* * *

Мандарин Тан бессильно прислонил голову к стене, в то время как сидевший напротив него Динь с интересом разглядывал повязки на его теле. Доктор Кабан, как всегда, знал свое дело. Наложив на порезы кровоостанавливающие компрессы, он перевязал раны чистыми бинтами, весело болтая между делом о том, какие опасности подстерегают раненых в случае попадания инфекции. За окном заходящее солнце заливало янтарным светом ближние крыши, и, лежа в постели, взаперти, мандарин чувствовал себя совершенно оторванным от жизни. События прошлой ночи казались чем-то бесконечно далеким, однако произошедшие с тех пор перемены были необратимы.

— Этой госпоже Стрекозе только мясником работать. Она здорово управляется с сырым мясом, а уж кровь-то пускает — просто загляденье! — с восторженным видом трещал Динь. — Тебе повезло, что я оказался неподалеку, а то лежал бы ты сейчас у доктора Кабана на столе, как сырая отбивная на прилавке мясника. Эта чертовка, должно быть, прежде чем наброситься на тебя, прочла твои мысли, когда ты рассуждал на графском балконе.

— Я все равно отыщу ее, и она сполна заплатит и за убийство графа Дьема, и за смерть…

Тут голос его дрогнул, и он отвернулся. Сколько раз, блуждая где-то между забытьём и явью, пережил он эту сцену, стоившую жизни госпоже Аконит? Что же произошло между тем мгновением, когда он в первый раз лишился чувств, и другим — когда молодая женщина прикрыла его своим телом? Он догадывался, хотя и не был убежден в этом, что она бросилась на него, чтобы уберечь от смертоносного диска госпожи Стрекозы. Мог ли он тогда предотвратить эту трагедию? Неужели это он последним вопросом отвлек внимание молодой женщины от диска, пущенного, чтобы убить их обоих? В глубине души он понимал, что это не так. Но почему, снова и снова спрашивал он себя, почему эта женщина, презиравшая конфуцианство, пожертвовала жизнью ради него, ярого приверженца этого учения? Зачем ей понадобилось спасать от смерти судью, который собирался приговорить ее к смерти за все ее прегрешения?

Видя, что его друг снова оказался во власти призраков, ученый Динь заговорил:

— Ты не рассказал мне, как вычислил, что это госпожа Стрекоза убила графа Дьема. Понятно, что благодаря списку скопца Доброхота ты связал браслет с семью жемчужинами и перстень с белым халцедоном с созвездием Северного Ковша и с Луной, но с чего ты вдруг заподозрил эту даму?

— Читая дневник графа Дьема, я понял, что этот комплект драгоценностей символизирует разные небесные тела. А именно: хрустальный шарик — Солнце, металлический диск — Полярную звезду, семь жемчужин — созвездие Ковша, халцедон — Луну. Однако среди этих предметов один казался инородным телом: металлический диск. Ведь все остальные были сферической формы — идеальной для изображения светил. Правда, у меня не было достаточных данных, чтобы превратить эту догадку в неопровержимое доказательство. Я получил их из разговора с Сю-Тунем. Если эти предметы представляли собой талисманы для последователей учения Шанцин, они должны были быть достаточно малы, чтобы их можно было проглотить, ибо именно так достигается воссоединение со Вселенной.

— Да уж, диск явно великоват для этой цели — ни в одну нормальную глотку он не пролезет, — согласился Динь. — Но это означало, что комплект был неполон.

— Вот именно! А теперь припомни, кто уверил нас в том, что диск — это Металлический Росток…

— Госпожа Стрекоза, когда было обнаружено тело графа! Но зачем ей понадобилось обращать на это наше внимание?

У мандарина Тана закололо в груди, и он принялся медленно растирать ее.

— Чтобы направить нас по ложному пути. На самом деле она вернулась на место преступления за орудием, которое обронила накануне.

Ученый Динь нахмурился, внимательно следя за объяснениями друга. А тот продолжал:

— Помнишь тот металлический кружок на коричневом шнурке, что валялся в луже крови? Жена скопца, пришедшая за диском, который мог бы стать веской уликой для следствия, увидела в этом великолепный шанс исказить правду: если нельзя скрыть что-то, достаточно представить это в ложном свете. Вдова графа только что объявила об исчезновении двух драгоценностей — Огненного Шара и Металлического Ростка. Госпожа Стрекоза, с ее острым умом, понимает, что лучшего момента для внедрения ложной улики не сыскать. Благодаря шнурку, привязанному к диску, он легко может сойти за шейную подвеску, тем более что в названии драгоценности есть указание на то, что она сделана из металла. К тому моменту госпожа Лилия вместе с скопцом вышла из комнаты и не смогла бы опротестовать ее версию.

— Ты предполагаешь, что это был тот же шнурок, что висел на дереве. Но на диске он был коричневый, а на дереве — белый.

Судья взглянул на друга и поднял указательный палец.

— Ты невнимателен к деталям, Динь. Я сказал, что диск валялся в засыхающей луже крови. Она-то и окрасила белый шнурок в коричневый цвет. А я как раз не мог объяснить, каким образом похищено было лишь одно ожерелье, если оба они висели на шее графа, когда он перегнулся через перила балкона. Я прекрасно представляю, как обе подвески упали вниз, в сад, и что настоящий Металлический Росток представлял собой, например, каплю из белого нефрита или что-то в этом роде, похожее на Полярную звезду.

— Хорошо, — кивнул Динь, которого убедили доводы мандарина. — Правда, кое-чего я все-таки не улавливаю. На чем ты основывался, когда проводил аналогию между графом, который был последователем школы Шанцин — это следует из его дневника, — и госпожой Стрекозой? Ничто не указывает на то, что они были приверженцами одного учения.

Ученый откинулся на спинку стула и скрестил ноги. Он считал свой вопрос каверзным, однако его друг не замедлил с ответом.

— Почему стражники так долго не могли найти дневник графа? Потому что он был спрятан за панелями на потолке его спальни. Когда прошлой ночью я осматривал этот потолок, я узнал узоры, что его украшают. Мне показалось, что я их уже где-то видел. И знаешь где? В комнате для медитаций у госпожи Стрекозы. Серебряные шляпки гвоздей на черном потолке изображают созвездия, что способствует скорейшему вознесению во время медитации. Кстати, именно у нее я надышатся травами, которые она жгла на своей жаровне. После этого мне привиделось, что я летаю над какими-то огненными шарами — совсем как граф Дьем во время транса.

— А ты-то решил, что тебя отравила госпожа Аконит, — напомнил ему Динь.

Мандарин скривился. Он действительно был несправедлив к ней.

— Эти даосы на все готовы ради своих вылазок в астральный мир. Что Сю-Тунь, который объедается всякими снадобьями, что госпожа Стрекоза, которая накачивается ядовитым дымом, — один другого стоит.

— Представь себе, именно тот факт, что она оказалась даоской, укрепил меня во мнении, что она могла воспользоваться шнурком для воздушных змеев.

— Ну-ка, ну-ка, объясни-ка мне, как мое маленькое расследование — кстати, блестяще проведенное и крайне успешное — просветило тебя на этот счет, — спросил Динь, с удовольствием вспоминая свой визит к торговцу тканями.

— Воздушные змеи широко распространены у даосов, которые созерцают их в надежде воспарить к высшим сферам. У древних даосов воздушные змеи в форме птиц являлись главным элементом медитации: следя за змеем, даос помыслами воспаряет вместе с ним к облакам, при этом он вынужден все время противостоять порывам ветра, постоянно меняющего направление, и он приобретает в этом деле особую ловкость — последователи дао называют это «оседлать ветер». Благодаря этим навыкам госпожа Стрекоза и овладела искусством метания своего убийственного орудия.

Тут Динь позволил себе замечание, показавшееся ему крайне уместным:

— Если я ничего не путаю, Мо-цзы тоже интересовался воздушными змеями и даже смастерил однажды такую штуку. Почему же, зная, что госпожа Аконит является последовательницей учителя Мо, ты все же склонился в сторону госпожи Стрекозы?

— Мне было известно, что жене скопца ненавистен любой физический контакт: однажды я нечаянно коснулся ее руки, так она отскочила с такой прытью, что мне стало ясно — она терпеть не может, когда ее трогают. Убийца же графа тоже действовал на расстоянии, хотя вполне мог войти к нему через дверь, взломать которую ничего не стоило. Только госпожа Стрекоза могла пойти окольным путем, позволившим ей избежать непосредственного соприкосновения с жертвой.

Динь одобрительно засопел, но затем решил подвергнуть логику мандарина Тана последнему испытанию.

— Допустим, — сказал он. — Если я правильно понял, госпожа Стрекоза знала, что ее деверь стал обладателем Огненного Шара и Металлического Ростка. А откуда же она узнала о существовании жемчужин и перстня?

— Ее муж-скопец заправляет портом и знает обо всех ввозимых и вывозимых грузах. Видимо, он и обмолвился о заказанных братом драгоценностях, — терпеливо пояснил мандарин. — А она тут же сопоставила их с талисманами, обещавшими бессмертие.

— Так, хорошо, а как ей удалось завладеть этими драгоценностями?

Судья собрался было ему ответить, когда в комнату ворвался запыхавшийся начальник полиции Ки. Он проделал долгий путь верхом, отчего волосы его были в беспорядке, длинные усы спутались, а одежда покрылась толстым слоем пыли. Однако лицо его выражало явное удовлетворение.

— Мандарин Тан! — начал он, почтительно кланяясь. — По вашему приказанию мы задержали джонку с бродягами. Все они брошены в темницу, где их продержат до суда. На судне обнаружено все, о чем вы говорили. Мы препроводили его в порт.

— Отличная работа, господин Ки! — кивнул мандарин. — Поздравляю вас и ваших стражников. Таким образом нам удалось предотвратить катастрофу. А что с поисками госпожи Стрекозы?

— Они продолжаются. Ее муж, которого мы арестовали, как вы приказали, не знает, где она может скрываться. Я приказал всыпать ему пятьдесят плетей, чтобы развязать язык, да он упал в обморок. Может, увеличить дозу?

— Давайте! — щедро распорядился судья, чувствуя, как раны под повязками начинают гореть огнем. — Удвойте-ка нашему подгнившему управляющему порцию! Все равно это игрушки по сравнению с той карой, что его ждет.

Начальник полиции удалился, разминая левой рукой правое запястье, словно ему самому предстояло пороть скопца. Оставшись снова наедине с судьей, Динь повернулся к нему, изумленно подняв брови.

— Что это еще за история с досмотром джонки? Ты мне не рассказывал! Что же ты искал на этом судне, скажи?

— Я уже объяснил тебе, как пришел к выводу, что госпожа Аконит занимает центральное место как в деле с похищением надгробий, так и в деле о нападении на джонку судовладельца Фунга. Оставалось понять, зачем ей эти надгробия и груз, похищенный с джонки. Что мы знаем о госпоже Аконит?

Он внимательно посмотрел на ученого, который с задумчивым видом скреб подбородок. Подумав несколько мгновений, Динь заявил:

— Она была моисткой и недолюбливала отсталых и духовно закосневших конфуцианцев, — ну, это она так о них думала.

— Хорошо, — согласился мандарин, и в голосе его послышалась некоторая холодность. — Вне всякого сомнения, она была последовательницей Мо-цзы и, как все его приверженцы, увлекалась науками. Но за этой интеллектуальной стороной ее личности скрывается другая, не менее важная. Ты сам говорил мне, что Мо-цзы был мечтателем, который собирался отстаивать мир с оружием в руках…

Динь поудобнее уселся на стуле и кивнул в знак согласия:

— Милая вдовушка испытывала большую любовь к равенству и не терпела, чтобы сильный угнетал слабого, что и доказала, добровольно примкнув к изгоям общества, — сказал он и добавил: — Но я не понимаю, как она собиралась изменить положение дел.

Мандарин Тан поднял руку и подался вперед, не обращая внимания на открывающиеся под повязками раны.

— Объявив, что она — убежденная моистка, госпожа Аконит сказала мне кое-что по поводу знания. Вот ее слова: «Знать — значит слышать то, что говорят о чем-то, делать на основе этого заключения, испытывать их на себе, приводить слова в соответствие с действительностью и действовать…» Мне следовало тогда обратить внимание на последнее слово: «действовать». Этим она определила свою линию поведения на будущее. Она собиралась не сидеть сложа руки, а именно действовать.

Но Динь не понимал.

— Действовать? Но против чего? Против кого?

В ответ мандарин Тан устремил взгляд в окно, за которым виднелся порт, и заговорил, казалось, на другую тему.

— Я приказал арестовать скопца Доброхота, потому что он пособничал вывозу из страны жизненно необходимого сырья — золота, серебра, селитры, серы. Он надеялся, что из-за небольших партий эти нарушения останутся незамеченными, но тем не менее своими действиями недвусмысленно посягал на государственную монополию.

— И сколачивал себе состояньице, — добавил ученый, не терпевший людей грубых и алчных.

— На отток необходимых веществ жаловался и доктор Кабан, когда мы вместе ездили в Китай. Говоря об этом, мы не раз уже упоминали иностранных купцов — португальцев, китайцев, японцев. Они повсюду открывают свои конторы, и нет никакого сомнения, что торговля с ними будет развиваться и дальше.

Мандарин посмотрел на друга долгим проницательным взглядом.

— Кому на руку увеличение грузопотока?

— Посредникам, таким как скопец Доброхот, — ответил Динь. — А еще иностранным купцам и их народам, которые и так богаче нашего, а будут пользоваться еще и нашим добром.

— Из чего следует, что…

— …наша страна сама отдает себя на разграбление! — воскликнул ученый, пораженный очевидностью своего вывода.

Вскочив со стула, он начал взволнованно расхаживать по комнате.

— Госпожа Аконит чувствовала, что эти мелкие ручейки скоро превратятся в настоящий поток. Ее, конечно, не могло не беспокоить, что наши природные богатства уходят за границу без малейшей выгоды для нашего народа. Но что она могла против врагов такого уровня?

И опять судья оставил его вопрос без ответа. Указывая пальцем в ту сторону, где за много миль отсюда находилось устье реки, он сказал:

— Помнишь, при каких обстоятельствах потерпела крушение та джонка? Бродяги под предводительством госпожи Аконит утыкали кольями русло реки, воссоздавая сцену знаменитых сражений при Батьданге. Абсолютно ясно, что наша молодая вдовушка ничего не делала случайно и это напоминание о славных исторических событиях заключало в себе какой-то тайный смысл.

— Победа, одержанная над могущественным противником благодаря хитрости! — воскликнул Динь, поражаясь как смелости выводов своего друга, так и изобретательности молодой женщины. — Значит, и задуманное ею действие было связано с какой-то военной хитростью… Но с какой?

Прислонившись спиной к стене, мандарин проникновенно глядел на друга, не мешая ему думать. Однако Динь молчал, и тогда он заговорил вновь:

— Чтобы исполнить задуманное, госпоже Аконит понадобились надгробные камни и одно вещество, которое значилось в списке товаров, похищенных с джонки: селитра. Ты же знаешь, что селитра способствует резкому возгоранию, не случайно она входит в состав пороха.

— Она что, собиралась взорвать какую-нибудь бомбу? — недоверчиво проговорил Динь.

— Бери круче, — отозвался мандарин Тан. — Она хотела загрузить джонку надгробными камнями — а это солидный вес — и начинить ее селитрой…

— Чтобы таким образом направить взрыв не вверх, а в стороны! — выдохнул ученый, заканчивая фразу. — Сражение при Антверпене, о котором рассказывал Сю-Тунь, когда мы ездили к устью реки!

— Я расспросил Сю-Туня на этот счет — прошлой ночью, перед нападением госпожи Стрекозы мне недоставало именно этой детали. Так он подтвердил, что они с вдовушкой много раз возвращались в своих беседах к этой теме. По-видимому, она хотела подробнее узнать о количестве селитры и весе камней, необходимых для операции.

Планы госпожи Аконит предстали перед ученым Динем во всем смертоносном блеске. Но у него оставался еще один вопрос:

— А как ты узнал, что джонку с бродягами надо ловить именно сегодня?

Скрестив руки на груди и стараясь не замечать боли, мандарин Тан со сдержанной уверенностью в голосе ответил:

— Потому что португальское судно, на котором Сю-Тунь собирался отбыть в Европу, прибывает сегодня вечером.

Стоя на мостике во всем великолепии парадного облачения, мандарин Тан наблюдал за оживлением, царившим на готовой к отплытию португальской каравелле. Словно вереница муравьев сновали по трапу носильщики, сгибаясь под тяжестью ящиков с пряностями и шелком. Моряк-португалец, поигрывая мускулами, резко выкрикивал приказы гортанным голосом, направляя носильщиков к трюму, уже ломившемуся от экзотических товаров. Мандарин, привыкший к пластинчатым парусам трехмачтовых джонок, с любопытством рассматривал квадратные паруса, поднятые на фок-мачте. Он слышал, что большое количество мачт позволяет использовать гораздо больше парусов, что положительно сказывается на маневренности судна. Португальцы были лихими купцами и ненасытными путешественниками. Он знал: открыв свои конторы в Индии в прошлом веке, за последние шестьдесят лет они освоили уже Китай и Японию. Значит, теперь очередь за Дай-Вьетом? Значит, права была госпожа Аконит, предсказывая нещадную эксплуатацию иностранными державами природных богатств страны? Он смотрел на каравеллу, брюхо которой было наполнено пряностями, ценной древесиной и драгоценными металлами, и эти вопросы неотступно звучали у него в мозгу.

— Ну вот я и готов к долгому путешествию! — раздался рядом чей-то голос.

Обернувшись, мандарин увидел всклокоченную рыжую шевелюру и пылающую бородку Сю-Туня, который казался бледнее обычного в утреннем свете. Сегодня, против обыкновения, он был без разукрашенного каменьями переливающегося парчового одеяния. В скромной рясе иезуита он дышал молодостью, но в облике его читались серьезность и самоотречение. Монах указал на четыре видавших виды сундука, двигавшихся по направлению к трюму на блестящих от пота спинах носильщиков.

— А вот и мои вещички! По-крайней мере, кажется, я ничего не забыл!

— Однако вы явно не намерены доверять мускулистым рукам моряков вашу черную книгу, — заметил мандарин, кивком указывая на тетрадь, которую иезуит прижимал к груди.

Француз смущенно хихикнул и покраснел.

— Гм, я знаю, что людям надо доверять, но, право, я так дорожу этой рукописью! Некоторые могут даже усмотреть в этом грех гордыни — и они будут правы.

Они в молчании смотрели на каравеллу и на джонку имперского мандарина, которая должна была сопровождать ее до выхода в открытое море.

— Вы по-прежнему намерены провожать каравеллу до последних островов? — спросил монах. — Ведь это всего лишь торговое судно.

Мандарин с улыбкой повернулся к нему лицом.

— Но оно увозит от меня друга, — произнес он, приподняв брови. — Нет-нет, я провожу вас до острова Черепахи, где мы беседовали однажды под звездным небом. Это самое малое из того, что мне хотелось бы сделать для вас.

Они снова умолкли. Взгляд иезуита долго блуждал по берегу в поисках знакомого места, затерявшегося среди холмов. Затем он взглянул в глаза мандарину Тану.

— Вы рассказали мне историю госпожи Аконит. Так вы думаете, она погибла напрасно?

— Право, не знаю. Возможно, она, учитывая ее обостренное чувство справедливости, и преувеличила опасность положения. Мы так долго были порабощены Китайской империей, что теперь всегда будем с недоверием относиться к странам с откровенно хищной повадкой, и очень может быть, что именно это и поможет нам выжить.

— Но, мандарин Тан, взгляните трезво на сегодняшнюю обстановку. Португальцы, голландцы, итальянцы, французы заинтересовались Востоком не на шутку. Одной ногой они уже стоят на вашей земле, пусть пока и под прикрытием торговых контор и религиозных миссий. Что вы будете делать, когда это давление станет ощутимым? Когда ваша страна, открываясь для новых миров и открывая их для себя, окажется перед ними голой и безоружной? Сумеете ли вы в новых обстоятельствах извлечь выгоду из этих взаимоотношений, не отказываясь от собственного наследия?

Мандарин Тан задумался. В словах монаха была несомненная истина. Династия Ле слабеет на глазах. Как же сложится ситуация в ближайшие годы? Сторонники господ Чинь на севере и князей Нгуен на юге, пользуясь слабостью властей, раздирают страну на части, дробят ее, а значит, делают уязвимой. Он слишком хорошо знал, что такое личные интересы и политические предательства, чтобы не понимать, насколько хрупким и уязвимым может быть раздробленное государство.

— Что вы хотите сказать, Сю-Тунь? — спросил он, глядя прямо в светлые глаза монаха.

— Госпожа Аконит погибла, спасая вас. Как вы думаете, почему она принесла себя в жертву?

Смущенный вопросом, мандарин Тан заморгал. Однако ответить он не успел, так как их разговор был прерван веселым возгласом:

— Ах вот вы где! — воскликнул, подходя, Динь, который снова щеголял в китайском наряде, оторвав от него леопардовый воротник. — Прекрасная погода для морского путешествия! Надеюсь, Сю-Тунь, что на пути домой удача будет сопутствовать вам.

Жизнерадостный тон и сияющая физиономия ученого не могли скрыть тени, мелькавшей в его взгляде.

— Нисколько не сомневаюсь в этом, — улыбнулся в ответ монах. — Я умудрился провести четыре года в тяжелом влажном климате Китая и Дай-Вьета и выжить, так что теперь азиатские тайфуны стали для меня такими же хорошими знакомыми, как бретонские бури!

На каравелле маленький португалец с точеными чертами и низким лбом отчаянно замахал руками, давая сигнал к отплытию. Радуясь окончанию тяжелой работы, перешучиваясь и разминая затекшие спины, сошли на берег носильщики. Матросы собрались на палубе, готовые к поднятию якоря. Чувствуя комок в горле, трое мужчин посмотрели друг на друга.

— Вот и подходит к концу наш совместный путь, — произнес монах слегка изменившимся голосом. — Мне бы хотелось еще раз принести вам свою благодарность за теплый прием и за то, что я осмелюсь назвать дружеским расположением с вашей стороны.

Он поклонился, и мандарин в последний раз взглянул на рыжие веснушки, покрывавшие его бледную кожу.

— Да будет жизнь ваша долга и полна благоденствия, — ответил он, возвращая ему поклон.

— Ваш визит был честью для нас, Сю-Тунь, — сдавленным от волнения голосом проговорил Динь, тяжело переносивший разлуки.

Он отвернулся, чтобы не показывать своего огорчения.

Сю-Тунь поднялся на борт каравеллы, а мандарин Тан в сопровождении Диня прошел на свою джонку. Поднятые паруса изящно вырисовывались на фоне голубого неба, гордо реяли на ветру вымпелы с цветами имперского мандарина. Каравелла медленно направилась к устью реки, за ней по пятам следовала джонка.

Так обогнули они зеленеющие берега с деревушками, откуда веселая ребятня с восхищением наблюдала за кораблями, величественно плывущими к выходу в открытое море. Однажды они уже проделали этот путь, когда вместе скакали к месту кораблекрушения, но каким далеким казалось теперь это приключение!

Облокотившись о поручни, ученый вернулся к разговору, который они вели накануне.

— Тан, ты мне так и не сказал, как удалось госпоже Стрекозе заполучить браслет и перстень из столь вожделенного для нее набора.

— Когда я был у нее в комнате для медитаций, туда неожиданно зашла госпожа Аконит. Увидев меня, она повернулась, чтобы уйти, но госпожа Стрекоза, которая уже надышалась своим дымом и была не совсем в себе, задала ей вопрос относительно маленького кошелька, что та держала в руке. В растерянности госпожа Аконит сказала, что там лежит ключ от тюрьмы, и повернулась к выходу. Однако жена скопца оказалась проворнее: она метнула свой пояс, который обвился вокруг запястья госпожи Аконит, и та с явным неудовольствием бросила ей кошелек, после чего тут же вышла вон.

— Ясно, но ты не ответил на мой вопрос. И вообще, при чем тут ключ от тюрьмы?

— Это и есть ответ на твой вопрос, — ответил мандарин Тан. — Госпожа Аконит отдала жене скопца драгоценности. Прямо у меня под носом. Увидев меня, она хотела было уйти, но госпожа Стрекоза находилась под действием своих снадобий и, не отдавая себе отчета в опасности положения, болтала что придет в голову. Правда, ее состояние никоим образом не сказалось на ее ловкости, когда она метнула пояс, — из чего следовало, что она с такой же смертоносной сноровкой могла управляться и с шелковым шнурком.

Ученый Динь повернулся к другу, удивленно подняв брови.

— Ну а госпожа Аконит, как она-то завладела этими драгоценностями?

— Не забывай, что именно она организовала нападение на джонку. А кто находился на борту в это время? Две ее арестантки, которых нашли мертвыми и исколотыми ножом.

Мандарин умолк, снова задумавшись о трупах, которые обследовал доктор Кабан.

— На внутренней поверхности бедер у них было по два надреза, то есть всего восемь: семь для жемчужин и один для кольца.

— Как?! Значит, женщины таскали эти пресловутые камни в себе, внутри своего тела? — воскликнул пораженный Динь. — Никогда бы не подумал, что госпожа Аконит способна на такую жестокость!

— Ты прав, и ответственность за это изуверство лежит не на вдове. Вспомни-ка: до этого арестантки два месяца были в бегах и вернулись в тюрьму больные и измученные. Раны за это время успели затянуться, но инородные тела вызывали у них общее болезненное состояние.

— Но кто же?..

Перегнувшись через борт, чтобы лучше рассмотреть белые барашки, таявшие за кормой джонки, мандарин продолжил свою речь:

— Этот гнусный план родился в мозгу скопца Доброхота. Он перехватил драгоценности, заказанные его братом, имея, несомненно, намерение перепродать их за границу. В дневнике графа я прочел, что тот очень ждал эти украшения, но, по словам Доброхота, они еще не были доставлены. А вот в списке доставленных товаров они значились. Значит, скопец лгал своему брату.

— Но зачем же ему было использовать этих женщин? — с отвращением в голосе спросил Динь.

— Скопец управлял тюрьмой, ему ничего не стоило предложить арестанткам свободу в обмен на такую услугу. Ведь именно он подписал бумаги на отправку этих женщин под предлогом того, что их болезнь представляла опасность для остальных заключенных. Джонка должна была доставить их на остров Черепахи, где их освободили бы от тайной ноши и отпустили на волю.

Динь глубоко вздохнул, пытаясь представить эту гнусную сделку, закончившуюся гибелью несчастных женщин.

— Однако я не понимаю, как госпожа Аконит могла раскрыть эту махинацию. Неужели скопец посвящал ее в свои дела?

— Нет, конечно! Но, как тюремная надзирательница, она производила тщательный досмотр заключенных, чтобы убедиться, что они не прячут на себе оружия. Так она и заметила на теле двух женщин «желваки». Обладая живым умом, она немедленно сделала правильные выводы, тем более что уже, конечно, слышала о браслете и о перстне от госпожи Стрекозы, которой эти драгоценности были необходимы для обретения бессмертия.

— Значит, та знала, что ее муженек прибрал к рукам графские камни?

Сделав неопределенный жест рукой, мандарин ответил:

— Хотя прямых улик у меня нет, я уверен, что она была в курсе его махинаций, поскольку часто присутствовала на деловых обедах.

— Выходит, она собиралась надуть собственного мужа! — воскликнул Динь, пораженный низостью этой женщины. — Правда, удивляться тут нечему, учитывая ее жестокость и высокомерие.

— Как бы то ни было, напав на джонку, бродяги должны были извлечь камни из тела арестанток. Но по-видимому, операция прошла неудачно и, испугавшись, они просто бросили женщин истекать кровью.

— Печальный конец, — проговорил ученый. — Теперь понятно, почему госпожа Аконит не сказала тебе, что на теле у арестанток были эти самые «желваки». Она, должно быть, побоялась навести тебя на след.

Метая глазами молнии, мандарин решительно кивнул:

— Я прослежу, чтобы скопец Доброхот получил сполна за свое коварство.

Тем временем они прибыли к устью реки. Перед ними, ощетинившись многочисленными скалами, словно бок скрывающегося под водой дракона, простиралась бухта. Португальская каравелла взяла курс на остров Черепахи — последний перед выходом в открытое море.

Джонка следовала за судном по пятам, и мандарину хорошо была видна пламенеющая грива Сю-Туня, вертевшего головой, чтобы в последний раз объять взглядом гигантскую бухту и испещренные гротами островки. Накануне, когда он зашел в холодную залу, где находились останки госпожи Аконит, он застал монаха стоящим на коленях перед ее телом. Опустив голову, тот бормотал что-то себе под нос — очевидно, молился за ту, которой при жизни до молитв не было никакого дела. Мандарин Тан украдкой наблюдал за ним, спрашивая себя, что за мысли крылись в голове француза, когда он так странно вглядывался в неподвижное лицо молодой женщины. Что видели его глаза цвета дождя, когда он смотрел на ее крепкие плечи, прикрытые мертвыми косами? Долго наблюдал он за другом, простершимся перед этой женщиной, готовой убивать ради дела, которому она служила, затем повернулся и на цыпочках вышел прочь.

— Что станет с Сю-Тунем у него на родине? — задумчиво прошептал Динь.

— Я от всего сердца желаю ему мирной и покойной жизни среди соплеменников. Ведь он так долго пробыл вдали от них. Вполне возможно, что книга его познает неожиданный успех и будет способствовать установлению прочных связей между Востоком и Западом, как он того и хотел. Что же до меня, я бесконечно благодарен ему за то, что он приподнял уголок покрова, скрывавшего от нас края столь далекие, что до сих пор они казались нам чем-то нереальным.

— Подумать только, в то самое время, когда вы с ним пребывали на острове Черепахи, я сидел в какой-то дыре и сражался со слоноподобной спиной нашего приятеля, доктора Кабана! — не без горечи в голосе заметил ученый, глядя на проплывавшие мимо бирюзовые бухточки, выстланные белым песком.

— Каждому свое, — отозвался мандарин Тан.

Они огибали остров, устремлявший к небу свои утесы. То был последний прыжок прятавшегося в пучине каменного дракона: дальше, сколько хватало глаз, простиралась безмятежная водная гладь. Свежий ветер, напоенный ароматами приключений и дальних странствий, весело пришпоривал убегавшие за горизонт волны. Сколько земель, сколько новых ароматов и очертаний ждут каравеллу там, за этой таинственно изогнутой линией горизонта? Повернув к ним голову с развевающимися на ветру огненными волосами, Сю-Тунь поднял руку в прощальном жесте. И тут же рухнул на палубу.

За миг до этого из-за уступа скалы выскочила какая-то тень и с леденящим кровь пронзительным криком бросилась в бездну. Ветер раздувал светлое шелковое платье, хлопавшее, словно развернутое знамя. Вытянув руки по швам, она падала прямо на проходившую внизу каравеллу, будто орел, настигающий из облаков свою жертву. Когда она почти достигла поверхности воды, в руке у нее появился шелковый шнур, привязанный к какому-то предмету, который она метнула прямо на палубу. И в тот момент, когда, ослепительно сверкая на солнце, металлический диск попал в цель, светлая фигурка исчезла в морской пучине.

— Сю-Тунь! — вскрикнул мандарин Тан, и мертвенная бледность залила его смуглое лицо. — Догнать каравеллу!

Ловко маневрируя, ловя пластинчатыми парусами попутный ветер, матросы делали все, чтобы выполнить приказ. Мандарин смотрел, как невозможно медленно катятся волны, как зависают в воздухе брызги, и ему казалось, что время тянется бесконечно долго. Когда джонка поравнялась наконец с каравеллой, судья перешагнул через борт и прыгнул. Вытянувшись в струнку, он перемахнул через белую от пены полосу воды, разделявшую два судна, и на его теле вновь открылись раны, словно их только что нанесли. Он приземлился на корточки посреди охваченной паникой палубы и бросился к распростертому телу монаха, которого пытались привести в чувство моряки с каравеллы.

— Сю-Тунь, вы меня слышите? — спросил он друга, прижимая его к сердцу.

Под его пальцами струилась горячая кровь, бившая из зияющей на шее иезуита раны. Напрасно пытался он зажать рану — она была слишком глубока и слишком обширна. Монах открыл глаза и растерянно улыбнулся.

— Кажется, не видать мне родной Бретани. Вы отошлете мою тетрадь во Францию, к моим братьям?

Он закашлялся, давясь кровью.

— Не беспокойтесь, — произнес мандарин, дрожа всем телом. — Не надо много говорить. Сейчас придет доктор Кабан и перевяжет эту мерзкую рану. Через неделю он поставит вас на ноги, и вы сами отвезете свою тетрадку в Европу.

Он сам не верил тому, что говорил, не сводя глаз с разливавшейся все шире и шире кровавой лужи.

— Мандарин Тан, — едва слышно проговорил иезуит, цепляясь за его рукав. — Вы поняли, что хотела сказать вам госпожа Аконит?

Судья вздрогнул и внимательно посмотрел в глаза другу.

— Да, Сю-Тунь, я понял главное, что она хотела сказать.

Иезуит снова улыбнулся и кивнул. После чего мандарин увидел, как его глаза просветлели, окрасившись в цвет плывших над ними облаков.

Плотно сжав губы, чтобы подавить боль, судья выпрямился.

— Доставить сюда госпожу Стрекозу, живой или мертвой! — прокричал он, и на виске у него грозно забилась жилка.

Люди попрыгали в воду, обыскивая все вокруг в поисках убийцы, нанесшей свой последний удар. Подошел Динь. Щеки его посерели, когда он сообщил мандарину:

— Черная тетрадь упала в воду.

Несмотря на упорные поиски, матросам не удалось отыскать тела молодой женщины, бросившейся в пучину с головокружительной высоты.

— Она, должно быть, погибла мгновенно, — прошептал Динь, стараясь утешить друга. — Вот как, значит, она отомстила тому, кто погубил ее мечту о вечной жизни.

Мандарин стоял на палубе и едва слышал его. Отвернувшись в сторону, он смотрел на изумрудные холмы, складки которых будто служили продолжением далеких гор, на реку, впадавшую в бухту, где мирно дремал дракон. Выступавшая на поверхность чешуйчатая шкура разбивала водную гладь на тысячи брызг, переливавшихся всеми цветами радуги в ослепительном свете солнечного утра. В смятенной душе мандарина проносились вереницы образов: крестьяне верхом на буйволах, рыбаки с вершами, полными рыбы, окутанные дымом благовоний монахи в шафранно-желтых одеяниях, направляющиеся в древние храмы. В ушах звучал то печальный голос свирели, что он слышал когда-то в ночь полнолуния, то тихая песня, которую пела, сидя на тростниковой циновке в ожидании любимого, какая-то женщина. И в это мгновение рядом с ним вдруг встала госпожа Аконит. В глазах ее сверкали золотые искры, косы свистели на ветру. Призрачный запах жимолости разлился над морем, и он понял. Она отдала свою жизнь ради того, чтобы он, облеченный властью имперский мандарин, позаботился об этом крае — их общей родине — и уберег его от вражеских посягательств.

В плеске воды, разрезаемой носом джонки, мандарину Тану вдруг послышалось бряцание оружия и далекие воинственные кличи. Сейчас страна была вне опасности. Но надолго ли?