Книга: Без обезьяны



Без обезьяны

Р. Подольный. Без обезьяны

ПАМЯТИ ГЕОРГИЯ ФРАНЦЕВИЧА ДЕБЕЦА

В то далёкое лето он был начальником большой экспедиции, а мы — рабочими одного из его отрядов. А ещё он был учёным, которого знали во всём мире, а мы — студентами, взявшимися потрудиться на раскопках. Мы любили науку и поэзию. Он — тоже. Но от науки он уже успел добиться взаимности, а стихов знал наизусть больше, чем все мы, вместе взятые. И читал нам эти стихи по вечерам у экспедиционного костра. И, может быть, только шофёр нашего грузовика знал тогда (и потом рассказал мне), что в нагрудном карманчике начальник экспедиции носил набор сильнодействующих сердечных лекарств.

Врачи ведь категорически запретили ему подниматься хоть немного выше московских Воробьёвых гор. А экспедиция работала на Тянь-Шане. А позже он ездил и в горы Афганистана.

От него я впервые услышал, узнал, в чём состоит работа антрополога.

А мой товарищ до сих пор собирает стихи его любимого поэта.

И вот уже почти двадцать лет каждый год собираются вместе бывшие рабочие Иссык-Кульского отряда Киргизской археолого-антропологической экспедиции. Среди нас есть историки и археологи, антропологи и инженер, архивисты и художник.

Нам хорошо друг с другом. Может быть, потому, что вместе нас когда-то свёл именно Георгий Францевич Дебец.

Он писал маленькие статьи и большие книги.

Он руководил экспедициями, получал научные степени и почётные звания, проводил научные конгрессы.

Он мечтал собрать у себя в институте коллекцию, в которой было бы по пятьдесят черепов людей каждой национальности Советского Союза (а хорошо бы побольше, чем пятьдесят).

Он был представителем Союза Советских Социалистических Республик, когда по поручению Организации Объединённых Наций учёные разных стран вместе искали точное определение для самих себя и всех нас — когда они решали, кто же такие люди, что же такое человек.

У него было достаточно мужества, чтобы отстаивать свои идеи, сохранять верность своим научным убеждениям даже тогда, когда против них выступало большинство учёных, даже тогда, когда некоторые из этих идей намеренно истолковывали превратно.

Георгий Францевич умер в январе 1969 года. Его памяти я посвящаю эту книгу.

О КНИГЕ И ЕЁ НАЗВАНИИ

Книга эта — о человеке.

Значит, о тебе и обо мне, о каждом из твоих и моих родственников и знакомых, о любом из людей на земном шаре.

Почему же она так называется: «Без обезьяны»?

Вот почему.

Человек похож на обезьяну. Тебе уже успели объяснить: это потому, что он (ты, я) произошёл от неё. (Иногда говорят: не от обезьяны, а от общего с обезьяной предка. Но ведь и этот далёкий общий предок был всё-таки обезьяной, только что древней.)

Хороших и понятных книг о том, почему человек похож на обезьяну, как он «происходил» от неё, написано немало. И гораздо труднее найти книгу, где можно прочесть, почему человек похож на человека. Почему мы такие, какие есть: кудрявые, скажем, и высокие, плечистые и светлоглазые, быстрые и осторожные, вспыльчивые и вежливые... и всякие другие.

Ответы на многие такие вопросы можно найти в большой истории человечества. Не на все вопросы учёные знают ответы, и не во всех как будто найденных уже ответах они уверены. И всё-таки лучше знать что-то, чем ничего. И лучше сомневаться в правильном ответе, чем безоговорочно верить в неправильный.

Эта книга о том, как объясняют учёные нам нас самих — наш облик и наше поведение.

Обезьяна могла бы, конечно, тут пригодиться. И ближайшие к ней наши предки — тоже. Но я почти не буду тревожить память буйных австралопитеков, отважных питекантропов, свирепых синантропов.

Во-первых, повторяю, о них уже очень много писали.

А во-вторых... Если человека в возрасте четырнадцати или пятнадцати лет попросят написать автобиографию, занести на лист бумаги главные события своей жизни, он сосредоточится и припомнит, что в четвёртом классе был звеньевым, а в шестом — набрал третий разряд по шахматам. Но название своего детского сада не будет сообщать. А ведь психологи утверждают, что обычно к семи годам характер человека уже в основном складывается, — значит, твой характер сложился как раз в детском саду.

Пройдёт ещё десяток лет — и взрослый человек, которым станет подросток, напишет в автобиографии: школу кончил в таком-то году. И не будет сообщать, какую именно школу, и не будет рассказывать, какие именно учителя его учили, хотя ни её, ни их, конечно, никогда не забудет. Ведь именно в школе, скорее всего, решилось, чем он будет заниматься, что любить, с какими людьми дружить всю свою жизнь.

Без обезьяны и питекантропа не было бы человека, как без детства и отрочества не бывает юности. Но эта книга именно о юности человека, а не о детстве, поэтому-то она — «Без обезьяны».

Немалое число наук работает над тем, чтобы люди больше и глубже знали прошлое и настоящее человечества, умели объяснить их и связать между собой.

Внешний облик и вообще физическую природу человека, его реальное прошлое и будущее как живого существа изучает антропология (в переводе с греческого это значит «человековедение» — наука о человеке).

Быт и культуру народов мира исследует этнография («народоописание», «народоведение»); её интересуют и народы, почему-либо отставшие от других на историческом пути, и самые передовые; она занимается выяснением и того, как жили наши близкие и дальние предки, а также племена и народы, давно или недавно исчезнувшие с лица земли.

Книга «Без обезьяны» прежде всего рассказывает как раз о знаниях, добытых именно этими двумя науками.

Но вместе с ними работает над изучением прошлого исследующая древние вещи археология — лопата истории, как её называют.

А самая большая наука история приходится старшей сестрой и антропологии и этнографии.

В изучении прошлого и его связей с настоящим нельзя обойтись без науки психологии, особенно без её разделов — социальной психологии и исторической психологии.

И каждая из перечисленных наук может жить и развиваться только в сотрудничестве с другими, названными и неназванными. Этнографии, например, помогает ещё наука о языке — лингвистика, а антропология тесно связана с общей наукой о живых существах — биологией...

Читатель встретится здесь с некоторыми терминами из обихода антропологов, этнографов, историков. Каждый из них я постараюсь тут же объяснить, если, конечно, он не будет понятен из текста.

Ты можешь не знать каждую страну или народ, которые я называю по ходу дела.

Но почти все эти названия есть на карте мира, в атласе, а о многих из этих народов пойдёт речь в книге.

И — последнее предупреждение.

Я и не собирался подробно рассказать о всех достижениях наук, исследующих человека и изучающих его приключения в пространстве и времени. Это и невозможно в одной книжке. Здесь я хотел только показать на отдельных примерах, почему мы такие, какие есть, и почему мир населён именно так, а не иначе.

ЧАСТЬ I.

ПУТЬ ЧЕЛОВЕКА

ГДЕ МЫ ЖИВЁМ?

 И вправду, где?

Когда ты зовёшь к себе на день рождения нового друга со своего двора, достаточно сообщить ему номер твоей квартиры — дом-то у вас один. Школьным друзьям тебе придётся назвать и улицу и номер дома. Будешь переписываться с кем-нибудь — напишешь на конверте название города или села. А если класс задумает дружить с болгарскими ребятами? В обратном адресе появится слово «СССР». А если — когда-нибудь ведь это будет — на Марс полетят почтовые ракеты?..

Итак, давайте-ка выучим наш адрес.

Мы живём в Галактике Млечного Пути, в Солнечной системе, на планете Земля, в Советском Союзе. Дальше — город (село), улица, дом, квартира... Точный ли адрес? Точный, да не полный. Двадцать лет назад нас здесь не было, лет через сто тоже на месте не застанешь. Кроме адреса в пространстве, у нас есть адрес во времени. Мы живём ещё и в 1972 году, в декабре, 19-го, в шесть часов вечера...

Адрес в пространстве можно насовсем или на время изменить — хотя бы в пределах планеты. А адрес во времени? Вместе со всей планетой, хочешь или не хочешь, попадаешь ты «своевременно» и в 1972 и в 1975 год. Говорят, при близкой к свету скорости можно попасть в будущее быстрее. Но опять-таки только в будущее. Поезд времени всегда идёт только в одну сторону. Все мы в этом отношении похожи на шахматные пешки, которые могут, в отличие от фигур, двигаться вперёд, и только вперёд.

С адресом во времени дело вообще обстоит куда сложнее, чем с адресом в пространстве. Что, собственно, значит сама цифра 1972? Да то, что пошёл 1972 год от рождения Иисуса Христа — от рождения человека, которого, возможно, и на свете не было.

Древние римляне считали время от основания своего родного города. Мусульмане приняли за начало своего летосчисления год, когда пророк Мухаммед бежал от преследователей из одного арабского города в другой. На Руси до Петра I мерили время, согласно Библии — от «сотворения мира». И на всю историю человечества отводили каких-нибудь семь с лишним тысяч лет.

До сих пор держатся свои местные календари во многих областях Индии и Бирмы.

Словом, время — на всех одно, а считают его все по-разному. Тут недолго и сбиться.

И чтобы с нами этого не могло случиться, возьмём за точку, с которой будем начинать отсчёт, нынешний год, под каким бы номером его ни числили в разных странах. И будем счёт вести не по течению времени, а против него — назад.

В каких единицах? Год — время обращения Земли вокруг Солнца. Для наших целей эта единица маловата. Куда больше подошло бы столетие — век. Но ещё удобней, пожалуй, измерять время четвертью столетия — сроком, который в среднем требуется человеку, чтобы из новорождённого самому сделаться родителем. Назовём эту меру временем смены поколений или, попросту, поколением.

И — двинемся против течения.

Поколение назад — в 1947 году — ни у одного человека в мире не было транзисторного радиоприёмника. И мы не нашли бы в небе светлую точку искусственного спутника. И даже не смогли бы добраться из Москвы до Хабаровска за нынешние восемь часов — ещё не было пассажирских реактивных самолётов.

Ещё поколение назад — и просто пассажирский самолёт редкость, как редкость и радиоприёмник; ни в одном городе нашей страны нет троллейбуса; пашут почти по всей России только на лошадях. Ещё поколение — и ни в одной больнице не найдётся рентгеновского аппарата (Рентген живёт на свете, и открытие только что сделал, а аппаратов ещё нет). Нет самолёта, практически нет автомобилей; газом уже освещают кое-где города; никто не спорит о теории относительности, которой ещё нет.

Тремя поколениями дальше исчезают и паровозы, и человек передвигается по родной планете в лучшем случае со скоростью лихого скакуна, которая раза в два меньше, чем у неспешного городского работяги-трамвайчика.

Дальше? Пропадут бормашины и ружья, печатные станки и карандаши, бумага и стальной плуг...

Мы говорили об одержанных во времени победах науки и техники. Но есть и другие победы. Поколение (с небольшим) назад наш народ разгромил фашистскую Германию. Чуть больше двух «поколений» стоит на земле Советская страна. Четыре поколения назад сражалась Парижская коммуна, и прошло примерно семь поколений с тех пор, как французские революционеры снесли голову своему королю.

Да, с 1793 года прошло семь поколений, а точнее — 179 лет. Но, наверное, живут на свете люди, которые слушали в раннем детстве рассказы о Великой французской революции от глубоких стариков, её очевидцев и участников. Живут же люди до ста, ста двадцати, ста пятидесяти лет! Наверное, такие долгожители должны чувствовать себя с временем «на ты». Это живая история, живые машины времени, они помнят цвет событий, те оттенки течения жизни, которые не удаётся припомнить страницам учебников. Но это — к слову.

А теперь — дальше, дальше, дальше.

Киевская Русь, Священная Римская, просто Римская империя, Римская республика, шумеры, древние египтяне... Наконец, первые земледельцы и скотоводы. Мы проникли в прошлое на 10 тысяч лет, на сто веков, на четыреста поколений. Кто живёт на Земле? Люди.

Первобытные? Первобытные.

Но если любого из них нарядить в пиджак и брюки или свитер и джинсы, подстричь под «польку» и выпустить на московский тротуар, научив предварительно правилам уличного движения, его не опознает ни один антрополог, не говоря уже о нас с вами.

И если любого из нас одеть в звериную шкуру, или в передничек из коры, или в меховой костюм, расшитый бляшками из мамонтовой кости, и сунуть в толпу одетых подходящим образом людей четырёхсотого (назад) поколения, — никто не выделит гостя среди хозяев. При условии, конечно, что он будет похож на своих хозяев по антропологическому типу. О том, что это такое, мы успеем поговорить позднее. Сейчас важно заметить и запомнить, что люди стали людьми не вчера и не позавчера. От тридцати до семидесяти тысяч лет «дают» разные учёные виду «Гомо сапиенс» (человек разумный) — виду, к которому принадлежим мы с тобой.

А до этого? До этого на Земле так же жили люди, только другого вида — вида «человек неандертальский». Есть учёные, которые считают, что неандертальцы ещё сохранились кое-где на нашей большой планете, прячутся в горах и лесах, что это их называют «снежными людьми». Живучая легенда. Или действительность? Ну, об этом мы также ещё успеем поговорить.

До неандертальцев на земле тоже жили люди — их, правда, называют иногда и обезьянолюдьми. «Питекантроп» — это ведь по-гречески и значит «обезьяночеловек».

Я не буду перечислять все имена, данные специалистами отдельным звеньям длинной цепочки наших предков. Скажу только, что порогом, за которым начался путь обезьяны в люди, учёные считают освобождение рук — момент, когда наш предок встал вместо четырёх ног на две.

Маршак написал об этом (и, конечно, не только об этом) так:

Человек ходил на четырёх,

Но его понятливые внуки

Отказались от передних ног,

Постепенно превратив их в руки.

Ни один из нас бы не взлетел,

Покидая землю, в поднебесье,

Если б отказаться не хотел

От запасов лишних равновесья.

У древней обезьяны человеческими прежде всего стали не глаза или нос, не руки, даже не форма черепа, а ноги. Человек, можно сказать, начался с ног. А затем уже становились гибче пальцы рук, точнее и изящнее движения. И созревал мозг. И в последнюю очередь стало человеческим лицо. Значит, главное было стать на собственные ноги. Чтобы собственными руками превращать в человеческие орудия мёртвые и никому не нужные до этого камни и палки.

(Кстати, говорят, что в истории каждого живого существа коротко повторяется история его предков. Берите пример с первого человека: становитесь вовремя на собственные ноги.)

Надо сказать, что хватать в лапу подходящую ветку, а то и камень умеют порой и обезьяны. Не только наша родственница, милая шимпанзе, но и не слишком симпатичный павиан. Даже оса одного вида пользуется маленьким камешком, чтобы утрамбовать землю, которой она засыпала своё гнездо.

Но вставший на ноги человек стал не только брать в руки камни и палки, но и улучшать их. Когда камень впервые раскололся под ударом другого камня, чтобы стать первым орудием, не подобранным случайно, а изготовленным, — в этот момент началась История. История людей.

А где черта, за которой кончается человек несовременный и начинается современный?

Эта черта (если можно так назвать период в несколько тысячелетий) приходится на время, когда сложились черты человеческого лица и, главное, окончательно сформировались лобные доли мозга: два кусочка серого мозгового вещества, прилегающие к нашему лбу изнутри.

Лоб неандертальца, не говоря уже о питекантропе, был резко покат именно потому, что лобные доли мозга были маленькими и слабо развитыми. И челюсти у неандертальца, не говоря уже о питекантропе, были слишком большими. Наследие времени, когда ими надо было хватать добычу, времени, когда не было орудий. И всё лицо выглядело тяжёлым, массивным и крупным рядом с той частью черепа, что содержала мозг (конечно, слишком тяжёлым и крупным только в сравнении с нашими лицами).

Перейдя эту заветную черту, человек стал рисовать и сочинять стихи, считать звёзды и собственные пальцы. Он научился сеять хлеб, доить коров, строить лодки и звездолёты, создал искусство и науку.

Мы с вами по праву гордимся своим временем. Вон сколько потеряло бы человечество, пойди время вспять всего на четыре поколения, к 1872 году.

Но наши предки тоже не тратили зря свои тысячи и десятки тысяч лет. Люди, принадлежавшие к нашему виду, изобрели колесо. И не думайте, что это было просто сделать: историки знают целые цивилизации, например перуанскую, которые так и обошлись без колеса.

Люди нашего вида первыми бросили зерно во вспаханную землю, превратили волка (или шакала) в собаку, дикого кабана в свинью, поставили первый парус и окунули в воду первое весло.



Но и «не наши» люди, жившие до появления вида Homo sapiens, потрудились на славу. Первый топор, первый нож, первая одежда созданы ими. А главное, они научились говорить и пользоваться огнём.

А им ведь было труднее, чем нам. Прежде всего, их было так мало.

Сейчас сотнями запускает спутников и межпланетные ракеты Земля, на которой живёт больше трёх миллиардов людей.

Но два поколения (50 лет) назад людей на Земле было почти в два раза меньше. А в 1800 году (семь поколений назад) на Земле жило что-то около девятисот миллионов.

В середине XVII века нас было на всех континентах примерно полмиллиарда.

К началу нашей эры (восемьдесят поколений назад) на Земле жило не больше двух-трёх сотен миллионов людей. А к моменту открытия земледелия на всей планете не могло жить больше десяти миллионов человек. А вернее всего, обитало в Европе, Азии, Африке, Америке и Австралии, вместе взятых, миллиона два-три людей.

Почему так мало? Потому что прокормиться людям, живущим охотой да собиранием «подножного корма», очень трудно. Да ещё и охоту ведь вели не с ружьями, а с копьями. Всей Молдавии едва хватало нескольким сотням людей.

И в течение многих тысяч лет эта картина остаётся более или менее неизменной.

По Земле бродят (именно бродят) десятки и сотни тысяч, в периоды особо удачного климата — миллионы людей. Эпидемии, стихийные бедствия, долгие голодные зимы, мор на зверей, засуха — и значительная часть человечества гибнет.

Прикинули антропологи на счётах, и получилось у них, что всего-то людей за последние шестьсот тысяч лет (начиная с питекантропов) жило миллиардов приблизительно восемьдесят. Это считая нас с вами — нынешних хозяев планеты.

Нас сейчас живёт одновременно три миллиарда, а их — восемьдесят миллиардов на двадцать четыре тысячи поколений. Видите, как их было мало. Тем больше чести их подвигу!

Итак, уточним наш адрес во времени в абсолютных, а не условных цифрах. Мы живём:

в 54 году от Великого Октября,

в 532 году от начала книгопечатания,

в сороковом веке от начала выплавки железа,

в десятом тысячелетии от начала земледелия и животноводства,

во втором миллионолетии от начала прямохождения.

Я уточняю, но последние три цифры всё-таки очень приблизительны. А новые открытия могут их сделать даже неверными.

А теперь пойдут подробности.

КАК ЧЕЛОВЕК УМНЕЛ

Мозг шимпанзе занимает объём в триста с небольшим кубических сантиметров. Это соответствует примерно полутора гранёным стаканам.

Мозг взрослого человека — вчетверо больше. Он тоже, пожалуй, не очень велик — в среднем 1300 кубических сантиметров. Но в добавочной тысяче кубиков, в лишнем литре объёма, добавочном килограмме веса заключены вся мощь и весь гений человека. И между двумя крайними цифрами свободно помещается грандиозная история человечества. На прибавку одного грамма мозга у наших предков уходило по одному — по два тысячелетия. По сорок — восемьдесят поколений! О чём и стоит изредка вспоминать, чтобы не тратить зря эти дорогие граммы. Питекантроп (полмиллиона лет назад) обладал мозгом в 950 кубических сантиметров. А у неандертальца стотысячелетней давности мозг был даже крупнее, чем у нас с вами.

Значит, он был умнее нашего современника?

Нет. Потому что количество — это ещё не всё.

Мозг рос и развивался из обезьяньего в человеческий почти два миллиона лет. И всё это время человек пользовался орудиями. Сначала просто камнями и палками, попавшимися под руку, потом специально запасёнными, потом обработанными...

Мозг рос — и улучшались орудия.

Что же развивалось быстрее — мозг или то, что он «придумывает»?

Так вот, оказалось, что в начале пути мозг развивается с той же скоростью, что и создаваемая человеком техника. На некоторых участках истории изменение мозга даже заметнее, чем изменение орудий.

Мозг торопится, техника труда ело поспевает за ним. С появлением питекантропов положение улучшается. Техника труда становится всё более совершенной. Мозг — тоже. Но изменения в технике накапливаются быстрее. На пути от питекантропа к неандертальцу орудия улучшаются в среднем впятеро быстрее, чем мозг.

А двадцать с лишним, тридцать или сорок тысяч лет назад мозг и вовсе перестал улучшаться. А орудия? Ого!

Почему же мозг «отказался от соревнования»?

Потому ли, что именно его мощь уже была в состоянии обеспечить именно этот темп?

Или потому, что раз за орудиями всё равно не угонишься, так лучше остановиться?

Суть дела, конечно, в другом. Мозг улучшался не из-за того, что этого хотели его обладатели. Просто среди людей дольше жили те, у кого мозг был крупнее и лучше устроен. Это понятно — ведь они были умнее, легче избегали опасности и приносили больше добычи с охоты, быстрее находили вкусные съедобные коренья. А раз они дольше жили, то и детей у них бывало больше, и среди этих детей, вырастая, опять-таки оставляли после себя детей только те, у кого мозг был сложнее устроен, а дети ведь, как известно, обычно похожи на своих родителей,

Шла, как говорят учёные, эволюция. А отсев в борьбе с природой тех, у кого мозг был устроен проще, учёные зовут естественным отбором. Конечно, природа устраивала древнему человеку экзамены не только на умственное развитие. В ходе естественного отбора погибали и самые неуклюжие, и самые трусливые, и самые слабые.

Но если для зайца, скажем, важнее всего была быстрота, то для человека — ум. А носитель ума — мозг.

Вот как пишет о взлёте человека психолог и психиатр Владимир Леви в отличной книге «Я и мы»:

«... Сколько же нужно было пройти лабиринтов, сколько миновать тупиков, чтобы стать, нет, только получить возможность стать человеком. Сколько претендентов на эту вакансию было безжалостно забраковано!

... У одних оказалась слишком короткая шея, у других чересчур тяжёлые челюсти, у третьих слишком плоские зады. Ничего смешного: есть нешуточные доказательства, что, если б не особое строение большого ягодичного мускула, наши предки никогда не смогли бы укрепиться в прямохождении... Был какой-то лихорадочный спрос на мозги: или срочно решительно поумнеть, или погибнуть (теперь или никогда), а чем больше ума, тем больше требуется...»

Как проследили учёные за процессом человеческого «поумнения»? А вот как. С внутренней поверхности древних черепов делали гипсовые отливы. Им дали красивое имя — эндокран. «Кран» — череп. «Эндо» — внутри. Мозг оставил свои следы на костях черепа. Так по ножнам можно установить форму клинка. У обезьяны эндокраны аккуратненькие, округлые, ровненькие. А вот у питекантропа эндокран совсем другой. На нём «горы» и «долины», выступы и впадины, он не хочет быть аккуратным и ровным. Мозг питекантропа не просто рос — он рос в определённых направлениях, в нём одни участки развивались, а другие — нет.

У питекантропа прежде всего лезли вверх, подымая над собой череп (ну, точно гриб асфальтовую городскую мостовую), те участки, которые ведали связями между органами чувств. Питекантроп учился связывать то, что он слышал, и то, что он видел, учился видеть мир сложным и объёмным, соединять краски и звуки, замечать глубину, оценивать расстояния.

Затем настала очередь участков мозга, ведающих речью. И, наконец, наступило — сравнительно недавно — время особенно бурного роста той части мозга, которая ведает ассоциативным мышлением, той части мозга, благодаря которой мы связываем между собой оторванные друг от друга пространством и временем события и вещи. Эта часть мозга дала человеку возможность стать поэтом и учёным.

И вот настал момент, когда мощности мозга оказалось достаточно, чтобы сделать его обладателя подлинно царём природы. Когда человек создал себе жилище и изобрёл одежду, усилил свои руки сотнями орудий, он был уже по существу готов к тому, чтобы начать пахать землю и приручать животных (хотя до этого, вообще говоря, и оставалось ещё немало сотен поколений). Он теперь быстрее менял условия своего существования, чем меняла их вокруг него равнодушная природа. Если уже теперь человечеству и надо было приспосабливаться, так прежде всего к самому себе. Но приспосабливаться можно только за счёт естественного отбора. А одним из величайших достижений человечества было открытие им взаимопомощи, открытие дружбы и товарищества. При раскопках находят останки первобытных людей, которые, судя по костям, были когда-то искалечены. И после этого прожили десятки лет. Среди животных калека обречён. Люди его спасли, выходили, заботились о нём. О какой же эволюции могла идти речь, когда слабому помогали, больного выхаживали, глупому давали умные советы? Естественный отбор теперь играл всё меньшую и меньшую роль, касаясь в основном таких вещей, как сопротивляемость той или иной болезни, способность переносить прямые солнечные лучи или холод и тому подобное.

Естественный отбор по таким качествам на главное в человеке — его мозг — уже не влиял или почти не влиял.

А что ещё могло влиять на мозг даже тридцать тысяч лет назад? Было одно качество, отбор по которому среди людей и их предков начался миллионы лет назад и, пожалуй, в каких-то новых формах идёт по сей день.

Это качество — уживчивость. Способность жить среди других людей.

Наши дальние предки были ведь на редкость драчливы. Найдены, например, кости многих австралопитеков — высокоразвитых обезьян, предшественников питекантропов. И все эти знакомые нам по раскопкам австралопитеки в своё время получили от собственных сородичей ранения. Достаточно серьёзные ранения, раз следы их сохранились до наших дней. Австралопитеки дрались ведь уже камнями и палками, тут шутки плохи.

И предки людей никак не успели бы стать людьми, а сами себя уничтожили бы, если бы древнейший человеческий коллектив — первобытное стадо — не нашёл средства для обуздания животной злобы человеко-зверей.

Но при этом, конечно, не обошлось без жертв. По предположению одного из крупнейших советских антропологов, Якова Яковлевича Рогинского, необходимость «разрешить противоречие между возросшей вооружённостью мустьерских орд и пережитками дикости во взаимоотношениях членов в каждой орде или соседних орд между собою» ускорила эволюцию человека, появление человека современного типа. А какой ценой ускоряется эволюция, ты уже знаешь.

Коллектив выступал как представитель человеческого начала, он заставлял австралопитеков, потом питекантропов, потом неандертальцев, потом нас с вами вести себя так, чтобы коллектив не мог разрушиться. У известного американского писателя Джека Лондона есть серия рассказов о первобытных людях. И он часто подчёркивает в этих рассказах, как были первобытные люди разъединены, как физически сильный среди них мог всячески унижать слабого. Видимо, писатель тут был неправ. И тогда, конечно, лучше было быть сильным, чем слабым, но первобытный коллектив, стадо или племя, следил за тем, чтобы некие минимальные права людей, даже самых слабых, не нарушались.

Примеры этому удавалось наблюдать у первобытных племён, которые застал на нашей планете XIX век.

А люди, которые шли против племени, нарушали его обычаи, переступали его нормы, его неписаные законы, — эти люди погибали. Иногда их убивали, иногда же просто изгоняли — а человек ведь не может жить вне общества, — и это тоже означало гибель.

Те коллективы, которые не могли добиться соблюдения «правил общежития», разваливались и погибали. А в других с каждым поколением становилось меньше жестоких, бездумно вспыльчивых, кровожадных и злобно-сварливых людей.

Ведь эти качества тоже могут передаваться по наследству, они связаны со слабой работой так называемых тормозных систем мозга. Эти системы обеспечивают, в частности, умение держать себя в руках, сохранять внешнее спокойствие и трезво рассуждать в опасном положении. Приспособление к природе сменилось приспособлением к обществу. Но и тут можно было человеку изменяться только в соответствии с самыми общими законами этого общества — законами, действующими многие тысячи лет. К таким «частным» изменениям общества, как переход рабовладельческого строя в феодализм или феодализма в капитализм, человек просто не мог успеть приспособиться: слишком недолгий срок в истории человечества заняло классовое общество.

ТОЧКА, ТОЧКА, ЗАПЯТАЯ...

«Ротик, рожица кривая, ручки, ножки, огуречик — вот и вышел человечек...» Так поётся в детской песенке.

На протяжении эволюции у человека менялся не только мозг. От пят до темени, от пальцев ног до волос на голове — всё менялось в человеке. Прежде всего, конечно, ноги, — ведь именно они стали первым чисто человеческим органом. Ноги выпрямились, отставленный в сторону обезьяний большой палец на ноге подошёл к остальным пальцам и прижался к ним. У обезьяны стопа ноги подвижна и легко меняет форму. У человека это целое архитектурное сооружение с двумя сводами.

Человеческая нога обросла мышцами. (Собственно, новых мышц здесь не появилось, зато как усилились старые!) Рядом с нею обезьянья напоминает палку — нет мощных икр, куда меньше увеличивается толщина ноги кверху. Ещё бы! Это ноги позволили рукам освободиться, они вдвоём работают за четверых, — поневоле окрепнешь.

Для того чтобы ходить в выпрямленном положении, мало иметь пару сильных ног. Позвоночник должен ещё быть такой формы, чтобы выдерживать постоянную тряску и чтобы тело при каждом шаге не наклонялось вперёд, как это бывает у дрессированных обезьян.

Позвоночный столб отнюдь не прям, как полагалось бы по названию. Он изящно выгнут. Это не просто опора для тела, это ещё и пружина, готовая смягчать толчки и удары,

Во многих рассказах путешественников и бывалых людей можно прочитать истории о схватках людей с разъярёнными обезьянами. И если само собой понятно, что против гориллы ростом в два метра и весом в три центнера не устоит ни один богатырь, то гораздо удивительней, что небольшой орангутанг или шимпанзе ростом с десятилетнего ребёнка легко расправляется с крупным и явно очень сильным мужчиной.

Вот везут на пароходе в Японию добродушного орангутанга ростом метра в полтора, по прозвищу Тихон Матвеевич. И всё мечтает с ним побороться могучий матрос Храмцов.

«Какая сила такая? — перебил Храмцов. — Это лазить разве? Так он же лёгкий сам. А если взяться на силу... Да я возьмусь с вашим Тихоном бороться, хотя бы по-русски, без приёмов, в обхват, — вот увидите.

Храмцов представил, как это он обхватывает Тихона... и так это вздулась, заходила его мускулатура, забегали живые бугры по плечам, по рукам, меж лопаток, что стало страшно за мохнатого, за пузатого Тихона Матвеевича с рыжей бородушкой».

И вот устроили показательную борьбу. Орангутанг долго не понимал, чего от него хотят. И тогда...

«Храмцов согнул большой палец и стал им жать обезьяну в хребет. Вдруг лицо Тихона изменилось — это произошло мгновенно: губы поднялись, выставились клыки и вспыхнули глаза. Сонное благодушие как сдуло, и зверь, настоящий лесной зверь, оскалился и взъярился. Храмцов мгновенно побелел, опустил руки. Они повисли, как мокрые тряпки, глаза вытаращились и закатились...»

Потом в лазарете Храмцов говорил: «Это вроде в машину под мотыль попасть. Ещё бы миг — и не было бы меня на свете».

Такую правдивую историю рассказал писатель Борис Житков.

Действительно, у обезьяны быстрее реакция, быстрее движения, резче и быстрее напрягаются и расслабляются мышцы. А ведь именно от скорости движения, в частности, и зависит сила любого живого существа.

Что же, эта разница между обезьяной и человеком — часть платы за «выход в люди»? Или случайная потеря на пути «из обезьян в человека»? Если потеря, то не случайная. И если плата, то не вообще за развитие, а за совершенно конкретное и несравненно более важное для человека качество, чем сила.

Это качество — точность движений руки, её кисти и пальцев, и огромное разнообразие этих движений.

Вся эволюция — это погоня каждого вида живых существ сразу за тысячами «зайцев»: надо быть, скажем, и быстрым, и ловким, и умным, и сильным.

Но иногда «зайцы» бегут в противоположные стороны. И вид выбирает поневоле то из качеств, которое важнее. В поговорке «Поспешишь — людей насмешишь» больше мудрости, чем кажется на первый взгляд: скорость противоречит точности, сила мешает тонкой работе — и скорости с силой пришлось отступить.

Человеческая рука — великая работница. И самая деятельная часть руки — кисть с пальцами. Что же, наверное, она и выросла — по сравнению с обезьяньей? Нет. Наоборот, резко уменьшилась в размерах. Кисть руки маленького гиббона длиннее, чем человеческая кисть. И меньше стала эта часть руки именно из-за того, что ей приходится много работать. Малый размер способствует лучшей концентрации усилий. Рука с длинной кистью была бы слишком тяжела для быстрых движений.



У человека не так уж много черт, каких не найдёшь ни у одной обезьяны. И среди таких чёрточек — особый мускул, обслуживающий большой палец руки. Отдельно от других расположенный большой палец есть и у некоторых обезьян. Этот палец даёт возможность плотно взять палку, камень, топор, молот, лопату и скальпель. Отдельный человеческий мускул — свидетельство того, что эта возможность превратилась в реальность.

Кисть руки стала короче, но... шире. Почему? Долго это было загадкой. А потом советский антрополог В. П. Алексеев предположил, что причина — расширение стопы ноги. Стопе пришлось раздаться вширь, чтобы дать человеку прочную опору. А во время развития человеческого зародыша стопа и кисть образуются из одних и тех же клеток и влияют друг на друга — руки «подлаживаются» к ногам.

И ещё одна вещь, совсем уже странная, произошла у человека с руками. Одна из них у каждого из нас примерно на сантиметр с небольшим длиннее другой. Она же на несколько миллиметров толще у бицепса. А главное, она часто и сильнее, и ловче, и быстрее... И почти всегда — в девяноста трёх или девяноста пяти случаях из ста — это правая рука.

В том, что одна из лап живого существа развита лучше, чем парная к ней, нет ничего неожиданного.

Давным-давно было отмечено, что каждая курица, садясь на насест, подгибает всегда одну и ту же ногу. Мартышка в зоопарке протягивает за новым бананом ту же руку, что час назад или вчера.

Только нельзя заранее предсказать, какую именно лапу протянет именно эта обезьяна, какую именно ногу поджимает именно эта курица. Животных «правшей» в нашем мире, по-видимому, столько же, сколько левшей. (Хотя у некоторых хищников, говорят, правшей всё-таки больше.)

А у человека правшей не просто больше, а больше чуть ли не в двадцать раз.

Одни учёные склонны во всём винить воспитание. У младенцев, по мнению некоторых психологов, обе руки одинаковы. Но уже в три-четыре месяца именно в правый кулачок суют погремушку, в год с небольшим — ложку, в четыре года вкладывают карандаш, а в семь лет — ручку. Куда тут денешься? А те пять процентов детей, которые и под таким давлением остаются верны левой руке, становятся левшами, по мнению этих психологов, из подсознательного чувства противоречия, непроизвольно сопротивляясь родительскому насилию.

Антропологи не отрицают того, что во многих случаях правши «получаются» искусственно. Но требуют, чтобы не забывали и о роли наследственности. У родителей правшей ребёнок бывает левшой в одном случае из двадцати. Если оба родителя левши, то у ребёнка есть один шанс из двух последовать их примеру. Если же левша только один из родителей, то ребёнок окажется левшой уже всего лишь в одном случае из шести. Вряд ли можно объяснить такое соотношение просто подражанием детей старшим. По мнению некоторых археологов, в прошлом среди людей соотношение правшей и левшей было совсем другим. Ещё в каменном веке левши составляли лишь немногим менее половины людей, а в середине бронзового века (около четырёх тысяч лет назад) левшей было ещё около двадцати пяти процентов человечества.

К слову сказать, аборигены Австралии к моменту прихода европейцев были людьми каменного века. И «проблема правшей и левшей» у многих их племён решалась элементарно просто. Первые шесть лет жизни ребёнка ему поочерёдно каждые несколько дней привязывали к телу одну руку — то правую, то левую. Так добивались равного развития обеих рук, умения одинаково хорошо действовать любой из них.

Однако антрополог и археолог С. А. Семёнов, много изучавший древние орудия труда, пришёл к выводу, что и в каменном веке чаще всего главную рабочую роль играла именно правая рука. Каменные скребки и прочее в большинстве случаев изготовлялись с тем расчётом, что их будут держать в правой руке. И удары камнем по камню наносила чаще правая рука, — левая только придерживала предмет, который обрабатывался.

Вот с каких пор было выгоднее быть правшой! И до сих пор это гораздо удобнее. Попробуй-ка написать хоть одну фразу, переложив авторучку из правой руки в левую, и ты сразу увидишь, как просто при этом смазать рукавом чернила.

Твоему товарищу-левше труднее (хоть и ненамного, конечно) пользоваться множеством вещей. От парты в школе и до телескопа в обсерватории (если он станет астрономом), от токарного станка до ручного сверла — всё в этом несправедливом к левшам мире предназначено не для него. Даже автоматы у входа в метро устроены так, что монеты в них надо опускать правой рукой. Даже наручные часы сделаны так, что их удобнее заводить, когда они на левой руке.

В прошлом же левшам приходилось ещё несравненно труднее. Для атакующих льва охотников лучше, чтобы щит был у каждого воина слева, а копьё справа. Над левшами могли посмеиваться — ведь всё непонятное кажется многим смешным. А иногда левшей могли и побаиваться: многим непонятное кажется если не смешным, то опасным.

И левшей стало рождаться всё меньше — просто потому, что далеко не всем взрослым левшам удавалось жениться или выйти замуж.

Не странно ли, однако, что все эти бедствия обрушились именно на левую руку?

Физиологи пытаются объяснить это её близостью к сердцу. Слишком резкие движения левой руки могут плохо отражаться на сердце. Вот и доверили левой руке щит.

Кстати, щит должен был прежде всего защищать как раз сердце, и это удобнее было делать, держа щит в левой руке.

Правая рука взялась за дубину и копьё — в бою или на охоте; она же стала ударной в работе. И те, у кого она работала лучше, дольше жили и оставляли больше детей...

Есть своё мнение и у эмбриологов, изучающих развитие человеческого зародыша до рождения. Они полагают, что ещё в теле матери решается, правшой или левшой станет будущий человек. И зависит это от каких-то тончайших деталей в положении зародыша. Быть может, правшей когда-то оказалось больше по чистой случайности, И это соотношение было сохранено благодаря наследственности. Так или иначе, а я пишу правой рукой, а читатель, скорее всего, правою же рукой перелистывает страницу. Но гордиться тут нечем. Левшам кое в чём труднее, но из этого никак не следует, что они чем-то хуже.

Левшой был великий художник, великий инженер и великий учёный Леонардо да Винчи, И когда он сделал первую в мире стиральную машину для женщины, изображённой (как предполагают) на самой знаменитой картине мира, — Моны Лизы, то ручку в ней поместил так, чтобы её можно было крутить левой рукой. Левшой был величайший из борцов с болезнями, победитель бешенства и сибирской язвы Луи Пастер. Процент левшей среди гениев ничуть не ниже, чем среди обыкновенных людей.

Следует помнить и вот какую ещё вещь. Быть правшой — значит, пользоваться по преимуществу правой рукой. Но не всегда она от этого становится сильнее левой. Во время обследований оказалось, что правая рука сильнее левой только у 82% людей, занятых на работе главным образом писанием, черчением, рисованием. «Только» — потому что правши ведь обычно составляют 93—95% в любом большом коллективе. Значит, есть правши, у которых обе руки развиты одинаково, а то левая и посильнее. У людей физического труда правая рука оказалась заметно сильнее левой только примерно в 69 процентах случаев.

Так что, может быть, тут всё-таки всё дело в привычке.

Кстати, многие врачи считают, что не надо чересчур усердно заставлять ребёнка стать правшой, если у него левая рука явно больше в ходу. Это может привести к нервному срыву. Мозг и рука очень тесно связаны, и ценой превращения ребёнка в «такого, как все» может оказаться заикание. Некоторые неудобства от леворукости, ей-же-ей, не окупают возможных потерь в случае слишком решительной борьбы с нею.

В пользу мнения о психологических причинах преобладания правшей говорит, например, резкое увеличение в Соединённых Штатах Америки числа левшей за последние десятилетия — как раз в те десятилетия, когда благодаря разъяснениям врачей родители ослабили свою борьбу против леворукости. Но до чего же сильна у человека привычка действовать правой рукой, если во многих языках слова «правый» и «правильный» одного корня.

Резко выделяет человека среди его ближайших родственников отсутствие шерсти — этого костюма, который у любой обезьяны всегда при себе. Костюм весьма удобный: и от холода защищает, и от колючек, острых сучков, солнечных ожогов, дождя. Да всего и не перечислишь. Живи человек только в тропиках, отсутствие шерсти было бы легко объяснить: жарко, беречь тепло не к чему. Но «голые» люди живут и неподалёку от полюса, а тепло одетые обезьяны — только в самых жарких частях планеты.

Ближайший родственник тропического слона — мамонт — жил в гораздо более холодном климате, чем его гладкокожий брат. И отрастил себе длинную тёплую шерсть.

А ближайший родственник обезьяны — человек — отправился на север, наоборот, расставшись с шерстью.

Парадокс? Да.

И объяснить его учёные пытаются по-разному.

Одни заявили, что всё дело в солнце. Когда обитатели дремучих лесов встали на ноги и покинули свои тенистые джунгли, солнце «выжгло» волосы па теле у непривычных к прямым солнечным лучам людей. Эту гипотезу опроверг ещё создатель теории эволюции — Чарлз Дарвин. На голове-то ведь волосы остались. А именно она и попадала в первую очередь под солнечные лучи.

Так Дарвин одно за другим разобрал и иные предположения. И в конце концов объявил, что всё дело... в стремлении к красоте. Он пришёл к выводу, что с глубокой древности человек считается тем красивее, чем меньше у него на теле волос. Именно так, скажем, обстояло дело почти у всех известных этнографам первобытных племён. Всюду люди знали мази для уничтожения волос, а щипчики для их выдёргивания у некоторых народов считались настолько необходимым бытовым предметом, что с ним не расставались даже во время войны. Бриться и брить тело люди начали многие тысячи лет назад. Камень и кость, конечно, не такой хороший материал для бритв, как сталь. Но первобытные люди были ничуть не менее терпеливы, чем иные сегодняшние модницы.

Есть и другие объяснения.

По мнению некоторых антропологов, был период, когда наши предки были настоящими гигантами. Но известно, что чем крупнее млекопитающее, тем на нём обычно меньше волос. Ведь чем больше размеры тела, тем меньше это тело нуждается в волосах для сохранения тепла. Вот в этот «период гигантизма» человек и потерял шерсть... если только такой период был. Антропологи нашли немало остатков обезьяноподобных и промежуточных по развитию между человеком и обезьяной существ, явно обладавших исполинским ростом и фантастической силой. Но большинство специалистов считает их представителями боковых, давно оборвавшихся ветвей эволюции. Человек произошёл не от этих сверхбогатырей.

Антрополог С. А. Семёнов, о котором уже шла речь в рассказе о наших правых и левых руках, пришёл к выводу, что волосы были буквально вытеснены с тела человека. Чем? Развитием подкожных потовых желез.

Видел, наверное, как тяжело дышит уставшая собака? Высунет язык, роняет с него слюну... Но ни на шерсти, ни на относительно гладкой морде ты наверняка не мог заметить хотя бы каплю пота. Собака не потеет. По той простой причине, что у неё нет потовых желез. Изо всех млекопитающих эти железы хорошо развиты только у копытных (лошадей, ослов, верблюдов, свиней и т. д.) да у приматов (лемуров, обезьян и у нас, людей).

И волосы и потовые железы выполняют одну и ту же задачу — охраняют тело своего хозяина от жары и холода.

Жарко — железы открываются и работают вовсю, человек потеет. Всего за восемь часов взрослый человек может выделить двенадцать литров пота. Целое ведро. А с этим потом уходит ненужное организму тепло.

Холодно? Отверстия желез закрываются, тепло остаётся внутри тела.

Почти невероятные возможности открывает перед человеком такая случайная, на первый взгляд, способность потеть.

Ты читал роман Жюля Верна «Капитан Гаттерас»? На долгой зимовке его герои обсуждают, какие жару и холод способен вынести человек.

«... Ко всему можно привыкнуть, даже к температуре, при которой жарится бифштекс... Восемь наших соотечественников (англичан)... выдержали в тысяча семьсот семьдесят четвёртом году температуру в 128 градусов по Цельсию в печи, где в это время жарился ростбиф и варились яйца... Упомяну ещё об одном факте, который кажется прямо невероятным: один турок окунулся в ванну, температура которой достигала 78 градусов по Цельсию... Одно дело выдерживать горячий воздух, а другое — погружаться в горячую воду. Горячий воздух производит испарину, предохраняющую тело от ожога, а в горячей воде мы не потеем, следовательно — обжигаемся... На открытом воздухе термометр, защищённый от действия отражённых лучей, никогда не поднимается выше +57 градусов, а при самой жёсткой стуже не опускается ниже –58 градусов. Таким образом, друзья мои, мы можем приспособиться к любой температуре».

С тех пор как был написан этот роман, человечество нашло на земле места — в Антарктиде, где морозы доходят до –90 градусов. Но вывод Жюля Верна остался верен. И волосы исчезли потому, что они только сохраняют температуру тела — им далеко до той тонкой регулировки её, которая доступна потовым железам.

И хотя в большие холода, казалось бы, важнее собственная тёплая шуба, её победил своеобразный «кондиционер» — пот, лучше справляющийся с жарой.

Может быть, потому, что уже очень давно человек научился укрываться от холода в пещерах, прогонять мороз огнём, добавлять к своему естественному костюму «чужую шубу», снятую с медведя или рыси.

С. А. Семёнов связывает победу потовых желез над шерстью с тем, что шерсть мешала осязанию, а потовые железы — пет. Между тем, говорит Семёнов, человек совершенно уникален по той площади тела, которая используется им для осязания. У обезьян, наших близких родственниц, осязает от силы десятая часть поверхности. У людей — девять десятых. Уметь точно ощущать детали любого предмета при прикосновении к нему очень для человека важно. У потовых желез, соединившихся с осязанием в борьбе против шерсти, оказалось явное преимущество. И в сказке Киплинга мать-волчица назвала попавшего к ней в пещеру крошечного мальчика Лягушонком — за гладкую кожу. Маугли — это ведь и значит Лягушонок.

Я. Я. Рогинский в книге «Антропология» напоминает, что человеку издревле приходилось и много бегать, и много работать. Причём обезьянам легче переносить жару — просто потому, что в джунглях воздух у вершин деревьев прохладнее, чем у раскалённой солнцем земли. А при беге температура тела может повышаться до тридцати девяти и шести десятых градуса. А шерсть мешает отдавать это чрезмерное тепло в воздух. Вот цитата из книги: «Двуногий примат оказался «в шубе» на горячей почве и к тому же был поставлен в необходимость совершать быстрые, сильные и частые движения. Каждый из нас в этих условиях постарался бы снять шубу». Отдельному человеку такое, конечно, не под силу. Но человечество в целом благодаря эволюции «оделось по-летнему».


* * *


Лоб, брови, глаза, нос, рот, подбородок. Обычное человеческое лицо, в котором как будто нет ничего особенного. Так ли уж важно, что лоб у нас почти прямой, что над глазами нет мощных костяных выступов (их называют — у наших предков — глазничными валиками) ? Так ли уж важно, что лица у людей сравнительно плоские и из-за этого резко выступает нос, а наши челюсти — лёгкие и даже изящные?

Важно! Все эти черты было очень важно приобрести.

Очень долго череп, уже содержавший в себе великолепный человеческий мозг (пусть и похуже сегодняшнего), был снабжён спереди мощным аппаратом для хватания добычи. Это было так же неудобно, как забивать гвозди ручными часами. И гвозди входят плохо, и часы и большой опасности.

Природа окружила мозг мощными костями черепа — природа позаботилась о максимальной защите своего лучшего создания от любой угрозы.

И сильные сотрясения его тоже были природе совсем ни к чему. Вот и стали уменьшаться когда-то мощные челюсти. Кстати же, зубы в качестве оружия человеку уже совсем были не нужны. Да и в остальном к ним теперь предъявлялись менее жёсткие требования. У человека появился огонь, он начал готовить себе еду, а жареное или варёное мясо куда легче пережёвывать, чем сырое.

На челюсти ложилось все меньше работы; тяжёлые мощные челюсти становились поэтому не преимуществом, а недостатком — и уходили в прошлое.

Рука, взявшись за палку, сделала маленькими мощные клыки. Были и другие причины, заставившие в конце концов страшную обезьянью морду исчезнуть, превратиться в человеческое лицо. Ну, во-первых, мозговой отдел черепа всё время рос. Если бы морда сохранилась, голова человека была бы слишком тяжела для его тела. Это особенно важно, когда речь идёт о двуногом, а не четвероногом существе. Помните, почему так легко встаёт «на ноги» ванька-встанька? Потому, что у него очень низко расположен центр тяжести. Низкий центр тяжести высоко ценится у боксёров и борцов. При прочих равных условиях он даёт явное преимущество, потому что делает человека устойчивее. Чересчур же тяжёлая голова мешала бы устойчивости. Что же, мозг продолжал расти, чем-то приходилось ради него жертвовать. Вот и пошли «на переплавку» выступающие части морды, становившейся лицом.

Большая и тяжёлая нижняя челюсть мешала и разговору. Ведь при членораздельной речи от неё требовались очень быстрые движения.

Человек часто подымает лицо, смотрит вдаль и даже вверх. Собственно, слово «часто» здесь звучит слишком слабо. Присмотрись к своим товарищам и родным. Ты увидишь, что обычно все мы ходим чуть-чуть «задрав нос». В таком положении при большой и тяжёлой нижней челюсти пришлось бы тратить силы только для того, чтобы держать рот закрытым.

Самая большая нижняя челюсть, самая большая морда — среди обезьян — у гориллы. Так, представь себе, горилле пришлось обзавестись, чтобы поддерживать голову в равновесии, мощной специальной мускулатурой и целым аппаратом связок у затылка. От позвоночника гориллы отходят особые отростки, к которым крепится всё это основательное сооружение.

А человек «отказался» от морды — и выиграл. И впереди отступивших к шее и ставших изящными челюстей оказался нос. Между тем обоняние у нас плохое, да и не только у нас, но и у всех наших родственников. В отряде приматов, к которому мы принадлежим, особо чутких субъектов не встречается. И в то же время только у человека нос «выражен» так определённо, до такой степени обособлен от всего остального лица. Почему же почти или совсем ненужный орган не исчез, а вырос?

В том-то и дело, что орган этот нужен. И не только для обоняния. С исчезновением морды путь воздуха в дыхательное горло должен был стать совсем коротким. А горло, сам знаешь, место, которое и так часто болит. А воздух бывает холодным. Вот нос и остался, как полагают некоторые учёные, «заместителем морды», удлиняя воздушный канал, чтобы воздух успел лучше прогреться. И болит у нас нос при насморке — вместо горла. Так сказать, жертвует собой ради более важного для организма товарища по работе.

Но и это далеко не всё, что надо сказать в похвалу носу. Похоже, что почти вся нервная сеть исчезнувшей морды переселилась на внутреннюю поверхность носа. Как иначе объяснить почти беспримерную в нашем теле концентрацию нервов и нервных окончаний на слизистой оболочке носа!

Возник даже особый, важный и действенный метод лечения, при котором лекарства вводятся в организм через нервную сеть носа.

А вот как используется это сосредоточение нервов самим организмом, зачем оно ему?

Доктор медицинских наук В. А. Буков предположил (это пока только гипотеза!), что у человека работа носа как-то связана со способностью плакать,

К слову сказать, человека считают единственным существом, способным выражать свои чувства плачем. Слёзы на глазах затравленного оленя никак не связаны ни со страхом, ни с отчаянием. Это обычный способ не дать роговице глаз высохнуть, и только.

А у человека, согласно догадке Букова, главная задача слезы — попасть по специальному каналу на внутреннюю слизистую оболочку носа, заставить оболочку раздражиться. Бесчисленные нервные клетки этой оболочки шлют мощный залп сигналов в мозг. То и требовалось. Потому что когда человек плачет, это значит, что какое-то сильное потрясение (обида, боль, страх) перевозбудили какой-то участок, кору головного мозга. Надо это возбуждение снять.

В относительно лёгких случаях для этого достаточно закусить губу (она тоже пошлёт сигналы о боли в мозг, и те тоже отвлекут излишнее возбуждение в сторону от самого опасного участка). А в тяжёлых требуется мощный залп сигналов со слизистой оболочки носа. Волевой человек может удержаться от слёз? Это значит, он сумел сделать клетки коры головного мозга особенно выносливыми; они выдерживают перевозбуждение без «посторонней помощи».

Лоб стал менее покатым потому (кажется, мы уже об этом говорили), что размещённые сразу за лобной костью участки мозга изменили свою форму, выросли. А выдающимся подбородком, особенно заметным рядом со скошенными подбородками предков, человек обязан развитию членораздельной речи. Её орудие — язык — разросся, его мышцам понадобилось много места.

Прекрасны и неповторимы глаза людей. Благодаря им мы получаем три четверти (а по некоторым подсчётам и больше) всех своих сведений о мире. Слух, осязание, вкус и обоняние вместе с шестыми и седьмыми чувствами (чувством равновесия, например) — все вместе дают едва четвёртую долю того, что приносит нам зрение.

Таким резким выбором одного из чувств человек явно вышел из привычных для животного границ. И при этом почти отказался от обоняния (может быть, зря) — того обоняния, которое так верно служит (и часто получше зрения) множеству живых существ — от собаки до муравья, от бабочки до тюленя. Впрочем, обезьяны, как я уже говорил, тоже особо тонким обонянием не отличаются, хотя оно у них и лучше, чем у человека.

Но глаза — не просто датчики, направленные в мир. Они ведь ещё бывают выразительными! Благодаря чёткому глазному яблоку (зрачку) легко можно определить направление взгляда; специальные мышцы «ведают» выражением глаз; то и другое и сейчас важно в разговоре, а когда-то, при рождении и становлении человеческой речи, наверняка очень помогало и этому рождению, и этому становлению. Как и вся богатая мимика человеческого лица. Мимика обезьян может, правда, на первый взгляд показаться ещё богаче и выразительней. Но только на первый взгляд. Она быстро начинает казаться преувеличенной — недаром движения обезьяньей морды зовут гримасами и воспринимают как карикатуру на движения человеческого лица. Ведь характернейшая черта карикатуры — именно преувеличение.

А мимика человека точна и экономна, она дополняет речь, а когда-то помогала ей возникнуть.

Мы умеем говорить. А у животных способность создавать сигнальные звуки настолько ограниченна, что умный шимпанзе тут не так уж далеко уходит от обыкновенной вороны.

Многим шимпанзе не раз удавалось выучить по нескольку слов, а дальше дело шло худо. Но вот исследователи решили прибегнуть к языку глухонемых — и обезьяна довольно быстро освоила шестьдесят слов на этом «ручном» языке. Шестьдесят слов! О таком ни один исследователь и мечтать не мог. Словарный запас шимпанзе более чем удвоился — и только из-за того, что перестали подвергать непосильной перегрузке обезьяньи «органы речи», которые совсем, увы, для речи не приспособлены.

При разговоре нам всем, хотя мы этого обычно не замечаем, помогает, кроме слуха, ещё и зрение. Мы невольно следим за движением губ. Сейчас в титрах к кинокартине часто можно прочесть: «синхронный текст такого-то». Синхронный — созданный так, чтобы движения губ сколько-нибудь соответствовали звукам, хотя бы продолжались столько же времени, сколько звучит фраза. Глухонемым — тем часто достаточно движений губ, чтобы понять, что именно говорится (это их умение используется иногда в разведке, когда разговор людей, сидящих в полусотне метров, не подслушивают, а подсматривают в бинокль).

Учёные обратили внимание на то, что у людей губы гораздо ярче, чем у обезьян. Может быть, эта яркость тоже не случайна? Может быть, губы красны для того, чтобы легче было проследить, как они двигаются?

ДОРОГАЯ ЦЕНА

Все черты нашего теперешнего облика, как и каждый новый грамм вещества мозга, были куплены дорогой ценой. Человек — результат эволюции. Значит, каждый его шаг к теперешнему облику, способностям, мыслям и чувствам оплачивался кровью. В прямом смысле этого слова. Для того чтобы сохранились лучшие из человеческих качеств, должны были погибнуть те, кто в меньшей степени обладал этими качествами. Конечно, не только они, но они — в первую очередь.

Цена была действительно дорогой — по данным антропологов, больше половины неандертальцев умирало прежде, чем им успевал исполниться 21 год. И только один из двадцати обследованных французским антропологом Валлуа неандертальцев дожил до 40. А среди кроманьонцев (жили они 30 тысяч лет назад) треть умирала до 21 года и лишь один человек из ста достигал 50 лет. В тех первобытных племенах, которые в XIX—XX веках были обследованы антропологами и этнографами, смертность тоже была огромна. Часто много больше половины детей не переживали даже младенческого возраста.

Особенно рано умирали женщины.

(А сейчас, когда человек умирает в 60 лет, мы искренне говорим о безвременной смерти в самом расцвете сил. И правы. Потому что в наши дни это действительно преждевременная смерть).

Мало того. У многих племён, согласно обычаю, детей ещё и убивали родители — конечно, не всех. Смерти подлежали во многих краях земли близнецы — иногда оба, иногда один, по выбору матери. Убивали ребёнка, если, например, у него верхние зубы прорезались раньше нижних. Убивали, наконец, попросту слабых детей. Этот обычай сохранялся даже в некоторых древних государствах. Процветал он в Спарте, В Риме слабое дитя тоже могли убить, но для этого требовалось уже согласие пяти взрослых мужчин из его семьи.

Это уже пример из более позднего и, видимо, менее жестокого к людям времени.

А если говорить о заре каменного века... Население земли в течение многих тысячелетий оставалось численно примерно на одном уровне. Между тем есть основания считать, что тогда средняя женщина становилась матерью восьми — десяти детей. Раз население планеты не росло — значит, обычно все эти дети, кроме двух-трёх, погибали, не успев даже стать взрослыми.

Будем благодарны тем, кто выжил, чтобы стать нашими прародителями. И тем, кто умер раньше времени, выпав из рода человеческого вместе с какими-то не очень выгодными для этого рода чертами.

За нас дорого заплачено. Хорошо бы оправдать щедрость и доверие предков.

НАШ ВЫБОР

Итак, обезьяну стали учить разговаривать на языке глухонемых, а не на обычный человечий манер, для которого совсем не приспособлены её гортань и язык. И обезьяна усвоила больше шестидесяти слов. А вдруг она способна и на большее?

Поговаривают, что дельфины не глупее людей.

Исследователи кальмаров и осьминогов, потрясённые совершенством их организмов, размерами мозга в этих мощных телах, назвали головоногих моллюсков приматами моря и «подозревают» некоторые виды их в присутствии зачатков разума.

Мечтатели готовы видеть признаки разума у иных звероящеров, вымерших десятки миллионов лет назад,

А один очень крупный учёный писал, что, по его мнению, разумом должны были обладать аммониты, головоногие моллюски, наводнившие несколько сот миллионов лет назад моря и океаны и оставившие нам на память множество своих раковин.

И за всеми этими поисками, надеждами, мечтами стоит желание понять, почему именно мы, единственно мы разумны.

Если не мы одни, если у нас есть компания — дельфины ли, аммониты ли, — сразу становится легче.

Наука о растениях изучает и берёзы, и осины, и траву; наука о разумных существах — только людей.

Да есть ли такая наука? Конечно, есть. Для неё не придумано только название, но может сгодиться словечко «ноология» («ноо» — разум, «логос» — слово); итак, наука о разуме, точнее, о носителе разума. Она бесспорно есть, потому что нам знаком по крайней мере один из разделов ноологии — антропология. Науку реально заменяет лишь один её раздел. В этом есть грустное сходство с состоянием самого рода человеческого. Вы знаете, что виды животных объединяются в роды, роды — в семейства. Так вот, во всём нашем с вами роду, по имени Гомо (Человек), уцелел только один вид — Гомо сапиенс (человек разумный). Мало того. Даже в семействе нашем нет других родов. У человека нет мало-мальски близких родственников. Где же они? Кого сожрали саблезубые тигры, кого — пещерные медведи. Но звери истребили лишь ничтожную долю нашей нечеловеческой родни. Все остальные члены семейства просто не выдержали конкуренции, соперничества, а порою и прямой борьбы с нашими предками.

Вы, наверное, слышали хоть отзвуки шумихи вокруг Тунгусского дива. Знаете, чем объясняется, на мой взгляд, нет, не само диво, а то, что его никак не могут пока достаточно убедительно объяснить? Да просто-напросто тем, что диво это единственное в своём роде. Его не с чем сравнивать. В данном случае вместо растений приходится иметь дело даже не с берёзами, а с одной-единственной берёзой.

Но это — отступление.

Итак, нам остаётся посмотреть, чем отличается род человеческий от всех остальных известных нам видов живых существ.

И тут придётся обратить внимание вот на какое обстоятельство. Задача эволюции, как известно, — приспособить живое существо к условиям жизни. А человек (и прачеловек) не желал приспосабливаться. Когда миллион или два лет назад голое (без собственной шерсти) существо, с кожей, открытой всем шипам, лишённое боевых зубов, довольно медленно бегающее (две ноги — не четыре), вышло на просторы планеты, участь его, казалось, была решена. Ни когтей, ни копыт, ни настоящих хищных зубов.

Кто захочет, тот тебя и съест. То ли дело сегодняшняя горилла с её мощным телом и лапами, которых боятся львы и слоны! Кто-то из предков «позавидовал» тогдашним гориллам. И — пошёл в великаны. Куда было горилле до гигантопитека! Вот это был молодец! Высотой в два с лишним, а то и три метра, а ручищи свободно сделают двойной нельсон пещерному медведю или оторвут хвост саблезубому тигру.

Специалисты полагают, что с нынешней гориллой этот исполин расправился бы как с котёнком. Он наверняка был царём природы в простейшем смысле этого слова, как льва в сказках зовут царём зверей: всё дрожало перед гигантопитеком, никто ему не был ни страшен, ни нужен. Гигантопитеки жили оторванными друг от друга семьями.

Маленькие слабые пралюди — тем приходилось опираться друг на друга, собираться сначала в первобытное стадо, потом в племя. Им было очень трудно, очень страшно, но не одиноко.

А условия жизни вокруг пралюдей менялись быстро. На тропические леса наползали ледники и снова отступали, долгие зимы сменялись короткими и наоборот.

Человек рождался и становился человеком в далеко не «тепличных» условиях. В истории Земли давно не было таких беспокойных периодов. Гигантопитеки стали самыми большими и самыми сильными, но самыми сильными только для жизни, в которой было много врагов и много пищи. А потом стало меньше врагов, но меньше и пищи. И для того, чтобы добыть эту пищу, важно было быть умелым и ловким, а не неуклюжим богатырём. Люди оказались, наверное, конкурентами и соперниками этих великанов. И если для прокорма сотни-другой пралюдей требовалась целая Грузия, сколько же земли нужно было гигантопитеку, чтобы не голодать!

И гигантопитеки вымерли, как саблезубые тигры, хотя те, в свою очередь, легко бы справились «в честном бою» с обычными тиграми, сменившими их. Но эволюция ведь идёт не по правилам бокса, «честного боя» она не знает.

А прачеловек всё приспосабливался и приспосабливался и никак не мог окончательно приспособиться к очередным переменам. И это было его и наше счастье. Потому что в результате человек стал условия приспосабливать к себе. И донёс до нашего времени свою категорическую неприспособленность. И она обернулась сверхприспособленностью. По наследству от предков человеку не достаётся ни умение строить дома, как пчеле, ни умение рыть норы, как волку. Охотиться и копать землю, даже слушать серьёзную музыку — и то нужно учиться. За что ни возьмись, куда ни глянь — всюду, в науке, в труде, в искусстве надо идти в ученики, без этого мастером не станешь.

Зато и мастером можно стать в любой области.

Повесть Киплинга «Книга джунглей» рассказывает о Маугли — мальчике, воспитанном волками, жившем их жизнью. Учёные знают несколько десятков действительных «маугли». Их воспитывали волки и леопарды, обезьяны и медведи, овцы и лани.

Что же, собака в зоопарке тоже воспитывает львёнка, а курица высиживает и потом водит за собой утят.

Но из утят вырастают утки, которые лезут в воду, несмотря на протесты и отчаяние приёмной матери. А из людей, воспитанных волками, вырастали — если говорить о психологии — именно волки. Их «учили на волков» — и они стали волками. Эта трагедия — свидетельство высочайшей способности человека осваивать новое, жить и выживать в самых разных и трудных условиях.

Приучись человек жить только в тропиках, или только в умеренных широтах, или только в холодном климате, он сейчас населял бы лишь небольшую часть своей планеты. А на деле он завоевал её всю. Живёт и не тужит ни в жару, ни в холод.

И всё-таки кое в чём за тысячи лет заселения Земли природа взяла своё. Потому-то внешне отличаются друг от друга люди, живущие в разных местах.

КТО ГДЕ ЖИВЁТ

Внизу на глобусе белесое пятно Антарктиды. Она нас не интересует — обитатели в Антарктиде появились только в XX веке.

Ближе всего к Антарктиде увесистый ломоть Австралии. Там живут сейчас десять с лишним миллионов белокожих людей и несколько десятков тысяч чернокожих.

Белокожие — пришельцы, предки их приехали в Австралию самое большее двести лет назад. Приехали? Нет, многих из этих предков привезли сюда насильно, закованными в кандалы. Долгие десятки лет Австралия была для Англии самой большой тюрьмой на свете: сюда посылали на каторгу бандитов, воров, мошенников. Кстати, современные австралийцы ничуть не стесняются своего происхождения. А преступность в Австралии меньше, чем во многих других странах.

Далёкими предками белых австралийцев мы займёмся, когда пойдёт речь о Европе.

А сейчас — о чернокожих австралийцах. Волосы у них волнистые, а нос широкий. Почему я обратил твоё внимание на кожу, нос и волосы? Потому что это три из основных расовых признаков. Признаков, по которым человека можно отнести к той или иной расе. Рас (точнее, больших рас) — три. Их называют белой, чёрной, жёлтой. Их называют также и европеоидной, негроидной, монголоидной. Их называют ещё индоевропейской, австрало-африканской, монгольской.

У каждого из этих названий есть свои недостатки. К белой, она же индоевропейская, расе относятся многие коричневокожие индусы. Среди людей чёрной, она же негроидная, расы встречаются обладатели жёлтой кожи. А якобы «жёлтые» монголоиды могут быть порою смуглыми до черноты или, наоборот, белокожими. Так, может быть, лучше вообще обойтись без такого относительного деления человечества? Тем более, что от слова «раса» образовано слово расизм, а расизм ведь привёл к кровавым расправам над неграми в Южной Африке и к уличным боям в Вашингтоне и Лос-Анджелесе, расизм был знаменем Гитлера на его пути к власти в Германии...

Надо сказать, что есть антропологи, которые так и решили: надо отказаться от самого слова «раса».

Но дело ведь не в слове, не в названии. Суть в том, что расы не похожи друг на друга только внешне, только по цвету кожи и глаз, форме волос и рисунку губ, длине головы и ширине лица, форме носа и по тому, есть ли на верхнем веке маленькая кожная складка. А в главном, в существенном — в чувствах и мыслях, в способностях и возможностях — расы равны и едины.

Негроиды — к ним обычно относят и чернокожих австралийцев — отличаются широким носом и курчавыми волосами. Кожа у них чаще всего чёрная или коричневая, но бывает и жёлтой. Голова у негроидов чаще всего длинная, но бывает и круглой. Наследственное достояние негроидов в восточном полушарии — Африка, в западном — Меланезия, тысячи тихоокеанских островов. Герои многих рассказов Джека Лондона — меланезийцы.

Европеоиды заселяют не только Европу., как им полагалось бы, судя по имени. Они занимают всю Северную Африку, — например, к европеоидам относятся алжирцы и египтяне. Они населяют и весь запад Азии — турки и арабы тоже европеоиды. Они занимают Сибирь (русские) и Иран, Афганистан и Индию. (Но в Индии есть и негроиды.) За последние четыреста лет европеоиды стали главной частью населения Америки, особенно северной.

Третья раса — монголоидная — не случайно зовётся ещё и азиатской. Китай и Вьетнам, Япония и Бирма, Индонезия и Филиппинские острова — вот где живут монголоиды. К монголоидам же относят и эвенков, и чукчей, и другие коренные народы нашего Севера. И — расу эту называют азиатской хоть и не случайно, но не совсем верно — ведь монголоидами же большинство учёных считает американских индейцев.

Вот как хорошо всё легло на полочки. Те живут здесь, а эти там, одни — такие, другие — этакие...

Но деление на расы всё-таки весьма условно. О цвете кожи говорить сейчас не будем — речь о нём шла раньше. Скажу о другом. Главными, определяющими (в расовом смысле) чертами монголоидов считают гладкие прямые волосы, нос промежуточной ширины между узконосыми европеоидами и широконосыми негроидами, сравнительно плоское лицо, складку верхнего века.

Но у индейцев Америки лицо совсем не плоское, на нём выдаётся крупный нос, часто даже с горбинкой. Между тем для любого китайца такой нос — признак европейца. Большеносыми дьяволами звали когда-то в Китае европейских миссионеров, пытавшихся проповедовать здесь христианство.

А вот австралийцы считаются негроидами. И кожа у них чёрная. А волосы — не мелкокурчавые, но волнистые. Как у многих европейцев. Впрочем, у европеоидов, например итальянцев, встречаются порою мелкокурчавые волосы.

Большая часть человечества произошла в результате смешения рас. В самой большой стране Южной Америки — Бразилии — смешались люди чуть ли не всех на свете народов. Сюда приезжали португальцы и англичане, арабы и японцы. Сюда привозили из Африки рабов — негров. Здесь жили когда-то вольные индейские племена. Конечно, следы расовых различий между бразильцами ещё не стёрлись, но каждый год в стране торжественно отмечается День расы. Какой расы? Да бразильской же, конечно. Антропологи пока не соглашаются с бразильским правительством насчёт существования такой расы — до её образования ещё очень и очень далеко. Но наступит момент, когда такая раса станет реальностью. Живёт же в Восточной Африке промежуточная раса эфиопов: эфиопы — потомки сразу и европеоидов и негроидов.

Многих наших киргизов антропологи относят к промежуточной между европеоидами и монголоидами южносибирской расе.

Но всё это уже не большие расы, а малые.

Расы не могут не смешиваться, это понятно. Уже Шекспир считал естественным брак «венецианского мавра» — чернокожего Отелло и прекрасной Дездемоны. И если современникам Отелло его «чужой» вид мог казаться странным, неприятным и даже уродливым, то Дездемона (и Шекспир) их взглядов не разделяла. И это прекрасно.

Александр Дюма, автор «Трёх мушкетёров» и «Графа Монте-Кристо», был внуком негритянки.

Наш Пушкин — потомок не только знатных и незнатных русских родов, но и «арапа Петра Великого».

Добавка «чужой» крови не мешает людям становиться великими. Многие учёные считают, что постепенно все расы Земли сольются в одну великую расу землян.

Но пока этого нет, стоит посмотреть, почему же такой единой расы на Земле не получилось с самого начала.

Итак, действительно:

КАКАЯ КОЖА ЛУЧШЕ?

Негры Южной Африки очень жалели первых европейских поселенцев. Хозяева африканских земель были абсолютно уверены, что это от какой-то непонятной болезни так светлокожи пришельцы. Белый цвет кожи говорил неграм о слабости её обладателя.

А ханжески настроенные европейцы кричали, что негры черны из-за божьего проклятия...

Каждому нравилась собственная кожа, но, ей-же-ей, африканцы делали из этого более человечный вывод.

Кто же был прав? Чья кожа была лучше?

У каждого среди знакомых наверняка есть смуглые ребята, есть и с бело-розовой, не принимающей загара кожей. А когда-то почти повсюду, в каждой группе пред-людей и первых людей, встречались и совсем темнокожие и совсем светлые (как сейчас в каждом почти народе есть и брюнеты и блондины).

Так же, как сегодня в стадах африканских горилл мирно живут на правах близких родственников животные самых разных оттенков, от совсем чёрного до серовато-жёлтого.

Когда наши далёкие предки расходились со своей общей прародины в разные стороны, они оказались в разных природных условиях. Одних беспощадно жгло южное солнце, другие, наоборот, жадно ловили его скудные лучи далеко на севере.

Гориллы, которых я только что вспоминал, покрыты шерстью и живут в тени тропических лесов; цвет их кожи не так уж важен для выживания, естественный отбор по этому признаку среди горилл не идёт. Человек же не только избавился от шерсти, но и жить в тропиках предпочитал на сравнительно открытых пространствах. Как считают учёные, в Африке он выбирал для себя не густые многоярусные джунгли, но тамошние лесостепи — саванны.

В жаркой и солнечной Африке человеку в течение многих тысяч лет было удобнее быть чернокожим. Тёмная кожа лучше прятала тело. От кого или чего? Да от ультрафиолетовых лучей. Кто из северян не «обгорал» на пляже? А вот с африканцами ничего подобного не случается. На севере же ультрафиолетовые лучи, которых надо беречься на юге, совсем не так страшны. Даже наоборот: они очень полезны.

Весною детям, даже слабым и болезненным, врачи обычно перестают прописывать рыбий жир. Ведь рыбий жир нужен как источник витамина «Д», а под ультрафиолетовыми лучами весеннего солнца этот витамин образуется прямо в человеческом теле.

У людей с тёмной кожей на севере чаще начиналось витаминное голодание, они скорее умирали, меньше оставляли детей... И сейчас чем дальше на север, тем, в общем, светлее кожа и волосы у жителей каждой страны, хотя из этого правила есть, конечно, исключения.

Испанцы смуглее, чем французы; французы смуглее — в среднем — норвежцев. И блондинов среди норвежцев больше, а среди французов меньше, чем в Германии.

(Хотя это объясняется уже не столько влиянием естественного отбора, сколько сложной историей нашей части света.)

Не случайно и то, что у африканцев кудрявые волосы. Такие кудри образуют вокруг головы настоящий теплоизоляционный шлем, лучше всего защищают от солнечных лучей, — и на них работал естественный отбор.

А у европеоидов, по-видимому, не случаен куда более крупный нос. Ведь чем длиннее канал, по которому воздух идёт к органам дыхания, тем сильнее успевает этот воздух согреться. В Африке он ни к чему. Но в холодной Европе полезен. (Правда, в деталях тут далеко не всё ясно.) И борода у европейцев лучше растёт также из-за климата: это хороший естественный защитник горла.

Правда, монголоиды сформировались тоже в довольно холодном месте — Центральной Азии, а у них носы поменьше, борода почти не растёт. Но это как будто можно объяснить. Нос меньше, но всё лицо шире и более плоское, и носовая полость вполне достаточных размеров, чтобы воздух в ней успевал согреться. А шея меньше нуждается в дополнительной защите, потому что в среднем она несколько короче.

И узкие глаза — тоже приспособление, эту точку зрения обосновал советский антрополог С. А. Семёнов. Центральная Азия не слишком уютное местечко. Летом здесь очень жарко, зимой очень холодно. Яркое солнце слепит глаза и летом и зимой, причём зимой в зрачки ударяет ещё и блеск снега, которого здесь бывает немало. А ветры несут в лицо зимою этот снег, а летом — пески из пустынь и лёсс из плодородных долин. Самые мужественные из . путешественников не удерживались от жалоб на эти ветры, этот снег, эту пыль. И конечно, чем уже глаза, тем легче их уберечь от пыли. А если обзавестись на верхнем веке особой складочкой, будет ещё легче... У какой-то части предков монголоидов эта складка была, она давала преимущество в жизненной борьбе — и теперь она есть почти у всех китайцев, монголов, бурят. Плоское лицо тоже выгоднее иметь, когда постоянно дуют то холодные, то жаркие ветры. Так вот и появилась на свете большая раса монголоидов. Любопытно, что среди африканцев есть народы с узкими глазами, тёмно-жёлтой (а не чёрной или коричневой) кожей, плоским лицом и даже монгольской складкой века — она, правда, бывает в основном у детей. Я описал облик многих бушменов и готтентотов, жителей Южной Африки. Так вот, климатологи относят их родину по климату к северо-китайскому типу. Здесь тоже зимой бывают морозы (хотя и реже, чем в Северном Китае); здесь летом очень жарко, очень сухо и очень много пыли — здесь много лёссовых почв и рядом опять-таки пустыни. Стоит отметить, что образование монгольской расы в Азии началось давно, может быть, раньше, чем двух других рас.

В Африке ещё жили «афроевропейцы», а в Европе «евроафриканцы», ещё не успели северяне «побелеть», а южане «почернеть», когда предки монголов уже обзавелись более плоским лицом, широкими скулами, узкими глазами.

ПРИКЛЮЧЕНИЯ НАРОДОВ

Антропологи делят три большие расы на более мелкие группы — малые расы. Но уже совсем без помощи учёных люди сами себя относят к разным народам. Если раса определяется прежде всего по внешнему виду человека, то народ объединяет людей с общей культурой, историей, особенностями, созданными общей системой воспитания, обычно и общим языком, часто — общей территорией. Но нет правил без исключения. И народы бывают очень разными.

Бывают большие народы и малые. Есть совсем крошечные, как юкагиры северной Сибири или тофалары в Сибири южной, которых сейчас всего по нескольку сотен человек. Есть народы многочисленные, многосотмиллионные, как китайцы. Есть народы со своей единой территорией, как русские, англичане, японцы, и есть разбросанные по многим землям и странам, как евреи, цыгане, айсоры.

Есть разные народы, пользующиеся одним и тем же языком.

На одном немецком языке говорят немцы и австрийцы; на одном английском — англичане, большая часть канадцев, жители США, австралийцы и др., на одном испанском, кроме самих испанцев, — аргентинцы и чилийцы, колумбийцы и сальвадорцы и народы многих других республик Центральной и Южной Америки.

Но на земле живут и такие народы, отдельные части которых пользуются разными языками. Для одних швейцарцев родной язык немецкий, для других — французский, для третьих — итальянский, для четвёртых — рето-романский. Но все они — швейцарцы. Кажется, так просто было распасться на части небольшому народу, почти все представители которого говорят на языках (разных!) соседних больших стран. Но народ и его государство существуют уже ряд столетий и распадаться не собираются.

В нашей стране единый мордовский народ делится на две части, одна из которых пользуется мокшанским, другая — эрьзянским языком. А во Франции есть, кроме французского, другие языки. На юго-востоке в древней провинции Прованс распространён провансальский язык. На юго-западе, в Гаскони, издавна поставлявшей французской армии (и литературе) удальцов, от д'Артаньяна до наполеоновского маршала Мюрата, силён баскский язык. На западном полуострове Бретань говорят по-бретонски. Это не мешает и гасконцам, и провансальцам, и бретонцам не только считаться, но и чувствовать себя французами. Правда, теперь большинство жителей запада и юга страны хорошо знают не только свой язык, но и французский.

Есть на свете народ, который в разных областях своей большой страны говорит настолько по-разному, что северянин часто не понимает уроженца юга, жителю востока Трудно договориться с обитателем запада. Я говорю о Китае. Что же китайцы делают, когда не могут найти общего языка в точном смысле этого слова? Начинают писать! Иероглифы всюду одни и те же — на севере, юге, западе и востоке. Потому особенно трудно заменить китайцам свою древнюю, чрезвычайно сложную и неудобную сегодня письменность, что она, сверх всего прочего, служит сейчас чем-то вроде переводчика.

Учёные знают народы, возникшие буквально у нас на глазах. Так в XIX веке в Сибири сложился долганский народ. Так в XVIII—XIX веках появился австралийский народ. Так сложился за XV—XIX века народ американский (в США) из людей всех трёх больших рас: европейцев, местных индейцев, негров из Африки, а также и представителей некоторых азиатских народов, в том числе китайцев и японцев.

А вот армянский народ существует уже около трёх тысяч лет, французский — более тысячи лет, белорусский — около пяти столетий. И древние народы гордятся своей древностью, а юные — своей молодостью.

Народы рождались и исчезали, они продолжают рождаться и исчезать.

А между приходом народа на историческую сцену и уходом его с неё происходят события, рядом с которыми могут показаться скучными самые захватывающие приключения героя авантюрного романа. Потому что жизнь народа долга, потому что народ сам рождает героев, потому что приключения народов бывают связаны с победами и поражениями, с трагедиями и анекдотами, потому что они полны загадок. А главное — потому, что они не выдуманы, что прошлые события в жизни древних народов во многом определяют судьбу народов наших дней.

Ни в главе книги, ни в книге, ни даже в многотомной серии научных трудов невозможно детально рассказать о происхождении народов мира. Даже приблизительную картину того, как появляются народы, вряд ли удастся нарисовать здесь.

И всё-таки хочется хотя бы дать представление на нескольких примерах о некоторых типичных процессах, в ходе которых появляются на карте мира имена новых народов.

Начать придётся издалека, а чтобы привести рассказ в какой-то порядок, я разобью его на части, соответствующие большим районам земного шара.

Есть на карте мира единственное в своём роде место, где подходят близко друг к другу три материка. Вот здесь, в районе, который охватывает Северную Африку, Юго-Восгочную Европу, Переднюю (а возможно, и Центральную) Азию, несколько десятков тысяч лет появился настоящий человек. Наш с вами прямой предок, похожий на нас уже как брат.

Сначала люди нашего вида были только «островом» в «неандертальском море», из которого, собственно, и родились. Но «остров» рос, вытесняя «море», люди завоёвывали свою планету и открывали её.

Уже тридцать-сорок тысяч лет назад нога человека ступила на земли Англии и Южной Сибири; примерно в то же время люди достигли юго-восточных берегов Африки, дошли до побережий Индийского океана и морей Тихого океана.

СУДЬБА АМЕРИКИ

Примерно тридцать тысяч лет назад крошечная горстка людей неведомого племени добралась до Берингова пролива. Впрочем, тогда, может быть, этого пролива не было вовсе. А может быть, он уже существовал, только был поуже. Во всяком случае, кучка первобытных сибиряков решилась перейти с земель нынешней Чукотки на берег нынешней Аляски; Их было немного, первооткрывателей Америки. Мы ведь уже говорили, какими малочисленными группами приходилось жить первобытным людям, чтобы кое-как прокормиться.

Десяток хмурых, голодных мужчин с каменными топорами, дубинками и дротиками в руках, десяток женщин тащат на плечах скудные запасы да грудных детей. Ребятишки постарше тревожно жмутся к родителям.

Тем тоже не очень-то хочется двигаться в неведомые земли. Мало ли что может ждать там переселенцев... Но другого пути нет. В Восточной Сибири уже слишком много охотников и собирателей, они наступают друг другу на пятки, невольно мешают один другому. Да ещё, может быть, поблизости обосновалось сильное враждебное племя-Зимой по льду, если пролив существовал, и в любое время года по суше, если его не было, первые американцы пришли на свою землю. Она была пустынна. Но это их больше всего и устраивало. В это время у людей уже не было по-настоящему страшных врагов, если не считать других людей.

Великая судьба ждала пришельцев. За тридцать тысяч лет их потомство заселило почти сорок миллионов квадратных километров — всю Америку, кроме крайних северных полярных областей.

Многое случилось за триста веков, за тысячу двести поколений. От одного крошечного племени произошли многие сотни племён. Язык, на котором говорило племя, разбился на десятки языков и сотни наречий. И до сих нор спорят учёные: только ли эти землепроходцы добрались до Америки? Не было ли других мощных волн пришельцев на Американский материк?

Спорить есть о чём. Факты — упрямая вещь. А тут они настолько упрямы, что спорят друг с другом.

Самый важный факт, говорящий в пользу единого, общего происхождения индейцев, — замечательное сходство самых разных племён по распределению групп крови.


ИСТОРИЯ У НАС В КРОВИ (Отступление)

«Нужно переливание крови», — говорит в фильме врач перед операцией. «Записывайтесь в доноры!» — зовут плакаты. Так что каждый наверняка слышал о группах крови, даже если и не знает точно, что это такое.

... Лечить больных, вливая в их жилы новую кровь, взятую у других людей, врачи пытались ещё сотни и тысячи лет назад. Но, вместо того чтобы спасти, это чаще всего губило. Почему? В «чужой» крови могли находиться вещества, заставлявшие гибнуть «свои» красные кровяные шарики.

Эти вещества были открыты. Назвали их просто, латинскими буквами: фактор А и фактор В.

Ясно, что кровь с фактором А или В можно перелить только тому, у кого такой фактор уже есть, для кого он свой и привычный. И по факторам А и В всех людей легко разделить на четыре главные группы. В крови I группы нет ни того, ни другого фактора. В крови II группы есть только фактор А, в крови III группы есть только фактор В, в крови IV группы есть и А и В.

... Это случилось в 1928 году. На специальном столе лежали два человека. Студент и учёный. По тонким трубкам кровь одного из них шла в жилы другого и наоборот. Это велось так называемое обменное переливание крови. Человек, ставивший опыт, верил в пользу такого переливания. По группам А и В эти двое подходили друг другу. И всё же неожиданно начался распад красных кровяных шариков. Опыт прекратили. Студенту срочно помогли врачи, и он быстро выздоровел.

А учёный... Это он ведь и проводил опыт. И приказал продолжать исследование — на себе самом. Хотел узнать, в чём же причина несчастья. А когда наконец разрешил приступить к лечению, было уже поздно. Так умер Александр Александрович Богданов, революционер, писатель-фантаст, делавший ошибки философ и крупный биолог. Умер в основанном им самим первом в мире Московском институте переливания крови. Институте, который сыграл важнейшую роль во время войны, помог спасти сотни тысяч раненых. Что именно было причиной смерти экспериментатора, так и не удалось узнать. Но уже давно точно известно, что не только факторы А и В надо принимать во внимание, когда речь идёт о переливании крови. В крови каждого человека есть десятки веществ (факторов — так уж их называют учёные), которые могут быть, а могут и не быть в крови его соседа, брата, отца. Вот, например, в крови мальчика Диэго из республики Венесуэла (это в Южной Америке) было найдено в 1955 году новое вещество, которое по имени мальчика назвали Диэго-фактором. Оно встречается только у десяти — пятнадцати процентов людей, но ни один врач не станет перед переливанием крови проверять, есть ли у донора этот фактор. Для здоровья это значения не имеет. А вот есть среди веществ крови резус-фактор (его нашли сначала у обезьян, у мартышек-резусов, потому так и назвали); так он становится в крови человека, от рождения лишённого этого фактора, настоящим ядом. «Ядов» среди веществ крови совсем немного. Но у факторов крови, независимо от их значения для медицины, есть одно общее свойство. Они передаются по наследству. Если, например, у отца и у матери группа крови 0 (первая), то у их ребёнка обязательно будет эта же группа крови. С передачей других групп крови по наследству дело обстоит часто сложнее: надо принимать в расчёт наследство не только пап и мам, но и дедушек и бабушек. Однако правила наследования и тут строго соблюдаются.

Случается, мама и папа начинают подозревать, что им отдали из родильного дома по ошибке чужого ребёнка. Глаза у него не «семейного» цвета, подбородок неизвестно чей, цвет волос — необычный среди родни. Все эти странности, конечно, можно объяснить и тем, что мальчик удался в кого-то из дальних родственников. А родители хотят точно знать, не живёт ли их настоящий сын у чужих людей. Они сдают кровь на анализ. Свою и сына.

«У вас первая группа крови, — говорят врачи матери. — Значит, у вас нет ни фактора А, ни фактора В. У вашего мужа — четвёртая группа, есть у него оба эти фактора. А у ребёнка — тоже первая». — «Как у меня!» — радуется мать. Но врач отводит глаза: «Видите ли, действительно произошла путаница. Ваш настоящий сын носит в крови обязательно фактор А или фактор В — один из них должен был перейти к нему от отца; значит, его кровь принадлежит ко второй или третьей группе. Вам придётся обменяться сыновьями с другой семьёй».

Такие случаи действительно были. Анализ крови и по факторам А и В и по другим веществам помогает находить для ребёнка его родную семью.

Но если у человека сегодня есть в крови фактор А, значит, этот фактор встречался и у предков, по крайней мере у части их. И по крови сегодняшних людей можно узнать, какая кровь текла в венах наших предшественников.

А теперь, вооружённые знанием факторов крови, вернёмся в Америку.


* * *


Здесь среди индейцев нет обладателей крови с фактором В. От мыса Аляски до Панамского перешейка в Америке живут люди только с I и II группами крови. (А южнее этого перешейка — и в джунглях Амазонки, и в ледяной пустыне Огненной Земли — даже только с I группой крови. Тут нет людей не только с фактором В, но и с фактором А.)

Что это значит? Что среди предков индейцев тоже не было людей с фактором В. А так могло случиться, если первоначальных поселенцев было мало, а новых волн переселения не последовало.

Отсутствие в Южной Америке фактора А тоже как будто говорит в пользу гипотезы об одной волне пришельцев из Азии. Много тысяч лет понадобилось этой волне, чтобы захлестнуть всю Северную Америку, от Аляски до Мексики, и докатиться до узкой «талии» Американского материка — Панамского перешейка. Здесь, наверное, повторялась старая история — через него прошла только небольшая группа людей, которые стали предками всех южноамериканских индейцев. И среди этих людей не было уже — случайно, конечно, — носителей фактора А.

Фактор В (один или вместе с фактором А) хранят в своей крови двенадцать процентов англичан, пятая часть всех немцев, тридцать процентов русских. А в Восточной Азии, например, люди с III и IV группами крови вместе составляют почти половину населения.

Любые переселенцы изменили бы соотношение групп крови в Америке. А оно сохранилось. Значит...

Да, получается как будто так. Но те самые учёные, которые изучают наследование групп крови, говорят вот ещё о чём. Если в изолированной группе мала доля людей с каким-то фактором крови, то очень много шансов на исчезновение со временем этого фактора крови вообще. Выходит, могли быть среди первых пришельцев люди II группы крови. Только было их мало. И могли быть позднейшие пришельцы с той же группой. Только их должно было быть .очень немного: чтобы успевшие размножиться к их приходу индейцы растворили новых «визитёров».


* * *


А что поздние визитёры всё-таки были, можно поручиться. Вот не самый важный, быть может, но самый достоверный пример. На территории нынешнего Эквадора несколько тысяч лет назад делали замечательную керамику (попросту — глиняные горшки). Часто её украшали, прижимая к сырой ещё глине кручёную верёвку. Но такой «верёвочный орнамент» и многие другие детали эквадорских горшков учёные уже видели совсем в другом месте — в Японии.

Кто же у кого научился лепить горшки: японцы у индейцев или наоборот? Тут спорить было не о чём. Древнейшая японская керамика много старше эквадорской.

Что же, выходит, были древние связи между Японией и Южной Америкой? Да нет, так сказать всё-таки нельзя. Великий или Тихий океан действительно великий, но далеко не тихий. И для путешественников по нему чрезвычайно важны течения и ветры. Главные течения и постоянные ветры здесь направлены с востока на запад. Недаром же с востока на запад плыл Тур Хейердал на своём знаменитом плоту. И недаром первые кругосветные путешественники, начиная с Магеллана, плыли из Европы на запад, пересекая Тихий океан в самом выгодном, пусть неведомо для себя, направлении. А попытки преодолеть величайший из океанов с запада на восток долго кончались неудачами.

Можно признать поэтому, что лодки с индейскими рыбаками, наверное, не раз заносило к Филиппинам или Японии. Правда, исторических последствий это, видимо, не имело.

А вот когда по счастливой случайности японскую лодку занесло в Эквадор, индейцы переняли у её хозяев славное искусство лепить и обжигать горшки.

Но произошло это «японское переселение» сравнительно недавно, когда население Америки достигло уже миллионов людей, и трое или пятеро, даже два десятка японцев (а сколько их было на лодке?) ничего не могли изменить в его антропологическом составе.

Утверждают, что в Центральной Америке найдены древние римские монеты. Говорят о следах древнеегипетской, финикийской, а то и древнеиудейской культур у отдельных индейских племён, и вымерших и ныне живущих. Должен сказать, прочных доказательств всего этого нет, но очень похоже, что от случая к случаю прорывались обитатели средиземноморских берегов на западный берег Атлантики. Однако антропологических — во внешности индейцев — следов европейцев здесь не находят.

В Северной Америке побывали уже в нашу эру сначала древнеирландские моряки (это почти доказано), а потом норманны (это доказано окончательно). Следы норманнского влияния пытаются видеть некоторые американские антропологи в облике тех самых ирокезов, которых так не любил писатель Фенимор Купер.

Но гораздо заметнее у некоторых южноамериканских племён признаки, сближающие их с африканцами, а то и с австралийцами: сравнительно тёмная кожа, утолщённые губы...

Как могли попасть в Америку африканцы или австралийцы?

Можно, конечно, вспомнить отчаянную попытку великого плавания, предпринятую уже в средние века правителем одного из западноафриканских государств. На нескольких тысячах больших лодок отправился он в океан с огромной армией... Насколько можно судить по конструкции лодок, большая часть их наверняка не выдержала перехода. Скорее, даже все до одной лодки. Но ведь их было так много... И не исключено, что кто-то всё-таки спасся на американских берегах. И естественный вывод: этот царь, так любивший путешествовать, откуда-то знал, что на далёком западе есть земля. Негры могли попасть в Америку и вместе с древними египтянами, если те, конечно, туда плавали, а это пока более чем спорно.

Отважный норвежский учёный Тур Хейердал доказал, что в лодке из стеблей папируса можно пересечь Атлантику. Можно! Но это не значит, что такие лодки и вправду плавали через океан.

Вот простое сравнение. Французский исследователь Ален Бомбар задался целью показать, что люди после кораблекрушений гибнут не столько от лишений, сколько от страха. Он намеренно пересёк ту же Атлантику без пресной воды и заготовленной пищи, он пил морскую и дождевую воду и ел пойманную рыбу сырой. Но из этого нельзя делать вывод, что Христофор Колумб не нуждался в запасах продовольствия.

Было выдвинуто и совсем храброе предположение.

Негроидные черты в Америку принесли не африканцы, а австралийцы! Как? Через Антарктиду! Сторонники этой гипотезы ссылались на умение обитателей Огненной Земли спать без вреда для себя почти обнажёнными на двенадцатиградусном морозе, подолгу переносить голод и любые другие лишения. Но Антарктида ведь отделена и от Австралии и от Америки океаном. Конечно, когда-то через эти водные пространства могли быть переброшены природой ледяные мосты... Но они должны были держаться зимой, а не летом, а зимой антарктические морозы куда суровее двенадцатиградусных. К тому же каких запасов пищи потребовал бы этот переход! А домашних животных, вьючных или ездовых, у австралийцев не было.

Эти возражения пытались отмести. Предлагали считать, что австралийцев завезли в Америку — как своих рабов — обитатели Полинезии. Что же, полинезийцы были великими мореплавателями. Многие учёные считают, что они доплывали до Америки. Побывали полинезийцы и у берегов Австралии. Но зачем им было набирать там рабов и везти их через тысячи километров? Такое за полинезийцами, насколько нам известно, не водилось.

И проблема африканских или австралийских черт у части индейцев так и остаётся загадкой.

Ну, а в XV веке Америку по-настоящему открыли. И хотя до Колумба сюда плавали или приходили древние азиаты, полинезийцы и норманны, эскимосы, а может, финикийцы, римляне, африканцы, египтяне, даже австралийцы, — всё-таки это было именно открытием. Впервые после древнейшего перехода через Берингов пролив население материка пережило серьёзное иноземное влияние.

Северную Америку колонизовали англичане и французы, Центральную и Южную — испанцы и португальцы.

В Северной Америке уцелело после войн с пришельцами и намеренного уничтожения едва несколько сот тысяч индейцев. Правда, в миллионах жителей США, часто неведомо для них самих, течёт индейская кровь.

А вот в Центральной и Южной Америке индейцев всё ещё миллионы, хотя их здесь и гораздо меньше, чем могло бы быть. Страшными были для коренного населения Америки последние 480 лет. И сегодня пуля захватчиков успешно заменяет собой голод.

Латинская Америка — один из самых нищих районов мира. И хуже всего здесь обычно приходится индейцам — нередко самой тёмной, забитой и обездоленной части населения. Но индейцы поднимались и поднимаются на борьбу. В Перу, Эквадоре, Колумбии, как и во многих других республиках Южной Америки, индейцам удалось уже кое-чего добиться.

Большинство же населения почти всех здешних стран составляют потомки смешанных браков. Кровь индейцев слилась с кровью европейцев, а часто и африканцев — тех долго завозили сюда как рабов.

У каждой республики здесь своя история, свой состав населения. Если аргентинцы, скажем, прежде всего потомки европейцев, то мексиканцы по справедливости видят в себе в первую очередь наследников древних ацтеков и майя. Большинство парагвайцев — чистокровные индейцы, а в Бразилии индейские племена сохранились лишь на глухих окраинах.

Но жители и Бразилии, и Мексики, и Колумбии, и Венесуэлы независимо от происхождения чувствуют себя преемниками индейцев. История Центральной и Южной Америки продолжается, а не начинается сызнова.

САМАЯ ДАЛЬНЯЯ

Нельзя, увы, повторить те же слова о продолжающейся истории, когда речь идёт об Австралии. История самого маленького из материков Земли непоправимо разбита на две части.

Первой из них положило начало появление в Австралии человека; второй — заселение Австралии европейцами.

Древнейшие найденные в Австралии останки человека — череп, которому примерно восемнадцать-девятнадцать тысяч лет. Вот уже на протяжении почти восьмисот поколений живут здесь высокие темнокожие бородатые люди с волнистыми волосами и широким носом. А может быть, живут и дольше. На северо-восточном побережье Австралии несколько лет назад был найден странный отпечаток в затвердевшей с тех пор земле. Отпечаток ясно показывал, что здесь кто-то сидел. Но кто? Человек или кенгуру? Это выяснить не удалось.

Если это сел, вытянув уставшие после долгого путешествия ноги, один из первых поселенцев, то к ряду человеческих поколений, живущих в Австралии, надо прибавить ещё сотню-другую.

Пришли первые люди в Австралию из Юго-Восточной Азии... Может быть, из нынешнего Индо-Китая, через Индонезию. Среди народов, заселяющих Вьетнам и Камбоджу, есть и такие, у которых явно видны признаки родства с австралийцами. Есть, по мнению многих учёных, черты сходства между австралийцами и древнейшими жителями Индии — дравидами, а также народами группы мунда-кола. Дравиды когда-то заселяли почти всю Индию. Мало того, их следы находят в Иране и Месопотамии, в Аравии и даже в Египте. Неясно, правда, когда и откуда именно появились предки дравидов в этих местах. Одно время большим успехом пользовалась гипотеза о древнем материке в Индийском океане — Лемурии, где якобы человек впервые стал разумным, откуда он заселял близлежащие земли. Валерий Брюсов писал:

Впервые светоч из священных слов

Зажгли Лемуры, хмурые гиганты...

... Он заблистал для будущих веков,

И с той поры всё пламенней, всё шире

Сияла людям Мысль, как свет в эфире.

Легенды тамилов, большого дравидского народа, размещали прародину тамилов там, где сейчас катит свои волны Индийский океан. Геологи тоже говорили о древнем материке в этих местах. Но категорически утверждали, что затонул он за много миллионов лет до появления человека. В последние годы идея Лемурии воскресла в новом обличий. Запрет геологов на материк не касается небольших сравнительно с ним островов. Лемурия могла быть и архипелагом.

А то, что за последние 10–15 тысяч лет уровень мирового океана повышался, сейчас как будто общепризнанно. Известно, например, что в первые тысячи лет своей жизни в Австралии её темнокожие хозяева не были напрочь оторваны от остального мира — благодаря «островному мосту» между Австралией и Индонезией. Да не будь этого моста, австралийцы не смогли бы и стать австралийцами: ведь 20 тысяч лет назад человек далеко ещё не был хозяином морей.

Затем — 12–13 тысяч лет назад — уровень мирового океана поднялся, мост исчез, и австралийцы остались на своём материке совсем одни. А несколько позже — может быть, уже две, три или четыре тысячи лет назад — ушёл под воду и архипелаг, ставший в легендах Лемурией. (Если он, конечно, был.)

Есть и ещё одна группа народов, имеющая, видимо, отношение к предкам австралийцев. Это так называемая веддоидная раса. Живут веддоиды на Цейлоне и в Южной Индии. Словом, у австралийцев немало родственников. И не только сравнительно близко от их родины, но даже и у нас в стране.

Есть такой народ — айны. Живут они на южном Сахалине, Курильских островах, в Северной Японии. Волосы у айнов точь-в-точь как у австралийцев — чёрные и волнистые. Бороды у айнов такие густые и длинные, что когда-то антропологи, доказывавшие родство айнов с европейцами, помещали рядом — для сравнения — изображение айна и портрет Льва Толстого. И кожа у айнов довольно тёмная.

Чтобы попасть когда-то в Японию, предки айнов прошли через Филиппины, Тайвань и острова Рю-кю. Это случилось гораздо позже заселения Австралии. У древних айнов уже были какие-то суда; они везли с собой более сложные, чем у австралийцев, орудия труда.

По дороге предки айнов прошли через области, заселённые монголоидами, частично смешались с ними. Поэтому айны широкоскулы, а часто и узкоглазы; кожа у них гораздо светлее, чем у австралийцев.

Но вышли эти переселенцы тоже из Юго-Восточной Азии — Индии, Индо-Китая или Индонезии, а может быть, и из полумифической Лемурии. И черты древнего родства хорошо видны даже сегодня.

Вернёмся в Австралию. После гибели островного моста к Индонезии жители пятой части света оказались отрезанными от всего мира — до тех пор, пока их ближние и дальние «земляки» не изобрели морские суда. Появлялись в Австралии полинезийцы. Наверняка навещали её моряки из Индонезии. А совсем недавно на берегу Австралии обнаружили рисунки, очень похожие на древнеегипетские! Неужели здесь побывали посланцы грозных фараонов? Честно говоря, эти рисунки вызывают пока у учёных большие подозрения. Не верят историки в их подлинность. И не только потому, что слишком далеко от Австралии до Северной Африки. Дело в том, что по поручениям фараонов действительно совершались грандиозные морские путешествия, вроде первого в истории плавания вокруг Африки. Но выполняли такие поручения обычно не сами египтяне, а подвластные им в ту нору финикийцы — прославленные мореходы древности. Почему же рисунки носят явно древнеегипетский характер? Конечно, с финикийцами могли ехать и египтяне, представители фараона. Но всё же, наверное, не только египтяне оставили бы свой след на чужой земле. Есть и другие обстоятельства, заставляющие подозревать здесь подделку или мистификацию.

А в XVII веке у берегов Австралии появились первые европейцы. Испанцы, голландцы, англичане. Век спустя английское правительство установило, на что годится новая земля: сюда можно ссылать преступников!

И в романах Даниэля Дефо (автора «Робинзона Крузо») и многих других английских писателей, вплоть до Диккенса, слово «Австралия», как и названия тамошних бухт и поселений, служит чаще всего синонимом слов «ссылка» и «каторга».

Европа посылала своих преступников к народу, который во многих отношениях был благороднейшим на земле. Где ещё могла бы происходить следующая сцена? Группа аборигенов увидела большой отряд белых и решила атаковать: были у этих аборигенов счёты с европейцами. Но... у белых не оказалось оружия! И австралийцы сочли своим долгом перед боем вооружить противника. Даже рыцарские романы не могут похвастать такими примерами мужества и чести. Но гораздо больше, чем преступники, обижали австралийцев английские власти. Здесь, как и всюду в мире, колониалисты уничтожили тем или иным способом сотни тысяч людей. Сейчас в Австралии сохранилось 60–70 тысяч аборигенов. Из них лишь сотни хотя в какой-то мере сохранили прежний образ жизни и культуру. Остальные оказались просто на положении нищих, самых угнетённых и презираемых слоёв населения, в котором они составляют много меньше одного процента. Остальные австралийцы — европейцы. В основном потомки англичан, шотландцев, ирландцев. Есть и потомки французов, шведов, поляков, русских. Мало переселенцев из Азии и Африки. Расистские законы затрудняли переселение сюда неевропейцев, ограничивали въезд даже представителей некоторых европейских народов — итальянцев, например.

Из Азии же сюда всё-таки попали, например, афганцы — их «выписали» в Австралию в качестве погонщиков для верблюдов: ведь в Австралии много пустынь, и верблюды здесь оказались нужны. Заодно приняли и афганцев.

Вот как тщательно оберегают себя от смешения с людьми других национальностей прямые потомки воров, грабителей и убийц — ведь именно от них происходят многие из белокожих австралийцев...

И всё же из истории Австралии можно сделать важный вывод: вопреки утверждениям иных «специалистов», преступниками становятся не из-за дурной наследственности — яблочко падает далеко от яблони, сын и внук вора не воруют, если живут в других условиях. Преступность в Австралии ничуть не выше, чем в Англии, которую когда-то так энергично очищали от «вредных элементов» за счёт этой самой Австралии.

СТРАНА ЧЁРНЫХ

Нет, речь пойдёт не об Африке, хотя жителя этой страны даже антрополог легко может спутать с африканским негром. У этой страны красивое название — Меланезия. В переводе оно тоже звучит красиво: Чёрные острова.

Самый большой из этих островов — Новая Гвинея. Та Новая Гвинея, где до сих пор есть берег Маклая, где сохранилась ещё благодарная память о великом русском путешественнике Миклухо-Маклае.

Здесь — и ещё на нескольких островах поменьше — живут папуасы, предки которых пришли сюда тысяч тридцать лет назад, примерно тогда же, когда на другом конце света предки индейцев проникли в Америку.

Прошло двести — двести пятьдесят веков, и в Новую Гвинею пришли из Индонезии ближайшие родственники папуасов — предки меланезийцев. Видимо, встреча родичей вылилась в жестокую войну. Победили пришельцы. Часть папуасов смешалась с ними, часть — отступила в глубь Новой Гвинеи и других островов. А предки меланезийцев двигались дальше. Они были неплохими мореходами и заняли сотни необитаемых до того островов.

И это было подвигом: они ведь не только открыли острова, но и остались там жить. А климат Меланезии... Предоставляю слово Джеку Лондону:

 «... Там до сих пор свирепствует тропическая лихорадка, и дизентерия, и всякие кожные болезни, воздух там насквозь пропитан ядом, который, просачиваясь в каждую царапину и ссадину, превращает их в гноящиеся язвы, так что редко кому удаётся выбраться оттуда живым, и даже самые крепкие и здоровые люди зачастую возвращаются на родину жалкими развалинами».

«Там» — это на Соломоновых островах, части Меланезии; оттуда и сам Джек Лондон вывез мучительную болезнь.

Папуасы и меланезийцы, в отличие от австралийцев, уже стали к приходу европейцев и земледельцами и животноводами.

Разводили они свиней, кур, собак — и тех, и других, и третьих на мясо. Но у свиней особо ценили почему-то . клыки. Умели делать так, чтобы клыки вырастали особо длинными и изогнутыми. Чем длиннее клык, тем он дороже. Свиньи были и чем-то вроде монет: в свиньях измерялась стоимость дома, свиньями или их клыками платили выкуп за невесту.

Я уже говорил, что пришли папуасы и меланезийцы на Новую Гвинею из Индонезии. Но так и не выяснилось, была Индонезия их родиной или просто промежуточным пунктом на долгом пути. Больше всего похожи меланезийцы на африканцев, так похожи, что до сих пор время от времени находятся учёные, которые заново начинают искать способы соединить Африку с Меланезией. И тут, конечно, может прийти на помощь всё та же островная Лемурия. Она могла стать если не родиной темнокожих народов, то мостом между Африкой и Индонезией, а там и до Меланезии рукой подать.

Впрочем, и без таинственной Лемурии, и без реальной, но слишком далёкой Африки у меланезийцев есть родственники поближе — на Андаманских островах у побережья Индии, на полуострове Малакка, в Южной Индии.

Похоже, что папуасы — старшие братья уже знакомых нам австралийцев. И дело не только в том, ' что Новая Гвинея, скорее всего, лежала на пути любых переселенцев в Австралию. За родство папуасов и австралийцев высказались группы крови. Только не те, что определяются присутствием факторов А и В, а другие — по факторам М и N. Людей с фактором М в мире намного больше, чем с фактором N. А вот в Австралии дело обстоит как раз

наоборот. И на Новой Гвинее, у папуасов, тоже. Такие совпадения обычно не бывают случайными. А как узнали, что папуасы именно старшие братья? Тоже делая точные анализы крови. У папуасов в крови есть вещество, которое зовут фактором 3. У австралийцев этот фактор не встречается. Что из этого следует? Согласно законам генетики, утратить фактор за тысячи лет и при переселении небольшими группами можно довольно легко. А вот приобрести — практически невозможно. Значит, не папуасы нашли, а австралийцы потеряли.

Древние папуасы разнесли когда-то по островам Океании свой (и австралийский) фактор N. А айны, бородатые темнокожие люди, донесли своё N до Курильских островов.

Теперь надо сказать, что в одном отношении Меланезии сильно повезло: здесь жаркий и сырой, очень неприятный, с европейской точки зрения, климат. Впрочем, я уже сообщил, что о нём думал Джек Лондон. Почему же я говорю о везении? Да потому, что из-за климата европейцам Меланезия долго не нравилась. Лишь в XIX веке были захвачены Англией, Францией, Голландией и Германией Чёрные острова, а серьёзная эксплуатация многих из них началась лишь в XX веке.

Колонизаторы привезли сюда массу рабочих из других своих колоний и полуколоний. В результате на островах Фиджи, например, сейчас половину населения составляют индийцы.

А вот Новая Гвинея всё ещё остаётся своего рода гигантским заповедником. На два миллиона папуасов и меланезийцев приходится пока немногим более десяти тысяч европейцев. Многие десятки и сотни тысяч папуасов живут и сегодня в каменном веке. Особенно это относится к карликовым племенам центральной части острова. Да, на Новой Гвинее есть свои пигмеи, как есть они во многих других частях планеты. Но о великанах и карликах мира у нас будет особый разговор.

Вторая половина XX века вовремя пришла на Новую Гвинею. Западная часть острова уже перестала быть колонией — она вошла в состав республики Индонезия. Освободится и восточная часть, и скоро. Колониалисты не успеют окончательно ограбить народ величайшего из Чёрных островов, уничтожить его культуру. И за это опять-таки надо благодарить трудный климат,

МНОГООСТРОВЬЕ

Многоостровье — так переводится на русский язык слово «Полинезия». Каждый, кто читал Джека Лондона, наверняка уже знаком с полинезийцами: он очень любил и восторженно описывал этот народ, особенно таитян и жителей Гавайских островов,

Вот например:

«На Гавайях, в отличие от большей части жарких стран, женщины долго не старятся и даже в старости красивы. Женщине, сидевшей под деревом хау, ... искушённый наблюдатель в любой точке земного шара, кроме Гавайских островов, дал бы лет пятьдесят. А между тем и дети её и внуки... знали, что ей шестьдесят четыре года... Прекрасно было старое дерево хау, высокое, как дом, — она и сидела под ним, как в доме, до того густую и уютную тень давала его огромная крона; прекрасна была лужайка — бесценный зелёный ковёр... А в другой стороне, сквозь бахрому из стофутовых кокосовых пальм, виден был океан за отмелью — синева, сгущавшаяся у горизонта до тёмного индиго, ближе к берегу — шелковистые переливы яшмы, изумруда и рубина».

Так живописал Джек Лондон.

Собственно говоря, и сегодня мало кто из путешественников может удержаться от восторгов, попав в Полинезию. Правда, теперь эти восторги большею частью относятся только к красотам природы. Похозяйничал уже в Полинезии капитализм, принеся с собою болезни и прочие беды, которые в колониях выглядят совсем пугающе.

Странная, даже смешная вещь. Между самой южной землёй Полинезии, Новой Зеландией, и самой северной, Гавайскими островами, лежит океанский путь длиной в 7500 километров. И 5800 километров океана отделяют остров Пасхи на крайнем востоке Полинезии от островов Тонга на крайнем западе. Если мерять общую площадь, занятую в океане островной страной, то окажется, что Полинезия самая большая страна в мире. И при всём том на этих просторах в миллионы квадратных километров разбросаны острова общей площадью всего в 27 000 квадратных километров (если не считать Новой Зеландии, которая одна в десять раз больше всех остальных островов Полинезии, вместе взятых).

И всё это Многоостровье, несмотря на чудовищные расстояния, населяет, по существу, всего один народ. Точнее, народы, совсем недавно составлявшие один народ. Во всяком случае, большинство исследователей считает, что гавайцы на севере, маори на юге, пасхальцы на востоке и тонганцы на западе говорят лишь на диалектах единого полинезийского языка.

Один-единственный язык одного-единственного племени в Америке за десятки тысяч лет превратился в сотни несхожих языков. Здесь до этого далеко.

Значит, совсем не так уж много поколений назад полинезийцы разошлись друг от друга на сотни и тысячи километров.

Кстати, измерять время поколениями в Полинезии особенно удобно. Потому что именно эту мерку постоянно применяют сами полинезийцы, когда заглядывают в свою историю. А её они знают. Знают так хорошо, что им могут позавидовать многие народы земного шара с более высокой цивилизацией. Между тем у полинезийцев не было своей письменности, и им приходилось опираться только на собственную память.

У народов, не знающих письменности, памяти доверяют многое — поневоле. И надо сказать, что чаще всего такое доверие оправдывается. XIX и XX века можно назвать временем торжества древних легенд, потому что многие из них, считавшиеся только художественными вымыслами, оказались основанными на вполне реальных фактах. Например, четыре века прошло между событиями, описанными в «Илиаде», и временем, когда она была закреплена на бумаге. На протяжении шестнадцати поколений — с XII (XIII?) до VIII века до н. э. — эта поэма передавалась из уст в уста. И всё-таки сохранила в себе достаточно фактических сведений, чтобы Генрих Шлиман нашёл великую Трою.

Но что шестнадцать поколений в ряду преданий Полинезии!

Обитатели острова Раротонга легко перечисляют девяносто два поколения своих предков, уходя на две с лишним тысячи лет назад. И это не простое перечисление имён вождей каждого поколения. Раротонганцы рассказывают о событиях, связанных с жизнью многих из этих поколений. В преданиях говорится о подвигах героев, о сражениях и дальних путешествиях, в том числе и о том, как пришли предки полинезийцев на нынешнюю родину.

Подтверждает справедливость преданий тот факт, что на разных и очень отдалённых островах в длинном ряду предков появляются вдруг одни и те же имена.

На Гавайских островах, Таити, Раротонга и в Новой Зеландии помнят вождя и героя по имени Хиро или Хуа. Если для гавайцев он жил двадцать пять поколений назад, то для таитян — двадцать три поколения, а для раротонганцев и новозеландских маори — двадцать шесть поколений назад. Замечательное совпадение. А в маленьком расхождении в цифрах нет ничего удивительного. Ведь поколение длиной в двадцать пять лет — величина условная, средняя. На самом деле в конкретном случае отец может оказаться старше своего сына и на двадцать, и на тридцать, и на сорок с лишним лет. На одних островах разница оказалась больше, на других меньше.

В общем, учёные практически полностью доверяют преданиям последних пяти-шести веков, с большей осторожностью относятся к нескольким предыдущим столетиям и уже совсем придирчивы, когда легенда заглядывает в прошлое на тысячу — полторы тысячи лет.

Но всё эти придирки не мешают самим учёным восхищаться точностью отдельных деталей, переходящих из столетия в столетие. Те, кто им поверил первым, оказались вознаграждены блестящими открытиями.

В разное время были заселены острова Полинезии. Жители архипелага Самоа вообще не помнят, чтобы их предки откуда-нибудь приходили. Видимо, эти земли были первыми, на которые ступала нога праполинезийцев, и было это так давно, что даже блестящая историческая память островитян, которую я так расхваливал, не справилась с этой бездной времени. (Но есть и другие объяснения.) Жители остальных островов помнят о своём (то есть своих предков) прибытии с какой-то таинственной земли по имени Гаваики. Крупнейший исследователь Полинезии, полинезиец по матери, Те Ранги Хироа помещает ату прародину в самом центре Многоостровья. По его мнению, предки сначала приплыли сюда, здесь поселились и освоились и уже отсюда отправились во все стороны островной страны. Только так, пожалуй, и можно объяснить совпадающие от начала и примерно до двадцать пятого колена родословные вождей далёких островов. Лет шестьсот назад полинезийцы добрались до Новой Зеландии и стремительно заселили эту страну — одну из самых удивительных в мире, страну, где нет хищников и нет ядовитых змей, где есть, правда, птицы (в том числе считающиеся самыми красивыми в мире), но у птиц этих нет крыльев, способных поднять своих хозяек в воздух.

Долгие плавания не смущали храбрых путешественников. И если бы в Антарктиде было можно жить, сейчас там жили бы именно они. Добрались же два полинезийских вождя до мест, где «вода превращается в камень».

Без письменности полинезийцы составили и хранили в памяти детально разработанный календарь. Год делился на тринадцать месяцев. В двенадцати из них было по двадцать девять ночей (именно ночей — полинезийцы измеряли время в ночах, а не днях). Тринадцатый месяц был, понятно, совсем коротким. Неделями ночи не считали — просто называли каждую ночь месяца её порядковым номером. Впрочем, на некоторых островах у каждой ночи был не только номер, но и собственное имя, Хозяева Многоостровья поражали европейцев своим умением чертить на песке или выкладывать из палочек и камушков схематические карты расположения островов, направления ветров и течений. Постоянных карт не было. А временные — точнее, даже мгновенные — карты появлялись в нужный момент.

Буря! Чёрные тучи на небе, гигантские валы вокруг, потерян путь, мореплаватели не знают, что делать. И они начинают молиться богам. Но не о прекращении бури — с бурей-то они сами справятся, — им надо знать, куда плыть, и не будут ли боги так добры на минутку разогнать тучи и показать звёзды.

Иногда полинезийцы, наверное, грузились на корабли целыми семьями, с женщинами и детьми, и плыли куда глаза глядят: раз есть океан, должны же в нём быть острова. Но чаще, видимо, сначала отправлялись на разведку мужчины, и только после их возвращения с хорошими вестями начиналось настоящее переселение.

Предки полинезийцев, видно, и до прибытия на эти острова были большими бродягами и «охотниками к перемене мест». Они успели пройти много земель, встретиться со многими народами. Кровь всех трёх рас течёт в венах полинезийцев. Губы полинезийцев слегка утолщены, как у негроидов; волосы чёрные и почти такие же прямые, как у монголоидов; кожа их смугла; нос сходен с австралийским, но кое в чём близок к европейскому! Любопытно, что полинезийцев легко признают красивыми жители всех континентов Земли.

Юго-Восток Азии был местом, где сложилась праполинезийская народность перед походом в океан. Но побывали, по-видимому, в Полинезии и американские индейцы. На весь мир прогремело плавание шести исследователей во главе с Туром Хейердалом на плоту из Америки в Полинезию. Задумал и проделал своё плавание норвежский путешественник для того, чтобы доказать, что эти острова Тихого океана заселялись с востока.

Блестящее плавание! Подвиг! Но его одного было бы » мало для такого доказательства. Вот простой пример. (Я уже приводил похожий — по схожему поводу.) Каждый год сейчас находятся спортсмены, одолевающие вплавь пролив (тридцать с лишним километров) между Англией и Францией. Но никто же не станет доказывать, что люди заселяли Англию вплавь.

Тур Хейердал оказался способен не только на подвиг, но и на кропотливый научный труд. Он смог убедить многих учёных (хотя и не всех), что в жилах полинезийцев течёт индейская кровь. Но не она одна. Сам же Тур Хейердал нашёл новые доказательства и того, что острова заселялись из Азии тоже.

НА РОДИНЕ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА

Грандиознейшие события истории других частей света доходили до европейцев только глухими и слабыми отзвуками. И долго эти европейцы склонны были ещё преуменьшать даже доходившие до них известия. И точно так же Азию мало трогали непосредственно её не касавшиеся европейские события.

Есть любопытная байка на эту тему. (Не знаю, произошёл такой эпизод на самом деле или его выдумали, но он вполне возможен и очень характерен.) Итак, вот сама история.

Наполеон Бонапарт живёт в ссылке на острове Святой Елены в Атлантике. Давно позади и пожар Москвы, и бегство из России, и отречение от престола, и новый его захват, и новое поражение... Недавний властитель Европы, страстно любимый одними и яростно ненавидимый другими, предаётся в изгнании воспоминаниям и размышлениям о своей судьбе и славе. И вот он на прогулке встречает старого слугу-малайца. Один из спутников Наполеона говорит малайцу: «Вряд ли, милый Тоби, вы могли когда-нибудь думать, что будете разговаривать с великим человеком, чья слава облетела вселенную?»

Выясняется, что Тоби в жизни не слышал имени Наполеона. Огорчённый придворный начинает настаивать.

Ну как же, мол, малаец мог не слышать о человеке, который «завоевал весь мир силой своего грозного оружия и покорил его своим гением, заведя порядок, возвеличив власть и дав торжество религии».

Тоби «понял». Понял, что они имеют в виду «великого, грозного раджу Сири-Три-Бувана, джангди царства Менангбау, который покорил раджанов, лампонов, батаков, даяков, сунданезов, макассаров, бугисов и альсуров, умиротворил малайские земли и ввёл культ крокодила...»

И уже после бывший император спросил у придворного:

« — А много их, вы не знаете?

— Кого, ваше величество?..

— Да этих, малайцев, — сердито пояснил Наполеон. Придворный сообщает, что малайцев — миллионы.

— Чёрт знает что такое... — проворчал император. — Сири-Три-Бувана!..»

У нас в стране избавились от расизма, но пробелы в нашем образовании, а точнее, в сведениях о мире ещё зияют.

Многим, наверно, покажется странным, что в XVI—XVII веках грандиознейшие в то время в мире сооружения воздвигались в государствах, самые названия которых сейчас знакомы только специалистам, в державах, существовавших на территории Индии, Бирмы, Индокитая до завоевания этих стран европейцами.

Азия, Африка до сих пор часто кажутся многим куда более загадочными странами, чем они есть на самом деле. Ведь загадки бывают двух сортов: на одни вправду трудно ответить, а решение других можно найти в учебниках.

В школьную историю древнего мира изо всей Африки вошли только Египет и Карфаген. Из Азии — Двуречье, Китай и Индия. Это можно и понять и объяснить — для истории нашей страны на протяжении многих веков были гораздо важнее её связи с европейскими странами. Но пробелы, даже понятные, остаются пробелами.

Я здесь не собираюсь их закрыть: слишком они велики и слишком мала эта книга. Но хочется дать хотя бы относительное представление о том, как именно они велики.

Итак, всё-таки тот же Египет. Слишком большое значение для прошлого и настоящего всего остального мира имела эта африканская страна, чтобы даже самые отъявленные расисты когда-либо о ней забывали.

Египет был создан Нилом. Мало на нашей разнообразнейшей планете мест, в такой степени созданных для рождения земледелия.

Каждый год Нил разливался и вновь входил в берега, • оставив на высохших местах густой слой ила. В него достаточно было хотя бы просто бросить семена, чтобы получить совсем неплохой урожай. Нил стягивал к себе окрестные племена охотников и собирателей, на его берегах быстро осваивавших земледелие. Земледелие рождало уверенность в завтрашнем дне — и оно же вселяло тревогу за завтрашний день. Надо было научиться его предвидеть, иначе не вовремя посеянный хлеб будет уничтожен раньше, чем созреет, тем же благодатным Нилом.

Человечеству понадобился календарь. В разное время года на ночном небе видны разные созвездия; первые учёные отметили это, запомнили, сделали выводы... Нам трудно представить сейчас ощущение своего могущества, посетившее людей, когда они постигли ход звёзд в небе и связали его с земными событиями земной жизни. Что удивляться, если впоследствии стали думать, будто звёзды предсказывают ход человеческой жизни? Ведь тогда, шесть или семь тысяч лет назад, они стали говорить, когда надо ожидать разлива Нила. Звёзды же определяли сроки сева и жатвы.

Земледелие дало возможность создавать запасы. Больше того. Охотники и собиратели были еле-еле в силах прокормить самих себя. Земледельцы могли позволить себе роскошь освободить часть племени от труда по добыче пищи. И становятся профессиональными ремёсла, с одной стороны. А с другой — появляются профессиональные правители и профессиональные воины. Человек может прокормить не только себя, но и другого — значит, выгодно подчинить этого человека.

И в долине Нила появляется одно из первых рабовладельческих государств. Впрочем, сначала сложилось много таких государств — целые десятки, и немало крови пролилось, пока их здесь не стало сначала два, потом одно.

В Египте в это время жили уже миллионы людей — куда больше, возможно, чем во всей остальной Африке. Больше? Да. При всём плодородии долины Египта здесь хватило бы пищи лишь нескольким тысячам, может быть, десяткам тысяч охотников и собирателей. А земледелие давало возможность получать с той же территории в сотни и тысячи раз больше еды.

Но Египет недолго был единственным государством в Африке. Южнее его возникло Нубийское царство. Образовалась держава и на восточном выступе Африки в сторону Аравии.

Позже возникли мощные государства на западе материка. Одни из них не выдержали удара арабских завоевателей. Другие погибли под натиском чужеземцев уже в более близкие к нам дни. Марокканские султаны руками своих подданных, принявших мусульманство испанцев, разрушили царство Сонгаи в XVI веке. Великий Бенин был сокрушён в XIX веке европейцами. А приди они, скажем, в Южную Африку всего на столетие позже — и не было бы теперешней Южно-Африканской Республики. В XVIII—XIX веках племена зулусов были готовы к созданию своего государства. Они уже выдвинули и вождей, способных сделать это государство реальностью. Я расскажу об этом немного более подробно, чтобы события, разыгравшиеся в XIX веке на юге Африки, стали моделью схожих историй, в течение тысячелетий происходивших на всех материках.

Итак, Южная Африка. Начало XIX века. Только что в далёкой Европе отгремели наполеоновские войны. В 1815 году битвой при Ватерлоо закончилась эпопея императора Франции. А в 1816 году стал по наследству вождём своего племени (а по власти — королём) Чёрный Наполеон — зулус Чака. Он унаследовал от своего отца земли примерно в 250–300 квадратных километров площадью. В результате блестящих походов его владения увеличились более чем в тысячу раз, а влияние его чувствовали в Африке на территории, ещё раз в десять большей

Надо сказать, однако, что начало объединению зулусских племён положил вождь (король) другого из этих племён, покровитель Чаки, замечательный государственный деятель Дингисвайо. К слову, в отличие от сурового, беспощадного Чаки, Дингисвайо имел мягкий, добрый характер. Смерть Дингисвайо выдвинула Чаку на первое место в стране.

А позже изменивший Чаке любимец его, по имени Мзиликази, бежал на северо-запад от гнева короля.

По дороге он сначала уничтожал все попутные селения, чтобы отделить себя от мести Чаки выжженной землёй. А затем начал «просто» покорять встречные народы, включая их воинов в состав своей армии. Вся она, кстати, в момент бегства насчитывала только триста человек.

В конце пути Мзиликази оказался правителем земель площадью больше полутора миллионов квадратных километров, с многомиллионным населением. Мало того. На этих землях начал формироваться из местных племён и переселившихся сюда вместе с Мзиликази и пришедших к нему позднее зулусов целый новый народ, существующий и сегодня — матабеле...

История объединения африканских племён знает не меньше крови и грязи, чем история объединения любых других племён. Но результатом зато должно было стать возникновение национальных государств. И они начали возникать, но тут на земли зулусов, матабеле, басуто и других народов пришли колонизаторы.

Свой приход они попытались оправдать жестокостями вождей, вроде тех же Чаки и Мзиликази. Но история Франции знала к тому времени Варфоломеевскую ночь, устроенную Карлом IX; история Испании — бешеное неистовство инквизиции; история Центральной Европы — ужасы Тридцатилетней войны XVII века, после которой население Германии уменьшилось вдвое. И не европейским колонизаторам выступать перед кем бы то ни было в виде защитников справедливости.

В Южной Африке даже под голландско-бурским и английским гнётом продолжалось сближение племён. Но появились здесь и новые народы. Многие сотни тысяч жителей нынешней Южно-Африканской Республики — потомки смешанных браков белых и негров. В то время, когда Южная Африка входила в состав Британской империи, сюда приехали (или были привезены) индийцы — рабочие, ремесленники, торговцы. Живут здесь и миллионы белых — в основном потомки голландцев и англичан.

Южноафриканские власти попытались отделить людей разного цвета кожи друг от друга, на одной земле создать отдельные города, отдельные деревни, отдельные посёлки. Негры живут в окружении негров, белые среди белых, индийцы среди индийцев, мулаты среди мулатов. (Само собой разумеется, что лучшие земли, города и сёла — у белых.) Страна превратилась в пороховой погреб. Пока ещё удаётся иногда натравливать негров на индийцев, восстанавливать мулатов против негров. Но раньше или позже угнетённые объединятся — а такое объединение уже началось, — и расистское государство будет взорвано. Иначе быть не может.

В Северной Африке находятся такие независимые государства, как Марокко, Мавритания, Алжир, Тунис, Ливия, Египет (Арабская Республика Египет) Судан. В этих государствах сейчас живут мусульмане — все эти государства относятся к арабскому миру. Религия, язык, многие детали культуры этих стран — результат великого арабского завоевания.

В VII веке нашей эры в Южной Аравии появился человек, сливший воедино многие элементы христианской и иудейской религий и местных языческих верований. Он дополнил всё это своим богатым воображением — и стал основателем ислама. Признанный пророком неграмотный погонщик верблюдов объединил вокруг новой религии часть арабских племён. Его преемники, принявшие титул халифов, огнём и мечом распространяли новую веру. С невероятной быстротой арабы разгромили множество соседних государств. Их отряды ворвались в Дагестан, добрались до Памира и Гималаев на востоке, на западе пересекли Пиренеи и дошли было почти до центра Франции. По дороге были захвачены Иран и Ирак, Сирия, Северная Африка, Испания и многие другие земли. Вместе с арабами шёл их язык и шёл ислам. В облике жителей сегодняшних североафриканских государств обычно всего заметнее черты их далёких предков, живших в этих местах до прихода арабов. Но древние языки сохранили в сравнительно чистом виде лишь немногие и далеко не самые многочисленные народы. В Египте ещё остались прямые и почти чистокровные потомки древних египтян, христиане, — их зовут коптами. Но они составляют меньшинство в стране.

Впрочем, до арабского завоевания Древний Египет в течение своей долгой истории пережил двухсотлетнее владычество пришедших из Передней Азии гиксосов, освободился, прожил несколько веков под властью то собственных фараонов, то выходцев из Ливии и Нубии и был завоёван ассирийцами. Освободился — и через какое-то время был вновь завоёван, персами.

Потом сюда пришли греки во главе с Александром Македонским. Царями Египта стали потомки одного из полководцев Александра — Птоломея.

После греков пришли римляне. Потом, во время великого переселения народов, в Северной Африке появились германские племена, пришедшие сюда через Пиренейский полуостров. До Египта, правда, добрались лишь немногие германцы, но на территории древнего Карфагена было ими создано целое королевство.

Через шестьсот лет после арабского завоевания власть над Египтом захватили половцы. Те самые половцы, беспокойные соседи наших предков, против которых воевали грозный Владимир Мономах и князь Игорь (тот самый, из «Слова о полку Игореве»). Перед тем половцев разгромили монголы, и множество половецких детей было продано в рабство. А тогдашние египетские султаны из этих рабов сформировали свою грозную гвардию — мамелюков. Мамелюки разбили монголов, когда те попытались захватить и Египет. А кроме того, свергли султана и стали сажать на трон собственных вожаков. Затем место мамелюков-половцев у власти заняли мамелюки-кавказцы.

А потом Египет захватили турки, позже — англичане...

И каждый из этих народов (кроме, пожалуй, англичан) сливал свою кровь с древней кровью коренных жителей этой страны. И всё же и сегодня антропологи узнают многие черты древних египтян в облике феллахов — крестьян нильской долины.

Надо сказать, что африканские народы — вообще «самые коренные», если можно так выразиться, среди всех пародов нашей планеты.

Во-первых, Африка входила в район, где обезьяна встала на ноги и научилась держать голову прямо, и задирать её вверх, и даже смотреть на небо; в район, где она стала оббивать камни, а потом привязывать их к палкам, уже перестав быть обезьяной; где был питекантроп и жили неандертальцы, и где они стали, наконец, похожи на нас с вами. (А некоторые учёные считают даже одну Африку окончательной прародиной человека — местом, где из неандертальца получался Гомо сапиенс.)

Во-вторых, антропологи проследили преемственность между людьми, жившими там десять тысяч лет назад и живущими сейчас, явную преемственность, несмотря на все нашествия из других частей света.

В глубокой древности африканцы, по-видимому, проникали из Африки далеко на север. Их следы находят в Италии, Франции, Ирландии.

Африканцы-бушмены первыми открыли и заселили Мадагаскар — огромный остров у восточного берега Африки. Но позже туда прибыли на своих лодках дальнего плавания малайцы, жители Индонезии, люди монголоидной расы. Это было великое путешествие, вернее, много великих путешествий, потому что несколькими волнами в течение ряда веков прибывали сюда покорители морей с далёкого востока (может быть, им помогли пройти этот путь, дав отдохнуть по дороге, ныне исчезнувшие острова в океане, остатки полумифической Лемурии),

Малайцы принесли на остров язык, в котором до сих пор звучат слова санскрита (священный язык Древней Индии). Бушмены, люди из племён банту (родичи зулусов) и малайцы образовали тот сплав, который сегодня представляют собой мальгаши — основное население Мадагаскара. И доля малайцев в этом сплаве самая большая.

ОТ УРАЛА ДО АТЛАНТИКИ

Тридцать или сорок тысяч лет назад незадолго до того появившийся на земле человек разумный уже добрался до Англии, тогда ещё, видимо, не успевшей стать островом. В ту же пору человек и в западной и в восточной Европе дошёл до южного края ледника. На самом леднике делать нашим предкам было нечего, но великое оледенение Европы заканчивалось, ледник отступал, и его буквально по пятам преследовал человек. Двадцать три тысячи лет назад край великого ледника был где-то у Владимира. И здесь, у речки Сунгирь, недавно найдены останки людей, умерших больше двухсот тридцати веков назад.

Они были одеты в костюмы, очень похожие на национальные костюмы современных арктических народов, только сплошь расшитые бусинками из мамонтовой кости.

Десять тысяч лет назад ледник ушёл из теперешней Дании, и на его место явились первые датчане.

Ледник медлил, на каждую сотню километров у него уходила добрая сотня лет. Девять тысяч лет назад была заселена Финляндия, ещё через тысячелетие стали обитаемыми Швеция и Норвегия (цифры примерны).

А до северного острова Шпицберген люди добрались только восемь веков назад. Это были русские — поморы, жители беломорского побережья. Они же примерно в это время открыли Новую Землю.

... Учёные никак не могут окончательно договориться, как выглядело древнейшее население Европы. Многие специалисты полагают, что меньше всего изменились за минувшие тысячелетия саами — маленький народ, живущий у нас на Кольском полуострове и в Финляндии.

Саами похожи сразу и на монголоидов и на европейцев. Только неизвестно точно, насколько давно возник этот народ. Может быть, он сохранил облик общей для предков монголоидов и европеоидов расы того времени, когда такая единая раса существовала (есть учёные, настаивающие на том, что была эта общая евроазиатская раса). Может быть, саами — потомки двух когда-то встретившихся народов, монголоидного и европеоидного,

А вот у сунгирьского человека отчётливо преобладают европеоидные черты. Впрочем, в близких от Сунгиря местах находили и черепа, очень похожие на африканские. То ли сюда заходили особенно предприимчивые предки негроидов, то ли (скорее всего) это памятник времени, когда расы ещё не разделились окончательно,

Темна для нас история Европы прежде последних трёх-четырёх тысяч лет. Мы знаем, правда, что говорили многие её обитатели тысяч этак восемь лет назад на общем палеоевропейском языке (или разных, но схожих палеоевропейских языках).

В современных европейских языках, в том числе русском, сохранились обломки этого древнего наследия предков.

Сейчас в Европе есть только один по-настоящему древний язык. На нём говорят баски, соседи французов и испанцев, живущие в горах Пиренейского полуострова. И французы и испанцы очень жалуются на то, как трудно освоить язык этого народа. Французские крестьяне рассказывают, будто баскский язык как-то взялся изучить чёрт. За семь лет запомнил два слова, и те неверно.

А вот русский, немецкий, итальянский, английский и другие главные языки Европы относят, вместе со многими индийскими языками, к индоевропейской группе. То ли общий индоевропейский праязык, то ли сразу целая древняя группа таких языков сложилась около пяти тысяч лет назад. Где? Точный адрес неизвестен. А возможные — пожалуйста. Берега Дуная. Карпаты. Среднее течение Вислы. Степи северного Причерноморья. Южное побережье Балтийского моря. Средняя Азия...

Где бы это ни случилось, но обитатели тех мест были, видимо, большими непоседами. Вместе с ними их языки проникли в Центральную и Западную Европу: сначала на Балканы, потом в нынешние Италию, Испанию, Францию, Англию. (В Азии эти языки овладели Ираном и большей частью Индии.)

Четыре-пять тысяч лет назад на острове Крите в Средиземном море возникла первая известная нам европейская цивилизация. Здесь археологи нашли развалины дворца из множества комнат и переходов, закоулков, тупиков, подвалов и кладовых. Этот дворец стал в преданиях лабиринтом. В греческих мифах лабиринт строил великий мастер Дедал по приказу критского царя Миноса. А по своей воле Дедал соорудил для себя и своего сына Икара крылья... Греческие мифы поместили в центре лабиринта чудовищного человека с бычьей головой. В пищу ему присылали греческие Афины, покорные Криту, страшную живую дань — семь юношей и семь девушек в год, пока не убил чудовище отважный афинский царевич Тезей.

Дедала и Икара не было, но были критские мореходы, освоившие всё Средиземное море. Было царство, диктовавшее свою волю многим землям по берегам этого моря, царство, с которым считались и Египет и Финикия.

Это царство пало после катастрофического извержения на маленьком острове Фера, вблизи Крита, города его засыпало пеплом. Преемниками критян в Европе стали древние греки — дикари, ворвавшиеся без малого четыре тысячи лет назад на Балканский полуостров с севера.

Только чтобы не забыть: в последнее время появились признаки, что критская цивилизация не была древнейшей в Европе. Один из важнейших признаков цивилизации — письменность. Она, конечно, была у древних критян. Но недавно письменность — и куда более древнюю — обнаружили на территории нынешних Югославии и Румынии. Таблички с рисуночными надписями, найденные здесь, оказались немыслимой древности. Получалось, согласно современным методам анализа, что им около восьми тысяч лет. Мало того, что нашли древние таблички совсем не там, где испокон века искали цивилизации. Сама древность табличек была чрезмерной для письменности, хотя бы зачаточной. До сих пор многие учёные считают эту древность «завышенной» в результате какой-то ошибки, а некоторые даже глухо намекают на возможную фальсификацию.

Ну, а если всё тут в порядке, таблички подлинные и даты их создания определены верно? Тогда по-новому поворачивается к нам сама история создания письменности. И писателю Михаилу Ильину, будь он жив, пришлось бы вносить важные поправки в свою замечательную книгу . «Чёрным по белому».

Это открытие заставит, если оно подтвердится, по-новому взглянуть и на историю передвижения народов по земле. Ведь таблички с Балкан очень похожи на шумерские.

Шумерская цивилизация в долине Тигра и Евфрата (Месопотамии) считаются одной из древнейших на планете. Но известно, что шумеры не были здесь первопоселенцами. Они откуда-то пришли. И уже довольно давно была замечена некая странность древнейших календарей Месопотамии. Почему-то они отмечали, что в самом длинном дне года — шестнадцать часов, а в самом коротком — восемь. Но на географической широте этих мест самый длинный день года намного короче, а самый короткий — длиннее. Более поздние календари эту ошибку исправили.

Но тогда, выходит, шумеры вышли из тех мест, где старый календарь был уместен? Это предположение было когда-то высказано. Названо и подходящее место — северное побережье Чёрного или Каспийского морей. Вновь найденные таблички позволили — в порядке гипотезы — Н. Ф. Жирову уточнить адрес прародины шумеров. Возможно, хотя с этим большинство историков не согласно, что они вышли из нынешней северной Румынии.

Из Европы же, по-видимому, пришли в Азию, на побережье теперешней Турции, хетты. В свою очередь, азиатские народы всё время проникали в Европу. Для этого служили несколько древних исторических путей. Один из них — своеобразные ворота между Каспием и Уральским хребтом — вековечная дорога кочевников. По ней прошли почти 30 веков назад скифы, несколькими столетиями позже — сарматы, ещё позже гунны, потом — последовательно — булгары, авары, печенеги, половцы, татаро-монголы.

Иные из этих звучных имён ничего тебе не скажут. Но носители их оставили следы в истории мира, в истории народов нашей родины, в их языках, в том числе русском.

Скифы были отличными пахарями и великолепными наездниками. Против них оказались бессильны персидские владыки, покорившие Вавилон и Египет. Александр Македонский тоже не смог подчинить себе европейских скифов (да и большую часть азиатских).

Антропологи прослеживают скифскую кровь во многих жителях нашей Украины. Да и не только Украины. Недаром же изображения скифов на золотых чашах из курганов во многом напоминают нам типичные русские черты. И археологи, разглядывая эти изображения, не могут удержаться от цитаты из Александра Блока: «Да, скифы мы!» И тут же делают оговорку, что поэт зря далее приписывает скифам раскосые глаза — скифы были ведь типичными европеоидами.

Скифы и пришедшие после них в Причерноморье сарматы стали предками и небольшого осетинского народа, смешавшись в горах с давними их обитателями.

И скифы и сарматы были индо-европейцами по языку, — это возвращались в Европу потомки тех племён, что когда-то ушли в Азию из Северного Причерноморья. А из Азии шли в Черноморские степи всё новые волны завоевателей.

Что происходило с предшественниками каждой новой волны? Часть их погибала в сражениях с пришельцами, часть бежала на запад, меняя родину и в свою очередь заставляя двигаться другие народы, часть признавала власть новопоселенцев и смешивалась с ними.

Всё происходило примерно так, как и во время совсем недавних африканских походов Чаки и Мзиликази, потому я о них и вспоминал. Но та часть каждого народа, что оставалась на месте, была отнюдь не самой малочисленной. Как иначе донесли бы до нас своё наследие скифы — после смены в Причерноморье стольких народов? И вообще, народы редко исчезают бесследно. Вот что писал Валерий Брюсов, вспомнив сначала великие древние державы:

О, сколько царств, сжимавших мир! Природа

Глядит с улыбкой на державства эти:

Нет, не цари — её родные дети!

Пусть гибнут троны. Только б дух народа,

Как Феникс1, ожил на костре столетий.

В учебниках русской истории после рассказа о монгольском нашествии перестают упоминаться половцы-кипчаки. Между тем они сыграли важную роль в формировании татар Поволжья и башкир Поволжья и Урала. Другие половцы, как до них (от самих же половцев) печенеги, ушли от монголов на запад, и след их находят в Центральной Европе, особенно на венгерских землях.

Но не только там.

Вот стихи Дмитрия Карачобана, по-моему, очень хорошие:

Меня учили каждый день,

учили все

кому не лень.

Учили так, учили впрок,

учили вслух, учили молча.

Я чувствую:

ещё урок —

и дураком

я жизнь закончу!

А вставил я эти стихи в книгу не только оттого, что они хороши, но ещё и потому, что их перевели с гагаузского языка, на котором говорят только сто с лишним тысяч человек. Живут гагаузы в нашей Южной Молдавии, на Украине; есть гагаузские сёла и на Северном Кавказе, и в Приазовье, и в Средней Азии. Гагаузы — земледельцы, ещё в средние века ставшие христианами. Но род свой они ведут (хотя сами того и не помнят) от кочевников, скотоводов и язычников, — тех, кого русские летописцы называли печенегами и половцами. До сих пор яркую звезду в западной части небосклона гагаузы зовут звездой степного каравана — по ней когда-то вели пастухи на запад свои стада. Даже сейчас иногда клянутся гагаузы так: «да покарает меня волк». А волк — древнее священное животное многих степных народов. И древние тюрки ещё полторы тысячи лет назад считали себя потомками волка. Сам язык гагаузов хранит память о том, чем занимались их предки. У кочевых народов обычно несравненно больше терминов, связанных с коневодством, чем у их оседлых соседей. И гагаузы (пахари и виноградари) тут могут заткнуть за пояс многих степняков. Вам нужно сказать, что такая-то лошадь — тёмно-серая, в яблоках? Пожалуйста. Скажите «гек» — и всё тут. И таких коротких названий, требующих при переводе на русский язык целых фраз, в гагаузском языке множество. Но кочевники превратились в земледельцев. Потомки злейших врагов христиан самое имя своё получили как раз из-за приверженности к христианству. Когда Балканский полуостров захватили турки-мусульмане, они были крайне возмущены, обнаружив здесь своих родственников — тюрок, но принявших другую веру. И турки-завоеватели требовали от завоёванных: «гаган-уз опсун» (держи нос по ветру). Может быть, это требование превратилось в название народа из-за того, что оно было похоже на название древнего народа, общего предка половцев и печенегов и некоторых других народов: гек-огузы (голубые, небесные огузы). Сами гагаузы помнили о том, как их преследовали во времена турецкого владычества, но о гек-огузах к XX веку забыли. Историю народа восстановили учёные. Писал о ней, в частности, советский этнограф М. Губогло.

Тысяча с лишним лет, как исчезли из степей Северного Причерноморья булгары. Но живёт на юго-востоке Балкан народ, в который они когда-то влились, приняв его язык и передав взамен своё звонкое имя. Другая часть булгар ушла из степей на Волгу; вместе с кипчаками и некоторыми другими народами они стали предками волжских татар.

В Северо-Восточной Европе обитали ряд тысячелетий племена, говорившие на финно-угорских языках. Наши летописи иногда называли эти племена общим именем «чудь». В составе русских войск билась чудь против немцев под водительством Александра Невского. Многие племена чуди растворились в русском народе, стали его частью. Другие положили начало таким народам, как чуваши, карелы, эстонцы, финны. На Урале и на Волге любые пришельцы сталкивались с той же чудью, и кровь финно-угорских племён есть во всех народах наших национальных республик Приуралья и Поволжья.

А одно сильное угорское племя из Уральских степей добралось до Дуная. Здесь оно включило в себя и славянские и другие племена, передав им свой язык. Так на карте Европы появилась Венгрия. Своих родичей венгры наших дней ищут и в Северном Казахстане, и среди хантов и манси Приполярья. Даже сегодня венгр узнает кое-какие слова в речи и ханта, и финна, и эстонца.

Где же в этом переплетении судеб народов, в движении племён из конца одного материка до конца другого, — где же в этом хаосе языков место предков славянских народов?

Сейчас славяне живут от Адриатического моря на юго-западе до Балтийского моря и Ледовитого океана на севере, от Одера на западе до Тихого океана на востоке. Славяне составляют три четверти населения нашей великой страны; социалистические республики Польша, Чехословакия, Югославия и Болгария тоже заселены славянами. Под самым Берлином, на реке Шпрее, сумел сохранить свою самобытность маленький славянский народ — лужичане. Но где же нам искать славян в Европе двухтысячелетней давности? У Адриатического моря живут в это время иллирийцы, язык у них не славянский, культура тоже. Рядом — македонцы, совсем недавно завоевавшие во главе со своим Александром полмира. Имя македонцев сохранилось в сегодняшней Европе: в числе шести республик, составляющих Югославию, есть Македонская; но если её нынешние жители — славяне, то о древних македонцах этого не скажешь. Там же, по соседству, на Балканах, жили фракийцы. Про одного из них ты наверняка знаешь — славный Спартак, вождь восстания рабов против Рима, фракиец по рождению. Но и фракийцы не были славянами, — ты бы не встретил в их языке знакомых слов. К западу от Чёрного моря жили ещё даки — предки румын, тоже не славяне. К северу от Чёрного моря обитали две тысячи лет назад кочевники сарматы и остатки разгромленных незадолго до того сарматами скифов. Но и скифы и сарматы говорили на языках, близких к нынешнему иранскому. Значит, они тоже не славяне.

Кто же тогда положил начало могучей семье народов, одной из самых многочисленных на нашей планете?

Этот вопрос волновал наших предков уже тысячу лет назад. Когда первый известный нам древнерусский летописец начинал свой рассказ о жизни и истории родной земли, он сразу же сообщил будущим читателям, что собирается рассказать им и о том, «откуда есть пошла русская земля». Но русские чувствовали себя тогда, как и сегодня, близкой роднёй другим славянским народам, отдавали себе отчёт в близости славянских языков, культур, а во многом — исторических судеб. Летописец считал своим долгом рассказать и о том, откуда и как появились славяне на своих землях.

Надо сразу сказать, что вопрос о происхождении славян в течение многих сотен лет был и остаётся очень сложным. Мне кажется, уже по предыдущим страницам этой книги можно увидеть, как трудно историкам разгадывать загадки прошлого. И не стоит удивляться, что у ответа на этот вопрос тоже много вариантов. Один из таких вариантов предложила летопись «Повесть временных лет». Первые русские историки, летописцы, хорошо знали исторические сочинения других народов. А приняв христианство, они приняли «на вооружение» и священную книгу древних евреев — Библию. Там же вопрос о происхождении народов решён просто. Русский летописец вспоминает Ноя — главу единственной семьи, уцелевшей на земле после устроенного якобы господом богом потопа. У Ноя было три сына — Сим, Хам и Яфет (почему-то лучше всего люди запомнили Хама), У Яфета, в свою очередь, родились сыновья. Один из них, Яван, стал отцом Гелиса. Вот Гелиса и считали летописцы предком славян.

Как все образованные европейцы того времени, летописцы твёрдо знали, отчего люди говорят на разных языках. Сначала «бысть вся земля устна едине и глагол всем един». Но, возгордившись, наши общие предки решили построить башню до самого неба. Когда бог увидел, что строительство идёт успешно и, чего доброго, его уединение будет нарушено, он принял свои меры — «смешал языки», сделал так, что люди перестали понимать друг друга. Земляне разделились на семьдесят два народа, указывает летописец. В источниках, которыми летописцы пользовались, в числе этих народов не были названы славяне. Но ведь знают же летописцы, что в их время славяне живут на среднем Дунае и у Адриатики, и знают, что на рубеже нашей эры в этих местах жили иллирийцы. И среди разошедшихся от недостроенной Вавилонской башни народов появились в древнерусском варианте вместо иллирийцев иллиро-славяне. Сначала эти иллиро-славяне якобы кочевали по Месопотамии, потом через Халдею, Малую Азию вышли к Мраморному морю, перебрались на Балканы и здесь осели по Дунаю, там, где теперь «земля венгерская и болгарская». С Дуная отдельные славянские ветви разошлись уже по своим землям.

«Вавилонское столпотворение» славянские народы вспоминали редко, но родиной славян Дунай считался довольно долго. К разным точкам в его долине (впрочем, как и к разным точкам у побережья Адриатики, в Татрах, на Карпатах) привязывают поздние легенды о разошедшихся в разные стороны братьях: Чехе, Лехе и Русе, от которых произошли чехи, поляки и русские.

Всё это очень интересно, всё это важно для понимания судеб славянства... Но всё-таки сейчас почти все историки сходятся на том, что не Дунай был прародиной славянских народов. Римляне ничего не знали о славянах на Дунае. А между тем в начале нашей эры Рим завоевал большую часть долины Дуная.

Иногда эту прародину отодвигают немного восточнее — на Карпаты. Там тоже живут легенды об уходе в разные стороны света братьев — родоначальников племён. А главное, уж очень соблазнительно выглядят Карпаты на карте Европы — как некий географический центр славянских земель. К востоку от них живут восточные славяне, к западу — западные, к югу — южные.

Большим русским поэтом и образованнейшим историком был Валерий Брюсов. И он писал в 1914 году, во время наступления русской армии на Австро-Венгрию, которой тогда принадлежала Закарпатская Украина:

Уступами всходят Карпаты,

Под ногами тает туман.

Внизу различают солдаты

Древний край — колыбель славян.

Весенним приветом согрета,

Так же тихо дремала страна...

На четыре стороны света

Отсюда шли племена.

Шли сербы, чехи, поляки,

Полабы и разная русь.

Скрывалась отчизна во мраке,

Но каждый шептал: «Я вернусь!»

Отец истории, древний грек Геродот, упоминает «народ невров» на Карпатах, и некоторые историки склонны считать невров славянами,

Карпаты римляне завоевать не смогли, и никто не оставил нам записей о народах, живших там две тысячи лет назад, — ведь у самих этих народов тогда письменности не было. Но учёные умеют сейчас по языку народа определить, в каких краях жили его предки. Иногда даже выделяют целую науку — лингвистическую географию. Так вот, у многих растений, характерных для Карпат, неславянские названия. Пришедшие сюда предки карпатских славян переняли эти имена у своих предшественников. И случилось такое заимствование, по мнению лингвистов, во всяком случае не раньше начала нашей эры.

Предков славян искали и на побережье Балтийского моря, между устьями Немана и Западной Двины. Пытались провести к славянам прямую линию от причерноморских скифов-пахарей, кормивших своей пшеницей древние Афины.

Но лингвистическая география как будто нанесла сильный удар по всем этим гипотезам. В древнеславянском языке, по-видимому, не оказалось своих слов для обозначения степных трав или горных ущелий, прибрежных дюн или морских валов; таких слов не было, и всё. Но почему? Очевидно, потому, что в них не было нужды. Не жили древнейшие славяне в степях и горах, не лежала их прародина у моря. А вот для лесов и лесостепей, для их трав и деревьев, животных и насекомых язык запасся словами в избытке. И реками, и озёрами, и болотами должна была быть богата старая славянская земля.

Где же она лежала? Многие историки сейчас ищут её на просторах Восточной Европы от долины Вислы до среднего течения Днепра. Некоторые из исследователей раздвигают границы земли «Праславянии» до Одера на западе и до Балтики на севере. Другие, наоборот, сужают их чуть ли не до размеров нынешних юга Белоруссии, самого севера Украины, самого востока Польши. Западнее Одера славян на рубеже нашей эры, по-видимому, не было — за это ручается та же лингвистическая география. В то время бук восточнее Одера не рос. И славяне его не знали, а узнав, приняли для него германское имя. Зато реки и речушки от среднего Днепра до Одера носят в основном славянские имена.

Выводам лингвистов не очень противоречат сообщения древних историков. Геродот говорит о жившем на Десне народе будинов. Уж очень по-славянски звучит это имя!

А Геродот ведь писал даже не две, а две с половиной тысячи лет назад.

Римляне знали о большом народе венедов, живших севернее Карпат. Правда, они полагали, что владения венедов доходят на севере до Балтийского моря.

Может быть, под венедами имели в виду не только славян, но и балтийские народы — предков литовцев и латышей. Римляне подчёркивали, что у венедов в образе жизни много общего с германскими народами, но это всё-таки не германцы. (Когда-то думали некоторые историки, что имя славян-венедов пережило века, войдя в наше время с итальянским городом Венецией. Теперь полагают, что Венеция получила своё имя иначе; но вот древнерусское племя вятичей в средние века называли ещё и вентичами — явно по венедам. Вятичи, правда, жили восточнее земель, где римские историки размещали венедов. Зато легенды говорят как раз о том, что вятичи и пришли на Русь с запада.)

И опять-таки, только уже другими методами, помогает истории лингвистика. В древнеславянском языке есть слова иранского (скифско-сарматского) и балтийского происхождения. Значит, иранцы и балты были соседями славян. Но вот в балтийских языках иранских слов нет. Кто отделил балтов от скифов и сарматов? Ответ напрашивается. Славяне.

Итак, получается (повторяю: по мнению многих историков, но не всех), что колыбелью славян была полоса земли от долины Вислы до среднего течения Днепра; на юге её граница шла по северным предгорьям Карпат, на севере — несколько южнее Балтийского побережья.

Но пришла пора — и славяне выходят из этой колыбели. На север и юг, на восток и запад ведут их пути. Под именами венедов, склавинов и антов узнают их римляне и византийцы.

Надо сказать, что славянские народы произвели очень сильное впечатление на своих новых соседей. Византийский историк пишет: «Все они рослы и сильны, цвет лица имеют не совсем белый, волосы ни русые, ни вполне чёрные, но рыжеватые». Много позже арабский путешественник восторгается: «Я не видел (людей) с более совершенными телами, чем они. Они подобны пальмам, румяны и красны». На средневековом востоке краснолицых (румяных), белокожих и рыжих людей так и звали — аклабами. Нетрудно понять, что скрывается за этим именем. Кстати, имя склавинов — тоже искажение. Сами себя люди этого народа называли, вероятно, славинами. Византийские же историки записывали их самоназвание по законам своего языка, для которого необычно соседство согласных «с» и «л». Между ними при передаче чужеземных имён ставили промежуточную букву, часто — «к».

По-видимому, в VI веке нашей эры (а может быть, и раньше) славяне начинают атаки на грозную Византийскую империю. Император Юстиниан в начало VI века посылает армию оборонять от них переправы через Дунай — вероятно, к этому времени земли севернее его уже прочно заняты славянами, Затем силы империи слабеют, славяне всё чаще делают набеги на земли империи, а потом начинают оседать на Балканах. В панике императоры создают для защиты своей столицы Длинные стены — мощный укреплённый район, как сказали бы мы сегодня. Константинополь, по крайней мере на время, оказался в безопасности. Зато остановленные здесь славяне двинулись на юг, на запад да и на север — вдоль ещё не «освоенного» ими западного берега Чёрного моря.

На западе славяне вышли к Адриатическому морю, насмерть перепугав очередного римского папу, боявшегося, что они переправятся в Италию. На юге славяне заняли большую часть Греции, в том числе земли Древней Спарты, хорошо знакомой тебе по учебнику истории.

А что случилось с прежним населением этих земель? Оно частично смешалось со славянами, а частично продолжало сохранять свои селения среди славянских, держась своего языка. В Греции позже славяне сами растворились среди греков. Но там осталось множество городов, деревень, местностей со славянскими именами.

На Балканах возникло в VII веке, по-видимому, первое славянское государство — Славиния. Это было княжество со сравнительно небольшой территорией, и независимость оно сохраняло относительно недолго. Зато славяноболгарское государство, возникшее в конце VII века, живёт до сих пор, несмотря на бесчисленных завоевателей.

Завоевание славянами Балкан, конечно, не радовало коренных жителей этих мест. Однако византийцы обычно подчёркивали отнюдь не жестокость славян, а, напротив, миролюбие их сравнительно с другими варварами. Славяне чаще всего тут же «садились на землю» в занятых ими районах, а не стремились к одним лишь набегам ради добычи. Многие же из балканских областей успели к тому времени обезлюдеть после походов готов и гуннов.

В VI—VII веках у славян на Балканах появился страшный противник. Им была не Византийская империя, а кочевое тюркское племя аваров. Авары пришли на земли Приазовья и Прикаспия с востока, тут же предложили союз Византии — за земли, которые она им даст для заселения. Земли были отведены императором на севере Балкан...

В короткий срок авары создали мощную державу, подчинив себе множество народов, в том числе германских и славянских племён. Центр аварской державы располагался на территории нынешней Венгрии; на востоке они атаковали «союзную» Византию (чуть было не взяв её столицу), на западе доходили в набегах до земель нынешних Франции и Италии. Казалось, что грозный этот военный кулак надолго закрепится в Центральной и Восточной Европе. Они сломили сопротивление антов, самое имя которых исчезло, как утверждают византийские историки, после аварских побед над ними. Хотя, насколько могут судить учёные, анты вовсе не исчезли, а просто «сменили имя». Есть предположение, что именно в это время часть их стала зваться русами.

Но победа аваров была недолгой. Они хотели остаться полными господами в своих владениях, обратив всех остальных в лишённых каких-либо прав подданных. Угнетение германцев и славян авары сопровождали унизительными издевательствами. Их наместники запрягали в свои телеги местных женщин, как сообщают летописи. И русский летописец был уверен, что именно за гордыню было наказано племя аваров (обров):

«Быша бо обри телом велики, а умом горди, и бог потреби я, и помроша вси, и не остася ни един обрин; и есть притча в Руси и до сего дне: погибоша аки обри, их же несть ни племене, ни наследка» («... их же не осталось ни имени, ни потомства»). Держава рухнула, потому что не могла выдержать одновременного восстания подвластных племён и удара оправившихся от поражений соседей, и имя аваров в Европе действительно исчезло. А современный историк может во многом согласиться с трактовкой, которую дал судьбе аваров летописец. Те (в отличие от славян или тюрок-болгар) воздвигли слишком мощные преграды между собой и подвластными им народами. Это лишало державу жизненных сил и реальных шансов на выживание в острой борьбе.

Славянское движение началось, когда великое переселение народов уже было в полном разгаре. Вероятно, в какой-то степени это движение могло быть и вынужденным — попробуй усидеть на месте, когда со всего света приходят всё новые и новые неведомые племена и народы. Германский народ готов, например, оказывается в IV веке в Северном Причерноморье и в Крыму. Не могло не задеть славянских земель страшное нашествие гуннов.

Важнейшую роль в выходе славянства из своей «колыбели» сыграло продолжающееся развитие общества.

В Восточной Европе славяне тоже продвигаются на новые земли. Здесь идёт многосотлетний процесс образования древнерусского народа. Тут движение славян редко вело к вооружённым столкновениям с теми, кто раньше их заселил эти районы. Во-первых, славяне, особенно на севере и северо-востоке, проникали в места с относительно редким населением. Сами славяне тоже двигались небольшими группами. Кроме того, они прежде всего были пахарями, а пахарям нужно куда меньше земли, чем охотникам или скотоводам-кочевникам. I тысячелетие новой эры — время бурного развития техники и культуры у народов, бывших для римлян варварами. Достижения этой техники и культуры — от нового типа конской упряжи до новых, незнакомых некоторым соседям славян ремёсел, — несли с собой пришельцы.

Балты в своих северных лесах, как и большинство финно-угорских племён Северо-Восточной Европы, жили сравнительно спокойно. От римлян их отделяли огромные пространства, а кочевникам не очень хотелось завоёвывать холодные для них лесные и болотистые области. Но за этот относительный покой народы Северо-Восточной Европы заплатили и относительной отсталостью.

Приход славян давал возможность эту отсталость преодолеть.

На юге славяне появились на многострадальных землях Северного Причерноморья, в течение тысячи лет служивших для кочевников торной дорогой из Азии в Европу. События эпохи великого переселения народов заставили почти обезлюдеть многие территории юга Восточной Европы.

Всем этим и можно, вероятно, в какой-то степени объяснить удивительную бескровность заселения новых земель восточными славянами. То есть, конечно, отдельные вооружённые столкновения были. Новая деревня на стародавнюю деревню, кучка новых поселенцев против старожилов или наоборот — такие местные войнишки наверняка время от времени происходили. Но историки не видят признаков войн, которые бы вели, скажем, балты против славян как народа. Славянская культура, а за нею и язык были приняты многими десятками неславянских племён. Археологи нередко находят в курганах середины и конца I тысячелетия нашей эры предметы, явно свидетельствующие о контакте двух культур, о их постепенном соединении.

В верховьях Днепра и Оки в состав славян вошли восточные балты, родичи литовцев и латышей. В междуречье Волги и Оки — финно-угорские племена меря, мурома, водь, весь и многие другие. Название древнего русского города Мурома напоминает об одном из этих племён.

В Среднем Поднепровье и Прикарпатье славяне растворили остатки скифов, даков, сарматов, алан, некоторые тюркские племена. Конечно, при этом не было простого растворения и поглощения. В разной степени, но все эти неславяне участвовали в формировании нового великого народа.

Скифы, например, оставили нам богатое наследство. По-скифски Дон значило «река». И вот течёт по нашей земле тихий Дон. Впрочем, от этого же корня образовались названия и Днепра и Дуная.

Мало того. Как считают, в произношении слова «бог» на русском языке сохранился «скифский акцент». Последний звук в этом слове произносится иначе, чем в словах «лог», «дог» или «стог», — мягче, с придыханием. Такой звук, вообще говоря, есть в украинском языке, часто встречается в южно-русских говорах, но в русский литературный язык не попал. Для слова «бог» сделано исключение, потому что произношение религиозных терминов сохраняется на протяжении веков. Многие же историки считают, что слово «бог» именно скифского происхождения. Впрочем, профессор-лингвист В. А. Абаев, специалист по скифскому и происшедшему из скифского осетинскому языкам, считает, что вообще мягкое «г» в славянские языки пришло от скифов. От скифов же, возможно, пришёл на Русь бог солнца Хорс. В. А. Абаев связывает его имя со скифским словом, ставшим современным осетинским «хорз» или «хварз», которое переводится «хороший», «добрый». Да и само слово «хорошо» в русском языке скифского происхождения. В других славянских языках его заменяет слово с корнем «добр». Из скифского же языка взяли русское имя для лучшего друга человека — собаки, сохранив, впрочем, рядом с этим именем общеславянское «пёс».

Центрами, где особенно бурно шло объединение культур, где встречались люди, говорившие на разных языках, стали в конце I тысячелетия нашей эры большие города.

Одна из последних гипотез, выдвинутых изучающими древний Новгород археологами, утверждает, что Новгород и возник как объединение по крайней мере трёх поселений людей разных племён. Такую гипотезу обосновывает член-корреспондент АН СССР В. Л. Янин.

Древний Новгород состоял из трёх частей, трёх «концов». Один из них назывался Славенским, другой Неревским. Славенским — очевидно, по имени славян. А откуда появилось название Неревский? Видимо, оно происходит от имени финского племени меря («м» и «н» в древнерусском языке нередко подменяли друг друга). Не зря же летопись называет главными жителями Новгородской земли славян, кривичей и меря. Кроме того, в городе жили переселенцы из славянской Прибалтики — пруссы. По ним была названа Прусская улица. По чуди называлась Чудинцева улица. Все эти разнообразные племена быстро приняли здесь под влиянием славян древнерусский язык и культуру.

В древнерусском государстве народное единство продолжало укрепляться. Владимир, вошедший в былины под прозвищем Красно Солнышко, в построенных им на юге страны крепостях поселил людей северных славянских племён и чудинов. Об этом говорит летописец, его слова подтвердили раскопки. И наоборот, многие киевляне оказывались вместе с семьями на севере.

Летопись знает «своих поганых» — южных кочевников, признавших власть киевского князя и служивших ему против «чужих поганых» — враждебных печенегов и половцев. Многие из «своих поганых» стали совсем своими, приняв веру и образ жизни русичей.

Примерно так, полагают многие советские исследователи, шло грандиозное объединение славянами племён Восточной Европы в единый могучий народ, А позже исторические обстоятельства разделили древнерусский народ на русских, украинцев и белорусов, ставших в наше время отдельными социалистическими нациями.

Вот мы, очень поверхностно и бегло, познакомились с историей народов Восточной Европы. А на Западе? Там в роли завоевателей выступили древние римляне. Свой язык, «золотую латынь», они распространили на огромные просторы планеты. На языках, для которых латынь была основой, говорят сегодня не только итальянцы, но и испанцы, и французы, и португальцы, и румыны.

(Странно даже подумать, что романских языков могло бы и не быть. Путь Рима к власти над Европой был начат разгромом Карфагена в трёх кровавых Пунических войнах. А если„бы победил Карфаген? Ведь победа долго клонилась на его сторону, Если бы он стал центром великой державы, ему принадлежали бы Галлия, Британия, Италия, Испания. Их древние языки попали бы под влияние не латинского, а карфагенского языка. И вместо романских мы знали бы сейчас пунические языки...)

Под давлением приходивших из Азии народов в течение многих столетий соседние с Римом непокорные племена пытались прорваться в пределы римских владений. С ними воевал, например, Юлий Цезарь. Римляне отбивали эти попытки, пока их держава стояла прочно на ногах. Когда же внутренний разлад ослабил государство, границы были прорваны. Германские народы ворвались в пределы нынешних Франции, Италии, Испании. Один из этих народов, вандалы (имя их стало нарицательным, потому что они, вандалы, захватили, варварски разрушили и разграбили Рим), добрался до Северной Африки и уже здесь создал собственное государство.

Германское племя франков передало своё имя Франции. Но самих завоевателей было сравнительно мало, и, кроме имени, они не так уж много оставили теперешним французам. Культура, язык, облик народа мало изменились под влиянием франков.:

Европа была огромным плавильным котлом, где смешивались бесчисленные племена.

Впрочем, таким котлом был и весь мир.

Временем великого переселения народов называют историки первые века нашей эры. Ещё бы: гунны, например, добрались до Западной Европы из теперешней Монголии. Целый народ прошёл путь, немногим уступающий по длине знаменитой дороге великого путешественника Марко Поло.

Причём, конечно, шёл народ не по прямой, так что в общей сложности оставил позади себя не менее двадцати тысяч километров.

Кровью встречных народов были залиты пройдённые вёрсты. И снимались с места, уходя от гуннов (или присоединяясь к ним после поражения), всё новые и новые племена. Раньше чем стать ужасом Европы, гунны должны были овладеть огромными пространствами в Индии и Средней Азии.

Страшный путь. Но что сделало гуннов этакими вселенскими завоевателями? Возможный ответ на этот вопрос предложил советский историк Лев Николаевич Гумилёв.

Держава гуннов возникла у северных границ Китая примерно за три века до нашей эры. В то время здесь был относительно влажный климат; держава стояла прочно, успешно воевала с Китаем. В первом веке до новой эры началось похолодание, и с ним пришли засухи. Китай стал одолевать ослабленное голодными годами государство. Под давлением китайцев и голода (высохшие степи не могли прокормить прежние многочисленные стада) гунны и тронулись на запад, чтобы за каких-нибудь три столетия с лишним дойти чуть ли не до Атлантического океана.

Но это действительно великое переселение народов было только одним из многих великих переселений в истории человечества. Были переселения раньше этого, но о них мы знаем куда меньше, потому что не было в ту пору таких историков, какие появились в Риме. Переселения продолжались и потом. Если на большей части Европы к средним векам население как-то утряслось, то на её окраинах движения продолжались ещё долго, а во многих местах Азии и Африки закончились (если закончились) в исторических масштабах буквально вчера.

Татарский народ на Волге (ведь единого татарского народа нет: у волжских татар своя история, у сибирских и других татар — своя) сформировался только лет четыреста — пятьсот назад. Даже имя «татары», которым все соседи звали народ уже много столетий, сам он признал своим меньше века назад.

Лишь в XI веке кончились бесконечные переселения всё новых и новых племён с Европейского материка в Англию.

До XVII века появлялись и поселялись в Ирландии большие группы сначала скандинавов, потом англичан, лишь постепенно растворявшиеся (и не всегда полностью) в древнем ирландском народе. В средние века сложился швейцарский народ из людей, говоривших на немецком, французском, итальянском и рето-романском языках. Арабы, захватившие в VIII веке Пиренейский полуостров, были изгнаны оттуда за шесть-семь столетий, но, конечно, оставили свой след и в облике и в культуре нынешних испанцев и португальцев.

Народы появлялись и исчезали, но каждый из них оставлял свой след в истории. Учёные умеют, а иногда и не умеют ею обнаружить. Но знают, что он остался. Цвет глаз и узор на ковре, мелодия и манера здороваться, новые слова в языке и новые умения в ремесле — бесконечно многообразны следы, оставленные потомкам предками.:

А теперь — в Азию, в которую мы уже не раз поневоле заглядывали, то к арабам, то к индийцам, то к гуннам. Что поделаешь — мир един, и как нельзя рассказать историю любого государства, не вспоминая о его соседях, так нельзя говорить о судьбе народов Европы или Африки, не поминая Азии. И — наоборот.

САМАЯ БОЛЬШАЯ

Азия — больше других частей света. И в ней издавна нашлось место для представителей всех трёх больших рас человечества. Если в Европе монголоиды были в общем-то гостями, то в Азии европеоиды появились с глубокой древности. Рядом с китайцами в Центральной Азии тысячи лет назад жили белокожие дин-лини, облик которых, по словам китайских летописцев, вызывал крайнее отвращение. Поскольку летописцы не только говорили о своих чувствах, но и описали эту ужасную внешность, мы твёрдо знаем, что дин-лини просто-напросто были европеоидами.

При раскопках в Индии в древнем городе Мохенджо-Даро нашли останки людей всех трёх рас. Хотя, по-видимому, главную роль в создании древнейших индийских цивилизаций сыграли те темнокожие дравиды, которых мы столько раз поминали в разговорах о заселении Австралии и Меланезии. И сейчас в Азии живут десятки миллионов дравидов, сотни миллионов европеоидов.

Но большую часть населения Азии составляют монголоиды. Здесь эта раса и образовалась. Многие учёные считают, что она была первой по времени своего возникновения. (Некоторые явно монголоидные признаки как будто заметны ещё у синантропа, «китайского человека», — существа, обитавшего в Восточной Азии полмиллиона лет назад.) Монголоиды заселили в последние десятки тысяч лет Сибирь. В последние уже тысячелетия они освоили на Крайнем Севере Арктику и открыли «самую северную Америку» — Гренландию с соседними островами. В другие земли монголоиды пришли, когда там уже жили люди. Жители теперешнего Южного Китая гораздо смуглее своих северных соседей, у них менее плоское лицо, толстые губы. Эти признаки — наследие живших здесь близких к негроидам народов.

Монголоиды пошли и южнее. Сейчас они составляют главную массу жителей Индо-Китая и Индонезии. Всего две с небольшим тысячи лет как монголоиды из Кореи одолели узкий пролив и очутились в Японии. До этого туда приплыли сначала древние айны — о них мы уже говорили, потом какие-то племена из Индонезии. Нынешние японцы — потомки и тех, и других, и третьих. А новых переселений в Японию не было с тех пор. Правда, монгольский император Китая лет семьсот назад так отчаянно хотел присоединить к своим владениям и эти острова, что дважды пытался высадиться на них. Последний раз он просто решил перекрыть пролив между Кореей и Японией многокилометровым мостом из соединённых между собой кораблей с плоскими палубами. Страшная монгольская конница должна была не переехать, а проскакать по этим палубам от одного берега до другого. И я сейчас писал бы о четвёртом переселении народов в Японию... Страну спасла от вторжения буря. Божественным ветром (камикадзе) назвал японский народ страшный ураган, разметавший флот завоевателей.

И конница осталась в Китае.

Довольно долго иные учёные думали, что Япония была несколько тысяч лет назад районом, где сформировался эскимосский народ. В Японии ведь издавна находятся при раскопках созданные здесь 4–5 тысяч лет назад глиняные статуэтки — догу. Вид этих статуэток тебе, наверное, знаком — их много раз показывал по телевидению писатель А. П. Казанцев. Ему они кажутся изображениями инопланетных космонавтов. У поздних догу огромные выпуклые глаза со щелью посредине, Японскому учёному Цубои эти глаза сразу напомнили снеговые очки северных народов. Их делают из кожи или коры, рассечённой посредине «стекла» щелями.

Цубои оказался сразу прав и неправ. Прав — потому что эскимосы жили в Японии. И неправ, потому что догу к снеговым очкам и эскимосам отношения не имели. Просто за многие сотни лет, по законам искусства и мифологии, углубления в глине, обозначавшие глаза на ранних догу, превратились в относительно огромные выпуклости полусомкнутых век со щелью между ними.

И Цубои был всё-таки больше неправ, чем прав, потому что эскимосы появились в Японии поздно и уже сформировавшиеся. А потом часть эскимосов ушла, а часть смешалась с айнами. Другие места были родиной эскимосов — другие места, другие края, другой климат.

Какие края? Земли вокруг Берингова пролива. Не самые лучшие как будто земли выбрали себе предки эскимосов, по-видимому, вытесненные сюда другими народами. Многомесячная полярная ночь, жуткие морозы, тундра и вечная мерзлота. Правда, на этот счёт могут быть и два мнения. Советский географ и писатель Игорь Забелин, много путешествовавший и по нашей стране и по Африке, как-то взялся сравнивать между собой тундру и африканский лес. Он пишет, что тропики «столь же беспощадны, жестоки, скудны на цвет и запах, как арктические пустыни. А если точнее, то на цвет тундра богаче, тундра полна ярких красок и тонких высокохудожественных переходов — там всё продуманней, хотя тундра значительно моложе тропического леса». Конечно, это не о всех тропиках, но о значительной их части. Так что не надо недооценивать арктическую природу.

Эскимосы сумели превратить тундру, льды и море в постоянный источник пищи. Киты и белые медведи, моржи, тюлени, северные олени, песцы, птицы стали постоянной добычей самого северного народа мира. Многие исследователи считают, что огнеземельцы на крайнем Юге Америки еле поддерживают свою жизнь и растеряли немалое число достижений — культуры, знакомых их предкам.

Эскимосы на Севере той же Америки и Северо-Востоке Азии отнюдь не «прозябали». Они создали собственную богатую культуру.

Замечательную лодку придумали эскимосы. Их каяки, судёнышки на одного-двух человек, были сделаны из натянутой на каркас кожи. Гребец (он же охотник) сидел как в байдарке, только края единственного отверстия в туго натянутой коже наглухо соединялись с поясом охотника. Каяк мог перевернуться от сильной волны или резкого движения самого человека — и ничего страшного; тело охотника герметически закрывало воде доступ в лодку, отработанным точным толчком легко было вернуть каяк в нормальное положение. Были у эскимосов и большие лодки, на них целый род мог переправиться жить на новое место. Звали эти лодки женскими, и вели их во время перекочёвки женщины.

Летом жили в шалашах, крытых корою или шкурами. А зимою приходилось ютиться в землянках. Спали в землянках на нарах. Когда же в своём движении эскимосы забрались в такие места Арктики, где докопаться зимою до земли было невозможно, когда они поселились на многометровом ледяном щите Гренландии, — здесь они сделали снег орудием против холода. Иглу (хижины) эскимосов — полушария, своды которых выложены из снежных кирпичей. Не стоит думать, что такое строительство — дело простое. Надо уметь, например, выбрать подходящий, достаточно плотный, спрессовавшийся, по не насквозь оледеневший снег. Изнутри иглу устилали и завешивали шкурами. Отапливали и освещали его плошками, в которых горел тюлений жир.

Одежда эскимосов была выработана настолько удачно, что именно от неё, по мнению некоторых учёных, пошёл нынешний почти всемирный мужской костюм-тройка: брюки, жилет, пиджак.

Первые черты сложной эскимосской культуры появились, видимо, около восьми тысяч лет назад. Окончательно она сложилась примерно три тысячи лет назад. На ещё за тысячелетие до этого эскимосы заселили почти все острова американской Арктики, вплоть до Гренландии.

Более трёх тысяч лет назад уже из Америки какие-то группы эскимосов повернули на запад и открыли Алеутские острова, заселив их. С Алеутских же островов или из Аляски спустя тысячу или две лет эскимосы высадились в Японии.

В Америке эскимосы встречались и частично смешивались с индейцами.

А в Азии на эскимосов наступали предки чукчей и коряков. Древние чукчи и коряки, заняв Чукотский полуостров, включили в свои племена многие разобщённые роды и семьи эскимосов. При этом чукчи взяли и очень многое из эскимосских открытий, изобретений, обычаев. Надо сказать, что расселение чукчей в Сибири закончилось только в прошлом веке.

И только в прошлом же веке вышли на границы своих теперешних владений эвенки. Мне история расселения эвенков напоминает полинезийские «походы за родиной». Полинезийцы открывали острова среди Великого океана, а эвенки занимали слабо освоенные другими народами земли на бескрайних просторах Сибири. «Зелёное море» тайги, по которому кочевали эвенки, раскинулось (вместе с тундрой) на добрых 10 миллионов квадратных километров. Почти половина территории Советского Союза оказалась заселённой маленьким народом. Хотя, конечно, далеко не им одним. С берегов Амура вышли эвенки в поход по Сибири, и в этом долгом пути включили в свой состав множество живших здесь до них племён. Древнейшим народом Сибири считают сейчас юкагиров. Ныне они живут между Колымой и Индигиркой, и всего-то юкагиров человек четыреста. Но один из самых маленьких пародов Сибири был когда-то мощным и многочисленным. До сих пор якуты говорят, глядя на северное сияние: это отблески огней юкагирских очагов. Юкагиры тоже помнят времена, когда их было много, и рассказывают детям: «Наших людей было прежде столько, сколько звёзд на небе в полярную ночь».

Что же погубило большую часть народа? Неужели он был перебит врагами? Или его выкосили страшные эпидемии, время от времени разражающиеся даже среди редкого населения тайги и тундры?

Видимо, сыграли свою роль и болезни, и нападения врагов, и местные ухудшения климата. Но считать народ просто погибшим и вымершим нельзя. Дело не только в том, что остались люди, называющие себя юкагирами. Но и в том, что юкагиры стали частью других народов — от чукчей на крайнем Северо-Востоке Азии до бурят в центре Азии и, быть может, ненцев на Северо-Востоке Европы,

По мнению антропологов, байкальские эвенки очень похожи на юкагиров. И в культуре современных эвенков тоже много унаследовано от юкагиров. А вот язык другой. По языку они и эвенки.

Получается очень любопытное противоречие между данными двух наук, обычно работающих рука об руку, — антропологии и этнографии.

Антрополог Ю. Рычков на основе данных своей науки говорит о глубочайшей древности байкальских эвенков. Видишь ли, учёные давно заметили, что в маленьких народах с каждым поколением становится всё меньше людей с той группой крови, какой и с самого начала было немного. Удалось даже точно подсчитать, с какой скоростью такая «обиженная» группа крови обычно исчезает. Это зависит прежде всего от численности народа. И вот из подсчётов следовало, что группа эвенков живёт неподалёку от Байкала около шестнадцати тысяч лет! И все эти сто шестьдесят веков и шестьсот сорок поколений почти не смешивается с другими народами, иначе те внесли бы в кровь местных жителей новую порцию исчезающего фактора.

Шестнадцать тысяч лет — это очень много. В такой далёкой древности ещё не были приручены не только олень, но даже собака; ту эпоху называют тем же словом «палеолит», которым обозначают даже эпоху предшественников питекантропа (хотя, конечно, между техникой позднего и раннего палеолита огромнейшая разница).

Но вот этнографы категорически заявляют о том, что эвенки живут в Сибири максимум две-три тысячи лет. И действительно, эвенки говорят на одном из тех языков, которые появились в Сибири довольно поздно. И культура у них во многих своих чертах связана с той, что уже в нашу эру возникла на Амуре, и хозяйственный уклад далеко не такой уж древний.

Кто же прав, какая из наук? Обе. История исследованной Рычковым группы эвенков — отличный пример того, что народ может менять и образ жизни и язык, не меняя своего внешнего облика, не принимая почти «чужой» крови. У людей, о которых идёт речь, внешность и кровь древнейших поселенцев Сибири, а язык и хозяйственный уклад такие же, как у недавних пришельцев.

Близкие родственники эвенков — и по языку и по крови — примерно тысячу лет назад создали на Амуре мощное государство чжурчженей, которое после долгой борьбы победило Китай, покорило ряд его областей, другие области обложила данью, а потом пало под ударами монголов Чингис-хана.

Совсем недавно появились в Сибири такие крупные народы, как буряты и якуты.

Буряты — потомки древнего населения Забайкалья и монголов, пришедших в эти места во время своих великих походов. Часть обосновавшихся у Байкала племён пошла затем дальше на север и, опять-таки смешавшись с древним местным населением, положила начало якутскому па-роду.

Я намеренно оставил судьбы населения Индии и Средней Азии на конец этой главы. Потому что любой перечень племён и народов, принявших участие в формировании одной из современных европейских наций, окажется коротким сравнительно с родословной этих областей мира. Они были так богаты, что всегда влекли к себе и гостей и завоевателей. И история их сложилась так, что целые века ни в Индии, ни в Средней Азии порою не было достаточно сильного для отпора врагам единого государства.

А Средняя Азия ещё лежала на извечном пути с востока на запад и с запада на восток. Её не миновали ни персидские цари, ни Александр Македонский, ни арабы, ни китайцы, ни гунны, ни скифы. Это я называю завоевателей, грозивших многим районам планеты. А ведь были ещё, скажем, и сельджукское и иные нашествия. А в XVII—XVIII веках через Среднюю Азию пролёг путь калмыков. И с тех пор древние курганы, порою многотысячелетней давности, здесь упорно зовут калмыцкими могилами. (Так под Москвой и на запад от неё называют старые курганы французскими могилами.)

И, конечно, все эти народы целиком не уходили. Часть их оставалась не только в земле, но и на земле. Это о типичном среднеазиатском городе, пусть и в шутку, написал автор великолепных повестей, писатель из Алма-Аты М. Симашко.

«... Ещё Александр Македонский застал там более высокую и древнюю культуру, чем в оставленной им Элладе. Завоевав после долгой и упорной осады Ханабад, он построил там свою крепость, оставил в ней гарнизон и пошёл дальше. Каково же было удивление Александра Македонского, когда на обратном пути он увидел, что его солдаты стали самыми настоящими ханабадцами! Все они уже носили узкие штаны и по-ханабадски цветистые абстрактные рубашки; язык, на котором они говорили, уже не был тем чистым классическим языком, которому их учили в школе. Но самое главное, они переняли традиционные ханабадские нравы... Далее история Ханабада развивается всё по той же простейшей схеме. Ни один великий завоеватель Юга, Севера, Запада и Востока не миновал Ханабада. Такое уж у него удобное месторасположение — посредине Земли. Завоеватели приходили, проламывали крепостные стены, ремонтировали их, оставляли своих солдат и шли дальше. А солдаты вместо родных напитков начинали пить зелёный чай и через каких-нибудь полвека ничем уже не отличались от подлинных ханабад-цев. Самые различные мысли появляются в связи с этим: о силе ханабадского духа, о путях неисповедимых, но прежде всего — о производительных силах и производственных отношениях. Впрочем, сами ханабадцы причиной этого удивительного явления считают зелёный чай».

Здесь всё в шутку, но многое в этой шутке серьёзно.

А индийский политический деятель, позже премьер-министр Индии, Джавахарлал Неру писал так:

«Мы были обособленным народом, гордым своим прошлым и своим наследием. Однако, несмотря на нашу гордость... мы, подобно другим народам, превратились в странное смешение рас... Арии прибывали сюда последовательными волнами и смешивались с дравидами. За ними на протяжении тысячелетий следовали волны" других народностей и племён: мидян, иранцев, греков, бактрий-цев, парфян, саков или скифов, кушанов или юечжи, тюрок, тюрко-монголов и других, которые приходили большими или маленькими группами и обретали в Индии свою родину... Расовое происхождение одной части нашего народа можно проследить с известной точностью, происхождение же другой части не поддаётся такому определению. Но независимо от их происхождения, все они стали несомневными индийцами».

Из пришельцев, о которых говорит Неру, большинство принадлежало к белокожим европеоидам. И сегодня большинство населения Индии антропологи относят к европеоидной расе. Но надо сказать, на этих европеоидов очень сильно повлияли темнокожие дравиды — давние предшественники и нынешние соседи. Европеоидную расу называют иногда белой, но её индийские представители нередко коричневокожи. Ведь раса человека определяется по сумме многих признаков, а не по одному из них.

Даже человек, который никогда не был в Индии, наверняка видел типичных индийцев. Причём для этого ему совсем не обязательно жить в Москве рядом с посольством Республики Индии. Вот что сказал немецкий учёный Ратцель:

«Для европейцев цыган, если кровь его не очень смешанна, является лучшим представителем среднего смешанного индуса, образующего народную массу».

Таково могло бы быть и только частное мнение учёного, но эта цитата прочно вошла во многие энциклопедии мира. «

Цыган на нашей планете всего миллиона три-четыре, но я не могу удержаться от более подробного рассказа о происхождении народа, многие века загадочного и для людей, среди которых он жил, и для учёных. Поговорить об этом стоит и потому, что цыгане — единственный народ, который Индия отдала Европе (во всяком случае, за последние четыре тысячи лет) взамен стольких народов, приходивших из Европы в Индию.

Впечатление на Европу цыгане произвели потрясающее. Вот с ними встречается герой Вальтера Скотта, юный шотландский искатель приключений Квентин Дорвард. Цыгане кажутся юноше чуть ли не исчадиями ада, хотя он отмечает, что они «черны лицом, как африканцы, а у многих мужчин были чёрные курчавые бороды». По воле короля Квентину приходится долго путешествовать вместе с цыганом.

«Какие у тебя средства существования?» — спрашивает Квентин Дорвард.

«Я ем, когда голоден, пью, когда чувствую жажду, а средств существования у меня нет никаких, кроме случайных, когда мне их посылает судьба», зато «у меня есть свобода... Я — ни перед кем не гну спину и никого не признаю. Иду куда хочу, живу как могу и умру, когда настанет мой час».

Надо признать, что, как ни романтична цыганская жизнь, Вальтер Скотт эту романтику преувеличивает. Глава рода, старейшина, пользовался у цыган достаточно большой властью. Да и власти стран, куда цыгане явились, быстро дали им понять всю относительность кочевой свободы.

Цыгане пришли в Западную Европу в средние века — самые, пожалуй, неподходящие для появления здесь подозрительных чужаков. Смуглая кожа явно указывала на их связь с дьяволом, а странные верования, которые цыганам не всегда удавалось скрыть, окончательно уличали их в служении всем чертям. А уж склонность цыганок гадать по руке была просто дополнительным поводом для гонений.

Многие мужчины-цыгане были отличными кузнецами. А в средние века всерьёз полагали, что кузнецу без сговора с чёртом работать трудно. В средневековых цехах с мастера-кузнеца даже на всякий случай брали клятву, что он в такой сговор вступать не будет.

Словом, цыгане были обречены на гонения. И гонения начались.

Происхождение цыган тогда таинственным не казалось. Люди особо суеверные говорили об аде; все остальные приняли к сведению рассказы самих цыган о том, что они вышли то ли из Египта, то ли какого-то Малого Египта.

С тех пор венгры зовут цыган фараоновым народом, англичане — джипси, испанцы — гитанос. И «джипси» и «гитанос» образованы от слова «Египет» в его английском и испанском звучании.

А вот персы твёрдо знали, откуда на самом деле взялись цыганы. Ведь ещё на своей родине они были довольно близкими соседями Ирана.

... Северо-западная Индия всегда была местом, куда слишком часто заходили завоеватели. Да ещё частенько ссорились между собой местные феодалы и вольные племена. Тысячу с лишним лет назад во время очередного тура войн и разбоев снялось с места одно из бродячих племён и ушло. А может быть, не одно племя, а несколько. Скорее же всего, откололись и двинулись в дальний путь не целые племена, а большие группы людей из разных племён. И произошло так не один раз, а несколько — на протяжении нескольких сотен лет.

Я уже столько рассказывал о движениях народов, что можно было успеть привыкнуть к этакой «лёгкости» сотен тысяч и миллионов людей на подъём. А уж предкам цыган было особенно легко уходить. Они и в Индии принадлежали к кочевым, даже бродячим племенам. И те профессии, которыми цыгане прославились в Европе, эти племена издавна освоились в Индии. Вот наты, и поныне живущие на своей древней родине. Они покупают и перепродают лошадей, показывают фокусы на базарных площадях, водят напоказ обученных медведей и обезьян.

В древней Индии сложилась кастовая система общества. За большими группами людей закрепляли навсегда определённые специальности. От отца к сыну на протяжении многих десятков поколений члены одной касты могли быть только земледельцами, или только кожевниками, или даже только подметальщиками улиц. В эти жёсткие рамки правители и жрецы индийских государств пытались втиснуть и вольные бродячие племена. Так появился у будущих цыган набор их профессий — от циркового дела до кузнечного. Набор был достаточно широк: народы, из которых вышли в Европу цыгане, были всё же слишком многочисленны для общей, чересчур узкой специализации.

И набор этот закрепился настолько, что у всех цыган во всех странах Европы оказались почти одни и те же профессии. Кроме профессии и образа жизни, цыгане вынесли со своей древней родины невероятно легкомысленное (с точки зрения солидных соседей) отношение ко многим серьёзным вещам, в том числе к собственности. По персидской легенде, рассказанной М. Симашко в «Хронике царя Кавада», путешествия цыганского народа начались так:

«Это Бахрам Гур (древний шах Ирана) пригласил цыган из Индии, чтобы в свободное время песнями и танцами забавляли земледельцев. Десять тысяч мужчин и женщин пришло их оттуда, и каждому дал царь царей осла, по паре быков и зерно для посева. Разожгли огромные костры цыгане и не встали с места, пока не съели всех быков и зерно. Рассердился Бахрам Гур, но по зрелому размышлению понял, что каждому следует заниматься своим делом. «Ослы-то хоть остались?» — только и спросил царь царей. Потом велел им погрузить поклажу, разделил на четыре части и направил в четыре разные стороны: на север, юг, восток и запад. Так и бродят по миру теперь цыгане, потому что имел Бахрам Гур силу заклятия».

«Легкомыслие» цыган связано с тем, что осталось в их обществе от первобытных охотников и собирателей. Сходные черты отмечали исследователи и у других племён, непричастных ещё к земледелию. Это земледельцы сначала пашут, потом сеют, потом ждут урожая, потом жнут его. Они поневоле учатся рассчитывать, что у них есть, а что будет, учатся думать о завтрашнем дне. А охотники и собиратели более беззаботны. Ни плоды, ни мясо долго не сохранишь, приходится жить по принципу — будет день, будет и пища. Вот и оказываются кочевники-цыгане беззаботными рядом с суровыми пахарями Азии и Европы.

В XIII веке цыгане появились в Греции. Жили здесь долго, и цыганский язык принял в себя немало греческих слов. В XV веке они уже в Румынии. В 1517 году цыгане отправляются из Румынии на подлинное «завоевание Европы». Прошло тридцать лет, и цыгане жили уже и во Франции, и в Испании, и в Англии. Особенно много их было в Венгрии. В Россию часть цыган попала прямо из Румынии, а часть — кружным путём, через Венгрию, Германию и Польшу. Современный цыганский язык открывает учёным, как странствовали его хозяева. Словно путевые вехи — затесавшиеся в язык слова из других языков. Испанские цыгане, например, до сих пор часто пользуются греческими, славянскими и румынскими словами.

В том, что цыгане ушли из Индии, не было ничего странного. Не было ничего особенно странного и в их распространении по Европе. Странным остаётся одно: почему цыгане не растворились в других народах? Ведь это не раз случалось и с более многочисленными и с более развитыми культурно народами.

Евреев в течение многих веков удерживала от растворения религия. Те, кто её менял, тут же превращались в англичан, французов или поляков. Но цыгане вовсе не желали отказываться от чужих вер! Наоборот. В мусульманских странах цыгане немедленно принимали ислам, в христианских — крестились. Это ничуть не мешало им оставаться суеверными и верующими на средневековый индийский манер. Цыган удерживала друг возле друга привязанность к бродячему образу жизни. Что же, эта привязанность передавалась по наследству? Конечно, нет. В том и сила человека, что такую вещь, как склонность к определённой культуре, попросту нельзя унаследовать. Кроме того, цыгане всегда охотно усыновляли подкидышей. Любовь к детям, стремление, чтобы их было в семье как можно больше, измерение удачи в жизни количеством сыновей — всё это вообще очень характерные для индийцев черты.

Из-за того, что цыгане с удовольствием принимали к себе беспризорных маленьких детей, и возникли слухи о склонности цыган красть детей.

А уж приёмыши-то никак не могли ни получить в наследство, ни передать потомкам бродяжий дух.

Приходили к цыганам и взрослые люди. Пушкинский Алеко в поэме «Цыганы» не был только вымыслом автора. К вольной цыганской жизни не прочь были порою примкнуть и безземельные крестьяне, и воры, и искатели приключений. Многих привлекала красота цыганок. Конечно, одновременно какая-то часть цыган бросала прежнюю жизнь, вливалась в состав народа-хозяина.

Бывало и как в стихотворении Дмитрия Кедрина:

Устав от разводов и пьянок,

Гостиных и карт по ночам,

Гусары влюблялись в цыганок,

И седенький поп их венчал.

Цыгане вливали свою кровь в жилы народов, среди которых кочевали.

А сыну смотрела Россия,

Ночная метель и гроза,

В немного шальные, косые,

С цыганским отливом глаза.

В Болгарии цыгане давно стали жить оседло, даже забыли свой язык. Но очень многие — по всей Европе, Северной Африке и Западной Азии — держались и за язык и за обычаи. В этом, конечно, решающую роль играло воспитание. Цыганские племена, вышедшие из Индии, стояли ещё во многом на родовой стадии развития общества. У этих внешне вольных людей власть старших в семье над младшими, отцов над детьми, а вождей и старейшин над простыми смертными была гигантской. И не просто власть, опирающаяся на силу. Но авторитет! Что уж умело первобытное общество делать блестяще — это воспитывать новые поколения по образу и подобию старших, в верности принятым обычаям и правилам жизни. Вот такое умение воспитывать и было, наверное, главным в многосотлетнем самосохранении цыган. Играло роль, конечно, и то, что цыгане уж очень непохожи на большинство остальных европейцев. Явно внешне чужому оказывается труднее стать своим, даже если он этого захочет. Может быть, не случайно именно болгарские цыгане приняли болгарский язык и образ жизни — из славянских народов как раз смуглые и черноволосые болгары, конечно, ближе всего по внешности к цыганам.

Испанские короли и австро-венгерские императоры под страхом изгнания, а то и казни запрещали цыганам жить по-старому, приказывали селиться в городах. Румынские бояре и монастыри превращали цыган в рабов — своих или государственных. Но самые страшные угрозы до XX века всё-таки не осуществлялись. Цыгане были нужны: они, отличные кузнецы и литейщики, снабжали оружием армию и платили большие налоги в казну. (Есть немало мест, где про кузнеца с уважением говорят: «Выучился на цыгана». Один увлёкшийся археолог даже предположил, что цыгане появились в Европе тысячелетий четыре-пять назад, что это они распространили по всему миру кузнечное дело.)

Всегда очень занимали цыгане писателей, художников, композиторов. Пушкин, Лев Толстой, Гюго, Мериме, Чайковский, Глинка и многие другие живо интересовались и самими цыганами, и их искусством. Цыганская музыка и цыганская сказка вошли в национальные культуры многих народов, среди которых живут цыгане, земли которых они теперь считают своей родиной.

Из Индии дальней

На Русь прилетев,

Со степью печальной

Их свыкся напев.

Не знаю, оттуда ль

Их нега звучит,

Но русская удаль

В них бьёт и кипит;

. . . . . . . . . . . . .

Бенгальские розы,

Свет южных лучей,

Степные обозы,

Полёт журавлей.

(А. К. Толстой)

* * *


В наше время, время поездов, самолётов и океанских лайнеров, время мировых войн и революций, передвижения людей по поверхности своей планеты продолжаются.

Ты, может быть, знаком с кем-нибудь из советских испанцев — во время франкистского мятежа правительство Испанской республики отправило к нам из охваченной огнём страны несколько тысяч детей. В XIX веке и в начале XX века десятки тысяч русских, украинцев и белорусов уехали от нищеты, притеснений царизма в Соединённые Штаты Америки. Там же оказалась затем часть белых эмигрантов, не понявших или не принявших Октябрьскую революцию, разбросанных ею по всему миру. Это о них писал Маяковский:

Впе-

       реди

година на године.

Каждого

             трясись,

                         который в каске.

Будешь

           доить

                   коров в Аргентине,

будешь

           мереть

                      по ямам африканским.

В английские колонии и доминионы на территориях Африки, Америки, Полинезии многими тысячами в XIX—XX веках завозили рабочих из Индии. Китайские рабочие и купцы сами отправлялись на Филиппины, в Индонезию, Индо-Китай, в Америку.

И эти передвижения нашего времени — тоже часть великого процесса рождения новых народов, укрепления или же, наоборот, размывания старых.

Эпоха народообразования на земле далеко ещё не прошла...

ВСЕ — ЛУЧШЕ

 Наверное, ещё среди первобытных людей попадались такие, кого мы сегодня окрестили бы расистами, — субъекты, уверенные в том, что их стадо, племя, род во всех отношениях выше всех остальных стад, родов и племён.

Часто из-за того, что слишком мало знали о своих соседях и самих этих соседей. Вот и появлялись странные имена у многих народов. Имена, которые значили просто «люди», а то и вовсе «единственные люди», «настоящие люди». Иногда племена принимали такое название потому, что оказывались волею исторической судьбы в некоем географическом- одиночестве. Как наши чукчи, разбросанные на огромных просторах Северо-Восточной Азии. Несколько тысяч чукчей в течение сотен лет занимали территорию, равную той, на которой живут сотни миллионов индийцев. Все «иностранцы» — далеко, и встречаться с ними, даже слышать о них большинству чукчей приходилось чрезвычайно редко. Вот и назвали чукчи сами себя лыгораветлян — это значит «настоящие люди».

Но для людей первобытного племени звать себя людьми, даже настоящими людьми — грех невелик. Хуже, когда люди начинают считать, что их народ лучше всех на свете; что каждый, кто принадлежит к нему, уже благодаря одному этому факту автоматически оказывается лучше, выше, умнее, храбрее, талантливее, красивее любого человека из другого народа.

Первобытный «расизм» питался прежде всего невежеством — отсутствием знаний о других народах.

Но как только общество стало классовым, как только оно разделилось на тех, кто угнетает и кого угнетают, сразу появились социальные слои и субъекты, заинтересованные в том, чтобы люди делились на лучших и худших. Эксплуататорам было мало господствовать. Им хотелось ещё и оправдать своё господство. Они не только верили в собственное превосходство, но и хотели убедить в нём своих рабов, крепостных или рабочих.

«Кто высоко сидит, тому дальше видно, а кому дальше видно, тому и надо выше сидеть» — так гласит древняя восточная поговорка, выдуманная явно теми, кто «высоко сидел». Для древних египтян всюду, кроме узкой полоски земли вдоль Нила, жили дикари. Древние греки делили людей на эллинов (то есть самих себя) и варваров. Англичане в Индии считали себя господами среди дикарей, у которых, между прочим, была великая литература в ту ещё пору, когда англичане раскрашивали своё тело синей краской.

Китайский император чуть ли не в XIX веке считал всю землю своим владением; одним из официальных названий его державы было Поднебесная; подарки представителей других государств — от близкой Японии до далёкой Британии — официально регистрировались чиновниками богдыхана как дань Китаю от подвластных ему монархов.

В XVI веке итальянский миссионер привёз в Китай карту мира, Китай на ней оказался не в центре, а справа от него, потому что границы карты проходили по Тихому океану. Но китайцам это не понравилось: не зря же ведь они зовут свою страну Срединной империей. И миссионер перечертил карту так, чтобы Китай был поближе к центру. Границы карты теперь проходили по Атлантическому океану. И до сих пор в Китае отдают предпочтение именно таким картам.

Индийцы на протяжении тысячелетий считали, что посредине Земли находится Индия.

На европейской карте Меркаторовой проекции посредине и сверху — Европа. На карте, изданной в Соединённых Штатах, то же почётное место занимают, конечно, США. Даже сама Меркаторова проекция господствует в мире, быть может, потому, что она льстит европейцам. Так, во всяком случае, считают некоторые этнографы.

Ведь на карте Меркатора Европа выглядит куда больше, чем должна бы. Она же гораздо дальше от экватора, чем Китай или Индия. А на карте Меркатора пропорции изменяются в зависимости от расстояния до экватора, и остров Великобритания кажется по размерам не уступающим, скажем, тропическому острову Суматре. А на самом-то деле Суматра почти вдвое больше.

Человеку далёкого прошлого внешность чужеземцев казалась странной, одежда — смешной, обычаи — нелепыми. Но если, бы дело было только в этом, с расизмом всех видов было бы легче покончить. Просвещение, знакомство с чужими землями, обмен товарами, модами, достижениями культуры... Но у расизма, кроме психологической основы, кроме испуганного человеческого недоверия к чужому, странному, непохожему, — у расизма в классовом обществе появилась экономическая подкладка.

Как можно было гражданину Афин объяснить самому себе, почему на него, который так дорожит своей свободой, гнёт спину десяток рабов? И вот один из величайших учёных древности, Аристотель, создатель целого десятка наук, гениальный философ, заявляет:

«Одни люди по своей природе свободны, другие рабы, и этим последним быть рабами и полезно и справедливо».

Ничего гениального в этой фразе, конечно, нет. Именно так думали в его время почти все... свободные. И как ни странно, многие рабы тоже. Ведь в этом их убеждали с детства, воспитывали в сознании, что никакой другой строй, кроме рабовладельческого, невозможен, а они занимают своё место «внизу» не по чистой случайности, а потому, что никакого иного занимать не могут.

Итак, рабство, по Аристотелю, признак и следствие неполноценности. Но даже этого мудреца, жившего как-никак две тысячи четыреста лет назад, возмутили бы утверждения расистов XIX века. Некоторые из них договорились до того, что признаком неполноценности является бедность. Оно и понятно, впрочем: в буржуазном обществе главной ценностью стали деньги, их и взяли за критерий принадлежности к высшей расе так называемые социал-дарвинисты. Надо сразу сказать, что имя Дарвина в их название попало так же незаконно, как слово «социализм» в полное название немецкого фашизма (национал-социализм). Они просто переносили законы биологии на человеческое общество, утверждали, что в нём идёт постоянный отбор. Рабочие и бедные крестьяне принадлежат, по такой логике, к одной расе; кулаки, помещики, фабриканты — к другой. Ну, а как быть, если какой-то рабочий разбогатеет, а фабрикант разорится? Ну, а как быть, если за несколько сот лет целый слой общества переменит своё положение, как случалось в истории?

Но это социал-дарвинистов не смущает. Бедный ниже богатого — и всё тут.

Франция знаменита своими революциями. Одна из них, случившаяся в 1848 году, очень огорчила французского аристократа Гобино. И он сразу понял, что это не рабочие вместе с частью буржуазии выступили против короля, помещиков и крупной буржуазии. Совсем нет! Это кельты, потомки древнейшего населения Франции, подняли бунт против правящих государством больше тысячи лет «арийцев». Дело в том, что когда-то значительную часть нынешних французских земель завоевало германское племя франков. От них-то якобы и происходят аристократы, нынешняя «высшая раса» Франции.

Даже если на секунду признать невозможное: что франки чем-то лучше кельтов, — так и то за тысячу с лишним лет франки (составлявшие ничтожную часть общего тогдашнего населения страны) успели бесследно раствориться в море своих новых сограждан. Они приняли их язык, и внешне среднего французского графа не отличишь (в бане, как говорится) от среднего французского машиниста. Но Гобино и его последователи, среди которых выделялся Ваше де Ляпуж, пришли к выводу, что отличия есть. И прежде всего они выражаются в форме головы. Антропологи измеряют голову от затылка до лба и получают то, что называют её длиной, — продольный диаметр черепа. А поперечный его диаметр (грубо говоря, от уха до уха, точнее — от левых околоушных костей до правых) зовут шириной головы.

Соотношение длины и ширины головы — головной указатель. И по его размерам все головы на свете делят на длинные, средние и короткие. Длинный по-латыни — «долихо». Короткий — «брахи». Средний — «мезо». А голова — «цефал».

И все люди делятся на длинноголовых, коротко (или кругло) головых и среднеголовых.

Так вот, было объявлено, что арийцы — они же в данном случае аристократы — долихоцефалы.

Ну, а простолюдины — они же кельты — брахицефалы.

И значит, людей, стоящих по разные стороны баррикад, отличали прежде всего размеры головных уборов.

Тут ещё один француз обиделся за круглоголовых кельтов и стал, наоборот, доказывать, что именно они — высшая раса, а долихоцефалы — низшая.

Надо всем этим можно было бы посмеяться... если бы бред французского дворянина не был подхвачен. Кем? Прежде всего не французами, а немцами. И приобрёл уже совсем другую окраску. Теория Гобино в её первоначальном виде, по существу, ничего не могла дать помещикам и капиталистам. Убедить рабочих XIX века, что они хуже буржуа, убедить крестьян, что они ниже помещиков? После Великой французской революции такая идея пройти не могла. Перед эксплуататорами были уже не безграмотные рабы древности.

Гобино не пытался ослабить классовую вражду — он подменял классовые противоречия расовыми, но с теми же прежними противниками с обеих сторон.

Немецкие идеологи империализма не повторили эту ошибку. Они не стали кричать о двух враждебных расах внутри каждой нации, как Гобино. Был разработан антропологический идеал немца: высоченный детина с длинным лицом, светлыми волосами, светлой кожей, голубыми глазами. Правда, под этот идеал едва ли удалось бы подогнать больше, чем одного из пятнадцати подходящих по возрасту жителей Германии... Зато немало людей такого типа найдётся и в России, и в Польше, и в Югославии, среди представителей объявленных «низшей расой» славян. (Вспомните роман «Щит и меч» и кинофильм по этому роману. Один из героев — советский разведчик — кажется идеальным арийцем немцам, считающим его своим.)

Людей, относящихся к этому антропологическому типу, объявили принадлежащими к арийской — она же нордическая (северная) — расе. В её подразделения и близкие ей расовые группы занесли всех немцев. Конечно, её происхождение отличалось от происхождения остальных народов земли. Конечно, арийцы были «сверхчеловеки». Конечно, им было всё разрешено по отношению к «недочеловекам». Один из идеологов фашизма утверждал, что из всех людей только арийцы по-настоящему умеют ходить вертикально и только они одни владеют членораздельной речью.

И всю эту идеологию взял на вооружение своей партии Гитлер. Тот самый Гитлер, о котором президент Баварской Академии наук сказал (понятно, до прихода фашистов к власти):

«Я видел Гитлера вблизи. Лицо и голова его — свидетельство плохой расы. Метис. Низкий, убегающий назад лоб, некрасивый нос, широкие скулы, маленькие глаза, тёмные волосы».

В фильме Михаила Ромма «Обыкновенный фашизм» есть удивительные кадры. Иронически цитируя фразы из расистских трудов, нам показывают на экране «хорошие головы» фюреров Германии и рядом «плохие головы» великих учёных и писателей.

Надо сказать, что время от времени явно ненордический вид большинства фюреров начинал смущать — то ли их самих, то ли их прислужников из лжеучёных. И тогда создавались сложнейшие антропологические родословные, извилистыми путями выводившие Геринга и Геббельса в ряды арийцев.

А иногда проблема решалась просто: арийца предлагалось узнавать по уверенному взгляду, решительности и спокойствию. Или — ещё проще — по поступкам.

Лжеантропологи гитлеровской Германии то доказывали полное вырождение итальянцев (во время конфликтов с Муссолини), то провозглашали итальянцев достойными преемниками древних римлян. Венгры оказывались то братским народом, то наследниками азиатских дикарей. (В 1939 году, после заключения между Германией и Советским Союзом пакта о ненападении, кое-кто из фашистских «учёных» поспешил заговорить о близости русских к нордическому типу. А с лета 1941 года, понятно, об этом уже и разговора не было.)

Из того, что немцы «лучше» других народов, был сделан вывод, что только они и заслужили право жить на нашей планете. Всем остальным людям на ней не должно было остаться места. Конечно, постепенно. Сначала предполагали уничтожить всех евреев и цыган. Потом — поляков. Потом — разбить всех чехов на две группы. Брюнетов — уничтожить. Блондинов — попробовать онемечить. Больше половины русских обрекалось на быструю гибель. Остальная часть, превращённая в безграмотных рабов немецких хозяев (и оставленная без интеллигенции, без начального даже обучения, без медицинской помощи), должна была вымереть за несколько поколений. На русской земле через столетие не должно было остаться ни одного русского!

Советский Союз защитился сам и спас народы Европы от страшной угрозы полного истребления. Фашистскую Германию раздавили. Но остались последыши фашизма. Остались во многих странах расизм и национализм, крайним проявлением которых был немецкий фашизм.

Национализм умеет притворяться «объективным», умеет прятаться, умеет принимать трудно распознаваемые формы. Часто его обосновывают, причём порою очень убедительно — внешне. Но достаточно анализа, иногда глубокого, иногда совсем простого, чтобы из-под маски аргументов выглянуло отвратительное лицо предубеждения.

Вот простой пример.

В округе Фресно в Калифорнии (США) живёт довольно много армян. Американский социолог Ла Пьер решил выяснить, как относятся к армянам окружающие их более «старые» американцы и на чём это отношение основано.

Соседи жаловались на «лживость, вероломство» армян, ссылаясь на армян-торговцев.

Деловое исследование установило, однако, что армянские торговцы были скорее более честными, чем староамериканские.

Многие американцы полагали, что армяне просят для себя слишком много денег у общественных организаций штата (на школы и пр.). Простой подсчёт показал, что запросы эмигрантов были меньше, чем позволяла требовать их относительная численность.

Наконец, калифорнийцы настаивали на том, что армяне морально неустойчивы, что они вечно не в ладах с законом, что среди них слишком много преступников. Ла Пьер стал изучать полицейские отчёты округа. И оказалось, что армяне были замешаны всего в полутора процентах всех уголовных дел. А между тем их доля в населении округа достигала шести процентов.

Словом, без всякого предварительного дурного умысла калифорнийцы клеветали на приезжих.

Ещё ярче — и страшнее — проявляются в США расистские предубеждения, когда речь идёт о неграх.

Вот какой эксперимент был поставлен несколько лет назад. Взяли учёные обыкновенную картинку. А на ней сот что. Вагон метро. У стен сидят пассажиры. Только двое стоят — белый и негр. Белый в рабочей спецовке, на поясе у него висит раскрытая бритва. Негр одет вполне прилично.

Эту картинку показывают студенту и просят запомнить, что на ней изображено. Потом картинку убирают, а студент должен пересказать её содержание товарищу. Тот — третьему студенту, третий — четвёртому и так далее... Рассказ десятого студента сравнивают с самым первым рассказом и картинкой.

Правда, очень похоже на игру в «испорченный телефон»? И действительно, «телефон» портится, рассказ по дороге меняется.

Половина последних, десятых, рассказчиков утверждала, что бритва висела на поясе у негра. Мало того, у некоторых из них негр держал бритву в руках и свирепо размахивал ею перед лицом белого! И, конечно, часть студентов «заставила» белого и негра поменяться одеждой — в спецовке оказался негр.

Белых американцев столько лет приучали видеть в негре свирепое и низкое существо, что многие из них и вправду в это поверили. К тому же в Америке распространено представление о том, что негры носят при себе бритву и часто пускают её в ход. Авторы картинки, конечно, помнили об этом обстоятельстве.

А вот у негров, с которыми повторили этот эксперимент, «телефон» не испортился. И белые дети, которые ещё не успели заразиться так сильно расистскими представлениями, тоже оставили бритву на поясе у белого.

Что же делать, чтобы бороться с расистскими предрассудками?

Вот какой опыт был поставлен в Лондоне. Там у учеников нескольких школ спросили, что они думают о неграх. Ответ одного из них перед вами:

«Я не люблю чёрных, меня раздражает сам цвет их кожи; они бывают злыми, как дикари... Они не похожи на нас, они могут быть такими злыми и жестокими, что им никогда нельзя доверять».

А потом в школу пришли две учительницы-африканки и провели здесь несколько недель. И когда того же ученика снова спросили, что он думает об африканцах, последовал ответ:

«Мисс В. и мисс У. — очень милые люди... Они ничем не отличаются от нас, кроме цвета кожи. Я думаю, что негры такие же люди, как мы, только у них другой цвет кожи. Мне они нравятся. Они хорошие люди».

Правда, знакомство с фактами не всегда помогает против расистских предрассудков.

Вот грустный пример. Когда в фашистской Германии был намечен очередной массовый еврейский погром, то главари фашистов приказали отрядам штурмовиков действовать каждому не в своём, а в чужом городе. Почему? Ответил штурмовикам Геринг. Смысл его речи был такой. Все штурмовики знают, что евреи плохие люди и враги Германии. Но у каждого из них есть сосед-еврей, хороший человек, исключение среди всех евреев Германии. Вот чтобы он не захотел его защитить, и нужно этому штурмовику действовать в месте, где он никого не знает.

А расисты в Южных штатах Америки говорят о «хороших» и «плохих» неграх.

И если негр действительно преступник, так это «потому, что он негр». А если белый — преступник, так это «несмотря на то, что он белый».

Ну, а всё-таки, что с фактами, на которые пытается опираться расизм? Имеет длинная голова какие-нибудь преимущества перед короткой? Нет. Среди величайших гениев мира есть и длинноголовые и короткоголовые люди.

Может быть, длинная голова — добавочное отличие хотя бы части белых людей от людей с другими цветами кожи? Как раз наоборот. Среди африканских народов обычно процент длинноголовых выше, чем среди европейцев.

Фашисты говорили, что белые дальше «ушли от обезьяны», чем африканцы и азиаты. И ссылались на лицевой угол. Ох уж этот лицевой угол! У него чрезвычайно длинная история. И даже Жюль Верн вспомнил об этом угле в своём «Таинственном острове» — правда, не для того, чтобы обругать негров, но для того, чтобы похвалить обезьяну: «Она принадлежала к тому разряду человекообразных, лицевой угол которых не очень отличен от лицевого угла австралийцев и готтентотов. Это был орангутанг, и орангутангам не свойственны ни кровожадность бабуина, ни легкомыслие макаки, ни нечистоплотность сагуина, ни непоседливость маго, ни дурные наклонности павиана».

Лицевым углом в антропологии характеризуют выступание нижней части лица по сравнению с верхней. Признак этот оказался довольно ненадёжным; определяли этот угол десятками разных способов; сейчас антропологи не часто вспоминают о лицевом угле.

Да, по лицевому углу негр ближе к обезьяне, чем европеец (хотя анатомические причины такой величины лицевого угла у негра иные, чем у обезьяны). Но «зато» на теле негра гораздо меньше волос — значит, тут уж он дальше ушёл от волосатой обезьяны? Далее... У негра и телосложение больше отличается от обезьяньего — у него ноги обычно длиннее, чем у европейца и монголоида.

Расисты пускаются на любую подтасовку фактов. Вот пример более чем сорокалетней давности.

В США вышла книга «Смешение рас на Ямайке». (Ямайка — небольшой остров у берегов Центральной Америки, тогда — английская колония, теперь — независимое государство.)

В «интересах установления истины» авторы этой книги подвергли разным испытаниям белых и негров Ямайки по отдельности. И с торжеством сообщили, что по упражнению, в котором надо было складывать фигуры из деревянных брусков, белые далеко опередили негров.

Правда, в группе белых более трети составляли моряки и строители. Случайно? Нет. Для того группе белых и придали такой состав, чтобы получить именно этот результат.

Дали обеим группам порешать и арифметические задачи. Если бы белые оказались сильнее в арифметике — это, разумеется, явно бы говорило об их общем превосходстве. Но в математическом соревновании победили негры! Казалось бы, что можно из этого факта извлечь в пользу расистской теории? Ан можно! Авторы книги заявили, что данное преимущество негров доказывает их умственную отсталость.

Логика? Простая: у арифмометра и вовсе ума нет, а посмотрите, как он считает!

Дьёрдь Микеш, прекрасный английский юморист, замечает, без улыбки конечно, по адресу расистов:

«Вот вам простейший образчик отношения европейцев и американцев к негру, уходящий корнями в стародавние времена: сперва лишить негра возможности получить образование, а потом обвинять его в невежестве; сперва заточить его в гетто и заставить жить в жалкой лачуге, а потом порицать его за нищету и ужасающую скученность; сперва намертво привязать его к самой чёрной, самой неблагодарной работе, а потом ругать его за то, что он-де не стремится к прогрессу».

Да... Прекрасно сказал когда-то немецкий антрополог Лушан: «... в Африке не существовало других дикарей, кроме некоторых обезумевших европейцев». Это относится и к Ямайке. А обезуметь могут — мы в середине XX века знаем это — и африканцы и азиаты.

Расизм бесчеловечен. Но он ещё и непрактичен и вреден той стране, которая его проводит. На грани катастрофы находится Южно-Африканская Республика. Призрак гражданской войны встаёт перед американцами.

А в Бразилии, где, как я говорил, все расы и национальности относительно равноправны, был самой историей поставлен такой эксперимент.

В бразильскую армию брали всех желающих. Во флоте же царила дискриминация. Туда принимали только белых. Мулаты и негры почему-то всегда оказывались по здоровью непригодными для морской службы. И оказалось, что армия даёт стране много выдающихся личностей, а флот явно не блещет. И дело здесь, конечно, не в том, что среди негров и мулатов замечательных людей больше, чем среди белых. Это ведь не так. И даже не в том, что во флоте использовалась только меньшая половина населения страны. В конце концов, людей в Бразилии десятки миллионов, есть из кого выбирать. Беда была в другом. Как только при отборе на службу начинается дискриминация по признаку, к самой службе отношения не имеющему, это затрагивает и другие принципы отбора. Когда обижают талантливых негров, талантливые белые от этого не выигрывают, а страдают. Я имею в виду не моральные страдания, а вполне практические последствия. Социологи и психологи установили, что это — неизбежное

последствие расовой и национальной дискриминации. Ведь если можно дать отставку таланту «чёрному» только за то, что он «чёрный», то можно и «белому» уже по каким-то другим соображениям. Талант падает в цене...

Факты, разум и чувства вместе утверждают: все расы и народы равны.

Константин Симонов в стихотворении «Красное и белое» дал точную характеристику подлинного деления землян:

Мир неделим на чёрных, смуглых, жёлтых,

А лишь на красных — нас

И белых — их.

На белых — тех, что если приглядеться,

Их вид на всех материках знаком.

На белых — тех, как мы их помним с детства.

В том самом смысле. Больше ни в каком.

На белых — тех, что в Африке ль, в Европе,

Мы, красные, в пороховом дыму

В последний раз прорвём на Перекопе

И сбросим в море с берега в Крыму!

* * *

Человеку, приехавшему в чужую страну или хотя бы читающему книгу о чужой стране, свойственно обращать внимание на всё непривычное, несхожее со знакомым ему. Так европейцы когда-то возмущались безнравственностью арабов-многоженцев, а те, в свою очередь, безнравственностью европейцев, позволяющих своим женщинам открывать лица и даже позволяющих себе публично танцевать вместе с женщинами.

Так сегодня гости Японии поражаются улыбке на лицах вежливых хозяев, улыбке, сохраняющейся даже при рассказе о личном несчастье японца. Эта улыбка подчёркивает, что несчастье не должно огорчать собеседника.

Говорят, приезжему из Европы или Америки человеку чрезвычайно трудно научиться есть рис двумя палочками, как китайцы, и немногим легче выучиться сидеть скрестив ноги, как принято у многих народов Востока., Араб откажется есть свинину, зулус — рыбу, мы — кузнечиков. На Западе в знак почтения к человеку или месту снимают шапку, на Востоке — наоборот, надевают. Болгары в знак отрицания кивают головой сверху вниз, а почти у всех остальных народов это знак утверждения. И всё же...

Историки удивляются сходству между собой древних культур, разделённых пустынями и океанами. Даже орудия каменного века всюду имеют сходные черты, потому что всюду их делали для одних и тех же целей. Громадны различия между цивилизацией ацтеков и европейскими цивилизациями. У них даже хозяйственная основа в очень многом разная: ацтеки, например, не знали скотоводства, не знали колеса, у них не было морских кораблей. И тем не менее в Мексике стоят пирамиды, как в Египте, а держава их многими чертами своими напоминает античные рабовладельческие общества. Отношения государства ацтеков с окрестными племенами индейцев чрезвычайно напоминают взаимоотношения Рима и варваров. И две совершенно независимо друг от друга развивавшиеся религии — ацтекское многобожие и христианское единобожие — включали в себя, в частности, такой общий обряд, как причастие — поедание хлеба, олицетворявшего собою тело самого господа бога.

Но это всё история. А вот сегодняшние поговорки разных народов:

Торопливая работа вкривь идёт (марийская).

Поспешность губит дело (китайская).

Не спеши — язык обожжёшь (турецкая).

Спешка — мать несовершенства (бразильская).

Скоро и хорошо не встречаются (итальянская).

Быстро идущий быстро устаёт (курдская).

Кто не спешит, и на арбе зайца догонит (калмыцкая).

Торопливый дважды одно дело делает (персидская).

Поспешишь — в пути замёрзнешь (бурятская).

Быстрая речка исчезает в песке (монгольская).

И, конечно, русская:

Поспешишь — людей насмешишь.

Вот ещё несколько поговорок уже из другой серии:

И на железе бывает ржавчина, и среди родственников — глупый (бурятская),

В каждом стаде найдёшь чёрную овцу (немецкая).

И среди поросят всегда один хуже (финская).

И в пшенице есть сор (мордовская).

В семье не без урода (русская).

А вот ещё:

У семи нянек дитя без глаза (русская).

Где нянек много, там дитя безного (русская, мордовская, белорусская).

Лучше ни одного врача, чем сразу три (немецкая).

Дом с двумя хозяйками грязен (татарская).

Когда пастухов много, овцы дохнут (поговорка казахов, даргинцев, кумыков и др.).

Чем больше поваров, тем хуже уха (финская),

И ещё:

Сердце матери стремится к сыну, сердце сына — в степь (татарская).

Отцово сердце — в сыне, а сыновье — в горах (армянская) .

Душа родителей в детях, а сердце ребят — в медведях (чувашская).

Мысли родителей о детях, мысли детей — о тайге (бурятская) .

Здесь слова непохожие, но мысли-то одни и те же.

И если в России говорят: «Волков бояться — в лес не ходить», то в Узбекистане: «Волков бояться — в камыш не ходить».

Охотники и пахари, рыболовы и пастухи на всех концах планеты — люди. И общее между ними сильнее различий.

ХОЗЯИН МИРА

Ещё не было не то что парохода, но и парусника, когда человек уже населил пять материков. А теперь и на шестом есть своё население — десятки людей на разных языках зовут себя антарктидцами.

Мы уже выяснили, что, занимая новые земли, человек платил за них дорогую цену, поэтому в центре Африки живут люди с чёрной кожей, в центре Европы — с белой.

Но география вмешивается в дела человечества не только когда речь идёт о цвете кожи.

Ну-ка, попробуй решить, кто весит больше — тысяча шведов или тысяча суданцев?

Конечно, тебе хотелось бы сначала узнать, кто из них выше? Что же, шведы — один из самых высоких народов Европы, но в Южном Судане живёт один из самых высоких народов всей нашей планеты вообще.

Значит, тысяча суданцев тяжелее? Нет, наоборот. А кто тяжелее, тысяча русских или тысяча суданцев?

Русские, учтите, в среднем ниже шведов. Значит... Опять-таки нет. Тысяча русских окажется тяжелее тысячи суданцев.

Почему я пользуюсь здесь числом «тысяча»? Да просто потому, что слово «миллион» подошло бы тут ещё больше. Речь идёт о соотношении среднего веса людей. А найти, скажем, суданца весом в центнер и шведа, который потянет вдвое меньше, совсем нетрудно.

В чём же причина «легковесности» среднего суданца?

Может быть, это — наследие колониального прошлого? В какой-то мере, вероятно, да. Но одной науки истории мало для объяснения сути дела. Ведь Италия, например, колонией не была, а тысяча итальянцев легче тысячи немцев. И тысяча аргентинцев или чилийцев тяжелее тысячи бразильцев.

Получается, что чем ближе к экватору живёт народ, тем он легче.

А тысяча жителей высоких (и холодных) плато в Чили весит больше (при одном национальном происхождении), чем тысяча обитателей тёплого Чилийского побережья.

Вот мы перешли от разговора о севере и юге к словам о холоде и тепле. И этот переход справедлив, потому что не сама по себе географическая широта заставляет человека становиться тяжелее или легче, а климат. Для южанина подкожный жир, даже в небольшом количестве, лишняя роскошь. Для северянина — суровая необходимость. Это дополнительная шуба для внутренних органов, и пренебречь ею организм не может. Простой пример. Ты обращал внимание на отличия в фигурах у спортсменов разных видов спорта? Так вот, у пловцов все линии тела словно сглажены — это слой жира тонкой оболочкой окружил мышцы. С водою не шутят, она ведь гораздо холоднее воздуха. И пловцы в среднем тяжелее легкоатлетов, например.

Вот и эскимосу жир под кожей нужнее, чем японцу.

Ты читал роман Жюля Верна «Капитан Гаттерас»? Его герои — путешественники, стремящиеся открыть Северный полюс. По дороге у них кончилось топливо. Они очень страдают от стужи. Все, кроме весёлого доктора Клоубонни. Почему? «Его тучность заменяла ему самую тёплую одежду. По словам Клоубонни, он был очень доволен, что одет подобно моржам или китам, которые благодаря толстому слою подкожного жира легко переносят арктическую стужу».

Кроме того, чем человек крупнее, тем ему легче сберегать тепло в организме. Северянам нужно гораздо больше энергии, чем южанам. Им приходится и есть гораздо больше. И первым исследователям Арктики попросту верить не хотели, когда те рассказывали об аппетите эскимосов. Несколько килограммов мяса на ужин (одному человеку) не кажутся чем-то необычным. Но по мере того как осваивалась Арктика, стало ясно, что и у приезжих резко повышается потребность в пище. Особенно в самой энергоёмкой — жире. У всех участников американской антарктической экспедиции случайно оказалась одна и та же идиосинкразия (здесь — отвращение). Они терпеть не могли жира. Но это — дома, в Соединённых Штатах. А на шестом материке, среди вечных льдов, в шестидесяти- и семидесятиградусные морозы, американцы вдруг обнаружили, что они любят тот же самый жир. Но стоило экспедиции покинуть берега ледяного материка — и идиосинкразия к жиру вернулась. Организм наш умеет иногда заставить мозг почувствовать, что нужно телу. Так ребёнку, у которого в теле не хватает кальция, начинают казаться вкусными мел и извёстка.

А о «масштабах» северного аппетита пусть расскажет за меня тот самый жюль-верновский доктор Клоубонни из «Капитана Гаттераса», которого я уже вспоминал.

«... Вам ни за что не сравняться в прожорливости с гренландцем, который съедает ежедневно от десяти до пятнадцати фунтов тюленины... Полярный желудок... расширяется и сокращается по желанию, способен переносить длительную голодовку и избыток пищи... В арктических странах приходится много есть: это необходимо для сохранения не только сил, но и самой жизни. Поэтому Компания Гудзонова залива отпускает ежедневно на каждого человека восемь фунтов мяса или двенадцать фунтов рыбы... (К слову, Жюль Верн имеет в виду не русские фунты по 400 граммов, а английские, примерно по 450 граммов.) Сэр Джон Росс на земле Будия постоянно изумлялся прожорливости своих проводников. Он рассказывает, между прочим, что двое эскимосов — заметьте, только двое — за одно утро съели целую четверть мускусного быка. Они нарезали мясо длинными лентами и запихивали в рот, затем каждый отрезал у самых губ часть ленты, не вошедшую в рот, и передавал её товарищу...»

Человек стал хозяином мира ещё и потому, в числе прочего, что каждый из нас умеет приспособиться к любому климату планеты. Одежда и жилище избавляют нас от прежней «сверхвысокой платы» за проникновение в тропики и Арктику. Но ни шуба, ни паровое отопление не успели ещё отнять у человека умения приспосабливаться самому.

Каждый из нас испытал это на себе самом. Одно и то же пальто «плохо греет» в начале зимы и хорошо — в самый её разгар, когда морозы стали сильнее. Не пальто стало лучше, а мы приноровились к холоду. (К слову сказать, знаете, почему мы дрожим от холода? Да потому, что при этой дрожи выработка организмом тепла увеличивается почти втрое.) Способность человека приспосабливаться к изменениям климата поражает. Жители Центральной Австралии спокойно спят, не укрываясь, при температуре в ноль градусов. Аборигены Огненной Земли умеют засыпать даже при двенадцати градусах холода. Сначала у наблюдавших такие чудеса учёных наступил некий восторженный шок. Они выражали уверенность, что люди из других стран ни на что подобное ни в какой мере не способны. Но вот в Норвегии поставили элементарный эксперимент. Большая группа студентов зимой прожила шесть недель на открытом воздухе. Зимой — «с минимальной защитой от холода», как было написано в том сообщении об эксперименте, которое я прочитал.

Сначала казалось, что опыт срывается — студенты попросту не могли спать. Но постепенно привыкли и даже научились кое-как работать почти без одежды при низкой температуре. Правда, им было далеко до рекордов огнеземельцев или эскимосов: и те спят в тепле, но зато умеют работать обнажёнными руками в мороз многие часы без перерыва. Исследования показали, что у эскимосов в это время резко усиливается кровоток: с кровью в пальцы благодаря этому поступают повышенные дозы тепла. Видимо, это умение у организма эскимосов в какой-то мере передаётся по наследству. Как и то, что у эскимосов маленькие руки, особенно кисти рук, и ноги. Кстати, чем севернее (в Северном полушарии) живут люди, тем у них сравнительно меньше размер рук и ног. Это похоже на парадокс. Человек к северу от экватора становится крупнее, а руки и ноги у него, наоборот, «мельчают». И потому самые длинные ноги и руки — конечно, в среднем — у жителей Центральной Африки. И в Африке же, понятно, живут самые высокие люди на Земле. Это ватутси в Руанде и Уранде. Среди них гиганты в два с лишним метра высотой не привлекают какого-нибудь особенного внимания. С ватутси соперничают в росте самые длинноногие обитатели планеты — жители болотистых мест в верховьях Нила. Но удивляться такому несоответствию не приходится. Ведь оно у нас общее со всеми остальными животными планеты. Лисы и волки, олени и зайцы подчиняются правилу, по которому они тем крупнее, чем севернее живут. А лапы, пальцы на лапах и даже уши, наоборот, к северу становятся всё меньше.

Длинные (и худые) руки и ноги у множества народов, живущих в жарких странах. И дело тут не только в том, что с продвижением на север руки и ноги «становятся короче».

Ты сам знаешь, как важно человеку иметь нормальную температуру тела. Тридцать семь и три десятых на градуснике — и тебя уже могут не пустить в школу, а при тридцати семи и пяти обеспечены постель и врач. А что делать, если человек работает на сорокаградусной жаре, да ещё, может быть, на солнце? Избыточное тепло уходит вместе с потом. Больше всего потеют у человека руки. Ну и шея. С поверхности рук, составляющей примерно двадцатую долю поверхности тела, уходит с потом пятая доля всего отданного телом воздуху тепла.

Вот и стали длиннорукими, длинноногими и длинношеими жители великих пустынь и полупустынь — древние обитатели Сахары в Северной Африке, пустыни Калахари в Южной Африке, аборигены Австралии, жители многих мест Индии.

Длинный череп африканских негров (ах, как он смущал расистов — ведь те кричали, что чем длиннее голова человека, тем выше его раса) — тоже приспособление к климату. Ты уже знаешь, наверное, что самая маленькая поверхность при самом большом возможном объёме — у шара. А в жарких странах выгодно, чтобы поверхность тела была по возможности побольше при том же объёме. Вот и шёл отбор людей с длинными черепами.

А в последние столетия людей с длинными черепами становится всё меньше, с круглыми — всё больше.

В первые века нашей эры в Европе длинноголовых было вчетверо больше, чем короткоголовых. В средние века тех и других было примерно поровну... Теперь короткоголовых много больше.

Георгий Францевич Дебец проследил этот процесс на семи тысячах черепов, принадлежавших людям, жившим в Восточной Европе от позднего каменного века до средневековья. Учёный обратил внимание на то, что всё это время с головами происходили и другие изменения. Лица у людей становились уже, а кости черепа — тоньше.

Дебец пришёл к предположению, что к этим изменениям имеет прямое отношение образ жизни человека.

Мы стали земледельцами как раз в то время, когда длинноголовых было больше всего. И сразу после этого их число стало падать. Одновременно головы становятся «изящнее», кости черепа тоньше. Уж не оттого ли, что изменилось питание? Первобытный охотник и собиратель живёт, в общем, впроголодь, если сравнивать его с земледельцем. Но это если говорить о количестве пищи. А если о качестве, то ясно же, что охотник ест намного больше мяса. У земледельцев же боязнь за рабочий скот, на котором держится вся жизнь, приводит порой к тому, что они вовсе становятся вегетарианцами. Русский крестьянин, конечно, от Мясной пищи не отказался. Но почти до XX века ел мясо в общей сложности несколько недель, максимум два-три месяца в году. То же относится к крестьянам почти всех стран. А мясо вместе с молоком — главный поставщик кальция, материала для костей тела. Меньше кальция — тоньше кости. Тоньше кости — драгоценнее кость как материал, значит, их надо располагать поэкономнее. А у шара, мы уже говорили по другому поводу, наименьшая поверхность из всех тел того же объёма. И максимальная при прочих равных условиях прочность.

Чем раньше началось в стране земледелие, тем раньше там начала и голова круглеть. Чем беднее сельскохозяйственный район, тем в нём обычно и головы круглее.

Во время гражданской войны, когда люди сильно голодали, у армян, грузин, татар головы становились круглее.

Всё это доказательства, что более тонкие кости головы и рост числа круглоголовых — результат изменений в питании.

Но у русских, украинцев и белорусов при голоде во время гражданской войны головы становились почему-то не короче, а длиннее.

И есть народы, чьё главное занятие скотоводство, однако они тоже становятся в последнее время более круглоголовыми.

Как тут быть? Значит, науке ещё предстоит вынести окончательное суждение о причинах округления головы.

А вообще от особенностей питания зависит очень многое. Когда слабому мальчику говорят: «Мало каши ел», — это не только шутка. У Джека Лондона есть рассказ «Кусок мяса». Его герой, стареющий боксёр, проигрывает решительный бой — из-за того, что у него не было денег на хороший завтрак в день боя. А Джек Лондон хорошо знал мир спорта.

В одной английской деревне большой группе мальчиков стали ежедневно давать дополнительную порцию молока. Так делали три года. Мальчики, получавшие это лишнее молоко, прибавляли в год по три килограмма (остальные — всего по килограмму с небольшим). И даже самые низкорослые «молочные» мальчики, по утверждению английского учёного А. Барнетта, оказались в конце концов выше самых рослых соседских «безмолочных».

Вот что такое полноценная еда!

Герои рассказа Джека Лондона «Ошибка господа бога» приходят в лагерь золотоискателей, поражённый цингой. Каждый день здесь умирают люди, а оставшиеся пока в живых изнурены и беспомощны. Они гниют заживо. И вот, раздобыв (каким путём, это придётся узнать из самого рассказа) сырую картошку, герои Лондона протирают её и идут вливать «животворный картофельный сок, по четверти ложки зараз, в страшные, все в язвах рты... Смертных случаев больше не было. Самые безнадёжные больные начали поправляться с поразительной быстротой. На третий день люди, которые пролежали плашмя долгие недели, даже месяцы, сползли со своих коек и начали двигаться, опираясь на палки».

Понятно, ведь в сырой картошке витамина «С», например, не меньше, чем в апельсине.

Это — цитата из рассказа, но можно составить многие тома из документальных свидетельств о «чудесных выздоровлениях» благодаря витаминам. А лучше всего, конечно, и не нуждаться в выздоровлении. У жителя гор часто в костях меньше минеральных солей, чем у обитателя равнин. Иногда горцы страдают тяжёлой болезнью — зобом. Из-за того, что в воде горных ручьёв и горной почве слишком мало йода. Достаточно добавить в еду йод (в горах обычно продают теперь не простую соль, а йодированную), чтобы болезнь отступила.

Не хватает некоторых полезных веществ многим жителям тропиков. Сильные дожди (и у нас о яростном ливне почтительно говорят «настоящий тропический») вымывают из почвы важные соли. А чего нет в почве — нет и в растениях. Чего нет в растениях — не окажется и у животных. А человек ведь, в конце концов, тоже животное.

К тяжёлым последствиям привёл голод у пигмеев.

... Только сто с небольшим лет назад выяснилось, что в Африке живут пигмеи. До этого их существование многие серьёзные учёные считали сказкой. А затем... затем целые племена и даже народы карликового роста стали находить всюду. И на Филиппинских островах, где о них услышали ещё спутники Магеллана. Именно услышали, потому что, согласно записи одного из них, карлик, ложась спать, подкладывает под себя одно ухо, а другим накрывается. И в Южной Индии. И на островах вблизи неё. И в центральных областях Новой Гвинеи. В Америке совсем недавно тоже нашли племена, где часть индейцев успела стать карликами, а часть — нет. И уже буквально в последние годы обнаружили как будто подлинно карликовое племя.

Правда, не надо считать пигмеев слишком уж крошечными. Средний рост мужчины у них 140–145 сантиметров, женщины — 135. То есть они ниже среднего европейца сантиметров на тридцать, может быть, с небольшим. Итак, Африка и Азия, Америка и Австралия (ведь Новая Гвинея, по существу, часть её) родили на свет карликов. А Европа?

Детальные исследования показали, что в Сицилии, самом большом из принадлежащих Италии островов, есть области, населённые людьми много ниже среднего роста.

Ты должен помнить, что голодные дети растут медленнее, чем сытые. Мало того. Голодное время обычно легче переносят люди худые и маленькие. Это понятно. Чем крупнее человек, тем больше ему нужно пищи. Голод не только делает людей меньше — он ещё и ведёт отбор. Маленькие дольше живут и оставляют больше потомства. Сотни голодных поколений — и появляется карликовый народ. Пигмеи Африки, Индии, Новой Гвинеи и Сицилии — не родня друг другу. Они только братья по нужде, товарищи по несчастью.

Вырастут ли пигмеи, когда им будет лучше житься?

Скорее всего, нет. Новый признак уже, по-видимому, закреплён отбором. Но... вот что случилось в Исландии. Примерно тысячу лет назад её заселили выходцы из Норвегии — очень высокие сильные люди. После двух или трёх веков процветания в Исландию из-за резкого изменения климата пришло на много столетий полуголодное существование. И к XVIII веку исландцы стали низкорослыми. Но затем, особенно в XIX веке, положение стало улучшаться. И исландцы удивительно быстро «вспомнили» свой высокий рост и вернулись к нему.

Вчера читатель этой книги, москвич, ел, вполне возможно, на завтрак пюре из подмосковной картошки с вологодским маслом и запил это блюдо стаканом болгарского овощного сока. Во время обеда на первое был борщ из украинской капусты и молдавских помидоров с мясом из Калужской области, на второе — цветная капуста из-под Орла, на третье — компот из алма-атинских яблок. Кашу на ужин сварили из северокавказского риса, а зерна для какао, которым запили кашу, привезли из Колумбии. Сахар в стакане мог быть сделан из украинской сахарной свёклы. Но мог на него пойти и сахарный тростник с Кубы.

Апельсины везут нам из Марокко, финики — из Алжира, сок манго — из Индии.

В этом важно не только то, что еда становится разнообразнее, а значит, вкуснее. И не только то, что в еде становится больше витаминов, которых зимой в наших краях недостаёт. Северная пища восполняет нехватку отдельных химических элементов на юге, и наоборот; горы приходят на помощь равнине, а та платит тем же.

И, может быть, всё это, вместе взятое, как-то причастно к одной важной загадке последнего столетия. Загадке, которую зовут акселерация.

КАК Я СТАЛ МАЛЕНЬКИМ

Я родился в 1933 году. Ну, само собой, родился, рос, кормили соскою, жил, работал, стал староват, как писал Маяковский. И дорос — в зените, так сказать, своей жизни — до 168 сантиметров»

Много это или мало? Ну, смотря когда. Среди неандертальцев ходил бы в высоких, их средний рост был всего 160 сантиметров. Кроманьонцы — те смотрели бы на меня свысока: с «высока» всех своих 180 сантиметров. Среди людей, обитавших на западе Франции пять тысяч лет назад (средний рост — 159 сантиметров), я опять-таки вырвался бы вперёд. А вот алтайцы двести поколений (5000 лет назад) при своих 175 сантиметрах снова считали бы меня низкорослым.

Так что, наверное, я удачно выбрал для рождения 1933 год — в это время 168 сантиметров казались самым что ни на есть средним ростом для мужчины. Но достиг я этого роста не в 1933 году... А когда мне исполнилось тридцать лет и я наверняка и безнадёжно перестал расти, средний мужской рост дошёл уже до 171,8 сантиметра. А сейчас, в 1972 году, меня догоняет даже собственная двенадцатилетняя дочка. Боюсь, если так пойдёт дальше, я из человека ниже среднего роста скоро стану попросту маленьким. И единственное, что может тут утешить, — то же происходит почти со всеми папами и мамами. Дети тянутся к небу! И называется это акселерацией. От латинского слова, означающего ускорение. (Есть, кстати, в любом автомобиле такая вещь — акселератор.)

Вот несколько фактов. Как-то одна знаменитая французская портновская фирма (она же Дом моделей) решила устроить эффектный рекламный трюк. По парижским улицам должны были пройти девушки, одетые как модницы минувших веков, в сопровождении изысканных кавалеров в костюмах тех же эпох. Руководство фирмы в азарте продемонстрировало чудеса изобретательности и находчивости. Всеми правдами и неправдами удалось добыть из разных французских музеев сотни старинных нарядов. Тут были костюмы и для балов и для битв.

И все усилия оказались напрасными. Не лезла собранная одежда на манекенщиц и манекенщиков, трещала, расползалась по швам при первых же попытках натянуть её на себя. А рыцарские латы оказывались слишком узкими даже для далеко не богатырских грудных клеток. Знай хозяева фирмы антропологию, они и затевать бы это дело не стали. Потому что антропологи вместе с врачами и физиологами уже давно следят за тем, что происходит с человечеством.

На территории нынешней Западной Германии горожане за последнюю сотню лет подросли в среднем на 10 сантиметров. Шведы — в селе и городе — примерно так же. Норвежцы прибавили за те же сто лет всего шесть сантиметров, во они ведь и до того считались самыми высокими людьми в Европе.

В России в XIX веке и в начале XX века такой «рост роста» тоже шёл, но куда медленнее, чем в Западной Европе. А вот после того, как произошла революция и миновали беды и голод гражданской войны и первых лет после неё, советская молодёжь стремительно кинулась догонять по росту западную. И догоняет, и ещё как!

Погибшие под Полтавой солдаты Петра I, как показали раскопки, были в среднем на 20 с небольшим сантиметров ниже нынешних солдат Советской Армии, Так подрос человек в нашей стране за четверть тысячелетия. Но темпы роста явно ускоряются со временем. Призывники 1961 года были выше призывников 1941 года на восемь сантиметров. Призывники 1971 года ещё сильнее увеличили этот разрыв.

Но лучше всего вызванная временем разница видна на детях. Нынешний тринадцатилетний мальчик выше своего сверстника столетней давности минимум сантиметров на восемь-десять. И тяжелее его по крайней мере килограмма на три-четыре, а то и пять. Словом, сегодняшний подросток куда сильнее, чем его прадедушка в ту пору, когда он тоже был подростком.

Факт акселерации признают теперь все, даже самые ярые охотники доказывать, что предки всегда выше, сильнее и умнее своих потомков. Но вот что делать с последствиями этого факта? Как быть, если пятнадцатилетний мальчишка сегодня и выглядит и чувствует себя не менее сильным, чем семнадцатилетний юноша в прошлом веке? А ведь семнадцатилетие всегда считалось временем, когда человек уже очень многое может. Ну, с той физической работой, с какой сто лет назад справлялся семнадцатилетний, пятнадцатилетний сегодня, положим, справится. А с умственной? Став сильнее на два года, стал ли мальчик соответственно умнее?

Знаете, умнее он стал, хотя и не так уж «соответственно». В Англии, скажем, проводятся регулярные проверки способностей школьников. Методы, которые при этом используются, далеко не всегда дают достоверные результаты. Сегодняшние «тупицы» могут оказаться способными, а «вундеркинды» — выйти сверхзаурядными людьми. Но средние результаты одинаковых испытаний в разные годы — их сравнивать можно. И вот получается, что уровень интеллектуальных способностей детей от десятилетия к десятилетию медленно растёт. Слишком медленно, чтобы догнать физический рост, но всё-таки.

Однако способности — это только одна сторона личности. А как быть с другими — с характером, волей, настойчивостью, целеустремлённостью, умением видеть последствия своих поступков, умением правильно оценивать себя и других? Вот с этим, по мнению и антропологов и психологоа, дело обстоит гораздо хуже. То есть, строго говоря, оно не ухудшилось за последние сто лет: сегодняшний пятнадцатилетний в этом отношении не так уж сильно отличается от своего сверстника в 1871 году. Беда в том, что в других отношениях наш пятнадцатилетний уже не тот: сил у него больше, в том числе, возможно, и умственных, а умения верно их направлять не прибавилось. Те черты личности, которые делают человека самостоятельным, по-прежнему формируются лет так в семнадцать-девятнадцать. А бывает (и часто бывает), что позже.

В чём причины акселерации? Их, наверное, много. Похоже, главная — питание. Акселерация прежде всего «поразила» развитые промышленные страны. А в них за последние полтора столетия уровень жизни сильно повысился.

Конечно, и в XX веке большинство людей получает меньше нищи, чем нужно, а главное, не такой пищи, как нужно. Три четверти английских детей (а ведь Англия — весьма высокоразвитая страна) постоянно плохо питаются. Это не значит, что они голодают, но витаминов и белков в их питании не хватает. Нет просто голода — и есть голод скрытый.

Но в начале XIX века в Англии процветали обе формы голода. Грустные картины нищеты рисует Диккенс в «Лавке древностей» и «Крошке Доррит», в «Холодном доме» и «Оливере Твисте». А Фридрих Энгельс приводит страшные цифры о подлинном голоде трудящихся в своей книге «Положение рабочего класса в Англии».

Дети, особенно дети горожан, сейчас едят больше молока и мяса и меньше хлеба и картофеля, чем прежде. А я не зря рассказывал про эксперимент, в котором молоко заставило ребят расти быстрее.

Но — в Японии акселерация идёт полным ходом, а едят там много хуже, чем в Европе. Мясо — почти роскошь, килограмм его стоит столько же, сколько пара туфель. Преуспевающий служащий съедает на обед миску постной лапши — и никто не считает это проявлением скупости. Соседи по рабочему столу обедают так же.

Кроме того, в Европе, Азии и Америке дети в семьях помещиков и капиталистов тоже прибавляют в росте, а в таких семьях, понятно, столетие назад тоже кормили до отвала.

Словом, лучшее питание — только одна из причин акселерации.

Многие врачи считают, что тут очень важно воздействие солнца. То есть светить-то оно ярче не стало, но люди стали лучше пользоваться его светом и теплом. Особенно дети. Они бегают летом в трусах, младенцев не пеленают, одежда вообще, а особенно опять-таки детская, стала более лёгкой, свободной, открытой.

Но все эти блага должны особенно сказываться на деревенских детях. А те растут медленнее городских.

Солнечного света и чистого воздуха в городе человеку достаётся меньше. А чего больше? Больше электрического света, больше шума. Может быть, из-за этого горожане растут быстрее? Есть и такая точка зрения. И подкрепляется она тем, что буквально в последние годы крестьянские дети начинают по темпам роста догонять горожан. А ведь как раз сейчас деревня и в Западной Европе и в СССР бурно нагоняет город и по электрическому свету, и по телевизорам, и по самому темпу жизни.

Сделала рывок вперёд медицина. Дети теперь и болеют реже, и болезни переносят легче. Притом замечено, что крупные, «акселерированные» дети как раз чаще и тяжелее других болеют многими болезнями, в том числе воспалением лёгких. Но если раньше дети от воспаления лёгких нередко умирали, то теперь врачи умеют с ним справляться. Получается, что когда-то крупных детей умирало сравнительно больше, а сейчас они остаются шить — и человечество от этого, понятно, подрастает.

И ещё минимум два десятка причин называют учёные, пытаясь объяснить акселерацию. Видимо, тут правы все или почти все авторы самых разных гипотез.

У акселерации много причин. Много и следствий.

А для себя стоит сделать вывод: надо постараться умнеть так же быстро, как расти, постараться стать сразу и сильным, и настойчивым, и высоким, и самостоятельным.

МАЛЬЧИК И ДЕВОЧКА, МУЖЧИНА И ЖЕНЩИНА

Трудно быть мужчиною!

Тебе ещё и двух лет нет, а родители уже плакать не велят, ссылаясь именно на то, что ты мужчина. Дальше — хуже. И тяжесть за девочек надо носить, и в дверь их пропускать, и за косички их не дёргать. Трудно! Но надо.

А почему? Потому что мужчина и женщина, мальчик и девочка равны только по уму и правам, но не по своим физическим возможностям.

Всё начинается буквально со дня рождения: мальчики в среднем чуть тяжелее девочек. И обычно на сантиметр выше (хотя лучше сказать не «выше», а длиннее — ведь ни те, ни другие стоять ещё не могут).

Целых десять — двенадцать лет требуется девочке, чтобы нагнать своего ровесника по росту. Мало этого — годам к тринадцати девочки уже не ниже, а выше мальчиков. Но — ненадолго. Ещё год, два, три — и мальчики, стремительно вытягиваясь, снова обгоняют девочек. Те к восемнадцати годам часто и вовсе перестают расти, а юноши продолжают тянуться вверх.

Мужчины не только выше, но и крупнее, массивнее, тяжелее. В них немного быстрее бежит кровь, в их теле химические реакции идут быстрее, им нужно больше еды и воды. В теле мужчины сравнительно большую долю места занимают мышцы и кости. В среднем женщина ниже мужчины на 9 сантиметров, а легче — на 8 килограммов.

Кстати, у обезьян мандрилов самцы весят в три, четыре, даже в пять раз больше самок; у горилл разница тоже очень велика. Но у наших прямых предков на протяжении последних сотен тысячелетий внешняя разница между мужчиной и женщиной скорее не уменьшалась, а увеличивалась. (И не мудрено. Ведь первой специализацией людей, первым разделением их по труду было, не считая возрастного, распределение обязанностей между мужчиной и женщиной, закрепление за каждым полом своей доли дел сверх дел, общих для всех.) Словом, не случайно мужчин называют сильным полом и по праву на мальчика возлагают заботу о его более слабом товарище.

Впрочем, более слабым товарищем девочка становится не сразу. И далеко не во всём она слаба.

Больше десяти лет — с первых классов — следили учёные за физическим развитием 87 девочек и 89 мальчиков. В год несколько раз тщательно измеряли силу, с которой каждый из них мог сжимать кулак, ударять, натягивать эспандер.

До тринадцати лет мальчики и девочки шли наравне. А в шестнадцать-семнадцать только очень немногие девушки могли повторить средние результаты юношей. И это при том, что учёные специально позаботились об одинаковом питании и сходных играх для тех и других.

Но и силой разница в пользу юношей не исчерпывается. Вот сцена из «Приключений Гекльберри Финна» Перечитай-ка её ещё раз, в сокращённом мною виде.

Гек Финн отправляется «на разведку» переодетый девочкой и заходит в дом к женщине лет сорока. Они разговаривают о судьбе беглого негра Джима, которая очень волнует Гека. И вот...

«Мне стало до того не по себе — просто не сиделось на месте. Надо было чем-то занять руки, я взял со стола иголку и начал вдевать в неё нитку... Женщина замолчала... смотрела на меня как-то странно, с любопытством и слегка улыбаясь». А потом... «она начала говорить, какие нынче тяжёлые времена, и как им плохо живётся, и что крысы обнаглели и разгуливают по всему дому, словно они тут хозяева... Одна то и дело высовывала нос из дыры в углу. Женщина сказала, что она нарочно держит под рукой всякие вещи, чтобы бросать в крыс... Она показала мне свинцовую полосу, скрученную узлом, заметив, что вообще-то она попадает метко, только вывихнула руку на днях и не знает, попадёт ли теперь. Выждав случая, она швырнула этой штукой в крысу, но не попала и охнула, так больно ей было руку. Потом попросила меня швырнуть ещё раз... Я взял эту штуку и, как только крыса высунулась, нацелился и швырнул — и если б крыса сидела на месте, так ей бы не поздоровилось. Женщина сказала, что удар первоклассный и в следующий раз я непременно попаду. Она встала и принесла обратно свинцовую полосу, а потом достала моток пряжи и попросила, чтобы я ей помог размотать. Я расставил руки, она надела на них пряжу, а сама всё рассказывает про свои дела. Вдруг она прервала рассказ и говорит:

— Ты поглядывай за крысами. Лучше держи свинец на коленях, чтобы был под рукой.

И она тут же бросила мне кусок свинца. Я сдвинул колени и поймал его. А она... сняла пряжу у меня с рук, поглядела мне прямо в глаза очень ласково и говорит:

— Ну, так как же тебя зовут по-настоящему?.. Билл, Том, или Боб, или ещё как-нибудь?»

А потом сама объяснила Геку, как она его разоблачила:

«Господь с тобой, сынок, разве так вдевают нитку в иголку? Ты держишь нитку неподвижно и насаживаешь на неё иголку, а надо иголку держать неподвижно и совать в неё нитку. Женщины всегда так делают, а мужчины — всегда наоборот. А когда швыряешь палкой в крысу или ещё в кого-нибудь, встань на цыпочки и занеси руку над головой да постарайся, чтобы это вышло как можно нескладней, и промахнись этак шагов на пять, на шесть. Бросай, вытянув руку во всю длину, будто она у тебя на шарнире, как бросают все девочки, а не кистью и локтем, выставив левое плечо вперёд, как мальчишки; и запомни: когда девочке бросают что-нибудь на колени, она их расставляет, а не сдвигает вместе, как ты сдвинул, когда ловил кусок свинца. Я ведь заметила, что ты мальчик, ещё когда ты вдевал нитку, а всё остальное я пустила в ход для проверки».

Вот как попался умный и смелый Гек. Ну, а почему все эти вещи мальчик и девочка делают по-разному?

Понятно, почему мальчик ведёт себя иначе, чем девочка, когда ему бросают на колени какую-нибудь вещь. Девочка ведь в юбке, а поймать что-нибудь в юбку очень удобно, растянув её. Мальчику приходится полагаться только на собственные обтянутые брюками ноги. Что касается иголки и нитки, то прежде всего приходит в голову такое объяснение. Неопытному человеку кажется, что вдевать нитку в иголку лучше «мужским способом». На самом же деле «женский способ» рациональнее. А шьют-то женщины, поэтому они лучше разбираются, что и как тут надо делать. Ну, а насчёт меткости и манеры кидать камнями? С одной стороны, здесь та же история, что с шитьём, только в киданье опытнее и умелей мальчики. А с другой... Дело, может быть, не только в умении. Да, мальчики обычно куда лучше девочек умеют кидаться камнями. (Это не значит, что среди читательниц этой книги нет особо меткой девочки; я ведь говорю о средних результатах.) Почему?

Толщина и форма костей ног и рук у мужчин и женщин не одинакова. Ловкость мальчиков не случайна. Мальчики не только мускулистее девочек. Похоже, что у них 1 грамм мышц способен на большее усилие — иначе говоря, у мальчиков больше «удельная сила» (как бывает удельный вес).

В крови мужчины в среднем больше гемоглобина и эритроцитов (красных кровяных шариков), чем у женщины. Когда мальчик становится подростком, его кровь постепенно приобретает способность поглощать без вреда больше ядовитых продуктов, вырабатывающихся при работе мышц. Лёгкие мальчика вбирают теперь больше воздуха и забирают из него больше кислорода. Даже сердце бьётся у отрока реже, чем у отроковицы.

Вот по всему по этому и установлены разные нормы для мужских и женских спортивных разрядов. И спортивные требования к мальчикам и девочкам тоже предъявляются разные.

Но и силой, и ловкостью, и прочим ребятам особо хвастать всё-таки не приходится.

Гек лучше девочки кидал камни, но шить-то не умел. У «слабого пола» есть свои преимущества. Скажем, обычно гораздо точнее движения. Мальчики куда более неуклюжи — начиная с раннего детства и кончая старостью. Девочки внимательнее, осторожнее, терпеливее. Может быть, из-за этого они раньше начинают сами есть и одеваться, говорить — особенно, когда дело касается уже не отдельных слов, а целых фраз.

Английский учёный Барнетт, подводя итоги всевозможных сравнительных испытаний мальчиков и девочек, говорит: «... У мальчиков лучше развиты технические и математические способности... у девочек лучше развито эстетическое чувство; например, они точнее и быстрее различают цвета. Считают также, что девочки обладают лучшей памятью, особенно в детстве, у них более развиты способности к языкам».

Но всё это опять-таки в среднем. Есть и женщины блестящие математики, есть мужины великолепные переводчики.

Любопытно вот что. Большинство психологов, исследователей человеческого разума, склонно говорить о важности природных различий в психологии мужчины и женщины. А социологи, исследующие общество, отношения в нём между людьми, совсем другого мнения. Они считают, что все психологические различия, от застенчивости — у девочек, до драчливости — у мальчиков, воспитываются, появляются не от рождения, а со временем.

А в последнее время много говорят о том, что вовсе не мужчины должны считаться сильным полом. Посудите сами. Кто выносливей, кто лучше переносит тяготы жизни? Женщина!

Кто легче переносит болезни? Женщина! Кто дольше живёт? Женщина!

Мальчиков рождается больше, чем девочек: сто шесть на каждую их сотню. А среди взрослых лет двадцати пяти — двадцати шести мужчин и женщин уже поровну. «Лишние» мальчики не выдержали болезней и опасностей, которые девочкам удалось благополучно миновать. И живёт женщина в среднем лет на семь-восемь дольше, чем мужчина. И всевозможные врождённые недостатки встречаются у мужчин много чаще. Например, дальтоники — люди, не различающие некоторых цветов, — почти все мужчины.

Часто в спорах о том, кто «лучше» — мужчина или женщина, вспоминают о явном мужском перевесе среди гениев. Нельзя назвать поэтессу, равную Шекспиру или Пушкину, нельзя назвать учёную, что встала бы рядом с Пастером и Менделеевым. Хотя... А Мари Кюри? Ну ладно, она пока одна такая.

Как же это получилось, что женщины тут — количественно — уступают мужчинам?

Сразу же вспомнишь о воспитании. Сотни и тысячи лет женщин отнюдь не готовили для науки и литературы, и последствия этого сказываются до сих пор. Женщине и в наше время приходится больше времени тратить на детей и домашнее хозяйство. Это тоже стоит нам массовой потери женских талантов.

Но, возможно, есть и ещё одна причина. Гениальность — редкое исключение, отклонение от нормы. А среди женщин вообще любых исключений меньше. Мужчин же больше не только в Академиях наук, но и в сумасшедших домах.

А культуру, цивилизацию, общество двигают вперёд не только гении, но и таланты, и просто способные, и даже середняки... И вклад женщины в человеческую историю ничем не уступает мужским заслугам.

Да, мы, мужчины, приручили животных. А наши матери и сёстры первыми взялись за земледелие, — на этом сходятся почти все историки. Первыми кузнецами, конечно, были мужчины. Сколько шума подняли они своими первыми молотами! А первые глиняные горшки обжигали, по-видимому, не боги и не мужчины, а женщины. И известная поговорка звучала сначала, наверное, так: «Не богини горшки обжигают». А если первые художники были мужчинами, то надо ли напоминать, кого из людей они начали рисовать раньше всего!

Я говорил о том, что в прошлом почти все (или просто все) народы мира прошли через матриархат. И хотя дословно этот термин означает «власть женщин», такая власть почти наверняка не была слишком тяжёлой. А некоторые учёные полагают даже, что и власти в точном смысле слова не было. Просто имущество передавалось от матери к дочери, и родство считалось по женской линии. А когда хотели помянуть прошлое, то говорили не «деды и прадеды наши», «а бабки и прабабки». Но у огромного большинства народов мира к XX веку матриархат был в безнадёжно далёком прошлом. Мягкие, благородные люди племени тода в Южной Индии, лишив женщин имущества, права быть жрицами и права голоса в совете, окружают тем не менее каждую из них благоговейным уважением, представляют женщине самой выбирать себе мужа (предложение делает она; когда на это решается юноша, невеста прогоняет его за нескромность). Тода не могут себе представить, что женщину можно ударить. Девушки тода — королевы, у которых отняли королевство, но все почести оставили.

Увы! Тода почти одиноки. У других первобытных — и не только первобытных — племён и народов женщина чаще всего была служанкой мужчины. У индейцев Америки, у аборигенов Австралии она редко имела возможность хоть как-то что-то решать даже в собственной семье.

Да что аборигены Австралии! Священная книга мусульман Коран (а на земле сотни миллионов мусульман) предусматривает право мужа поступать с женой, как ему заблагорассудится. Чтобы развестись, ему достаточно трижды произнести словесную формулу развода. (Когда-нибудь ты посмотришь неплохую кинокомедию на эту тему — «Адам и Хева». Детям до шестнадцати — можно.) У женщины права на развод нет ни при каких обстоятельствах, Да и вообще с правами у них плохо. Побои доставались на долю женщины и в Австралии, и в Африке, и в Америке, и в Азии, и до самого недавнего времени в Европе. В том числе и в России. Была даже поговорка про мужа: «Бьёт — значит, любит», Женщина гордилась побоями! Считала их необходимой частью жизни...

А знаете, всё-таки есть прогресс!

У нас в стране сейчас женщины в среднем образованнее мужчин. Женщины составляют большинство педагогов и врачей; скоро их будет больше и среди инженеров и учёных.

В Соединённых Штатах Америки, самой богатой капиталистической стране, женщинам принадлежит куда больше половины всех денег и имущества. (Правда, управляют этим имуществом в основном мужчины.)

Подлинного политического равноправия женщинам удалось добиться только в социалистических странах. В капиталистическом мире оспаривается и отвергается даже простой и ясный лозунг: равная оплата за равный труд. Далеко не всюду женщина имеет право выбирать и быть избранной в парламент, быть судьёй или инженером. И всё же сегодня женщины в большей степени товарищи и соперники мужчин, чем когда бы то ни было.

И в семье во многих странах голос женщины звучит громче, чем голос мужчины. Может быть, потому, что женщина пока в большей, чем мужчина, степени живёт семьёй. Впрочем, так-то было ведь и раньше, а голоса женщине чаще всего вообще не давали. Возможно, наше время просто более справедливо, чем предыдущие эпохи, и поэтому даёт больше власти тому, у кого больше обязанностей.

А уж обязанностей этих у женщины! И для того, чтобы выдержать их груз, нужны такая стойкость и такая мужественность!

Не зря Евгений Евтушенко написал:

 Я люблю вас нежно и жалеюще,

Но на вас завидуя смотрю.

Лучшие мужчины — это женщины.

Это я вам точно говорю!

Итак, нечего выяснять, кто лучше: мальчик или девочка. А вот кем лучше быть? Мужчиной или... «лучшим мужчиной»? Но тут уж выбора нет. Кем уж человек родился... Зато прежде всего от него самого (самой) зависит, каким (какой) он будет.

КАКИМИ ВЫ БУДЕТЕ?

Вы любите фантастику Беляева? Того самого, который написал «Человека-амфибию»? Я тоже. И не удержусь от цитаты из его романа «Борьба в эфире», действие которого происходит в самом далёком будущем. Вот что говорит один из его героев от лица своих современников:

«Мы находим прекрасной безволосую голову женщины и приходим в ужас от волосатого чудовища, похожего своей гривой на животное... Мы не едим твёрдой пищи. Нам не нужны зубы. Естественно, что они без работы становятся всё более слабыми. Через несколько поколений люди станут совершенно беззубыми, и челюсть превратится в маленький придаток...»

Уэллс попытался заглянуть в будущее ещё дальше. В его «Борьбе миров» на Землю прилетают завоеватели с Марса. Вот как они выглядят:

«... В этих существах не было ничего земного. Это были большие круглые тела, скорее головы, около четырёх футов2 в диаметре, с некиим подобием лица. На этих лицах не было ноздрей (марсиане, кажется, были лишены чувства обоняния), только два больших тёмных глаза и что-то вроде мясистого клюва под ними... Около рта торчали шестнадцать тонких, похожих на бичи щупалец, разделённых на два пучка — по восьми щупалец в каждом...

Большую часть их тела занимал мозг...»

Но Уэллсу (или его герою, от лица которого идёт рассказ) кажется вполне вероятным, что марсиане произошли от существ, в общем похожих на нас. Потому что «развитие механических приспособлений должно в конце концов задержать развитие человеческого тела, а химическая пища ликвидирует пищеварение... волосы, нос, зубы, уши, подбородок постепенно потеряют своё значение для человека... Будет развиваться один только мозг. Ещё одна часть тела имеет шанс пережить остальные — это рука, «учитель и слуга мозга». Все части тела будут атрофироваться, рука же — всё более и более развиваться».

Фантасты — им и положено фантазировать. Но и Беляев и Уэллс в данном случае сами придумали не так уж много. Они взяли за основу своих описаний выводы из статей и книг, написанных учёными. В конце прошлого века, когда появилась «Борьба миров», и в двадцатые годы двадцатого века, когда была написана «Война в эфире», многие антропологи верили в дальнейшую эволюцию человеческого рода, не зависящую от его воли. Сейчас огромное большинство учёных смотрит на дело иначе.

Шея внука не становится ведь длиннее, если дед всё время вытягивал собственную шею, а у щенка с пятьюдесятью поколениями бесхвостых — по воле человека — предков хвост всё равно при рождении налицо.

И пещерная рыба слепа не из-за того, что у тысяч её предков глаза были без дела и исчезли сами собой. Нет! Глаза не нужны — тратить на них энергию невыгодно; тому, кто всё-таки тратит её, хуже — он быстрее умирает, после него меньше потомства и так далее. Впрочем, об этом механизме у нас уже шла речь. И я заново повторил — с новыми примерами — прежние рассуждения лишь затем, чтобы напомнить: для исчезновения каких-то наследственных черт нужно, чтобы их носитель не оставил детей. А с чего бы это людям с большими зубами раньше умирать, чем мелкозубым? Л если уж действительно на то есть причина, так чего проще — обеспечить их твёрдой пищей (как обеспечивают сейчас в армии двойной порцией людей с болезненно большим аппетитом).

Значит, не с чего зубам исчезать.

И вообще получается, что человеку не с чего изменяться: голова у него не станет больше, раз люди с головою средних размеров не будут умирать бездетными, и ногти на пальцах не исчезнут (Беляев предрекал и это), потому что их обладатели ничем не хуже тех, у кого ногтей почти или вовсе нет.

Могут, конечно, быть разные небольшие изменения, но в целом человек должен остаться таким, как сегодня. Он вышел из-под власти естественного отбора, а меняет виды животных именно отбор.

Но теория теорией, а как с практикой? Какими конкретными фактами можно подтвердить эти общие положения применительно к человеку?

Советский антрополог В. П. Алексеев сравнил черепа обезьян, синантропов, неандертальцев, кроманьонцев и таких же людей, как мы.

И что же получилось? Вдруг оказалось, что за более чем миллион лет размеры отдельных деталей лица и черепа менялись довольно беспорядочно. Лицо то расширялось, то сужалось, череп становился то длинней, то круглей, глаза (глазницы) то больше, то меньше. Даже увеличивался в целом череп далеко не всё время — на пути от неандертальцев к нам он явно кое-что потерял в объёме. И только лоб у человека становился всё менее наклонным, всё более отвесным, — тысячелетие за тысячелетием. Но с каждым тысячелетием это изменение наклона шло всё медленнее. К нашим же дням и вовсе прекратилось. А мелкие изменения, которые тысячу, десять тысяч, сто тысяч лет идут в одну сторону, а следующие тысячу, десять тысяч, сто тысяч в другую, — они главным чертам человеческого облика не угрожают. Итак, в последние десятки тысяч лет человек становился в среднем то выше, то ниже, голова у него то круглела, то удлинялась, и все или почти все остальные изменения внешнего облика развивались то в одну, то в другую сторону. В результате нет, по-видимому, никаких принципиальных физических отличий между современным владимирцем и человеком с Сунгиря, жившим под Владимиром тысячу поколений назад.

Но, может быть, между этими двумя владимирцами есть отличия во внутреннем развитии мозга, в способностях, творческом потенциале?

У нас, пожалуй, нет прямых доказательств, что такие отличия отсутствуют. Зато есть немало косвенных.

Во-первых, вот уже около ста лет психологи умеют определять некоторые характеристики человеческой психики. С середины XIX века научились исследователи узнавать, сколько времени занимает у человека простая психическая реакция. Сотни и тысячи людей в лаборатории сотни раз нажимали на кнопку по заранее оговорённому сигналу; время, разделяющее появление сигнала и ответ на него человека, — это и есть время простой психической реакции. За сотню с лишним лет оно не изменилось. Конечно, даже при той грандиозной скорости, с которой человек карабкался по лестнице эволюции, сотня лет — ничтожно мало. Но ведь это же та сотня лет, на которую приходится грандиозная научно-техническая революция. С 1850 года, когда Гельмгольц впервые определил среднее время такой психической реакции, в десятки раз увеличилась средняя скорость транспорта, в сотни раз — скорость резания на токарных станках, изменился темп жизни, но на быстроте психической реакции всё это не отразилось. У пилота сверхзвукового самолёта она та же, что у кучера почтового дилижанса.

Не изменился и объём так называемых оперативной памяти и оперативного внимания. Иными словами, средний человек, как и сто лет назад, способен запомнить сразу (если не пользоваться специально разработанными приёмами) примерно шесть-семь не связанных между собою слов, отдельных, не зависящих друг от друга предметов, букв и т. п.

На «магическую семёрку» натолкнулась сравнительно недавно и инженерная психология. Если схожих в целом, но отличающихся друг от друга по одному какому-нибудь признаку сигналов больше семи, человек теряет способность правильно определять, чем именно они отличаются. Ну, а раньше? Может быть, десять тысяч лет назад средний человек умел запоминать в тех же условиях только пять предметов? Или, наоборот, девять? Можно ли сегодня выяснить, сколько именно? По-видимому, можно! Историки, этнографы, археологи давно обратили внимание на то, что всюду в древнем мире и среди первобытных племён более позднего времени считалось священным число семь.

Древние часто говорили о «семи чудесах света» и «семи мудрецах Эллады»,; Но время сохранило для нас разные списки этих чудес и этих мудрецов, в которых не все названия чудес совпадают, как и не все имена мудрецов. Для грека в число чудес света входит гробница царя Мавзола — Мавзолей (это название стало в наше время нарицательным). Римлянин заменяет его Колизеем. Средневековый хронист заменяет храм Артемиды в Эфесе Соломоновым храмом в Иерусалиме или Ноевым ковчегом. Но и тот и другой заменяют, а не добавляют восьмое или десятое чудо. Впрочем, и мы ведь выделяем «по наследству» семь цветов радуги, семь тонов в музыке, считаем время семидневными неделями и говорим «семь раз отмерь, один отрежь». Сначала учёные объясняли это «засилье» семёрки тем, что на небе видны простым глазом семь подвижных светил — Солнце, Луна, Венера, Марс, Юпитер, Меркурий, Сатурн. Эти светила играли огромную роль в древнешумерском календаре, считались богами, каждому из них был посвящён особый день в неделе. (Если ты учишь в школе английский, то знаешь, что для англичан и сегодня воскресенье, например, sunday, — день Солнца. А у французов понедельник — день Луны, вторник — день Марса, среда — день Меркурия и так далее.

Но как показал, в частности, советский археолог Б. Фролов, семёрка была «привилегированным числом» и У людей, живших более двадцати пяти тысяч лет назад. На орнаментах той поры особенно часто встречаются узоры с повторением семи точек, семи изгибов, семи чёрточек. Не потому ли, что и для создателей такого орнамента семёрка тоже была границей, за которой оперативная память оказывалась бессильной?

Не собираясь объяснять все загадки «магической семёрки» только данными психологии, Фролов говорит о «едином рациональном начале, общем для всех представителей человека современного типа: стремлении приспособить поток информации к ограниченным возможностям своей памяти, восприятия, внимания». Он призывает учёных больше заниматься изучением таких «психических констант» (постоянных), характерных для вида «Человек разумный» на протяжении всей его истории.

Тысяча поколений отделяет нас от сунгирца, но эта же тысяча поколений и соединяет нас с ним.

Что же, выходит, попади мы и на десять тысяч лет вперёд, только одеждой и отличались бы мы, гости, от хозяев того времени? Вот за это не поручусь. Мы же всё время говорим о том, что человеческий облик надёжно защищён от воздействия эволюции. Мы стали хозяевами своего облика. Но хозяевами или только сторожами, заботящимися лишь о его охране?

Мысль о том, что человек захочет сам себя сделать другим, кажется странной, даже дикой; она многих может заставить вознегодовать и запротестовать. Но ведь, по существу, у этого возмущения первоисточник — прошлое. В нас сидит полученная от предков вместе со всей современной культурой идея о том, что человек — венец творения, идеал возможного, вершина совершенства. Ещё бы — сам господь бог ничего лучшего сделать не мог. Правда, он — по библии — сотворил ещё и ангелов. Те чище человека, возвышеннее, прекраснее, но и им старик господь повелел поклониться человеку. Ангелы нам кланяются! Куда уж улучшаться? И даже многие фантасты — не в пример Беляеву — при всём неоспоримом богатстве своего воображения не могут представить себе облик совершеннее, чем нынешний человеческий. И на этом основании придают его всем инопланетным существам.

Трудно спорить с этими умными и уважаемыми людьми. Но мне всё-таки кажется, что они ошибаются в принципе. Разве не кажутся странными мечтатели, которые объявляют совершенством настоящее?

Александр Беляев говорил об относительности взглядов на красоту. Иван Ефремов, современный советский фантаст, защищает (правда, не во всех своих произведениях) представление о сегодняшней красоте как красоте полной и абсолютной: для всех эпох и всех планет.

Но ведь такое же попросту невозможно! Чернышевский говорил о разных идеалах красоты в разных классах даже одного и того же народа.

Есть в Индии племена, у которых красота женщины определяется прежде всего длиной её шеи. Шею, понятно, искусственно растягивают. Ну, это искусственное вмешательство, его можно не принимать в расчёт. Но вот в Африке есть народы, у которых женщины отличаются особой толщиной нижней части тела. Это издавна считается здесь красивым. А в остальной Африке и в остальной части мира?

Ладно, положим, что за идеал человека будет принят некий средний сегодняшний землянин, без учёта особых вкусов некоторых сравнительно отсталых (пока!) народов. Но разве с этим землянином всё обстоит благополучно? У него есть миндалины и аппендикс, он сравнительно часто болеет, не так уж долго живёт, куда менее талантлив и остроумен, чем хочется (Кому? Ему и его друзьям — человечеству).

Ладно, вырежем миндалины, удалим аппендикс (забудем сейчас об основательных предположениях, что то и другое всё-таки нужно человеку). Начиним землянина вакцинами ото всех болезней. Будем воспитывать в нём с детского сада какой-то талант плюс учить острить...

Но ведь и операция по извлечению аппендикса и вакцинация — это тоже вмешательство в жизнь человеческого тела! Правда, во внутреннюю, так сказать, жизнь, а на внешнем виде человека ни то, ни другое не сказывается. Но что же, неужто внутреннее в данном случае совсем уж маловажно рядом с внешним?

Ты никогда не болел чёрной оспой, туберкулёзом, полиомиелитом, брюшным тифом, дифтеритом, коклюшем. А если бы болел всем этим безобразием, то сейчас был бы в лучшем случае калекой, а в худшем — тебя вообще бы не было. Между тем в твоей крови наготове и защитные средства от всех этих болезней. Средства, которые должны бы появляться только у болевших и выздоровевших. Вмешательство это в естество человека, в природу его? Да конечно же!

«Ну, вакцинация — это совсем другое дело», — скажете вы. Да точно такое же! Когда входило в жизнь прививание оспы (а прививали-то людям коровью оспу), то многие возмущались тем, что человеку хотят передать и коровьи качества. Это было почти двести лет назад. А уже в нашем столетии стали лечить людей вспрыскиванием им взятых у животных гормонов (гормоны — активные вещества, вырабатываемые в организме особыми железами). И вот такой высокоэрудированный, глубоко порядочный и добрый человек, как Артур Конан-Дойль (кто не читал его рассказы о Шерлоке Холмсе!), был потрясён до глубины души этим методом лечения. И в очередном рассказе сэра Артура славный Шерлок Холмс обнаруживал профессора, под влиянием павианьих гормонов время от времени начинавшего себя вести по-обезьяньи.

Смешно? Сегодня уже — да. А тогда рассказ, наверное, казался правдивым и страшным. Это нынче легко быть умнее большого писателя, потому что не мы с вами умнее его, а наша эпоха больше знает, чем его время.

Вот я и не хочу повторять старых ошибок. Человек может не захотеть меняться внешне. Но он не может отказаться от внутренних изменений. Не хотим же мы болеть и умирать раньше времени. А раз не может — раньше или позже они повлекут за собой и внешние перемены.

Значит, будет у человека — по Беляеву — 1) большая и 2) лысая голова? Насчёт первого — не уверен. Насчёт второго — почти уверен в обратном. Голова будет большой, если признают, что это лучше, что больший объём мозга выгодней. (А это совсем не обязательно. Вспомните большеголовых, по сравнению с нами, неандертальцев.)

Голова будет лысой, если это посчитают красивым. А не посчитают, останутся верны представлениям о красоте густой шевелюры — шевелюра и утвердится.

Потому что человек — царь природы — станет царём и собственной природы. Он уже присматривается к генам и раздумывает над генной хирургией. А ведь гены — это конкретные носители всех врождённых свойств и черт человека; от длины носа до мягкости характера (которая, впрочем, может быть и воспитанной). Генная хирургия — изменение свойств живого существа на уровне генов, то есть в самом зародыше.

Захотят генные хирурги — отрастят человеку хвост, захотят — вырастят крылья. Только не «захотят» ни того, ни другого. «Хотеть» будут тогда того, что человеку действительно нужно. А зачем даже крылья хозяину самолёта и вертолёта, а «тогда» — уже и гравитационного ковра и чего-нибудь почище? Незачем. .

А чем человеку стоит обзавестись? Боюсь, что не могу ответить на этот вопрос. Изменения будут, а какие — Человек ведает!

Представь-ка себе, что тебя вызвали в будущее. На учёный совет в Институте преобразования человека — в то время такой институт уже будет создан. Вызвали и спрашивают: «Дорогой Петя, скажи, пожалуйста, что, по-твоему, в человеке надо изменить? Сразу отвечать не надо, сядь и подумай».

Поставил я сейчас себя на твоё место (это перед учёным советом будущего) — оторопь взяла. И сначала, конечно, стал я не придумывать, а вспоминать.

О чём или о ком? В первую очередь, конечно, об Ихтиандре из «Человека-амфибии». Юноше, в тело которого были пересажены жабры молодой акулы. И вправду, почему бы не дать человеку возможность жить в воде? Потомвспомнил, что как раз недавно одна английская газета расспрашивала своих читателей, что бы они хотели изменить в организме человека. И те, конечно, начали с пересадки ему жабр. То ли всем хочется поплавать вволю, то ли все читали или хоть слышали про человека-амфибию.

А кроме того, предлагали, например, проделать в теле у поясницы отверстия, чтобы выдыхать воздух через них. Лёгкие будут, дескать, лучше проветриваться.

Какие-то толи чревоугодники, то ли больные-сердечники нашли, что надо отставить друг от друга подальше дыхательное горло и пищевод, чтобы еда не мешала дыханию. Были «светлые» идеи насчёт того, чтобы дать человеку возможность усваивать кислород воздуха, как это делают растения. Кто-то мечтал о старости, сконцентрированной всего в несколько дней в конце жизни. В общем, читатели практически не выдвинули решений, которые бы уже не предлагались когда-либо фантастами.

И редакция английской газеты даже обиделась, что чудесная идея обсуждения пропала зря. Больше всего огорчило газету то обстоятельство, что ни один читатель даже не задумался над возможностью придать человеку принципиально иной облик.

А вот учёные и писатели думали над такой возможностью уже лет десять с лишним. Была выдвинута идея о возможности создания существа (киборга), промежуточного между человеком и роботом, — живого существа, в котором будут сочетаться человеческие органы и машинные детали. Собственно, первый шаг к «киборгизации» человек сделал ещё в каменном веке, загнав в дупло зуба костяную пломбу. По меньшей мере сотни людей, переболевших тяжёлой формой дифтерии, носят в горле серебряные дыхательные трубочки. Наши врачи применяют искусственные заменители костей, артерий; дело доходит уже до заменителей нервов. Искусственный желудок вот-вот начнёт своё победное путешествие по клиникам. Искусственное сердце, как и искусственная почка, пока ещё слишком велики — они помогают больному только во время операции. Но — кто посмеет возражать против того, чтобы больным людям вкладывали в грудь электронное сердце? Или хотя бы подключали к живому сердцу некий постоянно действующий механизм-стимулятор?

Приняв в зуб первую пломбу, человек встал на трудный путь, начал процесс, который почти невозможно остановить.

Станислав Лем написал остроумный рассказ «Существуете ли вы, мистер Джонс?». Герой рассказа, гонщик-автомобилист, во множестве катастроф постепенно растерял все части своего тела — от рук и ног до головы. Так же постепенно ему заменяли всё это новейшими электронными протезами. Доведённая до предела киборгизация даёт в итоге робота.

Но, может быть, есть некая оптимальная степень киборгизации, которую человечество само определит и дальше которой не пойдёт?

В конце концов, когда человек начал одеваться, такая же простейшая логика говорила, что он, спрятав тело от холода, отвыкнет вовсе от морозов, с каждым годом ему будет требоваться всё более тёплая одежда, пока человек не начнёт падать и задыхаться под её тяжестью. Человек нашёл золотую середину, — я верю, что она будет найдена и здесь, когда речь зайдёт о его теле. Правда, для каждого столетия золотая середина может быть своей.

А если говорить не о внешних, а о внутренних изменениях человека, то главным тут должно быть развитие способностей. Чем шире будет изучать человек мир и природу, тем больше возникнет новых областей для применения талантов, тем больше появится и талантов. Что, скажем, было делать три тысячи лет назад человеку с высокими, но узкими способностями к кинорежиссуре? Или авиаконструктору от рождения — тридцать тысяч лет назад? Открытие каждой новой области знаний даёт новые точки приложения сил.

И первый шаг грядущего человека к тому, чтобы стать полным хозяином своего тела, описали в своей книге «Обитаемый остров» Аркадий и Борис Стругацкие. Её герой землянин Максим отделён от нас вовсе не такой уж бездной времени. И имя у него сегодняшнее, и фамилия есть, и другого землянина постарше он зовёт по имени-отчеству, а не как-нибудь «по-будущему».

Но он: умеет залечивать у себя без следа даже раны в сердце, лечить позвоночник, печень; легко пробегает десятки километров с огромным — с нашей точки зрения — грузом; без приборов чувствует радиоактивность, определяет съедобность и несъедобность для человека инопланетных растений; снимает чужую боль и видит в темноте...

Нелегко понять, что же здесь от обучения, а что сделано врождённым качеством человека; что есть у всех жителей Земли, а что — только у разведчиков космоса. Вряд ли, например, стоит обременять организм умением замечать вредную радиацию, когда на родной планете этой радиации нет, а счётчик — на всякий случай — можно держать под рукой. Но это частность.

А вот умение Максима легко рисовать, стремительно читать, невероятно быстро учиться всему новому — оно должно пригодиться всюду.

Максим так воспитан.

Но разве люди, откажутся сделать каждого человека ещё талантливее, ещё умнее, ещё сильнее духом, если путь к этому будет лежать не только через воспитание? Думаю, что нет.

Подробнее об этом мы с тобой поговорим в третьей части книги. Но сначала придётся тебе прочесть вторую.

ЧАСТЬ II.

ЧЕРЕЗ МИРЫ И ВЕКА

КЛАССНОЕ СОЧИНЕНИЕ

Ученику предложили написать сочинение на тему: «Что ты делал вчера в школе?» Он начал так:

«Я выучил наизусть таблицу, позавтракал, изготовил новую дощечку для письма и исписал её до конца; затем я получил устное задание, а после обеда — письменное. После окончания уроков я пошёл домой. Когда я вошёл в дом, там сидел мой папа. Я рассказал ему о письменной работе, а затем повторил выученную наизусть таблицу. Папа был очень доволен».

Я уверен: и в наши дни школьники пишут почти такие же сочинения. Почти — потому что ни одному из нас не приходилось и не приходится изготовлять себе «новую дощечку для письма». (Хотя, я помню, во время войны шили мы сами тетради из старых газет.) А автора этого сочинения от сегодняшнего школьника отделяют десятки веков. Три-четыре тысячелетия! И жил этот мальчик далеко от нас, на юге, между двумя могучими реками Тигром и Евфратом. Сейчас в этих местах раскинулось государство Ирак, а тогда тут лежала великая держава шумеров. В ней был рабовладельческий строй, люди молились многочисленным богам в ступенчатых храмах, отражали удары соседних государств и набеги свирепых кочевников.

Многое, очень многое там было совсем иначе, чем у нас. А вот школьники выполняли — совсем как сегодня — то устные, то письменные задания. Они проходили и таблицу умножения, и извлечение корней, решали задачки по геометрии, учили грамматику, зоологию и минералогию, получали знания по географии и истории. У них тоже проверяли домашние задания, их тоже спрашивал на уроке учитель, и они отвечали ему. И когда делали это хорошо, то их хвалили учителя, а папы бывали очень довольны.

Что же, неужели школа за эти годы не изменилась? Что за вопрос! Представьте только, какие знания получали маленькие шумеры по тому же естествознанию или географии. В хорошо, наверное, знакомом тебе «Старике Хоттабыче» джинн ибн Хоттаб подсказывает Вольке ответы на экзамене:

«Индия... находится почти на самом краю земного диска и отделена от этого края безлюдными и неизведанными пустынями, ибо на восток от неё не живут ни звери, ни птицы... С севера и запада Индия граничит со страной, где проживают плешивые люди. И мужчины и женщины, и взрослые и дети — все плешивы в этой стране, и питаются эти удивительные люди сырой рыбой и древесными шишками...»

Учти, кстати, что Хоттабыч излагает взгляды древних арабов, которые жили в тех же местах, где до них — шумеры, но на тысячи лет позже.

Но разница между школами не только в знаниях, которые они давали. По почти невероятной исторической случайности археологам удалось найти другое сочинение того же мальчика, рассказывающее о другом дне его жизни. На этот раз — неудачном дне.

Мальчик опоздал в школу — и получил замечание. Опять-таки совсем как у нас. Но дальше... Учитель обнаружил у мальчика ошибку в домашнем сочинении. Двойка? Нет. Учитель просто побил ученика. Потом беднягу поколотил ещё специальный надсмотрщик, следивший за поведением детей, поколотил даже дважды: в первый раз за то, что парнишка был невнимателен на уроке, во второй — за то, что у него одежда была в беспорядке.

А в четвёртый раз в этот день мальчика побил учитель за плохой почерк. И, сами понимаете, от папы дома ему тоже досталось.

Словом, по части похвал мало что изменилось за сорок веков, а вот с наказаниями явно стало полегче. Но такое пристрастие к телесным наказаниям детей родилось на свет только вместе с древними цивилизациями, то есть в далёком, но не самом далёком прошлом. В первобытном обществе, где не было эксплуататоров или они ещё только появлялись, дети почти всюду пользовались удивительно широкой свободой. У некоторых индейцев Южной Америки по капризу четырёхлетнего ребёнка целая семья беспрекословно переезжала на новое место. Ребёнку эскимоса разрешается буквально всё. Даже ругать мальчика или девочку у многих племён мира считалось явно нехорошим поступком. А уж побить... у ирокезов в Северной Америке самое тяжёлое наказание ребёнка — брызнуть ему из плошки в лицо водой. Но и это рискованное дело... для родителей. Потому что если маленький упрямец считает, что родители неправы, то выговор или плескание водой оскорбляет его до крайности. И маленькие мальчики, а то и девочки в ответ иногда кончали жизнь самоубийством.

И ещё, пожалуй, удивительнее, что дети здесь почти но дерутся.

Но тогда, наверное, они вырастают неженками, боящимися боли, не умеющими переносить трудности?

Да ничего подобного!

Те самые дети, которых родители боятся обидеть выговором, время от времени соревнуются: кто дольше продержит на ладони горящий уголь?

И вырастают эти дети в тех самых индейских воинов, беззаветное мужество которых воспели Фенимор Купер и Майн Рид. Мало того. Вы, наверное, помните «столбы пыток», описанные теми же Купером и Майн Ридом.

Страшным мучениям подвергали когда-то индейские племена пленников. Поэтому писал Карл Линней, великий шведский учёный, о «кровожадности» индейцев, и за ним повторяли то же слово десятки учёных и путешественников.

Но тут дело обстоит гораздо сложнее. Во-первых, весьма значительная часть пленников не подвергается пыткам, а просто включается — с помощью обряда усыновления — в состав племени победителей. Во-вторых, цель пыток — не наслаждение муками несчастного, а унижение в его лице всего племени врагов. Если человек запросит пощады — цель будет достигнута. Враг покажет, что он не настоящий мужчина. Не надо забывать, что вряд ли намного меньшие муки каждый индейский воин успел претерпеть в собственном племени. Когда после «безболезненного» детства подходит у будущего мужчины пора зрелости, ему приходится пройти через подлинно инквизиционные пытки.

В одном племени человек намеренно подвергает себя укусам ядовитых насекомых (просто пчёл, например). У другого племени подростка подвешивают в гамаке над костром так, чтобы дым его душил, а языки пламени доставали тело. (При этом все расстояния выверяют так, чтобы смерть и даже серьёзное уродство бедняге не угрожали.)

У третьего племени отроку рассекают в нескольких местах кожу спины и засыпают в раны жгучий перец... Изобретательность поистине неистощимая! Самое странное, что почти в любой момент можно отказаться сдавать этот экзамен: убежать от пчёл, вылезти из гамака над Костром, закричать: «Хватит, хватит!», когда тебе сыплют перец в рану. И в ту же минуту тебя оставят в покое. Но только очень немногие индейцы шли на такой отказ. Потому что «пересдача экзаменов» разрешается очень редко, а «засыпавшихся» никто и никогда уже не будет считать равноправными членами племени. Им часто нельзя даже ходить в мужской одежде, у них нет права голоса на собрании племени, никто не разрешит «трусу» завести семью. Вот и выдерживают экзамены с честью почти все, кто им подвергается, — те самые люди, которых совсем недавно никто пальцем не смел тронуть, которым разрешалось как будто делать всё, что хочется.

Неужели же это именно баловство ведёт к таким замечательным результатам? Конечно, не оно одно, а вся система воспитания. Получается, на первый взгляд, парадокс: индейский ребёнок из племени молуче имеет право творить что угодно, но почему-то он в один год бьёт родителей по лицу, в четыре — заставляет переносить жилище в новое место, однако уже в три года таскает домой воду в посильном для него сосуде, в пять лет ездит верхом, в восемь — он уже и хороший охотник, и умный пастух. В восемь лет прекрасно «работали пастухами» маленькие зулусы; с трёх, а то и с двух лет начинают трудиться, достигая к десяти годам совершенства, мальчики и девочки на островах Полинезии в Тихом океане. Дети становятся тружениками не потому, что их заставляют. Но потому, что труд в первобытном обществе, а часто и на ранних стадиях развития классового общества — вполне естественное для каждого человека дело, дело его чести. Лодыря презирают. Лодырь, собственно, почти невозможен в первобытном обществе.

Представление о труде, как о проклятии, появилось уже в обществе, разделённом на угнетателей и угнетённых. Согласно библии, трудом наказал господь бог Адама за то, что тот съел яблоко с древа познания добра и зла. До этого жили Адам и Ева в раю беззаботно и бесцельно. А тут разгневался бог и проклял Адама, выбрав такое проклятие: «В поте лица своего будешь есть ты хлеб свой».

Ну, конечно, только тяжёлый подневольный труд мог восприниматься как наказание. Особенно если рядом были люди, освобождённые от такого труда.

Чем больше обязанностей лежало на человеке в первобытном обществе, тем больше у него было прав. Самый добычливый охотник, самый знающий земледелец, самый неутомимый скотовод были в почёте. А у раба были только обязанности без прав. И постепенно в классовом обществе даже для свободного человека обязанности стали обузою.

Ещё один парадокс. В рабовладельческом и феодальном обществе детей, во всяком случае свободных детей, вовсе не обременяют трудом. Не с трёх — пяти лет, как у индейцев или полинезийцев, а с пятнадцати — двадцати начинают возлагать серьёзные дела на младших членов семьи. (Причём многие виды труда считаются для свободного человека позорными — так было, например, в Древней Греции.)

Но дети отнюдь не благодарят за это дисциплинированностью и послушанием. Порядок в семье отцы поддерживают буквально вооружённой рукой. Иногда в руке палка, иногда плётка, а иногда и меч. В Древнем Римег например, отец имел правоубить сына за неповиновение. На детей обрушиваются оплеухи, подзатыльники, над их бедными телами свистят розги. В древней Мексике их связывали в нарочито неудобном положении и совали головой в дым. «Не любит отец своё дитя, если не бьёт его» — гласила древнерусская мудрость. И всё это, в общем, помогает родителям далеко не всегда. Из поколения в поколение повторяются жалобы отцов, недовольных детьми. А вот индейцев, по-видимому, вполне устраивали их сверхизбалованные и в то же время трудолюбивые, мужественные, дисциплинированные дети.

Первобытное общество далеко не было раем. На благодатных островах Океании жила и живёт ничтожная часть человечества, да и то большинство этих островов заселено каких-нибудь веков пять, десять или пятнадцать.

Людям в Европе, Африке и Азии, в Америке и Австралии приходилось упорно, тяжело, беззаветно бороться за жизнь с природой. Дни и недели, порою месяцы голодовки. Борьба с жарою и холодом, хищными зверями и лесными пожарами. Борьба с враждебными племенами.

Мало того. Современного человека гораздо больше любых трудов и опасностей испугало бы в первобытной жизни другое: постоянная зависимость, подчинение каждого всем обычаям, всем правилам, всем суевериям рода.

Фридрих Энгельс много думал над проблемами первобытного общества. И подчёркивал: «Племя, род и их учреждения были высшей властью, которой отдельная личность оставалась безусловно подчинённой в своих чувствах, мыслях и поступках». Безусловно! Значит, всегда и при любых обстоятельствах! Человек — каждый, от вождя до пятилетней девчонки, — не был свободен. Ни внешне, ни, что ещё важнее, внутренне. Но эту несвободу ощущал довольно редко. Зато своё равенство с другими членами племени чувствовал. И не только равенство.

Когда-то Великая французская революция написала на своих знамёнах слова: «Свобода, равенство, братство».

Так вот, у первобытных людей свободы не было. А равенство и братство были.

Мы почему-то часто склонны представлять себе первобытное племя местом постоянного торжества сильного над слабым, кулака над разумом. Таким выступает оно в рассказах Джека Лондона о доисторических временах. До полного абсурда довели эту идею постановщики английского фильма «Миллион лет до нашей эры». (Недавно этот фильм прошёл по экранам Советского Союза:) Дикари, герои этого фильма, схватываются между собой при каждом удобном случае. Делёжка добычи проходит в неистовой драке; драка же решает и любую другую проблему.

Тут английские кинематографисты проявили ту же «верность истине», что в кадрах сражений людей с гигантскими ящерами (вымершими много раньше, чем за миллион лет до нашей эры).

Да наоборот же! Любые путешественники, посетившие первобытные племена, не могли не восхищаться сравнительно малым числом конфликтов внутри них. При любой ссоре в племени (а они, разумеется, бывают) каждая сторона в большинстве случаев заботится о том, чтобы противник мог с честью заключить мир, чтобы у него не осталось ощущения, будто его оскорбили. Ссорясь, помнят, что придётся мириться. Мало того. Даже в отношениях с врагами многие (не все) доклассовые общества проявляли мягкость и деликатность. Австралийцы, поссорившись с соседями, прежде всего договаривались, сколько воинов выставит каждая сторона. Между воинами шли только поединки — и вмешиваться в бой соседней пары никто не имел права. Да и сам поединок был обставлен строгими ограничениями. Сначала кидали друг в друга дротики. Потом, если так не удавалось выявить победителя, переходили к ближнему бою на дубинах. В каждой паре воины по очереди наносили друг другу ровно по одному удару по голове, которую запрещалось защищать. Малые сибирские народы очень не любили убивать слишком много врагов и считали, что самое лучшее — заключить мир при одинаковом числе жертв с обеих сторон.

А у некоторых племён убийство — кого угодно, даже врага — было несмываемым преступлением. Впрочем, слово «преступление» звучит здесь слабовато. Посудите сами. Вот что рассказывает советский этнограф Шапошникова, побывавшая у племени тода в Южной Индии.

Человек из соседнего племени бадага обидел отца восемнадцатилетнего тода по имени Мавиаркутен. А при встрече грубо оскорбил Мавиаркутена, мало того — назвал священных буйволиц племени тода вонючими. Юноша не выдержал и бросился на оскорбителя. В драке бадага был убит. Родственники и соседи убитого были приглашены на совет племени, собравшийся обсудить это событие.

«Бадага вели себя вежливо и спокойно. При чём тут полиция? — говорили они. — Никто из нас туда не пойдёт. Всем известно, что покойный был грубым и жадным человеком. Он обманывал... Тода никогда с нами так не обходились, как этот бадага. Терпение когда-то должно было кончиться. Пусть... заплатит вдове сколько сможет. Мы не пойдём в полицию... Бадага не обвиняли убийцу. Они простили его. Но не простило ему собственное племя. И сам он не нашёл себе оправдания».

Отец поседел, мать не хотела смотреть на сына, родственники не приходили в селение, девушки избегали парня. И он больше не гонял буйволиц на пастбище, а бродил по джунглям. И через несколько дней покончил с собой. Хотя, по верованиям тода, тем самым лишил себя благ загробной жизни...

При таком миролюбии много говорить о кровавых внутренних конфликтах в этом племени не приходится.

В других они бывали, но редко. Папуасы Новой Гвинеи, скажем, не рассматривают убийство как особо тяжёлый проступок. Они верят, что мёртвому на том свете не хуже... Но безусловная власть племени и рода, о которой писал Энгельс, поддерживала достаточно суровый порядок в первобытном обществе. Те, кто нарушал этот порядок, изгонялись из общества. По мнению некоторых учёных, нарушали порядок и изгонялись — на верную смерть — чаще всего как раз самые сильные, слишком на силу полагавшиеся. Общество было сильнее их и пользовалось этим.

Простившись с первобытным обществом, человечество выиграло. Куда больше, чем потеряло. На смену всеобщему равенству со всеобщей несвободой пришли частичное равенство и относительная свобода. Но даже раб на римском поле внутренне был свободнее гордых и волевых воинов из племени Чингачгука. Он знал, что несвободен, — а они об этом и не подозревали. Первобытное общество продержалось десятки тысяч лет (считают, что ему предшествовало — сотни тысячелетий — первобытное стадо). Рабовладельческий строй занял в истории человечества всего несколько десятков веков. Осознание несвободы облегчает путь к свободе. И хотя главную роль и в возникновении и в гибели рабовладельческого строя играли экономические условия, развитие производства, о психологической стороне событий тут тоже нельзя забывать. История движется по своим законам. И хотя нам, конечно, ближе охотники прерий и собиратели джунглей, чем надменные аристократы Рима (да и их приниженные рабы тоже; к повстанцам Спартака это, конечно, не относится), подняться от первобытного коммунизма к коммунизму научному человечество могло, только шагая по ступеням классового общества.

В числе нежеланных приобретений на этом пути и оказалась привычка воспитывать детей не примером, а ремнём. Плохая привычка. Нынешние родители прибегают к тумакам часто не потому даже, что так уж уверены в их силе. Они просто невольно подражают поведению собственных отцов в собственном детстве. А в этом поведении, как солнце в капле воды, отразились нравы общества, всем мерам убеждения предпочитавшего прямое насилие. Общество у нас новое, а кое-какие привычки остались от старого.

ЧЕМ ЖИВ ЧЕЛОВЕК

Мы запускаем спутники, смотрим на экраны телевизоров, работаем на гигантских заводах. А вот за обедом едим щи и картошку, кашу и лапшу, заедаем хлебом...

Учёные давно собираются начать кормить человечество искусственной пищей — сделали даже чёрную икру из нефти. Но у человечества пока прежние, проверенные тысячелетиями кормильцы: пшеница и рожь, рис и кукуруза, картошка и капуста... И по-прежнему молоко даёт корова и мясо — она же, да свинья, да овцы...

Только в одежде искусственные ткани кое-как потеснили шерсть, лён и шёлк, да и то угнаться за ними во всех абсолютно отношениях не могут.

Так что нас с вами кормят и поят, одевают и обувают, по существу, наши далёкие предки. Ведь это они сделали пшеницу культурным растением, приручили дикого быка и дикую овцу, дикую лошадь и дикую козу.

А раньше чем люди взялись за эти благодарные дела, они были только охотниками и собирателями. Собиратели — те, кто собирает всё вокруг себя, что пригодно в пищу. Сочный корень и листик щавеля, птичье яйцо и мягкую жирную гусеницу, орех и дикое яблоко...

Есть у Бориса Заходера весёлое стихотворение про термитий аппетит:

 Говорит

Термит

Термиту:

— Ел я всё

По алфавиту:

Ел амбары и ангары,

Балки, брёвна, будуары,

Вафли,

Вешалки,

Вагоны,

Гаражи и граммофоны,

Древесину

Дуба,

Ели,

Съел жестянку (еле-еле),

Ел

И зелень

И извёстку,

Ел изделия из воску

Ел

Картины и корзины,

Ленты,

Лодки,

Магазины,

Несессеры,

Окна,

Пенки,

Потолки,

Рояли,

Стенки...

Ну и так далее, по алфавиту, до якоря включительно.

Но по сравнению с большинством живых существ человек выглядит таким же всеядным, каким кажется термит в сравнении с нами самими. Мы сразу вегетарианцы и мясоеды, нас не смущает любая диета. История знает народы, жившие почти на одной рыбе, и племена, главной пищей которым служили ракушки. У чукчей ребёнка, которому не хватало материнского молока, подкармливали раньше оленьим жиром. Индийцы и сегодня упорно отказываются от мяса. Зулусы не едят рыбы, зато считают очень приятными на вкус многих насекомых. Словом, человека в науко так и принято называть — всеядным животным. Всё ему идёт на пользу. Вот он и пробавлялся собирательством. И охотой. Но охота — дело не очень надёжное. Особенно до открытия лука. Да и собирательство не всегда себя оправдывало. Учёные изучали племена, которые вели такой образ жизни вплоть до XX века. И пришли к выводу, что на протяжении всего одного поколения такое племя может не один раз оказаться на грани голодной смерти. Ведь запасы создавать оно не умеет — не из чего, а если бы и было из чего, после особо удачной охоты, то как сохранишь надолго мясо в жару?

Нашли ведь как. Запасы стали хранить в живом виде. «Пленных» быков и тёлочек, овец и поросят. Наверное, путь к их приручению подсказала судьба собаки. Предок Лайки уже давно к тому времени нашёл себе место рядом с человеком. Нашёл себе место... Звучит как будто неудачно. Ведь это человек нашёл собаку, захватил щенка подле убитой матери, потом привык к нему, пожалел убивать, потом щенок оказался полезным... Возможно, эта схема и правильна. Но возможно, что человек и собака одновременно «вышли друг другу навстречу». Больше того, собака, как ни странно, могла оказаться и инициатором первого союза, заключённого человеком с животным.

Вы ведь знаете, что в природе и до прихода человека с древнейших времён распространены между разными живыми существами отношения не только борьбы и соперничества, но и взаимопомощи, сотрудничества. Рак-отшельник и актиния — пара, хорошо описанная Г. Адамовым в романе «Тайна двух океанов». Похожая на красивый цветок, а на самом деле хищное животное, актиния становится спутницей жизни рака. Почему? Вот как объясняет это герой Адамова:

«... Актиния почти не способна самостоятельно передвигаться. Между тем, чтобы лучше питаться, надо двигаться и искать пищу...» Но актиния защищает рака от врагов и делится с ним добычей.

Рыба прилипала помогает акуле. За тиграми следуют шакалы, доедающие за ними объедки. Но шакалы не просто паразиты при тигре. Они ещё и помогают тигру в поисках добычи.

Предки собаки могли играть при каких-то крупных хищниках ту же роль, что шакалы при тиграх. И победитель этих хищников — человек сменил их в роли «хозяина» собак. К этому надо добавить, что древние собаки были стадными животными. Значит, животными, привыкшими жить по строгим законам стаи, умевшими понимать приказания и подчиняться. Человек принял на себя по отношению к собаке ещё и права и обязанности вожака стаи.

Отношения собаки и человека походят, по мнению некоторых специалистов, именно на отношения симбиоза. Два вида живых существ полезны друг другу. Но собака нас ведь ещё и любит! Да и мы её тоже.

Собака оказалась удивительно поддающимся специализации существом. Огромные доги, крошечные болонки, быстроногие гончие, свирепые бульдоги — все они относятся к одному и тому же виду живых существ. Собаки пасут скот, стерегут дома, охотятся, выслеживают преступников, спасают утопающих, замерзающих, заблудившихся. Собак даже приучают искать подземные грибы — трюфели. Чрезмерная специализация не идёт породе на пользу. Вот что, например, пишет об этом А. Г. Наумов, кандидат наук, судья по служебному собаководству:

«... Видели ли вы английского бульдога, того самого, что обладает «мёртвой хваткой»? Уверен, что почти каждый ответит: видел. И будет совершенно неправ. Ни я, ни вы, ни ваши знакомые, включая даже испытанных знатоков, английского бульдога не видели. Во всём мире этих собак сейчас восемь штук, и все — собственность английской королевской фамилии. Некоторые, наверное, видели французских бульдогов — это комнатно-декоративная мелкая порода, бульдог в миниатюре. Что до истинного, английского бульдога, то порода эта почти вымерла. А почему? Бульдог предназначался для охоты на диких быков, водившихся когда-то в Англии (отсюда и название: буль — бык, дог — собака). Неумеренной охотой быков истребили. Вымирает и бульдог, как более ни к чему не пригодный. Ведь у него «мёртвая хватка» — схватит за левую руку, а правой делай с ним, что тебе угодно. Сторож — никудышный. Грузного, тяжёлого быка на короткой дистанции (бульдогов спускали с седла) догнать мог, а другую, более быструю дичь — попробуй-ка, на коротких кривых ногах».

Но предел специализации, на мой взгляд, это всё-таки выведение индейским племенем маленькой жирной собачки без шерсти, с высокой температурой тела. Её назначение — греть человеку руки, исполнять обязанности муфты.

Верность и любовь собаки к своему нынешнему «вожаку» беспредельны. Когда один наполеоновский солдат во время бегства из России потерял крошечную болонку, она ухитрилась всё-таки найти хозяина в Южной Франции, пройдя для этого за три года через западную Россию, Польшу, Германию и большую часть Франции.

И мы тоже отвечаем собакам любовью, хотя обычно куда менее верной и трогательной. А любя, пытаемся сделать собаку своим зеркалом. Карикатуристы любят изображать хозяев собак похожими на своих питомцев и наоборот. Но оказывается, Жёсткий отбор, который человек вёл среди собак, создавая нынешние триста их пород, преследовал в отдельных случаях явно не только практические цели. Собак бессознательно пытались сделать похожими на человека, насколько это возможно! Поэтому у собак большинства пород куда более плоские лица, чем у их общего предка. Это не только не полезно, но часто и вредно — для собачьих зубов; и всё-таки... По мнению английского биолога Десмонда Морриса, даже хвосты многим породам обрубают, невольно стремясь к увеличению сходства с человеком.

Замечательный писатель-натуралист Сетон-Томпсон (если ты не читал его книг, обязательно найди и прочти) часто повторял поговорку: «Любишь меня — люби мою собаку».

Французский революционер, государственный деятель и учёный XVIII века Бессэ говаривал: «По твоему отношению к собаке я узнаю, какой ты человек».

... Падает роль животных в нашем хозяйстве. Лошадей заменяют тракторы и автомобили. Коровам, свиньям, овцам угрожают — пусть в отдалённом будущем — создатели искусственного белка. Только одно животное может на сто процентов считать себя застрахованным от превращения в обитателя зоопарка. Это собака. Самый давний друг человека останется с ним, что бы ни произошло с человечеством. Слишком велика взаимная любовь. (Хотя в последнее время всё более популярным становится конный спорт. И, может быть, права поэтесса Людмила Татьяничева:

... Но если в завтра заглянуть,

Там рядом с гулкою дорогой

Звенит и тонкий санный путь.

И правнук наш,

Взнуздавший громы,

Исколесив все небеса,

Домой вернётся

И гнедому

Даст горстку звёздного овса.)

Почти все давние друзья человека, как и собаки, животные стадные. Олени и коровы, козы и овцы признали в человеке не только хозяина, но и вожака. Человек не только (а может быть, даже и не столько) захватывал, загонял, привязывал животных, но и заманивал, привлекал, улещивал. Ты же знаешь, скажем, как любят соль почти все животные.

Охотничьи обычай во многих странах издавна запрещали убивать лесную дичь у лизунцов — выходов каменной соли на Поверхность. Сейчас часто нарочно выставляют в лесу соль, чтобы дикие животные в ней не нуждались. А уж коровам и овцам и прочим нашим друзьям соль дают регулярно. Это обычное, естественное дело, не требующее ни особых объяснений, ни церемоний.

Совсем по-другому обставляют эту простую процедуру в южноиндийском племени тода, племени, для которого скотоводство — главное средство существования. Вот как описывает эту процедуру советский этнограф Людмила Васильевна Шапошникова.

Буйволиц прогоняют в джунгли длинными бамбуковыми палками. Потом снова собирают в лесу; тем временем в священной роще роют ямы у ручьёв, заполняют их водой, воду солят. К ямам пригоняют буйволиц, которым до этого не давали пить. Вся эта церемония занимает много часов, она включает в себя и приведение в порядок храмов, в которых соль освящается, и торжественную дойку буйволиц, и общие молитвы...

Когда всё было закончено, Мутикен, один из тода, обратился к гостье.

« — Ну вот, — сказал он мне с облегчением, — мы дали соль нашим буйволам.

Я посмотрела на часы. Стрелка приближалась к трём пополудни.

— Да... — покачала я головой. — У нас дают соль скоту гораздо быстрее.

— Как? — удивился Мутикен. — Разве можно дать быстрее? Ты видела, амма, мы всё утро были заняты».

Угощение животных солью стало священнодействием, ритуалом. А такие ритуальные церемонии часто сохраняют и передают от поколения к поколению операции, которые когда-то были необходимыми. Обратите внимание: буйволов выгоняют в джунгли, а потом уже оттуда гонят назад к деревне. Их словно «понарошку» захватывают в плен. Когда-то это было охотой. Теперь — лишь соблюдение ритуала.

Почти магической властью обладает соль над северным оленем. Арабы вымачивали в соляном растворе уздечку для объезживаемой лошади. Да, специалисты недаром говорят именно о симбиозе человека со многими полезными ему животными: выгоду получали в союзе обе стороны.

Причём как только какое-нибудь животное становилось особенно полезным, необходимым в хозяйстве в качестве рабочей силы, на употребление его мяса в пищу чаще всего падал запрет. У земледельческих племён и народов, освоивших конную пахоту, конина быстро становится запретной. Лошади нужны для работы. Скотоводам проще жить — у них в распоряжении куда больше животных. Но и среди скотоводов встречаются вегетарианцы! Те же тода убивают своих любимых буйволов только во время жертвоприношений в честь умерших соплеменников. А едят молоко, масло, ну, и рис да овощи, которые чаще всего выменивают на те же молоко и масло.

У индийцев рабочая корова стала священным животным. Человек умеет быть благодарным (но использует это умение далеко не всегда).

Особняком среди домашних животных стоит кошка. Это было замечено очень давно. Английский писатель Редьярд Киплинг написал даже сказку, которая называется «Кошка, гулявшая сама по себе». Один за другим становились слугами человека животные: за кости — пёс, за сено — конь и корова. А кошка не подчинялась, но заключила договор с Женщиной, перехитрив её. И с тех пор кошка ловит мышей и ласкова с детьми... Но остаётся самостоятельной, и «чуть улучит минутку, чуть настанет ночь и взойдёт луна, сейчас же она говорит: «Я, кошка, хожу где вздумается и гуляю сама по себе» — и бежит в чащу Дикого Леса, или влезает на мокрые Дикие Деревья, или взбирается на мокрые Дикие Крыши и дико машет своим диким хвостом».

Да, кошка и вправду куда самостоятельнее, чем остальные домашние животные. Тому есть объяснение.

Кошка не стадное животное. В своём симбиозе с человеком она не признаёт его за вожака, потому что у диких кошек вожаков не бывало. И относится к нам скорее как к родным, даже как к членам своей семьи.

Для древних египтян кошка была не менее священна, чем рабочий бык или крокодил — символ Нила. С кошкою охотились на болотную дичь. Для охоты же вывели египтяне гибрид кошки и рыси. А главное, кошка защищала египетские поля от нашествия грызунов.

Во всём остальном мире — от Рима до Китая — с мышами боролись крошечные хищные ласки (плюс — в разных местах — ручные змеи, хорьки, мангусты). Только когда из Центральной Азии в Китай и Италию пришли крысы, слитком большие для маленьких ласок, египетскую кошку призвали на помощь и европейцы и азиаты.

Иранские шахи на древних рисунках изображаются с гепардами на поводках. Гепард — родня и кошке и льву. Это самое быстроногое из всех животных земли. Охотились и с леопардами, а боевых львов и тигров использовали во время сражений. (К слову, ещё до нашей эры государственные деятели Карфагена, Рима и других видных держав той эпохи пытались договориться о запрете использования на войне боевых слонов как негуманного оружия.)

На человека работают ослы и верблюды, лошади, слоны, ламы, коровы, буйволы, яки. В прошлом он сделал домашними и антилоп и онагров (а потом молочных антилоп заменили коровы, а рабочих онагров — крупную породу ослов — лошади).

Утки, куры, индюки были одомашнены каких-нибудь две-три, от силы четыре тысячи лет назад. Домашние журавли, перепёлки, лебеди, аисты, дрозды, куропатки бродили по птичьим дворам древних египтян. Почтовые голуби несли важные сообщения от одного города к другому. А уж соколиная охота! Иранский шах, обращаясь к русскому царю, особо просил подарить ему хорошего кречета! Звание сокольничего стало одним из высших рангов при дворе средневековых государей. «Недаром исстари говорилось, что полевая потеха утешает сердца печальные, а кречетья добыча веселит весельем радостным старого и малого», — замечает А. К. Толстой в романе «Князь Серебряный», действие которого развёртывается в XVI веке.

И теперь есть любители этой почти вымирающей, но воистину благородной охоты. А в Средней Азии не на птиц, но на волков и лис охотятся с мощным орлом — беркутом./

В Южной и Восточной Азии бакланов с их огромными клювами заставляют ловить для людей рыбу. Только тут уж на дрессировку совсем не надеются: баклану просто надевают на шею воротник, который не даёт проглотить добычу. И её тут же отнимают.

Человек одомашнил и рыб. Между прочим, в Японии, как говорят, есть декоративные рыбы, узнающие своих хозяев, отличающие их от всех остальных людей. Конечно, после многолетнего с этими хозяевами знакомства.

С насекомыми дело ещё сложнее. Домашние пчёлы но перестают жалить, а червю-шелкопряду и вовсе безразлично, кто именно будет возиться с его коконом.

Часто животное делают домашним после того, как изрядно поубавят его численность. Когда вошли в моду украшения из страусовых перьев и число страусов в Африке стало стремительно уменьшаться, их начали разводить сами люди. Сейчас страусовые перья из моды вышли, зато спросом пользуются портфели и туфли из крокодиловой кожи. И грозные хищники поредели настолько, что в Азии и Африке есть сейчас десятки доходных крокодильих питомников.

И, может быть, люди ещё будут разводить и домашних белых медведей, и тигров, и даже тропических бабочек: чем это удивительнее крокодильего питомника?

В последнее столетие появился новый тип домашних животных — лабораторные животные. Учёным нужны для опытов морские свинки и белые мыши, мартышки и кролики.

И тут изощрённость искусственного отбора достигает предела. Даже чудесам, проделанным с собакой, не уступают превращения лабораторных животных.

Выводят, например, кроликов — наследственных психопатов. Это чтобы испытывать на них лекарства, после применяемые к душевнобольным.

В ручных дельфинах некоторые учёные пытаются увидеть не просто будущих помощников в освоении моря, но братьев по разуму. Другие с ними не согласны. Но не дожидаясь, пока согласие между специалистами будет достигнуто, Советское правительство запретило охоту на дельфинов.

Мне кажется, что собаки, скажем, ничуть не менее сообразительны, чем дельфины, — просто к собачьему уму мы привыкли и не видим в нём ничего особенного. К тому же дельфины способны к звукоподражанию и членораздельной «речи», а ведь за то же в средние века считали разумными попугаев.

(Но это только личное мнение профана в биологии).

А решение правительства безусловно верно. Нельзя рисковать жизнью существа, которое может оказаться разумным. Не зря же великий французский просветитель Руссо, один из предтеч Великой французской революции 1789 года, писал в своё время, что «больших обезьян Азии и Африки, известных нам по неумелым описаниям путешественников», он скорее предпочитает отнести к людям неизвестной расы, чем рискнуть отказать в человеческой природе существам, которые, возможно, ею обладают.


* * *


Где возникло земледелие? Очень долго его начало историки связывали с долинами великих рек: Нила, Тигра и Евфрата, Янцзы и Хуанхэ. С возражениями примерно полвека назад выступил не историк, а биолог Николай Иванович Вавилов. Он объездил почти весь мир. И всюду искал предков современных культурных растений. Оказалось, что искать их надо в горах. Здесь всего разнообразнее дикие злаки. Из их богатства человек и выбрал те виды, которые после превратили долины больших рек в цветущие земледельческие страны.

У диких злаков зёрна выпадают из колоса сразу после созревания. Первой задачей человека было вывести сорта, лишённые этого недостатка.

Открытие земледелия, конечно, не было случайностью. Недаром же в разных углах Земли это открытие было сделано на свой лад. Египтяне выращивали пшеницу, индийцы — рис, китайцы — просо, индейцы — кукурузу и картофель. В Европе рисовая каша долго была лекарством, а цветки картофеля когда-то английская королева вкалывала в причёску.

Рожь и овёс пережили ещё более удивительное превращение — ведь сначала они были только сорняками при пшенице и ячмене. А подсолнечник из декоративного цветка превратился лет сто сорок назад в поставщика масла. Что будет дальше с культурными растениями? Им, конечно, угрожает много «врагов»! Микроскопическая водоросль хлорелла может за день дать то же количество питательных веществ, что пшеница за год. Микробы изготовляют из нефти жиры, углеводы, сахара, даже белки и витамины. Химия учится делать то же самое из дерева и известняка. Если всё это не будет годиться в пищу человеку, то уж для скота-то сойдёт. А потом настанет день, когда пшеница и рожь станут ненужными? Может быть. Кто в силах ручаться за будущее? Но до этого «потом» ещё сотни лет.

Земледелие кормило сотни тысяч там, где впроголодь жили просто сотни. Можно было селиться вместе большими группами людей, а не разбредаться крохотными кучками по огромной территории. Так стали возможными сёла.

Ещё быстрее стала развиваться техника, ведь теперь появились специалисты. Они могли почти целиком посвятить свои силы одному делу, потому что их кормили другие люди, оставшиеся земледельцами. Первый профессионал-кузнец поднял молот, первый специалист-гончар шлёпнул рукой по мокрой глине.

И встали города, где жили ремесленники, торговцы, ну, и правители. Правители — потому что теперь люди в обществе были не одинаковы и не равны: появились крестьяне и князья, рабы и рабовладельцы. Государство, можно сказать, выросло на засеянном поле. Человеческая история ушла от первобытного коммунизма, чтобы в конце концов в наши дни вывести человечество к преддверию коммунизма.

СВЕРХРОБИНЗОНЫ И ТЕХНИКА КАМЕННОГО ВЕКА

Десять или двенадцать тысяч лет назад этот человек жил там, где сейчас стоит в Днепропетровской области деревня Васильевка. Жил не очень счастливо. Голова часто кружилась и почти непрерывно болела. Часами, наверное, сидел он, охватив затылок руками, и раскачивался, безнадёжно пытаясь бороться с болью. Враг ли в бою, медведь ли на охоте — мы не знаем точно, кто повредил голову древнему жителю Васильевки. Зато знаем, как её лечили. В черепе просверлили отверстие. Работали или заострённой костяной палочкой, или деревянной, с закреплённым в ней кремнёвым остриём. Может быть, палочку вертели не просто руками, а заставляли её вращаться быстрее с помощью тетивы лука (так умеют сверлить некоторые народы Африки). В этом случае «скальпель» прошёл через кость за каких-нибудь несколько минут. Дырка была проделана — операция закончилась. А больной? Выздоровел.

Так делали трепанацию черепа пятьсот поколений назад. И умели находить место для отверстия, как умели его быстро и безопасно для оперируемого высверливать. Молодцы были наши предки! А за последние лет пятнадцать-двадцать мы особенно хорошо узнали, какие же это были молодцы.

Как узнали? Раньше чем ответить на этот вопрос, я позволю себе маленькое отступление.

Меня всегда с детства удивляла тщательность, с которой Даниэль Дефо позаботился о полном обеспечении своего Робинзона Крузо. Невероятно длинные списки оружия, инструментов, снастей, кусков холста, бочек с мукой, всевозможных товаров и продуктов в ящиках, бочках и бочонках. Пожалуй, иная серьёзно организованная экспедиция по части снабжения могла позавидовать этой жертве кораблекрушения. Жюля Верна, мне кажется, тоже смущали такие материальные последствия естественной любви Дефо к своему герою. И когда Жюль Верн написал свой вариант робинзонады — «Таинственный остров», то его действующие лица были снабжены куда хуже. Но всё-таки у них были часы, двояковыпуклое стекло которых дало им огонь, у них были ножи, сделанные из стального собачьего ошейника, а главное — у них были знания, благодаря которым остров оказался в кратчайший срок цивилизован. И речи не было о том, чтобы героям Дефо или Верна пришлось браться за камни и думать над тем, что и как из них можно сделать.

Но в наше время нашлись добровольные робинзоны, отказавшиеся от стали и железа, спичек и увеличительных стёкол. Правда, заодно они прекрасно обошлись и без острова. Окрестности Каунаса в Литве, лес на Карельском перешейке, берег Ангары в Сибири, окраины Сухуми — все эти места неплохо выполняли обязанности «острова Робинзона» (так в «Дон-Кихоте» весёлый герцог «назначил островом» отведённое Санчо Пансе губернаторство).

Задачей археологических экспедиций, возглавляемых С. А. Семёновым, было установить, как наши предки изготовляли орудия и пользовались ими. Работа идёт уже пятнадцать лет — первая экспедиция суперробинзонов состоялась в 1957 году. И как бы ни менялся географический адрес экспедиций, отправлявшихся то в Прибалтику, то на Дальний Восток, их «хронологический адрес» был ещё более переменчив. Археологи уходили на миллион, если не больше, лет назад, в эпоху простейших каменных орудий, вроде расколотых пополам галек, у которых благодаря этому появлялся режущий край. И во времена, отдалённые от нас четырьмя-пятью тысячелетиями, — когда археологи выясняли, годится ли чистая медь (а не сплав меди с оловом — бронза) для орудий, способных соревноваться с камнем.

Правда, в одном отношении эти суперробинзоны напоминали героев «Таинственного острова». Каменные и всякие иные орудия делали люди, уже знавшие в них кое-какой толк. То есть исполнителем-то работы мог быть кто угодно — важно то, что ему показывали, как надо работать.

Одна из узких специальностей доктора исторических наук С. А. Семёнова — исследование следов, оставшихся от работы на древних каменных орудиях. Когда каменным топором рубили дерево, на топоре оставались царапины, сам он постепенно становился всё тупее. Часто нетрудно установить, как именно держал труженик каменного века своё рубило или сверло: только пальцами, всей ладонью или обеими руками. К услугам археологов был миллионолетний опыт человечества; они старались не придумывать, но только копировать уже изобретённые формы топора, скребка... И учёные рубили, резали, шлифовали, сверлили, затачивали, кололи, шили...

Какие же открытия ждали путешественников в прошлое?

Одним словом на этот вопрос не ответишь. Разве что этим словом будет определение «неожиданные».

Прежде всего сразу развеялся миф о невероятной тяжести труда над камнем. До сих пор не могут объяснить археологи — хотя бы самим себе, — почему этот миф не только утвердился на века, но и подкреплялся самыми авторитетными свидетельствами очевидцев. Замечательный исследователь Камчатки Крашенинников и французский миссионер в Северной Америке Лафито согласны между собой относительно огромных сроков, которые занимают у камчадалов и индейцев изготовление каменных орудий и работа этими орудиями. Крашенинников и Лафито, а вслед за ними и другие достаточно авторитетные исследователи сыплют цифрами, от которых можно прийти в отчаяние. Большую деревянную чашу выдалбливают каменным топором год. На полированный топор из твёрдого камня иногда уходят десятки лет труда, и внук может закончить работу, . начатую дедом.

А у современных археологов на топор из гранита уходило часов двенадцать — пятнадцать, а на очень твёрдые топоры из кремня и нефрита по тридцать — тридцать пять часов. Не жизнь, а пятидневная рабочая неделя при семичасовом рабочем дне. И работать каменными орудиями оказалось не так уж трудно. Ольха диаметром в девять сантиметров под стальным топором свалилась бы от двух-трёх ударов. Простейшее ручное рубило, зажатое в кулаке, проделало ту же работу за семь минут. Конечно, проигрыш во времени огромен, но семь минут не такой уж всё-таки большой срок. Правда, при этом довольно плохо пришлось руке: удары резко отдавались на ней до самого плеча, рука быстро уставала и даже за короткие семь минут несколько раз потребовала отдыха — очень кратковременного, конечно.,

... Первобытному человеку нужна новая палица. Дело было несколько десятков тысяч лет назад на Карельском перешейке. Взял человек поудобнее своё верное рубило и пошёл в лес. Выбрал берёзу толщиной в три-четыре пальца, присмотрелся к ней внимательно. Для палицы нужна нижняя часть ствола с твёрдым корневищем. Значит, что же требуется: вырубить корневище, перерубить корни, отсечь верхушку, отделаться от лишних веток. Сделано!

Учёный посмотрел на часы. Двадцать минут. «Теперь доработка», — сказал он.

И рубило снова пошло в ход: оно сняло с берёзки кору, подтесало корни, подправило тот конец палицы, который должен был стать рукояткой.

Ещё пятнадцать минут!

Итак, за полчаса с небольшим вполне можно обзавестись палицей. Довольно грубой, конечно. Но примерно такими палицами Нао, сын леопарда, и его друзья из книги Рони-старшего «Борьба за огонь» прекрасно расправлялись с тиграми, не говоря уж о волках и диких собаках.

А дальше... дальше дело шло у человека всё лучше и лучше! Кремнёвое рубило справлялось с ольхой десятисантиметрового диаметра за десять минут. Нефритовый топор делал то же всего за одну минуту. Правда, сам нефритовый топор было приготовить куда сложнее и труднее, чем кремнёвое рубило.

Чтобы сделать орудие из гальки — округлого речного камня, тратили три, ну, пять или семь ударов другой галькой или орудием из неё. Словом, раз-два — и готово. Позже на кремнёвые рубила уходило уже по десять, двадцать, тридцать ударов, потом пятьдесят, восемьдесят.

Даже в эпоху «древнего камня» — палеолита — были орудия, на которые требовалось затратить по 250—300 ударов. А ведь к эпохе палеолита относят орудия — и народы, их изготовлявшие, — именно из-за сравнительной простоты этих орудий.

А нефритовый топор, который в десять раз производительнее кремнёвого рубила, надо сверх всего прочего ещё и шлифовать. И как тщательно! За рабочий день из 8–10 часов древний мастер делал до 50 тысяч движений.

И за этот день он топор изготовить не успевал. Тридцать — тридцать пять часов отнимало его изготовление. Так, может, проще было обойтись рубилом?

Ну что же, прикиньте-ка. На яму длиной, глубиной и шириной в метр землекоп, предположим, потратит час, а экскаватор — несколько секунд. Зато скольких часов труда стоит экскаватор заводу! Так, может, лучше обходиться лопатой? Но ведь экскаватор может вырыть много ям! Ну вот, а нефритовый топор — снести целый лес.

Любопытно и важно, что в «индустрии каменного века» шли процессы, очень схожие с развитием знакомой нам промышленности.

Мало того, что всё больше ударов приходится наносить камню, но удары ещё становятся разными, работа распадается на операции. Сначала надо сделать заготовку (совсем как сегодня на заводе), а дальше работать уже с нею.

Но подождите! Я забыл об очень важной детали. Из чего делают заготовку? Из камня. Из «каменной руды». А где её взять? Камни-то, конечно, есть всюду. Но далеко не всюду — подходящие. Нефрит, скажем, и сегодня камень редкий и дорогой. Хорошая вещь обсидиан — вулканическое стекло. Но его много в Америке и Океании, Южной Азии, а люди ведь жили не только там. Кремень тоже далеко не вездесущ.

Люди отправляются в экспедиции за камнем, ищут его у соседей, часто рискуя жизнью. (Часто, но не всегда; у некоторых австралийских племён к месторождениям нужного всем камня беспрепятственно пропускали даже врагов.)

А кроме того, «каменную руду» добывают так же, как сегодня — руду металлическую. Роют шахты глубиной в 6–7, а местами даже в 10–15 метров. Такие глубокие шахты сохранились, например, в Мексике. Великая держава ацтеков, по существу, так и не вышла к приходу испанцев из каменного века, а её многомиллионному населению требовалась масса орудий. Правда, ацтеки знали золото, медь, делали первые шаги к бронзе, очень хорошо умели использовать стекло — в том числе в качестве деталей оружия, но камень оставался в их технике главным. И они дошли в его обработке до вершин возможного. Как бы вам понравился каменный нож длиной в семьдесят пять сантиметров? Ведь это, собственно, уже не нож, а меч. Такие ножи-мечи делали мексиканцы из обсидиана.

Всё новые и новые технические усовершенствования появлялись в добыче и обработке камня. Например, слишком большую для извлечения из шахты каменную глыбу разогревали костром, разложенным у одной ре стороны. Другая сторона оставалась холодной. А, как известно, при нагревании тела расширяются. И глыба трескалась.

Индейцы племени сэри использовали тот же физический закон для обработки камня: заготовку нагревали на раскалённых углях и капали на неё водой в заранее намеченные места, — лишний камень откалывался.

На некоторых островах Тихого океана таким способом ухитрялись проделывать сквозное отверстие в каменной булаве. Я не случайно употребил слово «ухитрялись»: эту операцию группе С. А. Семёнова пока не удалось повторить. Не получилось. Но и неудача здесь не должна обескураживать. Наоборот, мне кажется, что неуспех здесь имеет свои плюсы.

Можно ведь сказать, что первобытным людям было не под силу так обращаться с материалом, как нынешним учёным, что за ними (учёными) стоит не только знание техники каменного века, но весь круг знаний сегодняшнего Дня, что поэтому наши предки не могли так быстро, как археологи, делать каменные орудия.

А тут оказывается, что мы не во всём можем повторить победы предков, что кое в чём нам далеко до их умения. Значит, рассуждение из предыдущего абзаца теряет основания.

Орудия становятся из каменных составными. И каменный топор — палка с привязанным к ней камнем — тут только один из первых шагов. В одном и том же орудии могут быть одновременно использованы дерево, камень, кость или рог, кожа, клей. Скажем, делали нож из палки с глубокой продольной бороздой, в которую вставляли куски обработанного кремня и закрепляли их вишнёвой смолой — отличным клеем.

Орудия могут быть большими и маленькими. Впрочем, разница в их размерах, конечно, существовала с самого начала. Мы находим в земле обработанные камни таких размеров, что их зовут гигантолитами (огромными камнями) . Рубило в восемь килограммов весом! Им можно перерубить даже чудовищные кости мамонта. И не только можно, но им это и делали. Были каменные изделия весом всего в граммы — крошечные резцы и большие иглы.

А по мере развития техники каменного века начинается «микролитизация». Большие орудия не исчезают, зато всё больше становится маленьких, а самые маленькие становятся совсем крошечными, весят уже буквально десятки миллиграммов. Их, конечно, используют с помощью всяких рукояток.

Маленькое орудие привлекает прежде всего своей «дешевизной»: его можно сделать из мелкого куска камня. Экономия на сырье, говоря современными терминами. И сама микролитизация очень напоминает микроминиатюризацию XX века. Если ты любишь читать научно-популярные журналы «Знание — сила», «Техника — молодёжи», «Юный техник», тебе не могло не попасться на глаза это длинное словечко. А означает оно вот что. В наше время в технике многие предметы и детали становятся всё меньше и меньше. Простой пример: благодаря транзисторам уже можно приколоть себе на грудь радиоприёмник-брошку. И вот такое уменьшение деталей, оказывается, характерно не только для XX века нашей эры, но и для сорокового или восьмидесятого до нашей. Может быть, в этом проявляется некий общий закон развития техники. И открыть его помогут археологи и антропологи, специалисты отнюдь не технических профессий.

Людей становилось больше, а доступного им в ту пору камня — меньше. И так же, как сегодня специалисты жалуются на водяной или нефтяной голод таких-то областей, так многие племена, видимо, жаловались на голод обсидиановый, кремнёвый, нефритовый. Выход искали на трёх путях, очень напоминающих многое в сегодняшнем дне планеты. Во-первых, глубже делали шахты и изобретали новые способы добычи. Вот египтяне, например, стали вставлять в трещины в каменной породе деревянные клинья и заливать их водой. Клинья разбухали — и камень не выдерживал!

Во-вторых, стали лучше, полнее использовать добытый камень — полным ходом пошла микролитизация, о которой я уже говорил.

А в-третьих, каменные орудия стали ремонтировать. Это особенно понятно, когда речь идёт о трудоёмких орудиях нового каменного века. На них затрачено столько труда, что жаль просто выбросить. Орудия обновляют, исправляют, переделывают. Заменяют сбитые зубцы, оббивают и вновь затачивают режущие края резцов и топоров.

Это всё часто не от хорошей жизни, но ведь при «хорошей жизни», никогда бы не стать и обезьяне человеком.

С А. Семёнов испробовал в деле массу орудий, изготовленных сегодня по методам далёких предков. Вызвали, например, в экспедицию мясника из ближнего города, убили козу и предложили разделать её... каменным ножом. Приглашённый человек был, видимо, настоящим специалистом, потому что не отказался от невероятного задания. И справился с ним. И сказал, что со стальным ножом дело шло бы ненамного быстрее.

Археологи по образцу первобытных людей обрабатывали кожу, шили из неё одежду; изготовляли жилища. Они плавали по Ангаре в лодке, выдолбленной наполовину медными, наполовину нефритовыми орудиями. Они поставили на берегу Ангары идола высотой в четыре с половиной метра, сделанного за восемь дней!

Надо сказать, что больше всего пренебрежение к прошлому проявляется в недоверии к возможностям наших предков. «На острове Пасхи огромные каменные статуи? Что же, значит, остров Пасхи — остаток огромного материка?» — так заявляли многие учёные. Ведь нужны были сотни тысяч работников, чтобы поставить этих многометровых исполинов... Вот как описывает их Г. Адамов в «Тайне двух океанов».

«В лучах фонарей были видны их странные головы, украшенные, словно каменными тюрбанами, огромными, двухметровыми цилиндрами. Срезанные назад узкие лбы, длинные вогнутые носы, тонкие, строго сжатые губы и острые подбородки производили незабываемое впечатление внутренней силой своего сверхчеловеческого облика... Как мог сделать эти гигантские сооружения маленький народец, находившийся на самом низком уровне культуры? Ведь некоторые из этих статуй достигают двадцати трёх метров в высоту, имеют в плечах до двух-трёх метров, весят до двух тысяч центнеров... Не ясно ли, что эту огромную, можно сказать, титаническую работу мог выполнить только другой, более многочисленный, гораздо более культурный и развитый народ!»

В Баальбеке (это на Ближнем Востоке, в Ливане) при строительстве огромного храма были использованы тысячетонные блоки. И сразу говорят, что это было под силу только могучим (благодаря сверхтехнике) пришельцам из других миров,

Но вот Тур Хейердал захотел проверить, могут ли сегодняшние жители острова, почти забывшие даже язык, на котором их предки говорили ещё два века назад, — могут ли эти жители, испытавшие на себе страшное влияние европейских колонизаторов и европейских болезней, могут ли они повторить подвиг неведомых скульпторов.

И что же? Выяснилось, что пятиметровую статую могут изготовить две бригады в шесть человек за год или год с небольшим. При этом ещё выяснилось, что статуи вырубают из более твёрдого камня, чем считали сначала (порода была двухслойной и наружный слой мягче). Работали пасхальцы под наблюдением Хейердала орудиями из камня, и эти орудия теряли во время работы в объёме почти столько же, сколько обрабатываемая ими глыба. Трудно, но можно было изготовить все статуи острова. И для этого вполне хватало древних островитян. А вытащить статую из каменоломни, переправить в нужное место, поставить на специальный «пьедестал»? Хейердал попросил пасхальцев сделать для него только самую последнюю и самую трудную часть этой работы — поднять когда-то сваленную статую и вернуть на прежнее место.

Статуя весила 30 тонн. Сколько же людей понадобилось, чтобы поставить её вертикально?

Двенадцать человек! Зато они вовсю пользовались камнями и брёвнами и поднимали статую медленно-медленно, фиксируя каждый новый сантиметр подкладываемыми камнями.

Чудо? Но ведь не зря же уже в шестом классе проходят по физике рычаг! Архимед открыл законы его работы, но человечество и без знания этих законов пользовалось рычагом многие тысячелетия. В миниатюре, менее эффектно, но очень убедительно опыт по поднятию тяжестей «первобытным методом» был проделан С. А. Семёновым на Карельском перешейке.

Двум рабочим дали задание поднять примерно на полметра трёхтонный валун. Техника? В их распоряжении была берёзовая жердь. И рабочие справились с заданием, хотя отнюдь не были чудо-богатырями. У них ушло на это четыре дня, а точнее — 17 или 18 рабочих часов.

После этого надо ли удивляться, что древние египтяне, судя по сохранившимся рисункам, умели перевозить с места на место на салазках статуи в много десятков тонн, причём тащили салазки всего лишь одна-две сотни людей.

Что касается гигантских плит в Баальбеке (в статьях их часто называют Баальбекской террасой), то мы знаем, когда их вырубили (около 1800 лет назад), по заданию какого римского императора и для какой цели. Мало того. На плитах есть ясные следы ручных зубил. Не пришельцы же ими работали!

С. А. Семёнов в своих трудах особо подчеркнул, что не надо преуменьшать достижений далёкого прошлого. Посудите сами. До середины XIX века главным транспортным средством на море служил парусник. Средняя скорость трёхмачтового красавца примерно 20 километров в час. Но меланезийская долблёная лодка с двенадцатью гребцами легко угналась бы за таким крейсером, если бы только не перегнала его. Шестивёсельная современная шлюпка Движется ровно вдвое медленнее, и даже парусной шлюпке не тягаться с меланезийским судном. Словом, изучая прошлое, нельзя не проникнуться к нему уважением. Тем более, что с каждым годом прошлое человека получает всё больше прав на наше уважение, мы числим за ним всё больше заслуг и открытий.

С. А. Семёнов в своих экспериментах доказывал преимущества меди над камнем. И действительно, хотя кремень гораздо твёрже мягкой меди, зато она не крошится, медный топор можно сделать острее, чем каменный, а когда затупится, легко снова заострить.

Медная пилка работает вчетверо лучше кремнёвой; медный нож в два-три раза лучше кремнёвого стругает твёрдое дерево, а мягкое — даже в шестъ-семь раз.

Так в своих экспериментах С. А. Семёнов отстаивал право «медного века» на самостоятельное существование.

А примерно в те же годы другие учёные другими методами раздвинули исторические границы этого века, а точнее — отодвинули их далеко в прошлое. История человека — почти во всех своих областях — оказывается куда длиннее, чем считали совсем недавно. Недавно?

Для тебя, дорогой читатель, 1955 год был давным-давно, возможно, до твоего рождения. Но что такое минувшие с тех пор годы на фоне исторических тысячелетий! И вот в этом 1955 году вышел первый том «Всемирной истории». Очень хорошая книга.

Но... вот цитата оттуда: «Первые изделия из металла, имевшие хозяйственное значение, были изготовлены из самородной меди... Использование самородных металлов известно человеку с VI—V тысячелетия до н. э. Но начало века металла следует считать с IV тысячелетия, когда в Передней Азии, Египте, Индии и других странах была освоена выплавка меди из руд».

Однако в Малой Азии примерно в год выхода книги удалось найти медные изделия — орудия и украшения, которым на тысячу или две больше лет, чем «полагается». Люди в этих местах искусству обращения с медью научились раньше, чем гончарному: глиняных горшков в это время они ещё не умели лепить. Это уже была сенсация: ведь гончар казался учёным куда древнее кузнеца.

Но вот когда среди изделий попался обыкновенный кусочек медного шлака... Для древних — бесполезный отход, для учёных драгоценность. Шлак ведь получается, когда металл выплавляют из руды.

Да, самородная медь — прекрасная вещь, она вышла из рук природы совершенно готовой к обработке. Но встречается зато эта медь куда реже, чем руда.

Кусочек шлака означал, что люди стали уже не просто кузнецами, а подлинными металлургами. И это уже на три-четыре тысячелетия раньше, чем утверждали самые авторитетные историки.

Археология — лопата истории. Но своенравная лопата. Её хозяйке приходится порою слушаться своего орудия.

Свинец оказался почти столь же древним, как медь. Золото и серебро, которые долго считались первыми попавшими в человеческие руки металлами, теперь кажутся моложе свинца и меди веков на тридцать-сорок. Недавно при раскопках нашли почти пятидесятивековой цинк, а энциклопедии единодушно относили его открытие к средневековью.

В первых бронзах совсем не было олова, его место занимали сначала серебро, а потом мышьяк. И только четыре с половиной или пять тысяч лет назад появились бронзы на основе меди и олова. Историкам пришлось многое перечеркнуть в своих книгах...

Сейчас археологи-робинзоны пошли дальше. Они решили тем же методом повторения — моделирования — изучать древнее земледелие. А потом очередь дойдёт, вероятно, до скотоводства.

И мне почему-то кажется, что на этом пути могут ждать открытия, важные не только для историков.

Может быть, удастся воскресить некоторые неизвестные сегодня приёмы культивирования растений и Одомашнивания животных. Не знаю, мечтают ли об этом сами археологи, но мне по-человечески хочется на это надеяться. Ведь, в конце концов, период начального освоения земледелия и скотоводства был исторически очень непродолжителен, между тем он оказался по своему значению совершенно грандиозен. Похоже, что в двадцативековой (невероятно короткий!) промежуток уместились события, в ходе которых у людей появились хлеб и скот — главный источник нашего существования по сегодняшний день. А вдруг люди случайно наткнулись тогда на какие-то возможности, позже забытые за ненадобностью?

Словом, нам есть чего ждать не только от будущего, но и от прошлого.


* * *


А теперь — короткий рассказ об истории главного охотничьего и военного снаряжения человека.

Вначале были палка или камень, зажатые в руке. И в каком начале! Шимпанзе в Африке атаковывают леопарда с палками в руках, а иные учёные утверждают, что даже павианы некоторых областей Африки тоже вступают в битву с хищниками, размахивая палками. Потом камни и палки научились бросать; потом палка и камень соединились в виде метательного копья и дротика. Впрочем, часто вместо камня наконечник дротика делали из кости, а иногда и весь дротик становился костяным. Особенно охотно использовали для этого Мамонтову кость.

Для «ближнего боя» в ход шли палица, каменный топор, тяжёлое копьё с наконечником из камня, кости, рога. А совсем недавно, в 1969 году, были обнаружены копья — и длинные копья — из мамонтовой кости. Находка была сделана у речки Сунгирь, под Владимиром, экспедицией профессора Отто Николаевича Бадера.

Находка эта повергла в недоумение буквально всех археологов и этнографов мира. Вспомните-ка рисунки мамонтов. в своих учебниках истории! У них бивни — кривые, а не прямые, как у африканских или индийских слонов. Как же превращали эти кривые бивни в прямые копья люди, жившие на нашей Владимирщине — подумать только! — примерно 230–240 веков назад?

От времён Древней Греции — Эллады дошло до нас предание... Впрочем, пусть о нём лучше расскажет И. А. Ефремов, в данном случае автор рассказа, который так и называется: «Эллинский секрет».

«... В древней Элладе художники знали секрет делать слоновую кость мягкой, как воск, и благодаря этому лепили из неё весьма совершенные произведения, которые после затвердевали, превращаясь в обычную слоновую кость».

Ну, знали древние греки такой удивительный способ. Что же, от этих остроумных греков многого ждать можно. Они и без того надавали много задач современным математикам, химикам и историкам своим умением не столько вырывать у природы тайны, сколько угадывать их. Но сунгирцы старше древних греков на двадцать тысячелетий! Значит, они знали эллинский секрет за двести веков до появления самих эллинов.

Польские археологи ещё до открытия на Сунгири нашли способ размягчить слоновую кость. Секрет был... в кислом молоке. Но если у греков водились коровы и овцы, то кого могли доить сунгирцы? Ведь самое меньшее должно было пройти сто столетий после их смерти, пока началось приручение животных.

Эллинский секрет может быть разгадан. Сунгирский — нет. Пока.

Но вернёмся к обычному оружию. Дротик летел всего на 30–35 метров. Летел секунды три — страшно долго, если речь шла об охоте на быструю дичь. Практически, наверное, его употребляли на гораздо более близком расстоянии. А потом появилась копьеметалка. Очень простое сооружение — палка с желобком, в который вкладывался дротик. Видели, как метают молот современные спортсмены? Сначала человек мощными поворотами тела доводит до предела центробежную силу, действующую на металлический шар, а потом отпускает канат, и молот летит стремглав к цели.

Копьеметалка играла ту же роль, что сейчас в спортивном молоте канат-рукоятка: она удлиняла размах руки, усиливала бросок. Несложное как будто приспособление сразу втрое удлинило полёт дротика. И пролетал он этот тройной путь за те же три секунды.

Лук ещё втрое увеличил полёт дротика, ставшего стрелой. Лук придал этому дротику огромную пробивную силу. Ведды на Цейлоне делают очень тугие луки — такие тугие, что натягивать их тетиву приходится ногами. Зато стрела с расстояния в 35 метров навылет пробивает оленя! Лук быль поистине замечательным изобретением. Он сделал человека гораздо более свободным, более независимым от природы. Он приблизил к нему птиц в небе, антилоп в степи, даже рыб — немало мест, где на рыб охотятся или когда-то охотились с луком. Даже ружьё имело перед луком не так много преимуществ, как может показаться с первого взгляда. На войне, правда, несравненная пробивная сила ружья заставила лук довольно быстро отступить (хотя даже в армии Петра I была лёгкая конница из башкир и татар, вооружённая именно луками). Но на охоте лук у многих народов продержался до XIX, а то и XX века. До сих пор, говорят, некоторые эвенки предпочитают бить белок не пулями, а тупыми стрелами, чтобы не портить шкурок. Куперовские индейцы тоже не забывали ещё про лук на охоте.

И белый охотник Соколиный Глаз в «Последнем из могикан» искренне восхищается тем, как могикан Ункас подстрелил оленя из лука (правда, потом Ункасу пришлось кинуться на раненого оленя с ножом). Тем не менее Соколиный Глаз добавляет:

«Приятно смотреть на эту картину! Но всё же стрела хороша лишь на близком расстоянии, и в помощь ей нужен нож». Так коротко и точно отмечены преимущества ружья. Однако лук служил человечеству гораздо дольше ружья и сделал для человечества больше.

И, видимо, изобрести это оружие было в своё время очень нелегко. Во всяком случае, открыть лук так и не смогли жители многих океанских островов. Лук они узнали уже вместе с огнестрельным оружием — от европейцев.

А у тех он к рубежу нашей эры превратился в катапульту. Камни в несколько центнеров швыряли римские катапульты на расстояние в сотни метров. И как пушка — это увеличенное ружьё, так катапульта — увеличенный лук. (Только ход событий в этих двух случаях был разным. Лук появился раньше катапульты, а ружьё позже пушки.)

И параллельно с луком существовала и дожила до наших дней в Южной Америке и Индонезии духовая стрелометательная трубка. Стебель тростника или прямая ветка превращаются в страшное оружие, потому что маленькая стрела или просто какой-нибудь шип, вылетающие из трубки, обязательно отравлены. В трубку дуют; поэтому дальность полёта стрелки не так уж велика, и любая неправильность в строении оружия резко его ослабляет. С. А. Семёнов говорит о такой трубке, как о наиболее точно изготовленном орудии каменного века.

Но трубка привилась только в тропиках. И не она виновата в том, что случилось примерно 10 тысяч лет назад в северных краях с мамонтами.

ИСЧЕЗНОВЕНИЯ

Исчезновение мамонтов с лица земли объясняли десятками всевозможных способов. И некоей космической катастрофой, почему-то обрушившейся только на толстокожих исполинов, и неслыханно резкой переменой климата, и многим другим. Да, перемена климата действительно была — в это время с территории Европы и Азии отступали на север льды последнего великого оледенения. Но не была эта перемена такой уж резкой, а главное — такой уж вредной для мамонтов. В конце концов, их ближайшие родственники живут даже в тропиках. А главное, потепление сулило мамонтам только больше корма. Естественных врагов ведь у них не было, и с потеплением эти враги тоже не могли появиться. Естественных врагов... А какой враг — человек?

Вспомните копья из мамонтовой кости. Да что копья! Археологам известно множество поселений, в которых на остовы жилищ, крыш, даже загородки и заборы в качестве основного материала шли Мамонтовы кости да бивни. Для почувствовавшего свою силу человека мамонт был идеальной добычей: против него могло объединиться целое племя и добычи могло хватить тоже целому племени.

С потеплением всё больше людей стало селиться в местах, где обитали мамонты, а мамонтов намного больше стать не могло... Наоборот...

Член-корреспондент Академии наук СССР М. И. Буды-ко не только пришёл к выводу, что мамонтов погубил человек, но и сделал строгие математические выкладки в подтверждение этого вывода.

Взяв в основу данные о слонах, Будыко подсчитал, что со 100 квадратных километров можно было «снимать урожай» максимум в четыре тонны мамонтового мяса, то есть, грубо говоря, убивать в год на всей этой территории одного небольшого мамонта. Всякое превышение нормы должно было привести к постепенному исчезновению животных. А люди в то время были охочи до мяса. Впрочем, и сегодня северные народы едят куда больше мяса, чем все остальные. Помните, что говорил об этом жюль-верновский.доктор Клоубонни?

Получалось, что сто квадратных километров мамонтового пастбища могли прокормить от силы пяток людей. А их число на этих ста километрах теперь куда больше. И оружие у них становилось всё лучше. Всё умнее ставили они ловушки. Да и охотились на мамонтов, наверное, не только с помощью ловушек, но и «в открытую» — как воины африканских племён на слонов. Вот отрывки из книги Э. Риттера «Чака Зулу».

«Чака (тот король зулусов, о котором уже говорил автор) очень интересовался различными методами охоты на слонов, особенно путём перерезания им сухожилий. Этот опасный способ охоты импонировал вождю зулусов, тогда как применение импинго он не одобрял. Импинго — небольшой клинок с зазубринами и желобками, покрытый густым слоем яда и свободно соединённый с древком; при ударе он легко отделяется от последнего... Во время грандиозной всенародной облавы, организованной королём зулусов, Чака и его воины убили сорок восемь слонов. Их, по-видимому, окружили и атаковали целые полки воинов, вооружённых копьями».

Мамонтам приходилось не легче, чем слонам.

А когда их повыбили, это стало трагедией и для человека. Ведь исчез основной поставщик пищи. Недаром, видимо, как раз в то время, когда гибли последние мамонты, человек взялся за земледелие и скотоводство. «Кормильцы» умерли, надо было привыкать жить самостоятельно.

Кроме мамонтов, на счету у первобытного человека учёные числят саблезубого тигра и пещерного медведя. Но эти-то были врагами, а то и конкурентами (пещер — маловато). А мамонту первобытный человек заплатил чёрной неблагодарностью. Но не нам осуждать его с высоты своего времени. Триста лет назад погиб мадагаскарский страус, двести лет назад — морская корова, сто лет назад были добиты туры. В этом чёрном списке сотни видов живых существ, и почти все они на совести человека, уже цивилизованного. И сегодня мы явно недостаточно боремся за живую природу.

И, наконец, я уже говорил, что человек сам себя оставил круглой сиротой в своём роде и семействе, истребив всех близких «родственников». (Та же участь постигла бы и горилл, и Шимпанзе, и орангутангов, если бы они не жили в непроходимых лесах. Им не помогла бы чудовищная физическая мощь против грозных победителей мамонтов и тигров.)

Теперь многие мечтают найти оставшегося, по их мнению, в живых ещё одного члена нашего семейства. Он известен под громким именем снежного человека. Жители Гималаев, где особенно часто ищут это таинственное существо, зовут его йе-ти. В США его знают как Большеногого. Имён много, а вот существует ли их носитель?

Собрано огромное количество рассказов очевидцев; фотографировали следы на снегу и даже самих снежных людей; находили места, где эти существа ели и спали. Многие тома займут материалы, относящиеся к проблеме снежного человека. Десятки книг, сотни и тысячи статей посвящены ему. И что же? Неужели всё это только мираж, неужели очевидцы ошибаются или лгут, фотографии подделаны, исследователи обмануты или впали в заблуждение? И вообще, совсем неплохо бы иметь родственников. Но исключить ошибку нельзя. Хотя я очень надеюсь, что снежного человека всё-таки найдут.

На Кавказе или на скалистых горах, на Памире или Тибете... «Адресов» у снежного человека пока многовато. А кем он окажется, если, наконец, будет найден? Может быть, нашим ближайшим родственником — неандертальцем. Может быть, родичем подальше питекантропа.

Хотя, как полагают многие антропологи, даже если за легендами о снежном человеке и стоит некое живое существо, то это скорее всего крупная обезьяна, возможно человекообразная, но не неандерталец.

А что касается исчезновений вообще... Говорят, в одном зоопарке у выхода человек видит решётку, под ней — надпись: «Самый страшный зверь на свете». Он заглядывает за решётку, а там — зеркало.

БОРЬБА ЗА ТЕПЛО

Всё началось с борьбы за огонь. Огонь был человеку самым верным другом и самым злым врагом. Но врагом — всегда, а другом стал только десятки тысяч лет назад.

Огонь приручили раньше, чем любого из зверей, и он значил для Человека больше, чем любое из его открытий и завоеваний. Мы знаем не только племена, но и целые мощные цивилизации, как ацтекская в Мексике, обходившиеся без скотоводства. До наших дней дошли народы, не слышавшие о земледелии. Но огонь был у всех. И во всех древних религиях огонь и его бог занимали почётнейшее место.

Огонь защищал от зверей и холода, огонь делал съедобным многое несъедобное — значит, спасал и от голода. На огне обжигали концы дубин, чтобы сделать их твёрже. А позже огонь очищал от леса место для будущей пашни, он же делал твёрдой как камень расползающуюся под пальцами сырую глину. И металл из руды добыл тоже он.

Но между владением огнём и умением добывать его пролегла пропасть. Видно, свежа была в памяти человечества пора, когда этого умения не было, раз до сих пор поддерживают парсы вечный огонь в своих храмах. Парсы — маленький народ, живущий в Иране и Индии, но он придерживается религии, которую когда-то исповедовали многие миллионы людей.

И сегодня мы зажигаем Вечный огонь у дорогих нам мест. Он горит у могилы Неизвестного солдата в Москве, на Марсовом поле Ленинграда, над прахом Неизвестных солдат в Париже и Лондоне, в десятках других городов мира. Древний обычай переосмыслили, Вечный огонь стал символом вечной памяти. И тут, конечно, совсем не обязательно помнить, откуда этот обычай к нам пришёл.

В Древнем Риме хранили священный огонь, и в древней Британии, и в древней Мексике... А если он потухал, то добывали его римляне, ввинчивая в дерево деревянный же бурав. Тем самым способом, каким до недавних пор пользовались островитяне Тихого океана. Но так получали хозяева Рима именно священный огонь. Для обычного годились кремень да кресало — то огниво, которое встречается вам на страницах сказок Андерсена и братьев Гримм. В сказках оно волшебное — потому и волшебное, что даёт огонь. Кремень и кресало до изобретения спичек (да и после него, пока спички не стали общедоступными) обеспечивали огнём почти всё население планеты, кроме самых отсталых уголков её. Впрочем, ещё в XIX веке в глухих деревнях редко пускалось в ход и кресало. Проще было «вздуть огонь» с углей в печи или занять у соседа «жар» для растопки потухшей печки.

Внрочем если люди одних племён ногда-чю не имели права даже врагу отказывать в огне, тот других обычай запрещал выносить огонь из дому. И с удивлением описывают путешественники, как им приходилось гасить папиросу, раньше чем уйти из гостеприимного жилища.

Огонь создал первую искусственную постель: многие африканские племена больше всего любили спать в древесной золе. А австралийские аборигены — те во время странствий передвигались ночью, а на жаркий день закапывались до шеи в охлаждавший их тела песок.

Многие считают, что такое самозакапывание и было когда-то первым шагом к жилищу.

Дом прежде всего должен быть защитой от холода или жары и врагов — и с первой из этих задач песок и зола прекрасно справлялись. Но не везде же есть песок! И охотники на Андаманских островах строят на привале наклонные заборчики, защищающие их от ветра, — ветровые заслоны. Один заслон прислонить к другому — вот и шалаш»

Подождите! А как же пещеры! Мы ведь так часто называем наших далёких предков пещерными людьми.

Ну, а много ли ты знаешь пещер в своей местности, читатель? Одно дело, если ты живёшь на Кавказе, и совсем другое, если на Среднерусской возвышенности.

Да и там, где пещеры нашлись бы, их приходилось Осваивать в жестокой борьбе с львами и медведями. Для такой борьбы надо было набраться сил. Только став сильнее пещерных хищников, человек начал занимать пещеры. Но они его тоже не очень устраивали. Правда, и сейчас ещё есть целые' обитаемые пещерные города, но они, как правило, сохранились только там, где недавно часто происходили войны. Пещеры безопаснее домов, но зато неудобнее. И всюду, где люди могли себе это позволить, они с изобретением домов ушли из пещер.

Сначала — в землянки, попросту в ямы, прикрытые сверху первой крышей из набросанных как попало сучьев. Потом крыши стали делать так, чтобы с них вода стекала... Землянка родилась там, где было холодно. А в тёплых местах домам в землю было незачем зарываться... Там ветровой заслон превратился в шалаш, шалаш стал хижиной. Наши дома — потомки союза между землянкой и хижиной.

Дома современного типа очень молоды. Потому что окнам, например, всего-навсего тридцать веков. Только сто двадцать людских поколений имели возможность посидеть у окошка, поглядеть в него. Форточка, понятно, ещё моложе. Дверь — постарше: зимой вход в землянку надо же чем-то прикрывать.

Пол и потолок тоже не стары. Но как же могли дома обходиться без пола? Да не могли, конечно. Но пол бывал земляным или каменным, глиняным, песочным, а не особым настилом, как сейчас. Большие сосуды несколько тысяч лет назад часто делали не с плоским, а с остроконечным, конусообразным дном. Пол чаще всего был неровным и мягким, в него было проще воткнуть большой сосуд, чем устанавливать этот сосуд ровно.

Первые дома строили из дерева и камня. Позже — много позже — появились кирпичи. Сначала их просто высушивали на солнце, потом научились обжигать. А железобетону всего-то около ста лет.

Стеклу в окнах меньше двух тысяч лет. То есть собственно стеклу — больше, но много прошло времени, пока из него научились делать большие ровные пластины. А прозрачными они стали ещё позже. Окна затягивали плёнкой из рыбьих плавательных пузырей, вставляли в рамы пластины особой слюды — она хорошо пропускала свет и долго конкурировала с мутным и дорогим стеклом. Много этой слюды добывали в России, и до сих пор она зовётся на всех языках «мусковит» — от слова «Москва».

Все дома на свете можно разделить на два типа. Они или круглые, или прямоугольные. И это разделение началось много тысяч лет назад.

Круглая хижина, постепенно возникшая из конического шалаша, — прямой предок Эйфелевой башни. Шалаш с наклонными стенками — предок дома, в котором ты живёшь. Учёные считают круглые дома более древними; они обращают внимание на то, что в деревнях многих первобытных племён все дома прямоугольные, кроме дома шамана. Так же, как во многих нынешних городах круглы только купола церквей. Не сохраняет ли здесь религия, по своей общей привычке, древнейшую форму жилища?

Но огня и дома мало, чтобы чувствовать себя независимым от погоды. Дом приходится покидать, от огня надо уходить. Что можно взять с собой? Одежду. Сначала одеждой стала краска. Предки англичан раскрашивали себя ещё в римское время; в разных местах Европы этот обычай продержался века до семнадцатого. (Впрочем, если у кого-то из твоих товарищей хватило ума вытатуировать собственное имя на собственной руке, значит, он тоже придерживается такого обычая.)

Краска на коже когда-то очень выручала человека. Она заменяла крем от комаров — не пропускала насекомых к коже; она украшала тело и лицо (с тогдашней точки зрения); наконец, по рисунку и узорам, как по нынешней военной форме, можно было узнать, с кем имеешь дело. Татуировка и раскраска сообщали знающему человеку и родословную, и имя, и общественное положение, и биографию своего обладателя. Потому у индейцев или полинезийцев, открывших уже одежду, раскрашивание из моды не вышло.

Любовь к украшениям и необходимость защищаться от холода вместе поработали над современной одеждой. И в нашем костюме причудливо (хотя и привычно для нас) сочетаются необходимые вещи с никому не нужными. Штаны, например, очень понадобились северянам, чтобы защититься от холода.

Позже их заново изобрели далеко на юге, где-то в Передней или Средней Азии, первые наездники, чтобы защитить ноги, трущиеся о бока коня. Собственно, приоритет тут долго признавали именно за наездниками, но несколько лет назад, при раскопках на Сунгире под Владимиром (я уже говорил об этих раскопках), были найдены самые старые штаны мира. Их сшили больше двухсот веков назад, за сотню столетий до одомашнивания лошадей. Немногим севернее Владимира проходила в ту пору граница ледника, и штаны тогдашних «владимирцев» походили на нынешние эскимосские.

Итак, кто бы штаны ни изобрёл, сделал он это по необходимости. Недаром же в местах, где тепло, а верховая езда — не в такой чести, как в Средней Азии, мужчины по-прежнему, как до изобретения штанов, носят юбочки.

На Крайнем Севере женщины всюду тоже надели длинные штаны; сделали то же они и в Китае. В Западной Европе, может быть, случилось бы то же самое. Ведь здесь большинство мужчин надело штаны лишь около тысячи лет назад. Греки и римляне считали штаны варварской одеждой и вспоминали о них, только когда надо было садиться на коня.

Очень похоже, что женщинам освоить штаны пометала церковь. Она категорически объявила их только мужской одеждой. А церковь в средние века была почти всевластна. Что же, женщинам, в конце концов, куда реже приходилось седлать коней, они больше времени проводили в домашнем тепле, поэтому церковный запрет подействовал. Эскимосок же никакая проповедь не могла заставить в холод отказаться от штанов.

Итак, штаны — необходимость.

А манжеты на них — случайность. Кто-то подвернул по какой-то причине брюки. Этот «кто-то» был королём или принцем; остальные решили: он так делает — значит, так надо.

Галстук нам нужен в той же степени, в какой никогда не застёгивающиеся пуговицы на рукавах пиджака. И форма самого пиджака не самая лучшая из возможных.

Это старуха-история позволяет своей служанке-моде пошутить, даже порою побезобразничать. Можно носить подтяжки, можно — ремень, можно обходиться без того и другого, брюки могут быть широкими и узкими, с манжетами и без, — но брюки-то остаются! Вот уже тысячи лет.

ОСТАНОВЛЕННЫЕ ТЫСЯЧЕЛЕТИЯ

История искусства по крайней мере вдесятеро длиннее истории египетских пирамид. Сорок тысяч лет, тысяча шестьсот поколений как люди рисуют. А танцевать и петь они, может быть, начали даже раньше. О происхождении искусства, о его передаче от поколения к поколению написано очень много. И в этой книге я расскажу только о собственной встрече с первобытным искусством. Встрече, которая состоялась в одном из уголков Закавказья.

Природа здесь подставила рукам человека десятки и сотни тысяч серых каменных страниц. И положила рядом миллионы карандашей для них: гальки, обломки тех же страниц, можно, на худой конец, взять шип растущей между скал колючки. Мягкий известняк поддаётся почти любому орудию, и на сером камне остаются белые линии, царапины, глубокие шрамы. А можно просто сделать углубление — барельеф наоборот.

Камень примет рисунок и надпись и перенесёт его и её через время. Человек никогда не мог устоять перед таким щедрым даром, перед соблазном чистого листа, И, наверное, миллионы рисунков были процарапаны или выбиты тут.

Но то, что легко нарисовать, часто легко и стереть. Вода и ветер, роса и пыль ели камень, а с ним рисунки. То, что осталось, — едва ли тысячная доля того, что погибло. И всё же рисунки оказали времени более сильное сопротивление, чем скалы. Многие из скал обрушились, другие обросли землёй, а рубцы на известняке под грудой камней, песка, глины продолжали жить жизнью, данной им человеком. Человеком древнего Кобыстана.

Кобыстан... Смысл этого слова не так уж точно установлен. Скорее всего — страна оврагов. Но, может быть, когда-то звали древнюю азербайджанскую область и страной скал, и страной ковров. Во всяком случае, это действительно маленькая страна, со своими горами и долами, ущельями и равнинами. Та часть Кобыстана, которая прославила это древнее имя, лежит примерно в 60 километрах к югу от Баку, в 5–10 километрах от берега Каспия.

Три горы — Беюкдаш, Кичикдаш и Джингир-даг — цепочкой протянулись здесь вдоль берега. Длина цепочки — что-то около двенадцати вёрст. А между горами и рядом с ними — сухая степь в пятнах сероватой зелени.

На склонах гор, изредка и в степи — скалы, обломки скал, каменные осыпи.

Это и есть один из самых больших музеев в мире.

Многое пронесли сквозь века скалы, принявшие на себя обязанности неотлучных хранителей древностей. Одно было им не под силу — уберечь давнюю природу Кобыстана. В безлесных ныне местах найдена пыльца сосны и дуба; земля хранит здесь кости дикого кулана — полулошади-полуосла (ныне вымершего в Закавказье), дикого быка, лошади, антилопы, газелей, оленя... Впрочем, богатая охота, пусть не столь обильная по именам добытых зверей, додержалась здесь до XIX века. Ещё последние ханы Ширвана, правившие в Баку, и шемаханские ханы тоже ездили сюда охотиться на джейранов.

Сейчас же пасут меж гор овец пастухи вполне библейского вида, в,меховых шапках и с посохами, — разве что рубахи на них защитного цвета да образование чаще всего полное среднее.

Вершина самой важной по числу рисунков горы Веюкдаш в эпоху бронзы служила укреплением, где кобыстанцы спасались от врагов. А задолго до этого к обрывистым склонам горы в естественные ловушки загоняли стада быков, оленей, куланов... Добрых двенадцать тысяч лет район трёх гор был весьма бойким местом. Скалы укрывали от солнца, а частично и от холода; среди скал было легче подстеречь животное и укрыться от врага... Прямо в скалах выбивали круглые ямы-чаши. В них запасали дождевую воду, а то и варили еду, нагревая «суп» раскалёнными камнями. Под навесом косой скалы разместилась в одном месте плита со следами по крайней мере полутора или двух десятков выдолбленных прямо в её теле «кастрюль».

Так здесь жили. И там, где жили, — рисовали.

В этой картинной галерее совсем не так уж много шедевров. Здоровое стремление запечатлеть на камне черты окружающего мира одолевало не только великих художников. Но Кобыстан тем и интересен, что за сотню с лишним веков здесь оставляли след все. Обычные люди и гении, шаманы и художники, купцы и рабы, пастухи и проезжие солдаты.

Вот присаживается на край каменной глыбы центурион XII Молниеносного римского легиона Юлий Максим. Центурион — это сотник, лейтенант, говоря по-нынешнему. История не оставила нам сведений о появлении римлян здесь, в Восточном Азербайджане. А камень донёс до нас весть по крайней мере об одном римлянине. Никто не скажет, прорвался ли сюда Молниеносный легион с боями, или несколько центурий были «одолжены» грозным Римом мелкому союзному князьку, или центурион и вовсе был захвачен в плен в пограничной стычке в сотнях стадий от Ашнерона. Слишком был краток Юлий Максим. Хорошо ещё, что центурион помянул своего императора Домициана. Тот занял трон в 81 году нашей эры, а уже через пятнадцать лет его прирезали, и мы можем довольно точно узнать, когда римлянин сделал глыбу известняка достойной своей сегодняшней железной ограды. Мало того. Из самого факта, что надпись с именем Домициана сохранилась до наших дней, следует вывод, что после смерти этого императора римляне так далеко на восток уже не забирались. Появись они в этих местах вновь, имя Домициана было бы уничтожено, как стёрли ненавистное имя тирана со всех памятников и зданий по всей территории Римской империй.

С датировкой следов других человеческих поколений дело обстоит хуже. Как узнать, давно ли нарисован вот этот олень или вон тот бык?

Смотрят, ушли ли камни с рисунками под землю и на сколько именно, сравнивают с открыто расположенными наскальными изображениями рисунки на камнях, найденных при раскопках, — такие камни датировать легче. И всё равно в установленных учёными приблизительных данных то и дело сталкиваются тысячелетия. И пишут в книгах под копиями рисунков: «Олени (I тысячелетие до н. э.)», «Быки (VII—VI тысячелетия до н. э.)». Учёные до сих пор не решили окончательно, для чего делали эти рисунки. Наверное, шаманили, колдовали над ними в магических церемониях — недаром же на камнях безоаровые козлы с огромными красивыми рогами часто пересечены поперёк чёткой линией, — считают, что это символ их гибели от руки человека.

Но изображение было не только способом добиться охотничьей удачи. Искусство уже двенадцать тысяч лет назад (как и раньше, как и позже) было средством познания мира/Повторяли животное на камне не только для того, чтобы победить его, но (пусть подсознательно) и для того, чтобы лучше узнать и понять.

От многих других заповедников древнейшего искусства отличается Кобыстан своей доступностью. Здесь художникам не надо было ползти на корточках сотни метров, добираясь до заветной росписи, как это делали мастера испанской пещеры Альтамира. Все камни хорошо принимают рисунки, до многих легко дотянуться художнику, но всё-таки не всюду оставляют свои следы резцы. А есть камни, где буквально рисунок на рисунке, где поверх людей изображены быки, а поверх — снова люди. Человек здесь бережен к старому — ему так легко было бы его уничтожить, а он не хочет. И в то же время словно не обращает внимания на старое — «лепит» на него своё, да и только. И словно всё равно ему, что и собственный его рисунок много теряет на этом фоне.

Может быть, они умели замечать только то, что хотели, И видели все эти слои рисунков по очереди, словно проявляя один слой за другим? Или для них было важно нарисовать, выбить человека или зверя на особо священном месте, а как он будет выглядеть, каким будет казаться зрителю, — представлялось уже делом третьестепенным, а может, и вовсе не имеющим никакого значения?

Поди-ка влезь в шкуру первобытного человека! Пойми его намерения, разберись до конца в его взглядах, обычаях, привычках... Даже надеяться на это нельзя. И всё-таки гипотезы учёных — не простые попытки угадать истину. Здесь археологи и искусствоведы могут обратиться за помощью к этнографам. Ведь те успели застать на Земле в XIX веке (да и в XX, пожалуй) племена охотников и собирателей, живших схожей с древними кобыстанскими охотниками жизнью. .

И этнографы же изучали обычаи наследников и преемников древних кобыстанцев — сегодняшних азербайджанцев.

Вот на камне группа мужчин ведёт своеобразный хоровод. Азербайджанские учёные узнают в их позах сохранившийся до наших дней в республике коллективный мужской танец «яллы». А этнографы могут вспомнить известные у охотничьих племён военные танцы. Танцы, имевшие и спортивное и волшебное значение, воспитывавшие и выдержку, и ловкость, и умение видеть красоту человеческих движений. С таких танцев, между прочим, начиналась история и хореографии и, может быть, театра.

Двенадцать тысяч лет! Теперь нас приучили учёные к астрономическим цифрам. Даже до Луны расстояние РСФСРскому жителю кажется чепухой, как совсем по другому поводу отметил когда-то Владимир Маяковский. Что двенадцать тысяч лет нам, привыкшим считать на миллионы! Но вдумайтесь: на всю историю Вселенной со дня сотворения и по нынешний день Библия отвела в полтора раза меньше времени: мир был сотворён богом всего семь с половиной тысяч лет назад. Ну, это миф. А если взять древнейшие известные нам государства, они окажутся по крайней мере вдвое моложе первых рисунков на этих горах. Южная Америка, возможно, ещё не видела людей, Скандинавский полуостров был пустыней, покрытой ледниковым щитом, когда первый кобыстанский художник неуверенно взял в руку гальку.

Кого он изобразил? По-видимому, себя! Не себя лично, а человека своего племени, мужчину-охотника и женщину-мать. Древнейшие рисунки оставили нам память о людях с луками. Ты уже прочитал о том, какое значение имело для человека изобретение лука. Лук был слишком важен, слишком свежа была радость обладания им, чтобы художник мог забыть про это сверхоружие каменного века. Но лук не избавлял от необходимости преследовать добычу — и у этих охотников толстые икры, икры выносливых бегунов. Техника техникой, а мышцы мышцами.

Эти первые изображения людей — самые большие в Кобыстане, они сделаны почти в полный рост. А потом рисунки начинают «мельчать». Поверх полутораметровых фигур людей — изображения быков длиною в 50–100 сантиметров (за исключением одной двухметровой), а поверх быков выгравированы схематичные фигурки людей высотою всего сантиметров в тридцать. Может быть, тут сыграло свою роль развитие микролитической техники. Спичечная коробка может запросто вместить добрых полсотни крошечных острогранных камешков, когда-то вместе составлявших лезвия нескольких вкладышевых копий или серпов.

Но развитием техники никак не объяснишь явный упадок кобыстанского искусства в ходе тысячелетий.

Люди мезолита делали обратные барельефы, их потомки обходились чем-то вроде гравюр на камне, а дальше только простые царапины по камню образовывали рисунки. И сами рисунки становились, как правило, явно слабее. И это, конечно, нельзя было объяснить просто исчезновением художественного таланта.

В чём здесь дело? Почему Кобыстан словно взялся за подтверждение старой сказки о вырождении человечества? Да ведь не только Кобыстан! Во многих местах Европы, Азии, Африки первобытное искусство, после своего взлёта в палеолите и начале мезолита, явно идёт на спад.

Во многих пещерах, исстари облюбованных древними художниками, вот уже сотню веков, как не прибавлялось новых рисунков. Кобыстану в этом смысле ещё повезло: рисунки становились хуже, но продолжали появляться и в неолите, и в бронзовом веке, и в античное время, и в средневековье. На смену изображениям диких быков пришли изображения быков домашних, на силуэтах лошадей появились силуэты всадников, через грани скал поползли Целые караваны верблюдов... Но если по раннему рисунку быка можно определить даже зоологический вид животного, то теперь лошадь порою мы отличаем от быка лишь благодаря тому, что она изображена со всадником.

И уже несколько тысяч лет назад реалистические изображения козлов превращаются в замысловатые красивые идеограммы — скорее значки, символы, чем изображения.

Конечно, возможно, что через такое упрощение рисунков, стилизацию их лежал необходимый путь к появлению письменности. (Вспомним, что наша печатная буква А, в конце концов, до сих пор и совсем не случайно напоминает перевёрнутую вверх ногами стилизованную голову быка.) И человечество (или большая его часть), может быть, на определённом отрезке своего развития жертвовало одним из разделов искусства ради овладения условным языком символов, из которых родилась письменность. (Конечно, сам по себе этот процесс был неосознанным.) Впрочем, всё это только может быть. Мы знаем факты, а объясняют их учёные по-разному.

Другое объяснение сводится в основном к тому, что с падением значения охоты падает значение и охотничьей магии, составной частью которой (возможно!) были рисунки на скалах. У одних народов рыболовство (с изобретением крючков и снастей), у других земледелие и скотоводство оттеснили охоту на задний план. Связанные с охотой обряды, в том числе рисование на скалах, в одних местах (в Западной Европе, например) совсем отмерли, в других держались, но внимания им уделялось меньше. Отсюда — царапины по камню вместо тщательного выбивания рисунка.

Может быть, верны оба объяснения. Может быть, какое-то третье. История, этнография и археология — науки. А характерная черта подлинной науки — постоянная готовность усомниться в собственных выводах, пока они не будут стократно подтверждены (а иногда наука готова усомниться даже и после такого подтверждения). Впрочем, когда-то археологи Франции, Португалии и Испании отказались даже посмотреть на росписи пещеры Альта-мира, заочно объявив их поддельными. Они не верили в умение первобытного человека рисовать. Теперь мы твёрдо знаем, что это умение существовало, но не знаем, как и почему было утеряно. Случайность? Или необходимая плата за технический прогресс? Результат древнего спора между тогдашними «физиками» и «лириками»?..

Но независимо от своего места на шкале красоты изображения разных тысячелетий верно служат истории! Мы узнаём из них, что в табунах лошадей жеребец — вожак и хозяин — держался чуть в стороне. Узнаём, что у древних азербайджанцев был в ходу обычай похищения девушек. А вот эта ладья, с испускающим лучи солнечным диском на носу, «приплыла» сюда прямо из Древнего Египта. Этот символ Солнца вышел из страны пирамид и распространился по миру до Англии и Сибири. Уже многие тысячи лет назад незримые нити связывали между собой людей далёких стран. Ещё одно свидетельство этого — найденные при раскопках в Кобыстане тропические ракушки, доставленные с берегов Индийского океана. В ожерельях из своих и чужих ракушек щеголяли когда-то хозяйки этих мест.

Да, далеко видно — и во времени и в пространстве — с этих испещрённых рисунками скал. Скал, на которых расписалось время, скал, на которых художники останавливали не только мгновение, но целые тысячелетия.

И рука сама тянется к расколотой гальке. Так легко отправить в вечность собственное послание, по примеру древнего охотника или римского центуриона. Каким будет это послание?

Но одержимому самомнением туристу, судя по оставленным им следам, нечего сообщить здесь вечности сверх собственной фамилии. А те, у кого за душой больше, не станут царапать по Камню. Каждой эпохе своё. У нашего времени есть другие способы общения с будущим.

... На этой плите нет никаких изображений или надписей, хотя она вполне их заслуживает. Только лежит плита странно: лишь одним углом касается она земли, а неподалёку от другого угла между землёй и Глыбой поместился небольшой сравнительно с нею камень. Возьмите какой-нибудь камешек — здесь их долго искать не придётся. Ударьте по плите. Вы услышите колокольный звон. Чуда тут нет, и камень не уникален. Даже в том же Кобыстане есть неподалёку второй такой «камень-бубен». А приезжали в Кобыстан гости из Африки, из республики Мали — вспоминали свои «каменные тамтамы». Слоистому известняку для пения нужен запас воздуха под брюхом. А рисункам нужны тысячелетия, чтобы стать частью истории.

Кобыстан не один, как не один на свете звончатый камень.

Для всего мира Кобыстан — один из величайших памятников первобытного искусства. Но для Азербайджана эти камни — нечто несравненно большее. Материализованная память о предках, национальная святыня, народная гордость... Мало этого. Кобыстан стал сразу символом истории народа и символом побед азербайджанского искусства, знаменем творческой интеллигенции и воплощением веры народа в свои силы. Азербайджанский театр оперы и балета повёз в Париж балет «Тени Кобыстана». И республиканский журнал, посвящённый проблемам искусства, называется просто: «Кобыстан».

Да, нам только кажется, что прошлое неизбежно исчезает. Оно остаётся с нами, если мы умеем удержать то, что этого заслуживает. Скалы среднеазиатских пустынь, стены уральских пещер приносят в сегодняшний мир свои сокровища. Они вносят новые краски и в искусство наших дней.

«ЧТО ТАКОЕ ХОРОШО И ЧТО ТАКОЕ ПЛОХО»

Хороший человек, славный мальчик, приятный юноша, замечательная личность, герой, гений.:

Так человека хвалят.

А за что? И всюду ли за одно и то же?

И всюду ли, всегда ли за одно и то же ругают?

Конечно, нет. За примерами ходить недалеко. Каждый из нас пережил или переживёт явное изменение отношения окружающих к одним и тем же нашим поступкам. И собственное наше отношение к этим поступкам тоже изменится. Вот немного смешной, но вполне реальный пример.

В год ребёнка бурно хвалят за громогласное (а-а!) сообщение о том, что он хочет на горшок. В три года ему рекомендуют говорить об этом маме на ушко, чтобы никто не слышал. В десять лет (а то и в тридцать) многие не смеют даже показать, что им нужно в уборную, — стесняются. То, что было хорошо, стало восприниматься иначе.

Вот другой пример.

Семилетней девочке достаётся от учительницы и от мамы за некрасивый почерк, но уже через десять лет этот её почерк ни у кого не будет вызывать протеста — особенно если он хоть и некрасив, да разборчив. Может быть, не протестуют потому, что почерк уже установился и возмущаться им бесполезно. Но, скорее, оттого, что у каждого человеческого возраста свои задачи.

Мы удивляемся, если двухлетняя девочка ещё не умоет играть с куклами, и подсмеиваемся над нею же через десять лет, если она с ними ещё играет.

Некоторая драчливость довольно естественна у десятилетнего мальчишки. Но скоро начинает казаться смешной не только взрослым, но и самому подросшему парню. А если эта черта сохраняется до восемнадцати лет, её обладатель выглядит хулиганом и безобразником. Если до сорока — речь скорее всего идёт о психическом заболевании.

У человечества тоже были свои детство, отрочество, юность. От его «возраста» тоже зависело, что разрешалось, а что порицалось.

Вот, например, такая прекрасная вещь (на наш взгляд), как собственная инициатива — умение самому что-то интересно придумать, предложить, осуществить. Ты будешь гордиться, если это слово когда-нибудь поставит в твою характеристику комитет комсомола.

Инициативным людям доверяют более серьёзную работу, их ценят. Но это относится лишь к не очень длинному отрезку времени. И даже в этом отрезке времени существуют страны, где инициативный человек может встретиться с традиционным недоверием.

Вот что пишет, например, Всеволод Овчинников в статье «Ветка сакуры», опубликованной в журнале «Новый мир» (сакура — японская вишня).

«Не прогуливай, не опаздывай, не усердствуй» — гласит заповедь, которую слышит японский служащий, впервые переступая порог фирмы... Особую склонность избегать самостоятельных решений проявляют в японском деловом мире люди, только что повышенные в ранге... Японская мораль не стимулирует появления выдающихся личностей, она, словно молоток, тут же бьёт по гвоздю, шляпка которого слишком торчит из доски».

Надо сказать, что на Японии всё ещё сказывается её относительная молодость. Правда, возрасту государства могут позавидовать почти все державы мира. Даже одна императорская династия правит здесь, не меняясь, около Двух тысяч лет. Это своего рода рекорд (побитый только легендарной генеалогией императоров Эфиопии: правитель её Хайле-Селасие I происходит, как утверждают, по прямой линии от союза между библейским царём Соломоном и Царицей Савской, — его роду тридцать веков).

Но древняя империя стала современным государством всего сотню лет назад. До того её границы были практически закрыты для иностранцев да и для самих японцев, лишённых возможности ездить в чужие земли.

Стремительна создав у себя современнейшую промышленность, Япония сохранила в быту много пережитков феодализма и даже первобытно-родового строя. Это подавление инициативы, ограничение её чрезвычайно узкими рамками — бесспорно один из таких пережитков. Помните, что мы говорили о полной несвободе человека в родовом обществе? Инициатива — это же ведь и есть проявление свободы!

Но если законы, по которым человеку выставляется «оценка за поведение», и сегодня не везде одинаковы, то что же было раньше! Какой-нибудь воин с Борнео мог цениться окружающими прежде всего по количеству собранных в его хижине черепов убитых врагов. Индейцы, герои Купера, гордятся числом висящихна их поясе скальпов. Варварство... Но при дворе французских королей XVI века прославляются дуэлянты.

Один из героев повести Проспера Мериме «Хроника времён Карла IX» рассказывает другому:

«Заправский дуэлянт — это доведённый до совершенства светский человек, который дерётся на дуэли, если другой заденет его плащом, если в четырёх шагах от него плюнут или по всякому другому, столь же основательному поводу».

Конечно, для дуэли требуется мужество, и один советский поэт даже вздохнул как-то по «шпаге чести», с помощью которой можно помешать нахалу пролезть без очереди.

Но по сообщению того же Мериме: «По всей Франции, из конца в конец, чрезмерная чувствительность приводила к самым мрачным последствиям, и по среднему подсчёту за царствование Генриха III и Генриха IV дуэльное поветрие стоило жизни большему количеству знатных людей, чем десять лет гражданской войны».

Такая драчливость, если не считать последствий, очень напоминает нынешние отношения в каком-нибудь не очень дружном классе, где наибольшим авторитетом пользуется самый большой драчун.

С приходом капитализма всё важнее для окружающих становится богатство человека. Недаром именно в США, классической стране капитализма, о человеке говорят: «Он стоит столько-то долларов». И самый искренний комплимент девушке прозвучит так: «Вы выглядите на миллион долларов».

С капитализмом самые богатые приходят к власти. Даже если не сами они становятся министрами и президентами, то могут решать, кто будет президентом или министром.

С нашей точки зрения, во главе страны должны стоять самые умные, хорошие и знающие люди. При капитализме об этом хотя бы говорят — пусть чисто формально.

Феодализм считает, что право на власть определяется только происхождением человека. Сын короля становится королём, сын графа — графом, сын крепостного — крепостным.

И столько сот лет знатному происхождению приписывались всевозможные достоинства, что даже в нашем языке слово «благородство» — высокий комплимент, хотя к родословной человека оно не имеет уже никакого отношения.

В первобытном же обществе бывало по-всякому. Этнографы знают племена, где должность вождя уже наследственна, хотя до феодализма этим племенам ещё далеко. Знают и другие племена, где фактическим вождём становится лучший охотник или самый мудрый и опытный земледелец. У них есть чему поучиться, пусть они и руководят. Хорошо? Да. Кое-где вождём становится человек, лучше других знающий предания племени, колдун, просто хороший оратор, наконец. А в Африке известно племя, где вождями делали непременно далеко не самых умных людей — людей, лишённых инициативы. Здесь считали, что ум только повредит, поскольку задача вождя — лишь сохранять в племени старое. Разве такой подход не перекликается с японским отношением к инициативе?

И, наконец, были племена и даже государства, где убийца вождя (князя, царя) автоматически занимал его место.

Хорошие качества — храбрость, мужество, воля. Но разные народы и в разное время по-разному представляли себе доказательства воли и мужества.

Вот в испанских балладах о Сиде оскорблённый врагом старик связывает своим трём сыновьям руки и начинает издеваться над юношами. Двое просят милости, один (в будущем Сид, Сид — это прозвище) угрожает отцу. Отец восхищён третьим, ему доверяет он свою месть. Сид проявил в трудную минуту мужество?

Но в Китае и Японии сочли бы, что именно он оказался трусом, не выдержал испытания. Отцу следовало повиноваться без намёка на сопротивление.

В Европе — и на Руси — издавна поэтизируют сопротивление молодых людей браку по воле родителей. Юноша и девушка проявляют волю и мужество, сопротивляясь деспотизму матери и отца. Отважный Ромео, мужественная Джульетта — близкие и знакомые нам герои. Но даже во многих современных японских романах и фильмах истинно мужественный герой — тот, кто подчиняется в таком случае чужому желанию.

Всадница выпала из седла, застряла ногой в стремени, её волочит взбесившаяся лошадь. Хорошо или плохо оказать ей помощь?

Это совсем не смешной вопрос, потому что если дело происходит, например, в Испании в XVIII веке, а неудачливая всадница — королева, то спасти её — преступление.

Десятки присутствовавших при трагическом происшествии испанцев не сдвинулись с места. Зато два французских офицера отважно бросились на помощь и освободили королевскую ногу от стремени. А потом им пришлось срочно спасаться бегством. Бегство, собственно говоря, дозволили намеренно: не хотелось казнить отважных иностранцев и на дворе стоял просвещённый XVIII век. Буква же закона требовала смерти за прикосновение к ноге королевы.

А на острове Фиджи в прошлом веке по очень похожему поводу съели английского миссионера. К этому времени, собственно, фиджийцы успели почти отказаться от людоедства, и к миссионеру они относились совсем неплохо. Но невежественный англичанин вздумал из чистой любезности причесать своей гребёнкой местного вождя. Между тем волосы вождя были табу — запретны — для чьего бы то ни было прикосновения. Нарушитель табу подлежал смерти и съедению...

Плюнуть в лицо — смертельное оскорбление. Но есть (вернее, были) племена, у которых такой плевок служил приветствием. Вы оскорбите хозяина, не сняв шапку в московской комнате, но упаси вас аллах скинуть шапку в доме правоверного мусульманина.

На Борнео есть племя, в котором юноша раньше мог жениться только после того, как убьёт своего первого врага. А у племени тода в Индии, как мы видели, убийство — не просто страшный, несмываемый грех, но невероятное, немыслимое событие.

А вот примеры несравненно менее яркие, зато из жизни, нас окружающей. Хорошо ли подавать руку первым?

Девочка первой подаёт руку мальчику. Мальчик (юноша) должен ждать, пока руку ему подадут. Пустяк, конечно, а всё-таки и тут надо заранее знать, как поступить. Здравый смысл ничем не поможет.

У «хорошо» много форм: человек может поступить правильно, вежливо, деликатно, мудро, отважно, героически. У «плохо» — тоже. Можно сделать ошибку, допустить проступок, совершить преступление.

И в оценке всех поступков, дурных и хороших, мы, по существу, руководствуемся не столько собственным умом и собственным опытом, сколько умом и опытом сотен предшествовавших поколений. Этот опыт сконцентрирован в томах уголовных и гражданских кодексов, в правилах вежливости, в обычаях и привычках. Каждый из нас — тоже средоточие этого опыта, хотим мы этого или нет. И, может быть, совестью называется то, что следит внутри нас за нашим следованием этому многосотлетнему опыту.

МЕРА ГНЕВА

Есть на свете книга, которую чтил даже малопочтительный Остап Бендер. У неё красивое имя — «Уголовный кодекс». В этой книге есть статьи, какие даже самые дотошные историки не отыщут в старинных сводах законов. Потому что до появления на карте мира СССР нигде на планете не было, скажем, социалистической собственности. Но есть в Уголовном кодексе и дополняющих его других юридических установлениях пункты, от которых можно провести длинную-длинную линию в прошлое.

Чтобы далеко не ходить, вспомним наши законы о тунеядцах. Их отправляют подальше от крупных центров, привлекают к принудительному труду... Но ничуть не лучше поступали с тунеядцами во многих городах Древней Греции. Каждый год должны были граждане большинства древнегреческих полисов, городов-государств, сообщать, на какие доходы они живут. А если кто-то не мог дать убедительных объяснений, его изгоняли, лишали гражданских прав. Такого человека подозревали во всяческих преступлениях, его окружало презрение общества, проявлявшееся весьма ощутимо. Мало того, отъявленного бездельника — во всяком случае, так было записано в законе — не спасало от осуждения за лень даже богатство.

Конечно, Афины были рабовладельческим государством. И большая часть их полноправных граждан жила за счёт чудовищной эксплуатации бессловесных рабов. Но почти на каждом полноправном афинянине лежал ряд весьма ответственных общественных обязанностей. Их надлежало выполнять. Кроме того, ему надо было управлять собственным хозяйством и собственными рабами. Постоянно следовало тренироваться и учиться, чтобы быть готовым к войне. Словом, государство следило за тем, чтобы гражданин был занят делом. А если человека трижды уличали в праздности — пусть даже у него были средства к существованию, — то, по законам Солона, его клеймили позором (была у афинян такая любопытная церемония).

Был в древних Афинах ещё один закон, о котором недавно вспоминал советский поэт Борис Слуцкий:

Знаете, что делали в Афинах

С теми,

Кто в часы гражданских свар

Прятался в амбарах и овинах,

Не голосовал, не воевал?

Высылали этих воздержавшихся,

За сердце болезненно державшихся,

Говоривших «мы больны»,

Тотчас высылали из страны. 

Поэт не совсем точен. Действительно, по афинским законам граждане были обязаны принимать участие в голосовании, а если в стране начиналась гражданская война — в прямой вооружённой борьбе за власть. Целью законов было лишить какую-нибудь кучку людей возможности захватить власть благодаря равнодушию большинства населения. Но «воздержавшихся» отнюдь не обязательно высылали. Как правило, их «только» лишали гражданских прав. Впрочем, в Афинах, при тамошнем развитии общественной жизни, это тоже было весьма суровым наказанием.

В современном праве нашей страны, как и остальных государств мира, нет закона, аналогичного этому. Но место юридической нормы заняла норма моральная. Поэт продолжает:

И в двадцатом веке обывателю

Отойти в сторонку не дают.

Атомов

мельчайших

разбиватели Мелкоту людскую разобьют.

Как бы ни хватались вы за сердце,

Как ни отводили бы глаза,

По домам не выйдет отсидеться,

Воздержаться будет вам нельзя.

 Богиня Фемида с весами по-прежнему остаётся символом правосудия вот уже тысячи три с лишним лет. А когда мы говорим «пошёл по кривой дорожке», то, может быть, невольно вспоминаем ещё более древний символ правосудия. В Древнем Египте им служила мера длины — локоть. Отрезок прямой.

В нашем Уголовном кодексе есть разные меры наказания — смертная казнь, тюремное заключение, штраф. Те же меры и во всех цивилизованных странах. А которая из них древнее?

Конечно, самая древняя — смертная казнь. Её знают даже те народы, которые не знают никаких других наказаний (если не считать рядовых побоев). Австралиец, женившийся вопреки обычаю на женщине, принадлежащей к его же роду, был обречён, если, конечно, ему не удавалось убежать достаточно далеко.

В Перу, великом государстве инков, смерть полагалась за длиннейший ряд преступлений. В том числе — вору. Поджигателю. Человеку, который прорыл канал, чтобы отвести себе воду с чужого участка. Тунеядцу.

В Древнем Египте закон обрекал на смерть ещё и всякого, видевшего нападение убийц и не попытавшегося защитить их жертву. И, между прочим, всякого, кто не мог объяснить, на какие средства он живёт.

У множества народов Африки, Азии и Европы в далёком или недавнем прошлом воровство каралось смертью. А чем же было наказывать более опасные преступления — убийство, например? Но к ним отнюдь не относились как к более опасным! В одних странах наказанием была смерть. Но в других... В Бутане, например (княжество между Индией и Китаем), убийца рассматривался скорее как несчастный человек, чем как преступник. То же — у ряда африканских племён.

Основой общества успела стать частная собственность, её и оберегали всей своей мощью законы и обычаи.

Ну, а убийство? В худшем случае «несчастного» ждала месть родственников жертвы. В лучшем — ему давали откупиться. Папуасы объясняли столь мягкое отношение к Убийце тем, что смерть ведь вовсе не такое уж большое несчастье для человека. И шведский путешественник Эрик Лундквист меланхолически отмечает, что примерно так же относились к убийству его предки — норманны.

« Итак, убийство каралось штрафом, но не только оно, и по мере развития общества «выкуп вины» постепенно занимал место многих других наказаний. Общество, вступившее в период расцвета товарно-денежных отношений, почти всё готово было измерять золотом и серебром.

Сегодня мы — да и сами американцы — возмущаемся тем, что с помощью системы взяток (и угроз) гангстеры часто обходят в Соединённых Штатах весьма суровые на вид законы. Мы с презрением вспоминаем о судьях-взяточниках царской России. Но феодальный суд по самой своей природе был подкупен. Подкупен откровенно. Мало того, откупаться от правосудия было когда-то правом каждого.

Киплинг писал о старом феодальном афганском суде:

И чем длиннее твой кошель,

Тем дольше ты живёшь.

Может быть, он имел в виду его тайную подкупность, а может быть, подкупность официальную. Впрочем, сами термины «подкуп», «подкупность» здесь звучат не очень точно. Посудите сами.

В «Русскую Правду» входит длинный перечень «цен» на преступления. Вот пример:

«Если (кто) ударит мечом по руке и отвалится рука... то 20 гривен, а тому (то есть потерпевшему) за увечье 10 гривен...»

Страницы Салического закона франков и других Правд, по которым жили государства Европы, напоминают бесконечно длинный прейскурант ателье бытовых услуг. Вот в не слишком вольном изложении кусочки из этого прейскуранта.

Если кто схватит другого за волосы одной рукой — 2 золотых экю, двумя руками — 4 экю. Перелом кости в драке обходился виновному в 100 экю; столько же стоил выбитый глаз. Пальцы были далеко не в одной цене — повреждение большого требовало взноса в 50 экю, указательного — в 40, мизинец «тянул» всего на 10 золотых.

Нас сейчас не просто поражает, нам кажется бессмысленным кощунством торговля индульгенциями, организованная римскими папами в средние века. Нам трудно поверить, что люди могли всерьёз относиться к прейскуранту на райское блаженство, с точной оценкой полного обеления и прощения за любое преступление. Но ведь для людей того времени выкуп прегрешения против закона казался вполне естественным. Он был не подпольным, не крадущимся, а входил органической частью в нормальную жизнь общества, был закреплён самим законом.

И для того чтобы Лютер восстал против индульгенций, должно было пройти много времени. Должны были измениться земные законы и нормы морали, чтобы протестанты посмели восстать на «законы небесные». Когда после серьёзных преступлений нельзя стало откупаться от наказания — по крайней мере, в силу буквы изменившегося закона, — показалась дикой и мысль об уплате за местечко в раю. А в раннем средневековье расплатиться за убийство деньгами было так же естественно, как сегодня отдать рубль милиционеру за переход улицы в неположенном месте. И, может быть, само слово «расплатиться» в значении, не имеющем отношения к деньгам, стало употребляться, только когда древний закон устарел. Говоря, что «враги поплатятся», мы ведь сейчас меньше всего думаем о выкупе. Мало того. С нашей точки зрения, гораздо более моральной может показаться месть за убийство, чем согласие родных жертвы получить от убийцы «цену головы». Но это — с нашей.

Ещё одна любопытная деталь. Государство рано отняло у граждан право на самосуд. Стало нельзя самому убивать вора, хотя бы он подлежал смерти по закону. За одним исключением, которое оговаривают законы Древней Руси, германцев и англо-саксов, — вора, пришедшего в твой дом ночью, убить можно на месте. «Тать в нощи» подлежит самосуду. Это положение формально сохранилось в законах ряда стран.

Установленное законом право на самооборону, как и указания на допустимые пределы её, имеет корни в «Русской Правде», в кодексе Юстиниана, созданном в Византийской империи, даже в законах царя Хаммурапи.

Есть народы, законы которых кажутся на общем фоне более мягкими. Племя куки в Индии отказалось от смертной казни преступников. И за кражу и за убийство оно наказывало «всего лишь» обращением виновного в рабство. Впрочем, в последнем случае эта участь постигала не только убийцу, но и всю его семью.

В одном только случае даже гуманные куки отступали от своих принципов. Одно преступление и они наказывали смертью — это измену. И тут можно найти параллели совсем в недавнем времени. Большевики в своей революционной борьбе были противниками индивидуального террора. Они не кидали без крайней надобности бомбы под кареты генерал-губернаторов и не палили из револьверов в великих князей и полицмейстеров. Но изменников, но провокаторов убивали беспощадно.

Конечно, прямой преемственности тут не было. Однако ход мыслей один и тот же. Изменник не имеет права жить на свете.

Гонды в Южной Индии говорили о себе, что они могут убить, но не солгут. Древние евреи сделали «титулом» дьявола, вторым именем его «Отец лжи». В Библию вошла специальная заповедь: «Не приноси на ближнего своего свидетельства ложна».

В Древнем Риме клеветника подвергали тому наказанию, которому подвергся бы оклеветанный.

Давно уже штраф стал наказанием только за небольшое преступление. Но и сегодня в буржуазных государствах широко применяется практика, по которой обвиняемого до суда выпускают под денежный залог. Понятно, что это в гораздо большей степени доступно для богача. Свобода, хоть и временная, покупается (правда, при явке в суд залог возвращается).

Конечно, это явно норма, перешедшая к нам от времён, когда закон можно было задобрить деньгами.

НЕСУЩИЕ ЭСТАФЕТУ

Мы живём не просто во времени, но в истории.

«Отцы ели кислый виноград, а у детей оскомина» — утверждает очень мудрая, очень древняя и очень грустная поговорка.

Но ведь нам достаётся в наследство не только кислое, а всё: и горькое, и сладкое, и солёное.

Тут я обращусь за помощью к учёному-языковеду.

Вот как начал свою статью в журнале «Знание — сила» лингвист А. Долгопольский:

«... В четверг, 16 августа, Николай Иванович проснулся без двадцати минут семь. За завтраком он1 поел мясного салата с помидорами и с огурцом, выпил чашку кофе с бутербродом, после завтрака закурил папиросу... Чтобы немудрёные события с завтраком Николая Ивановича могли произойти и чтобы прочитанные вами две фразы могли быть написаны, понадобилось существование по меньшей мере двух десятков великих цивилизаций прошлого и настоящего...»

И действительно, шумеры и ассиро-вавилоняне разделили день на двенадцать часов, а час на шестьдесят минут. Они же создали неделю, посвятив по одному дню солнцу, луне и пяти планетам. Из древнего Двуречья вышли «без двадцати семь» и четверг. Николай — древнегреческое имя. Месяц август был назван так римлянами в честь их императора Октавиана Августа. В первом тысячелетии до нашей эры появилось у древних евреев имя, от которого произошли греческое имя Иоаннес и русское Иван. По имени и отчеству мы зовём людей потому, что такой обычай сложился в допетровской Руси. Сливочное масло изобрели древние египтяне, сахар начали изготавливать в Индии, напиток кофе — в Восточной Африке, помидоры впервые стали возделывать в Америке... и так далее...

Следы прошлых веков и тысячелетий, влияние далёких стран и исчезнувших народов можно проследить в любых человеческих поступках, вещах, даже мыслях. Мяч ты гоняешь по двору потому, что четыре тысячи лет назад какой-то древний египтянин набил тряпками сшитый из кожи шар. В школе проходишь эвклидову геометрию, а ведь со времён Эвклида прошло почти девяносто поколений.

Даже поцелуй в щёку, которым тебя провожает мать, обусловлен исторически. Зулуска не имеет права целовать сына. Твоя мама легко и свободно разговаривает с твоим отцом в присутствии его мамы — твоей бабушки. И не просит на это её разрешения. Для индийца это выглядит возмутительнейшим нарушением правил приличия.

Всё, что вокруг нас, как и мы сами, имеет свою историю.

И заметнее всего это именно тогда, когда смотришь на детские игры. От самых тихих до самых шумных.

Ты никогда не задумывался над родословной обыкновенной рогатки? Нет? А зря! Ведь в числе её знатных родственников и римская катапульта, и праща, камнем из которой, согласно Библии, юноша Давид убил великана Голиафа. Лук и стрелы тоже перешли в ведение детей, а когда-нибудь пистолеты-пулемёты, дающие очереди целлулоидными шариками, останутся последним автоматическим оружием на мирной земле. Дети, видишь ли, не ждут, пока станут взрослыми. В свои цепкие ручонки они забирают то наследие веков, которое успели перерасти их отцы. Давно нет царей, а считалка по-прежнему перечисляет: «В золотом дворце на точёном крыльце сидели: царь, царевич...» Каждую весну начинается во всех дворах городов и деревень игра:

Не сорвать, не поднять,

Вашу зелень показать.

Когда-то этого требовали от взрослых, а не от детей другие взрослые, притом весьма серьёзные люди — волхвы, шаманы, жрецы. Религиозный обряд превратили в игру. Впрочем, это умеют делать не только дети. Знаете, откуда происходит весёлое слово «фокус»? Да от самых что ни на есть торжественных слов самой торжественной, священной и таинственной церемонии католической церкви. Священник подымает руки над хлебом и по-латыни объявляет этот хлебец плотью самого господа бога. Съедая её, верующий становится «ближе к богу». А фокусники коверкали те же слова над шляпами, которые превращали в кроликов, над пустыми корзинами, из которых после этого вылетали голуби. Так слова «Hoc est corpus» превратились в «фокус-покус».

Мы уже говорили о том, что дети первобытных племён почти, а то и совсем не дерутся между собой. Может быть, дети нашего времени, нашей культуры куда драчливее потому, что у нас позади классовая история человечества с враждой между людьми? А может быть, потому, что позади феодализм, сделавший драчливость доблестью?

Дон-Кихот, отправившийся на поиски приключений, только и думает, кого бы вызвать на поединок. В то время, когда Сервантес писал своего «Дон-Кихота», это уже казалось смешным. Но незадолго до этого такие вызовы на бой бросали и принимали более чем серьёзно.

Марк-твеновский Том готов (по его словам) отлупить противника одной рукой. А в средние века давали (и, что удивительнее, сдерживали) обеты биться с врагом, скажем, закрыв повязкой совершенно здоровый левый глаз.

Дети превратили древних идолов в куклы, религиозные обряды и церемонии — в игры. Но сами обряды и церемонии часто несли или несут память о времени, предшествовавшем их возникновению. Помнить рассказ о том, как дают соль своим буйволам люди племени тода? Так вот, у тех же тода сейчас патриархат. Это значит, что главой семьи считается мужчина, что мужчины вершат дела в совете племени, что они же дают главных жрецов.

«История человечества — это история его борьбы. Борьба между женщиной и мужчиной, борьба между племенным вождём и старейшинами, борьба между феодалом и вассалом, между монархом и народом, борьба между капиталистом и рабочим... Менялись социально-экономические условия, менялся смысл борьбы. Племя тода находится в самом её начале. Идёт борьба между женщинами и мужчинами. Кто должен стать господином и хозяином? Отец или мать? ... Пастух одержал победу над охотницей и собирательницей...

Что отнял победитель у женщин? В первую очередь имущество. Женщина тода наследовать его не может. Имущество принадлежит её отцу, брату или мужу. Когда-то было иначе. Ведь не зря на женской погребальной церемонии сжигают ритуальную хижину и приносят в жертву буйволов. У женщины в Аменодре (стране мёртвых) должен быть свой дом и свои буйволы.

Страна мёртвых отличается явным консерватизмом... Живые не хотят, чтобы предкам в Аменодре стало известно, что произошло в племени. Женщины, как прежде, являются туда с домом и буйволами, а мужчины только с буйволами... На высшего жреца племени... женщины теперь не могут даже смотреть. Но погребальная церемония возвращает женщину в мир, где правили прародительницы. И в этот мир она приходит, как бы вы думали, в чём? В чёрной тюни (одежде) высшего жреца... Смерть каждый раз перебрасывает мостик в прошлое, вновь приобщает отцов к древним законам и воскрешает в их памяти попранные ими традиции матерей».

Эти отрывки я взял из книги Л. В. Шапошниковой «Тайна племени голубых гор».

Не надо думать, что только первобытное племя воскрешает в обрядах далёкое прошлое. Европейские гробы происходят от ящиков, в которые запирали мертвеца, чтобы он не мог причинить вреда живым.

Ты, наверное, видел — не в музее, так на картинке — египетскую мумию. При случае, когда увидишь её ещё раз, обрати внимание на покрывающие мумию бинты. Они ведут своё происхождение от верёвок, которыми мертвеца связывали. А кое-где трупу ломали ноги и руки. Очень уж боялись люди в древности своих мёртвых. В память об этом страхе остались и гробы, и легенды о вурдалаках, свирепых вампирах, выходящих из земли сосать кровь людей, прежде всего — своих близких. В глубоком прошлом считали во многих племенах, что все мёртвые враждебны всем живым, но главные враги для умершего те, кто был ему всего дороже.

Впрочем, хватит мрачных материй. Куда веселее довольно обычная история превращения необходимого когда-то, но ставшего ненужным дела в религиозный обряд, а обряда — в игру.

«... Плетёнка... была сложена из трёх тонких слоёв сланца, с оболочкой из коры зелёного дуба, скреплённой гибкими прутьями. В стенках были оставлены отверстия для доступа воздуха. Такие плетёнки с Огнём требовали неусыпных забот. Нужно было защищать пламя от дождя и ветра; нужно было смотреть за тем, чтобы огонь не хирел и не разгорался больше, чем следует; нужно было часто менять кору». Да, серьёзным делом была охрана огня для героев книги Рони-старшего о первобытных людях «Борьба за огонь».

Так берегли огонь. Потом его научились получать трением дерева о дерево, ударом кремня о металл. И тут же хранение огня берут на себя служители религии. Жрецы богини Весты — весталки стерегут его в Древнем Риме. Та из них, что даёт ему угаснуть, будет закопана живою в землю.

Прошли почти две тысячи лет с той поры. Давно никто не верит в богиню Весту; шестьдесят поколений назад пала Римская империя, успевшая до этого принять христианство. А во Франции и Италии до сих пор девочки разжигают костёрики из валежника и охраняют их друг от друга. Неудачница подлежит «суду» и «казни».

Маршак когда-то писал: 

Всё то, чего коснётся человек,

Приобретает нечто человечье.

Вот этот дом, нам прослуживший век,

Почти умеет пользоваться речью.

Давно стихами говорит Нева,

Страницей Гоголя ложится Невский,

Весь Летний сад — Онегина глава,

О Блоке вспоминают острова,

А по Разъезжей бродит Достоевский.

Сегодня старый маленький вокзал,

Откуда путь идёт к финляндским скалам,

Мне молчаливо повесть рассказал

О том, кто речь держал перед вокзалом.

А там ещё живёт петровский век

В углу между Фонтанкой и Невою...

Всё то, чего коснётся человек,

Озарено его душой живою.

 И поэт прав. Только тут можно говорить о душе не просто человечьей, а о душе человечества.

Любая вещь из тех, что нас окружают, бомба времени. Вся история физики стоит за электрической лампочкой. А о приключениях, скажем, шапки, о том, какую роль она играла и как менялась у разных народов, можно написать целый роман.

В истории вишнёвого деревца — садоводы, которые добились того, что оно стало расти на южном побережье Чёрного моря. И римские полководцы и солдаты, пришедшие сюда войной и сумевшие перенести деревце в Италию. Путешественники и торговцы, которые развезли вишню по всей Европе. И снова садоводы, крестьяне Испании и Франции, Германии и Древней Руси, благодаря которым вишня стала и для нас родным деревом.

Поверишь ли ты, что из-за обыкновенного картофеля по России шли бунты: крестьян заставляли его сажать, а они не хотели. Потому что их не могли или не хотели научить, зачем это нужно. А до того такие же бунты по той же причине вспыхивали во Франции.

Привычное слово «колпак» — память о монгольском нашествии, слово «чемодан» мы получили от иранцев. Зато в Париже маленькие кафе зовут «бистро», потому что в 1814 году русские солдаты, занявшие наполеоновский Париж, приказывали официантам: «Быстро! Быстро?» Звука «ы» во французском языке нет, а ударение французы ставят на последнем слоге. Но словцо удержалось.

«Доброе утро», — сказал ты товарищу и протянул ему руку. А другого увидел ещё за два квартала и, приветствуя его, замахал рукой. Вскинутая над головой открытая ладонь — свидетельство, что ты не таишь против встречного человека зла, не держишь наготове каменный топор или кинжал.

А рукопожатие когда-то было знаком высокого взаимного доверия. Человек словно вверял другому правую руку — свою главную защитницу, демонстрируя одновременно, что не держит в ней оружия.

И этот оттенок особой значительности — по сравнению со всеми другими приветствиями — сохранился за рукопожатием до наших дней. Можно вслух поздороваться с человеком, а руки ему не подать. И это сразу говорит о том, что вы ему не доверяете, не уважаете его. Оставить человека с протянутой рукой — значит и сегодня нанести ему тяжёлое оскорбление. Старое значение рукопожатия почти забылось, однако через века прошёл не только сам обычай, но и глубинный смысл его.

А военный обязан отдать честь другому военному при встрече, если они оба в форме. Снова перед нами та же вскинутая вверх безоружная рука глубокой древности. Но не только она. На голове того, кто отдаёт честь, обязательно есть фуражка или каска, словом, головной убор. Ведь когда-то рыцари средних веков руку подносили к брови или виску не просто так, а затем, чтобы поднять забрало, открыть перед встреченным воином лицо, показать, что его не боятся, но и битвы не хотят. Ведь сражались-то рыцари с опущенными забралами.

«Спасибо», — сказал ты маме после завтрака. Хорошее слово, волшебное слово. Но оно ведь только остаток, вернее, даже обломок такой странной для нас сегодня вещи, как благодарственная молитва. «Спаси бог», — говорили наши предки, призывай благословение господа бога на голову того, кто их накормил. Но язык обошёлся с господом богом так же непочтительно, как история. Мало того, что два слова соединились в одно, так ещё самого «бога» укоротили ровно на треть, лишив последней буквы.

И, в общем, я не очень удивился, услышав как-то от дряхлого старовера в уральском селе в ответ на «спасибо»: «Вот пусть тебя это «бо» и спасает».

И совсем уже волшебное слово, про которое даже сказки сочиняют, — «пожалуйста».

Его легко разбить на две части: «пожалуй» и «ста», В нашем языке у слова «пожалуй» один главный смысл. Мы употребляем это слово почти на равных правах с «наверное» и «очень возможно».

Но вот в «Капитанской дочке» в любимой песне Пугачёва («Не шуми, мати зелёная дубравушка») есть слова:

Я за то тебя, детинушка, пожалую...

И зарплату когда-то звали жалованьем.

«Ста» — остаток давнего почтительного обращения к старшим. Вот у Алексея Константиновича Толстого в «Князе Серебряном» царь Иван Грозный жалует князя:

«... Подошёл стольник, сказал, ставя перед Серебряным блюдо жаркого:

— Никита-ста! Великий государь жалует тебя блюдом со своего стола».

Уже в ту пору частица «ста» применялась обычно в особо торжественных случаях. Теперь она умерла как частица, но как слог осталась жить в «волшебном слове».

Один из героев повести Владимира Киселёва «Воры в доме», историк, говорит:

«Прошлое, настоящее и будущее... — их можно легко различить только в грамматике. А в жизни они связаны между собой так тесно, так смещены и так взаимозависимы, что история как наука делает лишь свои первые шаги для того, чтобы их понять. Чёрная кошка, которая перебежала дорогу, у многих людей считается плохой приметой и может, таким образом, оказывать какое-то влияние на те или иные поступки. На циферблате наших часов двенадцать цифр, и мы покупаем дюжину — двенадцать носовых платков, хотя у нас давно принята десятичная система счёта. И в этих случаях и во многих других мы никогда не знаем или не помним, что это да и многое другое связано с Вавилоном, а может быть, ещё и с шумерами, что в наших сознательных, а ещё больше в подсознательных поступках много такого, что не казалось новым и две с половиной, и три тысячи лет назад».

Да, игры, и циферблат часов, «спасибо», и привычка вставать со стула, когда с тобой здороваются, и бесконечное количество иных привычек, правил, крупных и мелких деталей жизни — всё это унаследовано от прошлого. Это сегодняшнее вчера, грубо говоря — «пережитки» капитализма, феодализма, даже рабовладельческих времён, а то и каменного века. Но слово «пережитки» я взял в кавычки не случайно. Всё, о чём идёт речь, пережило время, когда оно было создано. Но само не отжило. Попробуй-ка представить себе хотя бы всеобщее исчезновение слова «спасибо»! Мелочь, кажется, а было бы очень плохо. Убедиться легко в любом магазине — стоит послушать беседу продавца и покупателя в момент, когда они забывают о призыве быть взаимно вежливыми.

Древние восточные мудрецы считали, что вместе с правилами вежливости человек приобретает добродетель. А уж если её нет, этой добродетели, вежливость и тут не. помешает: она заменит собой недостающую добродетель.

Вежливому человеку труднее отказать в его просьбе. Недаром же ещё в яслях все мы узнали про волшебное всемогущество «пожалуйста». Но тебе, может быть, противно просить, и «пожалуйста» в твоих устах кажется тебе унизительным? Поверь, прежде всего вежливость нужна не тебе, а тем, кто тебя окружает. Это забота о других, о близких и родных. Мягкость, внимательность, нежность — неужели люди этого не заслужили? А формы этой мягкости, внимательности, нежности мы часто берём у прошлого.

Словом, прошлое помогает нам, история человечества ежедневно и ежечасно заботится о наших удобствах и нашем спокойствии, заботится незаметно для нас. Правда, ничто нельзя доводить до крайности. «Сегодняшнее вчера» хорошо именно тем, что незаметно, что входит в сегодня его необходимой частью. А когда оно начинает требовать себе слишком большую долю настоящего, когда «вчера» начинает обирать «сегодня»...

«Ах, оставь ты эти китайские церемонии», — говорят человеку, когда он чрезмерно долго извиняется из-за какого-нибудь пустяка.

И действительно, на востоке Азии — не только в Китае, в Японии тоже, и в Индии, и в Индо-Китае, и в Монголии — были выработаны длинные и сложные правила поведения чуть ли не на все возможные случаи.

В Японии, например, «... когда сёстры обращаются к братьям, они обязаны употреблять иные, более учтивые выражения, чем те, с которыми братья обращаются к сёстрам. Даже язык, которому японца учат с детских лет, определяется его положением среди других членов семьи... Мать кланяется отцу, средний брат — старшему брату, сестра — всем братьям независимо от возраста». Это — из уже цитировавшейся «Ветки сакуры» В. Овчинникова» А вот ещё отрывок оттуда:

«Когда несколько японцев собираются у стола, все они точно знают, кто где должен сесть: кто у ниши с картиной, то есть на самом почётном месте, кто по левую руку от него, кто ещё левее и кто, наконец, у входа. Любая попытка проявить тут какой-то демократизм вызовет лишь всеобщее смятение: ведь тогда никто из присутствующих не будет знать, что делать». (Именно это в: происходит, когда заезжий иностранец, желая прослыть скромным, отказывается от предназначенного ему места.)

У ВРЕМЕНИ В ПЛЕНУ

Приезжего в Индии, конечно, поражает многое. И, среди прочего, то, как поздно начинается здесь рабочий день. Предприятия, школы, учреждения большей частью открывают свои двери только в десять-одиннадцать часов утра. И это в Индии с её жарким климатом! Не лучше ли было бы, как это делают во многих местах Африки, разбить рабочий день на две разделённые четырьмя-пятью часами половинки: утреннюю (с шести) и вечернюю (скажем, с четырёх часов дня)?

Лучше! Но большинство населения Индии составляют люди, исповедующие индуизм. А верующему-индуисту на выполнение одних только утренних обрядов, предписываемых его религией, требуется не меньше трёх часов. У индуизма на всё есть свои правила. Вот цитата из индуистского катехизиса, изданного монастырём Дхармапураадинам:

«Перед тем как сесть за стол, надо вымыть руки, ноги и лицо. (Пока ничего особенного, правда?) Если верующий собирается посетить храм, он не должен есть мясо, яйца, рыбу. Следует расстелить рогожку на земле и сесть на неё лицом к югу, востоку или западу, но ни в коем случае не к северу, выпить два-три глотка воды, поставить сосуд с водой справа от себя, обмотать безымянный палец правой руки травой дарбха, соединить руки над едой и сказать: будь для меня всегда. Потом надо окропить еду водой и принести часть всякого блюда в жертву божеству и охранителям восьми стран света. После этого взять первый кусочек средним, безымянным и большим пальцами правой руки, произнести молитву пранаясваха («Пусть будет благо жизненному дыханию») и съесть его не разжёвывая; во время еды не рекомендуется много говорить, нужно есть только правой рукой, пищу класть на листья банана. После еды необходимо выпить холодной или горячей воды, прополоскать зубы, вымыть лицо, голову и ноги...»

Среди правил есть явно полезные (об умыванье), но есть и до очевидности устаревшие и ненужные.

Но такому же мелочному регламентированию (что какой рукой и сколькими её пальцами делать) подвергается всё, что входит в жизнь человека. И уходят на это многие часы. Европейцы бьются сутками, чтобы хоть запомнить детали распорядка ежедневного утреннего купания. Конечно, теперь, в наши дни, ритуалы выполняются большинством индуистов далеко не в полном объёме. Но часы работы приспособлены к нуждам правоверных. Каждый день в Индии тратятся больше полумиллиарда часов на соблюдение обрядов, отнюдь не необходимых. Это же надо только представить себе: полмиллиарда часов, больше двадцати миллионов суток... Круглым счётом шестьдесят тысяч лет ежедневно. Больше двадцати миллионов лет каждый год! Передовая Индия борется за спасение этой бездны времени для политической работы, учёбы, общественной жизни.


* * *


Когда-нибудь и мы с вами станем предметом истории, как уже сейчас мы есть предмет этнографии.

И историк-этнограф деловито занесёт в свои предназначенные для опубликования материалы тот исторический факт, что в конце 60-х годов XX века дети стали писать авторучками, которые до этого были категорически запретны для школьников. Ещё раньше, укажет он, в XIX веке произошёл постепенный переход от письма птичьими перьями к ручке-вставке со стальным пером. В 90-е годы того же XIX века начался переход к письму авторучками (у взрослых). Наконец, в 90-е годы XX века благодаря несложному устройству, закрепляемому на голове, человек стал заносить свои мысли непосредственно на некую плёнку, с которой их можно: а) воспринять, надев непосредственно на голову читающе-пишущее устройство, б) включить на воспроизведение вслух (возможен выбор голоса по произволу автора — от его собственного до шаляпинского баса), в) превратить мысли в словесную надпись с иллюстрациями на экране.

Эту маленькую вылазку в возможное будущее я предпринял только для того, чтобы вы не чувствовали себя такими уж далёкими от шумерского мальчика. Он писал не на бумаге, а на тлине, дереве, листе дерева, и не чернилами и не ручкой, а просто заострённой палочкой. Но — писал. А писать — уже сейчас — слегка устарело. Писатели, забыв, откуда взялось самое это их название, садятся за машинки и печатают на них. В журнале «Журналист» один известный работник печати счёл нужным оправдываться в том, что так и не привык к новинке — диктофону, обходится машинкой. Пишущая машинка верно — и даже не очень медленно — приближается к школе. Дело сейчас, вероятно, в том, чтобы создать лёгкие, удобные и надёжные конструкции специально для школьников.

Но здесь для меня важен не сам этот факт. Важнее то, что он иллюстрирует текучесть нашего быта и необходимость закрепления сведений о нём.

Мы живём так, как живём, не потому, что это в данный момент лучший из всех возможных способов.

Вон ведь сколько вокруг курящих! А курящий живёт в среднем на пять лет меньше некурящего. И все эти годы остались бы у человечества, если бы... не была открыта Америка. Табак-то развезли по всему миру оттуда. Но не было бы Америки, не было бы и картошки. И помидоров бы не было.

С другой стороны, как известно, в Америке находится могущественное империалистическое государство...

Что же делать? Значит, правы были надменные аристократы и невежественные попы, мешавшие Колумбу?

Конечно, нет. Просто мир сложен. И старая-старая сказка-прибаутка на тему о том, что всё на свете «хорошо, да не очень, плохо, да не очень», приложима ко многим явлениям нашего мира. И над индусами, отдающими долгие часы на выполнение никому не нужных обрядов, смеяться не стоит. Взять у нас то же курение. Стоят за этим обычаем не тысячи лет, а только сотни, максимум два-три века. И тратят люди на курение — если подсчитать — многие тысячи часов. Плюс теряют здоровье.

Так что мы тоже далеко не совсем освободились от вредного прошлого. А просто от прошлого освободиться вообще невозможно.

Кроме вчера, в нашем сегодня живёт и завтра. Мы делаем его каждый день. Не только герои фантастики врываются в настоящее. Наше настоящее само устремлено вперёд.

Новое рождается в труде и отдыхе, в спорте и забаве.

Время работает, мир движется вперёд всё быстрее и быстрее. Каждый из нас несёт в себе не только прошлое, но и будущее. Развернуть судьбу всего, что нас окружает, можно не только назад, но и вперёд.

Историк за футуролог («футуро» — по-гречески «будущее») учатся друг у друга. А лучшими футурологами в высшем и самом точном смысле этого слова были Маркс, Энгельс, Ленин. Они умели предвидеть, потому что боролись за то, чтобы их предвидения сбылись.


* * *


Один из вечных (они же проклятые) вопросов, волновавших юношей и девушек всех времён:

Что будет, когда нас не будет?

И будет ли что-нибудь?

Трудно примириться с тем, что путь в далёкое будущее закрыт. Ну, оптимисты-врачи говорят о полутораста годах жизни, сверхоптимисты — о пяти и девяти сотнях лет. Владимир Маяковский, думая о будущем, писал: 

Вижу,

вижу ясно, до деталей.

Воздух в воздух,

                        будто камень в камень,

недоступная для тленов и крошений,

рассиявшись, высится веками

мастерская человечьих воскрешений.

Что же, может быть, люди когда-нибудь научатся воскрешать давно умерших. Но даже это — тоже не решение «проклятого» вопроса. Рядом с вечностью 1000 лет, пусть в несколько приёмов, то же, что семьдесят. Как же быть?

Надо уметь сегодня жить будущим. Это, конечно, легко сказать. И можно только позавидовать Валерию Брюсову. Вот какие стихи написал он почти семьдесят лет назад.


К СЧАСТЛИВЫМ 

Свершатся сроки: загорится век,

Чей луч блестит на быстрине столетий,

И твёрдо станет вольный человек

Пред ликом неба на своей планете.

* * *

Цари стихий, владыки естества,

Последыши и баловни природы

Начнут свершать, в веселье торжества,

Как вечный пир, ликующие годы.

* * *

Разоблачённых тайн святой родник

Их упоит в бессонной жажде знанья,

И Красоты осуществлённый лик

Насытит их предельные желанья.

И ляжем мы в веках, как перегной,

Мы все, кто ищет, верит, страстно дышит,

И этот гимн, в былом пропетый мной,

Я знаю, мир грядущий не услышит.

Мы станем сказкой, бредом, беглым сном,

Порой встающим тягостным кошмаром.

Они придут, как мы ещё идём,

За всё заплатят им, — мы гибнем даром.

Ну что ж! Пусть так! Клони меня, судьба!

Дышать грядущим — гордая услада!

И есть иль нет дорога сквозь гроба,

Я был! Я есмь! Мне вечности не надо!

 Вот это умение дышать грядущим сделало позже Валерия Брюсова членом Российской коммунистической партии большевиков.

Знать прошлое, жить настоящим и дышать будущим — когда-нибудь такое будет под силу всем. Сегодня каждый из нас должен хотя бы стремиться к этому.


* * *


Почти из того же времени, что сочинения шумерского школьника, дошло до нас письмо мальчика, жившего в Древнем Египте. Обиженное, сердитое, даже злое, пожалуй, письмо. Мальчик сердился на собственного папу. Тот был капитаном корабля, плававшего по Нилу. Папа не взял сына с собой в очередной рейс...

Я вспомнил об этом письме, когда смотрел недавно кинофильм о нашем, советском мальчике. Сын без разрешения отца попал на теплоход, где тот был капитаном. Плыл теплоход не по Нилу, конечно, а по большой сибирской реке. Видно, маленький сибиряк был энергичнее своего древнеегипетского предшественника. С другой стороны, древнеегипетское судно, наверное, показалось бы крохотным рядом с нашим кораблём. Египтянину было и на судно попасть труднее, а спрятаться — ещё сложнее.

Хотя сибиряк своего и добился, но на папу всё равно обижался. И я подумал, что ещё будет писать третий мальчик обиженные письма отцу, не взявшему его с собой в рейс к Венере. Пути человека меняются. Способы преодоления расстояний — тоже. Но остаются мальчики и их папы. (Девочки и мамы — тоже.) Люди были, есть и останутся людьми.

ЧАСТЬ III.

КОМИССИЯ ПО КОНТАКТАМ

В книге до сих пор речь шла главным образом о внешних чертах, свойствах, привычках, общих для всего человечества или по крайней мере для целых его рас и народов.

Но ведь каждый из нас не только полноправный преемник всех живших до него людей, не только прямой наследник культуры своего народа, а продолжатель его истории. Он ещё и личность — человек с собственными привычками, вкусами, пристрастиями, талантами, особенностями характера и склада мышления. Даже в этих сугубо личных как будто вещах многое тоже определяется прошлым и отдельной страны, и планеты в целом. Многое, но уже далеко не всё. Юноша может отличаться по своим интересам от соседа по парте больше, чем от своего ровесника, живущего на другой стороне земного шара. Один брат может не любить математику и ничего не понимать в музыке, а два других — стать кибернетиком и композитором.

Мы много занимались тем, что роднит людей между собой; поговорим теперь о том, в чём они разные... И отчего. И в чём это, видимо, хорошо, а в чём, вероятно, плохо.

ПОЛЬЗА РАЗНООБРАЗИЯ

Вы отправились всем классом в туристический поход. И сразу выясняется,. что одни умеют ставить палатки, другие — нет, одни разжигают костёр одной спичкой, другим и трёх коробков не хватит. Одни могут идти с тяжёлым рюкзаком сколько угодно, другие и без него скоро запросят привала. Ладно. Несколько походов, тренировка — и различия между ребятами в этом отношении станут меньше. Но среди тех, кто поёт у костра, у одних голос лучше, у других — хуже, у третьих — вовсе нет музыкального слуха.

Вот неуклюжий толстячок, предмет беззлобных насмешек, которые прекращаются только вечером у палатки, потому что он лучше всех в отряде рассказывает разные истории. Притом не только из книг, но и сам выдумывает. Его заслушивается отрядный Илья Муромец, спокойный, сильный, ловкий, тот, что днём тащил три рюкзака — свой и два отобранных у особенно слабых девочек.

Конечно, идеал — человек, который сам всё умеет. И петь, и фокусы показывать, и музыку сочинять, и научные открытия делать.

Историки науки знают такой идеал в жизни. Англичанин, по имени Томас Юнг, поставил задачей своей жизни делать всё, что могут делать другие. И не как-нибудь, не так, как гусь в поговорке, который и ходит, и плавает, и летает — и всё плохо. Юнг всё делал — и делал хорошо. Ходить по проволоке, показывать фокусы? Пожалуйста! И он — звезда цирка. Сочинять музыку? И её сыграют спустя многие десятки лет. Научные открытия? Он их сделал немало. Замечательный человек. Даже такие разносторонние титаны, как Леонардо да Винчи и Ломоносов, уступают ему по многообразию деятельности. Но — не по значению для человечества. Однако исключения — они ведь часто подчёркивают правило. Юнг один, а нас много.

Вместе мы разностороннее любого Юнга. При условии, что мы — разные. Ты, наверное, обращал внимание, что очень редко между собою дружат похожие люди. Чаще — разные. Весельчак — с тем, кто смеётся гораздо реже его. Тяжелодум — со вспыльчивым говоруном. Человеку интересно то, чего в нём самом нет. Туристскому отряду важно, чтобы в нём были и богатыри и весёлые рассказчики. А то будет или слишком трудно, или слишком скучно.

Человечеству важно, чтобы в нём были разные люди.

Они разные не только по поведению. Не только по внешности. Желудок одного здорового и нормального человека может быть больше желудка другого в шесть раз. Сердце — соответственно — тоже в шесть раз.

Кости скелета могут состоять на три четверти из минеральных солей и лишь на четверть из органических веществ. А бывает и наоборот.

В различиях между людьми — один из козырей, благодаря которым человечество смогло пройти по трудной лестнице эволюции с её высокими и скользкими ступенями. Тех, кого называют первыми людьми, было только несколько тысяч — ничтожно маленькая кучка, если учесть опасности, которые им грозили. Однако внутренняя непохожесть людей, и физиологическая и психологическая, была непременным условием сохранения человечества как вида. Ни одна беда не могла истребить его целиком. Любая неожиданность предупреждалась особенностями строения и биохимии хотя бы небольшой части людей: численность населения земли то возрастала, то падала, но человечество сохранялось.

Физиологические различия между людьми сохранили человечество, психологические различия между людьми обеспечили человечеству расцвет.

Но не все эти различия нам так уж и нравятся. Есть яке люди чрезмерно жестокие, жадные, мрачные. Здесь, видимо, многое зависит от воспитания. Но вот как быть с дураками?

Ну, не с дураками, скажем мягче — с людьми пониженных умственных способностей...

И как с ними обстояло дело в прошлом?

ГДЕ У ЧЕЛОВЕКА УМ?

Жил когда-то учёный, который хотел по форме чужих голов узнать об их обладателях всё самое важное: таланты и способности, страсти и наклонности, даже взгляды и убеждения. Звали этого человека Галль; жил он лет полтораста-двести назад. Галль составил подробнейшие карты черепов и уверял, что если у человека в указанном на такой карте месте находится некий выступ, то у него есть, скажем, музыкальный талант, нет выступа — нет и таланта. А уж если в этом месте вместо выступа углубление, нечего говорить хотя бы о среднем музыкальном вкусе.

Галль изучал череп снаружи. А вот советский антрополог В. И. Кочеткова изучала черепа изнутри. Конечно, черепа давно умерших людей.

Она проследила — по отпечаткам мозга на внутренней поверхности черепа, — как развивалась кора мозга.

Ей удалось узнать очень многое. Но даже изучая черепа изнутри, а не снаружи, нельзя решить задачу Галля. Никто не возьмётся, глядя на череп и даже на мозг, уверенно сказать, кем был при жизни его обладатель.

А если скажете, это будет гадание, ничем не лучше раскидывания карт.

А раз так, нам вряд ли когда-нибудь удастся установить, каков был процент талантов среди наших далёких предков, часто ли встречались среди них гении, много ли досаждали нашим предкам их собственные дураки.

И спорить об этом приходится, ссылаясь только на темпы развития техники, на фрески в тайных пещерах да некоторые общие соображения. Вот одно из таких соображений.

Далёкое прошлое — раннее детство человечества. Каждый ребёнок, по точному определению Корнея Чуковского, в определённом возрасте бывает гением. Да, между, например, годом и шестью он осваивает и творчески переосмысливает такое количество сведений о мире, что ни одному взрослому не угнаться.

Известно, кроме того, что когда эпохе требуются гении, они появляются. Мы не знаем, например, крупных русских полководцев царского времени, которые вышли бы из «простонародья». Крупнейший стратег эпохи Петра — «Шереметев благородный», аристократ знатнейшего происхождения. Суворов — из старых дворян, отец его был генерал-губернатором. Румянцев — дворянин. То же — Кутузов. Багратион — потомок грузинских царей. А Алексашку Меншикова, при всём желании, к военным талантам не отнесёшь. Особняком стоит один адмирал С. О. Макаров, сын выслужившегося нижнего чина. И то — выслужившегося.

А в гражданскую войну вдруг появились и заблистали полководческим умением Чапаев, Блюхер, Якир, Фрунзе — выходцы из совсем других классов. Талант ждёт призыва времени, чтобы проявиться.

Ну вот, а в первобытную эпоху время требовало от людей напряжения всех сил. Борьба с природой достигла величайшего накала, гибель, угрожавшая отстающим, подстёгивала способности человека. Вот откуда ускоренное по сравнению с развитием мозга усовершенствование техники, вот откуда непревзойдённые картины, созданные десятки тысяч лет назад.

Ещё одно соображение. Современным людям кое в чём не помогает, а мешает то, что нас так много. Посудите сами. Подсчитано, что большинство (!) открытий и изобретений делается почти одновременно и совершенно независимо друг от друга минимум двумя учёными и изобретателями. Создателю телефона Бэллу пришлось судиться с несколькими претендентами на то же звание. Теорию эволюции, дарвинизм, нередко называют теорией Дарвина — Уоллеса. Менее глубоко разработав тему, Альфред Уоллес, соотечественник Дарвина, предложил в печать сходные с дарвиновскими выводы примерно в одно время с великим Чарлзом.

В XX веке больше людей, больше учёных, больше ж совпадений. Но начались такие совпадения задолго до наших дней. И сам великий Ньютон делал открытия, независимо от него в то же время посильные другим.

И до него Галилей был только одним из многих, кто превратил трубу с увеличительными стёклами в телескоп.

Представляете себе, как это обидно: лучшие умы мира соревнуются в стремлении к цели, которую может достичь лишь один из них. А труды остальных пропадают зря.

А когда людей были лишь десятки тысяч, то задач перед ними стояло невообразимое множество. И каждому находилось своё дело... Словом, как утверждал ещё Марк Твен, самым счастливым человеком на земле был Адам. Когда он говорил что-нибудь интересное, то знал} что сам это придумал. Но это, напоминаю, лишь весьма общее рассуждение, скорее всего неверное. Логика может привести к ошибке, если она учитывает не все важные факты. Вот пример моей собственной грубой фактической ошибки. Несколько лет назад я написал книгу «Связь времён». И там касался проблемы гениальности первобытных художников. И дал примерно такое её объяснение (в чём, конечно, вряд ли был новатором): в течение многих тысяч лет первобытные художники совершенствовались в работе над одними и теми же сюжетами, разрабатывали до тонкостей одни и те же художественные приёмы.

Но явился факт — и рассуждение рухнуло. Аборигены Австралии дали в XX веке целую плеяду блестящих художников. Но это художники во многом английской манеры, — собственную, резко отличную от других школу живописи австралийцы пока не создали. И не мудрено. Племя, родившее знаменитейшего художника Наматжиру, само живописи не знало. Наматжира и его способные единоплеменники учились рисовать не у своих предков, а у англичан. Тем не менее можно поручиться, что такого высокого процента способных художников, как у племени Наматжиры, нет сейчас ни в одной стране мира.

И — как это объяснишь...

ВЕЛИЧАЙШАЯ ИЗ НЕСПРАВЕДЛИВОСТЕЙ

Великая французская революция объявила равными всех граждан, независимо от происхождения. Так был нанесён смертельный удар одной великой несправедливости.

Наша великая революция отменила неравенство между людьми, порождаемое богатством и бедностью.

Но есть ещё и третье великое неравенство. Неравенство, которое становится лишь всё более вопиющим по мере отхода в прошлое двух первых, часто компенсировавших или прикрывавших его.

Я имею в виду неравенство способностей. Люди бывают гениальны, талантливы, способны, умны. Как утверждают иногда, среди них ещё изредка встречаются неспособные, бездарности, тупицы, глупцы и просто дураки. А сколько промежуточных стадий!

И получается, что аристократов просто нет, а есть аристократы духа. Нет богачей и бедняков, но есть мудрецы и дураки. Те, кто вместо замков или заводов получил от предков светлую голову. Но ведь те, кто её не получил, не виноваты...

Можно, конечно, представить себе, как биологи и медики преподносят благодарным землянам чудесный препарат, превращающий дурака в умного, а бездарь — в талант.

Недавно, к слову, сообщалось о почти невероятных — не по характеру, а по результатам — опытах, проведённых за рубежом над женщинами во время родов. Роды происходили в особых камерах, дававших возможность усиленного снабжения новорождённого кислородом. В ближайшие несколько месяцев младенцы, родившиеся в этих камерах, резко обогнали по своему развитию других детей.

Всерьёз говорят о том, что возможно искусственно заставить разрастись доли мозга, ведающие интеллектом человека. Наконец, находят, что в принципе можно ускорить бег сигналов по нервным путям и тем подстегнуть мысль человека...

А между тем далеко не исчерпаны средства более тонкие, обращающиеся не к морфологии и физиологии человека, а к его психологии.

... В школу пришли психологи. Они долго и тщательно обследовали учеников, подвергая их всевозможным испытаниям. А потом по секрету сообщили учителям, что такие-то и такие-то школьники таких-то и таких-то классов в ближайший год переживут «скачок», станут умнее и способнее к наукам, расцветут как таланты.

Представь себе почтительное удивление учителей, когда предсказания сбылись. Но представь себе и удивление психологов — ведь эксперимент ставился не над учениками, а над учителями. Экспериментаторы хотели посмотреть, как повлияет их предсказание на отметки «избранных» детей. Учёные ведь назвали, по сути, первые попавшиеся фамилии.

Да, предсказания отразились на отметках. Но этому-то удивляться было нечего, и психологов поразило в результатах опыта совсем другое. Ученики, чьи имена были в своё время сообщены учителям, и в самом деле стали учиться куда лучше. Новые отметки были вполне заслуженны!

Значит, вышло так. От этих ребят многого ждали — и они оправдали ожидания. А если бы не ждали? На этот вопрос можно тоже ответить. Среди тех, кто не попал в списки будуару вундеркиндов, тоже были ребята, резко улучшившие свои школьные достижения. Но их было мало. Вывод? Когда от человека ждут успехов — он их добивается.

Но есть какие-то пути и для навёрстывания потерь, понесённых школой.

Недавно группа американских учёных на основе большого количества фактов разработала теорию, из которой следовало, что есть люди «узко талантливые», с ярко выраженными способностями, которые могут проявиться в очень ограниченной области науки. Пройти через систему отборочных экзаменов в старших классах американских школ им не под силу — сказывается как раз узость способностей, И они бросают школу, начинают заниматься неквалифицированным трудом, опускаются на «дно» общества, не становясь, однако, преступниками.

Из теории сделали практические выводы: были разработаны методы поиска таких потенциальных талантов среди подсобных рабочих и других низкооплачиваемых категорий работников. Поиск увенчался успехом! После года, а то и нескольких месяцев специальной подготовки «найдёныши» становились крупными лингвистами, математиками и т. п.

И этот блестящий успех учёных — наверняка открытие одной только линии в широчайшем спектре потенциальных талантов.

Вот ещё один пример, которому сначала просто отказываешься верить. Американские социологи решили выяснить, из каких высших учебных заведений выходят крупные учёные, а из каких — не выходят. Составили список общепризнанных авторитетов в своих областях науки, поставили против их фамилий названия институтов... и ахнули! Потому что первое место по числу выпущенных им виднейших специалистов занял отнюдь не самый большой и не самый знаменитый колледж Рида в штате Орегон. А самые богатые в стране, гордящиеся громкими именами своих профессоров Калифорнийский и Массачусетский политехнические институты — оба! — не вошли даже в число двадцати вузов, давших наибольшее число научных звёзд.

Главными поставщиками этих звёзд оказались мелкие колледжи с гуманитарным уклоном, даже когда речь шла о звёздах в области точных наук. Это пытаются объяснить тем, что в небольших учебных заведениях нередко лучше условия контакта между преподавателем и студентом. Можно вспомнить ещё, что талантливость человека в физике, химии, биологии далеко не всегда соединена с талантом педагогическим. А средний учёный, но хороший педагог, возможно, в состоянии лучше воспитать специалиста, чем блестящий учёный, но средний педагог. Особенно если учесть, что в науке, по-видимому, часто не так важны полученные за время учёбы знания, как приобретённое умение усваивать новые знания и правильно их использовать.

Можно вспомнить, что один из крупнейших физиков Милликен стал таковым по чистой случайности. Он специализировался на греческом языке, и его хотели оставить по окончании курса при институте. Однако свободное место было только на кафедре физики. Смущённый филолог попробовал отказаться за незнанием предмета. Покровительствовавший ему профессор прикрикнул на юношу, напомнил, что греческий — язык первых физиков и физики вообще... Милликен сдался. Вот уж поистине гений поневоле! И он не одинок. Знаменитый английский флотоводец Нельсон с детства страдал морской болезнью, поэтому совершенно не хотел стать моряком. Но у него был чрезвычайно настойчивый дядя — капитан, вбивший себе в голову, что племянник должен пойти по его пути. Вот и пришлось Нельсону прославиться. А русская история знает ещё более поразительный случай. Главный герой знаменитой комедии Дениса Фонвизина «Недоросль» — дворянский сынок Митрофанушка, невежественный сверх всякого вероятия. Конечно, Митрофанушка в пьесе — тип собирательный, но многие детали его образа драматург списал со знакомого дворянчика. Дворянчик посмотрел пьесу, признал себя в главном герое... и вышел из зрительного зала другим человеком. Он взялся за учёбу, потом занялся научными исследованиями, а в конце концов стал — и по заслугам — видным членом Российской Академии наук. Ну, а если бы он не встретился с Фонвизиным или не пошёл бы смотреть пьесу?..

Величайшая надежда на искоренение величайшей из несправедливостей в том, что на самом деле этой несправедливости не существует. На самом деле нет на свете ни глупцов, ни бездарностей. (Разумеется, есть люди, больные психически, но сейчас речь идёт о нормальных.) Есть только люди, которым легче или труднее найти себя. С каждым годом наука будет в состоянии помочь всё новым группам потенциальных талантов... И, значит, каждый из нас — Золушка, которая ещё сможет стать принцессой.

Только... так ли уж плоха Золушка, ещё не ставшая принцессой? Так называемый средний человек держит на своих плечах мир. Гении его дети, он их балует, но не должен забывать о собственной великой роли. Да и сам критерий оценки человека только по таланту, может быть, когда-нибудь станет таким же анахронизмом, как сегодня — характеристика человека по величине его зарплаты или наследственному состоянию.

С горечью пишет великий польский педагог Януш Корчак:

«Это преходящая мода, ошибка, неразумие, что всё невыдающееся кажется нам неудавшимся, малоценным. Мы болеем бессмертием. Кто не дорос до памятника на площади, хочет иметь хотя бы переулок своего имени... Ребёнок не лотерейный билет, на который должен пасть выигрыш в виде портрета в зале магистратуры или бюста в фойе театра. В каждом есть своя искра, которая может зажигать костры счастья и истины и в каком-нибудь десятом поколении, быть может, заполыхает пожаром гения и спалит род свой, одарив человечество светом нового солнца... Известность нужна новым сортам табака и новым маркам вина, но не людям».

Однако даже если человеку и не нужно стремиться непременно стать гением, то человечеству гении нужны, — сам Корчак сравнивает их с солнцами. Откуда же берутся, как появляются гении?

Американский учёный и фантаст Фред Хойл говорит в романе «Чёрное облако» устами гигантского разумного существа из космоса:

«... Теории, которыми обычно объясняют появление гениальных людей, кажутся мне заведомо неверными. Гений — не биологическое явление. Дитя не может родиться гениальным; чтобы стать гением, нужно учиться. Биологи, которые думают иначе, не считаются с данными собственной науки: человек как биологический вид не получил в процессе эволюции задатков гениальности, и нет оснований считать, что гениальность передаётся от родителей к детям.

То, что гении появляются редко, объясняется простыми вероятностными соображениями. Ребёнок должен многое выучить раньше, чем он достигнет зрелости. Можно по-разному научиться делать такие арифметические действия, как, скажем, умножение. Это значил, что мозг может развиваться в различных направлениях, каждое из которых даст возможность умножать числа, но отнюдь не одинаково легко. Тех, кто развивается удачно, называют «сильными» в арифметике, а тех, кто вырабатывает в своём мозгу неудачные способы, называют «слабыми» или «неспособными». От чего же зависит, как будет развиваться данная личность? Я уверен, что только от случая. И случай же определяет разницу между гением и тупицей. Гений — тот, кому повезло в процессе обучения. С тупицей случилось обратное, а обычный человек — это тот, кто не был ни особенно удачлив, ни особенно неудачлив».

И вот как комментируют этот вывод космического пришельца земные учёные.

« — Боюсь, я слишком похож на тупицу, чтобы понять, о чём он там толкует. Может быть, кто-нибудь объяснит? — заметил Паркинсон во время перерыва в передаче.

— Ну, если считать, что обучение может проходить разными путями, из которых один лучше, чем другие, то я думаю, что это действительно вопрос случая, — ответил Кингсли. — Это как пари на футболе. Вероятность того, что ребёнок выберет самый лучший способ обучения для каждого из дюжины предметов, не больше, чем вероятность заранее угадать победителя в двенадцати футбольных матчах.

— Понимаю. И это объясняет, почему гений — такая редкая птица, верно? — воскликнул Паркинсон».

Мне нравится гипотеза «Чёрного облака». Чем? Прежде всего своим отважным оптимизмом. Ведь если быть гением учатся, причём случайно, то эту случайность можно исследовать и найти, от чего она зависит.

Представьте: окажется возможно найти для каждого ребёнка лучший способ обучения?

А вот выдержка из вполне научной книги:

«В одном из экспериментов несколько пар идентичных близнецов дошкольного возраста упражнялись в составлении фигур из строительных кубиков. Всем были даны одинаковые кубики, с тем чтобы они строили одну и ту же постройку. Но в то время, как один из партнёров пользовался картинкой, на которой был помечен каждый кубик, другой держал перед собой модель постройки, в которой кубики былизаклеены бумагой. Через два месяца в каждой паре обнаруживались различия в строительном мастерстве. Во всех случаях без исключения близнец, который тренировался вторым, более трудным способом, проявлял себя лучше не только при копировании... но и в творческом создании новых построек».

Это цитата из книги Шарлотты Ауэрбах «Генетика». Проводились опыты в Москве, до войны ещё, в Институте экспериментальной медицины.

Мнение физика, выраженное в фантастическом романе, неожиданно перекликается с вполне реальными данными психологов.

Но есть и другое, более близкое и реальное решение проблемы. Решение, которое, может быть, положит конец Величайшей несправедливости.

Теперь несколько цитат:

«В одну телегу впрячь неможно коня и трепетную лань».

А. С. Пушкин

«Но ни песнью, ни бранью, ни ладом не ужились мы долго вдвоём».

Н. Тихонов

И, наконец, «вместе — тошно, врозь скушно».

Что объединяет все эти строчки и фразы? Тема. Они посвящены, говоря строго научно, проблеме психической несовместимости.

Люди ведь не кубики из детского строительного набора, которые так легко подогнать друг другу. А между тем — волей-неволей — мы живём и работаем бок о бок. И если у нас ещё может оставаться хоть иллюзия насчёт свободы выбора спутника жизни и друзей, то ни родных, ни товарищей по работе и учёбе, ни начальников, ни подчинённых мы себе не выбираем. Конь и трепетная лань, отец и сын, капитан и первый помощник, директор и завхоз, муж и жена, — несть числа сочетаниям лиц, для успеха и, в конечном счёте, счастья которых психическая совместимость имеет чрезвычайно важное значение. Причём только в упрощении, в модели, в идеале здесь можно говорить о сочетании именно двух лиц. На самом деле семья состоит не только из отца и сына, в ней есть и мать, и братья или сёстры.

И на корабле, кроме капитана и первого помощника, есть ещё другие помощники, механик, кок, матросы.

Отчаянные попытки хоть как-то смягчить здесь противоречия и подбирать кадры не только «по деловым», но и по общежитейским (от слова «общежитие») качествам делались с древнейших времён. В этом принимали посильное участие свахи (от гоголевских до электронных), фараоны, пророки, начальники отделов кадров. В XX веке пышным цветом расцвела так называемая микросоциология, одной из задач которой было как раз обоснование наилучших способов подбора работников. Микросоциология — что тут скрывать — открыла кое-какие весьма (очень) общие и довольно (но не очень) полезные принципы. Выяснилось, что атмосфера дружбы способствует повышению производительности труда, а вражды — наоборот.

Удалось прийти к выводу, что каждый подчинённый лучше работает, если знает, что и почему именно о нём думает начальник.

Но всё это были только прикидки. По-настоящему заняться проблемой психической совместимости и несовместимости людей, а говоря шире — групповой психологией, учёных заставил космос.

Ведь в дальние путешествия люди будут уходить коллективами, притом коллективами небольшими. Собственно говоря, и в полярные экспедиции, и в многолетние морские путешествия в прошлом уходили такими же коллективами. Да и караван в долгом пути сопровождала всего лишь горстка людей. Возникали ли между ними споры? Ещё какие! Даже шайка разбойников, по свидетельству историков и романистов, расшатывалась изнутри благодаря психической несовместимости своих членов. Но тогда наука ещё даже не пыталась помочь морякам, купцам и разбойникам в разрешении конфликтов. Не доросла. И конфликты разрешались чисто опытным путём (йо-хо-хо, один конец — за борт).

В XX веке социология, социальная психология, коллективная психология и просто психология, наконец, занялись психической совместимостью. А космический призыв последних лет заставил десятки и сотни учёных сосредоточить па этой проблеме свои усилия...

Всемирное телевидение, точный прогноз погоды, поиски полезных ископаемых... Космос уже начал оплачивать сделанные землянами расходы. Впереди энергостанции на Луне, искусственные солнца, заселённый кокон вокруг Солнца... Но, может быть, наибольшую земную отдачу исследования, проведённые для космоса, дадут именно в психологии — они должны помочь в разрешении чисто человеческих Проблем, проблем взаимодействия людей между собой. Психология групп начала развиваться до первых космических полётов. И среди её открытий есть такое: группа из. людей относительно низкого интеллекта может выполнить чисто интеллектуальное задание быстрее, чем группа из людей относительно более высокого интеллекта. Надо только, чтобы в первом случае люди лучше дополняли друг друга. Узнав об этих опытах, я понял, наконец, почему так часто целые коллективы добропорядочных, умных и даже талантливых людей только тем и занимаются, что переливают из пустого в порожнее. Просто эти коллективы неудачно подобраны (впрочем, иногда, вероятно, бывает виновато что-нибудь другое).

Часто говорят о пчелином рое или муравейнике, что он представляет собой целый сверхорганизм, а пчёлы, муравьи и т. п. — только его составные части. Учёные даже считают, что исследовать поведение отдельно взятого муравья бесполезно, если хотят сделать какие-то выводы относительно муравейника в целом.

Такой подход до какой-то степени возможен и по отношению к человеку.

Ну, а что, если роль групповой талантливости и гениальности в социальной эволюции человека до сих пор недооценивалась?

Гомо сапиенс — животное общественное. Он всегда жил группами, коллективами. Только опираясь друг на друга, только дополняя друг друга, могли выжить на ранних стадиях первобытного общества наши звероподобные предки. Эволюция должна была вырубать, а общество исторгать из себя — на верную гибель — людей неуживчивых и вредных. Что, если общество сумело зато найти какие-то способы для подбора — хотя бы в племенные советы, что ли, — людей, дополняющих друг друга? Коллективные органы руководства племенами тех дней являли собой коллективные таланты (если же это не удавалось — племя терпело поражение).

Огромные достижения человечества в период первобытной истории (а не забудьте, оно насчитывало тогда не миллиарды, как сейчас, а десятки и сотни тысяч членов, редко — миллионы) свидетельствуют (предположим!) об успехах в таком подборе кадров изобретателей, организаторов, открывателей и художников.

Но когда общество стало классовым, навыки организации людей в такие высокоинтеллектуальнопроизводительные коллективы были утеряны. С одной стороны, забота о себе вышла на первое место, оттеснив назад заботу об обществе. С другой стороны, достигнув нового уровня производительных сил, человечество уже не нуждалось до такой степени в прежнем высоком проценте коллективных талантов. В-третьих, само человечество стало многочисленней, соответственно выросло число талантов индивидуальных, и они одни удовлетворяли запросы человечества.

Всё изложенное, конечно, только гипотеза...

И согласно этой гипотезе примерно 6–8 тысяч лет назад, когда человек уже научился делать животных домашними, а растения — культурными, люди разучились самоорганизовываться в «коллективные гении».

Это было тогда вполне рационально: ведь гении резко ускоряют развитие общества, а общество — мало того, что не может развиваться слишком быстро, — каждое общество на протяжении классовой истории человечества стремилось законсервироваться, сохраниться возможно дольше.

Только социализм здесь составляет исключение, потому что он активно подгоняет собственное развитие, стремясь к превращению в коммунизм. Он нуждается в гениях, он не заинтересован в ограничении их числа. XX век и социалистическая страна — лучшее время и место для появления коллективных гениев. Значит, надо научными методами открыть принципы подбора людей для совместной работы. Открыть заново, если они и вправду были известны в палеолите. Просто открыть, если гипотеза об этом неверна.

И дело не просто в том, чтобы определить, кому в такой-то группе людей мыть пробирки, а кому выводить формулы. На этом уровне разделение труда отлично существует и сегодня. Нет, в «коллективном гении» должны сливаться решительность одного и упорство другого, изобретательность третьего и эрудиция четвёртого «человеко-компонентов». Так же, как сейчас сливаются в хорошем фильме вкус писателя, образный строй режиссёра, умение оператора видеть цвета и формы.

Так же, как дополняют друг друга писатели-соавторы. Собственно, Ильф и Петров, братья Стругацкие, братья Гонкур и многие другие — именно коллективные таланты, предтечи научно обоснованных талантливых коллективов.

И совсем уже современно в свете новейших научных данных выглядит Дюма-отец, неоднократно обличавшийся в том, что под этим именем действует целый «Торговый дом Александр Дюма и компания». Он мог работать почти что только на материале, подготовленном другими. Он образовывал талант только вместе с кем-то ещё.

А великий Шекспир, абсолютно лишённый способности строить сюжет! Он беззастенчиво грабил в результате живых и мёртвых, классиков и современников. В его эпоху, при неразвитом авторском праве, он был наказан только упрёками друзей. Сегодня бы его осудили за плагиат... Впрочем, нет! Он бы составил с каким-нибудь мастером по закручиванию сюжетов отличный коллективный талант — точнее, коллективного гения.

Но литература — только одна область творчества. Она взята лишь для примера. Законы объединения творцов — если эти законы существуют — должны быть действительны и для других искусств, и для техники, и для науки.


* * *


А может быть, всё решат — насчёт дураков — объединённые педагогика и медицина. А гениев, возможно, и сейчас хватает, без искусственного их образования. Пишет же академик Лев Андреевич Арцимович в одной из своих статей, что «в мире науки трудятся сейчас сотни, а может быть, даже тысячи физиков, не уступающих по своим способностям Галилею и Ньютону. Среди них, согласно закону больших чисел, должно быть немалое количество потенциальных сверхгениев — надньютоновского и надэйн-штейновского класса».

К этому выводу академик приходит на основании очень простого рассуждения. Среди человечества все последние тысячи лет сохранялось примерно одно и то же соотношение людей разных способностей. Если на трёх- или пятимиллионное население Англии XVII века родился один Ньютон, а на восьмимиллионное примерно население России начала XVIII века родился один Ломоносов, то нынче в Англии должно быть добрый десяток Ньютонов, а советская наука может похвастать чуть ли не тремя дюжинами Ломоносовых. Но Арцимович предпочитает сравнивать не население мира триста лет назад и сейчас, а число учёных в прошлом и настоящем. Их же стало больше не в десятки, а в сотни и тысячи раз. Вот и говорит Арцимович о тысячах сегодняшних Ньютонов. Почему же мы их не знаем? У академика есть несколько объяснений. Он считает, что к открытиям должна быть готова сама наука. Когда она молода, свежа, открытий в ней масса; когда она «созрела», в ней не остаётся достаточно свободного места для гениев.

Кроме того, учёные мешают друг другу. Стоит одному только нащупать нить к какому-то открытию, как по той же дороге устремляются другие, и одно большое достижение одного человека оказывается размененным на мелкие достижения множества людей.

Честно говоря, когда я в первый раз читал эту статью, меня совсем уже убедила было эта логика. Но тут же я прочёл, что она должна действовать и в искусстве.

«Говорить о десятках современных Данте, Шекспиров и Бахов кажется почти святотатством, хотя мы читаем их стихи, смотрим их драмы и слушаем их музыкальные произведения».

Неужели же все мы настолько слепы, что перед нами буквально толкаются локтями, прорываясь к нашему сердцу, сотни Пушкиных и Чайковских, а мы их не замечаем?

Вряд ли.

А может быть, с гениями дело обстоит, как с великими полководцами. Народ даёт полководцев — я уже говорил об этом — столько, сколько нужно, и тогда, когда требует эпоха. Но главнокомандующий бывает ведь всегда один. Вот и оказывается Шекспиров, Пушкиных и Ньютонов меньше, чем требуют теория вероятности и законы больших чисел.

А может быть, как и наука, искусство исследует те загадки мира, каждую из которых можно открыть только один раз. И как «мешали» друг другу Ньютон и Лейбниц, тратя своё драгоценное время гениев на независимые поиски одних и тех же истин, так мешают друг другу великие писатели, работающие над одними и теми же проблемами... На первый взгляд такое сравнение кажется странным. Но разве можно представить себе двух Пушкиных? Второй по времени поневоле выглядел бы лишь подражателем первого.

А ведь:

Если мир пленён

                        оригиналом,

то навряд ли нужен дубликат.

Впрочем, все эти догадки — только попытки понять, почему среди нас меньше гениев, чем хочется. Попытки найти ответ.

А где же сам ответ? Насколько я знаю, его пока ещё нет. В науке, как и в жизни, в жизни, как и в науке, есть много вопросов, ответ на которые ещё не найден.

И лучше честно сознаться, что ответа нет, чем предлагать неверный. Потому что лучшие из мечтателей — те, в ком живёт скептицизм.

ПОХВАЛА СКЕПТИКАМ

Люди бывают всякими — повторяю я уже в который раз на протяжении этой книги. Можно их разделить не только на медлительных и быстрых, скажем, но и на мечтателей и скептиков.

Конечно, человек, увлекающийся как мечтатель одной проблемой, может оказаться скептиком при решении другой. Страстный сторонник того, что Атлантида существовала на самом деле, может с издевательской усмешкой слушать доводы защитников телепатии.

Немало людей принадлежит (как всегда, при любом делении, по любому признаку) к золотой середине: изредка он мечтатель, изредка скептик, чаще — ни то, ни другое.

Но если уж ты не принадлежишь к «золотой середине», то чем лучше быть — мечтателем, даже фанатиком определённой идеи или скептиком?

Ты, конечно, скажешь, что мечтателем. А я отвечу: это зависит от идеи. Конечно, слово «мечтатель» звучит хорошо. Слово «фантазёр», совсем недавно казавшееся оскорбительным, тоже приобрело приятный оттенок. Даже слово «фанатик» становится модным. («Это настоящий фанатик! Молодец!») А тихому слову «скептик» пришлось плохо., Смотришь кинокартину, слушаешь по радио интервью с учёным, и время от времени в ушах взрывается фраза: «И скептики опять были посрамлены», «Я уверен, скептики будут посрамлены».

Создаётся впечатление, что только и делают скептики, что разными способами посрамляются.

А разве не так? Ведь во всякой истории про большое открытие или изобретение упоминаются скептики. Те, что не верили, и те, что ещё и мешали, — стыд им и срам! И правильно, стыд и срам. Только ведь то истории про настоящие открытия, изобретения. А в прошлом человечества хватало и ошибок, мнимых открытий, ложных сенсаций, всяких вечных двигателей, церковных чудес и прочего в том же роде. Лжеоткрытий всегда бывает куда больше, чем настоящих. Подсчитано, например, что из ста научных статей по физике с новыми гипотезами верной оказывается в среднем одна. Значит, те скептики, кто возражает против идей этой статьи, бывают посрамлены. А остальные?

Мечтатели живописуют рай на небе и ад под землёй, они рассказывают о боге, ангелах и дьяволах, а скептики говорят, что нет ни того, ни другого, ни третьего.

Мечтатели-алхимики ищут философский камень, превращавший любые вещества в золото. И эликсир вечной молодости они тоже ищут. Скептики считают, что алхимики не добьются цели...

Мечтатель Колумб объявляет, что доплыл до Индии. Скептики-географы качают головами: ох, что-то тут не так, не Индия это.

Кто прав?

Правы скептики, но открыл Америку всё-таки мечтатель. Однако вот пример, где скептицизм торжествует полную победу.

XIX век. Некий известный учёный — явный мечтатель — объявляет, что в его экспериментах наблюдается самозарождение микробов. А в роли скептика выступает великий Пастер. Он доказывает обратное. Мечтателя поддерживают многие свободомыслящие люди. Идея самозарождения живого в наше время привлекает их тем, что противостоит мифу о сотворении всего живого богом.

Но прав оказывается скептик. Стойте, товарищ автор! Это Пастер-то скептик? Человек, мечтавший искоренить все болезни на земле и сделавший для осуществления этой мечты больше, чем кто бы то ни было из медиков?

Да, скептик. Когда это правильно.

Ошибка чрезмерного скептицизма имеет ту же цену, что и ошибка чрезмерной веры. Если один говорит смелой гипотезе «да», а другой — «нет», не надо сразу зачислять первого в разряд отважных мечтателей, а второго — в разряд трусливых скептиков. А что надо? Надо изучить факты и рассуждения, которыми они доказывают или опровергают гипотезу. И, изучив, выработать собственное мнение.

Сверхскептиком среди гениев был, пожалуй, Ньютон. Он и себе-то не доверял до такой степени, что величайшие свои открытия публиковал лишь через много лет после того, как их делал (некоторые считают, что публикацию Ньютон откладывал, так как смертельно боялся критики). Ньютон гордо говорил: «Гипотез я не строю». Он хотел, чтобы его законы и теории рассматривались как достоверности. Этим словом он их и звал.

У скептицизма есть свои герои и жертвы. Можно смеяться над учёным, который, — впервые услышав фонограф, объявил в гневе его владельца чревовещателем. Но нельзя не снять шляпу перед человеком, который выпил пробирку с культурой холерных вибрионов, чтобы доказать, что не они вызывают болезнь. Этот скептицизм, как и скептицизм Пастера, — тот же энтузиазм.

Так что же, зря мы говорили, будто люди делятся на мечтателей и скептиков? Выходит, всё зависит только от предмета мечты и объекта скептицизма?

Нет. Дело всё-таки не только в предмете спора. Есть люди, более склонные к фантазированию, даже в отрыве от твёрдой почвы фактов, и люди, слишком боящиеся от этой почвы оторваться. Что лучше?

И то и другое — нужно. Человечеству необходимы и мечтатели и скептики. Но главку эту я назвал «Похвалой скептикам» — именно скептикам: мечтателей и так захвалили.

Я вовсе не призываю тебя, мой читатель, стать скептиком. А вот обзавестись дозой скептицизма стоит. Очень грустно бывает видеть, как множество людей верит порой совершенно нелепым слухам и сообщениям. Стоило «Комсомольской правде» в шутку сообщить, что на Таймыре найден живой мамонт, как тут же нашлись «энтузиасты», отправившиеся в путешествие, чтобы на него взглянуть. А шутку вовсе не выдавали за факт, поместили её в разделе юмора.

Журнал «Знание-сила» сообщил в шутку, что жираф — выдуманное животное. И десятки читателей поверили и стали возмущаться другими журналами, где печатают фотографии мифических жирафов.

Я сам как-то дал в «Академию весёлых наук» журнала «Знание — сила» примерно такую заметку:

 «По совету психологов в Лондонском метро вывески «Выхода нет» были всюду заменены вывесками «Выход с другой стороны». В городе сразу уменьшилось количество самоубийств на 0,68 % .

Заметку всерьёз перепечатал чехословацкий журнал, оттуда её взял журнал «Вокруг света», и, наконец, в одном очень уважаемом еженедельном издании большую статью о значении своей науки психолог начал с рассказа о замечательном практическом достижении лондонских психологов — замене вывесок в метро...

А между тем заметку нельзя было принимать всерьёз, даже если бы она печаталась не в юмористическом разделе. Ведь, по её сообщению, число самоубийств уменьшилось всего на 0,68%. А учёные знают (и стоило бы знать всем), что очень небольшие отклонения в научной статистике (меньше одного, иногда — пяти, иногда — даже пятнадцати процентов) во внимание не принимаются.

Один из читателей журнала «Знание — сила» во время шутливой дискуссии на тему, существуют ли на свете жирафы, прислал совершенно отчаянное письмо. И спрашивал: чему же верить? На этот вопрос есть точный ответ. Вера должна опираться на знания. И на умение делать из этих знаний выводы. Чтобы понять, чему верить, надо больше:

1. Знать,

2. Думать.

Как человечеству нужны и мечтатели и скептики, так каждому из нас необходимо быть и мечтателем и скептиком. Хороша только та мечта, с которой не справиться даже очень здоровому скептицизму.

* * *


Атлантида! Погибшая земля в Атлантическом океане. Лемурия! Погибшая земля в Индийском океане. Пацифида! Погибшая земля в Тихом океане.

Были ли они?

Может быть, и были.

Существовали ли на них цивилизации?

Может быть, и существовали.

Какими они были?

И вот тут нельзя не возразить мечтателям, которым видятся могучие державы, дворцы науки, тайные знания — от владения секретом атомной энергии до создания самолёта. Смотрите, мол, какие удивительно точные календари достались нам от египтян и майя!

Смотрите, как много знали эти египтяне, майя, шумеры о звёздах! Наверное, уж не меньше было им известно и обо всём остальном, и календари — только жалкий остаток былых кладезей познания.

Ведь настолько точно знать астрономию для практических целей на уровне древних египтян или майя — ни к чему. А только практика двигает теорию.

Вот логика некоторых мечтателей в поисках сверхдревних сверхцивилизаций. Человек-де ищет только то, что ему необходимо, что приносит пользу.

Но... когда-то у древнего грека Эвклида (твой первый учебник геометрии почти весь заполнен именно его трудами) его ученик, древний грек помоложе и поглупее, спросил, какая практическая польза от очередной порции знаний. И Эвклид в ответ приказал своему рабу выдать ученику немедленно грош, ибо тот хочет получать от науки пользу. У Эвклида была та же точка зрения, что у физиков, которые тысячелетиями позже исследовали атом, не думая о применении атомной энергии.

И когда в III веке до нашей эры были тщательно исследованы конические сечения, геометр не подозревал, что через каких-нибудь двадцать веков его труды пригодятся артиллеристам.

Начатки геометрии были необходимы тысячи лет назад, потому что земля была ценностью и её надо было делить по каким-то правилам. Профессия землемеров появилась достаточно давно. Особенно она была важна в долине Нила. После каждого очередного разлива и спада великой реки приходилось заново устанавливать границы между полями — ведь межевые знаки сносила вода и засыпал ил.

Начатки астрономии нужны были земледельцам — требовалось навести какой-то порядок в сумятице времени, чтобы знать, когда ждать разлива рек, а когда — знойного ветра. Календарь же всюду создавался именно на основе астрономии. И пастуху тоже нужны были начатки астрономии. По звёздам, как позже моряк, он вёл свои стада в однообразных степях.

Но стоит человеку поневоле сделать глоток из родника знаний, как он уже не может от него оторваться. И чем больше пьёт, тем сильнее жажда.

Значит? Значит, нужны доводы другого рода. И факты. И мечта, которая заставляет человека эти факты искать. И здоровый скептицизм, который даёт возможность правильно их оценить. И новые, новые, новые факты...

КОМИССИЯ ПО КОНТАКТАМ

В последние годы во всём мире одной из животрепещущих тем для разговоров стали пришельцы из иных миров. То появится сообщение о летающем блюдце, повисшем над большим городом, например Софией. То вдруг выяснится, что в Ливане сохранился космодром доисторических времён. То в Южной Америке найдут гигантский трезубец, высеченный в пласте каменной соли на склоне прибрежного холма. Кем высеченный? Конечно, пришельцами — те ведь не могли придумать лучшего способа сигнализации с Земли своим кораблям... Ну, летающее блюдце оказывается воздушным шаром, космодром делали из каменных плит и обрабатывали эти плиты ручными зубилами. Соляной трезубец вообще как-то смешно всерьёз защищать от роли космического маяка. Но в истории человечества достаточно загадок, а на лице Земли достаточно много странных вещей. И снова и снова десятки, сотни, тысячи фактов привлекаются для доказательства того, что люди и их планеты уже видели иноземные — в самом точном смысле этого слова — корабли.

Привлекаются? Очень хорошо! Ничего, что большинство этих фактов (а может, и все они) будет объяснено вполне по-земному. Лучше здесь зря изучить тысячи ложных сообщений, чем пропустить один истинный случай.

Зачем нам нужны пришельцы? Одни хотят увидеть в них живых богов, надеются, что те спасут человечество от угрозы войны, голода, научат лечить рак. Другие видят в экипаже «летающих блюдец» разведчиков враждебных цивилизаций. Третьих прежде всего интересуют новые знания о строении мира.

Но, по-моему, самое главное тут, что человечество впервые увидит себя со стороны. Кончится космическая робинзонада человечества — ведь, в конце концов, мы сейчас страшно одиноки на нашем затерянном в пустоте островке. И самое грустное, что даже не ощущаем себя одинокими. Так не подозревает о своём несчастье ребёнок, что вырос после кораблекрушения и гибели матери на необитаемом острове, выкормленный, положим, козами. Так не знал бы о своём одиночестве народ на затерянном в океане клочке земли. Мы увидим, что возможны другое небо и другая земля. Мы посмотрим на себя чужими глазами — и сделаем выводы. Так в середине XIX века Япония, сотни лет не пускавшая на свои берега представителей всего остального мира, с изумлением увидела, что возможны другие, чем у неё, основы производства, общественной жизни, отношений между людьми.

И антропология, наука о человеке, станет только отраслью подлинной ноологии — науки о разуме вообще. И этнография займёт почётное место среди наук о жизни носителей разума во Вселенной. И история Земли станет главой в книге под названием история мира. Как входит история каждой страны в общую историю нашей планеты.

И вот журнал «Знание — сила» объявил:

«Торжественно сообщаем: при нашем журнале создана общественная «Комиссия по контактам с внешним разумом», или «Комиссия по контактам» (название заимствовано из повестей А. и Б. Стругацких).

Наконец-то любому пришельцу станет ясно, куда именно он должен явиться в первую очередь.

В этом нашем оповещении, как нетрудно заметить, есть доля юмора. Но доказательства в пользу прилёта пришельцев и их опровержения Комиссия по контактам намерена рассматривать вполне серьёзно. В прошлом нашей планеты немало загадок, нуждающихся в исследовании. И даже если при их решении вместо инопланетных космонавтов учёные обнаружат что-нибудь другое, дело стоит того. Не ищи Колумб Индии, Америку открыли бы позже...

Нас интересует исследование действительных фактов, разгадка реально поставленных историей загадок. Или восстановление исторической истины в тех случаях, когда она была ущемлена стараниями «энтузиастов».

Комиссия будет обращаться за консультацией к учёным всех специальностей. Комиссия приглашает к сотрудничеству всех желающих».

Я позволил себе привести это заявление редакции, потому что принимал участие в его составлении.

Но мы оба, читатель, и все люди на земле, и все жители иных миров (если они только есть) — члены другой комиссии по контактам. Комиссии по контактам между людьми.

Ты обмениваешься с соседом по парте книгами. Получаешь от учителя знания, накопленные людьми многих стран за многие века. Родина вместе с родителями растит тебя.

Полезными и добрыми должны быть контакты с пришельцами из космоса, если они когда-нибудь появятся. Но ещё важнее, чтобы полезными и добрыми были контакты между нами самими, хозяевами и детьми Земли.

ПОД ЗНАКОМ РЕВОЛЮЦИЙ

Я перечитал книгу. И вдруг показалось, что история в ней выглядит спокойной и плавной, слишком спокойной и плавной, совсем не такой, какой она была на самом деле. Может, это только ошибочное впечатление — трудно автору судить о своей книге. И всё-таки я решил написать эту последнюю главу, чтобы рассеять самую возможность такого вывода. Большинство историков видят в истории человечества, истории вида Гомо сапиенс, череду революций. Первой из них была революция, в которой рождён сам наш вид, — биологическая революция. Это слово не взято взаймы у историков новейшего времени, — именно революцией окрестили сами антропологи те тысячелетия, за которые выковались нынешние люди, расставшись со своими неандертальскими чертами. Многое тут ещё неясно учёным: как началась и как проходила эта революция, чем была вызвана. Но на фоне многосоттысячелетнего пути из обезьян в люди этот последний отрезок занял относительно мало времени. Он был именно революционным по своей сути! Правда, как теперь выясняется, последние неандертальцы были куда более похожи на нас, чем считалось. Позвоночник у них был изогнут в большей степени, чем у человека разумного, но всё-таки не так сильно, как казалось по первым находкам. Похоже, неандертальцы создавали первые искусственные жилища — землянки и полуземлянки.

Неандертальцы же создали какие-то зачатки искусства, до пас не дошедшие. Об их существовании мы догадываемся только по тому обстоятельству, что чудеса пещерной живописи, созданной чуть ли не первыми же Гомо сапиенсами, не могли возникнуть на голом месте.

И всё же для того, чтобы пойти дальше, неандерталец должен был стать Человеком разумным,

Первые десятки тысяч лет после появления современного человека он оставался во многом верен старой технике работы с камнем. Совершенствование тут ускорилось, но не настолько, чтобы сразу использовать прыжок вперёд биологической природы.

Примерно сорок тысяч лет, ходит Гомо сапиенс по Земле, и почти тридцать тысяч из них приходится на палеолит.

А потом — новая революция. Переход к неолиту. Три — пять тысяч лет, часть которых историки называют временем мезолита («среднего камня»).

В преддверии того, что историки зовут неолитической революцией, уже были изобретены копьеметалка, лук. Революции ведь начинаются не на пустом месте! А затем, в мезолите и начале неолита, человек обзаводится долотом и стамеской, он плавает теперь в выдолбленных стволах деревьев, превращённых в челны, ловит рыбу сетями и вершами. Но главное, человек из охотника и собирателя превращается в земледельца и скотовода. Глиняный горшок почти всюду на планете знаменует приход неолита. В поговорке «Не боги горшки обжигают» до сих пор слышатся восторг и гордость одного из первых гончаров.

А потом — стремительный технический взрыв, связанный и с совершенствованием металлургии, и с выведением новых пород скота, и с подбором новых сортов культурных растений, и с новыми способами обработки камня.

Техника неолита позволяет родиться на свет первым великим цивилизациям. Но только там, где земля сверхплодородна, где достаточно мотыги, чтобы её вспахать, а тёплый климат позволяет получать по два-три урожая в год. Египет, Месопотамия, Индия, Китай — полоса цивилизаций протягивается в это время по субтропикам и тропикам земли. Люди платят за возникновение цивилизаций дорогой ценой, — условием такого возникновения является разделение общества на классы. Появление государств даёт новую организацию обществу, благодаря которой удаётся использовать все возможности уже имеющейся техники. Но совершенствование самой этой техники вскоре замедляется.

Производительные силы — есть такой термин в экономике и философии. И есть ещё термин — производственные отношения. Сухие, скучные слова эти оборачиваются плугом и прядильным станком, всадником на неосёдланной лошади и быком под ярмом. Они выводят на арену истории иссечённых плетью рабов и фараонов в золотых коронах.

Изменения производительных сил, связанные со своего рода техническими революциями, ведут к изменениям производственных отношений, к революционным изменениям общества. Карл Маркс писал, что средства труда «не только мерило развития человеческой рабочей силы, но и показатель тех общественных отношений, при которых совершается труд».

Изобретение и широкое распространение бронзы сначала способствовали власти угнетателей: стоила бронза дорого, могла принадлежать лишь членам господствующего класса и давала им преимущества, увеличивающие их власть. Нетрудно представить, как беспомощен воин с каменным топориком и ножом из обсидиана против грозного бойца с длинным бронзовым мечом, в доспехах из меди и бронзы. Но бронза была очень долго слишком дорога, чтобы изготовлять из неё что-нибудь, кроме оружия и украшений. Орудий труда из неё делали сравнительно мало.

Появление более дешёвого, чем бронза, железа увеличило число обладателей оружия. А главное, железо быстро стало материалом для орудий труда. Бронзовый топор был для крестьянина сокровищем. Железный — стал нормальной частью быта. Мотыги и лопаты, вилы и кирки из железа служили несравненно лучше, чем соответствующие им орудия из дерева, камня, кости и даже бронзы. Появился материал, давший возможность изобрести пилу и рубанок, а потом и ножницы для стрижки овец, а до этого (бедные овцы!) шерсть у них просто выщипывали!

Железная революция позволила создать государства народам, живущим не на столь тёплых и плодородных землях, как египетские и индийские.

На основе железа сформировались древнегреческие рабовладельческие демократии Афин и Фив. А развитие техники, в частности появление железных изделий во всех почти областях хозяйства, подготовило гибель рабовладельческих государств. В качестве причин их гибели называют множество обстоятельств. Но с марксистской точки зрения, на первое место надо поставить явления, связанные с ростом производительных сил, с их изменениями, которые властно требовали изменений и производственных отношений.

Использовав достижения железной революции, рабовладельческое общество не смогло развивать эти достижения дальше определённого уровня. Оно не было в этом и заинтересовано. До нас дошли легенды об изобретателе небьющегося стекла, которому правитель приказал снести голову. Об изобретателе подъёмного крана, которого император приказал щедро наградить, с тем чтобы само изобретение уничтожили. Это была не прихоть монархов, а защита своего общества, своего строя, в какой-то мере даже осознанная. И в то же время, подписывая смертные приговоры изобретателям и их делам, владыки подписывались и под смертными приговорами своим державам.

Историки знают много причин, по которым Восточная Римская империя просуществовала на тысячелетие дольше Западной. И среди них не на последнем месте — большая готовность соглашаться на технический прогресс.

Удобную конскую упряжь изобрели, как считают, в Средней Азии. Но римляне тоже кое-что изобрели по этой части. Однако усовершенствования не прививались. На смену прогрессу приходил застой.

Вопиющий пример — Древний Египет. Только высочайшая степень организованности, только умение управлять массами людей могли позволить создать пирамиды. Египетская цивилизация наилучшим, эффективнейшим способом использовала достижения техники, породившей эту цивилизацию неолитической революции. Но, приняв совершенные для своего времени формы, цивилизация в них и застыла. Великая держава, посылавшая своих данников — финикийцев на кораблях вокруг Африки, двигавшая многотысячные армии далеко на юг, запад, восток и северо-восток, Египет не смог не то что изобрести, а хотя бы быстро перенять у соседей обыкновенную колёсную повозку. Несмотря на то, что колесо в Египте знали и применяли, например, для передвижения осадных лестниц, по которым воины лезли на крепостные стены.

Довольно близкие соседи египтян, шумеры, в своей Месопотамии пользовались повозками с 3500 года до нашей эры. Понадобилась «всего» тысяча лет, чтобы эти повозки появились почти по всей Индии. А в Египте, для которого жители Месопотамии бывали то союзниками, то врагами и всё время — партнёрами по торговле, повозок так и не появилось на протяжении почти двух тысяч лет!

Да и впоследствии они появились на Ниле лишь потому, что на них ворвались в страну завоеватели. Бронза тоже «задержалась» на пути в Египет из Месопотамии — на целую тысячу лет.

Это отставание привело в конечном счёте к покорению Египта более молодыми рабовладельческими государствами, ещё сохранившими способность к развитию техники, — Персией, а потом Македонией.

Производительные силы Римской республики были развиты сильнее, чем в Древнем Египте. Но в сменившей республику Римской империи известны даже случаи прямого регресса целых отраслей техники. Например, работу животных, крутивших мельницы, начинают всё чаще выполнять рабы.

Мы привыкли связывать слово «культура» с поэзией и архитектурой, с живописью и музыкой. Если судить только по искусству, цивилизация Рима была неизмеримо выше, чем культура западных, северных и восточных варваров. Но слово «культура» на самом деле куда более ёмко. Разве в нашу культуру не входят трактора и научно-исследовательские институты?

Плуг — не менее замечательное творение человеческого гения, чем поэма Горация. Хорошо сконструированный плуг ещё и даёт возможность собрать с той же меры земли больший урожай, прокормить больше народу. А больше людей — больше и воинов.

Между тем плуг, разрезающий и переворачивающий стерню, по некоторым данным, был изобретён в конце I тысячелетия до нашей эры именно варварами где-то за северными границами империи. Римляне не могли не знать об этом изобретении, а вот «внедрением» его почти не занялись. Усовершенствованная соха была создана не одной из великих цивилизаций Средиземноморья, а опять-таки варварами. И — опять-таки — римляне почти не пользовались и этой сохою, хотя знали о ней.

Древний и вечно новый призыв «Перекуём мечи на орала» открывается в этом свете новой стороной. Не только мечом, но и плугом, оралом, победили варвары Рим.

И самым сильным ударом по рабству стало не восстание Спартака, а новая конская упряжь, благодаря которой одна лошадь заменяла десять рабов.

Древние в качестве рабочего скота применяли сначала быков. И упряжь использовала бычью холку как опору для ярма. Когда впрягать в соху и повозку стали лошадь, эту упряжь почти без изменений подогнали и к ней. При этом у лошади вокруг шеи оказался ремень, буквально душивший её при попытке приложить большое усилие. Поэтому, хотя сейчас такое и кажется смешным, на лошадях сначала возили лёгкие грузы, а тяжёлые тащили вручную. Изобретение хомута было тут гигантским шагом вперёд. Одна живая лошадиная сила в итоге по крайней мере утроилась. Резко увеличилась и скорость перевозки грузов.

Рабство окончательно теряло смысл, когда одна лошадь смогла заменить десять рабов. Раб не стоил теперь собственной кормёжки. Древние жалобы на «нерадивость» раба были справедливы. Но как доверить нерадивому рабу лошадь и дорогой железный плуг?

Работник, имеющий с ними дело, должен быть заинтересован в результатах своего труда. Крепостные заменяют рабов, феодализм приходит на смену рабовладельческому строю. Производительные силы меняются и заставляют изменяться производственные отношения. •

Разумеется, вся эта картина лишь в таком беглом изложении кажется стройной, простой и ясной. На самом деле всё было гораздо сложнее.

Многие детали прошлого объясняют по-разному. Скажем, чрезвычайно позднее появление повозки в долине Нила может быть связано и с тем, что здесь главным транспортом был водный, а на илистой почве и песке обыкновенная волокуша оказывалась надёжней, чем телега, особенно древнейшая, неуклюжая. А усовершенствованный плуг на плодородной почве жаркой Италии был нужен в гораздо меньшей степени, чем на земле Северной Германии и Дании. Само понятие общественного и технического застоя весьма относительно; застой, собственно говоря, и заметен-то становится обычно тогда, когда относительно отставшее государство сталкивается с относительно передовым. Многое в прошлом историки оценивают и объясняют отлично друг от друга, а многое и вовсе остаётся необъяснённым.

Что же, история постольку и наука, поскольку она ещё не всё объяснила: там, где всё ясно и понятно, учёному делать нечего.

Автор этой книги, может быть просто по личному пристрастию, склоняется на сторону тех исследователей, которые особенно подчёркивают важную роль в прогрессе технических изобретений. Кстати, некоторые факты из истории техники, о которых ты прочёл в этой главе, подробно разбираются в книге английского историка-марксиста С. Лилли «Люди, машины и история», И мне приятно сообщить, что даже гордые рыцари, знакомые тебе по романам Вальтера Скотта, поскакали по дорогам Европы в результате серии изобретений. Я не говорю сейчас о достижениях металлургии и кузнечного дела, сумевших создать прочный панцирь, в то же время достаточно лёгкий, чтобы воин не падал под его тяжестью. Речь о другом. В средневековье всадник в панцире, с тяжёлым копьём и мечом стал главной военной силой. Его приравнивали к десяти пехотинцам. Европейская древность ничего подобного не знала. Силой македонцев, скажем, была пешая фаланга, и римляне чаще всего использовали конницу в качестве вспомогательных сил для обхода или преследования противника — грозные легионы дрались пешими. А всё дело в том, что были несовершенны сёдла. Когда к VIII веку их улучшили и по всей Европе распространились стремена, всадники получили возможность крепко держаться в седле и использовать в качестве оружия тяжёлую пику. Рыцаря, потерявшего стремена, было проще простого вышибить из седла.

Мы знаем из учебников о «мрачном средневековье», о «тёмном времени феодализма». Но, возможно, мы слишком поверили тут итальянским гуманистам XV—XVI веков, ослеплённым собственным новым открытием древнегреческой и римской культур. Человек так устроен, что больше всего ценит то, чего лишён. Впрочем, такое открытие и вправду могло ослепить: за несколько десятков лет европейцы узнали величайшие достижения целого тысячелетия.

И время, лишённое этих достижений, было признано тёмным.

Но если открытия, сделанные в Египте и Риме, воплощались часто в игрушки, то средневековье прибирало к рукам технику, жадно делало её полезной. Ветряная мельница, собственно говоря, была изобретена в I веке до нашей эры. Изобретена тем самым Героном, который изобрёл и первую паровую турбину. Но если время пара пришло в XVIII веке, с капитализмом, то для мельницы эпоха побед наступила раньше. Ветряная мельница появилась в Европе в XII веке в роли именно мельницы, вращающей жернова. Уже в XIV веке ветряная мельница становится технической основой гигантских работ, предпринятых в Нидерландах для отвоевания суши у болот, озёр и моря. В XVI веке усовершенствованные ветряки превращаются в двигатели широчайшего применения.

И, мне кажется, не случайно в романе Сервантеса самым серьёзным противником Дон-Кихота оказывается ветряная мельница, которую он принял за великана и атаковал. Может быть, я додумываю здесь за великого испанского писателя, может быть, он вывел мельницу и не в качестве символа технического прогресса. Но ведь у классиков всегда можно прочесть больше, чем они, на первый взгляд, написали. Во всяком случае, ветряная мельница, родившаяся в средневековье, была в числе тех подлинных великанов, которые положили конец эпохе средневековья, феодальному строю, а значит, и рыцарям.

Дон-Кихот — человек замечательных душевных качеств. Однако, сверх того, он олицетворяет собою обречённое на исчезновение рыцарство.

Революционная борьба трудящихся, повторяю, опиралась, в конечном счёте, на изменение производительных сил и производственных отношений.

Черты нового общественного строя возникают внутри старого. Их надо только уметь увидеть, как сумел Владимир Ильич Ленин в капиталистических монополиях разглядеть рабочий механизм, пригодный после национализации для использования в социалистическом хозяйстве.


* * *


Полтора века отделяют английскую революцию 1640—1649 годов от Великой французской революции. Рядом с буржуазными уже государствами существовали ещё феодальные, как рядом с современными людьми когда-то жили неандертальцы. И сегодня на карте мира рядом с социалистическими странами — буржуазные. Атавизм, по сути дела, пережиток. Законы развития общества — не выдумка, коварная и злокозненная, как казалось в прошлом веке врагам Маркса. Законы потому и называются так, что выполняются.

Пройдёт пять или шесть столетий, и на коммунистической планете, в школе во время урока, ученик ответит на вопрос о дате социалистической революции: XX век. А может быть: XX—XXI века. А может быть: XIX—XXI. Кто знает, не примут ли за её начало искру Парижской коммуны? Но по-прежнему из века революций будет светить дата важнейшей из них — 1917 год. История — в нас, история с нами, мы часть её. Но гораздо важнее, что мы и творцы истории. Потому, что это люди совершают и защищают социальные революции.


Примечания

1

Древняя легенда о волшебной птице Феникс говорит, что она каждые пятьсот лет сжигает сама себя и поднимается из пепла снова юной.

2

Фут — примерно 30 сантиметров.


на главную | моя полка | | Без обезьяны |     цвет текста   цвет фона   размер шрифта   сохранить книгу

Текст книги загружен, загружаются изображения



Оцените эту книгу