Пригород Мюнхена, холодно, скоро вечер. Крупные снежные хлопья белым конфетти лениво опускаются на землю, оседают на капоте безликой немецкой машины. — Красивый дом, — сказал Стив. Наглый типчик, слишком много болтает. Вряд ли его по правде зовут Стивом. — Большой, — прибавил он. — Да, красивый большой дом, — согласился он, — в основном чтобы Стив закрыл рот. Красивый, большой и, увы, окружен другими красивыми большими домами, стоит на улице, где соседи бдят, а по стенам блестящие карбункулы охранных сигнализаций. У пары-тройки самых красивых, самых больших домов — автоматические ворота, а на оградах видеокамеры. Первый раз — рекогносцировка, второй раз — обращаешь внимание на детали, третий — делаешь дело. Сейчас третий. — Конечно, чуток слишком германский на мой вкус, — сказал Стив. Как будто полный каталог европейской недвижимости листает. — Может, отчасти тут дело в том, что мы в Германии, — сказал он. — Я ничего против немцев не имею, — сказал Стив. — В Deuxi`eme[15] была парочка. Приятные ребята. Хорошее пиво, — прибавил он, поразмыслив. — И сосиски ничего. Стив говорил, что служил в британских ВДВ, демобилизовался, понял, что жить на гражданке не в силах, и вступил во Французский иностранный легион. Думаешь, что крутой, а потом узнаёшь, что такое крутой на самом деле. Ну да. Сколько раз он это слышал? В свое время сталкивался с ребятами из легиона — бывшие военные, сбежали от смертоубийственной гражданской жизни, дезертировали от разводов и исков об отцовстве, слиняли от скуки. Все убегали от чего-нибудь, и все не то чтобы изгои, которыми себя мнили. Уж Стив-то явно. Прежде они вместе не работали. Он, конечно, чуток дурачок наивный, но ничего, внимательный. Не курит в машине, всякую лабуду по радио не слушает. Тут есть дома — точно пряничные домики, вплоть до снежной глазури по кромкам канав и крыш. Он видел пряничный домик на рынке Christkindl[16], где накануне они провели весь вечер — бродили по Мариенплац, пили Gl"uhwein[17] из рождественских кружек, как ни посмотри — обыкновенные туристы. За кружки пришлось оставить залог, и на этом основании свою он унес к себе в номер в «Платцле». Дома подарит Марли, хотя дочь, пожалуй, будет воротить нос, а то и хуже — равнодушно поблагодарит и больше на кружку не взглянет. — Это ты в Дубае работал? — спросил Стив. — Ага. — Я так понял, не выгорело? — Ага. Из-за угла вывернула машина, и оба инстинктивно глянули на часы. Машина проскользила мимо. Не та машина. — Не они, — избыточно отметил Стив. Есть и плюсы: они в длинном проезде, который сворачивает прочь от ворот, с дороги дом не видно. И вдоль проезда густо растут кусты. Ни лампочек охранной сигнализации, ни датчиков движения. Темнота — друг секретной операции. Не сегодня — сегодня работаем при свете. Не ярком и не белом — ото дня остался один окурок. Сумерки дня[18]. Из-за угла вывернула машина — на сей раз та. — А вот и малышка, — пробормотал Стив. Пять лет, прямые черные волосы, карие глазищи. Понятия не имеет, что с ней сейчас произойдет. Пакистанка, звал ее Стив. — Египтянка. Наполовину, — уточнял он. — Зовут Дженнифер. — Я не расист. Но. Снег опускался, трепеща, на миг лип к ветровому стеклу и таял. Ни с того ни с сего он вдруг вспомнил, как его сестра входит в дом, смеется, смахивает лепестки с одежды, вытрясает из прически. Ему казалось, в городе, где они выросли, не встретишь ни деревца, и, однако же, в воспоминании сестра была как невеста, ливень лепестков — словно розовые отпечатки пальцев на черной вуали ее волос. Машина свернула в проезд и исчезла из виду. Он повернулся к Стиву: — Готов? — Заряжен и взведен, — ответил тот, заводя мотор. — Не забудь: няню не трогаем. — Если не придется.Полгода назад