XI. Герцог Анжуйский предается воспоминаниям

Возвращаясь, Анри услышал злобный хохот герцога, но он слишком мало общался с его светлостью, чтобы знать, какие угрозы таило в себе всякое проявление веселости со стороны герцога Анжуйского.

Став начальником отряда, герцог поручил Анри ведать сторожевыми постами. Такое решение казалось настолько естественным, что все остальные и в первую очередь сам Анри обманулись насчет истинных намерений герцога.

Однако дю Бушаж счел нужным дать лейтенанту кое-какие указания по службе, а также на время своего отсутствия поручить ему заботу об обоих своих спутниках.

Но не успел он сказать лейтенанту и двух слов, как в разговор вмешался герцог.

— Секреты? — спросил он со своей обычной коварной улыбкой.

Слишком поздно лейтенант сообразил, что он наделал своей нескромностью; раскаиваясь в этом и желая выручить графа, он поспешно сказал:

— Нет, монсеньер, граф только спросил меня, сколько у нас осталось пороху, сухого и годного к употреблению.

— А! Это дело другое, — заметил герцог, вынужденный сделать вид, что поверил объяснению, иначе он сам бы себя изобличил в соглядатайстве и этим унизил бы свое достоинство принца крови.

Воспользовавшись тем, что герцог отвернулся, лейтенант торопливо шепнул Анри:

— Его высочеству известно, что вас кто-то сопровождает.

Дю Бушаж вздрогнул, и это невольное движение не ускользнуло от герцога; притворившись, что желает удостовериться, все ли его приказания выполнены, он предложил графу дойти вместе с ним до самого важного сторожевого поста. Волей-неволей дю Бушажу пришлось согласиться. Ему очень хотелось предупредить Реми, посоветовать ему быть настороже, но удалось только одно — на прощанье сказать лейтенанту:

— Берегите порох, прошу вас; берегите его так, как берег бы я сам.

— Где находится порох, заботу о котором вы поручи ли этому юнцу, граф?

— В том доме, ваше высочество, где я поместил штаб.

— Будьте спокойны, дю Бушаж, — продолжал герцог, — я хорошо понимаю всю важность такого предмета, особенно в нашем положении. Охранять его я буду сам, а не наш юный друг.

На этом разговор кончился. Они молча доехали до слияния обеих рек; несколько раз повторив дю Бушажу наставление ни в коем случае не покидать поста у реки, герцог вернулся в поселок и тотчас же стал разыскивать Орильи; он нашел его в помещении, где был подан ужин. Завернувшись в плащ, музыкант спал на скамье. Герцог ударил его по плечу.

Орильи протер глаза и посмотрел на своего повелителя.

— Ты слышал?

— Да, монсеньер.

— Разве ты знаешь, кого я имею в виду?

— Разумеется! Неизвестную даму, родственницу графа дю Бушажа.

— Если так, призови на помощь всю свою фантазию и разгадай остальное.

— Я уже разгадал, что любопытство вашей светлости крайне возбуждено.

— Еще бы! А теперь скажи, что именно разожгло мое любопытство?

— Вы хотите знать, кто это отважное создание, следующее за братьями Жуаез сквозь огонь и воду?

— «Per mille pericula Martis»!^[70] — как сказала бы сестрица Марго, будь она здесь; ты попал в самую точку, Орильи. К слову сказать, ты написал ей?

— А разве я должен был написать ее величеству?

— Конечно.

— О чем?

— Да о том, что мы потерпели поражение, черт возьми! Что она должна стойко держаться.

— По какому случаю, монсеньер?

— По тому случаю, что Испания, развязавшись со мной на севере, несомненно нападет на нее с юга.

— Но, монсеньер, ведь у меня нет ни бумаги, ни чернил, ни пера.

— Поищи! «Ищите и обрящете» — сказано в Евангелии.

— Но как найти все это в жалкой хижине крестьянина?

— А я тебе приказываю: пиши, болван; если ты даже не найдешь, чем писать, зато…

— Зато?

— Зато найдешь что-нибудь другое.

— Эх! Дурак я, дурак! — вскричал Орильи, ударив себя по лбу.

— Хорошо, я сам напишу сестрице Марго, только отыщи мне все, что нужно для письма, и воротись, только когда найдешь, а я останусь тут.

— Иду, монсеньер.

— И если в твоих поисках… погоди… если в твоих поисках ты заметишь, что этот дом интересен по своему убранству… Ты ведь знаешь, Орильи, как я люблю фламандские дома…

— Да, монсеньер.

— Тогда ты меня позовешь.

— Мигом позову, монсеньер, положитесь на меня.

Орильи встал и легко, словно птица, упорхнул в соседнюю комнату, из которой был ход наверх. Спустя пять минут он вернулся к своему повелителю.

— Ну что? — спросил герцог.

— А то, монсеньер, что, если видимость меня не обманывает, этот дом должен быть дьявольски интересен по своему убранству.

— Почему jh так думаешь?

— Да потому — тьфу пропасть! — что в верхнее помещение не так-то легко проникнуть.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Что вход охраняет дракон.

— Что за глупая шутка, музыкантишка?

— Увы, монсеньер, это не глупая шутка, а печальная истина. Сокровище находится на втором этаже, в комнате, перед дверью которой лежит человек, закутанный в большой серый плащ.

— О-го-го! Господин дю Бушаж позволяет себе посылать солдата для охраны дамы своего сердца?

— Это не солдат, монсеньер, а, вероятнее всего, слуга дамы или самого графа.

— И каков он на вид, этот слуга?

— Монсеньер, его лица я никак не мог разглядеть, но зато явственно видел большой фламандский нож, заткнутый за пояс; он крепко сжимает его кулаком, на вид весьма увесистым.

— Это прелюбопытно, — молвил герцог, — расшевели-ка малость этого парня, Орильи!

— Ну нет, монсеньер!

— Как!.. Ты осмелишься…

— Осмелюсь сказать, что меня не только изукрасит фламандский нож, но я еще наживу себе смертельных врагов в лице господ де Жуаезов, любимцев двора. Будь вы королем Нидерландов — куда ни шло, но сейчас, монсеньер, мы должны ладить со всеми, в особенности с теми, кто спас нам жизнь, а спасли ее братья Жуаезы. Имейте в виду, монсеньер, если вы об этом не скажете, они сами это сделают.

— Ты прав, Орильи, — согласился герцог, топнув ногой, — прав, как всегда, и все же…

— Понимаю, но…

— Я хочу видеть эту женщину, Орильи, слышишь?

— Возможно, вы ее и увидите, но только не в открытую дверь.

— Пусть так, — согласился герцог. — Если не в открытую дверь, то хоть в закрытое окно.

— А! Это дельная мысль, монсеньер, и я мигом добуду вам приставную лестницу.

Орильи прокрался во двор и прямо направился к навесу, под которым ониские кавалеристы поставили лошадей. Он нашел там то, что почти всегда можно найти под навесом, а именно — лестницу, и, выйдя на улицу, прислонил ее к наружной стене дома.

Нужно быть принцем крови, властвующим в силу «божественного права», чтобы на глазах у часового отважиться на действия, столь дерзкие и оскорбительные для дю Бушажа, как те, которые предпринял герцог.

Орильи это понимал и обратил внимание герцога на часового, который, не зная, кто перед ним, видимо намеревался их остановить.

Франциск пожал плечами и прямиком направился к часовому.

— Друг мой, — сказал он солдату, — это, кажется, СА мое высокое место в поселке?

— Да, монсеньер, — ответил часовой, который, узнав Франциска, почтительнейше отдал ему честь, — и, не будь этих старых лип, при лунном свете были бы хорошо видны окрестности.

— Я так и думал, — молвил герцог, — вот я и велел принести эту лестницу, чтобы поверх деревьев обозреть местность… Ну-ка полезай, Орильи, или нет, лучше полезу я: начальник должен все видеть сам.

Герцог взобрался на самый верх лестницы, Орильи остался внизу.

Комната, где Анри поместил Диану, была устлана циновками; в ней стояла массивная дубовая кровать с шерстяным пологом, стол и несколько стульев.

Весть о гибели герцога Анжуйского, казалось, сняла с души Дианы тяжкое бремя; она попросила Реми принести ей поесть, и тот с величайшей радостью исполнил эту просьбу. Ужин был очень легкий, и все же после него Диана почувствовала, что глаза у нее слипаются и голова клонится на плечо. Реми заметил это. Он потихоньку вышел и лег у порога, потому что всегда поступал так со времени их отъезда из Парижа.

Диана спала, облокотись о стол, подперев голову рукой, откинувшись стройным станом на спинку высокого резного стула. Уста были полуоткрыты, пышные волосы ниспадали на откинутый капюшон грубой мужской Одежды; небесным видением должен был счесть Диану тот, кто намеревался нарушить покой ее сокрытого от всех убежища.

Восторг, вызванный этим зрелищем, выразился в лице и движениях герцога; опершись руками о подоконник, он жадно глядел на представшее его взору чарующее создание.

Но вдруг лицо герцога омрачилось, и он с лихорадочной поспешностью спустился вниз. Казалось, он хотел поскорее уйти от света, падавшего из окна. Очутившись на улице, в полумраке, он прислонился к стене, скрестил руки на груди и задумался.

Орильи, исподтишка наблюдавший за ним, подметил, что взор его устремлен в одну точку, как это бывает с человеком, перебирающим смутные, далекие воспоминания.

Простояв минут десять в глубоком раздумье, герцог снова взобрался наверх и снова начал пристально глядеть в окно.

Неизвестно, долго ли пребывал он еще в таком положении, если б к лестнице не подбежал Орильи.

— Спускайтесь вниз, монсеньер, — сказал музыкант, — я слышу чьи-то шаги.

Герцог прислушался.

— Я ничего не слышу, — сказал он немного погодя.

— Вероятно, тот, кто шел, спрятался; какой-нибудь соглядатай, который следит за нами.

— Убери лестницу, — приказал герцог.

Снова подойдя к герцогу, Орильи спросил:

— Ну что, монсеньер, хороша она?

— Дивно хороша, — мрачно ответил герцог.

— Почему же вы так печальны, монсеньер?

— Странное дело, Орильи, — сказал герцог в раздумье, — я уже где-то видел эту женщину.

— Стало быть, вы ее узнали?

— Нет! Как я ни стараюсь, имя, связанное с этим лицом, не всплывает в моей памяти. Знаю только, что я поражен в самое сердце.

— Именно поэтому, монсеньер, нужно дознаться, кто она.

— Разумеется.

— Поищите хорошенько в ваших воспоминаниях, монсеньер. Вы видели ее при дворе?

— Нет, не думаю.

— Во Франции, в Наварре, во Фландрии?

— Нет.

— Не испанка ли она?

— Не думаю.

— Англичанка, фрейлина королевы Елизаветы?

— Нет, нет; мне кажется, я видел ее при каких-то трагических обстоятельствах. Эта женщина прекрасна, но прекрасна, как покойница, как призрак, как сновидение; вот мне и думается, что я видел ее во сне. Два-три раза в жизни, — продолжал герцог, — мне снились страшные сны, память о которых до сих пор леденит мне душу… Ну да! Теперь я уверен: женщина, находящаяся там, наверху, являлась мне в сновидениях.

В эту минуту на площади послышались быстрые шаги, и Анри крикнул герцогу:

— Тревога, монсеньер! Тревога!

— Вы здесь, граф? — воскликнул тот. — Позвольте узнать, на каком основании вы оставили доверенный вам пост?

— Монсеньер, — решительно ответил Анри, — если вы найдете нужным покарать меня, вы это сделаете, но я счел своим долгом явиться сюда.

Герцог с многозначительной, улыбкой взглянул наверх, на окно, и спросил:

— При чем тут ваш долг, граф? Объяснитесь!

— Монсеньер, со стороны Шельды появились всадники, и неизвестно, враги это или друзья.

— Их много? — тревожно спросил герцог.

— Очень много, монсеньер.

— Вот как! Вы хорошо сделали, граф, что не проявили безрассудной отваги, а возвратились. Самое разумное, что мы можем сделать, это уйти отсюда.

— Бесспорно, монсеньер, но мне думается, необходимо предупредить моего брата.

— Для этого достаточно двух человек.

— Если так, монсеньер, — сказал Анри, — я поеду с кем-либо из ониских кавалеристов.

— Нет, нет, черт возьми! — раздраженно воскликнул герцог. — Вы поедете с нами. Гром и молния! Расстаться с таким защитником, как вы!

— Ваше высочество возьмет с собой весь отряд?

— Да, весь.

— Слушаюсь, монсеньер, — с поклоном ответил Анри. — Через сколько времени ваша светлость думает выступить?

— Сию минуту, граф!

— Эй, кто там есть! — крикнул Анри.

На его зов из переулка тотчас, словно он там дожидался своего начальника, вышел все тот же лейтенант.

Анри отдал ему нужные приказания, и в мгновение ока со всех сторон поселка на площадь стали стекаться кавалеристы, оповещенные о предстоящем выступлении.

Собрав вокруг себя господ офицеров, герцог сказал им:

— Господа, принц Оранский, по-видимому, выслал за мной погоню, но не подобает члену французского королевского дома быть захваченным в плен. Поэтому уступим численному превосходству противника и отойдем к Брюсселю. Пока я нахожусь среди вас, я спокоен за свою жизнь и свободу.

Затем, отведя Орильи в сторону, он обратился к нему со следующими словами:

— Ты останешься здесь. Эта женщина не может нас сопровождать. Мы помчимся так быстро, что дама скоро выбьется из сил.

— Куда монсеньер направится?

— Во Францию, и, вероятнее всего, я остановлюсь в одном из моих поместий — например, в Шато-Тьерри. Ты привезешь туда и прекрасную незнакомку.

— Но, монсеньер, она, возможно, не даст себя привезти.

— Не ко мне ты ее повезешь, а к графу дю Бушажу. Ты что, спятил? Честное слово, можно подумать, что ты впервые помогаешь мне в таких проделках! Есть у тебя деньги?

— Два свертка червонцев.

— Так действуй смело и добейся того, чтобы моя прекрасная незнакомка очутилась в Шато-Тьерри; пожалуй, приглядевшись к ней поближе, я ее узнаю.

— А как быть со слугой?

— Привезти его тоже, если он не будет тебе помехой.

— А в противном случае?

— Поступи с ним, как с камнем, который встретился бы тебе на пути: брось его в канаву.

— Будет исполнено, монсеньер.

Пока гнусные заговорщики строили свои козни, дю Бушаж поднялся наверх и разбудил Реми. Тот условным, известным только ему и Диане образом постучался в дверь, и молодая женщина отперла ее. Позади Реми она увидела дю Бушажа.

— Добрый вечер, сударь, — сказала она с улыбкой, давным-давно уже не появлявшейся на ее лице.

— Простите меня, сударыня, — торопливо сказал граф, — я пришел не докучать вам, а проститься с вами.

— Проститься? Вы уезжаете, граф?

— Я вынужден так поступить, сударыня; прежде всего я обязан повиноваться принцу королевского дома.

— Какому принцу? — проговорила Диана, бледнея.

— Герцогу Анжуйскому, которого все считали погибшим; он чудом спасся и присоединился к нам.

У Дианы вырвался пронзительный крик, а Реми побледнел как смерть.

— Если бы герцог не приказал мне сопровождать его, я, сударыня, проводил бы вас в монастырь, куда вы намерены удалиться.

— Да, да, — воскликнул Реми, — мы поедем в монастырь!

И он приложил палец к губам.

Диана кивнула ему; это означало, что она его поняла.

— Я тем охотнее проводил бы вас, сударыня, что боюсь, как бы люди герцога не стали вам докучать.

— Почему?

— Наш юный лейтенант видел, как он приставил к стене лестницу и смотрел в ваше окно.

— О боже! Боже! — воскликнула Диана.

— Успокойтесь, сударыня: лейтенант слышал, как он сказал своему спутнику, что не знает вас.

— Все равно, все равно… — твердила Диана, глядя на Реми.

— Не волнуйтесь, сударыня, — продолжал Анри, — герцог уезжает спустя каких-нибудь четверть часа, вы останетесь одни. Итак, разрешите мне почтительнейше проститься с вами и еще раз уверить вас, что до последнего дыхания мое сердце будет биться только для вас. Прощайте, сударыня, прощайте!

И, склонившись благоговейно, словно перед алтарем, граф отступил на шаг.

— Нет, нет! — в лихорадочном волнении воскликнула Диана. — Нет, господь не мог этого допустить! Нет, нет, сударь, вы ошибаетесь: этот человек умер!

В эту минуту, словно в ответ на скорбные слова Дианы, с улицы донесся голос герцога, зычно кричавшего:

— Граф! Граф! Вы заставляете себя ждать!

— Вы слышите, сударыня? — сказал Анри. — В последний раз — прощайте!

И, пожав руку Реми, он сбежал с лестницы.

Вся трепеща, словно птичка, которую заворожила ядовитая змея, Диана подошла к окну.

Она увидела герцога верхом на коне: свет факелов, которые несли два ониских кавалериста, падал на его лицо.

— Он жив, этот демон! — шепнула Диана на ухо Реми таким грозным голосом, что верный слуга содрогнулся. — Он жив — стало быть, и мы должны жить; он едет во Францию — стало быть, и мы, Реми, поедем во Францию.