Глава пятая. Осквернение священной лавы

В Огненном ущелье, в том месте Тингведлира, где когда-то сжигали на костре людей, поздним летним вечером за день до приезда короля собралась небольшая группа крестьян. Внизу каменистая почва горы была почти всюду покрыта мхом; на каменную глыбу, высотой с человеческий рост, тоже наполовину поросшую мхом, взобрался человек, чтобы поведать своим соотечественникам что-то очень важное. К этой группке потянулись любопытные, желавшие разузнать, что же такое происходит на этом Тинге.^[6] Среди них был и Стейнар из Лида. В руке он держал кнут.

Насколько Стейнар мог расслышать издалека, человек, стоявший на камне, приводил цитаты из Библии. Правда, Стейнара несколько удивило, что лица слушателей были лишены того благоговейного выражения, какое обычно возникает при подобном чтении. Наоборот, одни слушали с кислой миной, другие и вовсе не скрывали неодобрения. Оратора часто перебивали, кричали или смеялись. Но его это нисколько не смущало, он тотчас же находил, что ответить, хотя от природы не был красноречив.

Этот человек был примерно того же возраста, что и крестьянин из Лида; угловатый, костлявый, плечи приподняты, худой, лицо изуродовано — то ли оспой, то ли судьбой; весь его облик свидетельствовал о серьезных жизненных передрягах. В те времена большинство исландцев под бородой были круглолицы, их житейские испытания были так же просты и естественны, как детские печали; даже старики нередко напоминали своим обликом детей. У многих исландцев кожа была светлая, прозрачная, она принимала различные оттенки — от синюшной бледности до багрового румянца, в зависимости от погоды и питания. Лицо же незнакомца было почти серо-коричневым, цвета ледниковой воды глетчера или подогретого кофе, разбавленного снятым молоком. Волосы густые, жесткие, а одежда слишком велика для него. И все же он не выглядел забитым или несчастным.

О чем же говорил в Тингведлире у реки Эхсарау этот человек, нарушающий программу великого национального празднества, когда сердца всех добрых земледельцев страны бились учащенно, предвкушая новые, лучшие времена?

На вопрос Стейнара из Лида, кто сей проповедник, ему ответили, что это еретик.

— Вот как, — удивился Стейнар. — Не скрою, на такого человека интересно бы взглянуть. Через мой хутор прошло много незнакомого люда, но все они исповедовали истинную веру. Позвольте, а вы не знаете, в чем заключается его ересь?

— Приехал он сюда из Америки, чтобы возвестить явление нового пророка, противника Лютера и папы, — ответил мужчина, к которому обратился Стейнар. — Этого пророка, кажись, зовут Джозефом Смитом. У его сторонников много жен. Судьи сожгли книги этого человека, в которых говорилось о новом пророке. Проповедник приехал в Тингведлир, чтобы повстречаться с королем и просить у него разрешения напечатать новые свои книги. Эти люди, когда крестят детей, не кропят их, а окунают в воду.

Стейнар подошел ближе. То, что говорил неизвестный, так взбудоражило слушателей, что едва он успевал закончить фразу, как поднимался крик, его слова опровергали или от него требовали подробного объяснения. Некоторые были до того возмущены, что жаждали тут же заклеймить еретика.

— Какие доказательства в пользу погружения в воду приводит старик, о котором ты говорил? — спросил кто-то из толпы.

— А разве Спасителя не погружали в воду? Ты думаешь, Спаситель позволил бы окунуть себя, если бы господь бог не признавал крещения именно таким способом? Вспомните Библию, там всегда окунали. О крещении детей кроплением ничего не сказано в слове господнем. Нет, сэры, никому не приходило в голову плескать на младенцев воду до третьего века, когда началось великое отступничество. Невежды и безбожники сочли нужным умывать детей, прежде чем принести их в жертву медному богу. Они выдавали себя за христиан, а приносили жертвы дьяволу Сатурну. Позже папа, конечно, заимствовал этот дурной обычай вместе с другими заблуждениями; а вслед за ним и Лютер, хотя он и хвастался, что знает все лучше папы.

Вдруг кто-то крикнул:

— А может Джозеф Смит творить чудеса?

Оратор покачал головой:

— Напомните мне, какие чудеса сотворил Лютер? А папа? Я что-то не слыхал такого. В то же время вся жизнь мормонов — одно сплошное чудо с того самого момента, когда Джозеф Смит впервые разговаривал с богом. А когда Лютер разговаривал с богом?! А когда папа разговаривал с богом?!

— Бог беседовал с апостолом Павлом, — заметил какой-то знающий человек.

— Да, но это был совсем короткий разговор. И только один-единственный. После этого бог даже и думать забыл о старикане. А с Джозефом Смитом он говорил не раз, не два, не три, а сто тридцать три, не считая основного откровения.

— Здесь, в Исландии, божье слово — Библия, — произнес знаток богословия.

Но оратор тут же нашелся:

— Ты думаешь, продиктовав Библию, бог сразу же оглох и потерял дар речи?

На что находчивый собеседник сострил:

— Может, и не совсем оглох, но, уж конечно, онемел при мысли, что явится Джозеф Смит и станет исправлять все, что было им сказано.

— Оглох ли, онемел ли, — я не стану пререкаться с тобой на этот счет. Как я тебя понимаю, ты веришь, что бог навсегда умолк и почти все две тысячи лет не открывал рта.

— По крайней мере я не считаю, что бог разговаривает с идиотами.

— Ну разумеется, — ответил еретик, — он предпочитает разговаривать с богатыми крестьянами, с судьями и, пожалуй, иногда со священниками. Но разрешите мне добавить кое-что о чудесах, о которых вы меня тут расспрашивали. Какие чудеса вы можете противопоставить тому чуду, которое господь бог ниспослал Джозефу Смиту — откровению на золотой доске, спрятанной в Куморе, и тому, что потом уже особым откровением господь вразумил мормонов идти к земле обетованной, божьему пристанищу в долине у Соленого озера?

— Вы только послушайте, — закричал все тот же сообразительный, — с каких это пор Америка, это скопище бродяг и преступников, стала царством господа бога?

Теперь уже мормону пришлось проглотить слюну.

— Признаюсь, что здесь, в Исландии, иногда язык прилипает к гортани, и таким малообразованным людям, как я, приходится делать много усилий, чтобы развязать его. Но одно я вам скажу, так как знаю, что это истина: все, что собирались, но не смогли сделать ни Спаситель, ни святые папы, ну и все ваши лютеранские короли в придачу, все это осуществил Джозеф Смит и его ученик Брайам Янг, когда по поручению господа бога они повели нас, мормонов, в божий град Сион. Над этой страной сияет небесный свет, это блаженная долина господня и тысячелетнее царство на земле. И уже потому, что эта страна лежит за горами Америки, за ее холмами, пустынями, за гористыми склонами и реками, и потому еще, что именно в Америке была спрятана Золотая скрижаль господня, которую нашел Джозеф Смит, страна эта благословенна, как благословенно уже одно ее имя, — лучшая рекомендация.

— Из всех бродяг и мошенников Америки Джозеф Смит самый отъявленный! — закричал кто-то.

— Где же ваша земля обетованная?

— На небесах…

— Так я и думал. Не слишком ли высоко туда взбираться?

Вдруг кто-то сказал:

— Интересно бы посмотреть на эту золотую доску. Нет ли у тебя с собой обломка от нее? Неважно, что в этом деле замешаны мошенники. А ну-ка, расскажи подробнее, какие блага имеются в этом городе Сионе?

— В долине Соленого озера каждый простой крестьянин имеет десять тысяч овец, кроме другой домашней скотины, — ответил мормон. — А как в вашем тысячелетнем царстве?

Многие не могли прийти в себя, услышав, какими отарами овец владеют там, в земле обетованной.

— Наш Спаситель — это наш Спаситель, слава богу! — провозгласил какой-то набожный мужчина, словно прося бога уберечь его от таких огромных овечьих отар.

— А разве Джозеф — это не Джозеф? — засмеялся мормон. — Хотя я и не шибко ученый, я твердо верю: Джозеф — это Джозеф, слава богу.

— Новый завет говорит в нашу пользу, — закричал мужчина, похожий речью своею на священника. — Тот, кто верит в Христа, тот не верит в Джозефа.

— Ты заблуждаешься, — возразил мормон. — Тот, кто верит в Спасителя, может верить и в Джозефа. Верующий в Новый завет верит и в Золотые скрижали. Но тот, кто называет Новый завет надувательством, состряпанным мошенниками, и домогается, где подлинная рукопись, тот, конечно, не верит в Джозефа. Такому человеку ничего не стоит сказать, что он ни во что не ставит ни Новый завет, ни Золотую скрижаль. Такой обычно говорит: сторонники Спасителя выдумали Новый завет, а приверженцы Джозефа — Золотую скрижаль. Такой человек, не смущаясь, может объявить, что и Спаситель и Джозеф — бесчестные люди. Дело в том, дорогие братья, что мы, мормоны, с теми, кто так рассуждает, не хотим иметь дело, такие люди и такие речи нам чужды.

— Если я тебя правильно расслышал, — вмешался благообразный крестьянин, — так ты тут говорил о своих овцах. Кажется, у тебя их десять тысяч. А не расскажешь ли нам, сколько у тебя жен?

— Ты внимательно читал Библию? Помнишь, сколько там в Библии имеют жен? Ну, например, такой мужчина, как Соломон? Он ведь был не хуже тебя. А разве Лютер не разрешил курфюрсту Гессенскому иметь не одну жену? А зачем отменили папство в Англии? Да только затем, чтобы король Генрих мог себе позволить иметь несколько жен сразу.

— Мы здесь исландцы, — послышался голос из толпы.

— Да, но у исландцев всегда было многоженство, — отозвался мормон.

У некоторых благопристойных мужчин перехватило дух.

Кто-то закричал: «Лжешь!» Нашлись и такие, которые требовали от мормона доказательств.

— Так было по крайней мере в мои времена, — ответил он. — Здесь мужчинам разрешалось заводить себе несколько сожительниц, вместо того чтобы скрепить с ними союз узами брака и дружбы, как это делаем мы. Мормоны не допустят, чтобы молодые девицы погибли в позоре и бесчестии, если они не желают выходить замуж за какого-нибудь прощелыгу, которого им навязывают. Многие разумные девушки предпочитают делить между собою одного достойного мужчину, вместо того чтобы ублажать какого-нибудь бездельника. Мы в долине Соленого озера не выставляем на людское посмешище ни проституток, ни старых дев, ни опозоренных матерей семейства, ни вдов. Когда я рос в Исландии, в стране было полным-полно таких женщин. Дети обретали отцов, девушек выдавали замуж в зависимости от того, чье имя и репутацию приходилось спасать в каждом отдельном случае. Я сам плод такого многоженства. Говорят, что я сын пастора. Чиновники, разъезжавшие по делам службы, спали, как правило, с кем хотели, — с замужними, незамужними. Мою мать сплавили на острова Вестманнаэйяр, и она зачахла там от людского презрения. Меня привезли домой, и я вырос в ее родной округе. Приемных детей, часто незаконнорожденных, не очень-то жаловали в Исландии. В Первый день лета меня всегда стригли и меняли мне одежду. Для этого брали мешок, служивший всю зиму подстилкой для собаки, выбивали из него пыль об угол дома, прорезали дырку посредине и натягивали на меня. В Исландии всегда было многоженство, и вот так оно оборачивалось для женщин и детей. Все же в мое время было не так страшно, как в те далекие времена, когда несчастных незаконных жен, если у них появлялись дети, бросали в озеро, здесь, в Тингведлире. У нас же в долине Соленого озера…

Но тут честные люди решили, что больше терпеть нельзя. Некоторые начали кричать, что они приехали в Тингведлир не для того, чтобы видеть, как оскверняется священная лава, и слушать, как поносят честных и порядочных людей. Кругом раздавался ропот, требовали заткнуть рот оратору. Кое-кто из порядочных хуторян бросился к нему, чтобы столкнуть с камня. Мормон кинул на них быстрый взгляд из-под очков и умолк, не закончив.

— Вы что, хотите меня избить? — спокойно осведомился он.

— Если посмеешь еще раз открыть свой бесстыжий рот и будешь продолжать осквернять священное место, поплатишься за это, — крикнул господин, обутый в сапоги, подойдя вплотную к камню.

— Что же, я кончаю, — заявил мормон. — Предпочитаю умолкнуть. Бог все равно победит, даже если мормоны не станут ввязываться в драку. Прощайте, я ухожу…

Кто-то закричал:

— Постыдился бы произносить имя господне!

Мормон стал осторожно спускаться с камня. Несколько бравых молодцов подхватили его, но, конечно, не для того, чтобы помочь сойти, а чтобы поглумиться над ним. Они зажали его между собой, чтобы всякий, кому не лень, мог его ударить. Почтенный хуторянин в сапогах плюнул в него, а другой храбрец залепил ему пощечину.

В стороне стоял человек, вовсе не из важных, какой-то неприметный и невзрачный. В руке он держал кнут.

— Вот здорово, кнут есть! Эй ты, пугало! Дай-ка парням свой кнут, — крикнул толстяк с позолоченным шнурком и острой бородкой.

— Вам от кнута пользы будет немного, хе-хе-хе…. Он не простой. Он послушен только в моих руках, — отозвался Стейнар из Лида и рассмеялся обычным своим фальцетом.

Не получив кнута, люди отказались от мысли проучить мормона. Его отпустили — пусть убирается ко всем чертям. Мормон заковылял к озеру, согнувшись и загребая ногами. Многие, следуя старому исландскому обычаю, улюлюкали ему вслед, одни кричали «Америка», другие — «Соленая лужа», были и такие, которые осыпали его ругательствами. Но мормон не обернулся и не ускорил шага. Возбуждение довольно быстро улеглось, и толпа стала расходиться. Только крестьянин из Лида продолжал сидеть на камне со своим кнутом.

Он был одним из непрошеных гостей в Тингведлире. Никого не представлял — ни свою собственную особу, ни свою лошадь, может быть, в какой-то мере он представлял свой кнут. Следовательно, никто его не ждал здесь, никто не приготовил для него ночлега на этом большом национальном торжестве. Он был вынужден довольствоваться мхом, произрастающим на священных камнях. Не позаботился никто и об его угощении, к его услугам был только свежий воздух, которым дышали тролли в этих местах. Так как лошадь его с самого начала вечера находилась на попечении конюхов, при нем сейчас оставался только один кнут. Оказавшись здесь, в Огненном ущелье, и не зная, куда податься, крестьянин стал приглядываться, где мох потолще, чтобы не так чувствовался холод камней.

И когда все нападавшие на мормона разошлись, а крестьянин из Лида все бродил, погруженный в свои мысли, вдруг откуда ни возьмись вновь появился перед ним этот оратор. Он, оказывается, только пережидал за горами, пока остынет боевой дух преследователей. Мормон тщательно осматривался вокруг в сумерках позднего летнего вечера, будто потерял что-то. Проходя мимо Стейнара, он даже и не подумал приветствовать его.

— Добрый вечер, хороший человек! — окликнул его Стейнар.

— Уж не для меня ли ты приготовил кнут? — спросил мормон.

— Нет, что ты, не в моих привычках бить людей, — ответил крестьянин. — Я присматриваю местечко, где бы мне переночевать.

— А не видел ты мою шляпу?

— Нет. Мне казалось, у тебя ничего не было на голове, когда ты держал речь.

— Я положил ее в расселину, перед тем как начать говорить. Я всегда перед выступлением прячу шляпу — никогда не знаешь, что они сделают с твоей шляпой.

Стейнар из Лида любезно предложил свои услуги, и они оба стали разыскивать шляпу. Они искали ее в лаве, поросшей мхом, у подножия горы. Наступила полная темнота. Вдруг Стейнар заметил какой-то предмет, лежащий среди камней: это была шляпа, завернутая в прозрачную непромокаемую бумагу.

— Не твоя ли это?

— Большое спасибо, что нашел ее. Ты, кажется, везучий человек. Шляпа да смена нижнего белья — это все, что у меня осталось после того, как отобрали книги. Если я ее потеряю, то кто же я тогда без шляпы?

— А зачем ты завернул ее в бумагу?

— Так принято в Америке обращаться со шляпами, чтобы защитить их от дождя. Вощеная бумага не пропускает воды, и шляпа всегда как новенькая.

— И все же, — сказал крестьянин, — пожалуй, самое удивительное из того, что ты рассказывал, — это то, что существует такая чудесная страна в той части света, где ты живешь.

— Как бы вы здесь, в Исландии, ни колотили меня и ни оплевывали, все равно я не устану повторять: страна моя — чудо.

— Ты, кажется, натерпелся здесь немало, — заметил крестьянин.

— Ничего, пустяки. Мне редко когда приходилось так легко отделываться. Три раза попадал я в настоящие передряги, колотили изрядно. А сколько раз наставляли синяки под глазами! Один раз не досчитался зуба… Обошел почти все округи, и хоть бы кто предложил мне кружку воды или корку хлеба, не говоря уж о том, чтобы оставить ночевать: боятся нарушить приказ судей и священников.

Стейнар из Лида по обыкновению ни на кого не сетовал и никого не порицал, но тут он не удержался, чтобы не вспомнить старую поговорку, применимую в тех случаях, когда простым людям уже невмоготу терпеть барские причуды: накося, выкуси, господин судья.

— Ну, что это по сравнению с тем, что они отобрали у меня книги. Сто дней и почти все время пешком, от долины Соленого озера до Дакоты я прошел по Америке, пока нашел единственную типографию на западном полушарии, где есть шрифт с исландскими буквами и где я мог напечатать свою маленькую брошюрку. Там, если поискать, есть несколько таких же горемык из Исландии, как я, живут они у реки за лесами. И когда книги мои были напечатаны в Дакоте, я отправился с ними в Исландию. Теперь вот ничего не осталось…

— Прости, но что сделали эти глупцы с твоими книгами?

— Ясно что, — сказал мормон, — их отправили в Данию. Разум исландцев всегда находился в Копенгагене. Мне сказали, что датский департамент должен расследовать это дело. Я приехал сюда, в Тингведлир, чтобы повидаться с королем. Говорят, он немецкий крестьянин, а я видел много таких в долине Соленого озера. Разум датчан — в Германии. Немцы же не имеют обыкновения издеваться над исландцами, вот поэтому я возлагаю большие надежды на встречу с немцем. Я собираюсь спросить его, почему мне не дозволено иметь книги, как всем остальным в королевстве.

— Ты умно придумал, — сказал Стейнар из Лида. — Он, похоже, неплохой король.