В ГОСТЯХ У ДОРИС

К веселому дому прибыли на двух колясках. В первой сидели квартальный и двое городовых. А во второй – знаменитой, с двумя рысаками, гнедым и белым, – начальник сыскной полиции Мирон Михайлович Карвасаров. И помощники его, Вердарский и Грач.

Вердарский, недавний чиновник стола приключений, думал о том, что служба его складывается неплохо – за два дня выпало столько интересных событий, сколько на прежнем месте не случалось и за год.

Карвасаров покуда молчал и неодобрительно разглядывал особняк за чугунной решеткой. А Грач, похоже, ни о чем не думал: кусал ногти да глядел под ноги. И отчаянно зевал по случаю раннего утра.

Ливрейный швейцар, сидевший на табурете возле решетки, соскочил, отвесил поклон. И тут же, не успели полицейские наземь ступить, двери особняка распахнулись и выпустили маленькую процессию.

Впереди шел внушительного вида мужчина средних лет с окладистой бородой, одетый как сельский щеголь: новенький картуз, невероятного блеска высокие сапоги бутылками и черная атласная поддевка. Его сопровождал звероподобный субъект, который казался на голову выше всякого обыкновенного человека. Узкие глазки, черная щетка волос на самый лоб наползает. А кулаки – с небольшой самовар.

Следом колобком катился полненький улыбчивый господин в котелке и черной пиджачной паре. На носу его поблескивало старомодное пенсне.

– Однако. Нас тут, похоже, ждали, – сказал Вердарский.

– Это вряд ли, – отозвался Грач. – У них электрический звонок от ворот проведен. В особых случаях швейцар немедля сигнализирует.

– А почему он знает, что мы – особый случай?

– Для того и посажен, чтоб отличать.

Обе группы – гости и встречающие – сошлись на середине дорожки, которая вела от ворот.

– Мирон Михайлович! Долгие лета! – сказал бородатый, тоже кланяясь. – Не ждали! Прошу…

Начальник сыскной в ответ только кинул.

– Где хозяйка?

– Мадам нездорова, – отвечал бородатый, подстраиваясь под шаг Мирона Михайловича. – Велела передать, сейчас выйдет.

– А это кто?

– Егорка Свищев. Ну, он для вас личность неинтересная. А вот позвольте представить – доктор.

Незнакомый господин сдернул с головы котелок.

– Титов, Иван Алексеевич, – быстро проговорил он. – Очень рад, очень.

Доктор попробовал поклониться – на ходу получилось неловко.

Поднялись на крыльцо. Карвасаров остановился.

– Доктор? Зачем доктор? Заболел кто?

– Тут такое дело… – смятенно сказал бородатый, ломая в руках картуз. – Не знаю как и сказать…

– Тогда помолчи, Иван Дормидонтович, – ответил Карвасаров. – Я сам все увижу.

Бородатый забежал вперед, распахнул дверь.

Перешагнув порог, Вердарский невольно принялся озираться. Да, было на что посмотреть. Правда, остальные обстановкой не особо интересовались. Должно быть, проницательно подумал Вердарский, прежде уже бывали.

Управляющий привел всех в просторное помещение. Этим залом Вердарский прямо залюбовался. На стенах из дубовых панелей в тяжелых рамах чудесные картины. Площадка для оркестриона. Столики под крахмальными скатертями. Но особенно поразил белый рояль в центре зала.

Из боковой двери выскочил человек в малиновой рубахе с полотенцем, перекинутым через руку. Увидев незнакомцев в статском (а также городовых возле дверей), немедленно ретировался.

– Где ж посетители? – шепотом осведомился Вердарский.

– Их, как видите, нет, – ответил Грач. – Для заведения Дорис ситуация небывалая. Но мы сейчас все узнаем.

– Попрошу не шептаться! – приказал Карвасаров, неприязненно покосившись на чиновников. И повернулся к бородатому управляющему:

– Где мадам?

– Сию минуту…

Карвасаров выжидательно посмотрел на него.

Иван Дормидонтович опустил глаза. И тут вперед выкатился доктор в глупом своем котелке:

– Должен внести ясность. Накануне имел место, так сказать, несчастный случай. Поэтому мадам Дорис… гм… в расстройстве. Это неудивительно. Я бы сказал – естественно. Но не извольте беспокоиться. Я дал капель, и через пять, от силы десять минут…

– Вы кто? – спросил Карвасаров.

Доктор смешался.

– Титов… Иван Алексеевич…

– Я спрашиваю – что вы здесь делаете?

– Практикую… некоторым образом…

– Понятно, – Карвасаров повернулся к управляющему и приказал: – Ведите мадам немедля.

Тут дальняя дверь распахнулась, и в зал вошла статная дама в обдуманно простом платье. На вид – около сорока. Она была весьма миловидна.

«А в молодости, – рассудил Вердарский, – несомненно, чудо как хороша».

– Доброе утро, господа, – сказала Дорис, подходя и приветливо улыбаясь. – Мирон Михайлович! Вы меня застигли врасплох. Отчего не телефонировали?

– Пустое. Завернули к вам по дороге. Да только, вижу, не ко времени. Случилось что?

– Да, – ответила Дорис, бросив на полковника быстрый взгляд изпод густых ресниц. – Уж куда как случилось. Сама собиралась вам сообщить. Пойдемте.

Она повернулась и направилась к выходу.

– Пока что здесь подождите, – сказал Карвасаров квартальному. Глянул на помощников: – А вы, господа, со мною.

Надзиратель с городовыми, доктор Титов и звероподобный Егорка остались в зале. Остальные направились к дверям, в которых скрылась мадам.

– А что этот доктор здесь делает? – шепотом спросил Вердарский.

– Как что? Понятно, девок гулящих пользует.

Вердарский смутился.

– Как же так? Ведь он мужчина… У него могут быть здоровые побуждения…

Грач ухмыльнулся.

– Ошибаетесь. Я наслышан о нем. Он хоть внешне мужчина, но специализируется по другой части. Для девиц безопасен, у мадам с этим строго.

Прошли длинным коридором. В конце виднелась приоткрытая дверь.

В кабинете мадам стояли четыре глубоких кресла, обитые красным бархатом, бюро из ореха и дубовый стол. Ставни были открыты, но в воздухе плавал густой запах теплого воска.

Пока усаживались, Вердарский будто ненароком коснулся одной из свечей – она оказалась мягкой, оплывшей.

«Только что погасили, – подумал он, гордясь своей наблюдательностью. – И ставни недавно открыли. С чего так?»

Все сели. Управляющему места не хватило. Впрочем, в кабинете мадам он в любом случае не рискнул бы усесться.

– Мирон Михайлович, вы, кажется, говорили, разговор будет приватным? – спросила Дорис.

– Они не посторонние, – сказал Карвасаров.

– Ну, в таком случае Иван Дормидонтович пускай тоже побудет.

В известном смысле то была дерзость, но начальник сыскной полиции сию дерзость спустил.

– Нутес, драгоценная Дарья Михайловна, – сказал он, – что у вас стряслось?

– Прямо скажу: беда, – ответила мадам.

(«Вот оно что! – подумал Вердарский. – Дарья Михайловна, стало быть. А Дорис – нечто вроде театрального псевдонима».)

– Беда, – повторила хозяйка заведения. – Девушка у меня умерла. И официант вместе с нею. По всему – отравили.

Вердарский едва сдержал восклицание. Глянул на своих коллег.

Полковник Карвасаров сощурился, как кот, и пальцем усы распушил. А чиновник особых поручений Грач никакого чувства не проявил. Только носом шмыгнул и на дверь покосился. Удивительный человек.

– Стало быть, двое покойников в доме?

– Стало быть, так.

– Когда ж это случилось?

– Вчера днем. Я как раз собиралась обедать, как доложили.

– А отчего в полицию заявления не дали?

– Занедужила я, как такую новость узнала. Только теперь в чувство пришла.

(Здесь Вердарский мысленно вскинулся – это уж ни в какие ворота! Но тут же сообразил: хозяйка побоялась вчера заявить. Оттого побоялась, что огласка бы вышла. Полиция, документы, списки… Гостям разве понравится? Тото.)

Карвасаров хмыкнул:

– Но у вас ведь и управляющий имеется?

– Имеется. Да властито у него нет – с полицией без меня общаться, – ответила мадам Дорис. Говорила она спокойно и даже с легкой улыбкой.

– Кто доложил? – спросил Мирон Михайлович.

– А вот управляющий и доложил, Иван Дормидонтович. Да вы его сами спросите, он лучше моего помнит.

– Непременно спрошу. Только после. А пока что пускай он за дверью побудет. Или еще лучше – в зале. Там квартальному моему составит компанию.

Дорис (Вердарский решил все же называть ее про себя именно так) посмотрела внимательно, но спорить не стала. Выслала Ивана Дормидонтовича из кабинета.

– Отлично, теперь рассказывайте, – велел Карвасаров.

И мадам рассказала, как вчера утром приехал один офицер, из постоянных гостей. За столиком в зале не пожелал, быстро перебрался в номер. Там его уже Лулу поджидала.

– Которая теперь покойница? – спросил Карвасаров.

Хозяйка кивнула и продолжила свою повесть. Из слов ее следовало, что пробыл офицер с барышней в номере не один час. К тому времени уж начали другие гости съезжаться. А офицер выходить не стал, спросил обед в номер. Разумеется, обед ему тотчас доставили. Да только кушанья сперва Лулу отведала. Отведала – и тут же отдала Богу душу. А с нею официант Матюша. Тоже, должно быть, не удержался, попробовал, покуда нес. Хотя это и странно – прислуга вышколена. Знают: если такое замечено будет, вмиг с места слетят.

Вот и вся история.

– Видать, хранил вчера Господь вашего офицера, – заметил Карвасаров.

– Получается, так.

– А более ничего не случилось?

– Нет, ничего, – ответила мадам Дорис, глядя на гостей ясным незамутненным взглядом.

Вердарский поразился ее выдержке. Это ж надо! Такое стряслось – а у ней и губы не дрогнут. Другая на ее месте слезами бы обливалась. Ведь могут и закрыть заведение, определенно. А мадам как будто не видит опасности. И откуда в человеке подобная сила?

Карвасаров забарабанил пальцами по подлокотнику.

– А офицер ваш один был иль в компании?

Тут впервые за все время мадам помедлила с ответом. Потом сказала:

– Этого с определенностью сообщить не могу. Я со своими гостями не на короткой ноге. Во всяком случае, не со всеми. Может, и в компании. А может, один. Не знаю.

Мирон Михайлович кивнул:

– Понимаюс.

И поманил пальцем Грача.

Тот поднялся со своего кресла, приблизился. И полковник Карвасаров шепнул ему на ухо несколько слов.

Что он сказал, никто не слышал, кроме самого чиновника для поручений, коему адресовалось сказанное.

Грач поднялся и вышел из кабинета, а начальник сыскной полиции продолжил расспросы.

* * *

У Грача долгие разговоры всегда вызывали скуку. Поэтому был он весьма доволен поручением шефа – действительно, сейчас самое время осмотреть особняк да перемолвиться парою слов с прислугой. Конечно, прислуга – люди подневольные, против хозяев не станут показывать. Стало быть, надо подбирать ключики. Помочь человеку свой страх побороть. И даже убедить, что откровенность только на благо пойдет.

Интересно, а где они телато держат? Должно быть, на леднике. Ну, это для судебного доктора. Хотя и здешний эскулап, Титов Иван Алексеевич, наверняка уж осмотрел покойных. Тоже – штучка. С ним надобно переговорить отдельно. И проверить коекакие догадки.

Грач быстрым шагом вышел в зал, где его дожидались квартальный с городовыми. Управляющий тоже был здесь. Грач велел квартальному надзирателю отправить одного городового за доктором, а с другим вместе пройтись по помещениям. Управляющего попросил сопроводить.

– А вы что же? – угрюмо спросил Иван Дормидонтович. – Здесь станете дожидаться?

– У меня особый маневр, – уклонился от прямого ответа чиновник.

– А то, может, кого из официантов позвать? Покажут, что надобно.

Грач понял, что так просто не отвертеться.

– Зачем официантов гонять лишний раз? Давайте рассыльного.

От этого предложения управляющий было расцвел (всетаки сыщик окажется под присмотром!), но тут же вновь посуровел:

– Не годится. Он недавно у нас, сам ничего толком не знает.

– Ну, пусть хоть кухню покажет. Кухнюто найдет?

– А то. В этом вопросе осведомлен прекраснейшим образом. – Тут Иван Дормидонтович оглянулся на квартального – тот вместе с городовым с явным нетерпением дожидался возле дверей.

Нетерпение их понять было несложно. Конечно, заведение мадам Дорис для постороннего исследователя – объект презанятнейший. Это вам не на дровяном складе татей ловить.

– Я уж пойду? – спросил управляющий. – А мальчишку пришлю. Мигом!

Грач остался один. Впрочем, ктонибудь наверняка да подглядывал в щелочку. Но это пускай.

Сыщик прошелся по янтарного цвета паркету, посмотрел вправовлево.

Двадцать четыре столика. Скатерти до пола, свежайшие. А вот стулья так себе. Венские, с гнутыми спинками. Старье, прошлый век. И сидеть неудобно. Маху с ними дал Иван Дормидонтович. Должно быть, на распродаже купил, не иначе.

А на столиках что?

Да почти ничего – видать, сервируют прямо перед гостями. Приборы для специй, четыре плоских тарелки, салфетки конвертиком. И подсвечник. Это, видно, для настроения, потому что и без свечей видно неплохо – вон, электрическая люстра под потолком брызжет хрустальным светом.

Грач присмотрелся. А подсвечникито презабавные!

К тому же разные: где – в виде лесной нимфы, где – в образе обезьянки с длиннющим хвостом. Или вот еще: бронзовая Афродита выходит из пены и держит в ладонях раковину, в коей и укреплена свеча.

Грач поискал глазами и обнаружил четвертый мотив – тут целых три обнаженных танцовщицы слились в движении, весьма, кстати, нескромном. Ну да чему удивляться.

Значит, четырех вариаций подсвечники. По шесть – и того двадцать четыре. Тактак.

Он неспешно пошел далее.

Рояль очень красивый – немалых денег стоит. И картины чудо как хороши. Все с умыслом, тоже чтоб настроение создавать. Здесь ведь как: гости собираются в общей зале, выпивают, закусывают. Вроде как клуб, только попроще. А уж после выходят девушки. Ну, знакомство, тосе. Смех, шум, танцы. Оркестрион играет. А когда «созреет сладкий плод любви» – идут вкушать его в номера.

Тривиальная, в общем, механика.

Грач вновь усмехнулся. А потом замер, посмотрел на затейливые шандалы на столах и стал тереть мочку уха. Была, как уже говорилось, у него такая привычка. Когда посещала счастливая догадка, и требовалось только чутьчуть додумать – он непременно за ухо хватался. Впрочем, у всех свои слабости. И то сказать: за свое ухо брался, не за чужое.

В этот момент раздались шаги. Дверь распахнулась, и на пороге появился Иван Дормидонтович:

– Извиняйте, сударь, нету нигде рассыльного. Никак не сыскать. Запропастился, шельма. Выпишу ему кренделей… Вот что: давайте ко мне в контору! Там никто не помешает. Опять же тихо. Я доктора вызову. Что скажете?

– Нет уж. Будем как раньше решили. На кухню.

– Ну, воля ваша. Пойдемте.

Грач вздохнул – уж очень ему не хотелось идти вместе с управляющим. Но делать нечего, пошли. Хотя чиновник для поручений Грач и без провожатого превосходно бы справился, ориентируясь исключительно на собственный нюх – не сыщицкий, а самый натуральный, потому что ароматы из кухни распространялись едва ль не по всему крылу.

Однако никакого толку от этого вояжа не вышло.

Поварята и судомойки делали вид, что не замечают чужака. К нимто Грач сумел бы подобрать ключик. Но все портило присутствие управляющего. Правда, Иван Дормидонтович деликатно отошел в сторонку и даже отвернулся, однако никакой доверительности не получилось. Старикповар все косился в его сторону и на вопросы отвечал отрицательно. Или вовсе не отвечал – лишь улыбался.

Не вышло расположить к открытости – и это у Грача, который гордился, что может разговорить любого!

Ну ладно. Попробуем зайти с другой стороны.

Грач сказал управляющему, что передумал и, пожалуй, поработает в его конторе.

Тот просиял. И повел – без суеты, степенно. Сразу видно: человек относится к себе с уважением. А такого и остальные почитать станут – дело известное.

В конторке было тесновато. Грач даже удивился, отчего так, – но тут же сообразил: мало здесь управляющий времени проводит. Он ведь с людьми целый день, а тут только ввечеру посидит, записи нужные сделает. Для того много места без надобности.

– Вы, Иван Дормидонтович, вот что скажите: у вас в зале сколько официантов? Четверо?

– Было четверо, – отвечал управляющий, – а теперь трое. Матюшато ведь того… А вы, стало быть, прежде бывали? Я не припомню.

– Не приходилось. Это я так, по шандалам сообразил, на столиках. Ладно. Пригласитека сюда подавальщиков ваших, всех троих. Я с каждым побеседую. Раздельно.

– Слушаюс. – Иван Дормидонтович вновь посуровел. Вышел, громко затворив за собой дверь.

Грач не сомневался, что своих малиновых прислужников управляющий предварительно приведет в нужное настроение. И строжайше накажет лишнего не болтать. А Грачу ведь надобно разговаривать с каждым в отдельности, и оттого у двух других появится распрекрасная возможность обсудить меж собой, как лучше надуть полицейского. Но это обстоятельство Грача нисколечко не тревожило.

С первым подавальщиком Грач расправился быстро. Поговорил о пустяках. Здоровьем родителей поинтересовался. Да и выпроводил, ничего не спросив толком.

А вот за второго взялся всерьез. Начал сразу:

– Это ведь ты, братец, должен был нести обед тому офицеру в номер?

– Никак нет, барин… Матюшка Кожин… Он и понес.

– А почему не ты?

Парень захлопал белесыми ресницами.

– Так ведь у нас каждый за свой стол отвечает.

– А офицер за стол Матюшки уселся?

– Стало быть, так…

– Один?

Официант опустил голову.

– Один.

Врет, понял Грач. И тут же сменил тактику:

– Сам откуда будешь?

– Из казаков, станица Плавдинская. Забайкальский…

– Ах, Плавдинская! Ну как же! Наслышан. Тогда все понятно, – многозначительно процедил Грач, насупился и губы поджал.

Официант обомлел. Он не знал, что сидевший перед ним чиновник слышит об этой станице первый раз в жизни. И быстро пытался сообразить, какие такие преступления успели произойти в родимых краях за то время, как он подвизался в Харбине.

– И что же, что Плавдинская… – забормотал он, – у нас воров отродясь не было.

– А ты?

– Так я что… Отец погиб на германской, дома трое – мать и сестренки. Кормитьсято надо.

– Отчего не на фронте?

– Бронь.

– Вот как! Бронь у тебя. Что ж на дорогуто не пошел служить, коли бронь? Видать, у мадам Дорис послаще будет?

Официант промолчал.

– Ну хорошо. Какие столы Матюши? – спросил Грач, внешне смягчаясь.

– Вдоль стены, слева.

– Где нимфы бронзовые?

– Не, обезьянки.

– А офицер за которым сидел?

– Не видел! – с чувством сказал парень. – Вот вам крест! Может, и не сидел он, сразу в номер пошел.

– Обезьянки, говоришь… – повторил Грач. – Нуну. А как зовутто тебя?

– Тимохой.

– Ладно, ступай. Скажи, пусть третий заходит.

Вошел разбитной, ухватистый малый. В правом ухе – серьга. Хладнокровно вошел, уверенно. Видать, очень его успокоил первый, рассказав, чтоде сыщик интересуется чепухой.

Вошел и видит: сидит перед ним чиновник и чтото старательно пишет карандашом перед собой на листке.

– Имя? – спросил чиновник, не поднимая глаз.

– Пантелей.

А Грач еще покарябал и перевернул лист чистой стороной вверх. Официант это заметил и решил (совершенно естественно), что там записаны некие сведения, которые сыщик желает от него утаить. От этого сделалось неуютно, недавняя уверенность стала таять, и захотелось побыстрее отвязаться и от сыщика, и от неприятного разговора, который (как знать!) может оказаться опасным.

– Значит, Пантелей… – повторил Грач, поглаживая бумагу, на которой, между прочим, кроме трех рожиц, обведенных кружками, и не было ничего. – Ты мне вот что скажи: как те господа выглядели?

– Какие господа?

– Что совместно с офицером прикатили.

– С каким офицером?

Тут Грач пристально посмотрел на официанта. Но тот – ничего, взгляд выдержал.

Чиновник вздохнул.

– Эх, Пантелей… Жаль мне тебя.

– Это почему же?

– Потому что ты парень из себя видный, сообразительный. Тебе бы жить – не тужить. А попал ты историю… Теперь даже не знаю, как сложится.

– Да о чем вы?

Грач снова вздохнул.

– Брось. Мне ведь Тимофей все рассказал. Все как на духу.

– Да что ж он вам рассказалто? – напористо спросил парень, но голос его дрогнул.

– А то и рассказал, что господа эти у вас частые гости, и обыкновенно за твой стол садятся. Как и в тот раз. А потом офицер вышел и велел обед в номер подать. Тебе было исполнять, да только ты сказался занятым и попросил Матюшу. Он и понес, на свою голову. Вот такие дела. Ну, что скажешь?

– Они за мой стол сели?! – вскричал официант так, что Грач поморщился и даже слегка отстранился. – Вот ведь заплевыш! Ну я ему пропишу…

– Ты дело говори.

– Я и говорю: господ этих прежде не видел. А офицер часто бывал, это верно. Их благородие всегда за Матюшкин стол садился. Так что не моя забота была. Да и не был я занят. Ведь тогда еще полдень не наступил, гостей почти никого.

– Значит, офицер за Матюшкиным столом сидел? Обыкновенно один, а в тот раз трое? Интересно.

– Нет, их четверо было.

– Как четверо? Да ты, верно, не понял, о ком речь, – сказал Грач, массируя ухо.

– Еще как понял! Офицер, а с ним трое статских. Нет, двое. Другой тоже вроде как офицер, только странный какойто. Все в шинель кутался. Это летомто! А шинель хоть и генеральская, но худая.

– Ну, а другие?

– Третий кряжистый, плотный, с усами. Все потел да лоб платком утирал. А четвертый – тот, по всему, на дороге служит. Пальто кавэжэдэковское. Может, учитель.

– Отчего же учитель? Интеллигентного вида?

– Не, интеллигенты – они все малохольные. А тот хотя и худой, но сильный. Я таких знаю. Только очень усталый.

– Понятно. А дальше?

– Посидели, выпили, а после наверх ушли.

Тут парень вдруг замолчал – сообразил, видимо, что наболтал куда больше, чем надо.

– О чем толковали?

– Не знаю. Я далеко был.

Грач понял, что более ничего интересного не услышит.

– Ладно, ступай. Да скажи хозяину – пускай тоже заходит.

Вошел управляющий, остановился возле порога.

– Проходите, Иван Дормидонтович. Ну что вы, в самом деле? Садитесь. Чай, не в гостях.

Иван Дормидонтович глянул быстро, изпод бровей, но ничего не ответил. Сел, картуз на коленях пристроил.

Грач помедлил, помолчал, а после сказал:

– Что ж вы, уважаемый, дезертировто укрываете? Это нехорошо. За то по головке не погладят.

– Каких таких дезертиров?

– Я о подавальщиках ваших. Молодые, крепкие. Почему не на фронте?

Управляющий ухмыльнулся.

– Так какой теперь фронт? Комиссары замирились с германцем.

– Оставьте. У нас здесь не Советы, слава Богу. Своя власть имеется. Вот адмирал Колчак войско собирает. Про мобилизацию слышали?

– Вот вы куда… Понятно. Слышал, конечно. Да все равно – какие ж они дезертиры? Пантелей – последний сын в семье. У Тимошки бронь, а…

– Слышал я про ту бронь, – перебил его Грач. – Липовая она.

– Липовая? – переспросил Иван Дормидонтович. – Нет, сударь. Видать, не все вы знаете. У Тимошки на правой ноге двух пальцев недостает. Перебило ломовой телегой, в детстве еще. Вот и не взяли с германцем сражаться, доктора признали негодным. На то и документ имеется.

Грач хмыкнул, побарабанил пальцами по крышке стола. Потом сказал:

– Это не сильно меняет дело. Сейчас бронь не военные доктора дают, а управление железной дороги. Значит, прямой путь вашему Тимошке в мастерские или в депо. А он здесь отирается. Вот и выходит, что всетаки дезертир. Закон нарушать никому не дано.

– Закон? – вновь переспросил управляющий. – Нет, сударь, нету теперь такого закона, чтоб Тимку иль Пантелея отсюда в Россию послать, на войну. Их там краснюки ждут не дождутся. Тотчас в расход выведут. Или того хуже – мозги набекрень поставят…

Управляющий замолчал, но было видно, что ему еще есть что сказать.

«И вернутся сюда Тимофей с Пантелеем – недавние подавальщики – уже не с подносом в руках, а с винтовками и красными ленточками на шапках, – мысленно закончил за него Грач. – Ну что ж, верно. Перспектива не из приятных. Прав ты, многоопытный Иван Дормидонтович. Слова мои тебе не по душе пришлись. Вон как нахмурился; не одобряешь. Ладно, не вышло строгостью, попробуем взять иначе».

Грач улыбнулся.

– Да это я так, по службе суровость блюду, – сказал он проникновенно. – Не взыщите. Я ведь понимаю – времена нынче темные. Сын на отца, брат на брата… Звериные, можно сказать, времена. Оттого приходится проявлять особую строгость. Если и у нас замутится – пиши пропало. Всему конец. А пока люди видят, что взыскует полиция, – они будут спокойны. Потому что есть и закон, и порядок.

Иван Дормидонтович немного оттаял.

– Это верно. Здесь, слава Богу, еще ничего, еще жить можно. Авось и не докатится до Харбина чума комиссарская. Стараниями и трудами его высокопревосходительства Дмитрия Леонидовича Хорвата, дай ему Господь здоровья!

Управляющий размашисто перекрестился.

«Жаль, не слышит генерал Хорват, как его правление в веселом доме превозносят, – подумал Грач. – Тото б порадовался!»

А вслух сказал:

– Я ведь почему спрашиваю? Начальство велело быстрее следствие учинить. А офицер, который был вместе со злосчастною вашей мадемуазель, по всему, к пожару в «Метрополе» причастен. Вы слыхали о той беде?

– Как не слыхать.

– Так вот. Сам Дмитрий Леонидович соизволил особое внимание обратить. И велел злодеев в кратчайший срок найти. А раз так – будем землю рыть. Куда ж деваться? – Грач развел руками.

– А вы, – продолжал он, – здесь знаете каждый винтик. Все в руках держите. Не видали чего подозрительного?

Управляющий покачал головой.

– Того офицера я не встречал. Мое дело – хозяйство. С гостями больше мадам общается.

Ах, лукавил, лукавил Иван Дормидонтович! По всему было видно. Но Грач словно и не заметил.

– Ну ладно, – сказал он. – Бог с ним, с офицером. Может, он и ни при чем вовсе. Вы вот что скажите: среди прислуги нет ли новых людей?

Тут Иван Дормидонтович задумался.

– Пожалуй что есть. Прачки, скажем, у нас быстро меняются.

– Отчего так?

– Оттого, что китайской они принадлежности. Темные люди. Таким в душу не влезешь. Улыбнется такая, а что у ней на уме – неведомо. Я их стараюсь не держать подолгу, чтоб не смелели.

Грач покивал головой:

– Тактак.

А спрашивать пока не стал ничего – пускай бородатый сам выскажется.

Иван Дормидонтович принялся загибать пальцы:

– Недавно взяли Синь. Это раз. Потом Мэй – ну, она уж с полгода, на Казанскую у нас появилась. Ежиха…

– Кто, простите?

– Ежиха. – Иван Дормидонтович кашлянул. – Тоже прачка. Только выговорить прозвание ее нет никакой возможности. Так вот и кличем – Ежихой. Ничего, привыкла.

– Все?

– Похоже, так. Да вот еще рассыльный, Юю. Мальчишка, похоже, с дурцою. Спрячется – не дозовешься. И сам с собой разговаривает. Все бормочет, бормочет… Я его погоню со двора.

– А он откуда?

– Прачка Мэй привела. Вроде ей братом приходится… Да черт их там разберет. Понашему балакать умеет, оттого и взял. Только странный какойто. И глаза такие… будто маленький старичок. Хотя по виду годов десяти, не больше.

– А что в обязанность вменено?

– Да на подхвате. Делай, значит, что говорят, и точка. Записку отнести, в лавку там, на базар иль еще куда. А последнее время на вокзал гоняет. Гости теперь непоседливы, все делами ворочают. Ныне тут, а завтра… И норовят через нас билеты заказывать, чтоб самим после не утруждаться. Некогда им, понимаешь…

– И хорошо справляется?

Управляющий вздохнул.

– Когда как.

Грач покачал головой.

– Чтото не пойму я, Иван Дормидонтович, – сказал он. – Вы человек обстоятельный. Можно сказать, солидный. Как же вы терпите прислугу, которой сами выказываете неудовольствие?

Собеседник его слегка покраснел.

– Да ведь сироты они. Мэй и братец ее… А сирот как обидишь?

– Понятно. Сироты. Стало быть, одни живут?

– Одни. Хотя нет – вчера к ним сродник из дальней деревни приехал. Мэй как раз за братца просила.

– О чем?

– Чтоб в лавку его отпустил, купить угощения.

– А почему не сама?

– Сродник приехал, когда она уж из дому ушла.

– Откуда прибылто родственничек?

Управляющий пожал плечами.

– Не ведаю.

– А как же Мэй про гостя узнала?

Тут Иван Дормидонтович задумался. Погладил бороду, покряхтел, но ничего не ответил.

– Понятно, – снова сказал Грач. – Да вы точно ли знаете, что – сироты?

– Точно, – ответил Иван Дормидонтович. – Бывал я у них.

– Бывали? А за какой надобностью?

– За такой, – отвечал управляющий, несколько раздражаясь. – Я, касательно прислуги, доскональность люблю. Где живут, с кем знаются, как хозяйство ведут. Ведь оно что? Здесь, у нас, все стараются. А у себя – дело иное. Дома человек – как на ладони. Только соберется дух перевесть, а тут я на пороге. Если какая гнильца, непременно замечу.

«Ой ли…» – подумал Грач. Но вслух ничего не сказал. Созрел у него очередной вопросец, но задать он его не успел.

– Вот что я вам скажу, сударь, – проговорил вдруг Иван Дормидонтович, словно на чтото решившись. – Оставьте этого китаезурассыльного. Ни при чем он. Делото ясное.

– Вот как? И в чем же оно состоит?

– Матюшка Кожин сам во всем виноват. Он ведь, царствие ему небесное, в эту Лулу был влюбленный без памяти. Как увидит – так и вспыхнет весь. И, бывало, подкатит ко мне – не надо ли, Иван Дормидонтович, по нумерам чего отнести? А у самого взглядкато вороватая. Ну точьвточь кот мартовский. Лулу его, понятно, не замечала. А однажды, когда он с амурами сунулся, взгрела по первое число. Только уголекто в груди у Матюшки не угас, нет. И душу ему иссушил. А без нее любой человек – пропащий. Я так думаю: постановил Матюшка и себя извести, и милашу. Как решил – так и сделал. Вот и вся недолга.

– «Не доставайся же ты никому…» – пробормотал Грач.

– Недослышал. Это про что вы?

– Ничего. Так, в сторону, – ответил Грач. – Занятная у вас идейка. Надо будет проверить.

– Проверяйте. По вашей части.

Грач кивнул.

– А вы, Иван Дормидонтович, я слышал, из староверов?

– Да.

– Извините за пытливость – а верато не возбраняет служить в таком месте?

– В каком – таком?

– Да вот в этом самом. Не слишком богоугодном.

Иван Дормидонтович сумрачно посмотрел на чиновника.

– Душу можно и в монастыре погубить. А можно и в вертепе спастись. Господь все видит. Извините, сударь, пора мне. Дела.

Грач привстал со стула.

– Конечно. А я у вас еще посижу, если позволите. Хочется с лекарем вашим потолковать. Вы уж ко мне его пришлите, не сочтите за труд.

– Пришлю, – сказал Иван Дормидонтович сухо, поднялся и вышел. И дверь за собой притворил – со стуком.

От такой неучтивости Грач вздохнул, скрестил на груди руки и принялся поджидать доктора Титова.

* * *

Беседа складывалась интереснейшая. Вердарский не открывал рта и даже шевельнуться боялся.

После того как Грач покинул кабинет (кстати, любопытно – что это ему велено разузнать?), Мирон Михайлович поинтересовался порядками, принятыми у мадам Дорис.

Хозяйка отвечала непринужденно и вместе с тем обстоятельно. Слушать было одно удовольствие. Из ее слов Вердарский узнал много чего любопытного. А если начистоту – так почти все, рассказанное хозяйкой, было для него одной волнующей новостью.

Не прерывая беседы, мадам нажала какуюто мягкую пупочку на крышке стола, и тотчас в кабинет заглянула незнакомая личность в малиновой рубахе и с усиками. Дорис подала знак, личность исчезла – чтобы явиться вновь через пять минут, неся, на серебряном подносе шампанское, конфеты и фрукты.

– Угощайтесь, господа.

Она улыбнулась, глядя, как гости пригубили из бокалов. А сама пить не стала – извлекла из шкатулки тонкий мундштук и закурила длинную дамскую папиросу.

Нет, решительно, эта новая служба – лучшее, о чем только можно мечтать!

Под влиянием вина и незнакомой, интригующей обстановки Вердарский расслабился и даже несколько отвлекся. Опомнился он от взгляда начальника – весьма выразительного. Шевельнулся на стуле, выпрямился.

А хозяйка меж тем говорила:

– …так что, любезный Мирон Михайлович, у меня от вас нету секретов. А ежели с кем из моих людей переговорить желаете – то все к вашим услугам.

– Пожалуй, желаю, – ответил Мирон Михайлович.

Ого! Так они и с девицами познакомятся? Тут Вердарский едва не захлопал в ладоши, прямотаки не веря своему счастью.

В этот момент снова раскрылась дверь – чему Вердарский очень обрадовался, потому что свой бокал он уже допил. Но на пороге появился не подавальщик с шампанским, а чиновник для поручений Грач. Подсел к полковнику и принялся чтото быстро шептать ему на ухо.

Вердарский внутренне поморщился. Секретничать при посторонних? Фи! Поглядел искоса на мадам – что она?

Но та улыбалась как ни в чем не бывало.

– Вот что, – сказал Карвасаров, поворачиваясь к Вердарскому. – Я вас попрошу съездить по одному делу. Вот он (кивок на Грача) все объяснит.

Здесь недавний чиновник стола приключений чуть не расплакался. Как же так? Почему он?

Но делать нечего – поднялся и со скорбным лицом последовал за Грачом, которого за эту минуту вознетерпел всей душою. И надо ж было ему заявиться в самый неподходящий момент!

– Ты вот что, – сказал Грач, когда вышли за дверь. – Возьми пролетку да скатайсяка в Модяговку.

– Так мы ж в ней!

Грач присвистнул.

– Да ты, брат, похоже, далее Железнодорожного собрания и носу не казал. Я тебе про ихнюю деревню толкую.

– Мне ехать в китайскую деревню?

– Тебе, кому ж еще, – Грач хмыкнул. – Да это недолго. Я объясню, что там делать. Глянешь – и назад. За час обернешься. И вот что: городового возьми, одному лучше туда не соваться.

Он вдруг подмигнул Вердарскому.

– Не тужи! У мадам воспитанниц много. Успеешь.

И засмеялся бесстыдно, этакий прохиндей.

* * *

Фанзы в деревне казались картонными. Не дома, а недоразумение. Полы из неструганых досок, стены – пальцем проткнуть. А крыши из рисовой соломы.

И грязь вокруг непролазная.

Пока ехали, принялся дождь накрапывать. И сделалось у Вердарского на душе – хуже некуда.

Смотрел он по сторонам. Размышлял:

«Что за дикость? Ведь есть мировой прогресс! Электричество, паровые машины… Вот граф Цеппелин свои летательные аппараты строит. Может быть, даже междупланетные сношения скоро возникнут. Или взять фотографию – говорят, уж цветные карточки научились делать, гдето в Соединенных Американских Штатах… А здесь? Ничего. Тысячи лет в нищете и забвении, и еще столько же проживут. И не надобно им никакого прогресса, словно и нету его на свете…»

Наконец, прибыли.

Грач оказался прав – без городового стражника Вердарскому и впрямь бы пришлось худо. Тот как раз выбрался из пролетки и, меся сапогами желтую глину, отправился на рекогносцировку. Посоветовав перед тем «их благородию» пока с места не трогаться. Вердарский остался сидеть – в компании казенного кучера. Который сидел молча, повесив руки между колен. Похоже, попросту спал.

Лошадь переступала копытами, фыркала, поводила мокрыми боками – от них поднимался пар.

Вердарский скучал, смотрел на тощих оборванных китайчат, обступивших его экипаж – на почтительном расстоянии. Тут произошло одно маленькое происшествие: на дорогу изза ближайшей фанзы вывернулся какойто малорослый китаец, по виду – вообще ребенок. Лишь только он поравнялся с пролеткой, остальные китайчата подняли жуткий гвалт. Чирикали чтото на своем невозможном наречии, показывая пальцами на коротышку, а один даже швырнул в него комком грязи.

Тот стремительно развернулся, готовый кинуться на обидчика, и в этот момент другой мальчишка вцепился в него сзади. Коротышка рванулся, ветхая ткань курточки лопнула и открыла его торс.

Вердарский даже вздрогнул от неожиданности: перед ним был никакой не ребенок, а маленький старичок. Однако вида чудного – морщинистое тело сплошь покрывали цветные узоры. Увидев свою наготу, необычный старец подхватил упавшие лохмотья и припустил прочь. Надо сказать, весьма проворно, учитывая его возраст. Китайчата погнались было за ним, да скоро отстали.

Наконец вернулся городовой. Сказал: так и так, ваше благородие, нашел я их домишко. Только нет там никого. Если угодно, можете сами взглянуть. Единственно, пешком вам придется. А на коляске не проехать – узко.

Вердарский с отвращением слез на размытую землю. Пошел за служивым, стараясь ступать след в след – штиблеты хотел сохранить. Да какое! Через тридцать шагов чуть не до колен перемазался. Плюнул – и внимание обращать перестал. А городовому хоть что – онто ведь в сапогах, да и не своих к тому же, казенных.

Задание, с которым Вердарский прибыл в сие бесприютное место, по его мнению, было пустяшным. Требовалось отыскать китайчонка, служившего у мадам Дорис рассыльным.

«Как там его? Юшка? Нет… Юла?.. Нет, все не то. Ага, вот оно: Юю! Однако, имечко».

В успех своей экспедиции Вердарский не верил. Даром только время тратить. Но – ничего не попишешь. Службас.

В фанзе оказалось еще гаже, чем ожидалось. Пол земляной, не слишком утоптанный, соломенными циновками забран. В единственной комнате из мебели лишь две длинных почернелых скамьи. А в воздухе разлит кислосладкий запах, незнакомый и неприятный.

Дом, разумеется, пуст.

Вердарский облегченно вздохнул. Как и ожидалось, нет здесь никакого Юю. Но, так или иначе, задание выполнено. Можно возвращаться. Впрочем, пока еще нет. Как сказал Грач? Посмотреть по углам, даже если мальчишка не сыщется.

По углам? Извольте. Петр Александрович Вердарский с превеликим удовольствием исследует эту нищую китайскую фанзу.

– Давайка, братец, поглядим, – сказал он городовому. – Нет ли чего интересного.

– А что ж тут смотреть? – удивился стражник. – Наготье да босотье одно.

Однако ж снял шашку, пристроил в углу и вслед за чиновником тоже принялся за работу.

Вердарский по фанзе бродил только для виду. Недоставало еще вслед за штиблетами руки изгрязнить! А городовой, видать, привык службу править истово. Ого, как старается! Ну что ж, пускай. Тем лучше.

Вердарский подобрал с пола какойто лоскут и, сделав вид, будто его изучает, отошел к единственному окну. Ну и денек! Вон как дождикбуснец зарядил. Должно, уж до вечера не перестанет. Скорей бы отсюда воротиться обратно к Дорис. Мадам, вероятно, еще и обедом велит накормить. Почему нет? Непременно накормит, ведь они из сыскной полиции. Какникак власть. А уж обеды у мадам, должно быть, замечательные! Только б не опоздать.

– Вашбродь, гляньтека…

Вердарский с неудовольствием обернулся.

Городовой стоял на коленях. Одна из циновок была перевернута, и под ней в земляном полу виднелось углубление, закрытое деревянной крышкой. Крышку ту стражник снял и теперь шарил рукой в потайном месте.

– Никак игрушки…

Он повертел в руках деревянную коробочку непонятного назначения. Коробочка показалась Вердарскому знакомой. Гдето он ее уже видел, и видел недавно. Но где?

Вот память! Простейшей вещи не вспомнить. Может, зря он пошел в сыскную?

И тут вдруг раздался негромкий щелчок.

– Ой! – сказал стражник.

Он выпустил коробку из рук и смотрел теперь на правую руку. На большом пальце выступила капелька крови.

– Укололся? – спросил Вердарский. – Экий ты, братец, неловкий.

– Голова… – проговорил стражник.

– Что такое?

– Голова улетает…

Больше городовой ничего не сказал. Потянулся к вороту, словно ему душно стало, да и повалился ничком. Левая рука подвернулась, правая откинулась в сторону. Пальцы разжались и выпустили деревянную игрушку.

И тут Вердарский ее узнал. Именно такую видел он у козлобородого мужичка, который копался на пепелище злосчастного «Метрополя». Да, точно. Но что за черные колючки выглядывают с боков?

– Боже мой… – прошептал Вердарский и попятился от неподвижно лежавшего стражника.

* * *

Насчет обеда Вердарский напрасно переживал.

Едва за ним закрылась дверь, Карвасаров повернулся к мадам и посмотрел както поновому. А потом спросил:

– Отчего это, Дарья Михайловна, у вас в кабинете электричества нету?

– Люблю по старинке, – ответила мадам Дорис. – Так душевней.

– Позвольте не поверить, – сказал полковник. – Новинок у вас хватает. А вот насчет душевности согласен. Сердечности вам не занимать.

Мадам улыбнулась.

– Без нее мне нельзя.

– Дада, – кивнул Карвасаров. – Истинно так. Небось опием гостей своих потчуете тоже исключительно по доброте душевной?

– Опием?..

– Поверьте, Дарья Михайловна, нет никакой надобности тратить время на сценические экзерсисы. Вы точно торгуете опием, мне это известно доподлинно.

– Откуда ж?

Карвасаров глянул на сидевшего рядом Грача.

– От вашего доктора, мадам, – сказал тот. – От Ивана Алексеевича Титова. Он ведь, можно сказать, у вас штатный лекарь. Вот и поведал, что уже с марта в ваше оригинальное заведение некий офицер опий поставляет. А вы им тут приторговываете.

– Что строжайше запрещено, – докончил полковник.

– Доктор? Иван Алексеевич? – переспросила мадам. – Он, должно быть, напутал. Это человек ученый, рассеянный. Мне об опии ничего не известно.

Грач прямо залюбовался выдержкой этой женщины. Нет, какова натура!

– Вполне допускаю, – сказал он. – Возможно, доктор и впрямь большой путаник. Нда… Наплел чертте что про ваших гостей. Сказал, будто бы вы, по просьбице некоего известного вам офицера, держали вчера наверху какихто гостей под замком. А после с кемто из них приключился казус. Неприятности со здоровьем. Нешуточные. Так что желудок пришлось промывать.

– Что вы мелете! – воскликнула мадам Дорис, приподнимаясь. – Какой офицер? Какой желудок? Да вы в своем ли уме?!

Грач покачал головой.

– Ум не шапка, чужой не наденешь. А насчет гостей – в точности. И официанты сие подтверждают. И доктор не такой уж путаник, нет. Я ведь по службе знаю немало секретов. Чужих. Вот и о вашем Титове наслышан. Увы, сведения далеко не лестные. Пошаливает доктор. Седина бороду, а бесто в ребро… Хехе. Вообразите, посещает некий притон, опиекурильню. Да еще и в содомии замечен. Но – небезнадежен. Поговорили мы с ним – и, представьте, раскаялся! Не хочу, говорит, во грехе. Словом, во всем повинился.

– Ничего не понимаю, – сказала мадам, опускаясь обратно. – Потрудитесь объяснить толком.

Грач посмотрел сочувственно.

– Пожалуйста. Вчера утром к вам прибыли гости. Некий офицер с тремя спутниками. Один по виду железнодорожный чиновник, второй, судя по всему, негоциант, а третий – старше их всех – отставной военный в немалом чине. Подчеркиваю: по виду. Все это общество пробыло в зале с час, а после офицер отправился в номер к барышне, а трое спутников его (по его же распоряжению) были посажены наверху под замок. Там с кемто произошли телесные неприятности. И ему была оказана медицинская помощь. Факт несомненный, проверенный лично: в комнате найдены, прошу прощения, следы рвотных масс, а также израсходованный желудочный зонд. Помещение осматривал вместе со мной ваш эскулап, и он в любой момент может сказанное подтвердить.

Поскольку сам доктор Титов никого там не пользовал и даже не поднимался наверх (во всяком случае, он так утверждает), медицинские манипуляции проводил ктото из упомянутой троицы. Думаю, тот самый железнодорожный служащий – он, вероятно, врач и состоит при дороге.

После того как с бедняжкой Лулу приключилась беда, трое гостей с офицером воссоединились и спешным порядком покинули заведение. Такая вот диспозиция. Хочу добавить: доктор Титов мои слова готов письменно подтвердить. Чем, кстати, в данный момент и занят.

– И это правильно, – сказал полковник Карвасаров. – Ему, может, послабление от закона выйдет. Или даже вовсе власть сквозь пальцы на его проступки посмотрит. Но вас, Дарья Михайловна, это не касается. Для вас начинается эпоха весьма неприятная.

– Это почему же? – спросила мадам. – Ведь доказательств никаких нет. Одни только слова.

– Верно. Поэтому ваше заведение я намерен закрыть. До прояснения дела. Имею на то полномочия.

Мадам задумалась.

– Ну хорошо, – сказала она наконец. – Что вас интересует?

– Все относительно упомянутых гостей.

Мадам Дорис снова взяла папироску, мундштук – но курить не стала. Повертела в пальцах и отложила в сторону.

– Офицера я знаю. Это штабротмистр Володя Агранцев. Впрочем, может, фамилия выдуманная. Жил он, верно, в «Метрополе». И у нас здесь часто бывал. А появился с полгода назад. Он фронтовой офицер, говорил, что служил у генерала Келлера в Сибирском корпусе, дрался под Ляояном. Я ему верю.

Мадам помолчала.

– Появился у нас он в конце прошлого года, в декабре. И стал постоянным гостем. Мы с ним подружились. А потом он однажды предложил опий.

– И вы сразу согласились? – спросил Карвасаров.

– Да.

– Интересно. Вы не знали, что поступаете противузаконно?

– Разумеется, знала.

– И все же решились?

– Решилась. Но прибытка мне с того не было почти никакого. Одна докука.

– А для чего ж тогда?

Мадам вздохнула.

– Потому, что эта пакость в моду вошла. Средь гостей, – пояснила она. – Говорили мне множество раз. Обиняком, а в последнее время так и прямо. Да только не хотелось самой искать. А когда Володя предложил – согласилась.

– Понятно.

– Не думаю, что вам действительно все понятно, полковник, – сказала мадам Дорис. – Я ведь предвидела ваше здесь появление. С того самого дня, как ротмистр мне стал опийный порошок возить. Знала, что непременно все выйдет наружу. И, как видите, не ошиблась.

– Похвальная прозорливость, – заметил Карвасаров. – А откуда ваш ротмистр брал свой товар, не знаете?

– Отчего же не знаю? Он не скрывал. Из Петрограда возили.

– Кто?

– А вот этого сказать не могу. Знаю лишь, что – дамы. Возили транссибирским экспрессом, в пульманах, в тайниках. Деньгам эти особы счета не знают, моралью не обременены, и потому ничего невозможного для них нет.

Полицейские переглянулись. Грач подумал, что рассуждения насчет морали в этих стенах слушать довольно забавно. И даже подумал: сейчас полковник укажет хозяйке. Но у Карвасарова имелось, видать, особое мнение. Он произнес:

– Отчего это ротмистр после пожара сразу к вам прикатил?

Дорис удивилась:

– А куда ж еще? Здесь у него почти дом. Он, кстати, очень раздраженный приехал.

– Так вы его всетаки видели?

– Верно.

– И что он сказал?

– Володя был взволнован. Сообщил, будто на него готовили покушение. И что подозревает он будто своих спутников. А потому просил подержать их пока под замком.

– Пока?..

– Да. Хотел собственное следствие провести. Сказал – сутки потребуются. Ну а потом…

– Понятно. После происшествия сделалось очевидным, что спутники его ни при чем. Кстати, кто они?

– Постояльцы из «Метрополя». Со сгоревшего этажа.

– Вот оно что… – сказал полковник. – Может, у вас тут опять на него покушались?

– Кто?

«Ох! – мысленно вскричал Грач. – Ай да Мирон Михайлович! Вот уж в точку попал. Ктото в заведении Дорис хотел докончить начатое в „Метрополе“. Верно! А Лулу, должно, подвернулась случайно. Блеск!»

– Кто? – переспросил Карвасаров. – Вот это я и хочу выяснить.

– Очень на это надеюсь, – сказала мадам Дорис. – Если я ответила на ваши вопросы, не будет ли мне позволено заняться делами?

– Не будет, – ответил полковник. – Ввиду известных обстоятельств ваше заведение с сего часу закрыто.

– Как угодно, – вымолвила мадам. – Только прошу вас обязать ваших людей соблюсти здесь надлежащий порядок. И чтоб никаких самочинных шагов!

– Вы, Дарья Михайловна, несколько увлекаетесь. Я вам не подчинен.

– Как сказать. Я полагаю, что очень скоро вам ваш собственный запрет отменить придется. Сверху на это непременно укажут. Поверьте, я знаю, что говорю. И учтите: все сказанное мною было доверено вам приватно. По дружбе. А в суде я от всего откажусь. Да и не будет его, судато…

На это Карвасаров ничего не успел ответить.

Раздался стук, дверь распахнулась, и на пороге показался Вердарский. Вид у него был потрясенный.

– Что такое? – спросил полковник.

Вместо ответа Вердарский развернул бумажный сверток, который держал двумя пальцами, и показал странного вида деревянную коробочку с парой заостренных шипов по бокам.