Книга: Agnus Dei
Agnus Dei
Киносценарий
Фронтовая дорога. Декабрь. День.
Падает снег. Обожженные деревья печально возвышаются над сугробами.
Крупные снежинки плавно опускаются в воронки от снарядов.
У обочины дороги лежит труп немецкого солдата.
Пробитая осколком каска сползла набок, рядом лежит карабин.
По дороге с песней шагает рота солдат. Строй прошел и открыл в кадре легковую машину. У машины стоят и курят майор госбезопасности Вахтанг Лежава в штатском и лейтенант военной разведки Алексей Губин в военной форме.
Слышатся голоса за кадром:
Первый голос.
Рота, стой!
Второй голос.
Пусть пройдут еще раз. Но теперь лицом к нам.
Первый голос.
Рота, кругом! С песней шагом марш!
Солдаты вновь начинают движение.
Лежава.
Иваницкий, поехали!
На дорогу со снежной целины с трудом выбирается писатель Иваницкий.
Ему лет пятьдесят. Он снимает валенок и вытряхивает из него снег.
Иваницкий.
(солдатам, громко).
Тверже шаг! Выше головы! Вы идете побеждать!
Оператор.
(кричит за кадром).
Иваницкий! Свинья! Убирайся! Испортил мне кадр!
Иваницкий падает в снег. Солдаты смеются.
Оператор стоит в кузове машины и крутит ручку камеры.
Ассистент и шофер дымят папиросами.
Проходят последние солдаты и, желая посмешить друзей, Иваницкий быстро ползет через дорогу по-пластунски. Майор с лейтенантом смеются и аплодируют.
Лежава.
Артист!
Иваницкий.
(встает).
«Если актером овладевает жажда рукоплесканий, он пересаливает». Это не я – это Дидро... Друга встретил. Очень хороший фронтовой оператор.
(Кричит оператору).
Будешь в городе – заходи на чай! Только со своим сахаром!
Оператор.
Съемка окончена, спасибо!
Ассистент и шофер спрыгивают с машины и бегут к воронке.
Солдаты строятся в походный порядок.
Проваливаясь по пояс в снег, ассистент и шофер несут немецкого солдата.
Каска солдата надета на голове шофера, карабин несет ассистент.
Ассистент.
А Штюбе стал полегче... Чувствуешь?
Шофер.
Подмерз. Да и не кормят.
Салон автомобиля. Декабрь. День.
Губин ведет машину, рассказывает. Сзади сидят Лежава и Иваницкий.
Губин.
...и вот подвели Буденного к танку...
Маршал его осмотрел и спрашивает: «А где же тут лошадь запрягать?»
Иваницкий.
Ты, Алексей, допрыгаешься со своим языком.
Губин.
Это же народный юмор!
Лежава.
(зевая).
Десятка – вот и весь юмор...
Деревня Синево. Декабрь. День.
«Эмка» въезжает в деревню.
Дым над тремя-четырьмя трубами указывает на то, что жители здесь есть.
Автомобиль останавливается на центральной площади деревни.
Писатель выходит из «эмки».
Иваницкий.
Мне уже нравится. Исконная Россия, мать-родина...
А вон и сортир. Вахтанг, сколько тебе потребуется времени?
Лежава.
Полчаса.
Машина трогается, едет по улице деревни, останавливается у избы.
Лежава всходит на крыльцо избы, стучит в дверь.
Губин остается у машины.
Лязгает засов, в приоткрытой двери показывается лицо молодой женщины.
Лежава.
(строго).
Председатель сельсовета Иван Фомич Чалый здесь живет?
Женщина.
Здесь, здесь...
(Оглядывается, зовет). Ваня!..
Лежава решительно входит в избу.
Лежава.
Мне поговорить. Конфиденциально.
Женщина.
Как?
Лежава.
Без свидетелей.
Женщина.
Поняла. Сейчас, поняла.
Быстро сдергивает с гвоздя телогрейку, сбегает с крыльца.
Изба председателя. Декабрь. День.
В горнице за столом сидит хозяин, председатель сельсовета Иван Фомич Чалый, и вырезает ножом из чурки деревянную ложку.
Лежава молча протягивает ему удостоверение.
Чалый.
(читает).
«Лежава Вахтанг Самсонович, майор»...
Я так понимаю – с вещами на выход, гражданин майор?
Лежава.
Неправильно понимаешь, председатель.
Чалый.
Тогда садитесь...
Лежава садится, шляпу кладет на стол.
Лежава.
Иван Фомич, речь пойдет о важнейшей операции. Государственного значения!
Деревня Синево. Декабрь. День.
Жена Чалого Нина несмело подходит к машине.
Нина.
Откуда же будете?
(Вдруг расплывается в улыбке). Леша... ты что же – не узнаешь?
Губин.
(с интересом).
М-мм...
Нина.
В августе приезжал к нам... Или забыл? Разведывал местность...
Губин.
А-а, Нина! И вправду, не узнал... Да, это было летом.
Нина.
Пошли, я тебя молочком напою... Пошли, пошли...
Тянет его за собой по направлению по направлению к скотному двору.
Нина.
Коровенка еще жива... С чем пожаловали? Надолго?
Алексей нехотя идет за ней.
Деревня Синево. Декабрь. День.
Иваницкий подходит к забору, заглядывает во двор.
Иваницкий.
Эй, есть кто-нибудь?
Скрипит дверь. На крыльце, жмурясь от зимнего солнца, появляется старуха.
Иваницкий.
Бабушка, здравствуйте. Как живется?
Старуха.
(подозрительно).
А вы кто будете?
Иваницкий.
(весело).
А мы писатели. Пишем, бабушка, все пишем.
Старуха.
Контора пишет, а касса деньги выдает! (Хлопает дверью).
Иваницкий.
(кричит вслед).
У меня удостоверение!
(Читает). «Иваницкий Георгий Иванович. Спецкорр». Вас звать-то как?
Старуха.
(высовывается на мгновенье).
Марфа Семеновна!
Иваницкий.
(поднимает глаза к небу, с выражением).
«И старуха Марфа Семеновна, сыновья которой сейчас воюют, подошла к героине, дала ей лапотки и тихо сказала: „Держись, дочка...“
Слабо. Мало фактуры!
(Достает блокнот, записывает). Марфа Семеновна – значит, Марфа Семеновна.
Изба председателя. Декабрь. День.
Продолжается разговор Лежавы с хозяином.
Чалый.
Ну, положим, деревню немцам сдадут, хотя с чего бы ее сдавать?
Линия фронта уже месяц ни на метр не двинулась...
Лежава.
Сдадут деревню, сдадут, я тебе говорю. Ты мне не веришь?
Чалый.
Верю. Вам – верю... Ну, мне прямая дорога в партизаны.
Лежава.
Не-ет! Ты останешься здесь, я же сказал.
Чалый.
Чтобы немцы меня повесили?
Лежава.
(теряя терпение).
Останетешься в деревне и будешь старостой!
Чалый.
(изумленно).
Кто ж меня старостой сделает? Председателя сельсовета, большевика? Немцы?
Лежава.
Из партии мы тебя исключим.
Чалый.
За что?! Я верой и правдой...
Лежава.
(хлопает по столу ладонью).
Все! Приказы не обсуждают. Это тебе партийное задание.
Будешь старостой, подберешь себе кого-нибудь в полицаи... Есть кандидатуры?
Чалый.
(хмуро).
Найдутся...
Лежава.
(подозрительно).
А почему органы о них не знают?
Чалый.
(хитровато).
Что же я вам сразу всю контру выдам? Я понемножку выдаю.
Лейтенант приезжал, я ему пятерых сдал. Остальных на следующий раз оставил.
На развод. Какой же хозяин всех телят зараз режет?
Лежава.
(с улыбкой).
Хитрый ты мужик, Иван Фомич.
Чалый.
Расчетливый... А какой мне расчет с вашей операции, товарищ майор?
Положим, сделают меня немцы старостой, а потом наши придут – и шлепнут.
Не они, так вы.
Лежава.
Слово органов, с вами ничего не случится.
Чалый.
Органам как не верить... Но на всякие органы другие органы найдутся...
Лежава.
Что такое говоришь? У нас одни органы!
Сарай в деревне Синево. Декабрь. День.
В полутемном хлеву блестит глазом тощая коровенка.
Нина наливает из горшка молока в кружку.
Губин.
(пьет).
Спасибо...
Нина.
(легонько толкает его боком).
Ты чего-то сегодня несмелый...
Губин.
С начальством...
Нина.
У начальства свои дела, у нас – свои... Или забыл уже?
Она обнимет Алексея. Губин целует ее. Мычит корова.
Губин.
Ну тогда быстро! По-военному! (Стаскивает с нее телогрейку)
Нина.
Вот так бы давно!
Деревня Синево. Декабрь. День.
К избе Чалого стекаются жители деревни, подгоняемые Губиным.
Среди крестьян идет Иваницкий.
Губин.
Граждане колхозники, небольшой сход у председателя! Живее, граждане!
Голоса крестьян.
В ополчение, что ль, гражданин начальник?..
Мужей уж почти всех забрали...
Губин.
Живей, живей! Сейчас все скажут!
На крыльце стоят Лежава и Чалый. За ними выглядывает из сеней Нина.
Лежава дождался, пока все соберутся, начинает речь.
Лежава.
Товарищи колхозники! Враг близко, но, как сказал товарищ Сталин, победа будет за нами!
И мы не потерпим пораженческих настроений в нашей среде!
Железной метлой мы выметем предательский сор из наших домов!
Мы располагаем информацией, что гражданин Чалый, бывший коммунист и председатель, сеет панические слухи...
(Оборачивается к Чалому). Органы с тобой разберутся, Чалый, а пока...
Вот от меня лично!
С этими словами Лежава внезапно бьет Чалого кулаком по лицу.
Иваницкий.
(в толпе).
Вот это по-нашему! По рабоче-крестьянски!
Лежава сходит с крыльца, садится в машину, хлопает дверцей. Машина уезжает.
Чалый.
(утирает лицо).
За что, граждане? За что?
Улица блокадного Ленинграда. Декабрь. День.
Горит дом. Из распахнутого роскошного венецианского окна выбрасывают на снег мебель и книги.
Небольшая толпа внизу ожидает добычи. Каждый забирает столько, сколько может унести – сломанный стул, две-три книги, дверцу от шкафчика – и, прижав драгоценное топливо, удаляется по промерзшей улице.
Улица Ленинграда. День.
Женщина везет на санях старуху. Санки останавливаются посреди улицы.
У женщины кончились силы. Остановилась и машина. Лежава, Губин и Иваницкий смотрят на женщин, а женщины смотрят на них.
Двор разведшколы. День.
„Эмка“, уже без пассажиров, подъезжает к железным воротам, сигналит.
Выходит часовой. Губин показывает ему пропуск.
Губин.
Хозяин здесь?
Часовой.
Здесь.
„Эмка“ заезжает во двор, останавливается перед зданием.
Губин выскакивает из машины, скрывается в здании.
Коридор разведшколы. День.
Губин спешит по коридору. Приоткрывает дверь в класс, глядит в щель.
Класс разведшколы. День.
В классе происходит выпуск курсантов. Перед строем в две шеренги по шесть человек стоит начальство: майор Макухин, два преподавателя-лейтенанта и начальник военной разведки фронта полковник Николай Евгеньевич Соболев.
Макухин.
Товарищи курсанты! Свидетельства об окончании разведшколы вам вручит начальник военной разведки фронта полковник Соболев.
Соболев.
Курсант Фатеев!
Фатеев.
(выходит из строя)
Я!
Соболев.
Поздравляю вас, товарищ курсант.
Фатеев.
Служу Советскому Союзу!
Коридор разведшколы. День.
Губин ждет в коридоре.
Открывается дверь класса, оттуда выходит Соболев. За ним остальные офицеры.
Губин.
(отдает честь)
Здравия желаю, товари полковник!
Соболев.
Привет, Алексей. Свозил?
Губин.
Так точно.
Соболев.
(оборачивается к офицерам).
До свидания, товарищи!
Офицеры.
До свидания, товарищ полковник!
Они идут по коридору к выходу.
Соболев.
И что они там делали?
Губин.
Ваш дядька гулял по деревне. А тот, что в шляпе, с председателем разговаривал. Один на один. Сорок минут.
Двор разведшколы. День.
Они выходят во двор, идут к машине.
Соболев.
(озабоченно).
Чего это органы там копают? Не понимаю.
Губин.
А он что, из органов? В шляпе-то?
Соболев.
Майор.
Губин.
(обиженно).
Предупреждать надо, товарищ полковник.
Я им анекдоты про Буденного и Ворошилова травил.
Соболев.
Ну и дурак.
Садится в машину, захлопывает дверцу.
Коридор в управлении министерства госбезопасности. День.
Соболев и Иваницкий проходят по коридору.
Иваницкий.
Николя, ты напрасно. Он свой парень. Мы с ним на ты.
И тебе советую. Он все же майор, а ты полковник.
Соболев.
Георгий, ты же понимаешь. Майор здесь – это генерал у нас.
Приемная в управлении министерства госбезопасности. День.
Они заходят в приемную майора госбезопасности Лежавы.
В приемной сидит секретарь в форме.
Соболев.
К майору Лежаве. Назначено.
Секретарь.
Проходите. Нет-нет, только товарищ полковник.
Иваницкий.
(возмущенно).
Меня тоже вызывали! Скажите Вахтангу...
Секретарь.
(официально).
Подождите. Вас пригласят.
Иваницкий садится на стул, демонстративно ждет.
Кабинет Лежавы. День.
Майор Лежава, одетый в штатское, сидит за письменным столом. Перед ним разложены фотографии девушек. Лежава раскладывает из них нечто вроде пасьянса.
Входит Соболев.
Соболев.
Здравия желаю, товарищ майор.
Лежава.
Заходи, полковник! Сыру хочешь?
Соболев.
Какого сыру?
Лежава.
Швейцарского. Бери, пока дают...
Лежава нагибаетсяся, вытаскивает из-под стола подносик, на котором стоит графинчик коньяка, две рюмки и тарелочка с нарезанным сыром.
Разливает коньяк в рюмки.
Лежава.
За успех нашей общей операции. Москва в курсе.
(Чокается). Хозяин следит лично!
Соболев.
(мнется, указывает на дверь).
Там Георгий...
Лежава.
Пей, пей! Я знаю, что там Георгий. Георгию свое время.
Смотри, какие девчата! Любо-дорого! Все райкомы комсомола перерыли.
Выбрали двоих. Вот...
(Бросает на стол перед Соболевым две девичьи фотографии).
Марина Ветлицкая, двадцать два года, из рабочих...
Вера Румянцева, студентка, девятнадцать лет. Отец погиб на фронте, мать – научный работник, есть старшая сестра, в госпитале санитаркой работает... Вот их личные дела. Ну, как? Берем?
Соболев.
(хмуро).
Как скажете.
Лежава.
А чего хмуришься? Смотри, какие девушки! Настоящие героини! А ты хмуришься.
Не нравятся – скажи. Подберем других. Хотя этих подбирали очень ответственно. Очень!
Соболев.
А парней нельзя подобрать? С парнями проще.
Лежава.
Нам не надо – проще. Нам надо, чтобы красиво было. Бери, говорю!
Соболев.
Хорошо.
Лежава.
Вот и договорились!
(Нажимает кнопку звонка, показывается секретарь). Зови писателя!
Квартира Иваницкого. Вечер.
Иваницкий приносит из кухни чай на подносе. Два кусочка хлеба и два кусочка сахара. Соболев сидит за столом, принимает чай.
Иваницкий.
Ну, согласись, что я обслуживаю тебя лучше, чем Надюша.
Соболев.
(улыбаясь).
Лучше, дядюшка. Надюшу я сам обслуживаю.
Иваницкий.
Потому что распустил. Баб распускать нельзя.
(Достает графинчик водкой). Выпьем?
Соболев.
Давай.
Иваницкий.
(наливает).
Это дело надо отметить. Большое дело!
Соболев.
Хоть сказал бы. Я как дурак. Дело делаю, а зачем – не знаю.
Иваницкий.
Всему свое время. Не имею права, Коленька. Государственная тайна.
(Чокается, выпивает). Да тебе же и спокойнее. Не знать.
Соболев.
Это уж точно. Лучше не знать, что там творится, в органах.
Иваницкий.
Об органах либо хорошее, либо ничего, Николя.
Соболев.
Как о покойниках.
Иваницкий.
(хватается за рот).
Господь с тобой! Вот глупость сморозил!
Райком партии. День.
В зале райкома с бюстами вождей и лозунгами на стенах проходят занятия народных ополченцев, в основном, девушек. Девушки занимаются санитарной подготовкой, с увлечением накладывая друг другу повязки.
В центре зала две девушки накладывают повязку на голову бюста Сергея Мироновича Кирова.
Входят Алексей в форме лейтенанта и секретарь райкома Кизилова – крепкая молодая женщина в гимнастерке без погон и в юбке.
Губин.
Вы уверены, что бюст используется по назначению? После вражеской пули, выпущенной в товарища Кирова, эти перевязки выглядят как насмешка... Прекратить!
Кизилова.
Точно! Это как мертвому припарки.. То есть не так... Я не так хотела сказать...
(Кричит девушкам). Поставьте на место голову товарища Кирова!
Губин.
Где Румянцева?
Кизилова.
Румянцева! Вера, иди сюда.
Вера Румянцева подходит.
Вера.
Товарищ секретарь райкома, ополченка Румянцева...
Кизилова.
Хорошо, молодец! Товарищ лейтенант хочет с тобой поговорить.
Губин.
(козыряет).
Алексей Губин.
Вера.
(протягивает ему руку).
Вера Румянцева.
Губин.
(не отпускает руки).
Вижу глаза храброй девушки.
Вера.
Скажете...
Губин.
Стреляешь хорошо?
Вера.
Ворошиловский стрелок.
Губин.
В разведшколу пойдешь?
Вера.
А что надо делать?
Губин.
Все, что прикажут. Взрывать, передавать сведения... Но сначала учиться...
(Тихо, на ухо Вере). Парень есть?
Вера.
Чего?
Губин.
Ухажер есть?
Вера.
А зачем? Для разведшколы? Если нужно...
Губин.
Нет, не нужно. Будет нужно – скажу.
Лестница в доме Румянцевых. Вечер.
Вера с трудом, цепляясь за перила, поднимается в свою квартиру по лестнице
с намерзшей на ней водой.
Коридор квартиры Румянцевых. Вечер.
В темном коридоре Вера сталкивается с соседкой Анной Никитичной. Поверх пальто она завернута в одеяла и платки. В руках держит игрушечного попугая-погремушку.
Она трясет его и прислушивалась к шороху перекатывающихся зерен.
Соседка.
Ты кто? Вера или Ника?
Вера.
Я Вера, Анна Никитична.
Соседка.
Слышишь, Вера, там что-то перекатывается... Горох там, не иначе. Как думаешь?
Вера.
Вы вскройте и посмотрите, Анна Никитична.
Соседка.
Нельзя... Сейчас нельзя. Олег Николаевич даже не знает. Я выхожу и слушаю эти зерна в коридоре. А у него, знаете, какой слух. На Новый год я вот так погремлю, Олег Николаевич удивится, потом сварим суп из этого гороха, потом Олег Николаевич поиграет. Вот он совсем худой, ну совсем, а сила в руках есть... Это удивительно.
Вера.
(дергает закрытую дверь).
А где мама?
Соседка.
Клавдия Петровна последние дни не приходит. Ваш ключ лежит здесь. А я стою и переживаю. Думаю, зайдете, а ее нет. Извините, ради Бога.
Вера.
Кого нет, Анна Никитична?
Соседка.
Я табуретку вашу сожгла.
Из-за двери слышится возглас: „Мама!“.
Вера.
Я поздороваюсь с Олегом Николаевичем и пойду. Хорошо?
Комната соседей. Вечер.
Вера входит в большую комнату, в которой все, что было из дерева, уже сожжено. Остается только черный рояль. Он со всех сторон обложен одеялами, тряпками. У рояля сидит человек-птица, обложенный пуховыми подушками. Это сын соседки Олег Николаевич.
Олег Николаевич.
Верочка! Вам очень идет военная форма.
Вера.
Здравствуйте, Олег Николаевич. Как всегда, вы не ошиблись.
Олег Николаевич.
Заметьте, я вас с Никой никогда не путаю. Даже ваша мама иногда ошибается, а я нет.
Он вдруг неожиданно сильно ударяет по клавишам. Рояль издает чистый звук.
Олег Николаевич.
Слышите, какой звук. Звук не материален, звук – это божественное.
Олег Николаевич закрывает глаза, звучит музыка.
Комната Румянцевых. Вечер.
В коридоре Вера нащупывает ключ и открывает дверь комнаты. Выдвигает ящик комода, кладет в карман шинели ножницы. Один из стульев Вера выносит в коридор. Подумав, берет второй стул. Слышится музыка рояля.
Кабинет Соболева. Вечер.
Соболев говорит по телефону.
Соболев.
...А я не понимаю! Я не понимаю, зачем приказывать курсанткам отрезать косы!
И как это повлияет на операцию! Не понимаю, товарищ майор.
У нас военная разведка, а не мадридский двор с его тайнами...
(Пауза. Понизив голос). Это понятно. Слушаюсь, товарищ майор... Так точно. Все понял.
В сердцах швыряет трубку на рычажки.
Квартира Иваницкого. Поздний вечер.
Соболев отворяет дверь в кабинет писателя. Он слегка пьян.
Иваницкий сидит за пишущей машинкой.
При виде племянника суетится, прячет исписанные на машинке листы.
Соболев замечает это.
Соболев.
Конспиратор, мать твою... Слушай, дядя Жора, мне это надоело.
Ты играешь с органами в какую-то игру, втянул меня, корчишь важный вид...
Я вам не мальчик! Я боевой офицер! У меня награды.
Что мне говорить подчиненным? Куда мы готовим этих девок? В ставку Гитлера?
Почему такая дурацкая конспирация? Приказано отрезать косу. Зачем?!
Иваницкий.
(очень тихо, показывая на своей шее).
Затем, чтобы легче было повесить. И разглядеть рубец от веревки. Вот здесь.
Соболев.
Что ты сказал?
Иваницкий.
Правды хочешь? Получай. Но только пеняй на себя.
Соболев.
Что ты мелешь, дядюшка? Кто их собирается вешать? Уж не ты ли?
Иваницкий.
Я, я.
Соболев.
Кончай свои шуточки.
Иваницкий.
Ты действительно хочешь знать?
Соболев.
(уже неуверенно).
Хочу, конечно.
Иваницкий.
То, что я тебе скажу, племянничек, составляет не просто государственную тайну. Это вечная государственная тайна. Она никогда не будет раскрыта, а те, кто владеют ею, подвергают себя величайшей опасности. Но тебе как родственнику скажу. Девушку повесят. Казнят.
Соболев.
Кто?
Иваницкий.
Немцы, конечно. Она будет направлена в тыл, в только что оставленную деревню, там ее схватят, староста Чалый постарается... Потом публично казнят за диверсию.
Соболев.
Но зачем это нам?
Иваницкий.
Вот в том-то и вопрос! Ради победы. Ради нашего общего дела.
На следующий день мы выбьем немцев из деревни и увидим ее.
Героиню. В петле. Я напишу об этом, народ узнает. И месть, месть, месть!
Соболев.
Ты знаешь, я никогда не любил инсценировок.
Иваницкий.
Это не инсценировка. Не согласен. Это обеспечение исторической достоверности. Ты сейчас готовишь то, о чем потом будут слагать песни, рассказывать легенды, писать книги. Я и буду их писать. Врать нельзя. Главное – историческая достоверность. И если хочешь знать, это все придумал я! Я, а не Лежава. У него не хватило бы на это воображения.
Соболев.
Не надо так об органах...
Иваницкий.
Не подлавливай меня, Николя... У меня авторитет.
Соболев.
А по-моему, омерзительно театрально. И девушек жалко.
Иваницкий.
Театральность мифу не помеха. Наоборот. Возьми подвиг естественный. Натуральный, так сказать. В нем всегда есть что-то подозрительное. Потому что герой спешит, он в аффекте, ему некогда продумывать мелочи. Помнишь матроса Кошку в севастопольской кампании? Он схватил готовое взорваться ядро с горящим фитилем и бросил – куда?
Соболев.
В кашу.
Иваницкий.
Правильно, в кашу... Нам бы ту кашу! Апропо... Получилось героично, но комично.
Подвиг – и какая-то каша! А если бы Кошку готовили органы, они наверняка поставили бы там бочку с водой. Все-таки не каша!
Что же касается девушек... Все равно умрут. Или погибнут. Так лучше со славой!
Соболев.
Но я не хочу в этом участвовать! Меня спросили?!
Иваницкий.
Нет. Тебя не спросили. И не спросят. Тебе прикажут.
Соболев.
Ну ладно. Пропагандистская акция. Допустим. Но все не так нужно делать.
Иваницкий.
Это вечное твое состояние – не так, не так... Ты и в детстве всегда твердил „не так“! А как? Так до сих пор никто не услышал. И вообще, ты взвинчен...
А знаешь, почему? Бабы давно не было!
Соболев.
Перестань!.. А скажи, Георгий... Вот ты много писал о стахановцах, челюскинцах....
Тогда тоже... готовили?
Иваницкий.
(любуется им).
За что я тебя люблю, Николя, так это за наивность. А девушки очень хорошие.
Ох, если б не героинь из них готовить... Смотри, чтобы твои лейтенанты их не испортили!
Улица города. День.
Из крана, торчащего из стены, стекает по ледяной горе вода.
Женщины и старики с ведрами, чайниками, графинами толкаются у основания этой горы. Это напоминает штурм. Редко кому удается добраться до вершины и подставить под кран ведро. Люди скользят, хватают других, падают, скатываются вниз. Подо льдом видны вмерзшие котелки, ведра и люди.
Они падали, их заливало водой. Они умирали. Другие шли по ним дальше.
Среди штурмующих ледяную гору – мать Веры Клавдия Петровна Румянцева с ведром.
Вера помогает ей.
Клавдия Петровна скатывается с горы, падает, Вера поднимает ее.
Клавдия Петровна.
Ну вот. Уйдешь в разведшколу, как я воды наберу?
Вера.
Ну, мамочка! Не терзай меня. Я хочу быть разведчицей.
Клавдия Петровна.
Я, положим, справлюсь. Люди помогут. А ты? Это же опасно...
Вера.
Война – это вообще опасно. Посмотри!
(Показывает на вмерзшую в лед старуху).
Клавдия Петровна.
(понизив голос).
Знаешь, как их называют? „Подснежники“...
Библиотека. День.
Вера сидит у печки. Она прислонилась лбом к белому кафелю. Шея и плечи обернуты простыней.
Вера.
Пойми, мама, разведчик – это фигура на фронте. Он в одиночку может сделать то, чего не сделает все ополчение. Я разведчица! Я прыгаю с парашютом в тыл врага и передаю по рации ценные сведения. Я взрываю железнодорожный мост с поездом.
Клавдия Петровна.
(оттягивает ей косу).
Не вертись! Короче... или оставить длиннее?
Вера.
Делай короче.
Клавдия Петровна.
(щелкая ножницами).
А если тебя выследят и поймают?
Вера.
Дай зеркало.
Клавдия Петровна гладит косу, потом передает Вере зеркало.
Вера.
Ты представляешь меня в разведшколе?
Клавдия Петровна.
Тебя представляю.
Вера.
А Нику?
Клавдия Петровна.
Нет.
Вера.
А хорошо было бы вместе! Мы все делали вместе.
В школе – вместе, в пионерлагере – вместе. Ника приходит к тебе?
Клавдия Петровна.
Нет. Работает и живет в госпитале.
Вера.
А я скучаю.
Клавдия Петровна.
И я. Но нечего характер показывать. Ты же не показываешь.
Вера.
Она другая, мама. Она пишет стихи. Она...
Клавдия Петровна.
И стихи могут быть разные. Маяковский тоже писал стихи. Вспомни его стихотворение „О советском паспорте“. А Ника? Ника пишет о петербургских фонарях, как какой-нибудь Мандельштам. Это удивительно... вы близнецы, у вас одно лицо, а души разные.
Вера.
С каких это пор революционеры заговорили о душе?
Клавдия Петровна.
Это в фигуральном смысле. Я живу в тревоге и тоске. Это стало моим повседневным состоянием. ... Я никак не могу избавиться от песни.
„Вихри враждебные веют над нами“. Какая-то пружина все время прокручивает ее изнутри. „Вихри враждебные веют...“
Вера вскидывает голову, и короткие волосы обнажают тонкую белую шею.
Вера.
(отдает матери отрезанную косу).
Возьми, мама, и сохрани до победы.
Разведшкола. День.
Разведшкола занимает бывшую территорию монастыря с большим участком, на котором оборудованы плац для строевых занятий, стрельбище и полоса препятствий.
Разведшкола готовится к встрече начальства. Курсанты приводят себя в порядок. Вера Румянцева и Марина Ветлицкая примеряют новое обмундирование в спальне, где стоят две солдатских койки.
Марина.
(развертывает пакет с бельем, ахает).
Вера! А это что?
Вера.
(вертит в руках белое нижнее белье).
Кальсоны.
Марина.
Нам?! Кальсоны?!
Марина с ужасом натягивает на себя кальсоны, которые оказываются непомерно широки. Обе девушки покатываются с хохота. Вера тоже мигом натянула кальсоны.
Взявшись за руки и напевая „Легко на сердце от песни веселой“, девушки начинают дурашливо танцевать.
Губин.
(возникает в дверях).
Отставить!
Девушки на мгновенье застывают, но Вера тут же переходит в атаку.
Вера.
Стучаться нужно! Здесь девушки!
Губин.
По Уставу в казарму стучаться не положено. И здесь не девушки, а курсанты.
Выходи на построение!
Двор разведшколы. Утро.
На крыльце особняка стоят офицеры разведшколы во главе с полковником Соболевым. Курсанты маршируют перед ними на плацу. Алексей Губин во главе строя.
Губин.
Рота, стой! Раз-два! (Колонна курсантов остановилась). Рота, смирно!
(Печатая шаг, подходит к Соболеву). Товарищ полковник!
Учебная рота курсантов разведшколы для боевого смотра построена.
Командир роты старший лейтенант Губин.
Соболев.
Вольно!
Губин.
(курсантам).
Вольно!
Вперед выступает начальник разведшколы майор Макухин.
Макухин.
Товарищи курсанты! Поздравляю вас с зачислением в нашу разведшколу. Вас приветствует начальник военной разведки фронта полковник Соболев.
Соболев.
Товарищи бойцы! Враг рвется к городу Ленина. Но его планам не суждено сбыться. Никогда нога оккупанта не ступит в город, где произошла революция. Мы отдадим все силы, а если понадобится, свою жизнь за нашу победу. Ура, товарищи!
Курсанты.
Ура!
Соболев.
А теперь о нашем деле... Приказом командующего фронтом из состава призывников разведшколы выделяется спецгруппа, которая будет проходить ускоренный курс.
В составе группы: Марина Ветлицкая...
Марина.
(делает шаг вперед из строя).
Есть!
Соболев.
...Вера Румянцева...
Вера.
(выступает вперед).
Есть!
Соболев.
...Павел Бочаров...
Бочаров.
Есть!
Соболев.
...Кирилл Фоменко...
Фоменко.
Есть!
Соболев.
Вас будут готовить к особому заданию, связанному с проведением диверсионных актов в тылу врага. Срок вашего обучения – месяц.
Командование фронтом доверяет вам выполнение важнейшей операции!
Курсанты.
Служим Советскому Союзу!
Кухня разведшколы. Утро.
Полковник обследует вместе с майором Макухиным столовую и кухню разведшколы.
Соболев.
Особое внимание – на Румянцеву
Ему наливают суп. Соболев пробует.
Соболев.
Глядишь, и подкормлюсь у тебя. Где продукты берешь?
Макухин.
Военная тайна, товарищ полковник.
Соболев.
Марину готовь дублершей. Парни будут в группе прикрытия.
В столовой появляется Губин.
Губин.
Товарищ полковник, старший лейтенант Губин по вашему приказанию прибыл!
Соболев.
Вот что, Алексей... Девкам – особое внимание. Беречь, учить и ... не лапать. Понял?
Губин.
Так точно. А что им сделается?
Соболев.
Говорю: не лапать.
Губин.
Есть не лапать.
Класс разведшколы. День.
Ряд столов с телеграфными ключами. За одним из них – Вера Румянцева. На голове наушники, она несмело нажимает на ключ. На ее руку ложится мужская рука.
Вера поднимает голову. За спиной стоит Губин.
Вера.
Товарищ лейтенант...
Губин.
(начинает стучать на ключе).
Читай.
Вера.
(расшифровывает морзянку).
Я... тебя... очень...
Губин перестает нажимать на ключ.
Вера.
А дальше?
Губин.
Дальше?
(Снимает с головы Веры наушники). Вера, я тебя трогал?
Вера.
Как?
Губин.
Ну, руками?
Вера.
Нет.
Губин.
(прячет руки за спину, наклоняется к ней, целует).
А теперь?
Вера.
(смеется).
И теперь нет...
Библиотека. Вечер.
Заведующая библиотекой Мария Степановна ведет Иваницкого вдоль полок в свой кабинет.
Мария Степановна.
Жаль, что так поздно, Георгий Иванович. Последние читатели ушли. Вот был бы сюрприз! Встреча с самим Иваницким!
Иваницкий.
(удивленно).
А что, читатели ходят?
Мария Степановна.
Ходят, Георгий Иванович. Меньше, чем до войны, но ходят.
Иваницкий.
И что же читают?
Мария Степановна.
Про любовь просят. Про счастливую жизнь. Про войну не хотят.
Она вводит гостя в свой кабинет, где топится печка.
Часть кабинета отгорожена ширмой, за которой стоят две кровати.
На диване под светом лампы сидит Клавдия Петровна Румянцева и читает газету.
Мария Степановна.
Клавочка! Смотри, кто к нам пожаловал! Знаменитый писатель Георгий Иваницкий!
И он пришел к тебе!
Клавдия Петровна.
Ко мне?
Иваницкий.
Здравствуйте, Клавдия Петровна! Я был у вас на квартире, соседка сказала, что вы теперь живете в библиотеке...
Мария Степановна.
Да, Клавдия Петровна мне помогает. Мы с ней старинные подруги.
Иваницкий.
Я знаю. Вместе были в ссылке в Красноярской губернии.
Одна тысяча девятьсот десятый год. Не так ли?
Мария Степановна.
Откуда вы знаете?
Иваницкий.
У каждого писателя свои профессиональные тайны.
Клавдия Петровна.
Как там моя соседка? Старушка... Я ее уже неделю не видела, с тех пор, как Верочка уехала в Пушкин, в свою школу...
Иваницкий.
Старушка? Прелестно! Качается от голода, но при этом кокетничает и поигрывает пластмассовым попугаем...
Клавдия Петровна.
Значит, еще не вскрыла его... Она из „бывших“. Графиня.
Иваницкий.
Ну, значит, туда ей и дорога, раз из „бывших“. Мы „бывшими“ не занимаемся, мы пишем о „будущих“. Я к вам по поводу вашей дочери.
Клавдия Петровна.
У меня их две. О какой?
Иваницкий.
О Вере Румянцевой.
Мария Степановна.
Это очень правильно, Георгий Иванович! Замечательная девушка!
Иваницкий.
А чем занимается старшая? Кстати, намного она старше Веры?
Клавдия Петровна.
Ника старше на 27 минут. Они близнецы.
Иваницкий.
Что?! У Веры есть сестра-двойняшка?! Не может быть!
Мария Степановна.
Да они как две капли воды!
Госпиталь. Утро.
В дыму и чаду прачечной, расположенной в подвале госпиталя, Ника стирает на стиральной доске белье раненых. Кидает тряпку в таз, хватает корыто за край, опрокидывает на пол. Прачечную заволакивает паром. Ника ставит корыто под кран, наливает воду.
Открывается дверь. В клубах пара появляется Вера в форме.
Вера.
Смирно!
Ника.
Вера...
Вера.
Никочка!
Ника.
Ты в форме... тебя взяли в ополчение?
Вера.
А вот и не угадала! Я – курсант разведшколы!
Ника.
С ума сошла! Ну, какая из тебя разведчица! Душа нараспашку, что на уме, то и на языке...
Вера.
Да, да, да! А вот из хороших выбрали лучшую.
Ника.
А как мама?
Вера.
Мама ушла к тете Маше в библиотеку...
Ника.
А наши старики? Соседи? Они как?
Вера.
Я им отнесла немного из своего пайка.
Ника.
(закуривает).
И я дам. У меня три куску сахару...
Вера.
Съешь сама. Посмотри на себя. Кожа да кости!
Ника.
А вот и нет! Я нравлюсь. Ухаживают...
Вера.
Ой, а я... Ника, я, кажется, сама влюбилась!
Ника.
Ты без этого не можешь! Офицер?
Вера.
Да!
Ника.
Лейтенант?
Вера.
Да! Откуда ты знаешь?
Ника.
Сейчас имя отгадаю. Одно из трех: Сергей, Алексей, Андрей.
Вера.
Алексей... Тебе кто-то рассказал?
Ника.
Дура. Мы близнецы, ты забыла? А у близнецов духовная связь значительно сильнее, чем у обычных сестер. Они чувствуют друг друга на расстоянии. И если умирает один – умирает и другой, где бы он ни был.
Вера.
Мы будем жить, Ника! Дай затянуться!.. Значит, я от тебя завишу?
Ника.
А я от тебя. Что за лейтенант?
Вера.
Веселый и красивый. Истории смешные рассказывает, как они с товарищем Сталиным в бане парились...
Ника.
Врет!
Вера.
Врет. Но смешно... Ника, представляешь, я в кальсонах! А хочу трусики и лифчик.
Проверять же не будут, правда? Ты мне разрешаешь взять из нашего общего белья?
Ника.
Конечно, Вера. Как ты могла подумать!
Вера.
Спасибо, Ника...
Ника.
Мама все еще обижается на меня?
Вера.
Она на твои стихи обижается. А я соскучилась. Почитай, Ника.
Ника.
Я сейчас не пишу. Устаю очень... Хочешь вот это: „Светлеет. Утро. По домам!
Позвякивают колокольцы. Ты хладно жмешь к моим губам свои серебряные кольцы.
И я в который раз подряд целую кольца, а не руки...“
Кабинет Лежавы. День.
Лежава и Иваницкий сидят в креслах в кабинете Лежавы, между ними столик, на столике бутылка с коньяком и – чудо в блокаду! – яблоки.
Иваницкий держит в руках листки рукописи и читает.
Иваницкий.
"...Самолет летел низко над лесом, чтобы не заметили вражеские зенитчики. Вера с тяжелым парашютом сидела, смотрела в иллюминатор и думала. Внизу огни линии фронта. Через 5 минут прыжок – в зимнюю морозную ночь, на вражескую территорию...»
Лежава.
Что думала?
Иваницкий.
Что? Кто? Вера?.
Лежава.
Да, Вера. Что думала?
Иваницкий.
Ничего не думала. Что она могла думать?
Она у меня дальше много думает. А здесь ей некогда думать.
Лежава.
(веско).
О Сталине думает. Всегда и везде – думает о нем.
Иваницкий.
Хорошо, я поправлю.
Площадь у Смольного. День.
Все здание и памятник Ленину перед входом затянуты маскировочной сеткой. У подъезда несколько машин. Медленно подходят люди. Охрана проверяет пропуска.
Подъехала машина кинохроники. Из кабины выходит оператор, смотрит в кузов.
Оператор.
Прикрой Штюбе. Охрана бодрая, увидят.
(Догоняет высокого человека с палкой).
Здорово, Гриша!
Высокий человек останавливается и медленно, всем туловищем, разворачивается.
Оператор хочет его обнять.
Гриша.
Осторожно, не урони меня. Здравствуй, Петя.
Оператор.
Да, брат, как тебя доконало. Твои живы?
Гриша.
Если это можно назвать жизнью... Петя, кто это там смеется? Кому так весело?
Оператор.
Так смеется только Иваницкий.
Иваницкий и охранники весело смеются.
Гриша.
Я стал плохо видеть. Скажи, у товарища Жданова надо снять пальто?
Туалетная комната. День.
Светло и чисто. Можно посмотреть на себя в зеркало.
Вымыть руки, вытереть их полотенцем. Причесаться, покурить.
И, главное, разглядеть друг друга. Многие давно не виделись.
Разговоры.
Вынес шкаф не продажу... Не берут. Красное дерево... И прошу всего двадцать рублей, не берут! Чувствую – замерзаю. Не тащить же обратно. Раздолбал на дрова... И тут же продал... За тридцатку. Дрова красного дерева...
Какое количество народо должно умереть, чтобы город капитулировал?
Умоляю, говори тише.
Париж – открытый город. Рим – тоже. И ничего, люди живут.
Умоляю, перестань.
Да плевать я хотел! Власть, имеющая 150 миллионов жизней, не заметит потери двух или трех из них. В сущности, нас уже 25 лет приглашают поскорее умереть...
Все, все, хватит! Я ничего не слышал...
Вдруг из кабины туалета, вместе с шумом спускаемой воды, раздается торжествующий клич. Дверца распахивается. Из кабинки выходит Гриша.
Его землистое лицо выражает потрясение.
Гриша.
Товарищи! Смотрите, товарищи!
(Бегает по кабинам и дергает цепочки слива воды).
Смотрите! И здесь! И здесь! А здесь? И здесь тоже!
Товарищи! Вы понимаете? Это грандиозно!
Оператор.
Гриша, успокойся! Возьми себя в руки!
Гриша.
Мы победим! Если в Смольном течет вода – мы победим!!!
Оператор.
Гриша, кончай! Ловите его!
Гришу ловят, удерживают, он обессилел.
Оператор.
Успокойся, старина! Мы победим! Ты прав, мы победим.
Иваницкий.
А почему ты в пальто, Гриша? Здесь тепло. Неудобно идти к товарищу Жданову в пальто.
Гриша.
Я зашит. Видите, я зашит... нет пуговиц. Я работаю и сплю в пальто.
Иваницкий.
Но вы представляете «Ленинградскую Правду»! Я, например, надел галстук...
И другие товарищи тоже... Неудобно... Дай-ка я тебя освобожу...
Оператор.
Гриша, не дергайся!
Гриша.
Не надо! Не сметь! А кто меня обратно зашьет?
Кабинет Жданова. День.
Участники совещания сидят за столом. Во главе стола – Жданов.
Жданов.
Партия на вас рассчитывает, партия вам доверяет! И я выражаю твердую уверенность в том, что ленинградские писатели и журналисты, работники радио и кино отдадут все свои силы, свой талант, а если понадобится, и саму жизнь делу укрепления героического духа ленинградцев.
Все аплодируют. Иваницкий встает. Его примеру следуют другие. Гриша пытается встать, но ему не удается. Аплодирует Жданов и партийные руководители города.
Из боковой двери выходят люди с подносами в руках.
Несут чайную посуду и накрытые салфетками тарелки с белыми булочками.
Аплодисменты усиливаются.
Жданов.
Извините за скромное угощение. Пировать будем, когда одержим полную победу над врагом.
Перед каждым участником совещания ставили стакан с подстаканником и на блюдечке две булочки.
Гриша незаметно одну булочку прячет в карман.
Лестница Смольного.
Журналисты, поэты, дикторы радио спускаются по ковровым дорожкам.
Их догоняет человек в полувоенной форме.
Человек.
Товарищ Гринберг! Товарищ Гринберг! Прошу прощения, я относительно булочки.
Гриша.
(останавливается).
Какой булочки?
Человек.
Она у вас в кармане.
Гриша.
И что?
Человек.
Достаньте.
Гриша.
Это моя булочка!
Человек.
Ваша. Достаньте ее!
Гриша вытаскивает из кармана булочку и смотрит на «товарища».
Человек.
Съешьте!
Гриша.
Я хотел...
Человек.
Знаю. Съешьте... Выносить нельзя. Ешьте здесь. Начинайте!
Гриша.
У меня дочь... понимаете... ну, хоть половину... Товарищ, я вас умоляю...
Человек.
Я сожалею... Ешьте, Гринберг!
Гриша начинает есть. Глаза его полны слез.
Улица у дома Румянцевых. Вечер.
Воет сирена воздушной тревоги. Редкие прохожие спешат спрятаться в подъездах домов. Ударили зенитки. Слышатся далекие взрывы.
Тяжело дыша, в подъезд дома вбегают Вера и Алексей.
Подъезд дома Румянцевых.
Губин.
(обнимает Веру).
Курсант Румянцева, время налета я прибавляю к вашему увольнению.
Вера.
Вы нарушаете приказ полковника. Вы трогаете меня руками...
Вы рискуете потерять свое звание.
Губин.
Я потерял больше, я потерял голову... Чувствуешь?
(Целует Веру долгим поцелуем).
Вера.
(переводит дыхание).
Теперь чувствую.
Гремит взрыв. посыпались стекла. Где-то наверху заплакал ребенок.
Квартира Румянцевых. Вечер.
Алексей и Вера крадутся по коридору квартиры.
Где-то близко стреляют зенитки.
Вера.
(открывает ключом дверь своей комнаты).
Соседи в убежище не ходят. Я быстро... Мне нужно собрать кое-какие вещи.
(Открывает шкаф).
При первых налетах мама укрывала меня и Нику подушками.
Говорят, осколки запутываются в пуху и не летят дальше.
Алексей.
(обнимает Веру).
Я тебя спасаю.
Он бросает ее на кровать и забрасывает подушками.
Вера.
(смеется).
Спасите от спасителя!
Раздается близкий взрыв.
Вера и Алексей замирают.
Алексей начинает расстегивать пуговицы на шинели Веры.
Вера.
Алеша, я в кальсонах.
Губин.
Я тоже.
Коридор квартиры Румянцевых. Вечер.
Приоткрывается дверь соседской комнаты, и в коридор выходит Анна Никитична.
Она размахивает попугаем.
Соседка.
Конец воздушной тревоги! Конец воздушной тревоги!
Комната Румянцевых. Вечер.
Алексей и Вера повернули головы – в дверях комнаты стояла Анна Никитична.
Она трясла попугаем.
Соседка.
Конец воздушной тревоги? Правда? Милые соседи, попросите Олега Николаевича поиграть. Он после налета всегда играет веселую музыку, а сегодня он перестал меня слушать...
Попросите Олега Николаевича...
(Направляется в свою комнату. Вера и Алексей следуют за нею).
Комната соседей. Вечер.
Соседка.
Олежек, видишь, пришли соседи, твои поклонники. Ты не сможешь нам отказать...
Олег Николаевич, обложенный со всех сторон одеялами и подушками, сидит у рояля.
Он мертв.
Соседка.
Олежек, мальчик, не упрямься, играй... Тревога кончилась!
Алексей подходит к роялю и берет аккорд.
Соседка.
Спасибо, мой мальчик.
(Гладит его по голове). Спасибо...
Вера плачет.
Кабинет Лежавы. День.
Полковник Соболев входит в кабинет Лежавы. Майор, как всегда, в штатском.
Сидит за столом и рассматривает что-то в лупу.
Соболев.
(отдает честь).
Товарищ майор! Полковник Соболев явился по вашему приказанию.
Лежава.
(встает, идет навстречу, протягивает руку).
Ну, что ты, дорогой! Какое приказание? Просьба. И давай без церемоний. На «ты».
Я с твоим дядькой на «ты».
Соболев.
(сухо).
Я вас слушаю.
Лежава.
Обижаешься, что не посвятил тебя в суть операции? Не имею права.
Список имеющих доступ утвержден.
(Показывает вверх). Там. Но я тебе скажу: если все сделаем, как надо, быть тебе генералом!
Соболев.
Вы меня за этим вызывали?
Лежава.
(удивленно).
Ах, какие мы гордые...
(Внезапно жестко). Не за тем. Доложить обстановку, полковник.
Соболев.
Разведчицы проходят подготовку.
Через неделю после Нового года будут готовы к выброске в тыл врага.
Лежава.
Нет, не в тыл. Не надо в тыл. Много риска. Забрось их к линии фронта.
А за ночь наши войска отойдут. Вот они в тылу и окажутся.
Соболев.
Слушаюсь.
Лежава.
Ну что ты: слушаюсь да слушаюсь! С тобой по-человечески можно? Выпить хочешь?
Соболев.
Нет, спасибо.
Лежава.
И вот что. В штабе фронта не должны знать, что органы готовят операцию.
Это тактическая операция разведки. Приказ об оставлении деревни дашь ты.
С командующим фронтом согласовано. Там, вверху.
Соболев.
Хорошо.
Лежава.
Косу отрезали?
Соболев.
Что? Какую косу?
Лежава.
У Веры. Коса была.
Соболев.
Отрезали.
Госпиталь. День.
Заканчивается выступление писателя Иваницкого в военном госпитале.
Одна из самых больших палат полна ранеными и медперсоналом.
Иваницкий дочитывает по рукописи текст.
Иваницкий.
"...Так навеки соединила война русского парня Ивана Щербину и узбека Мултана Сурахметова, погибших за белорусский город Брест...»
Аплодисменты. Иваницкий раскланивается.
Иваницкий.
Спасибо, дорогие мои ленинградцы! Желаю скорейшего выздоровления тем, кто ранен, а нам всем – скорой победы над врагом! Вопросы есть?
Раненый.
Товарищ Иваницкий, над чем вы сейчас работаете?
Иваницкий.
Сейчас я пишу очерк для «Правды» о молодой разведчице, комсомолке, нашей землячке...
Раненый.
Ее имя!
Иваницкий.
Это пока секрет.
Начинается концерт. Музыкант играет на скрипке.
К Иваницкому подходят за автографами.
Он подписывает, спрашивает имена и фамилии, подчеркнуто щедр и доступен.
Иваницкий.
(обращаясь к женщине-врачу).
Скажите, Ника Румянцева у вас работает?
Врач.
Да. Санитаркой... Она была здесь...
Иваницкий.
Будьте добры, найдите ее.
Лестница госпиталя. День.
Иваницкого провожает главный врач.
Главный врач.
Тяжелораненых будем эвакуировать. В этих условиях лечить трудно.
Иваницкий.
А сам госпиталь остается в городе?
Главный врач.
Безусловно. Хотел вас попросить написать о наших врачах и сестрах.
Они делают невозможное.
Иваницкий.
И просить не надо. Это наш долг.
По лестнице ведут медведя. Иваницкий прижимается к перилам.
Главный врач.
Не бойтесь. Это наш Миша. Раньше он жил в цирке, а теперь у нас...
Он честно зарабатывает свой паек. Раненые любят его выступления.
Однажды забрел в операционную во время операции, подошел прямо к больному.
Больной посмотрел испуганно и сказал: «Доктор, снимите маску»...
Иваницкий смеется.
По лестнице к ним спешат женщина-врач и Ника.
Врач.
Это Ника Румянцева.
Ника.
Вы хотели меня видеть?
Иваницкий.
Да, есть к вам разговор... Всего доброго, Клавдий Иванович.
(Пожимает руку врачу). Спасибо за теплый прием!..
(Врачи уходят. Иваницкий смотрит на Нику. Пауза).
Дело в том, что молодую разведчицу, о которой я пишу очерк, зовут Вера Румянцева.
Квартира Иваницкого. Вечер.
Иваницкий вводит Нику в свою квартиру.
Иваницкий.
Стало быть, вы с матушкой повздорили на литературной почве?.. Никола-ай! Николай!
(Никто не отзывается). Сидит в своем штабе... У меня живет мой племянник, полковник.
Семьи наши эвакуированы, мы решили объединить пайки. Да и веселее вместе.
Кстати, Вера находится под прямым его начальством, ибо он – главный разведчик...
Сейчас я согрею чаю, и мы поработаем.
Мне важна любая мелочь, вплоть до семейных проблем...
Иваницкий идет в кухню, гремит там посудой.
Ника разглядывает книги на стеллажах в прихожей.
Потом заходит в кабинет, подходит к письменному столу, где стоит пишущая машинка.
Появившийся Иваницкий с чайником поспешно выдергивает листок бумаги из машинки.
Иваницкий.
Между писателем и листом бумаги с недописанным текстом существует своего рода интимная связь, роман, не терпящий чужого взгляда. Потом уже, когда текст написан, роман кончается. Твоя любовь, твоя книга становятся общим достоянием, идет по рукам...
А ты влюбляешься в следующую...
Ника.
Со стихами то же самое.
Иваницкий.
Говорят, Блоком увлечены?
(Ника удивленно поднимает брови). А ведь он от сифилиса умер.
Вот к чему приводят «прекрасные дамы»... Молчу, молчу! Садитесь сюда...
Иваницкий усаживает Нику в кресло за маленький столик, ставит перед ней чашку.
Наливает чай и ставит перед девушкой тарелку с тремя булочками – точь в точь такими, как давали в Смольном.
Ника.
Господи, что за чудо!
(Устраивается в мягком кресле, поджав под себя ноги).
Иваницкий галантно накрывает ее ноги пледом, а сам усаживается за пишущую машинку.
Иваницкий.
Итак, Вера всегда преуспевала в точных науках и в спорте, а вы – в гуманитарных... И комсоргом ее избирали четыре раза...
Ника.
Три.
Иваницкий.
Расскажите какой-нибудь эпизод из жизни сестры. Можно из детства...
Ника.
Был смешной случай.
Веру послали как передовую пионерку приветствовать семнадцатый съезд партии...
Иваницкий.
(стучит на машинке).
Тридцать четвертый год...
Ника.
Она должна была читать стихи в группе пионеров на сцене Большого театра...
А со стихами у Веры всегда были нелады. И вот на сцене, обращаясь к товарищу Сталину, она перепутала строчки. Вместо «Товарищ Сталин, вождь любимый!
Спасибо вам от всех ребят! В стране родной непобедимой растет наш сталинский отряд!» – она прочитала: «Товарищ Киров, вождь любимый!..»
Потому что перед этим приветствовала Кирова... Жуткие стихи! Немудрено сбиться.
Иваницкий.
Зато политически верные. А Мандельштама вы читали?
Ника.
Читала.
Иваницкий.
(с выражением).
«Бессонница. Гомер. Тугие паруса... Я список кораблей прочел до середины...»
Напрасно. Враг народа. Не говорите никому. И стишки с излишним еврейским гонором.
Ника.
Не надо так, пожалуйста. Не люблю.
Иваницкий.
А что такого? Это не антисемитизм, это констатация факта.
Еврейский гонор так же, как и русское свинство, являются недостатками обеих великих наций.
Снова затрещала машинка.
Когда Иваницкий взглянул на Нику, та спала в кресле.
Иваницкий.
(снимает трубку, тихо).
Соедините 33-07. Да!.. Николай, это я. Срочно дуй домой! Мне надо на радио. Без тебя не могу уйти. Потом поймешь, давай!
Квартира Иваницкого. Вечер.
В прихожей раздается шум открываемой двери.
В кабинет входит Соболев. Видит спящую Нику.
Соболев.
Это что за явление?
Иваницкий.
Ника Румянцева.
Соболев.
Кто?!
Иваницкий.
Ника Румянцева, родная сестра Веры Румянцевой. Ее близнец, так сказать.
Соболев.
Не может быть... Одно лицо. Георгий, ты меня разыгрываешь!
Иваницкий.
А ты думаешь, я похитил Веру из твоей разведшколы?
Я вот только не пойму: как органы это допустили?
Соболев.
А что такого?
Иваницкий.
Ой, не говори... Но дело не в этом.
Ника интересна не только тем, что она сестра нашей разведчицы, а и тем, что она поэтесса... Ты ведь тоже в юности писал стихи!
Соболев.
Ну, когда это было!
Иваницкий.
Когда бы ни было. Есть повод для разговора... И вообще. Снять напряжение...
Соболев.
Что ты имеешь в виду?
Иваницкий.
(поспешно надевает пальто).
Я? Упаси Бог! Ой, ой!
(Уже одевшись, он подходит к зеркалу, похлопывает себя по щекам).
Стыдно по улицам ходить, Николя. Такая ряха! А ведь ем не больше других.
Такая конституция, как говорила мамочка.
А конституция должна быть одна. Сталинская...
Ника.
(открывает глаза. Увидев полковника, спускает ноги с кресла).
Извините...
Иваницкий.
Не стоит извинений. Николай Евгеньевич Соболев, о котором я говорил.
(Смотрит на часы).Без пятнадцати шесть. У меня через четверть часа эфир на радио!
Вот, Николай, что значит хорошенькая девушка!
Заболтался, не заметил, как улетело время. Надо бежать.
Ника.
Я тоже пойду.
Иваницкий.
Я думаю, вам есть о чем поговорить с Николаем Евгеньевичем.
Соболев.
(неловко).
Я с удовольствием...
Он провожает Иваницкого в прихожую.
Соболев.
(тихо, яростным шепотом).
Зачем ты ее привел? Зачем ты ее оставляешь? Хочешь все время напоминать мне о той гадости, в которую я вляпался? Что мне с ней делать?
Иваницкий.
Много красивых слов, Николя... Это мой подарок. А что делать с ней, я думаю, она лучше тебя знает. Совершенно развартные глаза. Поверь моему опыту.
Соболев.
Ты все о своем!
Иваницкий.
Я о главном. Дерзай! Я полетел.
Соболев возвращается в кабинет. Несколько озадаченно смотрит на Нику.
Ника.
Почему вы на меня так смотрите?
Соболев.
Извините, обыкновенно смотрю.
Ника подходит к полкам.
На простенках висят гравюры и акварели русских художников из «Мира искуства».
Ника.
Господи, просто сказка...
Соболев.
Это были такие художники. Бенуа, Сомов, Лансере... До революции.
Ника.
Вы мне это объясняете, как ребенку. Я их знаю.
Соболев.
Вы знаете Бенуа?!
Ника.
Знаю. И Остроумову-Лебедеву знаю.
Соболев.
Господи помилуй! Откуда?!
Ника.
А вы думаете, Николай Евгеньевич, что после того, как вы этих художников вышвырнули из России, вы также исключили их из русского искусства?
Соболев.
Я не вышвыривал этих художников из России.
Ника.
Ну, не вы лично...
Соболев.
Стоп, стоп... Знаете что, давайте лучше поедим! Чертовски хочу есть!
Ника.
А я уже ела. Угощали булочками. Кстати, откуда у вас булочки? В голод?
Соболев.
Это Георгий Иванович. Большой спец по добыванию пищи.
Столовая в квартире Иваницкого. Вечер.
Соболев и Ника ужинали: хлеб, тушенка, чай.
Соболев.
Семья на Урале. Старший в девятом классе, хочет стать танкистом.
Ника.
А почему они уехали? Думаете, город будет сдан?
Соболев.
Нет, город мы не сдадим. Но будет трудно. А жена моя Надежда Николаевна, как бы это выразиться, не очень приспособлена к жизни. Она преподаватель музыки...
Ника.
Вы любите жену?
Соболев.
То есть как? Она жена мне... Конечно, люблю...
А скажите, Ника, вы всегда так откровенны с посторонними?
Вы уже сегодня допустили несколько высказываний...
Ника.
Я. Допустила. Несколько. Высказываний... Очень торжественно!
Соболев.
Вы же меня совсем не знаете. Зачем говорить мне...
Ника.
... то что думаешь. Верно? Я просто вижу людей и доверяю своему чувству.
Вы из «бывших», Николай Евгеньевич?
Соболев.
Да, я офицер русской армии. Перешел на сторону большевиков в семнадцатом.
По убеждениям. Ну и что?
Ника.
Я просто вижу – кто побежит доносить, а кто нет. Вы не побежите.
Соболев.
Но присмотреться к вашей сестре, проверить ее... Вполне могу.
Пауза. Возникает какая-то неловкость, что-то происходит именно здесь, в этой паузе, когда они обмениваются взглядами.
Соболев.
Знаете, вы напомнили мне меня самого. В молодости. Меня ведь тоже звали Ника... Впрочем, я не любил этого имени. Оно казалось мне девчачьим... Я любил стихи. «Есть минуты, когда не тревожит роковая нас жизни гроза...»
Ника.
"... Кто-то на плечи руки положит, кто-то ясно заглянет в глаза...»
Соболев.
И это вы знаете... Мой любимый поэт.
Ника.
И мой.
Соболев.
(закуривает).
Вы работаете?
Ника.
Да. В военном госпитале.
Соболев.
Вот как...
Ника.
Можно мне закурить?
Соболев.
Вы курите?
Ника.
Да. Это предосудительно?
Соболев.
Вы не похожи на Веру.
Ника.
А все говорят, что мы как две капли воды...
Спальня в квартире Иваницкого. Ночь.
Топится буржуйка. Ее бок пылает алым светом.
Соболев и Иваницкий лежат каждый в своих кроватях, закутанные в одеяла.
Соболев.
(в темноту).
Мы встречались уже трижды. И с каждым разом я привязываюсь к ней все больше.
Удивительная девушка!
Иваницкий.
А что я говорил!
Соболев.
Георгий, ты ведь опять все опошлишь...
Иваницкий.
Ой, Николя, как у тебя все просто! Пошляк – и все тут. А это защита.
Ты думаешь, я не способен на высокие чувства? Еще как способен.
Но высоких чувств, увы, не требуется. Да, не требуется. Нужны низкие. Низменные...
Соболев.
А я не хочу низких. Война. Не сегодня завтра...
Короче, я хотел бы умереть с любовью в сердце.
Иваницкий.
Умирать никто не просит. Поживи.
Соболев.
(рывком садится).
Да? А другие? Ты привел мне эту девушку, я тебе благодарен.
Но у нее есть сестра, которую я... Которую мы посылаем на верную смерть. Нет, не так!
Мы готовим ей эту смерть. Методично, тщательно...
И я каждый день вижу это лицо. Не могу, не могу!
Иваницкий.
Николя, без истерик. Если тебе так тяжело, пошли вместо Веры дублершу.
Хотя это нежелательно. Я уже почти написал очерк о Вере. И потом...
Нет, я тебя прошу: оставь Веру. Ради Ники.
Соболев.
Не понимаю.
Иваницкий.
(тоже садится).
Я все сделаю сам! Это мой бессмертный замысел. Героиня умирает и... воскресает!
Соболев.
(встревоженно).
Георгий, что ты несешь?
Иваницкий.
А представь себе... Кончается война... Нашей победой, разумеется...
Проходит год, и вдруг народная героиня воскресает!.. Как Святая Богородица!
Потому что душа народа бессмертна! Сестра солдата, дочь солдата, вера солдата – бессмертны! А? «Это посильнее Фауста Гете», как сказал бы товарищ Сталин.
Соболев.
Ты серьезно?
Иваницкий.
Вполне. Подо все можно подвести марксистскую базу. Если это нужно.
Соболев.
То есть, ты предлагаешь мне одну сестру повесить, а вторую заставить участвовать в отвратительном фарсе?
Иваницкий.
Ты скучный человек. Спи.
Он ложится, смотрит в потолок. Потом вдруг вскакивает, идет в кабинет.
Зажигает керосиновую лампу, садится за пишущую машинку и что-то печатает.
Кабинет Лежавы. Утро.
Иваницкий вбегает в кабинет к майору с листками в руках.
Иваницкий.
Вахтанг, я переделал, я все переделал! Открылись потрясающие факты!
Оказывается, наша героиня приветствовала товарища Сталина! Лично!
Лежава.
Где? Когда?
Иваницкий.
В тридцать четвертом, на съезде партии...
Лежава.
Плохой съезд был.
Иваницкий.
Что значит «плохой»? Съезд победителей! Слушай...
Он садится за стол, начинает читать.
Иваницкий.
«Она вспоминала, как пионеркой попала в Москву на съезд партии...»
Это она в самолете думает, перед выброской в тыл...
«Тогда было такое же ощущение, как перед прыжком. Она стояла на сцене Большого театра в белом переднике с букетом цветов и читала сочиненные ею стихи.
А перед нею стоял великий вождь и учитель...
Тогда она готова была отдать за него жизнь. Готова ли теперь?..»
Ну, как?
Лежава.
А что за сомнения: «Готова ли теперь?». Конечно, готова!
Иваницкий.
Хорошо, исправлю. «Тогда, как и сейчас, она готова был отдать за него жизнь».
Лежава.
Годится. Ты делаешь успехи. Как дойдешь до подвига, сразу неси.
Сегодня из Москвы звонили. Нужен подвиг! Позарез.
Иваницкий.
Я успею. Дело за разведкой.
Лежава.
Кстати, о разведке. Твой племянник на меня в обиде?
Иваницкий.
С чего ты взял, Вахтанг?!
Лежава.
Мне показалось.
Иваницкий.
Ну, ты же знаешь вечные контры между военной разведкой и спецслужбами...
Лежава.
Следил бы лучше за своими лейтенантами. У меня сигнал, что Алексей героиню обхаживает. Если испортит девку, он себе приговор подпишет. Не может быть в живых человека, который покрыл народную героиню!
Полигон. День.
Гремит взрыв, и в воздух взлетают доски и бревна сарая. Снежная пыль заволакивает все вокруг, а потом из нее возникает сияющая Вера в маскхалате.
Вера.
Товарищ лейтенант! Задание выполнено!
Губин.
Молодец, Румянцева. Курсант Ветлицкая!
Марина.
(выскакивает из окопа).
Есть!
Губин.
То же задание! Выполняйте. Остальные в укрытия!
Двое парней-курсантов укрываются в своем окопчике, а Алексей с Верой – в своем.
Марина, подхватывает катушку с проводом, толовую шашку и ползет по снегу.
Уползая, она ревниво оглядывается.
Губин.
Ревнует... Давай, давай, Ветлицкая, не оглядывайся!
(Он смотрит на секундомер).
Хочешь, про Сталина расскажу?
(Вера кивает).
Однажды, на учениях кидали гранаты. Подъезжают Сталин, Буденный и Ворошилов. Сталин и говорит: «А ну, кто дальше кинет?» Я стоял поблизости. «Давайте с вас и начнем». Это значит, с меня. Ну, я хватаю гранату и что есть силы швыряю метров на сто, не меньше. Сталин похвалил и говорит: «А что Семен Михайлович?» Буденный расправил усы, вырвал чеку, подождал, но нервы у всех крепкие... Засмеялся и швырнул. Да прямо в мою воронку. Ну, взрыв, конечно, осколки. Ворошилов говорит: «Товарищ Сталин, и я хочу, разрешите!» По старой привычке Ворошилов зубами чеку вырвал и бросил метров на десять дальше меня и Буденного... «Молодец!» – похвалил его Сталин.
У сарая Марина заложила шашку, вставила запал и поползла назад. Она не заметила, как валенком зацепила провод и потащила за собой шашку. Она ползла, а метрах в десяти за ней тянулся тротиловый заряд.
Губин.
Сталин взвесил на руке гранату. «Маловата», – говорит. – «Нет ли гранаты побольше?» Дают противотанковую. Он руку назад закинул, прицелился и, будто плеткой, – жах! Смотрим – нет ни гранаты, ни взрыва. Все переглядываются, как-то неудобно стало. А Сталин прищурился и трубку раскурил, и так колечки пускает. И вдруг за лесом где-то – ба-бах!
И в ту же секунду гремит взрыв.
Кабинет Соболева. День.
В кабинете Соболев и Губин. Они стоят друг против друга. Происходит объяснение.
Соболев.
Повтори. Повтори, что ты сказал.
Губин.
Врачи говорят, будет в строю через месяц.
Соболев.
Значит, дублера нет!
Губин.
Нет.
Соболев.
Ты понимаешь, что теперь только от Веры зависит операция...
Губин.
Отложите операцию, товарищ полковник. Сделаем новый набор...
Соболев.
Почему?
Губин.
Румянцева беременна.
Соболев.
Что-о? От кого?
Губин.
От меня.
Соболев.
Да ты понимаешь, что ты говоришь?1
Губин.
Понимаю. Мы поженимся. У меня серьезные намерения.
Соболев.
А ты спросил, какие намерения у нас?
Губин.
Простите, товарищ полковник.
Соболев.
Разве ты не понял, разведчик сраный, что девок готовили особо? Ты не понял? Нет?
Одну подорвал, другую обрюхатил! Мы готовим легенду, мы готовим народную героиню.
Уже пишется очерк о ее героизме. «Правда» ждет, народ ждет. А ты!!!
Губин.
Я не знал.
Соболев.
Лейтенант Губин! За халатное отношение к служебным обязанностям, выразившееся в подрыве курсантки Ветлицкой, вы разжалуетесь в рядовые и будете посланы на передовую. Понятно?
Губин.
А Вера?
Соболев.
Кру-гом! Шагом марш!
Квартира Иваницкого. Вечер.
Соболев в прихожей снимает полушубок. Слышен стук машинки.
Соболев входит в кабинет. Вид у него опустошенный.
За машинкой Иваницкий.
Иваницкий.
А я закончил! Раньше, чем вы! Раньше, чем ваша Вера!
Воистину, вначале было слово! Послушай!
Соболев.
(ложится на диван).
Иваницкий, пошел в жопу...
Иваницкий.
Послушай, послушай, как это будет выглядеть. Тебе полезно.
Я прочту главную сцену... подвига.
Соболев.
Георгий, избавь меня...
Иваницкий.
Николай, я вполне серьезно... Мы одно дело делаем, не так ли?
Неужели ты думаешь, что отвечать придется только мне и Лежаве?
И тебе тоже, Коленька, придется овтечать за невинно убиенную душу.
Жертва во имя спасения Отечества! Правильно? Ну, ладно, слушай, мне не терпится:
«Палач из местных предателей подошел к Вере. Она стояла перед ним на морозе, босая, в разорванном платье. На груди дощечка, и только одно слово по-русски: „партизанка“.
Жители деревни, бабы и старики, опустив головы, стояли вокруг виселицы, согнанные сюда немецкими автоматами. Одна из старух, Марфа Семеновна, незаметно подсунула Вере плетеные лапотки, чтобы не мерзли ноги. Палач разрешил их надеть...»
Кабинет Лежавы. День.
Окончание очерка Иваницкий дочитывает уже перед майором Лежавой.
Иваницкий.
...И когда палач подступил к ней, чтобы выбить из под ее ног скамейку, на которой стояла Вера, она крикнула: «Прощайте, товарищи! Да здравствует товарищ Сталин!»
По лицу Лежавы катятся слезы.
Лежава.
Звери, какие звери...
Иваницкий.
Вот в таком ключе, товарищ майор.
Лежава.
Молодец! Вариант утверждаю!
(Пишет резолюцию на титульном листе). Смотри, что я написал.
«Это посильнее „Оптимистической трагедии“!»
Иваницкий.
Ну, Вахтанг, это явное заимствование у товарища Сталина!
Лежава.
Ничего, товарищ Сталин не будет в обиде... А кстати, нельзя ли, чтобы Вера перед смертью крикнула так: «Да здравствует товарищ Сталин, верный продолжатель дела великого Ленина!»
Иваницкий.
Длинно, Вахтанг. Перед смертью – это длинно.
Госпиталь. День.
В военном госпитале готовятся к эвакуации: носят тюки с бельем, двигают койки.
Вера идет по коридору, ее останавливает главный врач.
Главный врач.
Румянцева, помогите мне. Нужно упаковать документацию... А почему вы не в халате?
Вера.
Потому что я не та Румянцева. Я ее сестра.
Главный врач.
Извините. Удивительно!
Вера заглядывает в ординаторскую. Ника перевязывает шпагатом истории болезней.
В комнате больше никого нет.
Ника.
(удивленно).
Вера?
Вера.
Никочка, я к тебе...
Ника.
Что-нибудь случилось?
Вера.
Лешку разжаловали в рядовые и послали на передовую.
Ника.
Да ты что! За что же?
Вера.
За Марину.
Ника.
Это которая у нас лежит? Ерундовое ранение!
Вера.
Алешу отправили на фронт, ты уезжаешь с госпиталем. Вокруг блокада. Я беременна!
Ника бросается к сестре, обнимает ее, целует:
Ника.
Он?
Вера.
А кто же!
Ника.
Надо пойти к командованию и рассказать.
Вера.
Не надо! Я успею. Операция займет не больше недели. А потом откроюсь.
Ника чиркает спичкой, закуривает.
Ника.
Вот что. Ты не пойдешь на задание.
Вера.
Как? Это невозможно!
Ника.
Беременной нельзя. С парашютом прыгать. В снегу лежать.
Вера.
Никто же не знает, Ника!
Ника.
Не в этом дело: знают – не знают. А ребенок? Я пойду и скажу. Я старшая сестра.
Вера.
Ты всего на 27 минут старше! Мне доверили, меня учили, на меня рассчитывали! Меня никто не может заменить. Марина ранена.
Ника.
А парни?
Вера.
Начальник разведшколы специально подчеркивал, что это – операция для девушки.
Парни будут прикрывать. Немцы хватают любого мужчину старше семнадцати лет.
Мужчине в тылу не пройти.
Ника.
Значит, нужна женщина... Хорошо! Женщина будет.
Вера.
Кто?
Ника.
Я. Мы сто раз проделывали этот трюк. Подменяли друг друга, когда нужно.
Сделаем так и сейчас.
Вера.
Ты же уезжаешь!
Ника.
Меня не берут – мест не хватает даже для раненых.
Вера.
Но ты ничего не умеешь! Меня учили взрывать, передавать по радио...
Ника.
Ты забыла наши занятия в Осоавиахиме? Помнишь, как я бросала гранату?
И толовую шашку взрывала. Кстати, дважды: за себя и за тебя, потому что в тот день у тебя было свидание с Витей... Заменю тебя и сейчас.
Вера.
Да, правда. Ты взрывала...
Ника.
Ты должна сберечь ребенка. Это же ребенок по любви, правда?
Лешка вернется, что ты ему скажешь?..
Вера.
(обнимает сестру).
Спасибо тебе, сестра. Ты можешь сорвать операцию, а виновата буду я.
Фойе театра. Вечер.
В фойе театра музкомедии играет музыка, собирались гости на празднование
Нового года – артисты, художники, военные...
Странные одежды – кто в смокинге и бабочке и при этом в валенках, кто в шапке.
Многие дамы закутаны в пуховые платки.
Среди присутствующих Иваницкий и Ника.
Слышатся разговоры в кружках.
Разговоры.
Говорят, оборона эшелонирована в пять рубежей. Город выстоит.
Ах, город, может, и выстоит, но людей в нем не будет.
А в Аргентине сейчас лето...
Что это вы вспомнили об Аргентине?
Там лето и нет войны. Вы можете представить – лето и нет войны?!
Я никогда не был в Аргентине.
А я никогда и не буду.
Репетируем оперетту. Соловьев-Седой. Да-да-да!
Вы с ума сошли! Какая оперетта! Впору трагедию ставить. На улице трупы валяются.
Да-с, а мы оперетту!
В фойе входит группа военных. Среди них Соболев и Лежава.
Мы впервые видим Лежаву в форме. Собравшиеся аплодируют.
Организатор.
Дорогие товарищи! К нам в гости пришли доблестные защитники города Ленина! Поприветствуем их, товарищи!.. А теперь прошу пройти всех в зал на просмотр кинохроники.
Гаснет свет, и на экране появляются кадры хроники 1941-го года.
В зале Ника сидит между Соболевым и Иваницким.
И вот уже звучит вальс, и танцуют пары. Соболев танцует с Никой.
Лежава стоит рядом с Иваницким, наблюдает.
Лежава.
А почему Вера здесь? У твоего племянника с ней роман? Я же предупреждал...
Иваницкий.
Это не Вера.
Лежава.
Что ты мне рассказываешь! Я же вижу. У меня глаз верный.
Иваницкий.
Это ее сестра.
Лежава.
Что, так похожа?
Иваницкий.
Абсолютно. Они двойняшки.
Лежава.
Что-о? Не может быть!
Иваницкий.
(ехидно).
Особенно забавно слышать это от тебя, Вахтанг.
Лежава.
Я же читал анкету!
Иваницкий.
А разве в анкете есть вопрос: «Имеете ли близнецов?»
Лежава.
Тебе все шуточки. А это дело серьезное. Надо исправлять ошибку.
Иваницкий.
Каким образом?
Лежава.
У народной героини не может быть двойников! И не будет.
Соболев проводил Нику к столику со скромным новогодним ужином.
Иваницкий садится рядом. Подходит и Лежава.
Иваницкий.
(представляет их друг другу).
Мой друг майор Вахтанг Лежава... Ника Румянцева.
Лежава галантно целует Нике руку.
Иваницкий.
К сожалению, мне скоро уходить. Приглашен на Адмиралтейский завод.
Буду встречать Новый год вместе с рабочими. Говорят, будет свежая рыба.
Соболев.
Только не говори, что сожалеешь, покидая нас.
Иваницкий.
Что поделать, Коленька! Рыба ищет, где глубже, а человек – где рыба. Я предлагаю тост за единственную девушку за этим столом. За Нику Румянцеву. За Нику! Нашу богиню Победы. Богиню нашей Победы. Пусть Новый год принесет ей исполнение желаний!
Мужчины выпивают стоя.
Организатор вечера выходит на эстраду, где стоит рояль.
Организатор.
Начинаем наш концерт! Первым выступит заслуженый артист республики Ефим Ней, художественный свист!
К роялю выходят аккомпаниатор и артист в смокинге. Льется музыка – какое-то танго, исполняемое Ефимом Неем посредством свиста.
Лежава слушал, картинно облокотясь на руку, а в глазах стояли слезы.
Иваницкий.
(наклоняется к Нике, тихо).
Хвастаюсь. Я закончил очерк о Вере. Получилось хорошо, ей-Богу!
Через несколько дней она уходит на первое задание. Антр ну.
А вы покидаете Ленинград? Я слышал, госпиталь эвакуируют?
Ника.
Да, но едут не все. Мест на машинах нет. Я остаюсь.
И Соболев, и Лежава прислушиваются к этому разговору.
Собравшиеся слушают художественный свист – как в старые добрые времена, когда не было войны.
Смолкают аплодисменты.
Организатор.
Молодая поэтесса Ника Румянцева прочтет свои стихи. Просим, Ника!
Ника, смутившись, встает, подходит к роялю.
Ника.
Можно я прочитаю другие стихи, не свои?
Возгласы.
Просим, просим!
Лучше свои!
Ника.
«Петроградское небо мутилось дождем, На войну уходил эшелон...»
Лежава.
(наклоняется к Иваницкому).
Чьи стихи?
Иваницкий.
Блока.
Нику тоже щедро благодарят рукоплесканиями.
Она возвращается за столик.
Лежава.
(резко).
Только не «петроградское небо», «ленинградское небо». От слова «Ленин», понятно?
Ника.
(тоже резко).
Когда это писалось, Ленинграда не было.
Лежава.
(ударяет ладонью по столу)..
Теперь есть. И всегда будет!
Иваницкий встает, раскланивается.
Иваницкий.
С наступающим вас, товарищи! Я побежал.
Коленька, проводи меня, я тебе дам ключи. Они у меня в пальто...
Гардероб театра. Вечер.
Соболев догоняет Иваникого.
Соболев.
(тихо).
Что ты говоришь? Какие ключи? У меня есть свои.
Иваницкий.
(еще тише).
Прячь Нику. Лежава собирается ее брать.
Соболев.
Почему?
Иваницкий лишь воздел глаза к небу.
Улицы Ленинграда. Ночь.
Ника и Соболев идут по ночному зимнему городу.
Полковник ведет девушку под руку, что-то тихо ей говорит...
Впереди показались три светляка – это горят светящиеся знаки патруля.
Офицер патруля.
Стой! Проверка документов.
Соболев предъявляет документы.
Офицер проверяет, берет под козырек.
Офицер.
Счастливого Нового года, товарищ полковник!
Патруль следует дальше.
Соболев смотрит на часы.
Соболев.
До Нового года осталось пятнадцать минут... Давай встретим его вместе!
Ника.
И я этого хочу, давайте!
Квартира Иваницкого. Ночь.
В дорогих бронзовых подсвечниках горят две свечи.
Их свет отражается в высоких бокалах. Письменный стол с пишущей машинкой.
В углу часы с большим циферблатом начинают бить густым тяжелым боем.
Соболев и Ника поднимают бокалы.
Ника.
Мне хорошо с вами... Спокойно. Не знаю, что это... Николай Евгеньевич, простите меня.
Соболев.
(целует ее).
С Новым годом, Ника...
Ника.
Хорошо, когда есть человек, которому можно доверять...
Соболев.
Не надо. Пожалуйста. Я хочется сказать тебе важную вещь. Но я не могу...
Ника.
И не надо. Мне спокойно сейчас.
«Есть минуты, когда не тревожит роковая нас жизни гроза...»
Соболев.
«Кто-то на плечи руки положит, кто-то ясно заглянет в глаза...»
Ника.
Какая тишина, как в детстве...
Соболев.
Ника, дорогая! Пообещай сделать то, о чем сейчас попрошу... Пообещай...
Ника.
Хорошо, обещаю.
Соболев.
Ты должна уехать! Ради меня, ради нас! Срочно уехать. И ты уедешь со своим госпиталем.
Ника.
Мне сказали, что я остаюсь!
Соболев.
Ты уедешь... Тебя возьмут... Я все устрою. Ты мне веришь?
Ника.
(кивает, тихо).
Я же сказала: я вам верю во всем.
Соболев.
Ты меня вернула в те годы, когда я был лучше и чище... Господи, как давно!
Море времени... Море крови... «И жизни путь пройдя до половины —
Я заблудился в сумрачном лесу»... Будем пировать! Разорим дядюшку.
Съедим все его запасы. Уничтожим все питье! А сейчас растопим печку!
Соболев подходит к письменному столу, выдвигает один ящик, второй.
Выкладывает на стол какие-то бумаги.
Соболев.
Вот. Это, наверное, не нужно.
Берет несколько листов бумаги, поджигает их. Растапливает «буржуйку».
Огонь занимается в топке.
И вот уже бок печки раскален.
Соболев с Никой сидят за столом. Перед ними закуска и бутылки. Соболев пьян.
Соболев.
Не верь никому, слышишь! Здесь нельзя верить... И я такой же... И дядюшка... Сволочь!
Ника.
Зачем вы так...
Соболев.
Я знаю. Ты не знаешь. Беги отсюда... Подальше. После войны, даст Бог, встретимся.
После войны все будет не так. Вот увидишь... Я хочу тебя...
Увлекает ее на диван. Но не рассчитывает свои силы, падает. Ника помогает ему улечься. Он пытается обнять ее, но она высвобождается, устраивает его на подушке, а потом наваливает сверху плед, одеяло, шинель.
Соболев утихает.
Ника смотрит на него.
Отходит к столу, взгляд ее падает на стол, где рядом с машинкой лежат бумаги, вытащенные Соболевым из ящика. И сверху рукопись с названием:
«Подвиг Веры». К рукописи приколота фотография Веры.
Наискосок резолюция: «Вариант утверждаю.
Это посильнее „Оптимистической трагедии“. Лежава»
Ника берет листки, начинает читать.
Голос Ники.
«Партизанка»... ...жители деревни, бабы и старики... Марфа Семеновна...
И когда палач подступил к ней, чтобы выбить из под ного скамейку, на которой стояла Вера, она крикнула: «Прощайте, товарищи! Да здравствует товарищ Сталин!»
Пламя свечи колеблется. Ника опускает руки с листками.
Квартира Иваницкого. Утро.
Иваницкий просовывает нос в кабинет. Он пьян.
Иваницкий.
Пардон. Я не помешал?..
(Заходит). А где же наш воробышек? Наша птичка? Улетела?
Соболев.
(высовывает лицо из-под груды наваленного на него тряпья).
Фу ты, черт! Идиот старый!
Иваницкий.
Ты мне?
Соболев.
Себе. Заснул. Напился и заснул.
Иваницкий.
А как я напился! Ты не представляешь!
Соболев.
А где Ника?
Иваницкий.
Ты у меня спрашиваешь?
(Подходит к столу, замечает очерк. Разом трезвеет. Тихо). Николя, что это такое?
Соболев.
А? Что?
Иваницкий.
(повышает голос).
Что это такое, я спрашиваю. Рукопись лежала в ящике. Кто ее вынул оттуда?
Соболев.
Кажется, я. Да, я. Искал бумагу на растопку.
Иваницкий.
Здесь была фотография Веры. Ты ее брал?
Соболев.
(вскакивает на ноги).
Нет.
Иваницкий.
Где она, Николай? Ты понимаешь?
С минуту они смотрят друг на друга.
Соболев хватает шинель, набрасывает ее, выбегает из квартиры.
Улица перед домом Иваницкого. Утро.
Соболев выскакивает из подъезда, быстро идет по улице.
Шаги его постепенно замедляются, будто он раздумывает.
Наконец он останавливается, поворачивается и идет назад.
Картира Иваницкого. Утро.
Соболев возвращается в кабинет. Иваницкий стоит на карачках у письменного стола.
Соболев.
Я вспомнил, Георгий. Я по ошибке швырнул ее в печку вместе с ненужными листками.
Иваницкий.
(кряхтя, поднимаентся на ноги).
Я нашел ее. Она лежала на полу. И все равно... Читала или не читала?
Кладбище. День.
На плите памятника написано: АЛЕКСАНДР БЛОК.
Ника смахивает снег с плиты.
Входит в маленькую кладбищенскую часовню.
Ника.
Пресвятая Богородица, укрепи дух мой, помоги пережить то, что я должна совершить, спаси сестру мою и мать мою, прости врагов моих, ибо не ведают, что творят. Аминь.
Ника целует икону Богоматери.
Идет по зимнему кладбищу мимо крестов и могил, быстро и целеустремленно.
Оранжерея. День.
Сотрудники библиотеки Академии Наук спасают растения из разбомбленной оранжереи. Носят цветы в горшках, выкапывают из земли поврежденные растения.
Здесь же Клавдия Петровна прощается с дочерьми.
Клавдия Петровна.
(Вере).
Хорошо, что вы пришли. Помогли. И Ника... Я не ожидала. Спасибо.
Вера.
Как же не попрощаться?
Клавдия Петровна.
Остаюсь одна. Ты на задание, а ты в эвакуацию. Свидимся ли?
Вера.
Обязательно!
Клавдия Петровна.
А какое задание, Верочка?
Вера.
(целует ее).
Секретное.
Ника.
Мама, прости меня.
Клавдия Петровна.
Что ты, что ты... Отец был бы рад, что мы помирились... (Плачет).
Дочери целуют ее, уходят.
Они идут по оранжерее, среди зелени.
Внезапно Ника увлекает сестру в сторону, в боковой проход оранжереи.
Вера.
Ты куда?
Ника.
Пошли.
Они оказываются среди тропических увядающих растений. Ника останавливается и, обернувшись к сестре, с размаху неловко, бьет Веру по лицу.
Вера.
Что с тобой! Больно же!
Ника.
Больно? Когда тебе будут вырывать ногти, будет больнее! Бить сапогами в живот! Прикладом по зубам! Будет очень больно! Вот так больно! Еще больней!
Слова сопровождаются ударами.
Ника.
Завтра ты уедешь в эвакуацию вместе с моим госпиталем! Я так хочу и так будет! Ты отвечаешь за две жизни. Не бери греха на душу...
Вера плачет.
Ника снимает пальто, расстегивает платье.
Ника.
Раздевайся!
Вера, подавленная решительностью сестры, послушно раздевается.
Они обмениваются одеждой и на мгновенье предстают обнаженными – две худенькие девушки, меняющиеся одеждой и судьбой.
Проходная разведшколы. День.
Ника в шинели подходит к запертым воротам. На мгновенье медлит.
Часовой распахивает ворота, машет ей рукой.
Часовой.
Верка, привет!
Она не отвечает, проходит молча, и ворота медленно закрываются за нею.
Кабинет начальника школы. Утро.
В кабинете начальника разведшколы происходит выпуск курсантов ускоренного обучения. Соболев стоит во главе стола, перед ним на столе лежат удостоверения и конверты. Иваницкий расположился на стуле с блокнотом в руках.
Напротив Соболева в нескольких шагах выстроились три курсанта —
Ника в форме и двое парней. Докладывает майор Макухин.
Макухин.
Товарищ полковник! По вашему распоряжению курс ускоренного обучения вверенной мне разведшколы построен. Доложил майор Макухин.
Соболев.
Здравствуйте, товарищи!
Курсанты.
Здра-жла товарищ полковник!
Соболев.
Поздравляю вас с окончанием курса.
Курсанты.
Служим Советскому Союзу!
Соболев.
Сегодня вы получите удостоверения и первое боевое задание.
Вы будете завтра заброшены в тыл врага, в район деревни Синево.
Вот в этих конвертах, которые вы вскроете после пересечения линии фронта, содержится конкретное задание каждому. Курсант Румянцева, вы готовы получить задание?
Ника.
Так точно, товарищ полковник! – отвечала Ника.
Полковник вручает ей удостоверение, конверт и пожимает руку.
Двор разведшколы. Утро.
Слышны далекие взрывы.
Иваницкий выходит во двор и оглядывается.
Ника стоит тут же у двери и курит.
Несколько мгновений Иваницкий смотрит на нее, а она на него.
Затем Ника гасит окурок, поворачивается и уходит.
Иваницкий.
(вслед ей, помешкав).
Ника...
Она приостанавливается, но не оборачивается и уходит.
Разведшкола. Утро.
Соболев в кабинете Макухина. Майор рядом. Соболев берет трубку телефона.
Соболев.
Ну, с богом, как говорится... Барышня, штаб фронта. Да, пять-ноль семь... Алло. Товарищ генерал? Докладывает полковник Соболев. Завтра утром можно начинать операцию «Вера». Да, в семь ноль-ноль. Так точно. Спасибо...
Блиндаж на передовой. Вечер.
В блиндаже находятся командир батальона капитан Воскобойников, начальник штаба, радист и рядовой Алексей Губин. Комбат разговаривает по телефону.
Воскобойников.
Зачем оставлять? Они там что – с ума посходили! Я только что укрепления поставил! У меня мышь не пробежит! Я понимаю, что приказ. Но приказа не понимаю... Есть... Слушаюсь... Есть!
Воскобойников со злостью швыряет трубку на рычажки.
Воскобойников.
Остолопы! Кретины штабные! Приказывают готовиться к сдаче деревни. Ничего не понимаю! Начштаба, что скажешь?
Начштаба разводит руками.
Деревня. Вечер.
Губин выходит из землянки. Идет по деревне.
Батальон готовится к вечернему отбою. В конюшне храпят лошади.
Тихо идет вечерняя поверка.
Алексей подходит к избе Чалого, поднимается на крыльцо. Стучит.
Ему открывает Чалый.
Чалый.
Чего нужно, солдатик?
Губин.
Разговор есть.
Чалый.
Ну, проходи.
Изба Чалого. Вечер.
Чалый.
(Присматривается к Алексею). Никак товарищ Губин? Алексей?
Губин.
Я.
Чалый.
Так вроде... Офицером были?
Губин.
Так надо. Переодели рядовым согласно заданию.
Чалый.
А-а... Понимаю, понимаю...
Губин.
Операция начнется завтра. Вы получили инструкции?
Чалый.
Какие инструкции? Я вас не понимаю, товарищ.
Губин.
Не валяй дурака. Немцы должны с твоей помощью захватить и повесить партизанку. Так?
Чалый.
Шутите, товарищ Губин. Знать ничего не знаю!
Губин.
Молодец, крепкий мужик. Партизанку надо спасти, понял? Дашь ей бежать.
Чалый.
Не знаю никакой партизанки.
Губин.
И знать не должен. Это приказ.
Чалый.
Командиров больно много. Принесете подтверждение – пожалуйста. Документ. А потом ищи вас... Кто сказал, спросят. Да какой-то солдатик!
Губин.
Операция секретная. Документов быть не должно.
Чалый.
Ну, не знаю... Все на нервах, все на нервах!
Губин.
Тебе приказывает старший лейтенант разведки! – закричал Алексей.
Чалый.
Да какой же ты старший лейтенант? Солдат ты в форме.
Губин.
Я – солдат?! Ты Нинку свою спроси – какой я солдат! Она солдатам не дает!
(Чалый молча, угрюмо смотрит на него). Чего уставился?
Чалый.
Не... Ничего, товарищ старший лейтенант.
Губин.
За партизанку лично отвечаешь. Понял?
Чалый.
Все понял.
Губин.
Все у меня. Бывай.
Алексей повернулся и скрылся в темных сенях.
Чалый хватает тяжелую табуретку, по-кошачьи крадется за Алексеем.
Внезапно в сенях раздается грохот. Это упало корыто.
Алексей наклоняется, чтобы его поднять, и в это время сзади Чалый наносит ему страшный удар табуреткой по голове. Алексей без звука падаетя на пол.
Чалый.
(тихо).
Вот так, солдатик...
Библиотека. Вечер.
Едва теплится огонек в керосиновой лампе, освещая кабинет заведующей библиотекой с портретами на стенах Толстого, Достоевского, Пушкина, Блока...
За ширмой на кровати спит Мария Степановна.
На диване с открытыми глазами лежит Клавдия Петровна. Стараясь не шуметь, она встаает с дивана, подходит к темному окну.
Мария Степановна проснулась, прислушивается.
Мария Степановна.
Что ты, Клава? Тебе плохо?
Клавдия Степановна.
Не спится, Маша. Как-то мне не по себе сегодня... Совсем не по себе... Девочки мои...
Мария Степановна.
Спи, спи...
А Клавдия Петровна все вглядывается в черноту окна, словно стараясь разглядеть там что-то, видимое ей одной...
Двор госпиталя. Утро.
Черная «Эмка» въезжает во двор госпиталя.
Соболев выходит из машины.
У самого входа стоит несколько крытых тентами грузовиков.
Двери госпиталя широко открыты.
У входа стоят несколько человек и высоко держа керосиновые лампы.
На носилках выносят раненых, грузят имущество.
Главный врач покрикивает на персонал.
Теплый пар обволакивает машины.
Люди черными силуэтами то появляются, то исчезают в белом тумане.
Главный врач.
Румянцева! Где стерильные материалы, где биксы?
Вера.
Сейчас, сейчас!
(Подбегает к медсестре, шепотом). Биксы, это что?
Медсестра.
Да что с тобой, Ника! Вот они!
Соболев подходит к главврачу и пожимает ему руку.
Главный врач.
Я ваш приказ выполнил, но по-человечески должен сказать, что в таких вещах блат недопустим.
Соболев хочет ответить, но из здания выбегает Вера с ящичком в руках.
Главный врач.
Румянцева! А где катетеры! Совсем все головы потеряли. Все! По машинам!
Соболев задерживает Веру.
Соболев.
Что случилось, Ника? Почему ты так внезапно ушла? Я тебя не обидел?
Может быть, тебя что-то смутило... Здесь мой адрес... Я буду ждать...
Вера.
Вы будете ждать? Зачем?
Соболев.
Я же говорил тебе...
Главный врач.
По машинам! Отправляемся! Румянцева, в третью машину!
Веру подхватывают под руки. Она вскарабкивается в грузовик и садится с краю у борта.
Внезапно подруливает машина, из которой выходят двое в штатском.
Подходят к Соболеву. Один из них показывает полковнику удостоверение.
Первый.
Товарищ полковник. Майор Лежава поручил нам доставить Нику Румянцеву к нему.
Соболев.
Я знаю. Мы договорились, что я ее привезу сам.
Второй.
Но нам поручено.
Соболев.
Лейтенант, я лучше вас знаю, что делать. Ступайте.
Второй.
Есть!
Они садятся в свою машину, уезжают.
Соболев подходит к грузовику.
Соболев.
С мамой попрощались?
(Вера кивает). Что-нибудь передать?
(Вера мотает головой). «Есть минуты, когда не тревожит роковая нас жизни гроза»...
Вера.
Как вы сказали?
Соболев.
«Кто-то на плечи руки положит...»
Вера.
Это ваши стихи?
Главный врач.
Трогай.
Машина тронулась. Соболев делает несколько шагов за машиной.
Соболев.
(тихо).
Вера...
Машины выезжают со двора.
Соболев бросается в госпиталь.
Соболев.
Барышня, три-три-один... Кто говорит? Макухина! Макухина, быстро! Говорит полковник Соболев... Макухин? Где Румянцева? Где Румянцева, спрашиваю? Уже? Когда?.. Понял. (Стучит по рычажку телефона). Барышня! Четыре-тринадцать! Быстро! Алло, аэродром? Кравцова! Это ты? Кравцов, остановить отправку группы! Соболев говорит.
Я сейчас приеду! Самолет не выпускать! Под твою ответственность!
Соболев подбегает к машине, садится.
Соболев.
На аэродром, на Ржевку!
Кабинет Лежавы.
Лежава и Иваницкий сидят на диванчике, пьют коньяк.
Лежава.
За успешное начало операции!
Иваницкий.
Будем здоровы!
Лежава.
Не все, к сожалению.
Входят его посыльные за Никой.
Первый.
Разрешите, товарищ майор?
Лежава.
Заходи, Павел. А где девушка?
Первый.
Полковник Соболев не дал. Сказал, что сам привезет к вам.
Лежава.
(после паузы).
Любезный какой... Спасибо. Ступайте.
(Посыльные уходят, Лежава оборачивается к Иваницкому). Что скажешь, дядюшка?
Иваницкий.
Совсем потерял голову... Влюбился, Вахтанг. С кем не бывает...
Лежава.
С коммунистом не бывает. Какой влюбчивый, однако... Привезет?
(Иваницкий отрицательно мотает головой). И я так думаю.
Раздается звонок телефона. Лежава берет трубку.
Лежава.
Лежава слушает.
(Лицо его темнеет). Понял. Действовать по плану. Головой отвечаешь.
(Кладет трубку). Ах, какой влюбчивый...
Иваницкий.
(обеспокоенно).
Что случилось, Вахтанг?
Лежава.
Полковник Соболев только что звонил на аэродром и приказал отменить операцию.
Едет сам туда... Ну, и мы поедем. Собирайся.
Аэродром. Утро.
Самолет прогревает моторы.
Группа разведчиков надевает парашюты.
Ника одета в телогерейку, брюки и теплый платок.
Инструктор подвязывает веревками валенки, чтобы они не упали с ног в воздухе.
Парашютисты пошли к самолету.
Дорога. Утро.
Машина с трудом пробиралается через горы снега. В машине Соболев и шофер.
Соболев.
Возьми вправо. Там дорога лучше. И не суетись. Догоним!
Аэродром.
«Эмка» выскочила на стоянку, но самолет уже выруливал на взлетную полосу.
Летчик включил огни и начал разбег.
Аэродром. Утро.
Самолет набирал скорость.
Через замерзшее стекло иллюминатора было видно лицо Ники, стянутое туго платком. Оно было бледным и жестким.
Удалялся самолет, отставала машина. Еще немного, и она превратилась в черную точку. Самолет набирает высоту и скрывается в темнеющем небе.
Аэродром. Утро.
И в это время на взлетную полосу в свете освещающего ее прожектора медленно въезжают два легковых автомобиля. Из первого выходят Лежава и Иваницкий. Из второго – три автоматчика.
Они делают несколько шагов по направлению к машине Соболева и останавливаются.
Салон машины Соболева. Утро.
Соболев оборачивается. Видит в заднем окне мащины темные фигуры, оконтуренные светом прожектора.
Вытаскивает пистолет, смотрит на него, как бы раздумывая.
Аэродром. Утро.
Соболев выходит из машины и шагает к фигурам с пистолетом в руке.
Шинель расстегнута, он без шапки.
Шагает навстречу Лежаве и Иваницкому.
Рука Лежавы тянется к пистолету.
Иваницкий.
(тихо).
Тсс, Вахтанг... Не надо.
Соболев проходит мимо них, не глядя, как бы сквозь них.
Лежава прячет пистолет.
Иваницкий с Лежавой идут за Соболевым. За ними тянется конвой.
Соболев входит в здание штаба авиаполка.
Здание штаба авиаполка. Утро.
Соболев стоит посреди комнаты. Он все еще в прострации.
Лежава подходит сзади.
Лежава.
Дорогой, ты в штаб фронта будешь звонить, нет? Забыл? Запыхался?
Соболев.
А?..
(Он медлит несколько секунд, потом подходит к телефону, снимает трубку).
Барышня, мне штаб фронта... Товарищ генерал... Все идет по плану.
Докладывает полковник Соболев.
Лежава отходит к командиру полка.
Лежава.
Водки полковнику.
Полковнику подносят флягу с водкой, стакан, горбушку хлеба. Наливают.
Соболев опускается на стул, обводит всех еще непонимающим взглядом.
Лежаве и Иваницкому наливают тоже.
Лежава.
(поднимает стакан).
За нашу победу!
Иваницкий с Лежавой отходят в сторону, о чем-то беседуют, словно травят анекдоты. Смеются. К полковнику подсаживается командир полка, они чокаются, выпивают снова.
Полковник закуривает, оттаивает.
Шум разговоров, папиросный дым.
Полковник уже смеется...
Деревня Синево. День.
В только что отбитой у врага деревне Синево догорает здание клуба. Из дверей боязливо выглядывают жители. Посреди площади, утоптанной ногами, стоит перекладина, на которой болтается оборваннная веревка. Рядом на снегу лежит мертвая Ника в платье и в лапотках на ногах. Лицо ее прикрыто холстиной.
Где-то неподалеку уже дымитполевая кухня, солдаты получают в котелки порцию каши.
Оператор со своею камерой снимает натуру.
По главной улице деревни быстро шагают Иваницкий, начальник штаба и комбат Воскобойников. Увидели Нику, остановились.
Воскобойников.
Вот, товарищ писатель.
Иваницкий подходит к девушке, опускается на колени, поднимет холстину, смотрит в лицо.
Иваницкий.
(шепотом).
И лапотки на месте...
Начальник штаба.
Героиню успели снять в петле?
Оператор.
Я был здесь первым. Все уже на пленке.
Начальник штаба.
Унесите.
Два солдата подошли к мертвой Нике, потащили волоком по снегу.
Иваницкий.
(кричит фальцетом).
Нести героиню на руках!
Солдаты подняли Нику на руки.
К Иваницкому подходит пожилая женщина.
Женщина.
Я видела... Я свидетель... Товарищ корреспондент, запишите ее последние слова.
Это очень важно... Последние слова были...
Иваницкий.
Я их знаю.
Начальник штаба.
Вы кто такая?
Женщина.
Учительницей здесь была... Как она держалась, как стояла... Это не передать...
По улице солдаты волокут к начальству упирающегося старосту.
Старшина.
Товарищ командир! Старосту поймали... Полицая уже шлепнули.
Воскобойников.
Расстрелять предателя!
Чалый.
Гражданин начальник! Обещано... Выполнил задание, все как есть, как приказано...
Воскобойников.
Что ты мелешь, сволочь!
Чалый.
Честное партийное!
Воскобойников.
(стреляет в Чалого)..
Честное партийное?! Негодяй!
(Старшине). Какие потери?
Старшина.
Один убитый, пять раненых...
Воскобойников.
Кто убит?
Старшина.
Рядовой Губин.
Воскобойников.
А у немцев?
Старшина.
Потерь не обнаружено.
Воскобойников.
Как же так? А вон там кто? Разве не немец?
Старшина.
Немец... Но не наш...
Воскобойников.
А чей?
Старшина.
Это кинооператора, реквизит. Он его с осени возит.
Железнодорожная станция в тылу. День.
Санитарный поезд, пыхтя, останавливается на какой-то станции.
Санитарный вагон. День.
В вагоне Вера стирает белье. Ее зовут из тамбура.
Голос.
Румянцева! Ника! Иди сюда!
Ника вытирает руки, идет по проходу к тамбуру, на ходу накидывая поверх халата телогрейку.
Железнодорожная станция. День.
Вера высовывается из тамбура.
Внизу, на снегу, стоят двое в штатском.
Вдали, в голове поезда, виден перрон станции. На нем пусто.
Над перроном разносятся из репродуктора позывные Совинформбюро.
Потом голос Левитана начинает: «Говорит Москва. Работают все радиостанции Советского Союза...»
Первый в штатском.
Румянцева? Ника?
Вера.
Да...
Первый.
Выходите.
Вера спрыгивает на землю. Они идут вдоль поезда к перрону.
Санитарка.
(высовывается из тамбура).
Ника! Куда? Сейчас отправляемся!
Но Вера не отвечает. Она уже понимает, куда ее ведут.
Поезд трогается, медленно проезжает мимо идущей Веры и по бокам от нее и чуть сзади двоих в штатском.
Из репродуктора разносится над станцией голос Левитана.
Диктор.
Передаем Указ Президиума Верховного Совета СССР. «За героизм и мужество, проявленные в борьбе против немецко-фашистских захватчиков, присвоить звание Героя Советского Союза с вручением Ордена Ленина и медали Золотая Звезда Румянцевой Вере Александровне (посмертно). Председатель Президиума Верховного Совета Союза ССР Калинин. Секретарь Президиума Верховного Совета Союза ССР Шверник...»