37

Открыв глаза, Валландер сперва не сообразил, где находится. Бросил взгляд на часы. Шесть утра. Полежал еще немного. За стеной слышался гул аппаратов, насыщавших кислородом воду в большом аквариуме. Ходили ли поезда, он не слышал. Они жили своей беззвучной жизнью в герметичных туннелях. Как кроты, подумал он. Но и как люди, угнездившиеся в коридорах, где принимаются секретные решения, которые они крадут и переправляют той стороне, которую надо бы держать в неведении.

Он встал с постели и вдруг заторопился с отъездом. Даже душ принимать не стал, оделся и вышел в большую светлую гостиную. Балконная дверь была открыта настежь, тонкие гардины колыхались от ветерка. Толбот сидел на балконе с сигаретой в руке. На столе перед ним стояла чашка кофе. Он медленно обернулся к Валландеру. Словно бы услышал его, когда он был еще на пороге гостиной. Улыбался. Валландер вдруг поймал себя на мысли, что эта улыбка не вызывает у него доверия.

– Надеюсь, ты хорошо спал?

– Кровать отличная, – ответил Валландер. – В комнате тишина, темно. А сейчас я всетаки собираюсь поблагодарить за гостеприимство.

– Значит, не подаришь Берлину лишний денек? Я мог бы много чего тебе показать.

– С удовольствием бы остался. Но всетаки лучше мне уехать домой.

– Наверно, собака без присмотра не обойдется?

Откуда он знает, что у меня есть собака? – быстро подумал Валландер. Я об этом не упоминал.

Ему показалось, Толбот мгновенно сообразил, что проговорился.

– Верно, – кивнул Валландер. – Ты прав. Я не могу без конца испытывать благожелательность соседей, оставляя на них Юсси. Все лето приходится разъезжать тудасюда. К тому же мне хочется уделить побольше времени внучке.

– Я рад, что Луиза успела ее увидеть, – сказал Толбот. – Одно дело дети. Но с внуками приходит ощущение еще большего смысла, свершения. Если дети придают нашему существованию некоторый проблеск смысла, то внуки окончательно его подтверждают. У тебя есть фото?

Валландер показал два снимка, которые захватил с собой.

– Красивый ребенок, – сказал Толбот, вставая. – Однако перед отъездом тебе не мешало бы позавтракать?

– Только кофе, – сказал Валландер. – С утра я ничего не ем.

Толбот сокрушенно покачал головой. Но принес на балкон чашку кофе, черного, какой всегда пил Валландер.

– Вчера ты сказал коечто весьма любопытное, – заметил Валландер.

– Я наверняка сказал много для тебя любопытного.

– Ты сказал, что порой объяснения надо искать в направлении прямо противоположном тому, где ищешь. Ты имел в виду общий принцип или нечто конкретное?

На миг Толбот задумался.

– Не припомню, чтобы я говорил то, на что ты сейчас ссылаешься. Но если говорил, то, скорее всего, обобщенно.

Валландер кивнул. Он не верил ни единому слову Толбота. В этих словах крылось особое значение. Только вот он не сумел его ухватить.

Толбот казался обеспокоенным, не таким расслабленным или невозмутимым, как вчера.

– Я бы хотел сфотографироваться с тобой, – сказал он. – Принесу фотоаппарат. Гостевой книги у меня нет. Обычно я фотографируюсь с гостями.

Он вернулся с фотоаппаратом, поставил его на подлокотник кресла, нажал автоспуск и сел рядом с Валландером. Когда кадр был отснят, он взял камеру и сфотографировал Валландера одного. Вскоре они попрощались. Валландер стоял с курткой в одной руке и ключами от машины в другой.

– Сам выберешься из города? – спросил Толбот.

– Топографическое чутье у меня не ахти. Но рано или поздно выберусь куда надо. К тому же система коммуникаций в немецких городах отличается несравненной логикой.

Они обменялись рукопожатиями. Валландер спустился на улицу, помахал рукой Толботу, который стоял у балконного парапета. Выходя из подъезда, он обратил внимание, что в списке жильцов Толбот не значится. Там стояло: «USG Enterprises». Валландер запомнил название и поехал прочь.

Как он и опасался, ему понадобилось несколько часов, чтобы выбраться из города. Когда он наконец выехал на магистраль, то с опозданием заметил, что проскочил съезд и на полной скорости мчится к польской границе. С большим трудом сумел развернуться и все же разыскал шоссе на север. Проезжая Ораниенбург, с содроганием вспомнил давешний инцидент.

До дома он добрался без приключений. Вечером заехала Линда. Клара простудилась, Ханс сидел при ней. Завтра он летит в НьюЙорк.

Они сидели в саду, вечер выдался теплый, Линда пила чай.

– Как у него дела? – спросил Валландер, когда они, сидя рядом, тихонько покачивались на качелях.

– Не знаю, – ответила Линда. – Но иной раз задумываюсь: что всетаки происходит? Раньше он приезжал домой и всегда рассказывал о блестящих сделках, проведенных за день. А теперь молчит.

Над головой пролетела стая гусей. Оба молча проводили взглядом тянувшийся к югу птичий караван.

– Уже улетают? Не рано ли? – воскликнула Линда.

– Может, отрабатывают старт и полет в строю, – предположил Валландер.

Линда расхохоталась:

– Комментарий точьвточь в стиле деда. Ты знаешь, что становишься все больше на него похож?

Валландер отмахнулся:

– Про его норов известно нам обоим. Но он умел быть значительно злее, чем позволяю себе я.

– Помоему, он был вовсе не такой злой, – решительно возразила Линда. – Помоему, он просто боялся.

– Чего?

– Может, старости. Смерти. Мне кажется, он прятался за этой злостью, зачастую попросту наигранной.

Валландер не ответил. Молча спросил себя, не это ли она имела в виду, говоря, что они очень похожи. Он тоже откровенно боится умереть?

– Завтра мы с тобой проведаем Мону, – вдруг сказала Линда.

– Почему?

– Потому что она моя мать, а мы с тобой – ее ближайшие родственники.

– Разве у нее нет мужа, этого психопата из «ИКА»? Пусть он за ней и смотрит!

– Ты не понял, что с этим все кончено?

– Нет. Но все равно не поеду.

– Почему?

– Не хочу иметь с Моной ничего общего. Теперь, когда Байбы нет в живых, я тем более не могу простить ей того, что она о ней говорила.

– Ревнивые люди говорят ревнивые глупости. Мона мне рассказывала, что ты ей говорил, когда ревновал.

– Она лжет.

– Не всегда.

– Я не поеду. Не хочу.

– Зато я хочу. А главное, помоему, мама хочет. Ты не можешь просто вычеркнуть ее.

Валландер промолчал. Продолжать протесты бессмысленно. Если он не сделает, как она говорит, ее злость надолго отравит существование им обоим. А этого ему не хотелось.

– Я даже не знаю, где находится лечебница, – в конце концов сказал он.

– Завтра увидишь. Это сюрприз.

Ночью в Сконе пришел циклон. В начале девятого утра, когда они ехали в машине на восток, начался дождь с ветром. Валландер был в растрепанных чувствах. Ночью он спал плохо и, когда приехала Линда, чувствовал себя усталым и недовольным. Она немедля отослала его в дом, переодеть старые выцветшие брюки.

– Не обязательно ехать к ней при полном параде. Но и неряхой тоже ни к чему.

Они свернули на съезд к старинному замку Глиммингехус.^[35] Линда искоса глянула на него:

– Помнишь?

– Конечно.

– Время у нас есть. Можем сделать остановку.

Линда зарулила на парковку у высоких каменных стен. Они вылезли из машины, прошли по подъемному мосту во двор.

– Одно из первых моих воспоминаний, – сказала Линда. – Наша с тобой поездка сюда. Когда ты до смерти напугал меня историями о привидениях. Сколько мне тогда было?

– В самый первый раз мы были здесь, когда тебе толькотолько сравнялось четыре. Но тогда я о привидениях не заикался. Про них я рассказал, когда тебе исполнилось семь. Наверно, летом перед школой?

– Помню, я ужасно тобой гордилась. Мой большой, видный папа. С удовольствием вспоминаю те минуты, я чувствовала себя совершенно защищенной и искренне радовалась жизни.

– Я чувствовал то же самое, – сказал Валландер, не кривя душой. – Лучшие годы – когда ты была маленькая.

– Что происходит с жизнью? Ты правда так думаешь? Сейчас, когда тебе шестьдесят?

– Да. Вот уж несколько лет как я заметил, что начал просматривать извещения о смерти в «Истадс аллеханда». Если попадалась под руку другая газета, я и там читал такие извещения. Все чаще задумывался, что сталось с моими лимхамнскими одноклассниками. Как сложилась их жизнь? По сравнению с моей. Начал как бы вскользь интересоваться, что с ними сталось.

Они присели на каменной лестнице, ведшей внутрь крепости.

– Все мы, поступившие в школу осенью пятьдесят пятого, конечно же прожили свою жизнь поразному. Сейчас я, пожалуй, знаю судьбу большинства. Койкому пришлось паршиво. Ктото умер, один эмигрировал в Канаду, а потом застрелился. Некоторые достигли поставленной цели, как Сёльве Хагберг, выигравший телевикторину. Большинство жили в трудах, тихо, без шума. Так сложилось у них. А вот так – у меня. В шестьдесят почти все уже позади, и с этим надо примириться, хоть оно и нелегко. Важных решений остается совсем мало.

– Ты чувствуешь, что жизнь идет к концу?

– Иногда.

– И что тогда думаешь?

Он помедлил, потом сказал правду:

– Жалею, что Байбы уже нет. Что у нас так ничего и не получилось.

– Есть другие, – сказала Линда. – Тебе незачем оставаться одному.

Валландер встал.

– Нет. Других нет. Байбу никем не заменишь.

Они вернулись к машине, поехали дальше, в лечебницу, расположенную в нескольких километрах. Большая прямоугольная фахверковая постройка с сохранившимся старинным внутренним двором. Мона сидела на лавочке, курила, по булыжной дорожке они направились к ней.

– Она начала курить? – спросил Валландер. – Раньшето не курила.

– Говорит, что курит ради утешения. И потом бросит.

– Когда?

– Она пробудет здесь еще месяц.

– Лечение оплачивает Ханс?

Линда не ответила, ведь и так ясно. Мона встала им навстречу. Валландер огорченно смотрел на ее землистобледное лицо, на темные мешки под глазами. Она показалась ему уродливой, а ведь раньше у него и мысли такой не мелькало.

– Как мило, что ты приехал, – сказала она, взяв его за руку.

– Хочу посмотреть, как ты тут, – пробормотал он в ответ.

Они сели на лавочку, Мона посередине. Валландер с радостью уехал бы прямо сейчас. Мона боролась с абстинентным синдромом и страхом, но для него это не повод быть здесь. Почему Линда хотела, чтобы он увидел Мону в таком вот состоянии? Чтобы он так или иначе признал свою вину? Но в чем? Он заметил, что взвинчивается, Линда и Мона меж тем разговаривали друг с дружкой. Потом Мона спросила, не хотят ли они увидеть ее комнату. Валландер отказался, а Линда пошла с ней в дом.

В ожидании он бродил по двору. Неожиданно в кармане зазвонил телефон. Иттерберг.

– Вы на службе? – спросил он. – Или еще в отпуске?

– В отпуске, – ответил Валландер. – Делаю вид, будто отдыхаю.

– А я сижу в кабинете. И передо мной лежит отчет наших секретных коллег из военного ведомства. Хотите знать, что они пишут?

– Вообщето нас могут перебить.

– Думаю, мы успеем, мне надо буквально несколько минут. Отчет тонюсенький. Иными словами, бо льшая часть информации не предназначена для меня и других обычных полицейских. Цитирую: Ряд разделов помечен грифом «секретно». На самом деле такова львиная доля материалов. Нам они подбросили лишь песчинкудругую. Жемчужины, если таковые есть, оставили себе. – Иттерберг вдруг расчихался. – Аллергия, – пояснил он. – Уборщицы в управлении используют какоето моющее средство, которое я не переношу. Впору самому убираться в кабинете.

– А что, неплохая мысль, – нетерпеливо заметил Валландер.

– Отчет гласит, цитирую: Материалы – в частности, микрофильмы и фотонегативы, а также шифрованный текст, – найденные в сумке Луизы фон Энке, содержат секретные военные сведения. Большинство из них особо щекотливого свойства и помечены грифом «секретно» как раз затем, чтобы они не попали в неподходящие руки. Конец цитаты. Иными словами, нет ни малейших сомнений.

– Что документы подлинные?

– Совершенно верно. Далее в отчете говорится, что ранее аналогичные материалы оказались у русских, поскольку методом исключения установлено, что они определенно располагали сведениями, доступа к которым им иметь не следовало. Понимаете, о чем я? Отчет написан, мягко говоря, малопонятным армейским языком.

– Обычное дело у наших засекреченных коллег. Как видно, и военная контрразведка изъясняется таким же манером. Но думаю, я понял.

– Больше в отчете почти ничего нет. Тем не менее вывод однозначен: Луиза фон Энке запускала руки в армейские банки с вареньем. Продавала разведматериал. Бог весть, как она до него добиралась.

– Остается масса вопросов, – сказал Валландер. – Что произошло на Вермдё? Почему ее убили? С кем она там встречалась? И почему этот человек или эти лица не забрали то, что было в сумке?

– Может, не знали о существовании этих документов?

– А может, у нее ничего с собой не было?

– Мы учитываем эту возможность. Что бумаги ей подбросили.

– Помоему, вполне вероятно.

– Но зачем?

– Чтобы ее заподозрили в шпионаже.

– Так ведь она вправду шпионка?

– Мы словно блуждаем в лабиринте, – сказал Валландер. – Я не нахожу выхода. Надо обдумать ваш рассказ. Какое место вы сейчас отводите этому убийству?

– Очень важное. Ходит слух, что о нем пойдет речь в одной из телепередач, посвященных текущим расследованиям преступлений. Начальство всегда нервничает при виде СМИ с микрофонами.

– Пошлите их ко мне. Я не боюсь.

– А кто боится? Я только опасаюсь проявить невежливость, если они примутся задавать совсем уж идиотские вопросы.

Валландер сел на лавочку, задумался, перебирая в памяти услышанное от Иттерберга. Пытался отыскать слабые звенья, но безуспешно. Да и сосредоточиться трудно.

Глаза у Моны были красные, когда они с Линдой вернулись. Валландер понял, что она плакала. Ему не хотелось знать, о чем они говорили. Но он вдруг ощутил сочувствие к Моне. Ведь и ей мог бы задать вопрос: как сложилась твоя жизнь? Вот она стоит седая, сокрушенная, дрожащая перед силами, которые ей очень трудно превозмочь.

– Мне пора на процедуры, – сказала она. – Спасибо, что заехали. Тяжко мне приходится.

– А в чем заключается лечение? – спросил Валландер в храброй попытке проявить интерес.

– Сейчас меня ждет беседа с врачом. Его зовут Турстен Русе н. У него самого были проблемы с алкоголем. Мне надо спешить.

Они попрощались во дворе. Линда и Валландер ехали домой в молчании. Он думал, что ей все это причинило больше боли, чем ему. Ее связь с матерью только крепла с тех пор, как она вышла из трудного подросткового возраста.

– Я рада, что ты поехал со мной, – сказала Линда, когда он выходил из машины.

– Ты же не оставила мне выбора, – ответил он. – Но, разумеется, важно, что я увидел, как она и через что ей приходится пройти. Спрашивается только, сумеет ли она справиться.

– Не знаю. Надеюсь.

– Да. В итоге остается только надеяться.

Он просунул руку в открытое боковое окно, быстро погладил дочь по голове. Она развернула машину и выехала со двора. Валландер смотрел вслед, пока машина не пропала из виду.

На душе было тоскливо. Он выпустил Юсси, некоторое время сидел, почесывая ему за ушами, потом наконец встал, отпер дверь. И сразу же заметил, что в доме ктото побывал. Его предосторожности оказались небезрезультатны. Один из его мелких маячков изменил положение. На окне рядом с входной дверью ктото сдвинул небольшой подсвечник, который он поместил прямо напротив ручки двустворчатого окна. Сейчас подсвечник стоял дальше от края подоконника и левее ручки. Валландер настороженно замер. Может, он ошибается? Нет, он совершенно уверен. Присмотревшись, он обнаружил, что окно открывали снаружи какимто узким острым предметом, вероятно инструментом наподобие тех, какими автоугонщики отжимают замки на дверцах машин.

Он осторожно поднял деревянный подсвечник в медной оправе, осмотрел его. Осторожно поставил на место, потом медленно обошел дом. Никаких других следов визитера или визитеров не нашел. Осторожные ребята, подумал он, осторожные и ловкие. Подсвечник – случайный недосмотр.

Сел за кухонный стол, глядя на подсвечник. По всей видимости, есть лишь одно объяснение, почему неизвестные лица влезли в его дом.

Ктото уверен, что он, сам о том не подозревая, располагает некими сведениями. Возможно, эти сведения связаны с записями или даже предметами, находящимися у него.

Он неподвижно сидел на стуле. Я подбираюсь к разгадке, думал он. Или ктото подбирается ко мне.