22.40.

Снежинки за окном кружились в причудливом веселом хороводе.

Если долго смотреть на падающие с неба снежинки, то может показаться, что и ты снежинка, кружишься вместе со всеми, тебя подхватывает ветер и носит до тех пор, пока ты не упадешь на землю. А потом... У всех снежинок одна участь – они тают и превращаются в грязь. И это по-настоящему грустно.

Снежинки за окном кружились в причудливом веселом хороводе. Я смотрел на них и чувствовал себя самым счастливым человеком на свете. Я очень любил сидеть у окна в темной комнате. На подоконнике дымилась чашка горячего чая, а я в это время наблюдал за снегом. Люди за окном куда-то спешили. Кто-то поскальзывался на льду, ойкал и падал. Кто-то беззаботно играл с собакой, ловя снежинки. А кто-то останавливался посреди тротуара, запрокидывал голову, расставлял руки в стороны и, глубоко вдохнув свежий морозный воздух, быстро-быстро опускал руки и шел дальше. Не дай бог, кто-нибудь увидит его в такой странной позе! А я знал, что этот человек представлял себя снежинкой. И хотел беспечно крутиться в причудливом веселом хороводе.

В тот вечер я сидел у окна. Большие пушистые снежинки тихо падали с неба и кружились, кружились, кружились... Вот только все это я наблюдал из окна машины.

Я уже начинал замерзать. Из носа, словно огонь из ноздрей дракона, валил пар. Хотя, надо признаться, в салоне машины было гораздо теплее, чем на улице. Но вопрос – надолго ли?

– Па? Может, попробуем толкнуть? – робко предложил я.

– Не смеши меня, – нервно ответил папа, листая записную книжку своего мобильника. – Это только в мультике про Простоквашино папа, сын, собака и кот вытаскивают машину из ямы... И в придачу ко всему у них был «Запорожец», а не джип... Ха! Вот кино! Точь-в-точь «Простоквашино»!

– А что нам тогда делать? – осторожно спросил Алик.

– Сидеть и ждать, – резко ответил папа. Его пальцы нервно нажимали кнопки. Наверно, нужный номер не желал находиться.

– Понятно, – кивнул Алик и посмотрел на меня.

– Молчи лучше, – шепнул я ему на ухо, – когда папа такой, его лучше не трогать.

Алик пожал плечами и уставился в окно. Вздохнул. Действительно, малоприятная ситуация. Очарование новогодней ночи, снега и пронизывающего воздух волшебства портило то, что наша машина застряла в яме.

Мы молчали минут пять.

– Па? – спросил я наконец. – Ну? Чего мы сидим? Надо же что-то делать, блин...

– Не блинкай мне тут, – мгновенно взвился папа, – ты же знаешь, как я ненавижу это слово. Ну, когда его не в прямом смысле употребляют...

Алик выразительно цокнул языком.

– Ну слава богу! – воскликнул папа, победоносно потрясая телефоном. – Почему-то я номер эвакуатора как «Эва» записал. Сто раз записную книжку просмотрел и только сейчас понял, что Эва – это не моя сотрудница Эвелина, а эвакуатор. Смешно... Помню, как один раз я перепутал...

– Па, звони уже. Нам холодно. Как цуцики замерзли.

– Ага... Сейчас эвакуатор приедет и вытащит нас, – проговорил папа, сосредоточенно прислушиваясь к звукам в трубке. – Алло! Служба экстренной эвакуации автотранспорта?..

Однако во время разговора выяснилось, что спасательная машина приедет в эту глушь не раньше чем часа через три. Перед нами замаячила перспектива встретить Новый год в машине. Голодными, холодными и злыми на весь белый (в прямом смысле – снег же идет) свет.

– Это черт знает что! – кричал папа в трубку. От крика он весь покраснел и покрылся потом. Скорее всего ему было жарко. Повезло же.

– Почему так долго?!

Трубка что-то пропищала в ответ.

– Ах, Новый год?! Ах, долго? Ну, блин!

Мы с Аликом переглянулись. Ради сохранения собственной жизни я не стал напоминать папе, как он не любит слово «блин».

Не буду пересказывать весь разговор папы и диспетчера. Главное, что нам предстояло просидеть в машине минимум три часа. А значит, угроза встретить Новый год в машине была уже не призрачной, а вполне реальной.

Некоторое время папа проклинал всех диспетчеров и все колдобины планеты. Ведь в одной из таких колдобин и застряла наша машина.

– В чем проблема? Позвони в другую службу, – посоветовал я, – вдруг они порасторопнее и приедут сразу же?

– А то я без тебя не догадался! – скептически отозвался папа. – У меня номер только этой службы.

– Позвони друзьям, знакомым. Пусть они приедут. Делов-то.

– Не надо, – зачем людей на уши поднимать в новогоднюю ночь. Неприлично это.

– А в машине ледяной сидеть прилично? – начал заводиться я. Жаль, что не машина. – Вот уж невезуха так невезуха – мало того, что наш драндулет застрял, так еще и аккумулятор сел! Вот блин! Просто фантастический блин!

– Не блинкай. Сколько раз можно повторять?

– Ой, да ты сам недавно блинкал, – отмахнулся я. – Па, давай по-серьезному? Что делать?

– Сидеть и ждать, – шепнул мне Алик.

– Сидеть и ждать! – по обыкновению сказал папа. – Эвакуатор приедет и нас вытащит.

– Замечательно. У меня нет слов. Остались одни слюни и эмоции.

– Если ты такой умный, предложи что-нибудь получше, – произнес папа, настраивая радио на своем навороченном телефоне. Тут же полилась какая-то радостная новогодняя песня. «Колокол, колокол, колокол звенит...»

– Я уже предложил.

– Людей я тревожить не буду, и на этом точка, – твердо сказал папа. И тут же воодушевился: – Мальчишки, давайте не будем вешать нос. Представьте, как это романтично – Новый год в машине. Здорово! Другие люди об этом и мечтать не могут!

– Было бы еще романтичней, если бы в машине было тепло и нашлось что-нибудь съестное, – размечтался я.

Алик, наверное, тоже многое бы сказал, но он молчал – папа же не его, а мой. А с чужими родителями не разговаривают так, как со своими. Поэтому он поступил деликатно: уставился в свой телефон и принялся с увлечением просматривать SMS-ки от друзей и подружек.

Впрочем, в том, что случилось, папиной вины не было. И раздражался он, по сути, не на него, а на ситуацию.

– По-моему, в «бардачке» шоколадка есть, – вспомнил папа. – Точно! Целая шоколадка! Вот так находка! Кто будет?

Шоколадку захотели все, в том числе и папа. Мы поступили очень непредусмотрительно: съели ее полностью. Даже мысли не возникло – оставить на потом. Затем папа достал из багажника плед, в который мы с Аликом укутались. Вместе с теплом ко мне вернулась и вера в лучшее. Жизнь уже не казалась такой гадкой, ситуация тоже. Кто бы мог подумать, что плед и шоколадка могут принести столько счастья?

– Смотрите, какой снег красивый! – восторженно указал папа за окно машины.

– Да... Скоро наша машина в сугроб превратится. И тогда мы все замерзнем, так и не дождавшись эвакуатора, – пессимистично заметил я, чем очень рассмешил отца:

– Ты, сына, глупость сказал.

– Это еще почему? – удивился я.

– А потому что географию учить надо. Вот, помнится, наша географичка рассказывала, что в сугробе, наоборот, не замерзнешь. Если зарыться в снег, то он будет греть, как шуба. Так что имейте в виду – снег сохраняет тепло. Поэтому-то и озимые сорта пшеницы под снегом не замерзают.

– Ладно, все понятно... – поверил я папе на слово. Он-то знает о пшенице все: на элеваторе работает.

И тут по радио объявили, что до Нового года остался час. Папа хлопнул себя по лбу:

– Слушайте, парни, у меня идея!

– Какая? – поинтересовался я.

Папа развернулся к нам.

– Деревня отсюда не так уж и далеко. Если идти все время прямо по шоссе, никуда не сворачивая, то непременно на нее выйдешь. Ориентироваться можно по электрическим столбам, которые по-над всей дорогой стоят.

– Подожди... Ты хочешь, чтобы мы пошли в деревню? – уточнил я.

– Ну да! А что? Еще не факт, что эвакуатор сюда через три часа приедет, а не под утро... Новый год все-таки...

– М-м-м... – задумчиво промычал я, обдумывая папино предложение. А затем обратился к Алику: – Ты как на такую экспедицию смотришь?

– В принципе, я не против... – неуверенно отозвался Алик. – Я у вас в деревне не был еще ни разу... Мы точно не заблудимся?

– Точно! – заверил папа. – Тут невозможно заблудиться! Идите! Хоть по-человечески праздник встретите. А если до деревни за полчаса дойдете, то дяде Саше свистните – пусть мою машину к деревне притянет... Тогда и я до двенадцати к вам успею!

– Па! Ты ж говорил, что людей тревожить неприлично! – злорадно напомнил я.

– Ну да, неприлично. Но до деревни же рукой подать... А от города ехать и ехать...

Короче говоря, уже через пару минут мы с Аликом брели по заснеженной дороге в сторону деревни. Этот поход не показался нам опасным – что такое с нами может произойти? Медведь нападет? Так тут медведей отродясь не водится. Маньяки? Сомнительно – они сейчас сидят по домам. Маньяки же тоже люди – иногда и расслабиться надо.

Тогда я еще не знал, что в мире есть более опасные вещи, чем медведи и маньяки. Например... Хотя не буду торопить события. Обо всем по порядку.

23.12.

Когда машина скрылась из виду, Алик обернулся, провожая взглядом джип, и сказал:

– Странно как-то.

– Что странно?

– Смотри – здесь же справа и слева от дороги поля идут, да?

– Ну.

– Первый раз вижу такие странные поля.

– Так что странного в них? – не понимал я.

– А видишь – вообще лесопосадок нет. Полоса деревьев должна разграничивать поля и для вида, и для того, чтобы сдерживать ветер...

– Подумаешь... – пожал я плечами. – Может, тут какие-то особенные поля?

– Не знаю.

– Вот и я.

Снег весело скрипел под нашими ногами. Хрум-хрум, хрум-хрум, хрум-хрум... Мимо не проезжало ни одной машины. Оно и понятно – все люди сидели сейчас за праздничными столами и ждали боя курантов.

– Скоро там деревня? – спросил Алик, дрожа от холода.

– По моим подсчетам, скоро. Точно – вон, видишь, вдалеке огоньки? Это уже деревня.

– Здорово. Может, успеем до двенадцати машину вытащить... – вздохнул Алик. И грустно добавил: – Не нравится мне, как год заканчивается... Все так сумбурно, ненормально. Застряла машина, мы тащимся в деревню за каким-то мужиком, чтобы он помог машину вытянуть... У меня нехорошее предчувствие... Новый год надо в тепле и уюте встречать, а не так вот...

– Да ладно тебе, чего в жизни не бывает. Сейчас дядь Сашу возьмем, тачку вытащим и помчимся домой: «оливье» кушать и шампанское пить, – ободряюще сказал я, но слова Алика разбудили какую-то непонятную тревогу. И мне тоже начало казаться, что Новый год надо не так встречать. Это дурной знак. Чтобы взбодрить и себя, и Алика, я произнес: – Будем надеяться, что все успеем сделать в этом году, а новый встретим нормально – в тепле, уюте и спокойствии.

Алик ничего не ответил. Да и я в свои слова не поверил. Что-то подсказывало: наши проблемы перекинутся и на следующий год.

Снег повалил сильнее. Хлопья были такими крупными, что напоминали огромные белые простыни.

– Классно, снег... – уже веселей сказал Алик. – Давно уже на Новый год не было снега.

– Угу. Помнишь, как несколько лет назад в новогоднюю ночь было пятнадцать градусов тепла? Не Новый год, а неизвестно что.

Снег пошел еще сильнее. Под ногами начало скрипеть еще громче. Поднялся ветер. Он подхватывал колючие снежинки и щедро бросал их в наши лица.

Затем снегопад набрал такие обороты, что уже с трудом можно было различить Алика, который шел всего в двух метрах от меня. Ноги увязали в снегу. Дубленка не спасала от холода. Я дрожал так, что зубы помимо моей воли выбивали причудливую дробь. Ветер дул в лицо, и из-за этого становилось трудно дышать.

– Идем быстрее, а то нас снегом завалит! – обратился я к другу, прикрывая нос ладонями, чтобы было легче дышать.

– А? Что ты сказал? – не расслышал Алик – так сильно завывал ветер.

– Быстрее идем! Видишь, снег как валит!! Быстрее!

Я чувствовал себя по меньшей мере полярником.

Запищали мои электронные часы. Полдвенадцатого. Значит, папа встретит Новый год в машине. За полчаса дойти до деревни, позвать дядю Сашу и притащить джип в деревню мы вряд ли успеем. Точно – Новый год ненормальный. Это скверно. Ведь известно – как встретишь Новый год, так его и проведешь. А встречаем мы его плохо. Мне стало еще тревожней. Отчего-то эта погода казалась жуткой, леденящей не только тело, но и душу. Я словно растворялся в снеге. На мгновение почудилось, что в мире ничего, кроме него, не существует. Только снег, снег, снег... Белая колючая пелена, которой нет ни конца ни края...

Алик схватил меня за руку.

– Давай держаться вместе. Снег такой густой, что ни черта не видно... Потеряться запросто можно... Ой! – Алик остановился и недоверчиво огляделся по сторонам. – А где столбы?

Я огляделся. Столбов не было видно. А ведь только по ним можно было ориентироваться. Конечно, если не считать огни впереди, но и их из-за снега нельзя было увидеть.

– Они где-то здесь... Где-то здесь...

Мы принялись искать столбы, крутились по сторонам, но тщетно. Столбов не было. Ничего не было. Один снег. Он забивал ноздри, колол лицо, попадал в рот... Я потихоньку раздражался.

– Чертов снег! – зло крикнул Алик, пригрозив снегу кулаком. – Чертов снег!

И вдруг снег перестал идти. Раз – и нет его. Ветер тоже утих. Только одинокие снежинки падали с неба и тихо ложились на пышный снежный ковер.

Из-за белых просторов вокруг нас было относительно светло. И этого света хватало, чтобы понять, что вокруг нет ни одного столба. Нет абсолютно ничего. Даже огоньков вдалеке не видно. Только белая пустыня, белые барханы. И снег, который искрился и слепил глаза.

Алик замер от растерянности.

– Подожди... А столбы куда делись? Куда нам идти? Ты запомнил дорогу?

– Ну, мы шли прямо... – заметил я.

– Это сначала мы шли прямо, а когда потеряли из виду столбы, то принялись крутиться, как волчки. Ты мне можешь сказать – где деревня?

– В... впереди... – произнес я, не осознав до конца, что произошло.

Неожиданно в небе прогремел раскатистый гром.

– Ни фига себе, – опешил я. – Гром.

– И что?

– Так он же только в теплое время года бывает. А сейчас зима, самая что ни на есть ее середина...

Гром прогремел еще раз. В небе полыхнула разветвленная, похожая на сетку вен желтая молния.

– Бред какой-то, – изумился я. – Молния... Зимой... Так, ладно, чего мы стоим? Идем.

– Куда?

– Вперед, в деревню.

– А может, назад? Или вправо? Или влево? Или по диагонали? Да куда же столбы эти гадские делись-то, а? Послушай... Что-то здесь не так... Даже если мы потеряли направление, то столбы должны были остаться на месте. Но их нет. Где они?

Я огляделся. Столбов не было. Огней впереди тоже. Мы сбились с дороги.

23.45.

Какое-то время мы шагали вперед, надеясь выйти хоть куда-нибудь: или к деревне, или к нашей машине. Но ничего похожего на деревню или машину не возникало. Вокруг был только снег. Признаться, он начинал сводить с ума. Никогда не думал, что можно ненавидеть снег. А в тот момент я его именно ненавидел, хотя еще совсем недавно любил.

– Мы что, заблудились? – удивленно обратился ко мне Алик.

– Смеешься, что ли? – нервно рассмеялся я. – Разве можно заблудиться в двух соснах?

– Можно вообще без сосен этих заблудиться, – явно на что-то намекая, ответил Алик. – Где деревня? Где машина? Где дорога? А столбы? Слушай, классный речитативчик получается: «Где деревня? Где дорога? Где машина? А столбы?»

– Ее замело.

– Кого?

– Ну, дорогу...

– Да? А столбы тоже замело? – Алик остановился. – Давай вести себя серьезно, хорошо? Ты видишь поблизости деревню?

– Нет.

– А дорогу?

– Нет.

– А огни, которые впереди маячили? А машину?

– Нет. Ничего этого я не вижу.

– Вот и я тоже. Поэтому думаю, что мы заблудились. Надо решать, что делать дальше, – рассудил Алик. И чуть ли не подпрыгнул на месте: – Тьфу, как я сразу не додумался?! У меня же телефон есть!

– И у меня тоже.

Мы повытаскивали свои сотовые. Но нас ждал новый сюрприз: телефоны отчего-то не ловили.

– Вот же... – от злости Алик чуть не раздавил свою трубку.

– Блин? – подсказал я, задрав руку и подпрыгивая на месте в надежде, что телефон поймает хоть одну антенну. Но он по-прежнему отказывался принимать сигнал.

– Да, блин!

– Новый год через десять минут, – сказал я, пряча в карман свой сотовый.

– Отлично. Встретим его черт знает где.

Сказать по правде, все происходящее сильно смахивало на дурацкий сон. Не верилось, что мы заблудились на пути от машины до деревни. Собственно говоря, до нее было рукой подать. Меня раздирал смех.

И тут краем глаза я заметил какую-то тень, возникшую слева. Веселье как рукой сняло. Я осторожно повернул голову налево и увидел... дом. Большой, двухэтажный. Скорее всего, постройки еще позапрошлого века. Стены не кирпичные, а деревянные, на окнах – закрытые ставни, на крыше – дымоходная труба. И, не знаю, может, мне показалось, но дом обволакивал туман.

В небе полыхнула молния, осветив на мгновение дом. В этот момент я увидел, что окна на втором этаже – на самом деле не окна, а глаза, которые внимательно за нами наблюдали.

В воздухе запахло чем-то свежим, едва уловимым. Озоном – понял я позже. После грозы всегда пахнет озоном. По моей спине пробежал холодок, колени затряслись.

– Э... – услышал я голос Алика. Он вывел меня из оцепенения. – Это что, дом?

– Дом...

– Но... его же не было... откуда он взялся?

– Может, мы его не заметили? – робко предположил я. – А вообще, какое нам до него дело? Идем в деревню.

Я больше ни секунды не хотел оставаться рядом с этим домом. На странности типа грозы в декабре (или уже в январе?) я пытался не обращать внимания.

– Подожди-ка, – упорствовал Алик. – Давай постучим и спросим, как добраться до деревни?

– Не надо! – испуганно воскликнул я, и сам удивился своей реакции.

– Почему? – искренне поразился мой друг.

– Мне не хочется туда идти... Тебе не кажется, что это все как-то странно? Откуда дом взялся?

– Здрасте, пожалуйста! Ты же сам только что сказал, что мы его, может, не заметили! Хотя... Я уверен, что его здесь не было. Не слепые же мы, в конце-то концов.

– И я о том же. Так что сваливаем отсюда по-быстрому... Я не хочу неприятностей.

Только я закончил фразу, как с неба вновь повалил снег. В мгновение ока все вокруг стало белым-белым, даже Алика, стоящего рядом со мной, я не видел. Но вот странно – силуэт дома все же просматривался, хотя тот находился от меня значительно дальше Алика...

– Ты тут? – крикнул Алик. – Эй, где ты?

– Да здесь я! Здесь!

Алик подошел ко мне на голос и вцепился в мою дубленку.

– Опять снег! Надоел он уже!

– Так, Алик, стоим на месте и не двигаемся! А то еще больше заблудимся! Стоим!

– С ума сошел? Мы же в снеговиков превратимся! Там, у дома, крылечко есть! Давай хоть на крылечко станем, снегопад переждем! – предложил Алик.

Я не хотел приближаться к дому. От одной мысли об этом меня охватывало нехорошее предчувствие. Но так как логичных доводов, почему не надо приближаться к дому, я не мог привести, пришлось согласиться с другом.

– Побежали! Только на крылечко! В дом проситься не будем, договорились?

– Конечно! Зачем нам в дом? Люди там, наверно, Новый год празднуют, а тут мы заваливаемся... Не люблю быть незваным гостем.

И мы помчались к дому. Забежали на скрипящие ступеньки крыльца и сняли с себя капюшоны.

– Что-то не похоже, что там праздник полным ходом идет, – настороженно заметил я, осматривая дом. – Голосов изнутри не слышно, да и из-под ставень свет не пробивается...

– И вкусной едой не пахнет, – добавил Алик.

Я посмотрел на часы, которые высвечивались на дисплее «мертвого» мобильника.

– Без пяти двенадцать. Все люди сейчас взрывают хлопушки, поднимают бокалы с шампанским и смотрят по телевизору поздравление президента...

– А мы стоим на крыльце чужого дома и нюха... – договорить Алик не успел. Ветер бросил ему в лицо горсть снега. Алик закашлялся.

Не прошло и секунды, как продуваемое всеми ветрами крылечко замело снегом. Теперь не было никакой разницы, где стоять – под небом или под крылечком.

Вдруг я как-то неловко увернулся от порыва ветра, оступился и... кубарем полетел прямиком на дверь дома.

– Сейчас хозяева нам по ушам надают! – перепугался Алик.

Но я уже стоял на четвереньках и заглядывал в темную глубь дома. Открываясь, дверь жутко заскрипела несмазанными петлями. Хозяева не показывались. Да и были ли там хозяева? Дом казался необитаемым. К тому же от его стен исходили непонятные волны опасности.

– Алик... По-моему, там никто не живет... – неуверенно проговорил я. – Вон как затхлостью прет из него.

– Ты думаешь? – Алик подошел к порогу. – Хозяева! Ау! Тут-тук-тук! Кто в теремочке живет?

На его крик никто не отозвался.

– Люди! – теперь уже мы кричали в унисон. – Люди! Здесь есть кто-нибудь?

В ответ – завывание метели.

– Так здесь нет никого, – сообразил Алик. – Поэтому-то и свет не пробивается, и вкусностями не пахнет... А раз так – идем внутрь. Переждем там снегопад. Может, и телефон разыщем.

– Думаю, это плохая идея.

– Почему?

– Дом-то чужой...

– Да? Тогда где хозяева? Слушай, не будь дураком, идем в дом. Я больше не хочу на крыльце стоять. Мне холодно. И жрать охота. Я уверен, что в этой развалине никто не живет. Ну?

Алик переступил через порог. Мне ничего не оставалось, кроме как проследовать за другом.

Чувство тревоги усилилось.

...Мы вошли в дом и захлопнули за собой дверь. Едва я переступил порог, как на душе стало невыносимо тоскливо.

В доме было тихо, как в могиле. Темно, как в открытом космосе, если оттуда убрать все звезды и планеты. И холодно, как в гигантском морозильнике. Один раз мне удалось побывать в таком морозильнике площадью со школьный спортзал. Впечатление, надо сказать, не из приятных: гнетущая атмосфера, страшный холод и висящие на крюках туши коров, свиней и прочей «живности»... Ужас!

На улице жалобно завывал ветер. В доме было так холодно, что изо рта валил пар.

Кожей я чувствовал угрозу. Хотелось выть и как можно скорее отсюда убежать. Так советовали чувства. А разум талдычил свое: почему убежать? Зачем? Дом как дом, ничего странного не происходит. Да и мало ли почему здесь хозяев нет! Может, они на Новый год поехали в теплые края, сейчас же это модно.

– Темно, хоть глаз выколи, – шепотом поделился своими впечатлениями Алик. – Надо выключатель поискать.

Мы принялись на ощупь искать выключатель. На него наткнулся я. С трудом нажал на жесткую кнопку. Над нашими головами раздался треск, скрежет, а затем комнату залил противный тусклый желтый свет.

– Да будет свет! – повеселел Алик.

Я промолчал. Вместо ответа принялся осматривать комнату. Стены просторной гостиной покрывал блестящий иней. Висящие на стенах картины в массивных рамах тоже заиндевели. Неподалеку от меня на высоких изогнутых ножках стоял элегантный старинный диван, рядом с ним – два кресла и стул. Наверно, если бы я осмелился сесть на этот стул, то пришлось бы изо всех сил следить за осанкой – царский вид стула очень к этому располагал. В углу комнаты стояло пианино с раскрытой нотной тетрадью на подставке для нот.

– Хозяева! – крикнул Алик.

Как и прежде, в ответ – тишина.

И тут запищали мои наручные часы: наступил Новый год. Одновременно с этим писком на втором этаже раздался грохот такой силы, что с потолка посыпалась пыль. Я вскрикнул от страха и посмотрел на потолок, с которого свисали рваные клочья паутины. И закричал снова. Потому что увидел висящую прямо над моей головой старинную люстру со множеством лампочек в форме свечей. Люстру обвивала паутина. Лампочки не горели...

Откуда же тогда льется свет?

00.00, ночь с субботы на воскресенье.

Мы с другом замерли. Некоторое время слышались лишь наше дыхание и стук сердца.

– Алик... Что это?.. – прошептал я, вцепившись рукой в куртку друга.

– Н-не знаю, – так же шепотом ответил Алик. – М-может, там хозяева?..

Другую версию мы не успели придумать. Жуткий грохот раздался снова. И только тут я понял: этот грохот не что иное, как выстрел.

Тишина.

Тяжелое дыхание Алика.

Он шмыгнул носом.

Ни звука. Только странное «з-з-з-з-з», словно мы находимся в трансформаторной будке или же в пчелином улье.

Или это от нашего внутреннего напряжения звенел воздух? Не знаю.

Тусклый желтый свет, льющийся непонятно откуда (лампочки же не работали!) начинал сводить с ума.

– А-а-алик. – Я попытался сглотнуть ком, подступивший к горлу.

В этот миг прогремел раскатистый гром. Свет молнии перекрыл умирающий свет лампочек. Ветер поднялся такой силы, что подоконники начали поскрипывать и трястись, как ненормальные. Снег стучал в окна частой дробью, словно ветер бросался мелкими камешками.

– К-к-к... – простучал зубами Алик и выпучил глаза.

– А?

– К-к-к... – повторил он.

– Алик, не пугай меня... – заволновался я и прижался поближе к другу.

– Как...

– Что – «как»? Алик, что?!

– Как мы м-можем видеть свет м-молнии, ес-сли ст-тавни за-закрыты? – наконец закончил он предложение.

Меня накрыла ледяная волна ужаса. Алика, судя по виду, тоже. Его лицо побелело. Он стал похож на мертвеца. Еще этот действующий на нервы желтый свет... И непонятное жужжание... «З-з-з-з-з... З-з-з-з-з...» Казалось, кто-то медленно мне сверлит голову.

Ба-бах! – пыль снова обильно посыпалась с потолка. От неожиданности я подпрыгнул на месте. Сердце бешено заколотилось. В висках застучало.

– Так, все, сваливаем отсюда, – решительно прошептал Алик, направляясь к двери. – Мне здесь не нравится.

– Идем. Да побыстрее. Ну его к лешему, этот дом – лучше под снегом на улице постоим.

Напряженные до предела, мы направились к двери. Я взялся за рельефную круглую ручку. На металлической, потемневшей от времени золотистой поверхности была изображена тигриная морда с разинутой пастью.

– Открывай же, открывай, – нетерпеливо подгонял меня Алик. – Не тормози. Ну же...

– Да открываю. Открываю.

Я повернул ручку. Шагнул вперед, в темноту. И...

– Что за... – икнул Алик.

– Господи...

– Этого не может быть. Это сон. Такое бывает только в кино. Нет. Я не верю. Не верю.

Однако это был не сон. За дверью высилась покрытая инеем кирпичная стена. Нас замуровали.

Я приложил ладони к стене. Холодная. Ледяная. На стене остались следы моих рук.

Не успели мы с Аликом обменяться мнениями и понять, что все это значит, как откуда-то сверху раздался душераздирающий крик. Трудно было понять, кому он принадлежит – мужчине или женщине.

И тогда наши нервы не выдержали. Мы закричали в унисон на ноте «ля».

...Наш крик резко оборвался. Но еще некоторое время он стоял в ушах.

– Ты... ты слышишь? – обратился ко мне Алик, затравленно озираясь по сторонам. Воротник его модной аляски расстегнулся. Шапка съехала набок, из-под нее торчали мокрые растрепанные пряди. Шарф перетянулся в одну сторону и подметал пол.

Я прислушался и не услышал ни одного звука, если не брать во внимание отчетливый стук моего сердца и прерывистое дыхание Алика.

– Да послушай... Ну, слышишь?

На этот раз я услышал. Шаги наверху. Сначала чуть слышно, а потом все громче и четче. Словно выбивали чечетку.

– Отсюда надо уходить, – запаниковал Алик. – Мне, черт побери, все эти штучки не нравятся. Я... боюсь... До чертиков боюсь...

– Я тоже.

– Тогда идем.

– Куда? Дверь же... замурована, – поежился я.

– Полезли в окна. Выбираться же как-то надо.

Я подошел к окну, мысленно подготавливая себя к новому грохоту или к выстрелу.

– Алик.

– Что?

– Посмотри на окна.

Алик посмотрел.

– Вижу. Чертовщина какая-то. Замурованы... – обреченно сказал Алик, рассматривая прочную кирпичную кладку. Он провел пальцем по инею. За пальцем осталась талая дорожка, которая через секунду вновь заиндевела. – Но ты же помнишь, как молния сверкала? Че-рез окно мы отблески видели...

– Помню... Я все помню: и молнию, и ставни, и дверь, на которую я упал, будь она неладна.

– Она и так неладна, – пошутил Алик. Но я не рассмеялся. Мне было не до смеха. Мною владел животный страх.

Стоя у замурованного окна, я не мог поверить в то, что еще совсем недавно сидел в машине, укутанный пледом, и слушал веселую новогоднюю песенку, льющуюся из папиного мобильника. «Нормальные» события казались нереальными и... ненормальными.

Алик словно подслушал мои мысли и полез в карман за телефоном. Нажал на кнопку. Ничего. Дисплей не светился.

– Это еще что за новости... – изумленно протянул друг. – Телефон совсем не работает. Черт...

– Может, батарейка села? – предположил я.

– Да нет, она не могла сесть – перед отъездом я телефон заряжал. – Алик снял с телефона батарейку, зачем-то подул на нее и вставил обратно. – Нет... Все равно не работает. А ну-ка, достань свой.

Я взял свой телефон. И тут же бросил его на пол.

– Ты чего? – удивился Алик.

– Прикоснись к нему...

Алик пожал плечами и взял в руки мой телефон. И тоже отбросил его от себя, как ядовитую змею.

– Ну и дела... Холодный, как лед... Хотя нет, лед по сравнению с ним – горячая картошка. Что же с трубкой случилось? – озадачился Алик.

– Не знаю. Я ничего не знаю.

– И я. Вот черт, – чертыхнулся Алик.

– Хватит говорить «черт». Надоел уже, – нервно сказал я.

– Черт, – произнес Алик с дьявольским выражением на лице.

– Хватит. По-хорошему тебя прошу. Хватит.

– Черт! Черт-черт-черт!

– Алик, прекрати сейчас же. Не говори этого слова.

– Черт.

– Я сейчас тебе вмажу. Не говори «черт». Нельзя.

– Почему? Если это чертовщина, то я так и говорю: чертовщина. Самая натуральная чертовщина. Чертовщина! – закричал Алик и с придурковатым видом пропел: – Чер-то-вщи-на-а-а... Ля-ля-ля-я-я-я...

– Все, ты сам напросился! – Я сжал правую ладонь в кулак и даже размахнулся, но тут наверху опять что-то грохнуло, а потом прогремел выстрел. В общем, Алику я так и не врезал.

Я находился в состоянии, близком к обмороку. И Алик тоже.

Затем наступила гробовая тишина.

Свет замерцал.

– Что со светом?

– Я не знаю. Света нет. Ты на люстры посмотри.

Алик посмотрел на люстры и только сейчас заметил, что лампочки, вкрученные в патроны, не работали. Как и тогда, когда на них смотрел я, они были страшно пыльные и обвитые кружевами паутины.

– Они же... Их же... Как же так...

– Именно.

– Ну мы и вли-и-ипли... И, главное, я ничего не понимаю.

– Думаешь, я понимаю? – усмехнулся я. – И вообще мне кажется, что это просто какой-то нелепый сон. Вот скоро я проснусь в машине, приедет эвакуатор и отвезет нас туда, где...

Выстрел.

Мы вздрогнули. Но остались на местах.

– Алик. Давай обследуем дом? Может, например, на кухне окна не замурованы.

– Я не сдвинусь с этого места, – сказал Алик.

– Почему?

Он потупился.

– Боюсь. Вдруг там... еще страшнее.

Я вздохнул и устало помассировал виски, как это любила делать моя тетя.

– Делать что-то все равно надо. Стоять на месте – не выход из положения.

– Очень смешно. Выход из положения.

– Не цепляйся к словам. Ты же понял, что я имел в виду.

Алик промолчал. Посмотрел на аккуратную кирпичную кладку, украшавшую дверной проем. Вздохнул.

– Ну да. Ты прав. Идем, что-нибудь поищем.

Мы сделали первый шаг по направлению к дверному проему, ведущему из гостиной в темноту...

Эту мелодию я узнал сразу. «Лунная соната» Бетховена. Точно такая же мелодия стояла на мобильнике моей мамы. Она любит классику.

Мы остановились как вкопанные напротив пианино. Кто-то невидимый нажимал на клавиши. Они плавной волной колыхались, и эта картина завораживала.

Мелодия была чистой, красивой, яркой. Она затрагивала самое нежное, что только есть в душе человека. Возможно, в другой ситуации я сел бы в кресло, закрыл глаза и насладился бы чудесной музыкой, но сейчас... Впрочем, и в этой ситуации я закрыл глаза. И заткнул уши. Потому что «Лунную сонату» играл невидимый музыкант. Потому что мелодия, казалось, доносилась до нас не от пианино, а из самого ада...

Почему-то с заткнутыми ушами я слышал мелодию гораздо громче, чем с открытыми, а мысленным взором четко видел клавиши, которые нажимались сами собой.

Мелодия заиграла быстрее. Еще быстрее. Моя душа неслась вместе с ней. Казалось, душа отделилась от тела и теперь вечно будет скитаться по нотным просторам... В какой-то момент музыка заиграла так быстро, что все звуки слились воедино. «Лунная соната» превратилась в звон. В писк. В адский звук. Больше всего на свете я хотел умереть, чтобы больше не слышать это мракобесие.

Звон набирал силу, высоту. Я корчился, как от боли. Затыкал уши, мотал головой из стороны в сторону, но ничего не помогало...

И неожиданно он прекратился.

Его сменила тишина. Некоторое время чудилось, что и она тоже звенит. Как камертон.

Я опасливо открыл глаза. Посмотрел на пианино. Нотная тетрадь была раскрыта на последней странице.

– Алик?

– Что?

– Ты слышал «Лунную сонату»?

– Да... – ответил мой друг, с ужасом взирая на пианино.

– Нотная тетрадь на последней странице раскрыта. А была раньше где-то на середине.

Алик хотел что-то сказать, но вместо его слов я услышал страшный грохот: это невидимый музыкант с силой захлопнул крышку пианино. Нотная тетрадь упала на пол.

Нетрудно представить, что с нами было. И так до смерти напуганные, мы испугались еще больше, хотя к тому моменту казалось, что большего страха просто не бывает. Но как мы узнали позже, бывает. Да и вообще – есть ли у страха предел? Думаю, нет.

...Некоторое время ничего не происходило: пианино молчало, наверху тоже было тихо, свет горел равномерно. Но почему-то я знал, что это спокойствие ложное. Чувствовал, что это затишье перед бурей, и все то, что только что произошло, очень скоро покажется нам цветочками...

– Я понял, – рассмеялся вдруг Алик.

– Что ты понял?

– Ну, про пианино, – пояснил Алик, и смело подошел к музыкальному инструменту. Стукнул кулаком по его «макушке». Пианино жалобно звякнуло.

– Понял что?

– Пианино играло само собой! – заявил Алик и торжествующе на меня посмотрел.

– Да? Странно, а я этого как-то не заметил...

– Не цепляйся к словам. Ты же понял, что я имел в виду, – ответил Алик точь-в-точь как я десять минут назад.

– Нет, не понял.

– Тогда объясняю: пианино заводное! Ну, заводное пианино, знаешь про такое? Если судить по старым фильмам, то такие пианино были очень модными на Диком Западе. Они в каждом салуне стояли. Ручкой заводились и... сами что-нибудь играли.

Я помолчал, обдумывая слова Алика.

– Не-а, – я отрицательно покачал головой.

– Что – «не-а»? – недовольно спросил Алик.

– Неувязки получаются...

– Это какие еще неувязки? – насупился Алик и вызывающе скрестил руки на груди.

– А вот такие: ноты что, тоже заводные, да?

– Ну-у-у... – растерялся Алик.

– Ладно, ноты это еще полбеды.

– А целая беда какая?

Я подошел к Алику вплотную. Приблизил к нему свое лицо, словно хотел доверить ему страшную тайну. Указал взглядом на пианино, стоящее у него за спиной, и шепнул ему на ухо:

– А где на пианино ручка, чтобы его заводить?

Глаза Алика расширились и лихорадочно заблестели. Рот открылся. Он с диким криком, как ошпаренный, отскочил от пианино и посмотрел на инструмент, как если бы вдруг перед ним было не пианино, а наша зловредная химичка.

– Идем отсюда, – без предисловий сказал Алик.

И мы пошли через гостиную к тому дверному проему, который вел в темноту. Больше в гостиной с нами ничего не случилось, зато...

Не знаю, с чего мне вдруг захотелось показать свою храбрость (наверно, от страха я начал сходить с ума), но поступил я очень глупо – первым демонстративно шагнул в темноту. И поплатился за это сию же секунду.

Нет, я не провалился в бездну. И сверху на меня ничего не упало. Не произошло ровным счетом ничего, поэтому я обернулся и сказал:

– Алик, здесь все нормально.

Я не увидел Алика. Его не было. Он куда-то исчез. Я не видел ничего, потому что теперь сюда не попадал свет неработающих лампочек. А все по одной простой причине: дверной проем между гостиной и комнатой, в которой я оказался, был заложен кирпичами.

– А... – вырвался звук из моего рта. – А... Алик?!

Никто не отозвался.

Я замер. Почувствовал, как вспотели мои ладони, задрожали коленки, а уши заложило, словно на голову мне надели толстую меховую шапку.

– Алик, – повторил я и в растерянности сел на пол.

Не знаю, как я увидел перед собой кирпичную кладку, потому что в комнате было темно, хоть глаз выколи. Но я точно знал, что дверь заложена кирпичами. А за ней – Алик...

Казалось бы, о чем надо думать в такой ситуации? О том, как выбраться из комнаты. О том, есть ли в комнате другой выход. В конце концов о том, что это вообще за комната. Но я просто прислонился к холодной стене, совершенно не беспокоясь о том, что могу заболеть (кирпичи были настолько холодными, что даже через дубленку я ощущал холод), осел на пол и сжался в комок. В позу эмбриона. Говорят, когда человек подавлен, обеспокоен или расстроен, он именно в такую позу и группируется.

Я сжался в комок и повторил для себя это жуткое сравнение «темно, хоть глаз выколи». Я старался никогда его не употреблять. Потому что знаю, как это ужасно – быть без глаз. Слава богу, познал это не на собственном опыте. На близких знакомых нашей семьи наложено проклятие: все мужчины в их роду лишаются одного глаза. Левого. Это началось в тридцатых годах прошлого века, когда прадед моего друга нанес увечье цыгану. Прадед сторожил ночью картофельное поле. И увидел какого-то человека, который через поле нес на себе полный мешок. Прадед подумал, что это вор, несущий украденную картошку, и бросился за ним вдогонку. Догнал. И под светом луны увидел, что это цыган. А цыгане у всех всегда ассоциировались с воровством – этот факт неоспорим. Как раз в то время цыганам запретили кочевать, усиленно приобщая их к коллективизации, и один табор осел неподалеку от той деревни... Без церемоний, суда и следствия прадед бросился на цыгана и ударил его палкой. И как-то так получилось, что цыган резко развернулся, и сучок палки устремился ему в глаз... Так цыган остался без левого глаза. Мешок упал на землю, раскрылся, и из него вывалились пестрые цыганские вещи, а никакая не картошка. Что было дальше на поле – неизвестно, но на следующий день домой к прадеду пришла старая цыганка. Стала у калитки, сказала что-то ему, плюнула на порог и растерла плевок ногой. И проклятие вступило в силу. Уже вечером прадед упал на вилы и выколол себе левый глаз. На войне его сын получил пулю в левый глаз. Сын его сына упал в детстве на какой-то штырь, а мой одноклассник в детстве выстрелил себе в глаз самодельным пистолетом...

Неожиданно от неприятных воспоминаний меня отвлек какой-то размеренный стук. Я словно перенесся с картофельного поля в реальность и обнаружил, что сижу на полу и весь дрожу. А сверху кто-то стучит. Затем раздался выстрел. На этот раз я нисколько выстрелу не удивился. За то время, что я провел в странном доме, выстрелы стали для меня таким же привычным явлением, как, например, восход солнца утром или его заход вечером.

Больше всего меня занимали вопросы: кто стреляет? В кого стреляет? Почему стреляет? И когда уже наконец застрелит?!

Размеренный стук прекратился. Выстрелы тоже.

Поняв, что сидеть, скрючившись, в холодном углу – бесперспективное занятие, я поднялся и ощутил, как в ноги впились тысячи иголочек. Когда кровообращение восстановилось, я принялся на ощупь обследовать стены. И после тщательного обследования помещения уже мог сделать кое-какие выводы. Например, теперь я точно знал, что в комнате нет окон. Даже заложенных кирпичами. Знал, что комната пустая. В ней не было ни одного стула, ни одного стола, вообще ничего. Пустая комната. И последний вывод: комната маленькая. Примерно семь квадратных метров.

Я тупо уставился в темноту. Ну и чем же эта информация мне поможет? Ничем. С помощью нее отсюда не выбраться. Если перефразировать известную пословицу – знания на хлеб не намажешь. Оставалось только надеяться, что кирпичная кладка испарится, и я смогу выйти в гостиную. Впрочем, и от гостиной толку мало. Окна же там замурованы. И двери тоже.

Да, ничего не скажешь – Новый год начался отменно.

Я прислонился к стене и съехал вниз. Быть комочком – лучше.

Точно, да и примерно сказать, сколько я провалялся в позе зародыша, не могу. Но за это время я успел подумать о том, на что в обычной жизни времени не хватает. Иногда перед сном я загадываю: сейчас подумаю о том-то, потом о том-то и напоследок о том-то. И чаще всего сразу же после этого засыпаю. Но там, в комнате, я успел передумать обо всем на год вперед. Например, о том, что мне почему-то до сих пор не доводилось придумывать названия для лодок. А еще о том, каким образом делают жидкую кожу для ремонта кожаных изделий.

Когда надоело думать, я принялся ждать: стука, выстрела, хоть чего-нибудь... Но выстрелы, ставшие уже такими родными, не раздавались.

«Пули, что ли, у нашего стрелка закончились?» – время от времени озадачивался я.

А потом стал засыпать, постепенно уплывая в чудесное царство Морфея. Передо мной возникали картины пережитого, они накладывались одна на другую. Постепенно их становилось все меньше и меньше... Темно, хорошо, спокойно...

Когда я почти заснул, то почувствовал, как заваливаюсь назад. Сначала не мог собраться с мыслями и понять, что случилось. Затем в глаза ударил нестерпимо яркий свет, который недавно казался таким тусклым. Мгновенно проснувшись, я вскочил на ноги.

Кирпичная стена исчезла. Я снова стоял в гостиной.

– Алик! – крикнул я. Мой голос эхом отозвался по комнате. – Алик! Алик!!

Он не откликнулся. Его не было.

«Куда он мог деться? – подумал я, осматривая гостиную. – Отсюда дверь ведет только в ту комнату, где был я. А вторая – на улицу. Но она же кирпичами заложена. А что, если...»

Дальше я думать не хотел – боялся спугнуть надежду. Бросившись к входной двери, я распахнул ее. Казалось, вот-вот на меня подует ветер и бросит в лицо горсть снега.

Но... Все та же мрачная кирпичная кладка.

Я со злостью захлопнул дверь.

– Алик!!! Где же ты?!

Меня охватило отчаяние.

Куда мог деться друг, если деваться было некуда?!

И тут меня озарила светлая мысль: второй этаж. Тут есть второй этаж. Может, Алик там?

Я было рванулся к лестнице, ведущей наверх. И вдруг увидел Алика. Мой друг стоял посреди гостиной и смотрел на меня так, словно я – привидение.

– Алик? – Я не верил своим глазам. – Это ты?

– Я... А это – ты? Или не ты?

– Я...

Мы тут же бросились друг к другу и крепко обнялись, будто не виделись лет триста.

– Где ты был?

– А ты где? Я тебя повсюду искал!

– Я тебя тоже! Где ты был?

– А ты?

– Я вон в той комнате был, – Алик указал в сторону комнаты, где сидел я. – Зашел следом за тобой, а потом бац! – темнота, хоть глаз выколи. Оказалось, что ты куда-то пропал, а в проеме двери кирпичная стена появилась... Представляешь? Во дела...

Я отпрянул от Алика.

– Да что ты выдумываешь? В той комнате сидел я. Хватит шутить. Так где ты был? Только серьезно.

– Говорю же: там. А ты куда делся?

– Алик, – сказал я как никогда серьезно, – это не смешно. В той комнате я сидел. Помнишь, я же первым туда зашел? Повернулся, а тебя нет. Только стена за спиной.

– Хватит брехать. Все я помню. Я за тобой зашел, и ты сразу же куда-то делся. Вот я и спрашиваю – куда? И не надо говорить, что ты сидел в той комнате. В ней был я, а не ты. Тебя там и в помине не было.

– Был. Я там был. Правда.

Алик подозрительно покосился. И равнодушно произнес:

– Я тебе не верю.

Этой фразой он меня убил.

– Не веришь? – переспросил я.

– Не верю, – подтвердил друг.

– Но почему?

– Потому что если бы ты там был, я бы тебя увидел. А тебя в той чертовой комнатке не было.

Я разозлился: какое право Алик имеет так говорить? Ведь я-то знал, что в той комнатке был я. А Алика там не было. Выходит, у меня такое же право ему не верить, как и у него – мне.

– Неужели ты не видишь, что этот дом над нами издевается? Он пытается нас поссорить. А нам надо вместе держаться, чтобы дому противостоять.

Алик задумчиво на меня посмотрел.

– Ты прав, – вздохнул он. – Ссориться нельзя. Это все дом. Он. Здесь какая-то чер... непонятная штука творится.

Я кивнул.

– Так что случилось с тобой? Расскажи поподробнее.

И я рассказал.

После моего рассказа мы некоторое время молчали.

– Такие вот пирожки, – подвел я итог.

– Мда... – протянул Алик. – Похоже на правду.

В общем, нужно как-то выбираться из дома. Или хотя бы обследовать его, что ли... Составить более четкое представление о нем, заметил я.

Алик согласился. Мы направились на второй этаж. Я шел первым. Лестница была больше похожа на тоннель. Низкий потолок, непроглядная темнота. Запах пыли и затхлости. Половицы скрипели, ноги буквально утопали в пыли. Приходилось идти на ощупь. Почему-то лестница никак не заканчивалась. Впереди не было видно света. Только темнота вокруг. Больше ничего.

– Алик, ты здесь?

– Здесь... А где же еще? – пропыхтел он. – Скоро там эта лестница кончится?

– Не знаю... Мне впереди не видно ничего.

– Ну и приключение... Странный дом. Выстрелы. Бесконечная лестница. Чем еще нас избушка порадует?

– Я лучше без радости перебьюсь. Не надо мне никаких сюрпризов. Чердак найдем и через него выберемся.

– А ты уверен, что здесь есть чердак? Уверен, что он не заложен кирпичами?

– На месте разберемся.

– На месте... – проворчал Алик, как будто это я был виноват во всех наших злоключениях.

Внезапно позади раздался треск. Потом крик Алика.

– Алик? Что с тобой? – В панике я обернулся назад. Сюда еще немного доставал свет лампочек из гостиной, и я заметил... дыру в лестнице. Несомненно, Алик провалился в нее.

В висках застучали тысячи молоточков, сердце забилось в истерике, мне стало жарко.

– Алик! Где ты?! Алик!

Я склонился над дырой, пытаясь что-нибудь там увидеть. Но тщетно. Алик не отзывался. Я не слышал ни его голоса, ни его дыхания. Только это противное электрическое жужжание, и больше ничего.

Я прислонился спиной к стене. Начал соображать, что делать дальше. Прыгать вслед за Аликом? Спустить туда веревку? Но где я ее возьму? Идти дальше и спасаться самому? Но это подло. Значит, надо выручать друга из беды.

– Алик! Алик! – позвал я его еще раз.

И неожиданно ощутил чье-то прикосновение. От неожиданности я вскрикнул. И словно очутился в другом кадре. Никакой ямы. Никакого света лампочек. Только тьма впереди.

– Ты чего орешь? – спросил Алик. – Чего зовешь меня? Я же здесь, сзади тебя иду.

Я обернулся. На меня смотрел удивленный Алик.

– Ну?

– Ничего, – сказал я и зашагал дальше.

«Что это было? – принялся я гадать. – Мне приснилось? Но я же не засыпал. Показалось? Но раньше галлюцинаций у меня не наблюдалось. Так что же случилось? Я же своими глазами видел дыру, в которую провалился Алик. Господи, что с нами такое, а?»

Ответ на этот вопрос я получил еще не скоро. А когда получил – было уже поздно.

Воскресенье.

Что было дальше – я не помню. Не помню, как мы прошли по лестнице, не помню, как она закончилась, не помню, «падал» Алик куда-нибудь еще или нет... Все как в тумане. Помню лишь, как мы вдруг очутились перед какой-то дверью. Над нашими головами висела копия той люстры, что висела в гостиной, и свет, как и там, сочился непонятно откуда.

Комната была странной. Только дверь, люстра, и больше ничего. По идее, тут еще должна быть минимум одна дверь, которая вела бы на чердак. Но, может, дверь на чердак находится за этой дверью? Дом этот такой странный, что я уже мало чему удивлялся.

– Что делать будем? – спросил Алик.

– Не знаю.

– Я тоже.

Мы помолчали.

– Что-то мне не хочется туда идти, – он кивнул на дверь. – Что, если мы опять исчезнем? В смысле, если я туда зайду – исчезнешь ты, а если ты туда зайдешь – исчезну я.

Я призадумался. В словах друга был резон. Неизвестно, что ожидало нас за таинственной дверью. Одиночество? Чудище? Алик прав – мы снова могли исчезнуть. И никто не знает, выбрались бы мы снова.

– Но стоять тут и пялиться, как бараны на новые ворота, – тоже не дело, – сказал Алик. – По меньшей мере, это глупо.

– И что ты предлагаешь?

– За... зайти туда.

Я промолчал.

– А что? Что дальше делать? Другого выхода нет. Внизу прихожая, гостиная и тот чулан. Все! И окна замурованные. А тут дверь... Может, она выведет нас на улицу?

Я вздохнул.

– Да, туда нужно зайти. Но давай на этот раз держаться вместе. Возьмемся за руки. Вдруг это поможет нам?

Алик крепко взял меня за руку. Мы посмотрели на дверь. Обычная, ничем не примечательная дверь, очень похожая на ту, что на входе. Такая же ручка с изображением тигра, такая же потемневшая от старости поверхность.

Впервые в жизни я испытывал неописуемый страх перед тем как открыть дверь... Я чувствовал, что за ней кроется что-то важное, необычное, что может нам многое объяснить. А может, наоборот, все наши проблемы умножатся в несколько раз, и мы запутаемся окончательно в этом новогоднем бреде.

Алик взялся за ручку. Посмотрел на меня.

«Или не надо?» – читалось в его глазах.

Я твердо кивнул: «Надо».

Алик напрягся и повернул ручку. Я закрыл глаза. Казалось, сейчас выскочит что-то ужасное, собьет нас с ног и съест. Однако... Ничего не произошло. Дверь, скрипнув, открылась. Из комнаты потянуло могильным холодом. Запахло мокрой пылью, как после дождя. В комнате было темно и невозможно было различить, что в ней находится.

Но на лице Алика читалось не то разочарование, не то ожидание, что нечто ужасное обязательно произойдет. В тот момент, когда, расслабившись, мы не будем ждать никакой опасности.

– Ничего, – шепнул мне Алик.

– Хм... – ответил я. – Не нравится мне это.

– И мне. Давай, это... туда зайдем?

– Давай.

Алик еще крепче сжал мою ладонь и шагнул в комнату. Оказавшись в дверях, мы услышали чей-то возбужденный голос.

– Ля-ля-ля, тополя, тра-ля-ля, дур-ля-ля. Да-да, я схожу с ума. И в этом нет ничего удивительного. На моем месте сошел бы с ума любой. Но что делать? Надо как-то приспосабливаться... Взять, что ли, песню спеть? Но я уже спел все, что только можно было спеть. Ну ладно...

на этих словах неизвестный «певец» осекся. – Нет, про смерть не надо, лучше что-нибудь жизнеутверждающее. Например...

Я похолодел. Алик вздрогнул.

– Алик, что это?

– Че... че... по-моему, человек... Голос, по крайней мере, человеческий... И кажется, пацанячий...

Я не знал, как реагировать. Хорошо это или плохо, что там человек, а не чудовище? Впрочем, почему чудовище не может обладать человеческим голосом? Да и к антуражу дома больше подходило чудовище, а не человек. Если это все-таки человек, то как он здесь оказался? Так же, как и мы, или он здесь живет? Будет ли он нам рад? Почему он не заметил, как открылась дверь? Ведет себя так, словно он здесь один. Хоть бы «привет» сказал.

И тут я понял: «Да это же он, наверно, стрелял!» И сразу же в голове зажужжал рой вопросов: «В кого стрелял? Почему стрелял? Откуда у него пистолет? Не стрельнет ли он в нас?»

– Точно, там чувак какой-то, – донесся до меня голос Алика. – Чего мы в дверях стоим? Пошли.

Мы сделали еще шаг. В комнате стало светло. Я посмотрел наверх: на потолке висела такая же люстра, как и во всех комнатах этого дома. Один в один. Тоже не горят лампочки, тоже клочьями свисает паутина...

Интересно – когда стояли в дверях, была тьма кромешная, как только вошли – стало светло. Ради эксперимента я шагнул назад. Темно. Шагнул вперед – светло. Алик понял мою мысль и проделал то же самое. На его лице отразилось искреннее недоумение.

– Вот так номер... – произнес он.

Мы сделали еще шаг. И увидели человека.

Это был рыжий парень примерно нашего возраста. Худой, бледный, в очках. Волосы – дыбом.

Мы с Аликом замерли. Он сидел на полу в позе лотоса и говорил:

– Что бы мне еще сказать? Не знаю. Но что-то говорить надо. Я слышал, что если человек находится в... в этой... как ее... вот, уже слова забываю... в... точно! – в изоляции от общества, то ему обязательно нужно разговаривать. Все равно с кем, хоть со стенами или со своими пальцами. Главное – не разучиться говорить.

Он раскачивался из стороны в сторону и принялся петь какие-то глупые песенки.

Мне это решительно не понравилось. Ничего себе грубиян: даже не поздоровался с нами! Впрочем, это мы гости. Мы зашли в его комнату. И поздороваюсь я тоже первый.

– Привет, – сказал я.

– Да, привет, – подхватил Алик.

Мы замолчали в ожидании ответной реакции, но парень, словно не услышав приветствий, продолжал размеренно бубнить ничего не значащие предложения. Хотя это только с первого взгляда они казались бредовыми. С Рыжим явно случилось что-то, из-за чего он сходит с ума и к чему приспосабливается... Значит, дела у него совсем плохи, ведь приспосабливаются только тогда, когда нет другого выхода.

– Ты глухой? – заорал вдруг Алик. – Слепой? Почему нас не замечаешь? Ну же, отвечай! Как отсюда выбраться?

Парень даже не вздрогнул.

напевал он.

– Козел какой-то, – злобно выкрикнул Алик. – Сейчас я ему вмажу!

– Прекрати! – заорал я. – Не надо сходить с ума! Я понимаю, что нервы напряжены до предела, но не надо же его лупить!

Я подошел к рыжему парню вплотную и приветливо сказал:

– Привет. Как тебя зовут? Что ты здесь делаешь? Живешь? Сам? Почему на нас внимания не обращаешь?

Парень прекратил петь, раскачиваться, с хрустом потянулся и поднялся на ноги. Стал напротив меня, оперся о стену, устремил свой взгляд как-то сквозь меня и снова запел:

Тут уж и мне захотелось начистить ему рыло.

– Хватит петь! – завопил я так, что брызнул слюной. – Отвечай на наши вопросы, придурок!

Но тот спокойно продолжил:

– Ну его, – махнул рукой Алик. – Слепоглухой какой-то. Вот «повезло» – встретили человека, и тот больной на голову. Лучше давай помещение осмотрим.

Мы принялись за детальный осмотр, но ничего нового не обнаружили. Стены, люстра, пыль... Никаких дверей, ведущих на чердак. Одно окно, и то заложено кирпичами. Все как обычно. Вот только на полу валялась грязная куртка, а вокруг нее были разбросаны приспособления для видеосъемки.

Алик рассмеялся и от смеха даже постучал по стене ладонью.

– А мне совсем не смешно, – высказался я, хотя и понимал, что смех этот от нервов. – Рыжий ведет себя так, словно находится в комнате один. Почему он нас не замечает?

– Потому что слепой. Видишь, какие у него толстые стекла в очках?

– Ну и что? Не крот же он, в конце концов. А не слышит почему?

– Потому что глухой.

– Нелогично. Откуда же тогда песни знает? Чтобы их петь, для начала нужно хотя бы услышать...

– Чем иметь в наличии такой репертуарчик, лучше быть глухим...

Когда Алик в полной мере насладился собственной шуткой, и, как бывает после продолжительного смеха, вздохнул: «О-о-ой...», он подошел к парню и вмазал тому кулаком по лицу. Вернее, попытался вмазать. Потому как у него ничего не получилось: увесистый кулак прошел сквозь голову Рыжего и впечатался в стену, оклеенную некогда модными обоями в мелкий цветочек. Алик ругнулся, по инерции его подбросило к стене, и он сильно ударился. Всем телом пройдя сквозь парня.

Если бы я увидел себя со стороны, то, должно быть, сказал бы: «Улыбка сползла с его лица».

Меня затрясло. Алик опустился на пол, вжавшись в стену. С ужасом в глазах он посмотрел на меня. Я закрыл лицо ладонями. Мне было очень-очень плохо.

Это было последнее, что я услышал перед тем, как у меня зашумело в ушах и потемнело в глазах.

Однажды мы с папой и сестрой чуть не довели маму до психиатрической клиники. Дело было первого апреля. Мы решили разыграть маму, делая вид, что ее нет. Эта шутка казалась нам очень смешной.

Как обычно, мама пришла после работы домой и, как всегда, радостно крикнула из прихожей:

– Встречайте!

Мы не отозвались. Сидели в гостиной, пили чай и увлеченно о чем-то болтали.

– Встречайте! – повторила мама. – Я домой пришла!

Я встал со стула и спросил у папы и сестры:

– Может, еще чая заварить? На улице так пасмурно. Обожаю сидеть дома в тепле и пить горячий чай, в то время как за окном идет дождь или вот так пасмурно, как сейчас.

Я пошел на кухню ставить чайник, а папа и сестра продолжали оживленно обсуждать подкинутую мной тему. Я вернулся и тоже принялся тараторить, боковым зрением посматривая на маму и с трудом сдерживая смех.

Мама все так же стояла в прихожей и растерянно на нас смотрела. Она опустила сумку и пакеты с продуктами на пол и не могла ничего понять.

– Я домой пришла... Почему вы меня не встречаете... – дрожащим голосом пролепетала она.

– А я вчера ехал на работу и застрял в пробке. Смотрю направо, а там в машине сидит знаменитый актер! – похвастался папа.

– Какой еще актер? – спросила мама.

– Какой еще актер? – спросил я у папы.

– Я не помню его имя, но знаю, что он знаменитый...

Мама фыркнула. Взяла сумки и прошла на кухню.

– Я пиццу купила! – сообщила она. – Кому разогреть?

Но мы снова сделали вид, что ее не слышим.

– Вы что, глухие? – уже раздражаясь, крикнула мама, становясь в дверях гостиной и вытирая руки о полотенце. – Я к кому обращаюсь?

Сестра отхлебнула чай и посмотрела на часы.

– Что-то мамы долго нет с работы.

– По-моему, она говорила, что задержится – там у нее какое-то совещание планируется, – якобы вспомнил папа.

– Никакого совещания не планировалось, – удивилась мама, поправляя картину на стене.

Я скользнул по маме равнодушным взглядом и остановил его на картине.

– Па, я видел в продаже одну картину, по-моему, она очень классно вписалась бы в интерьер!

Я подошел к маме и, не замечая ее, принялся бурно описывать картину и рассуждать, как бы она подошла к гостиной. Ко мне подошли сестра с папой. Они тоже начали прикидывать, впишется в гостиную новый пейзаж или нет. На маму мы не обращали никакого внимания. Честно говоря, не сталкиваться с ней взглядом и сохранять безразличное выражение лица было очень сложно, но мы старались.

– На мой взгляд, это полная безвкусица, – сказала мама.

– Думаю, картина сюда подойдет, – почесал папа подбородок, – но надо на нее посмотреть. На словах – одно, а в жизни может оказаться совсем другое.

– Ладно вам с картинами, – влезла сестра. – Мама где?

– Да здесь же я! – воскликнула мама.

– Я ей на сотовый позвоню, – сообразила сестра и набрала мамин номер.

В гостиной зазвенел мамин телефон. Она его не брала, а стояла у картины и разъяренно на нас смотрела.

– Странно, трубку почему-то не берет, – удивилась сестра.

– Я же говорю: у нее совещание. Наверно, оно сейчас в самом разгаре и поэтому мама ответить не может, – предположил папа.

В этот момент щелкнул закипевший чайник.

– О, сейчас еще чайку попьем! – Папа радостно потер руки.

– Ну, знаете ли! – закричала мама. – Это совсем не смешно! Почему вы не обращаете на меня внимания?!

Сестра посмотрела в окно и тоскливо произнесла:

– А когда совещание закончится? Без мамы так скучно...

В таком духе, не обращая на маму никакого внимания, мы провели полтора часа.

А когда она села на стул и в голос зарыдала, мы поняли: с затянувшейся шуткой пора заканчивать, ибо мама вполне может очутиться в сумасшедшем доме или получить инфаркт.

Мама долго не могла нам простить этот розыгрыш. И, честно говоря, я ее понимаю: даже у меня остался на душе неприятный осадок. Стыдно до сих пор.

К чему я все это рассказываю? Да к тому, что мы с Аликом оказались на месте мамы. И это был не розыгрыш. Странный парень действительно нас не замечал. Алик на самом деле пролетел сквозь его тело.

– Он... при... привидение! – воскликнул Алик, когда пришел в себя. Отскочил от парня в другой конец комнаты. – Я пролетел сквозь него! Ты это видел? Видел? Не молчи!

– Да видел! – заорал я, лихорадочно соображая, что все это значит. – Ты прошел сквозь него! Но, может, он не привидение!

– А кто?

– Может, он человек, а привидение – ты!

Алик замер. Рыжий не пел. Кроме сводящего с ума «з-з-з-з-з» не было никаких звуков.

– У тебя крыша едет? – спросил Алик после продолжительного молчания. – Что за чушь ты мелешь? С какой это радости я буду привидением?

– А с какой радости привидение он?

Алик растерялся.

– Я не могу быть привидением. Во-первых, я не умирал, во-вторых, если бы я был привидением, то не торчал бы в долбаном чулане, а просто прошел бы сквозь стену! Да и вообще, меня бы в этом доме при таком раскладе не было!

В моей голове (и, по-видимому, в Аликовой тоже) ничего не укладывалось. Алик прошел сквозь Рыжего, как будто парень (или Алик?) были не плотнее тумана. Но разве это может быть?

– А ты пробовал? – поинтересовался я.

– Что пробовал? – не понял Алик.

– Да сквозь стены проходить...

Алик растерялся еще больше.

– Нет...

– Так попробуй!

Алик беспомощно похлопал ресницами, затем развернулся к стене, около которой стоял, и прикоснулся к ней. Его палец уперся в стену и проходить дальше не желал. На лице Алика расплылась счастливая улыбка.

– Я не привидение! Не привидение! – Он подскочил ко мне и на радостях меня обнял.

– С чего ты взял? – отстранился я от Алика.

– В смысле?

– Ну что ты не привидение? Возможно, что сквозь предметы ты проходишь, только когда не заостряешь на этом внимание. Ты же когда сквозь этого слепоглухого прошел, не думал же: «Я привидение или нет? Получится у меня сквозь него пройти или нет?» – правильно? А когда хотел проникнуть через стену, то только об этом и думал...

– Снова песенки, – констатировал Алик, глядя на ожившего парня. Тот допел песню про бухгалтера и теперь резво отплясывал «Цыганочку».

Я отвернулся от Рыжего и обратился к Алику:

– Что делать будем?

Он сел на пол, обхватил голову руками и пробубнил:

– Что делать, что делать, снимать штаны и бегать...

– Я серьезно.

– Короче, мы вышли с тобой из машины (ох, как давно это было!), направились в сторону деревни за подмогой и попали под снегопад. Когда снег закончился, мы не увидели ни деревенских огней, ни столбов, по которым ориентировались. Так?

– Так, – согласился я.

– Снег начался снова. Когда же он прекратился, то перед нами возник этот дом, как будто его ветром откуда-то принесло. Чтобы спастись от начавшегося опять снегопада, мы стали на крылечко дома, а потом так получилось, что дверь открылась...

– Она не сама открылась, а я на нее рухнул, – напомнил я.

– Да, точно. И мы, на свою беду, зашли сюда. А дальше – выстрелы, замурованные окна и двери, играющее само по себе пианино, чулан, в котором мы оба пропали, а теперь еще и непонятная комната. В ней сидит какой-то парень и делает вид, что нас нет. Эй ты, идиот, ку-ку! – Алик помахал парню рукой.

Он тем временем закончил отплясывать «Цыганочку» и перешел к репертуару заграничных певцов.

– Я прошел сквозь него... – сказал Алик. – Получается, что он привидение. Но разве привидения бывают?

– Не знаю. Думаю, бывают.

– Вот как? – Левая бровь Алика удивленно взлетела кверху.

– Конечно. Говорят, что придумать ничего нельзя. То, что «придумано», на самом деле было, и это «придуманное» – воспоминания о случившемся когда-то...

Некоторое время мы молчали, обдумывая сказанное мною. Внезапно Рыжий замолчал. Зевнул, потянулся, постелил на полу куртку. Свернулся калачиком и засопел.

– Утомился, – хмыкнул Алик. – Пусть поспит, хоть на нервы действовать не будет своими песнями.

02.30.

Каждый занимался своим делом: парень спал, Алик сидел на полу, уткнувшись взглядом в стену, я тоже сидел на полу и смотрел на Алика.

– Хватит на меня пялиться, – нервно сказал Алик. – Мне неприятно.

Я отвел взгляд.

– Когда этот проснется, – мой друг кивнул на Рыжего, – надо будет действовать активно. Что-то мне подсказывает, что этот певец доморощенный может на многое пролить свет.

– И как же ты собираешься действовать? – скептически поинтересовался я. – Он же нас не замечает. Не слышит. Не видит.

Алик ничего не ответил. Снова наступила тишина, если, конечно, не считать непрекращающегося «з-з-з-з-з» и размеренного сопения Рыжего.

Я совсем не представлял, что в подобной ситуации надо делать. Кричать? Звать на помощь? Но нас никто не услышит. Сидеть и ждать у моря погоды? Да. Пожалуй, это самый разумный вариант. По дому мы уже напутешествовались, хватит, больше в чулане я сидеть не хочу. Уж лучше здесь, в странной комнате рядом со странным парнем и Аликом, чем в каком-нибудь другом месте. Впрочем, разве это «другое место» есть? В доме больше нет комнат. Прихожая, гостиная, чулан, лестница, эта комната, и все. Больше помещений мы не видели. Значит, эта комната – наше последнее пристанище. Дальше пути нет, здесь мы и остановимся.

Проснулся Рыжий так же внезапно, как и уснул. Вскочил и давай отплясывать какой-то неизвестный мне танец.

– И в цирк ходить не надо, – сказал Алик, наблюдая за танцором.

– А знаешь, я совсем не голоден, – невпопад произнес я, – хотя последнее, что я съел, был кусок шоколадки. Еще тогда, в машине...

– В машине... – как эхо, откликнулся Алик. – Мне почему-то кажется, что никакой машины не существует. Что машина – это сон. Есть только этот дом, и больше ничего... А кушать я тоже не хочу. Это на меня не похоже. У меня же растущий организм, вечно что-то жую...

– У меня тоже растущий организм, – напомнил я, – но есть не хочется совсем.

– Откуда он знает эти допотопные песни? – озадачился Алик.

Я пожал плечами.

– Как ты думаешь, кто он, как тут оказался? – спросил я.

– Черт его знает...

– Я же попросил не выражаться.

– Ладно, не буду. Кто его знает, откуда он тут взялся... Если бы мы могли нормально с ним поговорить, то что-нибудь выяснили бы, а так... Это похоже на какой-то фильм: мы сидим в комнате втроем, и один из нас не замечает, что он в комнате не один. Почему не замечает?.. Глянь на него!

Я посмотрел на парня. Он делал сальто, не прекращая при этом петь.

«Неужели ничего не изменится? – с отчаянием подумал я. – Неужели я буду смотреть на это вечно?»

Сколько времени мы так сидели, я не знаю. Сколько времени провели в этом проклятом доме – тоже неизвестно. Но одно точно, еще немного – и я сойду с ума от этих «ритуальных» танцев и давно вышедших в тираж песен. Оставалось только удивляться, откуда у парня берутся силы на танцы и песни. На батарейках он, что ли? Но разве бывают такие «долгоиграющие» батарейки?

«Что за чушь крутится у меня в голове? – подумал я. – Еще немного, и я сам пущусь в пляс».

– Это все мне уже надоело! – Алик подскочил к парню и попытался потрясти его за плечо, но не тут-то было. Рука Алика снова проскочила сквозь плечо Рыжего, а тот даже не заметил, что его попытались хорошенько встряхнуть.

«Какая прелесть, – подумал я. – Если так будет дальше продолжаться, то мне остается только застрелиться, чтобы не видеть этот тупизм».

И тут, словно подслушав мои мысли, мальчишка остановился и, запустив руку в карман, достал оттуда... пистолет. Какой марки – не знаю. Могу только сказать, что это был пистолет.

– У меня осталось три пули, – сообщил кому-то (хотелось бы верить, что нам) парень. – Если первая пуля не пробьет замок, то остальные две я тратить не буду. Подожду, может, что изменится.

С этими словами он навел пистолет на проем открытой двери и выстрелил. Раздался страшный грохот.

«Точно, это он стрелял все время», – определил я.

– Ну вот, я так и знал, – сказал певец-стрелок. – Эту проклятую дверь пули не берут. Остается надеяться на чудо.

– Он точно больной, – произнес Алик. – В дверь стреляет, а она – открыта. Что с придурка взять?

Вдруг в моей голове что-то щелкнуло, и я, чтобы не спугнуть мысль, медленно проговорил:

– Подожди-ка... Может, для нас она открыта, а для него закрыта? Что, если он думает, что она закрыта?

– Так она же открыта.

– Это для нас. А для него – закрыта. Но почему?

– Почему, почему... Потому что с нами фиг знает что творится! А телефоны почему замерзли? А окна замурованы почему? Для чего все это? А?

– Я знаю не больше, чем ты.

Алик сел на пол.

– Интересно, нас ищут? – спросил он.

– Как ты думаешь, что я отвечу?

– «Не знаю»? – предположил Алик.

Я вымученно улыбнулся:

– Да ты мысли читаешь!

Намеки на ответы на некоторые наши вопросы мы получили, уже когда нас стало неумолимо клонить в сон. Несмотря на песни и пляски Рыжего, я лег на пол, сложил под щекой ладошки и попытался заснуть. Даже успел задремать. И тут началось самое интересное.

Алик толкнул меня в бок.

– Быстро просыпайся! Смотри, что этот чудик вытворяет!

– Я спать хочу... Ну его... – попытался отмахнуться я, но Алик был настойчив, как никогда:

– Просыпайся, говорю! Это нельзя пропустить!

Разбираемый любопытством, я быстренько проснулся и, лежа на полу и подперев голову рукой, принялся наблюдать за Рыжим.

Тот суетливо бегал по комнате. Потом он вдруг остановился и посмотрел на видеокамеру. Подошел к ней ближе. Уселся на пол. И уставился немигающим взглядом в стену. Так получилось, что смотрел он как бы сквозь меня. От этого мне стало очень неприятно, и по спине пробежал холодок.

– Он так уже несколько раз делает, – сообщил Алик. – Бегает по комнате, потом садится на пол и давай в одну точку пялиться. Сейчас опять подорвется и бегать начнет.

Однако пророчества Алика не сбылись. Вместо того чтобы бегать по комнате резвым козликом, Рыжий взял какой-то черный шнур. Внимательно изучил его. Хмыкнул. И сказал:

– Я придумал.

Мы с Аликом переглянулись. Мне стало так интересно, что я даже сменил позу, – сел на пол, подобрал под себя ноги, обхватив их руками. Мое сердце застучало сильнее. Я чувствовал, сейчас произойдет что-то важное, значительное. Вот-вот тайна приоткроет свою завесу, и, может, нам даже удастся покинуть этот дом.

Лицо парня помрачнело. Сейчас он не выглядел таким идиотом, каким казался все это время нам с Аликом. Была в лице Рыжего какая-то загадочность, жесткость, но глаза... глаза... они словно потухли. Такие глаза бывают у тех, кто отчаялся, кто потерял последнюю надежду, кто точно знает, что выхода нет, а потому придется смириться. Потому что все способы уже перепробованы. Потому что все кончено.

Рыжий неожиданно расхохотался. Алик выразительно посмотрел на меня.

– Ой, не могу... – схватился Рыжий за живот. – Хотел бы я знать, что обо мне подумали бы люди, которые б увидели, как я тут танцую и песни пою!

Алик фыркнул. Я же был весь внимание и вникал в каждое слово Рыжего. Ждал, когда наконец он скажет это.

Он резко перестал смеяться. Лицо его помрачнело.

– Вести себя как конченый идиот – остается только это. Или я сломаюсь окончательно. Потеряю силу духа... Тьфу, какого еще, к черту, духа? Это помогает забыться, не думать о том, что ждет впереди. Вернее, о том, что впереди меня ничего, кроме вечности и неизвестности, не ждет...

– Что-то мне это не нравится, – нахмурился Алик. – О чем он говорит?

– Тише ты, – зашикал я. – Дай послушать.

Рыжий тяжело вздохнул.

– Ну что ж, приступим.

Он снова взял провод, отложил его в сторону, потянулся за цифровой видеокамерой, нажал на красную кнопку, и небольшой по размерам аппарат проиграл какую-то короткую мелодию. Рыжий открыл жидкокристаллический экран и установил камеру так, чтобы в объектив попадала та часть стены, около которой он сидел. Сняв на пробу несколько кадров и убедившись в четкости изображения, Рыжий сел лицом к камере и сделал попытку причесаться пятерней.

Нам все было видно просто прекрасно. Он сидел лицом ко мне и Алику, камера стояла между нами и смотрела на него, а мы видели, что делает «живой» Рыжий и его экранный двойник.

Он прокашлялся. И заговорил:

– Привет всем, кто это видит. Меня зовут Антон Колесников. Я нахожусь здесь уже... Стоп. Нет, я начинаю не с того. Хочу все по порядку рассказать.

Рыжий задумался.

– Не тяни же, – процедил Алик. – Давай, давай...

Теперь уже, словно услышав слова Алика, Колесников осекся и сказал:

– А хотя, куда мне спешить? Я еще потанцевать хочу.

И принялся отплясывать.

– Уро-од! – завопил Алик. – Ты самый настоящий уро-о-од!

Бедняга разъярился до такой степени, что покраснел. Вскочил с пола, и, чуть прихрамывая (ноги затекли), бросился на Рыжего, как цепная собака. Но не тут-то было: Колесников знай себе выделывал коленца, а Алик же, проскочив сквозь него, врезался в стенку. Но это моего друга не остановило: он сжимал и сжимал кулаки, пытался и пытался ударить рыжего интригана. Длилось это достаточно долго, а кончилось тем, что Алик, весь взмыленный и раскрасневшийся, обессиленно рухнул на пол и блаженно со смаком выругался:

– Козел... какой же он козел...

Я понимал, что злится Алик не конкретно на парня, а на гадкую ситуацию, когда ничего не понятно, все запутывается еще больше и неизвестно, станет ли когда-нибудь нам что-то ясно.

– Он привидение, точно тебе говорю...

– А может, ты?

– Заткнись, ладно? – попросил выпустивший пар Алик. – Привидение – он, и на этом точка.

Я подошел к Рыжему. И тоже попытался его ударить. Кулак прошел сквозь него, как будто он действительно был или привидением, или голографической проекцией.

На душе было жутко и мерзопакостно. Не хотелось верить, что привидения – мы. Нет уж, пусть лучше привидением этот рыжий недоумок будет.

– Знаешь что, – произнес Алик. – Идем отсюда. Все равно он будет плясать и ничего не скажет. Предчувствие у меня такое.

– А куда мы пойдем, комнат же в доме больше нет.

– Да мало ли куда – вдруг есть? Я не удивлюсь, если внизу еще три комнаты появилось. От этого места всего можно ожидать.

Мы с Аликом оставили Рыжего в одиночестве, с его глупыми песнями и видеокамерой.

«И все-таки он – не привидение, – неожиданно подумал я, выходя из комнаты. – Если бы был привидением – камера бы его не сняла... А интересно, если бы мы попозировали перед ней, то запечатлелись бы?»

Но проводить эксперименты было поздно – Алик уже вышел из комнаты и звал меня за собой.

Едва я выбежал из комнаты и захлопнул за собой дверь, как Алик скрылся из виду, хотя это было сделать достаточно трудно, ведь ничего, кроме небольшого коридорчика, тут не было. И я точно видел, что он не начинал спускаться по лестнице. Куда же в таком случае он мог деться?

Я остановился посреди коридора. Осмотрелся. Мне стало жарко. Казалось, что опасность поджидает меня со всех сторон. Впрочем, так оно и было.

– Алик? – тихо сказал я. – Алик! Ты где, а?

Ответа я не получил.

– Алик! – уже громче крикнул я. – Ты куда спрятался? Выходи давай, нашел время шутки шутить!

Тишина.

«З-з-з-з-з... З-з-з-з-з... З-з-з-з-з...»

Этот звук здорово раздражал и действовал на нервы так же, как жужжание крупной мухи, залетевшей в комнату. Ты начинаешь потихоньку закипать, злиться, оттого что глупая муха никак не заметит открытой форточки, через которую залетела, и, как следствие, не может вылететь из комнаты. Но одно различие между этим звуком и жужжанием мухи все-таки было: муха, в конце концов, могла сообразить и вылететь на улицу, и тогда все прекратилось бы, но это несмолкаемое «з-з-з-з-з» преследовало нас по всему дому. Если мне не изменяет память, оно раздавалось даже тогда, когда мы не включали свет в прихожей. Кстати, а кто включил свет здесь? Рыжий?

– Алик! – заорал я во все горло. – Да где же ты?? А-али-ик!!

И вдруг за моей спиной раздался звонкий девичий голосок:

– Ты на нем стоишь.

От неожиданности я подпрыгнул на месте – так были напряжены нервы.

– Ты прыгнул на нем.

Я с опаской развернулся.

Передо мной стояла девочка примерно моего возраста и мило улыбалась. На ней было надето старомодное длинное платье со множеством складок и оборок, в руках она держала видавшую виды сумочку, а голову украшал серый чепец, тоже с оборочками.

– Где Алик? – спросил я, заикаясь и рассматривая неизвестно откуда взявшуюся девушку. – Где он?

Она звонко рассмеялась и порхнула в другой конец комнаты. Вернее... я даже не могу объяснить: только что стояла здесь, потом подпрыгнула и оказалась в метрах пяти от прежнего места. Атлетка-прыгунья, что ли?

– Меня зовут Соня, а тебя?

– Где мой друг? – настойчиво повторил я вопрос.

Соня снова рассмеялась. Ее смех был похож на звон колокольчика. Он был словно журчащий ручеек, в котором переливаются лучи солнца. От него на душе становилось светло, радостно и... жутко.

– Меня зовут Соня, а тебя? – девушка не отставала от меня.

– Это не имеет значения. Спрашиваю тебя еще раз – где Алик?

– Какой ты невоспитанный, – с грустью в голосе посетовала Соня. Но через мгновение она улыбнулась: – Я не привыкла долго грустить, ведь жизнь прекрасна! Не хочешь называть своего имени – не называй.

– Алик где? – Я уже начинал терять терпение. Так и хотелось врезать ей по ее светлому личику или хотя бы содрать с нее средневековый чепец.

– Это такой темненький парень с крупным носом и карими глазами? – поинтересовалась она, накручивая на пальчик выбившийся из-под чепца локон.

– Да!! – закричал я. – Да, да, да! Куда он делся, гадкая ты девчонка? Кто ты такая? Где Алик?!

Соня мгновенно изменилась в лице. Уголки губ поползли вниз. Она разрыдалась.

Мне стало стыдно, – если я взвинчен до предела, это не значит, что можно выражаться (да и думать тоже), как матрос, и орать на незнакомых девочек.

«Боже мой! – изумился я. – Какой это все-таки дурдом! Сплошная бредятина вокруг меня... Как бы я хотел сейчас проснуться в холодном поту, увидеть за окном рассвет и знать, что это – всего лишь страшный сон!»

– Извини, – попросил прощения я. – Сам не знаю, что на меня нашло.

Соня сразу же перестала плакать, вытерла слезы и мило улыбнулась.

– Ничего страшного! Со всеми бывает!

– Да... А Алик где? – эту фразу я уже начинал ненавидеть.

– До того момента, как ты подошел ко мне, ты стоял на нем, – сказала Соня, расправляя подол платья.

– Что за чушь? – поморщился я.

– Как знаешь, – пожала плечами Соня. – Не веришь – сам посмотри. Убедись. Я никогда не вру. Потому что врать нехорошо. Нам в воскресной школе говорили, что тем, кто врет, Бог...

– Подожди. – У меня закружилась голова. – Ты... серьез... да нет, этого не может быть!

– Говорю же: не веришь, сам посмотри, – обиженно произнесла Соня и указала на пол. – Вот железка лежит.

Чувствуя себя последним болваном и понимая всю ирреальность происходящего, я посмотрел на пол. У моих ног валялся ломик.

– А это как здесь оказалось? – удивился я.

– Лежало, – ответила Соня.

«Логично», – подумал я.

Взял ломик.

– Ну, и где Алик?

– Я же сказала, перед тем как подойти ко мне, ты на нем стоял.

Уже не задумываясь над смыслом всего этого, я вернулся на прежнее место и осведомился:

– Ну?

– А теперь ищи его.

– Где?

– Там, где стоишь.

На мгновение я замер.

«Она издевается или говорит серьезно?» – терзал меня вопрос.

– Соня... Но я же стою на полу.

– Правильно. Вот там Алик твой и находится, – сообщила Соня и принялась дальше играть со своими локонами.

Себя я дураком не считаю, поэтому догадался сразу, что следует делать с ломом.

Сдвинул в сторону домотканый коврик и постучал по дощатому полу. Стук получился не «пустым», как бывает, когда постучишь по обычному полу, а глухим. Меня одолевали нехорошие предчувствия, но прекращать дело я не стал, а, аккуратно постучав по полу, принялся теперь уже со всей силой и с каким-то азартом орудовать ломиком. Доски трещали, гвозди противно скрипели, пол под ногами содрогался. Чтобы не провалиться самому, я расставил ноги как можно шире и еще раз стукнул ломом по полу. Наконец доски не выдержали напора и треснули. Разгоряченный после физической работы, я бросил лом и отошел от разгромленного пола. Ломом работал я нечасто, и поэтому руки дрожали, как сумасшедшие.

– Какой ты сильный! – восхитилась Соня, хлопая в ладоши. – Я бы эту железяку даже не подняла! Но зато я умею вышивать золотом по бархату, а это по силам не любому мальчишке!

Я окинул Соню скептическим взглядом: «А мальчишкам оно надо – пытаться вышивать золотом по бархату?»

Заметив мой неинтерес к теме, девушка воскликнула:

– Ты все делаешь правильно! Действуй дальше! Скоро ты увидишься со своим другом!

Нехорошие предчувствия усилились. Я опустился на четвереньки. И тут Соня сказала:

– А к музыке как ты относишься? Например, «Лунная соната» Людвига ван Бетховена тебе по душе?

Меня как прострелило.

– Что? – переспросил я.

– Бетховен тебе нравится? Я бы могла специально для тебя сыграть на фортепиано. Мой учитель говорит, что я очень способная. Почему ты на меня так странно смотришь? Я не вру. Он правда так говорит, очень хвалит меня.

– Я... я... тебе верю.

– Серьезно?

– Серьезно.

– Замечательно!

Меня затрясло – я понял, что это Соня играла «Лунную сонату» на первом этаже. Это она. Она. Точно она.

– Ну, чего же ты медлишь? Твой друг уже скучает без тебя.

Все еще трясущимися руками я взялся за обломок доски. Отбросил его в сторону. Что было в открывшемся пространстве – я еще не увидел, потому что свет был очень тусклым, да и я, нависая над полом, набрасывал на него тень...

Я оттащил второй кусок доски, побольше, чем первый. И увидел... ботинок-гриндер. Знакомый ботинок. Ботинок Алика.

В глазах потемнело. Ничего не соображая, с невидящим взглядом я стал, как остервенелый, хвататься за доски и разбрасывать их по коридору. За мной наблюдала Соня, накручивая на палец свои локоны. Кажется, в это время она упоенно рассказывала какие-то стихи.

Остановился я, только когда разломанных досок больше не осталось.

Это был Алик.

Со скрещенными на груди руками, оплетенный паутиной, с оскаленным от ужаса ртом и дикими глазами, он лежал в полу и смотрел прямо на меня. Его мутные остекленевшие глаза не мигали. Он был высохшей мумией. Зрелище не из приятных.

– Ну вот вы и встретились! Я же говорила! А ты думал, что я обманываю! Приходите вниз, я сыграю вам «Лунную сонату» или «К Элизе»! Это у меня лучше всего получается!

Соня звонко рассмеялась, но в этом смехе отчетливо различались зловещие нотки.

У меня помутилось в голове, и я, откинувшись назад, потерял сознание.

Я ощутил похлопывание по щекам.

– Очнись! Очнись!

Хлопок по щеке.

– Очнись же! Господи, что с тобой случилось? Очнись!

Я почувствовал себя в своем теле и ощутил страшную головную боль. Голова буквально раскалывалась на части, создавалось впечатление, будто мозгу было тесно в голове, и он лез наружу, и из-за этого череп трещал по швам.

– А-а-а... – простонал я.

Тишина. Ликование:

– Ты очнулся! Давай же, открывай глаза!

Я повиновался. С трудом открыл глаза. И тут же их закрыл: тусклый прежде свет показался нестерпимо ярким.

Я снова открыл глаза, сделав ладонью козырек. Точно так же болят глаза, когда человек болен гриппом. Полутьма, а еще лучше мрак – вот где комфорт.

Передо мной стоял озабоченный Алик. Увидев, что я открыл глаза, он подскочил ко мне и помог приподняться.

И вдруг перед моим мысленным взором на долю секунды вспыхнула картина: мертвый, опутанный паутиной высохший Алик лежит и смотрит прямо на меня остекленевшими глазами.

От жуткого воспоминания я подскочил, как ужаленный.

– Алик, что с тобой случилось? Ты... жив?

– Я жив? – изумился мой друг. – То же самое я хочу спросить у тебя! Ну и наваждение...

– Наваждение?

– Наваждение... Как мне плохо... Это были самые ужасные минуты моей жизни... Как я рад, что ты здесь, стоишь передо мной, а не... Бр-р-р...

Пересказывать весь наш диалог нет смысла. Скажу лишь, что история с кладовкой повторилась: как только мы вышли из комнаты, Алик сразу же потерял меня из виду. Далее, как в известном романсе – «Уж как я тебя искал, кликал, плакал и страдал...» Впрочем, хватит песен, я – не Рыжий. Когда Алик вдоволь настрадался от бессмысленных поисков, перед ним возникла девочка в старинном одеянии. Ее звали Соня. Потом – знакомство, рассуждения о музыке, намеки на то, что друга долго искать не надо, «он под тобой», ломик, звонкий девичий смех, стихи и... я, мертвый, оплетенный паутиной, замурованный в полу. Далее – темнота, головная боль. Алик очнулся и увидел меня лежащим на полу возле того места, которое он якобы разгромил ломиком.

– Вот зря мы по отдельности выходили! Надо было за руки взяться, может, этого и не случилось бы! А так – разошлись и на тебе – наваждения! – бушевал Алик. – Теперь давай мне руку – будем ходить только вместе. Больше этого ужаса я не вынесу.

Я взял Алика за руку. Находился я в странном состоянии: полусне-полуяви. Трудно было поверить, что Соня, пол, гроб – всего лишь очередная иллюзия.

– Лучше в комнату вернуться, – сказал я. – Вниз я не пойду. Там Соня.

– А вдруг нет?

– А вдруг да? Может, это она над нами издевается, в доме держит и все такое.

– Но зачем? Хоть бы объяснила...

– Ага, жди. Что-то мне подсказывает, что она (если, конечно, это ее рук дело) будет до тех пор с нами «играть», пока с ума не сведет...

Алик задумался.

– Да, ты прав... – и рассмеялся как ненормальный: – Ой, не могу-у-у, о-о-о-ой...

«Ну все, – подумал я, – это последняя стадия».

– Алик... ты чего?

Он мне объяснил причину своего безудержного смеха:

– Представь, что было бы, если бы нас увидел кто-то из класса: держимся за руки, как девчонки, да друг к другу прижимаемся. Вот бы нас на смех подняли!

И он принялся дальше покатываться со смеху.

Мне тоже стало немного веселее. Я вспомнил, что в мире есть другие вещи, кроме этого злополучного дома: школа; наш дружный класс; классная руководительница – безумная активистка; придирчивая и не по годам серьезная староста; еще есть в мире магазины, где продают мобильные телефоны или компьютеры... И вообще – мир прекрасен, особенно новогодний! Город украшен гирляндами, везде стоят елки и сосны, а эта предновогодняя суета, когда все покупают друг другу подарки! А мамы, которые весь декабрь только и делают, что делятся друг с другом рецептами вкуснейших блюд, которые потом оказываются в два счета съеденными! А запах хвои! А мандариновый! А если еще и снег идет, то большего счастья и не придумать!..

– Ты о чем это задумался? – донесся до меня издалека голос Алика.

– О мире. О мире за пределами этого дома, – признался я. – Как я хочу домой, как я хочу выбраться отсюда, как я хочу...

– Хватит! – перебил меня Алик. – Не накручивай, ладно?

– Угу, – грустно кивнул я. Тоска по миру просто разрывала сердце.

Алик взял меня за плечи и пару раз встряхнул:

– Вот что. Слушай и запоминай. Очень скоро мы покинем этот милый домик, понял? Обязательно выберемся отсюда. Ты веришь мне?

Я молчал.

– Веришь?

– Нет.

Алик опешил:

– Почему?

– Потому что вера здесь ни при чем. Тебе-то я верю, но не от тебя все зависит. У дома могут быть свои планы. То есть... у Сони, или кто там всем этим руководит... Не может же оно все само по себе происходить...

Алик сморщил лоб.

– Ну... да. У нас могут быть разные планы... Но сейчас мой план таков – идем обратно в комнату. Может, этот рыжий Антон Колесников удосужится нам все объяснить?

Я скептически посмотрел на Алика:

– Нам? Объяснить?

– Нам. Объяснить.

– Губы не раскатывай. Пусть он нас хотя бы заметит.

Алик зарычал и потянул меня в комнату.

04.11.

Из-за нашей увлекательной «одиссеи» в коридоре мы чуть не пропустили самое главное. Успели на самое начало.

Едва влетели в комнату, Антон перестал петь песню «Полынь, полынь, полынь-трава, полынь, ты горькая росла...» и бросился к своей цифровой видеосистеме.

Не сговариваясь, мы с Аликом уселись на пол и стали наблюдать за Антоном, живым и «экранным».

– Дубль два! – объявил Антон, махая рукой в камеру. – Привет всем, кто это видит! Мое имя Антон Колесников, и я схожу с ума, прямо как домомучительница из мультика про Карлсона. А-ля-ля-ля-ля-ля, а я сошел с ума... В этом долбаном домишке я нахожусь уже ровно год!

Мы переглянулись с Аликом. Я уселся поудобнее. В голову стали настойчиво лезть разные мысли.

«Потом, потом», – отмахивался я от них.

– Да, я здесь уже ровно год! – повторил Антон, заметно грустнея. – Если меня смотрят знакомые, то я могу угадать ваши слова: «Год? А почему же ты не похудел, не изменился совсем?» А я вам отвечу: а хрен его знает, почему! Гы-гы. Да, каким я был, таким я и остался...

– Сейчас снова за песни примется, – шепнул мне Алик.

– Тихо!

– Да, каким я был 31 декабря прошлого года, точно таким же сохранился и к 31 декабря нынешнего. Почему? Перемотайте назад, я там уже сказал, что на все вопросы вам ответит хрен. Кто не в курсе, кто это, объясняю: Хрен – это мой дружок Сережа. Фамилия у него такая – Хрен. Именно по наводке Сережи Хрена я здесь и оказался. Он услышал легенду о том, что, дескать, если оказаться в новогоднюю ночь на дороге, ведущей к деревне Северной, то на пути ни с того ни с сего появится дом, в котором больше ста лет назад произошло что-то, что заставило дом «застрять» в новогодней ночи. И если в него зайдешь, то не выберешься уже никогда. Он в себя только запускает, а обратно не выпускает. Мы с Хреном поспорили на карту памяти для цифрового фотоаппарата. Я не верил в эти бредни старых бабок и, прихватив с собой камеру, чтобы фиксировать каждый свой шаг, в новогоднюю ночь поперся на дорогу. Меня снегом замело, и я заблудился. А потом бац! – и дом увидел. Я сначала не придал этому значения. Снег повалил так сильно, что мне пришлось укрыться от него на крыльце. Уже на крыльце я поскользнулся и упал на дверь. Она открылась. Я так испугался, бежать хотел, а потом понял, что дом необитаем, и зашел в него, снегопад переждать хотел, а потом пойти домой к Хрену и забрать у него карту памяти. Я зашел в дом. И не вышел. Так в нем до сих пор и сижу. Вот уже целый год. Но слушайте дальше...

Мне стало дурно. Голова закружилась, ладонями начал зачем-то прикасаться к губам, по спине потекла холодная струйка пота.

– До меня не сразу дошло, что это и есть тот самый дом, о котором говорил Серега. Я думал, что это просто заброшенный дом, в котором я снег пережду и из которого выйду, чтобы потом тот самый дом поискать. Ага... Щас! Вышел я!.. Зачем я снимаю это видеописьмо? Не знаю. Ведь никуда его деть не смогу. Оно тут и останется. А если его кто-то здесь найдет, то смысла все равно никакого не будет – из дома же нельзя выбраться. Выхода нет. – Парень помолчал. Потом кашлянул и продолжил: – Как бы я хотел, чтобы здесь кто-нибудь еще оказался... В смысле, нет, такого я никому не желаю, просто мне здесь скучно. Вдвоем было бы не так фигово... Может, вдвоем с кем-то мы что-нибудь и сообразили бы.

– Ага, как бы не так, – сказал Алик.

– Короче, я пытался выбраться отсюда всю новогоднюю ночь, но у меня ничего не получилось. На рассвете мне вдруг захотелось спать, и я задремал. Именно задремал. Но не спал. Я себя еще контролировал. По моим подсчетам, в состоянии дремы я пробыл минуту, не больше. Сон слетел оттого, что запищала моя камера. Я посмотрел на дисплей и не поверил своим глазам: она оповестила меня, что наступила полночь. Сначала я подумал, что сбились часы, но потом перевел взгляд вправо и увидел, что наступил Новый год. Я не знаю, правда ли это. Сбилась камера или нет, но когда я засыпал, видел, что был написан этот год, а когда очнулся от дремы – оказалось, что прошел уже год. Представляете?

Рыжий очень волновался.

– Самое интересное, что мне почему-то ни есть не хочется, ни пить, ни даже в туалет. Как будто мой организм замер. По-моему, я что-то важное еще не рассказал... А, ну да! Когда я вышел на дорогу, чтобы дом найти, то Хрен мне дал на всякий случай пистолет, он его у папани стянул. Он у Сереги ментом работает. Думаю, он просто рисануться хотел. Это же так круто, так по-голливудски: взять у отца пистолет и дать его другу. На черта он мне был бы нужен? Но я взял. Бродил по дому, бродил, а потом наткнулся на эту комнату и вошел в нее. А выйти уже не смог. Дверь не открывается. Стрелял я в замок, стрелял, плечом даже бился, а она намертво закрыта, хотя тут не замок даже, а так, ручка просто... Все окна замурованы. Внизу я видел играющее само по себе пианино, потом я зашел в кладовку и не смог из нее выйти, но все же вышел, поднялся на второй этаж и, когда бродил по коридору, встретил какую-то девчонку. Она дала мне лом и сказала ломать пол. Я его разломал и увидел в полу... себя мертвого. Отключился. Пришел в себя. Зашел в эту комнату, да так и остался в ней... Я все путано рассказываю, но по-другому не могу. Такие вот дела... На часах начало четвертого ночи 1 января, а вошел я сюда примерно во столько же, но в прошлом году. Ужас, да? – Рыжий посмотрел в камеру. Я увидел его исполненный отчаяния взгляд. Он смотрел прямо мне в глаза. – Как-то странно это... Мой организм застыл, аккумулятор в камере не разряжается, время тоже застыло... Я не знаю, что будет дальше. Просто не знаю. Может, на рассвете я опять отключусь, а потом запищит камера, и я увижу, что наступило 1 января следующего года. На этом пока что все. Хрену привет.

Антон встал и выключил запись. Начал просматривать записанное.

– «Дубль два! Привет всем, кто это видит! Мое имя Антон Колесников, и я схожу с ума...» – раздалось из динамика.

– Пойдет, – сказал Антон, выключая камеру. Он стал посреди комнаты. Осмотрелся. Несколько раз «прошелся» по мне и Алику взглядом и вздохнул:

– Я один, совсем один... Как же мне плохо...

Он сел в угол комнаты и закрыл лицо ладонями.

– Все схематично, – сказал Алик с видом знатока. – Человек попадает под снегопад, теряется и видит дом. Заходит на крылечко, чтобы от снега укрыться, и падает на дверь.

– Да, на дверь я упал, – вспомнил я.

Алик кивнул:

– Да, ты упал. Итак, человек падает на дверь и видит, что дом необитаем. Заходит внутрь и... аттракционы начинаются! Тут вам и телефоны замороженные, и жужжащий свет, и играющее само по себе пианино, и кладовки то с дверью, то без, тут и комната с Антоном Колесниковым есть, и девочка Соня, которая знает, куда исчез друг... Как выяснилось, все повторяется. Но с какой целью? Кто-нибудь это может мне объяснить? И что такого в доме случилось, что он «застрял» в Новом году?

– Проще простого, – пожал я плечами. – Я уверен, что много интересного знает Соня.

– Значит, надо расспросить девчонку, иначе сидеть нам в этой комнате до скончания веков, – напророчил Алик, решительно поднимаясь с пола.

– А что девчонка? Думаешь, она прямо так возьмет и все тебе расскажет? Ага, держи карман шире!

– Но надо же что-то делать.

– Я не хочу выходить из комнаты. Забыл, что случилось, когда мы в коридоре были? Нет уж, повторения подобного я не хочу, – твердо сказал я.

– Ну и ладно, – буркнул Алик, – не хочешь – не надо.

И мы остались в комнате.

Отчасти прав оказался я. Никуда идти было не надо. Приключения в виде Сони нашли нас сами.

05.00.

– Мальчики, почему вы не спустились на первый этаж послушать мою игру? – спросила она, появляясь из ниоткуда в центре комнаты.

Антон перестал петь.

– Ты! – воскликнул он.

– Ты! – воскликнули мы с Аликом.

– Я, – кивнула Соня. – Так почему вы отвергли мое предложение? Я обижена.

– «Отвергли»? – переспросил Антон. – Ты это о чем? Здесь же только я один.

– Ах, да, – хихикнула Соня и украдкой взглянула на нас с Аликом. Антон этого, понятное дело, не увидел. – Антоша, как у тебя дела?

– Дела?! – взревел Антон. – Ты спрашиваешь, как у меня дела? Ты издеваешься или у тебя мозгов нет совсем?

Соня не стала плакать. Она хмыкнула:

– Понятно. Значит, поживаешь ты хорошо.

И хлопнула в ладоши. У Антона тут же отвисла нижняя челюсть, расширились глаза, и он стал нас рассматривать. Да, он видел нас! Да, он узнал, что мы здесь стоим!

– Кто вы такие? – заикаясь, спросил он. – Что здесь делаете?

– То же самое, что и ты – боремся с домом, – проговорил Алик. – Но дом пока что побеждает...

– Итак, все в сборе, – деловито сказала Соня. – Отлично. Давайте пройдем на первый этаж и послушаем Бетховена.

– А иди-ка ты на фиг со своим Бетховеном! – отреагировал Антон, бросаясь на Соню, как разъяренный лев. Он принялся тягать ее за волосы и царапать ей лицо ногтями. Да, свои чувства он сдерживать не умел. – Ты не девочка, а демон! Покажи свое истинное лицо! Чего ты добиваешься? Чего тебе надо?

Ответить Соня не успела – ее перебил Алик:

– Мой папа же журналистом в газете работает! Я только сейчас вспомнил, он мне в прошлом году все уши прожужжал рассказами про какого-то исчезнувшего Антона, говорил, что по ночам гулять нельзя, с малознакомыми людьми общаться!.. Точно, это он про тебя рассказывал! – Алик указал пальцем на Антона.

– Подождите, я ничего не понимаю, – признался Антон, выпуская из рук порядком поредевшие локоны Сони.

– И не поймешь! – завопила она. – Ты посмел ко мне прикоснуться! Ты посмел меня ударить...

– Ничего страшного! Если бы ты девочкой была, я бы и не прикоснулся к тебе, но ты же... не человек!

Внезапно наступила тишина. Правда, противный звук «з-з-з-з-з» остался. Мы втроем уставились на Соню. На ее лице царило умиротворение и спокойствие. Она поправила чепец, скрестила руки на груди, закрыла глаза и... стала превращаться в мумию. Ее бело-розовая кожа прямо на глазах почернела, высохла, скукожилась, глаза ввалились, волосы потускнели, высохшая кожа обтянула кости, Соня начала все больше и больше походить на... мумию, коей, впрочем, и являлась. От нее запахло гнилостью и разложением.

– Вот! – воскликнул Антон. – Что я говорил! Ты – ожившая мумия!

Соня подняла на него свои померкшие глаза и каким-то утробным голосом проговорила:

– Ты прав. Я мумия. И ты тоже станешь мумией.

– Еще чего! Губы раскатала! Сейчас я выйду из дома и пойду к себе домой, а ты...

– Ну, попробуй, иди, – пожала плечами Соня.

Вдруг кирпичи, которыми были заложены окна, испарились, и на их месте появились стекла. Я уже настолько привык к кирпичам в окне, что стекла поначалу выглядели чужеродно.

– Я что... могу идти? – недоверчиво спросил Антон, нерешительными шагами приближаясь к окну.

– Конечно, но не через окно же? Вы же цивилизованные люди, а они выходят из дома через дверь.

– Да я и через окно могу...

– А постарайся через дверь. Не люблю невоспитанных людей.

Словно оглушенный, Антон направился к двери. Со словами «сколько пуль потратил...» легко открыл ее, прошел в коридор и начал спускаться на первый этаж, с недоумением оглядываясь по сторонам. Мы с Аликом и Соней шли следом.

– Так это же и мы уйти можем, – дрожащим голосом шепнул мне Алик.

– Да... – ответил я. Я верил сердцем, что произойдет чудо, и мы сможем беспрепятственно покинуть дом, но разум твердил: «Это обман. Ничего так просто не бывает. Соня играет в кошки-мышки».

Наша делегация спустилась на первый этаж. Мы прошли через гостиную и вышли в прихожую.

Антон вопросительно посмотрел на дверь. Мумия Соня кивнула. Антон взялся за ручку, на которой был изображен рельефный тигр с открытой пастью...

И тут по комнате пролетел оглушительный, раскатистый рык. Золотистая дверная ручка ожила, принимая облик тигра, и с силой цапнула Антона за руку. Алексей истошно закричал. На пол ручьем потекла густая алая кровь. Соня звонко расхохоталась.

Антон с завидным упорством схватился за ручку еще раз, теперь сбоку, и повернул ее. Дверь открылась. Но вместо занесенного снегом крыльца мы увидели кирпичную кладку, покрытую инеем. Я различил на нем замерзший отпечаток моей ладони, оставшийся еще с тех пор, как я прикасался к кирпичам.

– Ха-ха-ха! – смеялась Соня. – Ха-ха-ха! Глупые! Ха-ха-ха-а-а!

Мумия куда-то исчезла. Мы втроем стояли в коридоре и смотрели друг на друга. Все поняли, что Соня просто в очередной раз «подшутила» над нами.

– Тебе надо рану перевязать, – сказал Алик.

– Не надо, – покачал головой Антон. – Смотри, кровь уже не течет.

Он показал свою ладонь. Кровь не только не текла, но и раны тоже не было.

Мы молчали.

Я чувствовал, что больше этого не вынесу. Голова гудела, хотелось спать, странные события до ужаса надоели.

Я мечтал о чашке горячего сладкого чая с лимоном. О своей комнате. О теплом пледе. Представлял, как сижу возле окна и смотрю на улицу. На подоконнике стоит чашка чая, мои ноги в вязаных шерстяных носках прижаты к горячим батареям, мне тепло и уютно. За окном ходят люди, на них падает снег, я улыбаюсь, встаю и ложусь на кровать. Накрываюсь пледом и беру в руки приключенческую книжку...

– Чего ты лыбишься? – в мои грезы ворвался голос Алика.

Мечта разорвалась на клочки.

– Домой хочу... – прохныкал я.

– Все хотят. Надо что-то придумать.

– А что тут придумаешь? – усмехнулся Антон.

– Эту Соньку как-то перехитрить можно, надуть...

– Если бы все было так просто...

– Что-то мне не верится, что это все по правде со мной происходит, – невпопад сказал я. – Мумии, замурованные двери с окнами... Может, это сон?

– Никакой это не сон, – категорично заявил Алик. – Среднестатистический сон минут десять-пятнадцать снится, а это уже часов пять творится.

– А во сне нет чувства времени, – заступился за мою версию Антон.

Я победоносно взглянул на Алика.

– Хватит лясы точить. Наверх идем, – сказал он.

– Ну уж нет! – закричал Антон, как ошпаренный. – Наверх я больше ни ногой. Я там, знаете, сколько просидел?

– Знаем, – ответил я.

– Кстати, а какой сейчас год? – встрепенулся Антон.

Пришлось его разочаровать:

– Все, как ты сказал. Твоя камера работает без перебоев.

Мы с Аликом все ему рассказали: и что танцы его видели, и что пытались ударить его неоднократно, сказали также и то, что присутствовали при записи видеописьма.

– Ну, дела... – протянул Антон. – И вы не могли ко мне прикоснуться?

– Да, не могли.

– А ну-ка, – Антон взял и дотронулся до моего плеча. Потом до Аликова. У него получилось. Потом до него дотронулись мы. Тоже успешно. Значит, мы втроем не привидения. Хоть это радует.

Никакой кульминации в этой странной истории нет. Потому что все, что я рассказываю, – правда. Это только в книжках бывает вступление, завязка, кульминация, развязка. А это – жизнь. А жизнь не всегда следует четко выстроенной схеме. Так случилось и с нами. «Вступление» – было, «завязка» – тоже, а «кульминации»... нет. В смысле – на дом не нападала стая демонов, и не оказалось, что он стоит на месте прохода в ад, мы ни с кем не сражались, и вообще больше никаких приключений не было.

Просто Соня (в обличии живого человека) чинно спустилась по лестнице на первый этаж и, вздохнув, попросила:

– Пожалуйста, присядьте.

Она указала на тот старинный диван, о котором я уже не раз упоминал.

– Зачем это? – тут же вскинулся Алик. – Не хотим мы Бетховена твоего слушать. Лучше бы отпустила нас.

– Я вас отпущу. Вы только присядьте.

– Ага! Еще чего! Не слушайте ее, братаны, – посоветовал нам Антон. – Это очередной ее прикол. Мы сейчас сядем на диван, а он или взорвется, или еще какая-нибудь фишка в нем окажется.

– Ничего такого не будет. Я вам обещаю. – Соня была серьезна, как никогда. – Давайте поторопимся, у нас не так уж много времени.

Именно эта ее серьезность подействовала на нас убеждающе, и мы все-таки осторожно, но сели на диван. И действительно – тот не взорвался. С ним ничего не случилось. Правда, диван сильно скрипел, но, по крайней мере, скрип не опасен для жизни.

Соня села на кресло и окинула каждого из нас внимательным взглядом.

В такой вот милой обстановке и начался разговор.

– Хотите чаю? – спросила Соня.

Я не поверил своим ушам.

– Чаю? – переспросил я.

– Да, чаю, – подтвердила Соня. – Но вам придется растопить печь.

– Фу, что за Средневековье, – поморщился Алик.

Соня улыбнулась:

– Ты, Алик, сам не знаешь, какую значимую вещь сказал.

Алик заметно занервничал, заерзал на диване, напрягся:

– А что я такого сказал?

– Ну, про печь.

– Не понимаю...

– А сейчас поймешь, не гони лошадей. Так чаю хотите?

– Не надо! – отказался Антон. – Я уверен, что он будет с ядом.

– Не будет. Я обещаю, – сказала Соня.

А я взял и поверил ей:

– Я буду чай. Показывай, как печь растапливать. Только что-то кухни в этом доме я не заметил.

– Пойдем покажу. – Соня встала с кресла и направилась в сторону кладовки.

– Не нравится мне это, – бормотал Антон, вставая с дивана и двигаясь следом за нами.

Мы дошли до кладовки и увидели еще одну дверь, которой прежде не было. Соня открыла ее, и мы оказались на такой же заиндевевшей кухне, как и весь дом.

Столы, стулья, а в углу – дровяная печь. Рядом с печью в ящике лежали поленья.

– Мама всегда говорила, что если в доме есть мужчина, то печь должен растапливать он, а если в доме, кроме женщины, никого нет, то огонь приходится ей разжигать, – промолвила Соня. – Мама уверяла, что лучше всего огонь может мужчина развести, огонь только мужчинам подчиняется, а над женщинами он смеется, – то за веник ухватится, то за одежду.

– Как интересно, – искренне произнес я.

Когда мы развели огонь, вскипятили воду и заварили чай, то вернулись в гостиную и расселись на прежние места. Сначала чай пили только мы с Соней. Вопреки предположению Антона, я не отравился. Тогда, глядя на меня, живого и невредимого, Антон с Аликом тоже налили себе по чашечке.

Сбылась моя мечта – я пил горячий сладкий чай.

– Дом умер сто лет назад, – обыденно сказала Соня. – Вы знаете, почему слышите этот бесконечный звук «з-з-з-з-з»?

– Нет!

– Я объясню. В момент его смерти как раз была повреждена электрическая проводка, и провода стали вот так вот жужжать. В момент появления дома все повторяется: и это «з-з-з-з-з», и сумасшедший снегопад, и... страшный холод в доме. В ту зиму было очень холодно. А летом в тот год мы перешли на паровое отопление, – со значением и гордостью сообщила Соня. – Что-то там с отоплением случилось, и дом моментально замерз. Я как раз тогда уже лежала... Растопить печь мы не могли, так как дом умер. Да и незачем уже было. Все повторяется. Раз в год – в ночь Нового года дом появляется на этом месте, а на рассвете исчезает...

– Но почему? – завопил Антон. – Почему?! Что тут такого случилось, из-за чего умер дом? Что?

Соня пожала плечами и просто промолвила:

– Я умерла. Я умерла в ночь на Новый год. Я болела, простудилась. У меня был жар. Меня не смогли спасти, и ночью я умерла. К тому времени мы с мамой жили вдвоем, без папы. Он служил в царской армии и погиб на дуэли. Мы были богаты. Смогли провести паровое отопление и электричество. И в ночь моей смерти оно почему-то сломалось... Сначала электричество, а потом отопление.

– Ты это уже говорила, – напомнил Алик.

– А, ну да... – несколько рассеянно произнесла Соня, погруженная в воспоминания вековой давности. – Я умерла. Как раз пробило без четверти двенадцать. У моей мамы больше никого не было, и она... она... она очень меня любила. Она всегда говорила, что если со мной что-то случится, то она тоже умрет... И она...

– Умерла? – подсказал я. Мой голос был отчего-то осипшим.

– Да, я тоже умерла, от горя, – раздалось за нашими спинами. Мы заорали как резаные и подскочили с дивана, расплескав на себя чай. За диваном стоял призрак худой женщины с усталым добрым лицом. Она подошла к Соне, стала рядом с креслом и опустила руки на плечи дочери. – Наверно, ночь на Новый год действительно имеет магическую силу. Моя дочь умерла. Я была убита горем. У меня сильно заболело сердце. Я, помню, подумала, что у нас есть все, кроме счастья. Дом, которому все завидовали, сад, но счастья нет!.. А потом – боль в сердце. И темнота. Очнулась я так же резко, как и потеряла сознание. Помню, что за окном сверкнула молния. Я еще подумала: какая молния зимой? Думаю, это была магия новогодней ночи, совмещенная с нашей бедой. Что-то в природе случилось. А дальше... а дальше я увидела, как дочь открывает глаза. Встает с постели. Но она была... прозрачная. Понимаете? Ее тело лежало неподвижно на постели, а душа поднялась и подошла ко мне. Я бросилась к дочери, но... пролетела сквозь нее! Это уже потом мы научились соединять души с телами, но тогда я испытала самый настоящий ужас – моя дочь рядом, но я не могу к ней прикоснуться. В момент моей смерти, в момент мыслей о том, что счастье не в богатстве, и умерло это богатство – наш дом. Мы втроем мертвы – я, дочь и дом. Мы – три призрака. Мы живем только в новогоднюю ночь. Каждая наша ночь – Новый год. Мы не знаем, обретем покой или так веки вечные будем скитаться по дому... Не знаем. Мы ничего не знаем! Мы умерли! Мы мертвы!

– Говорят, что в Новый год, что ни пожелается, все всегда произойдет, все всегда сбывается... – процитировал Алик строку из «Двенадцати месяцев».

– Что это? – спросила удивленно мать Сони.

– Да так... Один стишок... Ну что ж, мне все понятно. Вы пожелали, чтобы этого дома не было, и его нет, как и вас, – сделал тезис Алик. – Но одного никак не пойму – дом-то тут при чем? Он, на мой взгляд, тут совсем ни при чем.

– А по-моему, очень даже при чем, – заспорил Антон. – Они – богатая и уважаемая семья, а это значит – постоянная зависть окружающих. А зависть, как известно, имеет огромную силу. Поэтому перед смертью мама Сони и подумала, что во всех несчастьях именно зависть по поводу богатства, то есть дома, виновата. И, думаю, пожелала, чтобы этого вообще не было. И его не стало. Вот вам и «...все всегда произойдет, все всегда сбывается»!

– Да, мальчик, так все и было, – согласилась женщина, погладив дочку по голове. – Вы не обижайтесь на нас. Это мы морочили вас. Поймите, это... развлечение. Хоть так мы можем себя развеселить.

– Как это типично – привидения, которые над живыми людьми развлекаются из-за собственной несостоятельности, – фыркнул Алик.

Соня с матерью не обиделись. Они сказали:

– Извините. Вы можете идти.

– Нашли дураков! – усмехнулся Антон. – Сейчас опять эта дверная ручка оживет и нас загрызет...

– Нет. Честно. Вы можете идти. Только... – замялась женщина.

– Что – «только»? – насторожился я. – Как я ненавижу эти «но» и «только»!

– Только... выйти отсюда не так-то просто...

– Говорите напрямую, – обреченно попросил Антон.

– Попытаться выйти вы сможете только в следующем Новом году, потому что в этом дверь уже открывалась. Она открывается один раз и только для одной цели – или впустить, или выпустить. Мы не знаем, почему так произошло, но предполагаем, что дом начал жить своей, если можно так выразиться, жизнью. Здесь бардак. Полный бардак. Все доведено до абсурда, бывает то холодно, как на Аляске, – взгляд женщины уткнулся в Аликову куртку-аляску, – то жарко, как в Африке. Мы не любим дом, а дом не любит нас, но существовать друг без друга мы не можем. Становитесь-ка вы рядом с дверью, ждите следующего Нового года, и как только наступит двадцать три сорок пять (именно в это время умерла Соня) – сразу же открывайте дверь и выбегайте отсюда.

– А почему в двадцать три сорок пять? – задал вопрос Алик.

– Я же сказала – момент смерти Сони – это точка отсчета исчезновения дома. Наверно, он как-то чувствовал... не знаю... Но он именно во столько появляется и на рассвете исчезает. До следующего года. Поторопитесь. Скоро рассвет. Вы не заметите, как пройдет год и наступит 31 декабря, двадцать три сорок пять. Поторопитесь. Иначе сюда кто-нибудь зайдет, и вы не успеете выйти. Сюда люди каждый год заходят. Обязательно.

– Почему вы мне это в прошлом году не рассказали? – спросил Антон с обидой в голосе.

– Не успели, – ответила Соня. – Я играла маме на фортепиано, заигралась, а мама заслушалась – и мы прозевали.

– Вы прозевали, а мои родители меня, чувствую, похоронили уже! Кто как не вы должны это понимать! – вскипел Антон, обращаясь к матери Сони. – Ждать мне надо до следующего года! Боже мой! Меня родители два года не видят... И то, два – это если повезет... Если мы отсюда выберемся. Так, пацаны, идем к выходу! Мы просто обязаны не упустить момент!

– Да, идите, скоро рассвет. Этот момент – от рассвета до Нового года в один миг промелькнет. Не упустите шанс. Одна девочка здесь пять лет провела... – сказала женщина.

Мы направились в коридор. По пути туда я думал: «Успеем мы или нет? Это очередная шутка привидений или правда? По-моему, на этот раз они говорят серьезно... Способ проверить их слова только один – дождаться следующего Нового года и... успеть. Успеть открыть дверь».

Мы стали у двери, готовые в любую секунду к наступлению рассвета и к очередному Новому году.

Соня с матерью, обнявшись, встали напротив нас.

«Господи, сделай так, чтобы мы успели!» – горячо подумал я.

– С будущим Новым годом, – поздравила нас Соня.

– И вас, – ответили мы хором, поворачиваясь к двери. Уставились на ручку с изображением тигра. Наши сердца стучали сильнее обычного.

«Надо успеть выйти, надо успеть выйти...» – мысленно заклинал я.

Интересно, успеем? Или нет?

А на улице, наверно, шел снег. И взрывались хлопушки. И пахло хвоей. И никто, кроме нас пятерых, не знал, что мы стоим у двери и ждем следующего Нового года.

Скорей бы он наступил.