3

В среду Храповицкий вызвал меня, едва я появился на работе. Сидя за столом, он просматривал отчеты о вчерашней пресс-конференции, скептически хмыкал, крутил головой, морщился и гримасничал. Про себя я отметил, что он вновь был в черном костюме и что со времени обыска в его наряде не наблюдалось свойственного ему жизнерадостного буйства красок.

— Объясните мне, пожалуйста, уважаемый Андрей Дмитриевич, — саркастически начал он, — почему все ваши бывшие коллеги — законченные кретины? Неужели среди них нельзя найти хотя бы одного, ну, скажем, с частичным дефектом умственного развития? Или таких в журналисты не принимают?

Когда-то я руководил средствами массовой информации, и все свои претензии к пишущей братии Храповицкий, по одному ему понятной логике, неизменно адресовал мне.

— Не всем же блистать вашим интеллектом, Владимир Леонидович, — привычно ответил я. — А то на всех нефти в стране не хватит.

— Ага! — завелся он. — То есть вы вовсе не считаете, что я блестю интеллектом, Андрей Дмитриевич?

— Блистаю, — поправил я. — Нет, отчего же, Владимир Леонидович. Когда вы не путаетесь в написанных мною текстах ваших выступлений, или, бывает, молчите, то выглядите очень внушительно. Со стороны даже может показаться...

— А в рожу хочешь, умник?!

— Это тонко, Владимир Леонидович, — похвалил я. — Сразу видно изысканного полемиста.

— Кого видно? — угрожающе вскинулся он. — Я тебе покажу полемиста! Тоже мне Одиссей! Хитромудрый. — Видимо, решив, что «хитромудрым» Одиссеем он меня сразил. Храповицкий развеселился. — Ты лучше мне вот что скажи, раз ты такой образованный... — Он выдержал паузу. — Как ты будешь теперь дружить с Покрышкиным?

— С кем я буду дружить?

— С Покрышкиным! С Иван Трофимычем? Что же это вы, Андрей Дмитриевич, так сразу с лица поглупели? Прямо вылитый журналист!

Храповицкий ликовал, видя мое полное недоумение. На этот вопрос у меня действительно не было ответа, поскольку до этой минуты задача дружбы с Покрышкиным передо мной не ставилась.

— Не знает! — торжествуя, констатировал Храповицкий. — А корчит из себя! Иди статьи пиши.

Я послушно двинулся к двери.

— Стой! — заорал он мне вслед. — Садись, закрой рот и слушай.

Я сделал, как было велено. То есть сел, не открывая рта, и приготовился слушать.

— Звонит, стало быть, мне вчера ночью Ваня, — ёрничая, заговорил Храповицкий. — Само собой, пьяный. И объявляет мне, что его родной папа, то бишь Вихров старший, уже был готов подписать мое назначение. Но! — Храповицкий многозначительно поднял указательный палец. — До него дошли слухи о нежной любви Черномырдина к Покрышкину. А до этого он этих слухов не знал. Якобы. И теперь папа дрогнул. Папе не хотелось бы лишнего шума. Папа опасается, что старый дурень поднимет скандал. Побежит жаловаться Черномырдину. Короче, мне велено встретиться с Покрышкиным. И уладить с ним этот вопрос по-хорошему. А в пятницу в Москве доложить результаты. Ну, как тебе?

Я оторопел.

— По-хорошему, это как? — поинтересовался я. — Вы Должны в обнимку явиться в кабинет к Вихрову и сообщить, что отныне у вас все общее, включая твоих женщин?

— Откуда я знаю! — взорвался Храповицкий. — Это ты у нас интеллектуал. Ваня мне что-то плел про старую гвардию. Про то, что они там своих не сдают. Конечно, не сдают! Особенно задаром! Они их продают. И цены такие назначают, караул! Ты только вдумайся: я должен отдать Ване пять миллионов долларов и еще о чем-то договариваться с этим боровом! Я пробовал объяснить, что губернатор уже предлагал Покрышкину решить все мирно. Куда там! Да если бы я мог все решить сам, за что бы я им деньги платил? Нет, ты только осознай! Хоть бы скидку мне предложили!

Он перевел дух и продолжил в прежней глумливой интонации:

— Короче, главный Вихров велел оставить Покрышкину что-нибудь взамен. Какой-нибудь участок работы. Не хлопотный. Но такой, знаешь ли, почетный. Вот я и думаю. Может, предложить ему огурцы сажать? На вихровской даче? Боюсь только, не справится. С картошкой перепутает. Уж больно он у нас часто нетрезвым бывает. Иван-то Трофимыч.

— А если нам не удастся уладить все мирно? — спросил я осторожно.

Перспектива договориться с Покрышкиным представлялась мне более чем сомнительной.

— Ты имеешь в виду, сорвется ли мое назначение? — Храповицкий выпятил нижнюю губу и потеребил ее пальцем. — А пять миллионов? Кто же им, гвардейцам, больше предложит? Нет, Андрей Дмитриевич, — уверенно покачал он головой. — Тут цена запредельная. Обратной дороги не будет. «Уральсктрансгаз» продан и куплен. А господин Покрышкин уже засунут в унитаз и дожидается, пока мы дернем за цепочку и спустим воду. Ну что там?

Последний вопрос был адресован Лене, которая вошла в его кабинет.

— Покрышкин назначил вам встречу на одиннадцать, — нараспев проговорила она, подчеркивая слово «назначил». Ее, похоже, забавляла наглость, с которой кто-то распоряжался временем ее всемогущего начальника. — Час целый до них дозванивалась! Еле согласился.

— Спасибо, что вообще назначил, — ядовито заметил Храповицкий. — А мог бы и послать меня горемычного. Вагоны грузить. Ну что, пойдем, развлечемся? Посмотрим, как Покрышкин будет корчиться в предсмертных судорогах.

В «Уральсктрансгазе» все дышало враждебностью к нам. Казалось, даже крутящиеся двери, через которые мы проходили по одному, поддавались нам неохотно, с жалобным скрипом. Ветхий вахтер сообщил, что пропуск выписан лишь на Храповицкого. А посторонние, то есть я и охрана, должны покинуть помещение и дожидаться на улице. Храповицкий негромко прочистил горло, один из охранников отодвинул старика мощным плечом, и вся наша толпа прошла внутрь. Вслед понеслись завывания вахтера, грозившего вызвать милицию.

Когда мы поднимались по лестнице, сотрудники «Трансгаза» шарахались от нас в стороны и перешептывались за нашей спиной. Очевидно, все здесь уже знали, кто мы такие и зачем пришли. Нас здесь боялись и ненавидели.

Храповицкий только посмеивался. Размашисто шагая по коридорам, он явно ощущал себя предводителем десанта, высадившимся в глубоком тылу противника. В отличие от него, я не мог преодолеть охватившее меня чувство стыда и старался не оглядываться по сторонам. В приемную Покрышкина мы ввалились всей грозной командой.

Увидев Храповицкого в сопровождении десятка охранников, пожилая секретарша вскочила с места.

— У него совещание! — пролепетала она. И, не зная, что сказать, добавила упавшим голосом: — Наверное, уж скоро закончится.

— Совещание — это хорошо, — одобрил Храповицкий. — Значит, люди думают о производстве. Мы подождем.

Он кивнул охране, и те вышли в коридор. Храповицкий уселся на диване, а я остался стоять, делая вид, что изучаю развешанные по стенам карты областей, где работали подразделения «Уральсктрансгаза». Секретарша занялась бумагами, избегая смотреть в нашу сторону.

В пятнадцать минут двенадцатого Храповицкий поднялся.

— Пора бы напомнить Ивану Трофимычу о нашем бренном существовании, — вслух заметил он и решительно двинулся к кабинету.

— Он просил не беспокоить! — воскликнула секретарша в отчаянии.

Храповицкий выразительно посмотрел на нее, и она в ужасе осеклась. Храповицкий открыл дверь, и мы вошли.