Книга: Шаги за спиной



Миермилис Стейга


Шаги за спиной

I

Дремлет бор в тускло-голубоватом лунном свете. Сухой сосняк на взгорке еще дышит теплом, но с болотистой низины уже тянет холодной сыростью.

У ветхого, местами поваленного забора извилистые лесные тропы сплетаются в прямую дорожку, ведущую к высокому крыльцу дома лесника. Старый, рубленный из бревен дом вытянут кверху, словно его приподняли за печную трубу, потом опустили, и он по-старушечьи скособочился. Единственное, похожее на воспаленный глаз оконце подмигивает красноватым светом.

С треском распахивается окно. Жалобно скрипнув, хлопает наружная дверь. Эхо звуков еще долго мечется по лесным чащобам и затихает, увязнув в болоте. Где-то хрустит сухая ветка, слышится шорох листьев, глухо ударяет упавшая шишка. Замирают в чаще чьи-то шаги.

Внезапно ночную тишину разрывает гортанный каркающий крик. Свет в оконце начинает слегка подрагивать, и вот он уже заплясал. Все резвей и резвей словно в доме кто-то закружился, заметался со свечой в руке. Угасает он так же неожиданно.

Вдруг что-то светлое прошмыгнуло у изгороди, а затем посреди двора появляется белый призрачный силуэт. Но это не привидение, а женщина. Распущенные волосы длинными прядями падают на белую рубаху. Подняв руки вверх, она с криком убегает в лес.

Из раскрытого окна в посеребренные кусты вываливается человек. С трудом встав на ноги, он ковыляет в чащу леса.

II

Натужно рыча и чихая, милицейский автомобиль преодолевал болото по застланной хворостом дороге. Моросил дождик.

Пожилой шофер, прижавшись к рулю, напряженно всматривался в дорогу, стараясь не угодить в трясину. Он вполголоса клял и старые негодные "дворники", оставлявшие на стекле мокрые полосы, и топкую грязь, в которой того гляди увязнет чиненый-перечиненый "газик", и, наконец, старуху, которая отдала богу душу именно сегодня, в первый день его отпуска. А теперь колотись из-за нее в ночную темень по этим чертовым ухабам за тридевять земель. Конечно, Розниек мог бы и сам сесть за баранку, но только не по такой дороге. Пожалуй, только он, старый Антон, изловчится проехать по ней.

Инспектор уголовного розыска Улдис Стабинь был настроен куда более оптимистично. Он сидел сзади, и вдохновенно говорил:

– Померла старушка лет девяносто девяти от роду в своей постели естественной смертью. А участковый врач справку не выдает: в поликлинике. мол, покойница не лечилась, диагноз, мол, неведом, пусть едет "Скорая", да побыстрее. Приезжает "Скорая", осматривает, обследует и устанавливает, что померла старушка девяносто девяти лет в своей постели естественной смертью, но справку писать не торопятся. Пусть, мол, обстоятельства уточнят следователи и эксперты. Приезжают следователи, эксперты, пишут длинный-предлинный протокол, фиксируют следы, фотографируют и устанавливают, что померла старушка девяносто девяти лет от роду в своей постели естественной смертью по причине старческого одряхления организма…

Розниек обернулся и метнул в Стабиня злой взгляд.

– Очень хотелось бы знать, когда вы, молодой человек, станете серьезнее?!

– Разве это первый случай, когда мы трясемся впустую? – продолжает Улдис. – Вспомни, Валдис, хотя бы историю с туфлей. Доктор, наверно, не в курсе, – обращается к судебно-медицинскому эксперту Стабинь. – Вот послушайте. Однажды мальчишка-подпасок нашел на лугу новенькую лакированную туфлю. Обследовав место происшествия, участковый инспектор Заринь обнаружил вытоптанную площадку и полоску примятой травы. "Дело ясней ясного – здесь произошло убийство! – утверждал тогда Заринь. – Смотрите, здесь бандюга душил эту женщину, потом волок в лес, да не заметил, что туфля с ноги соскочила. А туг, возвращаясь, он бросил окурок". Этот "Шерлок Холмс" только что закончил школу милиции и жаждал раскрыть ужасное преступление.

– Надо признать, ход мыслей не столь уж нелепый, – засмеялся Розниек.

– Конечно, – согласился лейтенант. – Выглядело все правдоподобно. В поисках жертвы мы весь лес перевернули. На рыхлой земле у кротовой норы наткнулись даже на подозрительный след сапога.

В темных глазах врача улыбка. Он проработал в этом районе почти десять лет, прекрасно знает всех оперативных работников, в том числе завзятого шутника лейтенанта Стабиня. В армии Стабинь был сержантом. До этого звания, как он сам любил рассказывать, дослужился в кружке самодеятельности. Окончив вечернюю школу, Стабинь поступил на заочное отделение юридического факультета и перешел на оперативную работу. Тогда же ему присвоили офицерское звание. У Стабиня хороший голос. Он гитарист. Щеголеват. Девушки вокруг него так и вьются. Но с женитьбой Улдис не спешит.

Мелкой дробью дождь барабанил по туго натянутому брезентовому тенту. Колеса то и дело ныряли в глубокие лужи, и потоки грязи с шумом били в днище кузова. Машина то кренилась набок, то подскакивала, но все же, упрямо урча, тащилась вперед.

– Что же было дальше? – Судебно-медицинский эксперт считал, что со скукой в дороге надо бороться активно.

Стабинь любит, когда к его побасенкам проявляют интерес. Выдержав для солидности паузу, он продолжил:

– Решили установить личность владелицы туфли.

– В старину принцу найти Золушку было легче, – пошутил врач.

– Это уж точно, – согласился Улдис, – он предлагал всем девицам примерить башмачок.

– Ты упускаешь важную деталь, – вмешался Розниек. – В сказке принцу за успешный розыск светила награда – рука и сердце красавицы.

– С нас хватит и одного женатого – тебя, – парировал Стабинь. – Мы применили иной метод, куда более гениальный. Такие туфли – дефицит. Как правило, их продают лишь "своим людям" из-под прилавка и с приличной наценкой. Короче говоря, мы нашли продавщицу, и оказалось, что ее знакомая бросила мужа и уехала в неизвестном направлении. Это было подозрительно. Мы задержали мужа и предъявили ему туфлю. Осмотрев ее, муж побледнел. "Да, – признался он, – виноват. Но она же первая напала, замахнулась…" – "Чем?" – спрашиваю. "Да вот этой самой туфлей". У нашего участкового сразу глаза загорелись. "Рассказывайте!" – "А чего рассказывать, – вздохнул муж. – Вырвал я у нее туфлю и…" – "И?.." – "И выбросил в окно вагона. Неужто мне теперь за это пятнадцать суток влепят?"

Судебно-медицинский эксперт улыбается. Шофер прислушивается с интересом.

– Ну а вытоптанная трава и следы ног?

– Наверно, там корова лежала, а наследил подпасок своими новыми сапогами… Такая вот симфония, – закончил Стабинь обычным своим присловьем. Дождь перестал. Край небосвода посветлел. Выбравшись на более твердую дорогу, "газик" резво проскочил мимо сарайчика и затормозил у дома. На крыльце прибывших поджидали участковый инспектор Каркл, женщина-врач и понятые – старый почтальон и секретарь сельсовета.

III

Оперативные работники, эксперт и понятые вошли в просторную комнату.

Некрашеная дубовая кровать задвинута в самый темный угол. Перед окном тяжелый квадратный стол. У стены старый коричневый комод, над ним картинка, изображающая мадонну с младенцем, и несколько фотографий в рамках. Посреди комнаты на полу тело тщедушной старушки.

Немало трупов повидал следователь Розниек на своем веку. Такая профессия. Однако привыкнуть к их виду и выработать в себе безразличие он не смог.

Старуха лежала на спине, руки как-то по-солдатски прижаты к бокам, правая нога неестественно согнута, босая, на левой шерстяной вязаный чулок и галоша. Другая галоша виднелась под кроватью. Изборожденное резкими морщинами лицо рассекал широкий тонкогубый рот, застывший в насмешливой гримасе.

Розниек заставил себя подойти и наклониться над телом.

"Обстоятельства загадочны", – вспомнились Валдису слова прокурора Кубулиса, когда тот ни свет ни заря позвонил и попросил выехать на место происшествия.

– Все-таки смерть естественная, – донеслось до слуха Валдиса замечание Яункалныня, судебно-медицинского эксперта. Голос у того был низкий и, как всегда, спокойный. – Похоже на инсульт. Не такая уж редкость в ее возрасте.

– Инсульт, – повторил Розниек, точно ему хотелось глубже проникнуть в смысл слова. – Тогда почему она лежит посреди комнаты в такой странной позе?

Вопрос был скорее риторическим.

– Ничего удивительного, – ответил Яункалнынь. – Смерть может застигнуть человека где угодно.

Взгляд Улдиса Стабиня, подобно объективу кинокамеры, блуждал по комнате с предмета на предмет, четко фиксируя все мелочи.

– Естественная смерть есть смерть естественная, – заметил он глубокомысленно. – Выходит, Валдис, нам с тобой тут делать нечего. Будем поворачивать обратно, что ли?

Подойдя к столу, он стал разглядывать остатки сыра и ветчины на тарелках и толстые ломти деревенского ржаного хлеба. Затем извлек из-под стола недопитую бутылку водки.

– Характерная привычка, – сказал он, – ставить бутылку под стол. Так поступают выпивохи в чайных, когда разливают на троих. – Стабинь деловито обнюхал оба стакана, стоявших на столе. Не водка ли тут всему виновница?

– Не исключено, – подхватил эксперт. Алкоголь повышает кровяное давление.

Молоденькая женщина, секретарь сельсовета, несколько оправившись от испуга, не отрывала от Улдиса Стабиня больших наивных глаз.

Девушка явно старалась привлечь внимание лейтенанта. Однако Улдис был чрезвычайно серьезен. Наконец она набралась храбрости и шагнула вперед.

– Старушка Упениеце не пила, и Катрина тоже, они жили очень тихо и скромно… – Словно испугавшись своего слишком громкого голоса, она смутилась и умолкла.

Седовласый эксперт взглянул на девушку и отечески улыбнулся.

– Все возможно, голубушка. В ее годы для инсульта достаточно и малой дозы алкоголя.

Улдис Стабинь с блокнотом подошел к секретарю.

– Можете рассказать поподробней о том, как жили Упениеце, с кем встречались, кто у них бывал?

– Дядя Криш знает больше, – сказала девушка. – Он почти ежедневно возит почту в Межсарги.

Услышав свое имя, Криш, низенький старичок в потрепанном френче почтового работника, с лысой, великоватой для его роста головой, встрепенулся.

– Покойница славная была старушка, – пробормотал он дрожащим голосом. – Добрый человек! Да будет ей земля пухом!

Следователь Розниек вглядывался в темные полосы на половицах, затем ножиком соскреб что-то с пола и высыпал в пробирку.

– Вы первый обнаружили Упениеце мертвой? – спросил он у почтальона. – А как вы вошли в дом?

Почтальон жалобно взглянул на врача, потом на участкового инспектора Каркла, словно ища у них поддержки.

– Как всегда, утром я развозил почту. Выехал рано, чтобы поспеть в поселок. Гляжу, дверь настежь. Вошел – и вот… Думал, еще не поздно спасти… Побежал звонить доктору…

– Что, что? – Инспектор Каркл, помогавший Стабиню производить осмотр комнаты, остановился. – А почему, когда мы с врачом приехали, дверь была заперта?

Розниек внимательно наблюдал за стариком. Почтальон ответил не сразу.

– Наверно, когда побежал, захлопнул дверь. Английский замок… Защелкнулся…

– А окно было открыто? – поинтересовался следователь.

Почтальон платком вытер лысину.

– Про это не скажу. Не заметил.

– Окно было открыто, – уточнил инспектор Каркл.

– Кто еще проживает в Межсаргах? – продолжал расспрашивать Розниек.

– Только Катрина Упениеце, дочь старухи. После происшествия ее никто не видел, – доложил лейтенант Каркл. Рядом с рослым Розниеком Каркл выглядел щуплым подростком.

– Послушай-ка, Алберт, – обратился к нему Улдис. – А может, Катрина на работе? Рано ушла и даже не знает, что мать… Где она работает, сколько ей лет?

Инспектор Каркл тревожно глянул на дверь, ведь и в самом деле, Катрина Упениеце могла в любую минуту прийти и застать эту страшную картину. Надо бы ее перехватить, подготовить…

– Работает она в колхозе, а лет ей за сорок, – задумчиво проговорил он и, закурив сигарету, подошел к раскрытому окну.

– Старушка скончалась примерно в час ночи, – сказал эксперт, – следовательно, дочь, если только она была дома, не могла не знать о случившемся. Кроме того – попрошу отметить в протоколе важное обстоятельство, – обратился он к Розниеку, – труп не перемещали. Трупные пятна находятся на спине. Никаких опасных для жизни телесных повреждений я не вижу. Лишь на обеих руках повыше локтей обширные кольцеобразные кровоподтеки, образовавшиеся еще при жизни.

Розниек нагнулся и внимательно осмотрел руки покойной, затем каждую в отдельности сфотографировал.

– Н-да, – проворчал он. – Все далеко не так просто. Смерть, возможно, и естественная, но обстоятельства все же странные. Не исключено насилие.

Интуицию называют вторым умом следователя. И она подсказывала Валдису, что клубок этот с налету не распутать. "Что-то загадочное в ее предсмертной усмешке. Нелегко мне будет извлечь тайну, которую она унесла в могилу. Потребуется, видимо, долгий, кропотливый труд. Нужны неопровержимые доказательства".

Комнату то и дело озаряла холодная молния фотовспышки – следователь фотографировал труп, пол, кровать, комод, стол.

– На кровати вроде бы лежали, – заметил он. – Подушки помяты.

– И на печке тоже, – послышался голос Стабиня из другой комнаты. – Гляди, подушка сброшена на пол, валяется чулок.

Розниек пинцетом собирал со стола и складывал в пробирки, баночки и коробочки остатки пищи.

– Судя по всему, ужинали двое.

– Возможно, Катрина с матерью, – высказал предположение инспектор Каркл. Розниек пожал плечами.

– Непохоже. Во всяком случае, в комнате находилось не два человека, а больше, и характерно, что никто из них не оказал помощи старухе. Никто не вызвал врача.

Каркл надвинул фуражку на лоб.

– О смерти старой Каролины тоже никто из них не сообщил.

– Значит, окно было раскрыто? – на всякий случай переспросил Розниек.

– Раскрыто! – подтвердил Каркл.

– Тогда поглядите вместе со Стабинем, нет ли чего интересного на дворе, а я пока займусь протоколом.

Розниек о чем-то задумался, затем встал, подошел еще раз к комоду, раскрыл пыльный альбом и стал внимательно рассматривать пожелтевшие фотографии. Почтальон со свойственным пожилым людям любопытством присоединился к нему.

Вот пышнотелая девица с густыми бровями и энергичными чертами лица в подвенечном наряде. Рядом полный невысокий жених. Вот она же с маленькой девчушкой на руках.

– Наверно, это Каролина Упениеце с дочкой Катриной, – предположил старик. – Вот конфирмация, а тут чьи-то похороны.

– Скажите, пожалуйста, – обратился Розниек к почтальону, – Упениеце получала письма?

Взгляд старика беспокойно скользнул с фотографий на следователя.

– Нет, – ответил он, – только газету и кое-какие журналы.

В окне появилась голова Улдиса Стабиня.

– Подойди-ка, Валдис, взгляни! – позвал он. – Тут какой-то спортсмен выпрыгнул из окна, оставив на память свою визитную карточку.

Розниек сунул альбом инспектору Карклу и быстро подошел к окну.



IV

Ошинь, ветеринарный фельдшер колхоза "Карогс", проснулся и сел в постели столь резко, что пружины протестующе заскрежетали.

Из кухни через открытую дверь доносился перестук посуды. Это сестра Ошиня – Вилма – таким способом извещала брата, что завтрак готов и пора вставать. Упаси ее бог это сделать словесно! У брата слабые нервы, но зато крепкий кулак. Потеряв ногу, Ошинь считал себя неудачником. Так и не сбылись его мечты о карьере офицера "третьего рейха". Интендантское училище было расформировано сразу же после разгрома под Сталинградом, и курсантов всех до одного отправили на фронт. Полгода провалявшись по госпиталям, Ошинь попал на курсы ветеринарных фельдшеров. По окончании был направлен на работу в армейскую конюшню.

После войны Ошинь вернулся в Латвию, из всей родни нашел лишь сестру. Невзрачный и одноногий инвалид с крутым и взбалмошным характером так и остался холостяком. Дело свое он знал. Сумрачный и молчаливый, разъезжал он по хозяйствам и животноводческим фермам, осматривал и лечил скот. Изредка жаловался на свои беды колхозному жеребцу Максиму или племенному быку Орлику. В трезвом состоянии Ошинь с людьми разговаривал мало. Откровение на него находило лишь после бутылки – тогда он плакался на свою судьбу каждому встречному-поперечному…

Ошинь потянулся, широко зевнул и вдруг, схватившись руками за голову, застонал.

– Ох и трещит башка, прямо на части разламывается. Эй, Вилма! Глянь-ка в шкафчик, не осталось ли там глоточка?

Вытирая руки о передник, дородная Вилма робко вошла в комнату.

– Не пора ли, братец, взяться за ум, – сварливо сказала она. – Доведет тебя пьянка до беды.

Ошинь уставился на сестру недобрым взглядом. Вилма быстро подошла к шкафчику и достала бутылку. Ошинь вышиб пробку и единым духом выпил водку.

– Уфф, слава тебе, господи, теперь в самый раз. – Он долго разглядывал и массировал сильно натертую культю правой ноги. – И дернул же меня черт вчера переться к этим…

Необычный шум на дворе заставил Ошиня прервать свое занятие. Он дотянулся до брюк, но не успел их надеть. Дверь распахнулась, и в комнату ввалился долговязый парень. На руках у него была женщина с безжизненно запрокинутой головой и посиневшим лицом. На фиолетовых губах пена с примесью крови. С длинного белого одеяния капала вода. На полу быстро собралась лужица.

Водянистые глаза Ошиня расширились и застыли в испуге.

– Дядя Карл, помоги! – выдохнул парень, тяжело опустив женщину на кровать.

– Трина! – едва выдавил Ошинь.

– Катрина из Межсаргов, – подтвердил юноша. – Иду, гляжу – лежит под мостом, там, за большими камнями. Жива ли?..

Парень был изрядно напуган.

– Вряд ли тут можно помочь, – отвернувшись, пробормотал Ошинь, шаря дрожащими руками в тумбочке. – Сестра, подай воды! – прорычал он хрипло.

Вилма неслышно вошла.

– Господи, помилуй! – всплеснув руками, запричитала она. – Скончалась, ей-ей, скончалась, ах ты, божье наказание!

– Не каркай, ворона! – прикрикнул на нее Ошинь. – Воду неси живо!

Вилма вздрогнула и бросилась на кухню. Вскоре она вбежала с большой глиняной кружкой. Ошинь высыпал в нее какой-то порошок, размешал и попытался влить Катрине в рот. Однако тщетно. Челюсти женщины уже окоченели. Ошинь стал щупать пульс. Подушка под безжизненно запрокинутой головой постепенно окрашивалась кровью.

Крупные капли пота проступили на лбу Ошиня.

– Чего уставился! – рявкнул он на парня. – Дуй в поселок…

V


Всю стену в кабинете прокурора Кубулиса занимали книжные полки. Книги Кубулис называл "мой крепкий и надежный тыл".

Хозяин кабинета, человек худощавый, с редеющей шевелюрой и кустистыми бровями, сидел за массивным, заваленным бумагами письменным столом и разговаривал по телефону. Он явно был чем-то озабочен, На приветствие Розниека Кубулис безмолвно кивнул, жестом пригласил сесть и продолжал телефонный разговор. Следователь не садился, давая тем самым понять, что лишним временем не располагает.

Бледное добродушное лицо прокурора вдруг покрылось красными пятнами.

– Ах вон оно что! – крикнул он в трубку. – Нет! Даже не подумаю! И до суда не освобожу! Не надейтесь! Валцинь махровый жулик, расхититель общественного имущества. Заслуги?! Суд учтет! Ах способный работник?! Хороший специалист?! В местах лишения свободы и такие нужны! Все, разговор на эту тему окончен. – Прокурор положил трубку и тяжело откинулся на спинку кресла. – Черт бы их всех побрал! – взорвался он. – Нашлись защитнички! Когда Валцинь разбазаривал колхозное добро, они делали вид, что ничего не замечают, а теперь, видите ли, без него обойтись не могут. Незаменимый специалист!

Прокурор сидел, вперив неподвижный взгляд в широкую белую голландскую печь в углу кабинета. Потом вдруг повернул голову, стал разглядывать рослую фигуру Розниека, словно увидел его впервые.

Раздражение в глазах Кубулиса быстро таяло, как светящийся квадратик на экране выключенного телевизора. Теперь это были обычные усталые глаза человека. много повидавшего на своем веку. В голосе появились знакомые дружелюбные нотки.

– Как далеко ты продвинулся с делом этого Валциня?

– Пишу обвинительное заключение, – ответил Розниек.

– Все подтвердилось полностью?

– Да. Вы же прочтете дело до того, как направите его в суд…

Озабоченное лицо Кубулиса озарилось улыбкой.

– Прочту, а как же. Только мы с вами должны считаться с тем, что родственники Валциня ходят по инстанциям, пишут жалобы и действуют вовсю. Если мы, не дай бог, не докажем достоверность хоть бы одной фразы, одного слова из написанного в обвинительном заключении, то…

– Знаю.

Прокурор встал и распахнул окно. Кабинет освежила волна летнего воздуха. Запахло жасмином и свежескошенной травой.

– Что же нового ты привез из Юмужциеса? – спросил Кубулис.

– Случай весьма странный, – сказал Валдис. – Причина смерти ясна – инсульт. Это не вызывает у врачей сомнения, и, казалось бы, нет оснований возбуждать уголовное дело. Однако кое-какие детали все же наводят на мысль о вероятности убийства.

– Какие?

– Я пока абсолютно ничего не утверждаю, – продолжал Розниек, – я только анализирую обстоятельства. Смерть наступила около часа ночи. Покойная обнаружена на полу посреди комнаты, выше локтей, на предплечьях у нее обширные кольцеобразные кровоподтеки, возникшие, по мнению эксперта, незадолго до смерти. На полу свежие полосы, прочерченные галошами покойной. Одна галоша заброшена под кровать.

– Похоже на борьбу? Валдис пожал плечами.

– В ту ночь на хуторе Межсарги двое – назовем их Икс и Игрек – пили водку. В некотором роде это не была обычная выпивка. Стол, похоже, был накрыт заранее, даже цветы поставлены. Ужин проходил беспокойно. Люди думали о чем-то другом, были рассеянны. Откусив кусок сыра и не доев, брали другой. Поначалу закусывали каждый из своей тарелки, затем сели рядом и стали есть из одной. На остатках еды имеются следы зубов двух человек. У Икса зубы пошире, у Игрека помельче. На стакане Икса отпечаток широкой. ладони, только очень неясный, расплывчатый, человек, видимо, нервничал, покатывал его в руке.

– Посуду и остатки пищи отправили на экспертизу?

– Само собой. – Розниек устало опустился в кресло.

– Полагаете, здесь замешаны еще какие-то лица?

– Думаю, да. Окно было раскрыто, под окном сломан куст. Мы нашли там пуговицу от брюк. Похоже, кто-то спасался бегством через окно. И еще. До того, как все это произошло, старая Каролина уже улеглась спать. О6 этом свидетельствует ее постель на печи. Потом произошло нечто неожиданное, потому что старуха соскочила с печки и вбежала в комнату Катрины. Она так спешила, что не успела даже надеть чулок. Его мы нашли на полу возле печи, там же валялась и подушка.

Прокурор закурил.

– Вам, конечно, уже известно, что дочь этой старой женщины той же ночью утонула? Ее нашли в реке у самого моста.

– Два покойника в одном доме. Вряд ли это случайное совпадение.

Оба долго молчали.

– Кто расследует это дело? – прервав паузу, спросил Розниек.

– Пока Апинис, но, думаю, оба дела надо объединить…

– Каковы будут ваши указания на дальнейшее?

– Поезжайте домой, отдохните. Работа предстоит серьезная.

С трудом оторвав отяжелевшее тело от кресла, следователь встал и вышел в коридор.

VI

В кабинете Апиниса у стола сидел долговязый паренек. Вид у него был смущенный и растерянный.

Следователь Апинис сосредоточенно писал протокол. Не отрывая взгляда от бумаг, он продолжал допрос:

– Значит, ходили проверять верши? Вы что же, не знаете, что рыбная ловля такой снастью строго запрещена? – Апинис поднял голову и посмотрел не на подростка, а в окно, как будто заметил что-то весьма интересное.

– Я… я… – съежился парнишка, – я не знал… это не мои верши… у меня только… меня теперь посадят?..

Прокурор Кубулис, сидя в углу кабинета у журнального столика, листая книжку, в допрос не вмешивался. Теперь же он встал. и подошел к пареньку.

– К вашему сведению, следователь Апинис – общественный инспектор рыбоохраны и потому напоминает вам о том, что ловить рыбу вершами запрещено, – благодушно пояснил Кубулис. – Впредь так не поступайте, А в данный момент нас больше интересует, в котором часу вы увидели в воде под мостом Катрину Упениеце?

Паренек приободрился и, подумав, ответил:

– Будильник зазвонил полшестого, я оделся, пошел… Это могло быть около шести или половины седьмого утра. Увидал, что-то белеет меж больших камней, подошел ближе – женщина. Вошел в воду, вытащил ее и побежал к Ошиням. Их дом самый ближний. Думал, может, еще жива…

– Она вся была под водой?

– Вода затекала ей в рот, но иногда бывает, утопленника откачивают.

– Вы не пытались это сделать? Парень покраснел.

– Нет.

– Почему?

– Не знаю, не умею…

– Сколько вам лет?

– Шестнадцать с половиной.

– Н-да, – протянул Кубулис. – На мостике, в реке, на берегу, одним словом, по соседству с местом происшествия ничего подозрительного не заметили?

– Я не глядел.

– А по дороге никого не встретили? Подросток снова задумался.

– Н-никого.

– Вот ведь какое дело, – прокурор поднялся со стула и подошел ближе к Розниеку, все это время стоявшему у двери, – на месте происшествия действительно ничего подозрительного не нашли. Однако у погибшей на затылке глубокая рана, на плечах и шее синяки, правая рука сломана…

Кубулис вновь обратился к юноше:

– Вы были знакомы с Катриной Упениеце?

– Да, был, она жила в Межсаргах.

– Вы славный парень и, конечно же, захотите нам помочь, верно?

Подросток смутился, затем поднял глаза и улыбнулся:

– Постараюсь, насколько смогу.

– Вот и прекрасно. – Кубулис положил юноше руку на плечо. – Начнем с самого простого: постарайтесь восстановить в памяти все события сегодняшнего дня: что видели, слышали, в общем все. Будильник снова установи на полшестого, мы завтра приедем рано, и ты нам покажешь, какой дорогой шел, где увидал Упениеце, как нес ее к Ошиням, что интересного видел по пути. Договорились?

Незаметно для себя Кубулис стал называть юношу на "ты". Оба его сына были примерно такого же возраста, и потому Кубулис особенно хорошо понимал психологию подростков и умел найти с ними общий язык.

– Ладно! – с готовностью кивнул парень.

На лицо прокурора вдруг легла тень.

– Ты на чем приехал? – озабоченно спросил он. – Домой успеешь добраться?

– У меня мопед, – не без гордости ответил подросток,

– Тогда ладно.

Следователь Апинис ткнул пальцем в протокол и буркнул:

– На, прочти, распишись и все сделай, как сказал товарищ прокурор…

– Не думайте, что он из пай-мальчиков, – заметил следователь, как только дверь за парнем захлопнулась. – В прошлом году из колхозного сада не вылезал, хоть у самого дома яблок полным-полно; в школе дрался. Теленку Гринвальдихи привязал к хвосту паклю и подпалил, чуть коровник не сгорел. Родителей несколько раз вызывали в комиссию по делам несовершеннолетних.

– Откуда у вас такие сведения? – поинтересовался прокурор.

Апинис откинул. свое грузное тело на спинку кресла.

– Позвонил в школу, – прикрывая рукой зевоту, ответил Апинис. – Вы же меня сами учили, что до того, как человека допрашивать, надо узнать, что он собой представляет. Мне хотелось выяснить, почему подросток оказался ночью у моста. Верши обычно ставят километра на два выше. У моста слишком мелко. И я очень сомневаюсь, был ли он один.

– Вы подозреваете его?

Апинис вяло усмехнулся.

– В этом деле нет юридических оснований кого-либо подозревать.

– Это ваше твердое убеждение?

– Конечно. Заключения медиков категоричны: мать умерла своей смертью, дочь утонула. Таким образом, убийство исключается.

– Вы не верите заключениям судебно-медицинских экспертов?

– Наоборот, верю.

– Тогда объясните происхождение прижизненных телесных повреждений на теле женщин.

Апинис подтянул рукава кителя, словно собирался приступить к ответственному делу, и сказал:

– Вся эта "тайна" не стоит и ломаного гроша, – насмешливо глянул он на Розниека. – С вечера они вдвоем выпили. Ночью старухе стало плохо, звала дочь, не добудившись, слезла с печи, пошла да и грохнулась посреди комнаты. Об этом свидетельствуют и неубранная постель, и подушка, и чулок на полу.

– А о чем свидетельствуют обширные кровоподтеки выше локтей? – вмешался в разговор Розниек.

– Катрина, разбуженная шумом, ухватила мать за руки, пыталась ее поднять, – невозмутимо продолжал Апинис.

– Так, так, – прокурор явно что-то прикидывал в уме. – Продолжайте, продолжайте, это становится интересным.

– Видя, что мать умирает, Катрина распахнула окно, стала звать на помощь, затем выпрыгнула в окно и побежала на ближайший хутор. Но так как она была еще пьяна и торопилась, то на узком мостике, потеряв равновесие, упала в речку, разбила голову о камни и утонула.

– Допустим, – согласился Кубулис. – А как объяснить свежие полосы, прочерченные галошами на полу, и галошу, залетевшую под кровать?

– Возможен и такой вариант. – Апинис говорил таким тоном, словно его насильно заставляют высказывать то, что обоим и без того должно быть понятно. – Обе женщины по пьянке сцепились. Катрина схватила мать за руки выше локтей и со зла как следует встряхнула. У старухи инсульт.

Розниека передернуло.

– По-твоему, это случилось до или после того, как женщины отправились спать? – хмуро спросил он.

– Какая разница? Катрина мертва, и уточнять детали происшедшего бесполезно.

– Предлагаешь дело прекратить?

– Факт! Рано или поздно это дело все равно придется списать. Так лучше уж не тратить зря порох. Незачем разыскивать несуществующих преступников.

Розниек нахмурил брови.

– Завидую людям, которым всегда все ясно. Ни сомнений, ни проблем. Легкая жизнь, широкие пути, светлые тона. Но если подумать – это не что иное, как признаки ограниченности.

Выбить Апиниса из седла было не так просто.

– Я хочу повторить, что мы не имеем права бесцельно транжирить время и государственные средства. Наша обязанность – раскрывать и расследовать преступления, а не причины инсультов, инфарктов и так далее! Этим пусть занимаются медики, социологи, психологи.

Прокурор поежился так, будто его зазнобило.

– Я лично считаю, что даже естественная смерть еще не исключает вероятности преступления, – сказал он несколько нравоучительно, – а несчастный случай может оказаться ловкой инсценировкой. В данном случае мы не имеем права прекратить дело, пока окончательно не убедимся, что вероятность преступления исключена. Этого требуют от нас не только служебный долг и закон, но и наша совесть. И на этом дискуссию считаю законченной…

VII

Следователь Розниек возвращается домой. Городок уже затих. В редком окне горит свет. Нет-нет да встретится прохожий, поздоровается. Розниека тут знают все, поскольку городишко крохотный.

У кинотеатра толпится народ. Сегодня идет новая широкоэкранная картина. Инта давно жаждет посмотреть ее. Валдис взглянул на часы. До начала последнего сеанса всего несколько минут. У входа стоит Фелита, помощник прокурора, с двумя молодыми людьми. Она лукаво подмигнула Валдису.

– Пошли в кино, мрачный тип, не пожалеешь!

– В другой раз, – улыбнулся Валдис. Мысли упрямо возвращались к новому делу. Происшествие на хуторе Межсарги при всей своей кажущейся простоте таило немало загадочного. Экспертиза подтвердила предположение о том, что темные полосы на половицах действительно прочерчены галошами покойной. Кроме тога, было установлено, что старая Каролина Упениеце в тот вечер алкогольных напитков не употребляла. Стало быть, версия Апиниса о ссоре во хмелю отпала. Зато под ногтями пальцев правой руки Упениеце эксперты обнаружили мелкие чешуйки человеческой кожи и запекшуюся кровь. Исследование показало, что эти улики не имеют отношения к дочери Катрине. Следовательно, была какая-то схватка, борьба, и Каролина кого-то поцарапала. Куст под окном пострадал основательно. Похоже, что его помял какой-то тяжелый предмет. Найденная пуговица, по утверждению экспертов, была пришита к темной шерстяной одежде. На хуторе Межсарги одежды из такой материи не обнаружено. Несомненно, что в доме находился третий человек, но кто и что ему там понадобилось?



Подкатил автобус с тускло освещенными окнами. Несколько пассажиров вышли. Женщина с большой сумкой направилась в сторону гостиницы. "Наверное, в командировку", – подумал Розниек. Позади деликатно кашлянул старичок.

– Добрый вечер, – заискивающе поздоровался он. Розниек сразу узнал почтальона из Юмужциемса, который был понятым на хуторе Межсарги.

– Добрый вечер, – ответил Розниек.

– В поликлинику, знаете ли, приехал. Рано утром надо анализы сдавать, – завздыхал старик. – Что поделаешь, хвораю. Старость не радость.

– А я вас искал. Повестку не получили? Хотел еще порасспросить о жизни обеих Упениеце в Межсаргах. Вы ведь часто у них бывали.

Старик семенил рядом с Розниеком.

– Повестку получил, – подтвердил он. – Приду к вам после поликлиники, только уж не знаю, товарищ следователь, о чем рассказывать. Обе женщины жили тихо, неприметно, никого не трогали, ни на кого зла не держали. И вдруг такая беда. Что, до сих пор так ничего и не выяснили?

– Жили тихо и неприметно? – покачал головой Розниек. – Неужто у них не было ни знакомых, ни друзей?

– Видите ли, товарищ следователь, – он осторожно огляделся и приглушенным голосом продолжал, – в Межсарги и в самом деле никто не заходил, не было у этих женщин настоящих добрых друзей. Я, конечно, ничего худого сказать не хочу, но… пару раз встречал в Межсаргах нашего коновала Ошиня и однажды его родича, Яниса Лаурпетериса.

– Насколько мне известно, оба они живут неподалеку от Межсаргов?

– Да, да, соседи близкие. Однако что у них с ними за дела – сказать вам не могу, – таинственно нашептывал почтальон. – Старая Каролина однажды мне рассказала, что Ошинь перед войной был влюблен в Катрину, сватов засылал, но остался с носом. Мать, насколько я понял, никогда не могла этого простить дочке.

– Вот видите, – сказал Розниек, – не таким уж тихим и неприметным было их существование.

– Грех говорить про покойников худое, но в последнее время старуха больно уж нехорошо вела себя с дочерью, нападала на Катрину, честила ее почем зря, подчас и за косу тягала.

– Может, для этих ссор были причины?

– Какие причины! Просто у старухи ум за разум уже зашел.

– А может, она и в тот вечер тоже сцепилась с Катриной. Как, по-вашему?

– Что вы! Мне-то откуда знать? Я сообщаю лишь то, что мне известно. Вы, наверно, больше меня в курсе дела.

– Благодарю за полезную информацию, – пожал следователь руку почтальону.

– Завтра утром вы все-таки ко мне загляните. Потолкуем. Может, еще что вспомните.

Следователь ушел, а старый почтальон стоял и долго глядел ему вслед.

Розниек свернул в переулок. Свет в окне его квартиры был виден издали. Значит, Инта не спит, ждет. И не сбежала с детьми, как частенько грозилась.

Огонек в окне успокаивал, и мысли Розниека вновь переключились на события в Межсаргах.

Да, Кубулис прав. Человека можно убить не только ножом, пистолетом, ядом, а подлостью, угрозами, даже резким словом. Неоказание помощи умирающему – тоже уголовное преступление. А смерть Катрины! Эксперты сомневаются в том, что рана на голове – результат падения на камни, скорее Катрину ударили тяжелым тупым предметом…

Розниек находился уже во дворе. У двери квартиры он полез в портфель за ключом и обнаружил авоську с пришпиленной запиской.

– Ах, старый склеротик! – воскликнул с досадой Валдис. – Инта велела купить хлеб, яйца, сыр, сметану, помидоры, "Смотри не забудь, как обычно, – предупредила она и записала все на бумажке, – ребенок болеет, в доме ничего нет. Я ведь тоже работаю!"

Розниек безнадежно махнул рукой и отпер дверь,

– Какой сюрприз! – всплеснула руками Инта. – Адрес наш еще не забыл? Ужин разогреешь сам. Я ложусь спать!

Валдис промолчал. Сейчас объяснять что-либо Инте было бесполезно, Он выждал, покуда она закроет дверь спальни, помыл руки и сел за стол.

Однако мысли упорно не желали переключаться на домашние дела.

Что скрывается за густым туманом, окутывающим эти необычные события? Чтобы раскрыть преступление, необходимо в первую очередь выяснить, с какой целью оно совершено, понять психологические мотивы действий виновного. Этот же случай не ясен ни с какой стороны. Мы, по сути дела, даже не знаем, что произошло той ночью в доме Упениеце. Завтра же надо съездить со Стабинем в Юмужциемс.

Розниек машинально ел, не ощущая вкуса пищи…

VIII

Прокурор Кубулис с удовольствием втянул в себя смолистую свежесть лесного воздуха и на миг задержал дыхание.

– Апинис, вы только прислушайтесь, какая благодатная тишина! – прошептал он, словно боясь ее разбудить.

Кубулис не скрывал своего восторженного благоговения перед красотой природы, будь то дерево, травинка или всего лишь искрящаяся на солнце капелька росы. Не часто удавалось ему вырваться на лоно природы.

Грузный Апинис тяжело и неохотно шагал за своим начальником. Пожатие плечами было единственной реакцией на реплику прокурора. Апинис восторги шефа считал блажью, однако предпочитал вслух не высказываться. Они шли по лесной дороге, вел их подросток Дайнис Калниетис.

Дорога круто повернула вниз, и взору путников открылась извилистая речка, весело бегущая по каменистому руслу. Высоко над водой был перекинут узкий деревянный мосток без перил.

– Вот здесь… – показал пальцем Дайнис и вдруг осекся. К равномерному журчанью воды добавился плеск. Похоже, кто-то, пока невидимый за густым кустарником, переходил речку вброд. Все трое напрягли слух. Звук шел со стороны глубокого, поросшего деревьями и кустарником оврага.

– Напрямик через заросли пробираться долго, – шепотом сказал Кубулис. – А пока мы… Дайнис, – обратился он к парнишке, – тут нет какой-нибудь тропки?

Но Дайниса и след простыл. Слышно было только, как по откосу скатилось несколько камней и звонко шлепнулось в воду.

– Пошли! – метнулся вперед прокурор. – Надо бы перехватить раннего путника.

– Разве теперь это так важно? – бормотал Апинис, неохотно следуя за начальником. – Этот паршивец удрал, и вся наша затея лопнула!

Кубулис довольно быстро для своих лет взбирался по крутому склону и, оглянувшись, бросил на ходу: – Полагаю – важно, если на рассвете второго дня кто-то рыщет вокруг места происшествия!

Обойдя овраг поверху, они вышли к тропинке, остановились и прислушались. Ни звука.

– Уф-ф, – шумно вздохнул Кубулис. – Зря торопились, сгинул таинственный лесной человек.

– Почему обязательно человек, может, и лесной зверь, – пошутил Апинис.

Где-то совсем близко зашуршали листья. Шаги приближались. Кубулис потянул Апиниса за рукав, и они притаились за большим кустом можжевельника. На тропинке показался Дайнис. Он растерянно озирался по сторонам. Когда юноша миновал их укрытие, Кубулис окликнул паренька. Тот вздрогнул и обернулся.

– Послушай, голубчик, куда это ты вдруг исчез? Дайнис покраснел, насупился и пробормотал:

– Хотел поглядеть, кто там лазает.

– А кто тебя об этом просил?

– Я думал, надо.

– Вот видишь, – обратился прокурор к Апинису. – Дайнис считает, что это все-таки надо. Так кто же там был в такую рань?

Дайнис снова замялся.

– Я… н-не видал… – но, подняв глаза и встретив открытый и добрый взгляд, он робко сказал: – Пьяный Ошинь домой ковылял.

– Ошинь? – задумчиво покачал головой прокурор. – Интересно.

Апинис тут же подскочил к Дайнису.

– А откуда он шел?

– Лучше вы у него сами спросите. Мне он не докладывал,

– Ну ладно, ладно, – примирительно сказал Кубулис. – Это мы выясним. Но ты, приятель, все же покажи нам, где стояли твои верши и в каком месте ты нашел Катрину Упениеце.

Паренек молча направился к речке. Кубулис и Апинис последовали за ним. Дайнис вошел в воду – она оказалась ему выше коленей – затем, взобравшись на большой серый камень, сказал:

– Вот тут, между камнями, она и лежала, ногами к мосту.

Кубулис внимательно оглядел мостик, затем, раздевшись до трусов, вошел в воду и стал осматривать камни и дно ручья. Ноги сводило от холода, и Кубулис почувствовал, как заныла старая рана, а в пояснице снова начало постреливать.


Апинис с папкой в руке походил по берегу и вскоре доложил:

– Ничего такого, что говорило бы о борьбе или насильственных действиях, не заметил.

Настроение Кубулиса заметно ухудшилось. Может, все-таки не стоило лезть в холодную воду, Как бы опять не скрючил его радикулит.

– Вроде бы никаких следов нет, -пробурчал, ежась от холода, прокурор. – Впрочем, рано еще делать выводы.

– Так где же вы, Калниетис, ловили рыбу? – обратился он к подростку, который стоял на прежнем месте и словно ожидал, когда о нем вспомнят, – Тут даже начинающий рыболов верши не поставит, а ты ведь своими уловами известен всей округе.

Дайнис поджал губы, точно опасаясь сболтнуть лишнее.

– Будем в молчанку играть? Или расскажешь все начистоту? – спросил Кубулис.

Дайнис нахохлился как воробей перед дракой и процедил сквозь зубы:

– Я тут верши не ставил.

– Что же ты тут делал вчера в половине шестого утра?

Подросток глухо выдавил:

– Не скажу, и все! Хоть убейте!

– Убивать тебя никто не собирается. Но зря с нами хитришь. Сам потом пожалеешь. Каяться будет поздно… Что ж, ступай домой. Молчальник нам не нужен.

Дайнис медленно повернулся и пошел не оглядываясь.

Апинис недоумевающе пожал плечами:

– Будь моя воля, я бы его посадил. Денька на три, чтобы пораскинул умишком и одумался. Ручаюсь, признался бы наверняка.

Прокурор покачал головой.

– Вам бы только сажать, – гневно сказал он. – А за что? Ну не сказал он нам сегодня правду. Может, кого-то боится. Допустим, мы его задержим, но тем самым спугнем преступников. А дальше что?.. Какие у нас факты против Дайниса Калниетиса? В чем мы можем его обвинить? В том, что он рано утром ходил на речку? Нам даже неизвестно, имеет ли этот факт связь с межсаргским делом. Разве у нас есть законное основание для задержания гражданина Калниетиса, товарищ следователь? Подозрения еще не доказательства. Расследуйте, найдите доказательства, а тогда уж задержите или ставьте вопрос об аресте. Лишение свободы не шутка!

И безрезультатный выезд, и запирательство Дайниса – все это злило Кубулиса, хоть он и понимал, что подросток чем-то встревожен и вряд ли удастся так просто вызвать его на откровенность, особенно в присутствии Апиниса, который был с ним грубоват на первом допросе. "Психологический момент, – подумалось Кубулису, – только не все наши работники признают его существование. А как много зависит от этого в нашем деле!"

Прокурор и следователь вышли из леса на шоссе. Метрах в трехстах стоял прокурорский "газик".

– А мы ведь шли по другой тропинке, – сказал Кубулис скорей себе, нежели Апинису.

Капот машины был поднят, старик Антон ковырялся в моторе.

– Теперь до него не докричишься, – устало вздохнул Кубулис. – Если Антон залез под капот, то все. Пошли к машине…

IX

– Старуха Каролина к посуде даже не прикасалась! – Стабинь, обернувшись, силился перекричать свистевший в ушах ветер.

– Это заключение экспертизы? – выкрикнул Розниек.

Они ехали на мотоцикле в Юмужциемс. Мимо, словно бегуны-марафонцы, проносились телеграфные столбы.

– Да, сегодня утром получил. На бутылке и на стаканах только отпечатки пальцев Катрины.

На повороте шоссе мотоцикл сбавил ход, и говорить стало легче.

– Стало быть, она в трапезе не участвовала!

– Да, следы зубов на сыре не ее. Сыром закусывала Катрина и кто-то еще. Скорей всего мужчина.

– Ого! Значит, версия о третьем неизвестном подтверждается. Значит, надо его искать.

Стабинь резко притормозил и свернул налево. Теперь они мчались по грунтовому грейдеру, оставляя за собой густую завесу пыли. По обе стороны дороги широкими зелеными полотнищами тянулись поля клевера. За поворотом меж деревьев промелькнул сарай. Затем из-за косогора появилось несколько домов. Стабинь остановился у трехэтажного здания из красного кирпича, где размещались все учреждения поселка. Большую часть первого этажа занимал магазин.

– Первым делом навестим это заведение, – лукаво подмигнул Стабинь.

У прилавка сгорбленная старушка, шамкая губами, пересчитывала сдачу, босой мальчуган покупал конфеты.

Завмаг снял старомодные очки, протер их полой халата и вновь водрузил на нос. На лице его отразился мучительный вопрос: что сулит ему неожиданный визит оперативников?

– Привет, Эджус! – весело поздоровался Стабинь. – Вчера много водки продали?

Завмаг взволнованно сдвинул жиденькие белесые брови.

– Да торговали, – неопределенно ответил он.

Стабинь подошел к прилавку.

– Попросите жену подменить вас, Надо потолковать.

Звать жену Эджусу не пришлось. Ярко накрашенная блондинка с красивым холеным лицом появилась неожиданно. Бросив на мужчин взгляд, она прошествовала мимо них и принялась обслуживать покупателей.

Завмаг провел оперативных работников во внутреннее помещение магазина, где была также и его квартира.

На больших окнах модные шторы. Со вкусом подобрана и расставлена мебель темно-красного цвета. Витрину буфета украшали изделия из хрусталя и серебра и резные антикварные вещицы. На полках секции выстроились ряды книг. И только сам неказистый Эджус в своем темно-сером халате никак не гармонировал с окружающей обстановкой.

Розниек остановился посреди комнаты и неожиданно для самого себя спросил:

– Вы горожанин?

Эджус отставил от продолговатого стола стул с золотистой обивкой и спокойно сказал:

– Прошу вас, товарищ, садитесь. Чем могу быть полезен?

Улдис Стабинь, удобно усевшись в мягком кресле подле журнального столика, закурил.

– Эджус не горожанин, – ответил он на вопрос коллеги. – Местный он. Вот жена рижанка. Стремится идти в ногу с модой.

Эджус промолчал. Он несмело присел на краешек стула. Его беспокойные блестящие глазки ощупывали лица сотрудников.

Стабинь словно ненароком спросил:

– Постарайтесь вспомнить, кто позавчера после обеда покупал водку.

Эджус несколько успокоился.

– У леспромхозовских была получка.

– Так-с, – протянул Розниек, что-то прикидывая в уме. – И много их приходило?

– Как всегда, – уклончиво ответил завмаг.

– А из колхозников кто? Нас интересуют лишь те, что брали с собой.

– Бригадир Скродел взял две бутылки. Говорил, гостей из Риги ждет.

– Из Риги? – переспросил Стабинь и что-то отметил в блокноте. – И кто же они такие?

– Сестра с мужем.

– А фельдшер Ошинь брал водку? – спросил Розниек.

Эджус потер лоб, вроде бы вспоминая, потом с неожиданной решимостью резко ответил:

– Нет, позавчера Ошиня в лавке не было.

– А когда он был? – Розниек не давал времени на обдумывание ответа.

– Неделю, пожалуй, или полторы как не заявлялся. За продуктами ходит Вилма, сестра его. В последнее время кое-кто перестал покупать водку у меня. Хотя… хотя…

– Хотя пьянствует как прежде, – закончил за него Стабинь.

Эджус улыбнулся. Судя по всему, ему хотелось кому-то насолить, но чужими руками. Однако Стабинь на этой теме задерживаться не стал. Он шел своим путем.

– Кто еще в тот вечер брал водку?

– Калеиха одну бутылку мужу снесла. Да, чуть не забыл. Катрина Упениеце взяла поллитра.

Оба сотрудника разочарованно глянули друг на друга. Под Розниеком скрипнул стул.

– А раньше Упениеце водки никогда не покупала? – возобновил он разговор.

– Раньше нет. А вот лесники брали…

– Благодарю. – Поднялся Стабинь. – Вы, случайно, не знаете, для кого покупала водку Упениеце? Сама она ведь непьющая.

– Чего не знаю, того не знаю. Насчет других чуть что, всем известно. А эта сидит у себя молчком в лесу.

– В четверг из чужих тут никого не замечали?

– Были двое, вроде бы из управления мелиорации. Но я сам не видал. Жена с ними беседовала у конторы.

…Когда они вышли на шоссе, Стабинь в сердцах сплюнул.

– Черт подери! Она сама, выходит, поила своего гостя. Что будем делать дальше?

Розниек задумчиво ковырял песок носком ботинка.

– Ты уверен, что эта "оригинальная" чета ничего не знает по нашему делу?

– Парочка – будь здоров! Гармония полная. Думают об одном и том же, дышат одним и тем же. А если что и знают, то десять раз прикинут: что выгоднее – сказать или не сказать?

Стабинь столкнул мотоцикл с подножки.

– С дамочкой я еще побеседую, – озорно подмигнул он. – Со мной она не откажется пооткровенничать. В парикмахерскую и в магазин все сплетни стекаются как в мусорную яму. А почему тебя так заинтересовал фельдшер Ошинь? Или есть основания?

– Пока ничего конкретного, – задумчиво протянул Розниек. – Говорят, он иногда наведывался в Межсарги.

– Ошинь алкоголик и мрачный тип. Сейчас он, кажется, нашел другой источник сивухи. Но, как видишь, в Межсарги водку принес не он. – Стабинь резко дал газ, и рев мотора оборвал разговор.

X

Кабинет участкового инспектора Каркла мало напоминал официальное учреждение. К массивному письменному столу была вплотную придвинута коляска с двумя куклами. Лохматый медвежонок лежал кверху лапами на столе рядом с пластмассовой чернильницей. По полу были раскиданы детские колготки, чулки, грузовичок без колес, ножницы и полоски разноцветной бумаги.

Когда Розниек со Стабинем переступили порог кабинета, Каркл с набитым едой ртом вбежал в комнату через другую дверь и попытался подобрать валявшиеся вещи.

Стабинь встал посреди комнаты и с ехидной улыбкой наблюдал за действиями товарища. Розниек неловко топтался у двери.

Собрав игрушки в охапку, Каркл выпрямился и пробормотал:

– Извините, товарищи, я сейчас, – и бочком вышел из комнаты.

Вскоре он вернулся, обеими руками застегивая на ходу свой милицейский китель.

– Не ждал гостей. – Он вопросительно глядел на Стабиня и Розниека.

– Зато малыши твои, как видно, ждали и потому устроили целую выставку, – добродушно подтрунил Стабинь.

Каркл развел руками,

– Что поделаешь – дети есть дети. Больше всего любят играть там, где не положено.

– Товарищ Каркл, какие сведения ты собрал о Каролине и Катрине Упениеце? – спросил Розниек.

– Во-о-он тот дом на пригорке, за старой мельницей, видите? – ткнул Каркл пальцем в окно этот хутор назывался Упениеки. Говорят, старая Каролина хозяйничала там богато. Теперь там правление райпотребсоюза.

– А кто мог бы рассказать поподробней…

– Над чем мудрствуете? – из-за полуприкрытой двери послышался старческий голос. – Ты спроси лучше у бабушки Салинь. Она полвека прослужила у барыни, у Каролины Упениеце.

– А ведь верно, – согласился Каркл. – Моя теща испокон веков живет в этих местах, знает всех здешних жителей.

– А сейчас бабушка Салинь дома? – повернулся он к двери.

Дверь приоткрылась шире,

– Где ж ей быть, как не дома. Старая, хворая, далеко от дома не убежит.

– Тогда пошли, – предложил Каркл. – Она тут по соседству проживает.

Бабушка Салинь обитала в комнатушке над конторой. Комнатка была чистая, прибранная. Маленькая, на вид добродушная старушка отложила вязанье и опустила костистые руки на колени.

Ни удивления, ни тревоги по случаю столь неожиданного визита на ее лице не было. Пожевав губами, она благожелательно сказала:

– Я, сынки, про то, как живет барыня в Межсаргах, и знать не знаю, и ведать не ведаю. В позапрошлом году повстречала ее на базаре, она жаловалась на Катрину, что та ей перечит, не слушается.

– А может, дочка и впрямь была нехорошая? – предположил Розниек.

– Полно тебе, полно! – замахала на него руками старушка. – Катя была чистое золото. Где еще такую дочку найдешь, чтобы по хозяйству сама все делала да еще тебя и помыла и нарядила? Чего же вы стоите-то у дверей, входите, садитесь.

Каркл придвинул стулья своим товарищам и сам уселся на табуретку..

– Но это было тогда, перед войной, – заметил он. – Может, нынче она переменилась?

– Нет, нет, – вновь всплеснула руками старушка. – Она в ту пору и вовсе за двоих везла – и за батрачку, и за горничную, покуда мать с городским хлыщом амурничала. Так в девках и осталась.

– И ни одного кавалера? – ухмыльнулся Стабинь.

– Какие там кавалеры! Не до того ей было. Барыня ей шагу ступить не давала, недобрая была и ревнива не в меру. Не дай бог, чтобы Кате кто приглянулся. А уж хитра была, что старая лиса!

– А куда ж тот хлыщ подевался? – спросил Розниек, как бы между прочим. – Уехал куда или скончался?

– Упорхнул, сынок, упорхнул, – согласно закивала головой бабка. – Как только записали барыню в кулаки и землю почти всю отобрали, так след его и простыл. На что ему Каролина без богатства?

– И что же он – жениться хотел или только так – мошну Каролины малость порастрясти? – поинтересовался Стабинь.

– Отчего же не жениться на такой земле, на доме, на скотине – ой-ой-ой добра-то было! Мужик был не промах, к тому же у Каролины родня богатая не то в Австралии, не то в Бразилии.

– Близкие родственники? – спросил Розниек.

– Как же, – заволновалась старушка. – Не кто-нибудь – отец родной. Когда уехал в заморские страны счастья искать, Каролина еще совсем дитем была.

– Ну и как, нашел?

– Да, говорят, вроде бы нашел. На присланные денежки мать Каролины землю вроде бы и купила. Усадьба была как картинка, но назад отец так и не вернулся, говорят, помер на чужбине.

– А кто он был, тот хлыщ ее, не помните? – спросил Стабинь.

Бабушка Салинь, усердно вороша старческую память, зажмурила глаза.

– Из Риги приезжал! – обрадовалась она, что наконец вспомнила. – Важный такой, лысый, и живот у него был как у барина. Каролина его Джоном звала…

– Латышское имя у него, наверно, Янис?

– Это уж я, голубчик, не знаю, и фамилию его тоже не скажу. Запамятовала. Да и пропал он тогда, как в воду канул.

– А может, этот Янис Катрине нравился?

– Полно вам! Этакое чучело! Хотя, по правде говоря, барыня поедом ела Катрину

Стабинь недоверчиво пожал плечами.

– Неужели только из-за этого мать свою дочь возненавидела?

Помолчав, старушка сказала:

– Возненавидела, голубчик, еще и как возненавидела. Разорвать ее была готова. Больно уж хотелось Каролине во второй раз выйти замуж, да женихи как увидят Катыню, так сразу от хозяйки и отворачиваются. Какой же дурень возьмет мать, если у ней дочка загляденье. Каролина от злости, бывало, только что на стену не лезла. "Только после меня пойдешь замуж, – все кричала она, – только после меня! А в приданое тебе – старую клеть, где ты со своим Янко-батраком миловалась!"

– Это с каким же батраком Янкой? – тотчас задал вопрос Розниек.

Старушка смутилась. Было ясно, что она невзначай коснулась чего-то такого, о чем ей говорить не следовало.

– Чего не ведаю, сынок, того не ведаю, – попыталась она увильнуть от разговора. – Катрина была дитем добрым, как родная дочка мне. А потом грех случился. Полюбила она батрака и тайком встречалась с ним в клети. Там барыня их и застигла. Катрину жестоко побила, а Янку со двора прогнала. Ладный был парень, да только беден, – вздохнула старушка. – Нетутошний он был.

– И куда же он делся?

– Ходили слухи, будто в Россию подался, а потом на войне убили.

– Фамилию его не помните? Старушка задумалась.

– Нет, по фамилии никто его не называл, все Янка да Янка. Погоди-ка, он, кажись, в сельсовете в списках павших солдат числится.

– А потом Катрина больше ни с кем не встречалась? – продолжал расспрашивать Стабинь.

– Многие сватались, но Катрина всем от ворот поворот давала. Да вон наш Ошинь и тот два раза ездил свататься. Приезжали и из соседних волостей, только уж не припомню кто. Память слаба стала.

Розниек порылся в портфеле и достал еще один бланк протокола.

– Почему вы называете Каролину Упениеце барыней? – спросил он.

– Барыня она и была. Богатая, скупая и ненасытная, как рысь.

– Тогда, надо полагать, у Каролины Упениеце водились и драгоценности?

– Известное дело. Бывало, как вырядится в Ригу ехать на гулянку – не наглядеться на нее. Бусы, брошки, кольца – чего только не навешает!

– И. после войны тоже?

– А как же, известное дело. Только сама своими глазами я не видела.

– А что барыня делала во время войны?

– Ее тут не было. Перед самой войной барыню выслали. И поделом ей было. С Катриной вот только нескладно получилось. Бедняжка вечно в прислугах ходила, а тут и ей тоже пришлось ехать со владычицей своей. А когда воротились, Каролину не узнать было: сгорбилась, постарела, высохла, но дочку свою держала еще строже. Да и Катрина больше уж не молодка была. С год они тут пожили по соседству с конторой, в избенке для батраков. А после Катрина пошла к больному леснику сиделкой.

– Промеж себя женщины по-прежнему не ладили?

– На старости лет барыня боялась остаться совсем одна и ни на шаг Катрину от себя не отпускала.

Стабинь поерзал на стуле.

– А у Катрины с лесником этим ничего не было? Может, для ревности был повод?

– Еще чего, сынок, придумаешь. Старик хворал раковой чахоткой, дышал на ладан, покуда не отдал богу душу.

– А как же Каролина обходилась без дочери, когда та к леснику ушла?

– А что она могла поделать? Лесник барыню и на порог не пускал. А как помер, Каролина сразу заявилась. Не смогла от нее отбиться Катрина. Такое уж у нее сердце было доброе. Зажили они в Межсаргах вдвоем. Как там у них было, сынок, не ведаю.

Розниек поднял глаза от протокола, в который подробно записывал рассказ старушки.

– Спасибо, бабушка. У меня еще один, теперь уж последний вопрос. Вы случайно не знаете, кто в последнее время бывал в Межсаргах? С кем эти женщины водили дружбу или хотя бы виделись?

– Думаю, вряд ли кто ходил в Межсарги. Хоть наверняка сказать не могу. Чего не знаю, того не знаю.

Мужчины поблагодарили словоохотливую старушку.

– Насчет драгоценностей мог и не спрашивать! – сказал Стабинь, когда они вышли на шоссе. – На ограбление уж насколько не похоже.

– А там и грабить-то было нечего, – добавил Каркл.

Розниек задумчиво сморщил лоб.

– Поди знай, что могла припрятать эдакая старушенция. Но меня заинтересовало еще одно обстоятельство.

– Давай говори, – посмотрел на товарища Стабинь.

– Уже два человека подтвердили враждебность в отношениях между Катриной Упениеце и ее матерью.

– А кто еще?

– Старичок почтальон из Юмужциемса. Он тоже слышал о неудачном сватовстве Ошиня.

Инспектор Каркл, шагавший впереди, оглянулся.

– Почтальон не из здешних, в Юмужциемсе он поселился не так давно.

– Ему Каролина жаловалась, – сказал Розниек.

– Ошинь большой проныра, он мог воспользоваться создавшимися обстоятельствами в Межсаргах и попытаться что-нибудь выжать из старухи.

Стабинь побренчал ключами в кармане, затем вынул и повертел их на указательном пальце.

– Вот такая симфония… – пессимистически вздохнул он. – Пока мы только и делаем, что собираем старые сплетни и гадаем на кофейной гуще.

– Знать прошлое человека необходимо, дружище, хотя бы ради того, чтобы правильно расценить его поступки сегодня, – заметил Розниек философски.

– Видать, тебя опять осенила гениальная идея!

– Наипростейшая – еще раз обследовать окрестности и дороги, ведущие в Межсарги. Не на вертолете же прилетел тот ночной гость.

– Я тоже так думаю. Схожу на всякий случай, поговорю еще раз с людьми. Может, чего-нибудь новенького расскажут.

Стабинь махнул рукой и направился к поселку.

XI

– Вот здесь. – Инспектор Каркл показал место, где лесная тропинка сливалась с глинистой полевой дорогой. Вскоре тропинка ответвлялась вновь, уже в другую сторону от дороги, и вышла лугом к молодой роще. – Это самая короткая дорога из Межсаргов в поселок.

Розниек тщательно вглядывался во все выбоины и бугорки на неровной поверхности дороги.

– Другого пути в поселок нет?

– Есть. Идти надо вдоль болота и через мосток. Направо – в лесхоз, налево – в поселок. Вторая дорога пооживленней, там многие ходят, следов будет тьма. Поди знай, который из них нужный.

– Тут недавно проезжали, – сказал Розниек. – Если и были следы, то их затоптали. Зря понадеялись на интуицию Стабиня. Надо было сразу же обследовать все вокруг.

Каркл тактично помалкивал. Стабиню всегда везло. Он умел разыскать нужных людей, дружески поболтать с ними и быстро выведать нужные сведения. Каркл преклонялся перед его сноровкой. Но зато к техническим средствам Стабинь относился несколько скептически. "Какой толк от следов обуви или отпечатков пальцев, если ты не знаешь, кому они принадлежат, и вряд ли скоро узнаешь. Самая верная техника – людские языки", – любил говаривать он.

Розниека это всегда раздражало, ибо криминалистическая техника была его коньком. Он мог просиживать ночи напролет в лаборатории над своими экспериментами. У Розниека были даже некоторые изобретения в этой области, но из скромности он никогда о них не говорил.

Следователь присел на корточки и что-то внимательно рассматривал через увеличительное стекло. На лице появилось заметное оживление.

– Поди-ка сюда, Алберт, – обратился он к инспектору с несвойственной ему фамильярностью. – Видишь?

Инспектор присел рядом. Ничего особенного он не замечал, разве что полукруглый, довольно глубокий след в красной глине.

– Не от каблука ли этот след? – несмело предположил он.

– Да еще какой! – Радость Розниека была безмерна. – Гляди, задняя кромка врезалась в землю глубже, чем остальная часть каблука. У человека была своеобразная походка. Ногу он, похоже, выбрасывал вперед.

– Может, у него просто ноги длинные?

– И такое возможно. Только очень уж длинные. Найти бы след от другой ноги, тогда можно было бы по ширине шага прикинуть и рост этого человека. К сожалению, колесо автомашины все остальные следы уничтожило.

– Эх, если бы этот след был еще и тем, который нам нужен! – сказал Каркл. – Он ведь не на тропинке, а в стороне.

Розниек улыбнулся.

– Думается, это именно тот след, который нас интересует. Ведь человек пересекал дорогу ночью, в незнакомом месте и потому не сразу нашел продолжение тропинки. А по этой тропке в последнее время, надо полагать, ходили только обе эти женщины да почтальон.

– Почтальон по большей части ездит на мопеде кружным путем.

Покуда Розниек готовил гипсовые слепки, Каркл прохаживался взад-вперед, ища еще какие-нибудь следы. Ничего не обнаружив, он возвратился к Розниеку.

– Знаете, что мне пришло в голову?..

– Что? – взглянул на него Розниек.

– Возможно, такие же следы надо искать на песке у ручья. Хотя там следов будет немало, у плоских камней сходится несколько троп. Но наш объект, во всяком случае, должен был идти именно по этой дороге.

– А почему не через мостик? Ближе вроде бы…

– Как сказать, – задумчиво возразил Каркл. – Если идти в центр поселка, этот путь короче, а если на околицу? Местные предпочитают ходить через плоские камни. Говорят, дорога приятней.

– Молодец, – хлопнул по плечу младшего лейтенанта Розниек. – Смекалка работает. Запаковав гипсовые слепки следов, они двинулись дальше.

Тропинка капризно петляла из стороны в сторону. Можно было подумать, что ее протоптал пьяница. Но это было не так. Здесь ходили люди, любящие природу. Вот дорожка бережно обходит стороной брусничник, тут она огибает тоненькую березку, пощадила она и мелкий кустарничек.

– Эту тропинку проложила Катрина Упениеце, – уважительно сказал Каркл. – По ней она ходила в свою бригаду.

Оба оперативных работника, словно страстные грибники, обшаривали лес. Следы разглядеть здесь трудно, тропинка твердая, проросшая мелкими корнями, усыпана прошлогодней хвоей. А вот грибы и впрямь попадались часто. Розниек помаленьку набрал полный полиэтиленовый мешочек, на всякий случай хранившийся у него в портфеле. "Вот ребятишки обрадуются, – подумалось ему, – особенно этому крепышу боровичку с тремя шляпками и тремя ножками, сросшимися в одну".

Каркл, сойдя с тропинки, срезал и подал Розниеку великолепный подосиновик.

– Значит, все-таки вы считаете, что это убийство?

– Нет, не считаю, но предполагаю, – улыбнулся Розниек.

– Но должен же следователь знать, что он в конце концов ищет.

– Не всегда мы это четко себе представляем и все же ищем. В особенности когда неясно, что произошло.

– Как раз именно тот каверзный случай. Эксперт говорит, старушка умерла своей смертью, но полосы на руках и разбросанные калоши говорят иное. Кто-то ее крепко встряхнул. Катрина, возможно, и бежала за помощью… Однако что делал в доме неизвестный мужчина? Почему он исчез и никому ничего не сообщал?

– Об этом мы у него и спросим.

– Когда найдем.

Некоторое время они шли молча, думая каждый о своем.

– Сегодня утром мы со Стабинем были в магазине, – нарушил молчание Розниек.

– У Эджуса?

– Да. Хотели все-таки выяснить, кто принес водку в Межсарги..

– Я тоже интересовался. Оказывается, Катрина сама купила бутылку для своего гостя.

– Все верно, – подтвердил Розниек. – Но я установил еще один факт. Леспромхозовцы покупают водку ящиками.

– Да, там пестрый народец понаехал.

– Есть с судимостями?

– Имеются!

Розниек остановился и стал разглядывать ствол могучей сосны. На высоте человеческого роста к коре прилипла мокрая нитка – темная, грубая, скорей всего из кофты деревенской вязки. Он сфотографировал нитку и поместил ее в пробирку.

Они пошли дальше.

Розниек расстегнул рубашку, затем снял ее, скомкал и сунул в портфель. Лишь теперь он заметил, что солнце поднялось уже высоко.

Вскоре лес поредел, чаще стали попадаться лиственные деревья.

– Здесь, – показал Каркл и повернул направо. Розниек последовал за ним. За кустарником стала проглядывать залитая солнцем речка. Берег тут был пологий, песчаный, кое-где на нем виднелись островки травы. Плоские валуны были вроде специально для удобства пешеходов брошены в воду, создавая переход через речушку.

– Мост хоть куда, все честь по чести! – воскликнул Розниек.

Каркл, присев на корточки, зачерпнул пригоршню прозрачной холодной воды, выпил, удовлетворенно крякнул и принялся изучать песчаный берег.

– Глянь-ка, похоже, отпечаток того самого сапога! – сам не веря в реальность счастливой находки, выкрикнул он. – А вот и след другой ноги.

Розниек тотчас снял с плеча фотоаппарат.

– Интересно. Оба следа на песке резко отличаются друг от друга, как будто у каждой ноги была своя походка. Правую человек ставил прямо перед собой, словно подбрасывал ее, левую – наискосок, носком наружу.

– В самом деле интересно, – отозвался Каркл, продвигаясь по следу. – Он не переходил речку по камням, а пошел вброд.

– Протез! – хлопнул себя по лбу Розниек. – У этого человека вместо правой ноги – протез. Значит, круг разыскиваемых значительно сузился. Скажи, эта дорожка за ручьем куда ведет?

– Я же говорил – к окраине поселка. В крайнем доме живет колхозник Балодис, за ним – Бекитан, а там, поближе к лесу, – фельдшер Ошинь. А у Ошиня, – Каркл обернулся и понизил голос, словно опасаясь, что его могут подслушать, – вместо правой ноги – протез!

– Вот оно что! Снова мы вышли на Ошиня! А может, в поселке еще кто-нибудь ходит на протезе?

– Больше никто, – ответил Каркл. – Пойдем, навестим Ошиня?

– Стоило бы, конечно, – раздумывал Розниек. – Впрочем, давай повременим, проанализируем эту личность всерьез.

– Да он весь как на ладони. Весьма мрачный и неприятный субъект. Служил в германской армии, пьет без просыпу.

– Причинял ли он кому-нибудь зло умышленно? Людям или, может быть, скотине, которую лечит?

– Врать не буду, такого за ним не замечалось. А скотину и вовсе он уважает больше, чем людей.

По камням они перешли речку.

– А куда ведет эта тропинка? – поинтересовался Розниек.

– К шоссе, к автобусной остановке.

Следователь раскрыл портфель и, достав необходимые приспособления и химикалии для фиксации следов на песке, вновь пересек речку, но в обратном направлении.

XII

– Ваша фамилия, имя, отчество? – Стабинь в упор смотрел на сидевшую перед ним женщину средних лет. На ней была синевато-серая шерстяная кофта домашней вязки. Женщина нервно теребила концы платка. Казалось, она того и гляди расплачется. Но это только казалось. Вилма Ошинь была не из тех, кого легко довести до слез. Ее, конечно, мучил страх, но это еще не означало, что она тотчас выложит все, что ей известно. Вилма была деревенской женщиной, со свойственной деревенским людям хитрецой. Прежде чем сказать, она всегда прикинет, выгодно ли ей. Это Стабинь уловил сразу: и по тому, с какой осторожностью она приоткрыла дверь колхозного красного уголка, и по тому, сколь медлительно осматривала стул прежде, чем сесть на него. Она явно выгадывала время для обдумывания ситуации.

– Я, дорогие, ничегошеньки не знаю, – плаксиво заныла она. – Откуда мне, простой крестьянке…

В глазах Стабиня мелькнула ирония.

– Разве для того, чтобы назвать свое имя, требуется высшее образование? – улыбнулся он.

Вилма несколько смутилась.

– Вы с сенокоса вызвали меня в контору разве только затем, чтобы узнать мою фамилию?

– Значит, вы все-таки догадываетесь, о чем пойдет разговор?

– Если о брате, то он про свои дела мне ничего не рассказывает. Только дерется, когда хватит лишнего.

– И часто это бывает?

Вилма сообразила, что сболтнула лишнее.

– Случается, – ответила она, – иногда под горячую руку.

– И как часто ваш брат выпивает?

Строгий тон Стабиня свидетельствовал, что уклончивые ответы его не устраивают.

Немного помолчав, чтобы собраться с мыслями, Вилма, растягивая слова, сказала:

– Пить он, конечно, пьет. Правда, теперь меньше. Раньше вообще ни одного вечера не бывал трезвый. Сейчас малость поутих… – Искоса глянув на инспектора и поняв, что тот ждет более точного ответа, она продолжала: – На неделе раза два надирается. А тогда бывает, что и дает рукам волю, но не в полную силу. Легонько. А чтоб мордобой учинить, упаси боже. Он не хулиган.

– Где он пьет? – спросил Стабинь.

– Дома. А то где же еще?

– А в четверг? Вот в этот, в последний. Где он был?

– В четверг? – задумалась женщина. – В четверг он не напивался.

– Напиваться, может, и не напивался, но выпил? Где?

– Откуда мне знать? По пятам за ним не хожу.

Инспектор, прищурив глаза, пристально глядел на женщину.

Вилма Ошинь поежилась и покраснела.

– Неужто набедокурил, старый хрыч?

В этот момент дверь осторожно приоткрылась, и в красный уголок вошел следователь Розниек. Он присел на диван и стал с интересом разглядывать тетушку Ошинь.

В наступившей тишине было слышно, как тикает будильник на книжной полке.

Стабинь отодвинул листок протокола, пробежал глазами написанное и продолжил допрос:

– Так где же он был в четверг?

– Вам лучше знать, коль он чего натворил. – Женщина явно пыталась словчить.

– Мы-то, конечно, знаем. И вы тоже знаете. Так что в прятки играть не будем. Где в четверг напился ваш брат?

– Ну тогда, видать, у… – Ошинь наморщила лоб.

– …Уж не у Катрины ли Упениеце в Межсаргах? – подхватил Стабинь и, довольный тем, что ему удалось блеснуть смекалкой, подмигнул Розниеку.

Розниека передернуло так, что под ним скрипнули пружины дивана.

Нос Вилмы побагровел, кровь прихлынула к щекам.

– Ах, Езус Мария! Значит, так нахлобыстался, что его понесло в Межсарги?! Боже милостивый, сжалься над грешной душой! Он же в пьяной дури не соображает, что творит.

– Вот она, какая симфония! – Бросив победный взгляд на Розниека, Стабинь вновь обратился к допрашиваемой: – Стало быть, вы все же знаете, где в тот вечер был ваш брат?

От этих слов Ошинь сразу как бы очнулась и пугливо посмотрела по сторонам.

– В какой такой вечер?

– В минувший четверг.

– Откуда мне знать. Это вы сказали, что он был в Межсаргах.

– Будто вам неизвестно, что он туда часто наведывался.

– Первый раз слышу, – испуганно выдохнула Вилма.

Вскочив со стула, Розниек зашагал по комнате, затем спросил:

– Приблизительно в котором часу Ошинь в четверг вышел из дому?

– Корову я уже подоила. Стало быть, около девяти.

– Куда он собирался идти?

– Не сказал куда. – Ошинь испуганным взглядом следила за каждым движением Розниека.

– Во что он был одет?

– Как всегда, в серый пиджак.

– А брюки?

– Брюки? Темные, наверное.

– В какую сторону он ушел?

– К лесу.

– Кто в той стороне живет?

– Там несколько хуторов.

– И Межсарги тоже?

– Они дальше.

– В котором часу он вернулся?

– В четверть третьего.

– Откуда вы знаете?

– Мне надо рано вставать, корову доить, вот и поглядела на часы, могу ли еще поспать.

– На следующее утро одежду ему чистили?

– Чистила, вывалялся где-то в грязи.

– И пуговицы пришивали?

– Да у него всегда так: как сковырнется на своем протезе, упадет, так пуговицы от штанов и отлетают.

Розниек выстреливал вопрос за вопросом, не давая Вилме Ошинь возможности собраться с мыслями.

– Брюки тоже были мокрые?

– Нет, чего не было, того не было.

– За ночь могли просохнуть?

– Могли. Одежду он кинул на печку. Так что же стряслось? Скажите, бога ради.

– Пока еще сами не знаем.

Внимательно разглядывая кофту тетушки Ошинь, Розниек словно невзначай поинтересовался:

– А сами вы в Межсарги не ходили? Ошинь вздрогнула.

– В Межсарги? – испуганно спросила она. – А чего мне там делать?

– Уж этого я не знаю, но визитную карточку свою оставили. – Он вынул из портфеля пробирку с обрывком нити и протянул Вилме. – Вроде бы аккурат от вашей кофты.

Ошинь протянула было руку, но тут же ее отдернула, точно обожглась.

– Не ходила, богом клянусь, не ходила, – отчаянно затрясла она головой. – Я к родичам шла, в Лаурпетеры. Это неподалеку оттуда.

– Ладно. Выясним. А сейчас брат уже воротился с работы?

– Да вроде должен быть, если опять не назюзюкался где-нибудь, – облегченно вздохнула Вилма.

Когда дверь за ней закрылась, Розниек гневно обернулся к Стабиню:

– Если ты еще когда-нибудь будешь подсказывать допрашиваемому, я тебе бутылку клея вылью за шиворот, так и знай. Будет тебе тогда симфония! А теперь сейчас же к Ошиням! Произведем обыск. Экспертиза одежды и обуви может рассказать кое-что.

XIII

Вековой лес был объят кромешной тьмой. На расстоянии двух шагов ничего не было видно. Лес замер в оцепенении. В предгрозовом безмолвии не шелохнется ни один листок. Внезапно огненный зигзаг молнии рассек небо и высветил ветхий домишко лесника Межсарги. Могучий раскат грома прогрохотал над высокой печной трубой и вершинами деревьев.

Посреди двора низкорослый плечистый мужчина инстинктивно замер и съежился, затем шлепающими шагами направился к дому. Он зажег карманный фонарик, деловито обследовал массивный висячий замок на двери и две сургучные печати. Постоял в раздумье, обошел дом и скрылся в пристройке. Немного погодя вынырнул оттуда, держа в руках ящик. Поставил его под окном, влез на него, вышиб стекло и, просунув руку вовнутрь, приподнял шпингалет. Через окно неизвестный проник в комнату. Осветил фонариком стену, снял висевшую на гвозде картину божественного содержания и стал ее рассматривать. Сверкнула молния, ударил гром – человек трусливо распластался на полу. Затем закрыл окно и принялся ворошить ящики комода и полки старинного шкафа, тщательно рассматривая каждую мелочь. Он спешил. Ему было жарко. Человек вытер влажный лоб, снял пиджак и остался в одной сорочке. Свет фонарика постепенно меркнул. Теперь уже было трудно что-либо рассмотреть. Он выпрямился, потер рукой поясницу, постоял посреди комнаты. Удар грома загрохотал почти одновременно со вспышкой молнии, ярко озарив комнату. По черепице забарабанили первые крупные капли дождя. Человек подошел к выключателю, поднял было руку, но передумал. Сняв с кроватей одеяла, он тщательно занавесил ими окна. Лишь после этого он зажег свет и продолжил свои поиски. Теперь его действия были лихорадочно торопливыми и хаотическими, он нервничал. Вещи на место уже не клал, а разбрасывал по комнате. Одежда, старые газеты и всякая всячина – все это валялось теперь на полу. В сенях он обнаружил большой бидон с керосином. Не раздумывая долго, человек втащил бидон в комнату и облил керосином пол и все, что на нем было нашвыряно. По углам комнаты разбросал старые газеты, распахнул окно, через которое влез в комнату. Достал из кармана спички и поджег газеты во всех четырех углах, а сам проворно вылез через окно. Притаясь на опушке леса, он глядел на разгорающийся костер до тех пор, покуда пламя не охватило высохшие за десятилетия бревенчатые стены. И тогда он растворился в ночной тьме.

XIV

Стабинь и Розниек, усевшись на мотоцикл, помчались в город. Однако не успели они проехать и трех километров, как небо покрылось тучами и сразу же потемнело. Стабинь затормозил у обочины.

– Доехать до города и думать нечего. Вымокнем до нитки.

– К тому же дорога раскисла, недолго и шею свернуть.

– Что ж, повернем назад. Переждем у Каркла. Он наверняка уже дома.

Гроза настигла путников у самого дома инспектора. Следователи проворно затолкали мотоцикл под навес, а сами бегом бросились к дому. В передней они долго отряхивали куртки и вытирали ноги о коврик. Каркл стоял в дверях и, посмеиваясь, смотрел на промокших коллег.

– Так и знал. Хочешь не хочешь, а гостей принимать придется.

– Гостей принимать – не дрова колоть, – отшутился Улдис Стабинь.

– Ого! – удивленно переглянулись Розниек и Стабинь. На столе в комнате красовался натюрморт – бутылка французского коньяка и коробка "Ассорти". Розниек повертел коробку в руках, внимательно вглядываясь в этикетку.

– Свежая, – удивился он, – выпущена в этом месяце.

– Конечно же, из сельмага Эджуса, – иронически заметил Стабинь.

– Купишь такую у нашего Эджуса, держи карман шире, – усмехнулся Каркл.

Розниек задумчиво наморщил лоб.

– В райцентре в последнее время таких конфет тоже не было в продаже. Где это ты раздобыл такое сокровище?

– А все там же! В Межсаргах, в кладовке на верхней полке. После вашего отъезда, прежде чем опечатать дом, мы с понятыми еще раз все осмотрели.

Стабинь осторожно взял бутылку за горлышко у самой пробки, поднял ее к свету и стал внимательно разглядывать.

– Вряд ли все это имеет связь с происшествием, – усомнился он. – Какой болван, привезя французский коньяк, будет пить обыкновенную водку. Вероятно, эти деликатесы были припасены для других целей.

– Не лишено логики, – согласился Розниек. – Но для кого этим женщинам было покупать столь дорогое угощение? Кроме того, как нам известно, ни одна из них в последнее время в Ригу не ездила. И все-таки надо проверить. Похоже, тут тоже может появиться ниточка, которая неизвестно куда потянется.

В комнату вошла жена Каркла – приветливая женщина с льняными волосами и сильными натруженными руками. Она несла поднос, нагруженный миской с горячим картофелем и тарелками с нарезанной ветчиной, мясом, сыром, хлебом.

– Ну что ты за человек, Алберт, – воскликнула она, – даже не догадался усадить гостей. – Она поставила поднос на стол и вышла. Через минуты две она принесла красивый глиняный кувшин, до краев наполненный домашним ячменным пивом, и глиняные кружки.

– Ого! – потер руки Стабинь. – Твоя Малда – золото. Попадись мне такая – женился бы, глазом не моргнув.

– Ищи, – пробасил Каркл, – а теперь, господа, прошу к столу. Как говорится, чем богаты, тем и рады, уж не обессудьте.

Стабинь тотчас принялся накладывать себе на тарелку еду. Розниек втянул носом аппетитный дух горячей картошки, взялся было за нож и вилку, но опять положил на место.

– А хозяйку разве не подождем?

– Ешьте на здоровье, пока не остыло. – Стоя в дверях, Малда вытирала полотенцем руки. – Сейчас приду. Не могу же я сидеть в затрапезном виде с такими видными мужчинами.

Стабинь налил кружку пива и пригубил.

– Н-да, сварено, братцы, на славу! – воскликнул он, – Тоже Малдиных рук дело?

– А то чьих же! – подтвердил Каркл.

– Ну, берегись, приятель! Умыкну я когда-нибудь темной ночью твою жену.

– Ну и трепач же ты! – засмеялся Каркл. – У Ошиня что-нибудь обнаружили?

– Чтобы мы да пришли с пустыми руками, – отозвался Улдис, кладя на тарелку очередной ломоть ветчины. – У нас теперь имеются отпечатки обуви Ошиня, а Яункалнынь взял пробу его крови. Уверен на сто двадцать процентов, что она окажется идентичной той, что обнаружена под ногтями старухи Упениеце.

– Не говори "гоп", пока не перепрыгнешь. На Ошине никаких царапин не было. – Розниек отодвинул пустую кружку в знак того, что больше пить не намерен.

– Может, плохо искали, может, зажили. Но зато пуговица, которую мы нашли под окном в Межсаргах, точь-в-точь такая же, как на брюках Ошиня. Экспертиза наверняка подтвердит. Тогда Ошиню деваться будет некуда, и он признается как миленький.

– Видал, как все у него просто, – откинулся на спинку стула Розниек. – К твоему сведению, такие пуговицы далеко не антикварная редкость. Другое дело остатки волокон ткани в отверстиях пуговицы, если они совпадут с тканью брюк Ошиня, Кроме того, еще неизвестно заключение биологической экспертизы крови.

– Я бы не стал миндальничать с этим типом! – воскликнул Стабинь. – Ошинь отрицает, что ходил в Межсарги. А у нас имеются свидетели. Ошиня я сегодня же задержал бы, но Валдис уж слишком осторожничает. Упорхнет твой невинный голубок, а мне придется его разыскивать.

Розниек поднял вверх вилку, словно дирижерскую палочку.

– Я его тотчас же арестую, если ты приведешь убедительные доказательства того, что именно произошло той ночью в Межсаргах.

– Ошинь сам расскажет обо всем, как только окажется в каталажке.

– А если не расскажет, какое ты ему предъявишь обвинение? По какой статье?

– Хорошо, а следы? – самоуверенности у Стабиня заметно поубавилось.

– С отпечатками обуви дело обстоит довольно странно, – ответил Розниек. – Может, я и ошибаюсь, но мне кажется, что у ручья мы видели следы ног двух разных людей, причем у обоих вместо правой ноги протезы.

– Ну, знаешь! – чуть не поперхнулся Стабинь. – Это уже из области фантастики. Не понимаю, чего там мудрить, если все проще простого: Ошинь шел под хмельком, нетвердо, и потому шаги у него разной длины.

– Следы отличаются не только длиной шага. Однако не будем гадать, подождем заключение экспертизы. Кстати, у Ошиня мы нашли еще кое-что. – Розниек вышел в прихожую и вернулся с бутылкой мутноватой жидкости.

– Не самогон ли? – Каркл, подавшись вперед, понюхал и покачал головой. – Вот подлец! На коленях умолял, чтобы под суд не отдавали, при мне искорежил все змеевики и прочие причиндалы. Клялся, что никогда больше не будет гнать, и вот на тебе…

– Это ты о ком? – спросил Розниек.

– Да о Янисе Лаурпетерисе. Родич вашего Ошиня.

– Слушай, а он, случаем, живет не в той ли стороне, где и Межсарги?

– Именно там, – подтвердил Каркл. – По дороге к нему надо переходить через тот же злополучный ручей. Завтра же на зорьке поеду и застукаю старикана на месте преступления.

– Поедем вместе, – сказал Розниек.


Гроза продолжалась. Дождь по-прежнему гулко барабанил по кровле. Однако мужчины за столом, не обращая внимания на погоду, продолжали анализировать факты, пытаясь воссоздать правдоподобную картину происшедшего в ту роковую ночь в Межсаргах.

Разговор прервал резкий телефонный звонок. Каркл снял трубку.

– Пожар? – побледнев, переспросил он. – Лес горит?..

XV

Все трое бросились во двор. Дождь прекратился. Посвежевший после грозы воздух приятно холодил разгоряченные лица. Поспешно выкатив из-под навеса Карклов мотоцикл с коляской, они помчались в лес. Черная просинь неба была окрашена багровым заревом. Ухабистая дорога раскисла от дождя. Грязь из-под колес забрызгала ездоков с головы до ног.

Вскоре свет фары осветил нескольких человек. Вооруженные топорами, лопатами и ведрами, они спешили в лес спасать то, что еще можно было спасти. Позади послышался вой сирены пожарной машины. Из-за пригорка ударили два мощных прожектора.

– Пропустим их вперед, – толкнул Розниек Каркла в плечо.

Каркл едва успел съехать на обочину. Две машины пронеслись мимо.

– Достанут ли рукава до реки? – озабоченно сказал он.

– Может, из города вызвать подкрепление? – предложил Розниек.

– Этого наши орлы никогда не забывают сделать, даже когда в этом нет особой надобности. На всякий, так сказать, пожарный случай, – отозвался Каркл.

– Дабы ответственность по-братски разделить на всех, – добавил Стабинь.

Каркл не был настроен шутить. Пожар на вверенном ему участке – происшествие весьма неприятное. И леса сгорит порядочно, и донесений придется писать горы. Трудней всего расследовать, что вызвало пожар. Если поджог, то преступники, конечно, норовят спалить все, что только может гореть, чтобы замести следы преступления…

За поворотом на лесной дороге показался приближающийся красный огонек. И вот в свете фары появился человек на мопеде с подвязанными к раме лопатой и ведром.

– Кришьян! – окликнул Каркл. – Что там горит? Водитель мопеда повернул голову, и Розниек со Стабинем узнали почтальона.

– Дом лесника! – выкрикнул на ходу почтальон. – Наверно, молния шарахнула. Я уже звонил пожарникам и леспромхозовцам…

– Чертова симфония! – воскликнул Стабинь. – Что-то неслыханное. Неужто и впрямь в старой халупе завелась нечистая сила.

– Закономерное совпадение, – отозвался Розниек. – Если не веришь, ступай к Апинису, он тебе мигом докажет. Старая Каролина умерла от инсульта, это безусловно. Катрина утонула сама – тоже неопровержимый факт. А что в дом ударила молния – это в два счета установит инспектор местной пожарной охраны и, настрочив заключение, на этом деле поставит точку.

– Хочешь не хочешь, Валдис, но я начинаю верить и в бога и в черта, – сказал Стабинь.

– Верь, верь, тебе это выгодно. Будет на чей счет списать нераскрытые преступления.

Каркл выехал на поляну и затормозил.

Дым и пар окутали дом лесника бледно-серой пеленой. То там, то сям из-за той завесы выныривали темные силуэты и вновь исчезали за ней.

Розниек и Стабинь соскочили с мотоцикла и побежали к дому. Вытащив ключ из замка зажигания, Каркл догнал их. Теперь, когда они были совсем близко и глаза их свыклись с темнотой и дымом, стало ясно, что Межсарги спасти не удастся. По всему двору и прилегающей поляне были раскиданы обугленные, еще дымящиеся бревна и стропила. Каркл оказался прав. Пожарных рукавов до реки не хватило, воду черпали из колодца. Орудовали в основном баграми. Растаскивали дом по кускам, а затем гасили.

– Счастье еще, что дождь помог, – проворчал Каркл. – А то бы и лес заполыхал.

– Гореть начало изнутри, – сообщил подошедший инспектор пожарной части лейтенант Паунынь. – Это ясно по направлению огня.

– Значит, причиной пожара могла быть и молния? – спросил Розниек.

– Очень может быть, – согласился лейтенант. – Мы обнаружили старенький радиоприемник ВЭФ-"Супер" с незаземленным грозопереключателем. Разряд молнии, ударивший в антенну, мог привести к воспламенению.

– А что еще интересного вы нашли? – вмешался в разговор Стабинь. – Или все успели поломать и разорить так, что теперь сам черт не разберет, что было и чего не было?

– Когда тушишь пожар, трудно сохранить вещественные доказательства, – оправдывался лейтенант.

Пройдя вперед и перешагнув через обгоревшие бревна и дымящиеся развалины, он занялся осмотром. Розниек последовал его примеру.

– Впрочем, Улдис, пожарные, дай им бог здоровья, кое-что для нас все-таки оставили. Гляди. – Розниек поднял с земли кусок обгоревшей доски, на которой уцелел оплавленный пластмассовый выключатель. – Неплохо бы найти еще что-нибудь в этом роде.

Стабинь, покопавшись в груде дымящегося мусора, подошел к Розниеку.

– Темно, даже при свете фар какую-нибудь существенную мелочь можно не разглядеть.

– Утро не за горами. Подождем, а как только рассветет, возьмемся за дело.

Несколько колхозников, стоявших неподалеку, курили и оживленно обсуждали происшествие. К их разговору прислушивался и Дайнис Калниетис. Увидав Розниека, подросток почтительно с ним поздоровался, в смущении потоптался на месте, но не подошел.

"Дайнис вроде бы хочет что-то сказать, – догадался следователь. – Но, похоже, что-то ему мешает".

Каркл подошел к Розниеку и шепнул:

– Вон тот верзила с бороденкой и есть Янис Лаурпетерис – родственник Ошиня и ближайший сосед Межсаргов.

Сутулый, с лохматой головой, узкими глазами и непомерно длинными руками, Лаурпетерис в желтоватом свете фар походил на гориллу.

Розниек невольно улыбнулся.

– Старик Чезаре Ламброзо, ни минуты не колеблясь, причислил бы его к категории потенциальных убийц.

– И явно ошибся бы. Слишком уж трусливая душонка обитает в этом человеке.

– А что скажешь о парнишке?

– О Дайнисе?

Розниек утвердительно кивнул.

– Мальчишка озорной. Курит, выпивает, недавно в компании с таким же своим приятелем поколотил малышей школьников и отнял у них мелочь. Вопрос о нем рассмотрим на заседании исполкома и, вероятно, направим в спецшколу.

– А родители у него есть?

– Да какие там родители?! Пьянчужки, лодыри. Чего от них ждать. Дайнис племянник Лаурпетериса. Надо мальчишку обязательно вырвать из этой среды, иначе пропадет. По натуре он неплохой, только слишком уж распустился.

– Вон оно что, – удивился Розниек. – Стало быть, Ошинь, Лаурпетерис и Дайнис Калниетис – близкие родственники. Это уже интересно.

– Не думаю, чтобы очень. В общем, после осмотра поедем в город. Я тоже поеду с вами, чтобы здешний народ знал, что меня нет. А попозже, вечерком, нагрянем к Лаурпетерису. У меня такое предчувствие, что многое может проясниться.

Медленно, но неотвратимо утренний свет просачивался сквозь листву. Белесые сумерки таяли под первыми лучами солнца…

XVI

Дом Лаурпетерисов стоял на холме. Издали он походил на черный пиратский корабль, взлетевший на гребень высоченной волны. Короткая труба энергично извергала клубы белого дыма в бездонное ночное небо.

Трое мужчин гуськом вышли из леса и пересекли луг.

– Пришли в самое время, – сказал инспектор Каркл, обернувшись. – Производство дымит полным ходом!

Розниек старался укоротить шаг, чтобы не наступать на пятки низкорослому Карклу.

– Надо было прихватить с собой понятых, если придется составлять протокол, – озабоченно сказал он.

– Найдем. Там, глядишь, и будущие подсудимые найдутся, не то что свидетели.

Замыкавший шествие лейтенант Стабинь прибавил шагу.

– Судя по всему, на хуторе сегодня гостей не ждут. Сюрприз будет что надо.

Заросший крапивой и бурьяном забор местами был повален, местами выломан. Сотрудники незаметно обошли полосы яркого электрического света, падавшего из окон.

– Подежурь здесь, – шепнул Стабиню Каркл, – а мы рванем в дом. Один справишься, если кто вздумает выпрыгнуть в окно?

– Как-нибудь! – буркнул Стабинь, нырнув в густые кусты.

Каркл поднялся на щербатое крыльцо и, лезвием ножа приподняв щеколду, открыл заскрипевшую наружную дверь. Затем он резко распахнул настежь дверь в комнату! У Розниека создалось впечатление, что ему из темноты кинозала представился застывший финальный кадр детективного фильма: трое мужчин в ярко освещенной комнате, словно по команде вскочившие на ноги, испуганно таращат глаза на внезапно появившихся оперативных работников. Первым опомнился Ошинь. Он неспешно вновь опустился на кровать, Достав трубку, стал сосредоточенно набивать ее табаком, будто в данный момент для него более важного дела не было.

Лаурпетерис и Дайнис Калниетис продолжали стоять. Их побагровевшие от выпитого самогона лица сохраняли выражение замешательства.

Посреди комнаты вовсю бурлил самогонный аппарат.

– Так вот какие верши ты ходил проверять рано утром в четверг. Так, что ли, Дайнис? – энергично шагнул вперед Розниек.

Дайнис, опустив глаза, покраснел еще больше, но молчал.

– Кому ты нес в то утро самогон? – продолжал Каркл начатый допрос. – Где спрятал его по дороге?

Вопрос прозвучал столь грозно, что оставить его без ответа Дайнис не решился.

– Родителям и дяде Екабу, – промямлил он!

– Давай, давай, рассказывай, не стесняйся. Скажи, сколько сивухи перетаскал леспромхозовцам в то утро и раньше? Почему занимался подобным промыслом? Сколько тебе Лаурпетерис за это платил? Говори, говори, не отмалчивайся. А не то упрячем куда положено, там у тебя язык быстро развяжется.

– А… мне рассказывать нечего, – заикаясь, пробурчал подросток. – Я и в тот раз хотел прокурору рассказать, только побоялся, – поглядел он в сторону Ошиня и Лаурпетериса.

– Это в какой же "тот раз"? – усмехнулся Розниек. – Уж не в тот ли, когда в лес удрал от прокурора Кубулиса?

– Я не удирал.

– А как еще назвать эту игру в прятки?

– Услышал шаги… Какой-то человек шел как раз в ту сторону, где я спрятал утром в кустах самогон… Вот и побежал поглядеть, не наткнулся ли он на бутылки.

– Но ведь этим человеком был Ошинь?

– Откуда я мог заранее знать. Отдал ему самогон и вернулся к прокурору. Я вам все расскажу. Все, все…

– А что скажет Лаурпетерис?

Лаурпетерис переминался с ноги на ногу.

– Нечем мне козырять. Застукали, значит, судите. Чего много говорить.

Ошинь окинул обоих уничтожающим взглядом и презрительно отвернулся.

Розниек присел на табурет рядом с самогонным аппаратом.

– Судить вас будут, можете не сомневаться. И не. только за самогон, но и за то, что совратили несовершеннолетнего на преступление и пьянство. В нашем кодексе статья на сей счет имеется. А Ошинь что скажет?

Поерзав на кровати, Ошинь поднял мутные глаза.

– А мне что за дело до этого! – хрипло рявкнул он. – Я самогон не гнал, самогоном не торговал, мальчишку не поил. Вы на меня собак не вешайте.

– Это еще как сказать, – улыбнулся стоявший у двери Улдис Стабинь. – Но аппаратик классный. Породистая коровенка. Вы, случайно, на премию за высокие удои не рассчитываете?

На сей раз шутка Стабиня пришлась Розниеку не по вкусу.

– Останавливайте аппарат! – строго сказал он Лаурпетерису. – И собирайте вещички. Поедете с нами! А ты, Дайнис, в ночь на четверг был тут до самого утра?

Дайнис утвердительно кивнул.

– Кто еще в тот вечер находился при самогонном аппарате?

– Мы трое и были! – отозвался Ошинь из своего угла. – Не хотелось закладывать Яниса, потому и молчали…

– Я задал вопрос Дайнису!

– В тот вечер Ошинь тоже был здесь, напился и ушел ночью домой. Я остался. Утром, когда шел по мосту, нашел Катрину Упениеце и отнес ее к Ошиням.

– А почему именно к Ошиням?

– К ним ближе всего, и он ведь… доктор.

– Других соображений у тебя не было?

– Не-а. – Дайнис удивленно взглянул на Розниека. – А какие еще могли быть соображения? Ошинь с интересом прислушался.

– Какие, какие, – передразнил он с ехидной усмешкой. – Не знаешь разве, какие были у нас с тобой соображения? Ты приволок ко мне домой Катрину, чтобы помочь мне, злодею, спрятать концы в воду после убийства. Верно, гражданин следователь? Дурень я был. Надо было Катрину бросить в старый колодец, там ее до скончания веков никто бы не нашел, а я "Скорую" вызвал.

– Для того чтобы отвести от себя подозрения? – принял вызов Стабинь. – Подобные случаи встречались.

– Если бы я кокнул Катрину, то не оставил бы в реке, да еще у самого моста, где люди ходят.

– А почему бы и нет? Ведь выглядит так, будто Катрина сама свалилась в воду, расшиблась, захлебнулась – несчастный случай. Куда лучше, нежели прятать труп в колодец. Разве не так?

– Ищите другого, чтобы для плана в тюрьму упрятать.

– Вам, Ошинь, следовало бы поинтересоваться лечебным заведением для хронических алкоголиков в Олайне, – перебил его Розниек. – Это для вас более подходящее место.

Встав с табурета, Розниек зашел в соседнюю комнату, где под присмотром Каркла Лаурпетерис укладывал в сумку свои вещи.

– В котором часу ушел от вас в тот вечер Ошинь? – спросил Каркл.

Лаурпетерис медленно выпрямился.

– Уже было далеко за полночь. Наверно, около половины второго. Я его вывел на двор. Дайнис улегся спать, а я стал самогон студить. Когда заводил будильник, поглядел. Было без пяти два.

– Вы были трезвы?

– Как сейчас, Я завсегда такой, когда при деле.

Розниек возвратился в большую комнату. Похоже, Вилма говорила правду. Ошинь пришел домой ночью, после двух, пьяный. Теперь ясно, где он был в ту ночь и почему это скрывал. Да и Вилме тоже было известно, где пьет ее братец, но опасалась подвести Лаурпетериса. Дайнис тоже по этой причине придумал, байку с вершами.

Стало быть, Ошинь той ночью не был в Межсаргах и его невиновность сомнений не вызывает. Но ведь могло случиться, что стрелки будильника были хитроумным Ошинем передвинуты вперед часика на два, после чего он нагрянул в Межсарги. Обеспечив себе алиби, он мог спокойно совершить задуманное убийство. Полностью отбросить эту версию пока нельзя.

Розниек уселся на кровать рядом с Ошинем и сказал успокаивающим тоном:

– По пути домой падали?

– Падал. Хватанул лишнего, – отрывисто ответил Ошинь. Теперь его лицо было мрачным и сосредоточенным.

– Реку переходили у плоских камней?

– Рядом с плоскими камнями, – уточнил он. – Вброд. Камни скользкие, на протезе можно свалиться.

– Отчего не шли по мостику?

– Мосток без перил. Ночью для пьяного еще опасней.

– По пути никого не встречали?

– Никого. Впрочем… – Ошинь на мгновение запнулся, но, тщательно выбирая слова, продолжил: – Инвалид один дрожмя дрожал на автобусной остановке. Я еще удивился, чего он в такую рань. До автобуса было добрых два часа. Подошел, попросил у него закурить.

– Что он курил?

– "Элиту".

– Во что был одет?

– Не разглядывал. Помню только, что в туфлях, а в руках палка.

– Как он выглядел?

– Волосы светлые, плечи широкие, повыше меня будет.

– Вы сказали – инвалид?

– Я своего брата по несчастью узнаю среди ста тысяч. Он зябнул, хотя ночь была теплая. Ковылял взад-вперед. Я сразу понял, что он на протезе. Захотелось с ним поговорить. Но промолчал, ума хватило. Я ведь воевал на другой стороне…

Розниек потер рукой лоб.

"Следы у ручья и в самом деле выглядели разными, – подумал он. – К сожалению, эксперт еще не прислал заключение. Но для отвода глаз Ошинь мог эту историю с "братом по несчастью" сочинить".

– Раньше вы не встречали этого человека?

Розниек попытался выяснить еще что-нибудь.

– Никогда. Но мне показалось, что он меня знает.

– Почему вы так думаете?

– Не знаю. Глядел он на меня как-то странно.

Ошинь стал неожиданно словоохотлив.

Каркл с Лаурпетерисом стояли в двери и внимательно слушали. Стабинь, сидя за столом, записывал этот разговор на портативный магнитофон.

XVII

– Тебя, кажется, можно поздравить. – Апинис встал с мягкого кресла и с ухмылкой протянул руку Розниеку. – Ты, говорят, напал на след загадочного гостя.

Инта в серебристом импортном брючном костюме стояла перед трюмо в квартире завмага Эджуса, а жена Эджуса вертелась вокруг нее. На стуле лежали красивые детские ботиночки. Женщины были так увлечены примеркой, что не заметили, как вошли Розниек со Стабинем. Громогласное приветствие Апиниса заставило модниц повернуть головы к двери.

Инта смутилась, а Жанна, поняв, что ситуация становится неловкой, быстренько ретировалась в соседнюю комнату.

Розниек почувствовал, как запылали его уши.

– Что это все значит? – воскликнул он.

– Ничего особенного, – спокойно ответил Апинис. – Разве не видишь: твоя Инта хочет приобрести шикарный импортный костюмчик. Гляди, и у меня, грешного, тоже обновка! – Он раскрыл коробку и извлек из нее импортные коричневые туфли…

Грохот телеги по мостовой, ворвавшийся в раскрытое окно, оборвал разговор.

– Тпр-ру-у… чтоб тебя черти побрали! – Хриплый голос фельдшера Ошиня возвестил о его прибытии.

Розниек со Стабинем, словно по команде, бросились к окну.

Красный не то от натуги, не то от выпитого Ошинь, пыхтя и отдуваясь, выволакивал из телеги почтальона. А тот яростно сопротивлялся.

Увидев в окне инспектора, Ошинь заорал:

– Привет, милиция! Вы его знаете? Я, я… сейчас я в-вам его пок-кажу!

Почтальон неожиданно пнул ногой фельдшера в живот. Ошинь, словно мешок с отрубями, вывалился из телеги и распластался на земле. Лошадь, огретая кнутом почтальона, рванула с места галопом.

– Цирк! Настоящий цирк! – воскликнул Улдис Стабинь и, ловко выпрыгнув в окно, бросился вслед за повозкой. Ошинь, безуспешно пытаясь встать, прохрипел:

– Сволочь он, старая отпетая сволочь.

Розниек, выпрыгнувший вслед за Стабинем, помог Ошиню встать на ноги.

– За что это вы его так? – спросил он.

Ошинь нахмурил густые сросшиеся брови.

– Дело мое! Я в вашей дружине не состою. Сам как-нибудь сведу счеты с этим подонком.

– Все-таки интересно, куда это вы вместе с ним так торопились?

– Известное дело куда. За шнапсом. Надо было кое о чем потолковать по душам, да горючее кончилось, а фирма Лаурпетериса обанкротилась.

– Какие же это такие важные дела вы собирались обсуждать?

Ошинь погрозил Розниеку пальцем.

– Много будешь знать, скоро состаришься. У нас с Кришьяном свои дела. И посторонним совать свой нос в них не следует.

К крыльцу лихо подкатила телега, управляемая Стабинем. Сидевший с ним рядом почтальон, похоже, несколько протрезвел.

– Обоих в вытрезвитель! – свирепо крикнул Апинис. – А когда проспятся, накажем за мелкое хулиганство.

– Справедливо, – согласился Стабинь. – Но прежде всего отведем их к Карклу в участок, потребуем объяснения по поводу сегодняшнего инцидента, – подмигнул он Розниеку. – Вот такая симфония.

Почтальон съежился, ловко подобрался к Ошиню, молниеносно сунул руку тому за пазуху и, вытащив оттуда какой-то предмет, помахал им перед лицом Розниека.

– Вот, следователь, полюбуйтесь, что Ошинь хотел мне всучить за два поллитра.

Предмет этот оказался весьма оригинальным чернильным прибором – индеец в боевом наряде на коне у колодца. Копье являлось пером, а колодец – чернильницей. Розниек долго любовался безделушкой.

– Антикварная вещица! – сказал он, вопросительно глядя на старика.

– Видите ли, – вдруг таинственно зашептал почтальон, – мое дело вроде бы сторона, но разве можно молчать, когда в поселке творятся такие подлые дела. Вот эту штуковину я видел на комоде у Каролины Упениеце. Каролина мне говорила, что это чей-то подарок ее отцу.

Ошинь вдруг заерзал, замахал кулаками и бросился на почтальона.

– Врешь, гад ползучий! – заорал он. – Это мой конь, моя чернильница, моя! Я ее в Кёльне за пятнадцать пфеннигов купил!

– Прекратить! – грозно гаркнул Улдис Стабинь. – Лезь в повозку живо!

Ошинь сник, словно проколотый пузырь.

– Что я сказал… – ворчал он, нехотя взбираясь на телегу.

Стабинь огрел лошадь кнутом, и повозка, пыля, покатилась по дороге.

– Милиционеру все же подвернулась работенка, – съехидничал Апинис, – не зря приехал.

– Не зря, не зря, – подтвердил Розниек. Чувство досады улеглось, настроение улучшилось. "Явный ход конем", – подумал он и быстрым шагом направился к центру поселка.

XVIII

– Зачем она поехала с нами! Зачем она поехала с нами! – повторял одно и то же длинноволосый белокурый парень.

Вывалянная в грязи девочка-подросток в порванных брюках и с исцарапанным упрямым лицом враждебно глядела на парня.

Улдис Стабинь придвинул к ней листок протокола.

– Прочитайте и распишитесь, – коротко сказал он и подпер голову ладонью.

Улдис чувствовал себя усталым. Куда девались его кипучая энергия и неизменно бодрое настроение? Он желал сейчас только одного – поскорей выбраться на свежий воздух из дежурного помещения.

Улдис Стабинь дежурил уже вторые сутки. Сотрудников не хватало. В самый разгар отпускного сезона неожиданно заболели два оперативных работника.

Вчера вечером сержант Озол привез двух пьяниц. Они учинили дебош в ресторане. Ночью ватага подростков из Риги разгромила киоск. До самого утра пришлось разбираться с ними.

Подписанный девушкой протокол Стабинь передал для подписи белокурому парню. Затем приказал сержанту Озолу увести виновного.

"Кажется, наступила передышка", – решил Улдис. Взяв последние оперсводки, он стал их не спеша просматривать. "На улице Лашу угнана светлая "Волга". Государственный номерной знак… В троллейбусе седьмого маршрута две карманные кражи…"

"Нелегка ты, наша жизнь милицейская", – вздохнул Стабинь. Он отложил сводки, кроме одной, привлекшей его внимание.

"Сегодня в 11.35 на станции Ваверы с электропоезда был снят в бессознательном состоянии гражданин Янис Векерис, двадцати одного года, грузчик Рижского порта, – читал Улдис. – Не приходя в сознание, гражданин Векерис скончался на месте. Векерис находился в состоянии среднего опьянения".

"Это не наша епархия, – подумал Стабинь, – пускай коллеги-железнодорожники покопаются". Но следующие строчки заставили его передумать.

"На руках покойного выше локтя обнаружены синие кольцевидные кровоподтеки. Причина смерти – инсульт. Согласно поступившим данным в поезде у гражданина Векериса произошла ссора с неизвестным гражданином. Все сведения, имеющие отношение к этому случаю, просим направлять в отдел железнодорожной милиции капитану Ефремову".

– Вот какая симфония! Похоже на наш случай! – удивился Стабинь и протянул руку к телефону. Но тут же спохватился: чего ради поднимать Валдиса среди ночи. Лучше сначала выяснить самому.

– Озол! – окликнул Стабинь сержанта, дремавшего на скамейке. – Озол! Дома выспишься! А теперь посиди на моем месте. Если до утра не вернусь, тебя сменит Виксна с Кедровым. Если случится что, вызови лейтенанта Катковского и по телефону доложи начальнику. Ясно? Я поехал в Ваверы.

Заводя служебный мотоцикл, Стабинь мысленно повторил: инсульт, синие круги над локтями, ссора с незнакомым мужчиной. Чертовски похоже на наш случай.


Капитан Ефремов обрадовался нежданному гостю. Он радушно пожал руку Стабиню.

– Каким ветром тебя принесло?

– Тем же самым, что и тебя, когда ты явился в прошлом месяце в три часа ночи.

– Ну, у меня-то было срочное дело. А что случилось у тебя? Выкладывай, не стесняйся.

На сей раз у Стабиня не было времени на то, чтобы шутками и прибаутками "подкалывать" коллег-железнодорожников. Они дружили, но и постоянно соперничали, спорили. Поводами для споров бывали территориальные недоразумения.

– Меня интересует сегодняшнее происшествие в электричке, – сказал Стабинь.

– Уголовщиной это не пахнет. Парнишка умер от инсульта: напился и перенапрягся, удерживая дверь.

– У нас имеется аналогичный случай. Инсульт и точно такие же кольцевые кровоподтеки выше локтей.

– Так, может, и это дельце прихватишь? – с надеждой спросил Ефремов.

– Ладно, хватит! Расскажи серьезно и обстоятельно, что тебе известно об этом деле. Может, я и освобожу вас от него.

Ефремов помолчал, словно обдумывая, стоит ли уступать дело Стабиню, затем вынул из сейфа тощую папку.

– Вот все, что известно на данный момент.

…Курортный сезон в разгаре. Электричка мчится от станции к станции, утрясая свое нутро и набивая его новыми пассажирами. Некий дюжий верзила, выставив вперед плечо, впрессовался в тамбур вагона. Вслед за ним втиснулись еще два парня. От них разит перегаром. Вскоре положение стало изменяться к лучшему: народ помаленьку выгружался, и в тамбуре можно было себя почувствовать вольготней.

Верзила, привалясь к двери салона широченной спиной, громогласно объявил:

– Теперь мы тут власть. Никого больше не впустим и не выпустим.

– Точно, Епи! Хо-хо-хо! – дружно загоготали оба его дружка.

Поезд замедляет ход. Люди пытаются открыть дверь, чтобы выйти в тамбур. Женщина с ребенком на руках в отчаянии дергает ручку, затем хочет пробиться к противоположным дверям, но не может – вагон переполнен. Пассажиры стучат в стекло, возмущаются. Светловолосый мужчина средних лет встает, направляется к двери и, напрягшись, раздвигает ее. Верзила, удерживающий дверь, вваливается в салон. Люди начинают протискиваться к выходу. Это уж слишком! Сжав кулаки и вытаращив глаза, верзила наступает на дерзкого пассажира. Вагон замирает в ожидании. "Адъютанты" злорадно хихикают, но мужчина ведет себя так, словно все это не имеет к нему никакого отношения. Верзила замахивается, но мужчина мгновенно захватывает его руки выше локтей. Хулиган пробует вырваться. Лицо его багровеет. Оба дружка в замешательстве. Такого поворота они не ожидали. Вдруг верзила бледнеет, его лоб и шея покрываются испариной, и он неожиданно валится на бок. Бросив на поверженного презрительный взгляд, светловолосый мужчина спокойно выходит из вагона.

Электропоезд трогается и быстро набирает скорость.

А верзила, лежа на полу, словно выброшенная на берег рыба, жадно ловит ртом воздух, затем теряет сознание.

– Человек в обмороке! – кричит кто-то.

– Врача, врача! – раздается женский голос. – Неужели в вагоне нет ни одного врача?! Может, валидол есть у кого-нибудь?

Поезд останавливается на очередной станции. Пассажиры выносят молодого человека и укладывают в тень под соснами.

Вокруг пострадавшего мгновенно образуется толпа. Один щупает пульс, другой сует под нос пузырек. Бесполезно! Лицо мертвенно посерело, глаза остекленели…


– А ребят, что были с ним, задержали? – спросил Стабинь.

– Ищи ветра в поле!

– Широкоплечий мужчина, светловолосый, в темном костюме. Вы нашли его?

– Пока нет. Ищем. Объявили приметы по телевизору и радио. Ну что, переслать материал к вам? Не стоит дублировать работу. Я серьезно.

– А я и не шучу. Пока что в этом нет надобности. Если появится, сам приеду за делом. Но тебя попрошу: как только разыщешь этого героя, сообщи. Я мигом прилечу. Желаю отдежурить без крупных происшествий!

Просторная привокзальная площадь в этот ночной час непривычно пустынна: ни машин, ни людей, три могучих ясеня гордо высятся в тусклом свете фонарей и отбрасывают причудливые тени на желтоватый асфальт.

Где-то вдалеке послышался глухой гул, и вскоре Стабинь услышал торопливый перестук колес поезда.

Мимо пронесся товарный состав и исчез в ночи так же быстро, как появился. И вновь воцарилась тишина.

Стабинь немного постоял, посмотрел на часы. До конца дежурства еще два часа. Не поехать ли домой поспать? Нет, нельзя – мало ли что может произойти. Озол там один. Надо возвращаться.

Улдис сладко зевнул, завел мотор, и мотоцикл резко рванул с места.

В отделе милиции Стабиня ожидала срочная шифровка: "На песке обнаружены следы двух человек. Кровь под ногтями у Упениеце, следы зубов на хлебе и сыре, а также найденная под окном брючная пуговица Ошиню не принадлежат".

Стабинь дважды перечитал шифровку и отдал Озолу.

– Зарегистрируй и верни мне, – предупредил он.

– Вот оно что… – стал размышлять вслух Улдис. – Прав был Розниек – Ошинь отпадает. Придется искать другого хромого. Черт его знает, может, и впрямь тот самый, что в поезде накуролесил. И не такие чудеса случаются на белом свете.

Стабинь сел за письменный стол и принялся не спеша заполнять журнал дежурного.

XIX

Твердой солдатской походкой капитан Ефремов покинул железнодорожный отдел милиции. И после дежурства в голове у него все продолжали роиться невеселые мысли. Странный малый этот Улдис Стабинь… Вроде хороший парень и в то же время какой-то взбалмошный. Разве трудно объединить оба эти дела, чтобы не ломать голову двоим? Светловолосый широкоплечий мужчина с серыми глазами и в темном костюме… Иголку в стоге сена найти легче. И поплакаться некому… Прокурору Кубулису? Не пройдет номер – Розниек со Стабинем его лучшие кадры.

Двери автобуса закрылись через доли секунды после того, как капитан вскочил на подножку. Вот и здесь сколько народу! Поди знай, что за люди и где их найти в случае надобности. А в поезде их в сто раз больше.

Выбравшись на свежий воздух, капитан Ефремов вздохнул с облегчением. Хорошо бы искупаться, да где найти время? А быть может, человек, которого я ищу, сейчас на пляже нежится или в море плавает? На объявление по радио и телевидению он не отозвался…

В накуренной комнате штаба народной дружины толпились люди.

– Пожалуйста, не закрывайте дверь! – воскликнул кто-то при входе Ефремова.

– Ладно, ладно, не буду, но в такую жару могли бы дымить и поменьше. – Капитан снял светлый спортивный пиджак и повесил на спинку стула. Сел за стол и обвел присутствующих вопросительным взглядом.

– Ну-с, какие новости?

– Ничего серьезного. – Начальник штаба, седой загорелый мужчина, подошел к столу. – Обошли санатории, дома отдыха, пансионаты, общественные столовые, кинотеатры, походили по пляжу – ничего.

– Плохи ваши дела, – пошутил Ефремов.

– Плохи, но не безнадежны. Работая по заданию, мы нашли свидетельницу происшествия в поезде. Вот, гражданка Лапинь… В санатории работает.

– Я ехала из Риги, – начала рассказ Лапинь, – и заметила этого человека, когда он уступил место старушке, а потом стоял неподалеку от двери. С ним очень вежливо поздоровался парень спортивного вида.

– Парень был один? – спросил Ефремов, отмечая что-то в блокноте.

– Нет, их было трое. Второй парень был пониже, рыжий, и лицо все в веснушках, и еще с ними была высоченная девица. Все в джинсах. У рыжего в руках был волейбольный мяч.

– Вы бы их узнали, если бы увидели?

– Рыжего узнала бы, а остальных – не знаю, не уверена.

– Где они вышли?

– Кажется, перед тем, как произошел этот скандал. Где – точно не помню.

– С мячом, говорите, – удовлетворенно проворчал Ефремов. – А вам врач не рекомендовал гулять по пляжу, дышать морским воздухом?

– Гулять всегда лучше, чем работать, – кокетливо засмеялась женщина.

– Если муж ваш не ревнив, – встал со стула Ефремов, – можем отправиться хоть сейчас. Для любителей побросать мячик время самое подходящее.

Начальник штаба остановил его жестом руки.

– Какие еще будут задания? Ребята ждут.

– Задания? – Ефремов задумался. – Неплохая идея. Начнем разведывательные действия по всему фронту. Товарищ Лапинь, опишите, пожалуйста, еще раз, как выглядели те молодые люди. А вы, ребята, записывайте. И еще, – продолжал Ефремов, – если вам встретятся люди с подобными приметами, весьма вежливо проверьте документы и попросите завтра в девять утра зайти ко мне.

Лапинь подошла к Ефремову.

– Что ж, пойдемте дышать морским воздухом. Ефремов набросил пиджак на плечи.

– С удовольствием!

Они вышли из штаба дружины и направились к пляжу.

Пляж был густо усеян людскими телами, словно солнце пригвоздило их своими лучами к мягкому желтому песку.

Судебно-медицинский эксперт доктор Яункалнынь с набитой одеждой авоськой и притороченными к ней сандалиями медленно шагал по песку у самой воды. Он шел, выбирая в пестрой неразберихе местечко потише, где можно было бы полежать. Пройдя с полкилометра, Яункалнынь увидел вывеску на столбе: "Зона тихого отдыха". Чуть дальше были установлены таблички: "Не шуметь", "Не играть", "Желаем приятного отдыха". Яункалнынь был вполне удовлетворен. Он расстелил одеяло, улегся и раскрыл книжку. Однако его радость была недолгой. Раздался взрыв смеха и громкие, далеко не изящные словоизлияния. Яункалнынь оторвал взгляд от книги и увидел расположившуюся неподалеку компанию. Молодежь резалась в карты, прихлебывала из бутылок и шумно галдела.

– Н-да, – проворчал Яункалнынь, – наверно, не очень подходящее место я выбрал. – Доктор свернул одеяло и перебазировался подальше. "Говорит Москва, – раздался громкий голос из транзистора, – передаем легкую музыку". Яункалныню не хотелось слушать легкую музыку. Собрав свои пожитки, он передвинулся поближе к воде. И вот тут-то его настиг мяч, летевший чуть ли не со скоростью звука.

– Эй, вы! – возмутился Яункалнынь. – Как-никак здесь зона тихого отдыха.

Волейболисты поглядели на доктора удивленно, словно на марсианина, но тем не менее убрались. Не успел Яункалнынь обрадоваться их уходу, как территорию, оставленную волейболистами, тотчас заняли футболисты. Мяч у них был намного тяжелее, и потому Яункалныню из соображения личной безопасности пришлось ретироваться и отсюда.

– Что вы мечетесь с места на место как гонимый ветром лист? – услышал Яункалнынь хорошо знакомый женский голос. Помощник прокурора Фелита Судрабите дружески взяла Яункалныня под руку. – Я, доктор, давно гляжу на вас и пришла к выводу: вы как филин. Вам не хватает чувства коллегиальности. Не можете ужиться в здоровом спортивном коллективе, ладить с веселыми людьми.

– Просто-напросто в свой законный выходной день я жажду тишины и покоя!

– Не будьте неврастеником, доктор. Не придавайте значения мелочам. Я полагаю, в будущем году все тут изменится к лучшему.

– Не будет галдящих, некультурных людей? – удивился Яункалнынь.

– Нет же! Надписей этих не будет, и потому не будет причин портить свою нервную систему. А вообще, доктор, выжаривать себя на солнцепеке очень вредно. Знаете, я тут познакомилась с симпатичными людьми. Они приглашают меня покататься с ними на яхте по заливу. – Фелита была настроена шаловливо. – Давайте поедем! Для вас тоже найдется местечко.

– Это же вас пригласили, а не меня, – сказал Яункалнынь.

– Вы неконтактный человек, доктор. Я вас познакомлю; и эти милые люди сразу же вас пригласят.

– Нет, нет, у меня тут кое-какие дела, уж не обижайтесь…

– Вы бука, – обиженно надула губки Фелита. – Что ж, насильно мил не будешь – поеду одна. – Она беспечно махнула рукой и побежала к морю.

Яункалнынь в раздумье глядел ей вслед. Как привлекательна ее стройная фигурка в купальном костюме! Сердце холостяка сладко заныло. "И что я за недотепа, – самокритично подумал он. – Почему бы не поехать вместе с ней? Но не бежать же теперь, как мальчишке, вдогонку". И тем не менее он шаг за шагом продвигался в том же направлении. Неподалеку от берега на якоре стояла красивая голубая яхта. Широкоплечий мужчина средних лет подбирал шкоты. Поблизости стоял по колено в воде рыжеволосый молодой человек с веснушчатым лицом, а метрах в восьми высокая девушка. Они играли в мяч. Фелита вбежала в воду и обрызгала их. Затем все трое ловко вскарабкались на палубу, и стройное суденышко снялось с якоря.

Яункалнынь пристально смотрел на удалявшуюся Фелиту и снова ощутил странное томление, которое в нем уже давно вызывала эта обаятельная женщина.

В свои сорок лет Яункалнынь был одинок, поскольку считал брак без настоящей любви безнравственным. А любовь все не приходила. Да и времени на ее поиски как-то не хватало. В студенческие годы Яункалнынь серьезно увлекался биологией, потом все помыслы были заняты кандидатской диссертацией, которую он с успехом защитил, а затем снова с головой ушел в подготовку докторской.

Яункалнынь долго стоял, наблюдая за удалявшейся яхтой, досадуя на себя за упущенную возможность. Больше он уже не жаждал тишины. Шагая по пляжу, он то и дело поглядывал на белую точку у горизонта. Ощутив усталость, он решил освежиться и, раздевшись, побрел к воде. Вдруг в поле его зрения попала странная пара – капитан Ефремов в костюме шествовал по пляжу с незнакомой женщиной в купальнике. Картина эта выглядела довольно странно, тем более что Яункалнынь всегда считал капитана примерным семьянином.

Однако Ефремов нисколько не смутился.

– Алло, доктор! Как водичка? – крикнул он.

– Вы, случайно, не меня ищете? – озабоченно поинтересовался Яункалнынь.

– На сей раз нет, – успокоил его Ефремов. – Разрешаю продолжать водные процедуры.

– Может, составите компанию?

Недолго думая, Ефремов разделся и с разбега бросился в воду. Он хорошо плавал и вскоре оставил доктора далеко позади. Проплыв метров сто, повернул обратно и подплыл к нему.

– Ух, здорово, – шумно фыркал и отдувался Ефремов. – Давно надо было искупаться. А то из-за этой бесконечной работы забываешь, что море рядом.

– Если работой называть прогулки по пляжу, да еще в обществе интересной особы…

– Не язвите, доктор. Для кого прогулка, а для кого работа… Вы давно на пляже?

– С самого утра. Перелетаю с места на место, точно гонимый ветром лист. Это Фелита меня так назвала.

– Судрабите? А где она?

– В море. На яхте.

– А вас бросила на берегу?

– Так уж получилось, – вздохнул Яункалнынь.

Ефремов набрал полную грудь воздуха и нырнул. Всплыл он метрах в двадцати пяти от доктора. Яункалнынь подплыл к нему.

– Если я правильно понял, вы кого-то разыскиваете? – спросил доктор.

Ефремов протер глаза и стряхнул с подбородка капли воды.

– Да, одну троицу.

– Как они выглядят?

Ефремов помолчал, обдумывая, стоит ли зря тратить время. Вряд ли рассеянный доктор мог заметить кого-либо из них. Но все же, дабы не обидеть человека, сказал:

– Блондин средних лет, широкоплечий, спортивной осанки, рыжеволосый юнец в очках и высокая девушка со светлыми длинными волосами.

– Рыжий в пестрой рубашке "фроте"! – вскричал доктор.

– Вы их видели?

– Это с ними Фелита уплыла на яхте.

– Давно? – насторожился Ефремов,

– С час тому назад.

– Доктор, вы не ошибаетесь?

– Точно, конечно, не знаю, они ли, но, судя по описанию, весьма похожи.

– А где Фелита подцепила их?

– Понятия не имею. Сказала, что ее пригласили покататься. Меня звала…

Дальше Ефремов уже не слушал. Он побежал к берегу, не вытираясь, натянул одежду и, шепнув что-то женщине, бегом направился к спасательной станции.

XX

Улдис Стабинь в майке и спортивных брюках, с футбольными бутсами через плечо вбежал в служебное помещение автобусной станции.

– Девочки, – крикнул он с порога, – сейчас узнаем, которой из вас выпал крупный выигрыш!

– Будет тебе болтать! Опять разыграть кого-то надумал? – отозвалось сразу несколько голосов.

– Не верите? Так я и знал. Вообще, мне женщины почему-то не доверяют. Такая уж моя печальная судьба. – Улдис, вглядываясь в расписание автобусов и график рейсов кондукторов, притворно вздохнул. – Вот она, счастливица, тут у вас в табличке и значится. В прошлую пятницу первым рейсом на Ригу ездила… Лайма. Сердечно поздравляю и прошу, Лаймочка, выйти со мной.

– Ты куда ее повел? В загс, что ли? – засмеялась бойкая брюнетка.

– Разве Улдис поведет девушку в загс! – подхватила полнотелая девица у окна. – Он это учреждение обходит за километр.

– Не ходи, Лайма, не надо! Этот донжуан соблазнит, присвоит себе выигрыш и бросит.

– Ай, ай, ай, какие зловредные, – покачал головой Улдис. – А что же будет с вами, когда замуж повыходите? Не дай бог попасть в такие коготочки – разорвете.

– А зачем к зловредным ходишь? Ищи дурочек подобрей!

– Я ведь не к вам, а к Лайме пришел… Надо же познакомиться поближе, привыкнуть друг к другу. Свожу ее на футбол, мороженым угощу, потом сходим в кино на "Жил-был полицейский". Шикарная французская картина. Пошли, Лайма!

Лайма, рослая девушка с короткими, как у мальчишки, волосами, глядела на Улдиса как завороженная. Ей, так же как и ее подружкам, нравился этот парень, но Лайма никак не думала, что он обратит внимание именно на нее, не очень-то привлекательную девушку. И Лайма засомневалась. А что, если Улдис затеял очередной розыгрыш? Он горазд на такие штучки…

– Пойдем, Лайма, поговорим, – уже серьезно повторил свое приглашение Улдис и взял Лайму под руку. Девушки приумолкли.

– Делать нечего, – зарделась Лайма, – милиция. Арестовала меня, теперь пиши пропало. Носите, девочки, передачи.

Они вышли на улицу и направились к стадиону.

– Ты не проспала в пятницу первый рейс? – спросил Стабинь.

– Нет, не проспала. А тебе что?

– Хотелось узнать, как съездила и что хорошего видела.

– Только для этого меня и пригласил?

– И для этого тоже. Но, говоря откровенно… – Стабинь вдруг посерьезнел. – Я рад, что именно ты ехала этим рейсом. Другую я, пожалуй, вызвал бы на допрос по всей форме к себе в кабинет.

– Хм, – пожала плечами девушка. – В чем же разница?

Глаза Улдиса весело заблестели.

– Мне страшно нравится смотреть на тебя, когда ты о чем-нибудь рассказываешь. А на лоне природы, уверен, это будет выглядеть гораздо эффектней. Вот и теперь с тобой произошла настоящая метаморфоза. Глаза горят, на лице румянец…

– Ну знаешь!.. – вскипела Лайма. – Кончай валять дурака. Или будешь острить в одиночестве.

– Не сердись, Лаймочка, – примирительно сказал Улдис. – Меня действительно интересуют все подробности этого рейса…

…В четверг Лайма гуляла на вечеринке, и встать в половине шестого утра ей было чудовищно трудно. Будильник пробренчал словно за горами. Лайма проснулась, лишь когда ее растолкал отец:

– Вставай, соня! На работу опоздаешь!

Босиком выскочив в коридор, умылась, наскоро оделась и, даже не поев, побежала на автостанцию. Машину Жанис уже вывел. Отъезжающие толпились у автобуса. Запыхавшаяся Лайма открыла дверь в салон. Большинство пассажиров были местными жителями. Кое-кто из них ехал в Ригу. Эти были одеты праздничней.

– Петер, а ты куда? – спросила Лайма темноволосого паренька, который, пропустив всех, поднялся на подножку последним.

– В Ригу. В университет поступаю! – не без гордости ответил Петер.

Лайма усадила его на переднее место, чтобы поболтать в дороге – как-никак учились в школе вместе. Это место предназначено для инвалидов и женщин с детьми, но сегодня таких пассажиров не было. В Межциемсе две женщины с корзинами сошли. Наверно, отправились в лес по ягоды. На остановке Юмужциемс одиноко стоял плечистый мужчина. Он вошел в автобус через переднюю дверь. Лайма обратила внимание, что новый пассажир заметно волочил правую ногу. Не ускользнул этот факт и от Петера, который сразу же уступил инвалиду свое место. На пассажире был темно-зеленый костюм, модные туфли и тонкая спортивная рубашка. Манжеты его брюк были мокрыми, туфли испачканы глиной.

Улдис внимательно слушал, изредка задавал вопросы.

– Ничего не говорил – кто он, где живет, где работает?

– Смахивал на начальника. А вообще, кто его знает, теперь почти все одеваются по моде. С ним Петер разговаривал. Ему понравился этот пассажир. "Умный, – шепнул он мне, когда тот вышел, – наверно, многое повидал в жизни. Говорит, тут его молодость прошла, а теперь приехал поглядеть на родные места".

– В Риге где он вышел?

– Кажется, около улицы Революцияс.

– Не заметила, в какую сторону он пошел?

– Нет. Это надо Петера спросить, он еще ему в окно рукой помахал на прощание.

– Вот, значит, какая симфония, – задумчиво протянул Улдис и поглядел куда-то вдаль. – Завтра ты что делаешь?

– Еду восемнадцатым маршрутом в Алуксне.

– А что ты скажешь на такое предложение: махнем с тобой утром в Ригу. С твоим начальством я согласую. Днем пошатаемся по городу, а вечером в театр или еще куда? Согласна?

– Согласна! – покраснев, ответила Лайма.

XXI

Георг поднял руку. Словно по выстрелу стартового пистолета, Ванда и он прыгнули в воду и поплыли к берегу. Дрейманис неподвижно сидел на руле. Плечи его были несколько наклонены вперед. На лице никаких эмоций. Взгляд, медленно скользнув над головами двух пловцов" достиг берега. Дрейманис, похоже, прикидывал расстояние до пляжа. Не меняя позы, лениво переложил руль. Яхта резко накренилась, гик перекинулся на другой борт, едва не ударив Фелиту в бок. Она инстинктивно вцепилась обеими руками в борт. Вялые паруса наполнились ветром, яхту развернуло, и судно, разрезая острым штевнем волны, стало набирать ход, удаляясь от берега.

– Вы помощник районного прокурора, – водянистые глаза Дрейманиса вдруг засветились ледяным блеском, – очень приятно познакомиться. – Голос его звучал миролюбиво и любезно, но в нем явно прослушивалась нотка металла.

Фелита удивленно глянула на Дрейманиса. Странно, ведь она никому не говорила, что работает в прокуратуре. "Стало быть, Дрейманис неспроста искал случая со мной познакомиться. Вон оно что! И побег этой парочки с яхты вовсе не был случайностью. Я умышленно оставлена наедине с этим типом в море. Что ему от меня нужно?" Хоть солнце и жарило как прежде, но по спине Фелиты пробежали мурашки.

Дрейманис будто читал ее мысли.

– Романтично, – заметил он, осклабясь. – Разыскивали меня вы, а нашел вас я, и теперь мы можем наедине поговорить.

Фелита вздрогнула и оглянулась – берег выглядел далекой и недосягаемой желтой полоской. Она перевела взгляд на Дрейманиса. Светлые, коротко остриженные волосы, широкий лоб, сросшиеся брови, крупный нос, энергичный, выдающийся вперед подбородок. Бесцветные глаза.

– Почему вы думаете, что мы вас ищем? – ответила она медленно, с трудом шевеля ватными губами. Старый испытанный прием для выигрыша времени и лучшего осмысления обстановки.

Дрейманис поднял голову.

– Я не думаю, я знаю. Будучи культурным человеком, читаю газеты, смотрю телевизор, слушаю радио!

За мягкой, почти ласковой интонацией угадывалась железная воля этого человека.

Яхта качнулась, раздался пронзительный скрип, и судно опасно накренилось на борт. Набежавшая волна окатила Фелиту с ног до головы. По морю пошла крупная зыбь, очевидно, где-то вдалеке бушевал шторм. Для игры в прятки времени не оставалось. Подавив дрожь, Фелита перешла в контратаку:

– И вы, значит, с перепугу решили, что не худо бы иметь заложницу, – неожиданно расхохоталась она. – Напрасно старались. От меня никаких гарантий вы не получите.

Дрейманис сосредоточенно следил за парусами, и слова Фелиты, казалось, пропустил мимо ушей.

"Сильные мужчины не выносят насмешек над собой, – вспомнила Фелита чье-то изречение, – а в особенности, когда их упрекают в трусости". Она обхватила руками предательски дрожащие колени и старалась не выдать своего волнения.

– У вас заячья душа, – продолжала Фелита с напускной веселостью. – Иначе вы уже давно явились бы в прокуратуру.

Кажется, Фелита попала в точку. Дрейманис резко выпрямился и окинул ее пытливым, тяжелым взглядом.

– Кому и зачем я понадобился? – внезапно осипшим голосом сказал он.

Теперь Фелите надо было быть начеку и каким-то образом заставить его раскрыть свои карты. Выяснить, с какой целью он заманил ее в ловушку.

– Желательно было уточнить кое-какие обстоятельства, – заметила она как бы между прочим.

– Только и всего? – В голосе Дрейманиса сквозили насмешка и скрытая злость. – И по этому случаю объявили розыск по всей республике. Бросьте наводить тень на плетень, я не маленький. Для выяснения обстоятельств в вашем распоряжении имелся целый вагон свидетелей. Но вы ищете козла отпущения…

Фелита украдкой вздохнула. Она избегала смотреть на Дрейманиса, чтобы глаза не выдали ее страха.

– А вы что, разве чувствуете за собой вину? – с напускной бодростью воскликнула Фелита.

Дрейманис медлил с ответом. Скорей всего прикидывал наилучший вариант.

Между тем Фелита сумела несколько подавить волнение. Мысли прояснились, и она стала более спокойно анализировать создавшуюся ситуацию. О побеге нечего было и помышлять. Берег уже почти скрылся из виду. В какой-то момент Фелита пожалела, что не прихватила с собой миниатюрный пистолет. Впрочем, кто знает, чем могла бы окончиться угроза оружием… "Положение отнюдь не безвыходное, – успокаивала она себя, – мы этого человека разыскиваем, а он объявился сам. Не для того же он меня сюда завез, чтобы утопить. Я ему нужна, чтобы сперва выудить, выжать из меня все, что относится к следствию, и лишь тогда… Все зависит от меня самой, и только от меня…"

Пауза затянулась. Фелита искоса глянула на Дрейманиса. Похоже, нервничает, покрылся испариной. Пробурчав нечто вроде извинения, снял рубашку. Мускулистые руки и грудь покрыты татуировкой. "Такие ручищи схватят – одними синяками не отделаешься. Кости переломает, как спички".

– Вы чувствуете за собой вину? – переспросила она, чтобы нарушить томительное молчание.

Ветер неожиданно стих, паруса повисли, словно огромные увядшие лопухи, и яхта обессиленно закачалась на крупной волне. Дрейманис подтянул шкоты, и к яхте вернулся слабый ход.

– Парень действительно умер? – спросил он. "Интересно, – подумала Фелита, – противник предлагает играть в открытую".

– Да, умер, и вам это известно.

– Ну и чем это для меня пахнет?

– На мой взгляд, то, что произошло в поезде, вам не могут вменять в вину, – осторожно выбирая слова, ответила она,

– Вы так считаете?

– Безусловно!

– А другой работник прокуратуры будет иного мнения. Третий отыщет в Уголовном кодексе еще какую-нибудь статью. Пройдут месяцы, а может, и годы, пока мне удастся доказать, что я не верблюд.

– Категорически повторяю, в данном случае ваши действия были законными! Дрейманис вскинул брови.

– Что значит – в данном? А в каком случае незаконные?

– Может, вы еще кого-нибудь встряхнули?

– Встряхнул. Тряс и трясти буду, если понадобится…

Глаза Дрейманиса сузились и стали колючими.

– Вы спортсмен? – решила Фелита изменить тему разговора.

– Был когда-то… теперь я тренер по вольной борьбе. Владею также приемами самбо и каратэ.

– И против женщин тоже?

– Женщины самые опасные противники, – криво усмехнулся Дрейманис, – в особенности привлекательные.

"Странно, – рассуждала про себя Фелита. – Я сделала опасный шаг, дала ему возможность перехватить инициативу разговора и выудить у меня все, что мне известно о расследовании происшествия в Юмужциемсе. Но он не воспользовался этой возможностью. Почему? Ведь он не дурак".

– Ошибаетесь. Женщина умеет достойно оценить силу и благородство мужчины. И если противник этими качествами обладает, то не считает для себя зазорным признаться в поражении.

– Вряд ли! Впрочем, в иных случаях поражение женщины является ее победой.

На солнце наползла большая иссиня-серая туча. Подул ветер. Неподалеку повисла косая завеса мелкого дождя. Туча, а с нею и дождь медленно, но верно приближались к яхте.

– Не пора ли нам закончить эту интересную дискуссию и возвратиться в цивилизованный мир, – шутливо сказала Фелита, – а то доктор начнет за меня волноваться и подымет на ноги спасательную службу.

– Какой еще доктор? – подозрительно покосился Дрейманис.

– Наш судебно-медицинский эксперт. Мы тут вместе отдыхаем.

Дрейманис отреагировал не сразу.

– Вы очень приятная женщина, мне искренне жаль с вами расстаться…

Фелита вновь ощутила холодок под ложечкой, но Дрейманис как ни в чем не бывало взял румпель на себя. Яхта описала плавную дугу, паруса забрали ветер, судно развернулось носом к берегу и стало набирать ход.

Фелита постепенно успокоилась. Где-то поблизости протарахтел мотор. Из пелены дождя вынырнул задранный кверху нос моторки.

XXII

Фирменный экспресс "Видземе" – огромный элегантный автобус "Икарус-люкс", – мягко покачиваясь, мчался по широкому шоссе к Риге. В предрассветной дымке высотные здания города походили на нарядные новогодние елки.

Улдис Стабинь и Лайма в удобных креслах самолетного типа чувствовали себя как в воздушном лайнере. Правда, с той разницей, что никто не предлагал им кислые конфеты и не требовал пристегнуть ремни.

Улдис отвлек свою спутницу от окна неожиданным предложением:

– Лайма, выбери себе нос по вкусу! Улдис показал ей похожий на карточку спортлото листок с рисунками разнообразных человеческих носов.

Лайма с любопытством оглядела носы, затем недоуменно подняла глаза на Стабиня.

– Меня вполне устраивает мой собственный!

– Ладно, тогда скажи, какой нос был у человека, ехавшего в то утро из Юмужциемса в Ригу. Лайма напрягла память.

– В лицо я бы его узнала, но в отдельности…

– Ты не смущайся, – подбадривал ее Стабинь. – Может, вот этот? – указал он на длинный острый нос.

– Нет, скорей вот этот.

Нос, которому Лайма отдала предпочтение, был коротким и округлым.

– Вот видишь. – Улдис был явно удовлетворен. – Теперь попытаемся подобрать другие детали лица, – извлек он из портфеля еще несколько карточек.

Лайме понравилась эта игра. Она довольно быстро подобрала рот, глаза, лоб и подбородок. Несколькими карандашными штрихами Улдис выполнил набросок всего лица.

– Послушай, – восхитилась Лайма, – да у тебя талант! Ты же художник!

– Стенгазетный, – рассмеялся Улдис. Раскрыв блокнот, он показал Лайме еще один рисунок.

– Сходство есть! – воскликнула она. – А кто сложил это лицо?

– Фельдшер Ошинь. Он встретил этого мужчину ночью на автобусной остановке в Юмужциемсе.

Улдис спрятал рисунки в портфель. Лайма снова отвернулась к окну. Высокие дома постепенно все плотней обступали автобус, и вскоре город окончательно вовлек экспресс в бурлящую сутолоку автомобильного потока.

– Надо было Петера попросить нарисовать, – повернулась Лайма к Улдису. – Он хорошо рисует.

– Найдем дело и для Петера. Наверно, он уже здесь и ждет нас. – Улдис встал и подал Лайме пальто. – Прошу, миледи.

Автобус остановился. Улдис вышел и подал руку Лайме. С другой стороны к ней подошел Петер, и Лайма, повиснув на локтях обоих молодых мужчин, принялась подпрыгивать, словно расшалившаяся девчонка.

– Будущей даме не положено вести себя столь легкомысленно, – с напускной строгостью сказал Улдис.

Лайма покраснела.

– Петер, приветик! – воскликнула она чрезмерно экзальтированно, дабы скрыть свое смущение. – Ты давно ждешь?

– Нет, – неуверенно протянул Петер. Он глядел на Улдиса Стабиня и явно недоумевал. В модном светлом костюме Стабинь сейчас больше походил на эстрадного певца, чем на сотрудника милиции.

– Зови меня Улдисом, и, хотя мы не пили на брудершафт, будем говорить друг другу "ты". Так надо для дела, – сказал Улдис. Он посмотрел на часы. – Семнадцать минут девятого. Вскоре служивый народ повалит в конторы и учреждения. Гляди в оба!

– Видишь ли, Улдис, – Петер снял очки в черной пластмассовой оправе, протер их и снова надел, – интересующий тебя человек вышел из автобуса здесь, на остановке, и перешел улицу.

– Насколько мне известно, большинство учреждений находится на этой стороне, – усмехнулся Улдис. – Открою вам секрет. Видите машины, стоящие на обочинах? Некоторые из них будут снимать на кинопленку всю улицу в те часы, когда люди идут на работу и с работы…

– Здорово! Тогда улов обеспечен. – Петеру нравился размах мероприятия.

– Цыплят по осени считают, – усмехнулся Улдис. – Вечером посмотрим. Если он окажется в кадре, попытаемся взять под наблюдение, проследим, куда он направился.

Лайма с большим интересом наблюдала за улицей. Нескончаемая вереница автомашин, автобусов, троллейбусов. По широким тротуарам, словно муравьи, взад и вперед сновали пешеходы с портфелями и сумками. Перегоняя друг друга, некоторые из них ныряли в двери магазинов и учреждений. По широкому подземному переходу пестрый поток людей двигался на рынок.

– А что же мы будем делать? – разочарованно вздохнула Лайма, словно ребенок, у которого отняли игрушку. Ей хотелось сразу же приступить к поискам и, конечно, найти убийцу.

Да и Петер тоже уныло глядел на Улдиса. Завтра экзамен, а он тут бездельничает.

– Носов не вешать! – подбадривал своих помощников Улдис. – Сейчас и для вас работенка найдется. Лайма прогуляется по магазинам, заглянет в кафе, потом навестит столовую, мастерскую по ремонту обуви. А ты, Петер, походи по рынку, загляни в пивной бар. Если наткнетесь на след, немедленно звоните по этому номеру! Встречаемся здесь ровно в тринадцать ноль-ноль.

Лайма и Петер отправились выполнять свои задания, а Улдис, подойдя к стоянке такси, открыл дверцу свободной машины.

Водитель машинально включил счетчик.

– Куда? – коротко спросил он.

– Никуда, – столь же кратко ответил Улдис и предъявил служебное удостоверение. – Надо бы кое о чем потолковать.

– Пожалуйста, – пожал плечами таксист, выключив зажигание.

– Вы часто бываете на этой стоянке?.

– Случается.

– И по утрам?

– Бываю и по утрам.

– А инвалиды садятся без очереди? Скажем, безногие, – продолжал выспрашивать Стабинь.

– Само собой.

– В четверг утром вы здесь не были?

– Нет, я работал в другой смене, – посмотрел шофер на календарь с пришпиленным к нему графиком.

– А в смене всегда работают одни и те же?

– Нет, у нас скользящий график.

– Посоветуйте, как мне разыскать шоферов, которые в четверг около половины девятого утра были на этой стоянке.

– Надо поехать в парк и объявить по внутренней радиотрансляции. А лучше всего поговорите с бригадирами..

Улдис еще раз поглядел на часы.

– Отвезите меня, пожалуйста, в таксопарк.

Шофер так лихо развернул машину, что шины заверещали. У витрины гастронома маячила понурая фигурка Лаймы.

Стабинь задумался: "С чего мне взбрело в голову, что искать этого типа надо именно там, где он вышел из автобуса? Разумеется, вероятность того, что человек, а инвалид в особенности, будет стремиться выйти поближе к месту работы, велика. Но не исключена и пересадка. А в этом случае очень возможно, что инвалид воспользуется такси. Как это мне раньше не пришло в голову?"

Машина въехала на территорию таксопарка. Человек невысокого роста, размахивая руками, бежал навстречу.

– Что у тебя случилось?! Почему сошел с линии?! – взволнованно кричал он.

Шофер затормозил.

– Вот он все вам и организует.

Предъявив мужчине удостоверение, Улдис сказал:

– Мне необходима ваша помощь.

– Хорошо, пойдемте ко мне.

На дверях комнаты табличка "Старший диспетчер. Заместитель командира добровольной народной дружины по охране общественного порядка Н. Левинский".

В комнатушке диспетчера небольшой стол, заставленный разноцветными телефонами… Среди них беспорядочно раскиданы деловые бумаги. Три разномастных стула у стены. "Скорее всего для этого человека кабинет и рабочее место там, где он находится в данный момент", – подумал Улдис. Левинский не предложил посетителю сесть, он и сам не садился.

– Разыскиваете преступника? – быстро спросил он. – Фотография имеется?

Стабинь показал диспетчеру оба наброска и сказал:

– Светлые волосы, широкоплеч, высокого роста, в темно-зеленом костюме спортивного покроя, на ногах коричневые туфли, хромой, вместо правой ноги протез. Около половины девятого утра в прошлый четверг он, возможно, сел в такси у Видземского рынка. Вот и все.

– Трудноватая задача, но попытаемся помочь. Такие дела нам не впервой. Если можно, оставьте мне эти рисунки и приходите завтра утром пораньше. Если только кто-нибудь из наших таксистов вез этого типа, то он будет ожидать вас здесь.

Улдис простился и направился к выходу.

– Габран вас отвезет! – крикнул вслед Левинский. Однако Улдис решил идти пешком.

XXIII

Дрейманис, удобно расположившись на полумягком стуле в кабинете Розниека, настороженно следил за каждым движением следователя.

– Задайте мне все вопросы сразу, – потребовал он.

Было заметно, что Дрейманис нервничает. Широкие плечи поникли, уголки рта опустились.

– С какой стати? – спросил Розниек и подошел ближе. В него впился злой взгляд глубоко посаженных, обрамленных сеткой морщин и жилок глаз.

– Чтобы я мог сосредоточиться и сначала все их обдумать, а потом уж отвечать. Чтобы вы не заманили меня в ловушку.

– А вы ее боитесь?

– Кто же не боится ловушки?

– По-вашему, и честные люди тоже?

– Да. Честные тоже. Запутать можно кого угодно… Розниек с трудом подавил раздражение.

– Почему же в таком случае вы завлекли в ловушку нашу сотрудницу?

– Это не было ловушкой.

– А что же это было, по-вашему?

Дрейманис, пригладив рукой волосы, стал разглядывать пепельницу столь пристально, точно на дне ее таился ответ на неприятный вопрос.

– Я хотел играть на своем поле, по своим правилам. Точнее говоря, вести переговоры на своей территории, – наконец выдавил он.

– И потому не явились в прокуратуру? Оригинально!

– С помощью подобных объявлений вы разыскиваете преступников. А я себя преступником не считаю.

– Почему же в таком случае вы не явились добровольно?

– Опасался, что преступника из меня сделаете вы, – вызывающе глянул он на Розниека.

– Не доверяете нам?

Дрейманис оставил реплику без ответа. За окном слышался мерный шум дождя. Розниек терпеливо ждал.

– При желании меня можно обвинить в смерти человека, – наконец выдохнул Дрейманис.

– Считаете себя убийцей? – пытливо спросил Розниек, пристально глядя на Дрейманиса. Но тот отвернулся, лицо у него пожелтело, под глазами обозначились темные круги.

– Я не юрист. До того, как явиться, хотел выяснить, что мне грозит.

Розниек присвистнул:

– Для этого можно было сходить к адвокату, а не заманивать в море Судрабите.

Дрейманис скептически улыбнулся:

– Откуда адвокату известно, что нагорожено в моем деле?

– Ему известны законы…

– Я бы пошел к адвокату, – кусая пересохшие губы, резко повысил голос Дрейманис, – имей он право ознакомиться с делом прежде, чем я сдуру чего-нибудь не напутаю.

– Говорящий правду никогда ничего не напутает…

Воцарилось долгое напряженное молчание. "И допрос вроде бы не допрос, а дискуссия, – думал Розниек, – и я вроде не следователь, а Дрейманис вроде не преступник. Словно в кабинете происходит какое-то театральное действо, в котором каждому из актеров надлежит сыграть отрепетированную роль, после чего сойти со сцены". Розниек передернул плечами, словно хотел отделаться от этой навязчивой мысли, затем, взяв бланк протокола, приготовился писать.

– Позволю себе не принять ваше предложение, – твердо заявил он. – Допрашивать вас буду так, как это предусмотрено законом, а не так, как желательно вам. Ваша фамилия Дрейманис?

Во взгляде Дрейманиса вновь проскользнула тревога, но затем он постарался придать лицу равнодушное выражение.

– Да, Эрнест Янович Дрейманис, – криво улыбнулся он.

– В прошлое воскресенье вы ехали на электропоезде и…

– Так точно, – прервал Дрейманис Розниека, – ехал и тряхнул хулигана, бесстыже издевавшегося над пассажирами – женщинами и детьми.

Теперь он говорил связно, кратко и по существу.

– Был ли этот случай "встряхивания" у вас первым?

– Нет! Случалось и раньше. И впредь тоже буду так поступать, если понадобится.

– Почему вы сдавливаете руки выше локтя?

– Чтобы не смогли ударить меня по лицу. Розниек понимающе кивнул. Похоже, ему удалось нащупать контакт с этим странным человеком.

– Где вы находились в прошлый четверг?

Дрейманис снова напрягся.

– Какое это имеет отношение к делу? – ответил он вопросом на вопрос.

– Спрашиваю здесь я, – сдержанно напомнил Розниек.

Дрейманис брезгливо поморщился.

– Так я и знал, не зря вы старались меня прихватить. В четверг, стало быть?

– Да, да. В четверг.

– Интересно, какие еще смертные грехи вы намерены мне приписать?

– Извольте ответить, где вы были в четверг, чем занимались? Это важно, – спокойно, но настойчиво повторил вопрос Розниек.

– Разве человек способен точно запомнить, где он был и что делал в тот или иной день и час? – Дрейманис уклонился от прямого ответа.

Розниек невольно прислушивался к монотонному шуму дождя. "Вопрос не лишен здравого смысла, – подумал он, – слишком точные ответы, как правило, далеки от истины".

Дрейманис нахмурился, видимо обдумывая, что сказать.

– Во-первых, это был рабочий день. Четверг… – Он достал свою записную книжку и принялся ее перелистывать. – В четверг я должен был проводить занятия с восьми пятнадцати до восемнадцати, с перерывом от четырнадцати пятнадцати до шестнадцати часов. Полагаю, ученики заметили мое присутствие в классе, – осклабился он. – Я же говорил, что мне придется доказывать, что я не верблюд.

Розниек пропустил реплику мимо ушей.

– А вечером?

Дрейманис посчитал по пальцам.

– По понедельникам, вторникам и четвергам с двадцати до двадцати двух пятнадцати у меня занятия со спортсменами. В этом году не было ни одного случая срыва.

– А ночью?

– Об этом надо спросить у моей жены, а еще лучше – у тещи, – повеселев, заявил Дрейманис. – Насколько мне помнится, за последние десять лет я ни разу не ночевал вне дома.

– Еще один вопрос: вы когда-нибудь бывали в Юмужциемсе?

– В Юмужциемсе? – переспросил Дрейманис. – Нет, никогда.

– А знакомые среди жителей Юмужциемса у вас имеются?

Дрейманис и на этот раз помедлил с ответом.

– Похоже, никто из моих знакомых там не проживает.

Розниек подробно записал ответы на бланке, затем поднял глаза на Дрейманиса.

– Возможно, вы знаете или знали ранее некую Катрину Упениеце или же ее мать, Каролину Упениеце? Дрейманис пожал плечами.

– Нет. Таких не знаю…

Розниек перечитал протокол и придвинул к Дрейманису.

– Прочтите и распишитесь. Это все, что я хотел выяснить.

Дрейманис недоверчиво глянул на следователя.

– Все? А я думал…

– Одернув распоясавшегося хулигана, вы поступили правильно, в полном соответствии с законами и моралью советского общества, – дружелюбно ответил Розниек. – Поступай так каждый, милиции было бы намного меньше работы. Непонятно только, почему вы так упорно избегали встречи с нами?

– Видите ли… у меня уже имеется некоторый опыт.

– Столкновения с законом?

– Ну… не совсем. Я был всего-навсего свидетелем… Хулиган привязался к женщине, и я его… одним словом… доставил в милицию. И пошло: что ни день, то пиши объяснения, заявления; то меня допрашивает инспектор, то следователь, затем вызывают для опознания этого типа. Устраивают очную ставку. Когда передали дело в прокуратуру, все началось сначала. Я едва успевал являться на нужный этаж, в указанную комнату, и все это под угрозой уголовной ответственности за неявку. Словом, полгода меня тягали по этому делу. Соседи и сослуживцы поглядывали на меня с подозрением, а кое-кто и отворачивался при встрече. Жена нервничала, работа не клеилась… Скажите откровенно, разве нельзя было все это провернуть покороче и без нервотрепки?

Розниек встал, подошел к окну, раздвинул шторы и открыл форточку. Ветер на дворе усилился. Крупные капли дождя ударяли о мокрую поверхность асфальта и лопались пузырями.

– Когда это произошло? – поинтересовался он, воротясь к столу.

– Да лет пятнадцать назад.

– К сожалению, вы тогда попали в руки волокитчиков. Но в тот раз вы были отнюдь не свидетелем, а обвиняемым. – Дрейманис бросил на Розниека недоуменный взгляд. – Да, да, вы его так, грубо говоря, двинули, что он влетел вместе с осколками стекла в витрину и получил тяжкие телесные повреждения.

– Да, но и тот негодяй ни с того ни с сего пристал к женщине, – пояснил Дрейманис. – Когда же я попытался его осадить, так сказать, по-хорошему, он полез в драку. Что оставалось делать? Только тогда у меня не было свидетелей. Женщина сбежала, а этот тип клялся, что я напал на него первым. К тому же в тот вечер я был навеселе после банкета…

Розниек сочувственно покачал головой,

– В жизни всякое случается. Женщина в тот раз поступила точно так же, как в нашем случае поступили вы. Уклонилась от следствия, это пошло вам во вред.

– Показания женщины могли мне помочь?

– Безусловно. Закон освобождает от ответственности того, кто причинил увечье преступнику при самозащите, или защищая других лиц, или принимая меры по охране общественного порядка. Однако мера самозащиты должна соответствовать опасности от реального нападения. Подчеркиваю, реального.

– С тех пор я и не бью, – улыбнулся Дрейманис. – Хватаю за руки и не даю им воли.

– Так-то, пожалуй, оно вернее, – согласился Розниек. Он встал и подал ему руку. Дрейманис тоже встал и в нерешительности помялся.

– Мне бы хотелось извиниться перед Судрабите, – сказал он. – Наверно, я изрядно напугал ее.

– Ваше желание можно только приветствовать. Ее кабинет рядом…

XXIV

По кислым физиономиям Лаймы и Петера Улдис понял, что их поиски успехом не увенчались.

– Носы не вешать! – бодро воскликнул он. – Мы еще увидим небо в алмазах, а преступника – на скамье подсудимых.

Рассказав о своей поездке в таксопарк, Улдис изложил план дальнейших действий:

– Сегодня мы в роли пожарных инспекторов пройдемся по некоторым учреждениям и предприятиям и заодно поищем нашего инвалида. Но первым делом разрешите пригласить вас, дамы и господа, отобедать в первоклассном молочном ресторане.

– С удовольствием! – воскликнула сразу повеселевшая Лайма.

Все трое зашагали по направлению к Стрелковому парку.

Ресторан был и в самом деле великолепен. Он походил на большой белый пароход, пришвартованный к берегу канала и слегка покачивающийся на зеленых волнах газонов. Посетителей было немного.

– Дамы и господа! – Широким жестом Улдис пригласил своих помощников занять свободный столик в углу террасы. – Здесь нам будет удобно. Что будем есть? – подал он меню Лайме.

– Устрицы и черную икру! – весело отозвалась она.

– И, разумеется, шотландское виски! – добавил Улдис. – Икра в меню числится, виски – тоже. Только не приложу ума, как быть с устрицами? А пока вы тут изучаете ассортимент деликатесов и соответствие их цен нашим финансам, я позвоню в управление.

Набрав номер в телефоне-автомате, Стабинь услышал знакомый голос капитана Соколовского.

– Стабинь говорит.

– Ах это ты, сынок. И где тебя черти носят! Придешь, всыплю по первое число.

– Не томи – выкладывай, что нового?

– Звонил Левинский. Нашли, говорит, таксиста, который вез вроде бы того ночного гостя из Юмужциемса. Приметы, во всяком случае, совпадают.

– Молодец! – крикнул в трубку Стабинь.

– Не подлизывайся.

– Да не ты молодец, а Левинский. Где шофер?

– А ты где?

– В молочном ресторане.

– Так я и думал. Жди, такси минут через двадцать подъедет.

Улдис повесил трубку и в радужном настроении направился на террасу.

– Дорогие товарищи, кажется, фортуна сменила гнев на милость, – радостно сообщил он. – Сейчас подъедет таксист, который вез нашего приятеля от Видземского рынка. Он покажет куда!

– А чего же мы по рынку мотались, если он поехал дальше? – наморщила лоб Лайма.

– Во-первых, нам не было известно, что он оттуда уехал. Во-вторых, нам и теперь еще неизвестно, тот ли это тип, который нам нужен.

– А в-третьих?

– Нам не придется вкушать ни первого, ни второго, ни последующих блюд…

Такси уже пофыркивало у выхода. За рулем сидела худенькая белокурая девушка.

Улдис сел впереди, а Лайма и Петер – на заднее сиденье.

– Да, я везла в четверг плечистого светлоголового инвалида в темном костюме, – не дожидаясь вопросов, сказала девушка. – Сел он у Видземского рынка без очереди. Очень торопился, на часы все поглядывал. Наверное, волновался.

– Говорил?

– Нет, большую часть пути молчал.

– Почему же вы думаете, что он волновался?

– Женская интуиция.

– Что ж, двинем в путь-дорожку, – улыбнулся Улдис, – покажите, куда вы доставили вашего пассажира.

Машина тронулась с места. Короткими отрывистыми движениями водитель переключала передачи и поворачивала руль.

– Прибыли! – Девушка затормозила у кирпичного дома в Старом городе. Дверь украшало несколько вывесок различных учреждений.

– Зря так близко подъехали, – заметил Стабинь. – Обогните квартал еще раз и остановитесь вон у того дома. Я сейчас вернусь.

Улдис выскочил из машины и нырнул в парадное.

На втором этаже он прошелся по коридору, читая таблички на дверях и внимательно рассмотрев фотографии на доске Почета. Мимо сновали работники. У окна что-то горячо обсуждала группа мужчин.

– Скажите, пожалуйста, где комната номер… – Стабинь искусно симулировал смущение.

– Какая? – Молодой человек с продолговатым лицом был явно недоволен тем, что его перебили на самом интересном месте.

– Да вот, записку где-то посеял. – Стабинь засмущался еще больше, продолжая рыться в карманах. – Черт возьми, – нервничал он, – и куда она делась?..

– Кого вы ищете?

– В том-то и дело, что его фамилия была записана на той бумажке.

– Скажите хотя бы, как он выглядит. Или вы и этого не знаете?

На лице Стабиня затеплилась надежда.

– Говорят, инвалид, широкоплечий…

– Хромает на правую ногу?

– Вроде бы да.

– Это Леясстраут – заместитель начальника треста. Пятый этаж, сто тридцать четвертая комната. Только сейчас он, кажется, в министерстве…

Вызвав лифт, Улдис поднялся на пятый этаж, поглядел, где находится кабинет Леясстраута, а затем, уже по лестнице, спустился вниз.

– Вот ведь какая симфония, – проговорил он, усаживаясь в машине. Вынул из портфеля миниатюрную кинокамеру и предостерегающе поднял палец вверх, – теперь глядите в оба. Одну минуточку, – Улдис снова выскочил из машины и, вскоре возвратись с большим букетом, вручил его опешившей Лайме.

– Возьми, пожалуйста, и держи на виду. Мы должны походить на веселую компанию, которая едет в гости и ждет еще одну запаздывающую даму. Лайма, придвинься поближе к Петеру, чтобы высвободить еще одно место.

Не успел Улдис снова сесть в машину, как Петер взволнованно прошептал:

– Гляди, гляди!

У здания остановилась черная "Волга". Из нее вышел, прихрамывая на правую ногу, мужчина и быстрым шагом направился к двери здания.

– Это он, он, – вцепилась Лайма в плечо Улдиса.

– Он самый! – сказала девушка. – Арестуйте его! Однако Улдис не последовал совету. Вскинув кинокамеру, он лихорадочно снимал.

XXV

Леясстраут стремительно вошел в кабинет. Часы на отполированном до зеркального блеска письменном столе показывали без четверти девять.

Окинув критическим взглядом кабинет, он остался доволен царившими тут чистотой и порядком. Подошел к большому окну, отдернул тяжелые шторы. Перед хитроумно замаскированным зеркалом он пригладил торчащую русую с проседью прядь, подтянул узел галстука и сел за круглый столик, на котором уже ароматно дымилась чашка крепкого кофе. Леясстраут, просматривая свежие газеты, с наслаждением отпил несколько глотков. Вдруг на большом столе щелкнуло переговорное устройство; и раздался громкий женский голос:

– Ян Карлович, к вам на прием гражданин из сельского района. Говорит, из прокуратуры.

Леясстраут нахмурил густые светлые брови.

– Из прокуратуры сельского района? – Подойдя к письменному столу, он наклонился к микрофону. – Пусть войдет!

Дверь отворилась. Высокий, сутуловатый человек помялся у порога. Леясстраут пошел ему навстречу.

– Садитесь, пожалуйста! Чем могу быть полезен? – показал он на кожаный стул у письменного стола.

– Моя фамилия Розниек. Я следователь прокуратуры. – Розниек достал из кармана ярко-красную книжечку.

– Верю, верю, – замахал руками Леясстраут. – Лучше скажите, что вас ко мне привело?

Розниек подобрал ноги под стул, пристроил руки на подлокотниках, смерил Леясстраута взглядом.

Открытое круглое лицо с коротковатым носом светилось добродушием и вместе с тем излучало энергию и уверенность в себе.

Розниек не знал, как начать разговор, и не понимал, что его смущает. Потом до наго дошло: он сидел в чужом кабинете с той стороны стола, где обычно сидят допрашиваемые.

Леясстраут встал, прошелся к окну, затем присел на низкий диванчик напротив Розниека.

– Слушаю вас, товарищ следователь.

– В четверг на прошлой неделе вы проезжали в Юмужциемс, на хутор Межсарги, – начал без обиняков Розниек.

Леясстраут вздрогнул, к лицу прилила краска. Замешательство длилось всего несколько мгновений.

– Откуда у вас такие сведения? – в голосе явственно прозвучали начальственные нотки.

– Я полагал, мы обойдемся без вещественных доказательств. Но если требуется… – Он покопался в портфеле и кинул на столик несколько фотоснимков с отпечатками следов на песке.

Леясстраут внимательно просмотрел фотографии.

– Так, так, – сказал он вдруг весело, – прямо как в детективном кинофильме: следователь выслеживает преступника. А что, если следователь ошибся и это следы не моей обуви?

Розниек слегка подался вперед, пристально наблюдая за Леясстраутом. Любопытно, Леясстраут не спрашивает, что произошло в Юмужциемсе, а сразу пробует отшутиться.

– Следы ваши, – серьезно продолжал Розниек, – можем сличить их с обувью.

– Ишь какой скорый! – возмутился Леясстраут. – Вы сперва запаситесь санкцией прокурора республики на обыск, вот тогда и поговорим. А для того, чтобы получить санкцию, требуется законное основание.

– Такое основание есть, – спокойно ответил Розниек.

– Тогда, может быть, скажете, в чем оно состоит? – нетерпеливо выпалил Леясстраут. – Что именно привело вас ко мне?

– Хотя хозяин этого кабинета вы, но вопросы буду задавать я, – вежливо, но твердо заметил Розниек. – Ответьте, пожалуйста, в четверг на прошлой неделе вы были в Юмужциемсе на хуторе Межсарги?

Леясстраут зажег сигарету и глубоко затянулся. Он молчал. Розниек внезапно ощутил, что напряжение ослабевает, словно бы лопнула некая пружинка в психологическом механизме разговора.

– Можете, конечно, и не отвечать, ваша поездка в Юмужциемс не вызывает никаких сомнений. – Он достал из портфеля и положил на стол еще несколько снимков. Это были фотографии кусочков хлеба и сыра со следами зубов, а также гипсовых отливок зубов. – Эти визитные карточки вы оставили в Межсаргах, а вот на этих предметах есть также и отпечатки пальцев. – Розниек бросил словно карты еще два снимка: коньячной бутылки и коробки конфет "Ассорти". – Вам эти предметы знакомы. Если угодно, есть и два свидетеля – кондуктор автобуса и студент. Они видели, что вы вошли в автобус в Юмужциемсе. Вы с ними вместе ехали до самой Риги.

Розниек наблюдал за Леясстраутом. Бесследно исчезло начальственное высокомерие. Лоб повлажнел, наморщился, на виске пульсировала набухшая вена. Леясстраут отодвинул остывший кофе, резко встал и с напускной безысходностью развел руками.

– Ну, хорошо, допустим, я в молодости жил и работал в этом вашем Юмужциемсе. А теперь съездил навестить знакомых. Что же в этом факте достойно внимания сельского Шерлока Холмса?

– Странный визит, – пропустив колкость мимо ушей, усмехнулся Розниек. – Приехали вечером, а посреди ночи уже отправились в обратный путь.

Леясстраут насторожился.

– Что, разве и в лесу за мной была слежка?

– Нет, зачем же. Вас заметил человек, когда вы долго ожидали автобуса на остановке. Помните? Вам он не знаком?

– Похоже, где-то видел его раньше.

– И не хотели, чтобы он вас узнал. Поэтому не поддержали разговор.

– Опять подозрения. Да скажите же в конце концов, что означает этот спектакль?

– Меня интересует, что вы делали той ночью в Межсаргах? И почему так внезапно уехали?

– Вам не кажется, товарищ следователь, что любой гражданин имеет право хранить в тайне все то, что относится к его личной жизни? – Леясстраут высказал это хотя и негромко, но с раздражением.

– Бесспорно. И тем не менее не понимаю. Вы столько лет живете в Риге и ранее никогда не ездили…

– И тут ни с того ни с сего вдруг роман где-то в Юмужциемсе, на старом хуторе Межсарги… – У Леясстраута, видимо, начали сдавать нервы. – Да, действительно, уму непостижимо! Разве мало женщин в Риге? Неужто обязательно ехать куда-то к чертям на кулички?! – Он вновь закурил и умолк. Затем уже в другом тоне добавил: – Катрина была моя первая и самая большая любовь. Разве мог я не поехать, когда она меня позвала?

В кабинете долго царила гнетущая тишина.

– Извините, – выдавил наконец Леясстраут. – Не знаю уж, поймете вы меня или нет, и все же я попрошу… У меня жена, двое детей…

Розниек задумался. Несомненно, Леясстраут той ночью был в Межсаргах. Рассуждая логически, да и в соответствии с имеющимися доказательствами, очевидно, имелась прямая связь между его поездкой туда и смертью обеих женщин. Не исключена и возможность его вины в двойном, хорошо замаскированном убийстве. В лучшем случае он свидетель разыгравшейся в Межсаргах трагедии.

– Расскажите, пожалуйста, что вы делали в четверг ночью в Межсаргах? – чеканя каждое слово, еще раз задал вопрос Розниек.

Леясстраут недоуменно пожал плечами.

– Не понимаю, для чего вам это знать?

– Потому что Катрина Упениеце и ее мать в эту ночь были убиты. – Следователь внимательно наблюдал за выражением лица Леясстраута.

Леясстраут внезапно побледнел. К бледности обескровленного лица добавилась восковая желтизна. В мгновение ока он постарел, осунулся. Едва шевеля онемевшими губами, Леясстраут попросил Розниека распахнуть окно. Какое-то время он сидел неподвижно, опершись на подлокотник дивана. Затем, мало-помалу придя в себя, с трудом поднялся, тяжело ступая, подошел к сейфу и вручил Розниеку несколько конвертов.

– Вот письма. Следствию они пригодятся. Я… сейчас не в состоянии что-либо вам рассказать…

XXVI

Подобно врачу, следователь тоже изучает человека. Но если первого интересует преимущественно физическое здоровье, то второго – моральное. Больной не боится врача, он ему помогает. Но перед следователем редко обнажают душу и сердце, в особенности морально больные люди – преступники. Очень редко они сознают, что именно следователь и есть тот лекарь, который способен помочь их исцелению. Следователю приходится самому проникать в интимнейшие лабиринты души, отыскивать тропки, ведущие к правде, к откровенности, а затем и к выздоровлению. Работа трудная и неприятная. Но такова уж профессия следователя.

Розниек извлек из ящика стола письма Катрины Упениеце Леясстрауту, разложил их по датам и еще раз внимательно перечитал, задумываясь над каждым словом.


"Здравствуй, дорогой мой Янис!


Прости, что осмелилась так к тебе обращаться, но мы же с тобой друзья юности, потому думаю, что имею право. Я безмерно счастлива, что ты жив и здоров. Здесь все считали тебя погибшим на войне, но я не смогла в это поверить. Сердечно поздравляю тебя с юбилеем! Видела твой портрет и биографию в журнале. Я так счастлива, что нашла тебя, словами этого не высказать. Хочу тебя увидеть. Но сейчас приехать в Ригу не могу, не могу мать оставить одну, да и в колхозе работы по горло. Если ты не стал слишком гордым, напиши мне хоть несколько строчек в ответ, буду очень рада получить весточку от тебя.

Катыня.

Надеюсь, что еще не совсем меня позабыл.

Межсарги, 11 апреля 19… года".

Розниек отложил письмо в сторону и стал читать следующее.

"Дорогой мой, милый Яночка!


Только что получила твое письмо. Рада ему бесконечно. Теперь в моей жизни появился совсем другой смысл. Я знаю, у тебя есть семья, своя жизнь. Я ничего не требую, пойми меня правильно. Но ты вернул мне молодость. То, что ты жив и что я тебя увижу, придает мне новые силы жить и работать.

Дорогой мой Яночка, очень бы хотелось съездить в Ригу и встретиться с тобой. Но ты ведь очень занятой человек, большой начальник. Быть может, все давно позабыто?

Жизнь моя течет, как говорят, через пень колоду. Мать совсем спятила. Снова взялась за старое. Словом, тут творится такое, что в письме описать невозможно. Только один ты можешь мне помочь. Ты для меня всегда был самым дорогим и близким человеком. Яночка, найди время и приезжай! Мне очень нужен твой умный совет. Посетим дорогие нам места – сходим к большому обрыву, к старому дубу. Лето уже близко, и там опять будет очень красиво.

Катыня.

Межсарги, 20 апреля 19… года".


"Дорогой Яник!


Опять я тебе пишу. Послала два письма, а ответа как не было, так и нет. Может, почта плохо работает? Не дождавшись тебя, кое-что предприняла по своему разумению так, как, по-моему, поступил бы и ты. Может, я заблуждаюсь, столько ведь лет прошло. Это письмо посылаю с нашим бригадиром. Она едет в Ригу на совещание и опустит письмо на главном почтамте. Так что его ты уж получишь обязательно. Если ответа не получу, то, выходит, ты больше знать меня не хочешь. Хотя никогда я в это не поверю. Наверно, твоя работа и семейное положение не позволяют со мной переписываться. И все-таки приезжай. Это не прихоть. Это моя большая просьба.

Кате.

Межсарги, 18 мая 19… года".

Последней была телеграмма третьего июня.

"Яник писем нет приезжай срочно надо поговорить. Катыня".


Розниек провел рукой по лбу и погрузился в раздумье.

Итак, получив телеграмму, Леясстраут сразу же отправился в путь. Примечательно, что он не воспользовался служебной машиной, а поехал автобусом. Очевидно, не хотел привлекать к себе внимания. Неужели Леясстраут, получив письма Катрины, не стал бы ей отвечать? Возможно. Но ведь ответил на первое? И о чем надо было Катрине столь срочно поговорить с ним? Что скрывает за собой строка письма: "…тут творится такое, что в письме описать невозможно"? И что Катрина успела предпринять "по своему разумению"? Вряд ли она стала бы писать письма и посылать телеграмму без серьезного повода. Но, может, телеграмма послана с умыслом – заставить Леясстраута приехать в Юмужциемс? И все-таки тут кроется нечто загадочное. Но что?.. что?.. что?.. Упершись коленями в письменный стол, Розниек слегка покачивался.

Леясстраут поехал в Юмужциемс тайком. Не исключено, что лишь для того, чтобы раз и навсегда поставить точки над "и", то есть положить конец связи с Катриной Упениеце. Былое перегорело, остыло, и возврата к нему не было. Оно могло только повредить. Почему в таком случае он повез в Межсарги столь щедрый гостинец? Стоп! Розниека вдруг осенила догадка. "А что, если в шоколадные конфеты что-то подмешано? Они остались нетронутыми. И, возможно, поэтому Леясстраут выбрал другой путь. Сомнительно, но тем не менее конфеты надо проверить, на всякий случай назначу экспертизу…"

Розниек нажал кнопку селектора.

– Вызывайте! – коротко приказал он секретарю.

Леясстраут вошел медленно и тяжело. Вид у него был изрядно помятый. Ранее элегантный костюм теперь выглядел мешковатым. Зато поседевшие виски вполне гармонировали с морщинами на бледном лице. Нос заострился, глаза ввалились и погасли.

– Садитесь, пожалуйста! – Розниек встал и указал на стул по другую сторону стола. – Надеюсь, мы сможем продолжить наш разговор?

Леясстраут утвердительно кивнул головой и сел.

– Стало быть, Катрина Упениеце и ее мать ваши знакомые с довоенных времен? – Розниек достал из ящика голубой бланк протокола.

– Да. У Каролины Упениеце я в свое время батрачил. В ту пору вся округа величала ее помещицей. А Катрине… – Леясстраут умолк и украдкой вздохнул.

– Почему вы не возвратились в Юмужциемс сразу после войны?

– Да, Кате я действительно очень любил, – закончил мысль Леясстраут. – Это длинная и печальная история. Несколько лет я провалялся сначала в госпиталях, а затем в санаториях. Осколки снаряда попали не только в ногу, но и в легкие… Женился на медсестре, которая ухаживала за мной, как за малым беспомощным ребенком. У своей жены я в неоплатном долгу до конца жизни… Честно говоря, я боялся снова встретить Катрину. Это не так престо…

– И вас нисколько не интересовала судьба Катрины Упениеце?

Леясстраут опустил голову.

– Разве мало семей распалось во время войны? А мы ведь не были даже зарегистрированы. Судьба Катрины, конечно, меня интересовала. Приехав, я узнал, что она, как и раньше, проживает в Юмужциемсе. Я даже видел ее издали. Узнав, что числюсь здесь в списках погибших на войне, решил, что так для Кате будет лучше. И если бы не моя фотография в журнале…

– Я вас сегодня не допрашивал бы.

– Не в этом дело. Я думаю, возможно, Кате осталась бы жива.

– Вы связываете смерть обеих женщин с вашей поездкой?

Леясстраут медлил с ответом. Он тоскливо поглядел в окно и глубоко вздохнул:

– И да и нет, сам не знаю. Попытаюсь рассказать вам все по порядку.


Катрина не скрывала своей радости.

– Янка!.. Все-таки приехал…

– Как видишь, приехал, Кате.

Леясстраут порылся в портфеле и выставил на стол бутылку французского коньяка и большую коробку шоколадных конфет.

– Какая роскошь! – всплеснула руками Катрина. – В молодости мы такого и не видывали… И сегодня не притронемся. Спрячу в чулан, буду лакомиться и вспоминать большого человека в Риге, бывшего моего Янку, батрака хозяйки.

– Где она теперь? – поинтересовался Леясстраут.

– Тут рядом, на лежанке. Никакая она больше уже не хозяйка. Состарилась, оглохла, почти ничего не видит. Все только бухтит и бухтит без конца.

Катрина подошла к двери и прикрыла ее.

– Вот она, жизнь, какая… все наши мечты нарушила.

– При чем тут жизнь. Виновата хозяйка. Разве ты забыла?

– Молоды были тогда и глупы…

Они стояли посреди комнаты и глядели друг на друга.

Внезапно Катрина спохватилась.

– Господи, что же мы тут стоим! Садись, Янис, а я кое-что поищу.

Проворно, как в былые времена, она вскочила на табурет и принялась шарить на верхней полке. Все такие же стройные ноги, стан как у девушки, только поседела изрядно.

– На-ка, поставь на стол! – Катрина подала ему бутылку и какую-то снедь.

Лицо вроде бы то же и не то. Годы и пережитое оставили на нем свой отпечаток. Нет и длинных тяжелых кос, так украшавших эту горделивую головку. Да, минуло более двадцати лет. И не омолодит былую красавицу даже белое платье, надетое Катриной по случаю столь торжественного события…

И все-таки что-то к ней притягивает… Что? То ли прежняя Кате с ее нерастраченной, годами копившейся любовью? Или любовь к давнему, хранимому памятью образу? Ответом на этот вопрос прозвучал голос Катрины:

– Садись, милый, за стол. Давай хоть ненадолго побудем прежними, как тогда, Янкой и Кате.

Леясстраут поднял стакан:

– За нашу старую любовь!

– И за тайну, – добавила Катрина.

Водка разогрела кровь. Янис привлек к себе Катрину и поцеловал…

Две костлявые руки, будто клещи, вцепились Леясстрауту в плечи.

Он сразу обернулся, вскочил на ноги. Перед ним стояла горбатая старуха с перекошенным злобой лицом.

– Проклятущий! – шипела старая. – Хочешь мою дочку заграбастать? Не дам! – вопила Каролина мерзким пронзительным голосом, потрясая костлявыми кулаками. Трудно было узнать в этом иссохшем чучеле хозяйку…

– И тогда вы в припадке слепой злости схватили старую Упениеце за руки и принялись трясти?

Вопрос Розниека вернул Леясстраута к действительности. Словно спросонок, он уставился невидящими глазами на следователя, как бы желая стряхнуть сонную одурь.

– Возможно, вы были слишком возбуждены, ослеплены злобой, защищались? – спросил Розниек.

– Нет, нет, ничего подобного. Никогда в жизни я не поднимал руку на женщину. Обе они остались в комнате…

– А вы бежали через окно. Почему?

– Нет, я вышел в дверь. Хотя окно я раскрыл еще до этого. Было душно.

– Кто же воспользовался окном? Куст под окном был помят, и под ним обнаружена брючная пуговица.

– Не знаю. Я вышел через дверь.

– Дверь оставили раскрытой?

– Кажется, захлопнул.

– В комнате, кроме вас троих, никого больше не было?

– Никого. Розниек задумался.

– Быть может, когда вы схватились с ее матерью, Катрина выскочила в окно?

– Я же сказал: никакой борьбы не было. Я ушел, а обе женщины остались.

– Тогда, может быть, Катрина схватила мать за руки и трясла, покуда не вытряхнула из нее жизнь? Потом выскочила и побежала топиться.

– Катрина утонула?

– Да, но перед этим была основательно избита. В комнате снова наступило молчание. Леясстраут обеими руками стиснул виски.

– Кате не могла совершить ничего подобного, – глухо и медленно проговорил он. – Она была для этого слишком мягка и уступчива. Но ведь никого больше в доме не было. Следовательно, все против меня. Выходит, виновен во всем я.

– Выходит, так, – согласился Розниек.

Прежде чем начать писать протокол, Валдис еще раз тщательно обдумывал ситуацию: "С какой стати верить Леясстрауту на слово? Только потому, что он начальство, бывший фронтовик, имеет награды? Несомненно, Леясстраут не из потенциальных преступников. Но если рассмотреть вопрос с другой стороны, у Леясстраута были основания ненавидеть свою бывшую хозяйку. Это раз. Его первая и, вероятно, самая горячая любовь втоптана ею в грязь – два. И вот теперь, когда давние чувства снова вспыхнули, она снова тут как тут и обрушилась на него с оскорблениями. Надо было обладать воистину стальными нервами, чтобы не схватить старую каргу и не вытрясти из нее душу. Но у него, прошедшего войну, четырежды раненного, потерявшего ногу, нервы ни к черту. А что было дальше? Катрина в ужасе убегает. Леясстраут пытается ее догнать, но протез, проклятый протез… Обезумевшая от страха Катрина бежит к реке, бросается с моста, расшибается о камни и тонет. Вполне логичная и правдоподобная версия".

Валдис пристально еще раз поглядел на Леясстраута, понуро сидящего по другую сторону стола.

Все вроде бы гладко, как говорится, без сучка и задоринки. Пиши, Валдис, протокол с чистой совестью… Чего же ты отложил ручку в сторону? Ах, тебе еще не совсем ясно, почему человек, который, казалось бы, приперт к стенке, все же не признается, хотя бы для того, чтобы облегчить свою участь?..

Ишь чего захотел! Леясстраут человек умный, образованный, знающий законы. Он понимает, что установлен только факт пребывания его на хуторе в ту трагическую ночь. Однако доказательств, что именно он совершил преступление, у меня еще нет. Будь они, я бы их предъявил. А в таком случае у него есть шанс выйти сухим из воды.

Если же он признает, что в минуту душевного потрясения поднял руку на старуху даже без умысла убить, все равно отвечать придется. И тогда все достигнутое – семейное счастье, общественное положение, высокий пост – все, все летит прахом.

Нет, далеко не каждый в подобной ситуации решится пойти на признание. Вот почему Леясстраут с самого начала отрицал знакомство с Упениеце и свое присутствие в ту ночь в Межсаргах…

Розниек исписал один лист, отложил в сторону и взял чистый.

– Расскажите, пожалуйста, о чем вы в тот вечер беседовали за столом с Катриной Упениеце? Леясстраут подавил вздох.

– Я уже сказал: говорили о прошлом.

– Вы не интересовались, почему Катрина так спешно и настойчиво вас вызывала в Юмужциемс?

– К сожалению, старуха помешала.

Следователь озабоченно посмотрел на часы, снял телефонную трубку и набрал номер.

– Инта, ты? Знаешь…

– Знаю, – ответила Инта. Голос у нее был слишком уж спокойный. – На концерт сегодня ты, конечно, пойти не можешь. Так я и предполагала. Опыт есть, не первый раз. Можешь не волноваться. Я пойду одна. – И трубка стала попискивать.

XXVII

Покой и тишина кладбища вселяли чувство тревоги. Розниек ощущал это каждым своим нервом. Слабый ветерок перегонял опавшие листья с одного могильного холмика на другой. Расплывчатые ватные тучи часто заслоняли солнце, и не понять было – распогодится или сызнова зарядит дождь. Могилы Катрины и ее матери находились рядом. У могилы, понуро опустив плечи, стоял Леясстраут. Лицо землисто-серое, под глазами глубокие складки.

– Даже здесь хозяйка продолжает стеречь Кате. – Он положил розы на могилу Катрины. – Неужели я никогда и не узнаю, о чем ей так надо было со мной поговорить?

Розниек держался немного в стороне.

– Мне кажется, вас тогда это не так уж интересовало.

Леясстраут невесело улыбнулся.

– Судите по тому, что я ушел, так и не спросив, что у Кате на сердце? Вы правы. Такие телеграммы ни с того ни с сего не посылаются. Если бы мы всегда и во всем поступали обдуманно, никогда не приходилось бы сожалеть о своих поступках.

– А жизнь стала бы вконец скучной, – добавил Розниек. – Погасли бы все чувства, у людей не осталось бы ни радости, ни печали, ни злости, не возникали бы моменты такого возбуждения, когда человеку трудно контролировать свои действия. Мы превратились бы в роботов, совершающих лишь запрограммированные поступки.

Слова Розниека согнали грустную улыбку с лица Леясстраута.

– Присядем лучше там, – указал он на скамью у гравийной дорожки. – Здесь самое подходящее место для откровенного разговора.

Розниеку стало ясно, что от расставленных сетей придется отказаться. Он злился на себя за сочувствие, испытываемое к Леясстрауту.

– И опять же вы правы, – продолжал Леясстраут. – Не обдумав свои действия, мог же я, охваченный злобой, вытряхнуть душу из старухи Упениеце. Много ли ей надо. А поводов для этого у меня было хоть отбавляй. У вас действительно имеются все основания для подозрения, но, смею вас заверить, соверши я это, у меня хватило бы силы воли для признания.

– И вы из-за этой старой кулачки, морального урода, отказались бы от всего, что вам дорого?

Леясстраут молчал, но глаза его красноречиво говорили сами за себя. В них были горечь и боль.

Розниеку стало как-то не по себе.

– Пора ехать! – услышал он басовитый голос Леясстраута.

Они шли молча. По дороге встречались вполголоса разговаривающие между собой люди. Безмолвно несли почетный караул стройные сосны. Над могильными плитами молитвенно застыли туи.

Розниеку долго не удавалось собраться с мыслями, но в конце концов он снова заговорил:

– Восемнадцатого мая Катрина Упениеце писала о том, что послала вам два письма, но не получила ответа. В телеграмме она также сообщает, что писем нет.

Леясстраут потряс головой, словно хотел стряхнуть тягостное уныние,

– Об этом мне самому хотелось поговорить с вами. На первое письмо я ответил немедленно. И на второе тоже, но второго письма она не получила. Я тоже писем больше не получал, хоть и послал еще два. И вдруг получил письмо от восемнадцатого мая. Оно было опущено в Риге. Кате писала, что отдала его бригадиру с просьбой опустить на главном почтамте. Телеграмма тоже была отправлена из райцентра.

Собеседники незаметно дошли до кладбищенских ворот.

– Стало быть, пропали четыре письма – два Катрины и два ваших?

– Пять. На последнее письмо я тоже ответил, но от Катрины ответа не дождался. Вряд ли это случайность! Розниек, что-то прикидывая в уме, спросил:

– Есть ли какие-нибудь доказательства, что вы действительно посылали письма?

– Какие могут быть доказательства, если я сам лично опускал их в ящик на углу улицы? Хотя, впрочем… постойте-ка!.. Кажется…

Леясстраут дрожащими пальцами начал рыться в бумажнике.

– Вот! – протянул он Розниеку голубую квитанцию. – Последнее письмо я отправил заказным. Розниек внимательно рассматривал квитанцию.

– Датирована… двадцать третьим мая.

– Следовательно, на юмужциемской почте должна иметься роспись получателя.

– Безусловно. А вы убеждены в том, что полученные вами письма были написаны рукой Катрины Упениеце?

– Абсолютно! По содержанию, стилю, по тому, как она меня встретила.

– А по почерку?

– В те давние времена мы ведь не переписывались. Но идентичность почерка, как мне известно, легко может установить экспертиза.

– Разумеется, если только нам удастся в конторе колхоза найти образцы почерка Катрины Упениеце.

– В конторе? А почему не дома?

– Хутора Межсарги больше не существует – сгорел дотла.

– Сгорел? – остановился Леясстраут.

– Вы об этом не знали?

– Когда это произошло?

– В понедельник ночью – спустя три дня после смерти Катрины и ее матери.

Леясстраут горестно усмехнулся.

– Эх вы… никому не верящие следователи! В понедельник утром я вылетел в Москву. Находился там четыре дня. Сжечь Межсарги я не мог бы при всем своем желании.

– На поджигателя вы непохожи, – сказал Розниек. – Только вот письма ваши Катрине, если ухитрялась перехватить Каролина Упениеце, могли сгореть.

– Могли! Но куда в таком случае девались письма, адресованные мне?

– Вы уверены, что они были отправлены?

– Кате никогда не была лгуньей.

– Это не аргумент. Вы говорили, что, не доверяя секретарше свои письма, отправляли их сами. А какой вы указывали обратный адрес?

– Служебный. Я депутат, письма приходят отовсюду. Многие пишут по нескольку раз, дополняя ранее посланную просьбу или благодарят за оказанную помощь. Письма Кате не вызвали бы подозрений секретарши.

– А разве письма вам вручаются нераспечатанными?

– Секретарша вскрывает только служебную переписку, но не депутатскую и личную.

– Кто она и как к вам относится?

– Женщина средних лет. Ко мне относится хорошо, обязанности свои исполняет старательно… – Леясстраут, похоже, что-то обдумывал. – Знаете, раньше я не придавал этому значения. Но она старается привлечь мое внимание, не упускает возможности блеснуть остротой ума, ярко одевается.

– Вот видите. Значит, могла интересоваться вашей перепиской. Знакома она с вашей женой?

– Жена изредка заходит ко мне на работу. Думаете, она передала письма жене, чтобы убить сразу двух зайцев? Вряд ли.

– Женщины народ сложный.

– Думаете, жена не дала бы мне понять, узнай она что-нибудь?

– Это еще вопрос. Мы никогда не знаем, что у них на уме.

Они вышли за ворота, где их поджидала машина.

– Прошу. – Леясстраут распахнул дверцу.

– Благодарю, – отрицательно покачал головой Розниек. – Пройдусь пешочком и все спокойно обмозгую. А к вам просьба: перед отъездом загляните к нам. С вами хочет повидаться прокурор Кубулис. Кроме того, нам надо будет встретиться с одной вашей старой знакомой и вместе поговорить.

– Старой знакомой? – удивился Леясстраут. – Разве кто-нибудь меня тут еще помнит?

Розниек загадочно улыбался.

XXVIII

Бабушка Салинь вырядилась как на праздник. Не каждый день ей доводилось бывать у следователя "по делу". Она долго глядела на Леясстраута, потом вдруг спросила тихонько:

– Янка, сынок, да неужто это ты? Бедная Кате! – По морщинистой щеке старушки скатилась слеза. – Бедняжка, видать, не суждено ей было, не суждено…

Леясстраут обнял своими большими крестьянскими руками щуплую старушку. Так они и стояли, припав друг к другу. Крупный коренастый мужчина и хрупкая старушка.

Эта сцена вызвала в воображении Розниека совсем другую картину, чем-то похожую и в то же время абсолютно иную по смыслу. В ней также перед Леясстраутом стояла немощная старая женщина, злобная и агрессивная. Удалось ли ему тогда сдержать в узде свой естественный гнев?

Леясстраут, взволнованный неожиданной встречей, сел без приглашения на ближайший стул.

Розниек достал из портфеля старомодный семейный альбом и придвинул свой стул к стулу старушки.

– Товарищ Леясстраут, – сказал он, – посмотрим старые фотографии! Быть может, в этом альбоме найдется ключ к нашему ребусу. Альбом этот принадлежал обеим Упениеце. Нашли в Межсаргах.

Розниек стал перелистывать альбом.

– Бабушка Салинь, назовите, кого из этих людей вы знаете, – сказал он.

Старушка надела очки и стала внимательно рассматривать фотографии.

– Вот это – Каролина, еще в девушках, рядом с матерью.

Розниек перевернул страницу.

– Возможно, кого-нибудь из этих узнаете? – Он подал старушке групповой снимок с подписью внизу: "Рундальский дворец".

Мамаша Салинь долго приглядывалась, потом придвинула очки поближе к глазам.

– Да, многих тут я знавала, – сказала она. – Этот – Марцис Вецгайлис, на войне пропал. Это – Петерис Лапинь, после войны был бригадиром в нашем колхозе.

– Он и сейчас там работает? – раскрыв блокнот, спросил Розниек.

– Что вы! – замахала руками бабушка Салинь. – Лет, почитай, пять как помер. Стар он был и хворый. А вот и барыня наша, а с нею рядом – да это же он, ей-богу, Хлыщ! Ишь как к ней притулился!

– Хлыщ? – Розниек всмотрелся в снимок, а затем протянул его Леясстрауту. – Вы помните этого человека?

– Помнить-то помню, – подтвердил Леясстраут. – Но как он тут очутился? Он же вроде птицы перелетной – приедет, поживет, уедет. На людях показываться не любил. Хозяйка писала ему письма и чаще всего сама ездила в Ригу.

– Откуда вам известно о письмах?

– Я отвозил письма на почту. На конвертах было написано: "Господину Круминю. Рига, улица Марияс, тридцать девять, квартира двадцать семь", или наоборот: "Дом двадцать семь, квартира тридцать девять".

– Значит, говорите, господину Круминю, – повторил Розниек. – Улица Марияс, тридцать девять, квартира двадцать семь или дом двадцать семь, квартира тридцать девять.

Леясстраут удивленно обернулся к Розниеку, но ни о чем не стал спрашивать.

Следователь вновь вручил альбом бабушке Салинь.

– Посмотрите, пожалуйста, до конца, может, еще попадется этот Круминь или какая-нибудь знакомая личность.

Вскоре бабушка Салинь воскликнула:

– А вот, сынок, погляди-ка! Вот он самый и есть – Хлыщ с Каролиной на мотоцикле.

– У Круминя был мотоцикл? – спросил Розниек.

– Раза два приезжал на нем, – ответил Розниеку Леясстраут, – английской или немецкой марки. Хозяйка уезжала вместе с ним в Ригу и жила там по нескольку дней. Лишь тогда мы с Кате, бывало, могли вздохнуть свободно.

– Более никого не знаю, – заявила бабушка Салинь, возвращая альбом.

Розниек, пошарив в портфеле, достал металлическую чернильницу – индейца с конем у колодца.

– Отличная вещица! – восхитился Леясстраут. – Антикварная. Где приобрели?

Бабушка Салинь поправила съехавшие на нос очки и восторженно вскрикнула:

– Как живые!

Розниек, убедившись, что оба они видят этот предмет впервые, все же спросил на всякий случай;

– А раньше вы никогда этой штучки не видели?

– Нет, – согласно ответили оба. Розниек вынул бланк протокола, уселся поудобней за стол и начал писать.

Леясстраут задумчиво стоял посреди комнаты.

– Я понимаю, – сказал он, глядя почему-то в потолок. – У вас есть свои служебные секреты, которые разглашению не подлежат. И тем не менее у меня к вам просьба. Мне не безразлична судьба Катрины, потому я хочу знать все до конца… Безусловно, когда это станет возможным… Если я смогу чем-либо быть полезен, всегда к вашим услугам, в любое время. Розниек продолжал писать.

– Сейчас мы проверяем новую версию. Обещаю, если дело прояснится, вы все узнаете. А за предложенную помощь – благодарю.

Леясстраут размашисто подписал протокол и придвинул листок мамаше Салинь, затем быстрым взглядом окинул комнату, словно желая убедиться, что ничего тут не забыл, и, прихрамывая, направился к двери.

Бабушка Салинь засеменила вслед за ним.

XXIX

До войны улица Марияс, была замощена булыжником. Магазинов и лавчонок на ней было великое множество – больших и малых, торговавших всякой всячиной.

Со звонким цокотом мчались пролетки легковых извозчиков, мелькали желтые спицы высоких тонких колес. Толстые кучера в черных кожаных фартуках чинно восседали на передках и время от времени, больше для порядка, охлестывали лошадей кнутом. Глаза лошадей сбоку были прикрыты шорами, дабы не глядели по сторонам и не пугались неуклюжих автомобилей и трамваев с открытыми площадками, со звоном и лязгом тащившихся по рижским улицам.

Босоногий мальчишка Арвид Кубулис носился по этим улицам в ораве таких же, как он, пострелят. Летом катался, примостясь на задней оси колясок, а зимой на коньках, зацепившись проволочным крюком за извозчичьи сани.

По этой самой улице Марияс шагал Кубулис в день Первомая сорок первого года, а в июне шел с комсомольским отрядом на фронт. За послевоенные годы преобразилась старая улица. Просторные витрины магазинов, вместительные автобусы и троллейбусы, юркие "Москвичи", "Жигули" и "Волги" нескончаемыми вереницами мчат в обоих направлениях по гладкому асфальту.

Хорошо зная довоенную улицу Марияс и многих ее жителей, Кубулис отправился в Ригу сам. В доме тридцать девять с тех давних пор и по сей день проживал друг детства Кубулиса. Прокурор решил поначалу не обращаться в официальные инстанции, не рыться в архиве, как обычно поступают в таких случаях. Он хотел сперва выяснить по возможности больше о Кришьяне Крумине, или Хлыще, некогда наезжавшем в Юмужциемс к Каролине Упениеце. У него не было уверенности, что Круминь имеет какое-то отношение к смерти обеих Упениеце. Однако проверить необходимо каждую версию.

На тридцать девятом доме давным-давно другой номер, да и выглядит теперь это здание совсем иначе.

В списке жильцов Кубулис, к своему удовлетворению, обнаружил то, что искал: "И. Думинь, квартира одиннадцать". Там же, где и раньше.

Дверь долго не открывали. Затем послышались шаркающие шаги и сонный мужской голос:

– Кто там?

– Скажите, пожалуйста, Илмар Думинь дома?

– Сейчас отопру. – Замок щелкнул, и перед Кубулисом предстал старый, сгорбившийся человек с сухой желтой кожей и впалыми щеками.

– Мне нужен Илмар Думинь, – повторил Кубулис. Человек подозрительно оглядел Кубулиса с головы до ног и на вопрос ответил вопросом:

– Зачем он вам?

Кубулис замялся. Не так уж удобно разговаривать через порог, а войти его не приглашали.

– Меня зовут Арвид Кубулис. Когда-то в детстве мы дружили. Я жил в соседнем доме…

Старообразное лицо человека сразу изменилось, разгладились морщины, сердитые глаза подобрели.

– Не узнаешь? Да, здорово я постарел!

– Илмар! Неужели это ты? – Кубулис был потрясен. Вот что сотворило время с некогда стройным и подвижным пареньком!

– Заходи, заходи! – Илмар Думинь отступил на шаг, пропустил Кубулиса и запер дверь.

Все тут до боли знакомое. Только на однотонных светло-коричневых стенах появилось несколько современных гравюр, и комната обставлена рижской "Юбилейной" мебелью с витриной и широкой секцией.

– О, у тебя масса отличных книг! – воскликнул Кубулис и направился к секретеру.

– Теперь, дружище, времени у меня хоть отбавляй. Только тем и занимаюсь, что книжки читаю да дочке помогаю по хозяйству. Доктора запретили работать, дали вторую группу. Что поделаешь – инвалид!

– Это где же ты так?

– Известное дело, в Освенциме.

– В Освенциме?!

– Отец у меня, если помнишь, был железнодорожником…

– Как не помнить!

Пригласив Кубулиса сесть, Думинь также опустился в кресло.

– И я пошел по его стопам, – принялся он рассказывать. – А когда мы взорвали эшелон с фашистскими танками, подался к партизанам. Но не повезло – во время разведки угодил в лапы фрицам. Сперва мной занимались гестаповцы. Потом попал в Освенцим, Сам удивляюсь, как удалось выжить. После войны снова работал на железной дороге, но здоровье было подорвано. Вот и пришлось уйти на пенсию. А что ты поделывал все это время?

Думинь вновь помрачнел. Он, видимо, жалел, что сразу все выложил о себе, не узнав, чем все эти годы занимался его бывший товарищ.

От Кубулиса не ускользнула внезапная перемена настроения.

– Моя судьба сложилась удачней. Воевал, затем окончил юридический факультет, теперь работаю прокурором.

– Прокурор – это хорошо, – неопределенно протянул Думинь. – Прокуроры нам пока нужны, даже очень нужны. Ты здесь, в Риге?

– Нет, в сельском районе.

– Ну а каким ветром занесло тебя после стольких лет ко мне? Ведь не ради того, чтобы поболтать.

– Не скрою, мне нужна твоя помощь, – признался Кубулис. – Не помнишь, кто до войны проживал в двадцать седьмой квартире?

– Помню, отчего же не помнить! Квартира как раз подо мной, окна выходят во двор. Там жила госпожа Круминь, сколько раз мы им стекла мячом вышибали!

– Да, да, вспомнил, – озорно заискрились глаза Кубулиса. – Я был меньше тебя и грозился наябедничать отцу.

– Вот видишь, ты уже тогда стремился к справедливости.

– Но не вспомнишь ли ты, что собой представляли сыновья вдовы Круминь?

– Старший отращивал усики, был холостяком. Неужто забыл, как он гонялся за нами, поймал Лаймониса и отлупил за то, что мы в него швыряли гнилые яблоки? Младший же – толстяк и задавака – учился в гимназии.

– Этого чуточку помню. Что с ними стало?

– Толстяк, рассказывали, служил в немецкой армии и погиб на фронте. Мать переселилась в деревню, вряд ли теперь еще жива. А что со старшим, не знаю…

– А чем он в ту пору занимался, не помнишь?

– Нет. Постой-ка, мы ведь его дразнили обером. Не был ли он официантом в каком-нибудь ночном кабаке? Ведь всегда по вечерам куда-то уходил. Наверно, тот еще фрукт, раз ты им так интересуешься. – Думинь оживился, но не хотел показаться излишне любопытным.

– Кто сейчас обитает в той квартире? – спросил он.

– Совсем другие жильцы. Поселились после войны, про Круминей наверняка слыхом не слыхали. А знаешь, кто, пожалуй, сможет рассказать? Эрмансон! Он был соседом, другом и собутыльником Круминя. Они и по возрасту, наверно, одногодки.

– Где живет Эрмансон?

– Там, где и раньше, в двадцать восьмой.

– Тогда, может, сходим к нему? – встал из-за стола Кубулис. – Мне надо узнать о Крумине как можно больше.

– Видишь ли, друг мой, тебе по делу, в котором, не дай бог, можно угодить в официальные свидетели против Круминя, Эрмансон вряд ли что-нибудь расскажет. Человек он осторожный и придерживается известного принципа: моя хата с краю, я ничего не знаю. А мне, председателю домового комитета, с глазу на глаз он охотно выложит все, что только ему известно о любом жильце дома. Правда, при одном условии: чтобы источник информации оставался в тайне. Я могу ему это обещать?

– В обратной пропорции, – рассмеялся Кубулис, – чем больше он сообщит, тем меньше у него шансов остаться в тени.

Думинь поднялся со стула,

– Схожу к Эрмансону, а ты посиди, почитай или посмотри телевизор… – Думинь осекся и, как-то странно вдруг поглядев на Кубулиса, выложил на стол несколько документов. – Уж извини, но вот мои удостоверения – пенсионное и дружинника, а ты тоже предъяви мне свои. В жизни всякое случается. Поди знай, какие дорожки исходил человек за свою жизнь и по какой шагает сейчас.

Кубулис показал Думиню служебное удостоверение.

– Еще раз извини! – сказал Думинь и вышел.

"Разумный человек, – подумал Кубулис, – а какой сорвиголова был в детстве!"

Думинь вернулся скорей, чем ожидал Кубулис. Он даже предположил, что затея оказалась напрасной.

– Ну так вот! – Думинь, кряхтя, снял пиджак, который никак не желал отделиться от толстого вязаного жакета, надетого под низ, несмотря на теплую погоду. – Круминь на самом деле работал в "Фокстротдиле" официантом. Его туда пристроил некто Жанис Зустер, тоже официант. Он был другом дома Круминей. Эрмансон его тоже знает.

Кубулис слушал внимательно, изредка делая в блокноте заметки.

– Этот Зустер мне может понадобиться?

– Зустер и Круминь были неразлучны и тогда, когда Круминь, уволившись из ресторана, заколачивал деньгу на биржевых и валютных махинациях. Эрмансон предполагает, что Зустер был его тайным компаньоном. Где находился Круминь в годы войны, Эрмансон толком не знает. По слухам, вроде бы за границей. Не знает и где Круминь сейчас, зато Зустера он в Риге встречал.

Работает официантом в ресторане. В каком – не спросил… Тебе надо бы отыскать Зустера и порасспрашивать его. Но, по словам Эрмансона, он тип скользкий. Больше из старого хрыча мне ничего выжать не удалось.

Кубулис встал и подошел к столу.

– За такую информацию спасибо. Приезжай, Илмар, в Пиекрасте! У нас там замечательный санаторий. Подлечим тебя как следует. Заодно и рыбу поудим. Я говорю вполне серьезно.

XXX

По вестибюлю ресторана публика прохаживалась степенно. Две молоденькие женщины перед зеркалом поправляли прически. У гардеробной стойки собралась очередь. Старый гардеробщик привычным движением принимал пальто, зонты и шляпы.

Улдис Стабинь пристроился к очереди. Продвигаясь мимо одного из трех огромных зеркал, Стабинь поглядел на свое отражение и остался доволен. На него смотрел человек с внушительной гривой, модными усиками и самоуверенным выражением лица.

Вместе с плащом Улдис сунул в руку гардеробщика полтинник и подмигнул ему. Старик, смерив Стабиня оценивающим взглядом, изобразил услужливую улыбку и шепнул:

– Иди, милок, в малый зал, за портьеру. Там тебе будет приятно.

– Зустер сегодня работает? – озабоченно спросил Стабинь.

– Работает, работает, а как же, – успокоил его гардеробщик.

В малом зале было с десяток столиков. Двое молодых официантов и один седой неторопливо обслуживали гостей. Стабинь, быстро оценив ситуацию, сел в самый угол. Пожилой кельнер, проходя мимо, окинул Стабиня безразличным взглядом и, покопавшись без всякой надобности в стенном шкафу, минут через десять подошел.

Стабинь, делая заказ, не поскупился, и ледяное выражение на лице официанта сменилось улыбкой.

– Судя по всему, вы будете не один.

– Надеюсь, – со значением подмигнул ему Улдис.

Время шло, но за столик никто не подсаживался.

Стабинь потягивал коньяк, закусывал и листал принесенные с собой ярко иллюстрированные заграничные журналы. Официант начал заметно нервничать. Столики давно были заняты, а посетители все подходили. Улдис подозвал официанта, налил ему рюмочку коньяка. Официант пугливо оглянулся и сказал:

– Мне в рабочее время нельзя, но если вы настаиваете…

– За ваше здоровье и успехи! – поднял рюмку Улдис.

– Ваше здоровье.

– Что-то не идет ваш друг, э-э… или подруга, – озабоченно сказал он, давая понять, что был бы не прочь посадить на свободные стулья еще кого-нибудь. – Может, вообще не придут?

– Я сам себе и друг, и сосед, и компаньон, – высокомерно бросил Стабинь, вроде бы не поняв намека. – И если захочешь, ты тоже будешь моим другом. – Стабинь прикидывался опьяневшим и уже хотел было заключить своего нового собутыльника в объятия.

– Ладно, ладно, – отстранился официант, намереваясь улизнуть.

– Я тебе знаешь, каким другом буду? Твоим лучшим другом буду! Таким же, каким был тебе папаша Круминь.

– Круминь? – удивился официант. – Вы знаете Круминя?

– Отчего же не знать, если он мне… – Стабинь осекся и ткнулся носом в щеку Зустеру.

– Кем же он вам приходится? – заинтересовался официант.

– Слишком много хочешь знать! Это м-моя тайна, сугубо личная, ли-ичная, понимаешь?!

– Насколько мне известно, детей у Круминя не было, – не очень уверенно возразил официант.

– Кто тебе это сказал? К твоему сведению, старик из тех, кто умеет прятать концы в воду! – с пьяной обидчивостью воскликнул Улдис. И для убедительности стукнул кулаком по столу.

Официант склонился к Улдису и положил ему руку на плечо.

– А где Круминь сейчас?

"Ишь ты, не знает, где Круминь!" – промелькнуло в голове Стабиня.

– Где он? – неожиданно повеселел Стабинь. – Я и сам не прочь бы уз-з-знать, где этот старый Хлыщ!

– Хи, хи, – подхихикнул официант. – Стало быть, папашу разыскиваешь?

– Хочу слупить с него в пользу матери, разумеется, алименты за восемнадцать лет моей молодой несчастной жизни, ха, ха, ха! – засмеялся Стабинь.

– Черта лысого ты с него получишь! – усомнился официант. – Вон Розинда уже который год пытается, и все без толку.

– Это кто, девка его?

– С довоенным стажем. Буфетчица у нас. Твой папаша всегда к тому же умел делать деньгу.

Стабинь налил еще. Официант, подозвав одного из своих молодых коллег, попросил его подменить. Чувствовалось, что тема застольной беседы была ему небезразлична. Правда, Стабинь еще не разобрался, в чем тут причина, но решил выудить из старика все, что удастся.

– Послушай, друг! – наклонился он к уху официанта. – А не удрал ли он опять в эту, как ее…

– В Австралию?

– Ага, вот выскочило название из головы. Вроде бы еще рано для склероза. Наверно, он немало чудес всяких тебе понаплел?

– Ну да, что и говорить!

– А почему он вернулся?

Официант с явным подозрением покосился на Стабиня, словно желал разглядеть, что кроется за веселостью пьяненького парня.

– Это ты у него самого спроси!

– А как же это ему удалось через границу в заграницу? Вот бы и сыночка прихватил. Нет. Всегда только о себе и думает. Ха, ха, ха…

– Он вместе с фрицами драпанул еще во время войны, попал в американскую зону, а уже оттуда и подальше.

– Это мне все известно. Я подумал, уж не смазал ли он пятки и теперь?

– Теперь где ему! Слушай-ка, – официант придвинулся совсем вплотную к Стабиню, – а кто твоя мамаша? Уж не та ли деревенская, у которой родня богатая аккурат в этой самой Австралии?

– Разве я на нее не похож? – накалывая вилкой маринованный грибок, спросил Стабинь.

"Один-ноль в мою пользу, – отметил он про себя. – Круминь был в Австралии, где проживают родственники Упениеце, и приехал оттуда".

Официант потыкал вилкой в салат.

– А где же она теперь?

– Умерла, да будет ей земля пухом.

– Отмучилась, – отозвался официант. – Царство ей небесное!

Стабинь налил, и они выпили "за упокой души".

– А ты, брат, сказочно богатый человек, – угодливо шепнул официант. – Известно ли это тебе или неизвестно?

Стабинь лихорадочно соображал, что выгодней – быть информированным или нет?

– Круминь считает, что мне об этом лучше не знать, – заговорщицки оглядываясь, тоже шепотом сказал он.

– Понятно, – констатировал официант. – Ты ищешь папеньку с тем; чтобы разобраться в ваших финансовых делах. Напрасные хлопоты! Не в его это интересах. Круминь не станет с тобой связываться!

– А почему бы нет?

– Ты – лишняя карта на руках, не козырная и даже не туз.

– Ошибаешься, старина! – хихикнул Стабинь. – Я туз, и вдобавок не простой, а козырной, без меня ему игры не сделать.

– Не хвались. Хоть ты, сынок, пошел в своего отца, но тебя видно насквозь. Хочешь все разнюхать, а потом мотануть через границу к своему миллиону, а папаше шиш с маслом! Разве не так, а? Ты молодой, шустрый, но Круминю и в подметки не годишься. Тебе его не облапошить…

"Старик надеется на богатый улов, – подумал Стабинь. – Из Круминя Зустеру все равно ничего не выжать, а из меня надеется. Пускай старик пытается заинтриговать меня свежими новостями, а я буду делать вид, что они мне давно известны. Чем ниже упадут его акции, тем крупнее будут карты, с которых ему придется ходить".

– Все это давно знаю, – небрежно бросил Стабинь. – Иначе я и не искал бы Круминя. Знаю, что ты близкий его друг, потому и пришел сюда. Одним словом, предлагаю играть в открытую. Это выгодно обоим…

Стабинь внимательно наблюдал за лицом официанта. Сейчас он играл втемную. "А вдруг старик согласится на посредничество? – прикидывал Улдис. – Очень соблазнительная возможность проверить, что я за птица. Впрочем, нет, этого он делать не станет – так он спутал бы карты не только мне, но и себе. Фактически ему наплевать, кто я. Лишь бы было с кого получить по счету".

Официант вдруг рассмеялся неестественным смехом. В голосе слышались вибрирующие нотки беспокойства. Он поддел на кончик ножа кусок сыра, но ко рту не поднес. Старик обдумывал ответ, и это требовало времени.

– Знаешь что, голубь, – сказал он наконец. – Я тебе не советую попадаться Круминю на глаза. Ты, насколько я понимаю, не запланирован к участию в его делишках. Заграничная родня о твоем существовании ничего не знает и знать не желает. Если будешь путаться под ногами, тебе не поздоровится. Действуй лучше в одиночку, на свой страх и риск. Поезжай, получи что тебе полагается. Если, конечно, сможешь доказать, что ты действительно сын Каролины Упениеце, ее законный наследник. А кое в чем я тебе мог бы помочь.

– В чем именно?

Официант долго что-то прикидывал в уме, но затем решился:

– Я не вымогатель, много мне не нужно, но что причитается, хотел бы получить.

Улдис насторожился. Похоже, старик сейчас бросит карты на стол!

– Так вот, значит, дело такое, – продолжал официант. – Твой отец перед войной задолжал мне полторы тысячи латов – карточный долг. Я желаю всего лишь получить свои деньги.

– В долларах?

– Не откажусь и от рублей, но в двойном размере.

– А я что буду с этого иметь?

– Что иметь, говоришь? Это будет для тебя очень даже выгодное дельце. Тебе требуются доказательства. Они в моих руках. Я тебе отдам письма отца и родственников ко мне, которые они посылали из Австралии, когда хотели, чтобы я выжал из твоей сестры и матери генеральную доверенность на наследство. В письмах там про все сказано, и они тебе, голубь, очень понадобятся – в них ключ к ларцу с золотом. Принесешь деньги, получишь письма. Я их. храню здесь, в ресторанном сейфе. Как видишь, я человек благородный, отдаю миллион долларов всего за три тысячи рублей, которые когда-то сам же выиграл.

Улдиса даже в жар бросило. Вот она где всплыла, эта большая щука, которую они с Валдисом так долго и терпеливо пытались выудить! Круминь не на шутку опасный зверь. Мать и дочь Упениеце ему нужны были живые или мертвые, потому что стоили ни много ни мало – миллион долларов. Вот почему Катрина призывала Леясстраута на помощь.

Улдис резко вскинул голову:

– Принесите, пожалуйста, эти письма! Хочу взглянуть на них.

– Не веришь? – Официант тяжело поднялся.

"Может, догадался,. – мелькнула мысль. – В таком случае надо было бы сейчас произвести обыск в сейфе и официально изъять письма, пока он их не уничтожил. Но если никаких писем там нет и он просто хотел взять меня на пушку? Тогда я буду разоблачен. Нет, спешить нельзя ни в коем случае!"

Проходит минута… две… три… пять… десять.

"Обвел меня, сукин сын, вокруг пальца и сжег или перепрятал письма". И в этот момент Улдис увидел приближающегося официанта со свертком, перевязанным синей ленточкой. Он с достоинством уселся за стол и извлек из свертка несколько конвертов с заграничными марками.

– Извольте! – Рот его растянулся в угодливой и в то же время настороженной улыбочке.

Стабинь придвинул письма к себе и стал их просматривать.

– Большое спасибо! – сказал он официальным тоном. – Вы даже не представляете, какую помощь нам оказали. – Неторопливо, словно сомневаясь, надо ли это делать или нет, он достал свое удостоверение и развернул его перед лицом официанта.

Зустер резко отставил рюмку, весь подался вперед, пальцы сжались в кулаки, точно он хотел кого-то ударить. В зале вовсю надрывался джаз, и пышная брюнетка в длинном бархатном платье пела о костлявой старухе Смерти, влюбившейся в прекрасного юношу..

– Не взыщите! – словно из подземелья донесся до слуха Улдиса голос официанта. – Не взыщите! – повторил он. – Я понимал, что так могло случиться. Но что поделать, стариковские иллюзии! А вдруг и мне улыбнулось бы счастье?

Улдису даже стало чуть жаль опростоволосившегося старика.

– А если бы я вас вызвал и допросил официально, отдали бы вы письма?

– Вряд ли. С какой стати мне было предавать Круминя? Честно говоря, я его боюсь.

– А еще почему?

– Это уже сложнее. Видите ли, письма имеют свою историю…

– Заграничные родственники хотели бы заполучить их обратно?

– Кое-кто из иностранцев с удовольствием даже откупил бы их.

– Для публикации?

– Еще чего! Для того, чтобы выжать из родственников деньги.

– Вам известно о загадочной смерти обеих Упениеце?

– Слыхал.

– И полагаете, что это связано с заграничным наследством?

– А то как же! Это из писем ясно.

– И вы поджидали покупателей?

– Или же представителя власти. Я тянул жребий. Басня насчет внебрачного сына с самого начала показалась мне липой. Уж больно вы смахивали на хамоватого прощелыгу, который пронюхал о письмах и решил подзаработать. Мне-то было все равно, кому их сбыть.

– Я вначале и не собирался разыгрывать перед вами сына, – пожал плечами Стабинь. – Просто не стал возражать, когда вы подбросили мне эту роль. Факт, что легенда шита белыми нитками. Тем более что вы-то должны знать, что никакого сына не было. Вы правы. С такой басней мог прийти только какой-нибудь глуповатый фарцовщик, а не сотрудник милиции. Но этот вариант вас устраивал и навел на мысль о продаже писем, разумеется, за наличные.

Официант устало усмехнулся:

– Правильнее было бы давно отнести письма к вам. Но я не осмелился. Хранить их тоже стало опасно. Круминь уже не раз интересовался ими, угрожал. Даже хорошо, что они в ваших руках. Мне будет спокойнее.

– Вы отдали бы Круминю письма?

– Скорее всего да. С Круминем шутки плохи. Он способен на все, даже на самое страшное.

– А как вам до сих пор удавалось от него отделываться?.

– Я сказал, что письма отдал Каролине Упениеце в качестве доказательства благих намерений ее заграничных родственников.

– Значит, вы ему сказали, что передали письма Упениеце?! – переспросил Улдис. – Вот она, какая симфония!

Официант поднялся со стула и тихо проговорил:

– Вызовите, пожалуйста, милицейскую машину и арестуйте меня, чтобы Розинда видела!..

– Не бойтесь, Круминь вам больше неопасен.

Стабинь спрятал письма в карман и направился к телефону.

XXXI

Старый почтальон уютно уселся в кресло.

– Хочешь опять меня пригласить в общественные помощники или в свидетели? Я, конечно, не отказываюсь, – сказал он.

– Я хочу, чтобы вы помогли выяснить некоторые обстоятельства смерти Упениеце.

– Разве с этим делом еще не покончено? – спросил почтальон.

– Приближается к концу. Осталось только уточнить кое-какие мелочи.

– И я смогу быть полезен?

– Полагаю, что сможете. – Розниек не спешил. – В Межсарги приезжал нотариус описывать имущество. Вас приглашали понятым?

– Да.

– Когда из дому вышли вы, нотариус и участковый инспектор Каркл, двери опечатывали?

– Конечно. Это сделал инспектор Каркл.

– А свет повсюду выключали?

– Свет? – Почтальон принялся напряженно вспоминать. – Свет, свет… Ах, черт! – вдруг бормотнул он себе под нос, будто вспомнил нечто весьма неприятное. Затем облегченно вздохнул. – Да кому могло понадобиться включать свет среди бела дня!

– Ну, это не совсем так. По обнаруженным на пожарище двумя выключателям установлено, что перед началом пожара в Межсаргах горел свет, – спокойно продолжал Розниек. – Вот заключение экспертизы. – Следователь раскрыл папку и положил перед почтальоном несколько листков с машинописным текстом и подклеенными фотоснимками деталей выключателей. На лице почтальона отразилось удивление.

– Тогда, выходит, ночью кто-то наведался в Межсарги?

– Выходит, так. Может, вы подскажете, кто бы это мог быть?

– А мне-то откуда знать?

– Вам в ту ночь довелось быть совсем близко от Межсаргов.

– Я никого не видел.

– А сами что вы там делали ночью? Ведь вы проживаете совсем в другом месте.

– В Лаурпетеры ходил, – признался почтальон, – самогон пили.

– В Лаурпетерах были, это верно, и самогон тоже пили, только уехали вы задолго до пожара. Тушить пожар Лаурпетерис с Дайнисом побежали уже без вас. Где в это время были вы? Что интересного видели?

Старый почтальон потирал лоб, силясь вспомнить, как все происходило.

– Верно, Дайнис не соврал, – сказал он. – Оттуда я действительно ушел задолго до пожара, но поскольку был под градусом, побоялся ехать на мопеде. Вот и залез на сеновал проспаться. Но гроза не давала уснуть. Когда слез, Лаурпетериса и Дайниса уже не было. Я еще подумал – куда они подевались. Гляжу – зарево. Тут я и поехал.

– Когда мы нагнали вас в лесу, вы утверждали, что в Межсарги ударила молния. Когда вы успели это узнать?

– Люди болтали. Да и гроза была страшенная. Молния могла запросто ударить в антенну на крыше. А если грозопереключатель не был замкнут, то куда молнии было деваться? Откуда еще было взяться огню? Пожарники тоже такого мнения.

– И все-таки кто-то в Межсаргах побывал. Это мы с вами только что установили. Это он включил свет, что-то искал, но, видимо, не нашел и потому поджег дом. Техническая экспертиза также убедительно подтверждает факт умышленного поджога. У вас, случайно, нет никаких подозрений, кто это мог бы сделать?

– Понятия не имею, – пожал плечами почтальон.

– У меня еще есть кое-какие неясности, – немного помолчав, продолжал Розниек. – В своих показаниях вы утверждали, что дверь в Межсаргах, когда вы туда явились и обнаружили Каролину Упениеце мертвой, была раскрыта.

– Да, так это и было, – утвердительно закивал головой почтальон.

– Но Леясстраут утверждает, что когда он ночью уходил, то захлопнул дверь за собой. Инспектор Каркл и врач тоже подтверждают, что нашли дверь запертой.

– Леясстраут? Это еще кто такой?

– Вы незнакомы с ним? Впрочем, сейчас это неважно. Так как же все-таки с дверью? Она была открыта или закрыта?

Почтальон с ответом не спешил.

– Память у меня неважная, – наконец сказал он. – Может, что-нибудь и перепутал. Теперь начинаю припоминать. Вроде дверь действительно была закрыта. Да, да, но зато окно… окно было раскрыто. Вспомнил, я через окно и влез. Потому и пуговица, которую подобрали там, могла оказаться моей.

– Куда вы так торопитесь? – усмехнулся Розниек. – До пуговицы мы еще дойдем. А сейчас у меня такой вопрос: во время осмотра места происшествия вы утверждали, что Упениеце никаких писем не получали. Помните?

– Еще бы не помнить, я им писем не носил. Розниек провел жирную черту на листе бумаги, лежавшем перед ним.

– А куда же девались три письма, посланные Катрине Упениеце из Риги?!

Почтальон долго морщил лоб.

– Откуда мне знать? Что мне на почте дают, то я и разношу. А если они где-то пропали, то я за это не отвечаю. Мне чужие письма ни к чему. А может, бедной Катрине никто их и не посылал. – Почтальон, похоже, был встревожен всерьез.

Розниек достал из ящика стола продолговатую толстую тетрадь в коричневой обложке.

– Узнаете эту книгу? Это ваш журнал регистрации заказных отправлений. Он взят из архива почты. Вот здесь, – он раскрыл журнал на странице, заложенной полоской бумаги, – зарегистрировано адресованное Катрине Упениеце заказное письмо, и тут ее расписка в получении – поддельная. Кто это сделал?

Почтальон выпрямился точно от удара хлыстом.

– Неправда, неправда! – закричал он, отмахиваясь обеими руками. – Я всю жизнь честно зарабатывал свой хлеб, никому зла не делал! А теперь меня хотят обвинить в том, что я лишал двух одиноких женщин единственной радости – писем! Так опозорить старого человека! – Почтальон вдруг побледнел и стал задыхаться. – Мне плохо!.. Воды, ради бога, воды… – Дрожащими руками он поднес ко рту стакан воды, налитый ему Розниеком.

XXXII

В приемной прокуратуры стояла тишина, хотя народу набралось порядочно.

Дверь кабинета открылась, и на пороге появился прокурор.

– Все ко мне? – спросил он, взглянув на часы. В четыре заседание бюро райкома партии. О том, чтобы успеть пообедать, не могло быть и речи.

Чета старичков, как видно, приехавшая из отдаленного селения, встрепенулась. Старушка подтолкнула супруга.

– Да, да, уважаемый товарищ, нам очень надо поговорить с вами! – поспешно отозвался старичок.

– Хорошо, хорошо, приму, – успокоил стариков Кубулис и попросил присутствующих предъявить повестки. Четырех из них вызвал следователь Розниек.

– Так, так, – задумчиво просматривал он голубенькие бланки. – На 13.00, на 14.00, 15.00… – Прокурор еще раз бросил взгляд на часы. Странно, Розниек всегда очень точен, никогда не заставляет людей ждать.

В углу сидел почтальон из Юмужциемса.

– А вы, гражданин, к кому? – обратился к нему прокурор Кубулис.

– Жду, меня следователь вызвал, – запинаясь, сказал он.

– Мария! – Кубулис шире распахнул дверь канцелярии. – У Розниека есть кто-нибудь?

Стук пишущей машинки прекратился, и звонкий девичий голос ответил:

– До обеда был один старик. Больше никого не видела.

– Не этот ли гражданин? – Кубулис показал на почтальона.

Девушка встала из-за своего столика и подошла к двери.

– Похоже. Так он что же – по второму разу?

– Да, мне что-то с сердцем стало нехорошо. Следователь сказал, чтобы я посидел, пока не позовет. Вот и сижу, – безнадежно махнув рукой, сказал почтальон.

– После вас к следователю кто-нибудь входил?

– Да, высокий такой мужчина со светлыми волосами и палкой. Хромой.

– И не выходил еще?

– Не видал. Я все время тут сидел.

Кубулис вошел в канцелярию и притворил за собой дверь.

– Розниек у себя в кабинете?

– Должен быть у себя, – ответила секретарь. – Вроде не уходил.

– Люди его ожидают с часу дня.

– А чего же они молчат? – Мария быстрым шагом направилась в кабинет Розниека. Сквозняк с треском захлопнул не прикрытую до конца дверь канцелярии. Одновременно раздался пронзительный крик. Кубулис вбежал в кабинет и в оцепенении замер.

Валдис Розниек сидел, уткнувшись лицом к лужу крови на столе. Кровь растекалась по стеклу и капала на пол. Окно было распахнуто настежь.

Кубулис подбежал к Розниеку. Пульс был вялый, прощупывался с трудом.

Остолбеневшая секретарша стояла в дверях.

– "Скорую"! – сдавленно крикнул Кубулис. – Звоните!

XXXIII

Следователь по особо важным делам Дзелзав прибыл из Риги вместе с оперативной группой через час. Кубулис встретил рижан и провел их в кабинет Розниека.

На письменном столе лежали листки бумаги с заметками. Окно по-прежнему распахнуто, сейф не закрыт.

– Розниек жив? – взволнованно спросил Дзелзав.

– Состояние очень тяжелое. Еще не пришел в сознание. Сейчас его оперируют. Хирурги прилетели из Риги.

– А негодяй удрал через окно?

– Да, никто даже ничего не заметил и не услышал. Дверь со звуконепроницаемой обивкой.

– В котором часу это произошло?

– Точно установить трудно.

Твердой походкой в кабинет вошел прокурор-криминалист, немолодой человек с коротко подстриженными седеющими волосами. За ним худощавый технический эксперт в форме майора милиции. Они молча поздоровались с Кубулисом. Затем принялись за дело.

Дзелзав, выглянув из окна, сказал прокурору-криминалисту:

– Надо как следует осмотреть окно снаружи и сад.

– Я как раз и намерен этим заняться. До нас там никого не было?

– Под окном асфальт, отпечатков обуви не обнаружили, – отозвался Кубулис. – Собака взяла след, дошла до забора в конце сада, и на этом все.

– Товарищ Кубулис, неужели так никто и не заметил преступника? – спросил Дзелзав.

– Да, да, я как раз над этим сейчас и думаю. – Говорят, входил плечистый мужчина, блондин, хромой, с палкой. Странно, в этом словесном портрете есть некоторое сходство с человеком, которого мы долго подозревали в убийстве двух женщин на хуторе Межсарги.

– Розниек вел следствие по делу?

– Да. – Кубулис продолжал напряженно думать. – Этот человек… – он не докончил мысль. – И папка с делом об убийстве и поджоге тоже исчезла…

Кубулис подбежал к столу, схватил телефонную, трубку и набрал номер.

– Говорит Кубулис. Лейтенанта Стабиня попрошу… Еще не вернулся? Та-ак. Будьте добры, выясните в Риге, где сегодня с утра находился Янис Леясстраут! Да, тот самый. И где он сейчас! Еще разыщите инспектора Каркла и попросите его узнать то же самое в отношении фельдшера Ошиня. Доложите мне лично и по возможности поскорей! – Кубулис положил трубку. – Но… как знать, может, тут замешан кто-то другой.

– Исчезли еще какие-нибудь дела? – спросил Дзелзав,

– Да. О хищении в колхозе "Стар" и одно дело о хулиганстве.

Дзелзав рисовал в своем блокноте непонятные фигурки.

– Колхозное дело крупное?

– Даже весьма. Четыре человека уже арестованы, и восьмерых предстояло взять в ближайшие дни. Преступные комбинации с мясом и молочными продуктами, а также с госпоставками. – Продолжая говорить, Кубулис выдвинул ящик письменного стола: – Глядите! – воскликнул он. – Магнитофон на месте, а кассеты исчезли.

– Все ясно, – сказал Дзелзав. – Розниек кого-то допрашивал и допрос записывал на магнитофон. Потому этот человек и забрал кассеты. Это уже нечто более конкретное.

Кубулис еще порылся в столе, извлек коричневую папку с несколькими исписанными листками бумаги, надел очки и стал читать.

– Это рабочий план Розниека. На сегодня он не вызывал никого, кто был связан с похищенными уголовными делами… Черт возьми, Розниек на первую половину дня сегодня вообще никого не вызывал! Откуда же они взялись – старик в коридоре и этот плечистый блондин?

– Какой старик? – насторожился следователь.

– На утро был вызван один старик. Он-то и видел хромого, который входил к Розниеку.

– А где он, этот старик?

– В кабинете Апиниса. Я приказал его допросить… Апинис сидел над бумагами и что-то писал.

– Где старик? – спросил Кубулис. Апинис положил ручку на стол.

– Я допросил его и отпустил.

– Отпустил?! Я же велел свидетелей задержать до выяснения всех подробностей!

– А чего там еще выяснять? Все, что он знал, выложил как на исповеди. А если потребуется, его можно в любой момент опять вызвать. Это ведь почтальон из Юмужциемса.

– Почтальон! – побелел Кубулис. – И ты его отпустил!..

Между тем эксперт и прокурор-криминалист обследовали сейф.

– В сейфе находился какой-либо металлический предмет? – Эксперт обернулся к вошедшему в кабинет Кубулису.

– Да, пистолет! Розниек хранил его в сейфе.

Дзелзав, писавший протокол, оторвал взгляд от бумаги.

– Час от часу не легче. Значит, теперь бандит вооружен, – печально констатировал он.

XXXIV

Шоссе поднимается в гору. Монотонно гудит мотор. Яркие лучи фар вырывают из темноты то раскидистый дуб у дороги, то составленные шалашом дощатые щиты, которыми зимой ограждают дорогу от снежных заносов, то километровый столб. Скоро начнет светать.

Илгонис Каулинь едет один. Чтобы сон не сморил за рулем, он непрестанно жует жвачку.

Его напарник повез жену в роддом, но он клятвенно обещал догнать Илгониса в Таллине на самолете. А там как знать, прилетит или нет. Илгонис вспоминает, как в прошлом году отвозил в больницу свою Лидию. Петер родился только на третий день. Если и у этих выйдет такая же история, глядишь, и обратно придется пилить одному. Но отложить рейс было невозможно.

Впереди замигал ярко-красный огонек. Дорогу перекрыл полосатый шлагбаум. Илгонис переключает скорость, начинает притормаживать. Тяжелый грузовик, дергаясь и завывая, подкатывает к переезду и останавливается. Долго, видать, придется стоять. Шофер, выключив двигатель, вылезает из кабины. Кругом мертвая тишина. Илгонис достает сигарету и закуривает.

Затем он обходит грузовик и поочередно проверяет шины. Левое переднее колесо прицепа вроде бы слабовато, надо измерить давление…

Вдруг позади слышится быстро приближающееся шарканье шагов. Парень мгновенно оборачивается. Перед ним пожилой плешивый мужчина в темной шерстяной кофте. Вид довольно помятый. Он устало опирается на толстую клюку в правой руке.

– Сынок, – жалобно стонет он, – будь человеком, подкинь до города!

Окинув незнакомца взглядом, Илгонис спрашивает:

– До какого?

Ответ потонул в грохоте товарного состава.

– Залезай в кабину!..

"Где-то я его видел, – подумал Илгонис. – И к тому же совсем недавно. А впрочем, может, это был другой. Мало ли на свете людей, похожих друг на друга".

– Куда же вы, дядя, путь держите посреди ночи? – поинтересовался Илгонис.

– Ох и не говори, сынок, и не спрашивай. Путешествие такое, что хуже не придумать! Вчера поехали по грибы, и я, представь себе, заблудился. Всю ночь плутал по лесу, покуда не вышел на шоссе.

– А грибы где?

– Да не таскать же их за собой, сам еле ноги переставляю. Бросил в лесу вместе с корзиной. Какой-нибудь счастливчик найдет, обрадуется. Грибочки что надо. Маслята, подосиновики, восемь боровиков, а о лисичках и говорить нечего – их в лесу полно. Никогда такое грибное место не попадалось. Они, окаянные, и заманили меня в такую даль, что дороги назад не найти. Я и аукал и кричал! Никто не отозвался. Видать, далеко меня занесло…

"Наверно, вконец умаялся человек", – думает Илгонис.

– Может, хочешь горяченького хлебнуть? – предлагает он. – Пошарь там… В сумке большой термос с кофе, там и хлеб, масло, колбаса. Закуси, папаша, чем бог послал, не стесняйся!

Старик крякнул, нагнулся и придвинул к себе сумку. Налил кофе в колпачок термоса и спросил:

– А ты, сынок, тоже выпьешь?

– Плесни и мне. Надо взбодриться.

– Для бодрости хорошо бы чего-нибудь покрепче. Только за рулем, известное дело, не полагается, – как-то неприятно усмехнулся незнакомец.

"Где я мог его видеть? – Илгониса продолжал мучить вопрос. – Где?"

Туманный белесый рассвет постепенно набирал силу. Темные леса по обеим сторонам шоссе сменились лугами и полями. Илгонис выключил фары. Обогнал одинокого мотоциклиста и прибавил скорость.

– До какого города тебя добросить? – снова спросил Илгонис.

– В Ригу. Куда же еще?

– В Ригу? – удивился Илгонис. – Мы же, батя, едем в противоположную сторону – на Таллин.

– Вот тебе на! – в свою очередь ахнул старик. – Опять я напутал. Ну что ж, докинь меня до первого города, а там пересяду на автобус.

– Может, выйдешь и попросишься на какую-нибудь встречную машину?

– Нет, нет, – запротестовал старик. – Сейчас еще холодновато. Ожидаючи, продрогнешь до костей. Да и машин еще мало. Автобусом оно верней. Вези, дружок, я в долгу не останусь.

– Ничего мне от тебя не надо, езжай хоть до самого Таллина. Вдвоем веселей ехать.

Машину обгоняет на большой скорости мотоцикл, ранее остававшийся позади, и скрывается за поворотом. Навстречу идут две легковые. За ними желтая с синей полосой "Волга" автоинспекции.

"Странное дело, чего это они в такую рань? Может, авария где-то?"

В общем, Илгониса ГАИ нисколько не волнует, скорость он не превышает, документы у него в полном порядке. Однако желтая "Волга" съезжает на обочину и останавливается. Из нее выскакивают трое, двое в форме, один в штатском. Резко тормозит и мотоциклист.

По мере приближения к "Волге" Илгонис сбавляет ход, чтобы успеть затормозить, если потребуют остановиться.

И вдруг злобная команда пассажира;

– Вперед! Жми на газ! Не останавливайся!

Илгонис поворачивает голову и видит дуло пистолета. По спине пробегает холодок. Рядом с ним уже нет усталого старика. Спина распрямлена, лицо искривлено злобой, страхом и ненавистью. Илгонис понимает, что такому терять нечего – пристрелит, выбросит из машины и сам сядет за руль. Единственный шанс – выиграть время.

Один из милиционеров, шагнув вперед, поднимает руку с жезлом.

– Жми! На всю железку! – вновь слышит приказ Илгонис. – И не оглядывайся, а то… – угрюмо цедит сквозь зубы старик, исподлобья глядя на Илгониса.

У шофера. нет выхода, он жмет на акселератор. Милиционер с жезлом еле успевает отскочить.

Илгонис пытается подавить страх и оценить обстановку.

В зеркале он видит мотоциклиста, тот гонится за ним по пятам, вскоре показывается и желтая "Волга". "Пока едем, он не выстрелит. Но что делать?" – думает Илгонис.

– Жми! – тычет пассажир Илгониса пистолетом. Илгонис выжимает педаль акселератора до конца, на спидометре – сто десять, сто двадцать…

"На повороте не удержу, – мелькает в голове у Илгониса, – снесет прицеп с дороги, а тогда крышка обоим…"

Дорога переходит на подъем. По ходу машины это незаметно, просто липы у обочин стоят вроде с наклоном вперед.

Илгониса внезапно бросает в жар от мысли: "А не этого ли типа вчера показывали по телевизору? Опасный преступник…"

Вот и вершина подъема. Шоссе круто поворачивает, срывается вниз и убегает за горизонт белой лентой, поблескивающей в первых лучах восходящего солнца.

Грузовик разгоняется под уклон. Тяжело груженный прицеп напирает сзади. За окном пронзительный посвист ветра, а под вздрагивающим полом кабины все нарастает и нарастает звенящий рев – завибрировал карданный вал.

Пятнадцатитонный автопоезд несется к узкому мосту за поворотом.

– Ты что, спятил? – ужасается преступник. – Тормози! Тормози! Разобьемся!

Пистолет нервно дергается у него в руке.

"У меня ведь есть "ночной тариф", – спохватывается Илгонис. Левой рукой он молниеносно выхватывает из-под сиденья увесистую, сплетенную из проводов дубинку и изо всех сил обрушивает ее на голову пассажира.

Звук выстрела достигает слуха Илгониса словно бы издалека. Он чувствует, что пассажир отвалился к дверце кабины. Только правая рука Илгониса почему-то тяжелеет и отказывается повиноваться.

"Удержать машину, только бы удержать", – сверлит мозг единственная мысль. Нога машинально перескакивает на педаль тормоза. Но тормозить нельзя, неизбежен занос, и машина может опрокинуться вверх колесами. Илгонис делает перегазовку и включает четвертую передачу. Но скорость все та же, только ход стал тяжелее, словно в передок ударил встречный ветер.

Еще одна перегазовка, и включена третья передача. Машина теряет скорость, но она все еще слишком велика, чтобы вписать автопоезд в столь малое пространство между перилами моста и не рухнуть в реку. Но вот справа уже видна асфальтированная стоянка, а дальше за нею песчаная лесная дорога. Напрягая последние силы, Илгонис одной рукой круто поворачивает рулевое колесо и тормозит.

Машина вздымает тучу песка и., врезавшись в сосну, замирает…

Теряя сознание, Илгонис успевает еще увидеть встревоженные лица и милицейские фуражки…


Валдис тоскливо слонялся среди берез, покуда не вышел на дорожку, которая вилась между приземистыми больничными корпусами.

По дорожке и тропкам прогуливались больные в синих и коричневых халатах с островерхими капюшонами. По мере приближения к воротам Валдис встречал все больше и больше людей в разноцветных осенних пальто, плащах и шляпах, идущих проведать своих родственников и друзей.

Возможно, кто-нибудь придет и его навестить. Для больного нет большей радости, чем гость. Когда Валдис был в тяжелом состоянии, Инта отвезла детей к своей матери, а сама день и ночь дежурила у его постели. По субботам и воскресеньям Инту подменяли его сослуживцы, особенно часто дежурила Фелита Судрабите. Кубулис, Стабинь и даже Апинис ежедневно звонили по телефону и, как только выдавались свободные часы, приезжали в Ригу с гостинцами для коллеги. Теперь Валдис чувствовал, что окреп, скоро можно будет выписываться. Но друзья и знакомые все еще часто наведывались к нему в больницу. Вот и сейчас в ворота вошла и приветливо ему заулыбалась помощник прокурора Фелита Судрабите.

– Здравствуй, хворенький наш! – крепко пожала она руку Валдису.

– Здравствуй, сестричка моя милосердная! – в тон ей отозвался Валдис. – Но все же почему это ты тут бродишь в рабочее время? Хочешь, чтобы я начальству накапал?

Фелита ухватила под локоть Розниека и увлекла его в глубь больничного парка.

– К твоему сведению, Фелита в рабочее время выполняет исключительно служебные поручения. Прокурор Кубулис приказал тебя навестить и передать вот это – служебный пакет, – вручила она Валдису увесистый кулек с фруктами.

– Так я и думал, – озорно поглядел Валдис на Фелиту. – Не будь распоряжения начальника, ты, конечно, сама бы не додумалась навестить несчастного пациента, который собирается тут открыть фруктовый ларек и торговать яблоками, грушами и апельсинами по сниженным ценам.

– Знаешь, Валдис, ты нахал. Когда у тебя появляется свободное время, ты' начинаешь смахивать на своего дружка Стабиня. Вот какая симфония! – воспользовалась Фелита излюбленным присловьем Улдиса. – Но сегодня я как раз приехала по служебному делу.

– Если так, то пошли в мой кабинет – вон за тем дубом.

Позади дерева оказался тихий уютный уголок, образованный живой изгородью и двумя цветочными клумбами. Была там и скамейка, перед которой кто-то соорудил из старых ящиков некое подобие стола.

– Здесь от шестнадцати до восемнадцати ноль-ноль я принимаю посетителей.

– В порядке живой очереди или по предварительной записи?

– Симпатичные идут вне очереди, через служебный вход.

– Вижу, ты тут от безделья стал легкомысленным!

– Спасибо за комплимент. К твоему сведению, "легкомысленный" вовсе не бранное слово. Оно состоит из двух – "легко" и "мыслить". Следовательно, имеется в виду человек, умеющий мыслить легко в противоположность тугодуму. Но есть и нюанс: человек, который способен легко мыслить, в самом деле легкомыслен, ибо за эту свою способность зачастую навлекает на себя гнев начальства…

– Ну и философ! Раньше ты что-то таким не был.

– Нет худа без добра. Я стал им, когда меня шарахнули графином по голове.

Фелита хотела что-то сказать, но передумала. Рассеянно прогулялась до куста сирени и, воротясь, сказала, словно ненароком:

– Знаешь, мне поручили поддержать обвинение по делу Круминя. – Фелита сделала паузу, чтобы посмотреть, какое впечатление эта новость произведет на Розниека.

– Жаль будет с тобой расставаться, – вздохнул он.

– Расставаться?

– Конечно. После суда тебя переведут в прокуратуру республики. Карьера начинается с выступления в Верховном суде.

– А ты не хотел бы перебраться в Ригу? – спросила она глуховатым голосом.

– Ни за что! Я слишком люблю независимость.

– Не знала я, что ты такой непрактичный человек, – то ли в шутку, то ли всерьез сказала Фелита. – Скажи, Валдис, как все-таки тебе удалось напасть на след Круминя? Понимаешь, мне необходимо это знать, иначе я не сумею успешно участвовать в судебном процессе.

– А я-то, шляпа, вообразил, что ты захотела по достоинству оценить мои гениальные способности.

– И это тоже.

– Не хитри! Материалы дела изучала?

– В целом – да.

– Так вот знай, в этом деле никаких особых заслуг Улдиса или моих нет. Мы были как слепые котята, покуда не обнаружили, что старик почтальон уничтожил письма Катрины Упениеце и Леясстраута и подделал подпись в журнале доставки заказных отправлений. С этого и началось.

– Только не надо говорить, что у вас, признанных детективов, до этого не было никаких подозрений.

– Подозрения, как тебе известно, не доказательства.

– И тем не менее?

Розниек усмехнулся.

– На тогдашних моих доводах ты обвинение не построишь. Но если тебе очень уж хочется, я скажу: ты прекрасно знаешь, что даже самый хитроумный преступник где-нибудь, в чем-нибудь обязательно допускает промашку. Вот и почтальон тоже – перестарался и привлек к себе внимание. Он сделал один лишний ход конем. В буквальном смысле слова.

– Ты имеешь в виду индейца с конем у колодца? Я видела. Вещица антикварная и удивительно хороша.

– Старый оборотень пристально следил за всеми нашими действиями и понял, что обвинение легко направить против, Ошиня, тем более что многие улики были не в пользу фельдшера. А если учесть вдобавок, что Ошинь пьяница, подозрительный тип, то оставалось лишь дернуть за веревочку, чтобы капкан захлопнулся. Почтальон напоил фельдшера и сдал его нам, как говорится, тепленьким с рук на руки вместе с чернильницей, сообщив, что она принадлежала Каролине Упениеце.

– Ошинь уверял, что приобрел ее в Кёльне.

– Этого он не мог доказать. Если бы мы арестовали Ошиня, почтальону нечего было бы опасаться. Но я с самого начала весьма сомневался в виновности Ошиня. Слишком уж усердствовал почтальон. Почему-то мне запомнился его лицемерный голос: "Бедняжка, какая была добрая старушка! Такой славный человек она была. Да будет ей земля пухом!"

Я эти слова вспомнил, когда спустя несколько дней разговаривал действительно с добрым человеком, с мамашей Салинь. Она про Каролину Упениеце говорила совсем другое.

– О зловредной натуре умершей рассказывал и Леясстраут.

– Но это было значительно позже. Интересно то, что тогда на месте происшествия мы были намного ближе к цели, чем на протяжении всего последующего расследования.

– То есть как это? – удивилась Фелита.

– У почтальона на шее под шарфом были совсем свежие царапины. Достаточно было взять его кровь на анализ и сравнить с той, что была обнаружена под ногтями умершей…

– Не зря говорят, что искать тем трудней, чем видней, – заметила Фелита.

– Вскоре весьма серьезные подозрения пали на Леясстраута, и потому все эти на первый взгляд мелочи остались в стороне. Но мысль о почтальоне не давала мне покоя. Когда из разговора с Леясстраутом выяснилось, что пропали письма, я вдруг вспомнил лицо почтальона тогда в Межсаргах, в тот момент, когда я спросил, не доставлял ли он Упениеце каких-либо писем. Вопрос я задал чисто случайно, перебирая наугад все, что могло иметь отношение к обеим женщинам. Лишь впоследствии я понял, что попал своим вопросом в самую точку. Взгляд почтальона вильнул мимо меня в сторону, а в зрачках промелькнул страх.

– Круминь был сильным противником.

– Бесспорно. Развозя почту, он старательно выведывал у жителей обо всем происходящем.

– Ну, это свойственно многим сельским почтальонам.

– В том-то и загвоздка. Потому мы сначала и не обратили на него особого внимания. Поняв, что мы не намерены прекращать дело, он, встретив меня на автобусной остановке, кинул первую приманку – сказал, что видел в Межсаргах Ошиня. Тогда же он внес поправку в свое предыдущее высказывание, признал, что между матерью и дочкой были скверные отношения. А раньше об этом не говорил якобы потому, что о покойниках не принято говорить дурно.

– То есть намекал на то, что, мол, Катрина Упениеце сама могла убить мать и побежать топиться?

– Откровенно говоря, после первого допроса Леясстраута нам тоже пришло на ум такое предположение. А встречей с почтальоном на остановке автобуса я потом воспользовался. Он ведь ехал в поликлинику сдавать анализ крови. Мы сравнили его с данными экспертизы, и, знаешь, совпало. Кровь почтальона была идентична крови, обнаруженной под ногтями у Каролины. Очевидно, старуха сопротивлялась и поцарапала его. Тогда мы уже знали, что это он уничтожил письма Катрины и Леясстраута и подделал подпись Катрины.

– Отчего же ты его сразу не арестовал?

– Ты арестовала бы?

– Да.

– И какое же ты предъявила бы Круминю обвинение? Какие причины побудили его совершить столь тяжкое преступление?

– Я приперла бы его к стене доказательствами и добилась бы признания. Заодно ему пришлось бы выложить и мотивы убийства.

– Вот и Стабинь говорил то же самое. Ох и скоры же вы на аресты! А если бы почтальон наплел, что Каролина в приступе безумия набросилась на него? Мы ведь тогда даже не имели еще и понятия о том, что происходило в комнате. Мотивы преступления должны были вскрыть мы…

– Я бы до них доискивалась после ареста.

– А Круминь, догадавшись, что у тебя нет козырей против него, сыграл бы в молчанку. И суд вернул бы тебе дело на доследование. Так вот!

– Сдаюсь, – подняла руки вверх Фелита. – А каким же все-таки образом тебе удалось выяснить все остальное? Ведь, насколько мне известно, не имелось ни одной ниточки, которая связывала бы нынешнее происшествие с далеким прошлым?

– Видишь ли, Хлыщ, о котором так презрительно высказалась тетушка Салинь, с самого начала привлек мое внимание. В особенности потому, что он интересовался имущественным состоянием Упениеце. Но это было уж слишком далекое прошлое. Мы уловили связь лишь тогда, когда Леясстраут вспомнил его настоящую фамилию и адрес – Кришьянис Круминь, Рига, улица Марияс, 39. Почтальона звали Кришьянис Краминь – фамилии разные, но отличаются всего лишь одной буквой. Тетушка Салинь показала нам Хлыща на старом снимке, найденном в альбоме Упениеце. Впоследствии мне удалось несколько раз сфотографировать почтальона, раздобыл я его фотографии и в отделе кадров почтового управления. Наука дала четкий ответ: объект снимков один и тот же, хотя годы и изменили его до неузнаваемости.

– Да, ничего не скажешь, голова у тебя работает, хотя и медленно, но фундаментально! – воскликнула Фелита.

– Увы, не всегда в правильном направлении. Лишь после того, как Улдис собрал сведения о наследстве Катрины и связях Круминя с заграничной родней Каролины, я начал понимать, чего это он, человек с образованием, польстился на столь незавидный пост почтальона в Юмужциемсе и не сводил глаз с этих женщин, всеми способами пытаясь помешать им встретиться с Леясстраутом. Хлыщ всегда вился там, где пахло деньгами. Вот что означали слова Катрины "тут творится такое, что в письме описать невозможно".

– Леясстраут оказался непредвиденным препятствием. Он мог сорвать планы Круминя.

– Потому-то Круминь в ту ночь и караулил под окном, подслушивал. А когда Леясстраут ушел, почтальон напал на женщин.

– А почему не на Леясстраута?

– В ту ночь Леясстраут еще ничего не узнал. Старуха помешала, но несогласованные действия дочки и матери грозили сорвать планы Круминя. Надо было поскорей заканчивать игру.

– Могу тебя порадовать. – Фелита положила свою ладошку на руку Валдису. – Круминь наконец признался, что на самом деле, схватив за руки, встряхнул Каролину, затем нажал на сонную артерию. Выпрыгнув в окно, он пустился догонять убегающую Катрину, настиг ее на мостике и ударил деревянным колом.

– Лейтенант Каркл подобрал этот кол в осушительной траншее неподалеку от речушки. Кол был вырван из забора. Такая изгородь поблизости имеется только в Межсаргах. Забор этот сооружен еще старым лесником. На конце кола мы обнаружили следы крови Катрины и несколько волосков…

– Так почему же ты, все это узнав, не арестовал его сразу, а вызвал на допрос? Ты ведь, упрямец, страшно рисковал! Признайся, что это было твоей ошибкой!

– Ни в коем случае! Я хотел его ошеломить и вынудить признаться под давлением неопровержимых доказательств. Такого изворотливого человека арестовать прежде времени, а затем допрашивать – гиблое дело. Он, собравшись с мыслями, затеет изнурительную позиционную борьбу. Расследование затянулось бы еще дольше, а у меня давно истекли сроки. А ездить в Ригу, ходить по начальству, собирая резолюции на продление, – перспектива не из приятных, и я рисковал получить выговор.

– Ты рисковал жизнью, – сказала Фелита.

– Никак не предполагал, что такой дряхлый старикашка, даже припертый к стенке, решится на подобный шаг.

– И еще один вопрос профана: для чего Круминю потребовалось сжигать уже необитаемый хутор Межсарги?

– Ты, лентяйка, не удосужилась прочитать дело!

– Мне хотелось сперва побеседовать с тобой, – улыбнулась лукаво Фелита.

– Ну хорошо, – немного смутился Валдис. – Круминь разыскивал те письма, которые когда-то присылал из заграницы своему дружку Зустеру.

– Неужели на адрес Межсаргов?

– Нет, но Зустер ему сказал, что передал их Каролине Упениеце. А письма – важное доказательство. Они раскрывают мотивы преступления. Не найдя писем, он сжег дом. Письма приобщены к делу.

Внезапно налетел порыв ветра. За беседой ни Валдис, ни Фелита не заметили, как погода начала портиться.

– Пошли, Валдис, становится прохладно, – предложила Фелита.

– Осень не весна, – усмехнулся Валдис. – Осени не по душе парочки на скамейках. – Он встал и подал руку Фелите. – Пойдем, я и так уже опоздал, как принято здесь говорить, на прием пищи.

– А мне надо еще навестить Илгониса.

ЭПИЛОГ

К зданию посольства Советского Союза неслышно подкатил лимузин. Седоватый, атлетического сложения мужчина в костюме из светло-коричневого твида вышел из машины, поднялся по ступенькам в вестибюль.

– Генри Элтинхорст, адвокат, – представился он брюнетке, сидевшей за секретарским столиком со множеством телефонных аппаратов.

– Одну секунду, мистер Элтинхорст. – Лицо секретарши украсила хотя и служебная, но обворожительная улыбка. – Сейчас доложу,

В прекрасно обставленном кабинете женщина средних лет в темном элегантном костюме изучала за письменным столом какие-то документы, делая заметки на листе бумаги.

Широкая улыбка мистера Элтинхорста была не в силах замаскировать его разочарование. Он приготовился к разговору с мужчиной.

– Чем могу быть вам полезна, мистер Элтинхорст?

– Будучи адвокатом и поверенным в делах мистера Формена, – деловито начал Элтинхорст, – обращаюсь к вам от его имени. Вот мои полномочия. – Он извлек из кожаной папки документ на гербовой бумаге.

Женщина просмотрела документ и сказала:

– К сожалению, не имею чести быть знакома с мистером Форменом…

– Да, разумеется, – адвокат галантно наклонил голову, – посему постараюсь как можно проще изложить суть дела. Мой патрон, мистер Формен, происходит из латышей. Его дед, мистер Альберт Порманис, эмигрировал в Австралию и там весьма разбогател. В Латвии у него осталась первая жена с дочерью Каролиной. На родину он не возвратился. В Австралии он женился вторично. Своей дочери от первого брака мистер Порманис много помогал. Перед смертью он составил завещание своему внуку в Латвии. Вот оно! – Адвокат вновь раскрыл папку и положил на стол обернутый в целлофан пожелтевший от времени документ с несколькими печатями.

Женщина внимательно прочитала завещание и сказала:

– Документ законный, хотя и содержит странные оговорки.

– Верно. В завещании сказано: если у его дочери Каролины не будет сына, то наследство переходит ее внуку.

– Можно подумать, что мистер Порманис был убежденным женоненавистником, – усмехнулась сотрудница посольства.

– Нет, отчего же. – Элтинхорст заступился за предка своего патрона. – Он был патриот и желал, чтобы состояние попало в руки его потомка – латыша. В последние часы своей жизни он очень сожалел, что не возвратился на родину.

Женщина еще раз прочитала документ.

– Разрешите обратить ваше внимание. Завещание содержит еще одну существенную оговорку.

– Да. Там сказано: в случае, если у дочери Каролины также не будет сына, она сможет получить наследство по достижении сорока лет.

– Но не сказано, кто станет владельцем наследства, если у Каролины вообще не будет детей.

– Женщина без детей? – рассмеялся адвокат. – Люди старого закала не могли себе такого вообразить. Однако наследницей одного миллиона долларов в данном случае была Катрина Упениеце. Она умерла, и посему мой патрон мистер Формен, внук Альберта Порманиса от второго брака, возбудил дело о признании его законным наследником по данному завещанию.

Взгляд женщины стал вдруг жестким и холодным.

– Известно ли вам, что Катрина Упениеце и ее мать не умерли естественной смертью?

Элтинхорст вдруг почувствовал себя крайне неловко, словно он в мешковатой одежде с чужого плеча оказался перед лицом изысканной публики.

– Да, слыхал, – заметил он небрежно, – это злодеяние совершил некто из бывших эмигрантов по фамилии то ли Круминь, то ли Краминь и получил за это по заслугам. Кажется, его расстреляли, не так ли?

Женщина внимательно рассматривала адвоката, словно хотела определить, притворяется ли он незнайкой или на самом деле плохо информирован.

– Надеюсь, вам известно, что Круминь действовал по указанию и с благословения мистера Формена. Адвокат рассмеялся.

– Это же слухи, это не более чем слухи!

– Вы в этом уверены?

Элтинхорст нервно заерзал в кресле.

– Если говорить честно, Круминю было поручено… – Он запнулся, затем, будто решившись говорить начистоту, продолжал: – Круминю было поручено уговорить обеих женщин переехать в Австралию, где они смогли бы свои деньги вложить в прибыльное предприятие или же… выдать мистеру генеральную доверенность на распоряжение этим капиталом от их имени. Каждый капитал не должен лежать на месте мертвым грузом, а быть в обороте и тем самым себя приумножать. Таков, как говорят у вас, волчий закон капитализма, не так ли?. – с напускной веселостью рассмеялся адвокат. – Круминь был знаком с Каролиной Упениеце еще до войны, – продолжал он, – являлся ее близким другом и мог оказать на нее положительное влияние. В том, что произошло, никто другой, кроме него, не виноват. – Элтинхорст теперь говорил сухо и несколько даже обиженно. Он-де чистосердечно, со всей душой, а в подчеркнутой любезности собеседницы сквозит неприязнь, более того, подозрительность.

– Весьма сожалею, – вздохнула она, – но ваша информация, мистер Элтинхорст, не совсем точна. Круминь имел задание сначала уговорить обеих женщин выдать мистеру Формену генеральную доверенность, чтобы тот мог по собственному усмотрению распоряжаться этим капиталом, посулив им взамен беспечную и роскошную жизнь за границей, если они пожелают уехать. Это совсем иная юридическая концепция. Старую Каролину Упениеце можно обвинить в чем угодно, только не в глупости. Она верно оценила этот ход и поэтому выразила желание немедленно ехать в Австралию и распоряжаться деньгами самолично, без любезного посредничества мистера Формена.

– Все это, конечно, чрезвычайно интересно, – адвокат выпустил клуб дыма. – Только не понимаю, какую связь это имеет с наследством?

– Самую прямую. Подобный вариант отнюдь не устраивал мистера Формена. Поэтому Круминь решил во что бы то ни стало уломать Катрину Упениеце выдать доверенность. Катрина, в свою очередь, категорически отказывалась уезжать со своей матерью в Австралию и, как показалось Круминю, готова была лучше согласиться на отказ от наследства в пользу своего сводного брата. А поскольку неожиданно объявился друг юности Катрины Леясстраут, занимающий важное общественное положение и, возможно, компетентный в вопросах международного права, то Круминь пытался изолировать Катрину от этого человека. А когда это ему не удалось вступил в силу последний пункт тайного соглашения…

– Вы полагаете свою версию абсолютно точной? – с циничной ухмылкой спросил Элтинхорст.

– Безусловно, – подтвердила женщина. – Она почерпнута из материалов судебного процесса.

– А если говорить точнее, то лишь из показаний подсудимого Краминя-Круминя, который ради спасения своей шкуры готов был оболгать кого угодно. О таком варианте вы не подумали? Круминь являлся, как вы это называете, деклассированным элементом, человеком без принципов и совести, спекулянтом на довоенной черной бирже, во время немецкой оккупации служил в администрации рейха в качестве особого уполномоченного.

– Суду было известно и это.

– И ваш суд поверил словам такого человека?

– Верил ему лишь ваш мистер Формен. Наш суд верит только доказательствам, а их предостаточно. – Женщина говорила спокойно, с вежливой улыбкой, но голос ее был тверд. – Тем не менее ваш патрон вступил в сделку с преступником и в случае удачи гарантировал ему участие в доходах в размере десяти процентов.

Адвокат почувствовал, что теряет самообладание.

– Вижу, вы всячески пытаетесь скомпрометировать моего патрона, представив его в качестве соучастника убийцы и тем самым лишить его права на наследство. Вам это не удастся!

– Нам этого и не требуется, – пожала плечами женщина. – Мы располагаем документом, который вас убедит. – Она достала из сейфа бумагу и передала Элтинхорсту. Адвокат, надев очки, стал читать:

– "Министерству здравоохранения". Что это означает? – спросил он в полнейшем замешательстве.

– Это значит, что Катрина Упениеце пожертвовала свое наследство Министерству здравоохранения Латвийской республики с тем, чтобы деньги пошли на борьбу против рака. Как видите, последняя воля Альберта Порманиса исполнена: капитал попал в руки его внучки Катрины Упениеце – истинной латышки и патриотки.

Ошарашенный Элтинхорст захлопнул свою папку.

– Буду весьма благодарна, если вы завтра соблаговолите явиться в десять ноль-ноль для официального ознакомления с текстом завещания и получения заверенной копии, – услышал он ровный голос сотрудницы советского посольства.


на главную | моя полка | | Шаги за спиной |     цвет текста   цвет фона   размер шрифта   сохранить книгу

Текст книги загружен, загружаются изображения



Оцените эту книгу