21 

 Стэп несется по Лунготевере, объезжает пару машин, затем включает третью, увеличивает скорость. Полицейские по-прежнему на хвосте. Только бы добраться до пьяцца Трилусса. В зеркальце он видит машину, она совсем близко. Перед ним две машины. Стэп притормаживает, газует. Третья. Мотоцикл прыжком срывается вперед. Пролетает точнехонько между ними. Одна машина шарахается в сторону. Другая так и продолжает ехать посреди дороги. Кретин за рулем даже и не заметил ничего. Полиция заходит справа. Колеса с шумом въезжают на тротуар. Вот она, пьяцца Трилусса, перед ним. Притормаживает. Резко бросается влево. Кретин со скрипом тормозит. Стэп кидается в переулочек перед фонтаном, что объединяет две Лунготевере. Проезжает между низких мраморных колонн. Полицейские, застряв, тормозят. Им не проехать. Стэп газует. Есть! Полицейские выходят из машины. И успевают увидеть только влюбленную парочку да ребят, повскакавших с тротуара, чтобы дать проехать чокнутому на мотоцикле с погашенными фарами. Стэп еще какое-то время не сбрасывает скорость. Смотрит в зеркальце. Позади все чисто. Только какая-то машина вдалеке. Ночные ездоки. Больше за ним никто не гонится. Он включает фары.

Клаудио открывает холодильник и выпивает стакан воды.

   Раффаэлла направляется к спальням. Прежде чем лечь спать, она всегда целует дочерей, частью по привычке, частью для того, чтобы убедиться, что они вернулись. Сегодня вечером они не должны были никуда идти. Но кто их знает? Лучше уж проверить. Она заходит в комнату Даниелы. Идет осторожно, чтоб не запнуться о ковер. Кладет руку на ночной столик, другой опирается о стену. Наклоняется вперед и нежно целует дочь в щеку. Та спит. Раффаэлла на цыпочках удаляется. Тихонько прикрывает дверь. Даниела медленно поворачивается. Приподнимается, опираясь на локоть. А вот теперь самое интересное. Раффаэлла тихо поворачивает ручку и открывает дверь в комнату Баби. Паллина лежит в кровати. Видит, как падает и расширяется прямоугольник света на стене. Сердце у нее бьется быстро-быстро. А если все откроется, что я скажу? Паллина замирает под одеялом, стараясь даже не дышать. Слышит позвякивание ожерелий: ну точно, это мать Баби. Раффаэлла подходит к постели, аккуратно наклоняется. Паллина узнает ее запах. Это она. Сдерживая дыхание, чувствует, как губы Раффаэллы касаются ее щеки. Нежный, полный любви материнский поцелуй. Настоящий. Мамы все одинаковые. Тревожащиеся и добрые. Но неужели и дочери для них тоже одинаковые? Хорошо бы так. Раффаэлла поправляет одеяло, осторожно укрывает ее краем простыни. И вдруг останавливается. Паллина не шевелится, ждет. Неужели она все поняла? Неужели узнала ее? Слышится тихое поскрипывание. Раффаэлла наклонилась. Близко, совсем близко ее теплое дыхание. И затем — удаляющиеся легкие шаги по ковру. Слабый свет из коридора гаснет. Тишина. Паллина осторожно поворачивается. Дверь закрыта. Она облегченно выдыхает. Пронесло. Она высовывается из постели. Зачем это мама Баби наклонялась? Что она делала? Привыкшие к полумраку комнаты глаза тут же находят ответ. В ногах кровати рядышком стоят тапочки Баби. Раффаэлла аккуратно поставила их на место. Чтобы дочка утром сразу сунула в них еще теплые со сна ноги. Паллина думает: а моя мама сделала бы так же? Нет. Ей бы и в голову не пришло. Какие у них все же разные матери. Она чувствует, как по всему телу пробегает дрожь. Нет, не надо мне такую мать, как Раффаэлла. Мне не нравится, как она пахнет. Чересчур сладко.

Стэп слетает в переулочек. Подъезжает к калитке, где оставил Баби, подняв тучу пыли. Оглядывается. Баби нет. Жмет на клаксон. Молчание. Глушит мотор. Пытается дозваться до нее: «Баби!»

   Тишина. Исчезла. Он уже было заводил мотоцикл, когда откуда-то справа до него донесся шелест. Шел он из-за изгороди.

 — Я тут...

   Стэп смотрит сквозь темные доски:

 — Да где?

 — Здесь! — в щель между досками просовывается рука.

 — Что ты там делаешь?

   Стэп видит ее огромные голубые глаза. Они сверкают чуть выше руки, между двумя другими досками. Их освещает только луна, взгляд испуганный.

 — Вылезай.

 — Не могу, мне страшно!

 — Страшно? Почему?

 — Тут здоровенная собака, без намордника.

 — Да где? Нет тут никакой собаки.

 — А раньше была.

 — Теперь-то нету, слышишь?

 — Ну и что, что нету, я все равно не могу вылезти.

 — Почему?

 — Мне стыдно.

 — Стыдно? Отчего?

 — Ниотчего, не хочу говорить.

 — Ты там что, совсем рехнулась? Ну как хочешь, а мне надоело. Я уезжаю.

   Стэп заводит мотоцикл. Баби стучит рукой по доскам.

 — Подожди!

   Стэп снова глушит мотор.

 — Ну?

 — Я сейчас вылезу, только обещай, что не будешь смеяться.

   Стэп глядит на эту доску с голубыми глазами, затем прижимает руку к сердцу.

 — Обещаю.

 — Точно обещаешь?

 — Я же сказал...

 — Точно?

 — Точно.

   Баби просовывает руки в щели и взбирается на изгородь. В конце концов она спрыгивает. Стэп поворачивает мотоцикл, освещая ее фарой.

 — В чем это ты?

 — Убегала от собаки, перепрыгнула через ограду и упала.

 — И вся вымазалась в грязи?

 — Ну да... это навоз.

   Стэп громко хохочет:

 — Ну ты даешь — навоз! Это что-то с чем-то! Ни за что не поверю! — не может уняться он.

 — Ты же сказал, что не будешь смеяться. Ты обещал!

 — Да, но это уже через край. Навоз! Блин, ну такого просто не бывает! Ты — и в навозе. Охренительно! Полный кабздец!

 — Так и знала, что тебе верить нельзя. И обещания твои ни гроша не стоят.

   Баби подходит к мотоциклу. Стэп обрывает смех.

 — Стоп. Ты что делаешь?

 — Как — что? Сажусь.

 — Ты что, с ума сошла? Как ты поедешь на моем мотоцикле такая перемазанная?

 — Ну да, а что же еще делать? Раздеться?

 — Ну не знаю. Но такой грязной ты со мной не поедешь. Это же навоз! — Стэп снова разражается смехом. — О господи, обалдеть просто...

   У Баби лопается терпение.

 — Ты что, издеваешься?

 — Я совершенно серьезен. Если хочешь, могу дать тебе куртку — прикрыться. Но шмотки сними все-таки. А то не повезу.

   Баби фыркает. Багровеет от злости. Проходит мимо Стэпа. Он, кривляясь, затыкает нос:

 — Господи, это просто невыносимо...

   Баби отвешивает ему тумак, затем заходит за мотоцикл возле задней фары.

— Послушай. Если ты посмеешь повернугь-ся, пока я раздеваюсь, то я измажу тебя всем навозом, что на мне есть.

   Стэп по-прежнему смотрит вперед.

 — Хорошо. Скажешь, когда передать куртку.

 — Я серьезно говорю. Я не то что ты, я свои обещания держу.

   Баби проверяет напоследок, не повернется ли Стэп, затем медленно снимает пуловер, аккуратно, стараясь не испачкаться. Под ним почти ничего нет. Она жалеет о том, что из-за спешки не надела даже футболку. Снова смотрит на Стэпа.

 — Не поворачивайся!

 — Я и не собираюсь.

   Баби нагибается снять кроссовки. Этого хватило. Стэп молниеносно наклоняет левое боковое зеркало и ловит в нем ее отражение. Баби выпрямляется. Она ничего не заметила. Изучает его снова. Вроде все в порядке, не поворачивался. Но на самом деле Стэп незаметно на нее глазеет. Баби отражается в зеркале, на ней прозрачный кружевной бюстгальтер, а руки покрылись гусиной кожей. Стэп ухмыляется:

 — Давай шевелись, что ты там тянешь?

 — Уже почти все, но не поворачивайся!

 — Я же сказал, что не буду, но не тяни, давай быстрее.

   Баби расстегивает джинсы. Осторожно, стараясь вымазаться как можно меньше, спускает их до голых, жмущихся на пыльных камнях ступней. Стэп наклоняет зеркальце, следя за нею. Джинсы, сползая, открывают ее гладкие ноги, бледные в тусклом ночном свете. Стэп, подражая голосу Джо Коккера, напевает: You can live your hat on...

 — «Девять с половиной недель» отдыхают!

   Баби резко поворачивается. Ее глаза, освещенные слабеньким красным светом габарита, встречают взгляд Стэпа, который плотоядно усмехается в зеркале.

 — И поворачиваться не надо...

   Баби быстро скидывает джинсы и запрыгивает на сиденье позади него, прямо в лифчике и трусиках.

 — Ах ты сволочь, ублюдок, козел драный! — осыпает она его градом ударов. По плечам, по шее, по спине, по голове. Стэп нагибается вперед в попытке хоть как-то защититься.

 — Ой, хватит! Ай! Что я такого сделал! Ну подглядывал, но не поворачивался же! Я сдержал слово... Перестань, а то не дам куртку!

 — Что? Не дашь? Тогда я джинсами тебе всю рожу измажу, понял?

   Баби начинает за рукава стягивать с него куртку.

 — Ладно, ладно, хватит! Успокойся! Не надо, я тебе так ее отдам.

   Стэп стягивает с себя куртку. Заводит мотоцикл. Баби отвешивает ему последний удар.

 — Козел!..

   Затем заворачивается в куртку, пытаясь прикрыть побольше. Безуспешно. Ноги все равно торчат наружу, прямо от края трусиков.

 — А ты ничего, вполне... Мыться, конечно, можно и почаще, но вот жопа у тебя — просто класс. Правда.

   Она пытается врезать ему по голове. Стэп, смеясь, резко пригибается. Включает первую скорость и отчаливает. Притворяется, будто принюхивается:

 — Ты чувствуешь, тут как-то странно пахнет?

 — Кретин! Езжай давай!

 — Кажется, навозом...

   И тут справа из кустов выскакивает овчарка и с лаем несется к ним. Стэп задевает ее мотоциклом. На минуту овчарку ослепляет свет фар. Красные глаза сверкнули яростью. Оскалились острые белые зубы.

   Этого хватило. Стэп притормаживает, газует, срывается с места. Собака тут же бросается вдогонку. Разинув пасть, прыгает на мотоцикл сбоку. Баби вопит, задирает ноги и изо всех сил вцепляется в Стэпа. Еще немножко — и собака бы ее укусила. Мотоцикл разгоняется. Первая. Вторая. Третья. И на полной скорости уносится в ночь. Собака продолжает гнаться за ними. Но мало-помалу сдает позиции и в конце концов останавливается. Понемногу скрывается в облаке пыли и тьмы, так же, как и появилась. Мотоцикл продолжает своей полет во влажной холодной деревенской ночи. Баби по-прежнему обнимает Стэпа ногами за талию. Постепенно мотоцикл останавливается. Стэп гладит ее по ноге.

 — Чуть-чуть не хватило. А то бы твои прелестные окорочка совсем некрасиво сожрали бы.

   Баби сбрасывает руку Стэпа и спускает ноги с его талии. «Не трогай меня!» Отодвигается на сиденье. Ставит ноги на педали и запахивает куртку. Стэп снова кладет ей руку на бедро.

 — Я кому сказала, убери руку! — Баби отшвыривает руку еще раз. Стэп, ухмыляясь, хватает ее другой рукой. Баби сбрасывает и ее.

 — Что, и этой рукой нельзя?

 — Интересно, кто хуже — собака, которая за мной гналась, или козел, который меня везет?

   Стэп ржет, мотает головой и разгоняется.

   Баби застегивает куртку. Ну и холод! Ну и ночь! Ну и бардак! Черт бы подрал Паллину. Они летят в ночи. Наконец, живые и невредимые, подкатывают к ее дому. Стэп останавливается перед шлагбаумом. Баби поворачивается к Фьоре, машет ему. Привратник, узнав ее, поднимает шлагбаум. Стэп проезжает, не дожидаясь, пока шлагбаум полностью поднимется. Фьоре не сводит глаз с красивых, но замерзших ног Баби, высовывающихся из-под куртки. Ну ничего себе. В его время девушки не позволяли себе ходить в таких мини-юбках. Баби видит, что створка гаража опущена. Она слезает с мотоцикла. Пытается прикрыться курткой, но ничего не выходит — все равно виден край трусиков.

 — Спасибо. Куртку я тебе сброшу из окна.

   Стэп пялится на ее ноги. Баби съеживается.

   Так куртка прикрывает чуть больше, но все равно не слишком много. Стэп усмехается.

 — Может, еще увидимся. У тебя к этому неплохие предпосылки.

 — Ну и кобель же ты.

 — Пожалуй, я с тобой согласен. Заеду за тобой завтра вечером.

 — Не выйдет. Я не вынесу еще один такой вечер.

 — Как, тебе не понравилось?

 — Ужасно понравилось! Меня очень прет быть «ромашкой», а потом убегать от полиции, спрыгивать с мотоцикла на ходу посреди какой-то деревни, удирать от злобной собаки и вляпаться в навоз. Поплескаться в нем чуть-чуть и прибыть домой в одном белье.

 — И в моей куртке.

 — Ах да, совсем забыла.

 — И еще кое-что забыла.

 — Что?

 — Что все это ты делала со мной.

   Баби смотрит на него. Ну и перец. Улыбка у него красивая. Жаль, что сам он такой противный. В смысле характера. По части внешности придраться не к чему. Совсем. Она решает улыбнуться ему. И это выходит почти само собой.

 — Да, ты прав. Ну, пока.

   Баби поворачивается. Стэп берет ее за руку. На этот раз нежно. Баби слегка противится, но потом все же покоряется. Стэп притягивает ее к себе, поближе к мотоциклу. Изучает взглядом. Ее длинные волосы растрепались, ветер отнес их назад. Светлая кожа покрылась мурашками. Глаза смотрят напряженно, но не зло. Она красива. Стэп запускает ей руку под куртку. Баби испуганно распахивает глаза от наплыва чувств. Ощущает, как его почему-то теплая рука продвигается все выше. Вдоль спины вверх. Останавливается у застежки бюстгальтера. Баби живо протягивает руку за спину, кладет ладонь поверх его ладони в попытке остановить.

Стэп смеется:

 — А ты неплохая «ромашка». Смелая, даже очень. Ты меня и правда не боишься. Ну так что, донесешь на меня?

   Баби кивает, прошептав «да».

 — Правда?

   Баби подтверждает это кивком. Стэп несколько раз нежно целует ее в шею.

 — Клянешься?

   И снова Баби кивает и закрывает глаза. Стэп продолжает ее целовать. Забирается выше, касается прохладных щек, замерзших ушей. Теплое, возбуждающее дуновение отзывается дрожью ниже. Стэп приближается к розовому краю губ. Баби прерывисто вздыхает. Приоткрывает губы, готовая принять его поцелуи. И тут Стэп останавливается. Баби секунду стоит так же, с открытым ртом и мечтательно прикрытыми глазами. Затем открывает глаза. Стэп стоит перед нею, скрестив руки на груди. Улыбается. Качает головой.

 — Ах, Баби, Баби. Так не пойдет. Я же козел, животное, зверь и насильник. Говоришь-говоришь, а потом сдаешься... и позволяешь себя даже целовать. Видишь? Ты нелогична.

   Баби багровеет от злости:

 — Ну и засранец же ты!

 — Знаешь, что я тут вспомнил? У меня в детстве была золотая рыбка. Ты стояла с раскрытым ртом, как будто ловила воздух. В точности как она, когда я отсаживал ее в умывальник и менял воду...

   Баби злобно мерит его взглядом. Снимает куртку и швыряет на землю. Остается в одном белье на холоде, на глазах слезы. Стэп удовлетворенно глядит на нее. Неплохая фигурка, придраться не к чему. Поднимает куртку и натягивает на себя.

   Стэп закуривает. «Может, зря я ее не поцеловал? Ну ничего, в другой раз». Баби наконец находит нужный ключ, открывает дверь. Стэп подходит к ней.

 — Ну, рыбка, не поцелуешь меня на сон грядущий?

   Баби захлопывает дверь прямо перед его носом.

   Баби медленно открывает дверь дома, входит и осторожно прикрывает ее за собой. На цыпочках крадется по коридору и проскальзывает в свою комнату. Слава Богу! Паллина зажигает ночник на тумбочке.

 — Это ты, Баби! Я уж не знала, что и подумать! В каком ты виде! Тебя Стэп раздел?

   Баби достает из ящика ночную рубашку.

 — Я угодила в навоз.

   Паллина принюхивается.

 — Да, чувствуется. Я так перепугалась, когда упал мотоцикл! Сначала подумала, что это ты на нем.

   Баби направляется в ванную.

 — Баби!

 — Что такое?

 — Скажи честно. Ты ведь здорово оттянулась со Стэп ом?

   Баби вздыхает. Что поделать? Подружка неисправима.

Стэп перемахивает через ограду, бесшумно пересекает сад. Подходит к окну. Створка поднята. Может, еще не вернулась. Постукивает пальцами по стеклу. Светлая занавеска отодвигается. В полумраке появляется улыбающееся лицо Маддалены. Она отпускает занавеску и распахивает окно.

 — Привет, ты куда подевался?

 — Удирал от полиции.

 — Ну и как, удрал?

 — Броде да. Надеюсь, они не заметили номер.

 — Ты фары гасил?

 — Естественно.

   Маддалена отходит, Стэп перелезает через подоконник и попадает в ее комнату.

 — Тихо. Мои недавно вернулись.

   Маддалена закрывает дверь на ключ и забирается в постель, заворачиваясь в простыни.

 — Бррр... Холоду напустил.

   Она улыбается ему. Стягивает через голову ночную рубашку и бросает к ногам Стэпа. Тусклый свет луны светит в окно. В полумраке светлеют ее маленькие аккуратные груди. Стэп снимает куртку. На секунду ему снова мерещится запах деревни. Почему-то перемешанный с каким-то еще запахом. Но он не обращает на это внимания. Раздевается и залезает в постель. Вытягивается рядом с девушкой. Маддалена прижимается к нему. Рука Стэпа скользит по ее телу, гладит спину, бока. Возвращаясь, останавливается между ног. Его прикосновение заставляет Мадддлену вздохнуть. Она целует его. Стэп коленом раздвигает ей ноги. Маддалена останавливает его. Тянется к тумбочке. Ощупью находит музыкальный центр. Нажимает REW. Вставляет кассету. Щелчок сообщает, что та перемоталась на начало. Маддалена жмет на PLAY.

   Из колонок доносятся ноты песни «Женюсь на тебе, потому что...» Голос Рамаззотти нежно аккомпанирует их вздохам.

   Стэп целует ей грудь. Он уверен, Мадда создана для него. Потом он вдруг вспоминает, что это за странный запах от куртки. Это Сагоппе. Он вспоминает даже, чей это запах. И на мгновение, во тьме комнаты, Стэп усомнился.