О деда Кадма юные потомки!

Зачем сидите здесь у алтарей,

Держа в руках молитвенные ветви,

В то время как весь город фимиамом

Наполнен, и моленьями, и стоном?

И потому, желая самолично

О всем узнать, я к вам сюда пришел, —

Я, названный у вас Эдипом славным.

Скажи мне, старец, – ибо речь вести

Тебе за этих юных подобает, —

Что привело вас? Просьба или страх?

С охотой все исполню: бессердечно

Не пожалеть явившихся с мольбой.

Властитель края нашего, Эдип!

Ты видишь – мы сидим здесь, стар и млад:

Одни из нас еще не оперились,

Другие годами отягчены —

Жрецы, я – Зевсов жрец, и с нами вместе

Цвет молодежи. А народ, в венках,

На торге ждет, у двух святынь Паллады

И у пророческой золы Исмена.

Наш город, сам ты видишь, потрясен

Ужасной бурей и главы не в силах

Из бездны волн кровавых приподнять.

Зачахли в почве молодые всходы,

Зачах и скот; и дети умирают

В утробах матерей. Бог-огненосец —

Смертельный мор – постиг и мучит город.

Пустеет Кадмов дом, Аид же мрачный

Опять тоской и воплями богат.

С бессмертными тебя я не равняю, —

Как и они, прибегшие к тебе, —

Но первым человеком в бедах жизни

Считаю и в общении с богами.

Явившись в Фивы, ты избавил нас

От дани той безжалостной вещунье,

Хоть ничего о нас не знал и не был

Никем наставлен; но, ведомый богом,

Вернул нам жизнь, – таков всеобщий глас.

О наилучший из мужей, Эдип,

К тебе с мольбой мы ныне прибегаем:

Найди нам оборону, вняв глагол

Божественный иль вопросив людей.

Всем ведомо, что опытных советы

Благой исход способны указать.

О лучший между смертными! Воздвигни

Вновь город свой! И о себе подумай:

За прошлое «спасителем» ты назван.

Да не помянем впредь твое правленье

Тем, что, поднявшись, рухнули мы вновь.

Восстанови свой город, – да стоит он

Неколебим! По знаменью благому

Ты раньше дал нам счастье – дай и ныне!

Коль ты и впредь желаешь краем править,

Так лучше людным, не пустынным правь.

Ведь крепостная башня иль корабль —

Ничто, когда защитники бежали.

Несчастные вы дети! Знаю, знаю,

Что надо вам. Я вижу ясно: все

Страдаете. Но ни один из вас

Все ж не страдает так, как я страдаю:

У вас печаль лишь о самих себе,

Не более – а я душой болею

За город мой, за вас и за себя.

Меня будить не надо, я не сплю.

Но знайте: горьких слез я много пролил,

Дорог немало думой исходил.

Размыслив, я нашел одно лишь средство.

Так поступил я: сына Менекея,

Креонта, брата женина, отправил

Я к Фебу, у оракула узнать,

Какой мольбой и службой град спасти.

Пора ему вернуться. Я тревожусь:

Что приключилось? Срок давно истек,

Положенный ему, а он все медлит.

Когда ж вернется, впрямь я буду плох,

Коль не исполню, что велит нам бог.

Ко времени сказал ты, царь: как раз

Мне знак дают, что к нам Креонт подходит.

Царь Аполлон! О, если б воссияла

Нам весть его, как взор его сияет!

Он радостен! Иначе б не украсил

Чело себе он плодоносным лавром.

Сейчас узнаем. Он расслышит нас.

Властитель! Кровный мой, сын Менекея!

Какой глагол от бога нам несешь?

Благой! Поверьте: коль указан выход,

Беда любая может благом стать.

Какая ж весть? Пока от слов твоих

Не чувствую ни бодрости, ни страха.

Ты выслушать меня при них желаешь?

Могу сказать... могу и в дом войти...

Нет, говори при всех: о них скорблю, —

О собственной душе не так печалюсь.

Изволь, открою, что от бога слышал.

Нам Аполлон повелевает ясно:

«Ту скверну, что в земле взросла фиванской,

Изгнать, чтоб ей не стать неисцелимой».

Каким же очищеньем? Чем помочь?

«Изгнанием иль кровь пролив за кровь, —

Затем, что град отягощен убийством».

Но чью же участь разумеет бог?

О царь, владел когда-то нашим краем

Лай, – перед тем, как ты стал править в Фивах.

Слыхал, – но сам не видывал его.

Он был убит, и бог повелевает,

Кто б ни были они, отмстить убийцам.

Но где они? В каком краю? Где сыщешь

Неясный след давнишнего злодейства?

В пределах наших, – он сказал: «Прилежный

Найдет его, но не найдет небрежный».

Но дома у себя, или на поле,

Или в чужом краю убит был Лай?

Он говорил, что бога вопросить

Отправился, – и больше не вернулся.

А из тогдашних спутников царя

Никто не даст нам сведений полезных?

Убиты. Лишь один, бежавший в страхе,

Пожалуй, нам открыл бы кое-что.

Но что? Порой и мелочь много скажет.

Когда б лишь край надежды ухватить!

Он говорил: разбойники убили

Царя. То было дело многих рук.

Но как решились бы на то злодеи,

Когда бы здесь не подкупили их?

Пусть так... Но не нашлось в годину бед

Отмстителя убитому царю.

Но если царь погиб, какие ж беды

Могли мешать разыскивать убийц?

Вещунья-сфинкс. Ближайшие заботы

Заставили о розыске забыть.

Все дело вновь я разобрать хочу.

К законному о мертвом попеченью

Вернули нас и Аполлон и ты.

Союзника во мне вы обретете:

Я буду мстить за родину и бога.

Я не о ком-нибудь другом забочусь, —

Пятно снимаю с самого себя.

Кто б ни был тот убийца, он и мне

Рукою той же мстить, пожалуй, станет.

Чтя память Лая, сам себе служу.

Вставайте же, о дети, со ступеней,

Молитвенные ветви уносите, —

И пусть народ фиванский созовут.

Исполню все: иль счастливы мы будем

По воле божьей, иль вконец падем.

О дети, встанем! Мы сошлись сюда

Спросить о том, что царь и сам поведал.

Пусть Аполлон, пославший нам вещанье,

Нас защитит и уничтожит мор.

Сладкий Зевса глагол! От златого Пифона

Что приносишь ты ныне

В знаменитые Фивы?

Трепещу содрогаюсь смущенной душой.

Исцелитель-делиец!

Вопрошаю почтительно:

Нового ль ждешь ты служения,

Иль обновленного прежнего

По истечении лет?

О, поведай, бессмертный,

Порожденный златою Надеждой глагол!

Ныне первой тебя призываю, дочь Зевса,

Афина бессмертная!

И сестру твою, деву

Артемиду, хранящую нашу страну,

Чей на площади главной

Трон стоит достославный,

И Феба, стрелка несравненного!

Три отразителя смерти!

Ныне явитесь! Когда-то

Отогнали вы жгучий

Мор, напавший на город! Явитесь же вновь!

Горе! Меры нет напастям!

Наш народ истерзан мором,

А оружья для защиты

Мысль не в силах обрести.

Не взрастают плоды нашей матери Геи,

И не в силах родильницы вытерпеть мук.

Посмотри на людей, – как один за другим

Быстрокрылыми птицами мчатся они

Огненосного мора быстрей

На прибрежья закатного бога.

Жертв по граду не исчислить.

Несхороненные трупы,

Смерти смрад распространяя,

Неоплаканны лежат.

Жены меж тем с матерями седыми

Молят, припав к алтарям и стеная,

Об избавленье от тягостных бед.

Смешаны вопли с пеанами светлыми.

О златая дочь Зевса, явись

Ясноликой защитой молящим!

Смерти пламенного бога,

Что без медного щита

Нас разит под крики бранные, —

Молим – в бегство обрати

Из земли родной и ввергни

В бездну Амфитриты

Иль умчи к берегам без пристанищ,

Где бушует фракийский прибой,

Ибо мочи не стало:

Что ночь закончить не успеет,

То, встав, заканчивает день.

Ты, держащий в руке мощь пылающих молний,

Зевс-отец, порази его громом своим!

Ты мечи, о царь Ликейский,

С тетивы, из злата скрученной,

Стрелы тучей на врага!

Да метнет и Артемида

Пламена, что в дланях держит,

Мчась в горах Ликийских!

И его призываем мы – Вакха,

Соименного с нашей землей,

Со златою повязкой,

С хмельным румянцем, окруженного

Толпой восторженных Менад, —

Чтоб приблизил и он свой сияющий факел,

С нами бога разя, всех презренней богов!

Вы молите? Отвечу вам: надейтесь,

Себе на пользу речь мою уважив,

Защиту получить и облегченье.

Речь поведу, как человек сторонний

И слухам и событью. Недалеко

Уйду один – нет нитей у меня.

Я стал у вас всех позже гражданином.

К вам ныне обращаюсь, дети Кадма:

Кто знает человека, чьей рукой

Был умерщвлен когда-то Лай, тому

Мне обо всем сказать повелеваю.

А если кто боится указать

Сам на себя, да знает: не случится

Худого с ним, лишь родину покинет.

А ежели убийца чужестранец

И вам знаком, – скажите. Награжу

Казною вас и окажу вам милость.

Но если даже вы и умолчите,

За друга ли страшась иль за себя, —

Дальнейшую мою узнайте волю:

Приказываю, кто бы ни был он,

Убийца тот, в стране, где я у власти,

Под кров свой не вводить его и с ним

Не говорить. К молениям и жертвам

Не допускать его, ни к омовеньям, —

Но гнать его из дома, ибо он —

Виновник скверны, поразившей город.

Так Аполлон нам ныне провещал.

И вот теперь я – и поборник бога,

И мститель за умершего царя.

Я проклинаю тайного убийцу, —

Один ли скрылся, много ль было их, —

Презренной жизнью пусть живет презренный!

Клянусь, что если с моего согласья

Как гость он принят в доме у меня,

Пусть первый я подвергнусь наказанью.

Вам надлежит исполнить мой приказ,

Мне угождая, богу и стране,

Бесплодью обреченной гневным небом.

Но если б даже не было вещанья,

Вам очищенье все же подобало б,

Затем, что славный муж и царь погиб.

Итак, начните розыски! Поскольку

Я принял Лая царственную власть,

Наследовал и ложе и супругу,

То и детей его – не будь потомством

Он обделен – я мог бы воспитать...

Бездетного его беда настигла.

Так вместо них я за него вступлюсь,

Как за отца, и приложу все силы,

Чтоб отыскать и захватить убийцу

Лабдака сына, внука Полидора,

Чей дед был Агенор и Кадм – отец.

Молю богов: ослушнику земля

Да не вернет посева урожаем,

Жена не даст потомства... Да погибнет

В напасти нашей иль в иной и злейшей!

А вам, потомкам Кадма, мой приказ

Одобрившим, поборниками вечно

Да будут боги все и Справедливость.

На клятву клятвенно отвечу, царь:

Не убивал я Лая и убийцу

Бессилен указать; но в помощь делу

Виновного объявит Аполлон.

Ты судишь верно. Но богов принудить

Никто не в силах против воли их.

Скажу другое, лучшее, быть может.

Хотя б и третье, – только говори.

Тиресий-старец столь же прозорлив,

Как Аполлон державный, – от него

Всего ясней, о царь, узнаешь правду.

Не медлил я. Совету вняв Креонта,

Я двух гонцов подряд послал за старцем

И удивлен, что долго нет его.

Но есть еще давнишняя молва...

Скажи, какая? Все я должен знать.

Царя, толкуют, путники убили.

Слыхал я; хоть свидетеля не видел.

Но если чувствовать он может страх,

Твоих проклятий грозных он не стерпит.

Кто в деле смел, тот не боится слов.

Но вон и тот, кто властен уличить:

Ведут богам любезного провидца,

Который дружен с правдой, как никто.

О зрящий все Тиресий, что доступно

И сокровенно на земле и в небе!

Хоть темен ты, но знаешь про недуг

Столицы нашей. Мы в тебе одном

Заступника в своей напасти чаем.

Ты мог еще от вестников не слышать, —

Нам Аполлон вещал, что лишь тогда

Избавимся от пагубного мора,

Когда отыщем мы цареубийцу

И умертвим иль вышлем вон из Фив.

И ныне, вопросив у вещих птиц

Или к иным гаданиям прибегнув,

Спаси себя, меня спаси и Фивы!

Очисти нас, убийством оскверненных.

В твоей мы власти. Помощь подавать

Посильную – прекрасней нет труда.

Увы! Как страшно знать, когда от знанья

Один лишь вред! О том я крепко помнил,

Да вот – забыл... Иначе не пришел бы.

Но что случилось? Чем ты так смущен?

Уйти дозволь. Отпустишь, – и нести

Нам будет легче каждому свой груз.

Неясные слова... Не любишь, видно,

Родимых Фив, когда с ответом медлишь.

Ты говоришь, да все себе не впрок.

И чтоб со мной того же не случилось...

Бессмертных ради, – зная, не таись,

К твоим ногам с мольбою припадаем.

Безумные! Вовек я не открою,

Что у меня в душе... твоей беды...

Как? Знаешь – и не скажешь? Нас предать

Замыслил ты и погубить свой город?

Себя терзать не стану, ни тебя.

К чему попрек? Я не скажу ни слова.

Негодный из негодных! Ты и камень

Разгневаешь! Заговоришь иль нет?

Иль будешь вновь упорствовать бездушно?

Меня коришь, а нрава своего

Не примечаешь – все меня поносишь...

Но кто бы не разгневался, услышав,

Как ты сейчас наш город оскорбил!

Все сбудется, хотя бы я молчал.

Тем более ты мне сказать обязан.

Ни звука не прибавлю. Волен ты

Пылать теперь хоть самым ярым гневом.

Я гневаюсь – и выскажу открыто,

Что думаю. Узнай: я полагаю,

Что ты замешан в деле, ты – участник,

Хоть рук не приложил, а будь ты зряч,

Сказал бы я, что ты и есть убийца.

Вот как? А я тебе повелеваю

Твой приговор исполнить – над собой,

И ни меня, ни их не трогать, ибо

Страны безбожный осквернитель – ты!

Такое слово ты изверг бесстыдно?

И думаешь возмездья избежать?

Уже избег: я правдою силен.

За эту речь не ожидаешь кары?

Нет, – если в мире есть хоть доля правды.

Да, в мире, не в тебе – ты правде чужд:

В тебе угас и слух, и взор, и разум.

Несчастный, чем меня ты попрекаешь,

Тем скоро всякий попрекнет тебя.

Питомец вечной ночи, никому,

Кто видит день, – и мне, – не повредишь!

Да, рок твой – пасть не от моей руки:

И без меня все Аполлон исполнит.

То умысел Креонта или твой?

Нет, не Креонт, а сам себе ты враг.

О деньги! Власть! О мощное орудье,

Сильней всех прочих в жизненной борьбе!

О, сколько же заманчивости в вас,

Что ради этой власти, нашим градом

Мне данной не по просьбе, добровольно,

Креонт, в минувшем преданный мне друг,

Подполз тайком, меня желая свергнуть,

И подослал лукавого пророка,

Обманщика и плута, что в одной лишь

Корысти зряч, в гаданьях же – слепец!

Когда, скажи, ты верным был пророком?

Скажи мне, ты от хищной той певуньи

Избавил ли сограждан вещим словом?

Загадок не решил бы первый встречный, —

К гаданиям прибегнуть надлежало.

Но ты не вразумился птиц полетом,

Внушением, богов. А я пришел,

Эдип-невежда, – и смирил вещунью,

Решив загадку, – не гадал по птицам!

И ты меня желаешь выгнать вон,

Чтоб ближе стать к Креонтову престолу?

Раскаетесь вы оба – ты и он,

Ревнитель очищенья!.. Я бы вырвал

Признанье у тебя, не будь ты стар!

Мне думается – произнес он в гневе

Свои слова, а также ты, Эдип.

Нет, как исполнить божье повеленье —

Вот мы о чем заботиться должны.

Хоть ты и царь, – равно имею право

Ответствовать. И я властитель тоже.

Я не тебе, а Локсию слуга

И в милости Креонта не нуждаюсь.

Мою ты слепоту коришь, но сам

Хоть зорок ты, а бед своих не видишь —

Где обитаешь ты и с кем живешь.

Ты род свой знаешь? Невдомек тебе,

Что здесь и под землей родным ты недруг

И что вдвойне – за мать и за отца —

Наказан будешь горьким ты изгнаньем.

Зришь ныне свет – но будешь видеть мрак.

Найдется ли на Кифероне место,

Которое не огласишь ты воплем,

Свой брак постигнув – роковую пристань

В конце благополучного пути?

Не чуешь и других ты бедствий многих:

Что ты – и сын, и муж, и детям брат!..

Теперь слова Креонта и мои

В грязь втаптывай. Другой найдется смертный,

Кого бы гибель злейшая ждала?

Угрозы эти от него исходят?

О, будь ты проклят! Вон ступай отсюда!

Прочь уходи от дома моего!

Я не пришел бы, если б ты не звал.

Я услыхать не думал речь безумца —

Иначе не послал бы за тобой.

По-твоему, безумец я? Меж тем

Родителям твоим казался мудрым.

Кому? Постой... Кто породил меня?

Сегодня ты родишься и умрешь.

Опять слова неясны, как загадки.

В отгадыванье ты ли не искусник?

Глумись над тем, чем возвеличен я.

Но твой успех тебе же на погибель.

Я город спас, о прочем не забочусь.

Иду... Ты, мальчик, уведи меня.

И пусть уводит... Мне невмоготу

Терпеть тебя. Уйдешь – мне станет легче.

Но кто же он? О ком скала вещала в Дельфах?

Ужаснейшим из дел кто руки обагрил?

Верно, он бежал быстрее

Вихрем мчащихся коней:

На него, во всеоружье,

Налетели в блеске молний

Зевсов сын и сонм ужасных,

Заблужденья чуждых Кер.

С Парнаса снежного нам просияло слово:

Злодея нам велит безвестного искать.

Бродит в чащах он, в ущельях,

Словно тур, тоской томим,

Хочет сбросить рок вещаний

Средоточия земного, —

Но вещанья роковые

Вечно кружатся над ним.

Страшным, вправду страшным делом

Нас смутил вещатель мудрый.

Согласиться я не в силах

И не в силах отрицать.

Что скажу? Душа в смятенье.

Тьма в былом и тьма в грядущем.

Никогда – ни теперь

Не слыхал я, ни прежде,

Чтобы род Лабдакидов

И Полибом рожденный

Друг от друга страдали.

Ныне против Эдипа

Я не вижу улик

И отмстить не могу

Неизвестному Лая убийце!

Но у Зевса с Аполлоном

Остры мысли. Им известны

Все деяния людские.

Вряд ли я скуднее знаньем

Прочих смертных, хоть различна

Мера мудрости у всех.

До улик несомненных

Не осудим Эдипа:

Ведь крылатая дева

На глазах у народа

Подступила к нему

И признали Эдипа

Наши Фивы, заслугу

Оценили его.

Нет, его не считаю преступным.

Сограждане! Узнал я, что Эдип

Меня в делах ужасных обвиняет.

Я не стерпел и к вам явился. Если

Он думает, что в общем злополучье

Стараюсь я словами и делами

Ему вредить, – то не мила мне жизнь

С подобной славой. Мне в таком попреке

Урон немалый, – нет, большой урон!

Плохое дело, коль меня злодеем

И город назовет, и вы, друзья!..

Нет, без сомненья, спорили они

Во власти гнева, здраво не размыслив.

Он утверждает, что мои советы

Заставили гадателя солгать.

Сказал, но я не разумею цели.

Бессовестный! Посмел в рассудке здравом

Меня таким наветом очернить!

Не знаю, нам темны дела царей...

Но вот и сам он из дому выходит.

Как? Это ты? Явиться смел? Неужто

Ты до того бесстыден, что под кров

Вошел ко мне – царя убийца явный

И власти нашей несомненный вор?

Скажи мне, ради бога: ты, решаясь

Так действовать, считал меня глупцом

Иль трусом? Или думал – не замечу,

Как ты подполз, и не оборонюсь?

И не безумное ли предприятье —

Борьба за власть без денег и друзей?

Тут надобны сторонники и деньги!

Ты лучше на слова свои другому

Дай возразить – и лишь тогда суди!

Ты говоришь искусно, но тебя

Не стану слушать: ты мне злейший враг.

Нет, слушай, – вот что я тебе скажу...

Но только не тверди мне, что невинен.

Коль полагаешь ты, что самомненье

Бессмысленное впрок, – ты неразумен.

Коль полагаешь ты, что без возмездья

Родным вредить мы можем, – ты не прав.

Пусть так, согласен. Но скажи, какой

Через меня ты потерпел убыток?

Скажи, ты мне советовал иль нет

Послать за тем пророком пресловутым?

Я мнения того же и сейчас.

А много ль лет прошло с тех пор, как Лай...

С тех пор как Лай?.. Я не пойму тебя...

...Исчез, повержен гибельным ударом?..

Прошло с тех пор немало долгих лет.

Тогда уже был в силе ваш гадатель?

И столь же мудр и столь же почитаем.

Он поминал в те годы обо мне?

Нет, никогда не приходилось слышать.

Разыскивали вы тогда убийцу?

Конечно, да. Но не могли дознаться.

А почему ж тогда молчал мудрец?

Не знаю; а не знаю, так молчу.

Но вот что знаешь ты и скажешь ясно...

Что именно? Не умолчу, коль знаю.

...Что, если б вы не сговорились, вряд ли

Он гибель Лая приписал бы мне.

Что молвил он, то лучше знаешь ты,

Но сам на мой вопрос теперь ответствуй.

Спроси. Меня не уличишь в убийстве.

Послушай: ты – супруг моей сестры?

Того, что ты спросил, не отрицаю.

Над Фивами ты делишь с нею власть?

Я исполняю все ее желанья.

А вам двоим не равен ли я – третий?

Вот тут-то и сказался ложный друг.

Нет. Ты в мои слова поглубже вникни.

Сам посуди: зачем стремиться к власти,

С которой вечно связан страх, тому,

Кто властвует и так, тревог не зная?

Я никогда не жаждал стать царем,

Предпочитал всегда лишь долю власти.

Так судит каждый, кто здоров рассудком.

Твои дары без страха принимаю,

А правь я сам, я делал бы не то,

Чего хочу. Ужели царство слаще

Мне беззаботной власти и влиянья?

Еще не столь я оскудел умом,

Чтоб новых благ и пользы домогаться.

Все счастья мне желают, все с приветом —

Кто с просьбою к царю – идут ко мне,

В своих руках держу я их желанья.

И это все мне променять на что?

Не станет заблуждаться здравый разум.

Такого поведенья сам я чужд

И не дерзну в том помогать другому.

Чтоб убедиться, сам спроси ты в Дельфах,

Тебе я верно ль передал глагол

Богов? Коль убедишься, что вступил

Я в заговор с гадателем, – казни:

И сам себя приговорю я к смерти.

Нельзя винить, едва лишь заподозрив,

Затем, что нам не подобает звать

Злых добрыми, равно и добрых злыми.

Отвергнуть друга преданного – значит

Лишиться драгоценнейшего в жизни.

Ты в этом скоро убедишься сам.

Нам честного лишь время обнаружит, —

Довольно дня, чтоб подлого узнать.

Разумные одобрят речь его:

Поспешное решенье ненадежно.

Но если враг мне спешно строит козни,

Поспешно должен действовать и я.

А если буду медлить, он достигнет,

Чего хотел, и я ни с чем останусь.

Чего же хочешь ты? Изгнать меня?

Нет, больше: умертвить, а не изгнать,

Тогда поймешь ты, что такое зависть.

Настаиваешь, значит, и не веришь?

Нет: ты доверья мне внушить не мог.

Безумен ты!

В своих делах – я здрав.

Но о моих подумай.

Ты – изменник!

Затмился, что ли, ум твой?

Власть – моя!

Дурная власть – не власть.

О Фивы, Фивы!

Не ты один, – я тоже властен в Фивах.

Довольно, государи. Вижу: кстати

К нам из дворца выходит Иокаста.

Она поможет кончить спор добром.

Из-за чего, несчастные безумцы,

Вы ссоритесь? Когда страдает город,

Не стыдно ль счеты личные сводить?

Иди домой, Эдип... и ты, Креонт, —

Зло малое великим да не станет.

Сестра, Эдип грозит мне страшной карой:

Я к одному из двух приговорен —

К изгнанию или к позорной казни.

Все так, жена: его я уличил, —

Замыслил он сгубить меня коварно.

Будь вечно я несчастлив, будь я проклят,

Коль справедливо ты винишь меня.

Бессмертных ради верь ему, Эдип,

Благочестивой ради клятвы, ради

Меня и всех, стоящих пред тобой.

Молю, послушайся, подумай, уступи.

Но в чем мне уступить, скажи?

О царь, он отроду был честен,

А ныне клятву дал, – молю,

Прости его!

Ты понимаешь,

О чем ты просишь?

Да.

Скажи.

Твой шурин чист, Эдип, – из-за пустой молвы

Винить своих друзей не следует напрасно.

Я цель твою прозрел: стремишься ты

Сгубить меня иль выгнать вон из града.

О вождь небожителей,

Гелий, молю:

Коль мыслю я злое,

Пусть, богом отвержен,

Друзьями отринут,

Постыдно умру.

Нет. Родины беды —

О них я болею.

Что будет, коль ряд

Стародавних несчастий

Умножим чредой

Новоявленных бед?

Пусть прочь идет – хотя бы мне пришлось

Быть изгнанным постыдно иль погибнуть.

Я тронут речью жалобной твоей,

А не словами этого злодея.

Ты уступил со злобой. Но едва

Остынет гнев, раскаянье придет.

С подобным нравом сам себе ты в тягость.

Уйдешь ты наконец?

Я удалюсь.

Тобой отвергнут, но для них я – прежний.

Что медлишь во дворец ввести его, царица?

Нет, все разведаю сперва.

От слов родилось подозренье...

А может быть, навет и ложен, —

Несправедливость тяжела.

Бранились?

Да.

О чем шла речь?

По мне, разумнее – при бедствии всеобщем

Не возвращаться вновь к их прерванным речам.

Вот до чего ты с честностью своей

Дошел. Мой гнев ты погасить стремишься.

О царь, я не раз

В том клялся тебе!

Я был бы и вправду

Безумцем, глупцом,

Когда бы решился

Покинуть тебя.

Наш край дорогой

В тот год роковой

Ты вывел из бедствий

На правильный путь, —

Так будь же и ныне

Нам кормчим благим!

Молю богами, царь, и мне поведай,

Что столь упорный гнев зажгло в тебе?

Изволь: тебя всех выше чту жена, —

В Креонте дело и в его коварствах.

Открой, коль можешь, в чем причина ссоры?

Он говорит, что я убил царя.

Он это сам надумал иль подучен?

Он подослал лукавого пророка

И утверждает, будто сам невинен.

О, перестань об этом думать, царь!

Меня послушай: из людей никто

Не овладел искусством прорицанья.

Тебе я краткий довод приведу:

Был Лаю божий глас, – сама не знаю,

От Феба ли, но чрез его жрецов, —

Что совершится рок – и Лай погибнет

От нашего с ним сына, а меж тем,

По слуху, от разбойников безвестных

Он пал на перекрестке трех дорог.

Младенцу ж от рожденья в третий день

Отец связал лодыжки и велел

На недоступную скалу забросить.

Так Аполлон вещанья не исполнил,

Не стал отцеубийцей сын, погиб

Лай не от сына, а всю жизнь боялся!

Меж тем о том пророчества гласили.

Не слушай их! Ведь если хочет бог,

Он без труда свою объявит волю.

О, как мне слово каждое твое

Тревожит душу и смущает сердце!

Какой себя терзаешь ты заботой?

Как будто бы сказала ты, что Лай

Убит на перекрестке трех дорог?

Таков был слух, так говорят и ныне.

А где то место? Где случилось это?

Зовется край Фокидой, три дороги

Там сходятся – из Давлии и Дельф.

А много ли годов прошло с тех пор?

Да незадолго перед тем, как власть

Ты принял здесь, оповестили город.

О Зевс! Что ты судил свершить со мною?

Но что тебя смутило так, Эдип?

Не спрашивай... А внешностью, скажи,

Каков был Лай? Он молод был иль стар?

Он был высок и с проседью сребристой, —

На вид почти таков, как ты сейчас.

О горе! Вижу: страшные проклятья

В неведенье призвал я на себя!

Мне жутко, царь! Скажи мне, что с тобой?

Боюсь, слепой провидец зрячим был!

Все прояснится, коль еще ответишь...

Мне страшно, но, что знаю, все скажу.

При нем немного было провожатых

Или большой отряд, как при царе?

Их было пять, один из них глашатай,

В единственной повозке ехал Лай.

Увы! Увы! Все ясно. Кто ж, однако,

Известье вам доставить мог, жена?

Слуга, – один он спасся и бежал.

Теперь у нас живет он, во дворце?

О нет, сюда пришел он, но, узнав,

Что власть тебе досталась после Лая,

К моей руке припал он и молил

Его послать на горные луга,

Чтоб только жить подальше от столицы.

Его я отпустила. Хоть и раб,

Он большей был бы милости достоин.

Нельзя ль его скорей вернуть сюда?

Конечно, можно; но зачем тебе?

Боюсь, жена, сказал я слишком много,

И потому мне встреча с ним нужна.

Пусть явится сюда, – но только вправе

Узнать и я, чем удручен ты, царь.

Не откажу тебе, я сам в тревоге.

Кому ж еще открыться мне, жена,

В моей беде? Итак, узнай: отцом

Мне был Полиб, коринфский уроженец,

А мать – Меропа, родом из дорян.

И первым я в Коринфе слыл, но случай

Произошел, достойный удивленья,

Но не достойный гнева моего:

На пире гость один, напившись пьяным,

Меня поддельным сыном обозвал.

И, оскорбленный, я с трудом сдержался

В тот день и лишь наутро сообщил

Родителям. И распалились оба

На дерзость оскорбившего меня.

Их гнев меня обрадовал, – но все же

Сомненья грызли: слухи поползли.

И, не сказавшись матери с отцом,

Пошел я в Дельфы. Но не удостоил

Меня ответом Аполлон, лишь много

Предрек мне бед, и ужаса, и горя:

Что суждено мне с матерью сойтись,

Родить детей, что будут мерзки людям,

И стать отца родимого убийцей.

Вещанью вняв, решил я: пусть Коринф

Мне будет дальше звезд, – и я бежал

Туда, где не пришлось бы мне увидеть,

Как совершится мой постыдный рок.

Отправился – и вот пришел в то место,

Где, по твоим словам, убит был царь.

Тебе, жена, я расскажу всю правду.

Когда пришел я к встрече трех дорог,

Глашатай и старик, как ты сказала,

В повозке, запряженной лошадьми,

Мне встретились. Возница и старик

Меня сгонять с дороги стали силой.

Меня толкнул возница, и его,

Ударил я в сердцах. Старик меж тем,

Как только поравнялся я с повозкой,

Меня стрекалом в темя поразил.

С лихвой им отплатил я. В тот же миг

Старик, моей дубиной пораженный,

Упал, свалившись наземь, из повозки.

И всех я умертвил... И если есть

Родство меж ним... и Лаем... О, скажи,

Из смертных кто теперь меня несчастней,

Кто ненавистней в мире для богов?

«Кого ни свой не должен, ни чужой

Приветствовать и принимать, как гостя,

Но вон из дома гнать». И это – я,

Сам на себя обрушивший проклятья!

Я оскверняю ложе мертвеца

Кровавыми руками. Я ль не изверг?

Я ль не безбожник? Убежать бы мог...

Но мне нельзя к родителям вернуться,

В мой край родной: вступить придется там

В брак с матерью и умертвить отца,

Полиба, кем рожден я и воспитан.

Но что нечеловеческою силой

Мне все ниспослано, – сомненья нет!

Нет, грозные и праведные боги,

Да не увижу дня того, да сгину

С лица земли бесследно! Лишь бы только

Таким пятном себя не осквернить!

И мы, владыка, в страхе. Но надейся,

Пока ты не узнал от очевидца.

Одно осталось для надежды мне —

Дождаться, чтоб сюда пришел пастух.

Что принесет тебе его приход?

Отвечу. Если будет говорить

Одно с тобой, – я ужаса избег.

Но что же я столь важного сказала?

Ведь рассказал он, что царя убили

Разбойники... Так если подтвердит,

Что было много их, – убил не я.

Не может ведь один равняться многим.

А если скажет, что один, то явно

Ложится преступленье на меня...

О нет! Как раз передавал он то же

И слов своих не станет отрицать.

Весь город слышал, а не я одна.

А если и отступится от слова,

Все ж этим не докажет, что правдив

Глас Аполлона, возвестивший, будто

Погибнет Лай от сына моего.

Поистине его не мог убить

Мой бедный сын, – он сам погиб младенцем,

Вот почему сейчас богов глаголу

Не верю я – и не поверю впредь.

Да, ты права. Кого-нибудь, однако,

Пошли за пастухом, и поскорей!

Пошлю сейчас же. Но пойдем домой...

Я все исполню, что тебе угодно.

Дай, Рок, всечасно мне блюсти

Во всем святую чистоту

И слов и дел, согласно мудрым

Законам, свыше порожденным!

Им единый отец – Олимп,

Породил их не смертных род,

И вовеки не сможет в сон

Их повергнуть забвенье.

В них живет всемогущий бог,

Никогда не старея.

Гордыней порожден тиран.

Она, безумно всем пресытясь,

Чужда и пользы и добра.

Вершины счастия достигнув,

В бездну бедствия вдруг падет,

Где нельзя утвердить стопы.

Пусть же бог не убавит в нас

Рвенья, граду потребного.

Да пребудет вовеки бог

Покровителем нашим!

Если смертный превознесся

На словах или на деле,

Не боится правосудья

И не чтит кумиров божьих, —

Злая участь да постигнет

Спесь злосчастную его!

Коль выгод ищет он неправых,

Не избегает черных дел

И сокровенных тайн касается безумно, —

Ему ль хвалиться, что от жизни

Отвел он божию стрелу?

О, если честь таким деяньям, —

Что нам вступать в священный хор?

Не пойду благоговейно

Я к святой средине мира,

Ни в Олимпию, ни в древний

Храм Абайский, если ныне

Очевидно не исполнится

Вещий голос божества.

Но если вправду ты, могучий,

Над всем владычествуешь, Зевс, —

Да не избегнет злой твоей бессмертной власти!

Увы! Пророчества о Лае

Бессильны стали. Нет нигде

Почета ныне Аполлону.

Бессмертных позабыли мы.

Владыки Фив, подумав, я решила

Отправиться в святилище богов

С куреньями и свежими венками.

Душа Эдипа сильно смущена,

Он в скорбных думах и, теряя разум,

По прошлому не судит о грядущем,

Лишь тем он внемлет, кто пророчит ужас.

Бессильна я его разубедить...

И вот к тебе, о Аполлон Ликейский,

Иду с мольбой и с этими дарами,

Избавь нас от напастей. Он – в смятенье,

И мы трепещем, – так взирают люди

На кормщика, испуганного бурей.

Могу ль от вас узнать, о чужестранцы,

Где здесь царя Эдипа дом? А лучше

Скажите, где находится он сам.

Вот дом его; он сам – внутри, о гость.

А вот – царица, мать его детей.

Будь счастлива всегда и весь твой дом,

Царя благословенная супруга!

Прими в ответ благое пожеланье —

Его ты заслужил своим приветом.

Но с просьбой или с вестью прибыл ты?

Обрадую и дом твой, и супруга.

Что разумеешь? Кто прислал тебя?

Я – из Коринфа. Весть моя, пожалуй,

И радость принесет тебе, и скорбь.

Что за слова? В чем их двойная сила?

Коринфяне хотят назвать Эдипа

Своим царем. Таков их приговор.

Как? Разве власть уж не в руках Полиба?

Недавно смерть свела его в могилу.

Что говоришь? Полиб скончался?

Если

Сказал я ложь, то сам достоин смерти.

Служанка, поскорее в дом беги,

Зови царя... Где вы, богов вещанья?

Боялся царь Эдип его убить —

И прочь бежал; Полиб же сам скончался,

Как рок велел, не от его руки.

О милая супруга Иокаста,

Зачем меня ты вызвала из дома?

Его послушай и суди, сбылось ли

Ужасное вещание богов?

Кто он такой? Что хочет мне сказать?

Он из Коринфа, с вестью, что Полиб,

Отец твой, умер, – нет его в живых.

Что говоришь ты, гость? Скажи мне сам.

Коль должен я сказать сперва об этом,

Знай, что стезею мертвых он ушел.

Убит он? Или умер от болезни?

Чтоб умереть, немного старцу нужно.

Так от болезни умер он, несчастный?

И оттого, что был преклонных лет.

Увы! К чему нам было чтить, жена,

Полеты птиц и жертвенник пифийский,

Провозгласившие, что суждено мне

Отца убить родного? Вот он – мертвый

Лежит в земле, – а я не прикасался

К мечу. Но, может быть, с тоски по сыну

Скончался он, – так я тому виной?

В Аид унес Полиб все прорицанья...

Поистине, они лишь звук пустой!

Тебе об этом мало ль я твердила?

Твердила ты – но страх меня смущал.

Отныне страхом не терзай души.

Но ложа материнского боюсь.

Чего бояться смертным? Мы во власти

У случая, предвиденья мы чужды.

Жить следует беспечно – кто как может...

И с матерью супружества не бойся:

Во сне нередко видят люди, будто

Спят с матерью; но эти сны – пустое,

Потом опять живется беззаботно.

Ты дельно говоришь... Но мать – в живых.

А если мать в живых, то, хоть и дельно

Ты говоришь, меня тревожит страх.

Но гроб отца – тебе успокоенье.

О да, но той... живой еще... боюсь.

Но кто ж она, которой ты страшишься?

Полибова вдова, Меропа, старец.

Чем вызван твой великий страх пред нею?

Ужасным божиим вещаньем, гость.

Дозволено узнать его иль нет?

Изволь. Когда-то был от Аполлона

Мне глас, что в брак я с матерью вступлю

И кровь отца пролью своей рукою.

Вот отчего далеко от Коринфа

Живу теперь, – и счастлив здесь. А все ж

Милей всего – родительские очи.

Так этот страх привел тебя к изгнанью?

Еще боялся я отца убить.

Тогда тебя избавлю я, владыка,

От страха – я недаром добрый вестник.

И по заслугам будешь награжден.

Затем я и пришел, чтобы вернуть

Тебя в Коринф – и получить награду.

Не возвращусь вовеки в дом отцовский.

Не знаешь, сын, что делаешь, коль это...

Что, старец?.. Говори же, ради бога!

...Тебя от дома держит вдалеке.

Страшусь, глаголы Феба не сбылись бы...

Родителей бежишь? Боишься скверны?

Да, это, старец, это страшно мне.

Сказать по правде, страх напрасен твой.

Но как же, если я от них родился?

Затем, что не в родстве с тобой Полиб.

Что ты сказал? Полиб мне – не отец?

Такой же он тебе отец, как я.

Ты для меня – ничто, а он родитель!

Ни он тебя не породил, ни я.

Но почему ж меня он сыном звал?

Из рук моих тебя он принял в дар.

И так любил, из рук приняв чужих?

Да, потому что сам он был бездетен.

А ты купил меня или нашел?

Нашел в лесу, в ущелье Киферона.

А почему ты в тех местах бродил?

Поставлен был стада пасти в горах.

Так ты пастух, батрак наемный был?

Я был твоим спасителем, мой сын.

Но отчего же я тогда страдал?

Свидетели – лодыжки ног твоих.

Увы! Что вспоминать о старом горе?

Я развязал проколотые ноги.

О боги! Кто ж преступник? Мать? Отец?

То знает лучше давший мне тебя.

Ты получил меня, не сам нашел?

Мне передал тебя другой пастух.

А кто он был? Сказать, наверно, сможешь?

Он, помнится, слугой назвался Лая.

Не прежнего ль фиванского царя?

Да, у царя служил он пастухом.

Он жив еще?.. Увидеть бы его...

Вам, местным людям, лучше знать об этом.

Из вас кому-нибудь известен, старцы,

Пастух, помянутый сейчас гонцом?

Кто с ним встречался здесь иль на лугах,

Ответьте! Срок настал всему раскрыться.

Он, думаю, не тот ли поселянин,

Которого увидеть ты желал?..

Но разъяснит всех лучше Иокаста.

Жена, гонцом помянутый пастух —

Не тот ли, за которым мы послали?

Не все ль равно? О, полно, не тревожься

И слов пустых не слушай... позабудь...

Не может быть, чтоб, нить держа такую,

Я не раскрыл рожденья своего.

Коль жизнь тебе мила, молю богами,

Не спрашивай... Моей довольно муки!

Мужайся! Будь я трижды сын рабыни,

От этого не станешь ты незнатной.

Послушайся, молю... О, воздержись!

Не убедишь меня. Я все узнаю.

Тебе добра хочу... Совет – благой...

Благие мне советы надоели.

Несчастный! О, не узнавай, кто ты!

Ступайте, приведите пастуха, —

Пусть знатностью своей одна кичится.

Увы, злосчастный! Только это слово

Скажу тебе – и замолчу навек.

Куда пошла жена твоя, Эдип,

Гонима лютой скорбью? Я боюсь,

Не разразилось бы молчанье бурей.

Пусть чем угодно разразится. Я

Узнать хочу свой род – пусть он ничтожен!

А ей в ее тщеславье женском стыдно,

Наверное, что низко я рожден.

Я – сын Судьбы, дарующей нам благо,

И никакой не страшен мне позор.

Вот кто мне мать! А Месяцы – мне братья:

То вознесен я, то низринут ими.

Таков мой род – и мне не быть иным.

Я должен знать свое происхожденье.

Если даром прорицанья

Мой исполнен вещий дух,

То клянусь Олимпом горним:

Ты услышишь, Киферон,

Как мы завтра в полнолунье

Прославлять тебя начнем,

О Эдипа край родимый —

И отец его и пестун!

Будем водить хороводы,

Ибо издревле угоден

Был ты фиванским царям.

Будь же, о Феб, благосклонен

К нам! Призываем тебя!

Кем же ты рожден, младенец,

Из живущих долго дев?

Взял ли нимфу гость нагорий

Пан-родитель или Локсий, —

Ибо он от века любит

Пастбищ дикие луга?

Иль, быть может, царь Киллены

Был родителем тебе?

Или, вершин обитатель,

Принял младенца от нимфы

Новорожденного Вакх

На Геликоне, где с нимфами

Бог свои игры ведет?

В лицо не знаю пастуха, однако

Догадываюсь, старцы, – это он,

Которого мы заждались: старик

Глубокий, он в одних годах с гонцом,

А в провожатых узнаю как будто

Моих рабов... Точнее скажешь ты,

Ведь пастуха уже не раз ты видел.

Да, будь уверен, царь, он мне известен, —

Он был у Лая честным пастухом.

Сперва тебя спрошу, коринфский гость:

О нем ли говорил ты?

Да, о нем.

На все вопросы отвечай, старик,

В глаза мне глядя: был рабом ты Лаю?

Был, но не купленным, – я рос при доме.

Каким существовал ты ремеслом?

Я большую часть жизни пас стада.

Ну, а в каких местах живал ты чаще?

На Кифероне и в его округе.

Его ты знаешь? Ты его встречал?

Что делал он? О ком ты говоришь?

О том, кто пред тобой. Ты с ним встречался?

Возможно, только сразу не припомню.

В том дива нет, владыка. Но заставлю

Забывшего все в точности припомнить.

Поверь, он помнит, как бродили мы

По Киферону. Он два стада пас,

А я – одно, поблизости, – с весны

До холодов, три полугодья кряду.

Зимой же с гор я стадо угонял

В свой хлев, а он – на Лаев скотный двор.

Все было так, как говорю, иль нет?

Все правда... хоть прошло годов немало.

Скажи, ты мальчика мне отдал – помнишь, —

Чтоб я его, как сына, воспитал?

Так что же? Почему такой вопрос?

Вот, милый друг, кто был младенцем этим.

О, будь ты проклят! Замолчишь ли ты?

Нет, нет, старик, его ты не брани;

Твои слова скорей достойны брани.

Но в чем же я повинен, государь?

Ты о младенце отвечать не хочешь!

Да ничего не знает он; все вздор.

Добром не хочешь, – скажешь под бичом.

Нет, ради бога, старика не бей!

Ему свяжите руки за спиною!

Ах я, несчастный! Что же знать ты хочешь?

Младенца ты передавал ему?

Передавал... Погибнуть бы в тот день!..

Что ж, и погибнешь, коль не скажешь правды.

Скорей погибну, если я отвечу.

Он, как я вижу, хочет увильнуть!

Да нет! Сказал я, что когда-то отдал.

Где взял его? Он свой был иль чужой?

Не свой... Его я принял от другого.

А из какого дома? От кого?

Не спрашивай ты больше, ради бога!

Погибнешь ты, коль повторю вопрос!

Узнай же: был он домочадцем Лая.

Рабом он был иль родственником царским?

Увы, весь ужас высказать придется...

А мне – услышать... Все ж я слушать должен.

Ребенком Лая почитался он...

Но лучше разъяснит твоя супруга.

Так отдала тебе она младенца?

Да, царь.

Зачем?

Велела умертвить.

Мать – сына?

Злых страшилась предсказаний.

Каких?

Был глас, что он убьет отца.

Но как его отдать посмел ты старцу?

Да пожалел: я думал, в край далекий,

На родину снесет его, но он

Для бед великих спас дитя, и если

Ты мальчик тот, знай, ты рожден на горе!

Увы мне! Явно все идет к развязке.

О свет! Тебя в последний раз я вижу!

В проклятии рожден я, в браке проклят,

И мною кровь преступно пролита!

Люди, люди! О смертный род!

Жизнь людская, увы, тщета!

В жизни счастья достиг ли кто?

Лишь подумает: «Счастлив я!» —

И лишается счастья.

Рок твой учит меня, Эдип,

О злосчастный Эдип! Твой рок

Ныне уразумев, скажу:

Нет на свете счастливых.

Метко метил он, счастье взял.

Зевс! Он деву когтистую,

Песни темные певшую,

Уничтожил, стране родной

Стал надежной твердыней.

Стал ты зваться с тех пор, Эдип,

Государем у нас. Тебе

Высший был от людей почет

В наших Фивах великих.

А ныне сыщется ль несчастней кто из смертных?

Томится ль так другой у бед и мук в плену,

Наследовав такую долю?

Увы, прославленный Эдип!

Сын и муж в тебе едином

Благосклонно были приняты

Тихой пристанью единой —

Ложем свадебным твоим.

Злосчастный! Как могла так долго

Отцом засеянная нива

Тебя в безмолвии терпеть?

Теперь всезрящее тебя настигло время

И осудило брак, не должный зваться браком,

В котором долго пребывали

Слиянными отец и сын.

Горе! Лая сын несчастный!

О, когда бы я вовеки

Не видал тебя! Стенаю,

Как над мертвым, над тобою.

Поистине сказать я должен:

Ты одарил нас жизнью новой,

Ты мрак на очи нам навлек.

О граждане почтенные страны!

Что предстоит и слышать вам и видеть!

Какое бремя скорби вам нести,

Коль преданны еще семье вы царской!

Нет, не омоют даже Истр и Фасис

Лабдака дом; столь много страшных дел

Таится в нем, и вольных и невольных, —

И новые объявятся!.. Нет горше

По доброй воле понесенных мук.

Нет тяжелее бед, уже известных...

Но что еще случилось, говори!

Увы, сказать и выслушать недолго:

Божественной не стало Иокасты.

Злосчастная! Но что тому причиной?

Она сама, увы! Но ты не можешь

Так горевать, как я: вы не видали,

А у меня все в памяти живет.

Узнайте ж, как несчастная страдала:

Лишь в дом вошла, объята исступленьем,

К постели брачной ринулась она

И волосы обеими руками

Рвала. И, дверь захлопнув, стала звать

Уже давно скончавшегося Лая;

Упоминала первенца, которым

Был муж ее убит; и то, как сыну

Досталась мать для страшных порождений.

Рыдала над своим двубрачным ложем,

Где мужем дан ей муж и сыном – дети.

И вот – погибла, но не знаю как,

Затем, что тут Эдип ворвался с воплем,

И я следить за нею перестал.

Я на царя смотрел – как он метался.

Он требовал меча, искал жену,

Которую не мог назвать женою, —

Нет, мать свою и мать его детей!

Вела его в безумье сила свыше,

Совсем не мы – прислужники его.

Вдруг с диким криком, словно вслед кому-то,

Он бросился к двустворчатым дверям

И, выломав засовы, вторгся в спальню.

И видим мы: повесилась царица —

Качается в крученой петле. Он,

Ее увидя вдруг, завыл от горя,

Веревку раскрутил он – и упала

Злосчастная. Потом – ужасно молвить! —

С ее одежды царственной сорвав

Наплечную застежку золотую,

Он стал иглу во впадины глазные

Вонзать, крича, что зреть очам не должно

Ни мук его, ни им свершенных зол, —

Очам, привыкшим видеть лик запретный

И не узнавшим милого лица.

Так мучаясь, не раз, а много раз

Он поражал глазницы, и из глаз

Не каплями на бороду его

Стекала кровь – багрово-черный ливень

Ее сплошным потоком орошал.

Поистине их счастие былое

Завидным было счастьем. А теперь

Стенанье, гибель, смерть, позор – все беды,

Какие есть, в их доме собрались.

Что с ним теперь? Пришел в себя несчастный?

Кричит, чтоб дверь открыли и кадмейцам

Отцеубийцу тотчас показали,

Который мать... но уст не оскверню...

Что сам себя изгонит, чтоб проклятья

Он, проклятый, на дом свой не навлек.

Он ослабел, и провожатый нужен

Несчастному. Он страждет свыше сил.

Увидите сейчас... Уже засов

Отодвигают... Зрелище такое

Разжалобить способно и врага.

О, как смертному страшно страдания зреть!

Никогда я страшнее не видывал мук!

Злополучный! Каким ты безумьем объят?

Что за демон свирепым прыжком наскочил

На твою несчастливую долю?

Я не в силах смотреть на тебя, – а меж тем

Я о многом узнать, расспросить бы хотел! —

Столь ужасный внушаешь мне трепет!

Горе! Горе! Увы! О, несчастье мое!

О, куда ж я бедою своей заведен

И куда мой уносится голос?

Ты привел меня, Рок мой, куда?

В пугающую слух и взоры бездну.

О, туча мрака!..

Я ужасом объят невыразимым,

Несет меня необоримый вихрь!

О, горе мне!

О, горе мне, о, горе! Как вонзился

В меня клинок! Как память бед язвит!

Не диво, что вдвойне в таких страданьях

Скорбишь и о беде кричишь двойной...

Увы! Мой друг!

Один ты мне слуга остался верный, —

Заботишься ты обо мне – слепце.

Увы! Увы!

Ты от меня не скрыт, хоть я во мраке,

Но явственно твой голос различаю.

О страшное свершивший! Как дерзнул

Ты очи погасить? Внушили боги?

Аполлоново веленье,

Аполлон решил, родные!

Завершил мои он беды!

Глаз никто не поражал мне, —

Сам глаза я поразил.

Горе, горе... На что мне и очи теперь,

Коль ничто усладить их не может?

Свершилось все, как ты предрек.

На что смотреть мне ныне?

Кого любить?

Кого дарить приветствием?

Слушать кого с умилением?

Прочь поскорее отсюда

Вы уведите меня,

Скройте постыдную скверну!

Я трижды проклят меж людей. Бессмертным

Всех ненавистней я!

Ты, чья судьба и дух равно печальны,

Тебя мне лучше вовсе б не встречать!

Пропади на веки вечные,

Кто с моих ступней младенческих

Снял ремней тугие путы

И меня от мук избавил,

Не на радость мне, увы!

А умри я тогда, ни родные, ни я

Не узнали б столь горького горя!

Так лучше было бы, ты прав.

Сюда я не пришел бы

Убить отца,

Не стал бы мужем матери.

Ныне богами отвергнутый,

Я, порожденье преступницы,

Ложе ее унаследовал —

То, что меня породило.

О, если в мире есть беда всем бедам,

Ее вкусил Эдип!..

Хвалить ли мне поступок твой – не знаю...

Но лучше не родиться, чем ослепнуть...

Мне не тверди о том, что я избрал

Не наилучший выход. Брось советы.

Сойдя в Аид, какими бы глазами

Я стал смотреть родителю в лицо

Иль матери несчастной? Я пред ними

Столь виноват, что мне и петли мало!

Иль, может быть, мне видеть было б сладко

Моих детей, увы, рожденных ею?

Нет, вида их не вынес бы мой взор...

А город наш, твердыни, изваянья

Священные богов, которых я

Себя лишил – несчастный! Я – первейший

Из граждан здесь. Сам приказал я гнать

Безбожника, в ком божий глас укажет

Преступного сквернителя страны!..

С таким пятном как мог бы я теперь

Смотреть спокойным взором на сограждан?

Нет, никогда! О, если б был я в силах

Источник слуха преградить, из плоти

Своей несчастной сделал бы тюрьму,

Чтоб быть слепым и ничего не слышать...

Жить, бед не сознавая, – вот что сладко.

О Киферон! Зачем меня ты принял,

Зачем, приняв, тотчас же не сгубил,

Чтобы мое рожденье не открылось?

Полиб, Коринф, о кров родного дома!

Как был я – ваш питомец – чист наружно

И сколько зол в душе своей взрастил!

О три дороги, тесное ущелье,

Вы кровь мою горячую испили, —

Ее я пролил собственной рукой, —

Вы помните ль, что я тогда свершил?

Что после совершал?.. О брак двойной!

Меня ты породил и, породив,

Воспринял то же семя; от него же

Пошли сыны и братья, – кровь одна! —

Невесты, жены, матери... Позорней

События не видела земля...

Но речь вести не должно о постыдном...

Богами заклинаю: о, скорей

Меня подальше скройте, иль убейте,

Иль в море бросьте прочь от глаз людских!

Приблизьтесь, умоляю, прикоснитесь

К несчастному. Не бойтесь: мой недуг

Ни для кого из смертных не опасен.

Но вот идет к нам вовремя Креонт, —

Исполнит просьбы и подаст совет:

Остался он один блюсти столицу.

Увы! Как речь к нему я обращу?

Как от него доверья ждать и правды,

Когда я с ним был так несправедлив?

Не насмехаться я пришел, Эдип,

Не за обиду укорять былую.

Но ежели не стыдно нам людей,

Хоть Солнце, всем дарующее жизнь,

Почтить нам надо... Можно ль показать

Подобный срам?.. Его земля не примет,

Ни дождь священный, ни небесный свет.

Скорее в дом Эдипа отведите, —

Затем, что горе родственников близких

Внимать и видеть должно лишь родным.

Молю тебя, раз ты мой страх рассеял,

Мне, гнусному, явившись столь прекрасным,

Послушай... о тебе забочусь я.

Какой услуги просишь так упорно?

О, изгони меня скорей – туда,

Где б не слыхал людского я привета.

Так я и поступил бы, только раньше

Хочу спросить у бога, что нам делать.

Но ясно бог вещал: карать меня —

Отцеубийцу, нечестивца – смертью.

Да, был таков глагол, но все же лучше

Узнать при затруднении, как быть.

О столь несчастном спрашивать бессмертных?

А ты теперь готов поверить богу?..

Тебе я поручаю и молю:

Той... что в дому... устроишь погребенье,

Как знаешь сам, – то родственный твой долг.

Мне град родной да не окажет чести,

В нем жить дозволив до скончанья дней.

Уйти мне разреши на Киферон мой,

Который мне – живому – мать с отцом

Законною назначили могилой.

Пусть там умру, – они того желали.

Но знаю, не убьет меня недуг,

Ничто не умертвит. Я был спасен,

Чтоб ряд ужасных новых бед изведать.

И пусть судьба идет своим путем.

О старших детях, сыновьях моих,

Ты не заботься: выросли они,

Не будет недостатка им ни в чем.

Но о моих несчастных, бедных дочках,

Которым никогда прибор к обеду

Не ставился отдельно от отца,

С которыми делил кусок я каждый, —

О них заботься... А теперь дозволь

К ним прикоснуться, выплакать все горе.

Дозволь, о царь!..

Дозволь, о благородный! Тронув их,

Подумаю, что снова их я вижу.

Что говорю?

О боги! Разве я не слышу? Вот...

Мои родные, милые... Креонт

Ко мне их вывел... дорогих моих...

Так? Верно ли?..

Так. С ними быть тебе я предоставил;

Я знал, как ты отрады этой ждешь.

О, будь благословен! Да бережет

Тебя на всех дорогах демон, лучший,

Чем мой! О дети, где вы? Подойдите...

Так... Троньте руки... брата, – он виною,

Что видите блиставшие когда-то

Глаза его... такими... лик отца,

Который, и не видя и не зная,

Вас породил... от матери своей.

Я вас не вижу... но о вас я плачу,

Себе представив горьких дней остаток,

Который вам придется жить с людьми.

С кем из сограждан вам сидеть в собраньях?

Где празднества, с которых вы домой

Вернулись бы с весельем, а не с плачем?

Когда же вы войдете в брачный возраст,

О, кто в ту пору согласится, дочки,

Принять позор, которым я отметил

И вас и вам сужденное потомство?

Каких еще недостает вам бед?

Отец убил отца; он мать любил,

Родившую его, и от нее

Вас породил, сам ею же зачатый...

Так будут вас порочить... Кто же вас

Присватает? Такого не найдется.

Безбрачными увянете, сироты.

Сын Менекея! Ты один теперь

Для них отец. И я и мать, мы оба

Погибли. Их не допусти скитаться —

Безмужних, нищих и лишенных крова,

Не дай им стать несчастными, как я,

Их пожалей, – так молоды они! —

Один ты им опора. Дай же клятву,

О благородный, и рукой коснись!..

А вам, о дети, – будь умом вы зрелы,

Советов дал бы много... Вам желаю

Жить, как судьба позволит... но чтоб участь

Досталась вам счастливей, чем отцу.

О сограждане фиванцы! Вот пример для вас: Эдип,

И загадок разрешитель, и могущественный царь,

Тот, на чей удел, бывало, всякий с завистью глядел,

Он низвергнут в море бедствий, в бездну страшную упал!

Значит, смертным надо помнить о последнем нашем дне,

И назвать счастливым можно, очевидно, лишь того,

Кто достиг предела жизни, в ней несчастий не познав.