрикола, одетый на римский манер. К моему изумлению, он прошел несколько шагов и заключил меня в объятия.

Старик оглядел моих копейщиков. Все тридцать четыре выглядели дикарями по сравнению с его чисто выбритыми воинами, однако Агрикола одобрил их оружие и особенно припасы.

– Много лет, – пророкотал он, – я учу, что нет смысла отправлять воина в поход без мешка с едой, а что выкинул Ланселот Силурийский? Прислал мне сто копейщиков без ломтя хлеба.

Он пригласил меня в шатер и угостил бледным кислым вином.

– Должен принести тебе извинения, лорд Дерфель.

– Полноте, господин.

Меня смутили такие слова из уст прославленного воителя, годного мне в деды. Он отмахнулся.

– Мы должны были быть в Лугг Вейле.

– Битва казалась безнадежной, – отвечал я. – У нас не было иного выхода. У вас был.

– Но ведь вы победили? – Агрикола обернулся к столу, с которого ветер пытался сдуть щепку – одну из многих, содержащих списки людей и боеприпасов. Он придавил щепку роговой чернильницей и снова взглянул на меня. – Я слышал, нам предстоит встреча с быком.

– В Кориниуме, – подтвердил я.

Агрикола, в отличие от Тевдрика, был язычником, хотя и не признавал британских богов – только Митру.

– Чтобы избрать Ланселота, – недовольно продолжил Агрикола. Он послушал, как десятник выкрикивает приказы, не услышал ничего, требующего вмешательства, и поднял взгляд на меня. – Много ли ты знаешь о Ланселоте?

– Довольно, – отвечал я, – чтобы выступить против него.

– Оскорбишь Артура? – удивился он.

– Я оскорблю либо Артура, либо Митру, – произнес я с горечью и осенил себя знаком против зла. – А Митра – божество.

– Артур говорил со мной по пути из Повиса, – сказал Агрикола, – и убеждал, что избрание Ланселота поможет объединить Британию. Он намекнул, что таким образом я погашу должок за то, что мы не пришли в Лугг Вейл.

Артур, похоже, собирал голоса, где только мог.

– Так проголосуй, как он хочет, господин. Достанет и одного голоса против – моего.

– Я не лгу Митре, – резко отвечал Агрикола, – и не люблю короля Ланселота. Он был здесь два месяца назад, покупал зеркала.

Я поневоле рассмеялся. Ланселот всегда собирал зеркала, в просторных отцовских палатах у него была целая комната, сплошь завешанная римскими зеркалами. Должно быть, они расплавились в огне, когда франки захватили дворец, и теперь Ланселот восстанавливал свою коллекцию.

– Тевдрик продал ему отличное зеркало из электрума, – поведал Агрикола. – Большое, как щит, и такое гладкое, что в него смотришься, будто в черное озеро. Недешево продал, надо сказать.

Я не удивился – зеркала из электрума, сплава золота с серебром, и впрямь ценились очень высоко.

– Ему бы в Силурии порядок наводить, а не зеркала покупать, – проворчал Агрикола.

В городе дважды протрубил рог. Агрикола, узнав сигнал, схватил меч и шлем.

– Принц, – пророкотал он и вывел меня на солнце. Со стороны римских укреплений и впрямь приближался Мэуриг.

– Я встал лагерем здесь, – заметил Агрикола, наблюдая, как почетный караул выстраивается в два ряда, – чтобы быть подальше от его попов.

Мэуриг прибыл в сопровождении четырех христианских монахов, которые бегом поспевали за его лошадью. Принц – низкорослый и худосочный – был очень юн (первый раз, совсем недавно, я видел его еще ребенком) и, чтобы казаться старше, держался вызывающе и заносчиво. Все знали его докучную мелочность, любовь к судебным разбирательствам и церковным дрязгам. Он славился образованностью и мог в пух и прах разнести пелагианскую ересь, разъедавшую христианскую церковь в Британии, знал назубок восемнадцать положений британского племенного закона, способен был без запинки повторить генеалогию десяти британских королей до двадцатого колена, а также родословные вождей. И это, говорили его поклонники, только начало. Принца считали юным гением и лучшим оратором Британии, мне же казалось, что Мэуриг унаследовал отцовскую память, но не его мудрость. Именно Мэуриг убедил гвентцев не поддержать Артура при Лугг Вейле.

Я его не любил, тем не менее должным образом встал на одно колено при появлении принца.

– Дерфель, – произнес он своим необычно писклявым голосом. – Помню тебя.

Он не предложил мне встать, просто прошел в шатер.

Агрикола позвал меня внутрь, чтобы избавить от общества трех запыхавшихся монахов, которым делать было нечего, кроме как повсюду следовать за принцем. Сам Мэуриг, одетый в тогу, с тяжелым деревянным крестом на серебряной цепи, явно не обрадовался моему обществу. Он скорчил мину, потом принялся что-то нудно втолковывать Агриколе. Говорил он на латыни, я понятия не имел, о чем речь. Мэуриг размахивал перед носом у Агриколы пергаментным свитком, однако старик хранил стоическое спокойствие.

Мэуриг наконец выдохся, скатал пергамент и спрятал его под тогу, после чего соизволил обратиться ко мне.

– Ты ведь не ждешь, – сказал он, переходя на язык бриттов, – что мы станем кормить твоих людей?

– Мы принесли свою еду, о принц, – отвечал я, затем осведомился о здоровье его отца.

– У короля свищ в паху, – объяснил визгливым голосом Мэуриг. – Ему делают припарки, и врачи регулярно пускают кровь, но Господу, видать, неугодно, чтобы отец выздоровел.

– Пошлите за Мерлином, – предложил я.

Мэуриг заморгал. Он был очень близорук; наверное, именно слабые глаза придавали его лицу постоянное выражение досады. Принц ехидно хохотнул.

– Ах да, конечно, ты же из тех глупцов, что отправились в края Диурнаха за старым тазом. Это был таз, да?

– Котел, о принц.

Тонкие губы Мэурига раздвинулись в улыбке.

– Ты не думаешь, лорд Дерфель, что наши кузнецы за неделю выковали бы тебе десяток котлов?

– Теперь буду знать, к кому следующий раз обращаться за кастрюльками, о принц.

Мэуриг резко выпрямился от такого оскорбления, но Агрикола улыбнулся.

– Что-нибудь понял? – спросил меня старик, когда Мэуриг ушел.

– Я не знаю латыни, господин.

– Он жаловался, что один из вождей не заплатил подать. Бедолага должен нам тридцать копченых лососей и двадцать телег дров. Рыбины до сих пор не прислал ни одной, а дров – только пять телег. Чего Мэуриг не может понять, так это что прошлой зимой в селениях Киллига был мор, рыбу в реке Уай давно всю выловили, и тем не менее Киллиг обещал мне два десятка копейщиков. – Агрикола возмущенно сплюнул. – Десять раз на дню!.. Десять раз на дню принц является сюда с вопросом, который любой придурковатый писарь разрешил бы в мгновение ока. Если б только его отец препоясал чресла и вернулся на трон!

– Насколько болен Тевдрик? Агрикола пожал плечами.

– Тевдрик не болен, а устал. Мечтает отдать трон, выбрить себе голову и стать монахом. – Он снова сплюнул на пол палатки. – Однако я с принцем управлюсь. Позабочусь, чтобы его красотки отправились на войну.

– Красотки? – удивился я.

– Он хоть и слеп как крот, а на любую смазливую девчонку кидается, как ястреб на мышь. Их у него много. А почему бы и нет? На то он и принц. – Старик отцепил ножны и повесил их на гвоздь, вбитый в центральный кол шатра. – Завтра выступаешь?

– Да, господин.

– Пообедай сегодня со мной. – Он знаком поманил меня из шатра и сощурился на небо. – Сухое будет лето, лорд Дерфель. Самое лето, чтобы убивать саксов.

– Об этом лете сложат множестве песен, – с жаром воскликнул я.

– Иногда я думаю, что в этом-то наша беда, – мрачно заметил Агрикола. – Мы слишком много поем и слишком мало убиваем саксов.

– Сейчас будет иначе, – пообещал я.

То был год Артура, год предстоящей великой победы.

Из Магниса мы двинулись по римской дороге, соединяющей внутренние области Британии. Шагали быстро, до Кориниума добрались за два дня. Славно было вновь оказаться в Думнонии. Пятиконечная звезда на наших щитах удивляла встречных, но, заслышав мое имя, селяне опускались на колени и просили благословения у Дерфеля Кадарна, победителя при Лугг Вейле и Воина Котла. Судя по всему, слава моя гремела по всему родному краю – по крайней мере, среди язычников. В городах и больших селах, где преобладали христиане, нас встречали проповедями: хорошо, мол, что вы идете воевать с саксами, это дело Божье, однако если вы погибнете в бою, не отрекшись от старых богов, ваши души попадут в ад.

Я страшился саксов больше, чем христианского ада. Они были сильным противником – голодным, остервенелым и многочисленным. В Кориниуме нас достигли слухи о ладьях, которые каждый день доставляют к берегам Британии диких воинов вместе с оголодавшими семьями. Захватчикам нужна была земля; они готовились выставить против нас сотни копий, мечей и боевых топоров, но мы по-прежнему не сомневались в победе. Глупцы, мы с легким сердцем шли на эту войну – наверное, после кровавой бойни в Лугг Вейле вообразили себя непобедимыми. Мы были молоды, могучи, нас любили боги и вел Артур.

В Кориниуме я встретил Галахада. После расставания в Повисе он помог Мерлину доставить Котел в Инис Видрин, а весну провел в Кар Амбре, вместе с Саграмором совершая набеги далеко в глубь Ллогра. Саксы, предупредил он, ждут нападения и сложили на каждом холме дрова для сигнальных костров. Галахад прибыл в Кориниум на великий военный совет, который созвал Артур. Он привел с собой Кавана и тех из моих людей, кто отказался пойти в Ллейн. Каван опустился на одно колено и попросил, чтобы я разрешил им вновь принести клятву.

– Мы не присягали никому, кроме Артура, – сказал он, – и тот позволил нам идти под твое начало, если ты согласишься.

– Я думал, ты уже разбогател и вернулся в Ирландию, – заметил я.

Он улыбнулся.

– Игральная доска по-прежнему при мне, господин.

Я приветствовал его у себя на службе. Он поцеловал клинок Хьюэлбейна, потом спросил, можно ли ему и его людям нарисовать на щитах звезды.

– Можно, – отвечал я, – только четырехконечные.

– Четырех? – Каван взглянул на мой щит. – У твоей пять лучей.

– Пятый луч, – сказал я, – означает Воинов Котла. Он огорчился, но спорить не стал.

Я знал, что Артур меня не одобрит, слишком явно пятый луч подчеркивал превосходство одних воинов над другими, однако те, кто прошел Темную дорогу, заслужили такое отличие.

Я пошел поздороваться с воинами, которых привел Каван. Они встали лагерем возле реки Чурн, протекающей на востоке от Кориниума. Не менее сотни людей расположились на берегу речушки, ибо за римскими стенами места уже не осталось – столько народа собралось в городе. Основное войско стекалось к Кар Амбре, но вожди, прибывшие на совет, захватили с собой свиту, и в итоге на берегу Чурна раскинулся целый воинский стан. Выставленные у палаток щиты доказывали успех Артуровой стратегии: я видел черного гвентского быка, красного думнонийского дракона, силурийского лиса, Артурова медведя и символы вождей, которые, подобно мне, имели право на собственный знак: звезды, соколов, орлов, вепрей, Саграморов череп и одинокий христианский крест Галахада.

Кулух, двоюродный брат Артура, расположился вместе со своими копейщиками, но теперь поспешил мне навстречу. Мы бок о бок сражались в Беноике, и я полюбил его как брата. Кулух был громогласный, нетерпимый, грубый и неотесанный, и никогда я не встречал лучше соратника в бою.

– Говорят, ты забросил свой хлеб в принцессину печку, – сказал он, заключая меня в объятия. – Счастливчик. Тебе что, Мерлин заклятие сплел?

– Тысячу. Кулух рассмеялся.

– Я тоже не жалуюсь. У меня три женщины, каждая готова выцарапать другим глаза, и все три брюхаты. – Он ухмыльнулся и почесал в паху. – Вши. Никак от них не избавлюсь. Одна радость – теперь они кусают и этого гаденыша Мордреда.

– Нашего короля? – поддразнил я.

– Гаденыша, – с ненавистью повторил Кулух. – Бью его смертным боем, а все равно не учится, поганец. – Он сплюнул. – Так ты завтра выступишь против Ланселота?

– Откуда ты знаешь?

Я сказал о своем решении только Агриколе, однако новость каким-то образом опередила меня. А может, мое отношение к силурийскому королю было и без того хорошо известно.

– Все знают, – сказал Кулух, – и все тебя поддерживают. – Он глянул мне за спину и сплюнул. – Воронье.

Я обернулся и увидел процессию монахов, идущих по другому берегу реки. Их было человек десять, бородатых, в черных рясах, распевающих какой-то свой гимн. За монахами ехали десятка два всадников; на их щитах, к моему изумлению, красовались силурийский лис и орлан Ланселота.

– Мне казалось, обряды назначены на послезавтра, – сказал я подошедшему Галахаду.

– Так и есть, – отвечал тот. Целью обрядов было призвать на наше войско благословение богов – в них должны были принять участие и друиды, и христианские священники. – Больше похоже на крещение, – добавил Галахад.

– Что такое крещение, Бел меня разрази? – осведомился Кулух.

– Внешний знак, мой дорогой Кулух, что Божья благодать смывает человеческие грехи.

Кулух загоготал, вызвав недовольный взгляд монаха, который, подоткнув рясу, вошел в мелкую речушку. Он неуклюже тыкал шестом, пытаясь отыскать достаточно глубокое место. Забавное зрелище привлекло к берегу немалое количество скучающих воинов.

Некоторое время ничего не происходило. Силурийские воины восседали на конях в некотором смущении. Монахи пели, их одинокий товарищ тыкал в дно шестом, который венчал серебряный крест.

– Так форель не поймаешь! – крикнул Кулух. – Возьми лучше острогу!

Копейщики на нашем берегу громко расхохотались, монахи злобно оскалились, не прекращая заунывного пения. К ним присоединились несколько женщин из города.

– Бабья религия, – презрительно бросил Кулух.

– Это и моя религия, дорогой Кулух, – тихо заметил Галахад. Они с Кулухом пререкались так всю долгую войну в Беноике; этому спору, как и их дружбе, не было конца.

Монах нашел-таки глубокое место, где вода доходила ему до пояса, и попытался установить крест, однако мешало течение. Каждая новая неудача вызывала взрыв смеха со стороны воинов. Среди них были и христиане, но они не старались унять товарищей.

Монах установил наконец крест, хотя и не особо прочно, и выбрался из реки. Воины засвистели и заулюлюкали, увидев тощие бледные ноги, которые монах торопливо прикрыл подолом рясы.

Тут показалась вторая процессия, и при виде ее наш берег погрузился в почтительное молчание. Десяток копейщиков сопровождал запряженную волами повозку, обтянутую белым полотном. В ней сидели две женщины и священник. Я узнал Гвиневеру и королеву Элейну, мать Ланселота, но больше всего изумил меня священник. Это был епископ Сэнсам в полном облачении – ворох пестрого тряпья и расшитых платков. На груди у него болтался золотой крест. Багровела обгоревшая на солнце тонзура, а над ней мышиными ушками торчали черные волосы. Лугтигерн, мышиный король, называла его Нимуэ.

– Мне казалось, Гвиневера его на дух не выносит, – заметил я, ибо Гвиневера и Сэнсам всегда были злейшими врагами. И вот тебе на: мышиный король едет в ее повозке. – Разве он не в опале? – продолжал я.

– Дерьмо иногда всплывает, – проворчал Кулух.

– А Гвиневера даже не христианка, – возмутился я.

– Зато любит дерьмо. – Кулух указал на шестерых всадников, ехавших за повозкой. Их возглавлял Ланселот, на вороном коне, в обычных штанах и белой рубахе. По бокам от него ехали Артуровы сыновья-близнецы, Амхар и Лохольт, в полном боевом облачении – украшенных перьями шлемах, кольчугах и сапогах. Замыкали процессию еще три всадника: один в латах, два других в белых одеяниях друидов.

– Друиды? – изумился я. – На крещении?

Галахад пожал плечами, тоже не понимая, что происходит. Оба друида были молодые, мускулистые, с красивыми смуглыми лицами, густыми черными бородами и длинными черными волосами, зачесанными назад от узких тонзур. У обоих в руках были посохи, увитые омелой, и, вопреки обычаю друидов, мечи на бедре. Ехавший с ними воин оказался не мужчиной, а женщиной, высокой и осанистой. Рыжие волосы пышной гривой ниспадали от шлема и доходили до спины лошади.

– Ее зовут Ада, – сказал Кулух.

– Кто она?

– А ты как думаешь? Младшая кухарка? Она греет ему постель. – Кулух ухмыльнулся. – Никого тебе не напоминает?

Она напомнила мне Лэдвис, наложницу Гундлеуса. Неужто это рок силурийских королей, чтобы их любовницы скакали на коне и орудовали мечом, как мужчины? У Ады был длинный меч на бедре, копье в руке и щит с изображением орлана на плече.

– Любовницу Гундлеуса, – сказал я Кулуху.

– С такими-то рыжими волосами? – возмутил он.

– Гвиневеру, – угадал я. И впрямь, сходство между Адой и высокомерной Гвиневерой, сидевшей в повозке рядом с королевой Элейной, бросалось в глаза. Элейна выглядела бледной, но никаких других следов якобы убивавшей ее болезни я не заметил. Гвиневера ничуть не подурнела от родов. Ребенка она с собой не взяла, да я этого и не ждал. Очевидно, Гвидр в Линдинисе, на руках у кормилицы – достаточно далеко, чтобы его ор не мешал Гвиневере спать.

Артуровы близнецы спешились позади Ланселота. Оба были еще очень юны – только-только доросли до того, чтобы занять место в строю воинов. Я несколько раз их видел и, признаюсь, не жаловал. Они не унаследовали и капли отцовской разумности. Оба были избалованы с детства и выросли жадными, эгоистичными, вспыльчивыми юнцами. Они презирали мать и мстили за свое незаконное происхождение людям, не смевшим поднять руку на сыновей Артура.

Два друида соскочили с коней и стали возле повозки.

Кулух первым понял, что задумал Ланселот.

– Если он крестится, то не сможет участвовать в мистериях Митры, верно?

– Бедвину это не помешало, – заметил я, – хоть он и был епископом.

– Дражайший Бедвин, – объяснил Кулух, – играл с обеих сторон доски. Когда он умер, мы нашли у него в доме изображение Бела, и вдова сказала, что старикан приносил ему жертвы… А, понял. Ты прав. Таким образом он сделает вид, что сам не захотел вступать в число посвященных.

– Может быть, к нему прикоснулся Господь, – возразил Галахад.

– В таком случае твой Господь замарал себе руку, – отвечал Кулух, – уж не взыщи, что я так про твоего брата.

– Не родного брата, – сказал Галахад, стараясь дистанцироваться от Ланселота.

Повозка остановилась у самой воды. Сэнсам выбрался на землю. Даже не подоткнув пышное одеяние, он раздвинул камыши и вошел в воду. Ланселот спешился и теперь ждал на берегу, пока епископ доберется до воткнутой в дно палки. Сэнсам не вышел ростом, и вода доходила до золотого креста на его узкой груди. Он повернулся к нам, своим невольным слушателям, и зычно возгласил:

– Через неделю вы двинетесь на врага. Да поможет вам Бог! А сегодня, сейчас вы увидите зримый знак Божественной силы!

Христиане на берегу перекрестились, язычники, такие как я и Кулух, сплюнули, чтобы отвратить порчу.

– Перед вами лорд Ланселот! – пробасил Сэнсам, указывая на Ланселота, словно мы сами его не узнали. – Герой Беноика, король Силурии и повелитель орлов!

– Чего-чего повелитель? – переспросил Кулух.

– На этой самой неделе, – продолжал Сэнсам, – его должны были принять в гнусное сообщество Митры, лживого бога крови и гнева.

– Никто бы его не принял, – прорычал Кулух под возмущенный ропот других митраистов.

– Однако вчера, – возглашал Сэнсам, перекрывая недовольный гул с нашего берега, – сему благородному королю было видение. Видение! Не тошнотный кошмар пьяного колдуна, а чистый сон, ниспосланный на золотых крылах с высоких небес. Святое видение!

– Ада задрала юбку, – пробормотал Кулух.

– Святая Матерь Божия посетила короля Ланселота, – кричал Сэнсам. – Сама Дева Мария, непорочно родшая нашего Господа, Спасителя рода человеческого! Вчера она явилась Ланселоту в облаке сияющих звезд и прикоснулась к Танлладвиру!

Он снова указал назад, и Ада торжественно подняла меч Ланселота, называемый Танлладвир, что значит «Сверкающий убийца». Она подняла меч над головой, и меня на мгновение ослепил отблеск солнца на стали.

– Матерь Божия, – кричал Сэнсам, – обещала Ланселоту, что своим мечом он стяжает Британии победу! Отныне клинок этот наречется Христовым, ибо он свят!

Справедливости ради надо признать, что Ланселота – человека гордого и весьма ранимого во всем, что касалось его достоинства, – изрядно смутила проповедь. И все равно он рассудил, что лучше окунуться в реку, чем снести публичное бесчестье, когда его откажутся принять в число посвященных Митры. Видимо, неизбежность позора и заставила его отринуть языческих богов. Гвиневера, как я заметил, избегала смотреть в сторону реки и созерцала знамена на земляных и деревянных укреплениях Кориниума. Она была язычница и поклонялась Изиде, все знали о ее ненависти к христианам. Тем не менее она согласилась почтить своим присутствием крещение, дабы избавить Ланселота от прилюдного унижения в храме Митры. Два друида что-то ей говорили, надо думать, забавное – она то и дело смеялась.

Сэнсам повернулся к Ланселоту.

– О король! – возгласил он так громко, что услышали мы на другом берегу. – Вступи в воду жизни, вступи, как малое дитя, дабы принять крещение единого истинного Бога!

Гвиневера медленно обернулась, чтобы увидеть, как Ланселот входит в воду. Галахад перекрестился. Монахи на дальнем берегу молитвенно воздели руки, горожанки упали на колени и восторженно смотрели, как красавчик король подходит к Сэнсаму. Солнце блестело на воде, играло бликами на золотом кресте епископа. Ланселот шел, не поднимая глаз, словно не хотел видеть свидетелей унизительного обряда. Сэнсам возложил руку на его голову и прокричал громко, чтобы слышали все:

– Принимаешь ли ты единственную истинную веру, веру во Христа, умершего за наши грехи?

Ланселот, видимо, сказал «да», хотя никто из нас не слышал его ответа.

Сэнсам еще возвысил голос.

– Отрекаешься ли ты от всех других богов и других вер, от всех нечистых духов, идолов и бесов, вводящих в заблуждение мир сей?

Ланселот кивнул и что-то пробормотал.

– Готов ли ты, – с облегчением продолжал Сэнсам, – отвергнуть служение Митре и признать его гнусным порождением Сатаны?

– Да, – явственно донесся до нас голос Ланселота.

– Тогда во имя Отца, – прокричал Сэнсам, – и Сына, и Святого Духа, объявляю тебя христианином. – Он так сильно надавил на прилизанную макушку Ланселота, что король с головой ушел под холодную воду. Сэнсам держал Ланселота под водой так долго, что я думал, тот захлебнется. Наконец епископ отпустил руку. Покуда Ланселот отфыркивался и отплевывался, Сэнсам закончил: – И провозглашаю тебя благословенным. Отныне ты ратник святого Христова воинства.

Гвиневера, не зная, как быть, вежливо захлопала. Женщины и монахи затянули новый гимн, для христианской мелодии на редкость бодрый.

– И кто такой, Бел меня дери, этот ваш святой дух? – спросил Кулух Галахада.

Галахад не слушал. От радости, что брат крестился, он бросился в холодную воду и вышел из реки вместе с пунцовым от стыда Ланселотом. Тот не ожидал увидеть единокровного брата и в первый миг напрягся, без сомнения подумав о его дружбе со мной, потом вспомнил о своем новом долге христианской любви и дал Галахаду себя обнять.

– Нам тоже поцеловать стервеца? – с ухмылкой спросил меня Кулух.

– Что-то не тянет.

Ланселот меня не видел, а я не считал нужным обнаруживать свое присутствие, но в этот миг Сэнсам, который вышел из воды и пытался отжать влагу из длинных одежд, остановил на мне взгляд. Мышиный король никогда не упускал случая поддеть врага, не упустил и сейчас.

– Лорд Дерфель! – крикнул он.

Я сделал вид, будто ничего не заметил. Гвиневера, услышав мое имя, вскинула голову. Она говорила с Ланселотом и Галахадом, но теперь что-то резко приказала погонщику. Тот ткнул волов стрекалом, и повозка тронулась с места. Ланселот торопливо запрыгнул к дамам, оставив своих спутников у реки. Ада последовала за повозкой, ведя его коня под уздцы.

– Лорд Дерфель! – снова крикнул Сэнсам. Я нехотя оглянулся.

– Епископ?

– Призываю тебя вслед за Ланселотом вступить в исцеляющую воду!

– Я мылся в прошлое полнолуние!

Мой ответ вызвал смех у воинов на нашем берегу. Сэнсам перекрестился.

– Тебе надо омыться в святой крови Агнца Божия, – крикнул он, – дабы очиститься от скверны Митры! Ты грешник, Дерфель, идолопоклонник, дьяволово семя, саксонское отродье, распутник, живущий с блудницей!

Последнее оскорбление взбесило меня. Предыдущие были просто словами, но Сэнсам никогда не умел вовремя остановиться и сейчас перегнул палку. Я ринулся в воду под крики воинов, которые стали еще громче, когда Сэнсам, испугавшись, обратился в бегство. Мне надо было преодолеть реку, а он был юркий и жилистый, однако мокрые ризы путались в ногах, так что я довольно быстро его догнал и копьем сбил с ног. Он рухнул на примулы и маргаритки. Я вытащил Хьюэлбейн и приставил к его горлу.

– Что-то я плохо расслышал твое последнее слово, епископ.

Сэнсам молча глядел на четырех спутников Ланселота, которые тоже подошли к нам. Амхар и Лохольт вытащили мечи, друиды – нет, только созерцали меня с непроницаемым выражением. Однако к тому времени Кулух тоже перебрался через реку и встал рядом со мной, как и Галахад. Копейщики Ланселота опасливо поглядывали на нас издали.

– Что за слово ты употребил, епископ? – спросил я, щекоча его горло острием.

– Блудница Вавилонская! – в отчаянии забормотал он. – Все язычники ей поклоняются! Зверь! Антихрист!

Я улыбнулся.

– А мне показалось, что ты оскорбил принцессу Кайнвин.

– Нет, господин, нет! – Он жалобно стиснул руки. – Никогда!

– Клянешься? – спросил я.

– Клянусь, господин! Христом Богом клянусь!

– Не знаю твоего бога, епископ, – сказал я, вдавливая острие Хьюэлбейна в его кадык. – Клянись на моем мече. Поцелуй его, и я тебе поверю.

Как же он разозлился! Прежде он меня недолюбливал, а теперь возненавидел по-настоящему, тем не менее прикоснулся губами к Хьюэлбейну и поцеловал сталь.

– Я не хотел оскорблять принцессу Кайнвин, – сказал он. Я еще на миг задержал Хьюэлбейн у его губ, потом убрал меч. Сэнсам поднялся.

– Мне казалось, епископ, – сказал я, – что у тебя есть дело в Инис Видрине – беречь святое Терние.

Он отряхнул травинки с мокрых одеяний.

– Господь указал мне более высокое призвание.

– Какое же?

Глаза Сэнсама горели ненавистью, но страх был сильнее.

– Господь повелел мне находиться рядом с королем Ланселотом и своей милостью смягчил сердце принцессы Гвиневеры. Я надеюсь, она еще увидит свет Истины.

Я расхохотался.

– Она видит свет Изиды, епископ, и ты это отлично знаешь. И ненавидит тебя, гнида. Так чем ты ее подкупил?

– Подкупил?! – неискренне возмутился Сэнсам. – Да где мне подкупить принцессу! Я бедный служитель Божий, у меня ничего нет.

– Гад ты, Сэнсам, – сказал я, убирая Хьюэлбейн в ножны. – Грязь под моими подошвами. – Я сплюнул, чтобы отвратить порчу. По всему выходило, что именно Сэнсам предложил окрестить Ланселота, дабы избавить его от унижения в храме Митры, но едва ли это одно могло примирить Гвиневеру с епископом и его религией. Он явно ей что-то дал или пообещал, хотя определенно не собирался признаваться мне что.

Я снова сплюнул. Сэнсам, сочтя мой плевок знаком, что разговор окончен, засеменил к городу.

– Приятное зрелище, – ехидно произнес один из друидов.

– А лорд Дерфель Кадарн, – подхватил другой, – редко радует людей приятными зрелищами.

Поймав мой взгляд, он кивнул и представился:

– Динас.

– А я – Лавайн, – добавил его спутник.

Оба были молодые, рослые, сложенные, как воины, оба с суровыми уверенными лицами. Длинные одежды сияли белизной, черные, тщательно расчесанные волосы свидетельствовали об аккуратности, которая, вкупе с их сдержанностью, немного пугала. Так же невозмутим бывал Саграмор.

Артур – нет, мешала его природная живость, а вот Саграмор, как некоторые другие великие воины, в бою сохранял пугающее спокойствие. Я не боюсь шумных противников; самый опасный враг – хладнокровный. Именно такими были два друида. И еще бросалось в глаза их сходство. Я решил, что они братья.

– Мы близнецы, – сказал Динас, словно угадав мои мысли.

– Как Амхар и Лохольт, – добавил Лавайн, указывая на Артуровых сыновей, которые по-прежнему стояли с обнаженными мечами. – Однако нас можно отличить вот по этому шраму. – Он указал на правую щеку, где в густой бороде и впрямь прятался белый шрам.

– Который брат получил при Лугг Вейле, – подхватил Динас. У него, как и Лавайна, был сиплый, очень низкий голос, совершенно не вязавшийся с юношеской внешностью.

– Я видел там Иорвета и Танабурса, – сказал я, – но не припоминаю других друидов в армии Горфиддида.

Динас улыбнулся.

– В Лугг Вейле мы сражались, как воины.

– И убили свою долю думнонийцев, – сказал Лавайн.

– А лбы выбрили после битвы, – пояснил Динас. У него был тяжелый, немигающий взгляд. – Теперь мы служим королю Ланселоту.

– Его клятвы – наши клятвы. – В голосе Лавайна угадывалась скрытая угроза.

– Как друиды могут служить христианину? – с вызовом спросил я.

– Соединяя древнюю магию с магией христиан, разумеется, – отвечал Лавайн.

– А колдовать мы умеем, лорд Дерфель. – Динас протянул пустую ладонь, сжал ее в кулак, повернул, раскрыл руку – на ней лежало яйцо дрозда. Он беспечно отбросил яйцо прочь. – Мы служим королю Ланселоту по собственному выбору. Его друзья – наши друзья.

– А его враги – наши враги, – закончил Лавайн.

– А ты, – не удержался Артуров сын Лохольт, – враг нашего короля.

Я оглядел младших близнецов. Оба были нескладные юнцы, страдающие избытком гордости и недостатком ума. Оба унаследовали отцовское скуластое лицо, но правильные черты портили упрямство и злоба.

– Ив чем же я враг твоего короля, Лохольт? – спросил я.

Он не нашелся, что ответить, а другие не подсказали. Динас и Лавайн понимали, что сейчас не время затевать потасовку: на их стороне были копейщики Ланселота, на моей – Кулух, Галахад и несколько десятков воинов по другую сторону мелкой речушки. Лохольт побагровел.

Я Хьюэлбейном отвел в сторону его клинок и подошел вплотную.

– Позволь дать тебе совет, – мягко сказал я. – Выбирай врагов разумнее, чем друзей. Я с тобою не ссорился и не хочу, но если ты ищешь ссоры, то знай: ни любовь к твоему отцу, ни дружба с твоей матерью не помешают мне пронзить тебя Хьюэлбейном и закопать в навоз.

Я убрал меч.

– А теперь убирайся.

Лохольт заморгал, однако в драку лезть не решился и пошел к лошади. Амхар двинулся за ним. Динас и Лавайн рассмеялись, а Динас даже поклонился мне.

– Твоя взяла! – зааплодировал он.

– Где уж нам тягаться с Воином Котла! – насмешливо произнес Лавайн.

– И убийцей друидов, – добавил Динас, уже отнюдь не шутливо.

– Нашего деда Танабурса, – подхватил Лавайн, и я вспомнил, как Галахад на Темной дороге предостерегал меня против этих двоих.

– Считается неразумным, – просипел Лавайн, – убивать друидов.

– Особенно нашего деда, – продолжил Динас, – заменившего нам отца.

– После того, как тот умер, – сказал Лавайн.

– Когда мы были еще маленькими.

– От плохой болезни, – пояснил Лавайн.

– Он тоже был друид, – объявил Динас, – и научил нас заклинаниям. Мы можем губить посевы.

– Вызвать у женщин стоны, – сказал Лавайн.

– Сделать так, чтобы молоко скисло.

– Еще в груди. – С этими словами Лавайн повернулся и на удивление ловко запрыгнул в седло.

Брат его тоже вскочил на лошадь и взялся за поводья.

– Однако мы умеем не только сквашивать молоко. – Динас обжег меня злобным взглядом, затем, как прошлый раз, протянул пустую ладонь, сжал в кулак, повернул и раскрыл руку. На ней лежал кусочек пергамента в форме пятиконечной звезды. Динас порвал пергамент в клочки и бросил на землю.

– Мы умеем гасить звезды, – и с этими словами он дал лошади шенкелей.

Друиды унеслись прочь.

Я сплюнул. Кулух поднял и протянул мне уроненное копье.

– Это еще кто? – спросил он.

– Внуки Танабурса. – Я снова сплюнул для защиты от дурных сил. – Отродье злого друида.

– Они и правда в силах погасить звезды? – недоверчиво спросил Кулух.

– Одну звезду.

Я провожал всадников взглядом и думал, что сейчас, в доме брата, Кайнвин ничего не угрожает. Однако я знал и другое: чтобы ей ничто не угрожало и впредь, я должен убить двух силурийских друидов. Проклятие Танабурса по-прежнему тяготело надо мной; оно звалось Динас и Лавайн. Я третий раз сплюнул и коснулся рукояти Хьюэлбейна, призывая сталь даровать мне удачу.

– Надо нам было убить твоего брата в Беноике, – мрачно сказал Кулух Галахаду.

– Да простит меня Бог, – отвечал Галахад, – но ты прав.

Через два дня прибыл Кунеглас. Вечером состоялся военный совет, а после, при свете полной луны и горящих факелов, – ритуал освящения оружия для грядущей войны против саксов. Мы, воины Митры, погрузили наконечники копий в бычью кровь, но не стали выбирать новых посвященных. В этом не было надобности. Ланселот, крестившись, избежал унизительного отказа. Впрочем, как христианин может держать у себя на службе друидов, оставалось загадкой, которую никто не сумел мне разъяснить.

Мерлин пришел в тот же день и совершил языческие обряды. Ему помогал Иорвет; Динас и Лавайн не появлялись. Мы спели боевую песнь Бели Маура, омочили наши копья в крови, поклялись истребить всех саксов до последнего и на следующий день выступили в поход.

ГЛАВА 5

В Ллогре были два главных саксонских предводителя. Как и у нас, у саксов есть вожди и вассальные короли, есть множество племен – некоторые даже зовут себя не саксами, а ютами или англами, – но мы называли всех саксами и знали, что у них есть два главных короля: Элла и Кердик. Они враждовали между собой.

Тогда больше славился Элла. Он объявил себя «бретвальдой», что на саксонском означает «правитель Британии», и его власть простиралась от южного берега Темзы до границы далекого Элмета. Земли его соперника граничили с владениями самого Эллы и с Думнонией. Из двух королей Элла был старше, богаче землей и воинами. Его мы считали главным своим врагом. Если разбить Эллу, полагали мы, то вскоре падет и Кердик.

Принц Мэуриг Гвентский, в тоге и нелепом бронзовом венке на жидких светлых волосах, предложил иную стратегию. Обратившись к военному совету в своей обычной мнимо смиренной манере, он предложил объединиться с Кердиком.

– Пусть нападет на Эллу с юга, когда мы ударим с запада. Я, разумеется, не великий стратег… – Он сделал паузу, ожидая возражений, но мы как воды в рот набрали, – однако мне кажется, даже скудоумному понятно, что сражаться с одним врагом проще, нежели с двумя.

– Однако у нас два врага, – ответил Артур.

– Да, и я это прекрасно понимаю, лорд Артур, поэтому хочу, чтобы ты в свою очередь понял: я предлагаю сделать одного врага нашим другом. – Он сцепил руки и добавил на случай, если до Артура так и не дошло. – Союзником.

– Кердик, – пророкотал Саграмор на своем чудовищном бриттском, – не знает чести. Он разобьет клятву, как сорока – воробьиное яйцо. Я не стану заключать с ним мир.

– Ты никак не поймешь!..– возмутился Мэуриг.

– Я не стану заключать с ним мир, – повторил Саграмор медленно и раздельно, будто обращался к ребенку.

Мэуриг побагровел и замолчал. Принц Гвентский не зря побаивался высокого нумидийца: о Саграморе шла слава такая же грозная, как его внешность. Хозяин Камней отличался ростом, худобой и проворством. Волосы и борода его были черны как смоль, но за постоянным оскалом на длинном, иссеченном шрамами лице таился веселый и щедрый нрав. Саграмор хоть и плохо владел нашим языком, мог часами рассказывать у походного костра о далеких землях; тем не менее большинство знало его лишь как самого яростного из Артуровых воинов, грозного в бою и сурового во дни мира. Нас с ним связывала обоюдная приязнь: именно Саграмор посвятил меня в священные ритуалы Митры и плечом к плечу со мной сражался в Лугг Вейле.

– Он завел себе саксонку, – прошептал мне на ухо Кулух. – Высоченная, как дерево, а волосы – что копна сена. То-то исхудал.

– Ты при своих трех женах только вширь раздавиться, – поддел я его.

– Я их выбираю не за красоту, а за умение стряпать.

– Хочешь что-то сказать, лорд Кулух? – спросил Артур.

– Ничего, братец! – весело отозвался Кулух.

– Тогда продолжим. – Артур спросил Саграмора, возможно ли, чтобы Кердик напал на Эллу. Нумидиец, всю зиму охранявший саксонскую границу, пожал плечами и ответил, что от Кердика можно ждать чего угодно. По слухам, два саксонских короля встретились и обменялись дарами, однако неизвестно, заключили ли они при этом военный союз. Саграмор полагал, что Кердик обрадуется ослаблению Эллы и, пока думнонийская армия будет сражаться с его соперником, постарается захватить Дурноварию.

– Если мы заключим с ним мир… – снова встрял Мэуриг.

– Этому не бывать, – отрезал Кунеглас. Он был единственным королем на совете, и Мэуриг сразу стушевался.

– И еще одно, – предупредил Саграмор. – У саксов теперь псы. Большие псы.

Он развел руки, показывая размер саксонских боевых собак. Мы все были о них наслышаны. Говорили, что саксы спускают псов за мгновения до сшибки, и те валят противников, а в образовавшиеся бреши устремляются копейщики.

– Псов предоставьте мне, – сказал Мерлин. Это были его единственные слова на совете, но спокойный, уверенный тон старого друида всех несколько успокоил. Неожиданное присутствие Мерлина само по себе ободряло; раздобыв Котел, он изрядно вырос в глазах воинов, даже некоторых христиан. Немногие понимали, зачем нужен Котел, однако все радовались, что старик выразил готовность идти с войском. Если Артур нас ведет, а Мерлин сопровождает, мы наверняка победим!

Артур изложил диспозицию. Ланселот с копейщиками-силурами и отрядом думнонийцев будет охранять южную границу от Кердика. Остальные соберутся в Кар Амбре и двинутся на восток вдоль Темзы. Ланселот для вида поломался, уверяя, что хотел бы со всеми сражаться против Эллы, Кулух же, услышав приказы, изумленно затряс головой.

– Ему снова не придется взяться за меч! – шепнул он мне.

– Придется, если Кердик на него нападет, – отвечал я. Кулух взглянул на Ланселота, сидевшего между близнецами Амхаром и Лохольтом.

– Выходит, он остается рядом с покровительницей? – сказал Кулух. – Боится на шаг отойти от Гвиневеры, чтобы не пришлось стоять на своих ногах!

Мне было все равно. Меня радовало, что Ланселот и его люди не идут с основным войском. Довольно будет и саксов, не хватало только опасаться еще Танабурсовых внуков или силурийского ножа в спину.

И мы выступили. Наше разношерстое войско составляли дружины трех королевств Британии; некоторые далекие союзники еще не подоспели. Нам обещали воинов из Элмета и даже из Кернова; им предстояло нагнать нас на римской дороге, которая идет на юго-восток от Кориниума и поворачивает на восток, к Лондону.

Лондон. Римляне звали его Лондиния, а до того он носил имя Лондо, что, по словам Мерлина, означает «дикое место». Теперь нагл путь лежал к этому городу, некогда величайшему в Римской Британии, а ныне прозябающему средь захваченных Эллой земель. Саграмор совершил на него прославленный набег и видел тамошних обитателей-бриттов, стонущих под иноземным игом. Теперь мы надеялись их освободить. Надежда эта распространялась внутри войска, как лесной пожар. Артур всячески старался ее угасить. Наша цель, объяснял он, разгромить саксов в бою, а не лезть в развалины мертвого города. Мерлин, впрочем, считал иначе.

– Я иду не для того, чтобы смотреть на убитых саксов, – объявил он. – Какая от меня польза на поле боя?

– Огромная, господин, – отвечал я. – Твоя магия пугает врагов.

– Не пори чепуху, Дерфель. Любой дурак может прыгать перед войском, корчить рожи и сыпать проклятиями. Пугать саксов – дело нехитрое. Даже Ланселотовы горе-друиды с ним справятся. Хоть они и не настоящие друиды.

– Не настоящие?

– Разумеется! Чтобы стать настоящим друидом, надо учиться. Пройти испытания. Показать остальным друидам, что знаешь свое дело. А я не слышал, чтобы какие-то друиды испытывали Динаса и Лавайна. Разве что Танабурс, а какой он был друид? Ясно, что никудышный, иначе бы ты не дожил до сего дня. Презираю неумех.

– Они умеют колдовать, господин, – сказал я.

– Колдовать! – фыркнул Мерлин. – Тебе показали яйцо дрозда, а ты и рот разинул? Эка невидаль! Дрозды кладут их каждый год без всякого колдовства. Вот если бы он показал овечье яйцо, я бы удивился.

– Он наколдовал еще и звезду, господин!

– Дерфель! Как же ты легковерен! Наколдовал при помощи ножниц и пергамента? Не тревожься, я слышал про эту звезду. Твоя бесценная Кайнвин вне опасности. Мы с Нимуэ об этом позаботились, закопав три черепа. Подробности тебя не касаются; знай: если эти мошенники приблизятся к Кайнвин, они обратятся в ужей. Смогут класть яйца до конца жизни.

Я поблагодарил Мерлина и спросил, зачем он идет с войском, если не хочет сражаться против Эллы.

– Из-за свитка, разумеется, – отвечал он и похлопал по карману грязного черного одеяния, показывая, что документ на месте.

– Свиток Каледдина? – спросил я.

Свиток Мерлин привез из Инис Требса и ценил не меньше всех сокровищ Британии, что немудрено: древний документ рассказывал о секрете этих сокровищ. Друидам запрещалось что-либо записывать. Считалось, что записанное заклинание теряет силу, поэтому ритуалы и знания передавались изустно. Однако римляне, до того как напасть на Инис Мон, из страха перед религией бриттов подкупили некоего друида по имени Каледдин, и тот надиктовал все, что знал, римскому писцу. Таким образом, предательский свиток Каледдина сохранил древнее знание, которое в последующие столетия было почти утрачено, ибо римляне жестоко истребляли друидов. Теперь Мерлин надеялся при помощи свитка вернуть утраченное могущество.

– Ив списке, – догадался я, – упоминается Лондон?

– До чего же ты любопытен, – поддразнил меня Мерлин, потом (может быть, оттого, что погода была хорошая и сам он – в отличном настроении) смилостивился. – Последнее сокровище Британии – в Лондоне. Точнее, его там спрятали. Я дал бы тебе лопату и поручил его выкопать, но ты обязательно напортачишь. Вспомни только Инис Мон! Завел нас в кольцо врагов!.. Посему я решил отправиться сам. Сперва надо будет найти, где оно зарыто, а это непросто.

– Для того, господин, ты и взял собак? – спросил я. Мерлин и Нимуэ собрали разношерстую свору брехучих дворняг, которая теперь шла вместе с войском.

Мерлин вздохнул.

– Позволь дать тебе совет, Дерфель. Купил собаку – не лай сам. Я знаю, зачем нужна свора, и Нимуэ знает, а ты – нет. Так установили боги. Еще вопросы есть? Или теперь я могу отдохнуть?

Он зашагал шире, ударяя в землю большим черным посохом.

Сразу за Каляевой показался дым сигнальных костров – знак, что нас заметили. Саксы, увидев этот дым, уходили, забирая зерно и скот и сжигая дома. Элла отводил свое войско – он постоянно был в дне перехода от нас, и мы, преследуя его, углублялись все дальше в разоренный край. Везде, где дорога проходила через лес, она была завалена срубленными деревьями; покуда мы растаскивали стволы, копье или стрела, вылетев из зарослей, отнимали жизнь одного из наших товарищей, а порой огромный саксонский пес выпрыгивал из подлеска и загрызал кого-то на месте. Элла ни разу не дал нам бой. Он отступал, мы шли вперед, и каждый день вражеские копья и псы сокращали наше число.

Однако куда больший урон наносили болезни. Еще перед Лугг Вей л ом мы поняли, что на всякое многолюдное войско боги насылают мор. Больные сильно замедляли продвижение: если они не могли идти, их приходилось укладывать в безопасном месте и оставлять рядом копейщиков для защиты от саксов, рыскавших вдоль наших флангов. Днем мы видели вдалеке их отряды, каждую ночь на горизонте мерцали костры. Однако нас замедляли не столько болезни, сколько самая нагла численность. Для меня загадка, почему тридцать копейщиков без труда проходят двадцать миль в день, а шесть сотен, даже выбиваясь из сил, едва покрывают восемь или девять. Через некоторое время я перестал смотреть на римские камни, отмечавшие число миль до Лондона, – не хотелось видеть, как мало мы прошли.

Замедляли нас и воловьи упряжки. Позади войска ехали сорок вместительных телег с провиантом и запасным оружием. Обоз поручили охранять Мэуригу; он постоянно суетился, пересчитывал телеги и сетовал, что копейщики впереди идут слишком быстро.

Возглавляли войско прославленные конники Артура. Их было теперь пятьдесят, в кольчугах, на косматых, рослых конях, каких разводят в Думнонии. Другие всадники, не входившие в Артурову конницу, ехали впереди в качестве разведчиков. Иногда они не возвращались; позже мы находили на дороге их отрубленные головы.

Основной костяк войска составляли пятьсот копейщиков. Артур решил не брать с собой ополченцев – у деревенщины редко бывает достойное оружие. Итак, мы все были дружинники, каждый имел при себе щит и копье, а большинство и меч. Артур разослал по всей Думнонии приказ: всякий, у кого есть меч, должен его отдать, если только сам не идет на войну. Собранные таким образом восемьдесят клинков раздали воинам. Некоторые – очень немногие – несли трофейные саксонские обоюдоострые топоры; хотя большинство (и я в том числе) считали их несподручными.

И чем за все это платить? За мечи, за новые копья и щиты, телеги, волов, муку, обувь, знамена, сбрую, котелки, шлемы, плащи, кинжалы, подковы и солонину? Артур, когда я его спросил, лишь рассмеялся.

– Благодари христиан, Дерфель.

– Еще дали? – удивился я. – Мне казалось, это вымя выдоено насухо.

– Теперь – да, – мрачно отвечал он, – но удивительно, сколько их храмы согласились отдать, когда мы предложили монахам мученический венец, и еще удивительнее, сколько золота мы обещали вернуть со временем.

– Мы хоть что-нибудь вернули Сэнсаму? – спросил я. На золото, отнятое у его монастыря, мы купили перемирие с Эллой на время осенней кампании, которая закончилась сражением в Лугг Вейле.

Артур помотал головой.

– И он постоянно мне об этом напоминает.

– Похоже, – осторожно проговорил я, – епископ завел себе новых друзей.

Артур только рассмеялся над моей осторожностью.

– Он – капеллан Ланселота. Наш дорогой епископ, как яблоко в бочке с водой: придавишь – снова выскочит.

– И он помирился с твоей женой, – заметил я.

– Мне нравится, когда люди забывают ссоры, однако епископ Сэнсам и впрямь странный союзник. Гвиневера готова его терпеть, Ланселот его возвышает, Моргана – защищает. Кто бы мог подумать?! Моргана!

Артур любил сестру и горевал, что она отдалилась от Мерлина. Моргана с головой ушла в управление Инис Видрином, словно желала доказать старому друиду, что годится ему в спутницы куда лучше Нимуэ. Увы, она давно проиграла битву за место верховной жрицы. Как объяснил Артур, Мерлин ценил Моргану, она же хотела любви, а кто способен полюбить женщину, так изуродованную огнем? «Мерлин никогда не был ее любовником, – сказал Артур, – как бы она ни старалась всех в этом уверить. Мерлину нравится, когда его считают чудным, но, по правде сказать, он не может видеть Моргану без маски. Ей очень одиноко, Дерфель». Посему неудивительно, что Артура радовала дружба его сестры с Сэнсамом. Я не мог взять в толк одного: как самый рьяный защитник христианства в Думнонии может дружить с могущественной языческой жрицей? Да, подумал я, мышиный король подобен пауку, плетущему очень странную паутину. Не так давно он силился поймать в нее Артура; какую ловчую сеть он мастерит теперь?

Последние вести из Думнонии принесли догнавшие нас в дороге союзники, новых ждать не приходилось: мы были отрезаны, окружены саксами. По крайней мере, старые вести обнадеживали. Кердик пока не напал на Ланселота; предполагали, что он двинулся на помощь Элле. Последней нас нагнала дружина из Кернова под предводительством старого друга, который галопом устремился ко мне, спрыгнул с лошади, оступился и упал прямо передо мной. Это был Тристан, принц Кернова. Он поднялся, отряхнул с плаща пыль и обнял меня.

– Не тревожься, Дерфель, – сказал он, – воины Кернова прибыли. Все будет хорошо.

Я рассмеялся.

– Отлично выглядишь, о принц.

Надо сказать, слова мои соответствовали истине.

– Сбежал от отца. Он выпустил меня из клетки – надеется, что какой-нибудь сакс раскроит мне голову топором.

Принц комично изобразил, как умирает. Я сплюнул, чтобы отвратить зло.

Тристан был темноволосый красавец с длинными усами и раздвоенной бородой. Бледное лицо часто бывало печальным, но сегодня оно лучилось весельем. Год назад он ослушался отца и привел дружину в Лугг Вейл. Говорили, что за это отец заточил его на всю зиму в далекую крепость на северном побережье. Теперь король Марк смилостивился и отпустил сына на войну.

– У нас в семье прибавление, – сказал Тристан.

– Прибавление?

– Мой дорогой батюшка, – ехидно объяснил он, – взял себе новую жену. Иалле из Броселианда.

Броселианд был последним королевством бриттов в Арморике. Им правил Будик ал Камран, женатый на Артуровой сестре Анне, следовательно, Иалле приходилась Артуру племянницей.

– И какая же это у тебя мачеха? – спросил я. – Шестая?

– Седьмая, – поправил Тристан. – Ей только пятнадцать зим, а отцу не меньше пятидесяти. Мне почти тридцать! – мрачно присовокупил он.

– И ты до сих пор холост?

– Пока да. Отец женится и за меня тоже. Бедняжка Иалле! Годика через четыре умрет и она. Однако сейчас отец счастлив. Доканывает ее, как доконал прежних. – Он обнял меня за плечи. – А я слышал, ты женился?

– Не женился, но в семейной упряжке.

– С легендарной Кайнвин! – Он рассмеялся. – Молодцом, дружище! Когда-нибудь я тоже найду свою Кайнвин.

– Поскорее бы уж, мой принц.

– Непременно! Я старею! Дряхлею! Третьего дня наглел в бороде седой волос. – Он ткнул себя в подбородок и встревоженно спросил: – Видишь?

– Этот? – поддразнил я. – Ты похож на барсука.

В бороде у него и впрямь поблескивали два или три седых волоса, но не более того.

Тристан рассмеялся, потом взглянул на раба, который бежал по дороге с дюжиной собак на сворке.

– Запасной провиант? – спросил он.

– Магия Мерлина, и он не говорит мне, для чего они нужны.

Собаки доставляли уйму хлопот: требовали еды, которой нам самим было мало, выли по ночам, не давая спать, и отчаянно дрались с псами наших воинов.

В день, когда к нам присоединился Тристан, мы дошли до Понта, где дорога пересекала Темзу по удивительному каменному мосту, выстроенному римлянами. Мы думали, что он давно рухнул, однако разведчики сообщили, что мост по-прежнему стоит. Дойдя до реки, мы, к своему изумлению, обнаружили, что так оно и есть.

То был самый жаркий день перехода. Артур не разрешал воинам вступать на мост, пока не подтянется обоз, поэтому наши люди растянулись вдоль реки и стали ждать. У моста было одиннадцать пролетов, по два на каждом берегу и семь над водой. Древесные стволы и плавучий мусор, прибитые течением к опорам, образовали подобие плотины. Западнее нее река была шире и глубже; вода, бурля и пенясь, стремительно неслась под мостом. На другом берегу сохранилось римское поселение: несколько каменных домов за полуразрушенным земляным валом. С нашей стороны мост охраняла башня. На просевшей арке уцелела римская надпись. Артур мне ее перевел. Оказалось, что мост выстроен по приказу императора Адриана.

– «Император», – повторил я, пялясь на каменную табличку. – Это больше короля?

– Император – повелитель королей, – сказал Артур. Вид моста чем-то его расстроил. Он взобрался на первый пролет, дошел до башни, погладил камни и снова прочел надпись. – Положим, мы с тобой решили бы воздвигнуть такой мост – как бы мы это сделали?

Я пожал плечами.

– Построили бы его из дерева, господин. Опоры – из вяза, остальное – из дуба.

Артур скривился.

– И достоял бы он до наших праправнуков?

– Пусть строят собственные мосты, – отвечал я. Артур снова погладил камень.

– У нас нет таких каменотесов. Никто не помнит, как установить каменную опору в реке. Мы подобны людям, сидящим на груде сокровищ: с каждым днем она убывает, а мы не знаем, как ее восполнить и приумножить.

Он обернулся и увидел первую из Мэуриговых телег. Наши разведчики прочесали лес по обе стороны дороги и сообщили, что саксами там даже не пахнет. И все же Артур осторожничал.

– Я бы на их месте пропустил войско по мосту и атаковал обоз, – сказал он.

Артур решил выслать сперва передовой отряд, завезти телеги за полуразрушенный земляной вал римского поселения и только затем переправить остальное войско.

Передовой отряд состоял из моих людей. Лес на другой стороне был не такой густой, и все равно в нем могло бы укрыться небольшое войско, однако никто на нас не напал. Единственным знаком, что здесь побывали саксы, оказалась отрубленная лошадиная голова на середине моста. Мы подождали, пока Нимуэ выйдет вперед и отведет порчу. Она сказала, что саксонское колдовство слабое, поэтому просто плюнула на конскую голову, после чего мы с Иссой копьями перебросили падаль через парапет.

Мои люди охраняли земляной вал, покуда телеги и сопровождающие их копейщики переправлялись по мосту. Мы с Галахадом пошли осмотреть селение. Саксы почему-то избегают селиться в римских домах, предпочитая собственные, бревенчатые, крытые соломой. Здесь, впрочем, люди жили совсем недавно: в очагах сохранилась зола, некоторые дома были чисто выметены.

– Может, это наши, – предположил Галахад. Многие бритты жили среди саксов, по большей части в качестве рабов, хотя встречались и свободные, смирившиеся с иноземным владычеством.

Видимо, прежде здесь располагались казармы, но были и два дома получше, а так же то, что я поначалу принял за житницу. Когда мы открыли перекошенную дверь, то поняли, что это хлев, куда скот загоняли на ночь для защиты от волков. Пол покрывало месиво из навоза и соломы, а вонь стояла такая, что я бы сразу выскочил на улицу, если бы Галахад не заметил что-то в дальнем углу. Пришлось мне последовать за ним.

В дальнем конце помещения мы обнаружили полукруглую нишу. На грязной штукатурке под слоем многолетней пыли с трудом угадывался символ: что-то вроде большого «X», наложенного на «Р». Галахад взглянул на него и перекрестился.

– Здесь была церковь, – изумленно проговорил он.

– Ну и вонища, – заметил я.

Он благоговейно смотрел на символ.

– Здесь жили христиане.

– Больше не живут.

Я морщился от вони и отбивался от мух, жужжащих вокруг головы.

Галахад, не обращая внимания на вонь, принялся копьем разгребать слежавшуюся гнилую солому пополам с навозом. Наконец он сумел расчистить кусочек пола, что только придало ему рвения. Через некоторое время из-под грязи показалось мозаичное изображение человека с нимбом на голове. Он был в одеяниях вроде епископских, а на ладони держал поджарого зверька с косматой головой.

– Святой Марк и его лев, – объяснил Галахад.

– Я думал, львы – огромные, – разочарованно протянул я, вглядываясь в измазанную навозом мозаику. – Саграмор говорит, они больше коней и злее медведей. А этот – просто котенок.

– Это символический лев. – Галахад попытался расчистить побольше мозаики, но застарелая грязь слежалась слишком плотно. – Когда-нибудь, – сказал он, – я построю такую же большую церковь, в которой целый народ сможет собираться, чтобы служить Богу.

– А когда ты умрешь, – я потащил его к выходу, – какой-нибудь гад загонит туда на зиму стадо и скажет тебе спасибо.

Галахад попросил разрешения побыть в церкви еще чуть-чуть и, покуда я держал его щит и меч, вознес молитву.

– Это знак Божий! Знак победы! – взволнованно проговорил он, выходя наконец за мною из темного помещения. – Мы восстановим христианство в Ллогре!

Может быть, это и было знаком победы для Галахада, однако старая церковь едва не явилась причиной нашего поражения. На следующий день, когда мы выступили к Лондону, до которого было уже рукой подать, принц Мэуриг задержался в Понте. Обоз с большей частью сопровождения он отослал вперед, а пятьдесят человек оставил расчищать церковь. На Мэурига, как и на Галахада, старая церковь произвела огромное впечатление. Он решил заново освятить ее, поэтому его люди отложили оружие и принялись разгребать навоз и солому, чтобы священники, сопровождавшие принца, могли прочесть какие уж там положено молитвы от осквернения.

И покуда арьергард ковырялся в навозе, следовавшие за нами саксы прошли по мосту.

Мэуриг спасся, поскольку был на коне, а почти все его люди и оба священника погибли. Затем саксы нагнали обоз. Остатки арьергарда дали бой, но саксы смяли их, обошли с фланга и начали рубить волов. Одна за другой телеги попали в руки врага.

Мы услышали глум, войско остановилось, и Артуровы конники поскакали на звуки битвы. Все они были без доспехов – слишком жарко ехать в кольчуге целый день, – однако само их появление спугнуло саксов. Увы, поздно. Восемнадцать телег из сорока лишились волов, их оставалось только бросить. Почти все эти восемнадцать были разграблены, бочки, в которых мы везли муку, разрублены топорами, сама мука высыпалась на дорогу. Мы собрали, сколько могли, в плащи; теперь нам предстояло есть хлеб пополам с песком и веточками. Рационы сократили еще раньше, чтобы хватило на двухнедельный переход туда и обратно; выходит, поворачивать назад придется через неделю, и то мы еле-еле дотянем на оставшемся провианте до Каляевы или Кар Амбры.

– В реке есть рыба, – заметил Мэуриг.

– О нет, ради всех богов, только не рыба, – простонал Кулух, вспоминая последние дни Инис Требса.

– Рыбы не хватит, чтобы прокормить целое войско, – сердито отвечал Артур. Ему явно хотелось наорать на Мэурига, но он не считал себя вправе унижать принца. Если бы я или Кулух разделили арьергард и потеряли обоз, Артур вышел бы из себя. Мэурига защищал титул.

Мы устроили военный совет к северу от дороги, идущей через плоскую зеленую равнину, утыканную купами деревьев, зарослями утесника и боярышника. Присутствовали все начальствующие; десятки простых воинов толклись рядом и слышали каждое слово. Мэуриг, разумеется, не признавал за собой вины. Будь у него больше людей, утверждал он, ничего бы не случилось.

– К тому же, простите, что напоминаю очевидное, но не добьется победы войско, забывшее Бога.

– Что ж тогда твой бог нас забыл? – спросил Саграмор.

– Что было, то прошло, – успокоил его Артур. – Надо думать о том, что будет.

Однако будущее зависело не столько от нас, сколько от Эллы. Он одержал первую победу, хотя, возможно, и не осознавал ее масштабов. Мы были на его территории; нас ждала голодная смерть, если мы не разобьем саксов и не прорвемся туда, где остались зерно и скот. Разведчики добывали оленей, один раз нам попались коровы и овцы, но мяса этого было мало, и мы остро ощущали нехватку хлеба.

– Он ведь будет защищать Лондон? – спросил Кунеглас. Саграмор мотнул головой.

– Лондон населен бриттами. Он отдаст нам Лондон.

– И там будет еда, – заметил Кунеглас.

– Надолго ли ее хватит, о король? – спросил Артур. – И если мы захватим ее с собой, что делать дальше? Идти и идти – в надежде, что Элла нападет?

Он мрачно уставился в землю. Мы уже поняли, что Элла хочет заманить нас в глубь страны, не оставляя на пути и крошки провианта, а когда мы вконец оголодаем и падем духом, напасть сразу со всех сторон.

– Мы должны навязать ему бой, – сказал Артур. Мэуриг заморгал, как будто Артур сморозил глупость. Сопровождавшие нас друиды – Мерлин, Иорвет и еще двое из Повиса – сидели рядом. Мерлин, удобно устроившийся на муравейнике, поднял посох, требуя всеобщего внимания.

– Что вы делаете, – мягко спросил он, – когда хотите заполучить что-то ценное?

– Беру это, – прорычал Агравейн. Он командовал тяжелой конницей Артура.

– А что вы делаете, – переформулировал вопрос Мерлин, – когда хотите получить что-то ценное от богов?

Агравейн пожал плечами. Остальные тоже не нашлись с ответом.

Мерлин встал во весь свой немалый рост.

– Если чего-то хотите, – сказал он просто, словно обращаясь к ученикам, – надо что-то предложить взамен. Принести жертву. Более всего на свете я хотел заполучить Котел, поэтому предложил взамен свою жизнь, и мое желание исполнилось. А не предложил бы – остался бы ни с чем. Мы должны принести какую-то жертву.

Мэуриг, оскорбленный в своих христианских чувствах, решил поддразнить друида.

– Может быть, принесем в жертву тебя, о Мерлин? Прошлый раз помогло.

Он захохотал и поглядел на уцелевших монахов, предлагая им повеселиться.

Смех стих, когда Мерлин черным посохом указал на Мэурига. Он держал посох неподвижно, в нескольких дюймах от лица принца. Тот давно перестал смеяться, а Мерлин все не опускал посох, растягивая невыносимое молчание. Агрикола, чувствуя, что должен вступиться за своего повелителя, прочистил горло, но быстрое движение посоха заставило его прикусить язык. Мэуриг будто онемел. Он покраснел, лицо его дергалось. Артур нахмурился и все же рта не раскрывал. Нимуэ улыбалась, мы молча смотрели, некоторые боязливо ежились. Мерлин по-прежнему не двигался. Наконец Мэуриг не выдержал.

– Я пошутил! – в отчаянии вскричал он. – Я не хотел тебя обидеть!

– Ты что-то сказал, о принц? – озабоченно спросил Мерлин, как будто панический выкрик Мэурига вывел его из задумчивости. Он опустил посох. – Простите, замечтался… О чем бишь я говорил? Ах да, жертва. Что у нас самое ценное, Артур?

Артур задумался.

– У нас есть золото, серебро, мои доспехи.

– Побрякушки, – презрительно отвечал Мерлин.

Некоторое время все молчали, потом стоящие вокруг воины начали снимать гривны и размахивать ими в воздухе. Другие предлагали оружие, кто-то даже назвал Артуров меч Экскалибур. Один повисец посоветовал принести в жертву христианина. Послышались одобрительные возгласы. Мэуриг снова покраснел.

– Порою я думаю, – промолвил Мерлин, – что обречен жить среди дурачья. Неужто весь мир, кроме меня, безумен?

Неужели никто из вас, болванов, не понимает, что у нас самое ценное? Никто?

– Еда, – сказал я.

– О! – довольно вскричал Мерлин. – Додумался-таки, дурачок! Еда, болваны! Планы Эллы построены на том, что у нас мало еды, так убедим его в обратном. Мы должны расточать провиант, как христиане расточают молитвы, подбрасывать к пустым небесам, расшвыривать его… – Он помолчал, чтобы придать веса последним словам. – Приносить в жертву.

Никто не посмел возразить, и Мерлин обратился к Артуру:

– Выбери место, где хотел бы дать бой, не слишком для себя выгодное. Помни, ты выманиваешь Эллу на битву – пусть думает, что сумеет тебя разбить. Сколько ему потребуется, чтобы собрать силы?

– Три дня. – Артур считал, что люди Эллы окружают нас широким редким кольцом. Саксам потребуется два дня, чтобы стянуть это кольцо в компактное войско, и еще день, чтобы приготовиться к битве.

– Мне понадобятся два дня, – сказал Мерлин. – Итак, прикажи напечь столько хлеба, чтобы продержаться пять дней. Продержаться впроголодь, ибо наша жертва должна быть настоящей. Потом найди место для битвы. Остальное я возьму на себя. Мне потребуются Дерфель и человек десять его воинов в качестве работников. А есть ли у нас здесь… – он возвысил голос, чтобы слышала толпа, – искусные резчики по дереву?

Он взял шестерых. Двое были из Повиса, один из Кернова, еще двое из Думнонии. Им выдали ножи и топоры и велели ждать, пока Артур найдет место для боя.

Артур выбрал широкую вересковую пустошь на склоне пологого холма, увенчанного рощицей рябины и тиса. Возле нее поставил свои знамена, и мы, нарубив в роще молодых стволов, соорудили вокруг ограду, за которой должны были встать копейщики. Здесь мы надеялись дождаться Эллу. Тем временем в земляных печах пекли хлеб, на котором нам предстояло продержаться до той поры.

Мерлин выбрал место к северу от вересковья – луг с густой травой и несколькими чахлыми осинами на берегу ручья, бегущего на юг к Темзе. Моим людям велели повалить три дуба, стесать ветки и кору, а потом вырыть три ямы, в которые стволы можно поставить, как колонны. Однако прежде Мерлин велел резчикам превратить стволы в трех мерзких идолов. Ему и Нимуэ помогал Иорвет. Все трое с большим удовольствием принялись изобретать самых гнусных, самых страшных истуканов, не похожих ни на одного известного мне бога. Как объяснил Мерлин, они предназначались не для нас, а для саксов. Под его руководством резчики изготовили три страшилища со звериными мордами, женскими грудями и мужскими гениталиями, после чего мои люди установили их в ямы и утрамбовали вокруг землю. «Отец, сын и святой дух!» – со смехом объявил Мерлин.

Мои люди сложили перед идолами огромные груды дров, и на них мы высыпали оставшийся провиант. Закололи последних волов, взгромоздили истекающие кровью туши поверх поленьев, а сверху навалили все, что они везли: вяленое мясо и рыбу, сыр, яблоки, зерно и бобы, а в придачу – двух только что убитых оленей и барана. Баранью голову с закрученными рогами прибили на центральный столб.

Саксы наблюдали за нашей работой из-за ручья. В первый день их копья раз или два просвистели над водой и упали, не долетев до нас. Затем враги оставили тщетные попытки помешать нашим занятиям и только с любопытством смотрели, что же мы такое странное затеваем. Я чувствовал, что их становится все больше. Поначалу я различал за деревьями лишь несколько десятков саксов; под вечер второго дня за лиственным пологом зажглись не меньше двадцати костров.

– А теперь, – сказал в тот вечер Мерлин, – устроим для них зрелище.

Мы в котелках принесли угли из очага на холме и засунули их под груду дров. Дерево было свежее, но мы натолкали вниз сухой травы и веток, так что к полуночи костер уже полыхал вовсю. Пламя озаряло чудовищные морды идолов, дым огромными клубами плыл в сторону Лондона, запах жаркого дразнил наших изголодавшихся товарищей на холме. Пламя трещало, вздымалось и опадало, разбрасывая фонтаны брызг. Туши животных корчились и сжимались по мере того, как жаркие языки пожирали их мускулы. Растопленный жир скворчал на огне, потом вспыхивал ослепительным белым пламенем. Черные тени плясали на трех мерзостных истуканах. Всю ночь полыхал костер, сжигая нашу последнюю надежду на отступление, а наутро враги вышли осмотреть его дымящиеся угли.

Теперь оставалось только ждать. Правда, мы не бездействовали. Всадники выехали разведать лондонскую дорогу и сообщили, что видели саксонские отряды на марше. Другие рубили деревья и начали строить в рощице на холме большой дом. Не то чтобы он был нам нужен; Артур хотел создать впечатление, будто возводит в Ллогре оплот, из которого намерен совершать набеги на земли Эллы. Если бы тот поверил, то наверняка бы на нас напал. Мы пытались насыпать земляной вал, но без нужных инструментов работа продвигалась плохо – тоже больше для видимости.

Несмотря на то что все были заняты, в войске произошел раскол. Некоторые, как Мэуриг, считали, что мы с самого начала избрали неверную стратегию. Лучше было бы, говорил Мэуриг, отправить несколько больших отрядов и захватить саксонские крепости на границе, а вместе этого мы сами заманили себя в ловушку и сдохнем в ней от голода.

– И, возможно, он прав, – сказал мне на третье утро Артур.

– Нет, господин.

В подтверждение своих слов я указал на север, за ручей, где дымки костров выдавали присутствие большого саксонского войска.

Артур покачал головой.

– Войско Эллы, конечно, здесь, – сказал он, – но он не обязательно нападет. Будет наблюдать за нами, однако, если у него есть хоть капля ума, не тронется с места.

– Так нападем на него сами, – предложил я. Артур снова мотнул головой.

– Вести войско через лес и ручей – верное поражение. Это наш последний оплот, Дерфель. Молись, чтобы Элла напал сегодня.

Он не напал. Истекал пятый день с тех пор, как саксы уничтожили наши припасы. Завтра нам предстояло доесть последние крохи, послезавтра – ощутить настоящий голод, а еще через день – осознать свое полное и окончательное поражение. Артур делал вид, будто не слышит недовольных голосов, предрекающих нам погибель. В тот вечер, когда солнце опускалось над далекой Думнонией, он предложил мне подняться на стену недостроенного дома. Я вскарабкался по бревнам и вылез наверх.

– Смотри, – сказал Артур, указывая на восток.

На горизонте с трудом различались серые дымки, а под ними – озаренные закатным солнцем дома. Никогда еще я не видел такого большого города. Он был больше Глевума и Кориниума, больше даже, чем Аква Сулис.

– Лондон, – проговорил Артур. – Думал ли ты когда-нибудь его увидеть?

– Да, господин. Он улыбнулся.

– Мой неунывающий Дерфель Кадарн.

Он сидел на стене, держась за неструганный столб и пристально глядя на город. Позади нас, в недостроенном доме, стояли лошади, уже изрядно оголодавшие; травы на сухой вересковой пустоши было мало, а фуража мы не захватили.

– Странно, правда? – сказал Артур, по-прежнему глядя на Лондон. – Быть может, Ланселот и Кердик уже сразились, а мы ничего об этом не узнаем.

– Молись, чтобы Ланселот победил, – отвечал я.

– Молюсь, Дерфель, молюсь. – Он ударил пятками по бревенчатой стене. – Какая возможность представилась Элле! Уничтожить цвет британского воинства! К концу года, Дерфель, его люди будут пировать в наших домах! Дойдут до Северна! Вся Британия падет, если только Элла выберет правильную стратегию! – Казалось, мысль эта Артура забавляет. Затем он развернулся и поглядел на лошадей. – Тоже провиант. На их мясе можно будет продержаться неделю-другую.

– Господин! – возмутился я его упадническим настроением.

– Не тревожься, Дерфель, – рассмеялся Артур. – Я послал нашему друге Элле весточку.

– Как?!

– С женщиной Саграмора, Маллой. Странные у саксов имена. Ты ее знаешь?

– Видел, господин.

Малла была высокая, плечистая, с длинными сильными ногами. Саграмор захватил ее во время набега на исходе прошлого года, и она смирилась со своей участью – покорность судьбе явственно читалась на широком невыразительном лице, обрамленном светло-русой копной. Ничем красивым, кроме волос, она не выделялась, и все же было что-то притягательное в этой рослой, жилистой, медлительной женщине, такой же спокойной и молчаливой, как ее любовник-нумидиец.

– Она сделала вид, что убежала от нас, – объяснил Артур, – и сейчас должна рассказывать Элле, будто мы намерены здесь перезимовать. Ланселот, мол, идет к нам с тремя сотнями копий. Его вызвали на подмогу, потому что наше войско ослаблено болезнями, а вот припасов у нас – хоть отбавляй. – Он улыбнулся. – Морочит ему голову, во всяком случае, так я надеюсь.

– А может, рассказывает ему правду, – мрачно заметил я.

– Может, – беспечно отвечал Артур. Он глядел, как наши воины бурдюками таскают воду из ручейка, бегущего по южному склону. – Однако Саграмор ей доверяет. А я давно привык полагаться на Саграмора.

Я осенил себя знаком от дурных сил.

– Опасно посылать женщину во вражеский лагерь.

– Она сама вызвалась. Говорит, никто не причинит ей зла. Ее отец – один из саксонских вождей.

– Надеюсь, она любит его меньше, чем Саграмора. Артур пожал плечами. Выбор сделан, и опасность не уменьшится оттого, что ее обсуждают. Он переменил тему.

– Ты понадобишься мне в Думнонии, когда все будет позади.

– С радостью, господин, если ты поручишься за безопасность Кайнвин, – отвечал я и, когда он попытался отмахнуться от моих страхов, продолжил: – Я слышал о собаке, которую убили, а ее окровавленную шкуру натянули на увечную суку.

Артур резко перебросил ноги через стену и спрыгнул во временную конюшню. Он отодвинул лошадь и знаком предложил мне спуститься сюда, где никто нас не увидит и не услышит.

– Ну-ка расскажи еще раз, что ты слышал, – потребовал он.

– Что собаку убили, – повторил я, спрыгнув на землю, – и ее окровавленную шкуру натянули на хромую суку.

– И кто это сделал?

– Некто, состоящий в дружбе с Ланселотом, – отвечал я, не желая называть имя его жены.

Артур ударил кулаком по стене, так что ближайшая лошадь в страхе прянула ушами.

– С королем Ланселотом, – сказал он, – дружит моя жена.

Я молчал.

– И я тоже, – с вызовом продолжал Артур. Когда я вновь не ответил, он проговорил холодно: – Да, Ланселот – человек гордый. Он потерял отцовское королевство, поскольку я не сдержал клятву. Я у него в долгу.

Я отвечал с такой же холодностью:

– Говорят, что хромую суку назвали Кайнвин.

– Довольно! – Артур снова ударил по стене. – Россказни! Пустые россказни! Никто не спорит, она действительно обижена на Кайнвин и на тебя, Дерфель, но я не желаю, чтобы ты пересказывал мне враки! На Гвиневеру многое наговаривают. Ее не любят, потому что она красива, умна, независима во взглядах и не боится высказывать свое мнение. Ты говоришь, она станет наводить порчу на Кайнвин? Убивать собак и сдирать с них шкуру? Ты в это веришь?

– Хотел бы не верить, – отвечал я.

– Гвиневера – моя жена. – Артур понизил голос, в его словах по-прежнему сквозила горечь. – У меня нет других жен, и я не хочу заводить наложниц-рабынь. Мы с ней едины, Дерфель, и я не желаю ничего против нее слышать. Ничего!

Последнее слово он прокричал. Я подумал, не вспомнил ли он гнусные оскорбления Горфиддида в Лугг Вейле. Король уверял, будто спал с Гвиневерой, и не только он, но и целый легион других мужчин. Мне вспомнилось любовное кольцо Балерина с крестом и символом Гвиневеры… Отогнав эти мысли, я сказал только:

– Господин, я ни разу не назвал имени твоей жены. На миг показалось, что Артур меня ударит. Потом он мотнул головой.

– У нее сложный характер, Дерфель. Порою мне хочется, чтобы она была не такой заносчивой, но я не могу без ее советов. – Он помолчал и горестно улыбнулся. – Я не могу без нее жить. Она не убивала никаких собак, Дерфель, поверь. Ее богиня, Изида, не требует жертв. Во всяком случае, не требует приносить ей в жертву живое. Золото – это да. – Он внезапно повеселел. – Золота ей нужно много.

– Я верю тебе, господин, и все-таки Кайнвин в опасности. Динас и Лавайн ей угрожали.

Артур покачал головой.

– Ты оскорбил Ланселота, Дерфель. Я тебя не виню, но, подумай, можно ли осуждать его нелюбовь к тебе? А Динас и Лавайн служат Ланселоту, им положено разделять чувства своего господина. – Он помолчал. – Когда война закончится, я всех помирю. Всех! Когда мои воины станут побратимами, мы все помиримся. Ты, Ланселот и все остальные. А до тех пор, Дерфель, я ручаюсь за безопасность Кайнвин. Жизнью, если захочешь. Требуй любой клятвы. Могу поручиться своей жизнью, даже жизнью сына, поскольку нуждаюсь в тебе. И не только я, но и Думнония. Кулух – славный малый, но он не справляется с Мордредом.

– А я справлюсь?

– Мордред своеволен, – продолжал Артур, не отвечая на мой вопрос. – Он – внук Утера, в его жилах течет королевская кровь. Мы не хотим, чтобы он рос тихоней, однако ему нужна дисциплина. Твердое руководство. Кулух считает, что достаточно его бить, но от этого Мордред только становится упрямее. Я хочу, чтобы его воспитывали ты и Кайнвин.

Я пожал плечами.

– Радужная перспектива.

Его разозлило мое легкомыслие.

– Не забывай, Дерфель, что мы поклялись посадить Мордреда на престол. За этим я и вернулся в Британию. Таков мой главный долг, и все, кто клялись в верности мне, должны его исполнять. Через девять лет мы провозгласим Мордреда королем. В тот день мы все освободимся от клятвы, и молю всех богов, которые меня слышат, чтобы я смог повесить Экскалибур на стену и больше никогда не сражаться.

Однако до того дня мы должны исполнять клятву. Понимаешь?

– Да, господин, – смиренно отвечал я.

– Вот и отлично. – Артур отодвинул лошадь. – Элла нападет завтра, – уверенно произнес он, выходя из конюшни, – так что спи спокойно.

Солнце село над Думнонией, затопив ее алым огнем. На севере враги распевали боевые песни, наши воины у костров пели о доме. Часовые всматривались во тьму, лошади оглашали лагерь жалобным ржанием, Мерлиновы собаки выли, и некоторые из нас спали.

Наутро мы увидели, что за ночь истуканов повалили. Саксонский колдун с волосами, густо намазанными навозом и торчащими наподобие шипов, в изодранной волчьей шкуре на голое тело, кружился в пляске на их месте. Зрелище это убедило Артура, что Элла намерен сегодня на нас напасть.

Мы нарочно не показывали, что готовы к сражению. Дозорные стояли на часах, копейщики лежали или сидели на склоне, как будто рассчитывали провести в праздности еще день, но за ними, меж уцелевших тисов и рябин и внутри недостроенного дома, основная часть воинства готовилась к битве.

Мы подтянули ремни щитов, подточили и без того острые мечи, прочнее закрепили наконечники на древках. Мы коснулись амулетов, обнялись, доели последние крошки хлеба и вознесли молитвы богам – уж кто в каких верил. Мерлин, Иорвет и Нимуэ ходили между нами, благословляли оружие и раздавали пучки сушеной вербены в качестве оберегов.

Я облачился в боевой наряд: кожаные сапоги до колен с нашитыми стальными полосками для защиты икр от копья, соскользнувшего с края щита. Затем рубаху из грубой, спряденной Кайнвин шерсти, а поверх нее – кожаную куртку, на которую прицепил золотую брошь Кайнвин – мой талисман на протяжении многих лет. Сверху я натянул кольчугу, драгоценный трофей, снятый в Лугг Вейле с мертвого повисского вождя. Старая, римской работы – у нас таких делать не умеют. Я часто думал о тех, кто носил ее до меня. Повисский вождь пал, облаченный в эту кольчугу, – я разрубил ему голову Хьюэлбейном, – но по меньшей мере еще один ее прежний обладатель погиб в сражении: стальная рубаха была порвана на груди и затем грубо залатана звеньями железной цепи.

На левой руке у меня были воинские кольца – они защищают пальцы, на правой – нет, чтобы не мешали держать меч или копье. К рукам я пристегнул кожаные налокотники. Шлем у меня стальной, в форме миски, подбитый кожей и тканью. Шею защищал клапан из свиной кожи, а весной я поручил карсвосскому кузнецу приклепать сбоку стальные нащечники. Шлем венчался стальным гребнем, с которого свисал волчий хвост, добытый в чащах Беноика. Я прицепил на пояс Хьюэлбейн, продел левую руку в ремни щита и поднял боевое копье. Оно было выше человеческого роста, древко – толщиною с запястье Кайнвин – заканчивалось тяжелым листовидным наконечником, заточенным как бритва с одного конца и скругленным с другого, чтобы не застревать во вражеском теле или доспехах. Плаща я не надел, день выдался жаркий.

Каван, тоже облаченный в доспехи, подошел ко мне и преклонил колено.

– Если я буду хорошо сражаться, господин, ты позволишь мне пририсовать звезде пятый луч?

– Моим воинам положено хорошо сражаться. Зачем награждать их за то, что они и так обязаны делать?

– Так добыть тебе трофей, господин? Топор вождя? Золото?

– Добудь мне саксонского предводителя, Каван, – отвечал я, – и можешь нарисовать своей звезде тысячу лучей.

– Достанет и пяти, господин, – сказал он.

Утро тянулось бесконечно. Те из нас, кто были в стальных доспехах, обливались потом на жаре. Из-за реки, где прятались в лесу саксы, должно было казаться, будто наш лагерь спит или почти все воины недвижны от болезни, – и все равно саксы не нападали. Солнце поднималось выше. Наши разведчики, легкие конники, вооруженные лишь связками метательных копий, выехали из лагеря. Им не было места в сшибке пехотинцев, поэтому они отвели лошадей на юг, к Темзе, чтобы вступить в бой позже, либо, если нас разгромят, скакать с горестной вестью в далекую Думнонию. Конники Артура облачились в тяжелые доспехи и привесили коням на грудь неуклюжие кожаные щиты.

Артур, укрытый вместе со своими воинами в недостроенном доме, надел римские латы из тысяч стальных пластин, нашитых на кожаную безрукавку и находящих одна на другую, словно рыбья чешуя. Некоторые пластины были серебряные, так что латы переливались на солнце. На нем был белый плащ, на левом бедре – Экскалибур в чудесных узорчатых ножнах, защищающих своего обладателя от ран. Слуга Артура, Хигвидд, держал его длинное копье, шлем с плюмажем из гусиных перьев и крупный, блестящий, как зеркало, посеребренный щит. В мирной жизни Артур одевался скромно, на войне – со всей пышностью. Он хотел верить, что известен честным правлением, но сияющие доспехи и начищенный щит показывали, что он знает истинный источник своей славы.

Кулух прежде был одним из тяжелых конников Артура, а сейчас, подобно мне, возглавлял собственный отряд копейщиков. В полдень он разыскал меня и плюхнулся в тени дернового укрытия. Он был в стальном нагруднике, кожаной куртке без рукавов и бронзовых римских поножах на голых икрах.

– Этот скот, что, не собирается нападать? – проворчал он.

– Может, завтра? – предположил я.

Кулух возмущенно фыркнул, потом испытующе взглянул на меня.

– Знаю, что ты ответишь, Дерфель, но все равно спрошу. А ты, прежде чем говорить, подумай. Кто сражался рядом с тобой в Беноике? Кто стоял плечом к плечу с тобой в Инис Требсе? Кто делился с тобой элем и даже позволил тебе соблазнить рыбачку? Кто поддержал тебя в Лугг Вейле? Я. Помни об этом, когда будешь отвечать. Так что из еды ты припрятал?

Я улыбнулся.

– Ничего.

– Бессмысленный саксонский мешок с потрохами, вот ты кто! – Кулух взглянул на Галахада, отдыхавшего вместе с моими людьми. – У тебя осталась еда, о принц?

– Я отдал последние крошки Тристану, – отвечал тот.

– Это по-христиански, да? – скривился Кулух.

– Надеюсь, – отвечал Галахад.

– Вот почему я остаюсь язычником, – объявил Кулух. – Люблю пожрать вволю. Не могу рубить саксов на голодный желудок. – Он оглядел моих воинов, но никто не предложил ему поесть, поскольку у них у самих ничего не осталось. – Так значит, мне удастся сбыть тебе этого гаденыша Мордреда? – спросил Кулух, поняв, что еды ему не перепадет.

– Так хочет Артур.

– Я тоже. Будь у меня еда, я бы отдал ее до последней крошки в награду за услугу. Забирай стервеца. Пусть теперь тебе отравляет жизнь, а не мне, но учти, что ты измочалишь ремень о его гнусную шкуру.

– Не знаю, разумно ли бить нашего будущего короля, – осторожно заметил я.

– Неразумно, зато приятно. Сопливый ублюдок. – Он обернулся. – И что с саксами? Хотят они сражаться или нет?

Ответ на его вопрос пришел почти мгновенно. Скорбно, низко пропел рог, и лес огласился грохотом боевого саксонского барабана. Мы вскочили на ноги. Из-за деревьев на дальней стороне ручья показалось войско. Там, где секунду назад была лишь залитая солнцем листва, словно из-под земли выросли сотни саксов – сотни одетых в шкуры и закованных в сталь воинов с топорами, собаками, копьями и щитами. Вместо знамен у них были бычьи черепа, насаженные на палки и обвешанные тряпьем. Авангард составляли колдуны с всклокоченными, вымазанными навозом волосами, которые выплясывали перед строем сомкнутых щитов и призывали на нас проклятие богов.

Колдунам противостояли Мерлин и остальные друиды. По древнему обычаю они не шли, а прыгали на одной ноге, поддерживая себя посохом и размахивая в воздухе свободной рукой. Остановившись в сотне шагов от колдунов-саксов, они обрушили на них собственные проклятия. Тем временем на холме христианские священники, воздев руки, призывали на помощь своего бога.

Наше войско выстроилось в линию. Агрикола с его одетыми на римский манер латниками занял место на левом фланге, мы все – в центре. Артурова конница, до поры до времени спрятанная в недостроенном доме, должна была защитить правый фланг. Артур надел шлем, взобрался на свою кобылу Лламрей, расправил белый плащ на лошадином крупе и взял у Хигвидда тяжелое копье вместе с сияющим щитом.

Саграмор, Кунеглас и Агрикола возглавляли пехотинцев. Сейчас мои люди были крайние справа, и я видел, что саксонский строй куда длиннее нашего. Враг превосходил нас числом. Барды вам скажут, что саксов было несколько тысяч, но, полагаю, Элла привел не более шестисот человек. Разумеется, саксонский король располагал куда большим числом воинов, однако, как и мы, вынужден был оставить гарнизоны для защиты крепостей. Впрочем, и шесть сотен копейщиков – очень большое войско. А за строем дожидались еще не меньше шести сотен женщин и детей, которые не собирались принимать участие в битве, но, без сомнения, надеялись поживиться в случае победы – уж точно они бы обобрали наши трупы до нитки.

Друиды с усилием пропрыгали вверх, на холм. Пот стекал по лицу Мерлина на заплетенную в косицы бороду.

– Никакой магии, – объявил он. – Их колдуны не знают настоящей магии. Вам ничто не грозит.

Он протиснулся между сомкнутыми щитами и пошел искать Нимуэ. Саксы медленно надвигались. Их колдуны брызгали слюной и вопили, передовые бойцы осыпали нас бранью либо кричали задним, чтобы те держали строй.

Зазвучали рога, и наши ряды огласились пением. Мы на правом фланге орали боевую песнь Бели Маура – торжествующий рев, от которого огонь пробегает по жилам. Двое моих воинов плясали перед строем, перепрыгивая через свои сложенные на земле мечи. Я позвал их обратно, поскольку саксы двигались прямо на нас, вверх по пологому склону. Однако сшибки не произошло. Саксы остановились в ста шагах от нашего строя и сомкнули щиты, образовав сплошную стену обтянутого кожей дерева. Они молча стояли, пока их колдуны мочились в нашу сторону. Огромные псы лаяли и рвались с поводков, барабаны гремели, то и дело слышались скорбные завывания рога, но сами противники молчали, только ударяли копьями по щитам в такт мерному рокоту барабанов.

– Первые саксы, которых я вижу. – Тристан подошел ко мне и остановился, глядя на саксонских воинов, шкуры, обоюдоострые топоры, собак и копья.

– Их не так и трудно убивать, – успокоил я.

– Не нравятся мне эти топоры, – признался он, касаясь стального обода на щите, чтобы призвать удачу.

– Они тяжелые и несподручные, – заметил я. – Задерживаешь его щитом и колешь мечом пониже. Всегда срабатывает.

«Или почти всегда», – подумал я.

Саксонские барабаны внезапно смолкли, вражеский строй расступился, и вышел сам Элла. Несколько мгновений король смотрел на нас, потом плюнул и решительно бросил оружие на землю, показывая, что хочет поговорить. Он зашагал к нам, рослый, плечистый, темноволосый, в черной медвежьей шкуре. С ним были два колдуна и тощий плешивый человек – толмач, предположил я.

Кунеглас, Мэуриг, Агрикола, Мерлин и Саграмор вышли навстречу Элле. Артур решил остаться с конниками. Поскольку Кунеглас был единственным королем с наглей стороны, ему и пристало говорить с вражеским предводителем, однако он пригласил еще четверых и меня в качестве переводчика. Так я во второй раз увидел Эллу. Он был высокий, широкогрудый, с плоским суровым лицом и темными глазами. Иссеченные шрамами щеки обрамляла густая черная борода. Нос был сломан, на правой руке недоставало двух пальцев. Голову короля венчал шлем с двумя бычьими рогами, ноги облегали кожаные сапоги, длинная кольчуга свисала ниже колен. На горле и на запястьях блестело британское золото. Наверняка он обливался потом под медвежьей шкурой, наброшенной поверх кольчуги, однако в бою такой густой мех защищает от меча не хуже стальных лат.

– Помню тебя, червь, – сказал он мне. – Изменник сакс. Я чуть кивнул.

– Приветствую тебя, о король. Он плюнул.

– Думаешь, если ты учтив, смерть твоя будет легкой?

– Моя смерть тебя не касается, о король, а вот я намереваюсь рассказывать о твоей своим внукам.

Он рассмеялся, затем насмешливо оглядел наших предводителей.

– Пятеро на одного! А где Артур? Никак его от страха понос прихватил?

Я представил наших вождей Элле, затем Кунеглас повел речь, которую я переводил. Как обычно, он потребовал, чтобы саксонский король немедленно сдался. Мы будем милостивы, пообещал Кунеглас – потребуем жизнь Эллы, его сокровища, все его оружие, женщин и рабов, однако воины смогут уйти свободными – мы всего лишь отрубим каждому правую руку.

Элла осклабился, показав полный рот гнилых желтых зубов.

– Неужто Артур думает, будто спрятался от меня и я не знаю, что он здесь со своей конницей? Скажи ему, червь, что сегодня ночью его труп будет служить мне подушкой. Скажи, что, натешившись с его женой, я отдам ее моим рабам. Усатому дурню, – он указал на Кунегласа, – скажи, что к полуночи это место будет зваться «Могила бриттов». Еще скажи, что я вырву ему усы и сделаю из них игрушку для дочкиных котят. Скажи, что я изготовлю из его черепа кубок, а внутренности скормлю псам. Демону, – он ткнул бородой в сторону Саграмора, – скажи, что сегодня же его черная душа узрит все ужасы Тора и будет вечно корчиться в кольце змей. Что до этого… – Элла повернулся к Агриколе, – я давно желаю его смерти и буду с удовольствием вспоминать о ней долгими зимними ночами. А недоноска, – он плюнул в сторону Мэурига, – я оскоплю и сделаю своим виночерпием. Скажи им это все, червь.

– Он говорит «нет», – перевел я.

– Но ведь он явно сказал что-то еще? – педантично полюбопытствовал Мэуриг, которого пригласили на переговоры только из-за его ранга.

– Это неважно, – устало отвечал Саграмор.

– Всякое знание важно, – возразил Мэуриг.

– Что они говорят, червь? – спросил меня Элла, не обращая внимания на собственного толмача.

– Спорят, кому достанется удовольствие тебя убить, о король, – отвечал я.

Элла сплюнул.

– Скажи Мерлину, – саксонский король взглянул в сторону друида, – что его я не оскорблял.

– Он и так знает, о король, – сказал я, – ибо говорит на твоем языке.

Саксы боялись Мерлина и даже сейчас не хотели с ним ссориться. Два саксонских колдуна изрыгали в его сторону проклятия, но то была их обязанность, и Мерлин не обижался. Он вообще не проявлял интереса к переговорам, просто высокомерно смотрел вдаль, однако при последних словах удостоил саксонского короля легкой улыбки.

Элла несколько мгновений смотрел на меня, потом спросил:

– Из какого ты племени?

– Из Думнонии, о король.

– По рождению, болван!

– Из твоего, господин, – отвечал я. – Из народа Эллы.

– Кто твой отец?

– Я не знал его, господин. Утер захватил мою мать, когда я был у нее во чреве.

– А ее как зовут?

Мне пришлось на мгновение задуматься.

– Эрке, о король, – вспомнил я наконец. Элла неожиданно улыбнулся.

– Доброе саксонское имя! Эрке, богиня Земли и наша общая матерь. Как здоровье твоей Эрке?

– Я не видел ее с младенчества, о король, но мне говорили, она жива.

Элла мрачно уставился на меня. Мэуриг визгливо требовал, чтобы ему перевели, потом, ничего не добившись, замолчал.

– Нехорошо человеку забывать свою матерь, – сказал наконец Элла. – Как твое имя?

– Дерфель, о король.

Он плюнул на мою кольчугу.

– Позор тебе, Дерфель, что забыл свою мать. Будешь сегодня сражаться вместе с нами? С народом своей матери?

Я улыбнулся.

– Нет, о король, но благодарю за честь.

– Да будет легкой твоя смерть, о Дерфель. А вот этим гнидам скажи… – он кивнул на четырех вооруженных вождей, – что я приду съесть их сердца.

Элла последний раз плюнул, повернулся и зашагал к своим воинам.

– Так что он сказал? – взвизгнул Мэуриг.

– Он говорил со мной о моей матери, о принц, – отвечал я, – и напомнил про мои грехи.

Да простит меня Бог, в тот день я зауважал Эллу.

Мы выиграли сражение.

Игрейна захочет узнать больше. Ей нравится читать про храбрецов, и они были, как были и трусы, и те, кто со страху наложил в штаны, но остался стоять в строю. Были те, кто никого не сразили, лишь отчаянно защищались, и те, для чьих подвигов бардам пришлось изыскивать новые слова. Короче, бой мало отличался от любого другого. Друзья гибли, среди них Каван, друзья получали раны, как Кулух, друзья оставались невредимы – в их числе Галахад, Тристан и Артур. Меня рубанули топором по левому плечу, и хотя кольчуга смягчила удар, рана затягивалась несколько недель, и алый шрам на ее месте до сих пор болит в холодную погоду.

Важна не битва, а то, что случилось после, однако моя дорогая королева Игрейна хочет знать о героических подвигах, которые свершил дед ее мужа, король Кунеглас, поэтому вкратце расскажу о сражении.

Саксы напали. Элле понадобился час, чтобы сдвинуть их с места, и все это время всклокоченные колдуны вопили, барабаны рокотали, а саксы поочередно прикладывались к бурдюкам с элем. Мы пили мед, ибо, хотя съестное у нас кончилось, брагой воинство Британии не оскудевает никогда. Не меньше половины бойцов в тот день были пьяны, как в любом сражении, ибо ничто лучше браги не подбадривает людей перед самым пугающим маневром: лобовой атакой на сплошную стену щитов. Я не пил, потому что никогда не пью перед боем, однако искушение приложиться к бурдюку было велико. Некоторые саксы, без шлемов и щитов, подбегали к самому нашему строю, надеясь, что мы не выдержим и в беспорядке набросимся на них, однако наградой им были лишь несколько копий, никого, правда, не задевших. В нас тоже летели копья, по большей части попадавшие в щиты. Двое голых саксов, обезумевших от эля или магии, напали на нас. Первого уложил Кулух, второго Тристан. Мы одобрительными возгласами приветствовали обе победы. Саксы в ответ принялись осыпать нас бранью.

Когда Элла наконец напал, у него все пошло не по-задуманному. Саксы рассчитывали, что собаки прорвут наш строй, однако Мерлин и Нимуэ держали наготове наших, только не кобелей, как у саксов, а сук. У многих была течка, и саксонские псы ополоумели. Вместо того чтобы атаковать наш строй, они ринулись к сукам. Лай, рычание, драки и визг – через мгновение по всему полю справлялись собачьи свадьбы. Те кобели, которым не хватило сук, пытались оттолкнуть счастливчиков… главное, ни один не тронул бриттов. Саксы, готовые устремиться в бой, опешили. Элла, боясь, что сейчас мы нападем, криком послал их атаку, но двинулись они не сплошным строем, а в беспорядке.

Саксы бежали к нам, наступая на спаривающихся собак. Лай и визг стали еще громче. Через мгновение щиты сшиблись с глухим стуком, эхо которого остается в памяти на долгие годы. Звуки битвы: вой боевых рогов, крики, оглушительный грохот щитов, ударяющих о щиты, и затем вопли тех, кого настигли копье или топор. Однако в тот день саксы несли больший урон, чем мы. Из-за собак их ровный строй рассыпался, и наши копейщики несколькими клиньями сомкнутых щитов вошли в бреши. Кунеглас, возглавивший один из таких клиньев, едва не пробился к самому Элле. Я не видел Кунегласа в том сражении, зато слышал рассказы бардов о его подвигах – по скромному признанию самого короля, они лишь самую малость преувеличили.

В начале боя меня ранили. Щит принял на себя основную силу удара, но топор соскользнул на левое плечо. Рука тут же онемела, что не помешало мне вонзить копье в горло нападавшему. Тут началась такая давка, что орудовать копьем стало невозможно. Я выхватил Хьюэлбейн и принялся рубить и колоть сплошную напиравшую массу. Бой превратился в состязание кто кого оттеснит. Таков всякий бой до того, как одна сторона начнет брать верх: потная, жаркая, кровавая толчея.

В тот день дело осложнялось тем, что саксонский строй, состоящий примерно из пяти рядов, был длиннее нашего. Чтобы нас не обошли, мы изогнули свой строй на концах, так что там образовались еще две короткие стены из щитов. Поначалу саксы на флангах медлили – видимо, рассчитывали, что прорыв произойдет в центре. Затем один из вражеских вождей обрушился на мой отрезок строя. Он выбежал вперед, сбил щитом двух копейщиков и врубился в наши ряды там, где строй щитов заворачивал. Каван пал, пронзенный его мечом. Вид смельчака, в одиночку прорвавшего наш фланг, заставил саксов с дружными воплями устремиться вслед за вождем.

Тут-то Артур и вылетел во главе своей конницы из недостроенного дома. Я не видел атаки; я ее слышал. Барды уверяют, что удары конских копыт сотрясали самое мироздание; и впрямь, земля дрожала под железными подковами тяжелых боевых скакунов. Кавалерия ударила в оголенный фланг саксов, и на этом бой фактически закончился. Элла рассчитывал, что его люди прорвутся вслед за собаками, а задние ряды сдержат нашу конницу щитами и копьями; он знал, что конным не пробиться через сплошную стену ощетинившихся копьями щитов, и наверняка слышал, что так копейщики Горфиддида задержали Артура в Лугг Вейле. Однако Артур точно рассчитал время атаки. Увидев, что саксонский фланг рассыпался в беспорядке, он не стал ждать, пока его люди выстроятся, просто вылетел из дома во весь опор, крича остальным, чтобы скакали следом, и обрушился на саксов там, где их оборона была слабее всего.

Я плевался в бородатого беззубого сакса, осыпавшего меня бранью над нашими сведенными щитам, когда появился Артур. Его белый плащ развевался по ветру, белый плюмаж реял в вышине. Сверкающим щитом он сбил стяг саксонского вождя – окрашенный кровью бычий череп. Удар – и сакс рухнул, пронзенный копьем в живот. Выпустив бесполезное древко, Артур выхватил Экскалибур и принялся разить направо и налево, все глубже пробиваясь в гущу врагов. Следом в ряды саксов врезался Агравейн, за ним – Ланваль и остальные.

Саксы дрогнули и побежали. Все сражение – с того мига, когда саксы спустили псов, и до появления конницы – не заняло, наверное, и десяти минут, хотя бойня длилась еще не менее часа. Легкая кавалерия с копьями наперевес вылетела навстречу бегущему врагу, тяжелые конники настигали саксов, обративших к ним спины, копейщики спешили принять участие в преследовании, и все они убивали, убивали, убивали.

Саксы мчались, как лани, бросая плащи, оружие и доспехи. Элла пытался остановить бегство, затем, поняв, что это бесполезно, сбросил медвежью шкуру и устремился вслед за другими. Он скрылся в лесу за мгновение до того, как его настигли бы наши легкие конники.

Я остался с убитыми и ранеными. Искалеченные собаки выли от боли. Кулух стоял, пошатываясь, кровь стекала по его бедру, однако я видел, что он будет жить, поэтому присел на корточки рядом с Каваном. Впервые я видел, как тот плачет, так ужасна была боль: меч саксонского вождя вспорол ему живот. Я взял его за руки и сказал, что он ответным ударом сразил противника. Правда ли так было, я не знал и не хотел знать, лишь желал уверить в этом Кавана и потому обещал, что он пересечет мост из мечей с пятиконечной звездой на щите.

– Ты первым из нас вступишь в Иной мир, – сказал я, – так что уж приготовь нам местечко.

– Обещаю, господин.

– И мы к тебе придем.

Он стиснул зубы и выгнул спину, пытаясь сдержать крик. Я обнял шею товарища и прижался щекой к его щеке. По моему лицу катились слезы.

– Скажи там, в Ином мире, – прошептал я ему на ухо, – что Дерфель Кадарн назвал тебя храбрецом.

– Котел… – прохрипел он. – Я должен был…

– Нет, – перебил я, – нет.

И тут, с пронзительным всхлипом, он испустил дух.

Я опустился на землю и принялся раскачиваться взад-вперед от горя и боли в плече. Слезы струились по моему лицу. Исса встал у меня за спиной, не зная, что сказать.

– Он всегда хотел вернуться в Ирландию, – проговорил я, – чтобы умереть на родине.

А после этой битвы он мог бы возвратиться домой с богатством и славой.

– Господин, – позвал Исса.

Я думал, он хочет меня утешить, и не желал слушать. Смерть храбреца достойна слез, поэтому я, не обращая внимания на Иссу, держал руку Кавана, покуда его душа вступала на путь, ведущий к мосту из мечей за пещерой Круахана.

– Господин! – повторил Исса.

Что-то в его голосе заставило меня поднять глаза.

Он указывал в сторону Лондона. Я обернулся, но ничего не увидел – слезы застилали глаза. Я сердито смахнул их рукавом.

К нам двигалось еще одно войско. Еще одно войско одетых в шкуры людей под черепами на палках. Еще одно войско с собаками и топорами. Еще одно саксонское полчище.

Ибо пришел Кердик.

ГЛАВА 6

Позднее я осознал, что мы напрасно пытались провести Эллу хитроумными уловками, напрасно жгли провиант. Бретвальда знал, что сюда идет Кердик – на помощь нам, а не своим соплеменникам. Кердик и впрямь решил присоединиться к Артуру, и Элла рассудил, что противников будет легче разбить поодиночке.

Он просчитался. Артурова конница обратила в бегство его войско, и Кердик опоздал к сражению. Не сомневаюсь, что в какой-то миг вероломный сакс подумывал напасть на Артура. Он сокрушил бы нас одной быстрой атакой, а за следующую неделю нагнал бы и добил рассеянное воинство Эллы, после чего остался бы правителем всей южной Британии. Наверняка эта мысль пронеслась в его голове. И все же он не решился напасть. Его трехсот воинов хватило бы, чтобы одолеть оставшихся на холме бриттов, но по сигналу Артурова серебряного рога из леса появилась конница. Кердику никогда не приходилось иметь дело с тяжелой кавалерией. Он замешкался. За это время Саграмор, Агрикола и Кунеглас выстроили наших людей на холме. Увы, их было слишком мало: многие преследовали беглецов или грабили лагерь Эллы в поисках продовольствия.

Те, кто остались на холме, сомкнули щиты и приготовились к бою, который не сулил ничего хорошего, ибо войско Кердика значительно превосходило нас численно. Тогда мы, разумеется, не знали, что это Кердик, и думали, что на помощь Элле прибыло запоздалое подкрепление. Стяг – красный волчий череп с болтающейся под ним человечьей кожей – был нам незнаком. Обычно перед Кердиком несли бедренную кость, горизонтально закрепленную на шесте и украшенную двумя конскими хвостами. Новое знамя, которое перед самым походом придумали его колдуны, временно сбило нас с толку. Те, кто преследовали беглецов, постепенно возвращались в строй; вернулся и Артур с конниками. Он рысью промчался вдоль наших рядов – помню его залитый кровью белый плащ, – сжимая окровавленный Экскалибур и крича:

– Они погибнут так же, как остальные! Они погибнут так остальные!

Затем, в точности как прежде армия Эллы, воинство саксов расступилось, и вперед выступили предводители. Трое шли, шестеро ехали, сдерживая коней, чтобы не опережать спутников. Один из пеших нес шест с жутким волчьим черепом. И тут один из пехотинцев поднял второе знамя. Вздох изумления прокатился по нашим рядам. Услышав его, Артур поворотил коня и остолбенел.

Ибо на втором знамени реял орлан с рыбой в когтях. Теперь я различил среди всадников и самого Ланселота. Он был в белых доспехах и шлеме с лебяжьими крылами. По бокам от него ехали Артуровы сыновья – Амхар и Лохольт, сзади – Динас и Лавайн в белых одеяниях друидов. Знамя силурийского короля держала рыжеволосая возлюбленная Ланселота – Ада.

Саграмор подошел и взглянул на меня, словно желая убедиться, что мы видим одно и то же, потом сплюнул.

– Малла вернулась? – спросил я.

– Живая и невредимая, – отвечал он, довольный, что я о ней не забыл. И снова взглянул на Ланселота. – Ты понимаешь, что происходит?

– Нет.

Никто из нас не понимал.

Артур вложил Экскалибур в ножны.

– Дерфель! – позвал он меня в качестве толмача, потом сделал знак остальным вождям.

Тем временем Ланселот отделился от своих спутников и, пришпорив коня, поскакал к нам.

– Союзники! – закричал он, указывая на саксов. – Союзники!

Артур молчал и не двигался с места.

– Союзники! – в третий раз прокричал король силуров. – Это Кердик!

Он указал на саксонского короля, медленно идущего к нам.

– Что ты наделал? – тихо произнес Артур.

– Привел тебе союзников! – захлебывался Ланселот. Он взглянул на меня. – У Кердика есть свой толмач.

– Дерфель останется здесь! – рявкнул Артур с неожиданной и пугающей злобой. Тут он вспомнил, что Ланселот – король, вздохнул и повторил тихо: – Что ты наделал, о король?

Динас, присоединившийся к нам, имел глупость ответить за Ланселота.

– Мы заключили мир! – басовито выкрикнул он.

– Прочь! – взревел Артур, ошеломив обоих друидов своим гневом.

Они привыкли видеть Артура спокойным, терпеливым миротворцем и не подозревали, что он может так рассвирепеть. Ярость его была куда меньше, чем в Лугг Вейле, когда умирающий Горфиддид обозвал Гвиневеру потаскухой, и все равно внушала страх.

– Прочь! – крикнул Артур внукам Танабурса. – Это встреча владык! И вы тоже, – он указал на своих сыновей, – прочь!

Дождавшись, когда спутники Ланселота отъедут, он вновь обратился к силурийскому королю и в третий раз с горечью вопросил:

– Что ты наделал? Ланселот обиженно подобрался.

– Я заключил мир. Не дал Кердику на вас напасть. Помог вам, насколько было в моих силах.

– Ты помог Кердику выиграть битву. – Артур говорил со злостью, но так тихо, что никто из приближающихся саксов его не слышал. – Мы наполовину разбили Эллу. Теперь Кердик стал в два раза сильнее!

Он бросил поводья Ланселоту, что было в некой степени оскорбительно, спрыгнул с лошади, одернул окровавленный плащ и бесстрашно устремил взор на саксов.

Тогда я впервые увидел Кердика. Барды рисуют его демоном со змеиным жалом и раздвоенными копытами, однако в жизни это был невысокий поджарый человек с редкими светлыми волосами, которые он зачесывал назад и завязывал на затылке. Внешность малопримечательная: очень бледная кожа, высокий лоб, чисто выбритый подбородок. Рот – тонкогубый, нос – острый, глаза – бесцветные, словно утренний туман. У Эллы все чувства были написаны на лице; глядя на Кердика, я подумал, что этот человек никогда не показывает своих мыслей. Он выглядел опрятным и педантичным; собственно, если бы не золото на запястьях и на горле, я бы принял его за писца. Вот только глаза его не были глазами безобидного грамотея: они ничего не пропускали и ничего не выдавали.

– Я – Кердик, – негромко проговорил он.

Артур отступил в сторону, чтобы Кунеглас мог представиться, после чего вперед пролез Мэуриг. Кердик скользнул глазами по королю и принцу, счел их недостойными внимания и вновь перевел взгляд на Артура.

– Я привез тебе дар, – объявил саксонский предводитель и протянул руку сопровождавшему его вождю. Тот достал кинжал с золотой рукоятью, который Кердик и протянул Артуру.

– Дар, – перевел я Артуровы слова, – следует вручить королю Кунегласу.

Кердик вложил обнаженный клинок в левую ладонь и сжал пальцы. Не сводя глаз с Артура, он разжал кулак – на лезвии алела кровь.

– Дар – Артуру, – повторил он.

Артур принял подарок с необычной для себя нервозностью – то ли боялся магии, заключенной в окровавленном клинке, то ли не хотел пробуждать в Кердике ложные надежды.

– Скажи королю, – обратился он ко мне, – что у меня нет для него дара.

Кердик холодно улыбнулся, и я подумал, что таким предстает волк отбившемуся от стада ягненку.

– Скажи Артуру, что он подарил мне мир.

– А что, если я изберу войну? – с вызовом спросил Артур. – Здесь и сейчас?

Он указал на холм, к которому подтягивались все новые наши воины – теперь их было не меньше, чем саксов.

– Скажи ему, – потребовал Кердик, – что это не все мои люди. – Он указал на строй щитов позади себя. – И еще скажи, что Ланселот заключил со мной мир от имени Артура.

Я перевел. У Артура дернулась щека, однако он переборол гнев.

– Встретимся через два дня в Лондоне. – Это прозвучало приказом, не предложением. – Там и поговорим о мире.

Он засунул окровавленный кинжал за пояс и, как только я закончил переводить, двинулся прочь, сделав мне знак следовать за собой. Только когда мы отошли туда, где нас не могли слышать ни свои, ни чужие, Артур заметил, что плечо у меня в крови.

– Рана глубокая?

– Заживет, – отвечал я.

Артур остановился, закрыл глаза, набрал в грудь воздуха, затем, открыв глаза, произнес:

– Кердик хочет править всем Ллогром. Если мы это допустим, то получим одного сильного врага вместо двух слабых. – Он в молчании прошел несколько шагов, переступая через тела убитых в недавнем сражении, потом с горечью продолжил: – До войны Элла был силен, Кердик слаб. Разбив Эллу, мы могли бы разделаться с Кердиком. Теперь все наоборот. Элла ослабел, Кердик силен.

– Так сразимся с ним, – предложил я. Артур поднял на меня усталые карие глаза.

– Скажи честно, без похвальбы – выиграем ли мы это сражение?

Я окинул взглядом воинство Кердика. Саксы были готовы к бою, наши люди – усталы и голодны. Однако Кердик никогда не сталкивался с Артуровой конницей.

– Думаю, да, господин, – честно отвечал я.

– Согласен, – кивнул Артур, – но бой будет тяжелым, и после него нам придется нести на себе не менее сотни раненых. Тем временем саксы соберут все свои гарнизоны. Мы разгромим Кердика, но не доберемся живыми до дома. Мы слишком глубоко в Ллогре. – Он скривился. – И если мы ослабим себя в сражении с Кердиком, думаешь, Элла не подстережет нас по дороге? – Его внезапно затрясло от ярости. – И о чем только думал Ланселот? Мне не нужен Кердик в качестве союзника! Он завоюет пол-Британии, нарушит слово, и у нас будет противник-сакс вдвое страшнее прежнего.

Артур выругался, что с ним случалось редко, и, не снимая боевой рукавицы, потер лицо.

– Ладно, кто бы ни заварил кашу, придется ее расхлебывать. Единственный выход – оставить Элле столько сил, чтобы он по-прежнему был угрозой для Кердика. Разыщи его, Дерфель, вручи ему эту дрянь… – Он бросил мне окровавленный кинжал, добавив со злостью: – Только прежде вытри клинок. Можешь отвезти и медвежью шкуру – Агравейн ее нашел. Отдай ему оба подарка и скажи, чтобы приходил в Лондон. Скажи, что я ручаюсь за его безопасность и что другого способа сохранить хоть какие-нибудь земли не будет. Даю тебе два дня.

Я колебался – не потому, что был не согласен, просто не понимал, зачем Элла нужен в Лондоне.

– Потому, – устало отвечал Артур, – что я не могу оставаться в Лондоне, пока Элла неизвестно где. Хотя его армия разбита, из гарнизонов можно собрать новую, и, пока мы разберемся с Кердиком, Элла разорит пол-Думнонии.

Он со злостью посмотрел на Ланселота и Кердика.

– Я заключу мир, Дерфель. Видят боги, не такого мира я хотел, но уж какой получается. А теперь вперед, мой друг.

Я задержался ровно настолько, чтобы оставить Иссе поручение: сжечь тело Кавана и бросить его меч в озеро – после чего отправился вслед за разгромленной армией.

Артур же не солоно хлебавши двинулся к Лондону.

Я давно мечтал повидать Лондон, однако реальность превзошла все мои домыслы. Я думал, он будет вроде Глевума, может, побольше, но все равно: высокие дома вокруг центральной площади, узкие улочки за ними и опоясывающий город земляной вал. В Лондоне площадей оказалось шесть, и на каждой – храмы и дворцы с колоннадами. Обычные дома в Глевуме или Дурноварии низкие, крытые соломой; здесь дома поднимались на два-три этажа, у иных сохранились даже черепичные крыши. Некоторые здания рухнули, на другие до сих пор можно было подняться по крутым деревянным лестницам. Наши люди по большей части никогда не видели лестниц внутри дома и весь первый день, как дети, носились с этажа на этаж, чтобы посмотреть из верхних окон. Наконец в одном из домов ветхие ступени проломились под тяжестью воинов, и Артур запретил эту забаву.

Лондонская цитадель была больше Кар Своса – а ведь она представляла собою всего лишь северо-западный бастион городской стены. Здесь стояли десятки казарм, сложенных из красного кирпича, каждая – больше обычных пиршественных палат. Рядом располагались амфитеатр, храм и одна из десяти городских бань. В других городах такое тоже встречалось, но здесь все было куда шире и выше. Заросший травой цирк в Дурноварии всегда изумлял меня своей огромностью, на здешней же арене поместилось бы пять таких. Стены – не земляные, а каменные! – частично обрушились, но по-прежнему впечатляли. Увы, теперь по ним с торжествующим видом расхаживали саксы. Кердик занял город и, судя по волчьим черепам на стенах, не собирался кому-либо его уступать.

Вдоль реки тоже тянулась каменная стена, выстроенная в древности для защиты от саксонских пиратов. Просветы в ней вели к пристаням. В одном месте стену разрезал канал, а на его берегу, посреди сада, высился дворец. Внутри сохранились мраморные бюсты и статуи, длинные коридоры и огромный зал с мозаичным полом, где, как я заключил, некогда держали совет римские правители. Теперь по старинным фрескам стекала дождевая вода, плиты потрескались, сад зарос сорняками, однако на запустении по-прежнему лежала тень былой славы. Собственно, весь город был тенью своего великого прошлого. Ни одна из бань не работала. Водоемы растрескались и высохли, печи остыли, мозаичные полы рассыпались от зимних морозов и проросли травой. Мощеные улицы превратились в узкие полоски грязи, и все равно город поражал своим величием. Я задумался, каков же в таком случае Рим. Галахад сказал, что Лондон по сравнению с Римом – жалкая деревушка, что в римском цирке поместились бы двадцать лондонских, однако я не мог в это поверить. Я в Лондон-то с трудом верил, даже глядя на него собственными глазами. Казалось, город выстроили великаны.

Элла его не любил и никогда в нем не жил, так что все население Лондона составляли немногочисленные саксы и бритты, смирившиеся с иноземным владычеством. Некоторые из наших соплеменников по-прежнему процветали. По большей части то были купцы, торговавшие с Галлией и расположившиеся в больших домах у реки; их склады охраняли собственные отряды копейщиков. Только здесь, на небольшой полоске земли, еще теплилась какая-то жизнь. Город, некогда носивший гордый титул «Augusta» – великолепный – умирал. Некогда над рекой густым лесом теснились мачты галер; теперь в брошенных домах обитали только крысы и приведения.

Элла прибыл в Лондон вместе со мной. Я разыскал его в дне пути к северу от города. Он укрылся в римском форте, где пытался собрать остатки своей армии. Поначалу саксонский король отнесся к моим словам с подозрением. Он кричал, что мы одержали победу с помощью колдовства, затем пообещал убить меня и моих спутников, однако мне хватило ума дождаться, пока он перестанет бушевать. Кинжал Элла возмущенно отбросил прочь, а вот возвращенному медвежьему плащу обрадовался. Не думаю, что моей жизни угрожала опасность; я чувствовал, что нравлюсь саксонскому вождю. И впрямь, выплеснув свой гнев, он огромной ручищей обнял меня за плечи и повел прогуляться по укреплениям.

– Чего хочет Артур? – спросил бретвальда.

– Мира, о король.

Его тяжелая рука больно давила на раненое плечо, но я не решался об этом сказать.

– Мира! – Элла выплюнул ненавистное слово, будто кусок тухлятины, однако без той заносчивости, с которой отверг перемирие перед Лугг Вей л ом. Тогда он был силен и мог требовать более высокую цену, сейчас роли поменялись.

– Мы, саксы, не созданы для мира. Мы кормимся зерном своих врагов, одеваемся в их платье, тешимся с их женщинами. Что даст нам мир?

– Время восстановить силы, о король, иначе Кердик будет кормиться вашим зерном и одеваться в ваше платье.

Элла ухмыльнулся.

– До женщин он тоже охоч. – Сняв руку с моего плеча, король устремил взор на лежащие к северу поля и проговорил: – Мне придется уступить часть земли.

– Однако, коли ты изберешь войну, о король, цена будет еще выше. Сражаясь против Артура и Кердика, ты рискуешь остаться совсем без земли, кроме той, что засыплет твою могилу.

Элла обернулся и пристально поглядел на меня.

– Артур хочет замириться со мной для того, чтобы стравить меня с Кердиком?

– Разумеется, о король, – отвечал я. Он рассмеялся моей честности.

– А если я не приду в Лондон, вы будете преследовать меня, как пса.

– Как огромного вепря, о король, чьи клыки по-прежнему остры.

– Ты говоришь, как сражаешься, лорд Дерфель. Хорошо.

Он велел колдунам изготовить припарку из мха и паутины для моей раны, а сам удалился на совет. Впрочем, совещался Элла недолго – он знал, что выбора практически нет.

Итак, на следующий день мы с ним шли по римской дороге в город. Бретвальда настоял, чтобы его сопровождали шестьдесят копейщиков.

– Верьте Кердику, коли хотите, – сказал он, – но не было еще клятвы, которую тот не нарушил. Передай Артуру.

– Сам ему скажи, о король.

Элла и Артур тайно встретились ночью накануне переговоров с Кердиком и заключили негласный сепаратный мир. Элла уступил большую полосу земли на западной границе своих владений и пообещал вернуть Артуру все золото, полученное от него в прошлом году, и еще много в придачу. За это Артур пообещал ему год мира и свою поддержку на завтрашних переговорах с Кердиком. Заключив мир, они обнялись. Позже, когда мы шли к нашему стану, разбитому у восточной стены города, Артур печально покачал головой.

– Не стоит встречаться с противником лицом к лицу, если знаешь, что когда-нибудь вынужден будешь его уничтожить, – сказал он. – Если только саксы не покорятся нам, а этого не будет. Не будет.

– Может, и будет.

Он снова покачал головой.

– Саксам и бриттам не жить вместе.

– Я-то живу.

Артур рассмеялся.

– Если бы твою мать не угнали в полон, ты бы вырос среди саксов и воевал бы сейчас под знаменем Эллы. Ты был бы нашим врагом. Ты поклонялся бы саксонским богам и мечтал захватить наши земли. Саксам нужно много земли.

Так или иначе, мы загнали Эллу в угол и на следующий день в большом дворце у реки встретились к Кердиком. Солнце сияло над каналом, где некогда останавливалась у пристани галера римского наместника Британии, блики плясали на мутной воде, однако ничто не могло заглушить вонь нечистот.

Кердик совещался со своими людьми. Мы, бритты, тем временем собрались в комнате, окна которой выходили на реку, так что на потолке, расписанном странными существами – полуженщинами-полурыбами, – играли солнечные зайчики. Все окна и двери охраняли копейщики, чтобы никто не мог подслушать наши слова.

Ланселоту позволили привести с собой Динаса и Лавайна. Все трое утверждали, что союз с Кердиком нам на пользу, однако соглашался с ними только Мэуриг, а остальные открыто негодовали. Артур послушал наши возмущенные возгласы, потом объявил, что спорами дело не поправишь.

– Что сделано, то сделано, однако кое-что я должен знать наверняка. – Он повернулся к Ланселоту. – Поклянись, что не дал Кердику никаких обещаний.

– Я заключил с ним мир, – отвечал Ланселот, – и предложил вместе сражаться против Эллы. Больше ничего.

Мерлин сидел у окна, выходящего на реку, и гладил одну из диких дворцовых кошек, которую неведомо как успел приручить.

– Чего хотел Кердик? – смиренно вопросил он.

– Одолеть Эллу.

– И все? – с нескрываемым недоверием полюбопытствовал Мерлин.

– И все, – повторил Ланселот.

Мы в молчании не спускали с него глаз: Артур, Мерлин, Кунеглас, Мэуриг, Агрикола, Саграмор, Галахад, Кулух и я.

– Ничего больше! – воскликнул Ланселот. Мне показалось, что он похож на маленького ребенка, упорствующего в заведомой лжи.

– Только диву даешься, что есть на свете король, столь умеренный в своих желаниях, – вкрадчиво проговорил Мерлин. Он принялся дразнить кошку, поводя рядом с ее лапкой кончиком своей бороды. – А чего хотел ты? – так же мирно осведомился старик.

– Победы Артуру, – объявил Ланселот.

– Поскольку не верил, что Артур сумеет одержать ее в одиночку? – предположил Мерлин, продолжая играть с кошкой.

– Я старался ее упрочить! – вскричал Ланселот. – Я старался помочь! – Он обвел взглядом комнату, ища союзников, и не нашел поддержки ни в ком, кроме юнца Мэурига. – Если не хотите мира с Кердиком, почему не сразитесь с ним сейчас?

– Потому, о король, что ты заключил мир от моего имени, – спокойно проговорил Артур, – и потому, что наше войско во многих днях перехода от дома, а на обратном пути подстерегают саксы. Если бы ты не заключил мир, – все так же учтиво продолжал он, – половина Кердикова войска стерегла бы вас на границе, и я мог бы атаковать другую половину. – Он пожал плечами. – Что сегодня Кердик от нас потребует?

– Землю, – твердо объявил Агрикола. – Чего всегда хотят саксы. Землю, землю и еще землю. Они не успокоятся, пока не завоюют весь свет, и тогда отправятся на поиски нового.

– Пусть удовольствуется той землей, которую отнял у Эллы, – сказал Артур. – От нас он ничего не получит.

– Мы должны потребовать от него те земли, которые он захватил в прошлом году, – первый раз подал голос я, имея в виду плодородную область на нашей южной границе, через которую проходил торговый путь от центральных возвышенностей к морю. Земля принадлежала Мелвасу, вассальному королю белгов, которого Артур сослал в Иску. Мы остро ощущали ее утрату – закрепившись там, Кердик оказался очень близко от богатых поместий в окрестностях Дурноварии, а его корабли могли беспрепятственно подходить к Инис Виту, большому острову, который римляне называли Векта. Весь год саксы Кердика безжалостно грабили остров, и тамошние жители просили Артура о защите.

– Да, эти земли надо потребовать назад, – поддержал меня Саграмор. Накануне он возблагодарил Митру за благополучное возвращение своей саксонской возлюбленной – положил в лондонском храме захваченный в бою меч.

– Вряд ли Кердик заключил мир для того, чтобы уступать землю, – вмешался Мэуриг.

– Но и мы шли на войну не для того, чтобы делиться землей, – раздраженно отвечал Артур.

– Прости, мне показалось… – не сдавался Мэуриг (когда мы поняли, что он намерен упорствовать, по комнате прокатился тихий стон), – будто ты сказал, что не можешь воевать так далеко от дома. А теперь ты готов поставить всех нас под удар ради клочка земли? Надеюсь, я не глуп… – Он хохотнул, давая понять, что отпустил шутку, – но я не понимаю, чего ради рисковать.

– О принц, – мягко отвечал Артур, – позиция наша слаба, но если мы покажем ее слабость, то наверняка расстанемся с жизнью. Мы пойдем к Кердику не с уступками, а с требованиями.

– А если он откажет? – возмутился Мэуриг.

– В таком случае нам довольно сложно будет выпутаться, – спокойно признал Артур. Он выглянул в окно, выходившее на двор. – Сдается, враги готовы с нами встретиться. Идем?

Мерлин столкнул кошку с колен и, опираясь на посох, встал.

– Ничего, если я не пойду с вами? Стар я для целого дня переговоров. Столько бахвальства и злобы. – Он стряхнул с одеяния кошачьи волосы и резко повернулся к Динасу и Лавайну. – С каких пор друиды носят мечи и служат королям-христианам?

– С тех пор, как мы так решили, – отвечал Динас.

Близнецы почти достигали Мерлина ростом и значительно превосходили шириной плеч. Оба, не мигая, с вызовом смотрели на старика.

– Кто сделал вас друидами? – спросил Мерлин.

– Та же сила, что и тебя, – ответил Лавайн.

– И что же это за сила? – полюбопытствовал Мерлин и, когда близнецы не ответили, ухмыльнулся. – Во всяком случае, вы умеете нести птичьи яйца. Полагаю, на христиан такие фокусы производят большое впечатление. И что еще вы делаете? Обращаете им вино в кровь и хлеб в плоть?

– Мы используем и свою магию, – объявил Динас, – и христианскую. Нет больше старой Британии, есть новая, и у нее новые боги. Мы соединяем их магию с древней. Поучился бы ты у нас, о Мерлин.

Мерлин плюнул, показывая, что думает об этом совете, и молча вышел из комнаты. Динас и Лавайн нисколько не смутились. Казалось, ничто не силах поколебать их самообладание.

Мы вслед за Артуром вышли в огромный зал со множеством колонн, где, как и предсказывал Мерлин, до конца дня бахвалились и злились, орали и хитрили. Сперва больше всех шумели Элла и Кердик, Артур же выступал в роли посредника, но даже он не мог помешать Кердику поживиться за счет земель Эллы. Кердик получил Лондон, долину Темзы и плодородные угодья к северу от реки. Королевство Эллы уменьшилось на четверть, но и за то, что осталось, следовало сказать спасибо Артуру. Впрочем, бретвальда не стал рассыпаться в благодарностях – едва переговоры закончились, он вышел из дворца и в тот же день покинул Лондон, словно раненый вепрь, уползающий в свое логово.

Элла ушел сильно за полдень, после чего Артур, используя меня в качестве переводчика, завел разговор о землях белгов, которые Кердик захватил год назад. Он продолжал разговор долго после того, как любой из нас уже отступился бы, – не грозил, а просто повторял и повторял свое требование. Кулух уснул, Агрикола зевал, я утомился смягчать все новые отказы Кердика, Артур же по-прежнему упорствовал. Он чувствовал, что Кердику понадобится время на сплочение отнятых у Эллы земель, и отказывался заключать мир, если тот не уступит спорную область. Кердик в ответ грозился напасть на нас прямо в Лондоне, но Артур в конце концов объявил, что в таком случае призовет на помощь Эллу. Кердик знал, что оба войска ему не одолеть.

Уже начало смеркаться, когда Кердик наконец сдался – вернее, нехотя пообещал обсудить этот вопрос со своими приближенными. Мы разбудили Кулуха и вышли во двор, а оттуда, через калитку в стене, на пристань, где остановились, глядя на темные струи Темзы. Почти все молчали, только Мэуриг принялся с досадой отчитывать Артура – тот-де впустую тратит время на неисполнимые требования. Артур не отвечал, и принц потихоньку унялся. Саграмор сидел, прислонясь к стене, и точил меч. Ланселот и силурийские друиды стояли особняком – все трое красивые, рослые, напыжившиеся от гордости. Динас смотрел на темные деревья за рекой, его брат искоса поглядывал на меня.

Мы прождали час, и наконец Кердик вышел к реке.

– Скажи Артуру, – без всяких вступлений обратился он ко мне, – что я никому из вас не верю и охотно убил бы всех, но уступлю земли белгов при одном условии: что королем их будет Ланселот. Не вассальным королем, – добавил он, – а полновластным и независимым.

Я смотрел в серо-голубые глаза сакса, не в силах произнести ни слова. Внезапно все прояснилось. Они с Ланселотом давно обо всем условились, и Кердик с самого начала держал в голове их сговор. У меня не было доказательств; я утвердился в своей догадке, взглянув на Ланселота: он не говорил по-саксонски, но, судя по лицу, в точности знал, о чем идет речь.

– Скажи ему! – приказал Кердик.

Я перевел. Агрикола и Саграмор сплюнули от досады, Кулух зло хохотнул, однако Артур лишь несколько долгих мгновений смотрел мне в глаза, прежде чем ответить:

– Согласен.

– Мы уйдем отсюда на заре, – коротко объявил Кердик.

– Мы выступим через два дня, – отвечал я, даже не спросив Артура.

– Хорошо, – отвечал Кердик и пошел прочь. Так мы заключили мир с саксами.

Не такого мира хотел Артур. Он надеялся ослабить саксов настолько, чтобы через Германское море перестали прибывать новые корабли, а еще через год-два и вовсе очистить от них Британию.

– Рок неумолим, – сказал мне на следующее утро Мерлин. Я нашел его в римском амфитеатре. Друид задумчиво оглядывал уходящие вверх ряды каменных скамей. Накануне он попросил отправить с ним четырех моих копейщиков; сейчас воины сидели и смотрели на Мерлина, не зная, что им предстоит делать.

– Все ищешь последнее сокровище? – спросил я.

– Нравится мне это место, – отвечал старик, пропуская мимо ушей вопрос и по-прежнему оглядывая арену. – Очень нравится.

– Мне казалось, ты ненавидишь римлян.

– Я? Римлян?! – в притворном возмущении переспросил Мерлин. – Как я мечтаю, Дерфель, чтобы мое учение не перешло к потомкам через то дырявое сито, которое ты называешь головой. Я люблю весь род человеческий! – велеречиво объявил он, – и даже римлян готов терпеть, когда они сидят в своем Риме. Я тебе рассказывал, что как-то там побывал? Много попов и смазливых мальчиков, Сэнсаму бы понравилось. Нет, Дерфель, вина римлян в том, что они пришли в Британию и все тут испортили. Однако кое за что я могу их только похвалить.

– Они оставили нам это. – Я указал на двенадцать ярусов скамей и балкон, с которого смотрели на представление римские патриции.

– Ой, только не уподобляйся Артуру и не говори мне про дороги, мосты и порядок. – Последнее слово он произнес с явной издевкой. – Что такое законы, дороги и форты, как не хомут? Римляне приручили нас, Дерфель. Сделали податным людом, да так умно, что мы еще готовы благодарить! Мы говорили с богами, мы были свободны, а потом склонили свои тупые головы под римское ярмо и стали законопослушными данниками!

– Так чего же римляне делали хорошего? – терпеливо спросил я.

Мерлин хищно ухмыльнулся.

– Загоняли сюда христиан и спускали на них собак. В Риме, учти, поступали еще правильнее: христиан скармливали львам. Однако в конечном счете львы проиграли.

– Мне довелось увидеть изображения льва, – гордо объявил я.

– Ой, надо же! – Мерлин не удосужился подавить зевок. – Что ж ты раньше не говорил? – Заткнув мне рот, он улыбнулся. – А я как-то видел настоящего льва. Жалкое облезлое существо. Наверное, его неправильно кормили. Может, давали ему митраистов вместо христиан? Это было в Риме, разумеется. Я ткнул льва посохом, а он только зевнул и почесался. Еще я видел крокодила, правда, дохлого.

– А кто такой крокодил?

– Тварь вроде Ланселота.

– Короля белгов, – желчно добавил я. Мерлин рассмеялся.

– Он умен, не правда ли? Возненавидел Силурию, и кто его в этом обвинит? Жалкий сброд в скучных долинах – не для Ланселота. А вот в землях белгов ему понравится. Солнечно, много римских вилл и, главное, совсем недалеко от дражайшей Гвиневеры.

– Это так важно?

– Пораскинь мозгами, Дерфель.

– Я не понимаю, о чем ты.

– О мой невежественный воитель, Ланселот ведет себя с Артуром, как пожелает! Берет что хочет, поступает как хочет, а все потому, что у Артура есть смехотворное качество, называемое «совесть». Очень по-христиански. Как можно понять религию, которая требует от человека постоянного раскаяния? Нелепость, конечно, однако из Артура получился бы очень хороший христианин. Он верит, что поклялся спасти Беноик и подвел Ланселота, и покуда Артура грызет чувство вины, Ланселот может безнаказанно вытворять что угодно.

– И с Гвиневерой тоже? – спросил я, вспомнив его прежнее упоминание об их дружбе, явно намекающее на какой-то скабрезный слух.

– Я никогда не объясняю того, чего не знаю, – важно отвечал Мерлин. – Полагаю, Гвиневере прискучил Артур, и что тут удивительного? Она умна и любит умных людей, Артур же, при всех его замечательных качествах, несколько простоват. Он стремится к таким немудреным вещам, как порядок, закон, справедливость, чистота. Хочет, чтобы все были счастливы, а это невозможно. Ты, разумеется, такой же простак.

Пропустив оскорбление мимо ушей, я спросил:

– Так чего хочет Гвиневера?

– Чтобы Артур стал королем Думнонии, а сама она, правя им, правила всей Британией. В ожидании этой поры, Дерфель, наша Гвиневера забавляется как может. – В глазах Мерлина сверкнула озорная мысль. – Вот увидишь, когда Ланселот станет королем белгов, Гвиневера решит, что ей все-таки не нужен новый дворец в Линдинисе. Найдет другой, куда ближе к Венте. – Старик хохотнул и восхищенно добавил: – Они оба очень умны.

– Гвиневера и Ланселот?

– Не будь тупицей, Дерфель! Кто говорит о Гвиневере? Меня возмущает твоя страсть к сплетням. Разумеется, я говорил о Ланселоте и Кердике. Какая ловкая дипломатия! Артур сражается, Элла уступает половину своих земель, Ланселот получает королевство себе по вкусу, Кердик удваивает собственное могущество и приобретает в соседи Ланселота вместо Артура. Как процветают нечестивые! Просто душа радуется! – Он улыбнулся.

В этот миг из туннеля под зрительными рядами вышла Нимуэ и с взволнованным видом поспешила к нам по заросшей сорняками арене. Ее золотой глаз, так пугавший саксов, сверкал в утреннем свете.

– Дерфель! – вскричала она. – Что вы делаете с бычьей кровью?

– Не смущай его, – сказал Мерлин, – сегодня утром он тупее обычного.

– В храме Митры, – возбужденно проговорила Нимуэ, – что вы там делаете с кровью?

– Ничего, – отвечал я.

– Смешивают с овсом и жиром, – объявил Мерлин, – и готовят пудинг.

– Скажи мне! – требовала Нимуэ.

– Это тайна, – с трудом выговорил я. Мерлин загоготал.

– Тайна! Тайна! «О великий Митра! – Голос его эхом отдавался в каменном амфитеатре. – Чей меч заточен на горных пиках, наконечник копья выкован в океанских глубинах, а щит затмевает ярчайшие звезды, услышь нас!» Продолжать?

Старик цитировал слова, которыми мы начинали наши собрания, часть ритуала, ведомого лишь посвященным, – по крайней мере, так мы полагали.

– У них есть яма, – объяснил Мерлин, обращаясь к Нимуэ, – закрытая железной решеткой. Несчастного быка забивают, они окунают копья в кровь, напиваются допьяна и полагают, будто совершили нечто значительное.

– Так я и думала, – сказала Нимуэ, потом улыбнулась. – Нет там ямы.

– Ах ты моя милая! – восхищенно вскричал Мерлин. – Моя милая! За работу.

И он быстро пошел прочь.

– Куда ты? – крикнул я вслед.

Он только помахал рукой и, кликнув моих копейщиков, устремился дальше. Я тем не менее двинулся следом. Мерлин не возражал. Мы прошли через туннель на улицу и мимо высоких домов направились к северо-западному бастиону. Здесь, у самой городской стены, располагался храм.

Я вслед за Мерлином вошел внутрь.

Здание было очень красивое: длинное, темное и узкое; высокий расписной потолок поддерживали два ряда по семь колонн. Храм явно служил складом: в боковом нефе громоздились тюки с шерстью и кипы выделанных кож. Тем не менее кто-то по-прежнему заходил сюда помолиться: в дальнем конце стояла большая статуя Митры, а рядом с колонной – изображения других богов, поменьше. Я решил, что в храм ходят потомки римских поселенцев, оставшихся после ухода легионов. Они не очень-то чтили отеческих богов: только перед тремя я увидел тростниковые светильники и скромное приношение из цветов и еды. Два бога были римские, искусно вырезанные из мрамора, третий – британский идол, гладкий фаллический камень с грубым подобием лица. Только его одного покрывала запекшаяся кровь. Перед статуей Митры лежал единственный дар – меч, оставленный Саграмором в благодарность за возвращение Маллы. День был солнечный, однако в храм свет попадал лишь через дыру в черепичной крыше. В святилище Митры должна царить темнота, ибо он родился в пещере, и мы поклонялись ему в пещерной тьме.

Мерлин простучал посохом в каменные плиты и выбрал одну перед самой статуей Митры.

– Сюда вы окунали копья, Дерфель? – спросил он.

Я шагнул в боковой неф, где лежали шкуры и мешки с шерстью.

– Нет, сюда. – Я указал на неглубокую яму, едва видимую за грудой добра.

– Не дури! – рявкнул Мерлин. – Ее явно устроили позже! Не думаешь же ты и впрямь защитить тайны своей жалкой религии?

Он снова постучал по полу перед статуей, отошел на два шага в сторону, постучал снова и, решив, что звук разный, снова ударил посохом о плиту у самых ног Митры.

– Копайте здесь! – приказал он моим воинам. Меня передернуло от такого святотатства.

– Ей не следует здесь быть, господин, – сказал я, указывая на Нимуэ.

– Еще слово, Дерфель, и я превращу тебя в колченогого ежа. Поднимайте камни! – крикнул Мерлин моим людям. – Работайте копьями как рычагами, болваны! Ну же! За работу!

Я сел рядом с британским идолом, закрыл глаза и стал молиться Митре, чтобы он простил мне святотатство, потом – чтобы с Кайнвин все было хорошо и ребенок в ее чреве возрастал благополучно. Я все еще молился за свое нерожденное дитя, когда дверь со скрипом отворилась и по камням застучали тяжелые подошвы. Я открыл глаза, повернул голову и увидел, что в храм вошел Кердик.

Он привел с собою двадцать воинов, толмача и, что уж совсем странно, Динаса и Лавайна.

Я вскочил на ноги и коснулся косточки на рукояти Хьюэлбейна. Саксонский король медленно шел по нефу.

– Это мой город, – спокойно объявил он, – и все в его стенах принадлежит мне.

Кердик посмотрел на Мерлина и Нимуэ, потом на меня.

– Скажи им, пусть объяснят, что здесь делают.

– Передай этому болвану, чтобы он пошел и окунул голову в ведро! – Мерлин хорошо говорил по-саксонски, но предпочитал это скрывать.

– Вот его переводчик, господин, – предупредил я Мерлина, указывая на человека, стоящего рядом с Кердиком.

– Тогда пусть он скажет своему королю, чтобы тот окунул голову в воду.

Толмач перевел. На лице Кердика мелькнула опасная улыбка.

– О король, – произнес я, пытаясь спасти положение, – Мерлин пытается восстановить храм.

Кердик обдумал мои слова, потом оглядел то, что уже сделано. Мои воины выворотили несколько плит, под которыми оказался слежавшийся песок вперемешку с мелкими камнями, и теперь расчищали низкую платформу просмоленного дерева. Король заглянул в яму, потом махнул моим копейщикам, чтобы те продолжали работу.

– Если найдете золото, – сказал он, – то оно мое.

Я начал переводить Мерлину, но Кердик остановил меня взмахом руки.

– Он говорит по-нашему. Они мне сказали. – Король кивнул на Динаса и Лавайна.

Я взглянул на зловещих близнецов, потом снова на Кердика.

– Странные у тебя спутники, о король.

– Не страннее, чем у тебя, – отвечал Кердик, глядя на золотой глаз Нимуэ. Та пальцем вынула его на ладонь и обратила к саксонскому королю жуткую пустую глазницу, однако Кердик, нимало не испугавшись, принялся расспрашивать меня о разных богах в храме. Я отвечал, как мог, но чувствовал, что его занимает нечто другое. Наконец Кердик перебил меня и снова обратился к Мерлину:

– Где твой Котел?

Мерлин наградил силурийских близнецов убийственным взглядом и сплюнул на пол.

– Спрятан.

Кердик удивился. Он прошел мимо заметно углубившейся ямы, взял саксонский меч – дар Саграмора Митре – на пробу взмахнул им в воздухе и явно остался удовлетворен.

– Этот Котел, – обратился король к Мерлину, – обладает большой силой?

Мерлин молчал, и я ответил вместо него:

– Так говорят, о король.

Кердик устремил на меня взгляд своих светлых глаз.

– Силой, которая может изгнать из Британии нас, саксов?

– На это мы надеемся, о король, – отвечал я. Он улыбнулся и снова повернулся к Мерлину.

– Что возьмешь за Котел, старик? Мерлин сверкнул глазами.

– Твою печенку, Кердик.

Король подошел ближе и посмотрел друиду прямо в глаза. Без всякого страха. Кердик не признавал британских богов. Элла боялся Мерлина, но Кердик, не испытавший на себе магии друидов, считал его просто старым британским жрецом с непомерно раздутой репутацией. Он быстрым движением схватил Мерлина за одну из косиц на бороде.

– Я предлагаю тебе много золота, старик.

– Я назвал свою цену. – Мерлин попытался отступить на шаг, но Кердик крепко держал его за бороду.

– Столько золота, сколько ты сам весишь.

– Твою печенку, – повторил Мерлин.

Кердик взмахнул саксонским мечом и одним стремительным движением перерубил косицу, потом шагнул назад и отбросил клинок прочь.

– Тешься со своим Котлом, Мерлин Авалонский, – сказал он. – Однажды я сварю в нем твою печенку и скормлю ее псам.

Нимуэ, побелев, смотрела на короля. Мерлин не мог ни двинуться, ни заговорить, мои люди стояли, разинув рот.

– Нечего пялиться! – рявкнул я. – За работу.

Я был раздавлен, смят. Ни разу я не видел Мерлина униженным; самая мысль, что такое возможно, не приходила мне в голову.

Мерлин потер бороду, поредевшую на одну косицу.

– Когда-нибудь, о король, – тихо проговорил он, – я тебе отомщу.

Кердик презрительно пожал плечами и вернулся к своим людям. Отрезанную косицу он отдал Динасу, который отвечал ему благодарным поклоном. Я сплюнул, понимая, сколько зла сможет теперь натворить силурийская парочка. Отрезанные волосы или ногти – мощное средство для магии, вот почему мы всегда старательно их сжигаем. Даже ребенок, заполучив прядь волос, способен причинить вред их обладателю.

– Отбить у них косицу, господин? – спросил я.

– Не валяй дурака. – Мерлин устало кивнул на двадцать саксонских копейщиков. – Уж не думаешь ли ты со всеми справиться? – Старик покачал головой и улыбнулся Нимуэ. – Видишь, как далеки мы от наших богов? – проговорил он, пытаясь объяснить собственную беспомощность.

– Копайте! – прикрикнула Нимуэ на людей, хотя копать уже было нечего и они пытались поднять огромные доски. Кердик, явно пришедший в храм потому, что Динас и Лавайн рассказали ему о сокровище, которое ищет Мерлин, приказал трем своим копейщикам спрыгнуть в яму. Они копьями поддели и медленно-медленно приподняли доску, так что мои люди смогли вытащить ее наружу.

Взглядам открылась яма, где некогда кровь умирающего быка уходила в землю-мать. Ее старательно закрыли досками и песком.

– Это сделали, когда ушли римляне, – сказал Мерлин тихо, чтобы не слышали люди Кердика, и снова потер бороду.

– Господин, – проговорил я, скорбя о его унижении.

– Не тревожься, Дерфель. – Он успокаивающе тронул меня за плечо. – Считаешь, я должен призвать божественный огонь? Приказать, чтобы земля разверзлась и поглотила нечестивца? Напустить на него потустороннего змея?

– Да, господин, – жалобно проговорил я. Мерлин заговорил еще тише.

– Магию не вызывают, ее используют, а использовать-то и нечего. Вот почему нам нужны сокровища. В Самайн, Дерфель, я соберу их и достану Котел. Мы зажжем костры и совершим заклинания, от которых небо вскрикнет и застонет земля. Обещаю. Всю жизнь я жил ради мига, когда магия вернется в Британию. – Он оперся о колонну и погладил то место, где прежде была косица. – Наши силурийские друзья, – продолжал старик, глядя на чернобородых близнецов, – думают мне навредить… Ха! Один клок из моей бороды – ничто по сравнению с мощью Котла. Одна прядка волос не причинит зла никому, кроме меня, но Котел, Дерфель, Котел заставит всю Британию содрогнуться. Эти два самозванца еще приползут ко мне на карачках, прося пощады. А до тех пор придется смотреть, как торжествует враг. Боги все дальше и дальше от нас. Они слабеют, и мы, любящие их, тоже слабеем, но это не навсегда. Мы призовем их назад, и магия, которая в Британии почти повывелась, сгустится, как туман на Инис Моне. – Старик снова коснулся моего раненого плеча. – Верь мне.

Кердик наших слов не слышал, однако на его узком лице играла довольная улыбка.

– Он заберет то, что в яме, – прошептал я.

– Надеюсь, он не знает цены нашей находке, – тихо проговорил Мерлин.

– Они знают, господин. – Я поглядел на двух друидов в белых одеяниях.

– Они предатели и гады ползучие, – тихо прошипел Мерлин, не сводя глаз с Динаса и Лавайна, которые подошли ближе к яме, – но даже если они заберут то, что мы нашли здесь, у меня все равно останутся одиннадцать из тринадцати сокровищ, Дерфель, и я знаю, где отыскать недостающее. Тысячу лет никто в Британии не соединял в одних руках такой мощи. – Он оперся на посох. – Кердик ответит, не сомневайся.

Последнюю доску бросили в кучу на полу. Кердик и силурийские друиды медленно подошли и заглянули в яму. Кердик смотрел долго, потом начал смеяться. Он хохотал, и смех его гулко отдавался под высоким расписным потолком. Копейщики-саксы, глядя на своего повелителя, тоже принялись хохотать.

– Мне нравится враг, который верит в такую чушь. – Кердик локтями отодвинул своих воинов и рукою поманил нас. – Глянь, что ты откопал, Мерлин Авалонский.

Мы пошли к краю ямы. Там лежала груда темных сырых деревяшек, по виду – самых обычных дров. Половина сгнила из-за воды, стекавшей по кирпичным стенкам, остальные были настолько старые и трухлявые, что вспыхнули бы и сгорели в одно мгновение.

– Что это? – спросил я Мерлина.

– Сдается, – отвечал тот по-саксонски, – мы искали не в том месте. Идем. – Старик снова перешел на бриттский и тронул меня за плечо. – Мы зря потратили время.

– А мы – нет, – хрипло проговорил Динас.

– Я вижу колесо, – добавил Лавайн.

Мерлин медленно обернулся. Он пытался провести Кердика и близнецов, но обман провалился.

– Два колеса, – сказал Динас.

– И ось, – присовокупил Лавайн, – разломленную на три части.

Я снова вгляделся в груду деревяшек и поначалу увидел только кучу бесполезных дров, потом различил фрагменты ободьев и спицы. Там же лежала ось, толщиною с мою руку и такая длинная, что ее пришлось разломить на три части, чтобы засунуть в яму. Перед нами лежали останки древней боевой колесницы.

– Колесница Модрон, – почтительно произнес Динас.

– Матери богов, – подхватил Лавайн.

– И Мерлину она не нужна, – скорбно заметил Динас.

– Тогда ее возьмем мы, – подхватил Лавайн. Толмач Кердика изо всех сил пытался объяснить своему повелителю, что происходит, однако жалкая груда старых деревяшек не впечатлила саксонского короля. Тем не менее он велел воинам сложить обломки в плащ. Лавайн забрал тюк. Нимуэ сыпала проклятиями, однако Лавайн только расхохотался.

– Хочешь сразиться с нами на этой колеснице? – спросил он, указывая на копейщиков Кердика.

– Нельзя вечно прятаться за спинами саксов, – сказал я, – наступит время, когда вам не уклониться от боя.

Динас сплюнул в пустую яму.

– Мы друиды, Дерфель, и ты не можешь нас убить, если не хочешь обречь свою душу и души всех, кого любишь, нескончаемому ужасу.

– Я могу вас убить! – выкрикнула Нимуэ.

Динас посмотрел на нее и выставил кулак. Нимуэ плюнула на него, чтобы отвратить зло, однако Динас перевернул руку, раскрыл ладонь и показал яйцо дрозда. Потом бросил его жрице.

– Вставь себе в глазницу, женщина, – посоветовал он, развернулся и вместе с братом и Кердиком вышел из храма.

– Прости меня, господин, – сказал я, когда мы остались одни.

– За что, Дерфель? Думаешь, что мог одолеть двадцать копейщиков? – Он вздохнул и потер пострадавшую бороду. – Видишь, как противится нам сила новых богов? Но пока у нас Котел, мы могущественнее. Идем. – Он протянул руку к Нимуэ, не для того, чтобы ее поддержать, а потому что сам нуждался в опоре. Сразу стало видно, какой он старый и усталый. Они вместе двинулись к выходу.

– Что нам делать, господин? – спросил один из моих воинов.

– Собираться в дорогу, – отвечал я, провожая взглядом согбенную спину Мерлина. Мне подумалось, что утрата части бороды для старика куда большая беда, чем он отваживается признать. Впрочем, я утешал себя тем, что Котел Клиддно Эйддина по-прежнему у него. – Собираться в дорогу.

На следующий день мы выступили. Еды снова было в обрез, но мы возвращались домой, заключив какой-никакой мир.

К северу от руин Каляевы, на земле, которая прежде принадлежала Элле, а теперь снова вернулась к нам, нас ждала дань. Элла сдержал слово.

Никто не охранял сложенные на дороге огромные груды золота: кубки, кресты, цепи, гривны и слитки. Взвесить золото мы не могли, и Артур с Кунегласом заподозрили, что выплачено не все. Впрочем, и это было настоящее богатство.

Мы положили золото в плащи, погрузили тяжелые тюки на боевых коней и двинулись дальше. Артур шел с нами, веселея по мере приближения к дому, хотя горечь по-прежнему оставалась.

– Помнишь клятву, которую я принес неподалеку отсюда? – спросил он вскоре после того, как мы забрали золото Эллы.

– Помню, господин.

В прошлом году мы передали Элле практически это самое золото, чтобы он отошел от наших границ и напал на повисскую крепость Ратэ. В ту ночь Артур поклялся, что убьет Эллу.

– А теперь я его защищаю, – скорбно проговорил Артур.

– Кунеглас получил обратно Ратэ.

– Однако клятва не исполнена. Столько нарушенных клятв. – Он вгляделся в пустельгу, скользившую на фоне огромного белого облака. – Я предложил Кунегласу и Мэуригу разделить Силурию, и Кунеглас сказал, что готов поставить тебя королем своей части.

Я от изумления не сразу обрел дар речи.

– Если ты этого хочешь, господин.

– Нет. Ты нужен мне в качестве опекуна при Мордреде. Некоторое время я шел молча, силясь преодолеть разочарование.

– Возможно, силуры не пожелают делиться, – проговорил я.

– Силуры сделают, что им скажут, – твердо отвечал Артур, – а вы с Кайнвин поселитесь во дворце Мордреда в Думнонии.

– Как велишь, господин. – Внезапно мне расхотелось покидать немудреный уют Кум Исафа.

– Веселее, Дерфель! – сказал Артур. – Я не король, с какой стати тебе становиться королем?

– Я горюю не об утрате королевства, а о том, что придется воспитывать короля.

– Ты справишься с ним, Дерфель, ты со всем справляешься.

На следующий день мы разделились. Саграмор, прихватив своих воинов, еще раньше ушел охранять новую границу с Кердиком. Теперь Артур, Мерлин, Тристан и Ланселот отправились на юг, Кунеглас и Мэуриг – на запад, в свои земли. Я обнялся с Артуром и Тристаном, потом встал на колени перед Мерлином, чтобы получить его благословение. За время перехода старик немного ободрился, но не мог скрыть, что тяжело переживает унижение в храме Митры. Он по-прежнему владел Котлом, однако враги получили прядь его волос, и требовались все силы, чтобы отразить их заклятия. Мы обнялись, я поцеловал Нимуэ и вместе с Кунегласом двинулся на запад. Я шел в Повис к своей Кайнвин, нагруженный долей полученного от Эллы золота, но победителем себя не чувствовал. Разбили Эллу и заключили мир мы, а выиграли в итоге Кердик и Ланселот.

На ночлег остановились в Кориниуме. Я спал во дворе, и в полночь меня разбудила гроза. Она бушевала далеко на юге, но гром рокотал так, что я проснулся. Двор озаряли яростные вспышки молний. Эйлеанн, бывшая возлюбленная Артура, мать его сыновей-близнецов, вышла из опочивальни. Лицо у нее было встревоженное. Я закутался в плащ и вместе с ней поднялся на городскую стену. Здесь уже собрались многие мои люди. Кунеглас и Агрикола тоже стояли на укреплениях, только Мэуриг остался во дворце – он не верил в природные предзнаменования.

В отличие от него, мы твердо знали, что бури – послания богов. На Кориниум не упало ни капли дождя, ветер не рвал наши плащи, но далеко на юге, в Думнонии, боги яростно бичевали землю. Молнии рвали черное небо и зазубренными кинжалами вонзались в холмы. Гром рокотал беспрестанно, и с каждым раскатом в ночи вспыхивало гневное пламя молний.

Исса стоял рядом со мной, его честное лицо озаряли трепещущие отблески.

– Кто-то умер?

– Как знать.

– Мы прокляты, господин? – спросил он.

– Нет, – отвечал я с уверенностью, которой на самом деле не чувствовал.

– Однако я слышал, у Мерлина отрезали бороду?

– Несколько волосков, – отмахнулся я.

– Если Мерлин утратил силу, господин, то кто же нас защитит?

– Мерлин все так же силен, – пытался успокоить я. Да и сам я чувствовал себя человеком значительным: скоро мне предстояло взять на воспитание Мордреда. Я сформирую характер ребенка, Артур упрочит его королевство.

И все же меня смутила гроза. Знай я, чем она вызвана, я бы встревожился еще больше. Ибо в ту ночь случилось несчастье. Лишь три дня спустя мы узнали, из-за чего грохотал гром и блистали молнии.

Одна из них поразила Тор, башню Мерлина, в которой вечно стонал ветер. В самый час нашей победы деревянная башня загорелась; пламя, взметнувшееся в небесах, ревело всю ночь, и к утру, когда дождь затушил уголья, в Инис Видрине не осталось ни одного сокровища. В золе не было Котла, лишь зияющая пустота в обугленном сердце Думнонии.

Новые боги не хотели отступить без боя, а может, силурийские близнецы сотворили над отрезанной косицей могущественное заклятие, ибо Котел исчез и сокровища сгинули без следа.

А я отправился на север, к Кайнвин.

Часть третья

КАМЕЛОТ

ГЛАВА 7

– Все сокровища сгорели? – спросила Игрейна.

– Все сокровища, – ответил я, – исчезли.

– Бедный Мерлин. – Она, как всегда, сидела у меня на подоконнике, кутаясь в теплый бобровый плащ. И не удивительно: день выдался на редкость морозный. Утром шел снег, небо на западе затянули зловещие свинцовые тучи. «Я не смогу пробыть долго, – сказала королева утром, берясь за пергаменты, – боюсь, что снова пойдет снег».

– Пойдет. Ягоды уродились, значит, зима будет суровая.

– Старики каждый год так говорят, – заметила Игрейна.

– В старости все зимы суровые, – отвечал я.

– Сколько лет было Мерлину?

– Когда он нашел Котел? Под восемьдесят. Однако он прожил еще очень долго.

– Но так и не отстроил заново свою башню снов? – спросила Игрейна.

– Нет, не отстроил.

Королева вздохнула и плотнее закуталась в богатый плащ.

– Хотела бы я иметь башню снов.

– Так построй, – сказал я. – Ты – королева. Прикажи, потребуй. Все очень просто: четырехгранная башня без крыши, и посреди – платформа. После того как она построена, никто другой не должен туда заходить. Надо спать там и ждать, пока боги пошлют сновидение. Мерлин всегда жаловался, что зимою в башне ужасно холодно.

– И Котел был спрятан на платформе? – догадалась Игрейна.

– Да.

– Он ведь не сгорел, правда, брат Дерфель?

– История Котла не закончилась, – признал я, – но я не стану сейчас ее продолжать.

Игрейна со злости показала мне язык. Сегодня она была удивительно хороша. Может быть, щеки ее так раскраснелись и глаза так сверкали от мороза, однако я заподозрил, что она беременна. Я всегда видел, если Кайнвин не порожняя – она вот так же расцветала жизнью. Впрочем, Игрейна ничего не сказала, и я не стал спрашивать. Видит Бог, она упорно молилась о ребенке, и, может быть, нагл христианский Бог и впрямь внемлет молитвам. Другой надежды у нас нет, ибо наши собственные боги умерли, бежали или забыли о нас.

– Барды… – начала Игрейна, и я понял, что сейчас она уличит меня в очередном упущении, – говорят, что бой под Лондоном был ужасен и что Артур сражался весь день.

– Десять минут, – твердо отвечал я.

– А еще они утверждают, что Ланселот спас Артура, подоспев с сотней копейщиков.

– Эти песни сочинили поэты, состоявшие у Ланселота на жалованье.

Королева печально покачала головой.

– Если это… – она похлопала по кожаной сумке, в которую сложила пергаменты, чтобы забрать их с собой, – единственный правдивый рассказ о Ланселоте, то что подумают люди? Что поэты лгут?

– Какая разница, что подумают люди? – раздраженно проговорил я. – Поэты всегда лгут. За это им и платят. Ты просишь меня рассказать правду, а когда я рассказываю, обижаешься.

– «Бойцы Ланселотовы, – процитировала она, – саксов разители, в битве бесстрашные, злата дарители…»

– Не надо, – перебил я, – пожалуйста! Я услышал эту песню через неделю после того, как ее сочинили!

– Но если песни лгали, то почему Артур их не опроверг?

– Он не задумывался о песнях. Да и зачем? Он был воин, не бард. Поют люди перед боем, и хорошо. К тому же Артур сам пел ужасно. Кайнвин говорила, что он воет, как корова, которая мается животом.

Игрейна нахмурилась.

– Все равно не понимаю, чем был плох мир, который заключил Ланселот.

– Объяснить несложно.

Я встал с табурета, подошел к очагу и палкой вытащил на каменный пол несколько горящих углей. Шесть я положил в ряд, потом отодвинул два.

– Четыре угля – силы Эллы. Два – Кердика. Мы никогда не разбили бы саксов, будь они заодно. Мы не могли бы одолеть все шесть угольков, а четыре – могли. Артур рассчитывал победить их, затем обратиться против двух. Так бы мы очистили Британию от саксов. Однако, заключив мир, Ланселот усилил Кердика. – Я добавил к трем уголькам еще один, потом сбил пламя с палки. – Мы ослабили Эллу, но и себя, ибо с нами уже не было трехсот копейщиков Ланселота, связанных мирным договором. Это еще больше усилило Кердика. – Я передвинул два уголька от Эллы к Кердику, теперь у первого их было два, у второго – пять. – Вот что мы сделали: ослабили Эллу и усилили Кердика. И этого добился Ланселот, когда заключил мир.

– Ты учишь нашу королеву считать? – Сэнсам с подозрительной миной проскользнул в комнату и вкрадчиво добавил: – А я думал, ты переводишь Евангелие.

– Пять хлебов и две рыбы, – быстро сказала Игрейна. – Брат Дерфель считает, что это рыб было пять, а хлебов два, но ведь права я, а не он?

– Госпожа совершенно права, – объявил Сэнсам. – А брат Дерфель – плохой христианин. Как может такой невежда писать Евангелие для саксов?

– Лишь с твоей заботливой помощью, – отвечала Игрейна, – и, разумеется, с поддержкой моего супруга. Или мне сказать королю, что ты противишься ему?

– В таком случае вы скажете ему величайшую ложь, – слукавил Сэнсам, которому ловкий маневр Игрейны не оставил пути к отступлению. – Ваши копейщики просят вас поторопиться. Небо темнеет, скоро пойдет снег.

Королева взяла сумку с пергаментами и улыбнулась мне.

– Буду ждать, пока снег перестанет, брат Дерфель.

– Буду молиться, чтобы он перестал скорее.

Она снова улыбнулась и прошла мимо святого, который склонился в полупоклоне, пропуская ее к двери, тут же выпрямился и пристально посмотрел на меня. Вихры над углами, из-за которых его прозвали мышиным королем, давно поседели, однако годы не смягчили епископа. Он по-прежнему был в любую минуту готов разразиться бранью, а постоянная боль при мочеиспускании еще больше испортила его характер.

– Лжецам, брат Дерфель, – прошептал он, – уготовано отдельное местечко в аду.

– Буду молиться об этих несчастных. – Я отвернулся от Сэнсама и окунул перо в чернильницу, чтобы продолжить рассказ об Артуре, моем предводителе, миротворце и друге.

Настали чудесные годы. Игрейна, которая слишком много слушает поэтов, называет их временем Камелота. Мы – не называли. То были лучшие годы Артурова правления, когда он преобразовывал страну, как считал нужным, и когда Думнония более всего отвечала его идеалу народа, живущего в мире с соседями и с собой. Вот только в воспоминаниях эти годы предстают много лучше, чем на самом деле, потому что следующие были намного хуже. Послушать истории, которые рассказывают вечерами у очага, и может показаться, будто мы создали в Британии совершенно новую страну, назвали Камелотом и населили лучезарными героями. На самом деле мы просто правили Думнонией как могли, правили справедливо и никогда не называли ее Камелотом. Я само слово-то впервые услышал два года назад. Камелот существует только в фантазии поэтов; в наглей Думнонии даже в те золотые годы случался недород, свирепствовали моровые поветрия и вспыхивали войны.

Мы с Кайнвин перебрались в Думнонию, и в Линдинисе родился наш первый ребенок. Мы назвали дочку Морвенной в честь матери Кайнвин. Морвенна появилась на свет с темными волосами, потом посветлела и стала как мать. Златокудрая красавица Морвенна.

Мерлин не ошибся. Как только Ланселот обосновался в Венте, Гвиневера объявила, что ей наскучил новый дворец в Линдинисе. Там слишком сыро, объявила она, слишком холодно зимой, а с болот у Инис Видрина постоянно дует промозглый ветер. Она сразу собралась и переехала в Зимний дворец Утера, что в Дурноварии. Однако Дурновария почти так же далеко от Венты, как и Линдинис. Гвиневера убедила Артура, что надо готовить дворец к тем далеким дням, когда Мордред займет престол и по праву короля потребует назад свое достояние. Артур предоставил выбор ей. Сам он мечтал об основательном доме с частоколом, хлевами и житницами, однако Гвиневера предпочла римскую виллу к югу от Виндокладии – как и предсказывал Мерлин, на самой границе Думнонии с землями белгов, новыми владениями Ланселота. Вилла стояла на холме над заливом, и Гвиневера назвала ее Морским дворцом. Она нагнала толпы каменщиков, чтобы восстановить виллу, и наполнила ее статуями, ранее украшавшими дворец в Линдинисе, даже мозаичный пол оттуда перевезла. Сперва Артур тревожился, что Морской дворец расположен слишком близко к владениям Кердика, но Гвиневера уверяла, что мир, заключенный в Лондоне, будет прочным. В конце концов Артур, видя, как нравится ей вилла, сдался. Ему было все равно, где жить, поскольку он редко наведывался домой. Он постоянно был в седле, объезжал дальние уголки Мордредова королевства.

Сам Мордред переехал в разоренный Линдинисский дворец. Мы с Кайнвин – его опекуны – поселились там же, и с нами шестьдесят копейщиков, десять конных гонцов, шестнадцать служанок и двадцать восемь рабов. У нас были кастелян, мажордом, бард, два егеря, медовар, сокольничий, привратник, свечник и шесть поваров, каждый со своими рабами; кроме этих домашних рабов были и другие, которые обрабатывали поля, подстригали деревья и чистили канавы, – целая армия. Вокруг дворца вырос городок, населенный горшечниками, башмачниками и кузнецами – ремесленниками, живущими трудами своих рук.

Как все это не походило на Кум Исаф! Мы спали под черепичной крышей в комнате с белеными стенами и колоннами у дверей; стол нам накрывали в пиршественной зале, способной вместить сто человек. Впрочем, мы частенько предпочитали есть в комнатке рядом с кухней – я терпеть не могу остывшую еду. Если шел дождь, мы могли прогуливаться по крытой аркаде внешнего двора, летом, когда воздух под черепичной крышей невыносимо накалялся, купались в водоеме посередине внутреннего дворика. Разумеется, все это было не наше: дворец и обширные угодья вокруг принадлежали королю, шестилетнему Мордреду.

Кайнвин привыкла к роскоши, пусть и не к такой, во всяком случае, постоянное присутствие рабов и служанок не смущало ее, как меня; она умело и без суеты руководила большим хозяйством. Кайнвин управлялась со слугами, давала распоряжение поварам и вела счета, но я знал, что она скучает по Кум Исафу. По вечерам моя любимая порой садилась с куделью и пряла, покуда мы разговаривали.

Очень часто речь у нас заходила о Мордреде. Мы надеялись, что слухи о его дурном характере сильно преувеличены. Увы, все оказалось чистой правдой. Если был на свете несносный ребенок, то это Мордред. Он начал пакостить в тот же день, когда его привезли от Кулуха и сняли с телеги. Я возненавидел его всей душой, да простит меня Бог, возненавидел ребенка!

Король был всегда мал для своего возраста, но, если не считать увечной ноги, крепко сбит и мускулист. Круглое личико портил уродливый нос картошкой, темно-русые волосы от природы курчавились и торчали в две стороны от пробора так, что другие ребятишки за глаза называли его Щеткой. У него были странно взрослые глаза, уже в шесть лет настороженные и подозрительные, и с годами их взгляд ничуть не смягчился. Хотя мальчик отличался острым умом, учиться он не желал. Наш бард, молодой и рьяный Пирлиг, должен был наставлять его в грамоте, счете, пении, игре на арфе, умении перечислить имена богов и собственную королевскую генеалогию, однако Мордред вскоре исчерпал терпение учителя. «Ничего не хочет делать! – жаловался мне Пирлиг. – Даю ему пергамент – рвет, даю перо – ломает. Бью его – кусается. Вот, посмотри!» Бард показал худое, искусанное блохами запястье с красными воспаленными следами королевских зубов.

Я поручил Эахерну, крепкому воину-ирландцу, следить за порядком на занятиях. Это помогло. Первая же трепка убедила Мордреда, что против силы не попрешь, и он нехотя подчинился дисциплине, хотя учиться все равно не стал. Можно заставить ребенка сидеть смирно, но нельзя принудить его к учебе. Мордред пытался запугать Эахерна, говорил, что станет королем и отплатит за побои. Эахерн снова хорошенько его вздул и сказал, что к тому времени переберется в Ирландию. «Захочешь мне отомстить, о король, – объявил Эахерн, сопровождая свои слова очередной затрещиной, – приезжай в Ирландию с войском, и я всыплю тебе по-взрослому».

Мордред был не просто шкодливым мальчишкой – с этим мы справились бы. Нет, он старался причинить боль, даже убить. Раз, когда ему было десять лет, мы нашли пять гадюк в темном подвале, где держали бочонки с медом. Никто, кроме Мордреда не мог их туда запустить. Он явно рассчитывал, что змея укусит слугу или раба. В холодном погребе змеи стали снулые, и мы легко их убили, а вот через месяц служанка и впрямь умерла, поев грибов, которые оказались поганками. Мы не знали, кто подменил грибы; все думали, что Мордред. Кайнвин как-то заметила, что в этом щуплом детском теле таится расчетливый взрослый ум. Она, как и я, не любила Мордреда, но старалась быть с ним ласковой и считала, что мы напрасно его бьем.

– Он только озлобляется.

– Да, наверное, – признал я.

– Так зачем вы его бьете? Я пожал плечами.

– Потому что он не понимает хорошего обращения. Когда Мордреда только привезли в Линдинис, я дал себе слово, что не стану его бить. Благие намерения испарились в первые же дни, а к концу года при одном взгляде на мерзкую недовольную рожу, нос картошкой и щетинистые волосы мне хотелось уложить мальчишку поперек колен и отхлестать до крови.

Даже Кайнвин в конце концов подняла на него руку. Я через весь дом услышал ее крик. Мордред нашел иголку и тыкал ею Морвенне в голову. Он как раз собирался проверить, что будет, если воткнуть иголку в глаз, когда на детский плач прибежала Кайнвин. Она так двинула Мордреда, что тот волчком отлетел через полкомнаты. С тех пор мы никогда не оставляли детей без присмотра служанок, а Мордред добавил Кайнвин к списку своих врагов.

– В нем злой дух, – объяснил Мерлин. – Помнишь ночь, когда он родился?

– Еще бы! – воскликнул я, ибо, в отличие от него, был тогда рядом.

– Помогать при родах пригласили христиан, ведь так? А Моргану позвали, когда уже случилась беда. Какие меры предосторожности приняли христиане?

Я пожал плечами.

– Они молились. Помню распятие.

Разумеется, я не присутствовал при самом рождении – мужчин к роженицам не допускают, – но смотрел за всем со стен Кар Кадарна.

– Не удивительно, что все плохо кончилось, – объявил Мерлин. – Молитвы!.. Разве молитвы помогут от злого духа? Надо было помочиться на порог, положить железо в постель, бросить полынь в очаг. – Он печально покачал головой. – Злой дух вошел в мальчика до того, как Моргана сумела этому помешать, и потому у Мордреда такая нога. Наверное, дух спрятался в ступню, когда почувствовал приближение Морганы.

– И как его изгнать? – спросил я.

– Мечом, который пронзит сердце негодного мальчишки. – Мерлин с улыбкой откинулся в кресле.

– Прошу, господин, скажи, как? – взмолился я. Мерлин пожал плечами.

– Старый Бализ советовал уложить одержимого в постель с двумя девственницами. Разумеется, все трое должны быть голые. – Он хохотнул. – Бедный старина Бализ. Хороший был друид, но почти все его чары требовали раздевать девушек. Идея в том, что дух захочет перейти в девственницу, но не будет знать, в какую. Он выйдет из безумца и замешкается, выбирая между двумя девицами, – тут-то и надо вытащить всех троих из постели и бросить туда горящую головню. Дух и сгорит. Я никогда не верил в этот способ, хотя, признаюсь, как-то раз попробовал его применить. Пытался исцелить старого дурачка по имени Маллдин и в итоге получил одного полоумного и двух перепуганных рабынь с легкими ожогами. – Он вздохнул. – Маллдина отправили на Остров Смерти. Самое для него место. Может, и Мордреда туда же?

На Остров Смерти мы отправляли опасных безумцев. Нимуэ как-то оказалась там, и я с трудом ее вытащил.

– Артур такого не допустит, – сказал я.

– Да, наверное. Попробую сплести тебе заклятие, хотя обещать ничего не могу.

Мерлин теперь жил с нами. Даже не жил, а доживал последние дни – во всяком случае, так нам казалось. Пламя, уничтожившее Тор, опустошило его душу – осталась лишь дряхлая оболочка, лишенная воли к жизни. Летом он часами сидел на припеке, зимою, сгорбившись, грелся у очага. Переднюю часть головы он по-прежнему выбривал, как принято у друидов, но бороду больше не заплетал, и она висела седыми космами. Всегда готов был поговорить, только не о Динасе с Лавайном и не о том ужасном случае, когда Кердик отсек ему косицу от бороды. Я подозревал, что это происшествие не в меньшей степени, чем пожар на Торе, подкосило Мерлина. Впрочем, старик хранил некоторую искру надежды, ибо считал, что Котел не сгорел, а украден. Вскоре после нашего переезда в Линдинис он мне это доказал: сложил в саду игрушечную башню из поленьев, поставил внутрь золотой кубок и велел принести с кухни огня.

В тот вечер даже Мордред вел себя хорошо. Пламя всегда завораживало короля: широко раскрытыми глазами он смотрел, как полыхает башня из деревяшек. Поленья рушились, огонь взметался все выше и выше. Уже стемнело, когда Мерлин граблями разворошил уголья и вытащил кубок – сплющенный, оплавленный, но по-прежнему золотой.

– Наутро после пожара, – сказал он, – я обыскал все. Приказал вручную разобрать обгорелые бревна, просеял золу, разгреб пепел… Я не нашел золота. Ни капли. Котел похитили, а башню подожгли. Думаю, тогда же украли и остальные сокровища – они все хранились там, за исключением колесницы и еще одного.

– Какого?

Я подумал, что он не ответит, однако старик только пожал плечами, будто ничто теперь не имеет значения.

– Остался еще меч Риддерха. Ты знаешь его под именем Каледволх.

Он говорил об Артуровом мече, Экскалибуре.

– Ты отдал ему одно из сокровищ? – изумился я.

– А почему бы нет? Артур поклялся вернуть мне меч по первому требованию. Он не знает, что это меч Риддерха, и ты ему не говори. Обещаешь? Если он проведает, то сделает какую-нибудь глупость – например, расплавит меч в доказательство, что не боится гнева богов. Артур бывает неимоверно туп, но он лучший из всех наших правителей, и я решил тайно добавить ему магической силы. Он бы рассмеялся, если б узнал, но однажды меч обратится в пламя, и тогда уж всем будет не до смеха.

Как ни распрашивал я про меч, Мерлин отказывался говорить.

– Теперь неважно. Все кончено. Сокровища пропали. Нимуэ, наверное, будет их искать, а я слишком стар, слишком стар.

Мне больно было слышать эти слова. После стольких усилий, потраченных на поиск сокровищ, Мерлин, казалось, выкинул их из головы. Даже Котел, ради которого мы претерпели столько лишений, его больше не занимал.

– Если сокровища по-прежнему целы, господин, – не отставал я, – их можно найти.

Старик снисходительно улыбнулся.

– Они найдутся. Конечно, они найдутся.

– Тогда почему мы их не ищем?

Мерлин вздохнул, словно мои расспросы его допекли.

– Потому что они спрятаны, Дерфель, и тайник окружен заклятием невидимости. Это я знаю. Чувствую. Значит, придется ждать, пока кто-нибудь не попытается воспользоваться Котлом. Когда это случится, мы поймем, ибо лишь мне ведомо, как правильно использовать Котел, – любой другой, попытавшись прибегнуть к его мощи, выпустит в Британию неизреченный ужас. – Он пожал плечами. – Дождемся этого времени. Тогда мы отправимся в самое средоточие ужаса и там отыщем Котел.

– Так кто, по-твоему, его похитил? – упорствовал я. Мерлин развел руками, изображая полнейшее неведение.

– Люди Ланселота? Наверное, для Кердика. Или для силурийских близнецов. Я их немного недооценил, правда? Впрочем, теперь неважно. Время покажет, кто его похитил, время покажет. Дождемся ужаса и все отыщем.

Казалось, старик ничуть не тяготится ожиданием: он рассказывал старые истории, выслушивал новые. Иногда, шаркая, выходил во двор и творил заклинания, обычно ради Морвенны. Он по-прежнему предсказывал будущее: насыпал на каменные плиты во дворе слой золы и пускал по нему ужа, а потом толковал, что сулит след. Однако я подметил, что предсказывает он в основном хорошее и без всякого удовольствия. Кое-какое могущество старик все-таки сохранил: когда Морвенна сильно заболела, он изготовил талисман из шерсти и скорлупы букового ореха, а потом дал девочке попить отвара из давленых мокриц, от которого жар сразу прошел. А вот когда болел Мордред, Мерлин колдовал, чтобы недуг усилился, но король все равно каждый раз поправлялся. «Его защищает демон, – объяснял Мерлин, – а я слишком слаб, чтобы сражаться с молодыми демонами». Он откидывался на подушки и сажал на колени какого-нибудь из наших котов. Кошек старик любил, а в Линдинисе их было хоть отбавляй. Мерлину во дворце нравилось. Он искренне привязался к Кайнвин и нашим дочерям. Приглядывали за стариком Гвилиддин, Ралла и Каддог, его старые слуги с Тора. Дети Гвилиддина и Раллы росли вместе с нашими и все вместе враждовали с Мордредом. К тому времени как Мордреду исполнилось двенадцать, Кайнвин успела выносить пятерых. Все три девочки выжили, а оба мальчика умерли, едва появившись на свет. Кайнвин винила демона, живущего в Мордреде.

– Он не хочет, чтобы во дворце были другие мальчики, – горько вздыхала она.

– Мордред скоро уедет, – утешал я, ибо считал дни до его пятнадцатилетия, когда королю предстояло занять престол.

Артур тоже считал дни, хоть и с некоторым страхом: он боялся, что Мордред загубит его начинания. В те дни Артур часто наезжал в Линдинис. Во дворе слышался цокот конских копыт, дверь распахивалась, и зычный голос оглашал огромные полупустые комнаты: «Морвенна! Серена! Диан!» Три златовласые девочки бежали или ковыляли на маленьких ножках к Артуру, который подхватывал их на руки и всегда баловал подарками: медом в сотах, брошками или красивой витой раковиной. Потом, обвешанный моими дочерями, отыскивал нас с Кайнвин и делился последними новостями: удалось восстановить мост, учредить суд, найти честного магистрата, казнить грабителя. Иногда он рассказывал о всяких чудесах: у берега видели морского змея, в одной деревне родился теленок с пятью ногами, вроде бы где-то появился фокусник, который умеет глотать огонь.

– Как король? – спрашивал он, покончив с рассказом.

– Растет, – говорила Кайнвин, и Артур довольствовался этим ответом.

Он сообщал новости о Гвиневере, всегда только хорошие, хотя мы с Кайнвин подозревали, что между ними не все ладно. Артур так и не нашел в ней родственную душу и, даже на людях, постоянно чувствовал свое одиночество. Гвиневера, некогда интересовавшаяся делами правления не меньше него, теперь со всей страстью отдалась служению Изиде. Артур, никогда не понимавший истовой религиозности, делал вид, что интересуется богиней, на самом же деле, полагаю, считал, что Гвиневера попусту тратит время в поисках несуществующей силы, как мы, когда искали Котел.

Гвиневера родила ему только одного сына. Кайнвин утверждала, что либо они спят порознь, либо Гвиневера пользуется женской магией, чтобы избежать зачатия. В каждой деревне есть старуха, которая знает, какие травы помогают не забеременеть, как и те, что вызывают выкидыш или лечат болезни. Артур наверняка хотел бы иметь много детей – он их обожал и особенно радовался, когда приезжал к нам вместе с Гвидром. Артур и его сын веселились с дикой ватагой оборванных, лохматых ребятишек, которые беспечно шныряли по Линдинису, избегая только злобного, вечно недовольного Мордреда. Гвидр возился с нашими тремя дочерьми, тремя Раллиными и двумя десятками детей слуг и рабов. Они разыгрывали сражения либо вешали выпрошенные у взрослых плащи на большую грушу в саду и устраивали там дворец со своими интригами и ритуалами – все как у взрослых. У Мордреда была своя компания, постарше – сплоить мальчишки, сыновья рабов, – и другие забавы. До нас доходили слухи об их бесчинствах – где-то украли серп, где-то подпалили стог или соломенную кровлю, порвали сеть или повалили новую изгородь. Позже стали жаловаться, что они бесчестят крестьянских девушек. Артур слушал, ужасался, шел поговорить с королем, но ничего добиться не мог.

Гвиневера редко бывала в Линдинисе, хотя я, разъезжая по Артуровым делам, нередко оказывался в Зимнем дворце и там частенько ее встречал. Гвиневера держалась со мной учтиво, как, впрочем, мы все в то время, когда Артур создавал свое братство. Этой мыслью он впервые поделился со мной в Кум Исафе, а теперь, в мирные годы после битвы под Лондоном, начал претворять замысел в жизнь.

Даже и сейчас при упоминании Круглого стола некоторые старики еще вспоминают ту давнюю попытку положить конец раздорам и смеются. «Круглый стол», разумеется, было не официальное наименование, а что-то вроде прозвища. Сам Артур хотел наречь лигу «Братством Британии», что звучало гораздо громче, однако название не прижилось. Помнят (если помнят) Круглый стол и наверняка забывают, что его целью было всеобщее примирение. Бедный Артур. Он на самом деле верил в братство, и если бы объятия и поцелуи могли принести мир, тысячи убитых были бы сейчас живы. Артур и впрямь хотел изменить мир при помощи любви.

Братство Британии собирались провозгласить в Дурноварии, в Зимнем дворце, на следующий год после того, как Леодеган, отец Гвиневеры, изгнанный король Хенис Вирена, скончался от морового поветрия. Однако тем летом в Дурноварию снова пришла чума, и Артур перенес общий сбор в недавно отделанный Морской дворец. Куда удобнее было бы собраться в Линдинисе, в тамошнем вместительном дворце, но Гвиневере, видимо, захотелось похвастаться своим новым жилищем. Без сомнения, ей приятно было видеть, как неотесанные волосатые воины бродят по тенистым римским аркадам и богато отделанным комнатам. Она словно говорила: «Эту красоту вы призваны защищать», хотя и предпочла разместить в заново отделанной вилле как можно меньше народа. Мы встали лагерем снаружи и, сказать по правде, чувствовали себя там намного лучше.

Кайнвин приехала со мной. Она была еще очень слаба после третьих, тяжелых родов и смерти новорожденного мальчика, однако Артур настоял на ее приезде. Он мечтал собрать всех британских правителей, и хотя от Гвинедда, Элмета и других северных королевств никто не явился, многие влиятельные люди не испугались долгого пути. Прибыли Кунеглас Повисский, Мэуриг Гвентский, принц Тристан из Кернова и, разумеется, Ланселот. Каждый король привез с собой приближенных, друидов, епископов и военачальников, так что на холме у дворца раскинулся обширный стан. Девятилетний Мордред приехал с нами, и Гвиневере скрепя сердце пришлось разместить его во дворце вместе с другими королями. Мерлин остался дома: сказал, что слишком стар для такой чепухи. Галахад был назначен герольдмейстером братства; подобно Артуру, он свято верил в эту затею.

Я, конечно, не говорил Артуру, что с самого начала сомневался в успехе его начинания. Он считал, что мы поклянемся друг другу в мире, вражда уляжется, и ни один из членов Братства больше не поднимет на другого копье. Увы, сами боги, казалось, насмехались над его усилиями: в день торжества небо с рассвета хмурилось, хотя дождь так и не пошел, и Артур в своем ребяческом оптимизме объявил это добрым предзнаменованием.

Церемония проходила в большом саду между двумя недавно выстроенными аркадами, на зеленом, обращенном к заливу склоне. Аркады завесили знаменами, и два хора исполняли торжественный напев для создания соответствующего духа. В северном конце сада, ближе к большой сводчатой двери во дворец, поставили стол. Он был круглый, но никто не предавал этому символического значения – просто его легче всего было вынести на улицу. Стол был не очень большой, примерно в размах рук, но, как сейчас помню, очень красивый – римский, разумеется, из полупрозрачного камня, с искусно вырезанным изображением крылатого коня. Одно крыло рассекала трещина; тем не менее мы все восхищались столом и дивились крылатому коню. Саграмор сказал, что сам ни разу таких не видел, но крылатые кони действительно водятся в далеких краях за песчаным морем – уж не знаю, можно ли ему верить. Саграмор женился на своей рослой саксонке Малле, и у них подрастали двое сыновей.

Всем, кроме королей и принцев, оружие пришлось оставить в лагере. Меч Мордреда лежал на столе, а поперек него покоились клинки Ланселота, Мэурига, Кунегласа, Галахада и Тристана. Один за другим мы выходили вперед – короли, принцы, вожди и военачальники – возлагали руку на мечи и клялись в мире и вечной дружбе. Кайнвин одела девятилетнего Мордреда во все новое, подстригла и расчесала его жесткие волосы, чтоб не торчали щеткой, но он все равно выглядел несуразно, когда ковылял к столу, чтобы произнести клятву. Впрочем, должен признать, что, кладя руку на мечи, я вполне проникся торжественностью минуты; как и большинство собравшихся, я намеревался держать данное слово. Разумеется, клятву приносили только мужчины; женщины наблюдали за церемонией с террасы над сводчатой дверью. Присяга растянулась надолго. Первоначально Артур собирался принимать в братство только тех, кто воевал против саксов, но потом расширил круг избранных и включил в него всех, кого смог заманить. Сам он присягнул последним, после чего произнес речь о священности нашего обета и о том, что, если кто-нибудь преступит клятву, общим долгом будет покарать нарушителя. Потом велел всем обняться, а следом, конечно, начался пир.

Впрочем, на этом основная часть церемонии не закончилась. Артур внимательно следил, кто с кем не обнялся, после чего начал вызывать уклонившихся в большой зал для примирения. Сам он подал пример, обнявшись с Сэнсамом и Мелвасом, бывшим королем белгов, которого сослал в Иску. Мелвас неуклюже расцеловался с Артуром, а через месяц умер, отравившись испорченными устрицами. Рок, как любил говаривать Мерлин, неотвратим.

Все эти примирения задерживали пир, который должен был начаться в большом зале, куда Артур приглашал бывших недругов. Тем временем мед выносили в сад, где усталые воины гадали, кого затребуют следующим. Я знал, что меня вызовут точно, потому что во время всей церемонии упорно сторонился Ланселота. И впрямь, Артуров слуга Хигвидд разыскал меня и позвал в большой зал. Мои опасения оправдались: Ланселот и его присные были уже там. Артур пригласил и Кайнвин, а чтобы ей было спокойнее – Кунегласа. Мы трое стояли в одном конце зала, Ланселот и его люди – в другом. Артур, Галахад и Гвиневера восседали на помосте, где уже стоял пиршественный стол. Артур широко улыбнулся.

– Я собрал в этой комнате самых близких моих друзей, – объявил он. – Короля Кунегласа, лучшего из союзников в войне или в мире, короля Ланселота, которому я поклялся быть братом, лорда Дерфеля Кадарна, отважного из отважных, и милую принцессу Кайнвин.

Я стоял, как пугало на гороховом поле. Кайнвин учтиво улыбалась, Кунеглас смотрел в расписной потолок, Ланселот кривился, Амхар и Лохольт заносчиво вскинули головы, лица Динаса и Лавайна не выражали ничего, кроме презрения. Гвиневера глядела на нас бесстрастно, хотя, подозреваю, не меньше Динаса и Лавайна тяготилась церемонией, которую затеял ее муж. Артур всей душою желал мира, и кроме него один Галахад не испытывал неловкости.

Когда никто из нас не сказал ни слова, Артур сошел с помоста.

– Я требую, – объявил он, – чтобы вы уладили вражду сейчас и забыли о ней навсегда.

Он снова подождал. Я переминался с ноги на ногу, Кунеглас тянул себя за усы.

– Пожалуйста, – сказал Артур. Кайнвин еле заметно пожала плечами.

– Я сожалею, что причинила обиду королю Ланселоту, – проговорила она.

Артур, довольный таким началом, улыбнулся королю белгов.

– Простишь ли ты ее, о король?

Ланселот – сегодня он был одет во все белое – поглядел на Кайнвин и поклонился.

– Это прощение? – прорычал я.

Ланселот побагровел, но не посмел обмануть ожидания Артура.

– Я не держу обиды на принцессу Кайнвин, – выдавил он.

– Итак! – Артур поднял руки, приглашая обоих выступить вперед. – Обнимитесь! Да будет между нами мир!

Ланселот и Кайнвин шагнули вперед, поцеловали друг друга в щеку и тут же отступили назад. Примирение было таким же теплым, как звездная ночь на камнях у Керриг Баха, но Артур остался доволен.

– Дерфель, – обратился он ко мне, – разве ты не обнимешься с королем?

Я собрался с духом.

– Обнимусь, господин. Когда друиды заберут назад угрозы против принцессы Кайнвин.

Наступила тишина. Гвиневера вздохнула и постучала ножкой по мозаичному полу – тому самому, что привезла из Линдиниса. Выглядела она, как всегда, великолепно. По такому торжественному поводу на ней было черное платье, расшитое маленькими серебряными полумесяцами. Непокорные рыжие волосы она заплела в косы, уложила вокруг головы и закрепила двумя золотыми заколками в форме драконов. Шею украшало грубое саксонское ожерелье – подарок Артура после давнишнего сражения с Эллой. Гвиневера говорила мне, что не любит это украшение, но оно очень ей шло. Как бы ни раздражало Гвиневеру все происходящее, она изо всех сил старалась помочь мужу.

– Какие угрозы? – холодно спросила она.

– Они знают. – Я поглядел на близнецов.

– Мы никому не угрожали, – объявил Лавайн.

– Но вы умеет уничтожать звезды, – напомнил я.

На жестоком красивом лице Динаса мелькнула улыбка.

– Маленькую бумажную звездочку? – притворно изумился он. – Это ты меня так оскорбляешь, лорд Дерфель?

– Это ты так угрожал Кайнвин.

– Господин! – воззвал Динас к Артуру. – То был детский фокус. Он ничего не значил!

Артур смотрел то на меня, то на друидов.

– Клянешься? – спросил он.

– Жизнью брата! – отвечал Динас.

– И бородою Мерлина? – не отступал я. – Она по-прежнему у вас?

Гвиневера вздохнула, словно показывая, что я становлюсь докучным. Галахад нахмурился. С улицы доносились хмельные голоса воинов.

Лавайн взглянул на Артура.

– Да, господин, – учтиво произнес он, – у нас и впрямь была прядь Мерлиновой бороды, которую король Кердик отсек у него в ответ на оскорбление. Однако, клянусь жизнью, господин, мы ее сожгли.

– Мы не воюем со стариками, – пробасил Динас, потом взглянул на Кайнвин. – И с женщинами.

Артур радостно улыбнулся.

– Ну же, Дерфель, – сказал он, – обними Ланселота. Пусть между моими лучшими друзьями наступит мир.

Я по-прежнему колебался, но Кайнвин и ее брат вытолкнули меня вперед, так что второй и последний раз в жизни я обнял Ланселота. На этот раз мы не шептали друг другу оскорблений, просто молча расцеловались и отступили назад.

– Клянитесь, что будете жить в мире, – потребовал Артур.

– Клянусь, – выдавил я.

– Я не держу обиды, – так же сдержанно процедил Ланселот.

Артуру пришлось удовольствоваться этим детским примирением. Он облегченно вздохнул, как будто самое трудное позади, обнял нас всех и настоял, чтобы Гвиневера, Галахад, Кайнвин и Кунеглас тоже обменялись поцелуями.

Для нас испытание закончилось. Последними жертвами Артура были его жена и Мордред. Я не хотел на это смотреть и вытащил Кайнвин за порог. Ее брат по просьбе Артура остался в комнате.

– Извини, – сказал я. Кайнвин пожала плечами.

– Понятно.

– Я все равно не доверяю этому ублюдку, – мстительно проговорил я.

Она улыбнулась.

– Ты – Дерфель Кадарн, великий воитель, а он – Ланселот. Боится ли волк зайца?

– Он боится змеи, – мрачно отвечал я.

Не хотелось идти к друзьям и рассказывать им о примирении с Ланселотом, поэтому я повел Кайнвин по красиво убранным комнатам мимо колонн и бронзовых лампад, свисающих с расписанных охотничьими сценами потолков. Кайнвин нагл л а дворец великолепным, но очень холодным.

– Как сами римляне, – сказала она.

– Как Гвиневера, – отозвался я.

Мы отыскали лестницу в кухню и через черную дверь вышли в сад, где на ровных грядах росла зелень.

– Вряд ли от этого братства будет толк, – заметил я, когда мы оказались на свежем воздухе.

– Будет, – возразила она, – если все или хотя бы почти все станут блюсти клятву.

– Возможно. – Я замер в смущении, ибо прямо впереди над грядкой с петрушкой склонилась младшая сестра Гвиневеры Гвенвивах.

Кайнвин радостно ее приветствовала. Я и забыл, что они дружили, когда Гвиневера и Гвенвивах жили в Повисе. Женщины поцеловались, и Кайнвин подвела подругу ко мне.

Я думал, она сердится, что я предпочел жениться на другой, но Гвенвивах заговорила без всякой обиды.

– Я теперь у сестры огородница, – сказала она.

– Не может быть, госпожа! – воскликнул я.

– Официально никто не поручал мне следить за огородом, – сухо отвечала Гвенвивах, – как и за сестриными собаками, но кто-то должен этим заниматься, а Гвиневера пообещала умирающему отцу, что будет обо мне заботиться.

– Нам очень жаль твоего отца, – сказала Кайнвин. Гвенвивах пожала плечами.

– Он все худел и худел, а потом его не стало.

Сама Гвенвивах ничуть не похудела; толстая, как квашня, с грубыми красными щеками, в испачканном землей платье, она больше походила на жену селянина, чем на принцессу.

– Я живу здесь. – Она указала на деревянный домик шагах в ста от дворца. – Сестра разрешает мне каждый день работать на огороде, а вечером я должна убираться с глаз долой. Ничто не должно уродовать Морской дворец.

– Госпожа! – возмутился я.

Гвенвивах движением руки попросила меня не продолжать.

– Мне хорошо, – невесело объявила она. – Я подолгу гуляю с собаками и разговариваю с пчелами.

– Приезжай в Линдинис, – сказала Кайнвин.

– Кто же мне позволит?! – притворно ужаснулась Гвенвивах.

– А что? – удивилась Кайнвин. – У нас вдоволь свободного места. Приезжай, мы будем очень рады.

Гвенвивах робко улыбнулась.

– Я слишком много знаю, Кайнвин. Знаю, кто приходит, кто остается, и что они делают.

Мы промолчали, не имея ни малейшего желания выяснять, на что она намекает, однако Гвенвивах явно чувствовала потребность выговориться. Она страдала от одиночества, а Кайнвин была ее старой подругой.

Гвенвивах внезапно бросила срезанную петрушку на грядку и повела нас к дворцу.

– Давайте покажу, – сказала она.

– Уверена, нам не стоит на это смотреть, – заметила Кайнвин, страшась того, что может увидеть.

– Тебе можно, – отвечала Гвенвивах. – Дерфелю нельзя. Считается, что мужчина не может входить в храм.

Несколько кирпичных ступеней вели вниз, к маленькой дверце. Гвенвивах открыла ее, и мы оказались в большом сводчатом подвале.

– Здесь держат вино. – Гвенвивах указала на полки с кувшинами и бурдюками. Дверь она не закрыла, и в темное хитросплетение арок и колонн проникало немного света.

– Сюда, – сказала Гвенвивах и исчезла между колоннами справа.

Мы двинулись следом, медленно, на ощупь, тем осторожнее, чем темнее становилось по мере удаления от двери. Впереди щелкнул засов, заскрипела тяжелая дверь, и на нас дохнуло холодом.

– Это храм Изиды? – спросил я.

– Ты о нем слышал? – разочарованно протянула Гвенвивах.

– Несколько лет назад Гвиневера показывала мне свой храм в Дурноварии.

– Этот бы не показала, – загадочно проговорила Гвенвивах и отдернула черный тяжелый занавес, чтобы мы с Кайнвин могли заглянуть в тайное святилище Гвиневеры. Меня она, опасаясь сестриного гнева, дальше занавеса не впустила, а Кайнвин провела по двум каменным ступенькам в комнату с черным каменным полом. Стены и сводчатый потолок были выкрашены смолой, на черном помосте высился черный трон, а за ним висел занавес цвета воронова крыла. Перед помостом располагался неглубокий бассейн – я знал, что на время церемоний его наполняют водой. Храм почти полностью повторял тот, что Гвиневера показывала мне много лет назад, и очень напоминал заброшенное святилище, которое мы обнаружили в Линдинисском дворце, только был шире и ниже. А еще в него проникал свет – через дыру в потолке, устроенную прямо над бассейном.

– Там стена, – прошептала Гвенвивах, указывая вверх, – выше человеческого роста. Луна в колодец заглядывает, а больше никто. Хитро придумано, правда?

Я предположил, что колодец открывается в сад, и Гвенвивах подтвердила мою догадку.

– Раньше тут был вход, – она указала на замазанную смолой кирпичную кладку, – чтобы припасы заносить прямо в погреб, но Гвиневера приказала его заложить, видите?

Ничего чересчур зловещего в храме не наблюдалось, если не считать черноты, – ни идола, ни жертвенного огня, ни алтаря. Я был скорее разочарован: в сравнении с великолепием самого дворца сводчатый подвал выглядел очень жалко. Римляне наверняка сумели бы устроить покои, достойные богини, Гвиневера же лишь превратила погреб в черную пещеру. Впрочем, трон – черный, высеченный из цельного камня – производил сильное впечатление. Я почти не сомневался, что именно его видел в Дурноварии.

Гвенвивах обогнула трон, приподняла занавес и пригласила Кайнвин зайти дальше. Они пробыли там довольно долго, но когда мы вышли на свет, Кайнвин сказала, что смотреть было особенно не на что.

– Просто маленькая черная комната, а в ней – большое ложе и много мышиного помета.

– Ложе? – с подозрением переспросил я.

– Ложе снов, – твердо отвечала Кайнвин, – как было у Мерлина в башне.

– И все? – не отступал я. Кайнвин пожала плечами.

– Гвенвивах пыталась намекнуть, что оно используется и для других целей, – неодобрительно молвила она, – но доказать не смогла и признала, что ее сестра ложится там, чтобы получить откровение во сне. Похоже, бедняжка Гвенвивах повредилась умом, – с грустной улыбкой продолжала Кайнвин. – Считает, что Ланселот когда-нибудь к ней посватается.

– Что?! – изумился я.

– Несчастная в него влюблена, – отвечала Кайнвин.

Перед этим мы уговаривали Гвенвивах вместе с нами присоединиться к пирующим, но она отказалась наотрез, сказав, что ей там будут не рады, и убежала, опасливо озираясь по сторонам.

– Бедняжка Гвенвивах! – повторила Кайнвин и рассмеялась. – Очень в духе Гвиневеры, правда?

– Что?

– Принять такую экзотическую религию! Почему бы не поклоняться британским богам, как мы? Нет, ей нужно что-то особенное! – Кайнвин вздохнула и взяла меня под руку. – Нам обязательно идти на пир?

Она не до конца оправилась от последних родов и была еще очень слабенькой.

– Артур поймет, если мы не придем, – сказал я.

– А Гвиневера – не поймет, так что придется терпеть, – вздохнула Кайнвин.

Мы обошли длинное западное крыло дворца, миновали высокую бревенчатую ограду храмового лунного колодца и оказались перед длинной аркадой. Перед поворотом я остановился.

– Кайнвин Повисская, – сказал я, кладя руки ей на плечи и заглядывая в милое изумленное лицо, – я тебя люблю.

– Знаю. – Она встала на цыпочки, поцеловала меня и повела дальше, к тому месту, с которого мы могли видеть большой сад Морского дворца. – Вот оно – Артурово Братство Британии!

Сад был полон пьяными. Пир так долго не начинался, что теперь все воины горячо обнимались и цветисто клялись друг другу в вечной дружбе. Пламенные объятия переходили в борцовские поединки, и сцепившиеся пары яростно катались по ухоженным цветочным клумбам. Торжественное пение давно смолкло, и некоторые женщины из хора присоединились к бражникам. Разумеется, не все гости перепились, но трезвые ушли на террасу, чтобы защитить женщин, по большей части прислужниц Гвиневеры, среди которых была и моя первая любовь Линет. Гвиневера тоже была на террасе и с ужасом наблюдала, во что превращается ее сад; впрочем, она сама допустила ошибку, приказав подать гостям особо крепкую медовую брагу. В саду буянили не меньше пятидесяти человек. Некоторые повыдергивали цветочные подпорки и теперь фехтовали на них, как на мечах. По меньшей мере одному раскровенили физиономию, другому выбили зуб, и сейчас он грязно ругался на ударившего его побратима, которому полчаса назад клялся в нерушимой дружбе. Кто-то наблевал на круглый стол.

Я помог Кайнвин подняться на террасу, а внизу члены нового братства ругались, дрались и напивались до бесчувствия.

И так, хотя Игрейна никогда мне не поверит, началось Артурово Братство Британии, которое невежды до сих пор называют Круглым столом.

Хотел бы я написать, что весть о клятве Круглого стола распространилась по королевству и вызвала всеобщее ликование, но, честно говоря, простой люд по большей части о ней слыхом не слыхивал. Селяне не знали и не хотели знать, чем заняты правители, лишь бы не трогали их поля и близких. Артур, разумеется, возлагал на новое братство большие надежды. Как часто говаривала Кайнвин, для человека, который, по собственным словам, ненавидит клятвы, он слишком любил их приносить.

И все же то были годы мирного процветания. Элла и Кердик сражались за власть над Ллогром и не трогали бриттов. Ирландские короли на западе постоянно испытывали крепость британских щитов, но то были мелкие пограничные стычки, в самой же стране царил мир. Королевский совет, в который вошел и я, мог заняться податями, законами и земельными спорами, а не тревожиться о врагах.

Председательствовал на собраниях Артур, хотя место во главе стола никогда не занимал – пустой трон дожидался, когда Мордред достигнет совершеннолетия. Мерлин числился главным королевским советником; впрочем, в Дурноварию он не ездил, а когда собирались в Линдинисе, говорил мало и редко. Воины – их в совете было человек пять или шесть – обычно отсутствовали. Еще в число советников входили два барда, знатоки законов и генеалогии, два магистрата, купец и два христианских епископа: суровый старик по имени Эмрис, сменивший Бедвина в Дурноварии, и Сэнсам.

Мышиный король некогда участвовал в заговоре против Артура, и, когда измена вскрылась, все считали, что не сносить ему головы, однако епископ загадочным образом выкрутился. Он так и не выучился грамоте, зато обладал умом и безграничным честолюбием. Происходил Сэнсам из Гвента, где его отец занимался кожевенным ремеслом, некоторое время подвизался в качестве священника при Тевдрике, но настоящее восхождение к власти начал после того, как поженил бежавших из Кар Своса Артура и Гвиневеру. За это его сделали епископом Думнонии и капелланом Мордреда. Последней должности он лишился за участие в заговоре Набура и Мелваса и затем несколько лет прозябал в монастыре Святого Терния.

Однако Сэнсам не желал влачить жалкое существование в далекой обители. Он спас Ланселота от унижения в храме Митры, чем заслужил благодарность Гвиневеры. Тем не менее дружбы с Ланселотом и перемирия с Гвиневерой было недостаточно, чтобы получить место в королевском совете. Эту почесть принесла ему женитьба на старшей сестре Артура – Моргане, жрице Мерлина и участнице языческих таинств. Брак смыл с мышиного короля последние следы былого позора и вознес его на вершину власти. Теперь Сэнсам заседал в совете, стал епископом Линдиниса и вернул себе должность капеллана при Мордреде, хотя, по счастью, молодой король не пожелал видеть его во дворце. Сэнсам теперь управлял всеми церквями северной Думнонии, Эмрис – южной. Короче, Сэнсам сделал блестящую партию, а мы все только дивились.

Венчались молодые в церкви Святого Терния в Инис Видрине. Артур и Гвиневера гостили тогда в Линдинисе, и на торжество мы отправились вместе. Началось все с крещения Морганы. Она сменила золотую маску с изображением рогатого Цернунноса на новую, украшенную христианским крестом, а черное платье – на белую рубаху. Артур плакал от счастья, когда его сестра ковыляла через камыши в озеро, где Сэнсам с явной нежностью окунул ее в воду. Хор пел «Аллилуйя». Мы подождали, пока Моргана высушится и наденет новое белое платье, после чего епископ Эмрис перед алтарем сочетал ее и Сэнсама узами брака.

Я удивлялся не меньше, чем если бы сам Мерлин отринул старых богов и принял крещение. Для Сэнсама это было двойное торжество: он не просто женился на сестре Артура и получил место в совете, но и нанес тяжелый удар язычеству, обратив одну из самых влиятельных жриц. Некоторые упрекали его в корыстных мотивах, но я со всей искренностью уверен, что он по-своему любил Моргану, она же совершенно точно не чаяла в нем души. Этих двух умных людей соединила обида на судьбу. Сэнсам считал, что обладает недостаточной властью, Моргана так и не смирилась с тем, что огонь превратил ее из красавицы в страшилище и калеку. Она ненавидела Нимуэ, потеснившую ее с места верховной жрицы, и в отместку стала самой ревностной христианкой. Теперь она так же истово служила Христу, как прежде – старым богам, и, став женою Сэнсама, направила всю свою неукротимую волю на его миссионерскую кампанию.

Мерлин на свадьбе не был, но изрядно веселился по поводу молодых.

– Она одинока, – сказал он, когда впервые услышал новость, – а мышиный король – какое-никакое общество. Ты же не думаешь, что он с ней спит? О боги, Дерфель, да если Моргана разденется перед Сэнсамом, его стошнит! К тому же и не умеет он любиться, по крайней мере, с женщинами.

Брак не смягчил Моргану. В Сэнсаме она нашла человека, которого могла теперь продвигать со всей своей неукротимой энергией, но все остальные по-прежнему видели в ней холодную рассудочную женщину за непроницаемой золотой маской. Она жила все так же в Инис Видрине, только перебралась с Мерлинова Тора в епископский дом, из которого могла смотреть на обгорелый Тор – обитель ненавистной Нимуэ.

Помощница Мерлина, лишенная его руководства, вбила себе в голову, будто именно Моргана похитила сокровища Британии. Я не видел для этого убеждения никаких других резонов, кроме лютой ненависти к сестре Артура, которую Нимуэ считала величайшей предательницей в Британии. Как-никак Моргана, жрица Мерлина, отреклась от старых богов и стала христианкой; Нимуэ при виде ее начинала плеваться и сыпать языческими проклятиями, Моргана в ответ сулила былой сопернице адские муки. Разговаривать без оскорблений они не могли. Однажды по настоянию Нимуэ я спросил Моргану о пропаже Котла. Это было на втором году ее замужества, и я, к тому времени лорд и один из богатейших людей Думнонии, не без трепета подступил к Моргане. В моем детстве она внушала ужас всему Тору и всегда была готова проучить нас своим посохом. Я давно вырос, но по-прежнему немного ее побаивался.

Мы встретились в одном из новых зданий, выстроенных Сэнсамом в Инис Видрине. Самое большое было размером с королевские пиршественные палаты; здесь располагалась семинария, в которой обучались десятки священников – будущих миссионеров. Их брали в учебу шести летними, а в шестнадцать объявляли святыми и отправляли на дороги Британии обращать язычников в христианскую веру. Ходили они по двое, с посохом и сумой, нередко в сопровождении женщин, которых почему-то неудержимо тянуло к бродячим проповедникам. Каждый раз, встречая меня на дороге, священники пытались завязать спор. Я всегда вежливо признавал существование их бога, но говорил, что мои тоже существуют, за что неизменно получал изрядную порцию поношений, а женщины принимались вопить и осыпать меня бранью. Раз такие фанатики напугали моих дочерей, и я проучил их копейным древком – быть может, чересчур сильно, поскольку к концу урока один череп оказался проломлен и одно запястье сломано, и то и другое не у меня. Артур, желая показать, что перед законом все равны, потребовал, чтобы я предстал перед судом, и христианский магистрат в Линдинисе присудил мне пеню в половину моего веса серебром.

– Тебя следовало бы высечь. – Моргана явно помнила тот случай и при виде меня немедленно изрекла собственный вердикт. – Прилюдно и до крови!

– Боюсь, теперь даже тебе нелегко было бы это сделать, госпожа, – смиренно отвечал я.

– Господь дал бы мне силы, – прорычала Моргана из-за новой золотой маски, украшенной христианским крестом. На столе перед ней валялись пергаментные свитки и стружки с множеством чернильных пометок. Супруга епископа не только управляла семинарией, но и ведала имуществом всех церквей и монастырей в северной Думнонии. Впрочем, больше всего она гордилась другим своим достижением: созданием женской общины, которая молилась и пела в особых покоях, куда мужчин не допускали. Вот и сейчас из-за стены доносилось мелодичное женское пение. Моргана тем временем оглядела меня с головы до пят и явно осталась недовольна увиденным.

– Если ты пришел за деньгами, то ничего не получишь. По крайней мере, пока Артур не вернет прежних долгов.

– Не знаю ни про какие прежние долги, – все так же смиренно отвечал я.

– Чепуха. – Моргана вытащила одну из стружек и зачитала вымышленный список неоплаченных долгов.

Я выслушал до конца, потом мягко сказал, что совет не собирается просить денег у церкви.

– А если б собрался, – добавил я, – муж бы наверняка тебе сказал.

– Убеждена, что вы, язычники, плетете в совете интриги за спиной святого, – фыркнула она. – Как мой брат?

– Весь в делах.

– И ему недосуг меня навестить.

– А тебе некогда к нему съездить, – учтиво отвечал я.

– Мне? Ехать в Дурноварию? И встречаться с этой ведьмой Гвиневерой? – Моргана перекрестилась, опустила руку в чашу с водой и перекрестилась снова. – Да я лучше войду в ад и встречусь с самим Сатаной… – она чуть было не осенила себя знаком от порчи, потом опомнилась и снова перекрестилась, – чем стану якшаться с этой Изидиной ведьмой! Знаешь, в чем заключаются их обряды?

– Нет, госпожа, – отвечал я.

– В непотребстве, Дерфель, в непотребстве! Изида – распутница! Блудница Вавилонская! Это дьявольская вера, Дерфель. Они ложатся вместе, мужчина и женщина. – Ее передернуло. – Чистое непотребство.

– Мужчин не пускают в их храм, – попытался я заступиться за Гвиневеру, – как и в ваши женские покои.

– Не пускают! – засмеялась Моргана. – Они приходят по ночам, глупец, и поклоняются своей гнусной богине голые. Думаешь, я не знаю? Я, бывшая некогда такой грешницей? Неужто я меньше твоего знаю про языческие верования? Они валяются вместе в собственном поту, мужчина и женщина, оба голые. Изида и Озирис, мужчина и женщина, и женщина дает мужчине жизнь, и как, по-твоему, она это делает, глупец? В гнусном акте соития, вот как! – Она снова опустила пальцы в чашу и перекрестилась – на маске остались капли святой воды. – Ты невежественный, легковерный глупец!

Я не стал спорить. Представители разных вер всегда друг друга оскорбляют. Многие язычники говорят, что христиане занимаются тем же самым на «вечерях любви», и сельские жители верят, что христиане крадут, убивают и едят младенцев.

– Артур тоже глупец, что верит жене, – прорычала Моргана, зло глядя на меня единственным глазом. – Так чего ты от меня хочешь, Дерфель, если не денег?

– Хочу знать, госпожа, что случилось в ночь, когда исчез Котел.

Она рассмеялась. То был отголосок ее старого смеха, злого, некогда предвещавшего неприятности на Торе.

– Жалкий глупец, ты напрасно отнимаешь у меня время. – Моргана снова повернулась к рабочему столу и, делая вид, будто не замечает меня, принялась ставить пометки на счетных палочках или на полях пергаментных свитков. Я терпеливо ждал.

– Все еще здесь, глупец? – через некоторое время спросила она.

– Да, госпожа, – отвечал я. Моргана повернулась на табурете.

– Зачем ты спрашиваешь? Тебя сучка с холма подослала? – Она махнула рукой на Тор.

– Меня попросил Мерлин, госпожа, – солгал я. – Он хочет знать прошлое, но память часто заводит его не туда.

– Скоро грехи заведут его в ад, – мстительно проговорила Моргана, потом задумалась над моим первым вопросом и наконец пожала плечами. – Я скажу тебе, что случилось в ту ночь, – объявила она, помолчав. – Скажу один раз, и больше не смей спрашивать.

– Мне вполне хватит одного раза, госпожа. Моргана проковыляла к окну, из которого открывался вид на Тор.

– Господь Всемогущий, – сказала она, – единственный истинный Бог, наш общий отец, послал с небес пламя. Я была там и знаю, что случилось. Молния Господня ударила в крышу, и солома воспламенилась. Я закричала, ибо у меня есть причина бояться огня. Я знаю огонь. Я – его дитя. Огонь разбил мою жизнь, но то был другой огонь. Божье очистительное пламя, спалившее мой грех. Оно охватило башню и сожгло все. Я смотрела на пожар и погибла бы в нем, если бы блаженный епископ Сэнсам не вывел меня в безопасное место. – Она осенила себя крестом и снова повернулась ко мне. – Вот что случилось, глупец!

Значит, Сэнсам был в ту ночь на Торе? Занятно. Впрочем, я не подал виду, что заинтересовался, только сказал мягко:

– Пожар не уничтожил Котел, госпожа. Мерлин пришел на следующее утро, разобрал угли и не нашел золота.

– Глупец! – крикнула в отверстие маски Моргана. – Думаешь, Божье пламя такое же, как слабое человеческое? Котел был сосудом диавольским, величайшей мерзостью Британии! Самый дьявол в него испражнялся, и Господь уничтожил непотребную посудину! Я видела все вот этим собственным глазом! – Она постучала под прорезью маски. – Видела, как он горел. В самом сердце пожара огнь полыхал, как в кузнечном горне, как в геенне, и бесы вопили от муки, когда их Котел обращался в дым. Господь спалил его! Спалил и отправил в ад, к князю бесовскому! – Она замолкла, и я почувствовал, что обожженные губы под маской складываются в улыбку.

– Нет его, Дерфель, – уже тише проговорила Моргана. – А теперь уходи.

Я угле л, поднялся на Тор и отодвинул висящую на одной веревочной петле сломанную створку ворот. Пепелище на месте дома и башни уже начало зарастать травой; вокруг притулился десяток грязных лачуг, в которых жили те, кого Нимуэ называла «своими людьми»: нищие и калеки, бездомные и полусумасшедшие. Кормились они тем, что мы с Кайнвин присылали из Линдиниса. Нимуэ уверяла, будто «ее люди» говорят с богами, но я слышал от них только стоны или безумный смех.

– Моргана все отрицает, – сказал я Нимуэ.

– Разумеется.

– Говорит, ее бог спалил все без остатка.

– Ее бог не может сварить яйца всмятку, – мстительно проговорила Нимуэ. За годы, прошедшие с утраты Котла, она изменилась еще сильнее Мерлина. Тот просто одряхлел, Нимуэ же была тощая, грязная и почти такая же безумная, как когда я вытаскивал ее с Острова Смерти. Жрицу била мелкая дрожь, лицо сводила непроизвольная судорога. Золотой глаз она давно то ли потеряла, то ли продала и теперь носила черную кожаную повязку. Былая своеобразная красота исчезла под слоем грязи, коросты и черными спутанными волосами; даже селяне, приходившие за исцелением или пророчеством, с трудом выносили ее вонь. И не только селяне; я, некогда любивший Нимуэ, еле-еле мог находиться с ней рядом.

– Котел по-прежнему жив, – сказала мне Нимуэ в тот день.

– Так говорит Мерлин.

– И он тоже жив. – Нимуэ положила на мой локоть грязную руку с обгрызенными ногтями. – Он просто копит силы и ждет.

Ждет погребального костра, подумал я. Нимуэ повернулась от востока на запад, чтобы оглядеть весь горизонт.

– Где-то там, Дерфель, спрятан Котел. И кто-то готовится пустить его в ход. А когда это случится, Дерфель, ты увидишь, как вся страна окрасится кровью. – Она обратила ко мне единственный глаз и зашипела: – Кровь! В тот день мир изблюет кровь, и Мерлин восстанет ото сна.

Может быть, подумал я, но солнце светило ярко, и в Думнонии царил мир. Мир, который Артур завоевал мечом, поддерживал законами и скрепил Братством Британии. Все это казалось бесконечно далеким от Котла и утраченных сокровищ, хотя Нимуэ по-прежнему верила в их силу. Я не смел в глаза сказать ей о своих сомнениях; в тот погожий день мне казалось, что Британия идет от мрака к свету, от хаоса к порядку, от варварства к закону. То были свершения Артура. То был Камелот.

Однако Нимуэ говорила правду. Котел не пропал, и она, подобно Мерлину, ждала грядущих ужасов.

ГЛАВА 8

Главной нашей заботой в те годы было подготовить Мордреда к управлению страной. Королем его провозгласили еще в младенчестве, но Артур решил провести церемонию повторно, как только Мордред достигнет совершеннолетия. Думаю, Артур надеялся, что торжественный ритуал магическим образом наделит мальчика мудростью и ответственностью – другими средствами его было не исправить. Мы пытались, видят боги, мы пытались, а Мордред оставался все таким же злым, мстительным и неуправляемым. Не испытывая к нему любви, Артур сознательно закрывал глаза на главные недостатки своевольного юнца, ибо свято верил в божественность королевской власти. Близилось время, когда Артуру предстояло узнать и принять горькую правду о Мордреде, но в ту пору на все сомнения, которые высказывались в совете, он отвечал одно. Да, Мордред не сахар, однако все мы видели, как из несносных сорванцов вырастают достойные мужи; торжественное вступление на престол и ответственность, налагаемая властью, наверняка заставят мальчика взяться за ум. «Я сам не был образцовым ребенком, – любил говорить Артур, – а с годами вроде бы образумился. Верьте в него, – и с улыбкой добавлял: – К тому же Мордредом будет руководить мудрый и опытный совет». На наши возражения: «Он назначит собственный» – Артур только отмахивался. Все, беспечно заверял он, будет хорошо.

Гвиневера, в отличие от мужа, не тешила себя обольщениями. Более того, в годы после клятвы Круглого стола мысли о дальнейшей судьбе Мордреда занимали ее чуть ли не постоянно. Как женщина, она не могла присутствовать на совете, но, подозреваю, когда заседания проходили в Дурноварии, подслушивала из-за портьеры. По большей части наши разговоры должны были утомлять Гвиневеру: мы часами спорили, укладывать ли новые камни для брода или потратиться на постройку моста, берет ли некий магистрат взятки или кому поручить опеку над осиротевшим наследником или наследницей. Такие вопросы отнимали почти все наше время и наверняка казались Гвиневере ужасно скучными, однако воображаю, с каким интересом она ловила все, что говорили о Мордреде.

Гвиневера почти его не знала, но люто ненавидела за то, что король он, а не Артур, и всячески старалась склонить на свою сторону членов королевского совета. Даже меня обхаживала – видимо, подозревала, что я тайно с ней согласен. Как-то после заседания она взяла меня под руку и повела по сводчатой галерее. Чума только-только отступила, и повсюду жгли целебные травы, чтобы не допустить ее возвращения. Может быть, голова у меня закружилась от густого дыма курений, но скорее все-таки от близости Гвиневеры. Она сильно умащалась ароматами, рыжие волосы были пышны и непокорны, тело – упруго и статно, идеально очерченное лицо горело решимостью. Я выразил ей соболезнования в связи со смертью отца.

– Бедный папа, – сказала она. – Он всегда мечтал об одном – вернуться в Хенис Вирен.

Гвиневера замолчала, и я подумал, что она, наверное, упрекает Артура за нежелание воевать с Диурнахом. Вряд ли ей хотелось уехать на дикое побережье Хенис Вирена, но старик Леодеган до последнего часа грезил о возвращении наследственных земель.

– Ты никогда не рассказывал мне о путешествии в Хенис Вирен, – упрекнула меня Гвиневера. – Говорят, ты видел Диурнаха?

– И надеюсь никогда больше его не увидеть, госпожа, – отвечал я.

Она пожала плечами.

– Порою королю полезно слыть жестоким.

Она принялась расспрашивать меня о Хенис Вирене, но я чувствовал, что ответы мои ее не занимают, особенно когда разговор перешел на Кайнвин.

– Спасибо, хорошо, – отвечал я на вопрос о здоровье моей супруги.

– И снова беременна? – полюбопытствовала Гвиневера.

– Мы так полагаем, госпожа.

– Вы времени даром не теряете, – с легкой иронией проговорила она. Ее неприязнь к Кайнвин с годами прошла, хотя подругами они не стали. Гвиневера сорвала лист с лаврового дерева, росшего в римской урне, украшенной обнаженными нимфами, и растерла в пальцах. – А что наш король?

– Доставляет неприятности, госпожа.

– Годится ли он в короли?

Вопрос был вполне в духе Гвиневеры – прямой и жесткий.

– Он рожден для трона, госпожа, – отвечал я, – и мы ему присягнули.

Она презрительно хохотнула. Сандалии, подвязанные золотым шнуром, хлопали по плитам двора, золотая, украшенная жемчугом цепь позвякивала на глее.

– Много лет назад, – заметила Гвиневера, – мы с тобой об этом говорили, и ты сказал, что во всей Думнонии никто больше Артура не годится в короли.

– Да, сказал.

– А теперь считаешь, что Мордред – лучше?

– Нет, госпожа.

– И что?

Она повернулась и посмотрела на меня. Мало кто из женщин мог смотреть мне прямо в глаза. Гвиневера могла.

– И что? – снова спросила она.

– Я принес клятву, госпожа, как и твой муж.

– Клятвы! – зло повторила Гвиневера, выпуская мою руку. – Артур поклялся убить Эллу, а тот все еще жив. Поклялся освободить Хенис Вирен, а там по-прежнему правит Диурнах. Клятвы! Вы прячетесь за клятвами, как нерадивые слуги – за своей глупостью, и забываете о них, едва они становятся неудобными. Думаешь, о клятве Утеру невозможно забыть?

– Я клялся принцу Артуру, – отвечал я, как всегда в присутствии Гвиневеры старательно называя Артура принцем. – Ты хочешь, чтобы я забыл эту клятву?

– Я хочу, чтобы ты его вразумил. Тебя он послушает.

– Он слушает тебя, госпожа.

– В том, что касается Мордреда – нет, – отвечала Гвиневера. – Во всем остальном, возможно, но только не в этом. – Она поежилась, возможно, вспомнив, как вынуждена была обнять Мордреда в Морском дворце, потом сердито смяла и бросила на пол лавровый лист. Я знал, что через несколько минут служанка незаметно его подметет. В Зимнем дворце Дурноварии всегда царила безупречная чистота, не то что у нас в Линдинисе, где слуги не успевали убирать за оравой детей, а в крыле Мордреда и вовсе был настоящий хлев.

– Артур, – устало проворила Гвиневера, – старший сын Утера. Он и должен быть королем.

Я мысленно согласился. Впрочем, все мы поклялись возвести на трон Мордреда, и при Лугг Вейле много храбрецов полегло во исполнение этой клятвы. Временами, да простят меня боги, я желал Мордреду смерти, ставшей бы для всех нас избавлением, но, если не считать увечной ноги и мрачных знамений при рождении, он обладал завидным здоровьем.

– Помню, госпожа, – осторожно произнес я, глядя в зеленые глаза Гвиневеры, – много лет назад ты провела меня в эту дверь… – я указал на низкую арку, – и показала мне храм Изиды.

– Ну да. А что? – резко отвечала Гвиневера, быть может, жалея о своей тогдашней откровенности. В тот далекий день она пыталась заручиться моей поддержкой в том же самом вопросе, что и сегодня: хотела устранить Мордреда, чтобы королем стал Артур.

– Ты показала мне трон Изиды, – сказал я, из предосторожности не упомянув, что видел его снова в Морском дворце, – и объяснила, что богиня Изида решает, кому из людей сидеть на троне королевства. Я не путаю?

– Да, это тоже в ее власти, – беспечно отвечала Гвиневера.

– Так молись ей, госпожа, – сказал я.

– Думаешь, я не молюсь? Думаешь, не прожужжала ей все уши своими молитвами? Я хочу, чтобы королем был Артур, а после него – Гвидр, но человека нельзя силком усадить на трон. Изида не сможет помочь Артуру, пока он сам не захочет взять власть.

Мне такое возражение показалось неубедительным. Если Изида не может переубедить Артура, то куда уж нам, смертным? Мы частенько пытались его урезонить, а он просто обрывал разговор, как Гвиневера в тот день, когда поняла, что я не стану ее поддерживать.

Я хотел, чтобы Артур стал королем, но за все эти годы только раз сумел вызвать его на серьезную беседу, и то лишь через пять лет после клятвы Круглого стола. На следующее лето Мордреда должны были провозгласить королем, и недовольный шепот давно перерос в крики возмущения. Только христиане ратовали за Мордреда, и то без особого пыла. Они знали, что его мать была христианкой и что ребенка крестили в младенчестве, поэтому надеялись на его поддержку. Вся остальная Думнония видела в Артуре единственного своего избавителя, но тот ничего не желал слышать. То было лето четыреста девяносто пятое от рождения Христа – жаркое и солнечное. Артур находился на вершине власти, Мерлин грелся у нас в саду, три мои дочери поминутно требовали от него сказок, Кайнвин радовалась, глядя, как они подрастают, Гвиневера гордилась Морским дворцом с его аркадами, галереями и темным подземным храмом, Ланселот вроде бы удовольствовался новым приморским королевством, саксы воевали друг с другом, и в Думнонии царил мир. И еще, как я помню, то было лето большой скорби. Лето Тристана и Изольды.

Кернов – дикое королевство, торчащее, подобно когтю, на западной оконечности Думнонии. Римляне не осели в этом бесприютном краю, а керновцы словно и не заметили прихода завоевателей. Они по-прежнему возделывают крохотные поля, ловят рыбу в бурном море, добывают драгоценное олово. Посетить Кернов – значит увидеть Британию до римского владычества. Впрочем, я там ни разу не бывал, да и Артур тоже.

Сколько себя помню, Керновом правил король Марк. Он редко тревожил наши рубежи, хотя время от времени – обычно когда Думнония вступала в схватку с мощным противником на востоке – решал расширить свои владения за счет наших западных областей, и керновские рыбачьи лодки совершали жестокие набеги на прибрежные области королевства. В этих приграничных войнах мы всегда брали верх, да и как иначе? Кернов был мал, Думнония – велика; после каждого такого случая Марк через послов объявлял, что произошло досадное недоразумение. В начале Артурова правления, когда Кадви поднял мятеж против остальной Думнонии, Марку удалось отхватить изрядный кусок нашей земли. После того как Кулух подавил восстание и Артур отправил Марку отрубленную голову Кадви, керновские воины тихо отступили в свои крепости.

Впрочем, столкновения эти были редки, ибо король Марк предпочитал проявлять удаль на брачном ложе. Он славился числом жен, но если другие сластолюбцы брали за себя несколько девушек сразу, Марк женился на них последовательно. Все королевы умирали с пугающей регулярностью, обычно через четыре года после того, как керновские друиды совершали свадебные обряды. У Марка всегда находилось объяснение: лихорадка, несчастный случай или тяжелые роды, но мы подозревали, что очередная жена просто ему прискучила. Седьмым на погребальный костер возложили тело Артуровой племянницы Иалле. Марк прислал послов с горестным рассказом о грибах, поганках и ненасытном аппетите Иалле. Послы привели с собой мула, нагруженного оловянными слитками и китовым усом, чтобы дарами отвести возможный Артуров гнев.

Печальная участь королевских жен не отпугивала других заморских принцесс. Наверное, лучше хоть немного пожить королевой в Кернове, чем томиться в ожидании женихов, которые могут и не прийти. К тому же Марк всегда правдоподобно объяснял смерть своих жен.

После Иалле он долго не женился. Марк старел, и все уже решили, что он охладел к брачным забавам, однако в то чудесное лето накануне вступления Мордреда на престол дряхлеющий король взял себе новую жену – дочь нашего союзника, Энгуса Макайрема. Энгус, ирландский король Деметии, принес нам победу при Лугг Вейле, и за это Артур прощал ему постоянные набеги на земли Кунегласа. Черные щиты Энгуса не оставляли в покое Повис и бывшую Силурию; все эти годы Кунегласу приходилось держать на западной границе большую дружину, что обходилось ему недешево. Энгус всячески отрицал свою причастность к набегам, сваливал все на непокорность вождей и божился, что не сносить им головы. Однако головы оставались на плечах, и каждый год, как наступало время урожая, голодные ирландцы возвращались в Повис. Артур отправлял туда молодых воинов – набраться опыта. Такие стычки давали нам возможность обучить зеленых новичков, а ветеранам – не растерять навык. Кунеглас хотел бы разделаться с Деметией раз и навсегда, но Артур питал к Энгусу расположение и настаивал, что закалка, которую получают наши копейщики, искупает нанесенный ущерб. Так что Черным щитам позволили жить.

Брак стареющего короля Марка с юной принцессой из Деметии означал союз двух маленьких королевств, никому особо не докучавших. Кроме того, никто не думал, что Марк женится из политического расчета – стариком явно двигало сластолюбие. Ему было почти шестьдесят, Тристану – под сорок, а Изольде, новой королеве, только-только исполнилось пятнадцать.

Несчастья начались, когда Кулух известил в письме, что Тристан бежал в Иску с юной женой своего отца. После того как Мелвас умер, объевшись устрицами, Кулуха назначили наместником западных провинций Думнонии. Бегство любовников скорее его позабавило; подобно мне, он сражался бок о бок с Тристаном в Лугг Вейле и под Лондоном, поэтому питал к принцу самые дружеские чувства. «По крайней мере, эта королева проживет дольше остальных, – писал под диктовку Кулуха писец, – чему я очень рад. Я подарил им старый дворец и дал отряд копейщиков для охраны». Дальше письмо сообщало о набеге ирландских пиратов и заканчивалось обычной просьбой снизить налоги – виды-де на урожай очень плохие. Короче, послание ничем не встревожило совет; мы знали, что виды на урожай превосходные и Кулух просто готовится к очередному торгу из-за подати. Что до Тристана с Изольдой, мы только посмеялись и ничуть не встревожились. Писцы отложили письмо в соответствующую стопку, а мы перешли к обсуждению просьбы епископа Сэнсама: выстроить огромную церковь в честь пятисотлетия рождества Христова. Я возражал, епископ с пеной у рта доказывал, что церковь необходима, чтобы мир не погиб под властью дьявола, и эти препирательства занимали совет до полуденной трапезы.

Заседание происходило в Дурноварии. Как обычно, Гвиневера приехала из Морского дворца и теперь присоединилась к нам за трапезой. Она сидела рядом с Артуром, и тот, как всегда в ее обществе, сиял от счастья. Он так ею гордился! Быть может, брак и принес ему разочарование, особенно в том, что касается детей, но Артур явно с прежней силой любил жену. В каждом его взгляде читалось изумление, что такая женщина вышла за него замуж. Артуру никогда не приходило в голову, что сам он – способный правитель и хороший человек, брак с которым любая должна почитать за счастье. Он боготворил Гвиневеру, и в тот день, когда мы ели плоды, хлеб и сыр в залитом солнцем дворе, было ясно видно за что. Гвиневера умела быть резкой и остроумной, умной и занимательной, а внешность ее по-прежнему завораживала. Казалось, годы не властны над этой женщиной. Ее кожа была чиста, как снятое молоко, в уголках глаз не легли, как у Кайнвин, мелкие морщинки; она словно ничуть не переменилась с того дня, когда Артур впервые заметил ее в толпе на пиру у Горфиддида. Наверное, возвращаясь из долгого путешествия по землям Мордреда, он каждый раз видит Гвиневеру с тем же замиранием сердца, что и в первую встречу. А Гвиневера умела поддерживать в нем страсть, все время оставаясь на шаг впереди и маня его за собой. Таков рецепт любви.

В тот день Мордред был с нами. Артур настоял, чтобы король начал посещать заседания совета перед тем, как полностью вступить во власть, и всячески уговаривал Мордреда принять участие в обсуждении, однако тот сидел, выковыривая грязь из-под ногтей, и зевал от длинных занудных споров. Артур надеялся, что король на совете научится ответственности, но, боюсь, он учился лишь пропускать мимо ушей подробности государственных дел. В тот день он восседал во главе пиршественного стола и даже не пытался делать вид, будто слушает рассказ епископа Эмриса об источнике, чудесном образом забившем из холма, который благословил священник.

– Где этот источник? – вмешалась Гвиневера. – Уж не в холмах ли к северу от Дунума?

– Именно там, госпожа! – вскричал Эмрис, радуясь, что кто-то откликнулся на его слова. – Ты слышала о чуде?

– Задолго до твоего священника, – отвечала Гвиневера. – Родник появляется и пропадает в зависимости от дождей. А эта зима, как ты помнишь, была особенно дождливой.

Она торжествующе улыбнулось. Ее неприязнь к церкви хоть и несколько смягчилась, но отнюдь не прошла.

– Родник новый! – настаивал Эмрис. – Местные жители говорят, что раньше его не было! – Он снова повернулся к Мордреду. – Ты должен обязательно посетить источник, о король. Это истинное чудо.

Мордред зевнул, разглядывая голубей на дальней крыше за окном. Его куртка была залита медом, в курчавой бородке застряли крошки.

– Мы закончили с делами? – внезапно спросил он.

– О нет, какое там! – с жаром отвечал Эмрис. – Мы еще не пришли к решению о строительстве новой церкви, а потом надо будет утвердить трех магистратов. Насколько я понимаю, кандидаты уже тут? – спросил он Артура.

– Да, – подтвердил тот.

– Работы на целый день! – радостно воскликнул Эмрис.

– Только не для меня. Я отправляюсь на охоту, – объявил Мордред.

– Но, государь… – начал было Эмрис.

– На охоту, – перебил его Мордред. Он встал из-за низкого стола и заковылял через двор.

В комнате воцарилась тишина. Каждый знал, о чем думают другие, и никто не смел высказать это вслух. Наконец я попытался ободрить собравшихся.

– Король очень внимателен к своему оружию.

– Потому что ему нравится убивать, – ледяным тоном заметила Гвиневера.

– Если бы он хоть что-нибудь иногда говорил! – посетовал Эмрис. – Просто сидит надувшись и ковыряется в ногтях.

– Спасибо, хоть не в носу, – съязвила Гвиневера и тут же подняла голову, заметив, что во двор провели незнакомца. Хигвидд, слуга Артура, представил гостя Каллином, защитником Кернова. Тот и впрямь выглядел королевским защитником – черноволосый бородатый верзила с вытатуированным на лбу изображением топора. Каллин поклонился Гвиневере и положил на пол – острием к Артуру – варварского вида меч. Это означало, что между нашими королевствами возникли трения.

– Садись, Каллин. – Артур махнул на освободившееся место Мордреда. – Вот сыр и вино. Хлеб только что из печи.

Каллин снял стальной шлем, увенчанный оскаленной мордой дикой кошки.

– Господин, – пророкотал он, – я пришел с жалобой…

– Полагаю, ты проголодался с дороги, – перебил его Артур. – Садись! Твоих спутников покормят на кухне. И меч подбери.

Каллин сдался на дружеское обращение Артура. Он разломил хлеб пополам и отсек большой ломоть сыра. «Тристан», – коротко ответил он на вопрос Артура, что его сюда привело. Говорил Каллин с набитым ртом, заставляя Гвиневеру содрогаться от возмущения.

– Принц бежал в твою страну, господин, – продолжал защитник Кернова, – и увез с собой королеву. – Он потянулся за вином и осушил целый рог. – Король Марк требует их назад.

Артур молчал, только барабанил по столу пальцами. Каллин напихал в рот еще хлеба и сыра, снова запил их вином и, громко рыгнув, продолжал:

– Мало того что принц… – Он взглянул на Гвиневеру и закончил фразу иначе, чем собирался: – Что принц бежал вместе с мачехой…

Гвиневера, не поведя бровью, вставила слово, которое Каллин побоялся произнести в ее присутствии. Тот кивнул, покраснел и продолжил:

– Да, госпожа. Нехорошо жить со своей мачехой. Но он еще увез и половину отцовской казны. Он нарушил две клятвы, господин: клятву отцу и клятву королеве. А теперь, по слухам, ему дали убежище в Иске.

– Да, я слышал, что принц в Думнонии, – мягко отвечал Артур.

– Король требует его назад. Требует вернуть их обоих. – И Каллин, передав требование короля Марка, снова накинулся на сыр.

Совет собрался вновь, оставив Каллина загорать на солнышке. Трем будущим магистратам велели подождать, вопрос о церкви отодвинули на потом и стали решать, что ответить королю Марку.

– Тристан, – сказал я, – всегда был другом нашей страны и сражался за нас, даже когда другие отступились. Он привел своих людей в Лугг Вей л. Был с нами в Лондоне. Он заслуживает помощи.

– Он нарушил клятву, данную королю, – озабоченно проговорил Артур.

– Языческую клятву, – вставил Сэнсам, как будто это уменьшает вину Тристана.

– Однако он украл деньги, – напомнил епископ Эмрис.

– Которые так и так рано или поздно к нему перейдут, – попытался я вступиться за боевого товарища.

– Именно этого и опасается король Марк, – сказал Артур. – Поставь себя на его место – чего бы ты боялся больше всего?

– Что принцесса умрет? – пошутил я.

Артур скривился, недовольный моим легкомыслием.

– Он боится, что Тристан поведет копейщиков на Кернов. Боится междоусобной войны. Боится, что сын устал ждать его смерти.

Я мотнул головой.

– Тристан не расчетлив. Он действует под влиянием порыва. Он влюбился в юную мачеху, а про трон и не думает.

– Сейчас не думает, – мрачно сказал Артур, – потом задумается.

– Если мы укроем Тристана, то что сделает король Марк? – спросил Сэнсам.

– Будет совершать набеги, – сказал Артур. – Жечь поселения, угонять скот. Или пошлет воинов, чтобы захватили Тристана живым. Его корабельщики с этим справятся.

Жители Кернова были лучшими в Британии моряками; саксы давно научились страшиться их копий и ладей.

– Мы ввяжемся в нескончаемую пограничную войну, – продолжал Артур. – Каждый месяц она будет уносить жизнь десятков селян. Нам придется держать на западном рубеже не меньше сотни копейщиков.

– Дорого, – заметил Сэнсам.

– Очень дорого, – мрачно подтвердил Артур.

– Деньги королю Марку точно надо вернуть, – заметил Эмрис.

– И королеву, возможно, тоже, – вставил Китрин, один из заседавших в совете магистратов. – Вряд ли гордость позволит королю Марку оставить без отмщения такое бесчестие.

– Что будет с королевой, если ее вернуть? – спросил Эмрис.

– Это решать королю Марку, не нам, – твердо отвечал Артур. Он обеими руками потер худое лицо и проговорил устало: – Наверное, стоит хорошенько все обдумать. – Он улыбнулся. – Давненько я не бывал в тех краях. Сдается мне, пора снова их навестить. Поедешь со мной, Дерфель? Тристан – твой друг. Может, он тебя послушает.

– Охотно, господин, – согласился я.

Совет согласился дать Артуру время на раздумья, Каллина отправили в Кернов с заверениями, что Артур лично этим вопросом занялся, и мы, в сопровождении десятка моих копейщиков, отправились на запад – отыскивать беглых любовников.

Ехали с легким сердцем, хотя в конце пути и предстояло распутывать сложный клубок. За девять лет мира страна расцвела, словно за нескончаемое лето, и, несмотря на мрачные пророчества Кулуха, урожай в тот год обещал быть хорошим. Артур с искренней радостью смотрел на ухоженные поля и новые житницы. Его тепло встречали в каждом городе и каждой деревне. Дети пели хором в его честь, селяне приносили подарки: кукол, сплетенных из колосьев нового урожая, корзины с фруктами, лисьи шкуры. В ответ он одаривал местных жителей золотом и расспрашивал об их заботах, беседовал с местным магистратом, после чего мы ехали дальше. Настроение портила только враждебность христиан: в каждой деревне они собирались кучкой и поносили Артура, пока соседи не затыкали им рот. Новые церкви были повсюду, обычно в священных языческих рощах или у чтимых издревле родников. Воздвигались они усилиями Сэнсамовых миссионеров, и я дивился, почему язычники не отправляют в деревни собственных проповедников. Сами церкви не стоили доброго слова – мазанки с крестом наверху, но число их множилось с каждым днем, и священники все яростней обличали Артура за приверженность язычеству, а Гвиневеру – за поклонение Изиде. Гвиневере было плевать, как к ней относятся, а вот Артур очень горевал из-за религиозной розни. По пути в Иску он часто останавливался поговорить с христианами, плевавшими в его сторону, но все тщетно. Они не желали знать, что этот человек подарил им мир и процветание, и помнили только, что он – язычник.

– Они как саксы, – невесело сказал Артур, когда мы оставили позади очередную кучку хулителей, – не успокоятся, пока не захватят все.

– Так поступим с ними, как с саксами, – предложил я. – Натравим одних на других.

– Они уже и так воюют между собой, – заметил он. – Ты понимаешь их спор о пелагианстве?

– Даже и не хочу понимать, – беспечно отвечал я, хотя, по правде сказать, спор между двумя группами христиан достиг невероятного ожесточения, и каждая призывала на голову другой все земные и небесные кары. – А ты?

– Да, наверное. Пелагий не верил в изначальную испорченность человека, а такие, как Сэнсам и Эмрис, считают, что мы рождаемся дурными. – Он помолчал и продолжил: – Наверное, будь я христианином, я бы склонялся к пелагианству.

Я вспомнил Мордреда и подумал, что человечество, вполне может быть, и впрямь испорчено изначально, однако вслух ничего говорить не стал.

– Я верю в человечество больше, чем в любого бога, – закончил Артур.

Я сплюнул на обочину, чтобы отвратить возможный вред от его слов, и сменил тему.

– Интересно, как бы все изменилось, если бы Котел остался у Мерлина?

– Ты про ту старую посудину? – рассмеялся Артур. – Я о ней давно позабыл! – Он улыбнулся давним воспоминаниям. – Ничто бы не изменилось, Дерфель. Я иногда думаю, что Мерлин потратил жизнь на поиски сокровищ, а собрав все, остался не у дел. Он не решался испробовать их магию, поскольку подозревал, что ничего не произойдет.

Я покосился на меч, висевший у него на поясе, одно из тринадцати сокровищ Британии, но ничего не сказал, помня, что обещал Мерлину не говорить Артуру об истинной мощи Экскалибура.

– Думаешь, Мерлин сам сжег свою башню? – спросил я.

– Закрадывается такая мысль, – признал он.

– Нет, – твердо объявил я. – Он верил в сокровища. И, мне кажется, порою верит, что сумеет снова их отыскать.

– Тогда пусть ищет быстрее, у него мало времени в запасе, – отрезал Артур.

Тем вечером мы остановились в бывшем дворце римского наместника в Иске. Кулух был расстроен, но не из-за Тристана, а из-за того, что город превратился в рассадник христианского фанатизма. Всего неделю назад молодые христиане захватили языческие храмы, повалили статуи богов и вымазали стены калом. Воины Кулуха захватили нескольких осквернителей и бросили их в тюрьму, но он боялся, что дальше будет хуже.

– Если не раздавить их сейчас, – сказал Кулух, – они пойдут воевать за своего бога.

– Чепуха, – отмахнулся Артур. Кулух покачал головой.

– Они хотят короля-христианина.

– Через год они получат Мордреда, – отвечал Артур.

– Он христианин? – спросил Кулух.

– Во всяком случае, не язычник, – отвечал я.

– Но христианам нужен не он, – мрачно произнес Кулух.

– А кто же? – Намеки двоюродного брата наконец заинтриговали Артура.

Кулух помялся, затем пожал плечами.

– Ланселот.

– Ланселот? – весело переспросил Артур. – Они что, не знают, что он не закрывает языческие храмы?

– Они ничего о нем не знают, – сказал Кулух. – Им этого не надо. К нему относятся так же, как относились к тебе перед смертью Утера. Видят в нем избавителя.

– Избавителя от чего? – полюбопытствовал я.

– От язычников, разумеется, – отвечал Кулух. – Ланселот, мол, христианский король, который поведет их на небеса. А знаешь почему? Из-за орлана на щите. У него ведь рыба в когтях, помнишь? А рыба – христианский символ. – Он сплюнул от отвращения. – Христиане ничего о нем не знают, но видят рыбу и думают, что это символ их бога.

– Рыба? – не поверил Артур.

– Рыба, – подтвердил Кулух. – Может, они молятся форели? Откуда мне знать? Если они поклоняются святому духу, деве и плотнику, почему бы не поклоняться еще и рыбе? С сумасшедших и не то станется.

– Они не сумасшедшие, – сказал Артур, – просто немного экзальтированные.

– А ты видел их ритуалы в последнее время? – спросил Кулух.

– Со свадьбы Морганы – нет.

– Так пойди и посмотри, – сказал Кулух.

Уже давно свечерело, и мы закончили ужинать, но он настоял, чтобы мы надели темные плащи и вышли через одну из боковых дверей дворца. Кулух провел нас неосвещенной улицей на форум, где христиане устроили церковь в старом римском храме, прежде посвященном Аполлону, а ныне побеленном и очищенном от всяких следов язычества. Мы вошли через западный вход и, найдя темную нишу, встали на колени, чтобы не отличаться от толпы молящихся.

Кулух сказал, что христиане собираются тут каждый вечер, и каждый вечер одно и то же исступление воцаряется после того, как священник раздает им хлеб и вино. Хлеб и вино магические – считается, что это тело и кровь их бога. Мы смотрели, как молящиеся потянулись к алтарю. По меньшей мере половину из них составляли женщины, и, получив от священника хлеб, они впадали в экстаз. Мне это было не в новинку – языческие ритуалы Мерлина тоже частенько заканчивались тем, что женщины принимались с криками плясать вокруг костров. Здешние христианки вели себя очень похоже. Они танцевали с закрытыми глазами, воздев руки к беленому потолку, под которым клубился густой дым от факелов и кадильниц. Некоторые выкрикивали странные слова, другие застывали в трансе перед статуей матери своего бога, третьи извивались на полу, но основная часть просто танцевала под монотонное пение трех священников. Мужчины все больше наблюдали, но несколько человек присоединились к танцующим. Они-то и начали первыми раздеваться до пояса, хватать плетки и стегать себя по спине. Я изумился, потому что ничего подобного прежде не видывал, однако изумление переросло в ужас, когда женщины, присоединившись к мужчинам, с исступленными выкриками принялись до крови бичевать себя по голым грудям и спине.

– Безумие! Чистое безумие! – растерянно прошептал Артур.

– Оно распространяется, – мрачно предупредил Кулух.

Одна из женщин хлестала себя по спине ржавой железной цепью. Ее дикие вопли отдавались под каменными сводами, кровь брызгала на мощеный пол.

– И так каждый вечер, – сказал Кулух. Молящиеся обступили исступленных танцоров кольцом, и мы трое остались одни в неосвещенной нише. Священник, увидев это, метнулся к нам.

– Вкусили вы тела Христова? – спросил он.

– Мы ужинали жареным гусем, – вежливо отвечал Артур, поднимаясь с колен.

Священник выпучил на нас глаза, узнал Кулуха и плюнул ему в лицо.

– Язычник! Идолопоклонник! Ты смеешь осквернять своим присутствием храм Божий!

Он ударил Кулуха, что было ошибкой – тот отвечал такой затрещиной, что священник с размаху грохнулся спиной на каменный пол. Впрочем, стычка привлекла внимание мужчин, до того смотревших на самобичевание танцоров. Послышался угрожающий рев.

– Пора уходить, – сказал Артур, и мы ретировались на форум, где стояли копейщики Кулуха.

Христиане высыпали из церкви, но воины сдвинули щиты и опустили копья, а штурмовать дворец наши преследователи не решились.

– Сегодня они, может, и не нападут, – заметил Кулух, – но с каждым днем эти людишки становятся все храбрее.

Артур смотрел из дворцового окна на беснующуюся толпу христиан.

– Чего они хотят? – изумленно спросил он. В религии ему нравилась чинность. Приезжая в Линдинис, он по утрам всегда вместе со мной и с Кайнвин преклонял колени перед нашими домашними богами, клал перед ними кусок хлеба и молился о благополучном исполнении дневных дел. Такую религию Артур понимал; то, что происходило ночью в церкви, ставило его в тупик.

– Они верят, – начал объяснять Кулух, – будто их бог через пять лет вернется на землю, и считают, что должны приготовить землю к его приходу. Священники говорят, для этого надо уничтожить язычников, и проповедуют, что Думнонии нужен король-христианин.

– У них будет Мордред, – мрачно проговорил Артур.

– Тогда замени рыбой дракона на его щите, – посоветовал Кулух, – ибо, поверь, они распаляются с каждым днем. Беспорядков не избежать.

– Мы их умиротворим, – сказал Артур. – Объявим, что Мордред – христианин, и, может быть, они успокоятся. И, наверное, стоит построить им церковь, о которой просит Сэнсам.

– Если это предотвратит беспорядки, то почему бы нет? – отвечал я.

Наутро мы в сопровождении Кулуха и десятка его людей выехали из Иски, пересекли реку по римскому мосту и свернули на юг, к побережью. Артур больше не упоминал о вчерашних фанатиках, но был странно молчалив, и я догадывался, что он сильно опечален. Ему не нравились любые формы религиозного экстаза, лишающие людей разума, и он, видимо, боялся, что это заразное безумие пошатнет установленный в стране мир.

Однако сейчас нас беспокоили не думнонийские христиане, а Тристан. Кулух выслал вперед гонца с известием о нашем приезде, и принц выехал встречать дорогих гостей. Он галопом подскакал к нам, радостно крича, но сразу сник от холодной сдержанности Артура. Сдержанность эта проистекала не от того, что Артур питал к принцу неприязнь – напротив, он любил Тристана, но сознавал, что приехал не посредником в споре друга с отцом, а строгим судьей.

– У него много забот, – попытался я успокоить принца. Я вел лошадь в поводу, поскольку предпочитаю ходить пешком; Тристан, поприветствовав Кулуха, тоже спрыгнул на землю и пошел со мной рядом. Я рассказал о массовом умопомешательстве христиан и попытался приписать холодность Артура его тревоге за порядок в королевстве, но Тристан ни о чем не желал слышать. Он был влюблен и, как все влюбленные, хотел говорить только о своей милой.

– Алмаз, Дерфель, – сказал он. – Настоящий ирландский алмаз!

Принц шел рядом, обняв меня за плечи и широко шагая длинными ногами, в его черных косицах позвякивали воинские кольца. В бороде уже гуще пробивалась седина, но он был по-прежнему красив: горбоносый, с темными, пылающими страстью глазами.

– Ее зовут Изольда, – блаженно произнес принц.

– Мы слышали, – сухо отвечал я.

– Дитя Деметии, – продолжал он, – дочь Энгуса Макайрема, мой друг. Принцесса Уи Лиатаина. – Каждый слог звучал в его устах, словно выкованный из чистого золота. – Изольда из Уи Лиатаина, – повторил он. – Пятнадцати весен от роду и прекрасна, как летняя ночь.

Я вспомнил неукротимую страсть Артура к Гвиневере и свои собственные чувства к Кайнвин. Сердце мое сжалось от сострадания. Тристан был ослеплен любовным безумием. Он всегда легко переходил от черных глубин отчаяния к заоблачным высям счастья, но впервые я видел его застигнутым любовною бурей.

– Твой отец, – осторожно предупредил я, – требует Изольду обратно.

– Отец стар, – беспечно отмахнулся Тристан. – Когда он умрет, я приплыву с моей принцессой Уи Лиатаина к чугунным вратам Тинтагиля и выстрою ей дворец из серебряных башен до самых звезд. – Он сам рассмеялся цветистости своих слов. – Вот увидишь, она обворожит тебя, Дерфель.

Я замолчал и позволил Тристану выговориться. Его не интересовали новости, не занимало, что у меня три дочери или что саксы пока воюют между собой; в его вселенной не осталось места ни для кого, кроме Изольды.

– Вот погоди, ты ее увидишь! – восклицал Тристан снова и снова, все больше воодушевляясь по мере того, как мы приближались к их убежищу. Наконец, не в силах больше переносить разлуку с любимой, он вскочил на коня и галопом устремился вперед. Артур вопросительно посмотрел на меня. Я скривился и сказал: «Он влюблен», как будто тут требовались пояснения.

– Весь в отца, – мрачно заметил Артур, – тот тоже любит маленьких девочек.

– Мы с тобою знаем, что такое любовь, господин, – возразил я, – и должны быть к нему снисходительны.

Убежище Тристана и Изольды располагалось в чудесном уголке – может быть, самом красивом, какой мне довелось видеть. Невысокие холмы поросли густым лесом, полноводные реки бежали в море, высокие обрывы оглашались криками чаек. Место дикое, но прекрасное – идеальный приют для любовного безумия.

И здесь, в маленьком темном лесу посреди чащи, я встретил возлюбленную Тристана.

Маленькой и темнокудрой, сказочной и хрупкой запомнилась мне Изольда. Почти девочка, слишком рано ставшая женой, робкая и худенькая, она не сводила огромных черных глаз с Тристана, пока тот не напомнил, что надо с нами поздороваться. Изольда склонилась перед Артуром.

– Не кланяйся мне, – сказал он, – ибо ты – королева, – и, опустившись на одно колено, поцеловал ее хрупкую ручонку.

Голос Изольды был тих, как шелестение ветра в кронах, как шепоток призрака. Чтобы казаться старше, она уложила толстую черную косу вкруг головы и надела на себя множество драгоценностей, которые носила неумело, напоминая мне Морвенну, вырядившуюся в материнское платье. Изольда смотрела на нас с боязнью – видимо, она раньше Тристана почувствовала, что прибыли не друзья, а судьи.

Жилище, которое отдал любовникам Кулух, раньше принадлежало местному вождю; он поддержал мятеж Кадви, за что и лишился головы. Дом – бревенчатый, крытый соломой, но прочный и удобный – вместе с несколькими лачугами и сараями прятался от морских ветров за частоколом в лесистой ложбине. Здесь, с шестью верными копейщиками и грудой украденных сокровищ, Тристан и Изольда надеялись превратить свою любовь в нескончаемую песнь. Артур порвал их музыку в клочья.

– Сокровища, – сказал он принцу в тот вечер, – надо вернуть твоему отцу.

– Да пожалуйста! – объявил Тристан. – Я взял их только для того, чтобы не жить у тебя из милости, господин.

– Покуда вы на нашей земле, о принц, – мрачно проговорил Артур, – вы – наши гости.

– И надолго, господин? – спросил Тристан.

Артур, нахмурясь, посмотрел на темные потолочные балки.

– Дождь, что ли? Давно его не было.

Тристан повторил вопрос, и Артур снова отказался отвечать. Изольда взяла своего принца за руку. Тристан напомнил Артуру про Лугг Вей л.

– Я пришел на помощь, когда все другие тебе отказали, – напомнил он.

– Да, о принц, – согласился Артур.

– И когда ты сражался с Овейном, я был рядом с тобой.

– Да.

– Я привел моих бойцов в Лондон.

– Да, и они храбро сражались под его стенами.

– Я принес клятву Круглого стола, – сказал Тристан. Никто больше не говорил о Братстве Британии.

– Да, – печально подтвердил Артур.

– Так разве я не заслужил твою помощь? – взмолился Тристан.

– Ты заслужил многое, о принц, – отвечал Артур, – и я это помню.

Ответ был уклончивый, но другого Тристан в тот вечер не получил.

Мы оставили любовников в доме, а сами легли на соломе в сарае. Дождь за ночь прекратился, утро выдалось теплое и солнечное. Я проснулся поздно и увидел, что Тристан с Изольдой уже ушли.

– Будь у них хоть капля здравого смысла, – пробормотал Кулух, – они бы бежали отсюда без оглядки.

– Ты думаешь, они убегут? – спросил я.

– Нет у них здравого смысла, они – влюбленные и думают, что мир существует ради них. – Кулух слегка прихрамывал – сказывалась рана, полученная в бою с Эллой. – Они ушли к морю, – объяснил он, – молиться Манавидану.

Мы с Кулухом вслед за влюбленными выбрались из лесистой лощины на открытый всем ветрам холм, круто обрывавшийся в море. Здесь кружили чайки, океанские валы ударяли о камни и разбивались снопами брызг. Мы стояли на вершине обрыва, над бухточкой, где шли по песку Тристан и Изольда. Вечером, глядя на робкую маленькую королеву, я не мог понять, из-за чего потерял голову Тристан. Тем ветреным утром понял.

Пока мы смотрели, Изольда оторвалась от Тристана и побежала вперед, поскальзываясь, оборачиваясь и смеясь над медлительным возлюбленным. На ней было свободное белое платье, распущенные черные волосы струились на соленом ветру. Она казалась бесплотным духом, одной из тех нимф, что резвились в Британии до прихода римлян. И тут, то ли желая подразнить Тристана, то ли чтобы быть ближе к Манавидану, морскому божеству, Изольда бросилась в ревущий прибой. Волна накрыла ее, а Тристан остался стоять на песке, ошалело глядя в белую пену. В следующий миг Изольда вынырнула, будто выдра, помахала рукой, немного проплыла и побрела к берегу. Намокшее платье облекало худенькую фигурку; я невольно залюбовался на длинные стройные ноги и маленькую девичью грудь, но тут Тристан закрыл Изольду большим черным плащом, положил руку ей на бедро и прижался щекой к мокрым от соленой воды волосам. Мы с Кулухом отступили от края обрыва, оставив любовников наедине с ветром, дующим со стороны легендарного Лионесса.

– Он не может отослать их назад, – пророкотал Кулух.

– Этого делать нельзя, – согласился я. Мы глядели на нескончаемо катящиеся валы.

– Тогда почему он их не успокоит? – сердито спросил Кулух.

– Не знаю.

– Я бы отправил их в Броселианд, – сказал Кулух. Ветер раздувал его плащ. Мы шли на запад по холмам над бухтой. С вершины нам открылся вид на большую гавань, где море, войдя в речное устье, образовало цепочку широких соленых озер.

– Залив называется Халкум, – объяснил Кулух. – А дым – от солеварен.

Он указал на серую дымку по другую сторону озер.

– Там должны быть моряки, которые могли бы отвезти их в Броселианд, – заметил я, ибо в заливе покачивались на якорях не менее десятка ладей.

– Тристан не поедет, – мрачно отвечал Кулух. – Я советовал, но он считает, что Артур ему друг. Ждет не дождется смерти отца и обещает, что тогда все копья Кернова будут служить Артуру.

– Почему же он просто не убил Марка? – с горечью спросил я.

– Потому же, почему никто из нас не убил этого гаденыша Мордреда, – отвечал Кулух. – Нешуточное дело – убить короля.

Вечером мы снова ужинали в доме, и снова Тристан просил Артура сказать, сколько им с Изольдой можно оставаться в Думнонии, однако Артур опять уклонился от ответа.

– Завтра, о принц, – пообещал он, – завтра мы решим все.

Однако на следующее утро в Халкум вошли два темных корабля с высокими мачтами и резными носами в форме ястребиных голов. Как только вблизи берега истрепанные паруса обвисли, моряки взялись за весла и подвели ладьи к берегу. Рядом с кормчими, налегающими на тяжелые кормила, торчали связки копий. Ястребиные головы украшали зеленые ветви – знак, что ладьи пришли с миром.

Я не знал, кто в них, но легко догадывался. Из Кернова прибыл король Марк.

Король Марк своим дородством напомнил мне Утера на склоне лет. Из-за толщины он даже не смог самостоятельно подняться от гавани, и четырем копейщикам пришлось нести его в носилках, сделанных из кресла. Еще сорок воинов выступали вслед за Каллином, королевским защитником. Кресло, неуклюже раскачиваясь, приближалось к лесистой лощине, которую Тристан и Изольда считали своим убежищем.

Изольда при виде пришельцев вскрикнула и бросилась бежать от мужа, однако у частокола был только один вход, и его загородило кресло короля Марка. Изольда кинулась в дом к возлюбленному. Двери охраняли воины Кулуха; они отказались впустить в дом Каллина и его людей. Мы слышали, как Изольда плачет, Тристан кричит, а Артур пытается увещевать их обоих. Король Марк велел поставить свое кресло напротив двери. Артур, с бледным напряженным лицом, вышел и преклонил перед ним колено.

У короля Кернова было одутловатое лицо с красными лопнувшими жилками и редкая седая бороденка. Маленькие глазки слезились, дыхание с хрипом вырывалось из жирной глотки. Он сделал Артуру знак встать с колен, с усилием оторвал себя от носилок и, тяжело ступая раздутыми ногами, заковылял вслед за ним к ближайшей лачуге. День стоял жаркий, но грузное тело Марка было закутано в тюленью шкуру, словно от холода. Он оперся на руку Артура, чтобы дойти до лачуги, где уже поставили два кресла.

Кулух стоял в дверях с обнаженным мечом и, кривясь от омерзения, провожал взглядом спину короля Марка. Я встал рядом. Позади нас, в доме, плакала черноволосая Изольда.

Артур пробыл в лачуге целый час, потом вышел наружу, взглянул на нас с Кулухом и, вздохнув, прошествовал в дом. Мы не слышали, что он сказал, но Изольда вскрикнула.

Кулух оглядел керновских копейщиков, словно приглашая самых храбрых вызвать его на бой, но никто не шелохнулся. Каллин неподвижно стоял у ворот, сжимая длинный меч и боевое копье.

Изольда вскрикнула снова. Артур появился на пороге и дернул меня за руку.

– Идем, Дерфель!

– А мне что делать? – резко спросил Кулух.

– Охраняй их, – отвечал Артур, – чтоб никто не вошел в дом.

Он двинулся прочь, я – за ним.

Артур молчал всю дорогу на холм, молчал, пока мы шли по тропе, молчал, когда подходили к краю обрыва. Впереди в море вдавался мыс; волны с яростью бросались на камни, взметая ввысь белые брызги; ветер ревел не умолкая. Над нами сияло солнце, но над морем висела черная туча, и Артур смотрел, как дождь хлещет по бесприютным волнам. Ветер морщил рябью его плащ.

– Ты знаешь легенду об Экскалибуре? – спросил Артур. «Лучше тебя», – подумал я, но не стал говорить, что этот меч – одно из сокровищ Британии, и сказал только:

– Да, господин. Мерлин выиграл его в состязании с ирландским друидом и отдал тебе в Камнях.

– С уверениями, что в час беды довольно будет вонзить меч в землю, и Гофаннон придет из Иного мира мне на подмогу. Верно?

– Да, господин.

– Ну же, Гофаннон! – закричал Артур ветру, вытаскивая из ножен клинок. – Приди! – И с этими словами вонзил меч в землю.

Чайка кричала на ветру, море ударяло о камни и откатывало назад, соленый ветер раздувал наши плащи, но ни один бог не пришел на зов.

– Да простят меня боги, – выговорил наконец Артур, глядя на качающийся меч. – Как же мне хотелось убить это жирное чудище!

– Так почему ты этого не сделал? – хрипло спросил я. Артур некоторое время молчал. По его худому лицу текли слезы.

– Я предложил им смерть, Дерфель. Быструю и безболезненную. – Он вытер рукавом щеки, потом во внезапной ярости пнул меч. – Боги! – Он плюнул на дрожащий клинок. – Какие боги?!

Я вытащил Экскалибур из земли и счистил с него грязь. Артур не желал забирать меч, и я с почтением уложил клинок на серый валун.

– Что с ними будет, господин? – спросил я.

Артур опустился на соседний камень. Некоторое время он не отвечал, только смотрел на дождь над далеким морем, и слезы струились по его щекам.

– Я прожил жизнь, следуя клятвам, – сказал он наконец. – Я не умею иначе. Я ненавижу клятвы, как всякий человек: они связывают нас, ограничивают нашу свободу, а кто не хочет быть вольным? Но отринуть клятвы – значит отринуть руководство. Мы впадем в хаос. Станем не лучше скотов.

Он зарыдал, не в силах говорить дальше. Я смотрел на серые вздымающиеся валы и думал: «Интересно, где их начало и где конец?», потом спросил:

– Что, если сама клятва была ошибкой?

– Ошибкой? – Артур посмотрел на меня, потом снова на океан. – Иногда, – с тоскою проговорил он, – клятву не удается сдержать. Я не сумел спасти королевство Бана, хотя, видят боги, старался изо всех сил. Я не сдержал клятву и за это плачу, но я не нарушил ее сознательно. Я еще не убил Эллу, но клятва не нарушена, просто ее исполнение отложено на будущее. Я обещал освободить Хенис Вирен от Диурнаха, и освобожу. Возможно, эта клятва была ошибкой, но я ее дал. Вот ответ на твой вопрос. Если клятва была ошибкой, ее все равно надо исполнить. – Он вытер щеку. – Поэтому да, когда-нибудь я поведу своих воинов против Диурнаха.

– Ты не клялся Марку, – горько заметил я.

– Да, – согласился он. – Но Изольда и Тристан клялись.

– Есть ли нам дело до их клятв?

Он уставился на свой меч. В сером клинке с узорной насечкой: драконьи головы, высунувшие длинные языки, в обрамлении причудливых завитков отражались черные тучи.

– Меч и камень, – тихо проговорил Артур, думая, возможно, о том времени, когда Мордред станет королем. Он резко вскочил и, повернувшись спиной к мечу, устремил взгляд на далекие холмы.

– Предположим, две клятвы входят в противоречие. Скажем, я клялся сражаться за тебя и за твоего врага. Какую из них я должен исполнить?

– Первую по времени, – отвечал я, ибо знал закон не хуже его.

– А если обе даны одновременно?

– Представить дело на суд короля.

– Почему короля? – пытал Артур, как будто я – молодой воин, наставляемый в законах Думнонии.

– Потому что клятва королю, – без запинки отвечал я, – превыше всех других клятв.

– Значит, король – хранитель всех наших обетов, – проговорил Артур, – и без него останется лишь путаница противоречивых клятв. Без короля – хаос. Все наши клятвы ведут к королю, Дерфель, все наши законы – в его руках. Если мы восстаем против короля, мы восстаем против порядка. Мы можем сражаться с другими королями, даже убивать их, но лишь когда они угрожают нашему королю. Король – это народ, и мы – в его власти. Что бы мы с тобой ни делали, мы должны поддерживать короля.

Я понимал, что он говорит не про Тристана и Марка. Он думал о Мордреде, и я решился высказать вслух то, о чем с тревогой думала вся Думнония.

– Многие говорят, о господин, что королем должен быть ты.

– Нет! – выкрикнул Артур навстречу ветру. – Нет, – уже тише повторил он, глядя на меня.

Я обратил взгляд к лежащему на камне мечу.

– Почему?

– Потому что я клялся Утеру.

– Мордред, – сказал я, – не годится в короли. И ты это знаешь.

Он снова повернулся к морю.

– Мордред – наш король, и это все, что нам с тобой положено знать. Мы ему присягали. Мы не вправе его судить, он будет судить нас. Если мы двое решим, что королем должен быть кто-то другой, что станет с порядком? Если одному можно самовольно захватить трон, то можно любому. Если я свергну Мордреда, почему бы другому человеку не свергнуть меня? Весь порядок разрушится. Наступит хаос.

– Думаешь, Мордред стремится к порядку? – горько спросил я.

– Мордред еще не вступил на престол, – отвечал Артур. – Он может перемениться, осознав всю меру своей ответственности. Думаю, что это вряд ли произойдет, но прежде всего, Дерфель, он – нагл король, и мы должны повиноваться ему, поскольку таков наш долг. Во всем мире… – Он внезапно схватил Экскалибур и обвел острием весь горизонт, – во всем мире есть одна безусловная правда – правда короля. Не богов. Они из Британии ушли. Мерлин пытался их вернуть – но погляди сейчас на Мерлина. Сэнсам говорит, что его бог могуществен. Может быть, так и есть, но не для меня. Я вижу лишь королей; в королях соединяются наши клятвы и наш долг. Без них мы превратимся в ораву дерущихся скотов. – Он резким движением убрал Экскалибур в ножны. – Я должен поддерживать королей, ибо без них наступит хаос. Поэтому я сказал Тристану и Изольде, что они предстанут перед судом.

– Перед судом! – воскликнул я и сплюнул в прибой. Артур гневно посмотрел на меня.

– Их обвиняют в краже. В клятвопреступлении. В прелюбодействе.

Последнее слово он, кривясь, бросил в сторону моря.

– Они любят друг друга! – закричал я и, не услышав ответа, швырнул ему в лицо упрек: – Предстал ли ты перед судом, Артур ап Утер, за нарушение клятвы? Не Балу, нет, а той клятвы, которую ты принес Кайнвин при обручении? Ты преступил клятву, но никто не поволок тебя к магистратам!

Артур в ярости обернулся. На миг показалось, что сейчас он выхватит Экскалибур и бросится на меня. Его трясло, однако он остался стоять, только в глазах снова блеснули слезы. Артур молчал долго, потом кивнул.

– Да, я нарушил клятву. Думаешь, я об этом не сожалел?

– И ты не простишь Тристану нарушение клятвы?

– Он – вор! – в ярости выкрикнул Артур. – Ты хочешь, чтобы мы обрекли себя на многолетнюю пограничную войну из-за вора, осквернившего ложе своего отца? Ты будешь говорить родичам убитых селян, что их близкие полегли во имя Тристановой любви? Считаешь, что женщины и дети должны гибнуть из-за того, что принц влюбился? Такова твоя справедливость?

– Тристан – наш друг, – сказал я и, когда Артур не ответил, плюнул ему под ноги. – Это ты послал за Марком?

Он кивнул.

– Да. Я отправил гонца из Иски.

– Тристан – наш друг! – заорал я. Артур закрыл глаза.

– Он украл у короля золото, жену и честь. Он нарушил клятву. Его отец требует справедливости, а я клялся блюсти справедливость.

– Он – твой друг, – не отступал я. – И мой! Артур открыл глаза и посмотрел мне прямо в лицо.

– Ко мне пришел король и требует справедливости. Отрину ли я Марка за то, что он старый, жирный и безобразный? Неужто молодость и красоту надо судить по другим законам? За что я сражался все эти годы, если не за одинаковую справедливость для всех? – Голос его стал почти умоляющим. – Когда мы ехали через все эти города и веси, неужели люди выбегали нам навстречу оттого, что видели наши мечи? Нет! А почему? Потому что в королевстве Мордреда царит правда. По-твоему, надо отбросить эту правду, как докучную обузу, ради человека, блудящего с собственной мачехой?

– Надо, – сказал я, – потому что он – наш друг и потому что на суде их признают виновными. У них нет шанса на оправдание, – горько продолжал я, – ибо голос Марка непререкаем. Марк – Говорящий.

Артур печально улыбнулся, показывая, что помнит случай, на который я намекал. Наша первая встреча с Тристаном произошла, когда тот явился требовать правосудия, как сейчас требовал его отец. Тогда чуть не случилась большая несправедливость, ибо обвиняемый был Говорящим. По нашему закону тысяча человек может клясться в обратном, но никто не в силах опровергнуть Говорящего: лорда, друида, священника, отца, свидетельствующего о детях, судью, дарителя в вопросе о его даре, деву, доказывающую свою невинность, пастуха, защищающего своих животных, и приговоренного, произносящего последнее слово. А Марк был королем, и его свидетельство перевешивало любые заверения принца и королевы. Ни один суд Британии не оправдал бы Тристана с Изольдой, и Артур это знал. Однако он поклялся защищать закон.

Впрочем, в тот день, когда Овейн чуть не добился несправедливого решения, прибегнув к привилегии Говорящего лгать людям в лицо, Артур потребовал, чтобы спорщиков рассудил поединок. Он сам сразился против Овейна на стороне Тристана и победил.

– Тристан, – сказал я, – может потребовать, чтобы их рассудил меч.

– Это его право, – отвечал Артур.

– И я, как друг, могу за него сразиться.

Артур вытаращился на меня, как будто только сейчас осознал полную меру моего с ним несогласия.

– Ты, Дерфель?!

– Я буду сражаться за Тристана, – холодно объявил я, – ибо он – мой друг. Как был когда-то твоим.

Несколько мгновений Артур молчал.

– Это твое право, – сказал он наконец, – но я исполнил свой долг.

Артур пошел прочь; я двинулся следом, отставая от него шагов на десять. Когда он замедлял шаг, я тоже начинал идти медленнее, когда он оборачивался, я отводил взгляд. Я твердо решил сразиться за друга.

Артур коротко приказал копейщикам Кулуха доставить Тристана и Изольду в Иску. Здесь, постановил он, состоится суд. Один судья будет от короля Марка, другой – от Думнонии.

Король молча сидел в кресле. Сперва он потребовал, чтобы суд состоялся в Кернове, но, наверное, сам понимал, что это неважно. Тристан не пойдет на суд. Он потребует поединка.

Принц вышел из дома и увидел отца. На лице Марка не дрогнул ни один мускул. Тристан был бледен. Артур стоял, опустив голову, чтобы не смотреть на обоих.

Тристан был в рубахе и штанах, с мечом на поясе, но без щита и доспехов. Черные волосы с воинскими кольцами он зачесал назад и подвязал белой полоской ткани, наверное, оторванной от платья Изольды. Пройдя половину расстояния, отделявшего его от отца, принц остановился, вытащил меч и под неумолимым взором Марка вонзил острие в землю.

– Я требую суда мечей, – объявил он.

Марк пожал плечами и вяло шевельнул правой рукой. По этому знаку вперед выступил Каллин. Черная борода доходила ему до пояса. Тристан, явно нервничая, смотрел, как керновский богатырь снимает плащ. Каллин отвел со лба черную прядь, обнажив татуировку в форме топора, и надел стальной шлем, затем поплевал на ладони, шагнул вперед и сбил Тристанов меч. Это значило, что он принимает вызов.

Я вытащил Хьюэлбейн.

– Я буду сражаться за Тристана, – прозвучал в ушах мой голос. Мне было не по себе, и не только от предстоящего боя. В моей жизни разверзлась бездна, отделившая меня от Артура.

– Я сражусь за Тристана, – объявил Кулух. Он подошел, встал рядом со мной и сказал тихо: – У тебя дочери, болван.

– У тебя тоже.

– Но я разделаюсь с этой бородатой жабой быстрее тебя, саксонский мешок с потрохами, – проговорил Кулух.

Тристан встал между нами и принялся говорить, что сам сразится с Каллином, что это его поединок и ничей еще, но Кулух зарычал, чтобы принц убирался в дом.

– Я убивал людей вдвое крепче этого бородатого тюфяка, – сказал он.

Каллин вытащил меч и рубанул воздух.

– Один из вас, – равнодушно объявил он. – Мне все равно который.

– Нет! – внезапно выкрикнул Марк. Он подозвал к себе Каллина и двух других своих воинов. Все трое встали перед королем на колени, и он принялся что-то тихо им говорить.

Мы с Кулухом решили, что Марк приказывает им сразиться против нас троих.

– Я беру на себя бородатого с грязным лбом, – решил Кулух, – ты, Дерфель, – рыжего ублюдка, а принц может разделаться с лысым. Делов на две минуты.

Изольда робко выглянула из дома. Она явно боялась Марка, но подошла обнять меня и Кулуха. Кулух сгреб ее в охапку, я встал на колени и поцеловал худую бледную руку. «Спасибо», – прошелестела Изольда своим призрачным голосом. Глаза ее были красны от слез. Она встала на цыпочки, чтобы поцеловать Тристана, потом, со страхом взглянув на мужа, убежала в дом.

Марк поднял тяжелую голову от тюленьего воротника.

– Суд мечей, – сипло проговорил он, – требует сражаться один на один. Так было всегда.

– Так шли своих сосунков по одному, – крикнул Кулух, – а я их буду по одному убивать.

Марк помотал головой.

– Один человек, один меч, – сказал он. – Мой сын потребовал поединка, пусть он и сражается.

– О король, – возразил я, – по обычаю за человека может сразиться его друг. Я, Дерфель Кадарн, хочу сразиться за твоего сына.

– Я не знаю такого обычая, – солгал Марк.

– Артур знает, – резко возразил я. – Он сражался за твоего сына на суде мечей, а сегодня сражусь я.

Марк поднял мутные глаза на Артура, но тот лишь мотнул головой, показывая, что не станет участвовать в споре. Марк снова взглянул на меня.

– Мой сын виновен в гнусных преступлениях, – сказал он, – и никто не должен его защищать.

– Я буду его защищать! – воскликнул я.

Кулух выступил вперед с теми же словами. Марк лишь взглянул на нас и устало махнул правой рукой.

По сигналу короля керновские воины, руководимые рыжим и лысым копейщиками, выстроились стеной. Она состояла из двух рядов: передние бойцы сомкнули щиты, задние своими щитами защищали их головы. Потом, по сигналу рыжего предводителя, все разом бросили копья на землю.

– Ублюдки, – проговорил Кулух, поняв, что сейчас будет. – Ну что, лорд Дерфель, будем прорываться?

– Будем, – со злобой отвечал я.

Их было сорок, нас трое. Сорок керновских воинов медленно надвигались, сорок пар глаз смотрели из-под стальных шишаков. Эти люди не собирались нас убивать, только сдержать – при них не было ни мечей, ни копий.

Мы с Кулухом ринулись в атаку. Мне много лет не приходилось прорывать стену щитов, но в жилах вскипела прежняя безумная удаль. Я выкрикнул имя Бела, потом – имя Кайнвин, я направил меч в глаза ближайшему воину и, когда тот отклонился вбок, саданул плечом между щитами его и соседнего бойца.

Щиты разошлись; я с ликующим криком рукоятью меча ударил одного из керновцев по затылку и тут же ринулся в брешь между ним и соседом, чтобы ее расширить. В бою за мной следом прорывались бы мои люди, орошая землю вражеской кровью, но сейчас позади меня не было никого, и ни меч, ни копье не противостояли мне, только щиты, щиты и щиты. Я вертелся волчком, рассекая мечом воздух, но они надвигались неумолимо. Я не решался рубить врагов – это было бы нечестно после того, как они бросили оружие – только силился нагнать страху. Однако они знали, что я их не трону, поэтому кольцо щитов все сжималось. Наконец один из керновцев бляхой на щите защемил Хьюэлбейн, и тут же меня стиснули со всех сторон.

Артур резко выкрикнул какой-то приказ; видимо, мои и Кулуха воины хотели ринуться нам на помощь, Артур же велел им стоять. Он не хотел кровавого боя: Кернов против Думнонии. Он хотел лишь скорее покончить с тягостным делом.

Кулуха зажали, как и меня. Он поливал врагов бранью, обзывал их бабами, псами и молокососами, но керновцы исполняли приказ. Ни меня, ни Кулуха не тронули пальцем, просто сдавили щитами. Мы могли лишь наблюдать, как защитник Кернова вышел вперед и поклонился принцу.

Тристан знал, что погибнет. Ленту с волос он еще раньше повязал на клинок и теперь поцеловал белую полоску ткани. Потом поднял меч, коснулся лезвием Каллинова клинка и сделал выпад.

Каллин отразил удар. Звон стали о сталь дважды прокатился внутри частокола; второй удар Тристан нанес сверху, но так же безрезультатно – Каллин парировал легко, почти лениво. Еще дважды Тристан наступал на противника; он рубил, размахивая мечом со всей быстротой, на какую был способен, в надежде утомить Каллина, но только вымотался сам, и в тот миг, когда принц отступил на шаг, чтобы перевести дыхание, защитник Кернова сделал выпад.

Выпад был хорош. Даже красив, если оценивать умение обращаться с мечом. Можно сказать, это был милосердный выпад. Душа Тристана отлетела от тела в один миг. Принц не успел даже обернуться к возлюбленной, стоящей в дверях дома. Он только смотрел на своего убийцу, а кровь хлестала из рассеченного горла на белую рубаху, потом выронил меч, захрипел и рухнул на землю.

– Правосудие свершилось, о король, – бесцветным голосом проговорил Каллин, вложил меч в ножны и пошел прочь.

Керновские копейщики, не поднимая на меня глаз, расступились. Я поднял Хьюэлбейн и едва увидел серый клинок за пеленою слез. Я слышал, как кричала Изольда, пока воины ее мужа убивали шестерых копейщиков Тристана, вставших на защиту своей госпожи. Я закрыл глаза.

Я не мог смотреть на Артура. Не хотел с ним говорить. Я пошел на мыс и там молился богам, призывая их вернуться в Британию, а пока я молился, керновцы отвели Изольду к заливу, где стояли две темные ладьи. Однако ее не отвезли назад в Кернов. Принцессу У и Лиатаина, пятнадцати весен от роду, ступавшую босиком по волнам, девочку с голосом, призрачным, как шепот погибших корабельщиков, чьи души носятся над морем, не обретая покоя, привязали к столбу и навалили вокруг плавника, что в изобилии валяется на берегу Халькома, и здесь, под непрощающим взором мужа, сожгли живьем. Тело ее возлюбленного уложили на тот же костер.

Я не хотел ехать с Артуром. Не мог с ним говорить. Он отбыл, а я остался ночевать в темном пустом доме, где еще вчера спали влюбленные. Потом вернулся в Линдинис и рассказал Кайнвин о давней бойне на вересковой пустоши, когда во исполнение клятвы пролил невинную кровь. Я рассказал, как сожгли Изольду. Как она горела и кричала, а король Марк смотрел.

Кайнвин обняла меня.

– Ты знал за Артуром эту суровость? – тихо спросила она.

– Нет.

– Он один защищает нас от ужасов хаоса, – сказала Кайнвин. – Как ему не быть суровым?

Даже сейчас, закрывая глаза, я иногда вижу эту девочку, выбегающую из моря, белое платье, прилипшее к худенькому телу, улыбку, руки, протянутые к возлюбленному. Я не могу услышать чаячьи крики, чтобы не увидеть Изольду; ее образ будет преследовать меня до смертного часа, и там, куда моя душа отправится после смерти, она будет со мной: дитя, убитое ради короля, по закону, в Камелоте.

ГЛАВА 9

Много лет после клятвы Круглого стола я не видел ни Ланселота, ни его прихлебателей. Близнецы Амхар и Лохольт, сыновья Артура, жили в Венте и возглавляли отряды копейщиков, но если и сражались, то лишь в кабаках. Динас и Лавайн тоже вместе с Ланселотом перебрались в Венту, где получили в свое распоряжение храм римского бога Меркурия; их церемонии соперничали по пышности с теми, что происходили в Ланселотовой дворцовой церкви, освященной Сэнсамом. Епископ часто бывал в Венте и сообщал, что белги довольны новым королем; это значило, что они хотя бы не бунтуют в открытую.

Ланселот и его свита нередко бывали в Думнонии, обычно в Морском дворце, но порою в Дурноварии, на каком-нибудь большом пиру. Я не шел на празднество, если знал, что они там будут, и ни Артур, ни Гвиневера не настаивали на моем присутствии. Не позвали меня и на торжественные похороны Ланселотовой матери Элейны.

Честно говоря, Ланселот оказался неплохим правителем. В отличие от Артура он не забивал себе голову правосудием, справедливостью в сборе податей и состоянием дорог; ничем таким он попросту не занимался, но поскольку этим не занимались и его предшественники, никто не заметил разницы. Ланселот, как и Гвиневера, думал только о собственном удобстве и, подобно ей, выстроил великолепный дворец со статуями и яркими фресками. Здесь по стенам он развесил зеркала, чтобы любоваться своими бесконечными отражениями. Деньги на всю эту роскошь брались из налогов, но народ, освобожденный от саксонских набегов, не роптал на тяжелые подати. Кердик, как ни странно, хранил верность обещанию, и ни один саксонский копейщик не вторгся в изобильные хлебом и скотом владения Ланселота.

В этом не было нужды: Ланселот сам пригласил саксов в свое королевство. Оно обезлюдело за долгие годы войны, некогда плодородные пашни заросли лесом, и Ланселот предложил соплеменникам Кердика заселить пустующие земли. Саксы присягали ему на верность, вырубали леса, строили новые деревни, платили подать и даже вступали в его дружину. Мы слышали, что теперь дворец Ланселота охраняют исключительно саксы. «Саксонская гвардия», называл он их и отбирал по росту и цвету волос. Я их видел – правда, не тогда, а позже; все они были высокие, белокурые, с топорами, начищенными до зеркального блеска. Поговаривали, будто Ланселот платит Кердику дань, но Артур на совете с гневом опровергал этот слух. Артур не одобрял появление на Британской земле саксонских переселенцев, но считал, что тут Ланселот в своем праве, и главное, что в стране царит мир. В его глазах мир искупал все.

Ланселот даже хвалился, что обратил своих саксонских воинов в христианство. По всему выходило, что его крещение было не показным; во всяком случае, так уверял Галахад, частенько навещавший меня в Линдинисе. Он описывал церковь, которую Сэнсам выстроил в Венте, рассказывал, что там каждый день поет хор и священники совершают христианские таинства. «Так красиво», – говорил Галахад. Я тогда еще не видел безумия христиан в Иске, поэтому не полюбопытствовал, происходит ли подобное в Венте и поощряет ли его брат думнонийских христиан смотреть на себя как на избавителя.

– Изменило ли христианство твоего брата? – спросила Кайнвин.

Галахад смотрел, как мелькают ее пальцы, вытягивая и ссучивая кудель.

– Нет, – признал он. – Ланселот считает, что можно помолиться с утра и весь день вести себя как вздумается. Увы, многие христиане такие же.

– И как же он себя ведет? – спросила Кайнвин.

– Дурно.

– Хочешь, я выйду из комнаты, чтобы ты мог, не стесняясь, все рассказать Дерфелю? – вкрадчиво спросила она. – А он мне все перескажет, когда мы уйдем спать.

Галахад рассмеялся.

– Ланселоту скучно, госпожа, и он ищет способы развеять скуку. Охотится.

– Мы с Дерфелем тоже охотимся. Тут нет ничего дурного.

– Он охотится на девушек, – грустно сказал Галахад. – Не то чтобы он их принуждал, но особого выбора у них тоже нет. Некоторым даже нравится роль королевских любовниц.

– Большинство королей так поступает, – сухо заметила Кайнвин. – И это все, чем он занимается?

– Он проводит часы с этими двумя гнусными друидами, – сказал Галахад, – и никто не понимает, что общего может быть у христианского короля с идолослужителями. Ланселот говорит – просто дружба. Еще он покровительствует поэтам, собирает зеркала и ездит к Гвиневере в Морской дворец.

– Зачем? – спросил я.

– Уверяет, что для бесед. – Галахад пожал плечами. – Вроде бы они разговаривают о вере. Точнее, спорят. Гвиневера с головой ушла в религию.

– В служение Изиде, – неодобрительно уточнила Кайнвин. Мы все слышали, что за годы, прошедшие с клятвы Круглого стола, Гвиневера превратила Морской дворец в одно огромное святилище Изиды, а своих прислужниц, отобранных за изящество и красоту, – в жриц великой богини.

Галахад перекрестился, чтобы отвратить от себя языческое зло.

– Гвиневера верит, что великая богиня обладает огромной силой и может вмешиваться в людские дела. Вряд ли Артуру это по душе.

– Ему это страшно надоело, – сказала Кайнвин, допрядая остатки кудели и сматывая нитку на веретено. – Бедняга только и жалуется, что Гвиневера не желает говорить ни о чем, кроме религии.

Разговор происходил задолго до того, как Тристан с Изольдой бежали в Думнонию. Тогда Артур еще был в нашем доме желанным гостем.

– Мой брат уверяет, что ему интересны ее взгляды, – сказал Галахад. – Наверное, так оно и есть. Он считает ее самой умной женщиной Британии и говорит, что не женится, пока не найдет такую же.

Кайнвин рассмеялась.

– В таком случае хорошо, что я за него не вышла. Сколько ему сейчас?

– Тридцать три, кажется.

– Старик! – Кайнвин улыбнулась мне (я был всего на год моложе). – А что сталось с Адой?

– Она умерла родами. Остался сын.

– Какой ужас! – воскликнула Кайнвин. Она всегда расстраивалась, узнав о смерти в родах. – Так значит, у Ланселота сын?

– Незаконный, – с осуждением сообщил Галахад. – Зовут Передур. Ему уже четыре. Славный мальчуган. Мне нравится.

– А кто из детей тебе не нравится? – сухо заметил я.

– Щетка, – сказал Галахад и улыбнулся старому прозвищу.

– Только подумать, у Ланселота сын! – воскликнула Кайнвин с тем изумлением, с каким женщины обычно принимают подобные вести. По мне, в существовании еще одного незаконного королевского отпрыска не было ничего примечательного. Но, как я заметил, мужчины и женщины воспринимают такие вещи по-разному.

Галахад, подобно брату, так и не женился. Земли у него тоже не было, но он вполне довольствовался ролью Артурова посланника. Он пытался вдохнуть жизнь в угасающее Братство Британии, разъезжал по британским королевствам, доставлял послания, улаживал споры и на правах королевского сына разрешал конфликты между Думнонией и соседними государствами. Именно Галахад а отправляли к Энгусу Макайрему с жалобами на пограничные набеги; он же после смерти Тристана повез весть о смерти Изольды ее отцу. После этого мы много месяцев не виделись.

Артура я тоже старался избегать – не отвечал на письма, не появлялся в совете. За месяц после смерти Тристана он дважды приезжал к нам; оба раза я держался с холодной вежливостью и при первой возможности уходил спать. Артур подолгу разговаривал с Кайнвин. Она пыталась нас примирить, но сожженная девочка не шла у меня из головы.

Впрочем, совсем не видеться с Артуром я не мог. Через месяц должно было состояться повторное провозглашение Мордреда, и приготовления уже начались. Местом церемонии выбрали Кар Кадарн, рядом с Линдинисом, и часть хлопот легла на нас с Кайнвин. Даже Мордред заинтересовался – видимо, понял, что после официального вступления во власть сможет уже и вовсе никого не слушаться.

– Ты должен решить, кто тебя провозгласит, – сказал я ему однажды.

– Артур, наверное, – лениво отозвался он.

– Обычно это делает друид, – отвечал я, – но если ты хочешь, чтобы церемония была христианская, надо выбрать между Эмрисом и Сэнсамом.

Мордред пожал плечами.

– Пусть будет Сэнсам.

– Тогда надо с ним договориться, – сказал я.

День стоял морозный. У меня были в Инис Видрине и другие дела, но прежде мы с Мордредом подъехали к христианской церкви. Священник сообщил, что епископ Сэнсам служит обедню и придется подождать.

– Он знает, что король здесь? – спросил я.

– Сейчас скажу ему, господин, – отвечал священник и торопливо засеменил по промерзшей земле.

Мордред отошел к могиле своей матери, возле которой, несмотря на мороз, коленопреклоненно молились несколько паломников. Могила была совсем простая – холмик и скромный каменный крест, казавшийся еще меньше рядом с урной для пожертвований, которую поставил Сэнсам.

– Епископ скоро освободится, – сказал я. – Подождем его в церкви?

Мордред молча покачал головой и нахмурился, глядя на могильный холмик.

– Ее следовало похоронить лучше, – сказал он.

– Да, наверное, – отвечал я, дивясь, что он вообще заговорил. – Ты можешь это сделать.

– Было бы правильней, – со злостью проговорил Мордред, – если бы другие воздали ей эту почесть.

– О король, – сказал я, – в заботах о жизни Норвенниного сына нам недосуг было печься о ее костях. Но ты прав, это наше упущение.

Он раздраженно пнул урну, потом заглянул внутрь, где лежали скромные паломнические приношения. Молящиеся отступили от могилы – не из страха перед Мордредом, которого вряд ли узнали, но из-за железного амулета у меня на глее, выдававшего во мне язычника.

– Почему ее закопали в землю? – внезапно спросил Мордред. – Почему не сожгли?

– Потому что она была христианка, – отвечал я, стараясь не показать, как меня ужаснуло его невежество. Христиане, объяснял я, верят, что их души вернутся в тела после второго пришествия Христа, мы же, язычники, обретаем в Ином мире новые тела-тени и не нуждаемся в старых, которые по возможности сжигаем, чтобы наши призраки не бродили по земле. Если не удается устроить погребальный костер, мы сжигаем волосы покойника или отрубаем ему ступню.

– Я построю гробницу, – сказал Мордред, выслушав мои теологические объяснения. Он спросил, как умерла его мать, и я рассказал все: как Гундлеус Силурийский обманом женился на Норвенне и убил ее, когда она стояла перед ним на коленях. Поведал я и том, как Нимуэ отомстила Гундлеусу.

– Одноглазая ведьма, – проговорил Мордред.

Он боялся Нимуэ, и неудивительно: день ото дня она становилась все более безумной, худой и грязной. Жила она одна, в том, что осталось от владений Мерлина, зажигала своим богам огонь, пела заклинания и почти никого не видела, хотя иногда, без предупреждения, заявлялась в Линдинис, чтобы посоветоваться с Мерлином. Дети всякий раз бросались от нее врассыпную, я старался хоть немного ее подкормить, после чего она уходила прочь, бормоча себе под нос и безумно сверкая единственным глазом, грязная и всклокоченная. Из своей одинокой лачуги на Торе Нимуэ видела, как растет и богатеет христианская церковь. Старые боги быстро приходили в забвение. Сэнсам, разумеется, с нетерпением ждал смерти Мерлина, чтобы выстроить на обгорелой вершине Тора христианское святилище. Ему было невдомек, что земли Мерлина завещаны мне.

Стоя перед могилой своей матери, Мордред спросил, почему ее имя так сходно с именем моей дочери. Я объяснил, что Норвенна была родственницей Кайнвин.

– Морвенна и Норвенна – старые повисские имена.

– Она меня любила? – спросил Мордред.

Я даже не сразу ответил – так удивило меня это слово в его устах. Мне подумалось, что, может быть, Артур прав и Мордред еще дорастет до ответственности. Во всяком случае, за все годы знакомства я еще не слышал от него таких взрослых речей.

– Очень любила, – честно отвечал я. – Самой счастливой я ее видел, когда она была с тобой. Вон там. – Я указал на черное выгоревшее пятно, оставшееся от дома Мерлина и башни снов. Здесь убили Норвенну, а Мордреда разлучили с матерью. Он был еще младенец – даже младше, чем я, когда меня вырвали из рук моей матери, Эрке. Жива ли она? Я так и не попытался ее разыскать, и меня постоянно грызло чувство вины. Я тронул железный амулет.

– Когда я умру, – сказал Мордред, – пусть меня положат в ту же гробницу. Я сам ее выстрою. Каменный склеп, – продолжал он, – в котором наши тела будут лежать на пьедесталах.

– Можешь поговорить с епископом, он охотно тебе поможет.

Во всяком случае, подумал я про себя, если ему не придется самому тратиться на строительство склепа.

Я обернулся и увидел, что епископ спешит к нам. Он поклонился Мордреду и поздоровался со мной.

– Полагаю, ты пришел сюда за истиной, лорд Дерфель?

– У меня дело в храме, – сказал я, указывая на Тор, – а королю надо с тобой поговорить.

Я оставил их вдвоем и, ведя лошадь в поводу, двинулся к холму. По дороге мне пришлось миновать группу христиан, которые день и ночь молились у его подножия об изгнании язычников. Стараясь не обращать внимания на их проклятия, я поднялся на Тор и обнаружил, что калитка, висевшая на одной петле, теперь упала окончательно. Я привязал коня к остаткам частокола и взял тюк с теплой одеждой, который приготовила Кайнвин, чтобы живущие с Нимуэ бедняки не умерли от холода. Нимуэ, не глядя, бросила тюк на землю и, схватив меня за рукав, потащила в лачугу, выстроенную точно на месте Мерлиновой башни. Внутри стояло такое зловоние, что я чуть не задохнулся, однако Нимуэ словно ничего не замечала. Снаружи сеял мелкий ледяной дождь, но я предпочел бы мерзнуть на холоде, чем задыхаться в смрадной лачуге.

– Смотри.

Она с гордостью показала мне котел – не волшебный, а самый обычный, стальной, и к тому же явно не новый. Котел свешивался с потолочной балки и был наполнен какой-то темной жидкостью. Ветки омелы, крылья летучей мыши, змеиная кожа, сломанный олений рог и пучки травы висели так низко, что мне, входя в лачугу, пришлось сильно нагнуться. Дым ел глаза. В углу на соломе лежал голый человек – при моем появлении он недовольно заворчал.

– Тихо, – рявкнула на него Нимуэ и, взяв палку, принялась шерудить в котле, который тихо исходил паром над дымным очагом. Пошарив палкой, Нимуэ выудила что-то из темной жидкости. Это оказался человеческий череп.

– Помнишь Бализа? – спросила она.

– Ну конечно, – отвечал я. Друид Бализ был глубоким стариком в моей юности и, разумеется, давным-давно умер.

– Его тело сожгли, – сказала Нимуэ, – а голову – нет. Голова друида обладает огромной властью. Один человек хранил ее в бочонке с воском, а теперь принес мне. Я ее купила.

Это означало, что голову купил я. Нимуэ вечно приобретала какие-то культовые предметы: сорочку с мертворожденного ребенка, драконий зуб, христианский магический хлеб, чертовы пальцы, а теперь вот голову мертвеца. Она приходила во дворец и клянчила деньги на эти глупости, и я понял, что легче от нее откупиться, даже если золото пойдет на всякую ерунду. Раз она отдала целый золотой слиток за трупик двухголового ягненка, который потом прибила к частоколу со стороны христианской церкви и оставила гнить. Мне не хотелось спрашивать, сколько она заплатила за бочонок с воском, в котором сохранялась голова.

– Воск я вытопила, а голову выварила, – сказала Нимуэ. По крайней мере это объясняло стоящую в лачуге невыносимую вонь.

– Ничто не обладает такой предсказательной силой, как голова друида, вываренная в моче с десятью травами Кром Дубха, – продолжала Нимуэ, поблескивая в полумраке единственным глазом. Она отпустила череп, и он снова погрузился в темную жидкость. – А теперь жди.

Голова у меня кружилась от дыма и вони, но я покорно ждал, пока темная поверхность успокоится и станет гладкой как зеркало, подернутое легкой дымкой пара. Нимуэ наклонилась над котлом и задержала дыхание. Я знал, что она ждет видений. Человек на соломе зашелся в надсадном кашле, потом потянулся за ветхим одеялом, чтобы прикрыть наготу. «Есть хочу», – простонал он. Нимуэ как будто ничего не слышала.

Я ждал.

– Я на тебя в обиде, Дерфель, – внезапно сказала Нимуэ. От ее дыхания жидкость в котле пошла мелкой рябью.

– За что?

– Вижу, как на морском берегу сожгли королеву, а ты не привез мне ее пепел, – укоризненно проговорила Нимуэ. – Мог бы догадаться.

Она замолчала. Я ничего не ответил. Жидкость снова успокоилась и уже не всколыхнулась, когда Нимуэ заговорила снова – странным, низким голосом.

– Два короля придут в Кадарн, – сказала она, – но воцарится не король. Покойница вступит в брак, утраченное явится на свет, меч ляжет на шею ребенка.

Тут она закричала так страшно, что голый человек забился в дальний угол лачуги и накрыл голову руками.

– Скажи это Мерлину, – произнесла Нимуэ обычным своим голосом. – Он поймет.

– Хорошо, – пообещал я.

– И еще скажи, – с лихорадочной настойчивостью потребовала она, грязными исхудалыми пальцами стискивая мой локоть, – что я видела Котел. Скоро, скоро его попытаются использовать. Скажи Мерлину!

– Хорошо, – повторил я и, не в силах больше выносить смрад, вырвался от Нимуэ и шагнул под ледяную морось.

Она выбежала следом и накрылась от дождя полой моего плаща. Мы дошли до калитки. Нимуэ была странно весела.

– Все думают, что мы проигрываем, Дерфель, что эти мерзкие христиане захватывают землю, – сказала она. – Но все не так. Котел скоро будет найден, Мерлин вернется, и мощь его вырвется на волю.

Я остановился у частокола и посмотрел на христиан, которые, как всегда, молились у подножия холма. Сэнсам и Моргана в надежде отвратить язычников от обгорелой вершины Тора устроили так, чтобы молитвы эти не прекращались ни днем, ни ночью. Нимуэ с презрением смотрела на христиан. Некоторые из них, узнав ее, осенили себя крестным знамением.

– Думаешь, христианство побеждает? – спросила она.

– Боюсь, что так, – сказал я, слушая гневный рев, несущийся от подножия Тора. Мне вспомнилось исступленное самобичевание в Иске. Я не знал, как долго мы сможем сдерживать это безумие, поэтому с горечью повторил: – Боюсь, что так.

– Христианство не побеждает, – презрительно объявила Нимуэ. – Смотри.

Она вынырнула из-под моего плаща и задрала грязное платье, явив христианам свою жалкую наготу, потом непристойно выпятила живот, взвыла и снова опустила подол. Некоторые христиане перекрестились, но многие, я заметил, по привычке осенили себя языческим знаком от порчи и сплюнули на землю.

– Видишь? – с улыбкой проговорила Нимуэ. – Они по-прежнему верят в старых богов. И вскоре, Дерфель, их вера подкрепится. Скажи это Мерлину.

Я выполнил ее просьбу: пересказал Мерлину, что два короля придут на Кадарн, но воцарится не король, что покойница вступит в брак, утраченное выйдет на свет и меч ляжет на шею ребенка.

– Повтори-ка еще раз, – сказал старик, щурясь и гладя пеструю кошку, лежащую у него на коленях.

Я торжественно повторил, затем передал слова Нимуэ, что Котел вскоре найдется и ужас его надвигается неминуемо. Мерлин рассмеялся и покачал головой, потом рассмеялся снова. Кошка насторожила уши, и он успокаивающе погладил ее по спине.

– Говоришь, Нимуэ раздобыла голову друида?

– Голову Бализа, господин.

Он почесал кошку под подбородком.

– Голову Бализа сожгли, Дерфель, много лет назад. Сожгли, а потом растерли в порошок. Я знаю, потому что сам это сделал.

Он закрыл глаза и заснул.

На следующий год, в канун полнолуния, когда деревья у подножия Кар Кадарна оделись пышной листвой и повсюду цвели ломонос, переступень, кипрей и вьюнки, ясным солнечным утром мы провозгласили Мордреда королем.

Старая крепость пустовала большую часть года, но холм по-прежнему оставался символом королевской власти, местом проведения торжественных ритуалов в самом сердце Думнонии. Древние валы стояли нерушимо, однако внутри царило запустение; старые лачуги догнивали вкруг пиршественных палат, ставших приютом летучих мышей и птиц. Палаты располагались в нижней части вершины; выше, на западе, замшелые валуны кольцом опоясывали серый плоский камень – древний знак королевской власти. Здесь великий Бел провозгласил своего сына, полубога Бели Маура, первым из наших королей, и с тех пор, даже во времена римского владычества, здесь проходила церемония возведения на престол. Мордред родился на этом холме и здесь во младенчестве был провозглашен, хотя ритуал стал лишь знаком его королевского достоинства и не возложил на ребенка никаких обязанностей. Теперь он вступал в пору зрелости и с этого дня должен был стать королем не только по названию. Артур во исполнение клятвы передавал ему всю полноту Утеровой власти.

Толпа начала собираться рано. Пиршественный зал вымели, украсили знаменами и зелеными ветками. Бочонки с медом и элем поставили на траве; дым поднимался над огромными кострами, на которых жарили для пира оленей, свиней и целых быков. Покрытые татуировкой уроженцы Иски вместе с завернутыми в тоги гражданами Кориниума и Дурноварии слушали одетых в белое бардов, которые воспевали достоинства Мордреда и предсказывали ему славное правление. Бардам никогда нельзя верить.

Я был защитником Мордреда и потому единственный из всех лордов явился на холм в полном боевом облачении – не в тех латаных-перелатаных доспехах, в каких сражался под Лондоном, а в новых, дорогих, отвечающих моему нынешнему высокому положению. Моя римская кольчуга была теперь отделана золотыми кольцами по низу, по вороту и по краю рукавов. Сапоги блестели бронзовыми полосками, руки защищали длинные, до локтей, перчатки с нашитыми стальными бляшками, голову венчал посеребренный шлем с нащечниками и закрывавшей шею кольчужной сеткой. С золотого навершия свисал тщательно расчесанный волчий хвост. Наряд мой довершали зеленый плащ, Хьюэлбейн на боку и щит, украшенный ради сегодняшнего дня не белой звездой, а красным драконом Мордреда. Из Иски приехал Кулух. Мы обнялись.

– Это фарс, Дерфель, – проворчал он.

– Великий и счастливый день, лорд Кулух, – отвечал я без тени улыбки.

Кулух не рассмеялся, только мрачно оглядел собравшуюся толпу.

– Христиане, – презрительно бросил он.

– Да, их и впрямь вроде много.

– Мерлин здесь?

– Говорит, что устал, – сказал я.

– Это значит, что ему хватило ума не прийти. Так кто будет проводить церемонию?

– Епископ Сэнсам.

Кулух сплюнул. За последние несколько месяцев борода его совсем поседела, былая подвижность исчезла, хотя он был по-прежнему силен.

– С Артуром говорил?

– Мы разговариваем по мере необходимости, – отвечал я.

– Он нуждается в твоей дружбе, – сказал Кулух.

– Странно он поступает с друзьями, – сдержанно заметил я.

– Ему нужны друзья.

– Что ж, ему повезло – у него есть ты, – отвечал я. Тут нагл разговор прервал звук рога. Воины щитами и древками копий раздвинули толпу и встали, образовав коридор, по которому теперь медленно двигались лорды, священники и магистраты. Я занял место в процессии рядом с Кайнвин и дочерьми.

Те, кто прибыл на церемонию, явились не столько ради Мордреда, сколько из уважения к Артуру; здесь были все его союзники. Из Повиса приехал Кунеглас с десятком лордов и своим наследником Пирддилом – красивым круглолицым мальчиком, унаследовавшим отцовскую живость. Сильно постаревший Агрикола сопровождал короля Мэурига (оба явились в тогах). Отец Мэурига, Тевдрик, был еще жив, но принял постриг и удалился в монастырь, где кропотливо собирал христианские тексты, предоставив управлять страной своему сыну-педанту. Биртиг, у которого осталось всего два зуба, сменил отца на престоле Гвинедда; всю церемонию он нетерпеливо переминался с ноги на ногу, дожидаясь, когда закончится официальная часть и можно будет приступить к бочонкам с медом. Энгус Макайрем, отец Изольды и король Деметии, прибыл в сопровождении Черных щитов; свиту Ланселота Силурийского составляли великаны-саксы, зловещие близнецы Динас и Лавайн, а также Амхар с Лохольтом.

Артур с Энгусом сердечно обнялись – видимо, ирландец не держал обиды за страшную смерть дочери. Артур был в коричневом плаще – видимо, не хотел белым одеянием затмевать героя дня. Гвиневера великолепно выглядела в платье цвета опавших листьев, отделанном серебром. Вышивка на платье изображала оленя с полумесяцем вместо рогов. Саграмор (во всем черном) привез с собою беременную Маллу и двух сыновей. От Кернова никто не явился.

Знамена королей, вождей и лордов украшали крепостную стену, на которой выстроились копейщики – у каждого на щите сверкал яркими красками свеженамалеванный дракон. Снова заунывно протрубил рог, и Мордред в сопровождении двадцати воинов подошел к каменному кругу, где его пятнадцать лет назад в первый раз провозгласили королем. Тогда шла война: маленького Мордреда, закутанного в мех, несли на перевернутом щите. Церемонией руководила Моргана, и на камнях убили пленного сакса; нынешнему обряду предстояло быть чисто христианским. Христиане, мрачно подумал я, победили, что бы ни говорила Нимуэ. На холме не было других друидов, кроме Динаса и Лавайна, и оба не играли никакой роли в торжестве, Мерлин спал в линдинисском саду, Нимуэ осталась на вершине Тора, и никто не собирался закалывать пленных, чтобы узнать, каким будет правление нового короля. На первом провозглашении Мордреда мы убили пленного сакса – пронзили его копьем в живот, чтобы смерть была долгой и мучительной. Моргана наблюдала за каждым движением умирающего, за каждой струйкой крови, силясь прочесть в них будущее. Предзнаменования были дурные, хотя и обещали Мордреду долгое правление. Я попытался вспомнить, как звали бедного сакса, но в памяти осталось только его перепуганное лицо. Внезапно имя всплыло, спустя все эти годы. Вленка! Бедный трясущийся Вленка. Моргана потребовала его смерти, но сегодня она присутствовала лишь в качестве Сэнсамовой жены и участвовала в ритуале.

Мордреда приветствовали негромкие возгласы. Христиане аплодировали, мы, язычники, только свели ладони. Король явился на церемонию во всем черном: черная рубаха, черные штаны, черный плащ, черные сапоги, один из которых был сделан точно по его увечной ноге. На глее у Мордреда болталось золотое распятие, на круглом некрасивом лице, которое жидкая бороденка отнюдь не красила, застыла неприятная ухмылка; впрочем, возможно, так всего лишь проявлялась его нервозность. Мордред вступил в круг и занял место возле королевского камня.

Сэнсам, в великолепном белом с золотом облачении, торопливо подошел к королю, воздел руки и без предисловий начал молиться. Его зычный голос прокатился над толпой, теснившейся позади лордов, до самых крепостных стен.

– Господи Боже! – прокричал епископ. – Излей благодать Твою на сына Твоего Мордреда, на сего благословенного короля, светоча Британии, на монарха, что поведет Твое королевство Думнонию к новой блаженной жизни.

Признаюсь, молитву я отчасти сочинил, потому что не особо слушал в тот день разглагольствования Сэнсама. Его речи всегда были цветисты, но невероятно похожи одна на другую: слишком длинные, переполненные хвалами христианству и насмешками над язычеством. Вместо того чтобы внимать епископу, я разглядывал толпу: многие ли молитвенно воздели руки и закрыли глаза. Оказалось, многие. Артур, всегда готовый выказать уважение любой религии, просто стоял, склонив голову. Он держал за руку сына. По другую сторону от Гвидра Гвиневера загадочно улыбалась, подняв к небу красивое лицо. Амхар и Лохольт, сыновья Артура от Эйлеанн, молились вместе с христианами, Динас и Лохольт, скрестив руки на груди, смотрели на Кайнвин, которая, как в день бегства с помолвки, не надела ни золота, ни серебра. Волосы ее были по-прежнему светлы и шелковисты; мне подумалось, что красивее никого на земле нет, не было и не будет. Ее брат, король Кунеглас, стоял рядом и, когда Сэнсам вознесся к очередным умопомрачительным высотам красноречия, перехватил мой взгляд и невесело улыбнулся. Мордред, молитвенно вскинув руки, с кривой ухмылкой смотрел на нас.

Закончив молитву, Сэнсам взял короля за руку и подвел к Артуру. Тот, как регент, должен был представить народу нового правителя. Артур улыбкой подбодрил Мордреда и повел его вокруг каменного кольца. Когда они проходили мимо, все, кроме королей, падали на колени. Я, как защитник Мордреда, шагал сзади с обнаженным мечом. Мы шли не посолонь, а против хода солнца, единственный случай, когда идут так. Это означало, что новый король – потомок Бели Маура и может попирать естественный порядок всего живого, хотя епископ Сэнсам и поспешил объявить, что хождение противосолонь знаменует смерть языческих суеверий. Кулух, как я заметил, успел спрятаться, чтобы не вставать на колени.

Совершив два полных круга, Артур подвел Мордреда к центру кольца и помог ему взобраться на камень. Диан, моя младшая дочь, с васильками в волосах, детскими шажочками подошла к камню и возложила к ногам Мордреда хлеб – символ того, что он должен кормить свой народ. Женщины в толпе восторженно загудели, ибо Диан, подобно сестрам, унаследовала материнскую красоту. Она опустила хлеб на камень, огляделась, пытаясь сообразить, что делать дальше, потом взглянула Мордреду в лицо и ударилась в слезы. Женщины испустили дружный вздох, когда плачущая девочка подбежала к Кайнвин и та подхватила ее на руки. Затем сын Артура Гвидр принес к ногам короля кожаную плеть – знак, что тот должен вершить правосудие, а я вложил в правую руку Мордреда новый, выкованный в Гвенте королевский меч – его кожаная рукоять была обтянута черной кожей и обмотана золотой проволокой. «О король, – сказал я, глядя ему в глаза, – сие есть знак, что ты должен защищать свой народ». Мордред больше не ухмылялся. Он смотрел с холодным достоинством, и мне подумалось, что Артур прав: быть может, торжественность ритуала и впрямь даст Мордреду силы стать хорошим королем.

Один за другим мы поднесли королю дары: я – шлем с золотым ободом и красным эмалевым драконом, Артур – кольчугу, копье и шкатулку слоновой кости, наполненную золотыми монетами. Кунеглас привез золотые самородки из повисских рудников, Ланселот – тяжелое золотое распятие и оправленное золотом зеркальце из электрума. Энгус Макайрем положил к ногам Мордреда две густые медвежьи шкуры, Саграмор добавил к груде сокровищ золотую бычью голову саксонской работы. Сэнсам презентовал королю кусочек креста, на котором, по громким уверениям епископа, был распят Христос. Темная щепка лежала в запечатанном золотом римском стеклянном флаконе. Только Кулух ничего не вручил Мордреду. Более того, когда с дарами было покончено и лорды начали один за другим вставать на колени, чтобы принести королю присягу на верность, Кулух куда-то запропастился. Я вторым – сразу после Артура – преклонил колени рядом с грудой сверкающего золота, приложился губами к новому королевскому мечу и поклялся верой и правдой служить моему повелителю. То был торжественный миг, ибо клятва королю важнее всех остальных клятв.

Было и еще одно новшество, которое придумал Артур, дабы поддержать мир, который с таким трудом выстраивал и берег все это время. Новая церемония должна была укрепить Братство Британии, ибо Артур убедил королей – по крайней мере, присутствующих – обменяться с Мордредом поцелуями и поклясться, что они никогда не будут воевать друг против друга. Мордред, Мэуриг, Кунеглас, Биртиг, Энгус и Ланселот обнялись, соединили клинки и принесли клятву хранить мир. Артур сиял от счастья. Энгус Макайрем, старый негодяй, украдкой подмигнул мне. Уж я-то знал: как только соберут урожай, его люди начнут грабить повисские житницы, невзирая ни на какие клятвы.

После присяги осталось выполнить последнюю часть ритуала. Сперва я помог Мордреду спуститься, затем отвел его к северному краю кольца, а королевский меч возложил на центральный камень. Он лежал там, сверкая, меч на камне, истинный символ короля, а я, в качестве королевского защитника, двинулся по кругу, плюя в толпу и вызывая на бой всякого, кто оспорит право Мордреда ап Мордреда ал Утера править этой землей. Дочерям я подмигнул; проходя мимо Сэнсама, постарался, чтобы плевок попал на его сияющее облачение, и так же внимательно проследил, чтобы ни капли слюны не брызнуло на вышитое платье Гвиневеры.

– Объявляю Мордреда ап Мордреда ап Утера королем! – кричал я снова и снова, сжимая в руках обнаженный Хьюэлбейн, – и если кто не согласен с этим, пусть сразится со мной сейчас!

Я почти завершил круг, когда рядом заскрежетал вынимаемый из ножен меч.

– Я против! – раздался голос.

Толпа испуганно ахнула. Кайнвин побледнела, а наши дочери, и без того напуганные моим непривычным видом, зарылись лицом в ее платье.

Я медленно обернулся и увидел Кулуха: он стоял передо мной с обнаженным клинком в руке.

– Нет! – крикнул я ему. – Не надо!

Кулух решительно подошел к камню и схватил украшенный золотом меч.

– Я утверждаю, что Мордред ап Мордред ап Утер не может быть королем! – торжественно возгласил он и бросил королевский меч на траву.

– Убей его! – завопил Мордред со своего места рядом с Артуром. – Исполни свой долг, лорд Дерфель!

– Он не годен в короли! – закричал Кулух собравшимся. Ветер колыхал знамена на стенах, развевал золотистые волосы Кайнвин.

– Я приказываю убить его! – визжал Мордред.

Я вошел в круг и встал напротив Кулуха. Долг обязывал меня принять бой, и я знал, чем все кончится: если я паду от руки Кулуха, выберут нового защитника, и эта глупость будет продолжаться, пока мой друг не истечет кровью на вершине Кар Кадарна; или, что более вероятно, поединок перерастет в настоящий бой между сторонниками Мордреда и теми, кто откликнется на зов Кулуха.

Я снял шлем, повесил его на ножны и, продолжая сжимать Хьюэлбейн, заключил Кулуха в объятия.

– Не надо, – шепнул я ему на ухо. – Я не могу тебя убить, друг, так что тебе придется убить меня.

– Он гад ползучий, а не король, – тихо проговорил Кулух.

– Не надо. Я не могу тебя убить, и ты это знаешь. Кулух крепко меня обнял.

– Помирись с Артуром, дружище, – прошептал он и, отступив на шаг, убрал меч в ножны. Затем поднял Мордредов меч с травы и, мрачно покосившись на короля, положил обратно на камень.

– Я отказываюсь от поединка! – крикнул Кулух, так что услышали все, собравшиеся на вершине, потом шагнул к Кунегласу и встал перед ним на колени. – Примешь ли ты мою клятву, о король?

Вопрос ставил Кунегласа в неловкое положение: согласившись, он принимал под свое покровительство Мордредова врага – недружественный шаг со стороны Повиса по отношению к новому правителю Думнонии. Однако Кунеглас без колебаний протянул Кулуху меч для поцелуя.

– Охотно, лорд Кулух, – сказал он. – Охотно.

Кулух поцеловал Кунегласов меч, встал и пошел к западным воротам. Его копейщики последовали за ним. Теперь можно было считать, что Мордред вступил на трон. После недолго молчания Сэнсам издал ликующий возглас, и все христиане вслед за ним разразились криками в честь нового короля. Лорды сгрудились вокруг Мордреда и принялись его поздравлять. Артур остался один в сторонке. Он посмотрел на меня и улыбнулся, но я отвел взгляд, после чего убрал Хьюэлбейн в ножны, сел на корточки рядом с перепуганными дочерьми и объяснил им, что бояться нечего. Морвенне я дал подержать свой шлем и показал, как двигаются нащечные пластины.

– Не сломай! – предупредил я.

– Бедный волчок, – проговорила Серена, гладя волчий хвост.

– Он убил много ягнят.

– И за это ты убил волчка?

– Ну конечно.

– Лорд Дерфель! – внезапно позвал Мордред.

Я выпрямился и увидел, что король, отделившись от восторженной толпы, направляется ко мне. Я шагнул ему навстречу и склонил голову.

– О король.

Христиане собрались спиной у Мордреда. Они чувствовали себя хозяевами, и это было ясно написано на их лицах.

– Ты клялся, что будешь мне повиноваться, лорд Дерфель, – сказал Мордред.

– Да, о король.

– Однако Кулух по-прежнему жив, – озадаченно проговорил он. – Ведь жив же?

– Да, о король, – отвечал я. Мордред ухмыльнулся.

– Нарушение клятвы должно быть наказано. Не так ли ты меня учил, лорд Дерфель?

– Так, о король.

– И ты клялся своей жизнью?

– Да, о король.

Он почесал бороденку.

– Однако твои дочери красавицы, и мне бы не хотелось тебя лишиться. Я прощаю тебе, что Кулух жив.

– Спасибо, о король, – сказал я, перебарывая желание влепить ему затрещину.

– Однако нарушение клятвы все-таки должно быть наказано, – возбужденно продолжал Мордред.

– Да, о король, – согласился я.

Мордред мгновение помедлил, а потом ударил меня по лицу кожаной плетью правосудия. Он захохотал и остался так доволен моим изумленным выражением, что ударил во второй раз.

– Справедливость восстановлена, лорд Дерфель, – сказал Мордред и отвернулся. Толпа смеялась и аплодировала.

Мы не остались на пир, не стали смотреть борцовские поединки, потешные бои, жонглеров, ученого медведя и состязания бардов. Вместо этого мы, всей семьей, пешком отправились в Линдинис. Мы шли вдоль ручья, где склонялись над водой ивы и цвел дербенник. Мы возвращались домой.

Кунеглас приехал в Линдинис часом позже. Он собирался провести у нас неделю, потом вернуться в Повис.

– Едем со мной, – предложил он.

– Я присягнул на верность Мордреду, о король!

– Ой, Дерфель, Дерфель! – Кунеглас обнял меня за плечи и повел во двор. – Мой дорогой Дерфель, ты ничуть не лучше Артура! Думаешь, Мордреду есть дело до того, сохранишь ли ты верность клятве?

– Надеюсь, он не хочет получить в моем лице врага.

– Кто знает, чего он хочет? – проговорил Кунеглас. – Наверное, женщин, быстроногих коней, обильной дичи и крепкого меда. Возвращайся домой! Там будет Кулух.

– Мне его будет не хватать.

Я надеялся, что Кулух дождется нас в Линдинисе, но он, не теряя времени, ускакал на север, спасаясь от копейщиков, которых Мордред вышлет ему вдогонку.

Кунеглас понял, что убеждать меня бесполезно.

– Что здесь делает этот негодяй Энгус? – с обидой проговорил он. – Еще и клянется соблюдать мир!

– Энгус знает, что стоит ему потерять расположение Артура, как твои копейщики вторгнутся в его земли.

– Так и есть, – мрачно заметил Кунеглас. – Может быть, поручу это Кулуху. Сохранит ли Артур хоть какую-нибудь власть?

– Это зависит от Мордреда.

– Хочется верить, что Мордред не полный болван. Не могу представить себе Думнонию без Артура.

Он обернулся. Судя по крикам у ворот, к нам пожаловали еще гости. Я почти ожидал увидеть щиты с драконами и Мордредовых воинов, высланных на поиски Кулуха, но это оказались Артур и Энгус Макайрем в сопровождении двух десятков копейщиков. Артур замялся в воротах.

– Мне можно войти? – крикнул он.

– Разумеется, господин, – отвечал я, хоть и без теплоты. Мои дочери в окно заметили Артура и с визгом бросились его встречать. Кунеглас присоединился к ним, демонстративно избегая Энгуса Макайрема, который подошел ко мне. Я поклонился, но он толкнул меня в грудь, заставив выпрямиться, и заключил в объятия. От его мехового воротника пахло потом и застарелым жиром.

– Артур говорит, ты десять лет не бывал в серьезном сражении, – с улыбкой проговорил Энгус.

– Что-то около того, господин.

– Так и разучиться недолго. В первом же настоящем бою какой-нибудь сопляк выпустит тебе кишки на корм псам. А сам-то как?

– Не молодею, господин. Но по-прежнему здоров. А ты?

– Живу помаленьку. – Он глянул на Кунегласа. – Сдается, король Повиса не хочет со мной поздороваться?

– Ему кажется, о король, что твои копейщики слишком рьяно хозяйничают на границе.

Энгус рассмеялся.

– Воинов надо держать при деле, сам знаешь, иначе мороки не оберешься. Да и многовато их у меня развелось. Бегут сюда, потому как в Ирландии от христиан совсем прохода не стало! – Он сплюнул. – Какой-то назойливый бритт по имени Патрик превратил их в баб. Вы не смогли завоевать нас мечами и копьями, поэтому отправили нам это дерьмо собачье. Теперь настоящие мужчины бегут из Ирландии в Британию, спасаясь от христиан. Этот Патрик проповедовал, держа в руке лист клевера! Можешь себе представить! Завоевать Ирландию с помощью клеверного листа! Немудрено, что стоящие воины бегут ко мне, но куда мне их девать?

– Отправить в Ирландию – пусть убьют Патрика, – предложил я.

– Да он уже умер, только последователи его живы-живехоньки. – Энгус потащил меня в угол двора, остановился и посмотрел мне в лицо. – Слышал, ты пытался спасти мою дочь.

– Да, господин.

Кайнвин вышла из дворца, чтобы обнять Артура. Говоря, они продолжали держать друг друга за плечи, и Кайнвин укоризненно поглядывала в мою сторону. Я снова повернулся к Энгусу.

– Я обнажил за нее меч, о король.

– Молодец, Дерфель, молодец, но не так это и важно. У меня дочерей много. Даже не помню, которая из них была Изольда. Маленькая худышка?

– Прекрасная дева, о король. Он рассмеялся.

– Когда стар, все молодое и грудастое кажется прекрасным. Среди моих дочерей есть настоящая красавица, Агранте зовут, она еще не одно сердце разобьет. Небось ваш новый король подыскивает себе жену?

– Да, наверное.

– Агранте бы ему подошла, – сказал Энгус. Он предлагал в жены Мордреду красавицу дочь не из уважения к достоинствам нового короля, а в надежде, что Думнония защитит Деметию от повисских копий. – Может, привезу ее сюда. – Он бросил тему возможной женитьбы Мордреда и сильно ткнул меня в грудь могучей, иссеченной шрамами лапищей. – Слушай, друг, не стоило ссориться с Артуром ради Изольды. Помирились бы уж.

– Затем он тебя сюда и привел? – с подозрением спросил я.

– Ну разумеется, болван ты этакий! – весело отвечал Энгус. – И еще потому, что я не смог вынести такую толпу христиан. Помирись с ним, Дерфель. Британия не так велика, чтобы достойным людям плевать друг в друга. Я слышал, Мерлин живет здесь?

– Ты можешь найти его вон там. – Я указал на арку, ведущую в сад, где цвели любимые розы Кайнвин. – Вернее, то, что от него осталось.

– Пойду его потрясу. Может, расскажет, чего такого особенного в клеверном листе. И попрошу талисман, чтобы делать новых дочерей. – Он со смехом пошел прочь. – Старею, Дерфель, старею!

Артур велел моим трем дочерям оставаться с Кайнвин и дядей Кунегласом, а сам пошел ко мне. Я замялся, потом указал на ворота, вышел наружу и остановился, глядя сквозь ветки на увешанные знаменами крепостные валы.

Артур догнал меня.

– Мы познакомились с Тристаном на первом провозглашении Мордреда, – тихо проговорил он. – Помнишь?

Я не обернулся.

– Да, господин.

– Я больше тебе не господин, Дерфель, – сказал он. – Наша клятва Утеру исполнена, все позади. Я тебе не господин, но хочу быть твоим другом. – Он помолчал. – А о том, что случилось, сожалею.

Я не обернулся – не из гордости, нет, но потому что глаза мои застилали слезы.

– Я тоже, – только и удалось выговорить мне.

– Простишь ли ты меня? – смиренно спросил Артур. – Будем ли мы друзьями?

Я смотрел на Кар Кадарн и думал обо всех своих проступках. Вспомнил тела на вересковой пустоши. Я был молод, но юность – не оправдание. Не мне прощать Артура за то, что он сотворил. Он должен сам с собой примириться.

– Мы будем друзьями до самой смерти, – сказал я и обернулся.

Мы обнялись. Наша клятва Утеру была исполнена. Мордред стал королем.

Часть четвертая

МИСТЕРИИ ИЗИДЫ

ГЛАВА 10

– Была ли Изольда прекрасна? – спросила меня Игрейна.

Несколько мгновений я думал.

– Она была молода, и, как сказал ее отец…

– Я прочла, что сказал ее отец, – перебила меня Игрейна. Когда она приходит в Динневрак, то всегда садится за стол и прочитывает готовые пергаменты, прежде чем устроиться на подоконнике и завести беседу со мной. Сегодня окно занавешено кожаной занавеской, чтобы не впускать холод в келью, освещенную лишь двумя тростниковыми светильниками на столе и дымную, потому что ветер дует с севера и дым не выходит через отверстие в потолке.

– Это было давно, и я видел ее в течение дня и двух вечеров. Я помню ее прекрасной, но, возможно, такими запоминаются все, кто умерли молодыми.

– В песнях ее называют красавицей, – задумчиво проговорила Игрейна.

– Я заплатил бардам за эти песни, – ответил я. Как заплатил за то, чтобы прах Тристана доставили в Кернов. Я считал, что он имеет право покоиться в родной земле, поэтому смешал его кости с костями Изольды, его пепел с ее пеплом (без сомнения, прихватив изрядную долю обычной древесной золы) и положил в сосуд, найденный в доме, где прежде жили влюбленные. Я был тогда богат – влиятельный лорд, повелитель рабов, слуг и копьеносцев. Я мог заказать десяток песен о Тристане и Изольде – их и поныне поют на пирах. И я позаботился, чтобы барды возложили вину на Артура.

– Но почему Артур так поступил? – спросила Игрейна. Я потер лицо.

– Артур боготворил порядок. Не думаю, что он по-настоящему верил в богов. Да, он был не дурак и признавал, что они существуют, но считал, что они давно о нас позабыли. Помню, он как-то со смехом сказал, что большая самонадеянность – думать, будто богам нет другого дела, кроме как о нас печься. Мы же не ворочаемся по ночам, переживая за мышей в соломенной кровле, так с какой стати богам заботиться о нас? Не веря в богов, он мог верить только в порядок, а порядок держится на законе, и клятвы – единственное, что заставляет сильных подчиниться закону. Все очень просто. – Я пожал плечами. – Разумеется, он был прав. Он всегда бывал прав.

– Он мог бы сохранить им жизнь, – настаивала Игрейна.

– Он подчинялся закону.

Как часто я жалел, что позволил бардам винить Артура! Сам он, впрочем, меня простил.

– Изольду сожгли заживо? – Игрейна поежилась. – И Артур это допустил?

– Он мог быть очень суровым, – признал я. – И, видит Бог, он должен был быть жестким, чтобы мы, все остальные, могли быть мягкими.

– Он мог бы их пощадить, – не унималась Игрейна.

– И не было бы ни песен, ни легенд, – отвечал я. – Они бы растолстели и состарились, а потом умерли. Или Тристан вернулся бы в Кернов после смерти отца и взял себе других жен. Кто знает?

– Сколько прожил Марк? – спросила Игрейна.

– Еще год. Он умер от задержки мочи.

– Разве от этого умирают?

– Да, госпожа. Ужасная болезнь. Я слышал, с женщинами такого не случается.

Игрейна поморщилась.

– А ты помнишь, как Изольда выходила из моря, потому что на ней было мокрое платье, – укоризненно сказала она.

Я улыбнулся.

– Как сейчас, госпожа.

– Море Галилейское, – бодро проговорила Игрейна, потому что в келью внезапно вошел святой Тудвал. Ему сейчас лет десять-одиннадцать, темными волосами и худым лицом он напоминает мне Кердика. Крысиное лицо. Он делит с Сэнсамом и келью, и власть. Нам повезло, что в нашей маленькой общине двое святых.

– Святой просит тебя прочесть эти пергаменты, – произнес Тудвал, кладя их на стол. С Игрейной он даже не поздоровался. По-видимому, святым можно неучтиво обращаться с королевами.

– Откуда они? – спросил я.

– Торговец принес на продажу. Говорит, что псалмы, но святой плохо видит и не может их разобрать.

– Хорошо, сейчас прочту, – отвечал я.

На самом деле Сэнсам вовсе не умеет читать, а Тудвал по лености не хочет учиться, хотя и притворяется, будто умеет. Я аккуратно развернул хрупкие древние пергаменты. Они были на латыни, которую я понимаю с трудом, но мне удалось разобрать слово «Christus».

– Это не псалмы, – сказал я, – но тексты христианские. Наверное, отрывки из Евангелий.

– Торговец просит четыре золотые монеты.

– Две, – сказал я, хоть мне и было все равно, купим ли мы пергаменты. Я свернул их обратно в свитки. – Он говорит, где их раздобыл?

Тудвал пожал плечами.

– У саксов.

– Мы непременно должны их сберечь, – сказал я, возвращая пергаменты Тудвалу. – Им место в сокровищнице. – Там же, подумал я, где хранится Хьюэлбейн и некоторые другие ценные вещицы из моей прежней жизни. Все, за исключением золотой броши Кайнвин, которую я храню в тайне от старого святого. Я смиренно поблагодарил юного святого за то, что со мной сочли нужным посоветоваться, и склонил голову, когда тот повернулся, чтобы уйти.

– Вот гаденыш, – сказала Игрейна, когда Тудвал вышел, и плюнула в сторону очага. – Ты христианин, Дерфель?

– Ну разумеется! – возмутился я. – Что за вопрос! Она загадочно нахмурилась.

– Я спросила, потому что мне кажется, будто ты меньше христианин сегодня, чем когда начинал записывать свой рассказ.

Умное наблюдение, подумал я. И верное. Однако я не решился признать это вслух: Сэнсаму только дай повод обвинить меня в ереси и сжечь на костре. Уж тут-то он на поленья не поскупится, хотя дров для очага у него не допросишься.

– Вы заставляете меня вспоминать прошлое, госпожа, вот и все, – с улыбкой отвечал я, хотя это было далеко не все. Чем больше я вспоминаю былое, тем больше оно ко мне возвращается. Я тронул железный гвоздь на столе, чтобы отвратить от себя зло Сэнсамовой ненависти. – Я давным-давно отринул язычество.

– Хотела бы я быть язычницей, – проговорила Игрейна, кутаясь в бобровый плащ. Глаза ее все так же сияли, лицо было преисполнено жизнью, и я уже не сомневался, что она беременна. – Не передавай святым моих слов, – торопливо добавила королева, потом спросила: – А Мордред был христианином?

– Нет. Но он опирался на думнонийских христиан и старался их задабривать. Позволил Сэнсаму выстроить большой храм.

– Где?

– На Кар Кадарне. – Я улыбнулся воспоминанию. – Ее так и не достроили, но планировалась огромная церковь в форме креста. Сэнсам говорил, что в ней христиане встретят второе пришествие Христа, поэтому снес почти все пиршественные палаты, а бревна пустил на постройку стен. Камни, слагавшие круг, пошли на фундамент церкви. Впрочем, королевской камень Сэнсам, разумеется, оставил. Потом прибрал к рукам половину земель, принадлежащих Линдинисскому дворцу, чтобы с них кормить монахов Кар Кадарна.

– Твои земли?

Я мотнул головой.

– Они никогда не были моими. Земли Мордред а. И, разумеется, Мордред хотел выставить нас из Линдиниса.

– Чтобы поселиться во дворце?

– Чтобы поселить туда Сэнсама. Мордред переехал в Зимний дворец Утера, там ему больше нравилось.

– А куда перебрались вы?

– Нашли дом, – сказал я.

Это был старый дом Эрмида к югу от озера Иссы. Разумеется, оно звалось не в честь моего Иссы, а в честь древнего вождя, от которого Эрмид вел свой род. Эрмид умер, а мы купили эту землю и переехали туда после того, как Сэнсам с Морганой захватили Линдинис. Девочки горевали по длинным коридорам и гулким залам дворца, но мне дом Эрмида нравился. Он был старый, под соломенной крышей, и стоял в тени высоких деревьев. Внутри во множестве водились пауки. Морвенна их страшно боялась, и ради старшей дочери я стал лордом Дерфелем Кадарном, истребителем пауков.

– Убил бы ты Кулуха? – спросила Игрейна.

– Разумеется нет.

– Ненавижу Мордреда! – воскликнула она.

– Вы не одиноки в этом чувстве, госпожа. Некоторое время она смотрела в огонь.

– А его обязательно было делать королем?

– Поскольку это решал Артур – да. Будь моя воля, я бы убил его Хьюэлбейном даже в нарушение клятвы. Он был дурной мальчишка.

– Вообще в твоем рассказе все так плохо, – вздохнула Игрейна.

– Хорошего тоже было много, – сказал я. – И в те годы, и даже позже.

Я и сейчас помню отзвуки детского смеха в коридорах Линдиниса, топот маленьких ножек, волнение девочек от новой игры или неожиданного открытия. Кайнвин всему радовалась – у нее был к этому дар – и заражала своей радостью окружающих. И вся Думнония, наверное, была счастлива. Она процветала, и работящий люд богател. Христиане исходили злобой, но все равно то была счастливая пора, мирные годы, время Артура.

Игрейна зашуршала пергаментами и нашла один конкретный отрывок.

– Про Круглый стол, – начала она.

– Пожалуйста, не надо, – взмолился я, подняв единственную руку.

– Дерфель! – строго сказала королева. – Каждый знает, что это было очень серьезно, очень важно. Лучшие воины Британии присягнули Артуру на верность!

– Это был треснутый каменный стол, а к концу дня он треснул еще больше и был запачкан рвотой. Все перепились.

Игрейна вздохнула.

– Мне кажется, ты запамятовал, как все было на самом деле.

Мне подумалось, что Дафидд, писарь, переводящий мои слова на язык бриттов, расскажет что-нибудь более в ее вкусе. Я даже слышал недавно, будто стол был деревянный и такой огромный, что за ним торжественно восседало все Братство Британии. Не было такого стола, и не могло быть – разве что мы вырубили бы на его строительство половину лесов Думнонии.

– Из Братства Британии, – терпеливо объяснил я, – ничего не вышло. И не могло выйти. Присяга королю оставалась важнее, чем клятва Круглого стола, к тому же никто, кроме Артура и Галахада, не принимал ее всерьез. Под конец многие даже смущались, если кто-нибудь о ней вспоминал.

– Ну конечно, ты прав, – сказала Игрейна, давая понять, что решительно мне не верит. – И еще я хочу знать, что сталось с Мерлином.

– Расскажу. Обещаю.

– Нет, расскажи сейчас! Он так и умер в забвении?

– Нет, – отвечал я, – его время еще пришло. Нимуэ не ошиблась. В Линдинисе он просто ждал. Помнишь, я рассказывал, что он любил прикидываться дряхлым и умирающим, хотя внутри, незримо для нас, по-прежнему жила сила. Только он и впрямь был стар, и ему приходилось эту силу копить. Он дожидался, когда Котел явится на свет, ибо знал, что тогда его сила и понадобится, а до тех пор позволял Нимуэ поддерживать огонь.

– Так что случилось? – взволнованно спросила Игрейна. Я закатал рукав на культяшке.

– Если Господь даст мне дожить до тех пор, госпожа, ты все узнаешь, – сказал я и наотрез отказался говорить дальше. Слезы наворачивались на глаза при воспоминании о последней ужасной вспышке Мерлиновой силы. Впрочем, мое повествование еще нескоро до нее доберется. Это случилось много после того, как исполнилось пророчество Нимуэ о королях на Кар Кадарне.

– Если не расскажешь, – объявила Игрейна, – то я не сообщу тебе мою новость.

– Ты беременна, и я очень за тебя рад.

– Какой ты гадкий, Дерфель! – возмутилась она. – Я думала тебя удивить.

– Ты молилась об этом, госпожа, и я за тебя молился. Разве мог Господь не услышать наши молитвы?

Королева поморщилась.

– Господь послал Нвилле оспу, вот что Господь сделал. Она вся покрылась язвами, стала мочиться гноем, и король ее отослал.

– Я очень рад.

Она погладила живот.

– Надеюсь, он вырастет и станет королем.

– Он? – спросил я.

– Он, – твердо отвечала Игрейна.

– Буду молиться за вас обоих, – набожно отвечал я, хотя и не знал, обращу ли молитвы к богу Сэнсама или к древним богам Британии. Столько молитв было произнесено за мою жизнь, и что они мне принесли? Сырую келью на холме, в то время как враги распевают песни в наших древних пиршественных палатах. Однако нынешний финал еще наступит не скоро, история Артура далека от завершения. В каком-то смысле она только началась, ибо, когда он передал власть Мордреду, наступило время испытаний, время суровой проверки для Артура, блюстителя клятв, моего сурового господина и друга до самой смерти.

Сперва ничто не изменилось. Мы затаили дыхание, ожидая худшего, но ничего не произошло.

Сперва был сенокос, потом жали и укладывали в мочила лен, так что неделю по всем деревням стояла страшная вонь.

Убрали рожь, ячмень и пшеницу, потом слушали, как рабы с пением молотят зерно и бесконечно вращают жернова. Солома пошла на починку крыш, и некоторое время на кровлях золотом сияли новые заплаты. Ели ежевику и орехи, выкуривали пчел из ульев, заливали мед в бурдюки и вешали их перед очагами, где оставляли пищу для мертвых в канун Самайна.

Саксы оставались в Ллогре, суды вершили правосудие, девушек выдавали замуж, дети рождались, дети умирали. Наступила осень с туманами и первыми заморозками. Начали забивать скот, и вонь мочильных ям сменилась смрадом дубильных чанов. Только что сотканные холсты вымачивали в смеси золы, дождевой воды и мочи, которую собирали весь год. Заплатили зимнюю подать, и в день солнцеворота мы, митраисты, забили быка на ежегодной мистерии в честь солнца, а христиане отпраздновали рождение своего бога. На Имболк, главное зимнее торжество, мы накормили у себя в доме двести человек, не забыв положить на стол три ножа для невидимых богов, и принесли жертвы, чтобы следующий год выдался урожайным. Первым знаком пробуждающейся весны стали новорожденные ягнята, потом пришло время пахать и сеять, а деревья оделись зеленью. То был первый год Мордредова правления.

Кое-что все-таки изменилось. Что Мордред потребует себе дедов дворец, мы ждали, но я очень удивился, когда Сэнсам заявил претензии на Линдинис – там-де можно будет разместить и школу, и Морганину женскую общину, да и самому епископу надо жить рядом с церковью, которую он возводит на Кар Кадарне. Дело происходило на совете, и Мордред махнул рукой в знак согласия, так что пришлось нам с Кайнвин освобождать дворец. Дом Эрмида пустовал, и мы переехали в сырые места у озера. Артур не хотел уступать Линдинис Сэнсаму, как не хотел платить из казны за восстановление ущерба, который, по словам Сэнсама, причинила дворцу «толпа дурно воспитанных детей». Однако Мордред настоял на своем. То был единственный случай, когда он вмешался в дела правления. Артур, хоть уже и не был регентом, по-прежнему возглавлял совет, куда король приходил редко, предпочитая охоту. Впрочем, преследовал он не только волков и оленей; мы с Артуром уже привыкли носить крестьянам золото в уплату за поруганную честь жены или невинность дочери. Обязанность была неприятная, но случалось это нечасто, и счастливо королевство, где такое не происходит никогда.

В то лето заболела Диан, наша младшая дочь. Лихорадка не проходила, вернее, проходила и возвращалась снова, да так, что трижды нам казалось, будто Диан умерла. Все три раза Мерлиновы снадобья возвращали ее к жизни, тем не менее старику никак не удавалось окончательно прогнать хворь. Диан была самой бойкой из наших девочек. Морвенна, старшая, росла серьезной и рассудительной. Она любила нянчиться с младшими сестренками и чуть ли не с рождения интересовалась хозяйством: кухней, дубильными ямами, белением холстов. Серена, звезда, была нашей красавицей – она унаследовала материнские черты и прибавила к ним задумчивый, мечтательный нрав. Она часами слушала бардов, запоминала их песни, училась играть на арфе. А вот Диан, как всегда говорила Кайнвин, была отцовская дочка. Диан не ведала страха. Она стреляла из лука, ездила на лошади и уже в шесть лет управлялась с челном не хуже живущих на озере рыбаков. Заболела она на седьмом году, и, наверное, если бы не ее лихорадка, мы бы всей семьей отправились в Повис. Это было за месяц до первой годовщины Мордредова правления, когда король внезапно потребовал, чтобы мы с Артуром ехали в королевство Кунегласа.

Мордред в кои-то веки решил посетить совет, и неожиданность его требования нас удивила, как и самая цель поездки, однако молодой король был непреклонен. Разумеется, существовал и тайный мотив, но мы с Артуром его не знали, как не знал и никто в совете, кроме Сэнсама, который все и затеял. Очень не скоро выяснилось, что подвигло мышиного короля завести этот разговор. Тогда мы ничего не заподозрили, ибо предлог был вполне правдоподобный, и мы с Артуром не понимали одного: зачем отправлять в Повис нас обоих.

Предысторией были давние, давние события. Норвенну, мать Мордреда, убил Гундлеус, король Силурии, и хотя сам убийца понес кару, предавший Норвенну сумел избежать смерти. Звали его Лигессак, и он возглавлял охрану Мордреда, когда тот был еще младенцем. Подкупленный Гундлеусом Лигессак отворил ворота Мерлинова Тора силурийскому королю. Мордреда спасли и переправили к Моргане, но мать его погибла. Лигессак, ставший причиной ее смерти, пережил и последовавшую за убийством войну, и битву при Лугг Вейле.

Мордред, разумеется, знал, как погибла Норвенна, посему не удивительно, что судьба Лигессака его занимала, но именно Сэнсам раздул этот интерес в одержимость. Епископ каким-то образом выяснил, что Лигессак скрывается у христианских отшельников в горной части северной Силурии, которая теперь находилась под властью Кунегласа.

– Мне больно выдавать единоверца, – лицемерно объявил мышиный король на совете, – но еще больнее, что христианин совершил столь гнусное предательство. Лигессак по-прежнему жив, – продолжал он, обращаясь к Мордреду, – и его следует доставить на твой суд.

Артур предложил обратиться к Кунегласу – пусть тот возьмет беглеца под стражу и доставит в Думнонию. Однако Сэнсам покачал головой и сказал, что негоже обращаться к другому королю в деле, столь близко затрагивающем честь Мордреда.

– Это дело Думнонии, – настаивал Сэнсам, – и думнонийцы, о король, должны довести его до счастливого завершения.

Мордред согласно закивал и тут же потребовал, чтобы мы с Артуром вместе ехали за предателем. Артур очень удивился, как всегда, когда Мордред высказывался в совете. Зачем, спросил он, двум лордам ехать по делу, с которым легко справится десяток копейщиков.

Мордред нехорошо усмехнулся.

– Думаешь, лорд Артур, что без тебя и Дерфеля Думнония развалится на куски?

– Нет, о король, – отвечал Артур, – но Лигессак, должно быть, стар, и, чтобы его схватить, не надобны две дружины.

Король грохнул по столу кулаком.

– После того как убили мою мать, ты упустил Лигессака. В Лугг Вейле, лорд Артур, ты упустил его снова. За тобой должок.

Артур в первый миг подобрался, затем склонил голову, признавая справедливость упрека.

– Однако Дерфелевой вины, – заметил он, – тут нет.

Мордред взглянул на меня. Король так и не забыл мне побои, полученные в детстве, но я надеялся, что, прогнав нас из Линдиниса, он удовлетворил свою жажду мести.

– Лорд Дерфель, – сказал Мордред, с издевкой выговаривая слово «лорд», – знаком с предателем. Кто еще узнает его в лицо? Я требую, чтобы ехали вы оба. И не обязательно брать целые дружины, – вернулся он к прежним возражениям Артура, – достанет и нескольких воинов.

Наверное, Мордред почувствовал, что негоже ему поучать Артура в военных делах; конец фразы он договорил неуверенно и некоторое время оглядывал собравшихся, силясь вернуть себе какое-никакое самообладание.

– Я требую, чтобы Лигессака доставили сюда к Самайну, – объявил он, – и непременно живым.

Когда король требует, подданные повинуются, так что мы с Артуром поехали на север, прихватив по тридцать копейщиков каждый. Мы не думали, что потребуется такой большой отряд, просто наши люди застоялись без дела, и мы решили дать им шанс размяться. Второй половине моих копейщиков я поручил охранять Кайнвин; воины Артура, за исключением тех тридцати, которых он взял с собой, частью остались в Дурноварии, частью отправились на подмогу Саграмору, охранявшему северную границу. Даже в эти мирные годы саксонские дружины то и дело вторгались в наши пределы, угоняли людей и скот. Мы совершали такие же набеги, но обе стороны старались, чтобы пограничные стычки не переросли в настоящую войну. Худой мир, заключенный в Лондоне, оказался на удивление прочным, хотя между собой Элла и Кердик воевали постоянно. Занятые собственными распрями, они не трогали нас. Мы даже привыкли к миру.

Мои люди шли пешком, Артуровы – ехали либо вели лошадей в поводу по хорошим римским дорогам. Наш путь лежал через королевство Гвент. Король Мэуриг вынужден был дать пир, на котором священников оказалось больше, чем наших воинов. Затем мы сделали крюк, чтобы навестить старого Тевдрика. Он жил в крохотной, крытой соломой лачуге – вдвое меньше, чем дом, в котором хранил свое собрание христианских пергаментов. Его жена, королева Энид, сетовала, что ее заставили променять дворец в Гвенте на эту мышиною нору, однако старый король был счастлив. Он принял монашеский постриг и не обращал внимания на попреки жены. Он угостил нас бобами, хлебом и водой и очень обрадовался, узнав, что христиан в Думнонии становится все больше. Мы спросили его о пророчествах, которые обещают пришествие Христа через четыре года. Тевдрик сказал, что молится об этом, но есть основания полагать, что Христос придет во славе только через тысячу лет.

– Впрочем, кто знает? – сказал он. – Быть может, Он и впрямь придет через четыре года. О, если бы так!

– Мне бы хотелось только, чтобы твои единоверцы ждали спокойно, – сказал Артур.

– Они должны приготовить землю к Его приходу, – сурово отвечал Тевдрик. – Надо обратить неверных, лорд Артур, и очистить землю от греха.

– Они ввяжутся в войну между собой и с нами, остальными, – проворчал Артур. Он рассказал о беспорядках, которые происходят во всех городах Думнонии – христиане пытаются разрушить или осквернить языческие храмы. То, что мы видели в Иске, было только началом – брожение расширялось, и первым знаком грядущих бесчинств становилось изображение рыбы, две пересекающиеся изогнутые линии, которые христиане рисовали на стенах языческих храмов или вырезали на деревьях в священных рощах. Кулух не ошибся: рыба была христианским символом.

– Дело в том, что рыба по-гречески ichtus, – объяснил Тевдрик, – и это же слово получается, если сложить первые буквы Iesous Christos, Theou Uios, Soter. Иисус Христос, Сын Божий, Спаситель. Очень, очень красиво. – Он рассмеялся, довольный объяснением; сейчас было ясно видно, от кого унаследовал Мэуриг свою досадную педантичность. – Разумеется, будь я по-прежнему правителем, меня бы тревожили народные возмущения, но как христианин я могу их только приветствовать. Святые отцы учат, что в последние дни явится множество знамений, лорд Артур, и беспорядки – лишь одно из них. Так что, может быть, конец близок?

Артур раскрошил в миску кусок хлеба.

– Ты и впрямь приветствуешь эти беспорядки? – спросил он. – Одобряешь нападения на язычников? Поджоги храмов?

Тевдрик взглянул сквозь открытую дверь на зеленые леса, подступавшие к самому монастырю.

– Наверное, другим нелегко такое понять, – сказал он, уходя от прямого ответа на вопрос. – Для тебя, лорд Артур, беспорядки – знак брожения умов, а не Господней милости. – Тевдрик осенил себя крестом и улыбнулся. – Нагла вера – религия любви. Сын Божий смирился, дабы спасти нас от наших грехов, и мы стремимся подражать Ему во всех мыслях и поступках. Мы должны любить врагов и платить добром за зло, однако заповеди эти трудны, даже слишком трудны для большинства. И не забудь, что мы горячо молимся о возвращении на землю Господа нашего Иисуса Христа. – Он снова перекрестился. – Люди молятся о Его втором пришествии и боятся, что Он не придет, если миром по-прежнему будут править язычники. Поэтому они считают, что обязаны уничтожить идолопоклонство.

– Религии, которая проповедует любовь, не пристало уничтожать язычество, – резко заметил Артур.

– Уничтожение язычества есть деяние, исполненное любви, – упорствовал Тевдрик. – Если вы, язычники, отказываетесь принимать Христа, то обязательно попадете в ад. Даже если вы вели праведную жизнь, то все равно будете гореть в огне. Мы, христиане, обязаны спасти вас от вечной гибели. Разве это не проявление любви?

– Нет, если я не хочу спасаться, – сказал Артур.

– Тогда терпи враждебность тех, кто тебя любит, по крайней мере, пока беспорядки не прекратятся. А они прекратятся. Такие настроения быстро проходят, и, если Господь не придет через четыре года, они улягутся по меньшей мере на тысячу лет. – Тевдрик снова взглянул на лес и с волнением в голосе произнес: – Как бы мне хотелось дожить до того, чтобы увидеть моего Спасителя в Британии! – Он снова повернулся к Артуру. – Боюсь, знамения Его пришествия будут устрашающи. Без сомнения, саксы возобновят свои нападения. Сильно они вам сейчас досаждают?

– Пока нет, – ответил Артур, – но число их с каждым годом растет. Я не надеюсь, что они долго будут оставаться мирными.

– Буду молиться, чтобы Христос пришел раньше саксов, – сказал Тевдрик. – Сердце кровью обливается при мысли, что они снова будут захватывать наши земли. Впрочем, меня это больше не касается, – поспешно добавил он. – Все государственные дела я передал Мэуригу.

Из ближайшей часовни донеслись звуки рога, и Тевдрик встал.

– Время молитвы! – радостно объявил он. – Может быть, помолитесь с нами?

Мы вежливо отказались и на следующее утро направились в холмы, отделяющие монастырь от Повиса. Еще через два дня мы были в Кар Свосе, где встретили Кулуха и убедились, что он отлично устроился на новом месте. В ту ночь все выпили слишком много меда, и наутро, когда мы с Кунегласом ехали в Кум Исаф, у меня болела голова. Выяснилось, что король сохранил наш домик в неприкосновенности.

– Не знаю, когда уж он вам понадобится, – сказал он.

– Возможно, скоро, – мрачно признал я.

– Скоро? Надеюсь, что так. Я пожал плечами.

– В Думнонии мы нежеланные гости. Мордред меня ненавидит.

– Так попроси, чтобы он освободил тебя от клятвы.

– Я просил, и он отказал. Это было после провозглашения, когда во мне кипел стыд от ударов плетью. Через полгода я повторил просьбу и вновь получил отказ. Видимо, Мордреду хватает ума понять, что служба у него – лучшее для меня наказание.

– Может быть, ему нужны твои копейщики? – спросил Кунеглас, усаживаясь на скамью под яблоней у входа в дом.

– Нет, только моя подневольная верность, – отвечал я. – Он не хочет воевать.

– Что ж, значит он не полный глупец, – сухо заметил Кунеглас.

Потом мы заговорили о Кайнвин и девочках, и Кунеглас предложил отправить к Диан своего нового верховного друида, Малейна.

– Он замечательно лечит травами, – сказал король. – Лучше Иорвета. Ты знаешь, что старик умер?

– Слышал. И буду очень признателен, если ты сможешь отпустить к нам Малейна.

– Он отправится завтра. Не хочу, чтобы мои племянницы болели. А Нимуэ не смогла помочь?

– Как и Мерлин, она не может исцелить болезнь до конца. – Я тронул старый серп, торчащий из яблоневого ствола, чтобы прикосновением к железу отогнать грозящее Диан зло. – Старые боги совсем забыли Думнонию.

Кунеглас улыбнулся.

– Большая ошибка, Дерфель, недооценивать богов. Они еще себя покажут. – Он помолчал. – Христиане называют себя овцами, ведь так? Услышишь, как они заблеют, когда появятся волки.

– Какие волки?

– Саксы. Мы получили десять лет мира, но саксы по-прежнему прибывают из-за моря, и я чувствую, как растет их сила. Если они на нас нападут, то твои христиане будут рады защите языческих мечей. – Он встал и положил руку мне на плечо. – Война с саксами не окончилась, Дерфель, еще как не окончилась.

В ту ночь он задал в нашу честь пир, а наутро мы с проводником, которого дал нам Кунеглас, отправились в бесприютные холмы за бывшей границей Силурии.

Мы ехали в отдаленную христианскую общину. Последователей новой веры в Повисе было немного, поскольку Кунеглас безжалостно изгонял Сэнсамовых миссионеров, но все же христиане в королевстве встречались, особенно в бывшей Силурии. Та община, в которую мы держали путь, славилась исключительной святостью: ее члены жили в крайней бедности, избрав для своих подвигов суровый и дикий край. Лигессак укрылся среди этих фанатиков, которые, как объяснил нам Тевдрик, умерщвляли свою плоть: состязались в том, кто будет влачить более жалкое существование.

Одни жили в пещерах, другие и вовсе под открытым небом, третьи ели только сырые овощи или ходили нагишом. Иные из них носили терновые венцы или власяницы, в которые вплетали колючие ветки ежевики; были и такие, кто изо дня в день бичевал себя до крови, как те безумцы, которых мы видели в Иске. По мне, так лучшим наказанием Лигессаку было бы оставить его в этой общине. Однако нам приказали доставить беглеца в Думнонию, что означало неизбежное столкновение с неким Кадоком, епископом, который славился своим крутым и воинственным нравом.

Мы были наслышаны о Кадоке, поэтому на подъезде к его обители надели доспехи. Не самые лучшие, разумеется, – что проку красоваться перед толпой полоумных святош – но все же мы облачились в шлемы, кольчуги или кожаные латы и взяли в руки щиты. По крайней мере, доспехи должны были напугать монахов; провожатый заверил нас, что их у Кадока не более двух десятков.

– Все явно тронутые, – сказал проводник. – Один стоит неподвижно целый год. Говорят, за все время не двинул и единым мускулом. Стоит, как столб, ему с одного конца запихивают пищу, с другого убирают дерьмо. Чудной у них бог, коли ему такое нравится.

Дорога к обители была вытоптана до земли ногами паломников; она вилась по склонам голых холмов, средь которых нам попадались только козы и овцы. И хотя пастухов мы не видели, они-то наверняка за нами наблюдали.

– Если у Лигессака есть хоть капля ума, он давно сбежал, – заметил Артур. – Наверняка нас уже заметили.

– И что мы скажем Мордреду?

– Правду, разумеется, – мрачно отвечал Артур. Самый обычный шлем и простой кожаный нагрудник смотрелись на нем чисто и аккуратно. Его тщеславие никогда не было всепоглощающим, как у Ланселота, тем не менее он гордился своей опрятностью, и вся эта поездка в дикий горный край каким-то образом оскорбляла его представления о чистоте и пристойности. Погода была под стать местности, сырая и пасмурная; то и дело налетал ветер с дождем.

Если Артур был не в духе, то наши люди, напротив, пребывали в самом бодром настроении. Они шутили, что будут штурмовать крепость короля Кадока, бахвалились золотом, воинскими кольцами и рабами, которых добудут в этом походе. Еще больше они развеселились, когда мы перевалили последний холм и увидели долину, в которой укрылся Лигессак. Место было воистину жалкое: средь моря грязи торчала каменная церквушка, вокруг нее притулился десяток круглых каменных лачуг. Даже частокола не было – только чахлые огороды, темный пруд и каменные загоны для коз.

Единственной защитой поселения служил большой каменный крест, украшенный изображением христианского бога на троне, в обрамлении причудливой каменной резьбы. Крест этот, и впрямь изумительной работы, стоял в седловине, за которой начинались земли Кадока. Здесь, на виду у всего поселения, лежавшего не более чем в десяти бросках копья, Артур остановил наш отряд.

– Мы не войдем без разрешения, пока есть возможность договориться, – кротко сказал он.

Артур упер древко копья в землю рядом с передней ногой своего коня и стал ждать.

Внутри поселения было человек двадцать; при виде нас они бросились в церковь. Через несколько мгновений оттуда вышел исполинского роста человек. Он был не ниже Мерлина, широкогрудый, с большими ухватистыми руками. К немытому лицу и бурой рясе пристала земля, волосы, такие же грязные, как и ряса, выглядели так, будто их не стригли никогда в жизни. На продубленном солнцем лице выделялись большой рот, выпуклый лоб и злые глаза. В правой руке великан держал посох, на левом бедре болтался огромный ржавый меч без ножен. Мне подумалось, что человек этот был прежде умелым воином, да и сейчас способен нанести удар-другой.

– Вам нет сюда хода, – прокричал он, – если только вы не пришли вручить Богу свои жалкие души.

– Мы уже вручили свои души другим богам, – учтиво отвечал Артур.

– Язычники! – закричал великан. (Я догадался, что это и есть прославленный Кадок.) – Вы подступили с оружием к обители, где дети Христовы играют с Агнцем Божьим?

– Мы пришли с миром, – твердо сказал Артур. Епископ плюнул желтой мокротой в сторону Артуровой лошади.

– Ты – Артур ап Утер ал Диавол, – прогремел он, – и твоя душа – грязное рубище.

– А ты, полагаю, епископ Кадок, – все так же учтиво сказал Артур.

Епископ встал возле креста и посохом провел по земле черту.

– Только верным и кающимся дозволено пройти за эту черту на святую землю Божью, – объявил он.

Артур некоторое время смотрел на грязную деревушку впереди, потом серьезно улыбнулся строптивому Кадоку.

– Я не хочу вступать на землю твоего бога, епископ, – сказал он, – но миром прошу привести сюда человека по имени Лигессак.

– Лигессак, – прогремел Кадок, словно обращаясь к тысячной пастве, – святое дитя Божье. Он получил здесь убежище, в которое тебе не дозволено вторгаться.

Артур улыбнулся.

– Здесь правит король, а не твой бог. Только Кунеглас может предоставить убежище беглецу, а он этого не делал.

– Мой король, – гордо ответствовал Кадок, – Царь царей, и Он повелевает мне преградить вам вход.

– Ты будешь мне противиться? – вежливо изумился Артур.

– До последнего вздоха! Артур печально покачал головой.

– Я не христианин, епископ, – кротко проговорил он, – но разве вы не учите, что Потусторонний мир – место бесконечного блаженства?

Кадок не ответил, и Артур пожал плечами.

– Так значит, я окажу тебе любезность, если помогу быстрее туда попасть? – Он вытащил Экскалибур.

Епископ посохом углубил канавку, проведенную на грязной дороге.

– Запрещаю тебе преступать эту черту! – крикнул он. – Запрещаю во имя Отца, и Сына, и Святого Духа!

Кадок поднял посох и указал на Артура, подержал мгновение, потом обвел посохом всех нас. Признаюсь, мне стало жутко. Кадок был не Мерлин, и его бог в моих глазах не мог тягаться с Мерлиновыми богами, и все-таки, когда посох указал на меня, я боязливо поежился, коснулся стальной кольчуги и плюнул на дорогу.

– Я ухожу молиться, – сказал Кадок, – а ты, если хочешь жить, поворачивай отсюда, ибо если ты пройдешь мимо этого креста, то, клянусь сладчайшей кровью нашего Спасителя, душа твоя будет гореть в огне. Ты пойдешь в муку вечную. Ты будешь проклят от начала веков до их скончания, от свода небесного до нижних глубин ада.

Он снова плюнул, повернулся и пошел прочь. Артур полой плаща стер с Экскалибура капли дождя и убрал меч в ножны.

– Сдается мне, нам тут не рады, – весело проговорил он, затем подозвал Балина, старшего из своих конников.

– Бери верховых, – приказал Артур, – и езжайте за деревню. Смотрите, чтобы никто не ускользнул. Как только займете позицию, мы с Дерфелем начнем обыскивать дома. И учтите! – Он возвысил голос так, чтобы слышали все воины. – Эти люди будут оказывать сопротивление. Они начнут драться и браниться, но мы не хотим ссоры. Враг у нас тут один – Лигессак. Ничего не крадите и не портите без надобности имущество. Помните: вы – воины, они – нет. Обходитесь с ними уважительно, на брань не отвечайте. – Артур говорил строго. Убедившись, что все его слышали, он улыбнулся и жестом велел Балину приступать.

Тридцать вооруженных всадников съехали с дороги и галопом устремились к деревне. Кадок, еще не дошедший до церкви, взглянул на них, но тревоги не выказал.

– Интересно, – сказал Артур, – как он меня узнал?

– Ты знаменит, господин. – Я по-прежнему называл его господином, и тогда, и позже, до самого конца.

– Известно, может быть, мое имя, но не лицо, и уж во всяком случае, не здесь. – Артур пожал плечами, выбрасывая загадку из головы. – Лигессак всегда был христианином?

– Сколько я его знаю. Но не скажу, что добрым. Артур улыбнулся.

– С годами легче становится вести праведную жизнь. По крайней мере, мне так кажется.

Он смотрел, как всадники скачут мимо деревни, выбивая копытами брызги из мокрой травы, потом поднял копье и обернулся к моим людям.

– Помните! Ничего не красть!

Я еще подивился, что можно украсть в таком убогом селении, но Артур отлично знал: воины всегда найдут, что прикарманить.

– Мне не нужна стычка, – сказал он. – Мы найдем нужного человека и уедем.

Он дал Лламрей шенкелей, и вороная кобыла послушно устремилась вперед. Мы двинулись следом, стирая подошвами черту, которую провел Кадок рядом с причудливо вырезанным крестом. Молния не ударила в нас с небес.

Епископ как раз дошел до церкви и обернулся у входа. Он увидел нас и торопливо шагнул внутрь.

– Они знали о нашем приезде, – сказал Артур, – так что Лигессака мы не найдем. Боюсь, Дерфель, мы даром потратим время.

Хромая овца вышла на дорогу, и Артур придержал коня, давая ей пройти. Его передернуло от омерзения, и немудрено: в деревне было почти так же грязно, как у Нимуэ на Торе.

Кадок вышел из церкви, когда нас отделяло от нее шагов сто. Наши всадники заняли позицию позади деревни, но епископ на них даже не обернулся. Он поднес к губам огромный бараний рог, и гул эхом прокатился между холмов. Кадок перевел дыхание и протрубил снова.

И тут мы поняли, что нам предстоит бой.

О нашем приезде действительно знали и сумели подготовиться заранее. Наверное, защищать Кадока собрались все христиане Повиса и Силурии. Теперь они бежали с холмов, а другие торопились отрезать нам дорогу назад. У некоторых были копья или щиты, у большинства – только серпы и вилы, но держались все очень уверенно. Многие, видимо, служили в ополчении, и это придавало христианам смелости вдобавок к тому, что они верили в своего бога и насчитывали не меньше двухсот душ.

– Дурачье! – в сердцах выкрикнул Артур. Он ненавидел бессмысленное кровопролитие, которого теперь было не избежать. Конечно, он знал, что мы возьмем верх, ибо только фанатики могут поверить, будто бог дарует им победу над шестьюдесятью лучшими воинами Думнонии.

– Дурачье! – повторил Артур и взглянул на деревню: из домов тоже выбегали вооруженные люди. – Оставайся здесь, Дерфель. Постарайся сдержать их до моего возвращения.

Он пришпорил лошадь и в одиночку поскакал вокруг деревни к своим конникам.

– В кольцо, – тихо приказал я.

Нас было всего тридцать, и наше двойное кольцо, наверное, казалось совсем маленьким орде христиан, бегущих с холмов и от деревни, чтобы нас уничтожить. Кольцо щитов никогда не было популярным боевым построением, поскольку выставленные наружу копья расходятся в стороны тем дальше, чем меньше само кольцо. Однако мои люди были хорошо вымуштрованы. Те, что в первом ряду, встали на колени, соединили щиты и уперли древки копий в землю за спиной. Мы во втором ряду поставили свои щиты поверх щитов первого ряда, так что теперь перед нападающими была сплошная стена обтянутого кожей дерева. Каждый из нас стоял над коленопреклоненным товарищем, держа копье над его головой. Нашим делом было защищать передовых, от них требовалось стоять насмерть. Работа кровавая и нелегкая, но пока передовые крепко держат щиты и упираются копьями, а задние их защищают, кольцо почти невозможно прорвать. Я напомнил бойцам в первом ряду, что они – лишь заслон и расправу с врагом должны предоставить задним.

– С нами Бел! – крикнул я.

– И Артур! – подхватил Исса.

Сегодня расправляться с врагом предстояло именно Артуру. Мы были приманкой, он – мясником, и люди Кадока заглотили приманку, как голодный лосось – муху. Сам Кадок возглавил атаку со стороны деревни. Он сжимал ржавый меч и большой круглый щит с черным крестом, под которым угадывался плохо закрашенный силурийский лис; очевидно, прежде епископ служил копейщиком у Гундлеуса.

Христианский отряд надвигался не стеной из щитов. Такое построение могло бы принести им победу, но они действовали по старинке, способом, от которого нас отучили римляне. Когда те только появились в Британии, племена бросались на них ревущей, опьяненной медом толпой. Такая атака устрашает, но дисциплинированное войско легко может ее отбить, а мои бойцы были вымуштрованы не хуже римских.

Страшно было даже мне, ибо трудно не испугаться разъяренной толпы. Недисциплинированное войско такая атака и впрямь может обратить в паническое бегство, и я видел ее впервые. Фанатики бежали, как будто состязаясь, кто первый напорется на наши копья. Они вопили и выкрикивали проклятия, словно каждый из них вознамерился стать героем или мучеником. Женщины размахивали деревянными дубинками и разделочными ножами; я различал в ревущей толпе даже детей.

– Бел! – выкрикнул я, когда первый из нападавших попытался перепрыгнуть через бойца, закрывавшего меня щитом. Я насадил фанатика на копье, как зайца на вертел, и отбросил вместе с копьем под ноги другим нападающим. Следующего сразил Хьюэлбейн. Мои товарищи с грозным пением рубили, разили и кололи. Мы были так сноровисты, так молниеносны, так хорошо обучены. В кольцо щитов было вложено немало часов скучной муштры, и хотя никто из нас долгие годы не участвовал в настоящем бою, навык не притупился и реакция оставалась такой же быстрой. Это и спасло нас в тот день. Вопящие фанатики напирали и пытались достать нас копьями, но передовой заслон стоял крепко, а груда мертвых тел перед нами росла так быстро, что вскоре превратилась в преграду для атакующих. Первые минуту-две, пока трупов еще не было и враги могли подобраться близко, нам пришлось попотеть, но по мере того, как гора росла, подбираться к нам становилась все сложнее. На это решались лишь самые отчаянные смельчаки, которых мы, пятнадцать человек, стоящих во внутреннем круге, легко уничтожали поодиночке. Мы разили быстро, подбадривали друг друга и убивали без жалости.

Кадок напал на нас в числе первых. Он так размахивал ржавым мечом, что клинок со свистом рассекал воздух. Боевое искусство епископ знал и попытался зарубить одного из бойцов в первом ряду, понимая, что, как только кольцо будет прорвано, нападающие быстро перебьют всех. Я отбил удар Хьюэлбейном и тут же нанес ответный, но меч задел лишь грязную копну волос. Тут Эахерн, низкорослый ирландский крепыш, оставшийся служить у меня несмотря на угрозы Мордреда, древком копья ударил епископа в лоб. Наконечника он лишился в самом начале боя, но удар стальным основанием древка оказался достаточно силен. Глаза у епископа сошлись к переносице, рот раскрылся, обнажив гнилые зубы. В следующее мгновение Кадок осел на землю.

Последней наше кольцо попыталась прорвать всклокоченная женщина, которая вскарабкалась на груду мертвых тел и с воплем прыгнула через передового бойца. Я поймал ее за волосы, позволил затупить разделочный нож о мою кольчугу и бросил фанатичку в круг, где Исса со всей силы наступил ей на голову. И тут подоспел Артур.

Тридцать всадников с длинными копьями наперевес врезались в толпу христиан. Подозреваю, что нам пришлось обороняться минуты три от силы, но с появлением Артура все закончилось в мгновение ока. Всадники неслись во весь опор, выставив копья; я видел, как брызнула кровь, когда одно из них вонзилось в ближайшего фанатика. В следующий миг враги уже бежали без оглядки; Артур, отбросив копье и потрясая сверкающим Экскалибуром, кричал своим людям, чтоб они перестали убивать.

– Просто гоните их прочь! – кричал он. – Гоните их прочь!

Всадники, разбившись на небольшие группы, быстро рассеяли врага.

Мои люди могли теперь отдохнуть. Исса по-прежнему сидел на всклокоченной женщине, Эахерн искал отрубленный наконечник. Двое из бойцов первого ряда получили серьезные раны, одному во втором ряду сломали челюсть, но в остальном все были целы, в то время как вокруг громоздились двадцать три трупа и десятка три тяжелораненых. Кадока, живого, хоть и шалого после удара копьем, мы связали по рукам и ногам, а потом, несмотря на приказ Артура относиться к противнику уважительно, остригли ему волосы и бороду. Он плевался и ругался, но мы заткнули ему рот клочьями сальной бороды и повели его обратно в деревню.

Здесь я и обнаружил Лигессака. Он не сбежал, а просто дожидался возле алтаря в церкви. Теперь это был старик, седой и тощий; он не противился, даже когда мы отрезали ему бороду, а сплетенную из нее веревку накинули на шею. Казалось, он даже рад увидеть меня через столько лет.

– Я сказал, что им не победить Дерфеля Кадарна, – проговорил Лигессак.

– Они знали, что мы приедем? – спросил я.

– По меньшей мере за неделю. – Он протянул руки, чтобы Исса смог замотать веревкой его запястья. – Мы с нетерпением ждали вашего прихода. Надеялись избавить Британию от Артура.

– Зачем?

– Потому что Артур – враг христиан.

– Неправда, – горько возразил я.

– Где тебе понять! – воскликнул Лигессак. – Мы готовим Британию к пришествию Христа и должны истребить язычество! – Последнюю фразу он произнес дерзко, с вызовом, затем пожал плечами и улыбнулся. – Но я сказал им, что Артура с Дерфелем не убьешь. Так и сказал Кадоку. – Он встал и вслед за Иссой вышел из церкви, а в дверях обернулся ко мне. – Я умру сейчас?

– В Думнонии, – отвечал я. Он пожал плечами.

– Я увижу Господа лицом к лицу, так чего страшиться?

Я вслед за ним вышел наружу. Артур вытащил епископу кляп изо рта, и теперь Кадок бранился на чем свет стоит. Я пощекотал Хьюэлбейном его обритый подбородок.

– Он знал о нашем приезде, – сказал я Артуру, – и собирался нас убить.

– Ему это не удалось. – Артур резко дернул головой, уворачиваясь от епископского плевка. – Убери меч.

– Ты не хочешь, чтобы я его убил?

– Пусть живет здесь, а не на небе, – отвечал Артур. – Это и будет его наказание.

Мы забрали Лигессака и отправились домой, не особо задумываясь о его недавних словах. Лигессак сказал, что они знали о нашем приезде за неделю, однако неделю назад мы были в Думнонии, не в Повисе, и, значит, кто-то отправил сюда гонца. Засада была продумана заранее. Впрочем, нам не пришло в голову связать кого-то в Думнонии с кровавой бойней в диких горах; мы списали все на христианский фанатизм, не на предательство.

Сейчас, разумеется, христиане рассказывают совершенно другую историю: будто бы Артур напал на обитель Кадока, обесчестил женщин, убил мужчин, похитил сокровища. Однако я не видел, чтобы хоть одну женщину обесчестили, убивали мы только тех, кто на нас напал, а никаких сокровищ в обители не было, и даже если б и были, Артур не разрешил бы их взять. Близилось время, когда Артуру предстояло пролить много невинной крови, но не христианской, а языческой; тем не менее христиане считали его своим врагом, и история с Кадоком только подлила масла в огонь. Кадока еще при жизни объявили святым, Артура примерно тогда же стали называть врагом Божьим. Злая кличка прилипла к нему до конца дней.

Разумеется, дело было не в том, что он раскроил головы нескольким христианам в обители Кадока; Артура ненавидели за терпимость к язычеству в пору его правления Думнонией. Обиженным христианам не приходило в голову, что Артур – язычник и терпит их веру. Их возмущало, что он мог уничтожить, но не уничтожил язычество. За этот грех его объявили врагом Божьим. Разумеется, вспоминали ему и то, что он отменил Утеров указ об освобождении церкви от налогов.

Не все христиане его ненавидели. По меньшей мере двадцать копейщиков из числа сражавшихся вместе с нами в тот день были христиане. Галахад любил Артура, и многие другие тоже, например, епископ Эмрис, всегда поддерживавший его в совете. Увы, в беспокойные годы на исходе пятисотлетия от рождения Христа церковь не желала слушать тихих достойных людей; она слушала фанатиков, кричавших, что к пришествию их бога мир надо очистить от язычников. Сейчас я, разумеется, знаю, что вера Христова – единственная истинная и никакие другие религии не могут существовать в свете ее правды, но тогда меня удивляло, да и сейчас удивляет, что Артура, справедливейшего из правителей, объявили врагом Божьим.

Итак, мы обеспечили Кадока головной болью, накинули Лигессаку на глею петлю, сплетенную из его собственных волос, и отбыли восвояси.

Мы с Артуром расстались у каменного креста на въезде в долину. Он должен был доставить Лигессака в Думнонию, а я решил отправиться вглубь Силурии на поиски матери. С собою я взял Иссу и еще четверых копейщиков; остальные мои воины присоединились к Артуру.

Мы шестеро обогнули долину Кадока, где побитые, окровавленные христиане возносили молитвы над убитыми, потом двинулись через голые холмы и дальше узкими зелеными долинами к устью Северна. Я не знал, где живет Эрке, но рассудил, что найти ее будет несложно. Танабурс, друид, убитый мною в Лугг Вейле, наложил на нее страшное заклятие. Уж конечно, многие должны были слышать о саксонке, которую проклял друид. Так и оказалось.

Я нашел ее в крохотной деревушке, где мужчины ловили рыбу, а женщины варили соль. Селяне испуганно шарахались от незнакомых щитов, но я заглянул в одну из лачуг, и ребенок без страха указал мне домик саксонки на высоком обрывистом берегу. Собственно, это был даже не дом, а грубая хибара из выброшенного морем дерева, крытая соломой и водорослями. Перед нею горел огонь, над которым коптилась рыба; еще более едкий угольный дым плыл от костров у основания обрыва; здесь в больших сковородах выпаривался соляной раствор. Оставив копье и щит внизу, я поднялся по узкой тропинке и заглянул в хибарку. Из темноты на меня, оскалившись, зашипела кошка.

– Эрке? – позвал я. – Эрке?

Что-то заворочалось в темноте. Грузная темная фигура высунулась из-под груды тряпья и шкур.

Чего я ждал? Я не видел мать двадцать пять лет, с того дня, как воины Гундлеуса вырвали меня из ее рук и отдали Танабурсу для жертвоприношения в яме смерти. Эрке страшно кричала, потом ее угнали в новое рабство, в Силурию. Она считала меня погибшим, пока Танабурс не открыл ей, что я жив. Идя на юг по Силурии, я лихорадочно предвкушал объятия, слезы, прощение и счастье.

Вместо этого из-под одеял и шкур выползла, опасливо моргая, громадная женщина с давно уже не белокурыми, а грязно-сивыми волосами. Она была очень толста – целая гора дряблой старческой плоти, лицо круглое, как щит, глаза маленькие, злые и налитые кровью.

– Когда-то меня звали Эрке, – хрипло отвечала она.

Я попятился от запаха мочи и гнили. Женщина на четвереньках выбралась из лачуги и заморгала от солнца. Она была одета в лохмотья.

– Ты Эрке? – спросил я.

– Была когда-то. – Женщина зевнула, обнажив беззубые десны. – Давно. Теперь меня зовут Энна. – Она помолчала. – Безумная Энна, – горько добавила она, затем, вглядевшись в мой богатый наряд, спросила: – Кто ты, господин?

– Дерфель Кадарн, – отвечал я, – лорд Думнонии. – Имя ничего ей не сказало, и я добавил: – Я – твой сын.

Она никак не отозвалась на мои слова, только привалилась к ветхой хибарке, которая покосилась под ее весом. Женщина сунула руку под лохмотья и почесала грудь.

– Все мои сыновья умерли.

– Танабурс забрал меня, – напомнил я, – и бросил в яму смерти.

Казалось, мои слова для нее – пустой звук. Женщина лежала, привалясь к стене, огромное тело тяжело вздымалось от каждого натужного вдоха. Она гладила кошку и смотрела через залив, туда, где под низкими тучами чернел берег Думнонии.

– Когда-то у меня был сын, которого отдали богам в яме смерти, – сказала женщина наконец. – Вигга. Его звали Вигга. Хорошенький мальчуган.

Вигга? Вигга! Имя было настолько грубое и безобразное, что я на несколько мгновений опешил, потом, давясь от отвращения к нему, выговорил:

– Я – Вигга. Меня назвали по-новому, когда вытащили из ямы.

Мы говорили на саксонском, которым я теперь владел лучше, чем моя мать, не слыхавшая его много лет.

– О нет, – сказала она, нахмурившись. По волосам ее ползла вошь. – Нет. Вигга был маленький мальчик. Совсем маленький. Мой первенец, и его у меня отняли.

– Я жив, мама, – проговорил я. Она притягивала меня и отталкивала; я жалел, что решил ее отыскать. – Я выжил в яме и помню тебя.

Я и впрямь помнил, только в моей памяти она была гибкая и стройная, как Кайнвин.

– Маленький мальчик, – протянула Эрке. Она закрыла глаза, и мне подумалось, что она спит, но она справляла нужду – желтая струйка вытекла из-под рубища и закапала по камням вниз, к жалкому костерку.

– Расскажи мне о Вигге, – попросил я.

– Я его носила, когда меня захватил Утер. Большой воин, Утер, с большим драконом на щите. – Она почесала укус; вошь спряталась в волосах. – Он отдал меня Мадогу, и в доме Мадога родился Вигга. У Мадога нам было хорошо. Он был добрый хозяин, жалел рабов, но пришел Гундлеус, и Виггу убили.

– Нет, – убеждал я. – Нет. Разве Танабурс тебе не говорил?

При упоминании друида Эрке поежилась и плотнее закутала грузные плечи в рваный платок. Она долго молчала, потом в глазах ее блеснули слезы.

По тропе к нам поднималась женщина, с опаской поглядывая на меня. Она бочком выбралась на каменный уступ, затем, обогнув меня, подошла к Эрке и присела рядом на корточки.

– Меня зовут Дерфель Кадарн, – сказал я, – а раньше звали Вигга.

– Я – Линна, – отвечала женщина на языке бриттов.

Она была моложе меня, однако тяжелая жизнь состарила лицо и сгорбила плечи; кожа почернела от угля, который надо было постоянно подкладывать в костры для выварки соли.

– Ты – дочь Эрке? – догадался я.

– Дочь Энны, – поправила она меня.

– Значит, я твой брат, – сказал я.

Вряд ли она мне поверила, да и с какой стати? Никто не возвращается живым из ямы смерти. Я выжил, поэтому Мерлин счел меня избранником богов и взял на воспитание, но как было объяснить это двум замученным женщинам?

– Танабурс! – внезапно воскликнула Эрке и подняла обе руки, чтобы защититься от зла. – Он забрал Виггиного отца! – Она завыла и закачалась из стороны в сторону. – Вошел в меня и забрал Виггиного отца. Он проклял меня, и Виггу, и мое лоно!

Она зарыдала. Линна, укоризненно поглядывая на меня, обняла мать.

– Танабурс, – сказал я, – не властен над Виггой. Вигга его убил, потому что Вигга сильнее. Танабурс не мог забрать Виггиного отца.

Мать если и услышала мои слова, то не поверила. Она раскачивалась в объятиях дочери, вспоминая полузабытое проклятие Танабурса, и слезы текли по изрытым оспой грязным щекам.

– Вигга убьет своего отца. Вот какое проклятие: сын убьет отца.

– Значит, Вигга жив, – сказал я.

Эрке внезапно перестала раскачиваться и мотнула головой.

– Мертвые возвращаются, чтобы убить. Мертвые детки. Я вижу их вон там, господин. – Она указала на море. – Все мои умершие детки идут, чтобы отомстить. – Она снова начала раскачиваться в объятиях у дочери. – И Вигга убьет своего отца. – Теперь она рыдала навзрыд. – Отец Вигги был такой красавчик! Такой большой и сильный. А Танабурс его проклял.

Эрке шмыгнула носом и минуту-другую пела колыбельную, прежде чем заговорить о моем отце: как его народ приплыл в Британию из-за моря и как он оружием добыл себе прекрасный дом. Как я понял, моя мать была служанкой в этом доме; саксонский вождь сделал ее своей наложницей и подарил мне жизнь, которую не сумел отнять Танабурс.

– Он был такой пригожий, такой красавчик. Все его боялись, но со мной он был ласковый. Мы вместе смеялись.

– Как его звали? – спросил я и, кажется, угадал ответ до того, как он прозвучал.

– Элла, – прошептала она. – Пригожий красавчик Элла. Элла. Дым заклубился у меня в голове; на миг сознание помутилось, как и у моей матери. Элла? Я – сын Эллы?

– Элла, – мечтательно повторила Эрке. – Пригожий красавчик Элла.

У меня больше не было вопросов. Я заставил себя встать на колени и обнять мать. Я расцеловал ее в обе щеки и сжал крепко-крепко, словно пытаясь вернуть часть жизни, которой был ей обязан. Она не вырывалась, но и сына во мне не признала. Я принялся выбирать вшей из ее головы.

Потом я догнал Линну и выяснил, что она замужем за местным рыбаком и у нее шестеро живых детей. Я дал ей золото – больше золота, чем она рассчитывала увидеть за всю жизнь. Вряд ли она догадывалась, что в мире вообще есть столько золота. Линна смотрела на слитки, не веря своим глазам.

– Наша мать по-прежнему рабыня? – спросил я.

– Мы все здесь рабы. – Линна обвела рукой крохотную деревушку.

– Здесь довольно, чтобы выкупить вас на волю, – сказал я, указывая на золото.

Она пожала плечами, давая понять, что их жизнь это мало изменит. Можно было отыскать хозяина и выкупить их самому, но я рассудил, что он наверняка живет далеко, а золото сможет облегчить жизнь даже рабам. И еще я дал себе клятву вернуться и сделать для них больше.

– Приглядывай за нашей матерью, – сказал я Линне.

– Хорошо, господин, – отвечала она, так, видимо, мне и не поверив.

– Не называй брата господином, – сказал я, но ничего добиться не смог.

Я спустился на берег, где ждали мои воины.

– Все, трогаемся, – объявил я. Было утро. Впереди лежал долгий путь. Дорога домой.

Домой к Кайнвин. К дочерям, в которых кровь британских королей соединилась с кровью их саксонских врагов. Ибо я – сын Эллы. Я стоял на зеленом холме над морем, дивился причудливому сплетению судеб и не мог уяснить, каков его смысл. Я сын Эллы, и что? Это ничего не объясняет и ничего от меня не требует. Рок неумолим. Я возвращался домой.

ГЛАВА 11

Первым дым приметил Исса. Он всегда отличался орлиным зрением и, пока я стоял на обрыве, силясь уяснить то, что сказала мать, различил над морем далекий дым.

– Господин, – позвал Исса.

В первый раз я не ответил – слишком был ошарашен. Я убью отца? И этот отец – Элла?

– Господин! – уже настойчивей повторил Исса. – Посмотри, господин, там что-то горит.

Он указывал в сторону Думнонии. Поначалу я думал, что Исса принял за дым полоску белых облаков среди дождевых туч, но два других копейщика подтвердили его правоту.

– А вот еще, – сказал один из них, указывая на запад, где на фоне серых облаков тоже что-то белело.

Один дымок мог оказаться случайностью: загорелся дом или выжигают старую траву на поле. Только в такой сырой день трава не стала бы гореть, и я никогда не видел, чтобы два дома вспыхнули одновременно, если только их не подпалили враги.

– Господин, – повторил Исса, у которого, как и у меня, в Думнонии осталась жена.

– Назад в деревню, – приказал я. – Скорее.

Муж Линны согласился переправить нас на другую сторону. Путешествие было недолгим, ибо ширина залива всего около восьми миль, однако мы, как все копейщики, обычно предпочитали долгий сухопутный путь короткому морскому. Переправа была ужасна: мы вымокли и продрогли до костей. Налетевший с запада ветер принес дождь, море заволновалось, волны начали перехлестывать через низкий борт. Мы как сумасшедшие вычерпывали воду, рваные паруса раздувались, хлопали и влекли нас на юг. Кормщик – мой шурин Балиг – объявил, что нет большей радости, чем идти на хорошей лодке под свежим ветром. Он благодарил Манавидана, пославшего нам такую погоду, однако Исса блевал, как собака, а меня мутило, но не рвало, что было еще хуже. Мы были очень рады, когда Балиг высадил нас на думнонийском берегу в трех-четырех часа ходьбы от дома.

Я расплатился с Балигом, и мы двинулись по низменной сырой местности. Недалеко от берега стояла деревенька. Местные жители уже приметили дым и, приняв нас за вражеский отряд, в страхе попрятались по домам. Была здесь и церквушка – крытая соломой лачуга с прибитым к коньку крестом, однако все христиане куда-то подевались. Один из оставшихся в деревне язычников сообщил, что они ушли на восток.

– Их увел священник, – сказал он.

– Зачем? – спросил я. – Куда?

– Не знаю, господин. – Селянин взглянул на далекий дым. – Это саксы?

– Нет, – заверил его я, надеясь, что не ошибся. До редеющего дымка было миль шесть-семь; я не верил, что Кердик или Элла проникли так далеко в наши земли. Это означало бы гибель всей Британии.

Мы поспешили дальше. Каждый торопился узнать, что с его близкими; затем можно было уже выяснять, что вообще произошло. К дому Эрмида вели две дороги: в обход пришлось бы добираться часа четыре, если не все пять, по большей части в темноте. Короткий путь лежал через болота Аваллона – предательские омуты, окруженные ивами трясины, заросшие осокой низины. Порою в прилив западный ветер нагонял туда море, губя неосторожных путников. Тропы и даже деревянные гати вели в те части болота, где росли ветлы и местные жители ставили ловушки на угрей, но мы их не знали. Тем не менее решили идти напрямик, как быстрее.

К сумеркам удалось найти проводника. Подобно большинству болотных жителей, он был язычником и, узнав, кто я, с радостью согласился помочь. Посреди болота, черный в свете уходящего дня, высился Тор. Провожатый объяснил, что надо сперва добраться дотуда, затем найти перевозчиков, которые в легких тростниковых лодочках переправят нас через мелководье Иссы.

Когда мы покидали деревушку, дождь еще шел, капли падали на камыш и оставляли круги на лужах, но через час он перестал, и вскоре за несущимися с запада облаками засияла мглистая полная луна.

Мы шли по деревянным мосткам через черные канавы, мимо искусно сплетенных из лозы ловушек для угрей, перебирались по кочкарникам и моховинам. Нагл проводник шептал заклинания от болотных духов; в иные ночи, рассказал он, здесь появляются голубые огоньки – души сгинувших в лабиринте воды и осоки. Вспугнутые нашими шагами болотные птицы взмывали ввысь, разрывая темными крыльями пасмурное ночное небо. Провожатый рассказывал мне о драконах, спящих под болотом, о чудищах, что таятся в илистых протоках. На шее у него было ожерелье из позвонков утопленника – мощный талисман против болотной нежити.

Нам казалось, будто Тор не приближается, но то говорило наше нетерпение. Шаг за шагом, протока за протокой, холм вставал все выше на фоне мятущихся облаков, и наконец мы увидели зарево у его подножия. Сперва нам подумалось, что пылает обитель святого Терния, потом я догадался, что горят костры: может быть, христиане проводят какой-то обряд, призванный уберечь храм от беды. Каждый из нас осенил себя знаком от порчи, и наконец мы выбрались на дамбу, ведущую от болота к Инис Видрину.

Нагл проводник решил повернуть назад, предпочитая опасности болота освещенному кострами подножию Тора. Он преклонил колено, я наградил его остатками золота, поднял на ноги и поблагодарил.

Мы шестеро прошли через селение, где жили рыбаки и плетельщики корзин. Дома стояли темные, на улицах не попадалось никого, кроме собак и кошек. Мы направлялись к частоколу, окружавшему святилище. Виден был только подсвеченный пламенем дым, все остальное заслоняла бревенчатая ограда. Подойдя ближе к главным воротам, я увидел, что их охраняют два копьеносца. Отблески пламени из открытых ворот озаряли щиты с эмблемой, которую я меньше всего ожидал здесь увидеть. Это был Ланселотов орлан с рыбой в когтях.

Щиты у нас висели за спиной, и белые звезды были не видны. Стражники, сочтя нас за своих (волчьих хвостов на шлемах они поначалу не заметили), посторонились, давая проход. Только когда я уже почти миновал ворота, любопытствуя, какую роль играет Ланселот в странных событиях этой ночи, стражи осознали свою ошибку. Один копьем преградил мне дорогу.

– Кто ты? – спросил он.

Я оттолкнул копье и, не дожидаясь, пока стражник поднимет тревогу, вытащил его из ворот; Исса схватил второго. За частоколом собралась огромная толпа, но все стояли к нам спиной и никто не заметил происшествия у ворот. Слышать они тоже ничего не могли, поскольку громкое пение толпы заглушило шум. Я отволок моего пленника в тень у дороги и встал рядом на колени. Копье я бросил, когда тащил стражника, поэтому сейчас вытащил из-за пояса кинжал.

– Ты – воин Ланселота? – спросил я.

– Да, – прошипел стражник.

– Что ты тут делаешь? Это страна Мордреда.

– Король Мордред убит, – проговорил он, страшась приставленного к горлу кинжала.

Я от изумления утратил дар речи.

Пленник решил, что мое молчание – предвестие его смерти, и завопил:

– Все убиты!

– Кто?

– Мордред, Артур, все.

На миг мне почудилось, что мир перевернулся. Пленник задергался и тут же замер, когда я сильнее прижал к его горлу кинжал.

– Как это случилось? – прошипел я.

– Не знаю.

– Как? – громче повторил я.

– Мы не знаем! – уверял он. – Мордред погиб до того, как мы сюда пришли, и говорят, что Артура убили в Повисе.

Я жестом велел одному из моих копейщиков сторожить пленных, а сам принялся считать, как давно не видел Артура. Прошло только два дня с тех пор, как мы расстались у каменного креста в долине Кадока. Путь ему предстоял более долгий, чем мне; если бы он погиб, весть о его смерти никак не могла меня опередить.

– Твой король здесь? – спросил я пленника.

– Да.

– Зачем?

Ответ прозвучал еле слышным шепотом:

– Чтобы занять престол, господин.

Мы разрезали плащи стражников на полосы, связали обоих по рукам и ногам, а в рот затолкали шерстяные кляпы, потом бросили пленников в канаву и велели им лежать смирно. Затем я со своими людьми вернулся к воротам. В мои намерения входило выяснить, что здесь происходит, а потом уж ехать домой.

– Накройте шлемы плащами, – приказал я, – а щиты разверните звездами к себе.

Мы спрятали волчьи хвосты под плащами, развернули щиты и цепочкою тихо проскользнули в неохраняемое святилище. Продвигаясь во тьме, за спинами взбудораженной толпы, мы добрались до каменного основания гробницы, которую Мордред начал возводить для своей матери. Отсюда, с недостроенного фундамента, мы над головами собравшихся смогли увидеть то, что происходило между двумя рядами костров.

Сперва я подумал, что это христианское действо, вроде того, что мы наблюдали в Иске. Пространство между кострами было заполнено танцующими женщинами, раскачивающимися мужчинами и поющими священниками. Какофония криков, визгов и воя оглушала. Монахи бичевали исступленных танцоров по голым спинам, и каждый удар кожаной плети вызывал новые крики экстатического восторга. Одна из женщин стояла на коленях перед святым тернием. «Приди, Господи Иисусе! – взывала она. – Приди!» Монах осатанело лупил ее плетью, так что спина женщины превратилась в кровавое месиво, но та с каждым ударом молилась все истовей.

Я собрался уже спрыгнуть с фундамента и вернуться к воротам, когда из церкви показались копейщики. Они принялись грубо расталкивать верующих, освобождая место вокруг озаренного светом терновника. Вопящую женщину оттащили прочь. Появились еще воины. Двое из них несли носилки, следом вышагивал Сэнсам в сопровождении пышно разодетых священников. С ними были Ланселот и его свита:

Боре, Амхар и Лохольт. Недоставало лишь зловещих близнецов Динаса и Лавайна.

При виде Ланселота толпа закричала еще громче. Люди тянули к нему руки и даже падали на колени, когда он проходил мимо. Король белгов был в доспехе из белых эмалевых пластин, который, по его уверениям, принадлежал некогда древнему герою Агамемнону. Голову венчал черный шлем с лебяжьими крылами. Длинные, намасленные до блеска черные волосы ниспадали из-под шлема на алый плащ. Христов клинок висел на боку, ноги были обуты в красные кожаные сапоги. Сзади выступала саксонская гвардия – великаны в серебряных кольчугах, с обоюдоострыми топорами, в которых отражалось пламя костров. Морганы я не видел, но ее женщины в белых одеждах пытались своим пением перекрыть крики и завывания возбужденной толпы.

Один из копейщиков принес столб и водрузил его в яму, заранее выкопанную рядом со святым тернием. На мгновение я испугался, что сейчас какого-нибудь несчастного язычника сожгут на костре, и сплюнул, чтобы отвратить зло. Жертву несли на носилках; воины доставили свою ношу к святому тернию и стали привязывать несчастного к столбу. Только когда они отошли в сторону, стало ясно, что это не пленник и никто не собирается его жечь. К столбу был привязан не язычник, а христианка, и нам предстояло стать свидетелями не казни, а бракосочетания.

Я вспомнил странное пророчество Нимуэ. Покойница вступит в брак.

Ланселот был женихом и стоял рядом с привязанной к столбу невестой, бывшей принцессой Повиса, затем Думнонии и, наконец, королевой Силурии. То была Норвенна, сноха верховного короля Утера, мать Мордреда, пролежавшая в могиле четырнадцать лет. Теперь ее выкопали и привязали к столбу рядом с обвешанным приношениями святым тернием.

Некоторое время я в ужасе таращил глаза, затем сотворил знак от порчи и коснулся стальной кольчуги. Исса тронул меня за руку, словно желая убедиться, что это не страшный сон.

От королевы остался почти один скелет. Наброшенная на плечи белая шаль не могла скрыть отвратительных клочьев кожи и белых шматов мяса, по-прежнему висящих на костях. Голова, поддерживаемая веревками, была наполовину обтянута желтой кожей, челюсть отвалилась и съехала набок, пустые глазницы зияли чернотой. Один из стражей возложил венок из маков на голову, с которой на белую шаль сыпались пряди полуистлевших волос.

– Что тут происходит? – еле слышно спросил Исса.

– Ланселот заявляет права на Думнонию, – прошептал я. – Женясь на Норвенне, он становится членом королевской семьи.

Других объяснений быть не могло. Ланселот решил узурпировать трон, и мерзкая церемония у костра давала ему псевдозаконное основание для захвата власти. Он женился на покойнице, чтобы стать наследником Утера.

Сэнсам жестом потребовал внимания. Монахи с плетками принялись покрикивать на толпу. Постепенно она успокоилась, исступление улеглось. Время от времени какая-нибудь женщина вскрикивала, и по толпе пробегала нервная дрожь, но в целом было относительно тихо. Хор замолк. Сэнсам, воздев руки, стал молиться, чтобы Всевышний благословил союз этих мужчины и женщины, короля и королевы, потом велел жениху взять невесту за руку. Ланселот пальцами в перчатке приподнял пожелтелые кости. Нащечники шлема были подняты, и я видел, что негодяй улыбается. Толпа закричала от радости, и я вспомнил слова Тевдрика о знамениях и предвестиях. Видимо, в этой мерзостной свадьбе христиане видели знак скорого пришествия своего бога.

– Властью, полученной мной от церкви, и благодатью Святого Духа объявляю вас мужем и женой! – прокричал Сэнсам.

– Где наш король? – спросил Исса.

– Кто знает? – отвечал я. – Наверное, убит.

Ланселот поднял желтую кисть скелета и сделал вид, будто ее целует. Один из пальцев отвалился, и Ланселот выпустил мертвую руку.

Сэнсам, никогда не упускавший случая сказать проповедь, принялся вещать, обращаясь к толпе. Тут-то меня и заприметила Моргана. Я не видел, как она подошла; кто-то потянул меня за рукав, и я, обернувшись, увидел поблескивающую в свете костров золотую маску.

– Когда хватятся стражей у ворот, – прошептала Моргана, – начнут прочесывать двор, и тогда вам конец. Идите за мной, глупцы.

Мы торопливо вскочили и вслед за ней пробрались через толпу к церкви. Здесь Моргана остановилась и пристально посмотрела мне в лицо.

– Сказали, что ты погиб, – проговорила она. – Убит вместе с Артуром в монастыре Кадока.

– Я жив, госпожа.

– И Артур тоже?

– Был жив три дня назад, госпожа, – отвечал я. – Никто из нас не погиб в обители Кадока.

– Слава Богу, – выдохнула она. – Слава Богу, – потом стиснула мой плащ и притянула меня к самой своей маске. – Послушай, у моего мужа не было выбора.

– Как скажешь, госпожа.

Я не поверил ей и на одно мгновение, но понимал, почему Моргана пытается заигрывать с обеими сторонами. Ланселот захватил трон и как-то устроил так, чтобы Артура в это время здесь не было. Хуже того, сообразил я, кто-то отправил нас с Артуром к Кадоку и приготовил засаду. Кто-то хотел нашей смерти, и уж очень многое указывало на Сэнсама: он первый объявил, где скрывается Лигессак, он возразил, что негоже посылать за беглецом Кунегласа, и он стоял сейчас рядом с Ланселотом и покойницей в желтом свете ночных костров. За всем происходящим явственно угадывалась рука мышиного короля, однако я сомневался, что Моргана заранее знала о его планах. Она была слишком умна, чтобы впасть в религиозную истерию, и теперь пыталась отыскать безопасную дорожку среди громоздящихся ужасов.

– Скажи, что Артур жив! – взмолилась она.

– Он не погиб в долине Кадока, – отвечал я. – Вот все, что я могу тебе сказать.

Моргана замолчала, и мне подумалось, что она плачет.

– Передай Артуру, что у нас не было выбора.

– Передам, – пообещал я. – А что с Мордредом?

– Он погиб на охоте, – прошептала Моргана.

– Но если о смерти Артура лгут, – сказал я, – то, может быть, Мордред тоже жив?

– Кто знает? – Моргана снова перекрестилась и дернула меня за плащ. – Идем, – коротко сказала она и повела нас мимо церкви к деревянной лачуге.

Там кто-то был заперт и стучал кулаками по двери, накрепко завязанной кожаным ремнем.

– Поспеши к своей женщине, Дерфель, – сказала Моргана, единственной здоровой рукой пытаясь развязать узел. – Динас и Лавайн выехали к твоему дому на закате. Они взяли с собой копейщиков.

Охваченный невыносимым ужасом, я наконечником копья рассек кожаный ремень. В тот же миг дверь распахнулась, и наружу вылетела Нимуэ, держа скрюченные пальцы, как когти. Узнав меня, она рухнула мне на грудь и плюнула в Моргану.

– Иди, дурочка, – рявкнула та, – и помни, что это я сегодня спасла тебе жизнь.

Я взял Моргану за обе руки, здоровую и обожженную, и прижал их к губам.

– За то, что ты сегодня сделала, госпожа, я – твой должник.

Мы побежали задворками церкви, мимо сараев, рабских лачуг и амбаров, к калитке, за которой рыбаки держали свои лодочки. Мы взяли две и принялись отталкиваться копьями, как шестами. Мне вспомнился день убийства Норвенны, когда мы с Нимуэ вот так же бежали с Инис Видрина. Тогда, как и сейчас, мы направлялись к дому Эрмида. Как и сейчас, мы были преследуемыми беглецами в захваченной врагом стране.

Нимуэ мало что знала о событиях в Думнонии. Она рассказала, что Ланселот пришел и объявил себя королем, но по поводу Мордреда могла лишь повторить то, что я уже слышал от Морганы: якобы он погиб на охоте. Нимуэ поведала, как копейщики пришли на Тор и как Моргана посадила ее под замок. Потом христиане поднялись на Тор, перебили всех, кто там был, разрушили лачуги, а из их бревен начали возводить церковь.

– Моргана спасла тебе жизнь, – напомнил я.

– Ей нужны мои знания, – отвечала Нимуэ. – Кто еще объяснит, что делать с Котлом? Затем-то Динас и Лавайн и отправились к тебе. Чтобы найти Мерлина. – Она плюнула в озеро. – Как я и предупреждала, они достали Котел на свет и теперь не могут с ним совладать. Два короля пришли на Кадарн. Мордред первый и Ланселот второй. А сегодня покойница вступила в брак.

– И еще ты сказала, что меч ляжет на шею ребенка, – с горечью проговорил я и уперся копьем в дно, торопясь к дому Эрмида, где остались мои дети. И Кайнвин. К дому, куда силурийские друиды выехали меньше чем три часа назад.

Зарево освещало наш путь домой. Не отблески костров на Ланселотовой свадьбе с покойницей, но алое пламя, взметнувшееся над домом Эрмида. Мы были на середине озера, когда на черной воде заплясало отражение далекого пожара.

Я молился Гофаннону, Ллеу Ллау, Цернунносу, всем богам, где бы они ни были, чтобы хоть один склонился из мира звезд и спас моих близких. Пламя взвивалось все выше, ветер нес над несчастной Думнонией искры от горящей соломы.

После того как Нимуэ закончила свой рассказ, мы больше не произнесли ни слова. У Иссы в глазах стояли слезы. Он тревожился о Скарах, своей юной жене-ирландке, и, подобно мне, гадал, что сталось с нашими копейщиками. Уж наверняка их должно было хватить, чтобы отбиться от Динаса с Лавайном? Однако пламя над домом говорило об ином. Мы упирались копьям в дно, заставляя лодочки двигаться все быстрее.

Ближе к берегу стали слышны крики. Нас было всего шестеро, но я без колебаний направил лодочки прямо к устью ручья у частокола. Здесь, рядом с крохотным челночком, который сделал Диан Мерлинов слуга Гвилиддин, мы спрыгнули на берег.

Позже я смог восстановить события той ночи. Гвилим, командир оставленных в доме копейщиков, увидел на востоке дым и понял, что случилась беда. Он выставил дозорных и предложил Кайнвин сесть на лодки и спрятаться в болотах за озером. Кайнвин отказалась. Малейн, друид ее брата, только что дал Диан отвар, который снял жар, но девочка была все еще слаба. К тому же никто не знал, что горит. Кайнвин отправила двух воинов на восток узнать, что происходит, и стала ждать за бревенчатой оградой.

К ночи воины не вернулись, но Кайнвин на время успокоилась: пешие отряды редко продвигаются в темноте. Из-за частокола она видела зарево над Инис Видрином и гадала, что там происходит, но никто не слышал, как всадники Динаса и Лавайна въехали в ближайший лес. Задолго до дома они спешились, привязали коней к деревьям и под бледной мглистой луной прокрались к ограде. Только когда они начали штурмовать ворота, Гвилим понял, что на дом напал враг. Двое его разведчиков не вернулись, в лесу дозорных не было, и тревогу подняли, когда атакующие уже подходили. Первые из них, сбросив доспехи, перелезли через невысокие – всего в рост человека – ворота раньше, чем сбежались защитники дома. Стражи у ворот сражались и уложили нескольких врагов, но другие успели отодвинуть засов, и во двор хлынули тяжело вооруженные копейщики Динаса и Лавайна. Десять из них были Ланселотовы саксы, остальные – дружинники-белги.

Люди Гвилима оборонялись как могли. Самый яростный бой шел у входа в дом. Здесь полег сам Гвилим с шестью воинами. Еще шестеро лежали во дворе перед пылающим сараем – этот-то огонь мы и видели, когда плыли по озеру. И сейчас, когда мы добежали до открытых ворот, в его свете нам предстало жуткое зрелище.

Бой еще не кончился. Динас и Лавайн хорошо спланировали свое коварное нападение, но они так и не сумели пробиться в дом, который охраняли мои уцелевшие воины. Я видел щиты и копья в проеме двери, еще одно копье высовывалось из дымового окошка под кровлей. Из этого же окошка два моих егеря стреляли из луков по нападающим, не давая им поджечь крышу. Кайнвин, Морвенна и Серена были в доме, а с ними – Мерлин, Малейн и почти все остальные женщины и дети, однако враги окружили их и, что самое страшное, захватили Диан.

Девочка ночевала в одной из лачуг, у нянюшки, которая вышла замуж за моего кузнеца. Может быть, Диан выдали золотистые волосы, может быть, она сама плюнула во врагов и сказала, что ее отец им отомстит.

И вот сейчас Динас, весь в черном, держал мою Диан поперек живота. Ее маленькие ножки торчали из-под белого платьишка, и она отчаянно вырывалась, но Лавайн левой рукой крепко прижимал мою дочь, а правой приложил к ее горлу обнаженный клинок.

Исса стиснул мою руку, чтобы я не бросился на воинов перед осажденным домом. Динаса я не видел – вероятно, он вместе с другими копейщиками занял позицию позади дома, чтобы отрезать тем, кто внутри, путь к отступлению.

– Кайнвин! – пробасил Лавайн. – Выходи! Тебя требует мой король!

Я положил копье на землю и вытащил Хьюэлбейн. Клинок тихо прошуршал о ножны.

– Выходи! – снова крикнул Лавайн.

Я коснулся свиной косточки на рукояти и попросил богов даровать мне силы.

– Хочешь, чтоб твоя сучонка умерла? – прогремел Лавайн, и Диан вскрикнула, потому что лезвие меча приблизилось к ее горлу. – Твой муж убит! Погиб в Повисе вместе с Артуром и не придет на помощь!

Он сильнее прижал меч, и Диан вскрикнула снова. Исса положил мне руку на локоть.

– Подожди, господин, – прошептал он. – Не сейчас. Щиты разошлись, и из дома выступила Кайнвин в темном, застегнутом на глее плаще.

– Отпусти ребенка, – спокойно сказала она.

– Ребенка отпустят, когда ты ко мне подойдешь, – объявил Лавайн. – Мой король требует тебя к себе.

– Твой король? – переспросила Кайнвин. – Что за король?

Она прекрасно знала, чьи люди вторглись в наш дом, но старалась тянуть время.

– Король Ланселот, – отвечал Лавайн. – Король белгов, король Думнонии.

Кайнвин плотнее закуталась в плащ.

– Так чего король Ланселот от меня хочет? – спросила она.

За ее спиной, позади дома, на пространстве, тускло освещенном заревом горящего сарая, я различил остальных вражеских копейщиков. Они вывели из конюшни моих лошадей и теперь смотрели на Кайнвин и Лавайна.

– Сегодня ночью, – объяснил Лавайн, – мой король женился.

Кайнвин пожала плечами.

– Коли так, я ему не нужна.

– Супруга короля такова, что не может даровать ему утех первой брачной ночи, посему ее заменишь ты, госпожа, в исполнение давнего долга чести. К тому же, – добавил Лавайн, – теперь ты вдова, и тебе нужен новый мужчина.

Исса вновь коснулся моей руки, молча предлагая дождаться, пока стоящий рядом с Лавайном сакс потеряет бдительность.

Кайнвин на миг опустила голову, потом вновь поглядела на Лавайна.

– Если я пойду с тобой, – безжизненным голосом проговорила она, – моя дочь останется жива?

– Да, – пообещал Лавайн.

– И они все тоже? – спросила Кайнвин, указывая на дом.

– Да, – отвечал Лавайн.

– Тогда отпусти мою дочь.

– Прежде подойди ближе, – возразил Лавайн, – и Мерлин пусть тоже выйдет.

Диан лягнула его голой пяткой, но он надавил на меч, и девочка застыла. Кровля сарая рухнула, взметнувшись снопом искр. Некоторые из них упали на крышу дома и теперь тлели. Мокрая от дождя солома пока еще не загорелась, но я понимал, что это лишь вопрос времени.

Я напружинился, готовясь ринуться в атаку, однако тут за спиной Кайнвин появился сам Мерлин. Борода его снова была заплетена в косицы, в руке он держал посох. Уже много лет я не видел его таким грозным – даже плечи расправились, как встарь. Мерлин положил руку Кайнвин на плечо.

– Отпусти ребенка, – сказал он Лавайну. Тот лишь мотнул головой.

– У нас есть клок твоей бороды, и ты над нами не властен. Сегодня мы хотим потешиться беседой с тобой, пока наш король будет тешиться с принцессой Кайнвин. Подойдите, вы оба.

Мерлин поднял посох и указал на Лавайна.

– В следующее полнолуние, – проговорил он, – ты умрешь на берегу моря. Ты и твой брат. Ваши вопли будут носиться над волнами до скончания времен. Отпусти ребенка.

Нимуэ тихо зашипела. Она вцепилась в мое копье и приподняла кожаную повязку с жуткой пустой глазницы. Пророчество Мерлина не испугало силурийского друида.

– В следующее полнолуние, – объявил он, – мы сварим обрезки твоей бороды в бычьей крови и скормим твою душу змею Аннуина. Подойдите сюда, вы оба.

– Отпусти мою дочь, – потребовала Кайнвин.

– Вот подойдешь, и отпущу, – отвечал Лавайн.

Некоторое время Мерлин и Кайнвин тихо переговаривались. В доме заплакала Морвенна, и Кайнвин, обернувшись, заговорила с дочерью, потом взяла Мерлина за руку и пошла к Лавайну.

– Не так, госпожа, – крикнул друид. – Мой господин Ланселот требует, чтобы ты явилась к нему нагая. Чтобы ты нагая шла через всю местность и через город. Ты унизила его, госпожа, и должна заплатить сторицей.

Кайнвин застыла. Лавайн прижал меч к шее Диан, и девочка вскрикнула от боли. Кайнвин рванула пряжку на шее, плащ упал на землю. Под плащом было белое платье.

– Снимай платье, госпожа, – хрипло потребовал Лавайн. – Снимай, или твоя дочь умрет.

Как безумный, я ринулся вперед, призывая на помощь Бела. Мои люди бежали за мной, другие, завидев белые звезды на щитах и волчьи хвосты на шлемах, выскакивали из дома. Нимуэ визжала и выла, не отставая от нас. Вражеские бойцы в ужасе оглянулись. Я мчался прямо на Лавайна. Друид увидел меня, узнал и застыл как громом пораженный. Он переоделся в христианского священника и нацепил крест, ибо сейчас было не время разъезжать по Думнонии в одежде друида. Выкрикивая имя Бела, я бросился на мерзавца.

Передо мною вырос, размахивая топором, сакс. Лезвие сверкало в дрожащих отблесках пламени. Я закрылся щитом, и мощный удар болью отдался в левой руке. Я вонзил Хьюэлбейн в живот нападавшему, провернул и выдернул меч вместе с грудой саксонских кишок. Исса тем временем сразил другого сакса. Скарах, его жена-ирландка, выскочила из дома, чтобы добить раненого охотничьим копьем. Нимуэ вонзила наконечник в живот еще одному противнику.

Я отбил новый удар, зарубил нападавшего Хьюэлбейном и в отчаянии огляделся, высматривая Лавайна. Он бежал с Диан на руках, пытаясь добраться до брата, но копейщики хлынули ему наперерез. Лавайн взглянул на меня и метнулся к воротам. Диан он держал, как щит.

– Взять его живым! – заревел я и бросился через освещенный огнем хаос.

Еще один сакс наступал на меня, призывая своего бога; я Хьюэлбейном рассек ему горло. Исса предостерегающе крикнул. Я услышал топот копыт и увидел, что враги, стоявшие за домом, верхом скачут на выручку товарищам. Динас, одетый, как и его брат, в черную монашескую рясу, с обнаженным мечом в руках возглавлял атаку.

– Остановите их! – закричал я.

Диан визжала. Враги были в панике. Они превосходили нас числом, но внезапное появление копейщиков из черной ночи напугало их до полусмерти, а вопящая одноглазая Нимуэ с окровавленным копьем должна была казаться жутким полночным духом, явившимся уволочь их на тот свет. Они бежали, как зайцы. Лавайн ждал брата возле горящего сарая, держа меч у горла Диан. Скарах, шипя, как Нимуэ, наступала на него с копьем, но не решалась рискнуть жизнью моей дочери. Враги лезли через частокол, некоторым удалось выбежать в ворота вместе с перепуганными лошадьми, остальных добивали между лачугами.

Динас мчался прямо на меня. Я поднял щит и, потрясая Хьюэлбейном, издал боевой клич, но в этот самый миг друид поворотил коня, взмахнул мечом над моей головой и поскакал к брату. Поравнявшись с Лавайном, он свесился с седла и протянул руку. Скарах еле успела отскочить в сторону, чтобы не попасть под копыта. Лавайн отбросил Диан и запрыгнул к лошади на спину. Я устремился за ними. Лавайн отчаянно цеплялся за брата, а тот изо всех сил сжимал луку седла. Я кричал, чтобы они остановились и приняли бой, но близнецы во весь опор неслись к темным деревьями, за которыми укрылись их уцелевшие товарищи. Я клял обоих на чем свет стоит. Стоял в воротах и обзывал их гнидами, трусами и поганью.

– Дерфель! – крикнула сзади Кайнвин. – Это ты? Я бросил ругаться и обернулся к ней.

– Я жив. Я жив.

– Ой, Дерфель! – завыла Кайнвин.

Тут я увидел, что она держит Диан и что платье на Кайнвин уже не белое, а красное.

Я бросился к ним. Диан лежала у матери на руках. Я отшвырнул меч, сорвал с головы шлем и упал перед ними на колени.

– Диан, – прошептал я. – Диан, милая.

Искорка жизни мелькнула в ее глазах. Она увидела меня – правда увидела – и мать. Мгновение девочка смотрела на нас, затем ее душа отлетела тихо, как ночной ветерок, как пламя свечи, задутое сквозняком. Лавайн полоснул ее по горлу, прежде чем вскочить к брату в седло, и теперь маленькое сердце Диан остановилось. Однако она успела меня увидеть, это я знаю точно. Она увидела меня и умерла. Я обнял их обеих – ее и Кайнвин – и заплакал, как дитя.

Я рыдал над моей милой нежной Диан.

Мы взяли четырех пленных: одного сакса и трех белгов. После того как Мерлин закончил их допрашивать, я порубил всех четырех на куски. В ярости, с рыданиями, не ощущая ничего, кроме веса Хьюэлбейна в руке и бессмысленного удовольствия от того, как сталь рассекает мясо. Одного за другим, перед моими людьми, перед Кайнвин, перед Морвенной и Сереной, я, как мясник, забил всех четверых. Хьюэлбейн был уже по рукоять в крови, а я продолжал кромсать безжизненные тела. Руки стали алые и липкие, ярость моя могла заполнить весь мир, но все равно не вернула бы к жизни маленькую Диан.

Мне хотелось убивать еще, однако раненых врагов давно прикончили. Больше вымещать гнев было не на ком. Я подошел к перепуганным дочерям и стиснул их крепко-крепко – так, словно от этого зависела моя жизнь. Потом отнес обеих туда, где Кайнвин по-прежнему прижимала к груди мертвую Диан. Я мягко положил руки Кайнвин на плечи ее живых дочерей, потом отнес маленькое тело Диан к горящему сараю. Мерлин пошел со мной. Он коснулся посохом лба Диан и кивнул мне. Кивок означал, что ее душе пора отправляться по мосту из мечей, но прежде я ее поцеловал, опустил на землю, кинжалом отсек прядь золотистых волос и бережно убрал в сумку на поясе. Покончив с этим, я поднял дочь, последний раз поцеловал и бросил в огонь. Волосы и белое платьице вспыхнули сразу.

– Еще дров! – крикнул моим людям Мерлин. – Еще дров!

Они разобрали ближайшую лачугу и обратили пламя в огненное горнило, испепеляющее тело Диан. Душа моей девочки уже шла по тропе к призрачному телу в Ином мире, теперь ее погребальный костер ревел в ночи, а я с опустошенным сердцем стоял рядом на коленях.

Мерлин меня поднял.

– Надо идти, Дерфель.

– Знаю.

Он обнял меня крепко, как отец.

– Если бы только я мог ее спасти, – тихо проговорил он.

– Ты пытался, – отвечал я, проклиная себя за то, что замешкался в Инис Видрине.

– Идем, – сказал Мерлин, – нам надо до рассвета проделать большой путь.

Мы собрали то немногое, что могли унести с собой. Я сбросил окровавленные доспехи и взял отделанную золотом кольчугу. Серена несла трех котят в лукошке, Морвенна – веретено и кое-какую одежду, Кайнвин – мешок с едой. Всего нас было восемьдесят человек – копейщики, их семьи, рабы и слуги. Каждый бросил в погребальный костер какое-нибудь приношение: по большей части хлеб. Гвилиддин, слуга Мерлина, кинул в огонь крохотный челнок Диан, чтобы девочка могла кататься на нем по озерам и рекам Иного мира.

Кайнвин, идя рядом с Мерлином и Малейном, друидом своего брата, спросила, что делают дети в Ином мире.

– Играют, – веско и твердо отвечал Мерлин. – Играют под яблонями и ждут вас.

– Ей там будет хорошо, – заверил Малейн. Это был высокий, худой, сутулый молодой человек. В руке он держал старый посох Иорвета. Малейн еще не оправился от страшных событий ночи и опаской поглядывал на Нимуэ в ее грязном, забрызганном кровью платье. Повязку она потеряла, спутанные волосы висели отвратительными космами.

Кайнвин, узнав про грядущую участь Диан, догнала меня. Я по-прежнему корил себя за то, что остался смотреть бракосочетание Ланселота, но она уже немного успокоилась.

– Значит, так Диан было написано на роду, – молвила Кайнвин, – и теперь ей хорошо. – Она взяла меня под руку. – И ты жив. Нам сказали, что ты погиб. Ты и Артур.

– Он жив, – отвечал я.

Некоторое время мы в молчании шли за двумя одетыми в белое друидами.

– Однажды, – проговорил я наконец, – я отыщу Динаса с Лавайном, и смерть их будет ужасна.

Кайнвин сжала мой локоть.

– Мы были так счастливы, – выговорила она и снова начала плакать.

Я пытался найти слова утешения, но не понимал, зачем боги похитили у нас Диан. Позади, на фоне ночного неба, клубился дым и бушевало пламя. Соломенная крыша все-таки вспыхнула, и наша старая жизнь сгорала дотла.

Мы шли по извилистой дороге вдоль озера. Луна, выглядывая из-за туч, бросала серебристые отблески на камыши, ивы и тронутые рябью волны мелкого озера. Мы шли к морю, хотя я плохо представлял, что делать, когда мы туда дойдем. Ясно было одно: Ланселот вышлет за нами воинов, и надо искать убежище.

Мерлин допросил пленных до того, как я их зарубил, и теперь рассказал нам с Кайнвин все, что сумел выяснить. Мордреда якобы убили на охоте; по уверениям одного из пленников, убийца мстил за изнасилованную дочь. Артур, по слухам, тоже погиб, и Ланселот объявил себя королем Думнонии. Христиане поддержали его, видя в Ланселоте нового Иоанна Крестителя, предтечу второго пришествия Христа.

– Артур не погиб, – сказал я. – Нас отправили в ловушку, но просчитались. А каким образом Ланселот мог так быстро узнать о его смерти, если мы с Артуром расстались лишь три дня назад?

– Ничего он не знал, – спокойно отвечал Мерлин. – Просто рассчитывал, что Артура убьют.

Я сплюнул и произнес со злостью:

– Это все Сэнсам и Ланселот. Ланселот, вероятно, подстроил убийство Мордреда, Сэнсам пытался подстроить наше. Теперь оба получили то, что хотели: Сэнсам – короля-христианина, а Ланселот – Думнонию.

– Только ты жив, – тихо промолвила Кайнвин.

– И Артур тоже, – сказал я. – Коли Мордред погиб, трон переходит к Артуру.

– Если он разобьет Ланселота, – сухо напомнил Мерлин.

– Конечно, разобьет.

– Артур ослаблен, – мягко напомнил Мерлин. – Десятки его людей убиты. Вся охрана Мордреда и копейщики с Кар Кадарна. Кай и его люди погибли в Иске, а если не погибли, то бежали. Христиане восстали, Дерфель. Я слышал, они помечают свои дома знаком рыбы и убивают всех, на чьих домах этого знака нет. – Некоторое время он шагал в мрачной задумчивости. – Очищают Британию к приходу своего бога.

– Однако Саграмора Ланселот не убил, – сказал я, надеясь, что не ошибся, – и у Саграмора есть войско.

– Саграмор жив, – заверил меня Мерлин и тут же сообщил самую страшную новость: – На него напал Кердик. Мне думается, – продолжал он, – что Ланселот и Кердик сговорились разделить Думнонию между собой. Кердику достанутся приграничные земли, Ланселоту – все остальное.

Я не знал, что ответить. Услышанное не укладывалось в голове. Кердик напал на Думнонию? Христиане восстали, чтобы объявить Ланселота своим королем? Все произошло так стремительно, за несколько дней. Когда я покидал Думнонию, ничто не предвещало таких бедствий.

– Были предвестия, – сказал Мерлин, читая мои мысли. – Были, только никто из нас не принимал их всерьез. Кого занимало, что христиане рисуют на своих домах рыбу? Кто обращал внимание на то, как они беснуются? Мы так привыкли к проклятиям священников, что перестали их замечать. И кто из нас верит, что их бог через четыре года придет в Британию? Знамения повсюду, Дерфель, но мы к ним слепы. Однако ужас породило не это.

– Его породили Ланселот и Сэнсам, – сказал я.

– Все из-за Котла, – возразил Мерлин. – Кто-то им воспользовался, и его мощь вырвалась на волю. Полагаю, это сделали Динас и Лавайн, но они не в силах управлять Котлом, и ужас выплеснулся наружу.

Некоторое время я шел молча. Впереди был виден залив, серебристо-черный под садящейся луной. Кайнвин тихо плакала, и я взял ее за руку.

– Я узнал, кто мой отец, – сказал я, пытаясь отвлечь милую от ее горя. – Только вчера выяснил.

– Твой отец – Элла, – спокойно объявил Мерлин. Я вытаращил глаза.

– Откуда ты знаешь?

– По твоему лицу, Дерфель, по твоему лицу. Сегодня, когда ты появился в воротах, тебе не хватало только медвежьей шкуры. – Он улыбнулся. – Помню тебя смышленым мальчонкой, любознательным и обидчивым… сегодня ты явился как грозный воин богов.

– Это правда? – спросила Кайнвин.

– Да, – отвечал я, боясь, что она от меня отшатнется. Мой страх был напрасен.

– Значит, Элла – воистину великий муж, о принц, – с печальной улыбкой проговорила Кайнвин.

Мы добрались до залива и повернули на север. Идти нам было некуда, кроме как в Гвент или Повис, еще не охваченные общим безумием. Однако дорога наша закончилась там, где начавшийся прилив хлопьями пены разбегался по илистому мелководью. Слева лежало море, справа – болота Аваллона, и мне казалось, что мы в ловушке, однако Мерлин велел не волноваться.

– Отдыхайте, – сказал он. – Скоро придет помощь. Старик повернулся к востоку, где над холмами за болотом брезжила утренняя заря.

– Светает. С восходом солнца придет помощь.

Он сел и принялся играть с Сереной и ее котятами. Остальные лежали на песке рядом со скудным скарбом. Пирлиг, наш бард, пел любовную песнь Рианнон, которую так любила слушать Диан. Кайнвин, обняв Морвенну, плакала. Я глядел на серое море и грезил о мести.

Встало солнце, обещая очередной погожий летний денек, только по Думнонии уже должны были скакать высланные за нами всадники. Котел достали на свет, христиане стекались под знамена Ланселота, ужас выплеснулся наружу, и все, сделанное Артуром, висело на волоске.

Не только Ланселотовы люди искали нас в то утро. Жители болотной деревушки услышали о том, что произошло с домом Эрмида и что мерзостная церемония в Инис Видрине была христианской свадьбой. Всякий враг христиан был другом здешних жителей, так что рыбаки и охотники отправились нас разыскивать.

Они нашли нас через два часа после восхода и отвели на север болотными тропами, на которые ни один враг не отважился бы вступить. К ночи, миновав болота, мы были у города Абоны, откуда отплывали в Силурию корабли с зерном, горшками, оловом и свинцом. Старые римские доки охраняли Ланселотовы воины, числом не более двадцати и мертвецки пьяные. Мы перебили их всех. Смерть уже пришла в Абону: у реки валялись тела десятка убитых язычников. Фанатики-христиане, повинные в их смерти, ушли, чтобы присоединиться к воинству Ланселота; оставшиеся жители города дрожали от страха. Они рассказали нам о недавних событиях, заверили, что не принимали участия в убийствах, и заперлись в домах, на каждом из которых была нарисована рыба. На следующее утро с приливом мы отплыли в Иску Силурийскую, где жил Ланселот в пору своего недолгого правления Силурией.

Кайнвин сидела в ладье рядом со мной.

– Удивительно, – сказала она, – как войны приходят и уходят вместе с королями.

– В каком смысле? – спросил я.

Кайнвин пожала плечами.

– После смерти Утера были постоянные войны, пока Артур не убил моего отца. Потом наступил мир. Теперь Мордред вступил на престол, и снова начались войны. Словно времена года. Войны приходят и уходят. – Она положила голову мне на плечо. – И что будет дальше?

– Ты с девочками отправишься в Кар Свое, а я останусь и буду воевать.

– Думаешь, Артур станет сражаться?

– Если Гвиневеру убили, – сказал я, – он не сложит оружие, пока в живых остается хоть один враг.

Мы ничего не знали о Гвиневере, но понимали, что вряд ли христиане ее пощадят.

– Бедная Гвиневера, – вздохнула Кайнвин. – И бедный Гвидр.

Она была очень привязана к Артурову сыну.

Мы высадились на берегу реки Уск и пешком двинулись в столицу Гвента Бурриум. Здесь, во владениях короля Мэурига, мы были в безопасности: христианский Гвент не заразился безумием от соседней Думнонии. Гвентом и так правил христианин – может быть, поэтому здешний народ сохранял спокойствие. Мэуриг во всем винил Артура.

– Это потому, что он не уничтожил язычество, – сказал король Гвента.

– Да Артур сам язычник, с какой стати ему уничтожать язычество! – возразил я.

– Мне кажется, что истинность христианства самоочевидна, – отвечал Мэуриг. – Если человек не видит, куда идет история, ему некого винить, кроме самого себя. Христианство – эту будущее, лорд Дерфель, язычество – прошлое.

– Ничего себе будущее, – горько заметил я, – если через четыре года все кончится.

– Не кончится, а начнется! – вскричал Мэуриг. – После второго пришествия Христа наступит благословенное время! Мы все станем королями, все будем счастливы.

– Кроме нас, язычников.

– Разумеется, кто-то должен гореть в аду. Однако у вас есть время принять истинную веру.

Мы с Кайнвин отклонили предложение креститься. На следующее утро она отправилась в Повис вместе с Сереной, Морвенной, а также остальными женщинами и детьми. Мои копейщики обняли своих близких. Мэуриг дал в сопровождение нашим семьям отряд воинов; я добавил к ним несколько копейщиков с наказом вернуться, как только они доставят женщин к Кунегласу. Повисский друид Малейн отправился вместе с ними, а Мерлин и Нимуэ пошли с нами – теперь, как и на Темной дороге, все их мысли были устремлены к Котлу.

Король Мэуриг вместе с нами выехал в Глевум. Город располагался в Думнонии, но на самой границе с Гвентом, так что его земляные валы и частокол защищали владения Мэурига. Он предусмотрительно разместил там своих копейщиков, чтобы беспорядки в Думнонии не перекинулись на Гвент. До Глевума мы добрались за полдня, и здесь, в римском дворце, где собирался последний верховный совет Утера, я нашел основную часть своего отряда, Артуровых воинов и самого Артура.

При моем появлении лицо его вспыхнуло такой радостью, что я невольно прослезился. Мои копейщики, остававшиеся с Артуром, когда я сам отправился на поиски матери, разразились ликующими криками. Последовали объятия и обмен новостями. Я поведал, что случилось в доме Эрмида, назвал имена погибших, заверил своих товарищей, что их жены и дети живы, потом повернулся к Артуру.

– Враги убили Диан, – сказал я.

– Диан? – В первый миг он мне не поверил.

– Диан, – повторил я, и на глаза вновь навернулись слезы.

Артур обнял меня за плечи и вывел на стены Глевума, где стояли одетые в красные плащи копейщики Мэурига. Он заставил меня заново повторить всю скорбную повесть с нашего расставания и до погрузки на корабли в Абоне.

– Динас и Лавайн, – с ненавистью повторил Артур, потом вытащил Экскалибур и поцеловал сталь. – Твоя месть – моя месть, – поклялся он и убрал клинок в ножны.

Некоторое время мы ничего не говорили, только смотрели на широкую долину к югу от Глевума. Она выглядела удивительно мирной, в полях пшеницы алели маки.

– О Гвиневере что-нибудь известно? – нарушил тишину Артур, и я различил в его голосе нотки отчаяния.

– Нет, господин.

Артур вздрогнул, потом взял себя в руки.

– Христиане ее ненавидят, – тихо проговорил он и, как ни мало это было ему свойственно, тронул стальную рукоять Экскалибура, чтобы отвести зло.

– Господин, – попытался успокоить его я, – у нее есть охрана. И дворец стоит на берегу моря. Возможно, ей удалось бежать.

– Куда? В Броселианд? А если Кердик отправит вдогонку корабли? – Он на несколько мгновений закрыл глаза, потом мотнул головой. – Остается лишь ждать вестей.

А спросил о Мордреде, но Артур знал о нем столько же, сколько и мы.

– Полагаю, он погиб, – сказал Артур, – не то бы уже добрался до нас.

Зато он слышал новости о Саграморе, и новости эти были дурные.

– Кердик наступает стремительно. Кар Амбра и Каляева пали, Кориниум осажден. Еще несколько дней он продержится, ибо Саграмор успел добавить к тамошнему гарнизону двести копейщиков, но припасы скоро закончатся. Да, снова война. – Он коротко, хрипло хохотнул. – Ты был прав насчет Ланселота, а я слеп. Считал его другом.

Я промолчал, только взглянул на Артура и, к своему удивлению, увидел седину на его висках. Мне он по-прежнему казался молодым, однако человек малознакомый назвал бы его мужем в возрасте.

– Как мог Ланселот призвать Кердика, – в сердцах воскликнул Артур, – и поднять христиан на бунт?

– Потому что он хочет быть королем Думнонии, – отвечал я, – и нуждается в их копьях. А Сэнсам хочет быть его главным советником и казначеем.

Артур поежился.

– Думаешь, Сэнсам и впрямь подстроил, чтобы нас убили в монастыре Кадока?

– А кто еще?

Сэнсам, как мне помнилось, первым связал символ на щите Ланселота с именем Христа, Сэнсам довел христиан до безумия, вознесшего Ланселота на трон. Вряд ли епископ верил в скорое пришествие Христа, просто хотел сосредоточить в своих руках как можно больше власти, и Ланселот его в этом смысле устраивал. Если Ланселот закрепится на престоле, бразды правления перейдут мышиному королю.

– Мерзавец, – с ненавистью произнес я. – Надо было убить его десять лет назад.

– Бедная Моргана, – вздохнул Артур. Потом скривился. – Что мы сделали не так?

– Мы? – возмутился я. – Мы все делали правильно.

– Мы так и не поняли, чего хотят христиане. Впрочем, что толку, если бы даже поняли? Их не удовлетворит ничего, кроме окончательной победы.

– Дело не в нас, – сказал я, – дело в календаре. Они взбесились от того, что близится пятисотый год.

– Я надеялся, – тихо проговорил Артур, – что мы спасаем Думнонию от безумия.

– Ты дал людям мир, – сказал я, – и вместе с миром – возможность растравлять свое безумие. Если бы мы все это время сражались с саксами, их силы уходили бы на войну и на выживание, а так мы дали им возможность впасть в полный идиотизм.

Он пожал плечами.

– Что делать теперь?

– Теперь? – переспросил я. – Сражаться!

– Как? – горько спросил Артур. – Саграмор воюет с Кердиком. Кунеглас даст нам воинов, а Мэуриг – нет.

– Не даст? – встревожился я. – Он же принес клятву Круглого стола!

Артур печально улыбнулся.

– Эти клятвы, Дерфель, как они нас преследуют. А в наше скорбное время люди стали легко к ним относиться. Ланселот ведь тоже принес клятву, разве не так? Мэуриг заявил, что если Мордред мертв, то отсутствует и casus belli*.– Он горько процитировал латынь; я вспомнил, как Мэуриг говорил те же самые слова перед Лугг Вейлом и как Кулух передразнивал его, превратив мудреное выражение в «козу съели».

– Кулух придет к нам на помощь, – сказал я.

– Сражаться за земли Мордред а? Сомневаюсь.

– Сражаться за тебя, господин, – отвечал я. – Ибо если Мордред убит, то король ты.

Артур горько улыбнулся.

– Король чего? Глевума? – Он хохотнул. – У меня есть ты, Саграмор, те воины, которых даст Кунеглас, а у Ланселота – Думнония и Кердик.

Некоторое время он шел в молчании, потом улыбнулся кривой улыбкой.

– Некогда у нас был союзник, хоть и совсем не друг. Элла воспользовался отсутствием Кердика, чтобы снова захватить Лондон. Может быть, они с Кердиком друг друга поубивают?

– Эллу, – сказал я, – убьет не Кердик, а собственный сын. Артур непонимающе взглянул на меня.

* Повод к войне (лат.).

– Какой сын?

– Я – сын Эллы.

Артур остановился и поглядел мне в лицо, словно проверяя, не пошутил ли я.

– Ты?

– Да, господин.

– Правда?

– Честью клянусь, я – сын твоего недруга.

Артур некоторое время смотрел на меня, потом расхохотался. Смеялся он долго, искренне, до слез, наконец вытер глаза рукавом и сказал весело:

– Ах, Дерфель! Если б Утер и Элла знали!

Утер и Элла, заклятые враги, чьи сыновья стали друзьями. Рок неумолим.

– Возможно, Элла знает. – Я вспомнил, как мягко он меня укорял за небрежение к Эрке.

– Теперь он наш союзник, – сказал Артур, – хотим мы того, или нет. Разве что мы предпочтем не сражаться.

– Не сражаться? – в ужасе переспросил я.

– Порою, – тихо молвил Артур, – мне хочется одного: отыскать Гвиневеру и Гвидра, увезти их в крохотный домик и жить там в мире. Меня так и тянет принести обет: пусть только боги вернут мне близких, а я поклянусь их больше не беспокоить. Найду себе домик вроде того, что был у тебя в Повисе, помнишь?

– Кум Исаф, – отвечал я, дивясь, как Артур верит, будто Гвиневера сможет быть счастлива в таком домике.

– Вроде Кум Исафа, – мечтательно повторил Артур. – Плуг, поле, подрастающий сын, король, которого я буду чтить, песни вечером у очага…

Он снова поглядел на юг. К западу от долины вздымались зеленые холмы, а недалеко за ними было воинство Кердика.

– Я так устал. – На мгновение мне показалось, что сейчас Артур заплачет. – Подумай о том, чего мы достигли, о дорогах и мостах, о спорах, которые мы уладили, о процветании, которого мы добились, – и все обращено в прах религией! Религией! – Он сплюнул. – Стоит ли Думнония того, чтобы за нее сражаться?

– Душа Диан – стоит, – отвечал я. – И покуда живы Динас с Лавайном, я не успокоюсь. Молю богов, чтобы у тебя не было таких же причин для мести, и все равно ты должен сражаться. Если Мордред погиб, ты – король, если он жив, то наши клятвы в силе.

– Клятвы, – горько повторил Артур. Мне подумалось, что он вспоминает те же слова, произнесенные над морем, у которого предстояло принять смерть Изольде. – Наши клятвы.

Однако лишь клятвы у нас и остались, ибо они – вожатые во дни хаоса, а хаос теперь охватил всю Думнонию. Кто-то выпустил наружу мощь Котла, и бедствия грозили поглотить нас всех.

ГЛАВА 12

Думнония в то лето была подобна огромной игральной доске, и Ланселот умело расставил фигуры, в первый же ход захватив половину поля. Он отдал саксам долину Темзы, но заполучил всю остальную страну благодаря христианам, готовым сражаться за нового короля потому, что на щите у него изображена рыба. Сомневаюсь, что Ланселот был более христианином, нежели Мордред, но Сэнсамовы миссионеры разнесли этот бред про рыбу по всей Думнонии, и для бедных обманутых христиан Ланселот стал предтечей Христа.

Нельзя сказать, что он выиграл по всем пунктам. Ловушка, подстроенная Артуру, не сработала, и живой Артур представлял для Ланселота опасность. Однако в тот день, когда я прибыл в Глевум, самозваный король попытался одним махом сбросить с доски все вражеские фигуры.

Он прислал гонца с перевернутым щитом и веткою омелы на копье. Тот доставил послание, призывающее Артура в Дун Кейнах, древнюю крепость, чьи земляные валы вздымались в нескольких милях от укреплений Глевума. Ланселот требовал, чтобы Артур явился туда сегодня же, и клятвенно обещал ему безопасность; Артуру разрешалось взять столько копейщиков, сколько тот пожелает. На такое дерзкое письмо можно было бы ответить только отказом, если бы не заключительные слова, в которых Артуру сулили вести о Гвиневере. Ланселот знал, что такое обещание наверняка выманит Артура из Глевума.

Он выехал через час. Я возглавлял его отряд – двадцать воинов в полном боевом облачении. Палило солнце. Белые облака плыли над холмами, круто встающими к востоку от широкой долины Северна. Мы могли бы проехать через эти холмы но, опасаясь засады, двинулись по старой римской дороге в самой долине, между полями ржи и ячменя, в которых алели маки. Через час мы свернули на восток и проскакали мимо цветущего боярышника, по лугу, который так и просился под серп, к крутому зеленому склону, увенчанному древней крепостью. Овцы разбегались, когда мы преодолевали подъем, такой крутой, что я предпочел спешиться и вести лошадь в поводу. В траве розовел ятрышник.

Мы остановились в ста шагах от вершины, и я поднялся в одиночку – проверить, не притаились ли враги за поросшим травой валом. Я вспотел и запыхался, пока выбирался наверх, но засады не обнаружил. Крепость была пуста, только два зайца брызнули у меня из-под ног. Тишина настораживала, однако вскоре под низкими деревьями в северной стороне крепости показался одинокий всадник. Копье он держал наконечником вниз. Всадник спешился. Еще человек десять конных показались из-за деревьев. Все они бросили копья, давая понять, что явились с миром.

Я помахал Артуру. Отряд поднялся на холм, и мы вдвоем двинулись вперед. Артур был в лучших своих доспехах. Он явился не просителем, а воином в увенчанном белым плюмажем шлеме и посеребренных доспехах.

Навстречу нам вышли двое. Я ожидал увидеть самого Ланселота, но он выслал вместо себя своего двоюродного брата и защитника. Борс был высокий, плечистый, черноволосый бородач и отличный воин. Если Ланселот всю жизнь юлил, как змея, то Борс пер, как бык. Мы не питали друг к другу неприязни, но обстоятельства сделали нас противниками.

Боре учтиво кивнул. Сам он был в доспехах, его спутник – в священническом облачении. Я с удивлением узнал Сэнсама. Обычно он не показывал явно, чью сторону занял. Коль скоро мышиный король открыто выступает сторонником Ланселота, значит, он не сомневается в победе. Артур, наградив его уничижительным взглядом, обратился к Борсу.

– У тебя есть вести о моей жене, – коротко сказал он.

– Она жива и в безопасности, – отвечал Борс. – И твой сын тоже.

Артур закрыл глаза. Он не мог скрыть облегчения; прошло несколько мгновений, прежде чем к нему вернулся дар речи.

– Где они? – спросил он, когда наконец сумел взять себя в руки.

– В Морском дворце, – отвечал Борс, – под охраной.

– Вы берете женщин в плен? – презрительно спросил я.

– Она под охраной, – в тон мне отвечал Борс, – потому что думнонийские христиане убивают врагов. А христиане, лорд Артур, не любят твою жену. Мой повелитель, король Ланселот, взял твоих жену и сына под свою защиту.

– В таком случае твой повелитель, король Ланселот, – отвечал Артур с еле заметной долей сарказма, – мог бы доставить их сюда под охраной.

– Нет, – отрезал Борс. Он был с непокрытой головой; от жаркого солнца на широком, покрытом шрамами лице выступил пот.

– Нет? – переспросил Артур тоном, не предвещавшим ничего хорошего.

– Мне поручено передать тебе следующее, – с вызовом проговорил Борс. – Мой король дарует тебе право жить в Думнонии вместе с женой, в почете и уважении, если ты присягнешь ему на верность.

Он помолчал и взглянул на небо. Был один из тех вещих дней, когда луна видна на небе вместе с солнцем. Борс указал на луну – она была во второй четверти – и объявил:

– До полнолуния ты должен явиться к моему повелителю в Кар Кадарн не более чем с десятью людьми. Ты принесешь клятву и получишь разрешение жить мирно в его владениях.

Я плюнул, показывая, что думаю об этих посулах, однако Артур жестом попросил меня сдержать гнев.

– А если я не приду? – спросил он.

Другой постыдился бы передавать такие слова, но Борс даже не покраснел.

– Если ты не придешь, – сказал он, – мой король сочтет это объявлением войны, и в таком случае ему потребуются все его воины. Даже те, что сейчас охраняют твоих жену и ребенка.

– Вы отдадите их на растерзание христианам? – Артур кивнул на Сэнсама.

– Она всегда может креститься! – вставил Сэнсам. Он стиснул висевшее на шее распятие. – Если она примет крещение, клянусь, ничего дурного с ней не случится.

Артур несколько мгновений смотрел на Сэнсама, потом плюнул ему в лицо. Епископ отпрянул. Борса зрелище явно порадовало; я заключил, что капеллан и защитник самозваного короля не ладят между собой. Артур снова взглянул на Борса.

– Расскажи мне о Мордреде, – потребовал он. Борс удивился.

– Рассказывать нечего. Он мертв.

– Ты видел его тело? – спросил Артур. Борс замялся, потом мотнул головой.

– Он пал от руки человека, чью дочь обесчестил. Больше я ничего не знаю. Мой повелитель прибыл в Думнонию, чтобы подавить беспорядки, вспыхнувшие после убийства. – Он помолчал, давая Артуру возможность вставить слово, однако ответа не дождался и снова поглядел на луну. – У тебя есть время до полнолуния, – и с этими словами повернул прочь.

– Погоди! – крикнул я ему в спину. – А как насчет меня?

Боре обернулся. Его безжалостный взгляд встретился с моим.

– Насчет тебя? – презрительно переспросил защитник Ланселота.

– Требует ли убийца моей дочери присяги и от меня?

– Моему королю ничего от тебя не нужно, – отвечал Борс.

– Тогда передай, что мне кое-чего от него нужно, – сказал я. – Души Динаса и Лавайна, и я их добуду во что бы то ни стало.

Боре пожал плечами, показывая, что ему ничуть не жалко Динаса и Лавайна, потом вновь взглянул на Артура.

– Будем ждать тебя в Кар Кадарне, – объявил он и пошел прочь.

Сэнсам остался. Он принялся кричать, что Христос грядет во славе и что к этому счастливому дню землю надо очистить от грешников и язычников. Я плюнул в него и пошел за Артуром. Сэнсам трусил следом, крича нам вдогонку, потом внезапно окликнул меня по имени. Я не обернулся.

– Лорд Дерфель! – крикнул он снова. – Сожитель блудницы!

Он знал, что это оскорбление заставит меня обернуться в гневе; однако ему не нужен был мой гнев, только мое внимание.

– Я не хотел никого задеть, – торопливо сказал он, когда я обернулся. – Мне надо с тобой поговорить. – Он поглядел назад, убеждаясь, что Борс нас не слышит, снова громко потребовал от меня покаяния и шепотом добавил: – Я думал, вы с Артуром погибли.

– Ты отправил нас в западню, – сказал я. Сэнсам побелел.

– Душой клянусь, нет! Нет, Дерфель! – Он перекрестился. – Пусть ангелы вырвут мне язык и скормят дьяволу, если я лгу! Всемогущим Богом клянусь, Дерфель, я ничего не знал! – Он быстро огляделся и снова обратился ко мне: – Динас и Лавайн стерегут Гвиневеру в Морском дворце. Не забудь, господин, что это я тебе сказал.

Я улыбнулся.

– Не хочешь, чтобы Борс узнал о твоих словах?

– Не говори ему, господин, умоляю!

– Что ж, вот это убедит его в твоей невиновности. – И я влепил мышиному королю такую затрещину, что в голове у него должен был раздаться звон, как от большого монастырского колокола.

Сэнсам отлетел на траву и остался лежать, выкрикивая проклятия, а я пошел прочь. Теперь мне было ясно, зачем епископ пришел в заросшую травой крепость. Он ясно видел в Артуре угрозу Ланселоту и не решался возлагать все надежды на человека, которому противостоит Артур. Подобно своей жене, епископ торопился заручиться моей благодарностью.

– Что там произошло? – спросил Артур, когда я его нагнал.

– Сэнсам говорит, что Динас и Лавайн стерегут Гвиневеру в Морском дворце.

Артур засопел и взглянул на бледную луну.

– Сколько дней до полнолуния?

– Пять? – предположил я. – Шесть? Мерлин скажет.

– Шесть дней на раздумья. – Он остановился. – Осмелятся ли они ее убить?

– Нет, господин, – отвечал я, надеясь, что не ошибся. – Они не посмеют так тебя ожесточить. Им надо, чтобы ты присягнул Ланселоту, тогда-то тебя и убьют. И ее, возможно, тоже.

– А если я не приду, – тихо проговорил он, – ее будут держать в заложницах. А покуда она в руках Ланселота, я бессилен.

– У тебя есть меч, щит и копье. Никто не назовет тебя бессильным.

Боре и его люди, сев на коней, умчались прочь. Мы немного постояли на крепостном валу, глядя с высоты птичьего полета на запад, туда, где за Северном расстилалась далекая Силурия. Это один из красивейших видов в Британии. Все было таким солнечным и прекрасным. За такую землю стоило сражаться.

Оставалось шесть ночей до полнолуния.

– Семь, – сказал Мерлин.

– Ты уверен? – спросил Артур.

– Может, шесть, – допустил Мерлин. – Ты же не ждешь, что я займусь расчетами. Такое нудное занятие. Я часто высчитывал полнолуния для Утера и почти всегда неправильно. Шесть или семь. Может, восемь.

– Малейн посчитает, – сказал Кунеглас.

Вернувшись с Дун Кейнаха, мы застали повисского короля в Глевуме. С собой он привез Малейна, которого встретил по дороге, – тот сопровождал наших жен и детей на север. Кунеглас обнял меня и поклялся отомстить Динасу и Лавайну. С ним прибыли шестьдесят копейщиков, еще сто уже выступили из Кар Своса. Вскорости должны были подоспеть и остальные; Кунеглас твердо решил сражаться и щедро пообещал предоставить нам всех своих воинов.

Сейчас шестьдесят его бойцов вместе с Артуровыми сидели под стенам большого зала в Глевуме, покуда их вожди совещались за центральным столом. Недоставало только Саграмора – он сражался с Кердиком под Кориниумом. Мэуриг не мог скрыть раздражения от того, что Мерлин занял большое кресло во главе стола. Кунеглас с Артуром сидели по правую и по левую руку от Мерлина, Мэуриг – напротив, мы с Кулухом разместились на оставшихся местах. Кулух прибыл в Глевум вместе с Кунегласом, и при его появлении в дымном зале словно повеяло свежим воздухом. Кулуху не терпелось ринуться в бой. Он объявил, что, раз Мордред мертв, то Артур – король Думнонии, и готов был не щадя живота защищать его трон. Мы с Кунегласом разделяли его настрой, Мэуриг что-то вякал про осторожность, Артур молчал, Мерлин притворялся спящим. На губах его играла легкая улыбка, однако глаза были закрыты: он делал вид, будто пребывает в блаженном неведении касательно наших споров.

Кулух поднял угрозы Борса на смех. Он утверждал, что Ланселот ни за что не убьет Гвиневеру. Артур, говорил Кулух, должен немедля скакать на юг во главе вооруженных людей и захватить трон.

– Завтра! – требовал Кулух. – Завтра выезжаем. Дня за два управимся.

Кунеглас был не столь нетерпелив. Он советовал дождаться его повисских копейщиков, а тогда уже объявлять войну.

– Сколько у Ланселота людей? – спросил он. Артур пожал плечами.

– Не считая Кердиковых? Около трехсот!

– Пустяки! – взревел Кулух. – За полдня перебьем!

– И еще множество христианских фанатиков, – напомнил Артур.

Кулух высказался о христианах так, что христианин Мэуриг захлебнулся возмущением. Артур успокоил молодого короля.

– Вы все забываете одно, – кротко проговорил он. – Я никогда не хотел быть королем. Не хочу и сейчас.

За столом наступила тишина. Воины у стены недовольно зароптали.

– Хочешь ты или не хочешь – уже неважно, – объявил Кулух. – Боги все решили за тебя.

– Если бы они хотели сделать меня королем, – возразил Артур, – то устроили бы так, чтобы Утер женился на моей матери.

– Так чего ты хочешь? – в ярости взвыл Кулух.

– Я хочу вернуть Гвидра и Гвиневеру, – тихо сказал Артур. – И разбить Кердика, – добавил он, прежде чем опустить глаза к исцарапанному столу. – Я хочу жить, как обычный человек. С женой, сыном, домом и хозяйством. Хочу мира. – Впервые он говорил не о Британии, а только о себе самом. – Не желаю быть опутанным клятвами, не хочу разбираться с чужими честолюбивыми устремлениями и вершить судьбы других людей. Хочу поступить, как Тевдрик. Отыскать тихое зеленое местечко и поселиться там.

– И гнить? – очнулся от притворного сна Мерлин. Артур улыбнулся.

– Столько всего можно узнать. Почему человек делает два меча из одного металла на одном огне, и первый служит верой и правдой, а второй гнется в первом же бою? Столько всего можно изведать.

– Он хочет быть кузнецом, – сказал Мерлин Кулуху.

– Я хочу лишь вернуть Гвиневеру и Гвидра, – твердо повторил Артур.

– В таком случае присягни Ланселоту, – посоветовал Мэуриг.

– Если он приедет в Кар Кадарн, – горько произнес Кулух, – его встретят с сотней вооруженных людей и убьют, как собаку.

– Если я приеду с королями – нет, – мягко возразил Артур.

Мы вытаращили глаза. Артур с удивлением смотрел на наши недоуменные лица.

– С какими королями? – нарушил молчание Кулух. Артур улыбнулся.

– Если король Кунеглас и король Мэуриг поедут со мною в Кар Кадарн, то Ланселот едва ли посмеет меня убить. Перед лицом королей Британии он вынужден будет вступить в переговоры и прийти к какому-нибудь соглашению. Он страшится меня, но когда поймет, что угрозы нет, успокоится и сохранит жизнь мне и моей семье.

Снова наступила тишина – мы переваривали услышанное. Наконец Кулух негодующе взревел:

– И ты оставишь этого ублюдка Ланселота королем? Копейщики у стены согласно загудели.

– Братец, братец! – попытался успокоить его Артур. – Ланселот – не злодей, просто слабый человек. Он не умеет заглядывать вперед, у него нет далеко идущих планов, только жадные глаза и загребущие руки. Он хватает, что видит, подгребает под себя и ждет, когда появится что-нибудь еще. Сейчас Ланселот хочет моей смерти из страха передо мной. Когда он поймет, что цена будет слишком велика, то успокоится.

– Ланселот успокоится только после твоей смерти, глупец! – Кулух грохнул по столу кулаком. – Он наплетет тебе с три короба, пообещает вечную дружбу и вонзит меч между ребер, как только твои короли уедут домой.

– Он будет мне лгать, – согласился Артур. – Все короли лгут. Ни одно королевство не устоит без лжи, ибо на ней держится нагла слава. Мы платим бардам, чтобы они превратили мелкую стычку в великое сражение, и сами порою верим их лжи. Ланселот хотел бы верить тому, что поют барды, но на самом деле он слаб и отчаянно нуждается в сильных друзьях. Сейчас он меня боится, потому что считает врагом. Узнав, что я ему не враг, он поймет, что я ему нужен, дабы избавить Думнонию от Кердика.

– А кто позвал Кердика в Думнонию? – возмутился Кулух. – Ланселот и позвал!

– О чем скоро пожалеет, – печально отвечал Артур. – Кердик – опасный союзник.

– Ты будешь сражаться за Ланселота? – ужаснулся я.

– Я буду сражаться за Британию, – печально отвечал Артур. – Я не могу просить людей проливать кровь за то, чтобы сделать меня королем, но я позову их сражаться за дома, жен и детей. За это я борюсь сейчас. За Гвиневеру. И за то, чтобы победить Кердика. А когда он будет разбит, не все ли равно, кто останется королем? Стране нужен монарх, и думаю, Ланселот будет править получше Мордреда.

Вновь наступила тишина. В углу завыла собака, один из воинов чихнул. Артур оглядел наши лица и понял, что мало кого убедил.

– Если я объявлю войну Ланселоту, – сказал он, – мы вернемся к Британии до Лугг Вейла. К Британии, где каждый воевал с соседом, вместо того чтобы вместе сражаться против саксов. Есть лишь один принцип: завет Утера не подпускать саксов к Северну. А сейчас они ближе к нему, чем когда-либо прежде. Если я буду сражаться за трон, которого не хочу, Кердик захватит Кориниум, потом этот город. А коли он возьмет Глевум, то разрежет Британию надвое. Если я буду воевать с Ланселотом, то все достанется саксам. Они покорят Думнонию, Гвент, а затем пойдут на Повис.

– Вот именно. – Мэуриг зааплодировал Артуру.

– Я не буду сражаться за Ланселота, – со злостью отвечал я, и Кулух зааплодировал мне.

Артур улыбнулся.

– Мой дорогой Дерфель, я не призываю тебя сражаться за Ланселота, но мне нужны твои люди, чтобы воевать против Кердика. За помощь в войне с саксами я потребую от Ланселота, чтобы он выдал тебе Динаса и Лавайна.

Я вытаращил глаза. До этого мига я и не подозревал, насколько далеко Артур все продумал. Мы все видели лишь предательство Ланселота, однако Артур думал только о Британии, о том, что саксов нельзя подпускать к Северну. Он помирится с Ланселотом, поможет мне отомстить и продолжит свое главное дело: разгром саксов.

– А христиане? – язвительно полюбопытствовал Кулух. – Так они и пустят тебя в Думнонию! Думаешь, не приготовят тебе костер?

Муэриг снова завякал, но Артур остановил его движением руки.

– Волнения среди христиан скоро улягутся, – сказал он. – Это как безумие – когда оно себя исчерпает, они вернутся по домам и начнут мало-помалу восстанавливать свою жизнь. А как только мы разобьем Кердика, Ланселот сможет навести порядок в Думнонии. Я буду просто жить со своей семьей – ничего другого мне не надо.

Кунеглас, откинувшись в кресле, разглядывал остатки римской росписи на потолке. Сейчас он выпрямился и поглядел на Артура.

– Повтори еще раз, чего ты хочешь, – тихо попросил он.

– Чтобы бритты жили в мире, – спокойно отвечал Артур. – Хочу разбить Кердика и вернуть свою семью.

Кунеглас повернулся к Мерлину.

– Что ты на это скажешь?

Мерлин завязывал косицы на бороде в узел. Сейчас он слегка вздрогнул, словно от изумления, и поспешно распутал пряди.

– Вряд ли боги хотят того же, что и Артур, – сказал он. – Ты забыл про Котел.

– Котел тут ни при чем, – твердо ответил Артур.

– Котел тут при всем, – с неожиданной резкостью проговорил Мерлин, – и Котел несет хаос. Ты желаешь порядка и думаешь, будто Ланселот прислушается к доводам разума, а Кердик склонится перед твоим мечом, но твой разумный порядок как не работал раньше, так не сработает и сейчас. Ты правда считаешь, что люди благодарны тебе за то, что ты принес им мир? Им просто прискучила мирная жизнь, и они начали беспорядки, чтобы прогнать скуку. Люди не хотят мира, Артур, они не терпят обыденности, а ты тянешься к ней, как жаждущий к меду. Твой рассудочный ход мыслей не победит богов, они уж об этом позаботятся. Думаешь, ты сможешь уползти в глухую деревню и разыгрывать там кузнеца? Нет. – Мерлин недобро улыбнулся и поднял длинный черный посох. – В этот самый миг боги готовят тебе напасть. – Он указал посохом на вход в зал. – Взгляни на свое злосчастье, Артур ал Утер.

Мы все обернулись и увидели в дверях Галахада. Его доспехи были по пояс заляпаны грязью. А подле него стоял жалкий колченогий уродец с жидкой бороденкой, носом-картошкой и курчавой щеткой на голове.

Ибо Мордред был жив.

Наступила изумленная тишина. Мордред проковылял вперед, и в его маленьких глазках вспыхнула обида на то, что ему здесь не рады. Артур смотрел на своего повелителя и мысленно прощался с тщательно выстроенными планами, которые нам только что изложил. Раз жив монарх, которому он присягал, никакого мира с Ланселотом быть не может. В Думнонии есть король, и это не Ланселот. Это Мордред, и Артур клялся ему в верности.

Тишина нарушилась, когда все обступили короля, чтобы узнать последние вести. Галахад шагнул ко мне.

– Славу богу, ты жив! – воскликнул он с искренним облегчением в голосе, заключая меня в объятия.

Я улыбнулся.

– Ждешь благодарности за то, что спас жизнь моему королю?

– Кто-то должен сказать мне «спасибо», раз этот неблагодарный гаденыш не сказал. Уж не знаю, почему Бог пощадил его, когда столько достойных людей погибло. Лливарх, Бедвир, Дагонет, Блез. – Он перечислял Артуровых воинов, павших в Дурноварии. Про некоторых я уже знал, про других услышал только сейчас. Галахад рассказал подробности их гибели. Он был в Дурноварии, когда весть об убийстве Мордреда подняла христиан на бунт, и утверждал, что среди мятежников были копьеносцы. Он считал, что люди Ланселота проникли в город под видом паломников, идущих в Инис Видрин, – они-то и начали резню.

– Почти все люди Артура были в питейных домах, – сказал Галахад, – их перебили почти всех, а где уцелевшие, ведомо только Богу. – Он перекрестился. – Знаешь, Дерфель, не Христово это дело, а происки дьявола. – Он с болью, почти со страхом взглянул на меня. – Насчет Диан – правда?

– Правда.

Галахад молча меня обнял. Он так и не женился и не завел собственных детей, но искренне привязался к моим дочкам.

– Ее убили Динас с Лавайном, – сказал я, – и они еще живы.

– Мой меч – твой, – промолвил Галахад.

– Знаю.

– Будь это Христово дело, – с жаром воскликнул он, – Динас и Лавайн не служили бы Ланселоту.

– Я не виню твоего бога, – отвечал я, – и вообще не виню богов.

Я обернулся. Народ толпился вокруг Мордреда, Артур кричал, требуя тишины и порядка, слуг отправили принести еду и приличествующую королю одежду, остальные пытались расслышать, что он говорит.

– Потребовал ли Ланселот, чтобы ты ему присягнул? – спросил я.

– Он не знал, что я в Дурноварии. Я остановился у епископа Эмриса, и он дал мне монашеское облачение, чтобы скрыть это… – Галахад похлопал по своим доспехам. – Бедный Эмрис в отчаянии. Считает, что его христиане помешались, и я с ним согласен. Наверное, мне следовало остаться и принять бой, но я сбежал. Мне сказали, что вы с Артуром погибли, но я не поверил и решил вас разыскать, а вместо этого нашел короля.

Он рассказал, что Мордред охотился на кабана к северу от Дурноварии. Видимо, Ланселот отправил своих людей, чтобы они перехватили короля на обратной дороге, но тому приглянулась какая-то деревенская девушка. К тому времени, как Мордред и его товарищи с ней натешились, уже стемнело, и он, заняв самый большой дом в деревне, потребовал еды. Убийцы ждали у северных ворот города, в то время как король пировал в десяти милях от них. В итоге люди Ланселота начали резню в Дурноварии, хотя Мордред каким-то образом избежал западни. Они распространили слух о его смерти, и Ланселот под этим предлогом захватил трон.

Мордред узнал о беспорядках от беженцев из города. Почти все товарищи сразу его покинули, селяне собирались с духом, чтобы убить короля, который надругался над их девушкой, да еще и потребовал еды. Мордред струхнул. Вместе с несколькими оставшимися спутниками он бежал на север, переодевшись в крестьянское платье.

– Они пытались добраться до Кар Кадарна, – сказал Галахад, – в надежде отыскать там верных копейщиков, а встретили меня. Я собирался к тебе домой, но узнал, что вы бежали, и вместе с королем отправился сюда.

– Вы видели саксов? Галахад мотнул головой.

– Они в долине Темзы. Мы ее обогнули. – Он взглянул на теснящуюся вокруг Мордреда толпу. – И что дальше?

Мордред был настроен решительно. Одетый в чужой плащ, король восседал во главе стола и уписывал хлеб с солониной. Он потребовал, чтобы Артур немедленно выступил с войском на юг. Всякий раз, как Артур пытался вставить слово, король стучал по столу и повторял свое требование.

– Ты что, отрекаешься от клятвы? – заорал он наконец, роняя изо рта недожеванный хлеб.

– Лорд Артур, – холодно заметил Кунеглас, – пытается спасти своих жену и ребенка.

Мордред тупо уставился на повисского короля.

– В ущерб моему королевству?

– Если Артур выступит против Ланселота, – объяснил Кунеглас, – Гвиневера и Гвидр погибнут.

– Так мы будем сидеть сложа руки? – в истерике завизжал Мордред.

– Мы будем думать, – грустно отвечал Артур.

– Думать?! – Мордред вскочил. – Думать, пока этот ублюдок правит моей страной?! Ты присягал? – закричал он на Артура. – И что проку от всех этих людей, если ты не будешь сражаться?! – Он махнул на копейщиков, кольцом окруживших стол. – Ты должен сражаться за меня! Этого требует твоя клятва! Сражаться! – Он снова хлопнул по столу. – Сражаться, а не думать!

Я не выдержал. Может быть, в тот миг меня коснулась душа дочери; почти не размышляя, я шагнул вперед и расстегнул пояс. Снял ножны, отбросил их вместе с мечом и сложил кожаный ремень пополам. Король что-то бормотал, заикаясь, но никто меня не остановил.

Я встал перед Мордредом и хлестнул его по лицу сложенным вдвое ремнем.

– Это, – сказал я, – не за те удары, что ты мне нанес, а за мою дочь, а это… – я ударил его снова, еще сильнее, – за то, что не сдержал клятву беречь королевство.

Воины одобрительно закричали. У Мордреда дрожала нижняя губа, как когда я бил его в детстве. На щеках багровели полосы от удара, из ссадины под глазом показалась кровь. Он тронул ее пальцем, потом плюнул мне в лицо недожеванным мясом и хлебом.

– За это ты умрешь, – процедил Мордред, потом, распаляясь все больше, попытался дать мне пощечину. – Как мог я защищать королевство! – закричал он. – Тебя не было! Артура не было!

Он снова занес руку, но я перехватил ее и поднял ремень для третьего удара.

Артур оттащил меня прочь. Мордред бежал сзади, молотя меня кулаками, но тут черный посох с силой обрушился на его руку. Король в ярости обернулся.

Над ним возвышался Мерлин.

– Ударь меня, Мордред, – тихо проговорил друид, – чтобы я превратил тебя в жабу и скормил змеям Аннуина.

Мордред молча смотрел на друида. Он попытался оттолкнуть посох, но Мерлин, продолжая давить, заставил его вернуться в кресло.

– Скажи мне, Мордред, – обратился к нему Мерлин, – зачем ты отправил Артура и Дерфеля так далеко?

Мордред затряс головой. Его пугал этот новый, статный и словно подросший Мерлин. Король привык видеть друида ветхим стариком, дремлющим на солнце в Линдинисском саду. Окрепший Мерлин с косицами и лентами в бороде внушал ему ужас.

Мерлин грохнул посохом об стол.

– Зачем? – тихо повторил он, когда отзвучало эхо удара.

– Привезти Лигессака, – прошептал Мордред.

– Мерзкий лгунишка! – сказал Мерлин. – Привезти Лигессака мог бы ребенок. Зачем ты отправил Дерфеля и Артура?

Мордред только тряс головой. Мерлин вздохнул.

– Давненько, юный Мордред, я не колдовал всерьез и многое подзабыл, но думаю, что с помощью Нимуэ смогу превратить твою мочу в черный гной, который будет жалить, словно осы, всякий раз, как ты пойдешь до ветра. Могу створожить твои куриные мозги, могу сделать так, чтобы твое мужество, – посох внезапно задрожал на уровне Мордредова паха, – сжалось до размеров сушеного боба. Все это я могу и сделаю, если ты не скажешь правду. – Друид улыбнулся, и в улыбке этой было больше угрозы, чем в указующем жезле. – Скажи, мой мальчик, зачем ты отправил Артура с Дерфелем в поселок Кадока?

У Мордреда дрожала нижняя губа.

– Мне Сэнсам сказал.

– Мышиный король! – в притворном удивлении вскричал Мерлин. Он снова улыбнулся, во всяком случае, обнажил зубы. – У меня есть еще вопрос, Мордред, и если ты не ответишь правдиво, то будешь испражняться жабами и слизью, в животе у тебя поселятся черви, и желчь их подступит к твоему горлу. Я нашлю на тебя колотун, и будешь ты до конца своих дней трястись в трясучке, ходить под себя жабами и рыгать желчью. Я, – он помолчал и понизил голос, – сделаю тебя еще страшнее, чем сделала мать. Итак, скажи, Мордред, что пообещал тебе Сэнсам, если ты отошлешь Артура с Дерфелем?

Мордред в ужасе смотрел на друида. Мерлин ждал. Когда ответа так и не последовало, он воздел посох к потолку.

– Именем Бела, – звучно начал друид, – и Каллика, пастуха его жаб, именем Суккелоса, и Горфаеля, смотрителя его червей…

– Что их убьют! – в отчаянии выкрикнул Мордред. Посох опустился и теперь снова указывал на него.

– Значит, это он тебе обещал, мой дорогой мальчик? – спросил Мерлин.

Мордред заерзал в кресле, но от посоха было не укрыться. Король сглотнул и огляделся по сторонам, однако никто не пришел ему на помощь.

– Да, что их убьют христиане, – признал Мордред.

– И зачем тебе это понадобилось? – спросил Мерлин. Мордред колебался, но друид снова поднял посох, и юнец выпалил:

– Потому что, пока он жив, я не король!

– Ты думал, что со смертью Артура сможешь вести себя, как заблагорассудится?

– Да!

– И поверил, что Сэнсам тебе друг?

– Да!

– И тебе в голову не пришло, что Сэнсам может желать твоей смерти? – Мерлин покачал головой. – Вот глупый мальчишка. Разве ты не знаешь, что христиане все делают неправильно? Самого первого из них распяли на кресте. Где уж ждать помощи от бога, который сам себе не помог? Спасибо за беседу, Мордред. – Старик улыбнулся, пожал плечами и зашагал прочь. Проходя мимо Артура, он обронил: – Я всего лишь пытаюсь помочь.

Мордред а трясло так, будто Мерлин и впрямь наложил на него проклятие. Он вцепился в подлокотники кресла, глаза от пережитого унижения наполнились слезами. Пытаясь собрать остатки растоптанной гордости, король потребовал, чтобы Артур взял меня под стражу.

– Не дури! – с досадой обернулся к нему Артур. – Думаешь, без Дерфелевых людей мы сможем вернуть тебе трон?

Мордред не ответил, и его упрямое молчание вызвало у Артура приступ ярости наподобие той, что заставила меня отхлестать короля по щекам.

– Вот без тебя можно обойтись! – рявкнул он. – Будешь сидеть здесь, под стражей!

Мордред раскрыл рот; слезы покатились по его щекам, мешаясь со струйкой крови.

– Не в качестве пленника, о король, – устало объяснил Артур, – но чтобы уберечь твою жизнь от сотен разгневанных людей, которые с большой охотой бы ее отняли.

– А что ты будешь делать? – жалобно прохныкал Мордред.

– Как я уже сказал, – с горечью произнес Артур, – буду думать.

Планы Ланселота вырисовывались все четче. Сэнсам подготовил убийство Артура, Ланселот отправил людей, чтобы убить Мордреда, и выступил вместе с войском в убеждении, что все преграды устранены, распаленные сэнсамовыми миссионерами христиане перебьют оставшихся врагов, а Кердик отвлечет на себя армию Саграмора.

Однако Артур уцелел, и Мордред тоже. Артур вынужден был держать клятву, а следовательно, нам предстояло воевать. Неважно, что начать войну значило отдать саксам долину Северна. Мы были связаны клятвой.

Мэуриг отказался выставить копейщиков против Ланселота – они-де нужны ему для охраны границ от возможных нападений Кердика или Эллы. Все уговоры были тщетны. Он, правда, согласился оставить своих людей в Глевуме, чтобы тамошний гарнизон смог присоединиться к войску Артура, но больше ни в чем не уступил.

– Гад ползучий, – ворчал Кулух.

– Разумный юноша, – возразил Артур. – Его цель – сберечь собственное королевство.

Он говорил с нами, своими военачальниками, в римских термах Глевума. В центральном зале сохранились мощеный пол и сводчатый потолок с полуосыпавшейся росписью: фавн, преследующий голых нимф в вихре цветов и листьев.

Кунеглас щедро согласился отправить копейщиков, которых привел из Кар Своса, на помощь Саграмору. Отряд возглавил Кулух. Он поклялся, что и пальцем не шевельнет для возвращения Мордреда на трон, но был не прочь сразиться с саксами. Получив подкрепление, Саграмор мог двинуться на юг и отрезать саксов, осаждавших Кориниум, чтобы те не пришли на выручку Ланселоту. Кунеглас обещал всю возможную помощь, но ему требовалось не менее двух недель, чтобы собрать воинов и привести их в Глевум.

У Артура было очень мало людей: те тридцать, что отправились с ним на север за Лигессаком (который теперь лежал в цепях в Глевуме), мои воины и семьдесят копейщиков думнонийского гарнизона. Правда, число это с каждым днем увеличивалось за счет беженцев из Думнонии. Некоторые язычники, спасаясь от разъяренных христиан, укрылись в старых земляных крепостях, другие ушли в леса, третьи сумели добраться до Глевума, среди них Морфанс, прозванный Уродливым, – он уцелел во время резни в питейных заведениях Дурноварии. Артур поручил ему глевумских воинов и велел идти на юг, к Аква Сулис. С этим же отрядом он отправил и Галахада.

– В бой не вступайте, – предупредил обоих Артур, – просто держите противника в напряжении. Оставайтесь в холмах и будьте постоянной угрозой. Когда подойдет король, – (он имел в виду Кунегласа), – идите с ним вместе к Кар Кадарну.

Сам Артур объявил, что не присоединится ни к Саграмору, ни к Морфансу, а отправится к Элле просить о помощи в войне с Кердиком. Многие глевумские христиане считали его врагом Божьим и видели в Ланселоте предтечу второго пришествия Христа; Артур рассчитывал, что они в своих посланиях на юг сообщат о его решении не выступать с войском и что эти послания так или иначе дойдут до Ланселота. Таким образом он надеялся обезопасить Гвиневеру.

– Дерфель пойдет со мной, – сказал Артур.

Я не хотел с ним идти. Есть другие толмачи, возразил я, и мне лучше отправиться на юг с Морфансом. Я не хотел встречаться со своим отцом, Эллой, и предпочел бы сражаться – не для того, чтобы снова посадить Мордреда на трон, но чтобы свергнуть Ланселота и разыскать Динаса с Лавайном.

Артур не согласился.

– Отправишься со мной, – твердо сказал он. – Возьмем сорок человек.

– Сорок? – возмутился Морфанс. Ему не хотелось отрывать от своего отряда такое большое число воинов.

Артур пожал плечами.

– Я не хочу являться к Элле жалким просителем, – сказал он. – Я б и больше людей взял, но, надеюсь, хватит и сорока. – Он помолчал, потом заговорил мрачным, напряженным голосом, так что воины, направившиеся было к выходу, сразу остановились. – Многие из вас не хотят сражаться за Мордреда. Кулух уже покинул Думнонию, Дерфель после окончания войны наверняка последует его примеру, да и, скорее всего, многие из вас. Для Думнонии это будет слишком большая утрата.

Он снова замолк. Снаружи пошел дождь, и сквозь трещины в потолке закапала вода.

– Я поговорил с Кунегласом, – Артур кивнул в сторону повисского короля, – и с Мерлином. Мы беседовали о древних установлениях и обычаях нашего народа. Я во всем следую закону и не могу избавить вас от Мордреда, ибо этого не дозволяет моя клятва. – Рука его машинально легла на рукоять Экскалибура. – Однако, – продолжал он, – закон дозволяет одно. Если король не может править страной, его может заменить совет, лишь бы король пользовался всеми почестями и привилегиями своего ранга. Так говорит Мерлин, и король Кунеглас подтверждает, что таким образом поступили в правление его прадеда Брихана.

– Когда тот на старости лет впал в детство! – весело вставил Кулух.

Артур слегка улыбнулся, но тут же снова нахмурился, собираясь с мыслями.

– Совсем не этого я хотел, – его слова гулко отдавались в большом зале, мешаясь со стуком дождевых капель, – но предлагаю, чтобы вместо Мордреда правил совет Думнонии.

– Верно! – закричал Кулух. Артур знаком попросил его замолчать.

– Я надеялся, что Мордред научится ответственности, однако этого не случилось. Меня заботит не то, что он желал мне смерти, а то, что он не удержал королевство. Мордред нарушил клятву, данную при вступлении на престол, и сомневаюсь, что сдержит ее в дальнейшем.

Он замолчал, и многие из нас подумали, сколько же времени понадобилось Артуру, чтобы признать очевидное. Долгие годы он упрямо отказывался верить, что король из Мордреда никакой. Теперь Мордред потерял трон и, что в глазах Артура было еще хуже, не смог защитить своих подданных. Дальше обманывать себя было уже нельзя. Артур стоял с непокрытой головой, с потолка капала вода, но он словно ничего не замечал.

– Мерлин сказал мне, – с горечью продолжал он, – что Мордред одержим злым духом. Я в этом плохо разбираюсь, но готов поверить. Если совет согласится, я предложил бы, чтобы, восстановив Мордред а на престоле, мы сохранили за ним все почести, какие положены королю. Пусть живет в Зимнем дворце, охотится, ест, как король, и в пределах закона удовлетворяет прочие свои аппетиты. Однако править он не будет. Предлагаю оставить ему привилегии, но не обязанности короля.

Мы разразились одобрительными возгласами. Как же мы кричали! Теперь нам было за что сражаться. Не за гнусного змееныша Мордреда, а за Артура. Сколько бы он ни говорил про правление совета, мы понимали: Артур будет королем Думнонии во всем, кроме официального титула, и ради этого стоило воевать. Теперь мы знали, за что проливать кровь. За Артура.

Собираясь с посольством к Элле, Артур выбрал двадцать лучших своих конников и велел мне взять двадцать самых сильных и рослых моих людей.

– Надо произвести впечатление на твоего отца, – сказал он, – и негоже приходить с малосильными стариками.

Еще Артур настоял, чтобы с нами шла Нимуэ. Он предпочел бы Мерлина, но друид сказал, что слишком стар для такого долгого пути, и предложил взамен свою жрицу.

Мордреда мы оставили под охраной копейщиков Мэурига. Он знал о решении Артура, но в Глевуме у него не было союзников, а в жалкой душонке не нашлось сил для борьбы. Правда, он с большим удовольствием наблюдал, как Лигессака удавили на глевумском форуме, а потом произнес косноязычную речь о том, что так будет со всеми остальными предателями, после чего удалился в свои покои, мы же вслед за Кулухом отправились на восток. Кулух присоединился к Саграмору, и теперь появилась надежда, что они не дадут Кердику взять Кориниум.

Мы с Артуром двигались по щедрой и плодородной местности – восточной провинции Гвента. Почти все ее богатство зиждилось на овцах, которые паслись по зеленым пологим холмам. Мы шли под двумя стягами – Артуровым медведем и моей звездой – и старались держаться подальше от границ Думнонии, чтобы Ланселот не усомнился в намерениях Артура. С нами шла Нимуэ. Мерлин как-то убедил ее помыться и переодеться в чистое, потом, отчаявшись расчесать колтуны в ее волосах, обрезал их и сжег грязные лохмы. Короткая прическа оказалась Нимуэ к лицу, она снова надела повязку и шла босиком, с посохом, хоть и без всякой поклажи. С нами она отправилась против воли, по настоянию Мерлина, и теперь ворчала, что понапрасну теряет время.

– Любой дурак может справиться с саксонским колдуном, – сказала она Артуру в конце первого дня. – Просто плюнь на него, закати глаза и помаши куриной косточкой. Вот и вся недолга.

– Мы не увидим саксонских колдунов, – спокойно отвечал Артур. Мы были сейчас в чистом поле, вдали от селений и вилл. Он остановил коня, поднял руку и подождал, пока все воины соберутся вокруг. – Мы не увидим никаких колдунов, потому что не едем к Элле. Наш путь лежит на юг. Далеко на юг.

– К морю? – догадался я.

Артур улыбнулся и положил руки на луку седла.

– К морю. Нас мало, а Ланселотовы люди многочисленны, но Нимуэ может укрыть нагл отряд заклятием невидимости. Идти будем ночью. – Он снова улыбнулся и пожал плечами. – Я бессилен что-либо сделать, пока мои жена и сын в заложниках, но как только они будут освобождены, я тоже получу свободу. И тогда я буду сражаться против Ланселота, но помните: мы окажемся глубоко в Думнонии, захваченной нашим врагом. Как мы будем выбираться, освободив Гвиневеру и Гвидра, не знаю, но Нимуэ нам поможет. Боги на нашей стороне, но если кто боится, пусть повернет назад.

Никто не повернул, на что Артур наверняка и рассчитывал. Эти сорок человек были лучшими нашими воинами, и любой из них пошел бы за Артуром в змеиный ров. Он, разумеется, не сказал о своих планах никому, кроме Мерлина, чтобы ни малейший слух не достиг ушей Ланселота. Сейчас Артур виновато обнял меня и попросил прощения за обман, хотя явно догадывался, как я рад отправиться туда, где укрылись убийцы Диан.

– Сегодня будем идти без отдыха до рассвета, – сказал он. – К утру я рассчитываю быть в холмах за Темзой.

Мы спрятали оружие под плащами, обмотали конские копыта тряпками и в сгущающейся тьме выступили на юг. Артуровы люди вели лошадей в поводу, а возглавляла отряд Нимуэ, пользуясь своим даром в темноте отыскивать дорогу через незнакомую местность.

Под покровом мрака мы вступили в Думнонию и, спустившись с холмов в долину Темзы, увидели в небе бледные отсветы: саксы жгли костры вокруг осажденного Кориниума. Временами идти приходилось через темные деревушки; собаки лаяли, но никто не показывался из домов; жители либо были перебиты, либо принимали нас за саксов. Подобно отряду призраков, мы оставляли позади одно селение за другим. Один из Артуровых конников оказался местным уроженцем; он знал брод, где река доходила нам до груди. Держа над головой оружие и мешки с хлебом, мы преодолели быстрое течение и выбрались на противоположный берег, где Нимуэ прошипела заклятие невидимости в сторону ближайшей деревни. К рассвету добрались до холмов и укрылись в одной из земляных крепостей, выстроенных Древним народом.

День проспали, с темнотой снова двинулись на юг. Наш путь лежал через богатые земли, куда еще не ступала нога сакса, но никто из селян не приставал к нам с расспросами; только глупец посмеет окликнуть вооруженных людей, идущих ночью по охваченной беспорядками стране. К восходу мы выбрались на равнину; на бледной траве лежали длинные тени от могильных курганов, насыпанных Древними. В иных под охраной призраков и сейчас таились сокровища; их мы старались обходить стороной, ища зеленую ложбинку, где лошади могли бы пощипать траву, а мы – спокойно поспать.

В следующую ночь миновали Камни, загадочное кольцо, где Мерлин некогда вручил Артуру меч и где много лет назад мы оставили Элле золото перед Лугг Вейлом. Нимуэ прошла мимо каменных столпов, прикасаясь к каждому посохом, затем встала посередине и обратила взор к звездам. В свете почти полной луны казалось, что камни слегка лучатся.

– Осталась в них колдовская сила? – спросил я Нимуэ, когда она нас нагнала.

– Немного. Однако она уходит, Дерфель. Вся наша магия уходит. Нам нужен Котел. – Она улыбнулась в темноте. – Он близко. Я его чую. Он цел, Дерфель. Мы найдем его и вернем Мерлину.

Сейчас в Нимуэ вновь пробудилась та страсть, которая вела ее по Темной дороге. Артур шагал через мрак с мыслью о Гвиневере, я – ради мести, Нимуэ – чтобы призвать богов при помощи Котла, но нас было по-прежнему мало, а врагов – много.

Мы далеко углубились в новые владения Ланселота, но по-прежнему не видели ни его копейщиков, ни воинственных христиан, которые, по слухам, все так же наводили страх на местных язычников. Видимо, Ланселотовы люди охраняли дороги, ведущие из Глевума, а христиане присоединились к его армии в убеждении, что творят божье дело. Итак, мы без всяких помех спустились в низины южной Думнонии. Город Сорвиодунум, от которого тянуло дымом сожженных домов, обошли стороной и, так никем и не остановленные, двинулись дальше. Нас защищали ночь и чары Нимуэ.

К морю выбрались на пятую ночь, обойдя крепость Виндокладию, в которой Ланселот почти наверняка разместил свой гарнизон, и к рассвету спрятались в густом лесу за ручьем, на котором стоял Морской дворец. До него было не более мили, и мы пробрались сюда незамеченными, скользя, словно призраки, по своей собственной земле.

Напасть мы тоже собирались ночью. Ланселот защищался Гвиневерой, как щитом; мы готовились вырвать этот щит и направить свои копья в коварное сердце предателя. Не ради Мордреда, ибо теперь мы сражались за Артура и за счастливое будущее, которое виделось нам после войны.

Как поют теперь барды, мы сражались за Камелот.

Утром мы с Артуром и Иссой выбрались на опушку леса перед Морским дворцом.

Он был необычайно хорош – белый, каменный, в лучах восходящего солнца. Мы смотрели на его восточную сторону немного снизу. В ней было всего три маленьких окна, так что отсюда дворец напоминал большую белую крепость на зеленом холме. Впрочем, впечатление несколько портил знак рыбы, грубо намалеванный дегтем на побелке. Видимо, он должен был охранять дворец от бродячих христиан. Римские строители разместили все окна на длинном южном фасаде, обращенном к речке и к морю, которое начиналось сразу за песчаным островком у южного берега реки. Службы, жилища рабов, амбары и бревенчатый домик Гвенвивах, напротив, ютились с северной стороны дворца. Там же теперь выросла целая деревушка из крытых соломой хижин – видимо, для копейщиков и их семей. Над крышами поднимался дымок. Дальше шли сад и огороды, а за ними лежали наполовину скошенные луга и лес.

Перед дворцом, как я помнил с того давнего дня, когда по настоянию Артура принес клятву Круглого стола, располагались две крытые аркады. Дворец, залитый утренним солнцем, выглядел поистине великолепно.

– Вернись сейчас римляне, – с гордостью произнес Артур, – они бы не догадались, что он отстроен почти заново.

– Вернись сейчас римляне, – заметил Исса, – мы бы задали им жару.

Я выбрал его за необычайную зоркость: нам надо было выяснить, сколько во дворце Ланселотовых воинов.

В то утро мы насчитали более десяти часовых. Сразу после рассвета двое копейщиков поднялись на деревянный помост, сооруженный на крыше дворца, и стали смотреть на идущую с севера дорогу. Еще четверо расхаживали по ближайшей аркаде, и естественно было предположить, что на западной, невидимой нам, дежурят столько же. Остальные часовые распределились между террасой и ручьем – очевидно, они патрулировали прибрежную дорогу. Исса, оставив шлем и доспехи, пополз вдоль опушки, чтобы разглядеть фасад виллы между двумя аркадами.

Артур пристально смотрел на белое здание. Он явно ощущал душевный подъем перед дерзкой вылазкой, которой предстояло потрясти новое королевство Ланселота. Вообще я редко видел Артура таким счастливым. Проникнув далеко внутрь Думнонии, он отбросил все заботы правления; теперь, как встарь, его будущее зависело только от умения обращаться с мечом.

– Думаешь ли ты о браке, Дерфель? – внезапно спросил он.

– Нет. Кайнвин дала обет не выходить замуж, и я никогда не видел нужды ей в этом перечить. – Я коснулся любовного кольца с вплавленным в него кусочком золота от Котла. – На мой взгляд, мы более муж и жена, чем многие из тех, кого соединил друид или священник.

– Я не о том, – сказал Артур, – думаешь ли ты о браке? – Он сделал нажим на слове «о».

– Нет, господин, – отвечал я. – Не думаю.

– Упрямец Дерфель! – поддразнил меня Артур, потом проговорил задумчиво: – Я бы хотел, чтобы меня после смерти похоронили по-христиански.

– Зачем? – ужаснулся я и коснулся стальной кольчуги, чтобы отвратить зло.

– Чтобы нам с Гвиневерой лежать вместе, в одной могиле.

Я вспомнил клочья кожи на Норвеннином скелете и скривился.

– Ты будешь с ней в Ином мире, господин.

– Наши души, да, – признал он, – и наши тени, но разве не могут и наши земные тела лежать рука об руку?

Я мотнул головой.

– Прикажи, чтоб тебя сожгли, если не хочешь, чтобы твоя душа бродила по Британии.

– Может, ты и прав, – беспечно отвечал Артур. Он лежал на животе, скрытый от виллы зарослями крестовника и васильков. Оба мы были без доспехов – их предстояло надеть в сумерках, перед тем как напасть на воинов Ланселота.

– В чем секрет вашего с Кайнвин счастья? – спросил меня Артур. Он не брился с выхода из Глевума, и щетина на его щеках проблескивала сединой.

– В дружбе, – отвечал я. Артур нахмурился.

– И все?

Я задумался. Вдалеке рабы выходили на сенокос, их серпы ярко вспыхивали в утреннем свете. Малыши бегали по саду и огороду, отпугивая соек от гороха, крыжовника, смородины и малины; ближе, в заплетенной вьюнками ежевике, шумно ссорились зеленушки. Не верилось, что недавно толпа разъяренных христиан осаждала это место и вообще что в Думнонии идет война.

– У меня по-прежнему при взгляде на нее всякий раз екает сердце, – признал я.

– Вот-вот! – с жаром подхватил Артур. – Сердце замирает, и кровь быстрее бежит по жилам.

– Любовь, – сухо сказал я.

– Мы с тобой счастливцы, – улыбаясь, произнес Артур. – У нас есть любовь, дружба и даже больше – то, что ирландцы зовут «анмхара», душевный друг. С кем еще хотелось бы разговаривать до конца дней? Мне так нравятся вечера, когда мы просто беседуем, а солнце садится, и мотыльки летят на пламя свечей.

– Мы говорим о детях, – сказал я и тут же пожалел о своих словах, – и о склоках между слугами, и не беременна ли снова косоглазая судомойка, кто сломал ухват, надо ли чинить крышу или можно еще годик подождать, что делать со старым псом, у которого лапы подгибаются, под каким предлогом Каделл в этом году ухитрится не заплатить оброк, не пора ли убирать лен и не надо ли натереть коровам вымя жирянкой, чтобы лучше доились.

Артур рассмеялся.

– Мы с Гвиневерой говорим о Думнонии. О Британии. И, разумеется, об Изиде. – На последнем слове он немного сник, затем пожал плечами. – Впрочем, мы редко бываем вместе. Вот почему я надеялся, что Мордред снимет с меня бремя правления и я буду здесь постоянно.

– И говорить о сломанных ухватах вместо Изиды? – поддразнил я.

– Об этом и обо всем остальном, – промолвил Артур. – Когда-нибудь я буду пахать эту землю, а Гвиневера – продолжать свое дело.

– Какое дело? Артур сухо улыбнулся.

– Служение Изиде. Она говорит, что если только богиня ее услышит, то на мир прольется сила.

Он пожал плечами, как всегда не слишком веря подобным утверждениям. Только Артур мог вонзить Экскалибур в землю и призвать на помощь Гофаннона, ибо на самом деле не верил, что Гофаннон придет. Мы для богов, сказал он как-то мне, что мыши в соломенной кровле, и живы лишь до тех пор, пока нас не замечают. Однако любовь требовала, чтобы он терпимо относился к религиозным взглядам Гвиневеры.

– Хотел бы я больше верить в Изиду, – признался Артур. – Впрочем, мужчин все равно не допускают к ее мистериям. – Он улыбнулся. – Гвиневера даже зовет Гвидра Гором.

– Гором?

– Сыном Изиды, – пояснил Артур. – Некрасивое имя.

– Все лучше, чем Вигга, – сказал я.

– Чем кто? – переспросил Артур и внезапно напрягся. – Смотри! Смотри!

Я поднял голову над цветами и увидел Гвиневеру. Даже за четверть мили ее было ни с кем не спутать – рыжие волосы непокорными волнами рассыпались по длинному голубому платью. Она шла по аркаде к маленькой открытой беседке со стороны моря. Сзади три служанки вели двух ее гончих. Стражи с поклоном расступились. В беседке Гвиневера села за каменный стол, и служанки подали завтрак.

– Она будет есть фрукты, – нежно проговорил Артур. – Летом она не ест по утрам ничего, кроме фруктов. – Он улыбнулся. – Если бы только она знала, что я рядом!

– Сегодня же ночью, – заверил я, – ты будешь с ней. Он кивнул.

– По крайней мере, с ней хорошо обходятся.

– Ланселот боится тебя, господин, и не посмел бы ее обижать.

Несколько мгновений спустя в аркаде показались Динас с Лавайном в белых одеяниях друидов. При виде их я коснулся рукояти Хьюэлбейна и пообещал душе моей дочери, что крики ее убийц заставят Иной мир содрогнуться от ужаса. Друиды вошли в беседку, поклонились Гвиневере и сели с ней завтракать. Подбежал Гвидр. Гвиневера взъерошила сыну волосы и отправила его к служанкам.

– Славный мальчик, – с нежностью промолвил Артур. – Бесхитростный. Не то что Амхар с Лохольтом. Я не сумел их правильно воспитать.

– Они еще очень молоды, господин.

– Но служат моему врагу, – упавшим голосом произнес Артур. – Что мне с ними делать?

Кулух, без сомнения, посоветовал бы убить обоих, но я только пожал плечами.

– Отправь в изгнание.

Близнецы могли присоединиться к тем несчастным, которые нанимаются на военную службу к разным королям, пока не падут в каком-нибудь безвестном сражении с ирландцами, саксами или скоттами.

В аркаде появились еще женщины: несколько служанок и приближенные Гвиневеры, ее наперсницы и жрицы Изиды. Возможно, среди них была и моя бывшая любовь, Линет.

В какой-то момент меня разморило на солнышке. Я задремал, а когда проснулся, то вместо Артура увидел Иссу.

– Лорд Артур вернулся к воинам, господин, – сказал он. Я зевнул.

– Что ты видел?

– Еще шестерых. Саксы.

– Ланселотова стража? Он кивнул.

– Все в большом саду, господин. Их только шестеро. Всего мы видели восемнадцать человек. Наверное, есть еще те, кто несут дозор по ночам, но вряд ли их общее число больше тридцати.

Я подумал, что он прав. Тридцати человек вполне достаточно для охраны дворца – держать тут больше, когда у Ланселота каждое копье на счету, было бы непозволительной роскошью. Я поднял голову. В аркаде оставались лишь четверо стражников, и они явно скучали. Двое сидели, привалившись к колоннам, еще двое болтали на каменной скамье, где недавно завтракала Гвиневера. Копья были прислонены к столу. Морской дворец купался в лучах летнего солнца, и все были убеждены, что на сотню миль вокруг нет ни единого врага.

– Ты сказал Артуру про саксов? – спросил я.

– Да, господин. Он сказал, что это естественно – Ланселот хочет, чтобы Гвиневера была под надежной охраной.

– Иди поспи, а я подежурю.

Он ушел, а я, несмотря на свое обещание, снова заснул. Я шел весь день и очень устал, к тому же лес казался таким безопасным. Разбудил меня лай и прикосновение огромных когтей.

В ужасе открыв глаза, я увидел двух огромных псов: один лаял, другой рычал. Я уже потянулся за кинжалом, но тут раздался женский голос: «Лежать! Друдвин, Гвен, лежать! Тихо». Собаки нехотя улеглись, и я увидел, что на меня смотрит Гвенвивах. На ней было старое коричневое платье, голова повязана платком, в руке – корзина с лесными травами. Лицо принцессы еще больше раздалось вширь, волосы, выбившиеся из-под платка, были грязны и спутанны.

– Спящий лорд Дерфель, – весело проговорила Гвенвивах.

Я поднес палец к губам.

– За мной не смотрят, – отвечала она. – Никому нет до меня дела. К тому же я часто говорю сама с собой. Как многие помешанные.

– Ты не помешанная, госпожа, – отвечал я.

– Хотела бы я помешаться, – сказала Гвенвивах. – Не понимаю, что за радость жить в этом мире с ясным умом.

Она рассмеялась, подобрала платье и тяжело села рядом со мной. Собаки зарычали, и Гвенвивах, обернувшись, увидела, что Артур ползет ко мне. Наверное, он услышал лай.

– На животе, как змея? – спросила Гвенвивах. Артур, как перед тем я, приложил палец к губам.

– На меня никто не обращает внимания, – сказала Гвенвивах. – Смотрите!

Она что есть силы замахала руками стражам, но те только отвернулись.

– Меня нет – во всяком случае, для них. Я просто сумасшедшая толстуха, которая разговаривает с собаками. – Гвенвивах снова замахала руками, и снова стражи как будто ничего не заметили. – Даже Ланселот меня не видит.

– Он здесь? – спросил Артур.

– Разумеется нет. Он далеко. И ты тоже, как мне говорили. Разве ты сейчас не на переговорах с саксами?

– Я здесь, чтобы забрать Гвиневеру, – отвечал Артур. – И тебя тоже, – галантно добавил он.

– Я не хочу отсюда уезжать, – возразила Гвенвивах. – И Гвиневера не знает, что ты здесь.

– Никто не должен знать, – отвечал Артур.

– Она должна! Гвиневера смотрит в горшок с маслом и говорит, что видит там будущее. Но она не увидела тебя, верно? – Гвенвивах захихикала и взглянула на Артура так, словно его присутствие ее веселит. – Ты здесь, чтобы ее спасти?

– Да.

– Нынче ночью? – догадалась Гвенвивах.

– Да.

– Она тебя не поблагодарит. Во всяком случае, нынче ночью. Видишь, облаков нет? – Гвенвивах указала на почти чистое небо. – Изиде нельзя поклоняться в пасмурную погоду, потому что луна не заглядывает в храм. А сегодня как раз полнолуние. Большая луна, совсем как сыр. – Она взъерошила шерсть одной из собак. – Это Друдвин. Плохой мальчик! А это – Гвен. Хлоп! – неожиданно проговорила Гвенвивах. – Вот так луна появляется – хлоп! – Она снова рассмеялась. – Хлоп! И освещает подвал.

– Гвидр тоже будет в храме? – спросил Артур.

– Гвидр – нет. Мужчин туда не пускают, – с иронией проговорила Гвенвивах и собиралась добавить что-то еще, потом только пожала плечами. – Гвидра уложат спать. – Она поглядела на дворец, и на круглом лице проступила хитроватая улыбка. – Как ты попадешь внутрь, Артур? На дверях много засовов, окна закрыты ставнями.

– Справимся, – отвечал он, – если только ты никому не скажешь, что нас видела.

– Если вы не станете меня отсюда забирать, я не скажу даже пчелам, а я им все говорю. С ними надо говорить, не то мед будет кислый, верно, Гвен? – Она погладила собаку по мохнатым ушам.

– Мы оставим тебя здесь, коли тебе так хочется, – пообещал Артур.

– Мне будет хорошо одной, с собаками и пчелами. Больше ничего мне не надо. Собаки, пчелы, дворец. Луну Гвиневера пусть заберет себе. – Она снова улыбнулась и пухлой рукой ткнула меня в плечо. – Помнишь дверь в подвал, куда я тебя водила?

– Да, – отвечал я.

– Я ее открою. – Гвенвивах снова захихикала, предвкушая потеху. – Спрячусь в подвале, когда все будут ждать луну. Ночью дверь не сторожат, потому что она очень прочная. Все воины будут в домах или перед дворцом. – Она озабоченно взглянула на Артура. – Придешь?

– Обещаю.

– Гвиневера обрадуется. Я тоже. – Гвенвивах со смехом поднялась на ноги. – Сегодня ночью, когда луна выйдет – хлоп! – И толстуха вразвалку заковыляла прочь, приплясывая и посмеиваясь на ходу. – Хлоп! – снова выкрикнула она уже на середине склона. Собаки, резвясь, бегали вокруг нее.

– Она помешанная? – спросил я Артура.

– Боюсь, что да. Но дверь она нам откроет, это точно. – Он проводил взглядом ее круглую неуклюжую фигуру, потом, улыбаясь, сорвал несколько васильков и сложил их в букетик. – Для Гвиневеры.

В сумерках жнецы, покончив с дневными трудами, вернулись с полей, стражи, сидевшие на крыше, спустились по длинной лестнице. В жаровнях на аркаде зажгли дрова, но, полагаю, сделали это, чтобы иллюминировать дворец, а не из страха, что может незаметно подкрасться враг. Чайки летели к своим гнездам, в свете закатного солнца их крылья розовели, как вьюнки в зарослях ежевики.

В лесу Артур надел латы, нацепил Экскалибур и укрыл сверкающие доспехи черным плащом. Он предпочитал белые одежды, но сегодня мы все были в черном. Шлем с высоким плюмажем из гусиных перьев Артур взял в руку и тоже спрятал под плащом.

Десять его всадников должны были оставаться за деревьями и по сигналу Артурова рога обрушиться на дома, чтобы Ланселотовы воины, проснувшись, не бросились за нами в погоню. Артур собирался протрубить в рог, когда мы отыщем Гвидра и Гвиневеру и готовы будем уходить.

Всем нам, кроме этих десяти, предстояло проделать долгий путь к западной стороне дворца и оттуда огородом пробраться к двери в погреб. Если б Гвенвивах не сумела открыть дверь, мы бы обогнули дворец, перебили стражу и сорвали ставни на террасе, а прорвавшись в дом, уничтожили бы всю охрану внутри.

Нимуэ пошла с нами. Когда Артур закончил говорить, она объяснила, что Динас и Лавайн – не настоящие друиды, не такие, как Мерлин или Иорвет, но все же обладают некой странной силой, и нам, возможно, придется столкнуться с их колдовством. Весь вечер она бродила по лесу и сейчас держала под мышкой какой-то сверток – порою казалось, что он дергается, и тогда мои люди опасливо касались наконечников копий.

– У меня здесь кое-что против их чар, – сказала Нимуэ. – Все равно будьте осторожны.

– Динаса и Лавайна брать живыми, – приказал я. Мы ждали, в доспехах, с оружием в руках, сорок воинов, одетых в кожу и сталь. Ждали, когда небо на западе потемнеет и луна Изиды огромным серебряным шаром встанет из морских вод. Нимуэ творила заклятия, некоторые из нас молились. Артур сидел молча, но видел, как я вытащил из сумки на поясе прядь золотых волос. Я поцеловал локон, на мгновение прижал к щеке и повязал на рукоять меча. Слеза скатилась по лицу, когда я думал о моей крошке; сегодня, с помощью богов, я рассчитывал дать Диан упокоение.

ГЛАВА 13

Я надел шлем, застегнул ремешок на подбородке и перебросил волчий хвост через плечо. Мы размяли жесткие кожаные перчатки и продели руки в ремни щитов. Потом вытащили мечи и протянули Нимуэ, чтобы она их коснулась. Мне казалось, будто Артур хочет еще что-то сказать, но он лишь засунул букетик васильков за ворот доспехов и кивнул Нимуэ. Та, в черном плаще и со странным свертком под мышкой, повела нас к югу между деревьями.

За лесом к реке спускался небольшой луг. Мы пересекли его гуськом, по-прежнему невидимые из дворца. Зайцы, щипавшие траву при луне, в страхе разбегались прочь, пока мы ломились через низкие кусты и выбирались по крутому берегу на полосу гальки у ручья. Дальше мы двинулись на восток, скрытые от стражей на аркаде высоким речным берегом. К югу шумело море, заглушая скрип гальки под ногами.

Я разок заглянул за обрыв. Морской дворец огромным белым чудом раскинулся над темной землей. Любуясь им, я вспомнил Инис Требе – сказочный город у моря, разоренный и разрушенный франками. Здесь была та же эфемерная краса: дворец мерцал, словно выстроенный из лунных лучей.

Отойдя достаточно далеко на запад, мы вскарабкались на обрыв, помогая друг другу копьями, и вслед за Нимуэ двинулись дальше на север. Лунный свет сочился сквозь густую листву, озаряя путь, но дозорных мы не встретили. Неумолчный шум моря наполнял ночь. Лишь раз темноту разрезал крик, и мы замерли, но тут же с облегчением вздохнули, поняв, что это ласка убила зайца, и пошли дальше.

Шли долго, и наконец Нимуэ повернула на восток. Мы вслед за ней выбрались на опушку леса и увидели перед собой беленую стену дворца. Мы были недалеко от круглого деревянного колодца, ведущего в подвал. Луна еще не поднялась настолько, чтобы заглянуть в колодец и осветить выкрашенные смолой стены подземного храма.

Покуда мы стояли на опушке, вдали запели – поначалу так тихо, что я решил, будто ветер завывает в кронах дерев. Постепенно звук становился громче, и я понял, что это женский хор выводит нечто очень странное и заунывное. Песня, видимо, долетала до нас через лунный колодец, ибо звучала точно издалека, словно хор мертвецов из Иного мира. Мы не разбирали слов, но понимали, что напев скорбный: он медленно вздымался и опадал, растворяясь в тихом рокоте бьющих о берег волн. Мелодия была прекрасна, но я невольно поежился и тронул наконечник копья.

Если бы мы вышли из леса прямо здесь, то оказались бы на виду у стражников, дежуривших в западной аркаде, поэтому чуть-чуть переместились в сторону. С этого места до дворца можно было добраться в кружевной лунной тени плодового сада. Мы двигались медленно, по одному, и все это время странный заунывный напев становился то тише, то громче, то протяжнее, то надрывнее. Над лунным колодцем дрожал дым, и ночной ветер доносил до нас едко-приторный аромат благовоний.

Мы были в нескольких ярдах от лачуг, в которых спали воины. Залаяла собака, потом другая, но в домах никто не насторожился. Собакам крикнули замолчать, и постепенно их лай затих, остались лишь шелест ветра, стоны волн и пугающе-нездешний напев.

Я шел впереди, потому что единственный из всех бывал в подземном святилище и боялся пропустить дверь. Впрочем, она нашлась без труда. Я осторожно спустился по каменным ступеням и легонько толкнул. Дверь поддалась не сразу, и в первый миг я испугался, что она заперта, но тут душераздирающе скрипнули петли и на меня хлынул свет.

В подвале горели свечи. Я ошарашенно заморгал и тут же услышал хриплый шепот Гвенвивах:

– Скорее! Скорее!

Мы вошли внутрь: тридцать рослых мужчин в доспехах и шлемах с копьями и мечами. Гвенвивах шикнула, чтобы мы вели себя тише, потом закрыла за нами дверь и опустила тяжелый засов.

– Святилище там, – прошептала она, указывая на коридор, освещенный тростниковыми светильниками.

Гвенвивах была возбуждена, ее пухлое лицо раскраснелось. Унылый напев, заглушённый внутренним занавесом и тяжелой дверью святилища, звучал здесь тише.

– Где Гвидр? – шепотом спросил Артур у Гвенвивах.

– У себя в спальне.

– А стражи?

– Ночью во дворце остаются лишь слуги.

– А Динас с Лавайном здесь? – спросил я. Гвенвивах улыбнулась.

– Ты их увидишь, не сомневайся. – Она схватила Артура за плащ и потянула к храму. – Идем.

– Прежде я заберу Гвидра, – прошептал Артур, высвобождая плащ, потом тронул шестерых своих людей за плечо. – Все остальные ждите здесь. В храм не заходите. Пусть закончат молитвы.

И он, тихо ступая, повел шестерых воинов через подвальную дверь.

Гвенвивах тихо хихикнула.

– Я молилась Клуд, и она нам поможет.

– Это хорошо, – отвечал я. Клуд – богиня света, и ее помощь в такую ночь была бы нам на руку.

– Гвиневера не любит Клуд, – неодобрительно промолвила Гвенвивах, – как и всех британских богов. Луна поднялась?

– Еще нет.

– Значит, пока не время.

– Не время для чего, госпожа?

– Увидишь! – Она снова захихикала, потом в ужасе сжалась, увидев, что через отряд воинов протискивается Нимуэ. Та сняла кожаную повязку, и пустая съеженная глазница казалась черной дырой. Гвенвивах захныкала от страха.

Нимуэ, не обращая на нее внимания, огляделась и принюхалась, словно гончая, берущая след. Я видел лишь паутину, бурдюки с вином и кувшины с медом, различал только запахи плесени и гнили, а вот Нимуэ учуяла что-то мерзостное. Она зашипела и плюнула в сторону святилища. Сверток в ее руках шевелился.

Мы стояли, боясь шелохнуться. Всех охватил какой-то непонятный страх. Артур ушел, нас никто пока не заметил, но странный напев в безмолвии ночного дворца леденил душу. Может быть, сказывались заклятия Динаса и Лавайна, а может быть – просто необычная обстановка. Мы привыкли к дереву, соломе, земли и траве; каменные полы и сырые кирпичные своды действовали на нас угнетающе. Одного из моих людей била дрожь.

Нимуэ ободряюще погладила его по щеке и босиком заскользила к храмовой двери. Я двинулся следом, стараясь бесшумно ступать тяжелыми сапогами. Артур велел нам дождаться окончания обрядов, но Нимуэ явно рассудила по-своему. Я хотел остановить ее, пока она не переполошила женщин и те визгом не подняли на ноги часовых, но не поспевал за босоногой жрицей, а мой хриплый предостерегающий шепот Нимуэ оставляла без внимания. Она взялась за бронзовую ручку, мгновение помедлила, затем потянула храмовую дверь. Заунывное пение сразу зазвучало громче.

Петли были хорошо смазаны, и дверь распахнулась бесшумно. За ней стоял непроницаемый мрак – в нескольких футах от нас висел плотный черный занавес. Я знаком показал своим людям оставаться на местах и шагнул следом за Нимуэ. Я хотел потянуть ее назад, но она только оттолкнула мою руку и притворила за нами дверь. Пение стало совсем громким. Я ничего не видел. От запаха благовоний кружилась голова.

Нимуэ на ощупь отыскала меня и притянула мое ухо к своим губам.

– Мерзость! – прошептала она.

– Нам сюда нельзя, – так же тихо отвечал я.

Нимуэ, не слушая меня, разыскала и отодвинула край занавеса. Блеснула тонкая полоска света. Я, пригнувшись, заглянул Нимуэ через плечо и поначалу не увидел в узкую щелочку почти ничего. Затем пригляделся и увидел слишком много. Я узрел мистерии Изиды.

Чтобы понять происходившее в ту ночь, надо знать историю Изиды. Я услышал ее позже, а тогда, глядя за приоткрытый занавес над коротко остриженной головой Нимуэ, представления не имел, что означает ритуал. Мне было известно лишь, что Изида – богиня и для многих римлян – верховное божество. Еще я знал, что она – покровительница тронов. И впрямь, в дальнем конце подвала по-прежнему стоял на возвышении черный трон, едва различимый за дымом, который поднимался от жаровен и, завиваясь клубами, устремлялся в лунный колодец. В огонь были добавлены благовонные травы – их-то аромат мы и различили, стоя на краю леса.

Хора я за дымом не видел, а вот молящиеся были прямо передо мной, и в первый миг я не поверил своим глазам. Не захотел поверить.

Их было восемь коленопреклоненных фигур на каменном полу, и все нагие. Они стояли спиной к нам, и тем не менее я видел, что среди молящихся есть мужчины. Немудрено, что Гвенвивах хихикала, предвкушая эту минуту, – она-то давно знала секрет. Гвиневера уверяла, будто мужчин в храм Изиды не допускают, но сегодня они были здесь, и, надо думать, не только сегодня, а всякий раз, как полная луна изливала в колодец свой бледный свет. Дрожащее пламя жаровен бросало отблески на спины коленопреклоненных людей. Все они были нагие. Мужчины и женщины, все нагие, как и предупреждала меня Моргана годы назад.

За исключением двух главных участников торжества. Один из них – Лавайн – стоял подле низкого черного трона. Кровь вскипела у меня в жилах: до убийцы моей дочери было почти что рукой подать. Он возвышался над черным троном, пламя жаровен озаряло шрам на щеке, черные волосы, намасленные, как у Ланселота, ниспадали на спину. Лавайн сменил белое одеяние друида на простую черную рубаху; в руке он держал тонкий жезл, увенчанный маленьким золотым полумесяцем. Динаса я, сколько ни высматривал, найти не смог.

Два пылающих факела, закрепленные по бокам трона, освещали Гвиневеру. Она исполняла роль Изиды. Волосы, уложенные вкруг головы, венчал золотой обруч с двумя рогами. Я никогда таких не видел и позже узнал, что они – из слоновой кости. Больше никаких драгоценностей, кроме тяжелой золотой гривны, на Гвиневере не было; все ее тело окутывал широкий багряный плащ. Пола перед троном я не видел, но знал, что там располагается небольшой бассейн, и догадывался, что все ждут, когда луна, заглянув в колодец, посеребрит темную воду. Занавес, за которым, по словам Кайнвин, стояло ложе, был задернут.

Проблеск света в клубящемся дыму заставил нагих служителей Изиды ахнуть от предвкушения. Бледный серебристый лучик показывал, что луна наконец поднялась высоко в небо и заглянула в колодец. Лавайн выждал, пока луч расширится, и дважды ударил об пол своим жезлом.

– Пора, – хриплым басом проговорил он. – Пора. Хор умолк.

Ничего не произошло. Все молча ждали, пока дымная серебристая колонна расширится и доползет до бассейна. Мне вспомнилась давняя ночь на вершине холма у озера Ллин Керриг Бах, когда свет луны вот так же подбирался к Мерлину. Сейчас я наблюдал, как ее сияние скользит и ширится в безмолвном храме Изиды. Тишина была исполнена значимости. Одна из коленопреклоненных женщин тихо застонала, потом умолкла. Другая раскачивалась взад-вперед.

Колонна света стала еще шире, ее бледные отблески легли на строгое и прекрасное лицо Гвиневеры. Теперь сияющий столп стоял почти вертикально. Одна из нагих женщин задрожала, но не от холода, а от предвкушения экстаза. Лавайн подался вперед. Луна озаряла его бороду и широкое безжалостное лицо с боевым шрамом на щеке. Несколько мгновений друид смотрел через навершие жезла, затем отступил назад и торжественно тронул Гвиневеру за плечо.

Она встала, так что рога на голове почти коснулись низкого сводчатого потолка. Руки ее оставались под плащом, ниспадавшим с плеч до самого пола. Гвиневера закрыла глаза.

– Кто богиня? – спросила она.

– Изида, Изида, Изида, – тихо пропели женщины. – Изида, Изида, Изида.

Колонна лунного света была теперь шириной почти с самый колодец; столп зыбкого серебристого дыма мерцал посреди погреба. Впервые увидев этот храм, я счел его довольно убогим; сейчас, озаренный белым призрачным светом, он выглядел величественным и таинственным.

– А кто бог? – вопросила Гвиневера, по-прежнему не открывая глаз.

– Озирис, – тихо отозвались нагие мужчины. – Озирис, Озирис, Озирис.

– А кто воссядет на трон? – продолжала Гвиневера.

– Ланселот, – отвечали вместе мужчины и женщины. – Ланселот, Ланселот.

Услышав это имя, я понял, что ничего сегодняшняя ночь не исправит. Она не вернет прежнюю Думнонию, не принесет нам ничего, кроме ужаса. Ибо эта ночь раздавит Артура. Мне хотелось отступить в подвал и вывести Артура на свежий воздух и ясный лунный свет, а потом обратить время вспять, чтобы эта страшная ночь не могла случиться. Однако я не двигался. И Нимуэ тоже. Мы стояли, боясь шелохнуться, ибо Гвиневера потянулась правой рукой, чтобы взять у Лавайна жезл. Край плаща приподнялся, и я увидел, что под ним на Гвиневере ничего нет.

– Изида, Изида, Изида, – шептали женщины.

– Озирис, Озирис, Озирис, – вторили им мужчины.

– Ланселот, Ланселот, Ланселот, – пели все вместе.

Гвиневера взяла увенчанный золотом жезл и подалась вперед, плащ снова прикрыл ее правую грудь. Медленно, очень медленно, исполненным величия жестом Гвиневера коснулась чего-то, что лежало в воде под мерцающим колодцем серебристого света, уходившего теперь прямо в небеса. Все застыли в неподвижности и, казалось, перестали дышать.

– Восстань! – приказала Гвиневера. – Восстань! И хор снова затянул зловещую протяжную песнь.

– Изида, Изида, Изида, – выводили женщины. За головами молящихся я видел, как кто-то встает из бассейна. Это был Динас. Его крепкое мускулистое тело и длинные черные волосы поблескивали от воды. Он медленно выпрямлялся, а хор все громче взывал к богине. «Изида! Изида! Изида!» – пели женщины. Наконец Динас встал перед Гвиневерой в полный рост, спиной к нам. Он тоже был совершенно голый. Друид шагнул из бассейна. Гвиневера вернула посох Лавайну, расстегнула пряжку, и плащ соскользнул на трон. Она стояла здесь, жена Артура, нагая, раскрыв объятия голому внуку Танабурса.

– Озирис! Озирис! Озирис! – запели женщины. Некоторые из них извивались, как христианские фанатички в Иске, охваченные таким же экстазом. «Озирис! Озирис! Озирис!» – звучало по всему храму. Гвиневера отступила на шаг, Динас повернулся лицом к молящимся и торжественно вскинул руки. Не было никаких сомнений, что это – мужчина, как не было сомнений в том, что он намерен делать с Гвиневерой, чье стройное тело волшебно серебрилось в бледном свете луны. Жена Артура взяла Динаса за руку и повела к черному занавесу за троном. Лавайн пошел с ними. Женщины извивались и раскачивались, выкрикивая имя своей богини: – Изида! Изида! Изида!

Гвиневера отвела край тяжелого занавеса. Я успел увидеть помещение, освещенное ярко, как солнцем. Пение сделалось оглушительным, мужчины хватали женщин, и в этот самый миг дверь у меня за спиной распахнулась. Артур, сияя боевыми доспехами, вступил в преддверие храма.

– Нет, господин, – зашептал я, – не надо, пожалуйста!

– Тебе нельзя здесь быть, – проговорил Артур тихо. В правой руке он держал букетик васильков для Гвиневеры, левой сжимал ладонь Гвидра.

– Выйди отсюда, – сказал он мне, но тут Нимуэ отдернула занавес, и для моего господина начался кошмар.

Изида – богиня. В Британию ее привезли римляне, но сама она родом не из Рима, а из еще более далекой восточной страны. Митра тоже с востока, но, как я понимаю, из другого государства. Галахад рассказал мне, что половина мировых религий зародилась на Востоке, где люди больше похожи на Саграмора, чем на нас. Христианство – еще одна вера, возникшая в тех далеких землях, где, по уверениям Галахада, в полях не родится ничего, кроме песка, солнце печет так, как нам в Британии не ведомо, а снега не бывает вовсе.

Изида – из тех жарких краев. Ее культ распространился в Риме и оттуда попал в Британию, где остался и после ухода легионов. Он никогда не был так же популярен, как христианство. Если христиане открывали свои двери всем желающим, то к мистериям Изиды, как и к служению Митре, допускали лишь посвященных. Для своих адептов Изида была богиней жизни и смерти, исцеления и, разумеется, земной власти.

Она сочеталась браком с богом по имени Озирис, но в войне богов Озириса убили, тело его разрезали и бросили в реку. Изида любовно собрала все кусочки и возлегла с ними, чтобы вернуть мужу жизнь. Озирис и впрямь восстал, оживленный ее силой. Галахад рассказывал легенду с отвращением, то и дело осеняя себя крестным знаменем. Вот это-то – как женщина своей силой воскрешает мужчину – мы с Нимуэ и видели в дымном черном подвале. Мы наблюдали, как Изида, богиня и мать, свершила чудо, вернувшее к жизни ее супруга. Чудо это даровало ей власть решать, кто из людей будет сидеть на земных тронах. Потому-то Гвиневера и служила Изиде.

Нимуэ отдернула занавес, и подвал наполнился криками.

На мгновение, на одно ужасное мгновение Гвиневера помедлила у дальнего занавеса и обернулась посмотреть, кто нарушил ее обряд. Она стояла, высокая, нагая, ужасная в своей бледной красе, рядом с голым мужчиной. А в дверях погреба, держа за руку сына и сжимая букетик васильков, застыл ее муж. Нащечники шлема были подняты, и я увидел лицо Артура. Казалось, в тот миг душа его разлучилась с телом.

Гвиневера скрылась за занавесом, втащив за собой Динаса и Лавайна. Артур издал чудовищный звук – что-то среднее между боевым кличем и воплем невыносимого страдания. Он оттолкнул Гвидра, уронил цветы и, выхватив Экскалибур, ринулся по телам нагих служителей Изиды, которые с визгом пытались отползти прочь.

– Взять их! Никого не выпускайте! – закричал я воинам и бросился за Артуром. Нимуэ не отставала.

Артур перескочил через бассейн, вспрыгнул на помост и Экскалибуром отвел вбок занавес.

И замер.

Я стоял рядом с ним. Копье я бросил и сейчас сжимал в руке Хьюэлбейн. Нимуэ, окинув взглядом маленькое квадратное помещение, издала победный вопль. Ибо здесь, во внутреннем святилище Изиды, стоял Котел Клиддно Эйддина.

Я тоже первым делом увидел Котел – он стоял на черном пьедестале на уровне моей груди и в сиянии множества свечей ослепительно горел золотом и серебром. Свет был тем ярче, что вся комната была завешана зеркалами. Зеркала на стенах и потолке дробили пламя свечей и отражали наготу Динаса и Гвиневеры, которая в ужасе запрыгнула на ложе у дальней стены и теперь дрожащими пальцами тянула на себя меховое покрывало. Динас рядом с ней прикрывал руками пах, и только Лавайн оставался невозмутим.

Он, едва удостоив Нимуэ взглядом, посмотрел на Артура, затем черным посохом указал на меня. Он знал, что я пришел его убить, и собирался помешать этому с помощью самой действенной магии. Лавайн указывал на меня жезлом, а другой рукой держал заключенную в стекло частицу истинного креста, которую епископ Сэнсам подарил Мордреду при восшествии на престол. Рука друида со стеклянным сосудом нависла над Котлом, наполненным темной ароматической жидкостью.

– Другие твои дочери тоже умрут, – сказал он. – Мне достаточно разжать пальцы.

Артур поднял Экскалибур.

– И твой сын тоже! – прогремел Лавайн. Мы оба замерли.

– Уходите! – властно потребовал друид. – Вы вторглись в святилище богини. Уходите, не то и вас, и всех, кого вы любите, ждет смерть.

Лавайн ждал. Рядом с ним, между ложем и Котлом, стоял Артуров стол с каменным изображением крылатого коня, и на столе я увидел ветхую старую корзинку, обычный рог, старый недоуздок, зазубренный нож, точило, куртку, плащ, глиняную миску, игральную доску, воинское кольцо и груду гнилушек. Здесь же лежала перевязанная черной лентой косица от Мерлиновой бороды. И ко всей мощи Британии в этой маленькой комнате добавилась сильнейшая магия христианства.

Я поднял Хьюэлбейн. Лавайн сделал движение, как будто хочет бросить сосуд в жидкость. Артур предостерегающе положил руку на мой щит.

– Уходите, – повторил Лавайн.

Гвиневера молчала, только смотрела на нас широко открытыми глазами, подтянув меховое покрывало под самый подбородок.

И тут Нимуэ улыбнулась. Обеими руками она встряхнула свернутый плащ, и его содержимое полетело в Лавайна. Ее страшный крик заглушил визг женщин в комнате за нашими спинами.

В воздух из плаща вылетели змеи – не меньше десятка. Всех их Нимуэ накануне собрала в лесу. Они извивались в полете. Гвиневера завизжала и укрылась одеялом с головой; Лавайн, увидев летящую в него змею, машинально пригнулся. Сосуд с частицей креста отлетел в сторону. Змеи извивались на меховом покрывале и среди сокровищ Британии. Я шагнул к Лавайну и со всей силы ударил его ногой в живот. Он упал и тут же вскрикнул – змея обвилась вокруг его щиколотки.

Динас съежился и тут же застыл, когда сталь Экскалибура коснулась его горла.

Я острием Хьюэлбейна развернул лицо Лавайна к себе и улыбнулся.

Он попытался что-то выговорить, но не смог. Змея соскользнула с его ноги.

Артур смотрел туда, где, полностью скрытая покрывалом, лежала его жена. Потом, почти нежно, Экскалибуром стряхнул с черного меха гадюк и приподнял шкуру, чтобы увидеть лицо Гвиневеры. В ее глазах не было ни капли величавой гордости, только страх.

– У тебя есть здесь какая-нибудь одежда? – тихо спросил Артур.

Она мотнула головой.

– Красный плащ на троне, – сказал я.

– Принеси его, Нимуэ, – попросил Артур.

Нимуэ принесла плащ, и Артур на конце меча протянул его Гвиневере.

– Вот, – очень тихо сказал он. – Надень. Голая рука высунулась из-под меха и взяла плащ.

– Отвернись, – тихим испуганным голосом попросила меня Гвиневера.

– Отвернись, Дерфель, пожалуйста, – сказал Артур.

– Подожди, еще не все.

– Отвернись, – повторил он, не сводя глаз с жены.

Я взялся за край Котла и сбросил его с пьедестала. Бесценный Котел с грохотом рухнул на пол, черная жидкость хлынула на каменные плиты. Артур наконец оторвал взгляд от Гвиневеры. Я с трудом узнал его лицо – таким оно было суровым, холодным и безжизненным. Однако в ту ночь предстояло открыться еще одной тайне, и раз моему господину предстояло испить горькую чашу ужаса, лучше было сделать это, не откладывая.

Я приставил острие Хьюэлбейна к подбородку Лавайна и спросил:

– Кто богиня?

Он замотал головой. Я сильнее вдавил острие меча в его кадык, так что показалась капелька крови.

– Кто богиня?

– Изида? – прошептал он, сжимая укушенную щиколотку.

– А кто бог? – спросил я.

– Озирис, – в испуге отвечал Лавайн.

– А кто, – спросил я, – воссядет на трон? Он задрожал, но ничего не ответил.

– Вот, господин, – сказал я, по-прежнему держа меч у горла Лавайна, – слова, которых ты не слышал. Хотя я их слышал, и Нимуэ тоже. Кто воссядет на трон? – снова спросил я.

– Ланселот, – чуть слышно отвечал Лавайн. Однако Артур слышал, как не мог не видеть вышитую белым эмблему на черном ложе в комнате, завешанной зеркалами. То был Ланселотов орлан.

Я плюнул в Лавайна, убрал Хьюэлбейн в ножны и, нагнувшись, схватил друида за длинные черные волосы. Нимуэ уже держала Динаса. Мы вытащили их в основное помещение храма, и я задернул черный занавес, оставив Артура и Гвиневеру наедине. Гвенвивах все видела и сейчас тряслась от хохота. Молящие и хор, все голые, сидели на корточках у стены подвала под охраной Артуровых людей. Перепуганный Гвидр забился в угол у двери.

За нашими спинами Артур выкрикнул единственное слово: «Зачем?»

И я вывел убийц моей дочери в лунную ночь.

Рассвет застал нас в Морском дворце. Надо было уходить, поскольку некоторые воины сбежали из лачуг, когда по сигналу Артурова рога с холма показались конники, и могли поднять тревогу. Однако Артур был не в состоянии принимать решения.

Когда небо на востоке начало розоветь, он все еще рыдал.

Лавайн и Динас к тому времени уже испустили дух. Они приняли смерть на берегу ручья. Я не считаю себя жестоким человеком, но их прощание с жизнью было страшным и очень долгим. Все устроила Нимуэ, и пока их души расставались с телом, она шептала им имя Диан. Они были уже почти не люди, без языка, и если каждому и оставили по одному глазу, то лишь для того, чтобы они видели приготовления к следующей пытке. Последнее, что им предстало, – светлый локон на рукояти Хьюэлбейна, когда я довершал то, что начала Нимуэ. К тому времени каждый из близнецов превратился в комок крови, боли и ужаса; покончив с ними, я поцеловал локон, отнес его к одной из жаровен на дворцовой аркаде и бросил в уголья, чтобы ни частичка души моей Диан не осталась бродить по земле. Так же поступила Нимуэ с косицей из Мерлиновой бороды. Тела близнецов оставили на берегу, и с восходом чайки принялись рвать длинными клювами их истерзанные трупы.

Нимуэ забрала Котел и сокровища. Динас и Лавайн перед смертью рассказали ей все. Нимуэ оказалась кругом права. Сокровища похитила Моргана и подарила Сэнсаму, чтобы тот на ней женился, а Сэнсам передал Гвиневере. Обещание добыть сокровища и примирило ее с мышиными королем накануне крещения Ланселота. Возможно, если бы я допустил его тогда к мистериям Митры, ничего бы последующего не случилось. Рок неумолим.

Двери святилища стояли на запоре. Оттуда никого не выпустили. После того как Гвиневеру вывели наверх, Артур долго с ней говорил, потом спустился в подвал, один, с Экскалибуром в руке, и оставался там целый час. Когда он вышел, лицо его было холоднее моря и серое, как сталь Экскалибура, только самый клинок стал алым и липким от крови. В одной руке Артур сжимал рогатый золотой обруч, который Гвиневера надевала, изображая Изиду, в другой – меч.

– Все мертвы, – сказал он мне.

– Все?

– Да. – Он говорил со странным безразличием, хотя все на нем было в крови – не только латы, но даже гусиные перья на шлеме.

– И женщины? – спросил я, ибо среди служительниц Изиды была моя бывшая возлюбленная Линет. Я не сохранил к ней никаких чувств, но сейчас ощутил приступ жалости.

– Все, – почти беспечно отвечал Артур.

Он медленно шел по гравийной дорожке сада.

– Сегодня ночью это было не в первый раз, – проговорил он странным, озадаченным тоном. – Они занимались этим часто. Все. Каждое полнолуние. Все со всеми. Кроме Гвиневеры. Она – только с близнецами или с Ланселотом. – Его затрясло – первое проявление чувств с тех пор, как он хладнокровно поднялся из подвала. – Она говорит, что начала все ради меня. Кто воссядет на трон? Артур, Артур, Артур. Но я был неугоден богине. – Он заплакал. – Или я слишком сильно ей противился, и тогда меня заменили на Ланселота. – Артур бессильно взмахнул окровавленным мечом. – Ланселот, – полным муки голосом повторил он. – Долгие годы, Дерфель, она спала с Ланселотом – и все, по ее словам, ради религии! Религии! Он всегда был Озирисом, она – Изидой. Кем еще она могла быть?

Он дошел до террасы и сел на каменную скамью, откуда виден был посеребренный луной ручей.

– Не следовало убивать их всех, – после долгого молчания проговорил Артур.

– Да, господин, – отвечал я. – Не следовало.

– А что мне оставалось? Это непотребство, Дерфель, просто непотребство!

Он вновь зарыдал, затем принялся говорить про позор, про то, что убитые видели позор Гвиневеры и его собственное бесчестье, потом сбился и опять заплакал. Я молчал. Артуру, кажется, было все равно, здесь я или ушел… Я оставался рядом, пока не настало время вывести Динаса и Лавайна к ручью, чтобы Нимуэ клок за клоком вырвала их мерзостные души.

А теперь, в брезжущем свете зари, Артур, опустошенный, сидел у моря. Рогатый обруч валялся у его ног, шлем и обнаженный Экскалибур лежали на скамье. Кровь на клинке ссохлась в бурую корку.

– Надо уходить, – сказал я, когда море стало серым, как наконечник копья.

– Зачем? – горько молвил Артур.

– Чтобы исполнить наши клятвы.

Он плюнул и ничего не сказал. Из леса привели лошадей, Котел и сокровища Британии запаковали в дорогу. Воины смотрели на нас и ждали.

– Есть ли клятва, которая не нарушена? – с горечью проговорил Артур. – Хоть одна?

– Надо уходить, господин, – сказал я и, когда он не встал и не ответил, повернулся на каблуках. – Тогда мы уйдем без тебя.

– Дерфель! – с болью голосе позвал Артур.

– Да, господин? – обернулся я.

Он смотрел на свой меч и, казалось, не понимал, откуда на клинке кровь.

– Мои жена и сын в комнате наверху. Забери их, пожалуйста. Они могут ехать на моей лошади. Потом можно трогаться.

Он старался говорить обыденным голосом, самым обыденным, как будто это очередное, ничем не примечательное утро.

– Хорошо, господин, – сказал я.

Артур встал и, так и не вытерев с клинка кровь, загнал Экскалибур в ножны.

– Знаешь что, Дерфель?

– Скажи мне, господин.

– Моя жизнь никогда не будет прежней, ведь правда?

– Не знаю, господин, – отвечал я. – Не знаю.

Слезы покатились по его худым щекам.

– Я буду любить ее до самой смерти. Каждый день я буду думать о ней. Каждую ночь, засыпая, я буду ее видеть и каждое утро не находить рядом. Каждый день, каждую ночь и каждое утро, пока не умру.

Он взял шлем с окровавленным плюмажем, оставил рогатый обруч лежать и пошел со мной. Я вывел Гвиневеру и Гвидра из спальни, и мы уехали.

Морской дворец достался Гвенвивах. Она жила в нем одна, в окружении собак и ветшающих сокровищ. Смотрела в окно, не едет ли Ланселот, ибо верила, что однажды он приедет и поселится с ней у моря во дворце сестры, но ее желанный так и не приехал, сокровища разворовали, дворец рухнул, а Гвенвивах умерла, по крайней мере, так говорили. А может, она до сих пор жива и ждет человека, который никогда не придет.

Мы уехали прочь. А на берегу речки чайки клевали падаль.

Гвиневера, в темно-зеленом плаще поверх длинного черного платья, с черной лентой в зачесанных назад рыжих волосах, ехала на Артуровой кобыле Лламрей. Она сидела боком, правой рукой вцепившись в луку седла, а левой придерживая перепуганного заплаканного сына. Гвидр то и дело оборачивался на отца, упрямо шагавшего позади лошади.

– Он хоть мой сын? – зло крикнул Артур один раз. Гвиневера опустила красные от слез глаза. Ее мотало в седле взад-вперед, и все равно она выглядела величаво.

– Больше ничей, о принц, – сказала она наконец. – Больше ничей.

Дальше Артур шел молча. Он хотел быть наедине со своим горем, и я присоединился к Нимуэ во главе процессии.

Следом ехали всадники, затем Гвиневера, замыкали шествие мои воины с Котлом. Нимуэ возвращалась тем же путем, что вывел нас к морю – по дороге между кустами тиса и утесника.

– Значит, Горфиддид был прав, – сказал я некоторое время спустя.

– Горфиддид? – переспросила Нимуэ, дивясь, что я вспомнил имя давно забытого короля.

– В Лугг Вейле, – напомнил я, – он назвал Гвиневеру потаскухой.

– А ты, Дерфель Кадарн, – презрительно отвечала Нимуэ, – хорошо разбираешься в потаскухах?

– А кто же она еще? – горько спросил я.

– Не потаскуха. – Нимуэ указала вперед, там, где поднимающиеся над деревьями дымки указывали, что гарнизон Виндокладии готовит завтрак. – Их надо обойти стороной.

Нимуэ свернула с дороги в лес. Я подозревал, что тамошние воины уже слышали о нападении Артура на Морской дворец и не сочли нужным вмешиваться, но послушно свернул за ней. Остальной отряд последовал нашему примеру.

– Ошибка Артура, – сказала Нимуэ некоторое время спустя, – что он взял в жены не помощницу, а соперницу.

– Соперницу?

– Гвиневера могла бы править Думнонией не хуже любого мужчины, и лучше, чем многие. Она умнее Артура и столь же решительна. Будь она дочерью Утера, а не этого дурачка Леодегана, все сложилось бы иначе. Она стала бы второй Боадицеей, и отсюда до Ирландского моря лежали бы мертвые христиане, а до Германского – саксы.

– Боадицея, – напомнил я, – проиграла войну.

– И Гвиневера тоже, – ответила Нимуэ.

– Не думаю, что она была соперницей Артуру, – помолчав, продолжал я. – Мне кажется, он ни одного решения не принимал, не посоветовавшись с ней.

– Он выступал в совете, куда женщинам вход заказан, – резко сказала Нимуэ. – Поставь себя на место Гвиневеры, Дерфель. Она сообразительнее вас всех вместе взятых, но любую свою мысль должна проводить через скучных, неповоротливых мужчин. Таких, как ты, епископ Эмрис и вонючка Китрин, который притворяется справедливым и широко мыслящим, а потом идет домой, бьет жену и у нее на глазах укладывается в постель с карлицей. Советники! По-твоему в Думнонии что-нибудь бы изменилось, если бы вы все утонули?

– Королю нужен совет, – возмутился я.

– Если он умен, то не нужен, – сказала Нимуэ. – Есть ли у Мерлина совет? Собирает ли Мерлин полную комнату напыщенных глупцов, чтобы принять решение? Совет нужен только для того, чтобы вы чувствовали свою значимость.

– Не только, – возразил я. – Как король узнает, что думает народ, если не будет совета?

– Кому надо знать, что думают глупцы? Позволили им думать своей головой, и половина приняла христианство. – Нимуэ сплюнула. – Так что ты делаешь в совете, Дерфель? Пересказываешь Артуру слова твоих пастухов? А Китрин, надо думать, слова своей карлицы? – Она рассмеялась. – Народ!.. Народ – дурачье, потому-то и есть король, а у короля – воины.

– Артур, – упрямо отвечал я, – правил справедливо и не направлял копья своих воинов на народ.

– И посмотри, что случилось со страной! – воскликнула Нимуэ. Несколько мгновений она молчала, потом вздохнула. – Гвиневера была с самого начала права. Артуру следовало стать королем. Она это знала. Она бы даже этим удовольствовалась, ибо в качестве королевы получила бы желанную власть. Но твой бесценный Артур не желает становиться королем. Какое благородство! Какая верность клятвам! И чего он хочет взамен? Ковыряться в земле! Жить, как ты с Кайнвин: дом – полная чаша, детки, смех… – Последние слова Нимуэ произнесла уничижительно. – Думаешь, Гвиневеру устроила бы такая жизнь? Да ее одна эта мысль вгоняла в тоску! Артур же спал и видел, как бы обратить жену в дойную корову – при ее-то уме! Удивительно ли, что она искала себя в другом.

– В распутстве?

– Не пори чепухи, Дерфель! Распутница ли я оттого, что с тобой спала? Скорее дура.

Мы дошли до леса, и Нимуэ двинулась к северу между ясенями и высокими вязами. Воины послушно свернули за ней; думаю, если бы мы водили их кругами, они бы не пикнули, так ошарашены были всем ужасом пережитой ночи.

– Итак, она нарушила брачные обеты, – продолжала Нимуэ. – Думаешь, она первая? И, по-твоему, это делает ее потаскухой? О нет, Дерфель. Гвиневера сильная женщина, рожденная с умом и красотой. Артуру нравилась ее красота и не нравился ум. Он не позволил ей сделать себя королем, и она ударилась в свою дурацкую религию. Артур же твердил ей, как счастлива она будет, когда он повесит Экскалибур на крюк и начнет разводить скот!..– Нимуэ рассмеялась. – А поскольку самому Артуру никогда не приходило в голову изменить жене, он ни в чем не подозревал Гвиневеру. Все мы подозревали, только не он! Артур уверял себя, что у них идеальный брак, а как только он уезжал за сотни миль, мужчины слетались на Гвиневерину красу, как мухи на падаль. Красивые, умные мужчины, стремящиеся к власти. Один был особенно красив и более других стремился возвыситься. Гвиневера решила ему помочь. Артур мечтал о хлеве, а Ланселот хотел быть Верховным королем Британии, и Гвиневеру такой вариант устраивал больше, чем перспектива доить коров и подтирать за детьми. А эта идиотская религия давала ей надежду. Подательница тронов! – Нимуэ сплюнула. – Гвиневера спала с Ланселотом не потому, что она потаскуха. Она спала, чтобы сделать своего избранника Верховным королем!

– И как же Динас? – спросил я. – И Лавайн?

– Они – жрецы, они ей помогали. Во многих религиях, Дерфель, мужчины совокупляются с женщинами. Такова часть ритуала, я не вижу тут ничего дурного. – Нимуэ пнула камешек, и он запрыгал по траве. – И поверь мне, Дерфель, они оба были красавцы. Я-то знаю, поскольку уничтожила их красоту, но не за то, что они спали с Гвиневерой. Я сделала это за то, что они оскорбили Мерлина, и за твою дочь. – Она в молчании прошла несколько ярдов. – Не презирай Гвиневеру. Не презирай за то, что ей наскучил Артур. Если хочешь, презирай ее за то, что она похитила Котел, и радуйся, что Динас с Лавайном не сумели им воспользоваться. Гвиневере, правда, Котел помог. Она купалась в нем каждую неделю и не состарилась и на день.

Сзади послышались шаги, Нимуэ обернулась. Нас бегом догонял Артур. Он по-прежнему выглядел потерянным, но в какой-то момент до него, видимо, дошло, что мы свернули с дороги.

– Куда мы идем?

– Хочешь, чтобы гарнизон нас увидел? – спросила Нимуэ, указывая на дымки.

Артур некоторое время смотрел на них, будто впервые увидел нечто подобное. Нимуэ взглянула на меня и пожала плечами.

– Если бы они хотели сражаться, – сказал Артур, – то уже бы нас искали.

Глаза у него были красные и опухшие, и (хотя мне могло просто почудиться) в волосах прибавилось седины.

– Как бы ты поступил на месте врага? – спросил Артур. Он имел в виду не крошечный гарнизон Виндокладии, а Ланселота, чье имя не хотел даже произносить.

– Попытался бы поймать нас в ловушку, господин, – отвечал я.

– Как? Где? – с досадой спросил Артур. – На севере, да? Это наш кратчайший путь к союзникам, там нас и будут подстерегать. Поэтому мы не пойдем на север. – Он взглянул на меня, словно не узнавая. – Нет, мы вцепимся им в самое горло.

– В горло?

– Мы пойдем в Кар Кадарн.

Некоторое время я не отвечал. У Артура явно мутилось в голове от горя и ярости. Я размышлял, как отвратить его от самоубийственного безумия.

– Нас сорок, господин, – тихо сказал я.

– В Кар Кадарн, – повторил он, не слушая моих возражений. – Кто владеет Каром, владеет Думнонией, а кто владеет Думнонией – владеет Британией. Не хочешь идти со мной – ступай своею дорогою. Я иду в Кар Кадарн.

Он отвернулся.

– Господин! – закричал я ему в спину. – У нас впереди Дунум.

Даже небольшого гарнизона этой крепости с лихвой хватило бы, чтобы уничтожить нагл отряд.

– Да пусть хоть все крепости Британии стоят на моем пути! – резко отвечал Артур. – Делай что угодно, а я иду в Кар Кадарн.

Он пошел прочь, на ходу крича своим конникам, чтобы поворачивали на запад.

Я закрыл глаза, уверенный, что Артур твердо решил умереть. Он не хотел жить без Гвиневериной любви, он хотел пасть под копьями врагов в сердце страны, за которую так долго сражался. Других объяснений, зачем вести маленький отряд в самое логово мятежников, кроме как из желания пасть рядом с королевским камнем Думнонии, в голову не приходило. Внезапно я кое-что вспомнил и открыл глаза.

– Давным-давно, – сказал я Нимуэ, – мы беседовали с Эйлеанн.

Эйлеанн, рабыня-ирландка, старше Артура, до женитьбы была его преданной возлюбленной. Она-то и родила ему неблагодарных близнецов Амхара и Лохольта. Сейчас, седая и по-прежнему красивая, она должна была находиться в осажденном Кориниуме. Стоя в гибнущей Думнонии, я услышал сквозь годы слова Эйлеанн. «Артур еще себя покажет, – сказала она мне тогда. – В самый черный час, когда ты будешь считать его обреченным, он победит». Я повторил это Нимуэ и добавил:

– А еще Эйлеанн сказала, что когда он победит, то допустит свою обычную ошибку – простит врагов.

– Только не сейчас, – возразила Нимуэ. – Этот глупец хорошо усвоил урок. Так что ты будешь делать?

– Что всегда, – отвечал я. – Пойду за ним. В самое логово врага. В Кар Кадарн.

Артур продвигался вперед с маниакальным упорством, как будто избавление от всех страданий ждало его на вершине Кар Кадарна. Он не пытался спрятать малочисленный отряд и просто вел нас на северо-запад под стягом с изображением медведя. Сам Артур взял у одного из воинов коня и ехал на нем в своих прославленных доспехах – каждый встречный мог его узнать. Продвигались так быстро, как только могли идти мои воины. Когда одна из лошадей повредила копыто, Артур приказал ее бросить. Он торопился к Кару.

Первым у нас на пути лежал Дунум. Древний народ выстроил земляной вал, римляне добавили стену, Артур восстановил укрепления и разместил внутри сильный гарнизон. Воинам этим еще не пришлось повоевать, но если бы Кердик ударил с запада, Дунум стал бы одной из первых серьезных преград на его пути, поэтому, даже в годы долгого мира, Артур не давал крепости прийти в упадок. Над стеной развевалось знамя, и, подойдя ближе, я увидел, что это не Ланселотов орлан, а красный орел Думнонии. Дунум сохранил верность королю.

От гарнизона осталось тридцать человек. Остальные разбежались: христиане перешли на сторону мятежников, многие другие просто дезертировали при вести о смерти Артура и Мордреда. Однако Ланваль, командир гарнизона, держался, надеясь, что слухи окажутся ложными. Завидев Артура, он вывел своих людей из ворот. Артур спешился и обнял старого воина. Теперь нас было не сорок, а семьдесят, и я снова вспомнил слова Эйлеанн: «Когда ты будешь думать, что Артур разбит, он начнет побеждать».

Ланваль, идя рядом со мной, рассказал, как мимо форта прошли копейщики Ланселота.

– Мы не могли их остановить, – с горечью сказал он. – Они не стали на нас нападать, просто предложили мне сдаться. Я ответил, что спущу знамя Мордреда, когда прикажет Артур, и не поверю, что Артур мертв, пока мне не принесут его голову на щите.

Видимо, Артур успел что-то сказать ему про Гвиневеру, ибо Ланваль, хотя и командовал прежде ее стражей, не подошел даже поздороваться. Я коротко сообщил, что случилось в Морском дворце, и старый воин печально покачал головой.

– Они с Ланселотом занимались этим в Дурноварии, – сказал он, – в ее храме.

– Ты знал? – ужаснулся я.

– Нет, – устало отвечал Ланваль, – но слухи доходили, всего лишь слухи, а больше я знать не хотел. – Он сплюнул на обочину. – Я был здесь, когда Ланселот приехал с Инис Требса, и помню, как эти двое не могли оторвать друг от друга глаз. Позже они таились, и Артур ничего не заподозрил. Он ей верил и почти не бывал дома – то объезжал далекие крепости, то заседал в суде.

Ланваль покачал головой.

– Не сомневаюсь, она говорит, что все дело в религии, но я тебе скажу, если эта красотка кого и любит, то Ланселота.

– Мне кажется, она любит Артура, – возразил я.

– Может быть, но он для нее слишком прямолинеен. В Артуре нет загадки, у него все написано на лице, а ей по душе более сложные натуры. Уж поверь, что при виде Ланселота ее сердечко бьется быстрее.

А у Артура, с горечью подумал я, в груди всегда перехватывало при виде Гвиневеры; мне даже не хотелось гадать, что творится с его сердцем сейчас.

Ночь мы провели под открытым небом. Мои люди стерегли Гвиневеру, она занималась Гвидром. Ни слова не было сказано о ее дальнейшей участи, и никто из нас не решался спросить Артура, поэтому мы вели себя с холодной вежливостью. Гвиневера отвечала нам тем же, об одолжениях не просила, Артура старалась избегать. Вечером она рассказывала Гвидру сказки, а когда он уснул, тихо зарыдала, раскачиваясь взад-вперед. Артур тоже это увидел, заплакал и ушел на край холма, чтобы никто не заметил его слез.

С рассветом двинулись дальше. На небе не было ни облачка, вокруг лежали плодородные земли, которые боги сделали такими прекрасными – Думнония, за которую сражался Артур. Деревушки утопали в садах; правда, слишком многие дома уродовал знак рыбы, другие были сожжены, но я заметил, что христиане не оскорбляли Артура, как прежде. Лихорадка, охватившая Думнонию, видимо, шла на спад. Между деревушками дорога вилась среди зарослей ежевики, в полях, пестревших клевером, маком и маргаритками. Пеночки и овсянки, которые последними строят гнезда, несли в клювах соломинки. С высокого дуба снялась птица, которую я сперва принял за сокола, потом сообразил, что это кукушонок, совершающий первый полет. Хороший знак, подумалось мне: Ланселот, подобно кукушонку, только похож на сокола, а на самом деле он всего лишь узурпатор.

За несколько миль от Кар Кадарна мы сделали остановку в маленьком монастыре, выстроенном у священного источника, бьющего в дубовой роще. Некогда здесь было языческое капище, теперь воды охранял христианский бог. Впрочем, бог не сумел противостоять моим воинам, которые, по приказу Артура, вышибли ворота и забрали дюжину монашеских ряс. Епископ отказался взять предложенную плату и проклял Артура. Тот, по-прежнему не в силах сдерживать гнев, прибил обидчика. Мы оставили епископа истекать кровью в священной роще и двинулись на юг. Епископа звали Кранног, и теперь он святой. Иногда мне кажется, Артур сделал больше святых, чем бог.

Мы подошли к Кар Кадарну через Пенхилл, но остановились, не доходя до вершины, там, где нас не могли видеть из крепости. Артур выбрал дюжину воинов, велел им выбрить лбы на монашеский манер и надеть рясы. Брила их Нимуэ; волосы она собрала в мешочек, чтобы не попали кому не надо. Я хотел быть в числе двенадцати, но Артур не разрешил, сказав, что мое лицо слишком многим известно.

Исса был в числе тех, кому выбрили тонзуру. Он с ухмылкой спросил меня:

– Похож я на христианина?

– Ты похож на своего отца, – отвечал я. – Плешивый и безобразный.

Все двенадцать скрыли мечи под рясами, но копья взять не могли. В качестве оружия мы дали им древки со снятыми наконечниками. Выбритые лбы были светлее лиц, но их скрывали капюшоны.

– Вперед, – приказал Артур.

Кар Кадарн был незначим с военной точки зрения, но как символ королевской власти представлял неизмеримую ценность. Мы знали, что крепость надежно охраняется, и лжемонахам потребуется не только отвага, но и везенье, чтобы убедить стражей открыть ворота. Нимуэ благословила их, и все двенадцать, перевалив через холм, вереницей двинулись к воротам. Может быть, нам помогал Котел, может быть, воинская удача, как всегда, благоволила Артуру, но уловка сработала. Мы с Артуром, лежа в траве, наблюдали, как Исса и его товарищи спустились по склону, пересекли луг и поднялись по крутой дороге к восточным воротам Кар Кадарна. Они сказали, что спасаются от набега Артуровых конников, и уговорили открыть засовы, после чего перебили доверчивых стражей и, схватив их щиты и копья, встали в воротах. Эту уловку христиане Артуру тоже не простили.

Как только путь в крепость был расчищен, Артур вскочил в седло.

– Вперед! – крикнул он, и двадцать всадников взяли с места в карьер. Десять неслись за Артуром, десять – в объезд Кара, чтобы никто из гарнизона не сумел скрыться.

Я со своими воинами тоже последовал за Артуром. Ланваль охранял Гвиневеру и потому двигался медленно; мы, все остальные, опрометью сбежали по склону и стремительно преодолели подъем, в конце которого дожидались Артур и Исса. Гарнизон, увидев, что ворота взяты, сдался без боя. Здесь было всего пятьдесят воинов, по большей части юнцы или увечные старики, однако, не овладей мы воротами, нашему маленькому отряду едва ли удалось бы взять крепость штурмом. Тех, кто пытался бежать, конники догнали и приволокли назад. Тем временем мы с Иссой прошли по стене к западным воротам, сорвали Ланселотов стяг и водрузили Артуров. Нимуэ сожгла сбритые волосы и принялась плеваться в монахов, которые жили в Каре, надзирая за строительством церкви.

В фундамент уложили камни из круга, венчавшего прежде вершину. Пиршественные палаты наполовину разобрали и из бревен начали возводить церковь в форме креста.

– Славно будет гореть! – весело объявил Исса, поглаживая выбритый лоб.

Гвиневере с сыном отвели самый большой дом, выставив оттуда семейство одного из защитников крепости. Она с ужасом оглядела соломенные лежанки и паутину по стенам. Ланваль поставил у двери часового и обернулся посмотреть, как Артуровы воины тащат начальника гарнизона, который тоже попытался сбежать.

Это оказался Лохольт, один из сыновей-близнецов Артура. Оба они презирали мать и ненавидели отца. И вот теперь Лохольта, вставшего на сторону Ланселота, за волосы притащили туда, где дожидался отец.

Лохольт упал на колени. Артур долго на него смотрел, потом развернулся и пошел прочь.

– Отец! – закричал Лохольт, но Артур словно не слышал.

Он прошел вдоль строя пленных. Здесь были те, кто когда-то служил под его началом, другие пришли с Ланселотом из королевства белгов. Чужаков, числом девятнадцать, отвели в недостроенную церковь и предали смерти. Суровая кара, однако Артур не собирался миловать захватчиков. Приговор исполнили мои люди. Монахи пытались нам помешать, жены и дети пленников вопили, пока я не приказал вывести их за ворота и вышвырнуть вон.

Остались думнонийцы, тридцать один человек. Артур выбрал из них шесть: прошел вдоль строя и указал на пятого, десятого, пятнадцатого, двадцатого, двадцать пятого и тридцатого. «Убить их», – холодно повелел он. Я отвел всех шестерых в церковь и добавил их тела к груде окровавленных трупов. Оставшиеся пленники встали на колени и одни за другим поцеловали Артуров меч, возобновляя присягу, но прежде Нимуэ прижгла каждому лоб докрасна раскаленным наконечником копья. Клеймо означало, что эти воины изменили своему повелителю и за малейшую новую провинность будут преданы смерти. Конечно, сейчас, после экзекуции, проку от них было мало, но все равно Артур возглавлял уже восемьдесят человек – небольшую армию.

Лохольт ждал на коленях. Он все еще был очень юн, с детским лицом и жиденькой бороденкой. За нее-то Артур и подтащил его к королевскому камню, оставшемуся от круга.

– Где твой брат? – спросил он.

– С Ланселотом, господин. – Лохольт дрожал, перепуганный запахом паленой кожи.

– Где это?

– На севере, господин. – Лохольт поднял глаза на отца.

– Можешь отправляться к ним, – сказал Артур. На лице Лохольта проступило явное облегчение.

– Но прежде скажи, – ледяным голосом продолжал Артур, – почему ты поднял руку на отца?

– Мне сказали, что ты погиб.

– Что же ты сделал, сын, дабы отмстить за мою смерть? – спросил Артур и, не дождавшись ответа, задал второй вопрос: – А когда ты узнал, что я жив, почему остался на стороне моего врага?

Лохольт посмотрел в его неумолимые глаза и собрал остатки мужества.

– Ты никогда не был нам отцом, – с горечью произнес он. Лицо Артура свела судорога. Я ждал приступа ярости, однако Артур заговорил необычно спокойным голосом.

– Положи руку на камень.

Лохольт подумал, будто от него требуют присяги, и послушно положил руку на королевский камень. Только когда Артур выхватил Экскалибур, Лохольт понял, что его ждет, и торопливо отдернул руку.

– Нет! – закричал он. – Пожалуйста! Не надо!

– Держи его, Дерфель, – приказал Артур.

Лохольт вырывался, но со мной ему было не совладать. Я влепил юнцу затрещину, потом оголил его правую руку до локтя и прижал к камню. Артур занес меч.

– Нет, отец, умоляю! – кричал Лохольт. Но Артур в тот день не знал жалости.

– Ты поднял руку на родного отца, Лохольт, и за это лишишься и отца, и руки. Отрекаюсь от тебя.

С этими ужасными словами он опустил меч, и на камень брызнула кровь. Лохольт с криком отпрянул и схватился за обрубок. Он в ужасе смотрел на отрубленную кисть, потом заныл от боли.

– Перевяжи его, – приказал Артур Нимуэ, – и пусть уходит.

Я ногой сбросил на землю отрубленную кисть с двумя жалкими воинскими кольцами. Артур отшвырнул Экскалибур на траву. Я почтительно поднял его и положил на кровавое пятно. Все правильно, подумал я. Нужный меч на нужном камне, и сколько же лет потребовалось, чтобы он здесь оказался.

– Теперь будем ждать этого гада, – сказал Артур. Он по-прежнему не называл Ланселота по имени.

Ланселот явился два дня спустя. Мятеж его был близок к поражению, хотя тогда мы этого не знали. Саграмор, получив подкрепление из Повиса, отрезал Кердика у Кориниума, и саксы спаслись лишь ценой отчаянного ночного прорыва. Он потеряли пятьдесят человек. Кердик успел расширить свои владения на запад, но весть, что Артур жив и взял Кар Кадарн, а также угроза со стороны Саграмора заставили коварного сакса обратиться против Ланселота. Кердик отступил и направил своих людей захватить часть королевства белгов. Ему, во всяком случае, мятеж оказался выгоден.

Ланселот подошел к Кар Кадарну с войском, которое составляли его саксонская гвардия, двести белгов и ополченцы-христиане, считавшие, что служат своему богу. Однако их решимость сильно поколебало известие, что Артур захватил Кар, и атаки Морфанса и Галахада к югу от Глевума. Христиане начали дезертировать; впрочем, их по-прежнему было с Ланселотом около двухсот человек, когда он в сумерках подступил к захваченной нами крепости на холме. Достань Ланселоту смелости напасть сразу, он, возможно, и сохранил бы королевство, но он промедлил, а наутро Артур отправил меня в качестве парламентера. Я вышел с перевернутым щитом, привязав на копье дубовую ветвь. Белгский военачальник встретил меня и поклялся соблюдать перемирие, после чего мы отправились в Линдинис, где остановился Ланселот. Я ждал во внутреннем дворе на глазах у деморализованных воинов, а Ланселот решал, встречаться со мной или нет.

Через час он вышел, одетый в белые латы, с золоченым шлемом в одной руке и Христовым клинком в другой. Позади него встали Лохольт с перевязанной рукой, Амхар, десяток предводителей войска и саксонская гвардия, рядом – Борс. От них несло поражением, как от гнилого мяса. Ланселот мог бы окружить крепость, разбить на голову Морфанса и Галахада, вернуться и взять нас измором. Однако он струсил и хотел одного – выжить. Сэнсам куда-то подевался. Мышиный король умел вовремя забиться в нору.

– Вот и довелось встретиться, лорд Дерфель, – приветствовал меня Борс от имени своего господина.

Я, словно не видя его, обратился к королю, но королем его называть не стал.

– Ланселот, – сказал я, – Артур, мой господин, помилует тебя при одном условии.

Говорил я громко, чтобы все во дворе меня слышали. У большинства воинов на щите был намалеван Ланселотов орлан, у остальных – крест или две линии, означающие рыбу.

– Условие таково: мы выставляем воина, и ты с ним сражаешься, один на один. Если останешься жив – можешь уходить и забрать своих людей. Если погибнешь – твои люди будут свободны. Если же ты откажешься сражаться, твоих людей все равно помилуют, кроме тех, кто присягал королю Мордреду. Этих ждет смерть.

Расчет был прост: если Ланселот примет бой, то спасет тех, кто перешел под его знамена, а если откажется, то предаст их на смерть и его репутации будет нанесен непоправимый урон.

Ланселот взглянул на Борса, потом опять на меня. Как же я презирал его в ту минуту! Он должен был воевать, а не переминаться с ноги на ногу перед Линдинисским дворцом, но решимость Артура его смяла. Ланселот не знал, сколько у нас людей, однако видел, что стены Кара ощетинились копьями, и окончательно перетрусил. Он склонился к двоюродному брату, и они обменялись несколькими словами. Выслушав Борса, Ланселот взглянул на меня и усмехнулся.

– Мой защитник Борс, – сказал он, – принимает вызов Артура.

– Артур требует, чтобы ты сражался, а не выдал на заклание своего ручного борова.

Боре зарычал и наполовину обнажил меч, но вождь белгов, ручавшийся за мою жизнь, выступил вперед с копьем, и Борс нехотя отступил.

– А со стороны Артура, – спросил Ланселот, – выступит он сам?

– Нет, – с улыбкой отвечал я. – Эта честь дарована мне по моей просьбе. У меня с тобой свои счеты. Ты хотел провести Кайнвин нагой через Инис Видрин, а я протащу твое голое тело по всей Думнонии. Что до моей дочери, ее смерть уже отмщена. Твои друиды лежат мертвыми, Ланселот. Тела их не сожжены, и души бродят по земле.

Ланселот плюнул к моим ногам.

– Скажи Артуру, что ответ я пришлю в полдень. Он отвернулся.

– А Гвиневере что-нибудь хочешь передать? – спросил я. Ланселот снова поворотился ко мне.

– Твоя полюбовница в Каре, – продолжал я. – Хочешь знать, что ее ждет? Артур мне сказал.

Ланселот некоторое время с ненавистью смотрел на меня, потом снова плюнул и зашагал прочь. Я последовал его примеру.

Артура я нашел на стене над западными воротами, где много лет назад он говорил мне о воинском долге. Долг этот, утверждал он – сражаться за тех, кто сам не может себя защитить. Таков был символ его веры. Все эти годы он сражался за малолетнего Мордреда и только теперь – за себя, и, сражаясь, утратил все, чем дорожил. Я передал ответ Ланселота. Артур выслушал, ничего не ответил и жестом показал, что я свободен.

Тем же утром Гвиневера прислала за мной Гвидра. Мальчик выбрался на стену, где я стоял со своими воинами, и потянул меня за плащ.

– Дядя Дерфель? Мама просит тебя прийти.

Он говорил со страхом, в глазах у него стояли слезы.

Я взглянул на Артура – мы его не занимали, поэтому я спустился со стены и пошел с Гвидром. Гвиневере пришлось переступить через свою гордость, но она хотела, чтобы Артуру передали ее слова, и понимала, что никто, кроме меня, этого не сделает. Когда я, пригнувшись, входил в дверь, она встала. Я поклонился. Гвиневера попросила Гвидра побыть с отцом.

Потолок был такой низкий, что Гвиневера чуть не упиралась в него головой. Лицо ее осунулось, однако печаль придала ему некую светлую красоту, которую раньше уничтожала гордость.

– Нимуэ сказала, ты виделся с Ланселотом, – проговорила Гвиневера так тихо, что мне пришлось к ней наклониться.

– Да, госпожа.

Она правой рукой машинально теребила платье.

– Он что-нибудь просил мне передать?

– Нет, госпожа.

Она смотрела на меня огромными зелеными глазами.

– Умоляю тебя, Дерфель.

– Я ему предложил. Он смолчал.

Гвиневера рухнула на грубую скамью. Я смотрел, как паук на паутинке спускается все ниже и ниже к ее волосам, и все не мог решить: смахнуть его или нет.

– Что ты ему сказал?

– Предложил сразиться на поединке, Хьюэлбейн против Христова клинка. И пообещал протащить его голое тело по всей Думнонии.

Гвиневера яростно затрясла головой.

– Сразиться! Вот все, что вы умеете! Животные! – Она на несколько мгновений закрыла глаза, потом проговорила кротко: – Прости, лорд Дерфель, мне не следовало тебя оскорблять, особенно сейчас, когда я хочу попросить, чтобы ты поговорил обо мне с Артуром.

Гвиневера подняла на меня глаза, и я увидел, что она раздавлена не меньше Артура.

– Ты поговоришь?

– О чем, госпожа?

– Попроси Артура, пусть он меня отпустит. Скажи, что я уплыву за море. Скажи, что сын останется у него и что сын – наш общий, а я уеду, и он никогда больше обо мне не услышит.

– Передам, госпожа, – отвечал я.

Гвиневера уловила сомнение в моем голосе и печально посмотрела мне в лицо. Паук исчез в ее густых рыжих волосах.

– Думаешь, откажет? – со страхом проговорила она.

– Госпожа, – сказал я, – он тебя любит. Так любит, что вряд ли отпустит.

Слезы выступили у нее из глаз и покатились по щекам.

– Так что он со мной сделает? Я молчал.

– Что он со мной сделает, Дерфель? – повторила Гвиневера, и в голосе ее прозвучали остатки былой властности. – Скажи!

– Госпожа, – с усилием проговорил я, – он поместит тебя в какое-нибудь надежное место, под охраной.

И каждый день, подумалось мне, будет о ней думать, каждую ночь видеть ее во сне и каждое утро не находить рядом с собой в постели.

– С тобой будут обращаться хорошо, – мягко заверил я.

– Нет! – завыла Гвиневера. Она ждала смерти, но мысль о заточении испугала ее еще больше. – Скажи, пусть он меня отпустит. Скажи!

– Я попрошу. Хотя не думаю, что он согласится. Вряд ли это в его силах.

Она зарыдала, уронив голову на руки. Я вышел из лачуги. Гвидру было страшно с отцом, и он хотел вернуться к матери, однако я позвал его точить Экскалибур. Мальчик был перепуган, он не понимал, что происходит, а ни Артур, ни Гвиневера не могли ему объяснить.

– Твоя мама очень больна, – сказал я, – а ты знаешь, что больным людям иногда надо побыть в одиночестве, – и с улыбкой добавил: – Может быть, ты поживешь с Морвенной и Сереной.

– Правда?

– Если твои родители согласятся, я буду очень рад… Не три меч! Точи! Длинными широкими движениями, вот так.

В полдень я пошел к воротам и стал ждать посланца. Никто не пришел. Никто. Армия Ланселота просто рассеялась, как песок, смытый с камня дождем. Сам он с маленьким отрядом уехал на юг, гордо неся на шлеме белые лебяжьи крыла, а большая часть его войска пришла к подножию Кар Кадарна, бросила на землю оружие и встала на колени, моля Артура о милости.

– Ты победил, господин, – сказал я.

– Да, Дерфель, – отвечал он, не вставая. – Сдается, что так.

Из-за седой бороды Артур казался старше. Не слабее, просто старше и суровее. Это ему шло. Над нашими головами ветер колыхал знамя с медведем.

Я сел рядом.

– У принцессы Гвиневеры к тебе просьба, – сказал я, глядя, как внизу армия складывает оружие и преклоняет колени.

Он даже не взглянул на меня.

– Она хочет…

– Уехать, – перебил Артур.

– Да, господин.

– Со своим орланом, – горько проговорил он.

– Она этого не сказала, господин.

– Куда еще ей деваться? – спросил Артур, обращая ко мне ледяной взгляд. – Он о ней спрашивал?

– Нет, господин.

Артур рассмеялся горьким, жестоким смехом.

– Бедная Гвиневера. Бедная, бедная Гвиневера. Он ее не любит, верно? Она была для него хорошенькой безделушкой, очередным зеркалом, чтобы любоваться собственной красотой. Как ей, наверное, больно.

– Она молит даровать ей свободу, – повторил я, как и обещал. – Она оставит Гвидра тебе и уедет.

– Не ей выставлять условия, – со злостью отвечал Артур.

– Да, господин.

– Она останется в Думнонии, – объявил Артур.

– Да, господин.

– И ты тоже. Мордред может освободить тебя от клятвы, я – не освобожу. Ты мой воин, Дерфель, и мой советчик, поэтому останешься со мной. С этого дня ты – мой защитник.

Я обернулся к начищенному и заточенному мечу на королевском камне.

– По-прежнему ли я королевский защитник, господин?

– Король у нас уже есть, – сказал Артур. – Я не нарушу клятву, но буду править страной. Я один.

Мне вспомнился мост в Понте, по которому мы проходили перед сражением с Эллой.

– Коли ты не будешь королем, – сказал я, – так будь императором. Повелителем королей.

Он улыбнулся. Впервые с тех пор, как Нимуэ распахнула черный занавес в Морском дворце. Слабо, но улыбнулся.

И не отверг мой титул. Император Артур, повелитель королей.

Ланселот сбежал, его войско стояло на коленях, бросив щиты, стяги и копья. Безумие прокатилось по Думнонии, словно гроза, и рассеялось по ветру. Артур победил. Внизу, под палящим летним солнцем, стояла на коленях целая армия. Вот о чем всегда мечтала Гвиневера: Думнония у ног Артура и его меч на королевском камне. Однако она упустила свой шанс. Упустила навсегда.

А для нас, для тех, кто сдержал клятву, наступило долгожданное время: во всем, кроме титула, Артур стал королем.

ПОСЛЕСЛОВИЕ

В кельтских преданиях часто упоминаются котлы, поиски которых заводят персонажей в темные и опасные места. Великий ирландский герой Кухулин якобы похитил котел из неприступной крепости; сходные мотивы есть в валлийских мифах. Теперь уже не выяснить, что послужило их источником, зато можно с большой степенью достоверности утверждать, что популярные средневековые сказания о поисках святого Грааля – просто христианская обработка более древних мифов о котлах. Один из таких мифов повествует о котле Клиддно Эйддина – одном из Тринадцати Сокровищ Британии. Из современных пересказов Артуровской саги эти сокровища выпали, но неизменно присутствуют в ранних ее вариантах. Список сокровищ меняется от источника к источнику, так что я составил вполне представительную выборку, хотя история их появления, которую излагает Нимуэ на с. 139–140, сочинена полностью.

Котлы и магические сокровища указывают, что мы на языческой территории. Тем удивительнее, что поздние артуровские сказания так сильно пронизаны христианством. Был ли Артур «врагом Божьим»? Некоторые ранние легенды наводят на мысль, что кельтская церковь была враждебна к Артуру. Так, в «Житии святого Падарна» Артур похищает красную рубаху святого и соглашается вернуть ее лишь после того, как святой по шею закапывает его в землю. Подобным же образом Артур якобы похитил алтарь святого Краннога и сделал из него обеденный стол. Во многих житиях Артур выступает как жестокий тиран, совладать с которым могут лишь набожность и молитвы святых. Святой Кадок, согласно его житию, неоднократно посрамлял Артура. Особенно гнусна история о том, как Артур, которому беглая парочка помешала играть в кости, попытался изнасиловать девушку. Этот Артур – вор, лжец и насильник – совсем не похож на героя современной легенды. Можно предположить, что Артур чем-то насолил церкви, и самое простое объяснение – что он был язычником.

Мы не можем знать этого наверняка, и уж тем более бессмысленно гадать, каким богам он поклонялся. Исконная британская религия, друидизм, за годы римского правления пришла в полный упадок, хотя, без сомнения, к концу пятого века в сельских районах Британии она еще сохранялась. Самый тяжелый удар по друидизму нанесли в 60 году н. э., когда римляне захватил остров Мона (Англси) и разрушили древний культовый центр. Ллин Керриг Бах (озеро Маленьких камней) существовало на самом деле, и археологи считают, что там совершались важные друидические обряды. К сожалению, озеро и окружающий его ландшафт были уничтожены во время Второй мировой войны при расширении аэродрома.

Римляне завезли на остров свои культы, и некоторое время митраизм представлял серьезную угрозу для христианства; в то же время сохранялось почитание других богов, таких как Меркурий или Изида. Из пришлых учений христианство было самым успешным. Оно захватило даже Ирландию, куда его принес Патрик – британский христианин, который, по легенде, использовал клеверный лист для объяснения догмата о Троице. Саксы уничтожили христианство на покоренных британских землях, и лишь через сто лет святой Августин Кентерберийский вновь завез его в Ллогр (нынешняя Англия). Христианство Августина отличалось от его ранних кельтских форм. Пасха праздновалась в другой день, а монахи перестали, наподобие друидов, выбривать переднюю половину головы; новые христиане стали носить более привычную нам тонзуру на макушке.

Как и в «Короле Зимы», я сознательно ввел ряд анахронизмов. Артуровский цикл чертовски запутан, главным образом потому, что составлен из самых разных сказаний. Некоторые, например история Тристана и Изольды, сначала возникли независимо и лишь потом были включены в общую сагу. Сперва у меня была мысль отбросить поздние добавления, но в таком случае я терял, помимо прочего, Мерлина и Ланселота, поэтому решил пожертвовать педантизмом ради романтики. Сознаюсь, что включение слова «Камелот» – полный нонсенс с исторической точки зрения, ибо оно появилось только в двенадцатом столетии, и Дерфель никак не мог его слышать.

На протяжении столетий некоторые персонажи, такие как Дерфель, Кайнвин, Кулух, Гвенвивах, Гвидр, Амхар, Лохольт, Динас и Лавайн, выпали из мифа, их заменили новые, например Ланселот. Другие менялись: Нимуэ стала Вивианной, Кей – Каем, Передур – Персивалем. Самые древние имена – валлийские и часто трудны в произношении, но кроме Экскалибура (вместо Каледволх) и Гвиневеры (вместо Гвенвифар) я старался использовать их, чтобы сохранить колорит пятого века Британии. Артуровские легенды зародились в Уэльсе, и Артур – предок современных валлийцев, в то время как его враги, такие как Элла и Кердик, принадлежали к народу, который позже стал именоваться английским, поэтому мне казалось важным подчеркнуть валлийское происхождение мифа. Впрочем, моя трилогия не претендует на достоверное историческое описание той эпохи; это даже не попытка такого описания, а просто очередная вариация на тему сложной и фантастической саги, которая дошла до нас с варварских времен, но по-прежнему завораживает, ибо наполнена героикой, романтикой и трагизмом.

Примечания

1

Названия мест, отмеченные звездочкой, упоминаются в исторических хрониках.


на главную | моя полка | | Враг божий |     цвет текста   цвет фона   размер шрифта   сохранить книгу

Текст книги загружен, загружаются изображения
Всего проголосовало: 10
Средний рейтинг 4.1 из 5



Оцените эту книгу