Глава первая

1983 год

Вскочив в уже отходящий поезд, он добрался до своего купе и, открыв дверь, поздоровался с попутчиками – стариком и хмурой, чем-то расстроенной, девушкой. Бросив чемодан на багажную полку, сел перевести дух после беготни и крайне тяжелого дня, и только хотел закрыть глаза, как его что-то остановило.

«Да… я еще такого не видел!» – изумился он, глядя на странную родинку на правом колене соседки по купе.

Он часто встречал разные метки на теле любивших его женщин – от трогательных мушек над капризной губой до уродливых пятен, разливавшихся в самых неожиданных местах женского тела. Но чтобы на коленке, да еще ровно в середине, и такой… волнующей формы – словно маленький глаз подсматривает за вами – не приходилось!

«Это явное приобретение в моей коллекции достопримечательностей женского тела…» – подумал он.

Хозяйка «коленного глазка» почувствовала его исследования и раздраженно качнула ногой в розовом чулке, от чего «глазок» как бы подмигнул ему с ее колена.

– И долго вы собираетесь медитировать на мои ноги? – спросила она, нахмурив брови.

– Я бухгалтер, – почему-то сразу сознался он.

– Не вижу никакой связи, – поморщилась она.

– Ну, как же, связь есть, и еще какая… – начал он и вдруг почувствовал, как безмерная усталость заклеивает ему глаза, тело обессиленно стекает на бок, а лицо погружается в тощую вагонную подушку…

Проснулся он в темноте. Колеса мерно постукивали на стыках, редкие фонари пробегавших мимо полустанков высвечивали на мгновение купе. Тело, получившее долгожданный отдых, наслаждалось покоем и неподвижностью. С верхней полки доносилось заливистое похрапывание старичка.

«Вот, черт! Как неудобно получилось, – расстроился он. – Завалился, соня, а деду наверх пришлось лезть. Противница медитаций, видно, не уступила ему место. А где же она, кстати?»

И тут он чуть не подпрыгнул от неожиданности – на прежнем месте, в неизменившейся позе сидела его соседка. Пробегавшие за окном огни высветили ее сведенное какой-то душевной болью лицо и глаза, обреченно глядящие перед собой.

– У вас что-нибудь случилось? – спросил он, спуская ноги с постели и пытаясь нащупать свои туфли.

Девушка перевела на него взгляд, но ничего не ответила, словно не услышав вопроса.

– Как вас зовут? – попытался он снова привлечь ее внимание и тут же рассердился на себя: «Да уж, нашел время для знакомства! Ты еще про хорошую погоду вверни, мол, давно не было такой ясной и теплой ночи!».

Девушка продолжала молчать.

«Может, у нее имя какое-нибудь не интересное, ей не хочется его называть, и она придумывает себе псевдоним», – пытался он объяснить ее молчание.

– Есения, – негромко сказала она.

«Вот это надумала!» – ошалел он.

– А отчество, случайно, не Сергеевна ли? – попробовал он пошутить.

– Нет.

– А как?

– Вообще нет.

– Не понял…

– Нет у меня отчества вообще, – едва слышно произнесла девушка.

– Ну, такого не бывает, отчество хоть какое-то, а все равно должно быть! Не почкованием же вас размножили…

– Вы почти угадали, – девушка вдруг подалась вперед, и с силой сжав свои руки и встряхивая ими в такт словам, произнесла: – Я действительно не имею отчества, потому что я… не… родилась!

Леонид инстинктивно натянул на себя одеяло и попытался незаметно отодвинуться к стенке: «Эге-е… Леонид Аркадьевич, как тебе повезло… Только тебе могло так повезти… В кои-то веки собрался в санаторий съездить, а попал в дурдом! А девушку-то как жалко – такая хорошенькая, к тому же с такой родинкой – и на тебе – сумасшедшая! Что ж делать-то?… Говорят, с ними вроде спорить нельзя, нужно во всем соглашаться».

Заметив его телодвижения, девушка нервно рассмеялась.

Пытаясь разрядить ситуацию, он засуетился, стал предлагать ей угоститься пирожками, которые его мама испекла ему в дорогу.

– Вы думаете, у меня что-то с головой? – тихо спросила она. – Нет-нет, я совершенно нормальная, хотя нет… Если считать нормальным родившегося человека, то я, конечно, не нормальная, – в ее голосе послышались слезы, и она закрыла лицо руками.

Леонид напрягся: «Все – уже заговаривается, сейчас у нее наступит какая-нибудь агрессивная фаза, чем-нибудь как звезда-а-анет – и сдачи ведь не дашь! У-у, как я вовремя проснулся – вид-то у нее был, словно она меня уже в жертву принесла и жалеет… Родился – не родился, умер – не умер… хотя нет, если уж умер, так умер совсем!».

«Нужно проветриться!» – решил он, вставая.

Выйдя в коридор, он постоял, высунув разгоряченное лицо в окно, и ощутил, как поезд, рассекая темный воздух, привычно катит по намеченному маршруту. Небо над головой знакомо мерцало мириадами звезд и как-то не верилось, что сзади, в купе, едет человек, у которого, что называется, не все дома…

Когда он тихо открыл дверь в купе, Есения лежала, укрывшись до подбородка одеялом, но не спала. Заплаканные глаза, устремленные куда-то в пространство, выделялись на белом лице темными глубокими провалами.

Его охватила острая жалость: «Господи, ну что же это с ней?!»

Он сел рядом на постель и, положив одну руку ей на плечо, а другой вытирая ей слезы, принялся ее утешать:

– Ну не надо плакать, ну что случилось, ну перестаньте!

Она высвободила руки из-под одеяла и, схватив его за запястье, судорожно прижала его руку к себе. В ладонь, оказавшуюся плотно прижатой к ее груди, упругость которой не скрывало тонкое казенное одеяло, сразу же стал биться нервный ритм ее сердца.

Глядя ему прямо в глаза, она тихо заговорила:

– Я не сумасшедшая, но я, действительно, не родилась… в привычном смысле этого слова. Меня искусственно вывели в лаборатории. Я – «девочка из пробирки». Слышали, наверное, об искусственном оплодотворении и тому подобных экспериментах? Я ничего не знала до сегодняшнего дня, росла в семье врачей, считала их своими родителями. А вот сегодня я узнала правду… – приподнявшись, она вытащила из-под подушки пухлый конверт и протянула его Леониду.

Тот, с сожалением оторвав руку от ее груди, привстал и, потянувшись к выключателю, зажег в изголовье тусклый ночник. В его бледном свете он увидел, что в конверте были какие-то листы с фотографиями, явно вырванные откуда-то. Присмотревшись внимательнее, он понял, что они были вырваны скорее всего из какого-то отчета – отчета о развитии некоего биологического организма… Здесь были фотографии, напоминающие увеличенные изображения клеток из учебника биологии, фото с пробирками, заполненными какой-то жидкостью, и с десяток фотографий, похожих на рентгеновские снимки, на которых был изображен скрючившийся человеческий зародыш.

Постаравшись не показать виду, что ему неприятно смотреть на все это, он добрался до фото, где было запечатлено новорожденное дитя на руках у женщины, удивительно похожей на Есению – просто одно лицо.

Девушка, внимательно и даже с некоторым страхом наблюдавшая за Леонидом, сказала:

– Вот это я обнаружила сегодня утром на рабочем столе моего отца под медицинскими журналами, когда ждала его возвращения от начальства. Отца… – она горько усмехнулась. – К этому еще и пояснение было приложено – вся история моего появления и жизни, вплоть до нынешнего года.

– Но как это могло быть? – недоверчиво спросил Леонид, продолжая рассматривать фотографии. – Это же какая-то запредельная технология… Когда вы… э-э… родились?

– Как указано в моем свидетельстве о рождении, да и в этих документах – в одна тысяча девятьсот шестьдесят третьем году.

– Просто не верится, что в те годы такое было возможно! Наша страна тогда еще только восстанавливалась после войны, а на подобные эксперименты наверняка нужны огромные средства.

– Средства… – Есения грустно вздохнула. – Вы забыли, что наши ученые разработали ядерное оружие тоже после войны и человека в космос отправили тоже отнюдь не вчера. Как видите, средств у них на это хватило, и я не думаю, что это стоило дешевле, чем проведение евгенистических опытов.

– И неужели вы ни разу ничего за все это время не заподозрили? – спросил Леонид. – Ведь вы должны были находиться под серьезным надзором, сами понимаете, что я имею в виду… Да и… всякие исследования, осмотры…

– Да нет, жила, как все дети, – покачала головой Есения. – Кроме того, мои… родители были врачами, и они сами меня осматривали и лечили, если я заболевала… Боже мой, ведь я для них всю жизнь была лишь научным материалом, не человеком, а только опытом… клоном – удавшейся копией моей мамы, вернее, прототипа, не являющегося матерью в полном смысле. Но я-то всегда считала себя ее дочерью, – и Есения молча заплакала.

Леонид смотрел на Есению и не верил, что эта живая, теплая девушка с таким очаровательным телом могла быть «выведена» искусственно. Нервный ритм ее сердца еще продолжал биться в его ладони, и это не имело ничего общего со стеклянным холодом медицины.

– Есть хочешь? – заботливо спросил он, бесповоротно переходя на «ты».

Она недоуменно посмотрела на него:

– Что вы сказали?

– Давай поедим, у меня пирожки есть, – предложил он. – Моя мама говорит, что при неприятностях обязательно нужно есть.

– Слушайте, у вас же мания еды какая-то, странно: почему это вы до сих пор не растолстели! – грустно улыбнулась она и посмотрела на его живот, который он тут же напряг, давая ей понять, что у него кроме живота есть еще и пресс.

У него промелькнула мысль, что если она шутит, то ему удалось как-то отвлечь ее от того ужаса, в который она была погружена целый день. Лично он в данный момент не хотел даже задумываться или пытаться осознать ту ситуацию, в которую она попала. Леонид гнал прочь мысли об ее происхождении, считая, что на это еще будет время, а пока потрясение было столь велико, что могло привести к непредсказуемым последствиям. Ведь недаром же она все это ему выложила. Ясно же: девушка нуждалась в психологической поддержке, а ему ей пока нечего было сказать. Просто так что-нибудь брякнуть – еще хуже будет. Лучше переключиться на что-нибудь другое.

«Та– ак… Есть она не хочет, а что же она хочет?…» Тут он поймал себя на мысли, что постепенно начинает сбиваться в свое любимое русло, ведь ему обычно хотелось либо есть, либо спать, либо… спать… Он вспомнил, как одна мудрая женщина сказала: «Переспать – это не значит спать очень долго…» «Как она права! – подумал он и тут же внутренне усмехнулся: – Да-а… Я, похоже, приближаюсь к опасной черте… Но, черт возьми, ведь это может помочь вывести ее из кошмара, хотя бы на время, ведь наслаждение – это лучшее лекарство от всех бед».

«Ты бухгалтер, Леонид Аркадьевич, ишь, разложил дебет с кредитом, да ты ее просто хочешь, а не из милосердия, и нечего прикрываться высшими гуманными целями», – попытался урезонить его совестливый внутренний голос, которому он тут же возразил: «А, может, я исследователь? Наверное, немногие могли бы сказать, что они спали с нерожденным человеком…»

Пока он пытался поприличнее обосновать свои, отнюдь не приличные, мысли, Есения, утомленная пережитым за день, уснула. Ему ничего не оставалось, как лечь на свое место.

Небо за окном уже начало терять свою густоту и быстро бледнело. Рождался новый день, в течение которого Леонид должен был доехать до Юрмалы, оформиться в санатории и приступить к активному отдыху.

Устроившись после института в одно солидное учреждение бухгалтером, он уже два года не был в отпуске. Ежедневное корпение над расчетами и бумагами, иногда разбавляемое поездками в банк и выволочками не в меру гневливого управляющего (который, впрочем, ценил «золотые мозги» молодого финансиста) – вот тот образ жизни, к которому он уже притерпелся. Правда, после работы, когда, закрыв контору и сдав ключи охраннику, он шел по вечерним улицам, в нем начинало оживать совершенно естественное человеческое стремление к общению. И тогда он отправлялся либо в гости, либо в кино, либо в театр, либо, на худой конец, в пивную. Его «культурные походы» частенько приносили ему довольно приятные знакомства, которые, впрочем, не были долговременными.

«Трудно долго общаться с человеком, который целыми днями только и делает, что считает!» – так сказала ему одна его знакомая. Интересная штучка была, между прочим, социолог, поэтому она без труда его проанализировала, синтезировала, конкретизировала и обобщила. По ее словам, его любимая сказка – про теленка, который всех считал. И не женат Леонид потому, что с девушками общается краткосрочно и постоянно меняет их для увеличения количества на своем счету. И когда он с ними развлекается в постели, то тоже считает количество… В общем, заела его окончательно. Кстати, насчет сказки… У него сразу же было возражение – ему всегда более импонировал господин Крот из «Дюймовочки», которому было что считать, чем какой-то нищий теленок, который просто не знал, куда девать время. На что его подруга-социологиня съязвила: «Ах, какой же ты начитанный!». Короче говоря, поскольку Леонид не любил общаться с девушками, которые относились к нему с пренебрежением и подозревали невесть в чем – она стала девятнадцатой. Правда, осадок от нее у него все же остался, так как теперь при споре – «чья очередь мыть посуду?», он уже с опаской пускал в ход свою любимую, придуманную еще в детстве, считалку:

Кстати, Леонид обожал компот, мясо и пирожки. Впрочем, он вообще обожал поесть, а потому любимой фразой, поднимающей настроение в любых обстоятельствах, была фраза, которую произносила его мама, тридцать лет прожившая в России, но так и не изменившая родному украинскому языку: «Сынку! Ходим вечерять! Компот з м'ясом вже ждуть!».

На этом вкусном воспоминании он и уснул.

Глава вторая

Вокзал встретил их скрежетом, покрикиванием редких носильщиков и долговязыми фигурами прохожих. Несмотря на ясное теплое утро, в голове у Леонида было довольно туманно – ему так и не удалось выспаться. Только он уснул, как их дедуля предположил, что пора вставать и, видимо, решил вспомнить молодость. Поэтому он, по-молодецки крякнув, лихо спрыгнул со своей полки прямо… на живот Леониду, что вызвало у того спросонья вопль ужаса.

От его крика проснулась Есения. Ее лицо после сна было, как ни странно, свежим и безмятежным.

Догадавшись, в чем дело, она с сочувствием оглядела Леонида и спросила:

– Вы живы?

– По-моему, не совсем, – постанывая, ответил тот и, встав, поплелся умываться, хотя до прибытия было еще два часа.

И вот теперь, очумевший от недосыпа и жесткого массажа живота, он стоял с Есенией на перроне города Риги. Леониду нужно было купить билет на пригородный поезд, который доставил бы его в Юрмалу, а Есении… и только тут до него дошло, что он ни разу не спросил ее – куда же она направляется?

– Ну что, пошли? – предложил он, поднимая со своим чемоданом и легкую спортивную сумку Есении.

– Куда это? – Есения удивленно вскинула на него глаза.

Его это тоже чрезвычайно интересовало, и он спросил:

– А ты что, собираешься здесь сидеть или тебя кто-то должен встречать?

– Да нет, никто встречать меня не должен, я просто собиралась погулять по городу.

«Теперь все ясно, – сообразил он, – она купила билет в первый пришедший ей в голову город, только чтобы уехать побыстрее из дома. Представляю, что сейчас творится с ее нареченными родителями, они, наверное, понять не могут – куда и почему она исчезла. Хотя, я думаю, по распотрошенному отчету они уже догадались о причине ее ухода».

– Если ты собиралась просто гулять, то прогулка тебе обеспечена! – твердо сказал Леонид и ринулся к пригородным кассам.

Догнав Леонида, Есения возмущенно стала вырывать у него свою сумку:

– Я не собираюсь гулять с вами. Какой вы самоуверенный! Хотя бы меня спросили!

– Ничего я не самоуверенный, а даже очень застенчивый, – не согласился тот. – Ты же приехала сюда погулять, так проводи меня до Юрмалы, ведь я здесь ни черта не знаю, а вдруг я заблужусь и уеду не в ту сторону?! Ничего себе благодарность за то, что я таскаю тут твою сумку… и…

– Ага-ага, и за пирожки. Не врите, не врите, по тому, как вы целенаправленно неслись к этим кассам – ясно, что вы тут не в первый раз. И только не надо мне врать, что вы не только бухгалтер, но еще и знаменитый сыщик, пограничник или, на худой конец, их собака!

– Я – собака?! – возопил Леонид, бросая ее сумку.

– Осторожнее! Вы что – с ума сошли?! – возмутилась она.

«И, правда, чего это я раскипятился? – удивился он. – А-а, так я же голодный как… как собака!»

– Идем завтракать! – почти приказал он. – А там разберемся!

– О Господи! Помяни царя Давида и всю кротость его! – возведя глаза к небу, патетически произнесла Есения и… согласилась.

Они сдали вещи в камеру хранения и плотно закусили в вокзальном ресторане манной кашей с лужицей растекшегося масла.

После завтрака они купили билеты до станции Дубулты и, забрав вещи из камеры хранения, сели в электричку.

Есения хотела оставить свою сумку на вокзале, но Леонид настоял, чтобы они ее взяли с собой – мало ли как сложится впереди… У него, правда, к тому времени уже созрел план. Оправдывая себя тем, что он как настоящий мужчина не может оставить девушку одну в тяжелой ситуации и, быстро прикинув размеры своей наличности, решил, что купит Есении курсовку и снимет комнату где-нибудь поблизости от его санатория. Тогда она будет под его присмотром, а это уже немало. Но главное было в том, что Леониду жутко не хотелось с ней расставаться, было в этой девушке что-то такое, притягательное…

Леонид грыз яблоко из припасов, заботливо собранных мамой в дорогу, и украдкой наблюдал за своей попутчицей, которая в это время отрешенно смотрела в окно, за которым пробегал прибалтийский пейзаж.

– Дубулты! – неожиданно рявкнул на весь вагон до тех пор молчавший динамик.

Леонид, закусив недоеденное яблоко, схватил вещи и, подталкивая ими Есению, бросился к выходу.

Едва они успели выскочить на платформу, двери с треском захлопнулись, и электричка умчалась дальше. И только умолк ее грохот, как на них снизошла удивительная тишина, подчеркнутая звонкими птичьими голосами и шумом крон огромных деревьев, обступивших насыпь. Теплый, напоенный сосновым ароматом воздух как бы раздался, принимая их. Огромное пронзительно-голубое небо распахнулось над ними во всю ширь. Леонид притянул Есению к себе. «Какая огромная тишина!» – хотел он сказать, но чуть не поперхнулся.

– Может, вы все-таки вытащите яблоко изо рта? – предложила Есения, отодвигаясь от него, и он понял, что же ему так мешало.

Но уже ничто не могло вывести его из блаженного состояния, в какое он погружался, впитывая окружающую красоту. Все здесь сулило прекрасный отдых.

Леонид зашвырнул огрызок коварного плода далеко в кусты, сгреб в охапку вещи и, взяв Есению под руку, скомандовал:

Они спустились с перрона и по указателю, притулившемуся у забора, отправились в сторону санатория Леонида, а заодно и моря.

Санаторий они нашли без труда. Маленькие деревянные домики были разбросаны среди сосен в художественном беспорядке. По заасфальтированной дорожке они добрались до административного корпуса.

Есения присела на скамейку у входа, решив подождать на солнышке, пока Леонид будет оформляться.

Тощая сонная дежурная долго оформляла документы Леонида и в конце продала на его фамилию курсовку для Есении, которую Леонид почему-то назвал своей племянницей. Заодно ему пришлось поведать мудреную историю о похищении ее документов.

Еще не зная, как это преподнести Есении, но уже в превеселом настроении, забрав с собой ключи от своей комнаты, ворох талонов и еще каких-то бумаг, Леонид пошел к выходу, но, вспомнив, что забыл спросить о том, где можно снять жилье для Есении, вернулся.

Задремавшая было дежурная тут же проснулась и, предложив остановиться у своего деда, написала адрес, сказав, что это совсем недалеко от санатория.

– Хотя именно это и может не понравиться вашей племяннице, – хитро взглянув на Леонида, заметила она.

– Ну что вы! У нас с племянницей чудные отношения, и я не собираюсь мешать ей развлекаться, если вы именно это имели в виду. Скорее, наоборот: я ей в этом буду активно помогать.

Та недоверчиво улыбнулась. Поблагодарив ее за адрес, Леонид вышел на крыльцо.

Есения сидела с закрытыми глазами, подняв лицо к солнцу. Ее туфли лежали под скамейкой, а ноги были вытянуты и упирались в край клумбы с маргаритками. Юбка, приподнятая намного выше колен, открывала великолепное зрелище.

Леонид тихонько присел на скамейку рядом с ней, любуясь ее расслабленной позой и тем, как ее тело все целиком отдавалось солнцу. «Глазок» на ее колене устремил свой «взгляд» в сияющее лазурью небо. Сквозь розовый капрон, обтягивающий стройные ноги Есении, нежно голубели вены.

«Реки синие вен…» – всплыла в памяти знакомая мелодия.

Есения почувствовала его взгляд. Повернув голову, она приоткрыла глаза и какое-то время молча и как-то таинственно всматривалась в Леонида.

«О чем это она думает?»

Леонид начал ерзать по скамейке, поправил галстук… воротничок… вытащил из кармана платок и вытер враз вспотевший лоб. В ее взгляде было что-то настолько манящее и загадочное, что у него перехватило дыхание.

Он протянул к ней руку:

– Есения…

Загадочность из ее взгляда моментально испарилась, а глаза приобрели жесткое выражение.

– Вас там беленой не накормили? – отстраняясь от него, спросила она.

Леонид перевел дух и, оценив свою несдержанность, признался, вставая:

– Белены не ел, это – солнечный удар. Осознал, каюсь, больше этого не повторится! – «…в ближайшие два часа», – добавил он про себя. – Пойдем, отнесем вещи в мои апартаменты и – на море!

Она с сомнением взглянула на него, но потом взяла свою сумку и пошла рядом.

Домик, в котором должен был жить Леонид, спрятался в глубине территории, утопая в зелени.

Они поднялись на крыльцо и вошли в коридор, из которого отходило несколько дверей – в ванную, туалет и четыре жилые комнаты. Дверь Леонида оказалась третьей.

Пока он возился с ключом, дверь в соседнюю комнату распахнулась, и их взору предстал огромный мужчина лет пятидесяти пяти, в широченных семейных трусах до колен и с утюгом в руке.

Увидев их, он потешно ойкнул и захлопнул дверь. Через секунду он появился вновь уже без утюга и в импровизированной тоге из покрывала.

– Я вижу: нашему полку прибыло! – прогрохотал он, протягивая Леониду руку. – Очень рад, меня зовут Кузьма Григoрович, я из Харькова.

Рука Леонида, которую он самонадеянно не считал маленькой, утонула в ладони гиганта и захрустела от его пожатия.

– А вас как звать-величать, соседи? – продолжая сжимать то, что осталось от руки Леонида, любопытствовал Кузьма Григорович.

– Леонид Аркадьевич, – простонал тот, вырываясь от него. – А это… – тут Леонид замялся, но решил играть до конца, – моя племянница, Есения, можно просто Сенечка, мы ее так дома называем – по-семейному.

У Есении округлились глаза, она уже было потянулась за своей сумкой, но Кузьма Григорович впал в такой восторг, что, забыв о своем экстравагантном наряде «a la древние греки», налетел на нее, заставив вжаться в стену:

– Это ж надо! Имя какое у тебя, дочка – Енисея! Что-то широкое, природное, вольное, от могучей реки – все тебе в жизни должно быть под силу!

– Не Енисея, а Есения, – поправил его Леонид, а сам заторопился открывать дверь: нужно было срочно объясниться с Есенией, вон, какие взгляды бросает! Не дай бог сейчас развернется и уйдет! Хорошо, что Кузьма Григорович весь коридор перегородил.

– Все равно, что-то природное, родное! – продолжал восторженно грохотать Кузьма Григорович, совсем их оглушив.

«Теперь у него ассоциации с сеном, наверное», – подумал Леонид и, не удержавшись, хмыкнул.

Замок поддался, Леонид толкнул дверь и втащил их вещи в комнату. В это время Кузьма Григорович вдруг замолчал и потянул носом – откуда-то пахло паленым.

– Ох, ёжики-ужата! Утюг! – взмахнув руками, возопил он, покрывало его упало, и он, путаясь в нем, ринулся к себе в комнату.

Леонид, схватив Есению за руку, втащил ее в комнату.

Закрыв за собой дверь и привалившись к ней спиной на случай, если Есения попытается уйти, Леонид произнес:

– Вот здесь я буду жить и лечиться. Хорошая комнатка, правда? Присаживайся! – и, отделившись от двери, он стал подталкивать Есению к креслу.

Она нехотя села и обвела взглядом комнату.

– Действительно, очень мило, – согласилась она. – Жить здесь, наверное, будет хорошо, а лечиться – еще лучше. Кстати, а от чего вы собираетесь лечиться? Уж не от недостатка ли аппетита, дорогой дядюшка?

– О, я серьезно болен… – трагическим голосом произнес Леонид. – Но не будем о грустном! А вот час обеда близок, и я приглашаю тебя со мной отобедать – я все устроил!

– И когда это вы все успели, дядюшка? – упорно подвигала Леонида Есения к объяснению его посягательств на родственные связи с ней.

– О, к чему эти церемонии, можешь называть меня просто – Лёней, – пытался увильнуть он от ответа. – Предлагаю план: я сейчас быстро раскидываю вещи, потом обедаем, а дальше – идем гулять к морю, нет – сначала в гости к одному замечательному деду, – его несло, он ведь понятия не имел, какой там дед у дежурной, предложившей снять у него комнату.

– Вы удивительный человек, Леонид! – произнесла Есения. – Не кажется ли вам, что я уже проводила вас до места? Заблудиться вы не заблудитесь, по крайней мере, по дороге в столовую уж точно. А мне пора! – она встала и протянула ему руку: – Спасибо за веселые минуты.

Почувствовав в своей руке ее теплые тонкие пальцы и увидев совсем рядом ее лицо и глаза, опять таинственно мерцающие, он понял, что не может ее вот так отпустить. Если она уйдет, он ее больше никогда не увидит. У него такое часто бывало. Но от одной мысли, что это может случиться вновь сейчас, у него внезапно свело болью грудь.

Видимо, все это отразилось на его лице, так как Есения вдруг испуганно схватила его за руку:

– Леонид, что случилось? Вы так побледнели!

– Не уезжай, – севшим голосом попросил он. – Мне будет плохо. Я не хочу, чтобы ты уезжала, – и почти шепотом высказал поразившую его самого мысль: – Я не смогу теперь без тебя!

Есения изумленно посмотрела на него, потом смутилась и, покраснев, тихо сказала:

– Вы с ума сошли! Разве можно так сразу?! Я вам не верю – вы меня обманываете, но зачем?

Леонид, понимая, что может все потерять, но не в силах более сдерживаться, обнял ее за плечи и крепко прижав к себе, как в горячке, зашептал ей на ухо:

– Не уезжай, не уезжай, не уезжай… Я не смогу, не смогу, не смогу без тебя… – и краем сознания понимал, что то, что он говорит, для него, действительно, очень серьезно. Впервые в его жизни… – Я все устрою, я уже купил тебе курсовку, снимем комнату, ты сможешь отдохнуть. Мы будем купаться, загорать, гулять… Я буду исполнять все твои желания… А потом… потом мы поедем вместе домой, моя мама будет тебе рада…

Есения подняла к нему пылающее лицо:

– Нет, вы определенно сошли с ума!

– Сошел! – горячо подтвердил Леонид. – И еще больше сойду, если ты уедешь! Да жить просто перестану!

– Прекратите! Вы меня едва знаете, а уже жизни собрались лишаться! Жили же вы как-то до меня, – смеясь, попыталась вырваться из его объятий Есения.

– Жил?! – почти возмутился таким кощунственным предположением Леонид, но потом согласился: – Может быть, и жил… Но плохо!

– А теперь вдруг хорошо зажили? – саркастически спросила Есения и, не выдержав, снова рассмеялась.

– Да, потому что сердцем почувствовал, что ты – моя половинка, – не обращая внимания на ее смех, ответил Леонид. – Ну что ты теряешь? Отдохнешь, наберешься сил. Я прошу тебя, останься! – Леонид умоляюще смотрел на девушку.

– Ну хорошо-хорошо, – смилостивилась, наконец, Есения.

У него от восторга сердце чуть не выскочило, он уже было потянулся к ней, чтобы ее поцеловать, но Есения уперлась ему руками в грудь и строго сказала:

– Я останусь, но не наседайте на меня так сразу, я должна прийти в себя. Обещаете?

– Обещаю! – воскликнул Леонид и уже хотел выпустить ее из своих объятий, однако, уловив на губах ее теплое дыхание, не мог заставить себя развести руки. В нем боролись дикое желание ее поцеловать и обещание «не наседать так сразу».

Леонид сжал зубы и, закрыв глаза, застонал, выпуская, наконец, Есению из рук. В этот момент раздался стук в дверь, и Есения в панике отскочила от Леонида.

В дверь просунулось обширное лицо Кузьмы Григоровича.

– Соседи, на обед идем? – спросил он и удивленно уставился на них: – У вас тут что – разборки? На голодный желудок… да вы что?!

Есения рассмеялась и, повернувшись в Леониду, лукаво заметила:

– Дядюшка, я пропала – вы, кажется, нашли себе единомышленника!

– Не ехидничай! На голодный желудок это вредно!

Так, подтрунивая друг над другом, они пошли в столовую, куда со всех сторон уже стекался народ, среди которого мелькали молодые лица, но, в основном, здесь были пожилые люди. Леонид еще раз в душе порадовался, что ему удалось уговорить Есению остаться с ним.

Покормили их на удивление вкусным обедом. Кузьма Григорович грохотал на всю столовую комплименты поварам и как-то красиво, со вкусом уплетал все, что ему предлагали. И вообще он производил впечатление человека, умеющего наслаждаться малым и восхищаться обыденным.

– А у вас жена есть? – поинтересовался у него Леонид.

– А как же?! – изумился тот. – Без жены нельзя! Все есть – и жена, и трое сынов, и пятеро внучат. Все живем в одном доме, только на разных этажах. Мы с Марией живем на первом. А чего лазить по лестнице? Да и вес мой… – он добродушно похлопал себя по могучему животу.

– А кем вы работаете? – спросила Есения.

Кузьма Григорович перестал жевать, задумался и протянул:

– Та я-ак бы это… Не к столу будет сказано: тружусь на ниве удовлетворения естественных человеческих потребностей… Можно сказать, работаю, помогая голодающим…

– Это кем же? – не поняла Есения.

– Неужели поваром? – предположил Леонид.

Есения насмешливо посмотрела на него и опять повернулась к Кузьме Григоровичу:

– Ну, а все-таки?…

– Ни, не поваром, хотя готовлю я хорошо. Мы с Марией частенько стряпаем вместе, вона – борщок, а я – что-нибудь з мяса. Другой раз такие котлеты заверну, что не только пальчики, а и локти оближешь!

Есении показалось, что Кузьма Григорович уклоняется от темы, хотя Леонид слушал его с большим интересом, поэтому она продолжала допрашивать Кузьму Григоровича:

– И как же вы этим голодающим помогаете?

– Я их лечу…

– Так вы врач!.. – воскликнула Есения и помрачнела.

– Ну да, конечно, – с облегчением кивнул Кузьма Григорович и принялся усиленно доедать второе.

Леонид ничего не понимал: что за странные пациенты у Кузьмы Григоровича – какие-то голодающие! Может, жертвы диеты? Тогда точно больные – нормальный человек на диете сидеть не будет! В Леониде заговорил типичный Телец, обожающий вкусно поесть и не признающий голодовок и всяких там диет… Да, но Кузьма Григорович сказал, что он трудится на ниве удовлетворения естественных человеческих потребностей, а с каких это пор голод стал естественной человеческой потребностью?! Голодному жрать хочется, его кормить нужно, а не лечить. А может, они уже есть не могут? Непроходимость вдруг какая-нибудь, желудок барахлит, или там какой ливер не в порядке…

Леониду от этих размышлений аж не по себе стало. Он торопливо отхлебнул компота и с облегчением почувствовал, как тот прохладно заструился по привычному руслу.

Обед заканчивали в полном молчании. Есения уткнулась в свою тарелку. Видимо, опять задумалась о своем вчерашнем открытии. Кузьма Григорович сосредоточенно доедал, тоже не поднимая глаз. Потом, отставив пустые тарелки, спросил:

– Ну что, пойдемте домой, теперь неплохо бы соснуть часочек?

– Да нет, нам еще нужно посмотреть комнату для Есении, – отказался Леонид. – Мы пойдем в поселок.

– Ну ладно, а я пошел на боковую – люблю отдохнуть после обеда! – опять весело сказал Кузьма Григорович, и уже на выходе пробасил в сторону кухни: – Спасибо, хозяюшки, ублажили!

Леонид с Есенией следом за ним вышли из столовой и не спеша отправились по аллее в поселок – посмотреть комнату для Есении.

Глава третья

Улицу, указанную в записке, они нашли сразу, но дом искали долго. Он, как потом оказалось, стоял в глубине сада, а на заборе не было номера.

Наконец, какая-то проходившая мимо старушка, спросив их, кого они ищут, озадачилась, а потом хмыкнула:

– А-а, так вам, наверное, Охмнетыч нужен… – и махнула рукой вправо.

– Ахметыч? – удивился Леонид и глянул еще раз на бумажку с адресом, там было написано: «Несмеянов Прохор Дмитриевич» – вроде совершенно русское имя-отчество…

Прочитав вслух, он вопросительно посмотрел на старушку.

– Ну, я и говорю: Охмнетыч нужен… – сказала она. – Идите вон туда, аккурат в калитку упретесь.

Они поблагодарили ее и пошли по указанной дорожке, удивляясь странному прозвищу деда.

Забор, вдоль которого им пришлось идти, зарос кустами, и они не сразу заметили калитку. Толкнув ее, они вошли в «лесо-сад» – вокруг все было какое-то дикое, запущенное. По едва приметной тропинке они пробирались между кустов и вдруг обнаружили прямо перед собой двухэтажный деревянный домишко.

На крылечке сидел совершенно рыжий дед с всклокоченными, дыбом стоящими, волосами. Его «прическа» соответствовала окружающей обстановке.

Дед гладил примостившегося у него с боку большого, тоже рыжего полосатого кота и приговаривал:

– Ох, мне эти коты, все-то им спокойно не сидится! Нет бы в саду прибраться, травку пощипать. Так нет – все по кошечкам шастают! Вот и дошастался… Сиди теперь, да раны зализывай! Вон как тебя твои кореша изорвали из-за этой беленькой Мисюси. И чего ты в ней нашел?… Ох, мне эта Мисюся…

И тут рыжие заметили их. Кот перестал вылизываться и уставился на пришельцев желтым немигающим взглядом. Дед перестал гладить кота и тоже на них уставился.

– Здравствуйте, – поздоровались Леонид с Есенией в один голос.

– Вот оно что… – сказал дед и заерзал, собираясь встать, потом, видно, передумал и остался сидеть. – Ну, идите сюда, чего стоять-то? Ох, мне эта молодежь…

– Мы насчет комнаты… Нас прислала к вам ваша внучка, – подходя к деду, сказал Леонид.

– Ага… – сказал дед и, подвинув к себе ближе все еще рассматривающего их кота, предложил: – Садитесь!

Они сели на теплые деревянные ступеньки.

– Вот так и живем… – непонятно к чему заметил дед. – Ох, мне эта жисть…

Есения смущенно поднялась:

– Если вы не можете сдать комнату…

– Да при чем тут комната, вон их там штук пять сзади! Я про жисть говорю… Комната! Подумаешь! Ох, мне эти… Чай будем пить! – неожиданно закончил дед свои вздохи, которые, наверное, и послужили причиной его странного прозвища, и лихо вскочил на ноги. – Будет вам и комната, будет вам и стол! – дед хохотнул и убежал в дом.

Леониду стало не по себе. Чудной дед какой-то, ненормальный. Леонид подумал, что Есению оставлять с ним нельзя.

– Может, пойдем? – нерешительно предложил он.

– Вы торопитесь? – спросила Есения и тут же съязвила: – А как же чай? Неужели отказываетесь?

Это было уж слишком! Леонид обиделся и отвернулся.

Они молча сидели на крыльце, Есения задумчиво разглядывала заросший сад.

Рыжий кот, которому, видимо, надоело на них смотреть, принялся опять зализывать свои боевые раны. Но через несколько минут он остановился и уставился на руку Есении, которая машинально теребила поясок от платья. Кот встал, медленно потянулся, потом подошел к Есении и стал деловито ловить лапой конец пояска. Есения рассмеялась и погладила рыжего по спине. Тот зажмурил глаза, постоял, выгнув спину дугой, млея от удовольствия, потом нагло забрался к Есении на колени и затарахтел как трактор.

Леониду захотелось добавить к его драным ушам еще пару-тройку шрамов на другом месте. Но тут из темных сеней выглянул дед:

– Ну и что вы там сидите? Проходите в дом, смотрите! Во, аж стихами заговорил! Ох, мне!

Есения взглянула на Леонида:

– Пойдем, посмотрим?

Она встала и пошла вслед за дедом в темные сени, Леонид вынужденно поплелся за ней.

Войдя в большую комнату, они пораженно остановились – густой, тягучий запах свисавших с потолка трав нахлынул на них и поглотил.

Несмотря на бледный свет из окошка, комната была светлая, теплая и уютная. Вдоль стен были расставлены вырезанные из коряг и корешков какие-то фигуры, посреди комнаты стоял большой, из золотистого дерева, стол, на котором пыхтел самовар, и длинная скамья, покрытая домотканой дорожкой.

– Прошу к нашему шалашу! – подмигнув, пригласил дед их к столу и засуетился.

Они присели на скамью. Дед Охмнетыч споро расставил на столе глиняные чашки, выставил большую миску с медом, достал увесистую ковригу хлеба, сбегал в соседнюю комнату и притащил немаленькую миску с маслом и здоровенный горшок с молоком…

– Ой, не надо, не надо, не беспокойтесь, мы только что пообедали… – начала было Есения, но, взглянув на Леонида, осеклась.

Дед положительно начинал нравиться Леониду: «Понимает, как к людям подходить надо… Ох, а стол-то какой вырисовывается, мать честная!».

Дед носился, как заведенный, возвращаясь из разных углов с какой-нибудь снедью. Вскоре в густой травный запах ворвался аромат свежепосоленных огурчиков, благоухание квашеной капусты и копченого бока. И в довершение ко всему этому пиршеству, блюдо дымящейся вареной картошки, рассыпчатой, посыпанной жареным луком и укропом, заняло центральное место на столе, уставленном мисками и плошками с различной снедью.

– Начнем! – радостно потирая руки, сказал дед, присаживаясь к столу.

«А как же!» – мысленно согласился с ним Леонид.

– Ах да… Самое-то главное! Ох, мне этот скляроз… – опять вскочил дед, куда-то сбегал и приволок в одной руке бутыль с вином, а в другой – неслабый жбанчик пива.

«Ох, мне…» – по-дедовски ахнул Леонид про себя.

– Вам, барышня, наливочки, – наполняя стопочку Есении темно-красным напитком, сказал дед. – А мы с вами, батюшка, пивком побалуемся, пивко-то собственного произведения, да… Варфоломей Игнатьич, проходи, и тебе плесну…

Леонид оглянулся – никого не видно, с кем дед разговаривает?

И тут рыжий кот важно подходит к столу, забирается на лавку рядом с хозяином и, оглядывая стол, начинает довольно урчать.

– Варфоломей Игнатьич, с гостями тебя! – поднимая большую кружку с пенящимся до краев пивом, торжественно произносит хозяин и выпивает ее до дна одним махом.

И началось…

– Кузьма Григорович, ну извини, что так поздно пристаю… давай выпьем, у меня коньячок есть… С собой привез, армянский, питерского разлива… ха-ха…

…

– Почему не хочешь, ты тоже на диете?…

…

– Как почему тоже? Ты же говорил, что лечишь народ от голодухи, ну тех, кто голодает? А кстати, что ты хотел этим сказать? Я что-то ничего не понял…

…

– Что? Ну ладно, ладно, не хочешь, не говори… Лучше наливай… О, хорошо… Не, ну а все же, чего ты скрытничаешь?…

…

– Что?… Чего боишься?… Кто будет к тебе бегать?…

…

– Какие пациенты? Ты что, собираешься и здесь их откармливать?…

…

– А-а, ну извини, я не понял… А что же ты тогда с ними делаешь?…

…

– Как понять – редкая профессия?…

…

– Кто-кто?…

…

– Секса, секса… патолог?! Не, постой, а разве так бывает? Не, ну секса я еще понимаю, а патолог тут при чем?… А, понял – ты занимаешься теми, кто помер от секса!.. Как же ты их лечишь – им же уже твой секс, что мертвому припарки… Ха-ха-ха… «Был до секса путь наш долог, но помог сексопатолог!» Не, это придумать надо – патолог секса!..

…

– Все, все… Ну, не сердись… Понимаю… Конечно, понимаю – сложная штука… По опыту знаю… Иногда так вымотаешься!.. На вот лучше – выпей…

…

– Григорович, извини за любопытство, а сильно тяжелая у тебя работа?… Не, ну я в практическом смысле спрашиваю… А, одни разговоры… Жаль… А то я думал, может, тебе молодой здоровый ассистент нужен…

…

– Ну, вот сразу – набрался! Не, ну выпили… пивка…

…

– Ой, что было… Словами разве расскажешь? Это было… ну, просто: ой! А дед-то! Как забацал нам на гитаре «Комаринского», струну в запале порвал! Есения тоже… Наливочка на щеках как заиграла! На меня посмотрит-посмотрит, да как зальется колокольчиком! А Варфоломей Игнатьич, у-у, вражина рыжая, все мурчит да об бедро ее нежное обтирается – знает, паразит, где приложиться. Пива с нами за компанию нализался – тарахтеть начал как Т-34…

…

– Что значит: «Куда я смотрел»? На него и смотрел!..

…

– Так, а что я мог поделать? Он – животина, меньший брат наш, его обижать нехорошо…

…

– Почему добрый?… Не, не со всеми…

…

– Да какой он ухажер, рванина рыжая!..

…

– Да не, Григорович, ты не понял – это ж кот…

…

– Да не такой кот, а кот – с полосками, рыжий… Так я так и говорю…

…

– Понятно – не пришли – не до ужина нам было… Да кому он нужен этот санаторский ужин, когда тут такой рай на столе и в душе… О, кстати, плесни-ка маленько… О, то-то…

…

– Пели… Помню, хорошо пели… громко… А Варфоломей Игнатьич-то, оказывается, подпевать умеет! Нет, хоть и вызывающе себя ведет, но мужик что надо. Мы тут его Мисюсю видели, приходила – ничего такая, беленькая. А Варфоломей Игнатьич с достоинством так, и не взглянет на окошко, где ее белая мордочка страдает за стеклом. Ну, конечно, зачем ему белобрысая Мисюся, когда тут чернокудрая Есения бока его драные своей ручкой оглаживает! У-у, гад… Налей-ка еще… Ага… Ну, давай… За них, родимых!

…

– Но пиво-то у деда, ох и забористое! О, какое слово интересное и, главное, правильное – потому и забористое, что пьешь и все – то к забору тянет, то под забор. Могучий русский язык… Без бутылки и не поймешь, а поймешь, так у-у-у…

…

– Как я добрался, как я добрался? Добрался! Шел-шел, шел-шел, полз, не, шел-шел и дошел… и все… И завтра еще пойду! Дед – мировой мужик, знает, что людям надо, а ты говоришь – удовлетворение естественных потребностей… Жрали бы твои доходяги нормально, не померли бы от секса!.. Ха-ха-ха… Ну ладно, не кипятись, твое здоровье, секса… патолог!

* * *

Тот, кто знает, что такое тяжелое утро похмелья, поймет состояние Леонида…

Он не помнил, как называют смесь коньяка и пива, то ли «северное сияние» то ли «адмиральский коктейль», но она была покруче традиционного «ерша». Все утро он чувствовал себя ужасно, в голове что-то гудело и взрывалось, как при артобстреле. Ему даже не помогло зелье, которое приволок Кузьма Григорович, прибежавший после завтрака, полный сочувствия и лекарского энтузиазма. Правда, при этом сосед изрядно веселился, вспоминая Леонида вчерашним.

Подробности Леонид помнил плохо, только ощущения – праздника и еще чего-то хорошего. Но за все надо платить – вот он и настал – час расплаты. Как сказал Кузьма Григорович, Есения к завтраку не пришла, видно, тоже плохо было, бедняжке. Ох, и жалел ее Леонид! Потому что понимал и сочувствовал…

«Зато ей сейчас, наверняка, не до воспоминаний о стеклянной прародине… У нее сейчас, наверное, как и у меня, перед глазами другая тара стоит… – думал Леонид. – Ой, тошнешеньки…»

Кузьма Григорович утешал, что это пройдет, только потерпеть надо. Как будто Леонид сам этого не знал! Он в детстве так к зубному врачу ходил – представит, что через час все будет позади, и вроде веселее на душе, да вот только как час этот пережить!

В открытое окно тянуло прохладой и свежестью. Нужно было вставать, умываться и идти к деду – отнести сумку Есении. Как-то она там?

На воздухе Леониду стало легче. По дороге он пытался разгладить помятое лицо.

Утро выдалось теплое, солнечное.

«Днем, наверное, даже жарко будет. Вон и народ, уже загорелый, спешит на пляж», – подумал он и с отвращением посмотрел на свои бледные ноги, мохнато выглядывающие из штанин длинных шорт. Ему было так кисло, что не хотелось думать ни о пляже, ни, что удивительно, о еде. Он вспомнил картину вчерашнего дедовского стола и поспешно отогнал видение.

Наконец Леонид добрался до знакомой улицы. Калитка была открыта, видимо, он ее вчера впотьмах забыл закрыть.

В саду было тихо. Леонид не спеша побрел к домику.

Варфоломей Игнатьич сидел на крыльце и выполнял «водные процедуры». На нем не было заметно никаких следов их вчерашнего веселья, хотя к пивку он тоже приложился изрядно…

Увидев Леонида, кот вскочил и с криками: «Мя-яу, мя-яу» побежал к нему навстречу.

Леонид остановился, ему стало интересно, что тот будет делать. Варфоломей Игнатьич подбежал к нему и, подняв хвост трубой, весь выгибаясь, начал обтираться о его ноги. Шерстка у него оказалась очень мягкая, Леониду было щекотно.

Он присел и погладил кота.

– Ну, привет тебе, а где хозяин твой, дома?

Посмотрев на него своими желтыми глазами, Варфоломей Игнатьич мяукнул и пошел, подняв хвост, к домику, оглядываясь на ходу.

В доме царила тишина.

– Прохор Дмитриевич! – позвал Леонид, остановившись на пороге комнаты, где у них вчера проходила «вечеринка».

Со второго этажа раздался голос Есении:

– Леонид Аркадьевич, доброе утро! Прохор Дмитриевич ушел по делам, скоро будет. Подождите, я к вам сейчас спущусь.

И через несколько секунд Есения легко сбежала по скрипучей лесенке.

«До чего же хорошенькая! Похоже, только на мне лица нет после вчерашнего», – расстроенно подумал Леонид.

– Вы принесли мою сумку, вот спасибо! – воскликнула Есения. – А то мне и переодеться не во что.

Подхватив сумку, Есения опять побежала наверх, на ходу крикнув, чтобы Леонид подождал – она быстро.

Он сел на скамью. Через несколько минут Есения вернулась, одетая в легкое пестрое платьице, соблазнительно облегающее ее воздушную фигурку. Леонид наблюдал за ней с удовольствием, но через какую-то пелену отупляющей головной боли.

– Вы завтракали? Нет? А меня Прохор Дмитриевич разбудил, – тут Есения взбила волосы на голове, встала в позу и произнесла: – Барышня! Вы вставать собираетесь? Вижу, не собираетесь, ох мне эти сони, всю-то красоту на свете проспят! Идите завтракать, а потом спите хоть до обеда!

Леонид рассмеялся – было очень похоже – но тут же схватился за голову.

Есения обеспокоенно посмотрела на него:

– Что это с вами, голова болит? Вы же вчера вроде только пиво и пили…

Леонид заколебался, но потом решил сознаться:

– Да мы вчера с Кузьмой Григоровичем еще коньячку немножко добавили…

– А, все понятно… Так вы, кроме того, что обжора, еще и пьяница!

Леонид принялся возражать, но Есения улыбнулась:

– Да ладно вам, я же шучу. Если честно, то и у меня немножко шумит в голове. А все равно вкусно было! Я наливки с детства обожаю… Была со мной одна история… Это когда я единственный раз в жизни напилась… Мне тогда годика три только исполнилось. Нас с мамой пригласили в гости, и я там познакомилась с мальчиком – чуть постарше меня, вот с ним-то мы под шумок и наклюкались вкусненького сладенького «компотика». Потом нас с мамой пришлось провожать, потому что я была совершенно невменяемой и жутко скандалила. Дядя этого мальчика нес меня на руках, а я показывала пальцем на что-нибудь и громко ругалась: «Этот дом – плохой дом! Этот дядя – плохой дядя!». А дядя мальчика со мной во всем соглашался и уворачивал меня от моей мамы, которая прыгала вокруг него, сердилась и пыталась меня ущипнуть, чтобы я утихомирилась. Теперь этот мальчик стал режиссером, снимает фильмы… Больше мы с ним не пили, да и вообще жизнь нас как-то развела…

Есения замолчала, задумавшись о чем-то.

Леонид поспешил отвлечь ее, боясь, что она вспомнит о своей неприятной находке в кабинете отца и опять впадет в депрессию:

– Может, на море пойдем?

– А у меня купальника нет, – развела руками Есения.

– Купим. Здесь, наверняка, должен быть какой-нибудь магазин, – успокоил ее Леонид. – Погода чудная, не сидеть же дома, когда море рядом!

Послышались шаги, в комнату вошел дед Охмнетыч:

– О, кого я вижу! Аркадьич, как дела? Ну и вид у тебя! Поправить бы надо, счас я тебе холодненького принесу.

Он убежал и через минуту принес ковшик с пивом. Потом подскочил к столу и поднял салфетку, под которой в миске лежали помидоры, огурцы и хлеб.

Леонид отпил из ковшика и закусил хлебом с огурцом.

– Спасибо! – сказал он. – А мы вот на море собрались.

– Дело хорошее, только, Аркадьич, скупнитесь, но на солнце не жарьтесь – совет ветерана… Хоть и не югa, но все же.

Леонид кивнул, и они с Есенией вышли из дома. Дед с котом пошли проводить их до калитки.

– Да, кстати, а где здесь галантерейный магазин? – спросила Есения. – Мне купальник купить надо.

– Да по пути, не доходя до вашего санатория, сверните в первую улицу налево, там недалеко.

– Спасибо, ну ладно, мы пошли.

– Давайте, а ждать-то вас когда?

– Не знаем, как получится, – пожал плечами Леонид. – Хотим оглядеться для начала.

Дед махнул рукой, и они пошли с Есенией искать магазин.

Отойдя немного от дома, Леонид остановился – вспомнил, что самый главный вопрос, за которым они вчера приходили к деду, – не решили. Он попросил Есению подождать и побежал обратно.

Дед как всегда сидел на крыльце со своим котом.

– Ты чего вернулся? – удивился он. – Дороги не будет!

– Да я же совсем забыл, Прохор Дмитриевич! Мы же не сговорились насчет цены за комнату и прочих условий… – объяснил Леонид.

– Опять двадцать пять! Ну, ты даешь, Аркадьич, ты что правда забыл?! Мы ж вчера все угомонили, теперь что – опять заново начинать? Ох, мне эти квартиранты… – дед укоризненно покачал головой.

– Постойте, я что-то ничего не помню, разве мы уже уговаривались?

– Ну да, я сказал, что не надо мне ваших денег – поможете по хозяйству: дровишек попиляем-порубим, картошку подкопаем, ну там, что на зиму засолим-заквасим, в саду яблоньки побелим… А ты ответил, что на свежем воздухе – это ты с удовольствием… Забыл? Еще про мамашу свою рассказывал, что она хорошо помидоры маринует, обещал позвонить ей и рецепт взять.

У Леонида в голове что-то начало смутно мелькать, но, как он ни силился, – вспомнить их разговор не мог. Но это уже не имело значения, и так все было ясно. Конечно, они старику помогут, Леонид считал себя мужиком крепким, да и Есении хозяйственная польза будет – она, наверняка, не занималась заготовкой на зиму. Так что ей это пригодится. «Да и мама любит хозяйственных девушек…» – добавил он про себя.

Не отдавая себе отчета, Леонид уже думал о Есении как о будущем члене их маленькой семьи.

– О'кэй, Прохор Дмитриевич, договорились! Вот вернемся с моря и сразу начнем.

– Да не, Аркадьич, вы вначале в колею войдите, обживитесь недельку, жирку поднакопите. Я ж не помещик какой. Ребята вы хорошие, все сделаем. Ох, мне эти торопыги!..

– Ну ладно, тогда я пошел…

– Отдыхай, Аркадьич!

Море было прохладным. Покрывшись гусиной кожей, они лежали мокрые на песке и обсыхали. Солнце, правда, пекло исправно.

Есения в темных очках, которые они ей купили в магазине заодно с купальником, лежала на спине, подставляя себя солнечным лучам. Леонид старался на нее не смотреть. С того момента, когда она вышла из пляжной кабинки в купальнике, он понял, что погиб окончательно и безвозвратно…

Нет, он, конечно, предполагал, что она хороша, но никак не ожидал, что настолько. Она его волновала, и это еще мягко сказано… Поэтому Леонид лежал на животе, уставившись в песок, по которому ползали какие-то букашки. Недавно был шторм – на прибрежном песке валялись лохмотья водорослей и мелкие обломки.

Голова, вначале освеженная купанием, стала опять заволакиваться каким-то мерзким туманом. Леонида начало клонить в сон.

Есения перевернулась на живот, сняла очки и, тронув руку Леонида, сказала:

– Нам, наверное, не стоит в первый раз так долго быть на солнце. Пойдемте лучше в воду!

Ее прикосновение опять всколыхнуло в Леониде уже начавшее было улегаться волнение… Придется еще полежать…

Есения тем временем вскочила и стала со смехом тащить его за руку:

– Поднимайтесь, поднимайтесь!

«Да как тут еще поднимешься, когда уже и так в „приподнятом“ настроении! Да еще и народу на пляже много…» – с досадой подумал Леонид.

Как можно серьезнее посмотрев на Есению, он отнял свою руку и строго сказал:

– Иди! Я сейчас тебя догоню.

Есения сделала большие глаза, потом развернулась и с обиженно-гордым видом пошла к воде. Леонид на нее засмотрелся, а зря…

«Вот черт, теперь она посинеет в воде, дожидаясь меня… Вот ситуация! Нет, надо будет посоветоваться с Кузьмой Григоровичем – что же это за зависимость во мне такая – от красивого?…» – пытаясь отвлечься от соблазняющего зрелища, думал Леонид.

Через пару минут он совладал с собой, торопливо вскочил и побежал в воду. Песок с него сыпался, как со старого рыцаря.

Он хмыкнул, вспомнив, как однажды подслушал во дворе разговор соседа, спившегося историка, с его собутыльниками. Тот, непонятно в связи с чем, разъяснял им смысл слов «с него песок сыпется».

– Вот вы говорите «с него песок сыпется», потому что он старый что ли? Но к старости это выражение отношения не имеет, а знаете почему? Вот я вам сейчас расскажу. Помните, в старину мужчины носили такие штанишки – круглые, надутые панталончики, а ноги были обтянуты то ли колготками, то ли лосинами? Еще та мода! Ну так вот, эти старинные мужики, чтоб доказать, что они самые крутые и самые-самые, старались выпятить свои мужские достоинства… ну понятно, какие… А для этого они в свои штанишки, умора просто, подкладывали мешочки с песком… Ну, а там понятно… Тут тебе и психология, и физиология… Ясно же, что кто больше всех говорит и заботится о своих мужских достоинствах – у того с этим делом, значит, проблемы – вот и размерчик этих мешочков напрямую зависел от величины проблем его носителя…

Вспоминая сейчас об этом, Леонид подумал, что с этой патологической закономерностью и спец Григорович согласился бы – сосед, конечно, был прав. Потому что нормальному мужику, если он нормальный мужик, в голову не придет задумываться о величине своего мужского достоинства, он, скорее, о другом думает: как бы ему с этими мужскими достоинствами в ладу жить…

По рассказу соседа-историка получалось, что ходил себе этот старинный мужик, ходил, потрясал своими достоинствами всё и вся, а время шло и, так сказать, стирало и крошило даже камень. Вот и начинали эти накладные «достоинства», то ли от ветхости, то ли от трения, то ли еще от чего-то, по песчинке просачиваться. Ну и народ, конечно же, потешаться начал в своей брезгливой насмешливости. Вот отсюда, оказывается, выражение и пошло. Так что ни к старости, ни к почечным больным с их песком оно отношения не имело.

Леонид с разбегу влетел в воду. Вдалеке, на волнах, покачивалась черноволосая головка Есении. Он поплыл к ней мощным брассом. Плавать он любил и умел. В юности ему очень нравилось выпендриваться перед томно лежащими на песке девицами. Сколько это принесло ему приятных знакомств…

Леонид подплыл к Есении. Она лежала на спине, широко раскинув руки и ноги. Ее высокая грудь, туго объятая купальником, то выглядывала из воды, то погружалась в набегавшую на нее волну. Красиво…

Он поднырнул под Есению и обхватил ее за талию. Она испуганно взвизгнула и начала отбиваться. Потом, когда поняла, что это он, рассердилась:

– Ах вы гадкий! Да я вас после этого знать не хочу, меня из-за вас чуть кондратий не хватил! – и она обиженно поплыла вдоль берега.

Он пристроился с ней рядом:

– Не волнуйся, я бы тебя Кондратию не отдал.

– Да ну вас! – уже более миролюбиво сказала Есения, бросив на него укоризненный взгляд. – Вы чего так долго? Я уже начала замерзать.

– Еще бы! Разлеглась на волнах, а надо двигаться! А ну, кто скорее – вон до того буйка.

И начался «заплыв века»… Есения пыхтела с боку…

«Так, нужно будет заняться, дышит неправильно, – заметил Леонид. – Но все равно молодец, руками работает во всю, вот тебе и воздушная фигурка!»

Конечно, Есения отстала, но Леонид не стал вырываться вперед, и к буйку они подплыли вместе.

Обхватив буек руками, они покачивались на волне. Несколько раз Леонид вроде как ненароком прикасался бедром к бедру Есении, и как же ему это понравилось! Есения, понятно, заметила его якобы нечаянные касания, покраснела и стала всматриваться в морскую даль… А он вдруг размечтался – представил себе теплую ночь, море и себя с Есенией в нем вдвоем, и больше никого вокруг… Любовь в воде – непередаваемое ощущение! В этот момент крупная волна подняла и толкнула их друг к другу. Есения инстинктивно обхватила Леонида за шею, и он, еще не отошедший от своих мечтаний, крепко прижал ее к себе и поцеловал в мокрую щеку.

Она как-то сникла и прошептала:

– Вы же обещали…

– Есения, я только… – прошептал Леонид и прижал ее к себе сильнее.

«Как можно выпустить ее из рук, когда сама стихия вложила ее в мои объятия…» – подумал он, теряя голову.

Губы ее были мягкими и солеными…

Вырвавшись, Есения поплыла к берегу.

Леонид не стал ее догонять – ему нужно было успокоиться.

«Странное дело, – думал он, – вроде уже давно не мальчик, а накатило на меня что-то совсем юношеское, когда даже прикосновение руки погружает в блаженство».

Сейчас он чувствовал то же самое, теплые волны прокатывались по его сердцу, ему хотелось петь и кричать: «Она пришла! Та, Которую я Не Отдам Никому!».

Когда Леонид выбрался на берег, Есении уже не было, видимо, ушла домой к Охмнетычу. Но Леонид почему-то был спокоен. Одевшись, он не спеша пошел по берегу в сторону медкорпуса, решив показаться санаторскому врачу. Может, какие процедуры назначит…

Врач предложил ему больше бывать на свежем воздухе, купаться, загорать, заниматься спортом. Потом, полистав его курортную карту, решил добавить к этим общим рекомендациям радоновые ванны, душ Шарко и кислородный коктейль.

Против первого и второго Леонид не возражал, а от коктейля наотрез отказался – глотать этот эфемерный коктейль, пахнущий шиповником, все равно, что есть пену от шампуня.

Врач– старичок посмотрел на него поверх очков и сказал:

– Ну как знаете, батенька, заставлять я вас не буду.

Леонид поблагодарил его за это и отправился к себе.

Глава четвертая

Кузьма Григорович в большой белой панаме и тренировочных штанах сидел за столиком у их домика и резался в шахматы с то ли дворником, то ли уборщиком территории – Леонид не знал, как их здесь называют. Дворник был одет в синий халат на голое тело. Его грабли и метла стояли, прислоненные к столику. Кузьма Григорович выигрывал.

Дворник вытирал синим рукавом потеющий лоб и матерился себе под нос, глядя как его фигуры одна за другой исчезают с доски.

Увидев Леонида, они прекратили игру, а Кузьма загрохотал ему навстречу:

– Леонид Аркадьевич, живой? А то я уже беспокоиться начал. Как головушка? – и повернувшись к дворнику, объяснил: – Товарищ вчера немного перебрал.

– Бывает! – авторитетно заметил тот. – Надо бы помочь человеку, могу сходить.

– Не, не, не! – запротестовал Леонид. – Никаких «сходить», я пить больше не буду!

– Ну, как знаете! Кузьма, спасибо за игру, мне пора работать, – и разочарованный дворник, прихватив свои орудия труда, пошел выскребать из углов притаившийся мусор.

– А ты чего один, Лёня? Где твоя небога?^[1] – спросил Кузьма Григорович.

– Пошла домой. К обеду, наверное, придет, – ответил Леонид.

Они сыграли с Кузьмой Григоровичем несколько партий в шахматы. Кузьма Григорович играл хорошо, и Леониду никак не удавалось его победить. Он досадовал на себя, но ругаться, как это делал проигрывавший дворник, ему было неловко.

Близилось время обеда.

Кузьма Григорович пошел одеваться, Леонид тоже сменил шорты на летние брюки, а потом решил на минутку прилечь.

Через полчаса Кузьма его разбудил:

– Слушай, Леонид, мы останемся без обеда, давай вставай. Я все ждал, что ты сам проснешься, но ты что-то серьезно увлекся.

Сон, как ни странно, пошел Леониду на пользу. Он бодро вскочил, забежал в ванную сполоснуть лицо и через минуту уже стоял в готовности на крыльце.

Есении за столиком не оказалось.

«Вряд ли она уже пообедала, значит, тоже запаздывает», – решил Леонид. Аппетит у него сразу пропал, что бывало с ним крайне редко. Он весь извертелся, пытаясь увидеть за окном приближающуюся фигурку Есении.

Кузьма, заметив его нетерпение, озадаченно поглядывал на него.

– Слушай, Лёня, – отложив, наконец, ложку, сказал он, – ты себе шею свернешь! Ну куда она денется, не маленькая же, успокойся и ешь, а то от тебя в глазах рябит, ажно укачало.

– Да тут у нас небольшой инцидент вышел… – попытался ему объяснить Леонид, но продолжать передумал. Не мог же он ему сказать, что приложился к губам собственной племянницы и этим вызвал у нее отрицательную реакцию. Кузьма поймет девушку, а на Леонида будет смотреть как на прелюбодея-кровосмесителя. А рассказывать ему правду Леониду сейчас не хотелось – долго, да и ни к чему пока.

Есения все не шла. Леонид начал глотать еду, уже не разбирая ее вкуса.

– Кузьма Григорович, ты меня прости, но я что-то беспокоюсь, – сказал он, поднимаясь из-за стола. – Пойду к ней, узнаю, не случилось ли чего…

Прохор Дмитриевич сидел на крыльце со своим неизменным спутником-котом, как будто их приковали к этому месту навеки.

Увидев Леонида, он удивился:

– Аркадьич, а вы что – разминулись? Барышня твоя час назад прибежала, схватила сумку, сказала, что вы всем санаторием на экскурсию в город едете, и улетела. А тебя, значит, не взяли… Ох, мне эти девы…

Леонид обессиленно опустился рядом с дедом на крыльцо: «Вот идиот, самоуверенный кретин! Все! Она теперь не вернется! Ну почему я ее не догнал, почему не остановил?!»

– Э, э, паря, чё стряслось? – всполошился дед. – Ты чё это зеленеешь, а? Да вернутся они, никуда не денутся. Есения твоя веселая была. Ну чё ты киснешь? Ох, мне эти страдатели…

Леонид поднял голову:

– Веселая?

– Ну да. Варфоломею Игнатьичу всю морду обцеловала, он теперь даже вылизываться не хочет.

Леонид с ревностью посмотрел на кота, а тот («гад!») ему так доброжелательно в ответ сощурился…

– Прохор Дмитриевич, где твои дрова?

– Какие дрова? – не понял дед.

– Да которые «попилять-порубить» надо. Чего откладывать! Мне сейчас что-нибудь «порубить» как раз по состоянию духа.

– Ну, как хочешь, Аркадьич, да я говорил тебе – не к спеху это. Ну ладно, пошли, покажу.

Дед потрусил за дом. Леонид пошел следом.

Позади дома обнаружился небольшой сарайчик с навесом, под которым очень аккуратно был сложен не один кубометр бревен…

– Вот это все перепилить?! – ахнул Леонид.

– Да ты что! – захохотал дед. – Ты ж у меня тут дромадером станешь!

– Прохор Дмитриевич! Не обзывайтесь!

– Так ты сам думай, что говоришь! – продолжал веселиться дед. – Ты ж пилить это будешь до своей пенсии, а у меня по хозяйству еще и другие дела есть! – и, увидев вытянувшееся лицо Леонида, добавил: – Не боись, Аркадьич, не заезжу, вернешься к мамаше в лучшем виде. Ох, мне…

Леонид подошел к штабелю бревен и озадаченно почесал в затылке – с какого конца к ним подступаться?

Дед открыл сарай и чем-то там загремел в темноте, потом позвал Леонида:

– Аркадьич, иди-ка сюда, дам тебе инструмент.

Леонид представил себе большую ржавую пилу, но когда подошел к дверям сарая, поразился: дед, пыхтя, волок на животе новехонькую бензопилу «Дружба».

– Вот! Обращаться умеешь? – поставив пилу на порог и отдуваясь, спросил дед. – Уже заправлена, хоть счас начинай пилять!

Леонид осмотрел пилу и, поскольку в стройотряде ему приходилось с такими работать, запустил ее без проблем. Пила истошно завизжала. Перепуганный Варфоломей Игнатьич с диким «мявом» взлетел на дерево и затаился там, раздувшись от ужаса. Леонид выключил пилу. Теперь нужно было приготовить рабочее место. Дед уже предусмотрительно подкатил два чурбана и притащил из-под навеса козлы.

– Выбирай, как будем действовать, – сказал он.

– Козлы пока не нужны, – заметил Леонид. – Буду пилить на чурбане. Переодеться бы вот только…

– А, счас, счас, – засуетился дед и побежал в дом.

Через несколько минут он вернулся со старой рубахой и штанами в руке:

– На вот, надень, это сына моего, только рукава и штанины придется подвернуть – мой Ваня повыше тебя будет.

«Да уж, повыше!» – хмыкнул про себя Леонид деликатности деда, прикладывая штаны к телу, – если бы он их надел, пояс пришлось бы застегивать на шее… А в боках хоть дырки для рук вырезай – готовый комбинезон получится. Славный сынишка у дедушки…

Леонид молча переоделся и закатал штанины – на ногах внизу получилось что-то вроде толстых бубликов.

Дед, рассмеявшись, протянул ему веревку:

– На вот, вставь вместо ремня, а то портки потеряешь!

Это точно – Леонид мог эти штаны обернуть вокруг себя чуть ли не два раза. Взяв веревку, он продернул ее вместо ремня и завязал узлом на животе. Дед опять залился рассыпчатым смехом. Вид у Леонида получился как у того бурлака на Волге. Рубаху он надевать не стал – жарко.

Скатив несколько бревен на землю, Леонид поднял одно и положил его концом на чурбан. Дальше – дело техники.

– Прохор Дмитриевич, печь-то большая? Вам как пилить – покороче или подлиннее?

– Аркадьич, пили блинчиками.

– Это как – блинчиками? – не понял Леонид.

Тут дед отмерил на бревне длину примерно с метр и попросил, чтобы Леонид из этого метра напилил штук десять «блинчиков», ну вроде как колбасы кружочками порезал.

– Так это ж ювелирная работа! – изумился Леонид.

– А мне так топить удобно! – капризно заявил дед. – А какой блин чересчур толстый будет, так я его располовиню.

«Нет, дед все-таки точно странный, – подумал, улыбаясь, Леонид, – даже дрова у него какие-то ненормальные! Полешками ему, видите ли, топить не удобно! Всем на свете удобно, а ему не очень! Ну да ладно, хозяин – барин!»

Завывая пилой, он принялся «жарить» деду «блинчики». Сам дед Охмнетыч присел на другой чурбан, заложил ногу на ногу, подпер подбородок рукой и умиротворенно наблюдал, как из-под визжащей пилы опадали дрова его любимой формы…

Скоро у Леонида под ногами все было завалено кругляками «деревянной колбасы», он выключил пилу и стал их собирать.

– Где складывать-то будем? – спросил он, оглядываясь.

Дед соскочил со своего чурбана и потрусил в сарай. Там в дальнем темном углу Леониду и пришлось выкладывать поленницу из этих чудных дров. Сарай скоро стал похож на бакалейный магазин, где вот также на прилавке высятся пирамиды рыбных консервов. Леонид почти затосковал по обычной, привычной, нормальной поленнице.

Вскоре он втянулся в работу и опять вернулся мыслями к Есении. Значит, она взяла сумку и уехала. Это плохой знак. Но, с другой стороны, дед говорит, что она была веселая, даже вон того рыжего обормота поцеловала. Леонид косо взглянул на кота, но, представив, как потом Есения всю дорогу отплевывалась от его рыжей шерсти, развеселился.

– Ты чего смеешься, Аркадьич? – с улыбкой спросил дед.

– Да вот – работа радует, – ответил тот и отпилил очередной кругляк.

Варфоломей Игнатьич, привыкший к визгу пилы, потихоньку сполз с дерева и уселся рядом с хозяином, с интересом наблюдая за действиями Леонида. Потом он настолько осмелел, что стал гоняться за кругляками, которые, падая на землю, откатывались в сторону. Работа спорилась.

– Пойду пивка принесу, – сказал дед, – больно жарко сегодня.

И он пошел в дом. Варфоломей Игнатьич поскакал за ним. Вот уж точно – неразлучная пара!

Леонид опять задумался: «Что же делать теперь, где искать Есению? А если она не вернется, разве в Питере я смогу ее найти?…» Ему почему-то стало себя очень жалко.

Но тут вернулся дед с пивом.

– На-ка, Аркадьич, выпей, а то ты как бульдозер без остановки пашешь.

Леонид отключил и поставил пилу на землю. Поясница и плечи давали о себе знать… Выпрямившись, он почувствовал, как они заныли. Присев на чурбан, Леонид взял у деда кружку с пивом.

– Слушай, Аркадьич, а, может, баньку наладить? – спросил дед. – А то ты намаешься и завтрева помирать зачнешь.

– Помирать нам рановато… Банька – это хорошо. А где она?

– Да там, – дед махнул рукой куда-то в сторону, но за кустами все равно ничего не было видно.

Леонид подумал, что не лишним будет обойти весь участок деда – вдруг еще что-нибудь интересное обнаружится.

– А огород с картошкой где?

– А, это не здесь. Надо на поле идти, да тут недалече.

В это время раздался женский голос:

– Дедуля, ты дома? – из-за угла показалась женщина, в которой Леонид узнал дежурную из санатория, оформлявшую его по приезду.

– Вот те раз, ты уже человека припахал! – воскликнула она, останавливаясь и окидывая взглядом «наряд» Леонида. – Он же лечиться да отдохнуть приехал, а ты! И не стыдно тебе, дедуля! Что мы тебе – не помогли бы, что ли?

– Цыц, Раиса! Ох, мне эти пигалицы! Деда корить вздумала! Человек, может, жить без спорту не может – мышцу накачивает, а ты сразу – «припахал»! Квартиру он отрабатывает, за племяшку свою. Она-то в город на экскурсию укатила, да и не ей же дрова пилять!

Раиса хитро посмотрела на Леонида:

– А что же это ваша племянница вас с собой не взяла, вы же хотели активно помогать ей отдыхать?

– Вот заноза! – возмутился дед. – Иди-ка лучше нам пополдничать собери, чем в чужие дела соваться! Варфоломей Игнатьич – проводи!

Кот, давно отиравшийся у ног Раисы, взглянул на деда и, мяукнув, побежал к дому.

– Вот человек, не смотря, что кот! – ласково глядя вслед своему любимцу, воскликнул дед. – А на Раиску ты не обращай внимания, она любит побурчать да поехидничать. От нее и муж потому сбежал в прошлом годе. И мужик-то покладистый, а не выдержал…

Дед, было, загрустил, но потом, вспомнив о бане, опять повеселел:

– Ладно, Аркадьич, пойду огонек раздую, да веники запарю, а ты работай, это полезно. Человек ты здоровый, красивый, тебе не помешает, и мне, старику, польза. Чем с Раиской связываться, лучше своими силами управимся.

Намахался Леонид – будь здоров! Умудрился даже задремать в бане, пока дед охаживал его березовым веничком. Дед вроде пытался растолкать Леонида, а потом, подумав, что тот сомлел, притащил ковшик холодной воды и окатил его с головы до… до одного выдающегося места. Ожил Леонид моментально, с воплем подскочив на полке.

– Фу-у, чтоб тебя! Я думал, ты упарился, а ты тут ухо давишь! – с облегчением воскликнул Охмнетыч. – Первый раз вижу, чтобы под моим веником засыпали!

Действительно, перед тем как задремать, Леонид чувствовал, как дед с «хорошим притиром подметал» его веничком, да видно, интеллигентское тело, умаявшееся на непривычной работе, не выдержало и уснуло.

– Ну ладно, вставай, негоже в бане спать, тут мыться-париться положено, да бабам рожать, – сказал дед.

– Ой ли, Прохор Дмитриевич, и только? А я что-то такие рассказы слыхал… – со смешком намекнул Леонид.

Дед хмыкнул, сел на полок и стал ожесточенно хлестать себя веником по бокам. Намокшие волосы его потеряли свою пушистость и растеклись по голове рудыми подтеками, как будто на него сверху вылили красную краску. Все его тело было покрыто веснушками, отчего смотреть на него было очень весело.

– Прохор Дмитриевич, ну чего вы молчите? – пытался вызвать его на откровенный разговор Леонид.

– А чего говорить-то? Ты, я вижу, и сам можешь много рассказать. Ох, мне эти охальники… – покачал головой дед, продолжая обмахиваться веником.

– Да неужели и вспомнить нечего? – не отставал от него Леонид.

– Почему… Вспомнить завсегда есть чего… Много чего было за мою жисть… Да рассказывать-то не все можно, хотя развратничали мы меньше, чем сейчас…

– Вы еще и сейчас?! Ну вы даете – в вашем-то возрасте! – поразился Леонид. Он не понял сразу, что дед, как все старики, начал рассуждать: «Вот, мол, в наше время…»

Но Охмнетыч тут же откликнулся на его вопрос, насмешливо посмотрел на Леонида и сказал:

– И-и-и, милай… Любви все возрасты покорны, слыхал? А старые коты, чтоб ты знал, как соберутся вместе, кричат громче, чем молодые… Тут у меня сосед по огороду есть, мы с ним иногда в картишки перебрасываемся после пахоты, иной раз и другие мужики подтягиваются, так разговоры знаешь какие, у-у! Так вот, этому моему соседу лет так около семидесяти пяти, а все озабоченный!.. Об чем не скажет – все о бабах! Чувствуется – мужик наголодался. Ну мы ему не раз говорили: «Женись, Федотыч, что ты маешься?». Ну и сошелся он тут с одной, наконец. Приходит, аж светится весь! Нас, конечно, любопытство разбирает – что это его так осчастливило? Мы же все примерно одного возраста, так сказать, способны разве что на воспоминания – у кого не сильный склероз… Свеженького вроде уже и быть-то не может… Ну мы его так сурьезно и спрашиваем, мол, что – оприходовал молодую? А он так же отвечает: «И не говорите – всю ночь сексом занимался!». Мы аж ошалели! «Это как же ты им занимался?» – спрашиваем. «Да, – говорит, – положил ей руку на живот – и всю ночь балдел!» Молодой-то тоже под семьдесят набежало… Вот такой разврат, Аркадьич! – дед засмеялся, а потом добавил: – А вообще, я тебе скажу, мужик – он до старости мужик! Баба что? Ласку любит, доброту. Кто ж мне мешает ее приголубить? Опять же – руки на месте остались, губы – тоже, и хватит, и достаточно, ежели с умом подойти. А то, что уже не можешь на нее свои килограммы завалить, значит, время такое пришло, а то завалишь, а снять и мочи не будет, так и помрешь на ней. Нехорошо!

– Во-во, – поддержал деда Леонид, – есть тут у меня один спец знакомый, я вас познакомлю, мужик – золото, так вот он как раз этими проблемами занимается, ну теми, кто от любви помирает.

– А чего ими заниматься? – удивился дед. – Тут уж плотник или столяр ими заниматься должен – обмерить, гроб хороший состругать.

– Да работа у него такая! – пожалел Леонид заочно Кузьму Григоровича.

Дед помолчал, лениво хлестнул себя еще раз по бокам веником, и спросил:

– Слушай, Аркадьич, Есения-то твоя, сдается мне, никакая тебе не племяшка? Больно ты в лице переменился, как узнал, что она уехала…

– Угадали, Прохор Дмитриевич, – вздохнул тот. – Да только она мне дороже, чем три племянницы вместе взятые.

– Да, девка хорошая… – задумчиво согласился дед. – И какие виды у тебя на нее?

– Женился бы, Прохор Дмитриевич! Только бы вернулась!

– А что у вас с ней вышло-то?

– Да ничего такого. Раненая она, вот в чем проблема!

– Куда? Я ничего не заметил, – подскочил дед.

– В душу она раненая, – пояснил Леонид.

– А-а, а я-то подумал. Ох, мне… – облегченно вздохнул дед, но тут же добавил: – В душу – это беда… И чем ты ее ранил?

– Да не я, – сказал Леонид и неожиданно для себя выложил деду всю историю Есении.

Тот слушал, открыв рот и сокрушенно покачивая головой, а, услыхав про ее рождение, всплеснул руками и крепко выругался, помянув ученых и их ближайших родственниц по женской линии…

– Вот теперь и не знаю, как подступиться к ней, как помочь… – сетовал Леонид. – Была бы обыкновенная девчонка, а тут… Она себя считает кем-то вроде изгоя на земле, вроде как нерожденной, как бы нелюдью… Что делать, ума не приложу! Мы с ней на эту тему только в поезде и поговорили. Но она же ждет. А я к ней с обычным набором влюбленного подбираюсь… – обличил он себя.

– Аркадьич, ну ты погоди, – остановил его дед. – Ну что ты такого особого сделал? Ну потискал ее маленько, так это полезно, у нас в деревне говорили, что девки от этого только соком больше наливаются. Если бы ей не пондравилось, она б злая пришла. А тут веселая прибежала, вся аж звенит! Вон Варфоломея Игнатьича чуть в грех не ввела, он уже готов был своей Мисюсе украшение на голову пристроить. Да не ревнуй ты, не ревнуй, давно заметил, какие ты взгляды на него кидаешь. Он хоть и мужеского полу, но безобидный. Не, Аркадьич, думаю, что подождать тебе надо. Вернется она, должна вернуться! Мужик ты видный, – и он оценивающе посмотрел на Леонида.

Тот смущенно прикрылся веником:

– Прохор Дмитриевич, ну чего вы меня как племенного быка оглядываете!

В это время раздался стук в дверь, а потом послышался голос Раисы:

– Эй, мужчины, вы там себя до дыр не протерли? У меня уже все готово!

– Не гони лошадей, Раиса, дай мужикам от работы отойти! – закричал в ответ дед.

– Ну, как знаете! – сердито отозвалась та. – Греть себе сами будете! Я тут не прислуга, да и дел у меня полно, так что я домой пошла.

Дед с досады сплюнул, промахнулся и попал себе на ногу, из-за чего еще больше расстроился.

– Вот заноза! И в кого характер такой? Мать ее, покойница, Царствие небесное, хорошей женщиной была. Это все Ваня мой – после смерти жены совсем дочку избаловал, язычок-то ей вовремя не подровнял, а теперь уже… – дед махнул рукой.

– А что случилось с ее матерью? – осторожно спросил Леонид.

– Ох, Аркадьич, и вспоминать-то тошно об этом! – дед помолчал. – До сих пор не могу смириться я с ее смертью, а уж про Ваню и говорить нечего. Она ему такой женой была… Всем подходила, не только по хозяйственности. Ты же понял, что Ваня мой – мужик дородный, так жениться ему цельная проблема была – девки его габаритов боялись, да и не столько девки, как их мамаши… Мы тут к одной присватывались, уже и в невестах-то засидевшейся, так и ее мать наотрез отказала. Как завела: «Задавит он нашу курочку…» Я тогда, помню, аж взбеленился: треснул кулаком по столу, и как заору: «Ну так и щупайте вашу курочку сами, пока перья от старости не вылезут!» и ушел, хрястнув дверью. Соседка потом рассказывала, что у них там что-то даже обвалилось… Не прав был, конечно, да за сына обидно стало – парень спокойный, работящий, непьющий, чего еще желать! Ну вот, после этого случая мы решили на время отложить сватовство, все равно толку никакого. Но тут опять же случай помог, приехала сюда к своим родственникам на Лиго^[2] одна девушка, а Лиго тогда под строгим запретом был, да у нас здесь все равно собирались – мало ли кто к кому в гости зашел! Позвали и нас, мы хоть и не латыши, но отношения у нас с соседями хорошие были. Вот так и встретились мой Ваня и Марта. Он как увидел ее – так глаз с нее и не спускал весь вечер, да и она на него – нет-нет, да и стрельнет своими серыми глазищами. Гости это заметили и сначала вроде посмеиваться начали, а потом, когда смекнули, что такие переглядки чем-то серьезным обернуться могут, вроде как притихли. И хозяева посмурнели, что-то тихо по-латышски сказали Марте, та как вспыхнет! И убежала. Дружбу-то народов у нас все восхвалять умеют, да вот как до дела доходит… Тут сразу свое, племенное, вылазит! Я в Латвии остался после войны, служил здесь и язык их выучил, так что понял я, что они бедной девушке сказали… Ваня мой как туча грозовая стал – тоже понял. Вижу, не праздник у нас получается, а не пойми что. Подошел я тогда к хозяину и говорю ему:

– Йоганн, мы же с тобой двадцать лет бок о бок живем, не раз друг другу помогали, дети наши на глазах выросли – играли вместе, а теперь мой Ваня для тебя русским медведем стал? Да чем же они не пара, посмотри: где Марта себе еще такого мужа найдет? Он велик, так и она не маленькая, да ее стать только такой молодец удоволить и может. Уж она-то его роста не убоится!

А Йоганн отвел глаза и отвечает:

– Рановато, сосед, о свадьбе говорить. Они первый раз друг друга видят. Марта одна осталась, отец ее недавно умер, так мы ей самые близкие. Да… И будем сами решать, что ей лучше.

Ушли мы тогда с сыном из этих гостей с тяжелым сердцем. А на другой день и Марта вдруг уехала. Что было с Ваней – передать не могу! Сгорбился, осунулся, есть перестал. Думаю, зачах бы, если бы через неделю не пришло ему от нее письмо. Я так и не узнал, что она ему написала, но только подхватился он, попросил у меня денег и уехал. Я его удерживать не стал.

А вернулись они через три недели, уже мужем и женой. Йоганн сначала раскипятился, прибежал к нам сюда, кричал Марте по-латышски, что он ее теперь знать не хочет и не пустит на порог своего дома. Марта слушала, слушала, а потом так спокойно ему по-русски и отвечает:

– А я и не к вам приехала, дядя, а к мужу своему. И порог мне ваш не нужен, у меня теперь свой есть. И вообще мне ничего от вас не нужно, я теперь замужем и зовут меня Несмеянова Марта Карловна – латышская медведица русского медведя!

Сказала, развернулась и ушла в дом. Так и звали мы ее потом Медведушка, была она сильная, статная и красивая такой степенной красотой, от которой мужу сладостно, а другим – радостно. А когда родилась Раиска, так она с ней как настоящая медведица с медвежонком возилась. Раиска-то в детстве круглявой была, не то, что сейчас – всю от ехидства иссушило. Ну вот… И жили-то они с Ваней душа в душу, сердце у меня успокоилось, нарадоваться на них не мог. Жена моя не дожила до тех светлых дней, у нее характер хоть и твердый был, да и она бы порадовалась. А может, она и радовалась, там, на небесах… – дед поднял глаза к потолку и покачал головой. – А может, наоборот, хорошо, что не дожила, потому что потом… – дед вздохнул, помолчал, пригорюнившись, и продолжил: – Так вот, прожили они вместе шесть лет, за эти годы никто от нее и слова плохого не слыхивал. Дом она вела чисто, рачительно. Еще и соседям помогала – жила у нас тут рядом старушка одна, дети уехали в город, да и забыли про мать. С дядькой своим она помирилась, часто ходила к ним – проведать, помочь. Йоганн вскорости и думать забыл, что накричал на нее тогда. Хозяйкой она была отменной, сад у нее был не то, что сейчас – причесывала его как дочку свою, только что ленточки не вплетала. Когда мы с сыном огород распахали на общем поле под картошку – она ту землю своими рученьками чуть ли не всю размяла да перетерла, картошка уродилась – все сбегались смотреть!.. Вот на том огороде все и случилось. Ваня с утра поехал в Ригу по делам, к обеду должен был вернуться. Марта по дому работу сделала, да ей же никогда спокойно не сиделось, вот она и говорит мне: «Не буду я, папа, ждать Ваню – пойду на огород, начну картошку копать. А вы с Раечкой побудьте. Ваня приедет, пусть поест и ко мне идет». И знаешь, Аркадьич, я как чувствовал, что не надо ей было идти на этот треклятый огород, провались он пропадом! До смерти буду помнить, как поцеловала она тогда Раю, посадила ее мне на колени и пошла через сад своей степенной походкой. А потом так на ходу оглянулась, улыбнулась и рукой помахала… Раиса ей в ответ ручонками тоже замахала… Ей в ту пору только четвертый годок шел. Откуда ж нам было знать, что видим мы нашу Медведушку в последний раз… – дед судорожно вздохнул и быстрым движением смахнул со щеки слезу. – А где-то через полчаса услыхал я сначала один взрыв, а через какое-то время – второй, посильнее, аж земля всколыхнулась. У меня все внутри оборвалось, я как будто уже знал, что случилось… Схватил я Раиску на руки – и к соседке! Отдал ей внучку, да на улицу выскочил. Смотрю – народ к полю бежит, никто ничего не знает, все кричат, спрашивают: «Что случилось?». К полю подбежали, видим: мальчишки бегут нам навстречу, тоже что-то кричат. А над полем, недалеко от нашего участка, вроде как дым застыл… Ноги у меня ватными стали, иду и не чувствую их. Люди кричат, обгоняют меня, спешат вперед. И тут слышу, что крики вроде стихать стали. Поднял я голову, смотрю – народ впереди столпился, молчит и на земле на что-то смотрит. И голос чей-то резанул криком и оборвался. Подошел ближе, все молча расступились и тут я увидел, что осталось от нашей Медведушки… Ой, не забыть мне этого вовеки, – застонал дед, обхватив голову руками. – Мальчишки, видишь ли, костерок на меже запалили – картошки напечь, обычное дело. Да они, паразиты, в этом костерке потом еще и гранату с миной решили испечь. Этого добра тогда хватало – только копни! Интересно им, видите ли, было, что получится. Попрятались они в канаве, что отделяет участки один от другого, и ждут. А в костре ничего не слышно. Тогда Янек, внук моего соседа через три дома, решил, что надо пойти – в костре пошурудить. Только он подошел, тут и рвануло в первый раз. Оглушенные пацаны с криками бросились бежать, а тот так и остался на земле – накрыло парня, всего осколками нашпиговало. Не знаю, зачем Марта побежала к костру, может, увидала лежащего Янека, может, поняла, что нет его среди убегающих ребят, но она оказалась рядом с ним как раз в тот момент, когда раздался второй взрыв – откуда ей было знать, что в костре еще мина осталась. И не разорвалась же сразу, подлюга, будто поджидала! Марту изуродовало и кинуло на Янека, так мы их и нашли… Нет, не могу больше об этом! Пошли обмываться, – дед сполз с полка и вышел из парилки.

Леонид полежал еще немного, приходя в себя после рассказа деда. Ему вспомнились похожие истории из его детства. Ленинградская земля до сих пор хранит в себе подобные смертоносные игрушки. Вон, когда стали активно разбивать на Синявинских болотах дачные участки, так тоже – чего только не находили! Бывало, и подрывались. А сколько всего еще в земле лежит, готовит чей-то смертный час…

Бедный дед… И что же с его Ваней было? Это же не представить себе, что человек испытал, когда вернулся домой и узнал, что нет больше его любимой, нет больше его родной, его единственной!.. Как после этого жить?! И тут Леонид на секунду словно увидел, как приходит он домой и видит лежащее на полу изуродованное тело Есении… и черный ужас захлестнул его невыносимым ощущением потери.

«Ой, не допусти, Господи…» – застонал он. И в этот миг щемящей боли он понял Ваню… и это понимание скрутило его и, охватив жгучим спазмом горло, вырвалось в потоке слез… Он плакал так, как никогда не плакал и как нельзя плакать мужчинам… Он сотрясался от рыданий, оплакивая погибшую Марту, ее мужа и дочку, и деда, и всех, кто погиб, и тех, кто пережил их гибель…

Глава пятая

Притихшие, сидели они с дедом на крыльце и пили горячий чай. Дед время от времени обтирал пот со лба белым полотенцем, висящим у него на шее. Раиса все-таки дождалась их и накормила ужином, а потом принесла на крыльцо самовар с чаем. Она все поглядывала на них с недоумением, потом не выдержала и спросила:

– Вы чего такие? Словно и не из бани пришли, а с похорон!

Дед коротко взглянул на нее, вздохнул, а потом попросил:

– Спой нам, внученька. Так на душе погано! Спой мою любимую.

– Опять о маме и бабушке вспоминал? – тихо спросила Раиса. – Тебе же нельзя волноваться, что же ты с собой делаешь…

Дед махнул рукой и отвернулся. Раиса села рядом с ними на ступеньку и посадила на колени запросившегося к ней Варфоломея Игнатьича. Поглаживая его, Раиса запела. Ее высокий голос звучал нежно и протяжно. Мягко окая, Раиса пела одну из многочисленных вариаций на тему «русских страданий»:

Дед слушал, подперев голову рукой и закрыв глаза. Леонид посмотрел на Раису: худенькая женщина, брошенная мужем за ее плохой характер, вдруг исчезла, а на ее месте сидела совсем другая и пела о неутоленной любви…

Отзвучала и затихла песня… Дед, очнувшись, повернулся к Леониду и сказал:

– Поверишь, Аркадьич, за голос все готов ей простить. А песню эту пели в нашей деревне – я родом-то из-под Курска. Мы с Раисой ездили туда в гости лет десять назад, родни там хватает, вот она и переняла эту песню. Мне эта песня памятна еще и потому, что в молодости пела её моя супружница, Царствие ей небесное. Рае-то голос от нее достался.

– Дедуля, ты опять начинаешь! Давайте, лучше вместе что-нибудь споем, а то вы что-то совсем приуныли.

И в сумрак вечереющего сада понеслись песни, которые уже не одно десятилетие пелись за любым русским столом: «Ой мороз, мороз!», «Рябинушка», «Катюша», «Степь да степь кругом», «Дорогой длинною», да разве их все перечислишь!

Шло время, а они все пели… Раиса, не переставая петь, включила над крыльцом лампу и несколько раз подливала им горячего чая. Дед вроде отошел и уже бодро подтягивал ей надтреснутым голосом.

Леонид расхрабрился и исполнил соло несколько украинских песен, которые любила его мама. Раиса тоненько подпевала ему там, где женский голос был отвечающим: «Я ж тэбэ, молодого, з ума, з розума звэла!».

Неожиданно Варфоломей Игнатьич поднял голову. Мяукнув, он соскочил с крыльца и побежал по тропинке в темноту. Все удивились и перестали петь.

– Ну и хто там к нам идет? – спросил, вставая, дед.

– Это мы, Прохор Дмитриевич, – раздался голос Есении, и она вышла на свет.

За нею шел, неся на животе огромный арбуз, Кузьма Григорович.

– А у вас тут весело! – как всегда загрохотал он. – Что ж ты, Лёня, пропал, на ужин не пришел, я уж думал, и вправду что случилось с Есенией, а она вот – цела-невредима, полчаса назад прикатила по земле вот этого красавца, – Кузьма Григорович похлопал арбуз по полосатому боку. – Тебя, между прочим, порадовать хотела…

– Ага, я как увидела его в куче на рынке у вокзала, так сразу и влюбилась! – явно про арбуз сказала Есения. – Заплатила, а когда поднимать стала, поняла: не под силу, пришлось бежать на вокзал – носильщика нанимать. Я его когда подвела к арбузу… нет, это надо было видеть… он посмотрел на меня как на ненормальную, да и в вагоне тоже уставились, когда мы его выгружали. Хорошо, мне со станции до санатория один парень его дотащил, а там мне уже самой пришлось его по земле катить.

Кузьма Григорович, отдуваясь, положил арбуз у крыльца:

– Фу, пуд целый, наверное…

– Почти – пятнадцать килограмм! – весело подтвердила Есения и посмотрела на Леонида.

А у того с момента ее появления, казалось, сердце застряло в горле, он молча смотрел на нее и не верил, что ему ее вернули. «Приеду в Питер, свечку Спасителю поставлю», – благодарно подумал он, вспомнив, что именно так говорила его бабушка, когда в ее жизни происходило что-то хорошее.

Охмнетыч вскочил, засуетился, от его печали не осталось и следа. Раиса сбегала в дом и вынесла тарелки, а потом, взглянув на вьющуюся вокруг лампы мошкару, сказала:

– Нет, лучше пойдемте уже внутрь, сядем по-людски.

Через полчаса все с мокрыми от арбузного сока щеками сидели, выпятив животы, и отдувались. На столе высилось блюдо с огромными арбузными корками, напоминающими ребра обглоданного зверя. Двигаться никому не хотелось…

Еще через полчаса Кузьма Григорович, поблагодарив за гостеприимство, встал, бережно пожал руку деда и вопросительно посмотрел на Леонида.

Дед моментально среагировал:

– Аркадьич, проводи гостя и возвращайся, дело есть!

Есения вскочила:

– Я тоже пойду с вами.

Проводив Кузьму Григоровича почти до ворот санатория, Леонид с Есенией возвращались обратно. Есения молча шла сбоку, иногда поднимая взгляд на Леонида, будто собиралась что-то сказать и не решалась. Споткнувшись обо что-то на дороге, она чуть не упала, Леонид поддержал ее под руку и уже не отпускал ее.

Вечер был дивный, яркая луна освещала землю не хуже фонарей у шоссе.

– Почему вы такой грустный? – неожиданно спросила Есения.

Леонид даже опешил – сама где-то пропадала целый день, а теперь еще и спрашивает, почему он такой грустный!

– Потому что ты уехала, – ответил он.

– Но я же вернулась, – тихо сказала она и остановилась.

Леонид тоже остановился.

Они смотрели друг на друга, ее рука подрагивала в его ладони. Вдруг она придвинулась к нему вплотную и, встав на цыпочки, поцеловала его куда-то в уголок рта, потом отпрянула и быстро пошла вперед.

Леонид догнал ее, обнял за плечи и сказал:

– Все, никуда тебя больше не отпущу!

Она повернулась и, прильнув к нему, едва слышно прошептала в ответ:

– А я уже никуда от тебя не уеду.

«Тебя! Она сказала: тебя!» – возликовал Леонид.

Он подхватил Есению на руки и закружил ее быстро-быстро. Звезды с луной закружились вместе с ними. Есения засмеялась и обвила его шею руками. Но он тут же поспешно опустил ее на землю – его руки и поясница возмутились, напоминая, что сегодня он с ними обошелся безобразно, заставив пилить сумасшедшие дрова.

Обняв друг друга за талию, они не спеша направились к дому деда.

Есения, прижимаясь к Леониду теплым плечом, сказала:

– Вы так хорошо пели там, на крылечке. Мы вас издалека услышали… – помолчав, она продолжила: – Я тоже петь люблю, иногда даже сама песни под гитару сочиняю, но бог не дал мне голоса, чтобы эти песни хорошо петь. А в детстве я еще и слуха совсем не имела. Была у меня в четыре года любимая песня: «Три танкиста», ее-то я пела более или менее хорошо, но при этом умудрялась и все остальные песни петь на ее мотив. Мы тогда жили на канале Грибоедова, и наш сосед, парень лет пятнадцати, с хорошим голосом – он солировал в каком-то ансамбле, все время восхищался, слушая мое пение, и восклицал: «Я – почти профессионал – и то не сумею спеть „Катюшу“ на мотив „Трех танкистов“, а у нее с ходу получается!».

– Да, я тоже как-то с трудом представляю подобный шлягер, – улыбнулся Леонид.

– А это дело привычки, ничего сложного! Попробуй сам, увидишь, – засмеялась Есения. – Ну так вот, наш сосед даже ставил эксперименты, разучивая со мной слова разных песен, а потом слушал, как я из какого-нибудь романса делала строевую песню, и хохотал, как безумный. Однажды он высказал теорию, из которой следовало, что медведь, наступивший мне на ухо, в это время, видимо, маршировал под «Трех танкистов», поэтому это единственное, что я успела запомнить. В общем, подтрунивал надо мной всячески. В конце концов, мои родители возмутились, заявив, что он надо мной издевается, и запретили нам общаться. Но это не мешало ему при встрече каждый раз меня спрашивать: «Ну, как там твой Винни поживает?». Это он так намекал на того медведя… Кстати, я подумала, не дать ли мне телеграмму своим, чтобы не волновались… – неожиданно сменила тему Есения и вопросительно посмотрела на Леонида.

Тот растерянно пожал плечами:

– Это ты сама должна решить, но, думаю, что тебе, действительно, нужно дать о себе знать. Они, наверное, извелись там от неизвестности, – и, испугавшись, что Есения переведет разговор на свои беды, заторопил ее: – Ну-ну, и что дальше было с твоим пением?

– А что было… Я страшно злилась, мне очень хотелось научиться правильно петь. Мама отвела меня к своей приятельнице в музыкальную школу. Та, послушав мои бодрые взвывы, уныло взглянула на нас и отрицательно покачала головой. Вот тогда я решила для себя окончательно – я должна научиться петь! С этого дня я часами слушала радио, гоняла пластинки и подпевала во все горло всем услышанным голосам подряд, не разбирая на женские и мужские. Мне казалось, что чем громче я пою, тем лучше – горло быстрее натренируется! Кончилось тем, что через неделю я совершенно охрипла, и мама меня лечила, отпаивая теплым молоком, которое я ненавижу. И все равно я победила! В четвертом классе я, наконец, правильно спела одну песню! Не догадаешься какую…

– И что же это ты такое спела? – заинтересовался Леонид.

– «Варшавянку»…

– Да уж, все что угодно мог ожидать… – рассмеялся он. – Так ты у нас еще и революционерка!

– И еще какая! – усмехнулась Есения. – Как сейчас помню, это было на уроке пения. Мария Гавриловна, наша «певичка», меня уже на уроках и не вызывала, потому что ей потом было не унять разыгравшийся патриотизм хохочущих мальчишек. А тут я вызвалась сама, сказав, что хочу спеть. Мне тогда жутко нравилась «Варшавянка». Когда я ее в первый раз услышала, она поразила меня своей мощью и печалью. И вот я запела. Представь: класс, приготовившийся в очередной раз повеселиться, просто вздрогнул! А я пела и представляла себя Гаврошем, собирающим под градом пуль патроны для революционеров. «На бой кровавый, святой и правый!» – пела я, высоко подняв голову, а класс пораженно молчал. Это был мой звездный час…

– Представляю… – покачал головой Леонид с улыбкой.

– А когда я закончила, никто даже не шелохнулся… Мария Гавриловна, открыв журнал, вздохнула и тихо сказала: «Спасибо, Вербицкая, садись, пять». Я села на место, а двоечник Васька Дроздов с задней парты, наклонился ко мне и протянул: «Ну, ты дае-е-шь, Верба!..» Это у меня прозвище такое было в школе, ничуть не обидное, по фамилии. Дома верить не хотели, что я смогла получить пятерку по пению. А когда я похвасталась соседу, к тому времени уже отслужившему в армии, он, ухмыльнувшись, заявил: «Видно, у твоего медведя не один марш в запасе был, а два!».

Леонид расхохотался: ну и язва был этот ее сосед!

– Ну вот, – продолжила Есения, – потом прошло несколько лет. Я, кажется, была уже в девятом классе, когда к нам приехал один мамин знакомый, который показал мне, как играть три аккорда на гитаре. С тех пор я стала тихонько подбирать и петь песни, а потом даже сочинять свои. И знаешь, что удивительно? Мой детский метод сработал – чем больше я пела, тем лучше у меня стало получаться, и через какое-то время и слух, и голос у меня более-менее развились. Теперь мои друзья даже не верят, что я когда-то была не способна ничего спеть, хотя я, конечно, и сейчас не особенно обольщаюсь на свой счет.

За разговором они не заметили, как дошли до дома деда Охмнетыча.

Он сидел на крыльце и, отгоняя мошкару, поглаживал по боку неизменного Варфоломея Игнатьевича.

– О, вы уже! – воскликнул он, завидев их. – А я думал, вы еще погуляете, вечер-то какой романтический! Я, бывало, в такие вечера с какой-нибудь кралей под березой или ивушкой сидел, разговоры разговаривал…

Есения, смущенно взглянув на Леонида, улыбнулась.

– Да поздно уже, – сказала она.

– Тю, тебя что, кто-то домой загоняет! – удивился дед и добавил с уважением: – Видно, строгие у тебя родители, коли так воспитали.

Леонид внутренне напрягся, не надо бы сейчас вспоминать ее родителей.

– Может, действительно, пойдем еще погуляем, – предложил он поспешно Есении.

– Я бы с удовольствием, – виновато сказала та, – но я так уходилась в Риге, что меня ноги не держат, давай завтра, а?

– Ну, хорошо, – великодушно согласился Леонид, хотя в душе испытал некоторое разочарование. Ему не хотелось оставлять ее сейчас, особенно после томительного ожидания и безызвестности, в которой он пребывал почти целый день.

Дед деликатно ушел в дом, чтобы не мешать им прощаться.

Есения стояла на ступеньке крыльца, отчего ее лицо было почти на уровне лица Леонида, и смотрела на него застенчиво, словно чего-то ждала. Он не стал ничего говорить, а только шагнул к ней и, крепко прижав ее к себе, поцеловал в губы. Утром они были солоноватыми от морской воды, сейчас же у них был свежий и сладкий арбузный вкус. У него перед глазами вдруг возникла картина, как Есения аккуратно вгрызалась в сочную спелую сердцевину арбузного ломтя, а по ее губам и подбородку стекал розовый сок, и его это вдруг бешено взволновало. Он, видимо, сделал ей больно, сильно впившись в ее губы, потому что Есения вдруг застонала и отстранилась.

– Не целуйте меня так! – выдохнула она и, круто развернувшись, убежала в дом.

Леонид озадаченно посмотрел ей вслед и потрогал свои губы, хранящие ощущение прикосновения к ней. Сердце его бухало в груди, как кузнечный молот. Выровняв дыхание, он пошел к себе в санаторий, надеясь, что сможет со временем преодолеть застенчивость Есении, и это позволит не ограничивать их общение одними лишь поцелуями.

Глава шестая

Зайдя на следующий день за Есенией, Леонид обнаружил ее уже сидящей на крыльце при полном параде. Она нервно теребила поясок своего платья и, видимо, ждала кого-то.

Завидев его, она поднялась и пошла к нему навстречу.

– Леонид Аркадьевич… – сказала она, подойдя к нему, и тут же поправилась: – Леонид, я хочу вас попросить…

– Опять «вы»? – недовольно поморщился тот. – Мы же вчера вроде перешли на «ты»!

– Ну, хорошо, хорошо, – покорно согласилась она. – Леонид, я хочу тебя попросить… Мы же с тобой договаривались, что ты не будешь на меня наседать, но ты…

– Разве ж я наседаю?! – воскликнул Леонид. – Я только поцеловал тебя и все!

Есения слегка покраснела и возразила:

– Возможно, для тебя это и «только», для меня же это много значит…

– Ты так говоришь, как будто ты раньше не целовалась, – улыбнулся Леонид, подходя к ней вплотную. – Что тебя так беспокоит? Тебе было неприятно?

– Нет, что ты, наоборот! – поспешно возразила она и тут же залилась краской. – Но меня это ко многому обязывает… а я бы не хотела сейчас брать на себя какие-либо обязательства и принимать какие-либо решения. Давай договоримся, что мы с тобой вместе отдыхаем, но в пределах определенных рамок… Иначе я буду вынуждена уехать, а мне этого, честное слово, совсем не хочется…

– Раз это так для тебя важно, – сказал Леонид, – то я готов сделать все, чтобы ты чувствовала себя в безопасности. Постараюсь держать себя в руках, хотя мне этого, честное слово, совсем не хочется…

Он совсем был не намерен шутить, но, повторив слово в слово ее же слова и осознав это, рассмеялся и попросил Есению:

– Слушай, заяц, давай все упростим, а то я чувствую себя неловко. Я буду держать себя в руках, но прошу тебя – ты, со своей стороны, этого, пожалуйста, не делай! Как только ты почувствуешь, что хочешь, чтобы я тебя целовал – так сразу же скажи мне! Пообещай мне это… или… – Леонид огляделся, – …или я от отчаяния и безнадежности заберусь вон на то дерево и спрыгну оттуда вниз головой!

– Ох, мне, какие страсти! – раздался вдруг насмешливый голос деда Охмнетыча, вышедшего из дома на крыльцо. – И кто это тебе, Аркадьич, позволит у меня в саду смертоубийством заниматься! – и строго добавил: – Не наседай на девушку, а то придется тебя закопать живьем под тем же деревом без всяких прыжков.

– Прохор Дмитриевич, да вы что! – в шутку ужаснулась Есения, поворачиваясь к нему. – Это же слишком жестоко! Никак не ожидала от вас!

– Ну вот… – проворчал дед, скрывая улыбку. – Думал заступиться, и тут же получил отповедь! Идите завтракать, у меня уже все готово.

– Нет, нет, спасибо, Прохор Дмитриевич, не беспокойтесь, – поспешно возразила Есения. – Мы позавтракаем в санатории.

– Ну смотрите, – похоже, старик немного обиделся, потому что вернулся обратно в дом, не дожидаясь, пока они уйдут.

Больше они с Есенией к разговору, прерванному Охмнетычем, не возвращались, но Леонид, действительно, изо всех сил пытался сдерживаться в проявлении своих чувств. Давалось ему это с большим трудом, поэтому он вынужден был наполнить их совместный отдых огромным количеством занятий. Они много купались, играли в волейбол, ездили в Ригу на экскурсии и концерты, то есть постоянно были на людях и в каких-то хлопотах, что несколько снимало эротическую напряженность между ними. Но вечерами Леониду было по-прежнему очень тяжело провожать Есению до дома.

Теплые вечера, действительно, навевали романтическое настроение, и Леонид порой ловил себя на мысли, что невольно присматривается по пути к деревьям, выбирая то, под каким бы ему хотелось устроиться вместе с Есенией «разговоры разговаривать».

Есения, словно чувствуя, какие мысли его одолевают, слегка отстранялась, но Леонид мрачно притягивал ее за руку обратно.

Впрочем, его спасало еще и то, что они с ней постоянно о чем-нибудь беседовали. Леонид никогда не думал, что простое словесное общение может доставлять столько удовольствия. Он рассказывал Есении о себе, о своем детстве, о любимом Ленинграде. Она, хоть и выросла в этом же городе, но многих вещей не знала и потому слушала его очень внимательно. А ему было приятно это ее почтительное внимание.

Однажды, гуляя по Риге, они набрели на маленькую православную церквушку, утопающую в зелени и обнесенную по кругу высокой оградой.

– Смотри, она мне чем-то напоминает одну необычную церковь у нас в Питере… – заметил Леонид. – Ты видела церковь «Кулич и Пасха» на Обуховской обороне?

– Нет. А что в ней такого необычного? – спросила Есения, с интересом оглядываясь на церковь.

– Форма, – ответил Леонид. – Вот приедем домой, я тебя к ней обязательно свожу.

– Давай посидим здесь, тут так тихо, а то у меня ноги немного устали, – предложила Есения. – Расскажи мне о «Куличе и Пасхе».

Они присели на лавочку, скрывавшуюся в тени. Леонид взял ногу Есении и, не обращая внимания на ее протесты, снял туфельку и начал массировать ступню, одновременно рассказывая ей о церкви. Есения затихла, прислушиваясь и к своим ощущениям, и к его словам.

– Эта церковь связана с именами Екатерины Великой, князя Вяземского и архитектора Львова. Когда князя Вяземского назначили директором Императорского фарфорового завода, он свою резиденцию перенес в имение, находящееся, по стечению обстоятельств, недалеко от завода. В этом имении он устраивал балы и «маскерады», на которые стекалась вся петербургская знать. «За хорошее поведение и труды великие» Екатерина Вторая выписала князю Вяземскому немалую премию. На эти деньги он и построил домовой храм, повесив над входом мраморные доски со словами благодарности и восхваления своей благодетельнице. Архитектором храма выступил знаменитый Львов, который построил Петербургский Почтамт и к тому же был вообще энциклопедической личностью – и композитором, и поэтом, и геологом, и археологом and cetera, and cetera. Кстати, этот же Львов нашел под Петербургом бурый уголь и настоятельно предлагал им отапливаться. Но министры, как водится, отклонили поданную об этом отечественную записку, и закупили такой же уголь у иностранцев, кажется, у англичан… Комментарии, как говорится, излишни… Что касается храма, то в то время Львов чрезвычайно увлекался пирамидами и всяческими ротондами, увиденными им в Риме, поэтому и своим храму с колокольней придал вид ротонды и пирамиды. А русский народ сразу же узрел в них родное – кулич и пасху. Эта церковь, действительно, выделялась своей необычной формой, особенно сейчас – на фоне промышленного окружения. Представь себе среди зелени круглое, в форме кулича, белое здание церкви, рядом с которым в виде пасхи серебристо возносится в небо колокольня. Многие, кстати, путают, и почему-то кулич называют пасхой, а пасха, на самом деле, это блюдо, приготавливаемое из творога и подаваемое к пасхальному столу в виде конусообразной горки.

Рассказывая, Леонид вспомнил, как его бабушка, жившая в деревне недалеко от Белой Церкви, учила его готовить вареную пасху. У нее была доставшаяся ей еще от матери, прабабки Леонида, деревянная форма, с которой она за долгие годы пользования отскребла изрядный слой. На форме были вырезаны фигурки голубков, крест и буквы «Х. В.», что означало «Христос Воскрес». Бабушка сажала Леню на лавку, ставила ему на колени кастрюлю с ситом, и он принимался деревянной толкушкой протирать творог через сито. Работа была не из легких, потому что творога бралось много – не меньше двух килограммов, но Леонид, выросший в семье, в которой почитались традиции, пыхтел и выполнял свое дело с удовольствием, осознавая всю важность поставленной перед ним задачи. Потом бабушка забирала у Лени протертый творог, добавляла в него четыре сырых яйца, пол-литра сливок, триста граммов сливочного масла и все это перемешивала с сахаром и солью по вкусу. Дальше они с бабушкой опускали кастрюлю с этой массой в еще большую кастрюлю, наполненную водой, и ставили их на огонь. Леня залезал на табурет и мешал в кастрюле деревянной ложкой, а бабушка одной рукой держала его, а другой – кастрюлю, чтобы он ее на себя не вывернул и сам не сверзился. Главное в этом процессе заключалось в том, чтобы масса начала загустевать, но ни в коем случае не закипала. Как загустеет, они кастрюлю убирали с огня, ставили ее в холодную воду, и Леня уже самостоятельно продолжал мешать в одном направлении, пока творожок не остывал. Ну, а дальше, как все остынет, он брал ложку и тщательно выкладывал творожную массу в форму. Бабушка выносила форму в погреб, клала на нее тяжелый камень вместо пресса и оставляла на день в холоде. Пасха получалась замечательная, на ее бело-желтых бочках проступали и целующиеся голубки, и крест с «Х. В.». Такая пасха хранилась дольше, чем обычная сырая. Правда, у них она и в сыром виде не успевала испортиться… Куличи у бабушки получались тоже замечательные, но в процессе их изготовления Леонид не участвовал, потому что бабушка пекла их рано-ранехонько. Он помнил только, как она его, сонного, обкладывала горячими, завернутыми в рушники, куличами, чтобы они доходили. Она покрывала их глазурью и посыпала цветным маком. Мальчиком Леонид обожал эту поджаристую веселую верхушку. Наверное, этими детскими воспоминаниями и объяснялось то, что он, уже взрослый, любил приходить к церкви «Кулич и Пасха».

– Ты так вкусно об этом рассказываешь, что у меня даже слюнки потекли, – сказала, улыбаясь, Есения и, услышав шум, оглянулась.

К воротам церкви подъезжал свадебный кортеж, впереди которого торжественно катила черная свадебная «Чайка».

– Ой, смотри, свадьба! – обрадовалась Есения. – А мы можем зайти посмотреть? Я никогда на венчании не была…

– Конечно, – сказал Леонид, надевая на ее ногу туфельку. – Пойдем!

Из машин высыпала толпа нарядных людей с букетами в руках, устремляясь в церковь за женихом и невестой.

Леонид с Есенией вошли внутрь вслед за гостями и встали недалеко от входа. Прохладный сумрак церкви таял в мерцающем свете свечей. Старушки в черных платочках деловито сновали вокруг, подготавливая народ к венчанию. Самому народу, чувствовалось, вся эта церемония была в новинку. Впрочем, это и неудивительно. После стольких лет нерелигиозного уклада жизни возврат к старым традициям, ставшим вдруг модными, часто приводил в церковь людей совершенно от нее далеких. Вот и стояли они, озираясь, перешептываясь, не зная, как ступить, какой рукой, как и когда перекрестить лоб.

Мимо Леонида скорым шагом прошелестела юбкой одна из церковных старушек. Зыркнув из-под темного платка в сторону притихшей Есении, она буркнула:

– Хоть бы голову прикрыла, чай, не на танцы пришла!

Есения вспыхнула и беспомощно посмотрела на Леонида. Но тот успокаивающе улыбнулся ей и шепнул:

– Не обращай внимания. У тебя очень красивые волосы, и ты, как незамужняя, имеешь право голову не покрывать.

– Что ж я ей, паспорт должна показывать, что ли? – обиженно спросила Есения.

– Да бог с ней! – махнул он рукой. – Смотри, уже начинают.

Обряд венчания Леонид считал одним из самых красивых и волнующих обрядов в православной церкви. Его мама тоже каждый раз умилялась и не могла удержаться, истекая слезами, пока жениха с невестой не выводили из храма. Она говорила, что ей в это время было так хорошо на душе: с одной стороны, радостно, а с другой – почему-то всех жалко. И вот пока она за всех не поплачет – не успокоится.

Леонид вспомнил, какие свадьбы после венчания в церкви закатывались на Украине… Гуляли все – от мала до велика! Бывало, только грянут цимбалы с дудками, как какой-нибудь захмелевший дед хватал медный таз, в котором, может, еще вчера мать невесты варила варенье, да и начинал в него бухать деревянной ложкой (ну чем не бубен?) – и все вокруг пускались в пляс:

А как все к этим свадьбам готовились! Задолго до срока! По домам ходили сваты и раздавали «шишки» – такие сдобные румяные булки, напоминающие сосновую шишку, – булка состояла из множества маленьких булочек. Вот такую булочку, размером с пряник, отламывал от «шишки» приглашенный на свадьбу и начинал к ней усердно готовиться. Свадьба на Украине – дело не только веселое и сытное, но и прибыльное, потому что хоть ты и несешь жениху с невестой свой подарок, но в ответ получаешь не меньший – за то, что уважил, пришел выпить за молодых. Ну, а выпить всегда было вдоволь! Леонид нигде больше не встречал таких чудовищных бутылей, как те, в которых держали горилку на Украине его детства. Его бабушка гнала горилку из угорок – слив-венгерок, а иногда из буряков – сахарной свеклы. И горилка у нее получалась отменная и без того тошнотворного запаха, который обычно сопровождает самогонку. Бабушка выкапывала спрятанный на огороде самогонный аппарат, и поздно ночью начинала колдовать над ним. Это были единственные ночи, когда Леониду разрешалось не спать – во-первых, чтобы он своими недовольными воплями не будил соседских собак, во-вторых, чтобы он своими чуткими ушами слушал: не идет ли кто по их «преступные» души… В то время за самогоноварение преследовали покруче, чем сейчас, а милиция определяла дома, в которых варили самогонку, по дыму из трубы – раз ночью печку топят – ясно же, что не чай кипятят! И наваливались с проверочкой… Да и днем тоже приходили. Уж сколько лет прошло, а Леонид до сих пор помнит, как к нему, пятилетнему, пристал один молодой милиционер, обещая за показ – «где у бабы зарыт змеевик», дать пять кило халвы, которую Леонид обожал. Леня слюну сглотнул, но бабушку героически не выдал. Тогда милиционер, цепляясь уже к мелочам, схватил Леню за руку и стал допытываться – «а, може, у бабы е воронка?» Леня тут же с радостью притащил ему большущую воронку, через которую бабушка наливала постное масло, и сунул ее ему в руки, щедро полив маслом милицейские портки. Матерился «милицай» мастерски… Короче говоря, хотя все боялись, но варить – варили, потому что в деревне без самогонки никак не обойтись – это же сверхконвертируемая валюта – что приобрести или подчинить, или нанять огород вспахать – все за самогонку.

Леня обожал эти «самогонные» ночи. Когда горилочка начинала потихоньку из краника капать в жерло торчащей из бутылки воронки, бабушка брала столовую ложку и, уперев одну руку в бок, другой подносила ложку ко рту и осторожно пробовала горячую жидкость, потом, крякнув, поджигала ее от горящей лучинки, и наблюдала, как самогонка горит красивым синеватым огоньком. Так горилка и получалась – чем лучше сама горит, тем сильнее горит потом от нее внутри у питейщика. Леня как истинный ученик бабушки подлезал с маленькой ложечкой к кранику, и ждал, тоже уперев одну руку в бок, пока та наполнится. Обычно до стадии пробы, не говоря уж о горении, он доходить не успевал – бабушка твердой рукой брала его ручонку и, разворачивая, выливала прозрачную водицу из ложечки в жадное горлышко воронки. Это тогда ему казалось, что оно жадное. Когда он смотрел на бабушку в момент снятия пробы и слышал, как она крякает, ему казалось, что она пьет что-то очень-очень вкусное. К тому же он видел, как гости, маханув стопочку бабушкиной горилки, всегда ее хвалили. Естественно, ему и самому хотелось попробовать и по-бабушкиному крякнуть. И однажды он ухитрился!

В один прекрасный день бабушка, натопив печку и накормив внука, ушла по делам. Леня остался один. Тикали ходики, поскрипывали полы, хотя по ним никто не ходил. Ему было скучно, и он решил зайти в свое любимое место – в камору – большую кладовую рядом с кухней, где хранились бабушкины съестные запасы. Бабушкина камора ему нравилась потому, что с ней у него был связан образ сытости и достатка. Когда Леонид читал сказки, заканчивающиеся словами: «И стали они жить-поживать, да добра наживать…», он сразу вспоминал бабушкину камору. Ему нравилось смотреть на полки, заставленные банками с вареньем, огурцами и помидорами, на лежащие еще с осени большущие гарбузы-тыквы, свисающие с потолка колбасы и окорока – бабушка говорила, что их подвешивают, чтобы мыши не достали. Ему всегда было жалко мышек, он представлял, как они, голодные, подпрыгивают-подпрыгивают, а дотянуться до еды не могут, и приносил им кусочек хлеба с маслом, который тайком клал в уголок. Хлеб обычно уже на следующий день пропадал, и Леня ходил очень довольный, не зная, что бабушка, каждый раз выметая его из угла, ворчала, что внук приваживает мышей, а те пожрут муку и картошку. Но он об этом не подозревал и был спокоен за накормленных мышек.

И вот стоял он тогда на пороге своей любимой каморы и любовался. Света в ней, правда, не было, так что все находящееся внутри освещалось только через дверной проем. Пошевелившись, он заметил из угла какой-то блеск – это тускло отблеснула бутыль недавно сваренной горилки. Тут-то Леонид и пал…

Осознав, что час пробил, и он может без помех испробовать недосягаемого ранее напитка, он отправился за стопкой, стоящей у бабушки на полке в кухне. С бутылкой пришлось повозиться, пробка была тугая, из кукурузного початка, и он ее еле-еле вытащил ее зубами. В нос дало так, что в голове у него сразу загудело! Но дело нужно было довести до конца. Осторожно наклонив бутыль, Леня плеснул горилки в стопку и попытался засунуть пробку обратно в горлышко, но это уже было ему не по силам. Поэтому, просто поставив пробку сверху на горлышко, он поспешил в кухню, чтобы выпить, как полагается – с закуской – то есть отрезал кусок хлеба и накрыл его шматком сала. Ощущение неуютности, все-таки, оставалось – наверное же, не зря бабушка ему не давала испробовать горилки, но любопытство победило. Усевшись за стол, он взял в одну руку наполненную стопку, в другую – хлеб с салом и, не раздумывая, вылил одним махом содержимое стопки в рот и сунул разом хлеб под нос, как это делали взрослые.

На какую-то долю секунды его охватило недоумение – он сидел, крепко стиснув зубы и не понимая, что с ним происходит, потом дикий спазм сжал его рот и горло. Он не мог ни вздохнуть, ни сглотнуть, ни выплюнуть… Сало прилипло где-то в районе носа. Во рту полыхало так, что ему казалось: если он его откроет, то у него вырвется пламя, как у Змея Горыныча, и бабушкин стол сгорит вместе со скатертью. В этот момент ему почему-то особенно жалко было скатерть. Когда он вырос и услышал выражение – «зелёный змий» – он сразу понял, о чем идет речь…

Он еще сильнее сжал зубы. Наконец его сгоревший напрочь язык что-то сообразил, задёргался-задёргался и попытался через стиснутые зубы вытолкнуть себя вместе с огненной водой. Почти задыхаясь, Леня выплюнул обратно в стопку то, что пытался выпить. Теперь это выглядело не так красиво, как раньше.

Молча отложив хлеб и отлепив от носа кусок сала, он полез на печку. Пережить разочарование было тяжело. Ощупывая опухшим языком покрывшееся пупырышками нёбо, он думал о несправедливости в жизни. Ему припомнилось и то, что хлеб, например, пахнет вкуснее, чем на вкус, и то, что крапива на вид красивая, а на ощупь – не очень… В общем, жизнь для него представилась чередой обманов. К тому же, поскольку мозги ото рта никакой костью не отделяются, а горилку во рту он все-таки подержал изрядно, начало его, само собой, на теплой печке «развозить». И к бабушкиному возвращению на печке уже лежало, по ее словам, «мерзкое кошеня засмоктанное»… Он этого уже не помнит, а она потом рассказывала, как он стонал и на все ее вопросы только причитал: «Ой, бабусю-бабусю! Ой, не пый же ты николы той горилки!».

Воспоминания Леонида прервались каким-то непонятным звуком. На фоне хора и голоса батюшки прозвучало что-то странное. Вот опять…

Он недоуменно посмотрел на Есению, которая тихонько постанывала, зажимая себе ладонью рот и показывая глазами на жениха и невесту.

Сначала он ничего не понял, но когда жених с невестой тронулись вслед за священником вокруг аналоя, сам едва удержался от хохота… Дело в том, что шаферы, то ли по недоумию, то ли по незнанию, решили не держать венцы над женихом и невестой, как принято, а надели их им на головы. В итоге картина получилась такая: невесте, у которой была пышная прическа, венец был мал и торчал на голове каким-то немыслимым сооружением. А жениху, наоборот, венец оказался велик и нахлобучился ему на голову по самый нос, задержавшись только на ушах, загнутые кончики которых торчали из-под края венца. Видеть, естественно, жених уже ничего не мог. Пока они стояли, вся дикость этого еще не бросалась в глаза, но когда они пошли!.. Невеста, боясь уронить венец, семенила мелкими осторожными шажками, как африканка с калебасом на голове, а ослепший жених шел с ней рядом, при этом венец на его голове раскачивался и бился о его лоб – бум-бум-бум!..

Леонид не помнил, как они выскочили из церкви, но за оградой они еще минут десять корчились от смеха.

«Господи, прости нас, грешных, но это ж мы сами, человеки, устраиваем из святого обряда посмешище, – думал Леонид, пытаясь успокоиться. – Ведь для того же шаферам и дают держать венцы, чтобы венчающиеся не отвлекались!»

– О, мамочки! Я теперь не смогу венчаться, такое ведь не забудешь! – стонала Есения, держась за грудь.

– Когда будешь сама венчаться, тебе будет не до смеха, – утешил ее Леонид.

– Вот, спасибо! – воскликнула Есения, перестав смеяться. – А что же я делать буду? Плакать, что ли?

– Может, и плакать, у каждого по-разному бывает… – улыбнулся он.

– Нет, на своей свадьбе я буду самая счастливая! – твердо сказала Есения. – И плакать ни за что не буду!

– Некоторые люди и от счастья плачут, – заметил он.

– Да ну! Мелодрама какая-то… – поморщилась Есения. – Ну, я готова, пойдем дальше?

И они пошли к вокзалу, чтобы поспеть в санаторий к ужину и посидеть на скамеечке у пляжа на вечерней зорьке.

Глава седьмая

Давно подмечено, что дни, проводимые в работе, тянутся как недели – медленно и томительно, зато дни отдыха летят с космической скоростью. Леонид даже не заметил, как пролетела первая неделя отпуска, а за ней вскачь промчались вторая и третья.

Дней за пять до отъезда они были с Есенией на органном концерте в Домском соборе. Выйдя после концерта на площадь перед собором, они увидели фотографа.

– Давай сфотографируемся на память, – предложил Леонид.

Есения почему-то замялась.

– Ты чего, не хочешь? – удивился он. – Выглядишь ты прекрасно, если тебя смущает прическа или еще что-то…

– Нет, меня смущает не это. Говорят, что фотографироваться вместе – плохая примета, вроде как к разлуке, – сказала она.

– Здра-а-сьте… – протянул Леонид. – А как же быть с семейными фотографиями? Люди семейно снимаются на память о каком-нибудь событии и не расходятся же потом, живут себе годами счастливо…

– Но мы-то с тобой не семья… – тихо заметила она.

– Это поправимо… – рассмеялся он и, не удержавшись, привлек ее к себе. – А ты бы вышла за меня замуж? – спросил он, глядя ей в глаза.

Есения растерялась, в ее глазах появилось какое-то паническое выражение:

– Ты шутишь?

– Да нет, зачем же! Я говорю совершенно серьезно, – возразил Леонид. – Я бы хотел, чтобы ты до нашего отъезда определилась с этим вопросом.

– Ага… «По какому вопросу плачете?…» – опустив голову, задумчиво протянула Есения.

– Что-что? – не понял он.

– Это один из примеров канцеляризмов в обыденной речи, – пояснила она, чуть насмешливо взглянув на него. – Значит, ты хочешь, чтобы я «определилась с этим вопросом»? А ты не мог бы мне его сформулировать более конкретно?

– Иронизируешь? – расстроился Леонид. – Тогда я не буду спрашивать, а просто скажу: я хочу, чтобы ты вышла за меня замуж и стала моей женой, супругой, суженой и еще этой… второй половиной. Так лучше?

– Леонид, ну куда ты так торопишься? – тихо спросила она, не принимая его шутливый тон. – Мы же так мало еще друг друга знаем!

– Понимаешь, я почему-то очень боюсь тебя потерять, – честно признался он. – Поэтому и хочу привязать тебя к себе всеми возможными узами. Примерно вот так… – он быстрым движением снял у нее с шеи шарфик и обмотал им их руки.

Есения рассмеялась, и в этот момент вдруг блеснула вспышка.

Опустив фотоаппарат, к ним виновато спешил фотограф.

– Извините, ребята, но вы так красиво смотритесь вместе, что я не мог удержаться и сфотографировал вас. Приходите завтра сюда же вечером, я подарю вам вашу фотографию, – сказал он.

– А можно тогда сделать две? – спросила Есения, вздохнув: от судьбы, мол, не уйдешь: чему быть – того не миновать.

– Можно, будет вам две, приходите завтра, – ответил фотограф.

– Обязательно придем, – пообещал Леонид и, подхватив Есению под руку, побежал с ней к санаторскому автобусу, на котором их привезли на концерт. Водитель уже нетерпеливо сигналил, поторапливая задержавшихся отдыхающих.

Последние дни отпуска пролетели вообще мгновенно. Леонид очень привязался к старику Охмнетычу, к Дубултам, и было грустно осознавать, что нужно отсюда уезжать. Все хорошее всегда когда-то заканчивается… Единственное, что его утешало, так это то, что домой он ехал вместе с Есенией, и у них с ней, наоборот, все еще только начиналось.

Их поезд уходил на следующий день вечером, и они решили оставшееся время провести на пляже, никуда не бегая и наслаждаясь последними часами ничегонеделания. Правда, Есения стала какой-то грустной и задумчивой. Леонид так и не решился за все эти три недели завести с ней разговор о ее рождении и родителях, и наоборот, пытался ее отвлечь от этой темы. Но сегодня, видимо, ему уже не удастся уйти от ее обсуждения. Есения была уже вся там, в Питере, вместе со своими нелегкими проблемами. На его попытки развеселить ее, она отвечала вяло и, в конце концов, сделала вид, что задремала. Ему ничего не оставалось, как взяться за книжку, в которой он за время отпуска прочел лишь пять страниц.

Вечером, перед тем, как идти с пляжа на ужин, Есения вдруг решила, что все-таки нужно дать телеграмму родителям.

Собрав пляжные принадлежности и закинув их к Леониду в комнату, они направились к почте, которая находилась на окраине поселка.

На почте было безлюдно.

Скучающая над кроссвордом почтовая служащая оторвалась от своего занятия и подняла на них любопытный взгляд.

– Лабас динас, – приветствовала она их.

– Здравствуйте, – поздоровались они, а Леонид добавил: – Нам бы хотелось отправить телеграмму.

– Пожалуйста, нет никаких проблем, – улыбнулась женщина и протянула Есении бланк.

Сев за стол, Есения попросила у Леонида ручку и принялась заполнять бланк, вписывая свой домашний адрес.

– Смотри-ка, а номер вашей квартиры зеркален нашему, у нас – тринадцатый, а у вас – тридцать первый, – заметил Леонид, глядя ей через плечо.

– Ну и как тебе живется под таким номером? – поинтересовалась Есения, поднимая на него грустные глаза.

– Чудесно живется! – заверил ее он. – Думаю, и тебе тоже понравится…

Она быстро опустила глаза и продолжила заполнять бланк телеграммы.

Леонид несколько раз после их разговора у Домского собора пытался вернуться к своему вопросу: выйдет ли она за него замуж, но она всячески избегала обсуждения этой темы под предлогом, что ей нужно сначала вернуться домой и разобраться с родителями.

Отправив телеграмму, они вернулись в санаторий, поужинали, а потом решили в последний свой вечер в Юрмале погулять еще у моря.

Вечер был превосходный, солнце уже село, и лишь алевшая кромка неба подкрашивала волны, отражаясь в них розовыми бликами.

Они не спеша брели с Есенией под руку по песку, с удовольствием подставляя лица дувшему с моря свежему ветерку. Идиллию нарушали комары, шлейфом тянущиеся за ними.

У кромки леса на берегу стояли скамеечки.

вспомнились Леониду строчки неизвестного поэта.

Они присели на скамейку. Есения тут же принялась что-то чертить палочкой на песке.

Да, завтра они едут домой, и там все будет по-другому… Возможно, сложнее, чем здесь. Ощущение перемен уже реяло в воздухе.

Леонид, помня свое обещание, старался держать себя в руках, хотя ему это давалось все труднее.

Есения приподняла голову и долгим взглядом окинула Леонида. Он взял ее за руку, отобрал палочку и зашвырнул ее куда-то далеко за голову.

Он не пытался сам придвинуться к Есении, и не притягивал ее, а просто сидел, держа ее за руку, и глухо наливался желанием и отчаянием. Видно, он сильно сжал ее пальцы, потому что она поморщилась и вдруг сама придвинулась к нему.

– Ты так мучаешься, неужели ты… тебя так сильно ко мне… тянет? – спросила она смущенно.

– Да, меня очень к тебе тянет, – честно признался Леонид, наклоняясь к ней и зарываясь лицом в ее волосы. – Скажу больше: я безумно хочу тебя…

Она вздохнула и прислонилась к нему, не поднимая головы. Он тихонько поцеловал ее в шею. Она вздрогнула. Прикосновение к ее коже словно током пронзило его губы, а руки отчетливо ощутили сквозь легкую ткань кофточки ее тело. Как в тумане он начал осыпать поцелуями ее шею, плечи, волосы, не думая о последствиях и пытаясь добраться до губ, которые она все время от него прятала. В этот момент, проводя по ее спине рукой, он не почувствовал под тканью традиционной застежки, и ему стало жарко, когда он понял, что это означает…

Быстрым движением усадив Есению к себе на колени, он прижался лицом к ее груди и, почувствовав уже знакомую упругость, почти обезумел, целуя ее прямо через ткань. Его губы мгновенно наткнулись на что-то еще более упругое – это потревоженный сосок с готовностью откликнулся на его ласку, приподнимаясь ему навстречу. Леонид крепко обхватил его губами и сжал.

Есения вздрогнула, тело ее напряглось, а руки судорожно прижали голову Леонида к ее груди.

«О Боже, она не против!» – безумная надежда налила тело Леонида несгибаемой силой. Чуть не оборвав все пуговицы, он одним движением расстегнул ее кофточку, и освобожденная грудь скользнула по его губам. Не в силах больше сдерживаться, он припал к ней в страстном поцелуе.

Есения, запрокинув голову, прерывисто вздохнула и, выгнувшись ему навстречу, сильнее прижала к его губам нежную вершину своей упругой груди. Чем неистовее он ласкал ее, тем сильнее она прижимала его голову к себе.

Через несколько сумасшедших мгновений он почувствовал, как шевельнулись и ожили ее бедра, инстинктивно ищущие более тесного контакта с ним. Едва сдержав стон, он скользнул рукой вверх по внутренней стороне ее бедра. Но тут ее тело среагировало совсем не так, как он ожидал: Есения резко вскочила с его колен, чуть не вывернув ему руку, и молча кинулась от него прочь.

Оторопев на секунду от неожиданности, Леонид рванулся за ней следом.

Несколько раз он догонял ее, но она вырывалась с каким-то обреченным упорством. Ее обнаженная грудь, немыслимо красивая, вздымалась не то от страха, не то от бега.

Есения мчалась по берегу у самой кромки воды, и вдруг, споткнувшись обо что-то, упала в воду.

Здесь он ее и настиг.

Барахтаясь на мелководье, он обхватил Есению за талию и, удерживая ее на месте, пытался успокоить:

– Да что с тобой?! Если не хочешь – я не буду принуждать тебя! Ты чего испугалась? Или… у тебя этого никогда не было?

И уже предчувствуя ее ответ, но еще боясь его спугнуть, он начал таять от счастья и нежности к этой девочке…

Едва слышно она выдохнула:

– Да…

Он прижал ее всю мокрую и дрожащую к себе, покрывая ее лицо поцелуями, и шепотом поклялся ей на ухо:

– Я никогда не возьму тебя силой, любовь моя, и никогда не сделаю тебе больно!

Есению била дрожь.

– Дуреха, ты же вся вымокла, еще не хватало, чтобы ты простудилась! – сказал он, обхватив ее плечи и стараясь согреть своим телом.

Никакой речи о том, чтобы она шла в таком виде к Охмнетычу, не могло и быть. Они выбрались из воды и побежали вдоль берега к санаторию.

Все уже спали. Леонид тихонько открыл окно, оставленное незапертым днем, и помог Есении вскарабкаться в комнату.

Быстро стащив с себя мокрую одежду, Леонид остался в одних плавках и повернулся к Есении. Она стояла у окна, не шевелясь, и только подрагивала от озноба.

– Есения, тебе нужно раздеться, ты простудишься, – сказал Леонид и стал помогать ей снимать мокрую кофточку и юбку, складывая их на журнальный столик.

Когда на Есении остались лишь кружевные трусики, он нерешительно остановился. Свет луны, пробивающийся сквозь ветви деревьев в комнату, окутал серебристым сиянием тело девушки.

Накинув на Есению большое пушистое полотенце, Леонид коснулся края ее трусиков и предложил:

– Сними и это, и ложись под одеяло – тебе нужно согреться. Я тебя не трону… Если хочешь, я даже могу поспать в кресле.

Последнее предложение было большой жертвой с его стороны, к тому же он всегда был согласен с северной традицией, считающей, что лучшим средством при переохлаждении является не одеяло, а «грелка во все тело».

Есения молча сняла трусики и положила их на горку мокрой одежды.

У Леонида побежали мурашки по телу. Он старался не смотреть на Есению, хотя это было очень нелегко.

«Да, усну я сегодня, пожалуй!» – усмехнулся он про себя, ощущая недвусмысленную реакцию своего тела.

Есения подошла к нему вплотную и тихо сказала:

– Ты тоже можешь простыть. Ложись со мной, я больше не боюсь… И это сними, – она легонько коснулась краешка его плавок.

– Ложись, я сейчас, – прерывающимся голосом ответил Леонид и, схватив полотенце и халат, пулей выскочил в коридор.

Переведя за дверью дух и стараясь тише шлепать босыми ногами, он пробрался в ванную комнату.

Сев на краешек ванны, он уставился на подрагивающие руки. Потом перевел взгляд на свои плавки – в их мокрой неволе томился готовый к восстанию узник… Пожалев его, он стянул влажные, холодные и прилипающие к телу плавки и, не рискуя в эдакой тишине включать душ, пустил в ванну из крана тихую струйку горячей воды.

Машинально намыливая свое тело и ополаскивая его теплой водой, он пытался оттянуть момент принятия решения. Одно дело – предаваться страстным поцелуям на берегу моря, другое – лечь с Есенией в постель, чувствовать ее тело рядом, и зная о ее невинности, бояться собственной несдержанности…

Когда через десять минут Леонид смывал мыло с в сотый раз намыленного тела, уже начавшего поскрипывать под руками, он понял, что дальше тянуть нельзя.

Выбравшись из ванны, он насухо вытерся, накинул халат и вернулся на цыпочках в комнату.

Было тихо. Если Есения и не спала, то лежала молча.

Леонид подошел к кровати, постоял, потом быстрым движением скинув халат, отогнул край одеяла и скользнул под него.

Через несколько долгих секунд Есения повернула к нему лицо и остановила на нем свой характерный долгий взгляд.

– О чем ты думаешь? – спросил Леонид, приподнявшись на локте.

– О нас, о том, что я сегодня стану женщиной и, возможно, зачну, как положено, ребенка, который будет расти во мне – там, где предназначено природой, и родится, как все нормальные дети…

– О господи, Есения! – простонал он, откидываясь обратно на подушку. – С такими мыслями ты никогда не станешь женщиной…

– Почему?

– Да потому, что они не хуже ледяного душа остужают… Ты не можешь хотя бы сейчас не думать об этом? Посмотри на себя – ты же совершенно нормальный человек, и какая разница, как тебя зачали!

– В том-то и дело, что меня не зачинали, а…

– А отпочковали, – закончил он за нее. – Ну и что? Значит, ты родилась, как настоящая таукитянка.

– Кто-кто? – переспросила Есения.

– Дед Пихто! – передразнил Леонид и слегка куснул ее за плечо. – Песня об этом у Высоцкого есть.

– Ты чего кусаешься? – она со смехом отпихнула его и села на кровати, натянув одеяло себе на грудь.

– А ты думала, я тебя просто в постель затащил? Вот и нет! Моя мания в другом – вот покусаю тебя сейчас немножко, а потом вообще съем… – пошутил Леонид.

– Насчет того, чтобы съесть – это очень на тебя похоже, – насмешливо заметила Есения, вернувшись к своему обычному подтрунивающему тону. – Помнишь, как в том мультике: «Обожруся и помру молодой». Так это про тебя…

– Про меня, про меня, – согласился он и обнял ее.

Есения слегка напряглась, но потом, вздохнув, опять легла рядом и, прижавшись к нему, затихла, уткнувшись носом в его шею. Ее подрагивающие ресницы слегка щекотали кожу.

– Жабы поют… – вдруг тихо сказала она.

– Где, какие здесь жабы? – удивился Леонид, прислушиваясь.

И, действительно, в тишине откуда-то издалека доносился характерный многоголосый жабий хор.

– Наверное, в каком-нибудь пруду собрались на концерт и заливаются… – предположила Есения.

«Замечательно страстная ночь у нас! То проблемы зачатия обсуждаем, то жаб…» – подумал Леонид и, не выдержав, хмыкнул.

– Ты чего? – подняла голову Есения.

– Ничего… Можно я тебя поцелую?

– Не знаю, наверное, можно…

Но он, не дослушав, уже завладел ее губами, которые на этот раз охотно встретили его, и были теплыми и податливыми.

– Что это? – прервав поцелуй и, отодвигаясь от него, спросила Есения, пытаясь понять, что же это так сильно прижимается к ее боку…

– Я тебе сейчас объясню, – несколько севшим голосом пообещал он и, почувствовав, что на этот раз его уже не остановят, снова приник к ее губам…

Утро он встретил совершенно счастливым и уставшим самой замечательной усталостью в мире. Есения, свернувшись клубочком, сладко посапывала у него под боком.

«Родная моя!.. – думал он, прижимая ее к себе и глядя на ее нежное лицо с залегшими под ресницами тенями. – Господи, за что мне такое счастье! Спасибо Тебе…»

Глава восьмая

Поезд прибыл на Варшавский вокзал Ленинграда без опоздания.

Протолкавшись через узкий коридор, Леонид с Есенией вышли вслед за другими пассажирами из вагона.

– Странно, – сказала Есения, растерянно оглядывая людей на перроне. – Мы же дали телеграмму моим родителям, почему они меня не встречают? Может, подождем чуть-чуть?

– Конечно, подождем, только чего здесь стоять, пойдем к вокзалу, они же все равно с той стороны подойдут, если опаздывают, – предложил Леонид.

Взяв вещи, они пошли по перрону. Мимо них спешили люди, отовсюду слышались радостные оклики встречающих.

Есения напряженно всматривалась в лица идущих навстречу людей, но ее родителей среди них не было.

Подойдя к началу перрона, они остановились.

– Ну, что будем делать? – спросил Леонид.

– Давай подождем минут пять, если они не появятся, я пойду позвоню, – ответила Есения, расстроенно посмотрев на него. – Наверное, они на меня очень рассердились.

– А чего ждать? Давай, я пойду им позвоню, а ты стой здесь, чтобы вам не разминуться, если они все-таки придут, – предложил он.

– Хорошо, – согласилась Есения и, нацарапав на листочке бумаги два телефонных номера – домашний и рабочий, отдала ему. – Вот, спросишь Виктора Ивановича Вербицкого… или Веру Евгеньевну, это моя… мама.

– Понял. Я мигом, ты не волнуйся, – постарался успокоить ее Леонид.

Она грустно кивнула.

Разыскав работающий телефон-автомат, Леонид набрал сначала рабочий номер отца Есении – был вторник, будний день, но ему никто не ответил.

«Странно, там что, никого нет рядом? – удивился Леонид, вслушиваясь в длинные гудки. – Хотя, возможно, у ее отца отдельный кабинет».

Постучав по рычагу, он набрал домашний номер. Результат был тот же: никого нет дома… Может быть, они выехали сюда и опаздывают? Для верности он еще раз набрал рабочий номер, но там было по-прежнему глухо.

Тогда он позвонил к себе домой и доложил обрадовавшейся маме, что он уже на вокзале и будет дома, как только разберется с Есенией. Она тут же заинтересовалась, о ком это он говорит, но он пообещал ей все подробно рассказать по приезду, заочно чмокнул в щеку и повесил трубку.

Вернувшись к Есении, с волнением ожидавшей его, он покачал головой:

– Ни там, ни там не отвечают. У тебя есть ключи от дома?

– Конечно, – ответила она.

– Боюсь, что тогда нам придется самим добираться к тебе, – сказал Леонид. – А может, ты к нам поедешь, я тебя с мамой познакомлю? Я ей о тебе уже сказал.

– Нет, нет, я поеду домой, нужно как-то ситуацию разрешить, потом уже… – покачала головой Есения.

– Ну хорошо, но я тебя провожу, ты не возражаешь?

– Не возражаю, – грустно улыбнулась она, – тем более что ехать нам недалеко, на Васильевский остров.

– Я помню, ты же писала адрес на телеграмме. Поехали?

– Поехали, только знаешь что… – Есения замялась, – подожди меня еще немного, мне нужно зайти… в одно место.

Он деликатно улыбнулся, сообразив, что она имеет в виду:

– Ну, пойдем, поищем тебе «комнату милосердия».

Подхватив вещи, они направились к залу ожидания, но в этот момент к ним подскочил водитель-частник с предложением подвезти «куда надо».

– Есения, ты иди, я тебя догоню, – сказал Леонид и, повернувшись к водителю, назвал адрес.

В ответ тот заломил такую цену, за которую можно было доехать до Выборга. Объяснив зарвавшемуся водиле, что он местный, к тому же бухгалтер, и хорошо знает расценки, Леонид послал его гораздо дальше, чем тот собирался их везти, и поспешил за Есенией, которую успел потерять из виду.

В зале ожидания ее не оказалось.

Спросив киоскершу «Союзпечати», где здесь женский туалет, Леонид отправился по ее подсказке в дальний угол зала и сел так, чтобы увидеть Есению, когда она будет выходить.

Через десять минут он уже начал недоумевать, почему ее так долго нет. Очередь у них там, что ли, или у Есении какие-нибудь проблемы?

Через полчаса Леонид начал нервничать. Подойдя к двери в туалет, он попытался заглянуть внутрь помещения поверх головы очередной посетительницы, вызвав у той брезгливо-негодующий взгляд.

Ему пришлось поспешно ретироваться, чтобы его не приняли за какого-нибудь извращенца.

Постояв несколько минут в ожидании, он заметил, как к туалету направляется толстая, расфуфыренная дамочка в ярко-красном примоднённом платье, и решительно направился к ней. Та испуганно остановилась, уставившись на него маленькими круглыми глазками.

Изобразив на лице обольстительную улыбку, Леонид обратился к дамочке:

– Прошу прощения, мадам, вы не поможете мне? Моя жена пошла в туалет и вот уже полчаса не выходит. Посмотрите, пожалуйста, не случилось ли с ней чего-нибудь плохого? Ее зовут Есения. А то мне самому туда нельзя…

– А, хорошо, хорошо, посмотрю, – согласилась та с явным облегчением и, заулыбавшись ему в ответ, поспешила скрыться за дверью.

Минут через пять она вышла и сказала:

– Нет там никакой Есении.

– Как нет? – опешил он.

– Так и нет, не смыло же ее в унитаз… – усмехнулась дамочка, поводя плечами, отчего ее грудь, затянутая в тиски явно маленького бюстгальтера, вспучилась над декольте, как убегающее тесто, грозя вывалиться наружу.

– А тут другого туалета нет, может, она в другой пошла? – спросил Леонид, вконец растерявшись.

– Послушайте, молодой человек, у меня нет ни желания, ни времени выяснять, в какой туалет пошла ваша жена. Так что извините, и дайте пройти, – поджав накрашенные губы, процедила «мадам» и гордо понесла мимо него свое удовлетворенное тело.

Леонид побежал обратно к киоскерше, но та сказала, что ближайший туалет есть только на Балтийском вокзале.

«Есения, куда же ты подевалась, не могли же мы с тобой разминуться?» – недоумевал Леонид.

Выйдя на улицу, он огляделся. Пассажиры уже разъехались, на перроне перед вокзалом народу было мало. Одни частники-извозчики кучковались сбоку у стоянки машин.

Он задумчиво направился к ним.

– Что, краля твоя сбежала? – раздался вдруг за его спиной насмешливый голос.

Леонид повернулся. Сзади, улыбаясь, стоял давешний частник.

– А вы что, ее видели? – спросил Леонид.

– Видел, девка она у тебя приметная. Буквально через несколько минут, после того, как мы с тобой расстались, – он насмешливо осклабился, – она вышла из зала с каким-то высоким мужиком, села в «Волгу» с государственными номерами и… фьють.

– Это отец, наверное, за ней приехал, – предположил Леонид и удивился: – Что же она вещи-то у меня не забрала?

– Да не похоже, чтобы отец, – хохотнул водила. – Скорее любовник: молодой, высокий.

– В морду хочешь? – моментально взъярился Леонид.

– Ну ты, полегче! – тут же в ответ окрысился водила. – А то я тебе тоже монтировкой харю-то отрихтовать могу. Рогач хренов… – и презрительно сплюнув ему под ноги, он отошел к настороженно наблюдавшим за ними другим водителям.

С трудом удержавшись, чтобы его не догнать, Леонид раздраженно глянул на часы и вконец разозлился: проторчал, как дурак, в ожидании Есении почти час, а она уже, поди, давно дома.

Нащупав в кармане монетку, он направился к телефонному автомату. Набрав домашний номер Есении, он напряженно прислушался. Там долго не отвечали, потом кто-то снял трубку.

– Есения, – закричал Леонид. – Что же ты уехала, ничего мне не сказав?

В ответ раздался щелчок и зуммер отбоя.

«Вот так-так, ничего не понимаю! – растерялся Леонид. – Почему она бросила трубку? А, может, это была не она? Нужно еще раз позвонить».

Порывшись в карманах, он попытался нащупать двухкопеечную монету, но мелочи у него больше не оказалось.

Решив, что позвонит из дома, он пошел к метро на Балтийском вокзале.

Дома его встретила мама, отпросившаяся в этот день с работы. Судя по запаху, витавшему в квартире, на столе его ожидали его любимые пирожки с мясом, но аппетита на этот раз у него не было никакого. Мама даже всполошилась, не заболел ли он, глядя, как Леонид без обычного энтузиазма садится за стол.

Спешно выпив кружку чая с шестью пирожками, он засобирался.

– Ты куда, сынок? – спросила мама.

– Мне нужно кое-куда заехать, вещи отдать, – сказал он, кивнув на сумку Есении.

– Да чего такая спешка? – удивилась мама. – Завтра нельзя что ли? Ты же только с дороги, отдохни.

– Не устал я, вернусь, расскажу все, – пообещал Леонид и, схватив сумку Есении, направился к двери, но, вспомнив о рабочем телефоне отца Есении, решил уточнить организацию.

Набрав справочную службу «09», он назвал дежурной номер телефона и попросил ее посмотреть, какой организации принадлежит этот номер и где она находится. Та переключила его на платную справку, где ему ответили, что такого номера в их базе данных нет, но похоже, что это где-то на Васильевском острове, точнее они сказать не могут, и утешили тем, что «зато вам не нужно оплачивать эту справку». Слабо утешившись этим обстоятельством, он совершенно озадаченный покинул свой дом.

Доехав до станции «Василеостровская», он вышел из метро и решил еще раз позвонить Есении. На этот раз трубку вообще никто не снял, и он пошел пешком к ее дому, подумав, что, может быть, у них там что-нибудь случилось с телефоном.

Пройдя по Среднему проспекту до 1-й линии, Леонид перешел дорогу и, углубившись в проходные дворы, добрался, наконец, до дома Есении, который стоял на углу набережной Макарова прямо напротив Академии тыла и транспорта. Увидев его, он опешил – вид у дома был явно не жилой. В некоторых окнах зияли провалы разбитых стекол, вокруг стояла техника и суетились рабочие, а до второго этажа были установлены строительные леса.

Судя по номеру, квартира Есении должна была находиться на третьем этаже. Он, задрав голову, посмотрел на темные окна и направился к подъезду.

Дорогу ему преградил выходящий из подъезда рабочий:

– Куда вы? Сюда нельзя!

– Тут у меня знакомые живут, – ответил Леонид и попытался его обойти, но тот снова заступил ему путь.

– Никто тут уже не живет, дом отправлен на капитальный ремонт.

– Когда? – попытался уточнить Леонид.

– Да уж неделю тут ковыряемся…

– А жильцов куда переселили? – спросил Леонид, впадая в отчаяние, потому что начал понимать, что они с Есенией уже не просто разминулись, а растерялись.

– Слушайте, не знаю, спросите в ЖЭКе, – нетерпеливо сказал рабочий.

– Спасибо за совет, – поблагодарил Леонид, решив больше не испытывать его терпение.

Перейдя дорогу, он медленно побрел по бульвару в сторону университета. Вдруг какой-то неприятный холодок прокатился у него между лопаток, как будто кто-то смотрел в спину.

Он обернулся, но ничего подозрительного не заметил, только в машине, припаркованной у обочины на набережной Макарова, кто-то изнутри закрывал темное тонированное стекло, одновременно трогаясь с места.

«Наверное, показалось», – подумал Леонид и пошел дальше, хотя неприятное ощущение в спине сохранялось еще какое-то время.

Выйдя на Менделеевскую линию, он пошел вдоль здания Двенадцати коллегий, как вдруг, бросив взгляд на другую сторону улицы, он увидел комплекс Института акушерства и гинекологии, в просторечье называемом «институтом Отто», и его осенило: «Да ведь здесь же, наверное, работают родители Есении! Она говорила, что они врачи-гинекологи и работают недалеко от дома. Может быть, Есения сейчас у них? Она, похоже, ничего не знала об отправке их дома на капремонт, иначе сказала бы мне».

Ободренный этой догадкой, Леонид быстро перебежал по газону на другую сторону улицы, честно выполнив просьбу озеленителей: «По газонам не ходить», и ворвался, открыв тяжелую старую дверь, в холл института.

Сидящая на вахте пожилая женщина в белом халате, испуганно посмотрела на него, но тут же вспомнив о своих обязанностях, грозно поднялась со своего места:

– Вы куда, мужчина?

– Лично к вам, Мария Ивановна! – выпалил Леонид, поднимаясь по ступеням к ней.

– Не Мария Ивановна, а Мария Петровна, – недовольно поправила та. – А в чем дело?

– Извините, Мария Петровна, за оговорку. Меня направили к вам, сказав, что вы очень душевный человек, всех здесь знаете и обязательно поможете мне в моих поисках.

Вахтерша, усевшись на место, недоверчиво посмотрела на него, а потом спросила:

– А в чем дело?

Леонид в двух словах объяснил ей, что здесь работает отец его подруги, и что, скорее всего, разминувшись с ним на вокзале, она поехала сюда, и что он хотел бы найти ее, чтобы отдать ей ее сумку, которую она забыла забрать. И, высоко подняв в руке, Леонид продемонстрировал ей спортивную сумку Есении.

– Может быть, вы позвоните ее отцу? Его зовут Вербицкий Виктор Иванович. Вот его телефон… – попросил Леонид.

Взяв у него бумажку с телефонами, вахтерша посмотрела на нее, потом, поелозив пальцем по институтской телефонной распечатке, озабоченно произнесла:

– Странно, телефон вроде похож на наш, цифры рядом, но именно такого номера у меня нет. Вербицкий, говорите? Что-то не помню я такого врача… Ну, давайте, позвоним.

Набрав номер, вахтерша поднесла трубку к уху и, чуть приподняв белую шапочку, прислушалась. Потом, покачав головой, положила трубку на рычаг:

– Не отвечает.

– Может быть, у кого-то можно узнать, вдруг он на каком-нибудь совещании или… как это… консилиуме? – спросил Леонид, умоляюще взглянув на Марию Петровну.

Та недовольно посмотрела на него, потом, смягчившись, махнула рукой и опять взялась за телефон.

Набрав какой-то номер, она сказала:

– Алё, Светлана Федоровна, здравствуйте, это Мария Петровна с вахты. Вы не подскажете, тут одного нашего работника разыскивают, Вербицкий его фамилия… Где он у нас работает?… Да очень нужно, ага, я подожду… – прикрыв рукой трубку, она прошептала Леониду: – Сейчас в кадрах посмотрят…

Он приложил руку к сердцу и благодарно поклонился Марии Петровне. Она отмахнулась, мол, «не стоит благодарности».

– Да-да-да, – сказала она, когда в трубке послышался чей-то голос. – Ясно, спасибо, Светлана Федоровна… Ой, здравствуйте, Иван Антонович. Что? А, понятно-понятно, извините.

Положив трубку, она сердито посмотрела на Леонида:

– Никакой Вербицкий тут не работает и никогда не работал! А из-за тебя меня обругали, сказали, что мы вообще не имеем права давать такие справки.

– Но ведь телефон?… – робко напомнил Леонид.

– Я ж тебе сказала, что у меня такой номер не значится, может, папаша твоей подружки просто где-то поблизости работает. Все, давай, иди, ищи в другом месте, а то мне попадет. Позвони в справочное.

– Да звонил я, – обреченно махнув рукой, сказал Леонид. – Спасибо и на этом, Мария Петровна, до свидания.

Выйдя на улицу, он остановился в нерешительности – что же теперь делать? Единственный путь найти Есению – разыскать ее родителей. А для этого нужно выяснить, где они работают. Или, может, действительно, для начала попробовать обратиться в ЖЭК, там ведь должны знать, куда переселили жильцов ремонтируемого дома.

«А вдруг Есения мне уже позвонила, а я здесь околачиваюсь?» – всполошился он и заторопился к метро, по пути высматривая телефонные автоматы. Как назло во всех встретившихся ему будках были либо не исправны аппараты, либо отсутствовала трубка, вырванная с корнем какими-то фанатами – последнее время их излюбленным занятием стало крушить светофоры и телефонные будки.

Добежав до метро, он набрал свой домашний номер, но мать сказала, что ему никто не звонил.

– Мама, я скоро буду, если меня будет спрашивать девушка, запиши, куда мне ей перезвонить, – попросил Леонид.

– Запишу-запишу, не волнуйся, – заверила его мать.

Он спустился в метро, утешая себя тем, что Есения обязательно позвонит ему и все будет хорошо.

Приехав домой, он остаток дня и весь вечер ждал звонка Есении, которого так и не последовало. Мать кругами ходила вокруг него, пытаясь расспросить об отдыхе. Занятый своими мыслями, он отвечал ей невпопад.

– Лёнька! – рассердилась, наконец, мать. – Да что случилось-то? Ты чего сидишь как в воду опущенный?

– Мама, понимаешь, я познакомился с замечательной девушкой, а она пропала, мы с ней разминулись на вокзале.

И Леонид объяснил ситуацию внимательно слушавшей его матери.

– Наверное, родители не приехали ее встречать, потому что просто не знали о ее приезде, – предположил он в конце. – Видишь, дом-то их отправили на капремонт, и телеграмму они, скорее всего, не получили.

– А кто же тогда ее встретил? – перебила его мать. – Откуда тот человек узнал, что она приезжает этим поездом? – и она осторожно предположила: – Может, она тебя… ввела в заблуждение?

– Мама, да ты что! Мы же с ней собирались пожениться, – воскликнул Леонид и, увидев вытянувшееся лицо матери, принялся поспешно объяснять: – Я хотел тебя с ней сегодня познакомить и все рассказать, но видишь, как все получилось… Ну, мама… Она бы тебе очень понравилась… Ты же сама хотела, чтобы я женился!

– Хотела и хочу, просто ты это так неожиданно сказал, – ответила мать и отвела в сторону подозрительно заблестевшие глаза.

– Мама, только не плачь! – бросился он к ней.

– Ничого, ничого, сынку, это я так, зараз пройдет, – сказала та, вытирая глаза уголком фартука. – Так куда же твоя дивчина сгинула, а?

– Ой, не знаю, мама, я даже не видел, кто ее встречал и как ее увозили, и не понимаю, почему она уехала, ничего мне не сказав… И даже, вон, сумку свою у меня не забрала! А про капремонт их дома, мне кажется, она и сама ничего не знала, иначе зачем просила позвонить ей домой? Мне сказали, что работы по ремонту начались только неделю назад, значит, уже после ее отъезда, ее ведь в городе не было три недели. Хотя тоже странно, почему такая спешка, расселение в две недели обычно не делается, их должны были задолго предупредить…

– Ну не похитили же ее! Кому нужна простая девушка? – попыталась успокоить Леонида мать.

И тут он похолодел: простая-то она простая, да не совсем… А что, если отъезд Есении вызвал переполох не только в ее семье? Она же секретные фотографии с собой увезла… Да и сама была, если верить ее словам, отнюдь не обычным человеком…

Он бросил взгляд на ее сумку. У Есении была еще одна сумка, которую она носила через плечо, с ней она и ушла. Интересно, фотографии из отчета у нее с собой или лежат здесь?

Он подошел к сумке и присев на корточки, осторожно пощупал ее мягкие бока. Открывать чужую сумку ему показалось неприличным. На ощупь в сумке лежали только мягкие вещи, никаких папок в ней не прощупывалось.

– Сынок, ты чего? – спросила мать, удивленно наблюдавшая за его действиями.

– Мама, у нее было кое-что, что могли искать, да и саму ее искать могли, – задумчиво сказал он и замолчал.

– Ну вот что, сынок, а ну рассказывай мне с самого начала! – решительно сказала мать. – А то вдруг ты попал в какую-то историю…

– Погоди, мама, – судорожно соображая, остановил ее Леонид.

«Конечно же! Это наверняка была милиция! – осенило его. – Родители после ее исчезновения обязательно бы всполошились и заявили в милицию. Ее должны были искать, ведь почти месяц прошел, как она для них пропала. И почту могли проверять, вот и узнали, что она приезжает. Надо идти в милицию, если это они за ней приезжали, то знают, где она сейчас».

Схватив абонентский справочник, он нашел телефоны отделений милиции Василеостровского района. Не зная, в чьем ведомстве находится дом Есении, он решил позвонить на удачу в 16-е отделение.

– Шестнадцатое отделение, дежурный Комаров слушает, – ответил ему приятный баритон.

– Добрый вечер, товарищ Комаров, вы не подскажете, дом номер десять по набережной Макарова относится к вашему отделению или нет?

– Какой дом, десятый? – уточнил дежурный.

– Да-да, десятый…

– Да, это наш дом, а что случилось?

– Я разыскиваю девушку, которая жила в этом доме. Мы сегодня с ней приехали из Юрмалы и разминулись на вокзале. Я хотел бы узнать, не у вас ли она сейчас?

Дежурный удивился:

– А почему она должна быть у нас?

– Понимаете, – Леонид замялся, – она три недели назад уехала из дома, никому не сказав куда, и я подумал, что ее родители могли обратиться к вам. Сегодня ее кто-то встретил на вокзале и увез на машине с государственными номерами. Вот я и подумал, что она может быть у вас.

– Нет, никаких девушек мы сегодня не задерживали… – сказал дежурный. – Как ее фамилия?

– Вербицкая Есения Викторовна.

– Нет, – после паузы сказал дежурный, – в нашей книге происшествий такая не проходит.

– А что же делать? Дом ее отправили на капитальный ремонт. Как мне ее теперь разыскать? Вдруг с ней что-нибудь случилось! – допустив подобную возможность, Леонид почувствовал, что ему становится нехорошо.

– Для начала – успокойтесь! – сказал дежурный, услышав, как у Леонида дрогнул голос. – Может, она скоро появится, такое часто бывает… Звонят, прибегают: «Пропал человек!», а он потом объявляется – пил где-то три дня с дружками.

– С какими дружками?! – возмутился Леонид. – Вы что, не понимаете, что я вам говорю – ее кто-то увез с вокзала, она даже вещи у меня не успела забрать!

– Так, ну вот что, такие дела по телефону не решаются! – в голосе дежурного появились металлические нотки. – Приезжайте завтра утром в отделение, расскажете все обстоятельно, мы разберемся.

– Хорошо, – согласился Леонид. – Скажите адрес.

Дежурный продиктовал ему адрес отделения и, порекомендовав не дергаться раньше времени, положил трубку.

Легко сказать: «не дергаться»… Да для него сейчас нет ничего хуже ожидания! Леонид никогда не отличался терпением. Кстати, работать он тоже любил быстро, за это его и ценил управляющий, хотя при плохом настроении мог спустить на него и большого полкана.

Перед сном Леонид попробовал отвлечься, достал недочитанную в отпуске книжку, но тут из нее выпала фотография, на которой они с Есенией снялись на площади у Домского собора, где он ей первый раз сделал предложение, связав их руки ее шарфиком. Взглянув на их счастливые смеющиеся лица, Леонид почувствовал, как болезненно дернулось и защемило сердце.

«Я не могу, не хочу ее терять!» – в очередной раз подумал он, твердо решив утром отправиться в милицию и сделать все, чтобы разыскать Есению.

Глава девятая

Ночь Леонид провел ужасно, провертевшись без сна почти до рассвета. Перед глазами все время стояло расстроенное лицо Есении и ее удаляющийся силуэт, когда она уходила от него на вокзале.

Утром мать едва растолкала его.

– Вставай, сынок, ты же хотел ехать в милицию.

– Да-да, – поднял тяжелую голову от подушки Леонид. – Сейчас встаю.

– Ну ладно, я пошла на работу, завтрак на столе, поешь перед выходом.

– Хорошо, мама, не беспокойся.

С трудом поднявшись с постели, он пошел в ванную принимать холодный душ – горячую воду традиционно отключили из-за летней профилактики котельной.

В десять часов утра он уже стоял у 16-го отделения милиции на набережной Лейтенанта Шмидта с сумкой Есении в руках.

Открыв дверь, он вошел внутрь и оказался перед застекленной стойкой, за которой сидел крупный милиционер с большими пшеничными усами и коротко стриженым ежиком волос. Подняв на Леонида голубые глаза, милиционер коротко спросил:

– Проблемы?

– Так точно! – почему-то вытянувшись перед ним по стойке смирно, ответил тот. – Нужна помощь.

– Рассказывайте, – предложил милиционер и откинулся на спинку стула, внимательно оглядывая его.

– Пропала девушка, – начал Леонид и коротко ввел его в курс дела.

– А кто вы ей будете? – выслушав его, спросил дежурный.

– Пока никто, – честно признался Леонид, – но надеялся в ближайшем времени стать ее мужем. И меня очень беспокоит, куда она пропала и не случилось ли с ней беды.

– А вы уверены, что она пропала, а не просто…

– Боюсь, что да, – перебил его Леонид, догадываясь, что тот хочет сказать. – Видите ли, некоторые детали наводят меня на мысль…

– Так, ну про мысли и детали лучше рассказать оперуполномоченному, идите по коридору до конца, последний кабинет направо.

– Спасибо, – поблагодарил его Леонид. – А кого там спросить?

– Капитана Копылова.

Пройдя указанным маршрутом до нужной двери, Леонид постучал.

– Заходите! – пригласил чей-то сиплый голос.

Леонид вошел в тесный кабинет, где вплотную друг к другу стояли два стола, несгораемый сейф и четыре стула, на двух из которых сидели сотрудники милиции – один молодой, другой постарше.

Закрывая за собой дверь, Леонид поздоровался, и вздрогнул, услышав в ответ оглушительный чих.

– Будьте здоровы! – сказал Леонид, взглянув на старшего сотрудника, который утирался большим носовым платком.

– Да не мне желай, а ему, – указав на своего соседа, проворчал тот.

Заметив покрасневшие слезящиеся глаза молодого сотрудника, Леонид понял, что чихнул и правда он – вид у него был очень простуженный.

– Всю физиономию мне обчихал, – продолжал ворчать старший сотрудник, складывая платок и убирая его в карман. – Шел бы ты домой, Миша, а то и я из-за тебя в соплях ходить буду.

– У меня обычная простуда, Василий Петрович, это не заразно, – попробовал оправдаться тот, прикрывая рот рукой.

– Слушаем вас, – обратился к Леониду тот, кого Михаил назвал Василием Петровичем.

– Вы капитан Копылов?

Тот утвердительно кивнул.

– Тогда я к вам.

– Садитесь, – пригласил он, указывая на стул, и окинул Леонида цепким взглядом.

Присев, Леонид нерешительно посмотрел на капитана, не зная с чего начать.

– Ну, я вас слушаю, – поторопил его Копылов.

– Апчхи! – прокатился на весь кабинет чих Михаила, который тут же виновато зажал рот рукой.

Копылов недовольно покосился в его сторону.

– Понимаете, товарищ капитан, я очень беспокоюсь за одного человека, Вербицкую Есению Викторовну, проживающую в вашем районе на набережной Макарова, в доме номер десять, – сказал Леонид и повторил ему то, что уже рассказал дежурному.

Капитан слушал его, не перебивая, подперев подбородок рукой, и слегка поморщился, когда Леонид признался, что разыскивает Есению, потому что очень любит ее и не мыслит без нее своей жизни.

– И вот, представляете, мне говорят, что видели, как ее с вокзала кто-то увез на машине с государственными номерами, – рассказывал Леонид. – Я сначала подумал, что это ее встречал кто-то из подчиненных ее отца, но позже предположил, что ее могли увезти ваши ребята. Короче говоря, не дозвонившись до Есении, я решил поехать к ней домой, чтобы передать ей сумку. Приезжаю, а ее дом пошел на капитальный ремонт, всех жильцов выселили, а куда – неизвестно. На работу ее отцу звонил – никто трубку не берет, где он работает, выяснить тоже не удалось – в «09» его номер не числится. Как мне теперь ее разыскать – не представляю!

– Ну, и что вы от нас хотите? – неожиданно спросил его капитан.

– Как что? – удивился Леонид. – Чтобы вы нашли ее.

– Ага, – сказал Копылов, – чтобы нашли, значит, – и замолчал, глядя на него испытывающим взглядом.

Леонид тоже уставился на него, недоумевая по поводу его странной реакции.

А тот, поглядывая на Леонида, потянулся к телефону, набрал номер и сказал в трубку:

– Коля, глянь-ка, есть у нас что-нибудь по Вербицкой Есении Викторовне?

Выслушав ответ, он положил трубку, порассматривал Леонида еще с минуту и сказал:

– Ну, а если ты, мил человек, «гонишь» мне тут про вашу любовь и свадьбу-женитьбу? А, может, девушка от тебя попросту сбежала? Может, ты ее домогаешься или что-нибудь плохое против нее замыслил… Я тебе ее найду, а ты ее потом грохнешь…

– Что?! – оторопел Леонид и, буквально потеряв дар речи, уставился на него.

– Ну или еще проще, может, у вас это был просто курортный роман… Кончился отпуск, кончилась и любовь… – в тоне капитана проскользнула ирония, но лицо его осталось серьезным. – А ты знаешь, что я тебе никаких справок давать не должен и даже заявление от тебя не приму? Ты, как я понял, ей не родственник и даже не близкий знакомый, вот если бы ее родители обратились к нам – другое дело…

Леонид молчал, лихорадочно подыскивая аргументы, способные убедить капитана, что он должен поверить ему и помочь.

– Я говорю вам правду, – не найдя ничего лучшего, сказал Леонид.

– Апчхи! – раздалось со стороны Михаила.

– Вот видите, Василий Петрович, и Михаил считает, что я говорю правду, – пошутил Леонид.

– Мишка, черт, брысь из кабинета! – рассердился капитан.

Михаил, прикрывая рот рукой, еще раз чихнул и опрометью выскочил за дверь, не дожидаясь повторения приказа.

– Василий Петрович, – обратился Леонид к капитану, когда закрылась дверь за Михаилом. – Я понимаю ваши правила, но прошу вас: поймите и вы меня – я волнуюсь. Очень волнуюсь! Есения весьма ранимая девушка, к тому же за ней стоит какая-то непонятная история. Она и из дома сбежала, пребывая в растрепанных чувствах… Я должен ее найти и поддержать – у нее сейчас очень тяжелый психологический период. Не принимайте у меня заявления, не говорите мне, где она находится, только найдите и убедитесь, что с ней все в порядке. И если будет возможность, пожалуйста, передайте, что я очень жду ее звонка, вот мой номер телефона, и еще отдайте ей, пожалуйста, ее сумку.

– Вот что парень, тут тебе не брачная контора и не бюро добрых услуг «Невские зори», – капитан сложил руки на груди и, глядя на Леонида с усмешкой, откинулся, покачиваясь, на стуле. – У нас куча дел и посерьезнее, чем ваши растрепанные чувства…

– Но, послушайте! – в отчаянии воскликнул Леонид. – Вам ведь так легко узнать по своим каналам, куда переселили жильцов этого дома, и убедиться, что с Есенией и ее семьей все в порядке! Я не могу поверить, что она бросила меня, выбрав такой странный способ, не верю, что она притворялась там, на вокзале! Если с ней все хорошо, она обязательно позвонит мне. Но даже, если вы правы, и она решила со мной больше не встречаться, мне будет легче смириться с этим, зная, что с ней ничего плохого не случилось. Ну, пожалуйста, товарищ капитан, Василий Петрович, будьте человеком, вы же, наверняка, тоже любили и знаете, каково это, когда переживаешь за дорогую тебе женщину.

– Слушай, хорош, не дави мне на психику! – поморщился капитан. – Устроил мне тут Ромео и Джульетту!..

Он помотал головой, сердито перекладывая какие-то бумажки на столе, потом раздраженно толкнул Леониду чистый лист бумаги:

– Ладно, напиши мне ее имя и адрес, возраст, приметы, в общем, все, что знаешь о ней… Попробую помочь тебе, но официального дела я заводить не буду. Если найду твою деваху, выставишь мне бутылку коньяка.

– Само собой! Десять выставлю, только найдите ее! – обрадовался Леонид, быстро записывая для него данные Есении и ее родителей, которые он знал.

– Сказал: бутылку, значит, бутылку! У меня печень больная, я много не пью, – урезонил его капитан. – Кстати, у тебя нет ее фотографии?

– Как же, есть! Правда, одна… – ответил Леонид и вытащил из нагрудного кармана их с Есенией фотографию. – Только, если можно, не потеряйте ее, пожалуйста, она у меня единственная.

Взяв фотографию в руки, капитан с любопытством взглянул на нее и сказал:

– Красивая девушка! – и положив фотографию в папку, пообещал: – Не волнуйся, не потеряю.

– Спасибо! – искренне поблагодарил его Леонид.

– Пока не за что, оставь мне свой телефон, – сказал капитан.

Записав свой номер телефона, Леонид протянул ему лист и спросил:

– А что делать с сумкой Есении?

– Забери с собой, найду девушку – сам отдашь, – ответил капитан, вставая. – Ну, все, бывай, а то у меня дел невпроворот!

– Спасибо и до свидания, – Леонид протянул ему руку на прощание.

Капитан ответил ему крепким рукопожатием и ободряюще хлопнул по плечу.

Из отделения Леонид вышел в приподнятом настроении. Капитан оказался мировым мужиком. Леонид теперь был уверен, что скоро увидит Есению, и все его нынешние волнения рассеются как дым.

Направившись к метро, он принялся насвистывать, помахивая сумкой Есении. Погода была хорошая, светило солнышко, краснолапые голуби сновали по тротуару, подбирая хлебные крошки, высыпанные из пакетика заботливой старушкой, которая гуляла по набережной Лейтенанта Шмидта с маленькой и такой же старой, как и она, болонкой.

Какое-то движение привлекло внимание Леонида. На другой стороне улицы медленно отъезжала машина, показавшаяся ему смутно знакомой. Сначала он не мог сообразить, почему она ему кажется знакомой, и только когда машина уже завернула за угол, он вспомнил, что такую же черную «Волгу» с тонированными окнами видел вчера напротив дома Есении…

Ощутив, как по спине моментально пробежал холодок, он отругал себя: «Ну, Леонид Аркадьевич, так ты скоро манию преследования заработаешь!..»

Вернувшись домой, Леонид поел и завалился на диван с книжкой. Ему опять оставалось только ждать, но теперь он это переносил гораздо спокойнее. От отпуска у него оставалось еще четыре дня.

На следующий день он спокойно занимался домашними делами, не подозревая, что маховик обстоятельств, разлучивший его с Есенией, начал раскручиваться далее, вовлекая в вызванный им водоворот не только его, но и капитана Копылова.

* * *

Рано утром капитан Копылов, явившись на работу, открыл папку и, наткнувшись на листок с данными по Вербицкой Есении Викторовне, решил не откладывать дело в долгий ящик и для начала подтвердить адрес ее прописки. Нужно было позвонить в ЦАБ^[4], потом выяснить, куда переселили семью пропавшей девушки, если она, действительно, жила в доме, отправленном на капитальный ремонт.

Узнав у дежурного пароль на тот день, капитан набрал ЦАБовский номер и представился:

– «Привет из Перми». Капитан Копылов, шестнадцатое отделение милиции.

– Слушаю вас, – нетерпеливо откликнулся на том конце провода девичий голос.

– Меня интересуют адресные сведения на Вербицкую Есению Викторовну, примерно 1963-64-го года рождения, уроженку Ленинграда… – заторопился Копылов.

– Не так быстро, – сухо остановила его оператор. – Я вам не машина.

Копылов еще раз, уже помедленнее, повторил сведения и попытался подлизаться к нелюбезному оператору:

– Посмотри, голуба, с меня шоколадка за усердие.

– Все вы так говорите, да не все довозите! – фыркнула девушка и добавила, смягчаясь: – Ладно, подождите…

– Спасибо, красавица, – поблагодарил ее капитан.

– Не за что, – ответила она и несколько кокетливым тоном поинтересовалась: – А откуда вы знаете, что я красавица?

– По голосу вижу, – ответил Копылов.

– Ну надо же! – уже смеясь, воскликнула девушка. – Да вы просто ясновидящий! Ладно, подождите на телефоне, я пойду, посмотрю в картотеке.

Вернувшись через минуту, она вдруг произнесла первоначальным официальным тоном: – Товарищ Копылов, дайте мне ваш телефон.

Копылов продиктовал ей номер своего телефона и очень удивился, услышав: «Вам перезвонят» с тут же последовавшими за этим короткими гудками. Ему и в голову прийти не могло, что оператор ЦАБа вместо карточки на Вербицкую Есению Викторовну обнаружила в картотеке запись о том, что «информация о данном адресате закрыта. Обо всех интересующихся сообщать по телефону №…»

Положив трубку, Копылов посидел несколько минут в ожидании, гадая, что все это значит, а потом, отодвинув телефон, развернулся на стуле, достал из сейфа папку с делом, над которым работал уже две недели и, раскрыв его на середине, принялся читать.

Когда через десять минут на столе громко затрезвонил телефон, он вздрогнул от неожиданности и поспешно снял трубку:

– Капитан Копылов, слушаю…

– Капитан, это вы интересовались Вербицкой? – раздался в трубке незнакомый мужской голос.

– Да, я, – подтвердил Копылов. – Я хотел…

– Зачем она вам? – перебив его, требовательно спросил голос.

Копылов опешил:

– А с кем, простите, имею честь?

– Майор госбезопасности Круглов, – нетерпеливо представился голос. – Ну так я повторяю вопрос: зачем вам гражданка Вербицкая?

– Ее разыскивают, – нехотя и уже чувствуя неладное, ответил Копылов.

– Кто разыскивает? – спросил гэбэшник и взорвался: – Б…дь! Что я из тебя клещами тянуть должен?! Отвечай на поставленный вопрос!

Копылов сжал зубы: «Говнюк, явно молодой, а туда же – строить меня пытается!» и, не сдержавшись, рявкнул в ответ:

– А ты не ори, я постарше тебя буду, хоть ты и майор!

На том конце провода застыло возмущенное молчание. Капитан не стал дожидаться, когда оно выльется потоком мата, и уже спокойно объяснил:

– Обратился тут ко мне один гражданин вчера, сказал, что приехал вместе с Вербицкой в город, а на вокзале они друг друга потеряли. Он беспокоится – подозревает, что с ней что-то случилось. Ее, похоже, кто-то с вокзала увез.

– А ты его самого-то проверил, кто он, чем занимается? – опять перебил его гэбэшник таким тоном, словно разговаривал не с опытным оперативником, а с зеленым курсантом.

«Учить меня вздумал!» – разозлился Копылов и коротко ответил:

– Пока не счел необходимым… – и, сделав паузу, пояснил: – Заявление я у него не принял, но сигнал решил проверить… сам… Дом, адрес которого Вербицкая дала парню, пошел на капремонт. По его словам, она этого не знала. Вот я и решил проверить, проживала ли такая вообще по этому адресу, не напарила ли она парня. А если проживала, то хотел найти ее и убедиться, что с ней все нормально, с людьми всякое случается…

– Заботливый, мать твою, тебе что, делать не хер? – выругался гэбэшник. – И когда ты ему ответ давать собрался?

– Да вот, как выяснил бы, где она и что с ней, так бы и позвонил. Зачем человека заставлять лишний раз переживать, жизнь и без того не подарок…

– Ну, вот что, – оборвал его гэбэшник, – слушай меня внимательно: с этой девочкой не все так просто, и я тебе не советую даже пытаться влезать в это дело. Хочешь спать спокойно – лучше вообще забудь о ней, понял?

– Я-то понял, да вот парень звонить будет, он-то вряд ли о ней забудет. У них там, похоже, к свадьбе дело шло, – возразил Копылов и твердо добавил: – Он ее точно искать будет. Девушка она очень симпатичная.

– А ты откуда знаешь? – настороженно спросил гэбэшник.

– Парень оставил мне ее фотографию, – ответил Копылов.

Снова выругавшись, что Копылова уже начало порядком раздражать, гэбэшник помолчал, а потом сказал:

– Значит, делаем так: через три дня позвонишь этому кадру и вызовешь его к себе к пятнадцати часам. Это будет пятница. Я подъеду к тебе минут за десять до него. Представишь меня как сотрудника 9-го отдела УУР^[5], а дальше будешь сидеть молча. Я сам с ним поговорю. А фотографию девицы я у тебя изыму. Понял?

– Чего уж тут непонятного, – мрачно ответил Копылов, ощущая себя предателем по отношению к Леониду. – Мне перезвонить?

– Не надо, я буду точен, – хмыкнул гэбэшник, – главное, чтобы ты обеспечил явку этого «следопыта». Но если что, то я сам тебе перезвоню. И помни, что я тебе сказал… Сделаешь лишнее телодвижение, двигать будет нечем, верь моему слову, – и он повесил трубку.

– Черт! – грохнул кулаком по столу Копылов и, взяв красный фломастер из стоящего на столе стакана, перечеркнул жирной линией крест накрест лист со сведениями по Есении.

Глава десятая

Проснувшись на следующий день довольно поздно, Леонид позавтракал и, помыв посуду, взялся за уборку – пылесосить квартиру было его обязанностью еще с детства.

Пропылесосив все ковры и мамины вязаные половички, он вытер пыль и сел у окна, наблюдая, как во дворе гуляют дети.

Погода стояла хорошая, можно было тоже пойти погулять, но он не хотел уходить из дома, боясь пропустить звонок Есении или капитана Копылова.

К обеду он уже начал маяться. Попытался еще раз дозвониться отцу Есении по рабочему телефону, но там по-прежнему никто не отвечал.

Днем позвонила мама, на звонок которой Леонид бросился буквально со всех ног и испытал немалое разочарование, услышав ее голос вместо голоса Есении.

Несколько раз он порывался позвонить Копылову, но в последний момент отходил от телефона, понимая, что времени прошло еще мало, и дергать капитана не стоит, он и так взялся ему помочь из любезности.

Но когда к вечеру не последовало никаких звонков, у него начало назревать нехорошее предчувствие, превращаясь в темный ком, разбухающий с каждой минутой ожидания. Если даже капитан Копылов, имея милицейскую возможность беспрепятственно и быстро выяснить, куда переселили семью Есении, до сих пор этого не узнал и не позвонил ему, значит, там что-то на самом деле произошло.

«Кое– веки встретил девушку, которую захотел видеть своей женой и, черт возьми, ее тут же отбирают у меня! – думал он с досадой и тревогой. – И главное, не понятно, кто это сделал…»

Но сидеть и ждать, сложа руки, было не в его характере. Ночью у него созрел свой план действий.

Утром, поднявшись пораньше, он взял телефонный справочник и, открыв его на странице медицинских учреждений, попытался прикинуть, какие из них находятся на Васильевском острове и в каких могли работать родители Есении.

Он надеялся, что найдя ее родителей, найдет и Есению. И пусть она ему тогда в лицо скажет, что не хочет больше с ним видеться, если это, действительно, так. В душе он не хотел верить в это, хотя, если предполагать другую причину ее исчезновения, то в голову лезли только тревожные мысли. Леонид безуспешно пытался их отогнать, молясь про себя: «Господи, только бы с ней ничего не случилось!».

Не найдя в справочнике ничего конкретного, кроме Института акушерства и гинекологии, он пригорюнился, но потом подумал, что нужно посоветоваться с Марией Ивановной, их «Скорой Машей». Она, наверняка, подскажет что-нибудь дельное.

Поднявшись на этаж выше, Леонид позвонил в дверь соседки, надеясь, что та сегодня не на дежурстве. Ему повезло, где-то из глубины квартиры послышались шаги, и вскоре загремел замок.

– Мария Ивановна, вы почему не спрашиваете, кто пришел? – строго пожурил ее Леонид, когда та открыла ему дверь, даже не спросив, кто за ней. – А вдруг бы это были бандиты!

– Заходи, давай, я тебя в глазок видела, – ответила Мария Ивановна, отступая от двери и приглашая его войти. – Бандиты так рано не встают, да и лифта не было слышно, значит, кто-то из своих пришел.

– Ой, нарветесь вы когда-нибудь… – покачал он головой.

– Ты мне еще накаркай! – проворчала Мария Ивановна, закрывая дверь и направляясь на кухню. – Позавтракал уже? А то давай со мной кофейку со сливками, я еще не садилась…

Леонид с удовольствием присоединился к Марии Ивановне, и за чашкой кофе коротко ввел ее в курс дела.

Услышав про то, что Есения была получена искусственно, Мария Ивановна недоверчиво посмотрела на него и, хмыкнув, сказала:

– Ой, что-то я сомневаюсь… В нашей-то нищей науке, да чтобы такие дорогостоящие эксперименты… Ты только представь, сколько на это нужно денег! Больницы вон разваливаются… К тому же, если бы это было правдой, то, думаю, это моментально бы стало мировой сенсацией.

– Да я тоже вначале сомневался. А вы, что же, хотите сказать, что у нас этим никто вообще не занимается? – спросил Леонид.

– Ну, так уж однозначно я бы не стала утверждать… – ответила Мария Ивановна задумчиво. – Этими проблемами, скорее всего, могут заниматься учреждения, проводящие цитогенетические исследования.

– Какие исследования? – переспросил Леонид, поскольку был очень далек от сферы медицинских и других естественных наук.

– Цитогенетические… – повторила Мария Ивановна и, посмотрев на него, процитировала лекторским голосом: – «Цитогенетика – наука, изучающая закономерности наследственности во взаимосвязи со строением и функциями различных внутриклеточных структур». Короче говоря, изучает хромосомы и все, что с ними связано.

– Ну, для меня это темный лес! – признался Леонид. – Но если все-таки предположить, что родители Есении, действительно, занимаются этими проблемами, где они могут работать?

– Наверное, это должен быть какой-нибудь научно-исследовательский институт, что-то типа Института цитологии или Института экспериментальной медицины, там, где есть кафедры генетики.

– У нас в городе есть такие? Где они находятся?

– Не знаю, но могу узнать, – сказала Мария Ивановна.

– Когда? – нетерпеливо спросил Леонид.

Глянув на него, Мария Ивановна улыбнулась и, отставив чашку с недопитым кофе, сказала:

– Ну, коли тебе так не терпится, то могу сейчас позвонить и узнать…

– Мария Ивановна, вы золото! – воскликнул благодарно Леонид.

– Еще какое! Высшей пробы! – подтвердила та и, смеясь, вышла из кухни.

Леонид налил себе еще кофе, разбавив его жирными прибалтийскими сливками, и приготовился ждать.

Мария Ивановна вернулась минут через десять, держа в руке листок бумаги и очки.

– Кроме того, что я тебе назвала, – с порога сказала она, – к списку можно добавить Институт генетики и разведения сельскохозяйственных животных в Пушкине и Биологический научно-исследовательский институт нашего университета в Петродворце. Вот адреса, которые ты просил.

Просмотрев адреса, Леонид покачал головой:

– Нет, это все далеко! Есения говорила, что ее родители работают поблизости от дома, но рядом у них только институт Отто. Я туда уже заходил. К сожалению, там они не числятся.

– Ну не знаю, чем еще тебе помочь, – развела руками Мария Ивановна. – Попробуй, съезди туда, зайди в отделы кадров, хотя, боюсь, там тебе не захотят ответить.

– Пожалуй, все-таки стоит попробовать… Спасибо, Мария Ивановна, за помощь. И за кофе тоже, – поблагодарил Леонид.

Спустившись домой, он написал маме записку, что уехал по делам и будет вечером.

Уже почти собравшись в дорогу, он решил позвонить Копылову – предупредить его. Однако в отделении он его не застал – тот был на выезде, и дежурный пообещал, что все ему передаст.

Мария Ивановна оказалась права. В Институте цитологии, куда Леонид направился в первую очередь, с ним даже не стали разговаривать, заявив, что не дают подобных справок неофициальным лицам. И никакие уговоры, что Леониду нужен только отрицательный или положительный ответ по поводу, работают ли тут такие-то, не помогли. Расстроенный, он поехал в Институт экспериментальной медицины на улице академика Павлова. Там пожилая, но очень приятная начальница отдела кадров, внимательно выслушав рассказ о причине поисков Леонида, молча ушла в соседний кабинет и, вернувшись, сказала, что среди сотрудников их института Вербицких нет и ранее не было.

Поблагодарив ее за хлопоты, он решил ехать дальше – в Петродворец, в Биологический институт. Поездку в Пушкин, где находился Институт генетики и разведения сельскохозяйственных животных, он отложил назавтра, рассудив, что, если родители Есении искусственно вывели и исследовали человека, которого с трудом можно причислить к сельхозживотным, то вряд ли они работают в этом институте.

В Петродворце, куда Леонид почти час добирался на электричке, ему без проблем удалось разыскать институт, а потом и самого начальника отдела кадров. Им оказался мужчина средних лет с типично партийной внешностью. Разговаривать с ним оказалось нелегко – он слушал молча, по всей видимости, очень внимательно, но на его лице не отражалось абсолютно никаких эмоций. Леонид, привыкший, что люди обычно хоть как-то реагируют в разговоре, например, машинально кивают, поддакивают или улыбаются, почувствовал себя так, словно он говорил в вакууме. В какой-то момент его монолога у него даже возникло желание помахать перед взглядом кадровика рукой, чтобы проверить, реагирует ли тот на мир вообще… С трудом удержавшись от этого жеста, Леонид постарался побыстрее объяснить кадровику свою проблему и замолчал в ожидании, что тот ему ответит.

– А почему вы решили, что они должны работать у нас? – спросил кадровик.

– Дело в том, – попытался объяснить ему свои резоны Леонид, – что, по рассказу их дочери, они занимаются чем-то, связанным с искусственным оплодотворением или клонированием. Они и Есению, оказывается, не просто родили, а вывели искусственно и вырастили, всю жизнь отслеживая ее развитие. Она показывала мне фотографии, взятые из отчета о ней. У нее был шок, когда она узнала, что она не их родная дочь, а результат эксперимента.

Наконец-то Леонид дождался хоть какой-то реакции со стороны кадровика. Его брови удивленно дернулись, поднявшись чуть выше положенного места, и тут же вернулись обратно.

Встав из-за стола, он прошелся по комнате, потом подошел к телефону и сказал в трубку:

– Вера Ивановна, зайдите ко мне.

Через мгновение в кабинет вошла молодая женщина.

– Посмотрите, пожалуйста, есть ли у нас сведения на данных товарищей… – сказал кадровик, протянув ей листок, где были записаны фамилия и инициалы родителей Есении.

Женщина вышла.

Кадровик вернулся на свое место, сел и вдруг неожиданно улыбнулся Леониду. Лучше бы он этого не делал – улыбка растянула его лицо в стороны, словно наклеенную маску, для которой это движение было непосильным. Леонид даже испугался, что кожа на лице кадровика сейчас треснет и распадется на неровные лоскуты, но тот, без всякого ущерба для себя, поулыбался этой кошмарной улыбкой несколько секунд и спросил:

– И какие же фотографии показывала вам ваша девушка, что вы поверили в возможность подобных опытов? Вы не обижайтесь, но ваш рассказ звучит, мягко говоря, несколько фантастически.

Леонид, вспомнив, что так же поначалу среагировал на объяснения Есении, согласно кивнул:

– Не говорите, просто чудеса какие-то! Я даже сначала принял Есению за сумасшедшую… Но потом, когда она мне показала фотографии и все рассказала, я ей поверил, хотя я, конечно, не специалист. А на фотографиях были сняты разные пробирки, зародыши, а потом и сама новорожденная Есения со своей мамой, кстати, как две капли воды похожей на нынешнюю Есению.

– Может, это она сама и была? – скептически заметил кадровик.

– Нет, нет, прическа и одежда на ее маме были такими, как носили в шестидесятые годы, да и фотография не выглядела новой, – возразил Леонид. – Думаю, что Есения сказала правду.

– Ну, а где же эти фотографии сейчас? – заинтересованно спросил кадровик.

– У Есении, – ответил Леонид. – Она у меня только сумку с вещами оставила.

– Угу, – сказал кадровик, разглядывая его и, похоже, собираясь продолжить расспросы, но в этот момент раздался стук в дверь и вошла Вера Ивановна.

– Валентин Борисович, у нас нет никаких сведений на этих лиц. Они у нас не работали.

– Ну что же, на нет и суда нет, – уже без тени улыбки произнес кадровик и поднялся.

– А вы не могли бы мне посоветовать, где еще можно было бы их поискать, учитывая их род занятий? – с надеждой спросил Леонид, тоже вставая.

Отрицательно покачав головой, кадровик нетерпеливо взглянул на часы, и Леониду пришлось откланяться. Оглянувшись на пороге кабинета, Леонид наткнулся на пристальный провожающий взгляд кадровика, и его передернуло.

Домой он вернулся около семи вечера, уставший и голодный.

Снимая обувь в коридоре, он услышал, что мама с кем-то разговаривает на кухне. Скинув на ходу второй туфель, Леонид в безумной надежде рванул дверь кухни, но увидел только испуганно повернувшихся к нему маму и «Скорую Машу».

– Лёнька, ты чего нас так пугаешь? – накинулась на него Мария Ивановна.

– Извиняюсь, не хотел, – попросил прощения Леонид. – Мама, мне никто не звонил?

– Нет, сыночек, при мне звонков не было… А ты все ждешь?…

Леонид молча кивнул. Она, вздохнув, сказала:

– Ладно, иди мой руки и садись ужинать.

После ужина Леонид ушел к себе в комнату и, завалившись на диван, стал думать, что же еще предпринять. Завтра нужно будет все-таки съездить в Пушкин. Есения, конечно, не сельхозживотное, но мало ли… Да и с чего он, собственно, решил, что ее должны были вывести обязательно там, где ее родители работают сейчас. Может быть, они с того времени не раз сменили работу, перейдя в другую лабораторию или институт…

В четверг, рано утром, когда Леонид, было, уже собрался выезжать в Пушкин, раздался телефонный звонок. С замирающим сердцем Леонид подбежал к аппарату.

– Доброе утро, – раздался в трубке мужской голос. – Позовите, пожалуйста, Леонида.

– Доброе утро. Я вас слушаю.

– Леонид, это капитан Копылов из шестнадцатого отделения милиции. Ты не можешь прийти ко мне завтра в пятнадцать часов?

– Конечно, могу! – обрадовался Леонид. – А почему не сегодня? Вы нашли Есению? Есть какие-нибудь новости? Я тут совершенно извелся!

– Приходи завтра к трем, я тебе все расскажу, – не вдаваясь в подробности, ответил капитан и, попрощавшись, положил трубку.

Леонид даже не успел спросить его – брать ли с собой коньяк…

Глава одиннадцатая

На следующее утро Леонид проснулся ни свет ни заря, ощущая сильное волнение. Сегодня должны быть расставлены все точки над «i». Возможно, он даже увидит Есению, и она, наконец, объяснит ему, что же с ней произошло.

Испытывая к Копылову чувство признательности, Леонид приготовил бутылку «Наполеона», купленную на крайний случай накануне и, едва дождавшись двух часов, выскочил из дома, хотя ехать до 16-го отделения от него было не более тридцати минут.

Выйдя на «Василеостровской», когда до встречи оставалось еще целых полчаса, Леонид решил идти к Копылову не спеша, чтобы не ждать в коридоре, заявившись раньше времени. Но «променада» у него никак не получалось – он все время ловил себя на том, что инстинктивно ускоряет шаг.

Пока Леонид короткими перебежками двигался в сторону отделения, терзаемый разными предчувствиями, в кабинете Копылова происходили следующие события.

– Капитан Копылов? – спросил вошедший в кабинет худощавый мужчина лет тридцати с невыразительным лицом и тусклым взглядом бледно-голубых глаз.

– Да, – поднялся из-за стола Копылов, догадавшись, кто перед ним.

«Ну и глаза… как у дохлой рыбы», – подумал он с брезгливостью.

– Майор госбезопасности Круглов. Мы договаривались о встрече. Батурина вызвал? – выстреливая в Копылова рублеными фразами, гэбэшник деловито оглядывался, выбирая, куда сесть.

– Вызвал, он обещал к трем подойти, – ответил Копылов, удивившись, что гэбэшник знает фамилию Леонида, а ведь он ему ее не говорил… «Набурили уже, значит, в их Комитете Глубинного Бурения…» – мрачно подумал он, указывая Круглову свободный стул.

Но тот уже сам выбрал себе место и по-хозяйски уселся за стол отсутствующего по болезни Михаила.

– А ты был прав, похоже, твой Батурин так просто не отступится, – сказал гэбэшник, открывая папку. Вытащив из нее какие-то документы и фотографии, он начал раскладывать их на столе вниз изображением. – Он тут развил бурную поисковую деятельность. Но ничего, его ожидает неприятный сюрприз…

Копылов, не скрывая неприязни, смотрел на майора, но тот, не обращая на это внимания, потребовал:

– Где фотография Вербицкой?

Капитан молча вытащил из папки фотографию Есении и Леонида и перекинул ее на стол к Круглову.

Тот мельком глянул на фото и, кивнув, убрал его к себе в папку.

– А ты, вижу, переживаешь? – усмехнулся он, поднимая на Копылова свой рыбий взгляд. – Не переживай, не надо. Помнишь, что я тебе тогда сказал? Не лезь в это дело… Сейчас я твоему пацану расскажу о его девушке, и дела больше не будет, так что через час ты сможешь выбросить его из головы.

– Он такой же мой, как и твой, – запоздало проворчал Копылов в ответ на «твоего пацана» и отвернулся.

– Ладно-ладно, не лезь в бутылку, – хмыкнул Круглов. – Лучше подготовься к своей роли. Помнишь, сотрудником какого отдела меня надо представить?

– Помню, – коротко ответил Копылов.

– Вот, а дальше сиди спокойно, я сам доведу дело до конца.

Круглов откинулся на стуле и, достав пачку болгарских сигарет «БТ», закурил.

Копылов встал, открыл форточку, взял с подоконника пепельницу, и ни слова ни говоря, поставил ее перед Кругловым, после чего сел обратно на свое место и отвернулся к окну.

Оставшееся время до прихода вызванного Леонида Батурина они просидели молча.

Подходя к отделению милиции, Леонид оглянулся на соседний дом. Ему показалось, что на него оттуда смотрят. Уже в третий раз за последнее время он ощущал на себе чей-то взгляд. И ему это совсем не нравилось.

Леонид посмотрел на окна, но не заметил ничего подозрительного. Лишь на втором этаже, в открытом окне, стояла, навалившись передними лапами на подоконник, коричневая мохнатая чау-чау и, высунув наружу от жары свой фиолетовый язык, часто дышала. Заметив взгляд Леонида, чау-чау спрятала язык, слегка напружинилась, глядя на него сверху вниз, но потом, решив, что он не стоит ее высочайшего внимания, отвернулась, уставившись куда-то вдаль.

«В прошлой жизни, небось, была китайским мандарином!» – усмехнулся про себя Леонид и поспешил дальше.

Без пяти три он уже стоял у кабинета Копылова. Решив, что пять минут за срок не считается, он постучал.

– Войдите, – раздался голос из-за двери.

Леонид вошел.

Капитан Копылов, привстав, кивнул ему и указал рукой на свободный стул рядом со своим столом:

– Заходи, Леонид, присаживайся.

Леонид сел и ожидающе посмотрел на капитана, но тот почему-то молчал. Тогда Леонид перевел взгляд на мужчину в сером костюме за другим столом.

Поглядев на него в ответ, мужчина затянулся догорающей сигаретой, выпустил дым и загасил окурок в пепельнице. Все это он проделал медленно и как-то чересчур спокойно.

– Вот, Леонид, знакомься, это майор Круглов из отдела… по розыску пропавших без вести, – представил его Леониду Копылов.

– Очень приятно, – автоматически сказал тот, чувствуя, как у него засосало под ложечкой, и назвался в свою очередь: – Леонид Аркадьевич Батурин.

– Леонид Аркадьевич, – сказал майор Круглов, придвигаясь к нему. – У нас будет с вами очень тяжелый разговор…

– Что случилось? – холодея, спросил Леонид.

– Капитан Копылов доложил, что вы разыскиваете вот эту девушку, – Круглов, порывшись в стопке бумаг, лежащей перед ним на столе, вытащил и протянул Леониду фотографию.

С черно-белой фотографии на него смотрела женщина. Он с трудом узнал в ней Есению – на ней был какой-то жуткий, похожий на больничный, халат. Лицо – бледное, осунувшееся, а в глазах застыла тоскливая отрешенность.

– Господи, что с ней случилось? – в смятении воскликнул Леонид, вскакивая с места.

– Успокойтесь, Леонид Аркадьевич! Значит, вы узнаете ее? А теперь переверните фотографию и посмотрите на дату…

– Конечно, узнаю! Это Есения, только что с ней произошло? Она сама на себя не похожа! – Леонид послушно перевернул снимок и прочел вслух надпись на его оборотной стороне: «Девятнадцатое декабря 1982 года…». – Ну и что?

– Да вы садитесь, Леонид Аркадьевич, разговор у нас будет долгий… – попросил Круглов.

Леонид сел, приготовившись выслушать то, что ему скажут.

Капитан Копылов молча сидел за своим столом и что-то чертил на листке бумаги.

– Снимок, который вы сейчас видели, – сказал Круглов, – нам предоставили врачи психиатрической клиники Скворцова-Степанова, откуда ваша знакомая сбежала два месяца назад.

– Что?! – Леонид оторопело уставился на Круглова.

– Да-да, Леонид Аркадьевич, к сожалению, ваша знакомая душевно больна. И зовут ее, кстати, не Вербицкая Есения Викторовна, как вы ее назвали, – он глянул на лист, лежащий перед ним, – а Ольга Ивановна Мерцалова. В клинику она поступила два года назад после второго курса биофака университета. Переучилась девушка, такое бывает. Вообразила себя генетической копией какой-то женщины, которую она называла своей матерью.

– Но они, действительно, очень похожи! – перебил его Леонид.

– Кто? – спросил Круглов, удивленно поднимая на него глаза.

– Есения и ее мать, я видел их фотографию.

– У Ольги нет ни отца, ни матери, – сказал Круглов.

– Как это? – не понял Леонид. – Значит, это правда, что ее вывели искусственно?

– Мда-а… – протянул Круглов, озабоченно глядя на него. – Чувствуется влияние больного человека… Это значит, Леонид Аркадьевич, что ее родители, всего-навсего, неизвестны – Ольга выросла в детском доме в Челябинской области, куда ее подбросили в двухмесячном возрасте. А искусственное выведение человека, о котором она вам говорила, вещь технически невыполнимая. Ученые еще даже процесс искусственного оплодотворения не до конца изучили, о каком уж тут выведении людей может быть речь! Это возможно только в фантастической литературе. А человечеству пока остается только одно – пополняться естественным путем. Тем более, что это не самый неприятный путь… – Круглов улыбнулся.

– А что же тогда за женщина была изображена на той фотографии, так похожая на Есению?… – спросил Леонид.

– Я не знаю, о какой фотографии идет речь, но думаю, что это было ее собственное изображение, сделанное еще до больницы, – предположил Круглов.

– А остальные снимки?… – настаивал Леонид.

Бросив на него короткий взгляд, Круглов поинтересовался:

– Какие снимки, что на них было?

– Да какие-то пробирки, клетки в увеличенном виде… человеческие зародыши…

– А! – отмахнулся Круглов. – Наверное, хранились у нее со времени учебы на биологическом, она же не была буйной, и ей позволяли иметь свои вещи.

– Да уж, буйной она точно не была! – подтвердил Леонид, почувствовав, что начинает злиться. – Более того, я не верю, что она вообще была душевнобольной! Мы все-таки провели три недели вместе, и я не заметил у нее никаких отклонений…

– А вы что: специалист по психиатрии? – насмешливо спросил Круглов. – Да вы себе представить не можете, насколько успешно психи прикидываются нормальными людьми! Ведь ни один из них не считает себя больным, а при некоторых психических расстройствах отклонения не сразу и распознаешь…

– Ну знаете, это вопрос спорный: кого считать нормальным, а кого нет. Но меня в данный момент больше интересует, где сейчас Есения? Вы нашли ее? Она в клинике? Я хочу ее видеть!

Круглов вдруг помрачнел, опустил голову и, глядя на лежащую перед ним стопку каких-то бумаг, сказал:

– К сожалению, это невозможно. Она погибла.

– Что?! – вырвалось у Леонида. В первый момент ему показалось, что он ослышался.

– Она погибла, – повторил Круглов и посмотрел на него.

«Какие у него противные глаза, – подумал Леонид, встретившись с ним взглядом. – Как у дохлой рыбы… И что он несет?! Кто погиб? Есения? Это невозможно!» – в голове у него вдруг стало просторно-просторно… Обрывки мыслей метались по этому гулкому пространству, бились о стенки черепа и, отлетая от них в разные стороны, никак не давались сознанию.

– Кто погиб? – тупо переспросил он, пытаясь заглушить гул в голове.

Круглов, порывшись в своей стопке, вытащил еще одну фотографию и, положив ее перед ним на стол, сказал:

– Ваша знакомая, которую вы называете Есения Вербицкая, а на самом деле Ольга Мерцалова, погибла. Посмотрите, пожалуйста.

Леонид опустил взгляд на фотографию и отшатнулся – на снимке был запечатлен чей-то обгоревший труп, лежащий на земле среди каких-то обломков и мусора. Его верхняя часть была обуглена до черноты.

– Вы хотите сказать, что это она? – в шоке спросил он, не в силах поверить, что это может быть его Есения. – Господи!!!

– Мне нужно выйти, – сказал вдруг до сих пор молчавший Копылов и, быстро поднявшись, выскочил из кабинета.

– С чего вы взяли, что это Есения? – выкрикнул Леонид и, привстав со своего места, схватил Круглова за грудки и принялся его трясти: – Где она? Покажите мне ее!

Круглов, видимо, не ожидавший от него таких действий, сначала опешил, а потом, крепко взяв его за руки и заставив разжать пальцы, усадил на место.

– Успокойтесь! – с деланным участием сказал он. – Хотите, я вам воды налью?

– Не хочу я никакой воды! – простонал Леонид. – Я хочу видеть Есению! Зачем вы меня мучаете, ну скажите, что вы ошиблись! – и, ухватившись за эту мысль, он воскликнул: – А, может быть, вы и в самом деле ошиблись? Ведь тело сильно обгорело… Почему вы так уверены, что это Есения?

– Леонид Аркадьевич! Я понимаю ваши чувства, но возьмите себя в руки, – сказал ему Круглов. – На теле погибшей были особые приметы, ее опознали врачи клиники, да и стоматологическая карта не оставила сомнений.

– Какие еще приметы?! Посмотрите, тело-то обгоревшее! – воскликнул Леонид, ткнув пальцем в фотографию. – Как ее могли опознать?!

Круглов молча достал еще одну фотографию и положил ее рядом с предыдущей.

На этой фотографии крупным планом была изображена нога трупа, почти не тронутая огнем.

Леонид застыл, глядя на темное пятнышко, четко выделяющееся на колене трупа. У него было ощущение, что его ударили поддых. Он так часто любовался необычной родинкой на правом колене Есении, что не спутал бы ее ни с чем другим. В один пронзительный миг он понял, что надеяться больше не на что – Есения, действительно, погибла.

Леонид смотрел на фотографии ее останков и чувствовал, как этот момент разделяет его жизнь на две половины – на до и после гибели Есении.

– Когда это случилось? – тихо спросил он.

– В тот же день, как вы приехали, – ответил Круглов. – Ее нашли вечером в одном из заброшенных складов у Варшавского вокзала.

– Кто это сделал?

– Это глухарь, Леонид Аркадьевич. Вряд ли мы найдем убийцу… Похоже, она попала к бомжам. Вскрытие показало, что она перед смертью хлебнула «льдинки»^[6], а потом ее, видимо, ударили по голове и, облив той же «льдинкой», сунули в костер.

– За что? – сдерживаясь из последних сил, чтобы не закричать, спросил Леонид.

– Кто знает? – покачал головой Круглов. – Судя по тому, что ее сумка была выпотрошена и брошена тут же, а на теле мы не обнаружили никакой одежды, ее просто ограбили.

– Вы нашли ее сумку?

– Да, вот посмотрите, – сказал Круглов и показал ему снимок.

Леонид тут же узнал сумочку Есении, которую она обычно носила с собой через плечо.

– Где я могу увидеть ее… тело? – спросил Леонид, чувствуя, как отчаяние начинает захлестывать его.

– Ее уже кремировали…

– Как? Когда? – вскинулся Леонид.

– Позавчера.

– А урна?

Круглов устало посмотрел на него:

– Леонид Аркадьевич, какая урна? Вы что не знаете, что в крематории собирают общий пепел, раскладывают его вперемешку по урнам и выдают родственникам. Где и чей там пепел – не разберешь. А у Ольги родственников нет, урну получать было бы некому. Так что могилой ей – весь белый свет…

Этого Леонид уже вынести не мог.

Голову вдруг пронзила такая боль, что он испугался, что она сейчас лопнет. Как в тумане он вытащил из сумки бутылку «Наполеона», которую нес Копылову, и сорвав пробку, прямо из горлышка стал пить, пытаясь заглушить эту дикую боль и не чувствуя ни вкуса, ни запаха, ни крепости коньяка.

Глава первая

Санкт-Петербург, 1998 год

Леонид стоял у окна, прижавшись лбом к стеклу и слепо уставившись в черный проем, за которым бушевала непогода. Его затопили события почти пятнадцатилетней давности. Он увидел их так ясно, словно это все происходило вчера, и вновь ощутил ужас, вспоминая тот момент, когда перед ним в милиции положили фотографии, убеждая, что это жуткое обгоревшее тело – его Есения…

«А она была жива!.. – потрясенно думал он. – Я же чувствовал, что она была жива, не мог поверить в ее смерть!»

Дед Охмнетыч, с которым Леонид долго переписывался после гибели Есении, умер восемь лет назад, так и не узнав, что ее больше нет. Леонид не стал ему сообщать о ее смерти, чтобы не расстраивать старика, хватит ему и одной Медведушки, и в конце каждого письма всегда передавал привет от Есении. Зная теперь, что Есения тогда осталась жива, Леонид с облегчением перестал укорять себя за этот обман.

«Жива… Значит, они тогда намеренно обманули меня, мерзавцы…» – думал он и чувствовал, что мир на глазах постепенно приобретает другой смысл и звучание.

Перед его мысленным взором вновь встало ее дорогое лицо. Он не забыл его, как обычно забывают лица давно ушедших людей, и фотография Есении, бережно хранящаяся у него, была здесь совсем ни при чем. Он просто не мог ее забыть… Ее облик навсегда врезался в память.

Все эти годы Леонид делил женщин на похожих на Есению и не похожих на нее. Но ему так и не встретилась та, которая смогла бы вытеснить образ Есении из его сердца. И теперь он был безмерно рад этому.

Громко хлопнула входная дверь, и Леонид очнулся от своих мыслей. Из коридора послышались шаги. Скорее всего, это была мама, спешащая с Марией Ивановной к неожиданно приобретенному внуку.

Спохватившись, Леонид повернулся к дивану, на котором тихо лежал его сын.

Мальчик молча смотрел на него. Лицо его было серьезным, лишь глаза, ее глаза, выдавали тщательно скрываемое волнение и любопытство.

Несколько долгих секунд Леонид всматривался в него, словно боясь окончательно поверить и ошибиться, а потом, шагнув к дивану, сел и, приподняв сына за плечи, крепко обнял его.

– Сынок, с мамой все в порядке? – тихо спросил он, страшась услышать, что с ней могло случиться что-нибудь плохое. Второй раз он не смог бы пережить ее потерю, особенно теперь, после того, как узнал, что она не погибла тем злосчастным летом.

– Мама жива… – словно поняв его мысли, ответил Лёня и робко обнял отца, утыкаясь ему в плечо носом. – Она мне недавно все рассказала…

– Да, да, – прижимая к себе мальчика и гладя его по волнистым волосам, прошептал Леонид и почувствовал, как его глаза начало пощипывать от неожиданно подступивших слез.

Ворвавшиеся в комнату Серафима Ильинична и Мария Ивановна, переглянулись и растерянно замерли на пороге, не зная, что делать и боясь помешать им.

– Сынок… – тихо позвала Серафима Ильинична, робко подходя к дивану.

– Да, мама? – продолжая прижимать к себе сына, Леонид, не стесняясь, поднял к ней мокрое от слез лицо.

Мать, впервые увидев Леонида плачущим, охнула и, сразу как-то до конца осознав, что все сказанное мальчиком – правда, обхватила Леонида и Лёню руками и припала к ним, разрыдавшись.

– Эй, господа-товарищи! – раздался голос Скорой Маши. – А ну прекратите сырость разводить! Мало вам того, что на улице пурга, так вы еще и слякоти решили подбавить! Совсем ребенка простудите!

И она, бесцеремонно растолкав Леонида и Серафиму Ильиничну, освободила из их объятий покрасневшего и взъерошенного Лёню.

– Ну-с, молодой человек, – деловито сказала Мария Ивановна, ощупывая его лоб, – сейчас я тебе доставлю большое удовольствие: можешь показать мне язык и тебе за это ничего не будет!

Лёня, несмотря на высокую температуру и волнение от встречи с отцом и бабушкой, улыбнулся такому предложению и послушно открыл рот.

Повернув мальчика к свету, Мария Ивановна заглянула ему в рот, потом, пощупав миндалины, скомандовала, щелкнув пальцами:

– Ложку!

Леонид и Серафима Ильинична, стоявшие рядом с одинаково счастливыми лицами, одновременно бросились на кухню за ложкой, столкнувшись при этом в дверях.

– Бабушкам – дорогу! – галантно согнулся в полупоклоне Леонид, пропуская вперед Серафиму Ильиничну.

Та, шутливо отвесив ему подзатыльник, быстро сбегала на кухню за ложкой и, вернувшись, отдала ее нетерпеливо ожидающей Марии Ивановне.

Проведя осмотр горла и послушав Лёнино сиплое «а-а-а», звучавшее где-то на уровне баса-профундо, Мария Ивановна сказала:

– Ясно. Ну-ка, разоблачайся – легкие твои послушаю!

Пока Лёня снимал свитер и рубашку, Мария Ивановна держала фонендоскоп, согревая его ладонями и несколько раз жарко дохнув на него.

Леонид вспомнил, как Скорая Маша, приезжая к нему по вызову, всегда так грела «слушалку» перед тем, как прикоснуться ею к его телу. И когда к ним однажды приехал другой врач, маленький Леонид, привыкший к Машиным теплым рукам и инструментам, дико заорал, когда тот приложился ледяным с мороза фонендоскопом к его голой груди. Мама тогда в буквальном смысле спустила с лестницы перепуганного врача, предварительно огрев его фонендоскопом по спине…

– Сима, иди, приготовь раствор уксуса с водой и водкой, все по трети. Нужно парня растереть, чтобы сбить температуру, он весь горит, – сказала Мария Ивановна, внимательно послушав дыхание Лени и простучав его грудь. – В легких пока еще ничего, но бронхи очень невеселые, всхлипывают о чем-то… И горло раскаленное… Прикройся пока, сынок! – она похлопала Лёню по плечу и отошла к столу.

Леонид, стоявший все это время рядом с сыном, взял плед и, расправив его, накрыл им Лёню.

– Спасибо… – благодарно взглянув на Леонида, сказал мальчик и, сделав секундную паузу, вдруг добавил: – …папа.

Этого «папу» услышали все.

Мария Ивановна, перебирающая в принесенном ею чемоданчике какие-то упаковки с лекарствами, и откладывая нужные ей в сторону, повернулась.

Вернувшаяся из кухни с банкой уксусной воды Серафима Ильинична, разрыдавшись, бросилась к внуку и, то обнимая его, то отодвигая от себя, начала над ним что-то причитать сквозь слезы.

Лёня терпеливо замер в ее объятиях, не делая попыток освободиться. А растроганный Леонид замер, чувствуя, как его сердце гулко колотится в груди.

Обстановку разрядила та же Мария Ивановна:

– Сима, ну-ка прекрати реветь и отпусти ребенка. Заморишь парня, лучше иди приготовь ему что-нибудь поесть, пока я его растираю. У тебя бульон есть?

Вытирая слезы, Серафима Ильинична оторвалась от внука и кивнула:

– Есть куриный супчик, Машенька, сейчас разогрею. А, может, ему еще котлеточек? Хочешь, Лёнечка, котлеток с картошечкой?

Но Мария Ивановна возразила:

– Никаких котлеточек ему сейчас не надо. Для начала пусть поест куриного бульона с белым хлебом. Да, и хорошо бы ему пить побольше давать. Вот разотру его и принесу клюквенного морса, у меня как раз целая кастрюля наварена. Сима, иди грей бульон.

– Сейчас-сейчас, – засуетилась Серафима Ильинична и убежала на кухню.

А Мария Ивановна, положив Лёню животом на диван, налила себе в ладонь уксусной воды и быстрым движением начала растирать ему спину и руки.

– Вот, теперь тебе полегче будет, полежи пока, – сказала она, закончив и, оглядев его истощенную, но широкую в плечах фигуру, расстроенно покачала головой: – Одни кожа да кости, тебя что, дома совсем не кормили? Прямо «крепыш Бухенвальда»…

– По пути сюда я редко ел, – угрюмо ответил Лёня, переворачиваясь на спину и накрываясь пледом.

– Сейчас мы тебя покормим, сынок, – успокоил Леонид, подкладывая под голову сына подушку и подтыкая края пледа со всех сторон. – У бабушки ты быстро войдешь в тело.

– Не кутай его, – остановила Мария Ивановна Леонида. – Просто накрой. А я пойду, принесу ему морс.

Из кухни вернулась Серафима Ильинична.

– Давай, Лёнечка, поешь трошки, а то голодный желудок лекарство не примет.

Она поставила на стул, стоящий рядом с диваном, тарелку с разогретым бульоном и хлебницу с булкой, а сама села рядом с внуком, жалостливо глядя на него.

Бедный Лёня, видимо, здорово наголодался за время пути, потому что, поглядев на пищу, он судорожно сглотнул и, приподнявшись на локте, схватил ложку и стал торопливо хлебать бульон, жадно откусывая большие куски хлеба и не успевая прожевывать их до конца. Но через минуту он вдруг остановился и, испуганно сев, воскликнул:

– Я совсем забыл… Письмо!..

– Какое письмо? – посмотрел на него Леонид.

– Там, в рюкзаке… Письмо от мамы… Она сказала, чтобы я сразу же его отдал, как к вам приеду, что это очень важно, а я вот видите…

Леонид торопливо вышел в коридор и, подняв лежавший на полу рюкзак, вернулся с ним в комнату и протянул его Лёне.

– Там, в кармашке, в упаковке от шоколада, – показал рукой мальчик. – Мама сказала, что вы должны внимательно прочесть письмо.

Леонид расстегнул кармашек на боку рюкзака и, нащупав большую плитку шоколада, вытащил ее наружу.

Поставив рюкзак на пол, Леонид сел за стол и, чувствуя, как у него подрагивают руки, осторожно надорвал упаковку. Внутри между двух картонок лежал толстый конверт. В нем находился еще один конверт с обескуражившей Леонида надписью: «Прочесть в безопасном месте» и листок, на котором мелким почерком было написано несколько строк.

Леонид видел почерк Есении только один раз – когда она писала телеграмму родителям, но он сразу же узнал эти округлые буквочки, похожие на божьих коровок, особенно там, где Есения ставила две точки над буквой «ё».

Сев спиной к сыну и Серафиме Ильиничне и, чувствуя на себе их взгляды, Леонид разгладил листок и прочел:

«Леонид Аркадьевич! Это моя первая за все эти годы возможность дать вам о себе знать. Не знаю, помните ли Вы меня, ведь прошло почти пятнадцать лет с тех пор, как нас так жестоко разлучили. Если Вы читаете это письмо, значит, наш сын благополучно добрался до вас. Но, прошу Вас, не мешкая, забирайте его и уходите из дома туда, где вас обоих не найдут. Объяснения прочтёте позже, во втором конверте. Дома вам оставаться опасно, уходите немедленно! За Лёней могут прийти те же люди, что тогда забрали и меня. Они знают, что он Ваш сын, и будут искать его у Вас.

Есения».

Ошеломленный Леонид еще раз перечитал письмо, подумав в первый момент, что он, наверное, что-то не так понял.

Потом, повернувшись к сыну, он осторожно спросил его:

– Ты откуда приехал, Лёня?

– Я не просто приехал, – тихо ответил тот. – Я сбежал из…

– Так что же ты молчал?! – не дослушав его, воскликнул Леонид и, вскочив, заметался по комнате, пытаясь сосредоточиться.

Он никогда не считал себя суперменом и не представлял, что когда-нибудь ему придется от кого-то скрываться. Но сейчас в его голове всплыли все детали пятнадцатилетней давности. Как мастерски тогда все было инсценировано!

Анализируя это сейчас с расстояния прошедших лет, он вдруг понял, что, судя по серьезности подхода при фабрикации улик, это была отнюдь не милицейская работа. Здесь чувствовалась рука других органов. Он вспомнил, как молчал и нервничал тогда капитан Копылов, как он даже выскочил из кабинета, когда майор Круглов начал предъявлять ему поддельные фотографии и убеждать, что Есения – не Есения, а какая-то там Ольга Мерцалова, и что она мертва, и что все, что она ему рассказала – бред сумасшедшей. Круглов, похоже, был не просто майор, а майор КГБ, птица серьезная.

«Видимо, кому-то было очень нужно, чтобы я поверил во все это и замолчал, погрузившись в свое горе, – подумал Леонид. – А если бы не поверил и продолжил поиски, то, наверное, сам бы стал обгоревшим трупом с „льдинкой“ в желудке».

Но он тогда поверил, и жил многие годы с этой верой, изнемогая от горя и чувствуя, что никогда не сможет до конца смириться со смертью Есении… И вот теперь этот кошмар вновь врывается в его жизнь, словно было мало того, что у него уже один раз отняли Есению, их любовь, общее будущее, детские годы их мальчика… Нет, на этот раз Леонид больше не намерен никого терять.

«Так… что же делать? Куда идти? – напряженно думал он. – Лёня болен, где мне его спрятать? А вдруг ему станет хуже! Надо поговорить с Сергеем, он, наверняка, что-нибудь подскажет…»

Леонид, ничего не говоря матери и сыну, вышел в свою комнату и, подняв телефонную трубку, стал набирать номер Сергея, своего приятеля еще со школьных времен. И вдруг его как током ударило: «А что, если за нами уже следят и телефон прослушивается?!»

Похолодев от этой мысли, Леонид бросил трубку на рычаг, но потом, взяв себя в руки, усмехнулся: «Черт! У меня, кажется, от всего этого уже слегка крыша поехала… Хотя, подстраховаться, конечно, не мешает!».

Набрав заново номер Сергея, Леонид напряженно вслушивался в длинные гудки, мысленно моля бога, чтобы друг оказался дома.

– Алло, – раздался в трубке характерный низкий голос Сергея.

– Серега, привет, это я, – быстро сказал Леонид.

– Ленька, привет! – обрадовался Сергей. – А я тебе как раз собирался звонить насчет завтрашней баньки…

– Серега, погоди, у меня тут проблемы… Мы можем с тобой через час встретиться у трех сосен?

– В такую погоду?! – удивился Сергей. – Да и темно же уже! Или ты имеешь в виду…

– Тихо, ты правильно понял! – прервал его Леонид. – Я же сказал тебе – у меня проблемы… Так будешь?

– Буду, – уже серьезно ответил Сергей. – Встречаемся через час!.. – и, не прощаясь, положил трубку.

Леонид тоже опустил трубку на рычаг и задумчиво окинул взглядом комнату. Если уходить, то, наверное, нужно что-то взять с собой…

Ему еще ни разу не приходилось собираться в бега. Леонид хмыкнул – в голову лез какой-то бред типа: «Герцог взял с собой смену белья, новые лакированные штиблеты и набор дуэльных пистолетов»…

Смену белья, пожалуй, и правда, придется прихватить и, может быть, не одну… Лакированных штиблет он не имел, да и не тот сезон сейчас, а пистолет он держал последний раз года три назад, в тире у Сергея, куда тот затащил его, желая приобщить к мужскому делу. Но Леонид не любил шума, а после наушников у него страшно чесались и распухали уши… Скорая Маша, к которой он обратился с этой проблемой, посмеялась над ним, сказав, что, либо он врет, и уши ему просто надрали, либо у него какой-то особый род аллергии, еще неизвестный медицине.

Присев, Леонид выволок из-под кровати спортивную сумку, с которой он обычно ходил в фитнесс-центр, а потом открыл шкаф и выгреб из него одежду, откладывая то, что ему может пригодиться.

Переодевшись в теплые вельветовые брюки, рубашку и свитер, Леонид положил в сумку две пары шерстяных носков, белье, тренировочный костюм и второй свитер, раздумывая, подойдет ли все это при необходимости по размеру Лёне. Сын был ненамного ниже его, а в плечах, пожалуй, и пошире будет, хотя он сейчас и очень худой…

Леонид вдруг поймал себя на мысли, что с нежностью и гордостью думает о том, какой у них с Есенией получился симпатичный парень… Но додумывать эту мысль до конца не стал, посчитав, что на это будет время потом, когда они с сыном будут в безопасности.

Сняв с книжной полки фотоальбом, он раскрыл его и вытащил ту памятную рижскую фотографию, где они стояли с Есенией у Домского собора. Это была не та фотография, что он оставлял Копылову, ту ему так и не вернули. Это уже потом, разбирая сумку Есении, так и оставшуюся у него, он обнаружил на дне в конверте второй экземпляр этой фотографии. Он хранил ее в альбоме, вынимая раз в год летом, поминая день гибели Есении. Вытаскивать фотографию чаще он себе запрещал, слишком сильной была боль, когда он смотрел на их счастливые лица… Вложив фотографию в паспорт, он засунул его в нагрудный карман рубашки.

Открыв сейф, спрятанный за полкой с книгами, Леонид вытащил десять пачек со стодолларовыми купюрами, которые он держал дома на черный день, профессионально не доверяя нынешним банкам. Одну пачку он сунул к паспорту в нагрудный карман рубашки, еще семь – в сумку под одежду, а две оставшихся оставил на столе – для матери – неизвестно, сколько он будет в бегах…

За дверью раздались голоса – вернулась Мария Ивановна, ходившая домой за морсом.

Леонид выглянул из комнаты и, приложив палец к губам, незаметно позвал Марию Ивановну к себе.

– Что такое? – тихо спросила она, заходя в его комнату.

Леонид закрыл за ней дверь и молча протянул ей записку Есении.

Мария Ивановна, пробежав ее быстрым взглядом, ахнула:

– Жива?!

Леонид кивнул.

– Что думаешь делать? – и, увидев приготовленную сумку, запротестовала: – Парня трогать сейчас нельзя, могут быть осложнения, – но потом, еще раз глянув на записку, тяжело вздохнула и спросила: – Где ты думаешь его спрятать?

– Пока не знаю, я позвоню вам потом, здесь, наверное, будут прослушивать. Есть у меня один человек, мы к нему сейчас поедем, он поможет. Не волнуйтесь, все будет хорошо.

– Слушай, а если за домом, действительно, уже следят? – с тревогой спросила Мария Ивановна. – Нельзя тебе ехать на твоей машине, возьмешь мою… Я сейчас спущусь, прогрею ее, и если ничего подозрительного не увижу – подгоню к подъезду. А вы стойте у выхода наготове… Так, теперь вот еще что: я тебе дам лекарства и напишу, как их принимать… Эх, ему бы поесть да поспать сейчас… – и, сокрушенно покачав головой, Мария Ивановна вышла из комнаты.

Леонид последовал за ней.

Осоловевший от еды Лёня пил морс из большой кружки, а Серафима Ильинична, сидящая рядом с внуком на диване, с умилением наблюдала за ним.

– Наша, батуринская порода! – сказала она, повернувшись к Леониду и Марии Ивановне.

Леонид улыбнулся, присев рядом с ними, а Мария Ивановна, подойдя к своему чемоданчику, принялась колдовать над ним, что-то выкладывая из него и выписывая на листок инструкцию по приему. Расписав все подробно, она позвала Леонида и, вручив ему пакет, тихо сказала:

– Здесь все необходимое. Я тебе написала, что и как ему давать. Иди, мать подготовь, а я пока дам Лёне лекарство. Вперед!

Внутренне напрягшись, Леонид позвал Серафиму Ильиничну:

– Мам, пойдем ко мне, мне нужно тебе кое-что сказать.

Мать обеспокоенно посмотрела на внука, потом на Марию Ивановну и неубранную посуду, но, ничего не сказав, пошла за сыном в его комнату.

– Мам, сядь, – тихо попросил Леонид, усаживая Серафиму Ильиничну на кровать. – Тут вот какое дело, нам с Лёней нужно срочно уехать…

– Куда это?! – всполошилась она. – Сдурел ты, чи шо? Дитына у огне горыть, а вин еи на мороз гонить! – и, рассердившись, поднялась, собираясь выйти из комнаты.

– Мам!.. – остановил ее Леонид, придержав за руку.

– Не дам! – вскинулась она, но потом, взглянув на непривычно серьезное лицо сына, сбавив тон, спросила: – Ну куда вам загорелось ехать? Та еще в таку погану погоду!

– Мам, ты поняла, чей Лёня сын? – не глядя на нее, спросил Леонид.

– Твой сын… и мой внук, – твердо сказала Серафима Ильинична: – И остальное, сыночек, не так уж важно…

– Нет, мама, это важно… Он не только мой сын, он еще и сын Есении…

– Есении?! – повторила Серафима Ильинична и потрясенно опустилась на кровать. – Так она же…

Не дав матери договорить, Леонид молча протянул ей письмо.

– Я же не вижу без очков, – жалобно сказала Серафима Ильинична, беспомощно глянув на листок. – Что здесь написано?

– Здесь написано, что Есения тогда не погибла, а ее похитили и держали где-то вместе с нашим сыном все эти годы. А теперь, когда Лёне удалось оттуда сбежать, за ним идут по следу и могут с минуты на минуту заявиться сюда.

– Господи, что кому ребенок мог сделать?! За что за ним-то гонятся? – воскликнула Серафима Ильинична. – Немедленно звони в милицию!

– Мам, какая милиция?! Ты что, не помнишь, как мне гэбэшник тогда в милиции вкручивал о смерти Есении и о том, что она сумасшедшая?! Да кто в милиции попрет против ФСБ?!

– Ты хочешь сказать, что ее столько лет продержали у себя органы?…

– Думаю, что да, вспомни историю ее появления на свет…

– Ну, не знаю… Я никогда в это не верила, какие-то научные сказки… – с сомнением покачала головой Серафима Ильинична.

– И я не знаю, но попытаюсь разобраться, если буду уверен, что Лёня в безопасности. Так что, мам, не задерживай нас…

– Ой, Лёня… – Серафима Ильинична испуганно прикрыла рот рукой, до конца осознав всю опасность ситуации.

– Мам, не исключено, что я с тобой долго не смогу связаться, ты не волнуйся. Нам с Лёней сейчас нужно исчезнуть, раствориться… И если к тебе придут… – тут Леонид сделал паузу, почувствовав почти что нереальность их странного разговора, словно он находился во сне или заигрался в казаки-разбойники, – скажешь, что я уехал в командировку и вернусь недели через две…

Серафима Ильинична с несчастным лицом сидела на кровати и только молча кивала на слова сына.

Тут открылась дверь и появившаяся на пороге Мария Ивановна окликнула Леонида:

– Лёнь, ты скоро? Собирай парня, а я пошла за машиной. Минут через пять стойте внизу наготове. Документы на машину я тебе оставлю в бардачке, на крайний случай, – и, глянув на тихо заплакавшую Серафиму Ильиничну, добавила: – Сима, сейчас не время плакать… Иди, быстро собери им с собой что-нибудь поесть…

Вытирая слезы, Серафима Ильинична вышла из комнаты, но, проходя мимо дивана, на котором лежал Лёня, не выдержала и, сцепив руки перед грудью, запричитала, глядя на него:

– Ой, дитыночка ты моя, куда ж тебя, такого хворого!..

Лёня удивленно посмотрел на нее.

– Мам, ну не надо, я же просил тебя! – укоризненно сказал вышедший за ней Леонид, и Серафима Ильинична покорно ушла на кухню. – Сынок, вставай, нужно собираться! Твоя мама пишет, что за нашим домом могут следить, нужно тебя спрятать в другом месте.

У Лёни дрогнуло лицо, но ничего не сказав, он сел на диване, собираясь с силами, чтобы встать.

– Ты как себя чувствуешь? – сочувственно наклонился над ним Леонид.

– Ничего, сейчас вроде в голове даже просветлело, – успокоил его Лёня.

Мария Ивановна, направившаяся к выходу, повернулась и сказала Леониду:

– Лёнь, твоему сыну нужна другая одежда, у него носки насквозь промокли, да и пальто тоже, если не ошибаюсь, в коридоре мокрое валяется, не говоря об обуви…

– Да, Мария Ивановна, спасибо за подсказку, я сейчас что-нибудь ему подберу. Идите, мы скоро будем.

Собрались они, действительно, быстро. У Леонида с Лёней, по счастью, оказалась нога одного размера, и Леонид отдал сыну свои теплые ботинки и меховую куртку, сам же надел свою старую и еще недавно очень модную «Аляску», в которой теперь ходил на лыжах в Сосновском парке. В принципе, они туда и направлялись. Недалеко от парка находился тир Сергея.

Пять лет назад, когда Леонид шел туда первый раз пешком – машина была в ремонте, он решил пройти по парку, срезая путь, и заблудился, опоздав на встречу часа на два. Сергей потом долго над ним посмеивался, мол, заблудился в трех соснах, хотя парк был не таким уж и маленьким… С тех пор они называли его тир: «У трех сосен». Леонид надеялся, что Сергей, помня тот случай, правильно понял, где ему нужно их ждать.

Мама принесла из кухни пакет с продуктами – в нем лежал хлеб, банки с консервами, что-то завернутое в фольгу и бутылка водки.

– А водка-то зачем? – удивился Леонид.

– Пригодится, – сказала Серафима Ильинична, – мало ли, замерзнете, да и Лёнечке грудь на ночь нужно будет растереть… – и смолкла, вновь собираясь заплакать.

– Мам, мам, не надо! – попросил Леонид и, выключив свет в комнате, подошел к окну.

Пытаясь разглядеть сквозь беспокойный рой мечущихся снежинок, что делается внизу, он прижался носом к стеклу. На фоне темного двора заметить машину Марии Ивановны, стоящую в самом углу, было тяжело, но светящиеся тревожным красным светом габариты выдавали ее размытые очертания.

«Пора», – подумал Леонид и начал быстро собирать вещи Лёни, намереваясь забрать их с собой. Во-первых, их можно будет высушить и использовать в качестве сменной одежды. Во-вторых (тут Леонид снова поймал себя на том, что начинает ощущать себя участником какой-то шпионской истории), не помешает подстраховаться на случай, если к ним вдруг домой нагрянут с проверкой или даже обыском… Мама может сказать, что он уехал в командировку, и если ей поверят, это даст им недели две тайм-аута, но если здесь будут найдены вещи Лёни – тут уж охота, наверняка, пойдет полным ходом – и за ним, и за сыном. Так, по крайней мере, представлял себе положение дел Леонид, знающий о работе органов, в основном, по слухам и книжкам.

Через минуту они с сыном стояли одетые на пороге квартиры.

– Ну все, мы пошли, – сказал Леонид и, наклонившись, обнял и поцеловал Серафиму Ильиничну. – Мам, не волнуйся за нас, я постараюсь все просчитать и мы обязательно найдем выход.

– Берегите себя, – сквозь слезы прошептала Серафима Ильинична, на прощание перекрестив его и Лёню. – И позвоните, если сможете…

Нагрузив на себя Лёнин рюкзак и свою спортивную сумку, которая заметно потяжелела после возвращения мамы из кухни, Леонид осторожно открыл входную дверь и прислушался.

На площадке было тихо и, как всегда, темно. Лампочки в их подъезде очень котировались у промышляющего народа, разбирающего их не иначе, как на сувениры…

Несмотря на эту смешную, в общем-то, мысль, Леонид почувствовал легкий холодок, пробежавший по его спине, – в этой темноте могли таиться и их спасение, и подстерегающая опасность.

Глаза постепенно привыкли к мраку, и скоро Леонид стал различать окружающую обстановку по слабому свету, льющемуся из маленьких окошек на лестничных пролетах. Можно было идти, не рискуя сломать себе ноги. Лифт вызывать они не стали.

Леонид, осторожно ступая по ступенькам, начал медленно спускаться. Лёня едва слышно следовал за ним, лишь его свистящее дыхание раздавалось над ухом Леонида.

Спустившись на первый этаж, Леонид остановил сына и прошептал ему на ухо:

– Ты постой здесь, а я посмотрю, что там у выхода…

Лёня молча кивнул.

Леонид внимательно оглядел тени в углах, ожидая, не шевельнется ли какая из них и, убедившись, что на площадке никого нет, тихо спустился по оставшемуся пролету к входной двери. Отведя электрощеколду на двери в сторону, Леонид выглянул сквозь маленькую щелку наружу.

К подъезду как раз подруливала «шестерка» Марии Ивановны.

Остановив машину, Мария Ивановна, не заглушая двигателя, вышла из-за руля и направилась к подъезду.

Леонид быстро распахнул перед ней дверь, заставив ее испуганно отпрянуть.

– Ну что? – настороженно оглядывая через ее плечо двор, спросил он.

– Вроде все спокойно, – сказала Мария Ивановна, – а вот ты меня напугал: нервы напряжены, думала это уже кто-то из них…

– Спасибо, Мария Ивановна, за все, – сказал Леонид и попросил, обнимая ее на прощание: – Присмотрите за мамой, пожалуйста…

– Не беспокойся, езжайте, а то не ровен час, действительно, кто-нибудь нагрянет…

Позвав сына, Леонид быстро вышел из подъезда. Сев за руль, он бросил вещи на переднее сиденье и распахнул заднюю дверцу.

Дождавшись, когда Лёня заберется в машину, Леонид сказал ему:

– Тебе лучше лечь… Сделаем вид, что я еду один, да и тебе будет полегче в твоем состоянии.

Лёня молча начал умащиваться на сиденье. Леонид подал ему рюкзак:

– На вот, положи под голову. А ноги тебе придется поджать…

Договорить он не успел – в подъезде над их головой вдруг раздался звон бьющегося стекла и женский крик, подхлестнувший Леонида сильнее, чем пистолетный выстрел:

– Лёня-я-я, беги, Лёня-я-я!!!

Леонид рванул с места, резким вывертом руля вписываясь в арку ворот, выводящих из двора на улицу, и смутно заметил бегущую к ним фигуру, размахивающую чем-то в руке.

Лёня, не успевший нормально улечься, скатился на пол и замер между сиденьями.

– Жив? – не сбавляя скорости, крикнул Леонид, моля Бога, чтобы на его пути не оказалось пешеходов или встречных машин.

Выскочив из арки двора на Греческий проспект, Леонид резко повернул направо, едва не врезавшись в проезжающую мимо машину. Та, вильнув в сторону, дала Леониду возможность завершить поворот и проехать до перекрестка.

– Жив, а что там случилось? – озабоченно спросил Лёня, поднимаясь с пола.

– Не знаю, но думаю, что нам нужно драпать. Ты сядь пониже и упрись ногами в пол.

Притормозив перед перекрестком, Леонид глянул в зеркало и увидел, как из их двора следом за ними выскочил человек и замахал руками в их сторону. Стоявшая у обочины на другой стороне улицы невзрачная «девятка» тут же рванула с места, развернулась и помчалась за ними, резко набирая скорость.

Эту «девятку» он видел у въезда во двор уже несколько дней подряд. Вот, значит, кого она пасла…

«Плохо дело…» – подумал Леонид и, не дожидаясь зеленого сигнала светофора, свернул направо и помчался по завьюженной и колдобистой улице Некрасова, инстинктивно вжимая в пол педаль газа.

Свернув на улицу Маяковского и глядя в зеркало, как «девятка», показавшись из-за перекрестка, неумолимо настигает их, повторяя все их маневры, Леонид пытался просчитать, что сейчас сидящий в ней человек будет делать – пойдет на обгон и вынудит их остановиться, или, как показывают в боевиках, будет подрезать и таранить? Или, может, вообще вытащит базуку и пальнет по ним…

Несмотря на тревогу за сына Леонида вдруг охватил азарт, который приходил к нему не часто и в самые неподходящие моменты.

Предупредив сына, чтобы тот крепче держался, Леонид с криком: «Гады немцы!!!», не показывая поворота, резко повернул влево в Манежный переулок, а потом тут же крутанул руль вправо, влетая в махонький переулочек Радищева, ведущий к улице Салтыкова-Щедрина.

Сзади раздался визг тормозов – преследующая их «девятка» с разгону проскочила поворот, и теперь возвращалась задним ходом назад.

Леонид прибавил газу и, выскочив на Салтыкова-Щедрина, рванул на другую сторону улицы перед носом отчаянно затормозившего грузовика и, повернув влево, понесся к перекрестку с Литейным проспектом. Под уже мигавший зеленый свет светофора Леонид быстро повернул направо в сторону Литейного моста и, поворачивая, успел заметить, как позади, из переулка, появилась преследовавшая их «девятка».

«Интересно, он успел заметить, куда мы поехали?» – подумал Леонид, врубая полную скорость и мчась по направлению к мосту, благо на проспекте было свободно.

Заметив стоявшего у «Большого Дома» одинокого гаишника, или «гибона», как их стали называть после переименования ГАИ в ГИБДД, Леонид вынужден был снизить скорость.

«Только бы он нас не остановил!» – взмолился он про себя, сосредоточенно глядя на дорогу.

Но «гибон» лишь равнодушно проводил их взглядом, пряча в воротник обожженное морозным ветром лицо.

«Дай Бог тебе здоровья, и чтобы на бананы всегда хватало!» – мысленно поблагодарил его Леонид, въезжая на мост.

– Милиционер останавливает ту машину, – вдруг послышался сзади голос Лёни. – О! А он не остановился… гонится за нами…

– Не высовывайся! – прикрикнул на него Леонид, прибавляя газу.

Они съехали с моста и помчались по улице Академика Лебедева к повороту на Лесной проспект, при этом чуть не оторвав подвески на трамвайных рельсах при переезде Боткинской улицы.

Нужно было срочно отрываться, иначе их побег терял смысл…

«Дороги, черт бы их побрал!» – с досадой думал Леонид, жалея машину Марии Ивановны, нещадно подпрыгивающую на ухабах, когда Леонид лавировал, уворачиваясь от ям и выезжая на трамвайные пути.

Впереди уже виднелась станция метро «Выборгская», как вдруг, со стороны Гренадерской улицы выехал старенький «москвич» и медленно потащился впереди них прямо посреди дороги.

Леонид, прижавшись к обочине, обогнал «москвич», и понесся дальше, поглядывая время от времени в зеркало заднего вида.

«Девятка», от которой они немного оторвались на Литейном, уже вновь настигала их, яростно сигналя оказавшемуся между ними «москвичу».

Водитель «москвича», то ли занервничав, то ли разозлившись, резко дал по тормозам, его машину потащило юзом по присыпанному снегом гололеду. Поелозив по шоссе, «москвич», наконец, остановился, встав боком и перегородив дорогу поперек.

«Девятка», которой некуда было деваться, со всего маха въехала носом в зад «москвича». Раздался сильный удар, обе машины отлетели друг от друга и, крутанувшись вокруг своей оси, остановились: одна – уткнувшись носом в тротуар, другая – развернувшись задом к движению.

Леонид, слегка сбавив скорость, оглянулся.

– Что там такое? – послышался голос Лёни, который послушно распластался на заднем сиденье.

– Доездился наш голубок, – улыбаясь, прокомментировал аварию Леонид и, вдруг крикнув: – Лежи!!! – рывком послал машину вперед, резко набирая скорость.

Сзади раздались какие-то хлопки, потом треск и шорох осыпающегося стекла. Одновременно с этим ошеломленный Леонид увидел, как на лобовом стекле, прямо перед ним, вдруг появились одна за другой две аккуратных дырочки, от которых тут же побежали радиальные трещинки. В салоне моментально похолодало.

Проскочив поворот под железнодорожным мостом, Леонид, резко затормозив, остановил машину и оглянулся.

Заднего стекла практически не было, а Лёня, зажмурившись и закрыв голову руками, неподвижно лежал на сиденье под грудой стеклянных квадратиков, казавшихся под светом фонарей россыпью сверкающих льдинок.

– Лёня, тебя не ранило?! – Леонид выскочил из-за руля и, бросившись к задней дверце, распахнул ее, замирая от страха за сына.

Мальчик нерешительно открыл глаза и пошевелился.

– Что это было? – спросил он, покосившись на рассыпавшееся по его груди стекло.

– Ты не поверишь, но в нас стреляли! – не стал скрывать от него правды Леонид. – Ты можешь встать? Быстренько перебирайся ко мне на переднее сиденье, нам нужно срочно мотать отсюда.

Он помог сыну выбраться из машины, стряхнул с него оставшуюся стеклянную крошку, а потом подтолкнул к дверце:

– Забирайся скорей!

«Да, все это уже становится более чем серьезно!» – потрясенно думал Леонид, отъезжая и пытаясь сдержать нервную дрожь в руках. У него так и стояла перед глазами картина, когда из отброшенной в сторону «девятки» выскочил человек и остановился, вытянув руку в их направлении. В Леонида никогда раньше не стреляли, но по позе человека он сразу понял, что сейчас последует, и рванул, что было мочи, пытаясь скрыться за поворотом. Но немного не успел… Счастье, что сына не задело! В какую же историю они влипли?!

Глянув на часы, Леонид удивился, что у них до встречи с Сергеем еще остается пятнадцать минут, а ему казалось, что прошло не меньше часа, и они безнадежно опаздывают.

Пролетев Лесной и 1-й Муринский проспекты за несколько минут, Леонид повернул еще под один железнодорожный мост и выехал на Политехническую улицу.

Поглядывая в зеркало, он следил за дорогой, но не заметил больше никаких машин, которые бы их преследовали, видимо «девятка» застряла на месте аварии.

«Кажется, оторвались», – с облегчением подумал Леонид и посмотрел на Лёню.

Тот, нахохлившись и спрятав подбородок в воротник меховой куртки, сидел, сосредоточенно глядя на дорогу впереди. Почувствовав взгляд отца, он повернул к нему голову и вдруг неожиданно улыбнулся.

Леонид невольно улыбнулся ему в ответ:

– Ну что, испугался?

– Еще как! – признался Лёня. – Хотя сначала даже не поверил, что такое может быть.

– Мне тоже не верится! – согласился Леонид и задумчиво добавил: – Кто-то очень чего-то боится… А ты, случайно, ничего больше не привез оттуда?…

– Ничего, только письмо и себя… – отрицательно покачав головой, ответил Лёня.

Леонид машинально похлопал себя по карману куртки, в котором лежало второе, запечатанное, письмо, и поежился то ли от нервного озноба, то ли просто от холода – поступающий через разбитое заднее стекло морозный воздух мигом выстудил машину, сравняв температуру в салоне с «температурой за бортом».

«Хорошо, что у Марии Ивановны спереди „триплекс“ стоит, если бы „каленка“ была, как сзади, не представляю, как бы мы сейчас ехали…» – подумал Леонид, поглядев в зеркало назад, где вместо стекла торчали только какие-то обгрызенные края рамы, ощетинившейся уцелевшими осколками.

Чтобы не особо светиться на широком проспекте Мориса Тореза, Леонид решил проехать по Политехнической улице до улицы Курчатова и задворками выехать к Сосновскому парку.

Оставшийся путь до тира Сергея они преодолели без приключений.

Уже подъезжая к самому тиру, Леонид увидел стоящий у обочины джип Сергея. В машине никого не было.

Притормозив у входа в тир, Леонид два раза посигналил. Дверь тут же распахнулась и на пороге появился Сергей.

С недоумением посмотрев на незнакомую ему «шестерку», он нахмурился, но, разглядев махавшего ему из машины Леонида, махнул ответно рукой и пошел к ним.

Леонид открыл дверцу и протянул руку:

– Привет, Серега! Куда можно поставить машину, чтобы ее не было видно?

– Привет, Лёнька! – поздоровался Сергей и спросил, улыбаясь: – Что стряслось у нашего боевого и задиристого бухгалтера? Переквалифицировался на угон машин, что ли? – заглянув в салон и заметив Лёню, он рассмеялся: – Да еще и с напарником?…

Несмотря на то, что Леонид давно имел свою аудиторскую фирму, Сергей продолжал называть его бухгалтером и подтрунивал над его профессией, считая бухгалтерию тихим женским занятием. Впрочем, его ирония никогда не была обидной, хотя Сергей несколько лет серьезно пытался привить Леониду какое-нибудь мужское, на его взгляд, хобби. Леонид пассивно сопротивлялся этому, выполняя все пожелания Сергея так, что тот через какое-то время махал на него рукой. В итоге из всех мужских занятий, предложенных Леониду, остались еженедельные походы на лыжах и тренировки в фитнесс-центре с баней, которые Леонид посещал более-менее регулярно. Сергей бы ни преминул «подколоть» друга, если бы узнал, что Леонид тайно от всех предается еще одной, оставшейся от бухгалтерских времен, страсти – разработке различных финансовых схем и ситуаций, которые он сам же и распутывал. Более того, эти схемы у него оживлялись и воплощались на страницах его романа, который он начал писать лет пять назад. Роман этот имел недвусмысленное название «Похождения бухгалтера», и его героем выступал он сам, только наделенный всяческими мужскими умениями и талантами, и совершающий массу не только финансовых, но и реальных подвигов. Кстати, кое-какие схемы, успешно работавшие в его романе, не менее успешно были воплощены в жизни некоторыми заинтересовавшимися клиентами Леонида, что существенно пополнило и его личный бюджет…

И сейчас, глядя на Сергея, Леонид ловил себя на мысли, что реальная жизнь и его роман еще больше начали смещаться по отношению друг к другу, а где-то уже даже сливаясь.

«Дописался! – подумал он. – Напридумывал на свою голову приключений, вот они и явились… Вы песен хотели – их есть у меня!»

Тем временем Сергей обвел взглядом «шестерку» Марии Ивановны и вдруг заметил выкрошившееся заднее стекло. Оборвав смех, он перевел сразу ставший серьезным взгляд на Леонида, потом на лобовое стекло и снова на Леонида.

– Я вижу, у тебя, действительно, проблемы, – тихо сказал он. – Давай ключи и быстро пересаживайся в мою машину.

Дважды приглашать Леонида было не нужно.

Забрав вещи из промерзшей и покалеченной «шестерки», они вместе с сыном забрались в Серегин джип, в котором было тепло, видимо, Сергей приехал незадолго до них.

Сам Сергей, взбежав по ступенькам, ушел в тир и вернулся через минуту с каким-то парнем, которому он, видимо, приказал отогнать «шестерку» к стоявшим поодаль гаражам.

Подойдя к своей машине, Сергей сел за руль, завел двигатель и выехал на Северный проспект, направляясь в сторону Выборгского шоссе.

– Куда ты нас везешь? – спросил его Леонид.

– Подальше отсюда… – коротко ответил Сергей, а потом настороженно поинтересовался: – Ленька, за вами что, гнались?

– Гнались, но не беспокойся – я оторвался на Лесном, – ответил тот, напуская на себя бывалый вид.

– А тачка чья?… Угнали?

– Да ты что! Соседка одолжила! – возмутился Леонид.

– Ладно-ладно, на месте расскажешь, – сказал Сергей и замолчал.

Леонид тоже молча уставился вперед.

«Надо же, как все может мгновенно измениться! – думал он про себя. От его первоначального азарта не осталось и следа: его мигом выдуло в две дырочки в лобовом стекле… – Еще на прошлой неделе Сосновка была для меня лишь местом отдыха, где мы с Серегой гоняли на лыжах, а теперь… Никогда не предполагал, что буду здесь скрываться… Серега тоже дает: какой из меня, к чёрту, угонщик! Нет, бред какой-то, фантастика…»

Выехав на Выборгское шоссе, Сергей свернул направо, проехал немного и притормозил у обочины недалеко от бензозаправки. Вытащив из кармана радиотелефон, он набрал номер и с кем-то коротко переговорил. Леонид ничего не понял из его разговора, хотя и внимательно прислушивался. Он впервые видел друга в деле.

Подружившись с Сергеем Ноговицыным в восьмом классе, Леонид поддерживал с ним отношения все эти годы, хотя после школы судьба их на некоторое время разбросала.

Леонид тогда сразу же поступил в Финансово-экономический институт, а Сергей, проработав полтора года автослесарем, ушел в армию. Год отслужив, он неожиданно подал документы в военное училище, после окончания которого его загнали куда-то на север Казахстана, на реку Ишим. А еще через несколько месяцев ему предложили перейти на службу в ГРУ. Он согласился и пропал на два года, проходя обучение в учебном лагере где-то в Подмосковье. В 1985 году его командировали в Афганистан, где он служил до самого вывода оттуда советских войск. А после этого произошла какая-то непонятная история. Его неожиданно уволили из ГРУ и направили по основной специальности в танковую учебную часть в поселок Сертолово, где у него началась полоса неприятностей, завершившаяся грандиозным скандалом и поставившим крест на его военной карьере. Дело в том, что Сергей на новом месте службы от одиночества и затаенной обиды запил по-черному и однажды, по пьянке, устроил концерт «ночных серенад» под окном приглянувшейся ему девушки. Суровый отец девушки не оценил его замечательных вокальных данных и вызвал милицию, приехавшую на удивление быстро. Милиционеры, увидев подвыпившего и распевающего во все горло офицера, сначала попытались утихомирить его по-хорошему. Но пьяный и добродушный Сергей продолжал горланить о Марселите, вызывая ее срочно на балкон и, не понимая «чего от него мужикам нужно», ласково отпихивал милиционеров от себя. При очередном его тычке один из них, молодой сержант, неожиданно отлетел в сторону и очень неудачно приземлился, изрядно приложившись к земле копчиком. После этого Сергея, естественно, уже не церемонясь, скрутили и отвезли в кутузку. Потом был процесс, в результате которого Сергея скоропалительно выдворили из рядов доблестных Вооруженных сил за «дискредитацию высокого воинского звания».

Вернувшись в Питер к родителям, Сергей завязал с пьянкой, устроился в охранную фирму к своему другу, через год женился на Нине, девушке, из-за которой тогда загремел в милицию, а еще через два года открыл свою собственную охранную фирму.

Дела его неожиданно пошли в гору, фирма приобрела в городе известность. Однако это привлекло внимание не только потенциальных клиентов, но и налоговой инспекции, начавшей слишком часто напоминать ему о том, что «Бог велел делиться»…

Налоги Сергей платил исправно и делиться сверх положенного по закону не считал нужным, но у налоговой инспекции, как известно, существовал свой негласный закон: прав, не прав, а штраф начислить – повод всегда найдется! И как-то раз начислили… Сергей платить отказался, начались разборки, суды… Засуживать у нас умеют, и «наказали» бы Сергея на немалую сумму, если бы не Леонид с его знаниями и аудиторской фирмой. Короче говоря, процесс они выиграли. Сергей был Леониду за это очень благодарен, услугу его не забыл и впредь всегда с ним советовался при возникновении непростых ситуаций. Сам же Леонид даже не представлял, что ему когда-нибудь тоже пригодится профессиональная помощь Сергея…

Глядя сейчас в спокойное лицо друга, Леонид видел, что за этим внешним спокойствием скрываются напряжение и готовность к действию.

– Поедем ко мне на дачу, там сможем спокойно все обсудить, – сказал Сергей, вновь заводя машину.

– Ты имеешь в виду Осиновую Рощу? – спросил Леонид.

– Да, тут нам минут десять езды. Погода, правда, шепчет… Но ничего, доедем, – ответил Сергей. – Зато там в нас никто стрелять не будет…

– Хорошо бы, ощущение не из приятных, – хмыкнул Леонид.

– Да уж!.. – согласился Сергей, серьезно глянув из-под бровей на Леонида.

Несмотря на снежную завируху, дорога, действительно, не отняла много времени. Добравшись до Осиновой Рощи, они пронеслись по ней, не снижая скорости и, свернув в одну из последних улиц, подъехали к высокому и длинному забору.

Остановившись перед железными воротами, Сергей нетерпеливо посигналил. Ворота тут же плавно поползли вбок, а из-за них выглянул мужчина в военном полушубке и валенках.

– Это Николай Степанович, – сказал Сергей, заезжая в ворота. – Подполковник в отставке, полгода назад комиссовали по здоровью. Никому на фиг теперь не нужен, ни семьи, ни дома. Я его к себе забрал, работает и живет здесь, пока идет стройка.

– Я смотрю, у тебя тут дела хорошо продвинулись, – сказал Леонид, разглядывая через стекло большой дом.

– Да, дом уже закончили, обживаем теперь, – подтвердил Сергей, въезжая в открытые двери гаража, расположенного под верандой дома. – Осталось мастерскую и сарай закончить. Да еще Нинок загорелась оранжерею соорудить, в последнее время она очень цветами увлеклась, – лицо его при упоминании жены просветлело, и Леонид подумал, что Сергею удалось найти свое счастье – он очень любил свою жену, и та отвечала ему взаимностью.

– Как там твой тесть поживает? – улыбаясь, спросил Леонид, вспоминая, как тот сдал Сергея в милицию, подведя этим черту под его военной карьерой.

– Обещает нам, недорезанным буржуям, что народ скоро воспрянет ото сна и покажет кузькину мать! Железный старик… – рассмеялся Сергей. – Умрет, жалко будет, таких искренне-идейных мамонтов немного осталось… Ну все, мужики, вылезаем, приехали!

Леонид с сыном вышли из машины и, забрав свои вещи, направились за Сергеем в дом.

Раздевшись в просторной прихожей, они прошли в гостиную.

В комнате было тепло и уютно. Бревенчатые стены, ничем не обшитые, придавали дому деревенский колорит, хотя мебель и другие предметы в нем были современными и могли стоять в любой городской квартире.

У задней стены в камине едва слышно потрескивали дрова.

Сергей присел перед камином на корточки и, протянув к огню руки, предложил:

– Мужики, располагайтесь! Лёнька, не пора ли тебе представить молодого человека? Кто это?

– Серега, знакомься: это мой сын – Лёня, – ответил Леонид, обнимая сына за плечи.

Сергей удивленно выпрямился и, несколько раз переведя ошарашенный взгляд с Леонида на мальчика, недоверчиво спросил:

– Заливаешь?

– Нет, он говорит правду, – ответил за Леонида Лёня и застенчиво посмотрел на отца.

– Никак в «капусте» его нашел? Даром что ли, бухгалтер! – рассмеялся Сергей, хлопнув Леонида по плечу. – Да, сегодня явно день открытий!.. Ну что ж, Лёня, давай знакомиться, я – дядя Сережа, друг твоего отца еще со школьной скамьи, – и он протянул мальчику руку.

Лёня серьезно пожал ее.

– Э, брат, а чего это ты такой горячий? – озабоченно спросил Сергей, ощупывая его руку.

– Да, Серега, ему бы лечь нужно, он болен, – сказал Леонид и, потрогав лоб Лёни, расстроился – температура у того опять подскочила.

– Плохо тебе? – тихо спросил он.

– Да, не очень, – признался Лёня.

– Сейчас мы тебя устроим, – решительно сказал Сергей и, выходя из комнаты, бросил на Леонида удивленно-восхищенный взгляд.

– Посиди пока, – предложил Леонид, указав сыну на диван, а сам полез в сумку за пакетом с лекарствами.

Сергей вернулся через несколько минут с одеялом и подушкой.

– В других комнатах еще холодно, придется тебе, Лёня, полежать здесь, пока там нагреется, – сказал он, укладывая на диван принесенные вещи и, повернувшись к Леониду, спросил: – А что с ним, может, врача вызвать?

– Пока не надо, нам все необходимое уже дали, – ответил Леонид, вынимая из пакета упаковку с антигриппином и жаропонижающим. – Воды нужно.

– Вон, на столе, в кувшине, а ты, Лёня, ложись, – сказал Сергей.

Мальчик, скинув ботинки, лег на диван. Леонид укрыл его одеялом и отошел к столу за водой.

В этот момент за дверью послышались шаги, и в комнату заглянул Николай Степанович:

– Сергей Вадимович, вам что-нибудь нужно? Самовар я уже поставил, может, баню затопить?

– А, может, действительно, попаримся? – спросил Сергей, поворачиваясь к Леониду. – Лёне при температуре нельзя, а тебе-то стресс снять не мешает, а?

Леонид согласно кивнул, и Сергей обернулся к стоящему на пороге Николаю Степановичу:

– Затопите баньку, Николай Степанович, и веничков наших фирменных запарьте, пожалуйста.

– Сей момент! – козырнул Николай Степанович и вышел.

– Вы есть не хотите? – спросил Сергей у Леонида.

– Нет, спасибо, мы поели перед отъездом, – поблагодарил его Леонид.

– Ну, тогда рассказывай, что у тебя там стряслось? – сказал Сергей, садясь в кресло у камина.

Леонид хлопнул себя по нагрудному карману и, вспомнив, что забыл вытащить письмо Есении из куртки, вышел в прихожую.

Вернувшись, он протянул Сергею записку Есении, а толстый конверт начал вскрывать сам.

Сергей прочел записку и озабоченно поднял взгляд на Леонида:

– А письмо ты еще не читал?

– Пока нет, вот как раз сейчас собираюсь, – ответил Леонид, отрывая край конверта.

– Только сначала объясни, чтобы я понял, – остановил его Сергей, – что это вообще за «разлучная» история произошла у тебя пятнадцать лет назад, и почему я об этом ничего не знаю?

– Ты тогда служил в Казахстане, а я находился в таком состоянии, что писать об этом не мог, да и потом старался лишний раз не вспоминать об этом, – ответил Леонид и, сев в кресло напротив Сергея, принялся подробно рассказывать ему о тех давних событиях.

Лёня, лежа на диване, тоже внимательно слушал.

– Лёнька, но в этом деле было столько узких мест! – воскликнул Сергей, когда Леонид завершил свой рассказ. – Как ты этого не увидел? Почему не пошел на биофак разузнать о жизни их студентки? У тебя ведь была ее фотография. Даже если бы органы заставили молчать о ней администрацию, то студентам вряд ли бы рот закрыли. Да и в клинику нелишне было заглянуть.

– Не трави душу, – попросил Леонид. – Я после того, как увидел ее обгоревшее тело, ни о чем думать не мог. Видишь ли, у меня есть в жизни одна особенность – мне ничего не достается легко или просто так, более того, когда мне кто-то начинает очень нравиться или становится дорог, так это у меня обязательно через какое-то время «отнимают». Потому я и старался ни к кому сильно не привязываться. И когда мне сказали, что Есения погибла, я даже не усомнился, что у меня ее попросту отняли, уж слишком у нас все было тогда хорошо… Я посчитал, что это все тот же проклятый рок, довлеющий надо мной. Мне и в голову не могло прийти, что все это было инсценировано.

– Ну, допустим, – согласился Сергей, – хотя объяснение какое-то мистическое, а я в судьбу и прочие такие вещи не верю. Ну ладно, давай посмотрим письмо.

Леонид вытащил из конверта несколько сложенных вчетверо листочков и начал читать вслух:

– Леонид Аркадьевич, надеюсь, что это письмо Вы читаете, находясь вместе с нашим сыном в безопасном месте.

Я не знаю, как Вы живете, не знаю, женаты ли Вы и есть ли у Вас другие дети… Если да, то передайте им от меня извинения, но примите Лёню под свой кров и защиту, он сейчас в Вас очень нуждается. Со мной оставаться ему уже небезопасно – я не знаю, что меня ждет в ближайшем будущем, и не хочу оставлять нашего мальчика заложником у этих бездушных монстров, называющих себя учеными…

В 1983 году меня забрали прямо на вокзале.

Телеграмма, которую мы дали тогда моим «родителям», вывела «кураторов» прямо на меня. Какая я была наивная, думая, что информация, неожиданно обнаруженная мною в тот злополучный день, была шокирующей только лично для меня. Мне потом популярно объяснили, что я чуть не выдала важнейшую государственную тайну, и что я сама являюсь частью этой тайны.

Меня перевезли сначала в Новосибирск, а потом куда-то в тайгу на секретный научный объект, замаскированный под золотоносный рудник, где я и провела все эти годы вместе с нашим сыном.

На этом объекте, который представляет собой огромный научно-исследовательский комплекс, еще с конца тридцатых годов проводятся закрытые и очень серьезные генетические исследования. Здесь сделаны открытия такого уровня, которые давно опередили все современные мировые достижения в этой области.

Работники комплекса, а здесь собрано немало выдающихся голов, читая научные журналы, улыбаются над восторгами вокруг достижений западных ученых… Да это и не удивительно, ведь в нашем комплексе еще в брежневские времена был полностью расшифрован геном человека, в то время как мировые ученые планируют завершить эту работу только к 2003 году^[7]. Здесь же был разработан и впервые успешно осуществлен метод клонирования животных и человека. Расшифровка генома человека позволила здешним специалистам создать технологии по выращиванию человеческих органов и тканей со стопроцентной приживаемостью, более того, ими был создан ГУС – гормон ускоренного созревания, позволяющий доращивать детей в считанные годы до стадии «Z», т. е. до взрослого физического состояния.

В настоящий момент в комплексе работают над созданием методики выращивания и последующей трансплантации сетчатки и роговицы глаз, а также клеток спинного и головного мозга. Для остального мира это запредельная фантастика. Если бы я сама не принимала участие в этих разработках, то никогда бы не поверила в их возможность на данный момент. Так что, несмотря на все мое подневольное положение, я получила здесь потрясающее образование и захватывающую работу. Казалось бы, я должна гордиться за свою страну, но то, что мне пришлось здесь вынести, то, что у меня было отнято, задушило все мои патриотические чувства.

Комплекс в целом финансируется из закрытых правительственных источников и работает на ППРГСН – Правительственную Программу Репродуктивной Генетики Стратегического Назначения под символичным названием «КЛОНдайк». Это название символизирует не только работу по клонированию, но и то, что официальным прикрытием нашего комплекса является большой золотоносный рудник «Озерный», эдакий сибирский Клондайк.

В комплексе содержится огромный генный архив жителей нашей страны. Пополняется он довольно просто – каждый человек хотя бы раз в жизни сдает анализ крови, а для генетических исследований и получения полной генетической картины, достаточно нескольких кубиков крови, клетки которой для подобной работы наиболее удобны, поскольку малые лимфоциты представляют собой клетку, состоящую из большого ядра, окруженного тонким слоем оболочки. Удалить эту оболочку и получить чистый ядерный материал гораздо легче, чем, образно говоря, «выковыривать» его из других, более «толстостенных» соматических клеток, как это сделали доктор Вильмут с коллегами из Рослинского института, где в 1996 году был получен клон овечки по имени Долли.

Все работы в комплексе проводятся на новейшем и самом современном оборудовании, которое мы получаем из Великобритании и США за счет бартерной реализации выращенных органов и тканей для их последующей трансплантации больным людям в западных клиниках…

Что касается клонирования, то эта работа ведется на комплексе давно. Оказывается, я тоже была «создана» здесь, так что можно сказать, что меня вернули на «родину»…

В комплексе существует целый зоопарк клонированных животных, причем уже не первого и даже не второго поколения… А в медицинско-клиническом отделении лежит в коме человек, тоже, как и я, клон первой волны, которому скоро исполнится тридцать восемь лет… Говорят, что до Гагарина в космос летал тоже не обычный человек.

Нынешних клонов, как изначально повелось, вынашивают женщины, ранее содержавшиеся в ИТК за совершение тяжких преступлений.

– Пальцем деланные дети… – вдруг сказал Сергей.

– Что, прости? – поднял на него удивленные глаза Леонид, отчеркнув ногтем строку, на которой он остановился.

– Говорю: пальцем деланные дети, – тихо повторил Сергей, покосившись на Лёню, который уже спал, сморившись под монотонный голос отца. – Так называют детей, рожденных зечками на зоне для облегчения своего положения. Они добывают сперму и вводят себе, куда надо, и забеременивают. Известно, что такое делали и на воле те бабы, которых никто не хотел…

– Ну и ну… – растерянно протянул Леонид и, помедлив, принялся читать дальше: – Они играют роль лишь инкубаторов, поскольку их клетки не задействуются в экспериментах – уже точно известно, что «преступные» гены передаются вынашиваемым детям. Думаю, что в будущем возникнет положение, когда работодатели будут подбирать сотрудников для своих фирм на основе генетического скрининга, который позволит им достаточно точно прогнозировать, какие последствия можно ожидать от человека в плане здоровья и даже социального поведения.

После рождения детей-клонов в комплексе над ними проводятся различные исследования. Часть детей используют в военных и космических программах. Некоторых отводят для социальных экспериментов и внедряют в семьи или детские дома. А на большинстве проводят сложнейшие медицинские испытания, в частности, по проверке различных препаратов, ведь клоны, с точки зрения большой научной политики, не совсем люди, а лишь материал, полученный опытным путем, идеальный для подобного рода экспериментов.

Кроме этого, с помощью ГУСа здесь выращивались клоны видных партийных деятелей, которых впоследствии использовали в качестве их двойников.

Я помню, как у нас однажды создали клона одного известного политического лидера. После доращивания его до стадии «Z», он был куда-то увезен, а через некоторое время стало известно, что тот лидер покончил с собой, выстрелив себе в голову. Думаю, что на самом деле вместо него погиб наш несчастный клон, а его оригинал, наверное, играет сейчас в теннис или гольф в какой-нибудь жаркой стране.

– Ни хрена себе! – воскликнул Сергей. – А у нас ведь не одна «шишка» покончила с собой… Слушай, да при таком раскладе можно совершить подмену любого человека. Я не удивлюсь, если узнаю, что эти архаровцы готовили подмены людей не только в нашей стране… Ты представляешь, что это значит?!

– Но если этих клонов, как выразилась Есения, «доращивают» до взрослого состояния при помощи каких-то гормонов, то у них даже при зрелом строении тела, наверняка, остается детское сознание. Думаю, что их тут же бы вычислили по странному поведению… – возразил Леонид.

– А как насчет мексикано-аргентинских сериалов? – ехидно спросил Сергей.

– При чем тут сериалы? – не понял Леонид.

– Я имею в виду случаи вялотекущей мексиканской амнезии, в смысле, что их киногерои постоянно теряют память… Намек ясен? А если человек в возрасте, то странность поведения можно списать еще и на маразм…

– Ладно, Серега, давай, дочитаем письмо, а потом поговорим, – предложил Леонид и продолжил: – Когда меня сюда привезли, то до и после рождения Лёни меня постоянно подвергали различным исследованиям и экспериментам, измучив в попытках получить клона второго поколения. Лишь восемь лет назад, после нескольких неудач, меня оставили в покое, и благодаря моему образованию подключили к работе в одной из лабораторий комплекса. Наверное, это сыграло свою роль и в том, что Лёню оставили со мной. А вот своих нареченных родителей я больше так никогда и не увидела.

В общем-то живем мы неплохо, бытовые условия в комплексе ничем не уступают городским. И место здесь, кстати, уникальное – поселок расположен в долине, окруженной высокими сопками, когда-то бывшими стенками кратера древнейшего вулкана. Посреди долины находится никогда не замерзающее озеро, которое во время крепких морозов очень сильно парит, накрывая облачным покровом всю долину. Вряд ли кто-нибудь заподозрит, что это озеро, питаемое подземными ключами, скрывает под собой основную часть лабораторий комплекса и хранилище генофонда. Кроме этого, вода из озера используется в отопительной системе комплекса, потому и не замерзает зимой. При особой необходимости, эта же вода может быть использована для затопления объекта…

За озером, с внутренней стороны сопки Кольчужной находится тот самый золотоносный рудник-прикрытие. И рудник, и комплекс начали строиться еще сталинскими политзаключенными в конце тридцатых годов.

Наверное, жить и работать здесь можно было бы и дальше, с жестким режимом контроля я уже давно смирилась, но вдруг две недели назад руководитель нашего комплекса, член-корреспондент Российской Академии наук Граховский Генрих Модестович, опять начал готовить меня к рождению клона второго поколения. И теперь я очень боюсь, что со мной может что-нибудь случится или меня куда-нибудь переведут. Как при этом поступят с Лёней, и что с ним тут сделают, один Бог ведает. Поэтому я и решила отправить его к Вам. Кто мне помог организовать его побег, я писать здесь не буду, вдруг письмо попадет не в те руки. Лёня Вам сам все расскажет.

Я надеюсь, что Вы примите его, ведь Вы все-таки его отец, и я верю, что Вы сможете защитить его.

Я прощаюсь с вами обоими, у меня не осталось никакой надежды на свободную человеческую жизнь, так пусть эта жизнь будет хотя бы у нашего мальчика. Берегите его, умоляю Вас!

Искренне Ваша, Есения.

Последняя страница письма была адресована Лёне. Леонид, не читая, положил ее рядом с разметавшимся во сне сыном и, вернувшись к Сергею, сел, закрыв лицо руками.

– Ну и в историю ты влип, Лёнька… – тихо заметил Сергей. – Когда она это написала?

Леонид покачал головой:

– Не знаю, я еще не успел поговорить с Лёней, пришлось из дома срочно дергать. Завтра расспрошу подробно.

В этот момент в дверь постучал Николай Степанович:

– Сергей Вадимович, баня почти готова, собирайтесь.

– Ладно, Лёнька, пошли, в бане продолжим, – сказал Сергей, вставая. – Николай Степанович, побудьте с вьюношем, он тут решил приболеть, так посмотрите, чтобы не очень увлекался с этим делом, мы в бане сами справимся.

– Лёня, тебе ничего не нужно? – спросил Леонид, подходя к сыну, который вдруг открыл глаза.

Мальчик отрицательно покачал головой.

– Ну тогда постарайся еще поспать, после сна всегда легче, когда болеешь, а тебе сейчас отдых просто необходим.

– Хорошо, – сказал Лёня и прикрыл глаза.

Через несколько минут Сергей и Леонид уже сидели обнаженные на полкe парилки.

– Ну и что ты теперь намерен делать? – вернулся к прерванному разговору Сергей. – Лёню будут искать. О тебе им тоже, наверняка, все известно… Вам постараются перекрыть кислород.

– Вот поэтому, Серега, я тебе и позвонил, – сказал Леонид. – У меня в голове такой сумбур, что я пока не знаю, что нужно предпринять. Одно могу сказать точно: я хочу забрать у них Есению…

– Как ты себе это представляешь? – нахмурился Сергей. – Так они тебе ее и отдали!

– Я не знаю, как я это сделаю, но думаю, что мне нужно ехать в Сибирь и все на месте разведать.

Сергей скептически посмотрел на него.

– А тебя хотел попросить позаботиться о Лёне, пока я буду в отъезде, – продолжал Леонид, не обращая внимания на скептический взгляд Сергея. – Лучше тебя этого никто не сделает.

– Ну это само собой, сделаю все, как надо! – заверил тот и тут же принялся доказывать: – Но, Лёнька, куда тебе ехать?! Опыта у тебя никакого в таких делах. Пропадешь ведь, это не циферки в кабинете рассчитывать… С ФСБ связываться – себе дороже выйдет! Да и Сибирь тоже не курорт, тем более сейчас – зимой. А вдруг с тобой что-нибудь случится? Я себе потом не прощу, что отпустил тебя на верную погибель…

– Не надо хоронить меня раньше времени! – насупившись, перебил его Леонид. – Чай, не маленький, доеду! Ты, главное, Лёню береги!

– Доехать-то ты доедешь, а там-то что? – продолжал спорить Сергей. – Безумие какое-то! Ну, как ты, бухгалтер, можешь выкрасть человека с хорошо охраняемого секретного объекта?! Ну, подумай сам!

– Серега, прошу тебя, не разубеждай меня! – попросил Леонид. – Я уже все решил! Неужели ты не понимаешь, что я не смогу спокойно жить, зная, что Есения жива, а я ничего не сделал для ее освобождения! Я хочу вернуть ее… Не знаю, сколько нам еще осталось, но она была единственной женщиной, с которой я хотел связать свою жизнь.

– Лёнька, прошло пятнадцать лет! – напомнил ему Сергей. – Вы можете друг друга даже не узнать! О каком связывании ты говоришь?

– Я узнаю ее! – упрямо ответил Леонид. – Я сына узнал по ее глазам! К тому же, через него мы уже связаны и, почитай, никогда не расставались…

– Ну что за мелодраматические нюни! – психанул Сергей. – Лёнька, ты можешь погубить и себя, и сына! Если за ним идут те самые ребята, если они настроены серьезно, то это может плохо кончиться, как ты этого не понимаешь? Тебе судьба подарила сына, так забирай его, заляг где-нибудь, береги, расти его и радуйся. Документы надежные мы тебе выправим.

– Лёне нужна мать, – тихо сказал Леонид. – Он вида не показывает, но переживает за нее очень, я же вижу! Как я ему в глаза смотреть буду, радуясь в каком-то укромном месте, в то время, как она там страдает? Ты не забывай, что она даже не знает, добрался ли Лёня до меня или нет, схватили его или нет! Неизвестность – тяжкое испытание, поверь мне, я через это уже прошел пятнадцать лет назад. И потом, мы же не можем вечно прятаться! Только разобравшись с ситуацией вокруг Есении, можно будет вернуться к нормальной жизни. Так что не отговаривай, а лучше помоги советом.

Сергей вздохнул и сказал:

– Пока я тебе ничего посоветовать не могу, но я подумаю… Боюсь только, что денег на улаживание всех этих дел потребуется не меряно.

– Об этом не беспокойся, деньги у меня есть, – сказал Леонид. – Я взял с собой восемьдесят тысяч… Долларов, естественно.

– Это хорошо… Ладно, утро вечера мудренее, завтра будем принимать окончательное решение. А сейчас давай париться, – сказал Сергей, вытаскивая из бадейки распаренный веник.

Напарившись и окатившись напоследок ледяной водой, они вернулись в дом.

Николай Степанович сидел за столом и читал книгу, а Лёня тихонько посапывал во сне на диване.

– Температура у него спала, – шепотом сказал Николай Степанович. – Я ему, как вы ушли, чайку с малиной дал.

– Спасибо, – поблагодарил его Леонид и осторожно пощупал рукой лоб Лёни.

Мальчик был весь мокрый, но уже не такой горячий, как до этого, хотя щеки у него еще пунцовели яркими кругами, как у русской матрешки.

– На ночь его надо было бы в сухое переодеть, – подсказал Николай Степанович. – А то он пропотел, раскроется и простудится еще больше. У вас есть, что ему надеть? А то могу одолжить свой тельник, у меня есть в запасе новый, ни разу ненадеванный.

– Спасибо, мы так и сделаем, – сказал Сергей. – Николай Степанович, гляньте, пожалуйста, угловую комнату, нагрелась она или нет, если да, то перенесем туда пацана на ночь.

Николай Степанович, вернувшись через несколько минут, позвал Леонида:

– Да, можно нести парня, я ему уже постелил и тельник приготовил. Пойдемте, я вас провожу.

Леонид осторожно поднял сына на руки и понес вслед за Николаем Степановичем.

Переодев так и не проснувшегося сына и уложив его в постель, Леонид вернулся к Сергею.

В этот момент раздался звонок сотового телефона.

Сергей взял трубку.

– Да?… Извини, любимая, заработался. Скоро буду, минут через тридцать. Да, я тоже целую тебя… – отключив трубку, он повернулся к Леониду: – Звонила Нинок, расстраивается, что ужин остывает, а меня все нет. Я обещал ей сегодня пораньше приехать, а сам пропал, – он улыбнулся. – Так что, мне пора ехать – не хочу, чтобы она лишний раз волновалась, да и понюхать нужно: что да как, на крайний случай… Сегодня вы спокойно переночуете здесь. Николай Степанович тебе все покажет, и спрячет, если что… Хотя я уверен, что в этом доме вы в безопасности. А завтра устроим «совет в Филях» и решим, что делать дальше.

После отъезда Сергея, Леонид подсел к камину и еще раз перечитал письмо Есении. Глядя на листки, исписанные ее рукой, он представлял, как она прикасалась к ним, когда писала, и вдруг в безотчетном движении прижался лицом к письму, касаясь губами строк.

«Господи, какой я стал сентиментальный…» – подумал он, спохватившись, и в смущении оглянулся на дверь. «А ты всегда был таким», – возразил ему внутренний голос. «Похоже на то», – согласился Леонид, вдыхая запах письма. От него пахло шоколадом и холстиной, наверное, от Лёниного рюкзака, в котором оно лежало.

Вытащив из кармана рубашки свой паспорт, Леонид вынул из него фотографию и, вглядываясь в лицо Есении, подумал: «Есения, какая ты сейчас? Узнаем ли мы, действительно, друг друга, встретившись?»

В дверь постучал Николай Степанович.

– Леонид Аркадьевич, может, вы покушать хотите? У меня пельмешки налеплены.

Леонид, уже собравшийся было отказаться, услышав про налепленные пельмени, заинтересовался:

– Сами делали?

– Ну да, кто же еще? Я покупных не люблю, – ответил Николай Степанович. – Ну что, пойду, воду поставлю?

– Пожалуй, да. Я вам помогу, – поднялся Леонид. – Вот только на сына взгляну.

– Не надо мне помогать, я сам все сделаю, да все и так уже готово, только в воду закинуть, – сказал Николай Степанович и вышел.

Леонид, вложив письмо Есении обратно в конверт, положил туда же фотографию, и втиснул конверт в нагрудный карман рубашки. Похлопав по нему рукой, он пошел проведать сына.

Лёня спал, сбросив с себя одеяло. Из-под длинного тельника трогательно и беззащитно торчали его худые ноги. Леонид бережно накрыл сына одеялом и, потрогав его лоб, успокоенно вышел из комнаты, направляясь в кухню.

Николай Степанович, обвязав вокруг пояса вафельное полотенце и закатав рукава, из-под которых виднелись полосатые края тельняшки, опускал в кипящую воду большие пухлые пельменины.

– Ну, как он там? – спросил он Леонида.

– Спит, и температура, вроде, уже нормальная, – ответил Леонид, садясь за большой дубовый стол.

Плотно закусив, они разошлись по своим комнатам.

Леонид, пытаясь отогнать одолевавшие его тревожные мысли и воспоминания, включил телевизор, но потом, почувствовав, что не может сосредоточиться на происходящем на экране, выключил его и лег.

Глава вторая

На следующий день Сергей приехал рано утром.

Леонид, сам только что проснувшийся, удивился, увидев друга ни свет ни заря.

– Зашевелились, работники… – пояснил Сергей, проходя в комнату и садясь в кресло. – Я уже видел на тебя и пацана ориентировку. И маму твою до поздней ночи вчера продержали в «гестапо»… Ну как вы тут?

– Лёня еще спит, наверное, – ответил Леонид. – Я к нему еще не поднимался.

– Нужно серьезно расспросить его о побеге и этом самом Озерном, – сказал Сергей. – Я тут ночью думал и понял, что есть только один человек, который способен тебе помочь. И живет он, кстати, в Бердске, под Новосибирском. Так что вставай, времени на выработку плана у нас не так много. Боюсь, что до меня тоже скоро очередь дойдет, нужно их опередить.

Леонид поднялся и, одеваясь на ходу, пошел следом за Сергеем на второй этаж к сыну.

Открыв дверь, они тихо вошли в его комнату и удивленно остановились: Лёни в постели не было.

– Куда он делся? – спросил Сергей, оглядывая комнату.

– Не знаю, – растерянно ответил Леонид и позвал: – Лёня, сынок, ты где?

Под кроватью вдруг раздался какой-то шорох и оттуда показалось настороженное лицо мальчика.

– Ты чего туда забрался? – изумленно воскликнул Леонид.

– А откуда я знаю, кто сюда идет… – насупленно ответил Лёня, вылезая из-под кровати и стряхивая с себя пыль. – Всякое может быть…

– Наш человек! – сказал Сергей и сочувственно посмотрел на потрясенного Леонида.

А тот глядел с похолодевшим сердцем на сына, только сейчас начиная осознавать, что же пришлось Лёне пережить, если у него выработалась подобная реакция.

– Лёня, нам нужно с тобой поговорить. Расскажи-ка нам подробно, что у вас там произошло, – попросил мальчика Сергей, садясь на стул.

– Серега, погоди, – остановил его Леонид, подходя к сыну и щупая ему лоб. – Ты как себя чувствуешь?

– Получше, – ответил Лёня.

– Все равно ложись, не стой босиком на полу, – и он подтолкнул его к кровати.

Лёня забрался под одеяло и посмотрел на Сергея.

– Давай начнем сначала: как тебе удалось бежать? – спросил тот.

– Мама договорилась с одним из офицеров охраны. Тот должен был меня в ящике из-под оборудования вывести из Озерного в Новосибирск и посадить там на поезд до Петербурга.

– Когда это было?

– Сразу после Нового года, третьего января.

– Но это же три недели назад! Почему же ты так долго добирался? – воскликнул Леонид.

– А мама сказала мне, чтобы я не дожидался Новосибирска, а как услышу, что поезд остановился на первой же станции, так сразу потихоньку вылезал из ящика и сам добирался к вам. У меня с собой вместо карты было несколько страничек из атласа автомобильных дорог. Они там, в рюкзаке, лежат. Мама почему-то не доверяла этому охраннику и боялась, что он может меня передать в другое место, такое же, как наш Озерный.

– Ну и?… – поторопил его Сергей.

– Ну и вот, дядя Николай тайком привел меня ночью на склад, посадил в большой деревянный ящик, где лежали опилки и тулуп, и сказал, чтобы я сидел тихо, а он будет ко мне наведываться в пути. Потом ящик погрузили на машину и повезли к тоннелю.

– К какому тоннелю? – заинтересовался Сергей.

– У рудника в сопке есть ход в тоннель, через который поезда выходят наружу и идут на большую землю, – пояснил мальчик и продолжил: – Потом ящик погрузили на платформу, и через какое-то время поезд тронулся. Ехали мы долго. Дядя Николай почему-то ко мне ни разу так и не подошел. Может, у него не было возможности. Когда поезд остановился, это было уже под утро, в Крутояре, я немного подождал, а потом выбил доски, выбрался наружу и побежал между другими поездами. Я все время боялся, что дядя Николай может меня увидеть и остановить. Вот… Мама мне сказала, что меня наверняка будут искать, и чтобы я был настороже, остерегался милиции, ну и тому подобное. Поэтому я не пошел на вокзал, а подошел к машинисту одного из поездов и спросил его, не довезет ли он меня до следующей станции, сказав, что у меня украли деньги, билет купить не на что, а мне нужно срочно доехать к тете. Он сначала отказался, так я стал его упрашивать, говоря, что буду помогать ему уголь в топку закидывать. Он рассмеялся, сказав, что ему на электровозе как раз кочегара и не хватает, и пустил меня к себе в кабину. Так я и ехал от станции к станции по своему атласу. Некоторые машинисты, правда, меня не брали, а один даже хотел сдать в милицию. Так я как дунул от него! Спрятался в товарном вагоне, а тот в это время поехал. Я сначала побоялся выскочить, чтобы не попасться этому гаду, а потом уже страшно стало – поезд быстро пошел. Короче говоря, я в этом вагоне просидел всю ночь, замерз, думал все… Потом, когда поезд остановился, вылез из вагона и понял, что заехал совсем в другую сторону. Пришлось опять возвращаться. Так я постепенно добрался до города Тихвина, это мама мне сказала, чтобы я ехал не до Ленинграда, а вышел в Тихвине, а там сел на автобус, который идет до города. Я так и сделал.

– И что же ты ел в дороге? – тихо спросил его Леонид.

– Сначала то, что мне мама с собой положила, а потом машинисты иногда меня угощали, так и ехал…

– Мда… – сказал Сергей, с сочувствием посмотрев на мальчика. – Одно остается не ясно: если у дома твоего отца дежурили «топтуны», то как они могли пропустить тебя во двор незамеченным? Там работают серьезные ребята, а не лохи, как их иногда пытаются изобразить в книжках.

– Может быть, они не поняли, потому что я шел не один, – предположил мальчик.

– В каком смысле?

– А мне на углу улицы стало совсем плохо, и какая-то тетенька помогла мне дойти до самого подъезда. Она даже несла мой рюкзак.

– Она вела тебя за руку? – спросил Сергей.

– Нет, под руку, у меня ноги были, как ватные, – ответил Лёня.

– Что ж, вполне возможно… – задумчиво заключил Сергей. – Видимо, ждали одного, потому и не заподозрили женщину с пацаном. Повезло… Ну, что же, хлопцы, идите позавтракайте, а потом, Лёня, нарисуешь нам план вашего Озерного, сможешь?

– Конечно! Я там все знаю. Нас же никуда не выпускали, так что я излазил долину вдоль и поперек, – ответил Лёня и, запнувшись, добавил: – Сколько было позволено, конечно…

Через час карта была готова. Лёня подробно изобразил не только все наземные объекты, расположенные в котловине между сопками, но и высокий двойной забор из колючей проволоки, в несколько линий натянутой между алюминиевых столбов и, вероятно, находящейся под током, чего Лёня знать наверняка не мог, поскольку туда никого, кроме военных, не допускали. Этот забор шел по внутренней стороне сопок, окружая всю долину. По широкому коридору около трех метров шириной, между проволочными стенами, ходили охранники с собаками, а на алюминиевых столбах были установлены камеры слежения.

– Тэ-экс… – протянул Сергей. – Местечко негостеприимное! Ни туда, ни обратно… Не представляю, вьюнош, как твой отец туда собирается проникнуть, да еще и выйти обратно с твоей мамой! Похоже, что тут нет никаких путей-лазеек. Видно, действительно, придется звать на подмогу Федора.

– А кто это? – спросил Леонид.

– Мой названный брат. В Бердске живет, я уже говорил тебе. Я ему жизнью обязан, он меня в Афгане на себе из засады вытащил…

– Ты мне этого не рассказывал, – удивленно посмотрев на него, сказал Леонид.

– Как видишь, мы друг другу не все рассказывали… – усмехнулся Сергей. – У меня в жизни тоже были моменты, о которых я не люблю вспоминать. Ну да как-нибудь расскажу… Так, ну все, я поехал на работу, понюхаю обстановку. Если что, позвоню, а так ждите к вечеру.

– Хорошо.

Однако днем Сергей неожиданно вернулся и с порога объявил Леониду:

– Придется, Лёнька, нам активизироваться. По городу идет неслабый шмон. Ко мне на работу уже был звонок, спрашивали, не знаю ли я, где тебя разыскать. Я сказал, что ты вроде на две недели отчалил в очередную командировку, но не знаю куда. Обещал сообщить, как только ты появишься. Так что нам срочно нужно избавляться от твоего нынешнего внешнего вида.

– Это как? – не понял Леонид.

– Вот, – сказал Сергей, поставив перед ним сумку. – Здесь одежда. Твою мы ликвидируем, оденешься в это. Скоро подъедет классный специалист с «Ленфильма», будем делать из тебя другого человека, – и он, вытащив из кармана чей-то паспорт, раскрыл его и положил перед Леонидом.

– Кто это? – спросил Леонид, разглядывая фотографию, с которой на него смотрел короткостриженный смуглый мужчина с седыми висками и тяжелым, так называемым, волевым подбородком.

– Это ты – гражданин Эстонии, Велло Тынсо, – ответил Сергей, серьезно глядя на Леонида.

– Но мы с ним совершенно не похожи! – воскликнул Леонид. – У него лицо другое, прическа, да и по колеру он темнее, чем я.

– Потому я и побеспокоил лучшего специалиста-гримера, чтобы ты стал похож, – сказал Сергей. – Зато ты как эстонец сможешь без приключений выбраться из Питера.

– А он тоже мало похож на эстонца, какой-то чернявый и кожа смуглая, – заметил Леонид.

– Слышал бы он тебя сейчас, – хмыкнул Сергей, – в драку бы полез! Он и по характеру мало похож на эстонца, но не дай Бог сказать ему об этом – вспыльчивый очень. Он родом из Тарту, а там в свое время стояло два казачьих полка… Может, оттуда и смуглоту его надуло…

С улицы посигналили.

– О, это, наверное, уже Оля приехала, пойду встречу, – сказал Сергей. – А план я тебе потом объясню.

Через несколько минут он вернулся в комнату в сопровождении невысокой, очень уютной светловолосой женщины лет сорока пяти с квадратным чемоданчиком в руке.

– Леня, познакомься, это Ольга Шаркович, супер-мастер с «Ленфильма» и жена одного замечательного актера. А это, Олечка, Леонид – ваш подопытный.

– Здравствуйте, – поздоровался Леонид, подходя к женщине и помогая ей снять пальто.

Она тоже поздоровалась с ним и окинула его внимательным взглядом.

Повесив пальто Ольги на вешалку, Леонид нерешительно остановился посреди комнаты.

– И что мне делать? – спросил он.

– Пока ничего. Присядьте, пожалуйста, вот здесь, поближе к свету, – ответила гример.

Леонид послушно опустился на стул рядом с торшером.

Сергей передал Ольге паспорт с фотографией человека, чьим двойником должен был стать Леонид.

Ольга, надев очки, внимательно посмотрела на фотографию, а потом, отложив паспорт в сторону, подошла к Леониду.

Оглядывая его, она попросила Леонида медленно повернуть голову в разные стороны. Он чувствовал себя очень неловко под ее изучающим взглядом – женщины уже давно так пристально не разглядывали его, впрочем, во взгляде Ольги не было ничего личного, это был взгляд специалиста. Более того, она, словно почувствовав его смущение, ободряюще улыбнулась ему, отчего он сразу повеселел и расслабился.

– На какой срок вам нужно изменить свое лицо? – наконец спросила она.

Переглянувшись с Сергеем, Леонид ответил:

– К сожалению, не знаю, возможно, надолго.

– А точнее?

– Думаю, минимум на неделю, а там видно будет, – ответил Леонид.

– Так, ну что же, – сказала Ольга, поворачиваясь к Сергею. – Будем делать из клиента смуглого брюнета, – и она пояснила Леониду: – Сейчас я вас подстригу под оригинал. Хорошо, что у вас волосы длинные, короткая стрижка придаст вам совсем другой облик. Кроме этого, волосы и брови покрасим в темный цвет. Глаза у вас серые, значит, придется их спрятать под карими линзами. Ну а смуглости добьемся с помощью автозагара. Да… и, наверное, нужна капа…

– А это еще что такое? – не понял Леонид.

– Накладные челюсти, насадка на зубы. Боксеры такие обычно надевают перед боем, знаете? А еще игрушки делают – имитацию вампирских зубов, видели, наверное, в киосках? Но мы вам сделаем настоящие. Правда, это дорогое удовольствие и потребует нескольких дней, зато очертания лица поменяются значительно и придадут более массивный вид вашему подбородку. Вот, в общем-то, и все.

– А этого будет достаточно? – с сомнением спросил Леонид.

Гример усмехнулась:

– Мама родная не узнает… И никто не усомнится, что этот паспорт – ваш.

– А эта, как ее, капа… не выпадет в самый ответственный момент? – продолжал допытываться Леонид.

– Не выпадет, – успокоила Ольга. – И никто не заметит, что она у вас надета…

– Ну что же, приступайте, – одобрил ее план Сергей.

– Леонид, я вам сейчас напишу, какой крем нужно купить для автозагара, – сказала Ольга, вынимая блокнот из чемоданчика, в котором лежали различные гримерные аксессуары, – он действует через два-три часа после применения и держится дня три. Так что купите с запасом, загар придется периодически обновлять. А линзы купите вот в этом магазине, – она все записала на листочке и протянула его Леониду. – А насчет капы я сейчас позвоню. Сергей, где у вас телефон?

– Пойдемте, я вас провожу, – сказал Сергей.

Вернувшись, Ольга сказала:

– Через три часа мой знакомый освободится, можем съездить к нему сделать слепок для капы. Можно, конечно, его сюда пригласить, но лучше, если мы к нему приедем прямо в клинику, где есть все необходимое оборудование. Капу он обещает сделать за сутки, но нужна будет примерка и, возможно, не одна.

Леонид промолчал, вопросительно глядя на Сергея.

– Съездим сами, время дорого! – решил тот. – А что сейчас? – спросил он, обращаясь к Ольге.

– А сейчас я подстригу и покрашу Леонида, – ответила она. – Здесь есть ванная?

– Конечно, пойдемте, – сказал Сергей, открывая дверь в соседнюю комнату.

Ольга, взяв свой чемоданчик, пошла за ним, сказав Леониду, что позовет его, как только все подготовит.

Через полтора часа Леонид с изумлением уставился в зеркало, глядя на свой измененный облик, действительно чем-то напоминающий лицо с фотографии. Короткий ежик черных волос омолодил его лет на пять, попутно сделав похожим на военного в расцвете карьеры. А слегка посеребренные сединой виски говорили о том, что на его долю выпало немало испытаний.

Ольга, удовлетворенно осмотрев результат своих трудов, сказала:

– Ну вот, загар и карие линзы дополнят картину, сами себя не узнаете… А знаете, вам очень идет короткая стрижка! Теперь дело за капой. Собирайтесь, доктор нас ждет через час, – и она начала собирать разложенные на столе гримерные атрибуты.

Сергей, который все это время занимался своими делами на первом этаже, пропустил процедуру перевоплощения Леонида и, услышав их шаги, крикнул снизу:

– Ну, как там у вас дела?

– Мы практически закончили, можем ехать в клинику насчет капы, – ответила Ольга. – Леонид, вот держите – это красящий шампунь, будете поддерживать темный цвет. А по мере роста волос нужно будет подкрашивать корни вот этой краской. Инструкция здесь прилагается, если вы не сможете сходить в парикмахерскую, и будете краситься сами…

– Да вы что, я со стыда сгорю краситься в парикмахерской, – возразил Леонид. – Еще подумают, что я редкой сексуальной ориентации.

– Не такая уж она сейчас и редкая, – усмехнулась Ольга. – Ну ладно, пойдемте.

Спустившись вниз, Леонид предстал перед Сергеем, который в этот момент пил пиво из бутылки.

Увидев Леонида, специально оттопырившего челюсть, чтобы еще больше стать похожим на человека с паспорта, Сергей даже поперхнулся и смог только поднять в одобрении большой палец вверх.

Постучав по груди кулаком и откашлявшись, он воскликнул:

– Терве, Велло! Прямо брат его родной, глаза только выдают, но ничего, линзы вставишь, тогда и я вряд ли вас различу. Ну, надо же, совсем другой человек! Можно и в город выйти, никто тебя не узнает!

– Ребята, пора в клинику, – напомнила им Ольга, прерывая восторги Сергея. – Эдуард Абрамович не любит, когда к нему опаздывают, да и у меня сегодня еще работа на телецентре.

– Я только к сыну быстренько загляну, – сказал Леонид.

Сергей собрался что-то возразить, но промолчал.

Леонид, подойдя к двери в комнату, отведенную сыну, прислушался: там было тихо. Подумав, что Лёня спит, Леонид осторожно открыл дверь. Но тот не спал, а читал книгу, придвинув торшер поближе к изголовью дивана.

– Сынок, что ты читаешь? – спросил Леонид, входя в комнату.

– Да так, рассказ один, Стефана Цвейга. «В сумерках» называется, – ответил Лёня, поднимая взгляд на отца и тут же обомлевая: – Что это с вами сделали?

– Конспирация, – объяснил Леонид, улыбнувшись. – Не узнать меня, правда? – и добавил: – Я же тебя просил называть меня на «ты», мы же с тобой одной крови.

– Я привыкну, – пообещал Лёня и восхищенно констатировал: – Нет, а здорово вас изменили, не узнать! Если бы не голос, не поверил бы, что это вы.

– Мне сейчас нужно будет уехать к доктору, он мне еще какую-то насадку на зубы сделает, будет у меня такой тяжелый скандинавский подбородок. И линзы себе карие поставлю.

– Это все для того, чтобы вас… тебя никто не узнал? – спросил Лёня.

– Ну да, – ответил Леонид. – Дядя Сережа план разработал, по которому не мне поддельный паспорт делают, а меня под чужой паспорт подделывают. Говорит, что я с этим паспортом смогу спокойно выбраться из города. Представляешь, сынок, в какую историю мы попали, прямо кино какое-то! Ну ладно, я поехал, а ты лежи, не вставай, тебе нужно как можно быстрее выздоравливать. Если что, позови Николая Степановича, он рядом будет. Пока!

– Пока, – ответил Лёня.

Уже на выходе Леонид повернулся к сыну и хитро спросил его:

– А рассказ-то интересный?

Он помнил, как в ранней юности, стянув у матери томик Цвейга и прочитав «В сумерках», ужасно возбудился и мечтал, чтобы ему самому повстречалась такая же раскрепощенная девушка, как в этом рассказе. Причем, он был уверен, что он бы так просто не отступился от нее, как это сделал герой рассказа, а наоборот, выжал бы из ситуации все, что только возможно… Короче говоря, он потом несколько месяцев пребывал в плену жарких эротических фантазий, обуревавших его после прочтения Цвейга.

Лёня же, чуть покраснев, опустил глаза в книгу и кивнул:

– Ничего, читать можно.

Леонид хмыкнул и, помахав ему рукой, вышел.

Сергей и Ольга, уже одетые, стояли в прихожей.

В город они ехали на вишневой «девятке», которая для отвода глаз заменила джип Сергея. До клиники они добрались за полчаса.

Эдуард Абрамович, пожилой доктор с пышной седой шевелюрой, ждал их в ординаторской, читая какой-то медицинский журнал и попыхивая сигаретой, торчащей из короткого желтого мундштука.

Увидев входящих Ольгу, Сергея и Леонида, он встал из-за стола и пошел к ним навстречу.

– Здравствуй, Эдик, – поздоровалась с ним Ольга, целуя его в щеку.

– Здравствуй, Оленька, аппетитно выглядишь, – поцеловав Ольгу в ответ, Эдуард Абрамович обнял ее за плечи и, повернувшись к мужчинам, сразу перешел к делу: – Господа, чем могу быть полезным?

Ольга что-то тихо сказала ему на ухо.

Кивнув, Эдуард Абрамович выпустил ее из объятий, приглашая всех к себе в кабинет.

Вымыв руки, он усадил Леонида в стоматологическое кресло и, осмотрев его, поинтересовался:

– Так, ну и что бы вы хотели иметь?

Сергей молча протянул ему фотографию Велло.

– Тэк, тэк, – сказал Эдуард Абрамович, переводя взгляд с фотографии на подбородок Леонида. – Понятненько: чуть повысим прикус… нижнюю челюсть выдвинем немного вперед… тэ-эк… а зубы полностью перекроем. Ну что ж, давайте, сделаем вам слепок, молодой человек.

Он вышел в соседнее помещение и через некоторое время вынес оттуда оттискную ложку – железную штуковину, похожую на совок, с зеленой массой внутри.

– Откройте рот, молодой человек, и пошире, мне это нужно в вас засунуть, – попросил Эдуард Абрамович, в речи которого постоянно проскальзывали какие-то местечковые еврейские интонации.

Леонид послушно распахнул рот. Доктор впихнул ему «совок» внутрь и прижал так, что Леониду показалось, будто зеленая каша тут же расползлась по нёбу, плотно облепляя рот целиком.

У Леонида мгновенно заломило зубы от этой «каши» с привкусом то ли мяты, то ли ментола. Ему даже начало казаться, что он задыхается.

– Все, можете пока закрыть рот, – сказал Эдуард Абрамович. – Теперь посидите так спокойно.

«Изнутри задушат!» – в панике подумал Леонид, сжимая челюсти, и жалобно посмотрел на Ольгу.

– Потерпите, это ненадолго, – успокаивающе улыбнулась она ему. – Вам что, никогда не делали слепков?

Леонид отрицательно поводил глазами.

– Наверняка не делали, у молодого человека замечательные зубы, – ответил за него Эдуард Абрамович, одобрительно глядя на Леонида. – Я не нашел у него ни одного удаления. Видимо, хорошо следит за своим здоровьем, уважаю!

Но Леонид не обратил внимания на комплимент, потому что в этот момент усиленно боролся с неожиданно подкатившей тошнотой.

Через несколько долгих минут Эдуард Абрамович просунул Леониду в рот пальцы, слегка пахнущие табаком и, раскачав «совок», содрал его с окоченевших и ноющих зубов пациента.

Леонид облегченно вздохнул. Подобрав языком оставшиеся во рту крошки «каши», он выплюнул их в мисочку слева от кресла и вытер губы платком.

– На сегодня все, – сказал Эдуард Абрамович. – Приедете завтра в девять утра, я сделаю припасовку капы.

– А сколько это времени займет? – поинтересовался Сергей.

– Завтра и посмотрим. Возможно, придется повозиться.

– А можно это сделать как-нибудь побыстрее? – спросил Сергей.

– Уважаемый, быстро можно только выбить зубы, а чтобы новые сделать – требуется время. На все есть своя технология… Тем более на изготовление капы. Я и так оставляю нашего техника работать в ночь. А в спокойном состоянии это заняло бы около недели…

– И сколько мы будем должны за это удовольствие? – спросил Леонид, незаметно для себя переходя на еврейские интонации доктора – он всегда был «речевой промокашкой».

Эдуард Абрамович насмешливо взглянул на него:

– Попрошу не примазываться, молодой человек, еврея из вас все равно уже не получится, это надо впитать с молоком мамы. А ваша мама, я так думаю, далеко не еврейка.

– Извините, – сказал, покраснев, Леонид. – Я не хотел вас передразнивать, это случайно получилось. Мама говорит, что у меня с детства способность к языкам.

– И что вы себе думаете, с чего бы мне это обижаться? – рассмеялся Эдуард Абрамович. – Говорите, как хотите, и дай вам Бог здоровья!

Сергей нетерпеливо кашлянул, решив вернуть разговор в нужное русло.

– Ах да! Сколько это стоит… – вспомнил Эдуард Абрамович заданный вопрос. – По цене я буду разговаривать с заказчиком, я так понимаю, что заказчик это вы? – спросил он, глядя на Сергея.

– Ну, пусть буду я, – кивнул Сергей. – Так сколько же?

Повернувшись к Ольге, тихо сидящей на стуле в углу кабинета, Эдуард Абрамович спросил ее:

– Это тебе близкие люди?

– Очень близкие, – ответила та. – На задание идут…

– Ну тогда с вас сто доллaров, – сказал Эдуард Абрамович, сделав ударение в слове «долларов» на втором слоге. – И остальное меня не касается…

Расплатившись и попрощавшись с Эдуардом Абрамовичем, они вышли из клиники.

– Ольга, куда вас отвезти? – спросил Сергей, открывая перед ней дверцу своего джипа.

– На Чапыгина, шесть, – ответила та, садясь в машину. – У меня еще сегодня съемка.

– Вас будут снимать? – с любопытством посмотрел на нее Леонид.

– Нет, снимать будут программу, а я привожу ее участников в надлежащий вид, – улыбнулась Ольга.

Высадив Ольгу у телецентра, Сергей свернул на улицу Академика Павлова, направляясь в сторону Кантемировского моста.

– Лёнь, я тебя отвезу на дачу, а сам съезжу домой, – сказал он. – А то Нинок еще подумает, что я завел себе любовницу, и бросит меня. А завтра я за тобой заеду, часов в восемь. Будь готов.

– Всегда готов! – шутливо откликнулся Леонид и, подумав, добавил: – Но, похоже, не ко всему…

На следующий день, ровно к девяти утра, Сергей привез Леонида к Эдуарду Абрамовичу, который ждал их с уже готовой «продукцией».

Увидев в руках доктора белую зубастую конструкцию, Леонид остановился, испуганно представив, что ему придется носить этот «щучий ряд» во рту. Но он терпеливо снес, пока доктор производил ему примерку, вкладывал копировальную бумагу в рот, заставляя то сжимать, то разжимать зубы, и стачивал с капы лишнюю пластмассу противно визжащей бормашиной.

Потратив полчаса на припасовку капы, доктор, наконец, удовлетворенно кивнул и, попросив фотографию прототипа, сравнил с ним Леонида.

– Ну что, вроде похожи? – спросил он, обращаясь к Сергею.

– Да, очень похожи, – согласился тот. – Лёнька, попробуй что-нибудь сказать, – попросил он Леонида. – Скажи: «терве»…

Но у Леонида, который ощущал жуткое неудобство от чужеродного предмета во рту, вместо «терве» получился какой-то рвотный звук.

– Мда… – сказал Сергей и расхохотался.

Быстро вытащив капу изо рта, Леонид спросил у Сергея с надеждой:

– А Велло не может быть глухонемым?

Сергей замахал на него руками, опять расхохотавшись:

– Да ты что, он этого не переживет!

– Ничего-ничего, с речью вы постепенно справитесь, – вмешался Эдуард Абрамович и, протянув Леониду зеркало и фотографию, сказал: – Вы лучше посмотрите на себя. Вас все удовлетворяет? Наденьте и посмотрите, чтобы вы потом не говорили, что Эдик Кацовский вас плохо обслужил.

Леонид снова надел капу и посмотрелся в зеркало.

Оттуда на него глянуло чужое лицо. Он и так не мог привыкнуть к новому облику, а тут, увидев, во что превратила капа его чудесный подбородок, чуть не упал.

– Клашавец! – прокомментировал он, чувствуя, как растерявшийся язык заметался во рту, не зная, к чему прикоснуться, чтобы произвести в новом пространстве правильные звуки. – Но похож!

– Однако предупреждаю: эту вешчь носить долго нельзя, у вас могут начаться изменения в суставах, – сказал Эдуард Абрамович. – Потому пользуйтесь только в крайней необходимости.

– А при чем тут суставы? – удивился Сергей и недоуменно посмотрел на руки Леонида.

– Вы не туда смотрите, – усмехнулся доктор. – Суставы есть не только на руках и ногах. На голове они тоже имеются.

Леонид и Сергей непонимающе уставились на него.

– Да, боже ж мой, я имею в виду челюстные суставы! – воскликнул Эдуард Абрамович, закатывая глаза в потолок от их непонятливости.

– А-а, – протянули Сергей и Леонид и, переглянувшись, рассмеялись.

Завернув капу в носовой платок, Леонид поблагодарил доктора.

Тот, пожав им руки, сказал на прощание:

– Не за что, приходите еще. И дай вам Бог успеха в вашем очень секретном задании!

– Спасибо, Эдуард Абрамович, – искренне поблагодарил Сергей и вышел из кабинета, подталкивая Леонида в спину. – Все, теперь купим тебе линзы и автозагарный крем – и порядок! А потом заедем и сфотографируем тебя на будущий паспорт.

Фотографу они заказали на крайний случай двойной комплект фотографий. Сергей забрал часть фотографий, чтобы сделать ему российский загранпаспорт на другое имя, ведь уже была дана ориентировка на Батурина, а остальные фотографии они оставили для документов, которые Леонид должен будет приобрести в Таллине.

Вечером, когда Леонид примерял все «обновки» скопом, Сергей, внимательно оглядев его, сказал:

– Да, Лёнька, великое дело – конспирация! Ты действительно стал похож на Велло… Скоро приедет его напарник, посмотрим на его реакцию, но то, что в тебе ничего не осталось от Батурина, это точно!

Леонид, одетый в камуфляж, молча рассматривал себя в зеркало. Если линзы ему не очень мешали, то капа неприятно оттопыривала губы.

– Пойду, покажусь сыну, – сказал он, тщательно выговаривая слова, и вышел.

Лёня сидел перед телевизором и смотрел какой-то видеофильм.

Увидев вошедшего Леонида, он посмотрел на него и улыбнулся:

– Папа, тебя уже вообще не узнать! Боюсь, что мама не поверит, что это ты.

– А я скажу ей заветное слово, – пошутил Леонид. – Ну что, как считаешь: правда, меня не вычислят?

– Ни в жисть! – отрицательно мотнул головой Лёня.

В этот момент раздался стук в дверь.

– Лёнька, приехал Пууметс, – сказал Сергей, просовывая голову в комнату. – Пошли, покажешься.

Леонид, подмигнув сыну, вышел вслед за Сергеем.

– Ты его не предупреждал? – спросил Леонид тихо, догнав Сергея у дверей в гостиную.

– Нет, мне самому интересно, как он среагирует, – ответил Сергей и распахнул дверь.

– Ну вот, мужики, знакомьтесь! – воскликнул Сергей и представил их друг другу: – Лёнька, это мой коллега из Эстонии, Уно Пууметс, а это Леонид – мой школьный товарищ.

– Добрый вечер, Уно, приятно познакомиться, – сказал Леонид, улыбаясь, потому что в голове у него вдруг завертелось абдуловско-фарадинское: «Уно, уно, уно, ун моменто…»

Уно же, взглянув на Леонида, на секунду замер, а потом протянул Леониду руку, поздоровавшись с характерным эстонским акцентом:

– Сдравствуйтте.

– Ну как, Уно, похож Лёнька на Велло? – спросил Сергей.

– Немношко похош, – сдержанно подтвердил Уно.

– Да какое там немножко! – не согласился Сергей. – Я его когда увидел, так охренел просто! Думаю, провезешь его без проблем.

Уно промолчал, открыто разглядывая Леонида.

– Ну ладно, мужики, садитесь, обсудим все за ужином, – предложил Сергей. – Николай Степанович парной свининки нажарил. Лёнька, зови сына, и сними пока все эти причиндалы.

Леонид отщелкнул в руку одну из линз и шутливо посмотрел на Сергея разноцветными глазами:

– А что, если вот так оставить? Один серый, другой карий – два веселых глаза!

Сергей скептически посмотрел на него:

– Нет, мне так не нравится, будешь слишком выделяться. Да и вид у тебя какой-то дебильный!

– Ну спасибо! – оскорбился Леонид и отщелкнул вторую линзу, вернув цветовую симметрию своим глазам.

– А мне понравилось… – вежливо сказал Уно. – Очень красиво, как у египетской кошки…

– Понял, Лёнька? – заржал Сергей. – Так что иди, разоблачайся, пока фараоном не стал!

– «Ха-ха-ха»! – передразнил его Леонид и, направляясь за Лёней, с улыбкой подумал: «Наверное, это был тонкий эстонский юмор…»

После ужина Уно уехал.

Отправив Лёню спать, Сергей с Леонидом сели с коньячком у камина, решив еще раз обсудить предлагаемый Сергеем план. В углу тихо бормотал телевизор.

– Гримомаскировку мы соблюли, – начал Леонид, – но боюсь, что могут возникнуть проблемы на границе с языком, я и так с этой капой разговариваю, как будто у меня полный рот каши, а эстонского языка так и вовсе не знаю. Какой из меня эстонец…

– Лёнька, ты, главное, не волнуйся, – начал успокаивать его Сергей. – Смотри: ты, гражданин Эстонии Велло Тынсо, вместе со своим напарником Уно Пууметсом возвращаешься домой – в Таллин. Перед отъездом из Питера ты «набираешься», да так, что и по дороге остановиться не можешь – все время добавляешь. Если к тебе на границе кто-нибудь обратится по-эстонски, то при эстонском паспорте ты имеешь единственную возможность не понимать их язык – если будешь в сосиску пьяным, тогда тебя и простое «терве» спасет. А остальное за тебя скажет Уно. Вам, главное, проехать наш пропускной пункт, а эстонский вас даже проверять не будет – номера у машины таллинские. Так что придется тебе побыть немного артистом. Дальше: в Таллине Уно тебе поможет с приобретением документов гражданина Панамы или Чили – на выбор, и посадит на самолет, улетающий в Казахстан. Сыграешь роль иностранца, отправляющегося в Алма-Ату, а уже оттуда по российскому паспорту поедешь в Новосибирск поездом. С этой стороны тебя ждать вряд ли будут. Так что, думаю, доедешь спокойно. В Новосибирске сядешь на автобус, идущий в Бердск, там найдешь Федора Савельева, передашь ему письмо от меня… Только ему я и могу тебя доверить!

– Ты меня совсем заинтриговал, – сказал Леонид. – Уже в какой раз о нем упоминаешь. Что в нем такого особенного?

– Да все! – ответил Сергей. – Хотя с виду обыкновенный мужик, только очень здоровый. Нас с ним свела судьба в Афгане в восемьдесят пятом году. Он и еще трое бойцов сопровождали мой танк-разведчик, обеспечивая прикрытие от гранатометчиков. А в Афган он попал полудобровольно. Ему на ту пору шел уже сорок второй год. В общем-то, уже много для отправки на войну, но в части, где он служил, произошла неприятная история вокруг направления в Афганистан. Командир части должен был командировать туда кого-то на замену командира взвода, и решил на борьбу с «духами» отправить молодого лейтенанта, которого по какой-то там причине очень не любил. А у лейтенанта в это время должна была рожать жена, вернее, не совсем жена, а женщина, с которой он жил в гражданском браке. Лейтенант прибежал к командиру части, объясняет: так, мол, и так, но тот непреклонен: посылать, говорит, кроме тебя, больше некого, официально ты не женат, так что собирай вещички и на выезд. А ночью жена этого лейтенанта прибежала за Федором: «Спасай, Федор Поликарпович, как бы мой чего не натворил на пьяную голову!».

Федор отправился с ней и застал в умат пьяного лейтенанта, который в этот момент раздумывал: то ли в бега податься, то ли руки на себя наложить, то ли командира части пришить… В общем, впал парень в отчаяние. Тогда-то и пошел Федор к командиру части проситься вместо этого лейтенанта в Афган. Командир, скрепя сердце, согласился. Лейтенант потом Федору письмо прислал с благодарностью и фоткой новорожденного сына, которого он назвал Федькой. Вот. А воевал Федор трезво и грамотно, я ему как-то сразу стал доверять, было в нем что-то такое… необъяснимо надежное. Говорил он так спокойно и немного странно, с каким-то необычным выговором и словами. Это я уже потом узнал, что он был потомком офеней.

– Офеней? Это еще кто такие? – спросил Леонид.

– Слышал, говорят: по фене ботать?

– Ну да, это, кажется, воровской жаргон, – сказал Леонид.

– Да, только феня или еще «музыка блатная», оказывается, была не сразу воровским жаргоном, а досталась ворам от офеней. А офени представляли собой что-то типа профессионального общества коробейников, которые в прошлом веке ходили с мелким товаром от Сибири до Кавказских гор и Берлина. И поскольку они были связаны с материальными ценностями, то у них был придуман свой язык, позволяющий им не только обмануть лоха, то есть покупателя, но и уберечься от злодеев. Хотя от злодеев они имели и более действенное орудие – собственную борьбу «любки», да и вообще много чего чудесного умели. Однажды я был такому чуду свидетелем. Мы тогда ночью выходили из окружения. Наша колонна была разбита, в живых осталось только пятеро, включая меня. Двое были ранены, один – серьезно, в грудь, его приходилось нести на плащ-палатке. Мы, как мыши, пробирались по дну узкого ущелья, надеясь в темноте выйти к своим. И вот, продвигаемся потихоньку, вдруг видим: впереди свет. Мы ребят остановили, а сами с Федором подобрались поближе. Смотрим: прямо посреди узкого ущелья, не больше семи метров в ширину, горит костер, и порядка десяти духов сидят вокруг него и закусывают. Вот черт, думаю, как же теперь мы пройдем? У нас из боезапаса осталась только горсть патронов и несколько гранат Ф1, лимонки то есть, которые здесь применять было самоубийством – спрятаться не успеешь – самого нашпигует, как кровяную колбасу гречкой. Тут Федор меня тихонько потянул за рукав, показывая, чтобы я отошел за каменный выступ. А сам, сев на землю, вытащил из «лифчика» две лимонки. Потом, отрезав от ремня две тонких кожаных полоски, начал обматывать ими гранаты, плотно прижимая чеку к корпусу. «Если что, прикрой!» – сказал он и, вдруг встав в полный рост, двинулся по ущелью прямо к костру. Я так обалдел, что даже не успел остановить его. Смотрю, как он идет, и думаю: наверное, крыша у Федора съехала. И вдруг он исчез… Я сначала подумал, что это у меня что-то со зрением, но нет – Федор, действительно, бесследно исчез. А духи сидят себе спокойно вокруг костра, переговариваются. Не знаю, сколько я сам просидел в обалдении, когда Федор, как будто из воздуха вдруг появился прямо передо мной. «Ложись!» – крикнул он шепотом и, растянувшись рядом, прижал меня к земле. И тут как громыхнет!.. Со стороны духов раздались крики, а языки пламени разлетелись во все стороны крохотными костерками. И опять все стало тихо. «Ну вот, пошли, посмотрим», – говорит Федор, поднимаясь, и вдруг морщится: «Руку, – говорит, – вот обжег, пока гранатки в костер подкладывал». «Как подкладывал?! – спрашиваю я. – А духи что же, сидели и спокойно смотрели, как ты их готовишься взорвать?» «Как видишь», – хитро сощурился Федор, это у него заменяло улыбку, и пошел в сторону бывшего духовского привала. Из духов лишь один еще был жив, пришлось его добить, чтобы в спину не шмальнул…

Когда мы выбрались и даже донесли живым нашего раненого, я ничего про Федора никому не сказал, но потом сам начал пытать его про всю эту историю: как это у него получилось, что он сначала исчез, а потом неожиданно появился, словно из воздуха? Как будто шапку-невидимку на себя надел, а потом снял. «Вот-вот, шапку-невидимку, – подтвердил он. – Да только не на себя, а на тебя». «Не понял», – говорю. «Никуда я, – объясняет, – не исчезал, это ты меня просто перестал видеть». «А как ты это сделал?» – спрашиваю. «А вот натянул тебе по самый нос эту самую шапку-невидимку, из-за которой ты меня и не видел, а потом снял ее», – пошутил он. «Врешь!» – говорю. А он так хитро посмотрел на меня и вдруг исчез. Я даже рукой поводил по тому месту, где он стоял. Потом чувствую, как меня кто-то нежно сзади за горло берет… Голову поворачиваю – Федор! Как успел за спину зайти?! «Научи!» – говорю. А он смеется: «С детства, паря, этому обучен, на скорую руку не объяснить, а обстоятельней – времени мало». Вот такой мужик. Нас его умение еще не раз выручало, особенно в разведке. А когда меня ранило, он вот также прямо из-под носа у духов вынес меня полумертвого, без него бы я домой наверняка вернулся в «консервах»…

– Надо же, я о таком даже не слышал никогда! – недоверчиво покачал головой Леонид. – Просто фантастика какая-то! Мне уже не терпится познакомиться с твоим Федором. Кстати, Серега, коли мы заговорили с тобой на тему Афгана… Я тебя никогда не спрашивал, хотя давно хотел узнать: что у тебя произошло с твоей военной карьерой?

– Ты же знаешь: меня турнули из рядов «за дискредитацию высокого воинского звания», – усмехнувшись, ответил Сергей.

– Это я знаю, – отмахнулся Леонид. – Я имею в виду, почему тебя, заслуженного боевого офицера, перевели после Афгана в какую-то заштатную часть? Ты же был офицером ГРУ…

Вздохнув, Сергей налил себе рюмку коньяка, посмотрел сквозь нее на огонь в камине и, выпив до дна, сказал:

– Ну, положим, не в заштатную, и там служить можно было… А перевели за то, что сам был дураком – пошел против течения… Меня послали в Афганистан с заданием отслеживать связи моджахедов с пакистанской, американской и НАТОвской разведками. За то время, что я там пробыл, мне удалось многое узнать и понять. Я одним из первых довел до сведения нашего Генерального штаба о вызревании в Афганистане новой силы – талибов – которая на основе фундаменталистского ислама сломает племенные, этнические перегородки и придет к власти в этой стране. И что эта сила, по сути, явится авангардом антиславянских, антихристианских сил, слепо действующих по указке американского, а точнее, сионистского капитала. Вот за этот прогноз я и был изгнан из ГРУ, так как мое мнение противоречило позиции Козырева-Примакова… Я также считал, что необходимо поддержать Бабрака Кармаля, но у руководства и на этот счет было другое мнение: решив, что Кармаля быстро сожрут, его попросту бросили, по сути дела, предав. А тот еще два года держался, ну, а потом… – Сергей махнул рукой. – Вот и имеем мы теперь под боком замечательного соседа… Бедные пацаны из Московского погранотряда на афгано-таджикской границе постоянно под смертью ходят. Впрочем, америкосы со своей подлой политикой тоже когда-нибудь доиграются, известна ведь восточная мудрость, что тигра не приручишь, сколько его не корми, рано или поздно он нападет, так что лучше его не растить вообще… – и Сергей замолчал, затягиваясь сигаретой.

Леонид тоже сидел, задумавшись. Наступившую тишину, прерываемую лишь треском поленьев, разорвала телефонная трель.

– Ох, ёлы-палы, уже третий час ночи… – ахнул Сергей, хватая телефон. – Нинок, любимая, роднулечка моя, прости меня, я тут совсем счет времени потерял! – скороговоркой зачастил он в трубку. – Сейчас, сейчас еду, скоро буду! Не убивай меня, я тебя люблю! Целую!

Положив трубку, Сергей выбрался из кресла и, улыбаясь, сказал:

– Ох, и попадет же мне дома!.. Поеду я. До завтра!

Подойдя к двери, он вдруг остановился.

– А мы с тобой не обсудили самое главное…

– Что именно? – спросил Леонид.

– Да то, что ты будешь делать дальше, если тебе удастся не только добраться до Есении, но и умыкнуть ее с этого секретного объекта, в чем я сильно сомневаюсь… В Питер ее повезешь? Да за вами такую охоту устроят, что «мама не горюй»!

Леонид растерянно посмотрел на Сергея, об этом он, действительно, еще не думал.

– Нет, Лёнька, наполеоновский принцип: «главное, ввязаться в бой, а там посмотрим» – здесь не годится… – задумчиво сказал Сергей. – Боюсь, тебе придется на время расстаться с нашим любимым городом… – и, помедлив, он твердо заключил: – За границу вам придется валить, старик, ничего не поделаешь! Ни тебе, ни Есении, ни вашему сыну жизни здесь уже не будет…

Заметив, как у Леонида дернулась щека, Сергей постарался его успокоить:

– Ладно, утро вечера мудренее, подумаем еще, может, и найдем какой-нибудь выход.

После их разговора Леонид не спал всю ночь. Он, действительно, не задумывался, что будет после того, как он найдет Есению. Как в сказке: выручил добрый молодец красну девицу из темницы злого Кащея, сыграли они свадебку и стали жить-поживать. А вот каким это «жить-поживать» будет – никто обычно не рассказывает. Тут сказочка как бы обрывается, а дальше уже быль идет, тверёзая и страшная. Хотя и сказочка-то у них тоже не больно веселая получается…

Леонид вдруг отчетливо вспомнил лицо майора Круглова, выдававшего чей-то обгоревший труп за тело Есении…

Да, такие ни перед чем не остановятся…

Глава третья

Объект «Озерный», август 1997 года

Начальник по режиму секретного научного комплекса в поселке Озерный подполковник государственной безопасности Сергей Сергеевич Круглов и руководитель названного комплекса Генрих Модестович Граховский сидели за столом, на котором стояли шахматная доска, бутылка армянского коньяка, две рюмки и тарелка с порезанным на дольки лимоном.

Граховский вел в счете, но Круглов не особо переживал по этому поводу. Глядя на своего партнера, долго обдумывающего очередной ход, Круглов сидел откинувшись в кресле и вспоминал, как три года назад началось их сотрудничество.

Тогда он четко и ясно осознал, что страны, которой он служил большую часть сознательной жизни, уже нет. Исчез не только Советский Союз, но изменилась и сама Россия, превратившись в непонятно-какое-демократическое государство. Будучи неплохим аналитиком, он еще в начале девяностых годов просчитал и Хасбулатова, и Ельцина, и понял, что коммунизм умер и надеяться на его воскрешение нечего, а в той новой жизни, становление которой он наблюдал на экране телевизора, главной и всеобъемлющей силой становятся деньги и только деньги.

Проведя инспекцию последних двадцати лет, Круглов с горечью констатировал, что прожив все это время по чьим-то приказам, ничего, кроме нескольких звездочек на погонах и лет, наполненных службой, службой и еще раз службой, он себе не приобрел.

Более того, Круглов однажды ощутил, что является всего лишь пешкой в чужой игре, или конем, точно и неожиданно бьющим из-за угла по команде невидимого Игрока, от которого он был так же далек, как и те шахматные фигуры, которыми он управлял сам. Скоро на пенсию, и кому он тогда будет нужен? У него нет ни семьи, ни денег, ни дома, ни каких-либо перспектив. Одна надежда, что его, может быть, повысят в звании: хотелось хотя бы на пенсию уйти полковником… А впрочем, какая там пенсия! Во-первых, это копейки, а во-вторых, разве такие, как он уходят на пенсию… Скорее всего, его преемник просто обеспечит ему глубокое место под крестом… Однажды его уже посылали в ангольское пекло, надеясь, что он там сгинет, но он выжил и вернулся на родину живым. А теперь он уже слишком много узнал за свою службу здесь, чтобы ему дали спокойно уйти. Он такой же поднадзорный, как и те, кого он тут контролирует… Нужно было срочно что-то предпринимать, пока не стало поздно…

Именно тогда Круглов и поставил перед собой задачу: добиться не просто обеспеченной старости, а стать настолько обеспеченным, чтобы иметь возможность иметь все, в чем жизнь отказывала ему так много лет. Размытая цель, ранее выставляемая неизвестными ему Игроками, заменилась на личную великую цель построения собственной жизни. А способ достижения этой цели был уже намечен. По долгу службы он следил за деятельностью научного комплекса и его руководителя, Граховского, и уже давно знал, что тот, помимо официальной работы и поставок на запад плановой «продукции» – человеческих органов и тканей для трансплантации, не забывает и о собственном обогащении. Но Круглов не трогал Граховского до поры до времени. Наблюдая за его подпольной деятельностью уже в течение года, он вник в механизм его работы, прощупал рынки сбыта, как официальные, так и теневые, и понял, что время его пришло.

С этого момента Круглов начинает предпринимать активные действия и идет напролом, осознавая себя уже не шахматным конем, а настоящим волком, и почти физиологически ощущает, как у него иногда на загривке встает шерсть, а улыбка превращается в волчий оскал.

Интересы «конторы» перестали иметь для него значение, и он совершенно осознанно и спокойно принял решение, что с этих пор станет поддерживать с ней лишь пиететные отношения, чтобы раньше времени не остаться без места, но действовать впредь будет только в собственных интересах.

В одно прекрасное утро придя к Граховскому, Круглов без всяких дипломатических политесов изложил ему результаты своих наблюдений, и предложил не разрушать хорошо налаженного дела, а просто ввести его, Круглова, в долю.

Увидев вытянувшееся лицо Граховского, Круглов усмехнулся и спросил:

– Генрих Модестович, похоже, вы обиделись?

– Какие обиды, Сергей Сергеевич, я же все понимаю! – взяв себя в руки, воскликнул Граховский, с неискренней улыбкой приложив ладонь к сердцу. – Ведь мы не молодеем, хочется хотя бы в старости пожить в свое удовольствие.

– Ну до старости мне, положим, еще далеко, – усмехнулся Круглов, – хотя до пенсии, действительно, год остался. Но меня рано списывать, я надеюсь еще семьей обзавестись и детей народить. Однако и в ваших словах, Генрих Модестович, есть доля истины. Так что с понедельника и начнем нашу совместную долговременную операцию под кодовым названием «Сытая старость».

Насмешливо козырнув, Круглов повернулся и пошел к выходу, стройный, прямой, как стрела, и очень уверенный в себе.

«Да, этого колом не перешибешь! – подумал Граховский, с ненавистью глядя вслед Круглову: – Но ничего, и на тебя найдется управа! Вот разберу тебя на запчасти, а кости в ступке истолку и в саду высыплю… И вырастет из этой „крошечки-хаврошечки“ еще одна яблонька, – последняя мысль ему так понравилась, что он даже развеселился. – Да, пора ребят подключать, а то поздно будет», – принял он окончательное решение.

Два дня спустя ничего не подозревающий о его планах Круглов возвращался вечером с рудника на комплекс, как вдруг из озерного тумана навстречу ему шагнули три фигуры в маскхалатах.

– Здравия желаем, товарищ подполковник, – сказала одна из фигур, и не успел Круглов ничего ответить, как уже лежал на земле, сбитый с ног неожиданным ударом сзади.

– Тихо! – сдавленным шепотом рявкнул на него один из нападавших, прижимая его ногой к земле и обшаривая одежду.

Нащупав «макаров», он вытащил его и, отступив от Круглова, скомандовал:

– Вставай, и чтоб без глупостей!

– Ну и куда вы меня поведете? – спросил Круглов, узнав по голосу сержанта Кадуева и догадываясь, что за всем этим стоит Граховский, не желающий делиться своими левыми доходами.

– Иди молча вперед, – буркнул конвоир и ткнул его в спину дулом пистолета.

Сойдя с дороги в лес, они свернули к сопкам, удаляясь от комплекса.

Озерный туман скрывал окружающее пространство в молочной пелене, но Круглов, исходивший за эти годы котловину вдоль и поперек, безошибочно угадывал направление.

«Ведут к старой штольне, – сообразил он. – Интересно зачем, неужели убивать будут?»

Он попробовал повернуться, но тут же получил резкий тычок в спину.

– Иди спокойно, а то прямо тут положим! – прошипел ему в ухо Кадуев. – А так ты еще науке послужишь…

«Ах ты, сука! – выругался про себя Круглов, представив надменное холеное лицо Граховского. – Вона что ты задумал, польский потрох, да не бывать этому!»

Ощущая на щиколотке привычную тяжесть «Вальтера ППК», «оружия последнего шанса», он начал прикидывать, когда и как ему лучше разобраться со своими похитителями.

Не доходя метров тридцати до старой штольни, Круглов вдруг охнул и, матерясь сквозь зубы, осел на снег, схватившись за ногу.

– Э, ты чего это расселся?! – склонился над ним Кадуев, держа на изготовку десантный нож.

– Ногу подвернул, – коротко пояснил Круглов, стаскивая с ноги валенок. – Дернуть бы нужно…

Конвоиры растерянно остановились, и Круглов расстрелял их из «Вальтера» в упор, даже не вынимая пистолет из голенища валенка… Звук получился очень странный.

Не спеша вернув валенок на место, Круглов встал, притопнул, чтобы тот наделся до конца, а потом потрогал ногой лежащих вокруг неудачливых стражей, проверяя, насколько они мертвы. Убедившись, что с ними покончено, он с перекошенным усмешкой лицом подобрал кадуевский нож, склонился над телами и коротким опытным движением отрезал у всех троих уши. Затем, оттащив трупы к старой штольне, сбросил их там в одну из шахт и немного постоял, слушая, как затихает в глубине звук осыпающейся породы.

Вернувшись домой, Круглов промыл окровавленные уши в теплой воде, подбирая и раскладывая их на столе по размеру. Чуть позже, нанизывая поскрипывавшие под иглой «трофеи» на суровую нитку, он злорадно думал, что это будут хорошим сувениром для Граховского. Он научился делать такие «поделки» еще в Анголе, куда его заслали в 1983 году после злополучной истории с побегом Есении.

Через несколько минут, встряхнув готовым «ожерельем», Круглов хрипло рассмеялся и повесил его себе на шею. После чего застегнул полушубок и вышел из дома, направляясь к главному зданию комплекса, где наверняка находился Граховский.

«Небось, сидит и, потея от страха, ждет известий…» – ехидно думал он, размашисто шагая по поселку.

Свет фонарей, зависших призрачными шарами над дорогой, тускло пробивался сквозь туман.

Подойдя к главному зданию, Круглов посмотрел на окна в кабинете Граховского: там горел свет.

Кивнув на входе охраннику, Круглов прошел по коридору и, задержавшись на мгновение у приемной, рывком распахнул дверь.

Приемная была пуста, секретарь давно ушла домой. Круглов тихо пересек приемную и, застыв у дверей в кабинет Гроховского, прислушался. Из кабинета доносились звуки музыки, похоже, там работал телевизор.

Круглов осторожно приоткрыл дверь и вошел.

Граховский сидел за столом и что-то писал. Услышав звук открываемой двери, он настороженно поднял взгляд и, увидев Круглова, побледнел как полотно.

– А где?… – спросил он и потянулся к ящику стола.

Круглов одним броском преодолел разделявшее их расстояние и, схватив Граховского за руку, участливо поинтересовался:

– Волнуетесь за своих мальчиков?

Граховский молчал, нелепо раскрыв рот и вытаращив глаза. Весь его обычный шарм мгновенно улетучился.

Круглов медленно, одной рукой, расстегнул полушубок и, сняв с шеи «ожерелье», положил его на стол перед Граховским:

– Вот, я кое-что вам принес от них, на память…

Граховский дернулся в кресле, изо рта вырвался какой-то сдавленный писк.

– Да не волнуйтесь вы так, Генрих Модестович, вырастите себе новых, таких же! Вот из этих самых ушек… Это же вам раз плюнуть, – Круглов издевательски погладил Граховского по голове, а потом, неожиданно рванув его за волосы, процедил на ухо сквозь зубы: – Но если ты, сука, еще раз против меня что-нибудь подобное замыслишь, я не знаю, сколько лет тебе самому придется восстанавливаться в твоих пробирках…

Так же резко отпустив волосы Граховского, Круглов пригладил их и сказал:

– Ну а теперь, Генрих Модестович, давайте поговорим как разумные люди. Думаю, что откладывать наш разговор до понедельника уже не имеет смысла, мало ли что еще может случиться…

Круглов взял стул и, сев рядом с Граховским, который еще не пришел в себя от потрясения, продолжил:

– Генрих Модестович, надеюсь, вы больше не будете предпринимать таких диких и совершенно неприличных для великого ученого действий. Посудите сами, на меня было совершено покушение… Я мог бы оставить кого-нибудь из ваших мальчиков в живых, вытрясти из него признание, добавить к этому подробный рассказ о ваших подпольных махинациях, и засадить вас на всю жизнь в местечко менее приятное, чем это… И прощайте тогда ваши денежки, заграничные командировки, секретарши-лаборанточки. Нет, вас бы, конечно, заставили продолжить вашу работу, но своих клоников вы бы выводили уже не как свободный ученый, гений, почти Бог, а как раб, который проведет всю свою оставшуюся жизнь под неусыпным надзором и будет похоронен на неизвестном кладбище.

– Я и так под надзором, – тихо сказал Граховский, в бессильной ярости глядя на Круглова, – вашим надзором… Не трудитесь, Сергей Сергеевич, вам никто не поверит, где доказательства? А если и поверят, то я скажу, что вы все знали и были моим соучастником. Так что мы вместе загремим… Но даже если вам удастся отмазаться, вряд ли ваше начальство погладит вас по головке за то, что вы утратили бдительность и просмотрели эти самые подпольные махинации…

– А ведь я могу инсценировать удавшееся покушение на вас, – задумчиво глядя на Граховского, сказал Круглов. – Трое агентов иностранной разведки, просочившись на наш объект под видом работников охраны, решают захватить выдающегося ученого, но бдительный подполковник Круглов успевает раскрыть их коварные замыслы и предотвращает похищение, а также утечку важных государственных и научных секретов. Правда, вот незадача, отбивая в бою академика Граховского, Круглов, тяжелораненый, уничтожает вражеских лазутчиков, но последний злодей перед смертью успевает послать роковую пулю в профессора. Как вам моя история?

– Звучит слишком фантастически, – со скепсисом заметил Граховский. – Какие нынче шпионы…

– Вы очень легкомысленны, – возразил Круглов, покачав головой. – Шпионы будут всегда. Но вернемся к нашим мутонам. Рассудите здраво, Генрих Модестович, зачем вам все эти проблемы? Зачем терять то, что вы имеете? Вы поймите, что вместе мы сможем сделать гораздо больше! Вам не надо будет постоянно дергаться и оглядываться на меня, вы сможете творить и работать с большей отдачей, а я обеспечу вам отличное прикрытие. Но и вы должны будете поделиться… Помните, господь заповедовал делиться?…

Граховский поморщился.

– Не надо морщиться, Генрих Модестович, вам это не к лицу! – жестко сказал Круглов, меняя тон. – Не все коту масленица, вы уже достаточно поимели, пора бы и честь знать! И посему, все операции по сбыту «продукции» я теперь беру на себя, вы мне передадите свои каналы, я добавлю к ним свои, и мы вдвое увеличим оборот. Дальше: сопровождать грузы будут мои люди, которых вы знать не будете. Никаких контактов с ними, но и никаких хлопот в случае непредвиденных осложнений… И последнее: ваша доля от прибыли составит тридцать процентов.

– Сколько?! – возмущенно ахнул Граховский. – Да вы…

– Не кипятитесь, Генрих Модестович, – остановил его Круглов, – эти тридцать процентов будут гораздо больше, чем ваши нынешние пятьдесят, верьте моему слову.

– Все равно этого мало, я ведь создаю уникальную продукцию! – продолжал артачиться Граховский.

– Вы, наверное, забыли, что создание этой продукции вам обходится бесплатно? – насмешливо спросил Круглов. – Ведь все здесь оплачивает наше, якобы бедное, государство… А за сокрытие некоторых моментов тридцати процентов вполне достаточно. Ну, право слово, Генрих Модестович, давайте жить дружно!

– Для начала уберите это с моего стола, – указав взглядом на связку ушей, потребовал Граховский.

– Да-да, конечно, – сказал Круглов и нарочито небрежно смахнул «ожерелье» в мусорную корзину.

– Вы что, с ума сошли?! – вскинулся на него Граховский. – Хотите, чтобы завтра уборщица заинтересовалась, откуда они здесь взялись?

– Со всеми вопросами она все равно придет ко мне, – усмехнулся Круглов, выуживая обратно страшный сувенир и засовывая его к себе в карман полушубка.

Граховский, мрачно наблюдая за действиями Круглова, тихо спросил:

– Куда вы дели тела… их владельцев?

– Какие тела? – спросил Круглов, спокойно глядя в глаза Граховскому. – Вы, наверное, имеете в виду ваших ребят? Так они же уехали в командировку со спецгрузом по вашему заданию. Или вы забыли, как вчера прислали мне прошение об этом?

Граховский изумленно посмотрел на Круглова, впрочем изумление быстро сменилось восхищением, и, разведя руками, Граховский улыбнулся:

– Извините, Сергей Сергеевич, склероз! Действительно, запамятовал…

И они посмотрели друг другу в глаза понимающим взглядом.

«Да, – думал про себя Круглов, глядя на Граховского и вспоминая события трехлетней давности, – сдал старик… Надо же, а ведь я, кажется, даже привязался к нему. Буду скучать о нем вдалеке».

У них, действительно, после того памятного разговора установились какие-то странные отношения, которые можно было бы назвать лютой дружбой. Поначалу Граховский относился к Круглову весьма настороженно, но постепенно, с нарастанием оборота их совместного дела, он почувствовал, что поддержка Круглова является для него, действительно, существенной, и это еще мягко сказано… Кроме того, прекратились меры по изнуряющей конспирации, которые просто изматывали Граховского последние несколько лет. Установив деловые отношения, они стали и вне работы проводить много времени в компании друг друга: ходить вместе в баню, играть в шахматы, в которых Граховский был очень силен, и выпивать – в смысле дегустации элитных коньяков и вин, доставляемых Граховскому из столицы нашей родины.

И вот теперь, вынашивая план своего «исхода» из России, Круглов хотел, чтобы Граховский оказал ему последнюю услугу…

– Шах, Сергей Сергеевич, – сказал Граховский, угрожая королю Круглова. – Что-то вы сегодня какой-то задумчивый. Есть проблемы?

– Есть. Правда, это не столько проблема, сколько просьба, – очнувшись от своих мыслей, ответил Круглов, закрывая короля конем.

– Просьба? – удивился Граховский. – Это что-то новенькое… И что за просьба?

– Скажите, Генрих Модестович, вы не оставили мысли о проведении эксперимента по созданию человеческих клонов второго поколения? – осторожно спросил Круглов.

– Не оставил, но у нас здесь нет подходящих клонов женского пола, а ГУСовские экземпляры для этой цели не вполне годятся. Так что приходится ждать, пока наши клонированные малолетки естественно достигнут детородного возраста.

– Но у вас же есть вполне зрелый клон женского пола: Есения Викторовна, – напомнил ему Круглов.

– Есения Викторовна? – удивленно переспросил Граховский. – Мы с ней так давно работаем вместе, что я уже перестал воспринимать ее клоном. Кроме того, вы же знаете, что после рождения ею нормально зачатого ребенка, мы еще дважды пытались получить от нее клонов, но это закончилось неудачей. А сейчас ей уже тридцать пять лет, а хромосомкам ее чуть ли не в два раза больше. Она из первой партии удавшихся опытов, тогда еще никто не знал, как предотвратить перенос хромосомного возраста донора. Именно поэтому мы не стали продолжать попытки ее репродукции, лишних мутантов нам не надо. Пусть теперь спокойно дорабатывает в лаборатории, сколько ей еще осталось.

– Вы хотите сказать, что она скоро умрет? – Круглов, нахмурившись, посмотрел на Граховского.

– Нет, я имел в виду, что она проведет здесь всю жизнь, – улыбнулся в ответ Граховский. – А сколько кому на роду написано – это только один Бог знает.

– Думаю, Бог к вашим клонам не имеет никакого отношения, – усмехнулся Круглов. – Папа Римский кричит на весь свет о запрещении подобных опытов, а церковь утверждает, что у клонов не будет души. Да и откуда ей взяться, если они в буквальном смысле – дело человеческих рук…

– О, вот только давайте не будем вдаваться в дискуссии по этому вопросу и обсуждать бред всяких дилетантов, – поморщился Граховский. – Мы с вами на переднем крае науки, Сергей Сергеевич, причем такой науки, которая способна поставить человека на уровень Бога-творца. Когда говорят, что человек создан по образу и подобию Божию, это означает только одно: что человек подобен Богу именно тем, что способен к творчеству. А творение себе подобных не просто инстинктами и механизмами, заложенными в нас природой, а собственным интеллектом и руками – вот высшее творчество! Кроме того, человечество уже две тысячи лет поклоняется непорочному зачатию, вот оно его и получило…

– Нет, я с вами не согласен, – перебил его Круглов. – Вмешиваться в природные процессы, когда они идут по уже заданному кем-то курсу, это влезать в работу чужого механизма. Человек велик совсем не этим умением. Не знаю, обращал ли кто внимание на тот факт, что Бога, который сотворил человека, превозносят, а создание его – хают: человек, де, несовершенен, мерзок и прочее. Но вспомните Гегеля: «Природа создала человека, дабы постичь самое себя». Такая крутая всемогущая Природа, а постичь себя без человека не могла, нечем ей это было сделать!.. И посмотрите теперь на человека. Говорите, его величие в создании себе подобных?… Мелочи! Человек создал Бога, вот его главное творение! Бога! Так чье же творение лучше? Кто лучший творец? Человек, создающий богов, круче своего создателя по качеству творения…

– Сергей Сергеевич! – изумился Граховский. – Да вы прямо мыслитель!

– Нет, я просто одинок, – усмехнулся Круглов, – и у меня достаточно свободного времени, чтобы подумать…

– Да, так уж у нас с вами получилось, что работа заменила нам семью, – задумчиво кивая, согласился Граховский и тут же спросил: – А почему вы заинтересовались клонами второго поколения?

Отставив шахматную доску с проигранной партией в сторону, Круглов посмотрел на Граховского своими почти прозрачными глазами, в которых промелькнуло что-то недоброе, и сказал:

– Хочу, чтобы Есения выносила моего клона…

Граховский удивленно воззрился на Круглова:

– Зачем?!

– Хочу! – упрямо повторил Круглов.

– Раз хотите, так заделайте ей ребенка обычным способом, – рассмеялся Граховский. – Хоть удовольствие получите, да и нам меньше возни, знаете же, что это очень кропотливая работа, и она не всегда заканчивается успешно.

– Знаю, но я хочу, чтобы именно Есения стала матерью моего ребенка… моей копии. Обычным способом, как вы изволили выразиться, вряд ли это получится, – угрюмо сказал Круглов.

– Почему? Один раз ведь у нее получилось…

– Ну не насиловать же мне ее… – отводя глаза в сторону, сказал Круглов.

Граховский удивился еще больше:

– А что, у вас с ней какие-то проблемные взаимоотношения?

Круглов взглянул на него исподлобья:

– В том-то и дело, что никаких взаимоотношений у нас нет. Хотя она забрала почти всю мою жизнь!

– То есть?… – не понял Граховский.

Играя желваками, Круглов налил себе коньяка, выпил, чокнувшись с недопитой рюмкой Граховского, и только тогда пояснил:

– А то и есть… Это долгая история… Вы не знаете, Генрих Модестович, а ведь я веду Есению уже двадцать два года! И знаю ее так, как многие мужья не знают своих жен! Когда я стал ее куратором, мне было двадцать пять лет, а ей всего тринадцать. Началось это в Ленинграде, но пятнадцать лет назад, узнав по халатности доктора Вербицкого правду о своем рождении, Есения сбежала из города. Мы ее вскоре, конечно, нашли, но мне пришлось заплатить за ее побег годом войны в Африке, а потом переводом сюда, опять же к ней. Так что большую часть своей жизни я был занят тем, что стерег ее, будучи с ней бок о бок… – помолчав, Круглов продолжил: – Первое время в Озерном мы друг друга просто ненавидели, но у меня это постепенно прошло. Более того, постоянно сталкиваясь с ней и глядя, как подрастает ее сын от другого мужчины, я вдруг почувствовал, что место ненависти заняли ревность и жуткое, патологическое влечение. Я прекрасно понимаю, что это безнадежно – она объект исследований, но это еще больше подхлестывает меня, как в той басне о лисе и винограде. Не знаю, любовь ли это, но это чувство душит меня и наверное когда-нибудь задушит, не найдя выхода. Есения до сих пор смотрит на меня, как на врага. Теперь я хочу заставить ее почувствовать, каково это любить и ненавидеть одновременно. Пусть она растит этого ребенка, который будет мной, пусть также каждый день видит мои черты, как я ее, и мучается от того, что не может от них избавиться. Я хочу стать ее незаживающей раной, занозой в ее сердце!

Круглов в порыве чувств сжал в руке фигурку шахматной королевы, и та, жалобно хрустнув, разломилась на две половинки.

Граховский, внимательно слушавший Круглова, оказавшегося совсем не таким бесстрастным человеком, как ему представлялось, и стараясь не выдать своего изумления по поводу подобных откровений, поспешил его заверить:

– Хорошо-хорошо, Сергей Сергеевич, я подумаю, как убедить ученый совет в необходимости проведения этого эксперимента.

– Добро! – бросил Круглов, наливая себе очередную рюмку.

Уже не чокаясь, он залпом выпил коньяк и, поморщившись, закусил его лимоном. После чего, придвинув к себе шахматную доску, он поставил на нее останки королевы и оценивающе посмотрел на Граховского, готовясь к реваншу.

А у Граховского в этот момент мелькнула и начала раскручиваться мысль, сначала показавшаяся ему дикой, однако очень подходящая для выполнения одного полученного сверхсекретного распоряжения, о котором Круглов ничего не знал, находясь в то время в командировке за границей. Это распоряжение было доставлено Граховскому напрямую курьером из Москвы вместе с материалами для генетического анализа. И ему даже стало жарко, когда он понял, какой «кандибобер» может из всего этого получиться. Как любят повторять политики: «нужно достичь консенсуса», чтобы и овцы были целы, и волки сыты, в том числе и его друг-враг Круглов. К тому же санкцию ученого совета получать на это не нужно – проведение подобных экспериментов находится далеко за пределами полномочий его коллег…

Глава четвертая

Санкт-Петербург, январь 1998 года

Леонид забылся сном только под утро и поэтому никак не мог проснуться, когда рано приехавший на дачу Сергей попытался разбудить его.

– Да вставай же ты, соня! – не выдержал, наконец, Сергей и стащил Леонида вместе с одеялом на пол.

Глядя снизу на друга сонными глазами, Леонид пытался примоститься на одеяле.

– Лёнька, хорош, дел по горло! – теряя терпение, гаркнул Сергей.

– Ну, сейчас, сейчас! – простонал Леонид, тяжело вставая с пола и садясь на край постели. – Погоди минуту, дай голове привыкнуть.

– К чему? – засмеялся Сергей. – Ты во сколько лег?

– А! – махнул рукой Леонид. – Лег рано, да уснуть долго не мог…

– Понятно, – сказал Сергей, окинув невыспавшегося Леонида понимающим взглядом, и перешел к делу: – Лёнька, вот что мне в голову пришло. В Таллине тебе придется запасаться не одним, а двумя паспортами: на тебя и Есению, и Лёню, кстати, нужно было бы вписать в них. Не известно, как у вас там в Сибири сложится. Может статься, что времени фотографировать Есению и делать ей паспорт у вас не будет. А без документов вам никак, особенно, если придется сразу линять за границу. Так что надо попросить Лёню составить фоторобот Есении, чтобы сделать фотку мало-мальски похожей на нее.

– У меня есть фотография Есении, – сказал Леонид. – Только нужно будет спросить сына, насколько она изменилась.

– О, это облегчает дело, а прическу поменять или чуть подстарить – мои компьютерщики справятся. Только это нужно делать срочно, чтобы ты завтра уже с готовыми фотографиями уехал.

– Хорошо, я сейчас только лицо сполосну и разбужу Лёню, – сказал Леонид, вставая. – Кстати, ты уже решил, где ты его укроешь?

– За это не волнуйся! Я его увезу на Карельский перешеек в наш учебный лагерь, там его мои ребята не только постерегут, но и поучат настоящему мужскому делу.

– Ты имеешь в виду: стрелять? – уточнил Леонид, с улыбкой вспомнив свою неудавшуюся учебу.

– Не только… – расплывчато ответил Сергей.

– Ну, а если туда нагрянут?… – с тревогой спросил Леонид.

– Кто? – усмехнулся Сергей. – Туда никто не полезет, даже «служба», будь спок!

Заметив акцент на слове «туда», Леонид удивленно поднял брови, но спрашивать ничего не стал, решив не вдаваться в чужие профессиональные секреты: меньше знаешь, лучше спишь! Ничего не сказав, он пошел умываться.

Последний день в Питере перед «великим походом» Леонида в Сибирь пролетел мгновенно.

Сергей, глядя на фотографию Есении, внимательно выслушал Лёню, подробно описывавшего нынешнюю внешность матери.

Леонид, слушая сына, понял только одно: Есения стала еще красивее, чем была тогда, когда он с ней познакомился.

– Серега, ради Бога, только не потеряй эту фотографию, – попросил он друга перед его отъездом. – У меня больше ни одной не осталось.

– Не бойся, привезу вечером в том же виде, – успокоил его Сергей и, посмотрев на озабоченное лицо Леонида, весело подмигнул ему: – К тому же ты ее скоро увидишь и сделаешь себе тысячу новых фоток!

Хлопнув Леонида по плечу, он уехал, пообещав вернуться к вечеру вместе с Уно, который останется ночевать, чтобы прямо с раннего утра выехать вместе с Леонидом в Таллин.

Весь день Леонид провел с сыном, расспрашивая его о Есении и их жизни в Озерном, чувствуя, как с каждой минутой в нем нарастает нетерпение поскорее увидеть ее. Он ощущал, как давние чувства просыпаются в нем, масса мелких воспоминаний всплывала в его памяти. Он рассказал сыну, что ему пришлось пережить, когда Есения пропала, а потом была объявлена погибшей.

– Ты сможешь забрать ее оттуда? – спросил Лёня, поднимая на Леонида глаза, в которых затаилась тревога.

– Я постараюсь все для этого сделать, – пообещал ему Леонид и обнял сына. – И мы еще заживем все вместе, дружно и счастливо…

– Я буду вас ждать, – тихо сказал Лёня и, вздохнув, уткнулся носом отцу в плечо.

Встав спозаранку, Леонид, Лёня и Сергей в последний раз перед отъездом Леонида сошлись вместе за завтраком. Присоединившийся к ним Уно, молчал, не вмешиваясь в разговор.

Вещи Леонида и младшего Лёни были давно собраны.

Настроение у всех было мрачным. У Леонида сердце обливалось кровью, когда он замечал взгляд сына, в глазах которого застыло такое беспокойство, что даже характерный насмешливый прищур, передавшийся ему от матери, куда-то пропал.

– Не волнуйся, сынок, все будет хорошо, – тихо сказал Леонид сыну, успокаивающе накрывая ладонью его руку.

Лёня только кивнул в ответ и быстро опустил глаза.

Едва они успели позавтракать, как к дому подъехала чья-то машина, и Сергей сказал, что это уже за Лёней – его увезут отсюда первым в район Кирилловского.

Обняв сына на прощание, Леонид проводил его до машины, и вернулся в дом после того, как джип с Лёней выехал за ворота.

– Собирайся, тебе тоже пора, – сказал ему Сергей. – Я позвоню на трубку Уно, когда Лёню доставят на место, не волнуйся, – и неожиданно крепко обняв Леонида, прошептал ему на ухо, чтобы не услышал наблюдавший за ними Уно: – Ты, главное, там не газуй, положись на Федора и, если что – звони, я тебе тут номерок написал, который никто не знает. Мне тут же доложат…

– Спасибо тебе, Серега, – растроганно поблагодарил его Леонид.

– Ну, давай! Долгие проводы – лишние слезы… – сказал Сергей.

Через несколько минут Леонид уже сидел в машине рядом с Уно. Помахав Сергею из окна, они выехали за ворота.

Без помех проехав по городу, они повернули на Таллинское шоссе, и благополучно миновав КПП у Красного Села, которого немного опасался Уно, помчались по трассе.

Все три с половиной часа, пока они ехали до Ивангорода, Леонид с беспокойством думал о сыне. Наконец, когда они уже подъезжали к Ивангороду, Сергей позвонил на трубу Уно и сказал, что все нормально: «клиент» на месте и с ним все хорошо. У Леонида полегчало на сердце.

Въехав в Ивангород, Уно погнал машину в сторону пограничного моста через реку Нарву, на другом берегу которой уже была эстонская территория.

Леонид вспомнил, как десять лет назад он на своей первой машине возил маму и Скорую Машу в Нарву за покупками.

Как они тогда возмущались, когда еле-еле проехали по колдобистому ивановскому проспекту, ведущему к мосту через реку… Ведь за мостом, на нарвской стороне, дорога пошла как по маслу, почему же на ивановской стороне было такое безобразие!

Скорая Маша даже хотела на обратном пути заехать в ивановский горисполком и выяснить, почему дороги настолько разительно отличаются, ведь их разделяет только мост. Неужели у Нарвы больше денег на ремонт своей дороги? Но Леонид отговорил ее, посчитав это совершенно напрасно потраченным временем. Если председатель горисполкома не хозяин, то никакие выговоры его не пробьют.

Молчавший почти всю дорогу Уно вдруг сказал:

– Скоро пропускной пункт…

Леонид напряженно посмотрел вперед и увидел растянувшуюся очередь машин перед уже видневшимся отсюда мостом.

– Часа на полтора застряли, – сказал Уно. – Нужно с пользой провести это время. Приготовьте свою капу, и вот, держите, – он вытащил из бардачка и протянул Леониду бутылку водки.

Леонид недоуменно посмотрел на него.

– Пейте! – приказал Уно.

– Не хочу, – отказался Леонид. – Мне нужно быть трезвым. Сергей сказал, что я должен только притвориться пьяным.

– Самый убедительный пьяный – это пьяный, – терпеливо сказал Уно. – Выпейте, прошу вас, от вас должно натурально пахнуть, и бутылка должна быть открыта. Вспомните, как мы планировали сыграть – вы уже пьяны, но все время добавляете… А кто вам поверит, если вы будете сидеть с открытой, но полной бутылкой. Прошу вас, не осложняйте мне задачу, выполняйте все, что я вас прошу, беспрекословно. Или я вынужден буду вас высадить.

Леонид послушно открыл бутылку.

Сделав внушительный глоток, он весь передернулся и посмотрел на Уно заслезившимися глазами.

– Еще, – приказал Уно, протягивая ему конфету.

«Гулять, так гулять!» – решил Леонид, принимая у него закуску и еще раз прикладываясь к горлышку бутылки.

«Эдак я, и в самом деле, напьюсь», – подумал он, чувствуя, как у него зашумело в голове, а в животе разлилось приятное тепло…

– Хватит, – остановил его Уно. – Теперь будете отпивать из бутылки по мере приближения к пропускному пункту.

– С какой скоростью? Один глоток на один метр пути? – пошутил Леонид.

– Боюсь, на такую скорость вам не хватит, – серьезно ответил Уно, оценивающе глянув на бутылку. – Нужно экономнее ее расходовать, у меня нет больше водки.

– Я могу сгонять, – улыбнувшись, предложил Леонид.

– У меня дела дома, я не хочу задерживаться, – явно не поняв его шутки, ответил Уно и замолчал, пристраиваясь в конец вереницы машин.

Еще на подъезде к КПП, когда перед ними оставалось машин десять, они начали отрабатывать заранее придуманный сценарий.

Следуя указаниям Уно, Леонид несколько раз неуклюже вылезал из машины и, изображая из себя «в стельку» пьяного, все время намеревался куда-то отправиться, а Уно как бы терпеливо, на виду у других водителей, водворял его на место. Слушая, как обычно суперфлегматичный Уно при этом громко ругается по-эстонски, Леонид изо всех сил сдерживался, чтобы не расхохотаться.

Эта его смешливость чуть не погубила все дело. Когда Уно решил закрепить впечатление и потащил Леонида чуть ли не за шкирку к обочине, тихо скомандовав притвориться, что его тошнит, Леонид наклонился, послушно приготовившись сыграть и эту малоприятную роль. Но в тот момент, когда он собирался изобразить позыв рвоты, он вдруг почувствовал, что у него сейчас изо рта вывалится капа, и машинально прикрыл рот рукой.

– Вы что, с ума сошли?! – прошипел ему на ухо Уно. – Кто же блюет, зажимая себе рот?!

– У меня капа выпадает, – промычал Леонид и, осознав комичность ситуации, начал корчиться, чтобы не рассмеяться на всю округу.

Его конвульсии со стороны выглядели, наверное, гораздо убедительнее, чем если бы его просто рвало, но Уно, заметив внимание уже не только со стороны сочувствующих ему водителей, но и российских таможенников, поглядывающих в их сторону, поспешил затащить Леонида в машину.

– Надо было мне для убедительности на вас немножко блевануть, – согнувшись на сиденье к коленям, чтобы никто не мог разглядеть выражения его лица, сказал Леонид.

– Ну, если вы хотели несколько часов это нюхать, то, наверное, надо было так и сделать, – невозмутимо, то ли в шутку, то ли всерьез, ответил Уно, заводя двигатель.

Проехав немного вперед, он тихо сказал Леониду:

– А сейчас внимание: сделайте вид, что уснули. Будут будить – реагируйте на все слабо, только глазами и, главное, не разговаривайте!

Леонид, послушно привалившись к спинке сиденья, закрыл глаза.

Когда они подъехали к самому КПП, у Леонида по-настоящему гудело в голове от усердия в актерской игре и водки, к которой он вынужден был еще пару раз приложиться, оставив в руках почти пустую бутылку.

Он сидел, как велел Уно, с закрытыми глазами, развалившись на переднем сиденье и чувствуя, что, если это в ближайшее время не кончится, то он, действительно, уснет. Выпитая водка совершенно заглушила его волнение, и он на удивление спокойно ждал прохождения таможенной процедуры.

Вскоре он услышал голос таможенника со стороны окна Уно:

– Ваши документы…

Уно толкнул Леонида в бок. Тот пьяно, как учили, открыл глаза и непонимающе уставился на него.

Уно что-то сказал ему по-эстонски, протягивая к нему руку, а потом, выругавшись, сам полез во внутренний карман куртки Леонида, вытаскивая оттуда паспорт Велло Тынсу.

Леонид для проформы что-то неразборчиво порычал и закрыл глаза с чувством выполненного долга.

– А что это с ним? – опять раздался голос таможенника.

– Да вот, господин офицер, как в Петербурге пить начал, так остановиться не может! Вон видите, как в бутылку вцепился! – ответил Уно и неожиданно пошутил: – Но бутылка, заметьте, открытая…

Не приняв его шутки, таможенник серьезно спросил:

– Что-нибудь запрещенное везете? Откройте, пожалуйста, багажник…

Уно вышел из машины, чтобы продемонстрировать ему их таможенную чистоту.

Леонид несколько напрягся, но испугаться не успел – через минуту Уно уже вернулся в машину и, сунув ему в карман паспорт его двойника, завел двигатель и направил машину к въезду на мост.

На другой стороне реки Нарвы, медленно проезжая мимо уже эстонской таможни, Уно остановился и, опустив стекло, крикнул что-то по-эстонски таможеннику, поднявшему в приветствии руку. Потом тронулся с места и, набирая скорость, поехал по шоссе.

– Уф!.. Кажется, пронесло… – облегченно вздохнул Леонид.

Он вдруг почувствовал какое-то лихорадочное возбуждение, как это бывает после миновавшей опасности.

– Да, мы уже в Эстонии, – подтвердил Уно.

Вытащив капу изо рта, Леонид завернул ее в платок и, сунув в карман, спросил Уно:

– А вы что, знакомы с ребятами на вашем КПП? Они нас даже не стали проверять.

– Езжу часто, а Ивар, к тому же, женат на моей однокласснице, – коротко пояснил Уно.

– Спасибо вам большое! – поблагодарил его Леонид, вдруг до конца осознав, что граница России, действительно, уже осталась позади.

– Спасибо скажете, когда я вас посажу в самолет со всеми необходимыми документами, – спокойно ответил Уно, и неожиданно улыбнулся: – А вы держались молодцом, теперь можете расслабиться, поспать. Нам еще часа четыре ехать.

– Спасибо, – еще раз сказал Леонид, поудобнее устраиваясь на сиденье.

Несколько минут он наблюдал за пробегавшим мимо заснеженным пейзажем, а потом, утомившись от белого мелькания, закрыл глаза и провалился в сон.

Проснулся он, когда уже стемнело.

Уно вел машину, внимательно глядя вперед на освещенную фарами дорогу. Деревья темными силуэтами проскакивали за окном.

– Где мы? – спросил Леонид, потирая рукой затекшую от неподвижной позы шею.

– Скоро будем на месте, минут через пятнадцать, – ответил Уно.

– Да? – удивился Леонид и, оглядевшись, спросил: – Но я не вижу Таллина, где он?

– Он слева от нас, мы его объезжаем с севера по окружной дороге. Видите: небо светится? Это огни Таллина его подсвечивают.

Уно, не замедляя скорости, достал из кармана сотовый телефон, зубами вытянул антенну и, набрав номер, поднес трубку к уху. Коротко переговорив с кем-то по-эстонски, он отложил телефон, и вскоре свернул с шоссе, въезжая в какой-то пригород Таллина.

– Нас уже ждут. Вы поживете несколько дней в пансионе, пока я буду заниматься вашими документами. Хозяйка очень хорошая женщина, ее зовут Эльза. Здесь вам будет спокойно, – сказал Уно.

– Интересно! Никогда не жил в пансионе, – улыбнулся Леонид. – Мне казалось, что в пансионах живут либо юные девицы, либо престарелые старушенции…

– Это семейный пансион, и в нем в основном живут летом, так что соседей у вас не будет, – сказал Уно.

Через несколько минут они подъехали к кирпичному двухэтажному домику, к которому между замысловато подстриженных кустов вела тщательно расчищенная дорожка. Проехав по ней к самому крыльцу, Уно коротко посигналил.

Дверь тут же распахнулась и на пороге появилась полная невысокая женщина. Яркий свет, бьющий из-за ее спины, мешал Леониду рассмотреть ее лицо, впрочем, это было не так уж важно – не свататься же он сюда приехал…

– Пожалуйста, Леонид, выходите: мы на месте, – сказал Уно, открывая свою дверцу.

Леонид, перегнувшись через сиденье, забрал свою сумку, лежащую сзади, и следом за Уно вышел из машины.

Поздоровавшись с хозяйкой пансиона, они поднялись по ступеням крыльца, и вошли в небольшой уютный холл.

Женщина закрыла за ними дверь и повернулась.

Ей было около пятидесяти лет. У нее было типично эстонское широкоскулое лицо, большой прямой нос и серые глаза. Ее полную фигуру скрывало серое, под тон глаз, просторное платье.

– Эльза, познакомьтесь: это Леонид, он поживет у вас несколько дней, – сказал Уно и добавил несколько слов по-эстонски.

– Очень приятно, милости просим, – с характерным эстонским акцентом сказала женщина, доброжелательно улыбнувшись Леониду. – Пойдемте, я покажу вам вашу комнату, – и она, повернувшись, направилась к лестнице на второй этаж, двигаясь на удивление легко для такой полной немолодой дамы.

Убедившись, что Леонид хорошо устроился, Уно взял у него деньги на приобретение документов, а также для открытия счета в «Сити-банке», и уехал, сказав, что будет ему звонить.

Проводив Уно, хозяйка постучала в комнату Леонида и предложила ему:

– Если хотите, вы можете принять душ после дороги, а я вам пока приготовлю ужин.

Леонид почувствовал зверский аппетит и благодарно согласился, сглотнув тут же набежавшую слюну: ведь он сегодня, не считая раннего завтрака, за весь день «откушал» лишь три четверти бутылки водки и одну конфету, которой он эту водку закусил.

Леонид пробыл в пансионе в общей сложности трое суток.

В один из дней ему позвонил Сергей и сказал, что у них все нормально, Лёня обживается и ему в лагере нравится, говорит: настоящие каникулы. От его простуды остался лишь легкий кашель, он хорошо ест и успешно проходит «курс молодого бойца» с инструкторами.

У Леонида, который все время возвращался мыслями к сыну, сердце успокоилось, теперь он мог сосредоточиться на своей основной задаче по вызволению Есении из «научного плена».

Уно звонил Леониду раз в день, коротко вводя его в курс, как продвигаются дела с документами. В остальное время Леонид ел, спал, читал или смотрел по телевизору почему-то очень заинтересовавшие его шведские программы.

Присутствие в доме Эльзы было практически незаметным. Она поднималась в комнату Леонида только для того, чтобы пригласить его к столу или спросить, не нужно ли ему чего-нибудь.

Его совсем не угнетало это одинокое отсиживание в чужом доме, наоборот, он понимал, что это, пожалуй, последние спокойные деньки перед его путешествием в неизвестность. Правда, непонятно на чем основывающийся оптимизм вселял в него уверенность в том, что там все будет хорошо, и что он обязательно найдет Есению и им удастся благополучно выбраться из всех передряг. Письмо Сергея к Федору, на которого он очень надеялся, лежало на дне сумки вместе с деньгами.

На четвертый день, рано утром, позвонил Уно и сказал, что едет к Леониду с уже готовыми документами и билетом на самолет, который вылетает через несколько часов.

– Уно, пожалуйста, если у вас будет такая возможность, купите по пути букет роз и большую коробку конфет, я хочу поблагодарить Эльзу, – попросил его Леонид.

– Ее услуги уже оплачены, – сказал Уно.

– Все равно я бы хотел поблагодарить ее лично, – упрямо повторил Леонид.

– Хорошо, – сдался Уно и положил трубку.

– Госпожа Эльза, – спустившись вниз, позвал хозяйку Леонид, – скоро приедет Уно. Похоже, что мое надоедливое присутствие закончилось: я сегодня уезжаю.

– Ну что вы, – улыбнулась накрывавшая на стол Эльза, – мне было приятно иметь вас гостем. Садитесь, завтрак уже готов, вам нужно перед отъездом хорошо поесть.

Быстро позавтракав, Леонид поднялся к себе в комнату, чтобы привести себя в порядок и переодеться в заранее приготовленную одежду, соответствующую его статусу обеспеченного иностранца. В шкафу ожидали купленные еще в Питере элегантный костюм, кашемировое пальто и дорогие кожаные туфли. Все это потом придется снять в Алма-Ате, когда он уже по российскому паспорту должен будет скромно ехать в поезде по направлению к Новосибирску. А пока нужно было навести лоск.

Леонид успел к приезду Уно принять душ, нанести крем автозагара на лицо и руки и переодеться. Спустившись вниз с видом заезжего южного дипломата, он поверг в изумление Эльзу, стоящую в холле у лестницы. У нее даже глаза округлились от восхищения, когда она его увидела.

Уно же невозмутимо пожал руку Леониду и протянул ему кожаное портмоне с документами.

Леонид вынул из портмоне и с любопытством раскрыл два паспорта – все выглядело очень убедительно, даже их лица с Есенией в этих заграничных книжицах с чужими фамилиями. Несмотря на то, что Леонид на фото был без капы и линз, он все равно был мало похож на себя предыдущего.

– Педро и Роузалия Карейрос, – прочел он. – Ничего звучит… А Лёня у нас, значит, стал Леоном Карейросом, тоже неплохо… Граждане Панамы… Вернетесь к Сергею, передайте, чтобы Лёня начал учить испанский.

– Хорошо, – серьезно сказал Уно и, указав на портмоне, добавил: – Посмотрите внимательно: там еще водительские права, кредитная карточка «Сити-банка»…

– Вижу-вижу, полный джентльменский набор, – кивнул Леонид, перебирая содержимое портмоне. – Спасибо, Уно, теперь я полностью экипирован.

– Рад был помочь. Если вы готовы, то нам пора ехать.

Прощаясь с Эльзой, Леонид вручил ей букет и конфеты, привезенные Уно, окончательно смутив ее своей галантностью.

Когда Леонид с Уно вышли на улицу и сели в машину, Эльза еще долго смотрела им вслед. Нелюбопытная от природы, она все-таки заинтересовалась, кто же это останавливался у нее, и решила, что это была очень важная птица.

К аэропорту Юлямисте, построенному по тому же проекту, что и питерский аэропорт Пулково, они подъехали за десять минут до окончания регистрации, чтобы не светиться лишнее время в людном месте.

– Ну что же, Леонид, желаю вам удачи, и счастливого пути, – сказал Уно, останавливаясь перед входом в таможенную зону и протягивая Леониду руку.

– Спасибо вам, Уно, за все, что вы для меня сделали, – с признательностью глядя на него, сказал Леонид, пожимая ему руку. – Когда будете в Питере, передайте от меня привет Сергею.

– Обязательно передам, я сегодня поеду туда, нужно забрать Велло, работа, знаете ли… Идите, Леонид, а то опоздаете.

– Да-да, – сказал Леонид и, подхватив багаж, поспешил к нетерпеливо поглядывающим на него таможенникам.

Подойдя к стойке, он оглянулся. Наблюдавший за ним Уно поднял руку в прощальном жесте и ободряюще кивнул Леониду.

Вживаясь в роль иностранца, Леонид выложил на стойку перед пожилой таможенницей паспорт и билет, и неожиданно для самого себя поздоровался по-испански:

– ?Buenos dias, senora!

Спохватившись, он испуганно глянул на таможенницу – его познания в испанском на этом заканчивались. Поэтому он с облегчением перевел дух, услышав в ответ приветствие на английском языке. Теперь можно было смело переходить на английский, за который Леонид не волновался, поскольку говорил на нем довольно бегло. Конечно, он мог говорить и по-русски – мало ли в Панаме живет выходцев из России, поменявших свои имена на испанский лад, но говорить на русском языке в нынешней Эстонии было нецелесообразно. Могут сделать вид, что этот язык им не знаком…

Пройдя без осложнений таможню и паспортный контроль, Леонид вскоре оказался в самолете. Его место было у иллюминатора, и он, ожидая отлета, расслабленно разглядывал снующих внизу техников.

Итак, пока все шло по плану.

Следующая остановка – Алма-Ата…

Глава пятая

Объект «Озерный», декабрь 1997 года

Граховский свое слово сдержал.

После тщательного медицинского обследования Есении начался цикл процедур, результатом которых должно было стать рождение ею клона второго поколения.

Граховский лично занимался этим и смог скрыть от Есении имя того, кто являлся донором ядерного материала.

А Круглов в это время очень нервничал. Ему с трудом удавалось при случайных встречах с Есенией маскировать свой повышенный интерес к ее самочувствию.

Она же вела себя с ним как всегда холодно и настороженно, и если и была напугана возобновлением опытов над ней, вида не показывала. К тому же, при ней постоянно находился Лёня, ее сын от другого мужчины, который связывал ее с прошлым настолько сильно, что даже после того, как она перешла из разряда исследуемых объектов в официальные сотрудники центра, она не посмотрела ни на одного мужчину, хотя на ее руку были очень серьезно настроенные претенденты. Да что греха таить, Круглов однажды сам попытался приблизиться к ней, но она чуть ли ни с ненавистью отвергла его ухаживания, отгородившись от него сыном.

С нетерпением ожидая положительных результатов работы Граховского, Круглов чувствовал, что с ним происходят какие-то непонятные эмоциональные метаморфозы. Подтолкнув Граховского к проведению эксперимента над Есенией, он руководствовался только мыслью отомстить ей, но, когда маховик воплощения его мести начал раскручиваться, он вдруг понял, что месть не является его конечной целью. Реинкарнация – вот что его теперь все больше и больше захватывало… Он безумно захотел увидеть свое новое «Я», проживающее другую – более счастливую, богатую и интересную жизнь. Он хотел с этим «я» прожить то, чего он был лишен в своей нынешней жизни, в которой утвердилось слово «давно»: он давно расстался с химерой совести, он давно забыл, что такое отец и мать, поскольку вырос в детдоме, попав туда в шестилетнем возрасте. Он давно забыл, что такое привязанность, будучи безумно одиноким. Секс давно стал для него не более чем оздоравливающим упражнением. Ни алкоголь, ни наркотики не доставляли ему удовольствия. Он давно хотел иной жизни, и он ее получит! Таковыми первоначально были его мысли. Но постепенно все это приобрело совершенно неожиданную форму.

Однажды утром, бреясь перед зеркалом, Круглов взглянул себе в глаза и вдруг осознал, что хочет получить от Есении не просто свое воплощение, а ребенка, который бы вот так же связал его с ней, как Лёнька связывает Есению с тем бухгалтером-счастливчиком. Ошеломленный этой мыслью, он понял и еще одно: что хочет, чтобы этот ребенок связал их не на расстоянии, а навсегда: Есения должна стать его женой. Другой пары ему здесь нет, и появится ли такая в будущем – неизвестно. Если Есения согласится, он найдет способ вырвать ее отсюда, и они уедут туда, где их никогда не найдут, и где она родит и вырастит их ребенка.

Мысль, что он еще успеет схватить судьбу за хвост, наполнила Круглова такой силой, что он ни на минуту не усомнился в успехе. Он не только схватит, но и будет как можно крепче и как можно дольше держать эту самую судьбу за ее до сих пор ускользавший пресловутый хвост!

Окрыленный открывшейся ему перспективой счастья, Круглов вышел в возбуждении из своего холостяцкого жилья и тут же на улице столкнулся с Есенией и Лёней.

Поздоровавшись, он долго смотрел им вслед, ловя себя на мысли, что начинает ненавидеть ее сына, который стоит между ним и Есенией, стоит на его пути…

И «волк» Круглов, рвущийся к своей новой цели и сам теперь определяющий, что для него морально, а что нет, принял решение – избавиться от мальчишки… А способ избавления ему подсказали два события.

В начале декабря в их комплекс было доставлено новейшее оборудование, а то, на котором они работали, Граховский приказал демонтировать и сложить в ящики на складе до особого распоряжения. И вот недавно такое распоряжение поступило: отправить оборудование в «головняк». Так здесь называли головное учреждение – Институт репродуктивной генетики Сибирского отделения РАН, находящийся в Академгородке, хотя, на самом деле этот институт был прикрытием научной деятельности их комплекса в «Озерном»…

В начале января демонтированное оборудование предстояло отправить спецпоездом в Академгородок. За отгрузкой Круглов лично проследит, а груз сопровождать поедет один из его людей, Николай Свиридов… Среди множества ящиков всегда может затесаться один с не совсем тем грузом. Так что техническая сторона дела Круглову была ясна, теперь оставалось разработать психологическую: как отлучить мальчишку от Есении, не вызвав у нее подозрений, и чтобы при этом она еще была благодарна Круглову…

И тут, как говорится, подвернулся случай.

В середине декабря в школе произошла неприятная драка: Лёнька непонятно за что сильно избил сына одного из охранников комплекса.

Отец избитого мальчишки явился к Круглову, потребовав, чтобы тот наказал «выродка», грозясь, что если «уроду» все будет спущено, он разберется с ним сам, и тогда не взыщите…

Круглов вызвал Есению с Лёней к себе. Она пришла к нему после работы вместе с сыном, и сев напротив Круглова, ожидающе подняла на него глаза.

Объяснив ей причину, по которой он был вынужден их вызвать, Круглов крепко отчитал угрюмо смотрящего на него Лёню, а потом, выставив его за дверь и оставшись наедине с Есенией, осторожно заметил:

– Есения Викторовна, мальчику нужна твердая отцовская рука, посмотри, что он творит!

– Его отец далеко, и не моя вина, что его нет рядом с нашим сыном… – холодно ответила Есения. – А ваш подопечный получил от моего Лёни за дело. Если бы я не была женщиной, я бы тому мерзавцу еще бы от себя добавила…

– Есения, ты не кипятись, – остановил ее Круглов. – Я же хочу тебе помочь. Бог с ним, с подопечным, тут дело в другом… Мы с тобой давно знакомы, и вы мне с Лёней небезразличны…

Круглов сделал паузу и взглянул на Есению, проверяя ее реакцию. Но та смотрела на него с совершенно непроницаемым лицом.

Вздохнув, Круглов продолжил:

– Ты никогда не задумывалась, что будет с Лёней, если с тобой что-нибудь случится?

– А что со мной должно случиться? – задала ему встречный вопрос Есения.

– Да я к примеру… – поторопился исправить двусмысленность прозвучавшего предположения Круглов. – Я имею в виду его будущее вообще… Что ему тут светит? Никакой перспективы, разве что только в охранники, да и то вряд ли…

– Ну и что вы предлагаете?

– Отправить его к отцу, – быстро, словно выстрелив, сказал Круглов.

Есения изумленно взглянула на него, потом, опустив взгляд, сказала:

– Я ничего не знаю о его отце… Мы ведь, как вы должны помнить, не виделись уже почти пятнадцать лет.

– Все не можешь простить мне… – покачал головой Круглов. – А у него, кстати, все нормально. Правда, он так и не женился… Проживает вдвоем с мамой там же, где и раньше, но зато довольно обеспечен… Так что думаю, он способен дать своему сыну не только хорошее образование, но и перспективу на будущее.

– Откуда вы знаете? – настороженно спросила Есения.

Круглов улыбнулся:

– Люди, хотя бы раз попавшие в поле зрения нашей конторы, никогда из него уже не выпадают…

– Да уж… – неприязненно взглянув на Круглова, отозвалась Есения. – Кто бы в этом сомневался!

– Ну?… – нетерпеливо спросил Круглов.

– Что? – сделала вид, что не поняла, Есения.

– Что ты думаешь о моем предложении отправить твоего сына к отцу?

– Вы серьезно? – Есения недоверчиво посмотрела на Круглова.

– Вполне, – заверил ее тот.

– И что вы за это попросите? – прямо спросила она.

– Тебя… – так же прямо ответил Круглов, глядя ей в глаза.

Есения нахмурилась, но промолчала. Круглов тоже молчал, ожидая ее ответа.

Наконец, она тихо сказала:

– Как я понимаю, ваше желание помочь нам не санкционировано сверху…

Круглов утвердительно кивнул, озадачившись тем, что она так спокойно отреагировала на объявление цены за его услугу.

– Сергей Сергеевич, либо это провокация, либо вас по головке не погладят, когда станет известно о побеге Лёни. Ведь именно это вы мне предлагаете?… – чуть насмешливо спросила Есения. – И как вы вообще себе это представляете?

– А это уже моя забота! Не надо тебе забивать этим голову, доверься профессионалам, – ответил Круглов, ощущая легкое раздражение: разговор приобретал неожиданный для него тон.

Есения окинула его изучающим взглядом и сказала:

– Хорошо, я подумаю.

Круглов вдруг почувствовал, что в нем закипает злость – Есения разговаривала с ним так, будто не он ей делал одолжение, а она снисходила до него.

«Ну, погоди… – подумал он. – Ты еще будешь у меня шелковой, я тебя все-таки приручу!»

Есения встала:

– Я могу идти?

– Иди, – отворачиваясь, мрачно сказал Круглов и добавил, стоя к ней спиной: – Надеюсь, никто не узнает о нашем разговоре?

– А что, есть кто-то, кто вас отшлепает за него по попке? – спросила Есения, остановившись в дверях.

Ошеломленный Круглов резко повернулся – Есения, вся словно напружинившись, пристально смотрела на него.

Впервые почувствовав себя растерянным, он разглядывал Есению и молчал, не зная, что сказать. Ее большие и чуть насмешливые темные глаза действовали на него гипнотически.

– Извините, Сергей Сергеевич, – вдруг устало произнесла Есения, опуская взгляд. – Я, конечно же, никому ничего не скажу. И подумаю над вашим предложением. До свидания… – и она стремительно вышла.

– До свидания, – автоматически ответил Круглов, глядя ей вслед.

«Ну и характер! – подумал он. – Но ты все равно будешь моей, будешь!»

Между тем приближался Новый год. На комплексе во всю шла подготовка к празднику, однако Круглову было не до веселья. В последнем разговоре с начальством он услышал насторожившую его фразу о том, что новый, 1998, год будет последним трудовым годом для него, и что, «наконец-то, уважаемый Сергей Сергеевич сможет уйти на покой», ведь и так уже на два года «переходил» больше, чем надо. Так что к лету ему пришлют заместителя, который заменит Круглова после того, как он полностью введет его в курс дел.

Круглов почувствовал, как у него по спине пробежал холодок.

«Знаем мы этот покой… – ощетинившись, подумал он. – Значит, сроки уже поджимают, нужно сворачивать лавочку… И Есения не мычит, не телится!..»

Действительно, после разговора с ней прошло уже десять дней, а Есения все молчала и, как всегда, при встрече с ним спокойно здоровалась, тут же проходя мимо.

Круглов пока не торопил ее, боясь спугнуть, а тут, совсем некстати, начала назревать еще одна история.

Осуществляя общее руководство охраной объекта «Озерный», в котором, кроме научного комплекса, находился еще и золотоносный рудник, Круглов недавно получил от начальства циркуляр, предписывающий усилить контроль за добычей, хранением и отправкой золота государству. Появление этого циркуляра было вызвано поступившей в органы информации, что на черных мировых рынках появилось золото, по составу сходное с добываемым в Озерном. А у Круглова летом как назло погиб его заместитель, майор Полуэктов, отвечавший за контроль над рудником – неожиданно отказало сердце во время купания, и спасти его не успели.

Взглянув на смерть Полуэктова после получения циркуляра с другой стороны, Круглов все-таки не смог найти фактов, говорящих, что эта смерть была насильственной, хотя смутные подозрения у него остались.

На смену Полуэктову прислали молодого капитана Степанцова, неудавшегося летчика, переведенного во внутренние войска из-за полученной на службе тяжелой травмы мозга, которая вызвала ухудшение зрения и дикие головные боли. Подлечившись, Степанцов окончил шестимесячные курсы, где познакомился с основами маркшейдерского дела, химии, металлургии, истории и практики золотодобычи в России. После чего его и прислали в Озерный в подчинение к Круглову.

Познакомившись со Степанцовым, оказавшимся толковым офицером, и как надеялся Круглов, еще не успевшим спеться с затаившимися на руднике злоумышленниками, он после получения циркуляра без сомнений поделился с ним поставленной задачей по выявлению «похитителей». Они вместе составили список людей, имеющих прямой доступ к золоту. В список попали горняки, технологи, химики, плавильщики, лаборанты, но, постепенно отсекая одного за другим, они пришли к выводу, что налаженная охрана и серьезный контроль над рудником оставляли шанс сокрытия и вывоза золота только его руководству… Так в поле их особого внимания оказался начальник рудника Гуреев, который работал здесь с девяносто пятого года. Степанцов должен был теперь его не только пасти, но и стать чуть ли не ближайшим его другом.

Круглов не любил Гуреева. У того была мохнатая лапа в Москве, поэтому вел он себя дерзко, а порой и вызывающе, при этом получая от своего руководства всяческие премии и благодарности. Недавно ему был даже доставлен сюда новый джип, на котором тот теперь гордо рассекал по всему Озерному. Круглов был взбешен: за какие такие достижения Гуреева так поощряют, в то время, как он, Круглов, верой и правдой отслуживший в Озерном столько лет, не получил и половины таких премий, и ездит до сих пор на старом уазике. Даже мысль, что он сам может купить себе двадцать таких джипов, как у Гуреева, его не утешала.

Когда Гуреева назначили начальником рудника, Круглов серьезно ознакомился с его личным делом, и был удивлен, что тот, бывший, в общем-то, серой личностью, к тому же совершенно далекой от золотодобычи, получил назначение на такой серьезный и ответственный пост. В анамнезе у него была только законченная партшкола, да и то со средненьким дипломом. Правда, во время учебы он проявил себя активным комсомольцем, ездил со стройотрядом сначала рядовым бойцом, а после и его командиром. Потом, когда стройотряды коммерциолизировались, он пробился в начальники объединенного стройотряда, а некоторое время спустя открыл собственную строительную фирму. Побултыхавшись безрезультатно какое-то время в строительном бизнесе, он вдруг всплыл в администрации губернатора одного из крупнейших российских городов, причем губернатора, известного своими связями в Москве. После чего и получил назначение на эту должность на руднике.

Круглов по некоторым признакам, замечаемым благодаря его профессиональному чутью, давно подозревал, что Гуреев ведет собственную финансовую кампанию по обеспечению старости, сбывая на сторону левое золото – ничего не попишешь: смутное время, а в мутной воде каждый норовит словить свою рыбку. Однако он не ожидал, что это достигло таких масштабов, что было обнаружено официальными органами аж на мировом уровне.

Раньше Круглов среагировал бы на это строго определенным образом, но теперь у него это вызвало только презрение и досаду. «Жадность фраера погубит! Идиот Гуреев, причем профессиональный…» – поставил он диагноз и стал ждать, когда тот явно проколется перед ним, дабы и его просветить, что Бог велел делиться…

Отслеживая это дело, он никак не мог выбрать момент для возобновления разговора с Есенией. А тут еще и Граховский доложился, что в первых числах февраля в «головняке» состоится научная конференция по «Медико-генетическим аспектам трансплантологии», к которой нужно подготовить дозированно-сенсационный доклад от их комплекса.

Граховский, страдавший в последнее время от приступов тяжелейшей стенокардии, вынужден был подключить к подготовке доклада Есению, как одного из своих ведущих специалистов в этой области. Он даже приостановил на время проводимый над ней эксперимент по клонированию.

Есения теперь была плотно занята, и во время своих ежедневных профилактических обходов комплекса Круглов не раз видел, как она допоздна засиживается в своей лаборатории перед компьютером, работая над докладом.

Узнав, что Граховский из-за этого доклада отложил попытки добиться у нее беременности, Круглов разъяренно ворвался в его кабинет.

– Плохо себя чувствуете, Генрих Модестович? Может, вам пора второе сердечко вырастить? – с трудом сдерживаясь, спросил он. – А то, я смотрю, вы со своей работой не справляетесь, на других перекладываете…

– Вырастить можно, да пересадка требует времени и сил, а у меня их нет, – проворчал Граховский, вытряхивая на ладонь таблетку нитроглицерина из стеклянной тубы.

«Конечно, нет, – зло подумал Круглов. – Сейчас ведь как раз готовится к отправке новая партия органов. Деньги большие, боится их потерять, но ничего, на том свете они ему будут уже не больно-то и нужны, у гроба карманов нет…»

– Не волнуйтесь, Сергей Сергеевич, – попытался успокоить Круглова Граховский, натянуто улыбнувшись, «грудная жаба» что-то в этот раз уж очень сильно навалилась на него, – через несколько дней Есения Викторовна закончит подготовку доклада, и мы с ней возобновим эксперимент, я же понимаю, что вас заботит… Но торопиться не надо… Спешка хороша при ловле блох…

Он положил под язык очередную таблетку нитроглицерина и, тяжело дыша, посидел несколько минут, пережидая ударный эффект лекарства. Не поднимая глаз на Круглова, он усмехнулся про себя: «Знал бы ты, что так пытаешься ускорить…»

А Круглов раздраженно молчал, глядя, как Граховский пытается отдышаться.

Наконец, прервав затянувшуюся паузу, Граховский спросил Круглова:

– Вы мне другое скажите, Сергей Сергеевич: как вы отнесетесь к тому, если Есении Викторовне придется вместо меня поехать на конференцию с докладом? Я, действительно, что-то совсем расклеиваюсь и, боюсь, мне это мероприятие сейчас не под силу…

– Это не я решаю, нужно с начальством согласовывать, – ответил несколько ошарашенный его вопросом Круглов. – Но вряд ли это позволят.

– Ну почему же?… – удивился Граховский. – Я напишу письмо, а вы по своей линии подтвердите, что будете сопровождать Есению Викторовну на конференцию и обратно. Что там может случиться? Думаю, второй раз она от вас не скроется… – намекнул он на ее исчезновение в Питере пятнадцать лет назад. – Более того, ей будет полезно проветриться, особенно, если она к тому времени уже будет беременна. Положительные эмоции в данном случае очень показаны…

Круглов лихорадочно соображал. Похоже, сама собой решилась и дата его личного Исхода… Другого, более благоприятного случая исчезнуть отсюда, да еще и с Есенией, вряд ли представится!

– Сергей Сергеевич, что же вы молчите? – окликнул его Граховский.

– А когда мы будем отправлять оборудование в «головняк»? – спросил Круглов, вспомнив о Лёне.

– Ну не знаю, можем сразу после Нового года, числа третьего, как раз поезд будет. Платформу-то пригнали?

– Да.

– Ну вот, третьего января и отправим, чтобы над душой не висело… – сказал Граховский.

– Понял. А насчет конференции я поговорю с начальством, – пообещал Круглов. – Но и вы тоже, Генрих Модестович, не расслабляйтесь и займитесь, наконец, своим здоровьем.

«Придется Есению поторопить», – решил Круглов, выходя от Граховского.

Поздно вечером, дождавшись, когда Есения пойдет после работы домой, он отправился за ней следом.

На улице был довольно крепкий мороз, озеро сильно парило, затягивая всю округу туманом, который не только ослаблял видимость, но и скрадывал звуки. Поэтому Есения испуганно оглянулась, когда Круглов неожиданно окликнул ее сзади.

– Ты чего так поздно? – спросил он ее.

– Работы много, – коротко ответила Есения на ходу.

– А пацан один дома сидит… – укоризненно сказал Круглов.

Есения резко остановилась и повернулась к нему.

– Что-то вы в последнее время стали уж очень заботится о нас, – сказала она, окидывая его насмешливым взглядом. – Меня это настораживает…

– Ну и зря! – обиделся он. – Я всегда хотел заботиться о тебе…

– Спасибо, вы уже однажды позаботились! – фыркнула она и быстро пошла вперед.

– Ты не понимаешь… – следуя за ней, попытался оправдаться Круглов. – Время было такое, а я человек государственный, подприказный… Не мне было решать, что да как.

– Время всегда одинаковое! – отмахнулась Есения. – Только люди себя в нем по-разному ведут… Подприказный, говорите… Значит, нравится вам выполнять приказы, коли на такую работу пошли. Только мне ваше пресловутое подчинение приказам жизнь сломало!

– Есения, ну не надо… Не я, так другой бы тебя сюда отправил. Причина не в том, кто это сделал, а в самой тебе, в той ценности, которую ты представляешь для нашей науки.

– Вот-вот! Люди для вас как заложники!

Круглов не выдержал и, догнав ее, схватил за руку, поворачивая лицом к себе:

– Ну что ты ершишься, ей-богу, я же хочу тебе помочь! Сейчас Лёню к отцу отправим, а потом и сами отсюда рванем… Граховский сказал, что хочет послать тебя на конференцию в Академгородок… Прикидываешь, чем это все можно закончить?…

Есения выдернула у него руку и отступила на шаг.

– Так вы все-таки серьезно?… – недоверчиво спросила она.

– А с чего мне шутить! – рассердился Круглов. – Я же тебе еще тогда сказал, что хочу помочь. Время вот упустим из-за тебя, сама будешь жалеть!

– Хорошо, пойдемте к нам, поговорим, – посмотрев на Круглова, нехотя сказала Есения.

– Нет, – усмехнулся он. – Дома мы обсуждать ничего не будем, и тебе не советую лишнее там болтать…

– Что?… Вы хотите сказать, что даже здесь все прослушивается?… – удивленно спросила Есения. – Да куда же мы отсюда денемся, везде такая охрана, зачем все это?

– Святая наивность… – покачал головой Круглов. – Ладно, давай завтра встретимся у меня в кабинете после работы и все обсудим.

– Хорошо, – согласилась Есения, озабоченно посмотрев на Круглова.

– Тогда до встречи, – сказал он и вдруг улыбнулся: – Смотри: а мы за разговором и не заметили, как дошли до твоего дома. Считай, что я тебя проводил. И, знаешь, мне понравилось…

Есения, покосившись на него, пробормотала:

– Не могу того же сказать о себе… До свидания, – и поспешила взбежать на крыльцо.

«Ничего… – думал Круглов, глядя, как она закрывает за собой дверь. – Тебе тоже понравится, дай только срок…»

На следующий день, около девяти часов вечера, Есения постучала в кабинет Круглова.

Тот, довольный, что она все-таки пришла, поднялся к ней навстречу из-за стола.

– Проходи, садись. Чаю хочешь? – спросил он тоном радушного хозяина, плотно прикрывая дверь за Есенией.

Она отрицательно покачала головой:

– Спасибо, дома попью, – и попросила: – Давайте, ближе к делу. Сами же говорили, что время уходит…

Круглов хмыкнул и, вернувшись обратно за стол, сказал:

– Ну что же, давай ближе к делу.

Есения сидела, крепко сжав руки, и внимательно смотрела на него в ожидании.

«Волнуется… – отметил Круглов. – Это хорошо».

– Значит так, – начал он, – третьего января мы отправляем в Академгородок платформу со списанным оборудованием, в курсе, да?

Есения кивнула.

– Вот на этой платформе Лёню отсюда и вывезем. В ящике для оборудования…

– А дальше?

– А дальше мой человек посадит его на поезд Новосибирск-Санкт-Петербург. А там он уже сам доедет как-нибудь, не маленький…

– Да, не маленький… если не считать того, что он никогда не выезжал отсюда, и ничего не знает о том мире… – заметила Есения.

– Это пусть тебя не волнует. Его подробно проинструктируют. Потом, ведь я дам знать его отцу, и тот его встретит.

– Почему вы так уверены? – тихо спросила Есения.

– Потому что он порядочный мужик, и от своего сына не откажется, – твердо ответил Круглов.

Есения вскинула на него глаза и тут же опустила их, промолчав.

– Единственное, что потом тебе нужно будет сделать, это убедительно разыграть горе – пропал твой сын, и ты не знаешь, что с ним случилось.

– А если его схватят по дороге? Или потом, у… Леонида Аркадьевича… Ведь его же будут искать? – обеспокоенно спросила Есения.

– О его «пропаже» ты объявишь как можно позже, чтобы он успел подальше отъехать. Будут каникулы, значит, в школе до начала занятий его вообще не хватятся, а пацанам можно сказать, что он не выходит гулять, потому что болеет. Я дам тебе знать, когда нужно будет начать бить тревогу. Что касается Питера, то я предупрежу его отца, чтобы он сразу же увез Лёню куда-нибудь и сделал вид, что понятия о нем не имеет.

– А как вы сами выкрутитесь, у вас же, наверняка, будут из-за этого большие неприятности? – пыталась найти слабое место в его плане Есения.

– Это моя забота, – коротко ответил Круглов. – Пусть это тебя тоже не волнует.

– А он не замерзнет в дороге? – тихо спросила она.

– В ящике не замерзнет, – улыбнулся Круглов. – Главное, чтобы не продувало, а так мы ему туда тулуп положим, опилок… доедет!

– Когда мне его собирать?

– Никаких «собирать», чтобы даже намека на сборы не было – все должно выглядеть так, как будто он просто исчез.

– Но поговорить же я с ним должна! – удивленно посмотрев на Круглова, возразила Есения. – Не засунем же мы его просто в ящик…

– Поговорить надо, – согласился Круглов. – И сделать это нужно сразу после Нового года, за несколько часов до его отъезда, чтобы он не успел никому проговориться. Только запомни: во-первых, разговаривать с ним будешь только на улице, желательно на лыжной прогулке, где-нибудь подальше от комплекса и вышек. Во-вторых, мое имя в этом деле фигурировать ни в коем случае не должно. Скажешь Лёне, что ты сама договорилась с охранником, который его отсюда вывезет и посадит на поезд в Новосибирске. Больше ему знать ничего не надо, адрес отца напишешь ему сама.

– Я не знаю номера дома… – сказала вдруг Есения, отводя глаза. – Только квартиру… и где это визуально находится.

– Хорошо, я подскажу тебе адрес, – сказал Круглов, с трудом сдержав улыбку. Поднявшись со своего места, он подошел к ней. – Ну, договорились?

Есения, вздохнув, ответила:

– Договорились…

– Да не волнуйся ты так! – Круглов успокаивающе положил ей руку на плечо. – Все будет хорошо.

«Что вам хорошо, другим – смерть…» – подумала Есения и, бросив на Круглова короткий неприязненный взгляд, повела плечом, высвобождаясь из-под его руки.

Круглов внимательно посмотрел на нее и хотел уже напомнить ей об их уговоре, но передумал – столько лет ждал, подождет и еще немного…

А Есения, выйдя из кабинета Круглова, в задумчивости пошла по коридору в сторону входа в подземную, вернее, подводную, часть комплекса, где находилась ее лаборатория. Но потом, спохватившись, что рабочий день закончен, повернула обратно…

Выйдя из здания на улицу, освещенную фонарями, она подняла повыше воротник дубленки и быстро пошла домой, где ее ждал Лёня.

Открывая дверь на своей половине коттеджа, она еще с порога услышала шум и громкую музыку, доносившиеся из комнаты сына. На вешалке висело несколько пальто.

Сняв дубленку и меховые сапожки, Есения постучала к Лёне.

Он высунул нос из-за двери:

– Ой, мам, ты уже пришла! А у меня ребята в гостях, ничего?

– В общем-то ничего, – улыбнулась она, – но уже почти десять вечера, не пора ли им по домам?

Заметив раздосадованный взгляд Лёни, Есения неожиданно обняла сына, с содроганием думая о том, что скоро ей предстоит расстаться с ним, отправив неизвестно куда.

Лёня возмущенно затрепыхался и, оглянувшись за дверь, прошептал:

– Мам, да ты чо! Ребята увидят – засмеют… Что за телячьи нежности!

– Ладно уж, даю вам еще полчаса, но потом – все, а то родители твоих друзей будут их искать, – сказала она, отпуская сына, и пошла на кухню.

Разогревая ужин, она напряженно думала о том, что ей предстоит сделать. Она не была уверена, что Круглову можно доверять, вдруг он просто получил приказ перевести Лёню на другой объект, и чтобы не вызывать у нее возражений придумал весь этот боевик? Хотя, с другой стороны, зачем тогда Лёню вывозить из Озерного с соблюдением такой конспирации? Его ведь могли просто посадить в вертолет и увезти куда угодно…

«Нет, нужно сейчас, не откладывая на после Нового года, поговорить с Лёней, подготовить его», – решила она.

Погруженная в свои мысли, Есения даже не заметила, как отпущенные сыну полчаса пролетели, и вздрогнула, когда он вошел на кухню, окликнув ее:

– Мам, ты чего? У тебя что-нибудь случилось?

– Да нет, сынок, просто устала, – сказала она, грустно улыбнувшись ему.

– Мам, ты на меня не обижаешься? – спросил Лёня, виновато подходя к ней. – Просто ты не знаешь, как мальчишки к этому относятся! А я не хочу, чтобы меня прозвали маменькиным сынком или лизуном… – он обнял Есению и поцеловал ее в щеку. – Не обижаешься?

– Не обижаюсь, – успокоила его Есения и погладила по голове. – Ты у меня уже скоро будешь совсем взрослым…

– Что-то не нравится мне твое настроение, – тихо сказал Лёня. – У тебя, правда, все хорошо?

Есения кивнула и вдруг заплакала. Лёня испуганно воззрился на нее, глядя, как слезы текут по щекам никогда не плакавшей при нем матери. Правда, он не раз замечал, что она по утрам выходила из своей комнаты с заплаканными глазами, но они никогда об этом не говорили.

– Мам! Ты что?!

Есения, приложив к губам палец, показала ему на стенку, за которой была кухня соседей.

Лёня, махнув рукой, возразил:

– Да, им не слышно, не волнуйся!

На что Есения, вытирая рукой слезы, покачала головой и, притянув к себе сына, прошептала ему на ухо:

– Дело не в них, нас вообще прослушивают…

Лёня удивленно уставился на мать, и она еще раз предупреждающе поднесла палец к губам, а потом поманила его к нему комнату.

Включив компьютер, на котором он обычно делал уроки, она, порхая пальцами над клавиатурой, быстро набрала: «Лёня, нам нужно поговорить, но нашу квартиру, как и другие, прослушивают, поэтому дома не говори ничего лишнего. Завтра мы с тобой пойдем на лыжную прогулку, и я тебе скажу кое-что важное…»

У Лёни, когда он прочитал эти строки, загорелись глаза, и он, чуть подвинув мать, набрал: «Ух ты, как все таинственно! Что происходит?»

«Долго печатать, я тебе завтра все расскажу, – написала Есения. – А сейчас иди мыться и спать, утром встанем пораньше».

– Есть, мой командир! – воскликнул Лёня, прикладывая руку к виску, и тут же виновато прикрыл рот ладонью.

«Э– э-эх!..» – укоризненно посмотрела на него Есения, покачав головой, а потом, выделив набранный ими текст, нажала клавишу «Delete», удаляя написанное.

Глава шестая

Алма-Ата, конец января 1998 года

Самолет приземлился в Алма-Ате по расписанию.

Леонид поднялся, разминая затекшее за почти пятичасовой перелет тело. Он успел хорошо выспаться и был готов к дальнейшим действиям, но к нему подбежала стюардесса, попросив по-английски, чтобы он оставался на месте, пока самолет не остановится.

– Хорошо, хорошо, – автоматически ответил по-русски Леонид, садясь обратно в кресло, и мельком заметив удивленный взгляд стюардессы, вынужден был быстро пояснить: – Изучаю русский язык – язык будущих международных отношений…

Стюардесса, умело спрятав скептическую улыбку, кивнула ему и когда Леонид уже покидал самолет, подчеркнуто попрощалась с ним на русском языке. На что Леонид, прочитав имя стюардессы, указанное на ее бейдже, ответил словами из песни Киркорова:

– ?Viva, Victoria! – и послал ей ослепительную улыбку.

У выхода из аэропорта стояли таксисты и частники, предлагавшие свои транспортные услуги.

К Леониду подскочил плюгавенький кривоногий казах и на ломаном английском языке пригласил следовать за ним, почему-то при этом постоянно повторяя:

– Гранд-отель, гранд-отель…

– О’кей, – приосанившись, согласился Леонид и, отдав казаху свой чемодан, степенно последовал за ним к его транспортному средству.

Но когда водитель остановился рядом со старым облезлым «фиатом», Леонид оторопел. Он подобную развалюху однажды видел недалеко от станции техобслуживания в Питере, стоящую на возвышении, как символ вечной поломки.

– А кони где? – спросил он, не допуская, что сие «чудо техники» может двигаться самостоятельно.

– Кони? Какие кони? – не понял казах и подозрительно посмотрел на Леонида.

– Понятно… Коней нет, кони в степи… – задумчиво кивнув, сказал Леонид. – Ну, иди их лови, а я поймаю себе другую тачку, не обессудь, – и, забрав из рук растерявшегося казаха свой чемодан, отошел на обочину дороги.

Видимо за ними наблюдали, потому что к Леониду тут же подлетело такси.

– Problems? – спросил молодой парень, выскакивая из-за руля.

– Ноу проблемс, – ответил ему Леонид. – Открывай багажник.

– А я думал вы иностранец… – разочарованно протянул парень, направившись к багажнику и ожидая, пока Леонид положит туда чемодан и сумку.

– А что, своих заподло возить? – усмехнулся Леонид. – Ничего! Можешь считать меня иностранцем: я из России… слышал о такой великой державе?

– Казахстан тоже не маленький, – пробурчал парень, садясь за руль. – На конях скачи – за неделю не проскачешь…

– То-то вам космодром «Байконур» оставили… Чтобы в гости побыстрее летать из аула в аул… – рассмеялся Леонид.

– Да ладно вам, чего накинулись-то? – воскликнул парень. – Куда ехать?

– На железнодорожный вокзал, – ответил Леонид. – Проведем инспекцию местных транспортных артерий…

– Я же серьезно спрашиваю…

– А никто и не шутит, – сказал Леонид. – Поехали на вокзал.

На вокзале Леонид прямиком направился в кассу брони, где его, благодаря Уно, должен был дожидаться билет на имя Веселова Александра Васильевича – так теперь звали Леонида согласно российскому загранпаспорту, лежащему у него в нагрудном кармане…

Молоденькая симпатичная казашка за окошечком кассы мило улыбнулась Леониду, выдавая ему билет на поезд до Новосибирска, который отправлялся через три с половиной часа.

В течение этого времени Леонид должен был расстаться со своим иностранным прикидом и превратиться в обычного рядового российского командировочного, направляющегося в Новосибирск.

Оставив вещи на вокзале в камере хранения, Леонид отправился на переговорный пункт, чтобы доложиться Сергею, что он уже в Алма-Ате.

– Отлично! Как доберешься до Федора, сразу позвони, – попросил тот.

– Хорошо! Ну, как там у вас? – спросил Леонид.

– Не волнуйся, все тихо, никто больше не звонил, – успокоил его Сергей. – У твоей мамы тоже все нормально. К ней, естественно, еще раз приходили, допытывались, где ты можешь скрываться, но она сделала большие глаза и стояла на том, что ты уехал в командировку. А когда они спросили про Лёню, заявила, что ни про какого «хлопчика» слыхом не слыхивала, и ты вообще интересуешься только женщинами.

– А это-то при чем? – не понял Леонид.

– О, наша Серафима Ильинична еще та актриса оказалась, я бы с ней в разведку пошел! – рассмеялся Сергей. – Она когда мне рассказывала об их разговоре, я просто уржался, представляя себе лица «товарищей»… Она, видишь ли, сделала вид, что оскорбилась, посчитав, что те намекают на то, что ты якобы интересуешься мальчиками, и устроила им такой скандал! Сейчас, погоди, дай припомнить, как она это сказала, а вот: «Подивитесь на них, люды добры, ци жополюбы зовсим показылись! Сами в гомне вошкаются, так ще нормального чоловика цим гомном обмазать хочють».

– «Жополюбы – женоненавистники» – это хорошо! Ну, мама… – тоже рассмеялся Леонид. – Ладно, Сергей, пока! Я позвоню тебе из Новосибирска.

Попрощавшись, Леонид положил трубку и решил сходить перед дорогой пообедать. Вокзальный ресторан его не привлек, и он вышел на улицу, чтобы найти что-нибудь более приличное.

Запахнув поплотнее пальто, потому что на улице дул резкий ветер, хотя температура была около нуля, он отправился вдоль улицы. Замечая, как люди обращают на него внимание, особенно женщины, он чувствовал себя польщенным. Только один раз он испытал дискомфорт и даже немного напрягся, когда идущие навстречу ему двое местных милиционеров вдруг начали настороженно к нему присматриваться, замедляя шаг.

«Какой паспорт показать, если остановят? Панамский или российский? – начал соображать Леонид, вспоминая, где в каком кармане какой паспорт лежит. – Хорошо, что в них фотки одинаковые…»

Но милиционеры останавливать его не стали, и только медленно прошли мимо него, изучающе разглядывая.

Леонид бросил взгляд на свое отражение в витрине: может быть, у него что-то не так с одеждой?… Да нет, все было в порядке – черноволосый, смуглый мужчина в дорогом элегантном пальто… Немножко на «хачика» похож, ну и что?…

Решив не искушать судьбу, Леонид зашел в первый попавшийся по пути ресторан.

Плотно пообедав, он вернулся на вокзал.

До поезда еще оставалось много времени. Взяв вещи из камеры хранения, Леонид отправился искать зал для VIP-пассажиров, поскольку в вокзальном туалете был такой гадюшник, что туда не то, что переодеваться, заходить противно было.

Купив в местном баре большущую коробку конфет и бутылку коньяка, Леонид поинтересовался у бармена, где здесь находится бывшая депутатская комната, которая обычно и теперь продолжала существовать в том же качестве, хоть и под другим названием. Бармен показал ему, куда пройти.

Поблагодарив его, Леонид подошел к указанной двери и нажал кнопку звонка.

Широко улыбаясь, он уставился в «глазок» камеры, встроенный в середине двери.

Через несколько секунд дверь приоткрылась и из-за нее выглянула администратор – очень красивая казашка примерно сорока лет. Леонид даже слегка растерялся, настолько она была хороша.

– Добрый день! – поздоровался он, окидывая ее восхищенным взглядом. – А я к вам… – Леонид задержал взгляд на ее груди, где был прикреплен бейдж с именем, – …уважаемая Айгуль.

Женщина удивленно посмотрела на него и, оглядев его модный дорогой наряд, отступила в сторону, приглашая войти.

– А я вас сразу узнал! – входя в холл, выложенный коврами, сказал Леонид. – Вам большой привет от Потапова, и вот это тоже, – опустив вещи на пол, он достал из сумки предварительно положенную туда коробку конфет и протянул ей. – Я тут проездом, ненадолго. Потапов просил обязательно зайти к вам, узнать, как вы поживаете…

– Кто такой Потапов? – спокойно спросила администратор.

– Ну как же! – Леонид изобразил удивление, поднимая на нее честные глаза. – Он же у вас останавливался полгода назад, высокий такой, из Барнаула… Не помните?

Женщина отрицательно покачала головой.

– А вы на него произвели неизгладимое впечатление! И я теперь его понимаю… – протянул Леонид, снова восхищенно окидывая взглядом ее стройную фигуру. – А можно я ему скажу, что вы его помните и передаете привет? А то он расстроится…

– А замуж звать не будет? – спросила она насмешливо.

– А что! Все может быть, он мне про вас все уши прожужжал! – воскликнул Леонид.

– Ну тогда лучше ничего ему не говорите, я уже замужем и у меня очень ревнивый муж, – сказала она. – Так чем могу служить?

– Да, собственно, мне ничего не надо, я скоро уезжаю. Вот только привет передать и зашел, – сказал Леонид.

– Ну что же, за привет вам большое спасибо, хотя, я думаю, никакого Потапова в природе не существует, – сказала женщина, открывая дверь в небольшую гостиную.

– Ну почему же не существует? Где-нибудь, наверное, все-таки есть… – улыбнулся Леонид. – Виноват, уважаемая Айгуль. Просто услышал, что здесь работает потрясающей красоты женщина, и захотелось самому поглядеть…

– Опять врете! – укоризненно покачала она головой и, не выдержав, рассмеялась: – Хотя не скрою, приятно слышать такие речи. Снимайте, пожалуйста, пальто, и проходите – я вас чаем угощу… за изобретательность…

– А у меня коньячок есть, – сказал Леонид, заходя вслед за ней в гостиную.

– Нет, я на работе не пью, – отказалась она. – А вы, если хотите, можете выпить. Садитесь, пожалуйста.

Леонид сел на мягкий диван, перед которым стоял длинный полированный журнальный столик.

Женщина отошла к самовару, подключила его в сеть и достала из серванта две роскошные пиалы с красными цветами и золотыми листьями.

Поставив их на столик, она села на стул напротив Леонида и спросила, разглядывая его:

– Так все-таки, что вам от меня понадобилось?

– Клянусь вам, ничего такого! – воскликнул Леонид, преданно глядя ей в глаза. – Ну, разве что привести себя в порядок и переодеться, если позволите…

– По-моему, вы и так в полном порядке, – насмешливо возразила она.

– Спасибо, приятно слышать! – сказал Леонид, почувствовав настоящее смущение. – Там, куда я еду, холодно, и в этом… – он показал на свою одежду, – …ехать нельзя. Я только что из-за границы, здесь проездом, ну, не в туалете же переодеваться, честное слово…

– Понятно, – сказала Айгуль и поднялась к закипевшему самовару. – И откуда вы?

– Из Пи… из Москвы, – запнувшись, ответил Леонид.

– Опять врете, – усмехнулась Айгуль. – Ну ладно, не хотите – не отвечайте, я не любопытна.

– Редкое качество для женщины, – уважительно заметил Леонид, переводя разговор с себя на нее в соответствии с утверждением Карнеги, что любимая тема человека: он сам. – А вы давно здесь работаете?

– Прилично, уже седьмой год, – ответила она, наливая ему чай. – А что?

– Просто спросил. Спасибо… – сказал Леонид, принимая у нее пиалу. – А вы позволите вас иногда навещать?

– В каком смысле? – не поняла она.

– Я часто бываю в разъездах… – пояснил Леонид и спохватился: «Что я несу? Какие теперь у меня разъезды! Вдруг, это, и правда, мой последний хадж по нашей бывшей стране?…»

– Ну, если вам еще когда-нибудь понадобится привести себя в порядок и переодеться, то – милости просим! – усмехнулась Айгуль.

– А вы обиделись… – заметил Леонид, внимательно посмотрев на нее. – Но скажу вам честно: я очень рад, что мне это все понадобилось, ведь благодаря этому я познакомился с вами…

– Вы меня соблазняете? – спросила она, подняв на него изучающий взгляд.

– Ни в коем случае! – воскликнул Леонид, испугавшись, что вдруг она, действительно, серьезно воспримет его флирт.

Нет, она, конечно же, женщина, несомненно, красивая… И раньше бы он, не задумываясь, приударил за ней, но сейчас, направляясь к Есении, Леонид чувствовал потребность в соблюдении чистоты и целомудрия.

– Ну что вы так испугались! – усмехнулась Айгуль. – Вас как зовут?

– Александр Васильевич, – постарался без запинки представиться Леонид и встал. – Рад познакомиться…

– Айгуль Аслановна, – в тон ему ответила администратор и протянула руку. – Рада не меньше…

Пожав ее мягкую теплую ладонь, Леонид сел.

– А вы куда едете? – спросила она.

– На Север, – честно ответил Леонид, отхлебывая чай.

– В Новосибирск, значит, – догадалась Айгуль. – Тогда у вас есть еще полтора часа. Можете даже душ принять, если хотите…

Леонид чуть не поперхнулся, так интимно прозвучало это предложение. Но администратор рассмеялась:

– Надо же, какой вы пугливый, прямо, как мальчик… Ну да меня вам нечего бояться, я не очень падка на мужчин, мне больше нравятся девушки…

Леонид от такой откровенности все-таки поперхнулся и зашелся в кашле.

Айгуль встала и, потянувшись через стол, похлопала его по спине.

– А как же ревнивый муж? – спросил Леонид, откашлявшись и во все глаза рассматривая незнакомую для него породу женщин, о которых он был наслышан, но вот так близко никогда не видел.

– А он, действительно, ревнивый, вернее, она…

– Ваш муж – женщина? – недоверчиво уточнил Леонид, чувствуя, как у него в мозгах что-то заклинивает.

– Да…

«Высокие отношения! – всплыла у него в голове фраза из кинофильма „Покровские ворота“. – Мне их не понять…»

– И дети есть? – спросил он, тут же почувствовав глупость этого вопроса: какие могут быть дети у лесбиянок!

– Есть, – кивнула Айгуль. – У меня – дочь… от первого брака, а у нее – сын…

– Угу… – переваривая информацию, сказал Леонид, и отхлебнул еще чая, пытаясь разобраться со своими мыслями и множеством вопросов, которые тут же завертелись у него в голове.

Как интересно получается! Только что они с Сергеем обсуждали тему любителей однополой любви – и на тебе, он тут же натыкается на другого представителя секс-меньшинств. Вот уж правда: не поминай черта, если не хочешь, чтоб он к тебе пришел…

– И неужели вы никогда не жалели о том, что отошли от мужчин, неужели у вас нет к ним влечения? – спросил Леонид, ожидая ее ответ с любопытством исследователя, абстрагировавшегося от своего пола.

– Нет, не жалею… С женщинами все по-другому – гораздо тоньше…

– Да?… – изумился Леонид. – Интересно, чем же?

Так, вопрос за вопросом они и проговорили с ней все то время, что оставалось у него до поезда. Иногда он ловил себя на мысли, что солидарен со многими вещами, о которых говорила Айгуль по отношению к женщинам, хотя он эти вещи знал с мужской стороны, а она со своей – полуженской… Но было и то, чего он никак принять не мог, подспудно чувствуя, что все эти нетрадиционные сексуальные ориентации это все-таки какие-то неполадки, поломки где-то на генетическом уровне. Хотя, можно ли винить больного человека, что он болен?… Одно – несомненно, он узнал для себя много нового и такого, что ему раньше и в голову не могло прийти…

– Александр Васильевич, вам пора бежать, если вы не хотите опоздать на поезд! – спохватилась Айгуль Аслановна, глянув на часы.

– Ах ты черт, совсем заговорились! – всполошился Леонид, вскакивая. – Где тут у вас можно переодеться?

Она быстро открыла ему дверь в одну из комнат:

– Можете здесь.

Переодевшись впопыхах в синтипоновые брюки, фланелевую рубаху, куртку и теплые меховые сапоги, Леонид быстро скрутил свою «заграничную» одежду в узел и, запихав ее в сумку, выскочил из комнаты.

– Спасибо вам, Айгуль Аслановна, за чай и за… содержательную беседу, – торопливо поблагодарил он стоящую у двери Айгуль. – Мне пора.

– Приезжайте еще, – пригласила та, бросив удивленный взгляд на его новое облачение. – Вы мне понравились, как один из немногих мужчин, с кем можно посидеть, поговорить без всяких там глупостей…

– Спасибо, – на крайний случай поблагодарил ее озадаченный Леонид, не поняв: комплимент ли это для него или что-то другое, и поспешил к выходу.

Выбежав на перрон, он помчался к своему вагону.

«Вот идиот! – ругал он себя. – Развесил уши и чуть не опоздал на поезд! Лесбиян хренов!..»

В вагон он вскочил, как всегда – когда поезд уже трогался.

Объект «Озерный», декабрь 1997 года

Лыжную прогулку пришлось отложить из-за сильного мороза, неожиданно обрушившегося на Озерный. Озеро парило больше обычного, заволакивая туманом поселок и прилегающие к нему окрестности.

Лёня, проснувшийся рано, выглянул в окно и, увидев безрадостную картину, уныло поплелся в комнату матери.

Есения уже тоже проснулась, но еще лежала в постели, не желая вылезать на свет Божий из-под теплого одеяла.

– Мам, опять туман!

Увидев огорченное лицо сына, Есения развела руками: мол, ничего не поделаешь: придется тогда и прогулку, и разговор отложить.

– Мам, а у нас сахар кончился, давай сходим в магазин, – громко сказал Лёня, подмигивая ей.

Есения, улыбнувшись, выбралась из постели и, отдернув штору, посмотрела за окно:

– Ты посмотри, что на улице творится! – сказала она. – Нормальный хозяин собаку на улицу не выпустит, какой уж тут сахар!

Она зябко поежилась, снимая со стула халат и, накинув его, пошла мыться, предложив сыну:

– Иди еще поспи, чего ты так рано вскочил! Выходной же…

– Да выспался уже… – насупился Лёня и пошел на кухню ставить чайник.

К обеду мороз спал, и Есения, глядя в нетерпеливые умоляющие глаза сына, согласилась прогуляться с ним по поселку.

Однако стоило им выйти из дома, как они тут же наткнулись на Круглова, который шел к ним навстречу своим обычным размашистым шагом.

– Здравствуйте, Есения Викторовна, – поздоровался он, подозрительно переводя взгляд с нее на сына. – Привет, Лёня. Куда это вы направились?

– У нас кончился сахар, – ответил за Есению Лёня. – Идем в магазин, а что нельзя?

– Почему же, можно… – сказал, усмехнувшись, Круглов. – Только чего это вы вдвоем идете, целый мешок собрались брать? До лета с варкой варенья еще далековато, – и глядя в глаза Есении, добавил: – Мне кажется, все нужно делать вовремя…

Последние слова явно содержали намек-предупреждение Есении, чтобы она не предпринимала преждевременных действий.

– А я все делаю вовремя, – сказала Есения, выдержав его взгляд. – Впереди Новый год, хотим напечь чего-нибудь вкусного. Не понимаю, чем наш поход в магазин вас заинтересовал… Может быть, вы хотите нам помочь?

– Я бы с удовольствием, но, к сожалению, спешу, – отказался Круглов. – Всего хорошего!

Бросив последний предупреждающий взгляд на Есению, Круглов обошел их и направился к своему коттеджу.

– Мам, чего это он к нам пристал? – спросил Лёня, с недоумением оглядываясь ему вслед.

– У него есть на это причины, – тихо сказала Есения. – Пойдем, придется теперь, и правда, сахар покупать.

– Проверять, что ли, будет? – удивленно уставился на нее Лёня.

– С него станется, – кивнула Есения.

Когда они, взяв в магазине пять килограммов сахара, возвращались домой, Есения тихо сказала сыну:

– Сынок, не иди так быстро. Я хочу сказать тебе очень важную вещь, но ты, пожалуйста, не показывай вида, даже если она тебя сильно удивит.

– Хорошо, мама, – ответил Лёня, с любопытством глядя на нее.

– Лёнечка, ты скоро отсюда уедешь…

– Куда? – Лёня удивленно остановился.

– Я же просила тебя не показывать вида, – сердито прошептала ему Есения. – Я не хочу, чтобы кто-то заподозрил, что мы говорим о чем-то серьезном. Идем… Ты уедешь отсюда тайно к своему отцу в Петербург.

Лёня опять начал замедлять шаги.

– А ты, мама? – спросил он.

– А я пока останусь здесь, – коротко ответила она. – Не перебивай, у нас не так много времени, чтобы все обсудить… Тебя отсюда тайно вывезет один охранник на поезде в ящике из-под оборудования.

– Когда?

– В первых числах января…

Лёня побледнел:

– Так скоро?…

– Сынок, тянуть нельзя, другой возможности может и не представится. Тебя должны будут довезти до Новосибирска, а там посадить на поезд, идущий в Петербург. Но я хочу, чтобы ты сам туда добирался, и хочу быть уверенной, что ты останешься на свободе. Тебе придется постараться выбраться из ящика на первой же крупной станции, еще до приезда в Новосибирск, слышишь? Тот, кто предложил мне вывезти тебя отсюда, вызывает у меня очень сильное недоверие. Возможно, тебя просто пытаются увезти от меня куда-то в другое место. Мы ведь с тобой, сынок, поднадзорные… Со мной в любой момент может что-нибудь случиться, уже вот и эксперимент начали, а без меня ты тут пропадешь. А там, в Петербурге, твой папа не даст тебя в обиду. Поэтому ты, как только поезд остановится на большой станции, а ты поймешь это по шуму, тихонько выберешься из ящика и спрячешься до тех пор, пока поезд, на котором тебя отсюда вывезут, не уедет. Когда придем домой, мы с тобой подробно разберем твой дальнейший маршрут по атласу, и ты его выучишь. Это будет твоим единственным подспорьем, потому что я ничем тебе отсюда помочь не смогу, так что придется тебе самому постараться. Ты у меня уже большой и очень умный мальчик… – у Есении навернулись слезы на глаза.

– Мама! – дернув ее за рукав, укоризненно покачал головой Лёня. – Сама же говорила, не подавать виду, а сама плачешь. Вон идет наш сосед, вот он удивится…

– Да, да, – Есения постаралась быстро сморгнуть слезы и нарочито бодрым голосом обратилась к сыну: – Ну вот, а белочка ему и говорит: «Не пойду я за тебя замуж! У тебя хвоста нет!» Представляешь! Здравствуйте, Володя… – на ходу поздоровалась она с соседом.

– Добрый день! Помочь? – спросил тот, указывая на тяжелую сумку, которую они с сыном несли вместе.

– Нет, спасибо, мы сами! – ответил за Есению Лёня и, когда сосед прошел мимо, тихо спросил со смехом: – Что еще за белочка?

– Да Бог ее знает! – отмахнулась Есения. – Я тебе нарисую, как добраться до дома Леонида Аркадьевича, твоего папы, телефон я не забыла, но он за эти годы мог измениться. Запомни, Лёнечка, ты должен быть очень осторожным. Когда поезд, на котором ты выберешься отсюда, уйдет, ты постараешься уговорить какого-нибудь машиниста довезти тебя до соседней станции и так будешь пробираться от станции до станции. Денег я тебе дать в дорогу, к сожалению, не смогу, у нас они здесь не в ходу, дам тебе свои сережки, может, кто-нибудь их купит.

За разговором они уже подошли к их коттеджу.

– Все, – незаметно прошептала Есения сыну на ухо. – В доме – ни слова об этом, иначе все провалится. Веди себя как ни в чем ни бывало.

Лёня серьезно кивнул и погладил мать по руке, чтобы та успокоилась.

Есения почувствовала, как к ее горлу снова подкатывает ком от непролитых слез. Но, сдержавшись, она поднялась на крыльцо, полная решимости как можно лучше подготовить своего сына к опасному путешествию. Времени у нее для этого было еще достаточно…

Глава первая

Новосибирск-Бердск, конец января 1998 года

Поезд прибыл в Новосибирск с опозданием на час.

Расставшись со своими попутчиками по купе, с которыми он всю дорогу между сном и едой резался в карты на щелбаны, Леонид с гудящим от проигрышей лбом вышел на привокзальную площадь.

Было уже темно и он, не желая искать в незнакомом городе автобус до Бердска, городка-спутника Новосибирска, проголосовал проезжавшей мимо «Волге».

За рулем оказалась женщина лет пятидесяти. Вытащив изо рта «беломорину», она поинтересовалась низким прокуренным голосом:

– Голубь, куда надо?

Назвав ей адрес по бумажке, Леонид услышал в ответ вполне устроившую его цену и, попросив открыть багажник, закинул в него свои вещи. Не успел он сесть рядом с женщиной-водителем и захлопнуть дверцу, как машина круто взяла с места и, пройдясь легким юзом, понеслась по улице.

Вцепившись в поручень над головой, Леонид попросил:

– Если можно, доставьте меня в Бердск живым и желательно с сухими штанами…

– Сухость любишь, «ковбой Хаггис»? Поддевай памперсы! – расхохоталась женщина, снижая скорость. – Ладно! Не писай, довезу в лучшем виде!

– Спасибо… – пробормотал Леонид, но отпустить поручень за всю дорогу так и не рискнул.

Через полчаса он с облегчением расплатился и вышел из машины на едва освещенной редкими фонарями улице, где стояли частные домики.

– Вон твой девятый номер! – крикнула ему из машины женщина, приспустив стекло и показывая куда-то влево.

– Спасибо! – помахал ей рукой Леонид и отскочил назад, потому что из-под колес рванувшейся с места машины полетели брызги перемешанной со снегом грязи.

Проводив взглядом удаляющиеся габаритные огоньки «Волги», он обернулся. Дом номер девять был слева через дорогу, и в двух его окнах горел свет.

Леонид перешел дорогу и толкнул калитку, оказавшуюся незапертой.

«Интересно, нет ли здесь собаки?» – подумал он, настороженно вглядываясь в скрываемое сумерками пространство перед домом, и тут же услышал донесшееся оттуда утробное ворчание.

Леонид быстро отступил за калитку и захлопнул ее, отгораживаясь от невидимого пса, который, судя по рыку, должен был быть размером с баскервильскую собаку. Последовавший за его отступлением леденящий душу лай укрепил его в этом подозрении, но тут открылась дверь, и на крыльце, освещенном светом из прихожей, появился силуэт крупного мужчины, который спросил голосом, почти не уступающим по тембру своему псу:

– Кто там? Цыц ты, Зухра, не ори, ничего не слышно из-за тебя… Кто там?

Лай захлебнулся, словно собаке заткнули пасть.

– Прошу прощения, – крикнул из-за калитки Леонид. – Мне нужен Федор Поликарпович, я из Питера приехал, от Сергея Ноговицына…

– От Сереги! – обрадованно воскликнул мужчина, спускаясь с крыльца. – Давно жду, – распахнув перед Леонидом калитку, он отобрал у него сумку и пригласил: – Давай, проходи, собаки не бойся, она у меня привязана.

Леонид с опаской вошел в палисадник и, дождавшись, когда хозяин закроет за ним калитку, пошел следом за ним к дому.

– Зухра, место! Свои! – рявкнул мужчина на собаку, которая, громко взлаяв и натянув цепь, попыталась достать гостя зубами.

Леонид отскочил в сторону и, добравшись до крыльца, поспешно взбежал на него, радуясь, что злобная собака осталась позади.

Войдя в дом, хозяин провел Леонида в комнату и, поставив его сумку на стул, протянул руку:

– Ну, будем знакомы, я и есть Федор Поликарпович, только ты зови меня просто Федором.

При свете лампочки, горящей под потолком в бумажном абажуре, Леонид рассмотрел Федора, которому на вид было около пятидесяти лет. Это был уже начавший седеть шатен крепкого телосложения, с крупными чертами лица, на котором выделялись густые, кустистые брови и непривычно синие глаза, внимательно разглядывающие Леонида.

– Меня зовут Леонид, я – школьный друг Сергея, – сказал Леонид, пожимая мозолистую ладонь Федора. – Я привез вам от него письмо…

– Хорошо, спасибо, – поблагодарил его Федор. – Раздевайся, Лёньша, располагайся, я как раз вечерять собирался, составишь кумпанию.

Леонид снял теплую куртку и, повесив ее на крючок, начал разуваться.

– Погоди, я тебе дам, что на ноги надеть, – сказал Федор и, сходив в прихожую, принес оттуда овчинные то ли носки, то ли тапочки. – Вот, обувайся!

Леонид сунул ноги в предложенную обувку, ощутив, как овчинка мягким теплом окутала его ступни.

– Давай, садись за стол, – пригласил его Федор. – Я сейчас жаркое принесу.

– Мне бы руки помыть, если можно, а то я с поезда, – попросил Леонид.

– Пойдем, на кухне рукомойник есть, – сказал Федор, открывая дверь в кухню, откуда пахнуло потрясающе аппетитным ароматом.

Леонид, сглотнув набежавшую слюну, быстро вымыл руки под висящим в углу рукомойником и вернулся в комнату, где Федор уже накладывал из закопченного чугунка картошку, тушенную с мясом и грибами.

Сев за стол, Леонид с жадностью накинулся на еду, по достоинству оценив кулинарные способности Федора.

Покончив со своей тарелкой жаркого, Федор налил им по кружке крепкого чая и, выставив на стол миску с сухарями вперемешку с кусками прессованного сахара, попросил Леонида:

– Ну, расскажи, как там Серега…

Леонид поднялся и, вытащив из сумки письмо Сергея, протянул его Федору. Тот, откусив кусок сахара и шумно запив его обжигающим чаем, отставил кружку в сторону и, оборвав конец конверта, вытащил из него свернутое вчетверо письмо на нескольких листках.

Пока он читал, Леонид молча пил чай и украдкой рассматривал Федора и его жилище. В самом доме не было ничего необычного, дом как многие дома, в которых зимой живут дачники под Питером. А вот сам Федор вызывал у Леонида какие-то смешанные чувства, возможно, подогреваемые тем, что ему рассказывал Сергей о его необычных способностях. С виду он был простым немолодым мужчиной, только крупным и крепким, но вот его глаза… Они были не только удивительно чистого аквамариного цвета, чем-то напоминая фантастические глаза с картин Глазунова, которого, кстати, Леонид терпеть не мог, но взгляд Федора словно пронизывал насквозь, вызывая у Леонида легкое головокружение, которое никак не содействовало аппетиту.

Почувствовав это в первый раз, Леонид не связал свое состояние с Федором, но когда это начало повторяться всякий раз, стоило тому поднять на него свой синий взгляд, он понял, что это именно Федор так странно воздействует на него. Осознав это, Леонид сидел большую часть ужина, уткнувшись взглядом в стол, избегая не очень приятного воздействия.

Сейчас, допивая чай, Леонид с нетерпением ждал реакции Федора на письмо Сергея и его просьбу о помощи.

– Значит, женщину свою приехал выручать… – закончив читать письмо, заключил Федор, аккуратно вкладывая листки обратно в конверт.

– Да, – подтвердил Леонид.

– И тебе, как пишет Сергей, может понадобиться моя помощь…

– Да, – опять повторил Леонид, чувствуя себя попугаем, повторяющим одно и то же.

– Что «да»? – спросил его Федор, насмешливо глянув на Леонида. – Коли нужна помощь, так проси ее, как положено по закону в людской жизни…

И тут Леонида словно прорвало! Он начал торопливо и захлебываясь в словах рассказывать Федору историю, произошедшую с ним и Есенией.

Федор, не отрываясь, смотрел на Леонида, внимательно слушая.

Когда Леонид закончил со словами: «Мне, действительно, без вас не справиться», Федор встал и молча вышел из комнаты.

Вернувшись через минуту, он поставил на стол бутылку водки и сказал:

– Вижу, правду ты говоришь… И устал ты от этой правды очень… Даже сам не ведаешь, насколько устал! Вот сейчас мы выпьем с тобой по стакашику и ляжем спать, а решать все будем завтра.

– Хорошо, – согласился Леонид и, опрокинув в рот предложенный «стакашик» водки, тут же почувствовал, что у него, действительно, начали слипаться глаза. Правда, он не мог понять: то ли его разморило от тепла и плотного ужина, то ли так захотел его необычный хозяин… Сквозь неожиданно навалившуюся на него дрему он почувствовал, как Федор куда-то повел его и положил на что-то мягкое. Это было последнее, что запомнил Леонид перед тем, как погрузиться в глубокий сон.

Объект «Озерный», 3 января 1998 года

Упаковка оборудования близилась к концу. Большая часть ящиков уже была отправлена на грузовике к тоннелю, где их сразу же начали грузить на платформу, стоящую в тупике и ожидающую прихода поезда. Чтобы ящики не сдвинулись во время движения, их тут же принайтовывали стальной «катанкой».

Круглов следил за погрузкой. Бригадир грузчиков, которому было не по себе от этого надзора, покрикивал на подчиненных, чтобы те были поосторожнее с ящиками, в которых находилась ценная и хрупкая аппаратура.

Еще на комплексе Николай Первачев, подчиненный Круглова, специально распределил груз так, чтобы в последнюю партию можно было незаметно включить ящик, в котором Круглов приказал спрятать мальчишку. Накануне у них по этому поводу состоялся серьезный разговор.

Связанный с Николаем по операциям с «левым» трансплантационным товаром, Круглов знал, что может поручить ему любое задание. Любое… Потому он без особых обиняков разъяснил стоящую перед Николаем задачу: до Новосибирска пацана везти не нужно, а на перевале, в двух часах от Крутояра, сбросить ящик с ним с поезда и, ликвидировав Лёню, сжечь его тело вместе с ящиком. Потом добираться пешком по шпалам до Крутояра, где платформа с грузом будет стоять два дня и, решив вопрос с составом, идущим до Новосибирска, сопроводить груз в Институт репродуктивной генетики. Но, конечно, перед этим он должен будет позвонить из Крутояра и доложить Круглову о выполнении первой части задания.

Николай, не моргнув глазом, выслушал Круглова, и пообещав: «Сделаю все, как надо!..», отправился готовить для пацана ящик-контейнер, который станет также топливом для его погребального костра.

И вот теперь, стоя рядом с платформой, Круглов наблюдал, как среди трех якобы припоздавших, ящиков подвезли и ящик с Лёней. Грузчики разворчались, что придется теперь раскручивать «катанку», чтобы поставить их рядом с остальным грузом, но Круглов сказал им, чтобы они не мучились и попросту подсунули ящики под проволоку у края платформы, мол, никуда они оттуда не денутся.

«И Николаю легче будет спихнуть, меньше возни…» – подумал он про себя.

Через полчаса прибыл поезд, и платформу с оборудованием спешно подцепили к тепловозу вместо двух товарных вагонов, в которых был доставлен груз для рудника.

Поезд, который должен был через час вернуться к пакгаузу, выполняющему роль станции по ту сторону сопок, обычно не задерживался на руднике. Вход и выход поезда из секретного тоннеля всегда происходил в темное время суток, во избежание лишних глаз на той стороне… Поэтому время для маневра было ограниченным.

Круглов с облегчением убедился, что поезд скрылся в тоннеле и, не задерживаясь, сел в машину и поехал на комплекс, приготовившись ждать у себя в кабинете известий от Николая.

Был третий час ночи.

Подъезжая к комплексу, Круглов увидел, что в доме Есении светятся все окна. «С ума сошла! – рассердился он. – Навлечет на себя подозрение и провалит все дело!» Притормозив у ее дома, он вышел из машины. Свет в доме тут же погас, а на одном из окон шевельнулась занавеска.

Поднявшись на крыльцо, Круглов тихо постучал. Дверь мгновенно распахнулась, и он увидел Есению, смотрящую на него тревожными глазами.

Втолкнув ее в коридор, он приложил палец к губам, а потом, оттопырив большой палец, показал, что все нормально.

– Есения Викторовна, – официально обратился он к ней, давая ей понять, что у стен есть уши. – Вы почему не спите? Еду мимо, смотрю: свет у вас горит…

– Да вот Лёне что-то нехорошо стало, давала ему лекарство, – включаясь в игру, ответила Есения.

– А что с ним?

– Простудился, наверное. Каникулы, сами понимаете, вчера с друзьями бегал по улице до потери пульса. Но это ничего, поправится. Он уже уснул, а завтра все будет в порядке.

Есения выжидающе посмотрела на Круглова.

– Тогда и вы ложитесь спать, вам ведь рано на работу, – сказал Леонид и подкрепил свои слова недвусмысленным предупреждающим взглядом.

Есения кивнула. Ее лицо выдавало тревогу за сына, и ему вдруг стало ее безумно жалко, хотя то, что он решил сделать с ее Лёней, не вызывало у него никаких угрызений совести. Он воспринимал это как часть своей работы, и не собирался переживать по этому поводу: есть дела поважнее. Сейчас самое время приступать к подготовке их с Есенией побега…

Глядя на Есению, стоящую перед ним с распущенными густыми волосами, спадавшими на ее плечи, надетый на нее домашний халатик, ноги, обутые в меховые тапочки, Круглов вдруг почувствовал, как на него пахнуло семейным уютом и, не сдержавшись, шагнул к Есении и обнял ее, крепко прижав к своему полушубку.

– Не волнуйся, с ним все будет в порядке, и ты его скоро увидишь, – едва слышно прошептал он ей на ухо, и в этот момент неожиданно сам поверил в это.

Встряхнув головой, освобождаясь от наваждения, он отпустил Есению и, круто развернувшись, вышел из дома.

Есения застыла посреди комнаты, ошеломленно глядя на закрывшуюся за ним дверь.

«Неужели он ко мне, действительно, неравнодушен?! – в смятении подумала она. – Господи, спаси и сохрани меня от такого поклонника!..»

А Круглов, сидя в машине, уставился невидящим взглядом в лобовое стекло, вспоминая, какие неожиданные чувства охватили его, когда он обнял Есению. Его ладони еще хранили ощущение от прикосновения к ее теплому телу.

«А ведь я ее люблю…» – вдруг осознал он и, потянувшись в бардачок за пачкой с сигаретами, заметил, как пальцы его слегка подрагивают.

– Моя, ты будешь моя! – тихо пообещал он себе, нервно затягиваясь, и подумал: «Надо будет сказать Граховскому, чтобы он ее больше не мучил. Даст Бог – родит от меня потом настоящего ребенка…»

Бердск, конец января – начало февраля 1998 года

Проснувшись, словно от толчка, Леонид открыл глаза и с недоумением уставился на сидевшего рядом и внимательно смотревшего на него мужчину. Но, столкнувшись с его синим взглядом, Леонид сразу вспомнил, где он и с кем.

– Что со мной вчера случилось? – спросил он Федора, с трудом выбираясь из объятий мягкой перины.

– Да устал ты после дороги, вот и сморился, – объяснил ему Федор и поднялся. – Ну, вставай, Лёньша, пора завтракать.

После того, как они поели, Федор тщательно протер стол, вымыл посуду и сел напротив Леонида.

– Ну что же, давай соображать, где твоя Есения обретается, – неожиданно предложил он. – Сын-то запомнил, как добирался?

– Да, он не только запомнил, но и отметил по карте, – сказал Леонид и, поднявшись, вытащил из куртки конверт, в котором лежали письмо Есении, план Озерного и несколько вырванных страниц из автомобильного атласа, где карандашом были помечены населенные пункты, через которые следовал Лёня.

– О, тогда легче! – одобрил Федор, принимая от Леонида листки из атласа. Сосредоточенно поизучав их несколько минут, он откинулся на спинку стула и задумчиво произнес: – Крутояр, значит… – и, сделав паузу, продолжил: – Вот не думал, что там что-то такое может быть поблизости… Значит, нужно ехать на разведку… Можно добираться туда на поезде, но, думаю, лучше нам в Крутояр на моем «козелке» прикатить. Дороги в тех краях проходимые, а машина может пригодиться. И оставить ее, если что, найдем у кого, есть там свои люди.

Леонид почувствовал огромное облегчение от того, что Федор готов без уговоров помогать ему и даже уже начал прикидывать их действия.

– А это не нарушит никаких ваших планов? – спросил он.

– Мои планы зависят от меня самого. Сам назначаю, сам и меняю, – усмехнулся Федор. – А помочь другу моего друга – святой долг. Поживешь у меня дня три, пока я свои дела справлю, и поедем помаленьку.

– Спасибо, Федор, – воскликнул Леонид. – Я верю, что мы с вами сможем найти и увезти Есению.

– Погоди ты, какой прыткий! – хмыкнул Федор. – Для начала нужно понять обстановку. Найти – это полдела, а вот увезти… Тут нужно действовать исподволь, грамотно. А то, судя по тому, кто твою зазнобу контролирует, будете потом годами отсиживаться в медвежьей берлоге…

– Надеюсь, что до этого дело не дойдет, – сказал Леонид, испуганно глянув на Федора.

– А вот это видно будет, – не согласился Федор. – Короче говоря, будем готовиться… а там мир подскажет.

– Вы как Кастанеда говорите, – улыбнулся Леонид. – У него есть фраза, которую его герой часто повторяет: «мир откликнулся». Так странно: словно мир – живое существо…

– Не знаю, что там говорил твой Кастанеда, но мир живой и есть, – ответил Федор. – Вот как взмолишься душой о чем-нибудь охочем, наблюдай за миром – солнышко ли выйдет, дождик ли теплый пройдет – значит, мир откликнулся на твою мольбу, а то и на поступок или даже образ жизни… Все вокруг есть Сознание…

– Сознание?… А как же тела, предметы? – удивленно спросил Леонид.

– А тело – это всего лишь створожившееся Сознание, – пояснил Федор.

– Да?! – изумился Леонид, украдкой бросив взгляд на себя – он всегда считал, что тело – это нечто «мясное», и ничего в нем, образно говоря, напоминающего творог, он не замечал… Да и вся эта теория выглядела как-то уж очень неожиданной. – А душа тогда что?

– А душа – тоже тело, ибо только тело может чувствовать боль, а душа ее еще как чувствует! – сказал Федор и добавил, глядя на озадаченного Леонида: – Да, все это нужно смыслить…

На первый взгляд Леониду показалось, что последние слова содержали для него некоторую обиду, вроде как обозвали несмышленышем, но он решил уточнить, подумав, что вряд ли Федор собирался его обидеть:

– Знаете, Федор, вы слова говорите вроде и знакомые, но у меня ощущение, что вы в них вкладываете какой-то особый смысл. Вот что вы имели в виду, когда сказали: «это нужно смыслить»?

Федор минуту помолчал, прикидывая, как лучше объяснить Леониду свою мысль, и сказал:

– Ну, вот все говорят: «смыслить», а что сие означает? Смы-слить – это значит «слить-с-мы», то есть мышление – это то, что связывает людей вместе смыслом. «С-мы-сливание» – это когда ты примериваешь к себе, к людям – то есть к «мы» – что то или иное значит именно для нас, рода человеческого, и когда получаешь ответ об этом для себя, тогда и начинаешь смыслить в том, о чем размышлял…

– Но ведь когда говорят: «человек смышлёный», имеют в виду, что он просто понятливый, быстро улавливающий суть дела, – возразил Леонид.

– Не в быстроте дело, – не согласился Федор, – а в способности видеть смысл. Ведь многие люди живут очевидным, то есть тем, что видят их очи, которые, понятно, часто подводят, обманываясь мнимым. Жить очевидностью легко, так живут обычные люди, то есть люди обычая, которые не прозревают смысла, а следуют давно заведенному порядку. Но ни очевидность, ни обычай – не есть законы природы, а есть лишь человеческое мнение. А умный – смышленый человек – зрит смысл, лежащий глубже простого человеческого мнения.

– Можно ли тогда сказать, что обычные люди чтут ритуал без понимания его смысла, только потому, что так повелось испокон, а смысл знают только посвященные? – спросил Леонид, пытаясь разобраться в философии Федора. – Ну вроде, как жрецы и паства… Говорят, что знание успешнее всего передается от поколения к поколению именно через ритуал, благодаря его постоянности. А потом уже, когда-то в будущем, приходит человек, который раскрывает скрытый в этом ритуале смысл, пронесенный через века в неизменном виде.

– Ну, близко, да, – подумав, согласился Федор и добавил: – А русскому человеку проще, чем другим, узреть смысл – нужно только уметь слушать мир и святый русский язык, он все в себе содержит – и вопросы, и ответы.

– А при чем тут святость языка? – удивился Леонид. – В мире огромное количество языков, что же, они – хуже?

– А в чьих языках слово само себя объясняет? – спросил Федор, испытующе глянув на Леонида.

– Что вы имеете в виду? – не понял Леонид.

– Я спросил тебя, – терпеливо пояснил Федор, – в каком языке можно послушать слово и понять, что оно означает?

– Я не понимаю вопроса, – признался Леонид.

– Ну, вот ответь: что такое бездна?

– Что-то очень глубокое, – пожав плечами, ответил Леонид.

– Примерно так, но короче: это то, что «без дна», – усмехнулся Федор.

– Ой, и правда… – удивился Леонид. – А еще?

– Еще… Ну, а что есть спина?

– Спина… спина… – начал повторять Леонид, пытаясь уловить скрытый в слове смысл, более широкий, чем просто «часть тела, находящаяся сзади». Со «сзади» вообще возникала проблема – эта «задность» будет зависеть от точки зрения смотрящего. Если он будет стоять за спиной человека, так для него спина этого человека будет находиться спереди.

– Ну, Лёньша, ты послушай: «спи-на»! – рассмеялся Федор. – Это указание, на чем надо спать.

– Бог ты мой! – только и мог вымолвить Леонид. – Мне такое и в голову никогда не приходило!

– Говорю же, нужно самому учиться слушать мир и слова, поскольку мало кто сейчас этому учит. Есть в Питере наш человек, Мартын Балалай, учит людей слушать… И назвал он свои занятия семинарами по фоносемантике, но скептики-филологи называют их занятиями по… как это… по вульгарной этимологии, вот, не сразу и вспомнишь! Что с людьми делает наука, одним словом: лопотники! Так вот, вершит он большое дело, помогает людям раскрывать глаза на наш язык, вроде как вскапывает слежавшуюся землю, под которой томятся слова в их первозданном смысле. Ну да ладно, Лёньша, давай вернемся к нашим овечкам, – подвел итог их просветительской беседе Федор и тут же переключился на предстоящий разведывательный поход.

Они обсудили детали своего прибытия в Крутояр, после чего Леонид, действительно, на три дня остался в доме Федора практически один, не считая гремящей цепью под домом Зухры, люто взлаивающей на прохожих. Федор куда-то уходил и возвращался только для того, чтобы накормить гостя. Леонид было попытался предложить свои услуги, но Федор отказался от его помощи, сказав, что в своем доме готовить может только хозяин – это его пространство.

– Вот приеду к тебе в гости, ты кормить меня будешь! – сказал он, смягчая свой отказ.

– Федор, а вы были женаты? – спросил его как-то Леонид, с удовольствием уписывая вкуснейшие котлеты с картошкой. – Тяжело, наверное, одному справляться с хозяйством? У меня вот мама есть. Я не представляю, как бы я без нее жил и питался.

– Привык уже… Была одна женщина, но потом я ее убил, – нехотя ответил Федор, возясь у стола.

– Как убил?! – оторопел Леонид.

– Ну не в прямом смысле… – сощурился в подобие улыбки Федор. – Просто выкинул ее из своей жизни, из памяти.

– А-а… – протянул Леонид, успокаиваясь, и подумал, что это, действительно, верно: если перестаешь с человеком общаться – вычеркиваешь его из своей жизни, то ведь, и правда, убиваешь его для себя.

Он с любопытством глянул на Федора: сколько еще интересного скрывается в этом человеке?

Читая целыми днями старые журналы, которые стопками лежали у Федора под кроватью, Леонид постоянно возвращался мыслями к необычному мировоззрению Федора. Памятуя о его наказе учиться слушать мир, он часами произносил слова и вслушивался в их звучание, неожиданно открывая для себя столько смысловых оттенков, о которых раньше и не подозревал. Повторив несколько раз слово «яблоко», он услышал, как то «призналось» ему, что оно – облако, то есть смесь воды и воздуха. А беременность, которая так тяжела для женщин, оказалась жертвенным предложением сначала мужу: «бери меня», а потом и ребенку, вынашиваемому в утробе… Даже латинское слово «коитус» в своей русской транскрипции «соитие» дало ему звуковое объяснение: «со-и-ты-и-я», то есть «мы вместе с тобой – и ты, и я». Какое это было потрясающее занятие! Леониду практически открылся новый мир, словно, действительно, сползла слежавшаяся асфальтовая корка с заезженных слов, и те предстали перед ним в своем истинном свете, свежие, выпуклые, блистающие ясным и понятным смыслом.

«Спасибо тебе, Серега, за Федора!» – не раз мысленно обращался он к другу, чувствуя, что из этой поездки выйдет уже другим человеком.

Однажды, попробовав послушать имя Есении, он сначала огорчился, прочитав: «Е-се-ни-я», то есть «это есть ни я», вроде как она отказывалась сама от себя, но потом уловив другой смысл: «Е-сени-я», то есть «я есть сени» – возликовал: конечно же, Есения могла быть только сенями, то есть преддверием к другому миру. И он намеревался попасть с ее помощью в этот мир, в котором, как он надеялся, его жизнь обретет новый, настоящий смысл.

Глава вторая

Окрестности поселка Озерный, начало января 1998 года

Поезд, на котором был спрятан Лёня, в буквальном смысле как из-под земли проявился темным призраком по другую сторону сопок, направляясь к повороту к пакгаузу, до которого было еще около шестисот метров и где его ждали уже разгруженные вагоны.

Николай курил на платформе, прислонившись к одному из ящиков с оборудованием и наблюдая, как хвост поезда медленно выползает из тоннеля, угадываемого в темноте по светящейся внутри цепочке красных огоньков. Через несколько мгновений что-то большое и темное перекрыло это светящееся пространство. Николай, не раз наблюдавший эту картину, не уставал восхищаться гениальным инженерным сооружением, замаскированным под отъезжающую скалу и скрывающим доступ в тоннель. Это напоминало ему сказку об Али-Бабе и сорока разбойниках, только этой скале не прикажешь: «Сим-сим, откройся!». Ее движением управляли изнутри тоннеля операторы, с которыми Николай за всю свою службу в Озерном ни разу не столкнулся, настолько они были засекречены.

Уже на подъезде к пакгаузу, Николай заметил, как позади, за поездом, опускается поднятая в виде шлагбаума поперечина, обозначающая тупик. Когда она легла на свое место между двумя столбиками, никто бы никогда не сказал, что она может подниматься – тупик, как тупик. Маскировка секретного тоннеля была продумана очень тщательно, потому и поезда в него входили и выходили только в самое темное время суток. А у входа в тоннель находились камеры-сканеры, мимо которых незамеченной не проскользнула бы и мышь. Правда, Николай ни разу не слышал, чтобы кто-то пытался попасть этим ходом в закрытую долину или бежать из нее. Мальчик Есении будет первым…

Николай покосился на ящик, в котором находился Лёня, а потом, глянув по сторонам, крадучись, подошел к нему и приложил ухо к боковой стенке. Внутри было тихо…

В это время поезд начал тормозить, въезжая на запасной путь, и Николай поспешно отошел от ящика.

Тепловоз, посвистывая, объехал стороной стоящие на основном пути один пассажирский и два товарных вагона и, выехав по стрелке обратно на основной путь, прошел немного вперед, а потом, остановившись, начал подавать назад.

Николай терпеливо наблюдал за этими привычными маневрами и ждал, когда станционные рабочие прицепят пассажирский вагон, чтобы перейти в него. Он не видел смысла мерзнуть на открытой платформе, охраняя огромные ящики. Кому они нужны? Никто и не узнает, что он сидел в вагоне по соседству. В положенный час он выйдет и все сделает, как его просил Круглов. А пока можно посидеть в тепле рядом с рабочими с соседнего прииска, едущими в Крутояр на выходные, ведь ему еще потом придется шлепать в Крутояр по морозу пешком не меньше трех часов…

Николай, взяв свой баул, где у него лежала смена белья и кое-что из еды в дорогу, спрыгнул с платформы и поднялся по ступеням в тамбур пассажирского общего вагона, из которого выглянул знакомый проводник, молодой долговязый парень.

– Здорово, Петруха! Погреюсь у тебя часочек? – спросил Николай, пожимая руку проводнику. – Холодно чего-то сегодня.

– Проходи, – пригласил его проводник. – Мне спокойней будет.

– Много народу или что? – поинтересовался Николай, заглядывая в вагон.

– Да не то чтобы много, но компания села какая-то странная… – ответил проводник. – Прямо урки настоящие, рожи – просто жуть…

– А ты думал, на прииске работают интеллигенты в лаковых ботиночках? – усмехнулся Николай. – Работа-то – не сахар…

Проводник мрачно кивнул, соглашаясь.

Николай прошел в вагон и сел у окна недалеко от входа, внимательно оглядывая пассажиров. Физиономии у них, действительно, были еще те… Кое-кто уже находился «под хорошим газом» и, видимо, намеревался «гудеть» до самого Крутояра… Наметанным взглядом Николай также отметил нескольких бывших постояльцев «мест не столь отдаленных», которые в середине вагона играли в карты. Вокруг них образовался вакуум из свободных мест. За три года в охране ИТК Николай таких перевидал – море, на всю жизнь отличать научился…

– Сейчас отъедем, и я тебя чаем угощу, – сказал ему проводник, заходя в вагон и бросая косые настороженные взгляды в сторону своих пассажиров.

– Добро! – довольно кивнул Николай. – У меня как раз пирожки с мясом есть.

Вскоре поезд дернулся и, медленно набирая скорость, покатил в сторону Крутояра.

Николаю надоело смотреть на громко базарящих между собой приисковиков, тем более, что некоторые из них начали бросать на него не очень доброжелательные взгляды. Поэтому он встал и, выйдя в узкий коридорчик, постучал в купе проводника.

Из– за двери тут же высунулась испуганная физиономия Петра.

– А, это ты! Заходи, – с облегчением сказал он.

– А ты чего так мандражируешь? – удивился Николай. – Впервой, что ли, у тебя такой народ едет?

– Да понимаешь, их еще с вечера привезли, чтобы ночью машину не гонять, а они нажрались, и чуть что – заводятся с пол-оборота! Один мне уже пообещал тут… стыдно сказать, что…

– А чего ты охрану не предупредил? – улыбнулся Николай.

– А они ржут, говорят, чтобы соглашался, может, удовольствие получу… – ответил Петр и густо покраснел.

Николай хмыкнул и, не выдержав, расхохотался.

Петр бросил на него негодующий взгляд:

– Вот и ты смеешься, а хрен их знает, зажмут где-нибудь втроем, не отобьешься!

– Это запросто! – согласился Николай. – Ну, ладно, пока тебя девственности не лишили, не смущайся. Давай лучше чай пить, обещал ведь, а то мне скоро обратно на платформу. Ты мне, кстати, попозже открой наружную дверь, хорошо?

Петр кивнул и, взяв стаканы, выглянул в коридор, где стоял титан.

С опаской поглядывая через стеклянную дверь в вагон, он налил кипяток и быстро вернулся в купе.

Николай достал из баула пакет и начал выкладывать из него румяные пирожки на тарелку, стоящую на столике.

– Откуда это? Сам, что ли, напек? – спросил Петр, с удовольствием вдыхая исходящий от них аромат.

– Вот еще! – фыркнул Николай. – Одна деваха из столовой сунула. Ох и девка!.. – Николай с мечтательным видом закатил глаза. – Бедра – во! – он развел руки в сторону. – Груди – во! – он выставил руки перед собой чуть ли не на метр. – Из-за угла видно! А губы… – он застонал, мотая головой, – пухлые, сочные… В общем, сама, как сдобная булочка с помадкой, так бы и съел ее… – и он, взяв с тарелки пирожок, сладострастно впился в него зубами, показывая судорожно сглотнувшему от его красочного рассказа и снова покрасневшему Петру, как бы он поступил с этой аппетитной бабенкой.

– А я тут жениться собрался, – застенчиво сообщил жующему Николаю Петр, садясь за столик и наливая в стаканы с кипятком заварку из маленького металлического чайничка. – Вон, на стене ее фото…

– Угу, – с полным ртом ответил Николай и одобрительно поднял большой палец, с любопытством разглядывая миленькую брюнеточку с наивными карими глазками. – Красивая…

– Через две недели свадьба…

– Хорошее дело… – протянул Николай и, отхлебнув чаю, спросил: – А ты уже с ней был? Ну, ты понимаешь…

– Да ты что! – с негодованием отверг его намеки Петр. – Она девушка из порядочной семьи! Вот поженимся, тогда уж… – и он снова покраснел.

– Слушай, ну чего ты краснеешь, как красна девица! – рассмеялся Николай. – Это же дело житейское!.. Жалко, что тебе девочка досталась, возни с ними много. Я тебе вот что посоветую… – он доверительно придвинулся к Петру, но в этот момент в дверь купе раздался громкий стук.

Петр испуганно дернулся, порываясь встать, но Николай сделал ему знак рукой, чтобы он оставался на месте и, проверив оружие, поднялся и открыл дверь.

За дверью, покачиваясь, стоял высокий мужик, который, увидев Николая, попросил заплетающимся и неожиданно тонким голосом:

– На… нашальник… ик, стакашек дай, а? Чефирку дернуть базлю…

– А яйца себе не обваришь? – беззлобно спросил Николай, протягивая ему предупредительно подсунутый Петром стакан.

– Не, не, не… я ак…аккуратненько, – успокоил его мужик. – Спа… спасибо…

– Ну? А ты боялась!.. – улыбнулся Николай Петру. – Видишь, какие вежливые…

– Это не тот, – покачал головой Петр. – У того на руке, вот тут, – он показал на тыльную сторону ладони, – выколото солнышко, ну помнишь, как раньше на папиросах «Север» было?

– Помню. К свободе, значит, рвался кореш… Да не бойся ты, доедем как-нибудь, часа через два светать начнет. Я уйду, так ты либо запрись и не вылезай, либо наоборот, будь все время на людях, хотя… – Николай махнул рукой, – если им что втемяшится в голову, то и люди не помешают. Ну, тогда рви со всех ног ко мне на платформу, а я их быстро угомоню, не впервой.

– Хорошо, – понуро сказал Петр и, помолчав, добавил: – Уйду я, наверное, с этой ветки, мне обещали место на большом маршруте.

– А жена молодая как же, будет сидеть и ждать тебя неделями? – усмехнулся Николай. – С ними знаешь как, глаз да глаз нужен…

– Моя Катюша будет ждать! – уверенно сказал Петр.

– Да? Ну, тогда ладно, – уступчиво произнес Николай и подвинул к нему тарелку с пирожками: – Давай, вот, налегай на пирожки нашей Клавдии, пока не женился.

Через час Николай поднялся. Скоро поезд въедет на вершину нужного ему подъема.

– Петя, сходи, открой мне дверь на площадку, – попросил он. – Я сейчас, только отолью и полезу к себе на платформу. Пора, хорошего помаленьку…

Они вышли из купе вместе. Николай зашел в туалет, а Петр пошел в тамбур, чтобы открыть дверь, ведущую наружу.

Выйдя в тамбур, Петр напрягся – стоя к нему спиной у окна курил его давешний «соблазнитель». Косясь на него, Петр открыл замок на наружной двери и, дернув ее, проверил, как она открывается. Та послушно подалась, и Петр, заглянув в образовавшуюся щель, удовлетворенно подумал, что Николаю теперь нужно будет только ногу перекинуть на платформу.

Хлынувший в тамбур морозный воздух заставил Петра зябко поежиться. Захлопнув дверь и еще раз оглянувшись на курильщика, он вернулся к себе в купе, постучав на ходу в дверь туалета и крикнув Николаю, что все нормально, путь свободен.

Застегнувшись, Николай вышел из зловонного сортира, и заглянул в купе проводника.

– Петро, хочу попрощаться! Я в Крутояре сразу же убегу, так что мы вряд ли увидимся, – сказал он, протягивая тому руку. – Желаю тебе семейного счастья, а также успехов в сексе и в бизнесе.

– Спасибо, Коля, – покраснев, поблагодарил его проводник. – И тебе того же! Будь осторожен. Кстати, там, в тамбуре, этот мужик курит, – и он смущенно отвел глаза.

– Понял, разберемся, – улыбнувшись, сказал Николай. – Пока!

Пройдя по коридору, Николай открыл дверь и шагнул в тамбур, в котором, действительно, отвернувшись к окну, курил какой-то мужчина.

«Вот блин, как не вовремя!» – выругался про себя Николай, вытаскивая сигареты и, собираясь переждать, пока ненужный свидетель докурит и выйдет из тамбура. Не будешь же скидывать ящик с платформы, когда за спиной торчат лишние глаза…

Но мужик явно не торопился уходить. Растоптав ногой хабарик, он продолжал стоять, глядя в темное окно.

«Что там можно так долго разглядывать?» – разозлившись, подумал Николай, которого уже начало поджимать время.

– Эй, приятель, у тебя какие-то проблемы? – обратился он к нему, постаравшись придать своему голосу как можно больше дружелюбия. – Чего ты один тут торчишь?

– Это не у меня проблемы, а у тебя! – глухо ответил мужик, поворачиваясь. – Что, не узнаешь меня? Да где тебе меня вспомнить!.. У тебя, таких, как мы, сотни были… А, может, ты моего беглого друга, Митьку Баранова вспомнишь, которого ты, сука, забил до смерти, поймав в тундре?

И не успел Николай даже схватиться за оружие, как мужик подскочил и левой рукой всадил ему что-то острое в грудь.

Николай дернулся. У него вдруг закружилась голова, ноги стали ватными, но боли он не почувствовал – ему просто мешало что-то холодное и длинное, застрявшее у него внутри.

– Вытащи! – прохрипел он, заваливаясь на мужика, но тот, нащупав свободной рукой дверь, открыл ее и вытолкнул Николая наружу.

Убедившись, что тот рухнул между вагонами на шпалы, мужик злорадно усмехнулся и почесал пальцем с обломанным грязным ногтем лучи солнца на правой руке.

Что было для тяжелого поезда хрупкая человеческая плоть? Его даже не тряхнуло, когда он перемалывал колесами тело Николая, оставляя за собой на шпалах дымящиеся на морозе куски кровоточащего мяса.

Бердск, начало февраля 1998 года

На четвертый день Федор разбудил Леонида рано утром.

– Подымайся, голубь, пора собираться в путь-дорогу, – сказал он, потормошив Леонида за плечо.

Леонид тут же вылез из теплой постели и, чувствуя необычайную бодрость и возбуждение, пошел умываться.

После завтрака Федор принес два рюкзака и начал упаковывать в них банки с тушенкой-сгущенкой, сухари, чай и прочую снедь, которая им понадобится в их неизвестно насколько рассчитанном по времени разведпоходе.

– Я позвонил в Крутояр, – сказал Федор, бросив короткий взгляд на Леонида. – Поезд в сторону приисков уходит завтра утром, нам нужно быть на месте сегодня к вечеру. Ехать придется быстро. У тебя есть с собой какая-нибудь другая одежка?

Леонид открыл сумку и показал ее содержимое.

– Ясно, это только для Домбая годится, – ухмыльнулся Федор. – Однако мы с тобой не на лыжную прогулку идем. Там, может, и в снегу полежать придется… А в этом на тебя не только корочун нападет, но и светиться будешь издалека. Ладно, сейчас принесу тебе свое, больше подходящее для нашего дела…

Через несколько минут он вернулся с ворохом одежды, и когда Леонид облачился в теплые штаны защитного цвета, камуфляжную куртку с подстежкой из волчьего меха и валенки, Федор одобрительно сказал:

– Ну вот, теперь ты не будешь отличаться от обычного охотника.

– Но на снегу-то все равно буду выделяться, – заметил Леонид.

– Будешь, но по-другому, по-свойски, – ответил Федор.

Леонид не понял, что тот имел в виду, но промолчал. Подумав, он, следуя «закону улитки»: «Все свое – ношу с собой», переложил во внутренний карман новой куртки завернутые в полиэтилен их с Есенией загранпаспорта, ее письмо и пачки с долларами.

Через полчаса они забрались в уже прогретый «козелок» Федора.

Зухра лаяла и рвалась с цепи, не желая смиряться с тем, что хозяин уезжает.

– А как же она? – спросил Леонид, глядя на беснующуюся собаку.

– Покормят, не боись! – усмехнулся Федор.

– Да разве она кого-нибудь к себе подпустит? – недоверчиво посмотрев на свирепую морду Зухры, спросил Леонид.

– Хозяйку ее мамки подпустит, она ее знает, та пахнет знакомо.

– Хорошо, а то ведь мы неизвестно насколько уезжаем… – сказал Леонид и вновь почувствовал азарт и возбуждение, объясняя это себе тем, что он выходит на финишную прямую, отделявшую его от Есении.

Он жаждал, как можно скорее, разорвать грудью финишную ленточку и прижать к себе женщину, которую так и не смог, как ни старался, забыть все эти долгие годы разлуки…

Объект «Озерный», первые числа января 1998 года

Круглов так и не смог уснуть.

После посещения Есении он приехал к себе и, завалившись в кабинете на кожаный диван, пролежал с открытыми глазами до самого утра.

Услышав, как по поселку заходили люди, спешащие на работу, он встал и, ополоснув лицо ледяной водой, потянулся. Предстояло еще несколько часов ожидания, но он умел ждать, кроме того, ему было, чем заняться.

Он выгреб содержимое из ящиков стола, и принялся перебирать его, откладывая лишнее. Скоро на комплексе начнется круговерть с разбирательством по поводу исчезновения Лёни, будет прислана комиссия. После этого его, наверняка, возьмут под наблюдение, нужно быть готовым ко всему.

Приведя к часу дня в порядок все бумаги, Круглов заказал себе обед в кабинет, не желая уходить далеко от телефона.

Обед ему из столовой доставила красивая и расторопная Клава, с которой он уже несколько раз переспал по случаю.

Постучав, она приоткрыла дверь и, кокетливо спросив: «Можно?», вкатила тележку.

«Обслуживание здесь на высоте, не хуже, чем в „Хилтоне“, – подумал Круглов, глянув на часы – со времени его звонка-заказа не прошло и пяти минут.

– Заходи, Клава, – пригласил он девушку, с интересом окидывая взглядом ее пышные формы.

– Вам здесь накрыть или в комнате отдыха? – игриво спросила она.

Почувствовав неожиданно нахлынувшее возбуждение, Круглов молча закрыл дверь на ключ и, подойдя к Клаве, потянул ее в маленькую боковую комнатку, где был диван, на ходу расстегивая пуговицы на ее форменном белом халате.

– Сергей Сергеевич, мне сейчас нельзя, я могу залететь… – попыталась, было, возразить Клава, но потом сама придвинулась к Круглову, прерывисто задышав.

Распахнув ее халат, Круглов оглядел открывшееся ему роскошное тело и подтолкнул Клаву к дивану. Та упала навзничь, отчего взгляду Круглова предстали не только ее большие налитые груди и живот, но и пушистый лобок, по цвету напоминавший ворох пшеницы, который ему нравилось трепать «за загривок».

«Нельзя говоришь, а чего же ты ко мне без трусов приперлась? Чай не лето…» – усмехнулся про себя Круглов и провел рукой по ее уже увлажнившемуся лону. Клавдия, откинувшись на спинку дивана, охнула и подалась бедрами навстречу его руке, глядя на Круглова жадными, полными страсти, глазами.

Круглов даже не стал снимать брюки, а просто расстегнул их и, высвободив из них свою самую возбужденную часть, сел на диван рядом с Клавой.

– Ну, давай, иди ко мне… – позвал он ее.

Она вскочила, нависла над ним, уперлась широко разведенными коленями в диван и, обхватив руками Круглова за плечи, медленно опустила свои бедра на его подрагивающее в ожидании естество.

Почувствовав, как ее тело жарко приняло его, Круглов прикрыл глаза. Он сидел неподвижно, чувствуя, как распалявшаяся Клава неистовствует над ним, все быстрее насаживаясь на его плоть, и лишь, ощутив приближение конца, сделал несколько движений ей навстречу.

В самый последний миг он вдруг представил на месте Клавы Есению и, сжав зубы, выплеснулся в нее, рыча, как зверь, от наслаждения.

Клава поморщилась от боли, когда он словно тисками стиснул ее бедра, заставляя замереть на нем.

– Есения… – зарываясь лицом ей в грудь, выдохнул он.

Клава оскорбленно отпрянула. Расцепив объятия Круглова, она вскочила и, всхлипывая, торопливо натянула халат, после чего выскочила за дверь, даже не вспомнив о том, что была обязана накрыть на стол.

А Круглов опустошенно остался сидеть на диване, переживая происшедшее. У него не было сил даже застегнуться. Перед глазами стоял четкий образ Есении, не давая успокоиться его все еще налитой плоти.

Круглов с яростью сжал промежность ладонью, пытаясь избавиться от наваждения, но морок уходить не желал, а наоборот вдруг ожил, задвигался, представ перед изумленным Кругловым Есенией с искаженным от страсти лицом, запрокинутой головой и выгнутым в талии телом. Чувствуя, как от этой картинки в пах хлынула новая волна возбуждения, Круглов откинулся на спину и стиснул рукой свою вздыбившуюся плоть. Онанировать он прекратил еще в юношеском возрасте, считая это ниже достоинства настоящего мужчины, но сейчас, как в отрочестве, он неистово задвигал рукой, цепляясь внутренним взором за помрачающую его сознание картинку. Разыгравшееся воображение начало быстро дорисовывать ее – вот он вылизывает лоно Есении, терпко пахнущее смородиновым кустом после грозы, целует и кусает ее полные груди, а вот уже и грубо вторгается в ее тело. Последнее видение, когда он увидел, как его плоть погружается между темных завитков, окончательно добило его. Забившееся в оглушающем оргазме тело исторгло такую мощную струю семени, что его капли достигли даже лица Круглова, оросив одежду на груди. Круглов вскрикнул и без сил распластался на диване.

Неожиданно послышался стук в дверь кабинета.

«Кого это там принесло?» – простонал Круглов, обессиленно поднимаясь и пытаясь привести себя в порядок.

– Сергей Сергеевич, вы здесь? – раздался голос Граховского.

– Здесь, Генрих Модестович! – отозвался Круглов. – Проходите, я сейчас, – он склонился над раковиной, споласкивая разгоряченное лицо.

– Это не от вас ли Клава выскочила, как ошпаренная? – с любопытством спросил Граховский, появляясь на пороге комнаты отдыха.

– Не обращайте внимания, женские капризы! – отмахнулся Круглов, вытираясь. Многолетняя выдержка позволила ему взять себя в руки и быстро переключиться на прозу жизни. – Хорошо, что вы здесь, я как раз хотел с вами поговорить.

– Я тоже, – возбужденно поблескивая глазами, сказал Граховский, садясь в кресло.

– А что случилось? – спросил Круглов, внимательно посмотрев на него. – Вы обедали? Я голодный как волк и, если не возражаете, начну есть.

– Ешьте, ешьте, я уже, – торопливо ответил Граховский и хитро посмотрел на Круглова. – А вам, кажется, плясать скоро придется…

– Это еще почему? – удивился Круглов. – Я писем не жду, – и вдруг замер, осененный догадкой, – вы хотите сказать…

– Да, да, да! – воскликнул Граховский. – Конечно, это еще не точно, но похоже, что Есения Викторовна все-таки попала в интересное положение…

Круглов ошеломленно опустился на стул.

– Но когда? Ведь вы же только две недели назад возобновили опыты с ней? – воскликнул он, не в силах поверить, что то, чего он так ожидал, – свершилось.

– А для этого, голубчик, не нужно много времени, просто один раз попали в цель… Теперь нужно ждать, чтобы «прижилось», – усмехнулся Граховский.

– Но откуда у вас такая уверенность? Ведь еще слишком мало дней прошло, – продолжал допытываться Круглов.

– Это верно, все еще может случиться, поэтому мы и должны срочно положить Есению Викторовну в клинику, во избежание волнений и других отрицательных факторов, – ответил Граховский.

Круглов лихорадочно соображал. Если Граховский сегодня решит принимать меры, пропажа Лёни сразу же обнаружится. А Николай еще не позвонил…

Круглов молча поднялся, открыл шкаф и, достав оттуда початую бутылку коньяка, плеснул его в две рюмки.

Поставив одну рюмку перед Граховским, он поднял свою и спросил:

– Крестным будете?

– А в какую веру крестить-то будем? – рассмеялся Граховский. – Я католик, а вы, наверняка, атеист… Да здесь и священника-то нет! Разве что самостоятельно окрестить его, использовав озеро в качестве купели. Будет он у нас своей, озерной, веры…

– Если он – это я, то будет православным, – сказал Круглов. – Спасибо, Генрих Модестович, за ваши труды!

И чокнувшись с Граховским, Круглов залпом выпил свой коньяк.

– Как наследничка-то назовете, Сергей Сергеевич? – спросил Граховский, тоже отпивая из рюмки.

– Как, как! Сергеем, конечно, – ответил Круглов и попросил Граховского: – Генрих Модестович, вы меня простите, но я хотел бы сейчас побыть один, а вечером поговорить с Есенией. Давайте ее положим в клинику завтра. Думаю, за один день с ней ничего не случится…

– Понимаю, понимаю, – сказал Граховский и, допив коньяк, тяжело поднялся. – Договорились…

Он просеменил к двери и, хитро подмигнув, добавил с порога:

– Желаю успеха, папаша!

– Спасибо, – рассеянно отозвался Круглов, пытаясь привести скачущие мысли в порядок.

Бердск-Крутояр, начало февраля 1998 года

Покинув Бердск, они вскоре въехали в Новосибирск и, промчавшись по нему, выскочили на магистральную автомобильную дорогу № 53, как было указано в Лёнином атласе автодорог. Ехать им предстояло почти шестьсот километров – до Ачинска и дальше, уже по зимнику, резко повернув на юг к Крутояру.

По пути Федор молчал, сосредоточенно глядя на дорогу, и Леонид не решился отвлекать его разговорами. Но тут, вспомнив об одной вещи, не дающей ему покоя, не выдержал.

– Федор! – окликнул он.

– Ну? – повернул к нему голову тот.

– А почему мы не взяли лыжи для Есении? Вы не уверены в успехе нашего предприятия?

– Сходим на разведку, а там и лыжи найдем, если понадобятся, – пояснил Федор. – Ты не торопись, Лёньша, тут пороть горячку не след.

– Хорошо, – согласился Леонид, немного успокаиваясь, хотя волнение, охватившее его с утра, не спадало.

Он стал наблюдать за проносящимся за окном пейзажем и населенными пунктами, которые они проезжали.

Где– то часа через четыре они добрались до Кемерово и зашли в первый попавшийся на пути ресторанчик перекусить и немного размяться.

– Не люблю харчи, к которым прикасались чужие руки, – недовольно поморщился Федор, садясь за столик.

– А как же вы служили тогда? – удивился Леонид. – Не сами же себе готовили?

– Не сам, – согласился Федор. – Но я лично знал поварих, которые нас кормили. Они не были мне чужие…

– А в Афганистане? – тихо спросил Леонид.

– А там я, в основном, на сухом пайке жил. Мы на базе не сидели… Все больше в разъездах, – пояснил Федор совершенно будничным тоном, словно речь шла об обычных командировках, и потянулся за меню, которое держал в руках незаметно появившийся у их столика официант.

Поев, они двинулись дальше. Начало смеркаться. Прыгающий свет от фар, освещающих дорогу перед машиной, убаюкал разомлевшего после еды Леонида. Он только на мгновение прикрыл глаза и тут же провалился в тяжелый сон, пробуждаясь на секунду, когда машину чересчур подкидывало на ухабах.

Проспав Ачинск, Леонид проснулся, когда они уже подъезжали к Крутояру по глухой узкой дороге, то взбирающейся на сопку, то круто летящей с нее вниз.

– Мы скоро приедем? – спросил он у Федора, который устало крутил баранку, стараясь держать машину ровно на заснеженной дороге.

– Через полчасика будем, – ответил тот. – А поспал ты хорошо. Что ночью-то делать будешь?

– А разве мы будем где-то ночевать? – удивился Леонид. – Я так понял, что нам нужно будет сразу проникнуть на поезд, идущий к Озерному.

– Во лазутчик какой нашелся! – рассмеялся Федор. – Проникнем, не боись! Время у нас еще есть.

Вскоре, начав спускаться с пологой сопки, они увидели лежащий у ее подножия большой, ярко освещенный поселок.

– Это и есть Крутояр? – спросил Леонид.

– Он самый, – подтвердил Федор. – А вон станция железнодорожная, видишь?

С сопки поселок казался игрушечным, а грузовые поезда, стоящие у станции, напоминали составы из детской железной дороги. Мама купила такую дорогу Леониду на первый юбилей – десять лет – в Германии, когда ездила туда по турпутевке. Дорога была потрясающая, все мальчишки мечтали о такой и, приходя к Леониду в гости после школы, с завистью и восхищением следили за игрушечными паровозиками, бегающими по путям. Благодаря этому у него вскоре появилось много полезных вещей, полученных от мальчишек взамен на разрешение поиграть «в дорогу». Мама, узнав об этом, влепила ему подзатыльник и, заявив, что не даст своему сыну превратиться в прощелыгу Сойера, заставила все вернуть ребятам. Он тогда не понял, кого она имела в виду, и только потом, прочитав книгу Марка Твена, понял, что она намекала на предприимчивость Тома Сойера, который брал мзду за покраску тетушкиного забора.

– Тебе, что, так понравился вид? – прервал его воспоминания голос Федора.

– А? – не понял Леонид.

– У тебя лицо стало такое счастливое, вроде как ты увидел город своей мечты, – хмыкнув, пояснил Федор.

– Да вспомнил тут кое-что из детства, – улыбнулся в ответ Леонид.

Через несколько минут они въехали в поселок и, урча мотором, медленно покатили по его центральной улице. Потом, свернув куда-то в боковой проезд, остановились у большого деревянного дома. Дом был старый, потемневший от непогоды и времени.

Федор коротко посигналил, вроде как спел: «та-та-татата». Глянув на часы, которые показывали четверть двенадцатого ночи, Леонид покосился на Федора: «Перебудит всех людей», но промолчал.

Над крыльцом загорелась лампочка, потом распахнулась дверь, и на пороге показался невысокий мужичок в наброшенной на плечи телогрейке. Увидев их машину, он поспешил к ним.

Федор вышел, разминая затекшие от долгой дороги ноги.

– Привет, братушка! – приветствовал его мужичок, подбегая к нему, как говорится, с распростертыми объятиями.

При этом он оказался только по плечо Федору.

– Здорово, паря! Вот, принимай гостей, – смеясь, сказал Федор, сграбастывая его в охапку и любовно хлопая по спине.

Потом, отпустив мужичка, он махнул Леониду рукой:

– Лёньша, вылазь, приехали!

– Да, прошу, гости дорогие, – засуетился хозяин. – А машинку-то, Федюшка, хорошо бы в сарайку поставить, а то у нас тут приисковички, как подопьют в трактире, пошаливают…

– Ну, давай, сразу схороним, – согласился Федор, вновь садясь за руль.

Мужичок побежал к большому сараю, стоявшему неподалеку от дома и, повозившись с увесистым амбарным замком, обмотанным тряпками, распахнул широкие створки.

Федор медленно въехал внутрь, высветив на минуту уставленное разнообразным инвентарем помещение. Потом, выйдя из машины, он вытащил с заднего сиденья их с Леонидом рюкзаки и лыжи, лежащие на полу машины, и направился к дому, не дожидаясь, пока мужичок аккуратно запрет двери сарая.

– Лёньша, не отставай! – приказал он и, оббив с валенок снег, распахнул дверь.

Зайдя за ним следом в дом, Леонид тихо спросил Федора:

– А как хозяина-то зовут?

– Архипушка, – бросил тот через плечо.

– Что, я так и должен называть его: Архипушка? – озадаченно спросил Леонид.

– Так и зови, – подтвердил Федор, поставив вещи и лыжи в уголке.

В это время мужичок вбежал в сени, растирая руками плечи:

– Зябко сегодня, морозец покрепчал. Ну, проходьте, проходьте в дом.

Скинув в сенях валенки и куртки, Леонид с Федором вошли в большую комнату, где их встретила румяная маленькая женщина с такими же удивительно синими глазами, как и у Федора.

– Ой, Федюшка! – всплеснула она руками и, подбежав к Федору, обняла его, всхлипывая.

Ее маленькие руки не смогли полностью обхватить широкую фигуру Федора и, глядя на это, Леонид неожиданно по-новому понял, что означает слово «необъятный».

– Ну ладно, ладно, Настёнушка, не реви, – попросил ее растроганный Федор и погладил по спине. Повернувшись к Леониду, он представил ему хозяйку: – Вот, Лёньша, моя двоюродная сестра, Настёна. Одна она у меня от всей родни осталась…

– Да, – подтвердила та, сердобольно взглянув на брата. – Отец-то его на фронте погиб в сорок третьем, ушел незадолго до его рождения, а мать, брат и сестра потом уже, после войны, от дизентерии померли. А нас с ним одно спасло, что у деда на пасечке в тайге жили, не заразилися. И мои родители тоже померли тогда.

– Ну, разговорилась ты, матаня, – ласково перебил вошедший в комнату Архип. – На стол давай, что ты гостей словесами кормишь?

– Ой и правда, я сейчас, – засуетилась женщина и убежала из комнаты.

– Ну, здравствуй, Лёньша, проходи, чувствуй себя, – подошел к Леониду Архип и, улыбаясь, протянул руку.

– Здравствуйте… Архипушка, – ответил Леонид, стараясь «чувствовать себя», но чувствовал он себя по-идиотски, поскольку не привык так нежно обращаться к чужому человеку. Однако Архип так хорошо улыбнулся ему, что у Леонида тут же пропало чувство неловкости.

Пока они мыли руки и рассаживались, Настёна быстро собрала поесть. Расставив угощение на столе, она тихо удалилась из комнаты.

– Ну, рассказывай, что случилось? – посерьезнев, спросил Архип у Федора. – То тебя годами не зазвать, а тут позвонил и прилетел! И зачем тебе приисковый поезд?

– Дело там есть одно важное… Тебе лучше и не знать, Архипушка, – откликнулся Федор.

– Вот те на! – удивился тот. – Я хоть раз какой твой секрет выдал?

– Да не в том дело! Ежели без твоей подмоги не обойдусь, тогда – да, поведаю все, а пока лучше тебя не втаскивать в это дело. Хочу, чтоб жили вы с Настёнушкой спокойно. Так что не обижайся! – ответил Федор.

Архип промолчал, и они принялись за еду.

– А «козелка» своего я пока у тебя оставлю, – неожиданно сказал Федор, отодвигая пустую тарелку. – Ох, хорошо! Настёнушкина еда всегда бодрит.

– Может, полюбшим маненько тогда, косточки попарим? – хитро сощурившись, спросил Архип у Федора, тоже отваливаясь от стола.

Леонид его вопроса не понял и подумал, что речь идет о бане. «Ночью, наевшись – и в баню?!» – удивился он.

Заметив его удивленное лицо, Федор пояснил:

– Любки – это наша старая борьба, – а потом повернулся к Архипу: – А не разучился ли-то, Архипушка?

Леонид сразу вспомнил, что ему это слово говорил Сергей, рассказывая об офенях.

– А вот позрим, офенька! – задорно воскликнул Архип и, вскочив, встал перед Федором, выпрямившись во весь свой махонький рост, вроде как даже прибавив с вершок.

– О, кочеты! – улыбнулась Настёна, входя в комнату и убирая со стола грязную посуду. – Напихавшись ижи, да за бока, переблюете мне тут все!

– Да мы чуток, матаня. Ежли что – сами и подотрем! – успокоил супругу Архип и тут же полетел в угол на кровать от несильного, но неожиданного толчка Федора.

– Ах ты так, Федьша, исподтишка бьешь, ну держись! – мгновенно вскакивая на ноги, воскликнул Архип и, подскочив к Федору, со всех сил врезал тому в грудь.

Вернее, казалось, что он бьет в грудь Федора, но того почему-то в момент удара на месте не оказалось. Рука Архипа, не достигшая цели, провалилась в пустоту, из-за чего он по инерции пробежал вперед и налетел на комод, стоящий у стены.

– На пустенье купился! – насмешливо пробасил Федор и вскинул руку навстречу рванувшему к нему Архипу.

Леониду показалось, что по комнате пронесся ветер, зацепивший тугим краем и его. Архип, словно напоровшись на этот порыв, мгновенно остановился.

«Кажется, это в магии называют „посыл“, – вспомнил Леонид неожиданно выплывшее из памяти слово. – Вот не думал, что когда-нибудь увижу такое на самом деле…»

– Ну хорош, Архипушка, гостям отдохнуть нужно, – попросила Настёна мужа, словно это он держал за невидимой преградой Федора, а не тот его.

Федор опустил руку, и Архип невольно сделал шаг вперед, когда невидимая опора, на которую он давил всем весом своего тела, надеясь преодолеть «посыл» Федора, исчезла.

– Ну и силен ты, братушка! – с восхищением сказал Архип, обнимая Федора за плечи.

– Есть маненько, – скромно согласился тот. – Так, ну ладно, я схожу, погляжу, что да как, а ты, Лёньша, пока ложись поспи.

– Да я, вроде, выспался, пока ехали, – сказал Леонид.

– Все равно поспи! У нас впереди дорога, силы еще понадобятся, ты мне квёлый ни к чему! – возразил Федор и пошел в прихожую одеваться.

Настёна позвала Леонида в другую комнату, где была расстелена постель на старинной кровати с металлическими шишечками.

– Ложитесь здесь, – ласково сказала она. – Может, и правда, подремится… Хорошего сна! – и она вышла, тихо прикрыв дверь за собой.

Леонид не спеша разделся и лег.

В комнате было жарко, но ему было приятно тепло толстого старомодного лоскутного одеяла, вдетого в современный пододеяльник, которое придавило его сверху и неожиданно навеяло дрему.

«Что-то я стал много спать. Старею, что ли?…» – подумал он и уснул.

Глава третья

Объект «Озерный», первые числа января 1998 года

Не дождавшись до пяти вечера звонка Николая, Круглов начал нервничать. Не выдержав, он позвонил на станцию в Крутояр. Там подтвердили приход поезда с платформой, но никто из сопровождающих к ним в управление не заходил. Значит, у Николая что-то пошло не так…

«Что у него там могло случиться?» – думал Круглов.

Николай был опытным человеком, несколько лет службы в охране ИТК усиленного режима для него прошли невпустую.

Оставив у телефона дежурного с приказом тут же вызвать его по рации, если Николай отзвонится, Круглов отправился к Есении.

Она открыла дверь, со страхом глядя на него.

– Здравствуйте, Есения Викторовна. Как Лёня себя чувствует? Небось, уже где-то с пацанами бегает?

– Да, он гуляет, – дрогнувшим голосом подтвердила Есения.

– Пойдемте, что ли, и мы погуляем, погода на улице замечательная, – сказал Круглов и посмотрел на нее не допускающим возражений взглядом.

Она кивнула и, молча повернувшись, ушла в комнату одеваться.

Круглов сел на стоявший у вешалки стул, ожидая, пока Есения выйдет.

«Надо же! В ней – часть меня!..» – с удивлением думал он, не в силах до конца осмыслить сей факт.

Есения вышла к нему, одетая в теплый свитер и брюки.

Круглов, встав, помог ей надеть теплую куртку, а когда она опустилась на стул, чтобы застегнуть сапожки, он вдруг присел перед ней на корточки и, отведя ее руку в сторону, сам застегнул молнию на сапожке.

Есения удивленно посмотрела на него.

Он тоже глянул на нее снизу, и вдруг, улыбнувшись, спросил:

– Ну что, пойдем?

На улице Круглов взял Есению под руку.

– Что это вы? – попыталась отодвинуться она. – Люди же увидят, лишние разговоры…

– На улице скользко, и я не хочу, чтобы, гуляя со мной, ты что-нибудь себе повредила, – тихо сказал Круглов. – А что касается людей, то ты должна вспомнить наш уговор: я помогаю уехать Лёне, а ты становишься моей. И я бы не советовал тебе идти теперь на попятный, иначе, боюсь, мальчика быстро найдут… при правильно организованном поиске.

– Не надо меня шантажировать! – твердо сказала Есения. – Я ничего не забыла и не собираюсь отказываться выполнять ваши условия, но боюсь, что стать… вашей я сейчас вряд ли смогу – надо мной проводят эксперимент, вы же знаете.

– А я говорю не о физической близости, – усмехнулся Круглов. – Ты теперь моя и этим все сказано. Что касается эксперимента, Граховский намерен тебя завтра уложить в клинику, поэтому тебе уже сегодня вечером придется включаться в игру. Так что слушай меня внимательно…

И он поведал ей свой план, по которому она должна прибежать к нему поздно вечером в ужасе, что пропал Лёня: ушел утром гулять и не вернулся. К следующему утру об этом должен знать весь поселок. И ее основная задача, как можно убедительнее изображать горе. Тогда Круглов соберет поисковую группу, мальчика будут искать по всей котловине, и чем дольше все это протянется здесь, тем дальше будет уезжать Лёня, с каждым днем приближаясь к своему отцу. А когда Круглов получит от того подтверждение, что мальчик добрался, он постарается вывести круг поиска за территорию объекта, а там, даст Бог, найдется какой-нибудь детский труп, до неузнаваемости испорченный зверьем, который и будет списан на погибшего ребенка.

Есения остановилась, побледнев, и покачнулась, глядя на него глазами, полными ужаса.

– Да ты что?! – воскликнул он, схватив ее за плечи. – Как ты могла такое подумать! – и зашептал ей на ухо: – Коля звонил, они сегодня выезжают из Крутояра дальше, скоро Лёня будет в безопасности.

– Кто вас знает… – прошептала непослушными губами Есения.

– Возьми себя в руки и не придумывай глупости! – потребовал Круглов. – Я не для того влез в это дело по самые помидоры, чтобы ты взяла и все провалила. Едет сейчас твой сын к своему отцу, живой и здоровый. И больше чтобы к этому не возвращаться! Я хочу вытащить ее отсюда, а она вона обо мне что удумала!.. – Круглов сокрушенно помотал головой, кидая обиженные взгляды на Есению.

– Простите, Сергей Сергеевич, – едва слышно сказала Есения, опуская голову. – Я бы хотела вернуться домой. Мне что-то нехорошо, к тому же, сами сказали, что в ближайшее время мне предстоит тяжелая роль…

– Почему нехорошо? – всполошился Круглов, хватая ее за руку. – Что-нибудь болит? Или тошнит?

Есения бросила на него короткий удивленный взгляд и подтвердила:

– Тошнит…

– Пойдем, пойдем, – заторопился Круглов. – Я тебя отведу. Может, врачей вызвать?

– Да чего вы так запаниковали? – усмехнулась она: – Неужели не понимаете, что я просто волнуюсь за сына…

«Скоро за двоих переживать будешь…» – подумал Круглов и с неожиданной для себя нежностью окинул взглядом еще стройную фигуру Есении.

Он вспомнил, каким шоком было для него пятнадцать лет назад, когда обнаружилось, что Есения не просто сбежала, а еще и вернулась из побега беременной от этого жалкого бухгалтеришки. А ведь они так ее берегли! Она даже не подозревает, что тот несчастный случай, унесший жизнь ее сокурсника за два года до ее побега, был отнюдь не несчастным случаем. Просто по их наблюдениям, этот парень стал слишком много для нее значить, подобравшись к ней очень близко. Ее же вели на длинном поводке, дожидаясь, когда она получит образование, после чего ее бы направили в Озерный по распределению, где и должен был состояться чистый эксперимент по ее воспроизводству с фиксацией всех стадий его проведения… Но она разрушила эти планы, приехав из Юрмалы с готовым ребенком в себе. Это стало последней каплей в чаше терпения его начальства. Именно тогда он и загремел в Анголу, так и не увидев, как Есения округляется, вынашивая этого злополучного ребенка. Он попал в Озёрный, когда Лёне уже было несколько месяцев от роду.

Зато теперь он будет с Есенией с самого начала до конца и даже поможет ей рожать. Он видел по телевизору, что на западе мужчинам в клиниках разрешают помогать женам в родах.

«Я буду присутствовать при собственном рождении!..» – от этой мысли у Круглова даже дыхание перехватило.

Он довел Есению до дома, и направился к себе в контору, надеясь услышать хорошие новости от Николая. Но, придя туда, он узнал, что никаких звонков не было.

«Так, нужно что-то делать! Либо там что-то произошло, либо Николай начал свою игру… – подумал он, забывая о Есении и сосредотачиваясь на возникшей проблеме. – Нужно на дороге посмотреть. Мало ли что, может, Николай ногу сломал, спрыгивая с поезда. Это будет совсем худо, особенно, если рядом с ним обнаружат живого или мертвого Лёню… Если их найдут, Николая тут же расколют. Нет, этого нельзя допустить!»

Сняв трубку местной связи, Круглов приказал срочно найти ему Саватеева, машиниста местной мотодрезины.

– Алё, – раздался в трубке хриплый голос Саватеева.

– Егор, заводи свою «шарманку», я скоро буду, поедем «расчищать снег» до Крутояра.

– Понял, Сергей Сергеевич, будет сделано! – бодро ответил машинист, ничем не выдав своего удивления по поводу поздней поездки.

Круглов ударил по рычагу и набрал еще один номер.

– Петраков, ко мне, – коротко приказал он в трубку.

Дождавшись, когда к нему в кабинет, постучавшись, зашел старший лейтенант Петраков, его подчиненный и сосед Есении, Круглов сказал:

– Володя, остаешься здесь на связи. Я отъеду. У нас, похоже, ЧП. Поеду, проверю лично. Если что, звони мне «на спутник».

– Слушаюсь! – козырнул Петраков.

Вызвав машину и торопливо шагая по коридору, Круглов вспомнил, что договорился с Есенией о ее приходе сюда, и подумал: «Надо бы ее предупредить».

Вытащив на ходу из кармана записную книжку, он вырвал листок и нацарапал: «Есения, я срочно уезжаю, буду через несколько часов. Действуй по нашему плану. В моем кабинете будет Петраков, ему все и расскажешь. Будь осторожна, следи за своей речью и жди меня».

Сунув записку в карман, он вышел из здания и, сев в машину, ожидавшую его у крыльца, поехал к дому Есении.

Взбежав на ее крыльцо, он распахнул дверь и вошел в дом.

Есения была на кухне. Она испуганно посмотрела на Круглова, когда тот неожиданно появился перед ней и сунул ей в руки записку. Прочитав ее, она кивнула и вопросительно посмотрела на него. Круглов, молча забрав записку обратно, щелкнул зажигалкой, поджигая листок и, дождавшись, когда тот займется, бросил его догорать в раковину.

«Уберешь это», – показал он Есении жестом и вышел.

Через двадцать минут он был уже у рудника.

Оставив машину недалеко от тоннеля, Круглов направился к стоявшей уже наготове мотодрезине, в кабине которой сидел Саватеев.

– Все службы предупреждены, Сергей Сергеевич, – доложился тот. – Можем ехать…

– Что у нас со светом? – спросил Круглов.

– Да все нормально. Две обычных фары и еще два прожектора наверху. Все работает.

– Отлично, тогда поехали, – скомандовал Круглов. – За тоннелем направь прожектора влево и вправо, чтобы была видна насыпь с обеих сторон.

– Кого-то ищем? – осторожно спросил Саватеев.

– Возможно, – ответил Круглов таким тоном, что у машиниста отпала охота проявлять любопытство.

Выехав из тоннеля, они миновали освещенный двумя одинокими фонарями пакгауз, и в сгустившихся сумерках покатили по рельсам в сторону Крутояра.

Круглов решил доехать до подъема, где Николай должен был сбросить ящик с мальчишкой, осмотреть там все, и действовать по обстановке в зависимости от того, что он там обнаружит. А пока он автоматически поглядывал по сторонам, наблюдая за всем, что появлялось в зоне, высвечиваемой прожекторами.

Саватеев смотрел вперед на убегающий под их колеса рельсовый путь и грыз свои любимые баранки, которые он называл средними сестрами бублика и сушки. Эта его страсть к баранкам была притчей во языцех. Возвращаясь в Озерный из Крутояра, Саватеев неизменно привозил их целыми связками и развешивал у себя по всему дому. Он вообще любил все, что может висеть в связках. У него все окна на кухне были завешаны косицами лука и чеснока, которые присылала ему с Украины теща. А со стен свисали связки трав, красного стручкового перца из Грузии, где жил его брат, вяленой и сушеной рыбы, присылаемой ему друзьями с Камчатки, и еще много чего вкусного и полезного. Из-за этого соседи прозвали его квартиру «факторией» и частенько забегали к нему, чтобы что-нибудь одолжить к столу. Саватеев был человек не жадный и всегда охотно делился своими запасами. Вот и сейчас, повернувшись к Круглову, он протянул ему баранку:

– Угощайтесь, Сергей Сергеевич, свеженькие. Только вчера с поезда гостинчик получил.

Круглов взял у него баранку и, разломив ее пополам, засунул в рот хрустящий кусочек.

Они успели сжевать целую связку баранок, когда Круглов заметил между рельсами что-то явно постороннее.

– Егор, тормози! – приказал он, интуитивно почувствовав неладное.

Саватеев начал тормозить. Проскрежетав несколько метров, мотодрезина встала, высвечивая передними фарами серый армейский валенок, из которого виднелась одетая в черную брючину нога… нога без человека… Дальше по пути валялись какие-то бесформенные куски.

«Вот, кажется, и мой Николай…» – подумал Круглов, чувствуя, как у него волосы встопорщились на затылке.

– Ой, Сергей Сергеевич, что это? – ахнул Саватеев, бледнея.

– Пойдем, посмотрим, – буркнул тот и спрыгнул на насыпь.

Саватеев спустился за ним следом, но, подойдя ближе к лежащим между шпалами останкам, отскочил в сторону, сгибаясь в приступе рвоты и отправляя съеденные баранки под насыпь.

Как в страшном фильме об убийце-маньяке они собирали раскиданные на путях части тела, складывая окровавленные куски на разложенном на платформе брезенте. Позже всего они нашли верхнюю половину Николая, лицо которого было сильно разбито, но узнать его было можно.

– Кто это? – спросил Саватеев, с ужасом вглядываясь в искаженные смертью черты.

– Не видишь? Это же Николай Первачев… – угрюмо ответил Круглов, пытаясь понять, что же здесь произошло.

– Боже ты мой! – отступил от платформы Саватеев. – Я же его вчера только видел, он поехал платформу с грузом сопровождать.

– То-то и оно, что поехал, да не доехал… – сказал Круглов и вдруг похолодел: «А ведь пацан, наверное, так и сидит в ящике в Крутояре…»

Быстро накрыв останки Николая краем брезента, он сказал Саватееву:

– Забирайся, едем в Крутояр!

– В сам Крутояр? – переспросил тот.

– Да, я должен убедиться, что с грузом все в порядке. Непонятно, что случилось с Первачевым. Просто так под поезд он упасть не мог, ему явно кто-то помог это сделать, а вот из-за чего – нужно выяснить.

Саватеев быстро забрался в кабину дрезины и завел двигатель.

Через полчаса они были уже на перевале.

Круглов внимательно оглядывал дорогу и насыпь, но, как он и предполагал, никаких следов сброса ящика здесь не обнаружилось.

Глубокой ночью они прибыли в Крутояр.

Оставив Саватеева охранять страшный груз, Круглов пошел через пути к отстойнику, где должна была находиться их платформа.

Проплутав полчаса в полумраке с фонариком среди вагонов, он, наконец, нашел ее. Подойдя к ней ближе, он увидел, что ящик, где должен был находиться Лёня, по-прежнему стоит на своем месте.

Забравшись на платформу, Круглов со смешанными чувствами приподнял крышку ящика и заглянул внутрь.

На него пахнуло запахом стружки, овчинного меха и мочи, но внутри никого не оказалось.

– Та-а-ак… – протянул Круглов и обессиленно присел на край платформы.

«Если пацана обнаружили работники станции, – напряженно думал он, – значит, он скоро где-нибудь проявится. Тогда начнется разбирательство, кто ему помог бежать из Озерного. Ну это, положим, можно взвалить целиком на Николая, ему уже все равно. О моем участии в этом деле, кроме Есении, никто не знает. Выкрутимся как-нибудь…»

Опустив крышку и прижав ее поплотнее, чтобы не было видно, что ящик открывали, Круглов спрыгнул с платформы и вернулся к ожидавшей его мотодрезине.

Поднявшись в кабину к Саватееву, он сказал:

– Поехали обратно, груз вроде на месте.

Тот послушно завел мотор, ничего не спрашивая.

Подъезжая под утро к сопкам, за которыми скрывался Озерный, Круглов связался по рации с работниками тоннеля, предупредив их, чтобы передали по инстанциям, что ему нужна крытая машина и патологоанатом.

В нарушение всех правил они въехали в тоннель, когда уже почти рассвело и, проскочив мимо светящейся вдоль стен цепочки красных огней, выехали в долину к руднику.

– Егор, обо всем увиденном никому пока ни гу-гу, понял? Только комиссии, если она будет, – сказал Саватееву Круглов, ожидая, когда тот остановит мотодрезину у шлагбаума.

– Само собой, Сергей Сергеевич, – обиженно ответил тот. – Что я, не понимаю разве!

На площадке, заменявшей перрон, их уже ждали.

– Товарищ подполковник, – обратился к Круглову Петраков, рядом с которым стоял переминающийся с ноги на ногу Степанцов. – У нас, похоже, ЧП, пропал сын Есении Викторовны…

– Еще не легче! Когда? – произнес Круглов, нарочито меняясь в лице.

– Вчера вечером, не пришел с гулянки домой. Обыскали весь поселок, нигде нет. Есения Викторовна в клинике, у нее шок…

«Версию насчет вечера придется переиграть, – думал Круглов, глядя на встревоженное лицо Петракова. – Будем давить на то, что Есения не знала о том, что ее сын пропал, видимо, еще прошлой ночью. Его увезли на поезде, скорее всего, выкрав из дома… Точно, выкрали… И выкрал его Николай для передачи заинтересованным лицам, ожидавшим их в поезде. Но что-то у него там с ними не срослось, и он погиб… Ну так, ничего версия, прокатит! Прости, Николай…»

Он вздохнул и тихо сказал Петракову со Степанцовым:

– Вы правы, у нас ЧП. Пойдемте, я покажу вам кое-что…

Подойдя к краю платформы мотодрезины, он откинул брезент с останков Николая и отступил в сторону.

Степанцов, увидев расчлененного сослуживца, от неожиданности осел в снег в полуобмороке, а Петраков побелел как мел.

– Патологоанатом здесь? – спросил Круглов, быстро накрывая брезентом страшное зрелище.

– Так точно, ждет в машине, как вы просили, – осипшим голосом ответил Степанцов.

– Значит так, первое: никому ни слова! – приказал Круглов. – Второе: подгоните машину сюда поближе и давайте носилки или еще что-нибудь. И третье: пошевеливайтесь, скоро тут люди пойдут, а я не хочу, чтобы пока мы во всем не разобрались, смерть Первачева стала достоянием гласности. В ней слишком много непонятного…

Степанцов тут же побежал выполнять приказ, а Круглов, помогая подняться пошатывающемуся Петракову на ноги, спросил его:

– Ну, так что там с пацаном случилось? Куда он мог деваться?

– Ума не приложим, товарищ подполковник! – ответил тот. – Есения Викторовна прибежала около десяти вечера, искала вас. Говорит, что Лёня пошел утром гулять с ребятами и пропал. Самое странное, что из ребят-то его никто сегодня не видел. Мы обзвонили всех.

– А во сколько он ушел гулять?

– Есения Викторовна не помнит, говорит, что дверь, вроде, около десяти утра хлопнула, – ответил Петраков и пояснил: – Она вчера плохо себя чувствовала и встала поздно.

«Отлично, – удовлетворенно подумал Круглов. – Спишем на то, что стук двери не был связан с уходом Лёни, которого уже на тот момент дома просто не было… Его ведь, действительно, не было…»

– А где сама Есения Викторовна? – спросил он.

– В клинике. С ней Граховский, – ответил Петраков.

– Понятно, – кивнул он и поморщился, увидев, как к ним торопится Степанцов с Васюковым, хмурым хирургом из рудничной медсанчасти, который также исполнял обязанности патологоанатома, редко востребуемые здесь. Васюков был известен своим неуживчивым, ядовитым характером, но специалистом был первоклассным, это даже Граховский отмечал.

– Здравствуй, Павел Борисович! – поздоровался с ним Круглов. – Вот, принимай подарочек…

Вид у Васюкова был заспанный и злой, видимо, от того, что его неожиданно подняли с постели. Приподняв край брезента и заглянув под него, Васюков недовольно буркнул:

– Вот спасибо, век бы такие подарочки не получал! – взявшись за брезент, он подтащил его к краю платформы. – Может, вы все-таки поможете, или мне одному надрываться? – гаркнул он, поднимая сердитый взгляд на стоявших рядом Степанцова и Петракова.

Те виновато бросились помогать ему. Переложив громоздкий сверток на носилки, они взялись за ручки и понесли носилки к машине. Васюков пошел за ними.

– Павел Борисович! – остановил медика Круглов. – Установите, пожалуйста, причины смерти и сразу же мне доложите. И никому, пожалуйста, ни слова. Вскрытие произведите, пожалуйста, сами, без свидетелей.

– Пожалуйста, – ответил Павел Борисович, передразнивая Круглова, и скривил губы в усмешке. – Надеюсь, телефон у вас не изменился?

– Мне сейчас не до шуток! – вспылил Круглов. – Я жду вашего звонка, и советую не тянуть!

Круто развернувшись, он пошел к своей машине, которую оставил накануне неподалеку.

Степанцов с Петраковым, погрузив тело Николая в спецмашину Васюкова, догнали Круглова.

– Какие еще будут приказания, товарищ подполковник? – спросил Степанцов.

– Ты побудь пока здесь, – сказал Степанцову Круглов, садясь в промерзшую машину. – Обеспечь эскулапу спокойную работу и потом дуй ко мне. А ты, Петраков, давай сразу за мной… Будем искать мальчика.

– Есть!.. Есть!.. – почти одновременно отозвались подчиненные и побежали выполнять приказание.

Круглов, прогрев машину, покатил к научному поселку, выстраивая в голове версию случившегося с Лёней и Николаем.

«Главное, чтобы Есения сейчас не сорвалась! И чтобы с ней ничего не случилось… Надо сделать так, чтобы она, войдя в роль, не поняла, что переполох вокруг поисков ее сына имеет реальную подоплеку, – думал он, поглядывая в зеркало заднего вида, в котором маячила машина Петракова, следующая за ним. – А сейчас начнется разбирательство…»

Подъехав вскоре к медико-клиническому отделению комплекса, Круглов поспешно выскочил из машины и побежал, перепрыгивая ступени, в здание клиники.

– Где Есения Викторовна? – спросил он первого попавшегося ему на глаза врача.

– В первой палате, у нее сейчас Генрих Модестович, – сказал тот и укоризненно заметил: – Вы бы разделись, Сергей Сергеевич, здесь все-таки не казарма…

Круглов, не останавливаясь, скинул полушубок прямо на руки оторопевшего врача:

– Повесьте где-нибудь, мне некогда.

Подойдя к палате, он провел рукой по щеке, на которой уже выступила жесткая щетина, и распахнул дверь.

Бледная как смерть Есения лежала на кровати под одеялом, а рядом с ней на стуле сидел расстроенный Граховский.

– Что случилось? – прямо с порога спросил у них Круглов.

– Лёня пропал, – сказала Есения и заплакала.

Круглов слегка оторопел, увидев, как крупные слезы катятся по ее щекам. На игру это было мало похоже.

«Может, чувствует материнским сердцем, что с сыном что-то произошло? – с опаской подумал он. – Пока ведь непонятно, где он… А вдруг он тоже погиб?» – и представив, что будет с Есенией, если ей привезут на опознание труп Лёни, Круглов вздрогнул.

– Есения Викторовна, дорогая, перестаньте, вам нельзя волноваться, – запричитал над ней Граховский.

– Генрих Модестович, оставьте нас, пожалуйста! Мне нужно поговорить с Есенией Викторовной, – официальным тоном обратился к нему Круглов, и был очень удивлен, когда Граховский возмутился:

– Сергей Сергеевич! Вы что, не видите, в каком Есения Викторовна состоянии?! До расспросов ли ей сейчас!

– Генрих Модестович! – оборвал его Круглов. – Мальчика нужно искать, время идет, а вы задерживаете меня и мешаете выполнять мою работу. Выйдите!

Граховский поджал губы и с многозначительным видом: «Я умываю руки, если с ней что-то случится – виноваты будете вы!», выплыл в коридор, хлопнув дверью.

Круглов потянул край пододеяльника, вытер им слезы со щек Есении и, наклонившись к самому ее уху, прошептал:

– Умница, но не переборщи! Я сейчас напишу твои показания, ты их прочтешь, запомнишь и подпишешь. Поняла?

Есения посмотрела на него полными слез глазами и кивнула.

– И перестань так сильно убиваться, – попросил он, снова наклоняясь к ее уху, – еще навредишь себе! Все ведь хорошо, и идет по плану… – произнося последние слова, он почувствовал легкий укор совести, чему сам сильно удивился.

Вызвав медсестру, он попросил ее принести несколько листов бумаги, и когда та принесла, сел за столик и принялся записывать показания Есении, которые она должна будет назубок запомнить и не отступать от них, что бы ни случилось.

Через пятнадцать минут он вручил ей несколько листов, исписанных мелким стремительным почерком.

– Вот, прочти и подпиши: «С моих слов записано верно».

Есения, посмотрев на «свои» показания, устало усмехнулась:

– Прямо интервью какое-то: вопросы, ответы…

Внимательно прочитав написанное, она с удивлением посмотрела на Круглова, а потом жестом попросив его наклониться, едва слышно спросила:

– А как быть с нашим разговором той ночью? Если нас прослушивали, то где-нибудь, наверное, зафиксировано, как я вам говорила, что уложила Лёню спать, дав ему лекарство…

– Не волнуйся, это уже нигде не зафиксировано. Никто не знает, что я вообще к тебе тогда заезжал. А посему… ты крепко спала, утром проснулась поздно, услышав какой-то стук. Восприняла его за стук двери, закрывающейся за сыном. Вполне возможно, что это так и было, но несколько раньше, ночью, когда злоумышленник уводил Лёню из дома.

– Ох, боюсь я что-то… – с сомнением прошептала она и, чуть отодвинувшись, испытующе заглянула Круглову в глаза.

– Бояться не надо, – ответил он и ободряюще улыбнулся. – Пока суд да дело, мы с тобой упорхнем отсюда. Ты продолжай играть свою роль матери, убитой исчезновением ребенка, это снимет многие проблемы. Если какие-то расспросы для тебя станут опасными, а меня рядом не будет – сразу делай вид, что тебе плохо, тут же отстанут. Нам, главное, дать время Лёне добраться к отцу. Так что держись! – Круглов неожиданно для Есении придвинулся и, чиркнув по ее щеке выбившейся за ночь щетиной, поцеловал Есению в губы.

Собрав все силы, чтобы не выказать непрязни, Есения закрыла глаза.

– Я пошел организовывать поиск, а вы поспите, – громко сказал напоследок Круглов, увидев ее прикрытые глаза, и вышел из палаты.

Наткнувшись на нервно расхаживающего у палаты Граховского, он взял его под руку и повел к выходу со словами:

– Генрих Модестович, все в порядке, Есения Викторовна уснула. Пойдемте, нам нужно поговорить.

– Уснула? – удивленно переспросил тот. – Никак вы ей колыбельную спели? Я час ее не мог успокоить и убедить поспать. Колоть ее чем-либо сейчас опасно, это может отразиться на беременности.

– Кстати, а это на нее не повлияет? – спросил Круглов, искоса взглянув на Граховского, имея в виду пропажу Лёни.

– Все может быть, – с тревогой покачал головой Граховский. – Но будем стараться этого не допустить, хотя благополучное завершение беременности зависит от такого количества факторов, что все не учтешь…

– Вот горе-то… – расстроился Круглов. – Что ж это навалилось-то все так сразу?

– А что еще случилось? – испуганно поинтересовался Граховский.

– Погиб сопровождающий нашего груза – Николай Первачев.

– Матка Боска! – воскликнул Граховский, останавливаясь. – Как это произошло?

– Поговорим не здесь, – увлекая его за собой, попросил Круглов. – Поехали ко мне, по пути все расскажу.

Крутояр, первые числа февраля 1998 года

Проснулся Леонид от того, что Федор тряс его за плечо:

– Лёньша! Пора!

– А? – непонимающе уставился спросонья на него Леонид.

– Пора в дорогу, подымайся! У нас кое-какие проблемы…

Леонид сел на кровати:

– Что случилось?

– На поезд нам придется, действительно, как ты давеча сказал, проникать. Месяц назад на дороге какое-то ЧП случилось, кого-то убили на этом поезде, а потом сбросили под колеса. Теперь усилили охрану…

– И что же будем делать? – растерянно спросил Леонид, одеваясь.

– Пришлось Архипушку просить. Он хоть и не потомственный офенька, но глаза отводить научился. Потянет охрану на себя, пока мы с тобой в какую-нибудь щель заползем…

– Это как же он потянет? – полюбопытствовал Леонид, прыгая на одной ноге, а другой пытаясь попасть в штанину.

– Долго объяснять, уметь надо, – отмахнулся Федор. – Ну, ты готов?

– Да.

– Тогда пошли.

Они вышли из комнаты. В прихожей их ждал Архип, уже одетый в тулуп, ватные штаны и валенки.

– Чего так долго? – шепотом спросил он, видимо, боясь разбудить спавшую за стеной Настёну. – Я аж взопрел весь!

– Все, все, идем, – успокоил его Федор, забирая стоящие в углу лыжи и рюкзаки.

Леонид тоже попытался лихо закинуть рюкзак за плечи, как Федор, но ему это не удалось. Тяжелый рюкзак обвис на сгибах локтей, зацепившись лямками за широкие рукава куртки. Леонид, как норовистая лошадь, взбрыкнул задом, пытаясь закинуть рюкзак на плечи, но тот только звякнул лежащими внутри банками. Архип, спрятав улыбку, поторопился помочь Леониду, и они вышли из дома.

На улице было не очень холодно, но шел какой-то злой колючий снег.

– Ничего погодка, в самый раз, – похвалил Федор. – Следы скорей завеет.

Они быстро пошли в сторону станции.

Леонид, с трудом поспевая за Федором и Архипом, тащил на себе рюкзак, который он никак не мог удобно разместить на спине. Наконец, он кое-как умостил его между лопатками и, догнав ушедших вперед Федора и Архипа, пошел с ними рядом, приноравливаясь под их скорость.

Снег залеплял ресницы и оседал на щетине, выступившей у Леонида за сутки. Побриться ему не удалось.

Подойдя задворками к станции, Федор их остановил.

– Поезд стоит вон за теми вагонами, на запаске, – сказал он, показывая направление, и распорядился: – Лёньша, пойдешь между нами.

Леонид послушно переместился, оказавшись перед Архипом.

– Ты, Архипушка, держи его за макушку, а я передом поведу, – отдал совершенно непонятную команду Федор и двинулся вперед.

Леонид ожидал, что Архип, по меньшей мере, положит ему руку на голову, следуя указаниям Федора, но тот лишь ласково подтолкнул его в спину, показав глазами, что нужно идти за Федором. Леонид вдруг вновь почувствовал легкое головокружение, какое ему уже довелось испытать в доме Федора в Бердске.

«Колдуют что-то», – уже не удивляясь, заключил он и поспешил за Федором.

Они долго пробирались по путям между вагонов, обходя освещенные участки.

Станция жила ночной жизнью. Где-то что-то разгружали, слышались голоса, перекрикивающиеся матерком.

Нужный им поезд стоял на запасной ветке, вокруг него было пустое пространство, а у трех вагонов дежурили охранники.

Федор остановил Леонида и Архипа в тени последнего вагона.

«Как же Федор думает попасть внутрь?» – озадачился Леонид, глядя через его плечо на переминающихся у вагонов охранников. Он представил себе, как они с Федором подкрадываются к охранникам сзади и коротким рубящим ударом по шее «вырубают» их всех, открывая доступ на секретный поезд. В азарте он даже непроизвольно дернул рукой и, задев ею Федора, вызвал у того насмешливый взгляд.

– Архипушка, давай! – коротко приказал Федор, когда охранник у ближайшего к ним вагона отвернулся.

Архип отделился от них и, не таясь, пошел, слегка покачиваясь, к поезду.

Охранник оглянулся и, заметив его, насторожился. Выставив оружие, он громко окликнул Архипа:

– Эй, стой! Здесь ходить не положено! Поворачивай!

– Чего разорался-то? – донесся до Леонида ласковый и слегка пьяный голос Архипа. – Хочешь, чтобы тебя аж в космосе услышали? А вдруг над нами сейчас вражеский спутник пролетает и узнает, что здесь вот, в Крутояре, вот на этом самом месте, ходить не положено. «А почему?» – заинтересуются вражьи силы и начнут за нами шпионить. Тебе это надо? – сыпал Архип словами, а сам все ближе подходил к охраннику, который, опустив оружие, ошеломленно его слушал.

Потом слов уже не стало слышно, Леонид только увидел, как Архип подошел к охраннику и вдруг, обняв его за плечи, повел к следующему вагону, где стоял такой же удивленно наблюдавший за ними охранник.

– Чего это он делает? – шепотом спросил Леонид у Федора.

– Отвлекает… Вот соберет всех троих, тогда и мы пойдем, – коротко ответил Федор.

– А как у него это получилось? Почему они не сопротивляются? – удивился Леонид.

– Постоишь на морозе с их, тоже сопротивляться перестанешь, – ухмыльнулся Федор и красноречиво щелкнул пальцем по горлу.

– Понятно… – протянул Леонид, несколько разочарованный. Он-то думал, что Архип проявит какие-то колдовские способности.

«Да, расшаталась вся система, – подумал он. – Раньше бы его скрутили, а то и пристрелили бы, не задумываясь, ведь не подчинился человек приказу, а нынче…»

– Пора! – Федор прервал его размышления и потянул Леонида за собой.

Дальше все происходило как в кино: они понеслись со всех ног к ближайшему вагону. Распахнув дверь в тамбур, Федор мощным толчком подсадил Леонида и, заскочив сам, быстро закрыл за собой дверь.

Очутившись в темноте, Леонид попытался оглядеться, но свет станционных фонарей внутрь через обледеневшее окно не проникал.

В этот момент распахнулась дверь изнутри вагона в тамбур и на фоне ярко освещенного проема нарисовался мужской силуэт. Леонид в ужасе замер.

– Кто здесь? Панаев, ты? – спросил человек, видимо проводник, всматриваясь в тамбурную темноту.

Его глаза без задержки скользнули по Федору и Леониду, после чего он, пожав плечами, закрыл дверь.

– Он что, нас не заметил? – ошеломленно прошептал Леонид, но Федор сердито пихнул его в бок, чтобы помалкивал.

Выждав несколько минут, Федор осторожно повернул ручку двери, отделяющей их тамбур от тамбура соседнего вагона, но та не поддалась.

«Перекрыто», – понял Леонид, заметив, как Федор переместился к двери, за которой скрылся не заметивший их проводник. Осторожно приоткрыв дверь, Федор заглянул в освещенную щель, после чего поманил за собой Леонида и вошел в коридор вагона. Леонид старался не отставать от него.

Они миновали купе проводника и уперлись в дверь, ведущую в общий вагон. Через стекло было видно, как на скамейках спят люди, подложив под голову ватники.

Федор открыл дверь и прошел к свободным местам в середине вагона. Быстро скинув куртку, он свернул ее и, положив в изголовье, показал Леониду на соседнюю скамью.

«Ложись!» – одними губами приказал он.

Леонид поспешно разоблачился и, скрутив свою куртку в комок, улегся, сунув ее себе под голову. Валенки он снимать не стал, хотя, судя по запаху, соседи спали без обуви…

В вагоне было тепло, и Леонид почувствовал, как заледеневшие на щеках снежинки тают, покрывая кожу росой, и обтерся рукой.

Федор, перед тем, как лечь, склонился к самому уху Леонида и прошептал:

– Что бы ни происходило, не дергайся и слушай мои команды!

Леонид кивнул.

Через час поезд тронулся в путь, как ни странно, без всякой проверки пассажиров. Видимо, считалось, что охрана у входа не допустит в вагоны посторонних. Леонид, постоянно ожидавший в напряжении чего-то страшного, немного расслабился. Спать ему не хотелось, поэтому он незаметно рассматривал Федора, который лежал с закрытыми глазами на соседней полке.

«Только бы он, в самом деле, не уснул… – подумал он. – Вдруг, все-таки, нагрянет проверка или еще что-нибудь…»

Федор, словно почувствовав его опасения, приоткрыл глаза и подмигнул Леониду, от чего тот сначала опешил, а потом улыбнулся с облегчением: «Не спит…».

Глава четвертая

Объект «Озерный», первые числа января 1998 года

Приехав в контору, Круглов в сопровождении Граховского направился в свой кабинет. Граховский едва поспевал за его размашистым шагом и, войдя вслед за ним в кабинет, буквально рухнул на стул, отдуваясь.

– Сергей Сергеевич, так что же все-таки произошло? – спросил он у Круглова, который, подняв трубку, принялся сосредоточенно набирать по ВЧ номер коллеги в Крутояре.

– Извините, Генрих Модестович, я объясню все чуть позже, – прервал его тот, услышав далекий голос, и закричал в трубку: – Алло, Земцов?… Это Круглов из «Озерного». У нас тут ЧП. Во-первых, погиб Николай Первачев, сопровождавший наш груз № 4325, который сейчас стоит у вас, в Крутояре. Во-вторых, исчез поднадзорный категории «Р-бис», пацан четырнадцати лет. Я полагаю, что эти два события могут быть связаны между собой. Поэтому прошу: организуй досмотр груза, возможно, там будут обнаружены какие-нибудь следы, и обеспечь охрану платформы до прибытия моих людей. Кроме того, нужно искать пацана. Ориентировку на него я тебе вышлю через пару минут. И еще нужно разыскать проводника с поезда, который вез нашу платформу, а также тех, кто ехал в пассажирском вагоне. Может, кто-нибудь что-нибудь слышал… Если что, телефон ты мой знаешь…

Положив трубку, Круглов посмотрел тяжелым взглядом на Граховского. Тот, в свою очередь, потрясенно смотрел на него.

– Вот такие дела, Генрих Модестович…

– Вы предполагаете, что Лёня мог сбежать на этом поезде и по пути убить Первачева?! – воскликнул Граховский.

Круглов сначала чуть не рассмеялся – такая дикая версия в голову ему не приходила, но потом он помолчал, обдумывая, нельзя ли ее как-то использовать. Решив все-таки не делать из Лёни малолетнего убийцу, он сказал:

– Пацан сам бы сбежать не смог. Я лично присутствовал при погрузке на поезд, в него и мышь посторонняя не проскочила бы. Но исключать версию, что парня могли на нем вывезти – нельзя…

– Я что-то не понимаю… – нахмурился в недоумении Граховский.

– Да что тут понимать! – вздохнул Круглов. – Если связать все вместе: отход поезда с нашей территории, убийство Первачева, а это именно убийство, можете мне верить, и исчезновение Лёни, все это не может не натолкнуть на определенные подозрения… – он помолчал, вроде как не решаясь озвучить тяжкую для него мысль. – Похоже, Генрих Модестович, что Первачев пытался вывезти Лёню из Озерного…

– Зачем?!

– Не знаю! Но он погиб при невыясненных пока обстоятельствах… Кто мог его убить и за что? Первое, что приходит в голову, что он хотел передать пацана кому-то, кто был заинтересован его получить…

– А кто бы это мог быть? – побледнев, спросил Граховский. – Ведь мало кто знает о нашем объекте и сущности проводимых здесь экспериментов.

– А, перестаньте! – отмахнулся Круглов. – Сейчас не то время, когда люди хранят государственные секреты… За «мани» в кармане нынче продадут любую «военную тайну», или бартером возьмут: за один наш большой секрет – два-три их секрета поменьше. Политика!

– То есть вы хотите сказать, что кто-то пронюхал о нас и решил получить мальчика в качестве живого доказательства? А Первачев им в этом, значит, способствовал?

– Не знаю я пока ничего определенного, – покачал головой Круглов. – Я просто поделился с вами своими мыслями. Подождем известий с поезда. Если пацана вывозили на нем, там должны остаться какие-то следы, обязательно должны.

– Но почему Есения Викторовна ничего об этом не знает? – задумчиво произнес Граховский и вдруг испуганно посмотрел на Круглова: – А она ведь, правда, ничего не знает?

– Судя по ее реакции, исчезновение сына было для нее шоком, – согласился Круглов. – Почему я и думаю, что тут действовал не посторонний, а свой опытный человек, который все проделал быстро и грамотно. И кроме Первачева не вижу других кандидатур на эту роль. Он имел доступ первой степени, готовил тару для упаковки оборудования и был моим доверенным лицом… – Круглов бросил острый взгляд на Граховского, проверяя его реакцию, но тот сидел, понурясь, и только согласно кивал. – И если бы не смерть Первачева, нам бы и в голову не пришло, обнаружив исчезновение мальчишки, искать его за пределами Озерного, лазили бы здесь по штрекам. А теперь, я думаю, искать его придется по всей территории нашей необъятной родины, если он еще жив, конечно…

– Если его намеренно выкрали, то вряд ли вы его теперь найдете, – сокрушенно покачал головой Граховский. – Спрячут концы в воду – и все! Кому же он мог понадобиться? И почему именно он?

– Да мало ли кому… Вот и нужно теперь это выяснять…

Круглов поднялся:

– Генрих Модестович, вы меня извините, но мне нужно рапорт подготовить и людей в Крутояр отослать. Я к вам попозже зайду, а вы пока займитесь Есенией Викторовной. Нежелательно, чтобы с ней что-нибудь случилось. Обо всем, что я вам рассказал, ей ни слова! Для нее мы будем искать мальчика здесь, и никто в поселке не должен знать, что отсюда мог быть допущен побег… Сами понимаете, прецедентов нам не нужно, дурной пример заразителен.

– Да, да, я понимаю, – сказал Граховский, тяжело поднимаясь и направляясь к дверям.

Вдруг он повернулся и, подойдя к Круглову, положил ему руку на плечо:

– Сергей Сергеевич, я вам сейчас не завидую!.. Первачев ведь был вашим подчиненным, так что… – он сделал паузу, с сочувствием глядя на Круглова. – …постарайтесь без потерь выпутаться из этой истории… Вы же знаете, что я очень тяжело схожусь с новыми людьми… Так что, держитесь, голубчик! И главное – не переживайте сильно. Бог с ним, с этим Первачевым, значит, судьба у него такая! Да и пацана этого – к черту! Найдут – вернут, не найдут – нужно будет что-нибудь придумать, чтобы и не искали больше…

Он похлопал на прощание Круглова по плечу и заковылял своей старческой походкой к двери.

Круглов ошеломленно посмотрел ему вслед. Он не ожидал от Граховского подобного проявления «чуйств» по отношению к себе. Однако, вспомнив его фразу «вы же знаете, что я очень тяжело схожусь с новыми людьми», Круглов сообразил, что обольщаться нечего: Граховскому просто не нужны на старости лет новые люди в его бизнесе, вот и все.

– «Держитесь, голубчик!» – передразнил Круглов Граховского, садясь за стол. – Засранец, я тебе этого «голубчика» еще вспомню!

И он быстро начал набрасывать что-то на бумаге, расставляя и увязывая факты предстоящего дела так, чтобы можно было исподволь управлять ими, как фигурами в шахматной партии. Положение его было рискованным, это Граховский верно подметил, но предстоящую партию он проиграть не имел права, иначе следующей партии – последней, победной – ему ни видать!

Через час ориентировка на Вербицкого Леонида Леонидовича, четырнадцати лет от роду, категория «Р-бис», приметы и др. ушла по инстанциям с сопроводительным текстом об особой ценности фигуранта поиска, поскольку он не только сам являлся субъектом государственного значения, но и мог быть источником секретнейшей информации. Там же было рекомендовано установить наблюдение за домом отца фигуранта, Батурина Леонида Аркадьевича, в Санкт-Петербурге по адресу…

Объект «Озерный» и его окрестности, первые числа февраля 1998 года

– Давай! – скомандовал Федор, выбрасывая наружу рюкзак с притороченными к нему короткими охотничьими лыжами, и сильно оттолкнувшись ногами, соскочил с поезда, замедлявшего ход у последнего поворота перед конечной станцией.

Скинув свой рюкзак и прыгнув вслед за Федором, Леонид скатился под насыпь, сразу же провалившись по пояс в глубокий сугроб. Отплевываясь от снега, залепившего лицо, Леонид подполз к Федору и улегся рядом.

– Пусть проедет подальше, – тихо сказал Федор, осторожно выглядывая из-за насыпи вслед поезду, и вдруг насторожился: – Кажись, паря, мы с тобой не одни тут такие… Лежи-ка тихо.

Сквозь затухающий стук колес до них донесся скрип снега под чьими-то быстрыми шагами. Бежало явно несколько человек.

Боясь поднять голову, Леонид замер.

– За нами с поезда соскочило еще трое, – шепотом сказал ему на ухо Федор. – Идут по той стороне… Полежи пока.

Леонид услышал, как Федор пополз вдоль насыпи, и вдруг почувствовал себя без него совсем одиноким и беззащитным.

Низкое небо, затянутое серой пеленой, из которой сыпал сухой снег, давило на психику. Налетавшие временами порывы ветра бросали в лицо злые снежинки. Леонид опустил голову в снег, чувствуя, как у него потихоньку замерзают живот и ноги, и подумал: «Как же на фронте люди часами лежали в засаде или в окопах? Им ведь погоду выбирать не приходилось…»

Он уже совсем замерз, когда вернулся Федор.

– Наши попутчики двинулись по тайге в обход станции в сторону твоего Озерного. Сдается мне, что нам и дальше по пути, так что будем пробираться за ними. Давай за мной на ту сторону! – сказал Федор и начал подниматься на насыпь.

Леонид встал и, повесив свой рюкзак на одно плечо, двинулся вслед за Федором, на ходу стряхивая свободной рукой снег с одежды. Перейдя рельсы, они спустились с насыпи на противоположную сторону железной дороги.

Федор, отвязав от рюкзака лыжи, протянул Леониду одну пару, а другую стал пристраивать к собственным валенкам. Дождавшись, когда Леонид тоже закрепит свои лыжи, он повернулся и пошел вперед по следам еще одних тайных пассажиров.

Леонид, приноравливаясь к коротким и широким охотничьим лыжам, последовал за Федором.

Следы, оставленные подозрительным авангардом, вскоре начали забирать вправо. Видимо, отступив на какое-то расстояние от «железки» в глубь тайги, впереди идущая троица следовала теперь параллельно железной дороге к сопкам, за которыми скрывался поселок Озерный.

– Интересно, кто это такие? – шепотом спросил Федора Леонид. – Похоже, они и впрямь идут туда же. Как бы они нам не помешали!

– Не спеши! Может, они нам еще и подсобят… – сказал Федор, настороженно поглядывая вперед. – Посмотрим…

Они шли где-то с час, как вдруг Федор остановился, придержав рукой идущего за ним по пятам Леонида.

– Что? – одними губами спросил Леонид.

– Погоди, впереди дорога. Побудь-ка здесь! – и Федор, пригибаясь, пошел вперед, петляя между кустами.

Леонид, чувствуя, что рюкзак отдавил ему все плечи, снял его и, опустив на снег, уселся на него сверху. Сидеть было жестковато – твердые края банок с тушенкой ощутимо выпирали из-под рюкзачной ткани, но все же это был отдых. Однако Леониду долго отдыхать не пришлось. Появился Федор и взмахом руки позвал его за собой.

Кряхтя, Леонид опять закинул рюкзак на тут же отозвавшиеся болью плечи и поспешил за Федором.

Через несколько минут Федор приказал пригнуться и вслед за ним осторожно подобраться к дороге, которую нужно было пересечь. Недавно расчищенная дорога, скорее всего, вела к станции, которую за поворотом видно не было, но порывы ветра доносили оттуда характерный шум: тарахтел двигатель, звучали человеческие голоса. Там, похоже, уже шла разгрузка вагонов.

Федор с Леонидом залегли за снежным валом, образовавшимся на обочине дороги после прохождения снегоуборочного шнекоротора, и прислушались. Нужно было успеть перейти дорогу и уйти подальше в тайгу, пока не появился какой-нибудь транспорт.

Не услышав ничего подозрительного, Федор спустился вниз и, внимательно оглядевшись по сторонам, подал сигнал Леониду, который тут же съехал вслед за ним, и торопливо пошлепал на другую сторону дороги. Там, с трудом взобравшись на противоположный снежный вал, он присел, чтобы его не было заметно.

– Давай, давай, не засиживайся, – шепотом позвал его Федор. – Идти надо, скоро начнет темнеть, а по здешней тайге в темноте не пролезешь, да и следы может начать заносить, а по ним всяко легче бежать.

Леонид послушно последовал за ним. Следы, оставленные лыжами идущих впереди людей, действительно, уже начал заполнять падавший снег, и Федор с Леонидом прибавили скорость, боясь потерять их из-за заминки у дороги.

Вскоре Федор пошел медленнее и подал Леониду знак, чтобы тот вел себя тихо – они почти нагнали ушедших вперед мужчин, теперь нужно было держаться от них на безопасном расстоянии.

Подняв голову, Леонид неожиданно заметил, что впереди сквозь кроны елей проглядывает высокая сопка, вершина которой скрывалась в серых клубящихся облаках.

Догнав Федора, Леонид тронул того за плечо, указывая на сопку. Тот понимающе кивнул и вдруг насторожился. Резко остановившись, он повернул ухо в сторону сопки и прислушался.

– Стой здесь, я сейчас приду, – шепотом сказал он, устремляясь вперед.

Леонид замер, напряженно прислушиваясь, но ничего, кроме шуршания кустов и елей, раскачиваемых порывами ветра, не услышал.

Минут через пять, появившись между деревьев, Федор знаком позвал Леонида к себе, и когда тот подъехал, тихо сказал:

– Впереди «колючка». Наши «проводники», не долго думая, повалили один столб и двинулись напрямик. Что-то они больно серьезно настроены, и мне это уже не нравится…

– Ну и что будем делать? – спросил Леонид.

– То же, что и раньше – за ними пойдем. Что-то мне подсказывает, что они знают, куда идти.

Двинувшись дальше, Федор с Леонидом прошли метров триста, и недалеко от подножия сопки Леонид увидел преградивший им путь и тянущийся в обе стороны забор из колючей проволоки. Один из столбов был повален, а прикрепленные к нему нити «колючки», провиснув к земле, четко выделялись на снегу, напоминая громадный нотный стан с «диезами» на нем.

Приблизившись, Леонид увидел, что на одной из нитей была прикреплена еще и ржавая табличка с надписью: «Стой! Запретная зона!», но ее со злостью вмяли в снег…

Прошкрябав на лыжах поверх лежащей на снегу проволоки, Федор с Леонидом вступили в «запретную зону», и пошли по лыжне, которая почему-то забирала не вправо – к железной дороге, где должен быть по рассказу Лёни тоннель, а, наоборот, вдоль сопки влево.

– Ты думаешь, они знают другой путь в Озерный? – спросил Леонид у Федора.

– Похоже, что да. Смотри, как они уверенно идут, – ответил тот.

«Ага, заведут нас эти Сусанины куда-нибудь не туда!» – с сомнением подумал Леонид, но ничего не сказал, доверившись интуиции Федора.

Лыжня, по которой они шли, двигалась влево вдоль подножия сопки, все дальше удаляясь от железной дороги.

Часа через два Леонид, чувствуя, как у него от навалившейся дикой усталости подгибаются ноги, начал отставать от Федора, и тому приходилось время от времени останавливаться, дожидаясь его, но привала он объявлять пока не собирался.

Вскоре начало темнеть. Ветер стих, но снег все валил и валил, ухудшая и без того плохую видимость в наступавших сумерках, а тут еще и лыжня вдруг начала забирать вверх по склону сопки. Кое-где Федору с Леонидом даже пришлось подниматься вверх классической «лесенкой». Леонид переставлял лыжи, автоматически считая про себя: «Ра-аз, два, ра-аз, два… Согнул ногу… выпрямил, согнул… выпрямил… А если мы заблудимся? – думал он при этом. – Замерзнем, и ведь никто нас не найдет! И звери растащат наши косточки!».

Леонид поежился от подобной перспективы и ускорил шаг, инстинктивно стараясь держаться поближе к Федору, хотя это было довольно трудно, потому что тот шел в гору, как заведенный, ровно переставляя лыжи.

Поднявшись довольно высоко по склону, они огляделись. Впереди, метрах в ста, виднелся темный распадок между сопками. След от лыжни вел туда.

– Может быть, это и есть проход внутрь зоны? – спросил Федора Леонид.

– Не знаю. Нужно проверить, чего гадать-то. Пошли!

Добравшись до распадка, они немного прошли по нему и увидели, что этот распадок является еще и перевалом, потому как через несколько метров вдруг неожиданно обнаружился крутой спуск вниз…

– Мы здесь будем спускаться? – с опаской спросил Леонид, ни разу в жизни не съезжавший на лыжах с такой высоты. Его опыт, в основном, ограничивался лыжными пробежками по ровной территории Сосновского парка в Питере.

– Боишься? – спросил Федор серьезно.

– Боюсь, – честно признался Леонид, отступая от края. – Вдруг полечу кубарем или наеду на тех мужиков… – он подбородком указал на летящие вниз по склону три темных фигурки, хорошо видные отсюда на фоне девственно белого снега. – Да и устал я…

– Добро, тогда подожди меня здесь, – сказал Федор. – А я съезжу на разведку, – и он, с силой оттолкнувшись ногами, бросил свое тело вниз и покатился, чуть согнувшись, по склону вслед за их удаляющимися «проводниками».

Леонид скинул рюкзак и, опустив его позади себя на концы лыж, сел на него сверху, наблюдая за стремительно спускавшимся вниз Федором.

«Не, я отсюда только на заду или на саночках смогу…» – подумал он, и вдруг, осененный идеей, бросил взгляд на свои лыжи.

Поднявшись с рюкзака, он отвязал лыжи от валенок и принялся прикидывать, как из них сделать салазки.

«А что, если я просто сяду на обе лыжины сверху и помаленечку поеду вниз, притормаживая ногами?» – размышлял он, оценивающе оглядывая спуск.

Троих мужчин, скрывшихся за отлогом сопки, уже не было видно, а Федор, спустившийся вниз, скользил по равнине вслед за ними широкими размашистыми движениями.

Леонид вновь вернулся к своей идее.

Провозившись минут десять, он перехлестнул лямки рюкзака крест-накрест, продел их через нижнюю часть лыжи и, поставив рюкзак на лыжи сверху, пристроился впереди рюкзака, апробируя доморощенную конструкцию салазок. Сидеть было удобно.

«Вроде нормально… – оценил он. – Надо только рюкзак к поясу прикрепить, а то, не дай Бог, соскочит во время движения с лыж, придется потом лазить по снегу, подбирать. Ну что же, теперь можно будет и к Федору спуститься, когда позовет».

Он глянул вниз, проверяя, как там Федор, и не увидел его.

«Странно, неужели он так быстро ушел за поворот?» – Леонид наклонился вперед, пытаясь заглянуть подальше в долину, но там, как когда-то написал Джек Лондон, было все то же Белое безмолвие и ни одного человека вокруг. Леониду вдруг стало жутко.

«Нет, не буду я тут ждать! Мужик я, в конце концов, или кто! Почему Федор все должен делать один!»

Охваченный вспышкой мужества, Леонид подтащил лыжи к краю, потом, сняв ремень, продернул его через лямки рюкзака и, усевшись на лыжи, застегнул ремень на поясе… и тут заметил на концах лыж дырочки. Вытащив из кармашка рюкзака шнурок, он продернул его в дырочки на обеих лыжах и туго завязал, чтобы лыжи не расползались во время движения. Усевшись на лыжи между рюкзаком и креплениями, Леонид направил свои «салазки» вниз, и едва успел поднять ноги.

Судорожно вцепившись в крепления, он заскользил вниз по склону, чувствуя, как тугой ветер со снегом бросился ему в лицо, не давая возможности взглянуть, куда он едет. Стараясь не впадать в панику, Леонид слегка откинулся назад и потихоньку начал спускать пятки с лыж, чтобы хоть немного затормозить скольжение, но на такой скорости ему чуть не выломало ноги, и он отказался от дальнейших попыток.

«Ну, все! Мне – конец!» – обреченно подумал он, сжав зубы, чтобы не закричать, и закрыл заслезившиеся глаза в ожидании катастрофы. Он уже видел себя валяющимся внизу с переломанными костями. Но катастрофа почему-то не спешила происходить. Он летел вниз, ощущая сосущую пустоту под ложечкой, свист в ушах и обжигающее прикосновение морозного воздуха к щекам.

Неожиданно скольжение изменило «градусность». Леонид робко приоткрыл глаза и изумился: оказывается, он уже миновал наиболее крутую часть спуска и теперь по инерции летел по его более пологой части.

«Может, еще раз попробовать затормозить? – подумал он, окрыленный тем, что он еще жив и „на коне“. – Ладно, еще немного прокачусь!»

Но тут он увидел, что свободное пространство перед ним вскоре закончится – впереди темнели быстро приближающиеся деревья.

«Боже, если я в какое-нибудь из них впилюсь, то получится свеженький деревянный сандвич – со мной вместо бекона!» – испуганно подумал он.

Откинувшись назад, он вцепился в крепления и, почти распластавшись над лыжами, стал изо всех сил тормозить пятками о снег.

На этот раз его попытка удалась – прокатившись по инерции несколько метров, он остановился.

Вздохнув с облегчением, Леонид осмотрелся и вдруг заметил, как вдалеке, на фоне густых темных облаков двигается из стороны в сторону яркий луч света. Он заметил этот свет еще раньше, во время спуска, но подумал, что это ему привиделось, вроде, как у Моуди: свет в конце того тоннеля.

«Похоже на прожектор, – подумал он теперь, приглядевшись. – Значит, мы совсем рядом с секретным объектом. Где же Федор?»

Отстегнув ремень, Леонид высвободил его из-под лямок рюкзака, и тяжело перекатился на бок, отдуваясь.

«Нужно хоть за елку какую-нибудь отползти. А то лежу прямо на дороге, – подумал он и, оглядевшись, испугался: – Ой, мамочка, а перебуруздил-то как тут все!»

И действительно: позади на взрыхленном снегу четко выделялся оставленный им двойной «тормозной путь», как будто кто-то непонятно зачем вырыл в снегу две траншеи, параллельные друг другу.

«Кажется, я что-то делаю неправильно», – подумал Леонид, направляясь в сторону одной из раскидистых елей. Пригнувшись и проваливаясь в снег, он с трудом тащил за собой лыжи с рюкзаком.

«А если меня по следам найдут? – озабоченно поглядев на свои следы, подумал он. – Где же все-таки Федор? Не дай Бог, провороню его!..»

Добравшись до ели, Леонид втолкнул лыжи с рюкзаком под нижние ветви, а сам осторожно выпрямился во весь рост, пытаясь рассмотреть, что же там, впереди, находится…

– Ну и чего ты, паря, застыл, как суслик в степи? – раздался за его спиной тихий голос Федора.

Леонид подскочил от неожиданности.

– Как это ты так неслышно подобрался ко мне? – испуганно воскликнул он.

– Тихо, не ори! – шикнул на него Федор. – Кто к кому подбирался – еще вопрос… Я тут давно стою, а вот ты-то чего тут делаешь? Я же тебя просил ждать на перевале. Захотел прямо охране в лапы загреметь? Смотрю: несется джигит с горы на лихом коне… За тобой что, кто-то гнался?

– Да нет, никто не гнался. Но я решил, что не гоже тебя одного сюда отпускать, вдруг с тобой что-то случится, а я там отсиживаюсь, – объяснил ему свое поведение Леонид.

Федор хмыкнул.

– Ладно, защитничек, – сказал он. – Сиди здесь и уж отсюда ни ногой, понял?

Леонид обиженно кивнул.

– Наши мужички впереди засели. Кажись, чего-то ждут. Пойду послушаю… Побудь здесь, – и Федор растворился в сумраке между деревьями.

Леонид уселся на лыжи, устало привалившись к рюкзаку. Возбуждение от быстрого спуска уже прошло и, расслабившись, Леонид почувствовал, как тело его гудит от переутомления, словно старый телеграфный столб. Он на минуточку прикрыл глаза…

– Лёньша, вставай, не на курорте, – вырвал его из дремы голос Федора.

Леонид нехотя начал подниматься.

– Ну что там?

– Там пока ничего, но скоро будет. Эти хoхоры ждут с той стороны гонцов с золотишком, – ответил Федор, помогая Леониду закинуть рюкзак за плечи.

– И что, ты хочешь его отнять? – в шутку спросил Леонид.

– Ты смотри, раздухарился! – хмыкнул Федор, насмешливо глянув на него из-под кустистых бровей. – Нет, злата нам их не надо, а вот посмотреть, как к ним оттуда пойдут, не помешает. Может, их тропка и нам сгодится. Давай за мной! – и он быстро поехал поперек распадка к ближайшей сопке.

Леонид, с трудом переставляя усталые ноги, покатил за ним.

Через некоторое время он с удивлением обнаружил, что, взбираясь по пологому склону этой сопки, они поднялись до такого уровня, что им открылось пространство не только самого распадка, но и часть запретной зоны с охранной вышкой и паутиной высокого забора из колючей проволоки. На вышке двигался автоматический прожектор, освещающий по дуге внешнее пространство перед ней.

За забором из колючей проволоки, вдоль которого тянулась хорошо освещенная дорога, уже на территории Озерного светились в темноте далекие огоньки.

– Вот здесь мы с тобой и устроим наблюдательный пункт, – тихо сказал Федор, останавливаясь у одинокой ели, растущей на склоне, куда луч прожектора не доставал. – И видно все хорошо, и спускаться, если что, недалеко. Хотя опыт по быстрому спуску у тебя теперь есть, так что с этим проблем быть не должно, – он ехидно сощурился.

Примяв снег сбоку от ели, они сняли лыжи и рюкзаки.

Федор, вытащив большой охотничий нож из ножен на поясе, короткими сильными движениями обрубил у ели несколько пушистых веток и бросил их на лыжи, чтобы не сидеть на голом снегу.

– Садись, не торчи, мало ли кто увидит тебя…

– Так темно же, разве можно нас разглядеть? – спросил Леонид, послушно опускаясь на лежащую на лыжах еловую лапу и пристраивая свой рюкзак за спиной в качестве спинки для этого импровизированного сиденья.

– Это, смотря, как смотреть, – ответил Федор, расчехляя тяжелый морской бинокль.

Поднеся к глазам бинокль, он внимательно оглядел сначала распадок, а потом и вышку с охранником на ней.

– Мужички наши пока на месте, – констатировал он. – На вышке один охранник, курит. Все спокойно, никакого движения.

– Федор, а откуда ты узнал, что они ждут золото? – спросил его Леонид.

– Они мне сами сказали, – рассеянно ответил Федор, возвращаясь взглядом к засевшим в распадке лазутчикам.

– Так прямо и сказали! Ну что ты меня за дурака держишь! – обиделся Леонид.

– Конечно, не прямо сказали, – Федор примиряюще положил руку ему на плечо. – Они базарили между собой, когда я подошел. У одного из них, как я понял, брат на Озерском руднике охранником работает. Он радовался, что, наконец, «брательника повидает, когда тот рыжье понесет». А второй все подначивал их, что нужно золотишко забрать и свалить по-тихому. Мол, на троих поделим – на всю оставшуюся хватит. На что третий, самый молодой, трусоватый такой хлопчик, замахал на него руками: ты что, говорит, да нас Бурый из-под земли достанет, сожрать заставит это золото, будешь потом, говорит, как Курочка Ряба золотые яйца нести… А тут еще первый вдруг вынимает телефон и говорит: «Бурый, мы на месте, все путем, ждем брательника», так второй тут чуть не обмочился от страха, перестал их совращать, – Федор ухмыльнулся, и без всякого перехода сказал, поморщившись и поведя плечами: – Раны болят, погода будет меняться. Но пока снежок нам кстати, следы заметет, и твой тормозной путь тоже…

Он опять поднес бинокль к глазам:

– Ну, где же эти гонцы? Чего-то они не чешутся… Ну ничего, подождем, нам торопиться некуда.

– Если не считать, что холодновато и костерка не развести, – заметил Леонид.

– Замерз?

– Пока нет, но собираюсь, – виновато признался Леонид.

– Придется потерпеть, паря. Начнешь замерзать, зайди за елочку да присядь раз сорок, согреешься, – посоветовал Федор.

В этот момент прожектор, освещающий распадок и монотонно ходивший по полукругу, вдруг замер на одной точке, высветив поляну с редким ивняком метрах в шестистах от вышки.

– Интересно… – сказал Федор, хватая бинокль и направляя его в сторону распадка. – Ага, зашевелились наши голубчики… – потом, переведя бинокль к вышке, присвистнул: – А охранничек-то тоже участвует в этом деле. Вряд ли мы пройдем этим путем, Лёньша…

– Что там? – спросил Леонид, вытягивая шею и пытаясь рассмотреть происходящее у вышки.

– А на-ка посмотри, – предложил Федор, протягивая ему бинокль.

Леонид поднес бинокль к глазам.

– Вот это да! – воскликнул он, наблюдая, как по спущенной охранником веревочной лестнице внутрь охраняемой зоны на вышку поднялся один человек, а второй начал снизу подавать ему какие-то тяжелые мешки. – Если это золото, то его там очень много…

– Так и встречающих пришло трое, – заметил Федор. – Чтобы все унести, наверное. Глянь-ка, что наши лазутчики там поделывают?

Леонид перевел взгляд в сторону распадка:

– Кажется, идут к освещенному месту. Странно… и не боятся же, что их увидят из зоны.

– А там низинка, так что со стороны зоны их не должно быть видно, только с вышки, да вот отсюда, с вершинки. Но вот эти-то лезут через забор что-то больно спокойно… Дай-ка, я посмотрю.

Леонид вернул Федору бинокль, наблюдая уже невооруженным взглядом, как маленькие темные фигурки, перекинув через колючий забор веревочную лестницу, спускаются уже с внешней стороны. Охранник им по очереди скинул сверху тяжелые мешки. Подняв их, люди закинули по мешку за плечи, третий мешок взяли вдвоем за лямки и пошли в сторону освещенного пятна.

– Так, значит, заборчик не под током, несмотря на имеющиеся изоляторы и прочее. А охранник на вышке, действительно, их человек, – сказал Федор. – Он, видимо, не только дает проход из зоны, но еще и обеспечивает безопасность. Засел у пулемета, будет контролировать передачу золотишка. Ну-ну, и что у нас дальше будет?…

А тем временем обе группы целенаправленно двигались навстречу друг другу. Троица с поезда достигла освещенного прожектором места раньше и остановилась на краю света и темноты. Двое, идущие от вышки, спешили к ним, но, видимо, груз у них был немалый, поэтому двигались они медленно. Один из них на спуске в низинку подскользнулся и упал, потащив за собой и второго. Федор видел в бинокль, как встречающая их троица расхохоталась, наблюдая за барахтающимися в снегу фигурами.

Наконец, добравшись до круга света диаметром метров пятнадцать, группы встретились. Один из пришедших из зоны, бросив свой мешок на землю, крепко обнялся с подошедшим к нему мужиком с поезда. По-видимому, это были те самые братья.

– Ага, передают им свои три мешка, – сказал Федор, внимательно наблюдавший за ними в бинокль. – А те дают им взамен только один, наверное, с деньжатами. Встреча на Эльбе состоялась, эти двое возвращаются назад…

Леонид, видящий отсюда фигурки, разделившиеся в круге света, оглянулся на вышку и вдруг насторожился.

– Федор, – позвал он, толкая его в бок. – Посмотри, что это там?

Федор быстро перевел бинокль в сторону вышки и сказал удивленно:

– Опа! Обстановка меняется. Сейчас что-то будет! Кто-то из зоны влез по опорам забора и крадется к площадке, где стоит пулемет… Ого! Да этот орел прирезал охранника!

– Дай посмотреть! – попросил Леонид.

– Да погоди ты! – отмахнулся Федор. – Тут что-то серьезное намечается.

И словно в подтверждение его слов над распадком застрекотала пулеметная очередь.

Леонид вздрогнул и даже без бинокля увидел, как троица с золотом, которая все еще находилась в круге света, прилаживая тяжелые мешки на лыжные салазки, как подкошенная попадала на снег. Луч прожектора несколько секунд еще постоял неподвижно, освещая тела расстрелянных людей, а потом, сорвавшись с места, метнулся ближе, высветив фигурки двоих, возвращающихся к вышке. Они, заслышав пулеметную очередь, тут же рухнули в снег, пытаясь зарыться в него до того, как их обнаружат, но им это не удалось – они лежали, четко выделяясь темными силуэтами на освещенном снегу.

Над распадком пронесся усиленный мегафоном голос, резко отдающий команды, слова которых относил ветер. Одна из фигурок, поднявшись, побрела в обратном направлении к неподвижно лежащим на снегу телам, а вторая – к вышке. Луч света опять вернулся к прогалине, на которой лежали расстрелянные люди.

– Брательника, видимо, послали обратно за золотом, – сказал Федор. – Ох и плачет он, кинулся к брату, пытается поднять. Да нет, тот уже мертвый.

В этот момент опять раздалась короткая команда по мегафону с последовавшей за ней предупредительной очередью из пулемета, вспоровшей снег в нескольких метрах от «брательника». Тот, подпрыгнув, засуетился, укрепляя мешки на лыжных салазках. Потом, взявшись за веревку и развернув их, с трудом потащил салазки за собой к вышке.

А второй в это время уже дошел до вышки и поднимался по веревочной лестнице наверх, где его ждал кто-то очень суровый.

– Боюсь, нам тут ничего не светит, – с досадой сказал Федор. – Сейчас сюда набегут разбираться, а следы наши вряд ли до конца занесло. Так что придется нам с тобой убираться отсюда… Давай собирайся, да осторожней, поглядывай, вдруг прожектор повернет в нашу сторону…

Он отдал Леониду бинокль, а сам встал на колени, прилаживая на спину свой рюкзак, а потом, стряхнув еловые ветки с лыж, начал прикреплять их к валенкам.

– Ой, смотри! – воскликнул Леонид, наблюдая, как человек, подтащивший к вышке мешки с золотом, подал их по очереди наверх и, начав сам подниматься по веревочной лестнице, вдруг рухнул с нее обратно вниз и замер, раскинувшись на снегу.

– Что там? – спросил Федор, забирая у него бинокль. – Ага, убили и этого…

Он несколько минут наблюдал, как оставшиеся на вышке два человека о чем-то ожесточенно спорили. Потом они вдруг, забрав лестницу, перекинули ее внутрь зоны и начали спускаться туда, предварительно скинув мешки на землю.

– Не понял… – недоуменно сказал Федор, всматриваясь в происходящее. – Лёньша, они уходят, садятся в машину и, похоже, сваливают… Интересно… А чего же они все бросили, не дождались охраны? А ну давай быстро собирайся, кажись, у нас появился шанс.

Леонид вскочил, и поспешно приладив лыжи, закинул за плечи рюкзак.

– Я готов, – сказал он, но душа у него ушла, что называется в пятки. На минуту ему показалось чистым самоубийством лезть в зону при такой заварухе. Да их там захлопнут, как в капкане и не выберешься потом! Это же ясно, что при таких делах режим безопасности всегда ужесточается.

Он хотел высказать свои сомнения Федору, но, посмотрев на его сосредоточенное лицо, раздумал. У того был слишком серьезный опыт в прошлом, чтобы он мог допустить ошибку. Да и стыдно было Леониду показывать свои сомнения – в конце концов, человек рискует из-за него и то молчит…

– Поехали, будем спускаться тем же путем, что пришли сюда, – сказал Федор. – Будет крючок, но в темноте по незнакомому месту ходить опасно.

Подъехав к месту, где лежали три трупа, Федор остановился.

– Я посмотрю, Лёньша. Вдруг у них оружие есть, им оно больше не понадобится, а нам может пригодиться…

Он быстро обыскал трупы, обнаружив у них несколько «пушек», а потом, вытащив у последнего из кармана что-то черное и продолговатое, протянул Леониду.

– Что это? – со страхом спросил тот и тут же узнал спутниковый телефон – он такой однажды видел у Сергея. Вот бы позвонить другу…

– Бери, бери, пригодится! Сереге позвоним, если что… – сказал Федор, словно прочитав его мысли, и покатил к вышке. – Не отставай!

Леонид сунул телефон в рюкзак и поспешил за Федором.

Добравшись до вышки, возле которой лежало еще одно мертвое тело, Федор, не обращая на него внимания, быстро скинул рюкзак и лыжи.

– Держи, я слазаю за лестницей, – сказал он Леониду.

Наступая ногами на изоляторы, он ловко для своего большого тела, взобрался по столбу на вышку и, перебежав ее, втащил наверх все еще висевшую с внутренней стороны веревочную лестницу.

Перекинув ее Леониду, он спустился до половины, принял у Леонида рюкзаки и лыжи и, закинув их наверх, подал ему руку:

– Забирайся, и смотри, не вляпайся тут.

Леонид, неуклюже вскарабкавшись на вышку, отшатнулся, увидев лежащего сбоку от пулемета охранника с перерезанным горлом, из-под которого натекла большая лужа черной крови. Леонид замер, в ужасе глядя на следы чьих-то ног, растащивших кровь по всей вышке. Тела расстрелянных на поляне не произвели на него такого ужасающего впечатления, как эта фигура, лежащая здесь с как будто двумя распахнутыми ртами. Она буквально повергла Леонида в шок.

– Не отвлекайся! – приглушенно рявкнул Федор, перекидывая лестницу на другую сторону. – Лезь вниз, а то нас тут накроют по твоей милости, – он заметил прыгающий вдалеке свет фар несущегося по проволочному коридору «Бурана».

«Господи, что же это за монстр был здесь! Сотворить такое хладнокровно, да еще и топтаться по чужой крови?! – думал Леонид, спускаясь вниз по качающейся веревочной лестнице. – Не хотел бы я попасться ему в руки…»

Он спрыгнул вниз и остановился, озираясь, в ожидании Федора.

Глава пятая

За день до происходящих событий Круглов у себя дома готовился к отъезду из Озерного. Он провел в квартире «прополку», выкидывая старые и ненужные вещи и оставляя только то, что бы он хотел взять с собой в новую жизнь.

Такого оказалось немного, и его квартира, и так по-холостяцки не обжитая, вскоре стала напоминать пустующий дом, из которого срочно съехали жильцы.

Недавно Круглов вернулся из недельной поездки в Англию, куда он лично сопроводил контейнеры с выращенными в Озерном органами, пополнившими его счет в американо-швейцарском банке «First Boston» еще на пятьдесят тысяч американских долларов. А в общем за эти годы там скопилась более чем кругленькая сумма в два миллиона триста тысяч долларов, если не считать ценных бумаг на полтора миллиона, хранящихся в ячейке другого швейцарского банка. Из Англии он привез два паспорта на граждан Уругвая со всеми положенными въездными российскими визами. По этим паспортам они с Есенией были почтенной уругвайской супружеской парой, задержавшейся по делам в России на пути в Японию. Ему осталось только заказать билеты на транзитный самолет, следующий до Токио.

Казалось бы, радуйся и предвкушай, что скоро заживешь припеваючи на свои деньги в какой-нибудь благодатной стране, но Круглову сейчас было не до радости, наоборот, он был очень встревожен: по всем признакам на руднике затевалось что-то серьезное. Только что завершилась чехарда с побегом Лёни, комиссиями и разбирательствами. Круглову нервы помотали, как говорится, на полную катушку, но поскольку вина Первачева по организации и вывозу мальчишки была очевидна, Круглов отделался строгим выговором за утрату бдительности в работе с кадрами и угрозой со стороны начальства отправить его в самое ближайшее время на пенсию. Тому, что Круглова не погнали с работы сразу, способствовали показания нескольких человек, которые подтвердили, что тарой и упаковкой злополучного оборудования занимался сам Первачев, а Круглов лишь осуществлял внешний контроль уже за упакованными ящиками. Действия Первачева во время отправки поезда не вызвали ни у кого никаких подозрений, но он, как оказалось, использовал свое служебное положение для обделывания каких-то своих делишек и тайно вывез человека из Озерного, чего, конечно, никто ожидать от него не мог. А пустой ящик, который был использован в качестве схрона, был обнаружен при первом же досмотре груза в Крутояре.

Граховский лично руководил исследованием опилок, лежащих в ящике, и по генетическому анализу содержащейся в них мочи смог определить, что в ящике находился именно сын Вербицкой – Лёня.

Глядя, как Есения Викторовна страдает от пропажи сына, Граховский не удержался и под большим секретом сообщил ей, что мальчика, похоже, выкрали с объекта и его следы обнаружены в Крутояре. Правда, он умолчал о роли и смерти Первачева, чем неосознанно оказал услугу Круглову, которому пришлось бы выкручиваться, ведь он сказал Есении, что Первачев звонил ему из Крутояра перед тем, как они с Лёней двинулись дальше. А Есения, получив таким образом подтверждение, что побег сына удался, обрадовалась и чуть не выдала себя, но быстро нашлась, объяснив свою радость тем, что у нее «теперь есть хоть надежда, что сын ее жив, а то она уже ожидала услышать самое плохое».

Короче говоря, история с побегом получила в Озерном логическое завершение, дальше ею будут заниматься сотрудники на ЖД и в Питере. И даже, если они поймают пацана, то причастие Круглова к его побегу будет трудно доказать. А поскольку у начальства появился еще один зуб на Круглова, теперь ему нужно было бы перед решительной партией сидеть тихо, но этого, похоже, не получится…

Днем Степанцов, получивший не так давно звание майора, доложил, что начальник рудника Гуреев последнюю неделю почему-то стал много разъезжать по Озерному, часто останавливаясь неподалеку от зоны «колючки» и вступая в разговоры с охранниками. Его поведение показалось Степанцову подозрительным.

– Кажется, он что-то готовит, товарищ подполковник, все ездит, высматривает, – объяснил он свои подозрения Круглову.

Круглов напрягся – послезавтра они с Есенией должны были вылетать в Академгородок на конференцию, и ему не нужны были новые осложнения, но и проигнорировать сигнал своего подчиненного он не мог.

Тогда он отдал Степанцову приказ «взбодрить» охрану, но без особого нажима, профилактически, а самому по-прежнему не спускать глаз с Гуреева, с которым у Степанцова все-таки дружбы не получилось – майора коробили плоские шутки Гуреева, его нарочито приблатненный жаргон и бесконечные попойки с подчиненными. А Гуреева раздражал слишком правильный, с его точки зрения, Степанцов, и он тоже старался, как можно реже общаться с майором вне работы.

Круглов не опасался, что Степанцов подведет его, несмотря на то, что тот не смог переступить через себя и выполнить задание, став приближенным Гуреева. Может быть, именно поэтому Круглов стал даже больше доверять ему, понимая, что полностью положиться на других, которые могли быть уже повязаны с Гуреевым, он не может.

Особенное недоверие у Круглова вызывал охранник Поздюшин, который появился на руднике после назначения Гуреева и стал достаточно близок к нему, участвуя в его попойках.

На следующее утро Круглов приехал на рудник. У Гуреева при встрече с ним воровато забегали глазки, он все норовил предложить Круглову коньячку, но тот резко отказался от угощения. Стараясь не вызывать особой настороженности у Гуреева, он прошелся с ним вдоль рудника до входа в железнодорожный тоннель, посмотрел на ряды колючей проволоки, между которыми курсировала охрана с собаками, и выпив чаю в конторе рудника, поехал обратно на комплекс.

А вечером Степанцов доложил ему по рации, что Гуреев с Поздюшиным выехали с рудника и, похоже, направляются в сторону заброшенной штольни.

Почувствовав охотничий азарт, Круглов отдал ему приказ не предпринимать никаких действий и находиться на связи, а сам отправился к штольне на лыжах. Он должен был там оказаться раньше Гуреева – от комплекса до нее ближе, чем от рудника, к тому же он шел напрямую, а Гуреев, если он, действительно, направлялся сюда, вынужден будет ехать по дороге вкруговую.

Хорошо ориентируясь на местности даже в сумерках, Круглов вскоре добрался до штольни. Порадовавшись, что у входа не было свежего снега, следы на котором его бы могли выдать, он подошел к штольне и снял лыжи.

– Степанцов, я на месте, жди моих указаний, – сказал он в рацию и, отключив ее, чтобы не шипела, притаился в штольне у входа.

Через десять минут раздался звук мотора.

Хлопнули дверцы и две темных фигуры направились к штольне. Круглов отодвинулся за выступ.

Гуреев, а это оказался именно он, вместе с охранником Поздюшиным вошли в штольню и, включив фонари, направились по наклонной горизонтальной выработке внутрь.

Круглов осторожно двинулся за ними.

Полчаса он крался позади них вдоль стен, ориентируясь на свет их фонарей, и уже забеспокоился, что не сможет найти дорогу назад в этом хитросплетении штреков. Они уже давно миновали знакомую ему шахту, на дне которой в свое время упокоились три безухих тела…

Наконец Гуреев и охранник, свернув в один из штреков, неожиданно остановились.

Круглов едва не наскочил на них. Но те, тихо переговариваясь, с чем-то возились в полумраке и не заметили его.

Проскользнув мимо входа в штрек, Круглов затаился за поворотом и принялся ждать.

Через несколько минут Гуреев с Поздюшиным вышли из штрека с тяжело нагруженными рюкзаками за плечами. Третий рюкзак они несли вместе, взявшись с двух сторон за лямки.

«Не иначе, как золотишко прут. Сколько же его в этих рюкзаках! – с изумлением подумал Круглов, следуя за ними. – И куда это они его потащили, интересно?…»

Тяжело дыша, Гуреев с Поздюшиным несли свой груз к выходу из штольни.

«Неужели вынесут наружу? Чеканулись! – подумал Круглов. – Думают, никто не заинтересуется, что у них в рюкзаках! Орел, Гуреев! А золота, похоже, там немало… Если такими партиями сбывать, то, естественно, засветишься!»

Впереди появилось бледное пятно выхода из штольни.

Поторопившись, Круглов нечаянно наступил на камень, который, отскочив от ноги, покатился с громким стуком по земле.

Гуреев с Поздюшиным настороженно остановились.

– Да это порода оседает, – сказал Поздюшин, успокаивая Гуреева. – Пошли!

Они вышли из штольни, и Круглов, замерший с пистолетом в руке, облегченно перевел дух.

Дождавшись, когда Гуреев с напарником уйдут подальше, Круглов осторожно выглянул наружу.

Гуреевский джип стоял не там, где они его оставили, а гораздо ближе к входу в штольню. Значит, в машине был еще один человек…

В темноте Круглов не смог рассмотреть сидящего за рулем водителя, но он и так уже предполагал, кто это может быть.

Дотащив до джипа тяжелые рюкзаки, Гуреев с охранником загрузили их за заднее сиденье, и сами забрались в машину, которая тут же рванула с места.

«Так… Значит, и Ванька Михеев замешан…» – констатировал Круглов, выходя из штольни и вынимая рацию.

– Степанцов! – позвал он, прислушиваясь сквозь треск помех к ответу.

– Слушаю, товарищ подполковник, – тут же откликнулся майор.

– Кажется, ты был прав… Птичка полетела обратно в сторону рудника. Встреть и проследи. Я скоро буду. И, смотри, не спугни мне их…

– Понял! – ответил Степанцов и отключился.

Круглов, надев лыжи, размашистым шагом направился в сторону комплекса.

«Если Гуреев забрал золото из тайника и куда-то его попер, значит, вот-вот должен состояться „сплав“, – размышлял он на ходу. – А сегодня ночью в тоннель как раз должен прибыть бронированный вагон за плановым золотишком. Может, они хотят в нем каким-то образом вывезти отсюда и нелегальные рюкзачки?… Но там же охрана… Неужели у них там тоже все схвачено? И как это я проворонил? Вот черт! Разбираться с этим времени нет, тогда поездку на конференцию придется отменить…»

И чем он больше об этом думал, тем сильнее злился. Приспичило же Гурееву именно сейчас заняться своими махинациями, да еще так неловко, что это заметил Степанцов!

«Можно, конечно, с Гуреевым пристрастно поговорить, припугнуть, чтобы не высовывался, пока я не уеду… – раздраженно прикидывал он. – Но черт его знает…»

Впереди уже показались постройки комплекса. Круглов прибавил скорости.

«А вот возьму и уложу гадов! – вдруг подумал он. – При попытке хищения золота с объекта… А?… А золото верну государству. Хотя, нет! Такое количество сдавать нельзя, там его пудов пять, наверное. Как потом объяснить, что просмотрел хищение такого масштаба? Да еще после Лёнькиного побега… Вот зараза! Куда ни кинь, везде клин! Нет, шум поднимать нельзя…»

Домой Круглов влетел совершенно разозленный. Поставив лыжи в угол прихожей и вызвав по рации машину, начал быстро собираться.

Сноровисто примотав ножны скотчем к предплечью правой руки, Круглов вложил в них финский нож «puukko» и, одевшись потеплее, потому как кто его знает, где и сколько ему придется сидеть, достал из сейфа «Стечкин» с ПББ^[8] и две запасные обоймы с патронами. Сунув пистолет в деревянную кобуру на поясе, а «глушак» в карман, он проверил «Вальтер ППК», как всегда прикрепленный чуть выше правой лодыжки, и выскочил на улицу.

Машина его уже ждала у дома, урча мотором.

– Максим, отправляйся в казарму, я сам сегодня поеду, – нетерпеливо сказал Круглов, буквально вытаскивая молодого водителя из-за руля.

Сев в машину, он захлопнул дверцу и, резко набирая скорость, погнал по дороге к руднику.

Ошарашенный Максим удивленно посмотрел ему вслед.

– Товарищ подполковник! – раздался в рации голос Степанцова.

– Да, Вася? Что там?

– Гуреев, кажется, не на рудник едет. Сканер показывает, что он двигается по зимнику к распадку.

«Никак Гуреев и сам слинять собрался?!» – оторопел Круглов и спросил Степанцова:

– Машина твоя где?

– Стоит у конторы…

– Дуй тоже к распадку, но только тихо, я минут через десять там буду.

Распадок между сопками находился километрах в трех от рудника, и с внешней стороны был «заткнут» искусственной насыпью таким образом, что, если зайти в него изнутри, то все равно упрешься в тупик. К тому же, вдоль распадка проходил коридор из колючей проволоки с охранной вышкой. Что Гурееву там понадобилось, не понятно…

Свернув с окружной дороги на зимник, который здесь называли «поперечкой», Круглов, подскакивая на ухабах, погнал машину на предельной скорости, но вскоре ему пришлось сбавить темп, потому как по такой дороге разгоняться было опасно.

Это его и спасло…

Он едва успел увернуться от неожиданно появившегося в свете его фар гуреевского джипа, который несся без единого огонька прямо на него.

В машине был один Михеев.

Проскочив мимо него в нескольких сантиметрах, Круглов притормозил и оглянулся.

Джип стремительно удалялся.

«Плохо дело!» – подумал Круглов, вынимая «Стечкин» из кобуры.

Взяв рацию, он спросил:

– Степанцов, ты где?

– Подъезжаю, товарищ подполковник!

Круглов сам уже заметил вдалеке позади себя приближающийся свет фар его машины, который высветил несущийся навстречу ему джип.

– Разверни машину поперек дороги, не пропусти джип! Это Михеев дурит, если что, бей на поражение, – приказал он в рацию.

– Понял, – озадаченно отозвался Степанцов.

Свет моргнул и ушел в сторону, после чего почти одновременно раздались два коротких выстрела, разнесшихся эхом над дорогой.

«Ну, началось!» – с досадой подумал Круглов, заводя машину и разворачиваясь.

– Степанцов, что у тебя? – выкрикнул он в рацию.

– Кажется, я его достал, – послышался сквозь шорох помех какой-то растерянный голос Степанцова.

– Ну и молодец! Жди, я еду.

Обогнув уткнувшийся носом в снежный вал джип Гуреева, Круглов подлетел к стоящей поперек дороги машине Степанцова.

Выскочив из машины, он чуть не наступил на Михеева, неподвижно лежащего на дороге вверх лицом рядом с джипом.

Вывернув из его руки судорожно зажатый «Макаров», Круглов быстро обыскал его, но другого оружия у него не было.

«Хорошо, что я не переехал его, теперь допросить можно, – подумал он, направляя луч фонарика на лицо Михеева, но, глядя, как между губ того вспухают и лопаются черные кровавые пузыри, понял: – Не жилец, ну и черт с ним!»

Разогнувшись, Круглов повернулся к машине Степанцова.

Тот сидел за рулем, навалившись на него грудью.

Круглов распахнул дверцу и тронул его за плечо:

– Вася, ты ранен?

– Нет… – подняв голову, ответил Степанцов, потерянно глядя на Круглова. – Я сам, кажется, убил его…

– Э-э, майор, ты чего это раскис? Ну-ка, прекрати! – потряс его за плечо Круглов. – Ты выполнял приказ. Возьми себя в руки, нам еще остальных нужно найти…

Он отошел от машины и, склонившись опять над Михеевым, решил переложить его к краю дороги, поскольку возиться с ним было некогда, можно было упустить золото.

– Степанцов, давай сюда! – позвал Круглов.

Степанцов вылез из машины и направился на его зов, но, увидев залитые кровью лицо и грудь Михеева, отскочил от него и, сгибаясь в приступе рвоты, побежал к снежному валу на обочине дороги.

«Не майор, а беременная гимназистка!» – с раздражением подумал Круглов, глядя ему вслед.

Взяв под мышки Михеева, он сам отволок его в сторону, а потом повернулся к сидящему на снегу Степанцову.

– Михеев доходит, – сказал он. – Давай, поднимайся, пора искать Гуреева, пока у нас тут война не началась.

– Я не могу, товарищ подполковник, – глухо сказал Степанцов.

– Что значит: «не могу»?! – угрожающе надвигаясь на него, прорычал Круглов. – Тебя, майор, что, в бирюльки играть сюда пригласили?! Тебе охрану государственного объекта доверили!

– Одно дело охранять, а другое – убивать! – истерично выкрикнул Степанцов, отползая от Круглова. – А я не могу, не хочу убивать людей!

– Ах ты, пидор гнойный, «хочу», «не хочу»! – взорвался Круглов и изо всех сил саданул Степанцова по голове «Стечкиным». – Я тебе покажу, как родину-мать любить!

Степанцов рухнул навзничь в снег.

«Гад! Зараза! – никак не мог успокоиться Круглов, засовывая обмякшее тело Степанцова обратно в его уазик. – Придется теперь одному искать Гуреева! Замочу всех к чертям собачьим, но не дам им сорвать мой отъезд… Снег еще этот, падлюка, сыпет!»

Чувствуя, как в нем закипает звериная ярость, Круглов направился к своей машине, но потом, передумав, открыл дверцу и забрался за руль гуреевского джипа. Лихо развернув его, он поехал в сторону распадка, надеясь, что если Гуреев с Поздюшиным где-нибудь засели, они подумают, что это возвращается Михеев.

Внимательно поглядывая по сторонам, он проехал почти до самого конца зимника, но никого не встретил.

Когда же перед ним засветились тусклые огоньки окружной дороги, за которой виднелась вышка № 2 с прожектором наверху, Круглов выключил фары и медленно поехал вперед. Мотор, работая на малых оборотах, едва слышно урчал, но, решив не рисковать, Круглов остановился, не доезжая до темной ажурной конструкции вышки метров триста, и прячась за снежным валом, пошел пешком.

Осторожно выглянув из-за сугроба, Круглов насторожился: прожектор на вышке почему-то светил в одном положении куда-то в распадок, а с внешней стороны колючего забора висела веревочная лестница.

«Мать твою так, значит и Кольцов с ними заодно! – выругался про себя Круглов. – Прямо банда под носом, а я ничего не знал… что же делать?»

Можно было, конечно, все спустить на тормозах, пусть потом бы разбирались уже без него, но сзади оставался Степанцов, который не станет скрывать факты подозрительных телодвижений Гуреева. Значит, либо ему нужно рот затыкать, либо Гуреева с его кодлой брать…

Времени на раздумье не было.

«Черт бы все побрал! Придется попытаться их взять с поличным, – принял решение Круглов. – Хоть выполню задание руководства…»

Понаблюдав за вышкой и увидев, что охранник, вероятно, надеявшийся на прикрытие Михеева, застыл у пулемета, не обращая внимания на то, что творится у него позади, Круглов перебежал дорогу, и броском закинув тело на столб, подтянулся вверх, цепляясь за изоляторы, на которых была натянута колючая проволока.

Затаившись за спиной Кольцова, он неслышно вытащил из рукава нож, и одним прыжком преодолев отделявшее их расстояние, резким взмахом перерезал охраннику горло. Тот даже не вскрикнул.

Отпихнув осевшее на пол тело Кольцова в сторону, Круглов обтер об тулуп охранника нож и, вложив его в ножны, посмотрел туда, куда светил прожектор.

В световом круге «общалось» несколько человек.

Круглов, наклонившись, стащил с шеи мертвого Кольцова бинокль и, стерев со стекол его же шарфом кровь, посмотрел на пришельцев, которым Гуреев с Поздюшиным уже передали все три рюкзака с золотом.

Пришельцев было трое, причем один из них был очень похож на Поздюшина, только старше. Они спокойно разговаривали с Гуреевым, который стоял с небольшим мешком, видимо, полученным взамен рюкзаков с золотом.

«Значит, уходить он пока не собирается, коли деньги или еще что-то там получил, – заключил Круглов. – Ишь ты, сам пошел на такое дело, дурак! – сплюнув под ноги, он взялся за пулемет, подумав при этом с сарказмом: – Ну что же, голубчики, золотцы мои, не уйти вам от дяди Сережи. Не вовремя вы сюда приперлися!»

Дождавшись, когда Гуреев и Поздюшин пустятся в обратный путь, он прицелился по трем мужикам, пристраивавшим рюкзаки с золотом на салазки из лыж, и плавно нажал на гашетку.

«Есть! – с удовлетворением констатировал он, убедившись в бинокль, что пулеметная очередь чисто срезала всех троих златолюбцев. – А теперь ваша очередь, говнючки слоеные!»

Развеселившись от незнамо откуда выскочившего выражения, Круглов дернул прожектор, опуская луч ниже: как раз туда, где залегли Гуреев с Поздюшиным.

– Подъем, суки, не на пляже! – сказал он в микрофон, стоящий рядом, а «колокольчик», укрепленный на крыше вышки, разнес его голос по распадку. – Поздюшин, а ну быстро за саночками, вези их обратно. А ты, Гуреев, дуй сюда, быстро и без глупостей.

Фигуры зашевелились. Поздюшин отправился обратно по своим же следам, а Гуреев, что называется, на полусогнутых, испуганно заспешил к вышке.

Круглов, наблюдая за обоими, видел, как Поздюшин спустился в низинку, где лежали трупы и рюкзаки с золотом, и вдруг бросился к одному из мертвых мужиков, пытаясь поднять его и прижимая к себе.

«Ну точно, брат его там!» – заключил Круглов, рассматривая в бинокль, как у Поздюшина открывается рот в немом крике.

– Поздюшин, еще секунд десять порыдаешь – и ляжешь рядом с ними! Быстро вези санки сюда! – сказал Круглов в микрофон и, подтверждая, что он не шутит, пустил вкруг Поздюшина короткую пулеметную очередь.

Тот подпрыгнул и, схватившись за веревку, привязанную к концам лыж-салазок, потащил их к вышке, глубоко проваливаясь от натуги в снег.

Гуреев, белый от страха, уже добрался до вышки и остановился в ожидании внизу.

– Забирайся сюда, – крикнул ему Круглов.

«Смотри-ка, а лезет-то он профессионально, боком. Каков молодец!» – подумал он, оценивающе глядя, как Гуреев заводит ноги в веревочные ступени не фронтально, а сбоку, чтобы лестница далеко не отклонялась под весом его тела.

Дождавшись, когда голова Гуреева поднимется над уровнем деревянной ограды пулеметной площадки, Круглов схватил его за шиворот, втаскивая наверх. Быстро обыскав Гуреева, он отобрал у него пистолет и нож и, сунув их себе за пояс, оттолкнул того в угол, где лежал Кольцов.

Гуреев, поскользнувшись на крови, натекшей из-под мертвого охранника, грузно упал и суетливо завозился на полу, пытаясь отползти от мертвого охранника.

Круглов, одновременно наблюдая за приближавшимся Поздюшиным, открыл мешок, который принес Гуреев. Там лежали стодолларовые купюры в пачках…

Закрыв мешок, Круглов помолчал, разглядывая Гуреева, а потом спросил:

– Ну и сколько тут?

– Чуть больше восьмисот тысяч должно быть… – ответил тот, настороженно глядя на Круглова.

– Понятно… – протянул Круглов и приказал: – Иди, помоги своему подельнику поднять сюда еще и рюкзаки с золотом. Там же у вас золотишко, не правда ли?

Гуреев не стал отвечать на его риторический вопрос, а с опаской обошел Круглова и, наклонившись над веревочной лестницей, стал принимать подаваемые Поздюшиным снизу рюкзаки.

Когда третий рюкзак был на площадке, Круглов вновь скомандовал:

– Гуреев, отойди в дальний угол. А ты, Поздюшин, поднимайся сюда, – и, повернувшись к сжавшемуся в углу Гурееву, укоризненно сказал: – Что же ты, Гуреев, такой жадный? Все себе, да себе! Нет бы поделиться с боевыми товарищами… Глядишь, и повернулось бы все по-другому.

– Да я, Сергей Сергеевич, да мы… – замельтешил, было, Гуреев и вдруг испуганно присел, когда Круглов, даже не оглянувшись на появившегося на площадке Поздюшина, отставил назад руку с гуреевским пистолетом, плюнувшим в охранника огнем.

Поздюшин, взмахнув руками, завалился назад, и исчез, с глухим стуком ударившись через секунду о землю.

– Ну что, сука, влип ты со своими погаными баксами и ворованным золотом? – спросил Круглов у Гуреева, угрожающе надвигаясь на него. – Я тебя сейчас тоже либо убью, либо сдам. Кончилась твоя вольготная житуха.

С отчаянием загнанного в угол зверя, Гуреев вдруг тоже окрысился, и выкрикнул в лицо Круглову, чуть ли не с визгом:

– А ты что думаешь, тебя за это похвалят? Да тебя самого к «сливу» приготовили! Вот сразу после конференции и «сольют»!

– Откуда ты знаешь про конференцию и вообще, про это?– внутренне напрягаясь, спросил его Круглов.

Но тот, выпустив пар, опять замолчал, и только испуганно смотрел из угла.

– Гуреев, я что, должен повторять свой вопрос? Откуда ты про все это знаешь? – повышая голос, вновь спросил Круглов.

– Разведка донесла… – неопределенно ответил Гуреев. – У меня тоже связи есть…

– Наслышан я о твоих связях, – усмехнулся Круглов и нарочито дружелюбно спросил: – Так, говоришь, к «сливу» меня приготовили?

– Да, – осмелев, кивнул Гуреев и сказал: – Сергей Сергеевич, валить тебе отсюда надо, валить, а то скоро тебе самому крышка. Я точно это знаю.

– Знаешь и молчишь… – процитировал Круглов слегка перефразированную строку из известной песенки и задумчиво посмотрел на Гуреева.

– В нашем мире каждый сам за себя, – ответил Гуреев, виновато отводя глаза.

– Это точно! Ну и что будем делать?

Гуреев растерянно посмотрел на него, проверяя, действительно ли Круглов ждет от него ответа и, убедившись, чтот тот серьезно спрашивает, предложил:

– Говорю, бежать тебе надо! Возьми вот один рюкзачок с собой на конференцию, а там уезжай куда-нибудь. Не мне тебя учить, сам опытный… А я второй рюкзак себе оставлю, если не возражаешь, а третий – государству сдам, надо же нам чем-то оправдать то, что ты тут натворил… – Гуреев мотнул головой в сторону мертвого охранника.

– Я натворил… ну ты и наглец!.. – покачал головой Круглов. – Золота мне не нужно, забери себе оба рюкзака и… положи их обратно в штольню, – он усмехнулся, увидев, как у Гуреева вытянулось лицо, и добавил: – А вот валютку я у тебя возьму, если не возражаешь…

– Да бери, конечно! С ней тебе, действительно, будет меньше хлопот, – согласился Гуреев, но метнул сожалеющий взгляд в сторону мешка с валютой, а потом деланно-равнодушным тоном спросил: – А откуда ты про штольню-то знаешь?

– Да я там вместе с породой оседал… – намекнул Круглов.

– Так это был ты! Чувствовал же я, что кто-то мне в спину смотрит… – с досадой сказал Гуреев.

– Плохо чувствовал! – оборвал его Круглов. – Ты вообще малочувствительный: перед Степанцовым вот засветился, на черных рынках наследил… Ну ладно, чего теперь это обсуждать, двигать отсюда надо. Бери рюкзаки, нужно перенести их в машину. Поедем на рудник и по дороге обсудим детали наших показаний, чтобы расхождений не было. И тут еще одно дельце незаконченное осталось…

Сбросив рюкзаки с золотом вниз, они спустились по перекинутой внутрь зоны веревочной лестнице, и бегом потащили их через дорогу к «поперечке», где за снежным сугробом был «припаркован» джип.

А снег все валил и валил…

Увидев джип, но без Михеева, Гуреев бросил испуганный взгляд на Круглова.

Тот усмехнулся:

– Ты все правильно понял, Михеева больше нет – сражен вражеской пулей…

Сказав это, он вдруг замер. У него родилась идея, которую он начал прокручивать, загружая рюкзаки на заднее сиденье.

Забравшись с насупившимся Гуреевым в джип, Круглов прогрел двигатель, а потом покатил по «поперечке» к месту, где он оставил Степанцова и свою машину.

Труп Михеева по-прежнему лежал у обочины. В свете фар Круглов успел заметить, что и Степанцов из машины не выходил – сидел, темной грудой навалившись на руль, а вокруг машины белел покров свежего нетронутого снега.

– Гуреев, даю тебе шанс укрепить мое доверие к тебе, – остановив джип напротив уазика Степанцова, сказал Круглов. – Сейчас ты выйдешь и пристрелишь Степанцова через лобовое стекло.

Гуреев вздрогнул, с ужасом глядя на Круглова.

– А ты думал, я все время буду делать за тебя грязную работу? – усмехнулся Круглов. – Нет, мил человек, придется потрудиться, а то потом не отмоешься: Степанцов давно за тобой следил и молчать о твоих выкрутасах не будет…

Он вышел из машины и, обойдя ее, открыл дверцу со стороны Гуреева:

– Вперед!..

– Я не могу… – выдохнул тот.

– Еще один импотент: могу, не могу! – зло сощурился Круглов. – А ну давай, выходи! Еще минута, и я тебя сам сдам! – и он выдернул Гуреева за воротник из машины.

Подтащив его к уазику Степанцова, он открыл дверцу и посмотрел на майора. Глаза у того были закрыты, он все еще находился в бессознательном состоянии после кругловского удара.

Приподняв Степанцову опущенную голову и усадив его на сиденье поровнее, Круглов захлопнул дверцу и повернулся к обомлевшему от ужаса Гурееву.

Вытащив из кармана гуреевский пистолет, Круглов вложил его в безвольную руку хозяина и, подняв ее, помог спустить ему курок, выстрелив через стекло прямо в запрокинутое лицо Степанцова.

Выстрел всколыхнул снежную завесу, на секунду заглушив завывание ветра и шорох снега. Лобовое стекло уазика перестало быть темным, мгновенно покрывшись густой сетью белесо-серебристых трещин, разбежавшихся от маленькой аккуратной дырочки в нем, словно кто-то одним движением накинул на него мерцающую паутину.

Гуреев вскрикнул и, отпихнув от себя пистолет, тяжело обвис на руках Круглова, который его тут же безжалостно встряхнул:

– Не время в обмороки падать! Нам еще Михеева нужно положить в салон, приходи в себя! – и он отхлестал Гуреева по щекам, а потом, зачерпнув снега, жестко обтер ему лицо.

Гуреев слабо отпихиваясь, выпрямился и, покачиваясь, словно пьяный, спросил:

– Зачем?…

– Затем, что когда вы с Михеевым ехали на задержание, Степанцов в попытке прикрыть своих сообщников, стрелял в вас и убил Михеева. А ты вынужден был, обороняясь, стрелять в него. Ясно?

Гуреев обреченно кивнул.

– Все, а теперь быстро перегружай два рюкзака с золотом ко мне в «собачник», по пути закинем их в штольню. А третий рюкзак и Михеева отвезем на рудник. Нужно ехать, пора людей отправлять на вышку, а то еще кто-нибудь приползет в наш уютный уголок…

Затаскивая тяжелого Михеева на заднее сиденье джипа, он даже не подозревал, как недалек был от истины, произнося последние слова.

Глава шестая

Спустившись с вышки, Федор с Леонидом перебежали через освещенную дорогу и, надев лыжи, покатили по целине предположительно туда, где они видели габаритные огоньки машины, увозящей двух человек после состоявшейся разборки.

Неожиданно они наткнулись еще на одну дорогу, неосвещенную, узкую, но хорошо накатанную.

Съехав на нее со снежного вала, они остановились.

Вновь выпавший снег покрывал дорогу пушистым ковром, мягко проседавшим под ногами. Следы от проехавшей здесь машины почти занесло.

– Наверное, это «поперечка», зимник, – тихо сказал Федор. – На карте у твоего сына была нарисована, помнишь? Потому тут и фонарей нет… Пойдем по ней, пока никто навстречу не едет. Увидишь свет фар, сразу прыгай туда, – он показал на снежный вал у дороги.

Закинув рюкзаки за спину, они пошли по краю дороги, придерживаясь снежного вала.

– Если мне память не изменяет, где-то в этих краях по левую руку должна быть вертолетная площадка, – сказал на ходу Леонид.

– Рука у тебя больно длинная, – проворчал Федор. – До вертолетной площадки отсюда не меньше пяти километров. И там до научного поселка вкруг озера еще километров восемь. Так что крепись…

«Бедные мои ноженьки…» – в который раз пожалел себя Леонид.

Минут тридцать они шли спокойно по едва видной в сгущающейся темноте дороге, как вдруг впереди, на ее ровном бледном фоне появилось что-то темное.

Федор резко остановился, придержав рукой Леонида.

– Кажись, машина, – сказал он. – Постой здесь, если что – сигай за вал.

Он пошел к машине, а потом вдруг пропал.

Леонид поморгал глазами, думая, что ему привиделось, но Федор, действительно, исчез. Леонид сразу вспомнил афганскую историю с костром и «духами», рассказанную Сергеем.

«Вот это да! – восхищенно ахнул он. – А я думал, что это-то уж точно сказки!»

Но долго восхищаться ему не пришлось: в темноте запрыгали, чиркая по черному небу, лучи от фар мчавшейся навстречу машины, и Леонид, сам не ожидая от себя такой прыти, действительно, сиганул за вал и затаился там, наблюдая, как к стоявшему поперек дороги уазику подлетел еще один, и из него выскочили люди в военной форме. Один из них, подбежав к уазику, распахнул дверцу и ему на руки с водительского кресла выпал человек.

«Господи, еще один труп! Что у них тут происходит?!» – оторопел Леонид.

А военные тем временем подхватили тело и, открыв заднюю дверцу, затолкали его внутрь, потом расселись по обеим машинам, развернулись и укатили.

Леонид выждал немного и спустился обратно на дорогу.

«Где же Федор? – подумал он, всматриваясь в темноту впереди, и осторожно двинулся туда, где недавно стояла машина.

Подойдя к взрытому колесами снегу, он растерянно огляделся: Федор как сгинул.

«Может, он с ними уехал? Забрался тайком в машину – и тю-тю! – пришла Леониду в голову шальная мысль. – Тогда мне придется дальше идти одному… Или, все-таки, лучше подождать?»

Он покрутился на месте, а потом жалобно позвал:

– Федор…

– Да не ори ты! – раздался сзади недовольный голос Федора.

Леонид обрадованно повернулся.

Федор сидел на дороге, пытаясь прикрепить к валенку лыжу, вернее то, что от нее осталось.

– Что с тобой? – бросился к нему Леонид.

– Да вот, по лыже проехали, носок обломали, – объяснил Федор, показывая ему обломанный конец лыжи.

– Они же могли тебя самого переехать! – в ужасе воскликнул Леонид, представив, как водитель уазика наезжает на невидимого ему Федора. – Чего ты туда поперся?

– Я не успел к тебе вернуться, когда они появились. Пришлось встать в сторонке. А они потом как стали разворачиваться, подали вперед и достали меня. Эх, пришли бы мы раньше, ехали бы с тобой сейчас на уазике…

– Ага, с трупом в багажнике… – саркастически заметил Леонид. – Тебе не кажется, Федор, что здесь какое-то погибельное место? Если тут каждый день такое творится, людей не напасешься…

– А они их тут пучками выращивают, забыл что ли письмо твоей Есении? – усмехнулся Федор.

– И правда забыл. Никак в это поверить не могу… – озабоченно потер лоб Леонид.

Дождавшись, когда Федор примотает к валенку остатки лыжи, они двинулись дальше по дороге. Больше им никто навстречу не попался.

Миновав перекресток с широкой освещенной дорогой, ведущей, если судить по карте, к вертолетной площадке, они выбрались на целину и покатили между деревьев к озеру, срезая путь к научному поселку, где они надеялись найти Есению.

Через час они достигли озера с незамерзшей парящей водой и пустились вокруг него по берегу.

У Леонида, видимо, открылось второе дыхание, и он размеренно шагал на лыжах, хотя лес здесь был гуще и приходилось пробираться между деревьями, что заметно замедляло их движение. Зато перестал идти снег, и теперь не нужно было отворачивать от него лицо.

Вдруг Леонид почувствовал какое-то движение у себя в рюкзаке. В первый момент он даже испугался, а потом вспомнив, что сам положил туда телефон, сообразил, что тот был поставлен на вибрирующий режим, видимо, чтобы звонком не обнаружить своих владельцев…

– Федор! – позвал Леонид, вынимая телефон из рюкзака и разворачивая антенну.

– Что? – откликнулся тот, поворачиваясь.

– Телефон звонит… Ответить?

– А ты что, от кого-то ждешь звонка? – насмешливо спросил Федор. – Отключи ты его вообще, от греха подальше. По нему могут определить наше местонахождение…

– А, может, ответить, что абонент убыл? Чтобы не беспокоили, а? – шутливо предложил Леонид.

И не успел Федор ничего сказать, как Леонид уже нажал на кнопку и, поднеся трубку к уху, произнес низким хрипловатым голосом:

– Алё, генерал Емельянов слухает, какая зараза меня среди ночи беспокоит?!

В трубке сквозь помехи послышался чей-то недоуменный голос, воскликнувший: «Что за черт?!», а потом тоненький зуммер отбоя.

Леонид отключил трубку и посмотрел на разозлившегося Федора:

– Ну не сердись, за это время вряд ли бы они нас засекли.

– Еще выкинешь что-нибудь подобное, дальше пойдешь один, я из-за тебя подставляться не собираюсь! – твердо сказал Федор и двинулся дальше.

– Ну, извини, Федор! – догоняя его, попросил Леонид. – Так на нервы все это давит, хотелось разрядиться…

– Ладно, иди не базарь, мало ли кто услышит… – буркнул тот.

Под утро они добрались до спавшего поселка и, сверяясь с планом, разыскали дом, в котором жила Есения.

Леонид с удивлением увидел, что это был настоящий коттедж, стоящий в ряду таких же красивых одноэтажных коттеджей вдоль центральной улицы. Часть его крыши была плоской и использовалась, видимо, как открытая веранда-солярий, куда вела наружная лестница, а на выпуклой части крыши была установлена спутниковая антенна. В коттедже было два входа – с разных торцов. По рассказу Лёни их соседкой была учительница по русскому языку Нина Ивановна, бывшая замужем за старшим лейтенантом внутренних войск из охраны Озерного.

За коттеджем стояла хозяйственная постройка, в которой, как сказал Лёня, хранился садовый инвентарь, лыжи, санки и прочая мелочь, и дверь никогда не закрывалась на ключ.

Как понял Леонид, у них вообще было не принято запираться – чужих в поселке не было, только свои: научные работники комплекса, охрана и обслуга, – бояться не кого… Но Леонид думал, что это правило было введено, скорее всего, для удобства контролирующих органов…

Поглядывая на окна коттеджа, за которыми не было ни света, ни движения, Федор с Леонидом осторожно обошли дом, потом быстро перебежали к сараю и, пробравшись внутрь, прикрыли за собой дверь.

– Холодно, но, по крайней мере, ветра нет, – прошептал Леонид и, подойдя к окошку, с волнением выглянул наружу. – Скоро светать начнет… Люди на работу пойдут… У Есении на эту сторону выходит кухня, так что мы увидим, когда она проснется…

Почувствовав его волнение, Федор положил ему руку на плечо:

– Послушай, увидишь свою Есению, не натвори глупостей! После побега сына за ней может быть установлено особое наблюдение.

– Не беспокойся, – ответил Леонид, серьезно взглянув на него, и опять отвернулся к окну.

Через час в окнах соседской половины коттеджа зажегся свет, на занавесках заметались чьи-то тени. А еще минут через пятнадцать к коттеджу подъехала машина и остановилась в ожидании.

На крыльцо вышел высокий военный и, на ходу застегивая полушубок, быстрым шагом направился к машине.

Следом выскочила молодая женщина и, кутаясь в шаль, побежала за ним:

– Володя! Ты бутерброды забыл! – догнав военного, она протянула ему сверток.

– Не до бутербродов сейчас, Ниночка, – отмахнулся тот, но все-таки забрал у нее сверток и, чмокнув в щеку, подтолкнул ее в сторону крыльца: – Беги домой, а то простудишься!

Женщина повернулась и поспешила обратно в дом, оббив на крыльце снег с валенок.

– Это, наверное, Нина Ивановна, соседка Есении, – прошептал Леонид и перевел взгляд на окна Есении. – А у нее почему-то до сих пор света нет. Может, ее нет дома? Может, она в ночную смену работает?

– Тогда мы увидим, как она возвращается, – резонно заметил Федор.

– А вдруг с ней что-нибудь сделали?! – предположил Леонид и почувствовал, как у него внутри все содрогнулось от этой мысли. – Вдруг ее после Лёниного побега наказали или еще что-нибудь похуже сотворили?…

– Не накручивай себя, Лёньша! – остановил его Федор. – И перестань дергаться. Подождем еще немного, а потом попробуем разузнать…

– Да как тут разузнаешь? Не выйдешь же на улицу с вопросом: не знаете ли, где находится Есения Викторовна? – Леонид заметался по сараю.

Федор молча посмотрел на него, а потом, поправив шапку на голове, направился к дверям.

– Ты куда? – кинулся к нему Леонид, но тот уже закрыл за собой дверь и пошел по тропинке к коттеджу.

Заглянув в темные окна Есении, он постучал в ее дверь и, не дождавшись ответа, отрицательно покачал головой и пошел к крыльцу Нины Ивановны.

Леонид приоткрыл дверь сарая, наблюдая в щелочку за происходящим.

Федор постучал к соседке Есении. Нина Ивановна распахнула дверь и с удивлением посмотрела на незнакомого ей мужчину.

– Здравствуйте, вас зовут Нина? – спросил Федор.

Женщина утвердительно кивнула.

– А меня зовут Федор Поликарпович. Я пришел к вашей соседке, Есении Викторовне. Она у нас месяц назад была на руднике и обещала помочь мне с моей хворобой. Я ждал-ждал, а она все не едет. И сейчас ее дома нет. Не знаете, где она?

– А Есения Викторовна сейчас дома не живет, она в комплексе. И завтра утром улетает на трехдневную конференцию в Академгородок.

– А домой она не зайдет, не знаете? Может, я бы ей записку оставил?

– Думаю, что нет. Она вчера за вещами заезжала…

– Спасибо. А не подскажете, на чем она улетает?

Нина Ивановна бросила на него удивленный взгляд:

– Как на чем? На вертолете, конечно. Почему вы спрашиваете?… – и она вдруг отступила назад, с подозрением глядя на Федора.

Что сделал Федор, Леониду увидеть не удалось, поскольку тот неожиданно придвинулся к женщине, загораживая ее своей широкой спиной, и поднял руку. Потом, отступив от нее обратно со словами: «Жаль, уважаемая Нина Ивановна, что не застал вашего мужа», он развернулся и спокойно пошел к сараю, где его ждал ошеломленный Леонид.

Женщина на крыльце оцепенело смотрела перед собой, потом, словно очнувшись, растерянно повела глазами, не понимая, что она здесь делает, и медленно ушла в дом.

– Ну что? – возбужденно спросил Леонид, когда Федор вернулся.

– Есения твоя на работе, а завтра улетает в Академгородок на какую-то научную конференцию, – ответил Федор.

– О, черт! – воскликнул с досадой Леонид. – А во сколько?

– Этого мне ее соседка не сказала… – усмехнулся Федор. – Она и так насторожилась, когда я спросил, на чем та улетает.

– Что же теперь будет? Кстати, а что ты с Ниной Ивановной сделал? Она как-то странно выглядела после вашего разговора… – спросил Леонид.

– Ничего особенного, просто помог ей забыть ненужную встречу… – объяснил Федор.

– Ну да… – протянул Леонид, с уважением взглянув на него: не человек, а маг-супермен какой-то. – Ну ладно, и что же теперь делать?

Он в конец расстроился, подумав о том, что все повторяется снова. Они уже были так близки к цели, и на тебе – у него вторично отнимают Есению… Пятнадцать лет ее безвылазно продержали в этом комплексе, но стоило ему к ней приблизиться, как ее опять уводят у него из-под носа.

Леонид еще больше бы расстроился, если бы узнал, что за отъездом Есении стоял тот же самый человек, который уже однажды отнял ее у него на Варшавском вокзале города Ленинграда.

– Что же делать? – опять воскликнул Леонид, не видя выхода из сложившейся ситуации.

– Думаю, нам тоже надо ехать в Академгородок, – сказал Федор. – Кстати, там будет легче скрыться с Есенией, чем здесь. Сам видишь, какая тут обстановочка…

– А как мы туда попадем? – с пробудившейся надеждой спросил Леонид.

– Попробуем пробраться в вертолет, на котором ее повезут… – спокойно сказал Федор.

Леонид с сомнением посмотрел на него.

– По крайней мере, попытаемся. Так что вечером будем выдвигаться к вертолетной площадке, – пояснил Федор.

– А сейчас что будем делать? Если честно, я с ног валюсь, да и есть охота, спаса нет, – признался Леонид.

– Отсидимся до вечера здесь. Хлеб у нас есть, откроем тушенку… Не боись, не помрем…

– Конечно, не помрем, – повеселев, согласился Леонид, и вдруг, осененный мыслью, повернулся к Федору: – Слушай, Федор, а давай к Есении зайдем?

– Куда, на работу что ли? С ума сошел? – не понял Федор.

– Да нет, домой. У нее ведь никого нет, там и отсидимся до вечера… Очень хочется посмотреть, как она тут жила…

Федор бросил в окно задумчивый взгляд.

– Следы на крыльце увидят… – покачал он отрицательно головой.

– Так ты и так там уже наследил, – напомнил ему Леонид. – Ну, пойдем!.. Дверь у нее должна быть не заперта.

– Может, ты и прав, – с сомнением сказал Федор и, поднявшись с ящика, подошел к двери. – Я сейчас гляну, а ты потом быстро, след в след, погоняй за мной. И в доме не разговаривай, вдруг его прослушивают… – сказал он, открывая дверь.

– Зачем его прослушивать, если Есения на работе? – спросил Леонид.

– На всякий случай, – коротко ответил Федор и вышел из сарая.

Леонид не запомнил, как они бежали к крыльцу Есении, он очнулся только тогда, когда Федор уже тихо закрывал за ними дверь, действительно, бывшую незапертой.

В квартире Есении было тепло, тихо и едва ощутимо пахло какими-то духами.

Сняв валенки в коридоре, Федор с Леонидом в одних носках прошли в комнату.

Бесшумно двигаясь в полумраке, Федор задернул плотнее шторы на окнах, и только после этого осветил фонариком комнату.

Вероятно, это была гостиная. Леонид увидел в центре комнаты круглый стол со стульями, диван в углу с журнальным столиком перед ним и телевизор. Остальное пространство занимали шкафы, заполненные книгами. Над диваном висела какая-то картина.

Вторая комната, куда Леонид заглянул с порога, была явно комнатой Лёни. Там стояла кровать с красочными плакатами над ней и письменный стол. Вдоль одной стены тянулся длинный книжный стеллаж, а к другой была прибита «шведская стенка». С потолка свисали кольца и боксерская груша. Видимо, это был Лёнин «спортивный уголок».

Открыв дверь в третью комнату, Леонид с трепетом понял, что это спальня и кабинет Есении.

Он осторожно вошел. Ковер на полу скрадывал его шаги.

Сев за письменный стол, на котором стоял компьютер и причудливая настольная лампа, он провел рукой по деревянной столешнице, словно пытаясь ощутить тепло рук Есении.

«Вот где ты живешь…» – подумал он с нежностью, и у него перехватило горло.

В комнату вошел Федор. Взяв со стола лист бумаги и ручку, он что-то написал и протянул лист Леониду.

«Пойдем на кухню, поедим. Соседка ушла, видел в окно», – прочел Леонид и кивнул, поднимаясь, при этом стул его громко шкрябнул по полу.

Отвесив Леониду подзатыльник, Федор поднес ему под нос кулак, а потом снова схватился за ручку.

«Хочешь, чтобы нас тут и повязали?» – написал он.

Потирая с виноватым видом затылок, Леонид отрицательно помотал головой.

«Давай за мной!» – приказал ему жестом Федор, выходя из комнаты с листом и ручкой в руке.

За окнами быстро светало, и фонарик уже был не нужен.

Кухня у Есении оказалась очень уютной, чистенькой, по-настоящему женской. Все было на строго определенных местах: крупы и специи в красивых фарфоровых банках, чашки-тарелки в шкафчике. Но Леонида больше всего удивило современное импортное оборудование, которое встретишь не во всех квартирах даже супернавороченных питерских новых русских, здесь же, в такой глуши оно смотрелось вообще как фантастика будущего века.

У Есении были даже дорогущие электроплита и посудомоечная машина, не говоря уже о разных миксерах, соковыжималках, кофемолках и тостерах, расставленных по ранжиру на полке. А в углу, на тумбе белела микроволновая печь.

Федор озабоченно окинул все это техническое великолепие взглядом и покачал головой.

Попросив у него бумагу, Леонид написал: «Может, чайку поставим?», и он указал на стоящий на столе индезитовский электрочайник.

Взяв со стола стакан, Федор подошел к раковине и осторожно отвернул кран. Вода бесшумно полилась в стакан.

«Давай», – поманил рукой Федор, и Леонид, открыв крышку пустого чайника, подал его Федору.

«Прости, Есения, что мы так бесцеремонно распоряжаемся у тебя на кухне, – виновато подумал Леонид. – Но очень хочется чего-нибудь горяченького».

Федор набрал в чайник воды и протянул Леониду. Тот аккуратно подключил его в сеть.

«Эх, помыться бы еще», – мечтательно подумал он, выходя из кухни в коридор. Там были еще две двери, открыв которые, он обнаружил туалет и ванную.

Сообразив, что свет в ванной никто не увидит, Леонид тихо закрыл на кухню дверь и, стараясь не громко щелкнуть выключателем, включил свет, высветивший стены, выложенные нежно-коралловым кафелем. В хромированных деталях импортной сантехники, которая здесь тоже была на «высшем мировом уровне», Леонид увидел свои многочисленные отражения.

«Не иначе бартером за что-то получили, купить такое сейчас не по карману даже президенту Академии наук, – заключил Леонид, оглядывая сияющую обстановку и с удовлетворением подумал: – Хорошо им тут жилось… Вряд ли бы я Есении такое в Питере мог предложить…»

Выключив свет, он вернулся на кухню и написал Федору: «Как ты думаешь, если мы помоемся, это будет слышно тем, кто прослушивает?»

«Не будем рисковать. Не завшивеешь, потерпи…» – написал тот в ответ и отрицательно покачал головой.

«Сколько терпеть? – вздохнув, подумал Леонид. – Неизвестно, где мы скоро будем и что нас ждет впереди… Может, нас убьют, как тех, – он содрогнулся, вспомнив зияющую рану на горле охранника с вышки. – Так хоть чистым помереть…» – и он написал: «А я тихо в ванну воды налью, как мышка, а?»

Дернув бровями, Федор посмотрел на него осуждающе, а потом махнул рукой, соглашаясь.

«Только действительно тихо!» – написал он и показал Леониду кулак.

«Не извольте беспокоиться, сударь!» – письменно ответил на это Леонид и на цыпочках выскользнул из кухни.

Это было самое тихое и аккуратное мытье в мире.

Заткнув в ванне сливное отверстие, Леонид взял полотенце и, завернув в него душ, положил его на дно ванны, пустив маленькую струйку горячей воды. Сидя на краю ванны и наблюдая, как та медленно заполняется водой, он улыбался: «Здесь лежала она…»

Он оглядел ряд шампуней, баночки с солью и какими-то травами и, не выдержав, взял одну из них, с кристаллами розового цвета. Отвинтив крышку с баночки, он вдохнул запах ее содержимого, и уже без раздумий бросил щепотку в воду. Воздух тут же наполнился ароматом роз.

Тихо раздевшись, Леонид без плеска погрузился в воду и закрыл глаза, наслаждаясь.

Через несколько минут по дуновению прохладного воздуха Леонид понял, что кто-то распахнул дверь в ванную. Он приоткрыл глаза, на пороге стоял Федор, недвусмысленно показывая ему чашку, мол, чай готов…

Кивнув, Леонид сел в ванне и, намылившись, вновь погрузился в воду, медленными движениями смывая с себя мыло.

То, как он выбирался из ванны, составило бы честь самому Копперфилду: ни одной капли не успело сорваться в воду во время его акробатического пируэта. Приземлившись за бортом ванны на мягкий коврик, он взял большое полотенце, висевшее на батарее, и принялся вытираться.

От полотенца пахло ландышами.

Взглянув на свои брюки и рубашку, лежавшие на корзине для белья, он с отвращением понял, что ему сейчас не хочется натягивать их на свежее и пахнущее розами тело. Он подошел к шкафу и, приоткрыв, заглянул в него. Там висело два махровых халата, один из которых был явно халатом Есении… С замершим сердцем Леонид протянул руку, вынул халат из шкафа, и вдохнув его запах, надел на себя.

Когда он вошел в таком вальяжном виде на кухню, Федор, пивший чай с хлебом и ломтями тушенки, чуть не поперхнулся. Прикрыв рот, он выровнял дыхание, а потом быстро написал на листке: «Садитесь, барин. Кушать подано…»

Прочитав эти милые строки, Леонид улыбнулся и, налив себе чаю, набросился на еду.

После бессонной ночи, дальнего пути, ванны и горячего чая, Леонида совсем разморило. Он начал зевать, чуть не выворачивая челюсти, и Федор, пожалев его, написал: «Будем спать по очереди. Иди первый. Захочешь храпеть, лучше сразу заклей рот изолентой».

«Изолента не поможет. Постараюсь не храпеть», – написал в ответ Леонид, хотя не представлял, как можно во сне «постараться» не храпеть, это же не контролируемые звуки…

«Давай, иди!» – махнул рукой Федор.

Леонид вышел в коридор и, выбирая, куда ему отправиться спать, постоял в раздумье. Потом, зайдя в спальню Есении, потрогал ее кровать и, убедившись, что та не отзывается скрипом на его движения, прямо в халате забрался под покрывало.

* * *

Известный в Сибири предприниматель Виктор Прошкин, прозванный Бурым за свою медвежью фигуру и повышенную волосатость, лежал в просторной ванне-джакузи у себя дома в Красноярске и с недоумением смотрел на помощника, стоящего на пороге ванной:

– Какой еще генерал Емельянов? Может, ты не тот номер набрал?

– Да нет, правильно я набирал, – ответил помощник, растерянно глядя на шефа.

– Ну-ка, дай-ка я сам! – сказал Бурый и, отобрав у того трубку, набрал номер, с которого ему должны были еще час назад доложиться его люди, ушедшие в тайгу за «рыжьем».

Подержав телефон у уха, он с недоумением произнес:

– Не отвечают… Неужели засыпались?

– А может, спутник из зоны вышел? – предположил помощник.

Бросив взгляд на часы, Бурый покачал головой:

– Рановато еще… Ладно, иди, набирай их, пока не дозвонишься.

Все удовольствие от джакузи пошло насмарку.

Бурый, выругавшись, вылез из ванны и, завернувшись в махровый халат, тихо заглянул в спальню, где на огромной кровати раскинулась молодая беременная женщина, лениво листающая какой-то иллюстрированный журнал.

– Витек, я тебя уже заждалась, ты чего так долго? – недовольно спросила она.

– А ты бы спала, Ритуля, не ждала меня, у меня еще дела, – сказал Бурый, подходя к ней. – Малинка ты моя… – и склонившись над женщиной, он ласково погладил ее округлившийся живот.

– Ну какие дела в три часа ночи? – капризно протянула она. – Иди ко мне, я по тебе соскучилась.

– Нет, нет, ягодка, спи, а я еще поработаю, – терпеливо повторил Бурый. – Нам все равно нельзя заниматься любовью, доктор же запретил после нашего последнего раза…

– К черту доктора! Я тебя хочу! – воскликнула женщина, рывком распахивая на груди кружевной пеньюар, сквозь который и так просвечивали ее роскошные налитые груди. – Мы осторожненько…

Увидев ее набухшие соски, он не выдержал и, опустившись на постель, склонился над ними, покусывая по очереди их упругие кончики – за три года семейной жизни с Маргаритой он так и не охладел к ее груди, когда-то поразившей его необъятностью и красотой формы.

Бурый вообще обожал свою жену, которая была не только умна и красива, но и совершенно неукротима в постели. Она заводила его с пол-оборота, доводя до бешеного, почти животного экстаза в таких немыслимых позах, которых он раньше по своей физкультурной нерадивости и представить не мог. Кому сказать – не поверили бы, но за эти годы Бурый ни разу не изменил жене. Даже в бане, куда он ходил со своими «деловыми» партнерами, он равнодушно отворачивался, когда те на его глазах развлекались с девочками – эти длинноногие «мокрощелки» в подметки не годились его жене.

Все было бы хорошо, но Марго обожала боль. Она буквально ввергала Бурого в исступление своими стонами и требованиями, типа: «резче», «сильнее», «крепче». Он от этого просто шалел, и часто после их бурных ночей Рита ходила, едва передвигая ноги, с распухшими багровыми сосками на покрытой следами от его страстных поцелуев груди.

Подобная вспышка страсти в последний раз чуть не привела ее к выкидышу. Перепуганный Бурый, мечтая о сыне, решил впредь неукоснительно соблюдать все требования врача, в частности, и его запрет на их с Ритой половую жизнь. Поэтому теперь он старался ложиться в постель, когда та уже спала, отговариваясь наплывом работы. Но Рита, быстро вычислив причину его «трудоголизма», перестала ложиться спать без него. Беременность обострила ее сексуальное влечение к мужу, но Бурый ограничивался тем, что ласкал ее грудь, со страхом ощущая, как ее живот каменеет из-за «входящей в тонус матки».

Вот и сейчас, почувствовав ее нарастающее возбуждение, он был вынужден оторваться от ее груди и, глянув в затуманенные страстью глаза жены, отодвинулся подальше.

– Ритуля, конфетка моя, мой сахарный бумбончик, тебе же нельзя так волноваться, – уговаривал он ее, сам с трудом сдерживая свои эмоции.

– Если бы я знала, что мне придется так страдать, никогда бы в жизни не согласилась забеременеть! – простонала Рита, ложась на бок и подтягивая ноги к животу.

– Ну что ты говоришь! – рассмеялся Бурый. – У нас ведь скоро будет сын!

– Вот рожу его, и ты у меня тогда не отвертишься! – в шутку пригрозила Рита и махнула рукой: – Ну ладно, так уж и быть, иди работай, а я попробую уснуть. Что-то твой пацан сегодня разбушевался…

Бурый чмокнул ее в нос и вышел в гостиную, плотно прикрыв за собой дверь.

– Ну что? – спросил он помощника, набиравшего номер по мобильному телефону.

– Глухо, как в танке… – послушав долгие гудки, ответил тот, отрицательно качая головой, и нажал кнопку отбоя.

Но в этот момент телефон вдруг разразился громкой трелью.

Бурый выхватил из рук помощника телефон:

– Слушаю!

– Не спишь? – раздался в трубке знакомый голос Котова – начальника Красноярского управления по золотодобыче.

– Не сплю, – ответил Бурый, напрягаясь.

Котов ни разу не звонил ему ночью, да еще тогда, когда Бурый ждал горячих новостей.

– Тут ЧП у нас на объекте…

– Что случилось?

– Люди погибли…

У Бурого заныл затылок. Когда-то в бурной молодости ему хорошо приложились по голове, и с тех пор, как только он начинал волноваться, его донимали головные боли.

Потерев затылок, Бурый коротко спросил:

– Гуреев жив?

– Жив, это он мне и доложился час назад.

– Что конкретно он сказал?

– Сказал, что при попытке передачи тридцати килограммов золота были ликвидированы три неизвестных лица и три охранника, замешанные в этом деле…

– Тридцати килограммов, говоришь… – переспросил Бурый, у которого вдобавок нервно задергался правый глаз. – Кто это, интересно, к нему приходил, мы своих еще не успели отправить… Ну, и что ты будешь делать?

– Утром начну формировать свою комиссию и буду ждать комиссию из Москвы, – вздохнув, сказал Котов.

– И когда ты их собираешься отправлять туда?

– Если погода позволит, завтра же свою и отправлю, нужно подготовиться к приему столичных проверяющих…

– Что ж, спасибо, что позвонил. Значит, нам теперь нельзя отправлять туда ребят…

– Так ты говоришь, что это не твои были?

– Нет, я бы тебе сказал. Ну ладно, желаю успеха… – ответил Бурый.

– Странно… Ну пока! – протянул Котов и, попрощавшись, отключился.

– Ах ты, сука! – прошипел Бурый, положив трубку и сжимая челюсти так, что желваки взбугрились на его добродушном с виду лице, делая его неузнаваемым и страшным. – Тридцать килограммов… – и он в ярости грохнул кулаком по столу.

Помощник настороженно посмотрел на него.

Из спальни раздался сонный голос Риты:

– Витек! Что там у тебя?

– Ничего, ничего, дорогая, спи, это я нечаянно уронил тут, – крикнул Бурый, стараясь взять себя в руки.

– Что случилось? – спросил помощник.

– Что случилось? Да ничего особенного, Валера, если не считать, что Гуреев ссучился.

– То есть? – нахмурился помощник, который хорошо знал Гуреева еще по совместным поездкам в стройотряды, где тот командовал зелеными студентами.

– А то и есть… Звонил Котов, сказал, что Гуреев ему доложился о предотвращенной попытке хищения с рудника тридцати килограммов золота. Похоже, что наши ребята погибли вместе с какими-то его тремя охранниками, на которых Гуреев, как я понимаю, спихнул все дело. А где, спрашивается, остальные шестьдесят килограмм золота и мои бабки? Там же сумма не хилая – восемьсот с лишним тысяч баксов! Себе, сучара, небось, припрятал…

– Может, там возникла непредвиденная ситуация? – попытался оправдать Гуреева Валера.

– Да насрать мне на его непредвиденную ситуацию, даже если она и возникла! Мне больше сдается, что Гуреев просто собрался свалить с моим золотишком и деньгами. Но я ему этого не дам… Едем в офис!

Заглянув в спальню, Бурый убедился, что Рита задремала и, одевшись, оставил ей на тумбочке записку, что ему пришлось срочно уехать по делам.

Промчавшись на «Мерседесе» по спящим, скованным морозом улицам, они с Валерой подлетели к офису.

Заспанный охранник, всполошенный нежданным ночным визитом шефа, кинулся открывать двери.

Поднявшись к себе в кабинет, Бурый сбросил дубленку и, сев за стол, сказал:

– Вот что, Валера, нужно вынимать у Гуреева либо наши бабки, либо золото, а лучше и то, и другое. Собирай ребят! И дай мне материалы по Гурееву…

Кивнув, Валера достал из потайного сейфа толстую папку и, отдав ее шефу, уселся за телефон.

Бурый вытащил из папки фотографию Гуреева и, склонившись над столом, начал составлять план действий, что-то чиркая и рисуя на листе бумаги.

Через час в офисе собрались шесть человек, не считая Бурого и Валеру.

Показав фотографию Гуреева, Бурый коротко ввел прибывших в курс дела и спросил:

– Какие будут соображения?

– Добираться туда нужно только на вертолете, железка не годится, – сказал Борисов, по кличке Голован: за свои два высших образования. – Да и Гуреева легче будет вывезти.

– Будет вам вертолет, – пообещал Бурый и, глянув на Валеру, отдал ему распоряжение: – Оформи на сегодня доставку груза одной из наших левых фирм на какой-нибудь прииск поблизости от Озерного. И впиши их как сопровождающих… – он мотнул головой в сторону сидящих перед ним мужчин.

Валера кивнул.

– А зачем такие сложности? – угрюмо поинтересовался самый молодой из сидящих. – Можно ведь просто за бабки нанять «вертушку», без всякой засветки…

– Затем, что есть в нашей доблестной армии такая мелочь, как войска ПВО, которые твою «неопознанную вертушку» в два счета собьют к едрене-фене, – объяснил ему Голован. – После наглого приземления Руста на Красной площади они получили приказ сбивать все, что без спросу шевелится в воздухе. Хотя ты этого, наверное, не помнишь, ты был тогда маленький.

«Маленький», сжав кулаки, хмуро посмотрел на него.

Воздух в кабинете сразу как будто бы сгустился.

– А ну!.. – грохнул по столу Бурый, привлекая внимание присутствующих. – Не отвлекаться! – и продолжил: – Гуреев ждет правительственную комиссию для разбора произошедшего на руднике ЧП. Вы опередите ее и явитесь на рудник под видом областной комиссии. Гуреев никого из вас не знает и примет все за чистую монету. Вот, сами решите по списку, кто за кого будет себя выдавать, – он кинул им через стол лист, на котором были написаны состав и должности членов комиссии. – Ваша задача привезти сюда золото, деньги, и по возможности, самого Гуреева. Если не получится, можете его ликвидировать, чтобы «дядям» лишнего не наболтал… С экипажем разберетесь сами, не в Турцию, чай, лететь… Денег пообещайте, а на обратном пути пусть они вас высадят где-нибудь недалеко от города, где вы их и оставите… – он усмехнулся, не сомневаясь, что все поняли его намек. – Место выберите сами, там вас будут ждать машины. Если экипаж заартачится, то вон, кажется, Егор с Банзаем умеют управлять вертолетом…

Те, кого он назвал, подтвердили:

– Сумеем!

– Долетим!

– Добро! Связь будем держать по спутниковому телефону. Доложите, как прибудете на место. Валера, выдай им три трубы.

– А не прослушают? – засомневался хмурый молодой.

– Не прослушают, спутник-то не наш… – усмехнулся Валера, доставая из сейфа три новеньких спутниковых телефона.

– Ну все, мужики, за дело! Времени на подготовку мало.

* * *

Леониду показалось, что он только успел голову опустить на подушку, как его начал расталкивать Федор.

Ничего не понимая, Леонид испуганно вскочил, и Федор вынужден был зажать рот ему рукой, чтобы тот спросонья не подал голос.

«Пора!» – губами показал ему он, мотнув головой в сторону кухни. Вид у него был усталый, и Леонид вдруг подумал, что Федору тоже приходится нелегко, ему все-таки было далеко за пятьдесят. Почувствовав угрызения совести за то, что он нагрузил, в общем-то, на немолодого человека свои проблемы, Леонид быстро поднялся с кровати и пошел за Федором, отдавая себе отчет, что, если бы не этот «немолодой человек», он бы никогда не смог даже приблизиться к этому проклятущему секретному Озерному.

А Федор ждал его на кухне с листком, на котором было написано: «Разбудишь меня в семь вечера. На плите горячая гречневая каша. Сиди тишком!».

Кивнув, Леонид благодарно приложил руку к груди, втягивая ноздрями аромат каши и чувствуя, что успел проголодаться, пока спал.

Хватая ложкой прямо из кастрюли теплую кашу с неизменной тушенкой, Леонид подошел к окну и выглянул в щелку между занавесками наружу.

Шел третий час дня. Людей на улице было не видно, наверное, все разошлись по рабочим местам до вечера.

«А поселок довольно большой», – подумал Леонид.

Он помнил по плану множество строений, нарисованных Лёней, но в натуре это все выглядело куда значительней: поселок был похож скорее на современный пригород какого-нибудь финского города. Здесь были красивые здания явно не российской конструкции, нерусская чистота на улицах. А две оранжереи, мимо которых они с Федором прошли утром, вообще поразили его. Он помнил, как Лёня рассказывал ему, что их со школы отправляли сюда на работы по обеспечению поселка зеленью и овощами, и Леонид ожидал увидеть что-то типа наших северных тепличек, а тут стояло два просторных стеклянных дома, похожих на оранжерею на Потемкинской улице в Питере.

Из окна Леониду была видна довольно высокая труба местной ТЭС, снабжающей Озерный теплом и светом.

«Да, задумано все солидно! Прямо как отдельное государство, живущее самодостаточной жизнью, – заключил Леонид. – Где-то ты, Есения? Может, в ста метрах от меня, может, в тысяче… Ничего не изменилось, я опять тебя ищу, и мне опять приходится ждать…»

Леонид совсем приуныл и, чтобы отвлечься, пошел в гостиную выбрать что-нибудь почитать.

Взяв с полки какую-то научную книжку с картинками, он рассеянно полистал ее, как вдруг услышал, что к дому подъезжает машина.

Он замер, боясь подойти к окну, чтобы посмотреть, кто там. От напряжения у него похолодело в животе.

Хлопнула дверца машины, но вышедший из нее человек направился, судя по звуку шагов, к крыльцу соседей.

Услышав, как открылась и захлопнулась там дверь, Леонид облегченно перевел дух: «Слава Богу!».

Он заглянул в спальню к Федору, собираясь предупредить его, что вернулся сосед, но Федор крепко спал, накрывшись покрывалом с головой.

Тогда Леонид вернулся на кухню и сел, прислушиваясь к происходящему за стеной. Видимо, кухни здесь были смежные, потому что он услышал, как там торопливо ходит человек, гремя посудой. И вдруг к этому прибавился еще и удивленный женский возглас.

«Как это я проморгал ее приход? – раздосадовался Леонид, припадая ухом к стене. – Тоже мне лазутчик!»

Мужской голос что-то отвечал женщине, но Леонид не мог разобрать слов. Вспомнив виденный им в детстве какой-то шпионский фильм, Леонид взял стакан и, приставив его к стене, прижался к нему ухом.

«О!» – удивился он, отчетливо услышав, о чем там говорят.

– И когда ты вернешься? – спрашивала Нина Ивановна.

– Не знаю, должна прилететь комиссия, ты даже не представляешь, что этой ночью случилось!.. – мужчина помолчал. – Начальство приказало мне быть за него на руднике, он утром улетает с Есенией Викторовной в «головняк». Хочет, чтобы я принял комиссию по высшему разряду.

– А что произошло-то? – спросила Нина Ивановна.

– Это служебная тайна, не спрашивай. Одно могу сказать: будет серьезное разбирательство. Так что не жди меня скоро, если что, я тебе позвоню. Давай, скоренько обедать, а то черт его знает, когда еще поесть придется…

Леонид взял лист и тщательно записал все, что услышал, чтобы доложить Федору, когда тот проснется. «Если будет разбирательство, а оно обязательно будет, нам тут вообще могут перекрыть кислород», – приписал он от себя…

У соседей хлопнула входная дверь, и через мгновение от дома отъехала машина.

Оставив лист на столе, Леонид вернулся в гостиную, решив дальше осмотреть книжные полки. Здесь было много научной литературы, но несколько полок было заставлено подписными изданиями с русской и зарубежной классикой. Вдруг на одной из полок, под альбомами по искусству, Леонид заметил темно-синий коленкоровый переплет какого-то толстого издания. Уже догадываясь, что это может быть, он с волнением вытащил его.

Предчувствие его не обмануло – это оказался фотоальбом. Раскрыв его, Леонид тут же встретился с грустными глазами Есении, держащей на руках ребенка, которому было чуть больше годика. Они были сфотографированы на фоне сопок. Весенний ветерок взметнул волосы Есении. Она стояла, крепко прижимая к себе сына, испуганно смотрящего в объектив.

«Сибирская мадонна… – пронеслось в голове Леонида, и он почувствовал, как у него перехватило дыхание. – Родные вы мои…»

Федор, самостоятельно проснувшийся около семи часов, так и застал Леонида сидящим в сумерках в гостиной: тот все еще рассматривал при свете фонарика семейный альбом Есении.

Посмотрев в его наполненные болью глаза, Федор положил ему руку на плечо и сказал одними губами: «Ничего, паря, все будет хорошо! Я тебе обещаю!».

Леонид благодарно пожал ему руку, а потом, поманив, повел его на кухню, где протянул ему листок.

Федор, прочитав написанное, задумчиво покивал, а потом написал: «Ночью пойдем к вертолетной площадке, нужно осмотреться. Может, удастся выбраться отсюда тем же вертолетом, на котором повезут и ее. Можешь поспать еще».

Леонид кивнул и пошел в спальню Есении.

Во втором часу ночи его разбудил Федор. Леонид тщательно застелил за собой постель, скрывая следы их пребывания в доме.

В ванной, где он уже испытанным способом нацедил себе в таз воды, он тихо ополоснул лицо, после чего все расставил по своим местам, а полотенце, отжав посильнее, повесил на батарею сушиться.

Войдя на кухню, он глянул на плиту, где стояла кастрюлька, еще наполовину полная гречневой каши. «Возьмем с собой?» – жестом спросил он Федора, указывая на кастрюлю, но тот насмешливо посмотрел на него.

Леонид, у которого бабка по отцу умерла в блокадном Ленинграде, не мог представить, как это можно бросить еду. Взяв ложку, он начал есть прямо из кастрюли. «Нехай пузо лопне, а добру пропасть не дам!» – вспомнил он присказку с маминой родины и улыбнулся.

Через несколько минут, собираясь к выходу, Леонид переоделся в свою одежду, с сожалением возвращая в шкаф теплый махровый халат Есении и, оглянувшись на Федора, быстро засунул в свой рюкзак ее фотоальбом. Он не мог оставить его здесь. Если им не удастся вырвать Есению из рук ее надзорщиков, то у него останется хотя бы эта память о ней.

Полностью собравшись, они уже стояли на пороге, как Федор, вдруг спохватившись, вернулся на кухню. Вынеся оттуда листок, на котором они переписывались, он показал его Леониду и, ухмыляясь, убрал к себе в карман.

«Да, вот бы охрана порадовалась, найдя его здесь!» – тоже улыбнулся Леонид.

Они открыли дверь на улицу.

Мороз за сутки заметно спал, и с неба ровными рядами, не тревожимые ветром летели крупные пушистые снежинки. Вокруг было тихо и красиво. И в этом было что-то от Нового года – казалось, что сейчас из-за поворота появится запряженная оленями упряжка, везущая Деда Мороза.

Поселок спал, и лишь дежурные фонари освещали его безлюдные улицы.

Федор, оттолкнувшись, спрыгнул на землю, минуя ступени крыльца, на котором уже легким слоем лег снег.

«Я так не смогу, – озадаченно посмотрел на крыльцо Леонид. – Да и зачем, снег все равно к утру занесет наши следы».

Но, решив последовать примеру Федора, он тоже прыгнул и, подскользнувшись при приземлении, проехал на «мягком месте» прямо под ноги Федора. Тот, хмыкнув, подал ему руку, и они, оглянувшись на темные окна Нины Ивановны, поспешно вышли за калитку.

Миновав коттеджи, они пошли к лесу уже знакомым маршрутом, и когда добрались до его опушки, надели лыжи и двинулись к озеру.

– Надо было взять тебе другие лыжи в сарае у Есении, – тихо заметил Леонид, глядя, как Федор осторожно ступает на обломанную лыжу.

– Ничего, дойду! Вдруг бы кто-нибудь заметил пропажу раньше времени, – возразил Федор. – Есения еще здесь, мы пока ее не увезли в безопасное место. Сейчас все может обернуться против нее. Хорошо, если ее отлет не задержат из-за приезда комиссии.

Беспокойство Леонида оказалось не напрасным. Через полчаса, наехав в темноте на какой-то выступающий из-под снега валун, Федор доломал свою покалеченную лыжу. Она треснула вдоль на две половины.

Федор выругался, но связать или исправить уже ничего было нельзя. Идти по снегу без лыж было тоже невозможно – попробовав, Федор провалился выше колена.

– Что делать? – испуганно спросил его Леонид. – Может, на дорогу выйдем. Идти-то далеко…

– Ну да, кругаля такого давать, мы тогда и к обеду не доберемся, да и машины могут ездить, или патрули какие-нибудь… – проворчал Федор, оглядываясь.

Взяв нож, он подложил под живот одну лыжу и, опираясь на нее, пополз к ближайшему ивняку. Леонид стоял в ожидании.

Минут через пятнадцать Федор вернулся, осторожно ступая по снегу какой-то немыслимой конструкцией на ноге, отдаленно напоминающей ракетку для бадминтона, только гораздо больше.

– Готово, как-нибудь доберемся, – сказал он и пошел вперед.

Леонид понаблюдал, как Федор медленно идет, стараясь не сильно опираться на свой импровизированный снегоступ, и молча последовал за ним.

Глава седьмая

Подъехав вплотную к старой штольне, Круглов остановил машину и, дождавшись Гуреева, выпрыгнул в снег. Оглядевшись, он подумал, что следы их успеет к утру занести, но нужно срочно избавляться от рюкзаков с золотом и ехать на рудник. Он взял один рюкзак и, сунув второй Гурееву, отправился к темному зеву штольни.

Далеко углубляться они не стали, а спрятали рюкзаки за кучей породы в одном из штреков.

– Сам потом перепрячешь подальше, – сказал Круглов. – Поехали, а то еще заметят нас здесь ненароком.

Уже подойдя к своей машине, Круглов вдруг резко повернулся к Гурееву и спросил:

– Слушай, а у тебя здесь есть еще сообщники? А то смотри, как бы они не заложили тебя из чувства мести за смерть своих товарищей…

– Никого больше не осталось, – угрюмо буркнул Гуреев, и после паузы уточнил: – …Здесь не осталось…

– Ну это понятно… Где-то у тебя еще много дружбанов, – хмыкнул Круглов, – но меня они пока не колышут. На данный момент мы должны быть уверены, что наша версия не вызовет ни у кого подозрений. Нам сейчас придется докладывать начальству. Думаю, сразу нагрянет комиссия, так что держись. Приедешь на рудник, вызови к себе зама Степанцова, пусть меня ждет, а я заеду в казарму, отправлю ребят на вышку и за трупами.

Притормозив минут через пятнадцать у казармы, Круглов разбудил лейтенанта Козарнова и, обрисовав ему свою версию происшедшего, дал указания к действию, а сам поехал к руднику.

«Нужно за остаток ночи и день все тщательно проработать, чтобы можно было завтра спокойно уехать с Есенией отсюда… – думал он. – Вот свалилось на мою голову! Хотя… – он вспомнил о лежащем в „собачнике“ мешке с деньгами. – Нет худа без добра, деньги лишними никогда не бывают!»

Подъехав к зданию конторы рудника, Круглов остановился у гуреевского джипа и вышел из машины. Взбежав на крыльцо, он рванул дверь и быстро пошел по коридору к кабинету Гуреева.

Тот сидел в компании зама Степанцова – Фатейкина, и глушил вместе с ним спирт. Оба были уже в полуневменяемом состоянии, но пока еще держались на стадии «ты меня уважаешь?».

Круглов подошел к ним и со злостью вырвал стакан из рук Гуреева:

– Охерел, мать твою?! Не время сейчас пить! Где тело Михеева?

– Михеев… ик… в леднике, – заплетающимся голосом ответил Гуреев, поднимая налитые кровью глаза на Круглова. – Скоро его можно будет на строганинку пустить…

– У тебя что, крыша совсем съехала? – встряхнул его за шиворот Круглов. – Строганинки ему захотелось! А ну пошел! – и он потащил Гуреева в туалет к умывальнику.

Сунув вяло сопротивлявшегося Гуреева головой в раковину, Круглов до конца отвернул кран, из которого тут же хлынула сильная струя ледяной воды и, взяв руку Гуреева, чуть ли не всю кисть запихал ему в рот. Вырвавшийся из Гуреева фонтан спирта не содержал ни крошки закуски… Круглов едва успел отстраниться от этого потока.

Оставив отмокать Гуреева в туалете, Круглов вернулся в кабинет и по пути к столу отвесил пьяному Фатейкину оплеуху.

Тот брыкнулся со стула на пол и, заёрзав ногами, попытался встать:

– Сергей Сергеич… За что? Мы Михеева поминали… Хороший мужик был…

– Бл…ь! Поминали они, а кто будет делом заниматься? – рявкнул на него Круглов, садясь за стол перед рядом телефонов. – Сейчас сюда твоего начальничка привезут… Он тоже хороший мужик был?

– Кто? Товарищ Степанцов? Да, тоже хороший мужик, – Фатейкин, кряхтя, наконец, поднялся с пола и попытался встать ровно перед вышестоящим начальством. Но в этот момент до него, видимо, дошел смысл вопроса Круглова, и он, насторожившись, вытаращил пьяные глаза: – А почему «был»? С ним тоже что-то случилось?!

– А тебе Гуреев ничего не сказал? – нахмурился Круглов.

– Нет, мы только Михеева успели отнести в ледник… – трезвея на глазах, ответил Фатейкин.

«Вот дерьмо! На меня все объяснения перевалил! – подумал Круглов о Гурееве, поднимаясь из-за стола. – Хотя… может, это и к лучшему…»

Он вернулся в туалет, где на полу, покачиваясь, сидел в луже доблестный начальник рудника – сток в раковине не справился с напором воды, и она переливалась через край Гурееву на грудь, растекаясь вокруг него.

Круглов завернул кран и, пнув Гуреева ногой в бок, прошипел сквозь зубы:

– Вставай, сука, расселся тут!

Тот, ни на йоту не протрезвевший, ухватился за край раковины, чуть не сверзив ее на пол, и тяжело поднялся.

Втащив мокрого Гуреева за собой в кабинет, Круглов толкнул его в кресло в углу, а сам сел за стол и придвинул к себе телефон, набирая номер Васюкова…

Предугадывая реакцию медика, Круглов заранее окрысился: «Пусть только этот что-нибудь вякнет!».

Притихший Фатейкин молча сидел на стуле и следил пьяно поблескивающими тревожными глазами за Кругловым.

– Павел Борисович, прошу срочно явиться в кабинет Гуреева! – услышав сонное «алё» Васюкова, приказал Круглов тоном, не допускающим возражений.

– Хорошо, сейчас буду! – неожиданно без выкрутасов согласился Васюков и устало поинтересовался: – А что там у него? Приступ белой горячки?…

– Приедешь, сам увидишь! – оборвал его Круглов. – Поторопись!

– Уже еду! – сказал врач и положил трубку.

Ожидая приезда медика, а также подвоза трупов, Круглов посмотрел на Гуреева, развалившегося в кресле. Тот безмятежно спал, пьяно отвалив на грудь подбородок, на который из приоткрытого рта стекала тонкая ниточка слюны.

Круглова от омерзения даже передернуло.

«Надо было его шлепнуть вместе со всеми! Свинья, завалит мне все дело!» – подумал он.

В ночной тишине послышался звук подъезжающей машины, потом громко хлопнула входная дверь в контору. Для Васюкова это было еще рано. Круглов повернулся лицом к двери в кабинет.

Раздались шаги по коридору и, постучав, в кабинет заглянул лейтенант Козарнов:

– Разрешите, товарищ подполковник?

– Докладывай, что там у тебя? – сделав разрешающий жест рукой, спросил его Круглов.

– Привезли… – одним словом доложился лейтенант и выжидающе посмотрел на Круглова.

– Ну, пусть пока полежат в машинах, – предугадав его следующий вопрос, ответил Круглов. – Сейчас приедет Васюков, разберемся, куда везти, а ты пока посмотри, чтобы лишних глаз не было рядом. На вышке все нормально?

– Нормально, если не считать трупа Кольцова… – отводя глаза, сказал Козарнов. – Ребята уже заступили…

В этот момент спавший в кресле Гуреев громко всхрапнул.

Козарнов оглянулся на него и недоуменно посмотрел на Круглова.

– Поминал Михеева… – пояснил тот, поморщившись. – Ладно, иди, жди у машин.

Козырнув, Козарнов вышел, но дверь закрывать не стал, потому что на пороге появился Васюков, подошедший к кабинету своей характерной неслышной поступью.

«Шаг разведчика или подлеца…» – подумал Круглов, вспомнив чье-то определение подобной походки, и встал навстречу входящему медику:

– Здравствуй, Павел Борисович!

– Здравствуйте, – угрюмо поздоровался Васюков на ходу, направляясь к Гурееву. – Ну и что тут у вас?

– Не тут, – остановил его Круглов. – А в леднике и в машинах…

– Так… – без удивления промолвил Васюков, поднимая мрачный взгляд на Круглова. – Значит, еще один подарочек привезли мне… Не забываете вы меня… Видно, боитесь, что заскучаю…

– Что-то типа того, – усмехнулся в ответ Круглов. – А подарочек – не один – несколько. Пойдем!

– А с этим что? – Васюков посмотрел в сторону Гуреева.

– Пьяный, проспится без нас! – отмахнулся Круглов, направляясь к выходу.

Они вышли на улицу. Фатейкин, покачиваясь, потащился вслед за ними.

Площадь перед конторой была заполнена машинами. Казалось, что они замерли стадом черных верблюдов на белом снегу. Два «уазика», на которых привезли трупы, стояли рядом с крыльцом, а васюковский и кругловский «уазики» разместились чуть в стороне, по обе стороны гуреевского джипа.

Козарнов, увидев появившихся на крыльце Круглова и Васюкова, открыл дверцу в «собачник» ближайшей машины, в которой были привезены трупы троих «пришельцев», и направил внутрь луч фонарика.

Заглянув туда, Васюков задумчиво поскреб отросшую за ночь щетину, и тихо спросил:

– А во второй что?

– То же самое – трупы, – тихо ответил Козарнов.

– Чьи?

– А они только при жизни фамилиями отличались, – недобро усмехнулся Круглов. – Там Степанцов и Кольцов…

Метнув на него ошеломленный взгляд, Васюков поспешно подошел ко второй машине. Самостоятельно открыв «собачник», он внимательно вгляделся в лица лежащих внутри покойников, и молча закрыл дверцу.

Круглов удивился, впервые увидев, как обычно брезгливо-пренебрежительное выражение лица Васюкова вдруг меняется, искаженное вполне человеческими чувствами. Сейчас его побледневшее лицо выражало большое горе.

Заметив удивление Круглова, Васюков отвернулся.

– Вы что-то еще про ледник говорили… – после напряженной паузы сказал он, ни на кого не глядя.

– Да, да, – вмешался Фатейкин, который следовал за Васюковым и тоже заглядывал в машины через его плечо. – Там наш Михеев…

– Ну ладно! Везите их ко мне… – тяжело вздохнул Васюков, подходя к Круглову. – Хотя у меня-то и столов на всех не хватит, придется их на полу положить, – добавил он, пытаясь за озабоченностью скрыть свои эмоции, однако не утерпел и все-таки спросил: – Сергей Сергеевич, а можно полюбопытствовать: что же это у вас такое произошло?

– Предотвращена попытка хищения и передачи золота… – не вдаваясь в подробности, ответил Круглов, пытаясь понять, чья смерть так сильно взволновала Васюкова – Кольцова или Степанцова? И тут же получил ответ, услышав от него:

– А Степанцов?…

– Он был тоже во всем этом замешан, – внутренне напрягаясь, сказал Круглов, со значением посмотрев на медика.

– Не верю! – вдруг взорвался Васюков, заиграв желваками. – Не мог Вася быть замешан ни в чем таком! Он был настоящим человеком!

«Та– ак, обстановка накаляется… – подумал про себя Круглов, разглядывая Васюкова. – Интересно, что он скажет, когда выяснит, что Степанцов был застрелен Гуреевым? Поверит ли, что тот защищался после того, как Степанцов убил Михеева, или, заподозрив неладное, начнет копать?… А я и не знал, что у них со Степанцовым были такие теплые отношения… „Настоящий человек“… Ишь ты!»

– Поверь, Павел Борисович, мне самому в это до сих пор не верится, тем более что Степанцов был моим непосредственным подчиненным, – примиряюще сказал он, не желая раздувать конфликт накануне своего отъезда в Академ. – Но факты, как говорится, упрямая вещь, и нам еще предстоит разобраться, как это все получилось…

Окатив его недоверчивым злым взглядом, Васюков буркнул:

– Разобраться… Вы наразбираетесь!.. Вон, до сих пор не выяснили, что тогда случилось с Первачевым! – и, резко повернувшись, направился в сторону своей машины.

Круглов молча смотрел ему вслед.

Подошел Казарнов и замер, ожидая распоряжений.

– Вези, лейтенант, трупы за доктором. Да не забудь прихватить еще и Михеева, – сказал ему Круглов и пошел обратно в контору.

Фатейкин побежал за ним.

– А ты иди, проспись, засранец! – бросил ему на ходу Круглов. – Утром чтоб был как огурец, и ни в одном глазу до моего возвращения из Новосибирска! Иначе вылетишь отсюда в два счета, понял?

– Есть, товарищ подполковник, – вытянулся Фатейкин, пожирая его виноватыми глазами и, дождавшись, когда Круглов скроется за дверью конторы, поспешил домой выполнять приказание.

Круглов закончил писать рапорт только к утру. Устало поднявшись из-за стола где-то около семи, он прошелся по кабинету мимо храпящего Гуреева, разминая затекшие мышцы. Потом вернулся к столу и поднял телефонную трубку, набирая номер Петракова.

– Ниночка, доброе утро! – поздоровался он, услышав голос его жены. – Разбудите-ка мне вашего мужа. Ах, он уже встал? Замечательно!

Дождавшись, когда трубку возьмет Петраков, он сказал:

– Володя, быстро собирайся и жди меня в кабинете! Я скоро буду.

– Хорошо, Сергей Сергеевич! – откликнулся тот.

Положив трубку, Круглов сходил в туалет, набрал в графин холодной воды и, вернувшись в кабинет, окатил все еще храпящего в кресле Гуреева. Тот с диким ором и матом подскочил в кресле, отмахиваясь от льющейся на него струи.

– Просыпайся, тетерев! – брезгливо приказал Круглов. – Хорош спать, пора начальству докладываться…

Гуреев уставился на него ничего не понимающими глазами, потом выпрямился в кресле, приходя в себя после сна.

– Я своему еще ночью доложился, сразу, как приехал, – сказал он осипшим голосом, стряхивая воду с волос. – Потому и нажрался, что такого выслушал!

Круглов удивленно посмотрел на него: «Надо же… наш пострел везде поспел!».

– Ну и что же тебе такого сказали? – поинтересовался он, подозрительно сощурив глаза.

– Не все ли тебе равно? – понизив голос и бросив взгляд по сторонам, проворчал Гуреев. – Ты завтра отсюда свалишь, и больше тебя ничего не касается, а я здесь сам уж как-нибудь с ситуацией разберусь… – и он отвел нехорошо блеснувшие глаза.

Круглову не понравился этот блеск.

– Гуреев, я тебя предупреждаю: если ты задумал все свалить на меня, то тебе лучше повременить с этим дня четыре после моего отъезда, – в голосе Круглова зазвучали угрожающие нотки. – Если не выдержишь этот срок – я тебя и с того света достану… Верь моему слову!

– Ладно, не закипай!.. – лениво перебил его Гуреев. – Нам с тобой ссориться ни к чему, езжай ты отсюда с Богом! Я тебе искренне желаю удачи! Я помню, как мы с тобой договорились, не беспокойся!

– Ну, смотри! – сказал Круглов, направляясь к двери, чтобы уже от себя связаться со своим начальством.

Предстоял неприятный разговор, но поскольку Круглов относил его к последним неприятностям, то предстоящий рапорт его не особенно волновал, и не через такое проходил раньше…

Выходя из конторы, Круглов столкнулся в дверях с Фатейкиным. У того было «перевернутое» с похмелья лицо, но он был трезв и чисто выбрит.

– Значит так, я завтра уезжаю в «головняк» на три дня, – сказал ему Круглов. – Вместо меня останется Петраков, нужно обстоятельно подготовиться к приезду комиссии, так что днем в три часа – ко мне в кабинет на совещание. Тебе предстоит держать рудник под неусыпным надзором. А сейчас отправляйся к Васюкову, спроси, как у него там дела. Если он закончил, заключение – мне на стол.

– Слушаюсь! – козырнул Фатейкин, отступая в сторону.

Прогрев выстуженную за несколько морозных часов машину, Круглов поехал на комплекс.

К вечеру у него уже было все подготовлено к отъезду. Все распоряжения были отданы, все звонки сделаны. Как он и предполагал, ЧП на руднике вызвало страшный переполох не только у рудничного начальства, но и в Конторе. Так что в ближайшее время ожидался приезд расширенной комиссии, однако, Круглов надеялся, что она его уже не застанет. Все разрешающие бумаги на вывоз Есении на конференцию у него были заранее заготовлены и уже на руках. И он постарался ничем не напоминать об этой поездке, чтобы ее не отменили в последний момент.

У него осталось только два невыполненных дела, которые он задумал еще тогда, когда ему пришла в голову мысль «уходить» из Озерного. Но их нужно было сделать не раньше, чем за несколько часов до отлета, то есть, как можно позже… Похоже, что время для их выполнения пришло…

Круглов подошел к сейфу и, открыв его, вытащил из темной глубины черный баллончик. После чего, захлопнув дверь в кабинет и пройдя по коридору до лифтов, которые вели в подземную часть комплекса, кивнул охраннику. Тот с готовностью нажал на кнопку, и дверь лифта поползла в сторону. Круглов шагнул внутрь и, подождав, пока дверь закроется, нажал кнопку спуска на пятый уровень.

Там, глубоко внизу, прямо под озером, находился машинный зал, в котором находились электронные «мозги» комплекса. Эти «мозги» содержали полную информацию о проводимых в Озерном работах, они же управляли и всеми системами комплекса, как наружными, так и подземными.

Круглов обычно сам производил здесь вечерний обход, исключая дни командировок, когда его заменял Петраков.

Выйдя из лифта, Круглов пошел по длинному коридору-тоннелю, ведущему под озеро. Неоновые лампы освещали ему путь, а по всему маршруту следования камеры слежения провожали его своим равнодушным стеклянным глазом. Впрочем, следить было особо не за кем – сюда, на пятый уровень, вход был разрешен только пятерым на комплексе, включая Круглова, они же только и знали код доступа в машинный зал.

Добравшись до места, Круглов вошел в тамбур перед машинным залом. Здесь был последний контроль доступа. Он ввёл код и положил обе руки на сканер, ожидая, когда раздастся характерный звук, напоминающий звук камертона, и тяжелая дверь откроется. Если бы он ошибся с кодом или система контроля не распознала бы его данных, то тамбур автоматически был бы заблокирован, а стоящего в нем нарушителя вызволила бы только охрана. Вернее, не вызволила, а повязала…

Несмотря на многолетнюю практику, Круглов всегда немного напрягался во время этой процедуры, но сейчас он чувствовал себя совершенно спокойно и даже усмехнулся про себя: «Надо же, и на этот раз все нормально», когда дверь медленно отъехала в сторону, приглашая его войти.

В машинном зале, спиной ко входу, перед семнадцатидюймовым монитором сидел в наушниках программист Евгений Шкирятов. Притопывая ногой в такт льющейся из плеера музыки, он сосредоточенно поглощал бутерброд, судя по запаху – с рыбой, и запивал его кофе прямо из термоса.

Круглова передернуло. Его питерская бабушка очень любила селедочное масло. Она покупала его к праздникам в Елисеевском магазине и заставляла внука пить чай с булкой, щедро намазанной этим маслом. Горячий чай, смешиваясь с селедочным маслом, выделял из него стойкий привкус рыбьего жира, отчего маленький Сережа, не выдерживая такой пытки, выплевывал все изо рта обратно в чашку. За что и был жестоко бит хлопушкой для мух, оставлявшей на его ягодицах красные прямоугольные отметины.

– Опять жрешь, Женька! – хлопнул Круглов Шкирятова по плечу, от чего тот испуганно подскочил. – Ты же на боевом посту!

– Сергей Сергеевич, вы меня напугали! – вставая, сказал программист и предложил: – Угощайтесь!

Но Круглов, снова содрогнувшись от отвращения, отказался.

Пожав плечами, Шкирятов опустился обратно на стул и продолжил трапезу. Несмотря на то, он что был капитаном ФСБ, он так и не научился соблюдать субординацию, относясь с пиететом только к своим компьютерным ящикам. Было ему уже далеко за сорок, хотя на вид он был совершенно неопределенного возраста. Курносое лицо, лопоухость и большие круглые голубые глаза, казавшиеся огромными из-за толстых стекол сильных очков, придавали ему какой-то детский вид. Закончив Баумановское училище, он всю жизнь занимался компьютерами, и еще помнил те времена, когда один компьютер занимал целую комнату.

Семь лет назад Шкирятова порекомендовали к отправке в Озерный, хотя руководство относилось к нему весьма скептически. Он вел слишком замкнутый образ жизни и совершенно не обращал внимания на женщин, как будто страстная увлеченность компьютерами и программированием заменяли ему влюбленность, отчего Шкирятова все и воспринимали, как весьма странного человека. И вот однажды одному из его непосредственных кураторов пришла в голову мысль, что «такой человек не затоскует в малонаселенном и отрезанном от мира объекте», и он предложил отправить Шкирятова в Озерный, где «затосковывание» сотрудников существенно сказывалось на «производительности труда». Так Шкирятов попал на комплекс, где он, как от него и ожидали, моментально прижился, хотя, возможно, что за большим наплывом работы он просто не заметил изменения обстановки. Просиживая перед монитором часами, он мог не спать, не мыться, от него всегда припахивало потом и давно не чистыми ногами, но работал он, как вол.

Круглов несколько раз за свою жизнь сталкивался с такими же одержимыми и сделал для себя вывод, что программист – это вечно грязный, вонючий неряха с безумным взглядом и совершенно съехавшими мозгами. Впрочем, в своем деле Шкирятов был асом. Поселившись в Озерном, он в первые же месяцы проделал титаническую работу, не только наладив компьютерное управление всем «хозяйством» комплекса, но и создав компьютерную базу данных архива комплекса и хранилища ДНК с поисковой системой и другими необходимыми для работы параметрами. Как раз результатами его работы Круглов и хотел сейчас воспользоваться.

– Чего это вы с обходом сегодня так поздно? – спросил его Шкирятов, глянув на часы.

– Да дел было много, – уклончиво ответил Круглов. – Я завтра с Есенией Викторовной улетаю в «головняк» на конференцию.

– Я в курсе, – кивнул Евгений. – У меня здесь, в принципе, все в порядке, можете не беспокоиться. Враг не пройдет!

– Это хорошо, но я все-таки для успокоения совести сам пройдусь, – усмехнувшись, сказал Круглов, и пошел вдоль громоздящейся вокруг аппаратуры, подмигивающей ему разноцветными огоньками.

Нащупав в кармане баллончик с газом, Круглов медленно обошел помещение, а потом незаметно положил баллончик между двух тумб, предварительно активизировав таймер. После чего, не спеша направился к выходу. Хлопнув на ходу Шкирятова по плечу, он попрощался с ним и, выйдя за дверь, плотно прикрыл ее за собой.

Пройдя по коридору в угол, который, как он давно знал, не попадал в поле видимости ни одной из камер слежения, Круглов подождал десять минут, а потом, надев респиратор, вновь вернулся к двери в машинный зал и, набрав код, вошел внутрь.

Шкирятов спал, уронив голову на клавиатуру, отчего на экране монитора полз нескончаемый ручеек из знаков, попавших в «зону давления» его головы. Круглов осторожно вытащил клавиатуру из-под Шкирятова и отодвинул ее в сторону, освобождая часть стола для расслабившегося программиста. После чего, поколдовав у компьютера, он отдал команду произвести двойную очистку воздуха в машинном зале. Когда команда была выполнена, о чем незамедлительно было отрапортовано услужливой программой, Круглов снял респиратор и удалил все следы своего вмешательства в систему очистки воздуха, а также то, что он дважды входил в зал. Потом, осторожно вынув из большого внутреннего кармана пакетик с жестким диском, он разорвал упаковку и направился к суперкомпьютеру. Подключившись к нему и набрав тройные пароли доступа, он просмотрел каталоги и удовлетворенно кивнул: здесь была полностью изложена ППРГСН с именами ученых, участвующих в ее осуществлении за все десятилетия существования комплекса, доклады, описание проведенных работ, перечень лиц, чьи клоны были получены в лабораториях и родильном блоке клиники комплекса, архив и база данных хранилища ДНК с полным досье на каждого донора.

Улыбнувшись, Круглов открыл крышку суперкомпьютера, и через несколько минут эта уникальная информация потекла на его хард-диск, соединенный с винчестером-«аборигеном»…

С удовлетворением прислушиваясь к «похрустыванию» компьютера, трудящегося над перепиской информации, Круглов сел на стул рядом со спящим Шкирятовым и, сняв с него наушники, приложил их к уху – плеер выдавал какую-то странную музыку, напоминающую индийские раги. Круглов поймал себя на том, что вскоре тоже начал притопывать в такт, совсем как Шкирятов до этого. Усмехнувшись, он поводил глазами и шеей, изображая индийскую танцовщицу, но, увидев свое отражение в стекле, разгораживающем зал на несколько частей, хмыкнул и, нацепив наушники обратно на Шкирятова, решил походить по залу, пока идет перекачка данных.

Он нетерпеливо покосился на суперкомпьютер. Действие газа на Шкирятова закончится не скоро, так что программиста можно было не опасаться, но Круглов не хотел слишком долго задерживаться внизу, чтобы не вызвать преждевременных лишних мыслей у охраны наверху.

«Какой сумасшедший день!» – подумал он и, потянувшись, размял мышцы. Пройдясь по залу, он, вдруг по-молодецки гикнув, выдохнул резко воздух из живота и сделал несколько стремительных движений, имитируя что-то среднее между маваши-гери в прыжке и усира-гери в развороте. Почувствовав, как по встрепенувшемуся телу разлился бодрящий поток разбуженной энергии, он приосанился и вернулся к монитору, проверяя, как идет дело. Да, на диск «тёк» материал, равный по взрывной силе атомной бомбе, и Круглов надеялся, что это станет гарантом его безопасности, а может быть и их с Есенией обеспеченной старости, если, конечно, все будет хорошо и им удастся выбраться из России…

Через полчаса, отключив наполнившийся, наконец, диск от суперкомпьютера, Круглов положил его в «дипломат» вместе с использованным баллончиком из-под газа и респиратором. Внимательно оглядевшись, чтобы невзначай не оставить что-нибудь после себя, он не нашел ничего подозрительного и, тихо выйдя из машинного зала, направился по тоннелю в сторону лифтов.

Поднявшись на поверхность, Круглов вышел из лифта и, кивнув охраннику, спокойно пошел к себе в кабинет. По пути он заглянул в приемную Граховского, в которой за компьютером сидела Есения, видимо, вносившая последнюю правку в свой доклад.

Решив ее не беспокоить, Круглов тихо прикрыл дверь и пошел к себе.

Тщательно проверив еще раз содержимое стола и шкафов на предмет лишних вещей, он сел и обвел взглядом комнату, прослужившую ему ни много ни мало почти тринадцать лет и ставшую почти родным домом. Однако он не чувствовал никакого сожаления, наоборот, он расставался со своим кабинетом с радостью, надеясь, что его будущая жизнь восполнит то, чего он недополучил, сидя в этих стенах. А сюда вселится его «сменщик», которого он лишит удовольствия общения с собой, поскольку их встреча противопоказана его, кругловскому, здоровью, о чем неоднозначно намекнул Гуреев.

«Нет, голуби мои, „слить“ вам меня не удастся, я еще всех вас переживу!» – подумал он со злорадством, поднимаясь из-за стола.

Зайдя в комнату отдыха, он открыл сейф и нажал скрытую в нем кнопку. Часть стены мгновенно отъехала в сторону, открывая небольшое помещение, где у Круглова хранились оружие, яды, химикаты и другие, необходимые в его деле, вещи.

«Пришла пора попрощаться с Граховским…» – подумал Круглов, вынимая из коробки тубу с таблетками нитроглицерина, которые отличались от обычных только дозой – большей в сто раз. Их прием вызовет сильнейший приступ, который, как любит говорить один известный шоумен от политики – «однозначно» закончится для «клиента» летальным исходом, но никому не придет в голову, что это запланированное убийство…

Оставив в тубе одну таблетку, Круглов высыпал остальные в унитаз и, нажав на рычажок, проследил, чтобы мощная струя воды смыла их до конца. Затем, плотно закрыв пробкой тубу с заветной таблеткой, опустил ее в карман.

Постояв минуту в раздумье, он медленно снял со стеллажа мину, и уже без колебаний выставил таймер на сорок восемь часов, после чего спокойно закрыл потайное помещение и вернулся в кабинет.

Окинув его последним цепким взглядом, Круглов взял свой «дипломат» и, выйдя в коридор, запер за собой дверь.

«Ключ заберу с собой! – мстительно решил он. – Пусть мой „сменщик“ не думает, что ему легко удастся попасть в мой кабинет… если от кабинета вообще что-нибудь останется…»

Мысль была по-детски мстительной, но она доставила ему удовольствие, и он несколько раз возвращался к ней, представляя вытянувшееся лицо своего преемника, стоящего на обугленном пороге.

Направляясь к дому Граховского, Круглов совсем не думал о том, что ему сейчас предстоит сделать, а радовался, что утром он от всего этого уедет навсегда и далеко-далеко, одновременно ощущая, насколько ему все здесь осточертело.

Подойдя к дому Граховского и увидев, что света в его окнах нет, Круглов выругался, подумав, что «член корреспондента», как он его называл про себя, уже лег спать и теперь придется его будить, хотя обычно тот засиживался часов до трех ночи, будучи «совой» по натуре. Но стоило Круглову нажать на кнопку почему-то промолчавшего звонка, как дверь тут же распахнулась, словно Граховский ждал, спрятавшись за нею.

– Проходите, Сергей Сергеевич, – пригласил он Круглова, отступая в сторону.

– Вы чего в потемках сидите? – спросил Круглов, заходя в темную прихожую.

– Да вот пробки вылетели, шел включать, а тут в окно узрел, что вы идете, – объяснил ему Граховский. – Вы раздевайтесь пока, я быстро.

Круглов снял полушубок и на ощупь повесил его на вешалку. В доме Граховского он бывал столько раз, что и в темноте мог вполне свободно ориентироваться.

Тем временем Граховский щелкнул кнопкой пробки-автомата, и по всему дому зажегся свет.

– Нужно электрика вызвать, пятый раз выбивает за последнее время, утюг не включить! – возмущенно сказал Граховский.

«Вот она цена за член-корреспондентство, – подумал Круглов с иронией. – Беспомощен в быту, как ребенок! Дел-то там на пять минут…»

– Ну что, завтра летите? – спросил Граховский, приглашая его в гостиную. – Садитесь. Выпьем коньячку?

– С удовольствием, – согласился Круглов и сел, машинально нащупывая в кармане тубу с нитроглицерином. – Да, завтра с утра и летим, нам нужно прибыть до открытия конференции. Есения Викторовна, наверняка, захочет привести себя в порядок в гостинице, ну и вообще… Как вы-то себя чувствуете?

– Если честно – отвратительно! – махнул рукой Граховский, медленно направляясь к бару. – Душит проклятая «жаба», словно лапками за горло уцепилась и наваливается на грудь! Плечо, рука горят огнем, дышать нечем, на одних таблетках и держусь. Боюсь, что придется мне скоро уходить на покой, а то и вообще на погост…

Круглов поднял внимательный взгляд на Граховского, но возражать, как это принято в подобных случаях, не стал, а просто молча наблюдал, как тот неторопливо разливает по рюмкам коньяк.

– Сейчас принесу лимончик, – сказал Граховский.

– Может быть, вам помочь? – предложил Круглов, вставая.

– Нет, нет, это я еще пока сам в состоянии сделать, сидите! – отказался от помощи Граховский и вышел из гостиной.

Круглов быстро огляделся в поисках тубы с нитроглицерином Граховского, но лекарства нигде не было видно.

«Черт, видимо, носит с собой, придется что-то придумывать… – с досадой подумал Круглов. – Не оставлять же на столе свою упаковку…»

В этот момент вернулся Граховский, неся в руках тарелку с дольками порезанного лимона и вазочку с шоколадными конфетами.

– Ну что, может, партеечку в шахматы разыграем напоследок? – предложил он, поставив тарелку и вазочку на журнальный столик и садясь в кресло напротив Круглова.

– Почему же напоследок? Мы с вами еще не раз сыграем, но сейчас больше одной партии я не могу себе позволить. Мне еще собираться нужно, все-таки на три дня едем, да еще в цивилизацию… – сказал Круглов.

Расставив фигуры на доске, они погрузились в игру, потягивая при этом коньяк из рюмок и закусывая его лимоном и конфетами.

Круглов, попутно думая о том, как ему подложить принесенное с собой лекарство Граховскому, сделал несколько опрометчивых ходов, чем Граховский не замедлил воспользоваться.

Через какое-то время, заметив, что Круглов играет сегодня почему-то очень рассеянно, Граховский спросил:

– Сергей Сергеевич, чем вы так озабочены?

– Да думаю, как бы Есении Викторовне не повредила эта поездка… – нашелся Круглов. – Вы уверены, что она не скажется негативно на ходе беременности?

– Беременность, Сергей Сергеевич, это не болезнь, – хмыкнул Граховский. – Есения Викторовна чувствует себя вполне прилично и способна не только прочесть доклад, но даже танцевать бальные танцы.

– Ну уж вы скажете! – не поверил Круглов.

– Не волнуйтесь, у нее все будет хорошо! – заверил его Граховский. – А вот я чего-то совсем расклеиваюсь… – и он потянулся к карману, вытаскивая из него тубу с нитроглицерином. Руки его при этом слегка подрагивали.

– Давайте, я вам помогу! – сказал Круглов, почти выхватывая одной рукой у Граховского стеклянную трубочку, а другой – откупоривая у себя в кармане пробку со своей тубы и зажимая между пальцев выпавшую из нее таблетку. – Подставляйте ладонь!

Открыв пробку с тубы Граховского, он вытряхнул ему на ладонь таблетку, которую тот тут же отправил в рот, а сам, чуть повозившись с пробкой, умудрился незаметным движением отправить «нелегальную» таблетку внутрь тубы, после чего с невозмутимым видом вернул упаковку с лекарством Граховскому, подумав при этом: «Надеюсь, никто пальчиков с тубы „снимать“ не станет, его смерть будет выглядеть так естественно… А впрочем, я тогда буду уже далече…»

Провернув всю эту операцию и не вызвав при этом никаких подозрений у Граховского, Круглов немного успокоился и сосредоточенно взялся за игру, отвоевывая сданные ранее позиции. Партию они завершили вничью.

– Все, Генрих Модестович, мне пора, – заторопился Круглов, вставая. – Пойду собираться, завтра тяжелый день, хочу попробовать выспаться…

– Счастливый человек! – воскликнул Граховский, пожимая протянутую Кругловым руку. – А я не то, что выспаться, порой просто уснуть не могу… Эх, старость – не радость… Ну, счастливо вам слетать! Буду с нетерпением ждать вашего возвращения. До скорой встречи!

«Не дай Бог этой скорой встречи! – подумал про себя Круглов, выходя из дома Граховского. – Надеюсь, что она состоится лет через тридцать-сорок… где-нибудь на том свете…»

Шагая своим привычным размашистым шагом, он быстро добрался до своего дома, где на самом деле у него уже давно было все собрано и, выставив будильник на шесть утра, лег спать, в чем был – не раздеваясь. Это была его последняя ночь в Озерном. Утром они с Есенией улетят отсюда в новую жизнь…

Глава восьмая

Добраться-то они, конечно, добрались, но уже почти на подходе к вертолетной площадке, в каких-нибудь метрах восьмистах от нее, Федор с Леонидом услышали характерный шум взлетающего вертолета.

Леонид с отчаянием смотрел, как в посеревших сумерках «Ми-8», поднявшись над тайгой, стрекоча и задрав хвост, медленно отваливал к сопкам. Ему даже показалось, что он увидел в иллюминаторе лицо Есении.

– Не успели… – простонал он и сердито посмотрел на «снегоступы» Федора.

– Не переживай! Если бы и успели, толку все равно было бы мало, – сказал тот. – Вертолет маленький, не спрячешься, пришлось бы его захватывать… – и он вдруг с интересом взглянул в сторону вертолетной площадки.

– Вот черт! Что же делать?! Что же я такой непутевый! – Леонид в отчаянии опустился на снег. – Ничего-то у меня не получается!

– Ну чего ты разнылся, как баба! – оборвал его Федор. – Придумаем что-нибудь, выбираться-то все равно надо!

– Как?! – выкрикнул Леонид.

– Не ори ты, оглашенный! – рявкнул на него вполголоса Федор. – Будет еще вертолет, сам говорил, комиссию ждут. И мы подождем…

– Да сколько ждать? Мы же даже не знаем, когда она прилетит… – понурившись, махнул рукой Леонид.

– Сколько надо, столько и будем ждать! – снова оборвал его Федор. – Есения все равно три дня будет на конференции. Успеем, не боись!

Леонид уныло посмотрел на него, но Федор подал ему руку и, дернув на себя, заставил встать.

– Пошли, подберемся поближе. Нужно разведать, – сказал он.

Они вышли на окраину леса и затаились за сугробом.

– Лёньша, – сказал Федор, кладя тяжелую руку на плечо огорченного Леонида, – не переживай, найдем мы твою Есению! Вот приедем в Новосибирск, я тебя познакомлю с сыном моего афганского товарища, Мишей Вороновым. Он журналист газеты «Обновленная Сибирь», пишет о науке, и многих знает из этого мира. Думаю, он сможет нам помочь узнать не только, где проходит эта конференция, но и провести нас на нее. Парень он надежный и хороший, правда, не в меру горячий, весь в отца, но это ничего, остудим… Все будет путем, не горюй, бухгалтер!

– Хотелось бы надеяться, – тихо сказал совсем разуверившийся в успехе всего дела Леонид, оглядывая пустую вертолетную площадку, по которой мела поземка.

Снег перестал идти еще час назад, но поднялся ледяной порывистый ветер, разогнавший тучи и туман над озером. Небо, светлеющее с каждой минутой, уже начало окрашиваться красными лучами поднимающегося зимнего солнца.

Бетонная вертолетная площадка с кольцами для крепления лопастей вертолета была только что расчищена от снега. Двухэтажное здание из бруса, стоящее неподалеку, служило, по-видимому, всем сразу – и аэровокзалом, и диспетчерской, и метеостанцией. Леонид заметил рядом с домом огороженную метеоплощадку с приборами в нескольких «будочках» на ножках.

На мачте полоскался под ветром полосатый почти клоунский колпак. Леонид не помнил, как он назывался, но знал, что тот указывает направление и силу ветра. У сегодняшнего ветра определенного направления не было, он налетал с разных сторон, то надувая и дергая колпак, то заставляя его безвольно обвисать на мачте.

«Странно, как это им разрешили взлет? – подумал Леонид о вертолете, на котором увезли Есению. – Видимо, конференция очень важная, коли даже в такую погоду полетели…»

Через час Леонид почувствовал, что продрог до костей. Зябко кутаясь в меховой воротник, он прошептал Федору:

– Я больше не могу. Еще полчаса – и ты будешь иметь рядом с собой окоченевший труп…

Федор, взглянув на его посиневшее лицо, молча вытащил из-за пазухи плоскую фляжку и протянул ему.

– Что это? – спросил Леонид, отвинчивая непослушными пальцами пробку.

– Моча на анализ… – хмыкнул Федор, отворачиваясь.

– Какой ты брутальный! – укоризненно сказал Леонид, постукивая зубами, и понюхал плескавшуюся во фляжке жидкость, которая пряно пахла какими-то незнакомыми травами.

– Какой-какой? – спросил Федор, поворачиваясь обратно к Леониду.

– Брутальный, то есть грубый, – пояснил Леонид и сделал на пробу глоток из фляжки.

– Помаленьку! – дернул его за рукав Федор, но было уже поздно – у Леонида глаза полезли на лоб. – Это ж на спирту. Вот, ей-богу, навязался на мою голову!

А Леонид закашлялся, зажимая рот рукой и чувствуя, как жар опалил все его нутро.

– Тише, ты, филин! Кто-нибудь услышит, завалимся мы с тобой! – попытался привести его в чувство Федор, треснув по спине кулаком.

В ответ Леонид, улыбаясь и сипло дыша, неожиданно продекламировал:

Но тут его голос заглушил звук моторов неожиданно выруливших из тайги на вертолетную площадку машин. Их было три: джип и два уазика.

Федор напрягся. Леонид тоже притих, от Федоровой настойки у него уже слегка поплыла голова, и он почти без страха подумал: «Неужели это по нашу душу?».

Но машины остановились в стороне, подъехав к двухэтажному зданию. Вышедшие из них два человека в военной форме и один штатский сразу же направились внутрь здания.

– Похоже, они готовятся кого-то встречать, – сказал Федор. – Крепись, Лёньша, кажись, ждать нам осталось недолго!

Леонид обрадованно кивнул, но радовался он, как выяснилось, рано – прилетевший, действительно, в скором времени «Ми-8», высадил группу подтянутых мужчин, которых тут же разобрали по машинам и увезли встречающие их люди. Экипаж из вертолета почему-то не вышел.

– Странно, обычно вертолет расчаливают и зачехляют. Значит, ненадолго прилетели, – сказал Федор. – Нужно активизировать наши действия.

– Да уж, пожалуйста, активизируй, – попросил Леонид, пытаясь безуспешно спрятать все лицо в воротник, изнутри он на какое-то время согрелся, но снаружи уже опять начал подмерзать. – А то я превращусь в ледышку…

Понаблюдав за вертолетом и, убедившись, что его никто больше не собирается покидать, Федор сказал:

– Я пошел. Внимательно следи за мной. Махну рукой, сразу давай ко мне… – но тут же, не договорив, остановился – из дома вышел какой-то мужчина, вероятно, диспетчер, и направился в сторону вертолета. Подойдя к нему, он постучал в борт.

В вертолете приоткрылась дверь, и из него на землю спрыгнул здоровенный мужчина. Коротко переговорив с диспетчером, он пошел вслед за ним к зданию.

В этот момент Леонид заметил, как в окне кабины вертолета появилось лицо какого-то человека, внимательно наблюдавшего за уходящими. На летчика он был мало похож – мордоворот какой-то…

– Такое ощущение, что они там, в вертолете, забаррикадировались… – недоуменно сказал Леонид.

Бросив на него короткий взгляд, Федор согласился:

– Ты тоже заметил? Тут и правда что-то не так… Почему экипаж не пошел с диспетчером? Их там должно быть не меньше пяти человек. Вертолет выстуживается моментально, а они сидят, мерзнут. Чего ради?

В этот момент мужчина, который уходил с диспетчером, уже вышел из здания, но направился не к вертолету, а почему-то ко входу на метеостанцию.

Дверь неожиданно распахнулась ему навстречу, и на пороге появилась девушка. Она что-то спросила мужчину, но тот, вдруг грубо впихнув ее внутрь, шагнул вслед за ней и захлопнул дверь.

Леонид ахнул:

– Это еще что такое?! Что он собирается с ней сделать?

Федор озабоченно прищурился.

– Так, пора двигать, а то, как бы и на этот рейс не опоздать… – сказал он и, оставив Леонида лежать за снежным бруствером на краю площадки, пополз вдоль нее в сторону здания.

Потеряв его из вида, Леонид даже не пытался всматриваться: если Федор опять врубил свой «невидимый режим», то бесполезно его высматривать, все равно ничего не увидишь.

Минут через пятнадцать Леонид опять начал замерзать и пожалел, что не попросил у Федора его заветную фляжку. Теряя остатки терпения, он принялся отжиматься на снегу, не опасаясь, что его съежившиеся от холода ягодицы кто-нибудь увидит за высоким сугробом. Чувствуя, как тепло медленными толчками все-таки начало расходиться по телу, он выглянул из-за сугроба.

Федора нигде не было видно. На площадке вообще ничего не происходило, лишь поземка гоняла по бетонному покрытию снежную крупу.

Леонид уже начал опускаться за бруствер, как его вдруг что-то заставило насторожиться: сначала послышался какой-то стук, потом скрежет дверных петель, и в вертолете неожиданно приоткрылась дверь.

Мужчина, которого он уже видел сквозь стекло в кабине, непонятно зачем встал на колени у порога и, наклонившись, высунулся наружу, пытаясь заглянуть под днище вертолета. А еще через секунду он выпал из вертолета на землю, причем не просто упал, а стремительно рухнул, словно его кто-то дернул вниз.

«Не иначе, Федоровы штучки…» – озадаченно подумал Леонид.

И точно, словно проявившись из воздуха, Федор появился рядом с вертолетом и призывно помахал Леониду рукой.

Обрадовавшись, Леонид подхватил рюкзаки и свои лыжи и, перебравшись через бруствер, побежал по широкой площадке к вертолету.

– Давай, залезай по-быстрому, – сказал Федор, забирая у него свой рюкзак и подсаживая Леонида вверх.

Леонид вскочил в вертолет и ошеломленно замер: на полу рядком сидело пять человек в летной форме со связанными сзади руками.

Федор втащил за собой мужчину без сознания, которого он до этого в буквальном смысле поверг на землю и, настороженно глянув на связанных летчиков, мгновенно оценил ситуацию. Захлопнув за собой дверь, он вытащил нож и, освободив пленных членов экипажа, их же веревками связал руки и ноги валявшегося на полу без сознания мордоворота.

– Кого это вы сюда доставили? – спросил он, обращаясь к летчикам.

– Сами бы хотели знать… – растирая занемевшие запястья, ответил командир. – Бандиты какие-то. Мы их в Красноярске взяли с грузом для доставки на соседний прииск. Они по документам проходили как сопровождающие. А на подлете вдруг вытащили оружие и потребовали, чтобы мы свернули сюда. Запрашивая посадку, диспетчеру пришлось сказать, что везем какую-то комиссию. Комиссия, блин… – он зло мотнул головой и пнул ногой начавшего приходить в себя обидчика.

– Вот что, мужики… – обратился к летчикам Федор. – Я только что освободил раненых диспетчера и радиста, метеоролог, кстати, тоже была без сознания. Недалеко идет бой с вашими «пассажирами», и они, наверняка, будут пробиваться сюда, к вертолету. То, что приятели у братана серьезные, – он кивнул на таращившегося на него с пола бандита, – думаю, вы уже не сомневаетесь, так что предлагаю вам валить отсюда, покуда те не вернулись. Единственное, что хочу у вас попросить взамен вашего освобождения, это доставить нас с другом в Новосибирск. А там советую сдать террориста органам и рассказать все, как было. Естественно, не упоминая про нас…

Летчики недоверчиво переглянулись.

– Мы теряем время, – поторопил их Федор.

– То есть, теперь вы хотите захватить наш вертолет? – с сарказмом уточнил бортинженер.

– Да что вы мелете? – возмущенно вмешался Леонид. – О каком захвате может идти речь?! Тут дай бог ноги живыми унести! Заводитесь – и ходу! Или вам хочется опять лежать связанными, а то и похуже?

– Угрожаете? – бортинженер зло сощурился.

– Я?! – оторопел Леонид. – Да нет, что вы!

– Лёньша, погоди! – остановил его Федор. – Мужики, времени на раздумье больше нет, посмотрите, – и он указал в иллюминатор на появившиеся вдалеке две армейские машины, направлявшиеся по дороге к вертолетной площадке.

Командир, наконец, приняв решение, коротко отдал приказ, и экипаж в считанные секунды занял свои места, готовясь к взлету.

Леонид, весь напружинившись, следил в иллюминатор за тем, как машины неумолимо приближались.

«Господи! Спаси и сохрани!» – взмолился он и тут же закричал:

– Да взлетайте же вы, черт бы вас побрал! Перестреляют нас тут всех к чертям собачьим!

Но второй пилот невозмутимо продолжал щелкать какими-то тумблерами, а командир переговаривался по связи с диспетчером, запрашивая разрешение на взлет «во избежание повторного захвата вертолета террористами».

– Тебе, кстати, привет от вашего и нашего освободителя, – услышал Леонид его слова, обращаемые к невидимому диспетчеру. – Мы доставим одного захваченного бандита, куда следует, а ваши пока пусть разберутся здесь. Без нас бандюкам все равно некуда отсюда деться.

Видимо диспетчер разрешил взлет и пожелал им счастливого пути, потому что командир поблагодарил его, прощаясь, после чего лопасти вертолета дрогнули, качнулись и медленно завращались, с каждым оборотом набирая скорость. Оглушительный рев двигателя ударил по ушам.

Тяжело оторвавшись от земли, «Ми-8» поплыл вверх, пролетая над машинами, уже въезжавшими на противоположный край вертолетной площадки.

Леонид, выглянув в иллюминатор с другого борта, увидел, как из машин высыпали солдаты.

«Только бы стрелять не начали!» – испуганно подумал он, представляя, как пули пробивают бензобак вертолета и они взрываются, на какое-то время согрев ледяное окружающее пространство.

Но никто не стал их обстреливать, и вертолет беспрепятственно поднимался все выше. С высоты вся секретная долина была видна, как на ладони, и очень напоминала Леониду карту, нарисованную Лёней.

Слева, на дороге, ведущей к старой штольне, стояло несколько машин, бегали какие-то люди. Видимо, здесь шел тот самый бой, о котором говорил Федор, но сверху он смотрелся, как игрушечное невсамделишное действо.

Леонид не успел еще все рассмотреть, как вертолет уже оказался над сопками и, перевалив их, полетел над тайгой.

«Кажется, вырвались, – с облегчением подумал Леонид, откидываясь на сиденье и закрывая глаза. – Эх, горяченького бы чайку сейчас для полноты счастья…»

Усталость последних двух суток, замешанная на нервном напряжении, навалилась на него в виде какого-то дремотного отупения, но, промерзнув до костей в «засаде», он никак не мог согреться и уснуть. Однако вскоре в вертолете потеплело, и Леонид, сморившись, погрузился в тяжелый, без каких-либо видений, сон.

Он, видимо, проспал не менее четырех часов, потому что, когда его растолкал Федор, они уже подлетали к Новосибирскому аэропорту местного сообщения, находящемуся на северной окраине города.

Сообщив обстоятельства диспетчерской службе и получив разрешение на экстренную посадку, командир посадил вертолет в указанной ему зоне.

Поблагодарив летчиков за доставку и пожелав им удачи, Федор с Леонидом быстро выпрыгнули из вертолета и торопливо направились к концу летного поля. Издалека уже была слышна сирена мчавшейся к вертолету милицейской машины.

– Не беги, иди спокойно, – сказал Федор, шагая уверенной широкой поступью человека, имеющего право здесь находиться.

На счастье им попался стоящий заправщик, и они смогли пройти большую часть пути, как бы отгородившись им от вертолета.

Уже на краю поля они оглянулись посмотреть, что происходит сзади, и как раз успели увидеть, как люди в форме выводили из вертолета бандита и засовывали его в машину.

– Ну, теперь ходу, – сказал Федор. – Возьмем машину и рванем по Красному, а там выедем на Ипподромскую магистраль, где живет Миша.

– А если его сейчас нет дома? – спросил Леонид.

– Найдем, где перекантоваться до вечера, – успокоил его Федор. – Только терять время жалко, вдруг Миша дома.

– Так давай ему позвоним, – предложил Леонид. – Ты его телефон знаешь?

– Знаю, да где сейчас бегать искать телефон… – отверг его идею Федор, торопливо двигаясь в сторону проспекта.

– А про это ты забыл?… – спросил его Леонид, вытаскивая из внутреннего кармана трофейный спутниковый телефон.

– Точно, забыл, – сказал Федор, забирая у него телефон и вытаскивая антенну.

Михаил ответил сразу.

– Миша, привет, это дядя Федор, – поздоровался Федор. – Ты чем там занимаешься?… Да, мне нужно с тобой срочно повидаться… Ага, добреньки, жди. Только я буду не один…

Отключив телефон, он посмотрел на Леонида:

– Все путем, поехали, он нас ждет.

Они вышли на дорогу.

Через полчаса они были уже у нужного им дома.

Поднявшись на пятый этаж, они подошли к обшитой дерматином двери, и Федор нажал кнопку звонка.

– Входите, открыто! – послышался из-за нее молодой мужской голос.

Толкнув дверь, они вошли в тесную прихожую, заставленную ящиками и пачками газет, перетянутыми бечевкой.

– Дядь Федь, проходите на кухню, я тут! – опять донесся тот же голос.

В квартире стоял запах жарящегося лука и еще чего-то вкусного.

– Давай, раздевайся, – пригласил Леонида Федор, снимая верхнюю одежду и валенки.

Из– за кухонной двери показался парень лет тридцати в тельняшке, джинсах и тапках на босу ногу. Рукава его тельняшки были завернуты, на поясе повязан фартук.

– Здравствуйте, – приветствовал он. – Извините, что так встречаю, но у меня там лук подгорает. Скоро обед будет готов, мойте пока руки. Небось, есть хотите.

И он опять скрылся на кухне.

Леонид потянул носом вкусный запах, доносящийся из кухни, и услышал, как в животе у него заурчало.

– Пошли уж, коли хозяин приглашает, – усмехнулся Федор, тоже услышавший этот зов голодного чрева.

Вымыв руки, они прошли на кухню, где Михаил колдовал над большой чугунной сковородой, которая была до краев наполнена жарящимся луком и морковью.

«Куда ему столько?» – удивился Леонид.

Но когда через несколько минут они приступили к трапезе, он оценил Мишины усилия, с удовольствием уплетая борщ с большим ломтем хлеба, на котором высокой горкой лежал поджаристый золотистый лук. Леонид, немало поевший на своем веку деревенской пищи, никогда даже не предполагал, что бутерброды с луком – это так вкусно!

– Потрясающе! – похвалил он Михаила, закатив в восторге глаза.

– На здоровье! – откликнулся тот.

Познакомились они уже после обеда, когда Михаил проводил их в большую комнату.

– Так чего вы хотели меня видеть, дядь Федь? – поинтересовался Михаил с любопытством.

– Да хотел узнать у тебя, не знаешь ли ты, в каком институте в Академе занимаются генетикой? Там сейчас должна проходить научная конференция, – объяснил ему Федор.

Михаил удивленно посмотрел на него.

– Вот не знал, что вы интересуетесь проблемами генетики… – протянул он.

– Да это не я, а вот Леонид интересуется, – усмехнулся тот. – Хочет на конференцию попасть…

– Миша, мы тут поразились, когда прочли в одном из январских выпусков вашей газеты статью^[9] о том, что у вас в Новосибирске были получены какие-то мышиные химеры, причем способом, близким к клонированию, да еще чуть ли не по разработкам 1973 года, – объяснил Леонид. – Это, действительно, поразительно! До какого же уровня дошла наука, которую в нашей стране так долго притесняли! Ведь всех же ученых разогнали! А сейчас еще и денег на науку выделяют крохи, и тем не менее…

– А я ничему не удивляюсь! – ответил Михаил, и почему-то понизив голос, продолжил: – Знаете, тут начали просачиваться кое-какие сведения, дающие основание полагать, что когда при Сталине начались гонения на генетику, некоторых из тех, кого забирали и, как будто бы расстреливали, на самом деле оставляли в живых. Их увозили на секретные объекты, где они уже без имен и биографий продолжали работать до самой своей смерти, осуществляя обезличенные научные открытия, о многих из которых мы еще, наверное, долго не узнаем.

– И что, действительно, есть этому подтверждение? – спросил Федор, бросив взгляд на Леонида.

– Наверняка, есть… – серьезно сказал Михаил. – Впрочем, это коснулось не только генетики… Давно известно, что основные разработки в космической и авиационной сферах были осуществлены в стенах закрытых учреждений именно заключенными. Это было выгодно и экономически – платить за работу не нужно, и давало возможность сохранения высокой степени секретности… Да что там говорить – большинство «великих строек» страны и ее восстановление после войны осуществлялись за счет труда огромной армии политических заключенных. Соцлагерь… лагерь и был… А академик Лысенко, селекционная теория которого, опирающаяся на фактор воспитания, вызывала всегда, а сейчас особенно, недоумение и смех, похоже, был всего лишь прикрывающей фигурой. Кто-то из серых кардиналов Сталина однажды осознал гигантские перспективы генетики и решил ее напрочь засекретить. И, наверняка, выбирая отвлекающую стратегию, специально выбрал и вознес на пьедестал официальной науки носителя совершенно бредовых теорий, из-за которых никто в мире не смог бы заподозрить, что в стране, где дремучий Лысенко мог быть академиком, на самом деле проводятся серьезнейшие исследования в области генетики. И более того – проводятся с большим успехом и ошеломляющими результатами! Ведь мы изначально были лидерами в этой области. В 20-30-х годах к нам приезжали перенимать опыт ученые из Америки и Европы. И даже собирались в 1937 году провести Всемирный конгресс генетиков, на котором планировалось доложить о потрясающих достижениях советских генетиков. Такая же история была и с разработками в области ядерной физики. Правда, там не было такой мощной операции прикрытия – просто в один прекрасный момент упоминание об этих исследованиях исчезло из научных журналов и конференций, все было враз засекречено и выведено из сферы открытого научного обсуждения. Это, кстати, и насторожило западную разведку, вызвав небеспочвенные подозрения, что здесь что-то затевается. В случае с генетикой все было проделано тоньше. Обвинение ее в фашистско-расистской направленности, травля ученых, и в результате жуткий и окончательный разгром – и все это только для того, чтобы остановить несанкционированное любопытствование ученых на темы медицинской и вообще современной генетики, которую Сталин и его окружение не могли не считать очень важными. Ведь проблемы наследственности очень волновали руководство страны. Это, в частности, и решение вопросов личного здоровья. Кстати, вы слышали о жутких фактах, всплывших после смерти Ким Ир Сена? Оказывается, у него существовал целый штат девушек, и отнюдь не для любовных утех, а для поддержания его здоровья путем трансплантации ему их молодых органов…

Леонид с Федором опять переглянулись.

– Дядь Федь, вы чего это все время переглядываетесь? Я что-то не то говорю? – настороженно спросил Михаил.

– Да все то, ты даже не представляешь насколько то… – покачав головой, сказал Федор. – Объясни ему, Лёньша…

– Миша, нам нужна твоя помощь, причем помощь очень конфиденциальная, и как раз связанная с тем, о чем ты сейчас говорил. Только писать об этом ни в коем случае нельзя, – сказал Леонид. – Мы ищем мою давнюю знакомую… если быть честным до конца, то мать моего сына. Она здесь, в Сибири.

– Сибирь большая, вы что же, точнее не знаете, где она находится? – удивленно поднял брови Михаил.

Леонид молча смотрел на него, собираясь с мыслями.

– Она что, заключенная и находится в какой-нибудь из местных колоний? – предположил Михаил и вдруг, осененный догадкой, воскликнул: – Или вы хотите сказать, что ее держат на одном из секретных объектов, о которых мы только что говорили?

Переглянувшись с Федором, который хмыкнул в бороду, покачав головой: вот, мол, какие догадливые попадаются, Леонид решил открыться Михаилу, поэтому он молча достал из нагрудного кармана уже слегка слежавшееся письмо Есении и протянул его ему.

Михаил взял письмо, аккуратно развернул и, подсев ближе к свету, принялся читать. Где-то на середине письма он поднял глаза, обвел Федора и Леонида потрясенным взглядом со словами: «Так вот оно что!» и опять углубился в чтение. На щеках его выступил румянец.

Закончив читать, он вскочил и забегал по комнате. Федор убрал ноги под стул, чтобы бегавший в ажиотаже Михаил не зацепился.

А тот бегал, не замечая ничего, и только повторял:

– Вот где собака зарылась, вот где собака зарылась…

Леонид с Федором молча наблюдали за ним, потом Леонид, не выдержав, остановил его:

– Прекрати бегать и объясни, что тебя так возбудило?

– Да ведь это же сенсация! – воскликнул Михаил и тут же себе возразил: – Да, но это же невозможно! – и он опять забегал. – Вы поймите, весь мир носится с клонированной овечкой Долли, а у нас тут такое! А на Западе только затевают дискуссию – можно или нельзя клонировать человека, ах, наивные…

– Миша, ты, кстати, не можешь растолковать мне популярно, что такое собственно клонирование и с чем его едят? И чего это ты так переполошился? – спросил Федор, останавливая его и заставив присесть рядом.

Остановившись, Михаил сосредоточенно потер лоб рукой и начал объяснять:

– Собственно клонированием называется процесс изготовления генетически идентичных копий отдельной клетки или организма, хотя в природе существуют так называемые естественные клоны – это однояйцевые близнецы, которые являются генетическими копиями друг друга. Здесь процесс клонирования осуществляется самой природой. Один врач в Штатах решил пойти вслед за природой и немного подтолкнуть ее, когда он взял у одной женщины восьмиклеточный эмбрион, разделил его на восемь отдельных бластомер и подселил их в восемь разных женщин, которые, по идее, должны были впоследствии родить восемь генетически идентичных младенцев. Говорят, его выгнали с работы и лишили лицензии, но дело было сделано. А у нас, еще в 30-е годы, Астауровым был разработан метод термического воздействия, который позволил в результате партеногенеза, то есть без оплодотворения, клонировать личинки тутового шелкопряда, полностью повторяющие генотип матери. Но собственно клонирование, как процесс, о котором сейчас гудит весь мир после известия в журнале «Nature» в феврале 1997 года о рождении овечки Долли, есть процесс переноса генетического материала из одной – донорской – клетки в энуклеированную, то есть освобожденную от собственного ядра, яйцеклетку. В результате этого процесса появляется клон донора. Короче говоря, если из яйцеклетки женщины изъять ее собственное ядро, а на его место вставить ядро клетки другого человека – донора, то женщина выносит и родит клона донора.

– Если это популярно, то, значит, я совсем оглупел на старости лет, – покачал головой Федор. – Но чувствую, что дело тут не чисто.

– Да нет, все понятно, – возразил Леонид. – Кстати, это же напрочь устраняет принятое понятие семьи, да и все другие понятия: «мать», «кровное родство»… Кто же тогда является матерью этого клона? Та женщина, у которой взяли яйцеклетку? Или та, у которой взяли ядерный материал для переноса в освобожденную от собственного ядра яйцеклетку? Или та, которая в итоге выносила и родила этого ребенка-клона?

– Да, тут сложно разобраться, – согласился Михаил. – Помните, по кодексу Наполеона отцом ребенка признается муж родившей женщины, даже если она зачала этого ребенка от другого? И сейчас в случаях экстракорпорального оплодотворения, даже при полном донорстве, когда и яйцеклетка, и сперматозоиды заимствуются в банке клиники, матерью ребенка все равно считается женщина, выносившая и родившая этого ребенка, а его отцом – муж этой женщины.

– Хорошо, а как быть с суррогатным материнством, когда, например, бабушка вынашивает собственного внука за свою дочь? Кто он ей – сын или внук?

– По рождению – сын, а по генетическому материалу – внук, ведь она выступила только своеобразным инкубатором для этого младенца, а исходный материал был взят у ее дочери и зятя.

– Тогда получается, что факт вынашивания и рождение ребенка не делает женщину его матерью, если то, из чего он развился, взято от другой женщины… А женщина, выносившая и родившая ребенка из генного материала, взятого в банке клиники, является всего лишь его приемной матерью, вернее приемной матерью для чьей-то осиротевшей яйцеклеточки или сперматозоидика. Во тоска-а-а…

– Да, тут есть над чем призадуматься… – снова согласился Михаил.

– А если тетке, в ее собственную, освобожденную от ядра яйцеклетку перенесут ядерный материал из ее же соматической клетки, то, получается, что она сама себя трахнет, забеременеет, выносит и родит… саму же себя… или это будет все-таки ее дочь, или сестра-близнец, только с разницей в возрасте?… Блин, у меня мозги совсем в раскорячку встали! Страшные времена грядут! Теперь для продолжения рода человеческого не нужны будут ни мужики, ни соитие. Сбылась мечта амазонок… А как же любовь и наслаждение?! – воскликнул Леонид.

– Ну, не думаю, что все так уж страшно… Мы тоже на что-нибудь сгодимся, – улыбнулся Михаил. – Хотя, если честно признаться, то я тоже морально не готов к такому обороту дела, ведь считается, что клонирование человека это дело далекого будущего, и все только гипотетически обсуждают этические и прочие проблемы, которые могли бы возникнуть при всех этих делах. Ученые считают, что клонирование решило бы проблемы многих бездетных семей, проблемы, связанные с наследственными заболеваниями, а также с выращиванием органов для трансплантации человеку. Но есть много противников этого. Священнослужители заявляют, что у клонов не будет души, хотя не ясно, в чем это будет выражаться и чем это может навредить человечеству. Не думаю, что это означает потерю нравственности… Вон, убийцам наличие души не мешает убивать…

– Люди без души – это нeлюди, – тихо заметил Федор. – Нечистая сила, значит… Через них Сатана глядит в наш мир…

Михаил удивленно оглянулся на него, но продолжил развивать свою мысль, никак не прокомментировав высказывание Федора:

– Меня другое занимает в связи с этим, вот скажите мне: что такое желание человека иметь ребенка? Почему так переживают бездетные люди? Это что, желание продлить себя? Но тогда клонирование – это более идеальный способ увековечить себя. Ведь при обычном зачатии и рождении в ребенке перемешиваются гены обоих родителей, и что из этого микста получится – один Бог знает, а при клонировании – получается почти точная твоя копия. Особенно везет женщинам – они могут выносить и родить свой собственный клон. Вот!

– Паря, а тебе женщина когда-нибудь говорила, что хочет от тебя ребенка? – спросил его Федор.

Михаил замешкался и, покраснев, покачал головой:

– Нет, а что?

– А вот то самое! – снисходительно ответил Федор. – Зеленый ты еще, жизни не нюхал. Женщины своей еще не встретил, той, которая бы захотела от тебя ребенка. Не просто ребенка из каких-то там клеток, а именно твоего пацана или девчонку.

– Но мы же говорим еще и о тех, кто не может сам зачать и родить, им бы все это помогло продолжить свой род, – напомнил ему Михаил.

– Вот что я тебе скажу… – вздохнув, сказал Федор. – В природе мы многое не постигли, а она мудро устроена, тысячелетиями все в ней ладно работает. А теперь человек начинает влезать в ее законы и хочет взять на себя роль творца, когда еще даже жить в ладу с природой не научился. А как зовут того, кто уже пытался стать на место Творца, помните? Кто возомнил себя равным Богу?

– Вы Люцифера имеете в виду? – спросил Михаил.

– Можно и Люцифером его назвать, – согласился Федор. – Ну вот, а если природа не дает женщине ребенка, значит не нужно ей его рожать, значит, если она и выносит его с помощью разных там медицинских вспомоществований, то это все потом обязательно вылезет боком: либо нездоровьем, либо еще чем-нибудь похуже. Лучше уж взять обездоленного ребятенка из детдома и воспитать его в любви и заботе, чем рожать своего урода, которого природа и в мир-то выпускать не хотела.

– Федор, ну ты прямо мракобес какой-то! – возмутился Леонид. – Если по-твоему рассуждать, то и болезни, которые природа насылает на нас, лечить не надо! Помирает человек, например, от аппендицита, и пусть: нечего препятствовать природе! Вдруг он потом что-нибудь натворит, а так помрет в срок – и все спокойны.

– Мы забыли про главное! – остановил его Федор. – Миша, так ты можешь узнать, где проходит конференция? Нам нужно на нее попасть.

– Сейчас позвоню, узнаю, – сказал Михаил и вышел из комнаты.

Через десять минут он вернулся, держа в руке лист с факсом.

– Вот думаю то, что вас интересует: научная конференция по «Медико-генетическим аспектам трансплантологии», открылась сегодня в Институте репродуктивной генетики. Как, вы говорите, зовут вашу знакомую?

– Есения… Есения Викторовна Вербицкая, – ответил Леонид, чувствуя, как у него замирает сердце.

– Есть такая, – кивнул Михаил. – Вот тут указано, что второй день конференции начинается в десять ноль-ноль с доклада доктора медицинских наук Е. В. Вербицкой на тему…

Леонид выхватил у него из рук листок, впиваясь взглядом в печатные строки. Шевеля губами, он медленно, чуть ли не по складам, прочел фамилию Есении и опустился на стул, ощутив неожиданную слабость в ногах. Кроме письма Есении этот листок был еще одним документальным подтверждением, что она жива и даже успешно трудится на поприще отечественной науки. Печатные строки и эта приставка перед ее именем «д-р. мед. наук» были очень официальны, но Леонид, глядя на них, внезапно увидел перед собой живые глаза Есении.

– Мне надо попасть на эту конференцию, – севшим голосом сказал он и взволнованно посмотрел на Михаила.

– Сделаю все, что смогу, – серьезно пообещал тот, сочувственно взглянув на него.

Переночевав у Михаила, на следующее утро они поехали на его не новом, но ухоженном «жигуленке» в Академгородок. По пути Михаил заехал в редакцию, откуда через несколько минут вынес факс-приглашение и бейджи сотрудников газеты без фотографий, но с впечатанными в них фамилиями. Один бейдж был выписан на него, другой – на Александра Веселова в соответствии с «запасным» паспортом Леонида.

Вручив все это Федору и Леониду, он сказал:

– Вот, все реально. Даже можете пройти аккредитацию, если таковую будут проводить. Дядя Федя пройдет под моей фамилией.

– А как же ты будешь выкручиваться перед своей редакцией, когда выяснится, что ты не был на конференции, тебе же надо будет все-таки какую-то статью написать? – спросил его Леонид.

– Не волнуйтесь, – по-доброму усмехнулся Михаил. – У меня там есть свои источники информации, напишу без проблем. Тем более, что присутствовать на конференции я все равно не собирался – через три часа улетаю в командировку в Иркутск.

Высаживая их у ворот института, он пожелал им удачи и сказал на прощание:

– Машину я, на крайний случай, оставлю за углом, ключ будет под ковриком. Вернете, когда у вас все уладится. А не вернете – тоже в обиде не буду.

– А ты как же?

– Возьму такси, не волнуйтесь. Счастливо!

И он медленно отъехал, а Федор с Леонидом направились к проходной, боясь опоздать к началу конференции.

Глава первая

Филипп Кондратюк, ученый секретарь Института репродуктивной генетики и личный референт его руководителя, был доволен. Его идея с проведением научной конференции удалась. Первый же день ее работы показал, что необходимость в проведении такой конференции давно назрела, ученым было чем поделиться друг с другом. Профессор Козинцев из Ожогового центра Института Склифосовского прочел доклад об их замечательных успехах по выращиванию кожных тканей в питательных средах. Скоро для людей, работающих в областях повышенного риска – пожарников, спасателей, горняков, химиков можно будет создать что-то вроде банка тканей, где взятые у них сантиметровые кусочки кожи будут храниться и расти до того момента, пока они не понадобятся. Известно, что человек не выживает, если кожный покров у него поражен более чем на пятьдесят процентов. Теперь появилась возможность поспорить с этой цифрой.

Филипп, увлекшись докладами, даже начал испытывать гордость за достижения российских ученых, на какой-то момент забыв, кто он есть и с какой целью внедрен в Россию.

А был он Филом Выщицки – сотрудником закрытого генетического военного центра в Канаде и агентом ЦРУ. Конечно, никто в здешнем институте этого даже заподозрить не мог, поскольку легенда у него была тщательно разработана и подкреплена документально.

В Институт репродуктивной генетики Сибирского отделения РАН аспирант Филипп Кондратюк поступил в 1993 году после трех лет стажировки в Канаде, куда его якобы направляли после окончания биофака Киевского университета. Он, действительно, стажировался в Канаде, но только после окончания не Киевского, а Мичиганского университета. А киевский стажер, очень удачно оказавшийся круглым сиротой, бесследно исчез, замененный на своего канадского коллегу, с которым он, кстати, был удивительно похож. В Киеве Филипп никогда не был, и к Украине имел очень опосредованное отношение – его дед, Степан Вышицкий, был выходцем из-подо Львова. Во время Великой Отечественной войны старший Вышицкий был активным членом УНА УНСО, воевал в формированиях Бендеры, а потом попал в эсэсовскую дивизию «Нахтигаль»^[10], соловьиная песня которого загубила немало жизней. После наступления Красной Армии он бежал с немцами в Германию, откуда в сорок пятом, не выданный американцами, сумел перебраться в Канаду, где пополнил ряды украинских националистов, крайне враждебно настроенных к Советской России. Степан Вышицкий сыграл решающую роль в формировании мировоззрения внука, практически отобрав его у безвольного сына и его жены – дородной канадки, чем-то напоминающей Степану их довоенную кобылу.

Филипп еще в студенческие годы, обучаясь на биологическом факультете Мичиганского университета, был завербован ЦРУ с подачи украинских националистов, которые в последние десятилетия полностью попали под влияние ЦРУ, фактически став одним из подразделений Управления в его разносторонней деятельности против СССР. Характерным показателем их эффективной работы было современное положение дел на Украине и состояние российско-украинских отношений.

Несколько лет Филиппа готовили к конспиративной работе, после чего он прямо из Канады, не скрываясь, прибыл в Новосибирск.

За пять лет пребывания в Академгородке Филиппу удалось не только успешно защитить кандидатскую диссертацию и собрать материалы для докторской, но и сделать карьеру. Руководство института отметило его еще в первые годы обучения в аспирантуре. Филипп, действительно, учился и работал, как заведенный, но кроме этого он обладал общительным веселым характером, играл на гитаре и неплохо пел, оказываясь душой любой компании и, наверное, все это вместе и привело к тому, что по окончании аспирантуры и защиты диссертации его оставили в институте, где он с еще большим рвением продолжил работу. Такое усердие не пропало втуне, и сейчас, через пять лет, Филипп был уже ученым секретарем института и личным референтом академика РАН Вениамина Игоревича Вахрушева – руководителя Института репродуктивной генетики.

Будучи по природе очень энергичным и дисциплинированным человеком Филипп успевал очень много. Поэтому свою официальную деятельность он довольно успешно совмещал с конспиративной работой по сбору и анализу научной информации, а также активно сотрудничал с националистами Казахстана и постоянно наблюдал за всеми проявлениями национализма в Якутии, Татарстане, Башкирии, поддерживая эти «движения» материально и идеологически. У него имелись окна на российско-монгольской и российско-китайской границах, через которые он получал посылки с литературой и другими необходимыми националистам «просветительскими» материалами. Связь с ЦРУ он поддерживал через Интернет и дипломатические каналы, благо в нынешнее время общение с иностранцами уже не так отслеживалось, как раньше.

Большую помощь в хранении контрабандных посылок из-за границы ему оказывал его двоюродный дядя – Григорий Тарасович, сын родного брата его деда. Филипп нашел его сразу же по прибытии в Новосибирск.

Отец Григория Тарасовича тоже служил в дивизии «Нахтигаль», но ему повезло меньше, чем его брату Степану, – при отступлении немцев его ранили, из-за чего он, в конце концов, попал в плен к советским войскам, и после установления личности и, главное, «деятельности», был расстрелян, как предатель Родины. Его жену вместе с двухлетним Грицьком выслали в Сибирь, где они провели много лет в ужасающих условиях на грани выживания.

Всю свою жизнь Григорий Тарасович прожил с клеймом «сына фашиста» и «эсэсовского выродка», что не могло не отложить отпечаток на его характер. С пятнадцати лет он подрабатывал в местном леспромхозе, сторонясь людей и выполняя свои обязанности с угрюмой сосредоточенностью. Когда ему исполнилось восемнадцать лет, мать его умерла от туберкулеза, и он остался совсем один. В это время произошло несчастье со знакомым лесником, Парфенычем, которого сильно помял медведь, и он уже не мог один выполнять свою работу. Григорий Тарасович пришел к местному начальству и попросился в помощники к леснику. Там, посмотрев на здорового угрюмого парня, после короткого совещания согласились. Так Григорий Тарасович выбрал себе работу на долгие годы, из помощника дослужившись до лесника, когда Парфеныч состарился и умер.

Пропадая все время в лесу, Григорий Тарасович так и не женился, и прожил до пятидесяти шести лет бобылем, редко наведываясь в город. В восьмидесятом году в один из своих редких приездов в Ачинск он умудрился подхватить вирус тяжелейшего гриппа, который дал ему осложнение на руки в виде острого полиартрита. Болезнь начала бурно прогрессировать, и вскоре он получил инвалидность, которая, впрочем, не мешала ему исполнять свои обязанности. За годы лесничества он потихоньку выстроил себе в тайге хуторок, на котором поставил пасеку, прослышав, что пчелы помогают при его болячке. Живя вдалеке от людей, он перенес всю свою нерастраченную любовь и заботу на живность, проживающую у него на хуторе. А с ним вместе жили две собаки – Буян и Славка, козел Яшка, две козочки – Яруня и Мурелька^[11], прозванная так за нежно-абрикосовый цвет шерстки, и несколько кур во главе с петухом Тунгусом. Григорий Тарасович их всех любил, и даже с пчелами разговаривал, как с разумными существами, дав имена пчелиным маткам во всех шестнадцати ульях. Животные тоже платили ему любовью, и надо было видеть, как он сидел на крылечке дома в окружении своего «стада», когда даже глупые куры пригревались у его бока, а Тунгус, сидя на перекладине у плеча Григория Тарасовича, осторожно расправлял клювом волосы за ухом хозяина.

Именно такую картину и застал Филипп, когда пять лет назад неожиданно нагрянул к дядьке на пасеку с приветами от заокеанской родни. Кстати сказать, что за эти годы в свите Тунгуса курочки уже не раз сменились, закончив свою жизнь в наваристом борще, зато все остальные обитатели хоть и постарели, но так и продолжали жить с хозяином, включая и голенастого Тунгуса, на которого рука Григория Тарасовича просто не поднималась.

Григорий Тарасович, привыкший к одиночеству, сначала принял племянника настороженно, но Филипп развел такую бурную деятельность, что, в конце концов, склонил расположение родственника в свою сторону. Для начала он привез ему в подарок новую рацию и раз в неделю выходил с ним на связь, спрашивая о самочувствии и не надо ли чего – лекарств, продуктов или еще чего-нибудь. Потом по случаю помог с реализацией меда, а к осени, узнав о том, что Григорию Тарасовичу тяжело ходить на лыжах – полиартрит начал поражать уже и суставы ног, подарил ему замечательный снегоход «Skeedu» с нартами.

Со временем Григорий Тарасович, не избалованный человеческим вниманием, очень полюбил племянника, отдавая ему часть скупой мужской привязанности, которую до этого дарил только своим животным. Кстати, и Филипп неожиданно для себя тоже прикипел сердцем к угрюмому старику. Видимо что-то, действительно, было в этом самом «голосе крови»…

Где-то через год, в один из приездов на хутор к дядьке, во время беседы на политические темы, Филипп слегка приоткрыл ему завесу над своей истинной деятельностью, попросив о небольшой помощи. Григорий Тарасович поразмышлял несколько дней и, видимо, не испытывая особого пиетета перед властью и государством, под которыми он жил, согласился помогать племяннику, сохраняя у себя на хуторе привезенные спецкурьером посылки с границы. Он держал их у себя до поры до времени и доставлял на снегоходе к шоссе между Новосибирском и Ачинском, куда в оговоренное время подъезжал либо сам Филипп, либо его люди из «националистического подполья».

В институте Филипп вел себя очень осторожно, в открытую нос никуда не совал, хотя был в курсе всех дел, но в институтской деятельности пока не обнаружил ничего такого, что вызвало бы интерес у его «руководства» за океаном. Но, как известно, курочка по зернышку клюет…

Получив неограниченный доступ к институтскому архиву, где он работал над диссертацией, Филипп неожиданно наткнулся в самом конце архива на стоящий за стеллажами ящик с какими-то старыми хозяйственными документами. Каково же было его удивление, когда среди этих бумаг он обнаружил наряды на довольствие, датируемые пятьдесят вторым годом, в которых были указаны фамилии и имена трех человек, по официальным сведениям расстрелянных еще в конце тридцать девятого года!.. Готовясь к отправке в Россию, Филипп хорошо изучил историю советской генетики, и знал имена практически всех, кто внес в развитие этой науки хоть мало-мальский вклад. Как человек и ученый он поражался патологической жестокости Сталина и его приближенных, расстреливавших и ссылавших ученых такого уровня, какими бы гордилась любая другая страна.

Перечитав заново фамилии, напротив которых стояли цифры, перечисляющие ассортимент скудного пайка и медикаментов, Филипп почувствовал, как озноб пробежал по его телу от понимания, что он в буквальном смысле нашел «скелет в шкафу», но, к сожалению, вопросов по этому поводу задать он никому не мог… Он мысленно поблагодарил собственную интуицию, толкнувшую его покопаться именно в этой стопке пожелтевших документов и, вчитываясь в сухие строки, начертанные на обтрепанных ломких листках, подумал, что, похоже, сюда, в Академгородок, свозили ученых, «вычеркнутых из списка живых», которые обезличенно, без имен и прав, продолжали свою работу. А это, зная русских, может иметь ой-ёй-ёй какие последствия…

Филипп срочно доложил о своей находке руководству за океан, реакция которого не заставила себя долго ждать – ему тут же поручили выяснить, кто еще из генетиков проходил через Академгородок, над чем они работали, где велись работы, и нет ли у института, созданного только в конце шестидесятых годов, своего более старого предшественника, какой-нибудь секретной лаборатории или центра, где велись бы генетические исследования…

Филипп только крякнул от поставленной перед ним задачи и стал, что называется, рыть носом землю, пытаясь подняться по служебной лестнице до такого уровня, чтобы иметь возможность дотянуться до подобной информации. Потому он был счастлив, когда ценой большой, кропотливой работы и умелого обхождения с институтским начальством стал приближенным человеком руководителя института, затем его референтом, а вскорости и ученым секретарем всего института.

Впрочем, академик Вахрушев не торопился раскрываться перед Филиппом, и лишь однажды обмолвился, попросив побыстрее подготовить ему какие-то необходимые бумаги в связи с тем, что «дела в одном из наших филиалов» заставляют его срочно уехать.

Упоминание о филиалах насторожило Филиппа, поскольку официально никаких филиалов за институтом не числилось. Он и это доложил своему руководству, которое решило проверить международную деятельность института, и в девяносто седьмом году неожиданно были обнаружены интересные детали, чрезвычайно насторожившие ЦРУ. Выяснилось, что интересующий их Институт репродуктивной генетики поставлял в западные клиники довольно большое количество человеческих органов для трансплантации, получая за это достаточно крупные суммы и приобретая на них новейшее медицинское оборудование. Но особенно смутило американскую разведку не столько количество органов, сколько их качество и удивительная гистосовместимость с организмом пациентов, о чем говорилось в истории болезней людей, которым были имплантированы «русские запчасти».

Филиппу было поручено выяснить происхождение этих органов, но, сколько он ни вынюхивал, следов органотворчества в институте ему обнаружить не удалось. Он даже пошел на риск и влез ночью в институтскую бухгалтерию, надеясь в документах обнаружить счета на получение и отправку органов, но ничего такого он там не нашел. Оставалось только предположить, что либо за всем этим скрывалась большая афера, либо вся документация вместе с самими органами проходила через другую организацию. А вот что это за организация – нужно было выяснить.

Как– то в приватном разговоре с Вахрушевым, сославшись на книгу «Русский транзит», Филипп попробовал вскользь затронуть тему органов, нелегально поставляемых за границу, насколько, мол, эта подпольная торговля органами серьезна, и уловил быстрый и даже испуганный взгляд академика.

Буркнув что-то неразборчивое, типа: «не читаю беллетристику», Вахрушев поспешил поменять тему и вскоре закруглил разговор вообще.

Филипп еще несколько дней после этого ловил на себе его настороженные взгляды, и решил больше не нарываться. Именно тогда ему и пришла в голову идея подбить Вахрушева на проведение какого-нибудь мероприятия, которое бы позволило приоткрыть завесу тайны над «филиалами» института и потоком органов, поставляемых институтом в западные клиники, причем поставлявших вроде бы официально, но почему-то настолько законспирированно, что это скрывалось даже от самих работников института.

Филипп начал исподволь внушать Вахрушеву мысль о необходимости проведения научной конференции по теме: «Медико-генетические аспекты трансплантологии», постоянно ссылаясь на существующие медицинские проблемы с лечением заболеваний, от которых можно было бы успешно избавить людей с помощью замены пораженных органов. При этом он старался обставить дело так, чтобы Вахрушев сам пришел к выводу о необходимости проведения такой конференции. И, в конце концов, Филипп добился своего… Более того, его даже включили в число ответственных за подготовку и проведение конференции, что играло ему на руку, поскольку ему теперь нужно было понять: будут ли присутствовать на конференции ученые из «филиалов» института, и если да, то кто они, и как выйти на них с целью получения нужной ему информации и при этом не раскрыться.

Ответ на вопрос «кто?» он получил от самого Вахрушева, который вызвал его за две недели до конференции и сообщил, что вместо член-корреспондента РАН Граховского Генриха Модестовича в программу конференции придется включить другого докладчика, вернее, докладчицу – доктора медицинских наук Вербицкую Есению Викторовну, которая прибудет на конференцию с сопровождающим, и поэтому нужно забронировать в гостинице номер-люкс со смежными комнатами.

Пометив у себя в блокноте это изменение, Филипп осторожно задал вопрос, который у него давно вертелся на языке еще по поводу Граховского:

– А от какой организации будет доклад?

Подняв на него тяжелый взгляд, Вахрушев слегка раздраженно сказал:

– От нашего института, естественно! Разве вы забыли?

– Извините, я, вероятно, что-то упустил, – Филипп с виноватым видом застрочил в блокноте, но внутри у него что-то щелкнуло: «Вот оно!..», поскольку ни о чем он забыть не мог – эта тема с ним просто не обсуждалась раньше, а среди сотрудников института эти фамилии точно не числились, он хорошо знал институтский кадровый состав. А во-вторых, если Вербицкая все-таки была сотрудницей института, то есть, по логике, местной жительницей, то почему тогда для нее и сопровождающего ее лица нужно было бронировать номер в ведомственной гостинице? И, в-третьих, никого из докладчиков никто не сопровождал, почему же она оказалась на особом положении? Она что, была под охраной… или под надзором?

Весь этот ворох «непоняток» еще больше укрепил Филиппа в его подозрении, что эта дама – непростая. Он послушно внес исправления в отсылаемый в типографию текст тезисов конференции, и с нетерпением стал ждать ее начала, горя желанием поскорее познакомиться с таинственной докладчицей.

Но в день открытия конференции Филипп был на взводе. Сколько раз за время ее подготовки он проклинал про себя русское разгильдяйство, когда самое простое дело или поручение усложнялось до неимоверности, а то и вообще срывалось из-за того, что кто-то что-то не довыполнил, что-то забыл или перепутал.

«Вот это русских когда-нибудь и погубит!» – со злостью думал он о проштрафившихся, но абсолютно не чувствующих себя виноватыми сотрудниках.

В кутерьме последних приготовлений он чуть не упустил момент приезда Вербицкой и сопровождающего ее человека, спохватившись только тогда, когда услышал гул приземляющегося на институтскую посадочную площадку вертолета.

Филипп бросился в гараж к своей машине, чтобы лично встретить гостей, и подрулил к летной площадке, когда невысокая красивая женщина в дубленке и сухощавый мужчина с неприветливым лицом и бледными, почти прозрачными, глазами уже вышли из вертолета и направились своим ходом в сторону главного корпуса института.

– Добрый день, как долетели? – поздоровался с ними Филипп, выскакивая из машины и, услышав от них ответное приветствие, представился: – Филипп Кондратюк, референт Вениамина Игоревича, прошу в машину, я отвезу вас в гостиницу. Номер уже ждет вас, до начала конференции еще два часа, вы сможете отдохнуть после перелета.

Он довез их до гостиницы, где для них был забронирован двухкомнатный люкс, недавно перенесший «евроремонт» и, проводив их до номера, попрощался, оставив им программу конференции.

Выходя из гостиницы, Филипп уже был уверен, что Вербицкая под надзором. Для этого достаточно было взглянуть на лицо ее спутника, представившегося подполковником ФСБ Кругловым.

У Филиппа было всего три дня для сбора информации, и он лихорадочно прикидывал, как подобраться к Вербицкой поближе. С этим мрачным мужиком за ее спиной это сделать будет явно непросто. Ну что же, для начала нужно к ней присмотреться и послушать ее доклад, который состоится завтра. Как говаривал один каннибал: будет день, и будет пища…

Глава вторая

Бурый устало потер лицо. Он ждал известий от группы Голована, которая уже должна быть на месте. Послав своих лучших «специалистов» на рудник, Бурый надеялся тихо вернуть свои деньги или золото, а там уже дальше будет видно, как поступить с Гуреевым.

Заверещал спутниковый телефон.

Бурый схватил трубку и услышал неожиданно близкий голос Голована:

– Мы на месте. Едем за «багажом» в какую-то старую штольню. Там шестьдесят килограмм. Насчет денег Гуреев говорит, что их забрал какой-то подполковник Круглов, который сейчас находится в Академгородке на трехдневной конференции в Институте репродуктивной генетики.

– Понял, – сказал Бурый, озадачиваясь новой проблемой. – У вас-то все тихо?

– Пока да, Гуреев сам приехал нас встречать… Поверил, что это комиссия прибыла, – Бурый почувствовал усмешку в голосе Голована. – Думаю, обернемся за час, «вертушка» стоит наготове.

– Добро, жду вас! – попрощался Бурый, отключая трубку.

Пройдясь в задумчивости по кабинету, он несколько раз энергично взмахнул руками, разминая затекшие мышцы плеч и, открыв дверь в приемную, где сидела пришедшая утром его секретарша, коротко приказал:

– Галюня, позови Валеру, пусть заводит машину – поедем обедать.

Галюня, лукаво взглянув на него, козырнула, накрыв макушку другой рукой, чтобы «не прикладывать к пустой голове», и нажав какую-то кнопку, сказала приятным грудным голосом, не соответствующим ее худой фигуре:

– Валерочка, на выход, Виктор Иванович приглашает тебя в ресторан, – и она стрельнула взглядом в сторону шефа.

– Не хулигань! – погрозил ей пальцем уже стоявший в дверях Бурый, но сердиться на нее он не мог.

Галюня была младшей сестрой его одноклассницы, с которой он поддерживал теплые отношения. У них была многодетная семья, и Бурый помогал им с тех пор, как встал на ноги. Галюню он знал практически с пеленок, в детстве с ней много играл, и взял ее на работу, как только она после школы окончила училище по делопроизводству. Несмотря на ее задорный характер, она была надежным и исполнительным секретарем, к тому же очень преданным Бурому.

Выйдя из офиса, Бурый увидел, что Валера уже стоит, ожидая его у машины.

– Новые проблемы… – сказал ему Бурый, садясь на переднее сиденье.

– Что случилось? – напрягся тот.

– Денег, если верить Гурееву, на руднике нет, они у какого-то подполковника Круглова, который сейчас на конференции в Академгородке.

– Ну и чего вы так расстроились? Там их легче будет добыть, это же не тайга! – оптимистически воскликнул Валера.

– Ты гляди, добытчик какой! – зыркнул на него Бурый, отчего Валера сразу сник. – У нас штат для таких дел не резиновый… Может, сам поедешь добывать?

Помощник испуганно посмотрел на него и залепетал что-то о том, что это находится вне его компетенции, но если надо, то он готов…

– Да, ладно, успокойся! – оборвал его Бурый. – Давай думать, что и как будем делать, времени у нас в обрез.

Остановив машину у ресторанчика, где они обычно обедали, Бурый с Валерой поднялись в зал на втором этаже. Здесь всегда было тихо, а кормили вкусно и быстро.

Сев за столик в уединенной кабинке в конце зала, Бурый сделал заказ и, дождавшись, когда официант уйдет, сказал Валере:

– Нужно сегодня же послать в Новосибирск наших людей. Позже решим, кого именно. Пусть едут на машине, вертолетов на всех не напасешься, да и скоро темнеть начнет. Узнай, что это за Институт репродуктивной генетики и как попасть на проходящую там конференцию. Подключи нашего человека в органах, пусть пошустрит и узнает, где остановился этот самый Круглов, ну и вообще обстановочку нужно разведать, не к салаге идем, все-таки подполковник ФСБ…

Валера только молча кивал, преданно глядя на шефа. «Человек в органах» был майором ФСБ Копытиным, его родственником, который и пристроил Валеру на работу к Бурому. Копытин не только предоставлял Бурому нужную информацию, естественно за определенное вознаграждение, но и сам получал от него немало «сведений по интересу» из сферы бизнеса.

Пообедав, они вернулись в офис, где Валера сразу же убежал в свой кабинет договариваться о встрече с Копытиным.

Войдя в приемную, Бурый спросил Галюню, бойко набиравшую что-то на компьютере, не было ли каких-либо звонков, но та отрицательно покачала головой.

Спутниковый телефон тоже пока молчал.

– Никого ко мне, кроме Валеры, не пускай. Меня ни для кого нет! – сказал он, закрывая дверь в свой кабинет.

Вытащив из шкафа плед и подушку, расшитую розочками, – подарок бабушки, Бурый прилег на диван, решив немного подремать, пока Валера выясняет насчет Круглова – начала сказываться бессонная ночь, кроме того, его всегда клонило в сон после обеда.

Пристроив на стуле у изголовья спутниковый телефон, Бурый укутался в плед и, закрыв глаза, моментально уснул.

Проснувшись часа через полтора, он обеспокоенно вскочил. Звонка от Голована до сих пор не было… Бурый набрал по очереди номера всех трех спутниковых телефонов, но ни один из них ему не ответил.

У Бурого похолодело в животе от мысли, что ситуация повторяется… Он находился в режиме ожидания уже вторые сутки. Первых гонцов он не дождался – они погибли при выполнении его задания, вторые тоже почему-то молчат. Не замолчали ли и эти навеки?

– Галюня, где Валера? – спросил он секретаршу по селектору.

– Сейчас позову, – отозвалась та.

Через пять минут в дверь раздался стук и вошел Валера.

– Ну что там? – нетерпеливо спросил его Бурый.

– Я только что вернулся от Копытина. Он обещал к вечеру все узнать, – ответил тот.

– А чего так долго? – недовольно насупился Бурый.

– Говорит, быстрее не может, требуется время, – развел руками Валера и осторожно спросил: – От Голована что-нибудь слышно?

– В том-то и дело, что нет! – угрюмо покачал головой Бурый. – Как ты думаешь, почему они молчат? Может, у них там тоже что-нибудь произошло?

– Не знаю, – ответил Валера. – Подождем немного, может, у них просто нет возможности позвонить…

– У них с собой спутниковые телефоны, – напомнил Бурый и с досадой добавил: – А у нас время, блин, уходит… Вдруг этот Круглов решит свалить с моими деньгами, не дожидаясь окончания конференции. Если Голована на руднике положили, то времени у нас вообще уже нет…

Помолчав, он принял решение:

– Все, будем отправлять людей в Новосибирск, не дожидаясь, что нам скажет Копытин. Разберутся на месте. В крайнем случае, сообщим им детали по телефону.

– У нас больше не осталось в запасе спутниковых телефонов, – тихо заметил Валера.

– Значит, свой отдам, – сказал Бурый. – Давай думать, кого пошлем. Нужно человек пять, включая водителя…

– Может, им еще дать с собой удостоверения сотрудников ФСБ? – предложил Валера и пояснил: – Чтобы со входом в институт не было проблем, да и Круглова реальнее искать будет, все-таки коллега, и их расспросы не вызовут ни у кого подозрений. Жаль фотографии у нас его нет… Как искать человека, не зная, как он выглядит?

В этот момент на столе зазвонил телефон, Бурый с Валерой вскочили, глядя друг на друга.

Поднеся трубку к уху, Бурый настороженно прислушался, и его обычно свекольного цвета лицо вдруг побелело.

Валера с волнением смотрел на шефа.

– Я понял, – сказал Бурый и положил трубку.

– Что? – тихо спросил его Валера.

– Звонил Котов из Красноярского управления по золотодобыче, предлагает срочно встретиться, – ответил Бурый. – Похоже, что наше дело, действительно, швах… Я поеду поговорю с ним, а ты позови Козака, пусть меня ждет. И приготовь для его ребят удостоверения и машину.

Выскочив из кабинета, Бурый помчался вниз, провожаемый встревоженным взглядом Галюни.

Встречу Котов назначил у бани, где они обычно встречались по четвергам, но сегодня им было не до бани.

Припарковав свой «шестисотый» у фешенебельного двухэтажного здания, Бурый вышел из машины и пошел, стараясь сохранять равнодушно-спокойное выражение лица, к Котову, нервно расхаживающему на крыльце.

Увидев Бурого, Котов поспешил к нему навстречу и, не подав руки, демонстративно засунутой в карман, коротко предложил:

– У тебя в машине поговорим, неизвестно, что там внутри напихано… – он мотнул головой в сторону бани.

Забравшись в машину, Котов раздраженно повернулся к Бурому, севшему на водительское место и, едва сдерживаясь, зло спросил:

– Ты почему меня не предупредил, что пошлешь туда своих людей?

– И что бы ты сделал? – посмотрев ему в глаза тяжелым взглядом, в свою очередь спросил Бурый. – Запретил бы мне?

– Ты же прекрасно понимаешь, что у меня и так были бы разборки, а сейчас так вообще! – взорвался Котов. – У меня там кроме тех троих, теперь еще пять трупов лиц, прибывших на объект под видом комиссии на захваченном вертолете! Их личности установят, будь уверен. Гуреев убит, ранено несколько охранников, радист умер от кровоизлияния в мозг после нанесенного удара по голове, диспетчер и метеоролог покалечены. Да твои ребята там просто настоящую бойню устроили! Но это было бы полбеды, если бы твои архаровцы не упустили вертолет. Экипаж, который, как я понимаю, был силой принужден лететь в Озерный, каким-то образом освободился и, захватив одного из твоих ребят, свалил под шумок.

– Откуда ты знаешь?

– Да оттуда! – огрызнулся Котов. – Они только что приземлились в Новосибирске и сдали твоего человека в транспортную милицию, как террориста, откуда он прямиком будет отправлен в ФСБ, где, уверяю тебя, его быстро раскрутят. И что он расскажет – неизвестно!

– Хорош панику разводить! – оборвал его Бурый, напряженно прикидывая, что делать.

Похоже, теперь нужно будет двумя проблемами в Новосибирске заниматься – этим… как его… Кругловым и одним из ребят Голована. Придется Валере все-таки ехать в Новосибирск, по телефону о некоторых услугах не попросишь…

– Ну, чего молчишь? – спросил Котов.

– А, собственно говоря, чего ты-то переполошился? – спросил его Бурый, спокойно глядя на него. – Это мне горевать нужно, а ты… ну побольше напоишь комиссию, да и дело с концом. Не переживай! – он хлопнул Котова по плечу. – Давай расходиться, у меня дел невпроворот. Спасибо, что предупредил…

Котов ошарашенно посмотрел на него, но промолчал и, пожав на этот раз Бурому руку на прощание, выбрался из машины.

Возвращаясь в офис, Бурый гадал, кого из людей Голована могли сдать в милицию в Новосибирске.

«Специалисты, мать их!.. Так обосраться… – с тоской думал он. – Плакали мои денежки…»

Подъехав к офису, он быстро поднялся к себе.

– Козак ждет, – сказал Валера, встретив его в приемной.

– Хорошо, – буркнул Бурый, входя в кабинет и закрывая за собой дверь.

В кабинете сидел невысокий плотный мужчина с типично боксерской внешностью – перебитым носом и сломанными ушами. При появлении Бурого мужчина поднялся, но сделал это, не умаляя собственного достоинства, а только проявляя уважение к хозяину кабинета.

Снимая на ходу куртку, Бурый пожал ему руку и, сев, сразу объявил:

– Козак, возьми человека четыре из своих ребят, считая водителя, – поедете в Новосибирск, точнее в Академгородок… – и он обрисовал ему общую задачу. – Документы Валера вам выдаст, – нажав кнопку селектора, Бурый приказал: – Валера, зайди! – и, повернувшись к Козаку, добавил: – Времени даю тебе на все про все – сутки, не больше. Если что, мочите этого Круглова, на мои бабки гужевать он не будет!

– А не обознаемся? – спросил Козак. – Фотографии-то нет…

– Зато язык есть! – оборвал его Бурый. – Будете спрашивать о нем, как сотрудники ФСБ, посторонние не допетрят, а на него выйдете – действовать быстро придется. Обстановку разведай вначале, не лезьте сразу, но сроку у тебя после приезда будут считанные часы, если этот Круглов вообще еще там… Понял?

– Понял… – хмуро кивнул Козак.

В кабинет тихо вошел Валера, с готовностью глядя на Бурого.

– Ну, тогда иди с Валерой, и смотри, чтобы все путем было! – сказал Бурый и бросил помощнику: – Потом зайдешь ко мне!

Ожидая возвращения Валеры, он вызвал по селектору секретаршу, и когда та вошла, попросил:

– Сделай мне крепкого кофе с коньяком.

– Сей момент, – кивнула та и уже развернувшись к дверям, сказала: – Я не успела вам доложить, звонила Маргарита Ивановна.

– Понял, спасибо.

Бурый снял трубку и, набирая домашний номер, с досадой подумал, что эти проклятые дела не дают ему быть рядом с беременной женой.

– Ритуля, – сказал он, услышав немного сонный голос супруги. – Это я, ягодка. Как ты себя чувствуешь?

– А как должна чувствовать себя женщина, брошенная мужем и таскающая целыми сутками тяжелый рюкзак перед собой? – капризно спросила его Рита.

– Я тебя не бросал! – с жаром возразил ей Бурый. – Я просто занят, работаю, наследство наследничку нашему кую…

– Куёвая у тебя работа… – вздохнула Рита.

– А хочешь, я сейчас все брошу и приеду к тебе? – воскликнул Бурый, подумав, что как только он отправит ребят в Новосибирск, ждать известий он сможет и дома.

– Ведь не приедешь, так что нечего риторические вопросы задавать, провокатор! – рассердилась Рита.

– А вот и приеду, через час, ну от силы, через полтора, жди! Я тебя жутко люблю!

– Хорошо, дорогой! – растаяла Рита. – Я тебя тоже обожаю, мой бегемотик! Приезжай скорей, и я тебе покажу, насколько сильно я это делаю!

Бурый положил трубку, чувствуя, как его пах наливается теплом и тяжестью. Жаль, что Рите сейчас нельзя… Он бы с удовольствием сейчас забылся с ней! Эх, хотя бы на время отрешиться от проблем! Правду люди говорят: нет ничего хуже, чем ждать и догонять…

«Так, теперь с головановским лохом нужно разобраться, – подумал он, откидываясь на стуле. – Вот только потянет ли Валера такое поручение?… По телефону об этом не попросишь, в письме писать тоже нельзя – компромат для умных рук. Нет, придется все-таки посылать Валеру».

Вошла секретарша с кофе. Поставив его перед Бурым, она отошла к бару, вытащила оттуда бутылку коньяка и, открыв ее, попросила:

– Командуйте, шеф, сколько?

– Лей, давай! – скомандовал он и остановил ее, когда чашечка наполнилась до краев. По кабинету поплыл кофейно-коньячный аромат. – Поторопи там Валеру, где он застрял!

Бурый сделал большой глоток обжигающей жидкости и с удовлетворением почувствовал, как у него потеплело внутри.

В кабинет влетел Валера.

– Все, Козак поехал! – доложил он.

– Собирайся и ты, – сказал Бурый и залпом допил кофе.

Валера непонимающе смотрел на него.

– Возьмешь Селивана и поедешь в Новосибирск. Твоя задача встретиться там с Курбановым. У него передо мной один должок, скажешь, что спишу ему, если выполнит мою просьбу… – помолчав, Бурый пояснил: – Если головановского парня из ментовки вытащить не удастся, то лучше пусть он останется там навсегда…

Валера побледнел, осознав смысл «просьбы», которую он должен был передать давнему партнеру Бурого в Новосибирске.

– Ну, чего молчишь? Собирайся! Завтра эту проблему нужно ликвидировать, мне не нужны лишние разборки, да еще с органами, я на них и так немало бабок угробил. А как Курбанову дело делать – пусть сам решит, скажи: я надеюсь на его опыт…

– Хорошо, – тихо сказал Валера.

– И звони мне по ходу дела. Да только не так, как наши!

Валера поежился.

– Да не дрейфи ты, не на дело идешь, всего-то весточку отвезешь! – поморщился Бурый, с неодобрением наблюдая за реакцией помощника. – Побудешь у Курбанова, пока он будет решать наш вопрос, и обратно домой, нигде не задерживайся и ни во что не лезь. К Козаку тоже не суйся.

– Хорошо, – снова повторил Валера.

– Да чего ты заладил: «хорошо, хорошо», чего уж хорошего! – разозлился Бурый. – Было бы хорошо, мы бы с тобой сейчас и при бабках, и при золоте были… – Бурый вздохнул. – Ладно, иди! Как найти Курбанова ты знаешь. Я домой поехал, звони мне туда или на трубку. И удачи тебе…

* * *

Есения с Кругловым пришла в институтский актовый зал за несколько минут до начала конференции. По регламенту второй день работы конференции открывался ее докладом.

Большинство мест в зале уже было занято, а в президиуме пустовало только одно кресло – председателя – Вахрушев по какой-то непонятной причине отсутствовал.

Есения почему-то очень волновалась, но Круглов, смотревший на все окружающее с точки зрения прощания, совершенно не понимал ее волнения.

Когда объявили ее имя, он, наблюдая, как лицо идущей по сцене к трибуне Есении покрывается лихорадочными алыми пятнами, недоумевал: «Что ей до этих людей, когда через каких-то несколько часов мы уже будем лететь в страну самураев, цветущей сакуры и карате!..» Он сказал ей об этом утром. А к аргументам того, что уезжать нужно срочно, добавился еще один. Как только они с Есенией вчера прибыли в Новосибирск, Круглова тут же вызвал к себе Слепаков, заместитель начальника местной Конторы, в ведении которой был Институт репродуктивной генетики, и приказал сразу же после конференции доставить Вербицкую к нему. На осторожный вопрос Круглова, что случилось, он подозрительно посмотрел на Круглова и нехотя объяснил, что сын Вербицкой объявился в Петербурге у своего отца, с которым они исчезли в неизвестном направлении, а попасть в Питер он мог только при содействии матери. Поскольку в этом сейчас уже никто не сомневается, нужно выяснить у нее, кто еще был причастен к побегу мальчишки. Круглов напрягся, но вида не подал, прикидывая про себя, что у него осталось только два дня, чтобы скрыться с Есенией.

Сев на свободное место и положив «дипломат» к себе на колени, Круглов приготовился слушать доклад Есении. Однако, когда через несколько минут позади хлопнула дверь, он оглянулся. Увидев идущую на цыпочках по проходу секретаршу Вахрушева, он невольно подобрался, интуитивно почувствовав, что та направляется к нему.

«Ну что там еще? Или уже есть новости из Озерного?…» – подумал он, и не ошибся.

– Сергей Сергеевич, – прошептала, наклонившись к нему, Маша. – Вениамин Игоревич просит вас срочно зайти к нему.

– Что-то случилось? – тихо спросил он, поднимаясь.

– Похоже, – кивнула Маша. – Вениамин Игоревич сидит в кабинете весь белый… Видите, даже на конференцию не пошел, сказал, чтобы начинали без него.

– Разберемся, – сказал Круглов и, оглянувшись на Есению, доклад который был рассчитан на сорок минут, пошел к выходу из актового зала.

Выйдя в вестибюль, он с непроницаемым лицом последовал за Машей на третий этаж, где находилась приемная Вахрушева.

– Сергей Сергеевич! У нас ЧП! – увидев входящего в кабинет Круглова, воскликнул, действительно, совершенно бледный Вахрушев, поднимаясь из-за стола ему навстречу.

«Эка его проняло!» – хмыкнул про себя Круглов и спросил:

– Что случилось?

– Звонили из Озерного: умер Граховский…

«Вот и хорошо!» – удовлетворенно подумал Круглов, но тут же, изобразив потрясение, опустился на стул.

– Та-а-ак… – протянул он убитым голосом. – Значит, не выдержал старик, не дождался нового сердца. Как всегда: сапожник без сапог… Трудно его будет заменить…

– Но это еще не все… – перебил его Вахрушев.

– А что еще? – уже реально встревожившись посмотрел на него Круглов.

– Было совершено нападение на объект…

Круглов, внутренне похолодев, поставил дипломат на пол и, встав, потянулся через стол к телефону ВЧ.

Дозвонившись до Озерного, где ответил капитан Петраков, он молча выслушал его доклад и только потом спросил:

– Когда это произошло?

– Вчера, сразу же после вашего отлета, – ответил Петраков.

– Так что же ты, мать твою, мне сразу не доложил? – взъярился Круглов, не обращая внимания на находящегося в кабинете Вахрушева.

– Я был ранен, да и разобрались со всем только к вечеру, а потом дозвониться к вам не могли…

– Ты мне сказки-то не рассказывай, – зло оборвал его Круглов. – Дозвониться они не могли! Гуреев успел сказать, что они от него хотели?

– Нет, когда мы его вытащили из машины, он уже был мертв. Кстати, товарищ подполковник, на его теле были обнаружены характерные следы, похоже, его… пытали.

– Час от часу не легче, дожили! – воскликнул Круглов и, вздохнув, устало добавил: – Ладно, пока отбой! Ждите меня, к вечеру буду…

Положив трубку на рычаг, Круглов опустился на стул, переваривая полученную информацию.

«Та– ак, в Озерный на вертолете под видом комиссии, похоже, прилетели дружки тех ребят, кого я накануне положил, – размышлял он. – По пути на рудник братки захватили Гуреева и, видимо, потребовали отдать золото, иначе как объяснить, почему они поменяли маршрут и направились именно к старой штольне… При этом еще непонятно, кто угнал их вертолет, предварительно освободив диспетчера и радиста. Дальше… На трупе Гуреева обнаружены следы пыток… Интересно, успели бандюки его расколоть насчет меня или нет? Хорошо, что их всех перекоцали, а то вели бы меня сейчас под белы рученьки… Козел, Петраков, дозвониться, видите ли, не мог! Нет, пора сматываться… И от своих, и от чужих… А братков-то, видимо, послал непростой человек, информированный, со связями, коли снабдил их вертолетом, да еще грамотно отправил под видом комиссии… Все… Сидеть здесь дальше небезопасно, придется до вечера перекантоваться где-нибудь, а потом пробираться в аэропорт… Пора уходить…»

Приняв решение, Круглов поднял взгляд на Вахрушева:

– Вениамин Игоревич, я должен срочно лететь в Озерный, только вот дождусь окончания доклада Есении Викторовны, чтобы забрать ее. На завтрашний банкет мы оставаться не будем, не до банкетов теперь, сами понимаете…

Вахрушев сочувственно кивнул:

– Понимаю…

Протянув Вахрушеву руку на прощание, Круглов добавил:

– Я позвоню вам насчет похорон Граховского.

Вахрушев снова кивнул и сказал, пожимая руку Круглову:

– Я обязательно прилечу. Передавайте поклон Есении Викторовне, у нее блестящий доклад, я вчера его тезисно просмотрел, но мы с ней так и не успели его обсудить. Думал, послушаю ее, время еще будет, а видите, как все обернулось…

– Да уж… До свидания, Вениамин Игоревич, – попрощался Круглов и вышел из кабинета, плотно прикрыв за собой дверь.

Секретарша, сидящая перед компьютером, с любопытством подняла на него глаза.

– Прощайте, Машенька, – сказал он ей. – Мы с Есенией Викторовной улетаем в Озерный.

– А что случилось-то? Конференция ведь еще не закончилась, – поинтересовалась та.

– Дела… – многозначительно ответил Круглов и подмигнул девушке: – Счастливо оставаться.

Маша, улыбнувшись ему в ответ, помахала в воздухе кончиками пальцев.

Круглов, выйдя из приемной, быстро направился по коридору в сторону лестницы, сосредоточенно думая о своих дальнейших действиях. Он прекрасно понимал, что если Гуреев «заговорил», то с минуты на минуту можно было ожидать «гостей».

Озабоченный непредвиденными осложнениями, Круглов не заметил, как позади него бесшумно отворилась дверь в один из кабинетов, и когда от удара по голове у него перед глазами вспыхнул ослепительный свет, он только и успел подумать, проваливаясь в темноту: «Они уже здес-с-сь…»

* * *

Филипп Кондратюк сидел в третьем ряду, слушая доклад Есении Викторовны Вербицкой и, что называется, «нутром чуял», что вот она, наконец, настоящая рыба. Доклад Вербицкой повествовал об успехах их лаборатории в опытах по выращиванию органов из органических клеток. Докладчица представляла это как первые результаты успешной экспериментаторской работы, у которой грандиозное будущее, но Кондратюк чувствовал, что за ее профессиональным спокойствием стоит еще что-то. Вербицкая явно знала о предмете неизмеримо больше, чем говорила. Ему было знакомо это спокойствие профессионалов. И если органы, поступавшие на запад и так насторожившие его начальство своим качеством, являются не донорскими, а выращиваются из ткани больных в одной из лабораторий института, то тогда понятно, что эта лаборатория не просто начала робкие и удачные опыты в этом направлении, а имеет в этом уже достаточный опыт, если не сказать больше. И об этой лаборатории нужно узнать подробнее.

«Нужно будет выяснить, – думал он, – не запрашивали ли здешние специалисты образцы тканей пациентов? Если да, то тогда понятно, как им удавалось присылать в клиники органы, идеально совместимые с организмом реципиентов».

Внимательно слушая докладчицу, Кондратюк прикидывал, как лучше к ней «подкатить». Ему нужна была информация, которой владела Вербицкая, но дело осложнял этот подозрительный гэбэшник, который все время крутился возле нее.

«Кстати, куда это Маша его увела? – подумал Кондратюк, покосившись на пустое место, на котором десять минут назад сидел Круглов. – Хорошо бы, если бы он там задержался подольше… Тогда можно было бы подойти к Вербицкой под видом обсуждения ее доклада, а там уже действовать по обстановке…»

Кондратюк, слушая доклад, автоматически разглядывал Вербицкую. Ему нравилась эта красивая женщина, обстоятельно и спокойно излагающая свои мысли. Если бы она вот также рассказала все его тамошнему руководству, это было бы высоко оценено, но человека в чемодан не засунешь и не увезешь…

А докладчица тем временем приступила к показу слайдов, иллюстрировавших проводимые в ее лаборатории опыты. В зале выключили свет, и в темноте на экране появились яркие фотографии, на которых были изображены печени и почки, успешно взращенные из фрагментов органов. Закончила Вербицкая свое выступление фразой, что «недалек тот час, когда эти органы можно будет имплантировать больным людям взамен изношенных».

Кондратюк вспомнил, что в начале девяностых годов в научной среде промелькнуло утверждение директора Института хирургии Казахстана, академика Мухтара Алиева, о возможности трансплантации клеток печени. Казахские исследователи пытались пересадить клетки из здоровой печени эмбриона в печень, пораженную циррозом, считая, что эти клетки должны хорошо прижиться и активно расти, заставляя пораженную циррозом печень уменьшиться и, постепенно атрофируясь, уступить место здоровой. Эти исследования были продолжены в Актюбинской медицинской академии, но практического результата они пока не дали. Хотя вполне возможно, что в недалеком будущем эти методы, наконец, помогут человечеству справиться со многими тяжелыми недугами.

Когда в зале зажегся свет, публика начала засыпать докладчицу вопросами, на которые она легко и доброжелательно отвечала.

Филипп, ощущая нетерпение, поглядывал на еще пустующее кресло Круглова, и думал о том, что скорее бы эти научные светила удовлетворили свое любопытство и отпустили Вербицкую с трибуны.

Наконец, провожаемая бурными аплодисментами, она спустилась в зал и села на свое место в пятом ряду недалеко от прохода. К сожалению, рядом с ней не было свободных кресел, а окружающие ее ученые, улыбаясь, наперебой кинулись пожимать ей руку, произнося какие-то лестные слова.

Филипп почувствовал, как у него внутри шевельнулось ревнивое раздражение: «Какого черта! Она – моя! Из-за нее я затеял весь этот сыр-бор!..»

Но никто этого, конечно, не знал, а Вербицкая, почувствовав пристальный взгляд Кондратюка, настороженно повернулась и, встретившись с ним глазами, неожиданно улыбнулась ему. Филипп тоже улыбнулся ей в ответ и в знак одобрения поднял большой палец руки, не боясь показаться фамильярным, поскольку это вполне могло выглядеть как выражение восторженного одобрения коллеги.

Заместитель Вахрушева объявил следующего докладчика из петербургского НИИ Цитологии. Пока тот шел к сцене, Филипп, еще раз убедившись, что Круглов пока не вернулся, начал прикидывать, как пересадить на его место кого-нибудь из окружения Вербицкой и самому сесть рядом с ней.

Но в этот момент мимо него вдруг прошел высокий мужчина лет пятидесяти, который направился прямиком к Вербицкой и что-то тихо сказал ей. Есения удивленно посмотрела на него, после чего, извинившись, поднялась и пошла вслед за мужчиной к выходу из зала.

Филипп насторожился: сначала куда-то вызвали ее соглядатая, теперь ее саму… Неужели ее увезут сразу после доклада?

Решив проверить, что происходит, он дождался, когда Вербицкая с мужчиной выйдут из зала, и тоже поднялся, поспешив к выходу за ними следом.

* * *

Очнувшись, Круглов открыл глаза и обнаружил себя лежащим на полу лицом вниз. Руки его были больно вывернуты и чем-то связаны за спиной. «Дипломата», который у него был до этого пристегнут к руке, он не почувствовал.

Подняв голову, он попытался осмотреться, и тут же наткнулся взглядом на сидящих рядом двух мужчин, которые внимательно следили за ним. Он их явно не знал.

На бандитов они похожи не были, хотя один из них, постарше, был довольно крупного телосложения и носил короткую стрижку. А вот второй, помладше и посубтильней, вдруг показался Круглову знакомым.

– Что вам от меня надо? – спросил их Круглов, попытавшись перевернуться набок.

– Лежи тихохонько, – сказал тот, что постарше, и ласково прижал его к полу ногой.

Второй молчал и пристально разглядывал Круглова с таким выражением лица, что тому стало не по себе.

«Где же я его видел?» – мучился Круглов в догадках. У него была хорошая память на лица, ошибки быть не могло – они где-то встречались…

– Нет, серьезно, мужики, зачем вы меня связали? – снова спросил Круглов, чувствуя себя совершенно по-идиотски.

Не обращая на него внимания, полузнакомый мужчина обратился к здоровяку:

– Федор, сходи за ней, она уже, наверное, закончила доклад. И не забудь забрать наши куртки. А я с ним побуду, – и он опять вперил неприязненный взгляд в Круглова.

Тот, кого он назвал Федором, поднялся и, передав напарнику кругловский пистолет, на котором был навернут глушитель, сказал:

– Если будет рыпаться, успокой его вот этим по черепку.

Мужчина с опаской взял у него оружие и осторожно положил к себе на колени.

Федор вышел, тихо закрыв за собой дверь.

Круглов набрал воздуха в легкие, чтобы крикнуть, позвать кого-нибудь на помощь, может, и охрана услышит, но мужчина угрожающе привстал со своего места и, подавшись к Круглову, тихо произнес:

– Не вздумай орать, кокну, и не задумаюсь!

Круглов озадаченно замер. Ситуация была какая-то дикая.

Повернув голову в сторону сидящего на стуле мужчины, он спросил его:

– Мы где-то встречались? Лицо мне ваше, вроде, знакомо…

Мужчина зло усмехнулся и, бросив на него уничтожающий взгляд, произнес:

– Ишь ты, какой памятливый! Это у тебя профессиональное, небось…

И тут Круглов его узнал: «Ни хрена себе! Да это же бухгалтер Есении собственной персоной! Ты смотри, нашел ведь ее!».

Он восхищенно посмотрел на Леонида.

– Не ожидал увидеть вас здесь, Леонид Аркадьевич, – сказал он, улыбаясь во весь рот. – А что это вы со своими волосами сделали, в молодости вы вроде шатеном были? Или седеть начали? Понимаю, женщины седых не любят…

Леонид окатил его презрительным взглядом, но промолчал, сжав челюсти.

– А чего мы ждем? И чего это вы на меня такие взгляды кидаете? – вновь спросил Круглов, надеясь разговорить Леонида и, дождавшись какой-нибудь его оплошности, освободиться. Он просто ощущал, как у него под ногами начинает гореть земля.

– И он еще спрашивает?! – едва сдерживаясь, чтобы не звездануть Круглова по голове, возмутился Леонид. – Ну ты и наглец! Да ты ведь мне всю жизнь сломал! Отнял женщину, которую я любил, отнял сына! Как ты хочешь, чтобы я на тебя смотрел?

– Ты считаешь, что это я тебе жизнь сломал? – тоже переходя на «ты» и делая ударение на «я», усмехнулся Круглов. – Нет, я тебе ее не ломал. Я, чтоб ты знал, выполнял свой профессиональный долг, оберегая государственные интересы моей страны. И когда я начинал работать, то свято верил, что обязан охранять секреты нашей великой державы, которая противостояла кровожадному миру капитализма, ждущему, как бы нас сожрать. Да только и мы не лыком шиты. Наши ученые давно поняли, что есть вещи поэффективнее ядерных и прочих бомб. Поэтому в то время, когда Америка сливала к себе «мозги» и бряцала оружием, мы со всего мира собирали генетический материал. В наших хранилищах находятся сливки генофонда Земли, в частности ДНК известных политиков и бизнесменов мира. И это дает нам большой простор для действий…

– Не сомневаюсь, но только зачем ты мне это все рассказываешь? – отмахнулся Леонид. – Наслышан я о ваших достижениях и всяких там ППРГСН… Все это лабуда, не стоящая страданий людей.

– Лабуда?! – вскинулся Круглов. – Да ты знаешь, что эта «лабуда» работает почище любого самого мощного оружия? Причем работает незаметно и нераскрываемо?

Леонид недоверчиво посмотрел на него.

– Да-да! А то, что всех, кто валил в прошлые годы из нашей страны, мы отпускали с «сюрпризом», знаешь? То-то и оно, что не знаешь, а они уже заложили такую закваску в давно бродящем западном мире, особенно в Штатах, что мне иногда самому становится страшно. Все эти взлеты наших мафий за рубежом, думаешь, это все случайность? Ни хрена! Просто уже лет тридцать всем «отъезжантам» в «дринк» незаметно добавляются генетические присадки, которые полностью блокируют появление иррациональных чувств у них самих и их потомков, а изменения в психологии не так заметны, их сразу не уловишь. Слышал, наверное, какой огромный процент психически больных людей проживает сейчас в Штатах… Хотя после расшифровки генома человека нашим ученым не составило бы особых проблем применить и генетическое оружие, вызывающее физиологические мутации, например, рост хобота и рогов у всех солдат противоборствующей стороны, но нам пока это не нужно.

– И что же это еще за иррациональные чувства? – спросил Леонид, чувствуя холодок от речей Круглова.

– Да те самые: совесть, честь, долг, грех. Мутанты этих чувств знать не будут, и станут жрать свое общество, друг друга и самих себя. И сожрут, верь моему слову… Так что наши эмигранты или «бывшие русские» – это живые мины с отложенным взрывом, так сказать: наши «секс-бомбы»… Америка думает, что она поставит Россию на колени, но придет время, и ей будет не до наших коленок. Она не будет знать, как ей с собственным-то населением разобраться…

Увидев, что Леонид внимательно слушает, Круглов решил идти ва-банк:

– Слушай, Леонид, развяжи ты меня! Ну не представляю я ни для тебя, ни для Есении больше никакой опасности. Если ты думаешь, что моя жизнь здесь была сахарной, то глубоко ошибаешься. Да я, если хочешь знать, из-за твоей женщины загремел сюда и проторчал здесь без малого пятнадцать лет. У тебя-то хоть сын есть, да и Есения твоя жива, а у меня ничего – только эта долбаная работа. А сейчас жизнь пошла к закату, еще немного и я буду никому не нужен. Ты посмотри, что творится вокруг. Все ведь разваливается, разворовывается, продается! Но мне теперь хочется просто жить. Надоело бороться, хочу на покой, под какую-нибудь пальму. Мы как раз сегодня собирались с Есенией «уходить» отсюда, для этого и была затеяна вся эта поездка на конференцию. У нас уже и билеты заказаны…

– Ты еще скажи, что вы с Есенией большие друзья, – перебил его Леонид, насмешливо глядя на него.

– Да, друзья! – с напором ответил Круглов. – Я все эти годы поддерживал ее, как мог. Кстати, и сына я тебе вернул. И он, по моим сведениям, добрался до тебя цел и невредим…

Леонид бросил на него удивленный взгляд.

– Да, да, спроси у Есении, если не веришь… – предложил Круглов.

– Зачем же в нас тогда стреляли? – с недоумением спросил Леонид.

– И что, попали? – спросил в свою очередь Круглов, насторожившись. Он об этом не знал, в Конторе ему только сказали, что мальчишка объявился в Питере, где его вместе с отцом безуспешно пытались задержать, но как это было – не прокомментировали.

– Нет, но стекла в машине попортили.

– Ну, вот видишь! – с облегчением воскликнул Круглов. – Если бы хотели попасть, то обязательно бы попали! А стреляли просто так: для создания видимости горячей обстановки…

В этот момент открылась дверь, и вошли Федор с Есенией. В руках Федора была охапка одежды: поверх своей куртки и Леонида он нес дубленку Есении.

Есения, войдя в кабинет и увидев лежащего на полу Круглова, ошеломленно остановилась.

Повернувшись к Федору, она сурово спросила его:

– Что здесь происходит?

Тот промолчал и посмотрел поверх ее головы на Леонида.

Поднявшись со своего места, отчего лежащий на его коленях пистолет с грохотом упал на пол, Леонид сказал дрогнувшим голосом:

– Здравствуй, Есения.

Она резко повернула голову и устремила на него потрясенный взгляд.

Леонид молча смотрел на нее, наблюдая, как недоверие в ее глазах сменяется надеждой, а потом и радостью.

– Леонид Аркадьевич? – тихо спросила она. – Это правда вы?

– Ну какой я тебе «Леонид Аркадьевич»? – укоризненно сказал он, подходя к ней. – Ты что, все забыла? – и он обнял ее.

Она вдруг судорожно обхватила его руками, словно боясь, что он сейчас исчезнет, а потом, закрыв глаза, стала незряче ощупывать чуткими пальцами его лицо. Леонида это даже немного испугало.

– Какая трогательная встреча! – не утерпел с пола Круглов, чувствуя бешеную ревность и злость от того, что он находится перед Есенией в таком унизительном положении.

– Развяжите его, – попросила Есения, услышав голос Круглова. – Он мне очень помог.

– Это правда, что он устроил побег Лёне? – тихо спросил ее Леонид.

– Да, – коротко подтвердила она.

Озадаченно посмотрев на Круглова, Леонид помедлил, решая, что делать, но потом сказал:

– И все-таки я ему не доверяю. Давайте, лучше оставим его здесь. Полежит немного связанным, пока его не найдут, а мы тем временем скроемся.

– Без меня вам не скрыться, – твердо произнес Круглов. – По вашему следу бросят таких профессионалов, что далеко вы не уйдете, верьте моему слову! У вас есть шансы только в одном случае: если вас поведу я.

– Сергей Сергеевич прав, он знает, что делать, – сказала Есения. – Тем более что мы сегодня как раз собирались исчезнуть…

– …и у меня уже все готово… – добавил Круглов.

Федор молча резанул по шнуру, который опутывал руки Круглова, освобождая его.

Сев рывком на полу, Круглов принялся растирать запястья.

– Может, и оружие вернете? – больше для проформы спросил он.

Федор отрицательно покачал головой и, похлопав себя по поясу, ответил:

– Пусть у меня пока побудет, так спокойнее…

– Ну ладно, нужно выбираться отсюда, – сказал, вставая, Круглов. – Где мой кейс?

– Вон… – показал Леонид на лежавший под столом «дипломат».

Он с трудом запихнул его туда, когда Федор отстегнул «дипломат» от запястья Круглова, чтобы связать ему руки. При этом их удивила неожиданная тяжесть элегантного с вида чемоданчика – что Круглов мог в нем такое таскать, не пудовую же гирю?

– Кстати, а чем это вы меня шарахнули? – спросил Круглов, потирая затылок и морщась от боли. – Шишак здоровенный набили, садисты…

Федор усмехнулся, глянув на Леонида, и вдруг предостерегающе поднял руку: из коридора донеслись тяжелые шаги нескольких человек, следовавших мимо их кабинета. Спустя секунд десять хлопнула дверь где-то дальше по коридору.

Круглов тоже насторожился.

«Кто это тут может ходить группами? – подумал он, глянув на часы. – Перерыв еще не начался…»

Его интуиция, обострившаяся в последнее время, подсказывала ему, что оставаться здесь дольше становится опасным.

– Кто-нибудь видел, как ты вел сюда Есению? – тихо спросил он у Федора, придвигаясь к нему.

– Охранник видел, как мы с ней поднимались из гардероба по лестнице сюда. А что?

– Да жду я тут одних «гостей»… – туманно ответил Круглов. – Если это они, то что-то слишком быстро…

– Не из тех ли это «гостей», что в Озерный прилетали под видом комиссии? – спросил Леонид, прислушивавшийся к их разговору.

– А ты-то откуда об этом знаешь?! – удивился Круглов, уставившись на Леонида.

– А мы там тоже были… – ответил тот спокойно и метнул ехидный взгляд на пораженного Круглова.

– Уж не вы ли угнали их вертолет? – не веря собственным словам, спросил Круглов.

– Мы – самые, – гордо кивнул Леонид.

– И откуда что берется?… – протянул Круглов, с уважением переводя взгляд с Леонида на Федора и обратно. – Да я теперь, мужики, уверен, что мы прорвемся… в широком смысле прорвемся…

– Хорош лясы точить, прорывальщики! – вдруг прервал их разговор Федор. – Уходить будем тихо, – подойдя к двери, он прислонился к ней ухом и стал слушать.

Из коридора не доносилось ни звука.

Глава третья

Выйдя в вестибюль, Филипп с удивлением увидел, что Вербицкая вместе с мужчиной направляется в гардероб.

«Так и есть, – расстроился Кондратюк. – Ее увозят! Черт, что же делать, как ее задержать?!»

Пока он лихорадочно соображал, что делать, Вербицкая вышла из гардероба уже в теплых сапожках, а ее сопровождающий нес целый ворох верхней одежды. Но они почему-то пошли не к выходу из здания, а повернули к лестнице и стали подниматься наверх.

Кондратюк остановился в ожидании, давая им уйти подальше, и решил последовать за ними, но в этот момент сзади хлопнула входная дверь.

Он оглянулся и увидел, как четверо человек атлетического вида вошли в вестибюль и, предъявив какие-то удостоверения, спросили у охранника, где можно разыскать подполковника Круглова.

Охранник, мельком глянув на красную книжицу у первого мужчины, повернулся и указал им в сторону лестницы, по которой им нужно было подняться в приемную Вахрушева. Мол, он видел, как Круглов выходил из зала вместе с секретарем Машей и пока обратно не спускался.

Кивнув, четверка, сосредоточенно глядя перед собой и не заходя в гардероб, проследовала в указанном направлении. Один из мужчин, проходя мимо Кондратюка, мазанул по нему цепким взглядом.

«Это, видимо, коллеги „цербера“ Вербицкой», – подумал Филипп, глядя им вслед, как вдруг его что-то насторожило. Ему показалось, что полы кожаной куртки идущего последним мужчины как-то слишком сильно оттопыриваются. Это было подозрительно.

Подождав, пока они скроются на лестнице, Филипп подошел к охраннику и спросил:

– Егор, кто это был?

– Из ФСБ, – коротко ответил охранник.

– И что они хотели?

– Ищут подполковника Круглова, – сказал тот и, бросив в сторону лестницы, на которой уже никого не было видно, и предложил: – Может, предупредить Машу, что к Круглову прошли люди, пусть его поищет?

– Не надо, – остановил его Кондратюк. – Я сам поднимусь. Круглов все еще у Вахрушева?

– Наверное… По крайней мере, сюда не спускался.

Бросив взгляд в окно на улицу, Филипп увидел на бульваре, ведущем к воротам, черный джип, внутри которого сидел водитель.

– Да, они на нем приехали, – подтвердил охранник, проследив за его взглядом.

«Хорошо их органы жить стали…» – подумал Филипп и, кивнув, мол, я тебя понял, быстро пошел к лестнице, решив догнать странную четверку.

«Неужели секреты, которыми владеет Вербицкая, настолько велики, что для ее сопровождения вызвали еще четверых людей? – думал он на ходу. – Да еще, похоже, с автоматом… Кажется, накрылась моя идея что-то узнать через нее…»

* * *

Федор медленно приоткрыл дверь и осторожно выглянул в щелку.

В коридоре было пусто.

– Я пойду погляжу, а вы тут сидите тишки, – сказал он и, переведя взгляд на Круглова, добавил: – И не советую тебе баловать, если что – из-под земли достану…

Круглов только укоризненно развел руками, мол, мы же договорились…

Федор выскользнул в коридор и прикрыл за собой дверь… С этого момента события понеслись вскачь. Показалось, что Федор вернулся тут же, буквально через несколько секунд. Он влетел в кабинет и, закрыв за собой дверь, сказал, обращаясь к Круглову:

– Ты был прав, там ищут именно тебя. Секретарь их убеждает, что ты ушел в гостиницу собираться, а они спорят, что охрана не видела, как ты выходил.

Круглов подобрался.

– Есения, иди за шкаф! – тихо скомандовал он, и та, безропотно подчинившись, шмыгнула в простенок между книжным шкафом и стеной. – Леонид, прикрывай ее. А ты… извини, не знаю твоего имени-отчества, верни мне мое оружие. Эти ребята шутить не будут…

– Это я и без тебя знаю, – усмехнулся Федор. – Да вы друг друга стоите, – с намеком сказал он, но Круглов не понял его. – Оружие тебе дам только в крайнем случае.

– Ты не соображаешь… – прошипел Круглов, но в этот момент хлопнула дверь со стороны приемной, и по коридору вновь зазвучали шаги нескольких человек.

Слышно было, как идущие по коридору люди рывком распахивают по пути двери в кабинеты и, видимо, никого там не обнаруживая, следуют дальше.

Со стороны приемной раздался вопрошающий голос секретаря Маши, которая, видимо, вышла в коридор и поинтересовалась, почему эти люди так бесцеремонно ведут себя в стенах государственного учреждения. На что в ответ послышался какой-то странный звук, что-то типа хлопка, как будто кто-то открыл шампанское. Чей-то мужской голос приглушенно выругался матом, после чего последовал тихий шум, словно что-то мягкое проволокли по полу, хлопнула дверь, и шаги вновь продолжили свое шествие по коридору…

Круглов напружинился и бросил на Федора предупреждающий взгляд.

Тот, насупившись, несколько секунд смотрел на него, а потом, вытащив из-за ремня его «Стечкин», бросил ему.

Круглов ловко поймал оружие на лету и присел за стол, глядя на дверь.

Шаги быстро приближались к их кабинету.

Круглов прицелился, чтобы всадить где-то на уровне груди пулю первому же, кто ворвется в кабинет.

Шаги вдруг замедлились и, не доходя до двери, остановились.

Наступила напряженная тишина.

Леонид инстинктивно еще больше вжал Есению в промежуток между стеной и шкафом, стараясь полностью закрыть ее своим телом. При этом он умудрился среагировать на легкий запах духов, исходивший от нее, и почувствовал возбуждение, очень напоминающее то, давнее, но такое несвоевременное сейчас…

Федор притаился у двери, держа наготове оружие.

В этот момент дверь распахнулась, и на пороге появился парень в кожаной куртке, из-под полы которой торчало дуло автомата.

Круглов выстрелил первым. Бандита откинуло в коридор, но он успел нажать на спусковой крючок, и автоматная очередь взорвала академическую тишину института, веером пройдясь по стенам и потолку.

Федор, заметив в образовавшуюся щель между дверью и стеной еще одного нападавшего, стоявшего вне линии огня Круглова, аккуратно уложил его четким попаданием в лоб.

Круглов выскочил из своего укрытия под столом, пытаясь в прыжке перекрыть расстояние до двери и не дать бандитам снова возможности «полить» их из автомата. Но в этот момент в коридоре, напротив проема двери, появился еще один бандит, мордатый и здоровенный, как медведь.

Он и Круглов выстрелили друг в друга почти одновременно, и мордатый рухнул, как подкошенный, на пол. Вокруг его головы тут же начала расплываться темная лужа крови. Дверь, никем не придерживаемая, медленно закрылась, скрывая за собой безрадостную картину.

Круглов же несколько секунд постоял и вдруг, побледнев, начал медленно заваливаться навзничь.

– Сергей Сергеевич! – бросилась к нему Есения, отодвинув Леонида. – О Господи, что же это!..

Упав рядом с Кругловым на колени, она тщетно пыталась заткнуть ему носовым платком рану под левой ключицей, из которой толчками выбрасывалась кровь.

Круглов отвел ее руку и, не отпуская ее пальцев, сказал голосом, севшим от боли:

– Не надо, напрасно все это! Просто побудь рядом…

Леонид тоже опустился рядом с ними и, не зная, чем помочь, с состраданием смотрел на Круглова, лицо которого на глазах становилось пепельно-серым.

Круглов, конечно, был большой сволочью, но Леонид, ни разу раньше не видевший воочию, как страдает раненый человек, не смог удержаться от жалости.

Круглов перевел взгляд с Есении на Леонида и сказал:

– Возьми мой «дипломат». Там деньги, документы, номера и коды моих счетов в двух банках в Цюрихе, и еще кое-что. Ты – бухгалтер, разберешься… Вам там надолго хватит. А мне это уже все не понадобится… Берите и уходите за границу.

– Круглов, перестань, поживешь еще! – возразил Леонид, не верящий, что тот может сейчас вот так взять и умереть.

Закрыв глаза, Круглов молчал, превозмогая боль. На его скулах ходили желваки, лицо все больше серело, а губы начали приобретать сиреневато-лиловый оттенок.

– И еще… – тихо сказал он, открывая глаза и глядя уже на Есению. – Я хочу попросить тебя: не убивай моего… ребенка… Не такой уж я плохой человек. Сохрани и вырасти его таким, каким бы ты хотела, чтобы был я.

Есения отшатнулась, вырвав у него руку и, побледнев не меньше Круглова, посмотрела на него в ужасе.

Леонид потрясенно замер, глядя на Есению: «Как „его ребенка“?! Они, что же, были близки?…» Ему показалось, что у него сейчас сердце лопнет от резкой боли.

– Обещай… – попросил Круглов Есению слабеющим голосом. – Это моя единственная и последняя просьба.

А Есения все смотрела на него глазами, наполняющимися слезами, и молчала.

– Обещай!.. – еще раз повторил Круглов и умоляюще взглянул на нее.

– Обещаю… – судорожно выдохнув, произнесла Есения и, закусив губу, заплакала.

– Спасибо… и прости меня… – тихо сказал Круглов и удовлетворенно закрыл глаза.

– Я ничего не знала, – с искаженным от слез лицом, прошептала Есения, глядя на Леонида. – Мне не раскрывали имя донора ДНК… Я и представить себе не могла, что это он!..

Они вместе посмотрели на Круглова. А тот уже, похоже, их не слышал. Грудь его вздымалась все медленнее, дыхание становилось тише.

– Он засыпает? – шопотом спросил Леонид у Есении.

– Нет, он умирает… – ответила она сквозь слезы.

И словно в подтверждение ее слов Круглов вздрогнул всем телом, будто стряхивая с себя остатки жизни, и замер, вытянувшись на полу. Лицо его разгладилось и стало таким умиротворенным, что могло, действительно, показаться, будто он уснул.

Есения, зажав рот рукой, приглушенно зарыдала, глядя на распростершееся у ее ног тело Круглова и раскачиваясь из стороны в сторону.

Леонид обнял ее за плечи и прижал к себе, чувствуя, что у него самого застрял комок в горле.

– Ну, будя, будя! – раздался голос Федора. – Пора ноги уносить, сейчас тут начнется столпотворение!..

Леонид затравленно взглянул на него.

– Лёньша, соберись, если не хочешь опять ее потерять… – Федор кивнул в сторону Есении.

– Да, да, – согласился Леонид и, поднявшись с пола, потянул Есению за собой. – Пойдем, милая, ему уже ничем не поможешь, а нам отсюда выбираться нужно. Я обещал Лёне тебя привезти живой и здоровой.

Последние слова дошли до сознания плачущей Есении. Она медленно поднялась с пола и, бросив прощальный взгляд на тело Круглова, повернулась к Леониду:

– С Лёнечкой все в порядке?

– Да, все в полном порядке, не волнуйся! Он ждет нас в очень надежном месте…

– Это, что ли, имел в виду Круглов? – перебил его Федор, указывая на «дипломат», валявшийся на полу.

– Да, – печально подтвердила Есения. – Он его все время с собой носил.

– Ого, тяжелый!.. – сказал Федор, поднимая его.

Увидев, что Леонид направляется к дверям, он остановил его:

– Погоди, Лёньша, не открывай, я сам сначала посмотрю.

Но в этот момент дверь распахнулась сама, и на пороге появился молодой русоволосый мужчина.

Леонид от неожиданности отпрянул назад.

* * *

Филипп стремглав поднялся на третий этаж, но не успел завернуть за угол в коридор, как услышал издалека голос Маши, кого-то о чем-то спрашивающий, и последовавший за этим характерный хлопок выстрела из пистолета с глушителем.

«Holy shit!^[12] – остановился Филипп, внутренне напрягаясь. – Да тут что-то не так!»

Присев к полу, он уже, было, собрался осторожно выглянуть из-за угла, как вдруг заметил, что одна из створок двери в коридор немного отошла в сторону, отражая в стекле происходящее там.

По коридору двигались люди, предъявившие охраннику внизу удостоверения сотрудников ФСБ, двое из них поспешно затаскивали в ближайший кабинет чье-то тело, по-видимому, Маши… Двое других следовали вдоль ряда дверей в кабинеты по обе стороны коридора, резким толчком открывая их и осматривая помещения.

«Интересно, почему они здесь ищут? Круглов же должен быть у Вахрушева, или он уже оттуда ушел?» – пронеслось в голове у Кондратюка, и он пожалел, что оставил оружие в машине.

Бежать за охраной уже было поздно, могут заметить, а оставаться здесь после того, как эти странные фээсбешники убили секретаршу – глупо. Составлять «компанию» Маше ему совершенно не хотелось…

«Но где же Вербицкая? – насторожился он, сообразив, что та тоже должна быть где-то здесь рядом. – Не дай бог, и ее убили…»

Он напряженно наблюдал в отражение, как человек вышел из кабинета, куда затащили труп секретарши, и присоединился к досматривающей кабинеты парочке. Подойдя к кабинету, который занимал заместитель Вахрушева по науке, троица остановилась, а потом один из них, тот, что был с автоматом, рывком дернул на себя дверь и впрыгнул внутрь.

Тут же раздался хлопок пистолетного выстрела, и последовавшая за ним очередь из автомата выпадавшего из кабинета стрелка. Видимо, умирая, он успел нажать на курок. Следом прогремел еще один выстрел из кабинета, уложивший на пол второго нападавшего. Третий, вскинув руку, выстрелил, но и его ждала участь предшественников – он упал рядом с ними.

«Ни черта себе! – подумал Филипп. – А куда делся четвертый, их же было четверо, может, это он из кабинета и стрелял? Прямо Чикаго какой-то! Сейчас сюда народ налетит!»

Филипп поднялся и крадучись пошел по коридору в сторону лежащих на полу трупов.

«Крови-то сколько!» – поморщился он, оглядывая несомненно мертвые тела, и пройдя между ними, тихо приблизился к двери в кабинет, где засел грозный стрелок. Оттуда донеслось несколько голосов, среди которых он узнал голос Вербицкой.

«Ага, скорее всего, там находится и Круглов, – подумал Кондратюк. – Для подполковника ФСБ эдакая история, наверняка, не в новинку… но почему он их убил, и почему они шли к нему тоже с явным намерением убить? Ребус…»

Опасаясь получить пулю в лоб прямо через дверь, он осторожно приложил ухо к косяку, пытаясь получше услышать, что происходит внутри. Неожиданно он почувствовал неприятное ощущение, словно кто-то ему смотрит в спину. Он резко оглянулся, но ничего подозрительного не заметил. А из кабинета вдруг донесся женский плач и утешающие мужские голоса.

«Там явно что-то случилось!» – сделал вывод Филипп и уже было собрался постучать и предложить помощь, как вдруг дверь сама распахнулась и он увидел плачущую Есению, которую поддерживал черноволосый мужчина, а за ними стоял с кругловским «дипломатом» в руках тот, кто выводил Вербицкую из актового зала. Мгновенно сориентировавшись, Филипп решил действовать напористо… Если он хотел что-либо узнать от Вербицкой, нужно было выводить ее отсюда к себе на конспиративную квартиру, а то налетит сейчас орда дознавателей и отнимут ее у него.

* * *

– Здравствуйте, – поздоровался стоящий в проеме двери мужчина, окидывая их взглядом внимательных глаз. – Что у вас тут происходит? – и он заглянул Леониду через плечо.

Заметив лежащее на полу окровавленное тело Круглова, он присвистнул:

– Ничего себе, подполковник Круглов убит! Знаете что, господа, кажется, у вас проблемы, на улице еще один ждет в джипе. Пойдемте-ка со мной, я помогу вам выбраться отсюда.

– А вы кто такой? – настороженно спросил Леонид, прикрывая собой Есению.

– Меня зовут Филипп Кондратюк, я ученый секретарь сего института и референт господина Вахрушева. Есения Викторовна меня знает, – Филипп улыбнулся Есении. – У меня внизу машина, я смогу вас тихо увезти отсюда, – и, хладнокровно переступив через тело мордатого бандита, он вышел в коридор, приглашая их следовать за ним.

Леонид бросил вопрошающий взгляд на Федора.

– Пошли, – буркнул тот.

– А он?… – оглянулась на Круглова Есения.

– Пойдем, здесь с ним без нас разберутся, мы ему уже ничем помочь не можем… – положил ей руку на плечо Федор.

Подхватив свою одежду, они вышли из кабинета и поспешили за стремительно удалявшимся по коридору Кондратюком.

По полу от приемной к двери одного из кабинетов протянулась влажная темно-красная полоса. Есения ахнула, прикрыв рот рукой, когда поняла, что это кровь секретарши, которую проволокли по коридору. Но Леонид, твердо держа Есению за руку, увлек ее за собой.

Со стороны лестницы уже доносились голоса и топот ног: кто-то спешил наверх.

– Скорее! – поторопил Федор Леонида с Есенией, буквально вталкивая их за угол в конце коридора, не заметив, как из-за дверей кабинета, в котором лежало тело убитой секретарши, выскользнул какой-то мужчина и, крадучись последовал за ними.

Кондратюк вывел беглецов к черной лестнице и начал торопливо по ней спускаться.

Догнав его, Федор спросил:

– Может, дашь нам ключи от машины, зачем тебе самому рисковать? Мало ли что… А мы тебе потом позвоним и скажем, где ее оставили…

– Я хочу вам помочь, нельзя рисковать жизнью Есении Викторовны. Так что я вывезу вас отсюда сам! – твердо сказал Кондратюк.

– Ну, смотри… – протянул Федор, бросив на него подозрительный взгляд.

Спустившись в подвальное помещение, где у института располагался гараж, Филипп остановил их:

– Вы подождите здесь, я сейчас подгоню машину, – и он быстро направился в сторону серебристой «тойоты» с в меру тонированными стеклами.

«Немало, должно быть, зарабатывает референт руководителя этого института…» – с удивлением подумал про себя Леонид, прикинув, сколько может стоить такая «тачка».

Машина, плавно выехав из ряда, подкатила к ним.

Филипп, перегнувшись через сиденье, распахнул заднюю дверцу.

Леонид с Есенией забрались на заднее сиденье, но Федор не стал садиться рядом с ними, а открыл переднюю дверцу и сел рядом с Филиппом, пристроив кругловский «дипломат» на колени.

Бросив на Федора недовольный взгляд, Кондратюк повернулся к Леониду с Есенией:

– Хорошо, если бы вас вообще не видели… Там сзади есть плед. Если вас не затруднит, пригнитесь и накройтесь им.

Есения с Леонидом быстро выполнили пожелание, распластавшись на сиденье под пледом и очутившись друг с другом наедине в полумраке, отделившем их от всего мира. В этом было что-то от детства, когда было достаточно спрятаться под одеяло, чтобы все страхи развеялись…

Леонид на ощупь нашел руку Есении и успокаивающе сжал ее.

– Готовы? – нетерпеливо спросил Кондратюк.

– Да, – приглушенно ответил Леонид из-под пледа.

Филипп посмотрел на Федора, но тот, даже не поворачиваясь к нему, сказал:

– Поехали, за меня можешь не беспокоиться…

Филипп тронул машину с места, направляя ее к выезду из гаража.

Сделав минутную остановку около вахтера, который, увидев Кондратюка, разрешающе махнул рукой, они выехали на улицу.

Следивший за ними сзади мужчина, поднес ко рту рацию и тихо сказал:

– Квач! Наших всех замочили… Сейчас у тебя там появится серебристая «тойота», давай за ней! Посмотри номер и проследи, куда она направится.

– Козак, а ты как же? – спросил его невидимый Квач.

– Выберусь, не боись. Встретимся у «Корвета» через два часа…

Сунув рацию в карман, мужчина спокойно направился к выходу из гаража, показав стоявшему там охраннику фээсбешное удостоверение.

Тем временем, объехав вокруг здания, в котором проходила конференция, Кондратюк свернул у парадного входа направо и покатил по дорожке к воротам, выводящим с территории института на улицу.

– Вот это я имел в виду, – кивнул Филипп в сторону черного джипа, стоящего метрах в ста от ворот.

В нем сидел здоровенный мужик в лётной куртке.

Федор внимательно посмотрел на него и вдруг насторожился: лицо водителя было ему очень знакомо. Но тот, бросив на их машину скучающий взгляд, отвернулся.

– Не гони, – тихо сказал Федор Филиппу.

Кондратюк слегка сбросил скорость и, проезжая мимо бандитской «тачки», даже чуть притормозил.

Неожиданно встретившись с глазами водителя джипа, Федор увидел, как во взгляде того вдруг промелькнуло удивление, а потом, по мере узнавания, вспыхнула ненависть, исказившая черты его широкого и слегка обрюзгшего лица.

«Ага…» – подумал Федор, мгновенно вспомнив, откуда он его знает. Это был Михей Квач, его бывший подчиненный, которого он в Афгане поймал на зверском мародерстве и содействовал отправке его под трибунал. «Эка его развезло, и не узнать сразу…»

Пытаясь «навести» на водителя джипа «забытуху», Федор бросил Филиппу:

– Гони к воротам, быстро…

Но было уже поздно. Водитель джипа начал разворачивать машину на узкой дорожке, явно намереваясь последовать за ними.

– Черт, этого нам только не хватало! – раздраженно воскликнул Филипп, и со злостью нажал на клаксон, громко сигналя.

Подлетев к воротам, которые испуганный вохровец уже начал открывать, Филипп крикнул ему в окно:

– Задержи джип и вызови милицию, это террорист! – и, проскользнув в образовавшуюся щель в воротах, они понеслись по аллее к повороту на проспект.

Растерявшийся вохровец, вместо того, чтобы бежать в свою будочку и поднимать тревогу, тоже выскочил за ворота и попытался закрыть их снаружи, но джип на скорости врезался в не до конца сомкнувшиеся створки и, распахнув их, вырвался наружу.

Беднягу-охранника откинуло створкой ворот в сторону. Пролетев кубарем несколько метров, он ударился головой о бетонный забор, и упал, вытянувшись на тротуаре.

Свернув на повороте за угол, Филипп на полной скорости понесся по проспекту Лаврентьева в сторону Морского проспекта, стремясь вырваться из Академа к Новосибирску, или Энску, как его здесь называли.

Посмотрев назад, Федор увидел, как из-за угла вынырнул джип и помчался по проспекту следом, с каждой секундой сокращая расстояние между ними.

– Что ему от нас надо? Они же уже нашли своего Круглова! – с недоумением воскликнул Кондратюк.

Покосившись на него, Федор вытащил пистолет Круглова, не спеша отвернул глушитель, открыл окно и попросил Кондратюка:

– Прими как можно дальше влево, и сбавь маленько газ.

Тот мельком бросил взгляд на оружие и резко вильнул влево, испугав при этом ехавшего навстречу водителя грузовика, а Федор, как в каком-то американском боевике, высунулся из окна и послал две пули в сторону догонявшего их джипа.

– Это он за мной гнался… – пояснил он Филиппу, садясь на место.

Сзади раздался визг тормозов – одна из пуль достигла цели, продырявив у джипа переднее колесо, из-за чего машину повело юзом и выбросило на встречную полосу.

– А вы попали! – удивленно воскликнул Кондратюк, наблюдая в зеркало заднего вида за происходившей позади картиной.

Несчастный водитель грузовика чудом увернулся от столкновения с джипом и, проехав несколько метров, остановился. Видимо на этот раз у него лопнуло терпение, потому что он, выскочив из кабины, подбежал к джипу, который с трудом притормозил у обочины, и начал лупить по нему монтировкой. Под его ударами обвалилось внутрь салона разбитое лобовое стекло, один «дворник» отлетел на обочину, другой, искореженный, выгнулся полумесяцем.

Квач, попытавшийся выйти из джипа и уже было открывший дверцу, тоже получил по голове и выпал на дорогу. Это отрезвило разбушевавшегося водителя, он бросился к своему грузовику и, забравшись в кабину, помчался с места побоища, быстро набирая скорость. Квач остался недвижимо лежать у машины.

– Интересно, жив он там?… – озадаченно спросил Кондратюк. – Мужик-то хорошо ему приложился…

– Ничего, оклемается, проверять не будем, а пока суд да дело – нужно отрываться, – сказал Федор. – Кажись, парень, ты с нами влип по самые «не могу»! Говорил я тебе: дай ключи… Если что, можно было бы спихнуть, что машину угнали. Эти ребята, – он мотнул головой назад, – мужики серьезные. Они без труда теперь вычислят по номеру машины твой адрес и имя, и жизни у тебя здесь больше не будет. Так что придется тебе в Энске бросать твою «лайбу» и, отсидевшись в каком-нибудь надежном месте, уезжать отсюда.

– Никакие надежные места проблемы не решат, – перебил его Кондратюк. – Я думаю, что нужно убираться не только отсюда, но и вообще из страны. В свете гибели Круглова наш побег с Есенией Викторовной может быть неправильно истолкован людьми, куда более серьезными, чем ваши знакомые… Мне не хочется провести всю оставшуюся жизнь в страхе либо в российской тюрьме. А такому талантливому ученому, как Есения Викторовна, вообще нужны комфортные и спокойные условия для жизни и работы. Это же возможно только за границей, в каком-нибудь престижном научном центре…

Услышав его слова, Есения высунула голову из-под пледа и с подозрением посмотрела на Кондратюка. Ей этот референт Вахрушева еще вчера показался человеком непростым, себе на уме.

– Мне это не нравится… – прошептала она на ухо Леониду, снова ныряя под плед. – Как бы с одного объекта не попасть на другой…

– Не бойся, я этого больше не допущу, но пока он нам помогает, нужно использовать его до конца, – ответил Леонид, и вдруг, взглянув в ее поблескивавшие в полумраке глаза, придвинулся к ней и прошептал: – Господи, Есения, не могу поверить, что я, наконец, нашел тебя. Что это ты рядом… – и он крепко обнял ее, прижимая к себе.

Она доверчиво прильнула к нему.

– Эй, подпольщики! – окликнул их Федор. – Вылезайте, погоня пока откладывается. Нужно подумать, что будем делать дальше…

Увидев их раскрасневшиеся лица, появившиеся из-под пледа, он понимающе усмехнулся.

– Для начала хотелось бы уяснить, куда мы едем… – сказал Леонид, поправляя растрепавшиеся волосы и делая вид, что не заметил усмешки Федора.

– Ко мне на квартиру, – коротко ответил Кондратюк и, не отрывая глаз от дороги, предложил: – Давайте познакомимся, коли судьба свела нас вместе, да еще при таких непростых обстоятельствах. Меня, как я уже говорил, зовут Филипп Кондратюк. С Есенией Викторовной мы уже знакомы… а вот вас я не знаю, – он посмотрел в зеркало на Леонида, а потом перевел взгляд на Федора.

– Меня зовут Леонид Аркадьевич, я муж Есении Викторовны, – представился Леонид и ощутил, как в его ладони вздрогнула рука Есении, однако она ничего не сказала. – А это – Федор Поликарпович, мой друг.

– Так все-таки, что же у вас там произошло?

– А мы не знаем, – неожиданно ответил Федор. – Сидели, разговаривали с Кругловым, как вдруг какие-то мужики влетели и начали по нам стрелять и…

– И вам пришлось отстреливаться… – договорил за Федора Кондратюк, насмешливо покосившись на него.

– Приблизительно так, – согласился Федор.

– Ну ладно, меня это пока не касается. Главное, сейчас добраться до моего дома, – сказал Кондратюк, сосредотачиваясь на дороге.

– А с чего это ты так уверен, что мы будем там в безопасности? – недоверчиво спросил Федор. – Я же говорил, что Квач, тот, что сидел у нас на хвосте, мог запомнить номер машины. Они быстро узнают по нему твой адрес.

– Я что, похож на дегенерата? – усмехнулся Кондратюк. – Мы едем в дом, о котором не знает никто, вообще никто… И оформлен он не на меня.

– И далеко этот секретный бункер находится? – спросил Леонид.

– Не очень, на Богданке… Скоро приедем.

Добравшись до Новосибирска, они какое-то время ехали по Красному проспекту мимо заснеженных тополей и лип, растущих на бульваре, а потом, сделав несколько поворотов, проехали еще какое-то время и остановились у двухэтажного дома, вокруг которого лежал давно никем не убираемый снег.

– Паразит, голову бы тебе оторвать! – ругнулся на кого-то Кондратюк и, не выходя из машины, вытянул вперед руку с пультом дистанционного управления.

Двери гаража, находящегося в цокольной части дома, медленно поползли вверх.

– Недурно! – заметил Леонид, с интересом взглянув на затылок Кондратюка.

Тот, услышав его, усмехнулся. Тронув машину, он въехал в гараж, который внутри оказался очень просторным. Вспыхнувшие по неслышимой команде лампы, осветили находящуюся там еще одну машину, правда, это была скромная «шестерка» салатного цвета.

Махнув назад пультом, отчего двери тут же поползли вниз, закрывая обзор с улицы, Кондратюк вышел из-за руля.

– Прошу за мной! – деловито пригласил он своих пассажиров.

Выбравшись из машины, Федор, Леонид и Есения последовали за Кондратюком, который направился к лестнице, ведущей, вероятно, внутрь дома. Все комнаты, которые они проходили, поднявшись наверх, имели нежилой вид. Воздух в них был холодный и спертый.

– Я здесь не живу, – пояснил Кондратюк. – Дом мне нужен для другого.

– Мы так и поняли, – сказал Леонид, оглядываясь.

Проведя их в большую комнату, у одной из стены которой был камин, Кондратюк предложил им сесть, а сам начал возиться с дровами, лежащими рядом с камином.

Есения, опустившись в ближайшее кресло, зябко поежилась, стараясь прикрыть полами короткой дубленки колени, обтянутые капроном. Видимо, меховые сапожки ее плохо согревали.

Федор с Леонидом сели на стоявший неподалеку от нее диван. Кругловский «дипломат» Федор поставил на пол между своих ног.

Когда в камине, разгоревшись, загудело пламя, Кондратюк выпрямился и, тоже сев в кресло, обвел присутствующих внимательным взглядом, после чего сказал:

– Времени у нас, господа, практически нет. Думаю, что все аэропорты скоро будут перекрыты, да и дороги тоже, поэтому нам нужно торопиться. Давайте еще раз прикинем, что мы имеем на данный момент. В институте осталось четыре трупа, один из них подполковник ФСБ Круглов.

– Пять… – тихо поправила его Есения.

– Что пять? – не понял Кондратюк.

– Пять трупов… Секретарь Вахрушева, Маша, похоже, тоже погибла…

– Тем более… – покачав головой, сказал Кондратюк. – Я бы хотел узнать, кто были нападавшие и что они хотели от Круглова? И почему он отстреливался от них? Я видел, как один из этих ребят показывал внизу нашей охране удостоверение сотрудника ФСБ. Зачем Круглову было стрелять в коллег, или это не Круглов их приголубил? – и он посмотрел по очереди на Федора и Леонида.

– Это были люди не из ФСБ, – сказал Леонид. – Они застрелили секретаршу раньше, чем вышли на Круглова. Мы в это время беседовали с ним, спокойно сидя в кабинете, и не поняли, что им было от него нужно. А когда началась перестрелка, Круглов скончался от полученной раны, ничего не успев нам объяснить.

– Может быть, они хотели что-то у него забрать? Что-то из того, что имело большую ценность и ему не принадлежало? – вкрадчиво спросил Кондратюк, бросив почти незаметный взгляд на «дипломат», стоящий у ног Федора.

Однако Федор, уловивший этот заинтересованный взгляд, подобрался.

Леонид, тоже напрягся и, пытаясь отвести внимание Кондратюка от «дипломата» и вообще от этой щекотливой темы, решил ответить ему.

– Насколько я знаю, – сказал он, – единственная ценность, имевшаяся у него на тот момент, это была Есения Викторовна, которую он сопровождал на вашу конференцию.

Кондратюк недоверчиво посмотрел на него и спросил:

– Но, как я вижу, вы захватили его «дипломат»? Я видел, как он его все время носил с собой…

– А с чего вы взяли, что это его «дипломат»? – неожиданно раздался голос Есении, до сих пор не принимавшей участия в этом странном полуразговоре-полудопросе. – Он – мой. В нем лежат документы и материалы для моего доклада.

– Я извиняюсь, если покажусь бестактным, но неужели эти бумаги настолько ценны, что их должен был охранять целый подполковник ФСБ? – спросил Кондратюк, смягчая улыбкой свою иронию и интерес к ответу.

– Нет, все гораздо прозаичнее: они просто тяжелые, – усмехнулась в ответ Есения. – Сергей Сергеевич любезно согласился носить дипломат вместо меня…

«А я бы только тебя и носил бы!» – подумал Леонид, услышав в ее фразе еще один смысл, но, решив поддержать ее версию, сказал совсем другое:

– Я в школе девочкам тоже портфели носил, – и сконфуженно замолчал, сообразив, что сморозил что-то по-детски наивное.

– Хорошо, тогда, может быть, они и хотели забрать Есению Викторовну? – не отставал Кондратюк.

– Не похоже, если только они не некрофилы! – хмыкнула Есения. – При той стрельбе, что они подняли, там должны были остаться только трупы. Я – кабинетный ученый, почти никуда не езжу, и никому до такой степени, чтобы меня нужно было убивать, насолить не могла…

– А кстати, где же вы работаете? – спросил Кондратюк, вроде как между прочим…

– В одном из филиалов нашего института, вы же знаете… – обтекаемо ответила Есения.

– А где этот филиал находится?

– Зачем это вам? – настороженно спросила она.

– Вы собираетесь туда вернуться?

Есения бросила взгляд на Леонида.

– Нет. Есения Викторовна туда уже не вернется, ее работа там закончилась сегодняшним докладом, – ответил он за нее. – Мы собирались сегодня уезжать в отпуск.

– А после отпуска? – настойчиво допытывался Кондратюк.

«Вот пристал!» – рассердился Леонид и ответил:

– Мы пока еще не думали об этом. Есении Викторовне нужно хорошо отдохнуть, она много лет работала без отпуска.

– Тогда у меня будет к вам предложение, – сказал Кондратюк. – Я готов помочь вам перебраться за границу и устроиться в таком месте, где жизнь будет отдыхом, а работа – праздником.

– Неужто где-то уже построили коммунизм… – усмехнулся Федор. – Прямо рай какой-то…

– Для ученых такого уровня, как Есения Викторовна, там такие условия, что никакой коммунизм не предложит, так что не иронизируйте, – сказал Кондратюк, раздраженно дернув губами.

– А что же тогда вы тут прозябаете? – саркастически спросил Леонид.

– А передо мной стоят некоторые задачи, которые я должен решить, прежде чем уехать туда, – отводя глаза в сторону, пояснил Кондратюк.

– Интересно… – протянул Леонид, неожиданно поняв, что за задачи могли стоять перед референтом руководителя подобного института. – Да вы, батенька, не иначе, как сбываете на запад наши секреты…

– Если смотреть отсюда, то – на восток, – усмехнулся Кондратюк и решительно добавил: – Времени у нас, господа, остается все меньше, так что давайте на чистоту. Ни в какой отпуск вы не собирались, а пришли, похоже, за Есенией Викторовной, чтобы увезти ее отсюда. Я же видел, как неусыпно ее пас Круглов. Так вот, предлагаю вам помощь в этом побеге. Правда, мне нужно немного времени, чтобы все подготовить, но у меня есть надежный человек, у которого вы сможете отсидеться. Он заберет вас на шоссе, куда мы доберемся на «шестерке», – он указал пальцем на пол, под которым находился гараж, – и отвезет к себе на таежный хутор. Когда у меня все будет готово, я вас вызову по рации. Мой человек доставит вас же до Абакана, где я буду вас ждать. Там мы сядем на самолет до Благовещенска и будем пробираться к китайской границе. А за границей нас встретят…

– Зачем вам все это? – почти грубо спросил Леонид. – Вы же можете уйти сами без хлопот… Зачем мы вам? Что вы собираетесь получить от нас за подобную помощь?

– У меня есть ряд вопросов к Есении Викторовне, – улыбнувшись, сказал Кондратюк. – Если она даст на них ответы, это не только оправдает мои хлопоты, но и покроет все затраты по нашему «турне».

– Почему вы так уверены, что я знаю ответы на ваши вопросы? – поинтересовалась Есения, глядя на него своим характерным иронично-спокойным взглядом.

– Есть у меня в этом некоторая интуитивная уверенность, – улыбнулся ей в ответ Кондратюк.

– Нам нужно подумать, – сказал Леонид, вставая.

– Думайте… – согласился Кондратюк и добавил: – Пока я готовлю кофе… Дальше придется действовать быстро.

Глава четвертая

Начальник Новосибирского управления ФСБ Визорин Борис Дмитриевич стоял, держась за спинку больничной койки, не в силах распрямиться из-за скрючившего его радикулита, и матерился. Ему сейчас для полноты счастья только не хватало трупов на научной международной конференции, убийства подполковника ФСБ и исчезновения ученой, которую тот охранял, и которая, к тому же, являлась носителем сверхсекретной информации государственной важности.

Заместитель Визорина, Слепаков, привыкший к приступам «матогона» у своего начальника, стоял, опустив глаза в ожидании, когда тот немного успокоится и можно будет доложиться более обстоятельно.

– Ну что там у тебя еще? – спросил Визорин, когда поток мата его утомил, не принеся облегчения.

– У трупов троих мужчин, которые нападали на Круглова, нашли удостоверения сотрудников ФСБ города Красноярска, они их предъявляли на входе, когда проходили в институт.

– Надеюсь, фальшивые? – глянул на него Визорин.

– Да, поскольку среди красноярских сотрудников нет лиц с фамилиями, указанными в этих удостоверениях – мы уже проверили. Хотя сами удостоверения и печати подлинные, с этим еще будем разбираться, попозже.

– Хорошо, что еще было предпринято?

– Сейчас брошены все силы на поиск пропавшей Вербицкой и ученого секретаря директора института – Филиппа Кондратюка, а также джипа, который, по словам очевидцев, преследовал машину Кондратюка, сбив охранника у ворот. Не исключено, что Кондратюк тоже мог погибнуть. Номер джипа установить, к сожалению, не удалось, это упущение институтской охраны, не зафиксировавшей данных на машину, которую они пропустили на территорию института. А наши коллеги из милиции, прибывшие в институт на место происшествия, проговорились, что видели по пути туда на проспекте Лаврентьева какой-то стоящий на дороге джип с выбитым лобовым стеклом. В нем сидело двое человек. Пока они допетрили, что нужно их было проверить и вернулись туда, тех и след уже простыл.

– Но куда же могла подеваться Вербицкая?

– Пока не знаем. Прочесали весь институт, ее нигде нет. Гардеробщик сказал, что она получила верхнюю одежду в разгар конференции. С ней был немолодой крупный мужчина, но охранник на входе показал, что на улицу она не выходила, а, похоже, с одним из представителей прессы пошла наверх в приемную директора института. Больше ее никто не видел.

– А она не могла уехать вместе с Кондратюком?

– Охранник гаража показал, что в его машине было только двое мужчин – Кондратюк и еще кто-то.

– Адрес этого Кондратюка узнали? Может, он дома отсиживается после пережитого?

– Мы уже послали к нему своих людей, но дома он пока не появлялся.

– Свяжитесь с ГИБДД, пусть проверяют все джипы, а заодно было бы неплохо прошерстить автостанции, где те двое могут поменять поврежденное лобовое стекло.

– Уже предупредили, но, если у них есть свой автослесарь, то вычислить их через это будет сложно.

– А кто обещал, что будет легко? Ты представляешь, что начнется, если мы не найдем Вербицкую и не разберемся в сложившейся ситуации в самое ближайшее время! Знаешь, какой уровень секретности стоит за этой бабой? Да за нее головы в самой Москве полетят!

– Лучше бы мы ее вообще не выпускали с этого объекта, – тихо сказал Слепаков.

– Это точно, – согласился Визорин. – Но было ходатайство ее непосредственного начальника, член-корреспондента РАН Граховского… Да и сопровождал ее сам Круглов, начальник по режиму их объекта.

– Кстати, – спохватился Слепаков. – Директор института Вахрушев, который во время стрельбы был у себя в кабинете, сказал, что Круглов незадолго до этого ушел от него, как раз собираясь возвращаться с Вербицкой в Озерный, поскольку получил известие, что Граховский накануне умер от сердечного приступа.

– Еще один покойник… – покачал головой Визорин. – Что же все-таки произошло? И что нападавшие хотели от Круглова? Наверное, что-то очень важное, если на такое дело пошли и погибли… Объявляйте пока Вербицкую и Кондратюка в розыск и держите меня в курсе. Эх, не дадут спокойно поболеть, придется, наверное, выписываться… – он с трудом опустился на кровать.

Слепаков возразил, сочувственно глядя на него:

– Нельзя вам, Борис Дмитриевич, выписываться, нужно долечиться, я вам сюда обо всем буду докладывать, вы только поправляйтесь.

– Ладно, там видно будет!

* * *

Бурый был вне себя. То, что он услышал от Козака, его буквально взбесило. Деньги, несмотря на то, что они были у его людей уже почти в руках, опять уплыли, и теперь, похоже, безвозвратно.

Бурого не утешило даже то обстоятельство, что сволочь-подполковник, «начальничек, ключик-чайничек», который увел его баксы с рудника, лежит сейчас «умоченный» в морге. В игру неожиданно вмешались новые и непонятно откуда взявшиеся фигуры. Правда, Квач опознал одну из них, но по тому, что Бурый услышал, это был далеко не желторотый пацан, а матерый волкодав, да еще с Афганом за спиной… Видимо, потому и смог, уходя от погони, на полном ходу двумя выстрелами пробить скат у Квача. Да, такой человек достоин уважения! Но даже такому уважаемому человеку Бурый был не намерен дарить свои деньги. Хотя сейчас его уже, собственно, и не сами-то и деньги волновали, а соблюдение принципа. Ведь с какого-то момента у него вдруг все пошло наперекосяк, и сейчас он был просто обязан справиться с ситуацией, иначе удержать в узде свою, пусть небольшую, но все же «империю», он не сможет. И тогда это будет означать начало конца… Бурый такое уже не раз наблюдал со стороны и примеривать это на собственную шкуру был не намерен.

– Слушай сюда! – приказал он Козаку. – Я не знаю, как ты это сделаешь, но вы с Квачом должны найти этого мужика! Как хочешь, через военкомат, через паспортную службу, но найди мне его! Где живет, где работает, что ест, с кем спит… Свяжись с Валерой, он сейчас тоже в Новосибирске, возьмешь у него денег на информационные расходы.

Бурый любил иногда выдать несвойственный ему словесный оборот, вот и сейчас, произнеся «информационные расходы», он почувствовал приятную теплоту, прокатившуюся у него по груди. Нет, все-таки слово – великая сила!

– Сделаем, шеф! – отозвался Козак и отключился.

Едва Бурый нажал кнопку сброса, как его телефон снова зазвонил.

Поднеся трубку к уху, он слегка напрягся, не зная, что за сообщение ждет его на сей раз:

– Слушаю!

– Это я, – сквозь шорох помех раздался голос Валеры. – Все в порядке…

– В каком именно порядке?… – уточнил Бурый. – И кто это был? Ты его вытянул? Он сейчас с тобой?

– Я хочу сказать, что уже все в порядке, – с нажимом на слове «уже», перебил Бурого Валера. – Это был «маленький», помните? Ну, нервный такой… – Бурый тут же вспомнил лицо самого молодого участника группы Голована. – Говорят, он очень нервничал, метался по камере, кричал, в итоге нечаянно поскользнулся, и башку об «толчок» разбил, да так неудачно, что умер, не приходя в сознание.

В нарочито-циничном тоне Валеры прорвались наружу две-три истеричные нотки.

– Ясно… – мрачно протянул Бурый и, помолчав, добавил: – Ты, главное, сам там не нервничай. Жди звонка Козака, у них-то как раз наоборот – не все в порядке. Дашь ему денег и возвращайся сюда.

– Хорошо… – отозвался Валера. – А сколько?

– Как обычно.

А в это время Козак, опустив трубку в нагрудный карман, повернулся к Квачу, с насупленным видом ожидавшему окончания разговора с шефом. Голова его была туго замотана бинтом, а вся правая щека отекла и стала какого-то зловещего черно-синего цвета.

Если бы Козак тогда не подоспел на выручку, то Квач валялся бы у джипа с разбитой головой неизвестно еще сколько времени и его, скорее всего, загребла бы милиция. Хорошо, что Козак издалека увидел их машину и догадался, что с Квачом что-то неладно. Он едва успел добежать до джипа, усадить Квача на сиденье, и заменить простреленное колесо, как мимо них промчалось несколько машин милиции и «скорой помощи», несущихся по направлению к Институту репродуктивной генетики.

Одна из милицейских машин вдруг резко сбавила скорость, а сидящий рядом с водителем милиционер, заметивший разбитое лобовое стекло у джипа, подозрительно оглядел машину, но останавливаться они не стали.

Козак, опасаясь, что кто-нибудь из любопытных всерьез заинтересуется ими, дождался, когда милиция скроется за поворотом, и рванул по шоссе в сторону города, прищуривая глаза, слезящиеся от ветра, бьющего в разбитое стекло.

До города они добрались без приключений и тут же загнали машину в глухой угол у кафе «Корвет», где директором работала бывшая любовница Козака, Вероника. Несмотря на то, что они разбежались лет десять назад, Козак до сих пор поддерживал с ней теплые отношения и, приезжая в Новосибирск, всегда ее навещал. Он даже был на ее первой свадьбе, и совершенно искренне поздравил молодых, чем вызвал благодарные слезы у невесты и крепкое рукопожатие жениха, который, как вскоре выяснилось, открыл собой длинный список официальных мужей Вероники. Козак потом даже перестал запоминать при знакомстве их имена, называя всех: «наш муженек».

Валентин, заместитель Вероники по кафе и ее нынешний муж по жизни, погнал джип Квача к какому-то своему знакомому мастеру вставлять новое лобовое стекло и менять номер и документы.

Сам Козак не хотел светиться, поскольку ЧП, произошедшее в Институте, наверняка уже подняло на ноги всю местную милицию. Их должны уже искать, поэтому они с Квачом сидели в служебном помещении, а именно в предбаннике шикарной сауны кафе «Корвет», и думали, что нужно предпринять в первую очередь.

«Эх, надо было все-таки память „отбить“ у охранника в институтском гараже… – жалел про себя Козак. – Он ведь меня близко видел и сможет описать. Тем более, что этот придурок, – он покосился на понуро сидящего рядом Квача, – умудрился сбить еще и охранника на воротах… Это всё так не оставят…»

– Ну что? – спросил Квач, не выдержав затянувшейся паузы после разговора Козака с Бурым.

– Бурый сказал искать твоего мужика… – ответил тот, очнувшись от своих мыслей. – Ты хоть номер-то их машины запомнил?

– Не только запомнил, даже вот на бумажке записал… – Квач вытащил из кармана клочок газетного листа. – Только как нам его теперь искать? Они уж, поди, залегли где-нибудь. Недаром же уходили со стрельбой…

– Для начала выясним, кому принадлежит машина, – сказал Козак, забирая у него газетный обрывок с номером. – А «приятеля» твоего как зовут, кстати?

Записав на том же газетном клочке продиктованные Квачом имя и фамилию его обидчика, Козак поднялся:

– Ну ладно, жди меня здесь. Отдыхай пока, поспи, если хочешь. Я Веронику предупрежу.

Он вышел из сауны и направился к кабинету Вероники.

Вероника сидела за столом и с кем-то разговаривала по телефону. Увидев Козака, она помахала ему рукой, приглашая проходить и садиться.

Закончив разговор, она положила трубку и спросила Козака:

– Дорогой, обедать будешь? Я прикажу…

– Ника, погоди! – остановил он ее именем, которым называл в те времена, когда они были близки. А был он тогда классным боксером, много соревновавшимся, и богиня победы была ему «лепшей подружкой».

Вероника удивленно подняла на него глаза, которые от воспоминаний тут же заволокло таким туманом, что Козак, спохватившись, постарался побыстрее приглушить произведенный эффект и спросил:

– Ты можешь мне помочь еще кое в чем? У тебя есть знакомые в ГИБДД?

– Есть, – кивнула Вероника, томно кладя руку себе на грудь, пытаясь, наверное, вернуть в норму свое сбившееся дыхание. – А что нужно?

Козак, не обращая внимания на ее недвусмысленный жест, молча положил перед ней листок с номером машины.

– Требуется узнать, кто хозяин? – догадалась бывшая зазноба.

– Правильно…

– Нет проблем! – уверенно сказала Вероника, снимая свою «усмиряющую» руку с груди, и потянулась к листку. – Сделаем!

– Да и вот еще: нужно бы узнать адресок вот этого дяденьки, – Козак постучал пальцем рядом с нацарапанной на листке надписью «Федор Поликарпович Савельев», после чего подвинул листок Веронике.

– И это могём, – улыбнулась она. – Только придется немного подождать. Пойдем, я тебя посажу поесть, а сама пока займусь этим делом.

– А сюда не могут принести? – спросил Козак. – Не люблю есть на людях, ты же знаешь…

Он, действительно, не выносил людных мест, но раньше это объяснялось тем, что из-за его популярности к нему вечно приставали со своей дружбой очередные почитатели его боксерского таланта. Бросив большой спорт, он вообще ушел в тень, поскольку его новый род деятельности, которым он занимался уже третий год, не терпел огласки и популярности…

«Самый стильный киллер этого сезона», «Киллер-1998», «Звезда киллерского искусства»… «Забавные были бы плакаты, – подумал он, – если бы какому-нибудь чокнутому шоумену вздумалось провести конкурс по подобной номинации…»

– Без проблем, тебе принесут сюда, – кивнула Вероника. – А чего ты хочешь?

– Мне все равно, выбери на свой вкус, – попросил Козак. – Я позвоню пока?

– Конечно, звони, – сказала Вероника, направляясь к выходу.

Пока она занималась делами, Козак связался по телефону с Валерой, договорившись с ним, что тот сам привезет к вечеру деньги в «Корвет» и оставит их у Вероники.

Через полчаса перед уже поевшим Козаком лег лист бумаги, на котором было написано не только имя владельца серебристой «тойоты», увезшей стрелявшего в Квача «афганца», но и указаны адреса: домашний и рабочий, а также телефоны. Судя по рабочему адресу, было ясно, что Филипп Павлович Кондратюк являлся сотрудником Института репродуктивной генетики.

– А вот это тебе доверенность на мою машину, пользуйся, пока твою не привели в порядок… – сказала Вероника, выкладывая перед Козаком нотариально заверенную бумагу (когда успела!) и ключи от своей «BMW».

– Ты – золото! – оценил усилия экс-любовницы Козак, поднимаясь и мимолетом целуя ее в щеку. – Спасибо тебе. Пойду навещу нашего раненого… Да, кстати, я сейчас отъеду ненадолго, тем более, что теперь есть на чем, – он благодарно улыбнулся ей. – Сюда придет один человек, он мне должен кое-что оставить, подержи это у себя, пока я вернусь, ладно?

– Конечно… милый… – Вероника окинула его нежным взглядом, но он поспешил отвести глаза. – А когда тебя ждать? К ужину будешь?

– Постараюсь…

Идя по коридору, Козак думал, что теперь, когда они установили личности двух сообщников Круглова, им будет легче выйти на их след, чтобы, наконец, вернуть буровские деньги их владельцу.

Квач спал, подсунув руку под совсем почерневшую и еще больше отвисшую щеку.

Растолкав его, Козак сказал:

– Пора, поедем тут по одному адресочку. Будешь на подхвате. За руль я сам сяду.

Квач, не споря, поднялся на ноги, и покорно пошел следом за Козаком, на ходу осторожно разминая заспанное разбитое лицо.

Подъехав через полчаса к интересующему их дому по указанному в бумажке адресу, Козак заглушил мотор. Квач нахохлившейся птицей сидел рядом, опустив щеки в вязаный шарф.

– Нужно посмотреть… – сказал Козак, протягивая ему бумажку с номером квартиры, но, взглянув на черноту, залившую лицо Квача, решил сам пойти на разведку.

Склонившись к лобовому стеклу, Козак предварительно внимательно оглядел дом, прикидывая количество квартир в каждом подъезде и пытаясь сообразить, какие из окон принадлежат квартире Филиппа Кондратюка. По его расчетам выходило, что они должны были находиться на четвертом этаже и смотреть сюда, во двор.

Оглядев окна четвертого этажа, он почему-то сразу безошибочно нашел их, и не только потому, что в цепочке других светящихся прямоугольников именно на их месте был темный провал, но и потому, что его взгляд словно сам потянулся туда.

– Похоже, что корешок наш домой не приходил, – сказал Козак. – Жаль, нет бинокля… Ладно, пойду посмотрю. А ты зырь! Если он появится, иди следом.

Вытащив из бардачка небольшой фонарик, Козак вышел из машины и направился к дому. Быстро вычислив код по стертым из-за частого пользования цифрам кодового замка, он открыл дверь и вошел в темный подъезд.

«Идеальное место для ликвидации…» – машинально отметил он.

Уже закрывая дверь, он оглянулся во двор – что-то его там насторожило. Это была неприметная «шестерка», стоявшая в углу двора, в которой неподвижно сидели два человека.

«А что, если и они „пасут“ Кондратюка? И мы сами приперлись к ним прямо в руки? – подумал Козак, нащупывая лежащее в кармане оружие. – Надо было сказать Квачу, чтобы сел за руль и мотор не глушил… Мало ли что!»

Однако он решил не возвращаться (плохая примета), и пошел к лифту.

Лифт в подъезде не работал, о чем предупреждала старая, облупившаяся надпись, нужно было подниматься на четвертый этаж пешком, но это было и к лучшему – никто неожиданно не свалится на голову, просто нужно прислушиваться повнимательнее…

На втором этаже Козаку пришлось ускорить шаги, потому что в одной из квартир раздался скрежет открываемого замка, а ему нельзя было, чтобы его кто-нибудь здесь увидел. Поэтому он, стремительно взлетев на площадку третьего этажа, замер, пережидая, пока вышедший из квартиры жилец спустится вниз, и только после этого продолжил свое «восхождение».

Наконец, благополучно добравшись до четвертого этажа, Козак огляделся – на площадку выходило четыре квартиры. Все двери, кроме одной, были обшиты дерматином, а четвертая, на которой стоял нужный ему номер, была обита дощечками «в ёлочку».

Подойдя к этой двери, Козак приложил ухо, но не услышал за ней ни одного подозрительного звука. Тогда он на крайний случай дважды коротко нажал на звонок, после чего, подождав для уверенности несколько секунд, вытащил из кармана набор отмычек, и отработанными движениями открыл замок. Толкнув дверь, он быстро проскользнул в образовавшуюся щель.

Прикрыв за собой дверь, Козак прислушался – было тихо.

«Точно, никого нет! Но ничего, подождем. Мы – привычные…» – подумал он и хмыкнул, вспомнив известный анекдот о двух киллерах, которые в назначенный час ждали в подъезде «клиента», и когда, минут через двадцать, «клиент» все еще не появился, один из киллеров, глянув на часы, встревоженно сказал второму: «Слушай, я волнуюсь: не случилось ли с ним чего-нибудь?».

Осторожно ступая, Козак медленно прошелся по квартире, осваиваясь.

Подойдя к окну, он выглянул наружу. В темном салоне Вероникиной «бээмвэшки» какими-то беспорядочными рывками двигался красный огонек, видимо, Квач курил, как всегда нервно поднося ко рту зажженную сигарету. А непонятная «шестерка» по-прежнему стояла в углу двора. Правда, сверху не было видно, вышли из нее пассажиры или нет.

Задернув поплотнее шторы, Козак включил фонарик и осветил им окружающее пространство. Обстановка в квартире была вполне приличная, но какая-то безликая – никаких тебе фотографий, никаких безделушек. На всем лежал явный холостяцкий налет – в этом доме абсолютно не чувствовалось женской руки. Видимо, Кондратюк был не женат и вообще жил один.

Пройдя на кухню, Козак открыл холодильник. В нем сиротливо лежало несколько консервных банок, пачка масла, недопитая бутылка кефира и полбуханки черного хлеба, завернутого в полиэтиленовый мешок.

«Ну и чмо манерное! Хлеб хранит в холодильнике! – хмыкнул про себя Козак и ткнул пальцем в буханку. – Мягкий, видимо, недавно куплен…»

Вернувшись в комнату, Козак еще раз внимательно огляделся, пытаясь найти что-нибудь примечательное, но безуспешно. Подойдя к книжному стеллажу, он осмотрел ровные ряды книг и журналов – сплошная медицина. Если бы Козак сам не видел, как этот «ученый червь» грамотно уводил людей из института, никогда не поверил бы, что такой человек способен был оторваться от Квача.

«Не простой мужичок, похоже… – с досадой подумал Козак. – И ждать его тут, видимо, бесполезно. Нужно попробовать найти второго, хотя… тот еще более непростой…»

Он уже, было, направился к выходу, когда тишину вдруг взорвал громкий звонок в дверь. Козак замер. С лестничной площадки доносились чьи-то голоса.

Вытащив оружие, Козак быстро снял ботинки и, едва касаясь пола, тихо подошел к двери.

– Я говорю вам: он дома! – раздался дребезжащий старческий голос. – Я видела, как он открывал и входил в дверь. Звоните еще!

«Черта с два ты видела, сука старая! – с раздражением подумал Козак, напрягаясь. – Хотя, может, и видела… В „глазок“, небось, смотрела, тварюга!»

Козак ненавидел старух, считая, что они вечно суют нос не в свои дела, каждой бочке – затычка!

«Мочить таких любознательных надо, в их же собственной моче и мочить!» – со злостью подумал он, пробираясь обратно в комнату и соображая, что делать.

А в дверь уже не только звонили, но и стучали.

– Открывайте, милиция!

«Ого, это уже серьезно!» – неожиданно весело подумал Козак.

Он осторожно выглянул из-за шторы в окно, и тут его слегка остудило: машины с Квачом на месте не было, зато там стояли два милицейских уазика.

«Бляха-муха! Кажись, вляпался!» – Козака мгновенно из холода бросило в жар.

Под грохот, доносящийся из прихожей, где уже начали вышибать дверь, он быстро надел ботинки и рывком распахнул окно. Морозный воздух ледяным порывом ударил ему в разгоряченное лицо.

«Хоть бы балкончик какой-нибудь…» – озадаченно подумал он, выглядывая из окна, и тут же увидел ниже этажом наполовину занесенный снегом балкон, в этом доме они располагались в шахматном порядке, однако, перебираться туда он передумал – по следам тут же вычислят, а наоборот поднял голову. Над окном нависала грязно-серая плита верхнего балкона. Если встать на подоконник и вытянуться, то можно было достать до края балкона, а там уже подтянуться – раз плюнуть, физической крепостью Бог его не обидел.

Не долго думая, он залез с ногами на подоконник и, стараясь не смотреть вниз, медленно выпрямился, одной рукой держась за край окна, а другую вытягивая над собой. Вскоре его пальцы нащупали край балконной плиты. Вцепившись в нее, он рывком послал вторую руку вверх и схватился за прутья ограды. Пальцы сразу обожгло холодом от прикосновения к выстуженному морозом металлу. Но Козак, не обращая на это внимание, поплотнее обхватил прутья, подергал их, проверяя на надежность, а потом крякнул и сильным броском послал тело свечкой вверх, закидывая ноги за край балконной ограды наподобие абордажных крючьев. Руки его при этом даже не заскользили по гладкому металлу. Еще в юности он вызывал у сверстников дикую зависть, научившись отжиматься на руках, находясь в состоянии свечи – стоя на руках вверх ногами. И сейчас ему это умение впервые по-серьезному пригодилось.

Резко выдохнув, Козак перекинул тело на балкон и, отпустив руки, приземлился среди чьих-то банок с соленьями-вареньями. Сразу же присев, он посмотрел между решеткой балконной ограды вниз во двор, где стояли милицейские машины – там, похоже, его маневров никто не заметил. Понимая, что передышка не будет долгой – сейчас внизу ввалятся в квартиру, увидят открытое окно и начнут его искать – Козак начал судорожно соображать, что предпринять дальше, и в этот момент почувствовал спиной чей-то взгляд.

Он резко обернулся и увидел сквозь стекло балконной двери ошеломленно смотрящую на него девушку. В ее взгляде было такое изумление, что он невольно улыбнулся. Она удивленно улыбнулась ему в ответ, продолжая пристально разглядывать его, словно не верила, что это происходит на самом деле.

Не переставая улыбаться, Козак сделал ей знак, чтобы она открыла ему балконную дверь. Та, как под гипнозом, шагнула вперед и, повернув ручку, распахнула перед ним дверь. Козак тщательно обтряхнул с обуви снег, после чего вошел внутрь и, прикрыв за собой дверь, закрыл щеколду и задернул штору.

– Здрастьте! – сказал он, поворачиваясь к девушке. – Гостей принимаете? Я – Карлсон, который живет на крыше… А ты – Малыш?

Девушка молча смотрела на него, и улыбка медленно сползала с ее лица. Тогда Козак шагнул к ней навстречу, отчего она уже совсем испуганно попятилась, выставив перед собой руку.

– Не бойся, я тебе ничего не сделаю… – сказал он, опасаясь, что она закричит. – Я немножко посижу у тебя, хорошо?

Он говорил, а сам надвигался на нее, пока она не уперлась спиной в стену. В ее глазах мелькнула паника, губы раскрылись, но она не издала ни одного звука.

– Ты ведь кричать не будешь? – спросил он, почти прижимая ее своим телом к стене и, поднимая в готовности руку, чтобы зажать ей рот, если что.

Девушка отрицательно помотала головой.

– Ты что, немая или язык проглотила? – поинтересовался он.

Она опять помотала головой и неожиданно показала ему язык, мол: «с языком у меня все в порядке». У нее, действительно, с языком все было в порядке, его мелькнувший розовый и влажный краешек неожиданно так возбудил Козака, что он шумно выдохнул.

– А что же ты тогда молчишь? Дай-ка мне его, я проверю, все ли с ним хорошо… – хрипло сказал он и жадно впился в ее губы, сминая их сопротивление и вторгаясь во влажную глубину ее рта.

Девушка дернулась, пытаясь отстраниться от него, но Козак держал ее крепко, и с каким-то диким, садистским наслаждением, покусывая, втягивал к себе в рот нежный кончик ее языка.

«Ах ты чертовка!» – застонал он через мгновение, почувствовав, как ее язычок, перестав сопротивляться, сам подался навстречу и заскользил по его языку и изнанке губ.

От нахлынувшего дикого возбуждения Козак притиснул девушку к стене, рывком раздвинул своими бедрами ее чуть расставленные ноги и прижался к низу ее живота с такой силой, что почувствовал сладкую боль, когда его восставшая плоть вмялась в твердую выпуклость лобка.

Девушка вдруг обвисла в его руках, и он сначала даже не понял, что произошло, когда она начала сползать вниз.

– Ты что? – спросил он, едва успев удержать ее за талию, но она ничего не ответила, закрывая глаза.

«Никак сомлела!» – оторопел он, глядя, как она покорно привалилась к нему. Эта обреченность почему-то мгновенно отрезвила его, сразу же напомнив, что он выбрал не лучшее время для амуров – рядом «архангелы» зависли, а он тут страсти предается!

Придерживая ее за талию, он начал двигаться в сторону коридора.

– Дома кто-нибудь есть? – шепотом спросил он ее.

Она отрицательно помотала головой.

– А когда придут?

– Никто не придет, отец в командировке, – тоже шепотом ответила девушка.

– Ты смотри, заговорила! – улыбнулся Козак и посильнее обхватил ее за талию.

Высунув голову из комнаты в коридор, он прислушался – с лестницы доносился топот ног.

«Забегали…» – констатировал он, закрывая дверь в комнату.

– Тебя как зовут? – спросил он у девушки.

– Женя… – ответила та.

– Женя, а выпить у тебя найдется?

– Что? – недоуменно переспросила она.

– Ну, водка, коньяк… есть?

– В баре стоит бутылка коньяка, вроде бы… – показав на мебельную стенку, неуверенно ответила девушка.

Козак подвел ее к бару:

– Достань, пожалуйста!

Девушка открыла бар и слегка дрожащей рукой вытащила оттуда едва початую бутылку «Хеннеси».

– Неслабо! – оценил Козак, вспомнив времена, когда самым крутым коньяком из «не наших» считался «Наполеон», стоивший пол месячной зарплаты. Теперь цены на стильное загранпитье превышали прожиточный минимум в несколько раз…

– Посиди пока здесь, – предложил он, слегка подтолкнув девушку к тахте.

Одним движением он открыл бутылку и, присев рядом с Женей, сказал:

– На-ка, выпей!

– Не хочу, – помотала та головой, отшатываясь. – Не люблю…

– Придется полюбить! – в нетерпеливом голосе Козака прозвучали жесткие нотки.

Девушка обреченно потянулась за бутылкой, но Козак сам поднес ее ко рту Жени и влил ей прямо из горлышка в рот изрядную порцию.

– Глотай быстрее! – приказал он, глядя, как у девушки расширяются глаза.

Та сделала два больших глотка и скривилась, отворачиваясь. Часть коньяка пролилась и потекла по ее подбородку. Козак быстрым движением слизнул текущие по ее коже капли, и опять почувствовал возбуждение.

– Выпей еще немного! – сказал он, на этот раз воздержавшись от поцелуя.

– Я не могу… – попыталась отвернуться девушка. – У меня во рту пупырышки вскочили.

– Надо их утопить, – пошутил Козак. – Давай, давай, еще пару глоточков.

Она покорно отпила из бутылки два глотка и жалобно посмотрела на Козака.

– Ну ладно, пока достаточно, – смилостивился он. – Будем знакомы – меня зовут Коля, и давай сразу на «ты»! Считай, что на брудершафт мы уже выпили.

В этот момент в дверь раздался звонок.

– Ты кого-нибудь ждешь? – спросил Козак, напрягаясь.

Женя опять потеряла дар речи, отрицательно помотав головой.

– Раздевайся!

– Что?! – ее глаза стали в пол-лица.

– Раздевайся, а сверху на голое тело накинешь какой-нибудь халатик, – приказал Козак, сам лихорадочно разоблачаясь.

Одним движением он скинул и запихнул свои мокрые меховые ботинки и джинсы под тахту, стянул свитер с футболкой и, оставшись в одних плавках, глянул на Женю.

Та стояла, оцепенев, а в дверь уже звонили не переставая.

– Ну что же ты! – рассердился Козак, грубо стаскивая с нее платье, благо оно легко снималось через голову.

Не обращая внимания на прелести Жени, он быстрым движением расстегнул ее бюстгальтер и сбросил его на тахту. Потом, присев перед девушкой, он стащил с нее трусики из набора «неделька», через которые она покорно переступила, когда они упали на пол. Перед тем, как Женя смущенно повернулась к нему спиной, а вернее той частью тела, которая была несколько ниже и ни в чем не уступала своему центральному фасаду, Козак на мгновение увидел у своего лица темный треугольничек меж ее бедер.

– Крикни: «Кто там?» – попросил он, отгоняя соблазнительную картинку и, резко выпрямившись, подтолкнул Женю к двери в коридор.

– Кто там? – неожиданно сильно выкрикнула Женя в направлении входной двери.

– Милиция… Откройте пожалуйста, у нас к вам несколько вопросов, – донесся вежливый молодой мужской голос с лестничной площадки.

– Скажи, что ты не одета, пусть подождут, – прошептал Жене на ухо Козак.

Та неожиданно повторила эту фразу с таким кокетством, что Козак изумленно уставился на девушку. А Женя, вдруг выскользнув из его рук, подошла к шкафу и, распахнув дверцу, сняла с вешалки черный пеньюар. Не спеша накинув его на свое обнаженное тело, она, слегка качнулась, а потом, бросив взгляд на тахту, несколько секунд помедлила в раздумье и вытащила из шкафа простыню, подушку и плед.

– Надеюсь, сам постелить сможешь? – спросила она у Козака, без смущения глядя ему в глаза.

– Смогу, но…

– Не бойся, не выдам! – оборвала она его. – Это ведь тебя ищут?

Он молчал, во все глаза глядя на словно подмененную девушку – как будто ее предыдущий образ сняли вместе с одеждой – никакого тебе страха, никакого смущения! Видимо, верно сказал когда-то Геродот: «Вместе с одеждой женщина совлекает с себя стыд»… Или это коньяк так раскрепощающе на нее подействовал?… Стоит себе эдак дерзко, поблескивая белым стройным телом сквозь черный капрон какого-то чересчур блядского пеньюара…

– Ложись… Коля… – с усмешкой сказала Женя, явно польщенная его реакцией. – Я с ними быстро разберусь. Так что готовься отблагодарить… – и она, многозначительно посмотрев на Козака, направилась к двери.

«Во попал!!!» – потрясенно подумал он, лихорадочно расправляя на тахте простыню. Он едва успел завалиться под плед, как в дверь опять настойчиво позвонили.

– Иду-у… – пропела Женя, подходя к двери и, предварительно набросив цепочку, открыла ее. – Что случилось?

Козак прислушался, но ответ последовал не сразу, видимо, милиционеры ошалели, увидев перед собой полуобнаженную красотку.

– Вы не видели сейчас вашего соседа снизу? – наконец раздался смущенный мужской голос.

«Точно ошалели!» – развеселился Козак.

– Какого соседа вы имеете в виду? – игриво поинтересовалась Женя и тут же добавила, не давая никому ответить: – Впрочем, я бы никого сейчас все равно не увидела, у меня сейчас в сфере внимания находятся куда более интереснык вещи…

«На этом месте она должна томно провести рукой по всему телу…» – режиссировал Козак, прислушиваясь к происходящему и жалея, что не может этого увидеть.

– В квартире есть посторонние? – пытаясь напустить на себя строгость, спросил все тот же голос, но ему это плохо удалось, потому что «посторонние» прозвучали у него почти так же фривольно, как Женины «достойные вещи»…

– Смотря кого называть посторонним… – проворковала Женя. – Вот вы свою любимую можете назвать посторонней?…

– Гражданка, отвечайте по существу! – перебил ее другой голос, более грубый и старше: видимо, подошел кто-то починовнее.

– Я и отвечаю: я в квартире не одна, а со своим возлюбленным, – оскорбленно ответила Женя.

– Мы бы хотели на него посмотреть! – жестко сказал старший милиционер.

– Коля, тут тебя хотят видеть! – крикнула Женя и со смехом добавила, давая Козаку время принять решение: – Милый, ты бы накинул на себя что-нибудь, не стоит смущать людей своей мужественной обнаженностью…

Козак, взъерошив волосы, натянул на себя плед, под которым на всякий случай спрятал пистолет, и выглянул в коридор.

Женя, привалившись к стене, стояла, выставив в щель между дверью и косяком ножку в разрезе пеньюара на обозрение двух милиционеров и старухи, маячившей за их спиной.

«Это, небось, та грымза, которая приняла меня за Кондратюка», – догадался Козак, подходя к Жене.

– Ну что тут у нас? – даже не взглянув на милиционеров, спросил он, обнимая Женю и зарываясь лицом в ее волосы. – Разбирайся скорее и пойдем, я уже совсем заждался, – и он несколько раз поцеловал Женю в шею, недвусмысленно демонстрируя свое нетерпение.

– Это он? – спросил старший милиционер, поворачиваясь к старухе.

– Нет. В первый раз вижу, тот повыше будет, – ответила уже знакомым голосом та, и брезгливо поджав губы, процедила: – Не думала я, Женя, что ты так себя можешь вести…

– Извините, гражданочка, за беспокойство! – оборвал обещавшие затянуться стариковские нравоучения старший милиционер и попросил Женю: – Если вдруг увидите вашего соседа снизу, Кондратюка, сразу же сообщите нам в районное отделение милиции, хорошо?

– Непременно! – воскликнула Женя и шутливо козырнула.

Закрывая дверь, Козак успел заметить сожалеющий и словно прощающийся взгляд, которым окинул тело Жени второй, более молодой милиционер. Однако Козак ничего не успел подумать по этому поводу, потому что как только дверь захлопнулась, Женя налетела на него, и со словами: «Пришел час расплаты!» впилась в его губы таким жгучим поцелуем, что он в первый момент буквально оторопел. Позже, отвечая на ее поцелуи с пьянящим привкусом коньяка и чувствуя нешуточный напор этого явно подмененного тела Жени, он все-таки не мог отделаться от мысли, что ему не следует здесь задерживаться, чтобы не потерять Кондратюка совсем… Однако осознавая, что его сейчас не оттянуть от Жени и портальным краном, он философски перефразировал про себя известное изречение: «Никогда не знаешь, что найдешь, что потеряешь…», и без раздумий бросился в уже захлестывающий его водоворот страсти.

Глава пятая

Когда Кондратюк вернулся в гостиную с четырьмя чашками и большой дымящейся турой с кофе, все уже было решено.

– Мы согласны, – сказал за всех Леонид. – Только нам нужно знать подробности нашего побега, действовать вслепую мы не будем.

– Конечно, конечно, – разливая по чашечкам кофе, сказал Кондратюк. – Во-первых, нужно решить вопрос с паспортами, иначе авиабилеты купить мы не сможем. Поэтому мы сейчас быстро пьем кофе, и я вас всех сфотографирую. У меня здесь есть для этого все необходимое оборудование. А обсудим все по дороге. Нам добираться до нужного места несколько часов. Надеюсь, что дороги еще не перекрыты.

– Эх, черт подери! – покачал головой Федор. – Жаль, что мой «козелок» остался в… – и, взглянув на сразу навострившего уши Филиппа, оборвал себя на полуфразе.

– Ничего, – утешающе сказал Филипп, внимательно глядя на него. – На «шестерке» доедем не хуже, не волнуйтесь.

Через полчаса они уже спускались вниз в гараж. На Есении был надет теплый синтипоновый зимний костюм, который выделил ей из своих запасов Филипп.

Леонид заметил, как тот сожалеюще осмотрел напоследок покидаемую «тайную» квартиру. Еще бы, здесь было все прекрасно оборудовано для хорошей отсидки.

Забравшись в тесную после «тойоты» «шестерку», все расселись в прежнем порядке. Есения с Леонидом опять оказались на заднем сиденье, а Федор – рядом с Филиппом.

– Ну что же, поехали с Богом, – сказал Филипп. – Григорий Тарасович нас будет ждать на шоссе через шесть с половиной часов…

– А кто это? Он надежный человек? – поинтересовался Леонид.

– Это мой дядя, – коротко ответил Филипп. – Надеюсь, у вас нет больше сомнений? Я бы хотел, чтобы между нами установилось полное понимание, иначе выбираться отсюда нам будет чрезвычайно сложно.

Саму дорогу Леонид запомнил плохо. Сосредоточившись на Есении и заботясь, чтобы ей было удобно, им все-таки придется ехать довольно долго, он не смотрел по сторонам. А когда они выехали из города на шоссе, так и смотреть стало не на что – зимой все кажется одинаково унылым, тем более что они уже один раз здесь проезжали, когда направлялись в Крутояр.

Вскоре Есения, положив голову Леониду на плечо, уснула.

«Милая моя… Неужели ты, наконец, рядом… – с нежностью думал Леонид, глядя, как ее длинные ресницы, которые унаследовал их сын, сомкнулись, удлинив тени под ее глазами. – Господи, спасибо тебе, мне даже не верится, что это она!» – и он, наклонившись, осторожно поцеловал ее в лоб.

Есения вздрогнула во сне и сильнее прижалась к Леониду.

Через какое-то время, пригревшись, Леонид тоже уснул – дали о себе знать усталость и напряжение.

Кондратюк спокойно вел машину, не зная, что у них за спиной кроме Квача остался еще один свидетель их побега.

* * *

Когда Слепакову доложили, что в одном из трупов мужчин, нападавших на Круглова, была обнаружена пуля не из кругловского ствола, он насторожился. К тому времени ему уже было известно из показаний охранника институтского гаража, что, по крайней мере, один человек из группы нападавших остался жив. Невысокий плотный мужчина, с перебитым боксерским носом, вышел из гаража, предъявив охраннику удостоверение сотрудника ФСБ сразу же после того, как Кондратюк выехал. По всей видимости, именно он и отдал приказ ждавшему в джипе сообщнику, чтобы тот организовал погоню за машиной Кондратюка. Зачем им понадобился безобидный ученый секретарь, было тогда неясно, но теперь, в свете новых данных, начинала вырисовываться интересная картина. Видимо, Кондратюк находился рядом с Кругловым, когда на них было совершено нападение, и помогал тому отстреливаться. Хотя, наличие огнестрельного оружия у научного сотрудника и точность, с которой тот уложил одного из террористов, были неожиданными. Настораживало также и то, что он до сих пор нигде не объявился. У обычного ученого перестрелка в институте и погоня должны были вызвать, по меньшей мере, шок, он бы давно уже прибежал в милицию. Но этот исчез бесследно, как в воду канул. Кроме того, так и не удалось установить личность мужчины, который был с Кондратюком в машине. Он держал на коленях «дипломат», который, как потом выяснилось, принадлежал Круглову – запомнили, как тот носил его все время с собой пристегнутым к запястью. По описанию именно этот мужчина приходил за Вербицкой в зал и заходил с ней в гардероб, а на конференцию он прошел по показаниям охранника на входе как представитель прессы, правда, пока не удалось установить от какой газеты. В итоге родилась версия, что этот мужчина мог быть организатором нападения на Круглова и заставил Кондратюка вывезти его из института, когда операция приобрела слишком шумный эффект. Правда, охраннику гаража не показалось, что Кондратюк был запуган, наоборот, он выглядел очень спокойным. Более того, у ворот он крикнул, чтобы остановили преследовавший их джип, в котором, по его словам, находился террорист. Если мужчина, сидящий с ним, был организатором нападения, то странно, чтобы он мог отдать приказ раскрыть сообщника, да и водитель джипа был настроен против них очень решительно, и чуть не угробил охранника у ворот, бросившись в погоню за «тойотой» Кондратюка…

Слепаков вздохнул: на их контору свалилось не дело, а сплошные вопросы. Визорин нервничал и матерился, уже не переставая. Срочно нужен был кто-то, кто видел Кондратюка и мог хотя бы намекнуть на его местонахождение.

* * *

Саша, охранник, должен был не только охранять дом Кондратюка, но и убирать вокруг него снег. Это было его «партийным заданием», данным русской националистической организацией «Дети Сварога», в которую он входил уже четвертый год. Три года назад, когда Саша вернулся из армии, его привлек к работе в этой организации его сосед – бывший десантник, а ныне тренер по многоборью в местном спортивном обществе. Парню понравились молчаливые тренировки в зале, где члены организации поддерживали себя в хорошей физической форме. В дебри идеологии, проповедуемой лидерами, он не вдавался, ему было достаточно испытывать национальную гордость и удовлетворение, когда он с другими «детьми» «давил» «азеров» и прочую «черноту», заполонившую улицы российских городов своими наглыми рожами, бабами и их многочисленными выводками. В последний год он, правда, несколько отошел от этого, став курьером, разъезжающим по СНГ с секретными поручениями руководства организации, но это тоже льстило его самолюбию, не говоря уже о том, что он мог за чужой счет удовлетворять свою любознательность путешественника. Поэтому, когда его неожиданно перевели на «объект», то есть на охрану дома Кондратюка, он это воспринял как понижение в должности, и его совершенно не утешало то, что этот дом являлся секретной базой резидента ЦРУ, помогавшего «Детям Сварога» в их нелегкой и требующей больших финансовых вливаний борьбе.

За те три месяца, что Саше пришлось сидеть на «объекте», он совершенно извелся от одиночества, ведь ему приходилось куковать в пустом доме по пять дней в неделю, поскольку пригласить в гости он никого не мог, а отлучаться самому в будние дни запрещалось. Только на выходные его сменял напарник.

Мать, которую Саша почти забросил, переставала ворчать на него лишь тогда, когда он приносил ей очередную месячную порцию денег.

Несмотря на подспудно копившееся недовольство, Саша старался выполнять свои обязанности добросовестно, однако, два дня назад не выдержал и сорвался. Кондратюк на тот момент не появлялся уже больше двух недель, и Саша решил, что ничего страшного не случится, если он сходит в кино с девчонкой, с которой познакомился в магазине в прошлые выходные. Она снимала комнату недалеко от его дома, была красивой и без всяких там видимых закидонов, так что он надеялся, что сумеет ее быстро раскрутить на что-нибудь существенное…

Это «существенное» он получил в тот же вечер, да еще и с лихвой, проведя за этим занятием две ночи и полтора дня, практически не вылезая из постели. А снег в это время вокруг дома Кондратюка оставался лежать нетронуто девственным, и надо же было случиться, что именно в это время и свалился на голову этот долбаный резидент!

Не выспавшийся и утомленный «сексуальным марафоном» Саша подошел к дому как раз в тот момент, когда Кондратюк въезжал в гараж и закрывал за собой ворота. Спрятавшись за угол, Саша постоял в раздумье: объявляться ему или нет, но, представив, как придется выслушивать от Кондратюка претензии за неубранный снег и выстуженный дом, решил переждать в кафе напротив, пока Кондратюк не уберется – обычно тот надолго здесь не задерживался.

Однако на этот раз ждать пришлось дольше обычного. Сев в кафе за столик у окна и наблюдая за домом, Саша увидел, как закурилась труба на крыше, и сделал для себя не утешающий вывод, что Кондратюк, видимо, решил подзадержаться, если начал топить камин…

Он допивал уже четвертую чашку кофе, когда двери гаража в доме Кондратюка отъехали в сторону, и оттуда выехала зеленая «шестерка». Саша с удивлением отметил, что в ней находилось четыре человека, и одна из них была женщина, сидящая с каким-то мужчиной на заднем сиденье. Сам Кондратюк вел машину, а рядом с ним был еще один человек – крупный немолодой мужчина. Саша едва успел спрятаться за занавеску, когда этот пассажир, неожиданно повернув голову, мазанул взглядом по окнам кафе.

Дождавшись, когда Кондратюк завернет за угол, Саша расплатился за кофе и вышел из кафе, направившись к дому – снег нужно было убрать в любом случае, даже если его теперь и вышибут отсюда.

Открыв дверь в гараж, Саша вошел внутрь и щелкнул выключателем. Стоявшая внутри «тойта» тут же засеребрилась под светом сильной лампы. Направляясь в угол, где находились лопаты и прочий снего-скребущий инвентарь, Саша по пути любовно погладил полированный бок машины.

Часа через три он закончил расчистку снега вокруг дома и устало вернулся в гараж. Поставив лопату обратно в угол, он поднялся на первый этаж и не спеша принял душ, раздумывая, что делать дальше. Вернется ли сегодня Кондратюк или нет, было непонятно, поскольку уехал он на «лохматке», которая хоть и содержалась в полном порядке, но Саша не помнил, чтобы ею пользовались.

Выпив после душа чая, Саша спустился обратно в гараж.

«Надо бы развернуть „тойоту“ передком к воротам, – подумал он. – Кондратюку удобнее будет выезжать, может, и орать тогда меньше на меня будет». Хотя, справедливости ради нужно отметить, что за все время его работы в этом доме, Кондратюк ни разу не повысил на Сашу голос, несмотря на то, что у него неоднократно находились поводы для недовольства.

«А, может, дать кружок по городу? – подумал Саша, любуясь машиной. – Например, Катю прокатить…»

Мысль ему понравилась, и не из-за понтярства, мол, гляди: «Какой крутой я и иномарочка моя!», а просто захотелось порадовать девчонку, которая давеча так горячо отзывалась на его ласки.

Сунув руку во внутренний карман куртки, Саша нащупал ключи и проверил доверенность, позволяющую ему водить серебристую красавицу. Доверенность на него Кондратюк оформил месяц назад, когда «тойота» забарахлила и нужно было срочно гнать ее на станцию техобслуживания, на что у самого Кондратюка времени не было.

Уже садясь в машину, Саша вспомнил, что мать больше месяца назад попросила его забрать из ремонта телевизор, а он так и не смог найти время для этого в будний день, а в выходные мастера тоже отдыхали.

Порывшись в бумажнике, Саша нашел квитанцию на телевизор и решил, что выполнит материну просьбу, а уже после этого заедет за Катей и часок погоняет с ней по городу.

«Будем надеяться, что Кондратюк за это время не объявится», – подумал он, выезжая из гаража на улицу, ярко освещенную фонарями.

Район здесь был престижный, хотя еще и не обжитой – вокруг вовсю шло строительство, так что ни Кондратюка, ни Сашу соседи пока не доставали.

К ателье Саша подъехал к самому закрытию и едва уговорил хмурого и куда-то спешащего мастера выдать ему телевизор. Смилостившись над ним, тот быстро продемонстрировал выполненную работу, содрав с Саши при этом не только за ремонт телевизора, но и за его сверхурочное хранение.

Саша спорить не стал, расплатился сполна, и радуясь, что сможет, наконец, порадовать вечно недовольную мать, загрузил телевизор на заднее сиденье машины.

На полпути к дому он вдруг заметил едущую позади него «гаишную» машину, которая и не обгоняла, но и не отставала от него.

Саша расстроился – он только собрался притопить газку, а теперь, из-за этого «хвоста», прокатиться с ветерком не удастся… Задержавшись на «зеленом» светофоре, он попытался пропустить «гаишников» вперед, но те почему-то не спешили и, дождавшись, когда Саша тронется, поехали почти параллельно с ним.

И тут Саша уже разозлился, он не чувствовал за собой никакой вины, документы у него были в порядке, какого черта им надо! Он с ненавистью посмотрел на них. Сидящий на переднем сиденье «гаишник» внимательно поразглядывал Сашу, а потом отвернулся и что-то сказал водителю. Их машина, тут же резко набрав скорость, рванула вперед и, оставив кондратюковскую «тойоту» позади, умчалась по проспекту.

«Ну и что это было?» – с недоумением подумал Саша, поворачивая на улицу, где у них с матерью была небольшая трехкомнатная кооперативная квартира, доставшаяся им по наследству от деда.

С той стороны, откуда Саша обычно заворачивал во двор, оказалось, что к парадной было не подъехать: какой-то умник так припарковал свой джип, что его задняя часть перекрыла половину и без того узкой дорожки. Объехать иномарку, не зацепив, не было никакой возможности, потому как вокруг высились сугробы. Саше пришлось остановиться за джипом, метрах в пятидесяти от своей парадной.

«Вот въехал бы тебе какой-нибудь грузовик в задницу, так быстро бы перестал бы оттопыриваться!» – с раздражением подумал он, выходя из машины.

Забрав с заднего сиденья телевизор, он понес его к дому.

Вдруг сзади раздался шум мотора быстро приближающейся машины и визг тормозов.

Саша от неожиданности шарахнулся за джип, испугавшись, что кто-то ненароком собьет его.

Выглянув, он увидел притормозившую у обочины милицейскую машину, в которой сидело три человека.

«Носятся, блин, как шальные!» – в сердцах сплюнул Саша и, повернувшись, продолжил свой путь, неся перед собой телевизор, который уже порядком начал оттягивать ему руки.

– Стоять! – раздалось вдруг позади него.

Саша повернулся на окрик, с недоумением наблюдая, как к нему спешат два милиционера – один в лейтенантской форме, другой – сержант с «ксюхой» через плечо.

– Документы! – подойдя к нему, потребовал лейтенант.

Саша озабоченно повел вокруг глазами, выбирая, куда пристроить телевизор, а потом, не найдя ничего подходящего, протянул его лейтенанту:

– Подержите!

– Еще чего, на землю поставь! – отодвинулся тот.

– Так грязно тут!

– Ничего, оботрешь потом! – усмехнулся лейтенант. – Не задерживай!

Вздохнув, Саша опустил телевизор под ноги, и полез во внутренний карман куртки за документами, вызвав своим движением настороженную реакцию у сержанта – тот сжал автомат, недвусмысленно наводя его на Сашу.

– Мужики, а в чем, собственно, дело? – обеспокоенно спросил Саша, протягивая паспорт лейтенанту.

Тот ничего не ответив, сосредоточенно пролистал его паспорт, задержавшись взглядом на фотографии и прописке, а потом как бы невзначай спросил:

– А на машину документы есть?

– Есть, вот доверенность, – Саша протянул ему сложенную вчетверо бумагу.

– А машина чья?

– Одного моего знакомого, я за ней ухаживаю по его просьбе.

– Та-а-ак… – протянул лейтенант, читая доверенность. – Ну и где твой знакомый сейчас?

– Откуда я знаю? На работе, наверное. Он мне не докладывается, – пожал плечами Саша, внутренне напрягаясь.

– Боюсь, что вам придется пройти с нами, – вдруг официальным тоном объявил лейтенант, вкладывая доверенность внутрь Сашиного паспорта и засовывая его к себе в нагрудный карман.

– Куда это? – оторопел Саша. – И с какой стати? Я ничего не сделал!

– Никто вас и не обвиняет… пока… – лейтенант поднял на Сашу внимательный взгляд. – Просто ваш знакомый, этот самый Кондратюк, объявлен в розыск.

– Ну а я-то здесь при чем? – воскликнул Саша, обмирая про себя: «Доигрались, блин!»

– Поможете нам разобраться, – ответил лейтенант.

– Времени у меня нет на разборки, вот телевизор надо маме отнести… – Саша показал на стоящий у его ног телевизор.

– Телевизор и мама подождут! – похоже, начиная терять терпение, оборвал его лейтенант.

– Да тут же недалеко, вон, на второй этаж подняться надо и все, – попытался настоять на своем Саша, для которого вдруг стало очень важным отдать матери этот несчастный телевизор.

Он представил, как тяжело ей будет одной коротать вечера, когда его заберут. А в том, что влип, он почему-то уже не сомневался. Видимо, Кондратюк где-то прокололся, недаром уехал на «шестерке», бросив «тойоту» в гараже нелегального дома. То-то вокруг Саши по пути кружили «гаишники».

Наклонившись и подняв телевизор, Саша сказал, угрюмо глядя на милиционеров:

– Телевизор я здесь не брошу, не даете матери отнести – повезу его с собой в участок.

– Не возражаю, – хмыкнул лейтенант. – Положи его в машину, никуда он не денется.

Уже не думая о соблюдении чистоты в салоне «тойоты», Саша плюхнул телевизор грязным днищем на светлый чехол заднего сиденья и выпрямился, ожидая дальнейших распоряжений.

– Залезай к нам, твою сержант за нами поведет, – приказал лейтенант, распахивая перед Сашей заднюю дверцу милицейской машины.

Вздохнув, Саша забрался в машину. Лейтенант сел рядом с ним и хлопнул по плечу водителя:

– Давай, Вадим, дуй в отделение!

По пути Саша сидел молча, отвернувшись к окну и, пытаясь скрыть свое волнение, напряженно прикидывал, что милиции может быть известно о его личной деятельности, ведь ему всегда удавалось уйти с места разборки до прибытия туда ментов. И сможет ли он сейчас отмазаться: «я – не я, и хата не моя!», если Кондратюк вляпался во что-то серьезное?

«А если накрыли всю организацию?» – вдруг пришла ему в голову мысль, заставившая его поежиться. Он машинально положил руку на рукав куртки, скрывавший выколотый по глупости еще в начале его членства в организации знак Сварога. Впоследствии руководство запретило подчиненным наносить на тело какие-либо отличительные знаки, призывая к осторожности и соблюдению конспирации.

В отделении Сашу провели в кабинет, в котором сидело двое штатских, один с коротким черным ежиком волос, а другой совершенно лысый, как бильярдный шар.

– Присядь! – подтолкнул лейтенант Сашу к стулу, когда тот нерешительно остановился посреди комнаты, после чего положил на стол перед штатскими его паспорт и доверенность.

Один из штатских, лысый, взял документы в руки, внимательно просмотрел их, потом вытащил из папки, лежащей рядом с ним, несколько фотографий и, бросив их на стол перед Сашей, спросил:

– Ответь-ка нам, уважаемый Александр Иванович, есть ли среди них хозяин машины, на которой ты ехал?

Раздвинув фотографии, Саша сразу же увидел лицо Кондратюка, но, сделав вид, что пристально всматривается в лица, изображенные на других фотографиях, он несколько секунд помедлил, соображая, признавать Кондратюка или нет. Потом, решив не навлекать на себя лишние подозрения, ткнул пальцем в его фотографию…

– И когда ты его в последний раз видел? – спросил лысый.

– Сегодня.

– Когда и где?

– Часа четыре назад, когда пришел убирать снег вокруг его дома.

– Где это было?

Саша назвал адрес, штатские удивленно переглянулись между собой.

– А ты ничего не путаешь? – нахмурившись, спросил его лысый.

– Да нет, я ведь у него работаю дворником.

– А говорил, что ухаживаешь за машиной… – вмешался в разговор лейтенант, который сидел за соседним столом, что-то записывая.

– Ну и это тоже… И дом иногда протапливаю… и… – принялся перечислять свои внешне безобидные обязанности Саша.

– Ладно, ладно! – оборвал его лысый. – Скажи-ка еще раз адрес этого дома. Он что, частный?

– Подгорная, 18. Да, большой такой домина, с гаражом внизу…

Штатские вновь переглянулись.

– Я знаю это место, дома там нехилые строят, – посмотрев на них, заметил лейтенант. – И люди селятся непростые… Только отнюдь не из научной среды…

– А еще какие-нибудь адреса Кондратюка ты знаешь? – спросил лысый у Саши.

– К сожалению, понятия не имею, – покачал головой тот. – В городе у него, возможно, есть еще жилье, поскольку на Подгорную он наведывается нечасто, но адреса его я не знаю. А, может, он в Академе, у себя в институте ночует, черт его знает… Я, вообще-то, человек не любопытный и чужой жизнью особо не интересуюсь, со своей бы разобраться…

– А жаль… – усмехнулся лысый. – Ну и что тебе сказал хозяин перед тем, как уехать? Куда он направился?

– Понимаете, тут такое дело… – замялся Саша. – Я должен был накануне почистить снег вокруг дома, но кое-какие обстоятельства мне этого не позволили. Поэтому, когда я пришел и увидел, что он приехал, то решил не попадаться ему на глаза и переждал в кафе, пока он уедет.

– Он был один?

– Нет, с ним было несколько человек, но я их не рассмотрел, не хотел, чтобы меня заметили.

– Постарайся вспомнить, не было ли с ними женщины?

– Да говорю же вам, что я спрятался, поэтому не разглядывал их! – воскликнул Саша. – Ну, наверное, человека два-три с ним было, а была ли там женщина или нет – не углядел. Одно могу сказать, раньше к нему домой никто не приезжал, ни с ним, ни без него.

– А они были на машине или шли пешком?

– На машине, – осторожно ответил Саша.

– На какой? – быстро спросил его до сих пор молчавший штатский, стриженный «под ежик». Он все это время сосредоточенно вертел в руках доверенность Кондратюка. – Тебя же задержали на его «тойоте»…

– А у него есть еще одна машина… – Саша отвел глаза, прикидывая, стоит ли называть ее реальную марку и номер, ведь пока Кондратюка ищут, у него есть время обдумать свою линию поведения.

– И что же это за машина? – нетерпеливо спросил тот же штатский, окидывая Сашу острым недобрым взглядом. На скулах у него дернулись желваки.

От его взгляда Саше вдруг стало зябко. «А, блин!!! – взорвался он про себя. – Почему я, собственно, должен Кондратюка выгораживать?! Пусть сам выкручивается, если подставился! В конце концов, мое дело маленькое – я был всего лишь дворником в его доме, и пусть попробуют доказать обратное!»

– Зеленая «шестерка». Номер А243НС, – ответил он, почувствовав облегчение от того, что выбор уже сделан и назад дороги нет, теперь он постарается ответить на все вопросы, лишь бы отвести от себя подозрение.

Записав номер на бумажке, лейтенант направился к двери, сказав на ходу:

– Пойду озадачу ГИБДД… А вы – продолжайте.

– Как ты думаешь: Кондратюк собирается сегодня вернуться в свой дом на Подгорной? – спросил Сашу лысый.

– А кто его знает… – пожал тот плечами. – Разве что только для того, чтобы машину поменять. Он оставил «тойоту» без каких-либо распоряжений, может, и вернется за ней.

– То есть ты сегодня воспользовался ею без его ведома? – с усмешкой спросил лысый.

– У меня доверенность есть, – буркнул Саша, отводя глаза.

В этот момент в кабинет вернулся лейтенант:

– Порядок, ориентировку дал. Ну, что делаем дальше?

Стриженный под «ежик» поднялся из-за стола и, хмуро взглянув на Сашу, ответил лейтенанту:

– Думаю, можно снимать людей с квартиры на Воронина, вряд ли он там опять появится. Придется лететь на Подгорную. Иди, вызывай группу и оформи санкцию на обыск дома.

Саша тоже встал, но «ежатый» махнул на него рукой:

– Присядь, парень, мы тебя еще не отпускаем, поедешь с нами, покажешь резиденцию твоего хозяина.

Услышав слово «резиденция», Саша внутренне дернулся: «Точно накрыли!» и опустил голову.

– Да не расстраивайся ты так! – хмыкнул лысый, глядя на него с некоторым сочувствием. – Он что, хорошо тебе платил?

– Жить можно было… – нехотя ответил Саша, не поднимая головы, а потом, взглянув исподлобья на лысого, спросил: – А что он натворил-то, можете сказать?

– Мы пока точно не знаем, проходит он у нас как свидетель по делу об убийстве, но вот исчез вместе с другими свидетелями… Так что приходится его теперь повсюду искать.

«И всего-то!» – чуть не воскликнул Саша, а он-то себе навоображал! Почувствовав, что у него словно камень с души свалился, он возликовал, уже не сомневаясь, что все обойдется, ведь ни о каком убийстве он не слышал и отношения к нему не имел. В этот момент невероятного облегчения он дал себе слово, что если все благополучно разрешится, он выйдет из «Детей Сварога». По большому счету, ничего ему эта тайная организация не дала: деньги платили невеликие, а рисковать приходилось не раз, хотя бы тогда, когда ему приходилось развозить по СНГ литературу и доллары от зарубежных коллег-благодетелей Кондратюка…

Через час группа из восьми человек, включающая Сашу, обоих штатских и лейтенанта, который, кстати, оказался совсем не простым лейтенантом, отправилась на место.

Саша с лейтенантом и «ежатым» ехали на кондратюковской «тойоте», лейтенант, переодевшийся в штатское, сидел за рулем. Они и подъехали первыми к дому, чтобы не насторожить Кондратюка, если тот вернулся за своей машиной.

Но дом стоял темный и тихий. На вычищенной перед гаражом площадке виднелись следы только от колес «тойоты», оставленные Сашей при отъезде на прогулку. Кондратюк в дом явно не возвращался.

– Давай, Александр Иванович, открывай владения, нечего нам тут на улице светиться, – приказал лысый, который прибыл со второй машиной.

Саша открыл гараж, через который оперативники прошли в дом, предварительно неприметно запарковав машину с ребятами из «наружки» чуть дальше по улице, а «тойоту» Кондратюка вернув на место в гараж. Саша включил там свет и нажал кнопку автоматического закрытия ворот.

– Вот что, надо бы вычистить площадку перед гаражом. Если он подъедет, не нужно, чтобы он заметил следы колес, – наблюдая за тем, как ворота отрезают внешний мир от дома, сказал «ежатый» лейтенанту и они оба повернулись к Саше.

Тот понимающе кивнул и, вздохнув, пошел за лопатой. Пока он тщательно соскребал следы своего преступления с земли, а «ежатый» и лейтенант следили за ним из гаража, спецы по обыску, работавшие в доме, случайно наткнулись на первый тайник, содержимое которого повергло их в изумление – это была настоящая оружейная комната, в которой содержался довольно солидный арсенал, способный вооружить до зубов целый взвод. Лысый побежал вниз за «ежатым» и лейтенантом. Те, поручив «наружке» последить за Сашей, чтобы тот ненароком не свалил под шумок, рванули наверх, где у них просто глаза разбежались от увиденной картины оружейного изобилия.

А через полчаса были найдены еще два тайника – маленькая комнатка, по-видимому, служившая фотолабораторией для подделки документов, и кладовая, в которой хранилась суперсовременная электроника для прослушивания и наблюдения, приборы ночного видения, а также ящики с литературой националистического и религиозно-подрывного содержания.

– Ни хера себе ученый… – протянул «ежатый». – Мужики, похоже, этот клиент изначально наш. Все атрибуты шпионской деятельности налицо.

– Одно непонятно, если он решил по-тихому свалить, то почему все это не уничтожил? – недоуменно спросил лысый.

– А с чего ты взял, что он по-тихому свалил? – усмехнулся «ежатый». – Скорее всего, он напрямую замешан в убийстве подполковника и исчезновении бабы, которую тот сопровождал и из-за которой теперь трясется наше начальство. Если Кондратюк ее умыкнул, то, естественно, у него сейчас земля горит под ногами. Думаю, что времени на ликвидацию этой берложки у него просто не было, вот что… Куда же он может сейчас направляться, а? И что мы будем делать в свете новых вводных?

– Докладывать начальству, – вздохнув, ответил лысый, вынимая телефон.

Визорин, выслушав его короткий доклад, выматерился, после чего сказал:

– Пусть ваши молодцы продолжают там работать, может, еще что-нибудь надыбают, а ты давай ко мне.

– А что с пацаном делать? Задержать или отпустить?

– Куда отпустить, охерел, что ли? Не может быть, чтобы он ничего не знал о деятельности своего хозяина… Пусть твои люди его детально прокрутят, жмите из него все, вплоть до дерьма и снов его бабушки.

– Понял, Борис Дмитриевич! – сказал лысый и, отключив трубку, устало сказал «ежатому» и лейтенанту: – Везите-ка этого дворника к нам, хватит ему там в снегу ковыряться. Поговорите по-серьезному, а я к Визорину… на ковер.

Саша уже закончил уборку площадки перед гаражом, и отдыхал, сидя на стуле под присмотром одного из сотрудников, когда лысый с «ежатым» и лейтенантом спустились вниз.

Увидев выражение их лиц, Саша понял, что произошло что-то чрезвычайное и насторожился.

– Поехали, – коротко сказал ему «ежатый», мотнув головой в сторону выхода.

– Куда еще? – обмирая, спросил его Саша. Паника, промелькнувшая в его глазах, не укрылась от внимания оперативников.

«Похоже, Визорин был прав – наш парнишка что-то знает», – подумал про себя лысый, глядя, как «взбледнувший» дворник медленно поднимается со своего места.

Глава шестая

До места встречи они добрались без приключений. Никто их не останавливал и не проверял.

Наконец, притормозив через несколько часов у одному ему известного ориентира на обочине дороги, Филипп вышел из машины.

За окнами было уже темно. Огни редких машин, проезжающих мимо, освещали на мгновение окружающую местность.

Филипп нервно оглядывался по сторонам, пытаясь рассмотреть что-то в темноте. Федор тоже вышел из машины и встал рядом с Филиппом.

Вдруг справа, на фоне черного леса, обступившего дорогу, появился прыгающий луч света, который начал приближаться к ним.

– Ага, вот и он! – обрадованно воскликнул Филипп, наблюдая, как к дороге приближается «снегоход» его дядьки, позади которого подпрыгивали сани-волокуши.

Филипп открыл дверцу машины и несколько раз поморгал фарами, указывая родственнику, где его ждут.

Лихо притормозив рядом с ними, «снегоход» обдал Федора снежной пылью и остановился.

Филипп поспешил к нему.

– Здравствуйте, дядьку Григорию! – сказал он, обнимая старика в ватных штанах и куртке.

– Здорово, Филипп! Ну, чего стряслось? – спросил тот.

– Уходить буду, дядьку, времени нет рассказывать. Надо вот этих людей укрыть у вас, пока я прочищаю пути. Как у меня все будет готово, я вам радирую, нужно их будет в Абакан доставить.

– Добро! – коротко ответил старик, бросив исподлобья взгляд на Федора и сидящих в машине Леонида с Есенией. – Тогда пусть грузятся, дорога неблизкая.

Он слез со «снегохода» и, подойдя к саням, прицепленным сзади, сказал, обращаясь к Федору:

– Я тут вам тулупчики захватил, чтоб не померзли в пути…

– Спасибо, – ответил Федор, скупо улыбнувшись. – Не померзнем, – и, повернувшись, он махнул рукой Леониду и Есении.

Есения, выйдя из машины, зябко поежилась, почувствовав, как морозный воздух бросился ей в лицо, и скептически посмотрела на сани, в которые им предлагали садиться.

– А мы здесь разве втроем поместимся? – спросила она шепотом, поворачиваясь к Леониду, выходящему из машины следом за ней.

Тот, окинув взглядом сани, тоже озадачился и предположил:

– Ну, если сесть, как в танце «Летка-енка», то – наверное…

Федор подал Есении тулуп, который оказался ей до пят, и сказал:

– Лёньша, ты садись позади Есении, а я спереди буду ее прикрывать.

– Ну, что я тебе говорил? – рассмеялся Леонид. – Настоящая «Летка-енка» получается…

– Раньше бы ты сравнил это со слоеным пирожком или еще с чем-нибудь съестным, – улыбнулась Есения.

– Все течет, все изменяется, и я тоже не стою на месте, – улыбнулся Леонид, надевая и ему предложенный тулуп, после чего, усевшись в сани, похлопал ладонью перед собой, приглашая садиться Есению.

Она, путаясь в длинных полах тулупа и переваливаясь, как медвежонок, забралась на сани и села, прислонившись спиной к груди Леонида.

Федор, вытащив из багажника машины два рюкзака с припасами, которые они пополнили по пути в местных магазинчиках, присоединился к ним. Сев поудобнее и взявшись за передок саней, он повернулся к стоявшим поодаль Филиппу и Григорию Тарасовичу:

– Мы готовы!

– Да, да, сейчас! – отозвался Филипп и стал что-то тихо говорить старику.

Тот слушал, понурившись, а потом вдруг неожиданно крепко обнял племянника, троекратно расцеловал его и, оттолкнув от себя, направился к «снегоходу».

– Я радирую вам! – крикнул ему вслед Филипп, отступая к своей машине. – Счастливо добраться, не волнуйтесь – все будет хорошо!

Последняя фраза, видимо, была уже адресована троице беглецов, поэтому Леонид благодарно помахал ему рукой и едва успел вцепиться в борта саней, когда Григорий Тарасович резко принял с места.

– Ой, мама! – охнула Есения, обхватывая Федора за мощную талию. – Мы же выпадем!

Леонид, сидящий позади нее, придвинулся к ней ближе и, перекрикивая порыв ветра, бьющий на скорости прямо в лицо, успокоил Есению:

– Не волнуйся, я тебя удержу!

Как ориентировался Григорий Тарасович в темноте, прорываемой тонким лучом фары, – одному Богу известно! Леонид ежесекундно ожидал, что они «на полном скаку» врежутся в какое-нибудь дерево, покалечатся, и тогда их ждет долгая и мучительная смерть посреди тайги. Он вспомнил свое состояние, когда летел на импровизированных санях с сопки вниз к Озерному, и у него внутри все знакомо похолодело. Однако чем дальше они ехали, тем больше Леонид успокаивался, чувствуя, как старик уверенно управляет «снегоходом», благополучно проскакивая между деревьями.

Вскоре, съехав с крутого холма, они оказались на заснеженной целине. Темнота здесь была не такая густая. Слабые и далекие зимние звезды освещали мутно-белое пространство, окруженное по обеим сторонам черной стеной леса. Леонид вскоре сообразил, что они, скорее всего, едут по обледеневшему руслу какой-то таежной реки.

«Только бы никакой расщелины не попалось!» – подумал он, вспомнив рассказы, читанные в детстве о коварстве льда, то вздыбливающегося торосами, то таящего скрытые под снегом разломы, куда проваливались собачьи и оленьи упряжки… Что уж тут говорить о тяжелом «снегоходе» с водителем и четырьмя людьми в санях!..

Чтобы отвлечься от этих мрачных опасений, он подался вперед и спросил Есению:

– Тебе удобно?

– Пока да, спасибо, – слегка повернувшись к нему, ответила она.

– А не холодно? Ветер не докучает?

– Даже жарко! – успокоила она его. – Тулуп очень теплый, а ветер твой Федор загораживает.

Леонид удовлетворенно прислонился щекой к ее макушке, скрытой под маленькой меховой шапочкой, и закрыл глаза.

Сани иногда подбрасывало, но, в основном, они катились за «снегоходом» довольно ровно. И если бы не ветер, бьющий в лицо, который постепенно выстуживал удерживаемое тулупами тепло, то их поездку можно было бы назвать приятной, особенно для Леонида, державшего в своих руках женщину, которую он не чаял увидеть живой.

Часа через два Григорий Тарасович повернул к пологому берегу. Разогнавшись, он с налету въехал на него и уверенно направил «снегоход» между деревьев.

Леонид почувствовал, что у него, несмотря на меховые рукавицы, замерзла рука, которой он вцепился в борт саней, стараясь удержать и себя, и уставшую Есению, привалившуюся к его груди.

«Господи! Ну когда же мы, наконец, доберемся?!» – подумал он, пытаясь осторожными движениями разогнать кровь по одеревеневшим мышцам.

И словно в ответ «снегоход» Григория Тарасовича, скатившись в низинку, остановился у незаметной, занесенной почти по крышу снегом, избушки, притулившейся в изножии высокого холма.

Леонид с облегчением вздохнул, когда Григорий Тарасович заглушил двигатель. Старик молча слез со «снегохода» и, ни на кого не глядя, направился к избушке.

– Ну все, кажись, до места мы добрались, – сделал вывод из его поведения Федор, соскакивая с саней и поворачиваясь к Есении и Леониду.

Леонид помог подняться Есении и почувствовал, что ноги едва удержали его, когда он сам начал вставать. Несколько раз попрыгав с приседаниями на снегу, Леонид ощутил жгучую боль в наполнявшихся свежей кровью мышцах, словно рой злющих мурашек накинулся на них, свирепо вгрызаясь внутрь мякоти и растаскивая ее по кусочкам. Дождавшись, когда боль пройдет, он обнял Есению за талию и повел ее вслед за Федором, который уже стоял рядом со стариком, возившимся у дверей с замком.

– И это хутор? – удивленно спросил Леонид, оглядывая маленькую неказистую избушку через плечо Федора.

– Это зимовье, – невозмутимо ответил Григорий Тарасович, поднимая тяжелый засов на двери избушки, и пригласил их: – Проходите, тут будет ваш схрон. Здесь никто вас не найдет.

В зимовье было темно и холодно, одно было хорошо – не было промозглого, пронизывающего до костей, ветра.

Леонид нашел на ощупь лавку, усадил на нее Есению и сам сел рядом, с облегчением привалившись к стене.

Григорий Тарасович, пошарив в темноте в каком-то закутке, вытащил керосиновую лампу и, чиркнув спичкой, зажег огонь. Осторожно приладив исковерканными полиартритом руками стекло над лампой, он поставил ее на грубо сколоченный деревянный стол. Тусклый свет высветил простую обстановку зимовья.

– Ну все, я поехал, хочу до ночи к себе успеть. Располагайтесь, завтра вас навещу, – сказал Григорий Тарасович. – Оставлю вам на крайний случай Буяна. Если что, он за мной прибежит. Можете записку за ошейник заложить.

– А вы далеко отсюда живете? – спросил его Леонид.

– Недалече, – буркнул старик, и больше не говоря ни слова, вышел, прикрыв за собой дверь.

– Как же мы тут будем жить? – воскликнул Леонид, оглядывая темное помещение.

Напротив, у стены, была пристроена большая печка с лежанкой, на которой при желании могло поместиться двое-трое, в зависимости от комплекции, человек. Рядом с печкой на полу лежала приготовленная охапка поленьев. В центре «комнаты» стоял стол, в углу – небольшой топчан, а вдоль остальных двух стен тянулись деревянные лавки. Окошко в зимовье было только одно, да и то маленькое, наверное, чтобы в морозы не выстуживало помещение, и зверь не смог забраться внутрь.

Сбоку от печки висела полка с необходимым запасом посуды, банкой с солью и спичками.

– Не боись, паря, не помрем! – сказал Федор, проследив за взглядом Леонида и, сняв с полки большой чайник и кастрюлю, вышел из зимовья.

Вернувшись через минуту, он поставил на плиту наполненную снегом посуду, и присев, принялся растапливать печку.

– Будем обживаться, нам тут несколько дней отсиживаться, – сказал Федор, разгибаясь, когда в печи весело затрещал огонь. – Есения, вот тут ведерко помойное стоит, как понадобится, можешь пользовать для естественных надобностей, – и, заметив ее смущенный взгляд, пояснил: – На двор тебе с этим делом нельзя – протянет на ветру в два счета.

Леонид, не смотря на сумрак, царящий в зимовье, увидел, как Есения мучительно покраснела, но Федор, видимо, не придавая своим словам особого значения – жизнь есть жизнь, не обратил на ее смущение никакого внимания и невозмутимо продолжил:

– Ну ладно, а я пойду поваблю, чтоб в тылу спокойно было.

Леонид, решив, что «повабить» это тоже что-то типа справить малую нужду, поднялся на дрожащих ногах со словами:

– И я с тобой – присоединюсь за компанию.

Федор, надевая тулуп, замер и с удивлением посмотрел на Леонида:

– А ты что, умеешь? Откуда?

– Ну, немудреная наука, с детства обучен, – тихо хмыкнул Леонид, бросив на Есению стыдливый взгляд.

– Ну, пошли… – с сомнением протянул Федор, выходя из зимовья.

Леонид вышел за ним.

Снаружи было совсем темно. Неожиданно затянувшееся тучами небо не пропускало света звезд и луны, да еще и морозный ветер, который тут же залепил ресницы и бороду Леонида сухим колючим снегом, не улучшал видимости.

«Ну и погодка! С одной стороны, хорошо – все следы заметет, а с другой – как бы что не отморозить!..» – думал про себя Леонид, поднимаясь вслед за Федором на холм.

«И куда его понесло? – удивлялся он, глядя на удаляющуюся спину Федора. – Можно подумать, что рядом с зимовьем нельзя было пожурчать! Ему бы в санэпидемстанции работать!..»

Поднявшийся на холм Федор вдруг остановился.

Леонид облегченно вздохнул и, решив, что свои дела он может сделать и не так торжественно – стоя на холме, а скромнее – у его подножия, принялся замерзшими пальцами расстегивать брюки, и содрогнулся, ощутив, как холодный воздух тут же ворвался внутрь одежды, заставив его заплясать на месте.

«Ну и холодина!» – думал он, нетерпеливо облегчаясь и чувствуя, как его начинает охватывать дрожь, идущая откуда-то из солнечного сплетения.

Пытаясь унять эту дрожь, Леонид быстро завершил дело и, застегиваясь, начал поворачиваться к Федору, как вдруг на него обрушилась нарастающая волна жуткого волчьего воя.

Едва удержавшись на ногах от, казалось, вдавившего его в землю чудовищного звука, Леонид замер на месте, сумев только поднять голову к вершине холма, откуда доносился этот кошмарный вой.

На холме, лицом к нему, недвижимо стоял Федор, сделавшийся как будто бы ниже ростом, и выл…

«Матерь Божья! Спаси и сохрани! – пронеслась в голове Леонида заполошная мольба. – Никак Федор с ума сошел!»

А Федор вдруг присел, пуская воющий звук вниз по склону холма, туда, где стоял помертвевший от ужаса Леонид. В последний момент, едва не раздавив Леонида, вой неожиданно взметнулся вверх, к клубящемуся черной ватой небу, и Леонид почувствовал, как его словно повлекло за этим звуком в вышину, а земля начала вдруг уходить из-под ног. Окружающее пространство вспыхнуло серебристым светом и поплыло вокруг него.

Из последних сил борясь с наваждением и охватившим его первобытным ужасом-страхом, Леонид не отводил взгляда от воющего на холме Федора, как вдруг в том месте, где тот стоял, полыхнуло белёсым светом, и Федор исчез…

Вой еще несколько секунд разносился над лесом, а потом словно улетел в вышину, оборвавшись на высокой тоскливой ноте.

Леонид стоял, не веря своим глазам, до боли вглядываясь в холм, вернувший свои четкие очертания, только на нем больше не было Федора.

В наступившую тишину со стороны зимовья неожиданно ворвался яростный захлебывающийся лай Буяна, заставив Леонида очнуться от оцепенения.

Со всех ног бросился Леонид на лай собаки. Добежав до зимовья, он распахнул дверь тамбура, из-за которой тут же стрелой вылетел Буян, открыл внутреннюю дверь, ввалился, даже не обтряхнув снега, внутрь и сел прямо на пол.

Есения, стоящая у печки, обеспокоенно посмотрела на него:

– Что случилось? Где-то рядом волк выл, да так страшно, у Буяна даже шерсть дыбом встала.

– Если бы волк!.. – жалобно сказал Леонид. – А то Федор…

– Что Федор? – не поняла Есения. – А где он, кстати, вы же вместе выходили?

– Не знаю, повыл-повыл и исчез…

– Куда исчез? Можешь толком объяснить?! – нетерпеливо воскликнула Есения.

– Я и объясняю: Федор завыл, а потом исчез, – моргая мокрыми ресницами, пытался втолковать ей Леонид, и сам чувствовал, насколько это бредово звучит.

– А чего он завыл-то? – продолжала недоумевать Есения.

– Не знаю я, может, холодно ему стало, мы же отлить пошли… – растерянно сказал Леонид и, бросив виновато-смущенный взгляд на Есению, поднялся с пола и потянул ее за собой к лавке.

– Ты-то как себя чувствуешь? – спросил он, сев рядом с ней и беря ее за руку.

Есения, улыбнувшись, ответила:

– Да ничего, вот только немного отдохну, и все будет в порядке. Тело болит, очень хочется лечь.

В этот момент дверь вдруг резко распахнулась, и в зимовье вошел Федор в сопровождении повизгивающего Буяна.

Леонид от неожиданности подпрыгнул на лавке и замер, почему-то поджав под себя ноги, будто бабка, завидевшая мышь.

А Федор не спеша стряхнул снег с валенок и тулупа и, сняв шапку, посмотрел по очереди на Есению и Леонида.

– С детства, говоришь, обучен… – хмыкнул он, насмешливо глянув на Леонида, и снял тулуп. – Дунул ты обратно знатно! Ажно не поспеть за тобой было!

– А ты сам чего!.. – вскинулся на него Леонид. – Предупреждать нужно! Ведьмак окаянный! У меня душа в пятки ушла!

– Это ничего, там ее самое место, родина, – добродушно успокоил его Федор, садясь на лавку.

– Ну да… – насмешливо согласился Леонид. – Родина трусов…

– Трусость тут ни при чем, в своем доме не только прячутся, но и обороняются, – не согласился Федор, поправляя поленья в печке. – А пята, Лёньша, это дом Души, и чем длиннее пята у человека, тем дольше срок его жизни. Повитухи раньше перво-наперво пятки у младенцев смотрели: коли короткая пятка – значит, не жилец, уйдет с этого мира, коли длинная – жить долго будет. А вот у беса, например, – «чужого» – вообще пяты нет, потому как пята его укоренена в другом, чуждом человеку, мире.

Леонид молча слушал Федора. У него вдруг в памяти всплыла история, которую рассказывала его прабабка. В ее деревне жил парень, у которого было «большое хозяйство», то самое, от которого дети бывают. Так вот, никто из баб с этим парнем жить не мог – рвал он их нутро, можно сказать, в клочья. А, с другой стороны, и ему было не сладко – ведь хочется человеку и женой обзавестись, и детками, а какие тут детки, когда бабы себя с ним жучками на палочке чувствуют… В общем, не светила ему ни счастливая семейная, ни половая жизнь. Запил парень, пропадать начал. Тогда собрались старики в деревне и стали думу гадать: что же делать с бедолагой, где ему найти подходящую деву?… А тут на сход вдруг приполз дряхлый дедок, про которого и думать-то все забыли – считали, что он уже давно истлел, а он, оказывается, еще небушко коптил и помирать пока вовсе не собирался. Вот он и подсказал: «Ищите, – говорит, – девку с толстыми пятками, она нашему Авдею „по глубине“ в аккурат подходящей будет!». Услышав сей совет, может, кто из стариков про себя и усмехнулся, да вслух ничего не возразил. И решил сход последовать дедову совету, потому как уже не знали, что и делать – парень-то совсем доходил… И вот, через какое-то время обнаружили их посланцы в дальнем селе одну толстопятую деваху – пятки у нее были здоровенные, словно воздухом качанные. Сосватали ее без промедления. И что вы думаете? И правда, все у нее оказалось, как говорится: «размер в размер» деревенскому страдальцу! Прожили они с ним долгую ладную жизнь, троих деток вырастили. Вот тебе и пятки…

Историю Леонид вспомнить-то вспомнил, но промолчал, потому как стеснялся при Есении рассуждать на такие интимные темы.

А Есения в это время удивленно слушала Федора, рассказывающего о роли пяты в жизни человека.

– Надо же! – воскликнула она, недоверчиво переводя взгляд с Федора на Леонида. – Я даже не знала, что пятка такое важное место для нас… Так, значит, когда только что родившийся ребенок не кричит и его обычно шлепают по пяткам, это вроде как его пытаются «втащить» сюда из другого мира? А медицина это объясняет по-другому.

– А ты послушай химиков или физиков, они тебе тоже найдут свое объяснение этому явлению, – сказал, усмехнувшись, Федор, садясь на лавку у стены напротив. – Мало ли кто как описывает, суть от этого не меняется. Есть вещи само собой разумеющиеся, то есть которые разумеются без тебя, без разума.

– А что же тогда, по-вашему, разум? – спросила Есения.

Леонид тоже с интересом ждал, что скажет Федор. Для него это был уже не первый урок по офенской философии, которой Федор, правда, не учил, а только рассказывал о ней.

– Разум – это способность ума познавать мир, изучать познанное, делать из этого выводы и принимать решения о действиях. И все это в образах, – ответил Федор и, увидев, что Леонид с Есенией не очень понимают, о чем он говорит, сказал: – Ладно, как-нибудь расскажу поподробнее. А зато застава у нас теперь, братцы, что надо! Вряд ли кто к нам незаметно подберется…

– Что вы имеете в виду? – недоуменно спросила его Есения, не уловив связи с предыдущим разговором.

– А ты глянь за дверь-то, да только не выходи, – предложил ей Федор.

Есения с опаской подошла к двери, потом нерешительно приоткрыла ее, выглянула и тут же захлопнула, испуганно отпрянув от нее.

– Там… – начала она и замолчала, побледнев.

– Что там?… – холодея, спросил ее Леонид.

– Огоньки зеленые… бегают, – ответила Есения.

– Какие еще огоньки? – не понял он.

– Глаза наших сторожей, волков, – ответил за нее Федор.

– Еще не легче! – воскликнул Леонид. – Как же мы теперь отсюда выберемся? Хорошо, что я успел сходить… до ветру.

– Не боись, Лёньша, как призвал, так и отгоню! – усмехнулся Федор.

– Что, опять выть будешь? – содрогнувшись, спросил Леонид.

– Не выть, а вабить… – поправил его тот. – Нет, зачем, айкать буду…

– Это как же? «Ай, мои волчатушки, ай, мои хорошие, не ешьте нас, мы невкусные!» Так что ли? – недоверчиво спросил его Леонид.

Бросив на него из-под кустистых бровей насмешливый взгляд, Федор ответил:

– Вот завтра и послушаешь, а сейчас надо бы перекусить и на ночь пристраиваться.

– Перекусить, это дело! – согласился Леонид, почувствовав зверский аппетит после всех треволнений, пережитых за день, и потер руки в предвкушении.

В зимовье раздался смех Есении.

– Узнаю друга Васю… Господи! Прошло столько лет, а вы все тот же! Совершенно не изменились, – сказала она, с иронией глядя на Леонида.

– Постоянство в моем характере, – шутливо ответил Леонид и, вдруг посерьезнев, внимательно посмотрел ей в глаза.

Она перестала смеяться и тоже остановила на нем свой долгий и такой незабываемый взгляд.

В воздухе повисла напряженная тишина, которую нарушил Федор, начав греметь посудой у печки.

Сварив макароны и заправив их говяжьей тушенкой, они поужинали, завершив трапезу крепко заваренным чаем с сухарями.

После ужина Федор, поднявшись из-за стола, подошел к печке, чтобы подбросить в нее еще дров. А Есения начала собирать грязную посуду и нерешительно остановилась с ней в руках, не зная, куда ее поставить.

Заметив это, Федор нашел какую-то большую миску и, смахнув рукой накопившуюся на дне пыль, налил в нее остававшуюся в чайнике горячую воду.

– Вот, можешь помыть этим, – поставив миску на лавку в углу у печки, Федор протянул Есении непонятно откуда взявшийся у него обмылок хозяйственного мыла.

Кивнув, она принялась мыть посуду.

Леонид, несколько разомлевший после еды, наблюдал, как ее влажные руки гладящими движениями обмывают и протирают алюминиевые кружки и миски-ложки, и у него в душе шевельнулась ревность к этим предметам. Ему захотелось стать вот такой же глиняной миской, даже пусть с отбитыми краями, лишь бы Есения вот так же бережно прикасалась к нему. Удивившись пришедшей к нему в голову такой странной идее, Леонид подумал, что для того, чтобы она к нему прикасалась, совсем не нужно становиться миской, достаточно того, что он мужчина… Кстати, а как они здесь разместятся на ночлег?…

Федор, словно услышав его незаданный вслух вопрос, неожиданно сказал:

– Вы ложитесь на лежанку, чтобы не замерзнуть с непривычки. Она уже горячая, ну, а я тут посплю, не люблю жару.

Встряхнув свой тулуп, он бросил его на топчан и улегся на него, прикрывшись сверху ватником.

– Лёньша, соберетесь ложиться, лампу задуй, – сказал он и отвернулся к стене.

Леонида с Есенией уговаривать не пришлось. После снегоходной поездки по тайге, покрыв, как показалось Леониду, расстояние впол-Сибири, они чувствовали себя одинаково выдохшимися. Есения вытерла руки после мытья посуды, подошла к лежанке и, сняв валенки, молча легла ближе к стене, тут же завернувшись в свой тулуп.

Леонид, встав из-за стола и задув лампу, на ощупь нашел в темноте лежанку и лег с краю, почувствовав, как его обдало жаром, когда он ненароком коснулся Есении. Он вспомнил, как он лежал с ней рядом в Юрмале в их первую и единственную ночь… Сейчас это тоже была их первая ночь после долгой разлуки.

Леонид, потянувшись к Есении, нащупал ее руку и крепко сжал в своей ладони. Есения нерешительно придвинулась к нему. Через мгновение она уже лежала, уткнувшись носом Леониду в шею, а ее ресницы, вздрагивая от волнения, щекотали его кожу.

«Как тогда!..» – пронеслось в голове у Леонида, и он притянул ее к себе крепче, жалея, что рядом находится Федор, а сами они застряли где-то посреди тайги, в непонятном месте и с непонятным будущим.

Поглаживая плечо Есении, Леонид чувствовал необычайный покой, словно к нему вернулась долго отсутствующая часть его души, и мир, наконец, приобрел свою целостность. Так и уснули они, тесно прижавшись друг к другу и ощущая окутывающее их тепло.

Глава седьмая

Квач, предусмотрительно отъехавший за угол соседнего дома, как только во дворе появились милицейские машины, в буквальном смысле дергался на сиденье. Нервно оглядываясь, он не знал, что делать: ждать Козака или валить отсюда, пока самого не захомутали? Этот мучительный выбор усугублялся еще и тем, что когда он нервничал, ему всегда безумно хотелось «отлить», а где тут посреди города отольешь! Вскоре он уже ерзал на сиденье, как глистатый кот, а еще через полчаса ему стало совсем невмоготу. Он уже, было, решился приоткрыть дверцу и незаметно помочиться под машину, когда увидел бомжа, который тащил перед грудью рваный пакет, полный пустых пивных бутылок.

Из последних сил сдерживая в себе рвущийся наружу поток, Квач выскочил из машины, выхватил у оторопевшего бомжа одну бутылку и, сунув ему чуть ли не в лицо десять баксов, первыми попавшиеся в кармане под нетерпеливую руку, забрался обратно в машину. Там он рванул молнию на брюках и с почти оргастическим стоном пустил тугую струю в бутылку, взбивая в ней пену не хуже пивной.

Посидев после этого в блаженстве несколько секунд, Квач застегнулся и, открыв дверцу, выставил бутылку из машины. К ней тут же метнулся бомж.

«Десяти баксов ему мало! Пойти отобрать, что ли?… – с неприязнью подумал Квач, наблюдая, как бомж торопливо сливает на газон содержимое бутылки и запихивает ее к себе в пакет. – Где же Козак, мать его, запропал?!.»

* * *

А Козак в этот момент, задыхаясь и забыв обо всем на свете, напряженно двигался, глядя снизу на Женю, которая извивалась на нем в страстных движениях, и одновременно испытывал безграничное удивление от фантастичности сложившейся ситуации.

– Мо-о-ой!!! – вдруг выкрикнула Женя, стремительно откидываясь назад и резко выгибаясь, отчего ее острые груди прочертили сосками перед лицом Козака темную дугу.

Почувствовав, как заколыхавшиеся внутри нее волны накатывают и на него, Козак выплеснул в глубину бьющегося в оргазме Жениного тела все, что накопилось в нем за последние дни непроизвольного воздержания.

Послевкусие было неожиданным. Обычно Козак реагировал на близость, как на приятное и полезное для здоровья занятие, и после этого прощался с женщинами без особых чувств, ощущая лишь что-то похожее на сытое удовлетворение. Тут же его просто накрыло! Прижимая к себе упавшее на него сверху обессиленное тело Жени, он ощущал непривычный для него прилив нежности. Такого ему переживать еще не приходилось.

«А ведь это она меня оттрахала! – с восхищением подумал он. – Ни хрена себе!..»

– Что ты натворил? – уткнувшись лицом ему в грудь, спросила Женя.

– А что, в тебя нельзя было кончать? – всполошился Козак.

– Я не об этом! Почему тебя ищут? – она подняла лицо.

– Ищут не меня, если ты помнишь, а твоего соседа… – ответил Козак, с облегчением целуя ее в глаза, вокруг которых уже залегли характерные после близости темные тени.

– А как ты тогда оказался на нашем балконе и зачем?

– Давно мечтал познакомиться… Надо же было как-то тебя удивить, малыш!

– Не называй меня так!

– Почему? – удивился Козак и погладил ее по спине.

– Потому что я – девушка, а не мальчик… Или ты педофил?

– Скажешь тоже! – обиделся он. – Да и ты, кстати, как я понял, уже давно не девушка…

– Фу, как грубо! – поморщилась Женя и скатилась с Козака на тахту.

– Чего же тут грубого! У тебя классная квалификация! Понимаешь, как завести мужика!

– Ну, знаешь!.. – воскликнула Женя, приподнимаясь на локте и сердито глядя на него. – То, что я ответила на твой порыв, еще не значит, что можно меня так оскорблять! Сказал бы лучше спасибо, что я тебя не сдала!

– Ну не злись! – Козак повалил Женю обратно на тахту и, нависнув над девушкой, прижался к ней бедрами. – Мне правда понравилось! Видишь, я, кажется, опять тебя хочу…

– Не вижу, а чувствую, и меня это радует, – рассмеялась Женя, тоже потянувшись к нему навстречу.

– Жаль, но мне уже нужно идти… Меня ждут! – с сожалением отодвигаясь от нее, сказал Козак.

Женя мгновенно вскочила с тахты и, раскинув руки, словно белая птица, загородила выход:

– Я никуда тебя не отпущу!

– Здрасьте! Как это? – усмехнулся Козак.

Она метнулась к окну и, отдернув штору, посмотрела во двор, где в свете фонарей толпились люди.

– Там тебя, действительно, ждут! Не считай меня за дурочку, ты же скрываешься…

– И что? – спросил Козак, натягивая на себя одежду.

– А то, что я не хочу, чтобы с тобой что-нибудь случилось!

– Вот за это тебе спасибо… – посмотрев на Женю, сказал Козак и, не выдержав ее горестного взгляда, подошел к ней и крепко обнял.

– Я провожу тебя, – утыкаясь ему в шею, прошептала она.

– Это ни к чему! – отказался он.

Но она даже слушать его не захотела:

– Я сказала, что провожу тебя, значит, так и будет!

– Куда же ты меня проводишь, птаха? – улыбнулся он.

– Хотя бы выведу из дома… – она освободилась из его рук и стала быстро одеваться. – Пойдем!

«А, может, она и права, – подумал Козак, вглядываясь в пространство двора. – Выйдем с ней вместе, это вызовет меньше подозрения. Куда же Квач усвистал?…»

Через несколько минут они с Женей, одетой в модную короткую дубленку и высокие сапожки, уже выходили из подъезда.

Стоявшие у машин милиционеры повернули к ним настороженно-хмурые лица. Среди них были и те двое, что заходили к Жене. Женя приветливо улыбнулась молодому из них, заставив его смущенно отвести глаза. Проходя мимо, Козак покосился на него и уловил его провожающий завистливый взгляд. Он был прав: завидовать, и правда, было чему – такой пылкой любовницы, как Женя, у Козака еще не было.

Проходя через двор, Козак бросил внимательный взгляд вокруг – ни Квача, ни Вероникиной машины нигде видно не было.

«Бросил, значит… – недобро сжав губы, подумал он. – Ну смотри теперь…»

* * *

Квач, отчаявшийся дождаться Козака, решил пойти посмотреть, что происходит у дома, в котором «застрял» его напарник. Он поправил шарф, чтобы тот как можно выше прикрывал его избитое лицо и, закрыв машину, двинулся к арке, ведущей в злополучный двор.

Милицейские машины по-прежнему стояли у подъезда, и вокруг них толпился народ и несколько ментов.

«Куда он подевался? Если бы его поймали, то уже за это время давно бы вывели…»

Квач оглядел окна. Дом выглядел совершенно буднично. Вдруг хлопнула дверь подъезда и оттуда вышел Козак собственной персоной под руку с какой-то незнакомой длинноногой кралей.

«Во дает! Где это он ее подцепил?!» – обалдел Квач, глядя, как «сладкая парочка», проходя мимо ментов, чуть ли не раскланивается с ними.

Квач отступил за угол и, дождавшись, когда Козак с девицей выйдут из арки, тихо сказал им в спину:

– Ваши документы…

Реакция последовала незамедлительно. У Квача брызнули искры из глаз, когда Козак, откинув девушку в сторону, мгновенно оказался рядом с ним и оприходовал его по лбу чем-то тяжелым, похоже, пистолетом.

– Ой, бля-я… – простонал Квач, хватаясь за голову и оседая в грязный снег.

Козак, разглядевший, что он припечатал не охотившегося за ним мента, а своего же напарника, от неожиданности отступил назад и вдруг расхохотался – бедному Квачу в последнее время не везло, видимо, судьба у него теперь такая – ходить с черно-синей рожей.

Глядя на возившегося на земле Квача, Козак подал руку разъяренной Жене, тоже упавшей в снег от его толчка.

– Совсем с ума сошел?! – накинулась она на него. – Хорошо еще, что я упала в чистый сугроб, а то сейчас бы отправила тебя с моей дубленкой в химчистку.

– Тихо! Не злись! – попросил он, обтряхивая с нее снег. – Сама же слышала, что этот му… чудак сказал. Ума палата!

Он помог подняться Квачу, который встал, держась за голову и покачиваясь.

– Где машина? – спросил его Козак.

Тот мотнул головой за угол.

– Ну все, Женя… Спасибо тебе большое… за все, я поехал, – сказал Козак, заглядывая ей в глаза. – Я тебе обязательно позвоню…

– Как же ты позвонишь, если номера моего не знаешь! – усмехнулась она и вдруг порывисто прижалась к нему. – Позвони мне, пожалуйста! У меня легкий телефон… – и она принялась нашептывать ему на ухо телефонный номер вперемешку с какими-то сумасшедшими словами о том, что она его никогда не забудет, будет вечно ждать и тому подобное.

Совершенно разомлевший от этого девичьего лепета Козак припал к ее подрагивающим губам, но потом взял себя в руки и отстранился. Погладив на прощание плечи девушки, он подхватил Квача под руку и поволок его в сторону, где стояла их машина.

– Кто это? – спросил его Квач, оглядываясь.

Женя все еще стояла возле арки и смотрела им вслед.

– Не твое дело! – оборвал его Козак. – Ты почему уехал?

– А что, нужно было рядом с ментами все это время сидеть? – огрызнулся Квач. – С моим-то сейчас фейсом…

– Да, фейс у тебя что надо! – хмыкнул Козак, подходя к машине и открывая дверцу.

– Ну и куда сейчас? – пробурчал Квач, с гримасой забираясь в машину.

– Поедем по второму адресу, искать твоего Федора. А здесь ловить нам нечего. Тутошний корешок под таким колпаком, что будет полным идиотом, если сунется сюда… А на идиота он не похож…

Козак завел уже остывший двигатель, подождал немного, пока он прогреется, и медленно тронул машину с места, выезжая за дорогу.

В Бердске, куда они, поплутав, добрались за час, их ждало еще одно разочарование. В доме, в котором по полученной информации жил Федор, было темно – ни одного огонечка, и лишь невидимая злобная собака бесновалась на цепи за забором, оживляя своим лаем черное безлюдное пространство.

Они дважды проехали мимо дома, но не заметили в нем никакого движения, хотя… там могли и затаиться… Однако проверить это незаметно при таком непрекращающемся лае было невозможно, разве что только застрелив собаку, но это значит переполошить всех соседей. А торчать посреди пустынной улицы и ждать в машине, пока появится Федор, тоже было глупо. Да и появится ли он – неизвестно…

Козак в порыве злости нажал на газ и, пройдясь по улице юзом, рванул в сторону шоссе.

Неожиданно раздался звонок спутникового телефона, лежащего на заднем сиденье, – Козак бросил его туда, когда уходил в дом Кондратюка.

– Послушай! – приказал он Квачу.

Тот перегнулся через сиденье и, нащупав телефон, поднес его к уху:

– Але… – и протянул трубку Козаку. – Это тебя…

Козак притормозил у обочины и взял у него трубку:

– Слушаю!

– Ну что там у вас? – раздался недовольный голос Бурого.

– Пока ничего! – коротко ответил Козак. – По адресам, где эти двое прописаны, пусто.

– Какие у них адреса? Диктуй!

Козак с расстановкой зачитал ему адреса и фамилии тех, кого они искали, не понимая, зачем это Бурому в Красноярске.

– Ищите дальше! – зло бросил Бурый и отключился.

– Ищите… – пробурчал Козак. – Ветра в поле, иголку в стоге сена, черную кошку в темной комнате, дырку от бублика…

– Ты чего? – уставился на него Квач.

– Ничего… – раздраженно проворчал тот, сосредотачиваясь на темной дороге.

Радостное возбуждение, до сих пор пробегавшее по его телу после неожиданной близости с Женей, бесследно улетучилось, сменившись усталостью и апатией.

– Теперь куда? – спросил его Квач.

– В «Корвет». Валера должен подъехать…

Всю обратную дорогу они молчали.

Подъехав с задней стороны к «Корвету», Козак трижды посигналил. Выглянувший из калитки охранник тут же распахнул ворота, впуская машину в тесный двор, где в углу Козак увидел свой, уже обновленный, джип.

«Быстро „наш муженек“ сработал…» – довольно подумал он.

Выйдя из машины, он поднялся по посыпанным песком обледеневшим ступенькам и сразу же столкнулся в коридоре с Вероникой.

– Валера приезжал? – спросил он.

– Кто? А… Да, приезжал, деньги тебе оставил, – Вероника посмотрела в глаза Козаку и вдруг побледнела.

– Ты чего? – насторожился он.

– Где это ты уже успел?… – ревниво сощурившись, спросила та.

– Ты про что? – обнимая Веронику за талию и увлекая за собой в сторону ее кабинета, спросил он, уже догадываясь, что та имеет в виду.

– Сам знаешь про что… – Вероника обиженно задышала. – У тебя такие глаза только после бабы бывают…

– Какие такие? – усмехнулся Козак, и у него что-то внутри сладко сжалось от воспоминаний Жениных объятий.

– Такие… шальные…

– Слушай, Ника, а ведь тут где-то рядом твой муж, – намекнул он. – Что это ты мне допрос устраиваешь? Мы же с тобой уже давно только друзья…

– Друзья! – фыркнула Вероника и вдруг торжественно и с выражением процитировала: – «Когда прекраснобедрая, томимая любовью, сама пришла к мужчине, то он пойдет в ад, убитый ее вздохами, если не насладится ею»…

Козак, оторопев, остановился:

– Это еще что?

– Это из «Шукасуптати», семидесяти рассказов попугая… индийский эрос, – ответила Вероника, с гордостью посмотрев на него. – И я полностью согласна с этими древними словами…

– Прекраснобедрая… томимая любовью… Нужно запомнить… Это ты о себе что ли? – не выдержав, он расхохотался.

Вероника оскорбленно пихнула его в бок локтем:

– Чем это тебе мои бедра уже не нравятся?!

– Да нравятся, нравятся, успокойся! – продолжал смеяться Козак, уворачиваясь от ее разящей руки. – Однако меня еще ни разу не соблазняли, цитируя такие мудреные изречения!

– Конечно! Твои мокрощелки, небось, молча отклячивают перед тобой жопку и расставляют ножки, – презрительно скривила губы Вероника.

– Фу!.. Чего это тебя из индийского эроса в русский фольклор кидает? – осуждающе покачав головой, спросил Козак. – Зачем же так о прекрасном? Чувствуется в тебе, Вероника, некая неудовлетворенность жизнью…

– Зато ты, похоже, очень удовлетворен кем-то! – гнула та свою линию, открывая перед ним дверь в кабинет. – Даже припахивает от тебя, как от кошака после… Хоть бы поделился немножко своей удовлетворенностью, жадина!

Она вроде и шутила, но Козак, заглянув ей в глаза, вдруг увидел в них такую женскую тоску и томление, что ему стало безумно жалко ее. Понимая, что совершает большую глупость, он шагнул к ней, и крепко обхватив ее за ягодицы, притиснул к себе, целуя в давно забытые губы.

«Останусь с ней на ночь, а там, либо ишак сдохнет, либо султан помрет…» – пронеслось у него в голове. Огонь, ненароком зажжённый Женей, видимо, не сразу утихнет, так пусть от него еще хоть одна душа согреется – он вовсе не жадина.

* * *

Бурый в раздражении смотрел на Валеру. Тот только что вернулся из Новосибирска, надеясь получить похвалу за успешно проделанную работу. Но Бурый был не в «премиальном» настроении, и даже шуганул жену, когда та зачем-то вошла в комнату, где он сидел, чего раньше никогда себе не позволял.

– Козака видел? – спросил Бурый.

– Нет, я ему деньги оставил там, где он просил… – преданно глядя в глаза шефу, ответил Валера.

– Можно было и не оставлять… – махнул рукой Бурый.

– Но вы же сказали…

– Сказал, сказал… – проворчал Бурый. – Только толку от Козака пока мало, все самому, видно, придется делать, блин! На вот тебе фамилии и адреса в Новосибирске, поезжай…

Валера испуганно вскинул на него глаза.

– Да не дергайся ты! – прикрикнул на него Бурый. – Поезжай к Копытину, пусть посмотрит, что у них есть на этих мужиков, только предупреди, чтобы пока не светил их. Я скажу, когда их можно будет отдать органам. Пусть постарается. Возможно, это и ему по службе пригодится, сейчас, небось, все ищут того, кто замочил их фээсбешника.

– Но ведь это же сделали наши… Что же мы, сдадим им Козака? – удивленно посмотрел на него Валера.

– У тебя, братан, чего-то совсем с котелком… – покрутил пальцем у виска Бурый. – Круглова замочил этот самый Кондратюк, да еще и мои деньги прихватил, сука. Его, наверняка, сейчас ищут, а мы должны найти его быстрее, раньше всех, иначе плакали мои «мани-мани»… Как ты думаешь, где они могут скрываться?

– Кто? «Мани-мани»? – не поняв его, спросил Валера.

Бурый, багровея, грохнул кулаком по столу:

– Блин, ты что, совсем охерел?! Мозги в Энске отморозил?

Валера вжал голову в плечи.

– Не «мани-мани», а те мужики, что меня обнесли! – Бурый встал и заходил по комнате, пытаясь успокоиться. – Где они могут прятаться? – он вопросительно остановился напротив помощника.

– Не знаю… – виновато опустил глаза Валера.

– Вот пусть Копытин и узнает, у него возможностей больше. Скажи, что мы ему заплатим вдвойне, а после и этих гавриков отдадим, когда сами с ними разберемся.

– Хорошо. Я поехал? – потянулся всем телом к выходу Валера, боясь, что шеф передумает и пошлет его еще куда-нибудь похуже… Хотя хуже его «командировки» в Новосибирск уже вряд ли что может быть, несмотря на то, что сам он ничего там не делал.

– Езжай…

Валеру словно ветром сдуло. Бурый вздохнул: опять ждать…

Он устало откинулся в кресле и тут же вспомнил об обиженной жене. Накричал на нее, да еще при чужих! Нужно было срочно идти заглаживать вину.

«Вот довели, суки, Ритулю обидел…» – расстроенно думал Бурый, вставая и тихо подходя к двери в спальню. Приоткрыв дверь, он заглянул внутрь и тут же получил по физиономии тугим углом брошенной в него подушки. Он ошеломленно отскочил назад за дверь.

– Лучше не заходи! – послышался из спальни звенящий от злости голос Риты. – Вовек тебя не прощу!

Бурому стало вдруг смешно. Заслонив лицо рукой, он распахнул дверь, и в два шага перекрыл расстояние до кровати, на которой сидела разъяренная жена.

Она, видимо, не ожидала от него такой прыти, и немного растерялась, когда он упал рядом с ней на постель, зарывшись лицом в ее колени. Однако ее возмущение было так велико, что она несколько раз всерьез стукнула его по спине.

– Ну прости меня, ягодка! Прости своего бегемота! – взмолился Бурый, покрывая кусающими поцелуями ее ноги. – Целый век твоей немилости я не выдержу!

– Ой, щекотно! Пусти! – начала вырываться Рита, со смехом отпихивая его от себя, но Бурый крепко обхватил ее бедра, сильнее прижимаясь к ним лицом и вдыхая родной и возбуждающий запах любимой женщины.

– Не отпущу, пока не скажешь, что простила! – шутливо пригрозил он и тут же начал оправдываться: – Ритуля, я не хотел тебя обидеть! Ну сорвался, каюсь, прости меня, конфетка моя сладенькая, мой сахарный бумбончик!..

– У тебя есть только один способ заработать себе прощение… – томно взглянув на него, с намеком сказала Рита. – И только попробуй сослаться на врачей! Я тебе тогда все оторву, за ненадобностью…

От ее взгляда у Бурого пересохло во рту.

– Ну уж так уж и за ненадобностью… – смущенно хохотнул он. – Это же только временно…

– Нет ничего постояннее, чем временное, – веско оборвала его Рита и распахнула пеньюар, оголяя свою роскошную налитую грудь и тугой торчащий живот, по которому пробегали волны – это их ребенок плавно передвигался внутри материнского чрева.

Бурый склонился к животу жены, осторожно целуя выпирающие бугорки – то ли пятки, то ли локотки их наследника:

– Мой масенький…

– Не сюсюкай, терпеть не могу! – сердито закрыла ему рот ладонью Рита, а потом потянула мужа наверх. – Ну, давай, отрабатывай прощение, грубиян!

Через час, совершенно опустошенный, Бурый лежал, откинувшись, рядом с засыпающей, удовлетворенной и простившей его женой.

«Если бы и в бизнесе все было так же просто и приятно…» – с тоской вернулся он мыслями к своим разладившимся делам.

Он тихонько вытащил руку из-под головы уже уснувшей Риты, и вышел в гостиную.

«Надо что-то делать, не могу я больше сидеть сиднем!» – думал он, набирая номер трубки своего помощника.

Услышав его, похоже, навсегда испуганный голос, Бурый спросил:

– Ну что там у тебя?

– Только что виделся с… – Валера многозначительно обозначил паузу.

– Ну и…

– Говорит: не все так просто.

– А ему этого никто и не обещал! – разозлился Бурый. – Так он берется? Узнает что-нибудь?

– Он уже кое-что знает и считает, что лучше не соваться в это дело.

– Ну, пошло-поехало… – психанул Бурый. – Почему? Я что, мало ему плачу? Черт, без его возможностей нам будет труднее. О, Господи, как же мне все надоело! Ну не до второго же пришествия бегать за этими деньгами, народу сколько полегло, а все без толку! Ладно, давай-ка, лети ко мне, сами попробуем прикинуть, куда эти засранцы могли податься.

Валера напряженно помолчал, а потом робко заметил:

– Да я хотел помыться и поесть, целый день мотался, с дороги же…

– У меня поешь! – отрезал Бурый и бросил в раздражении трубку: «О чем он думает?! До еды ли сейчас?! Вот послал бог помощничка… Мало того, что ссыкло, так еще и халявщик! И эти где-то там болтаются без толку! – вспомнил он о Козаке и Кваче. – Нарвутся еще на приключения!».

Повинуясь спонтанному решению, Бурый набрал номер Козака и, услышав его далекий голос, приказал:

– Возвращайтесь, вы мне здесь нужны! Чтоб к утру были!

Положив трубку и ожидая, когда приедет Валера, Бурый прошел в просторную кухню, где в углу возвышался вместительный холодильник и, открыв его, заглянул внутрь.

«Обожрется!» – сделал он вывод, ревизовав взглядом заграничную и элитную отечественную снедь, выставленную на пяти холодильных полках, после чего вернулся в гостиную.

Чувствуя, как накопившаяся за эти дни усталость, еще и усугубленная бурным сексом с женой, отдается колокольным гулом в голове, Бурый решил принять контрастный душ.

Зажимая руками виски, в которых, казалось, кто-то изнутри пытался пробить люки наружу, он побрел в ванную. В таком состоянии он не сможет сосредоточиться, а ему это сейчас ой как нужно!

Постояв попеременно сначала под горячими, а потом под обжигающе холодными струями воды, Бурый вылез из ванны и, накинув на себя большое мохнатое полотенце, начал энергично растираться. В зеркале, запотевшем по краям, отразились его торс и живот, на котором багровело несколько следов от жарких поцелуев Риты.

Бурого это развеселило: «Засосы, как у пацана… Нужно будет Ритуле предъявить, а то не поверит, что это ее работа и убьет… ни за что, ни про что…»

Стоящий на тумбочке телефон тихо зазвонил. Отложив полотенце, Бурый поднял трубку:

– Алло!

– Я уже у входа, – прозвучал голос Валеры. – В дверь звонить не хочу, Маргарита Ивановна, наверное, спит.

– Я тебе открою, подожди, – ответил Бурый, натягивая на себя халат.

Впустив в квартиру Валеру, он с удивлением уставился на него:

– Кто это тебя так? Ты же уезжал от меня в нормальном виде!

На красном, как свекла, носу помощника красовался большущий пузырь.

– Да я на ходу прикуривал, а тут как назло ухаб, вот зажигалкой в нос и попал… – объяснил Валера.

Бурый хмыкнул, покачав головой.

– А ведь Минздрав предупреждал… – насмешливо сказал он. – Ладно, проходи. Давай сразу на кухню. Там у Ритули запас для пира на весь мир.

Но не успели они сесть с Валерой за стол, как трубка Бурого запищала.

– Але, – ответил он, удивившись, кто это так поздно ему звонит.

– Виктор, не суйся в это дело, бог с ними с деньгами, – услышал он голос Копытина. – Поверь, ничего не получишь, а себя подставишь. Я только что узнал, что там все очень серьезно, очень! Там кроме твоих денег слилась еще и сверхсекретная информация, пропали какие-то ценные сотрудники, а один вообще погиб… Разбираться аж из Москвы прилетели! Так что мой тебе совет – забудь и отдохни…

– Легко тебе говорить! – усмехнулся Бурый. – Там такой кусок осел… Что же ты мне предлагаешь, списать его на амортизацию?

– Думаю, другого выхода у тебя нет… – твердо сказал Копытин. – Я тебя предупредил. И серьезно советую взять жену и поехать куда-нибудь в теплые места, отдохнуть недельки две-три…

– Спасибо за совет, я подумаю, – пробурчал Бурый и положил трубку.

– Кто это был? – тихо спросил Валера, увидев, как у шефа перекосилось лицо, а рука начала массировать затылок.

– Да твой Копытин… – Бурый с мучительным выражением лица покрутил головой, пытаясь отогнать накатывающуюся боль. – Говорит, что там пропал кто-то очень важный, а наши обидчики кроме наших денег увели еще и какую-то секретную информацию, и их теперь усиленно ищут…

– И что теперь?

– Предлагает «забыть и отдохнуть», – со злостью ответил Бурый.

Валера невольно улыбнулся: это было любимое выражение Копытина.

– Чего лыбишься-то? – взорвался Бурый. – Весело тебе очень? – и тут же испугавшись, что разбудит жену, понизил голос: – А мне, знаешь ли, совсем не до смеху!

Он рванул дверцу холодильника и, вытащив из него бутылку водки, налил себе прямо в кофейную чашку до краев и залпом выпил.

Утром проснувшаяся в одиночестве Рита обеспокоенно прошлась по квартире, недоумевая, куда подевался ее муж, и на кухне застала трогательную картину: Бурый и Валера похрапывали, уткнувшись, как говорится, мордой в стол, заставленный почти нетронутой снедью. Судя по количеству пустых бутылок и стойкому запаху перегара, вырывавшемуся из их похрапывающих глоток, выпито ими было немало.

Глава восьмая

Утром Леонид по привычке проснулся рано и, открыв глаза, огляделся.

Есения, свернувшись клубочком, спала рядом, подложив, как ребенок, руки под щеку. В сумерках было плохо видно, но он заметил, что во сне ее лицо было спокойным.

Федора с Буяном в зимовье не было.

«Ой, как на двор-то хочется! Вставать надо», – подумал Леонид, чувствуя характерное томление в теле, но, вспомнив о волках, приуныл.

«Вчера чуть все не отморозил, сегодня, того и гляди, чего-нибудь отгрызут… Где же Федор?»

Снаружи не доносилось никаких звуков, даже ветер, всю ночь завывавший под окном, стих.

Леонид тихонько сел на лежанке и, зябко поджав ноги, попытался дотянуться до своих валенок. Кончилось это тем, что он, потеряв равновесие, свалился с лежанки и, силясь удержаться на ногах, приземлился на пол, уронив при этом с грохотом лавку.

– Ой-й! – вскинулась Есения.

«Вот черт! Все-таки разбудил!» – расстроился Леонид, виновато поворачиваясь к ней.

– Что случилось? – спросила Есения, вглядываясь в сумраке зимовья, не разгоняемого бледным светом, проникавшим внутрь сквозь маленькое оконце.

– Федора волки съели, – мрачно пошутил Леонид, поднимая лавку и быстро надевая валенки, просохшие за ночь у печки.

– Ты серьезно?! – ахнула Есения.

– Нет, конечно! Успокойся, думаю, что это он их сейчас ест…

– Кого? – не поняла Есения.

Спросонья она явно плохо реагировала на шутки.

В это время за дверью послышался шум и какие-то хлопки – кто-то оббивал снег с валенок.

Открылась дверь, и с клубами пара в зимовье ввалился Федор с большим свертком на плече.

Положив сверток на стол, он сел на лавку и, удовлетворенно улыбаясь, сообщил:

– Вот, волки завалили лося, так я отогнал их и взял нам немного мяса, неизвестно, сколько мы еще тут пробудем. Да, и вот еще какое дело, Лёньша, я тут наткнулся на непонятную узкоколеечку, на моей карте ее нет. На совсем новую она не похожа, кажись, не первый год ей. От снега уже утром была прочищена, значит, кто-то ею активно пользуется. Пройтись бы вдолечки по ней? Поглядеть бы… а, как думаешь?

– Я с тобой! – сказал Леонид, поднимаясь, и тут же скривился – ноги после вчерашнего горели огнем.

– Не торопись, поесть нужно сначала, – остановил его Федор.

– А зачем нам эта узкоколейка? – спросила Есения. – Филипп сказал, что Григорий Тарасович привезет нас в Абакан тоже на снегоходе…

– Мы должны иметь несколько путей отхода… – объяснил ей Федор. – Мало ли что со «снегоходом», техника есть техника, да и Григорий Тарасович – всего лишь человек…

– Ты хочешь сказать, что мы можем попытаться уйти отсюда самостоятельно и сами будем пробираться за границу? – спросил его с интересом Леонид.

– Врага надо использовать до конца, а Филипп – враг, – ответил Федор, отрезая от лосиной ляжки большой шмат мяса. – Пусть он поработает на нас, но вслепую следовать за ним нельзя. Есения, на-ка вот мясо. В печку дровишек подкинешь, да на сковородке вон той и поджаришь. Сможешь?

– Смогу, конечно, – улыбнулась Есения, подходя к нему.

– Вот и хорошо, а я остальное пока на морозе пристрою, – сказал Федор и вышел на улицу.

– Федор, постой! – окликнул его Леонид, выскакивая следом за ним.

Федор, прилаживавший к ногам лыжи, остановился в ожидании, глядя на него.

– Помочь тебе? – спросил Леонид, подбегая по хрустящему под ногами снегу к нему и указывая на мясо.

– Да я и один справлюсь, тут на краю поляны есть дерево со схроном.

– Все равно я с тобой! Прогуляюсь, заодно и нужду справлю, – и тут же вспомнив про вчерашнюю «заставу», с опаской оглянулся: – Федор, слушай, а мы на волков здесь не напоремся?

Вокруг на снегу виднелись волчьи следы и помет.

– Шуганул я их, не боись! – усмехнулся тот. – Дед же обещал сегодня наведаться…

– А откуда ты знаешь, что они отсюда ушли? Как ты можешь быть в этом уверен? – продолжал допытываться Леонид, с опаской оглядывая окружающие их черные заросли, где, как ему казалось, могла затаиться любая хищная живность, желающая отведать его, Леонидова, нежного мясца.

– Не боись, Лёньша, я их чую, – уже серьезно повторил Федор.

– За версту чуешь? – уточнил Леонид.

– Не только за версту, – покачал головой Федор. – Вообще чую…

Леонид уважительно промолчал, он в своей жизни, стыдно сказать, чуял только крыс. Правда, чуял их очень хорошо еще с детства. Если в радиусе пяти метров оказывалась крыса, у него начинали шевелиться волосы на голове и холодел затылок. А крысы, похоже, наоборот – очень любили Леонида. Однажды, когда он гостил у бабки на Украине, проснувшись рано утром от озноба и какого-то странного запаха, он обнаружил, что у него под боком спит крыса, и разве что только не похрапывает… Бабка, заслышав истошный вопль внука, подумала, что его режут…

Даже в городе крысы не оставляли Леонида в покое. Стоило ему случайно пройти мимо какого-нибудь продуктового склада, вдоль которого в это время спешила по своим делам какая-нибудь крыса, она обязательно меняла свой маршрут и радостно неслась со всех лап навстречу Леониду. У него было подозрение, что та просто хотела потереться об его ноги, но ему никогда не хватало мужества дождаться этого момента и проверить ее намерения на деле. Бегал он быстро…

Выйдя на поляну, у которой росло дерево с устроенной клетью для хранения продуктов, Федор забрался по прибитой сбоку лесенке наверх и забросил лосиную ногу в клеть, после чего, потянув за веревку, перекинутую через сук, подвесил клеть в воздухе. Как он объяснил Леониду, тобы в нее не забрались росомаха или горностай.

– Федор, а правда, что горностаи залезают в гнездо, где только что родились маленькие горностайчики, и насилуют новорожденных самочек? – спросил Леонид, когда Федор спустился вниз.

– Первый раз такое слышу… – удивленно посмотрел на него тот.

– Да, об этом как-то в передаче «В мире животных» рассказывали, – пояснил. – Представляешь, изнасилуют мелюзгу, а те с зародышами в себе и растут. А когда достигают взрослого состояния, рожают. Эдакое отложенное зачатие получается… Мерзость какая! – передернул он плечами. – И мех этих педофилов еще царским считают!

Но Федор с ним не согласился:

– Есть в этом, наверное, какой-то смысл для выживания их вида. В природе горностаев много опасностей поджидает, да и человек без счету истребляет их за ценный мех. Вот они и приспосабливаются.

– Ну, так можно все оправдать! – проворчал Леонид. – А я этих извращенцев побрезговал бы носить.

Когда они вернулись в зимовье, Есения уже накрывала на стол, а в воздухе стоял потрясающий аромат жареного мяса.

Полив друг другу на руки, Федор с Леонидом умылись и сели за стол.

– А мы совсем неплохо здесь устроились, – сказал Леонид, с вожделением поглядывая на миску, наполненную толстыми кусками сочного поджаристого мяса.

Но не успели они приступить к трапезе, как за стеной послышался шум мотора.

– Кажись, к нам гости, – сказал Федор, вставая.

И точно, оббив снег за порогом, в зимовье без стука вошел Григорий Тарасович в сопровождении отчаянно махавшего хвостом Буяна, обрадовавшегося приезду хозяина.

– У вас все нормально? – спросил старик, окидывая их по очереди обеспокоенным взглядом.

– Спасибо, все хорошо! А что? – спросил в свою очередь Леонид.

– Да всю ночь волки выли, и вокруг все застлано их следами… – объяснил свою тревогу Григорий Тарасович. – Откуда их взялось столько, не пойму, редко увижу пару, другую, а тут будто цельная стая побывала…

Федор с Леонидом молча переглянулись, а Есения пригласила старика за стол:

– Присоединяйтесь к нам, Григорий Тарасович.

– Да я уже поснедал, благодарствую, – отказался тот. – Пожалуй, перевезу вас к себе, чтобы на сердце поспокойней было. Собирайтесь!

– Да мы, вроде, устроились уже, – попытался возразить Леонид.

Но старик не стал слушать его.

– Доедайте и на выход! – сказал он, направляясь к двери. – Жду вас снаружи.

Когда за ним закрылась дверь, Леонид тихо заметил:

– Похоже, что с ним связался Филипп и испугался, что дед оставил нас без присмотра. Ну, что будем делать?

– Для начала – поедим, – ответил Федор, подцепляя кусок мяса на толстый ломоть хлеба.

Леонид с Есенией последовали его примеру.

– Вкуснятина! – похвалил Леонид, с удовольствием жуя сочное мясо.

– Мне тоже нравится, я раньше никогда лосятину не пробовала, – сказала Есения.

Съев без остатка все приготовленное Есенией, они прибрали за собой, готовясь к отъезду.

Леонид видел в оконце, как Григорий Тарасович нетерпеливо расхаживает у «снегохода», поглядывая то на дверь в зимовье, то на волчьи следы, покрывшие снег вокруг сложным разлапистым узором. С вершины ближайшего дерева эти следы, наверное, напомнили бы какую-нибудь африканскую вышивку. Хотя почему, собственно, африканскую? В Сибири, например, все народы расшивали свои костюмы природными узорами, в которых часто встречались мотивы и звериных следов.

Размышляя об этом, Леонид вспомнил про мясо, которое Федор недавно подвесил в клети на дереве.

– Федор, надо бы за мясом сходить, чего его здесь оставлять? Оно же испортится, – сказал он.

– По пути заберем, – согласился Федор, подхватив их рюкзаки. – Пойдем, неудобно старика заставлять ждать.

Они вышли, и в том же порядке, что и прибыли сюда накануне, сели в сани, прицепленные к «снегоходу».

Григорий Тарасович накинул засов на дверь, запер замок и, проверив его на прочность, вернулся к «снегоходу».

«Действительно, большой сход был сегодня ночью!» – поежившись, подумал Леонид, еще раз бросив взгляд на видневшиеся повсюду волчьи следы, которые сбегались к зимовью.

– Григорий Тарасович, будьте добры, остановите у того дерева. Я кое-что должен там забрать, – крикнул Федор старику в спину.

Дед оглянулся и, проследив, куда указывает Федор, подвез их к этому месту. После чего он с недоумением наблюдал, как Федор лезет на дерево и вынимает из подвешенной клети лосиную ногу.

Спустившись вниз, Федор бросил мясо в сани и сел на место. Заметив удивление деда, он пояснил ему:

– Сегодня отбил у волков…

Тот с пониманием кивнул и, отвернувшись, взялся за руль, трогая с места.

Волчьи следы сопровождали их на всем протяжении пути к хутору Григория Тарасовича. Пропетляв с полчаса между деревьями, старик вывез их к поляне, на которой стоял большой дом, несколько хозяйственных построек и стожки сена, накрытые толем с грузилами по углам.

– Вот это уже похоже на хутор, – сказал Леонид Есении на ухо.

– Верю тебе на слово, потому что хутора видела только в кино, – ответила она.

– Приехали, – сказал Григорий Тарасович, слезая со «снегохода». – Проходите, будьте, как дома.

В этот момент бурая лайка, вылетевшая откуда-то из-за сарая, бросилась с рычанием на чужаков.

– Славка, я тебе дам! – прикрикнул на нее Григорий Тарасович, и та, тут же подобрев, начала прыгать вокруг хозяина, норовя лизнуть его в нос.

Старик добродушно отмахивался от собаки, дожидаясь, пока гости встанут с саней, чтобы вести их в дом.

Кроме лая, первое, что услышал Леонид после того, как старик выключил двигатель «снегохода», был характерный звук работы генератора. Оглядевшись, он с удивлением обнаружил, что между постройками натянуты электропровода, а на невысоких столбах висят лампы.

«Да у деда тут настоящая цивилизация!» – поразился он и посмотрел на Федора, который тоже внимательно оглядывал эти признаки технического прогресса среди тайги. У одной из построек, откуда доносился стук движка, стояло несколько бочек с соляркой.

Леонид, вспомнив упоминание Федора об узкоколейке, подумал, что, скорее всего, дед снабжался по ней, не на «снегоходе» же он волочил сюда это горючее от Ачинска…

– Эх, летом бы здесь побывать, красотища, наверное… – мечтательно произнесла Есения, оглядывая густо-зеленые разлапистые ели, стеной окружавшие широкую поляну, с краю которой расположился хуторок. На другом краю поляны виднелись заросли осоки и камышей, видимо, там была вода, скрытая сейчас под ровным снежным покровом.

Федор хмыкнул:

– Красотища-то красотищей, однако, без накомарника тут не погуляешь… Озеро же вон рядом. Гнус так разукрасит, что мама родная после такой красоты не признает!

– Федор, я много лет провела среди этого самого гнуса, и ничего… – улыбнулась Есения.

Тот промолчал, зато в разговор вмешался Григорий Тарасович:

– Да нормально тут живется! Мазей разных хватает, чтобы комары не заедали, да и костерок можно запалить…

– Вот именно! – подтвердила Есения.

– Ну, давайте, проходите! – сказал Григорий Тарасович и повел Есению к крыльцу.

Леонид с Федором, по пути захватив из саней свои рюкзаки, двинулись за ними следом.

Снаружи дом Григория Тарасовича выглядел очень большим, и было непонятно, зачем такой домина одному человеку, но когда Леонид вошел внутрь, то понял, что часть здания была отведена животным – они прошли мимо двери, из-за которой раздавалось блеяние коз.

Заметив удивленный взгляд Леонида, Григорий Тарасович несколько смущенно пояснил:

– У нас тут зимой студено, скотину в холодном хлеву не подержишь, топить приходится. А как пурга зарядит на несколько суток, то и из дому не выйдешь, чтобы их согреть и накормить… Вот мы все под одной крышей и расположились…

– А кто у вас в хозяйстве есть? – поинтересовалась Есения.

– Козы, куры, а по осени взял еще пару поросят…

– А можно мне потом будет посмотреть на ваших животных? – спросила Есения.

– А вот пойду доить Мурельку, так и посмотришь…

– Мурелька – это кто? – спросил Леонид, услышав украинское название любимого фрукта.

– Моя коза. Рыжей масти… – пояснил дед и, заведя их в большую комнату, предложил: – Могу вам яешни нажарить, яйца только утром из-под курей забрал.

– Спасибо, мы же перед отъездом поели, – сказала Есения и осеклась, глянув на Леонида.

А тот удивленно спросил:

– А у вас куры и зимой несутся?

– А чего же им не нестись? – в свою очередь удивился дед. – Кормлю я их справно, да и хозяин у них боевой, простою женкам не дает, – он усмехнулся в бороду. – Ну, раз есть сейчас не хотите, то обождем до обеда. Я вам скоро парного молочка принесу. Располагайтесь! – и он показал на лавки, стоящие вокруг большого деревянного стола, накрытого клеенкой.

Есения с любопытством рассматривала висящие на стенах рамы, в которых за стеклом были вставлены старые фотографии и репродукции из журналов. Рамы были сверху убраны богато вышитыми украинскими рушниками. Несмотря на то, что они слегка пожелтели от времени, и вышивка на некоторых из них совсем выцвела, было видно, что выполнила ее очень искусная рука. Такие же рушники украшали «красный угол», где висели три иконы с теплившейся перед ними лампадкой.

– Это моя матинка вышивала, – проследив за взглядом Есении, тихо сказал Григорий Тарасович.

– Очень красиво, – уважительно заметила Есения.

– Все, что мне от нее осталось… – грустно покачал головой старик и повернулся к Федору: – Ну, давайте, что ли поближе познакомимся?

– Федор, – сказал тот, протягивая ему руку.

– Я – Леонид, а это моя супруга – Есения, – в свою очередь представился Леонид, и обнял Есению за талию, притянув ее к себе, чтобы пресечь возможные возражения.

– Очень приятно познакомиться, – кивнул Григорий Тарасович. – Ну что же, мужики, спать вы будете на печке, а Есении я уступлю свою кровать в соседней комнате.

Заметив недовольный взгляд Леонида, он пояснил:

– Кровать моя одиночная, вдвоем вы на ней не уместитесь, не вижу смысла тесниться.

«Конечно, не видит! – хмыкнул про себя Леонид. – У него же уже все в прошлом! Небось, забыл, какое это удовольствие „тесниться“ с любимой женщиной…»

Видимо, его взгляд выдал его чувства, потому что Есения смущенно отвела глаза и, слегка отодвинувшись от Леонида, спросила старика:

– А вы как же?

– А я здесь, на грубе^[13], посплю. Мне еще и лучше: старые кости погрею… – сказал Григорий Тарасович. – Ну, пойдем, что ли, я покажу тебе, где ты будешь жить.

Он направился к двери в соседнюю комнату. Есения послушно пошла за ним следом.

Федор, взглянув на Леонида, стоявшего с потерянным видом, подошел к нему.

– Не грусти, паря, побудешь ты еще с ней наедине, – сказал он, с добродушной ухмылкой хлопая Леонида по плечу. – Может, еще и надоест…

– Никогда! – твердо возразил тот, глядя на дверь, закрывшуюся за Есенией и, повернувшись к углу, из которого на него испытующе смотрел Спаситель, повторил то ли Ему, то ли себе: «Никогда!».

– Эка тебя присушило! – уважительно покачал головой Федор. – Ну, дай Бог!..

– А ты в него веришь? – спросил его Леонид.

– В кого? – не понял Федор.

– В Бога…

– Верю, я же православный человек, – ответил Федор.

– Ты – православный? Христианин? – удивился Леонид. – А мне почему-то показалось, что у вас, офеней, какая-то другая вера.

– Это еще какая? – прищурился Федор.

– Ну-у… Языческая, многобожная… По крайней мере, никак не христианская… – пояснил Леонид.

– А я и не говорю о христианской вере, – усмехнулся Федор. – Православие на Руси, паря, было еще задолго до принятия ею христианства. И означает сие, что русские славили Правь, то есть шли Стезей Прави, которую и можно только назвать Праведной верой. Славяне изначально ведали Правду, то бишь Пра-Веды: древнейшие Веды или священные предания об истоке Ведической веры, которая была первой верой почти для всех народов.

– Ты говоришь, что веришь в Бога, но славяне же были язычники, у них бытовало многобожие, и только христианство принесло монотеизм, то есть веру в единого бога… – заметил Леонид.

– И кто это тебе сказал, что славяне были многобожцы? – насмешливо спросил Федор. – Славяне – это «славные люди, жившие в потоке славы Бога», это даже в Библии сказано, какое уж тут многобожие?

– Ну как же?! – воскликнул Леонид. – Ведь об этом везде написано! Есть масса книг, где перечисляется огромное количество славянских богов: там и Сварог, и Род, и Перун, и Велес и… и так далее…

– Эх вы, лопотники… – покачал головой Федор. – Наш Бог – и един, и множественен, узри эту простую истину. В жизни как бывает? Для тебя, допустим, один человек сделал добро, ты его называешь добрым. А для другого – он же – средоточие всего зла мира! А сойдись вы вместе – удивитесь: «Об одном ли мы человеке говорим?». Один говорит: «Я – про Иван Иваныча», второй: «Так и я о нем же!». И что получается? Говорите, вроде, о разных людях, а оказывается, про одного и того же человека, и имя ему – Иван Иванович. Так и тут: Бог есть Всевышний. И когда, например, рождает женщина дитё, то она взывает не просто к состраданию Всевышнего, а к его чадолюбивой стороне – Роду. А когда гремит гром – значит, то Всевышний гневается, становясь на время гнева Перуном. Вот ты, например, когда гневаешься – про тебя можно сказать: «гневный человек», когда женщину ласкаешь – ты – муж страстный, когда дитё свое колышешь – ты – отец любящий… Видишь, сколько у тебя названий? Так какой же ты – единый или размножествлённый?

– И такой, и такой, – растерялся Леонид, никогда прежде не смотревший на вещи с подобной точки зрения. – То есть ты хочешь сказать, что Всевышний настолько велик, что его разные личностные стороны или профессиональные качества получают отдельные имена?

– Ну-у… примерно так, – кивнул Федор.

– Интересная теория, – озадачился Леонид. – Слушай, но если бог один и един, то ему наоборот не нужны имена, ему вообще не нужно имя, ведь имя нужно тому, кого нужно выделить и отделить от другого, например, для людей, чтобы их можно было отличать друг от друга. А Богу, если он один, един и вездесущ, и нет других больше богов, не от кого отличаться, значит и имя ему не нужно – он просто Бог, Творец, Всевышний, Создатель. Тогда получается, что те, кто верит, что узнав сокровенное имя Бога, получат силу, заблуждаются по определению, ибо Он – Все, а как можно Всему дать конкретное имя? Получается, исходя из твоей теории, что у всех людей – разных национальностей, культур и вероисповеданий Бог един. Смотри, что происходит – кто-то верит в Яхве, кто-то в Иисуса Христа, кто-то в Будду, кто-то в Кришну-Вишну и так далее. И каждый народ, называя своего Бога по-своему, претендует на то, что его религия лучше, чем у других, и его Бог могущественнее Богов других народов. В каждой религии есть свое предание о сотворении мира, но именно потому, что мир-то у нас один – наша Земля, на которой вместе живут люди разных верований и подверждает, что когда говорят о Творце, оказывается, имеется в виду один и тот же Бог, иначе была бы не одна Земля, а много – Земля христиан, Земля иудеев, Земля мусульман, Земля кришнаитов. Тогда получается, что когда люди «расчленяют» Бога и не понимают, что он один для всех, то это и создает основу для религиозных войн и распрей. Даже вот смотри, у тех же христиан что получается – есть общее положение о непорочном зачатии Христа, но у католиков есть еще предание о непорочном зачатии и его матери, девы Марии, что не признается православными. Видимо они считают, что это противоречит символу веры, так как высшая суть заключалась имеено в том, что Христос, родившись от обычной земной женщины и Духа святого, исходящего от Отца, соединяет в себе человеческую природу и Божественную. А если дева Мария, как верят католики, тоже была зачата непорочно, то есть чудесным образом, то она уже была не обычной э-э… человечицей, а кем-то полубожественным. И что получается из этих двух разных подходов – православные начинают с предубеждением относиться к католической Деве Марии, считая свою Богородицу истинней… Но ведь Мадонна у католиков и Богоматерь у православных – это один и тот же человек и нельзя ее делить, а потом сравнивать и из-за этого воевать. Хотя, я помню, как мне один поляк как-то сказал: «Наш Иисус больше любит комфорт, чем ваш, он добрее и мягче, чем ваш суровый Христос, поэтому вы на службе в церкви стоите – либо стоя, либо на коленях, а у нас в костеле люди удобно сидят, не мучаются и не отвлекаются от службы».

– Кто понимает, тот терпим к другой вере, потому что понимает, что у людей различие не в Боге, а, по сути дела, только в форме поклонения и служения Ему. То есть, различие лишь в религии, если понимать это слово в значении «связь». Так что действительно Бог один, а вот «связей с ним» в истории человечества много. Получается, что люди борются между собой не по принципу, у кого бог могущественнее, а по мнению, кто лучше ему поклоняется, считая, что только тот, кто лучше ему служит, и достоин Его милостей и благодати.

– Так значит, правы те, кто ратует за экуменическое движение, за Единую веру на Земле?

В этот момент дверь тихо отворилась и в комнату вошла Есения.

– У Григория Тарасовича одеяло сделано из медвежьей шкуры, – сообщила она. – Такое пушистое, теплое… Первый раз под таким спать буду.

Улыбаясь, она села на скамью и обвела Леонида и Федора взглядом:

– Я перебила вас? Вы о чем-то важном говорили?

– Да нет, ничего особенного. Так… о природе божественного… – ответил Леонид.

– Ничего себе ничего особенного! – удивилась Есения. – С чего это вы такую тему обсуждать взялись?

– Да к слову пришлось, – сказал Федор, садясь рядом с ней и, окинув ее внимательным взглядом, спросил: – Ты как себя чувствуешь? Бледная чего-то…

– Спасибо, немного голова кружится, а так вроде ничего, – поспешно ответила Есения.

– Если что, скажи, может, чем и помогу, – предложил Федор, продолжая рассматривать ее.

– Хорошо, спасибо, – тихо сказала Есения, не поднимая глаз.

У Леонида тревожно сжалось сердце. Есения, действительно, была немного бледной.

«Наверное, это из-за беременности… – подумал он, глядя на нее, и почувствовал, как в нем шевельнулась легкая неприязнь к ребенку, ставшему причиной ее недомогания, но он сразу же постарался заглушить ее в себе. – Я все равно буду его любить…» – неожиданно понял он, потому что этот, еще не рожденный, человечек был не только кругловской копией, он был, прежде всего, ребенком Есении… А значит, нужно сделать все, чтобы Есения благополучно доносила его и родила.

Леонид сел рядом с Есенией с другого бока и бережно отвел упавшую ей на лицо прядь волос. Она бросила быстрый взгляд на Леонида, на который он поспешил ответить подбадривающей улыбкой.

«Интересно, и чем же может помочь ей Федор? – подумал он при этом. – Неужели он и в беременности что-то понимает? Странно как-то, одинокий же мужик…»

Он уже хотел спросить об этом Федора, но тут в сенях раздались приближающиеся шаги.

– Я козу доить иду, – появившись на пороге, сообщил Григорий Тарасович и предложил Есении: – Ты, вроде, хотела посмотреть на мое стадо, так пошли.

– Да, да! – обрадовалась та, вскакивая с лавки, видимо, ей было неловко от сочувствующих взглядов Федора и Леонида, и она поспешила из комнаты за дедом.

Леонид не выдержал и увязался за ними следом. Он боялся расстаться с Есенией даже ненадолго, ему все время казалось, что если она останется без его присмотра хоть бы минуту, то может опять исчезнуть, как тогда, на вокзале, пятнадцать лет назад.

«Скотный закут», как назвал его Григорий Тарасович, был довольно большой. В нос сразу ударил ядреный запах животных и навоза.

В «закуте» было устроено несколько клетей, в которых по отдельности находились две козы, косматый черный козел, двое козлят и поросята, а на шестах под потолком сидели нахохлившиеся куры.

Есения, как увидела загон, где прыгали маленькие козлята, так и отходить от них не захотела, пытаясь улучить момент, чтобы их погладить, но те не давались и все норовили ткнуть ее еще мягким лобиком в выставленную руку. Зато рядом похрюкивали молодые кабанчики, которые, наоборот, требовали к себе внимания. Они даже поднялись передними копытами на верхние жерди, чтобы быть поближе к Есении, и влюбленно взирали на нее неожиданными для свиного племени ярко-голубыми глазками.

Григорий Тарасович вошел в загон, где стояли две козы, ярко-рыже-абрикосовый цвет одной из них тут же обозначил ту, которую дед назвал Мурелькой. Вот к ней и подсел Григорий Тарасович, обтирая вымя влажной тряпкой.

– А козлят к ней подпускать не будете? – с видом знатока спросил Леонид, вспомнив, что бабушка прежде, чем подоить их корову Зозульку, всегда подпускала к ней на время теленка, а то иначе та молоко в вымя не пускала.

– Козлят я уже отлучил, – отрицательно покачал головой дед и начал доить козу.

Тугие струи белого молока звеняще забились о дно и борта еще пустого жестяного ведерка-подойника. Леониду с детства нравился этот звук, он ему напоминал весенний дождь с градом.

Довольно быстро и умело подоив козу, Григорий Тарасович аккуратно процедил через марлю молоко из подойника в банку. Потом, зачерпнув из стоящей в углу бочки воды, он тщательно промыл ведерко и повесил его на крюк, накрыв чистой тряпицей.

– Ну, пойдемте что ли? – предложил он, поднимая банку с молоком.

– А можно, я с ними еще побуду? Они такие хорошенькие! – спросила Есения, поймав, наконец, за шею одного из козлят и поглаживая его по мягкой шерстке.

– Ну, побудь, – разрешил Григорий Тарасович. – А мы с Леонидом пойдем по парному молочку вдарим!

Перейдя из «скотного закута» на жилую половину, Леонид с облегчением перевел дух, подумав, что козлы, действительно, испускают не самый приятный аромат…

– А правда, что козлятину не едят, потому что козлы писают себе в рот и потому мясо у них вонючее? – спросил он у Григория Тарасовича.

Федор, сидящий в углу на лавке, расхохотался:

– Лёньша, да где ты все эти сведения черпаешь? То горностаи у тебя «портят» своих малолеток, то козлы в рот отливают… Козлы вонючие сами по себе…

– Да у любых производителей мясо вонючее, – добавил Григорий Тарасович. – Что кнура возьми – есть же невозможно, смердит и на сковороде метра на два подпрыгивает. А коты что, лучше пахнут?

– Не ел – не знаю! – рассмеялся Леонид. – Хотя… когда коты метят, то воняет ужасно! А, кстати, хотите, я вам одну историю расскажу? О кнурах заговорили, так я тут вспомнил… Это случилось на Украине, в деревне, где жили мои дедушка с бабушкой.

– Ну, расскажи… – согласился Григорий Тарасович, поставив банку с молоком на стол и доставая из-под полотенца чистые стаканы.

– Было это лет тридцать пять назад, тогда дедушка мой еще был жив, – начал рассказывать Леонид. – Колхозной свинофермой в то время у них управлял Микола Иванович, мужик строгий, но прозвище имел очень смешное – «Мундерка», это его так прозвали за любовь к картошке в мундире. И был этот Микола Иванович большой аккуратист. А в его хозяйстве на то время кроме свиноматок состояло еще три кнура-производителя, каждый по полтонны весом. И вот забеспокоился Микола Иванович о гигиене самых «производительных» частей этих кнуров, мол, от этого зависит здоровье свиноматок и хороший приплод. Вызвал он к себе свинарок и дал им приказ: с этого дня ежедневно обмывать «ядра» и другие кабаньи прелести чистой водицей. Бабы, понятное дело, ойкнули, но, не смея возразить грозному заведующему, поплелись выполнять приказ. Не надо описывать, как они, бедолаги, дрожа от страха, заходили с ведром в загон к кабанам, подымали ничего не понимающих животных на ноги и подлезали под их толстое брюхо с мокрой тряпкой… Конечно, им было очень страшно, к тому же, как рассказывал потом об этом дед, кабаны оказались очень сообразительными ребятами. Довольно порыкивая в ответ на такую «санобработку», они стояли смирно только до тех пор, пока свинарка не заканчивала процедуру и разгибалась, чтобы выйти из загона. И вот тогда кабан с несвинячьей прытью подскакивал к двери загона, перекрывая выход, плюхался в навоз и, повозившись в нем брюхом, поднимался вновь на ноги, показывая свинарке, что дело придется повторить. При этом вид у него был очень свирепый. Когда у Чутихи ее кабан сотворил такое уже во второй раз, она заголосила, одним махом взобралась на перегородку и, балансируя по жердинам, перелезла в проход. Ее кабан, оставшись без «сладострастного омовения», в гневе попытался разнести стену клыками. И так было со всеми тремя кнурами. Бедные бабы, не зная, что и делать, пожаловались моему деду. Тот, постоянно сталкиваясь с этими животными, прекрасно осознавал, насколько опасное дело затеял Микола Иванович, сам при этом нисколько не рискуя. И тогда дед дал бабам совет…

Вечером, когда уже стемнело, а на Украине ночь приходит сразу, как только опустится солнце, и темнота настает такая, что хоть глаз выколи, шел Микола Иванович к себе домой. По дороге ему нужно было миновать мост через хвосу – глубокую канаву, обросшую по берегам густыми кустами. Вот тут-то его и настигла расплата… Непонятная многорукая сила в полной тишине ухватила его за ноги и поволокла с моста на дно хвосы, благо, на то время пересохшей. Там ему быстро были скручены за спиной руки, затем спущены портки, после чего все детали его мужского отличия были намазаны чем-то липким и теплым, судя по запаху – очень свежим навозом. Все это заняло секунды, а потом шорох раздвигаемых кустов и топот ног сменился мертвой тишиной, нарушаемой нежным стрекотом кузнечиков… И сколько там пролежал в хвосе Микола Иванович, пытаясь освободиться от пут, – неизвестно. Только потом его соседи рассказывали, что проснулись ночью от чьих-то истошных причитаний, по звуку похожих на голос жены Миколы Ивановича…

Увидев, что Григорий Тарасович и Федор внимательно его слушают, Леонид по ходу повествования так разошелся, в лицах рассказывая свою историю, что ее конец потонул в хохоте слушателей, представивших, как герой рассказа отмывался от навоза.

– Ну и садист же был твой дедушка! – неожиданно раздался укоризненный голос стоявшей на пороге Есении, которая, оказывается, все слышала, незаметно вернувшись от коз. – Как можно такое деликатное место навозом мазать, это же вредно! А вы еще и потешаетесь! Вам бы так!

Леонид, смутившись, что Есения услышала его не очень приличный рассказ, попытался оправдаться:

– А я этого не знаю! Мне было неловко расспрашивать деда по поводу того, бывают ли какие-либо плохие последствия, если намазать эти самые места навозом. Но, судя по тому, что на следующий день Микола Иванович отменил свой приказ, а через неделю продал кнуров в соседний колхоз и перевел свиноматок на искусственное осеменение, то, вероятно, урок был, действительно, жестоким…

– Еще бы! – покачала головой Есения, садясь рядом с Леонидом.

– Ну вот, угощайтесь… – предложил Григорий Тарасович, разливая молоко по стаканам.

– Я не буду, спасибо, – отказался вдруг Федор. – Я молоко не пью. Пойду лучше прогуляюсь…

– Куда это? – удивился Григорий Тарасович, опередив такой же вопрос Леонида.

– Прогуляюсь… – уклончиво ответил Федор и спросил, глядя прямо в глаза Григория Тарасовича: – Надеюсь, мы тут не под домашним арестом?

– Ни боже мой! – обиделся старик. – Иди куда хочешь! Да вот только здесь тайга, и волки рыскают, сам же видел, сколько следов вокруг…

– За это не волнуйтесь, – серьезно ответил Федор и, повернувшись к Леониду, сказал ему: – Вернусь часика через три. Обедайте без меня. А ты, Есения, полежала бы…

– Я хорошо себя чувствую! – удивленно посмотрев на него, возразила она.

– Ну смотри, мое дело – предупредить… – пожал плечами Федор и вышел в сени, захватив с собой лыжи.

Григорий Тарасович, выпив молока, тоже вышел из комнаты, сказав, что у него дела по хозяйству.

Есения, было, предложила ему свою помощь, но тот отказался, объяснив, что все привык делать сам, к тому же они его гости. И, кроме того, им, по его мнению, нужно было набираться сил перед дальней дорогой…

– Ведь дорога вам предстоит дальняя? – внимательно глядя на Леонида и Есению, полупредположил старик.

– А это нужно у вашего племянника спросить, – пожал плечами Леонид. – Он нас ведет…

– Так не на аркане же он тянет вас в эту Америку… Что вы – малые дети? Сами знать свой путь должны… – невнятно пробурчал Григорий Тарасович, выходя за дверь.

– На что это он намекает? – с недоумением спросила Есения Леонида.

– Я и сам не понял. Может, ему не очень нравится деятельность его родственничка, и он предлагает нам свалить по-тихому? – предположил Леонид.

– Не знаю…

Вечером, лежа на теплой печке и прислушиваясь, как Григорий Тарасович, спавший ниже их на лежанке, громко похрапывал во сне, Леонид тихо передал вернувшемуся Федору слова старика.

– Правильный дед, – коротко характеризовал Федор.

– Я не понял, он что, не хочет, чтобы мы шли с его племянником? – спросил Леонид.

– Я тоже – не хочу, но другого выхода у нас нет. Ладно, давай спать. Завтра поговорим, без посторонних ушей, – предложил Федор и отвернулся лицом к стенке.

Леонид несколько минут молча полежал, таращась в темноту, а потом тихонько тронул Федора за плечо:

– Слушай, Федор, надо бы позвонить Сереге…

– Зачем? – сонно спросил тот.

– Посоветоваться… И, потом, у него наш сын, ты забыл?

– Почему же, помню… А ты тут лишнего не болтай! – оборвал его Федор.

– Да спит он! – прислушавшись к храпу Григория Тарасовича, возразил Леонид и торопливо зашептал: – Я вот что думаю… Если мы будем выбираться отсюда через Китай, может, попросить Сергея привезти Лёню, чтобы мы все вместе могли уехать?

– Куда привезти? – в голосе Федора послышалось раздражение. – Сами-то не знаете, как выберетесь, еще и пацана с собой тащить вздумал! Вот, когда нормально у вас все сложится, тогда и сына перевезешь к себе, а так куда? В белый свет, как в копеечку?…

– Наверное, ты прав, – вздохнул Леонид. – Но я тут подумал, что невзгоды переживать легче вместе. Серега, конечно, верный друг, но и вешать на него чужого ребенка – это слишком, у него жена молодая. Да и Лёне жить без отца, без матери тоже нехорошо… Семья должна быть вместе… Кстати, а почему ты говоришь: «Сами-то не знаете, как выберетесь?» Ты что, с нами не едешь?

Федор повернулся к Леониду:

– Не еду, Лёньша. Провожу вас до границы – и домой.

Леонид от неожиданности даже привстал.

– Но тебя же могут!.. – воскликнул он, и испуганно оглянувшись на оборвавшего храп Григория Тарасовича, добавил тише: – Этот, ну что гнался за нами на джипе, он же тебя признал! Вдруг он тебя найдет, жизни ведь не дадут!

– Лёньша, я тут покумекал и думаю, что Квач не только за мной гнался. Похоже, все дело в кругловском «дипломате»… – сказал Федор.

– С чего ты взял? – насторожился Леонид.

– Смотри: они пришли с оружием и сразу же начали стрелять. Если бы им нужен был сам Круглов, то они бы постарались взять его живым. Значит, им был нужен не столько он, сколько то, что у него было. А у него с собой был только его чемодан, с которым он не расставался, и в нем, как он сказал, были деньги и какие-то счета… А если это не его деньги? И их хозяин послал за ними?

– Вполне возможно… – согласился Леонид. – Но тогда это тем более означает, что если через тебя будут искать эти деньги, то домой тебе нельзя…

Сказав это, Леонид вдруг подумал и о другом последствии их расставания – они ведь с Есенией останутся один на один с предположить можно чьим агентом, в чужой стране, и не будет никого рядом, кто бы мог им помочь, если что… Леониду от этой мысли стало не по себе. Он подавленно замолчал.

А Федор ответил ему так, что внес еще большую тревогу в мысли Леонида:

– Это означает, что за нами пойдет охота со всех сторон – и от Квача с его дружками, и от милиции, – сказал он. – Смотри: был убит подполковник ФСБ, находящийся «при исполнении», да еще после его убийства исчезло два человека – Есения с Филиппом, а поскольку они кадры ценные, то их уже будут искать на всех уровнях, и МВД, и ФСБ. Так что ничего не попишешь, придется вам всяко уходить за границу, а я здесь как-нибудь выкручусь. Я давно подумывал вернуться на дедову пасеку, там меня никто никогда не найдет…

– Кстати, а куда это ты ходил? – спросил Леонид, вспомнив, что не узнал, где Федор пробыл почти пять часов и вернулся уже в полной темноте, когда и дед, и Есения уже начали нервничать.

– Да смотрел я эту узкоколеечку… – ответил Федор. – Так и не понял, откуда она и куда идет. Видимо, все ж таки придется на дедовом снегоходе добираться в Абакан к Филиппу.

– Слушай, Федор, я думаю, что нужно позвонить Сереге. Если ты с нами не поедешь, то боюсь, что мне одному с ситуацией будет не справиться…

– Ты про что? – не понял Федор.

– Да не нравится мне этот Филипп, совсем не нравится… Как бы нам от него по пути оторваться? Ведь неизвестно, куда он нас так настойчиво зазывает… Я вот что думаю, надо его в Абакане выспросить о планах. Рассказать ему о сыне, попросить где-нибудь, уже за границей, пересечься с нашим другом, который привезет нам Лёню. А, как ты считаешь?

– Так он тебе о своих планах и доложится! – усмехнулся Федор.

– А мы можем сказать, например, что без сына никуда не поедем, – предложил Леонид. – И если он на наше требование согласится, то должен же он будет где-то назначить нам встречу с Серегой. А тот что-нибудь обязательно придумает, он у нас – голова, и связи у него – будь здоров! Если мы объегорим Филиппа, то сможем уехать, куда захотим.

– А кто вам это все оплатит? Он же берет на себя расходы по переходу через границу, – спросил Федор.

– Прости, Федор, я тебе не сказал, – придвинувшись к нему ближе, прошептал Леонид. – У меня есть с собой свои деньги, да и в «дипломате», судя по весу, сумма тоже не малая… Надо, кстати, как дед куда-нибудь уйдет, полюбопытствовать, что же там внутри.

– Интересно, а как ты эту сумму собираешься провезти через границу?

– Часть провезу официально, а часть, видимо, придется спрятать…

– Китайцы тебе не дураки… – усмехнулся Федор. – Хотя среди «челноков» и может прокатить. Ладно, давай спать, утро вечера – мудренее…

– Спокойной ночи, – вздохнул Леонид и нехотя повернулся на бок.

Он еще долго слушал, как в темноте разливались рулады храпа Григория Тарасовича, к которому прибавилось мерное посапывание уставшего за день Федора, и все думал, думал, что же он будет делать… Как только Федор их покинет, все ляжет на его, Леонида, плечи. Поддержки ждать будет неоткуда, а способностями он обладал только в своем, бухгалтерском деле – героя Стивена Сигала или Брюса Виллиса из него никогда не получится. С этой прискорбной мыслью он и уснул.

Глава девятая

После того, как дворника Кондратюка всю ночь «раскручивали», выяснилась масса новых деталей, связанных с таким безобидным на вид ученым секретарем. И совсем не «Дети Сварога» вызыывали сейчас негодование Визорина, этой вонючей организацией он займется потом, самое поганое было то, что Кондратюк оказался резидентом чьей-то разведки, а, судя по тому, что стажировался он в Канаде, можно было предположить, на кого он работает. То, как он умело скрылся с места происшествия, говорило о его немалой опытности, а ведь был же когда-то, судя по характеристике, тихим киевским пареньком…

Накануне Кондратюка чуть не перехватили, соседка заметила, как он входил в свою квартиру на Воронина, но пока милиция звонилась, а потом взламывала дверь, он смог каким-то образом уйти через окно, причем, что удивительно, с четвертого этажа, и опять исчезнуть в неизвестном направлении.

Да, за столько лет пребывания в институте такой кадр, наверное, мог переправить на Запад немало важных научных секретов. Из разговора с директором Института репродуктивной генетики Вахрушевым выяснилось, что именно Кондратюк был инициатором и организатором проведения конференции по трансплантологии, значит, зачем-то ему это понадобилось. И скорее всего, он не случайно оказался рядом с Кругловым, когда на того напали, а потом вместе со своим сообщником вывез из института его «дипломат», а может, и Вербицкую тоже, следы которой до сих пор нигде не были найдены. Ее исчезновение очень встревожило Москву, и это еще мягко сказано. Сюда уже прилетела правительственная комиссия, а Визорину было дано недвусмысленное распоряжение с самого верха, в контексте которого прозвучало, что если не удастся получить Вербицкую живой, то лучше ей тогда и не жить вообще, так же как и тем, кто ее упустит… Наверху уже не сомневались, что ее будут пытаться вывезти за границу, поскольку она обладала настолько ценными сведениями, что любая информированная об этом иностранная разведка сделает все, чтобы ее заполучить. Были предприняты всевозможные меры, чтобы это предотвратить: фотографии Кондратюка и Вербицкой были срочно размножены и переданы по электронной почте во все аэропорты и на железную дорогу, задействованы дополнительные люди. Пути, по которым беглецы могли предположительно пробираться за границу, сейчас спешно просчитывались. Анализируя ситуацию, Визорин со своими подчиненными остановился на том, что в западном направлении те вряд ли будут уходить – слишком большое расстояние до границы, да и охраняется она не в пример другим. А на Восток они могли идти в трех направлениях – либо в Монголию, либо в Китай, либо на Аляску, хотя туда было дальше всего. На крайний случай были предупреждены сотрудники Красноярска, Владивостока, Петропавловска-Камчатского, Магадана и Благовещенска.

Кроме неприятностей вокруг убийства Круглова и исчезновения Кондратюка и Вербицкой начали всплывать другие, не менее неприятные факты. Недаром говорят – пришла беда, открывай ворота… Оказалось, что с покойным Кругловым все обстояло гораздо хуже – поступили сведения, заставившие по-другому взглянуть на смерть начальника по режиму объекта «Озерный», погибшего якобы при исполнении… И от этих сведений дело распухало на глазах как снежный ком, обрастая новыми и неприятными деталями, показавшими, что у Круглова рыльце в пушку, да еще в каком! Моментально всплыли в новом свете события, происходившие в Озерном: смерть подчиненного Круглова – Николая Первачева, совпавшая с побегом сына Вербицкой, кровавая разборка вокруг рудника…

Утром Визорину доложили, что в кабинете Круглова в Озерном раздался взрыв такой силы, что разворотило полкрыла административного здания, имеются жертвы. Чудом остался жив полковник Сазонов, прибывший на смену Круглову. Спрашивается, кто и что пытался закамуфлировать этим взрывом? А два часа назад поступили сведения, что программист научного комплекса – капитан Евгений Шкирятов – во время работы с базой данных обнаружил по оставленным им неприметным «якорям», что кто-то входил в глобальный компьютер и скопировал с него большой объем информации, связанный с ППРГСН.

Прикинув по времени, Шкирятов вспомнил, что за несколько минут до этого в тот день в компьютерный зал с проверкой спускался сам Круглов, после посещения которого Шкирятов неожиданно уснул, чего с ним никогда не случалось во время работы. Поковырявшись в «электронных мозгах» головного компьютера, Шкирятов нашел запись о выполненной команде по очистке воздуха от постороннего газа, и понял причину своей сонливости.

Копирование информации, взрыв в кабинете, отъезд на конференцию и исчезновение там Вербицкой – все это было этапы тщательно спланированного Кругловым побега из Озерного вместе со сведениями государственной важности. Однако, видимо, он чего-то не учел и погиб от рук неизвестных лиц, личность которых устанавливается. А сведения, которые Круглов вывез с секретного научного комплекса, скорее всего, попали в руки Кондратюка и его сообщника, личность которого тоже выясняется.

Сейчас вообще шерстили всех, кто был так или иначе задействован на конференции. Из аккредитованных представителей прессы опросили почти каждого, не удалось найти только двоих. В редакции «Обновленной Сибири», от которой эти журналисты аккредитовались, про Александра Веселова сообщить ничего не смогли, заявив, что, скорее всего, это был внештатный сотрудник, работающий для газеты на общественных началах. А второй – их сотрудник – Михаил Воронов, отбыл в Иркутск в командировку. Кстати, пустая машина этого самого Воронова была обнаружена недалеко от института. То ли она была брошена, то ли оставлена специально… Коллеги Визорина в Иркутске ищут Воронова, обещая доставить его в Новосибирск ближайшим рейсом. Нельзя было упускать ни малейшей зацепки в этом деле, иначе у самого голова полетит, а до пенсии оставалось так мало…

* * *

Бурого мутило. Рита заставила его выпить полстакана водки и лечь в постель, но это не облегчило его мук. Он давно так не напивался…

Глядя на перекошенное от похмелья лицо мужа, Рита с тревогой думала о том, что же у него происходит, если он так сорвался.

Обычно Бурый не посвящал ее в свои дела, и ей приходилось о многом только догадываться. Но сейчас она хотела знать наверняка, что у него стряслось, отчего он в последние дни ходит сам не свой, и даже впервые в жизни намедни гаркнул на нее.

Она подумала о Валере, который продолжал кимарить в кухне. Можно было попытаться взять его сейчас, обессиленного и ничего не соображающего и, используя орехово-гастрономический подход, прижать к стенке и «расколоть», выжав из него все, что он знает. Рита не сомневалась, что это у нее получится, тем более, что Валера почему-то всегда побаивался ее, впрочем, как и многих других… Трусоват был парень, и как этого не видел сам Бурый, она не понимала, но вмешиваться не хотела.

Дождавшись, когда Бурый уснул, Рита вернулась в кухню и, растолкав Валеру, налила ему стакан водки, силой заставив его выпить. Того даже передернуло.

Через полчаса она знала все. Задав с десяток уточняющих вопросов, на которые Валера ответил заплетающимся голосом, она вызвала такси и выпроводила Валеру домой отсыпаться, а сама устало опустилась в кресло, переваривая полученную информацию. Мужа нужно было спасать… Прав Копытин, черт с ними, с деньгами, Витек сейчас должен отойти от всей этой истории, пока на него самого не вышли… «Боже мой! Столько людей погибло! – покачала она головой. – А если, не дай Бог, что-нибудь выплывет…»

Встав, она набрала номер телефона знакомой, у которой муж был наркологом, и попросила, чтобы тот приехал помочь снять ее мужу похмельный синдром, де, у него сегодня важные дела, а он вчера сильно перебрал.

Бурый, которого Рита разбудила через полчаса, глянул в ее печально-укоризненные глаза и, решив, что это ее реакция на его пьяную ночь, почувствовал себя последней сволочью. Поэтому он даже не рыпнулся и стоически перенес все мучительные процедуры, которые над ним проделал приехавший на дом нарколог.

Рита все это время сидела непривычно молча, и только разглядывала мужа с каким-то болезненным вниманием, словно впервые видела его.

Когда врач уехал, Бурый, было, попытался сунуться к ней с извинениями, но она решительно отстранила его, сказав, что ему пора ехать на работу.

– Да черт с ней, с работой! – отмахнулся Бурый, пытаясь притянуть жену к себе.

– Витек, ты сейчас поедешь на работу, – упершись ему в грудь руками, сказала Рита. – Подобьешь все свои дела, а потом вернешься сюда и мы с тобой уедем.

– Куда это? – настороженно нахмурился Бурый.

– Отдыхать… Куда угодно… – Рита спокойно выдержала подозрительный взгляд мужа.

– Милая, но я не могу все бросить! – воскликнул Бурый, отводя от нее глаза. – У меня, блин, дела, бизнес, черт бы его побрал! – он попытался примиряюще улыбнуться: – Ну что с тобой? Чего ты так расстроилась? Перепил разок, с кем не бывает! Обещаю, что больше ты меня в таком виде не увидишь.

– Не увижу, – серьезно кивнула Рита, не ответив на его улыбку, – потому как я тебя тогда просто сама придушу… Моему сыну отец-алкаш не нужен!

– Ну так уж сразу и алкаш… – обиделся Бурый.

– Теряем время! – резко оборвала его Рита. – Давай, собирайся: ты – на работу, я – в турфирму, вперед!

Бурый посмотрел на жену, обескураженный ее непривычной суровостью, и, решив с ней не спорить, пошел в комнату одеваться. В конце концов, Ритуля была права – утром должны были вернуться Козак с Квачом, нужно их будет подробнее порасспросить, как там все было…

Рита, дождавшись отъезда мужа, тоже собралась и поехала в турфирму, через которую они уже не раз летали на отдых в теплые страны.

Бурый, приехав на работу и кивнув улыбнувшейся ему Галюне, прошел в свой кабинет и сразу же набрал номер Козака.

– Ты где? – спросил он, услышав его голос.

– Через десять минут можем быть у офиса, – ответил тот.

– Позвони мне снизу, как подъедете, – приказал Бурый. – Наверх не поднимайтесь – я сам спущусь. Поедешь за мной следом, где-нибудь остановимся, погутарим.

– А что, что-нибудь еще случилось? – напрягся Козак.

– Ничего пока не случилось, – успокоил его Бурый. – И нечего каркать!

– Понял, не буду…

– Галюня! – позвал секретаршу Бурый, нажав кнопку селектора. – Кофе мне, быстро и побольше!

– Сей момент! – тут же отозвалась та. – Коньячку плеснуть?

– Ни в коем случае! – Бурого передернуло. – Принеси лучше аспирину, если есть.

– У нас как в Греции – есть все! – весело объявила Галюня.

«Вот трещотка!» – беззлобно усмехнулся Бурый, потирая рукой ноющий затылок.

Через несколько минут Галюня вошла в кабинет, неся на подносе дымящуюся чашку с кофе и стакан, в котором шипела и брызгалась бешено метавшаяся по воде таблетка аспирина.

– Поправляйтесь! – улыбнулась Галюня, поставив поднос перед Бурым и понимающе окидывая опухшее лицо шефа.

– Спасибо, – вздохнул тот и, взяв стакан, с отвращением влил в себя лекарство.

Когда Козак отзвонился ему снизу, Бурый вышел из кабинета, сказав секретарше на ходу:

– Я ненадолго, через час буду. Всех отсылай к едрене-фене. Да… и закажи к вечеру большой букет красных роз…

– Для Маргариты Ивановны? – уточнила Галюня.

– Любопытная, – усмехнулся Бурый. – Смотри, чтобы нос на базаре не оторвали…

Выйдя на улицу, он нашел взглядом джип Козака и, едва заметно кивнув, сел за руль своего «мерседеса».

Тронувшись с места, он поехал в сторону от центра, на одну неприметную улицу, вдоль которой тянулись кооперативные гаражи. Там можно было остановиться, не привлекая ничьего внимания, и спокойно поговорить.

Прибыв на место, Бурый заглушил мотор и подождал, пока Козак перейдет к нему в машину.

– Здорoво! – протянул ему руку Козак, плюхнувшись рядом на сиденье.

– Здорoво! – отозвался Бурый, глядя перед собой и не отвечая на предложенное рукопожатие. – Ну, рассказывай, что вы там наваляли!

Козак сжал губы, убирая отвергнутую руку в карман, но, сдержавшись, стал подробно излагать ход событий, как он их понимал.

Бурый молча слушал его и наливался глухим раздражением. Даже ему, никогда не участвовавшему непосредственно в подобных разборках, было понятно, что пацаны повели себя, как последние отморозки, за что и поплатились жизнью, и его, Бурого, наказали на деньги, не выполнив задания.

– А как же ты сам остался жив? – спросил он у Козака, бросив на него подозрительный взгляд. – Ну, Квач – понятно, он на улице в машине сидел, а ты-то как от пули ушел, если там такие асы были?

– Задержался в кабинете… Васька пошел к ребятам, я кровь секретарши подтирал, а то она протекла бы в коридор. Я же не думал, что там все так быстро получится. А потом уже поздно было… Все произошло слишком быстро…

– А Ваське поручить пол подтереть ты не мог? – саркастически спросил Бурый. – Может, если бы ты вместо него пошел, так все бы по-другому обернулось, может, и ребята твои не все тогда полегли бы?

– Ты на что намекаешь?! – заиграл желваками Козак. – Что я их под пули подставил, а сам отсиделся?

– Ну примерно так, – зло сощурив глаза в ответ, сказал Бурый. – А ты попробуй, докажи обратное! Ты пошел главным и должен был руководить ходом всей операции, а у тебя сначала твой Васек в секретаршу сдуру палит, а потом остальные прут на рожон, и понятное дело, нарываются на отдачу. Я же говорил вам: не на лоха идете, мать вашу, а на профессионала! Неужели нельзя было тихо выйти на Круглова, сообразить, что к чему, а уже потом стрельбу поднимать?! Зачем мы вообще вам фээсбэшные удостоверения выправляли? Покрасоваться? Нет, не для этого, а чтобы вы могли пройти тихо и без шума там, где другие не пройдут, а вы что устроили?! Шмон на всю Сибирь!

– Ты мне морали не читай! – вскипел вдруг Козак, ощерившись, а потом тише, сквозь зубы, добавил: – Тебя там не было, а что получилось – теперь не исправишь. Это мои люди погибли, а не твои, и мне еще их семьям что-то объяснять надо будет. Так что, давай, договоримся так – ты рассчитываешься с нами, и полюбовно разбегаемся в разные стороны!

– Рассчитываюсь?! – тоже взорвался Бурый. – Да ты вообще ох…ел!!! За что я буду с тобой рассчитываться?! Ты дело сделал?! Где мои деньги, за которыми ты ездил? Да это ты мне еще должен, понял! И верни то, что тебе Валерка в Новосибирске дал, у тебя не было там расходов!

– А кто мне расходы возместит за лобовое, которое какой-то придурок высадил, да еще Квача чуть не замочил? – Козак вроде как даже заскучал, задавая этот вопрос нарочито спокойным голосом. – А колесо простреленное кто оплатит? Оно тоже не копейку стоит, да и хорошо, что я успел его поменять до прибытия ментов, а то… Короче, Бурый, давай, не будем кипятиться, а разойдемся по-хорошему. Согласен, не выполнили мы твоего задания, но мы старались, видит Бог. Ребята, вон, жизни лишились. Так что, давай, договоримся: то, что Валерка мне передал – я у себя оставлю, и мы в расчете…

Бурый хотел послать Козака с его «давай, договоримся», но в этот момент у него в кармане запищал радиотелефон. Бурый раздраженно выхватил его, собираясь отключить, но, увидев высветившийся номер, поднес трубку к уху:

– Да, Котов, что тебе? Я сейчас очень занят.

– А я тебя надолго не задержу, – услышал он заплетающийся голос начальника золотодобычи.

– Ты что, пьяный? – Бурый поморщился. – Перезвони, когда протрезвеешь!

– Когда это еще будет! Так что ты трубочку не бросай, как бы хуже не было!

– Ты мне угрожаешь?! – Бурый оторопел.

– Пока нет, просто хочу с тобой поговорить, – ответил Котов, тщательно выговаривая слова.

– Ну, слушаю тебя, – устало произнес Бурый. – Только давай по-быстрому!

– У меня проблемы, Виктор!

– А у кого их нет? – с раздражением перебил его Бурый, не желая сейчас выслушивать о чужих бедах.

– А в моих проблемах виноват ты! – вдруг зло выпалил Котов.

– Здрастьте! Это с какой стати? – удивился тот.

– А с такой! Из-за того, что там твои архаровцы натворили… сам знаешь где, меня теперь снимают с работы. Меня: ветерана труда, орденоносца! Причем, дай Бог, чтобы просто сняли, а то ведь следствие еще идет…

– Ну и что ты от меня хочешь? Чтобы я тебя к себе на работу взял? – с усмешкой спросил Бурый. – Так мне молодые нужны, а тебе, извини, в тираж пора. Без своей должности ты мне неинтересен.

– Во-во, я так и думал! – со злостью прошипел Котов. – Все люди – суки, добра никогда не помнят! А мало я тебе помогал?! Теперь меня выкинут на пенсию, как жить буду?!

– Да ты из себя казанскую сироту-то не строй! – разозлился в свою очередь Бурый. – Ты только от меня одного столько поимел, что можешь припеваючи жить на шикарной вилле где-нибудь в Италии.

– Ну, на виллу у меня, может, и хватит, а вот, чтобы жить на ней припеваючи – капиталец нужен. Может, подсобишь будущему пенсионеру по старой дружбе, как говорится, на посошок?

– Да откуда? – усмехнулся Бурый. – У меня у самого сейчас крутой прогар везде…

– Ну, тогда смотри… – недобро сказал Котов. – Не хочешь подсобить, так и мне незачем тебя особо выгораживать…

– Где это ты меня выгораживать собрался? – насторожился Бурый.

– Ну как же… – изобразил удивление Котов. – Я ведь могу намекнуть кое-кому от кого та «комиссия» прилетала, да и первые трупы, похоже, из твоей же обоймы…

Бурый подобрался и вкрадчиво заметил:

– Если ты меня сдашь, так и сам же на соседние нары присядешь…

– А нар у тебя в этом деле не предвидится, – возразил с усмешкой Котов. – Вышачок… как пить дать, вышачок тебе припаяют. А за меня ты не беспокойся – я человек аккуратный, сдам тебя так, что ни одна сволочь не догадается, откуда ветер дует, даже ты…

– Ну, во-первых, вышачки у нас сейчас отменены, а во-вторых, если бы и приводились в исполнение, то это не такое быстрое дело, – сказал Бурый. – Так что времени у меня хватило бы подсуетиться, чтобы и ты «присел» со мной рядом… – потом, уже приняв решение, он сменил тон и посетовал, вроде как с укоризной: – Но что-то у нас с тобой, Котов, разговор нехороший получается. Мы с тобой старые знакомые и обижать друг друга нам не к лицу…

– Вот это правильно – и не обижай! – обрадовался Котов.

– Ну и сколько же ты хочешь? – устало спросил Бурый.

– Да всего ничего: один ма-а-аленький, зелененький лимончик… – ответил Котов и засмеялся: – Люблю недоспелые цитрусовые.

– От целого, да еще зеленого тебя может и пропоносить, – заметил Бурый, внутренне закипая.

– Ничего, у меня желудок крепкий, выдержит! – заржал Котов.

– А мне негде тебе целый лимон взять, – сказал Бурый. – Давай, хотя бы напополам его разрежем и сахарком присыпем.

– А что за сахарок будет? – заинтересованно спросил Котов.

– Моя тачка… Перекрасишь в белый цвет, чем тебе не рафинад?

– А сам на чем ездить будешь? Неудобно как-то без колес тебя оставлять, – сделал вид, что застеснялся Котов.

– Не боись, не обезножу, – успокоил его, усмехнувшись, Бурый. – Только подождать тебе придется, мне еще нужно твою половинку от чего-то отрезать…

– Даю тебе сутки, – быстро сказал Котов. – А потом – не обессудь!

– Суток мало! – попытался возразить Бурый.

– Сказал – сутки, значит – сутки, и не торгуйся, не на базаре, – оборвал его Котов. – Я тебе завтра позвоню в это же время, – и он отключился.

– Бл…дь! Сука! Ну, обложили! – Бурый в ярости откинулся на сиденье, забыв о сидящем рядом Козаке.

– Проблемы? – спросил тот тихо. – Может, помочь?

Бурый резко повернулся к нему:

– Ты мне уже в Энске помог, помогальщик, мать твою!

– Ну смотри, было бы предложено, – пожал плечами Козак. – Я тебе по дружбе предлагаю. Без денег… в компенсацию за моральный ущерб…

– Тот ущерб уже не компенсировать! – махнул рукой Бурый, неожиданно успокаиваясь.

Решение он принял еще во время разговора с Котовым. Что-что, а шантажировать себя он никому не позволит! К тому же Котов не из тех, кто наедается, наверняка захочет годами тянуть с него. Перспектива всю жизнь находиться в подвешенном состоянии Бурого не грела.

– Ты понял, кто звонил? – спросил он у Козака.

– Понял, – кивнул тот. – Котов – личность известная.

– Да? – удивился Бурый. – Сталкивался, что ли?

– Было дело… – уклончиво ответил Козак. – Потому с особой ответственностью отнесусь к делу.

– Так что, действительно, без гонорара его сработаешь? – вроде как невзначай поинтересовался Бурый.

– А Валеркин кусок оставляешь мне? – задал встречный вопрос Козак.

– Оставляю, черт с тобой! – кивнул Бурый.

– Тогда ничего больше не надо. Есть какие-нибудь пожелания?

– Нужно продумать, как это сделать, чтобы все было чисто, – задумчиво сказал Бурый. – Очередного прокола я не потерплю, но и тянуть нельзя – у нас всего только сутки.

– А тут мудрить нечего. Где ты с ним обычно встречаешься? – спросил Козак.

– В бане или в ресторане, – ответил Бурый, не понимая, к чему тут клонит.

– Вот и назначь ему завтра встречу в ресторане, вроде как деньги лично передать и обмыть по-дружески.

– Это еще зачем? – удивился Бурый. – Да у меня водка в рот не полезет с ним пить…

– А никто и не предлагает, ты, главное, сиди и жди его в ресторане, да так, чтобы все видели, что ты ждешь друга…

– Ну?…

– А мне сообщишь точное место и время вашей встречи… Мы его с Квачом проводим…

– Зачем? – удивился Бурый. – Как потом убирать будете после нашей встречи? На меня же сразу упадет подозрение…

– А встреча не состоится… – Козак, скрывая усмешку по поводу непонятливости Бурого, отвел глаза. – И ты по этому поводу попереживаешь, а потом, безутешный, поедешь домой.

– А… – сообразил Бурый. – Вы его по пути?… Годится! Только осторожней, не проколитесь в этот раз, а то доедет, устроит скандал по поводу денег. Убирать его придется все равно, но после шума труднее будет отвести от себя подозрение.

– Не волнуйся, Бурый, на сей раз все будет путем! – твердо пообещал ему Козак.

– Ну тогда ладно! – повеселел Бурый. – Расходимся, а насчет места и времени я тебе завтра сообщу после разговора с Котовым. Да! – остановил он вылезающего из машины Козака. – Купи в магазине ма-а-аленький зеленый лимончик и вставь Котову в задницу… на прощание, он так любит недоспелые цитрусы…

– Сделаем! – хмыкнул Козак. – В конце концов, менты – тоже люди, будет им приятный сюрприз – лимон к чаю…

Глава десятая

На следующий день Григорий Тарасович разбудил их рано – за окнами была еще сплошная темень.

Леонид, чувствуя, что глаза его никак не хотят просыпаться, нехотя побрел в сени к рукомойнику с ледяной водой.

Есения в это время помогала старику с завтраком, который был даже на взгляд Леонида чересчур обильным, но видимо, хозяин придерживался традиционной точки зрения, что «утренняя заправка» – это топливо на весь день.

Допив свой круто, до черноты, заваренный чай, Григорий Тарасович сказал, отдуваясь и отодвигая от себя пустую кружку:

– Пойду-ка я, затоплю вам баньку.

– Вот это здорово! – обрадовался Леонид.

– Действительно, здорово, помыться очень хочется… – поддержала его Есения и, уловив заинтересованный взгляд Леонида, слегка покраснела.

– Я тебе помогу, – очарованный ее постоянным и каким-то девическим смущением, предложил он, чем вызвал усиление румянца у нее на щеках.

Есения поспешно вышла из-за стола, схватила что-то и убежала на кухню. Григорий Тарасович, остановившийся у порога, бросил на Леонида внимательный взгляд.

«Только этого не хватало! – внутренне сжался Леонид. – Не дай бог, догадается, что никакие мы не муж и жена, и доложит об этом своему племяннику…»

– Не надо бы Есении сейчас в баню, – сказал Федор, когда Григорий Тарасович вышел.

– Почему? – удивился Леонид.

– Скинуть может… – коротко пояснил тот и, поднявшись, понес свою тарелку на кухню.

После этого, он молча оделся, взял лыжи и опять куда-то ушел.

Леонид помог Есении доубирать со стола и сел в кухне на лавку, глядя, как она привычными отработанными движениями принялась мыть посуду. По договоренности с Григорием Тарасовичем Есения все-таки взяла на себя готовку обеда.

Чувствуя неудобство от того, что они, действительно, доставляют старику лишние хлопоты, Леонид вызвался помочь чистить картошку. Срезая с картофелин закручивающиеся спиралью очистки, он украдкой поглядывал на Есению. Разговор у них почему-то не клеился. Так обычно бывает, когда люди давно не виделись, и у каждого столько всего накопилось, что самым сложным оказывается выбор, с чего начать. А задавать банальный вопрос: «Ну, как ты жила все эти годы?», у Леонида язык не поворачивался. Поэтому диалог у них долго крутился вокруг малозначащих вещей, от рецептов быстрейшего приготовления тушеного мяса, если его отбить и вымочить в уксусе, до погоды.

Есения первая не выдержала такого разговора и, опустив нож, которым она разделывала мясо, спросила Леонида о том, что ее волновало больше всего:

– Как тебе наш сын?

Леонид несколько секунд молчал, не зная, как коротко ответить на такой сложный вопрос. Ему казалось, что обсуждать подобные темы среди грязной картошки и мяса нельзя, для этого должны быть соответствующие место и атмосфера.

– Сын, он сын и есть! И этим словом все сказано… – наконец, сказал он и выразительно посмотрел на Есению.

Есения отвела подозрительно заблестевшие глаза и сморгнула, отчего по ее щеке тут же побежала прозрачная слезинка.

Леонид вскочил:

– Ну что ты! Не надо! Зачем же плакать?

Он попытался взять Есению за руку, но она убрала ее за спину, прошептав:

– Ты запачкаешься…

– Да наплевать мне на это! – воскликнул он и, не обращая внимания на то, что ее руки были, действительно, выпачканы мясным соком, обнял Есению, прижимая ее к своей груди. – Главное, ты не плачь. Сын у нас – замечательный, и сейчас он у моего друга, в надежном месте. Мы еще будем с ним вместе…

– Я так по нему соскучилась!.. – прошептала она, зарываясь лицом в рубашку на его груди.

«А по мне?» – захотелось спросить ему, но он промолчал, боясь спугнуть Есению такой прямотой, и только легонько поглаживал ее по спине.

– Ничего, все пройдет, мы с тобой выберемся отсюда, и Лёня будет с нами, – утешал он ее, чувствуя, что Есения с трудом сдерживается, чтобы не заплакать всерьез.

– Как ты себе это представляешь? – спросила она, поднимая лицо и глядя с надеждой на Леонида.

– Попрошу друга привезти Лёню к нам…

– Куда?

– Туда, где нас уже не найдут…

– И ты знаешь такое место?

– Доверься мне! – сказал Леонид, и в этот момент сам поверил, что у них все будет хорошо, только надо будет посоветоваться с Сергеем для осуществления этого «хорошо».

– Я тебе верю! – просто сказала она и, отодвинувшись, снова взялась за нож, а Леонид вернулся к своей картошке.

Наконец, дочистив ее, он встал:

– Я отлучусь ненадолго…

Есения кивнула.

Войдя в комнату, Леонид направился к своему рюкзаку, стоящему в углу. У него возник план, как немного успокоить Есению. Вытащив из рюкзака спутниковый телефон, он оделся и, спрятав телефон под куртку, вышел из комнаты. Пройдя по просторным сеням, он открыл дверь на двор, и чуть не столкнулся на крыльце с Григорием Тарасовичем.

Отступив в сторону, он уступил старику дорогу.

– А ты куда? – спросил его Григорий Тарасович.

– Пойду, пройдусь.

– Мое дело, конечно, сторона… – посмотрел на него старик, – но тебе я бы не советовал отходить далеко от дома. Это Федор – бывалый в лесу человек, сразу видно, а ты житель городской, пропадешь – ищи тебя потом…

– Да я, вон, к озеру схожу и обратно, – успокоил его Леонид. – Хочется подышать свежим таежным воздухом…

– Ну, ну… – хмыкнул Григорий Тарасович и пошел в дом.

Леонид, чуть ли не вприпрыжку сбежал с крыльца и, пройдя двором, расчищенным от снега, озадаченно остановился у кромки целины. Стало понятно, почему дед хмыкнул – пройти к озеру пешком не представлялось возможным – провалишься по пояс, нужны были лыжи. Но Леониду, во избежание лишних вопросов, не хотелось возвращаться в дом за ними, поэтому он просто пошел к дальней постройке, над крышей которой курился дымок. Подойдя поближе, он понял, что это была баня, которую готовил для них Григорий Тарасович. Обойдя ее вокруг, он увидел свежевырубленную полынью, видимо, озеро здесь подступало к самому хутору.

«Дед, наверное, хочет, чтобы мы после бани окунулись в эту прорубь, прямо полный сервис», – подумал он и, представив сие удовольствие, передернулся – на улице было морозно.

Оглянувшись на дом, из которого пока никто не появлялся, Леонид присел на поленницу, сложенную у задней стены бани, и вытащил из-за пазухи телефон. Разобравшись в кнопках, он медленно набрал номер Сергея – память на цифры у него была профессиональная.

– Серега… – только и мог он сказать, услышав неожиданно близкий голос друга.

– Ленька!!! – обрадовался тот. – Ты где?!

– Я в Сибири, Есения уже со мной…

– Не может быть! – вырвалось у Сергея. – Ну ты и молоток! А тут петелечки затягивают, все еще ищут и тебя, и сына… Как же тебе это все-таки удалось?

– Федор помог. Как там Лёня? – спросил Леонид.

– Хочешь с ним поговорить? – неожиданно предложил Сергей. – Он тут рядом.

– Рядом? Нет, погоди, я перезвоню тебе минут через пять, хорошо? Никуда его не отпускай, слышишь?

– Слышу… – озадаченно откликнулся Сергей.

Леонид, отключив телефон, помчался к дому. Взбежав на крыльцо, он рванул дверь и, торопливо отряхнув снег с валенок, пошел прямиком на кухню, где Есения возилась с обедом. Григория Тарасовича видно не было, видимо, он был у своих питомцев.

– Есения, вытри руки и пошли прогуляемся, – сказал он.

Она удивленно повернулась к нему.

– Пойдем, говорю. Одевайся быстрее.

Ничего не понимая, она сполоснула из чайника руки над миской с очистками и пошла следом за Леонидом, который уже держал ее куртку. Пока она застегивалась, он присел перед ней и по очереди натянул ей на ноги валенки.

Выйдя на крыльцо, Леонид внимательно огляделся – Григория Тарасовича по-прежнему нигде не было видно.

– Пойдем, – он взял Есению за руку и повел ее к бане.

Откуда-то налетел Славка и стал с игривым лаем прыгать вокруг них, загораживая им проход.

– Псина, не приставай! – отмахнулся от него Леонид.

Собака отскочила в сторону и замерла, обиженно опустив только что дружелюбно вилявший хвост.

– Куда ты меня тащишь? – поинтересовалась Есения. – Что за спешка?

– Пока никто не видит… – озираясь, ответил Леонид.

Он завел ее за баню и усадил на дрова. Есения в ожидании посмотрела на него. Леонид достал из-за пазухи телефон и набрал номер Сергея.

Когда в трубке раздался его голос, он коротко попросил:

– Позови…

– Ага, сейчас, – моментально сообразил Сергей.

Леонид почувствовал волнение. Он посмотрел на Есению, которая, уже догадываясь, кого пошли звать, привстала, глядя на Леонида большими тревожными глазами.

– Алё, – послышался в трубке голос Лёни.

– Здравствуй, сынок, – сказал Леонид. – Я тебе сейчас дам маму.

Есения буквально вырвала из рук Леонида трубку.

– Лёнечка, сыночек… – простонала она, услышав голос сына, и вдруг заплакала, опустив трубку в ослабевшей руке.

Леонид обнял Есению и, забрав у нее трубку, спросил:

– Сынок, у тебя все хорошо?

– Все нормально. Что с мамой?

– С ней тоже все нормально. Плачет…

– Почему?

– От радости, – пояснил Леонид. – Сынок, скоро мы будем все вместе. Позови дядю Сережу.

Когда Сергей взял трубку, Леонид коротко описал ему обстановку.

– Так… – протянул Сергей. – Договаривайся с этим твоим Филиппом, что я привезу Лёню. Так, по крайней мере, будет хоть одна точка соприкосновения, а там «будем посмотреть»… А ты откуда, кстати, звонишь?

– Из лесу, вестимо. По трофею…

– Не понял, но это потом. Позвони, как договоритесь, я приму меры со своей стороны.

– Хорошо, пока! – сказал Леонид, отключая трубку и засовывая ее в карман.

Есения плакала, уткнувшись Леониду в грудь.

– Успокойся, родная, ну что ты!

– Я сейчас… это пройдет, просто нервы не выдержали, – сказала она, вытирая слезы и, взглянув снизу вверх на Леонида, вдруг привстала на цыпочки и крепко поцеловала его своими, солеными от слез, губами.

Это был их первый поцелуй после встречи. Леонид потрясенно замер, ощутив прикосновение ее подрагивающих губ. В следующую секунду он, задыхаясь от распиравшей его нежности, уже покрывал бешеными поцелуями ее лицо.

За этим занятием и застал их вышедший из дома Григорий Тарасович, который, видимо, решил проверить баню.

– Бог в помощь! – сказал он, с доброй усмешкой глядя на целующуюся парочку.

Есения, став пунцовой, отодвинулась от Леонида и, развернувшись, поспешно пошла к дому. А Леонид, двинувшись за ней следом, не нашел ничего лучшего, как поблагодарить старика, буркнув: «Спасибо».

– В доме места много, чего на улице-то морозиться? Губы потрескаются… – со смехом намекнул ему в спину Григорий Тарасович.

Леонид взбежал на крыльцо.

Есения оказалась на кухне, и как была – в куртке и валенках, стояла у плиты, что-то сосредоточенно помешивая в чугунке.

– Очень неудобно получилось, – тихо сказала она, не поднимая глаз, когда Леонид вошел в кухню.

– Ты не права, во всех отношениях получилось замечательно, – возразил Леонид, подходя к ней. Сняв с нее куртку, он обхватил ее за плечи, обтянутые свитером, и поцеловал где-то за ухом. – Не забывай, что и Филипп, и Григорий Тарасович должны быть убеждены, что мы с тобой муж и жена.

– Но в баню я идти с тобой не готова, – сказала она, вспомнив разговор за завтраком. – Федор ведь знает, что мы с тобой не…

Леонид расстроенно помолчал, а потом, вздохнув, предложил:

– Попросись у Григория Тарасовича сходить помыться до нас, скажи – жара тебе сейчас противопоказана, что, кстати, недалеко от истины. А мы с Федором попариться захотим…

– Хорошо…

Федор вернулся на хутор, когда они уже обедали.

Помыв руки и пожелав всем приятного аппетита, он сел за стол и принялся за еду, заботливо придвинутую к нему Есенией.

Григорий Тарасович, который до его прихода рассказывал о своем житье-бытье здесь, в лесу, замолчал, вопросительно глядя на прибывшего гостя, но тот не отрывал взгляда от тарелки, мрачно поглощая дымящиеся куски мяса с картошкой. В итоге обед завершился в полном молчании.

После обеда Григорий Тарасович ушел по делам, предварительно выложив на лавку чистые полотенца для бани.

Вымыв посуду, Есения направилась к себе в комнату, неожиданно почувствовав себя неважно. Леонид обеспокоенно двинулся за ней следом, но она выпроводила его:

– Извини, я хочу полежать.

Ему ничего не оставалось, как вернуться к Федору. А тот, порывшись в рюкзаке, достал бинт и положил его на полотенце.

Леонид с тревогой посмотрел на него, не поняв для чего Федору бинт, и испугался, не поранился ли тот где-нибудь ненароком.

– Мыться тебя учить буду, – пояснил Федор, заметив реакцию Леонида.

– Бинтом? – удивился Леонид.

– Ничего другого подходящего под рукой нет.

– Да? – Леонид заинтересованно посмотрел на Федора. – Когда начнем?

– Часа через два, на сытый желудок нельзя. Можешь пока поспать, глаза у тебя, вон, после еды совсем осоловели…

– Это мысль! А то дед поднял нас сегодня ни свет ни заря… – согласился Леонид, подходя к печке и забираясь на нее.

– Как сам встает, так и гостей поднимает… Скажи спасибо, что он вообще нас приютил, – сказал Федор.

– Большое ему спасибо! – с чувством произнес Леонид, поудобнее укладывая голову на подушке, а потом опять привстал, вспомнив, что не сказал Федору о разговоре с Сергеем. – Федор, а я с Сергеем разговаривал.

Тот резко повернулся к нему:

– Хочешь, чтобы нас засекли?

– Да ладно, кто тут в тайге кого засечет! Кстати, Сергей одобрил мой план и сказал, чтобы мы ему отзвонились, где состоится встреча. Он готов привезти Лёню, куда мы скажем…

– Я тебе уже высказал свое мнение по этому поводу, – сурово глядя на Леонида, сказал Федор. – Нечего тащить пацана в пекло!

– Но и оставлять его здесь тоже нельзя. Сергей не может вечно его скрывать у себя, он сказал, что и меня, и Леню по-прежнему ищут… Что же ты предлагаешь?

– Поспать тебе перед баней, – буркнул Федор, отворачиваясь.

Леонид послушно закрыл глаза и почувствовал, как его веки вдруг налились липкой, как мед, дремой.

«Все будет хорошо!» – была его последняя мысль перед погружением в глубокий сон.

Он, наверное, мог так проспать до позднего вечера, но Федор растолкал его часа через три.

– Вставай, Лёньша, пора в баню! Есения уже помылась, – сказал он, тряся Леонида за плечо.

Леонид открыл глаза и огляделся. За столом сидела румяная Есения, на голове которой тюрбаном было завязано полотенце, и пила чай с медом.

– С добрым утром! – насмешливо поздоровалась она. – Ну ты и соня, Федор тебя добудиться не мог!

– Как ты себя чувствуешь? – спросил ее Леонид, садясь на печке.

– Ничего, спасибо…

– Давай, давай, не рассиживайся, а то баня выстудится, – поторопил Леонида Федор.

Кряхтя спустившись с печки, Леонид размял мышцы. На печи спать было тепло, но жестковато.

В бане Федор преподал ему урок правильного мытья. Сначала он хорошенько пропарил его, а потом, выведя в обмывочную, разложил на лавке. Обмотав каждый палец бинтом, он густо натер мылом эту своеобразную перчатку и прошелся ею по телу Леонида, одновременно намыливая его и разминая каждую мышцу. Вскоре Леонид лежал в белом коконе из шипящих и лопающихся пузырьков и, прикрыв глаза, прислушивался к своим ощущениям. Пена, постепенно сползая с тела, обнажала кожу, ставшую вдруг очень чувствительной, и Леониду казалось, что он как бы вылупляется на белый свет из какой-то, окружавшей его последнее время, тесной скорлупы.

«Вот оно что значит, когда люди говорят, что заново родились после бани!» – понял он, поднимая свою новорожденную руку. Рука была легкой, почти невесомой и какой-то прозрачной, не в смысле того, что просвечивала, а было ощущение, что она состоит из мелких дырочек, сквозь которые свободно гулял прохладный освежающий ветерок.

Потом Федор щедро облил его из деревянной бадейки горячей водой, смывая пену с тела, и вновь повел в парилку.

Березовый веник, которым он его парил, был густым и душистым. Потряхивая им над лежащим на полкe Леонидом, чтобы подогнать побольше пара к его телу, Федор то ли что-то нашептывал нараспев, то ли, действительно, напевал какую-то песню. Перед глазами у Леонида вдруг все поплыло, стены бани куда-то ушли, а над ним во всю ширь распахнулось черное ночное небо с колючим светом зимних звезд.

«Красота-то какая! Лепота-а-а… – грудь Леонида затопило восторгом, а мысли его потекли медленно и тягуче в ставшей гулкой голове. – Как же это возможно? Я же лежу в бане… Куда делась крыша? И почему мне не холодно?…»

Ему казалось, что он поднимается над баней, и уже видит под собой прогалину среди леса, на краю которой приютился хутор Григория Тарасовича и белело заледеневшее озеро. Сначала он даже испугался, что его унесет куда-то туда, откуда нет возврата, но чем выше он поднимался, тем радостнее становилось у него на душе. Хор, который до этого состоял из разных оттенков голоса одного Федора, вдруг дополнился женскими высокими подголосками, вызывая трепет в душе своим ангельским звучанием. Запели дудки, зазвучали цимбалы, а вот уже и чей-то невидимый барабан начал отбивать ритмичную дробь, напоминающую стук человеческого сердца. С каждым его ударом Леонид все больше отрывался от земли, уносясь в черную бездонную высь. Ему уже не хотелось возвращаться обратно, он готов был бесконечно воспарять все выше и выше. Но неожиданно что-то привлекло его внимание – далеко-далеко внизу вдруг засияли огоньки, разбросанные по огромному темному пространству, словно светлячки на широком лугу. Они разгорались, выпуская из себя тонкие лучики, которые тянулись друг к другу. Наблюдая за ними, Леонид отстраненно подумал, что ткань, ткущаяся из этих переплетающихся лучей, очень похожа на млечный путь. И тут же вспомнил маму.

«Мама, как ты там?» – эта мысль сдернула его с небес и, он полетел вниз, набирая скорость, к несущимся навстречу ему лучам.

«Это души тех, кому я нужен, – вдруг понял Леонид и поразился: – Как же их много!»

И в этот миг осознания все, кроме этого потока света, померкло. Многоголосый хор резко смолк, словно его оборвали, и наступила всеобъемлющая тишина.

«Приземления» Леонид не почувствовал, только ощутил, как световой поток достиг его лица, обдав обжигающей волной, от чего он сразу же ослеп, но его слепота была не черной, а девственно белой. На ней не было ни одного темного пятнышка, за которое можно было бы зацепиться сознанием.

Очнулся Леонид в проруби, куда его бережно опустил принесший туда Федор. В первый момент Леониду показалось, что его положили в кипяток. Он выскочил из проруби, в буквальном смысле, как ошпаренный и, судорожно стряхивая с себя ледяную воду, побежал обратно в баню, оскальзываясь на таявшем под босыми ногами снегу.

Вслед ему несся смех Федора.

Вскочив в баню, Леонид сунулся к бочке с горячей водой и, зачерпывая из нее ковшиком, начал быстро обливать себя, пытаясь согреть тело, исходившее иголками, но этого было мало. Тогда он бросился в парилку и, забравшись на самый высокий полок, растянулся на нем, обмахиваясь веником, где, наконец, почувствовал жаркие объятия пара.

«Воспаление легких можно подхватить после этакой бани!» – думал он, но тело его пело, наполненное непривычной силой и бодростью.

Вернулся Федор и, зайдя в парилку, шутя стряхнул с себя несколько холодных капель на Леонида.

– Заморозишь, черт, хватит мне уже твоей проруби! – воскликнул тот, загораживаясь веником, как щитом.

– Ничего с тобой не станется, только здоровей будешь! – ухмыльнулся Федор. – А в прорубь тебя нужно было окунуть, больно далеко ты улетел…

– Откуда ты знаешь? – насторожился Леонид, считавший, что о его видениях никто, кроме него самого, знать не мог.

– Да тебя с земли-то уже едва видно было, ты вроде, как далекий спутник стал, – посерьезнев, сказал Федор.

Леонид слегка опешил:

– Ты что, хочешь сказать, что я и в самом деле куда-то летал?

– А разве ты этого уже не помнишь? – покосился на него Федор, плеская воду из бадейки на раскаленные камни.

– Я думал, что мне это только показалось… – уже совсем растерявшись, вымолвил Леонид, глядя во все глаза на Федора.

– Может, и показалось… – неожиданно согласился Федор, садясь на полoк ниже Леонида.

– Что значит: может? Люди ведь на самом деле не летают…

– Тебе видней… – насмешливо сказал Федор и тут же переменил тему: – Ну, так что Сергей сказал?

– Сказал, чтобы мы ему позвонили после того, как убедим Филиппа, что без сына в американский рай не поедем. Нужно, чтобы наш шпион заранее назначил встречу где-нибудь на нейтральной территории, тогда Сергей сможет предпринять меры для нашего освобождения.

Федор в сомнении покачал головой.

– Не нравится мне это, очень рискованно! Хотя, может ты и прав, нужно попробовать.

– По крайней мере, так мы сможем выяснить ближайшие планы насчет нас и хотя бы примерный маршрут нашего ухода за границу, – стал перечислять аргументы в защиту своего плана Леонид.

– Надо попросить Григория Тарасовича связать нас с Филиппом, – сказал Федор. – Условие про Лёню лучше ставить отсюда.

– Почему так?

– Чтобы у него было больше времени подготовиться и обсудить это условие со своим начальством.

– А, ну да! – согласился Леонид. – Он же, наверное, ни шагу сделать не может без разрешения… Слушай, а он не может нас просто-напросто «сдать» здесь, если посчитает, что мы слишком многого хотим и с нами чересчур много возни?

– Не думаю… – покачал головой Федор. – Он отрабатывает или зарабатывает свои бабки. В институт ему уже обратной дороги нет, а возвращаться туда, где его дом, без «улова» тоже смысла нет. Нет, он будет крутиться, лишь бы доставить вас в целости и сохранности на место.

– Где только это место?… – задумчиво произнес Леонид.

– Вот это и надо выяснить… Ладно, пойдем, хватит тебе пару на сегодня… Сейчас окачу тебя – и в дом, Есения твоя, поди, уж заждалась.

– Не иронизируй!

– И не думал!

Через пятнадцать минут, с трудом натянув одежду на скрипевшее после мытья тело, они вышли из бани и не спеша направились к дому. Над крыльцом горела лампа, освещая им путь.

Глава одиннадцатая

Визорин внимательно рассматривал парня, который вошел в его кабинет. Вид у того был усталый и несколько помятый, но держался он уверенно, и не отводя взгляда, в упор смотрел на начальника ФСБ.

Визорин кивнул на стул перед своим столом:

– Садитесь, гражданин Воронов.

Губы у парня дернулись, словно он хотел что-то сказать, но потом, видимо, передумав, молча сел на предложенный стул и опять уставился на Визорина.

Начальник ФСБ придвинул к себе запротоколированную «предварительную беседу» с Вороновым, еще раз пробежал ее взглядом и спросил:

– Значит, вы действительно не знаете, куда мог подеваться ваш протеже после конференции?

Парень устало вздохнул:

– Опять… Я не понимаю… Меня уже об этом спрашивали… Да и не был он моим протеже – просто предоставил ему возможность испытать себя в деле.

– В каком это деле он хотел себя испытать? – метнул на него быстрый взгляд Визорин.

Воронов удивился:

– Как в каком? Журналистском, конечно… Если бы он сделал по этой конференции хороший материал, то можно было подумать о дальнейшем сотрудничестве с ним.

– А где вы с ним познакомились?

– Нигде. Он просто позвонил мне на работу накануне. Сказал, что хочет с нами сотрудничать, но опыта у него маловато, и спросил – нет ли какой-нибудь работы для пробы пера? Просил дать возможность осветить какое-нибудь мероприятие. Вот я и подумал об этой конференции, тем более что материал был нужен, а писать самому у меня времени не было – надо было лететь в Иркутск в плановую командировку.

– То есть он должен был написать за вас статью, пока вы были в Иркутске?

– Почему же за меня? – даже обиделся Воронов. – За себя должен был написать, а я бы проверил и передал в редакцию.

– Ну, хорошо, после конференции вы расстались, и куда же этот… – Визорин заглянул в записи, – …Веселов мог подеваться? Вы же, наверняка, обменялись с ним телефонами?

– Нет, телефона у меня его нет, он должен был сам мне позвонить, когда статья будет готова. А куда он делся – я не знаю. Я ведь вообще не был на конференции.

– Как не был? – оторопел Визорин, опять заглядывая в записи. – Вы же аккредитовались…

– Лично я? – Воронов удивленно посмотрел на Визорина. – Я же вам объяснял, что у меня не было времени сидеть на конференции – я улетал в Иркутск. Поэтому я только довез Веселова до института и поехал обратно, но у меня, как назло, машина забарахлила, пришлось оттуда добираться домой и в аэропорт на такси. А моя тачка до сих пор должна стоять у института, если ее не угнали. Не было времени забрать, меня же сразу к вам…

Визорин недоверчиво посмотрел на него. В данных, полученных от администрации института, четко говорилось, что от «Обновленной Сибири» аккредитовалось два журналиста – один лет сорока, другой – постарше.

– Сколько лет Веселову?

Воронов пожал плечами:

– Лет сорок, наверное, я к нему особенно не приглядывался. Да и виделись мы от силы минут тридцать – он приехал к редакции, я передал ему приглашение и бейдж и отвез в Академ, поскольку он уже опаздывал. И все.

– Одного отвезли?

– Одного, а почему вы спрашиваете? – Михаил внутренне сжался: «Что же там произошло? Похоже, они не знают, что это дядя Федор прошел по моему бейджу».

– Так на конференции сказали, что было два журналиста… – Визорин внимательно посмотрел на Воронова.

– Может, Веселов решил меня подстраховать и зарегистрировал, как присутствующего? – предположил Михаил. – Но я его об этом не просил…

Визорин вздохнул: «Был, был там кто-то еще, нужно искать… А к этому журналюге мы, кажется, зря прицепились. Мало ли кто за кого там пишет и подписывает свои статьи… Хотя, проверить, никогда не мешает. Может, этот Веселов кого-то с собой провел, пользуясь отсутствием Воронова? Нет, подозрительный тип какой-то – решил попробовать перо и тут же попал туда, где столько трупов…»

– Ну добро, Михаил…

Визорин поднялся со своего кресла, обошел стол и приблизился к Воронову. Тот тоже встал, внутренне усмехнувшись этому переходу с фамилии на имя. Значит, впереди намечалась какая-то просьба. Как в воду глядел…

– У нас будет к вам просьба: как этот Веселов объявится, так сразу же сообщите нам, хорошо? – и начальник ФСБ по-дружески опустил руку журналисту на плечо.

– Хорошо, – согласился Воронов. – А что случилось? Он что-нибудь натворил?

Визорин посмотрел на Воронова оценивающим взглядом: журналист есть журналист, скоро ведь все равно что-то раскопает и понесет по всему свету. Демократия, мать ее ети! Нужно было бросить этому писаке косточку, чтобы не сильно рылся и был склонен к сотрудничеству.

– В институте произошло ЧП, – понизив голос, сказал он и, упреждая вопрос Воронова, тут же оговорился: – Об этом пока писать нельзя, но позже я сам вас попрошу изложить ход событий для прессы. Так вот, произошло ЧП, и, возможно, ваш коллега мог что-нибудь видеть. Мы теперь пытаемся выяснить – либо с ним тоже что-то случилось, либо он испугался, что увидел лишнего и теперь где-нибудь прячется. А было бы очень лучше, если бы он не прятался, а все рассказал нам.

– Если появится, я дам вам знать, – пообещал Михаил и подумал: «Интересно, будут теперь за мной следить или нет? Надо, на случай, если дядя Федор выйдет на меня, придумать способ предупредить его, что их с Леонидом ищут, хотя они и сами это, наверное, знают… Что же там произошло?».

Визорин проводил взглядом выходившего из кабинета Воронова и потянулся к кнопке селектора:

– Слепаков, зайди!

Но не успел его заместитель войти в кабинет, как на столе у Визорина запищал телефон ВЧ-связи. Визорин нехотя снял трубку. Послушав несколько секунд невидимого собеседника, он сказал: «Есть» и положил трубку на рычаг.

Слепаков в ожидании смотрел на него.

– Приглашают в Москву… – скривившись, как от зубной боли, пояснил ему Визорин. – Разгонять тоску… Чтоб оно все провалилось. Остаешься за меня. Подготовь к моему отъезду все, что есть по этому проклятому делу.

– Когда летите?

– Как только будем готовы, – Визорин резко встал из-за стола и тут же скривился, схватившись за поясницу. – От бл…, чтоб им пусто всем было!

На следующий день Козак с Квачом на битой и обшарпанной «девятке» племянника Квача с утра дежурили неподалеку от дома Котова. Тот на работу почему-то не пошел, видимо, маялся похмельем. Решив на крайний случай удостовериться, что Котов дома, и они его не упустили, Козак набрал номер его телефона и услышал злой и охрипший спросонья голос:

– Але!..

– Пожалуйста Глафиру Сергеевну! – вежливо попросил Козак.

В ответ раздалась тирада по поводу того, что если он, «мудила, не может правильно попасть пальцем в диск, то на хрена ему Глафира Сергеевна, в которую он вряд ли попадет членом. Пусть он сначала потренируется им правильно номер набирать».

Козак, представив себе картину маслом: «Набор телефонного номера членом», едва успел отключить трубку, такой смех его разобрал.

– Ты чего? – уставился на ржущего Козака Квач.

– А наш клиент с юмором! – выдавил из себя Козак сквозь смех. – Почти как Бурый…

– Чего он тебе сказал?

– Да не суть! – отмахнулся Козак. – Короче, он дома, так что сидим и ждем звонка Бурого…

Мороз днем начал крепчать, Квач из экономии на время отключал двигатель и в машине начинался настоящий дубак. Спасал их кофе с коньяком, который утром Козак налил в термос. Окна по краям вскоре начали покрываться морозным узором.

Бурый отзвонился только к шести вечера. Козак с Квачом к этому времени уже успели по очереди сбегать в соседнюю кафешку перекусить. Котов из дома так и не выходил. Бурый позвонил как раз в тот момент, когда Козак сквозь протаянную прогалину в обледеневшем стекле наблюдал в бинокль, как «золотой начальник», сгорбившись, ходил по кухне в стеганом халате и что-то пил стаканами: то ли вновь нагружался водкой, то ли отпаивался водой или рассолом…

– Встреча в восемь, в «Саванне» – не здороваясь, сообщил Бурый и поинтересовался: – Ну, как он там?

– Сидит дома и пьет, – коротко ответил Козак.

– Что пьет?

– Не знаю, отсюда запах не унюхать, – усмехнулся Козак. – Ты не волнуйся, мы его поведем. Все будет путем…

– Не путем, а по пути, – машинально поправил его Бурый.

– Ну и по пути, конечно… – согласился Козак, хмыкнув.

– Не забудь про лимон, – напомнил ему Бурый.

– Не забуду! – успокоил его Козак, а сам про себя подумал: «Дался ему этот лимон, в качестве каламбура это еще прокатит, а в действии… Хотя, черт его знает, потом обзовут нас „лимонными киллерами“, будет свой неповторимый почерк…»

Отключив трубку, он повернулся к Квачу:

– Дуй в гастроном!

– Зачем?

– За лимоном, маленьким и зеленым, Бурый приказал…

Квач с недоверием посмотрел на Козака.

– Давай, давай, – поторопил его тот. – Я серьезно.

– А сколько купить-то?

– Один, но маленький и зеленый. Велено в зад запихать Котову на прощание.

– А! Понял, понял, прикольно! – оценил шутку Бурого Квач.

– Ничего прикольного, сплошной цинизм, – поморщился Козак. – Ладно, давай, иди, а то ненароком Котов поползет куда-нибудь. А нам еще прикинуть надо, каким маршрутом он может в «Саванну» поехать.

А Котов тем временем метался по квартире, не находя себе места и прикладываясь к водке, чтобы заглушить тревогу, которая не оставляла его с утра. Проснувшись от какого-то дурацкого ошибочного звонка, он уже не мог уснуть, а тут еще сквозь дикую головную боль его начала донимать неприятная мысль, что с Бурым он повел себя неправильно. Не надо было так наседать на него. Вчера-то на пьяную голову Котову было море по колено, его душил гнев на Бурого за то, что его, Котова, отстраняют от кормушки, к которой он уже за много лет прикипел всеми фибрами души и плоти, и раз одна кормушка уплывает, должна возникнуть новая. Но теперь Котов уже сомневался, что Бурый захочет его подкармливать. Тот не выносил давления, а это значит, что, решившись на шантаж, Котов сам себе подписал смертный приговор.

«Нужно ему позвонить, – думал он, обхватив в отчаянии голову, – отказаться от своих претензий, или снизить их, а заодно и попросить прощения, чтобы не обижался». Но тут же отдернул руку, потянувшуюся, было, к аппарату: «Поздно, никаких извинений он не примет. Ети твою мать, что ж я натворил-то!».

Не в силах найти выход из сложившейся ситуации, Котов побрел на кухню за очередным опохмелочным стаканом. Когда ему позвонил Бурый с сообщением, что ждет его с деньгами в «Саванне» к восьми, у Котова внутри булькала уже вторая бутылка водки, которая, впрочем, не забрала голову, а только нарушила координацию движений.

Голос Бурого звучал ровно и даже приветливо, что удивило и насторожило Котова.

– Виктор, ты не сердишься на меня? – спросил он и сам поежился от сопливой жалостливости своего вопроса.

Бурый, видимо, тоже опешил, потому что ответил не сразу:

– Да нет! На что же мне сердиться? Я все понимаю, каждый устраивается, как может…

– Ну тогда спасибо тебе и до встречи… – почти искренне поблагодарил его Котов и положил трубку.

Но через минуту его вдруг начало ломать еще сильнее, чем до звонка: неспроста Бурый стал таким предупредительным, гляди-ка, и деньги успел собрать, а сумма-то немалая… Нет, надо бы подстраховаться…

Решение у Котова созрело неожиданно, зажигая мстительный огонек в душе. Если Бурый что-то против него замыслил, то пусть не думает, что ему все так гладко сойдет с рук…

Котов прошел в кабинет, сел за стол, и, придвинув к себе несколько листов бумаги, принялся писать. Давно он не писал таких бумаг, пожалуй, даже стосковался по ним за время этой грёбаной перестройки, когда на доносы или анонимки уже не обращали должного внимания. Расписать все про Бурого оказалось делом нелегким, квалификация слегка подрастерялась, да и коньяк, к которому Котов прикладывался теперь между строк, не содействовал ясности мысли. Поэтому над пятью листами текста он просидел не меньше часа, потом, подписавшись в конце, положил их на середину стола, придавив сверху тяжелой чернильницей, словно опасался, что непонятно откуда взявшийся ветер мог смахнуть его эпистолу на пол, где она затеряется.

«Вернусь, спрячу в сейф, авось еще пригодится», – удовлетворенно подумал Котов, окидывая последним взглядом исписанные листы бумаги. Теперь можно было ехать на встречу с Бурым…

С успокоившимся сердцем Котов пошел одеваться. По пути к вешалке его пару раз качнуло из стороны в сторону, и, нащупывая в дубленке ключи от машины, Котов засомневался, не лучше ли ему взять такси, однако тут же передумал: обратно-то придется возвращаться с большими деньгами, а это делать лучше на своей машине…

«Ничо! Доеду! Не впервой!» – подумал он и, с трудом вписавшись в проем двери, вывалился на лестничную площадку, где, держась за стену обеими руками, двинулся по направлению к лифтам. Оставшиеся лежать на столе в кабинете заветные листки вселили в него уверенность в неизбежное торжество справедливости, и Котов с пьяной самодовольной ухмылкой начал репетировать свой воображаемый разговор с Бурым.

Спустившись вниз и выйдя из подъезда на улицу, он так увлекся этой «беседой», что и не взглянул в дальний угол двора, где стояла неприметная машина, в которой после возвращения из гастронома с цитрусовым в кармане Квач склонился с Козаком над картой, прикидывая, где лучше «завалить» Котова. По всем вариантам выходило, что мимо улицы Карнаухова тому не проехать, а там как раз был подходящий узкий, безлюдный и темный участок.

Когда Котов вышел из дома, размахивая руками, словно с кем-то о чем-то ожесточенно спорил, Козак присвистнул, наблюдая, какими галсами тот идет к своей машине.

– Во набрался, как он поедет? – тоже удивился Квач.

– Поглядим, может, оно и к лучшему… Заводись!

Сдав задом, они выехали из двора и, завернув за угол, встали, дожидаясь, когда мимо них проедет Котов. Но тот не торопился, видимо, прогревая двигатель. Козак уже хотел идти смотреть, чего тот так долго возится, как вдруг машина Котова, резко вынырнувшая из двора, пронеслась мимо них.

– Во, черт! – выругался Квач, срываясь за ним следом.

Но Козак дернул его за рукав, глядя, как в темноте удаляются габаритные огоньки котовской машины:

– Давай на соседнюю улицу, там к нему прицепимся, а то тут догонять несподручно.

– А не упустим? Смотри, как он понесся! – обеспокоенно спросил Квач, выруливая в переулок, ведущий к параллельной улице. – Бурый нам не простит!

– Перехватим у Засельской, там светофор долгий.

– Думаешь, он сейчас на светофоры смотреть будет! – возразил Квач, выезжая на заснеженную улицу.

– Давай-ка, дворами на Карнаухова. Будем там его ждать. Надо было сразу туда ехать.

Котов, ожесточенно крутя руль, с трудом выравнивал на поворотах машину, идущую юзом. На очередном заносе он едва не въехал в бок грузовику, водитель которого ощерил рот в неслышимом мате и показал ему кулак. После чего Котов решил ехать помедленнее, тем более, что часы показывали еще достаточно времени до встречи с Бурым. Но когда он въехал на улицу Карнаухова, неудобную, практически однополосную, по которой встречные машины могли разъехаться только впритирку друг к другу, его охватило раздражение – впереди тащилась старая «лохматка», когда-то бывшая «жигулями» девятой модели. Объехать ее было невозможно – она то прибавляла, то снижала скорость, забирала то влево, то вправо, двигаясь по улице какими-то зигзагообразными рывками.

«Пьяные там, что ли, за рулем? – со злостью подумал Котов. – Или „подснежники“ раньше времени на дорогу выползли?»

Впереди замаячил светофор на перекрестке, где можно было попытаться обогнать этого горе-водителя. Котов резко посигналил, отчего «девятка» испуганно скакнула вперед, зашныряла носом в разные стороны, и, подрулив к светофору, некстати заалевшему запрещающим глазом, вообще встала, развернувшись почти поперек дороги.

«От блин!» – хрястнул по рулю рассвирепевший Котов, притормаживая и пытаясь рассмотреть за обледеневшими стеклами, кто засел в этой пародии на машину.

В этот момент дверь со стороны пассажира открылась, и из «девятки» вылез невысокий парень в кожаной куртке с мотком буксировочного троса в руке.

«Небось, будет просить подцепиться!» – скривился Котов, наблюдая, как парень спешит к его машине, загораживаясь от света фар рукой.

Котов со злость нажал на кнопку, опускающую стекло.

– Ну чо на таком дерьме ездите? – обрушился он на подошедшего парня. – Перегородили дорогу, бля…, а меня ждут, некогда мне тут с вами возиться!

Его эскападу прервала резкая трель радиотелефона. Котов нетерпеливо поднес трубку к уху:

– Але!.. А Бурый! Да еду, я еду, тут заминка по дороге, счас разберусь… Я и объясняю им, что тороплюсь…

Он говорил, глядя на парня, молча стоящего у его машины, и вдруг осекся, замерев в ужасе, когда тот, вроде невзначай уронив моток троса на дорогу, направил на него освобожденной рукой пистолет с «дудочкой» глушителя.

Котов дернулся, чтобы закрыть окно, как будто тонкое стекло могло уберечь его от пули, но даже не успел дотянуться до кнопки. Лицо парня ему показалось знакомым.

– Извини, у нас времени тоже немного! – сказал тот, резко наклоняясь к Котову и выдергивая у него из рук радиотелефон.

«Клиент пораскинул мозгами», – всплыл у Козака в голове известный анекдот, когда он холодно посылал второй, «контрольный», выстрел между умирающих глаз Котова.

Оценив опытным взглядом проделанную работу, он поднес трубку к уху.

– Слышал? – спросил он.

– Да… – раздался несколько севший голос Бурого.

После секундной паузы в трубке раздались короткие гудки.

Козак хмыкнул – и, правда: что тут, собственно, обсуждать?…

Подбежал Квач, не понимая, почему Козак медлит с отходом.

– Ну что, будем ему в жопу запихивать? – вытаскивая на ходу из кармана зеленый лимон, спросил он и посмотрел на мертвого Котова.

– И так красиво! – усмехнулся Козак и, забрав у Квача лимон, швырнул его через окошко на колени Котову вместе с радиотелефоном.

– Тоже верно! – согласился Квач, по-хозяйски подбирая с земли моток троса.

Через несколько секунд, они с визгом под колесами послали свою машину влево на боковую и плохо освещенную улицу, стремительно удаляясь от места происшествия, к которому с дальнего конца улицы Карнаухова уже приближалась какая-то машина.

– Может, заедем к нему на квартиру, пошуруем? – сосредоточенно глядя на дорогу, предложил вдруг Квач.

– Ага, – насмешливо покосился на него Козак. – Видал: там кто-то ехал, сейчас вызовет ментов, во они тебе обрадуются!

– Да пока они прочухают! Им же личность нужно будет установить, описать все…

– Котов тебе не бомж, скоро тут такой кипеж поднимется! – перебил его Козак. – Так что жми, давай! Всех денег не схаваешь, хватит пока и того, что получили…

Рассуждая о мере в финансовых вопросах, Козак не знал, что своим отказом от поездки на квартиру Котова, он практически положил рядом с котовским трупом еще один.

Глава двенадцатая

За ужином Леонид обратился к хозяину, приступая к осуществлению своего плана:

– Григорий Тарасович, скажите, а когда у вас ближайшая связь с Филиппом?

– А что? – спросил старик, поднимая на него настороженный взгляд.

– У нас возник срочный вопрос к нему. Не могли бы вы нас с ним связать?

Помолчав, Григорий Тарасович нехотя ответил:

– На случай срочности у нас предусмотрен утренний сеанс, в шесть часов…

– Вот и хорошо, – сказал Федор. – Позовете нас…

Григорий Тарасович насупленно кивнул и молча понес грязную посуду в кухню.

Есения, было, кинулась тоже собирать со стола, но Федор попридержал ее рукой, показывая, чтобы она села на место – нужно было обсудить завтрашний разговор с Филиппом.

Леонид вкратце рассказал Есении их план с Сергеем.

– А это для Лёнечки не опасно? – испугалась она.

Федор многозначительно посмотрел на Леонида, мол, а что я тебе говорил?…

– Не волнуйся, дорогая, Сергей – человек опытный и зря нашим сыном рисковать не будет. К тому же это единственный шанс оторваться от Филиппа. Уж больно он мягко стелет, как бы жестко спать не пришлось… – попытался успокоить Есению Леонид, но увидев, что еще больше встревожил ее, поспешил пояснить: – Если нам не дано узнать наш маршрут, то хотя бы нужно выяснить промежуточный пункт, где мы можем оказаться. Так мы хоть как-то будем представлять, куда нас, действительно, «приглашают», и назначить там встречу с Сергеем.

– А как он сможет провезти Лёнечку через границу? – спросила Есения.

Но Леонид не успел ответить, потому что в этот момент в сенях неожиданно послышались чьи-то тяжелые шаги.

Все в ожидании посмотрели на дверь, не понимая, кто бы это мог быть, ведь Григорий Тарасович до сих пор не выходил из кухни. Но на пороге появился именно он и, глядя на Федора, спросил:

– Кто будет говорить с Филиппом? Он – на связи…

Леонид вопросительно посмотрел на Федора.

А тот, спокойно поднявшись из-за стола, ответил:

– Оба говорить будем… Пойдем, Лёньша!

Григорий Тарасович поспешно провел их в небольшую комнату за «скотным закутом», в которой тоже витал ядреный запах животных и все было заставлено верстаками и какими-то заготовками.

В углу, на грубо сколоченном столе стояла вполне современная рация с горевшим на передней панели красным огоньком.

Подойдя к столу, Григорий Тарасович передал Федору микрофон.

Тот, кашлянув в мембрану, позвал:

– Филипп!..

– Да-да, слушаю, Федор! Что случилось? По плану я вас сюда должен был вызвать дня через три, – раздался неожиданно громкий голос Филиппа, донесшийся из встроенного в рацию динамика.

Леонид даже вздрогнул.

– Ничего не случилось! Мы просто забыли предупредить тебя об одной важной детали…

– И что же это за деталь? – голос Филиппа прозвучал несколько напряженно.

– …что у Леонида Аркадьевича с Есенией Викторовной есть еще сын. И его нужно забрать вместе с нами.

– Это невозможно! – недовольно вырвалось у Филиппа, однако, он быстро взял себя в руки и попытался сгладить свою резкость: – Во-первых, мы не можем терять время, во-вторых, уходить такой большой группой будет весьма сложно… А где, кстати, находится мальчик?

– Это неважно, мы с ним свяжемся, – отобрав у Федора микрофон, сказал Леонид. – Его привезут туда, куда вы укажете. Более того, это не обязательно должно быть здесь, в России. Возможно, где-нибудь по пути, уже там… – он замер, ожидая реакции Кондратюка, но тот молчал, и лишь слабое потрескивание динамика подсказывало, что эфир «живой».

Наконец Филипп отозвался:

– Вы усложняете мне задачу…

Уже предчувствуя, что Филипп готов согласиться, Леонид решил на него нажать:

– Без сына мы никуда не поедем… И в России есть места, где можно спокойно жить и работать…

– С трудом верится… – усмехнулся в Абакане Филипп. – Ну, хорошо, я подумаю. На связь выйду завтра, в это же время… Спокойной ночи… – и он отключился.

– А говорили, связь в шесть утра… – укоризненно сказал Леонид старику, который сидел на чурбаке и насупленно слушал их разговор.

Тот поднял на него тяжелый взгляд и ответил:

– А ты меня не кори! А как засыплется мой племяш с вами?! Последнюю связь с родней потеряю!

– Ничего с вашим племяшом не случится! – пообещал ему Федор. – Я их лично до границы провожу и вам радирую…

– И на том спасибо! – буркнул старик. – Ну, пошли, что ли…

Он встал в дверях, ожидая, когда гости выйдут из его «радиорубки», однако не пошел вместе с ними на жилую половину, а, тщательно заперев дверь, направился к своим животным.

Когда Федор с Леонидом вернулись к Есении, нетерпеливо ожидавшей их в комнате, она взволнованно поднялась из-за стола, глядя на Леонида большими тревожными глазами. Ее состояние особенно выдавали пальцы, нервно теребившие полы меховой жилетки, которую одолжил ей Григорий Тарасович.

– Все нормально. Он подумает и завтра с нами свяжется, – сказал Леонид, понимая, что она хочет у него спросить.

Есения кивнула и с облегчением опустилась на лавку.

– А как он вообще среагировал? – поинтересовалась она.

Леонид не успел ответить – вернулся насупленный Григорий Тарасович. Не глядя на гостей, он прошел к лежанке и, сев на табурет рядом, начал, покряхтывая, снимать валенки, по всей видимости, готовясь ко сну.

Есения переглянулась с Леонидом и нерешительно поднялась.

А Григорий Тарасович, сняв валенки, демонстративно взбил подушку, после чего забрался на лежанку и, отвернувшись, пробурчал в стену:

– Как спать соберетесь, не забудьте свет погасить.

– Я тогда тоже пойду, спокойной ночи, – шепотом сказала Есения и, слегка пожав руку Леонида чуть выше локтя, быстро направилась к двери в свою комнату.

Когда она вышла, Федор подошел к лежанке, на которой лежал Григорий Тарасович и, встав у головы, спросил:

– Отец, мы тебя чем-то обидели?

Плечи Григория Тарасовича дернулись, потом он повернулся лицом к Федору и с насмешкой посмотрел на него:

– Какой я тебе отец? Тоже мне, сынок нашелся…

– Григорий Тарасович, голубчик, а, действительно, что случилось? Почему вы сердитесь на нас? – вмешался Леонид, не понимая, в связи с чем создалась конфликтная ситуация.

– А я скажу вам почему! – старик рывком приподнялся и сел на лежанке, поджав под себя одну ногу. – Потому, что вы используете моего племянника. Он рискует ради вас, а вы, как гнилые нитки – дёрни вас посильнее – поползете…

– Куда это мы поползем? – спросил Леонид, сделав вид, что не понял, хотя внутри у него что-то виновато шевельнулось, ведь они, действительно, собирались использовать Филиппа. Однако он поспешил отогнать все сожаления прочь – во-первых, Филипп тоже был не подарок, во-вторых, он был врагом его родины, пусть и покидаемой, но родины. И неизвестно еще, какую судьбу им с Есенией он приготовил.

– Не «куда», а… Не прикидывайся дурачком! – оборвал его старик. – Мне Филипп все рассказал!

«И когда это Филипп успел?» – удивился про себя Леонид.

– И что именно он вам рассказал, что так настроил против нас? – спросил он.

Но Федор вдруг аккуратно отодвинул Леонида и, сев рядом с Григорием Тарасовичем, положил руку ему на плечо и что-то тихо зашептал в ухо. Леонид удивленно воззрился на них.

– Лёньша, ложись спать! – приказал Федор, не глядя на него.

Леонид послушно полез на печку, хотя спать ему совсем не хотелось.

Растянувшись на теплой печи и с удовольствием ощущая свежее распаренное тело, он стал прислушиваться к бормотанию Федора, но так ничего и не смог разобрать.

Минут через десять Федор поднялся с лежанки и уложил Григория Тарасовича на бок. Тот был какой-то странный, вялый, и даже не стал возражать, когда Федор подоткнул ему, как ребенку, одеяло, а сразу же уснул, тихонько захрапев.

Леонид свесил голову с печки:

– Федор, ты что это с ним сделал?

– По душам поговорил, кресанием называется, – ответил тихо Федор, выключая свет.

– Ну и что его беспокоит? – в темноте голос Леонида прозвучал несколько зловеще.

– А беспокоит то, что его любимый племянник, подневольный раб ЦРУ, вынужден покинуть нашу страну, доставляя по заданию руководства в Америку нас, дюже опасных и важных людей, – сказал Федор, забираясь на печку. – А старику это не нравится, он уже прикипел душой к племяннику и не хочет, чтобы тот уезжал. К тому же его мучают дурные предчувствия.

– Это он тебе сказал? – поежившись, спросил Леонид.

– Нет, его предчувствия я сам увидел…

– Как это? – удивился Леонид.

– Как темный вихрь, несущийся навстречу тому, кто его ждет, – объяснил Федор.

– И что этот вихрь означает? – осторожно задал вопрос Леонид.

– Что он может смести и того, кто стоит рядом…

– Ты прямо как в страшных сказках высказываешься, – недовольно заметил Леонид. – Объясни хоть…

– Тот, кто ждет беду, – натягивает ее на себя. Скорость у нее, когда она несется к своему творцу, большая, а выглядит все это, как темный вихрь, сметающий всех: и бедового, и того, кто рядом.

– То есть нам нужно держаться от Григория Тарасовича подальше? – сообразил Леонид.

– Вот-вот. Завтра будем говорить с Филиппом, чтобы он не тянул там резину.

– Слушай, Федор, а, может, мы сами как-нибудь попробуем выбраться из страны, а? – спросил Леонид. – У меня есть документы иностранного подданства на нас с Есенией. Может, ты нас доведешь до какого-нибудь города, откуда летают самолеты, ты же эти места хорошо знаешь, и мы попытаемся тихо отвалить?

– Думаю, что нас ждут уже во всех аэропортах, и на что надеется Филипп – не понимаю… – Федор покачал головой и, помолчав задумчиво, сказал: – Слушай, рассказывали, что в пятидесятых годах погранцы обнаружили необычное «окно» на границе: один знающий человек водил в Китай контрабандистов по дну промерзшей таежной речки, которая пересекала границу и шла вглубь на территорию Китая. Бывают такие года, когда в одночасье падают сильные морозы, в реках моментом промерзает исток, обезвоживая русло. И тогда получается, что первый лед, зацепившись за берега, превращается в крышу или потолок, и между оставшимся хилым течением и льдом образуется воздушное пространство, иногда до метра с лишним высотой. Вот эти лазутчики и входили под лед такой реки километра за три до границы и, проползая по руслу, выходили километра через два после нее. А наверху следов не было никаких…

– Как же они лезли столько?

– Как-то лезли… – пожал плечами Федор.

– И ты нам предлагаешь с Есенией вот так же проползти по дну какой-нибудь реки под границей? – изумился Леонид.

Он представил, как беременная Есения будет несколько километров лезть по донной грязи, согнувшись в три погибели, и сам почти ощутил родовые схватки, которые за этим наверняка последуют.

– Нет, Есения такого не выдержит, – сказал он. – Надо что-то другое придумать…

– Какое же ты дитё все-таки, Лёньша! – хмыкнул в темноте Федор. – Куда тебя отпускать одного! Нет, сомнений быть не может: будете уходить вместе с Филиппом, тот свои интересы до конца блюсти станет, потому выведет вас отсюда, а там – поглядим! – и он замолчал, отвернувшись к стене.

«Для чего он мне эту речную историю рассказал? – недоумевал Леонид. – И заговорил прямо как Серега перед моим отъездом: „Куда тебя одного отпускать!“. Ничего, ведь справились же! Вон она, Есения, рядом, за стеночкой спокойно спит!»

И тут Леонид вдруг почувствовал непреодолимое желание увидеть Есению прямо сейчас.

«Пойду к ней!» – решил он.

Боясь передумать, он осторожно, стараясь не задеть спящего Григория Тарасовича, начал сползать с печки.

– Ты куда? – схватил его за руку Федор.

– К ней…

– Не тревожь ее сейчас… – строго сказал Федор.

– Я только посмотрю, – ответил Леонид, мягко освобождая свою руку из железной хватки Федора.

Он не стал надевать валенки, а как был – в носках, проскользнул на цыпочках к двери, за которой спала Есения, и медленно приоткрыл ее, опасаясь, как бы она не заскрипела.

Постояв немного на пороге, чтобы привыкнуть к темноте, почти не освещаемой маленьким огоньком горящей в углу перед образами лампадки, Леонид шагнул к кровати, на которой выделялся силуэт Есении.

Подойдя вплотную, он прислушался: Есения спала, отвернувшись лицом к стене, ее дыхание было ровным и глубоким. Рука, лежащая поверх темного мехового одеяла, отливала белым матовым светом.

Леонид опустился на колени перед кроватью и, склонившись к Есении, осторожно прикоснулся губами к ее обнаженному плечу.

«Замерзла, моя маленькая!» – ощутив прохладное прикосновение ее кожи, с нежностью подумал он.

Одним движением он стащил через голову футболку и накрыл ею плечо Есении, после чего вышел из комнаты, ступая на цыпочках.

Как только за ним закрылась дверь, Есения шевельнулась на кровати, с трудом переводя дыхание. Ее переполняли противоречивые чувства: все это время она безумно хотела, чтобы Леонид пришел к ней, но когда это произошло, она почему-то очень этого испугалась. Испугалась той лавины эмоций, которая обрушилась на нее.

Она не спала и слышала, как Леонид открывал дверь в ее комнату. Успев в последний момент положить обнаженную руку сверху на меховое одеяло и постеснявшись раскрыться более откровенно, она с бешено колотящимся сердцем замерла в ожидании. И в тот потрясающий момент, когда Леонид склонился к ее плечу с поцелуем, она последним усилием воли сумела удержаться и не выдать себя ни движением, ни сбившимся дыханием.

Сейчас она с трудом приходила в себя, пытаясь разобраться в своих ощущениях. Высвободив вторую руку из-под одеяла, Есения потянула на себя футболку Леонида, согревающую ее оголенное плечо, и прижалась к ней лицом, вдыхая исходящий от нее знакомый запах Леонида. И не смогла сдержать стона от неожиданно накатившего на нее почти непереносимого желания. Она столько лет провела в холодной раковине своего одиночества, что ее буквально смяло это желание, заставив заметаться на постели.

Уже совершенно не владея собой, она откинула в сторону медвежье одеяло и, прижимая футболку к своему обнаженному телу, стала гладить мягкую ткань, словно это был сам ее хозяин.

– Я хочу тебя, я хочу тебя… – горячечно шептала она, одновременно вслушиваясь в собственные слова, словно их произносил он, и в этот момент перед ее внутренним взором стояло лицо Леонида, когда он овладевал ею в первый раз, там, в Юрмале.

Как он тогда боялся сделать ей больно! Как из последних сил сдерживал себя, в напряжении нависая над ней, осторожно и медленно проникая в глубь ее тела…

Подол футболки под неистово поглаживающей ее рукой соскользнул к низу живота, и теранув подшитым краем нежную плоть лона, вызвал у Есении еще больший взрыв эмоций, заставив изнемогавшую от страсти женщину широко развести бедра. Но в следующую секунду она опять судорожно свела бедра вместе и, перевернувшись на живот, изо всех сил прижалась к кровати, ощущая между ног скрутившуюся в валик футболку. Где-то в глубине ее тела зарождался, зрел и накапливался какой-то дикий восторг, грозивший затопить собой все: и сознание, и окружающее пространство.

А Леонид, вернувшись на печку, откинулся на спину и несколько раз потрогал пальцем свои губы, которые еще хранили ощущение прохладной кожи плеча Есении. Это было какое-то святое ощущение.

Если бы Леонид знал, какой взрыв чувств бушует сейчас за стеной, вряд ли бы он смог уснуть, но он об этом не подозревал, потому умиротворенно закрыл глаза и забылся сном праведника.

Глава тринадцатая

Бурый нервно проглотил очередную рюмку коньяка, не чувствуя ни вкуса, ни крепости, лишь в голове слегка шумело, но это было, скорее всего, от напряжения…

Демонстративно глянув на часы, на которых минутная стрелка уже успела отщелкать сорок минут после характерного хлопка, раздавшегося в трубке радиотелефона, Бурый подозвал метрдотеля и сказал, притягивая его к себе за пуговицу:

– Принеси счет, я уезжаю. Приедет Котов, будет спрашивать, скажи, что я поехал домой. Пусть теперь он звонит, я его и так тут с час, как дурак, прождал. Хотя нет, погоди, принеси-ка мне бумагу и ручку, я ему записку оставлю…

Вышколенный метрдотель мгновенно выудил из кармана блокнот с ручкой и протянул Бурому.

Тот вырвал из блокнота листок и, присев за стол, написал:

«Котов! Что там у тебя произошло? Совести у тебя нет, уже девять часов, я тебя час жду, блин! Проверь трубу, не могу до тебя дозвониться или заезжай ко мне домой. Буду ждать. Виктор».

Перечитав записку, он протянул ее метрдотелю:

– На вот, передай ему, как приедет.

– А если он не приедет? – спросил его метрдотель.

Бурый настороженно зыркнул на него исподлобья:

– Чего это он не придет? Опаздывает как всегда, ты же знаешь… – и, помолчав, вроде как нехотя добавил: – А если не приедет, то вернешь записку мне при следующей встрече.

Добавил он это для гарантии, чтобы метрдотель берег его записку, и когда все закрутится, она в нужное время оказалась у ментов, еще раз демонстрируя его, Бурого, святое неведение о произошедшем с Котовым несчастье. Никаких угрызений совести он не испытывал.

Спускаясь по лестнице к машине, он на ходу набрал домашний номер, предупреждая Риту, что едет домой.

Козак несколько ошибся с прогнозами насчет милиции и кипежа – машина, которая вскоре подъехала к стоявшей иномарке Котова, даже и не подумала останавливаться. Ее водитель, увидев в незакрытое окно окровавленную голову Котова, на ходу резко дернул руль влево. Наехав на снежный бруствер, он почти на двух колесах протиснулся мимо машины Котова к перекрестку и, не дожидаясь очередного зеленого, рванул под красный прочь…

Только через двадцать минут возле остывающих машины и трупа вынужден был остановиться подъехавший к перекрестку грузовик – при его габаритах он не смог бы повторить маневр своего предшественника.

Сидевший рядом с водителем грузовика экспедитор оказался малым не робкого десятка, да к тому же еще и сообразительным. Заметив на коленях трупа радиотелефон, он обернул руку носовым платком и, просунув ее в окно, вытащил трубку наружу, после чего невозмутимо набрал «02».

Ну, а дальше все уже пошло по сценарию Козака. Как только прибывшая следственная бригада поняла, кто перед ними, машина завертелась. Через час на квартире Котова уже работали сотрудники милиции, а еще через десять минут они обнаружили его предсмертную записку, прямо указующую на убийцу или, вернее, заказчика этой смерти.

Бурый уже успел задремать в объятиях жены, когда в дверь его квартиры позвонили.

– Кто это? – удивленно спросила сонная Рита.

– Не знаю… – вставая с постели, пожал плечами Бурый и, накинув халат, направился в коридор.

У него были подозрения, кто бы это мог быть, поэтому он спокойно среагировал, увидев высветившихся на экране монитора нескольких человек в милицейской форме, которые стояли вдоль стен, оставляя перед дверью пустое пространство.

«Надо же, каким составом!» – усмехнулся Бурый и спросил в селектор:

– Кто там?

– Откройте, милиция!

Бурый распахнул дверь и, обведя взглядом милиционеров, поинтересовался:

– Чем могу быть полезным в столь поздний час?

Внутри у него, как всегда, сладко сжалось от столь красиво сказанной фразы… Ему бы филологом быть или поэтом…

– Вы – гражданин Прошкин Виктор Иванович? – строго спросил его капитан, в то время как двое – лейтенант и сержант – почти незаметно проскользнули мимо Бурого в квартиру и, оказавшись чуть сзади его, замерли по бокам. Последние двое остались стоять на площадке позади капитана, настороженно разглядывая Бурого.

– Он самый, – подтвердил Бурый. – А почему «гражданин»? Я вроде пока по вашему ведомству не прохожу.

– Верно замечено: пока… – неожиданно сверкнув белозубой улыбкой, с намеком произнес капитан. – Пока просим только пройти с нами в отделение.

– Что-то произошло? – посерьезнев, спросил Бурый. – Почему так срочно? Может, завтра с утра к вам зайду?

– Дело не терпит отлагательства, просим проехать с нами, – терпеливо попросил капитан.

– С вещами на выход? – глядя на него с усмешкой уверенного в своей безопасности и невинности человека, съёрничал Бурый. – А санкция у вас есть?

– Есть, а вещи, если понадобится, вам потом довезут, – парировал капитан, бросив на него насмешливый взгляд. – Одевайтесь.

Бурый направился к спальне, двое по бокам двинулись за ним.

– У меня там жена спит, – остановил их Бурый. – Я возьму вещи и выйду.

Милиционеры вопросительно оглянулись на капитана. Тот разрешающе махнул рукой, рассудив, что с пятого этажа Бурый не сбежит. А даже ежели у него и появится такое желание, то внизу стоят его ребята…

Войдя на цыпочках в спальню и закрыв за собой дверь, Бурый наткнулся на испуганно-настороженный взгляд Риты.

– Ты чего не спишь? – спросил он шепотом. – Мне нужно ненадолго отъехать…

– Кто там пришел? – перебила она его, садясь на постели.

– Лежи, лежи, – остановил он ее, укладывая обратно и накрывая одеялом. – За мной приехали. Не волнуйся, часа через два я буду дома.

– Да кто приехал?

– Милиция… – нехотя ответил Бурый, понимая, что, если Рита захочет узнать, то он ее не удержит.

– Что произошло? – побледнела она.

– Говорю тебе: не волнуйся, у них какие-то срочные вопросы, узнаю скоро и расскажу, – успокаивающе ответил Бурый.

В дверь деликатно постучали.

– Сейчас, сейчас! – отозвался Бурый, вытаскивая из шкафа одежду. – Видишь, как спешат. Успокойся, все у меня нормально.

Он быстро оделся, чмокнул жену в губы и живот, и вышел из спальни.

– Пойдемте, я готов! – по-деловому сказал он и стремительно двинулся по коридору к выходу.

Милиционеры растянулись в шеренгу и последовали за Бурым, стараясь поспеть за его скорым шагом…

Следователь в отделении принял Бурого грубо-настороженно, но потом, когда тот начал отвечать на все задаваемые вопросы без всякого выёживания, часто свойственного «поднявшимся» новым русским, он немного ослабил натиск и даже подобрел, несмотря на то, что на сидевшем перед ним бизнесмене висело подозрение в организации убийства начальника Управления золотодобычи.

– Виктор Иванович, когда вы видели в последний раз Котова? – неожиданно по имени-отчеству обратился следователь к Бурому, испытующе глядя на него.

– О, вот это так сразу и не вспомнишь – довольно давно, – задумчиво покачал головой тот. – Сегодня как раз собирался с ним увидеться, прождал его в ресторане час, но он почему-то не приехал, а телефон не отвечает. А что? У него что-нибудь случилось?

– К сожалению, не у него, а с ним… – многозначительно посмотрел на него следователь, внимательно следя за реакцией Бурого.

– Что?!. – умело изобразив волнение, привстал со своего места Бурый.

– Да вы сидите, сидите, – остановил его порыв следователь. – Вы что, были с Котовым близкими друзьями?

– Да не то чтобы друзьями, скорее, хорошими знакомыми, – ответил, опускаясь на место, Бурый. – Иногда вместе в баню ходили, он мужик толковый, край хорошо знает, людей. Всегда путевый совет даст, если что. Я его даже хотел к себе на работу переманить. Он тут обмолвился, что у него в управлении какие-то неприятности, и возраст уже дает знать – нервотрепка ему ни к чему, вот и подумывали поработать вместе. Жалко, когда хороший человек пропадет – он ведь попивать начал…

– А у вас, значит, работа спокойная, без нервов, и алкоголя не требует? – недоверчиво улыбнулся следователь.

– Ну, по-всякому бывает, – усмехнулся Бурый. – Как везде… Бизнес есть бизнес…

– Ну ладно, – сказал следователь, что-то записывая. – Так говорите, отношения у вас хорошие были?

– Вполне… А почему вы спрашиваете? – нахмурился Бурый. – Что, все-таки, произошло?

– Тяжело ранен ваш Котов, – ответил следователь и бросил внимательный взгляд на Бурого.

А тому в этот раз даже притворяться не пришлось: «Как ранен?! – пронеслось у него в голове. – Неужели Козак опять прокололся?!»

– Как ранен?! – вырвалось у него вслух, но он тут же спохватился и добавил: – Кому нужно было в него стрелять?…

– А почему вы решили, что в него стреляли? – быстро спросил его следователь, насторожившись.

– Котов не мелкий пост занимал, – беря себя в руки, объяснил Бурый. – Если его заказали, то не ножом же пырнули!

– Экая осведомленность у вас в этих делах! – недобро прищурился следователь.

– Ну, зачем же так? Средства массовой информации кого хочешь просветят, – укоризненно посмотрел на него Бурый. – Тут собственные знания иметь не обязательно.

– Да? А что вы скажете на то, что заказчиком Котова считают вас?

– Меня?!

Бурый так оторопел от неожиданности, что его потрясенный вид поколебал уверенность следователя в причастности Бурого к смерти Котова и к тому, о чем Котов поведал в своей предсмертной записке.

А Бурый судорожно соображал, откуда могла просочиться информация, и тут его прошиб озноб: «А ну как Козака с Квачом взяли и те его заложили?!» Ведь следователь обмолвился, что Котов только ранен, а не убит. Значит, у Козака что-то сорвалось…

Внимательно следя за Бурым, следователь наблюдал, как на побледневшем лице бизнесмена сменяются эмоции – от недоумения до растерянности.

Решив, что с того достаточно, он попытался его успокоить:

– Да вы не переживайте так, Виктор Иванович! Разберемся… Давайте по порядку, – и вытащив из папки предсмертную записку Котова, попросил: – Расскажите, пожалуйста, о ваших взаимоотношениях с Гуреевым.

– А кто это? – спросил Бурый, решивший про себя, что будет все отрицать, какие бы ему обвинения не предъявляли.

– Ну как же! – удивился следователь. – Это же начальник золотоносного рудника, с которым у вас были какие-то дела, – он говорил так, словно это было общеизвестным фактом.

– Вы ошибаетесь, мой бизнес с золотом никак не связан, – отказался Бурый.

– Я и не говорю, что с золотом, – перебил его следователь, – я спрашиваю о вашей связи с начальником рудника Гуреевым.

– Да не знаю я никакого Гуреева! – возмутился Бурый. – И связей у меня по этой части никаких нет! Котов, в данном случае, был единственным человеком из моих знакомых, кто работал в золотодобыче, но мы с ним общались вовсе не на этой почве, и совместных дел у нас с ним не было.

– Да не может быть, чтобы такой занятой человек, как вы, стали бы тратить время на общение с человеком, не связанным напрямую с вашим бизнесом! – с усмешкой посмотрел на него следователь.

– Почему? Что я – не человек, и не могу иметь просто друзей? – вроде как даже обиделся Бурый.

– А говорили, что он вам не друг, а просто хороший знакомый, – опять прищурился следователь.

– Ну вот, начинается! – Бурый погладил начавший ныть затылок. – Теперь будете к словам придираться? Вы лучше объясните, что вы от меня хотите… Если вы пытаетесь что-то на меня навесить, так мне тогда лучше вызвать адвоката и пока помолчать.

– Кино насмотрелись или это уже из собственного опыта? – поддел его следователь.

– А вот это вы должны знать уже точно, – хмуро парировал Бурый. – Наверняка перед моим приездом «проконсультировались» по поводу меня – чист я перед законом, не привлекался.

– Верно! Пока не привлекались, – согласился следователь. – Но от сумы и от тюрьмы, сами знаете… – и он неожиданно положил перед Бурым исписанные Котовым листки, а сам откинулся на стуле, закуривая сигарету.

Бурый поднял первый листок и начал читать. По мере того, как он углублялся в смысл, ему становилось не по себе: Котов довольно подробно и почти безошибочно изложил свою версию событий, произошедших на руднике, а также роль Бурого в истории с попыткой хищения золота. Бурый про себя отдал ему должное: умный все-таки был мужик, быстро все просчитал, только не учел, что все это голые слова… Очевидцев нет, все свидетели погибли… слава Богу… Только трое – Валера, Козак и Квач знают… Надо бы их куда-нибудь подальше отправить, пока все не уляжется…

Дочитав до конца, Бурый вернул следователю листки и спросил, спокойно глядя ему в глаза:

– У Котова большие неприятности на работе?

Следователь слегка растерялся, но Бурый вроде и не ждал его ответа.

– Все это – пьяный бред, – твердо сказал он. – Проверяйте, если не верите, а я не обязан тратить время на доказательства, что я не верблюд.

– Где вы были сегодня с девятнадцати до двадцати одного часа? – спросил его следователь, склоняясь над бумагами, лежащими на столе.

– В семь вечера я выехал из офиса в ресторан, где должен был встретиться с Котовым и просидел там почти до двадцати одного, спросите у обслуги…

– Спросим, – кивнул следователь. – Какие отношения у вас были с Котовым и для чего вы назначили встречу?

– До сегодняшнего дня… – Бурый демонстративно покосился на «записки» Котова, – …считал, что нормальные отношения, а встретиться мы собирались потому, что давно не виделись, хотели выпить и пообщаться.

– У вас были с ним конфликты?

– Нет, я могу себе позволить не общаться с теми, с кем у меня могут быть конфликты, – усмехнулся Бурый. – Повторяю, у нас было банное общение. Ну, базарили за жизнь, иногда спорили по поводу политики, но не более того.

– Значит, у вас не было причин «заказывать» его? – сощурился следователь.

– Блин… – раздраженно покрутил головой Бурый и усмехнулся: – Ну наступил он один раз на мое любимое мыло, но это же не причина…

– Виктор Иванович, я же вас серьезно спрашиваю! – оборвал его следователь.

– Не похоже, чтобы серьезно, – сказал Бурый. – Неужели вы думаете, что кто-то на такой вопрос будет серьезно отвечать? Если бы и были у меня причины «заказывать» Котова, то я все равно никогда бы о них не сказал. Хотя бы потому, чтобы вы на меня лишнего не навешали. Короче, не имею я никакого отношению к покушению на Котова, более того, хоть он и написал обо мне всякую тут чушь, мне его жаль. И как только вы меня отпустите, я поеду к нему в больницу. Говорю это вам для ясности. Где он, кстати, сейчас?

– В морге, – буркнул следователь, вынимая какие-то бумаги из конверта.

– Как в морге? Вы же сказали… – Бурому снова не пришлось изображать потрясения, поскольку его и так тряхануло.

– В морге, – еще раз повторил следователь. – Два выстрела в голову. Вот, можете полюбоваться, – он протянул Бурому фотографию.

Но тот мельком взглянул на нее и, отвернувшись, сказал:

– Нет уж, увольте! Я не хочу видеть весь этот ужас. Это ваша прерогатива.

Окровавленные лицо и грудь Котова, которые он успел заметить, навсегда врезались в его память, но при всей своей жути эта картинка вдруг странным образом успокоила Бурого.

«Молодец, Козак! – мысленно похвалил он. – Хоть это дело до конца довел…»

– А того, кто это сделал, поймали? – спросил он у следователя.

– Ищем… Если бы сразу взяли, то гадать о вашей причастности к этому делу не пришлось бы, – в голосе следователя прозвучала странная интонация, было непонятно, то ли он имел в виду, что вина Бурого была бы тут же доказана, либо наоборот, мол, все бы разрешилось, и история с провокационной посмертной запиской тоже.

– Ну ладно, – помолчав, сказал следователь. – Подпишитесь здесь, – он указал пальцем в низ исписанного листа бумаги, – и не уезжайте из города, пока идет следствие…

– А сколько оно будет длиться? – озадаченно спросил Бурый. – У меня жена должна скоро рожать, мы как раз хотели перед этим съездить отдохнуть, а то потом с мальцом не погуляешь.

– Сколько продлится, столько и продлится… – отрезал следователь и, решив смягчить свою резкость, добавил, улыбаясь: – Потом погуляете, чай не бедные – наймете няню и погуляете. Нужно же с этим делом разобраться. Не уезжайте пока из города, чтобы быть под рукой.

«Да уж, перспективка: под рукой у органов быть… Но ничего, как-нибудь вывернусь из-под этой рученьки… Улик, кроме этой бездоказательной записки, у них все равно нет», – думал Бурый, расписываясь в протоколе.

Вернувшись домой, он сразу же, не снимая дубленки, прошел в спальню, где, судя по горевшему свету, его ждала жена.

Рита села на постели, пристально глядя на вошедшего мужа.

– Ну, как ты тут? – спросил он, скидывая дубленку на кресло и садясь в ее ногах. – У меня нормально, разговор, правда, вышел несколько длиннее, чем я предполагал, но, видишь, я уже дома.

– Что произошло? – спросила Рита тихо, пальцы, нервно теребившие края пеньюара, выдавали ее волнение.

На Бурого накатила волна щемящей нежности, он обнял жену и, уткнувшись ей носом в плечо, сказал:

– Убили одного человека, с которым у нас должна была состояться встреча, вот меня и вызвали задать ряд вопросов.

– Кого убили?

– Ты не знаешь его, это некто Котов – начальник Управления золотодобычи.

– У тебя с ним были дела? – спросила Рита.

– Были, – тихо ответил Бурый, – но говорить об этом мы не будем.

«Не будем, я и так догадываюсь, что за дела у вас были…» – подумала про себя Рита и спросила:

– Ты есть не хочешь?

– Нет.

– Ну, тогда иди мойся и ложись, утро вечера мудренее…

«Нужно Валеру будет прижать завтра…» – подумала Рита, наблюдая, как муж раздевается.

Глава первая

На следующий день Григорий Тарасович разбудил Федора и Леонида в седьмом часу и, хмуро глядя на них, сказал:

– Идите, вас Филипп зовет.

– Он здесь? – удивился Леонид, соскакивая с печки.

– Нет, по рации.

В «радиорубке» знакомо потрескивал динамик.

– Слушаем, – сказал Федор, пододвигая к себе микрофон.

– Я обсудил ваше условие со своим руководством, – раздался голос Филиппа. – Мы согласны, но встречу назначить можно только в Гонконге, когда мы будем уже в безопасности. Однако нужно понять, как сын Есении Викторовны туда доберется.

– Об этом мы побеспокоимся сами, – ответил Федор. – Нам нужно будет связаться с нашим человеком, чтобы он его туда привез.

– Связываться с вашим человеком вам придется при мне, из Абакана. Я должен его проинструктировать. Кроме того, обстоятельства заставляют нас торопиться, – сделав паузу, он пояснил: – По моим сведениям, не сегодня-завтра наши портреты с Есенией Викторовной появятся во всех аэропортах, нужно срочно продвигаться к границе. Григорий Тарасович рядом?

– Я тут, – старик подошел к микрофону.

– Сможете их к вечеру привезти ко мне? – спросил Филипп. – Вы знаете, где меня искать…

– Чего же не смочь, привезу, – ответил Григорий Тарасович, у него почему-то поникли плечи, когда он добавил: – Если выедем через час, то к пяти вечера будем у тебя.

– Тогда я вас жду, – обращаясь уже, видимо, ко всем, сказал Филипп. – Не задерживайтесь.

Когда он попрощался, Григорий Тарасович буркнул:

– Идите собирайтесь! В восемь часов по «железке» «кукушка» пойдет, нужно на нее поспеть.

– А что, мы разве не на снегоходе в Абакан поедем? – спросил его Леонид.

– Долго и холодно, на снегоходе я вас только до «железки» довезу, – ответил тот, остановившись в дверях в ожидании, пока они выйдут из «радиорубки».

Когда они вернулись в большую комнату, Федор тихо сказал Леониду:

– Не нравится мне эта спешка, по пути нужно будет обсудить, как мы станем связываться при Кондратюке с Сергеем насчет Лёни. Да и с «дипломатом» нужно что-то решать. Если там, действительно, деньги, то Кондратюк ничего не должен о них знать. Надо было нам вчера пошуровать в нем.

– Мы же не думали, что сегодня придется ехать, Филипп ведь говорил о нескольких днях, – попытался оправдать их просчет Леонид.

Через полчаса, спешно позавтракав и собравшись, они вышли на крыльцо. Федор нес рюкзак, в котором лежал кругловский «дипломат».

Мороз за ночь набрал силу.

Есения, зябко кутаясь в выданный ей уже знакомый тулуп, остановилась на крыльце.

– Мне страшно, – шепнула она Леониду.

– Нам нельзя бояться, – покачал головой тот. – Что делать? Не век же здесь сидеть, надо и выбираться.

Они с Федором ничего не сказали ей об опасениях Филиппа насчет их портретов, ей и так хватало поводов для волнения. Он обнял Есению, подводя ее к снегоходу, на котором уже сидел в ожидании Григорий Тарасович.

До «железки» они добрались быстро, и некоторое время ехали вдоль нее, благо пространство между насыпью и кустами для этого было достаточным. Наконец, видимо, согласуясь с каким-то только ему известным знаком, Григорий Тарасович остановил снегоход и попросил всех сойти, а сам загнал свой транспорт под ближайшую елку.

Посмотрев на часы, он сказал:

– Сейчас подойдет «кукушка». Пока я буду договариваться, снимите тулупы, бросьте их в снегоход и подходите к тепловозу.

– А поезд остановится? – с тревогой спросил Леонид.

– Остановится, меня здесь знают, – покосившись на него, ответил Григорий Тарасович и пошел к насыпи, осторожно неся какой-то баул, который он прихватил из снегохода.

Есения спросила его в спину:

– А вы с нами поедете?

– Куда же мне от вас деваться? – на ходу ответил старик. – Филипп просил довезти вас до места.

Он забрался на насыпь и, демонстративно отвернувшись, стоял, ожидая, когда появится поезд.

Вскоре послышался характерный перестук колес. Из-за заснеженных елей показался тепловоз, тащивший за собой два грузовых вагона.

Григорий Тарасович сошел с путей и поднял руку. Свистнув, поезд начал замедлять ход и вскоре остановился возле старика.

Из окна тепловоза высунулся машинист:

– Здорово, Григорий Тарасович! В город собрался? А это кто с тобой?

– Здравствуй, Володя. Подбрось нас в Абакан, мне вот гостей проводить нужно, – он поднял руку с баулом: – А я тебе тут молочка свежего принес и яиц.

Машинист махнул рукой:

– Забирайтесь!

Сбросив с себя тулупы и положив их на снегоход, «гости» подошли и начали карабкаться вслед за Григорием Тарасовичем по железной лесенке в кабину. Леонид поддерживал Есению, чтобы она не подскользнулась на металлических перекладинах.

В кабине было тесно и жарко.

– Сколько вас! – улыбнулся машинист, оглядывая пассажиров, и предложил, посмотрев на Леонида, все еще державшего Есению за руку: – Двоих могу разместить у себя в «спальне». А вам, – он повернулся к Федору и Григорию Тарасовичу, – придется устраиваться здесь, – и он кивнул на два замасленных табурета рядом с собой.

– Спасибо, Володя, и здесь хорошо разместимся, – поблагодарил Григорий Тарасович, усаживаясь на один из табуретов.

– Пойдемте, я покажу ваши места, – сказал машинист, протискиваясь мимо Леонида и Есении и открывая в тесном коридоре дверь в купе с двумя спальными полками и столиком. Обледеневшее окно почти не пропускало свет, поэтому машинист сразу включил электрическую лампочку под потолком, которая высветила убогую и грязную обстановку.

На нижней полке валялось скомканное одеяло и чьи-то старые тренировочные штаны. Машинист откинул их к изголовью и накрыл подушкой.

– Присаживайтесь, до Абакана ехать несколько часов, можете даже поспать, – предложил он.

– Спасибо, – поблагодарил его Леонид, бросая украдкой взгляд на покрывало весьма сомнительной свежести.

– Не за что! – отмахнулся машинист, выходя из купе и закрывая за собой дверь.

Есения опустилась на постель и расстегнула куртку. Леонид поставил под столик свой рюкзак и сел рядом с ней. В окно смотреть было бесполезно – покрывавшую его ледяную корку, шапкой застывшую даже с внутренней стороны стекла, можно было растопить разве что только паяльной лампой. Это не Питер, где в детстве Леонид любил протаивать пальцем на замерзшем трамвайном стекле дырочку и смотреть через нее наружу.

Коротко постучав, в купе вошел Федор, занося рюкзак.

– Пока они там обсуждают семейные дела Володи и политику, нам нужно решить, как будем действовать дальше. Для начала надо посмотреть, что же лежит в этом «дипломате», – сказал он.

Закрыв дверь, он поставил рюкзак на пол и, вытащив из него «дипломат», попытался его открыть.

– Нужен ключ, – подсказал Леонид, наблюдая за его тщетными попытками.

– И где я тебе его возьму? – насмешливо посмотрел на него Федор и, положив «дипломат» на пол, изо всех сил ударил по нему сверху ногой.

– Осторожно! – воскликнул Леонид. – А вдруг там бомба! Или что-нибудь хрупкое.

Федор, не обращая внимания на его слова, удовлетворенно посмотрел на повреждения, нанесенные «дипломату» его ударом, а потом, зацепив пальцами его чуть разошедшиеся края и, крякнув, дернул их в разные стороны. «Дипломат» распахнулся, из него выпали две пары мужских трусов, носки, футболка с рубашкой и бритвенный набор. Больше в «дипломате» ничего не было…

Все трое недоуменно воззрились на пустое дно. Зачем же Круглову понадобилось пристегивать к запястью «дипломат», в котором, кроме белья, ничего ценного не было? Леонид тут же по-бухгалтерски рассчитал, что на средства, вырученные от продажи этого скарба, ребенка не вырастишь, о каких же деньгах и ценных бумагах тогда Круглов говорил?

– Погодите-ка… – сказал вдруг Федор, взвешивая «дипломат» в руках. – Тяжеловастый, однако…

– И дно слишком мелкое при его внешней толщине, – заметил Леонид.

Федор положил «дипломат» на стол и, вытащив из ножен, висящих у него на поясе, охотничий нож, вогнал его в стык дна и стенки. Там что-то щелкнуло, и дно, как крышка, подскочило вверх, приподнимаясь над засекреченным содержимым.

Взглянув на то, что там лежало, Леонид потрясенно опустился на сиденье. Деньги – деньгами, но такую сумму Леонид увидеть не ожидал: под стопкой ценных бумаг, которые, как и было сказано Кругловым, оказались в «дипломате», несколькими плотными рядами лежали упаковки со стодолларовыми купюрами, и лишь в одном углу еще виднелась какая-то пластмассовая коробка.

– Ну и сколько здесь на твой взгляд? – спросил Федор, посмотрев на Леонида.

– Похоже, тысяч восемьсот… – ответил тот, оценивающе прикидывая количество пачек, в каждой из которых было по десять тысяч долларов.

Федор присвистнул:

– Почти мильон! А это что? – он потянулся к пластмассовой коробке.

Открыв ее, он передал Леониду лежавшие сверху два паспорта, а потом недоуменно покрутил в руках вытащенную из-под них деталь, напоминающую транзистор в полуразобранном виде.

Леонид, взглянув на нее, сказал:

– Это жесткий диск от компьютера. Видимо, Круглов серьезно готовился к побегу, и деньги припас, и паспорта, и информацию какую-то.

Он полистал первый паспорт и, обнаружив фотографию Есении, с удивлением «узнал», что она, оказывается, гражданка Уругвая, недавно въехавшая в Россию по пути в Японию. Все визы стояли на месте. Второй паспорт принадлежал Круглову, который, судя по одинаковой фамилии, приходился Есении мужем.

Леонид молча положил паспорта к тем, что у него уже лежали в кармане куртки. По ним получалось, что Есения имела мужа не только в Панаме, но и в Уругвае, прямо латиноамериканская роковая женщина! В душе Леонида шевельнулась ревность. Если бы Круглов не погиб, а вывез Есению из страны, то она считалась бы его женой не только на бумаге… И ребенка она носит от Круглова, вернее, не совсем от него, но это сути не меняет.

От размышлений его отвлек голос Федора, который озабоченно заметил:

– Так деньги везти нельзя – в любом аэропорту заинтересуются, не говоря уже о том, чтобы их через границу переть. Да и перед Кондратюком их лучше не засвечивать. Надо их в одежду зашить, тяжело будет, правда, но зато всегда при себе, – он посмотрел на Есению. – Кстати, часть можно провести под видом беременности. Как ты, Есения, не против? Кондратюку скажем, что это конспирация, которую можно и в аэропорту использовать.

– Боюсь, что в аэропорту такое количество баксов выдаст звон, когда будем проходить через эти… не помню, как они называются, ну такие ворота…

– Что-нибудь придумаем, – сказал Федор. – А вот этот, как ты говоришь: диск, что ли? Вот он точно звенеть будет, и на телевизоре его увидят. Если на нем важная информация, то…

– Я думаю, что на нем очень важная информация, – перебила его до сих пор молчавшая Есения. – Круглов имел доступ к базе данных нашего комплекса, скорее всего он списал сведения по работам, которые у нас ведутся. Если мир о них узнает, это будет похлеще ядерной бомбы.

– Еще не легче! – воскликнул Леонид. – Значит, теперь должны искать не только вас с Кондратюком, но и этот диск. Может, за ним и охотились те, кто стрелял в Круглова?

Федор покачал головой:

– Нет, думаю, те охотились за долларами, сумма-то немалая, откуда у Круглова могли быть такие деньги! Столько не накопишь, откладывая с зарплаты… Он, видимо, где-то их хапанул. И диск, небось, вез, чтобы продать и жить припеваючи за границей. Короче, Кондратюк ничего не должен узнать о диске. Помните, как он облизывался на «дипломат»? Словно чуял, что там может быть что-нибудь интересное для него!

– Может, нам его, от греха подальше, где-нибудь спрятать здесь? – спросил Леонид. – Я имею в виду, в России. Вдруг там и правда важные сведения, зачем их тащить за рубеж?

– Ладно, по ходу решим, – ответил Федор. – Давайте-ка деньги рассовывать. «Дипломат» выкинем в лесу, нечего Кондратюка дразнить лишний раз. А ценные бумаги, Лёньша, нужно вшить в подкладку твоей куртки.

– Тогда и часть долларов нужно тоже ко мне вшить, а то Есении все эти пачки на себе будет тяжело нести, – сказал тот.

– Буду переваливаться по-утиному, как и положено беременной, – улыбнулась она и осеклась, наткнувшись на взгляд Леонида, в котором он не смог скрыть ревности.

Всю дорогу до Абакана они провели, вшивая пачки с долларами под подкладку курток Леонида и Есении. Прикинув, что они хорошо распределяются, «беременный пояс» решили пока не делать, тем более, что подходящего материала под рукой все равно не было. Леонид заставил Федора взять себе двадцать пачек, что составило сумму в размере двухсот тысяч долларов, аргументируя тем, что, если тот остается в России, то ему тоже понадобятся деньги, чтобы залечь на дно, коли он так из-за него, Леонида, подставился. Леонид вообще хотел отдать Федору половину кругловских денег, но тот воспротивился, заявив, что и этих двухсот тысяч он не израсходует за всю оставшуюся жизнь, разве что будет на них кататься два раза в год за границу в гости к Леониду с Есенией и там шиковать. А пока эти деньги нужнее им. На том и порешили, правда, Леонид еще не придумал, как будет провозить такую сумму через границу, тем более, что у него была еще и взятая из дома валюта.

Федор, выйдя из купе, осторожно, чтобы его не заметили из кабины, прошел в конец тепловоза и, открыв дверь наружу, зашвырнул кругловский «дипломат» подальше в кусты, чтобы на него не наткнулись путевые обходчики. После чего пошел посмотреть, что делают машинист с Григорием Тарасовичем, но, похоже, тех абсолютно не волновало, что их пассажиры уединились. Они спокойно разговаривали между собой о чем-то житейском, прихлебывая чай из эмалированных кружек, пока старенький тепловоз не спеша тащил их к цели. Федор присоединился к ним, чтобы Есения с Леонидом могли без помех закончить дело по «сокрытию» баксов.

Когда они уже почти заканчивали, Леонид, оставив Есению за завершением «рукоделия», тихо позвал Федора из кабины в коридор:

– Слушай, может, позвоним сейчас Сереге? Надо его предупредить, что вновь связываться с ним мы будем уже при Кондратюке, и что, скорее всего, встреча состоится в Гонконге.

– Этой узкоколейки на карте нет, так что, если нас и вычисляют, то в тайге не найдут, – задумчиво сказал Федор. – Можно позвонить, но после этого от телефона нужно будет избавиться…

– Избавиться! Знаешь, сколько он денег стоит? – возмутился Леонид. – Лучше Григорию Тарасовичу подарим.

– И кому он будет из лесу звонить? – усмехнулся Федор. – У него же, кроме племянника, как я понял, никого и не осталось.

– Вот племяннику и будет, пока оплата не истечет, – упрямо стоял на своем Леонид.

– Ладно, давай позвоним, только твоя бережливость нас до добра не доведет.

Войдя в купе, где Есения уже закончила вшивать последние пачки в свою куртку и расправляла ее, собираясь примерить, Леонид вытащил телефон из рюкзака и, развернув антенну, принялся набирать секретный номер Сергея.

Тот откликнулся, словно сидел и ждал, когда Леонид ему позвонит.

– Привет, Серега! – обрадовался Леонид голосу друга. – Докладываю: начальство нашего шпиона согласилось насчет приезда Лёни. Мы сейчас направляемся в Абакан, где встречаемся с Кондратюком, и едем дальше. Кондратюк хочет, чтобы мы с тобой связались при нем, собирается проинструктировать тебя. А встреча с вами, похоже, состоится в Гонконге. Ты можешь себе это позволить? Деньги я тебе в Гонконге отдам.

– Иди ты со своими деньгами! – вспылил Сергей. – Я, чай, тоже не нищий, найду, на что добраться. Вы, главное, там осторожнее. Федор с тобой?

– Да. Проводит нас до границы. Как там Лёня?

– Да все нормально! Не волнуйся. И мама твоя в порядке, просила передать тебе привет. Ты сам ей пока не звони – телефон прослушивают. Короче, давай, жду от вас конкретного звонка, и будем готовить встречу.

Леонид едва успел убрать в рюкзак телефон, как дверь открылась, и Григорий Тарасович, угрюмо оглядев их, сказал с порога:

– Подъезжаем. Пошли, нужно сойти здесь, а то у Володи могут быть неприятности за подвоз пассажиров, тут и пешком недалече…

Они спешно оделись, причем Есения и Леонид весьма заметно потолстели, и двинулись в кабину на выход. Федор шел сзади. Когда они прощались с машинистом, Леонид, подчиняясь непонятному порыву щедрости, сунул руку в карман, где у него лежала пачка с долларами, которые он при случае хотел обменять на непредвиденные расходы, и на ощупь вытянув две сотенных бумажки, сунул их в руку Володи со словами благодарности. Тот ошеломленно посмотрел на нежданно привалившие деньги, но ответить ничего не успел, потому что Федор подтолкнул Леонида к выходу, а сам задержался в кабине, что-то тихо говоря машинисту на ухо.

На улице было уже темно. Редкие фонари вдоль дороги, мимо которой проходила узкоколейка, освещали только узкий круг под собой, и за ними едва угадывались темные силуэты приземистых длинных складов.

Григорий Тарасович нетерпеливо переминался с ноги на ногу.

– Ну чего он там застрял? – с досадой проворчал он, глядя на окно тепловоза, где за стеклом были виден силуэт Федора, склонившегося к Володе.

Наконец, Федор спрыгнул на землю. Григорий Тарасович тут же повернулся и пошел по дороге. Леонид с Есенией, дождавшись Федора, пошли следом за стариком.

Федор незаметно сунул что-то в руку Леониду, пробурчав при этом:

– Рокфеллер!

– Тебе что, жалко?! – рассердился тот, поняв, что это были двести долларов, которые он отдал машинисту.

– Да не жалко, а следов оставлять не надо, – ответил Федор тихо. – Конспиратор!..

– Ты что, отобрал их у него? – спросил Леонид, не представляя, как можно было это сделать.

– Да он сам их вернул! – хмыкнул Федор и добавил уже серьезно: – Сам подумай, мучился бы парень потом, откуда они взялись, а вспомнить бы не смог. Зачем на такие страдания обрекать человека…

– Ты ему… – догадался Леонид, вспомнив, как Федор напустил «забытуху» на соседку Есении, Нину Ивановну.

Федор молча кивнул.

Шли они долго, вопреки тому, что Григорий Тарасович обещал, что идти недалеко. За темными складами вскоре потянулись освещенные улицы с домами, характерными для окраины любого российского города.

Есения в утяжеленной долларами куртке вскоре начала уставать, да и Леониду его рюкзак уже порядком оттянул плечи. Один только Федор невозмутимо вышагивал за Григорием Тарасовичем, который, не взирая на свой возраст, тоже шел довольно бодро.

Наконец они подошли к частному дому, во дворе которого стояла уже знакомая «шестерка».

– Во дурак! – тихо сказал Федор. – Что же он на улице-то ее оставил?

– А что? – не понял Леонид. – Он же говорил, что она не засвеченная.

– В таких вещах уверенности быть не может. Коли его ищут, значит, и свидетели могут найтись, кто видел его в этой машине. Тогда и на нас выйдут в два счета.

Григорий Тарасович, сделав вид, что не услышал их разговора, несколько раз негромко постучал в дверь условным стуком. На окне, справа от крыльца, колыхнулась занавеска, и вскоре в сенях послышались шаги. Но в этот момент Есения испуганно вскрикнула, указывая рукой на что-то позади Леонида и Федора. Те оглянулись: с дальнего конца двора к крыльцу, на котором они стояли, молча неслась большая мохнатая зверюга с ощерившейся пастью.

Федор отодвинул Леонида и Есению к себе за спину, а сам повернулся лицом к набегающей собаке, ожидая ее приближения.

Когда та уже была в нескольких прыжках от них, Федор вытянул вперед руку с развернутой в сторону собаки ладонью и рявкнул:

– Стоять!

Леониду показалось, что собака как будто стену увидала: она вроде и хотела уже остановиться, но инерция бега тащила ее вперед. И тогда она начала тормозить всеми четырьмя лапами и задом, на котором и доехала почти до самого крыльца. Вид у нее при этом был весьма ошарашенный. Леонид рассмеялся, вспомнив анекдот про глистатого котенка, который, разогнавшись на наждачной дорожке, затормозил у окна в виде одних ушей.

А Федор, опустив руку, начал сурово отчитывать собаку, оказавшуюся вблизи большой матерой лайкой с обмороженными ушами:

– Ты на кого зубы навострила, а? Ты что не видишь, кто перед тобой? Как тебе не стыдно!

Собака, неожиданно взвизгнув и припадая брюхом к земле, поползла к ногам Федора. Уткнувшись носом в его валенок, она закрыла лапами морду.

– Боже мой! Ей что, действительно, стыдно?! – поразилась Есения, выглядывая из-за плеча Леонида.

Не ответив, Федор присел на корточки и, потрепав лайку за ухом, продолжил ее увещевать:

– Ну и чего ты так озлобилась? Твое дело – охранять. Если пришел кто чужой – так поори погромче, а то сразу на людей кидаешься, да еще молчком…

Собака заскулила, словно хотела о чем-то пожаловаться ему.

– Неужели?! – воскликнул Федор. – Что же это за хозяин у тебя за такой! Эх, бедолага… – и он погладил лайку по голове, за что та благодарно лизнула его в ладонь.

Леонид осторожно присел рядом с ними.

– Она что, что-то тебе сказала? – спросил он у Федора, чувствуя себя при этом по-идиотски.

– Сказала… – недовольно покачав головой, ответил Федор и повернулся на скрип двери, из-за которой выглянула старуха в накинутом на голову пуховом платке.

– Чего надо? – хмуро оглядев гостей, спросила та.

– Мы к Филиппу, – ответил Григорий Тарасович и, распахнув дверь, отодвинул старуху в сторону и скрылся в сенях.

– Ну, тогда проходите, – запоздало пригласила старуха и ругнулась на собаку, все еще прижимающуюся к ногам Федора: – А ну пошла на место, дармоедка!

Собака, оскалившись, глухо рыкнула, но все же послушалась и потрусила через двор к своей будке.

Филипп при их появлении вышел из-за стола, накрытого к ужину.

– Наконец-то, а то я уже начал волноваться! – воскликнул он, обнимая Григория Тарасовича.

– Разве мы припозднились? – проворчал старик, стараясь не показывать вида, что рад встрече с племянником. – Вот, доставил тебе твоих… подопечных в полном комплекте.

– Спасибо, дядьку! Здравствуйте, проходите, – поприветствовал он остальных. – Раздевайтесь, садитесь, поешьте с дороги, потом обсудим наши планы. Времени мало – завтра в полдень у нас самолет.

– Самолет? – удивился Леонид. – А как же?… – тут он осекся, оглянувшись на старуху, которая расставляла на столе дополнительные тарелки.

– Детали – после ужина, – тоже посмотрев на нее, ответил Филипп и подошел к Есении, чтобы помочь ей раздеться.

Вышла небольшая заминка, Есения испугалась, что Филипп обязательно обратит внимание на неожиданный вес ее куртки, и умоляюще посмотрела на Леонида. Тот, не долго думая, отстранил Кондратюка по «праву мужа» и забрал у Есении куртку, подумав при этом, что нельзя ей все-таки носить на себе такую тяжесть, черт бы побрал эту конспирацию! Нет, надо что-то решать с этими деньгами… Жаль, что в Абакане нет представительства «Сити-банка» – было бы хорошо избавиться от наличных баксов здесь, положив их на свою панамскую личину по имени… как его… Педро Карейроса. Хотя вряд ли и это удалось бы – в банке обязательно потребовали бы объяснения, откуда у него такие деньги. И даже, если бы он попытался их положить на российский счет, а потом отправить в «Сити-банк», то больше двух тысяч долларов перевести на счет иностранца ему бы не разрешили, пришлось бы открывать кучу российских счетов и отправлять по две тысячи с каждого. Хотя на это понадобилась бы уйма банков… Леонид быстро прикинул в уме: получалось триста счетов в трехстах банках – абсолютно нереально, даже если бы времени у него была уйма. Придется звонить Сереге, советоваться: может, через его связи удастся получить разрешение от Центробанка на официальный вывоз этих денег? Вот у таможенников вытянутся лица!

Когда они поужинали, Филипп сказал, обращаясь к старухе, угрюмо собиравшей со стола грязную посуду:

– Спасибо, можете идти.

Та, поджав губы, кивнула и молча ушла на кухню, плотно закрыв за собой дверь.

– Завтра мы летим через Красноярск в Благовещенск, – объявил Кондратюк. – Там нам передадут турпутевки для поездки в Китай, куда мы отправимся под видом «челноков». В Хайхэ, на другой стороне Амура, по которому проходит граница, нас будут ждать. Вот документы, – и он веером разложил на столе паспорта и авиабилеты. – Есения Викторовна, это ваше, а это – вам, – и он глянул на Федора и Леонида. – Кстати, визы уже проставлены…

Федор с Леонидом одновременно протянули руки, разбирая документы.

Повертев в руках паспорт со своей фотографией и странной фамилией «Коприлаев», Леонид хмыкнул – количество паспортов уже раза в три превышало количество удостоверяемых в них лиц… А сделано было все по-настоящему, не подкопаешься, видимо, дело у них с этим давно налажено…

– Филипп, а скажите мне: кто за вами все-таки стоит? – спросил он тихо, продолжая рассматривать документы.

Кондратюк недовольно глянул на него:

– Зачем вам это знать? Разве недостаточно того, что кто-то взял на себя все расходы и хлопоты по переправке нас за границу? И, кстати, это немалые деньги! Так что, давайте, сменим тему.

– Я не слишком силен в разведках, – не захотел менять тему Леонид. – Кроме ЦРУ, Массада и МИ-6 ни о ком больше и не слышал. А спрашиваю, чтобы понять, насколько сильные у вас покровители и можно ли на них положиться? Может, нам лучше здесь остаться? По крайней мере, здесь хоть своя страна. А то мне рисковать жизнью жены, знаете, как-то не хочется…

– Покровители надежные, – усмехнулся Филипп. – А насчет силы, думаю, они самые сильные в мире, так что не волнуйтесь, все будет хорошо.

– Хорошо-то хорошо, ну а если нас задержат в аэропорту? Ведь всех нас ищут… Как вы себе представляете, например, прохождение контроля? – не унимался Леонид.

Но тут вмешался Федор:

– Лёньша, это я беру на себя.

Филипп удивленно посмотрел на него. Но Федор, не обращая на это внимания, продолжил:

– Есении мы соорудим живот, как у беременной, и пристроим к какой-нибудь мамаше с детьми, а сами пойдем отдельно. Я вас прикрою.

– Есению Викторовну тоже ищут, – осторожно заметил Филипп. – Однако, по моим сведениям, в местный аэропорт ни на нее, ни на нас ориентировка еще не поступала. Нужно попытаться проскочить к границе как можно быстрее. А нам еще предстоит несколько часов провести в Красноярске, потому что самолет в Благовещенск оттуда вылетает в час ночи. Мы будем на месте только утром послезавтра. Так что время работает против нас, потому я вас и вызвал раньше, чем планировал, даже не все дела успел завершить, но нужно спешить.

– Ты бы лучше машину для начала со двора убрал… – подняв на Кондратюка тяжелый взгляд, сказал Федор. – Или ты собираешься на ней завтра в аэропорт ехать?

– А что такое? – недовольно спросил тот.

Федор только хмыкнул, покачав головой, словно говоря: «И чему вас там, в разведках, учат!..»

– Нет, в аэропорт нас отвезут на другой машине, – запоздало ответил Кондратюк. – Не волнуйтесь, у меня все продумано, и все будет нормально.

– Дай-то Бог… – недоверчиво покосился на него Федор и отвернулся.

Кондратюк, не скрывая раздражения на лице, встал из-за стола и куда-то засобирался.

– А про Лёню он не забыл? – спросила Леонида на ухо Есения.

– Да, кстати, Филипп, – окликнул его тот, – вы же хотели проинструктировать моего друга, куда ему привезти нашего сына.

– Ах да, сейчас позвоним, – Кондратюк достал из большой сумки, стоявшей под лавкой в углу, аппарат, напоминающий трофейный спутниковый телефон, что был у Леонида. – Диктуйте номер…

– А позвольте, я его сам наберу, – протянул руку к телефону Леонид.

Филипп усмехнулся, но уступил.

– Серега, это я, – сказал Леонид, услышав голос друга. – Передаю трубку э-э… – он слегка замялся, не зная, как официально представить Кондратюка, – …нашему проводнику, он тебе объяснит, куда везти Лёню.

Филипп, усмехнувшись на «проводника», взял трубку, и холодно, словно отдавая распоряжение младшему подчиненному, сказал:

– Вы должны быть в Гонконге через неделю… – он оглянулся на отрывной календарь, висящий на стене под ходиками, – …девятнадцатого числа. В отеле «Пакирон» будет заказан для вас номер на фамилию Смитсон, там и ждите. Мы свяжемся с вами, как только прибудем в Гонконг. Если же мы окажемся в Гонконге раньше, то оставим вам на рецепшине информацию, где нас искать. Ждать мы вас больше суток не сможем, так что постарайтесь прибыть не позже девятнадцатого.

Вероятно, Сергей его спросил, как они будут добираться, потому что Кондратюк довольно резко ответил:

– Наш маршрут вас не касается. Главное, чтобы вы были на месте в условленный день, повторяю: ждать вас у нас не будет возможности. Так что лучше прилетайте заранее, – и он повернулся к Леониду: – Ничего не хотите ему сказать?

Тот отрицательно покачал головой.

– Еще раз прошу – не опаздывайте. До свидания, – сказал Филипп в трубку и отключил телефон. – Ну, вот и договорились… Через неделю ваш сын будет с вами, – он посмотрел на Есению. – Ладно, располагайтесь, мне нужно отойти по делам, вернусь часа через два. А вы, – он перевел взгляд на Леонида и Федора, – пока займитесь «поясом» для Есении Викторовны, это хорошая идея. Все необходимое попросите у хозяйки. Дядьку, пойдемте со мной!

После секундного раздумья он положил телефон обратно в сумку и, сунув ее ногой под лавку, направился к выходу, на ходу надевая дубленку и шапку. Григорий Тарасович молча последовал за ним.

– Это хорошо, что Кондратюк собрался переходить через границу под видом «челноков», – задумчиво сказал Федор. – В таможне зоркие ребята работают, если дело дойдет до личного досмотра, то все камуфляжи – до задницы дверца, тут же просекут, что под одеждой что-то проносится. Обыщут, потом не отвертеться будет. Одна надежда на челночную сутолоку, думаю, там никто особо копаться не будет – идет такой поток и все с деньгами. Да и слышал я, что нынче таможне выгоднее собирать мзду, чем пресекать вывоз валюты и ввоз товара.

– Ты прав, такую сумму на себе тащить боязно, – согласился Леонид. – Я сейчас Сереге позвоню, посоветуюсь, что можно сделать.

Он проследил в окно, пока Кондратюк и его «дядьку» выйдут со двора, и вытащил из рюкзака телефон, раздобытый на прииске. Было искушение воспользоваться телефоном Кондратюка, но Леонид решил не рисковать: может, тот накануне отъезда захотел их этим проверить…

Набрав заново номер Сергея, он сказал:

– Серега, привет еще раз! Значит так, завтра днем мы через Красноярск вылетаем в Благовещенск. Оттуда на автобусе с «челноками» едем в Китай, дальше пока не знаю, одно ясно, что через неделю мы каким-то образом окажемся в Гонконге. Слушай, тут вот какое дело… Скажи, а нельзя срочно организовать и переправить мне в Благовещенск разрешение от Центробанка на вывоз в Китай суммы в районе шестисот тысяч долларов?

– Какой суммы? – переспросил Сергей после паузы. – Ты сказал: шестьсот тысяч, я не ослышался? – голос у него был явно ошарашенный, это было слышно даже через жуткий шорох, который все усиливался в трубке.

– Все правильно, не ослышался. Мы тут, панэмаешь, немного деньжатами разжились… – и Леонид рассмеялся, представив лицо друга.

– Ага, совсем немного, чтоб я так жил! – озадаченно заметил Сергей. – И что, ты хочешь их официально провести в Китай? Ты же – бухгалтер, и знаешь, что там тебя так пасти начнут, что мама не горюй, зачем тебе лишний надзор на себя навлекать?

– А куда же мне их девать? Такую сумму в трусах тайком не провезешь. Может, что посоветуешь?

– Уно открыл на твое панамское имя счет в «Сити-банке»?

– Да.

Было слышно, что Сергей что-то лихорадочно листает.

– У тебя есть, чем записать? – спросил он.

Леонид схватил с подоконника огрызок карандаша и, вырвав из конца календаря листок, сказал:

– Готов. Что писать?

– Запиши телефон моего знакомого в Красноярске и оставь ему эти деньги, я найду способ часть из них положить на твой счет, а часть привезу тебе в «трэвел чеках» в Гонконг. А вы через границу везите только дозволенный минимум, иначе могут возникнуть неприятности, а они вам сейчас ни к чему. В конце концов, попроси твоего шпиона – пусть возьмет что-то и на себя. Кстати, он не знает об этих деньгах?

– Нет, что ж я – дурак, по-твоему… – Леонид даже слегка обиделся.

– Тогда и не засвечивай! Ну пиши телефон… – и он продиктовал номер и имя своего знакомого. – Позвони ему на трубу, как только приземлишься в Красноярске. Я его предупрежу, он будет ждать и скажет, где сможет с тобой встретиться. А как ты, кстати, собираешься пронести такую сумму баксов через контроль в аэропорту, там же, как я понимаю, их не один килограмм?

– Мы пока вшили деньги в куртки, но Федор предлагает сделать из них пояс на живот Есении, как у беременной.

– Ну не знаю… – с сомнением в голосе заметил Сергей. – Алё, алё! – голос Сергея стал вдруг прерываться, звук пропал.

– Да, да, алло, Серега! – закричал в трубку Леонид и потряс телефон.

– У тебя там, похоже, аккумулятор садится? – прорвался, наконец, сквозь треск помех голос Сергея. – Ты откуда звонишь?

– Да с такого большого переносного телефона с антенной.

– Со спутникового что-ли?

– Наверное.

– Что значит «наверное»? Ты не знаешь, с чего ты звонишь? Чей это телефон?

– Долго объяснять… Мы тут его позаимствовали у кое-кого… – Леонид запнулся на секунду, – …кому он больше не нужен.

Видимо его ответ не удовлетворил Сергея и тот, словно почуяв неладное, попросил:

– Дай-ка трубку Федору!

Леонид молча передал трубку Федору. Что ему говорил Сергей, он не слышал, но Федор коротко ответив: «Добро!», отключил телефон и посмотрел тяжелым взглядом на Леонида.

– Что? – всполошился Леонид.

– А ничего! Звонить мы больше с этого телефона не будем и избавимся от него как можно быстрее. Я тебе уже предлагал это. Сергей сказал, что если этот телефон будут искать, то через оператора смогут установить, откуда и кому мы звонили. Можем подставить человека, на кого Серёгин номер записан. А ребята, ты сам видел, там непростые были. И если нам до сих пор не заблокировали связь, то это может означать одно из двух – либо там некому заявлять о пропаже телефона, либо нас уже пасут. И на первое лучше не рассчитывать.

У Леонида похолодело в животе. Он с опаской посмотрел на телефон, словно «непростые ребята» могли вылезти прямо из него.

– Давай, действительно, выкинем его от греха подальше, он и так нам уже службу сослужил.

Федор убрал телефон к себе в рюкзак, сказав:

– Разберемся по ходу дела, куда его девать.

– Слушай, с деньгами вроде уже понятно, а как же мы диск провезем? – спросил Леонид у него. – Вдруг его тоже ищут…

– Я положу его к себе, – ответил тот.

– Так на контроле он ведь сразу просветится. Хорошо бы его тоже подо что-нибудь замаскировать… – и Леонид оглянулся в поисках чего-нибудь подходящего для этой цели.

В углу комнаты стояла старая швейная машинка «Зингер», рядом с которой он увидел жестяную коробку, расписанную под Палех. Он подошел к ней и открыл: внутри лежали катушки с нитками, потертая сантиметровая лента и россыпь пуговиц всевозможных размеров и расцветок.

– Может, под это на дно положить? – спросил он, посмотрев на Федора.

– Ну да! А если попросят открыть? – покачал головой Федор. – Ржать же потом будут полгода, что мужик ездит с такой галантерейной коробкой. Не буду же я им объяснять, что это память о предках-коробейниках… – и он улыбнулся.

Леонид сначала не понял, что тот имел в виду, а потом вспомнил, что профессиональным делом офеней являлось коробейничество.

– Ну хорошо, а если мы сюда еды какой-нибудь положим, того же сала, например, – предложил он, кивнув на стол, где на тарелке под холстинкой лежал большой шмат сала. – Это-то подозрения не вызовет, оно только на Украине за наркотик идет.

– А что, пожалуй, можно… – улыбнувшись, согласился Федор. – К салу вряд ли придерутся – жирное, потому и в коробку положено.

– Только как нам уговорить хозяйку, чтобы она нам ее отдала? – опять озаботился Леонид.

– Договорюсь… – усмехнулся Федор.

– Не сомневаюсь… – взглянув на него, хмыкнул Леонид.

– Ну тогда я пошел, нужно у нее еще попросить плотной ткани, чтобы «пояс» соорудить Есении, – сказал Федор и направился к двери на кухню.

Он толкнул дверь и посуровел: хозяйка, явно подслушивающая под дверью, отпрянула в сторону и вызывающе уставилась на Федора с видом: «Попробуй мне что-нибудь сказать, я у себя дома!».

«Ну и этой теперь „забытухи“ не избежать», – со злорадством подумал Леонид.

Через несколько минут Федор вернулся с валиком саржевой ткани и положил его на стол.

– Вот, можем приступать… Ты какой месяц хочешь? – спросил он у Есении, улыбнувшись.

Она слегка покраснела, но ответила:

– Это зависит от количества денег…

– Впервые объем талии беременной женщины будет измеряться в долларах, – Федор с улыбкой посмотрел на Леонида, но того эта шутка почему-то не развеселила, ведь Есения на самом деле была беременна, и это его не совсем радовало.

– Есения, давай-ка измерим тебя, – Федор вытащил из коробки сантиметровую ленту и, когда Есения к нему подошла, приподнял ей свитер и принялся ее обмерять.

Посмотрев на отметку, он разложил ткань на столе.

– Лёньша, вы пока с Есенией выпорите деньги из ее куртки, – попросил он, а сам большими старинными чугунными ножницами начал отрезать от ткани кусок необходимой длины.

Когда Есения положила перед ним первые пачки с долларами, он выложил их по ткани в ряд и заметил:

– Жаль, ваты нет, надо бы чем-нибудь их сверху проложить, а то бугриться будет неестественно.

– Может, шарф подойдет? – предложил Леонид.

– Давай попробуем, – согласился Федор.

Через час «пояс» был почти готов. Есения пришила к нему сзади крючки, чтобы он плотнее сидел на талии, но после примерки стало ясно, что придется пришивать еще и помочи, а то получившееся тяжелое «корсетное изделие» без фиксации сверху сползало с ее еще стройного живота на бедра.

Когда с помощью Федора Есения, наконец, надела готовый «пояс» под свитер, Леонид понял, какой она будет через несколько месяцев: живот выглядел более чем правдоподобно.

– Тебе не тяжело? – спросил он, стараясь скрыть очередной приступ ревности.

– Ничего, терпеть можно, – успокоила она его и, огладив «живот», сначала прошлась по комнате, потом села.

Картина была убедительной.

– Нормально, – оценил Федор.

Он оторвал еще один кусок ткани, а на оставшуюся часть вытряхнул пуговицы и прочую мелочь из хозяйской коробки. Завязав все в узелок, он положил его на швейную машинку.

– Давай диск, примерим, пока Кондратюк не вернулся, – сказал он Леониду.

Когда тот вытащил его из рюкзака, Федор обмотал диск тканью и положил на дно коробки, потом смял несколько старых газет, лежащих на подоконнике, и подоткнул ими диск со всех сторон, чтобы тот не ерзал.

Леонид, наблюдавший за ним, сказал:

– Хорошо бы дно сымитировать, фольга нужна или какая-нибудь старая металлическая банка из-под рыбных консервов, знаешь, бывают такие большие…

И они одновременно посмотрели на пол, где у печки на полу стояла именно такая банка, служащая, видимо, миской для кого-то из домашних животных.

– Грязная… – сказал Леонид.

– Вымоем, – откликнулся Федор и, подняв банку с пола, пошел на кухню.

– Вот сам и мой! – донесся оттуда недовольный голос старухи. – Все банки у меня позабирали! Сходили бы в магазин, там все есть, чего меня обирать! Скажу постояльцу, пусть выплатит компенсацию за убыток.

«Ты смотри, какие слова знает, поднаторела, видать», – усмехнулся про себя Леонид.

Вскоре идеально подогнанный металлический круг лег вторым дном, скрывая под собой диск.

– Во, другое дело, а теперь только сала сверху наложим, и все, – Федор довольно оглядел плоды своих трудов.

Едва они успели упаковать заполненную банку в рюкзак к Федору, как на крыльце послышались шаги, и в комнату вошел Кондратюк.

– Как дела? – спросил он, раздеваясь.

Есения молча встала перед ним, демонстрируя свою фигуру.

– Хм… – только и сказал тот, одобрительно кивнув.

– А где Григорий Тарасович? – спросила Есения. – Он не придет? Мы с ним не попрощались.

– Он переночует у знакомых и с утра вернется к себе, – ответил Филипп. – Давайте устраиваться на ночь, завтра вставать рано. Кстати, – он посмотрел на Федора. – Оружие придется оставить здесь, в самолет его не пронести.

– А я его и так в лесу оставил, – ответил Федор, посмотрев на Леонида, который с трудом удержался от ответного взгляда, он-то знал, что на дне рюкзака Федора лежал не только его охотничий нож, но и пистолет…

«Как он, действительно, собирается пронести его в самолет? Вон с диском какие приняли меры предосторожности…»

Глава вторая

Валера оказался легок на помине. Заявившись в семь утра, он разбудил Риту своим звонком. Бурый крепко спал, накрыв голову подушкой, не изжив с возрастом своей детской привычки.

Рита впустила Валеру в квартиру. На том лица не было.

– Что случилось?

– Где Виктор Иванович?

– Спит еще.

– Разбудите его, Маргарита Ивановна, пожалуйста. У меня срочные новости, – и он поднял руку, в которой был зажат какой-то листок.

– Какие?

– Это я могу сказать только ему, – глядя ей в глаза, умоляющим голосом ответил Валера.

Тогда Рита с силой подтолкнула его в сторону кухни:

– А ну шагай, конспиратор! Завтракать будем.

Пока Валера нехотя двинулся впереди нее в кухню, она, изловчившись, выхватила у него из руки бумажку.

– Марга… – только и успел воскликнуть Валера, но Рита в ответ на протест так толкнула его своим отяжелевшим от беременности животом, что парень пробежал оставшиеся метры до обеденного стола, где и плюхнулся на первый попавшийся на пути стул.

Развернув листок, Рита прочла: «Встречаемся в парке в девять часов, телефоном не пользуйся».

– От кого записка? – спросила она, возвращая ее ему.

– Так. От одного нужного человека, – расплывчато ответил Валера, засовывая листок поглубже в карман от дальнейших посягательств. – Бизнес…

– Бизнес, говоришь… – усмехнулась она, и что-то в ее тоне и во взгляде было такое, что Валера поежился. – Давай-ка, выкладывай, что у вас там за бизнес! И почему моего мужа вчера в милицию вызывали? Кого убили? Я жду…

На последних словах она подошла к холодильнику, достала из него четыре помидора и, положив на разделочную доску, начала их резать тонким острым ножом.

– Маргарита Ивановна, я не имею права ничего говорить, спросите сами у Бу… у Виктора Ивановича, – попросил Валера, завороженно наблюдая, как из-под пальцев Марго стекают густые красные капельки томатного сока.

– Я спрошу, но и ты мне ответь: кто автор этой записки, зачем он вызывает Витюшу в какой-то парк? Я все равно это узнаю, но лучше ты мне это скажешь! – и она резко ударила ножом по сочному помидору, от чего тот мгновенно развалился на две половины.

Валера замер, с ужасом глядя на расчлененную помидорную плоть, на срезах которой медленно набухали кровавые капли. Что у него пронеслось в этот момент в голове, какие ассоциации возникли – неизвестно, но он почему-то быстро и захлебываясь словами, выложил Рите все, что она хотела узнать, и добавил:

– Записка от Копытина, это очень серьезный человек, из ФСБ, – называя эти три буквы, Валера понизил голос и метнул испуганный взгляд на дверь.

– Что ему нужно от Виктора? – спокойно поливая майонезом помидоры, словно ее совершенно не взволновало то, что рассказал Валера, спросила Рита.

– Предостеречь…

– Предостеречь? От чего?

– Он хочет, чтобы Бурый уехал из города, – сказав это, Валера даже не заметил, что на этот раз назвал шефа по кличке. – Он говорит, что закручиваются такие дела, которые могут зацепить бортом всех нас.

– А почему телефоном пользоваться нельзя? Нас уже прослушивают?

– Не исключено.

Рита хмыкнула:

– Если решили прослушивать, то телефоны тут ни при чем, при нынешней аппаратуре пук зайца в дальнем лесу можно услышать… Ладно, на вот, поешь салата, – она поставила перед Валерой миску с помидорами, на которую тот воззрился с отвращением, – а я пойду разбужу Виктора.

– Маргарита Ивановна! – окликнул ее в спину Валера. – Только не говорите ему… ну сами понимаете.

– Не бойся! – отмахнулась Рита и вышла из кухни, думая о том, что Валера, если его припрут, наверняка сразу же сдаст своего шефа.

«Нужно с ним что-нибудь решать, с этим Иудушкой Головлевым…»

Но события с этой минуты понеслись вскачь, Рита даже не успела спросить мужа о его планах, не то чтобы что-то предпринять.

Разбуженный ею, Бурый молча прочел записку, после чего быстро помылся и спешно начал куда-то собираться, хотя до встречи с Копытиным у него еще было время.

– Позвоню днем, не волнуйся, – только и сказал он на немой вопрос жены и, поцеловав ее в губы, на секунду задержал свою руку на ее животе.

Рита еще долго ощущала это прощальное прикосновение, даже ее малыш замер, боясь неосторожным движением потревожить и без того встревоженную мать.

Бурый не был удивлен, что Копытин назначил встречу в парке – там с утра практически никого не бывало, и лишь к обеду туда выползали мамаши и бабушки с колясками. Однако обычно с Копытиным встречался Валера, которому тот доверял по причине родственных уз, но, видимо, сейчас произошло что-то неординарное, если он потребовал личной встречи с ним самим. Встреча должна была состояться в самом глухом углу парка, на дальней аллее, где можно было спокойно поговорить.

Садясь в машину, Бурый спросил у Валеры:

– Что произошло? Чего такая срочность и риск?

– Копытина ночью вызвали на работу. Котов убит, – Валера метнул быстрый взгляд на Бурого.

– Знаю, – спокойно сказал тот.

– Откуда? – удивился Валера.

– От верблюда, – усмехнулся Бурый. – Меня же тоже вызывали ночью, мы ведь с Котовым должны были вчера встретиться, а он так и не приехал на встречу.

– Ну и…

– Вот в общем-то и все… – ответил Бурый.

– Но у Котова дома нашли кое-что, компрометирующее вас…

– Ты имеешь в виду его записку, что ли? Читал я ее… Пусть докажут, что это не бред алкоголика, – отмахнулся Бурый. – Все знают, что у Котова были неприятности в управлении, и что в последнее время он не вылезал из запоев. Так что в этом плане его записка выглядит, как попытка виновного свалить все с больной головы на здоровую…

– Да, но он написал, что едет на встречу с вами и если с ним что-нибудь случится, то виноватым в его смерти следует считать вас. И погиб он по пути к вам.

– Да, ладно, проехали! – отмахнулся Бурый. – Что Копытину-то нужно? О чем он хочет поговорить?

– Я не знаю, он сам вам скажет.

– Ну хорошо, разберусь, едем в офис.

– Да, Копытин просил, чтобы вы с оглядкой к нему на встречу ехали, не на этой машине – не исключено, что за вами будут следить. Я взял у приятеля машину, она у нас во дворе офиса стоит, постараюсь вас вывезти незаметно.

– Вот блин! – сквозь зубы выругался Бурый. – Дожил! – он замолчал, угрюмо задумавшись.

«Надо бы Козаку позвонить, договориться о встрече, поблагодарить. Хотя… мог бы и в квартире пошерстить, теперь еще и эти разборки на мою голову из-за записки старого придурка!» – думал он про себя и уже, было, потянулся к трубке, но, вспомнив предупреждение Копытина, раздумал – береженого Бог бережет. Но созвониться с Козаком нужно было во что бы то ни стало, предупредить, чтобы они с Квачом на время скрылись из города.

Бурый глянул в окно, они проезжали мимо памятной ведомственной гостиницы, где один из его деловых партнеров любил устраивать переговоры, плавно переходящие в «разгуляево» с девочками. В «разгуляеве» Бурый обычно не участвовал, уезжая сразу после деловой части, но место это знал хорошо. Поэтому, осененный мыслью, он попросил Валеру развернуться и подъехать к крыльцу гостиницы. Если за ними и следят, то посещение гостиницы вряд ли вызовет удивление – мало ли какие у него могут быть дела, может, он готовится принимать гостей.

– Жди меня здесь, я – быстро, – приказал он Валере. – И поглядывай: нет ли за нами хвоста…

За стойкой сидела знакомая администратор.

– Валюша, привет! – поздоровался Бурый со вскочившей и вытянувшейся перед ним женщиной. – У тебя «люкс» свободен?

– Свободен, Виктор Иванович!

– Посмотреть можно? Ко мне тут люди едут…

– Посмотреть можно, да вы же там уже бывали.

– Ну, оглядеть хозяйским взглядом перед приемом гостей никогда не помешает, – улыбнулся Бурый.

Администратор торопливо достала из шкафчика ключи и пошла к лифтам. Бурый последовал за ней. Поднявшись на третий этаж, они прошли по коридору в торец, где администратор открыла дверь в просторный холл «люксовского» номера.

Посторонившись перед Бурым, который сразу же прошел внутрь, она спросила с порога:

– Мне подождать?

– Да нет, Валюша, можешь идти, я сам посмотрю, а ключ на обратном пути занесу, иди.

Дождавшись, когда администратор плотно прикроет за собой дверь, Бурый поспешил к телефону и быстро набрал номер сотового телефона Козака. Расчет его сводился к тому, что если конспирироваться и на встречу с Копытиным ехать с оглядкой, то почему бы там сразу же не встретиться и с Козаком? Зато будут убиты сразу два зайца. Всплывшая в голове поговорка почему-то заставила Бурого поежиться.

Козак ответил ему сонным голосом.

– Это я, просыпайся! – приказал Бурый. – Встречаемся в парке, у меня там в девять будет встреча, так что подъезжай к девяти тридцати. Мне не звони, мои телефоны прослушиваются.

Объяснив, куда именно нужно приехать, он положил трубку, после чего закрыл дверь номера и спустился в холл.

Возвращая ключ администратору, он бросил на ходу:

– Валюша, я позвоню, как только мне понадобится этот люкс.

Администратор ответила ему полукивком-полупоклоном, подобострастно улыбаясь.

Вернувшись в машину, Бурый поинтересовался у Валеры:

– Ну что?

– Да вроде все спокойно, – ответил тот, трогая с места. – Ничего подозрительного я не заметил. Никто, вроде, не следит.

Тут он был не прав, потому что за буровским «мерседесом» следили как минимум из двух машин. В одной из них, синей «Ладе», сидел Копытин, который, готовясь к встрече с Бурым, решил сам проверить, как тот соблюдает осторожность и не притащит ли за собой «хвост». Он сразу же обнаружил, что Бурого «пасет» голубая обшарпанная «девятка», и удивился: для МВД-шной «наружки» они больно светились, да и вряд ли в отделении за ночь успели бы оформить документы, разрешающие установить наблюдение за Бурым – бюрократия, как и везде, там тоже все тормозила. Но, тогда кто бы это мог быть? Копытин напрягся – в том деле, которое он замыслил, свидетели ему были не нужны.

Он нервно потер лицо, разгоняя сон. Сегодня ему не дали поспать: среди ночи разбудил звонок дежурного, сообщивший об убийстве Котова. Пока он съездил в морг и к себе в контору, потом в отделение, где чуть не столкнулся с Бурым, пока почитал дело и предсмертную записку Котова – уже настало утро. И утро это, по мнению Копытина, отнюдь не было добрым. Несмотря на то, что следователь вроде не особенно зацепился за котовский донос, но ситуация вокруг Бурого сложилась, мягко говоря, щекотливая. И если его, действительно, всерьез начнут крутить, то тот может и расколоться. А это значит, что веревочка тогда потянется, потянется, пока в какой-нибудь канатик не совьется, и что это будет за канатик – одному Богу известно. Как бы концом этого канатика его, Копытина, не зацепило! А, посему, концы эти лучше рубить заранее…

А в голубой «девятке» отнюдь не сонные Козак и Квач внимательно следили за перемещением буровского «мерседеса», последовав за ним, когда тот от гостиницы направился в сторону офиса Бурого.

Поужинав после убийства Котова у Козака на квартире, которую тот купил по случаю после нескольких удачных «заказов», они проспали до шести утра, а в семь уже были у дома Бурого. Козак хотел прощупать обстановку перед тем, как звонить Бурому с докладом о выполненной работе. Они видели, как через несколько минут после них к дому на буровском «мерседесе» подъехал Валера и торопливо направился к подъезду.

– Чего это он так рано? Значит, не все так спокойно, как ждал Бурый. Давай-ка посмотрим, что дальше будет, – сказал Козак.

Когда Бурый с Валерой вышли из дома и сели в машину, Квач осторожно поехал за ними.

– Ты же хотел звонить ему… – напомнил он Козаку, когда они проехали минут десять. – Вроде все спокойно. Мы что, так и будем за ним тащиться?

– Погоди, не мельтеши, – остановил его Козак, наблюдая, как буровский «мерседес» остановился у какого-то здания, похожего на гостиницу.

Они пристроились у обочины на противоположной стороне улицы, ожидая развития событий, а через несколько минут раздался звонок от Бурого. Козак сначала подумал, что тот их заметил, но Бурый звонил, чтобы назначить встречу, и Козак не стал признаваться, что они рядом, а то еще подумает невесть что…

Переговорив с Бурым, Козак сообщил Квачу:

– Через полтора часа встречаемся с Бурым в парке. Надо бы съездить посмотреть, что там за место. А пока проводим его до офиса, он обмолвился, что опасается слежки.

Когда Бурый вышел из гостиницы и сел в свой «мерседес», Квач, пропустив несколько машин, развернулся и поехал за ним следом.

Внимательно оглядывая машины вокруг, Козак обратил внимание на синюю «Ладу», пристроившуюся позади них. Ничего подозрительного в ней не было, она и не обгоняла, и не отставала от потока машин, двигаясь ровно, но за рулем сидел водитель с настолько непримечательной внешностью, что Козак подумал: «Вот идеал для гебешника, может, и правда, за ним уже следят».

– Квач, погляди! Кажись, хвост?

Квач понаблюдал несколько минут в зеркало заднего вида за «Ладой», которая в этот момент, подрезав путь соседней «газели», ни с того ни с сего пошла на обгон, и покачал головой:

– Что-то не похоже… Лох какой-то! – он осуждающе глянул на пристроившуюся уже сбоку от них «Ладу».

Водитель «газели», вынужденный притормозить, судя по выражению лица, матерился водителю «Лады» в спину.

«Доведя» Бурого до офиса, Квач свернул на боковую улицу и остановился. Козак отметил, что водитель «Лады», слегка притормозив, бросил на них внимательный взгляд, а потом, резко набрав скорость, поехал дальше, даже не посмотрев на сворачивавший во двор «мерседес» Бурого.

Дождавшись, когда «мерседес» скроется во дворе за железными воротами, Квач тронул машину, сдавая назад и выезжая обратно на проспект, с которого они свернули. Синей «Лады» уже видно не было.

«Наверное, показалось», – подумал Козак и сказал:

– Ладно, поехали в парк. Оглядимся: до встречи с Бурым не так много времени осталось.

Копытин уехал недалеко, он свернул за угол и, оставив машину, пошел обратно в сторону офиса Бурого. Нужно было убедиться, что эта голубая «девятка», действительно, «вела» Бурого. Но не успел он пройти и полпути, как интересующая его «лохматка» бодро прошуршала шинами мимо него по еще неубранному на проспекте снегу.

«Наверное, показалось», – подумал он, успокаиваясь, но решил подстраховаться до конца.

Он просидел в своей «Ладе», наблюдая за обстановкой и высматривая машину, на которой он подсказал Валере отправить Бурого к нему на встречу. Наконец, он увидел ее. На большой скорости старенькая «вольво» вылетела из двора и, взвизгнув тормозами на повороте, понеслась по проспекту в сторону парка. Сидевший за рулем Бурый был в темных очках, но его характерную большую фигуру подобным «фиговым листочком» было не скрыть.

«Вот идиот! – разозлился Копытин. – Если „наружка“ выставлена, то уже засекла его, и машину бесполезно было менять».

Он пропустил несколько автомобилей перед собой и поехал следом за Бурым.

На встречу он опоздал на три минуты, высматривая по пути и на подъезде к парку что-либо подозрительное, но все, вроде, было нормально. Голубой «девятки» тоже не было видно.

Он въехал на аллею, за поворотом в конце которой должен был ждать его Бурый. На свежевыпавшем снегу виднелись следы шин нескольких машин.

«Кто это тут с утра разъезжал?» – мимолетом удивился Копытин, и сразу же забыл об этом, сосредотачиваясь на предстоящей задаче.

Бурый нервничал – Копытин опаздывал. Наконец, он услышал звук мотора, и с аллеи на площадку, где он остановился, въехала синяя «Лада». Открылась дверь со стороны водителя, и вылезший из «Лады» Копытин с каким-то пакетом в руках торопливо направился к машине Бурого.

– Здравствуй, Виктор, – поздоровался он, забираясь на заднее сиденье за спиной у Бурого.

Тому пришлось развернуться боком на сиденье, чтобы видеть Копытина.

– Здорово! Чего звал? – спросил он, протягивая руку Копытину.

Тот пожал его руку и ответил:

– Для начала дай сюда твою трубку.

Бурый с недоумением протянул ему радиотелефон. Копытин, опустив стекло, выставил руку и, резко размахнувшись, забросил телефон далеко в кусты.

Взглянув на ошарашенного этим Бурого, он сказал:

– Я же тебя просил куда-нибудь уехать, но ты, кажется, не внял моему совету…

– Я не могу вот так сразу все взять и бросить! – перебил его Бурый, пытаясь объяснить обстановку.

– Меня твой бизнес не волнует! – отрезал Копытин. – Я тебе посоветовал уехать, исходя из информации, которой владею. А теперь ты попал по самые уши, Виктор! За тобой следят, тебя слушают… И ладно бы просто была записка с недоказуемыми обвинениями на покушение, хотя ввиду смерти писавшего ее Котова она приобрела некоторый вес, но в ней еще и обвинения твоей причастности к делам на вверенном ему руднике, а это уже покруче! Ты себе даже и представить не можешь, что это за рудничок был… Поэтому слушай меня внимательно!

Жестко и коротко он вывалил на Бурого ряд условий и советов, которым Бурый, если хочет выпутаться, должен следовать. Впрочем, перечень этот был небогат, поскольку Копытин не сомневался, что Бурый, даже если бы ему и дали такую возможность, вряд ли бы ими воспользовался.

Подведя итог своим наставлениям, Копытин внутренне собрался и, сделав вид, что поперхнулся, склонился к коленям в приступе правдоподобного кашля. Хлопая одной рукой себя по груди, второй он быстро засунул под сиденье Бурого пакет с шестьюстами граммами тротила и химическим взрывателем, в котором под звуки кашля раздавил, предварительно нащупав, капсулу с реактивом.

Все как будто бы было сказано, поэтому, попрощавшись с Бурым, Копытин вышел из машины и, стараясь не спешить, направился к своей «Ладе». Теперь дело было за временем – содержимое капсулы доберется до взрывателя минут за десять…

Копытин выехал на аллею и помчался к выходу из парка, чтобы к моменту взрыва оказаться подальше от машины Бурого. Тот должен был выехать за ним следом. Уже сворачивая на улицу и глянув в зеркало заднего вида, Копытин насторожился – аллея была пуста, значит, Бурый не поехал за ним, почему? А ну, как он сунулся сейчас под сиденье и обнаружил пакет, или вообще вышел из машины обмозговать на свежем воздухе свои неприятности?

«Надо бы остановиться и посмотреть, чтоб наверняка…» – подумал он, притормаживая.

Разговор с Копытиным оказался намного короче, чем предполагал Бурый, и абсолютно бесполезным – никуда уезжать он не собирался, дел было невпроворот, да и Рите рожать скоро. Бросить все может такой вот голоштанный, как Копытин, которому терять было нечего, даже своих цепей – цепи давно перешли к браткам.

Бурый улыбнулся, вспомнив, как однажды, встречаясь в Новосибирске с Курбановым, едва сумел сдержать смех, увидев, как одна из курбановских шестерок, прикусив язык от старания, бережно смазывала кремом на шее шефа пролежни от тяжелой цепи. Цепь там, и правда, была знатная, было впечатление, что Курбанов даже слегка сгибался под ее тяжестью, но никуда не денешься – престижно-символическую атрибутику в его кругу не обойдешь.

Бурый глянул на часы. До встречи с Козаком оставалось еще двадцать минут, придется ждать… И поторопить никак нельзя – Копытин, зараза, выкинул его телефон.

«Пойти, что ли, подобрать? – посмотрев в сторону кустов, куда осторожный „фэб“ зашвырнул его сотовый, подумал Бурый. – А ладно, другой организую, на подставного! Может, правда, и этот прослушивают…»

Он потянулся, удобнее усаживаясь, и опустил стекло, любуясь стоявшими вокруг заснеженными, словно сказочными деревьями. Сюда не доносился городской шум, а воздух был морозно-свеж. На Бурого как будто пахнуло детством.

«Пойти, что ли, по аллейке прогуляться, пока время есть? – подумал он. В этот момент все его проблемы показались ему очень далекими, словно отошедшими на задний план на фоне умиротворения и тишины парка. – Кое-веки на природу выбрался, спасибо Копытину… – и тут он неожиданно вспомнил: – Копытин же вроде с пакетом был. Забыл он его, что ли, у меня, склеротик?…»

Бурый повернулся и, заглянув между сиденьями назад, сразу же заметил край копытинского пакета, торчащего из-под сиденья. Потянувшись к нему, он вдруг услышал странный щелчок, после чего перед Бурым с громоподобным грохотом разверзлось пространство, выбросив из своих недр спрессованный монолит ударной волны. Перед тем как Бурого размазало по салону, а голову оторвало и вышвырнуло вместе с брызнувшими осколками в проем лобового стекла, он на мгновение ощутил приторно-сладкий запах крови – во лбу, над переносицей и в глазах, но боли почувствовать уже не успел.

Взметнувшийся с заиндевевших деревьев снег начал медленно опадать на землю, стремясь укрыть собой одиноко лежащую голову Бурого, но в этот момент в уже и так раскореженной «вольво» сдетонировал бензобак. Новый взрыв подбросил зад автомобиля, багажник распахнулся, по нему тут же разбежались огненные ручейки пламени, и через мгновение заполыхала уже вся машина.

Козак потом не мог объяснить себе, почему он сразу не пошел к Бурому, а решил выждать немного, продолжая наблюдать за ним в бинокль. Вероятно, его интуиция за годы опасной и непростой работы отточилась до предела.

Они были с Квачом в парке задолго до предстоящей встречи и, проехав дальше по аллее мимо того поворота, за которым находилась площадка, где Бурый собирался с ними встретиться, свернули в лес. С аллеи их машину было не видно.

Проваливаясь в снег, Козак прошел между деревьями поближе к месту, где у Бурого, как он понял, должна была состояться встреча с кем-то еще перед ними.

Осторожно расположившись за деревом, с которого при малейшем движении тут же осыпался иней, он поднял бинокль, всегда бывший у него при себе, и принялся наблюдать.

Первой на место подъехала чья-то подержанная «вольво». Козак очень удивился, разглядев в бинокль, что сидевший в ней водитель оказался Бурым. Тот въехал на площадку и, остановившись, начал нервно крутить головой, оглядываясь на аллею.

Потом появилась уже примеченная Козаком на проспекте синяя «Лада», из которой вышел мужик с пакетом и пересел в машину к Бурому.

«Значит, не зря я тогда обратил на него внимание», – подумал Козак, разглядывая собеседников. Мужик с заднего сиденья вдруг открыл окно и, размахнувшись, швырнул в сторону Козака что-то черное.

«Неужели заметили?!» – Козак машинально отшатнулся от летящего предмета, настолько близким он показался ему в бинокль. Но, сообразив в последний момент, что это всего лишь телефон, и направление его полета, скорее всего, было выбрано случайно, успокоился, отметив место падения сотового, и продолжил свое наблюдение.

Мужик что-то выговаривал Бурому, который сидел, неловко развернувшись к нему, и пару раз открывал рот, очевидно, пытаясь вставить слово, но, видимо, ему этого не давали. Впрочем, разговор был недолгий. Мужик вскоре вышел и, забравшись в свою «Ладу», вырулил на аллею, где сразу же дал по газам.

Козак обратил внимание, что вышел тот без пакета, с которым садился.

«Видимо, расплачивался за что-то…» – предположил он.

Постояв еще минут пять, наблюдая как Бурый с расслабленной улыбкой сидел, откинувшись на сиденье, он пошел обратно по своим следам к машине, где его ждал Квач. Раньше времени заявляться к Бурому он не хотел, но и стоять по колено в снегу в ожидании – тоже не имело смысла, ноги уже начали подмерзать.

«Жаль позвонить нельзя, – подумал Козак. – Какого хрена этот шибздик его телефон выкинул? Хотя Бурый просил не звонить ему, могут слушать…»

Уже почти подойдя к машине Квача, Козак обернулся и с досадой заметил, что наблюдать за Бурым он мог бы и отсюда, не ползая по снегу в глубь парка – линия деревьев здесь выстроилась так, что можно было выбрать удачный ракурс, чтобы видеть все происходящее на площадке.

Он поднял бинокль, решив еще раз взглянуть, что там делается, как вдруг остолбенело замер – машина Бурого на глазах меняла конфигурацию – вспухла каким-то немыслимым горбом крыша, во все стороны брызнули осколки стекла, задние двери рывком распахнулись, словно кто-то их вышиб изнутри с неимоверной силой… и только через секунду до Козака докатился звук сильного взрыва.

Квач ошеломленно выпрыгнул из машины, вытягивая голову в сторону грохота:

– Что случилось? Взорвалось, вроде, что?

Козак молча протянул Квачу бинокль, тот приник к нему и увидел за деревьями, как исковерканная машина подпрыгнула еще от одного взрыва и, словно облившись огнем, заполыхала.

– Бурый?… – спросил он, поворачиваясь к Козаку.

– Он самый… – ответил Козак, сжав зубы.

– Слушай, поехали отсюда! Счас поналетят! – воскликнул Квач, запрыгивая в машину и заводя двигатель.

Козак быстро обошел машину и, сев рядом с Квачом, сказал:

– Успеем! Нужно посмотреть, что там. Давай-ка подъедем поближе.

Квач бросил на него недовольный взгляд, но возражать не стал. Через минуту они уже въезжали на площадку, где полыхала буровская машина.

Тела Бурого в салоне за пляшущими языками пламени было не разглядеть, да и вряд ли после такого взрыва от него что-нибудь осталось…

Марево от жарко пылавшей машины и черный копотный дым поднимались над заснеженными деревьями.

Козак с Квачом вышли из машины. Они молча смотрели на «погребальный костер» Бурого, как вдруг внимание Козака привлек темный предмет, выделявшийся на уже начинавшем чернеть от копоти, но еще светлом снегу. Подойдя ближе, он понял, что это голова…

– Квач, у тебя есть пакет или какая-нибудь тряпка? – окликнул он напарника.

Квач недоуменно посмотрел на него.

– Надо в багажнике порыться, машина-то не моя, забыл что ли?

– Поройся… – попросил его Козак.

Квач нехотя открыл багажник и, пошуровав между валявшимся там хламьем, вытащил оттуда брезентовый плащ.

– Пойдет? – спросил он, показывая Козаку находку.

– Давай сюда, – кивнул Козак и, взяв у Квача плащ, вернулся к голове Бурого.

То, что это Бурый, можно было только предполагать, исходя из обстоятельств – почерневшее лицо с кровавыми пузырями вместо глаз было не узнать – но вряд ли тут могла валяться еще чья-нибудь голова.

Козак, обернув руку краем ткани, поддел голову снизу и накатил ее на брезент, после чего быстро запеленал.

Квач с ужасом следил за его действиями:

– Ты куда это хочешь? В машину? А если остановят, улика же?

– Значит, поедем так, чтобы не останавливали… – отрезал Козак, укладывая голову в багажник. – Давай-давай, поторапливайся, времени больше нет!

Сев в машину, они выехали на аллею и рванули к выезду из парка.

Уже поворачивая на улицу, ведущую к центру города, они успели заметить впереди на перекрестке уезжавшую на большой скорости знакомую синюю «Ладу».

– Ты смотри! – воскликнул Квач. – Это та же самая или мне кажется?

– Она, – кивнул Козак. – Давай-ка номерок запишем… – он посмотрел в бинокль: – Вот гад, грязью заляпал…

– А на хрена он тебе нужен? – спросил Квач.

– Так это он же Бурого того… – Козак крестообразно взмахнул рукой.

– Да?! – Квач с новым выражением посмотрел на удаляющуюся «Ладу». – Гад, такого заказчика замочил, кто теперь платить нам будет?

– Жена Бурого, – ответил Козак. – Когда мы ей отдадим голову мужа и расскажем, кто и как его убил… Поехали-ка за ним, поглядим, где он гнездышко вьет…

– Голова-то не испортится? – озабоченно спросил Квач.

– У меня дома спирт есть, зальем.

Глава третья

Кондратюк разбудил их в девять утра. Его было не узнать, большие роговые очки и густые пшеничные усы скрывали пол-лица, а длинные русые волосы разметались кудрями по плечам модной зимней куртки. Преображение было полным.

Быстро позавтракав, Федор помог Есении надеть пояс с деньгами, после чего они перенесли вещи в старенький уазик, в котором сидел угрюмый пожилой мужик. Он должен был доставить их в аэропорт.

Машины Кондратюка во дворе не было, видимо, он все-таки загнал ее в один из сараев.

Есения, с трудом застегнув куртку на оттопыривавшемся животе, забралась на заднее сиденье.

Хозяйка попрощаться к ним не вышла, то ли не посчитав нужным, то ли была обижена за утрату банок и сала.

На улице едва начало светать.

Дорога заняла у них полчаса. Леонид разглядывал окрестности, но они проезжали мимо ничем не примечательных построек.

Прибыв в аэропорт, Филипп отпустил водителя, что-то коротко сказав ему на прощание, после чего они вошли в битком забитый народом зал ожидания. Федор неожиданно придержал их движением руки.

– Ну и что мы остановились? – недовольно спросил его Кондратюк. – Нужно пройти регистрацию.

– Нужно посмотреть, к кому пристроить Есению, – ответил тот, издалека оглядывая очередь.

От стойки регистрации как раз отходила с оформленными документами женщина с девочкой лет трех. Ребенок неожиданно закапризничал, и женщина, отчаявшись справиться с ней и вещами, которые оттягивали ей руку, раздраженно отвесила дочери подзатыльник:

– Успокойся же ты, наконец! Маме и так тяжело!

Она потащила ее за собой к выходу на посадку, но девочка заплакала в голос и, вырвавшись от матери, побежала по залу.

Федор посмотрел на Есению, и та, поняв намек, преградила девочке путь и, подхватив ее на руки, прижала к себе:

– Ну что ты плачешь, маленькая? Успокойся.

– Мамка плохая, делётся! – пожаловалась та, размазывая кулачками слезы по лицу.

– Мама хорошая, она просто устала. Пойдем, помиримся с ней, она не будет больше драться, – сказала Есения, направляясь к идущей навстречу с расстроенным лицом женщине.

– Ох, извините! Прямо не знаю, что с ней делать! – воскликнула та. – Нам еще столько ехать, в Красноярске нужно еще будет пересесть на самолет до Норильска, а она уже совершенно меня измучила, просто как черт в нее вселился.

– А я лечу в Благовещенск, к мужу, – сказала Есения. – Если вы меня подождете, я вам с ней до Красноярска помогу.

– Ой, ну что вы, зачем вам эти хлопоты, вы ведь в положении, – стала отказываться женщина, кивнув на характерно выпуклый живот Есении.

– Да бросьте вы, меня это не затруднит, а беременность – не болезнь, сами знаете, – рассмеялась Есения. – Подождите меня, я зарегистрируюсь, и пойдем.

– Хорошо, спасибо вам. Валечка, иди к маме, тете тяжело, – позвала она дочь, но та, сморщив носик, заявила:

– Буду с тетей! Ты делёшься!

Женщина попыталась забрать отбивавшегося от нее ребенка у Есении, но та остановила ее:

– Пусть побудет со мной, а вы посидите.

Женщина виновато посмотрела на нее, но потом кивнула и села в кресло.

Когда Есения подошла к стойке регистрации, Филипп и Леонид уже оформились и стояли поодаль. А Федор продолжал разговаривать со служащей «Аэрофлота», блондинкой лет сорока пяти, которая на какие-то его слова заливисто смеялась.

Делая вид, что они не знакомы с Есенией, Федор отступил в сторону, дожидаясь, пока ей зарегистрируют билет, намереваясь продолжить разговор с явно понравившейся ему женщиной. Регистратор, проверяя документы Есении, все время поглядывала на него с улыбкой. Но каково же было ее разочарование, когда он, дождавшись ухода Есении, сразу же попрощался и тоже направился к выходу на посадку, повесив на плечо свой рюкзак, который не стал сдавать в багаж. Леонид с Кондратюком пошли за ним следом.

На контроле у ворот металлоуловителя и монитора, показывающего внутренности ручной клади, почему-то сидела только одна служащая. Она лениво покрикивала на пассажиров, чтобы они быстрее выкладывали на ленту транспортера свои вещи. Федор, обогнавший Есению, быстро сунул свой рюкзак под резиновую шторку транспортера и прошел через ворота.

Служащая, увидев на экране монитора содержимое рюкзака, дернулась, разглядев пистолет.

Федор улыбнулся:

– Везу внуку в подарок, не пугайтесь, – и неожиданно быстро потянувшись через стойку, погладил служащую по голове.

Та покачнулась и, сонно посмотрев на него, сказала:

– Все в порядке, забирайте.

Федор снял свой рюкзак с ленты транспортера и оглянулся на Филиппа, который все еще стоял за воротами металлоуловителя, настороженно наблюдая за происходящим. Увидев, что у Федора все в порядке, Кондратюк быстро прошел через ворота. Леонид поспешил за ним следом, слегка напрягшись в ожидании, что баксы, вшитые в его куртку, устроят трезвон, но все обошлось. Он перевел дух, оказавшись по ту сторону ворот.

Есения, держа Валю за руку, подошла к контролю вместе с матерью девочки. Перед воротами Валя почему-то испугалась, но Есения ласково прижала ее к себе, сказав:

– Не бойся, я же иду вместе с тобой. Это такая игра.

Служащая, сидящая со все еще сонным видом перед монитором, поторопила их:

– Давайте быстрее, не задерживайтесь.

– А чего это у тебя нет сумочки? – громко спросила девочка, когда они благополучно миновали ворота.

Есения не нашлась что ответить.

– Ты – бедная? – не отставала от нее Валя.

– Валя, перестань! – дернула ее за руку мать. – Простите ее, несет всякую чушь!

Есения положив руку на живот, рассмеялась:

– Нет, Валечка, я богатая, но сумочка мне не нужна, потому что я все свое ношу с собой.

Леонид бросил на нее предостерегающий взгляд, но Есения успокаивающе посмотрела на него.

В это время Филипп, подойдя к Федору, тихо спросил:

– Что она… – он бросил косой взгляд на служащую, – увидела у вас в рюкзаке?

– Ничего особенного! – отрезал Федор. – Иди спокойно к самолету, я сам разберусь, если что.

– Если мы из-за вас попадемся, то…

Федор поднял на него тяжелый взгляд, оборвав его угрозы на полуслове. Кондратюк отвернулся и, играя желваками, направился к выходу на взлетное поле.

В самолет они попали без эксцессов.

Валина мать, поблагодарив Есению, забрала, наконец, у нее свою дочь и прошла в конец салона. Есения с Леонидом направились к своим местам. У окна, по левую руку от них, устраивалась молодая женщина, которая при их приближении вдруг удивленно посмотрела на Есению и положила руку на свой слегка выпуклый живот.

– Как странно! – сказала она вместо приветствия.

– Что именно? – спросила Есения, садясь рядом с ней.

– Я тоже в положении. Малыш у меня только недавно начал шевелиться. А вот сейчас, как я вас увидела, он вдруг во мне так сильно забрыкался, словно обрадовался вам. Как вас зовут?

– Мария, – после секундной паузы назвала Есения первое пришедшее ей в голову имя.

– А меня Лиза… Вам когда рожать?

– Уже скоро, недель через шесть.

– Боитесь?

– Нет, – улыбнулась Есения, – у меня это уже во второй раз.

Леонид заинтересованно прислушивался к их разговору и потому не успел сделать отстраненное лицо, когда женщина спросила:

– А это ваш муж?

Есения оказалась более находчивой:

– Нет, мы познакомились перед посадкой.

– А вас как зовут? – обратилась к Леониду Лиза.

«Ну, раз Есения – Мария, то я…» – подумал Леонид и ответил:

– Иосиф.

– Правда? Надо же, такое старинное имя… но оно вам не подходит, вы совсем на еврея не похожи, – заметила Лиза.

– А что все Иосифы – евреи? – рассмеялся Леонид. – Сталин, например, был грузином.

– Ну, мы знаем, каким он был грузином… – усмехнулась Лиза и добавила, поясняя: – У меня муж – историк.

– Ваш муж антисемит? – спросила Есения, устраивая удобнее тяжелый «живот» на коленях.

– Ну не совсем так… Просто он согласен с книгами Климова…

– Понятно, – сказал Леонид, посмотрев на нее, а потом, не выдержав, заметил: – Если бы только Климов просто излагал факты, а то для исследователя он чересчур пристрастен и эмоционален, и это сводит на нет многие его высказывания.

– Прошу прощения, что прерываю вашу беседу, но мне бы хотелось поспать, – сказала Есения, устало закрывая глаза. Она не любила разговоры о политике и еврейских или масонских заговорах.

Леонид кивнул и, с извиняющимся видом посмотрев на Лизу, тоже откинулся на спинку кресла.

Вскоре зашумели двигатели. Из динамиков раздался механический голос стюардессы, призывающей всех пристегнуться и не покидать своих мест, пока не погаснет табло. Через несколько минут, пробежав, подскакивая на взлетной полосе, их самолет взмыл в небо.

Федор, сидящий через проход от Леонида и Есении, подмигнул Леониду: мол, все путем – летим…

«Слишком как-то все просто получается, – подумал про себя Леонид. – Как бы это плохо не кончилось! Нам ведь еще Красноярск нужно миновать… Город значимый, информацию о нас туда, наверняка, уже отправили. Эх, лучше бы нам по окраинам добираться, но слишком большие здесь расстояния. Действительно: „только самолетом можно долететь“».

Перелет был коротким, каких-то сорок минут, и, не успев набрать высоту, самолет вскоре начал снижаться.

Есения проснулась, пожаловавшись на боль в ушах. Леонид сочувственно посмотрел на нее.

– Иосиф, вы не поможете донести мою сумку? – раздался вдруг голос Лизы, и Леонид не сразу сообразил, что обращаются к нему. – Как я вижу, Мария не обременена поклажей?

– Конечно, обязательно помогу, – согласился Леонид без удовольствия, но отказывать беременной женщине ему было неудобно.

Когда самолет остановился, пассажиры засуетились, собираясь, а Есения пробралась по проходу в конец салона, где на руках у матери сонно потягивалась Валя.

– Поспала, малышка? – потрепала она ее по мягким кудряшкам.

– Да сморилась вот. Все ноги отсидела, – пожаловалась женщина.

– Давайте, я помогу вам довести ее до аэровокзала, а вы несите вещи.

– Спасибо, – поблагодарила та, поднимаясь.

Аэропортовский автобус довез пассажиров до дверей в зал ожидания. Есения попрощалась с Валей и ее мамой, и направилась в сторону ожидавших ее Федора, Леонида и Филиппа. Леонид в этот момент что-то оживленно говорил, а Филипп с сердитым лицом возражал ему. Когда она подошла к ним, они замолчали.

– В чем дело? – спросила она.

– Есения, нам с тобой и Федором нужно ненадолго отлучиться в город, а Филипп возражает, – объяснил Леонид.

– Я не просто возражаю, а настаиваю на том, что нам нельзя разделяться, – перебил его Филипп. – Мало ли как сложатся обстоятельства! Может, придется искать другой путь отхода. Или, может быть, вы пытаетесь отделаться от меня?

– Зачем? – спокойно спросил Федор. – Без тебя им из страны не выбраться.

– Что значит «им»? – Кондратюк настороженно посмотрел на Федора. – А вы, что же, с нами не собираетесь?

Федор отрицательно покачал головой.

– Что же вы мне об этом раньше не сказали?! Я столько денег потерял из-за ваших новых документов! – рассердился Кондратюк. – Да и там нас ждут четверых…

– Ничего, Филипп, не переживай! Их доставишь, – он кивнул на Леонида и Есению, – и тебе твое руководство возместит все расходы. А я вас провожу до Благовещенска.

– Так куда вы собрались? – раздосадовано отвернувшись от Федора, обратился Кондратюк к Леониду.

– Мне нужно встретиться в городе с одним знакомым, через два часа мы вернемся сюда, – ответил тот.

– Я поеду с вами, только заберу у своего человека билеты, – сказал Кондратюк.

– Вот что, Филипп! Будете давить на нас – тогда мы точно никуда с вами не поедем, – твердо заявил Леонид. – Мы вам не марионетки!

– Кажется, вы не понимаете обстановки. Вашу жену и меня ищут! – напомнил ему Кондратюк, раздраженно дернув головой.

– Ну, тогда, чего мы тут стоим у всех на виду и препираемся? – разозлился Леонид. – Давайте назначим встречу и разойдемся по своим делам.

– Хорошо, Филипп, я останусь с тобой, – предложил Федор. – Это будет гарантией, что они вернутся.

Филипп криво усмехнулся, мол, «на кой черт ты мне нужен, Есению Викторовну ты мне все равно не заменишь, если она пропадет».

В этот момент какой-то человек направился в их сторону.

Проходя мимо, он тихо сказал, обращаясь к Леониду:

– Машина вас ждет.

Тот удивленно посмотрел на него.

– Я от Сергея, – пояснил мужчина и направился к выходу.

– Встречаемся здесь через два часа, – бросил на ходу Леонид и, взяв Есению под руку, поспешил следом за мужчиной, недоумевая, как тот их разыскал, ведь он никуда еще не звонил.

Пройдя к автостоянке, мужчина сел в черную «Волгу» и распахнул перед ними заднюю дверцу:

– Садитесь скорее.

Есения, неуклюже согнувшись из-за тяжелого «живота», с трудом забралась на сиденье. Леонид сел с ней рядом.

Машина тут же тронулась с места.

– Как вы нас нашли? – задал Леонид водителю беспокоивший его вопрос.

– Сергей прислал мне по «мылу» вашу фотографию, а из Абакана рейс сегодня только один, – пояснил тот. – Сейчас мы заедем ко мне в офис, я заберу у вас деньги. Мне еще нужно успеть сегодня передать их Сергею с питерским рейсом.

– А это надежно? – спросил Леонид.

– Командир экипажа – мой друг, – коротко ответил мужчина и замолчал до конца их маршрута.

Офис у него оказался в центре города и весьма комфортабельный, видимо, «евростандарт» завоевал и Восток. Одно смущало – в просторном помещении, где стояло штук двадцать столов с компьютерами, не было ни одного сотрудника, только охранник на входе.

Леонид подозрительно посмотрел в спину идущего перед ними мужчины.

– А вы можете позвонить Сергею и сказать, что мы у вас? – спросил он.

– Сейчас позвоним, – не оборачиваясь, ответил тот. – Правда, в Питере еще раннее утро. Деньги при вас?

– Сначала позвоним Сергею… – упрямо повторил Леонид, игнорируя вопрос о деньгах, и невольно сжал руку Есении.

Мужчина провел их в кабинет и направился к столу, на котором стояло несколько цветных телефонов.

Набрав номер на одном из них, он подождал ответа и сказал:

– Сергей Вадимович, доброе утро! Все в порядке, я их встретил, сейчас они у меня. Деньги передам вам сегодняшним рейсом.

– Дайте мне с ним поговорить! – потянулся к телефону Леонид.

Мужчина протянул ему трубку.

– Серега, это ты? – спросил Леонид, напряженно ожидая ответа, и с облегчением выдохнул, услышав знакомый голос. – С нами, действительно, все в порядке. Сейчас отдадим деньги и вернемся в аэропорт. У нас ночью самолет в Благовещенск.

– Вы что, собираетесь болтаться по аэропорту до ночи? – удивился Сергей. – Тогда твой э-э… проводник – полный лох! Дай-ка мне Виталия.

Леонид вернул трубку мужчине, которого Сергей назвал Виталием.

Тот молча выслушал Сергея и, сказав в конце, что все сделает, положил трубку.

– Вам лучше побыть здесь до самолета.

– А как же остальные? Они же будут нас ждать, – растерялся Леонид.

– Это те, что с вами стояли? Я за ними съезжу.

– Но они с вами не поедут, – покачал головой Леонид.

– А вы им записку напишите, вот на этом, – и он протянул Леониду через стол его фотографию. – А пока давайте разберемся с деньгами. Где они?

– Часть у меня в куртке, часть в поясе у Есении.

– Отпарывайте, – протянув нож с тонким лезвием, сказал Виталий. – А я пока кофе заварю. Или вам лучше чаю? – обратился он к Есении, мельком бросив взгляд на ее живот.

– Спасибо, я бы, действительно, лучше выпила чаю, – ответила та.

Пока Виталий выходил в маленькую комнатку позади кабинета, они распороли подкладку на куртке Леонида и выгребли оттуда пачки с долларами. Потом Есения сняла свитер и с помощью Леонида освободилась от пояса.

Леонид собрался рывком взрезать и его, но Есения возразила:

– Не надо, он еще пригодится. Вдруг кто-нибудь из пассажиров с абаканского рейса с нами полетит и узнает меня? У них может возникнуть вопрос: куда так неожиданно пропал мой живот? Давай заполним пояс чем-нибудь вместо долларов, бумагой, например. Если вдруг нас возьмут, то, по крайней мере, к его содержимому будет не придраться. Спишем просто на попытку конспирации.

– Вас не возьмут. В аэропорту ориентировки на вас пока не было, я узнавал… – сказал вернувшийся в кабинет Виталий.

– Пока не было, – вздохнул Леонид и осекся, бросив взгляд на Есению.

Волновать ее лишний раз он не хотел. Впрочем, выглядела она спокойной, и Леонид подумал, что все эти дни, которые они скрываются, практически находясь в побеге, какие-то совершенно будничные… Нет никакой романтики, упоения опасностью, которые обычно ощущаешь, когда переживаешь подобные ситуации в книгах или фильмах. А тут просто хлопотно и неуютно…

– Когда вы должны встретиться с вашими попутчиками? – спросил Виталий, расставляя на столе чашки.

– Через два часа, – Леонид взглянул на часы, – нет, уже через час двадцать.

– Хорошо, сейчас попьем чаю, вы напишите записку, и я за ними съезжу. Сергей Вадимович настоятельно рекомендовал вам приехать в аэропорт непосредственно перед окончанием регистрации. А пока вы можете отдохнуть вон в той комнатке, там есть диван и душ. Вернусь – отвезу вас пообедать или лучше закажу обед сюда. Да, и еще, скажите мне ваши фамилии, по которым вы пойдете через границу, я привезу вам банковскую справку на вывоз десяти тысяч долларов на каждого. Сергей Вадимович сказал, что вообще без денег вам ехать нельзя.

– А мы не знаем, под какими фамилиями нас поведут через границу, – озадаченно сказал Леонид. – Это знает только Кондратюк, который нас ведет. Пока он нам выдал вот эти… – и он вытащил из куртки их с Есенией паспорта.

– Не думаю, что он будет вам их еще менять, – задумчиво протянул Виталий. – Это же нормальные загранпаспорта…

Налив им чая, он переписал на бумажку фамилии, а потом, вернув с паспортами двадцать тысяч долларов из кучи пачек, лежавших на столе, остальные убрал в сейф.

Леонид, быстро выпив чая, написал на своей фотографии записку:

«Федор, поезжайте с Виталием. Мы с Есенией ждем вас в его офисе. Здесь и пересидим до отлета. Наш друг прав: нечего мозолить глаза в аэропорту. Леонид».

Когда Виталий уехал, Леонид заглянул в комнату отдыха.

– Слушай, когда еще придется нормально помыться… Может, и правда, душ пока принять? – предложил он Есении, стоявшей у окна.

Та, не поворачиваясь, спросила:

– Вместе?…

Леонид смутился – о таком варианте он и не мечтал, поэтому осторожно заметил:

– Я был бы не против…

Но Есения, сама испугавшись своего, двусмысленно прозвучавшего, вопроса, отрицательно покачала головой:

– Иди первый.

В небольшой душевой, оборудованной по последнему слову сантехники, все было приготовлено для нужд «помывщика». Несколько чистых полотенец аккуратной стопочкой лежали на полочке, а в углублении под зеркалом он увидел три тубы с шампунем, кремы для и после бритья, а также нераспечатанные упаковки с мылом.

«На целый штат, видимо, припасено. Или наш хозяин слишком чистоплотный», – улыбнулся Леонид, раздеваясь.

Вскоре он вышел освеженный из душа. Приглаживая мокрые волосы перед зеркалом в комнате отдыха, он позвал Есению, по-прежнему стоявшую у окна в кабинете:

– Иди, дорогая, сервис – люкс, – и он проводил ее взглядом, когда она молча скрылась в душевой, сожалея, что у него не хватило смелости хотя бы в шутку предложить потереть ей спинку…

– Какая благодать! – сказала она, выходя из душевой через двадцать минут. – Так хорошо, мышцы прогрелись, а то после этого «пояса» вся спина болит.

– А ты приляг, подремли, пока никого нет, – предложил ей Леонид.

– Не хочется, в самолете посплю, – отказалась Есения. – Да и мужчины, наверное, скоро подъедут. Давай пока телевизор посмотрим, – она кивнула в сторону стоявшего в углу «Панасоника».

Но когда через два часа никто не появился, Леонид всерьез забеспокоился:

– Если Виталий их не нашел, то, по крайней мере, мог бы отзвониться сюда. Не хватало нам еще растеряться с ними!

– Не волнуйся, если он их и не привезет, то мы сами подъедем к самолету, рейс-то мы знаем, там и встретимся, – резонно заметила Есения.

Они уселись уже по третьему кругу пить чай, когда Виталий, наконец, привез Федора.

– Вы чего так долго? – накинулся на них Леонид. – И где Кондратюк?

– Да вот, пока доехал, пока нашел их, пока в банк заскочил за справкой для вас, – объяснил Виталий. – А второй из ваших ехать отказался, сказал, что будет ждать у стойки регистрации за сорок минут до отлета. Самолет улетает в час тридцать пять. Так что времени еще много. Я по пути заказал обед, скоро привезут. Ну, как вы тут, освоились?

– Спасибо, все нормально. Мы воспользовались вашим душем, ничего?

– Конечно. Я же сам вам предложил.

В этот момент на столе Виталия запищал селектор внутренней связи.

Виталий нажал кнопку:

– Слушаю… А да, пропустите их. Прибыл обед, – объявил он, направляясь к двери.

В кабинет вошли два молодых человека, одетые в форменную одежду какого-то ресторана. Один из них толкал тележку, на которой стояла посуда и металлические судки, накрытые куполообразными крышками. Пока официанты споро сервировали стол, по кабинету распространился опьяняющий запах еды, и Леонид почувствовал зверский аппетит. Есения тоже с нетерпением следила за действиями официантов.

– Выпьете? – спросил Виталий. – Я заказал хорошее грузинское вино.

– С удовольствием! – отозвался Леонид и посмотрел на Федора – тот одобрительно кивнул.

Поскольку все были голодны, с обедом расправились быстро. Блаженно откинувшись в кресле, Леонид поблагодарил Виталия за хлебосольство.

– Не стоит, вы же друзья Сергея Вадимовича, а, значит, и мне дорогие гости… – впервые улыбнулся тот.

Официанты, ожидавшие в приемной, аккуратно собрали посуду и удалились.

– Ну что же, вы отдыхайте, а мне нужно съездить отвезти деньги к питерскому рейсу, – сказал Виталий. – Приеду за вами часов в одиннадцать. Располагайтесь поудобнее, здесь вас никто не потревожит.

Он открыл сейф и, достав из-под стола «дипломат», стал перекладывать в него пачки с долларами. Леонид с Федором переглянулись – если бы они не были уверены, что кругловский «дипломат» валяется сейчас в тайге, то подумали бы, что это тот же самый. Просто мистика какая-то…

Разложив пачки ровными рядами, Виталий сказал:

– Ну, я поехал. До вечера.

– Одну минуточку, Виталий, – остановил его Федор. – У нас тут один трофей образовался, выкидывать жалко, а с собой таскать – опасно, может, он вам тут на что сгодится? – и он вкратце изложил историю появления у них спутникового телефона.

– Конечно, сгодится, оставьте его здесь. Заменим сим-карту и все дела, я на днях как раз еду в Голландию, там и перерегистрирую его. Еще послужит, а так им, конечно, пользоваться небезопасно, – согласился Виталий и вышел.

Глава четвертая

Высадив по пути Квача, Козак поехал домой. Нужно было для начала разобраться с головой Бурого – поместить ее в спирт, а потом подумать, как передать ее жене Бурого. Они не были знакомы, он лишь однажды видел ее издалека, и пока не знал, как организовать их встречу. Рассудив, что милиции придется повозиться с опознанием личности погибшего в виду отсутствия его головы, он надеялся, что сможет опередить их и встретиться с Маргаритой раньше, чем ей официально сообщат о смерти мужа. Подъехав к дому, он поднялся к себе, прихватив из багажника завернутую в брезентовый плащ голову Бурого.

Зайдя в квартиру, он сразу прошел в ванную и, развернув плащ, аккуратно переложил голову в раковину. В воздухе резко и тошнотворно запахло гарью и паленым мясом. Обгоревший череп с лохмотьями кожи и мышц смотрелся на белом фаянсе совершенно неправдоподобно. Козак представил, как черные хлопья будут плавать в спирте вокруг головы бывшего заказчика и включил воду, чтобы смыть с нее гарь. Понаблюдав несколько секунд, как вода, соприкасаясь с поверхностью обугленного шара, становится черно-бурой, он отрегулировал напор воды и вышел из ванной. Сняв с антресолей новое пластиковое ведро, он пошел на кухню, где у него хранилась целая канистра спирта, припасенная для рыбалки. Теперь и ведро, и спирт пригодятся совсем для другой рыбы, причем далеко не мелкой в этом городе.

Зачем-то тщательно ополоснув запылившееся ведро, хотя Бурому теперь эта чистоплотность была ни к чему, Козак налил в него до половины спирта и понес в ванную.

Вода в раковине, стекающая с головы Бурого, была по-прежнему темной. Козак надел резиновые перчатки, присел на край ванны и стал переворачивать голову то одним, то другим боком, ожидая, когда с нее смоется запекшаяся кровь и копоть и вода посветлеет. Минут через десять он закрутил кран, вынул голову из раковины, стряхнул с нее воду и осторожно опустил в ведро со спиртом. Голова, вытесняя спирт, с глухим стуком опустилась на дно.

Теперь нужно было доставить этот «экспонат» его владелице.

Квач еще по дороге предложил снять для этой встречи номер в гостинице, но Козак отверг его идею, сказав, что жена Бурого вряд ли будет встречаться с незнакомыми людьми в гостинице, к тому же: как он собирается туда пронести ведро с головой Бурого? Да и без головы им светиться в гостинице опасно.

Поразмыслив, Козак решил назначить Маргарите встречу у гаражей, но никак не мог придумать, как дать ей об этом знать и как убедить, что она должна приехать. Но потом ему пришла в голову мысль, что в этом ему может помочь секретарша Бурого – Галюня, как тот ее называл. Бурый ее обычно отпускал с работы в шесть вечера, даже если и сам задерживался. Значит, имеет смысл подождать на улице в конце ее рабочего дня. Про Валеру, помощника Бурого, Козак почему-то даже и не вспомнил.

Сняв перчатки, он прошел в комнату и набрал номер Квача.

– Михей, подваливай ко мне к пяти вечера.

– Куда?

– Домой, куда же еще! – раздраженно пояснил Козак.

– Не, я спрашиваю: куда поедем?

– По делам! – обрезал Козак, раздражаясь еще больше. – Ты, блин, совсем мышей не ловишь!

– Ладно, ладно, не ори! Буду, – сказал Квач и положил трубку.

Козак вернулся в ванную, нужно было придумать, чем накрыть ведро, чтобы по дороге спирт не расплескался. Он принес из кухни целлофановый пакет, натянул его сверху на ведро и накрепко приклеил края пакета скотчем. Потом на пробу несколько раз встряхнул ведро и удовлетворенный отсутствием протечек выставил его в коридор.

Теперь нужно было собрать вещи. Он не сомневался, что из города придется на какое-то время уехать. Номера на своем джипе он сменил, так что с этой стороны опасаться ему было нечего. Значит, поедет он на машине, чтобы лишний раз не светить паспортом в аэропорту или в железнодорожных кассах.

К приходу Квача чемодан и сумка были готовы, все электрические приборы – выключены. Козак даже успел разморозить и вымыть холодильник.

– Какие планы? – угрюмо поинтересовался Квач, окидывая взглядом стоявший в коридоре багаж.

– Едем к офису Бурого, – сказал Козак, – я – на джипе, ты – на «девятке». Там подождем Галюню, секретаршу. Потом объясню дальнейшее.

Ждать Галюню долго не пришлось, она вышла из офиса сразу же после шести, перешла улицу и направилась в сторону остановки автобуса. Козак тронул джип и, поравнявшись с идущей секретаршей, притормозил, открывая дверь:

– Галюня, садись, подвезу!

Девушка сначала отпрянула, но потом, узнав Козака, обрадовалась и села в машину.

– Вот спасибо, а то ехать в этой толкучке… – сказала она.

– У тебя какие планы на вечер? – спросил Козак, трогаясь с места.

Галюня удивленно повернулась к нему:

– А что? Ты хочешь меня куда-то пригласить?

– С удовольствием бы, – искренне ответил Козак, перестраиваясь в крайний ряд и набирая скорость, – но, к сожалению, я должен попросить тебя об одном одолжении.

Девушка вопросительно посмотрела на него.

– Хочу тебя попросить съездить с Квачом домой к Бурому…

– К Виктору Ивановичу… – укоризненно поправила его Галюня.

– Хорошо, к Виктору Ивановичу, и уговорить его жену встретиться со мной.

– Это еще зачем? – настороженно спросила Галюня и даже отодвинулась от Козака.

– Да не на свидание я ее приглашаю, – хмуро хмыкнул Козак, – к сожалению, у Бурого неприятности и мне нужно ее предупредить.

– Какие неприятности? – вскинулась Галюня, ее румяное лицо враз побледнело. – Что с ним случилось?

«Уж не влюблена ли Галюня в нашего шефа?» – подумал Козак, взглянув на ее не на шутку встревоженное лицо, и ответил:

– Это я могу сказать только его жене. Поезжай к ней и передай, что от Виктора Ивановича пришел человек и срочно просит о конфиденциальной встрече. Квач тебя отвезет, а потом привезет ко мне Маргариту… как, кстати, ее по отчеству?

– Ивановна… – с несчастным лицом ответила Галюня и вдруг заплакала: – Я так и чувствовала, что с ним случится что-то плохое!

– Ну-ну, не раскисай, а то всполошишь его жену, а ей волноваться нельзя, она же вроде ребенка ждет.

Галюня кивнула, вытирая слезы.

Козак притормозил и, подождав пока подъедет Квач, еще раз объяснил девушке, что ей нужно передать жене Бурого. Та, сдерживая слезы, только кивала.

Договорившись с Квачом, что тот подвезет к гаражам, где Козак будет их ждать, уже одну Маргариту Ивановну, они разъехались в разные стороны.

Долго ждать Козаку не пришлось – уже через двадцать минут на скорости к гаражам подрулила «девятка» Квача, в которой на месте пассажира сидела красивая женщина. Не выходя из машины, а, только распахнув дверцу, она молча посмотрела на вышедшего из джипа Козака. Лицо ее было бледным.

Козак на всю жизнь запомнит ее реакцию на страшную ношу, которую он, открыв багажник, ей принес. Она не забилась в истерике, а только медленно откинулась на спинку сиденья и долго смотрела на изуродованную голову мужа, покачивающуюся в спирте на дне пластикового ведра у ее ног.

Потом, подняв глаза, тихо спросила:

– Что произошло?

Козак изложил ей ход событий, не забыв упомянуть и про угрозы Котова. Маргарита слушала молча, пока он не закончил.

– Значит, и Валера в этом замешан, – заключила она. – Это он вызвал Витюшу на встречу с Копытиным.

Подумав минуту, она спросила:

– Могу я попросить вас об одолжении?

Козак кивнул.

– Найдите эту мразь… А с Копытиным я потом сама разберусь.

Козак переглянулся с Квачом и сказал:

– Обещаем.

Маргарита открыла сумочку, достала из нее пачку с долларами и протянула ее Козаку:

– Здесь десять тысяч. Думала Витюше понадобятся… – она судорожно сглотнула, но справилась с собой и добавила: – Сделаете дело, уезжайте из города…

Козак взял деньги.

– А это куда? – спросил он, указывая на ведро.

– Я заберу, поставьте его сюда, – сказала она, показывая себе под ноги.

Козак осторожно пристроил ведро у нее в ногах и выпрямился. Маргарита обхватила ведро ногами и вдруг, застонав, схватилась за живот.

Козак, не зная, что предпринять, замер, глядя, как бедная женщина корчится на сиденье. А та, несколько раз со свистом втянув воздух сквозь сжатые от боли зубы, попросила Квача:

– Отвезите меня домой.

– Может, в больницу? – спросил тот, сочувственно глядя на нее.

– С этим? – сквозь боль усмехнулась Маргарита, поведя глазом на ведро. – Нет, везите меня… – но приступ новой боли не дал ей договорить.

– Это неразумно, Маргарита Ивановна, – вмешался Козак. – Пусть Квач отвезет вас в больницу, а ведро с… – он замешкался на секунду, – …короче, ведро я могу пока поставить у себя в гараже. Я сейчас вам напишу адрес. Потом, когда все обойдется, приедете и заберете. Вот вам ключ, – он вытащил из данной ею пачки стодолларовую купюру и, написав на ней адрес, открыл ее сумочку и положил туда банкноту с завернутым в нее ключом от гаража.

Маргарита, прерывисто дыша, переждала приступ боли, потом, вытащив из сумочки банкноту, вернула ее Козаку и приказала Квачу каким-то новым, суровым голосом:

– Вези меня домой, а завтра я пойду в ГУВД…

Квач метнул на Козака испуганный взгляд, но Маргарита не дала тому и рта раскрыть.

– Вези домой, я сказала, а то я еще тут разрожусь, – вновь приказала она. – И не бойтесь, не сдам! А ты… – перевела она взгляд на Козака: – займись срочно Валерой, уж этот-то всех вас заложит, если органы до него раньше доберутся. Потом через Галю сообщишь о выполнении. Поехали!

Квач послушно рванул с места.

Козак вернулся в машину. Он был зол на себя, ведь он, действительно, не подумал, что Валера может их сдать, если его начнут серьезно раскручивать. Тут простым отъездом из города не обойдешься, страна не такая маленькая, но если в ней грамотно организовать поиск… Нужно было задержаться и обрубить концы…

На второй день Козак перехватил Галюню по пути на работу и попросил передать Маргарите Ивановне лично, не по телефону, что ее просьба выполнена.

– Какая просьба? – спросила девушка и, увидев, как Козак недовольно нахмурился, спокойно пояснила свой вопрос: – Я имею в виду, поймет ли она, о чем идет речь?

– Поймет! – кивнул Козак. – А с другими держи язык за зубами.

– Не беспокойтесь, – коротко ответила та, и Козак ей сразу поверил, а она, помявшись, спросила его уже в спину: – Скажите… Что же все-таки произошло? Где Виктор Иванович?

Козак обернулся. Помолчал, оглядев ее внимательным взглядом, а потом со вздохом сказал:

– Ищи себе другую работу, девочка…

– Вы хотите сказать, что вчера в парке… – и Галюня в шоке прижала руку ко рту.

Он молча кивнул, поражаясь догадливости девушки, – в теленовостях, сообщавших о взрыве в парке, не называли фамилии погибшего, так как его личность была еще не установлена.

Галюня, попятившись от Козака, вдруг резко развернулась и, не глядя по сторонам, бросилась через дорогу. Раздался резкий визг тормозов, звук удара, и тело Галюни, подлетев высоко вверх, рухнуло сбоку от «Волги», которую повело юзом из-за резкого торможения.

Движение тут же остановилось и, откуда ни возьмись, набежала толпа. Козак тоже подошел к месту происшествия и, взглянув через головы прохожих на лежащую на асфальте секретаршу, понял, что она уже не здесь, а рядом со своим любимым шефом. Сожаления он по этому поводу не почувствовал, скорее даже облегчение, ведь как бы там ни было, а она тоже была свидетелем его связи с Бурым.

Возвращаясь к своей машине, Козак думал только о том, как теперь передать Маргарите, что он свою работу выполнил. А потом, рассудив, что вскоре труп Валеры все равно найдут, и, узнав об этом, Маргарита и так все поймет, решил уехать из города немедленно и не важно куда.

Неожиданно из памяти всплыло лицо Жени, когда она, откинувшись назад, с безумной страстью отдавалась ему… Козак даже остановился, настолько видение было четким, и попытался вспомнить номер ее телефона, который она несколько раз повторила ему при прощании. Понимая, что ехать к ней при данных обстоятельствах было бы верхом безрассудства, он оправдывал себя тем, что, в конце концов, совсем не обязательно встречаться с ней именно в Новосибирске. Есть ведь и другие, более теплые места… Пробираясь сквозь толпу, он порадовался, что оставил джип за углом.

Копытин был доволен. Он сумел все организовать так, чтобы дело по взрыву в парке поручили курировать ему. Налицо было явное заказное убийство, хотя не осталось ничего, что бы указывало на личность погибшего – сдетонировавший бак вызвал сильный пожар, в котором сгорело все – машина, тело, одежда. Судмедэксперт доложил, что, видимо, взрыв пришелся на голову, потому что в салоне не было обнаружено даже останков головы и ни единого зуба, которые обычно все-таки остаются после подобных взрывов. А обугленные части тела, которые сейчас лежат в их морге, вряд ли когда-нибудь смогут быть кем-то опознаны. И это устраивало Копытина.

Убедившись, что ликвидация Бурого прошла успешно, да еще так чисто, что пока никто не знает, кто погиб, он в срочном порядке связался с Валерой и поручил ему отогнать «мерседес» Бурого в аэропорт, где он должен был заодно приобрести билет на фамилию шефа в Москву или Петербург. Валера же должен был еще сообщить жене Бурого, что тот уехал в срочную командировку, чтобы та не подняла шум раньше времени вокруг его исчезновения. Это уже потом, когда Бурый не вернется, все будет выглядеть так, как будто он просто свалил из города. Даже если после и выяснится, что он не летел тем рейсом, не страшно – значит, уехал другим способом. А поскольку на нем висело подозрение по делу Котова, по которому он дал подписку о невыезде, его побег можно будет запросто расценить, как желание уйти от ответственности. Короче говоря, Бурый должен бесследно исчезнуть. Правда, была одна загвоздка: «следак», прибывший на место происшествия, обнаружил следы протекторов машины, которая подъезжала туда уже после взрыва. Кто бы это мог быть и что он там делал? Копытин не заметил никого, кто бы заезжал в парк в те десять минут, которые он ждал у входа, а другой дороги туда зимой не было…

И вдруг Копытин похолодел, вспомнив: в парке ведь, действительно, были следы чьих-то автомобильных шин, проехавших по дороге туда до них с Бурым, вот только куда те ехали и где были? Тут ему стало вообще не по себе – он вспомнил еще и о телефоне Бурого, который он выкинул в кусты.

Он судорожно начал просматривать листы протокола с описью предметов, обнаруженных на месте происшествия, но телефон в списке не значился.

«Нужно его срочно найти, иначе вся выстроенная схема рассыплется, – подумал Копытин, поднимаясь и нервно заходив по кабинету. – Сразу же узнают, что телефон принадлежал Бурому и личность погибшего в парке будет идентифицирована. Хотя… – Копытин на минуту остановился, пытаясь успокоиться и сосредоточиться. – А если предположить, что телефон был специально подброшен на место происшествия, чтобы Бурого считали погибшим, а сам он в это время где-нибудь уже на Гавайях греется?»

У останков трупа смогут ведь только группу крови сличить с буровской, но ее совпадение не сможет подтвердить ни «за», ни «против» идентификации его личности.

«Ну и монстр, этот Бурый! – почти восхитился про себя Копытин. – Это ж надо, сначала „заказал“ Котова, а потом еще и собственное „убийство“ подстроил! Вот народ удивится, будут гадать, что же это за бедолага вместо него сгорел в чужой машине? Думаю, найдем кого-нибудь из „без вести пропавших“… – и он удовлетворенно кивнул: – Ну что ж, вроде тоже ничего версия получается…»

На следующее утро Копытин отправился в парк и, облазав округу радиусом в пятьдесят метров от закопченной площадки, нашел, наконец, в кустах телефон Бурого, но поднимать его не стал. Если опера его сразу не обнаружили, то пусть пока полежит здесь. Может, он и не понадобится, и тогда можно будет убрать его, а если понадобится – нужно, чтобы все выглядело правдоподобно, так что пусть сыреет в снегу.

Он не знал, что пока он возился в грязном от копоти снегу парка, в «убойный отдел» ГУВД пришла жена Бурого. Недрогнувшей рукой она вытащила из спортивной сумки голову своего мужа и положила ее перед остолбеневшими сотрудниками прямо на их, разложенные на столе, документы. Потом вытерла руку платком, достала из кармана свернутое вчетверо заявление и протянула его одному из сотрудников, после чего согнулась пополам и сползла на пол в схватках преждевременно начавшихся родов.

Узнав об этом по приезду на работу, Копытин струхнул – значит, действительно, рядом был кто-то еще, и этот кто-то вел свою игру. Чем эта игра обернется для него, видел ли этот таинственный свидетель Копытина и что он знает, и видел ли что-нибудь вообще? Поразмыслив, Копытин немного успокоился. Рассудив, что раз он не арестован и даже не снят с расследования, то «похититель голов» либо его не видел и не знает о его роли во взрыве, либо скоро выйдет не на начальство, а на него, чтобы выставить свои условия. Значит, не стоит паниковать – ничего страшного пока не произошло. Нужно теперь только придумать новую и правдоподобную версию в отношении Бурого.

Можно представить дело так, будто бы Бурый, на которого кому-то не удалось спихнуть вину за смерть Котова, скорее всего, знал действительного «заказчика» Котова, потому-то его и убрали вслед за приятелем. Версия была прямолинейной, без извилин. Но после того как ребята из «убойного отдела» чуть не приняли буровского сына прямо у себя в кабинете в присутствии головы его папаши и, отправляя Маргариту в больницу, пообещали ей найти того, кто убил ее мужа, настаивать на иных версиях было небезопасно, а версия трагической гибели бизнесмена всех бы устроила.

Нужно будет опросить его окружение, может, кто-то подскажет имена потенциальных и настоящих врагов Бурого, а потом это дело с поиском «заказчика» убийства традиционно и плавно перевести в разряд «глухарей».

Вот только, кто же передал голову Бурого его жене? В управлении между схватками, пока за ней не приехала «скорая», она сказала, что обнаружила сумку с останками мужа у входной двери, когда открыла на чей-то анонимный звонок. Врет она или говорит правду? Выяснить это можно было только встретившись с ней лично.

На следующий день с утра Копытин решил вызвать на допрос секретаршу Бурого, но с удивлением узнал, что та накануне погибла, перебегая улицу. Из запрошенного протокола явствовало, что это был банальный несчастный случай, хотя у Копытина и закрались некоторые сомнения. Он попытался найти Валеру, но тот тоже как в воду канул. Пришлось Копытину вечером, скрепя сердце, ехать в больницу к жене Бурого, которая лежала в отдельной палате.

Выражая соболезнование этой почерневшей от горя и мучительных родов женщине, Копытин даже предположить не мог, что разговаривает с будущей хозяйкой буровской «империи», которая не только жесткой рукой наведет в ней пошатнувшийся порядок, но и укрепит ее настолько, что с ней начнут считаться многие власть предержащие.

А Рита, отвечая Копытину на вопросы, связанные с «трагической гибелью» мужа, старалась не смотреть на фээсбешника, чтобы тот не заметил ненависти в ее взгляде.

«Погоди, милый… Родственничек твой, иуда-Валерочка, свое не сегодня-завтра получит! Будет и тебе по заслугам, дай вот только оклематься…» – думала она, сжимая посиневшей от бесчисленных капельниц рукой больничную простыню.

За что «Королеву Марго», как ее потом назовут, будут искренне уважать и политики, и бизнесмены, и криминальные авторитеты, так это за то, что она никогда не будет бросать слов на ветер, всегда выполняя данные ею обещания. Особенно те обещания, которые она будет давать самой себе, мысленно положив руку на череп своего мужа, хранящийся в сейфе ее офиса…

Глава пятая

Подъехав к аэропорту, Есения робко потянула Леонида за рукав и сказала ему на ухо, чуть краснея, что неплохо было бы купить что-нибудь из одежды, хотя бы нижнее белье, а то время идет, а переодеться не во что. Леонид, стоящий перед такой же проблемой, согласился. Попросив Федора подождать десять минут, они с Есенией зашли в небольшой галантерейный магазинчик, находящийся в аэровокзале, где купили все необходимое, положив покупки в также приобретенную сумку. Эта сумка пригодится в Благовещенске и на границе, а то вид челноков, едущих за товаром без «тары», может вызвать подозрение.

Посадка на самолет в Благовещенск прошла так же без осложнений, как и в Абакане. Встретив их в зале отправления в назначенное время, Филипп выглядел недовольным, но ничего не сказал, только все время дергал себя за ус, рискуя ненароком оборвать сие маскировочное изделие. А Леонид все время думал о том, что, может быть, нужно было либо уничтожить, либо отдать Виталию для передачи Сергею и жесткий диск тоже, ведь если их перехватят на границе, то попытка вывоза информации государственной важности может запросто подвести их под самую серьезную из статей. Тогда им, невзирая на всякие моратории на смертную казнь, просто устроят какой-нибудь несчастный случай… Но думать об этом было уже поздно – поезд ушел – диск лежал в рюкзаке Федора, прованиваясь свиным «конспиративным» салом, и теперь стоило только уповать на то, что его не обнаружат ни на границе, ни за ней, потому что Леонид не собирался передавать секреты, способные повредить покидаемой родине, никому из иностранцев, даже самых приветливым и гостеприимным.

Есения, поглаживая рукой свой, на сей раз набитый мятыми газетами, «живот»-пояс, поскольку двадцать тысяч долларов теперь официально лежали у Леонида в кармане, смотрела в иллюминатор, ожидая, когда от самолета отъедет трап и можно будет на время перевести дух. Но дух перевести удалось не надолго, поскольку Филипп на этот раз сел рядом с ними, и как только самолет взлетел, начал выговаривать Леониду:

– Послушайте, я хотел вас спросить: неужели вы не понимаете, как мы рискуем? Нас ищут, а вы тут самодеятельность устраиваете! Я бы просил впредь не преподносить мне никаких сюрпризов и подчиняться беспрекословно, иначе мне придется оставить вас здесь.

– Именно меня? – уточнил Леонид, искоса посмотрев на Филиппа. – Но без меня Есения Викторовна никуда не поедет.

– Я имел в виду вас всех, – окатив его в ответ недобрым взглядом, пояснил Филипп.

Леонид несколько секунд поразглядывал его, а потом сказал:

– Филипп, не надо кипятиться. У меня были дела в Красноярске, в конце концов, мы покидаем родину… Но дальше мы будем во всем следовать вашим указаниям. А насчет того, чтобы нас здесь оставить… Не блефуйте, мы оба с вами прекрасно отдаем отчет, почему вы так стремитесь доставить Есению Викторовну вашему руководству.

– Неужели? – криво усмехнулся Филипп.

Но Леонид оставил без внимания его реплику и, отвернувшись, закрыл глаза. Была уже глубокая ночь, самолет прилетал в Благовещенск рано утром и им, действительно, предстоял тяжелый день. Нужно было поспать хотя бы эти два часа отпущенного спокойного времени перед основным испытанием. Филиппу ничего не оставалось, как прекратить высказывать свои претензии.

Проснулся Леонид от какого-то странного ощущения. Открыв глаза, он увидел, что на месте Филиппа сидит Федор и смотрит на него своим характерным синим взглядом. Леонид оглянулся на иллюминатор, там было темно, а ровный гул моторов показывал, что они все еще в воздухе. Есения спала, откинувшись на спинку кресла.

– Что случилось? – шепотом спросил Леонид.

– Ничего, – покачал головой Федор.

– А где Филипп?

– Вон похрапывает, аж усы шевелятся, как у таракана, – Федор мотнул головой в сторону. – Я попросил его поменяться со мной местами. Лёньша, скажи-ка мне телефон и адрес Сергея. Я как вас отправлю, сразу же позвоню ему.

– Да, да, конечно, – кивнул Леонид и полез в карман за ручкой.

– Не надо писать, просто скажи, я так запомню.

Леонид назвал ему адрес и номер телефона и вдруг почувствовал, как эти слова словно отделили его от Федора. Вот секунду назад они были вместе, а теперь между ними будто ров развалился, и каждая минутка его ширила. Скоро они с ним разойдутся навсегда и останутся с Есенией одни.

Видимо выражение лица выдало его чувства, потому что Федор положил руку ему на плечо и сказал:

– Не боись, Лёньша, все будет как надо.

И Леониду вдруг стало невыносимо стыдно. Стыдно, что с ним носятся как с маленьким. Стыдно, что он, взрослый мужчина, стольких людей втянул в свое, в общем-то, личное дело, ведь Есения была его женщиной, и он сам должен был разобраться с ситуацией, в которую они попали. Но, думая так, Леонид отдавал отчет, что без участия друзей он ничего не смог бы сделать. Он не был суперменом и вряд ли когда-нибудь им станет. Поэтому Бог, наверное, и послал ему на помощь таких людей, как Сергей и Федор. Однако с Сергеем они были друзьями с детства, а вот Федор… Ему-то зачем все это было нужно? Неужели настолько крепка была их дружба с Сергеем, что он ради его друга пошел на риск, нажил себе на голову столько неприятностей, что теперь неизвестно сколько времени будет вынужден скрываться на дедовой пасеке?…

Леонид посмотрел на Федора и сказал:

– Я не боюсь, Федор. Но мне очень стыдно, что я втянул тебя в свои разборки! Я очень тебе благодарен за помощь. Без тебя я бы Есению не нашел. Ты – настоящий герой, и я горжусь, что судьба свела меня с тобой.

Федор усмехнулся:

– Я сделал то, что было нужно сделать. Ты попросил о помощи – я тебе помог. А насчет героя… Герой-то как раз ты.

Леонид удивленно-недоверчиво посмотрел на Федора, не смеется ли тот над ним?

– Правду говорю. Ты и есть герой. Потому как не сдрейфил перед обстоятельствами и лиходеями, пронес через столько лет свою любовь, и пошел, не взирая на опасности, выручать свою суженую у кощеев из полона. А на Руси это всегда почиталось. И впереди тебе предстоит еще многое сделать, но я уверен, что ты все сдюжишь, потому как ты – не унывающий и веселый человек, любящий жизнь, а значит люб и этой жизни тоже. Есть люди, которых сама жизнь бережет. Таких людей сразу видно. Потому я и взялся тебе помогать, что ты хороший человек, и что не за богатство или власть ты пошел на риск, а за любимую сердцем женщину, как настоящий мужчина, богатырь, – Федор улыбнулся.

– Ну, ты скажешь тоже, Федор… – Леонид смущенно посмотрел на него, таких слов ему никто никогда не говорил. – Какой из меня богатырь!..

– И вот что я тебе еще скажу, Лёньша, – не обращая внимания на его смущение, продолжил Федор. – Вы поедете с этим катом, Кондратюком, в чужую страну, но ты один не останешься – мы с Серегой будем мысленно с вами и обязательно придумаем, как вам выпутаться. Но ты тоже не плошай, слушай чутко свое сердце, оно тебе подскажет, как правильно поступить. И не доверяй Кондратюку, потому как кто живет Иудой – того своя уда найдет и придушит – это у христиан верно подмечено… Главное, чтобы он за собой тебя не потянул. И все у вас получится, найдете вы на этой земле пристанище, и будет у вас с Есенией все ладно, потому как ниспослана вам настоящая любовь, а в ней великая сила заключена. Кто так любит, тому Лада благоволит, а чтобы ее удержать рядом с собой – ладить нужно, а чтобы ладить – нужно друг друга гладить, а чем гладят-ладят? Ладонью… Тот муж живет с женой в ладу, который гладит ее любящей ладонью. Запомни это, так славные люди, то бишь славяне, и жили. И не дай Бог той ладонью припечатать боль к телу супруги… Убьешь этим ее любовь, а если женщина разлюбит – не будет света в доме, а в потемках, сам знаешь, что деется…

Леонид сделал протестующий жест, потому что даже в мыслях не допускал, что может обидеть Есению, а тем более ударить ее, но Федор остановил его:

– Слушай пока говорю, потом свое скажешь… – и, склонившись ближе к Леониду, продолжил: – Как разрешится Есения от бремени, не кори ее за дитя, а наоборот лелей его – ведь оно часть матери, вскормленная ее кровью. Взрасти его со своими сынами…

– У меня же только один сын, – перебил его удивленный Леонид.

– Еще будут! – нетерпеливо бросил Федор, досадуя, что Леонид не дает ему договорить. – И никогда, никогда не сомневайся в Есении, потому как верная она тебе. Это я сразу увидел. Хоть и были вы с ней только одну ночку близки, но из-за нее она годы потом никого к себе не подпускала, ни один мужчина не познал ее после тебя.

– Откуда ты знаешь? – недоверчиво глядя на него, спросил Леонид, хотя в душе очень хотел поверить в это.

– Каждый мужчина оставляет на женщине знак, – вздохнув, пояснил Федор. – А Есения твоя – чиста…

«Как же она столько лет жила без… этого?» – подумал Леонид. Он не мог похвастать таким же целомудрием. Однако его оправдывало то, что он считал Есению погибшей, к тому же он всегда чувствовал – с кем бы он ни встречался, ни одна женщина не могла занять места Есении в его сердце. И сейчас он мог твердо сказать, что по-настоящему любил в своей жизни только ее.

– Ты почему так грустно сказал это? – спросил Леонид, заметив, что Федор после своих слов стал вдруг печальным.

– Грустно, да, – согласился Федор. – Потому как тяжело видеть, что творится вокруг. Иную женщину за теми знаками порой и не разглядишь, так густо они ее покрывают… Да и мужики-то не лучше. И беда не в том, что блудят, а в том, что любви не знают. Не знающий любви человек хуже зверя может быть. А зверь-то в нашей душеньке только через любовь и утишается, причем через любовь сердечную, душевную, а не блудную. Через чувство, а не просто через телесное деяние. Беда в том, что нынешние люди любить не умеют, потому как учить некому было, вот и пользуются только тем, что чувствует их тело, кидаются друг к другу в объятия, а и не объятия это вовсе, а токмо телесная суета, мaцание, которого для мира мало…

– Ты с таким пониманием говоришь об этом, почему же ты сам одинок? – спросил Леонид.

– Потому и одинок, что понимаю, – Федор помолчал и нехотя добавил: – Помнишь, я как-то уже говорил тебе, что была у меня женщина? – он посмотрел на Леонида.

– Помню, – кивнул тот. – Ты тогда меня еще ошарашил, сказав, что убил ее. И что между вами произошло? Чем она не подошла тебе?

– Знаешь, как говорят: «всем была хороша»? – спросил Федор. – Вот именно, что всем… то есть для каждого. А как бабу мужики начинают осаждать, то не всякая искушение вынести может. Вот и принесла однажды на себе не мой знак… А я измены не прощаю. Хоть и смотрела на меня потом, как умирающая собака, молила простить и вернуться, но не смог я себя перебороть. Видел я ее потом еще несколько раз. Вроде и не было на ней новых знаков, и замуж она не вышла, насколько я знаю, до сих пор… Но как подумаю, что она отдала тогда свое лоно другому, да еще без любви, а так, на слова купившись, так и сейчас сердце переворачивается! – у Федора даже костяшки на руках побелели, с такой силой он сжал колени руками, переживая, видимо, не утихшую с годами душевную боль.

– А ведь ты ее до сих пор любишь, – заметил Леонид. – А говорил, убил…

Федор оторопело посмотрел на него, Леонид даже почувствовал некоторое удовлетворение, что вот и он смог наконец-то чем-то озадачить Федора.

– Да, да, и не смотри на меня так, – сказал он, кивая. – Любишь ее и душа у тебя за нее болит. Говорил: «из памяти выкинул», а сам до сих пор помнишь. И не в обиде дело. Ну, обидела она тебя, так сам говоришь, что потом пыталась загладить свою вину перед тобой. Неужели у вас, офеней, нет милосердия? Почему ты не дал ей шанс доказать тебе свою любовь и верность?

– Раз оступившись, потом всю жизнь падала бы, – угрюмо буркнул Федор.

– Так ты решил ей ноги совсем повыдергивать, чтобы она вообще не ходила! – заключил Леонид, возмущенно глядя на Федора.

– Ничего я ей не сделал, – отмахнулся тот.

– Не сделал! Да если она тебя любит, так ты ее просто убил, действительно, убил! – сердито возразил Леонид. – Представь, каково жить женщине, зная, что ее любимый никогда не будет рядом и виновата в этом она сама. Да другая бы руки на себя давно наложила! А твоя еще, видимо, ждет, надеется… На твое милосердие надеется…

– Ладно, Лёньша, оставим это! Дело прошлое, так что не трави мне душу, – попросил его Федор.

– Звать-то ее как было? – поинтересовался Леонид, игнорируя его просьбу.

– Аграфена, – нехотя ответил Федор, а самого вдруг как теплым ветром обдало: память неожиданно выдала медвяный запах ее волос – она всегда мыла их густым травным настоем. «Грушенька, Грушенька, что же ты с нами содеяла…»

В этот момент ожил динамик, сообщавший, что пора занять свои места и пристегнуться, потому что самолет идет на посадку, и разговор пришлось оборвать. Тем более что проснулась Есения, и Леонид стал помогать ей застегивать ремень, который нужно было пристроить выше ее торчащего живота. Если бы, не дай Бог, что и случилось, то в такой ситуации этот ремень беременной женщине вряд ли бы помог, скорее, наоборот – вызвал бы у нее преждевременные роды, выдавливая ребенка. Подумав об этом еще при взлете в Абакане, Леонид порадовался, что собственный живот у Есении еще не велик. Однако беспокойство не оставляло его – все эти взлеты и посадки, воздушные ямы вряд ли были полезны для беременной женщины. У него была когда-то знакомая стюардесса, которая пожаловалась ему, что через несколько лет этой работы из-за перепадов высоты и давления у нее началось опущение матки и влагалища. Это привело к тому, что она не могла даже чихнуть на людях, боясь «писнуть» в трусы. Да и в постели это вызывало определенные сложности, потому что ей было больно «общаться» почти во всех известных позах… Все ее любовники постепенно разбежались. Он тоже «разбежался», потому что их близость не приносила ни ей, ни ему радости. Она ложилась с ним, почти скукоживаясь в ожидании боли, а он «проваливался» в ее лоно словно в пустую кастрюлю, не чувствуя ни влажной упругости, обычно обхватывающей мужскую плоть со всех сторон, ни встречного движения…

Леонид виновато покосился на Есению, но зато эти воспоминания отвлекли его от разговора с Федором, а потом суета, начавшаяся перед посадкой, и вовсе заставила забыть о том, что они обсуждали.

Выходя из самолета, приземлившегося в аэропорту Благовещенска, Леонид поежился от холода. Яркие огни вокруг только усиливали предутреннюю промозглость, и пока они шли от самолета к зданию аэровокзала, то изрядно промерзли. Леонид не мог отделаться от мысли, что это их последняя остановка перед расставанием с родиной. Здесь оставались его мама, сын, друзья, его детство и молодость…

Леонида охватила тоска, и даже Есения, неожиданно взявшая его за руку, не сразу смогла отвлечь его от грустных мыслей, но, взглянув на нее, он вдруг почувствовал такой сильный прилив нежности и надежды, что даже остановился.

– Что?… – спросила Есения, тоже останавливаясь и непонимающе глядя на него.

– Ничего, все нормально, – успокоил он ее и, взяв крепче за руку, пошел дальше.

Однако дойти до аэровокзала им не дали – неожиданно подъехала «ауди», из нее выскочил мужчина в черном пальто и, осмотрев идущих пассажиров, быстро направился прямиком к Кондратюку. Федор придержал Леонида и Есению, встав перед ними. Однако Кондратюк не выказал никакого беспокойства, а, наоборот, повернувшись к ним, призывно взмахнул рукой, показывая, чтобы они следовали за ним к машине. «Ауди», явно не ожидавшая такого количества пассажиров, просела, как только в нее забралась вся прибывшая группа.

Встречавший их мужчина, озадаченно посмотрел на сложившуюся диспозицию и сказал:

– Вы поезжайте, я поеду за вами на такси, – и, захлопнув дверцу, направился ко входу в аэровокзал.

Водитель «ауди», вероятно, зная куда ехать, молча рванул с места.

Через полчаса они подъехали к трехэтажному дому.

– Приехали, первый подъезд, последний этаж, квартира десять. Вас там ждут, – сказал водитель и, дождавшись, пока они выйдут, тут же уехал.

– Что это за дом? – спросил Федор у Кондратюка.

– Не волнуйтесь, надежный, – усмехнувшись, ответил тот. – Это мои знакомые. Здесь мы переждем время до отправления автобуса.

Они поднялись на третий этаж, Филипп позвонил в звонок рядом с пошарканной дверью. Она тут же бесшумно распахнулась, и на пороге оказался встречавший их в аэропорту мужчина, только уже без пальто, в джинсах и свитере. Леонид ошарашено уставился на него – тот никак не мог приехать раньше них, поскольку водитель «ауди» гнал всю дорогу. Но Кондратюк, улыбаясь, поздоровался, как будто видел его в первый раз:

– Здравствуй, Василий.

Тот, скупо улыбнувшись в ответ, отступил в сторону, приглашая войти.

Когда они, уже раздевшись в тесной прихожей, прошли в комнату, где, несмотря на раннее утро, был накрыт стол к завтраку, раздался звонок в дверь. Вошедший в квартиру мужчина в пальто развеял недоумение – хозяин квартиры, Василий, и встречавший их в аэропорту мужчина, Владислав, оказались братьями-близнецами.

Владислав разделся, и они тут же уединились с Кондратюком, а Федора, Леонида и Есению Василий пригласил за стол.

Не смотря на ранний час, они с удовольствием перекусили, после чего Василий отвел их в соседнюю комнату и, показав на три постели, сказал, что они могут, если хотят, еще поспать, поскольку автобус уходит только через четыре часа.

Однако сон уже был перебит, и спать, да еще в этом непонятном, чужом доме, никому не захотелось. Только Есения прикрыла глаза, сев на кровать и откинувшись спиной к стене. Сидеть прямо ей мешал довольно большой, хотя теперь и легкий живот. Она хорошо держалась, и было не понятно – испытывает ли она сейчас волнение, удачно его скрывая, или, действительно, настолько спокойна.

Леонид же испытывал смешанные чувства. Во-первых, каждый раз, когда он переводил взгляд на Есению, внутри у него что-то вздрагивало от радости, из-за чего он начинал чувствовать себя совершенно отупевшим от счастья. Ему даже приходилось одергивать себя, потому что эта разнеженность чувств сейчас, когда их будущее было еще не определено, могла привести к какой-нибудь непоправимой оплошности с его стороны. Во-вторых, он не мог избавиться от волнения, в которое ввергал его предстоящий переход границы, хотя он и понимал, что этот переход будет совершенно цивилизованным, не в пример проползанию на брюхе по дну замерзшей реки, как ему рассказывал Федор. А с третьей стороны, ему было грустно. Грустно оттого, что предстояло расставание с Федором, которого он за время их приключений успел полюбить как друга. Но он сидел сейчас рядом с Федором и не знал, что ему сказать. Вроде все, что нужно было сказать, сказано, а то, что осталось невысказанным, в слова облечь было трудно… Их оборвавшийся в самолете разговор поразил Леонида, приоткрыв душевную боль Федора, до этого казавшегося невозмутимым и спокойным человеком. И судя по той горечи, с которой Федор рассказывал о своей потерянной любви, – боль эта была немалая.

Обстановку, как ни странно, разрядил Кондратюк. Он заглянул в комнату и, увидев, что они не спят, сказал, улыбаясь:

– Ну вот, все в порядке. Скоро поедем, турпутевки готовы, так что, думаю, проблем не будет. Не волнуйтесь. Вот только жаль, что вы, Федор, так поздно сказали, что не едете с нами. Пропали деньги за лишнюю путевку, да и документы, знаете ли, не дешево мне обошлись.

– Сколько? – спросил Федор, у которого это повторное напоминание о финансовом уроне сначала вызвало раздражение, но потом его осенила очень хорошая мысль…

– Что сколько? – не понял Филипп.

– Сколько я тебе должен?

– А, вон вы о чем! – Кондратюк усмехнулся. – Да ладно, пустяки…

– Было бы пустяком, не обмолвился бы… – парировал Федор. – Так что давай, называй свою цену, я хочу выкупить у тебя и эти документы, и путевку, они мне еще пригодятся.

У Кондратюка забегали глаза. Леонид, глядя на него, с усмешкой подумал: странно, что не слышно, как щелкают цифры у того в голове, настолько Филипп был занят расчетом.

Наконец Кондратюк назвал сумму, от которой Леонид даже присвистнул – он помнил, во сколько ему обошлись документы, сделанные Уно в Эстонии, не могла же путевка стоить так дорого…

Заметив, что Федор явно вознамерился расплатиться с этим рвачом, Леонид остановил его жестом и сказал, обращаясь к Кондратюку:

– Филипп, а ты дорого обходишься своему начальству, не экономишь его денег. Да эти документы можно было раза в три дешевле сделать. Если у тебя нет возможностей работать по нормальным ценам, то грош тебе цена в этой стране как разведчику, значит, не смог ты разглядеть, что люди тебя напаривают…

Филипп от такого заявления даже пятнами пошел, но, взяв себя в руки, молча окатил Леонида ледяным взглядом, потом покосился в сторону Есении, которая отстраненно следила за их пикировкой, и, демонстративно повернувшись к Федору, сказал:

– Я сейчас принесу вашу путевку, – и вышел из комнаты.

– Федор! Не вздумай отдавать ему эту сумму! – сказал Леонид, дернув того за рукав. – Тебе она самому пригодится.

– Так есть же деньги, пусть подавится! – твердо возразил Федор, доставая из рюкзака несколько пачек с долларами.

Глядя на то, как Федор раскладывает деньги на стуле, а потом проводит над ними рукой, словно прощается, Леонид недовольно засопел, у него даже сердце зашлось от досады.

«Да покойный Круглов, наверное, там в гробу переворачивается от злости, что его денежки достанутся этому гаду!» – думал он, испытывая в этот момент к Кондратюку чувство острого отвращения.

А Федор вдруг повернулся к нему и, серьезно посмотрев в глаза, сказал:

– Лёньша, ты с ним лишний раз не цапайся. А то он при случае тебе отомстит…

– Федор прав, – согласилась с ним до сих пор молчавшая Есения.

Леонид не успел ничего им ответить, потому что в этот момент в комнату вернулся Кондратюк и протянул Федору продолговатую цветную книжечку, состоящую из нескольких тонких листков:

– Вот ваша путевка! – и покосившись на Есению, добавил: – А денег мне ваших не нужно, раз ваш друг считает, что… – тут он заметил на стуле лежащие пачки с деньгами. Глаза его вновь дернулись из стороны в сторону, и он завершил фразу явно не так, как первоначально собирался: – …ну, разве что вернете мне за оформление документов ту сумму, которую считает правомерной наш уважаемый Леонид. И стоимость путевки, конечно, тоже.

В сторону Есении он уже не смотрел. Когда Федор молча протянул ему полную сумму, он, не в силах сдержать радостный блеск в глазах, быстро сунул деньги в карман брюк и, сказав, что зайдет, когда будет нужно собираться, быстро вышел из комнаты.

Леонид расстроенно посмотрел на Федора:

– Ну и кто тебя за язык-то тянул? Поиздержались бы его начальнички, не обеднели бы!

– Лёньша, проехали! – оборвал его Федор. – Пока эти деньги с ним будут, а он вряд ли с ними расстанется, вона как у него глазья-то загорелись, вам беды от него можно не ждать.

– Как это? – удивился Леонид.

– Наговор на деньги – самая надежная вещь, – тихо пояснил Федор. – Будет вас через них беречь пуще себя и бояться потерять.

– Этого нам еще не хватало! Как же мы от него тогда избавимся? – спросил Леонид.

– Тропа покажет… – загадочно сказал Федор, и у Леонида вдруг отпало желание дальше обсуждать эту тему.

А Федор, внимательно прочитав, что было написано в путевке, вдруг сказал:

– Смотрите-ка, а вы, оказывается, едете на две недели в Шанхай. Это сколько же вам трястись на автобусе?

– В Шанхай? – удивился Леонид. – Дай-ка посмотреть… Но Кондратюк же говорил, что нас будут ждать именно в Хайхэ.

– Ну, значит, они такой долгий конец оформили, чтобы подольше вас не хватились – простые-то челночники через день-три всяко возвращаются, а вам нужно время, чтобы спокойно добраться до Гонконга. Ехать-то придется чуть ли не через весь Китай, а это путь неблизкий.

– А, кстати, Шанхай не далеко ведь от Гонконга, – припомнил карту Леонид. – Может, они наоборот рассчитали, чтобы мы официально как можно ближе подобрались к цели. Тогда им будет легче переправить нас в Гонконг. Там же, говорят, от материка совсем близко, даже видно этот «вольный» остров без бинокля.

– Не знаю, не бывал, – развел руками Федор.

– Эх, жаль, Сереги с нами нет рядом, – посетовал Леонид. – Он Гонконг хорошо знает, он там по бизнесу не раз бывал.

– Погоди, встретитесь еще там с Серегой-то, – успокоил его Федор.

– Если Кондратюк не обманет, – тихо сказал Леонид, украдкой оглянувшись на Есению. – Слушай, а что с диском-то делать будем? Вдруг нас с ним все-таки на границе прихватят?

– Да думал я тоже об этом, – ответил Федор. – Знаешь, пусть он у меня останется, я его либо где припрячу, либо найду способ Сергею передать. Не нужно вам его с собой тащить.

У Леонида словно груз с души сняли. Конечно, не стоит тащить секреты за кордон, мало ли что… А то, что от Федора диск в плохие руки не попадет, Леонид был уверен на все сто.

За разговорами они не заметили, как прошло время, и даже удивились, когда в комнату вошел то ли Василий, то ли Владислав, и сказал, что пора собираться.

– Мы на автовокзал поедем? – спросил у него Леонид.

– Нет, в турфирму, – ответил тот. – Автобус от нее отходит. Как группа соберется, так сразу и поедете…

Леонид помог Есении подняться с кровати. Она поправила пояс на животе и разгладила свитер, а он вдруг подумал, нужен ли ей вообще такой большой живот? Не привлечет ли это, наоборот, внимание на границе. Ведь те, кто ее ищут, знают, что она беременна по-настоящему. А вдруг у пограничников уже есть на них ориентировка, и не натолкнет ли в таком случае ее «искусственный» живот на мысль, что это именно она?

Он высказал Федору свои опасения.

Тот повернулся к Есении и спросил:

– Тебе очень неудобно в поясе?

– Не очень, но неудобно, конечно, – ответила она.

– Снимай! – приказал Федор. – Ни к чему он теперь.

Леонид помог Есении расстегнуть и снять пояс. Та с облегчением оправила свитер на враз похудевшей фигуре. А Леонид, повертев пояс в руках, положил его на кровать – может, он еще пригодится здешним хозяевам, учитывая, что за квартиру те держат…

В этот момент в дверь заглянул Кондратюк:

– Что вы там возитесь? – спросил он, неприязненно глянув на Леонида. – Пора ехать.

На этот раз за руль сел сам Владислав, а, может, и Василий, если у него было такое же черное пальто, как у брата. Его «девятка» была гораздо уже, чем «ауди», поэтому, когда Кондратюк уселся на переднее сиденье рядом с водителем, Федору, Леониду и Есении сзади оказалось тесновато. Но мучиться им долго не пришлось, поскольку до турфирмы ехали они минут десять, не больше.

Турфирма разместилась на первом этаже двухэтажной гостиницы, у входа в которую уже стоял автобус. Вокруг него толпился народ с большими, но еще пустыми сумками. Судя по количеству человек, провожающих здесь не было, да и чего там, собственно, было провожаться – как понял Леонид, многие здесь ездили в Хайхэ на один день, поскольку дорога туда и обратно вместе с посещением рынка, куда, в общем-то, и ездили все эти люди, занимала несколько часов.

Владислав подрулил поближе к автобусу и, притормозив, вышел из машины. Подождав, пока следом за ним выйдет Кондратюк, он сразу направился к женщине, стоявшей на крыльце. Как потом выяснилось, это была руководитель группы, отправлявшейся в Китай. Леонид сочувственно посмотрел на нее, ведь когда они не вернутся по истечении срока путевки в Россию, у нее, наверняка, будут неприятности. Хотя, может быть, ей было за это заплачено…

Они не выходили из машины, ожидая, когда их позовут. Наконец, Владислав вернулся к машине и, сев за руль, сказал:

– Ну все, идите к автобусу, скоро отправление.

Леонид помог Есении выбраться из машины, забрал их сумку, а Федор задержался, спросив у Владислава, не мог бы тот подвести его до границы вслед за автобусом, чтобы убедиться, что его друзья нормально уехали в Китай. Владислав ответил, что не хотел бы там лишний раз маячить, но потом согласился, сказав, что знает место, где можно незаметно встать и откуда все будет видно.

Федор вышел из машины и, повесив свой рюкзак на одно плечо, взял Леонида и Есению под руку, провожая их к автобусу.

– Скоро увидимся, – неожиданно сказал он им на прощание на ухо. – Так что езжайте спокойно.

Леонид удивленно посмотрел на него, но тот сделал знак глазами, что ничего спрашивать не нужно, и молча обнял Леонида, успокаивающе похлопав его по спине. Потом, повернувшись к Есении, поцеловал ее в обе щеки и погладил, как маленькую, по голове. Есения сначала вскинула на него изумленные глаза, а потом как-то по-детски, доверчиво прижалась к его широкой груди и замерла. Федор поверх ее головы серьезно посмотрел на Леонида, словно напоминая, о чем он ему говорил.

– Пойдем, Есения, – тихо позвал Леонид, увидев, что Кондратюк нетерпеливо подает знаки, мол пора садиться в автобус.

Есения оторвалась от Федора, взяла Леонида за руку, и они направились к дверям автобуса. Федор поднял руку то ли в прощальном, то ли в благословляющем жесте…

Когда они сели на свои места, то увидели в окно, как синяя «девятка», в которой сидело двое мужчин, скрылась за поворотом…

«Переход границы» оказался не просто банальным, а разочарующе-банальным. Леонид готовился к нему как к испытанию, жутко волновался, а все оказалось чрезвычайно буднично. Он даже разозлился, что затеял эту дурацкую операцию с деньгами, Сергею голову заморочил, Виталия втянул, а их проверять никто даже и не думал на этой великой российско-китайской границе! Руководитель группы просто собрала у всех паспорта, и когда автобус подъехал к берегу Амура, где прямо перед спуском на лед находилась таможня, вручила эту пачку пограничнику. Тот, даже не взглянув на пассажиров, молча потыкал во все паспорта каким-то штампиком и, вернув документы руководителю, отошел от автобуса, разрешительно махнув рукой.

Автобус не спеша съехал на дорогу, накатанную прямо по занесенному снегом льду и направился в сторону противоположного берега, до которого было рукой подать – не больше двух-трех километров. За этими километрами находилась первая цель их путешествия – китайский город Хайхэ, который пока был виден только как торчащий в небе частокол труб.

Когда автобус проехал полпути, оказавшись на середине заледеневшего Амура, Леонид повернул голову назад, глядя в окно на покинутый ими берег. У него было такое чувство, что он оставлял за собой огромного спящего медведя, хотя и любимого всей душой, но которого он теперь вынужден был опасаться, потому что по нему расползлись такие паразиты, что укус их для Леонида и его близких мог стать смертельным. Его до сих пор охватывал озноб, когда он вспоминал «памятные» дырочки на лобовом стекле, которые запросто могли оказаться на его лбу…

Глава шестая

Вернувшись из Москвы, Визорин слег.

Встретивший его в аэропорту Слепаков сразу же почуял неладное – начальника было не узнать. Обычно напористый, мощный и яро матерящийся, если что-то шло не так, сейчас он был хмур, сгорблен и непривычно молчалив. Казалось, за три дня командировки он постарел лет на двадцать.

Угрюмо поздоровавшись с заместителем, Визорин попросил отвезти его сразу в больницу, и всю дорогу потом просидел молча.

Слепаков не решился донимать его вопросами, а самому порадовать начальника было нечем – следов пропавших Кондратюка и Вербицкой они так и не обнаружили, хотя были предприняты все мыслимые и немыслимые меры. И то, что за это время была практически полностью раскрыта деятельность националистической организации «Дети Сварога», члены которой работали на Кондратюка, ничего нового в поисках не дало. Поэтому, Слепаков молчал и ждал, когда Визорин сам что-нибудь скажет.

А Визорин, нахохлившись и превозмогая боль в пояснице, которая буквально скрутила его после московской выволочки, думал о том, что, как жаль, что он не успел уйти на пенсию чуть раньше – до всей этой заварухи. А теперь ему четко дали понять, что если резидент иностранной разведки, работавший у него под носом, а также Вербицкая не будут найдены, то он может пускать себе пулю в лоб, так как его отставка уже ничего не спасет.

Визорин и сам понимал, что если хоть какая-то информация об Озерном просочится «наружу», то на научно-исследовательском комплексе придется спешно свернуть работы, сотрудников – эвакуировать, а хранилище и лаборатории – затопить. Иначе правозащитники разных мастей такой вой подымут, что мама не горюй! И это грозило не просто многомиллионными убытками, а катастрофическим уроном в области тех исследований, которые позволяли быть спокойными за безопасность России, придерживая в ее широком рукаве такое оружие, о котором Запад и не мечтал…

Все это Визорин понимал, но ничего изменить уже не мог. Он каждый час получал от Слепакова доклад о ходе расследования и убеждался, что его управление делает все, что в его силах, но выше головы не прыгнешь! А жаловаться, что у них не хватает средств и кадрового состава, чтобы провести нормальную поисковую операцию, которая при необходимости могла бы выйти и за границы страны (ведь где-то же эти беглецы когда-нибудь объявятся), оказалось бесполезно. Более того, в Москве в ответ на его жалобы недвусмысленно дали понять, что дело не в недостатке средств, а в недостатке личных качеств – у него и его коллег из Красноярска, в чьем ведомстве был рудник «Озерный». И что теперь из-за них «наверху» были вынуждены принять тяжелейшее решение обратиться за содействием к китайской стороне, так как уже не было сомнений, что беглецы будут уходить через Китай. Кроме того, теперь придется мобилизовывать российских резидентов по всему миру на предмет отслеживания утечки сибирской информации, что неизбежно отвлечет их от других, не менее важных, задач. Если им удастся установить «центр осведомленности», то появится шанс локализовать его, но по сегодняшним финансовым меркам такая операция сожрет чуть ли не весь годовой бюджет разведуправления. Что опять же не преминули подчеркнуть Визорину, прозрачно намекая о его служебном несоответствии.

Впрочем, при всей злости и досаде, которые Визорин сейчас испытывал, он не мог ни на кого обижаться. В претензиях, высказанных ему, была доля истины – почему, спрашивается, он сразу не насторожился, когда поступил запрос от Граховского и Круглова о выезде Вербицкой на конференцию? Ведь незадолго до этого из Озерного исчез ее сын, который до сих пор состоит в розыске. И вместо того, чтобы еще тогда принять серьезные меры, он проявил беспечность, не стал препятствовать участию Вербицкой в конференции, а дело о побеге ее сына вообще спустил на тормозах, удовлетворившись версией Круглова о том, что мальчика вывез из Озерного охранник Первачев, погибший впоследствии при невыясненных обстоятельствах. Пребывая в благодушном состоянии, видимо в преддверии пенсии, Визорин тогда даже не усомнился, а, может, и не захотел сомневаться в версии Круглова и его заверениях, что охранник на комплексе «сработал» один, без сообщников. Вот когда уже была допущена серьезная ошибка! Визорин вспомнил, как обрадовался, когда узнал, что пацан объявился в Питере, и питерские коллеги не сумели его взять, упустив вместе с отцом. Он тогда даже немного позлорадствовал, что вот и в центре могут лохануться. А на деле самым большим лохом оказался он сам… Если бы он тогда сразу занялся этим Кругловым, который работал в их системе еще до прихода Визорина, то обнаружил бы, что тот в Озерный попал не по своей воле, а после того, как у того произошло ЧП – побег самой Вербицкой еще в Ленинграде. И пусть Круглова потом дважды наказывали – сначала послав в зону военных действий в Анголе, а потом «сослав» в Озерный, – но факт его служебной халатности из биографии не вычеркнешь. Хотя какая там халатность! Теперь, в свете последних событий, было абсолютно ясно, что Круглов не только с самого начала был замешан в побеге сына Вербицкой, но и, скорее всего, являлся разработчиком плана этого побега, да и последующих событий тоже. А уж его связь с резидентом иностранной разведки вообще о многом говорит. Особенно если вспомнить, сколько раз Круглов выезжал в служебные командировки за границу… Похоже, что конференция задумывалась вместе Кондратюком и Кругловым для того, чтобы вывести из страны не только сверхценную информацию, но и ее «физическое» подтверждение в лице Вербицкой и ее сына.

Нет, правы «наверху»: он теперь должен, если и не пускать пулю себе в лоб, то в отставку подавать – точно. Ведь не только об этом грёбанном резиденте Кондратюке с его шестерками, «Детьми Сварога», ничего не ведал, но даже в собственной конторе предателя Круглова не разглядел! Какой же он после этого, к чёрту, профессионал! Так что как только ситуация прояснится, он сразу положит рапорт на стол. А пока лучше залечь в больницу: поясницу подлечить и подумать на досуге о предстоящей жизни, все равно от него сейчас уже ничего не зависело – необходимые меры приняты, и теперь остается только ждать.

Эх, чёрт бы побрал этого Круглова! Заварил кашу! Думая о нем, Визорин чувствовал, как у него темнеет в глазах от ярости. Если бы Круглова не убили, он бы сам его сейчас пристрелил! Вместе с Кондратюком, Вербицкой, ее сыном и его папашей…

Глава седьмая

– Да!

– Сергей? – осторожно спросил Федор, не узнавая голоса друга.

– Нет, это не Сергей Вадимович.

– Позовите, пожалуйста, Сергея.

– Одну минуточку…

Федор ждал, с любопытством прислушиваясь к шуму в далеком петербургском офисе. Там кто-то переговаривался, слышались смех, шаги… Противно повизгивая, стрекотал принтер…

– Алло! – раздался нетерпеливый голос Сергея, чувствовалось, что он куда-то спешил.

– Сергуньша, здорово!

В трубке несколько секунд было тихо, а потом Сергей, сообразивший, кто ему звонит, закричал:

– Федор, это ты?! Здорово, брат! А я не сразу понял, что это ты, голос не узнал по телефону. Ну, как там у вас?

– Да все путем, по плану. Тебе привет от нашего общего друга… Так ты подъедешь к нему повидаться?

– Конечно, он же мне звонил, мы обо всем договорились, я как раз начинаю готовиться к отъезду, – ответил Сергей. – Кстати, ты говори нормально, здесь чистый телефон.

– Зато у меня – не очень, я с почты звоню, – отозвался Федор, но продолжил уже прямым текстом: – Они направляются сейчас через Китай в Гонконг, я их только что проводил на «челночный» автобус. Ну, так что мы будем с ними делать? Этот канадец украинского происхождения тянет их непонятно куда. Леньша просил передать, что хочет от него избавиться и уехать вместе с женой и сыном в какое-нибудь тихое место.

– Да я это сразу понял из нашего с ним первого разговора, – сказал Сергей, а сам про себя пожалел, что Федор не поехал с Лёнькой – ему было бы спокойней за друга.

– Надо готовить операцию… – как бы между прочим вдруг заметил Федор.

– Надо… – согласился Сергей и взволнованно замер в ожидании, боясь спугнуть удачу – Федор, по-видимому, хотел предложить ему что-то конкретное.

– А вдвоем, как думаешь, справимся? – вроде как сомневаясь, спросил Федор.

– Вдвоем? Такой толпой! – воскликнул, не скрывая своей радости, Сергей и представил, как на том конце провода Федор сощурился в своей традиционной усмешке. – Тесновато вот только будет! Как бы локтями друг друга не зашибить!

– Ничо! Попросторней встанем… – успокоил его Федор, смешком отозвавшись на шутку. – Ну тогда, как соберешься, подхвати меня где-нибудь на перекладных…

Сергей хмыкнул, припоминая эту будничную манеру Федора разговаривать. Вот и сейчас его слова прозвучали так, будто они с ним в соседних деревнях жили, мол: «будешь на телеге мимо пылить, так заворачивай»…

– Ты сейчас в Благовещенске? – спросил Сергей, уже начав прокручивать план с новыми вводными.

– Да.

– Деньги на билет до Владивостока есть или прислать?

– Имеются, а что? – поинтересовался Федор.

– Поезжай во Владик к моему человеку. Есть чем адрес записать?

– Так запомню, говори, – сказал Федор.

Сергей назвал ему адрес Максима Горностаева, своего партнера в Приморье, который занимался отслеживанием прохождения морских грузов через восточные порты страны, и попросил:

– Как появишься у него, сразу свяжись со мной, скоординируем дальнейшие действия.

– Понял, жди звонка. Покедова! – сказал Федор.

– Удачи!

Сергей, положив трубку, посидел в задумчивости, после чего снова взял телефон и набрал номер Горностаева во Владивостоке.

Там долго не отвечали, потом раздался щелчок и запыхавшийся Горностаев выкрикнул в трубку:

– Алло, я вас слушаю!

– Макс, здравствуй! Это Ноговицын. Там к тебе скоро придет мой человек. Цивилизуй его и пришли мне по электронной почте его фотографию для загранпаспорта.

– Понял, сделаю! А когда его ждать?

– Он во Владик из Благовещенска добирается, так что жди, скоро будет. Отзвонитесь, как только он у тебя появится.

– Добро! Счастливо, Сергей Вадимович! – попрощался Горностаев и повесил трубку.

Нажав кнопку сброса, Сергей открыл записную книжку. Полистав ее, он нашел страничку, где были записаны данные турфирмы «Азия-Турс», которую возглавляла его давняя знакомая, и набрал номер. Ему тут же ответил молодой звонкий голос.

– Будьте добры Галию, – попросил Сергей, произнося имя на греческий манер, с ударением на предпоследнюю гласную.

– А кто ее беспокоит? – поинтересовалась ответившая ему девушка.

– Ее не беспокоит, а спрашивает Сергей Ноговицын, – сердито осадил девицу Сергей, он бы такую «любезную» секретаршу с работы в два счета вытурил.

– Извините, одну минуточку… – испуганно пискнула та, переключая его на начальницу.

Телефон проиграл ему в ухо электронную версию рэгтайма «Артист эстрады», после чего в трубке раздался звонкий голос Галии:

– Сереженька, здравствуй, дорогой! Давно тебя не слышала!

– Галия, привет! – поздоровался с ней Сергей. – Мне нужна твоя помощь. Когда мы могли бы с тобой встретиться?

– Ну, коли таким голосом, приезжай хоть сейчас, – сразу же посерьезнела Галия. – Или я могу подъехать…

– Прекрасно, давай тогда встретимся на нейтральной территории. Ты обедала?

– Еще нет.

– Ну вот и хорошо, тогда вместе и пообедаем. Встречаемся через час у ресторана «Амбассадор», удобно?

– Вполне! До встречи!

До ресторана Сергею ехать было минут пять, но из-за диких пробок, ставших уже петербургской традицией, этот путь мог вылиться и в сорок минут.

«Совсем тесный стал город, – подумал Сергей. – Пойду-ка я лучше пешком».

Сделав несколько неотложных звонков, Сергей вышел через полчаса в приемную.

– Буду часа через два, – сказал он своему «адъютанту», обязанности которого выполнял у него еще один отставник, инвалид по сердцу, но с виду очень крепкий и, главное, очень толковый мужик – Иван Тимофеевич.

– Понял, – кивнул тот.

Кстати, «адъютантом» Иван Тимофеевич назывался совсем не потому, что они оба в прошлом были военными. Просто после того, как Иван Тимофеевич пришел работать к Сергею, у того намного уменьшилось количество лишних посетителей, и, спросив у помощника, как это ему удается, Сергей услышал в ответ, что просто нужно уметь веско говорить «adieu»… Так он и стал «адъютантом», когда Сергей со смехом заметил, что это слово в своем звучании содержит точную расшифровку определенных профессиональных обязанностей.

Выйдя на улицу, Сергей вдохнул морозный воздух.

«Мороз и солнце – день чудесный!» – всплыла у него в памяти строфа незабвенного классика. Погода, и правда, была замечательная, только под ногами было противно – снег, раскисший из-за соли, которой дворники посыпали улицы, превратился в месиво, летящее черными брызгами из-под ног прохожих и машин. Но Сергей не стал отказываться от намерения пройтись пешком, и только бдительно следил, чтобы проезжавший мимо транспорт не обдал его грязью.

К ресторану он подошел минуты за три до назначенного срока, но у обочины уже припарковывалась машина Галии.

Заметив приближающегося Сергея, Галия вышла из-за руля. Ее густые черные кудри, ни при какой погоде не убираемые под шапку, взметнулись на ветру, открывая смуглое лицо с большими черными глазами. В Галие текла горячая греческая кровь, заставлявшая ее поклонников танцевать вокруг нее огненное сиртаки, но она очень любила своего мужа и оставалась равнодушной к чужим «па». За что Сергей, кстати сказать, очень ее уважал, поскольку ценил верных женщин.

– Привет, ну и чего ты такой озабоченный? У тебя что-то произошло? – спросила Галия, чуть приподнимаясь на цыпочки, чтобы поцеловать Сергея в щеку – он был намного выше ее.

– Есть небольшой вопрос, надеюсь решить его с твоей помощью, – ответил Сергей, открывая перед ней дверь в ресторан.

Сделав заказ, Сергей посмотрел на Галию:

– Собственно говоря, особых проблем нет, просто навалилось много работы, а тут срочно понадобилось отвезти моего друга и его сына в Гонконг. Но сам друг сейчас находится во Владивостоке, а его сын – здесь. Нужно продумать маршрут так, чтобы на той неделе мы смогли с его сыном подхватить моего друга во Владивостоке и сразу же лететь дальше.

Галия, выслушав Сергея, с улыбкой повела плечами, мол, никаких проблем, после чего подозвала официанта и, спросив у него факс ресторана, позвонила к себе в фирму.

Дав задание сотрудникам срочно подготовить и скинуть по факсу нужную ей информацию, она повернулась к Сергею:

– А как твоя супруга поживает?

– Спасибо, хорошо, а почему ты спрашиваешь? – удивился Сергей – Галия никогда раньше не задавала ему подобных вопросов.

– Да просто спросила… Ты с годами становишься все более интересным мужчиной, ей повезло с тобой… – ответила Галия, опуская взгляд на свои пальцы, нервно поглаживающие бокал с минеральной водой.

– Галия! – с тревогой окликнул ее Сергей. – У тебя что-то случилось? Что-нибудь с твоим ненаглядным?

– Ненаглядным?… – переспросила Галия с усмешкой. – А ведь верно: ненаглядным, наглядеться на него не могу… Ушел он от меня, Сережа…

– Как же это! – оторопел Сергей. – У вас же такая любовь была!

– Оказалось: не у нас, а только у меня… – с грустью сказала Галия, поднимая на Сергея глаза, в которых полыхала ревность и неутоленная боль. – И если бы еще к молодой, я бы это понять могла, но она старше не только меня, но и его на десять лет! На десять, представляешь?!

Подозвав официанта, Сергей попросил два бокала шампанского, и когда тот мгновенно принес им заказ, он поднял свой бокал и сказал:

– Я хочу выпить за одну из самых красивых, самых сексуальных и самых умных женщин этого города – за тебя, Галия! Наконец-то здешние мужчины получили шанс попытать счастья завоевать такую женщину! Давай выпьем с тобой за твоего будущего избранника!

Галия попыталась возразить, что она, де, за рулем и пить ей нельзя, но потом решительно взяла предложенный ей бокал и, чокнувшись с Сергеем, выпила шампанское до дна.

Сергей, с улыбкой наблюдая, как она это проделала, приказал:

– А теперь бей его к чертовой матери, чтобы всё, что загадали – исполнилось!

Галия со всей силы грохнула бокал об пол.

Подошедший в этот момент официант с факсом в руках, едва успел отскочить от полетевших во все стороны осколков. Невозмутимо положив факс перед Галией, он быстро сходил за метелкой, молча собрал осколки и удалился, непонятно чему улыбаясь.

Галия углубилась в содержание факса.

– Сережа, смотри, вот подходящий для вас маршрут, – сказала она через несколько секунд, – в понедельник, в 18:15 вы вылетаете авиакомпанией «Крас Эйр» во Владивосток, а в полдень, во вторник, будете уже на месте. Там встретитесь с твоим другом, передохнете несколько часов, и дальше, уже «Корейскими авиалиниями», в 16:50 вылетите в Гонконг с посадкой в Сеуле.

– Отлично! И что нужно сделать, чтобы все это провернуть? – спросил Сергей.

– Для начала мне нужны ваши паспорта и доверенность от твоего друга на приобретение путевки и получение виз…

– Понял, подвезем.

– Кстати, а сколько сыну твоего приятеля лет?

– Пятнадцатый, и загранпаспорт у него уже есть.

– Паспорт – это хорошо, но тут есть подводный камень… До Владивостока юноша может лететь без сопровождения, то есть ничего особого ему для оформления билета не нужно. Просто полетите каждый по своему паспорту. А вот чтобы осуществить его дальнейший перелет в Гонконг, оформить на него путевку и визу, нужна будет доверенность от матери. Причем обязательно!

– Матери у него нет, умерла… – перебил ее Сергей. – Давно уже, его растил отец.

– Бедный мальчик… – сочувственно покачала головой Галия. – Ну, тогда, значит, нужно будет предоставить справку о ее смерти. Понимаешь, сейчас участились случаи нелегального вывоза детей за границу, поэтому и ужесточился контроль за их передвижением… Короче говоря, Сереженька, готовь все документы, я лично займусь вашей отправкой. Гостиницу в Гонконге предлагаю «Маджестик», это четыре звезды, вполне прилично.

– А это нам без разницы, мы там все равно сидеть не будем, было бы где переночевать, – махнул рукой Сергей.

– Ну, тогда жду тебя с документами, не тяни, а то мне потом придется на уши вставать…

– Понял, постараюсь побыстрее, – сказал Сергей и поднялся. – Спасибо, Галия!

– Да не за что, – улыбнулась та, отчего на ее щеках наметились очаровательные ямочки, в которые он ее и расцеловал, прощаясь. – Это тебе спасибо…

– А мне-то за что? – удивился Сергей.

– За моральную поддержку… – грустно улыбнулась Галия и, кивнув ему на прощание, пошла к своей машине.

На следующий день, придя в офис, Сергей по пути в свой кабинет заглянул к компьютерщикам.

– Мне «емели» не было? – поинтересовался он. – Жду фотографию…

– Есть, Сергей Вадимович, только что скачали, – кивнул субтильный паренек с жиденькими, как у сельского дьячка, волосами, убранными в хвостик.

– Покажите! – сказал Сергей, подходя к нему.

Парень пощелкал мышкой, и тут же на весь экран высветилось лицо Федора, над которым постарались «имиджмейкеры» Горностаева.

«Хорош! Интересно, он сам-то себя узнал? – подумал Сергей, с улыбкой разглядывая фотографию друга. – Надо же, как законсервировался прапор, совсем не стареет!..»

– Распечатай это на фотобумаге под формат загранпаспорта, анкет, в общем, под пакет для загранки, – отдал он распоряжение оператору. – И срочно мне на стол.

– Хорошо, Сергей Вадимович, я быстренько, – пообещал тот.

И действительно, через десять минут он принес в кабинет ожидавшему Сергею несколько фотографий Федора разного размера:

– Вот, готово.

Быстро просмотрев их, Сергей удовлетворенно кивнул, отпуская его, и попросил по селектору Ивана Тимофеевича:

– Вызовите мне нашего паспортиста и нотариуса…

– Слушаюсь, Сергей Вадимович, – откликнулся голос исполнительного «адъютанта».

К вечеру Сергею уже подвезли все необходимые документы – несколько доверенностей, о которых говорила Галия, паспорта для Федора и Лёни, причем мальчик был вписан в паспорт к Федору, как его сын Владимир, и справку о смерти некоей Полины Матвеевны Сухоруковой, которая, по легенде, была матерью Лёни-Владимира, внебрачного сына Федора.

Сообщив Галие по телефону, что все документы готовы, Сергей отослал их ей с водителем, а сам стал прикидывать, что ему нужно перед отъездом сделать в первую очередь. Времени у него на все про все было мало – только пока Галия будет заниматься оформлением путевок и виз. А с билетами проблем не будет – деньги нынче решают все.

Думая о предстоящем деле, Сергей отдавал себе отчет, что то, что им предстоит с Федором провернуть, будет делом нелегким, и это дело нужно провести так ювелирно, чтобы и самому не засыпаться, и друга с семьей успешно переправить в безопасное место.

Наметив план действий, последние дни перед отъездом Сергей провел в хлопотах: подчистил все дела на работе, созвонился с нужными людьми в Гонконге, обставляя свою поездку туда, как рядовую рабочую командировку, связанную с его профессиональными делами.

Сложность предстоящей операции стала еще более очевидной после поступившей к нему информации, что ФСБ серьезно взялось за поиски Есении, и даже намерено обратиться за содействием к китайским спецслужбам через Бюро иностранных дел при МГБ Китая. Это усугубляло дело, поскольку в последнее время китайские спецслужбы стали набирать вес в негласном рейтинге разведок ядерных держав мира, особенно после развала Союза, КГБ которого ранее считался учителем спецслужб Китая. Но способные ученики давно перещеголяли своего учителя…

Если в дело вмешается Третье бюро, проводящее операции в Гонконге, Макао и Тайване, то вывезти Леонида с Есенией и Лёней из Гонконга будет чрезвычайно трудно. Да и наши тоже не лопухи, подстрахуются, а остров – остров и есть. Конечно, на территории Гонконга еще не ввели древнюю китайскую систему доносов «У Ши Бай» – пятерка, десятка, сотня – придуманную еще при китайских императорах, когда старший пятерки «стучал» на членов своей семьи, старший десятки – на своих сотрудников или соседей и так далее. Но и без этого в сторону европейцев в Гонконге направлено огромное количество узких щелочек, сквозь которые «за белыми» следят бдительные азиатские глаза. Именно поэтому гонконгская полиция славится как одна из сильнейших полиций в мире.