ГЛАВА 1

Еще до того, как мы добрались до вершины ущелья Чак, я заметила, что высокая фигура Сембура начала качаться в седле, и поняла, что ему приходится тяжко в разреженной атмосфере. Моего сердца коснулся холод куда ужасней студеных горных ветров. Сембур – это все, что у меня было.

Мое место было в конце каравана, рядом с Гхенлингом, молодым человеком, жившим в Намкхаре по соседству с нами, однако когда я пришпорила пони, направляя его вперед, никто не попытался остановить меня. Из-за пронизывающего ветра мы держали головы опущенными, низко натянув на них капюшон, так что, вполне вероятно, никто даже не заметил, как я проехала мимо длинной вереницы яков, неутомимо тащивших большие кожаные тюки с солью.

Оказавшись рядом с Сембуром, я взяла его за плечо и обратилась к нему на языке, на котором говорили только он и я, языке, которому он учил меня с тех пор, как я себя помню. В будущем мне предстояло узнать, что я говорю на нем с ужаснейшим акцентом, но в то время, когда мне было двенадцать лет, я еще не слышала, чтобы на нем говорил кто-нибудь другой, кроме Сембура, и, естественно, произношение у меня было точь-в-точь такое же, как у него. Сембур называл его «ханглийский», а себя «хангличанином». Это означало, что он приехал из страны, которая находится на другом конце света.

– Как ты себя чувствуешь, Сембур? – с беспокойством спросила я.

Он повернул свою закутанную голову, и я увидела его обветренное лицо и устремленный на меня взгляд голубых, налитых кровью глаз. Выглядел он совсем больным, губы посинели, и даже заостренные кончики усов поникли. Меня пронзила дрожь. Ведь у Сембура, шел он или ехал верхом, спина всегда была прямой, как золотые шпили Галдонга, и мне всегда казалось, что он так же прочен и не имеет возраста, как сами горы. Но недавно я поняла, что он всего лишь человек, а теперь я видела, что он к тому же и стар.

– Ты ужасно выглядишь, – сказала я. – Обопрись о мое плечо.

Он с видимым усилием взял себя в руки и сверкнул на меня глазами.

– Это что? Что это, а? Кто разрешил вам оставить свой пост в арьергарде, юная леди?

– Ой, Сембур, пожалуйста, не сердись. Я увидела, что ты вроде как качаешься, и страсть как испугалась. Давай, обопрись ненадолго, пока не почувствуешь себя получше. Когда мы пройдем через перевал и чуть-чуть спустимся, тебе станет легче.

Губы Сембура окоченели. Голосом, едва перекрывающим завывание ветра, он проговорил:

– Не хочу, чтобы они все видели, что я не в себе, Джейни.

Приподняв светлые, густые брови, он скосил глаза сначала в одну, потом в другую сторону, окинув взглядом тех, кто уже месяц шел с нами караваном из Намкхары.

– Слушай, Сембур, спусти с плеча винтовку и дай мне, – предложила я, – мы сделаем вид, что ты объясняешь, как она действует, а при этом ты сможешь на меня опереться. – Он продолжал колебаться, и я настойчиво добавила: – Ну, давай, сейчас у нас не может быть никаких проблем с людьми из этого племени кхамба. В ущелье они никогда не нападают, а мы скоро будем в Смон Тьанге.

Так называлась страна, в которой мы жили. Ее народ назывался Ло-бас, а возвращались мы из торговой поездки в страну Бод, которую Сембур всегда называл Тибет.

Он кивнул и спустил с плеча винтовку. Я знала, что это – лучшая винтовка в целой стране. «Ханглийская», с узкой металлической коробкой, которая называется «магазин», и поэтому не надо вставлять патроны один за одним. Я взяла винтовку, проверила, как учил Сембур, стоит ли она на предохранителе, и двумя руками установила перед собой, направляя Пулки коленями. Сембур положил руку мне на плечо. Конечно, я была слишком мала, чтобы служить ему настоящей опорой, но все же достаточно сильна, чтобы он почувствовал себя хоть немного устойчивей. Через несколько минут он вздохнул и сказал:

– Спасибо, милая. Становлюсь староват для таких высот. Придется дома об этом немножко поговорить.

– Хорошо, но сейчас молчи. Тебе нужно беречь дыхание.

Он улыбнулся.

– Ты говоришь сейчас прямо как мама, Джейни.

Я не ответила, потому что корила себя за то, что не устанавливала каждую ночь перед нашей палаткой ловушку для горных демонов. Они гораздо злее равнинных демонов, и несомненно, один из них проник в Сембура и поразил его легкие и сердце. Беда в том, что Сембур сам запретил мне делать и устанавливать ловушки для демонов.

Я помнила, как он был потрясен, когда в первый раз застал меня за этим занятием. Я сооружала ловушку из кусочка бараньего рога, переплетенных соломин, нескольких маленьких картинок, которые накорябала на кусочках коры, приправляя все это заклинаниями, которые уговорила Лахну написать для меня на полосках кожи. Каждый в Смон Тьанге знал, что существует больше четырех сотен демонов земли и воздуха, огня и воды, и эти злые духи могут вызвать не меньше тысячи болезней, а также навлечь на жертву пять видов неожиданной смерти.

Сембур ничему такому не верил и говорил, что ни один «хангличанин» не верит подобной ерунде. Я понимала, что по-своему он прав, но в то же время была совершенно убеждена, что в этой части света все-таки живет множество демонов, пусть даже они и не водятся в «Ханглии». Порой Сембуру трудно было понять людей, с которыми мы жили, потому что хотя мы поселились в Смон Тьанге, или Мустанге, как он называл его по-"ханглийски", десять лет назад, он знал всего лишь несколько слов местного языка и всегда делал ошибки. Он никак не мог постичь, что есть два вида языка: один – на котором говорят с обычным человеком, второй – на котором говорят с кем-нибудь важным.

– Этот народ – просто язычники, Джейни, – напоминал он мне то и дело. – Впрочем, они хорошие люди. Должен сказать, к нам они относились, как правило, по-доброму. Но они невежественные, понимаешь? Они ничему не учились.

– Что значит «ничему», Сембур? – спросила я однажды.

– А? Господи, спаси мою душу, «ничему» и значит «ничему», девочка! Например, они даже не моются как надо и понятия не имеют о том, что надо держать себя в чистоте.

Это была правда. Раньше я часто завидовала другим детям, которые мылись только по праздникам, тогда как мне приходилось каждый день вставать в маленькую деревянную ванну, чтобы вымыться с головы до ног. Три лета назад Сембур сказал, что я уже слишком большая для того, чтобы он меня мыл, и поэтому в будущем я должна делать это сама. Сначала я жульничала, закрывая дверь в свою маленькую комнату шторой из шерсти яка и делая вид, что моюсь. Но затем, к собственному огорчению, я обнаружила, что мне не по себе, если мое тело и одежда не отличаются чистотой, и начала снова мыться так, как меня приучил Сембур.

Другой раз, рассуждая на ту же тему – о разнице между Ло-бас и нами, он сказал:

– Дело не только в том, что они не понимают, что нужно быть чистыми и опрятными, Джейни. Они еще и необразованные. Кроме монахов, никто не умеет читать и писать. А ты умеешь, я научил тебя всему, что сам умею, так что ты не должна быть такой, как эти язычники.

Уроки у меня были каждый день, насколько я себя помню, и я три раза прочла книгу, которая называется Святая Библия. У нас было всего две книги, вторая называлась "Истории про Джессику". В ней были картинки и рассказывалось про девочку, которая носила длинное платье и иногда ездила на велосипеде – удивительной машине с двумя колесами. Джессика все время делала что-нибудь интересное – ходила в школу или ездила в место, которое называлось «побережьем». А еще она все время помогала людям. Больше всего мне нравилась картинка, на которой Джессика махала флагом, чтобы остановить большую машину, ехавшую по рельсам, потому что у одного джентльмена нога застряла между шпал. Я часто мечтала, что когда стану взрослой, то буду похожа на Джессику и буду спасать людей от того, что их раздавят большие машины.

Сембур говорил, что книг – сотни, и во всех них – разные истории. Поверить в такое было трудно, однако наверняка это было правдой, потому что Сембур никогда мне не лгал. В другой книге, Святой Библии, рассказывались разные странные вещи, и я не понимала многих слов, но могла прочесть их вслух, а Сембура это вполне устраивало.

Однажды я заявила:

– В Галдонгском монастыре целая куча свитков, Сембур. Они тоже вроде книг. Про них мне рассказал Гхенлинг, он сам их видел. Я бы не прочь почитать что-нибудь еще кроме моих книг.

Сембур рассмеялся своим сухим горловым смехом, напоминавшим лай:

– Ты не можешь прочитать их, Джейни. Они написаны на иностранном языке, не "ханглийском".

– Тогда почему мы можем читать и писать только по-"ханглийски"?

Он жестко посмотрел на меня, как часто смотрел на Ло-бас.

– Господи, помилуй, Джейни, да потому, что мы «хангличане», вот почему! И тебе следует этим гордиться, моя девочка!

– Не знаю, Сембур. Иногда я об этом жалею. Ну, когда, например, другие дети не хотят со мной водиться или делают гадости потому, что я другая. Иногда взрослые тоже так себя ведут.

Сембур вздохнул.

– Знаю, милая, знаю, – ласково проговорил он. – Чаще всего они ничего против нас не имеют, но порой мне не хочется поворачиваться к ним спиной – как бы туда не воткнули нож. И все-таки ты должна быть к ним снисходительной. Это всего лишь невежество. Им всюду мерещатся знамения. Стоит только яку упасть в расселину, и они тут же обнаружат с полдюжины знамений, из которых выходит, что это случилось потому, что в деревне живут два иностранца. – Он пожал плечами. – И все-таки… Когда они начинают чудить, нам просто надо убраться на пару дней, и они обо всем забудут.

Сембур сказал правду. Мне никогда не было по-настоящему страшно в Намкхаре. Я играла с другими детьми, работала с ними в полях вокруг деревни или в сараях, где женщины пряли козью или ячью шерсть и дубили кожи. Если бы не Сембур, я вполне могла бы сойти за одну из них, потому что хотя моя кожа и была светлой, но глаза и волосы такие же черные, как у любого жителя Смон Тьанга.

Но хотя Ло-бас и уважали Сембура, он никогда не смог бы стать одним из них, потому что не мог и ни за что не хотел отказаться от своих «ханглийских» привычек.

Когда я размышляла об этом, я понимала, что он остался точь-в-точь таким, каким был всегда, принадлежа тому другому миру, запечатлевшемуся где-то на задворках моей памяти, миру, который для меня был подобен полузабытому сну. Я ничего не знала определенно, но всегда предполагала, что мои родители умерли в том другом мире. Я не помнила их и вообще мало думала о прошлом, пока мне не исполнилось девять лет, когда мною на какое-то время овладело любопытство и я начала уговаривать Сембура рассказать мне об отце и матери, о том, где мы жили и что с ними случилось. Как правило, Сембуру удавалось уйти от моих расспросов или как-то отвлечь меня, но однажды, когда я все-таки приперла его к стенке, он нахмурился, провел рукой по своим коротким, колючим волосам и принялся крутить кончик своего правого уса, как делал всегда, когда был чем-то обеспокоен.

– Ну, Джейни, не знаю даже. Ты еще слишком мала, чтобы понять.

– Даже если я не пойму, ты все равно можешь объяснить, что случилось.

– А почему ты думаешь, что я – не твой папа? Ведь так считают все Ло-бас.

– Не знаю… мне просто так кажется, вот и все.

– Почему? Я для этого недостаточно хорош, а?

– Не говори глупости. Ты правда мой папа, да?

– Однажды я тебе про все расскажу. Когда будет можно.

– Что это значит?

– Это значит, что если я не буду соблюдать осторожность, ты окажешься в опасности.

– У-у-у! Как Джессика, когда она останавливала поезд?

Сембур скорчил гримасу.

– Все, хватит об этом.

– Ладно, а моя мама? Она умерла?

Он кивнул, и я заметила, что ему трудно говорить.

– Да. Я все расскажу, милая, когда ты будешь немного постарше. Обещаю.

– На сколько постарше?

– Не приставайте, юная леди. У меня и так хватает проблем с вашим воспитанием. Нелегко это для человека, у которого нет опыта по части маленьких девочек.

Какое-то время меня продолжало мучить любопытство, но вскоре оно прошло, возможно, потому что Сембур первый раз взял меня с собой в торговую экспедицию в землю Бод, которую он называл Тибетом, и это приключение заставило меня забыть обо всем остальном, в том числе и о моем прошлом. Но иногда, полупробудившись от сна, в котором видела большие комнаты, шелковые занавеси, и меня обнимали мягкие руки, я вспоминала об обещании Сембура и принималась с нетерпением ждать времени, когда узнаю все, что от меня скрывают.

* * *

К тому моменту, когда мы спустились с вершины перевала до высоты десять тысяч футов, Сембур выглядел лучше. Дышать ему стало легче, с губ исчезла пугающая синева. Он взял у меня винтовку, повесил себе на плечо и повернулся в седле, чтобы окинуть взглядом тянущийся за нами караван из яков и пони. Стены ущелья были достаточно высоки, чтобы защитить нас от пронизывающих горных ветров, которые превращали последний торговый караван перед наступлением зимы в столь суровое испытание и для людей, и для животных.

Сзади подал голос Гхенлинг, и Сембур недовольно пробормотал:

– Что он говорит, Джейни?

– Просто глупо шутит. Спрашивает, сколько кхамба я собираюсь пристрелить из этого ружья.

– Ружья? – Сембур закатил глаза и презрительно фыркнул. – Скажи ему, что "Ли Метфорд 303" – не ружье, а винтовка.

– У них нет для этого специального слова, Сембур. Все, что выпускает пули, они называют "ружьем".

– По-моему, ты всегда говорила, что у них для всего есть три особых слова: одно высокое, одно низкое и одно, которое используют, когда пишут.

– Ну, можно и так выразиться. Но на самом деле это не такие уж разные слова. Скорее это одно и то же слово, которое произносится по-разному.

Сембур снова фыркнул, а я тихонько хихикнула. Он всю жизнь заботился обо мне, и я его очень любила, но тем не менее считала во многих отношениях самым странным и забавным из людей. Ло-бас держали бы его за дурачка, если бы очень не уважали как грозного воина. Дело было не только в том, что у него было самое лучшее в мире ружье, а у них всего лишь несколько заряжающихся с дула орудий. Он был человек сильного духа, бесстрашный и волевой.

До того, как появился Сембур, по крайней мере два каравана каждый год терпели нападение от злобных людей из племени кхамба, живущих в стране Бод, которые отбирали множество тюков, мешков и животных. Когда же с караванами начал ездить Сембур со своей грозной винтовкой, все изменилось. Грабителей отгоняли, и ничего не пропадало. Иногда несколько кхамба появлялись в отдалении, наблюдали и шли за нами пару дней, но никогда не осмеливались напасть, потому что видели заметную среди Ло-бас фигуру Сембура.

Мне часто случалось испытывать гордость и чувство превосходства из-за того, что я была единственной девочкой, ездившей с соляными караванами. Мальчикам разрешалось это только с восемнадцати лет, девочкам не разрешалось вообще. За исключением меня. Тому было две причины. Раньше, когда я была маленькой, а Сембур уходил с караваном, он оставлял меня на попечении женщины по имени Чхела, которая была замужем за двумя братьями, но не имела детей. Мне она не нравилась, потому что вечно рассказывала страшные истории про демонов, от которых я пугалась и видела плохие сны.

Когда Чхела умерла, мне было девять лет. Сембур сказал, что она умерла из-за вещи, которая называется "воспаленным аппендиксом", но я-то знала, что в нее проник демон, который сделал так, что ее живот распух и болел. Тогда дух ее вынужден был уйти, и она умерла.

Когда должен был отправляться следующий караван, я принялась уговаривать Сембура взять меня с собой. На пони я научилась ездить почти тогда же, когда начала ходить, так что, говорила я, со мной не будет никаких сложностей. Сембур был ошеломлен, но в конце концов просто кивнул, что означало: он принял решение. Утром, когда караван собрался, я явилась вместе с ним. Когда старый Таши, возглавлявший караван, попытался протестовать, Сембур очень громко сказал по-"ханглийски", что мы или оба пойдем, или оба останемся в Намкхаре. Конечно, его никто не понял, и он сказал мне своим обычным твердым голосом:

– Объясни им, Джейни. Если они хотят, чтобы я и моя винтовка охраняли их по дороге в Магьяри и обратно, я ставлю условие: ты идешь со мной.

Когда я вежливыми фразами перевела это Таши, Ло-бас очень огорчились. За последние несколько лет они привыкли, что на караван никто не нападает и не отбирает соль, зерно и серебряные монетки, которые мы везли в Магьяри для обмена. Они привыкли к безопасным путешествиям под защитой Сембура и поэтому всегда относились к нам по-дружески, хотя мы и были иностранцами, а знамения говорили, что мы несем с собой неудачу. Они прекрасно знали, что для караванов Сембур принес именно удачу. Еще они знали, что в прошлом рождении Сембур был снежным барсом, поэтому кхамба его так и боятся.

Сембур же не знал, что когда-то был снежным барсом. Я никогда ему об этом не говорила, потому что знала, что он рассердится.

Старый Таши почесал в затылке и долго обсуждал условия Сембура с остальными. В конце концов мы тронулись, но намного часов задержались в Галдонге, на несколько миль к северу, где Таши отправился в большой монастырь посоветоваться с монахами. Не знаю, что они ему сказали, но когда он вернулся, началось мое первое путешествие из Смон Тьанга в землю Бод.

Вторая причина, по которой мне позволили ходить с соляными караванами, а, точнее, после первого же путешествия даже были довольны моим в нем участием, – это то, что у меня обнаружился, как считали Ло-бас, воистину магический дар обращения с яками. Эти животные двигались медленно, вечно пребывали в дурном расположении духа, и зачастую яку приходила мысль остановиться и часами стоять, уставившись без движения в пустоту, словно погруженный в медитацию монах. Яки слишком крупны для того, чтобы их тащить, а бить их никто не отваживался из страха, что животное может оказаться воплощением какого-нибудь родственника, которому предстоит избавиться от дурной кармы прежде, чем вновь родиться человеком.

Стоит остановиться одному яку, встает весь караван, а это ведет к бесконечным задержкам в пути. Мой дар состоял в том, что я могла уговорить яка двигаться, потерев ему нос и поболтав с ним. Понятия не имею, как у меня это получалось, получалось – и все. Сембур говорил: это потому, что мне нравятся яки, в то время как всех остальных раздражает их медлительность и тупость.

Мне в самом деле нравились яки. Мы использовали их для сельскохозяйственных работ и как вьючных животных, мы стригли их шерсть, чтобы изготовить себе одежду, валяли ее, чтобы сделать обувь. Мы пили их молоко, жгли навоз, чтобы обогреться, пускали им раз в год кровь, чтобы есть ее в сушеном виде. Молодые яки были слишком нужны, чтобы их забивать, но со временем они давали нам также мясо и кости.

Я была благодарна якам. Сембур говорил, что они не встречаются почти нигде в мире, и это меня изумляло. Непонятно, как люди могут существовать без яков. Конечно, он, скорее всего, ошибался, думая, что яки меня слушаются потому, что нравятся мне. Пожалуй, правильнее было мнение колдуньи Лахны: в прошлой жизни я была главой стада, и животные узнают во мне свою. Впрочем, какова бы ни была истинная причина, мое участие в соляных караванах в последние три года всех радовало, и это было уже мое девятое путешествие.

За нами виднелись серые и белые вершины. Перед нами тропа круто спускалась вниз в окруженную горами узкую долину, а потом к предгорьям, которые были испещрены оврагами, тянулись, извиваясь, к зеленым равнинам. Вместе с нами с гор, откуда мы по тропе спускались вниз, бежала серебристая, причудливо изгибающаяся речушка. Рядом с ней шла дорога на Намкхару, а в том месте, где река, расширяясь, образовывала лунообразное озеро, стоял монастырь Галдонга, шесть продолговатых террас из унылого красноватого камня, поднимающихся одна над другой и венчавшихся четырьмя похожими на иглы золотыми шпилями. Каждый ярус пронзало множество длинных окон, облицованных белым камнем, а над крышей верхнего яруса реяли огромные молитвенные флаги. Пять цветов символизировали пять различных аспектов жизни.

Монастырь был окружен высокой стеной со входом в виде арки. За стеной, обращенной к реке, выстроились приземистые, покрытые густой резьбой, покрашенные охрой чортены с короткими коническими шпилями. То были святилища, в которых хранился пепел лам, и, как известно, для обретения заслуги и лучшего перерождения очень хорошо было молиться около этих святилищ. В Смон Тьанге так поступали все, кроме Сембура.

Верховный лама Галдонга был важной персоной, но все-таки не настолько важной, как некоторые другие верховные ламы, потому что Галдонг был одним из самых маленьких монастырей. Мне случилось трижды разговаривать с ним в тех случаях, когда он посылал за Сембуром и нужно было, чтобы я переводила. Его звали Рильдом, у него было очень спокойное лицо, словно его мысли всегда витали где-то в другом месте. Мне он нравился, потому что всегда улыбался мне и был ласков, хотя его взгляд проходил как бы сквозь или мимо меня.

Он посылал за Сембуром только тогда, когда появлялись дурные знамения, и нам двоим было разумней на какое-то время уйти в холмы. Мне вспоминался последний случай, когда он говорил мне своим высоким, тонким голосом, когда мы стояли в красивом помещении с мерцающими на стенах масляными лампами.

– Сообщи Сембуру, что в последние дни все пророчества и знамения указывают на то, что находящиеся среди нас чужаки откроют путь для нападения новых демонов.

– Сейчас скажу, высокорожденный. Когда я это сделала, Сембур проворчал:

– Спроси у него, почему все эти новые демоны появляются именно зимой, когда нет караванов, нуждающихся в охране.

– Не могу я этого спросить, Сембур. Он же не виноват в том, что показывают знамения.

– Какие еще знамения?

– Ну, как движутся облака, как летают птицы, как выглядят звери, пойдут ли козы налево или направо по дороге к реке. Ой, есть сотни разных знамений.

– Стало быть, сотни, черт их возьми?

Я повернулась к Рильду:

– Простите меня, высокорожденный. Он соображает медленно, как як, и мне нужно объяснять ему все, как малому ребенку. Я сказала ему, и теперь он понял.

Верховный лама продолжил:

– Никто из Ло-бас не причинит вам вреда, потому что это противно закону, и человек потеряет много заслуг, необходимых ему для странствия по колесу жизни. Но вам следует знать, что если люди Намкхары начнут изгонять вас из деревни, они, может статься, будут руководствоваться соображениями, что, отвращая демонов, которые будут привлечены вашим присутствием, они обретут еще больше заслуг. Ты понимаешь меня, дитя?

Я понимала слишком хорошо. Если Сембур и я не уйдем из Намкхары на какое-то время по доброй воле, нас просто выгонят. Так уже было, хотя всего лишь однажды, потому что Сембур хорошо усвоил урок. Он был готов проломить дубиной пару голов, если мужчины придут изгонять нас, но они не пришли. Вместо этого явилось около дюжины женщин, которые размахивали палками, называли нас иноземцами и угрожали, что будут бить его не переставая, пока он не уйдет. Сембур был в бешенстве, но не мог же он драться с женщинами. За несколько минут он уложил нашу палатку из шерсти черного яка и кое-какие пожитки, посадил меня на пони, и мы ушли.

С тех пор нас три раза отсылали из Намкхары, и мы всегда уходили не споря и не суетясь. Наша ссылка никогда не длилась дольше нескольких недель, потому что в мире демонов все менялось с появлением новой луны, и было бы странно, что они останутся враждебны к нам два месяца подряд. Когда мы возвращались в Намкхару, нас встречали всегда как лучших друзей. Эти люди вовсе не относились к нам плохо. Они просто заставляли нас уходить, когда наше присутствие открывало дорогу демонам, которые могут принести болезни и несчастья.

Когда мы уходили в горы, я часто страдала от одиночества, потому что оставалась без общества детей, с которыми обычно играла. Сембур очень старался развлечь меня, заполняя время уроками – ведь он хотел, чтобы я стала образованной. Я любила упражняться в чтении и письме, но некоторые вещи, которым он меня учил, казались очень странными, например, что мир – круглый, как мячик, а еще – что есть место, которое называется Лондон, там все время ходят по рельсам машины, как в "Историях про Джессику", а по дорогам ездят другие машины, и их не тянут никакие лошади.

Еще были уроки «хистории», на которых речь шла про то, как «хангличане» ездили по всему миру по огромным озерам, которые называются морями. Они путешествовали на кораблях – больших железных лодках с паром внутри. Эти корабли принадлежали леди, которую звали королева Виктория, и они отвозили во все уголки света солдат, которые обучали там людей и занимались их "хобразованием".

Я находила уроки Сембура ужасно запутанными и радовалась, когда мы могли вернуться с холмов домой в Намкхару, потому что жить зимой в палатке было холодно. В прошлом году нам повезло, знамения были хорошими, но в позапрошлую зиму нам пришлось очень тяжело. Наша ссылка продолжалась семь недель, погода была ужасная, а к тому же целых три недели мне пришлось ухаживать за Сембуром, которому в грудь поселился демон болезни.

С тех пор, как мы вернулись из той ссылки, нас не просили явиться к верховному ламе Галдонга, и я от души надеялась, спускаясь с нашим медленно движущимся караваном в долину, что нас опять не вышлют в грядущие зимние месяцы.

Едущий рядом Сембур проговорил:

– Плечи назад, Джейни. Сядь в седле прямо, как хорошая девочка.

Я потянулась, чтобы сбросить напряжение с нывших мускулов, и с усилием выпрямилась.

– Извини… Я почти засыпаю.

– Понимаю, милая, понимаю. Но я уже тебе говорил, ты должна это скрывать. Никогда не показывай здешним людям, что ты устала, нервничаешь или боишься.

– А почему, Сембур? – раньше я никогда не задавала этого вопроса.

– А? Ну, потому что ты – «хангличанка», вот почему. Ты всегда должна быть спокойной и уверенной в себе. Это придает тебе авторитет, понятно? Если люди увидят, что ты скуксилась или оробела, они не будут тебя уважать.

Иногда, когда я уставала, мне хотелось, чтобы обо мне заботился кто-нибудь помимо Сембура, особенно мне хотелось иметь мать, но тут же я начинала чувствовать себя ужасно виноватой, потому что всю мою жизнь я была для Сембура самым главным, ведь он считал своим долгом заботиться обо мне, не будучи моим отцом. Разумеется, он мало подходил для роли воспитателя с младенческих лет девочки. Тем не менее он старался, как мог, скрывая все сомнения и тревоги за твердым и уверенным поведением.

Вот и сейчас, когда я, распрямив спину, ехала среди полей, на которых был уже собран ячмень, с таким видом, будто ни капельки не устала, то делала это вовсе не для того, чтобы заслужить уважение Ло-бас, а только для того, чтобы был доволен Сембур.

Скоро зима превратит почву в настоящее железо, но сейчас кое-где шла пахота. Те, кто был ею занят, останавливались, чтобы помахать нам в знак приветствия. На полях также работали некоторые из ста святых женщин Галдонга. Они собирали в большие корзины камни и увозили их прочь на мулах. Старый Таши вспоминал, что в его детстве святые женщины точно так же, как и сейчас, убирали с полей камни, но, похоже, чем больше камней они уносили, тем больше появлялось новых. Когда караван проходил мимо, святым женщинам нельзя было смотреть на мужчин, но они все равно всегда смотрели. Их волосы были подстрижены совсем коротко, и они носили длинные красно-коричневые юбки, украшенные маленькими кусочками бирюзы в тон платью.

То был последний караван сезона. Для меня и Сембура то был вообще последний караван, но тогда мы об этом еще не знали. У всех нас, несмотря на продолжавшийся целый день переход, было отличное настроение, потому что мы возвращались с богатым грузом. Кроме обычного груза в виде соли мы везли также несколько тюков красивого шелка и белой парчи, которой в Магьяри торговали люди, специально для этого приходившие в Бод из какой-то другой страны.

Мы везли несколько мешков с их чаем, который очень нравился знатным семьям Смон Тьанга. Простые люди предпочитали чай, привозившийся с юга, из Индии, начинавшейся за Покхарой, где мы меняли соль на зерно и серебро. Какое-то количество шелка предназначалось для обмена в Покхаре вместе с солью, остальное останется здесь, у лам и знати. Они сошьют из него красивые наряды.

Я и Сембур никогда не ходили с караванами, отправляющимися на юг. Старый Таши звал нас, потому что Ло-бас ценили мою способность управлять яками, хотя в том направлении и не нуждались в услугах Сембура. Однако Сембур никогда не возил меня на юг. За те десять лет, что мы жили в Намкхаре, сам он ездил туда дважды, но оба раза без меня. Когда я спросила его почему, он ответил, что объяснит, когда я стану старше.

Теперь я и в самом деле почувствовала себя бодрее и вернулась назад, чтобы поболтать с Гхенлингом. Он любил дразнить меня и отпускать глупые шутки, и чем более рассерженной я притворялась, тем больше ему это нравилось. Мы подъезжали к монастырю, где должны были задержаться, чтобы монахи осмотрели привезенный нами из Магьяри товар и решили, сколько оставить для сборщика налогов. Едущий рядом Гхенлинг сказал:

– Когда мы остановимся в Галдонге, я приготовлю цампу, и мы вдвоем, Джейни, съедим целых шесть чашек.

Цампа была главной едой в Смон Тьанге и стране Бод. Для ее приготовления зерна ячменя нагревались в железной кастрюле на очень горячем песке до тех пор, пока не начинали трескаться, затем их просеивали, чтобы отделить от песка и мелко-мелко мололи. Эти измельченные зерна мы всегда носили с собой и растирали в пасту с кислым молоком или чаем с маслом, и вот эта-то паста и называлась цампа. Поскольку я ела ее всю жизнь, она мне нравилась, но Сембур так и не привык к ее вкусу, хотя вынужден был питаться ею уже столько лет.

Когда Гхенлинг сказал, что мы съедим целых шесть чашек цампы, я сделала вид, что никогда не слышала этой его шутки, и воскликнула:

– Шесть чашек? Отлично! Я ужасно голодна. Значит, каждому по три чашки.

– Нет, шесть чашек мне и ни одной – тебе! – Гхенлинг раскачивался от смеха в седле.

Сделав грозное лицо, я уставилась на него и гневным голосом произнесла:

– Ты негодяй, Гхенлинг! Ты – жадина! Я тоже хочу цампу!

Гхенлинг был в восторге.

– Нет, тебе цампу нельзя. Она не годится для маленьких иностранок.

– Я не иностранка! И я больше не маленькая девочка, я взрослая. Мне уже двенадцать лет.

– Если ты не иностранка, почему у тебя такая смешная белая кожа?

– Она не белая, она просто не такая темная, как у тебя, – ответила я и попыталась ударить его по плечу, что всегда ужасно забавляло Гхенлинга.

Он тут же помчался вперед, держась за якобы изувеченное плечо и издавая притворно страдальческие стоны.

– Сембур, Сембур! Спаси меня от Джейни! Она опять сломала мне руку. Ты должен держать ее на цепи, как медведя.

Изогнувшись в седле, Сембур обратился ко мне:

– Что там происходит, Джейни?

– Да ничего, Сембур. Просто опять Гхенлинг валяет дурака.

– Ладно, он славный малый, – Сембур благосклонно кивнул Гхенлингу, наградив его одной из своих довольно-таки свирепых улыбок. Ему нравились те, кто всегда веселы и ни на что не жалуются.

Через десять минут наш караван вступил в широкие ворота монастыря и прошел во двор. Ожидая нас, там собрались монахи и ламы. На ламах были высокие остроконечные красные шапки. Головы монахов были обнажены. Некоторые из них были совсем юными, потому что мальчики могли поступить в монастырь Галдонг уже в девять лет. Там же нас встречали и несколько демонов, роль которых исполняли монахи и святые женщины, наряженные в яркие полосатые одеяния и с большими масками на лицах. Маски изображали ужасных чудовищ с клыками, чешуей и выпученными глазами.

Трое монахов-мальчиков держали трубы, длиной с человеческий рост, на своих плечах, а ламы дули в них, издавая оглушительные звуки. Трубы были сделаны из меди и украшены серебром, бирюзой и кораллами.

Все это делалось для того, чтобы отогнать демонов, которые могли увязаться за нами из страны Бод. Грохот все нарастал, исполнители роли демонов в ужасных масках скакали вокруг нас, словно охваченные страхом, и в конце концов умчались прочь со двора, подавая тем самым пример настоящим демонам, которые как бы должны были последовать за ними.

Мне всегда нравилась церемония изгнания демонов, особенно во время больших праздников, когда их изображали сотни лам и монахов в самых разнообразных масках. Сембур же считал все это идиотизмом. Он холодно наблюдал за происходящим, время от времени фыркал и сказал:

– У них мозгов не больше, чем у детей. Ты только посмотри на них.

Я взяла его за руку, наблюдая за тем, как бьющие в барабан монахи наступают на демонов.

– Ну, не знаю, Сембур. По-моему, это очень забавно.

– Забавно, да… Забавно, пусть, я ничего не имею против всяких там карнавалов и тому подобного. Почему бы немного не повеселиться? Дурость в том, что все это делается ради религии.

– Почему это дурость?

– Почему? Потому что религия – это то, про что написано в Святой Библии, вот почему, Религия не в том, чтобы вырядиться и прыгать, как клоун в цирке.

– Кто такие клоуны в цирке, Сембур?

Он посмотрел на меня и вздохнул.

– Очень трудно объяснять тебе всякие вещи, Джейни. Вины твоей в том нет, но ты мало что знаешь. Ты знаешь только то, что я тебе рассказал, но и оно у тебя в голове все время путается. Понимаешь, цирк – это большая палатка, куда сотни людей приходят посмотреть на других людей, которые выполняют акробатические трюки, кладут голову в пасть льву и тому подобное. Иногда они ходят под самой крышей по длинной проволоке. А клоуны – это люди, которые нарочно по-дурацки одеваются и красят носы в красный цвет, а потом начинают вытворять всякие глупости для того, чтобы тебя рассмешить.

Я не в состоянии была представить себе такую большую палатку. Во всем мире не хватит ячьей шерсти, чтобы ее сделать. Впрочем, моего воображения недоставало и на многие другие вещи, про которые рассказывал Сембур.

Когда демоны убежали, а шум стих, трое лам с чистыми свитками и перьями для письма начали с помощью старого Таши осматривать наш груз. Сембуру и мне платили в зависимости от его ценности, и на этот раз, если повезет, мы получим не меньше пятидесяти рупий.

Когда-то я никак не могла понять, почему мы не самые бедные в деревне, ведь мы не зарабатывали почти ничего сверх того, что нам платили за «сопровождение», как выражался Сембур. Поскольку мы были иноземцами, богатый помещик, владевший всей землей вокруг Намкхары, ни за что не сдал бы нам участок, на котором мы могли бы что-нибудь посадить или пасти скот. Сембур не знал никакого ремесла. Теперь, когда я подросла, то стала зарабатывать нам на еду – ячмень и овощи, помогая крестьянину по имени Бхола, у которого было несколько яков. Сембур иногда подрабатывал, помогая кузнецу или забойщику скота, но долго заниматься подобными делами он не мог. Они считались самым низким из того, чем вообще может заниматься человек, поэтому и кузнецу, и забойщику приходилось жить на самом краю деревни или города. Если бы мы жили только на то, что зарабатывали, у нас никогда бы не было в доме мяса.

Однако уже года три, как я поняла, что у Сембура есть какой-то тайный источник денег. В то время мы жили очень бедно, питаясь почти одной цампой и бобами. Тогда Сембур оставил меня на попечении Чхелы и двух ее мужей и отправился с караваном на юг, в Непал. Но обратно он приехал не с ним, а один, через три недели после возвращения каравана. Ло-бас считали, что он путешествовал в Индию, чтобы купить патроны для своей замечательной винтовки. Сембур и в самом деле вез более сорока обойм, в каждой из которых было по восемь патронов. Но еще он принес целую сумку серебряных монет, которую спрятал в тайнике в нашем доме. Тайником служила яма, вырытая под большим камнем около очага.

Такого богатства нам должно было хватить на несколько лет, и я поняла, что Сембур точно также принес деньги, когда ходил на юг в прошлый раз. Просто я была совсем маленькой девочкой и ничего не заметила или не поняла. С течением времени они кончились, поэтому он пошел и принес еще. Я смотрела на полную серебра сумку не без некоторого трепета.

– Хосподи, Сембур, откуда ты все это взял?

– Не говорите «Хосподи», юная леди! Будьте уверены, плохого «ханглийского» я не потерплю.

– Но ты же так говоришь.

– Я – дело другое. Впрочем, и мне не следует.

– Ладно, постараюсь запомнить. Но все равно – откуда ты взял эти деньги? Ведь продать у нас было нечего, правда?

Сембур водворил на место камень, скрывавший тайник, и поднялся.

– Когда мы приехали сюда, у меня была с собой пара вещиц, принадлежавших твоей маме. Кое-какие драгоценности, понимаешь? По праву они принадлежат тебе, но мне пришлось кое-что продать, чтобы нам хватало на жизнь.

– У-у-у! А много еще осталось?

– Достаточно для маленького уютного гнездышка, которое будет у тебя, когда подрастешь.

– А можно мне взглянуть, Сембур?

– Когда немного подрастешь и если будешь себя хорошо вести. Это означает, что ты должна про это молчать, как мертвая, Джейни. Никогда не говори никому ни слова. Вообще никому! Поняла?

– Да, Сембур, хорошо. Обещаю. Вот те крест!

Я сдержала слово и была уверена, что никто и не подозревает о тайном богатстве Сембура, потому что он всячески избегал любых роскошеств. Я долго не вспоминала о тех деньгах и драгоценностях, но почему-то сейчас, когда мы стояли во дворе Галдонга в ожидании, когда ламы оценят привезенный караваном груз, мысль о них пришла мне в голову. Я разговаривала со своей пони Пулки, я просила ее быть хорошей девочкой и обещала, что когда мы придем домой, я дам ей целую кучу корма, и тут заметила, что ее седло, и так чиненое-перечиненое, износилось уже вконец. Интересно, удастся ли мне уговорить Сембура купить новое у дубильщика Хауки.

Попросить его об этом я решила завтра, когда он отдохнет, пока же продолжила разговор с Пулки. Я ездила на ней сколько себя помнила и очень ее любила, но она была уже не слишком молода и когда Сембур ее купил, а сейчас стала просто старой. Я надеялась, что она обрела достаточно заслуг в этой жизни, чтобы в следующей родиться маленькой девочкой. Тогда, если мы встретимся, у меня будет потрясающая подруга для игр. Я научила Пулки находить в кармане моего плаща сладкий гречишный пирожок на меду, и когда она умрет, я всегда буду носить с собой такой пирожок в поисках маленькой девочки, которой будет известно, где можно обнаружить это лакомство.

Я объясняла все это Пулки, когда Сембур, понизив голос, сказал:

– Эй, объясни-ка мне, что они задумали.

Я подняла голову и увидела, что к нам направляется приземистый, круглолицый молодой лама. Это был Мудок, старший секретарь Рильда, верховного ламы Галдонга. Сердце мое упало. Похоже, что нас опять пригласят явиться к Рильду, а это, несомненно, означает, что знамения вновь обернулись против нас. Я увидела, какое измученное у Сембура было лицо, какие усталые глаза. Он плохо себя чувствовал, когда мы шли через ущелье, и болел во время прошлой нашей зимней ссылки. Нетрудно представить, как ужасала его мысль о двух-трех неделях жизни зимой на холмах, в палатке. Мне стало так его жалко, что я чуть не расплакалась.

Остановившись около нас, Мудок бросил взгляд на Сембура, потом на меня и проговорил:

– Верховный лама желает говорить с Сембуром.

– Я скажу ему, преподобный. Когда высокорожденному будет угодно принять нас?

– Сейчас, – он повернулся, чтобы отвести нас через двор в монастырь.

– Знамения опять говорят про нас плохое? – спросила я.

Мудок, полуобернувшись, остановился и посмотрел на меня сверху вниз, его высокая красная шапка слегка качнулась, когда он наклонил голову.

– Это совсем не то, что было раньше, – ответил он, нахмурившись словно в недоумении. – Это совсем другое дело, связанное с видением прорицательницы.

Изумившись, я быстро объяснила все Сембуру, пока мы следом за Мудоком поднимались по широким ступеням к главному входу:

– Прорицательница? – пробормотал Сембур.

– Ну, не знаю, так ли это называется по-"ханглийски", в общем это такая святая женщина, которая предсказывает судьбу. Когда я тебя спрашивала, что это значит в Святой Библии, ты объяснил, что это тот, кто предсказывает судьбу.

– И что она про нас сказала?

– Мудок мне не говорил. Думаю, придется подождать, пока не увидим Рильда.

ГЛАВА 2

Однажды, когда нас пригласили в монастырь, нам пришлось ждать целых четыре часа, чтобы встретиться с Рильдом. Но на этот раз Мудок сказал «сейчас», поэтому я надеялась, что долго ждать нам не придется. Большая часть окон была закрыта ставнями, и дневной свет в монастырь почти не проникал. Каждый зал, каждый коридор был освещен рядами масляных ламп, их пламя угасало и дрожало, когда мы проходили мимо. В нишах, ютившихся вдоль стен святилищ, сидели, скрестив ноги, серебряные статуи богов и богинь. В некоторых коридорах на нас взирали маски сотен демонов. Откуда-то едва слышно долетал звук гонга. Мы прошли по коридору, уставленному шелковыми ширмами, на которых были изображены птицы и животные, затем поднялись по узкой крутой лестнице и оказались в помещении с задрапированными в красный шелк деревянными колоннами. В конце этого зала, в огромной нише сидел на четвереньках жуткий демон с единственным зеленым глазом на лбу и с длинными красными рогами. Перед демоном стояли двое монахов, каждый из которых бил палочками из черного дерева по черепу барана.

Маленькие святилища были во всех коридорах, перед каждым из них курилось благовоние, и воздух был полон ароматного дыма. Наконец мы оказались в приемной, где дожидались аудиенции в прошлый раз. Сегодня здесь не оказалось никого, кроме нас. В большом железном кольце на стене висело несколько хабт, и Мудок, сняв два, дал каждому из нас. Мы не могли явиться перед верховным ламой без этих узких белых шарфов, потому что церемониальное приветствие требовало, чтобы низший по рождению поднес хабту тому, кто выше.

Положив руку на большую дверь, Мудок задержался, окинув нас недовольным взглядом. Я не любила Мудока. Да, конечно, мы были покрыты грязью и пылью, скверно одеты. В таком виде не полагалось являться к верховному ламе, однако нашей вины в том не было. Я мягко попросила Сембура:

– Не старайся говорить на их языке, когда мы будем там. Пожалуйста, Сембур. Пожалуйста, делай это через меня.

Дело в том, что я вспомнила, как прошлый раз Сембур попытался связать пару слов, которые знал. Однако то были грубые слова, которые годились для разговора с крестьянином, но никак не для обращения к высокорожденному, и я чуть не сгорела со стыда.

Теперь он смиренно пробормотал:

– Ладно, ладно, я знаю, когда нужно держать язык за зубами.

Через мгновение Мудок распахнул дверь и пропустил нас вперед.

Свет дня проникал в комнату верховного ламы через огромное закругленное сверху окно. Стены были увешаны золотой парчой, пол покрывали белые козьи шкуры. По одну сторону окна стоял очень большой письменный стол с множеством перьев, чернильниц, свитков и бумаг. Около восточной стены возвышался большой золотой Будда. Сам Рильд сидел спиной к окну со скрещенными, как у Будды, ногами, на помосте, разрисованном странными зелено-золотыми животными. Он был без шапки, его гладкие волосы спадали на спокойные, безмятежные глаза.

Мы остановились перед ним, протягивая в символическом подношении белые шарфы, и низко поклонились, не говоря ни слова. Первым разговор начинал только верховный лама. Он махнул в знак приветствия рукой и, глядя на какую-то точку за нашими спинами, слабо улыбнулся и сказал:

– Приветствую вас и благословляю.

– Да поможет нам ваше благословение освободиться от колеса перерождений, высокорожденный, – ответила я и слегка подтолкнула локтем Сембура, стоявшего очень прямо, руки по швам. Он тут же откликнулся:

– Рад видеть вас в добром здравии, сэр.

– Он говорит, что весьма благодарен вам за благословение, высокорожденный.

Рильд рассеянно кивнул. Его взгляд медленно сосредоточился на мне, затем на чем-то, что находилось за моей спиной.

– Трудно сказать, в чем состоит заслуга, – произнес он певучим голосом. – Говорить – это действовать, а любое действие ведет к страданию, ибо таков закон кармы. Однако если я буду говорить и поведаю о том, что видела прорицательница, то тем самым могу предотвратить гибель человеческого существа… – его глаза блеснули в сторону Сембура, – и тем самым обрету заслугу.

Я ждала, сердце у меня в груди колотилось. Впечатление было такое, что Рильд предупреждает Сембура о грозящей ему опасности, но я не отваживалась просить его продолжать. В молчании прошло минут пять. Рильд смотрел куда-то в пространство, Сембур тоже смотрел в пространство куда-то над головой Рильда. Я же изо всех сил старалась скрыть охватившую меня тревогу.

В конце концов верховный лама без всяких ухищрений сказал:

– Прорицательница видела демона, который принял образ человека. Он идет с юга, чтобы захватить Сембура и уничтожить его.

Я почувствовала, как от моего лица отлила кровь. Стоявший рядом Сембур резко спросил:

– В чем дело, Джейни? Что он говорит? Тебе плохо?

– Просто… это меня потрясло. Ну, то, что он сообщил. Я повернулась к Сембуру и перевела слова Рильда.

Сембур не верил в прорицателей, за исключением тех, про которых рассказывалось в Святой Библии, однако, к моему изумлению, глаза его сузились, он молча смотрел на меня с каким-то странным выражением, а затем спросил:

– А он знает, Джейни, как этот демон выглядит? Я обратилась к Рильду:

– Он молит сообщить, дано ли было прорицательнице зреть наружность этого демона, о высокорожденный.

Рильд устремил взгляд в пустоту, а затем закрыл глаз. Минуты шли, стояло молчание. Я услышала, как Сембур зашевелился, собираясь, видимо, с духом, чтобы что-то сказать… Быстро повернувшись, я приложила палец к губам и скорчила гримасу, призывающую его молчать. Он не понимал, что верховный лама по-своему отвечает на мой вопрос. Нам оставалось только ждать.

Минуты по-прежнему текли одна за другой, затем дверь справа от нас отворилась, и вошла молодая, облаченная в белое женщина с обритой головой, а за ней Мудок, который нес серебряный поднос. На подносе – простая стеклянная чашка и бутыль, почти до краев наполненная какой-то черной жидкостью, похожей на чернила. Девушка подошла и, став перед Рильдом, низко поклонилась. Рот у нее был полуоткрыт, лицо без всякого выражения.

Рильд открыл глаза и заговорил:

– Я позвал тебя, чтобы ты снова заглянула во тьму, чтобы узнать, как выглядит демон, который идет с юга.

Я поняла, что девушка и была той самой прорицательницей.

– Я сделаю это, высокорожденный, – сказала она. Прорицательница повернулась к Мудоку, и он налил в чашку черную жидкость. Потом он подошел к девушке и поднес ей чашку. Слегка наклонив голову, она устремила взгляд на темную, блестящую поверхность. Через несколько мгновений она часто-часто заморгала, затем ее глаза широко раскрылись, а тело словно оцепенело. Когда она заговорила, голос ее изменился до неузнаваемости. Он стал резким, тонким, быстрым.

– Он едет на черном коне. Он принял облик человека из других земель. Из тех же земель, откуда пришел живущий в Намкхаре чужестранец по имени Сембур. Демон идет, чтобы овладеть Сембуром и уничтожить его. Это… – на секунду девушка замолчала, будто заколебалась, а затем продолжила: – это воин, которого послал еще более могущественный воин, потому что… потому что Сембур совершил зло.

– Дитя, опиши мне, как выглядит этот демон, – попросил Рильд.

Она снова уставилась на темную жидкость, и я почувствовала, как по моей спине пробежал холод.

– Высокие сапоги, сделанные в дальней стране, – задумчиво сказала она. – Тело его закутано в белый мех, а к седлу привязано ружье. – Ее губы изогнулись в странной улыбке. – Он очень молод, этот демон. Черные волосы, а глаза – как ясное небо в сумерки. Гордый… слишком гордый. Но его гордость будет повержена. – Она буквально затараторила и прерывисто задышала. – Он рожден от орлицы и снежного барса, но и они его боятся. Он спустится во тьму, а затем явится тот, в чьих жилах не течет кровь, Серебряный Человек, Пожиратель Душ… – Она задыхалась, ее голос срывался на визг, слова трудно было разобрать. – Долг… долг должен быть заплачен, в год Деревянного Дракона они придут в землю Бод, чтобы захватить слезу, что упала из глаза Просветленного.

Выкрикнув последние слова, она внезапно замолчала. Тело ее изогнулось как тетива, на губах проступила пена. Затем девушка шумно выдохнула, расслабилась, и с ее лица разом исчезло все оживление. Она снова превратилась в то медлительное, туповатое существо, которым казалась перед тем, как заглянуть во тьму.

Рильд махнул рукой. Девушка поклонилась и направилась к выходу в сопровождении Мудока, несшего поднос с чашей и бутылью. Я услышала стук собственных зубов. Меня охватил холод, хотя в комнате было тепло. Я не все поняла сказанное девушкой однако, было ясно, что кто-то ищет Сембура, чтобы причинить ему зло, и мне стало страшно. Еще года два назад я не боялась бы за Сембура, потому что он всегда казался сильнее и увереннее в себе, чем все те, кого я знала. Но теперь его походка была уже не такой пружинистой, в волосах проступила седина, на щеках – сеточка сосудов.

Тут заговорил Рильд:

– Ты скажешь Сембуру, что ему следует уйти не только из Намкхары. Он должен покинуть Смон Тьанг, потому что наша земля не должна быть осквернена столкновениями между теми, кто не принадлежит к нашему народу…

Одновременно Сембур забормотал мне в ухо:

– Что она сказала? Про того демона, Джейни? Эй, девочка, ты что – остолбенела? Что она сказала?

Прижав руки к голове, я в отчаянии прошептала:

– Бога ради, Сембур, замолчи! Я объясню тебе позже. Дай мне понять, о чем говорит верховный лама! – Сембур ошеломленно замолк. Раньше я никогда с ним так не разговаривала. Поклонившись Рильду, я произнесла: – Простите меня, высокорожденный.

Впервые за все время он посмотрел мне прямо в глаза, и впечатление было такое, что происходящее его забавляет. Затем к нему вернулся отстраненный вид, и он продолжил:

– Прошел целый месяц с тех пор, как прорицательница предупредила нас об этом. Я направил послания моему владыке, главе монастыря Ло Мантанг, и даже самому царю. Пророчество было рассмотрено во всех монастырях, и нет сомнения в том, что Сембур должен уйти из Смон Тьанга, иначе нас постигнет катастрофа. Прошло семь ночей с тех пор, как на юге упала звезда, а пророчица в Ло Мантанге возвестила, что это предвещает приход чужеземного демона до наступления полной луны.

С ужасом я поняла, что демон, стало быть, может явиться в любую минуту. Дрожащим голосом я спросила:

– Куда же нам идти, высокорожденный?

– Пусть это решает Сембур, – его глаза снова на несколько мгновений задержались на мне, как бы изучая, а затем Рильд медленно произнес: – Тебе разрешается остаться, дитя. Ты можешь стать послушницей в этом монастыре и изучать Истинный путь.

– Нет, высокорожденный, я должна пойти с Сембуром, – выпалила я.

Пару минут верховный лама смотрел на меня в молчании, затем пожал плечами:

– Каждый сам творит бремя своей кармы. Ступай, дитя, с моим благословением.

Его рука слегка шевельнулась, глаза закрылись, и мы с Сембуром остались в комнате словно одни. Отворилась дверь, и появился Мудок. Он не произнес ни слова, но мы сразу же отправились вслед за ним через вереницу комнат, коридоров, лестниц, пока снова не оказались под лучами холодного зимнего солнца.

По-видимому, я, сама того не заметив, расплакалась. Во всяком случае, на моих щеках были слезы. Стерев их, я сказала:

– Прости меня, Сембур. Ну, за то, что я сказала тебе «замолчи» и вообще… Я просто не соображала, что делаю.

– Не имеет значения, моя милая, – очень ласково произнес Сембур, положив мне руку на плечо. Мы возвращались туда, где оставили наших пони. – Верховный лама сказал, что я должен убраться отсюда, верно?

Я кивнула.

– Так приказал сам царь. И верховный лама Ло Мантанга, где они устраивают главный праздник. Они не хотят, чтобы сюда пришел чужеземный демон и навлек на них беды.

– Ты все расскажешь мне, Джейни, когда мы будем дома. Пойду получу у старого Таши наши деньги.

Ламы уже закончили оценку привезенного караваном груза и отложили то, что заберет монастырь. Еще до того, как мы прибыли, я заметила, что старый Таши собирается затеять целое представление из-за горсточки серебряных монет, которую должен нам заплатить, но Сембур, протянув руку, стоял с мрачно-решительным видом до тех пор, пока старик не открыл, наконец, свою сумку.

Через десять минут мы снова были в пути, мы возвращались в Намкхару – деревню, которая, сколько я себя помню, была моим домом и которая скоро перестанет им быть. Сембур был погружен в глубокое раздумье. Я понимала, что когда мы окажемся дома, он меня обо всем подробнейшим образом расспросит, поэтому пыталась припомнить каждое слово, произнесенное прорицательницей. Еще я размышляла о том, как поточнее перевести все это на английский. Два языка отличались настолько, что перевод с одного на другой всегда был очень труден.

Тени уже сгущались, когда мы прибыли в Намкхару. На юге под лучами гаснущего солнца вспыхивали огромные пики Аннапурна и Дхаулагири, к западу тянулась гряда Гималаев, так высоко поднимаясь в поднебесье, что казалась единым мощным и плотным облаком. Одним из моих излюбленных занятий было стоять на мосту в том месте, где речка делала изгиб около Намкхары, и наблюдать, как солнце заходит за величественные вершины гор. Когда же мне приходилось пасти яков и на заре гнать их в деревню на дойку, сердце мое наполнялось восторгом при виде того, как горы на востоке покрываются золотом, разбуженные и первыми встречающие начинающийся день. Однако в тот день, когда пришел последний караван, мне было не до того. Я была слишком испугана и расстроена.

Старый Таши повел караван к складу и помещениям для скота, которые находились посреди деревни. Быстро попрощавшись с Гхенлингом и еще кое с кем из спутников, мы с Сембуром свернули к двухэтажному дому ИЗ грубого камня и утрамбованной земли, где на первом этаже снимали комнаты у братьев – мужей Чхелы. Дом принадлежал им двоим, и после смерти Чхелы они женились на другой женщине – вдове с двумя детьми, которую звали Качке.

Мы медленно ехали по улочке, которая, извиваясь, вела к нашему дому, а вокруг шла оживленная торговля. Повсюду были лотки и лавки, увешанные гирляндами масляных ламп. Вот ювелиры, предлагающие разные сорта бирюзы, вот портные и торговцы тканями, здесь же зазывали прохожих предсказатели судьбы. Много продавцов овощей, зерна, масла, брусков чая, сахара и риса.

В других лавках торговали мясом – козлятиной, свининой, бараниной и курами. По соседству с ними продавали всякую религиозную утварь и изображения богов и святых – написанные на свитках и сделанные из металла, а также филигранные украшения из золота и серебра. Нас в Намкхаре знали все – ведь мы были чужеземцы. Даже если я проживу здесь всю оставшуюся жизнь, то все равно останусь для них иностранкой. Но все же у нас были среди Ло-бас друзья, как правило, родители детей, с которыми я работала или играла, и пока мы шли домой, нас несколько раз окликали, чтобы поздороваться. Я с облегчением поняла, что иноземный демон с юга до сих пор еще не прибыл в Намкхару, потому что будь это так, все говорили бы о появившемся в поселке чужаке.

Значит, мы в безопасности по крайней мере до утра, потому что Намкхару окружала высокая стена, в которой были только одни ворота. После того, как вошел караван, они уже закрылись на ночь. До зари стража не пропустит никого постороннего.

Теперь нам, конечно, придется уйти в другую страну, и я задавала себе вопрос, куда именно Сембур предпочтет отправиться. Демон должен прийти с юга, поэтому мы, вероятно, пойдем на север – в землю Бод или еще дальше, туда, где живут желтолицые люди. Еще я гадала о том, какое зло совершил Сембур, ибо, по словам девушки, демон был послан расправиться с Сембуром именно из-за этого. Что бы она ни увидела в той блестящей черной жидкости, здесь, несомненно, крылась какая-то ошибка. Сембур не мог совершить ничего дурного.

Первое, что мы сделали, придя домой, – это отвели наших пони в маленькую конюшню, накормили, напоили и почистили их. Ло-бас обычно так не поступали, но Сембур приучил меня к этому: "Таков порядок, Джейни. Как бы ты ни устала, сначала позаботься о своей лошади, о своем оружии, о своих подчиненных, и только потом – о себе".

Временами, когда я особенно уставала, но перед тем, как поесть или отдохнуть, должна была позаботиться о Пулки, я просто-напросто запрещала себе думать о том, что можно поступать иначе. Вот и сейчас, кормя и чистя Пулки, я отрешилась от всего остального. Даже этот день, когда требовалось поразмыслить о столь многих вещах, не должен быть исключением из правила. Все мое внимание сконцентрировалось на животных.

Перейдя через улицу и поздоровавшись с Качке, нянчившей новорожденного, мы наконец зашли к себе домой. На протяжении многих лет Сембур всячески старался сделать наше жилье как можно лучше, и ему это удалось. У нас было очень хорошо. Квартира наша состояла из гостиной, маленькой кухни с железной плиткой и спальни, которую Сембур три года назад разделил деревянной перегородкой, объяснив, что я становлюсь уже взрослой. Каменные полы были покрыты ковриками, а на стенах моей спальни Сембур, чтобы сделать ее понарядней, повесил несколько свитков с рисунками. У нас были кровати, два стола и четыре стула, все изготовленные плотником Тиму, а также несколько больших подушек и ящиков, в которых мы хранили одежду и другие пожитки. Окна занавешивали шторы из кожи яка. Мало у кого в Намкхаре были такие красивые окна.

Как только мы вошли, Сембур расстелил на столе старое одеяло и принялся тщательно чистить свою винтовку. Я на несколько минут открыла все окна, чтобы проветрить помещение, а затем достала из сумки кремень. На кусок бурого железняка я положила несколько сухих волокон из листьев горного растения, которое мы называли мургхим. Оно всегда вспыхивало моментально, и через несколько минут в большом очаге нашей гостиной уже вовсю горел огонь из сушеных ячьих лепешек. Я разожгла плиту в кухне, закрыла окна, зажгла несколько масляных ламп и отправилась с кожаным ведром набрать воды из сооруженного Сембуром каменного бака.

Пока в большом железном горшке на плите грелась вода, я, взяв несколько серебряных монет из полученной Сембуром платы, побежала на базар купить нам на ужин еды. По дороге домой мне попался маленький Армин, трехлетний сын Качке. Вместо того, чтобы играть с другими детьми, он сидел в одиночестве и выглядел очень несчастным. Армин, похоже, обрадовался, когда я взяла его на руки и отнесла домой.

К моему возвращению Сембур закончил чистить винтовку, распаковал наши сумки, отложил для стирки грязную одежду и аккуратно убрал все остальное. Он забрал большой чан с теплой водой с плиты, поставил на его место другой и ушел в свою комнату, где, опустив штору, мылся. Я слышала, как он, стоя в маленькой ванне, отдувается и плещется, поливая себя из кувшина. Закончив, он тщательно заточит свою бритву, аккуратно побреется, с особенным вниманием относясь к своим усам, кончики которых загнет с помощью воска, наденет чистую тунику, штаны и шерстяной жакет и будет, наконец, готов к ужину.

Я прошла на кухню, нарезала на мелкие кусочки купленный кусок баранины, насадила их на длинный тонкий шампур и поместили его над углями камина. Огонь там полыхал уже очень жарко. Я помыла и приготовила несколько луковиц, репок и капусту, сделала большую чашу цампы и отложила, чтобы заварить, кирпичики самого любимого чая Сембура.

Вода для моей ванны согрелась. Сняв горшок с плиты, я отнесла его к себе в комнату, наполнила ванну и с помощью желтого мыла, которое мы делали из ячьего жира и золы, взбила отличную пену. Сначала я помыла волосы, радуясь, что они длиной всего три дюйма и быстро высохнут, ополоснула их оставшейся в горшке водой, а затем забралась в ванну.

Сембур спросил из-за перегородки:

– Ты сама принесла горячую воду?

– Да, мне было не трудно.

– Это слишком тяжело, Джейни. В следующий раз позови меня.

– Хорошо, Сембур. Но я была очень осторожна, правда.

Насухо вытеревшись большим серым полотенцем, я надела нижнюю рубаху и штаны из толстой шерсти, а затем – красную тунику, стеганые шаровары и домашние туфли, которые Сембур называл шлепанцами. Меньше, чем через час, мы уже сидели за столом, и перед каждым из нас стояла тарелка восхитительно пахнувшей еды. Я сложила ладони, закрыла глаза и постаралась сдержать нетерпение, когда Сембур торжественно произнес:

– Да возблагодарим все сердцем Всевышнего за пищу, которую он дает нам вкусить.

Мы оба сказали «аминь» и приступили к еде. Прошло минут пять, прежде чем кто-то из нас готов был оторваться от ужина для начала разговора. Бросив на меня взгляд через стол, Сембур печально улыбнулся и сказал:

– Ты славная девочка, Джейни. Жаль, что я не смог сделать для тебя больше, моя милая.

Я удивленно уставилась на него, стараясь побыстрее прожевать и проглотить пищу, потому что Сембур учил меня не разговаривать с полным ртом.

– Не понимаю, про что ты говоришь, Сембур. У нас такой хороший дом, и еда у нас куда лучше, чем у большинства Ло-бас.

– Ну да, с этим, пожалуй, все более или менее в порядке. Но ты взрослеешь, Джейни, и… не знаю, что будет дальше. В смысле, надо бы позаботиться о твоем будущем, но мне ничего путного не приходит в голову, – он огорченно покачал головой. – Вот что значит «хобразование». Будь я «хобразованным», наверняка что-нибудь придумал.

– Ах, перестань. Ты «хобразованней» всех людей в Намкхаре.

– Разве что по сравнению со здешними… Конечно, мальчиком я ходил в школу, но потом была только армия, – он бросил на меня суровый взгляд. – Учти, армия отличная вещь. Учит человека быть дисциплинированным и уверенным в себе. – На лице его снова появилось огорченное выражение. – Но вот как воспитывать маленькую девочку – этому она не учит. – Его тарелка была пуста, он сложил вместе нож и вилку. Мы единственные в Намкхаре пользовались вилками. – И тем не менее я сделал все, что мог, Джейни. Когда-нибудь, может, ты подумаешь о старом Сембуре плохо, но постарайся помнить, что я старался сделать все, что могу.

Я соскользнула со стула, подошла к нему, обняла за шею и прижалась щекой к его щеке. Вдруг мне стало грустно и страшно, но не за себя, а почему-то за Сембура.

– Зачем ты такое говоришь? Мне так повезло… Ты все время заботишься обо мне и такой добрый. Никогда я не буду думать про тебя плохо.

Он потрепал меня по плечу и издал странный короткий смешок.

– Боже мой, Джейни, когда ты вот так раскрываешь глаза, как только что сделала, то превращаешься прямо в копию своей мамы. Давай, иди на место, Джейни. Приступим к цампе. Нам сегодня надо будет о многом поговорить.

Я принесла из кухни две чашки цампы и две кружки крепкого чая, которые оставила на кирпичной полке над очагом, чтобы они не остыли. Заканчивая ужин и моя вместе посуду на маленькой кухне, мы почти ни о чем не разговаривали. Когда Сембур устроился около очага с новой кружкой чая, а я села на свою любимую подушку около полки, он сказал:

– Ну, ладно. Теперь к делу, Джейни. Что говорила та девушка-прорицательница?

С того момента, как мы покинули монастырь, я все время повторяла в уме услышанное от прорицательницы в покоях верховного ламы, поэтому была уверена, что смогу передать Сембуру все совершенно точно, не упустив ни слова. Он слушал очень внимательно, постукивая по зубам мундштуком пустой трубки, а после того, как я закончила, довольно долго сидел молча, глядя в пустоту.

– Значит, ты все-таки веришь в это, Сембур? Ты же всегда называл это чушью – демонов, магию, знамения и тому подобное, – спросила я.

– Я никогда не говорил, что вздор – все без исключения. В Индии мне случалось видеть очень странные вещи. Весьма необычные. Из того, что я называю чушью манеру закапывать перед дверью череп лошади, чтобы он отгонял демонов, вовсе не следует, что я считаю чушью вообще все, что они говорят.

– Стало быть, ты думаешь, что с юга в самом деле идет какой-то чужеземный демон?

– Не демон, – медленно ответил Сембур. – Но кто-то идет. Кто-то меня ищет.

В груди у меня все сжалось. Напряженным голосом я проговорила:

– Она говорила, что он хочет захватить и убить тебя потому, что ты сделал что-то дурное.

Сембур смотрел в огонь.

– Ты веришь мне, Джейни?

– Конечно.

– Я никогда не совершал того зла, которое они мне приписывают. Однако, боюсь, мне не поверит никто, кроме тебя.

– Мне все равно, что там произошло. Если этот тип явится сюда, чтобы захватить тебя и убить, я возьму твою винтовку и сама убью его первая.

– Вы сейчас же перестанете болтать глупости, юная леди. Я этого не потерплю.

Я насупилась. Помолчав немного и припомнив, что еще говорила прорицательница, я, наконец, спросила:

– А как ты думаешь, что она имела в виду, когда сказала, что он слишком горд, но что его гордость будет повержена?

Сембур пожал плечами.

– Пожалуй, это его проблемы, а не мои. С какой стати мне об этом беспокоиться? Повтори-ка еще раз последнюю часть, Джейни.

– Ну… Там все было немножко непонятно. Что-то такое про спуск во тьму, а потом она стала говорить про человека без крови, Серебряного Человека, которого называют Пожирателем Душ, и все они придут в землю Бод в год Деревянного Дракона, чтобы взять слезинку, которая упала из глаза Просветленного, – я закрыла глаза, стараясь припомнить поточнее, потом снова открыла их. – Сембур, так они здесь иногда называют Будду, потому что он сидел под деревом, и у него вдруг наступило просветление. Ну, вроде как стал очень "хобразованным".

Сембур, как обычно, фыркнул:

– А что это за год Деревянного Дракона?

– М-м-м, дай подумать, – я стала загибать пальцы. – Сейчас год Огненной Птицы, значит, год Деревянного Дракона будет через семь лет. То есть по-"ханглийски" это будет тысяча девятьсот четвертый год.

– Ладно, тогда мы можем забыть о них, милая. Давай подойдем к вопросу по-солдатски, хорошо? Во-первых, что нам известно. Ожидается, что приедет молодой человек, солдат, возможно, офицер, для того, чтобы захватить меня. У нас есть приблизительное описание этого молодого человека. Далее, если вышеупомянутый молодой человек преуспеет, со мной все кончено. Меня или повесят, или расстреляют.

Я даже подскочила. Холод пронзил меня до костей. Что они, эти люди в Индии, с ума сошли, чтобы хотеть так поступить с Сембуром? Он потер нос мундштуком пустой трубки и продолжил:

– Задача. Исчезнуть отсюда раньше, чем вышеупомянутый молодой человек окажется в Намкхаре, и обосноваться в другой стране, где меня никто не знает. – Сембур посмотрел на меня. – Теперь перейдем к следующему, – медленно, слегка усталым голосом сказал он. – Кроме как на север идти некуда. Пройти в Китай через Тибет.

Нелегко было думать о том, что придется оставить наш дом и пуститься в дальнее путешествие через всю землю Бод и там, в странной земле желтолицых людей, за пятьсот миль отсюда, создать себе новый дом. Я улыбнулась и, попытавшись придать голосу бодрость, проговорила:

– Чем раньше мы отправимся, Сембур, тем лучше. Уже почти зима. Еще неделя-другая, и нам не удастся пройти через перевалы. – Меня осенила мысль. – Вот что я тебе скажу. Нам надо купить пару яков. Я знаю, что они дороги, но ведь у нас есть деньги. – Я посмотрела на большой камень, под которым были спрятаны наши сокровища. – Я знаю, что они еще и медленно двигаются, но ведь на них можно столько всего нагрузить. Нам не придется изнурять наших пони.

– Я не могу взять тебя с собой, Джейни. Это было бы несправедливо. Насколько я понял, тебе они разрешают остаться, – произнес Сембур, отводя взгляд в сторону.

– Нет! – вскочила я. Нижняя губа тряслась так, что мне трудно было говорить. – Нет, Сембур, нет, я не согласна!

Он выпрямился на стуле и окинул меня изумленно-негодующим взглядом:

– Что? Верить ли мне своим ушам? Вы сделаете то, что вам скажут, и все!

– Нет! Нет, на этот раз – нет, Сембур, я просто не могу, – я одновременно и злилась, и была в отчаянии. Мои стиснутые в кулаки руки были прижаты к груди. – Я не останусь дома с Качке, если ты собираешься отправиться в такое путешествие. Один ты не дойдешь, Сембур. Ты… ты погибнешь!

Внезапно он улыбнулся. То была добродушная улыбка, которая не появлялась у него на лице уже на протяжении недель, проведенных нами вместе с караваном.

– Я уже достаточно пожил, Джейни, так что ничего особенного не случится, если я и в самом деле отправлюсь на тот свет где-нибудь там, в горах. Разве может солдат умереть лучше, чем вот так – верхом в седле, идя вперед?

Я подошла к нему, опустилась на колени на коврик рядом с его стулом и взяла Сембура за руку. Минутный страх прошел, и теперь я испытывала спокойную решимость.

– Сембур, я ведь сказала тебе, что Рильд собирается взять меня в монастырь. Вот что произойдет, если ты оставишь меня здесь. Они обреют мне голову, напялят на меня монашескую одежду, и я буду с утра до вечера зажигать благовония перед идолами, или что еще там у них делают монахини. Я буду несчастной всю мою жизнь, Сембур.

Он жевал мундштук трубки и то и дело проводил рукой по своим коротко остриженным волосам.

– Все верно, Джейни, но я чувствую себя в тупике. Что бы я ни сделал, так или иначе тебе будет плохо. Ломаю голову над тем, какое зло будет меньшим.

– Послушай меня, Сембур. Мне пришла в голову хорошая мысль. Если мы уйдем в ближайшие два дня, то мы сможем пройти через перевалы и добраться до Магьяри. Там мы знаем несколько торговцев, так что совсем чужими себя чувствовать не будем. Дальше. Возможно, этот иноземный демон обнаружит, что Ло-бас торгуют с Магьяри, и сообразит, что мы ушли туда, но из-за зимы не сможет отправиться туда за нами в ближайшие четыре-пять месяцев! А за это время мы сможем решить, куда нам лучше идти. Когда иноземный демон придет туда за нами в следующем году, нас уже там не будет!

Я продолжала говорить очень быстро, напомнив Сембуру, что люди земли Бод ужасно скрытны. Иностранец, пытающийся узнать у них, куда мы отправились, наверняка ничего не добьется. Мы же сможем перемещаться из одного места в другое между Ла-цзу и Лхасой вдоль большой реки Цангпо без всяких сложностей, потому что народ земли Бод пользуется там лодками из кожи и бамбука.

К моменту, когда я истощила весь запас своих аргументов, у меня даже перехватило дыхание. Сембур внимательно смотрел на меня, и, к своей радости, я заметила в его глазах огонек.

– Ты умница, Джейни. Соображаешь куда лучше старика. Я даже помолодел, слушая тебя.

Что бы он теперь ни говорил, мне стало понятно, что я победила. Он меня не оставит. Испытывая огромное внутреннее облегчение, я спросила:

– Как ты считаешь, Сембур, когда нам лучше отправиться?

Он потер подбородок.

– Надо взвесить все «за» и «против», Джейни. Этот малый может не появиться еще несколько недель, но может прийти и завтра. Потом, погода. Чем раньше мы перейдем через перевал, тем лучше, но чем больше времени потратим на подготовку, тем легче в итоге будет переход. Так что давай дадим себе три дня. Этого более чем достаточно, чтобы купить пару яков и остальное, что нам может понадобиться.

Он легонько сжал мою руку, поднялся, подошел к очагу, взял длинную кочергу и, используя ее как рычаг, сдвинул камень, скрывавший наш тайник – большую яму, четыре ладони в ширину и восемь в длину. Там в бумажнике хранились какие-то бумаги Сембура, патроны для его винтовки, большая кожаная сумка со всеми нашими деньгами и старая банка из-под табака.

Мы посчитали деньги, добавив к ним то, что заработали благодаря последнему каравану, отложили сумму, которая, по моему мнению, требовалась на покупку двух яков, и вернули остальное на место. Сембур открыл старую банку из-под табака, и, опустившись рядом на колени, мы оба смотрели на ее содержимое. Я поняла, что наконец-то вижу драгоценности своей матери. Там была пара серег в виде золотой капли с большим красным камнем посредине, кольцо с тремя квадратными большими камнями зеленого цвета, золотая брошь, напоминающая по форме павлиний хвост, в который были вставлены шесть бриллиантов. Две ячейки в броши были пусты, и я догадалась, что раньше в них, как и в других, были бриллианты, но Сембур продал их, когда дважды отправлялся на юг в Индию, чтобы добыть для нас денег.

– Целое состояние, если вести такую простую жизнь, как мы, – тихо сказал Сембур. – Беда, что пришлось портить такую брошь, но я не отважился продавать ее целиком.

Вдруг он содрогнулся, словно увидел призрак, и быстро закрыл коробку крышкой.

– Здесь все драгоценности моей мамы, Сембур?

– Только часть. Некоторые из ее вещей.

– Наверное, было красиво, когда она их надевала.

– Джейни, она была самой красивой дамой из всех, кого я видел.

– Ты всегда вздрагиваешь, когда заглядываешь в эту коробку?

– А я вздрогнул? Да, наверное. Это просто… воспоминания.

– Должно быть, они очень печальные. Рассказал бы ты мне обо всем.

– Возможно, скоро я так и поступлю. Для своих лет ты очень взрослая.

Он принялся складывать сумку с деньгами, патроны и драгоценности обратно в яму. Закончив, он водрузил камень на место и поднялся, отряхивая колени.

– Теперь принеси мне Святую Библию и почитай-ка мне ее полчасика перед тем, как ложиться спать.

Когда я доставала в спальне из маленького комода около кровати Святую Библию, мне пришла в голову одна идея. В доме было уже очень тепло, и я крикнула: – Подожди минутку, Сембур.

В течение секунды я сбросила шаровары и тунику. Достав из-за маленького занавеса, с перекладины, на которой висела моя одежда, сари, купленное мне Сембуром в подарок во время его поездки на юг три года назад, я невольно залюбовалась им. Оно было из ало-золотого шелка, самая восхитительная вещь из всего, что у меня было.

Я завернулась в него, как учил меня Сембур, подоткнула конец, взяла Святую Библию и вернулась в гостиную. Сембур с отсутствующим видом глядел в огонь, не поднимая на меня глаз, пока я не опустилась на подушку напротив него. Когда же он заметил меня, то лицо его странно исказилось, став почти испуганным. Шумно выдохнув, он сказал:

– Боже, мне показалось даже, что я свихнулся. Будто увидел, что передо мной с книжкой в руке сидит твоя мама. Ты прямо ее копия.

– У-у-у, тогда я, должно быть, красивая! Ты говорил, что она была красивой.

– Не задавайтесь, юная леди. Вспомните историю про гадкого котенка, которую я вам рассказывал. Вот кто вы пока. Может, со временем вы и превратитесь в лебедя, но не будьте в этом слишком уверены.

Я хихикнула, потому что давно рассталась с надеждой стать чем-нибудь, кроме гадкого утенка. Год назад, во время поездки в Магьяри, я выторговала там увиденное в одной из лавок зеркало. Оно было вполовину моего роста, и мы натерпелись, пока довезли его до дому, но сейчас оно висело в моей спальне. Когда я принималась изучать свое отражение, настроение мое неизменно портилось. Мои густые, черные волосы были подстрижены под горшок, лицо было странного цвета – даже не такое бело-розовое, как у Сембура, а просто бледное, бледнее, чем у кого бы то ни было в Намкхаре. Глаза были странной формы, лоб был большим, а нос был узким вместо того, чтобы быть широким и плоским.

Одно время я ходила совершенно несчастная из-за своей внешности, но постепенно привыкла к ней и перестала расстраиваться. Когда Сембур сказал, что я – копия мамы, я понимала, что все дело только в том, что я надела сари.

В Святой Библии мне больше всего нравилась книга, называвшаяся «Екклезиаст». Я мало что понимала в ней, но слова, казалось, были полны волшебства. Произносимые вслух, они напоминали доносившийся издалека звук больших труб Галдонга. По моему телу пробегала дрожь, в горле вставал комок и начинало щипать глаза. Но сегодня я чувствовала себя слишком усталой для встречи со столь сильными магическими словами, поэтому спросила:

– Что ты хочешь, чтобы я прочитала, Сембур?

– Кусочек оттуда, кусочек отсюда. На твое усмотрение, Джейни.

Я выбрала Захарию. Эта книга всегда озадачивала меня, а в некоторых местах даже казалась смешной, хотя я не отваживалась признаться в этом Сембуру. В ней было про ангела, который все время приходил, чтобы разговаривать с Захарией и показывать ему всякие странные вещи. Я спросила у Сембура, что все это значит, но он тоже не понимал.

Однако в тот момент мне в голову пришел новый вопрос, и я задала его Сембуру:

– А почему у некоторых слов, например, «хангел», нет впереди буквы «h», а мы ее произносим?

Нахмурившись, Сембур сосал свою пустую трубку.

– Ну, трудно объяснить, Джейни. По правде говоря, это вопрос для кого-нибудь, кто прочитал больше книжек, чем я. Но читаются и пишутся слова по-разному, если ты понимаешь, что я хочу сказать. Думаю, в некоторые слова, где буквы «h» на письме нет, она все равно вставляется, когда мы их произносим. Например, «хангел», "хангличанин", «хобразование». Вроде бы для «хударения», понятно?

– Ну… думаю, что понимаю, но откуда мы знаем, в каких словах это нужно делать?

– А это, Джейни, как и многие другие вещи, – Сембур рассеянно махнул трубкой, – ты узнаешь, когда подрастешь. Это приходит с опытом, понятно?

– Не очень, но я об этом потом подумаю. – Я нашла главу пятую, где ангел снова приходит к Захарии, и начала: – И опять поднял я глаза мои и увидел: вот летит свиток. И сказал он мне: что видишь ты? Я отвечал: вижу летящий свиток; длина его двадцать локтей, а ширина его десять локтей…

Сембур сидел с трубкой во рту, закрыв глаза, чуть-чуть склонив голову, и внимательно слушал, время от времени кивая в знак одобрения головой. Я читала Библию минут пятнадцать, выбирая разные места, которые мне нравились, а потом принесла из спальни свою любимую книгу, "Истории про Джессику" и прочитала мою любимую историю оттуда. Там рассказывалось про то, как Джессика во время каникул поехала на побережье и увидела, что леди и джентльмена уносит волной. Она поехала на лодке и спасла их. Но когда Джессика вернулась домой, то ее стали ругать за то, что она пришла так поздно. И она, чтобы не подумали, что она – хвастунья, никому не сказала о том, что на самом деле произошло.

Сембур всегда говорил, что от Джессики может стошнить, но я считала ее очень храброй. Когда я закончила чтение, он уже спал, сидя на стуле. Я убрала книги, вымыла кружки из-под чая, затем подошла к Сембуру и свистящим шепотом произнесла:

– Смирно!

Он вздрогнул и, толком не проснувшись, вскочил со стула. Это была старая шутка, мне случалось и раньше забавляться, произнося это волшебное для солдата слово.

– А, Сембур, я тебя поймала! – завопила я.

– Ха! Знаешь, кто ты такая? – он подкрутил кончики усов. – Ты противная маленькая девчонка, вот кто! Не удивлюсь, если сегодня сюда проберется один из этих огненных демонов и откусит тебе пальцы ног!

– Ну! – я с беспокойством посмотрела на закрытые кожей окна. – Но ведь они не смогут, правда?

Откинув голову назад, Сембур от души расхохотался.

– Помилуй Боже, Джейни, да ведь я просто шучу! Почему ты веришь в такие глупости? Обещаю, никакой демон сюда сегодня не проберется. Отправляйся в постель и выспись как следует. Да, и не забудь помолиться перед сном.

Я поцеловала его на ночь, но уснула не дочитав положенных вечерних молитв. Возможно, именно поэтому посреди ночи и в самом деле явился демон, чтобы мучить Сембура. Это случалось несколько раз в году, и сначала я ужасно путалась, но теперь уже привыкла. Проснувшись, как обычно, от криков Сембура, я поняла, что демон наслал на него кошмар. Я слышала хриплое дыхание и скрип постели, на которой он метался. Временами он принимался что-то отчаянно бормотать, затем его голос срывался на крик, а порой он словно рассуждал сам с собой:

– Да. Мне придется взять драгоценности… нужны деньги, – пауза – и затем полный ужаса шепот: – Я не могу это сделать… не могу до нее дотронуться, – дыхание все больше учащалось, пока не превратилось в хрипы, а потом вдруг снова стало ровным, и Сембур вялым голосом сказал: – Да, сэр. Прошу прощения. Просто… просто то, что пришлось сделать, оно… Я предпочел бы, чтобы меня распяли.

Снова хрипы. Я вылезла из постели и, пытаясь унять дрожь в руках, силилась зажечь масляную лампу. Он снова заговорил, на этот раз почти рыдая:

– О Боже… милостивый Боже, пожалей ее… бедняжка… бедняжка… – И опять, словно взяв себя в руки, он бесстрастно продолжил: – Да, сэр. Да, они у меня… все драгоценности, которые на ней были. Да, я могу полностью доверять Парвати…

Мне наконец удалось зажечь лампу, и я перешла из своей спальни к Сембуру. Маленький огонек рассеял сплошную тьму, и я увидела, что он, оперевшись о локоть, смотрит куда-то пустым, невидящим взглядом. По его лицу струился пот.

– Вы можете на меня положиться, сэр… – сказал он, и в голосе его прозвучал такой ужас, что кровь в моих жилах стала холоднее, чем текущие среди горных снегов реки. Он протянул руку к бедру, затем выдвинул ее вперед так, словно нес в ней что-то, и вдруг резко отдернул назад. Откинувшись, он застонал и принялся шептать: – Тихо… тихо… не плачь, моя милая, не шуми, спокойненько, старый Сембур обо всем позаботится…

Вероятно, во сне он разговаривал со мной, но я не обращала внимания на его слова, потому что все мои мысли были заняты тем, как безопасней пробудить его от кошмара. Прошлый раз он, не успев проснуться, набросился на меня, схватив за плечо, так, что я отлетела через всю комнату.

Я встала у подножья его постели, приподняла свою шерстяную ночную рубашку и ткнула его по ногам босой ступней.

– Сембур! Проснись! Давай, прекрати кричать, просыпайся! – я опять ткнула его и отскочила в сторону, когда он рывком поднялся на постели. Голубые глаза горели, одна рука – перед грудью в таком положении, будто в ней кинжал, которым ой готов вот-вот поразить противника. Но постепенно бешенство и угроза исчезли у него из глаз, плечи поникли, и он прикоснулся ладонью ко лбу.

– Джейни? Ох, это ты. Извини… я видел плохой сон. Я тебя разбудил?

– Конечно, ты так вопил и стонал, что я не могла не проснуться.

Я поставила лампу на низенький комод. Про себя я произносила специальные заклинания на языке Смон Тьанга, которым меня научила колдунья Лахна. Они после того, как я разбудила Сембура и изгнала таким образом из него вызывающего кошмары демона, должны были изгнать этого демона вообще из нашего дома. Подойдя к постели Сембура, я сказала:

– Эй, посмотри, что ты натворил с простынями. Прямо настоящий узел, – с этими словами я принялась поправлять постель. – Давай ложись, я сейчас все расправлю. Хочешь, принесу теплого молока с медом?

– Чего принесешь? – почему-то в глазах Сембура мелькнул ужас. – Не говори глупостей… – Он провел рукой по лицу. – Прости, Джейни. Нет, спасибо, со мной все в порядке. Извини, что я тебя разбудил. – Ему хотелось как-нибудь ободрить меня, но голос у него был измученный: – Это же надо, в моем возрасте – и страдать кошмарами? А теперь хватит суетиться, милая, возвращайся в постель, пока не замерзла.

– Хорошо.

Поправляя простыни, я все время произносила мантру, чтобы остаток ночи Сембур провел спокойно. Я забрала лампу и отправилась спать. Укладываясь под теплое одеяло, я с сожалением размышляла, почему Сембур не позволяет мне устанавливать ловушку для демонов, чтобы защитить наш дом. Таким образом мы, возможно, даже сумели бы предотвратить появление того демона, о котором говорила прорицательница.

Но, как мне предстояло вскоре узнать, то была глупая мысль. Для того, чтобы остановить «ханглийского» демона, встреча с которым мне предстояла, черепа, рогов и написанных на полосках кожи заклинаний было далеко не достаточно.

ГЛАВА 3

Я встретилась с ним спустя двенадцать часов на дороге между Намкхарой и деревней Ямун. Дел было много, поэтому поднялись мы с Сембуром рано. Нам надо было разобрать свои вещи, решить, что брать, а что оставлять, сделать припасы для путешествия и заплатить за жилье.

Все утро мы провели дома. Когда солнце уже начало клониться к западу, я отправилась верхом на Пулки в Ямун, чтобы купить пару яков на деньги, которые лежали у меня в сумке, прикрепленной под жакетом к талии. В Ямуне яков можно купить гораздо дешевле, потому что там еще никто не знал, в отличие от Намкхары, что мы вынуждены покинуть Смон Тьанг, так что сторговаться будет проще.

Я была довольна, что мне удалось убедить Сембура не тратить попусту время на поездку со мной. Он совсем не умел торговаться, по-видимому, просто не понимал, как это нужно делать. Плохое знание Сембуром языка, конечно, затрудняло торг, но он вконец все портил прежде всего тем, что выходил из себя, начиная говорить по-"ханглийски" все громче и громче, будто надеясь, что Ло-бас лучше поймут его, если он будет орать.

Я же знала, что за яков надо будет заплатить примерно половину сначала запрошенной суммы, однако на торг уйдет много времени, и раза два-три мне придется притвориться перед крестьянином, что я потеряла всякий интерес к сделке и ухожу. Будь в запасе дня два, я заплатила бы за яков только треть от названной сначала цены.

Народу в тот день на дороге было немного. Несколько человек, как и я, ехали из Намкхары в Ямун, другие сворачивали к востоку, откуда путь лежал к деревне Гемдринг, расположенной дальше Ямуна. Пулки шла медленно, и я была погружена в свои мысли, когда меня окликнул голос. Голос какого-то мужчины.

Он обратился на языке, который назывался гуркхали. На нем говорит низкорослый народ, живущий в Непале. Сембур немного говорил на нем, потому что многие из этого народа становились солдатами «ханглийской» армии, и Сембур когда-то многие годы командовал почти тысячей этих людей. Он научил меня немножко говорить на гуркхали, и я обнаружила, что язык этот довольно похож на тот, на котором говорят в Смон Тьанге. Поэтому, конечно, странно, что Сембур никак не мог его выучить. Хотя произношение отличалось довольно сильно, и, возможно, он просто не мог уловить его особенности.

– Постой, мальчик. Я хочу с тобой поговорить, – донесся до меня голос.

Послушная Пулки остановилась и повернулась. И я увидела человека на большой черной лошади, который неторопливо приближался ко мне. В то же мгновение я поняла, что передо мной тот самый чужеземный демон, которого увидела прорицательница в монастыре Галдонг. Потрясение было столь велико, будто Пулки сбросила меня на землю. Дыхание у меня перехватило. Какое-то время я различала только черное и белое пятна, но затем в глазах у меня прояснилось.

На нем была очень хорошая белая меховая куртка и бриджи из толстой коричневой ткани, заправленные в высокие кожаные сапоги. На руках – перчатки из коричневой лайки, на голове – шапка из толстого войлока. Обе прикрепленные к седлу сумки были набиты битком, а за спиной у него виднелся большой тюк из парусины, в котором, вероятно, находилась его палатка, спальные принадлежности и все остальное, что могло понадобиться в пути. У правого его бедра была кобура с винтовкой. Приклад у нее был такой же, как у винтовки Сембура, но это оружие было короче почти на три ладони.

Все это я припомнила позднее, но в момент первой встречи с демоном, пришедшим с юга, мое внимание полностью сосредоточилось на его лице. От солнца и ветра оно было гораздо темнее моего. Глаза были голубыми, но цвет их был ярче, чем у глаз Сембура. Над длинным и плотно сжатым ртом торчал такой же тонкий и безобразный нос, как у меня. Смотревшие на меня из-под изогнутых бровей глаза казались столь же холодными и надменными, как глаза снежного барса, и глядели словно издалека.

Он произнес по-"ханглийски", хотя это получалось у него и не так хорошо, как у Сембура и меня:

– Великий Боже, да это девочка. А я думал – мальчик, – а затем медленно спросил на гуркхали: – Ты меня понимаешь?

Сердце мое подпрыгнуло чуть не до горла. Я думала об этом человеке как о чужеземном демоне, потому что так называла его прорицательница, когда мы были у верховного ламы. Но передо мной был не демон, принявший человечье обличье, а просто мужчина. И все-таки вряд ли я была бы столь испугана, даже если бы предо мною предстал настоящий демон в виде огнедышащего дракона.

Однако то был какой-то странный испуг, к которому примешивалось болезненное возбуждение. Ведь, за исключением Сембура, это был первый встреченный мной «хангличанин». В его лице не было ни капельки симпатии ко мне, однако я почувствовала желание протянуть руку и прикоснуться к нему, взять за руку и отвести к нам домой, чтобы там долго-долго разговаривать о том, что происходит в мире, из которого он пришел, о том, что он знал и что было неведомо мне, хотя до той минуты все эти вещи вроде бы особенно не интересовали меня.

С усилием я собралась с мыслями. Этот человек – солдат, он пришел, чтобы захватить Сембура, которого собираются расстрелять или повесить. Он – смертельный враг, его нужно обмануть или послать в ложном направлении, если это мне удастся. Он по-прежнему смотрит на меня сверху вниз и ждет ответа. Трудно поверить, что этот человек – один в чужой стране, настолько уверенным в себе он выглядит. Небрежная надменность была даже в его посадке на лошади.

Я медленно произнесла на гуркхали:

– Я немного знаю этот язык, почтенный господин. Он снял свою шапку, чтобы опустить ее отворот.

– Я ищу одного иностранца, – сказал он. – Белого, вроде меня. Он много лет прожил в Смон Тьанге.

Я с удивлением обнаружила, что незнакомец гораздо моложе, чем мне сначала показалось. Пожалуй, года двадцать два – двадцать три, но уверенности в себе – как у человека лет на десять старше. У него, как и у меня, были черные волосы, их короткие завитки плотно прилегали к голове, что делало его очень похожим на демона огня, который был изображен у входа в маленькое святилище около ворот Намкхары. Не хватало только рогов и двойных клыков.

Он продолжил на гуркхали:

– Я разговаривал со многими людьми, живущими на холмах там, на юге. Они говорят, что такой человек бывал в их деревнях. Раза два-три. У него есть хорошая винтовка, – он дотронулся до своего собственного оружия. Я не смотрела на него и притворилась, что меня больше интересует его лошадь, чем то, что он говорит. В его голосе появились нотки нетерпения: – Они мне сказали, что человек, которого я ищу, живет в Смон Тьанге. Кажется, в городке под названием Намкхара. Ты знаешь такого человека, девочка?

Я равнодушно ответила:

– Один иностранец действительно жил здесь много лет, господин. Большой человек, говорят, что он был солдатом.

– Да, тот, кого я ищу, был солдатом. Как мне его найти?

По-прежнему глядя на лошадь, я ответила:

– Я из Намкхары. Иностранец, про которого вы спрашиваете, раньше жил рядом со мной. Но прошлой зимой он ушел жить в маленькую деревню.

– В какую?

– В Гемдринг, – я показала на тропу, сворачивающую с дороги между Намкхарой и Ямуном, стараясь не показать, как я испугана.

– Откуда ты знаешь, что он по-прежнему там живет?

– Но я же этого не говорила. Не знаю, ведь прошло полгода с тех пор, как я видела его последний раз.

– Как его зовут?

Я притворилась, что раздумываю.

– Его зовут… да, я вспомнила. Его зовут Сембур.

– Сембур?.. – тихо повторил незнакомец. – Сембур? Ах, да! Сембур! – он произнес это в одно слово, так что получилось что-то вроде «Ахрессембур». Ненадолго наступило молчание, затем он сказал: – Посмотри на меня, девочка!

Я с притворной готовностью подчинилась. Мне было нелегко, потому что в то мгновение я была убеждена, что он из тех людей, которые нюхом чуют, когда им врут. Мне казалось, он подозревает, что я лгу, и вот-вот выудит из меня правду – раньше, чем я успею сообразить, что проболталась.

– Ты сказала, что Сембур живет в Гемдринге? – еще раз спросил он.

– Нет, почтенный господин. Я сказала только, что он ушел туда, чтобы жить.

Он кивнул. Я было почувствовала облегчение, но тут же едва не подпрыгнула, когда он внезапно спросил:

– Ты говоришь мне правду, девочка?

Меня начала охватывать паника, и чтобы ее как-то скрыть, моя рука потянулась к его большому черному коню. Только я открыла рот, сознавая, что мой ответ будет звучать весьма неуверенно, как он резко крикнул:

– Убери руку от его морды! Он может ее откусить! Для меня все разом изменилось. Не в силах подавить смех, я решительно положила руку на холодный нос и коня.

– Мы с ним друзья, господин. Он ни за что не причинит мне вреда.

Животное сделало полшага вперед, слегка подталкивая мою руку и заигрывая с ней. Нельзя было не почувствовать, что это сильный и норовистый конь, который может быть очень опасным для всех, кроме хозяина и тех немногих, кто чувствует к нему истинное уважение и любовь. Смеясь, я обратилась к нему на языке Смон Тьанга:

– Мой красавец, я думаю, что у тебя демон в сердце, а еще один – на спине.

Всадник же сказал коню по-"ханглийски".

– Боже мой, что это на тебя нашло, Флинт? Неужели дитя околдовало тебя?

Его слова вновь вызвали у меня смех, но смеялась я в душе, чтобы не показать, что понимаю, о чем он говорит. Я сказала:

– Мы приветствуем тебя, Флинт, и обе – Пулки и я – сохраним твое имя в наших сердцах. Да будешь ты всегда сыт, мой маленький.

Я называла ласкательно «маленький» всех существ, будь то даже здоровенный неуклюжий як. Флинт стянул перчатку с моей руки, и я пальцами потирала ему хребет. Незнакомцу же я отвечала на гуркхали:

– Неправду сказали вы, почтенный господин, а не я. На лице его появилось изумленное и слегка сердитое выражение.

– Что ты имеешь в виду?

– Вы сказали, что лошадь откусит мне руку. Это была неправда.

Его губы плотно сжались, и он посмотрел на меня с неприязнью:

– А далеко ли до Гемдринга?

– Вы можете добраться туда до захода солнца, сэр.

– Отлично. Надеюсь, что больше не встречу чересчур умных маленьких девочек.

Он нахлобучил шапку, взял уздечку и, пришпорив коня, двинулся прочь. Некоторое время я смотрела, как он едет по дороге, ведущей к Гемдрингу, сидя в седле очень прямо, держа одну руку на бедре. Вид у него был такой, будто он – владыка всех селений здесь в округе. Мои мысли были в смятении, но все же я отметила, что он – отличный наездник, и Флинту повезло, что у него такой хозяин.

Когда он исчез из виду за небольшой возвышенностью, я повернула Пулки и быстрой рысью направила обратно в Намкхару. Поездка в Ямун за яками отменяется. Иноземный демон уже здесь. Если бы сегодня утром я не заплатила колдунье Лахне, чтобы та произнесла заклинания нам на удачу, то наверняка не встретила бы его на дороге, и через час он был бы в Намкхаре.

Теперь же я добилась выигрыша во времени. К наступлению ночи Сембур и я вполне можем добраться до предгорий, а к вечеру завтрашнего дня окажемся в верхней долине ущелья. Что же касается иностранного демона, то ему еще предстоит добраться до Гемдринга и обнаружить, что я его обманула. Ему понадобится время на то, чтобы вернуться в Намкхару и узнать, что мы ушли на север в Бод. У нас будет преимущество по крайней мере в два дня, и, разумеется, ни один иностранец не отважится переходить через Чак накануне зимних снегопадов в одиночестве.

Гак думала я. Но в то время я еще плохо знала моего демона.

* * *

На заходе солнца мы разбили лагерь в широкой лощине у подножия перевала. Почва здесь еще не полностью уступила место камню, так что пощипать животным кое-что все-таки было. Уже несколько часов я едва сдерживала слезы, потому что нам пришлось оставить Пулки в Намкхаре, заменив ее на более молодого и сильного пони, который сможет тащить больше груза. Хотя я еще не придумала имя для своего нового пони, но старалась разговаривать с ним как можно больше, потому что боялась, что он может принять мое огорчение из-за разлуки с Пулки за антипатию к нему, занявшему ее место.

За ужином, состоящим из разогретой цампы и нескольких кусочков мяса яка, которое я приготовила еще до нашего отъезда, мы с Сембуром почти не разговаривали. Я понимала, что он расстроен из-за того, что нам пришлось уезжать в такой спешке. Он любил обо всем подумать и действовать неторопливо. Мы же покинули Намкхару через два часа после моего возвращения, причем я чувствовала себя усталой еще до нашего отъезда, потому что Сембур, в отличие от его обычного поведения, никак не мог принять решения ни по одному вопросу, и Мне пришлось в конце концов во всем действовать по своему усмотрению.

Мы сидели около небольшого костра, когда после долгого молчания Сембур слегка откинул свой капюшон и спросил:

– А этот парень – он не назвал своего имени?

– Нет, он только задавал вопросы. Один раз он обратился к коню по-"ханглийски", но это был какой-то смешной "ханглийский".

– Полагаю, тот, на котором говорят непростые люди. Значит, он офицер, человек «хобразованный». Каким он тебе показался?

– Я тебе его уже описывала.

– Нет, я имею в виду – порядочным малым он тебе показался или так себе?

– Не знаю. Я-то ему не шибко понравилась, и точно прорицательница сказала – гордый он. Но против этого я ничего не имею. Вообще-то мне он скорее понравился.

Позже, когда мы уже забрались в нашу маленькую палатку и пригрелись в спальных мешках из толстой шерсти, Сембур сказал:

– Если уж речь пошла о гордости, Джейни, то я тобой горжусь. Ты проявила решительность и силу духа.

– Что-что? – сонно переспросила я.

– Не имеет значения. В тебе есть все, что должно быть в настоящем мужчине.

– Сембур, я девочка.

– Знаю, милая, – он вздохнул. – От этого тебе приходится еще тяжелее. Но и тем больше тебе чести, вот что.

Засыпая, я пыталась понять, что он имеет в виду, но сон пришел раньше.

Мы поднялись с первыми лучами солнца, основательно позавтракали горячей пищей, чтобы набраться сил для дневного перехода, и сложили палатку и скарб. Во время поездок с караванами нам случалось проделывать все это так часто, что наши движения были автоматическими. Когда поднявшееся солнце позолотило шпили Галдонга, мы уже вступили на перевал, ведя за собой тяжело нагруженных пони.

Нам хорошо был знаком этот путь. Нижний гребень находился на высоте десяти тысячи футов. Мы рассчитывали перейти через него сегодня и спуститься в расположенную довольно высоко, но укрытую от ветра долину, где можно было бы разбить на ночь лагерь. На следующее утро мы начали бы восхождение на самую вершину перевала, тяжелое восхождение, потому что воздух там разрежен, и дышать нелегко. Там нам предстоит пройти около мили по извилистой тропе, пересекающей могучую стену Гималаев, а потом начать спуск в землю Бод.

Как только мы начнем путь к вершине, нельзя будет останавливаться, пока мы не окажемся на той стороне, на северном склоне, потому что за ночь погода может измениться. Тогда мы станем пленниками снегопада.

В тот день мы не перекинулись почти ни словом, нужно было беречь дыхание. К вечеру я начала беспокоиться о Сембуре. Цвет лица у него был скверный, ему, по-видимому, не хватало воздуха. Я заставила его лечь, а сама сняла тюки и спальные принадлежности с его пони, которого звали Баглер, и навьючила ими своего пони. На это потребовалось некоторое время, потому что для того, чтобы поднять тюки, мне пришлось их сначала наполовину опорожнить. Сделав это, я заставила Сембура сесть на Баглера и ехать верхом до тех пор, пока мы не перейдем через кряж и не начнем спускаться в долину. Сембур начал было упираться. Похоже, от разреженного воздуха мысли у него путались, потому что он заявил, что солдат не должен поддаваться слабости, но когда я очень рассердилась и принялась на него кричать, он подчинился.

Ночью мне плохо спалось. Одолевали мысли о том, как мы справимся с предстоящим наутро переходом, который будет еще тяжелее, потому что нам предстоит забраться еще на пять тысяч футов выше. Мои опасения отнюдь не уменьшились оттого, что, открыв глаза, я увидела, что низко нависшее небо грозит приближающимся снегопадом. Поднявшийся ветер сдувал с вершин вздымающихся над нами гор снежные вихри, и впечатление было такое, что горы как бы курят.

Мне не терпелось отправиться в дорогу, но я заставила себя спокойно приготовить завтрак и накормить пони смесью из гречки и молотого ячменя. Особенно встревожило меня собственное самочувствие. Ощущение было такое, что душа моя все больше и больше существует независимо от тела. Голова горела, горло болело, и не было сомнения, что я стала жертвой демона болезни.

Весь день, что мы шли по продуваемому ветром ущелью, я пела про себя мантры, призванные изгнать демона болезни, не смея и думать о том, что случится, если действительно сильно разболеюсь. К полудню мы достигли места примерно в миле от вершины хребта, где тропа сворачивала, чтобы идти через огромный хребет. Отсюда открывался вид вниз, на долину, где мы провели ночь. На востоке и на западе громоздились снежные вершины, а за долиной начинался длинный спуск к Галдонгу. Прощаясь с землей, в которой выросла, я на минуту задержалась, глядя вниз.

Там что-то двигалось. Далеко-далеко, на небольшом склоне, тянувшемся от низшего' хребта до равнины, по тропе ползла черно-белая точка. Я тупо уставилась на нее. Где же я только что видела этот резкий контраст черного и белого?

Черная лошадь. Белый мех. Я прищурила глаза, чтобы лучше видеть, но в этом не было особой необходимости. С упавшим сердцем и таким чувством, что все демоны гор, холмов и равнин вдруг обернулись против нас, я поняла, что человек, преследующий Сембура, находится от нас на расстоянии не более чем полдневного перехода. Меня привела в ужас мысль о том, что он позволил себе и коню не более двух часов отдыха в Гемдринге перед тем, как отправиться вечером в Намкхару. Охранник ворот в Намкхаре ни за что не впустил бы его внутрь до зари, но, по-видимому, прокричал ответ на вопросы чужеземного демона для того, чтобы от него избавиться. Однако как бы там ни было, сейчас он идет следом за нами.

Я не стала говорить Сембуру о том, что увидела. Он мог решить, что положение безнадежно, а это отняло бы у него силы. Поэтому я сказала:

– Все идет хорошо, Сембур. Скоро мы пройдем вершину, а дальше будет легче.

Он прижался к морде своего пони и внимательно посмотрел на меня.

– Как ты себя чувствуешь, Джейни? – спросил он хриплым голосом. Его грудь вздымалась от тяжелого дыхания. – Выглядишь ты… как-то странно.

– Хорошо чувствую. Пошли.

Однако на самом деле чувствовала я себя вовсе не хорошо. Через час со мной начали твориться всякие необыкновенные вещи. То я начинала идти по воздуху на несколько дюймов от земли, то взлетала на вершину возвышающегося рядом с нами хребта и оттуда смотрела на медленно тащущихся по перевалу Сембура и Джейни и их тяжело нагруженных пони. А потом я вдруг оказалась в каком-то месте, где солнце грело жарко-жарко. Там был обнесенный белой стеной сад с выложенными кирпичом дорожками и необыкновенно яркими цветами. Посреди сада находился круглый бассейн, в котором бил фонтан. Я услышала голоса мужчины и женщины. Они говорили по-"ханглийски", но это был тот же странный «ханглийский», что и у чужеземного демона.

Моей щеки коснулось что-то холодное. Потом моего лба и подбородка. Я находилась на перевале, медленно и с трудом преодолевая последние ярды подъема. Рядом со мной кряхтел и тяжело дышал Сембур. Холод, что я почувствовала, был вызван большими падающими снежинками.

– Не… останавливайся, Джейни, – хрипло прошептал Сембур. – Надо перейти… а то будет поздно.

У нас ушло полчаса на то, чтобы добраться до вершины. К этому времени снег доходил мне уже до лодыжек. Северный ветер, гуляя в гряде Гималаев, окружавших этот перевал непроходимой, казалось, стеной, почти сбивал нас с ног. Огромные мягкие снежинки словно ледяные бабочки падали нам на лица, и уже за несколько ярдов вперед ничего не было видно.

Сембур шатался, и сквозь ветер я различила ужасный звук его срывающегося дыхания. Меня пронзил ужас, ибо я поняла, что у него не хватит сил пройти пешком эту милю, оставшуюся до вершины. Но если мы не сделаем этого в ближайшие часы, нас ждет смерть, потому что скоро снег будет доходить нам до бедер.

Я достала нож, обвила вожжи петлей вокруг руки и крикнула:

– Сембур! Погоди минуту!

Пригнув от ветра голову, я сквозь снег пробилась к нему и начала резать веревки и вожжи, которые удерживали груз на спине Баглера. Тюки и мешки упали в снег. Палатка и постельные принадлежности были на моем пони. Пока они у нас есть, мы протянем достаточно времени для того, чтобы придумать какой-нибудь выход из положения. Ничто другое в настоящий момент не имело значения.

– Садись на него, Сембур! – закричала я. – Давай, на Баглера! О, Христа ради, хоть сейчас не спорь! Садись!

Сембур кое-как вскарабкался в седло. Его тело клонилось к шее пони. Я взяла уздечку Баглера в одну руку, уздечку своего пони – в другую и снова поковыляла сквозь снег вперед.

Демон болезни был по-прежнему со мной. С каждым шагом он все теснее сдавливал мое горло кольцом пламени. Через какое-то время, о котором я уже потеряла всякое представление, наступил момент, когда мне стало ясно: положение безнадежно, мы не сможем пройти через перевал в такой буран. И в тот же момент я вспомнила про пещеру.

Она находилась на восточной стороне перевала, примерно в сотне шагов от тропы, вверх по склону, который заканчивался огромным каменным навесом. Под выступом был вход в пещеру. Сембур и я нашли и осмотрели ее однажды летом во время похода с караваном. Ло-бас ни за что не приближались к ней, когда проходили мимо, потому что считали, что там живут демоны. Я сама немного побаивалась демонов, но сейчас мне было наплевать, будь их там хоть целая тысяча. Лучше встретиться с ними, чем умереть здесь в снегу.

Я вглядывалась в кружащийся снег, стараясь определить, где находится выступ, когда вдруг различила какую-то фигуру. Сначала она показалась мне странной, уродливой лошадью, но потом стало ясно, что это медведь. Я не испугалась, потому что знала, что медведь просто пробирается вниз по перевалу, чтобы найти для ночлега место поудобнее, но тут вдруг Сембур издал крик.

Обернувшись, я увидела, что он, распрямившись, вытаскивает ружье. Я закричала:

– Сембур, нет, все в порядке!

Но было уже поздно. Привлеченный криками, медведь поднялся на задние лапы и, движимый любопытством, заковылял в нашу сторону. Баглер заржал от ужаса. От его рывка мою руку на мгновение больно стиснуло, и пони, выдернув у меня вожжи, метнулся вбок. Сембур упал из седла, а Баглер тут же исчез в кружащемся снегу. Пытаясь убежать от медведя, он, судя по приглушенному стуку копыт, помчался по ущелью на север.

Я стояла по колено в снегу, едва не рыдая от отчаяния. Медведь, по-прежнему на задних лапах, с извиняющимся видом проковылял, шаркая по снегу, мимо. Затем, опустившись на все четыре лапы, он тоже исчез в буране.

Крепко держа своего пони, я подошла к Сембуру, наклонилась над ним и прокричала:

– Поднимайся, нам надо добраться только до пещеры! Снегопад может кончиться! Так часто бывает перед зимой!

Он не шевельнулся. Опустившись на четвереньки, я увидела, что его глаза закрыты, а лицо искажено от боли. Он никак не мог сильно ушибиться при падении в снег, но тем не менее был без сознания и не пришел в себя даже тогда, когда я сильно ударила его по лицу.

Наверное, я разрыдалась от отчаяния, но следующий момент, который всплывает у меня в памяти, – я медленно иду вверх по склону к навесу и веду своего пони. Плечи Сембура обвязаны веревкой, другой конец которой прикреплен к передней луке седла моего пони, и Сембур тащится за нами на спине по снегу. Когда мы добрались до навеса, я втолкнула внутрь пони, а затем наклонилась, чтобы поддержать голову Сембура.

В пещеру вели три отверстия, два из которых были настолько малы, что в них с трудом мог проползти человек, третье же скорее напоминало грубо вытесанный дверной проем, и туда свободно могла пройти даже лошадь. В ширину пещера была шагов пятнадцать, однако в глубину она тянулась раза в два больше. Свод же был довольно низкий, всего лишь на несколько дюймов выше, чем голова моего пони.

Оказаться вне досягаемости ветра и бьющего в лицо снега было огромным облегчением, но мои проблемы при этом отнюдь не заканчивались. Прежде всего мне нужен был свет. На то, чтобы распаковать кожаную сумку, содержимое которой Сембур называл "набором для выживания", и зажечь две масляные лампы, ушло несколько минут. Я раскатала подстилку Сембура, разобрала его постель и, задыхаясь от усталости, затащила на нее его вялое тело.

Оказалось, что на протяжении долгих лет путешественники набросали в пещеру сотни подношений, чтобы ублажить живущих в ней демонов. Здесь были грубо вытесанные деревянные статуэтки, связанные вместе длинные палки, нити больших деревянных бус, фигурки из соломы, бумаги и хворостинок. Еще здесь было много высохшего навоза и целый ковер мелких костей, из чего следовало, что пещера служила уже долгие века убежищем для снежных барсов.

На случай если встреченный нами медведь вздумает искать в пещере укрытия, я зажгла у входа огонь и после этого, наконец, могла заняться Сембуром. Т1ри таком освещении трудно было разглядеть цвет его лица, однако дыхание оставалось неровным, и он по-прежнему был без сознания. Мы оба пали жертвой горных демонов, ибо горло у меня полыхало, а голова болела так сильно, что мозг отказывался работать. Впрочем, я была почти что рада этому, поскольку знала, что если начну думать, то страх, который и так владел мною, только увеличится.

Выйдя из пещеры, я набрала в кастрюлю снега, чтобы у нас была вода, а потом вернулась и стала готовить на огне цампу. Ветер, к моему удовлетворению, вытягивал через одно из маленьких отверстий весь дым. Пока цампа грелась, я стреножила пони, сняла седло и разложила те пожитки, что у нас остались.

Среди них была постель, палатка и набор для выживания с запасом пищи на девять-десять дней. Должно быть, я взяла у Сембура его кобуру с винтовкой и сняла у него, когда привязывала, со спины рюкзак, в котором обнаружились патроны, носки и нижнее белье, полотенце, туалетные принадлежности, его бумаги в клеенчатом бумажнике и трубка в старом футляре. Еще там были наша маленькая сумка с серебряными монетами, банка из-под табака с драгоценностями и две наши книжки – Святая Библия и "Истории про Джессику", обернутые в клеенку.

В своем рюкзаке я нашла запасную одежду, туалетные принадлежности, глиняный кувшин с маслом и сушеную козлятину, нарезанную на полоски и завернутую в марлю. Голова работала плохо, но все же я решила, что если снег не будет идти слишком долго, а Сембур, отдохнув день-другой, придет в себя, мы сможем одолеть долгий путь до Магьяри. При условии, конечно, что демоны несчастий оставят нас в покое.

Я немножко поговорила со своим пони, рассказав ему, какой он хороший и что я назову его Иовом, потому что так в Святой Библии звали одного человека, которому пришлось ужасно много вынести. Затем в ожидании, когда согреется цампа, я села около Сембура. Его дыхание все еще было тяжелым, но все-таки ровнее, чем раньше. Я растирала ему руки и разговаривала с ним.

Через несколько минут Сембур глубоко вздохнул и низким голосом спросил:

– Джейни, где мы? Что случилось, милая? – он говорил очень медленно, с большими паузами, словно ему было трудно вспомнить нужное слово.

– Мы на самой вершине перевала, – ответила я. – В пещере. Баглера мы потеряли, потому что его испугал медведь, и он убежал. Но самое необходимое для того, чтобы выжить, у нас осталось. Скоро я дам тебе поесть.

– А твой… пони?

– Здесь, с нами. Он такая умница.

– Возвращайся… обратно в Галдонг. Возьми все, что нужно, Джейни. Поторопись… а то будет поздно. Со мной все кончено.

– Нет! – я с ужасом уставилась на него. – Нет, ты поправишься, Сембур, ты должен!

– Иди, Джейни. Делай… как я говорю. Будь… хорошей девочкой.

Силы оставили меня. Закрыв лицо руками, я уронила голову на колени и разрыдалась.

– Сембур, я не могу. Я не могу оставить тебя здесь… и даже если бы могла, я… я слишком устала. Я так отвратительно себя чувствую, Сембур, наверное, у меня сильный жар.

Я почувствовала прикосновение его руки к моему колену. Подняв голову, я сквозь слезы увидела, что он, как будто от сильной боли, закрыл глаза. До меня донесся шепот:

– Иисусе сладчайший, помоги ей, умоляю.

В этот момент зашипела, переливаясь через край, цампа, и я, вытирая глаза рукавом, отползла, чтобы снять кастрюлю с огня. Добавив немного масла и соли, я разлила цампу в чашки и понесла их туда, где лежал Сембур.

Он не мог сидеть, но, поддерживая его за голову, я сумела хоть чуть-чуть покормить его прежде, чем он почувствовал себя слишком утомленным, чтобы есть. Из-за того, что горло у меня полыхало, свою чашку мне пришлось отставить в сторону, пока она почти совсем не остыла. Когда я поела, то сняла с Сембура ботинки, накрыла его спальным мешком и вышла наружу посмотреть, что происходит с погодой.

Мне следовало бы радоваться, что снегопад прекратился, потому что для нас это был вопрос жизни и смерти, но я чувствовала себя слишком отстраненной от всего вокруг, чтобы как-то реагировать на мир. Западная стена перевала покрылась розово-золотыми бликами заходящего солнца. Когда я уже повернулась, чтобы войти в пещеру, то краешком глаза заметила какое-то движение. Сначала я решила, что вернулся медведь, но приглядевшись к низкому склону, тянувшемуся от перевала к входу в пещеру, увидела человека в белой меховой куртке, который, высоко поднимая ноги в сапогах, пробирался по снегу, ведя за собой черного коня.

Я, похоже, уже не была способна чувствовать ни страха, ни отчаяния и продолжала стоять неподвижно, в то время как он неуклонно приближался, выходя из глубокого снега на прогалину под каменным навесом. В его глазах не было ни триумфа, ни напряженности, а когда он размотал шарф, которым было окутано его лицо, я увидела, что его губы плотно сжаты. Он отряхнул снег с бриджей и сапог, взял меня одетой в перчатку рукой за подбородок и, подняв мою голову, заглянул в глаза.

– Ты, однако, ловкая маленькая лгунья, а? – проговорил он по-"ханглийски". Он был уверен, что я его пойму, стало быть, в Намкхаре ему каким-то образом удалось узнать, что я, как и Сембур, иностранка и говорю на том же самом языке.

– Мне ничего другого, мистер, не оставалось. Сембур сказал, что вы хотите забрать его и повесить. А Сембур – единственный человек, который заботится обо мне. Больше у меня никого нет, – устало ответила я.

Убрав руку, он посмотрел мне за спину.

– Он там, внутри?

Я кивнула и взялась рукой за горло.

– Да, мистер. Но он болен. Когда он поднимается так высоко, сердце у него не выдерживает. Потом начался буран, – и пришел медведь. Сембур упал, наш пони убежал и все такое. Нам все время не везло.

– Похоже на то.

Он прошел мимо меня в пещеру, оставив своего коня, Флинта, у входа. Прежде чем последовать за незнакомцем, я прикоснулась к влажному носу Флинта и поздоровалась с ним. В пещере незнакомец какое-то время стоял без движения, по-видимому, привыкая к сумраку, а потом пошел туда, где лежал Сембур. Обратившись к нему, он опять произнес его имя очень странно.

– Ахрессембур?

Сембур открыл глаза. Несколько секунд он не мог сообразить, что происходит, затем его тело заметно напряглось под одеялами, которыми я его укрыла.

– Сэр? – прошептал он.

– Капитан Гэскуин, третий батальон, вторая стрелковая рота гуркхов Ее Величества королевы Виктории, имею специальное задание арестовать вас и доставить в Горакхпур, в штаб первого батальона. Оттуда вы будете под стражей препровождены в Дели и преданы суду за кражу и убийство.

– Да, сэр. Имею честь доложить… не могу двигаться… в данный момент, сэр.

– Сердце?

– Полагаю, так, сэр.

– Не знаю другого способа облегчить ваше состояние, кроме как доставить вас на меньшую высоту.

– Возможно… завтра, сэр. После того, как я отдохну.

– Хорошо. И прекратите лежать навытяжку, на меня это не производит никакого впечатления. Вы – позор армии.

Эти слова вывели меня из себя. Я изо всех сил пнула его по ноге и закричала:

– Ты, оставь его в покое!

Он косо посмотрел на меня, повернулся и, слегка прихрамывая, вышел из пещеры. Сембур, с трудом выговаривая слова, сказал:

– Веди себя прилично, Джейни. Прошу тебя. Мне уже никто не сможет причинить вреда. Но я хочу, чтобы он позаботился о тебе… чтобы доставил тебя вниз в целости и сохранности. Будь с ним вежлива, милая… пожалуйста, ради меня.

Я опустилась на колени, положила голову ему на плечо и обняла. По моему лицу катились слезы, ибо я догадывалась, что он имеет в виду. Сембур дал мне понять, что он вот-вот умрет.

– Вот этого не надо, прошу тебя, – в его голосе появились нотки былой твердости. – Не плачь. Мне и так тяжело, Джейни. Я должен немного подумать, чтобы объяснить тебе, что ты должна будешь делать.

Потом я, по-видимому, опять отключилась. Во всяком случае, я ничего не помню, потому что когда очнулась, то сидела на постели, бессмысленно уставившись на маленький огонек, который оказался пламенем спиртовки. Флинт уже находился в пещере рядом с Иовом. Сембур, похоже, дремал. Незнакомец снял шапку и меховой жакет и грел что-то на маленькой сковородке. Еда издавала очень вкусный запах.

Вспомнив слова Сембура, я сказала:

– Простите, что ударила вас, мистер.

Он посмотрел на меня.

– Я думал, ты все еще дуешься.

– Нет, я просто немножко задремала.

– Ты ела?

– Я поела немного цампы. Сембур ведь не может много есть.

– Бери чашку и возьми вот это.

Я отрицательно покачала головой.

– Спасибо, мистер, я не голодна, – то была чистая правда, горло мое воспалилось так, что мне трудно было глотать. Незнакомец пожал плечами. – Можно немножко дать Сембуру? Будет хорошо, даже если он съест всего пару ложек.

– Я вовсе не имел в виду, что он должен обходиться без пищи. Давай чашку.

– Спасибо, мистер.

В сковородке было горячее тушеное мясо, которое незнакомец положил туда из оловянной банки, открытой им с помощью специального инструмента. Я разбудила Сембура, и он предпринял героические усилия, чтобы немного съесть, похоже, сознавая, что нуждается в подкреплении сил. Когда он поел, незнакомец спросил:

– Тебе уже случалось проходить по этому перевалу?

– Да, мистер.

– Зимой?

Я покачала головой.

– По нему нельзя пройти зимой. Если снова начнется снегопад, мы здесь застрянем.

– А ты думаешь, начнется снегопад?

Я вышла из пещеры. Наступила ночь, но небо было ясным. Это, впрочем, ничего не значило. Достаточно нескольких часов, чтобы его затянуло тучами, из которых начнет сыпать снег. Я понюхала воздух, прислушалась к ветру и вернулась в пещеру.

– Сегодня снегопада не будет, мистер, завтра, возможно, тоже. Дальше я сказать не могу.

– Спасибо, – он был вежлив, но произнес это слово так, словно я была чем-то вроде призрака, словно для него не имело ни малейшего значения, существую я или нет на самом деле.

Я приготовила свою подстилку и спальный мешок, затем устало поднялась и взяла ведро из парусины. Загорелое лицо незнакомца под шапкой черных кудрявых волос обернулось ко мне.

– Что ты делаешь?

– Я хочу набрать немного воды. Перед тем, как ложиться спать, нужно позаботиться о пони.

Внезапно пещера качнулась, и я потерла глаза рукой. Она снова встала на место, и я продолжила:

– Мы потеряли всю провизию, которая у нас была, так что мне нечем его накормить.

Незнакомец пристально посмотрел на меня, и впервые в его глазах появились искорки тепла.

– Я нашел все то, что вы сбросили, чтобы облегчить другую лошадь, и подобрал несколько сумок с зерном. Они вон там, рядом с Флинтом.

– Ох, спасибо, мистер. Пожалуй, я покормлю его утром, а сейчас только дам попить.

– Я позабочусь об обоих животных. Ложись спать, девочка.

– Нет, мистер, об Иове должна позаботиться я сама. Сембур всегда говорил, что…

– Не спорь. Ложись спать.

Сняв сапоги, я завернулась в одеяло, забралась в спальный мешок и с облегчением положила голову на свернутую одежду. Демоны болезни разгулялись во мне вовсю. Они были у меня в голове, у меня в крови, у меня в горле, и мне больше, чем когда бы то ни было, хотелось, чтобы меня обняли любящие руки, а забытый голос произносил слова утешения и ласки.

Несколько раз за ночь я просыпалась, в голове у меня мутилось. Мне мерещилось, что я – это не я, а кто-то другой, лишь притворяющийся Джейни. Один раз во время пробуждения до меня донеслись голоса. Сембур и незнакомец разговаривали, но не резко, а неторопливо, почти что лениво.

– И вы не сочли десять лет достаточно долгим сроком? – спрашивал незнакомец.

– Не для армии, сэр, – голос Сембура был уже ровнее, дышать ему стало легче, но слова он выговаривал по-прежнему медленно. – У них хватает забот, но я знал, что моим делом обязательно займутся, как только все утрясется.

– Да… Признаюсь, меня это удивляет, старший сержант, целых десять лет… – Он хмыкнул. – Я был в третьем классе, когда это случилось.

– Прошу прощения, сэр, но я прослужил дольше, чем вы. Тридцать пять лет. Армия не торопится, но никогда ничего не забывает.

Наступило долгое молчание. Смысл разговора едва доходил до меня, потому что я пребывала между сном и бодрствованием. Наконец незнакомец тихо произнес:

– Боюсь, у меня немного шансов доставить вас вниз, старший сержант.

– Совершенно верно, сэр. Я свое отжил. Думаю, что не помешаю вам завтра уехать.

– Для моего рапорта не подтвердите ли вы, что убили махарани и ее мужа?

Опять воцарилось молчание, а затем Сембур вздохнул.

– Да, сэр. Можно и так сказать.

– Вы закололи их обоих своим штыком?

– Да, сэр.

– И сняли с ее тела драгоценности? Те самые, некоторые из которых лежат в коробке, найденной мною в вашем рюкзаке?

– Да, сэр. Я их взял.

– И скрылись?

– Совершенно верно, сэр.

ГЛАВА 4

Я смутно почувствовала изумление. Сембур никак не мог сделать то, что, по его словам, сделал. Я услышала, как незнакомец тихо, словно удивившись, спросил:

– Это действительно правда?

– Такая же правда, как то, что вы здесь сидите, сэр.

– Полная правда?

– Ах, сэр, это… непростой вопрос. Полагаю, никто не знает ни о чем полной правды.

– Я думал, что если кто и знает полную правду о том, что случилось в ту ночь, так это вы. Почему вы совершили такую чудовищную вещь?

– По личным причинам, сэр.

Незнакомец издал звук, свидетельствующий о его раздражении.

– Будь я проклят, если понимаю, что вы хотите этим сказать, старший сержант.

– Зачем вам это нужно, сэр? Какая разница? Можно мне поговорить с вами о ребенке, сэр? О Джейни?

– Да, думаю, это следует сделать. Начнем с того, кто она?

– Моя дочь, сэр. В Джаханпуре, когда служил в войсках махараджи, я жил с индианкой, и Джейни родилась за два года до того… до того, как я уехал. В ту ночь я взял ее с собой.

– Мы знаем о том, что вы жили с женщиной по имени Парвати, но нигде не отмечено, что у нее была дочь.

– Прошу прощения, сэр, но вы не найдете записи ни об одном ребенке, родившемся в Джаханпуре, за исключением тех, что родились во дворце. Это индийское княжество, там порядки не то, что у нас.

Я не расслышала, о чем они говорили после этого, потому что мой смятенный ум вынужден был решать новую загадку. Значит, Сембур – мой отец? Да, действительно, он стал для меня отцом, и я любила его как отца, но у меня никогда не было ощущения, что он и в самом деле мой отец. Если мое ощущение было верным, то Сембур лгал незнакомцу. Я никогда не видела, чтобы он кому-либо лгал, и было непонятно, почему сейчас он решил изменить правилам. Когда я снова сосредоточила внимание на их разговоре, Сембур говорил:

– Насколько мог, я воспитал ее такой, какой должна быть «хангличанка». Она хорошая маленькая девочка, сэр, гораздо взрослее своих лет, но это естественно, ведь она выросла в Намкхаре без матери.

– Что вы хотите, чтобы я с нею сделал? – голос незнакомца был холоден и отчужден.

– Возьмите ее с собой в Горакхпур, сэр, – в голосе Сембура звучала мольба. – Попытайтесь сделать так, чтобы о ней позаботилась Ассоциация вдов и сирот.

– Но, полагаю, ее следует вернуть матери?

– Парвати умерла, сэр. Я узнал об этом три года назад, последний раз, когда ездил на границу, чтобы купить боеприпасов и еще кое-какие вещи.

– Ну… я не очень-то в этом разбираюсь. В смысле, как обычно принято поступать с сиротами.

– Прошу вас, сэр, постарайтесь, – голос Сембура начал дрожать. – Вы офицер, джентльмен. Попробуйте убедить их отправить девочку в Англию, чтобы она могла немного там поучиться. Они вас послушают, а там она будет в безопасности.

– В безопасности?

– Ну, я хочу сказать, что дома знают, как воспитывать детей, и там для этого есть всякие учреждения. Вспомните только о том, как в Калькутте дети живут в канавах, сэр. Бога ради, сэр, не допустите, чтобы это случилось с Джейни. Если вы только…

– Ладно, ладно, – оборвал незнакомец Сембура. – Я сделаю все, что смогу.

– Спасибо, сэр. Премного вам обязан… – Голос Сембура сник, словно разговор отнял у него последние силы.

Я услышала, что незнакомец заворочался, устраиваясь поудобнее. Иов или Флинт фыркнул и постучал копытами. Меня охватило полное бесчувствие. Сембур умирал и передавал меня на попечение этому «хангличанину», этому чужеземному демону, странному солдату, который всем видом своим показывал, что я ему очень сильно не нравлюсь. И тем не менее я ничего не чувствовала. Я должна была бы разрываться от горя и страха перед тем, что меня ждет, но внутри была только пустота.

Я засыпала и просыпалась, снова засыпала и снова просыпалась. Демон лихорадки полностью овладел мною. У меня болели плечи, раскалывалась голова. Я могла дышать только открытым ртом. Наконец, я все-таки провалилась в глубокий сон, из которого меня вырвала рука, трясущая за плечо.

Я открыла глаза и увидела лицо незнакомца. Оно было словно каменное, и злоба в его глазах заставила меня отшатнуться. Но когда сквозь жар я к нему пригляделась, то сделала открытие, которое меня изумило. Чужеземный демон вовсе не злился на меня. То, что я приняла за раздражение, на самом деле было попыткой скрыть огорчение и неуверенность.

Срывающимся голосом он произнес:

– Джейни, мне очень жаль, но я должен тебе сказать… Ну, в общем, боюсь, что сегодня ночью твой отец умер.

– Мой отец?

Я села и посмотрела туда, где лежал Сембур, но его там больше не было.

– Это случилось пару часов назад. Я вынес его, когда начало светать. Ты в это время еще спала, – объяснил незнакомец.

Я медленно выползла из спального мешка, передохнув прежде, чем встать на ноги. Все вокруг казалось нереальным. Посмотрев на выход из пещеры, я поняла, что солнце давно взошло. Глотнув, чтобы прочистить больное горло, я спросила:

– Где он, мистер?

– Там, снаружи. Под выступом оказалось совсем мало снега. Мне удалось собрать достаточно камней, чтобы сложить могильник.

Я кивнула. Сембур был бы доволен. В Намкхаре его тело вместо этого отнесли бы на холмы и разрубили на части, чтобы его унесли стервятники. Таким образом оно скорее распалось бы на огонь, воду, землю и эфир – четыре элемента, из которых состоят наши тела. Но Сембур всегда говорил, что это чудовищный обычай, свидетельствующий о неуважении.

Выйдя из пещеры, я стояла и смотрела на груду камней, понимая, что должна что-то сделать, но не соображала, что именно, потому что мысли путались. Но все-таки мне удалось вспомнить, и я пошла, чтобы взять из рюкзака Сембура Святую Библию. Мне очень хотелось заплакать, но хотя все внутри меня горело и ныло, слезы не шли из глаз. Когда я опустилась около могильника на колени, незнакомец снял шапку. Библия открылась на главе третьей Екклезиаста, и я принялась читать. Мне приходилось читать очень медленно, то и дело останавливаясь, чтобы набрать воздуха, потому что горло у меня стало таким узким, что никак не удавалось как следует вдохнуть.

– Всему свое время, и время всякой вещи под небом. Время рождаться, и время умирать; время насаждать, и время вырывать посаженное…

Мне пришлось остановиться и, подняв голову, глотнуть. Зимнее солнце роняло лучи на снежное покрывало, по склону пронеслась длинная темная тень. Над перевалом промчался и исчез из вида орел.

– …время плакать, и время смеяться; время сетовать, и время плясать…

Я упала, судорожно пытаясь набрать в легкие воздух. Все вокруг на какое-то время потемнело, а когда темнота исчезла, я обнаружила, что незнакомец, взяв меня на руки, несет меня к свету. Выйдя из-под тени, которую бросал каменный выступ, он опустился на одно колено и, придерживая меня одной рукой за плечи, другой отклонил мою голову назад.

– Открой рот, Джейни, – резко приказал он. – Пошире, так, чтобы я мог видеть твое горло.

Его лоб почти касался моего носа. Повернув мое лицо к свету, он осмотрел горло. Я заметила, что, задержав дыхание, он произнес какое-то длинное странное слово, а затем снова поднял меня и понес в пещеру.

Переход из света в темноту превратился в конец моей прежней жизни и начало какого-то странного существования в другом мире, где время текло то очень быстро, то, наоборот, очень медленно. Порой, когда я вроде бы бодрствовала, меня обступали скверные и страшные видения, а иногда на грудь мне садился демон и стискивал горло так, что я не могла дышать.

Так шли дни и ночи, и мне никогда еще не было так страшно. Когда видения были особенно ужасными или мне казалось, что демон вот-вот убьет меня, я звала незнакомца. Я слышала его имя только один раз, когда он разговаривал с Сембуром, и давно забыла, поэтому обращалась к нему просто «Мистер», если испытывала в нем нужду.

Однажды, в начале этого странного существования, я слышала раздавшийся снаружи выстрел и смутно удивилась, что могло быть ему причиной. Позднее, когда я вновь очнулась, оказалось, что постель моя стоит около самого входа в пещеру, а у стены разведен жаркий огонь. Откуда-то Мистер знал, что мне нужен свежий воздух, но не хотел, чтобы мне было холодно. Под несколькими одеялами и спальным мешком я лежала полностью раздетая.

Однако подобные моменты ясного восприятия были нечасты. Много раз в мире кошмарных видений передо мной всплывало лицо Мистера, который уговаривал меня выпить приготовленное им теплое питье. Иногда я шепотом сообщала ему о своей нужде, и он, завернув меня в одеяло, относил в самый дальний угол пещеры, где за многие годы собрался целый холмик грязи.

Временами, когда я начинала задыхаться, он наклонялся надо мной с чем-то вроде тонкой палки во рту, вставлял ее кончик мне в горло и отсасывал паутину, которую там сплел демон, чтобы меня задушить. Во все эти дни, полные ужаса и мрачных видений, я, насколько помню, произносила, обращаясь к нему, только три фразы: "Помогите мне, Мистер!" – сдавленным криком, "Отнесите меня, пожалуйста, Мистер" – шепотом и благодарное "Огромное спасибо, Мистер".

Но в конце концов наступило время, когда, очнувшись, я, невзирая на страшную слабость, мешавшую даже поднять голову, поняла, что демон болезни покинул меня. Жар в теле, головная боль, ощущение, что мне не хватает воздуха, стали намного слабее, почти исчезли. Судя по свету из входа в пещеру, вот-вот должен был наступить рассвет. Перед костром я увидела раздетого до пояса Мистера, который мылся из ведра нагретой на костре водой.

Я слабым голосом позвала:

– Мистер…

Вытираясь полотенцем, он тут же подошел ко мне и, испытующе глядя на меня, опустился рядом на колени:

– Джейни?

– Мне… гораздо лучше. Вы были так добры, ухаживая за мной.

– А что еще мне оставалось делать? – сухо спросил он.

– Простите меня, пожалуйста.

– Я кое-что приготовил, так что сейчас ты должна будешь поесть. Ты сильно исхудала, поэтому нужно как следует подкрепить твои силы прежде, чем мы сможем отправиться.

На шее у него висела тоненькая цепочка с толстым серебряным диском, на котором было выложено что-то из золота. Мне вспоминается, что этот медальон постоянно привлекал мое внимание, потому что он несколько раз выпадал из ворота рубашки, когда Мистер наклонялся надо мной с чем-то вроде палочки во рту, собираясь очистить мое горло, чтобы я могла дышать.

Он натянул жилет, рубашку и красивый жакет из тонкой кожи, а затем повернулся к кастрюльке, которая стояла на низком пламени спиртовки. Через мгновение он уже сидел около меня, держа в руках чашку с тушенкой и ложку.

– Ну, давай.

Он помог мне сесть, набросил, чтобы я не замерзла, на меня свою куртку из белого меха и, придерживая одной рукой, начал кормить. Когда он снова уложил меня и укутал в одеяла, я еле проговорила:

– Спасибо, Мистер, было очень вкусно. Я скоро поправлюсь, честно.

– Надеюсь. Путь нам предстоит неблизкий.

– Я давно болею?

– Ты была без сознания пять дней.

– Пять! Много насыпало снега?

– До сих пор снега не было, – он бросил взгляд на вход в пещеру. – Ты была уже больна, когда уезжала из Намкхары. Там, наверное, ты и подцепила микробов.

– Маленький сын Качке плохо себя чувствовал, а я относила его домой, когда мы вернулись.

– Да, у тебя была паршивая вещь, которая называется дифтерией. Ею обычно болеют дети, и сначала я подумал, что ты уже слишком для нее большая, но оказалось, что нет.

– Она чуть не задушила меня, – при этом воспоминании я содрогнулась.

– Верно, именно это она и делает, перекрывая горло. Я вспомнила, как он наклонялся надо мной, и спросила:

– Вы что-то делали для того, чтобы убрать эту гадость, правда, Мистер?

Он взял почти пустой мешок овса и пошел к Иову и Флинту.

– Я подрезал большое перо и с его помощью отсасывал ее. Работа, конечно, была грубая, однако тебе помогло.

Очень немногие люди стали бы делать такую ужасную и опасную вещь, и я испытывала такую признательность, что была готова сделать все что угодно, лишь бы он стал относиться ко мне хоть чуть-чуть лучше. Однако какие у него были для этого основания? Затем у меня в мозгу всплыла новая мысль, и я спросила:

– А где вы взяли перо, Мистер?

– Мне удалось подстрелить орла, – ответил он с таким видом, будто ему не слишком приятно об этом вспоминать. Да, действительно, я слышала выстрел. – Хватит разговаривать, Джейни, отдыхай.

– Хорошо, Мистер. Еще раз огромное спасибо. Огромное-преогромное.

Следующий раз я проснулась посреди ночи и сразу разрыдалась. Возможно, это случилось потому, что я наконец-то осознала, что Сембур умер, а, возможно, просто от слабости. Мистер, положив руку мне на лоб, с беспокойством заглянул в мои глаза. Я опять увидела блеск медальона, свисавшего на, цепочке с его шеи.

– Джейни, что с тобой?

Я взяла его за руку и прижала ее к себе, стараясь собраться с силами. Наконец я прошептала:

– Со мной все в порядке. Просто мне стало страшно… не знаю почему.

– Постарайся заснуть, – строго сказал он.

Я дотронулась до серебряного диска и попросила:

– Пожалуйста, можно мне это подержать? – и тут же почувствовала стыд за свою просьбу.

– Это? Хорошо, – он расстегнул цепочку, обернул ее вокруг моего запястья и вложил медальон мне в ладонь. – Тебе нравится?

Я кивнула, гладя на него и чувствуя, как страх оставляет меня. Ощущение ужасающего одиночества исчезло. Он спросил:

– Теперь ты сможешь уснуть?

Я снова кивнула.

– Да. Большое спасибо, Мистер.

– Хорошо.

Он отошел, и я снова провалилась в сон.

Проснувшись наутро, я все еще сжимала в руке медальон. Мистер поил Иова из ведра с водой, которое держал в руках. Судя по проникавшему в пещеру свету, погода была хорошая, и впервые за время болезни я обрела способность мыслить ясно. Перебрав все в уме, я сказала:

– Простите, Мистер.

Он бросил на меня взгляд через плечо:

– А, ты проснулась. Как ты себя чувствуешь?

– Намного лучше, спасибо. Простите, что так глупо вела себя ночью. – Я размотала охватывавшую запястье цепочку и, когда он подошел, протянула ему серебряный медальон. – Возьмите, пожалуйста.

Он взял цепочку, надел ее на шею и, повернув ко мне длинноносое лицо, спросил:

– Ты готова позавтракать?

– Да, спасибо, но сначала нам следует поговорить о том, что мы собираемся делать, потому что времени осталось немного.

Его брови поднялись вверх, и я впервые увидела, как лицо иноземного демона сморщилось в усмешке. Он сразу стал выглядеть совсем молодым, таким, как Гхенлинг.

– Когда снова начнется снегопад, он больше не прекратится, и мы окажемся здесь отрезанными на всю зиму, – объяснила я. – Лошадям будет нечего есть. Нам придется зарезать их и заморозить мясо, чтобы мы могли протянуть месяца три до весны. Так что будет лучше, если мы пройдем перевал до нового снегопада.

Когда я заговорила, он перестал улыбаться и глядел на меня с любопытством. Потом, словно обращаясь к самому себе, произнес:

– Где-нибудь в Сассексе ты бы всех шокировала. Этакий мрачный реализм в столь юной особе. Но когда человек вырастает в подобной, забытой Богом стране, он никогда, по-видимому, не отворачивается от реальности. – Он легонько кивнул мне, словно отчасти преодолев свою антипатию, и продолжил: – Я вполне сознаю ситуацию, Джейни. Разумеется, у меня нет ни малейшего желания оставаться в этой пещере еще на несколько месяцев, и для меня будет настоящим горем, если мы будем вынуждены зарезать лошадей. Ты, однако, не набралась достаточно сил, чтобы отправиться в дорогу.

– Мне нужно будет всего лишь удержаться в седле. Если потребуется, вы сможете меня привязать. Он – хороший пони, и тяжело будет только несколько первых миль, пока мы не выйдем за границу снега.

– Ты думаешь, снег может опять скоро пойти?

Я посмотрела на вход в пещеру.

– Сегодня – нет. Если я буду снаружи, то смогу сказать еще про ближайшие два-три дня.

Он опустился на колени и взял меня на руки, не снимая одеял и спального мешка.

Так приятно было оказаться на бодрящем холодном воздухе. Белизна вокруг ослепила меня, и первое мгновение я ничего не видела. Мистер, стоя у края навеса, продолжал держать меня на руках, а я моргала, ожидая, когда мои глаза привыкнут к свету. С бледно-голубого неба сияло яркое солнце. Нового снега не выпало, но не было и оттепели. Я бросила взгляд на груду камней, ставшей могилой для Сембура, и у меня навернулись слезы. Чтобы сдержать их, мне пришлось на несколько минут прижаться лицом к плечу Мистера.

Наконец я стала внимательно вглядываться в небо, прежде всего в дымку на севере и востоке. Сембур иногда сердился из-за того, что я никогда точно не могла ему объяснить, какие именно признаки ищу и как определяю, что готовит нам погода, но дело в том, что словами это трудно было передать, в особенности когда я закрывала глаза и начинала нюхать воздух. Я и на этот раз сделала то же самое: плотно сжав веки, втянула носом воздух. Запах был крепкий, свежий, без тяжелого желтоватого оттенка, предвещавшего снег. И, однако, в этом запахе все же была какая-то пресноватая нотка, и он напоминал хорошую, но несоленую пищу. Для меня это прозвучало, как отдаленное предупреждение.

– У нас наверняка есть два дня, Мистер. Возможно, три. Завтра я смогу сказать точнее. Но не больше трех.

Когда он внес меня обратно в пещеру и уложил, я чувствовала себя настолько утомленной, что едва могла поднять голову.

– Послушай меня, Джейни, – заговорил он. – Слава Богу, ты настолько разумна, что с тобой можно разговаривать как со взрослой, и я собираюсь вполне откровенно объяснить тебе твое положение. С дифтерией ты справилась, но еще недели через три, а, может, позже, ты, скорее всего, снова будешь плохо себя чувствовать, хотя и по-другому. Просто потому, что ты перенесла это заболевание. Я не доктор и не могу объяснить почему, но в нашей семье несколько лет назад был случай дифтерии, и я помню все очень хорошо, – Он посмотрел на меня и нахмурился. – Итак, предположим, мы спустились по перевалу в Галдонг и пошли на юг, в Непал. Из Покхары через Тансинг мы можем добраться до Горакхпура. Там есть больница, которая находится в ведении монахинь, так что о тебе будет кому надлежащим образом позаботиться. И они смогут устроить, чтобы потом тобой занялась Ассоциация армейских вдов и сирот. Разумеется, когда тебе станет лучше. – Он замолчал, погрузившись в размышления. – Если мы нигде не задержимся во время дороги, то сможем доехать до Горакхпура меньше, чем за три недели, а, значит, ты окажешься в хороших руках раньше, чем снова заболеешь.

Мне было тошно думать обо всем, что сейчас сказал Мистер. О том, что я снова заболею, о долгом путешествии на юг и о том, что случится со мною, когда меня отдадут странным «хангличанам» из мира столь непохожего на тот, что был известен мне.

– Если нам предстоит долгая дорога, Мистер, то, пожалуй, мне стоит отдохнуть пару дней, чтобы набраться сил.

– На это есть три дня, – сказал он, – раз ты говоришь, что снега пока не будет. Я строго отмерял корм лошадям, а к тому же принес и другие мешки, которые вы выбросили. Хватит на то, чтобы понемногу кормить их каждый день. До Галдонга, однако, им придется идти голодными, но это не беда.

Он молча приготовил горшок тушенки и так же молча покормил меня. Я поняла, что его мысли где-то далеко, возможно, он размышляет о предстоящем путешествии. Поев, я почувствовала себя намного бодрее.

– Не сделаете ли вы мне одолжение, Мистер? Не подогреете ли вы в ведре немного воды, чтобы я могла принять ванну?

Он удивленно посмотрел на меня:

– Ванну?

– Ну, конечно, не настоящую ванну. Просто сполоснуться. Я потихоньку помоюсь по частям. Наверное, от меня ужасно пахнет. Потная, и все такое. Терпеть не могу быть такой.

– Ах да, конечно. Ведь тебя же воспитал полковой старший сержант.

– Что?

– Твой отец был «Ахрессем». Само собой, он должен был быть дисциплинированным, аккуратным и чистоплотным.

Я поняла, что он говорит о Сембуре, но в этот момент мне вовсе не хотелось расспрашивать о том, кем был «Ахрессем», или говорить, что я не верю, будто Сембур – мой отец.

Наполнив ведро теплой водой, Мистер соорудил около костра для меня ширму, но я была настолько слаба, что упала, когда наклонилась, чтобы вымыть ноги. Ему пришлось прийти мне на помощь, что он и проделал, все время хмурясь. Когда все было кончено, и я расчесала свои спутанные волосы, то, устроившись в постели, чувствовала себя так, будто родилась заново. Мистер приготовил большую чашку тушенки, и я впервые самостоятельно и жадно ее съела. Только наевшись, я обратила внимание, что сам он ест не тушенку, а полоску сушеного ячьего мяса. Огорчившись, я спросила:

– А когда вы будете есть, Мистер?

– У меня осталось только три банки, а тебе нужны силы. Я не останусь голодным, сушеного мяса предостаточно. – Он посмотрел на меня с раздражением. – О, пожалуйста, девочка, не хнычь. Что еще случилось?

Я вытерла слезы со щек, сердясь на собственную слабость.

– Я не хнычу. Ну, не по-настоящему. Я раскисла просто из-за того, что вы так добры ко мне.

– О, Христа ради, – он поднялся и пошел заняться лошадьми.

Я оглядела пещеру. Груда деревяшек и огромный слой сухого навоза, которыми мы пользовались в качестве топлива, почти иссякли. Скоро у нас не будет огня. Тогда я приняла твердое решение набраться достаточно сил за два дня, чтобы отправиться в дорогу. С этой мыслью я и уснула.

Весь следующий день я проспала, просыпаясь только поесть. Утром я почувствовала себя окрепшей. После завтрака я поднялась, умылась, оделась и минут десять походила, проверяя силу ног. Полежав около часа, я снова поднялась и вышла из пещеры, сделав маленький круг под выступом. Так продолжалось целый день: я отдыхала, потом упражнялась, потом снова отдыхала и опять упражнялась.

Мистер и я не обменялись почти ни словом. Я полностью сосредоточилась на том, что делала, а ему, по-видимому, нечего было мне сказать, хотя пару раз я замечала, что он наблюдает за мной то ли с удивлением, то ли с беспокойством.

Когда наступили сумерки, я вышла, чтобы посмотреть на небо и понюхать воздух. Вернувшись в пещеру, я сказала:

– Нам нужно будет отправиться завтра с рассветом.

– А у тебя хватит сил?

– Да, Мистер. Возможно, вам придется привязать меня к спине Иова, но я выдержу.

Он пристально посмотрел на меня и кивнул:

– Хорошо, Джейни. Завтра.

Когда на следующее утро мы вывели лошадей, я поняла, что времени у нас мало. Небо на севере было низким, обещавшим новый снегопад, а температура резко упала. Я несколько минут постояла около могильника, мысленно прощаясь с Сембуром и благодаря его за то, что он так хорошо обо мне заботился. Тут мне вспомнился разговор между Мистером и Сембуром, который произошел, когда я лежала, мало что соображая из-за лихорадки. Сембур спокойно признался, что он убил – кого же?.. Махарани и ее мужа?..

Я примерно знала, что махарани – это что-то вроде индийской княгини, и мысль о том, что Сембур мог убить какую бы то ни было женщину, показалась мне совершенно невероятной. И потом он сообщил Мистеру, что я – его дочь, а в это я тоже не верила. Посмотрев на груду камней, под которой лежал Сембур, я подумала, что какова бы ни была правда, она больше ни для кого не имеет значения.

Однако наступит день, когда я узнаю, что эта страшная и странная правда имеет значение для очень многих, причем отнюдь не в последнюю очередь – для меня самой и для человека, который в эти дни спас мне жизнь.

ГЛАВА 5

Мистер помог мне сесть в седло, и мы отправились в путь по перевалу. Сам он шел впереди пешком, стараясь проложить дорогу и тем самым облегчить задачу для лошадей, которые к этому времени были уже весьма голодны. За ним следовал Флинт, груженный палаткой и нашим багажом, я ехала на Иове последней.

Нелегко было даже сидеть в седле, потому что мы то и дело скользили, качались и шатались. Под стенами перевала глубина снега достигала трех футов, и я восхищалась тем, как Мистер прокладывает путь, чтобы мы могли следовать за ним по этой узкой тропинке. За первый час мы прошли около полумили, в следующий час – целую милю, потому что снег был уже менее глубоким, и за третий час – еще одну милю.

Затем силы мои иссякли, и мне пришлось позвать Мистера. Он пробрался назад, положил передо мной свернутое одеяло, чтобы я могла на него лечь, обернул вокруг моей талии веревку и завязал ее концы под грудью у Иова. Он не сказал ни слова, но на несколько секунд приложил ладонь к моей щеке и внезапно улыбнулся той улыбкой, от которой тотчас же исчезала вся его суровость и надменность. На меня это подействовало, как тонизирующее средство, и придало храбрости.

Через пять часов жестокой борьбы со снегом, которая, казалось, никогда не кончится, мы, наконец, вышли за его пределы. Без веревки я наверняка уже десять раз бы упала, но она не спасала меня от тряски, и все тело ныло так, как не ныло никогда в жизни. Мистер шагал теперь по камням, и его сапоги издавали звук, который был необыкновенно приятен. Как отличался он от скрипа снега! Я увидела, что глаза Мистера глубоко запали от усталости, а улыбка превратилась в неподвижный оскал, словно бы он бросал вызов горам, перевалу, ветру, снегу, всему тому, что стремилось погубить нас.

Он помолчал, переводя дыхание, а затем выдохнул:

– Джейни, сможем мы разбить лагерь в верхней долине? Я покачала головой и с трудом выговорила окоченевшими губами:

– Нет, не надо, Мистер. Вот-вот обрушится снег. К вечеру его будет ужасно много.

– Так я и думал. Именно для этого я берег Флинта. Он развязал веревку, снял и посадил меня на свернутое одеяло, затем несколько минут перетаскивал наш багаж с Флинта на Иова и крепко его привязывал. Я восхищалась тем, что он, не любя меня, так много для меня делает. Ло-бас решили бы, что умереть в горах – это моя судьба, и бросили бы меня давным-давно в пещере.

Мистер поднял меня, усадил на Флинта и вскочил в седло сзади. Повод Иова был обернут вокруг его талии. Я откинулась назад, и все мои мускулы и кости почувствовали невероятное облегчение. Его тело за спиной, его руки по бокам снимали с меня всякое напряжение, я могла почти спать в седле.

Я знала, что худшее позади, что Мистер победил. Лошади, стремясь добраться до пастбища, побегут по тропе бойким аллюром, и мы еще до сумерек окажемся в Галдонге.

На протяжении следующих часов я дремала, тихонько покачиваясь между рук Мистера. Мне было спокойно, я чувствовала себя защищенной. Солнце уже начало клониться к закату, когда я проснулась и сказала:

– Мистер?..

– Да?

– Огромное вам спасибо.

– Ты говорила это уже раз десять.

– Правда? Простите, но я не знаю, что еще сказать.

– Для разнообразия можешь помолчать.

Значит, горные демоны все-таки добрались до Мистера. Когда вы долгое время находитесь на большой высоте и очень устали, они принимаются невидимо танцевать вокруг вашей головы и портят вам настроение. Но я знала, что как только мы доедем до равнины, демоны оставят Мистера, и опять задремала.

Когда много позже я открыла глаза, то увидела, что золотые шпили монастыря Галдонг находятся в двух милях от нас. Я вдруг почувствовала себя бодрой, свежей и ужасно голодной. Было гораздо теплее, воздух был гуще, и я заметила, что Флинт бежит с высоко поднятой головой. Поскольку он не пытался остановиться и пощипать траву, я поняла, что мы уже останавливались, чтобы дать лошадям попастись, и все это время я проспала.

* * *

На ночь мы остановились в маленькой деревушке Галдонг, лежавшей к западу от монастыря. Мистер готов был заплатить за две снятые нами комнаты золотой, но я была настолько потрясена его глупостью, что забылась и заговорила с ним довольно грубо:

– Целый золотой? Вы что – рехнулись?

– Но это только полсоверена.

– Не вздумайте ей его показывать!

Я вырвала его у Мистера из рук прежде, чем женщина, с которой я торговалась, вернулась, приведя для поддержки мужа.

– Давайте сюда серебряную рупию, быстро!

Когда пришли женщина и ее муж, я вежливо указала на бедность их дома, на недостаток удобств, к которым привыкли такие достойные особы, как мы, а также на необычайную доброту наших сердец, выражающуюся в том, что мы снизошли до мысли провести ночь-другую под их крышей. Они, в свою очередь, указали на роскошь своего маленького глинобитного домика и на опасности, которым подвергаются, впуская в него иноземного демона. В конце концов мы сошлись на серебряной монете за две ночи, с едой три раза в день, одна из которых должна включать мясо, и ванну с горячей водой.

Мистер наблюдал молча, похоже, понимая, о чем идет речь, хотя и не знал языка. Когда сделка состоялась, мы остались одни, и я доложила ему ее условия, он впервые за время нашего знакомства расхохотался:

– Ну ты и штучка, Джейни! Настоящая штучка!

Я не совсем поняла, что он хочет сказать, но почувствовала гордость из-за того, что рассмешила его.

Мы удостоверились, что лошади наши всем довольны, по очереди приняли ванну, съели много-много еды и крепко проспали всю ночь. Наутро я чувствовала себя почти совсем выздоровевшей и с радостью заметила, что Мистер вновь обрел свой обычный холодный и надменный вид. Как я и предполагала, верховный лама узнал о нашем приезде и послал за мною. Когда я сказала об этом Мистеру, он нахмурился:

– Пожалуй, я пойду с тобой.

– Нет, вам нельзя. Ведь вас он не приглашал. И потом, Рильд просто хочет расспросить меня о Сембуре. Потом он скажет, что я могу остаться и сделаться здесь монахиней.

– А ты этого хочешь?

Я покачала головой.

– Нет. И в любом случае я не могу стать здесь монахиней, потому что Сембур говорил, что они – язычники, которые не верят в Святую Библию. А я не сделаю ничего, что огорчило бы Сембура.

Мистер наградил меня одним из тех своих мрачноватых взглядов, которые означали, что он пытается ответить в уме на какой-то вопрос. Я смотрела прямо ему в глаза, потому что Сембур учил меня: "Никогда не отводи глаза, Джейни. Всегда смотри человеку прямо в глаза. Все равно, выше или ниже он тебя по положению, прямо в глаза".

Наконец Мистер произнес:

– Ну, что бы там ни сделал Сембур, тебе повезло, что у тебя был отец, который научил тебя такой верности.

– Сембур не был моим отцом. И то, что вы и он говорили, когда я наполовину спала, тоже было неправдой. Сембур не убивал тех людей и не крал драгоценностей.

– Но драгоценности оказались именно у него.

– Значит, он получил их по-честному.

– Ты хочешь сказать, что Сембур солгал мне, признавшись в убийстве? Значит, он был лжецом?

Я почувствовала себя в ловушке, и внезапно меня охватил гнев на Мистера – такой, что меня затрясло.

– Нет, он не был лжецом! – заорала я. – Сембур сказал тебе в ту ночь неправду по каким-то особым причинам. И если бы я была большая, я бы тебя ударила, хотя Сембур и велел мне быть с тобой вежливой.

С этими словами я повернулась и удалилась прочь. Моя встреча с Рильдом прошла именно так, как я и предполагала. Я рассказала ему, что сердце Сембура не выдержало перехода через перевал, и о том, что я потом заболела. Он подтвердил, что очень скверный демон болезни убил в Намкхаре несколько детей, и мне повезло, что я сумела с ним справиться, несмотря на всю его силу.

Его глаза закрылись, и после паузы он продолжил:

– Твой путь для меня темен, его скрывает непроницаемый занавес… Но я вижу женщину, одетую в красное, которая станет тебе другом, и через нее в твою жизнь войдет тот, кого ты должна опасаться, тот, кто будет твоим врагом, Серебряный Человек…

Внезапно он шумно втянул воздух, глаза его широко раскрылись, словно он был глубоко потрясен. Я думала, что ничто не может вывести верховного ламу из состояния безмятежности, но сейчас он весь сжался, словно на него было направлено жало скорпиона.

– Ах… – выдохнул он. – На всей земле, во всем мире воплощений никогда не видел я такой силы.

Он снова закрыл глаза, и я заметила, что губы его шевелятся. Он бормотал мантры, чтобы успокоиться. Я уже начала ерзать, с нетерпением ожидая, когда мне можно будет удалиться, но в этот момент он снова заговорил:

– С поворотом звезд ты снова придешь сюда, дитя. Ступай, и да пребудет с тобой до тех пор мое благословение.

Я, как положено, ответила:

– Да поможет оно освободиться мне от колеса перерождений, высокорожденный.

Затем появился Мудок, чтобы провести меня через многочисленные переходы, залы и лестницы-спирали к большим воротам монастыря.

Я не обратила особого внимания на слова Рильда, потому что была поглощена мыслями о приготовлениях к нашему путешествию на юг. Пройдет много лет моей жизни в другом мире, прежде чем в год Железной Мыши я вспомню слова, сказанные мне зимним днем верховным ламой Галдонга в стране Смон Тьанг.

Когда я вернулась в наше жилище, Мистер чистил лошадей. Я начала молча помогать ему, но затем, подавив гордость, сказала:

– Простите мне мою грубость, Мистер.

Он не без удивления посмотрел на меня.

– Ничего страшного. Что было в монастыре?

– Все, как я и предполагала.

– Мне хотелось бы отправиться на юг завтра, чтобы ты могла получить медицинскую помощь как можно скорее.

– У меня нет такого чувства, что через три недели я опять заболею.

– Если я ошибаюсь, тем лучше. Как ты думаешь, купить нам для путешествия яка?

Немного подумав, я ответила:

– Пока я буду с вами, як не помешает. И, конечно, с багажом будет гораздо легче.

– Что ты хочешь сказать этим "пока я буду с вами"?

– Потому что без меня як сделает путешествие в два раза дольше. Но я умею разговаривать с яками, и они делают то, что я их прошу.

– Разговаривать с яками? – он изумленно на меня уставился.

– Ну, собственно, с любыми животными. Не с низшими вроде змей, а с теми, у которых четыре ноги. Например, с козами, лошадьми, медведями.

– С медведями?

– Они хорошие. Однажды мне пришлось разговаривать с самкой снежного барса. Сначала она отнеслась ко мне с подозрением, но потом мы подружились. Если вы станете смеяться, Мистер, я не обижусь.

– Я не стану смеяться, – лицо его и в самом деле было задумчивым. – Я видел, как ты подружилась с Флинтом в первый день, когда мы встретились, а он, пожалуй, норовом посложнее, чем снежный барс. Ладно, сегодня мы купим яка и запасы в дорогу, а завтра отправимся.

* * *

На шестой день я чувствовала себя полностью поправившейся, болезненной слабости как не бывало. Оставалось чувство болезненной пустоты из-за того, что Сембура больше нет, но за долгое путешествие среди безмятежных холмов у меня было достаточно времени поразмыслить, и я не сомневалась, что Сембур предпочел бы умереть высоко в горах, а не возвращаться в Индию, чтобы встретить то, что там его ожидало. Я перестала мучиться вопросами относительно собственного будущего, представив, что Мистер и я просто так и будем ехать и ехать мимо бурных рек, через горы, холмы и широкие равнины, и наше путешествие никогда не кончится.

С течением дней у нас выработался свой незамысловатый распорядок. Каждое утро я готовила основательный горячий завтрак, а Мистер в это время сворачивал наши две палатки и занимался Флинтом и Иовом, которые стали настоящими друзьями. Оба они не любили яка по имени Нав, и он от всей души платил им тем же. Я назвала его Нав в честь Навуходоноссора, который ел траву на полях.

Мы с Мистером иногда разговаривали, но не особенно много. Впрочем, в нашем молчании не было никакой враждебности. Просто мы, пришедшие из таких разных миров, мало что могли сказать друг другу. У нас не было почти ничего общего. Задолго до захода солнца мы останавливались, разбивали лагерь, смывали с себя пот и пыль дневной дороги, а затем готовили нашу вторую и последнюю в день еду. Именно это время нравилось мне больше всего. Мы сидели в сумерках около костра, а вокруг стояла полная тишина, которую нарушало только цоканье копыт или фырканье наших животных.

Во время пути мне частенько приходилось уговаривать Нава двигаться побыстрее или хотя бы просто двигаться. Это всегда привлекало внимание и забавляло Мистера. Он наблюдал за мною с полуулыбкой, удивленно покачивая головой. Однажды он спросил:

– Что ты ему говоришь, Джейни?

– А все, что приходит в голову. Иногда я ему льщу, а иногда ругаю.

– И ты должна это делать обязательно на языке Смон Тьанга?

– На каком языке – это не имеет значения. Важно не то, что ты говоришь, а что ты думаешь. Нет, скорее даже что чувствуешь.

Мистер указал на Нава, который неподвижно встал около маленькой речушки, через которую мы только что перешли, и мрачно отвернул голову.

– Поговори с ним на этот раз по-английски, Джейни. Я слезла с Иова и, подойдя к Наву, потерла рукой ему челюсть и тихонечко подула в нос. Мне подумалось, что ему грустно, и он нуждается в ободрении.

– Бедный старина Нав, ты же так хорошо себя вел, правда, маленький? Мне так понравилось, как мужественно ты всю дорогу тащил этот груз. Ты только погляди на этих смешных лошадей! Никакого в них достоинства. Вот воображалы, ведут себя так, будто чем-то лучше тебя. Глупые…

Нав пошевелился и, повернув голову, посмотрел на меня. Я еще немного с ним поговорила, и он двинулся в дорогу, пройдя мимо лошадей с величественным и решительным видом.

Мистер снял фетровую шапку, пробежал пальцами по кудрявым черным волосам и восхищенно рассмеялся:

– Будь я проклят! Хотелось бы мне, чтобы у грумов, ухаживающих за нашими пони, был такой же дар, как у тебя!

Выйдя из Смон Тьанга, мы пересекли границу Непала и неуклонно двигались на юг по большой равнине, лежащей между заснеженными вершинами Аннапурны и Дхаулагири, спустившись из высокогорных районов, где росли ели, березы и цвели рододендроны, на склоны, где среди сосен, орешника и дубов дул мягкий, ласковый ветер. Мы сделали небольшую петлю на восток, до Покхары, в которой Мистер пополнил наши припасы, а затем снова двинулись на юг, в сторону Бетхари и индийской границы.

Однажды, когда мы устроили привал и нагрели в ведре воды, чтобы помыться, собравшись с духом и заставив себя смотреть ему прямо в глаза, я спросила:

– Можно мне кое о чем вас попросить, Мистер?

Он поднял глаза от бритвы, которую доставал из кожаного футляра, и рассеянно ответил:

– Почему же нет?

– Я не уверена, что это вежливо.

– Попробуй, и я тебе скажу.

– Мне очень хочется узнать побольше про ваш медальон.

Подойдя ко мне, он расстегнул цепочку и вложил медальон мне в руку, а затем отвернулся, чтобы натянуть нижнюю рубашку из тонкой шерсти. Теперь я разглядела, что толстый серебряный диск, величиной в два моих ногтя, украшен пятиконечной золотой звездой. На другой стороне медальона оказались крошечные завиточки и значки. Я сообразила, что это какая-то надпись.

– Это какой-то иностранный язык, Мистер?

– Да. Индийский, он называется хинди.

– А что здесь сказано?

– Да так, что-то вроде стихотворения. Ничего особенного.

– Вам его кто-то дал?

– Леди. И хватит вопросов.

– Простите, мне просто было интересно.

Я вернула ему медальон и стала жарить мясо.

Воздух день ото дня становился все более теплым и влажным, и вот мы уже двигались через совершенно незнакомую мне страну. Целый день дорога шла через лес. Время от времени встречались небольшие деревушки, темнокожие жители которых глазели на нас, когда мы проходили мимо. Утром того дня мы продали Нава шедшим на север торговцам. Он не привык к такому климату и хандрил. Я чувствовала себя немногим лучше Нава. Воздух казался слишком густым и тяжелым, но я всячески скрывала свое состояние. Мы путешествовали уже совсем легко одетыми: на мне была туника, Мистер был в рубашке. Однако после захода солнца нам приходилось одеваться потеплее. Ночи были прохладными.

Когда мне удавалось избавиться от мысли, что наше путешествие рано или поздно кончится, я неизменно ощущала себя странно счастливой, сама не понимая почему. Возможно, потому что, потеряв Сембура, радовалась, что есть Мистер, который хоть какое-то время будет заботиться обо мне.

Мне часто хотелось узнать о нем побольше, но он никогда не говорил о себе. Иногда, когда, разбив лагерь, мы ждали, пока приготовится еда, он задавал мне множество вопросов, но не про меня саму, а про землю Бод. Он называл ее Тибетом, как и Сембур, и она, по-видимому, представлялась для внешнего мира загадочной. Мистер расспрашивал меня, какое там правление, много ли солдат, много ли ведет туда перевалов через горы из Смон Тьанга, хорошо ли защищены старые крепости и так далее. Я отвечала как могла, испытывая при этом удивление, потому что, судя по его вопросам, он знал о Бод гораздо больше, чем обычный чужеземец.

Когда я спросила, бывал ли он в Тибете, Мистер ответил:

– Да, но не там, где проходила ты. Гораздо восточнее, между Лхасой и границей, шесть месяцев в прошлом году.

– А для чего вы там были, Мистер?

– Не задавай так много вопросов.

– Это я задаю вопросы? – я негодующе уставилась на него. – Их задаете вы, целые сотни!

Он наградил меня одним из своих грозных взглядов.

– Маленьких девочек должно быть видно, но не слышно.

Мне нравились его грозные взгляды, и я изо всех сил постаралась изобразить точно такой же.

– У тебя длинный нос, крючковатые брови, и ты похож на чужеземного демона, – заявила я.

Его лицо забавно сморщилось, и он сказал:

– А я думал, ты собиралась быть со мной вежливой.

– О да, прошу прощения. Иногда я просто забываюсь.

– Все нормально, – кивнул Мистер.

На пятнадцатый день я проснулась среди ночи, чувствуя себя совершенно больной. Сердце колотилось, по всему телу разлилась ужасная слабость. С наступлением утра у меня почти что не было сил стоять. Мистер пощупал мой пульс и лоб и прикусил губу.

– Это началось раньше, чем я думал, Джейни, – произнес он. – Мы прошли немало, но дорога займет еще дня три. – Он уложил меня в постель и накрыл одеялом. – Отдыхай, пока я буду готовить завтрак и собирать лагерь.

В то утро я отправилась в путь, будучи привязанной к спине Иова и мотаясь из стороны в сторону. Около полудня оказалось, что я уже на Флинте, а Мистер сидит у меня за спиной, держа меня так, как держал, когда мы шли по перевалу. Впрочем, возможно, это был какой-то другой день, потому что я часто уплывала туда, где время неподвижно – в пустоту.

Однажды я очнулась ранним утром. Воздух стал еще теплее, а земля пахла совсем по-другому. Я была уже не верхом на Флинте, а сидела поперек седла на чем-то мягком, наверное, на одеяле. Рука Мистера поддерживала мои плечи, а голова моя лежала у него на груди.

– Где Иов? – шепотом спросила я.

Он опустил на меня глаза, и я увидела, что его лицо вытянулось от усталости.

– Сзади. Он на привязи, несет багаж. Как ты себя чувствуешь, Джейни?

– Так как-то… Странно. Вы очень устали, Мистер, из-за того, что меня так держите.

– Спи, Джейни. Это единственное лекарство, которое я могу тебе предложить.

Следующий раз я, придя в себя, услышала разговор на незнакомом мне языке. Я лежала в маленькой тележке, каких не было в Смон Тьанге, но нечто похожее я видела в "Историях про Джессику" на картинке. Лежа на тюфяке из соломы, я различила, что Мистер резко и повелительно к кому-то обращается, возможно, приказывая вознице ехать осторожнее. Смутно до моего сознания дошло, что мы, должно быть, находимся в какой-то деревне, где он нанял тележку и возницу. После следующего провала до меня донеслось целое смешение звуков – грохот колес, цокот копыт, бормотанье и крики множества людей. Я чувствовала запах фруктов, овощей, дыма, животных, людей и поняла, что мы находимся в городе.

Затем все стихло. Тележка остановилась. Мистер взял меня на руки и через большую дверь внес в прохладное помещение. Я услышала его требовательный, твердый голос:

– Плевать я хотел на эти порядки. Немедленно примите ребенка, а затем передайте мой поклон старшей сестре или как она там у вас называется и скажите, что я буду весьма обязан, если она сможет поговорить со мной, как только у нее появится минутка.

И вот я лежу на узкой кровати, которая катится по коридору. Леди в белой шапочке, разговаривая с кем-то, начинает снимать с меня одежду. Волосы у нее цвета зерна, я никогда таких не видела и удивленно на них смотрю. Потом все темнеет, и я опять уплываю в мир, где ничего не происходит, а время стоит на месте.

* * *

Обратно я возвращаюсь неохотно, сознавая, что отсутствовала очень долго. Я лежу на белых простынях, на мне полинявшая ночная рубашка из фланели. Комната маленькая, темнокожая девушка в белом переднике моет пол. Увидев, что я пришла в себя, она улыбнулась, сказала что-то на незнакомом языке и вышла. Через несколько минут она вернулась с женщиной, одетой во все черное, за исключением белого отворота на капюшоне. Мне предстояло узнать, что она – английская святая женщина, монахиня, а нахожусь я в маленькой больнице при католической миссии в Горакхпуре, которая управляется монашеским орденом. Монахиням помогают несколько медицинских сестер, которые не относятся к святым женщинам. Из их числа была и та светловолосая леди, которую я видела в первый день.

Монахиня встала около моей постели, улыбнулась и сказала:

– Ну, юная леди, и напугали же вы нас. Прошло целых пять дней, к вашему сведению, Как вы себя сегодня чувствуете?

– Немножко… немножко слабой. Но так – все хорошо, спасибо, мисс.

– Меня надо называть сестра. Сестра Рут.

– Хорошо, сестра.

– Крепко вы нас озадачили, Джейн.

– Я – Джейни, мисс. То есть сестра.

Монахиня взяла дощечку с листом бумаги, которая была прикреплена к кровати.

– Мы записали вас как Джейн. Джейн Берр.

Я удивилась, почему мне дали такое имя. Несомненно, Джейн – это «ханглийский» способ произнесения моего первого имени, но в Смон Тьанге у меня никогда не было второго имени, и было совершенно непонятно, почему меня решили назвать Джейн Берр.

– Вчера майор Кроссленд из военного госпиталя посетил нашу больницу. Он – отличный врач и внимательно вас осмотрел. Вы это помните? – спросила Рут.

– Ну… не очень, сестра.

– Не имеет значения. Он беспокоился за ваше сердце, потому что в подобных случаях оно иногда страдает, но вы, по-видимому, крепкая и здоровая девочка, – она ласково улыбнулась. – Теперь мы надеемся, что через несколько дней вы поправитесь и в течение месяца сможете поехать домой, в Англию.

– Пожалуйста… где Мистер? Он придет меня проведать?

– Кто, дорогая?

– Мистер. Я… я забыла, как его имя. Джентльмен, который меня сюда привез.

– А, молодой капитан. Нет, Джейн, он уехал три дня назад. Ему было приказано прибыть с рапортом в Калькутту, и он уехал на поезде. Вместе со своим красивым конем, которого повез в специальном вагоне для лошадей.

Я знала, что он исчезнет, вернется в свой мир, и я никогда больше его не увижу. И все-таки, когда я это услышала, ощущение было такое, что мне нанесли неожиданный удар. При мысли, что теперь я действительно осталась одна, я сжалась и запаниковала. Рот искривился от неудержимого желания зарыдать. Я перевернулась лицом к стене, потянувшись руками к горлу, чтобы сжать внезапно образовавшийся в нем огромный комок, и тут мои пальцы коснулись какого-то предмета под рубашкой, чего-то маленького и круглого. Боясь поверить в чудо, я схватила тоненькую цепочку, оказавшуюся у меня на шее, и вытащила его наружу. Перед глазами был медальон с выложенной золотом звездой.

Перевернув его, я замутненным взглядом уставилась на тоненькие завитки букв. В голову пришла одна мысль, и я прошептала:

– Сестра… простите меня, но… не умеете ли вы случайно читать на хинди?

– Я – нет, дорогая, – весело сказала она, – но сестра Мария умеет. С помощью лупы она прочла надпись на медальоне, который оставил вам капитан, если вас интересует именно это.

– И вы знаете, что там говорится, мисс, в смысле, сестра?

– Да, сестра Мария записала, – она перевернула маленькую дощечку, которую держала в руках, и посмотрела на прикрепленную сзади бумажку. – На хинди это, вероятно, более поэтично, но смысл примерно такой:

Спрятав лицо в подушку, я больше не удерживала слез. В сердце была боль, но одновременно и радость, ибо в руке у меня был зажат медальон, говоривший, что я – его друг. Он дал его мне… именно мне, чтобы я его помнила.

И пока я буду его помнить, я никогда не буду совсем одна.

ГЛАВА 6

Я впервые увидела Англию три месяца спустя. Сначала передо мной возник остров Уайт, а еще через час наш корабль, пройдя широкую полосу воды, причалил под мелким моросящим дождем в Саусхэмптоне.

Я больше не называла эту страну «Ханглией», потому что заметила, что другие люди не прибавляют для ударения «х», как это делал Сембур. В сущности, я вообще не разговаривала, храня молчание уже почти восемь недель. Все вокруг считали, что это из-за испорченности, что моя неблагодарность совершенно позорна, но они ошибались. Когда я оставалась одна, то разговаривала сама с собой, но стоило мне попытаться сказать что-нибудь другому человеку, как горло и язык, казалось, цепенели.

Мне все время было страшно. В "Историях про Джессику" я немного читала о мире, лежащем за пределами Смон Тьанга, да и Сембур за долгие годы рассказывал мне массу удивительных вещей. Но одно дело – слушать про большой поезд из железа, про огромный корабль, про город, в котором люди копошатся, как муравьи, про море, простирающееся до самого горизонта, а другое дело – видеть все это воочию. Я была испугана так же, как был бы испуган ребенок из Англии, оказавшись в караване из яков и пони, путешествующем по земле Бод.

В пути я находилась на попечении мисс Фут, которая была в Индии гувернанткой, а сейчас возвращалась домой. Благотворительный фонд армии заплатил ей небольшую сумму, чтобы она доставила меня в Лондон, где мне нашли место в сиротским приюте, называвшемся Дом Аделаиды Крокер для девочек-сирот. Он был основан более пятидесяти лет назад леди, которую звали мисс Аделаида Крокер.

Мисс Фут была тощей леди с седыми волосами и крючковатым носом. Мы ненавидели друг друга. Я боялась пошевельнуть пальцем, потому что знала, что сделаю это неправильно. По мнению мисс Фут, я скверно ходила, скверно стояла, скверно сидела, у меня были скверные манеры, скверный нрав и скверное воспитание. Я ненавидела ее потому, что помнила, как Сембур беспокоился о том, чтобы дать мне хорошее воспитание, и воспринимала все ее слова как оскорбление его памяти. Многое во мне вызывало отвращение мисс Фут, однако больше всего ее возмущало то, что я – полукровка. Я полагала, это означало, что я наполовину индианка и наполовину англичанка, но не могла уразуметь, почему она считает это таким ужасным грехом.

Поскольку я словно онемела, она считала, по-видимому, что я также ничего не слышу и не чувствую, и, когда я находилась рядом с нею, говорила обо мне так, будто меня там не было.

– Мы все должны нести свой крест, миссис Стоддарт, но Джейн – тяжкое бремя для меня. Я надеялась провести это путешествие в мире и спокойствии, но… не скрещивай ноги, Джейн!.. о покое нет и речи, уверяю вас. Да, конечно, этот ребенок – полукровка. Ее отец был простым солдатом, который женился в Джаханпуре на индианке, потом совершил какое-то чудовищное преступление и убежал с ребенком в Тибет… не держи так голову, Джейн!.. прошу прощения, миссис Стоддарт. О да, она вполне может говорить. В тот день, когда я встретилась с ней в Горакхпуре, она очень даже бойко разговаривала, правда, как уличная торговка, миссис Стоддарт, ну просто на вульгарнейшем языке. Я была совершенно изумлена тем, что армейские власти решили отправить полуиндианку в Англию, но, видимо, некто, пользующийся влиянием, употребил его и заплатил за ее билет… держи колени вместе, Джейн!

Я свела колени, положила на них руки и сидела совершенно прямо в надежде избежать дальнейших претензий. Если кто-то заплатил за билет, чтобы я непременно попала в Англию, это мог быть только Мистер. Он сдержал обещание, которое дал Сембуру, когда тот умирал ночью в пещере, обещание, что он сделает все возможное для того, чтобы меня отправили в Англию.

Серым январским днем я навсегда простилась с мисс Фут и была принята в Дом Аделаиды Крокер для девочек-сирот, находившийся в части Лондона, которая называлась Бермондсей. Там мне предстояло провести два с половиной года. После того, как я привыкла, эти годы были довольно неплохими.

В день прибытия, как только мисс Фут сдала меня в приют, ко мне вернулась способность говорить. Это было огромным облегчением и помогло мне в первые недели, когда другие девочки смотрели на меня недоверчиво и казались враждебно настроенными. Но впоследствии я узнала, что они всегда вели себя так с новыми девочками, которых еще не знали достаточно хорошо. В сущности, я сама вела себя потом точно так же.

Девочек от пяти до четырнадцати лет было, наверное, около семидесяти. Директором была мисс Кэллендер, которая внешне напоминала мисс Фут, но была совершенно другим человеком. У нее было две помощницы, одну из которых любили, а вторую боялись.

Сумма, которая по завещанию Аделаиды Крокер ежегодно перечислялась сиротскому приюту, почти полностью использовалась мисс Кэллендер на питание, и поэтому кормили нас хорошо, хотя и простой пищей. Но на одежду мисс Кэллендер деньги жалела, поэтому одеты мы были ужасно. Мы носили нечто очень странное, хотя и называвшееся платьями, юбками и нижним бельем. Наши вещи изготовлялись старшими девочками из старья, которое тюками присылалось людьми, обозначавшимися как «прихожане». Получаемое от прихожан латалось, красилось, перелицовывалось, передавалось от старших девочек младшим, снова переделывалось – и так до тех пор, пока вконец не расползалось. Старые шерстяные вещи, присылаемые прихожанами, стирались, распускались, а потом перевязывались на спицах или крючком и превращались в митенки или шали, которые мы носили зимой.

Мы донашивали обувь, которую отдавала нам Школа для молодых леди. Доуч, мрачный, ненавидевший всех нас дворник, который был мастером на все руки, без конца ее чинил. У ботинок срезались мысы, чтобы их могли носить девочки с различным размером ног. Большая часть расходов на одежду, вызывавших крайнее неудовольствие мисс Кэллендер, была связана с чулками и нижним бельем. Чулки у нас были из толстой гребенной шерсти, сорочки – из толстой фланели, а панталоны – из ужасно жесткого небеленого миткаля.

Некоторые девочки в приюте были очень робкими созданиями, другие же, напротив, весьма отчаянными. Три из них, когда я приехала, успели побывать "на улице". Им не было еще и четырнадцати. В тот момент я еще не понимала, что означают слова "на улице", но спустя шесть месяцев, проведенных в обществе приютских девочек, я знала об ужасной жизни лондонской бедноты практически все.

У нас каждый день были уроки, на которых нас учили читать, писать, считать, шить, вязать на спицах и крючком. Старшие девочки должны были присматривать за младшими, а это означало, что мы все время были заняты, умывая и одевая малышек по утрам, помогая им убрать постель, уча их, как себя обслуживать, и приглядывая за ними во время еды.

Я только один раз столкнулась с настоящей неприятностью и была очень довольна, что в Намкхаре мне еще совсем маленькой случалось играть в разные грубые игры с мальчишками гораздо старше меня, в результате которых извлекла полезный урок: чтобы справиться с забиякой, надо застать его врасплох, нанести удар, и делать это необходимо с самого начала. Одна из приютских девочек, побывавших "на улице", была очень злобным существом и забиякой. Остальные девочки ее боялись, и она заставляла их делать за нее разные вещи, как будто они были ее служанками.

В конце первой недели моей приютской жизни она обратила на меня внимание и потребовала, чтобы я отдала ей сапожки из валеной ячьей шерсти, которые я привезла с собой и продолжала носить. Ощущая в животе трепет, я посмотрела на нее и сказала:

– Тебе они будут малы на целую милю. И вообще, Дэйзи, до тех пор, пока они мне годятся, они будут моими. Когда я из них вырасту, я отдам их тому, кому захочу.

Дэйзи, уперев руки в бока, медленно двинулась ко мне.

– Вы только на нее гляньте! – принялась издеваться она. – Эй ты, соплюха наглая, хорошей взбучки захотела, а?

Я заключила, что словами дело не уладить и мне надо действовать немедленно.

– Я не хочу иметь с тобой никаких неприятностей, Дэйзи, честно… – И, подобрав юбку, изо всех сил ударила ее ногой по коленке. Она взвыла от боли и неожиданности и захромала прочь к своей постели, вопя, что я ее искалечила.

В тот день я завоевала много друзей и стала чем-то вроде защитницы для всех, кого задирала Дэйзи. За те шесть месяцев, что она еще провела в приюте, она больше никогда не доставляла мне неприятностей.

Лето сменяло весну, зима шла за осенью. Приют превратился в мой маленький мир. Мне нравились уроки, мне нравилось изобретать, как переделать старую одежду, когда это казалось совершенно невозможным. Я с удовольствием присматривала за маленькими девочками, которые доверяли мне и делились со мной своими секретами. Но самый лучший момент дня наступал, когда мы, разбившись по парам, шли гулять в парк, находившийся примерно в миле от приюта.

Я провела большую часть времени своей предыдущей жизни на открытом воздухе, и порой мне казалось, что стены приюта душат меня. Часовая прогулка по парку, конечно, была никак не сравнима с теми путешествиями, что я предпринимала раньше, но и она, вне зависимости от погоды, каждый день приносила мне радость.

Когда девочке исполнялось четырнадцать, ей находили место, как правило, прислуги, но иногда у портнихи или на какой-нибудь фабрике Ист-Энда, а изредка – где-нибудь на ферме. Я оставалась в приюте до пятнадцати лет, на год дольше, чем полагалось, потому что мисс Кэллендер находила меня очень умелой в обращении с малышками. Я могла бы даже остаться насовсем, став чем-то вроде не получающей жалованья помощницы, но у меня вышла стычка с противной девчонкой, которую звали Большая Алиса и которая отвечала за другую спальню младших. Она все время над ними насмехалась, и я, потеряв в конце концов терпение, ударила ее. Я впервые совершила подобную вещь с того дня, как пнула Дэйзи в первую неделю моего пребывания в приюте, но поднялся большой шум, и мисс Кэллендер решила, что мне пора уходить.

Хотя я всегда очень старалась, занимаясь шитьем, способностей у меня к этой профессии не было. На фабрику я тоже не хотела идти, потому что наслышалась от других девочек про то, какие там условия. Я предполагала, что мне предстоит пойти в прислуги, но когда недели через две после инцидента с Большой Алисой мисс Кэллендер прислала за мной, она, к великой моей радости, объявила, что нашла мне место на ферме в Хемпшире.

– На ферме, мисс?!

– Ну, пожалуй, это не настоящая ферма. Скорее небольшой участок земли. Там со всем управляется сам владелец и его жена, мистер и миссис Гэммидж. У них дом и несколько акров угодий. Господь, по-видимому, не благословил их детьми, и теперь, когда оба они уже в возрасте, им нужна пара рук в помощь по дому и на земле.

– А мне нужно будет ухаживать там за животными, мисс?

– Мне говорили, что у них несколько кур и свиней.

– О!

– И у них совершенно точно есть лошадь или какое-то другое животное, чтобы возить коляску.

– О-о-о, как чудесно. Огромное спасибо, мисс Кэллендер.

– Мистер Гэммидж прислал деньги на железнодорожный билет для тебя. Поедешь в субботу, он встретит тебя в Тенбрук Грин. Это ближайшая станция, – она откинулась на стуле, сложив руки перед собой на столе. – Мне жаль расставаться с тобой, Джейн. В будущем старайся себя сдерживать.

– Да, я постараюсь, мисс. Просто… ну, я рассказывала девочкам об одном человеке, которого я знала. Он очень много для меня значил, а Алиса сказала про него ужасную гадость.

– Она поступила плохо, но ты не должна была ее бить, Джейн. Это не по-христиански.

– Да, мисс.

Ее лицо расслабилось, и на нем появилось нечто вроде улыбки.

– Ты – здравомыслящая девочка. Жаль, что не удалось сделать для тебя больше, но здесь столько проблем. Надеюсь, в твоей новой жизни все будет идти хорошо.

– Спасибо, мисс.

* * *

Моя новая жизнь в Крэбтри-коттедж, с мистером и миссис Гэммидж, продолжалась ровно две недели и три дня. Она была спокойной, флегматичной женщиной, которая все время проводила в работе, но вид у нее при этом был какой-то отсутствующий. Муж у нее был весельчак, но лентяй, долговязый, с длинным лицом и выступающими большими белыми зубами.

На второй день, когда мы набирали в сарае зерно, чтобы покормить кур, мистер Гэммидж обхватил меня рукой, положив ладонь на грудь. Я испуганно отшатнулась, сознавая, что передо мной встала деликатная и совершенно новая для меня проблема.

С этого момента почти все мои мысли были заняты тем, как не остаться наедине с мистером Гэммиджем. Если же этого нельзя было избежать, а такая ситуация складывалась часто, то я старалась, чтобы между мной и хозяином находился какой-нибудь предмет, но так, чтобы он не догадался о моем маневре. Однако мне было очень трудно вести себя естественно, когда мы оказывались вдвоем в кухне, разделенные большим столом, или в амбаре – коляской. Он ничего не говорил при этом, только ухмылялся и пытался меня облапить. Однажды, когда он загнал меня в амбаре в угол, мне пришлось изо всех сил наступить ему на ногу, сделав вид, что я нечаянно. Оказавшись вне опасности, я извинилась.

Все кончилось, когда однажды утром в половине шестого я пришла на кухню, чтобы развести огонь в большой кухонной плите, и застала там миссис Гэммидж. Повернувшись от раковины, где она мыла тарелку и пару ножей, миссис Гэммидж спокойно сказала:

– Собирай свои вещи, девушка. Я хочу, чтобы ты ушла до того, как спустится мистер Гэммидж.

Я не стала изображать недоумение и просто сказала:

– Мне очень жаль, миссис Гэммидж, честно. Я не делала ничего, что… ну, знаете, что он мог бы посчитать…

– Я знаю. Ты, девушка, не виновата, – она устало пожала плечами. – Он всегда был такой. Я думала, что сейчас он, может быть, уже вышел из возраста, но этот старый петух начал гоняться за тобой, как только ты появилась. Нам следовало бы взять парня, но викарий велел взять девушку из сиротского приюта.

Я поднялась в свою крошечную комнатку, чтобы сложить мои пожитки в маленькую парусиновую сумку, с которой прибыла из приюта. Делом это было недолгим. Мое имущество состояло из одного запасного комплекта нижнего белья – сорочки, панталон и чулков, шали, потрепанного платья из голубого бархата, некогда, несомненно, принадлежавшего настоящей леди, потому что оно было хорошего качества, гребня, длинного передника, двух носовых платков, маленького полотенца, Святой Библии и "Историй про Джессику".

Я уже была умыта, причесана и одета в свою повседневную одежду – юбку и фланелевую блузу, некогда бывшую мужской рубашкой. Серебряный медальон я носила под блузой, никогда не снимала его и не выпускала наружу, боясь, что кто-нибудь может его украсть. Мне оставалось надеть только чистенькую, хотя и довольно поношенную соломенную шляпку с лентой – настоящее сокровище, которым перед отъездом наградила меня мисс Кэллендер, и спуститься вниз.

Мисс Гэммидж сидела в деревянном кресле-качалке, уставившись на горевший в плите огонь. Когда я вошла, она, не поднимая глаз, проговорила:

– Вон там на столе – это для тебя. Сэндвичи с беконом в пакете и шестипенсовик. Это все, что я могу.

– Большое спасибо, миссис Гэммидж. Извините, пожалуйста, за… ну, вообще.

Она пожала плечами, продолжая глядеть на огонь, и ничего не ответила. Через минуту я, с парусиновой сумкой в руке, уже затворила за собой дверь.

Я прошла три мили до Тенбрук Грин и там, на станции, стала дожидаться Берта Тэйлора. Он работал на большой молочной ферме и по утрам развозил молоко, масло и тому подобное. Берт, отец восьмерых детей, относился ко мне по-дружески. Я раза три-четыре разговаривала с ним, когда он заезжал в Крэбтри-коттедж, чтобы купить яйца. Конечно, я знала его плохо, но других знакомых у меня вообще не было.

Когда прибыла его тяжелая телега, запряженная двумя здоровенными лошадьми, я рассказала ему о случившемся и спросила, не знает ли он, где я могу найти работу. Он не выказал ни малейшего удивления по поводу того, что миссис Гэммидж от меня избавилась, но задумчиво потер подбородок, когда речь зашла о новом месте.

– Ну-ка, Джейн, дай подумать. Самое лучшее для тебя, наверное, отправиться в Борнемут. Там живет немало господ в больших домах, а еще там много гостиниц. Если повезет, сможешь где-нибудь устроиться горничной.

– А где Борнемут, мистер Тэйлор?

– Вон в ту сторону, – он показал на одну из дорог, которая отходила от скверика около станции. – Дойдешь вдоль реки до Ромсея, затем будешь держаться к западу от Саусхэмптона, по дороге, которая идет через Нью-Форест. Но это добрых тридцать миль. Если у тебя есть деньги, лучше езжай на поезде.

– У меня есть шесть пенсов, но не хочется тратить их на поезд. Погода сегодня хорошая, мистер Тэйлор, и я ничего не имею против того, чтобы переночевать под деревом.

– Ну, смотри. Удачи тебе.

Утром я прошла не спеша около семи миль, стараясь идти по мере возможности по покрытому дерном участку между рекой и дорогой, чтобы поменьше изнашивать ботинки. Их мысы, как Обычно, были отрезаны, но Доуч починил подошвы и каблуки как раз перед тем, как я покинула приют, так что это были вполне хорошие ботинки. И тем не менее, поскольку я не знала, как долго мне придется еще их носить, то старалась обращаться с ними бережно.

В полдень я съела один из сэндвичей, сделанных для меня миссис Гэммидж. Двумя часами позже, пройдя перекресток двух дорог, одна из которых, судя по указателю, вела в Саусхэмптон, я уже шла по тропе через красивый и тихий лес. Время от времени я поглядывала на солнце, чтобы быть уверенной, что иду точно на юг. Скоро мне начали попадаться живущие в лесу дикие пони.

Я не меньше часа просидела под деревом, пока пара пони, пощипывая траву, не приблизилась ко мне настольно, что я могла начать с ними разговаривать. Первые фразы я произнесла неторопливо, как бы между прочим, чтобы пони поняли, что никто не собирается причинить им никакого вреда. Через некоторое время они подошли поближе и позволили мне потереть их носы и весело поболтать с ними, но как только я завела речь о том, чтобы они разрешили мне покататься на них верхом, пони занервничали. Они явно даже не понимали, о чем я толкую, поэтому не стоило настаивать. Я ограничилась тем, что на прощание передала им приветы от моих старых друзей Пулки и Иова.

Я вполне хорошо переночевала под старым тисом, ветви которого опускались почти до самой земли, образуя нечто вроде шалаша, который спас меня от утренней росы. Я постепенно начала испытывать одиночество. Беда была не в том, что в тот момент рядом со мной никого не было, а в том, что не существовало человека, который готов был бы позаботиться обо мне, как не было и никого, кто нуждался бы в моей заботе. Я с удовольствием оказалась бы снова в приюте, чтобы приглядывать за его маленькими обитательницами.

Наутро я проснулась вместе с птицами и почувствовала себя ужасно голодной. Отправившись к ручью, который заметила накануне вечером, я, как могла, умылась и причесала волосы, которые продолжала стричь так же коротко, как в Смон Тьанге, а затем с удовольствием, но очень медленно съела второй сэндвич. Последний сэндвич и шесть пенсов я решила беречь как можно дольше, потому что не имела ни малейшего представления, сколько времени пройдет прежде, чем мне удастся заработать себе на жизнь.

Все утро я шла быстрым шагом и к полудню прошла, пожалуй, миль десять – двенадцать. Несомненно, я находилась недалеко от побережья, потому что воздух стал пахнуть совсем по-другому. В нем появился привкус моря. Я не только проголодалась, но и устала, и почему-то была собой недовольна, хотя и не могла понять причину.

Отдохнув около часа, пока солнце стояло прямо над головой, я опять пустилась в путь. В Борнмуте я надеялась найти для начала хотя бы какую-нибудь временную работу на день-два, чтобы одновременно заняться поисками постоянного места. Если у меня ничего не выйдет, то придется провести еще одну ночь под открытым небом, съесть последний сэндвич и истратить пенс на еду. Наутро в таком случае надо постараться найти людей из Армии спасения, потому что девочки в приюте рассказывали, что они принимают всех.

У меня было ощущение, что если взять немного западнее, то я выйду на главную дорогу и таким образом, сократив расстояние, сохраню больше времени. В город мне хотелось добраться до трех часов, чтобы иметь часов шесть в запасе для поиска работы, пока светло.

Я была настолько поглощена своими мыслями, что вздрогнула, услышав, как кто-то совсем рядом со мной сказал:

– Постойте!

Голос был негромкий, слегка дрожащий. Я в этот момент проходила по узкой просеке и, остановившись, увидела, что слева от меня посреди густой травы стоит человек. На нем была высокая черная шляпа, клетчатые брюки, сюртук и очки в золотой оправе. В руке он держал что-то вроде большого блокнота. Стоял он в очень неудобной позе – одна нога вынесена вперед, и на ней – вся тяжесть тела. Вряд ли в таком положении можно простоять долго.

Пока я его разглядывала, человек поднял шляпу в знак приветствия. Волосы у него были седые и довольно редкие. И тут я испуганно заметила, что он очень бледен. Такой цвет лица я последний раз видела у Сембура, когда помогала ему спускаться вниз по перевалу во время нашего последнего каравана.

Запыхавшимся голосом человек сказал:

– Пожалуйста, простите, юная леди, что я обратился к вам столь бесцеремонно, но я буду очень признателен, если вы сможете мне помочь.

Он говорил очень вежливо и культурно. Так говорили господа на корабле, доставившем меня в Англию. Сначала я решила, что, разговаривая столь вежливо, он просто смеется надо мной, ведь в своей рабочей одежде, ботинках без мысов, ветхой соломенной шляпе и с парусиновой сумкой через плечо я должна была выглядеть весьма жалким созданием. Однако по его лицу струился пот, и потом, когда человек так бледен, он вряд ли в настроении над кем-либо смеяться.

Снимая с плеча сумку, я направилась к нему.

– Вам плохо, сэр? Вы должны лечь и немного отдохнуть.

– Стойте, пожалуйста, стойте! – взволнованно прокряхтел он. – Не приближайтесь, мисс… э-э-э…

Я остановилась, совершенно сбитая с толку, а он облегченно вздохнул.

– Дело в том, что, – продолжил он слабым голосом, – что я стою на змее из рода "белиас берус, випера коммунис", или "гадюка обыкновенная".

У меня похолодело в животе. Положив на землю сумку, я спросила:

– Вы хотите сказать, что она ядовитая?

– К сожалению, да. Если… если вы осторожно подойдете поближе, то увидите, что существо зажато под подошвой моей… дайте взглянуть, да, моей правой ноги. Сначала мне, к счастью, удалось наступить на змею почти у самой головы. Однако мы находимся в этом положении уже какое-то время, и боюсь, что она или, возможно, он сумел постепенно несколько освободиться…

Быстро приблизившись, я опустилась на четвереньки. Змея была около тридцати дюймов в длину, толстая, с плоской стрелообразной головой. Она сворачивалась и резко распрямлялась, высунув свой раздвоенный язык, под ногой мужчины. Совершенно ясно, что если мужчина слегка ослабит нажим, змея сумеет проскользнуть вперед достаточно, чтобы вцепиться ему в ногу. Она уже и так потихоньку освобождалась.

Я бы предпочла скорее встретиться с волком, чем со змеей, потому что знала: между мной и этим существом не может быть никакого контакта. Мой дар уговаривать животных не распространялся на змей, мозг которых был маленьким и холодным. Я могла бы прижать голову змеи рогатиной, освободив таким образом мужчину, но даже если бы у меня был острый нож, которым ее можно было бы убить, потребовалось бы несколько минут, чтобы найти для этого достаточно крепкую палку и надрезать ее.

– Я… я думаю, вам лучше уйти, юная леди… У меня кружится голова, и боюсь, что я сейчас упаду, – прошептал он слабым голосом.

Я уставилась на него. Наверное, лицо у меня стало не менее бледным, чем у него, потому что я поняла, что нужно сделать, но мне было страшно.

– Не смейте падать! – грозно закричала я. – Не смейте!

Я приблизилась к нему справа и опустилась на корточки около отставленной назад ноги, где находилась большая часть туловища придавленной ботинком змеи. Собрав всю волю, я обеими руками схватила сухое чешуйчатое туловище и, потянув на себя, медленно распрямила. Голова по другую сторону ботинка бешено заметалась, язык дергался из стороны в сторону.

– Нет, пожалуйста, не надо, дитя мое, вы…

– Бога ради, заткнитесь! – резко оборвала его я. Глаза заливал пот. Чтобы сгладить свою грубость, я добавила «сэр». – Послушайте, – продолжила я, – нам надо действовать очень быстро. Когда я скажу "Иди!", вы поднимете эту ногу и сделаете большой шаг вперед, ясно?

– Но… она может повернуться к вам и…

– Не спорьте! Вы хуже, чем ребенок, правда! Я считаю до трех. Готовы? Раз, два, три… иди!

Мужчина сделал неуклюжий выпад вперед, и я краешком глаза заметила, что он плашмя рухнул в густую траву, шляпа упала с его головы и покатилась. Но мне было не до него. Все внимание мое было сосредоточено на его правом ботинке. В то мгновение, когда он начал подниматься, я резко, как пружина, распрямилась, качнувшись вправо, и изо всех сил отшвырнула змею в сторону. При освобождении она свернулась в кольцо, собираясь вцепиться мне в руку, но не успела. Пролетев в воздухе шагов двадцать, она шлепнулась в кусты.

Я упала на колени. Все мои мышцы дрожали, и я снова и снова вытирала ладони о юбку. Подняв глаза, я увидела, что мужчина приближается ко мне, его свинцово-бледное лицо выражало крайнее беспокойство:

– Дитя мое, вы не пострадали?

– Все в порядке, она до меня не добралась. Мужчина издал глубокий вздох и опустился рядом со мной, низко опустив голову. Я поднялась, подобрала его шляпу и большой блокнот, в котором на открывшейся странице заметила рисунок бабочки.

– Простите, что накричала на вас, сэр. Просто я очень испугалась. Пожалуй, нам лучше выйти из этой высокой травы. Здесь могут быть еще змеи.

– Они ведь сами не нападают, – он поднял голову и грустно улыбнулся, – если только человек не настолько глуп, чтобы самому наступать на этих существ.

Он медленно встал на ноги и принялся разглядывать меня с таким видом, словно перед ним была какая-нибудь диковинка. Ему на вид было около шестидесяти. Высокий, довольно крепко сложенный мужчина, с большим ртом и очень маленьким курносым, очень смешным носом. Глаза были карие, теплые и добрые.

Через минуту он, казалось, окончательно пришел в себя и сказал:

– О, прошу меня простить. Я – Грэхэм Лэмберт из "Приюта кречета" в Ларкфельде.

Я, как нас учили в приюте, сделала реверанс. Назваться я решила своим настоящим именем, к которому привыкла с детства, а фамилию использовать ту же, под которой меня записали в больнице. Наверное, так на самом деле звали Сембура.

– Я – Джейни Берр, – и, не выдержав, хихикнула, – из ниоткуда.

Мистер Лэмберт слегка поклонился.

– Ваш покорный слуга, мисс Берр. Я… глубоко признателен и полон восхищения, – он качнулся, и я схватила его за плечо, чтобы поддержать. – Простите, моя дорогая. Мое сердце… склонно бунтовать, когда его заставляют выдерживать больше, чем оно может вынести.

– Далеко ли ваш дом, сэр?

– Около двух миль… по эту сторону Ларкфельда. Здесь, неподалеку, у меня двуколка, – он показал куда-то в неопределенном направлении. Я заставила его опереться о мое плечо, и мы медленно двинулись. Дорога оказалась даже ближе, чем я думала. До нее можно было добросить камнем. Там на обочине паслась красивая, хоть и невысокая кобыла, запряженная в двуколку. Стоявший рядом указатель говорил, что дорога ведет к Ларкфельду.

Мистер Лэмберт молчал, его глаза блуждали. Я понимала, что он не сможет сам добраться до дому. Потратив массу усилий, я усадила его в двуколку и положила рядом с ним свою парусиновую сумку. Немного поколебавшись, я спросила:

– Возможно, вам станет легче, сэр, если вы немного поедите? Могу предложить вам сэндвич.

Порывшись в сумке, я достала пакет, развернула марлю и показала ему последний из сэндвичей миссис Гэммидж. К этому времени он уже заметно зачерствел. Мистер Лэмберт прошептал:

– Спасибо… нет, моя дорогая, спасибо. Вы так добры… – С немалым облегчением я убрала сэндвич. Все тем же хриплым шепотом он спросил: – Вы умеете управлять двуколкой?

– Не думаю, что у меня будут какие-нибудь проблемы, если сначала я поговорю с вашей кобылой, мистер Лэмберт. Как ее зовут?

– О… а… Салли.

Почесав кобылу за ухом, я обратилась к ней сначала по-английски, а потом на языке Смон Тьанга, который лучше годился для разговоров с животными, будучи более вежливым и уважительным. Сначала она держалась отчужденно, но потом потеплела ко мне и готова была подружиться. Я попросила ее отвезти нас домой, потерлась щекой о морду, а затем взобралась к мистеру Лэмберту и взяла вожжи. До этого мне не случалось править коляской, но как только я перестала по-дурацки тыкаться коленями в пустоту, пытаясь руководить Салли, и сосредоточила все внимание на том, чтобы она чувствовала меня только через вожжи, дело сразу пошло на лад.

Наш путь лежал из леса по тропе, которая извивалась и поворачивала между густыми кустами боярышника.

Минут через десять мы поднялись на высокий холм, а потом снова спустились вниз. Мистер Лэмберт тяжело привалился ко мне. Внизу я увидела премилую деревушку с маленькими домиками под шиферными или соломенными крышами и церковкой с квадратной башней. Однако уже в самом начале спуска я заметила, что от него вправо отходит посыпанная гравием дорожка.

Салли свернула на эту тропу и бодро поскакала между кустарником и высокими серебристыми деревьями. Скоро они сменились низкой каменной стеной, за которой простирались зеленые поля. Слева показались два огромных столба. Салли прошла между ними, и вот мы уже ехали по гравию направо, в сторону от аллеи высоких старых деревьев, как я позднее узнала, вязов.

Передо мной, наконец, предстал "Приют кречета", и в то же мгновение над дорожкой стремительно пролетела голубовато-серая птица с белой полосой на хвосте. Это был кречет, хотя тогда я еще не знала, что птица называется именно так. Дом был выстроен из серого камня и кирпича, по фасаду от его центральной части отходили вперед два коротких крыла. Странно, но создавалось впечатление, что центральный пролет слегка изогнут, образуя часть круга. Это все, что я различила, бросив на него беглый взгляд, потому что внимание мое было поглощено другими вещами.

Салли хотела свернуть на дорожку, которая, вероятно, вела в конюшню, но я уговорила ее подъехать к портику и остановиться на каменных плитах. Должно быть, из окон видели, как мы приближались, потому что, как только мы остановились, растворилась большая передняя дверь, и по ступенькам вниз сбежала женщина. Юбка ее шелкового, цвета вина, платья шуршала и кружилась вокруг ног. Густо-рыжие, почти красные волосы были уложены в высокую прическу. Ей было под тридцать, а может, немного больше. Глаза, серо-зеленые и широко поставленные на красивом волевом лице, были полны беспокойства. Сзади нее появилась худощавая женщина постарше, одетая в темное платье.

Неподалеку от того места, где мы остановились, на клумбе работал садовник – рослый молодой человек, который прервал свои занятия и уставился на нас. Быстро повернувшись в его сторону, леди в красном платье пронзительно закричала:

– Хэддон! Сюда, живо! – а затем, повернувшись ко мне, спросила: – Что случилось?

Я не слезала с двуколки, продолжая поддерживать мистера Лэмберта.

– Я нашла его в лесу, мисс, – объяснила я. – Он наступил на змею, вот так, и не мог сдвинуться с места. Она его не укусила, но, по-моему, у него не все в порядке с сердцем.

– Папа! Папа, тебе очень плохо? – Она взяла его за руку, голос у нее был ласковый и теплый, словно она обращалась к ребенку.

Мистер Лэмберт вздохнул и открыл глаза.

– А, это ты, Элинор, дорогая. Такая глупость… я наступил на змею. А потом это дитя… она такая отважная, моя дорогая. Уверен, она спасла мне жизнь.

Леди пристально на меня глянула и сказала:

– Подождите, пожалуйста, здесь, – и, обратившись к молодому садовнику, приказала: – Давайте поможем мистеру Лэмберту спуститься, Хеддон. Осторожней. Ну вот, отец, теперь все хорошо. – Худощавой женщине она велела: – Берки, пойдите позовите Мэйза, и пусть молодой Уильям возьмет двуколку и немедленно привезет доктора Вайна.

Через минуту я осталась в одиночестве. Спустившись с двуколки и взяв свою парусиновую сумку, я огляделась вокруг. Около дома снова царило спокойствие. Я немного постояла рядом с Салли, поблагодарив ее за то, что она была такой хорошей девочкой, а затем села на ступеньки. Внезапно я почувствовала, что очень устала и вот-вот расплачусь.

Откуда-то из-за дома прибежал молодой человек. Он удивленно посмотрел на меня, добродушно ухмыльнулся и с типичным деревенским произношением сказал:

– Э, какая милашка!

Затем он вскочил в двуколку и быстро умчался.

Я принялась разглядывать дом. Мне правильно показалось: его фасад был и в самом деле изогнут. Несмотря на свою усталость, я поднялась и, заинтригованная, подошла к концу крыла. Во время железнодорожного путешествия из Лондона в Тенбрук Грин я видела дома и побольше, но впервые в жизни находилась так близко к усадьбе настоящего джентльмена. В крыле этого дома было что-то странное. Стена его торца уходила назад под гораздо более острым, чем следовало бы, углом. Я вернулась обратно к ступеням, окинула взглядом здание, и снова у меня возникло впечатление, что центральный пролет образует часть круга.

Вскоре я узнала, что "Приют кречета" был построен шестьдесят лет назад одним богачом, обожавшим птичью охоту, и его любимая птица при этом была кречет. Он, по всей видимости, был большим чудаком, потому что дом был спланирован как приземистая башня в три этажа, наподобие главной башни в замке, с двумя длинными треугольными крыльями, так что при взгляде сверху здание напоминало птицу в полете. Когда этот человек умер, новый владелец перестроил треугольные крылья в прямоугольные, чтобы дом выглядел более красиво, но некоторые странности, вроде изогнутых стен, сужающихся по длине комнат, все же сохранились. В сосновых лесах, прилегавших к усадьбе с запада, водились кречеты. Когда я шла обратно к ступеням, то увидела, как высоко над башней пролетел еще один.

Прошло пять минут. Я посмотрела на солнце. Теперь, когда я потеряла так много времени и на две мили отклонилась в сторону Ларкфельда, мне следовало побыстрее отправиться в путь. Если повезет, у меня есть еще пара часов для того, чтобы хотя бы добраться до Борнемута. Взяв сумку, я пошла по дороге, но не успела сделать и сотни шагов, как услышала за спиной крик. Оглянувшись, я увидела, что леди в красном платье энергично машет мне рукой, шагая через лужайку между клумб. Я остановилась и положила сумку. Приблизившись, она довольно сердито спросила:

– Вы что, девушка, надумали? Разве вы не слышали, что я сказала вам подождать?

– Да, мисс, но мне как можно скорее надо попасть в Борнемут.

– А куда именно в Борнемуте вы направляетесь?

– Пока не знаю, мисс.

– Понятно, – она изучающе на меня посмотрела. – Когда вы в последний раз ели?

– Утром, мисс. Сэндвич с беконом.

– А, сэндвич. Вы и отцу моему предлагали? Он все время толкует про какой-то сэндвич.

– Да, я думала, ему будет полезно, но он отказался.

– И вас зовут Джейн Берр?

– Джейни, мисс.

Ее серо-зеленые глаза продолжали меня изучать. Я почувствовала, что она обладает огромной внутренней силой и нравом не менее крутым, чем у Флинта.

– Джейни, я хочу, чтобы вы пошли в дом. Моя экономка даст вам поесть. Потом я попрошу вас подробно рассказать, что произошло в лесу и немного о себе. Потом, если вы пожелаете, я прикажу отвезти вас в Борнемут, так что вы не потеряете время и не так устанете, когда туда доберетесь. Что скажете?

– Большое спасибо, мисс.

Я прошла вместе с ней по лужайке и, поднявшись по ступеням, оказалась в обшитом деревянными панелями зале, который был раза в два больше, чем все мое жилище в Намкхаре. Затем мы спустились по лестнице в огромную кухню. Там худая леди, которую звали Берке, давала указания служанке, в то время как другая служанка сидела за длинным выскобленным столом и чистила серебряные ножи и вилки.

– Ну вот, – отрывисто сказала леди в красном, – это миссис Берке, наша экономка, а это – Энни и Мег. Они вами займутся, а через час мы встретимся у меня в кабинете.

Зазвенел звонок, один из целого ряда звонков, висевших высоко на стене. Около каждого из них было название комнаты. Посмотрев вверх, миссис Берке сказала:

– Передняя дверь, мисс Элинор. Полагаю, приехал доктор.

Леди торопливо вышла, и я услышала, как она почти бегом поднимается по лестнице.

В течение следующего часа я узнала массу вещей про "Приют кречета" и семейство Лэмбертов, потому что миссис Берке говорила хотя и неторопливо, но без остановки. Если же она на секунду-другую замолкала, Энни и Мег немедленно использовали случай вставить словечко. Пока они болтали, я вымыла в кухонной раковине лицо и руки, привела, насколько возможно, в порядок волосы и одежду и села за стол. Миссис Берке поставила передо мной тарелку с холодным мясом, помидорами, латуком и молодым картофелем, политым каким-то белым соусом.

Я узнала, что мисс Элинор Лэмберт – дочь мистера Грэхэма Лэмберта, и вся семья состоит только из них двоих, потому что мать мисс Элинор умерла во время родов, а мистер Лэмберт второй раз жениться не стал. Он – отошедший от дел адвокат, а еще – натуралист.

– Пишет книгу о бабочках, представляешь, – с уважением говорила Мег, – и сам делает для нее рисунки.

Мисс Элинор такая же умная, как ее отец, и знает все про полевые цветы.

– В цветах она разбирается прямо как никто, – подтвердила миссис Берке, она надела фартук и принялась что-то смешивать в большой чашке. – Что называется, авторитет по полевым цветам, ясно? И учти, не только здесь, в Англии. Она, мисс Элинор, даже ездит по всяким таким делам за границу.

– Ищет какие-то особые цветы, – вклинилась чистившая ложку Мег.

– Рисует их, как ее отец – бабочек, – добавила Энни, взбивая тесто в чашке.

– У-у-у, они оба страсть какие умные, – добавила миссис Берке. – Я знаю мисс Элинор с тех пор, как она была совсем крошкой, и всегда говорила, что она будет такой же умной, как отец. Но при этом она и остальное успевает, вот как. Хозяин, храни его Господь, так прямо с головой ушел в свои дела, иногда даже не знает, какое сегодня число. Но мисс Элинор – она леди с головой, не сомневайся.

Мег вздохнула:

– Жаль, что она – старая дева.

Миссис Берке презрительно фыркнула:

– Старая дева? Не болтай глупости, моя девочка.

– Но ведь в мае мисс Элинор отмечала день рождения, и ей исполнилось двадцать восемь лет. Двадцать восемь!

– Мисс Элинор могла выйти замуж за любого, за кого ей захотелось бы, – твердо заявила миссис Берке. – Если бы захотелось, вот как. Но ей не захотелось, и поэтому она не старая дева. Она – незамужняя леди, вот кто она такая.

Они болтали скорее друг с другом, чем со мной, и скоро я поняла, что дом живет счастливой жизнью. Слуги гордились хозяином и хозяйкой, считая их гораздо выше остальных помещиков прихода, даже самого сквайра.

– Пусть он и сквайр, Энни, но что у него за манеры, хочу я вас спросить? Приходит в церковь прямо с охоты, весь заляпанный грязью, а как от него при этом разит бренди! И разве он знает, как называется хоть одна бабочка, а?

Вскоре после того, как я закончила есть, к нам спустился мужчина по имени Мэйз. Ему было около пятидесяти. Мэйз был спокойным человеком, с негромким голосом, и, как оказалось, личным слугой мистера Лэмберта. Дворецкого в доме не было. В нем из слуг постоянно жили только эти четверо, хотя ежедневно еще две женщины приходили помочь с уборкой. Впоследствии я узнала, что подобный штат прислуги считается для такого дома очень маленьким.

Мэйз сообщил, что приезжал доктор, оставил для мистера Лэмберта пилюли и предписал полный отдых в течение недели. Мистер Лэмберт чувствовал себя уже лучше и даже начал шутить по поводу своего приключения. Что касается мисс Элинор, то она готова меня видеть.

Я заволновалась, потому что, сидя со служанками, начала надеяться, едва, впрочем, в это веря, что мисс Элинор может предложить мне место прислуги, например на кухне. Как это было бы чудесно! Я уже поняла, что мистер Лэмберт очень добрый и мягкий человек. Мисс Элинор, пожалуй, далеко не всегда мягкая и добрая, у нее для этого слишком бурный нрав, но я чувствовала, что она справедливая и не злобная. Мне очень понравились миссис Берке и служанки. Вот я, совершенно чужой человек, сижу у них на кухне, выговор мой отличается от их мягкого, деревенского, а сама в своей рабочей одежде, с пальцами, выглядывающими из ботинок – настоящая по виду бродяга, и тем не менее девушки надо мной не хихикают, а миссис Берке не смотрит на меня свысока.

Кабинет мисс Элинор был расположен в одном из углов этого странно спланированного дома. По форме он представлял собой срезанный треугольник. Стены были на одну треть облицованы темным деревом, а выше оклеены красивыми светлыми обоями веселого желтого цвета с серебристым рисунком. Мисс Элинор сидела за большим столом, на котором лежали папки и бумаги. Около большого окна стоял мольберт, очень большой застекленный книжный шкаф и еще один стол, узкий и длинный, на котором лежали краски, плотная бумага, наброски и рисунки.

Когда миссис Берке ввела меня, она сказала:

– Аппетит у нее хороший, мисс Элинор, – и, одобрительно кивнув, добавила: – А перед тем, как садиться есть, она спросила, можно ли ей умыться и привести себя в порядок.

– Спасибо, Берке, вы можете идти. – Когда дверь за экономкой закрылась, мисс Элинор наградила меня легкой задумчивой улыбкой и указала на стоявший рядом со столом стул: – Садитесь, Джейни. Что у вас в этой маленькой сумке?

– Просто мои вещи, мисс.

– Можно мне посмотреть?

Испытывая стыд, я выложила содержимое на стол. Мое нижнее белье и платье были чистыми, но ветхими, а марля, в которую был завернут последний оставшийся сэндвич, стала жирной. Мисс Элинор показала на нее:

– Это тот знаменитый сэндвич с беконом?

– Да, мисс, хотя про то, что он знаменитый, я не знаю.

– А это что?

– Святая Библия и "Истории про Джессику". Это мои книги, мисс. Я завернула их в бумагу.

Она с явным удивлением посмотрела на меня.

– Откуда вы взялись, Джейни?

– Ну, прежде всего, из Смон Тьанга.

– Откуда-откуда?

– Из Смон Тьанга. Это такая страна в Гималаях, севернее Непала и южнее Тибета.

Ее глаза сузились.

– Вы шутите?

– Нет, мисс, честно.

– Вы говорите на ее языке?

– Да, мисс.

– Как он называется?

– Не думаю, что для него есть специальное название на английском, но он очень похож на тибетский, с примесью индийских языков.

– Пожалуйста, скажите на нем что-нибудь.

– На каком из его видов, мисс? Есть специальный шикарный язык, на котором разговаривают с ламами и знатными господами, а есть обычный язык.

Ее губы сморщились.

– Давай послушаем шикарный.

После того, как я произнесла пару фраз, она спросила:

– И что все это означает?

– Ну, по-английски это звучит довольно странно, мисс, а сказала я вот что: "Милостивая леди, я приношу вам свою нижайшую благодарность за гостеприимство, оказанное мне в вашем доме. Да поможет вам ваша доброта обрести много заслуг, чтобы помочь вам освободиться от колеса перерождений".

Она, ахнув, откинулась на стуле:

– Великий Боже! Приношу извинения за то, что не сразу поверила вам, Джейни. Как вы попали в Англию?

– Это очень долгая история, мисс. Человека, который ухаживал за мной и меня вырастил, звали Сембур. Он умер, меня отвезли в Индию, а потом отослали в сиротский приют в Англию, потому что я наполовину англичанка.

– У вас редкий дар говорить коротко и ясно, Джейни. А что произошло с вами между приютом и путешествием по Нью-Форест к Борнемуту?

– В приюте я прожила почти три года, мисс. Потом кое-что случилось, и мне пришлось уйти. Мисс Кэллендер нашла мне место на небольшой ферме в Тенбрук-Грин, но я пробыла там всего пару недель.

– Почему?

– Хозяин все время пытался меня тискать. Очень трудно было от него отделаться. Его жена сказала, что мне лучше уйти. Я это с радостью и сделала.

Мисс Элинор смотрела на свои сплетенные пальцы, которые лежали на столе. Губы у нее были плотно сжаты.

– А почему вам пришлось покинуть приют? Вы сказали, кажется, там что-то случилось.

Сердце у меня упало. Я изо всех сил старалась произвести благоприятное впечатление – сидела прямо и избегала делать все то, что в свое время так раздражало ужасную мисс Фут. Но мне все-таки задали вопрос, которого я страшилась, и мой ответ, несомненно, покончит со всеми надеждами получить место в "Приюте кречета".

– Видите ли, мисс, там была девочка, которую звали Большая Алиса, – устало проговорила я. – Однажды я рассказывала маленьким девочкам, за которыми присматривала, историю. Про одного человека, который спас меня, когда я умирала в пещере на перевале Чак, про человека, который много для меня значит. А эта девочка, Большая Алиса, она ухмыльнулась и сказала про него гадость.

Мисс Элинор поглядела на меня с любопытством и кивнула.

– Продолжайте, Джейни.

– Тогда я изо всех сил ударила ее по носу кулаком, мисс.

Мне хотелось опустить глаза на лежавшие на коленях руки, но, вспомнив наставления Сембура, я твердо выдержала взгляд мисс Элинор. Подперев подбородок ладонями, она спросила:

– И что произошло дальше?

– Да у нее даже крови-то особенно не было, мисс, – я услышала в собственном голосе откровенно довольные нотки, но мне было все равно. В любом случае, у меня не оставалось никаких шансов.

Мисс Элинор прижала пальцы и губам и издала смешной фыркающий звук, а потом быстро поднялась и подошла к окну. Она стояла, глядя в него, а я начала собирать свои вещи, надеясь, что обещание отвезти меня в Борнемут будет тем не менее выполнено. Под конец она тихо, будто разговаривая сама с собой, произнесла:

– Три года спустя… Как можно заслужить такую пылкую и твердую верность? Дело, конечно, в характере самого ребенка… но какое счастье вызвать такую неизменную преданность! Подобное ни за какие деньги не купишь.

Повернувшись, она устремила на меня пристальный взгляд. Выражение ее лица, которое поначалу я сочла строгим, на самом деле, как начала теперь понимать, означало попытку скрыть волнение или какое-то переполнявшее мисс Элинор чувство.

– Джейни, тебе хотелось бы остаться здесь, в "Приюте кречета"?

Глаза у меня внезапно стали мокрыми, в носу защемило. Я с жаром ответила:

– Больше всего на свете, мисс.

– Речь идет не о том, чтобы стать прислугой, – мисс Элинор принялась расхаживать взад-вперед по комнате, сцепив руки за спиной. Такая привычка больше пристала бы мужчине, но мисс Элинор двигалась очень грациозно и женственно. – О, конечно, сначала вы будете жить вместе со слугами. Так вам будет какое-то время проще, а я не хочу торопить события… не хочу, чтобы Берке и девушки ревновали. – Она вдруг резко повернулась и подняла палец вверх. – Но у вас есть голова, Джейни, и есть характер. Я не допущу, чтобы они пропали втуне. Мой отец тоже этого хочет. "Оставь у нас ту девочку, Элинор, оставь ее у нас", – попросил он. И был прав.

Она подошла к столу, села и с решительным видом шлепнула ладонью по его поверхности.

– Я намерена кое-что из тебя сделать, Джейни. Я буду учить тебя всему, чему тебя не научили, например, как нужно правильно говорить. Со временем из тебя получится настоящая молодая леди. Ах, какая отличная мысль! Я работаю в полудюжине благотворительных организаций, но в них все так безлично, никакой возможности вложить душу… Ты умеешь писать, Джейни? – Я с удивлением кивнула. – Прекрасно! Это сэкономит время. Скоро ты сможешь стать моим секретарем. Господь свидетель, я в этом весьма нуждаюсь. А отец мне поможет. Подозреваю, он часто ощущает одиночество…

– Мисс… прошу вас, мисс Элинор, – я была ошеломлена и испугана. – Я никогда не справлюсь с тем, что вы говорите.

– О, разумеется, ты справишься, Джейни.

– Но… даже если это так, вы, скорее всего, будете иметь всякие неприятности, мисс. Я хочу сказать, что вы хотите сделать из меня молодую леди, которая должна будет общаться с господами, а они, как я узнала на корабле, не любят тех, кто наполовину индиец. Они будут плохо про вас думать.

Серо-зеленые глаза мисс Элинор расширились, и хотя она говорила очень спокойно, я различила нотки гнева в ее голосе:

– Я никогда не беспокоилась о том, что подумают другие, Джейни. Верно, что в этой стране, как и во многих еще, существует совершенно необоснованное чувство превосходства по отношению к людям смешанной крови. Лично я полагаю, что у тебя достаточно сильный характер, чтобы с этим справиться, и ты можешь не сомневаться, что я и мой отец окажем тебе всяческую поддержку.

Я почувствовала, как на меня снисходит странный покой, словно внезапно всю тяжесть, лежавшую на моих плечах, взял на себя кто-то другой, кто-то куда более сильный, чем я. Я могла бы уснуть, сидя здесь на стуле, но вдруг из глубин памяти всплыло нечто почти совсем забытое. Я стою в освещенных солнцем покоях верховного ламы Рильда. Его глаза закрыты, и тихим голосом он говорит: "Твой путь для меня темен… Но я вижу женщину, одетую в красное, которая станет тебе другом…"

Я никогда не сомневалась, что Рильд может предсказывать будущее. Вот я сижу и сонно гляжу на женщину в красном, мисс Элинор Лэмберт, которая станет моим другом. Рильд говорил что-то еще… что же именно? Я тогда не обратила особого внимания. Что-то о…

Мисс Элинор сказала:

– Мег и Энни живут в одной комнате, но, думаю, у тебя, Джейни, должна быть своя маленькая комната, тогда позднее будет легче внести необходимые изменения. Учти, понадобится некоторое время, чтобы выяснить, ладим ли мы, так что у тебя будет вроде как испытательный срок, но я уверена, ты окажешься именно такой, какой я думаю.

– Я буду очень стараться, мисс, – произнесла я от души, готовая сделать все, чтобы справиться с задачей, которую передо мной поставили.

Голос Рильда больше не звучал в моем сознании. Пройдут еще три долгих, чудесных года, прежде чем я вспомню те его слова, которые сейчас вспомнить не сумела.

Именно тогда в моей жизни появится Серебряный Человек, и его появление будет подобно огромной тени, заслонившей солнце.

ГЛАВА 7

Чудесным июльским днем, три месяца спустя после моего восемнадцатого дня рождения, я оседлала Нимрода, чтобы отправиться из "Приюта кречета" по деревне, а затем вверх по Гусиному холму. Нимрод весело скакал по густой траве.

Когда мы достаточно наупражнялись, я отпустила его вволю попастись, а сама села на землю, устремив взгляд на деревню внизу и на лежащий за холмом "Приют кречета". Я предалась воспоминаниям, перебирая в уме все, что случилось за то время, когда ровно три года назад я пришла в Ларкфельд.

Сейчас я почти всех знала здесь по имени. Проезжая по деревне на Нимроде, я то и дело здоровалась с ее обитателями. Работники с ферм приветствовали меня: "Добрый день, мисс". Лавочники и торговцы называли меня "мисс Джейни", потому что так им представила меня в свое время мисс Элинор. Местные землевладельцы, проезжавшие мимо в своих колясках, обращались ко мне «Джейни» или "мисс Берр", если жили не в Ларкфельде и недостаточно хорошо меня знали.

Любого, кто не родился и не вырос в Ларкфельде, здесь всю жизнь продолжали считать чужаком, но деревенские тем не менее были дружелюбными и добродушными людьми и давным-давно стали относиться ко мне как к постоянно приезжающему и симпатичному гостю. Разумеется, обо мне ходило немало разговоров, в особенности в первый год моей жизни в "Приюте кречета". Мое перемещение из комнат прислуги в господские было воспринято как чудо, но в целом деревенские отнеслись к нему хорошо, словно даже гордясь мною. К тому же я была под особым покровительством мисс Элинор, и это с самого начала вызвало уважение.

Элинор пользовалась в деревне большим почетом. Порой она безжалостно ругала ее жителей, но всегда в их собственных интересах, и всегда была готова встать на их защиту, даже если ради этого надо было поссориться с врачом, ветеринаром, викарием или даже самим сквайром. Ее нетипичное для женщины поведение изумляло их, но в упрек ей его не ставили. Мисс Лэмберт была личностью, и ларкфельдцы были рады тому, что она здесь живет. "Таких, как мисс Лэмберт, встретишь нечасто", – говаривали они друг другу.

В течение первых шести месяцев моей жизни в "Приюте кречета" я занималась вместе с Энни и Мег с шести утра до полудня работой по дому и на кухне. Подав легкий обед и поев сами, девушки отправлялись отдохнуть, у меня же начинались уроки, продолжавшиеся три часа. Их давали мне мисс Элинор, мистер Лэмберт или вышедший на пенсию школьный учитель из Борнемута. По крайней мере час из них был посвящен занятиям дикцией, с тем чтобы я научилась говорить правильно.

По вечерам я, чередуясь с Энни и Мег, прислуживала за ужином, в то время как другая помогала миссис Берке на кухне. После ужина я могла заниматься чем угодно, например, проводить время в библиотеке, на полках которой было почти две тысячи книг. Мне никогда и в голову не приходило, что их может существовать так много.

Как ни странно, но Энни и Мег ничуть не завидовали мне, а даже, скорее, жалели и все время беспокоились, что у меня от чрезмерной учебы может начаться мозговая горячка. У обеих девушек были ухажеры, и цель их жизни была проста – выйти замуж и поселиться в одном из маленьких коттеджей, принадлежавших мистеру Сэнгфорду, у которого была своя земля и который считался одним из лучших помещиков в округе. Вскоре после моего появления в Ларкфельде их мечтам суждено было сбыться. Примерно через полгода обе они вышли замуж, с разницей всего в несколько недель. Нужно было нанимать новых служанок, и именно этот момент мисс Элинор сочла наиболее подходящим для того, чтобы перевести меня из помещений для прислуги в господские.

Сначала миссис Берке слегка надулась и принялась неопределенно высказываться в том смысле, что Всеблагой Господь определил в жизни каждому свое место, но уже через неделю она называла меня мисс Джейни и вела себя так, словно я никогда на ее глазах не чистила горшок. Мэйз, слуга мистера Лэмберта, не проявлял интереса ни к чему, кроме своего хозяина. Если бы я внезапно исчезла, сомневаюсь, что он даже заметил бы это, так что факт моего исчезновения из комнат для прислуги и появления в комнатах господ не произвел на него ни малейшего впечатления.

В течение первых нескольких дней для меня было настоящим мучением сидеть за столом вместе с мистером Лэмбертом и мисс Элинор, а затем переходить в гостиную, где надо было болтать о деревенских новостях, о событиях, про которые писалось в газетах, или о работе, которой занимались в тот момент мистер Лэмберт и мисс Элинор. Еще худшим испытанием было ее требование обращаться к ней просто как к Элинор. Сначала я вовсе избегала из-за этого ее как-либо называть, но это звучало слишком грубо, поэтому я все-таки заставила себя делать так, как она хочет. Через несколько дней неловкость улетучилась.

– Молодец, Джейни, – сказала она мне, когда однажды за завтраком я легко назвала ее по имени, причем даже не думая об этом. – Ты сделала еще один шаг.

Мои уроки продолжались, но теперь, поскольку никакой другой работой я не была загружена, им посвящалось больше времени. И все равно мне было мало. Я должна была так много узнать, меня пожирала страсть к знанию, и я поглощала его, как губка. Библиотека стала для меня источником постоянной радости. Я просиживала за книгой – иногда по истории, иногда о путешествиях, а иногда просто за романом, неторопливо поглощая страницу за страницей. Около меня всегда лежал словарь, чтобы в случае надобности я могла найти и выписать новое слово, постараться его запомнить.

Несмотря на мои занятия, мы, к моему огромному удовольствию, много времени проводили на открытом воздухе. Элинор любила ездить верхом. У нее не было дара чувствовать лошадь, она просто вела себя как ее госпожа, излучая абсолютную уверенность, что та обязана ей повиноваться. Чаще всего так оно и было. Для езды верхом она надевала бриджи, которые сшили и мне. Во время выезда, когда я впервые надела их, она заявила:

– Миссис Уилер это не понравится. Меня она уже давно считает неисправимой, но, увидев тебя в бриджах, она наверняка сочтет нужным что-нибудь сказать. Пусть это тебя не беспокоит, Джейни.

Миссис Уилер была женой викария, коренастой леди с громким голосом и повышенным чувством долга, впрочем, всегда державшейся со мной приветливо. И действительно, на следующий день, с Гусиного холма, мы ее повстречали по дороге. Она ехала в двуколке со своей бледной и такой же коренастой старшей дочерью.

– О Боже, Элинор! Ну о чем вы думаете, одевая маленькую Джейни таким образом? Дорогая, это же неприлично. Я знаю, вы равнодушны к условностям, но разве можно ставить в столь неловкое положение юную девушку вроде Джейни?

Элинор улыбнулась.

– Но ей вовсе не неловко, миссис Уилер.

– Но она должна испытывать неловкость, моя дорогая, сидя… ну, сидя вот так верхом. К тому же, не стоит ей таким образом начинать.

– Начинать? Миссис Уилер, она научилась ездить верхом раньше, чем начала ходить. Вчера я поглядела, как она сидит в седле, и, на мой взгляд, лучшего наездника в Хемпшире нет ни среди мужчин, ни среди женщин. К тому же до тринадцати лет она ничего, кроме штанов, не носила, так что вряд ли ей в них не по себе.

Вздохнув, миссис Уилер взялась за вожжи.

– Вы невозможны, Элинор, совершенно невозможны. Но в любом случае, благослови вас Господь. Обязательно приезжайте на праздник в следующую субботу.

* * *

Шли воистину золотые месяцы. Мы ездили верхом, играли в теннис, принимали участие в общественных мероприятиях, читали, работали, играли в шахматы или карты, часами гуляли или ездили на велосипеде на этюды. Иногда мы подолгу молчали, иногда оживленно разговаривали. Я любила помогать Элинор, чем бы она ни занималась – составляла ли каталог своих рисунков цветов, проверяла ли их латинские названия, посещала ли заболевшего или покалечившегося жителя деревни, занималась ли благотворительностью. Я радовалась возможности просто присутствовать, когда она вступала в сражение с фермером, землевладельцем или любым другим, оскорбившим ее чувство справедливости.

Вскоре мне трудно было уже воспринимать ее иначе как старшую сестру, потому что она вела себя со мной именно так, и я ее обожала. Если Элинор относилась ко мне как старшая сестра, то мистер Лэмберт – как к младшей дочери. Встречаясь по утрам за завтраком, он целовал меня в щеку так же, как Элинор, и желал мне удачного дня. То же самое он делал перед тем, как отправляться спать, говоря: "Спаси и сохрани тебя Господь, дитя".

Хотя он часто бывал рассеянным и выражался весьма замысловато, как будто в суде, что порой раздражало Элинор, человек он был веселый, с чувством юмора. Когда мы сидели за столом, он всегда вел занимательную беседу, вспоминая прошлое и рассказывая забавные истории из своей жизни, когда был молодым адвокатом в Лондоне.

Летом по многу раз я брала двуколку и отвозила его в лес или в поле, чтобы найти какое-нибудь существо или растение, которое он хотел нарисовать. Мне никогда не случалось видеть, чтобы он вырвал цветок или пытался поймать дикое животное. Мистер Лэмберт был твердо убежден, что убивать можно только для того, чтобы не умереть с голода, что очень напоминало мне представления Ло-бас в Смон Тьанге, с той разницей, что они старались избегать убийства отчасти из-за того, что ненароком могли убить инкарнацию своего родственника.

Когда мы возвращались в двуколку, он все время отпускал одну и ту же шутку про хорошенькую девушку в соломенной шляпе и ботинках без мысов, которая предложила ему последний свой сэндвич с беконом. Такие вещи, то есть пересказывание одной и той же истории или повторение одной и той же шутки, иногда раздражали Элинор, но я ничего не имела против. Во время наших вылазок мы говорили о множестве разных предметов, и я все больше к нему привязывалась.

В обычае местных помещиков, в особенности дам, было наносить друг другу визиты, утром или днем. Они всегда носили весьма официальный характер, в строгом соответствии с установленной процедурой. Мы в "Приюте кречета" не наносили утренних визитов и не объявляли формальное время для их приема, потому что Элинор считала их чудовищной тратой времени. Мы не возражали против того, чтобы к нам приходили, но предоставляли людям делать это тогда и так, как им того хотелось. Если мы действительно были дома, Мэйз, открывавший дверь, так и говорил. Если же, однако, посетитель приходил при этом в неудобное время, он вежливо сообщал это посетителю вместо того, чтобы говорить, что нас "нет дома", как того требовал этикет. Впрочем, такое случалось редко, потому что и Элинор, и ее отец любили общество и, ничуть не огорчаясь, откладывали ради гостей свои занятия.

У мистера Лэмберта было еще одно увлечение, которое поначалу меня удивляло. Каждый четверг он проводил четыре-пять часов по вечерам в главной усадьбе за игрой в «вист» со сквайром Тарлтоном, майором Эллиотом и отошедшим от дел инженером по имени Мэтли, очень богатым жителем Крэнвуда. Играли они на деньги, и мистер Лэмберт всегда выигрывал. Объяснялось это тем, что вист – игра математическая, а у него был именно такой склад ума. Мистер Лэмберт четко запоминал все карты, которые вышли, и мог сообразить, какие находятся на руках у игроков.

Среди помещиков ходили неодобрительные разговоры по поводу этой игры на деньги, которые, однако, не поддерживались деревенскими – те сами обожали заключать разные пари на деньги. Два-три раза в год викарий выступал с проповедью против азартных игр. В таких случаях сквайр угрюмо на него поглядывал и ничего не оставлял на тарелке для пожертвований. Майор Эллиот на любой проповеди спал, так что ему было все равно. Мистер Мэтли посещал свою церковь в Крэнвуде. Мистер же Лэмберт сидел с серьезным видом и одобрительно кивал, но в глазах у него горел веселый огонек. Потом он всегда поздравлял викария с замечательной проповедью.

Однажды за завтраком, после очередного вечера, проведенного за вистом, Элинор сказала:

– Я никак не могу понять, почему ты этим занимаешься, отец. Ведь по натуре ты совсем не игрок. Вот сквайр – да, он человек азартный, все время заключает какие-то пари. Полагаю, таков же и мистер Мэтли, но его я едва знаю. Несомненно, майор Эллиот играет только для того, чтобы угодить сквайру, нравится это ему самому или нет. Но у тебя совсем не такой характер, отец.

Мистер Лэмберт поставил чашку с кофе, откинулся на стуле и добродушно улыбнулся.

– Дорогая Элинор, любой мужчина хочет хоть немножко быть в чем-то бунтарем, предаваться хоть какому-нибудь маленькому пороку, ну вот я и предаюсь. Я люблю сражение умов, а то, что мы играем на деньги, добавляет остроту игре, в которую, прости за нескромность, я играю гораздо лучше моих товарищей. Именно поэтому мне удается получать удовольствие за их счет, и я не имею ни малейшего намерения отказываться от того, что и выгодно, и приятно.

– Я не сказала, отец, что ты должен от игры отказаться. Я сказала только, что не понимаю, почему ты это делаешь.

Мистер Лэмберт вновь одарил нас улыбкой.

– Ну, теперь я объяснил. Я делаю это, потому что ненавижу совершенство и желаю, чтобы на моей во всем остальном безупречной добродетели было хоть одно маленькое пятнышко. Кроме того, это акт милосердия по отношению к преподобному Хьюберту Уилеру, который иначе бы лишился темы для трех воскресных проповедей ежегодно.

Я расхохоталась, а Элинор воскликнула:

– Джейни, ты его поощряешь! – но сама она при этом тоже улыбалась.

Летом Элинор по крайней мере раз в месяц устраивала небольшой прием в саду. В более холодное время она проводила то, что мистер Лэмберт шутливо называл "суаре Элинор", сама же она именовала их "музыкальными вечерами". На них приходили гости из Ларкфельда и окрестных деревень, и все мы собирались в большой круглой комнате для танцев.

Элинор была хорошая пианистка, а мистер Лэмберт прекрасно играл на виолончели, но развлекали гостей не только они. У Дороти Уилер, коренастой дочери викария, было чудное сопрано. Хорошими голосами и умением играть на музыкальных инструментах обладали еще несколько человек в округе, так что все вместе они обеспечивали присутствующим самое приятное времяпрепровождение.

Атмосфера на подобных вечеринках была непринужденная. Сначала – немного музыки, а потом наши новые служанки с помощью деревенских девушек, специально нанимавшихся для таких случаев, подавали закуски. Затем опять играли или пели, после чего гости могли поболтать о том о сем, и завершалось все снова музыкой.

На втором году моей жизни в "Приюте кречета" Элинор пригласила молодого человека давать мне уроки игры на скрипке, но хотя я очень старалась, оказалось, что у меня нет ни малейших музыкальных способностей, и через несколько месяцев Элинор отказалась от услуг учителя. В тот вечер за ужином она заявила:

– Джейни, я никогда в жизни не смогу понять, как такая сообразительная девушка, как ты, которая к тому же любит музыку, может делаться настолько бестолковой, когда нужно прочитать простейшую нотную строку.

– Элинор, милая, мне очень жаль. Похоже, ноты с бумаги просто не доходят до меня.

– Отлично сказано, – заметил мистер Лэмберт, поднимая глаза от жареного ягненка. – Весьма удачное описание умственного процесса, или, точнее говоря, отсутствия такового. Весьма прискорбно, однако. Знаете, мне бы так хотелось, чтобы у нас в округе кто-нибудь умел играть на арфе. Как ты думаешь, Джейни, может, с арфой у тебя получится лучше?

– Боже упаси! – воскликнула Элинор. – После того, что она вытворяла с четырьмя струнами, неужели ты собираешься подпустить ее к сорока?

Мы все рассмеялись. В те счастливые времена в "Приюте кречета" мы смеялись много и часто, особенно когда мне удалось преодолеть проблемы и неловкость, которые я испытывала первое время после того, как перебралась из помещений для прислуги в господские.

Если бы меня попросили ответить, когда именно во мне произошла перемена, когда я впервые поверила в успех странного начинания Элинор и мистера Лэмберта, то я назвала бы первый прием в саду, устроенный Элинор для местных землевладельцев после того, как мне исполнилось шестнадцать. Там я впервые была официально представлена публике. Конечно, об «индийской» девушке, которую поселили у себя Лэмберты, ходило немало разговоров, но в тот день мне предстояло официально занять определенное место в обществе, если оно меня примет. А я прекрасно знала, что отнюдь не все настроены по отношению ко мне благожелательно.

В день приема я была так испугана, что все время боялась упасть в обморок, что со мною в жизни не случалось. На мне было шелковое платье цвета зеленого яблока с кружевным воротником «берта», из которого вокруг моей шеи поднималась кремовая шемизетка. Элинор удивилась, узнав, что мне известны названия различных частей дамского платья, но ведь я провела немало времени, переделывая наряды, собранные для приюта прихожанами.

По совету Элинор я продолжала носить волосы короче, чем большинство девушек. Она сама их мне подстригала.

– У тебя впереди еще достаточно времени, чтобы дать им подрасти и делать потом высокую прическу, Джейни, – сказала она, стоя за моей спиной. Я сидела перед большим зеркалом, и Элинор подняла мне волосы. – Да, ты будешь выглядеть очень элегантно, потому что у тебя красивая шея. Но пока и так хорошо.

На лбу я носила короткую густую челку, а по обеим сторонам лица спадали, обрамляя его до подбородка, прямые черные волосы.

Элинор продолжала рассматривать меня в зеркале.

– Если ты не будешь выглядеть как испуганная олениха, то будешь очень красива, Джейни. Никто тебя не съест.

Я попыталась проглотить стоявший в горле комок.

– Ох, Элинор, тебе следовало предупредить их, что ты собираешься меня сегодня официально представить. Тогда те, кто не захотел бы этого, могли остаться дома.

– Именно по этой причине я им ничего и не сказала, – пробормотала Элинор, продолжая разглядывать мое отражение. – Да… Я довольна, что мы сделали тебе именно такую прическу. Она подчеркивает твою индийскую половинку, которая иначе не слишком заметна. А поскольку сквайр и его дружки от нее не в восторге, то пусть уж сразу все увидят и не притворяются, что они ничего не знали.

– Элинор… Я так боюсь тебя подвести.

– Это невозможно, моя дорогая. Ты обладаешь всеми качествами юной леди. Ты хорошо одета, у тебя хорошая осанка, прекрасные манеры и, благодаря твоей восприимчивости к языкам, замечательное произношение. Оно ничуть не напоминает произношение кокни. Впечатление такое, что ты всю жизнь только так и говорила.

Гости прогуливались и болтали на лужайке или сидели на высоких стульях. Миссис Берке, стоявшая вместе со мной у окна, откуда мы могли незаметно наблюдать за прибывшими, объясняла мне, кто есть кто, хотя большинство из них я уже видела во время посещений церкви. Там были сквайр Тарлтон, майор Эллиот с женой, семейство Уилеров, судья Боскомб, недавно вышедший в отставку и много других. Между ними ходили служанки, подававшие чай и вкусные сэндвичи.

Элинор взяла меня под руку и повела по лужайке, представляя всем по очереди. Лицо мое застыло, ноги дрожали, но я старалась улыбаться и глядеть людям прямо в глаза, едва дотрагиваясь до их пальцев, как, впрочем, и требовалось.

– Как вы поживаете, миссис Маркхэм? Добрый день, мистер Сэнгфорд! – А вот и дочь викария. – Как мило, что вы пришли, Дороти. Надеюсь, мы подружимся.

Передо мной возникало одно лицо за другим, и я очень старалась, чтобы голос мой не звучал монотонно. Краем глаза я заметила, что мистер Лэмберт словно в рассеянности прогуливается неподалеку от нас. Руки его были сцеплены за спиной, голова опущена, но время от времени я замечала, что он бросает в нашу сторону чрезвычайно острый взгляд.

Затем наступил момент, когда я почувствовала, что Элинор тоже слегка напряглась. Мы приближались к сквайру и майору Эллиоту, которые стояли и разговаривали в компании нескольких дам и джентльменов.

– Сквайр Тарлтон, майор Эллиот, я хочу вам представить молодого друга нашей семьи, который очень дорог мне и отцу. Мисс Джейни Берр.

Сквайр задумчиво повернул свое красное лицо, на котором было написано некоторое сомнение. Я сделала небольшой реверанс и сказала:

– Как поживаете, сэр?

– Х-м-м! Здравствуйте, юная леди! – и он опустил взгляд в чашку с чаем, словно искал в ней вдохновения.

Майор Эллиот был высокий, тощий мужчина, державшийся так прямо, будто кость проглотил. В нем было что-то засушенное. От Элинор я знала, что он провел несколько лет в Индии вместе с британской армией. Посмотрев на нее, он спросил:

– Это дитя – наполовину индианка?

Элинор жестом подзывала служанку, несшую поднос с чаем, и голосом настолько безразличным, будто данный вопрос не имеет ни малейшего значения, ответила:

– О, полагаю, майор, что наполовину – индианка, наполовину – англичанка.

Его губы сжались.

– Я вынужден сказать, что в нашем обществе лицо смешанной крови…

– Совершенно верно, майор, – прервал его мистер Лэмберт, вклинившийся в нашу маленькую группу. – Им действительно остается только завидовать, но, увы, подобная удача выпадает далеко не всем.

– Прощу прощения? – начал было ничего не понявший майор, но мистер Лэмберт в это время продолжал говорить. Он успел уже отойти шагов на десять и там остановился. Его обычно тихий голос стал вдруг пронзительно-громким, так что все вокруг замолчали. – Сколь смиряет гордыню мысль, – продолжал мистер Лэмберт, лучезарно улыбаясь, – что она несет в себе кровь народа, который достиг высокого уровня цивилизации, когда мои и ваши, майор, предки, а также предки сквайра, благослови его Господь, еще ходили в овечьих шкурах. И я не сомневаюсь, вы собирались спросить, майор, где были бы мы, англичане, нет, верно вы говорите, весь западный мир, если бы не Брахмагупта?

– А? – переспросил майор, но никто его не слышал, потому что в этот момент к разговору подключилась Элинор и сделала это таким же голосом, каким обычно скликала овец:

– Вы упомянули Брахмагупту, майор? Да, он был величайший индийский математик и астроном и внес огромный вклад в развитие человечества еще в те дни, когда наши бедные, невежественные предки пребывали во мраке первобытных времен. Разве не он изобрел знак нуля, дав систему числительных, которую мы сейчас так успешно используем вместо того, чтобы продолжать умножать и делить с помощью абсурдных римских числительных?

Вытаращив глаза, майор Эллиот бормотал:

– Я… э… не вполне уверен… э…

– Совершенно правильно, майор, – прокричал мистер Лэмберт, находившийся теперь уже в добрых двадцати шагах, – вы совершенно правильно собирались указать Элинор, что этим драгоценным приобретением мы обязаны не Брахмагупте, а, в сущности, совершенно неизвестному индийскому ученому. О, я вполне понимаю ваше восхищение индийским народом. Несомненно, оно проистекает из вашего личного опыта. Ведь вы имели удовольствие лицезреть Тадж Махал, не так ли? Какие потрясающие архитекторы и строители! Произвести подобное чудо… дайте сообразить – около тысяча шестьсот сорокового года? А мы в это время, кажется, были заняты тем, что жгли ведьм, верно? Однако, разумеется, Тадж Махал – скорее современное явление для Индии, в которой существовало развитое сельскохозяйственное производство за две тысячи лет до того, как мы здесь, в Англии, тоже научились обрабатывать землю. И уж коли речь пошла об архитектуре, то почему, говорите вы, не вспомнить классический период?

– Я так понимаю, вы говорите об эпохе империи Гуптов, майор Эллиот? – это снова была Элинор, которая стояла рядом со мной, ее пышные волосы казались на солнце совсем алыми. Она принялась перечислять различные достижения индийцев в искусстве, архитектуре и литературе, чтобы затем, запыхавшись, вновь предоставить слово отцу, который продолжил лекцию.

Я стояла с неподвижно-торжественным лицом, но в душе помирала со смеху. Все мои страхи улетучились. Теперь я понимала, что Элинор и ее отец заранее спланировали эту сокрушительную атаку и готовы были ее начать при первом же намеке на то, что я могу быть не принята в общество.

– И, разумеется, – говорил мистер Лэмберт, устремив взгляд на вяхиря, который лениво пролетал над садом, – нам следует завидовать Джейни не только потому, что она является наследницей столь древней мудрости, как вы только что первым отметили, мой дорогой Тарлтон…

– Я? – изумленно выпалил сквайр.

– …ведь вы столь высоко, сквайр, цените физическое мастерство, при условии, разумеется, что речь идет о чем-то пристойном для молодой леди. И, как честнейший из людей, вы всегда готовы признать превосходство, где бы вы его ни встретили. – Рассеянность мистера Лэмберта исчезла, в этот момент казалось, что Элинор каким-то образом сумела поменяться с отцом выражением глаз, потому что взгляд, которым он впился в сквайра, был суров и решителен. – Вы видели, как она ездит верхом, мой дорогой друг. Элинор говорит, на прошлой неделе вы за ней наблюдали. Как человек азартный, не заключите ли вы со мной пари? Готовы ли вы поставить на то, что любой мужчина, которого вам угодно будет назвать, победит это дитя в гонке, скажем, от пашен в Лэнгли до Гусиного холма? Проигравший заплатит сотню фунтов, допустим, в фонд реставрации церкви, если викарий согласится принять ее как взнос.

Внезапный вызов прозвучал как раскат грома, я услышала, как повсюду вокруг меня заахали и зашептались. Никто не предполагал, что он будет принят, в том числе и сам мистер Лэмберт, но он сделал свое дело. Последние слова мистера Лэмберта застали врасплох и викария, которому пришлось проглотить протест, готовившийся вот-вот сорваться с его уст. Лишь позднее я смогла полностью оценить, как ловко и умно провели в тот день Элинор и ее отец всю операцию. Они знали, что два человека, от которых будет зависеть отношение к Джейни Берр, – это сквайр и майор Эллиот, и нанесли каждому из них поражение на его собственном поле.

В тот момент, когда вызов мистера Лэмберта все еще висел в воздухе, я понятия не имела, какой он произведет эффект. Казалось, сквайр разозлится на предположение, что молодая девушка способна обскакать любого, кого он назовет, но мистер Лэмберт отлично знал, с кем имел дело. Цветущее лицо сквайра повернулось от меня к Элинор, потом к ее отцу, потом снова ко мне. Сначала на нем было написано изумление, потом появились первые признаки негодования, но внезапно он откинул голову назад и сочно расхохотался.

– Да вы что – за дурака меня принимаете, Лэмберт? Она должна весить раз в сто больше, чем сейчас, чтобы у мужчины был какой-то шанс! Черт побери, вы выглядите более кротко и невинно, чем сам викарий, а на деле хитры, как сам дьявол! – Он повернулся к Элинор: – И вы, любовь моя, ничуть не лучше. Так и стараетесь подстроить какое-нибудь жульничество. – Кивнув в мою сторону, он с сожалением спросил: – Полагаю, вы не разрешите ей участвовать в состязании верхом на гончей?

У Элинор была способность улыбаться как-то особенно тепло и нежно. Вообще она использовала ее довольно редко, но сейчас сквайр Тарлтон был награжден именно такой улыбкой, и от нее лицо Элинор стало еще красивее. Она мягко произнесла:

– Мне и в самом деле не хотелось бы сажать Джейни на гончую. Давайте-ка не будем вновь затевать наш старый охотничий спор, сквайр.

– Жаль, она отлично бы смотрелась в первых рядах. Но, как вы сказали, не будем спорить, моя дорогая.

Майор Эллиот стоял с ошалелым видом, потирая подбородок набалдашником трости. По-моему, он старался понять развитие событий, происшедшее слишком быстро для его ума.

– Да, – произнес он, наконец, с авторитетным выражением на лице, – вы сказали весьма много справедливого, Тарлтон.

Сквайр Тарлтон предложил мне руку и добродушно проговорил:

– Ну, ладно, юная Джейни, давайте отправимся в конюшню и посмотрим на лошадей, а? И вы расскажете мне, как это вы так хорошо научились ездить верхом.

Было бы неправдой сказать, что с этого момента я была полностью принята в Ларкфельде как член семьи Лэмбертов, но он был своего рода решающим. Большинство последовало примеру сквайра, а деревенские жители хорошо относились ко мне потому, что видели, как меня любят Элинор и мистер Лэмберт. Дольше всего помнили о том, что я наполовину индианка и была взята в господские комнаты из помещений для прислуги, самые мелкие и бедные землевладельцы, но вскоре сдались и они благодаря совершенно невероятному слуху, прошедшему по деревне и распространившемуся далеко за ее пределы.

Говорили, что Джейни Берр – на самом деле индийская принцесса. Ее родителями были раджа, правивший одним из индийских княжеств, и красавица англичанка, дочь аристократа. Оказывается, Джейни еще ребенком была похищена агентом негодяя-родственника раджи, который хотел завладеть его троном. Мать бедняжки умерла от горя, а раджа отрекся от всего, что имел, и стал святым отшельником. Княжество досталось негодяю-родственнику. Но агент британского правительства обнаружил Джейни в Тибете и доставил ее в Англию, скрывая ее подлинную личность до тех пор, пока она не достигнет совершеннолетия. Тогда британская армия в Индии сбросит узурпатора с престола, и Джейни вступит в свои права как рани, правительница княжества величиной с половину Англии.

В основном слух сводился к этому, хотя детали его могли варьироваться в зависимости от того, кто его излагал. Но вне зависимости от вариаций и редакций, которые он имел, действие его на тех, кто все еще сомневался в пристойности общения с полуиндианкой, было самым позитивным. Я обнаружила, что могу быть принята где угодно, даже в домах высшей знати, если, будучи англо-индианкой, являюсь при этом еще и принцессой.

В тот день вся деревня буквально гудела от этого нового слуха. Элинор, вернувшись в "Приют кречета", отправилась прямиком на лужайку, где я и мистер Лэмберт играли в крикет. Она подошла к отцу и обняла его. Ее зеленые глаза светились хитростью и весельем.

– Какой же ты умный у меня, отец! Он озадаченно моргнул.

– Разумеется, это так, моя дорогая. Но в какой связи ты меня хвалишь именно в данный момент?

– Ты придумал слух про Джейни, и сейчас он, как пожар, гуляет по деревне.

– Слух? Элинор, опомнись, я почтенный адвокат на покое. И ты говоришь, что я распространяю слухи?

– Ты его не распространяешь, отец, ты его придумал. Я тебя знаю слишком хорошо, ошибиться невозможно. Но какой замечательный слух! Наша Джейни – индийская принцесса инкогнито!

– Что? – тупо спросила я.

Элинор взяла меня за руку, вся сияя от восторга.

– Я через минуту все тебе расскажу, дорогая. Отец, но как же тебе удалось? А, погоди-ка. Твой старый клерк, Пенфолд, вот кто должен был блестяще с этим справиться. Эта хитрая лиса Пенфолд. Вы с ним всегда были отличной парой. Да ему стоило лишь сказать словечко на ушко миссис Грэветт, вдовушке, которая все время пытается выйти за него замуж, а уж у нее самый длинный и быстрый язык в Хемпшире.

Мистер Лэмберт вздохнул, положил свой молоток, устремил глаза к небу и принялся протирать свои очки.

– Элинор, что ты такое говоришь, моя милая? – мягко сказал он. – Я предлагаю сесть в тенечке, и там ты сможешь все нам подробно рассказать об этом потрясающем слухе.

Он так и не признался в авторстве, но чем больше с течением времени я его узнавала, тем меньше сомневалась в том, что Элинор была абсолютно права. Мистер Лэмберт знал, как велик снобизм в окружавшем его мире, и сумел отлично воспользоваться его силой. Со временем к слуху утратили интерес, а, возможно, начали принимать всю историю как нечто само собой разумеющееся. Трудно сказать, что произошло в действительности. Однако эффект продолжал действовать, и это обеспечивало мне в Ларкфельде хороший прием на любом уровне, избавляя от трудностей, которые иначе могли бы возникнуть.

Элинор постепенно накапливала материал для своей книги о полевых цветах Европы и уже дважды брала меня с собой' за границу, один раз – в Австрию, другой – в Италию. Мое детство превратило меня в выносливую путешественницу, и я испытывала огромное наслаждение от наших длительных прогулок в поисках редких полевых цветов. Я также усердно готовилась к тому, чтобы стать умелым секретарем для Элинор, и уже могла вести записи под ее диктовку, пока она делала цветные наброски.

На третьем году моей жизни в "Приюте кречета" я поняла, что Ларкфельд, кажется, уже начинает гордиться мною, как гордится и Элинор, ведь мы были столь необычными особами. Я уже давно рассказала всю мою историю мистеру Лэмберту и Элинор, включая и все тайны, которые она содержала, а также показала им драгоценный медальон, с которым по-прежнему не расставалась. Они с завороженным видом слушали о моей жизни в Намкхаре, о монастырях, ламах, о религиозных верованиях и церемониях, о моих путешествиях с караваном в Тибет.

Будучи всем им обязанной, я ничего от них не скрыла. Они знали, что армейский офицер приехал из Индии на север для того, чтобы арестовать Сембура по ужасному обвинению в убийстве и краже. Они знали, что я слышала, как Сембур признался в преступлении и назвал себя моим отцом, однако осталась при этом уверена, что по какой-то неведомой причине он сознательно солгал. Возможно, причина была во мне, потому что он считал, что мне угрожает какая-то опасность.

Став взрослой и перестав видеть мир глазами двенадцатилетнего ребенка, я смогла еще лучше понять, как много сделал для меня Сембур. Человек малообразованный, он пришел в странный мир Смон Тьанга, имея на руках двухлетнего ребенка и не зная ни языка, ни обычаев страны. Обосновавшись там, он сумел обеспечить нас кровом и пищей и воспитать меня в соответствии со своими простыми представлениями и солдатскими обычаями.

Он, несомненно, должен был отчаянно тосковать по своему народу, по мужчинам, с которыми можно поговорить, по женщине, которая любила бы его, по всему, от чего он отказался. И тем не менее на протяжении всех лет я ни разу не видела, чтобы он раскаивался, и ни разу не слышала, чтобы он жаловался. Порой, когда какие-нибудь обстоятельства заставляли меня вспоминать о нем с особой силой, например, в день его рождения или во время снегопада, напоминавшего мне о горах, я уходила в свою уютную спальню, думала о Сембуре и тихо плакала, испытывая горячее желание обнять его, прижаться щекой к его щеке и поблагодарить его от всего сердца.

Мы не строили особенно много догадок относительно тайн, которые несло в себе мое прошлое, потому что, как сказал мистер Лэмберт, "нельзя сделать верных выводов на основе недостаточной информации". Однако одну маленькую загадку нам все же удалось разгадать, и связана она была с именем Сембура. Поскольку в больнице в Горакхпуре меня зарегистрировали как Джейн Берр, по-видимому, в соответствии с заявлением Мистера, мы предположили, что «Берр» и была его настоящая фамилия. Но я слышала, что Мистер не раз называл его так, что для меня звучало как "Ахрессембур".

– Я думаю, – решил мистер Лэмберт, – что так ты расслышала «ар-эс-эм» Берр, или, если полностью – "полковой старший сержант Берр", потому что твой друг… э… Мистер наверняка при первой встрече должен был обратиться к нему, использовав его звание. Это весьма любопытно, потому что «Сембур» – это, по всей видимости, произнесенное ребенком «ар-эс-эм» Берр. Ты согласна?

Я с готовностью кивнула.

– Да, я уверена, вы правы, мистер Лэмберт. И я уверена, что Сембур и в самом деле был старшим сержантом полка. Я вспомнила. Мистер так к нему обращался.

В моем сознании пыталась выкристаллизоваться какая-то мысль, нечто очень важное, но я никак не могла ее сформулировать. В следующее мгновение за меня ее произнес мистер Лэмберт.

– Весьма странно для ребенка обращаться к отцу, используя его воинское звание и фамилию. Каким образом ребенок узнает, кого как он должен называть? Разумеется, слыша, как этого человека называют другие: "пойди к маме", "это твой папа", "поцелуй твой сестру Элси". Итак, мы можем с большой степенью уверенности предположить, что во время твоего младенчества «эр-эсэм» Берр время от времени так или иначе возникал, и некто обращался к нему именно как к «эр-эс-эм» Берру, что ты, Джейни, выговаривала как «Сембур». Я полагаю, что мы, таким образом, вправе заключить, что он говорил неправду, называя себя твоим отцом, что дает основание считать ложным и его признание в убийстве и краже, какие бы ни двигали им при этом побуждения. Боюсь, что о них нам не удастся составить суждения.

Мы пили чай на лужайке, когда произошел этот разговор. Я пришла в такой восторг от логичности, с которой мистер Лэмберт доказал невиновность Сембура, что обняла и поцеловала в щеку. В те золотые дни в "Приюте кречета" я часто поддавалась тому или иному эмоциональному импульсу в отношении мистера Лэмберта или Элинор, потому что меня постоянно переполняло счастье и сознание того, как мне повезло. К тому же я даже не успела начать выказывать Сембуру свою признательность, а теперь, увы, было слишком поздно. Мне нельзя было дважды совершать одну и ту же ошибку.

* * *

С Гусиного холма было видно, как длинная тень от церкви медленно перемещается по большим серым камням церковного двора, и я подумала о той огромной тени, которая легла на жизнь мою и Элинор за пару недель до моего третьего Рождества в "Приюте кречета".

Мистер Лэмберт мирно умер однажды ночью во сне, без всяких предварительных жалоб. Сказать, что мое сердце было разбито – значит ничего не сказать. С его кончиной я не только потеряла человека, относившегося ко мне как к дочери, но и бывшего мне замечательным другом. В своем горе я не забывала, что для Элинор он был настоящим отцом, и отчаянно старалась контролировать свои чувства, потому что Элинор нуждалась в утешении и искала его у меня, держась со всеми остальными как истинный стоик.

Я никогда не думала, что увижу мою сильную, живую и мужественную Элинор такой беспомощной и потрясенной. Это было глупо с моей стороны, потому что я знала ее уже достаточно давно, чтобы понимать, что за внешней сдержанностью она скрывает сильные и глубокие чувства. Я была рада снять с ее плеч все те печальные заботы, которые возникают в таких случаях, и думаю, что именно это помогло мне в конечном счете справиться со своим горем быстрей, чем Элинор.

Когда было оглашено завещание, я была встревожена тем, что мистер Лэмберт оставил мне наследство в две тысячи фунтов. Я чувствовала себя виноватой, к тому же при мысли о таком богатстве меня почти что охватывала паника. Я стала уговаривать Элинор забрать его у меня.

– Что за глупости, моя дорогая, – возразила она. – Отец разговаривал со мной об этом, когда год назад решил внести изменение в свое завещание, и я полностью его поддержала. – Ее голос задрожал. – Он прожил счастливую жизнь, Джейни. И ты ему добавила целых три ее года.

В марте, спустя три месяца после похорон, Элинор решила поехать за границу, в одну из тех поездок, когда она искала и рисовала дикие цветы. Собиралась она в Грецию. Я разрывалась между желанием поехать с ней и ощущением, что для нее будет лучше поехать одной и самой справиться со всеми своими тяготами, как она и делала это до моего появления в "Приюте кречета". Когда мы стали это обсуждать, оказалось, что у нее точно такое же ощущение.

– Я слишком сильно опираюсь на тебя, Джейни, – сказала она. Мы гуляли морозным утром после завтрака по тропинке, ведущей в деревню, спрятав руки в муфты и опустив отороченные мехом капюшоны, чтобы спасти уши от резкого ветра. – Я слишком сильно и слишком долго на тебя опираюсь, а так не годится.

– Я ничего не имею против того, чтобы ты на меня опиралась, милая Элинор. Просто это… – я заколебалась.

– Это на меня не похоже?

– Ну… да.

– Совершенно верно. Поэтому я должна уехать, чтобы несколько недель целиком провести в работе, а потом, вернувшись домой, снова стать самой собой. Ты уверена, что справишься здесь, пока меня не будет?

– Не волнуйся, я буду рада иметь множество забот. Если мне потребуется совет по дому, здесь будут миссис Берке и Мэйз. Если же возникнут какие-то другие проблемы, я обращусь к Дэвиду Хэйуорду.

Дэвид Хэйуорд приехал в Ларкфельд полтора года назад, чтобы заниматься ветеринарной практикой вместо престарелого мистера Кингли. В "Приюте кречета" он быстро стал желанным гостем.

– Да-да, обращайся к нему, Джейни, – сказала Элинор. – Он очень надежный человек.

Я вздохнула.

– Жаль, что ты ему отказала, когда в прошлом году он сделал тебе предложение.

Она вспыхнула.

– Ох, перестань ко мне с этим приставать, Джейни. Дэвид Хэйуорд старше меня не более, чем на год. Мы совершенно неподходящая пара. Я превратилась в старую деву пять лет назад и чувствую себя абсолютно счастливой в этом качестве.

– Ну… – Я взяла ее под руку. – В любом случае надеюсь, что он повторит свое предложение.

Элинор рассмеялась. Я впервые за много недель услышала ее смех и очень ему обрадовалась. Я надеялась, что скоро она полностью придет в себя, что в "Приют кречета" она вернется снова сильной и бодрой, что ее горе превратится в полную любви память. Тогда, возможно, она все-таки выйдет замуж за Дэвида Хэйуорда… Может быть, в меня тоже влюбится какой-нибудь симпатичный и интересный мужчина и захочет на мне жениться, и мы все вместе будем жить в "Приюте кречета", и все будет совершенно чудесно…

Глупые мечты. По календарю Смон Тьанга мы вступили в год Водяного Зайца. За ним должен прийти год Деревянного Дракона, год, о котором говорила прорицательница в Галдонге. Но к этому времени я уже пять лет жила в Англии, а здесь не было места для прорицательниц и пророчеств кроме тех, о которых говорилось в Библии и сказках. Я давно забыла и думать о девушке с пустым взглядом, которая стояла перед верховным ламой Рильдом и смотрела в черную жидкость, произнося странные и зловещие загадки.

ГЛАВА 8

Я сидела на Гусином холме, когда голос за моей спиной произнес:

– Мисс Берр, я хочу сделать предложение. Вздрогнув, я оторвалась от воспоминаний, улыбнулась и сказала:

– Предложение? О сэр, это так неожиданно. Почти все то время, которое мы были знакомы, Дэвид Хэйуорд поддразнивал меня притворными предложениями руки и сердца. Сейчас он стоял передо мной и держал на поводке своего большого серого коня Смоуки. Перед тем, как опуститься рядом на траву, он хлопнул Смоуки по крупу, отправляя его составить компанию пасущемуся Нимроду.

– Привет, юная Джейни. Миссис Берке подсказала мне, где вас найти.

– С каждой нашей встречей я становлюсь все старше, мистер Хэйуорд. Вам, пожалуй, стоит быть поосторожнее. Вдруг я скажу «да» на ваше предложение?

Он рассмеялся, потом, склонив голову набок, задумчиво посмотрел на меня:

– Ну… если я сделаю его еще один раз, знайте, что я говорю серьезно.

Я уставилась на него.

– Что вы такое говорите? Вы же отлично знаете, что жениться вы хотите на Элинор.

Он развел руками.

– Увы, этого не хочет она.

– Попытайтесь еще раз.

Усмехнувшись, он поднялся и протянул мне руку.

– Пошли, Джейни.

– Пошли? Куда?

– О, я же забыл сообщить вам свое предложение. Я предлагаю вам отправиться на ферму Стэффорда и поговорить с одной из его коров, пока я буду вправлять ей матку.

– Ах, вот оно что… Никакой другой молодой леди я не посоветовала бы вам делать подобное предложение, мистер Хэйуорд.

– Они, разумеется, завопят и убегут прочь, так что не буду. Идете? Если вы ей скажете, она не будет сопротивляться, а для меня это очень важно.

– Это снова Мэйбл?

– Та же, что и раньше. У меня с ней отношения сложились не лучшим образом.

– Ну, хорошо.

Он помог мне подняться и стоял, ожидая, когда я подзову Нимрода и Смоуки.

– Это несправедливо, Джейни, – сказал он, скорчив гримасу. – Я даю Смоуки пищу и кров, но он ни за что не подойдет ко мне вот так, если сам того на пожелает.

– О, но ведь я обращаюсь к нему высоким стилем тибетского, и ему это льстит.

– Вздор, – он помог мне сесть в седло. – Но должен признать, что это вздор, который действует.

Мне нравился Дэвид Хэйуорд. Младший сын титулованного землевладельца из Линкольншира, он не нуждался в средствах, но оставил университет для того, чтобы пройти долгое обучение на ветеринара-хирурга только потому, что единственной целью его жизни было лечить животных.

Спокойный, приветливый человек, он был со всеми вежлив, но ни с кем – почтителен. В первые же недели своей практики в Ларкфельде он узнал от Элинор, что у меня особый дар обращения с животными. Сначала, по его собственному признанию, он был полон скепсиса, однако при первом же удобном случае решил меня испытать. Я успокоила огромного эрделя мистера Сэнгфорда, совершенно обезумевшего от боли в пораненной ноге и никого к себе близко не подпускавшего. Я держала голову собаки, пока рана не была очищена, промыта и перевязана. Дэвид Хэйуорд посмотрел на Элинор и улыбнулся:

– Вы были правы, Элинор. Девушка совершенно удивительна.

– Вы тоже удивили меня, мистер Хэйуорд. Должна заметить, приятно.

– Я польщен. Но могу ли узнать, чем именно я вас удивил?

– Вы занимаетесь медициной. Большинство людей, занимающихся любыми видами наук, отказываются верить во все, что нельзя объяснить с помощью науки.

– Должен признаться, я тоже скорее скептик, мисс Лэмберт. – Посмотрев на меня, он вдруг тепло улыбнулся. – Но когда я вижу демонстрацию способностей, которые наука не в состоянии объяснить, я заключаю, что наука еще недостаточно продвинулась для того, чтобы дать им объяснение.

С тех пор редко проходило более трех-четырех недель без того, чтобы Дэвид Хэйуорд не попросил меня помочь кому-нибудь из его пациентов. Он был худым, жилистым и удивительно сильным человеком – я видела, как легко он управлялся с теленком во время трудных родов. У него были густые каштановые волосы, лицо – спокойное и довольно невзрачное. Но стоило ему улыбнуться своей теплой улыбкой, как оно становилось почти что красивым.

Порой, когда я помогала ему во время лечения, мы могли работать вместе, не обмолвившись ни словом в течение часа, а то и больше. Элинор как-то сказала мистеру Лэмберту по этому поводу:

– Так забавно, отец, наблюдать за этими двоими. Дэвид копошится со своими скальпелями и шприцами, а Джейни бормочет в ухо лошади свою тарабарщину, и впечатление такое, будто они вовсе не замечают друг друга. Можно даже вообразить, что они поссорились, что, впрочем, порой действительно случается. Они, когда начинают разговаривать, тут же вступают в пикировку.

Это было верно, хотя раньше я об этом как-то не задумывалась. Слова Элинор вспомнились мне, когда мы легким галопом спускались по зеленому склону Гусиного холма, перейдя на рысь на дороге, которая вела нас на запад от деревни к ферме Стэффорда.

– Дома все в порядке, Джейни? – спросил Дэвид Хейуорд.

– Да, благодарю вас. Миссис Берке и Мэйз со всем отлично управляются.

– И вы не чувствуете себя одиноко?

– Ну, конечно, мне не хватает Элинор и все еще не хватает мистера Лэмберта, но одинокой я себя не чувствую. В течение дня я немало встречаюсь с людьми, а по вечерам, после легкого ужина в саду, обычно занимаюсь счетами или книгой Элинор. Иногда просто читаю перед тем, как лечь спать. У меня есть пишущая машинка, на которой надо перепечатать указатели для книги Элинор. Я с ней уже почти совсем освоилась.

– Ну, а если проблема не в домашних делах и не в одиночестве, то что тогда вас беспокоит, Джейни?

Несколько удивленная, я посмотрела на него.

– А почему вы думаете, что меня что-то беспокоит? Он пожал плечами.

– Я достаточно хорошо вас знаю, чтобы заметить, что вы нервничаете даже тогда, когда пытаетесь это скрыть. Кроме того, как-то вы мне сказали, что когда вам нужно как следует о чем-нибудь подумать, вы поднимаетесь на вершину Гусиного холма и сидите там в одиночестве. Я заметил вас там, еще когда ехал от фермы Стэффорда, и, думаю, вы ни разу не пошевельнулись, пока я пересекал долину.

– О, но я просто вспоминала былое и мечтала. – Я колебалась, стоит ли говорить, но все же призналась: – И, пожалуй, правда, немножко волновалась из-за Элинор.

– Вот как! – он бросил на меня быстрый взгляд. – И почему?

– Наверное, просто мои обычные глупости. Она уехала недель на семь-восемь, и в течение первого месяца писала мне по два письма в неделю. Но потом ее письма стали… не знаю, как сказать. Какими-то странными. Совсем нехарактерными.

– А что в них такого особенного?

– Во-первых, они перестали быть регулярными, а, во-вторых, они какие-то обрывистые. Она начинает о чем-то писать, потом вдруг перескакивает на что-нибудь совершенно другое, так что иногда бывает даже трудно понять, о чем речь. О, я понимаю, что это звучит как ерунда, но я и в самом деле волнуюсь, мистер Хэйуорд. Еще до того, как ее письма изменились, она писала, что познакомилась с англичанином, который живет в той же гостинице, что и она, и как ни пытается она избежать его общества, он все время возникает перед ней. Впечатление, по ее словам, такое, будто ее преследует привидение. Она очень много шутила по его поводу, прямо как прежняя Элинор.

Я, немного смущенная, остановилась, чтобы перевести дыхание. Решив высказать свои опасения, я буквально обрушила их на голову Дэвида Хэйуорда. Казалось бы, он должен был над ними посмеяться, потому что до сих пор я не назвала ни одной серьезной причины для беспокойства, да и не смогла бы ее назвать, но он довольно мрачно сказал:

– Продолжайте, Джейни.

– Потом ее письма становились все более чудными, словно она не в себе. Они сделались совсем короткими, и несколько раз она упоминала в них этого человека, но уже больше над ним не смеялась. Мне показалось, что они подружились. Потом она переехала из Триккалы в Коринф, но его продолжала упоминать, будто он по-прежнему находится с нею.

– Она – не ребенок, – тихо промолвил Дэвид Хэйуорд. – Если она подружилась с мужчиной, значит, ей того захотелось.

– Но Элинор не будет путешествовать с мужчиной! Я знаю, все говорят, что она ведет себя совершенно невозможным образом, что ей безразличны условности. В некоторых отношениях это действительно так, но в других она неукоснительно соблюдает все правила поведения. Ах, все это так трудно объяснить. Она говорит, что получает мои письма, но, по сути дела, не отвечает на них, словно не понимает, о чем я в них говорю. И потом… ее нет уже больше трех месяцев.

Мы проехали рощицу и начали потихоньку подниматься к ферме Стэффорда.

– Возможно, она влюблена. Это, полагаю, все и объясняет, – произнес Дэвид.

Нащупав в кармане бриджей два листка бумаги, покрытых размашистым почерком Элинор, я, после некоторого колебания, протянула их ему.

– Это последнее письмо, которое я получила от Элинор. Оно пришло около недели назад. Я взяла его на Гусиный холм, чтобы еще раз прочитать.

Сделала я это в надежде найти в письме хоть что-нибудь, что могло бы меня успокоить и чего я, возможно, при первом чтении не заметила. Надежды мои оказались, однако, напрасны. Письмо гласило:

"Дорогая Джейни!

Твое письмо я получила, кажется, в четверг. Надеюсь, у тебя все хорошо. Пока у меня нет никаких заметок, которые ты могла бы перепечатать на машинке. Почему я так мало работала на прошлой неделе? Или я вообще уже давно не работаю?

Как глубок канал Коринфа! Как далеко внизу он находится! У меня закружилась голова, и я готова была броситься вниз с моста, но он держал меня под руку. Что мне делать?

Все время стояла жара, и мистер Куэйл посоветовал мне отдохнуть, потому что я слишком много работала и переутомилась. Как тяжело взбираться на мыс Суньон, особенно в утренние часы.

Живи хорошо, будь сильной и всегда оставайся самой собой, Джейни, всегда оставайся самой собой. Греция так прекрасна. Я отсутствую, по-видимому, уже очень давно и собираюсь вскоре вернуться. Пожалуй, это мне поможет.

Сегодня вечером мы чудесно поужинали на крыше одной из небольших гостиниц. Дул легкий ветерок, было прохладно, играли греческие музыканты. Совершенно очаровательно, уверена, тебе бы тоже понравилось.

Пишу это письмо перед тем, как лечь спать. Помолись за меня, Джейни.

С огромной любовью,

Элинор".

Мы остановились неподалеку от фермы, чтобы Дэвид Хэйуорд мог спокойно прочитать письмо. Я заметила, что он делается все более хмурым. Перечитав письмо дважды, он вернул его мне. В глазах его застыло огорчение.

– Я ничего не понимаю, Джейни.

– Я тоже. Но мне хотелось, чтобы вы увидели, что ее странности как-то не похожи на странности влюбленной. Ведь влюбленные пишут не такие письма?

– Нет, совсем не такие. В нем какие-то… отчаянные нотки.

– Так же показалось и мне. Но что могло случиться? И если что-то случилось, почему она не говорит?

Он с тревогой покачал головой.

– Бог знает, это какая-то тайна.

– Я прочитала в энциклопедии про этот мыс Суньон. Он находится к югу от Афин, там был построен храм Посейдона, и до сих пор сохранилось множество храмов. Но он находится вовсе не около Триккалы или Коринфа, и зачем ей, в конце концов, понадобилось забираться в древнегреческий храм в утренние часы?

Он пустил свою лошадь шагом, и я присоединилась к нему.

– Представления не имею, Джейни, – уныло сказал он. – Решительно никакого представления. А этот самый Куэйл – тот англичанин, с которым она раньше познакомилась?

– Да.

– Будь это любая другая, а не Элинор, я решил бы, что мистер Куэйл – один из тех паразитов, что присасываются к одиноким женщинам. Но она мгновенно распознала бы такого.

– Да, и к тому же ее нельзя назвать одинокой, мистер Хэйуорд. Она просто хотела побыть какое-то время одна, вот и все.

Мы уже приближались к коровнику, навстречу нам вышел мистер Стэффорд и поздоровался со мной. Маленькая рессорная двуколка Дэвида стояла во дворе. Он выпряг Смоуки, чтобы съездить в "Приют кречета", а потом на Гусиный холм за мной.

Работа ветеринара – дело довольно грязное, и Ларкфельд не сразу оправился от шока, когда узнал, что молодая Джейни Берр предается столь недостойным молодой леди занятиям, порой помогая мистеру Хэйуорду, раздетому по пояс и пытающемуся извлечь из материнской утробы теленка или жеребенка. Преподобный Хьюберт Уилер и некоторые леди даже впрямую упрекали мистера Лэмберта и Элинор за то, что они позволяют мне подобные вещи. Мистер Лэмберт добродушно заявил, что если они возражают против того, чтобы я использовала данный мне от Бога талант, то им следует обращаться со своими протестами в молитвах к самому Всемогущему. Что сказала Элинор, я не знаю, но вскоре моя деятельность в качестве ветеринарной сестры начала восприниматься как всего еще одно чудачество в числе многих, свойственных эксцентричным обитателям "Приюта кречета".

Я восхищалась Дэвидом Хэйуордом как ветеринаром. В Смон Тьанге тем, чем он собирался сейчас заняться, занимались обычно трое крепких мужчин одновременно. Для того, чтобы удерживать круп животного в поднятом состоянии, Дэвид использовал козлы, и это мешало животному упираться или сопротивляться. Он уверял, что без меня ему было бы в два раза труднее и что от меня куда больше толку, чем от двух мужчин. Я очень этим гордилась, потому что знала: льстить он мне не будет.

Пока Дэвид Хэйуорд готовился, я стояла и разговаривала с Мэйбл, потом уговорила ее опуститься на колени и вести себя смирно, пока мы будем ей помогать. Она почти уснула, поэтому Дэвид и мистер Стэффорд без особого труда вправили ей матку. Она продолжала дремать даже тогда, когда я пошла помочь ему ее зашить.

Когда мы закончили, Дэвид Хэйуорд снял длинный клеенчатый фартук, вымыл в ведре с мыльной водой руки и плечи, затем надел рубашку и куртку. Я тоже вымыла руки, и мистер Стэффорд пригласил нас в прохладную кухню выпить лимонада перед отъездом.

– Мисс Элинор, когда заходит, всегда его пьет, – сказала миссис Стэффорд, ставя на деревянный стол два лучших своих стакана. – Она говорит, что я делаю самый лучший лимонад из всех, что она пробовала.

– Она, несомненно, права, миссис Стэффорд, – согласилась я. – Ваш лимонад просто великолепен.

– Мисс, а когда она возвращается из-за границы? На этот раз она там задержалась дольше, чем обычно, верно?

– Да, но скоро она должна вернуться домой.

– Ага, – мистер Стэффорд кивнул. – Ну, мисс Джейни, если чего пожелаете, в смысле, с моей фермы, то только сообщите. Не ходите в лавки, они там все сущие грабители. Скажите миссис Берке, пусть лучше заглянет к Тому Стэффорду, а кошелек с собой брать не надо.

Дэвид Хэйуорд настоял на том, чтобы доставить меня домой, так что возвращалась я в "Приют кречета" в его двуколке, а Нимрод бежал сзади. Мы молчали в пути и заговорили об Элинор уже когда подъехали к конюшням.

– Боюсь, беспокоиться вы имеете все основания. Все это выглядит очень тревожно. Однако сделать вы ничего не можете, так что придется просто ждать возвращения Элинор.

Я покачала головой.

– Нет. Я думала об этом всю дорогу с фермы и знаю, что должна сделать. Я приняла решение: подожду еще ровно десять дней, до конца месяца, и если к этому времени не получу от нее письма или она сама не вернется, то мне надо будет поехать к ней.

– Поехать к ней? В Грецию?

– У меня есть деньги, а миссис Берке сможет присмотреть за домом. Я обязана увидеть Элинор, обязана поговорить с ней, – голос у меня начал дрожать. – Я не знаю, что случилось, не могу даже догадаться, но знаю точно, что у нее какие-то неприятности, что она нуждается в помощи, поэтому я должна поехать к ней, должна все исправить, в чем бы там ни было дело. И если кто-то… пытается причинить ей зло, я должна остановить этих людей.

Я слезла с двуколки, меня всю трясло от страха, тревоги и неизвестно на кого направленной ярости.

– Отец Элинор умер, – заключила я немного поспокойнее. – Я – единственный человек, который у нее остался, так что это мой долг.

Он молча и с изумлением глядел на меня, затем тоже соскочил с двуколки и несколько мгновений расхаживал взад-вперед. Потом он резко проговорил:

– Это не слишком удачная мысль, Джейни. Вы слишком молоды, чтобы путешествовать в одиночестве.

– Слишком молода? – уставилась на него я. – О, не будьте идиотом, мистер Хэйуорд! Вы достаточно про меня знаете, чтобы не говорить подобные глупости! Слишком молода, чтобы путешествовать в одиночестве? Да я путешествовала с соляным караваном по самой крыше мира, когда мне, мистер Хэйуорд, было десять лет! И там-то были настоящие опасности – племена кхамба, медведи, снежные барсы! И вы полагаете, что я не в состоянии найти дорогу до гостиницы в Коринфе? Да там есть даже железнодорожная станция!

Я впервые увидела Дэвида Хэйуорда потерявшим спокойствие. Его подбородок затрясся, в глазах была такая же ярость, как у меня. Он замахал перед моим лицом пальцем:

– Не кричите на меня, пожалуйста! Вы – грубая маленькая девчонка!..

– Я – не маленькая девчонка, – процедила я сквозь зубы. – Мне восемнадцать лет, и я смертельно обеспокоена за человека, который вытащил меня из канавы, дал мне замечательное жилье, образование и свою любовь. Возможно, вы считаете, что знаете, сколь важна для меня Элинор, но вы об этом не имеете ни малейшего представления. Никто не имеет, и я…

– Ладно, Джейни, ладно, – он сделал примирительный жест. Его гнев утих. Он был снова спокоен, хотя и встревожен. – Давайте не будем ссориться.

Я отвернулась, положила руки на двуколку и прижала к ним лоб, стараясь сдержать слезы. Собравшись с силами, я сказала:

– Я была груба и язвительна с вами. Я очень сожалею об этом. Пожалуйста, простите меня, мистер Хэйуорд.

Он положил мне руку на плечо.

– Я понимаю, что вы тревожитесь из-за Элинор. Я тоже. Но когда вы заявили, что поедете в Грецию, я начал тревожиться и за вас тоже.

Я изумленно посмотрела на него.

– За меня?

– Да, конечно, – он посмотрел мне прямо в глаза. – Вы сказали, что собираетесь подождать десять дней следующего письма, и мне показалось это очень разумным. За это время вы успеете сделать необходимые приготовления к дороге и решить, как надо действовать. Но вы обещаете еще раз со мной все обсудить через неделю?

– Да. Да, я обязательно сделаю это.

– Благодарю вас. – Он сел в двуколку и несколько секунд пристально смотрел на меня. – Немногие люди способны долго помнить добро, Джейни. Вы – одна из таких немногих.

Я не обратила особого внимания на его слова, потому что была поглощена другой мыслью.

– Мистер Хэйуорд, когда Элинор вернется, вы попросите ее выйти за вас замуж?

Он засмеялся.

– Кого-нибудь из вас двоих попрошу обязательно. Кого именно, еще не решил.

Он снова меня поддразнивал, и в ответ я смогла рассмеяться, поскольку чувствовала облегчение, почти что радость, ибо приняла решение и знала, что мне надлежит делать. В течение следующих нескольких дней я приобрела расписания отплытия парома через Ла Манш и железнодорожной дороги на континенте. Я купила также и брошюры судоходных компаний, чтобы выяснить самый быстрый путь от Борнемута до Афин. Все это я тщательно изучила.

Наилучшим маршрутом, по-видимому, было добраться до Парижа, а там сесть на Восточный экспресс. Он всего лишь за шестьдесят часов доставит меня в Стамбул, а оттуда можно менее чем за два дня добраться до Афин. Остановившись на этом маршруте, я подробно его расписала, составив перечень того, что мне необходимо заказать или приготовить. Покончив со списком, я попила чаю и отправилась в сад.

Час или два я посвятила тому, что подрезала многочисленные розовые кусты, обрывала увядшие головки петуний, укрепляла с помощью колышков другие цветы. До появления в Ларкфельде я ничего не смыслила в садоводстве, да и сейчас не слишком в нем разбиралась, но оно очень увлекло меня. Я уже давно уговорила Доусона, нашего старшего садовника, научить меня двум-трем простым операциям и разрешить выполнять их мне самой.

Было очень нелегко работать в жару, и я с наслаждением предвкушала вечернюю ванну, самый любимый момент в моем распорядке дня. В подвале "Приюта кречета" имелся большой бойлер, который ежедневно обеспечивал нас горячей водой. Купание здесь всегда вызывало во мне восторг, в особенности когда я вспоминала, как в детстве мне приходилось стоять в чане с водой.

Когда умер мистер Лэмберт, мы с Элинор заставили себя продолжать обедать в столовой, хотя, видя пустой стул, еще острее чувствовали свое горе. Теперь по крайней мере у меня печаль прошла. В отсутствие Элинор я продолжала есть там одна, а сердечная боль уступила место счастливым, благодарным воспоминаниям о смехе и дружеских разговорах, царивших раньше за этим столом.

Поужинав салатом и холодным мясом, я перешла в гостиную, где ко мне присоединилась миссис Берке, и мы принялись обсуждать домашние дела – счета, предстоящие на следующей неделе покупки и тому подобное. Затем, по настойчивой просьбе миссис Берке и с ощущением полной непригодности к возложенной на меня миссии, я послала за служанкой, которую мы недавно наняли, для того, чтобы сделать ей внушение за скверное отношение к работе. Я старалась вести себя, как взрослая, и делать все, как делала бы в подобной ситуации Элинор, но, судя по тому, что, когда служанка ушла, миссис Берке только вздохнула и закатила глаза к небу, мои усилия не были особенно успешными.

Перед сном я вновь перечитала письмо Элинор. Внимание мое приковала следующая строчка: "Пожалуйста, помолись за меня, Джейни".

Очень странно. На Элинор это совсем не похоже. Ее отец всегда шутил, что она – христианка скорее по привычке, чем по убеждению. В любом случае, очень странные слова, они, в сущности, ни с чем не соотносились в письме, возникали как-то вдруг и не имели продолжения. Без сомнения, именно эти слова навели Дэвида Хэйуорда на мысль о присутствующих в письме отчаянных нотках.

Сидя на краю кровати, я огорченно глядела на письмо и теребила висевший на шее серебряный медальон. После проповеди викария о губительности предрассудков я порой испытывала небольшое чувство вины из-за уверенности, что этот мой талисман, данный Мистером, принес мне чудесную удачу. В сущности, само стихотворение на хинди утверждало совершенно обратное, и тем не менее я никак не могла отказаться от этого представления. Кроме медальона, все, что осталось от моего прошлого, – это лежавшие в одном из ящиков комода ленточка от соломенной шляпы, которая была на мне, когда я встретила мистера Лэмберта, и две мои книги – Библия и "Истории про Джессику".

Я осторожно достала потрепанную Библию, опустилась возле кровати на колени и начала листать страницы. По правде говоря, я не особенно хорошо умела молиться и затруднилась бы точно определить собственные религиозные представления. Живя с Сембуром, я начала читать Библию с шести или семи лет, но почти ничего в ней не понимала. Даже сейчас в голове у меня была изрядная путаница из-за того, что детство я провела в мире монастырей, лам, мантр, веры в карму и перевоплощения.

"Пожалуйста, помолись за меня, Джейни".

Я знала, что Элинор была крещеной и прошла конфирмацию в англиканской церкви. Она попросила меня молиться за нее, и я буду делать это каждый вечер, пока мы не воссоединимся. Закончив молитвы, я негромко прочла двадцать третий псалом. Мне было не по себе. Вставая, я облокотилась о кровать так неудачно, что Библия упала на покрывало. Я попыталась ее подхватить, но зацепилась большим пальцем за тесемку ночной рубашки, в результате чего еще больше подтолкнула книгу, и она, отлетев в дальний край кровати, упала оттуда на пол. К тому же, пытаясь подобрать ее, я умудрилась удариться ногой о кровать.

Сидя на полу, я потирала ногу и бесилась на собственную неловкость. Когда боль утихла, я поднялась и проковыляла к Библии, чтобы подобрать ее и разглядеть, не причинило ли падение книге какого-либо вреда. К своему облегчению, я обнаружила, что переплет цел и страницы не посыпались. Теперь нужно было проверить то, что мистер Лэмберт именовал «форзац» – листы в начале и конце книги, приклеенные к внутренней поверхности кожаного переплета.

Задний форзац, потемневший от времени, как оказалось, треснул внизу, но щель была какая-то странно ровная, больше похожая на специально сделанный разрез, чем на результат падения книги. Я решила, что приклеить бумагу обратно будет совсем не трудно, и, пожалуй, стоит сделать это сейчас, не откладывая до утра. Надев халат, я зажгла свечу, взяла Библию под мышку и направилась через темный дом в маленькую уютную комнату, которую называла своим офисом. Эту комнату обставили для меня мистер Лэмберт и Элинор, когда я приобрела достаточно навыков для того, чтобы вести счета и заниматься работой секретаря. Там я зажгла свет, взяла баночку клея и нож для бумаги. Введя лезвие в щель, я осторожно приподняла форзац, чтобы выяснить, как далеко надо будет класть клей. И тут же застыла, глядя на то, что лежало под форзацем.

Похоже, что это был листок или несколько листков очень тонкой бумаги, лежащие между форзацем и собственно переплетом. Сквозь тонкую бумагу просвечивали маленькие темные знаки… там было что-то написано. До меня дошло, что листочки были нарочно спрятаны в Библию Сембуром или кем-то, кому она принадлежала до него.

Это было волнующее открытие, и на мгновение меня пронзила боль от мысли, что я не могу поделиться им с мистером Лэмбертом, потому что подобного рода необычные события доставляли ему огромное удовольствие. Я осторожно вытащила сложенные бумаги щипчиками, а затем заставила себя приклеить форзац, прежде чем приняться за то, что было под ним спрятано. То были девять листочков шелковистой рисовой бумаги. Такую бумагу мне случалось видеть в Намкхаре, ее изготовляли желтолицые люди, жившие к северу от Бод. Одна из сторон каждого листочка была покрыта мелким и очень аккуратным, похожим на печатные буквы почерком.

Первым моим чувством было разочарование, потому что я уже почти что не сомневалась, что листочки спрятал Сембур, и сейчас предо мной предстанет его крупный круглый почерк. Затем, приглядевшись, я увидела, что первыми словами были "Дорогая Джейни".

Я быстро, но осторожно пролистала послание до последней страницы. Она была исписана мелким почерком примерно до середины, а ниже стояла довольно витиеватая подпись Сембура, которую я хорошо знала. Сердце у меня подпрыгнуло, когда я осознала, что бумаги в самом деле от Сембура и предназначены мне. Он писал мелко и почти что печатными буквами, линия к линии, потому что хотел, чтобы бумаг получилось как можно меньше. Он собирался их спрятать и уже решил, где именно.

Во рту у меня пересохло. Немного дрожа, я включила свет поярче, а затем вернулась к столу и взяла в руки первую страницу. И только я это сделала, как прошлое вдруг со всей силой нахлынуло на меня. Казалось, только вчера я ехала с Сембуром через горы. Все последние годы жизнь в Смон Тьанге представлялась мне бесконечно далекой, почти нереальной, но послание Сембура все в миг воскресило, словно я пробудилась от сна.

Я тряхнула головой, глубоко вздохнула и начала читать.

"Дорогая Джейни!

Сегодня тебе исполнилось восемь лет, и я решил, что вечерами буду писать историю, которая с тобой произошла. Возможно, ты никогда ее не прочтешь, не знаю. Но я ее напишу, а остальное – дело Провидения.

Твоим отцом был капитан Фрэнсис Сэксон из 1-го батальона 2-го стрелкового полка гуркхов Ее Величества королевы Виктории. Он был переведен в Джаханпур в звании полковника и там должен был принять командование войсками махараджи, которые состояли из трех рот пехоты и одной батареи артиллерии. Это имело отношение к политике, потому что одни индийские князья настроены к нам дружественно, а другие – нет. Впрочем, я не буду вдаваться в детали.

Я был единственным старшим полковым сержантом во всех гуркхских полках и уже собирался в отставку, когда твой отец спросил, не соглашусь ли я прослужить еще семь лет в качестве старшего полкового сержанта армии Джаханпура. Я обрадовался его предложению, потому что у меня не было в Англии семьи, к которой я мог бы вернуться. К тому же он был самым хорошим человеком из всех, кого я знал".

Дальше оттенок чернил немного изменился. По-видимому, Сембур на какое-то время прервал свое описание, а когда возобновил, то пользовался уже более концентрированным составом. По ходу текста я обнаружила довольно много подобных изменений. Несомненно, на изложение своего странного и страшного рассказа у Сембура ушел не один день. Я продолжила чтение:

"Махараджа был хороший и очень образованный правитель. Он, по-моему, учился в Кембридже. Его дочь звали Сароджини. Ее посылали учиться в школы Англии и Швейцарии. Их обоих народ очень любил. У нас были кое-какие неприятности со сводным братом Его Высочества, которого звали Гхош. Гхош хотел завладеть троном в Джаханпуре и попытался поднять мятеж, но твой отец быстро его подавил. Я предпочел бы, чтобы Его Высочество расстрелял Гхоша, потому что он был самый настоящий предатель, но его простили.

Джейни, я должен писать коротко. Полковник Сэксон и Сароджини полюбили друг друга. Это было что-то необыкновенное. Про такие пары говорят, что они предназначены друг другу самим Богом. У меня не хватит слов описать их любовь. Старый Мохан, то есть махараджа, ее отец, был очень рад. Из канцелярии вице-короля прислали какую-то шишку, чтобы встретиться с полковником, и он тоже был очень доволен, но твой отец на него рассердился, ведь он хотел жениться на твоей матери не из-за политики, а по любви".

Я оторвалась от письма. Полковник Сэксон – мой отец? Принцесса Сароджини – моя мать? Я вспомнила историю про то, что я – индийская принцесса, которую так хитроумно запустил в Ларкфельде в обращение мистер Лэмберт. Оказывается, в ней была большая доля истины.

Правда, он не угадал, кто из моих родителей был какой национальности.

Я перестала дрожать, но, думаю, упади в этот момент карандаш, я бы подпрыгнула на месте. Меня то разбирал смех, то к глазам подступали слезы, и чтобы успокоиться, мне пришлось прикусить нижнюю губу. Ну, не смешно ли, что Джейни Берр и впрямь оказалась индийской принцессой? Однако стоило мне подумать о Сембуре, о том, как по ночам он сидел в лачуге, которую мы называли домом, и медленно выводил слово за словом, убежденный, что правда должна быть записана, пусть даже ее никто и не обнаружит, как я готова была разрыдаться.

Я отложила прочитанную страницу и взялась за следующую.

"Кое-кто в Джаханпуре был против их брака из религиозных соображений, но твоя мама, когда была в Швейцарии, стала христианкой, а твой отец вообще довольно равнодушно относился к религии. Он сказал, что люди будут довольны, если они сыграют свадьбу и по индийскому, и по христианскому обычаю. Они так и поступили, а примерно через год родилась ты, Джейни. Тебе было пятнадцать месяцев, когда махараджа, твой дед, умер, и твоя мама стала махарани, то есть правительницей Джаханпура.

Чандра Гхош, ее дядя, который доставил нам неприятности, вел себя так, будто он очень рад тому, что она стала махарани, все время рассказывая, какая она хорошая. Мы ему не доверяли, но пока он так себя вел, махарани не могла его ни в чем обвинить. И потом, армия подчинялась твоему отцу, так что, думали мы, Гхош ничего не сможет предпринять, но оказалось, что мы ошиблись.

Сейчас я перехожу к самой ужасной части своего повествования, Джейни. Мне до сих пор снятся кошмары и будут сниться всю жизнь. Ты и твои родители, конечно, жили во дворце, а я – в маленьком красивом бунгало между дворцом и бараками. Вместе со мной жила женщина, которое вела мое хозяйство. Ее звали Парвати".

Парвати… Это имя Сембур иногда произносил во время своих кошмаров, и я вспомнила, что в пещере на вершине перевала Чак он сказал Мистеру, что Парвати была его женой. Возможно, он и в самом деле был женат на индианке, возможно, жил с ней просто так, но, разумеется, он не стал вдаваться в такие подробности в письме, адресованном маленькой девочке.

Я снова вернулась к старательно выведенным строчкам.

"Однажды ночью ко мне пришла личная служанка махарани. У нее на руках была ты. Она сказала, что ее хозяйка и полковник умирают. Полковник велел, чтобы я, никому ни о чем не говоря, немедленно явился к нему. Мы оставили тебя с Парвати, а служанка, которую звали Павала, провела меня во дворец через что-то вроде подземного хода, начинавшегося в сухом рву.

Как только мы вошли в большую спальню, я сразу понял, что ни твоей матери, ни твоему отцу уже ничем не поможешь. Это был яд, не знаю, какой именно и как им его дали. Девушка сказала, что яда было целых два, один из железы лягушки, но какой-то особенной, которая живет в других странах, а также мелко порубленные усы тигра. Она сказала, что они действуют как стальные иглы. Трудно писать, я никогда не видел такой страшной агонии. Их мышцы сжимало в таких спазмах, что, казалось, вот-вот сломаются кости. Прости, но я вынужден рассказать тебе о том, как страшно они страдали, Джейни, чтобы ты не думала обо мне плохо из-за того, что мне сейчас предстоит тебе описать.

Твой отец был на полу, по его подбородку струилась кровь. Он кусал свою офицерскую трость, и она была уже почти что изгрызана. Махарани, бедная, находилась около него, и он держал ее за запястья, потому что она обезумела от боли и пыталась ногтями вырвать у себя желудок. Я не буду продолжать описание, Джейни. Молюсь, чтобы Гхош вечно горел в аду за то, что он сделал".

Я сжалась от ужаса. Кровь отхлынула у меня от щек. Сембур отнюдь не был писателем, но из этих простых слов возникала картина столь ужасная, что я не могла ее вынести. Не знаю, сколько времени я просидела, прижав ладони к глазам и собираясь с духом, чтобы продолжить чтение. Знаю только, что через какое-то время передо мной опять возникли написанные Сембуром строки.

"Твой отец выплюнул трость и прохрипел, чтобы служанка ушла. Потом в промежутках между конвульсиями он говорил: "Мы обречены, старший сержант. Ради Господа Бога, облегчи это моей любимой.

Сначала до меня не дошло, но потом я понял, и мне захотелось убежать. Я сказал ему: "Сэр, я не могу. Я люблю ее, как родную дочь". "Тогда помоги ей, вот проклятье!" – то ли выкрикнул, то ли прошептал он.

Когда я ушел из бунгало, то надел ремень, а в него был продет штык. Я вынул его, опустился на колени и быстро ударил под второе ребро. Она мгновенно затихла.

Полковник выпустил ее запястья и упал рядом. Он обхватил руками живот и прохрипел: "Слава Богу, ты сделал сейчас для меня больше, чем когда-либо, старший сержант". Потом у него опять начались конвульсии, и я молился, чтобы он умер, но он не умер. Я сказал: "Сэр, я подниму армию, и к утру собака Гхош будет висеть в петле на дворцовой площади.

"Не будь дураком, – выдавил он. – Это Индия. Победитель получает все".

Это была правда. Я знал, что после смерти твоей мамы армия не пойдет за мной против Гхоша. Они тоже понимали, что в Джаханпуре должен как можно скорее появиться новый правитель, иначе его может захватить одно из соседних княжеств. И армия, и население предпочтут скорее иметь махараджей Гхоша, чем быть проглоченными соседом. Они наверняка догадаются, что махарани убил именно Гхош, что бы он при этом ни рассказывал, но вообще в Индии это дело довольно обыкновенное. Возможно, они будут даже немного восхищаться его ловкостью.

Потом я вспомнил, что законной правительницей должна стать ты, Джейни, но тебе было только два года, так что Гхош правил бы вместо тебя и не дал бы тебе дожить до совершеннолетия. Твой отец прекрасно все это понял. Несмотря на терзавшую его боль, он говорил: "Канцелярия вице-короля хочет здесь стабильности, поэтому они поддержат Гхоша. Это политика. Ты должен увезти отсюда Джейни, я обещал это Ее Высочеству до того, как она…" – он осекся, но я понял, что он хотел сказать: до того, как она сошла с ума от боли.

"Есть, сэр. Каков приказ?" – спросил я.

"Немедленно унеси ее отсюда, – велел он. – Иди на север. Пусть Парвати сообщает тебе о том, что здесь происходит, но сам никому ничего не рассказывай. Тебе понадобятся деньги. Возьми драгоценности, которые на Ее Высочестве".

Он закрыл глаза, и у него опять начались судороги. Я снял драгоценности с ее тела. После того, что я сделал, мне хотелось пойти и пустить себе пулю в лоб, чтобы все забыть, но я должен был подумать о тебе, Джейни.

Потом твой отец сказал, чтобы я ему помог, потому что сам он не в состоянии держать штык, и я это сделал, то же, что и твоей матери. Да простит меня Бог за то, что я совершил в ту ночь, но я до сих пор не знаю, что можно было сделать еще".

Бедный мой Сембур. Откинувшись на спинку стула, я беззвучно плакала по матери, по отцу, по самому Сембуру, прижимая рукав халата к глазам, чтобы слезы не падали на хрупкую бумагу. Чуть-чуть успокоившись, я продолжила чтение, понимая, что самое страшное я уже знаю.

"Я, как было приказано, пошел с тобой на север, а через неделю в холмы, где я прятался, пришла Парвати. Она рассказала, что Гхош и его лизоблюды сочинили историю, будто я решил ограбить махарани, потому что хотел убежать с ее служанкой Павалой, но меня застали на месте преступления, и тогда я злодейски убил махарани и ее мужа. Они сказали, что Павала во всем призналась, а потом повесилась в тюремной камере от стыда за то, что совершила.

Парвати сказала, что армия в это не поверила, но притворилась, будто верит, потому что после смерти Ее Высочества жалованье солдат зависело от ее преемника, а Гхош пообещал им щедро платить. Еще она сказала, что обо всем сообщили британской армии и гражданским властям, и за мою поимку назначена награда. Весь штат дворца уволили, Гхош все заполнил своими людьми.

Я ничуть не был всем этим удивлен, Джейни, потому что у меня было время подумать и догадаться, что будет делать Гхош. Что меня удивило, так это то, что он не сказал, что я забрал тебя с собой. По-видимому, это не укладывалось в его историю о том, как я убил твоих мать и отца. Вместо этого он объявил, что ты в безопасности и за тобой присматривает няня, которую он нанял. Парвати сказала, что они найдут где-нибудь маленькую девочку и будут какое-то время говорить, что это – ты, а потом она умрет от лихорадки или другой болезни. Но она предупредила, что Гхош будет все время тебя искать, чтобы убить, потому что ты – законная правительница Джаханпура.

Я привез тебя сюда в Мустанг, чтобы никто нас не нашел, а через два года встретился у границы, в Бетхари, с Парвати. Она сдержала слово и дожидалась там меня. Она сообщила, что тот ребенок умер через шесть месяцев, что Гхош правит Джаханпуром, и там все успокоилось, но британцы продолжают меня искать, потому что всего лишь месяц назад к ней приходил какой-то человек и расспрашивал ее о той ночи, но она сказала, что ничего не знает, потому что иначе Гхош прикажет ее убить.

Мы встретились еще через два года, и тогда ничего не изменилось, но в следующий раз она уже не пришла. Я ждал ее в Бетхари две недели, но от нее не было никаких известий, поэтому я думаю, что она умерла.

Ну вот, я все написал, Джейни. Иногда я думаю, что мне следует взять тебя и поехать в Индию, в штаб армии, чтобы рассказать, как все было на самом деле. Но я боюсь. Последнее, что сказала Парвати мне: если Гхош обнаружит, что ты жива, ты обязательно погибнешь. Она из этой страны, и я ей верю.

Возможно, я расскажу тебе все, когда ты подрастешь, и тогда мы вместе примем решение, но тем не менее я решил это написать, потому что мало ли что может со мной случиться.

Не знаю, что еще сказать, поэтому заканчиваю.

Любящий тебя Сембур

(старший полковой сержант Джордж Берр)".

У меня стучало в висках, в горле пересохло. Я нашла первую страницу и заново перечитала все письмо, а потом, положив руки на стол, уронила на них голову. Меня терзало множество вопросов. Я горько жалела, что Сембур не описал моих отца и мать, тогда бы я могла их представить и ощутить с ними какую-то связь. Сейчас же эти двое, умершие такой страшной смертью, были для меня абсолютными незнакомцами.

Я заставила себя зрительно представить сцену за сценой из письма, принуждая воображение дорисовать то, что осталось неописанным в npocтыx, безыскусных строках Сембура. Пусть весь этот ужас обрушится на меня сейчас, это лучше, чем в будущем постоянно бороться с возникающими в сознании жуткими картинами.

Теперь я поняла, почему во сне мне порой виделись высокие прохладные комнаты, полный цветов сад и фонтан, сильные руки, принимающие меня из нежных, мягких рук, низкий смеющийся голос и высокий голос, который пел. Память сохранила для меня какие-то черты облика родителей, и я снова почувствовала, что на глаза наворачиваются слезы.

Бедный Сембур! Неудивительно, что безмерный ужас той ночи продолжал преследовать его в кошмарах. Бедный храбрый, преданный, попавший в такую беду Сембур. Даже перед самой смертью он пытался предотвратить малейшую возможность того, что Гхош меня обнаружит. Он сказал Мистеру, что я – его ребенок, а моя мать – Парвати. Он молил Мистера отправить меня в Англию, где я буду "в безопасности". Теперь я понимала, что он имел в виду, когда, умирая в пещере, признался Мистеру, что совершил кражу и убийство.

– Верно ли, что вы убили махарани и ее мужа?

– Да, сэр. Можно и так сказать.

– И сняли с ее тела драгоценности?

– Да, сэр. Я их взял, да.

– И скрылись?

– Совершенно верно, сэр".

При ответе на эти вопросы Сембуру даже не нужно было лгать. Он просто скрыл часть истины для того, чтобы никто не догадался, кто я такая. И, поступая таким образом, он прекрасно понимал, что умирает с клеймом жестокого убийцы.

Я вытерла глаза и оглянулась вокруг, ощущая себя совершенно опустошенной. Даже эта столь знакомая комната казалась чужой и странной, ибо история Сембура унесла меня в иной мир, мир страсти, жестокости и бешеной жажды власти, где человеческая жизнь ценилась так дешево, а предательство и подлость были обычным явлением. Я была наполовину индианка и половину жизни провела на Востоке, но при всем этом мир, который описал Сембур, был мне абсолютно чужд. Удивительно, но он и мой отец, оба стопроцентные англичане, понимали Индию гораздо лучше, чем когда-либо смогу понять ее я.

"Победитель получает все". Окровавленные губы моего агонизирующего отца произнесли эти жесткие, холодные слова. И, однако, кое-что он сумел сберечь от Гхоша – меня, свою дочь. Негодяй заменил меня другой малышкой, потом убил ее и стал махараджей Джаханпура. Но и теперь он, вероятно, время от времени задает себе вопрос, что случилось с маленькой исчезнувшей принцессой, жива ли она и где находится.

ГЛАВА 9

Я лишь смутно помню, как навела порядок на столе, убрала в Библию листки рисовой бумаги и вернулась в спальню.

Долгое время я лежала, уставившись в темноту и предпринимая безрадостные попытки найти свое место во внезапно перевернувшемся мире. Младенец во дворце в Джаханпуре, отец которого – полковник Фрэнсис Сэксон, а мать – махарани, принцесса Сароджини… Этот младенец – я. Однако как я ни старалась, все это никак не умещалось в моем сознании.

Для меня крошка-принцесса была совершенно другим человеком, не имеющим ничего общего с Джейни из Намкхары, Джейн Берр из сиротского приюта или Джейни Берр из "Приюта кречета" в Ларкфельде, графство Хемпшир.

Я была потрясена и даже испытывала своего рода трепет при мысли о положении и сане моих родителей, но сердце наполняла боль и скорбь, стоило мне вспомнить о жуткой смерти, которая их постигла. Но тем не менее я не ощущала ничего, что можно было назвать "голосом крови", который мог бы прозвучать вопреки всем прошедшим годам.

Потом я начала размышлять, должна ли я что-то предпринять ввиду сделанного открытия. Итак, по идее я являюсь законной правительницей индийского княжества. От этой мысли меня вдруг начал душить почти истерический смех, ибо утомление и сильное эмоциональное перенапряжение повергли меня в состояние душевной неустойчивости. Если спустя шестнадцать лет Чандра Гхош по-прежнему правит, ему нечего меня опасаться. Я не хочу быть индийской принцессой и сидеть на княжеском троне. Я хочу остаться тем, кто я есть, жить в Англии, ездить время от времени за границу, работать для Элинор. Со временем я, наверное, полюблю кого-нибудь и выйду замуж.

Мои представления о будущем были довольно туманными, я не имела каких-то твердых планов. Я словно прожила три различных жизни – в Смон Тьанге, в Бермондсее и здесь, с мистером Лэмбертом и Элинор. Они открыли мне дорогу в мир, где я была так счастлива, как вообще может быть счастлив человек. Прекрасно, если мне удастся открыть еще какие-то новые главы в своей жизни. Проще всего было бы не делать ничего, убрать бумаги и Библию и притвориться перед самой собой, что я не совершала никакого странного открытия… Но, безусловно, у меня есть долг перед трагически убитыми родителями. И если Чандра Гхош все еще жив, разве не следует сообщить властям о его преступлении?

Когда я, наконец, уснула, мне приснилось, что сквозь сильный буран я еду на своем пони, Иове, по незнакомому перевалу вслед за Мистером, который сидит на своем большом черном Флинте. Мы ищем Сембура, он потерялся. Я все время кричу Мистеру, что мы едем не в ту сторону, но он, по-видимому, меня не слышит. Пришпорив Иова, я нагоняю Мистера, он поворачивается в седле ко мне лицом… но это не Мистер: в капюшоне, который поднимается над его плечами, вовсе нет головы, я вижу его подкладку.

Я закричала, развернула Иова и галопом понеслась прочь по перевалу, зовя Сембура. Буран прекратился, сияет солнце, и прямо передо мной возникает виселица, вокруг которой стоят солдаты. Сембур там, он сидит верхом на Баглере, на нем только рубашка и брюки, его руки привязаны к телу цепью, обернутой вокруг него много раз.

Мною овладевает бешеная ярость. Я скачу к виселице, шепотом отдаю приказ Иову, и он начинает копытами крушить ее доски и перекладины. Солдаты кричат, но я обращаюсь к их лошадям, и те встают на дыбы и пятятся. Я оказываюсь около Сембура, хватаю конец цепи и выдергиваю ее. Оковы спадают, и вот мы уже мчимся рядом по залитому солнцем склону. Я плачу от облегчения. Посмотрев на Сембура, я вижу, что он намного моложе, чем запомнился мне. Наверное, это Сембур из моих самых первых воспоминаний. Кончики его нафабренных усов остры, как иглы, и блестят медным блеском. Он откидывает голову и весело, беззаботно смеется. Я никогда в жизни не слышала, чтобы он так смеялся.

В шесть часов я проснулась совершенно разбитая, вдруг осознав, насколько эгоистичны и безответственны были мои ночные размышления. Мне ни разу не пришло в голову самое важное. Натягивая халат, я побежала вниз, на кухню, позвала Бриджит, которая разжигала большую плиту. Я попросила ее наполнить для меня ванну прямо сейчас и приготовить для завтрака только хлеб, масло и ветчину, а также чай, потому что я собираюсь рано отправиться по делам.

– Хорошо, мисс, – Бриджит, поднимаясь с колен, выглядела несколько расстроенной, и это меня озадачило.

Я вполне сама могла наполнить ванну и с удовольствием приготовила бы себе легкий завтрак на кухне, но Элинор излечила меня от подобных наклонностей: "Никогда не посягай на обязанности слуги, Джейни. Это их огорчает. Иногда что-то гораздо легче сделать самой, но они воспринимают это как угрозу их средствам существования. К тому же это не укладывается в их представление об иерархии".

Мне казалось, что сейчас я не совершила подобной ошибки, и, поднимаясь впереди Бриджит по лестнице, я спросила:

– Что-нибудь не так, Бриджит?

– Нет, мисс.

– Ну, перестань, Бриджит. Я же тебя хорошо знаю.

– Ах, мисс, вы не позвонили. Полли, ну та, которая служит у майора Эллиота, она будет рада надо мной посмеяться, если узнает, что моя молодая леди бежит на кухню вместо того, чтобы звонить.

Я вздохнула, чуть было не извинилась, но передумала и просто сказала:

– Хорошо, в следующий раз буду звонить.

Пожалуй, Элинор все-таки не отучила меня огорчать слуг.

* * *

Дэвид Хэйуорд жил в коттедже, который был окружен примерно полутора акрами весьма неухоженного сада. С двух сторон его огибал небольшой ручей. Несмотря на приличный размер, коттедж был построен довольно бестолково. С помощью строителей Дэвид превратил три комнаты в операционную и миниатюрную больницу для маленьких животных. Каждый день в семь утра приходила сестра кузнеца Рози, довольно хмурая и молчаливая старая дева, которая вела хозяйство. Она без устали работала, поддерживая коттедж в идеальной чистоте, подавая еду и ревниво оберегая своего хозяина от бестолковых фермеров и всех остальных, кого она подозревала в неучтивости по отношению к нему или намерении попусту его беспокоить.

Дэвид Хэйуорд вставал рано. Этим чудесным утром он наверняка завтракал около увитой виноградной лозой решетки радом с коттеджем. Когда я ранним утром отправлялась на конную прогулку, нам часто случалось махать друг другу рукой. При этом он неизменно сидел за своим маленьким столиком в рубашке с короткими рукавами, а к кувшину с молоком была прислонена утренняя газета.

В половине девятого я уже сидела за тем же самым столиком. В горле у меня пересохло, потому что речь моя продолжалась без остановки почти что полчаса. За это время я вкратце рассказала о моем детстве в Смон Тьанге, про которое он и так в общих чертах знал, затем о Мистере, о Сембуре и его смерти на перевале Чак, а также о грозившей мне самой гибели. Затем я перешла к жизни в Англии, в приюте и, наконец, в "Приюте кречета".

Он лишь дважды перебил меня, желая кое-что уточнить. Сейчас он дочитывал последние строчки письма Сембура. Я в ожидании теребила волосы. Он поднял голову, окинул меня долгим, заинтересованным взглядом и позвал:

– Рози!

Она появилась из кухни и подозрительно посмотрела на меня. Дэвид сказал:

– Принеси, пожалуйста, еще свежего чая, Рози. Мисс Берр, несомненно, мучает жажда.

Рози недовольно кивнула. Когда она поднимала чайник, мышцы на ее голом запястье вздулись. Дэвид Хэйуорд вернулся к первой странице письма и принялся его перечитывать.

Через пять минут, когда я разливала свежий чай, он, протягивая мне свою чашку, тихо спросил:

– Почему вы пришли ко мне, Джейни?

– Ну, мистер Хэйуорд, мне надо было с кем-то поговорить, чтобы мне помогли и дали совет.

– Разумеется, но я хотел спросить: почему именно ко мне?

Вопрос поставил меня в тупик. Передавая ему чай, я повторила его слова про себя и ответила:

– Ну… потому, что больше не к кому.

– Я искренне польщен, но отнюдь не уверен, что в состоянии дать вам совет, – он махнул рукой и печально улыбнулся. – С вашей историей может быть связано огромное число проблем. Что именно вас беспокоит?

– О, только одно, – я вздохнула, и слова полились у меня рекой. – Это Сембур. Видите ли, для того, чтобы меня спасти, он навлек на себя обвинение в чудовищном убийстве и даже перед смертью признался в чем, лишь бы только быть уверенным, что мне ничего не грозит со стороны того человека, Чандры Гхоша, – пальцы у меня невольно сжались в кулаки. – Я обязана оправдать его. Я должна сделать так, чтобы армия узнала истину и чтобы они сделали все, что положено. Что именно, я не знаю, наверное, что-то вроде следствия и заявления о том, что Сембур ни в чем не виноват, что он был отважным и верным человеком, и соответствующей записи в его послужном списке.

Я шумно, весьма некрасиво для леди набрала в легкие воздух, потому что две последние фразы произнесла на одном дыхании. Дэвид Хэйуорд откинулся назад, сцепил пальцы на затылке и принялся разглядывать меня с каким-то явным, но одновременно и отстраненным любопытством.

– Да, – произнес он в конце концов.

– Что – да?

– Прошу прощения. Я хотел сказать, что да, я не удивлен, что из всех возможных проблем, вытекающих из этого письма, наиболее важной для вас оказалась потребность восстановить доброе имя Сембура.

– Мистер Хэйуорд… – нетерпеливо начала я.

– Полагаю, вы достаточно взрослая, чтобы называть меня просто Дэвид, – он продолжал смотреть на меня. Лицо его было серьезно.

– Ну… пусть Дэвид. Что мне нужно сделать?

– Мне приходят в голову два вопроса. Во-первых, если вы намерены все это начать, в тайне такое дело не удержишь. Весь Ларкфельд, а то и все графство только и будет говорить, что о принцессе Джейни Джаханпурской.

– О, это не имеет значения. Они говорят, что я – индийская принцесса, уже давным-давно, с тех пор, как мистер Лэмберт пустил этот слух.

– Очень хорошо. Тогда встает второй вопрос, – он поколебался. – Вчера вы беспокоились об Элинор, и я думаю, что совершенно справедливо. Она жива, а Сембур мертв. Восстановление его имени не так срочно. Не надлежит ли все-таки начать с Элинор?

Я изумленно на него уставилась.

– Само собой. Я по-прежнему собираюсь ехать в Грецию, если до четверга не получу от нее известий, но мне хочется хотя бы начать что-то делать для Сембура. Тогда дела, возможно, будут понемногу двигаться и в мое отсутствие, если я уеду.

– Да, Джейни, – он рассмеялся и встал. – Вы настроены и впрямь решительно. Мне пора сделать обход здешних пациентов. Не угодно ли присоединиться?

Я понимала, что ему нужно подумать о том, что я рассказала. Убрав письмо Сембура в конверт, я пошла с ним через коттедж в комнату за операционной.

В Ларкфельде для ветеринара было немного работы, связанной с мелкими животными. В тот момент в крохотной больнице находились кошка, которую сильно потрепала лиса, щенок овчарки, любимая морская свинка какого-то малыша и попугай, принадлежащий одному помещику. Мы немного поболтали о животных, пока он осматривал их, и я помогла ему сделать кошке перевязку. Я думала, что первое время мне трудно будет называть его Дэвид, однако это получалось совершенно естественно. Спустя двадцать минут он вышел со мной в сад, где я оставила Нимрода, и спокойно сказал:

– Я думаю, что сначала мы должны рассказать всю историю майору Эллиоту.

– Майору? – я немного удивилась.

– Да, я понимаю, он весьма напыщенный господин, Джейни, но он очень много знает и об армии, и об Индии. Я думаю, что, имея перед собой цель, он начнет такую кампанию, что горы сможет своротить. Если он решит заняться вашим делом – восстановлением доброго имени Сембура, то поведет себя как улан во время атаки. И потом он – сноб, как и большинство из нас, поэтому, полагаю, ваше явление в качестве дочери махарани и полковника произведет на него впечатление.

– Ну, если только он во все это поверит.

Дэвид дотронулся до конверта, который я держала в руках.

– Я никогда не читал ничего, звучащего более правдиво, – заверил он. – Я сейчас же отправлю юного племянника Рози к майору. Ждите от меня известий, Джейни.

* * *

Мы встретились с майором Эллиотом в тот же день в его кабинете, стены которого были увешаны пиками, ружьями и головами диких животных. Он довольно неловко с нами поздоровался, мучаясь, очевидно, сомнениями, приличен ли совместный визит к нему молодого человека и молодой женщины, не являющихся родственниками.

– Из вашей записки, Хэйуорд, я понял, что Джейни требуется мой совет по какому-то важному делу. Могу ли я узнать, какое отношение оно имеет к вам?

– Никакого, майор, – Дэвид поудобнее устроился в глубоком кресле и скрестил ноги на шкуре тигра. – Просто я имею честь быть другом Джейни, и когда я узнал, какого типа совет ей нужен, я решил, что вы сможете помочь ей лучше всех.

– Понятно.

Майор Эллиот задумался. Возможно, он размышлял, не высказать ли некоторое неодобрение по поводу моего поведения. При этом, однако, он должен был бы вспомнить, что поведение Элинор и мое всегда считалось весьма смелым и необычным для женщин. Общество, пожалуй, было до некоторой степени шокировано и тем, что я осталась управлять "Приютом кречета" одна, равно как и тем, что я время от времени помогаю ветеринару, пусть даже и ветеринару-джентльмену, в его грязной и иногда, можно сказать, отвратительной работе. Однако ко всему этому принято было относиться как к эксцентричности, а не как к чему-то такому, что можно охарактеризовать как «скандальное», поэтому в упреках нет смысла.

Наконец майор Эллиот направился к большому вычурному столу почти что черного цвета, сел за него, положил перед собой бумагу, взял ручку и сказал:

– Очень хорошо, так в чем там дело, Джейни?

Я снова стала рассказывать свою историю, предъявив листки рисовой бумаги, исписанные Сембуром, но времени на это ушло больше, чем когда я излагала ее Дэвиду, поскольку майор Эллиот то и дело перебивал меня вопросами и просил подождать, пока он сделает записи.

Прошел целый час, пока я закончила, и все это время майор, даже читая письмо Сембура, не выказывал ни удивления, ни интереса, вообще никаких эмоций. Но когда я произнесла последнюю фразу, а он сделал свою последнюю запись и еще раз перечитал письмо Сембура, то, встав из-за стола, посмотрел на меня бледно-голубыми глазами, полными энтузиазма и даже восторга.

– Никакого сомнения, – заявил он, его скрипучий голос был на полтона выше, чем обычно. – Я, разумеется, помню этот случай, хоть и был за тысячу миль, в Бомбее. Шум тогда поднялся очень большой. Старший сержант британской армии убивает собственного командира и коронованную мэм-сахиб. Мне это показалось непонятным. А старина Бэгги Раймэн, он знал этого малого Берра еще как просто сержанта, кажется, в Лахоре. Или в Бахавалпуре? Бэгги говорил, что это абсолютно на него не похоже. Сомнительная история. Весьма сомнительная, так мы и решили. Но ведь он убежал, так что же прикажете думать? Однако мы, наконец, добрались до истины, а? Великолепно, просто великолепно!

Он замолчал, продолжая смотреть на меня, но теперь в его глазах появился оттенок смущения, лицо чуть-чуть покраснело, внезапно он решительно двинулся ко мне. У меня была лишь пара секунд сообразить, что он собирается сделать, как майор, взяв мою руку в перчатке, поцеловал ее, поклонился и сказал:

– Вы оказали мне большую честь, обратившись за советом, Ваше Высочество.

– О нет, майор, пожалуйста, – я не без некоторого затруднения вскочила на ноги, потому что он продолжал пребывать в полусклоненном положении, и, выдернув руку, отодвинулась в сторону. Мое лицо пылало, я ощущала себя совершенной дурой, в особенности когда увидела ухмылку на лице тоже поднявшегося Дэвида. – Пожалуйста, называйте меня Джейни, – запинаясь, забормотала я. – Я не хочу быть… то есть все это было так давно, майор… честно… Дэвид, перестаньте ухмыляться!

– Что? В самом деле, весьма неуместно! – майор Эллиот смерил Дэвида ледяным взглядом. – Послушайте, молодой Хэйуорд, вы, по-видимому, не понимаете, что как махарани Джаханпура эта молодая леди является правительницей двух миллионов человек в княжестве величиной в половину Англии! Как сюзерену Британской короны, ей полагается салют из пятнадцати артиллерийских орудий и обращение "Ваше Высочество". В этом нет ничего смешного. Надеюсь, вы не какой-нибудь проклятый радикал или что-нибудь в этом роде, а?

– Я смеялся над самим собой, – примирительно произнес Дэвид. – Не каждый ветеринар может похвастаться тем, что ему помогала принимать роды у коровы принцесса.

Майор фыркнул.

– Все эти глупости, разумеется, должны прекратиться, – он посмотрел на меня. – Если вам угодно сохранять данное инкогнито, Ваше… э… Джейни, и не принимать полагающийся вам титул и образ жизни, я, разумеется, уважаю ваше желание. Возможно, в настоящий момент так и в самом деле лучше. Пусть Министерство иностранных дел во всем разберется и подтвердит ваши права на Джаханпур. Н-да! Сложное, однако, положение! Интересно, эта скотина, как его там, Чандра Гхош, все еще занимает трон, а? Видите ли, дело касается политики, так что честной игры здесь не дождешься. Если они захотят сместить Гхоша, вы им весьма подойдете. Если же нет, то мы можем оказаться в затруднении.

– Майор Эллиот, все, что я хочу, это восстановить доброе имя старшего полкового сержанта Берра! – воскликнула я. – Полагаю, что если Гхош до сих пор жив, он должен быть наказан, но я совсем не стремлюсь стать махарани, жить в Индии или что-нибудь в таком роде.

Майор почесал нос.

– Х-м-м… Ладно, посмотрим. Но я совершенно согласен, что необходимо оправдать беднягу Берра. К тому же, пятно на весь полк, понимаете ли… Ха! Вот с чего мы начнем, если позволите дать вам совет.

– С чего, майор?

– Разумеется, с полка, дитя мое. О, прошу прощения, Джейни. Я на этой же неделе поеду в город, поговорю со старыми приятелями среди офицеров и в Министерстве иностранных дел, выясню, как сейчас обстоят дела в Джаханпуре…

– Майор, эта сторона меня не интересует…

– Постойте, постойте, – он торжественно поднял палец и просиял. – Надо будет встретиться с лордом Кэрсеем? Какова мысль?

– С лордом Кэрсеем?

Майор Эллиот был явно поражен моей неосведомленностью.

– С генерал-лейтенантом лордом Кэрсеем. Он тогда был полковником. Бог мой, я думал, его все знают! Кэрсей – отличный малый, я служил под его началом три года до того, как он вышел в отставку, и если у него появится возможность смыть столь отвратительное пятно с истории полка, он будет действовать как боевой слон. Не удивлюсь, что он будет готов объявить войну даже Министерству иностранных дел, если они вздумают встать у него на пути.

Он, потирая руки, расхаживал по комнате взад-вперед, и я поняла, что Дэвид Хэйуорд в нем не ошибся. Майор Эллиот по-прежнему обожал всякого рода кампании.

– Клянусь Богом, – медленно произнес он, – об этом узнают во всех индийских казармах. Учредят комиссию для пересмотра дела. Она, разумеется, найдет Берра невиновным. Никто в здравом уме, ознакомившись со всеми фактами и этим письмом, не сможет решить иначе. Господи Иисусе, хотелось бы мне оказаться в офицерской столовой, когда они узнают эту новость! – Он повернулся ко мне, его глаза блестели. – Я знаю, как они поступят, Джейни, причем им будет плевать, что там будут говорить эти надутые паршивцы, которые занимаются политикой. Они отправят отряд гуркхов на этот – как вы его назвали? – перевал Чак, чтобы доставить тело старого солдата туда, где оно должно покоиться. Они похоронят его на военном кладбище в Горакхпуре, все честь по чести. Вот что они сделают, клянусь Господом!

И в этот момент я совершенно неожиданно и беззвучно заплакала. По моим щекам катились слезы, а майор Эллиот, испуганно посмотрев на меня, беспомощно спросил у Дэвида:

– Что случилось, Хэйуорд? Я сказал что-то не то? Дэвид с удивлением и уважением посмотрел на него, сунул мне в ладонь носовой платок и взял под руку.

– Напротив, майор, думаю, вы сказали именно то, что нужно. Благодарим вас за помощь, мы полностью на вас полагаемся. Действуйте, как вы считаете правильным.

* * *

В ту ночь я плохо спала и на следующий день никак не могла взять себя в руки, чтобы чем-нибудь заняться, однако вечером меня сморил сон, и утром я проснулась бодрая. Шок и первая буря эмоций, вызванные сногсшибательным открытием, прошли, я с облегчением почувствовала, что сделала для Сембура все, что могла. Его дело находится в отличных руках, я же могу сосредоточиться на Элинор.

До назначенного мною срока оставалось всего пять дней, и до сих пор от нее не было письма. В тот день я послала телеграмму с просьбой зарезервировать за мной место на пароме через пролив, а также место на Восточном экспрессе. Возвращение Элинор задерживалось уже на шесть недель, при этом она не объяснила, в чем дело, не ответила на мои озабоченные расспросы и вообще не упоминала о них в письмах.

Время от времени я пыталась представить, что могло побудить ее вести себя столь странно и писать столь загадочные, тревожащие меня письма, однако у меня не хватало воображения. Я только понимала, что дела идут не так, как надо, и не сомневалась, что Джейни Берр должна привести их в порядок.

Оглядываясь назад, я понимаю, какой самоуверенной дурой была. Элинор была сильным, независимым человеком, и мне передался ее нрав. Из-за того, что она научила меня, как вести дом, как выполнять для нее работу секретаря, организовывать поездки, писать деловые письма, помогать с книгами, я вообразила, что могу вообще все. Итак, я отправлюсь в Коринф и абсолютно самостоятельно выясню, что произошло, вызволю Элинор и привезу ее домой, вернув таким образом хоть малую часть такого воистину неизмеримого долга, который чувствую перед Элинор и всегда буду чувствовать.

Замечательная, могущественная Джейни Берр.

Мои глупые, тщеславные планы разбились через два дня, когда от Элинор пришло письмо, написанное на фирменной бумаге афинской гостиницы. Это безличное, сдержанное письмо ошеломило меня и напугало, хоть я и не могла в точности объяснить, чем именно.

"Дорогая Джейни!

Вчера мистер Вернон Куэйл и я поженились в здешней англиканской церкви. Через два дня мы выезжаем в Англию.

Мы предполагаем прибыть в Борнемут в понедельник двадцать девятого, трехчасовым поездом.

Пожалуйста, устрой, чтобы нас встретили, и отдай необходимые распоряжения с тем, чтобы мы могли поселиться в "Приюте кречета".

Искренне твоя,

Элинор".

Такое письмо я могла бы получить от совершенно постороннего человека.

Я поехала на Гусиный холм, провела там целый час, вновь и вновь перечитывая письмо и пытаясь что-нибудь понять, потом вернулась домой и предприняла жалкие попытки заняться делом в ожидании Дэвида Хэйуорда, с которым в этот день договорилась встретиться, чтобы обсудить мою поездку. Теперь поездка не состоится.

Когда приехал Дэвид, я была в конюшне, где чистила Нимрода и рассказывала ему о своих тревогах. Я показала Дэвиду письмо, он несколько раз его перечитал сначала с ошеломленным, а потом бесстрастным лицом. Подняв глаза, он вернул его мне и спросил:

– Вы понимаете?

Я покачала головой. Он положил руку на холку Нимрода и отвел взгляд.

– Ну, значит… вот и все.

Я прикоснулась к его руке.

– Мне очень жаль, Дэвид.

– Спасибо, милая Джейни. Полагаю, вы еще и обеспокоены.

– Да. Я почти испугана. В смысле, я боюсь за Элинор. Он пожал плечами и сухо улыбнулся.

– Не давайте излишней воли воображению. Возможно, мистер Вернон Куэйл весьма хороший человек. В противном случае, убежден, Элинор не вышла бы за него замуж.

– Но она так изменилась, Дэвид. Ее письма стали совершенно другими.

– Думаю, любовь часто заставляет людей вести себя странно. Возможно, она была настолько увлечена, что все остальное ушло из ее мыслей. Даже вы, Джейни. Но я уверен, что на вашем положении здесь это никак не скажется.

– Я об этом не думала. Я готова на что угодно, лишь бы Элинор была счастлива. У меня есть много недостатков, но, право, говорю вам это совершенно искренне, я никогда не рассматривала свое положение здесь как нечто само собой разумеющееся.

Он кивнул, продолжая рассеянно поглаживать Нимрода.

– Я так и не думал. Однако, не сомневаюсь, вы останетесь здесь с Элинор. Я слышал, как она говорила, что не сможет без вас обойтись, и в этом не было никакого преувеличения. Есть муж, нет мужа, вы ей нужны, Джейни.

Я надеялась, что Дэвид прав и что я буду нужна Элинор, но знай я, каким ужасающим образом воплотятся мои надежды, то ради самой Элинор желала бы другого.

Следующие два дня я была очень занята, потому что сделать предстояло очень много. Миссис Берке, Мэйз и служанки были, узнав новость, изумлены и встретили ее скорее с тревогой, чем с радостью. Я решила, что Элинор предпочтет остаться в собственной спальне, которая была достаточно велика для нее и ее мужа, и поэтому приказала перенести туда большую кровать и кое-что из мебели, стоявшей в старой спальне мистера Лэмберта.

Моя комната была по соседству с комнатой Элинор, и я решила, что будет лучше, если перееду в свободную спальню дальше по коридору, чтобы, во-первых, предоставить молодоженам больше уединения, а, во-вторых, моя старая комната могла понадобиться Элинор в качестве гардеробной. Хотя весенняя генеральная уборка была только три месяца назад, служанки заново навели чистоту, а старому Доусону и его помощнику я велела привести в порядок клумбы, подровнять лужайки и вообще сделать сад настолько красивым, насколько возможно.

После долгого обсуждения с миссис Берке я решила, что Элинор и мистер Куэйл будут рады отдохнуть от иностранной кухни, поэтому на ужин в день их прибытия мы приготовим ростбиф. Я также нашла время, чтобы субботним утром съездить в Борнемут и, сняв некоторую сумму с моего счета в тамошнем банке, купить прелестный серебряный набор для чая и кофе, изготовленный лондонским мастером Бенджамином Смитом почти восемьдесят лет назад. Это будет мой свадебный подарок Элинор и ее мужу.

К полудню в понедельник я сделала все, что могла в отпущенное мне время. После обеда я надела свои лучшие платье и шляпку, чтобы отправиться в Борнемут встречать Элинор. Сначала я хотела сама править ландо, потому что, по правде говоря, у меня это получалось гораздо лучше, чем у Мэйза или молодого садовника, который иногда исполнял у нас роль кучера. Однако мне подумалось, что мистер Куэйл может счесть, что для леди это неприлично, и в итоге на козлах оказался Мэйз, я сидела за его спиной, а молодой Уильям следовал за нами на двуколке.

Мы появились на станции за двадцать минут до прихода поезда. Я купила перронный билет и заставила себя с достоинством сесть на скамейку с зонтиком от солнца в руках вместо того, чтобы нервно ходить туда-сюда по платформе. В прошлый раз, когда Элинор возвращалась из-за границы, я была вместе с ней. Тогда нас встречал мистер Лэмберт. Сегодня все было по-другому.

Поезд, наконец, прибыл, опоздав не более, чем на минуту. Он пыхтел, светя огромными фарами, и мне вспомнилось, как я испугалась, впервые увидев подобное железное чудище. Потом я уже не думала ни о чем, кроме Элинор, стоя на цыпочках, вытягивая шею и по-идиотски волнуясь, что могу не заметить ее в толпе выходящих пассажиров.

Мое сердце подскочило, когда я ее заметила. Пышные рыжие волосы блестели, выбиваясь из-под зеленой соломенной шляпки, которую я помогала ей перед отъездом выбрать, и я почти бегом бросилась к ней через суетившуюся на платформе толпу. Краем глаза я заметила кого-то рядом с ней, но все мое внимание было устремлено к Элинор. Я выкрикнула ее имя.

– Джейни? – Ее лицо словно вытянулось, она прикоснулась пальцами к виску, как делают, когда пытаются что-нибудь вспомнить. Затем ее глаза вспыхнули, и она протянула ко мне руки. – Ах, Джейни! Джейни!

Мы обнялись, моя шляпа сползла набок, потому что Элинор была намного выше, чем я. Затем она отступила назад, держа меня за обе руки.

– О Джейни, как я рада тебя видеть. Я все время пыталась… пыталась вспомнить и твое лицо, дорогая, но у меня ничего не получалось. Все казалось таким далеким… Ларкфельд, "Приют кречета" и все здесь, правда. Все словно изгладилось из памяти… О! – она вздрогнула, и оживление внезапно исчезло с ее лица. Она почти виновато отпустила мои руки и как-то суетливо проговорила, полуобернувшись к человеку рядом с ней: – О, прости меня, Вернон. Это Джейни Берр, несомненно, я все тебе о ней рассказала. – Не глядя на меня, она добавила: – Джейни, это мой муж, Вернон Куэйл.

В первое мгновение я увидела пожилого человека, затем почти молодого, а потом почувствовала себя сбитой с толку и растерялась. У него были редкие, серебристо-седые волосы, череп казался слишком большим. Длинное лицо казалось странно гладким, серые, как галька, глаза глядели словно откуда-то издалека. У Вернона Куэйла были большие, оттопыренные уши, большой, чуть полуоткрытый рот, создававший впечатление, что он вот-вот по-дурацки улыбнется. Шляпу он держал в руках, а одет был в серебристо-серый, довольно скверно сидящий на нем костюм.

Время будто остановилось. Казалось, внутри меня раскручивается некая пружина. Мы стояли на перроне железнодорожной станции в английском городке на хемпширском побережье, но у меня было такое ощущение, словно я стою на краю пропасти. На первый взгляд в Верноне Куэйле не было ничего особенного, ничего, что могло бы вызвать тревогу. Недоброжелательно настроенный человек мог бы даже найти что-то клоунское в его наружности. Однако я была абсолютно убеждена, что никто, никто в целом свете, рассмотрев этого человека как следует, не расположен бы был смеяться.

Я почувствовала головокружение и внезапную опасность и содрогнулась. Пружина, раскручивавшаяся внутри меня, вдруг совершенно выпрямилась и, пронзив покровы памяти, открыла дорогу леденящему страху. Многие годы назад в Галдонге девушка-прорицательница заглянула в чернильную тьму и сказала что-то о Серебряном Человеке… о человеке без крови… о Пожирателе Душ. А позже, во время моей последней встречи с Рильдом, верховным ламой, он предрек мою встречу с женщиной в красном, "которая станет тебе другом, и через нее в твою жизнь войдет тот, кого ты должна опасаться, тот, кто будет твоим врагом, Серебряный Человек…"

Я знала, что сейчас он стоит передо мной. Да, он действительно кажется бескровным. Если лицо Элинор было покрыто легким загаром, Вернон Куэйл выглядел неестественно белым, что, однако, скорее наводило на мысль о недостатке пигментации, чем о плохом здоровье.

Одна часть моего сознания твердила, что я идиотка с не в меру развитым воображением, что серебристо-седые волосы мужа Элинор – отнюдь не причина считать, что он – исполнение странного пророчества, сделанного шесть лет назад полоумной девушкой и старым монахом на другом конце света. Однако в глубине души я была абсолютно уверена в том, что гляжу на того, кого прорицательница назвала Пожирателем Душ. И по мере того, как я глядела, мною овладевал ужас, я почти понимала, что она имела в виду. Я вспомнила, как сжался Рильд, обычно такой спокойный и безмятежный, и как он прошептал: "На всей земле, во всем мире воплощений никогда не видел я подобной силы".

Вернон Куэйл сказал:

– Добрый день!

По контрасту с наружностью голос у него был красивый, мягкий и сочный, но в нем не было ни грана тепла. Сделав небольшой реверанс, я ответила:

– Добрый день, и добро пожаловать в Ларкфельд, мистер Куэйл! Примите мои самые теплые поздравления и пожелания всего наилучшего.

Когда я протянула ему руку, он лишь слегка дотронулся до нее кончиками холодных пальцев, и тем не менее мне едва удалось сдержаться, чтобы, вздрогнув, не вырвать ее.

Элинор тихо стояла и глядела на мужа. Сердце мое заныло, потому что, казалось, ее совершенно оставили былая живость и энергичность.

– В багажном отделении у меня три чемодана, содержимое которых весьма важно, – сообщил Вернон Куэйл.

– Уильям позаботится о них, мистер Куэйл. Если они не уместятся в двуколку сразу, он сделает еще одну поездку, – я взяла Элинор под руку и предприняла отчаянную попытку выглядеть бодрой и приветливой. – О, какое счастье снова тебя видеть! Я сгораю от желания узнать все новости, посмотреть все твои рисунки и заметки. Тебе удалось обнаружить какие-нибудь редкие цветы?

Элинор слегка наморщила лоб, словно пытаясь вспомнить.

– Цветы? О, пожалуй, нет, дорогая. Я не могла много работать.

Когда мы сели в ландо, мое место оказалось напротив Элинор. Вернон Куэйл сел рядом с ней и взял ее руку. Мне хотелось надеяться, что то был жест любви, но по дороге из Борнемута в Ларкфельд он не сказал ей ни слова, просто вертел туда-сюда своей серебряной головой, и в его пустых серых глазах не отражалось никакого особого интереса. Я ждала, когда заговорит Элинор, но она сидела напряженно, со смущенным видом и только робко улыбалась, встречаясь со мной глазами.

Мне и в голову не могло прийти, что Элинор, моя Элинор, у которой такой твердый взгляд, такой боевой характер и такой острый язык, может вдруг предстать смущенной или запуганной. Чем дольше я на нее смотрела, тем более несчастной себя чувствовала. Каким-то образом на протяжении всей поездки домой мне удалось без остановки болтать о всяких пустяках, однако это была настоящая пытка.

Мы приехали в "Приют кречета", и на ступенях показались миссис Берке и другие слуги, вышедшие встретить хозяйку и нового хозяина. По идее, это должно было бы быть радостное, волнующее событие, однако все, кроме Вернона Куэйла, чувствовали себя неловко. Он равнодушно смотрел на слуг, которых одного за другим ему представляли. Гораздо больший интерес у него вызывал сам дом. Я хотела, чтобы нам подали чай в саду, а потом, на мой взгляд, Элинор пожелает принять ванну и пару часов отдохнуть перед ужином, но как только мы вошли в большой зал, Вернон Куэйл заявил:

– Я хотел бы осмотреть дом, моя дорогая.

– Разумеется, Вернон.

Стиснув зубы, я произнесла столь бодро, сколь могла:

– Не отдохнешь ли ты сначала, Элинор? Ты, должно быть, очень устала.

Вернон Куэйл смерил меня долгим взглядом, а Элинор торопливо проговорила:

– Нет-нет, дорогая, я вовсе не устала, спасибо.

В течение следующих двадцати минут мы совершили краткую экскурсию по "Приюту кречета". Мне показалось, что преимущественный интерес у Вернона Куэйла вызывает планировка относительно сторон света: выходит та или иная комната на север или на юг, а также достаточно ли обширен открывающийся из окон вид. Когда мы поднялись наверх, я рассказала о комнате, которую для них приготовила, но Вернон Куэйл заметил своим сочным голосом:

– Нам нужны будут отдельные комнаты, – и добавил, окинув взглядом большую спальню: – Несомненно, тебе это вполне подойдет, моя дорогая. А я займу выходящую на восток спальню по другую сторону коридора, – он посмотрел на меня. – Возможно, вы сумеете это устроить.

– Конечно, мистер Куэйл.

– Надеюсь, Вернон, одну из комнат ты вполне сможешь использовать как свой кабинет, – сказала Элинор. – Как ты видел, на первом этаже находятся мой кабинет, бывший кабинет моего отца и офис Джейни.

Она, похоже, сильно нервничала, а я готова была расплакаться. Ее муж ответил:

– Ни одна из них, Элинор, не годится. – А эта лестница ведет в комнаты прислуги?

– Не совсем, Вернон, хотя они находятся на том же самом этаже. Их комнаты находятся в двух крыльях здания, в каждом – отдельная лестница. Эта же ведет в помещение, которое мы называем "Круглой комнатой".

"Круглая комната" не сообщалась ни с одним из крыльев здания, и в нее можно было попасть только по лестнице, по которой мы сейчас поднимались. Эта комната была характерным образцом глупой изначальной планировки "Приюта кречета", и ее назначение было совершенно загадочным. В ней было четыре окна. Одно было широкое и глубокое и выходило на площадку позади здания. Три других, расположенные на равном удалении друг от друга, находились высоко под самым потолком и скорее напоминали прорези. Из них была видна только крыша. Мистер Лэмберт предполагал здесь какой-то просчет архитектора, потому что комната, в сущности, отнюдь не была круглой или даже просто симметричной.

Встав посредине чистой, но не обставленной комнаты, Вернон Куэйл медленно обводил ее взглядом. Он закивал головой, на его толстых губах появилось нечто вроде улыбки.

– Вот это отлично подойдет, – сказал он и посмотрел на меня. – Возможно, вы будете так любезны, что при первой возможности пригласите меблировщика.

– Очень хорошо, мистер Куэйл. – Внезапно я почувствовала, что должна уйти хотя бы на пару минут, потому что у меня больше не было сил видеть Вернона Куэйла и Элинор вместе. – Прошу извинения, мне нужно срочно отдать несколько приказаний, – произнесла я и ушла к себе в комнату.

Сняв шляпу, я позвонила Бриджит, велела ей позвать миссис Берке, проплакала пару минут, вытерла лицо влажной губкой и была готова к встрече с появившейся миссис Берке.

– Все ли в порядке с мисс Элинор? – спросила та. – Она вроде как не в себе, мисс Джейни. Мы все так и решили… То есть ну вовсе на себя не похожа.

Мы посмотрели друг на друга, и миссис Берке с пониманием кивнула.

– Будем надеяться, что она скоро придет в себя. Пока же мы должны приготовить отдельную спальню для мистера Куэйла.

Я объяснила ей, что нужно сделать, и когда она ушла, я для начала попрактиковалась перед зеркалом, чтобы проверить, получаются ли у меня еще любезные улыбки, а потом подошла к комнате Элинор и постучалась.

Она откликнулась, и я вошла. Элинор сидела за туалетным столиком, сложив руки на коленях. Несмотря на то, что день был теплый, она не сняла ни шляпы, ни жакета. Оглядевшись, я спросила:

– Где мистер Куэйл?

Она опустила глаза:

– Он в "Круглой комнате".

Я подошла к ней.

– Сними шляпу и жакет, дорогая, здесь тепло. Позволь мне тебе помочь.

Пока я откалывала булавки и снимала шляпу с ее прекрасных волос, она сидела с безжизненным видом, но затем вдруг схватила меня за руку и выдохнула:

– Не покидай меня, Джейни! Пожалуйста, обещай, что никогда меня не покинешь!

Я нервно вздрогнула, но тут же обняла ее и прижала к себе.

– Конечно, я тебя не покину, – страстно шептала я. – Никогда, никогда, никогда – до тех пор, пока буду тебе нужна. О, Элинор, в чем дело? Что случилось? Неужели?… – и тут я запнулась.

Я не могла спросить вчерашнюю новобрачную: неужели это муж превратил ее из смелой, уверенной в себе женщины в запуганную, робкую жену?

Еще мгновение она прижималась ко мне, затем вдруг вывернулась и встала. Голова ее была откинута, словно она прислушивалась, между бровями собралась морщинка.

– Что ты сказала, Джейни? – спросила она через минуту.

– Я спросила, что случилось?

– Что случилось?

– Да. Ты умоляла не покидать тебя и казалась очень расстроенной.

– Вот как? – она смотрела на меня с искренним изумлением. – Ах, дорогая, я теперь так странно себя веду. Извини меня, Джейни.

Я стояла в нерешительности, с ощущением, что пытаюсь преодолеть нечто, природу чего не понимаю даже приблизительно. Наконец я сказала:

– Я пойду и приготовлю чай, а потом принесу его сюда, хорошо? По-моему, миссис Берке уже его заварила.

– Хорошо, дорогая. Это будет очень мило, – равнодушно ответила Элинор.

Я вышла из комнаты, поглядев на ведущую в "Круглую комнату" лестницу, мимо которой проходила. С Элинор произошло что-то ужасное, сомневаться в этом не приходилось. Казалось, она едва ли отдает себе отчет в том, что делает и говорит, за исключением нечастых моментов просветления, вроде того, когда она умоляла меня не покидать ее. В тот момент передо мной была настоящая Элинор, глубоко несчастная и взывающая о помощи. Крошечные проявления подлинной личности Элинор встречались и в тех странных письмах, что я получала. Но по большей части она перестала быть Элинор Лэмберт, превратившись в… Я невольно отшатнулась от истины, но все же заставила себя посмотреть ей в лицо. Моя любимая Элинор стала до ужаса напоминать послушную куклу.

ГЛАВА 10

Я обещала Элинор, что никогда ее не покину. Через семь недель я нарушила свое обещание, но не потому что не хотела сдержать его. Сама Элинор сделала невозможным его выполнение.

В течение всего лишь нескольких дней непринужденная, приятная атмосфера, всегда существовавшая на моей памяти в "Приюте кречета", резко изменилась, став мрачной и напряженной. В конце месяца Мэйз уволился, чтобы поселиться в Мидлэнде у вдовой сестры. Вместо него Вернон Куэйл нанял хмурого, дородного типа из Саусхэмптона. Его звали Торп, он практически все время хранил молчание и держался так, будто был зол на весь мир. Миссис Берке не уволилась только потому, что я умоляла ее не уходить.

Менее чем через неделю после появления Вернона Куэйла в "Приюте кречета" в "Круглой комнате" вовсю шла работа. Она обставлялась и обустраивалась исключительно под его постоянным наблюдением. Ни я, ни один человек из слуг не поднялся за все это время в "Круглую комнату", потому что Элинор заявила, что это – территория, которой полностью распоряжается ее муж. Я была настолько поглощена тревогой за Элинор, что мне даже не пришло в голову задать себе вопрос, кто же там убирает, потому что помещение все время было заперто, и была до глубины души потрясена, обнаружив, что это делает сама Элинор.

Вернон Куэйл почти целые дни проводил в "Круглой комнате" и часто вызывал туда Элинор, иногда на несколько минут, иногда на несколько часов. Я не могла понять зачем, потому что в остальное время они почти что не разговаривали. Он всегда обращался с ней очень вежливо и иногда называл "моя дорогая", но я никогда не слышала, чтобы они вели беседу на какую-нибудь общую тему. За столом он мог совершенно спокойно просидеть, не издав ни слова, с отсутствующим выражением серых глаз. Разговаривали при этом только я и Элинор.

Да, мы разговаривали, но все было совсем не так, как раньше. В прежние дни мы говорили буквально обо всем на свете, иногда спорили, иногда соглашались, никогда при этом не испытывая недостатка в темах. В те дни, когда все мы трое были поглощены своими занятиями, у нас хватало новостей, открытий и сплетен, которые необходимо было обсудить. Теперь же Элинор не делала ничего. Ее заметки, рукописи и рисунки пылились в кабинете. Она больше не участвовала в работе благотворительных организаций и разных комитетов. Она не устраивала суаре и вечеринок в саду. Когда-то ее энергия была неистощимой. Теперь же она поздно вставала, рано ложилась спать и, казалось, проводила целые дни в каком-то странном полусне.

Временами из оболочки новой Элинор, как из ловушки, выглядывала на мгновение Элинор прежняя. Дважды, когда мы оставались одни, она отчаянно хватала меня за руку и говорила:

– Помоги мне, Джейни!

Но прежде чем я успевала прокричать: "Скажи, что сделать!", прежняя Элинор исчезала, а новая глядела на меня пустыми глазами, словно ничего не говорила.

Однажды, наблюдая, как я ухаживаю в саду за гвоздиками, Элинор внезапно слабым и странным голосом повторила фразу из собственного письма:

– Молись за меня, Джейни.

Но стоило мне бросить нож и колышек, которые я держала в руках, и подбежать к ней, как страх и оживление исчезли из ее глаз. Она вяло произнесла:

– Я немного устала. Пожалуй, вернусь в дом и немного полежу.

Я смотрела, как она медленно бредет по лужайке, и сердце мое разрывалось.

Время от времени Вернон Куэйл отправлялся погулять или проехаться верхом. Мне никогда не случалось видеть, чтобы он дурно обращался с лошадью, но все они его боялись. В первый раз, когда я оказалась вместе с ним в конюшне, нельзя было не заметить, что среди лошадей пробежала волна ужаса: они скосили глаза, навострили уши, беспокойно застучали копытами. Я была рада, что для прогулок он выбрал Гектора, а не Нимрода.

Отправляясь на природу, он брал с собой рюкзак с маленькими бутылочками из толстого стекла. Элинор как-то неопределенно сообщила, что он интересуется ботаникой, но деревенские рассказали мне, что он занят только сбором трав и некоторых маленьких насекомых. Весь Ларкфельд шептался и качал головой по поводу Вернона Куэйла и "бедной мисс Элинор". Однажды, когда я находилась в кузнице, а он проезжал мимо, Рози направила тайком ему в спину скрещенные пальцы – древний жест-заклятье против дурного глаза. Я вздрогнула, задавшись вопросом, какой инстинкт побудил ее именно так воспринять Вернона Куэйла. Из разговора, состоявшегося у нас как-то с Дэвидом Хэйуордом, я узнала, что в этом она отнюдь не одинока.

– Они все считают, что Куэйл – нечто вроде злого волшебника, – сказал он. – Старая миссис Спайсер тянется, что он только посмотрел на ее козу, и она в ту же ночь умерла.

Мы были на ферме Колбрука, занимаясь быком по кличке Старый Уилфред, отличавшегося скверным нравом. У него воспалилось копыто. Дэвид прислал записку, спрашивая, не смогу ли я помочь ему, и я была несказанно рада. Это была первая наша встреча со времени возвращения Элинор, и до меня вдруг дошло, как страстно хотелось мне встретиться с кем-нибудь, с кем можно быть искренней и кому можно доверять.

– Если бы я по-прежнему жила в Намкхаре, то, как и Рози, делала бы жесты-заклятья, вертела молитвенное колесо и ставила ловушки для демонов, – вздохнула я. – Вернон Куэйл отчасти напоминает Рильда, верховного ламу, про которого я вам рассказывала, но Рильд был хороший человек, а Вернон Куэйл, на мой взгляд, дурной.

Дэвид обрабатывал быку копыто, зажав его между коленями.

– Дурной? А что он такого сделал? – спросил Дэвид.

– Он совершенно изменил Элинор. Вы ее просто не узнаете.

– Полагаю, в браке люди меняются.

– О, не надо быть таким по-дурацки рассудительным! – сердито воскликнула я. Затем мне пришлось обратиться на тибетском к Старому Уилфреду, потому что он зафыркал и забеспокоился: – Успокойся, мой маленький. Тихо, тихо. Потерпи немножко, и мы сделаем так, что тебе больше не будет больно. Тогда ты снова сможешь гулять по прохладной зеленой травке…

Мы больше не разговаривали, пока не покинули ферму. Я села рядом с Дэвидом в двуколку, привязав Нимрода сзади. И только тогда я начала рассказ о том, как все изменилось в "Приюте кречета", или, точнее сказать, попыталась рассказать, потому что передать многое словами было очень трудно. Он слушал молча, пустив Смоуки медленным шагом, а когда я завершила свое описание, мрачно проговорил:

– Я не в состоянии ничего объяснить, Джейни. Никто другой, похоже, тоже не может. Моя работа сводит меня с самыми разными людьми – от сквайра до скупщика лошадей. Куэйл ни с кем не пытался подружиться. Когда к нему обращаются, он вежливо отвечает. Что касается остального, то впечатление такое, что ему ни до чего и ни до кого нет дела. Он полностью поглощен своими заботами, в чем бы они ни состояли. Это, впрочем, его право, но он, кажется, отрезал от всего мира и Элинор. Не намеревается ли он превратить ее в отшельницу?

– Не знаю, Дэвид, – к горлу у меня подступал комок, и вот-вот грозились выступить слезы. – Я не знаю, что он намеревается делать, и чувствую себя совершенно беспомощной.

Помолчав, он устало вздохнул.

– Хорошо это или плохо, но Элинор замужем за Верноном Куэйлом. Этого не изменить.

Мы свернули с дороги на лесную тропу, которая вела в коттедж Дэвида. Бросив на меня взгляд, он спросил:

– А вы рассказали ей о вашем открытии? Я имею в виду – о письме Сембура и о ваших отце и матери?

– Да, я сделала с письма копию и прочла ей. Я думала, она придет в восторг, и мы вместе посмеемся над тем, что я оказалась махарани, и что она захочет встретиться с майором Эллиотом, чтобы расспросить его, что он предпринимает… О, да ведь много о чем можно было поговорить! Но ничего подобного не произошло, Дэвид. Она просто кивнула, слегка улыбнулась и сказала: "Как интересно, дорогая Джейни". Вот и все.

Дэвид прикусил губу, и я поняла, что мои последние слова дали ему самое яркое представление о том, до какой степени изменилась Элинор.

– А Куэйл про вас знает?

– Он знает только последние новости, потому что он находился в комнате, когда однажды за ужином я обо всем рассказала Элинор и прочла ей письмо. Он, кажется, никогда не вслушивается в то, что мы говорим, но он должен был слышать. Не знаю, рассказывала ли Элинор ему про то, что со мной было до того, как я попала в "Приют кречета".

Дэвид повернулся и недоверчиво посмотрел на меня.

– Вы рассказали всю эту историю с письмом Сембура, а он даже не обратил внимания? Не задал ни единого вопроса?

– Совершенно верно.

– Милостивый Боже, да человек ли он вообще? При этих словах я вздрогнула. Мы молча доехали до его коттеджа, и он пригласил меня выпить с ним в саду чаю.

– Вы не получали никаких известий от майора Эллиота? – спросил он, пока мы ждали, когда Рози подаст нам чай.

– О, извините, мне следовало бы сообщить вам, – смутилась я, – но я так беспокоюсь об Элинор с тех пор, как она приехала.

– Не имеет значения. Так что вам следовало мне сообщить?

– Только то, что мне написал майор Эллиот. Он останавливался на два дня в своем клубе в Лондоне, чтобы встретиться с теми, кого он назвал "подходящими людьми". Армейские власти, похоже, заинтересовались делом, но Министерство колоний ведет себя очень сдержанно, поэтому он через своего приятеля вышел на Министерство иностранных дел, и они там все вытаращили глаза. Они сказали, что маркиз Лэндсдоун, министр иностранных дел, сейчас в отпуске, но когда он вернется, то обязательно во всем разберется. До тех пор дело должно держаться полностью в секрете.

Дэвид рассмеялся.

– Вот паршивцы. У них нет никакого права указывать, что вы можете говорить, а что – нет.

Я пожала плечами.

– Какое это имеет значение? Майор Эллиот говорит, что могут пройти недели, прежде чем я услышу какие-нибудь еще новости, потому что Лондон захочет обсудить политические обстоятельства с Дели и… А, не знаю. Я вполне довольна, что он встретился с лордом Кэрсеем, джентльменом, про которого он нам говорил и который был командиром того полка. И этот джентльмен, судя по всему, очень хочет, чтобы с Сембура было снято обвинение, а это – единственное, что для меня важно.

Тремя днями позже Вернон Куэйл поразил меня тем, что после ужина пришел в гостиную. Прежде такого не случалось. Мы с Элинор сидели у открытого окна, наслаждаясь вечерней прохладой. Передо мной стоял маленький стол, и я выписывала кое-какие любопытные места из "Кантри Лайф" и "Вэнити Фэйр". У Элинор на коленях лежали пяльца, около локтя в шкатулке – шелковые нитки, и она вышивала на своей шелковой шали цветок.

Теперь я всегда старалась занять чем-нибудь себя и Элинор, когда после ужина мы вместе отправлялись в гостиную. В первый день ее приезда я буквально исстрадалась, пытаясь поддерживать разговор при том, что собеседница моя не проявляла никакой к нему склонности. Теперь мы изредка обменивались парой пустячных замечаний и возвращались к нашим занятиям до тех пор, пока я не найду, что еще сказать.

Мы обе вздрогнули, когда открылась дверь и вошел Вернон Куэйл.

– О, Вернон… – улыбнулась Элинор.

Я заставила себя улыбнуться тоже, но воздержалась от какого-либо приветствия, поскольку мы расстались в столовой менее получаса назад. Он, пододвинув кресло, устроился лицом к окну, не обращая ни малейшего внимания на Элинор. Подперев подбородок рукой, он несколько минут смотрел на меня с любопытством, а потом произнес своим сочным голосом:

– Как я понял, во время своей жизни в Смон Тьанге вы несколько раз побывали в Тибете.

Я изумленно подняла глаза и медленно отложила в сторону перо.

– Да, верно, мистер Куэйл. Мы называли его Бод.

– И при этом вы предпочитали перевал Чак, а не Шарбу или Коре?

Я изумилась еще больше.

– Совершенно верно, потому что Чак находится не так высоко, как остальные два. Но откуда вы о них знаете, мистер Куэйл?

– Я бывал в Тибете, – ответил он так же равнодушно, как будто речь шла о том, что он бывал в Винчестере.

– Бывали? – возможно, это прозвучало невежливо, хотя я отнюдь этого не хотела.

Мне трудно было представить себе, что этот худой, бледнолицый англичанин неопределенного возраста мог путешествовать по земле Бод.

Элинор проговорила немного взволнованно:

– О, но ведь Вернон очень много путешествовал, разве я не говорила тебе об этом, Джейни? Он был в Индии, Китае, Египте, Вест-Индии, очень многих местах.

– Простите, если мое удивление прозвучало невежливо, – я обращалась к Элинор и ее мужу одновременно. – Но я в самом деле очень удивилась, потому что в Тибете были немногие. Ведь там нет дорог, туда не доедешь в коляске, и вообще путешествовать там очень тяжело, в особенности на больших высотах.

Губы Вернона Куэйла изогнулись в чем-то, что, по-видимому, было презрительной гримасой.

– Когда тело послушно разуму, проблем не существует, – высокомерно сказал он. – Я вступил в Тибет по главной дороге, к северу от Дарджилинга. Район, в котором путешествовали вы, я не знаю совсем.

– Я тоже знаю его не очень хорошо, мистер Куэйл. Мы просто шли старой торговой дорогой до Магьяри, а потом тем же путем возвращались назад.

– Тогда вы должны были проходить в нескольких милях от Чома-Ла и большого монастыря, который там находится.

– Да, я видела его с хребта, по которому проходил караван. Он расположен по другую сторону долины и, по-моему, построен в горе.

– А вам не случалось бывать внутри? Я улыбнулась.

– О нет, мистер Куэйл, меня туда ни за что бы не пустили. Разве что по приказу самого верховного ламы.

Он глядел на деревья в саду.

– Что вы знаете о Чома-Ла?

– Почти ничего, только то, что это важный монастырь. Конечно, ведь туда раз в год на особый праздник приезжает сам далай-лама.

Он полузакрыл глаза.

– Но ведь наверняка, когда вы проходили по дороге в Магьяри и видели большой монастырь по ту сторону долины, ваши спутники о нем что-то говорили, делали какие-то замечания, рассказывали, что они о нем знают, разве не так?

Я задумалась, стараясь припомнить, но в конце концов покачала головой.

– Думаю, что да, но сейчас я уже ничего не помню. Вероятно, я была слишком занята яками, чтобы обращать внимание на что-либо другое.

Ничего больше не сказав, Вернон Куэйл поднялся и прошелся по комнате. Примерно полминуты стояло молчание, а потом раздался звук закрывшейся двери. Элинор рассеянно сказала:

– Наверное, для этих листьев лучше взять не такие яркие нитки.

Я всегда была очень осторожна, пытаясь никоим образом не показать, какие чувства вызывает у меня Вернон Куэйл, и не обсуждать, что он делает или говорит, но на этот раз не удержалась:

– Как странно, Элинор. Почему мистер Куэйл спросил меня про Чома-Ла?

Она встала, растирая свои пальцы, словно они занемели.

– О, у него такие обширные интересы, – в ее глазах мелькнуло нечто вроде воспоминания. – Он увлекается естественными науками, астрономией, математикой, метафизикой… очень обширные интересы, правда, но все это не для моей головы, Джейни.

– Как ты можешь такое говорить? Ведь ты же сама – исследователь.

– Да, я тоже немного интересовалась ботаникой, но познания Вернона совершенно замечательны. Он понимает многое из того, что не могут постичь даже самые умные люди. Есть такие богатства сознания… богатства сознания, Джейни, которые… – Ее голос сорвался, глаза вдруг наполнились слезами, и она взволнованно продолжала: – Он коллекционирует красивые вещи. Ты об этом не знала? В них заключена красота, понимаешь, нечто неосязаемое, но обладающее настоящим могуществом. Все могущественное неосязаемо. Свет и тьма, порядок и хаос, добро и зло. Все дело в том, чтобы научиться… научиться впитывать и направлять эту силу…

Она резко оборвала себя на полуслове, опустилась на стул и уставилась неподвижным взглядом на сплетенные на коленях руки. Я подбежала к ней, обняла и прижалась щекой к ее щеке. Кожа у нее была холодной. Я не поняла смысла ее странной, бессвязной речи, но что-то в ней наполнило меня ужасом.

– Элинор, милая Элинор, – прошептала я, – я знаю, что ты несчастна, я знаю. Пожалуйста, поговори со мной, скажи, что мне сделать, как тебе помочь. Это все?.. – запнувшись, я все-таки отважилась: – Это все твой муж? Ты его боишься? Я тебя увезу, дорогая, я немедленно тебя увезу, если ты захочешь. Но ты должна мне сказать, ты должна говорить.

Я почувствовала, что она пошевелилась. Элинор повернула голову, и мне показалось, что в глубине серо-зеленых глаз, некогда столь спокойных, я вижу прежнюю Элинор, которая смотрит на меня с отчаянной мольбой. Затем она медленно покачала головой.

– Нет, – вздохнула она. – Только не ты, Джейни. Я не хочу тебя погубить.

Ее глаза закрылись. Через несколько мгновений она снова вздохнула, открыла их, взяла пяльцы и, наморщив лоб, спросила:

– Так для этих листьев лучше все-таки будет взять нитки тоном побледнее?

* * *

Десять дней спустя, сразу после полудня, я сидела у себя в офисе, когда вошел Вернон Куэйл. Мой офис был моим царством, которое я очень любила, и его вторжение вызвало во мне раздражение.

К тому же я еще и удивилась, потому что он сюда никогда не заходил и даже в первый день, когда мы показывали ему "Гнездо кречета", лишь заглянул внутрь.

Отложив перо, я поднялась и, изобразив любезную улыбку, с которой всегда обращалась к мужу Элинор, сказала:

– Пожалуйста, проходите, мистер Куэйл. Чем могу быть полезна?

Он не сразу ответил мне, а просто посмотрел мне в глаза. Обычно взгляд его был рассеян, или он мог смотреть сквозь меня, мимо меня, но на этот раз дело было не так. Его глаза, похожие на капли серого дождя, были устремлены прямо в мои, и тут я обратила внимание, какие огромные у него зрачки. Взгляд был настолько неприятный, что на секунду я почувствовала головокружение, но своих глаз все же не отвела и продолжала улыбаться.

Наконец он проговорил:

– Я был бы вам признателен, Джейни, если бы вы могли мне помочь в течение получаса.

Скрыв изумление, я автоматически ответила:

– Разумеется, мистер Куэйл. Вы имеете в виду – прямо сейчас?

– Да, – он уже отвернулся. – Пожалуйста, это в "Круглой комнате".

Я недоуменно моргнула, глядя на опустевший дверной проем, и прислушалась, не донесется ли до меня звук его шагов, но ничего не услышала. Никто из моих знакомых мужчин или женщин не двигался так бесшумно, как Вернон Куэйл. Я закрыла свою бухгалтерскую книгу, убрала ее в стол, навела на нем порядок, взяла ручку и блокнот и пошла наверх, испытывая какое-то смутное беспокойство.

Я знала, что Элинор у себя в комнате отдыхает перед обедом. Раньше, до появления Вернона Куэйла, когда ее энергия была беспредельна, подобное и представить себе было невозможно. Мое беспокойство не было связано с опасениями, что он вздумает поухаживать за мной, поскольку я была уверена, что совсем ему не нравлюсь, да и вообще сомневалась, интересуют ли его женщины. Хотя мне и не хотелось об этом думать, но я была практически убеждена, что с момента приезда в "Приют кречета" он ни разу не заходил в спальню Элинор. Что именно меня тревожит, я не понимала, но ощущение было довольно сильным, и оно росло по мере того, как я поднималась по лестнице, а потом постучала в дверь "Круглой комнаты" и, услышав приглашение Вернона Куэйла, вошла.

Я бы ни за что не поверила, что эта комната может так измениться. Мое первое впечатление было, что она стала вроде светлее – да, со всех окон были сняты занавески. Пол был выложен белой плиткой, мебель – жесткая, из отполированного черного дерева, совершенно лишенная обивки – выглядела довольно странной. В комнате стояли два кресла, широкая деревянная скамья с высокой спинкой, табуретка с восьмиугольным сиденьем и полукруглый письменный стол.

Два сектора комнаты были покрыты полками с сотнями книг, многие из которых, судя по переплету, имели весьма почтенный возраст. В другой сектор оказался встроен стеллаж с раковиной и водопроводным краном над ней. На стеллаже стояли реторты, пробирки на специальных подставках и горелка Бунзена. Выше размещались десятки стеклянных бутылок, наполненных порошками и какими-то веществами самых разных цветов. В четвертом секторе на полках находились свитки, а рядом с ними на стене висела карта звездного неба, с виду очень древняя. Пол посредине комнаты был пуст, но во всех углах лежали длинные коврики – яркие и со странным рисунком, который, однако, явно свидетельствовал об их восточном происхождении.

В помещении было много и других предметов, потому что "Круглая комната" была большой, но я просто не могла все их сразу охватить взглядом. К тому же меня что-то раздражало. Я медленно огляделась вокруг в поисках источника растущего раздражения. И тут, вспомнив, как улыбнулся Вернон Куэйл, впервые увидев "Круглую комнату", я поняла, в чем дело. Как я уже говорила, комната была несимметричной, окружность была до некоторой степени искажена. И вот эта искаженность, асимметрия стали ключевой темой во всей обстановке. В мебели, в декоре, буквально во всем присутствовала хоть и легкая, но несомненная несоразмерность.

На белых стенах между полками был выписан вроде бы простой рисунок из черных линий. Однако формы, которые принимали эти линии, утомляли глаз, создавая неприятную оптическую иллюзию неровности и многомерности. Стулья стояли достаточно ровно, но вместе с тем были каким-то особенным образом искривлены в различных направлениях. Поверхность стола была не совсем полукруглой, но и по-иному ее назвать тоже было нельзя. Я почти не сомневалась, что она не была ровной, как и поверхность полок, но в какой-то мере здесь мог быть и обман зрения. Когда я пригляделась к одной из ковровых дорожек, то заметила, что она сужается, и опять же неровно, причем она была не обрезана, а именно так и выткана.

Ни одна вещь в "Круглой комнате", похоже, не была совершенно круглой, квадратной, прямой или симметричной по форме. В отсутствии симметрии, обнаруживающейся в комнате Вернона Куэйла повсюду, не было ничего артистичного, ничего изящного. Все вместе производило впечатление злобного уродства, оскорблявшего зрение и словно бы наслаждающегося неприятным эффектом, которое оно производит.

– Садитесь, пожалуйста, – предложил Вернон Куэйл.

Я подчинилась, и он опустил занавеси на двух маленьких окнах. Они были синими, с треугольным золотым рисунком, но и этот рисунок тоже создавал тяжелую оптическую иллюзию, раздражающую зрение. Я вспомнила изысканный вкус Элинор, которому так завидовала, и удивилась, как она может находиться подолгу в этой комнате, да и как вообще кто бы то ни было в состоянии жить среди подобных чудовищных форм и рисунков. Словно прочитав мои мысли, Вернон Куэйл сказал:

– Если сознание хочет полностью освободиться от эмоций и стать подлинно объективным, его следует приучать не обращать внимания на внешние пустяки.

С этими словами он подошел к небольшому шкафу.

Я плохо поняла, что он говорит, и не поняла бы вообще ничего, если бы в свое время не слышала разговоры монахов и лам в Смон Тьанге. Я знала, что они выполняли разные обряды и предавались всяким упражнениям для того, чтобы воспитать в себе равнодушие к материальному миру, однако это делалось ради роста в них духовного начала, чего, бесспорно, нельзя было сказать о Верноне Куэйле.

Он обернулся, и, увидев, что у него в руках, я похолодела. По телу у меня пробежали мурашки, и ощущение было такое, что волосы на голове встали. На черно-белом мозаичном подносе стояла небольшая чаша из флинтгласа, а рядом с ней высокая бутыль с черной жидкостью вроде чернил. Поставив поднос на стол, он уселся, налил черную жидкость из бутыли в чашу и поставил ее на другой край стола, где сидела я.

– Будьте любезны, возьмите чашу в обе руки, – произнес он голосом, лишенным всяких эмоций, – и смотрите на поверхность жидкости. Ни о чем не думайте. Просто смотрите.

Я сидела выпрямившись, все мои мускулы напряглись, руки крепко вцепились в поручни стула. Я едва прохрипела:

– Нет!

– Простите? – Его блеклые глаза были так же холодны, как обычно, красивый голос так же сочен, но я заметила, что его толстые губы сжались.

– Нет, мистер Куэйл, – решительно заявила я. – В Галдонге такая вещь использовалась для того, чтобы погрузить прорицательницу в транс. Я не желаю подвергаться месмерическому воздействию, или как это там называется.

– Месмерическому? – Он провел рукой по редким серебристым волосам, и на его лице отразилось презрение. – Франц Месмер был невежественным шарлатаном, новичком, который… – Он остановился, пожал плечами и сделал вялый жест в сторону чаши. – Однако продолжим. Это всего лишь средство активизации памяти. Мне интересно побольше узнать о Чома-Ла, и я полагаю, что вы можете знать больше, чем вам удается припомнить. Черная жидкость помогает разуму сосредоточиться, а это, в свою очередь, создает условия для того, чтобы с помощью правильно поставленных вопросов открыть двери памяти. Это простая научная процедура и совершенно безвредная.

Я удивленно вытаращила глаза.

– Научная?

– О да, – мягко сказал он. – О да, Джейни, научная. Что бы там ни говорили узколобые дураки, которые пишут учебники.

Я встала, сердце бешено колотилось.

– А Элинор тоже этим занимается? Вы заставляли ее смотреть в чашу?

Его глаза стали совершенно безжизненными, и я почувствовала, что, кажется, вся сжимаюсь под его взглядом, но заставляла себя выдерживать наваливающееся напряжение, несмотря на то, что лоб покрылся потом.

– Вы позволяете себе дерзости, – проговорил он наконец. – Что делает моя жена, вас совершенно не касается. Будьте любезны, возьмите чашу.

Я отрицательно покачала головой.

– Не хочу вас обидеть, но я не намерена этого делать. Ненавижу подобные вещи. Мне не нравится, когда люди впадают в транс, предсказывают будущее или совершают нечто, представляющееся магическим. Я насмотрелась всего этого во время жизни в Смон Тьанге и считаю подобные занятия нездоровыми и отвратительными.

Вернон Куэйл слегка пожал плечами.

– Я, по-видимому, переоценил ваш интеллект. Хорошо, я не буду настаивать.

Подойдя к двери, я задержалась, пытаясь найти какой-нибудь приличный ответ, но не смогла. Извиняться за свой отказ я решительно не собиралась.

В последующие дни я ожидала, что Вернон Куэйл начнет проявлять ко мне враждебность, но его поведение ничуть не изменилось. Он по большей части по-прежнему игнорировал мое присутствие так же, как игнорировал присутствие других людей, но не с явной грубостью, а словно не замечая ничего происходящего вокруг.

Я стала ненавидеть этого человека. Пусть это было дурно, но я ничего не могла с собой поделать. Не оставалось сомнений, что каким-то образом он обрел абсолютную власть над Элинор, заключив ее сознание в оковы, от которых она была не в силах освободиться. Я слышала о месмеризме и гипнозе, но знала о них всего лишь то, что с их помощью человека погружают в транс. Возможно, подчинение Элинор происходило постепенно, во время тех долгих недель, что она провела в Греции перед тем, как выйти замуж. Однако не вызывает сомнений, что именно Вернон Куэйл – виновник происшедших в ней изменений. Стоило мне вспомнить Элинор такой, какой я увидела ее, придя в "Приют кречета", – сильной, энергичной, веселой, всегда готовой вступить в борьбу, импульсивной, отзывчивой, любящей, – как меня захлестывала ненависть к человеку, превратившему ее в пустую оболочку.

Не знаю, решил ли Вернон Куэйл избавиться от меня потому, что я отказалась подчиниться ему в "Круглой комнате", или потому, что чувствовал мою ненависть. Удар был нанесен однажды вечером, когда после ужина я уговорила Элинор сыграть со мной на лужайке в крикет. Дело было в конце августа, заходящее солнце касалось на западе верхушек деревьев. Вернон Куэйл вышел из дому и, как всегда, медленно и заложив руки за спину, двинулся через лужайку туда, где стояла я, наблюдая за Элинор, готовившейся нанести удар. Она не заметила его появления, и я, не желая ее пугать, тихо сказала:

– Элинор!

Подняв глаза, она слегка вздрогнула и испуганно прикусила нижнюю губу.

Остановившись в нескольких шагах от меня, Вернон Куэйл произнес таким тоном, будто делал какое-то малосущественное замечание о погоде:

– Я решил, что для нас неудобно ваше дальнейшее проживание в "Приюте кречета", Джейни. Не будете ли вы любезны уехать в течение ближайших двух-трех дней?

Лицо Элинор словно оцепенело. Вероятно, точно такое же выражение было у меня тоже, потому что от потрясения я покрылась холодным потом. Собравшись с силами, я спросила как могла спокойно:

– Я не понимаю, мистер Куэйл. Почему вы хотите, чтобы я уехала?

– Вы не вправе требовать объяснений, – ответил он без тени злости или враждебности в голосе, – но я, желая быть вежливым, отвечу: вы не занимаете в этом доме никакого определенного положения.

Элинор стояла с опущенной головой и закрытыми глазами. Я заметила, что она стиснула клюшку с такой силой, что костяшки пальцев побелели. Я снова посмотрела на ее мужа и, не в состоянии сдержать дрожь в голосе, сказала:

– Элинор и ее отец ввели меня в этот дом три года назад, мистер Куэйл. Я готова здесь жить в любом качестве, которое будет угодно Элинор, – в качестве служанки, компаньонки, подруги. Если вы находите, что функции, которые я здесь выполняю, не покрывают расходов на мое содержание, то у меня есть небольшой доход, и я готова платить…

– Нет! – закричала Элинор ужасным низким голосом, от которого сердце мое пронзила острая боль. – Нет! Нет! Нет!

Ее муж посмотрел на нее и произнес:

– Элинор.

Я увидела, что глаза ее раскрылись, а голова медленно повернулась, чтобы встретиться с его взглядом. Загоревшееся в ней пламя погасло, тело расслабилось, клюшка выпала из руки. Наступило молчание. Вернон Куэйл опять посмотрел на меня и сказал:

– Вы не нужны здесь ни в каком качестве, Джейни. Поскольку теперь Элинор замужем, компаньонка и подруга излишни. Она выросла из увлечения ботаникой, которое некогда ее занимало, поэтому в ваших услугах как секретаря тоже не нуждается. Что же касается домашней прислуги, мы будем нанимать ее по мере надобности.

За исключением случая в "Круглой комнате" я всегда избегала малейшего столкновения с мужем Элинор, но сейчас я была вынуждена бросить Вернону Куэйлу вызов, ибо иначе как мне было соблюсти данное обещание не оставлять ее? Я выпрямилась, встала очень ровно и произнесла медленно и вежливо:

– Прошу прощения, мистер Куэйл, но в этот дом меня пригласила Элинор, и это ее дом. Никто, кроме Элинор, не имеет права приказать мне покинуть его.

Блекло-серые глаза с огромными зрачками впились в меня.

– Элинор? – мягко сказал он.

Посмотрев на нее, я увидела, что бледное лицо бедняжки исказилось, словно на нее навалилась огромная тяжесть. Затем она сказала резким голосом, напоминающим голос безумца:

– Уезжай, Джейни, все бессмысленно. Ты не можешь здесь оставаться. – Внезапно ее чудесные глаза сверкнули каким-то диким блеском. – Уезжай! – снова закричала она. – Я не хочу, чтобы ты здесь оставалась! Уезжай, Джейни! Ради всего святого, уезжай, раз я тебе говорю!

Она повернулась, подобрала юбки и, спотыкаясь, пошла к дому, прикрывая лицо рукой.

– Обращу ваше внимание на то, – спокойно добавил Вернон Куэйл, – что чем дольше вы будете здесь оставаться и спорить, тем больше страданий вы доставите моей бедной жене, ибо совершенно очевидно, что ваше присутствие здесь является для нее источником огорчений.

Я поняла, что потерпела поражение, потому что человек этот держал Элинор в своих руках, как беспомощную куклу. Расплачиваться за мою непокорность придется именно ей. Не пытаясь скрыть ненависть и отвращение, я спросила:

– Если я уеду завтра до полудня, вас это устроит?

– Вполне, – ответил он и пошел в сторону розария. Я собрала клюшки и пошла в комнаты слуг, чтобы объявить миссис Берке, что уезжаю.

Она сокрушенно покачала головой.

– Я так и знала, мисс Джейни. Видно было, что дело к тому идет. Этот человек – сущий дьявол, вот что. Дьявол, самый настоящий. Будь я помоложе и будь мне посподручней найти другое место, меня бы здесь не было, да так скоро, что никто и глазом бы не успел моргнуть.

Остаток вечера и два часа с утра я провела, разбирая свои вещи и укладывая их в два чемодана, купленные мистером Лэмбертом, когда я впервые уезжала за границу вместе с Элинор. Удивительно, как много вещей накопилось у меня за то время, что я прожила в Ларкфельде. На сумму, которую мистер Лэмберт и Элинор всегда выделяли мне за ту работу, что я выполняла, я накупила целую кучу книг, одежды и разных личных мелочей.

Мне вспомнился день, когда я впервые пришла в "Приют кречета". На мне были ветхие юбка и соломенная шляпка, из ботинок торчали пальцы. Здесь меня чудесным образом одарили огромным доверием и любовью, дали образование, дали работу. Теперь никто уже не может отнять у меня этих полученных в прошлом даров. Но, обретя здесь счастье, я здесь же его и потеряла, ибо никогда не смогу быть до конце счастлива, зная, во что превратилась Элинор. Забыть же о ней я не смогу никогда.

В соответствии с решением, принятым накануне, я съездила на ферму Стэффорда и до завтрака успела вернуться к себе в комнату. Миссис Берке прислала его с Бриджит, но у меня не было аппетита, и я почти не притронулась к еде. Я попросила Бриджит сообщить мне, когда мистер Куэйл уйдет в «Круглую комнату», и как только она постучала, я спустилась вниз и около часа потратила на то, чтобы привести в порядок свой офис и кабинет мистера Лэмберта.

Я забрала все рукописи и рисунки Элинор, находившиеся у меня, а также все неоконченные работы мистера Лэмберта, вполне отдавая себе отчет, что не имею права так поступать, но у меня было скверное предчувствие, что если они останутся в распоряжении Вернона Куэйла, он их просто-напросто уничтожит. Этого я допустить не могла.

Все сложив, я послала за молодым Уильямом, чтобы он отнес мой багаж вниз, в большой зал. Я попрощалась со слугами, включая старого Доусона и его помощников, сделав исключение только для Торпа, нового слуги, нанятого Верноном Куэйлом, а потом пошла в конюшню и минут десять разговаривала с Нимродом и другими лошадьми, объясняя им, что уезжаю. Тут появился молодой Уильям, чтобы запрячь Салли в двуколку, и мы вместе пошли к дому. Я поднялась к себе, надела шляпу и перчатки, затем направилась к Элинор. Я постучала в дверь ее комнаты. В течение всего времени я старалась сосредоточиться на делах, быть энергичной и сдержанной, ибо в противном случае мне, несомненно, трудно было бы сдержать слезы.

Войдя, я застала Элинор сидящей на стуле около окна, на столике рядом с ней стоял стакан молока. На ней был наглухо застегнутый синий халат, длинные рыжие волосы распущены, лицо утомленное. Меня захлестнуло смешанное чувство гнева, жалости и полной беспомощности. Хотя мне хотелось расплакаться, я каким-то образом сумела заставить себя, подойдя к ней, изобразить улыбку.

– Джейни, – сказала она, – я так рада, что ты пришла попрощаться. Я боялась, что ты… не захочешь.

Я сняла перчатку, взяла ее холодную руку и наклонилась к щеке, чтобы поцеловать.

– Как ты могла так подумать? Каждый день мои мысли будут о тебе. И я пришла не просто проститься, милая Элинор, я хочу еще раз поблагодарить тебя. Я выросла без матери или сестры", но ты заменила мне обеих, и к тому же была самым дорогим моим другом.

Губы у нее задрожали, и она отвела глаза.

– Но как же ты устроишься, Джейни? На что ты будешь жить?

– Я прекрасно устроюсь, глупышка. Вспомни только, что у меня было, когда я пришла сюда. А теперь средства, оставленные твоим отцом, ежегодно приносят мне сто фунтов, и я научилась выполнять разную работу, так что беспокоиться не о чем.

– Куда ты поедешь?

– О, с этим все уже решено. Знаешь маленький коттедж по дороге к ферме Стэффорда?

– Тот, в котором жил отец Тома Стэффорда?

– Да. С тех пор, как он умер в прошлом году, дом пустует. Там всего две комнаты, одна наверху, другая внизу, и кухня, но мне этого вполне достаточно. Утром я ездила к мистеру Стэффорду и договорилась, что сниму коттедж за два шиллинга в неделю. – Я сжала ее руку. – Если я когда-нибудь тебе понадоблюсь, милая Элинор, просто пошли за мной. Я приду, и никто и ничто меня не остановит.

Она прижала мою руку к щеке и тихо рассмеялась странным смехом.

– Моя неистовая Джейни, которая разбила нос Большой Алисе потому, что та сказала плохое про ее друга Мистера. Помнишь, ты рассказала мне об этом в первый день?

Я кивнула.

– Я думала, что из-за этого ты не захочешь меня оставить.

– Да я скорей выбросила бы золото, Джейни. Такую дружбу не купишь. Я могла только заслужить ее, как заслужил Мистер.

Отпустив ее руку, я потянулась к своей цепочке под платьем.

– Помнишь его подарок мне, Элинор? Серебряный медальон с золотой звездой и стихами на хинди.

Только что я видела проснувшуюся было прежнюю Элинор, но вот все ее оживление снова исчезло, как будто кто-то одним глотком выпил все ее силы.

– Да, дорогая, я что-то такое припоминаю, – вяло ответила она, потирая висок. – О чем эти стихи? Меня теперь часто подводит память.

Я уже держала медальон в руках. Глядя на него, я прочла перевод, навсегда оставшийся у меня в памяти.

Я взяла руку Элинор и вложила в нее медальон с цепочкой.

– Пожалуйста, носи его иногда ради меня, – прошептала я.

– О Джейни…

Отворилась дверь и вошел Вернон Куэйл.

– Доброе утро, дорогая. Доброе утро, Джейни. Я вижу, вы собрались уезжать.

– Доброе утро, – я ограничилась этими словами, ибо не собиралась прощаться с Элинор в его присутствии.

К моему разочарованию, он закрыл дверь и направился к нам. Элинор не шевелилась. Рука ее по-прежнему сжимала медальон со свисавшей цепочкой. Вернон Куэйл остановился, его серебристые брови слегка поднялись.

– Что это такое, Элинор?

Я ответила за нее:

– Это всего лишь небольшой подарок от меня, мистер Куэйл.

– Можно мне взглянуть?

Протянув руку, он взял медальон с ладони Элинор, и я заметила, что черты его мертвенно-бледного лица слегка исказились, и он едва слышно ахнул. Казалось, он вот-вот швырнет медальон на землю, но этого, однако, не случилось. Он положил медальон на стол и уставился на него, потирая руки так, будто пытался смыть с них прикосновение к медальону.

Никогда на моей памяти он не обнаруживал свои эмоции столь откровенно, хотя какого рода чувства он испытывал, я понять не могла. Губы его сжались, глаза сузились. Он прекратил потирать руки и опустил их вниз, погрузившись в какую-то странную неподвижность, заставившую меня вспомнить Рильда, когда я последний раз стояла перед ним в Галдонге, и он предсказывал мое будущее.

Внезапно из горла Вернона Куэйла донеслись какие-то неприятные звуки, словно у него с равными промежутками резко перехватывало дыхание. Лишь спустя несколько секунд я с содроганием поняла, что он смеется. Когда его отвратительный смех прекратился, с лица Куэйла исчезло напряжение, расслабилась и его фигура. Не сводя глаз с медальона, он спросил:

– Откуда взялась эта вещь?

Я ответила:

– Мне ее дал друг.

– А до этого?

– Я знаю только, что ему ее тоже дал друг.

– Н-да-а… – протянул Вернон Куэйл, склонив голову набок. – Да, действительно, очень мощный талисман. Когда вам понадобится найти какого-нибудь потерявшегося человека, можете прийти ко мне с этим медальоном.

Эти странные слова он произнес так небрежно, что я решила, будто ослышалась, и переспросила:

– Прошу прощения?

– Когда придет время, не сомневаюсь, вы вспомните то, что я только что сказал.

– Но… я вас не вполне поняла.

– С течением времени все выяснится, – он кивнул на медальон. – Заберите его, пожалуйста, с собой. Элинор весьма тронута вашей добротой, но этот подарок… неуместен.

Все во мне требовало, чтобы я вступила в спор и настояла на том, что решать должна сама Элинор. Но она сидела с опущенной головой, прекрасные волосы спадали на лицо так, что оно было наполовину закрыто. Глаз не было видно. Я вспомнила о случившемся накануне, когда я попыталась бросить вызов Вернону Куэйлу, и подумала, что не стоит подвергать Элинор испытанию, подобному вчерашнему.

Я взяла медальон с цепочкой и положила к себе в сумку. Желания надевать его на шею и застегивать на глазах у мужа Элинор у меня не было.

– До свидания, мистер Куэйл, – проговорила я, а затем, поцеловав Элинор в щеку, попрощалась и с нею.

Она прошептала что-то неразборчивое, так и не подняв головы. Я повернулась и, не оглянувшись, вышла из комнаты. Видеть их вдвоем было выше моих сил.

ГЛАВА 11

За неделю мне удалось превратить Визи-коттедж в очень уютное жилище. Некоторые могли бы счесть его слишком маленьким, но оно было больше, чем дом, в котором я прожила половину жизни. Когда отец Тома Стэффорда умер, он продал всю мебель. "Все равно это была сплошная старая рухлядь", – сказал он мне. Однако я потратила совсем немного денег для того, чтобы приобрести все, что мне было нужно.

То и дело в дверь кто-нибудь стучался, чтобы пожелать мне всего наилучшего. Когда это были дамы, я приглашала их в комнату. Когда зашел Дэвид Хэйуорд, мы отправились в гостиную миссис Стэффорд. Викарий и еще один-два человека были обеспокоены тем, что я собираюсь жить одна, но, по словам Дэвида и Рози, никто про меня не сплетничал.

В Ларкфельде у меня не было врагов, чем я по гроб жизни была обязана мистеру Лэмберту и Элинор, да к тому же Ларкфельд никогда не забывал, что я – индийская принцесса. Эта история в последнее время обрела новое дыхание. Короче говоря, ко мне были неприменимы те принципы, на основании которых судили о поведении обычных английских девушек.

В коттедже была маленькая кухня, в которой я готовила себе завтрак и обед, но по вечерам я ходила к Стэффордам и ужинала с ними в их большой кухне. Занятий у меня хватало. Я стала чаще помогать Дэвиду Хэйуорду и была бы рада помогать на ферме, но мистер Стэффорд и слышать не хотел о том, чтобы я выполняла тяжелую или грязную работу. Он считал меня своего рода специалистом по животным и был в восторге, когда я в течение часа-другого обходила с ним ферму и сообщала, какое животное, на мой взгляд, находится в хорошей форме, а на какое следует обратить внимание.

У меня было совсем мало расходов, поэтому я вполне могла жить на доход от денег, оставленных мне мистером Лэмбертом. Однако нужно было думать о будущем, поэтому я решила найти себе какую-нибудь постоянную работу.

Однажды я завела разговор об этом с Дэвидом Хэйуордом. Мы сидели на тюках прессованного сена в конюшне Грэттон Дин. До этого целых пять часов мы потратили на то, чтобы помочь разрешиться жеребенком здоровенной кобыле Молли, при этом пикируясь друг с другом, как всегда, когда нам случалось работать вместе. Но дело было сделано. Лохматое маленькое существо уже стояло на подкашивающихся ножках и сосало свою огромную мать, весившую чуть меньше тонны, так что пора наших стычек миновала.

Дэвид, раздетый до пояса, растирал свои исцарапанные, ноющие руки. Хозяин, мистер Рук, ушел попросить жену, чтобы она приготовила нам что-нибудь перекусить, потому что у нас обоих с самого завтрака во рту не было ни маковой росинки. Все тело у меня было мокрое, блузка и бриджи липли к нему. Физически мне доставалось не так тяжело, как Дэвиду, но в течение многих часов я должна была разделять страх и тревогу Молли, а время от времени она еще и приваливалась ко мне, словно желая проверить, здесь ли я, не ушла ли, оставив ее наедине с испытанием.

Застегивая рубашку, Дэвид устало, но довольно улыбаясь, сказал:

– Тем, что у него есть и кобыла, и жеребенок, Рук обязан вам. Без вас я не смог бы заставить ее расслабиться. Чертовски сильное животное.

– Вы обращались с ней очень хорошо, – искренне похвалила я его. – Дэвид, а смогла бы я выучиться на ветеринара?

– Для этого вам предстоит преодолеть множество людских предрассудков, – ответил он. – Но из вас получился бы потрясающий ветеринар, Джейни. Однако дело в том, что вам придется в таком случае уехать, поступить в колледж и получить соответствующее образование, а на это уйдет семь лет.

– О! Но я не хочу уезжать.

Он с деловитым видом спросил:

– А как насчет того, чтобы вступить в отношения партнерства?

– С вами? Но, Дэвид, на самом-то деле я не выполняю никакой работы. Да, я знаю, что от того, что я разговариваю с животными, когда вы ими занимаетесь, вам работать легче, но ведь для этого не требуется какая-то особая квалификация, и не могу же я… ну, не могу же я брать за это деньги.

– Я имел в виду более долговременное партнерство, – он вытер лоб рукавом. – Выйдете за меня замуж, Джейни?

Он частенько говорил то же самое раньше, но я поняла, что на этот раз Дэвид не шутит. Как ни странно, но его слова не смутили и не удивили меня. Я почувствовала легкую гордость и легкую печаль. Ответила я немедленно:

– Ах, Дэвид, но ведь вы же меня не любите.

– Не люблю? Джейни, смотря что под этим понимать… Мне приятно быть с вами, мне легко в вашем присутствии, и нет ни одного человека, к которому я испытывал бы большее уважение.

– Но вы любите Элинор.

Нет, – он произнес это довольно резко. – Вы не должны этого говорить. Элинор теперь замужем.

– Простите, я не хотела вас обидеть.

– Вы не обидели меня, милая Джейни, – он пытался застегнуть манжету, но его пальцы, все еще онемевшие, плохо его слушались. На приятном, хотя и неброском лице отразилась его задумчивость.

– Мне хочется надеяться и верить, что вы чувствуете себя в моем обществе так же легко, как я в вашем. Нужно ли что-то большее? По-вашему, любовь – это нечто иное?

Я поднялась и помогла ему застегнуть манжету. Когда я наклонилась к тюку, на котором он сидел, медальон выскользнул из выреза моей блузки и повис на цепочке. Я ответила:

– Да, Дэвид, я думаю, что любовь – это нечто большее, и убеждена, что в душе вы со мной согласны.

Он с любопытством посмотрел на меня, а затем взял мою руку. Мы находились совсем рядом, и я ощущала запах карболки, которой он вымыл плечи и руки, приняв роды.

– Возможно, вы правы, – произнес он, – но откуда вам-то известно, что любовь – это нечто большее? – Улыбнувшись, он дотронулся пальцем до моего медальона. – Знаете, порой у меня возникает странное ощущение, что Джейни Берр влюблена в своего Мистера.

Я ахнула от изумления и готова была рассмеяться, но внезапно почувствовала, что мои лицо и шею заливает краска. Вырвав руку, я буркнула:

– Ох, Дэвид, что за чушь!

Сердце у меня колотилось, я отвернулась и поняла, что впервые в жизни по-настоящему застеснялась. Стоило мне об этом подумать, как Дэвид сказал:

– Вы, однако, сконфузились.

– Вздор! – я повернулась и, сверкнув на него глазами, снова спрятала медальон под блузку. – Мне было всего лишь двенадцать, когда я встретила Мистера, он назвал меня лгуньей, я его пнула, он всегда считал меня противной, и я даже не поинтересовалась тем, как его зовут, так что…

Дэвид поднял руки вверх.

– Мир, Джейни, мир. Я не хотел вас расстроить.

– Я ни капли не расстроена, – сердито возразила я, но внезапно мое раздражение улетучилось, и я с растущей тревогой уставилась на него. – Хотя нет, расстроена. Я покраснела и сконфузилась. О Дэвид, но ведь я же не могу быть такой дурой, правда?

– Чтобы быть влюбленной в Мистера? – он рассмеялся и покачал головой. – Бог вас знает, Джейни. Думаю, маленькая девочка может увидеть в таком человеке героя и начать его боготворить.

– Нет, я уверена, что никогда о нем так не думала. Пожав плечами, Дэвид поднялся.

– Нет смысла особенно на этом сосредоточиваться, Джейни. Пожалуй, немного шансов, что вы когда-либо его снова встретите.

– Вероятно, вы правы. Я уверена, что мне будет не по себе, но… мне хотелось бы его увидеть, Дэвид. Я была бы рада просто узнать, как его зовут.

Мне и в голову не могло прийти, что очень скоро я услышу это имя, имя демона на черном коне, который спас мне жизнь в пещере на вершине перевала Чак.

* * *

Шла третья неделя сентября. После завтрака я подрезала в своем маленьком саду закончившие плодоносить ягодные кусты, когда прискакал один из конюхов майора Эллиота. Пока он слезал с лошади, я успела подойти к воротам и поздороваться с Бруно, рыжим красавцем, передние ноги которого были словно обуты в белые носочки. Мальчик прикоснулся к кепи и протянул мне конверт.

– Это письмо от майора, мисс, и мне приказано дождаться ответа.

В письме говорилось:

"Дорогая Джейни!

Сэр Чарлз и леди Гэскуин находятся в Борнемуте и будут счастливы, если вы сможете их принять. Я предложил проводить их к вам сегодня в три часа пополудни, если это удобно для вас, или в любое другое время, которое вы укажете.

Имею честь оставаться вашим покорным слугой,

Дж. Р. Эллиот (майор)".

Я еще раз прочла письмо. Майор был не слишком-то щедр на объяснения. Можно было предположить, что дело касается его шагов в отношении Сембура, но я не имела ни малейшего понятия, кто такие сэр Чарлз и леди Гэскуин и зачем им нужно меня видеть. Уже не в первый раз я испытала теплое чувство к майору Эллиоту. Он не просил меня приехать для встречи к нему в дом, а собирался привести титулованную леди и джентльмена в мой маленький коттедж.

Я поспешила в дом, написала коротенькую записку, в которой сообщала, что буду счастлива принять майора и его спутников в три часа, и отправила с ней мальчика. Приняв твердое решение не пытаться угадать, кто такие сэр Чарлз и леди Гэскуин, я провела большую часть оставшегося времени именно за этим занятием.

В два часа в Визи-коттедже все сияло чистотой, а у меня начало стучать сердце. Принеся в спальню горячей воды, я приняла ванну, стоя за занавеской, которую натянула в углу, надела новое платье и принялась ждать, пытаясь успокоиться.

В одну минуту четвертого на дорожке показался майор Эллиот верхом на Герое, за ним следовала его лучшая коляска. Я не стала ждать, когда он постучится, отворила дверь и поздоровалась с майором. Склонившись над моей рукой, он сказал:

– Доброе утро, э… Джейни. Сам я у вас не останусь. Видите ли, это не совсем связано со старшим сержантом Берром. Скорее побочный вопрос, который возник по ходу дела. Нечто личное, касающееся вас и Гэскуинов. Они сами все объяснят. А, вот и вы, сэр Чарлз.

Лакей помог спуститься из коляски леди и джентльмену. Майор снова поклонился мне.

– Ваше Высочество, позвольте представить вам сэра Чарлза и леди Гэскуин, – а затем повернулся к моим посетителям: – Сэр Чарлз, позвольте представить вам Ее Высочество махарани Джаханпура.

Я была ошеломлена и смущена, поскольку он представил их мне первыми, тем самым давая понять, что я – особа более высокого положения. Я уже начала было делать реверанс, когда заметила, что леди делает то же самое. Я быстро протянула ей руку.

– Пожалуйста, проходите.

Минуту я суетилась, пожимая руки гостям, приглашая их войти, благодаря майора Эллиота, прощаясь с ним, прося сэра Чарлза и его жену сесть на маленькую, но удобную кушетку, купленную в магазине подержанных вещей в Крэнвуде.

Сэру Чарлзу было около шестидесяти. Он был плотный, но отнюдь не полный. В густых темных волосах пробивалась седина. Лицо квадратное и суровое, на тяжелом, выдающемся подбородке – небольшая ямочка. Что-то в нем напомнило мне снежного барса, с которым я однажды поздоровалась по дороге в Магьяри. Возможно, то было холодное, гордо-упрямое выражение в глубоко посаженных голубых глазах. Жена его была лет на десять моложе, с черными глазами и волосами, нетронутыми сединой, тонким орлиным носом. В глазах застыла глубоко спрятанная печаль – такая, какая рождается постоянной болью, и это смягчало ее гордые, аристократические черты.

Я нервно спросила:

– Могу ли я предложить вам чаю, леди Гэскуин? Боюсь, мне придется ненадолго оставить вас, чтобы его приготовить.

Она ответила не сразу. И ее муж, и леди Гэскуин пристально на меня смотрели. Наконец, словно очнувшись, она шевельнулась и сказала:

– О, благодарю вас, но в данный момент мне не хочется чаю, Ваше Высочество.

– Пожалуйста, не называйте меня так. Майор Эллиот очень смутил меня, когда представлял нас друг другу.

Сэр Чарлз достал из внутреннего кармана своего сюртука большой конверт, открыл его и, встав, протянул мне фотографию величиной с почтовую открытку.

– Моя жена назвала вас вашим подлинным титулом, – произнес он. У него был низкий, решительный голос – голое человека, привыкшего к тому, что все ему подчиняются.

Я взяла фотографию и с любопытством на нее посмотрела. На фоне пруда с фонтаном и белой стены, покрытой вьющимся растением, стояли двое. Мужчина среднего роста с веселым и сильным лицом, в форме, но с непокрытой головой. Рядом, держа его под руку и одетая в сари, стояла… я сама.

Комната завертелась вокруг меня, я опустила глаза, чтобы не упасть. Когда головокружение прошло, а в глазах у меня прояснилось, я снова принялась рассматривать фотографию. Чувствуя, что лицо у меня вытянулось, я спросила:

– Это мои отец и мать?

– Это полковник Фрэнсис Сэксон и его жена, махарани Джаханпура, – ответил сэр Чарлз, – вскоре после их свадьбы. Фотография появилась в «Тэтлере» в мае тысяча восемьсот восемьдесят четвертого года. Думаю, что если и существовали какие-либо сомнения относительно истинности событий, описанных в письме полкового сержанта Берра, сходство между вами и вашей матерью является неопровержимым доказательством. Простите меня, Ваше Высочество, но вы очень побледнели. Не лучше ли вам присесть?

– Благодарю вас, сэр. – Продолжая держать фотографию в руке, я подошла к креслу. – Но… пожалуйста, не обращайтесь ко мне так.

– Как угодно, – мрачно сказал сэр Чарлз. – Как вы желаете, чтобы к вам обращались?

– Все называют меня Джейни, – я с усилием оторвала глаза от фотографии. – Вы из правительства, сэр? Майор Эллиот говорил, что вскоре со мной свяжется кто-нибудь из министерства.

Сэр Чарлз снова сел.

– Это сугубо частный визит, хотя я и в самом деле всю жизнь был дипломатом и вышел в отставку всего лишь год назад. В настоящий момент советники государственного секретаря по иностранным делам стараются решить, какую рекомендацию следует дать по тому весьма необычному делу, которое майор Эллиот обрушил на них. Поскольку в связи с армией в Индии дело касается военного ведомства, а также, естественно, и ведомства по делам Индии, а оба эти ведомства неизменно пребывают в ссоре друг с другом, то, полагаю, пройдет известное время, прежде чем к вам обратятся официально. Я покачала головой.

– Я не хочу, чтобы ко мне обращались по поводу того, что… по поводу того, кто я такая. Я просто хочу, чтобы доброе имя полкового сержанта Берра было восстановлено.

– Этим делом занимаются. Кэрсей вцепился в него зубами, а он не из тех, кто бросает начатое. На днях я лично разговаривал с ним, и он сообщил мне сведения, которые могут представлять для вас интерес. Чандра Гхош, человек, повинный в убийстве ваших родителей, погиб во время охоты два года назад. Его разорвал тигр.

Никакой радости я не почувствовала, только смутное облегчение, что теперь мне нет нужды добиваться, чтобы этот человек предстал перед правосудием.

Сэр Чарлз продолжал:

– После этого в Джаханпуре немедленно началась гражданская смута, но британская армия направила туда батальон и восстановила порядок. У власти они поставили человека, о котором было прекрасное мнение у Министерства по делам Индии. Его зовут Мохан Судрака, он дальний родственник вашей матери и бежал, чтобы спасти свою жизнь во время правления Чандры Гхоша. Судрака считал Гхоша тираном и выступал против него. В настоящее время он и является фактическим правителем Джаханпура.

Когда сэр Чарлз закончил, я вежливо поблагодарила его. Меня не особенно интересовали события в Джаханпуре. Воцарилось долгое неловкое молчание. Наконец я сказала:

– Простите меня, сэр Чарлз, но нет ли какой-то особой причины, по которой вы пожелали встретиться со мной?

Обведя взглядом маленькую комнату, он затем устремил его на меня.

– Мой друг из Министерства иностранных дел пересказал мне то, что говорил майор Эллиот, потому что знал, что все это глубоко заинтересует меня и мою жену. – Он помедлил. – Наше имя – Гэскуин вам о чем-нибудь говорит?

Я озадаченно покачала головой.

– Нет, сэр, не припоминаю, чтобы встречала его когда-нибудь.

Его жена подалась вперед.

– Джейни… Есть у вас маленький кулон – серебряный медальон с золотой звездой?

У меня расширились глаза от удивления.

– Но откуда вы… Хотя, конечно, майор Эллиот должен был вам рассказать. – Просунув палец за воротник платья, я вытянула цепочку с медальоном. – Вы имеете в виду вот это? О! – Мой стон был рожден ошеломляющим воспоминанием, пришедшим из глубин памяти в тот момент, когда я сама увидела медальон. – Гэскуин! Конечно, именно так его и звали! Он лишь однажды, разговаривая с Сембуром, произнес свое имя, а я в тот момент была тяжело больна. Я называла его только Мистером, но теперь я вспомнила. Капитан Гэскуин, сказал он, из… стрелкового полка гуркхов?

Говоря это, я почувствовала себя счастливой, впервые счастливой со времени возвращения Элинор, хотя в чем причина моей радости – объяснить это я бы не смогла. Впрочем, она тут же потухла, когда сэр Чарлз сказал тихим голосом:

– Адам Гэскуин – это наш сын… или был нашим сыном. Мы не знаем, что с ним сталось.

Я вытаращила глаза, дотронувшись пальцами до губ.

– Вы боитесь, что его нет в живых?

Сэр Чарлз кивнул. Его жена закрыла глаза, затем, овладев собой, снова их открыла.

– Мы надеемся, что вы можете рассказать нам что-нибудь о нем.

Я крепко сжала медальон в руке – так, как сжимала его тогда, когда находилась в пещере на пороге смерти.

– Я? Но, леди Гэскуин, это было шесть лет назад! Она тихо сказала:

– Джейни, своего сына я видела более одиннадцати лет назад.

Я была одновременно потрясена и удивлена.

– Какой ужас! Но… почему же вы не могли увидеться? – Мы поругались, – хмуро проговорил сэр Чарлз. – Адам и я поругались.

Я, не понимая, уставилась на него.

– То есть поссорились так жестоко, что он ушел и больше не вернулся? О, но разве такое возможно? Конечно же, ни один человек, которому выпало счастье иметь семью, никогда… – я недоговорила, потому что до меня дошло, что веду себя невежливо по отношению к гостю. – Прошу меня извинить.

Сэр Чарлз рассмеялся.

– Семью? Боюсь, вы немного наивны, дитя. Половина семей привилегированного класса в Англии пребывает в состоянии перманентной гражданской войны.

– Вздор, Чарлз, – спокойно сказала его жена. – Возможно, это касается некоторых, и тем больший позор для них.

Сэр Чарлз пожал плечами.

– Мы – воинственный народ, моя дорогая. Это сделало нас богатыми и сильными, но семейному счастью не способствовало. Итак, я хотел, чтобы Адам пошел на дипломатическую службу, но он не послушался. Убежал из школы, несколько лет был на флоте, затем вступил в армию и, судя по всему, весьма преуспел. Но из армии он ушел в… Когда это произошло, Мэри? Да, в июне девяносто девятого, четыре года назад. Уехал в Южную Америку и, насколько мне известно, занялся там разведением лошадей. В девятьсот первом он перебрался куда-то в район Карибского моря, и с тех пор мы ничего о нем не знаем.

Голова у меня шла кругом, я мало что усвоила из рассказа сэра Чарлза. Сняв медальон, я держала его на ладони.

– Но ведь наверняка Мистер, то есть ваш сын должен был приезжать в Англию, чтобы повидаться с вами?

– Время от времени Адам писал матери, – угрюмо ответил сэр Чарлз. Внезапно на его лице проступила усталость. – Но даже если он и приезжал в Англию, то с нами не встречался. Разумеется, до тех пор, пока он был в армии, у меня была возможность не упускать его из вида.

Леди Гэскуин положила свою руку на руку мужа.

– Чарлз, – ласково сказала она, – окажи мне большую любезность. Пожалуйста, погуляй на лужайке или в саду, пока я буду разговаривать с Джейни.

Он грустно кивнул и поднялся. Когда я открывала ему дверь, он задержался и посмотрел на меня с печалью.

– Вы будете плохо думать обо мне, моя дорогая, – вздохнул он, – и совершенно справедливо. В свое оправдание я могу сказать лишь одну вещь: моя дурацкая, несгибаемая гордость сравнится только с гордостью моего сына.

Когда я вернулась, леди Гэскуин похлопала рядом с собой по кушетке.

– Сядьте, пожалуйста, со мной, Джейни. Подойдя, я вложила медальон в ее руку.

– Это должно быть у вас. Вы знаете, что говорится в стихах?

– О да, – она едва улыбнулась. – Я была чуть старше вас, когда мне его подарил человек, которого я любила. Мы не смогли пожениться, потому что его сочли неподходящей для меня парой. Он уехал, и больше я никогда его не видела. Пятнадцать лет спустя он погиб в перестрелке на границе.

Она замолчала, с отсутствующим видом глядя на лежащий у нее на ладони медальон. Я не знала, что сказать, но через несколько секунд она продолжила:

– Я вышла замуж за Чарлза. Как жена дипломата, я побывала с ним в нескольких странах. Он достиг немалых успехов, и я научилась уважать его, восхищаться им… да, и любить тоже, невзирая на все его недостатки – Она подняла глаза и как-то робко, вопросительно на меня посмотрела. – Сама не знаю почему, Джейни, но я рассказываю вам вещи, которые не говорила никому.

– Мне ни в коем случае не придет в голову повторять их кому-то, леди Гэскуин, вы можете полностью на меня положиться.

Она легонько махнула рукой.

– Не думайте, что я беспокоюсь, моя дорогая. У нас с вами какое-то особое взаимопонимание. Мне кажется, будто я знаю вас уже очень давно, – она тихо вздохнула. – Мне так всегда хотелось иметь дочь. Как бы хорошо было, если бы вы были ею… Но Адам оказался единственным ребенком. После того как он родился, я больше не могла иметь детей.

– Ваш сын – очень мужественный человек, – сказала я. – Говорил ли вам майор Эллиот, как он спас мне жизнь и привез меня целой и невредимой в Индию?

– Да, кое-что. Однажды я попрошу вас рассказать мне обо всем, рассказать все незначительные подробности, которые не важны для истории в целом, но важны для меня, потому что Адам – мой сын.

– О, я сделаю это с радостью.

Она снова замолчала, а потом внезапно проговорила:

– Они не слишком похожи друг на друга – Чарлз и Адам, но у них есть общая черта, и это – гордость. Глупая, упрямая гордость. Чарлз требовал от Адама беспрекословного повиновения, а тот не желал слушаться отца. Росло раздражение, и вместе с ним росло упрямство… а между тем сердце мое разрывалось, я пыталась прекратить их вражду, принимая одновременно сторону каждого.

Ее глаза увлажнились, и сердце мое наполнилось болью за нее. Я вспомнила гордость и надменный вид Мистера. Они проявлялись даже в том, как он сидел на своем большом черном коне, Флинте, а также высокомерие, сквозившее в холодном взгляде, который напомнил мне взгляд снежного барса. Теперь я видела, что глаза достались ему от отца, а этот тонкий орлиный нос от матери.

Леди Гэскуин продолжала:

– Иногда я задаю себе вопрос: а не боялись ли мы немного Адама. Я хочу сказать – не боялись ли того горевшего в нем огня, железной воли, побуждавшей его идти своим путем, ни перед кем не склоняться, никому не подчиняться, – она опять на мгновение закрыла глаза. – А скорее, я боялась за него. Жизнь обязательно ломает тех, кто не хочет гнуться. – Приблизив медальон к лицу, она посмотрела на него: – Я дала его ему в тот день, когда он пришел ко мне и объявил, что уезжает. Вы ведь тоже знаете, о чем говорится в этих стихах, Джейни. Я всегда молилась, чтобы он считал меня своим другом, но, боюсь, мои молитвы не сбылись. Он сказал, что прекрасно понимает: они с отцом постоянно заставляют меня страдать, и поэтому он уезжает. – Ее губы искривились, и она смахнула слезу. – Ах, как эти мужчины заставляют нас страдать, Джейни. Дело не в том, что они нас не любят. Они просто не понимают, что делают.

Я взяла ее руку, не зная, что говорить, и чувствуя себя ужасно неловко.

– Но ведь он носил ваш талисман, – решилась я наконец. – И в нем есть огромная доброта. Когда я была больна, он обращался со мной необыкновенно бережно, леди Гэскуин.

– Значит, вы хорошо на него влияли, – сказала леди Гэскуин с печальной улыбкой. – Конечно, только глупая женщина вроде меня будет думать, что сын поймет, как мать за него беспокоится. Сыновья, полагаю, делаются не из этого теста. – Она глубоко вздохнула. – Простите, моя дорогая. Вероятно, я привожу вас в смущение своими разговорами.

– О, пожалуйста, не говорите так. Я очень вам сочувствую и была бы рада помочь, но не знаю как.

– Я хватаюсь за соломинку, Джейни. Позвольте мне объяснить. Когда Адам уехал, Чарлз заявил, что никогда не позволит ему вернуться к нам, и еще несколько месяцев назад мой муж оставался тверд, как скала. Я мирилась с таким положением целых десять лет. Из писем Адама я поняла, что он не предпримет попытки вернуться, если его не пригласит отец. Мне было тяжело это выносить, но я терпела до тех пор, пока время от времени получала какие-то известия от Адама или о нем. По крайней мере я знала, что он жив. Но уже три года у меня нет никаких сведений. Три года, Джейни.

– Леди Гэскуин, мне очень жаль. Я сама встревожена и огорчена вашими словами, но понимаю, что вам во сто крат тяжелее. Это из-за длительного молчания ваш муж… склонен смягчиться?

Она поднесла руку к горлу и с трудом проговорила:

– Нет, дорогая. Дело в том, что несколько недель назад врач, специалист с Харли-стрит, сказал ему, что у него тяжелая форма диабета, и он может умереть в ближайшие годы.

Я была потрясена до глубины души.

– О мой Боже! О Господи, я не знаю, что делать, леди Гэскуин. Какое горе, какое горе!

– Спасибо, Джейни. Думаю, приближение смерти заставило Чарлза понять, как многое было упущено в его и моей жизни из-за бессмысленных ссор и глупой гордости. Ведь Адам не только мой сын, он сын и Чарлза. Мой муж всегда скрывал свои чувства, но я не сомневаюсь, что после ухода Адама он нередко ощущал ту же пустоту, что и я.

– А сейчас он хочет найти Адама? Хочет попросить его вернуться?

– Да. Чтобы я не была совсем одна… когда придет время. Но и ради себя самого тоже. Он хочет помириться с Адамом. Когда мы узнали про вас, Джейни, когда нам рассказали вашу историю, Чарлз подумал, что, может быть, в те долгие дни пути по пустынным перевалам и горам Адам разговаривал с вами так, как не стал бы разговаривать ни с кем из взрослых. Возможно, он произносил вслух свои мысли и планы на будущее, считая, что вы все равно ничего не поймете.

Я покачала головой.

– Нет, он ничего о себе не рассказывал. Однажды я спросила его про медальон, и он ответил, что его дала ему леди. Я не знала, что он имеет в виду вас, свою мать. Это все.

– Я рада, что он его носил, – тихо сказала она. – Должно быть, он для него что-то значил. Мы посылали агентов по розыску и в Америку, и на Карибское море в надежде найти кого-нибудь, кто его там знал или вел с ними дела и мог бы сообщить, что он собирался делать дальше, куда ехать, однако все напрасно. Впечатление такое, что он…. просто исчез. – Она вынула из кармана носовой платок и вытерла глаза. – Джейни, я цепляюсь за любую соломинку. Вы сделаете для меня одну вещь?

– Все, что смогу, леди Гэскуин.

– Пожалуйста, потратьте сегодня немного времени на мысленное возвращение к тем событиям, на воспоминания о вашем путешествии с Адамом, а завтра позвольте мне вновь прийти и встретиться с вами. Мы можем погулять в лесу, а вы между тем расскажете мне любую мелочь, которую вам удастся припомнить. И возможно… – ее голос задрожал, – возможно, что-нибудь да пригодится нам в наших поисках. У меня такое странное чувство, Джейни, что вы все еще как-то связаны с Адамом. Думаю, это всего лишь глупая надежда, но я не могу ее отбросить. – Она встала, и я последовала ее примеру. – Бедный Чарлз, – всхлипнула она и вздохнула. – Он так теперь изменился, стал таким терпимым. Видно, все мы, люди, одинаковы, начинаем понимать тогда, когда уже слишком поздно.

Сэр Чарлз стоял возле изгороди моего сада, держа шляпу в руке и рассеянно наблюдая за пчелами, деловито кружащими вокруг небольшого улья, находившегося по другую сторону ограды. Полуобернувшись, когда мы подошли, он улыбнулся и сказал:

– Знаете, мне вспомнилась моя бабушка, которая по старому обычаю обо всем рассказывала пчелам. Ты когда-нибудь слышала об этом, Мэри? Или вы, Джейни?

Мы обе ответили, что нет, и он продолжал:

– Поверье заключается в том, что если вы хотите получить хороший сбор меда, то вы должны рассказывать им о всех домашних новостях. А, да, еще вы должны держать в руках ключ, не помню уж для чего. Помню, как моя бабушка подолгу стояла около улья, в руках – ключ, а сама что-то шептала и шептала пчелам, – он потер глаза. – Ну, думаю, на этот раз, Джейни, моя жена обо всем рассказала не пчелам, а вам. – Он наградил меня жестким и пристальным взглядом, сразу напомнившим мне Мистера. – Обо всем?

Не отводя глаз, я кивнула:

– Обо всем, сэр.

Больше я не стала ничего говорить, потому что внезапно почувствовала нечто очень важное в его характере и поняла: он не хочет слышать от меня ни слов сочувствия, ни пустых утешений.

Он молча смотрел на меня несколько мгновений, а затем тепло улыбнулся.

– Хорошая девочка. Ну и каков же результат?

– Просто леди Гэскуин зайдет завтра меня повидать, и я подробно ей все расскажу.

– Н-да, ясно. Пожалуй, я и в самом деле буду вам мешать. Женщинам друг с другом проще. Однако мне хотелось бы еще встретиться с вами, юная леди, и поболтать подольше. Мы возвращаемся домой завтра, вечерним поездом. Не приедете ли вы к нам в Лондон? Погостить на пару дней?

Я посмотрела на леди Гэскуин.

– Пожалуйста, Джейни, – попросила она. Сэр Чарлз печально улыбнулся.

– Когда я вышел в отставку, то оказалось, что у меня сотни знакомых, но очень мало друзей, и временами мы чувствуем себя одиноко.

– Благодарю вас, – ответила я, – мне очень, очень хотелось посмотреть Лондон. Единственное, что я в нем знаю, – это дорога от приюта Аделаиды Крокер до парка, куда мы ходили гулять.

Он рассмеялся:

– Уверен, что мы сможем показать вам более привлекательные места.

– Можно мне будет написать вам через пару недель, когда я устроюсь здесь получше?

– Разумеется. Завтра, когда придет Мэри, она оставит вам адрес.

Внезапно я почувствовала радость и облегчение. Мне понравились сэр Чарлз и леди Гэскуин, и я уже вполне освоилась в их общественно помимо всего прочего я с удовольствием уехала бы на какое-то время из Ларкфельда, подальше от тени, отбрасываемой "Приютом кречета". С самого переезда я не получала от Элинор никаких известий, однако это меня не удивляло. Миссис Берке, которая пару раз заходила меня навестить, могла рассказать только, что в "Приюте кречета" ничего не изменилось. Разве что стало еще тише и еще больше обычного похоже на могилу.

Если я поеду в Лондон, то обязательно вернусь. Представление о том, что такое Вернон Куэйл, у меня теперь было, и я вполне могла сдерживать свой страх перед ним, вероятно, благодаря тому, что его занятия казались мне менее странными, чем показались бы кому-нибудь другому. Ведь я выросла в стране, где демоны и ламы, прорицания и магия были частью повседневной жизни. Да, я вернусь и, возможно, постараюсь встретиться с Элинор, постараюсь вернуть ее к жизни, постараюсь сразиться за ее душу с Серебряным Человеком. Однако сейчас было бы очень хорошо ненадолго уехать хотя бы для того, чтобы внести ясность в свои мысли и планы.

Леди Гэскуин взяла меня под руку. Мы вышли за ворота и направились по тропинке к коляске. Сэр Чарлз следовал за нами. Когда кучер открыл дверцу, леди Гэскуин попросила:

– Повернитесь на секунду, Джейни.

Я с удивлением повернулась к ней спиной. Ее руки, держащие медальон, опустились через мою голову, и она застегнула цепочку у меня на шее.

Я воскликнула:

– О нет, пожалуйста! Он должен остаться у вас, леди Гэскуин!

Повернув меня к себе лицом, она положила руки мне на плечи и улыбнулась:

– Я уже отдала его на память, отдала Адаму, а Адам отдал его вам, и когда придет время, вы отдадите его своему другу. До встречи завтра, моя дорогая.

Наблюдая, как уезжает коляска, я сжимала на груди медальон, довольная, что по-прежнему буду его носить. В моей душе одновременно присутствовало множество разных чувств, в голове крутился водоворот мыслей. Адам Гэскуин. Итак, вот как по-настоящему зовут Мистера.

Знание его имени, казалось, сделало его ближе, и я была счастлива. Но он исчез. След его потерян три года назад. Он вполне мог – я заставила себя мысленно произнести это слово – умереть. Но я не могла себе этого представить и не желала в это верить.

Весь оставшийся день, занимаясь обычными делами, я непрестанно думала о нем – как впервые встретила его по дороге в Ямун, и потом, его погоню за нами по перевалу Чак, вспоминала буран, смерть Сембура, мою болезнь, путешествие обратно в Галдонг и дальше в Горакхпур. И последнее мое воспоминание о Мистере – он поднимает меня, едва сознающую, что происходит, и несет в госпиталь. Я старалась припомнить как можно больше, чтобы завтра рассказать леди Гэскуин, и это оказалось совсем нетрудно, потому что воспоминания, живые и яркие, буквально нахлынули на меня, вызывая в душе бурю самых разных чувств.

Перед тем как отправиться на ужин на ферму, я надела бриджи и поехала повидать Дэвида Хэйуорда. Мистер Стэффорд разрешил мне в любое время брать свою тележку или любую из двух лошадей, которых он в нее запрягал. Дэвид выслушал мой рассказ без всяких комментариев и удовлетворенно кивнул:

– Тебе пойдет на пользу на какое-то время уехать, Джейни. Конечно, я буду по тебе скучать, но, уверен, ты вернешься со свежими силами.

– Я чувствую себя, ну, немного виноватой из-за того, что оставляю Элинор. В том смысле, что меня не будет здесь, когда вдруг ей понадоблюсь.

– В "Приюте кречета" правит Вернон Куэйл, – мрачно сказал Дэвид. – Вдруг Элинор никто не понадобится. – Он отвел глаза в сторону. – Порой я подумываю, не свернуть ли этой скотине шею.

Его идея не могла не встретить у меня полного сочувствия. Порой мне приходило в голову, что было бы очень славно, если бы Вернон Куэйл свалился с лошади и сломал себе шею, хотя я и уговаривала себя не желать этого. Но сейчас я возмущенно воскликнула:

– Дэвид, да как вы можете даже думать о таких вещах! Разве можно сворачивать людям шеи!

Он усмехнулся.

– Куэйлу – можно. Не слишком дорогая цена за то, чтобы вернуть Элинор к нормальной жизни.

– Пожалуйста, Дэвид, перестаньте. Вас арестуют и повесят.

– Не беспокойтесь, по натуре я не способен на насилие, Джейни, – он с горечью пожал плечами. – Иногда я об этом жалею. Как вы думаете, что сделал бы парень вроде вашего Мистера с Куэйлом?

– Если вы не перестанете говорить вздор, я сейчас же уеду домой.

– Ладно, извините. Пойдите поболтайте с терьером, у которого нагноилась лапа. Он уже начал выздоравливать, но чувствует себя ужасно несчастным, а вы, несомненно, сумеете его подбодрить.

* * *

В ту ночь мне не спалось. В голове мелькало слишком много мыслей. Утром я надела старую одежду, рабочий халат и отправилась в конюшню, где работала до усталости, чистя и моя лошадей. То и дело заглядывал мистер Стэффорд, сокрушаясь и озабоченно бормоча, что "такая работа – не для молодой леди".

Коляска майора Эллиота привезла леди Гэскуин в начале четвертого, и на этот раз я приготовила для нас обеих чай. Затем час, а может, и дольше я рассказывала обо всем, что воскресло в моих воспоминаниях о трех неделях, проведенных с ее сыном. Причем уже по ходу разговора в памяти всплывали все новые и новые подробности, и часто оказывалось, что я могу вспомнить целый разговор почти слово в слово. Я даже иногда прибегала к свойственному кокни произношению и своей манере выражаться в те далекие годы.

Леди Гэскуин слушала так, как ребенок слушает сказку: она ловила каждое слово с широко раскрытыми глазами, губы были полуоткрыты. Порой она радостно смеялась, порой на ее глаза наворачивались слезы, а иногда лицо вытягивалось от тревоги. Я ничего не приукрашивала, рассказывая ей о том, как Мистер был надменен, резок или зол, и о том, как он проявлял доброту, сочувствие, как относился ко мне по-дружески.

Когда, наконец, мой рассказ был завершен, она долго сидела, глядя на меня с выражением радостного изумления.

– О, спасибо, Джейни, спасибо, – выговорила она, наконец, на одном дыхании. – После всех этих лет благодаря вам я снова увидела Адама как живого. Я перечитывала его письма по сотне раз, но их всего лишь с десяток, и они такие короткие. Сегодня вы помогли мне как бы встретиться с ним.

– Трудно понять, как он мог быть столь жестоким, посылая вам письма так редко. Ведь он может быть удивительно добрым…

Она вздохнула.

– Редко увидишь сына, который понимает, как много он значит для женщины, которая его родила. Сыновья с радостью отправляются воевать, поднимаются высоко в горы, ищут разных приключений и думать не думают о непрестанной боли, которую испытывает женщина, ожидая от них вестей.

В половине пятого прибыла коляска, чтобы отвезти ее в Борнемут.

– Пожалуйста, леди Гэскуин, сообщите мне, если что-нибудь узнаете об Адаме, – попросила я. – Будем надеяться, что известия будут хорошими.

– Благодарю вас, Джейни. Каким-то образом вы вселили в меня новую надежду. Буду с нетерпением ждать вашего приезда к нам в Лондон.

На протяжении следующей недели я не узнавала саму себя. Будучи импульсивной, я, однако, не была обычно подвержена быстрым сменам настроения, оставаясь, как правило, оптимисткой, предпочитающей не думать о тревожном и забывать о неприятностях. Теперь же я то впадала в необъяснимо-радостное возбуждение, то в столь же беспричинную тоску. Кроме того, меня преследовало ощущение, что я должна что-то делать, что я зря трачу время, а могла бы совершить нечто важное. Но что именно – я не знала.

Через десять дней после возвращения сэра Чарлза и леди Гэскуин в Лондон мне приснился сон, будто я медленно еду верхом по широкой равнине под совершенно темным небом. Вокруг себя я не могу различить ничего, и только на горизонте видны серебряные вершины гор, отделяющие темное небо от темной земли.

Поскольку я ничего не вижу, то еду с полузакрытыми глазами и прислушиваюсь. Я ищу Мистера и надеюсь услышать его голос. И вот появляется какой-то звук, сначала это шепот, но постепенно он делается все громче, голос снова и снова повторяет одни и те же бессмысленные слоги, впрочем, к моему сожалению, это не голос Мистера. Однако этот голос мне знаком, и я пытаюсь понять, кому он принадлежит.

До меня доносится медленное пение речитативом, каким принято петь мантры. Слоги начинают меняться: "Тамо-ныйта-ли…мощ-ныта-лисс-манта… сма-нта-лисо… мощный талисман".

Это сочный и красивый голос Вернона Куэйла.

Я испугалась и проснулась. Сердце бешено колотилось. Опершись о локоть, я попыталась припомнить, что он сказал в тот день, когда я уезжала из "Приюта кречета"?

Медальон. Он буквально съежился, когда взял его в руки, и вел себя очень странно, напомнив мне чем-то Рильда, верховного ламу. Он задавал мне вопросы, а под конец сказал: "Мощный талисман". И что-то еще. Но что? Когда я попросила прощения, он произнес: "Не сомневаюсь, вы припомните, что Я сказал, когда придет время". Но что же? Что?

Я сидела в постели, стиснув кулаки и прижав их к вискам, во мне росло ощущение, что в его словах было что-то важное именно сейчас. И наконец я вспомнила. "Мощный талисман. Когда вы захотите найти кого-то, кто потерялся, вы можете прийти с ним ко мне".

ГЛАВА 12

Я не уснула до самой зари, в голове у меня была сумятица. Каким образом Вернон Куэйл поможет мне найти того, "кто потерялся", если речь идет о Мистере? Только легковерный дурак может в такое поверить. Но, впрочем, только легковерный дурак может поверить и в то, что прорицательница в Галдонге смогла предсказать появление чужестранного демона, ищущего Сембура, или в то, что Рильд смог поведать мне о женщине в красном, которая станет моим другом, и о Серебряном Человеке, который станет моим врагом.

Я давным-давно считала Англию родной страной и давным-давно усвоила ее традиции, обычаи и образ мысли, воспитанный во мне мистером Лэмбертом и Элинор. Я считала свою прошлую жизнь в Смон Тьанге весьма примитивной, невзирая на все попытки Сембура привнести в нее английские черты. И тем не менее я знала, что среди Ло-бас и среди жителей страны Бод на севере есть немало людей, обладающих способностями, которые, по-видимому, утрачены или отброшены в нашем более цивилизованном мире. Лишь с появлением Вернона Куэйла мне порой вновь приходило в голову, что в нашем западном мире немногие, очень немногие знают древние тайны, понимают их и могут прибегать к силам, в которые мы больше не верим.

В четыре часа дня, облачившись в лучшее платье и взяв коляску мистера Стэффорда, я приехала в "Приют кречета" и вручила одну из недавно изготовленных своих визиток Торпу, угрюмому типу, которого наняли вместо Мэйза. Торп вернулся меньше чем через минуту и проводил меня в знакомую гостиную. Вернон Куэйл встал с кресла и поприветствовал меня кивком головы.

– Итак, вы вспомнили, – проговорил он.

Хотя я намеревалась оставаться холодной и сдержанной, первые же слова вышибли меня из колеи.

– Неужели вы ждали меня, мистер Куэйл?

Его губы пошевелились, что, как я уже знала, означало улыбку.

– Вообще говоря, да. Вас посещали Гэскуины. Они ищут пропавшего сына, человека, который вывез вас из Смон Тьанга. Вполне логично было предположить, что для вас настало время вспомнить то, что я вам сказал.

– Откуда вы знаете про сэра Чарлза и леди Гэскуин? – удивилась я.

– В этом нет никакой загадки. Майор Эллиот за ужином разговаривал с миссис Эллиот. Слуги, подававшие им за едой, болтают со слугами из других домов, а Торп пересказывает мне.

– О!

– Вы пришли, чтобы просить меня найти Адама Гэскуина?

– Да.

Мой ответ прозвучал так резко, как только может прозвучать одно слово. Между мной и Верноном Куэйлом не было никакой церемонной любезности. Я пришла не умолять его. Он поступит так, как сочтет нужным, как ему будет угодно, и самые большие сомнения, которые я испытывала в связи с приходом сюда, объяснялись именно этим. Почему Вернону Куэйлу вдруг будет угодно найти Мистера?

– Прекрасно, давайте попытаемся, – согласился он. – Я в это особенно не вникал. Существует вероятность, что Адам Гэскуин мертв, но установить данный факт можно будет очень быстро. Если он жив, задача делается сложнее, ибо мир велик. Впрочем, возможно, нам повезет. Я полагаю, что он жив, ибо знаю, что должно произойти в будущем, и практически уверен, что подобные события могут случиться лишь при его участии. Будьте любезны, пройдите в "Круглую комнату".

Я поднималась по лестнице впереди него, нервы мои были напряжены до предела. Я пыталась сообразить, где находится Элинор и нужно ли мне с ней встречаться, и одновременно старалась расшифровать сказанное Верноном Куэйлом. Мы уже подошли к "Круглой комнате", и со словами «Позвольте» он обогнал меня, чтобы отпереть дверь.

Комната была залита светом, и первое впечатление от нее было приятным. Лишь когда глаз схватывал присутствующие в каждом предмете мелкие искажения, уродство прорывалось наружу, и в комнате сразу делалось как бы холоднее. Вернон Куэйл указал мне на стул, где я однажды уже сидела, и направился к длинному изогнутому стеллажу. Там на полке стояло множество маленьких закупоренных бутылок из прозрачного стекла. Все они были каплевидной формы, но вместе с тем немного кривые. На каждой была этикетка с черным иероглифом или буквой неизвестного мне алфавита.

Вернон Куэйл взял несколько бутылочек и широкими щипцами достал из каждой толику содержимого – какого-то порошкообразного вещества. Он смешал все в ступке из черного мрамора. Смеси из десяти бутылочек было едва ли достаточно, чтобы закрыть монету в один шиллинг. Он принялся растирать ее пестиком, добиваясь совсем уж тончайшего измельчения. Я почувствовала необходимость заговорить, чтобы снять напряжение. Я сказала первое, что пришло мне в голову:

– Позвольте узнать, что находится в тех бутылках, мистер Куэйл.

– Препараты из трав, растений, насекомых, животных, – равнодушно ответил он, – Чудесные вещи. Бесценные вещи. Вещи, в которых присутствует внутренняя сила или которые приобрели ее.

– О! А выглядят они как обычный порошок.

– Порошок… Пепел… Сила, что была недейственной, пробуждается, если вещество измельчено или сожжено, короче говоря, подвергнуто уничтожению должным образом.

– Уничтожению? Но зачем?

Он прекратил растирать смесь пестиком и насыпал маленькую щепотку сероватого порошка на небольшую пластинку из стекла.

– Нет смысла отвечать на ваши вопросы, – сказал он, – поскольку у вас все равно нет знания, необходимого для того, чтобы что-либо понять.

– Прошу извинить мое невежество. Могу ли я узнать, что вы собираетесь делать?

Он тщательно мыл руки в маленькой раковине, и в устремленном на меня взгляде пепельно-серых глаз я увидела откровенное презрение.

– Я предлагаю вам умерить и свое любопытство, и свои страхи. Не думаете же вы в самом деле, что я собираюсь вызывать каких-нибудь духов из неведомых глубин? Что за чушь!

– Я… я ничего такого и не думала, мистер Куэйл. Но ваши изыскания в области естественных наук, по-видимому, открыли вам весьма необычные области знания.

– Аккуратная фраза, вероятно, специально заготовленная, а? – он держал руки над зажженной спиртовкой, не прибегая к полотенцу, чтобы высушить их. – Поскольку вы надеетесь, что я смогу помочь вам в некоем деле, то не хотите величать меня маньяком, оккультистом, поклонником дьявола, или какой еще драматический эпитет может прийти вам на ум. – Он задумчиво посмотрел на почти невидимое голубое пламя спиртовки. – Итак, уверяю вас, никакого призывания духов не намечается. Позвольте сообщить вам одну очень простую вещь. Нет ни духов, ни ангелов, ни демонов, во всей Вселенной вообще нет ничего сверхъестественного. Есть только силы и энергии, которые не добры и не злы, но могут быть использованы теми, кто обладает достаточным знанием и искусством для того, чтобы подчинить их себе. Сверхъестественными называют всего-навсего те силы, которые ученые не в состоянии объяснить, потому что не понимают ничего, что выходит за сферу сугубо материального.

Я лишь смутно поняла его слова, но тем не менее меня пронзил холод. В этот момент он показался мне еще более лишенным человечности, чем какой-нибудь злодей, в самом деле пытающийся вызвать демонов. Он сел за стол, положил перед собой стеклышко и взял на палец чуть-чуть серого порошка. Я наблюдала, как он медленно лизнул его, снова прикоснулся к стеклышку и несколько раз втянул порошок по очереди в обе ноздри. Оставшийся порошок он медленно растер между ладоней.

Я чувствовала, что меня начинает мутить. Комната, казалось, потемнела, хотя из высоких окон по-прежнему лился солнечный свет. Он отодвинул стеклянную пластину в сторону, сложил руки на столе и сказал:

– Теперь мне поможет Элинор. Во мне напрягся каждый нерв.

– Элинор?! – воскликнула я.

Ничего мне не ответив, Вернон Куэйл продолжал сидеть, уставившись в пустоту. Его отстраненный вид снова заставил меня вспомнить Рильда, каким я видела его в большом монастыре Галдонга.

Я почти не удивилась, когда дверь "Круглой комнаты" открылась и вошла Элинор.

– Ах, Джейни, это ты, – произнесла она тихим голосом, и в ее глазах появилась искорка радости, почти сразу же сменившаяся испугом. – Почему ты пришла?

Я улыбнулась и поднялась, чтобы подойти к ней и поцеловать. На ней было белое льняное платье, корсаж которого был отделан полосками бледно-коричневого бархата. Лицо на фоне платья казалось особенно изнуренным, волосы утратили блеск. Меня остановил голос Вернона Куэйла:

– Будьте добры не касаться ее, – резко сказал он. – Эмоциональный всплеск может погубить все предприятие. Сядьте на место, Джейни. Вас, Элинор, я тоже прошу сесть туда, где вы обычно сидите.

Негодуя про себя, я подчинилась. На лице же Элинор не отразилось вообще ничего. Она села в одно из трех покрытых черным лаком кресел спиной к западному сектору комнаты. Я впервые обратила внимание на то, что кресло вращающееся: оно было помещено на не совсем круглую платформу, которую дюйма на два над полом приподнимали колесики.

Вернон Куэйл подошел к шкафу, достал поднос, чашу, бутыль с чернильной жидкостью. Сцепив пальцы, чтобы не тряслись руки, я смотрела, как он наливает жидкость в чашу и протягивает ее Элинор. Не произнеся ни слова, она приняла ее из его рук и опустила глаза на черную поверхность. Вернон Куэйл стоял перед ней, сложив руки ладонями перед грудью пальцами вверх. Ее дыхание все больше замедлялось, веки опускались все ниже и ниже. Через несколько секунд она глубоко вздохнула, и ее глаза полностью закрылись.

Вернон Куэйл взял чашу из ее рук, и они медленно опустились ей на колени.

– Теперь ей понадобится медальон.

Я подскочила на месте, пораженная будничностью его интонации. Расстегнув замок, я заколебалась.

– А можно мне двигаться? – прошептала я.

– Разумеется, – в его голосе звучали теперь ядовитые нотки, – вы можете двигаться и говорить до тех пор, пока я не скажу вам прекратить. Элинор сейчас находится там, где ее ничто не может потревожить.

Я подошла к нему и протянула медальон. Кивнув в сторону Элинор, он произнес:

– Дайте его непосредственно ей. – Я поднесла его к ее вялым пальцам, а он приказал: – Элинор, возьмите этот медальон.

Ее руки поднялись, и она приняла медальон и цепочку в сложенные горстью ладони, а потом ее пальцы сомкнулись.

– Этим предметом долгое время владел человек, который носил его на себе. Я хочу найти этого человека. Вы поняли? – спросил Вернон Куэйл.

– Да, – голос ее был абсолютно лишен всякого выражения.

– Чтобы установить его личность, вы должны вернуться назад лет на шесть.

После паузы, показавшейся мне бесконечной, Элинор заговорила:

– Мужчина. Молодой. Темноволосый. Он носит форму и…

– Это он. Вы его установили, – прервал ее Вернон Куэйл. – Теперь проникнитесь его сущностью.

В течение следующих пяти минут не было произнесено ни слова. Я видела, как сжимают медальон пальцы Элинор, как на ее лбу и верхней губе выступает пот. Наконец Вернон Куэйл сказал:

– Теперь продвигайтесь вперед, к сегодняшнему дню. Еще через несколько минут она сказала:

– Да.

– Он жив?

– Да, – она ответила тем же невыразительным голосом, но без всякого колебания.

Несмотря на испытываемые мною трепет и ужас, я почувствовала, как радостно забилось сердце при одном этом слове. Вернон Куэйл спросил:

– Вы его видите?

Длинная пауза, а затем:

– Нет.

– Вы видите то, что его окружает?

– Нет.

– Почему нет?

– Барьер. Темный. Мощный.

– Отдохните.

Напряженное тело Элинор расслабилось. Повернувшись, ее муж очень осторожно взял пару белых перчаток и так же осторожно начал их натягивать.

– Весьма любопытно, – сказал он. – Мы неожиданно столкнулись с энергией, которая сопротивляется усилиям Элинор.

Он подошел к диаграмме, висевшей на стене и, по-видимому, изображающей ночное небо с созвездиями, затем проглядел книгу в ветхом кожаном переплете.

– Будьте любезны, опустите, пожалуйста, все жалюзи, – обратился он ко мне. – По-видимому, нам нужно больше силы.

Я подошла к окнам и опустила жалюзи. В комнате остались два источника света – спиртовая лампа, на подставке, и проступившие на выложенном плиткой полу линии, которые образовывали большой круг, с осями, исходящими от центра к окружности.

Вернон Куэйл легко подвинул кресло, на котором сидела Элинор, в центр круга и начал медленно, дюйм за дюймом, вращать его, наблюдая за светящимися линиями. Аналогичный круг был изображен на диаграмме с созвездиями, и я поняла, что рисунок на полу – просто гигантский компас, которым он пользуется, чтобы найти для Элинор правильное положение.

– Садитесь, – сказал он мне, – и, пожалуйста, не разговаривайте и не шевелитесь, пока я вам не разрешу.

Когда я подчинилась, он стянул белые перчатки, стараясь, как мне показалось, не коснуться их внешней стороны. Бросив перчатки на стол, он подошел к Элинор и прижал пальцы к ее вискам. В полумраке я заметила, что глаза его расширились. Они перестали быть тусклыми, а, напротив, горели, как громадные угли.

– Итак, Элинор, мы ищем мужчину.

Почти целую вечность в комнате царила мертвая тишина. Я могла различить не только свое, но и их дыхание. Затем Элинор проговорила:

– Я вижу, что его окружает.

– Это близко? Далеко? – спросил Вернон Куэйл.

– Думаю… близко.

– Находится ли между нами какое-либо море? Длинная пауза, и затем:

– Нет. Моря нет.

– Опишите.

– Река. Широкая река. Много дыма. Много движения. Краны.

– Порт, – это было скорее утверждение, чем вопрос.

– Да-а-а… – это прозвучало с некоторым сомнением. – Но я не могу найти море. Близко его нет.

– Тогда это речной порт.

– Да.

– Теперь вы можете его видеть?

– Нет. Темнота, – она начала произносить слова с большими промежутками. – Но он там… это под землей… большие бочки… в руках его клык, из которого появляются воины… – Последние слова были произнесены невнятно, словно у нее иссякали все силы и она была близка к полному истощению.

– Продолжайте.

– Больше ничего, – прошептала она.

– Продолжайте.

В комнате что-то сгущалось, что-то пульсирующее, требовательное, хотя и неосязаемое. После долгого молчания она, запинаясь, голосом, полным боли, сказала:

– Рядом течет река… течет между двух готических башен… там поднимаются мосты… снова то место… там очень давно лежали тела в цепях… до трех волн.

– Довольно!

Вернон Куэйл оторвал пальцы от ее висков и тряхнул за плечи так, что она качнулась в кресле. В призрачном голубовато-зеленом свете я различила на его лице торжество, когда, повернувшись ко мне, он рявкнул:

– Жалюзи!

Когда я их подняла, он уже сидел за своим столом, напоминающим по форме полумесяц. Элинор ссутулилась в кресле, ее глаза были уже широко открыты. Подбежав, я опустилась около нее на колени и стиснула ее ледяные руки. Она слабо улыбнулась и прошептала:

– Со мной все хорошо, Джейни, не волнуйся.

– С тобой не все хорошо! – вскричала я и повернулась к Вернону Куэйлу. – Я не знала, что вы собираетесь использовать Элинор в качестве медиума.

Он поднял бровь.

– Если под этим словом вы понимаете посредника между этим и потусторонним миром, то вы городите чушь. Я всего лишь использовал весьма значительную ментальную энергию Элинор, чтобы проследить эфирные связи между талисманом и его прежним владельцем, – он посмотрел на руки, – а также и свою энергию, которая еще больше.

Расстроенная и обескураженная, я набрала воздуха, чтобы выпалить сама не знаю что, но обязательно что-нибудь гневное, однако он продолжал:

– Полагаю, вы довольны результатами нашего опыта.

Ошеломленно глядя на него, я пробормотала:

– Прошу прощения?

– Если помните, мы намеревались выяснить местонахождение вашего друга.

Элинор сжала мою руку и встала. Я поднялась вместе с ней, и она, вложив медальон мне в руку, сказала:

– Я пойду немного отдохну. До свидания, Джейни.

– О, пожалуйста, Элинор, позволь мне проводить тебя до твоей комнаты.

Она покачала головой.

– Нет, Джейни, нет. До свидания. Повернувшись, она медленно вышла из комнаты, закрыв за собой дверь. Вернон Куэйл заметил:

– Теперь, думаю, у вас не будет особых сложностей. С громадным усилием я переключила свои мысли с Элинор на то, что говорилось в странные минуты, когда Вернон Куэйл послал какую-то часть ее существа в мир теней в поисках человека, которого она даже не знала.

– Боюсь, я не помню точно ее слова. Она говорила о речном порте и о каком-то месте под землей, где находятся бочки, – я напрягала память, стараясь воскресить звучание безжизненного голоса: – Две башни, мост, который открывается. Там было еще что-то про тела в цепях и три волны.

Он смерил меня презрительным взглядом.

– Дедукция между тем предельно проста. Было констатировано, что между вами и вашим другом не лежит никакое море, следовательно, он находится в этой стране. Единственный большой порт около моста с двумя готическими башнями – это Лондон. Мост, о котором идет речь, – это Тауэр-бридж, и он где-то очень близко от местонахождения вашего друга, иначе Элинор бы его не увидела.

– О! – мое сердце забилось и от тревоги, и от радости. Было почти что страшно думать, что Мистер может быть так близко. Я всегда считала, что он в каких-то дальних странах. Но как он может жить в одном городе с родителями, если они ничего о нем не знают? – Я не поняла, что Элинор имеет в виду Тауэр-бридж. Я слышала о нем, но я не знаю Лондона.

– А! Тогда вы не знаете, что на северном берегу Темзы, около Уэппинг-Уолл некогда находилось место казни, где умирали пираты и все остальные, кого осуждал судья Джеффрис. Его любимым занятием было сидеть в прибрежной таверне, пить и смотреть, как вешают. Когда веревку срезали, тела обматывали цепями и клали на берег. Когда их накрывали три волны и они не приходили в себя, считалось установленным, что эти люди мертвы, – сказал Вернон Куэйл, глядя на меня с любопытством. – Я вижу, что от столь страшной истории вы, в отличие от других молодых женщин, отнюдь не пришли в ужас.

Мои мысли были заняты другим, поэтому ответ мой прозвучал почти нетерпеливо:

– Я выросла среди людей, не считавших смерть особенно значительным событием и избавлявшихся от тел способом куда более ужасающим, чем тот, что вы описали, мистер Куэйл. Вы хотите сказать, что Адам Гэскуин находится в… в Уэппинге? Но ведь это Ист-энд, там живут самые бедные лондонцы.

– Возможно, он занялся миссионерством, – сухо проговорил Вернон Куэйл. – Однако я не склонен тратить время на догадки. Думаю, что место под землей с большими бочками, скорее всего, является погребом таверны. – Он поднялся, подошел к двери и открыл ее, ожидая, когда я уйду. – Если память мне не изменяет, таверна, в которой любил сиживать судья Джеффрис, называется "Рыжая корова", хотя вдоль реки есть и другие таверны. Относительно "Клыка, из которого появляются воины", сказать ничего не могу. Возможно, вы вскоре узнаете, о чем идет речь, но, думаю, это малосущественная деталь. Я провожу вас.

* * *

Часом позже я сидела в гостиной миссис Стэффорд с Дэвидом Хэйуордом. Я говорила ему о том, как собираюсь пойти к Вернону Куэйлу, и у Стэффордов он дожидался моего возвращения. Когда я закончила рассказ, он изумленно протянул:

– Бог мой, Джейни, но это отдает чем-то… сверхъестественным.

– Вполне возможно, но какое это имеет значение? Моя задача – узнать, действительно ли Мистер находится в том месте около Тауэр-бридж.

– Вы напишете его родителям?

– Нет. Сначала такая мысль пришла мне в голову, но я не хочу, чтобы они чувствовали себя глубоко разочарованными, если вся история обернется шарлатанством и чушью.

– Однако вы так не считаете?

– Ну… нет, не считаю. Думаю, что Вернон Куэйл обладает способностями, в существование которых верят очень немногие, а еще я думаю, что надо разработать какой-то план. Жаль, что я не могу припомнить сказанное в Галдонге прорицательницей и Рильдом, потому что их слова всплывают у меня в голове только после того, как событие уже произошло.

– Будьте осторожны, Джейни, вот вам мой совет. Как говорится, тому, кто собрался ужинать с дьяволом, нужна длинная ложка. Элинор все такая же?

– Боюсь, да, – я закрыла лицо ладонями. – Поэтому я так его и ненавижу. Он использует ее для своих отвратительных занятий, Дэвид, а это убивает ее. Если я ненадолго уеду, чтобы поискать Мистера, пожалуйста, не думайте, что я покидаю ее, – я опустила руки и посмотрела ему прямо в глаза. – Я чувствую, что все события как-то связаны между собой. Мне кажется, что я обязана найти Мистера, если намерена помочь Элинор, но не просите меня объяснить почему. Я не смогу. Он отвел глаза и сжал губы.

– Разве кто-нибудь в состоянии помочь Элинор?

– Не знаю, я поступлю так, как велит мне инстинкт. Он снова смотрел мне в глаза.

– Ладно, Джейни, я доверяю вашему инстинкту. Двумя днями позже я прибыла на вокзал Ватерлоо с чемоданом и наняла кэб, который должен был доставить меня на Грейс-Инн-роуд. Там находился торговавший табаком и сладостями магазин, хозяевами которого были отставной солдат мистер Бэйли и его жена. До того, как ее муж-сержант вышел в отставку, миссис Бэйли целых тридцать лет прослужила кухаркой в Лейдон-холле, доме родителей Дэвида в Линкольншире. Он знал ее с детства, очень любил и раза два-три в год писал. Она же каждый раз посылала ему торт ко дню рождения, а на Рождество – пудинг.

Дэвид отправил ей телеграмму, а потом – письмо, и когда ранним вечером я приехала к ним, миссис Бэйли и ее муж меня уже ждали. Они жили над магазином, где и приготовили маленькую комнату для меня. Мебель оказалась отполированной до блеска, постельное белье – снежно-белым и хрустящим, а в красно-зеленой вазе стояли цветы.

Миссис Бэйли, пухлая, заботливая женщина, суетилась вокруг меня так, словно я была десятилетним ребенком. Мистер Бэйли, бывший сержант, имел вид весьма грозный, но уже через десять минут, проведенных в его обществе, мне захотелось броситься ему на шею – до такой степени его произношение и манеры напоминали Сембура.

– Проходите сюда, мисс Джейни. Сейчас я отнесу все ваши вещички, ладно? Отлично. Надо нам хорошенько посидеть, попить чайку. Надеюсь, вы оставили мастера Дэвида в добром здравии. Моя хозяюшка вечно волнуется, что он там, наверное, плохо питается. Садитесь, садитесь, отдохните! – С самым обходительным видом он выдвинул стул из-за сверкающего чистотой кухонного стола, чтобы я могла расположиться, и громко позвал: – Гэрриет! Иди сюда, дорогая! Мисс Джейни внизу. Приготовь чай, а я тем временем закрою магазин.

Они оба были добрые, милые люди, и проведенный с ними вечер доставил бы мне еще большее удовольствие, не будь мои мысли заняты тем, что предстояло сделать завтра. Они были явно ошеломлены, узнав, что я собираюсь в Уэппинг, в "Рыжую корову", чтобы найти кого-то, кто был моим старым другом, однако вопросов задавать не стали.

Постукивая по трубке загорелым пальцем, мистер Бэйли сказал:

– Нельзя ей туда одной идти, Гэрриет. В смысле, в Уэппинг. Дрянная там публика, сплошные жулики.

– О, пожалуйста, не волнуйтесь! – воскликнула я. – Я возьму кэб, он довезет меня прямо до двери, да и вообще я не боюсь. Я воспитывалась в приюте в Бермондсее, так что привыкла к… подобным людям.

– Ты пойдешь с ней, Альберт Бэйли, – твердо решила миссис Бэйли, – потому как случись что, я не посмею посмотреть мастеру Дэвиду в глаза.

– Верно, моя дорогая. Итак, решено.

Мистер Бэйли посмотрел на меня строго – точно так же, как Сембур, когда он предчувствовал возражения и намеревался их не допустить. Я и не думала возражать, поскольку совсем не знала Лондона, и обрадовалась тому, что со мной будет местный житель, но понимая, что мистер Бэйли обрадуется маленькой победе, как обрадовался бы ей и Сембур, я кротко сказала:

– Очень хорошо, мистер Бэйли.

На следующее утро, однако, я не дала ему возможность почувствовать себя победителем, заявив, что пройду весь путь до Уэппинга пешком, если он не позволит мне дать ему достаточно денег, чтобы заплатить кэбмену еще до того, как мы отправимся.

Не будь мои нервы так напряжены, я, несомненно, нашла бы нашу поездку в кэбе весьма увлекательной, ибо на протяжении всего пути мистер Бэйли обращал мое внимание на то, что, по его мнению, могло меня заинтересовать. Мы проехали через Холборн, потом по виадуку в Ньюгейт, мимо огромного собора святого Павла и дальше через Чипсайд и Поултри. Народу на улицах было много. Около Банка Англии мы на какое-то время застряли в огромной пробке кэбов, колясок, повозок, но уже через десять минут я увидела мост и знаменитый лондонский Тауэр. Впрочем, мне не удалось его особенно разглядеть, потому что мы почти сразу же свернули и оказались в другом мире, мире узких, мрачных улочек, закопченных складов и убогих жилищ.

В отбросах рылись бездомные тощие собаки. На замусоренных улицах дети играли в те же игры, в которые играла в приюте я. В своей поношенной, перешитой, залатанной одежде они выглядели точно так же, как я, должно быть, выглядела в годы своей приютской жизни, однако нас, приютских, отличало то, что мы по крайней мере всегда держали себя в чистоте.

Кэб привлекал множество взглядов, и кэбмен, ругаясь и размахивая хлыстом, был вынужден отгонять мальчишек, пытавшихся прицепиться сзади и прокатиться. Наконец он остановился и заявил, что дальше не поедет.

– Что? – в негодовании вскричал мистер Бэйли. – Что? Не поедешь дальше, говоришь?

– И дальше не поеду, и постараюсь поскорее отсюда выбраться, вот что, – решительно заявил кэбмен. – Эти маленькие попрошайки, дай им случай, снимут у меня колеса. Не удивлюсь, если они сопрут даже ноги у моей лошади!

Мистер Бэйли обозвал его жалкой, ничтожной мокрицей и пригрозил, что сейчас стащит с коляски и преподаст хороший урок. Я решила вмешаться:

– Пожалуйста, мистер Бэйли, давайте пройдем остаток пути пешком. Глядите, эта улица называется Уоппинг Уолл, так что мы, должно быть, недалеко.

Под наблюдением дюжины любопытных сорванцов мы спустились из кэба. Мистер Бэйли расплатился с кэбменом, пробурчав, что за чаевыми тот может явиться после дождичка в четверг, а затем с широкой улыбкой предложил мне руку. В другой у него была трость из ротанга, которая вскоре оказалась весьма полезной, поскольку ребятня увязалась следом за нами, вопя, передразнивая мою походку и кривляясь.

– У-у-у, гляньте-ка на эту фифу!

– Эй, дядя, где ты добыл такую шляпу?

– Ла-ди-да-ди-да…

Мистер Бэйли стукнул тростью по ногам двум ухмыляющимся и гримасничающим мальчишкам, но не мог заставить себя действовать точно так же с девочками, которые тут же придвинулись к нам еще ближе, становясь нахальнее с каждой минутой. При других обстоятельствах подобное происшествие, скорее всего, только развеселило бы меня, и я вряд ли бы удержалась от смеха, но сегодня шум, отвлекающий меня от наших поисков, показался мне совершенно невыносимым. Самой старшей девочке было лет четырнадцать – пятнадцать, и она была примерно одного со мной роста. Я дождалась, когда она, распевая какой-то дурацкий стишок, оказалась около меня, и схватила ее за ухо.

Она заорала от боли, и мы остановились. Среди полной тишины ошалевшей от изумления аудитории я притянула ее поближе, выставила вперед подбородок, грозно на нее уставилась и, вспомнив приютские годы Джейн Берр, сказала пронзительным голосом:

– Слушай, чучело! Если ты хочешь, чтобы я вмазала тебе в ухо так, что закачаешься, так это запросто!

Я отшвырнула ее в сторону и, по-прежнему держа под руку мистера Бэйли, спокойно двинулась дальше. За нашими спинами вдруг воцарилась тишина. Бросив искоса взгляд на мистера Бэйли, я обнаружила, что его брови от удивления скрылись под полями шляпы.

– Ну, скажу я вам, ну, я вам скажу, – пробормотал он. – Ну, вы и штучка, мисс Джейни, самая настоящая штучка. Ну, выдаете! – он рассмеялся. – Остановили их быстрей, чем станковый пулемет! Ну, скажу я вам!

Через две минуты мы оказались на углу, где была расположена пивная под названием "Рыжая корова". Жирный субъект в грязном фартуке пытался крючком выковырнуть большую деревянную мышеловку, застрявшую среди булыжников у стены. Рядом с ним стоял, наблюдая, тощий юнец с черными от грязи босыми ногами, который держал в руках моток толстой веревки.

Мистер Бэйли громко сказал:

– Прошу прощения, – и продолжил, когда толстяк обратил на него внимание: – Я действую от лица этой молодой леди. Она ищет одного потерявшегося, если так можно выразиться, человека, и у нас есть основания думать, что данное лицо находится в этом заведении или где-то рядом.

Толстяк подозрительно спросил:

– Ты – ищейка?

– Нет, просто ищу этого парня, вот и все. По поручению молодой леди.

– И как его зовут?

Мистер Бэйли посмотрел на меня.

– Адам Гэскуин, – ответила я. – У него темные волосы, голубые…

– Никогда не слыхал про такого, – ухмыльнулся толстяк. – А что он такого сделал? Обрюхатил барышню и удрал, а?

– А пойдем-ка за угол, ты, грязная скотина, и поглядим, не лучше ли ты будешь выглядеть без зубов, – предложил мистер Бейли.

– Перестаньте! – крикнула я.

В это мгновение изможденный юноша зашелся в приступе кашля, от которого он вынужден был прислониться к стене. Почему-то все мы стояли и ждали, когда приступ пройдет, и только тогда я взяла мистера Бэйли под руку, чтобы увести. Однако юноша, отдышавшись, вдруг сказал:

– Может, она имеет в виду парня Молли.

– Может быть, – пожал плечами толстяк и вернулся к своему занятию.

Юноша вытер губы тыльной стороной ладони и спросил меня:

– Он из господ, этот парень?

Я кивнула:

– Около тридцати, волосы темные.

– Ну да, это он. Пару лет назад снял заднюю комнату в «Винограднике». Идти туда пять минут вот по этой дороге, – он показал направление. – Его все зовут Бафф.

– Бафф?

Жирный субъект раздраженно буркнул:

– Хватит, Гарольд, – и юноша отвернулся.

– Вы думаете, это тот, кто вам нужен, мисс Джейни? – спросил мистер Бэйли, когда мы отошли.

– Просто не знаю, – беспомощно ответила я. – С какой стати ему зваться Баффом? Или жить в подобном месте? И кто такая Молли?

– Ну, что-то вроде того, что можно назвать подругой, прошу прощения, мисс Джейни. Парень Молли, сказал тот малый.

– Ну, это хотя бы, в отличие от всего остального, не странно.

– Хмм! – мистер Бэйли откашлялся. – Нет, полагаю, что нет, если смотреть на жизнь, как она есть, что весьма необычно для молодых леди. В таком случае, позвольте заметить, вы – в высшей степени необычная молодая леди, мисс Джейни.

Таверна находилась у спуска к реке, на воде покачивалась старая лодка, привязанная к ржавому железному кольцу на зеленой от мха балке. Грязная пена и мусор покрывали берег вокруг. Дорожка шла между «Виноградником» и высоким ограждением реки. Мистер Бэйли сказал:

– Подождите чуток, мисс Джейни.

Он широко распахнул дверь, и я увидела двух или трех мужчин, стоявших за Г-образным прилавком. Пол был покрыт опилками.

Я понимала, почему мистер Бэйли не хочет, чтобы я заходила внутрь, и в то же время не желает оставлять меня одну снаружи. Он стоял на пороге, держа дверь широко открытой, и обратился к человеку за прилавком в грязном фартуке:

– Эй, приятель, здесь не снимает комнату один джентльмен? Говорят, его зовут Бафф.

Мужчина равнодушно ответил:

– Очень может быть, а кому он понадобился?

– А, кому понадобился? – возмущенно переспросил мистер Бэйли. – Разумеется, его сестре, – и он указал в мою сторону.

– Тогда дело другое, верно? – человек кивнул головой в сторону. – Пройдете по дорожке, свернете за угол, подниметесь по лестнице, первая дверь направо.

– Спасибо, – мистер Бэйли отступил, и дверь захлопнулась. – Надеюсь, нет беды, что я назвал вас его сестрой, – перешел он на шепот. – Люди, которые здесь живут, подозрительно относятся к чужакам, понимаете? Но они понимают, если дело касается сестры.

– Думаю, вы поступили очень разумно, мистер Бэйли. Дорожка была настолько узкая, что по ней могли пройти только двое. Уже на полпути мистер Бэйли внезапно остановился и нахмурился:

– Простите, что спрашиваю, мисс Джейни, но не хотите ли, чтобы я поднялся вместе с вами?

– О нет, благодарю вас, – ответила я.

Если я и впрямь нашла Мистера, во что мне все еще не верилось, то я хотела встретиться с ним наедине. Он наверняка меня не узнает, и неизвестно, что можно от него ждать, когда я объясню, кто я такая. Кроме того, я действовала как бы по поручению его родителей, и мое вторжение в его личную жизнь тоже, не исключено, приведет его в гнев.

Мистер Бэйли с недовольным видом почесал затылок.

– Не годится, мисс, одной заходить в комнату джентльмена.

– Ничего не поделаешь, мистер Бэйли. В любом случае со мной ничего не случится. Этот джентльмен ухаживал за мной, как нянька, когда я болела дифтерией, а потом мы вдвоем путешествовали сотни миль в безлюдных местах, так что вряд ли нас назовешь чужими друг другу.

– Господи помилуй! – произнес мистер Бэйли и покорно кивнул головой.

Мы прошли до конца дорожки и свернули налево к широкой террасе, от которой к спуску шли каменные ступени с пробивающейся на них травой. Дверь с другой стороны таверны была полуоткрыта, с нее давным-давно облупилась вся краска. Справа, за низкой стеной, которой заканчивалась терраса, находилось большое, выходящее на реку окно. Над ним был балкон, и там за маленьким столиком сидел человек в рубашке с короткими рукавами. К нам он был обращен спиной, его руки были чем-то заняты.

Сердце у меня подскочило от смешанной со страхом радости, и какое-то время я ничего не соображала. Я не видела его лица, но узнала завитки черных волос и широкие плечи. Лежа больной в пещере, а также во время нашего долгого путешествия я смотрела на них часами, днями, неделями. И теперь, спустя шесть лет, могла бы узнать Мистера со спины даже в толпе из сотен людей.

ГЛАВА 13

Повернувшись к мистеру Бэйли, я молча кивнула. Он поднял глаза на балкон, поглядел на меня с улыбкой и жестом показал, что понял. Оглядевшись, он отошел в сторону и сел на маленькую бочку в углу мрачной террасы, достав трубку и кисет.

Я сделала вздох, подошла к полуоткрытой двери, широко ее распахнула и начала подниматься по грязной лестнице. Она состояла из двух широких пролетов, второй сворачивал вправо и вел в узкий коридор с непокрытым деревянным полом и закопченными стенами. Около первой двери направо я остановилась, проверила, хорошо ли сидит шляпа, вцепилась дрожащей рукой в сумочку и постучала.

– Да? Входите, входите, кем бы вы ни были.

Когда я открыла дверь, он продолжал что-то говорить, но голова моя шла кругом, и до сознания его слова не доходили. Комната была маленькой, но, в отличие от всего остального, что я здесь увидела, чистой. В воздухе стоял слабый запах карболовой кислоты. В одном углу была железная койка, немного продавленная в середине и покрытая сильно выцветшим бледно-розовым покрывалом. Еще были два деревянных стула, стол, умывальник с большой фарфоровой раковиной и кувшином, занавеска была оттянута в сторону, и я заметила, что альков используется в качестве гардероба. Там висела пара рубашек, куртка, пальто и брюки, все довольно изношенные. На одной вешалке – умело залатанное голубое хлопчатобумажное платье. Должно быть, это платье Молли, пронеслось у меня в голове.

Он сидел ко мне левым боком и продолжал что-то делать руками. На столе перед ним было несколько маленьких белых предметов. Я подошла поближе и увидела, что это шахматы: кони, ладьи, слоны, однако самой грубой формы, вырезанные не до конца. Слоновая кость. Я вспомнила слова Элинор – "клык, из которого рождаются воины". Мистер вырезал воинов шахматной доски. В одной руке у него был король или королева, а в другой – металлический инструмент. Он искусно вертел фигурку, отсекая маленькие кусочки слоновой кости и ощупывая подушечкой большого пальца то место, над которым работал. И тут я расслышала, что он говорит.

В голове его звучали веселые, юмористические нотки, слышать которые раньше мне не доводилось, но при этом он не отводил взгляд от шахматной фигурки:

– Вот, голос моего возлюбленного, который стучится: "Отвори мне, сестра моя, возлюбленная моя, голубица моя, чистая моя!"

Слова были знакомыми, и я наконец сообразила откуда они. Это "Песнь песней" царя Соломона, которую Сембур неохотно разрешил мне читать только тогда, когда я заметила ему, что в Библии наверняка не может быть ничего плохого.

– Кто эта блестящая, как заря, прекрасная, как луна, светлая, как солнце, грозная, как полки со знаменами? – Мистер усмехнулся, по-прежнему не сводя взгляда со своих рук. – У тебя все еще плохое настроение, Молли? Если так, поройся в кармане моей куртки, и ты найдешь там достаточно меди, чтобы купить нам кувшин эля и два гороховых пудинга.

Я сделала еще шаг вперед, пытаясь что-то сказать, а он повернул голову и посмотрел на меня, все так же продолжая работать. На губах его была улыбка.

– Ну, скажи же что-нибудь, дева, пусть даже это будет всего-навсего "Пошел к черту, Бафф". – Он откинул голову, руки его перестали шевелиться. Мистер смотрел на меня в упор. – Молли? Это ты? – Он отложил шахматную фигурку и встал. – Молли?

Боль и понимание пришли ко мне одновременно. Меня словно пронзили копьем. Темно-голубые глаза глядели уже не на меня, а куда-то немного в сторону, но они ничего не видели. Шок, скорбь и ужас душили меня, причиняя физическое страдание. Сумка выпала из моей руки, и я почувствовала, как лицо исказилось в скорбной гримасе. Стиснув кулаки, я непроизвольно тряхнула головой, словно стараясь отогнать страшное видение.

– Молли? – повторил он.

И тут с моих губ сорвались слова:

– О нет! Нет, Мистер, нет, не может быть!

Он медленно отодвинул стул и подошел к окну. Лицо его было обращено ко мне, голова чуть-чуть склонена, глаза полузакрыты. Его губы задумчиво произнесли:

– Мистер?.. Так меня не называл никто, кроме… – Незрячие глаза широко раскрылись, и бледное лицо озарилось радостью. Он недоверчиво рассмеялся: – Джейни! Вот так чудо! Малышка Джейни Берр!

Он протянул руки, и я без малейшего колебания бросилась к нему, обняла за шею и прижалась щекой к груди. В последние дни нашего путешествия, когда я была очень слаба, он часто держал меня так. Его руки коснулись моей талии, и я услышала, как он растерянно рассмеялся, а потом обнял меня. Я плакала и никак не могла остановиться, все мое тело сотрясалось от рыданий.

– Господи, ну и дурак же я, Джейни. Ожидал, что сейчас сгребу маленькое тощее существо, которым ты была… когда же? Да, шесть лет назад. Конечно, ты с тех пор подросла!

Я старалась подавить рыдание:

– Я вымочила вам всю рубашку.

– Это всего лишь старая рубашка. Других у меня теперь нет, – и он снова рассмеялся. За эти несколько минут он смеялся больше, чем за все те недели, что я провела с ним раньше. Его рука легонько коснулась моей руки, плеча, платья, щеки, сбившейся набок шляпы и волос. – Да, – говорил он, – ты стала взрослой, Джейни.

Я отошла от него, подобрала сумку, достала носовой платок и принялась вытирать глаза. Он стоял очень тихо, словно прислушиваясь к каждому моему движению. Наконец я почувствовала, что могу говорить без дрожи в голосе.

– Ах, как я рада, что нашла вас, Мистер. То есть мистер Гэскуин. Извините, я сама не понимаю, что говорю, я так ужасно расстроилась из-за того, что… вы ослепли.

– Садись, Джейни. Нет, не двигай стул, мне нужно знать, где что находится. Вот так, отлично. Что заставило тебя искать меня? Что случилось с тобой за все эти годы? Куда делось то забавное произношение кокни? И как ты умудрилась меня найти?

– О Боже, так много нужно рассказать и так много хочется узнать. Не знаю даже, с чего начать.

– Мое время неограниченно, Джейни. О Господи, а как же твоя репутация? Я все забываю, что ты больше не ребенок.

– Там, на веранде, находится мой друг, но это не имеет значения.

– Хочешь, чтобы он сюда поднялся?

– Нет. Нам будет проще разговаривать вдвоем.

Он улыбнулся.

– Ты изменилась, но выражаешься по-прежнему без обиняков.

– Вы тоже изменились. Не такой… – я замялась.

– Надменный? Высокомерный? Самодовольный? – он улыбнулся. – Да, я стал куда мягче, может быть, даже лучше.

– Вы были совсем юным. Тогда я этого не понимала.

– Я испугался до умопомрачения, оказавшись с маленькой девочкой на руках. Я представлялся себе бравым солдатом, а не нянькой.

– Вы были ко мне так добры.

– Попробовал бы я быть другим, сразу же получил бы хороший пинок.

– О Господи, я же попросила прощения.

– Да, конечно. – Помолчав, он сказал: – Ты только что назвала мое имя.

– Да. Вы – мистер Гэскуин, мистер Адам Гэскуин, или вы предпочитаете, чтобы я называла вас капитаном Гэскуином?

– Нет, отнюдь. А не могла ли бы ты называть меня Адамом?

– Попробую, – улыбнулась я. – Сначала будет немножко трудно, ведь целых шесть лет я думала о вас как о Мистере.

Минуту он молчал, устремив взгляд сквозь меня, а потом тихо сказал:

– Я весьма польщен тем, что ты вообще обо мне думала, Джейни Берр, – он поднялся и взял свой стул. – Что бы ты ни говорила, я не хочу подвергать опасности твою репутацию, поэтому мы перейдем на балкон. Я буду продолжать работать, ты расскажешь мне все о себе, и оттуда нас будет видно как с реки, так и твоему другу. Пошли.

Я сняла шляпу и отправилась за ним на балкон. Он двигался очень уверенно, поставил мой стул напротив своего, так что за столом мы оказались лицом друг к другу.

– До того, как вы узнали, кто вошел, вы говорили что-то про гороховый пудинг и эль. Вы голодны? – спросила я.

– Ну, утром вышла некоторая заминка с провиантом. – Молли в сердцах убежала?

– Ах, – он погрустнел, – в общем, да. Я пойду принесу нам что-нибудь, Джейни, но приличной еды не обещаю.

– У вас проблемы с деньгами?

– Только пока не кончу этот шахматный набор, – он указал на фигурки из слоновой кости. – На следующей неделе я снова буду богат. Старый Чен By платит мне целых два соверена.

– Ну, а вот я сегодня как раз богата, Мистер, то есть, Адам. – Перегнувшись через ржавые перила, я позвала: – Мистер Бэйли!

Он вынул трубку изо рта и вскочил на ноги.

– Мисс Джейни?

– Не будете ли вы добры найти нам немного еды? Пожалуй, холодного цыпленка, немного ветчины, сыр, хлеб. На ваше усмотрение. О, еще, пожалуйста, кувшин эля и лимонад или имбирное пиво для меня.

– Хорошо, мисс.

– Себе тоже возьмите, мистер Бейли. Я пробуду здесь с мистером Гэскуином довольно долго. У вас еще есть деньги?

– От того, что вы мне утром дали, осталась целая куча. Все будет в порядке, мисс Джейни, – и он бодро зашагал прочь.

– Старый солдат. Как Сембур, – заметил Адам Гэскуин. Я удивилась.

– Откуда вы знаете?

Он пожал плечами.

– Голос. Манера выражаться, интонация. Полагаю, у меня развился обостренный слух. Огромное спасибо за твою доброту, Джейни. – Он подождал, пока я сяду, затем сел сам и взял фигурку и инструмент. – Господи, нужно так о многом поговорить. – Его руки занялись работой. – Ты первая, Джейни. С самого начала.

Поскольку он не мог меня видеть, я пристально его разглядывала. Его открытая на шее рубашка была хоть и заштопанной, но чистой, старые ботинки начищены. Лицо худое, а волосы длинные. Разумеется, он выглядел старше. Не сводя с него взгляда, я начала:

– Ну, когда я очнулась в той больнице в Горакхпуре, то обнаружила, что вы оставили мне медальон. – Я положила руку ему на запястье, чтобы он прервал свою работу, вытащила из-под платья медальон и прижала к нему его пальцы. – С тех пор я его не снимаю и не могу выразить, как вам за него благодарна. Он стал моим талисманом.

Я неторопливо рассказывала ему о себе. Он продолжал работать, время от времени перебивая меня вопросом, слушая очень внимательно. По мере того, как я говорила, на лице его появлялось то удивление, то гнев, то тревога, то смех. Я радовалась этому, вспоминая, что раньше он старался скрывать свои эмоции.

Через полчаса возвратился мистер Бэйли, который принес нам холодные закуски, а также несколько дешевых тарелок и вилок.

– Я их одолжил, – объяснил он. – В симпатичной маленькой лавочке около Тауэра. Вот еще пара пивных кружек.

Еще он принес закрытый крышкой кувшин, бутылку имбирного пива, свежий теплый хлеб, немного сливочного масла, соль, перец и маринованные овощи.

– Мистер Бэйли, вы просто чудо, – сказала я.

– Рад услужить вам, мисс. – Он все время смотрел в потолок, стараясь показать, что не любопытствует, и. не опускал глаз до тех пор, пока я не представила его капитану Гэскуину. Он тут же вытянулся по стойке «смирно», поднес шляпу к груди и гаркнул: – Сэр! Имею честь доложить – сержант Бэйли, третий взвод Тауэра!

– А вы позаботились о провианте для себя, сержант? – спросил Адам. – Мисс Джейни получила хорошее воспитание и не сядет есть до тех пор, пока все люди и лошади, находящиеся под ее началом, не будут сыты.

– Имею честь доложить, сэр, на себя я тоже купил и перекушу внизу на террасе.

– Очень хорошо, сержант.

– Сэр! – мистер Бэйли отступил на шаг, резко повернулся, щелкнув каблуками, и зашагал из комнаты.

Мы отнесли еду и питье на балкон, и там, раскладывая по тарелкам холодное мясо, намазывая хлеб маслом и наливая эль для Адама, я продолжила свой рассказ. Под нами, у самой стены таверны, плескалась река. На другом берегу в дымке поднимались краны доков Суррея – знакомая мне картина, которую я часто видела из окон приюта Аделаиды Крокер. Бороздя серую воду, вверх и вниз по реке проходили баржи и небольшие суденышки. Отовсюду до наших ушей долетали рожденные рекой звуки.

Когда я рассказала о письме Сембура и прочла принесенную с собой копию, Адам Гэскуин отложил работу и попросил меня перечитать все еще раз.

– Вот, значит, что случилось на самом деле, – тихо сказал он. – Воистину страшная история. Но я очень рад за Сембура, мне все время не верилось в его признание. Надеюсь, эта история не очень преследует тебя, Джейни.

– Нет. Сначала я испытала сильное потрясение, но сейчас я не так много об этом размышляю. Все это принадлежит прошлому.

– Хорошо, – он немного помолчал и усмехнулся. – Боже мой, подумать только, я купал и укладывал спать махарани, представления ни о чем не имея.

Я рассказала о том, как переехала из "Приюта кречета" на ферму Стэффордов, опустив лишь то, что касалось сэра Чарлза и леди Гэскуин, зато поведала о медальоне, с помощью которого удалось найти "того, кто потерялся". Я описала полусверхъестественную, полупрозаическую процедуру в "Круглой комнате" и выводы, сделанные Верноном Куэйлом из видений Элинор. Дальше я рассказала, как Дэвид Хэйуорд отправил меня на несколько дней к мистеру и миссис Бэйли, чтобы я могла пожить у них, занимаясь поисками, которые увенчались успехом раньше, чем я смела надеяться.

– Я кое-что опустила в своей истории, – призналась я, – не объяснив, что побудило меня обратиться к такому человеку, как Вернон Куэйл, и просить его помочь найти вас. Но, пожалуйста, позвольте мне рассказать об этом после того, Адам, как я услышу ваш рассказ. Это нечто совсем… отдельное, правда.

– Хорошо, Джейни, но сначала дай мне обещание. – Его лицо стало серьезным. Он уже начал вырезать другую фигурку, но тут, отложив ее в сторону, протянул свою руку и прикоснулся к моей. – У тебя больше не должно быть никаких дел с этим типом Куэйлом. Никогда. Мне нет нужды объяснять тебе, что он очень опасен, куда опасней, чем гадюка, с которой ты встретилась в Нью-Форест. Как, ты сказала, Рильд назвал его? Пожиратель Душ… Весьма драматично, но, полагаю, недалеко от истины. Куэйл – разрушитель, Джейни.

– Вы хотите сказать, что знаете его?

– Нет, – он покачал головой. – Но в своих странствиях я сталкивался с некоторыми подобными вещами. Как и ты. Слава Богу, ты отказалась смотреть в чернила. Он мог начать подчинять тебя себе, как твою подругу Элинор. Ты просто не должна приближаться к нему.

– Этого я обещать не могу. Видите ли, там Элинор, и если я понадоблюсь ей, то должна буду пойти.

– Но ты ничего не можешь для нее сделать, Джейни, – он крепко стиснул мою руку, словно надеясь таким образом проникнуть в мои мысли. – Боюсь, что Элинор для тебя потеряна. Если только ее не отпустит сам Куэйл.

– Любой сказал бы, Адам, что вы ничего не можете для меня сделать, когда я, готовая вот-вот задохнуться, лежала в пещере. Но вы спасли меня, вы не отказывались от надежды, и я не откажусь от надежды спасти Элинор. Я ей очень многим обязана, очень многим.

Он ласково погладил мою руку.

– Хорошо, Джейни, – произнес он в конце концов. – Полагаю, ты просто не можешь вести себя по-другому. Такова уж ты от природы.

Довольная, что спор закончился, я с облегчением сказала:

– Итак, с этим все ясно. Теперь ваша очередь.

– Моя история? – рассмеявшись, он взял фигурку и резец. – По сравнению с твоей она неинтересная. Я надеялся, что смогу задержаться в Горакхпуре, пока тебе не станет лучше, но меня вызвали в Калькутту и отправили обратно в Тибет, на восток, через Дарджилинг. Со мной были два инженера, и предполагалось, что мы будем вести обзор коммуникаций, однако на самом деле нас направили в Тибет в разведывательных целях. – Он перевернул шахматную фигурку и осторожно ее ощупал. – По-видимому, они вскоре собираются направить на север военную экспедицию. Правительство пестует эту идею уже долгие годы, потому что боится российского влияния в том регионе. – Адам снова начал вырезать фигурку. – Я провел там несколько месяцев в качестве шпиона, затем вернулся в Калькутту, поссорился с бригадиром, получил назначение в Египет, куда вторгся Судан. Под Омдурманом меня слегка ранили, потом перевели в Каир, там я поссорился с генерал-майором и решил, что армия прекрасно без меня обойдется. – Он нахмурился и протянул мне слона. – Ты не видишь здесь брака, Джейни? Какого-нибудь пятна? Я чувствую что-то вот здесь, на своде.

Я пригляделась.

– Да, но оно совсем крошечное.

– Ну, тогда они могут использовать заготовку для черных фигур. Между прочим, это бивень слонихи, а такая кость ценится больше всего, в особенности если она получена с восточного берега Африки. Многие пользуются тисками, но я вполне обхожусь без них. Так на чем я остановился, Джейни?

– На том, что ушли из армии.

– Да, а потом… Потом я уехал в Санта-Фе, чтобы разводить лошадей. Купил долю в конном заводе, и через несколько лет дела наши пошли просто отлично, у обоих моих южноамериканских партнеров и у меня. Но в это время сестра Рамона воспылала ко мне страстью, а когда я на нее не ответил, она обвинила меня в том, что я ее обесчестил, – Адам расхохотался. – Дело было в Аргентине, и братья – неважно, поверили они ей или нет – должны были принять меры, но я успел на поезд до Буэнос-Айреса и таким образом унес ноги.

Он отложил резец и вынул из стоявшей у локтя коробочки трехгранную пилку.

– Какое-то время я болтался по Карибскому побережью, подыскивая себе занятие. В конце концов я обосновался на Гаити и стал экспортировать красное и розовое дерево. Там была куча проблем, но Гаити – очаровательный уголок, и мне там было неплохо. А потом я ослеп.

Он сидел, немного откинувшись назад, и глаза его, казалось, были устремлены в небо. Я почувствовала, как на меня снова накатили боль и потрясение.

– Как это произошло? – едва слышно спросила я.

– Бог ведает, Джейни. Не было никакого несчастного случая. Я подцепил лихорадку, провалялся с нею дня три-четыре, а когда поднялся, то был уже слеп. Я обращался там к французскому и американскому врачам, а потом вернулся в Англию и обращался к специалисту и здесь. Американец сказал, что ничего не понимает, потому что, на его взгляд, у меня все в порядке. Француз решил, что проблема в давлении на глазной нерв, однако причина давления неизвестна. Англичанин заявил, что все это – чушь, а я подцепил от какой-то заморской инфекции болезнь глазного нерва. Я ходил еще к некоторым врачам, но единственное, в чем они были единодушны, так это в том, что вылечить меня не в состоянии. – Он снова рассмеялся, причем без всякой горечи. – По правде говоря, больше всего мне понравился американец.

– Как давно вы вернулись в Англию, Адам?

– О, примерно полтора года назад. Месяцев через пять у меня кончились деньги, и я отправился к старому Чен By. Он торгует антиквариатом и всякими восточными штучками, старый негодяй. Раньше я был частым его покупателем, да и сам, будучи молодым моряком, кое-что ему привозил, но это было задолго до того, как мы познакомились, Джейни. Во всяком случае, он нашел мне это жилье и сказал, что мне надо научиться резьбе по слоновой кости. Оказывается, его дед был слеп, однако был большим мастером в этом деле. Боюсь, настоящего мастера из меня никогда не получится, я так и не научился филигранной отделке фигур, но тем не менее изготовляю вполне приличные шахматные наборы, которые Чен By продает покупателям под видом настоящих китайских.

Его смех вызывал у меня странную смесь боли и радости.

– Мне очень повезло, – продолжал Адам. – Через месяц меня взяла под свое крыло Молли. Она – ирландка, собирает старые вещи, у нее есть свой ослик и тележка. Она убирается здесь, содержит в порядке мою одежду, ссорится со мной и за все труды не хочет брать ни пенни, даже когда у меня их достаточно.

– Она живет здесь с вами? – спросила я, вспомнив голубое хлопчатобумажное платье, висящее вместе с его одеждой. – Она не рассердится, обнаружив меня здесь?

– По правде говоря, я никогда не знаю, на что Молли может рассердиться. – Он очень искусно заработал тоненькой круглой пилкой. – У нее есть лавка, а над ней – комната, но время от времени она остается здесь. Раза два-три в неделю. Она очень добра и очень хорошо ко мне относится, – он помолчал и, подняв бровь, сказал: – Однако, Джейни, из тебя выросла молодая леди, которую не так-то легко шокировать.

– Полагаю, что нет. Я ведь росла и в Смон Тьанге, где брак считался делом несущественным, и в приюте Аделаиды Крокер, где были уличные девчонки вроде Большой Алисы и Плаксы Кэйт. – После некоторого колебания я, наконец, отважилась: – Адам, ваши отец и мать хотят, чтобы вы вернулись домой.

Его пальцы застыли, лицо превратилось в маску, и через мгновение он проговорил:

– Откуда ты знаешь моих родителей, Джейни?

– Кто-то в Министерстве иностранных дел рассказал вашему отцу про письмо Сембура, а он уже знал из армейских отчетов, что именно вас послали его арестовать. Они приехали ко мне. О Адам, я знаю, что все эти годы вы находились в ссоре с отцом, но неужели вы никогда не думали о том, какую боль причиняете своей матери, о том, как она тревожится за вас?

Он снова взялся за резец.

– Это тебя не касается, Джейни.

– Нет, касается! – воскликнула я и взяла его за руку. – Перестаньте скрести эту штуку и послушайте меня, Адам Гэскуин! Вы спасли мне жизнь и дали свой медальон, подарок вашей матери, для того, чтобы "помнить о друге". Если вы действительно имели это в виду, если мы действительно друзья, то все, что с вами происходит, меня касается. Вы были легкомысленны и бессердечны, но это – дело прошлое. Вы говорили, что никогда не вернетесь домой, если отец не попросит вас об этом. Ну, так сейчас он просит вас вернуться домой, – я все еще крепко держала его за руку. – Адам, он умирает. Я не хочу сказать, что это случится сегодня-завтра, но жить ему все равно осталось недолго. Пожалуйста, вернитесь домой, если не ради него, то ради вашей матери.

Наступило долгое молчание. Его незрячие глаза были обращены в сторону реки, лицо не выражало ничего. Наконец он накрыл мою руку своей и задумчиво произнес:

– Как жаль, что я не могу тебя видеть.

Мои глаза тут же наполнились слезами.

– Пожалуйста, Адам. Вы сделаете это?

– Я не хотел быть жестоким, Джейни. Я думал, что для матери лучше меня забыть. А когда я потерял зрение, то решил, что пусть она думает, будто я умер, чем видеть меня слепым и жалким.

– О Адам, какой вы дурень, – прошептала я и, склонившись, положила щеку на ладонь, лежавшую на моей руке. – Неужели вы совсем ничего не знаете про женское сердце? Неужели вы в самом деле думаете, что она может забыть своего сына? Или что ей лучше, чтобы вы умерли, чем ослепли?

Он помолчал и вздохнул.

– Сначала ты вымочила мне рубашку, а теперь манжету. Не знаю, что с тобой произошло, Джейни Берр. Или Джейни Сэксон. Или Ваше Высочество. За все те недели, что мы провели вместе, и при всем том, через что тебе пришлось пройти, ты ни разу не всхлипнула.

Я подняла голову, вытерла глаза и, запинаясь, пробормотала какие-то извинения. Адам Гэскуин не знал, что со мной случилось, но зато внезапно я сама поняла это очень хорошо. Я была влюблена и начинала подозревать, что была влюблена задолго до того, как Дэвид Хэйуорд в шутку высказал подобное предположение. Когда я принималась плакать, причиной тому могло быть счастье, горе, отчаяние, ревность, надежда или все вместе.

Какое-то время мы сидели молча, затем он кивнул:

– Хорошо, Джейни. Я вернусь домой, если ты пойдешь вместе со мной. Ты будешь мне там нужна, особенно первое время.

– Адам, но я не могу навязывать себя вашим родителям подобным образом.

– А ты и не будешь себя навязывать. Настаиваю я, и если они действительно во мне нуждаются, выполнить мою просьбу им будет совсем легко. Видит Бог, дом, как и штат прислуги, достаточно велик. Кроме того, если они с тобой знакомы, я не сомневаюсь, что они будут в восторге. Правда, Джейни, я действительно в тебе нуждаюсь. Они будут для меня как совершенно незнакомые люди, я не буду знать, о чем с ними говорить, а с тобой мне легко и спокойно, так что ты будешь своего рода… катализатором перемен. Тебе со мной легко?

– Да. Да, Адам. Но сначала я должна сходить к вашим родителям и предупредить их. Я сегодня же сообщу им, что нашла вас, что вы ослепли, но я постараюсь сделать это так осторожно, как могу, а потом я скажу, что вы к ним вернетесь.

– При условии, что ты будешь со мной.

– Хорошо. Надеюсь, что никаких трудностей с этим не будет. Когда вы пойдете, Адам?

Он помолчал, по-видимому, собираясь с духом.

– Не будем затягивать. Завтра утром ты за мной зайдешь?

– Да.

Внезапно я почувствовала, что совершенно обессилела, что могла бы положить голову на руки и тут же уснуть.

– Ты устала, Джейни? – спросил Адам.

– Угу. Прошу прощения.

Он рассмеялся и встал.

– Меня это не удивляет. Я пройдусь с тобой и с мистером Бэйли до Тауэра. Пошли.

– О, но кто же проводит вас обратно?

– Мне не нужно провожатого, я прохожу один целые мили.

– Я помою посуду, которую мистер Бэйли должен вернуть перед тем, как мы уйдем.

– Хорошо. Там, на полке, есть сода.

Я справилась быстро. Уложив все в две маленькие корзинки, я подошла к треснутому зеркалу, чтобы приколоть шляпу. Это зеркало Молли, с болью поняла я. Адам в зеркале не нуждается.

Не успела я это подумать, как отворилась дверь и в комнату вошла девушка. Я бы дала ей года двадцать два – двадцать три. Она была выше меня ростом, с пышной грудью, широкими плечами и тонкой талией. У нее было некрасивое, красное лицо, но великолепные глаза. Мышиного цвета волосы убраны в пучок на затылке, а на лоб надвинута старая шляпка с довольно жалкой имитацией виноградных гроздьев и вишен. На ней было коричневое платье, явно крашенное. Белые кружева на корсаже, воротнике и рукавах были чистые и отглаженные. Адам, прислонившийся к стене около окна, сказал:

– Ах, значит, ты меня простила, Молли. Когда я чувствую запах лаванды, то понимаю, Джейни, что прощен. Позволь тебе представить Молли, Джейни. Молли… Джейни.

Она захлопнула за собой дверь и стояла, глядя на меня, уперев руки в бедра и выставив вперед большие пальцы. Широко поставленные глаза излучали сначала подозрительность и хитрость, уступившие затем место печали и сожалению.

– Сестра, значит? – она тряхнула головой. – Если ты его сестра, то я – папа Римский. – Молли опять тряхнула головой и продолжала меня разглядывать. – Значит, ты и есть она.

– Дорогая моя Молли, а нельзя ли без ирландских загадок? Какая такая "она"? – произнес Адам.

Молли бросила на него взгляд, выражающий одновременно презрение и жалость.

– Пусть ты и образованный, Бафф, но такой же дурак, как все мужчины. – Она подошла вплотную ко мне. – Ты пришла, чтобы его отобрать, так?

– Он возвращается домой, к семье, его отец умирает, – ответила я.

Она пожала плечами.

– Это ждет каждого, ну и что?

– А то, Молли, что там его ждут и любят.

На ее глазах выступили слезы, и она яростно вытерла их кулаками.

– Мы были вместе целый год и даже больше. Этого у меня никто не отберет. Но я рада, что он возвращается к своим. Когда ты его заберешь?

– Я приду завтра утром, около десяти.

– Ладно, я соберу его вещички. Все будет чистеньким к починенным.

– Спасибо, Молли.

– Я буду признателен, если вы перестанете разговаривать так, будто меня здесь нет, – вставил Адам.

Молли рассмеялась и подошла к нему.

– Знаешь что, Бафф? Хочу тебе кое-что сказать. Я выхожу замуж за Сида, он все время меня об этом просит, да и ты говорил, чтобы я за него пошла, – она подняла руки и крепко обняла его за шею. – Но ты останешься для меня единственным, Бафф, единственным, черт тебя подери.

Молли наклонила его голову и крепко поцеловала в губы, а потом резко развернулась и вышла из комнаты с гордо поднятой головой. Адам провел пальцами по своим густым черным волосам. Я опять повернулась к зеркалу и занялась шляпой, размышляя о Молли, о том, что моя жизнь могла сложиться так же, как у нее – собирала бы старые вещи, радуясь собственной тележке и ослику, не выпади мне великое счастье повстречать шесть лет назад в лесу мистера Грэхема Лэмберта из "Приюта кречета".

Адам надел потертую куртку. Застегнув ее, он открыл передо мной дверь. И тут мне снова пришел на ум вопрос, занимавший меня уже давно.

– Адам, почему они называют вас Бафф? Он немного поразмыслил и улыбнулся.

– Ты знаешь, я почти забыл. Конечно, это пошло от детей. Они так окрестили меня в честь своей игры – "ударь слепого".^[1]

* * *

Тремя часами позже в очаровательной гостиной дома, выходившего на Риджент-парк, побледневшая леди Гэскуин говорила:

– Но почему мне нельзя пойти к нему, Джейни? Почему мне нельзя сейчас же пойти к нему и привести домой?

Пережитое эмоциональное напряжение оставило меня совершенно опустошенной, и, с трудом подбирая слова, я устало ответила:

– Пожалуйста, не надо, леди Гэскуин. Ему будет трудно, и я уверена, что будет куда лучше, если он придет сюда сам.

Стоя у окна и глядя в парк, сэр Чарлз сказал:

– Прислушайся, пожалуйста, к ней, Мэри. Она нашла его, она с ним говорила. Она лучше знает.

– Но Чарлз… он слеп! И живет в таком ужасном месте!

– Час назад ты была бы благодарна Богу, что Джейни вообще его нашла, не имеет значения, в каком состоянии. Главное, что он жив. Возьми себя в руки, моя милая.

– Да, извините, Джейни, я такая неблагодарная.

– Нет-нет, леди Гэскуин, я понимаю, какое это потрясение – и от хорошего, и от плохого сразу. – Бросив взгляд на сэра Чарлза в поисках поддержки, я продолжила: – Пожалуйста, не сочтите мои слова неуместными или дерзкими, но если вы хотите, чтобы Адаму здесь было хорошо, думаю, вам нужно относиться ко всему как можно спокойнее. Он не захочет… ну, он не хочет, чтобы ему сочувствовали… или как-то вокруг него суетились.

Сэр Чарлз подошел к низкой кушетке, на которой сидели мы с его женой.

– Ясно, – вздохнул он. – Мэри – жена дипломата, и, обещаю вам, она сумеет проявить необходимую сдержанность, – он с беспокойством посмотрел на меня. – Мы можем рассчитывать на то, что вы поживете с нами?

Я потерла пальцами лоб, стараясь избавиться от досаждавшей мне головной боли.

– Да, немного, если вы позволите, сэр Чарлз. Не могу сказать точно как долго.

– Конечно, конечно, мы не должны связывать вас какими-либо обещаниями. Однако могу ли я предложить сейчас свою коляску, чтобы довезти вас и мистера Бэйли, проявляющего столь замечательное терпение, до Грейс-Инн-роуд? Не могли бы вы сегодня сюда вернуться со своими вещами? В течение часа мы приготовим для вас комнату. Или мне послать за вами коляску завтра утром?

– Завтра, пожалуйста. У меня только небольшой саквояж. Через пару дней мне надо будет съездить на поезде в Ларкфельд и привезти сюда побольше одежды.

Леди Гэскуин озабоченно сказала:

– Мы должны взять на себя все проблемы Джейни, Чарлз. Я открою ей счет у Хэрродса и у моей портнихи, чтобы она могла обзавестись гардеробом здесь, в Лондоне.

– Разумеется, Мэри.

Мне не хотелось оказываться перед ними настолько в долгу, но я решила отложить все споры на потом. В данный момент я чувствовала себя слишком усталой.

– Не пришлете ли вы коляску немного пораньше, сэр Чарлз? Скажем, часов в девять? Я обещала быть в Уэппинге к десяти и терпеть не могу опаздывать.

ГЛАВА 14

Стоял необычно хмурый для сентября день, когда я привезла Адама Гэскуина к его семье, в фамильный дом на Честер-Гарденс и поселилась там сама.

Первая неделя была сущим кошмаром для каждого из нас. Мы все старались вести себя совершенно естественно, в результате же держались неловко, натянуто и заторможенно. В этом не был виноват никто. Между Адамом и его родителями пролегла пропасть в много лет. Он убежал от них мальчишкой, а вернулся мужчиной под тридцать, которому не хотелось рассказывать о своих приключениях и вообще ни о чем из прошлого.

При первой встрече с отцом он протянул руку и предложил:

– Забудем прошлое, отец, хорошо?

– Я буду очень признателен, Адам, если ты это сделаешь, – ответил сэр Чарлз.

Мать Адама боролась со слезами, вызванными отчасти радостью, отчасти шоком от вида аккуратной, но убогой одежды и незрячих глаз.

– Джейни сказала, что я был очень жесток. Прости меня, мама, – произнес Адам.

Начало было настолько хорошее, насколько я могла надеяться, но тут внезапно выяснилось, что говорить больше не о чем, может быть, потому, что говорить нужно было слишком о многом. После первых двух дней я начала бояться, что испытание оказалось для Адама слишком тяжелым, и заставила его дать обещание, что он не убежит однажды ночью и не растворится среди огромного лондонского населения. Судя по неохоте, с которой он его дал, такая мысль уже приходила ему в голову.

Четвертый день, к явному облегчению Адама, мы провели полностью вдвоем, потому что отправились на поезде до Борнемута и дальше на кэбе до Ларкфельда, чтобы взять в коттедже необходимые мне вещи. Его костюм был куплен в магазине готового платья, потому что заказанные для него вещи были еще не готовы, но я совершенно искренне уверила Адама, что он выглядит в высшей степени элегантным и красивым. Он рассмеялся.

Я была безумно счастлива оттого, что то, что могло превратиться в проблему, разрешилось в самом начале. Я боялась, что гордость Адама не позволит ему долго жить на деньги родителей, но вопрос об этом даже не встал. Утром после его приезда в Честер-Гарденс меня вызвал сэр Чарлз и попросил прочитать Адаму завещание его деда по материнской линии, умершего пятнадцать лет назад.

Будучи богатым человеком, он оставил треть своего состояния Адаму под попечительством до того, как ему исполнится двадцать пять. Теперь Адам был, в сущности, человек с независимыми средствами.

Я надеялась в первый же день своего приезда в Ларкфельд встретиться с Дэвидом Хэйуордом и познакомить его с Адамом, но мне не повезло. Дэвид рано утром уехал в Саусхэмптон, чтобы пронаблюдать за выгрузкой и транспортировкой племенной лошади, которую выписал из Франции коннозаводчик из Бишопс Тенби. Мистер и миссис Стэффорд устроили для нас чудесный ужин на ферме, во время которого нас посвятили во все самые свежие ларкфельдские сплетни и безмерно меня нахваливали Адаму, повергнув в полное смущение.

– Видели бы вы мисс Джейни с животными, сэр, – говорил мистер Стэффорд, качая головой словно в недоумении. Затем на лице его появился ужас – он понял, что сказал нечто совершенно неподходящее незрячему человеку. – О Боже, я не хотел… надеюсь, вы меня простите, сэр…

Адам совершенно непринужденно рассмеялся.

– Все в порядке, мистер Стэффорд. Вообще-то я видел, как Джейни ведет себя с животными и как она с ними разговаривает. У нас был як, с которым она вела долгие беседы.

– Як? А что же это такое, сэр?

– Вроде индийского быка. Он покрыт длинной шерстью.

– Ага?! И она, значит, разговаривала с ним на иностранном языке?

– Да, именно так. И, клянусь, як понимал каждое слово.

– А вот что вы скажете, сэр, на то, что мисс Джейни разговаривает по-иностранному с нашими добрыми английскими животными, и они тоже ее понимают? Как вы это объясните, а, сэр?

Адам торжественно покачал головой.

– Воистину, это выше моего понимания, мистер Стэффорд. Полагаю, все дело в том, что она – исключительно умная молодая леди.

– Ууу, это да, сэр. Помню, когда она приходила к нам с мистером Хэйуордом, чтобы помочь нашей Мэйбл…

Перед тем, как возвращаться в Лондон, я спросила про Элинор, но про нее не было ничего нового.

– Мисс Элинор теперь ни для кого нет дома, – вздохнула миссис Стэффорд. – Ее нет, даже когда заходит жена викария.

– На следующий день я написала Элинор, что нашла Мистера и что он воссоединился со своей семьей. Мне следовало написать Вернону Куэйлу, потому что найти своего старого друга мне удалось благодаря ему, но я просто не могла этого сделать, к тому же у меня было горькое убеждение, что Вернон Куэйл прочитывает каждое письмо, которое получает Элинор. Еще я написала майору Эллиоту, рассказав ему, что смогла помочь сэру Чарлзу и леди Гэскуин найти их сына и что некоторое время буду гостить у них в Лондоне.

Мое письмо Дэвиду Хэйуорду было длиннее и содержало больше подробностей. В заключение я говорила, что испытываю вину из-за того, что нахожусь так далеко от Элинор, но Адам нуждается во мне, чтобы приспособиться к жизни в родительском доме. Это была далеко не полная правда, потому что дело прежде всего было в том, что я любила Адама и вовсе не хотела его оставлять. Когда мы гуляли вдвоем и его рука опиралась на мое плечо, я чувствовала, что сердце у меня прямо-таки разрывается от желания, чтобы он обнял меня, прижал к себе и целовал до тех пор, пока у меня не перехватит дыхание. Это было замечательное ощущение, словно вдруг вся начинаешь таять внутри.

Дэвид немедленно ответил, написав, что я ничего не могу сделать для Элинор и должна перестать чувствовать себя виноватой. Он очень жалел, что не оказался на месте во время нашего короткого визита в Ларкфельд, но надеялся, что вскоре мы приедем еще.

Дней через десять в Честер-Гарденс дела пошли немного лучше, мы стали вести себя естественней. Я понимала, что решить наши проблемы сможет только время. Привычные мелочи совместного существования, которые, сколь бы банальны они ни были, являются общими для всех, обеспечивают темы для разговора и создают чувство принадлежности к одному миру.

Когда я и Адам оставались одни, он расслаблялся и охотно говорил о прошлом, вспоминая проведенные нами вместе недели. Я рассказывала ему о моей жизни в Смон Тьанге, а он спорил со мной обо всем на свете. Порой у меня возникало чувство, что он затевает спор не потому, что думает иначе, а просто для того, чтобы заставить меня шевелить мозгами и высказывать свое мнение.

Было неловко сознавать, что Адам чувствует со мной себя гораздо свободнее, чем с родителями, но их это, по-видимому, не сердило, и более того, они часто обращались ко мне за советом, как им действовать в том или ином случае, чтобы Адам был доволен. Я, как дура, чувствовала себя весьма польщенной этим обстоятельством, пока до меня не дошло, что играя в маленькую мисс Всезнайку, я ничуть не помогаю делу. Вместо того, чтобы превращаться в посредницу, мне следовало постараться сблизить Адама и его родителей.

Вскоре я устроила так, что сэр Чарлз начал сопровождать нас во время утренних верховых прогулок по парку. Мне удалось убедить его взять на себя руководство Адамом, и я была ужасно рада, заметив, что они не только стали разговаривать более непринужденно, когда их лошади ехали рядом, но и что они не испытывают никакой неловкости, погружаясь время от времени в молчание.

По части идей я не была мастерицей, и однажды мне пришлось провести целую ночь без сна, изобретая что-нибудь такое, что было бы интересно и для леди Гэскуин. Наконец, после долгих колебаний, я предложила Адаму снова заняться резьбой по слоновой кости – просто ради удовольствия изготовлять собственными руками что-то прекрасное. Он отнесся к моей мысли с восторгом, но удивился, когда я пригласила с нами в Лаймхауз его мать, чтобы она могла увидеть восточный магазин Чен By и, возможно, один из красивых шахматных наборов, который сделал ее сын.

Всю дорогу Адам подготавливал мать к тому, с чем ее зрение и обоняние столкнутся в Лаймхаузе, к тому, что нас могут передразнивать и высмеивать, а также к убогому виду магазина Чен By, хотя про его товары, собственно, такого не скажешь. Адам все время держал мать за руку, пока мы тряслись по Коммершиэл-роуд и мимо доков канала Риджент. В этот день леди Гэскуин выглядела более счастливой и возбужденной, чем когда-либо.

Чен By оказался стариком с жиденькой бородкой, не выказавшим ни малейшего удивления, когда Адам ввел в его тесный магазинчик двух шикарно одетых леди и представил их. Для леди Гэскуин это был совершенно новый мир, она озиралась вокруг с ошеломленным видом и качала головой.

От Адама я знала, что китаец – выходец из Чунгкинга, поэтому когда он мне поклонился, я сказала несколько слов, которые выучила, торгуясь с желтолицыми людьми в Магьяри, предполагая, что он должен говорить именно на этом диалекте китайского. Чен By изумленно уставился на меня, а потом вежливо ответил мне на том же языке, спросив, откуда я его знаю.

Я объяснила, что путешествовала по земле Бод, но затем перешла на английский, сказав, что не хочу мешать его делам с мистером Гэскуином. Когда с ним заговорил Адам, я отвела его мать в сторону и показала два-три шахматных набора вроде того, который у меня на глазах вырезал Адам. В магазине Чен By многое притягивало глаз: цветные фонари, бумажные драконы, палочки благовоний, бронзовые фигурки сверхъестественных существ, филигранная резьба по слоновой кости, кольца и браслеты с большими цветными камнями, воздушные змеи, расписной фарфор, наборы ярких коробочек, резные изделия из нефрита.

Я слышала, как Чен By говорил своим певучим голосом:

– Итак, вы покупаете эту слоновую кость, мистер Бафф?

– Совершенно верно, – ответил Адам. – Но раз я делаю для тебя шахматный набор, ты, ловкий старый дьявол, должен за него заплатить, хотя бы я и не нуждался в деньгах.

– Ах, мистер Бафф, мистер Бафф, как вы можете так со мною говорить после того, что я для вас сделал, когда богиня удачи отвернулась от вас? Послушайте, я заплачу вам целый соверен.

Адам уже готов был согласиться, когда я остановила его:

– Подождите, Адам!

Я подошла к Чен By и, казалось, перенеслась на семь лет назад. Передо мной стоял один из желтолицых торговцев Магьяри. Я улыбнулась ему и извиняющимся тоном произнесла:

– Давайте сначала немного побеседуем, почтенный господин.

На секунду в его глазах мелькнуло удивление, смешанное с предвкушением удовольствия, затем он улыбнулся мне в ответ и сказал на китайском:

– Давайте побеседуем на моем языке, очаровательнейшая дама, ибо это лучший язык для того, чтобы торговаться.

– Неужели вы хотите поставить несчастное, неопытное дитя женского пола в столь невыгодное положение? – спросила я по-английски, качая головой. – Но если вам угодно, мы можем поговорить на языке земли Бод.

– Простите меня, недостойного, за то, что не владею этим прекрасным языком.

– В таком случае это должен быть английский, почтенный господин, и я питаю мало надежд, что столь жалкое красноречие, как мое, позволит убедить вас заплатить нашему другу, мистеру Баффу, хорошую цену, ибо вы – человек великого делового таланта и бесконечно терпеливый. Соответственно, мне следует уповать на вашу доброту и щедрость.

– Сердце мое наполняется страхом, дорогая моя юная леди, ибо я вижу перед собой ту, что способна обойти такого глупого и необразованного человека, как я, на каждом повороте.

Нам потребовалось пять минут, чтобы дойти непосредственно до вопроса о плате Адаму, и еще минут десять мы вежливо торговались, пока оба не поняли, что, наконец, сошлись в цене. Для меня это было точь-в-точь, как в торговые дни в Магьяри, и я получала колоссальное удовольствие. Хотя разговор велся по-английски, мы использовали слова и выражения, принятые в языках, на которых обучились искусству торговаться, поэтому речь наша была пышной и цветистой. Все это время Адам и его мать не произнесли ни единого слова, а просто стояли, взявшись за руки, и следили за происходящим.

Под конец Чен By сказал:

– Итак, мы достигли согласия, дорогая юная леди, и мне предстоит понести серьезные убытки. Слоновая кость будет поставляться мистеру Баффу за мой счет, как и раньше, оплата за каждый готовый набор будет четыре фунта и восемь шиллингов, за заготовками будет приходить мистер Бафф. или его представитель, а все обрезки должны быть возвращены в лавку.

– Каждая из сторон платит за кэб в одну сторону, – внесла я поправку.

Он закатил глаза к потолку, пожал плечами, кивнул и поклонился.

– Я принесу слоновую кость для двух наборов. Когда он исчез в задней комнате, я посмотрела на леди Гэскуин.

– Прошу прощения. Я могла бы добиться лучшего, но ведь он с самого начала знал, что Адам согласится работать практически бесплатно.

Ее губы были сжаты, она кивнула, но ничего не сказала. У Адама тоже лицо казалось напряженным, и мое сердце упало, потому что я поняла: желая показаться умной, я, в сущности, устроила неприличную сцену. Мы взяли у Чен By пакет со слоновой костью, попрощались с ним и вышли к ожидавшей нас коляске. Когда она тронулась, я начала было извиняться, но не успела я произнести первые слова, как Адам откинулся в угол коляски, заливаясь самым отчаянным хохотом. Я увидела, что плечи леди Гэскуин трясутся, и она вытирает глаза, на которых от сдерживаемого смеха выступили слезы.

– Ах, Джейни, – выдохнул Адам, – это было великолепно! Даже отделавшись от акцента кокни, ты остаешься все такой же забавной. Ну разве она не сокровище, мама? Бьюсь об заклад, так прижать старого Чен By к стенке давно уже никому не удавалось.

Сначала я почувствовала возмущение тем, что меня сочли забавной, но потом обнаружила, что смеюсь вместе с ними. В тот вечер за ужином разговор проходил более свободно и весело, чем когда-либо со времени нашего приезда в Честер-Гарденс. Его по большей части вели Адам и его мать, которые, перебивая друг друга, рассказывали сэру Чарлзу о нашей поездке и в особенности о моем поединке с Чен By.

Позднее, когда на несколько минут мы остались одни, сэр Чарлз поблагодарил меня за все, что я делаю, чтобы помочь Адаму вновь почувствовать себя членом семьи.

Спать я пошла в этот вечер обнадеженная и без страха перед испытаниями, которые принесет следующий день.

Какое-то время я лежала без сна, мечтая о том, как было бы чудесно, если бы Адам влюбился в меня и попросил выйти за него замуж. Я понимала, что этого не случится, ибо была убеждена, что навсегда останусь для него той смешной маленькой полуиндианкой, полукокни, которую он знал в Смон Тьанге. Отчасти я была даже рада, что этого не случится, потому что в противном случае слишком велико было бы искушение отвернуться от Элинор и забыть о том, что с ней случилось. А если я покину Элинор, то никогда себе этого не прощу.

Я знала, что в конце концов вернусь в Ларкфельд и буду ждать… ждать столько, сколько потребуется, того времени, когда стану нужна Элинор. Оно может никогда не наступить, Но я все равно должна быть к нему готова. Вернон Куэйл может умереть, может ее бросить, и тогда я смогу прийти к ней, чтобы помочь вернуться к жизни. Так что ничего хорошего, если Адам в меня влюбится. Я не могу навязывать ему и никакому другому мужчине долг, который сама должна заплатить Элинор и ее отцу.

Неделя шла за неделей, атмосфера в доме Гэскуинов становилась все более семейной. Мы начали наносить и принимать визиты, и если они казались Адаму скучными, то он это умело скрывал. Мы часто отправлялись в театр, оперу или на концерт, иногда все четверо, а иногда только я и Адам. То были дни, которые могли бы быть для меня удивительно счастливыми, если бы меня постоянно не преследовала мысль о темнице, в которой оказалась Элинор. Но все равно сердце мое наполнялось радостью, когда я видела, как на осунувшееся лицо Адама возвращается румянец, как он делается все более довольным жизнью.

В ноябре, после долгих протестов, что это – бессмысленная трата времени, Адам на два дня лег в лечебницу, чтобы его глаза были тщательно обследованы специалистами. Их медицинское заключение заняло две страницы, однако смысл сводился к тому, что, по их мнению, глазной нерв в силу неизвестных причин подвергся атрофии. Когда я прочла его Адаму, он рассмеялся, пожал плечами и сказал, что на медицинском языке это означает: "Мы не имеем ни малейшего представления об этой болезни".

Насколько было возможно, он старался игнорировать свою слепоту и вести себя так, будто ее вовсе не было. В результате он зарабатывал синяки и царапины, а то и вовсе падал, однако не обращал на свои неприятности никакого внимания. Если ему случалось упасть, мы приучились не помогать ему и не выражать сочувствия, а просто делали вид, что ничего не произошло. Мы также приучились терпеливо ждать, когда за столом он пытался сам наощупь отрезать себе кусок. Думаю, всем нам при этом хотелось плакать, но было совершенно ясно, что ему самому себя не жалко.

Лишь однажды он упомянул о своей слепоте. Я повезла его прокатиться в двуколке, и когда мы проезжали казармы на Элбани-стрит, нам навстречу вышел военный оркестр. Наша кобылка, ужасно нервное создание, вздрогнула и чуть было не понесла, но я ее удержала и принялась громко успокаивать и уговаривать на языке Ло-бас. Она уже снова ровно бежала, когда Адам задумчиво проговорил:

– Похоже, нам пришлось пережить несколько опасных секунд. Как хорошо, что правила ты, – и затем, вздохнув: – О Боже, как бы мне хотелось увидеть тебя, Джейни.

В декабре я получила очень официальное письмо от мистера Р.Г. Милнера, парламентского государственного секретаря при Министерстве иностранных дел. Оно было напечатано на машинке, и в нем мистер Милнер сообщал, что до его сведения были доведены некоторые обстоятельства, касающиеся меня и княжества Джаханпур, и он будет весьма признателен, если я сочту удобным посетить его в Уайтхолле в пятницу, одиннадцатого декабря, в одиннадцать часов утра для того, чтобы обсудить эти обстоятельства.

Я прочла письмо Адаму во время утренней прогулки по парку, он сказал:

– Покажи его моему отцу, Джейни, и пусть он даст тебе совет. Он всю жизнь был дипломатом и точно знает, как нужно в таких случаях поступать.

Сэр Чарлз прочитал письмо за завтраком, и когда он поднял глаза, в них горел огонек.

– Значит, они решили затеять небольшую игру, вот как? Ну что ж, дадим им урок. Джейни, вы позволите мне взять это на себя?

– О, разумеется, сэр Чарлз, буду вам очень признательна.

– И вы подтверждаете мне сейчас, что у вас нет ни малейшего желания утвердиться в правах как махарани Джаханпура?

– Ни малейшего, правда.

– Прекрасно. Но, пожалуйста, не говорите этого никому и вообще ничего не говорите на эту тему без того, чтобы сначала не посоветоваться со мной.

Я удивленно согласилась. Леди Гэскуин заметила:

– У тебя такой вид, Чарлз, будто ты готовишься к битве.

– Так и есть, моя дорогая, – он довольно грозно рассмеялся, осушил чашку с кофе, извинился и быстро вышел из комнаты.

– Отец, судя по его виду, жаждет крови. Кое-кому следует быть настороже, – произнес Адам.

Через полчаса сэр Чарлз вышел на балкон, где я читала вслух Адаму, пока он работал над шахматным набором. В его руках был листок бумаги.

– Не взглянете ли на это, Джейни? – сказал он и, улыбаясь, сел рядом.

– Адам, это письмо, адресованное мистеру Милнеру, – пояснила я. – Я прочту его вслух.

"Дорогой сэр!

Я получил Ваше письмо, оскорбительным образом адресованное мисс Джейни Берр, вместо того, чтобы быть адресованным мисс Джейни Сэксон, Ее Высочеству маха-рани Джаханпура, чьим личным секретарем я имею честь состоять.

Довожу до Вашего сведения, что Ее Высочество не посетит Вас в Вашем офисе ни в предложенный Вами день, ни в какой-либо иной день. Если Вам угодно обсудить с нею какие-то дела, Вы можете нанести ей визит по данному адресу во вторник, пятнадцатого декабря, в половине пятого.

Ее Высочество любезно позволила мне сообщить Вам, что откладывает меры юридического характера, к которым намеревается прибегнуть до встречи с Вами в вышеозначенную дату.

Имею честь пребывать, сэр,

Вашим покорным слугой.

Чарлз Гэскуин, баронет,

кавалер ордена королевы Виктории 2-й степени, кавалер ордена "Звезда Индии" 1-й степени, кавалер ордена британской империи 2-й степени, личный секретарь Ее Высочества махарани Джаханпура".

Я оторвала глаза от бумаги, преисполненная трепета. Адам громко рассмеялся.

– Великолепно, отец! Но, пожалуйста, объясни.

– Конечно, дорогой мой мальчик. Из письма совершенно, ясно, что Министерство по делам Индии, или Министерство иностранных дел, или оба сразу не хотят шума, который поднимется, если Джейни предъявит права на Джаханпур. Без сомнения, они полностью довольны нынешним правителем, Моханом Судракой, поскольку в княжестве – стабильная политическая ситуация, и они не хотят ее нарушать. Поэтому они стараются принизить значение весьма обоснованного требования Джейни, в сущности, просто блефуя. Поэтому Милнер и обратился к ней как к Джейни Берр и попросил явиться к нему. На его территории, в Уайтхолле она оказалась бы в положении слабейшего. А я заставил этого субъекта ждать и дал ему кое-какую почву для размышлений. – Сэр Чарлз хихикнул, но выглядел он при этом как леопард, готовый прыгнуть на свою жертву. – Они, разумеется, подготовят позицию для отступления. Иными словами, они сделают Джейни какое-то предложение, но мое имя в этом письме даст им понять, что все будет не так просто, и им придется начинать мыслить в каких-то других масштабах.

– Возможно, теперь они просто… ну, проигнорируют меня, – предложила я.

– О нет, – он улыбнулся и прищурил глаза. – Они встревожены, Джейни. К счастью, закон стоит выше исполнительной власти, и меньше всего им хочется, чтобы судья торжественно провозгласил вас законной наследницей Джаханпура. Уверяю вас, нам не придется долго ждать.

Он оказался прав, ответное письмо пришло со следующей же почтой. Оно было адресовано мисс Джейни Сэксон, и сэр Чарлз издал восторженный вопль, когда я его ему показала.

– Попался, голубчик! – воскликнул он. – Обращаясь к вам как к Джейни Сэксон, он признает, что вашим отцом был Фрэнсис Сэксон со всеми вытекающими последствиями.

В письме говорилось, что мистер Милнер получил послание моего личного секретаря и будет счастлив нанести мне визит в указанное время. Адам сказал:

– Отец, пожалуйста, позволь мне присутствовать, когда ты и Джейни будете разговаривать с этим типом. О, хотя подожди… Это может как-то ослабить ваши позиции?

– Вовсе нет, мой мальчик, – сэр Чарлз энергично потер руки. – Ты поможешь сбить его с толку. Не будешь возражать, если придется надеть темные очки? Нет? Тогда мы посадим тебя по одну сторону от него, а сами сядем по другую, и впечатление будет такое, что ты просто смотришь на него, сохраняя молчание. Этакий таинственный тип. Мы даже не будем тебя представлять. Адам усмехнулся.

– Отец, ты настоящий старый лис. Мы сегодня пойдем и купим с Джейни темные очки. Самые зловещие, какие найдем.

Мистер Милнер оказался лысеющим блондином сорока с небольшим, одетым весьма тщательно и с большим черным портфелем, который он поставил на колени, словно приготовившись его открыть, чего, впрочем, так и не сделал. Манеры у него были приятные, но слегка небрежные, будто пришел он по совершенно пустячному делу, не доставляющему особых проблем.

"Аудиенция", как настойчиво называл ее сэр Чарлз, состоялась в гостиной. Мистера Милнера усадили на довольно низкий стул в центре комнаты. Сэр Чарлз и я сели по обе стороны большого камина, наши кресла были поставлены таким образом, что наши взгляды сходились на мистере Милнере. Адам устроился на высоком стуле спиной к окну, и мистер Милнер мог лишь краем глаза видеть мрачную фигуру в очках с темно-синими стеклами и металлической узкой оправой. Очки совершенно преобразили лицо Адама и сделали его каким-то неестественным, похожим на маску.

Несколько минут мистер Милнер произносил весьма туманную речь, сообщив, что правительство Его Величества ознакомилось с неким письмом, якобы написанным человеком, который, как считается, был преступником, бывшим старшим полковым сержантом по имени Джордж Берр. Время от времени он останавливался, словно ожидая каких-либо комментариев с нашей стороны, но мы просто смотрели на него и ничем не собирались ему помогать. Когда он подытожил то, что было им названо "точкой зрения правительства по данному вопросу", мы продолжали смотреть на него, ничего не говоря.

После долгой паузы мистер Милнер любезно мне улыбнулся и сказал:

– Я уполномочен рассмотреть любое замечание, которое вы можете в данной связи сделать, мисс Сэксон.

Как мне и было велено, я, словно окаменев, смотрела поверх головы мистера Милнера. Сэр Чарлз заявил:

– Какое замечание, сэр? Вы потратили десять минут, рассказывая, что правительство может отрицать право Ее Высочества называть себя отпрыском полковника Сэксона и его супруги, махарани Джаханпура, а, соответственно, и отрицать то, что она является законной махарани. Если такова точка зрения правительства, давайте подвергнем ее испытанию в суде, что и собирались мы сделать. – Он поднялся с кресла и отвесил мне поклон. – Я не вижу смысла в продолжении аудиенции, Ваше Высочество.

Я наклонила голову.

– О, пожалуйста, одну минуту, сэр Чарлз, – произнес мистер Милнер. – Я как раз собирался сообщить мисс Сэксон, что первейшей заботой правительства является предотвращение смуты и раскола в Джаханпуре и в соседних княжествах. Соответственно, мы обсудили претензии мисс Сэксон на трон с нынешним правителем Джаханпура…

– С нынешним незаконным правителем… – уточнил сэр Чарлз, – но, прошу вас, продолжайте.

– С князем Моханом Судракой, – сказал мистер Милнер. – Он очень хороший правитель, всегда готов к сотрудничеству и вообще благородный человек. В сущности, он готов весьма значительно отблагодарить мисс Сэксон, если с ее помощью будут предотвращены проблемы, которые, несомненно, возникнут в Джаханпуре, когда зайдет спор о троне. Разумеется, это предложение имеет силу при условии сохранения за ним трона.

Сэр Чарлз чопорно спросил:

– Вы, кажется, намерены нанести нам оскорбление, сэр?

– Ни в коей мере, – мистер Милнер начал все чаще и с все возрастающим беспокойством оглядываться на мрачную, молчаливую фигуру Адама. – Я не склонен считать, что благодарность в размере пятидесяти тысяч фунтов может быть воспринята как оскорбление.

Я старалась подавить волнение. До настоящего момента моя задача состояла в том, чтобы держаться надменно и не проявлять на лице никаких эмоций. Однако сейчас мне внезапно сделалось страшно. Лицо сэра Чарлза начало медленно багроветь. Впоследствии я узнала, что он достигал этого эффекта, удерживая дыхание и напрягая мышцы живота.

– Пятьдесят тысяч фунтов? – недоверчиво повторил он. – Дорогой сэр, как оба мы прекрасно знаем, ежегодный доход правителя Джаханпура составляет порядка миллиона с четвертью фунтов. Он в самом деле рассчитывает – простите меня, Ваше Высочество – подкупить ее с помощью двухнедельного жалованья?

На какое-то время я потеряла нить разговора. Я слышала произносимые слова, но ничего не понимала, находясь в том странном, похожем на сон состоянии, которое мне случалось испытывать в разреженном воздухе высоких перевалов. Когда разум вернулся ко мне, сэр Чарлз говорил:

– Очень хорошо, сэр. Вполне возможно, что ради своего народа в Джаханпуре и во избежание смуты. Ее Высочество не послушает моего совета. Но позвольте мне совершенно недвусмысленно заявить, что я буду настаивать на том, чтобы она не совершала самопожертвования, которое вы рассчитываете, что она совершит, и не отказывалась от своих прав на трон на условиях, о которых мы договорились.

– Не договорились, сэр, а обсудили, – мистер Милнер торопливо уточнил. – Мне необходимо заручиться согласием министра.

– Будьте любезны, – холодно сказал сэр Чарлз. – И, пожалуйста, не торопите его. Чем больше времени у меня будет, чтобы убедить Ее Высочество не отказываться от собственных интересов, тем большую услугу вы мне окажете.

– Э… да. Когда мне следует ждать ее решения, сэр Чарлз?

– Когда ваш министр примет свое, сэр. Позвольте мне еще раз перечислить требования. Во-первых, в пользу Ее Высочества должна быть выплачена в течение тридцати дней начиная с сегодняшнего сумма в двести тысяч фунтов стерлингов, причем выплата должна быть гарантирована британским правительством на случай ее неуплаты настоящим, незаконным правителем Джаханпура. Во-вторых, правительство признает законность требований Ее Высочества. В-третьих, правительство должно гарантировать, что о невиновности полкового старшего сержанта Джорджа Берра будет официально объявлено в "Лондон Газетт", что за преданность долгу ему посмертно будет присуждена соответствующая награда и что его останки будут перенесены на избранное командиром его полка кладбище и захоронены там с военными почестями. В-четвертых, при отказе от прав и требований на престол княжества Джаханпур за Ее Высочеством будет сохранен ее титул, и она, если того пожелает, должна будет иметь официальное право именоваться Княгиней Джейни Джаханпурской с подобающим обращением "Ваше Высочество".

Подавив вздох, мистер Милнер поднялся:

– Вы весьма сжато это изложили, сэр Чарлз. Я практически не сомневаюсь, что проект соглашения будет подготовлен в ближайшую пару дней.

Сэр Чарлз позволил себе плотоядно улыбнуться в ответ:

– Я тоже практически не сомневаюсь в этом, сэр.

Когда мистер Милнер официально с нами попрощался, я вскочила и в панике бросилась к сэру Чарлзу.

– О, я не могу, не могу! Все эти деньги – да я же не знаю, что с ними делать! Я понятия не имела, что вы собираетесь все это говорить, – и внезапно я разрыдалась.

Сэр Чарлз обнял меня и погладил по плечу.

– Ну, успокойтесь, детка, не надо ничего бояться. Вы не изменитесь оттого, что у вас будет куча денег и титул. Вы, Джейни, не изменитесь. И послушайте, моя дорогая, я добился для вас только малой части того, что полагается вам по закону. У вас будут деньги, а уж воля ваша – пользоваться ими или выбросить. Титул по праву принадлежит вам, захотите вы, чтобы вас соответственно величали, или нет. Полагаю, могут возникнуть ситуации, когда он вам очень пригодится, поскольку вы наполовину индианка, а мы – нация снобов. Мальчик мой, Адам, сними Бога ради эти чудовищные очки. Не знаю, какой эффект они возымели на Милнера, но меня, клянусь, приводят в совершенный ужас.

С другой стороны комнаты Адам изумленно спросил:

– Ты правда думаешь, что Министерство иностранных дел все это проглотит?

– Вне всякого сомнения, – сказал сэр Чарлз, продолжая меня обнимать. – Я мог бы добиться вдвое большей суммы, если бы не боялся, что Джейни вот-вот расплачется. Но так даже лучше, потому что этот малый будет думать, что с финансовой стороной он обделал все очень ловко, и они не будут слишком капризничать по поводу дополнительных требований.

– А, тогда в самом деле все хорошо, – кивнул Адам. – Для Джейни самым важным является требование, касающееся Сембура. Отец, таких, как ты, больше нет на свете, – и он разразился смехом, который я любила. – Ох, Джейни, перестань хныкать. Ты льешь слезы только из-за ущемленной гордости, поскольку утратила первенство по части умения торговаться.

* * *

На Рождество мое настроение то было безоблачным, то вдруг омрачалось. Я не получила поздравления от Элинор и думала о ней с болью в сердце, но была несказанно счастлива сидеть с Гэскуинами за столом и слышать, как легко и с любовью друг к другу они болтают. Последнее время Адам начал чаще выезжать с отцом, иногда в клуб на Пэлл-Мэлл, иногда по делам в Сити. Случалось также, что он уезжал на своей красивой коляске один и отсутствовал по нескольку часов. Сгорая от ревности, я решила, что он завел любовницу, и пожалела, что сама не оказалась в этой роли. Конечно, подобные мысли были совершенно неприличны, но я обнаружила, что когда дело касалось Адама, я, по-видимому, полностью утрачивала скромность и бесстыдно жаждала его.

Несмотря на это, я очень радовалась, что Адам много времени проводит с отцом, отчасти потому, что из этого следовало – прошлое забыто, и отчасти потому, что это давало мне возможность больше времени проводить с леди Гэскуин, которая очень нуждалась в обществе. Я часто испытывала чувство вины из-за того, что сэр Чарлз и Адам держались со мной так, будто я – член семьи, однако вели себя куда сдержанней с леди Гэскуин.

Однажды перед Рождеством я заговорила с ней на эту тему, наскоро приметывая подол ее платья, оторвавшийся на несколько дюймов. К моему облегчению, она ничуть не рассердилась и с улыбкой сказала:

– Не беспокойтесь, Джейни. Я так рада, что вы помирили Адама и Чарлза.

– Когда вы приезжали ко мне в коттедж, то сказали, что сэр Чарлз очень болен. Я знаю, что мы никогда об этом не говорим, но… он в самом деле настолько болен, как вы думали? Я хочу сказать, он иногда выглядит немного усталым, но никогда – тяжело больным.

– Я знаю, – вздохнула она и коснулась рукой моей щеки. Голос ее был тихим, но твердым. – Болезнь неизлечима, Джейни. Доктора говорят, что диабет у Чарлза начался очень давно. Мы… – голос дрогнул, но она снова овладела собой, – мы рассчитывали, что у нас есть года два, но, похоже, речь идет о месяцах.

Мои глаза затуманились слезами, в горле образовался комок, и я не сразу смогла возобновить шитье. Наконец я прошептала:

– Мне захотелось плакать, но стало стыдно перед вами. Вы очень мужественная.

– Нет, не мужественная, – проговорила она немного устало. – Я просто смирилась, Джейни. Всю жизнь я училась мириться с неизбежным. Это была довольно спокойная жизнь, но не слишком счастливая, что, убеждена, является в той же степени моей собственной виной, как и чьей-либо еще. Как ни странно, но в последние месяцы я была более счастлива с Чарлзом, чем прежде. На что ушли годы, Джейни… Ты любишь Адама, дорогая?

Хотя вопрос был задан неожиданно, я не слишком ему удивилась, ибо леди Гэскуин была женщиной и должна была часто замечать взгляды, которые я бросала на Адама.

– Да. Да, я его люблю. Думаю, что полюбила его очень давно, но поняла это лишь тогда, когда нашла его в таверне в Уэппинге.

Я откусила нить и поднялась.

Она обняла меня и отступила со слезами на глазах.

– О, как я рада, дорогая моя! А Адам тебя любит? Он попросит тебя выйти за него замуж?

Я выдавила улыбку.

– Я думаю, он очень хорошо ко мне относится, но не более. В любом случае, ничего не выйдет, леди Гэскуин. Я не вполне свободна.

– Не свободна? – она недоверчиво посмотрела на меня.

– Дело в Элинор. Я знаю, вам это трудно понять, но она всегда будет для меня на первом месте. Ей я обязана буквально всем. Но только, пожалуйста, умоляю вас, не говорите ничего этого Адаму.

Она покачала головой, но на лице ее была написана тревога.

– Конечно нет. Но, Джейни, не погуби себе понапрасну жизнь, дитя мое. Будь немножко эгоисткой.

Я почти что злилась на нее в эту минуту, потому что и так была готова проявить себя эгоисткой, уговаривать меня не было никакой необходимости.

– Вы, возможно, думаете, что когда-нибудь Адам обратит на меня внимание, но этого не случится, леди Гэскуин. Для него я навсегда останусь довольно уродливой маленькой девочкой с остриженными волосами и выпирающими после болезни ребрами.

Немного помолчав, леди Гэскуин сказала:

– Обещаю, что не скажу Адаму ни слова. Но я знаю одно. Я хочу, чтобы ты стала моей дочерью, Джейни, пожалуйста, не лишай меня надежды.

* * *

Рождество пришлось на пятницу. В следующее воскресенье мы с Адамом, как и было договорено, поехали в Уэппинг. Там мы встретились с Молли и ее недавним женихом, веселым, но не слишком сообразительным гигантом по имени Сид, и вместе с ними отправились в расположенный неподалеку кабачок, где подавали на ужин пирог с лососем. В качестве свадебного подарка Адам вручил им пятьдесят соверенов, аккуратно вложенные в ложбинку на подкове из позолоченного дерева.

Веселья, однако, не получилось. Мы оделись как можно проще, но все равно очень выделялись. Молли подозвала несколько человек, чтобы они поздоровались со своим старым приятелем Баффом, но те явно чувствовали себя неловко и подолгу не задерживались. Когда мы расставались, Молли сказала:

– Ну, спасибо за все, и да благословит вас всех Бог, но ты, Бафф, больше сюда не приходи. – Дружески подмигнув мне, она добавила: – Ты, конечно, такой же отличный парень, как и раньше, да я тебе больше ни к чему.

Двумя днями позже в большой гостиной дома на Честер-Гарденс, в присутствии сэра Чарлза, мистера Милнера, правительственного юриста, адвоката сэра Чарлза, представителя Его Высочества князя Мохана Судраки, леди Гэскуин и Адама я подписала впечатляющий юридический документ об отказе от притязаний на трон Джаханпура. В тот же момент я стала обладательницей огромного состояния.

На следующий день я вместе с сэром Чарлзом съездила в Коутсбанк, чтобы уполномочить попечительский совет вкладывать деньги от моего имени. На следующий день, последний день года, все семейство отправилось вместе со мной на другой берег реки, в дом Аделаиды Крокер для девочек-сирот. Там мы увидели мисс Кэллендер, которая сразу меня узнала, что было довольно неожиданно для меня, и восторг которой по поводу прибытия титулованных особ полностью победил ее обычную сдержанность.

Она провела нас по всему дому, и хотя Адам не мог ничего видеть, он, похоже, почувствовал царящую в нем ужасную бедность по напряженному молчанию и периодическому перешептыванию отца и матери. Когда мы вернулись в офис мисс Кэллендер, я сказала ей, что сделала распоряжение, чтобы на счет приюта ежегодно поступала тысяча фунтов. К моему удивлению, она привалилась спиной к облупившейся стене, закрыла лицо руками и принялась громко рыдать. Быстро отослав сэра Чарлза и Адама, мы с леди Гэскуин постарались ее успокоить.

Когда мы уходили, она рассыпалась в благодарностях, я же испытывала нечто вроде смятения. Ведь то, что я сделала, не стоило мне, в сущности, ничего. Во всяком случае, гораздо меньше, чем предложить некогда в лесу зачерствелый бутерброд с беконом теряющему сознание человеку.

В полночь мы вышли встретить Новый год на выходивший в парк большой балкон. Мы прислушивались к доносящимся издалека, от Вестминстера, звукам Большого Бена. Когда мы по очереди обнялись, я вновь испытала на мгновение радость объятий Адама – первый раз с той встречи в задней комнате таверны в Уэппинге. Тогда мне не пришло в голову, что мы вступаем в год, о котором говорила прорицательница, стоя перед Рильдом в монастыре Галдонга более шести лет назад.

Это был Год Деревянного Дракона. Вскоре мне представился случай об этом вспомнить.

ГЛАВА 15

Во вторую неделю января мы с Адамом отправились на поезде до Борнемута, чтобы провести несколько дней в Ларкфельде по приглашению Дэвида Хэйуорда. Было решено, что я остановлюсь на ферме у Стэффордов, потому что мой коттедж был не топлен и не проветрен, а Адам будет жить у Дэвида. Эти двое никогда прежде не встречались, но как только они поздоровались друг с другом, я сразу поняла, что между ними будет царить полное согласие. Они были очень непохожи, но каждый легко и непринужденно повел себя с новым знакомым, что очень меня обрадовало.

В первую очередь нужно было нанести визит майору Эллиоту, чтобы рассказать, как устроились дела между мною и Министерством иностранных дел и поблагодарить его за огромную помощь, оказанную мне вначале. Мы также нанесли визиты семейству викария и некоторым другим моим друзьям, но по совету Дэвида не стали даже и пытаться навестить Элинор.

– Вам просто скажут, что ее нет дома, – печально заметил он. – Элинор уже несколько месяцев не принимает посетителей, но при этом не выходит из дома. Если бы не миссис Берке, я уже не был бы уверен, что она жива.

Мы сидели за столом в кухне миссис Стэффорд, когда он это говорил, и ком подкатил к моему горлу. Дэвид бросил на меня быстрый взгляд и сказал:

– Это бессмысленно, Джейни. Я оставил всякую надежду, как оставили бы ее и вы, если бы подольше пожили в Ларкфельде. Когда каждый день проезжаешь мимо "Приюта кречета", видишь его через долину, когда время от времени сталкиваешься с этим пастозным типом… не думать при этом об Элинор невозможно, и начинаешь понимать, что положение ее безнадежно.

– Вы собираетесь уехать, Дэвид? – спросил Адам.

– Думаю, что да. Весной мне станет вовсе невыносимо в Ларкфельде. Скорее всего, я вернусь в Линкольншир.

Адам задумчиво кивнул.

За время жизни в Ларкфельде мы пару раз съездили в Борнемут, чтобы насладиться морским воздухом, к тому же Адаму нравилось слушать шум волн, но чаще всего мы отправлялись вместе с Дэвидом, когда ему нужно было посещать животных. Вскоре я вновь облачилась в бриджи для верховой езды и коленкоровый халат, которые раньше обычно надевала, когда помогала ему. Адам всегда терпеливо ждал нас возле конюшни, коровника или загона для свиней, а то и вовсе посреди холодных полей. Дэвид занимался больным животным, я уговаривала беднягу или, когда Дэвид просил, помогала держать, накладывать шов или обмывать. Адам никогда не показывал, что ему скучно.

Когда требовалась дополнительная сила, он всегда принимал участие, хотя мы сначала и старались его отговорить, и в один из подобных случаев произошло нечто странное. Работа Дэвида привела нас на маленькую ферму, принадлежавшую миссис Феннел, вдове, которая после смерти мужа практически одна управлялась с хозяйством.

Несколько ее коров наелись гнилой репы и теперь страдали от вздутия кишечника. Необходимо было, чтобы они двигались и ни в коем случае не ложились, когда Дэвид будет пытаться вставить им трубку для отвода газов. Когда мы прибыли, миссис Феннел и ее единственный помощник толкали и тянули животных, и я немедленно присоединилась к ним.

Адам встал у входа. На нем были старые фланелевые брюки и твидовый пиджак, а сверху – короткое пальто спортивного покроя. Он собирался зажечь одну из сигар, которые время от времени курил, – довольно редкого вида, с коротенькой тростниковой трубочкой на конце. Я почесывала морду одной из коров и, прибегая к обильной лести, уговаривала ее на самом почтительном тибетском, когда Адам вынул изо рта незажженную сигару и спросил:

– Могу ли я чем-нибудь помочь, Джейни?

– Да, – пробормотала я. – Вы можете удерживать на ногах вот эту, а ятем временем помогу миссис Феннел. Но сначала снимите пальто. Дело это долгое, и вам станет жарко.

Он осторожно положил сигару на стойку калитки, быстро снял пальто, кепи и жакет, повесил их на верхнюю перекладину и прислушался. Я начала говорить, обращаясь к корове, чтобы дать понять Адаму, куда ему следует подойти, не объясняя ему этого мне специально. Когда он приблизился, я положила его руку на рог.

– Вы уверены, Адам, что ничего не имеете против?

– Против? Ты даже представить себе не можешь, Джейни, как приятно иногда приносить хоть маленькую пользу. Давай, объясни мне точно, что нужно сделать.

Мы таскали упирающихся коров туда-сюда еще около часа, прежде чем Дэвид сделал все необходимое и был доволен результатом. Я взяла Адама под руку и через выгон провела к тому месту, где он оставил одежду. Обнаружилось, что кепи и сигара исчезли. Когда я сказала ему об этом, он поначалу решил, что я шучу, а потом – что их утащило какое-нибудь животное.

– Где-то здесь должна быть коза, Джейни, – очень весело сказал он.

– Нет, у миссис Феннел нет козы.

– Тогда мы должны ожидать появления собаки или лошади, одетой в кепи и курящей сигару.

Держа в руках твидовый пиджак, я разглядывала его.

– Адам, из подкладки вашего пиджака вырван треугольный кусок материи, около самого воротника! Кому могло прийти в голову сделать подобную вещь?

– Да, это наносит сокрушительный удар по моей теории, связанной с козой. Возможно, подкладка была рваной и раньше.

– Нет, перед тем как укладывать вещи для поездки сюда, я все их тщательно проверила как раз для того, чтобы выяснить, не нуждается ли что-нибудь в ремонте.

– Я этого не знал. Ты испортишь меня, Джейни.

– Вероятно, вы уже здесь зацепились за гвоздь или что-нибудь в этом роде.

– В любом случае это не имеет значения. Пошли, я слышу, как Дэвид зовет тебя, – он натягивал свое короткое пальто и смеялся. – Очень забавно слушать вас двоих, когда вы работаете. Если не знаешь, то можно подумать, что вы до смерти ненавидите друг друга.

Это было действительно так, когда нам приходилось иметь дело с трудными случаями. Мы старались излить все беспокойство друг на друга, чтобы животному досталось только сочувствие. Я вспоминала нашу перепалку два дня назад, когда нам пришлось заниматься лошадью в конюшне главной усадьбы.

– Черт побери, Джейни, не давай же ей двигаться!

– Эй, не кричи на меня! Я не могу не давать ей двигаться, я могу только попросить ее.

– Ну так попроси же. Она вот-вот сломает мне ребра.

– Будь я на ее месте, мне бы очень хотелось сломать тебе ребра. Ты накладываешь ей шов, как сапожник на ботинок! – и затем, перейдя на язык Ло-бас: – Тихо, моя принцесса, тихо. Скоро перестанет болеть. Послушай, давай я расскажу тебе про Пулки. Она не была такой высокородной, как ты, просто маленькой горной пони, которая возила меня, когда я была маленькой…

– Сапожник? – негодующий голос Дэвида, накладывающего последний шов, перекрыл мой. Он выполз из-под кобылы и воздел к небу руки. – Вы слышали, Адам? Можете себе представить, что однажды я делал этой злоязычной нахалке предложение руки и сердца?

Мы вернулись в Лондон в последнюю неделю января, и после нашего возвращения на сердце мне упала холодная черная тень, потому что в течение двух недель все изменилось. Сначала Адам просто слегка от меня отдалился, потом я почувствовала, что он с трудом подавляет раздражение, которое я у него вызываю. Наконец он начал вовсе избегать меня. Я сказала, что все изменилось. На самом деле изменился только Адам, но Адам был для меня все.

Я была обижена, удивлена и все больше нервничала, потому что не понимала, что сделала такого, что могло его оскорбить. С отцом и матерью он был также любезен, как и раньше, что меня радовало, но непринужденно-дружеские отношения, сложившиеся между нами, превратились в воспоминание. Он завел привычку допоздна засиживаться в своем клубе, и, не зная, чем он там занимается, я с мучительной ревностью приписала его отлучки участившимся посещениям любовницы. Он очень вежливо дал мне понять, что больше не хочет, чтобы я читала ему вслух, и эта вежливость терзала меня больше всего, потому что он вдруг повел себя так, будто мы – совершенно чужие люди, у которых нет никакого Общего прошлого.

Конец наступил однажды вечером, когда я спускалась по лестнице в гостиную, где семья собиралась поболтать минут десять до того, как дворецкий Лэинг объявит, что ужин подан. Дверь оказалась полуоткрытой, и я услышала довольно раздраженный голос Адама, по-видимому, отвечавшего отцу или матери:

– Не надо обвинять меня в отсутствии доброты или благодарности. Все последние месяцы я старался быть с Джейни насколько мог любезным и обходительным, но мое терпение иссякло. О, она милая маленькая болтушка и, безусловно, у нее прекрасное сердце, но я предпочел бы не проводить в ее обществе целые дни. Весьма сожалею, что моя скука стала заметной, но я ничего не могу с этим поделать.

Я стояла в самом низу лестницы, но теперь повернулась и как можно тише поднялась наверх. Лицо мое пылало от стыда и обиды. Какой же самоуверенной дурой я была, вообразив, что мое общество доставляет ему удовольствие! Для него я по-прежнему осталась ребенком, которого он когда-то знал, и именно этот облик он пронесет через всю жизнь. Все эти последние недели, что мы провели вместе, он часто улыбался мне, смеялся вместе со мной. Мне казалось, что я его развлекаю, что он находит меня интересной. Однако теперь мне стало ясно, что он просто надо мной смеялся… а теперь у него лопнуло терпение.

Оказавшись у себя в комнате, я обнаружила, что сильно побледнела. Я щипала и била себя по щекам, чтобы вернуть на них хоть немного румянца, подержала несколько секунд на веках мокрый носовой платок, глубоко вздохнула и снова отправилась вниз. Сэр Чарлз и леди Гэскуин приветствовали меня, пожалуй, чересчур тепло, а Адам вежливо произнес:

– Добрый вечер, Джейни. Надеюсь, ты хорошо провела день.

Меньше всего мне хотелось бы, чтобы кто-нибудь догадался, что я подслушивала, поэтому я предпочла дождаться конца ужина, чтобы извиняющимся тоном сказать:

– Знаете, с тех пор, как мы ездили в Ларкфельд, меня все время мучает чувство вины за то, что уехала так надолго. Думаю, мне в самом скором времени нужно обязательно вернуться.

Сэр Чарлз и его жена обменялись встревоженными взглядами, а потом она довольно неуверенно проговорила, стараясь не смотреть на Адама:

– О Джейни, но мы даже не думали, что вы покинете нас. Вы стали для нас членом семьи.

– Да, я именно так себя и чувствовала. И именно поэтому задержалась у вас дольше, чем следовало бы, – мне удалось выдавить улыбку. – Начнем с того, что мое общество навязал вам Адам, которому нужна была сиделка, но, слава Богу, в ней он больше не нуждается, поэтому я должна начать воплощать некоторые свои планы.

Сэр Чарлз спросил:

– Какие планы, моя милая?

– Ну, Дэвид Хэйуорд сказал мне, что ферма Кэтлингов, прилегающая с юга к землям "Приюта кречета", будет в этом году выставлена на продажу. Там всего лишь семьдесят акров, она может показаться совсем маленькой, но в районе Нью-Форест никто не нуждается в больших землях для выпаса, потому что для этого пользуются общинными территориями. Там очень симпатичный дом, ферма и три коттеджа. Кэтлинги продают ее, чтобы переселиться к сыну в Канаду, и думаю, что, пожалуй, куплю эту усадьбу. Управлять фермой всегда было моей мечтой. Конечно, мне многому предстоит научиться, но, несомненно, мистер Стэффорд окажет мне всю необходимую помощь.

Наступило молчание. Все внимание Адама было поглощено размешиванием сахара в кофе. Сэр Чарлз выглядел очень огорченным.

– Но, Джейни…

Его перебила жена, и по взгляду, брошенному ею на меня, стало ясно, что она и так меня понимает, не зная, что я подслушала уничтожающие меня слова Адама. Она видела, что я его люблю, но не чувствую себя свободной даже и в том случае, если бы он захотел ответить на мое чувство. Теперь же его равнодушие ко мне было очевидно, и она осознавала, как мучительно для меня и дальше оставаться в Честер-Гарденс.

– Да, Джейни, вы слишком долго проявляли самоотверженность, – ласково сказала она. – Мы будем ужасно без вас скучать, но вы и в самом деле должны подумать о своем будущем.

Через три дня сэр Чарлз и леди Гэскуин провожали меня на вокзале Ватерлоо. Все мы чувствовали себя очень расстроенными, хотя и пытались притворяться веселыми, а я не могла дождаться, когда же поезд тронется, чтобы, наконец, остаться одной. Адам с нами не поехал. Последний раз я видела его после завтрака, когда он пожал мне руку, пожелал всего наилучшего и отправился в клуб.

* * *

Через две недели жизни в Ларкфельде у меня возникло ощущение, что я никуда отсюда и не уезжала. Единственная разница заключалась в том, что я постоянно подыскивала себе какое-нибудь занятие, чтобы заполнить болезненную пустоту, возникавшую в моей душе при мысли об Адаме. Мистер Стэффорд вместе со мной съездил к мистеру Кэтлингу, и после неторопливого торга в хемпширском стиле было достигнуто соглашение, что когда ферма будет выставлена на продажу, я смогу приобрести ее за двадцать фунтов за акр.

Кэтлинги всегда жили на ферме. Собственно усадьба находилась в другом месте и была несколько поменьше, чем "Приют кречета", но в отличном состоянии. Последние шестнадцать лет она была сдана в аренду джентльмену из Южной Африки, который, как говорили, был владельцем алмазных копий. У него были дома в разных странах, и он снял «Кимберли», как назывался этот, а, впрочем, и все остальные его дома, поддавшись порыву во время приезда в округ с целью найти записи о своих хемпширских предках.

Присматривал за «Кимберли» его агент, который держал штат прислуги из двух человек. Во время приездов хозяина и его жены их число увеличивалось до восьми. Однако они приезжали всего лишь дважды и в обоих случаях прожили не более шести недель. Мистер Кэтлинг уже разговаривал с агентом, по мнению которого не составит труда за небольшую сумму убедить южноафриканского джентльмена аннулировать соглашение об аренде на двадцать один год, которое он некогда заключил. В таком случае я могла бы купить усадьбу за две тысячи восемьсот фунтов.

Дэвид Хэйуорд спросил:

– Зачем тебе все это понадобилось, Джейни? Ведь не можешь же ты жить там одна. Как, впрочем, и на ферме.

Мы снова были на ферме миссис Феннел, помогая корове справиться с тяжелыми родами.

– Пока не знаю. И хватит терзать меня вопросами. Лучше возьмись как следует за теленка, ему уже давно пора появиться на свет. Я совсем замерзла, Дэвид.

– А я – нет. Будь добра, Джейни, вытри мне пот со лба, – и когда я послушно взяла полотенце, добавил: – А еще лучше – скажи этой несчастной корове, что для нее самой было бы лучше, если бы она помогала мне, а не пыталась сломать руку.

– Я ей как раз это говорила, когда ты начал задавать свои вопросы про ферму. Ты всегда во всем виноват сам, а сваливаешь на меня. – Я яростно вытерла его спину, грудь и лицо полотенцем, а потом вернулась к корове и принялась снова разговаривать с ней.

Через несколько минут Дэвид Хэйуорд сказал:

– Отлично… отлично. Пусть она остается такой же спокойной и дальше. Слушай, Джейни, почему ты не выходишь за меня замуж? Тогда мы нашли бы применение этому дурацкому южноафриканскому дому.

– Нет.

– Что?

– Нет, я не выйду за тебя замуж.

– А почему?

Подмигнув корове, я сказала:

– Потому что тебе нужны только мои деньги, Дэвид Хэйуорд, вот почему.

– Что?! – то был гневный крик человека, не верящего своим ушам.

Голова Дэвида высунулась поверх крестца коровы, его глаза и рот были круглыми от негодования и потрясения. В этот момент животное внезапно дернулось, я закричала: "Осторожнее!", но не успел Дэвид пошевельнуться, как теленок, которого он последние полчаса пытался вытащить с помощью веревки, вдруг выскочил наружу и упал на споткнувшегося Дэвида.

Я медленно опустилась на колени, трясясь от неудержимого хохота и глядя, как корова спокойно обернулась и начала вылизывать своего отпрыска. Дэвид отполз, поднялся на ноги, помылся в ведре с мыльной водой, потом подошел ко мне, совершенно ослабевшей от смеха, и поднял на ноги.

– По-моему, мы не так уж плохо справились, – тихо сказал он.

Я перестала смеяться, вдруг почувствовав печаль, и устало положила голову ему на грудь.

– Да, пожалуй, неплохо, Дэвид.

Я подняла голову, чтобы посмотреть ему в глаза, и не отвернулась, когда он наклонился, чтобы поцеловать меня. Мне было хорошо и приятно, но я изо всех сил старалась не представлять, что это – поцелуй Адама. Через несколько минут он спросил:

– Ты подумаешь об этом, Джейни?

– А как же Элинор?

– Элинор больше для меня не существует. Не могу же я все оставшиеся дни любить призрак.

– Я не уверена, что мы в состоянии выбирать, кого нам любить, Дэвид. Но обещаю, я подумаю об этом, когда немного обустроюсь.

* * *

Неделю спустя меня в Визи-коттедже разбудил посреди ночи бешеный стук в дверь. Я зажгла стоявшую у кровати свечу и посмотрела на часы на комоде. Была половина первого. Я натянула халат и сонно подошла к окну. Дэвид никогда не приходил сюда ночью, но в принципе мог сделать это в случае какой-нибудь экстренной ситуации с животным. Я знала, что он лечит отличную лошадь майора Эллиота, которая была очень тяжело больна. Возможно, он решил усыпить ее, чтобы прекратить страдания животного, но это не причина для того, чтобы вытаскивать меня зимней ночью.

Откинув штору, я немного приоткрыла окно, поежившись от прикосновения холодного воздуха. Накануне выпал снег, но его было совсем мало, и земля казалась скорее покрытой изморозью.

– Кто там? – крикнула я.

– Это я, Дэвид, – в голосе его звучало напряжение. – Я ранен. Можешь мне помочь?

– Спускаюсь.

К тому времени, когда я добралась до входной двери, сна от волнения и удивления у меня не осталось ни в одном глазу. Я подняла засовы, повернула ключ, а когда распахнула дверь, Дэвид буквально упал на меня.

– Извини, – пробормотал он. – Извини, Джейни.

– Ничего, – выдохнула я. – Обопрись на меня, и мы с тобой дойдем до стула.

Когда он опустился в кресло, я увидела, что на виске у него глубокий порез и опухоль, а из левого ботинка просачивается кровь. Я выбежала к двуколке и выхватила с сиденья его медицинскую сумку, в которой должны были находиться бинты и дезинфицирующие средства. В комнате я задержалась только для того, чтобы подбросить полено в гаснущий огонь, затем принесла с кухни чан, поставила его под раненой ногой Дэвида и очень осторожно сняла с него ботинок. Ткань брюк пропиталась кровью. Света от свечи было недостаточно, и я поднесла спичку к большой лампе на столе.

– Дэвид, дорогой, что ты натворил?

– Хотел пристрелить Куэйла, – вяло произнес он. – Ничего не вышло… он только посмеялся. Дьявол своих в обиду не дает.

Я почувствовала, что кровь отхлынула у меня от щек.

– Дэвид, не может быть! Он приложил руку к виску.

– Не может быть что, Джейни? Извини, плохо соображаю.

– Неважно, расскажешь потом.

Я снова опустилась на колени и стала подворачивать штанину, чтобы добраться до раны. У него на икре была рана длиной в несколько дюймов, причем плоть была скорее вырвана, чем срезана. Несколько недель он наверняка будет хромать, но если рану продезинфицировать, она не опасна. Я с облегчением вздохнула и сказала:

– Прижми это полотенце, чтобы остановить кровотечение, пока я разогрею воду и все приготовлю. Сможешь?

Он кивнул, наклонился и взял полотенце.

В течение следующих двадцати минут я была занята тем, что тщательно промывала рану дезинфицирующим составом, накладывала на нее марлевую повязку и перебинтовывала ее. Я с радостью вспомнила, что последние три-четыре года Дэвид регулярно делал противостолбнячную прививку. Сыворотку от столбняка открыли недавно, и Дэвид ее очень хвалил. Все это время он лежал, откинувшись на спину как будто в полусне, и мы ни о чем не разговаривали. Я промыла опухоль и порез у него на голове все тем же дезинфицирующим средством, состав которого изобрел сам Дэвид, затем все убрала и приготовила кофе, подлив туда коньяка из фляги, которую Дэвид носил с собой, чтобы подкреплять силы в длинные зимние ночи.

Огонь весело горел, в комнате разлилось приятное тепло. Я выскочила к двуколке в синих носках. Они промокли и теперь сушились на камине. Я надела другие и поудобнее устроилась в кресле.

– Дэвид, проснись и выпей кофе.

– А? – Он открыл глаза, поморгал и прикоснулся сначала к голове, а потом посмотрел на забинтованную ногу. – Спасибо тебе, – произнес он. – Спасибо тебе, Джейни. О Боже, до чего же ты хорошая девушка.

Про себя я подумала, что к его мнению вряд ли присоединится кто-нибудь, увидевший его двуколку около моего дома в час ночи, однако вслух этого не высказала. Меньше всего мне хотелось сейчас заставлять его броситься обратно в зимнюю ночь. До сих пор за хлопотами мне удавалось подавлять свое беспокойство, но теперь я отчаянно хотела знать, что же произошло.

– Как твоя голова, Дэвид? Ты в состоянии рассказать мне, что случилось?

Он отхлебнул кофе и кивнул.

– Да. Ах, как хорошо. – Он протянул босую ногу к огню. – Снова начинаю чувствовать себя… почти человеком. – В обращенном на меня взгляде темных глаз была тревога. – Этот тип Куэйл. Он защищен… какими-то силами. Несомненно.

– Ох, Дэвид, перестань говорить так бестолково, когда меня прямо тошнит от беспокойства. Расскажи, в чем дело.

– Извини. Ну, старый Эллиот прислал за мной около половины двенадцатого мальчишку, чтобы сообщить, что у лошади началась агония, и попросить приехать, чтобы застрелить ее. Так что я отправился в «Карлингс» и с помощью пули из этой винтовки помог бедняжке избавиться от страданий, – он несколько смущенно посмотрел на меня, а потом отвел глаза в сторону. – Я… ну, обратно я возвращался дорогой, которая проходит рядом с "Приютом кречета". Я знаю, что она длиннее, но иногда по ночам я ею езжу. Возможно, потому что ближе подойти к Элинор мне теперь не удается. – Он смотрел в огонь, лицо его стало напряженным. – В одном месте через щель в стене просматривается широкая дорога, ведущая между фруктовыми деревьями к дому. Там я и заметил Элинор.

– Элинор? В саду в полночь?

Он кивнул, руки его, держащие чашку с кофе, задрожали.

– Было очень темно. Луны сегодня, можно сказать, нет, но свет лился из единственного большого окна "Круглой комнаты". Он падал прямо на лужайку, а на окно, должно быть, что-то было прикреплено, потому что свет, падавший на траву, имел форму огромной звезды. Пятиконечной звезды… в углах которой были какие-то странные черные тени. – Он продолжал смотреть в огонь. – Джейни, в середине звезды стояла Элинор. Руки подняты, волосы распущены, и она была нагая.

– Что? – я вскочила со стула, пролив на себя кофе. Мною овладела такая бешеная, смертельная ярость, что я скорее невнятно бормотала, чем выговаривала слова. – Он что? Что он сделал, Дэвид? Элинор? Голая в морозную ночь?

Дэвид устало кивнул.

– Возможно, теперь это на нее не действует, не знаю. Но я понимаю, что ты испытываешь сейчас, Джейни. То же, что и я там. Мне хотелось схватить Куэйла руками за горло… и выдавить из него жизнь. Потом я увидел его. Он стоял спиной ко мне, по другую сторону тропы, и наблюдал за нею. Один из лучей звезды почти касался его ног. Он был одет… Я не очень уверен, но это что-то вроде короткого серебристого плаща или накидки, а в каждой руке – жезл или, возможно, лезвие рапиры. Одна из этих штук была обращена в небо, а другую он протягивал в сторону Элинор. – Дэвид посмотрел на меня с перекошенным лицом. – Джейни, я готов поклясться, что видел… черный луч, который исходил из кончика штуковины, которая была направлена на Элинор.

Мое сердце все еще колотилось, и я с усилием заставила себя сесть, прошептав:

– Что же ты сделал?

Он пожал плечами.

– Не помню, как перелез через стену, но помню, как ринулся по тропе к Куэйлу. Затем я, по-видимому, наткнулся в темноте на дерево.

– Но там, на тропе, ни на что невозможно наткнуться.

– Ну… возможно, я упал и поранил голову. Возможно, что-нибудь другое. Теперь я готов поверить практически во все. Несколько секунд я ничего не соображал, но потом поднялся на колени. Куэйл по-прежнему стоял ко мне спиной. Ты знаешь, как я ношу свою винтовку. В ранце, и там же – несколько патронов. Я вынул винтовку и зарядил ее. Джейни, я вовсе не был в припадке безумия, я отлично понимал, что делал. – Он передернулся, словно его бил озноб, сделал большой глоток кофе с коньяком и продолжил: – Я встал и снова двинулся к нему, на этот раз шагом, держа в руках винтовку с взведенным курком. Я был от него в четырех-пяти шагах, когда она, похоже… сама выстрелила. Клянусь, я не стрелял. Я сделал шаг левой ногой, и пуля вырвала у меня мясо на икре. Я снова упал, услышав, как Куэйл издает ужасные, будто икающие звуки. Теряя сознание, я понял, что так он смеется.

Мне однажды случилось слышать этот звук, и при воспоминании я содрогнулась. Дэвид поставил кружку и обеими руками потер глаза.

– Я пришел в себя, вокруг было совсем темно, а винтовка лежала рядом со мной. Ни следа Вернона Куэйла, ни следа Элинор, никакого света из "Круглой комнаты", – он откинулся назад и закрыл глаза. – Тогда я приехал сюда. Извини, Джейни, я был не в себе, когда говорил о Куэйле как о каком-то чародее. Его фокусы не имеют ни малейшего отношения к тому, что случилось со мной. Я был в ярости, упал… и прострелил себе ногу. Великий Боже, ну и приключение.

Несмотря на то, что в комнате было темно, меня била дрожь. Обхватив себя руками, я, готовая вот-вот расплакаться, прошептала:

– Ах, Дэвид, что же нам делать? Я хочу сказать – как положить конец всему тому чудовищному, что он творит с Элинор? Можем мы обратиться в полицию? Существуют какие-нибудь законы против колдовства?

Дэвид мрачно на меня посмотрел.

– Я слишком устал, чтобы думать, Джейни. Но очень боюсь, что если мы попытаемся предпринять какие-либо шаги против этой свиньи, хуже всего придется Элинор, – он устремил рассеянный взгляд на часы, стоявшие на камине, и тут же с тревогой дернулся. – О мой Бог, глубокая ночь, а я оставил свою двуколку около твоего коттеджа. – Он принялся натягивать носок и порванный ботинок. – Помоги мне дойти до двуколки. Все будет в порядке.

– Нет, Дэвид, не валяй дурака. Я сейчас оденусь и привезу доктора Портера. Ты объяснишь, что уронил ружье и нечаянно выстрелил себе в ногу…

– Нет, нет, нет, Джейни, – сердито перебил он меня. – Я уже доставил тебе достаточно неприятностей, а к тому же не нуждаюсь в докторе. – Он осторожно заковылял по комнате. – А, ничего страшного. Надо будет два-три дня полежать. Если возникнет необходимость, ты, наверное, сможешь приехать и отвезти меня. – Взяв мою руку, он крепко ее сжал, глядя на меня с довольно вымученной улыбкой. – Да благословит тебя Бог, Джейни. А теперь надень ботинки и пальто и помоги мне дохромать до двуколки. Мы поговорим об Элинор, когда я способен буду думать о ней, не мучаясь желанием совершить убийство. Дай Бог, чтобы кто-нибудь что-нибудь здесь мог поделать.

Вернувшись в постель, я долго лежала без сна. Чем больше я думала, тем больше соглашалась с Дэвидом, что мы бессильны против Вернона Куэйла до тех пор, пока Элинор остается у него в заложницах. Почти на заре в мой утомленный мозг пришла мысль, что, возможно, самое лучшее будет для меня и Дэвида пожениться и уехать к нему домой в Линкольншир, попытавшись там забыть о всех наших огорчениях и сердечной боли. Я спрашивала себя, сможем ли мы вычеркнуть их из памяти. Но сон наконец сморил меня.

Хотя мне почти не удалось поспать, в шесть часов я уже была на ногах и готовила себе завтрак, когда почтальон принес мне письмо от леди Гэскуин. Она дважды писала мне после моего возвращения, всего лишь пару страничек, заполненных новостями и сплетнями, но тон, впрочем, всегда был очень дружеский и теплый. Я не знала, радоваться ли мне этим письмам, потому что хотя мне было дорого самое незначительное известие об Адаме, разумом я понимала, что будет куда лучше, если моя дружба с Гэскуинами тихо увянет.

Однако уже самые первые строчки этого письма заставили меня вздрогнуть.

"Милая моя Джейни!

Вчера к нам приходил тот ужасный человек, про которого ты рассказывала, – Вернон Куэйл. Ах! При воспоминании у меня по коже пробегают мурашки. Я ни за что бы не приняла его, если бы не подумала, что его визит каким-нибудь образом может быть связан с тобой. Его приняли я и Чарлз, но он спросил, нельзя ли ему поговорить с Адамом. Никогда, никогда за всю свою жизнь я не видела человека, который одновременно кажется таким равнодушным и уверенным в себе.

Моя дорогая, как только Адам вошел в комнату, я сразу почувствовала, что он весь ощетинился в присутствии этого человека, хотя, конечно, не мог его видеть. Голосом, который меня напугал, Адам спросил:

– С Джейни все в порядке?

Но этот болезненного вида тип ничего не ответил, просто смотрел, уставившись пустыми, странными глазами. Он продолжал молчать даже тогда, когда Адам, а потом Чарлз спросили, что у него за дело. Наконец ужасные глаза сфокусировались, и он пробормотал:

– Итак, видение моей дорогой жены было совершенно верным. На Гаити у вас есть враг, мистер Гэскуин.

Ну, не странное ли заявление? Я уверена, что этот человек – сумасшедший. Через несколько секунд Адам рявкнул: "Что вам нужно, Куэйл?", а тот улыбнулся и ответил: "Всего лишь вернуть вам зрение, мистер Гэскуин. Сегодня новолуние. Вы начнете видеть прежде, чем наступит полнолуние". Затем он пожелал нам приятного дня и удалился, не дожидаясь, когда его проводят.

Адам и Чарлз отнеслись ко всему этому как к совершеннейшей ерунде, чем она, по всей видимости, и является. Но, Джейни, неужели с моей стороны неправильно цепляться даже за крошечную надежду, что мой сын будет исцелен? Даже если это произойдет с помощью существа, от вида которого кровь стынет у меня в жилах? Но я начинаю писать уже полнейшие глупости. Прошу прощения за бестолковый стиль моего послания.

Как у тебя идет дело с покупкой фермы Кэтлингов? Надеюсь, что хорошо…"

Остальная часть письма была посвящена ответу на мое предыдущее письмо и разным сплетням. Я быстро его проглядела и снова вернулась к началу. За день я, должно быть, прочла его десяток раз, и когда отправилась к Дэвиду, чтобы выяснить, не нуждается ли он в моей помощи, то знала его буквально наизусть. Рози была там и находилась на страже. Она поведала мне, что мистер Хэйуорд повредил себе ногу, лежит в постели, однако если ему срочно потребуется моя помощь, то она немедленно меня известит.

Я обрадовалась тому, что мне не нужно встречаться с Дэвидом, потому что мне ужасно не хотелось рассказывать ему о письме леди Гэскуин. Правда состояла в том, что я испытывала радостное возбуждение, хотя и смешанное с чувством вины, росток надежды, которого я стыдилась, ибо он пробивался из темной и нездоровой почвы. Прошлой ночью, когда Дэвид рассказал мне о чудовищном унижении Элинор, я жаждала, чтобы Вернона Куэйла поразила молния. Сейчас я продолжала ненавидеть и бояться его, но в моем сознании, словно мышь, скреблась маленькая, соблазняющая меня надежда.

Я знала, что Вернон Куэйл обладает знаниями и способностями, в существование которых мало кто на Западе верил, и еще меньше было таких, кто способен был их понять. Я видела его в "Круглой комнате", когда он искал и нашел Адама Гэскуина, занимаясь своим странным искусством с таким же прозаическим видом, как какой-нибудь инженер или химик, который презрительно рассмеется, если сказать ему, что он использует сверхъестественные силы. Вполне возможно… вполне возможно, что он способен вернуть Адаму зрение.

Эта мысль заставила меня ослабеть от радости, но в то же время она пугала меня. Вернон Куэйл совсем не склонен к благотворительности. Какова будет цена? Чего это будет стоить Адаму? Или Элинор? Или мне?

Через три дня Дэвид встал на ноги и зашел навестить меня. Я ничего не сказала ему о письме, впрочем, не разговаривали мы и о том, что случилось с ним в "Приюте кречета" в ту ночь, когда он пришел ко мне раненный. Он, испытывая некоторую неловкость, поблагодарил меня, но больше ничего не было сказано. Мы оба словно притворялись, что ничего не произошло, потому что думать о падении Элинор было невыносимо.

На следующий день, часов в пять, мальчик принес мне в коттедж записку. Я узнала почерк Элинор, и в горле у меня пересохло.

"Дорогая Джейни!

Буду признательна, если ты зайдешь меня навестить сегодня в половине девятого вечера.

Элинор".

Почерк был Элинор, но слова принадлежали ее мужу, Вернону Куэйлу. Я быстро нацарапала в ответ:

"Милая моя Элинор!

Да, конечно. Мне не терпится тебя увидеть.

С неизменной любовью,

Джейни".

Я дала мальчику пенни и послала его отнести мой ответ, приняв решение чем-нибудь занять свой ум в ближайшие два часа, потому что если я начну строить догадки и предположения, то вся изнервничаюсь к тому моменту, когда мне надо будет идти в "Приют кречета".

Я достала ручку, бумагу для письма и устроилась за столом, чтобы написать длинное письмо мисс Кэллендер в Дом Аделаиды Крокер для девочек-сирот. В нем я размышляла о том, как облегчить жизнь девочек, содержавшихся под ее началом, высказала соображения, исходя из собственного опыта девочки из приюта. Я ясно дала понять, что это – не более чем предложения, и в ее воле – принимать их или нет, в заключение тепло поблагодарив мисс Кэллендер за доброту, которую она проявляла ко мне в те годы, когда я была предоставлена ее заботам.

Я написала пустяковое письмо сэру Чарлзу и леди Гэскуин, а затем, поддавшись внезапному порыву, еще одно письмо, которое никому не суждено было прочесть. Оно было адресовано Сембуру, и в нем я коротко рассказывала, какое величайшее счастье выпало на мою долю за годы жизни в Англии, а также сообщала, что скоро он будет с честью покоиться среди своих товарищей на военном кладбище. Я благодарила его от всего сердца, от своего имени и от имени родителей, которых никогда не знала, хвалила его храбрость и преданность, проявившуюся во всем, что он для меня сделал, пообещала, что это письмо будет захоронено вместе с ним на воинском кладбище. Я знала, что перезахоронение будет невозможным до поздней весны, поскольку полк должен будет послать солдат за его останками на вершину перевала Чак, а до весны это невозможно. Я решила, что отдам письмо майору Эллиоту и попрошу его все устроить. Ему наверняка будет очень приятно этим заняться.

Возможно, писать письмо Сембуру было и глупо, но я этого не чувствовала. Сембур наверняка продолжает жить в другом мире, как учит викарий Хьюберт Уилер, или в каком-то новом воплощении, как учил Рильд. Я знала к тому же, что он живет в моей памяти и будет в ней жить, пока жива я. Письмо было моей данью ему.

В восемь часов я положила ручку, размяла уставшие пальцы и пошла в спальню. Я умылась, привела в порядок прическу, переоделась и в восемь двадцать уже ехала по дорожке в двуколке мистера Стэффорда. За время короткого путешествия в "Приют кречета" мне никто не встретился. Даже если бы мне и попался кто-нибудь из жителей Ларкфельда, вряд ли они особенно бы удивились. Молодые леди не ездят одни после наступления темноты – никто, кроме Джейни Берр. Она ни на кого не похожа, эта воспитанница мисс Элинор, и никто не знает, что еще она может выкинуть. Как ни странно, Ларкфельд против этого ничуть не возражал, и ему даже нравилось иметь среди своих обитателей эксцентричную индийскую принцессу, выросшую в деревне.

Поднимаясь по ступенькам к парадному входу "Приюта кречета", я бессознательно сняла перчатку, вытащила из-под корсажа платья медальон Адама и стиснула его в руке так же, как и много лет назад, когда в полубреду лежала в пещере на перевале Чак и искала в нем утешение.

И тогда я осознала, что боюсь.

ГЛАВА 16

В "Круглой комнате" было тихо. Меня встретил и немедленно провел сюда Вернон Куэйл. Элинор, одетая в простое белое платье и сидевшая на том же стуле, что и раньше, слегка мне улыбнулась и прошептала:

– Привет, Джейни.

Она была бледна почти восковой бледностью, ее некогда прекрасные волосы казались тусклыми и безжизненными.

Пытаясь сдержать вспыхнувшую с новой силой ненависть, я смотрела, как Вернон Куэйл с помощью шприца впрыскивает в руку Элинор какую-то бесцветную жидкость. Ее глаза закрылись, словно во сне, но она продолжала сидеть прямо. Затем Вернон Куэйл принялся отмерять маленькие порции чего-то, напоминающего высушенные травы, смешивать их, а потом разложил по щепотке смеси в маленькие медные чаши, пять штук которых стояло на треножниках над пока еще не зажженными спиртовками.

Горло мое пересохло.

– Не будете ли любезны объяснить, зачем Элинор хотела меня видеть? – хрипло спросила я.

– Разумеется. Ваше присутствие требуется, чтобы помочь Элинор справиться с несколько утомительным делом, которое предстоит нам сегодня вечером.

– Каким делом?

– Полагаю, вы должны были сообразить. Я буду проводить операцию по восстановлению зрения Адама Гэскуина.

Сердце у меня подскочило.

– Операцию?

Он удостоил меня презрительным взглядом тускло-серых глаз.

– Конечно, речь идет не о хирургической операции, но та, которую я произведу, не в меньшей степени подчинена законам причины и следствия и законам природы.

– Я… я не понимаю.

– Все очень просто. Моя жена – инструмент удивительной проникающей силы. Через нее я по неосязаемым линиям, соединяющим цепь событий, вернулся в прошлое и установил, что слепота Адама Гэскуина вызвана особыми причинами. Если использовать сказочные термины, она – результат заклятья, наложенного на него обэ, неудовольствие которого он навлек на себя на Гаити. В реалистических терминах объяснение тоже несложно, но требует больше подробностей, – Вернон Куэйл заглянул в свиток, однако продолжал без паузы: – Среди примитивных народов есть люди, обладающие способностями и талантами, которые они широко используют, хотя мало или вовсе не понимают законы и принципы, на основании которых действуют. Знахарь, шаман, обэ, хунган – есть множество названий для тех, кто практикует так называемую магию. Одного такого человека Гэскуин оскорбил на Гаити, и тот совершил древний западноафриканский обряд, половину которого составляли глупые фокусы.

Однако остальное было использованием великого Закона соответствия, по которому происходит взаимодействие между материальными и нематериальными планами бытия. К тому же самому закону мы прибегнем и в этот вечер, дабы повернуть в обратную сторону процесс, приведший к потере Адамом Гэскуином зрения.

Вдруг Вернон Куэйл показался мне старым идиотом, несущим полный бред. Как можно ослепить человека на расстоянии? Каким образом любая комбинация трав и зелий, заклинаний, заклятий, месмеризма или какой-нибудь обряд может поразить физическую сторону глаза или глазные нервы, соединенные с мозгом?

Словно читая мои мысли, Вернон Куэйл сказал:

– Такого рода операции происходят на эфирном плане, где расстояние, как мы его воспринимаем, не существует. Операция, произведенная гаитянским обэ, оказала воздействие на эфирное тело Гэскуина, что с течением времени отразилось и на его физическом теле. Я не рассчитываю, что вы все это поймете. Для начала нужен общий интеллект гораздо значительнее того, что у вас имеется, а затем потребуется лет десять серьезных занятий, в результате которых вы будете понимать лишь маленькую толику данного предмета. Он включает в себя множество компонентов, и не все они поддаются словесному объяснению или анализу. Я знаю, что сейчас на земле существует всего лишь дюжина людей, полностью понимающих операцию, которую я совершу сегодня вечером. И лишь двое из них отважатся ее проделать.

Он отложил свиток, поправил с большой осторожностью пять маленьких треножников и начал с помощью тонкой свечки зажигать спиртовки. Откашлявшись, я спросила:

– Вы имеете в виду, что она опасна?

– Не тогда, когда ее совершаю я. У меня есть полная власть над силами, которые будут использованы. Нет никакого риска получить нежелательный эффект.

– Вы… вы – один из тех людей, про которых сейчас говорили? Вроде обэ?

Он наградил меня еще одним презрительным взглядом, наливая из флакона густую красную жидкость в одну из маленьких чаш.

– Я – ученый. Я специализируюсь по тем научным дисциплинам, в которых мало кто разбирается и которые, по мнению большинства людей, не существуют вовсе. Пожалуйста, хватит вопросов.

Из пяти медных чаш на треножниках начали подниматься струи тяжелого дыма. Элинор сидела, погрузившись, по-видимому, в глубокий транс. Между пятью треножниками посредине стояла тонкая, покрытая изящной резьбой капитель из черного дерева на трех вывернутых наружу ножках. На ее верху, на бронзовом диске, было что-то выгравировано неизвестным мне шрифтом.

Вернон Куэйл, надев белые перчатки, держал в руках маленькую куклу, очень грубо вырезанную из черного дерева. Он открыл стоявшую на столе маленькую круглую шкатулку, взял щипчики и достал из шкатулки лоскуток черной материи, который весьма ловко обернул вокруг шеи куклы. Затем он снова опустил щипчики в шкатулку, а когда поднял их, то сначала они показались мне пустыми, но, приглядевшись, я увидела на свету длинный вьющийся черный волос. Он втиснул его в щель на деревянной кукольной голове. Когда он поднял щипчики в третий раз, у меня перехватило дыхание, а по телу пробежала дрожь, так как я увидела кусочек сигары того сорта, который время от времени курил Адам. В него был вставлен маленький обломок тростникового мундштука.

Вернон Куэйл отщипнул от мундштука несколько крошечных щепочек, воткнув их в малюсенькое отверстие, представлявшее у куклы рот, и сказал:

– Закон соответствия. В операции, которую я собираюсь совершить, этот манекен соответствует Адаму Гэскуину, и через него мы произведем действие на эфирном плане.

Я вспомнила зимний день, когда Дэвид, Адам и я занимались коровами миссис Феннел, страдавшими от вздутия кишечника. Адам снял жакет, кепи и отложил сигару, чтобы помочь нам. Кепи и сигара исчезли, а из подкладки жакета был вырван кусочек ткани. Несомненно, черный кудрявый волос был обнаружен в кепи.

Вернон Куэйл делал что-то с лицом куклы, но я не могла различить, что именно.

– Волос, кусочек одежды, содержащий пот тела, щепочка мундштука, который соприкасался со слюной. Несколько соответствующих предметов, но каждый из них очень мощный. Будьте любезны, теперь мне нужен медальон.

Мой мозг отказывался служить, меня мутило. Снимая и отдавая Вернону Куэйлу медальон, я заметила, что места, где у куклы должны были находиться глаза, были покрыты чем-то вроде капель черного воска. Он много раз обернул цепочку вокруг шеи, пока медальон не лег на грудь, а затем положил куклу на бронзовую верхушку капители из черного дерева.

– Слушайте меня очень внимательно, – проговорил он. – Гэскуин спас вам жизнь, когда вы были ребенком, вступавшим в пору созревания, а это период жизни женщины, когда некоторые энергии особенно сильны. Таким образом, соответствие между вами должно быть очень мощным и окажет помощь в проведении настоящей операции. Встаньте, пожалуйста, вон туда, – он указал пальцем. – Лицом к Элинор, но по другую сторону капители. Вот так. А теперь положите средний палец правой руки на тело манекена.

Я подчинилась. Вернон Куэйл больше не казался старым идиотом, несущим полный бред. Он встал сзади Элинор, снял перчатки, положил пальцы ей на виски и сказал мне:

– Вы не должны говорить, пока я вам не разрешу. Вы не должны двигаться, пока я вам не разрешу. По мере ваших сил направляйте мысли к тому, как Адам Гэскуин ухаживал за вами во время болезни. Глубокая концентрация не требуется. Просто держите это воспоминание перед своим мысленным взором – примерно так, как вы делаете, когда о чем-то мечтаете.

Я думала, что посторонние мысли и впечатления помешают исполнить то, что приказал Куэйл, но я ошиблась. Я стояла и вспоминала, рассеянно глядя на уродливую куклу, что лежала под моим пальцем, и в то же время не видела ее. Я снова превратилась в ребенка, лежащего в пещере. Адам наклоняется надо мной, стирает пот с моего лица, плеч, тела, отсасывает через перо гадость, которая забивает мне горло. С его шеи свисает медальон. Я вижу освещенные костром темные своды пещеры. Я слышу, как наши лошади. Флинт и Иов, пережевывают свою скудную пищу.

Время от времени мое сознание возвращалось в "Круглую комнату". Порошок в медных чашах сгорел. Стояла полная тишина. Элинор сидела как восковая статуя. Ее лоб был покрыт бусинками пота. Вернон Куэйл неподвижно стоял, держа пальцы по-прежнему у нее на висках и устремив пустой взгляд серых глаз на куклу под моим пальцем. Казалось, ничего не происходит, но воздух в комнате был тяжелым и сгустившимся, каким он бывает перед сильной грозой.

Не знаю, как долго все это продолжалось. Однако наступил момент, когда я отчетливо увидела, что пятна черного воска, закрывающие глаза куклы, тают, становятся жидкими и капля за каплей стекают по грубым деревянным щекам куклы на бронзовый диск, на котором она лежит. И вот Вернон Куэйл пошевелился и нарушил тишину.

– Теперь все кончилось.

Я знаю, что попыталась попрощаться с Элинор, но с измученного лица на меня посмотрели неузнающие глаза. Помню, как Вернон Куэйл положил медальон мне в руку и вывел меня из "Круглой комнаты", проводив до двуколки. Мы не сказали друг другу ни слова.

А вот как ехала домой, я уже не помню. Знаю только, что вышедший мне навстречу мистер Стэффорд настоял на том, что сам займется лошадьми и двуколкой. Когда я сняла шляпу и пальто и утомленно села перед камином в своей маленькой комнате, то, бросив взгляд на часы, обнаружила, что уехала в "Приют кречета" не более семидесяти минут назад.

Думать мне не хотелось. Я даже не знала, о чем следует думать. Просто уснула в кресле, проснувшись же, увидела, что огонь в камине почти погас. С огромным усилием я встала, прошла в спальню, разделась, упала на кровать и проспала тяжелым сном до позднего утра.

При свете дня мне с трудом верилось, что события, приключившиеся вчера вечером, действительно имели место. Они скорее походили на плохой сон, который не хотелось вспоминать, и я сказала себе, что поверить во внезапное прозрение Адама – значит быть полной дурой. Самое лучшее – погрузиться в дела, не строить никаких предположений и ничего не ждать. Однако, когда через два дня я получила письмо от леди Гэскуин, руки мои тряслись от волнения. Сердце наполнилось тяжелым разочарованием, когда письмо оказалось совершенно обычным, без сногсшибательных новостей.

Единственное, что она писала про Адама, – это что он по-прежнему держится дома и вне его так, будто не страдает слепотой, и по-прежнему наживает шишки и синяки. Накануне он упал с лестницы и едва не потерял сознание, что ее очень напугало. Невзирая на его протесты, она настояла на том, чтобы вызвать врача, и рада мне сообщить, что Адам ничего себе не повредил. Сегодня он опять ходит по дому.

Она также сообщала, что диабет сэра Чарлза внезапно усилился. В письме выражалась надежда, что скоро я снова приеду в Лондон, потому что оба они меня очень любят и часто обо мне говорят.

Читая между строк, я поняла, что времени, отпущенного ее мужу, осталось намного меньше, чем они раньше полагали. Я немного всплакнула от жалости к ним обоим и написала ответ, сообщая, что приеду на денек их навестить при первой же возможности, безусловно, до конца текущего месяца.

Значит, Вернон Куэйл – просто хвастун. Адам остался слеп.

Немедленно я отправилась навестить Дэвида Хэйуорда, поссорилась с ним, в великом раздражении поехала домой, повернула назад, извинилась перед Дэвидом и остаток дня сопровождала его в визитах. То было лучшее лекарство, которое могло прийти мне в голову против охватившего меня мрачного настроения.

Через два дня я поехала на Гусиный холм. Стояла необычно мягкая, солнечная для конца февраля погода. Я слезла с Сэнди и стала бродить, размышляя о своем будущем.

Ферма Кэтлингов скоро будет выставлена на продажу. Действительно ли она мне нужна? Собираюсь ли я и впрямь жить в том большом доме одна? Буду ли я счастлива, выйдя замуж за Дэвида? Или буду всегда относиться к нему как к не худшему после Адама варианту, а он ко мне – как к не худшему варианту после Элинор? Но какое это имеет значение, если мы – добрые друзья и в самом деле очень привязаны друг к другу?

Мой взгляд упал на склон холма, лежащего по ту сторону долины. Внизу по нему во весь опор мчался всадник. Его скорость, отметила я с легким беспокойством, была довольна опасной. Так носиться могли себе позволить только Ло-бас и Джейни Берр. Затем я узнала лошадь и удивилась. Это был Бруно, чалый жеребец, принадлежавший майору Эллиоту. Однако сидел на нем не майор, это вообще не был никто из обитателей Ларкфельда.

На несколько мгновений лошадь и всадник исчезли за каштанами, а когда я вновь их увидела, они приближались к Гусиному холму. Я прищурила глаза. Мужчина был брюнетом, без шляпы, вместо одежды для верховой езды на нем был темно-серый костюм. Да кто же это? Он скакал, словно слившись с лошадью, тело с горделивой небрежностью покачивалось в такт ее движению. Во всей фигуре было нечто знакомое, нечто виденное мною очень давно…

Мистер! Сознание толчком выбросило это имя, старое имя, которым я его называла.

Адам? Адам, скачущий ко мне вверх по Гусиному холму? Так, как будто он… был зрячим? Не может быть. И тем не менее слепой не в состоянии был бы ехать на лошади так, как ехал он.

Я будто вросла в землю, в сознании воцарилась пустота, потому что я не отваживалась размышлять дальше. Он поднялся на вершину и спрыгнул с Бруно раньше, чем тот успел полностью перейти с галопа на шаг. Черные волосы взъерошены ветром, темно-голубые глаза сверкают бешеной радостью. Он быстро зашагал ко мне, широко раскинув руки.

– Джейни!

Слезы навернулись мне на глаза и потекли по щекам. У меня перехватило горло, я не могла произнести ни слова.

– Ах, Джейни!

Его руки стиснули мои плечи так, что стало больно, но то была приятная мне боль. Держа меня на расстоянии вытянутых рук, он разглядывал меня с ног до головы с изумленным лицом. Но вот его руки отпустили мои плечи и начали прикасаться ко лбу, волосам, покрытым слезами щекам, губам, шее. Это было мягкое прикосновение слепого, но он больше не был слеп. Он буквально пожирал меня глазами, все его органы чувств были подчинены одной цели – узнать меня. Рассматривал меня, прикасался ко мне, и слова лились у него потоком:

– Я приехал в твой коттедж, а Стэффорды послали меня к Дэвиду, но Рози сказала, что он собирался посетить конюшни майора Эллиота, хотя не знала, поедешь ли ты вместе с ним, а когда я туда приехал, то оказалось, что тебя нет, я подумал, Джейни, что сойду с ума, если тотчас же тебя не найду, а Дэвид сказал, что ты можешь быть здесь, и майор говорит: "Слушай, парень, возьми Бруно". И вот я тебя нашел – о Джейни, неужели это ты? Это действительно та смешная малышка, которая встретилась мне в Смон Тьанге и навсегда осталась в моем сознании? Да, конечно, я вижу, в тебе осталось что-то от нее. Да, Джейни, клянусь Богом, я тебя вижу! Несколько дней назад я упал и получил небольшое сотрясение мозга. Прошлым вечером я отправился спать слепым, а проснулся зрячим! – Его руки скользнули вниз и крепко сжали мои. – Джейни. Красавица Джейни. Почему я называл тебя смешной малышкой? Ты уже и тогда была красивой, но у меня не было глаз, чтобы тебя разглядеть. Оказывается, я был слеп гораздо дольше, чем думал. Боже, как приятно на тебя смотреть, Джейни! Ты знала, что мое сердце принадлежит тебе с того мгновения, как ты возникла из прошлого, обняла за шею и разрыдалась из-за того, что обнаружила меня слепым? А, возможно, права Молли, которая говорила, что мое сердце было отдано тебе еще раньше. Помнишь, она сказала про тебя, что ты и есть «она». И в эти прошлые месяцы, которые мы провели вместе, мне иногда казалось, что я тебе нравлюсь. Это правда, Джейни? Ты выйдешь за меня замуж? Пожалуйста!

Я знала, что если попытаюсь говорить, то просто разрыдаюсь. Глядя на Адама, я вспоминала те дни, когда была рядом с ним, и мне так хотелось обхватить его шею, притянуть к себе его голову и прижаться к его губам в долгом, чудесном поцелуе. Так я сейчас и поступила, стоя на гребне Гусиного холма, откуда нас было видно на целую милю вокруг. Но мне было все равно.

Немного погодя, когда у меня восстановилось дыхание, а он обнимал меня, прижимая к своей груди, я задыхающимся голосом произнесла:

– Мне казалось, что я не особенно тебе нравлюсь. Я слышала, как ты говорил родителям, что я… действую тебе на нервы.

Он глубоко вздохнул.

– Джейни, любимая, я и хотел, чтобы ты это услышала. Я прекрасно знал, что ты стоишь на лестнице, когда произнес эти слова. Ведь у меня же был острый слух слепого, и большую часть времени я проводил, прислушиваясь к твоим шагам по дому.

Я подняла голову.

– Но зачем же ты это сказал, Адам?

– Потому что хотел, чтобы ты была счастлива, и был уверен, что будешь счастлива, выйдя замуж за Дэвида Хэйуорда, однако прекрасно понимал, что пробудь мы вместе дольше, то сломаюсь и признаюсь тебе в любви. А я боялся, что тебе станет меня жалко, и ты скажешь, что выйдешь за меня замуж. За меня, за слепого. Я не мог этого допустить, Джейни.

Я встала на цыпочки, чтобы еще раз его поцеловать, затем, вспомнив прошлое, сказала с тем смешным произношением кокни, с которым разговаривала в Смон Тьанге:

– Ну и дураком же вы иногда бываете, Мистер.

* * *

Дэвид Хэйуорд откинулся на стуле и посмотрел на нас, сидевших бок о бок на кушетке в его маленькой комнате и державшихся за руки. С того момента, как Адам обнял меня на Гусином холме, прошло около часа. Дэвид поздравил Адама, от души поцеловал меня и заявил, что должен быть или шафером, или посаженным отцом.

Сначала в нашей компании царило радостное возбуждение, но сейчас все стихли и посерьезнели, потому что я только что закончила рассказ о том, что произошло в "Круглой комнате" "Приюта кречета" накануне того дня, как Адам упал и в результате вновь обрел зрение. Я понимала, что момент для рассказа не слишком хороший, потому что омрачит наше настроение, но сознавала, что хорошего момента для подобной истории просто не может быть.

Дэвид побледнел, когда я рассказала, как Элинор был сделан укол чего-то, что наверняка было наркотиком, облегчавшим вхождение в транс.

– Не сомневаюсь, Адам, – произнес он, – что вы считаете этого человека шарлатаном. Раньше я и сам так думал, но сейчас уверенности у меня поубавилось. Просто ли совпадение, что он совершил все эти манипуляции незадолго до того, как вы упали, и вследствие этого к вам, по всей видимости, и вернулось зрение? Или произведенная им процедура и заставила вас упасть?

К моему полному изумлению, Адам совершенно спокойно ответил:

– Я склоняюсь ко второму. Как только Джейни рассказала мне о Куэйле, я постарался узнать как можно больше и об этом малом, и о тех странных вещах, которыми он занимается. У моего отца есть старый приятель, который хорошо осведомлен по этой части. Я, разумеется, никогда не видел Куэйла, но познакомился с ним, когда он пришел в Честер-Гарденс и заявил, что восстановит мое зрение прежде, чем наступит полнолуние, – пожав плечами, он улыбнулся. – Может быть, наука Куэйла, как он ее называет, и состоит в умении вызывать падения.

Сжав руку Адама, я сказала:

– Сразу после того вечера, когда он… сделал это, я начала терзаться вопросом – зачем? Я хочу сказать, с какой стати ему понадобилось возвращать тебе зрение?

Адам взял мою руку и дотронулся губами до пальцев.

– А затем, моя милая, – проговорил он, – что я нужен Куэйлу для его собственных целей, и все тянущиеся из прошлого нити, касающиеся тебя, меня, его и Элинор, соединяются в той будущей цели. Во всяком случае, таково мнение моего ученого приятеля, профессора Мэнсона.

Из глубин памяти до меня донесся голос девушки в монастыре Галдонга, глядевшей в жидкую черноту: "Он очень молод, этот демон. Черные волосы, а глаза – как ясное небо в сумерки. Гордый… слишком гордый. Но его гордость будет повержена… он спустится во тьму, а затем явится тот, в чьих жилах не течет кровь, Серебряный Человек, Пожиратель Душ… Долг… долг должен быть заплачен, в год Деревянного Дракона они придут в землю Бод, чтобы схватить слезинку, что упала из глаз Просветленного…"

Адам Гэскуин действительно спустился во тьму слепоты, где избавился от своего юношеского высокомерия, став милым, не жалеющим себя человеком, всегда готовым рассмеяться. Именно таким я нашла его в таверне в Уэппинге. И прорицательница совершенно верно описала Вернона Куэйла как Пожирателя Душ, потому что он высасывал из моей любимой Элинор не только жизнь, но и внутреннее пламя духа.

Я вспомнила голос Рильда, заглянувшего за занавес и сказавшего о Серебряном Человеке, который станет моим врагом, вспомнила, как он содрогнулся перед своим видением: "На всей земле, во всем мире воплощений никогда не видел я такой силы… с поворотом звезд ты снова придешь сюда, дитя. Ступай, и да пребудет с тобой до тех пор мое благословение".

Мое внимание вернулось в маленькую комнату коттеджа, и я услышала, как Дэвид Хэйуорд говорит:

– Я с содроганием думаю, что Джейни в тот вечер пошла к нему одна. Это могла быть… ловушка. Ведь поймал же он в ловушку мою бедную Элинор. Если бы я об этом знал, Адам, то остановил бы ее.

Я покачала головой.

– Никто не смог бы меня остановить, – возразила я устало. – Элинор позвала меня, пусть даже и по приказу Вернона Куэйла. Я всегда буду приходить на зов Элинор, – и я с беспокойством посмотрела на Адама. – Ведь ты это знаешь? Ты понимаешь меня, дорогой Адам?

Он прикоснулся пальцами сначала к моему, а потом к своему лбу, словно символически соединяя нас этим странным жестом.

– Теперь мы – одно целое, Джейни. Твой долг Элинор – это мой долг, и так или иначе мы его заплатим.

Дэвид поднялся, подошел к окну и с встревоженным видом выглянул в сад.

– Насколько сведущ ваш друг профессор Мэнсон? – спросил он.

– Он считается ведущим европейским авторитетом в области оккультизма и подобных дисциплин, – ответил Адам. – Автор тридцати шести опубликованных книг. Он знает Куэйла и говорит, что тот, возможно, самый опасный из ныне живущих на земле людей. На основании сведений, полученных от международного сыскного агентства о прошлом Куэйла, я, пожалуй, согласен с его мнением. Поверьте мне, я потратил немало времени на разговоры с Мэнсоном и выяснение подробностей.

У меня мелькнула мысль, что когда Адам один уезжал из Честер-Гарденс, как я думала, к любовнице, он на самом деле занимался всеми этими вещами.

Дэвид обернулся и посмотрел на Адама.

– Положение Элинор безнадежно? – спросил он сдавленным голосом.

– Мэнсон говорит, что это в большой степени зависит от ее психической силы, которая должна быть очень велика, иначе Куэйл никогда бы ею не заинтересовался. Он считает, что она может прийти в себя, если мы сумеем освободить ее от Куэйла.

– А… это возможно?

– Нужно попытаться, Дэвид. Я не умею предсказывать будущее, поэтому не могу сказать, каков будет результат. Но я предлагаю сегодня же встретиться с Куэйлом. По мнению Мэнсона, он вернул мне зрение потому, что я ему для чего-то нужен. А это значит, что я могу выдвигать какие-то условия. Что нужно, так это выяснить, зачем именно я ему понадобился.

Я проговорила тихим, странным для себя самой голосом:

– Я знаю, Адам, чего он хочет. Я не понимала до последнего момента, но потом вспомнила слова верховного ламы и прорицательницы. У них тоже есть особые способности, так что они предупредили меня. Они назвали Куэйла Пожирателем Душ. Они сказали, Адам, что ты отправишься с ним в землю Бод. И я тоже буду там. Это должно произойти в Год Деревянного Дракона. В этом году. И Куэйлу будет нужно, чтобы ты завладел слезой, которая упала из глаза Просветленного.

Наступило долгое молчание, оба они с изумлением смотрели на меня, а под конец Адам спросил:

– Слезой Будды? Ты понимаешь, что это значит, Джейни?

– Я не уверена, но думаю, что это какая-то драгоценность в монастыре Чома-Ла. Мы проезжали его, когда ходили с торговыми караванами в Магьяри. Вернон Куэйл задавал мне про него множество вопросов, но я не поняла, к чему он ведет. Сейчас же я припоминаю, что старый Таши рассказывал мне о необыкновенном драгоценном камне, который хранится в монастыре в особом месте. Он говорил, что последние триста лет семеро монахов день и ночь молятся перед этой драгоценностью. Я думаю, они верят, что это слеза, пролитая Буддой и превратившаяся в драгоценный камень.

– Нет, на самом-то деле слезинка не велика, – произнес Адам. – Сомнительно, чтобы этот камень сам по себе стоил уж такие огромные деньги.

– Не думаю, что Вернон Куэйл хочет ее украсть из-за денег.

– Тогда зачем, дорогая?

– Не знаю, Адам. Наверное, это… мощный талисман. Его глаза сверкнули вызовом.

– Тогда нечего тянуть. Мы должны сейчас же отправиться к Куэйлу. Чем раньше мы узнаем, в чем дело, тем лучше. Хорошо, Джейни?

Выдавив улыбку, я кивнула, но внезапно меня охватил страх перед всем, что нам предстояло, страх, что Серебряный Человек разрушит только что обретенное нами счастье. Тогда я утрачу Адама, утрачу себя… утрачу вообще все.

* * *

Угрюмый слуга провел нас в гостиную "Приюта кречета". На Верноне Куэйле, как всегда, был его скверно сидящий серебристо-серый костюм. Я давным-давно пришла к заключению, что все костюмы Куэйла, за исключением твидовой куртки, которую он носил, когда ездил верхом, шились из одного и того же материала. Он стоял спиной к камину, безжизненные серые глаза смотрели на нас без всякого интереса.

– Добрый день, Джейни. Добрый день, мистер Гэскуин, – на его губах появилась и тотчас же исчезла ледяная улыбка. – Неужели же вы, мистер Гэскуин, пришли поблагодарить меня за то, что я вернул вам зрение?

– Вы, однако, не отличаетесь скромностью, Куэйл, – ответил Адам.

Тот пожал плечами.

– Не угодно ли будет сесть?

– Думаю, нет. Мы пришли узнать вашу цену.

– Помилуйте, цену за что?

– За свободу Элинор. За свободу вашей жены. За ее свободу от вас, Куэйл.

Я была потрясена бесшабашной прямотой слов Адама, на крошечное мгновение отметив нечто невиданное – Вернон Куэйл был ошарашен. Впрочем, он тут же взял себя в руки и сказал:

– Вы понимаете, что говорите, мистер Гэскуин?

– Абсолютно. Вам необходимо тратить время на игру в слова?

Наступило долгое молчание. Наконец Куэйл медленно произнес:

– Я способен читать мысли большинства людей так, будто они написаны на бумаге. С вами, мистер Гэскуин, это удивительно трудно. Вы получали какого-то рода советы или рекомендации?

– На протяжении последних месяцев я много общался с профессором Мэнсоном, если это вас интересует.

Глаза Вернона Куэйла сузились.

– У меня есть на полках его книги. Он – сведущий теоретик и не более.

Адам улыбнулся, но это было похоже на то, что снежный барс показал зубы. Внезапно я ощутила в нем ту пульсирующую силу, которая когда-то позволила ему сражаться с мощью гор с больным ребенком на руках.

– Сыскные агенты, услуга которых я оплачивал на протяжении многих недель, Куэйл, напротив, весьма сведущие практики, – проговорил Адам. – До Элинор у вас было три жены. Итальянка и бельгийка совершили самоубийство. Первая же, молодая английская вдова, жившая в Гонконге, была замужем за вами в течение пяти лет, потом впала в полную прострацию и скончалась в больнице. После замужества все три, как и Элинор, превращались в отшельниц. По мнению их друзей, все три были человеческими инструментами, используемыми вами для оккультных занятий. Вы – духовный вампир, Куэйл, живущий за счет жизненной силы других. Теперь вы делаете то же самое с вашим последним человеческим инструментом, Элинор, и я снова вас спрашиваю: какова ваша цена за ее свободу?

Вернон Куэйл слушал с совершенно неподвижным лицом.

– Что вы имеете в виду под свободой, мистер Гэскуин? Адам, не задумываясь, ответил:

– Объявление вашего брака недействительным. Мэн-сон говорит, что между вами никогда не существовало супружеских отношений, поэтому проблем здесь не будет. Затем вы убираетесь туда, куда вам будет угодно, и никогда больше не встречаетесь с Элинор и не пытаетесь как-либо с ней связаться.

– На каком основании профессор Мэнсон утверждает, что супружеских отношений никогда не существовало?

– На том основании, что если бы они были, вы не могли бы использовать несчастную женщину так, как вы ее используете. Это несовместимо с Третьим Законом Эфирной Сферы, что бы это ни означало.

Взгляд Вернона Куэйла застыл.

– Мэнсон умнее, чем я думал, – произнес он наконец. – Я считал себя единственным, кому удалось расшифровать это указание герменевтиков. Однако дела оно не касается. Вы просили меня назвать цену за свободу Элинор. А допустим, я откажусь вступать с вами в сделку?

Адам снова улыбнулся и очень спокойно сказал:

– В таком случае, Куэйл, я убью вас, испытывая не больше угрызений совести, чем пристреливая бешеную собаку. Вы, насколько мне известно, загубили три жизни, а возможно, и еще больше. Я не позволю вам погубить Элинор, потому что она – друг Джейни, стало быть, и мой друг.

Я не испытала ни малейшего удивления. Когда я повернулась и посмотрела на Адама, то по его холодному взгляду поняла, что сказанное им – не пустые слова. И все равно я осталась спокойна, ибо осознала то, что должна была осознать давно: Вернон Куэйл убивает мою Элинор с такой же несомненностью, как если бы его пальцы лежали у нее на шее, и он медленно душил бы ее.

До меня донесся отвратительный икающий звук, который означал у Вернона Куэйла смех.

– Я живу на земле уже давно, мистер Гэскуин, гораздо дольше, чем вы думаете, и не один человек пытался сделать то, чем вы сейчас мне грозите, однако результаты оказались для них весьма огорчительны. Мистер Дэвид Хэйуорд может проконсультировать вас по данному вопросу.

– Я – особый случай, Куэйл, – Адам продолжал пристально смотреть на Серебряного Человека. – Вам не удастся обратить мою руку против меня же самого, потому что я долго прожил во тьме, и мои чувства настолько обострились, что обмануть их у вас не получится.

Вернон Куэйл прикрыл глаза.

– Ваш друг профессор Мэнсон кое-чему вас научил, и это довольно безрассудно с его стороны.

Адам взял меня под руку, будто собрался уходить.

– Стало быть, на том и покончим? Вы решили не вступать в сделку?

– Я этого не говорил, мистер Гэскуин.

– Ну, я жду.

Помолчав, Вернон Куэйл заговорил певучим голосом, напоминающим чтение заклинаний:

– Великий монастырь Чома-Ла находится на пути из Галдонга в Магьяри. Он построен у горы, чье название никогда не произносится. Семижды семь по семи ступеней поднимаются к Храму Молитвы, что лежит под самым высоким шпилем. В том храме есть беломраморный алтарь. В том алтаре стоит золотая статуя Будды. В горсти Будды лежит слеза, что упала, когда Просветленный возвратился из покоя Нирваны, чтобы научить человечество Истинному Пути. – Голос Вернона Куэйла изменился, он сказал в обычной небрежной манере: – Эта история, разумеется, полный вздор, думаю, слеза – всего лишь полудрагоценный камень, а может, даже просто обычная галька, только красивая. Но если вы принесете ее мне, мистер Гэскуин, я соглашусь на ваши условия относительно Элинор.

Адам сжал мне руку и произнес:

– То, что вы сказали, не было для меня полной неожиданностью.

Глаза Куэйла опять сузились на мгновение, он лишь пожал плечами. Адам продолжал:

– Сколько монахов живет в монастыре?

– Девять раз по девятью девять плюс те, что их обслуживают.

– Не воображаете же вы, что они позволят мне проникнуть в сердце монастыря и забрать слезу?

– Напротив, мистер Гэскуин. У них существует поверье, что в Год Деревянного Дракона в Чома-Ла придут двое трулку, чтобы взять слезу и вернуть ее Просветленному.

– Трулку?

– Грубо говоря, это духи в человеческом образе. Уверен, что если вы захотите подробностей, вам их поведает Джейни. Она знакома с религией тех мест. Двое ожидаемых трулку – мужчина и женщина. Женщина будет знать язык Бод и семь раз пропоет семь мантр Галдонга. Полагаю, вы обнаружите, что Джейни их знает.

Адам посмотрел на меня.

– Мы обычно распевали их во время переходов, – подтвердила я. – Сембур мне не разрешал, но я все равно бормотала их себе под нос.

Вернон Куэйл продолжал:

– Трулку могут быть подлинными или ложными. Если они настоящие посланцы Будды, то придут в день, который известен только верховному ламе Чома-Ла и его Совету девяти. А также мне.

– Вам?

– Да, мистер Гэскуин. Некоторое время назад я провел воистину значительную операцию, чтобы получить эту информацию. Нежеланным свидетелем ее был, думаю, мистер Хэйуорд. Уверяю вас, то было настоящее торжество. Элинор – самый мощный источник энергии из всех, что мне когда-либо встречались.

Я готова была броситься на это чудовище и вцепиться ему в лицо, но Адам меня удержал. Равнодушно посмотрев на нас, Вернон Куэйл сказал:

– Вам и Джейни нужно будет встретиться со мной в деревне Шекхар, к северу от перевала Чак тридцать первого мая. Джейни знает это место.

Я видела его только издали. Деревня лежала в миле от дороги и милях в пяти к северу от перевала, представляя собой скопление лачуг, в которых обитало племя кхамба. Эти люди часто целыми днями следовали за нашим караваном, надеясь, что им выпадет случай совершить внезапный набег и отобрать у нас несколько мешков и животных. Иногда я задавала себе вопрос: как теперь, без Сембура и его винтовки, справляются с кхамба мои старые друзья?

В голосе Адама прозвучали нотки удивления.

– Вы собираетесь совершить туда путешествие в одиночестве, Куэйл?

– Разумеется. Вам нет нужды беспокоиться о моих физических возможностях, мистер Гэскуин. В любом случае я не намерен путешествовать в вашем обществе, ибо пришел к заключению, что вы более опасный враг, чем большинство других. Я отправляюсь на «Калабрии», которая выходит из Саусхэмптона пятого апреля. Вы же отправитесь тогда, когда вам будет угодно, но обязательно раньше меня. Договорились?

– Договорились.

– Полагаю, до встречи в Шекхаре нам больше не о чем разговаривать, мистер Гэскуин.

– Ответите ли вы на один мой вопрос?

– Вы хотите знать, зачем мне понадобился этот камушек из Великого монастыря Чома-Ла. Я вам скажу. На протяжении трехсот сорока трех лет, семижды семь по семь лет перед слезой Будды постоянно, без остановки, как ночью, так и днем семь лам вращали молитвенные колеса и читали молитвы. Поэтому камень в руке Будды обладает огромной силой. Я вижу ваше недоверие, мистер Гэскуин. Да, действительно, очень немногие верят, что неодушевленный предмет может обладать или заключать в себе силы добра, зла, быть способным исцелять или насылать болезнь, быть благосклонным или нет. Я не собираюсь ничего доказывать. Я просто утверждаю, что слеза Будды была фокусом страстных молитв, длившихся без остановки на протяжении веков, и в этом смысле другого такого камня на Земле больше нет. Поэтому мне нужно его иметь.

В комнате воцарилось тяжелое молчание, а затем Адам спросил:

– Что вы собираетесь с ним делать?

– Это уже второй вопрос, но я вам отвечу, – рот Вернона Куэйла растянулся в улыбке, обнажившей мелкие белые зубы. – Когда камень окажется у меня, то, совершив полный обряд и все необходимые процедуры, я его уничтожу. До свидания, мистер Гэскуин.

Я плохо помню, как мы покинули "Приют кречета". Способность размышлять вернулась ко мне только тогда, когда я и Адам уже ехали по дороге к воротам.

Слишком многое произошло со мной в столь короткое время. Всего лишь три часа назад я с восторгом и изумлением увидела, что к Адаму вернулось зрение, а потом пришла воистину чудесная минута: я узнала, что он меня любит. Я хотела бы, чтобы та минута на Гусином холме длилась вечно, но у нас не было времени насладиться своим счастьем. Элинор находилась в руках страшного существа, властвующего в "Приюте кречета" и медленно высасывавшего из нее жизнь. Я любила Адама еще больше за ту незамедлительную готовность, с какой он взял в свои руки мое дело, занявшись спасением женщины, которую не видел в глаза.

Он ехал рядом со мной, испытывая отвращение, которое так хорошо было знакомо мне самой. Напряженным голосом он спросил:

– За каким дьяволом ему нужно уничтожить камень? Мне следует спросить Мэнсона, – размышлял он.

– Он думает, что разрушая нечто могущественное, вроде этой слезы, он может использовать… заключенные в нем силы для своих надобностей. Я видела, как он это делал, когда заставлял Элинор искать тебя.

Адам издал звук, выражающий глубокое омерзение. Некоторое время мы ехали молча, и я понимала, что он углубился в свои мысли. Наконец он повернулся ко мне и спокойно сказал:

– Я был бы благодарен Богу, если бы смог поехать один, однако ничего не получится. Все в руках судьбы, моя дорогая. Я ни капли не доверяю Куэйлу, но все, что мы можем делать, – это подчиняться его приказам до тех пор, пока не завладеем слезой.

Я протянула ему руку.

– Адам, я не отпустила бы тебя одного, просто не смогла бы. К тому же тебе нет нужды за меня беспокоиться, я отличная путешественница. Помнишь, какую пользу приносила я тебе, когда предсказывала погоду и разговаривала с животными?

Он взял мою руку.

– Я помню каждое мгновение, Джейни, милая. В месяцы, прошедшие с того дня, как ты меня нашла, я лежал и вспоминал целыми ночами напролет, – он глубоко вздохнул. – Давай-ка подумаем. Мы должны уехать из Англии раньше Куэйла, но «Калабрия» – почтовый корабль, идет быстро, поэтому он, скорее всего, окажется на месте прежде нас. Впрочем, неважно. Если мы выедем за день-другой до него, значит, у нас есть в запасе пять недель.

Пальцы Адама сжали мои, и он посмотрел на меня с такой любовью и страстью, что сердце чуть не выскочило у меня из груди.

– Джейни, любовь моя, выйди за меня замуж до того, как мы уедем. Прошу тебя. Что бы ни ждало нас впереди, я хочу, чтобы мы встретили его вместе, соединившись в одно целое.

* * *

Четыре недели спустя я обвенчалась с Адамом Гэскуином в церкви святого Марка, в северной части Риджент-парка. Венчалась я как мисс Джейни Сэксон, Ее Высочество принцесса Джейни Джаханпурская. Шафером был Дэвид Хэйуорд. Посаженным отцом, сопровождавшим меня в церковь, был майор Эллиот, чрезвычайно гордившийся тем, что я его об этом попросила. Гостей было немного. С майором из Ларкфельда приехали миссис Эллиот и Стэффорды, а со стороны Адама присутствовали брат леди Гэскуин, сам сэр Чарлз, который теперь выглядел совсем больным, с пепельно-бледным лицом, капитан из полка гуркхов и маленький толстяк с почти совсем белыми волосами – профессор Мэнсон.

На приеме, состоявшемся в Честер-Гарденс после венчания, профессор Мэнсон отвел меня и Адама в сторону и тихо сказал:

– Я очень рад, что вы решили соединиться перед тем, как встретить большую опасность, ждущую вас впереди. Разумеется, Куэйл только посмеется при мысли, что в любви, становящейся завершенной при единении душ и тел, есть сила, великая сила. Здесь, пожалуй, заключено его слабое место, неспособность понять, что холодный объективизм не охватывает все существующие силы и энергии. Давайте надеяться, что эта слабость и помешает ему осуществить ту гнусность, которую он, возможно, задумал.

Перед окончанием приема я привела Дэвида Хэйуорда в библиотеку, чтобы он смог на прощание поговорить с Адамом. Тот взял его за плечи и решительно произнес:

– Послушайте, Дэвид. Немедленно найдите себе заместителя, потому что вам предстоит серьезное дело.

Дэвид довольно натянуто улыбнулся.

– Хорошо. Что это за дело?

– Как только Куэйл покинет Ларкфельд, немедленно увезите Элинор из "Приюта кречета". У вас могут возникнуть проблемы со слугой Куэйла, но пусть вас это не останавливает. Попросите майора Эллиота помочь вам. Сквайр тоже наверняка не откажется. Джейни говорит, что во всем Ларкфельде нет ни одного человека, который не был бы готов оказать вам поддержку. Так что… увозите ее!

Дэвид кивнул, в его глазах зажглась искра жизни.

– Отлично. А дальше?

– Привезите ее к моим родителям. Позовите профессора Мэнсона и врача, который понимает, что существует кое-что помимо пилюль и скальпеля. Лучше всего, предоставьте выбор врача Мэнсону. Я знаю, у него есть друг-медик, который практикует гипноз. Они вместе начнут освобождать Элинор от влияния Куэйла. Но вы должны быть возле нее, Дэвид. Говорите с ней, говорите о Ларкфельде, о том, как там было до появления Куэйла, о Джейни, о хороших временах и по сотне раз в день повторяйте, что вы ее любите, что она поправится. Мэнсон говорит, это может оказаться важнейшим фактором в ее лечении. – Адам улыбнулся. – Теперь последнее. Джейни хочет вам кое-что дать.

Я подошла к Дэвиду, вложила ему в руку серебряный медальон и поцеловала.

– Когда будет подходящий момент, передайте это от меня Элинор как знак любви, Дэвид. Я знаю, что она будет носить его, если Куэйл уедет. И попросите ее немножко помолиться за нас.

* * *

Месяц перед свадьбой я прожила в доме сэра Чарлза в Честер-Гарденс, заняв там свою старую комнату. После венчания я и Адам отправились в Суррей, чтобы провести там медовый месяц, которому предстояло длиться всего лишь три дня.

Я немного боялась, что мысли о будущем могут испортить нам эти несколько драгоценных дней, однако этого не случилось. Мы были глубоко, невероятно счастливы, и, возможно, наше блаженство было еще острее от понимания, что оно может оказаться скоротечным. Нам предстояли опасности, и исходили они не только от Вернона Куэйла. В Тибете английские солдаты под командованием полковника Янгхасбэнда продвигались с боями на север, в Лхасу. Они были далеко от нашего маршрута, но в такое время любой иностранец в Тибете может быть сочтен врагом. Я не понимала, каким образом Вернон Куэйл рассчитывает без проблем добраться до Шекхара и прожить среди кхамба, не подвергнувшись нападению, но не сомневалась, что так или иначе он сумеет справиться с ситуацией.

Мы отплыли на корабле под названием «Сатара» и на протяжении двадцатисемидневного путешествия до Бомбея становились все счастливее и счастливее друг с другом, ибо в то время были отрезаны от всего мира, пребывая в золотой неопределенности между прошлым и будущим, причем и то, и другое казались далекими и нереальными. По ночам мы лежали в объятиях друг друга, сложив рядом на полу матрасы с наших узких коек. Нам не хотелось разлучаться даже во сне. Частенько мы смеялись, как расшалившиеся дети, полностью забыв о том, что ждало впереди.

Однажды, когда голова Адама лежала у меня на плече, я спросила:

– Ты стеснялся меня, когда я была маленькой? Я хочу сказать – в пещере и потом.

Он рассмеялся, мое плечо обдало его теплое дыхание.

– Ты, значит, догадалась?

– Не сразу. Когда тебе пришлось ухаживать за мной и мыть меня, ты все время рокотал, как гром, и мне казалось, что ты сердишься, но когда я стала соображать лучше, то поняла, что ты просто конфузишься.

– Любимая, я просто не знал, как обращаться с той смешной, костлявой, отважной малышкой. Никогда не имел дела с подобными существами.

– Но ведь сейчас я не костлявая, правда?

– Ни в коей мере.

– И теперь ты знаешь, как со мной обращаться, да?

– Надеюсь, что так. О Джейни, я просто сгораю от любви к тебе.

– Ты говоришь так только потому, что я – богатая принцесса.

Мы расхохотались и повернулись друг к другу, чтобы поцеловаться.

То были воистину дивные дни. Мы проплыли через Средиземное море, потом через Суэцкий канал и Красное море и повернули на восток, чтобы пройти последние две тысячи миль, остающиеся до Бомбея. Там мы расстались с райским маленьким миром «Сатары» и приготовились встретить будущее. Еще одну тысячу миль мы проехали на поезде через бесконечные равнины. Стояла невыносимая жара. Три дня и три ночи мы двигались строго на северо-восток, проехав Бхопал и Джханси, затем через Ганг к Лакнау, но потом повернули на восток и оказались в Горакхпуре, гарнизонном городке, где некогда я лежала в больничной постели, обливаясь слезами из-за того, что потеряла своего единственного на свете друга.

На третий день пути наш поезд в течение трех часов проезжал по юго-восточной части княжества Джаханпур. Как и повсюду в Индии, прекрасное сосуществовало здесь с уродливым. В какой-то момент в отдалении мелькнули башни дворца. То было место, где я родилась, и тем не менее я не ощущала с ним ничего общего, не испытывала ни малейшего желания остаться и узнать мир моего прошлого. Будучи здесь чужой, я собиралась оставаться таковой и впредь.

В Горакхпуре мы купили лошадей, корзины, припасы, одежду и яка, которого тут же нарекли Нав Второй. Немало времени ушло на выбор лошадей. Мой конь был серым, Адама – темно-гнедой масти. У них были индийские имена, но я немедленно переименовала серого в Нимрода, в честь своего любимца в "Приюте кречета", а Адам назвал своего коня Пастором, потому что у того вокруг горла был забавный белый воротничок, напоминающий воротник викария. Через сутки мы тронулись из Горакхпура на север, чтобы проделать в обратном направлении путешествие, которое мы, ребенок и совсем еще молодой человек, почти юноша, совершили ровно семь лет назад, в год Огненной Птицы.

Вновь мы, казалось, были отрезаны от всего мира, путешествуя сначала по известковым холмам, затем по густым лесам и далее, через холмы, на север, в страну гор. Климат был тяжелым, и путешествие – нелегким, но нам было хорошо друг с другом.

Через двадцать дней мы прибыли в Смон Тьанг, и вновь у меня не родилось ощущения, что я вернулась домой. Я видела эту страну такой, какой она была на самом деле, – бедная, с тусклыми красками, с населением, придавленным вековыми суевериями, страшащимся тысячи демонов.

Поскольку мы собирались завладеть слезой Будды из монастыря Чома-Ла, то обошли Галдонг ночью, чтобы не попасться никому на глаза. Я не сомневалась, что Рильд знает о нашем появлении, ибо он предсказал его семь лет назад, однако он не станет делать ничего, чтобы остановить нас, ибо любое действие прочнее привяжет его к Колесу перерождений. Впрочем, я была довольна тем, что мы пришли ночью, потому что не хотела возобновлять знакомство ни с кем, кого знала в старые дни. Нам нечего было сказать друг другу.

Так как у нас было немного времени, а мы не собирались приезжать в Шекхар раньше назначенного срока, то на три дня разбили лагерь в высокогорной долине, лежавшей в половине пути до перевала Чак. Здесь мы продали большую часть наших припасов и экипировки и сняли поклажу с Нава Второго, чтобы подняться на вершину перевала легко нагруженными.

Стояло лето, и хотя ночи были холодными, днем было очень жарко даже на такой высоте. Могильник, в котором покоился Сембур, как я и предполагала, оставался до сих пор нетронутым. Когда мы, пустив лошадей по склону шагом, приблизились к нему, я не испытала никакой печали, только тепло благодарности. Я произнесла молитву, положила на могильник венок сухих цветов, собранных в долине, и мы тронулись дальше, чтобы пройти оставшиеся мили нашего долгого путешествия до Шекхара.

Мы знали, что «Калабрия» уже доставила Вернона Куэйла в Бомбей, и удивлялись тому, что человек его возраста в состоянии совершить столь утомительный путь, который проделали мы. Но я не сомневалась, что он будет дожидаться нас в Шекхаре, сознавая, что время спокойствия подошло к концу. Теперь каким-то пока еще неведомым образом нам предстоит сражаться за жизнь Элинор и, возможно, за наши собственные жизни.

ГЛАВА 17

В миле от деревни нам навстречу выехала дюжина кхамба, которые образовали вокруг нас плотное, хотя и незамкнутое кольцо, намереваясь сопровождать нас до деревни. У многих были примитивные ружья, у остальных – дубинки или ножи с длинными лезвиями.

Я церемонно поприветствовала их на тибетском, но не получила ответа. Они только смотрели зло и завистливо на карабин "Ли Метфорд", что был у седла Адама. Мы продолжали ехать легкой рысью, и я заметила, что Адам улыбается, словно все было ему совершенно безразлично. Один из кхамба приблизился вплотную и попробовал дотронуться до карабина. Адам просто посмотрел на него, но тот отпрянул так, будто на него оскалился снежный барс. Через несколько минут мы достигли скопища каменных лачуг, и я вдохнула знакомые запахи цампы, прогорклого масла, горящего жира, пота и немытых тел.

Из двери одной из лачуг показался Вернон Куэйл, направившийся в нашу сторону. Он был без шляпы, серебристые волосы шевелил легкий ветер. Совершенно невероятно, но на нем были те же самые воротничок, галстук и твидовая куртка, которые он надевал, отправляясь собирать растения и насекомых. Чтобы добраться до этого места, он должен был проделать тот же путь, что и мы, жить на протяжении дней на открытом воздухе, находясь на ветру и солнце, и тем не менее его тяжелое лицо было таким же бледным и пастозным, как всегда. Я почувствовала суеверный страх, ибо впечатление было такое, что стихии природы не оказывали на него ни малейшего воздействия, как не подвержен он был и нормальной человеческой усталости.

Вернон Куэйл переводил с Адама на меня пустые серые глаза. Молчание затягивалось, но наконец он сказал: – Как я чувствую, вы поженились. Знай я о вашем намерении, то поставил бы непременным условием нашего соглашения, что вы не вступите в брак раньше, чем будет покончено с нашим делом.

– Раз вы не знали о нашем намерении, стало быть, не настолько уж вы непогрешимы, Куэйл, как вам это кажется, – ответил Адам.

На мгновение в глазах Куэйла шевельнулось что-то темное и угрожающее, но голос его, когда он заговорил, был, как обычно, лишен всякого выражения:

– В последние дни я также почувствовал, что ваш приятель профессор Мэнсон решил перейти от теории к практике. Моя жена окружена эфирным барьером, создать который во всем мире способна лишь горстка людей, включая Мэнсона. В настоящее время наше предприятие требует всех моих сил, но можете не сомневаться, что как только оно будет завершено, я разберусь с профессором Мэнсоном.

– Поскольку свобода Элинор является частью нашей сделки, зачем вам нужно сохранять над ней контроль по-прежнему?

– Вы пока еще не выполнили своей части сделки, мистер Гэскуин.

– Мы явились сюда именно для этого, причем чем скорее мы приступим, тем лучше.

– Назначенный день – завтра. Мы выйдем отсюда на заре и к полудню прибудем в Великий монастырь Чома-Ла. Завтра девятижды девять по девять монахов Чома-Ла примут вас именно как тех трулку, о которых сказано в пророчестве. Вы подъедете к огромным дверям, они будут открыты. Потом вы подниметесь в Храм Молитвы и возьмете слезу из руки Будды, после чего вернетесь к тому месту дороги, где я буду ждать вас с этими людьми, – он показал на кхамба, которые все еще не отходили от нас.

Адам окинул взглядом злобные хмурые лица.

– Удивляюсь, Куэйл, как они вас не убили. Они – дикари, а вы – одинокий иностранец, не знающий здешнего языка.

Куэйл презрительно прищурился.

– Вы ошибаетесь в своих предположениях, мистер Гэскуин. Язык я знаю достаточно. Кроме того, я для них вовсе не иностранец, поскольку появление Серебряного трулку, несущего золото, – тоже часть пророчества. Я дал им пятьдесят золотых соверенов, что их вполне удовлетворило, – он посмотрел на карабин Адама. – Будьте любезны, дайте мне это оружие. – Адам улыбнулся и отрицательно покачал головой. – Когда вы приблизитесь завтра к Чома-Ла, совершенно необходимо, чтобы ни у вас, ни у Джейни не было с собой никаких металлических предметов. Вам нельзя брать с собой ни винтовку, ни кинжал, который привязан к вашей ноге под бриджами, мистер Гэскуин.

Адам потер подбородок.

– Хотел бы я знать, что еще вы напридумаете дальше, – задумчиво проговорил он.

Куэйл пожал плечами.

– Пусть Джейни в подробностях расспросит этих людей о легенде.

– Ладно, – кивнул Адам, – но я не вижу нужды торопиться отдавать вам винтовку и нож. Мы подождем до завтра, когда придет время.

– Как будет угодно. Подробные инструкции получите перед отъездом.

Мы спали в одежде в одной из лачуг, используя еду и питье из наших собственных припасов, потому что Адам мрачно напомнил:

– Помимо всего прочего, Куэйл отлично разбирается в травах. Я не собираюсь находиться под действием наркотика, когда завтра мы отправимся в монастырь.

Позднее, когда мы лежали рядом в спальных мешках, он тихо спросил:

– Джейни, милая, ты боишься?

– Нет, скорее нет. Я знаю, что бояться следовало бы, потому что этот ужасный человек наверняка замышляет против нас какое-то зло, но я… я думаю, что пока мы вместе, Адам, все будет хорошо.

– Мы будем вместе все время, – он сжал мою руку. – Замечательно, что Мэнсону удалось заблокировать влияние Куэйла на Элинор. Эта свинья встал прямо-таки на дыбы.

– Да. И чем дольше он не может до нее дотянуться, тем лучше она будет себя чувствовать, – прошептала я. – Она чрезвычайно сильный духом человек, Адам. Но как ни странно, сегодня я целый день не вспоминала про Элинор. Тяжело в этом признаваться, но пока мы шли через перевал, я все время думала о твоем отце. Скверно, что мы уехали, когда он так болен.

– Он отнесся к этому с пониманием, Джейни. Кроме того, ты, с его точки зрения, не можешь делать что-нибудь неправильно. Еще мне кажется, что он не надеется дожить до нашего возвращения и даже отчасти рад тому, что ты будешь избавлена от зрелища его страданий в последние недели и дни.

– Да, это на него похоже. Милый мой, я так рада, что ты подружился с ним, когда наконец вернулся домой.

– И я тоже, Джейни, – Адам поцеловал меня в губы. – Теперь давай спать, счастье мое. Завтра у нас будет трудный день.

* * *

Примерно в миле от Шекхара дорога расходилась натрое, чтобы десятью милями севернее вновь сойтись воедино в том месте, где по гребню проходил торговый путь из Магьяри и откуда на противоположной стороне пологой долины был виден Великий монастырь.

Центральный путь этой вилки был самым коротким, но и самым трудным. Левая тропа отклонялась на запад, была на милю длиннее, но идти по ней было намного легче, особенно каравану груженых животных. Последняя же была известна как Путь пилигрима, потому что согласно легенде в далекие времена этой тропой шел известный своей святостью человек, который и основал Чома-Ла. Дорогу, которой он шел, пересекал очень глубокий овраг шириной шагов в сорок. Овраг тянулся к северу, постепенно расширяясь почти вдвое, затем снова сужаясь до ширины небольшой трещины в породе и полностью исчезая к тому месту, где дороги сходились. Легенда рассказывала, что святой перешел его по воздуху.

Через овраг был положен деревянный мост, неоднократно обновлявшийся на протяжении веков, потому что этим путем пользовались люди, совершающие паломничество в Чома-Ла. Обычные путники избегали его, поскольку восточный склон оврага сильно накренился под гору и был покрыт камнями и валунами. За время своей жизни в Смон Тьанге я никогда не слышала, чтобы там случались обвалы, но старый Таши говорил, что очень давно один все-таки был.

Мы выбрали короткий путь. Проводниками были двое кхамба. Прямо за ними ехал Вернон Куэйл. Затем следовали я и Адам, а замыкали процессию еще десять кхамба. Когда солнце поднялось высоко, стало очень тепло. Кхамба сняли свои кожаные одежды, я и Адам тоже сняли куртки и привязали их к седлам. Я повязала вокруг шеи тонкий хлопчатобумажный шарф, чтобы воротник рубашки не намок от пота и не начал натирать мне шею. Вернон Куэйл не обратил ни малейшего внимания на перемену температуры и как ни в чем не бывало продолжал свой путь – гротескная, но в то же время пугающая фигура.

Мы увидели Великий монастырь за полчаса до полудня. Когда мы остановились, устремив взгляд через долину, дыхание у меня перехватило. То же самое случилось и с Адамом. Солнце было в зените, и шпили монастыря напоминали устремленные к небу алебарды из золота. На каждой террасе реяли ряды молитвенных флагов. Широкую пологую долину наполняло приглушенное расстоянием молитвенное пение. Монахи ожидали прихода трулку. Около семисот человек в красных робах и высоких красных шапках, вращая молитвенные колеса, выстроилось в два ряда лицом друг к другу на расстоянии не больше локтя между двумя монахами. Ряды эти тянулись через всю долину своеобразным коридором, ведущим к массивным красно-золотым дверям, которые были широко открыты.

Мы остановились на повороте дороги, в некотором отдалении от того места, где начинался красный коридор. Куэйл тихо сказал своим звучным голосом:

– Остальные не должны подходить ближе. Я все вам объяснил, мистер Гэскуин. Будьте любезны идти вперед вместе с Джейни, но прежде избавьтесь от всех своих металлических вещей.

Во рту у меня пересохло.

– Я не сниму свое обручальное кольцо. Ни за что, – сказала я.

– Золото мешать не будет. Но ваш серебряный медальон брать нельзя.

– Я его не ношу, – я пристально посмотрела на него и процедила сквозь зубы: – Его носит Элинор!

Его глаза сверкнули.

– Пожалуйста, ваше ружье и нож, мистер Гэскуин, – потребовал он.

Адам передал винтовку Куэйлу, затем, наклонившись, подвернул штанину и открепил нож. Через две минуты мы уже ехали шагом, колено к колену, по тропе туда, где выстроились в две линии монахи. Мы оба были с непокрытыми головами, оба – в рубашках цвета хаки, в твидовых брюках с кожаными вставками и крепких ботинках. Вступив в коридор из монахов, мы остановились, окинув взглядом две красные линии, расстояние между которыми зрительно сужалось ближе к входу в монастырь. И тотчас же тихое пение, наполнявшее воздух подобно отдаленному рокоту грома, резко оборвалось, и на долину навалилась невероятная тишина.

– Джейни, любимая, пора, – прошептал Адам.

Возвысив не слишком-то сильный голос, я запела семь мантр Галдонга, которые частенько пела себе под нос с товарищами по каравану из Намкхары, чтобы время на тяжелых участках пути катилось быстрее. Мы вместе двинулись между рядами монахов к Великому монастырю Чома-Ла.

Головы нам припекало солнце, в долине не было ни малейшего дуновения ветерка. Ни один звук, ни малейших шорох не нарушали тишины, кроме медленной поступи Нимрода и Пастора. Даже насекомые как будто уснули. На какое-то время мне стало казаться, что я тоже сплю, что красные ряды по мере того, как мы едем, делаются все длиннее и длиннее. И пусть мы будем ехать целую вечность, у цели так никогда и не окажемся.

Из ступора я вышла, почувствовав, что голос у меня охрип, и испугавшись, что он вот-вот сорвется. Оказалось, мы прошли нижнюю часть равнины и поднимаемся по пологому склону. Монастырь, громада которого возвышалась перед нами, был больше, чем я сначала думала. Бросив взгляд на Адама, я обнаружила, что он смотрит прямо перед собой, лицо его походило на маску.

Мы приблизились к красно-золотым воротам, а когда вошли в них, то увидели, что человеческий коридор тянется через весь двор к семи ступеням, ведущим к окованным железом открытым дверям. Но эти люди не были монахами. Я догадалась, что перед нами низшие из живущих при монастыре – кузнецы, уборщики помещений, мясники, которые смирились с тем, что в данном рождении им не удастся продвинуться в духовном плане особенно высоко. Все они были в черном, у каждого в руке – обнаженный кинжал. Если бы монахи решили, что мы – фальшивые трулку, то здесь бы нас ждала смерть.

Мы приблизились к ступеням, когда я закончила последний круг мантр. Когда мы спешились, два одетых в белое послушника подошли, чтобы взять наших лошадей. На ступенях лежал ковер цвета тусклого золота, исчезавший в полумраке освещенного лампами зала. Вернон Куэйл обо всем этом нам рассказывал. Как он мог знать подобные вещи, мне было неведомо. Возможно, прибег к своему странному искусству, чтобы заставить Элинор «увидеть» все, что сейчас происходит.

Плечом к плечу мы поднялись по ступеням. В величественном зале мерцала сотня ламп, воздух был наполнен тяжелыми ароматами благовоний. Отовсюду из ниш на нас смотрели боги и демоны. Мы прошли по золотистому ковру под арку и дальше через весь зал, вдоль стен которого были установлены раскрашенные изображения семнадцати верховных лам, последовательно возглавлявших Чома-Ла со дня его основания. Они помещались между колоннами, задрапированными в молитвенные флаги.

В конце зала ковер кончился, началась лестница, которая шла то вверх, то сворачивала в сторону. Я начала считать, потому что поняла – это семижды семь по семь ступеней, которые должны привести нас в Храм Молитвы под самым верхним шпилем.

Адам взял меня за руку. Мы поднимались медленно, почти лениво, и снова мне показалось, что я нахожусь во сне. Никто из нас не произнес ни слова, никто не выказал желания остановиться и передохнуть. Минута шла за минутой, а мы все поднимались и поворачивали, поднимались и поворачивали. Про себя я считала: "Триста тридцать четвертая… тридцать пятая… тридцать шестая…"

До нас донесся звук молитвенного пения. Еще семь ступеней, и вот мы у арки, ведущей непосредственно в Храм Молитвы. Храм был небольшим, квадратным, не более дюжины шагов в длину и ширину. Мы стояли за спинами семи лам, которые на коленях склонились перед Буддой. По их одеждам я поняла, что в середине – верховный лама Чома-Ла, а остальные – монахи, следующие в иерархии непосредственно за ним. Каждый из них находился в чем-то вроде углубления в широкой каменной ступени перед помостом, на котором восседал золотой Будда. Статуя была в человеческий рост, правая рука поднесена к самому телу – туда, где сердце. Она была сложена в горсть пальцами вверх.

Продолжая тихо петь, верховный лама, не поднимаясь с колен, обернулся в нашу сторону, затем встал на ноги и отошел в сторону. Сложив ладони вместе, он поклонился нам. И тут я заметила, что то, что сначала сочла за углубления, было не просто углублениями, а двойными ложбинками дюймов по шесть, а то и больше. Их оставили на камне колени тысяч монахов, непрестанно молившихся перед Буддой на протяжении последних столетий.

Адам сжал мою руку, я вспомнила указания Вернона Куэйла, и мы вместе двинулись вперед, поднявшись на высокую степень, где на коленях стояли ламы, пройдя по обе стороны того углубления, где только что находился верховный лама, и подойдя к пьедесталу.

В золотой ладони лежал молочно-белый камешек, по форме немного напоминающий фасолинку и величиной с последнюю фалангу моего мизинца. Я тяжело сглотнула, потому что нежелание дотрагиваться до него буквально парализовало меня. Протянуть руку и взять этот камень – мало что в жизни давалось мне с таким трудом. Несомненно, нервы у меня были напряжены до предела, а воображение вовсю разыгралось, но когда мои пальцы первыми за долгие века прикоснулись к нему, по всему моему телу пробежал огонь, и я испытала глубокое потрясение.

Адам протянул руку. Я положила слезу ему на ладонь и увидела, что в глазах его словно что-то мелькнуло. Пальцы его сжались, и мы одновременно повернулись. Пение прекратилось. Верховный лама, когда мы проходили мимо, поклонился еще раз. И вот мы снова оказались на ступеньках, начав долгое путешествие вниз. Адам держал крепко сжатую руку перед собой, на лбу у него выступил пот. Поскольку мы стали единым целым, я знала, что он ощущает то же, что я. Мы исполняли пророчество, давно сделанное и принятое ламами Чома-Ла, но чувствовали себя при этом ворами.

Испытывая огромное облегчение, мы, наконец, вышли под солнечные лучи. Послушники в белом по-прежнему держали Нимрода и Пастора, но слуги в черном исчезли. Выехав из огромных ворот, мы обнаружили, что долина вновь наполнилась монотонным песнопением. Оно продолжалось все томительные минуты, что мы ехали между красными рядами монахов и по склону к дороге на Магьяри. Когда мы оказались на ней, облаченные в красное фигуры повернулись к Великому монастырю Чома-Ла и двинулись к нему двумя змееобразными рядами, продолжая медленно петь мантры в такт своим шагам.

– Джейни, подожди, – прошептал Адам.

То были первые слова, произнесенные с тех пор, как мы отправились через долину к монастырю. Я ни о чем не спросила, просто остановилась и наблюдала за тем, как две красные змеи постепенно исчезали за воротами монастыря. Когда не осталось ни одного монаха и ворота закрылись, Адам опустил глаза на свой сжатый кулак. На лице его было странное, недоверчивое выражение.

– Джейни, – мягко сказал он, – если что-нибудь случится… если что-нибудь пойдет не так и мы окажемся разлучены, отправляйся в пещеру. В пещеру Сембура. Там мы встретимся.

Меня пробрала дрожь, но я опять не стала ничего спрашивать, потому что в тот момент мною владело ощущение, что мы находимся в мире, где властвует инстинкт, а не логика.

– Да, Адам.

Мы одновременно повернулись и поехали на юг, к тому месту, где тропа сворачивала и где нас ожидал Вернон Куэйл.

Подъехав, мы остановились, глядя на него и находившуюся за его спиной группу кхамба. Я впервые увидела, что обычно похожие на тесто щеки Куэйла горели румянцем, а в безжизненных глазах светился огонь нетерпения, наводившего, однако, на меня страх.

– Покажите это мне, Гэскуин, – потребовал он. Наступило молчание, а потом Адам сказал странно напряженным голосом:

– Я не могу разжать ладонь.

Лицо Куэйла исказила ярость.

– Неразумно затевать со мной игры!

Адам коротко и невесело рассмеялся.

– Не будьте дураком, черт возьми. Поглядите на мою руку.

Он протянул кулак, который выглядел так, будто выточен из куска белого мрамора. Вены на нем вспухли.

Куэйл глубоко вздохнул. К нему вернулась обычная бледность, а вместе с ней – бесстрастие. Губы его сжались так, будто он о чем-то задумался.

– Возможно, сказывается влияние близости Храма Молитвы. Давайте немного отъедем, – предложил Куэйл.

Он велел кхамба вновь распределиться тем же образом, как и при путешествии до монастыря: двое поехали впереди, остальные – за нами. Однако на этот раз сам Куэйл поехал рядом с Адамом.

Прошла миля, вторая, и я заметила, что кожа на крепко стиснутом кулаке Адама становится обычного цвета. Он продолжал на него смотреть, и наступил момент, когда ему удалось слегка пошевелить суставами. Через час, когда дорога расширилась перед тремя развилками, Вернон Куэйл приказал остановиться.

– Можете ли вы открыть ладонь сейчас, мистер Гэскуин?

Адам вытянул руку вперед. Медленно, слегка подрагивая, его пальцы разогнулись. На молочно-белой слезе у него на ладони играл солнечный свет. Куэйл с шумом втянул в себя воздух, но не сделал попытки прикоснуться к камню. Порывшись во внутреннем кармане своей куртки, он извлек маленькую коробочку. Она, по-видимому, была сделана из грубой черной кожи и по форме являла собой пятиконечную звезду. На ее десяти вертикальных сторонах были серебряные иероглифы. Куэйл сорвал крышку и протянул коробочку Адаму.

– Будьте любезны, положите сюда камень, мистер Гэскуин.

Адам наклонил ладонь, слеза с почти неразличимым стуком упала внутрь, и крышка захлопнулась. Адам облегченно выдохнул и сказал:

– Итак, наше соглашение выполнено, Куэйл. Пожалуйста, мои ружье и нож. Отсюда Джейни и я будем добираться одни.

Куэйл сидел неподвижно, как статуя, не сводя глаз с черной коробочки, которую держал в руках. Почти не двигая губами, он произнес равнодушным, тихим голосом:

– Я больше не нуждаюсь ни в вас, ни в вашей жене, мистер Гэскуин, и не намерен допустить, чтобы два таких сильных врага омрачали мое будущее.

Какое-то время до меня, все еще зачарованной событиями последних часов, проведенных словно во сне, не доходил смысл его слов, но он продолжал:

– Я убедил этих доверчивых кхамба, что два трулку, которые должны взять слезу из Храма Молитвы, есть не более чем слуги Серебряного трулку, каковым являюсь я. Это именно мне предстоит вернуть слезу Будде, пребывающему в покоях Нирваны, слуги же сбросят тела, в которые облачились, и вернутся к себе домой на небеса. – Вернон Куэйл перевел глаза с черной коробочки-звезды на кхамба. – Вот что считают эти люди, мистер Гэскуин. Будучи Серебряным трулку, я предупредил их, что мои слуги могут выказать нежелание расставаться с земными телами.

Когда я поняла, что Вернон Куэйл намеревается разделаться с нами, меня охватила ярость, и я действовала, повинуясь более инстинкту, нежели разуму. Мгновенно повиновавшись моим рукам, резкому крику, Нимрод напряг мышцы и бросился вперед. Выхватив коробочку из рук Куэйла, я развернула Нимрода и снова направила его вперед, развернула опять, и он крупом со всего маху толкнул одну из лошадей, на которых ехали возглавлявшие группу кхамба. Та от толчка налетела на вторую.

Я заметила, что один из кхамба, первым пришедший в себя, достает карабин Адама из-под одеяла, прикрученного к седлу, где прятал его до этого. Но только он начал это делать, мощное тело Пастора взметнулось над тропой, Адам выдернул ногу из стремени и, наполовину привстав в седле, ударил кхамба ногой в грудь, выбив его из седла.

Я подняла Нимрода на дыбы, его копыта взметнулись в воздух, нацеливаясь на вытаскивающего длинный нож кхамба. Адам попытался двинуться в мою сторону, но это было невозможно из-за скопления между нами людей и животных. Куэйл выкрикивал приказы. Адам указал рукой на среднюю тропу разветвлявшейся дороги, которая находилась прямо за моей спиной, и закричал:

– Давай, Джейни, давай!

Сам он в то же мгновение развернул Пастора к восточной тропе, Пути пилигрима, и пришпорил коня.

Я повернула Нимрода, тот метнулся вперед с такой скоростью, словно его катапультировали, и понесся галопом по тропе. Наши пути разошлись, но несколько секунд голова и плечи Адама были еще видны мне за каменистым бугром, потом он исчез. Прошло не более пяти секунд с того мгновения, как я пустила Нимрода в бой, вырвав коробочку со слезой Будды из рук Куэйла. Еще через минуту наши противники остались далеко позади.

В Горакхпуре мы потратили не один час, чтобы выбрать самых лучших лошадей из тех, что продавались, и заплатили за них хорошую цену. Ни у Куэйла, ни у его приспешников лошади не могли сравниться с нашими, и я вознесла за это горячую благодарственную молитву. Кхамба, как я знала еще с тех дней, когда они преследовали наши караваны, были прекрасными наездниками, но я была ничуть не хуже. Не хуже был и Адам. Им нас не догнать.

Я засунула маленькую коробочку себе за рубашку, пониже к поясу, чтобы она не выпала, и, отогнав все посторонние мысли, сосредоточилась на дороге, потому что тропа была нелегкой, и если я споткнусь, произойдет беда.

Нимрод, благородное животное, нес меня с легкостью, и часом позже мы спустились на узкую, покрытую мелким булыжником тропу, которая вела к оврагу. Вдали был виден Путь пилигрима, поскольку в этом месте две тропы милю-другую шли параллельно друг другу по обеим сторонам оврага до тех пор, пока моя, задолго до моста, снова не сворачивала на запад. Я уже ехала по тропе, и прикрыв глаза от солнца, вглядывалась, не заметно ли кого-нибудь на противоположной стороне. К этому времени Адам вполне мог добраться сюда, он мог даже опередить меня.

У оврага я пустила Нимрода шагом, чтобы дать ему немного отдохнуть. Сама я тоже радовалась возможности чуть-чуть расслабиться, потому что внезапно почувствовала себя ужасно усталой. Не без труда я собралась с мыслями. Куэйл наверняка послал кого-то из своих людей за Адамом, но важнее ему было догнать меня, ибо именно у меня была драгоценная слеза. И тем не менее я пока не пускала Нимрода вскачь, не сомневаясь, что кхамба остались далеко позади. Моя лошадь не только была лучше, но и несла намного меньший вес. Чтобы догнать меня, им потребуется не менее четверти часа.

Я подняла глаза на противоположную сторону пропасти и на мгновение ощутила головокружение. Пришлось опустить глаза, а когда я их вновь подняла, то сердце у меня подпрыгнуло – я увидела Адама. Он ехал сзади меня на другой стороне, объезжая большой выступ в скале там, где овраг изгибался. Рука его взметнулась в приветствии, и я радостно замахала ему в ответ. Когда мы сравнялись, будучи разделенными только пропастью в сотню шагов, я слегка пришпорила Нимрода, чтобы нам и дальше идти вровень.

Я то и дело посматривала через пропасть в сторону человека, который заполнил всю мою жизнь, страстно желая вновь почувствовать себя в его объятиях и знать, что страхи и опасности остались позади. Лежащая под рубашкой коробочка царапала меня, и я решила, что избавлюсь от нее при первой возможности. Я не хотела, чтобы рядом со мной было что-либо, имеющее касательство к Вернону Куэйлу.

Я услышала звук, который сначала приняла за отдаленные раскаты грома, но небо было ясным и безоблачным. Звук, тихое рокотание, повторился. Мысли завертелись с бешеной скоростью, и холодное копье страха пронзило сердце, когда высоко на склоне горы, нависавшей над Адамом, я увидела движение снега. Он тронулся вниз, собирая камни, булыжники, потоки скальной породы, расширяясь с нарастающей скоростью и превращаясь в чудовищный вал несущихся вниз камней.

Обвал!

Старый Таши помнил только об одном обвале на Пути пилигрима за всю его жизнь. Этот же обвал начался именно тогда, когда мой Адам ехал по тропе, лежавшей на его пути. Он посмотрел вверх и тут же пустил Пастора бешеным галопом. Я тоже пустила вскачь Нимрода, и мы понеслись вровень с конем Адама.

Мое сердце перестало биться, в голове не было ни одной мысли, я словно погрузилась в кошмар. Звук перерос в ужасный рев. Волна снега, льда и камней мчалась все быстрее, быстрее, и у меня вырвалось от отчаяния рыдание, когда я поняла, что обвал простирается по склону на гораздо большее расстояние, чем Адам будет в состоянии преодолеть.

Он все еще сидел пригнувшись в седле, летя вперед с фантастической скоростью, когда обвал настиг его. Я увидела, как передний край потока перевалил через бровку, неся человека и лошадь с такой легкостью, словно они были сухими листьями, таща их в глубокую расселину. Адам и конь летели уже отдельно, на них наваливались камни, лед, они все падали, падали, падали и вот исчезли из поля моего зрения в бездне, там, внизу.

Удерживая Нимрода, я, полная ужаса и отчаяния, выкрикивала "Адам! Адам!", но сама не слышала собственного голоса. Они тонули в чудовищном, сопровождающемся эхом реве, который все продолжался и продолжался, пока тысячи тонн породы и льда летели с вершины гор в расселину.

Я упала вперед, прижавшись лицом к шее Нимрода, зажала уши руками, не в силах справиться с диким отчаянием, овладевшим всем моим существом, не зная, смогу ли я пережить такое страшное горе.

* * *

В голове у меня не было ни одной мысли. Ни единой. Я сидела в седле и тупо смотрела на другую сторону расселины. Никакого движения там уже не было. Все снова было тихо, словно ничего и не произошло. Не знаю, сколько я так сидела. Мне было все равно. Если сейчас появился Куэйл и кхамба и убьют меня, это будет только к лучшему.

Сама не сознавая, что делаю, я достала из-под рубашки черную коробочку, сняла с шеи хлопчатобумажный шарф. Открыв коробочку, я вынула молочно-белый камень, положила его на середину шарфа и прочно завязала вокруг него узел. Затем я снова надела шарф на шею, завязав его концы так, чтобы узел с камнем лежал у меня на груди под рубашкой.

Я отшвырнула черную коробочку так далеко, как могла, в скопище камней, тянувшихся вдоль тропы… но не в расселину, потому что там лежал мой Адам.

В голове шевельнулась первая мысль. Если я позволю кхамба схватить и убить меня, я подведу Адама. Я подведу всех людей, которых люблю больше всего… Адама, Элинор, Сембура, мистера Лэмберта. Надо как-то собраться с силами и двигаться.

Прижав ладони к глазам, я прошептала:

– Я отнесу слезу к Рильду. Он спрячет ее от Куэйла так, что тот не сможет ее достать. А потом… Не знаю, я пока не решила. Но я попытаюсь… так, как хотел бы ты, Адам.

Двумя минутами позже я уже скакала по тому участку пути, который, свернув от расселины, уходил в горы. В сознании моем, отталкивающем воспоминания о страшном, случившемся в расселине, вновь воцарилась пустота. Мое сердце словно умерло во мне.

Там, где слились три тропы, Нимрод вдруг начал хромать на переднюю правую ногу. Я обнаружила в ней маленький острый камешек, но у меня не было ничего, чем можно было бы его вынуть. Какое-то время я вела Нимрода на поводу, но затем в мой притупленный разум пришла мысль, что я смогу найти что-нибудь для этой цели в пещере, где я и Сембур укрылись от бурана и где нашел нас Адам. У нас с собой было довольно много вещей, и наверняка там осталось что-либо, что может пригодиться.

Пещера… Адам сказал, что если мы разлучимся, то местом встречи будет пещера, но теперь у меня нет надежды там его увидеть. Страшный стон вырвался из моей груди. Подавив его, я, тяжело переступая, продолжала шагать вперед.

Мы приближались к гребню перевала Чак. Пещера находилась на восточном склоне. Тут я заметила, что Нимрод поднял уши, и тоже прислушалась. Сзади до меня донесся цокот копыт, эхом отдающийся в скалах. Я услышала бы его гораздо раньше, не будь настолько погружена в горе, не будь все мои чувства до такой степени притуплены.

Я повернула Нимрода, попрощалась с ним и легонько шлепнула, посылая вниз по тропе навстречу кхамба. У меня была некоторая надежда, что, обнаружив его, кхамба постараются поймать моего коня и начнут обсуждать, куда же делась я сама. Куэйла среди них быть не могло. Он был приличный наездник, но не более того. Такая погоня была ему не по силам.

Я пустилась бегом, сознавая, что дорого каждое мгновение, если хочу добежать до пещеры и укрыться в ней прежде, чем покажутся кхамба. Чего я собиралась этим добиться, я не сознавала сама – слишком велики были мои потрясение и горе, чтобы отчетливо мыслить. Было маловероятно, что они отважатся заглянуть в пещеру и проверить, там ли я. Можно было надеяться, что они решат, что лошадь сбросила меня где-то по дороге, и я, например, упала в какое-нибудь ущелье. Однако я была уверена, что когда появится Вернон Куэйл, он, разумеется, обыщет пещеру, поэтому на спасение особенно рассчитывать не приходилось.

Ноги налились свинцом, дышать стало тяжело, но я, спотыкаясь, продолжала бежать. Сама того не сознавая, я бормотала: "Я стараюсь, Адам, я стараюсь", но цокот копыт звучал уже совсем близко.

Обернувшись через плечо, я увидела, что из-за поворота всего в сотне ярдов за мной показались двое кхамба. Оба держали в руках длинные ножи, они настигали меня. Я, с трудом заставляя свои измученные ноги двигаться, поползла вверх по склону к пещере. Теперь мое убежище уж никак не будет для них тайной, но я тем не менее продолжала карабкаться, ибо по-прежнему сомневалась, что кхамба отважатся туда войти, а до того момента, как появится Куэйл, у меня, вероятно, будет время, чтобы глубоко запрятать слезу в какой-нибудь трещине, где он ее никогда не найдет.

Но всадники были уже совсем близко. Спина у меня похолодела в ожидании, что в нее вот-вот вонзятся их ножи. Я поняла, что не успею добраться до пещеры, что мне не суждено одержать над Куэйлом даже маленькую победу, лишив его слезы.

В воздухе, немного сбоку от меня, раздался щелчок, напоминающий щелчок бича, и сзади я услышала крик. Что означал щелчок, мне было понятно. Мимо пролетела пуля. Затем раздался другой резкий звук, совсем не похожий на предыдущий, но тоже знакомый мне с давних пор, – так заряжают винтовку. Но я была готова поручиться, что это не допотопное ружье кхамба.

Сверху прогремел голос:

– Джейни!

Сквозь затуманившие глаза слезы я увидела, что за могильником Сембура находится кто-то, стоящий на коленях и держащий винтовку на прицеле. Я различала его голову и плечи. Снова раздался щелчок, я оглянулась и увидела, что кхамба, бывший всего в двадцати шагах за моей спиной, внезапно вылетел из седла. Его товарищ повернулся и в поисках спасения поскакал к перевалу, качаясь в седле и стиснув рукой плечо, куда попала первая пуля.

Я ковыляла по склону, чувствуя, что легкие вот-вот разорвутся. Низко наклонясь, я смотрела себе под ноги, в голове царил сумбур, в котором преобладала дурацкая мысль, что, возможно, горные духи пробудили призрак Сембура и его винтовки, который и отогнал от меня кхамба. В тот момент я готова была поверить во что угодно. Время от времени даже проскакивал страх, что стоит мне поднять глаза, как я увижу перед собой лицо Вернона Куэйла.

Две руки схватили меня за плечи и встряхнули.

– Джейни!

Я увидела лицо Адама.

Адам. Черные волосы покрыты пылью. Голубые глаза с тревогой смотрят в мои. Сильные, крепкие руки, сжимающие мои плечи. На плече винтовка. "Ли Метфорд-303", единственная марка, которую я могу отличить от других.

– Адам?

Я медленно подняла трясущуюся руку и дотронулась до его щеки, до его губ.

– Джейни, ты ранена?

Тут ноги у меня подкосились, и, падая ему на руки, я почувствовала наваливающуюся черную пустоту.

ГЛАВА 18

Я смотрела на ногу в ботинке. Это был ботинок Адама. Он держал мою руку в своей, так, как мы делали это, когда мы лежали в постели и разговаривали перед тем, как уснуть. Сейчас на земле рядом со мной была груда камней, а голова покоилась на бедре Адама.

Я подняла глаза. Я лежала у могильника Сембура. Адам сидел, пригнувшись, и наблюдал за перевалом. Когда я зашевелилась, он взглянул на меня и спросил:

– Что случилось, Джейни? Я думал, ты окажешься здесь раньше меня, и чуть с ума не сошел от беспокойства.

Я глядела на его расстроенное лицо и бормотала:

– Адам… я же видела, как ты погиб. Мы ехали вровень… ты был на Пути пилигрима. Начался обвал, и тебя засыпало… Я видела это!

Наконец пришли слезы, и все мое тело затряслось в мучительных рыданиях. Адам одной рукой притянул меня к себе, на его лице были написаны недоумение и тревога.

– Джейни, милая, но я же здесь, я живой! Ничего такого не было, правда. Не бойся… О Боже мой, да ведь это штучки Куэйла! – он прижал меня крепче. – Погоди, погоди! Дай подумать. Каким же дьявольским образом он умудрился вызвать у тебя такую чудовищную галлюцинацию?

И тогда я поняла. Мне вспомнилось то странное оцепенение, когда я словно во сне ехала на Нимроде по краю расселины. И мне стало ясно, каким образом Куэйл смог использовать свои чары, чтобы расстроить мой рассудок и вызвать галлюцинацию, которая казалась совершенно реальной.

– Черная коробочка, – прошептала я. – Она была у меня под рубашкой, соприкасалась с моим телом, немножко царапала его… злая вещица. Вот как он до меня добрался, Адам. Он сделал это для того, чтобы задержать меня…

– Великий Боже, – произнес Адам хриплым голосом, – что же ты должна была пережить, Джейни… Где сейчас эта проклятая коробка?

Я обняла его изо всей силы и тут же ослабела от радости, услышав стук его сердца.

– Все в порядке, мой милый, – сказала я. – Я выкинула коробку. Что-то побудило меня вынуть из нее слезу и, завязав в шарф, повесить на шею. Ужасную коробочку Куэйла я вышвырнула прочь. Не сделай я этого, думаю, все еще оставалась бы там, около расселины, в кошмарном оцепенении. И они поймали бы меня. Ох, Адам, Адам…

У меня снова полились слезы, но это были слезы благодарности за то, что он возвращен мне. Мне хотелось опять и опять повторять его имя, прикасаться к нему, обнимать его, чтобы убедиться, что он жив и я нахожусь вместе с ним.

Вдруг он напрягся.

– Тихо, Джейни.

Стиснув зубы, я взяла себя в руки, отползла немного в сторону и, стоя на коленях, выглянула из-за могильника. Из-за перевала показались двое пеших кхамба. На какое-то время они исчезли за выступом скалы, но вскоре вновь показались. Теперь они поползли по склону, держа перед собой ружья.

– Прости, любимый. Я уже успокоилась. Просто я чувствовала себя такой… – передать, что я чувствовала, слов у меня не нашлось.

– Я представил себе, что почувствовал бы, если бы увидел, что ты падаешь в пропасть, – голос у него сорвался, он прикоснулся рукой к моей руке. – Благодарение Богу, ты жива.

Глядя на кхамба, которые проползли еще несколько ярдов, я сказала:

– Нимрод захромал, и они меня догнали. Те двое убили бы меня, не окажись ты здесь с винтовкой. Это Сембура?

– Да. Я засыпал ее рядом с ним, хорошенько смазав и завернув в чехол. Я подумал о ней сразу, как только сюда добрался, – Адам бросил быстрый взгляд на меня. – Мне понадобилось снять всего лишь несколько камней, Джейни. Его я не потревожил.

– Сембур не стал бы возражать, – я посмотрела на склон, прикидывая на глаз расстояние. – Как близко ты собираешься их подпустить, Адам?

– Мне надо бить наверняка. С боеприпасами дела неважные. В магазине было четыре патрона, все в отличном состоянии, но запасной обоймы нет. Так что у нас только два патрона.

Еще двое кхамба показались из-за перевала и тут же исчезли среди гребней. У одного был карабин Адама. Первые два дальше не продвигались.

– Они будут занимать позиции по двое и прятаться до тех пор, пока не образуют вокруг нас полукруг. Затем одновременно нападут, – догадалась я.

– Слова опытного вояки.

– Мне рассказывал Сембур. Однажды они его чуть не сцапали именно таким манером. Он пошел на разведку впереди каравана.

Еще двое кхамба выскочили из-за перевала и спрятались в укрытии.

– Я не могу рисковать патронами. Слушай, Джейни. Пастор в пещере. Я его не расседлал. Садись на него. Когда я крикну, поскачешь по склону, в сторону от кхамба. Они не смогут выстрелить в тебя без того, чтобы не выглянуть из укрытия, а я уж позабочусь о том, кто попытается это сделать. А ты продолжай скакать в сторону Галдонга.

Я положила свою руку на его и дрожащим голосом сказала:

– Адам, пожалуйста, не заставляй меня это делать. Прошу тебя. У меня не хватит духу. Однажды я уже тебя теряла. У меня… у меня просто не хватит мужества потерять тебя еще раз.

Он направил винтовку на складку горной породы, скрывавшую кхамба с карабином, и проговорил:

– Хорошо, любимая. Помнишь, как Флинт вез нас обоих? Посмотрим, сумеет ли Пастор сделать то же самое.

Я повернулась, чтобы проползти под навес, а потом – в пещеру, но как только я зашевелилась, откуда-то со склона раздался резкий свист. Из укрытий поднялись шесть кхамба, которые растянулись по склону достаточно широко, и направились к нам. В этот же момент из-за перевала появились еще четверо, каждый из них встал на колено и поднял ружье. Над нашими головами просвистели пули. Адам выстрелил один раз… второй. Двое кхамба упали, один из них был тот, что завладел карабином Адама. Остальные четверо продолжали приближаться. Адам перевернул в руках винтовку, взявшись за ствол, чтобы приклад можно было использовать как дубинку. В то же мгновение еще один кхамба упал и беспомощно покатился вниз по склону.

Сначала я решила, что находившиеся внизу кхамба случайно попали в своего, но затем слева, со стороны Смон Тьанга, раздалась стрельба. Упали еще двое кхамба, а остальные кинулись прятаться за перевал. На склоне оставались только трое, но и они уже обратились в бегство. Я услышала, как голос по-английски прокричал:

– Прекратить огонь!

На перевале наступила тишина. Адам поднялся и, приложив руку ко лбу, посмотрел влево. Я встала рядом с ним.

Убегавших кхамба преследовали маленькие темнолицые люди на пони. На них была темно-зеленая форма и круглые шапочки, в руках – большие изогнутые ножи. Я знала лишь один народ в мире, который носит такие ножи. Гуркхи, удивительные маленькие солдаты из Непала, служившие в британской армии, были здесь со своими ножами – кукри.

Несколько человек слезли с пони и держали ружья наизготове, ожидая следующей команды. С южной части перевала, подтягиваясь к авангарду, появлялись новые гуркхи. Всего, на мой взгляд, их было человек тридцать. Белый офицер, выглядевший так, будто он только что принимал участие в параде, начал двигаться по склону в нашем направлении. У него была отличная серая лошадь. Следом за ним верхом на здоровенном пони ехал гуркх с тремя нашивками хавилдара.

Я тупо наблюдала за ними, почти не испытывая любопытства. За последний час или около того я пережила страх, затем начисто изгнанный отчаянием, отчаяние сменилось радостью, а радость – уверенностью, что мне и Адаму, по-видимому, предстоит вместе умереть. Я была совершенно опустошена и не способна более ни к каким чувствам. Офицер остановился в нескольких шагах от могильника, наклонился в седле и уставился на нас с изумленным видом. У него были очень светлые волосы, голубые глаза и маленькие усы, а на плечах – три капитанские звездочки.

– Здорово, старина, – сказал он, растягивая слова. – Гэскуин, верно? Третий батальон? Помнится, мы вместе были в Пешаваре в девяносто шестом. Я думал, что ты давно ушел из полка. Как ты здесь оказался, старина?

– Ну, это долгая история. – Адам перевернул винтовку Сембура и засунул ее под мышку, прищурившись глядя на офицера. – Если не ошибаюсь, Джордж Планкетт. Однажды вечером в столовой я выиграл у тебя пять фунтов, заставив Флинта перепрыгнуть через длинный стол.

– Совершенно точно, старина, – Джордж Планкетт в недоумении разглядывал меня. – А можно ли узнать, кто эта молодая леди? Держу пари, она не тибетка. Не понимаю, кем она может быть.

Адам повернулся ко мне с серьезным лицом и слегка поклонился.

– Ваше Высочество, позвольте представить вам капитана Джорджа Планкетта из пятого батальона второго стрелкового полка гуркхов королевы Виктории. – Глуповатое от природы лицо капитана Планкетта приобрело совсем уж дурацкое выражение, когда Адам повернулся к нему и официальным тоном произнес: – Капитан Планкетт, имею честь представить Ее Высочество принцессу Джейни Джаханпурскую.

– Ее Высо?.. Джаханпурская? Ну и ну! – капитан Планкетт соскочил с коня. – Так, значит, это та леди, которая… Так ведь мы же здесь именно из-за этого! Про эту историю знает весь полк. О, позвольте, мэм, Ваше Высочество, я неизмеримо польщен, такая огромная честь.

Он взял мою грязную руку и склонился над ней. Я почувствовала, что меня разбирает смех, и вместе с ним ко мне вернулось немного энергии и способности чувствовать. Я улыбнулась капитану и сказала:

– Спасибо, капитан Планкетт. Мой муж представил меня официально, но вообще-то я еще и миссис Адам Гэскуин.

– Правда? Ну и ну! Мои поздравления, мэм. И тебя тоже, дружище Гэскуин, поздравляю. – Сдвинув на затылок фуражку, он почесал лоб. – Но все равно я не понимаю, что ты и Ее Высочество здесь делаете, подставляя себя под пули этих кхамба.

– Э, старина, боюсь, что об этом тебе лучше расспросить дипломатов, – сказал Адам, слегка понизив голос. – Понял намек?

– А? Ого, вот оно, значит, как. Ну нет, дипломатов мне, конечно, расспрашивать ни к чему. Дипломаты не любят, когда солдаты стараются разузнать их секреты, – он посмотрел на меня. – И достаточно об этом, верно, мэм?

Я наградила капитана Планкетта еще одной улыбкой.

– Мы очень признательны вам, капитан, не только за вашу сдержанность, но и за то, что вы появились здесь в столь подходящий момент. Позволено ли будет узнать, что привело вас на перевал Чак?

– О, прошу прощения, мэм, я думал, вы догадались. Это… э-э-э… в общем, я возглавляю отряд, который прислан для того, чтобы забрать останки старшего полкового сержанта Берра для захоронения их с воинскими почестями на военном кладбище в Горакхпуре, вот в чем дело.

Я взяла Адама за руку и крепко ее сжала. Прошло несколько секунд прежде, чем я смогла ответить:

– Благодарю вас, капитан Планкетт. Разумеется, мне следовало бы догадаться, поскольку я имею непосредственное отношение к вашей миссии, но… мой муж и я пережили сегодня ряд приключений и, по-видимому, соображаем несколько медленно.

– О нет, мэм, нет, – запротестовал капитан Планкетт. Следующие десять минут он потратил на то, чтобы обеспечить мне максимальный комфорт в течение того времени, что нам предстояло провести на вершине перевала Чак. Гуркхи устроили для меня из коробок с провизией что-то вроде кресла, а чтобы было мягко, положили на сиденье одеяла. Ординарец принес мне фрукты, сыр, хлеб и даже вина. Я заставила себя несколько раз откусить и выпить чуть-чуть вина, но больше в горло мне не лезло. Адам не отходил от меня. Я сказала ему, что не надо так за меня волноваться, а то я могу опять расплакаться. Только тогда он оставил меня в покое и принялся весело болтать с гуркхами.

Шестеро гуркхов послали вверх по перевалу, чтобы стоять на страже и быть уверенными, что никакие кхамба снова не явятся. Остальным было приказано убрать тела убитых кхамба и оказать помощь раненым. Когда капитан Планкетт отдал своим людям команду патрулировать перевал, Адам сказал:

– Если они обнаружат англичанина, одетого в твидовую куртку и по виду напоминающего призрак, прикажи им, пожалуйста, арестовать его. Когда мы доберемся до Горакхпура, его можно будет передать гражданским властям в качестве задержанного за попытку убийства Ее Высочества и меня.

Капитан Планкетт покрутил коротенький ус.

– Хорошо, старина. Но последнее, что ты сказал, моим парням лучше не знать, а то они оторвут ему голову. Видишь ли, они очень уважают Ее Высочество.

Гуркхи принялись разбирать могильник, чтобы переложить останки Сембура в простой гроб, который они привезли с собой.

– Пойди подожди внизу, моя милая, – предупредил Адам.

– Но это не будет так уж ужасно, Адам. Ведь здесь наверху или очень холодно, или очень сухо, поэтому тело очень хорошо сохраняется…

– Все равно, Джейни…

– Я понимаю. Я тоже предпочла бы помнить его таким, каким он был, но я не могу даже подумать о том, что когда его начнут переносить, рядом с ним не окажется друга.

– Джейни, я – его друг. Он поручил тебя моим заботам. И здесь солдаты-гуркхи из его полка, которые пришли, чтобы воздать ему почести. У него здесь очень много друзей.

– Ладно. И спасибо тебе, милый мой Адам, – я на мгновение прижалась щекой к его плечу. – Я спущусь вниз и попробую найти Нимрода. Возможно, он бродит где-то по перевалу.

– Не выходи за территорию, которую патрулируют гуркхи.

– Обещаю.

Они поставили временный пост в полумиле по перевалу, в том месте, где начинался долгий спуск к Шекхару. Там я обнаружила шестерых темнокожих крепышей с белозубыми улыбками, с которыми оказался и Нимрод. Они вытащили из его копыта камень и, когда я появилась, поили его из котелка.

Я долго хвалила Нимрода, обращаясь к нему на возвышенном тибетском, а затем сказала несколько слов на их собственном языке гуркхам, тепло поблагодарив их за все, что они для нас сделали. Выяснилось, что хавилдар рассказал им, что я – великая принцесса, которая смыла пятно с их полка, восстановив честное имя старшего полкового сержанта Берра. Они смущались почти как дети, поэтому я решила не стеснять их слишком долго своим присутствием.

Шагая по склону и ведя Нимрода, я размышляла о Верноне Куэйле и испытывала радость по поводу его провала. Если ему случится попасть в руки закона, то Куэйлу будет предъявлено обвинение в попытке убийства. Я же со своей стороны надеялась, что остаток жизни он проведет здесь, живя так, как живут кочевники-кхамба, и мы его никогда не увидим…

Вдруг небо словно раскололось, и я уже лежала лицом на земле, испытывая тошноту и головокружение и чувствуя, как содрогается грунт под копытами нервно ринувшегося прочь Нимрода. Чья-то рука схватила меня за воротник, слегка приподняла и потащила по земле волоком. На меня упала тень, и тут меня отпустили, перевернув ногой на спину. Я попыталась пошевелиться, но тут же получила оглушивший меня удар по голове.

Я лежала испуганная и недоумевающая, щекой на холодном камне, медленно начиная понимать, что, по-видимому, нахожусь в одной из расселин. С отчаянным усилием я немного повернула голову и приоткрыла глаза.

Надо мной, чуть нагнувшись, стоял Вернон Куэйл, бледное лицо его было в пыли. Серые глаза не выражали ничего – ни ненависти, ни страха, ни страсти, но в самом исходившем от него холоде было нечто странно хищное, нечто, заставившее меня вспомнить слова прорицательницы – "Пожиратель Душ". Он задумчиво пробормотал:

– Вы и Гэскуин поставили под угрозу самую важную операцию из всех, что мне случалось предпринимать. Разумеется, вы оба должны быть уничтожены. Тогда не останется свидетелей, которые могли бы меня обвинить.

Он согнул свои паучьи ноги и опустился вниз, сев верхом мне на грудь и прижав коленями мои руки. Я попыталась закричать, но он нажал большим пальцем на впадинку у меня между ключицами, и я лишилась голоса. Он принялся расстегивать мою рубашку. Узелок шарфа, в котором была спрятана слеза Будды, лежал у меня на груди.

Бесстрастным голосом Вернон Куэйл заметил:

– На данный момент я значительно истощил свои силы вызыванием сильной и достоверной во всех деталях галлюцинации. Для того, чтобы разделаться с Гэскуином, мне нужен существенный приток энергии. Ваша смерть – самый подходящий способ восполнить мою энергию.

Он вытащил из куртки красный шнур, сплетенный каким-то особенным образом, толщиной в палец и не более ярда в длину. Я опять попыталась закричать, почувствовав, как его ужасные пальцы прикоснулись к моей шее, протягивая шнур под затылком, но не могла набрать достаточно воздуха, и изо рта у меня вырвался только жалкий писк. Он завязал шнур у меня на шее, взял его концы и начал затягивать.

Совсем недавно я думала, что больше не способна испытывать страх, но сейчас он с новой силой охватил все мое существо, острый и жгучий, чудовищный страх. Но и эта огромная волна ужаса не наполнила силой мои члены. Я пыталась бороться, но чувствовала себя слабой, как бабочка. Шнур на моей шее казался живым, горячим щупальцем, которое дергалось и сокращалось, высасывая из меня жизнь.

Я поняла, что умираю. Голова моя дернулась в начинающейся конвульсии, и перед замутненным взором возникло нечто, что не могло принадлежать миру реальности… Желтоглазый горный демон возвышался над нами, сидя на уступе, закрывавшем вход в расселину. Я увидела надменный взгляд, приподнятую верхнюю губу, обнажившую большие зубы, отблески света на пятнистом меху, движение длинного хвоста – почти такого же длинного, как тело.

Это не демон. Это снежный барс.

Из глубины гаснущего сознания у меня вырвался отчаянный, беззвучный крик:

– Помоги мне, маленький брат!

Затем меня охватила тьма, унося в бездну, в которой боль уже не существует, но падая туда, перед тем, как перестать ощущать что-либо вообще, я почувствовала какой-то далекий толчок и услышала какой-то далекий звук.

* * *

Я плыла лицом вниз, меня несло через темное море к миру боли. Шея горела, словно охваченная огнем. Что-то впивалось мне в грудь. Кто-то давил мне на спину, от чего мои кости могли вот-вот сломаться. Но наконец давление исчезло, и в легкие вошел воздух. Затем на спину мне снова надавили, выталкивая его из них.

Кто-то сказал:

– По-моему, старина, она дышит уже гораздо лучше. Затем раздался голос Адама, который напоминал металлический скрежет:

– Какого черта делали твои люди, если допустили такое?

Я пошевелила рукой, попыталась поднять голову, сделать что угодно, чтобы он перестал качать воздух в мои легкие. Он прокричал мое имя, схватил меня на руки, перевернул лицом вверх, прижал к себе, заглядывая мне в глаза. Меня ослепило солнце, и я поняла, что нахожусь уже не в темной расселине.

С третьей попытки мне удалось хриплым шепотом произнести:

– Они… не виноваты… он прятался… вы пришли вовремя.

Адам покачал головой.

– Нет, это не мы. Но отдохни немного, милая. О Боже мой, я думал, ты погибла. Столько крови…

Опустив глаза, я заметила, что моя рубашка покрыта большими темными пятнами.

– Это не твоя, Джейни, – успокоил Адам.

Я сглотнула, пытаясь расслабить горящее болью горло, и прохрипела:

– Что произошло?

Он посмотрел в сторону, а я проследила за его взглядом. Трос гуркхов стояли около одеяла, которое было наброшено на какую-то лежавшую на земле бесформенную массу. От расселины до того, что лежало под одеялом, тянулся размазанный кровавый след.

– Куэйл, – сказал Адам. – Это, по всей видимости, был снежный барс, хотя я никогда не слышал, чтобы они нападали на людей. Удар его лапы снес ему половину черепа. Затем животное схватило его за горло и вытащило сюда на перевал.

Закрыв глаза, я прошептала:

– Я видела барса… теперь вспоминаю. Я пыталась позвать его на помощь.

Откуда-то из-за спины раздался голос капитана Планкетта:

– Тот малый теперь наверняка уже не воскреснет. По-моему, барс потрудился на славу.

Адам осторожно вытер мне лицо мокрым носовым платком.

– Я понял, что что-то случилось, когда увидел, как Нимрод выскочил из-за перевала. Мы нашли Куэйла на перевале мертвым, а потом нашли тебя, Джейни, с той чудовищной… штукой на шее.

Я прохрипела:

– Он собирался убить нас обоих, Адам. Ему нужна была энергия, чтобы уничтожить тебя, и он собирался получить ее, задушив сначала меня… алым шнурком.

– Она немножко не в себе, а? Впрочем, удивляться этому не приходится, – прошептал капитан Планкетт.

– Моя жена абсолютно в здравом уме, – спокойно сказал Адам.

Я засунула руку под рубашку и нащупала шарф с завязанной в него слезой. Именно она и впивалась мне в грудь, когда Адам старался нагнать мне воздух в легкие. В мое тело как будто влилось немножко силы.

– Помоги мне подняться, Адам. Со мной все будет хорошо.

Он поднял меня на ноги спиной к капитану Планкетту и солдатам и, поддерживая, застегнул мне рубашку. Рядом на земле валялся шнурок, но он больше не был алым. По коже у меня побежали мурашки, когда я заметила, что он стал серым, напоминая по цвету слизней. Когда же я прикоснулась рукой к горлу, то обнаружила на нем горящий рубец.

– Сожги его, Адам, сожги на этом самом месте, – попросила я, указывая на шнурок.

Никто не задал ни одного вопроса. Капитан Планкетт приказал принести канистру парафинового масла. Не дотрагиваясь до шнурка, он полил его маслом и поднес к нему спичку. Загоревшись, шнурок корчился и извивался в пламени, словно живое существо, а когда пламя в конце концов погасло, на земле не оказалось пепла. Не осталось ничего, кроме зловонного дыма, который медленно рассеивался.

– Потрясающе. Вообще говоря, вся история довольно странная, правда? – произнес капитан Планкетт.

Поддерживающий меня рукой за талию Адам ничего не ответил. Глядя на то, что лежало на земле, накрытое одеялом, он проговорил:

– Я не желаю, чтобы эта падаль путешествовала в одной компании с моей женой. Я не потерплю его присутствия, будь он живой или мертвый.

– Полностью согласен, старина. В мою задачу не входит доставлять убитых барсами типов. Мы зароем его где-нибудь здесь, – капитан Планкетт отвернулся и крикнул: – Хавилдар!

* * *

За семь лет Рильд, похоже, ничуть не изменился. Я стояла в залитых солнцем покоях вместе с Адамом. Мудок, как всегда, неприветливый, попытался настоять, чтобы Адам остался за стенами монастыря, но я принесла слезу Будды, и не Мудоку было мне противоречить.

– Судьба мудрее, чем человек, – сказал Рильд. – Из тебя получилась бы плохая монахиня, останься ты здесь, как я предлагал, дитя.

– Я решила, что это не для меня, высокорожденный.

– Воистину так, – он опустил глаза на молочно-белый камень, лежавший перед ним на подушечке из красного шелка. – Мы вспоминали тебя в наших молитвах с года Железной Мыши, потому что тогда было предсказано, что ты вернешься, возможно, для того, чтобы спасти слезу Просветленного от рук Пожирателя Душ, возможно, для того, чтобы умереть. – Его взгляд упал на Адама и стал пустым и невидящим. Через какое-то время он заговорил особым, певучим голосом: – Тот, кто был стар, ушел, и в момент своего ухода внутренний огонь был им отдан духу того, кто один мог сокрушить Серебряного Человека без кармического воздаяния за содеянное.

Убедившись, что Рильд сказал все, что хотел, я призналась:

– Высокорожденный, я не поняла. Его полузакрытые глаза открылись.

– Пока не понимаю и я, дитя. Я говорю только то, что должен. Помни мои слова, а понимание их придет позже, – он опять посмотрел на камень и поднял руку для благословения. – Семижды семь лет и еще, до лет, что последуют за годом Огненной Обезьяны, ваши имена будут звучать в молитвах, что возносятся в Чома-Ла.

– Мы будем помнить это с признательностью, высокорожденный.

– Срок молитв не связан со сроком вашей жизни, но с концом Чома-Ла. Тогда придут желтые люди, и земля Бод погибнет.

Я постаралась скрыть недоверие.

– Сколь прискорбное пророчество, высокорожденный.

– Все умирает, и все рождается снова до тех пор, пока обретенные заслуги не принесут избавления от Колеса бытия. Теперь ступай с моим благословением.

Позднее, когда мы ехали через двор, чтобы соединиться со взводом гуркхов, ожидавших нас в окрестностях Галдонга, Адам спросил:

– Что он говорил, Джейни?

– О… ну, слеза будет возвращена обратно в Чома-Ла, и они очень признательны. Монахи будут молиться за нас в ближайшие пятьдесят с лишним лет, а это, по-видимому, означает, что мы доживем до глубокой старости. Еще он сказал: хорошо, что я не осталась здесь в качестве монахини, потому что особенно хорошей монахини из меня бы не получилось.

Адам рассмеялся:

– Уверен, что нет.

В голове у меня кое-что совместилось, и я взяла его за руку:

– Адам, еще одна вещь. Я сначала не поняла, но… думаю, Рильд сказал, что твой отец умер.

Адам ошеломленно посмотрел на меня.

– Мы это предполагали, – медленно проговорил он. – Но откуда такое может быть известно Рильду? Какой интерес отец представляет для него?

– Он сказал… нет, подожди, я постараюсь перевести поточнее, – немного подумав, я продолжала: – Он сказал, что тот, кто был стар, ушел, а когда это случилось, он отдал свое внутреннее пламя, и оно коснулось… ну, коснулось духа снежного барса, как я полагаю. Чтобы меня спасти. Рильд все время смотрел на тебя, поэтому, думаю, он имел в виду твоего отца, когда говорил о "том, кто стар". Да, я знаю, что это звучит глупо, Рильд, наверное, стареет. Он даже говорил, что однажды придут желтые люди и уничтожат землю Бод.

Адам покачал головой.

– Ну, это уже вздор. Мы никогда им это не позволим. Думаю, что остальное – вздор тоже. Знаешь, Джейни, если отец умер, я был бы рад думать, что он имел какое-то отношение к твоему спасению и концу Куэйла. Для него самого ничего бы не было приятней.

* * *

На второй день после нашего отъезда из Галдонга пришел муссон, затопив узкие ущелья Кали Чандаки, завалив дорогу оползнями и превращая каждую милю нашего путешествия в ожесточенную борьбу с препятствиями. Гуркхов все это не беспокоило, эти маленькие солдаты были самыми счастливыми людьми. Меня и Адама это тоже не беспокоило. Ведь совсем недавно в течение нескольких часов каждый из нас считал друг друга погибшим. По сравнению с этим самый тяжелый путь для нас был радостью, ведь мы были живы, вместе и полны любви друг к другу. К тому же борьба, бывшая действительно смертельной, борьба против Вернона Куэйла, осталась позади.

Каждый день Адам посвящал часть нашего досуга составлению полного отчета о том, что произошло с момента нашего появления в Шекхаре и встрече там с Куэйлом.

– Отчет Джорджа Планкетта о смерти Куэйла удовлетворит власти, – сказал он, – но Дэвид Хэйуорд захочет узнать всю историю в подробностях. То же, надеюсь, касается и Элинор, если Дэвид сделал все, что я ему говорил.

Я оценила мудрость его слов. Важнее всего для Элинор было навсегда выбросить Вернона Куэйла из головы. Она не сможет это сделать, если мы оставим ее в неведении относительно его смерти, превратив ее в загадку.

Из-за непогоды дорога до Горакхпура отняла у нас четыре с половиной недели. Там нас дожидались письмо и телеграмма, и то, и другое – от Дэвида Хэйуорда, датированное одним и тем же числом – вторым июня, следующим днем после того, как я и Адам уехали из Чома-Ла со слезой Будды. В телеграмме говорилось: "Сэр Чарлз скончался вчера в коме. Твоя мать переносит горе спокойно и мужественно. Глубочайшее сочувствие. Посылаю письмо. Хэйуорд".

Письмо заняло несколько страниц. Дэвид подробно рассказывал о смерти отца Адама, выражал соболезнования и сообщал, что леди Гэскуин просила его передать, чтобы мы не волновались за нее и что она любит и молится за нас. Далее Дэвид писал, что, проследив за отплытием «Калабрии» из Лондона с Куэйлом на борту, он немедленно отправился в "Приют кречета" и буквально вынес оттуда Элинор.

Торп, слуга, преследовал их до самого коттеджа Дэвида, угрожая послать за полицией, но Рози, сестра кузнеца, быстро умерила его пыл, пригрозив, что переломает ему все кости, если он не прекратит совать нос в чужие дела. В тот же вечер Дэвид отвез Элинор в Честер-Гарденс, где они с тех пор и жили у родителей Адама. Врач и профессор Мэнсон посещают Элинор каждый день.

Поначалу Элинор напоминала лунатика, но с течением времени начала оправляться от транса, в который была погружена. Особенно заметная перемена наступила по прошествии трех недель, когда профессор Мэнсон решил, что она достаточно пришла в себя, чтобы рассказать ей о том, что происходит, и дать серебряный медальон, который я оставила для нее.

Она пришла в чрезвычайное расстройство, стала рыдать, выкрикивать мое имя и молиться о моей безопасности. Потом, наконец, она начала говорить, избегая называть Куэйла. Он хотел поймать меня в ловушку так же, как поймал ее, на протяжении всех этих ужасных месяцев она использовала свой жалкий остаток воли только для того, чтобы помешать ему совершить это.

На следующий день она взяла себя в руки, хотя на ней лица не было от тревоги. Элинор снова и снова повторяла, что как только Адам и я сделают то, что нужно Куэйлу, он сделает все возможное, чтобы нас погубить. Дэвид пытался ее успокоить, говоря, что мы будем готовы к его предательству, и волновался из-за того, что она столь сильно переживает. Но профессор Мэнсон был в восторге, поскольку это значило, что она вновь начинает чувствовать, испытывать эмоции и скоро полностью вернется к жизни.

Письмо Дэвида заканчивалось так:

"Последние две недели состояние Элинор улучшается, и с нашей помощью она начинает верить, что вы вернетесь живыми и здоровыми. Эта маленькая искра веры и надежды сегодня странным образом разгорелась, ибо она отвела меня в сторону и убежденно сказала, что Вернон Куэйл мертв. "С меня снята его рука, Дэвид. Я это знаю. Слава Богу, теперь моя Джейни и ее дорогой муж в безопасности".

В заключение хочу попросить вас вот о чем. Посылая вам это письмо, я понимаю, что вы прочтете его в случае благополучного возвращения в Горакхпур. Пожалуйста, немедленно пошлите телеграмму, чтобы избавить нас от тревоги.

Навсегда благодарный вам друг,

Дэвид".

В течение часа мы послали телеграмму, а отъезжавший в тот же день позднее поезд до Бомбея увез письмо, в котором была вся история, записанная Дэвидом по дороге из Тибета.

* * *

Спустя десять дней после нашего возвращения в Горакхпур и два – после прибытия из Англии лорда Кэрсея, главы полка, я стояла, глядя на выстроившийся на парадном плацу батальон гуркхов. Из четырех привезенных с собой из Англии платьев я выбрала бледно-серое, споров с него темно-бордовые оборки и пришив на рукав черную траурную ленту.

Рядом со мной на возвышении в конце плаца стоял Адам. Вместе с нами были командующий полком, старшие офицеры и лорд Кэрсей, маленький человечек с лицом как у гнома и удивительно громким голосом. Когда все было готово к церемонии, лорд Кэрсей произнес краткую речь на простом гуркхали, а затем в сопровождении Адама я вышла вперед, чтобы получить медаль за заслуги, которой был награжден Сембур.

Позднее мы прибыли на военное кладбище, куда гроб с телом Сембура был доставлен на сложенных из ружей носилок с эскортом из сотни солдат, маршировавших под дробь барабана. На могильном камне под его именем и званием был высечен девиз гуркхов – "Я останусь верен".

К тому времени, когда все закончилось, я была очень утомлена и рада возможности остаться вдвоем с Адамом в бунгало, которое нам выделили из квартир для женатых офицеров. Незадолго до сумерек, когда мы тихо сидели на веранде, слуга сообщил, что прибыл лорд Кэрсей и будет признателен, если мы сможем уделить ему несколько минут.

Мы вышли в гостиную, чтобы его встретить, и он, поцеловав мне руку, достал маленькую плоскую коробочку сандалового дерева, покрытую изысканной резьбой.

– Как-нибудь на днях, мадам, вы, надеюсь, доставите мне удовольствие рассказом о том, что вы и ваш супруг делали в Тибете. Сейчас для этого неподходящий момент, поэтому, не желая вас беспокоить, хочу только передать вам вот это, – и он вложил коробочку мне в руки. – По дороге сюда я на день остановился в Джаханпуре и переговорил с Моханом Судракой. Князь – просвещенный человек и быстро признал справедливость моего предложения.

Я подняла покрытую резьбой крышку. Внутренняя поверхность была выложена черным бархатом, а на нем лежали кольцо с изумрудом, две рубиновые серьги и золотая брошь в виде павлина, в хвосте которого не хватало двух из шести бриллиантов. Драгоценности моей матери.

– Ну, конечно. Какой же я был дурак, что забыл! – воскликнул Адам. – Ведь я доставил бывшие у Сембура драгоценности полковнику Хэнли в Калькутту. В итоге они должны были вернуться в Джаханпур.

Лорд Кэрсей кивнул.

– Я полагал, что они должны быть возвращены вашей жене.

– Благодарю вас, милорд. Вы очень добрый и внимательный человек. Мне… мне просто не найти слов, чтобы объяснить вам, как много это для меня значит, – произнесла я.

– И не пытайтесь, моя дорогая, – строго сказал он, а затем повернул свое лицо гнома к Адаму: – Заботьтесь о ней как следует, молодой человек. У нее типичные симптомы изнурения, бывающие после боя. Я видел это выражение на лицах мужчин и прекрасно его знаю.

Когда лорд Кэрсей ушел, Адам нежно взял мое лицо в свои руки и пристально на него посмотрел.

– Я тоже его знаю, – прошептал он. – На твоем лице.

Джейни, любимая моя малышка, я вижу его во второй раз. Первый раз – давным-давно и вот сейчас. Но больше никогда, Джейни, больше никогда. Мы едем домой.

* * *

К тому времени, когда наш корабль вошел в Средиземное море, я снова стала самой собой, и счастье, которое мы переживали, было даже больше, чем по дороге из Англии, ибо теперь на наш путь уже не падала черная тень Вернона Куэйла. На Мальте, где мы остановились на день, чтобы пополнить запасы продовольствия, на борт с почтой было доставлено письмо от Дэвида Хэйуорда. Оно было отправлено всего лишь десять дней назад.

"Дорогие Джейни и Адам!

Вашу телеграмму из Горакхпура мы получили три недели назад, и она доставила нам несравненное облегчение и радость. В начале прошлой недели пришла ваша телеграмма из Бомбея, сообщающая о вашем возвращении домой, а сегодня утром – длинное письмо из Горакхпура, где вы в подробностях рассказываете о том ужасном дне, когда Куэйл пытался вас обоих погубить. Я сразу же сел вам писать и надеюсь, что мое письмо вы сможете получить на Мальте по дороге в Англию.

То, что вам пришлось испытать, настолько ужасно, что у меня не хватает слов. Мы можем только благодарить Бога, что все закончилось благополучно. После прочтения утром вашего письма Элинор похожа на призрак, и тем не менее я очень рад, ибо шок пройдет, а мы теперь знаем наверняка, что весь этот долгий кошмар закончился, и нам никогда больше не придется говорить о Куэйле. Не сомневаюсь, что таково желание Элинор. Если то, что я до сих пор писал о ее состоянии, каким-то образом создало у вас неверное впечатление, то хочу успокоить вас как можно скорее рассказом о том, каково положение дел сегодня.

Во-первых, Адам, ваша мать хорошо себя чувствует и бодра. Сейчас она гостит у Элинор в "Приюте кречета"! Я живу снова у себя в коттедже. Все следы присутствия Куэйла в "Приюте кречета" ликвидированы, и уже по этому вы можете заключить, что Элинор в большой степени стала такой, какой была прежде, ибо, несомненно, требуется немалое мужество для того, чтобы сделать то, что она сделала. Ларкфельд, уверяю вас, очень доволен и весьма одобряет ее решение не носить траур по "старому дьяволу", как они раньше именовали Куэйла.

С огромным счастьем сообщаю вам, что Элинор согласилась в сентябре выйти за меня замуж. Мы очень надеемся, что вы купите ферму Кэтлингов, чтобы наши земли граничили друг с другом и мы могли вместе вести хозяйство.

Джейни, пожалуйста, знай, что Элинор хотела написать тебе письмо и отправить его вместе с моим, но у нее ничего не получилось. Она говорит, что не может выразить все, что хочет, в словах и уверена: ты ее поймешь. Она страстно мечтает тебя видеть и, разумеется, познакомиться с Адамом. Не хочу представлять дело так, что не осталось никакого следа от того, что ей пришлось пережить за тот ужасный год, когда она находилась во власти этого чудовища, но надеюсь, что с помощью профессора Мэнсона и в особенности благодаря смерти Куэйла она в состоянии отрешиться от выпавших ей жутких испытаний, и они постепенно превращаются в сон.

Как говорит Элинор, в словах все не выразить, да и я, как вы оба знаете, не из тех, кто любит распространяться о своих чувствах. Поэтому позвольте просто сказать, что я прекрасно знаю: если бы не вы, Элинор погибла бы, поэтому я останусь вам навеки благодарен.

Всего лишь через несколько дней после прочтения этого письма вы окажетесь дома, и какое счастье принесет нам ваш приезд! Мне так не терпится снова попикироваться с Джейни, когда мы будем лечить очередного пациента со скверным характером. Мы знаем дату прибытия вашего корабля, но будем ждать вас в "Приюте кречета", потому что Элинор так мечтает о минутах встречи с Джейни, что считает их слишком драгоценными для того, чтобы провести их на причале или железнодорожной станции.

В ожидании этого счастливого мгновения мы оба шлем вам нашу самую искреннюю любовь.

Вечно ваш,

Дэвид".

Я читала письмо, когда мы стояли на палубе под золотыми валами Большой гавани Мальты, и то был для меня воистину золотой час. От счастья я не могла говорить и просто передала письмо Адаму. Он прочел его, сложил и тихо сказал:

– Пойдем в каюту, Джейни.

Немного удивленная, я взяла его под руку. Когда за нами закрылась дверь каюты, я спросила:

– В чем дело, Адам, милый?

– Три вещи, – очень серьезно проговорил он. – Во-первых, я наблюдал за твоим лицом, когда ты читала письмо, и убежден, что ты делаешься все красивее и красивее.

– Ах, мой милый, обожаю, когда ты говоришь глупости.

– Во-вторых. Мне очень нравится мысль о покупке фермы Кэтлингов.

– Замечательно. Но почему ты не мог мне этого сказать на палубе?

– Так, теперь третье. С тех пор, как ты меня в последний раз целовала, Джейни Гэскуин, прошло по меньшей мере два часа.

Я протянула к нему руки, и он заключил меня в свои объятия.

* * *

Жарким августовским полднем мы сошли с ландо, доставленного молодым Уильямом на станцию, чтобы нас встретить. Молодой Уильям стал на семь лет старше по сравнению с тем, когда я впервые появилась в "Приюте кречета", а он, посмотрев на меня, облаченную в ветхую, много раз чиненную одежду, заявил: "Э, какая милашка!"

Сейчас он смущенно ухмыльнулся, переступил с ноги на ногу, потер лоб и сказал:

– Вы найдете их на задней террасе, мисс Джейни.

– Спасибо, Уильям.

Радость буквально поглотила меня, заставляя чуть не танцевать на месте. Адам взял меня под руку, и мы пошли к конюшням и дальше – к большой лужайке позади дома. Как только нас стало заметно с террасы, навстречу нам выбежала высокая леди. Юбки красного как вино платья, похожего на то, в котором я ее впервые увидела, кружились вокруг ног.

– Джейни!

Адам легонько шлепнул меня по плечу, и я бросилась к ней, но глаза мои были настолько затуманены слезами, что я споткнулась, успев, впрочем, подняться, когда она оказалась около меня и крепко обняла.

– Джейни, Джейни, Джейни!

Она снова и снова шептала мое имя, пока я прижималась к ее груди. Мы обе плакали. Когда наконец ко мне вернулся голос, я отступила, держа ее руки в своих.

– Дай мне на тебя взглянуть.

Да, пережитое оставило на ней свои следы. У виска – белые нити в волосах, в уголках глаз и около рта были маленькие морщинки. Но роскошные рыжие волосы блестели так же, как прежде, быстрые серо-зеленые глаза были полны жизни и чувства, и от нее исходила та же самая энергия, что и прежде.

– О, моя верная, верная Джейни, – она вытерла с глаз слезы и рассмеялась.

Я обняла ее за плечи, и мы медленно пошли через лужайку, перебивая друг друга, готовые то рассмеяться, то расплакаться.

– Ты купишь у Кэтлингов?..

– Да, конечно, Элинор, милая! Так здорово – а когда свадьба?

– Двадцать пятого. Ах, Джейни, мне просто не верится…

– Я так за тебя рада. А мать Адама все еще?..

– Да, и она очень хорошо себя чувствует. Говорит, что хочет поздороваться с тобой после того, как схлынет первая волна наших восторгов…

– А Нимрод?

Элинор рассмеялась знакомым мне смехом.

– Дорогая, ты совсем не меняешься. Уверена, что Нимрод ждет не дождется беседы с тобой.

Я увидела Адама и Дэвида у входа на террасу и, хлопнув себя по губам, воскликнула:

– Нет, я просто невыносима! Я до сих пор не поздоровалась с Дэвидом и не познакомила тебя с Адамом. Дэвид рассказывал тебе о нем? О, конечно, он должен был рассказывать. Нельзя сказать, что он красивый, Элинор, это я про Адама, нос и брови у него… все равно, мне они нравятся, а когда к нему привыкнешь, то он начинает казаться очень привлекательным, и вообще – он просто чудо, я так им горжусь. Адам! Адам!

Он пошел к нам, и Элинор ждала его, протянув обе руки. Он взял их в свои, и они молча стояли, глядя друг на друга и улыбаясь, не испытывая ни малейшей неловкости, как будто бы вели беззвучный разговор. Ко мне подошел Дэвид. Я поцеловала его и взяла за руку, и мы тоже не произнесли ни слова, просто смотрели на Адама и Элинор.

Наконец она заговорила:

– Вы отправились в такой далекий путь и серьезно рисковали своей жизнью, мистер Гэскуин, ради женщины, которая была вам совершенно незнакома. Я перед вами в огромном долгу.

Адам, улыбаясь, покачал головой:

– Нет, мисс Лэмберт. В долгу перед вами всегда буду я. Вас я должен благодарить за Джейни.

Элинор посмотрела на меня.

– А я всегда считала, что мне надо вас, Адам, благодарить за Джейни.

Он проследил за ее взглядом.

– Давайте сойдемся на том, Элинор, что нам обоим очень повезло.

– Удивительно повезло.

Они продолжали молча смотреть на меня, будто чего-то ждали. Дэвид взял меня за руку, решительно собираясь увести.

– Пойдем в конюшню, поговоришь с Сарой, – предложил он.

– О, погоди, даты что? – запротестовала я. – Ради Бога, Дэвид, отпусти меня, мы только что приехали и…

– Не будь такой дурочкой, Джейни, – весело сказал он и потащил меня еще быстрее. – Эти двое ждут-не дождутся возможности поговорить о тебе, чтобы самым глупым образом излить свои восторги. Я не намерен ни участвовать в подобных превозношениях, ни позволить тебе их слушать и возгордиться. На влюбленных мужей приятно смотреть, но выслушивать их, пожалуй, не стоит.

– Ты скоро сам станешь одним из них, Дэвид. Он рассмеялся.

– Да. И да благословит тебя за это Бог, Джейни Гэскуин. У конюшни мы остановились и посмотрели в ту сторону, где за пастбищами виднелась ферма Кэтлингов и усадьба "Кимберли".

Меня охватило теплое, блаженное спокойствие. Это будет наш дом. Дом Адама, мой и наших детей. Во мне растет его дитя, и прежде чем опадут последние осенние листья, я почувствую, как оно шевелится. Здесь, на этой земле, мы будем жить, вместе преодолевая те трудности, которые могут встретиться нам на пути. Любовь наша закалилась в испытаниях, через которые мы вдвоем прошли, и Господь благословил нас друзьями, чьи сердца бьются в унисон нашим.

– Добро пожаловать домой, Джейни. А теперь пошли, поговоришь с Сарой. Она носит своего первого жеребенка, – произнес Дэвид.

Рассмеявшись, я снова взяла его под руку.

– Тогда у нас много общего, – сказала я.

1

Бафф – удар (англ. разг.).