Глава первая

Санкт-Петербург

Едва почувствовав себя лучше, раздраженный потерей времени, Бальзак вновь вернулся на свою галеру. Но действительно ли это было каторгой? Оказавшись ночью один на один с белым листом бумаги в выдуманном им мире, Оноре наслаждался радостным опьянением, виновником которого был вовсе не крепкий кофе. Им владело ощущение счастья – он творил, и там, где только что была пустота, вдруг возникала вселенная ничуть не менее реальная той, что существовала вокруг. В эти мгновения тишины и восторженного возбуждения писатель становился демиургом, которого занимало не столько будущее его творения, сколько сам процесс созидания. Перо летело, едва поспевая за полетом мысли. Скорее, скорее, чтобы на бумаге остались картины, рожденные его воображением, преследующие его слова. За две-три ночи появились на свет персонажи «Онорины»: молодая женщина обманывает скучного, но достойного уважения мужа, Октава де Бована, с бессовестным любовником, который бросает ее, едва соблазнив. Брак разрушен, она решает жить самостоятельно и достойно, торговать цветами. Хотя супруга презирает его, Октав готов принять ее обратно, внимательно следит за ее жизнью, незаметно для нее приходит на помощь в трудные времена. Он обожает ее, словно изгнанный из рая и стоящий у его порога, и это сам Бальзак, мечтающий о неприступной Ганской. Читатели живо откликнулись на перипетии жизни героини, автор, воспрянув, делился с Евой: «„Онорина“ имеет успех и, по словам некоторых моих друзей, напоминает о лучших моих днях. Говорят (те, кто ничего не читает), что я дремал, а теперь проснулся. Все это свидетельствует о том, что женское сочинение скорее принесет славу, чем мужское».

Вскоре по главам начинает печататься «Провинциальная муза», на которую публика тоже набрасывается с жадностью. В центре повествования – провинциальный «синий чулок» Диана Пьедефер, вышедшая замуж за уродца, чарует поэмами собственного сочинения благородное общество Сансера. Она напоминает Каролину Марбути, которая несколькими годами раньше бросилась в объятия Бальзака. Однажды в городке проездом оказывается столичный журналист – ленивый, пустой фразер. Диана влюбляется, едет за ним в Париж, беременная, терпит всевозможные унижения. После столь горького опыта свободного союза с любимым мужчиной возвращается к супругу, который берет на себя заботу о ее детях. Рана оказывается слишком глубока, оправиться ей не удастся никогда. Каролина Марбути не замедлила узнать себя в главном действующем лице нового романа Бальзака. Она отомстит автору, опубликовав под псевдонимом Клер Брюнн свой. Но Оноре до этого нет дела: он доволен, что у него получилась хорошая книга. По словам, обращенным к Ганской, «Онорина» имеет настоящий успех, но «Провинциальная муза» несомненно лучше.

Двойная победа дает ему новые силы. Да, ему не сравниться ни с Эженом Сю, чьи «Парижские тайны» произвели настоящий фурор, ни с Александром Дюма – его книги расхватывают как горячие пирожки. Но хотя некоторые критики и упрекают его за тяжеловесный стиль и слишком запутанные сюжеты, он все-таки поднялся на несколько ступеней в иерархии современных писателей. Коли так, не пора ли вновь попробовать взять приступом Французскую академию? Став «бессмертным», Оноре сможет во всем блеске появиться в России перед Евой, ее друзьями и недругами. И никто вокруг не осмелится заговорить о мезальянсе! Бальзак встречается с Шарлем Нодье, рассказывает о своем намерении и с гордостью передает Ганской его ответ: «Дорогой мой Бальзак, в Академии большинство безоговорочно за вас. Но академики согласны видеть в своих рядах преступного политикана, чье имя со временем будет покрыто позором, или жулика, который не предстал перед судом только потому, что состояние его слишком велико, но бумага о неуплате долгов, за которую можно попасть в [тюрьму] Клиши, приводит их в ужас. Они немилосердны к гению, который беден, чьи дела идут плохо… Поэтому вам прежде надо улучшить свое положение – женитесь или докажите им, что вы никому не должны, либо обзаведитесь собственным домом. Тогда вас несомненно выберут».

Подобная перспектива прельщала писателя, он, не без назидания, уточняет, что это принесло бы ему восемь тысяч франков в год и место постоянного секретаря. И продолжает подсчеты, как если бы кресло для него уже приготовили: помимо всего прочего, у него будет четырнадцать тысяч франков в год за несменяемые должности, которые ни от кого не зависят и не подпадают под действие закона о накоплении. Надо только одно: чтобы Ева выиграла свое дело! Тогда он выиграет свое. Иными словами: «Упрочьте свое состояние, выходите за меня замуж, став вашим избранником, я, несомненно, пройду и в Академию».

Но дело Ганской затягивалось, она одна противостояла весьма решительно настроенным противникам, а Бальзак все не мог позволить себе отправиться в Россию. Чтобы развеяться, отвлечься от своих бессонных ночей, принимает несколько приглашений. У ставшей герцогиней госпожи де Кастри, с которой они в конце концов примирились, Оноре обедает в компании с Виктором Гюго и Леоном Гозланом, красноречивый и остроумный как никогда. К этому времени относится знакомство с Генрихом Гейне, сеансы у скульптора Давида д’Анже, встреча с немецкой писательницей баронессой Луизой фон Борнштедт, которая предлагает свои услуги в переводе на немецкий «Человеческой комедии». Ее сопровождает подруга, бельгийская графиня Ида Визар де Бокарме. Впервые увидев Бальзака, баронесса так описала его внешность: «Он кажется скорее маленьким, чем большим. Полный, на тонких ножках, с очень красивыми, прекрасной формы стопами. Голова его кажется неправдоподобно большой, ее обрамляют длинные блестящие темные волосы с проседью. У него низкий лоб, полные, почти висящие щеки, а над тяжелым, толстым носом – глаза, невероятно мягкие и умные, столь контрастирующие со всем остальным его обликом, что ваше представление об известном писателе оказывается в мгновение ока совершенно иным». Беседы с Бальзаком привели баронессу и графиню в восторг, они пользовались любой возможностью, чтобы встретиться с ним. Тот опасался реакции своей подозрительной Евы, а потому не поминал об этом в своих письмах. Напротив, узнав, что в Петербург собирается Ференц Лист, неосмотрительно дал ему рекомендательное письмо к Ганской: «Мой дорогой Франц, если вы не против оказать мне лично услугу, проведите вечер у одной особы, которой передадите мое письмецо, и сыграйте что-нибудь для маленького ангела, которого, без сомнения, очаруете, мадемуазель Анны Ганской». Не может быть, чтобы он ничего не знал о славе Листа-соблазнителя. Но, так или иначе, через два дня после его приезда в Петербург Ганская приглашает музыканта к себе. Она в восторге от его игры, глаз, не против, чтобы он оказывал знаки внимания, чересчур пристального, впрочем. Лист выступил с концертами в Москве, вернулся. Вновь любезности. Восхищенная Ганская вынуждена была дать понять, что ей не хотелось бы выходить за рамки вежливого ухаживания. Подозревал ли Бальзак, каким опасностям подвергается его возлюбленная? В своих письмах он весьма сдержанно говорит о Листе, порой отзывается о нем и вовсе недоброжелательно: «Я узнал, что вы вновь виделись с Листом – он смешон, хотя и чрезвычайно талантлив. Это Паганини фортепьяно. Но Шопен, вне всяких сомнений, гораздо лучше». И еще, касаясь карьеры виртуоза: «Вот сломанная судьба… Как любой другой погремушки, которой Париж обзаводится себе на забаву. О Листе говорят, как о гении, но он никогда не станет композитором!» Получив известие, что Ева отправила музыканту письмо, предостерегает: «Будь осмотрительна в своем письме к Листу, если ты действительно ему пишешь, ты даже не подозреваешь, насколько ему нельзя доверять». Впрочем, несмотря на все эти мелкие препятствия, Бальзак уверен, что ни Лист, ни кто-либо другой не помешает ему соединиться с Ганской, помочь ей в ее деле (у него есть какие-никакие юридические познания) и жениться на ней, назло всем их врагам и во Франции, и в России.

Чтобы ускорить публикацию последних своих произведений, Бальзак устраивается в Ланьи, рядом с типографией, и проводит там четыре недели: пишет, корректирует гранки, спит на складной кровати и поддерживает себя крепким черным кофе. «Из последних сил» пытается выполнить свои обязательства, чтобы хоть как-то наполнить карманы и двинуться в Петербург. В июне он завершает третью часть «Утраченных иллюзий», поначалу дает ей название «Давид Сешар», потом – «Страдания изобретателя». Давид Сешар, придумавший новую разновидность бумажной массы, вынужден вести борьбу с богатым, ограниченным владельцем типографии. Заинтересуют ли читателей судебные разбирательства, составляющие суть этой истории? Бальзак не сомневается: «„Давид Сешар“ – прекрасная вещь. Ева Шардон возвышенна, а вот Эстер – страшна, но не написать о ней было нельзя». «Эстер» рассказывает историю падения грозного Нусингена, влюбившегося в героиню и пытающегося любыми средствами вернуть себе молодость. Раз двадцать правит Оноре гранки, испытывая терпение сотрудников типографии. Но верно найденное слово стоит того. Сам он падает от усталости, глаза горят, начались желудочные колики. В июле работа завершена, а вместе с ней и весь этот кошмар. Но издания, которые публикуют по главам «Сешара» и «Эстер», на грани банкротства. Есть опасность, что он ничего не получит, и значит, вновь без гроша. «Ангел мой, – жалуется Бальзак Ганской, – сегодня – первое июля, двадцать второго я собираюсь ехать [в Петербург], а мне надо написать еще сорок листов, иначе потеряю пять тысяч четыреста франков, которые так нужны мне для путешествия… Я смогу подняться на паром, только если мне заплатят, мои книги выйдут из печати, деньги будут у меня в кармане, а я предвижу всевозможные задержки. У меня тяжело на сердце, и не уверен, что смогу сделать нужное для завершения моего труда количество страниц – осталось еще сорок с половиной тысяч строчек… Франция мне наскучила, я охвачен чудной страстью к России, влюблен в абсолютную власть и должен увидеть, так ли это хорошо, как мне кажется».

На помощь приходит обязательный поверенный Гаво: берется уладить дела с газетами, дает денег на путешествие. Бальзак хочет во что бы то ни стало предстать перед Ганской и ее знакомыми в самом выгодном свете, заказывает у верного Бюиссона, которому никогда не платит, полный гардероб стоимостью восемьсот франков, покупает у ювелира Жаниссе еще на восемьсот украшений, в том числе три обручальных кольца. Четырнадцатого июля 1843 года приходит в посольство России за визой. Его принимает секретарь Виктор Билибин, который оставил в своем дневнике такую запись об этой встрече: «„Пусть войдет“, – сказал я служителю. Немедленно передо мной предстал полный, тучный даже человек маленького роста, с лицом пекаря, движениями сапожника, здоровый, словно бочар, с манерами приказчика, вот так! У него нет ни су, значит, поэтому он едет Россию, он едет в Россию, значит, у него нет ни су». Граф Николай Киселев, российский поверенный в делах, руководивший посольством после отзыва графа Палена, сообщал министру иностранных дел графу Нессельроде: «Поскольку этот писатель всегда в отчаянном положении в том, что касается денег, а теперь – особенно, вполне может быть, что цель его путешествия, как уверяют некоторые газеты, в том числе и литературная. В этом случае следует прийти на помощь господину Бальзаку, испытывающему затруднения с деньгами, и извлечь выгоду из пера этого, все еще популярного и здесь, и в Европе автора, и вынудить его написать нечто противоположное враждебной, клеветнической книге господина де Кюстина». Этот дипломатический совет не получит продолжения. Российские власти не соизволили снизойти до покупки пера Бальзака ради того, чтобы ответить на книгу Астольфа де Кюстина «Россия в 1839 году» с суровой критикой самодержавия и варварских обычаев: путешественники сами должны были убедиться, что недоброжелательно настроенный маркиз сильно все преувеличил.

С трудом разделавшись со своими литературными и финансовыми обязательствами, девятнадцатого июля Бальзак выехал в Дюнкерк, двадцать первого сел на английский паром «Девоншир», который курсировал по недавно открытому морскому пути, соединившему Англию и Санкт-Петербург.

Из-за плохой погоды прибыл лишь двадцать девятого. Госпожа Ганская жила в доме Кутайсова на Миллионной и вовсе не хотела приютить в его стенах иностранца. Она сняла для него неподалеку меблированную комнату в доме Петрова – малокомфортабельную, с постелью, густо заселенной клопами. Но что это по сравнению с радостью увидеть, наконец, свою Еву! Со времени их последней встречи в Вене прошло семь лет. «Я нашел ее такой же молодой и красивой, как раньше», – отметит Бальзак второго сентября в тетради. Вне всяких сомнений, восхищение женщиной, которой не коснулось время, несколько преувеличено. Безусловно одно: не связанная никакими обязательствами вдова может спокойно принимать его у себя. Ежедневные визиты только разожгли пыл француза. Когда ее нет рядом, он посылает ей записочки, называет «солнышком», «обожаемой кошечкой», шлет тысячи поцелуев «кошечке» от «котика», осмеливается напомнить о любовных утехах. И хотя Ганская не стремится появляться в сопровождении Бальзака, все-таки приходится представить писателя нескольким друзьям. Женщины горят от нетерпения увидеть автора «Воспоминаний двух новобрачных» и других книг, где так верно рассказано об их доле. Он побывал в Царском Селе, в Петергофе, в посольстве Франции его встретил второй секретарь барон д’Андре, заменявший ушедшего в отпуск посла. Оноре наперебой расхваливали в лучших гостиных – он был самим Парижем, навестившим Санкт-Петербург.

Генерал Лев Нарышкин, чье семейство дружило с Ганской, попросил у шефа полиции Бенкендорфа приглашение для Бальзака на ежегодный парад войск в Красном Селе. Польщенный гость любовался выправкой солдат, их умением маршировать, перестраиваться, но само действо показалось ему чересчур затянутым, что усугубила угроза солнечного удара. Он невероятно гордился тем, что стоял в пяти шагах от императора, но втайне был разочарован, что его не представили. Могучая фигура Николая, властный взгляд заворожили Бальзака, он показался ему несравненным воплощением самодержавия, отцом народа волею Божьей. Царь все еще отказывался писать «королю французов» Луи-Филиппу, виновному, по его мнению, в том, что был избран народом. Достоинство не позволяло русскому государю обращаться к нему, называя «своим братом». Оноре не мог не признать его правоты в этом чисто протокольном вопросе взаимоотношений двух правителей. Двадцать второго января, накануне своего отъезда из Парижа, он писал Ганской: «Я никогда раньше не видел русского императора, но он мне нравится, так как: 1. это единственный суверен в полном смысле этого слова, то есть он сам хозяин и правитель, это лучшее воплощение моих политических воззрений, суть которых можно выразить так – сильная власть в руках одного человека; 2. он правит так, как должно; 3. на самом деле он необычайно любезен с французами, которые приезжают посмотреть на его город. И если бы император прожил еще лет пятьдесят, чего я ему искренне желаю, я бы не прочь был стать русским. Я предпочел бы быть именно русским: ненавижу англичан, не выношу австрийцев, итальянцы ничего собой не представляют… Поэтому, если бы я не был французом… хотел бы быть русским и еду в Санкт-Петербург, чтобы увидеть императора, которого так мало интересует бумагомарака вроде меня». После парада он отметит: «Все, что говорят и пишут о красоте императора, – правда, в Европе нет ни одного человека, которого можно было бы сравнить с ним. Лицо его беспристрастно и холодно, но против его улыбки устоять невозможно, этим он похож на Наполеона».

Тем не менее ему вовсе не хочется писать опровержение на книгу де Кюстина. Его пребывание в России не имеет ничего общего с политикой, Оноре привели сюда чувства. Ему понравились дворцы Петербурга, памятники, каналы, магазины, прямые проспекты, дисциплина, множество людей в военной форме, умение образованных русских говорить по-французски, невидимое присутствие государя, сурово взирающего на каждый уголок столицы. Но по-настоящему счастлив он только рядом с Евой в гостеприимном доме Кутайсова. После полудня устремляется к ней. Ожидая, пока графиня выйдет из своей комнаты, осматривался: сундуки, самовар, ширма эпохи Людовика XIV, козетка, канапе… Наконец, появлялась она, шелест платья заставлял его трепетать – эта женщина должна принадлежать ему немедленно! Но надо соблюдать приличия, к тому же при их свиданиях нередко присутствует Анна. Иногда Бальзак читает им написанное за последнее время. Ганская дает ему переписку Гете и Беттины Брентано, впоследствии вышедшей замуж за фон Арнима. Молодая, романтически настроенная девушка, которая пишет незнакомому ей знаменитому человеку, напоминает Еве о ее собственном приключении: замужней дамы и Оноре. Бальзак воспринял историю скептически – ему кажется, что Беттина не любит Гете, он для нее – только повод для красивой переписки, она выдумала себе роман, но не прожила его. Из чего следует, что они с Евой существа иного, высшего порядка. Ганская признается, что недавно попыталась набросать рассказ об их страсти на расстоянии, но сожгла его. Он сожалеет, но обещает использовать сюжет в своем новом романе «Модеста Миньон» – последней истории «Сцен частной жизни» о борьбе мира иллюзий и реальности. Кто, как не он, лучше других знает об этом?

Общаясь с Оноре, Ева стала более мягкой; его наивность, воодушевление, доброта не могли не изменить ее, ум и культура – поражали. Он был то ученым, то ребенком, с ним никогда не было скучно. Теперь она почти уверилась, что Бальзак – гений. Но какая ответственность быть его подругой! Впервые подумалось, что выйти замуж за подобного человека – не такое уж безумие. А ее дело движется к благополучному разрешению, осталось немного потерпеть.

К несчастью, время шло, деньги были на исходе, следовало возвращаться. Поначалу писатель решил пуститься в обратный путь на пароходе, но морская болезнь, от которой он так настрадался по дороге в Россию, заставила предпочесть сухопутный маршрут. Двадцать пятого сентября, в слезах простившись с Евой, Оноре выехал. Три с половиной дня провел в вонючей почтовой карете, которую невообразимо трясло. Чтобы согреться, закутался в шубу, надел сапоги на меху, спрятал руки в женскую муфту. Ганская снабдила его провизией, дала несколько бутылок бордо. С русско-прусской границы он адресует Еве письмо, благодаря за шубу, сапоги и провизию. Оставшись одна, все еще взволнованная расставанием, графиня перечитывала свой дневник, строки, что написал перед отъездом Оноре, горевала: «Он написал это второго сентября! Увы! Как далек этот день! Но он все еще здесь, он всегда со мной, словно звезда, которую постоянно видишь, но дотронуться до которой невозможно. Она правит моей судьбой».

В субботу четырнадцатого октября 1843 года Бальзак прибыл в Берлин. Остановившись в отеле, впервые, по его словам, с тех пор как покинул Дюнкерк, спал на кровати, похожей на кровать. С одним из попутчиков, скульптором Николаем Рамазановым, поговорили немного по-французски, быстро осмотрели памятники старого города, прошлись по его улицам, поглядели на его жителей и пришли к выводу, что магазины, поведение и выражение лиц прохожих свидетельствуют о свободных нравах или, скорее, о свободе в нравах. Довольно скоро Бальзак заявляет, что Берлин для него – город скуки. Пользуясь пребыванием здесь, знакомится с Гумбольдтом, обедает у жены французского поверенного в делах, встречается с племянницей Талейрана, – когда-то он был представлен ей, его манера одеваться и вести себя смутили ее. Теперь она занесла в дневник: «Здесь у нас Бальзак, который возвращается из России… Он тучен и вполне зауряден. Я уже видела его во Франции, он оставил неважное впечатление, которое только усилилось».

Семнадцатого октября Оноре выезжает в Лейпциг, оттуда в Дрезден, восхищается мадонной Рафаэля. «Но, – пишет Ганской, – мне милее моя душенька… Улыбка моей душеньки лучше любой картины». Из Дрездена спешит в Майнц, затем по Рейну в Кельн, потом в Бельгию. Писатель совершенно измучен, голова «пуста, как тыква». Будут ли силы работать по возвращении в Париж? Он признается Еве, что самочувствие беспокоит его: «С тех пор как мы расстались, я ни разу не улыбнулся. Это можно обозначить словом spleen, но это spleen душевный, что гораздо серьезнее, – это двойной spleen… Должен сказать, что больше всего люблю вас за то, что вы даете мне отдохновение. После этих августа и сентября я почувствовал, что могу жить только рядом с вами».

Бальзак в отчаянии и не знает, что лучше: проявить беспечность и вернуться в Санкт-Петербург к несравненному своему «небесному цветку» или добраться скорее до ненавистного Парижа с его издателями, журналистами, кредиторами. Но этот ненавистный город так манит его! Восхитительный и неблагодарный, он имеет над ним магическую власть: «Такого воздуха, как в Париже, нет больше нигде, в этом воздухе витают мысли, он наполнен весельем, остроумием, удовольствиями, чудачествами, в нем есть возвышающие душу величие и независимость. Он готов к этому, он соткан из великих вещей». К этим «великим вещам» Оноре причисляет и свою «Человеческую комедию». Она одна влечет его к рабочему столу, привязывает к нему. Что вызывает протест, но такое рабство необходимо, дабы чувствовать себя счастливым.