Глава 28
Эбба Германссон Грундт вышла из метро и пошла пешком — Кристина объяснила дорогу. Она никогда раньше не была у сестры в Старом Эншеде, и ее удивила бросающаяся в глаза роскошь этого тихого района. Лейф с мальчиками как-то были у ее сестры, но она тогда не смогла — не помнит уже, в чем дело. Наверное, кого-то замещала.
Старые деревянные виллы были намного больше и элегантнее, чем она представляла. Большие ухоженные участки, раскидистые фруктовые деревья, тщательно подстриженные газоны с выполненной на заказ садовой мебелью. Эбба невольно сравнила эту роскошь со своим большим, но вполне стандартным домом в Сундсвале — и поняла, что сестра поднялась по общественной лестнице на пару ступенек выше, чем она.
Мысль возникла совершенно автоматически, сейчас ее это не волновало. Она не почувствовала даже легкого укола зависти. В ее душе просто не осталось места ни для каких чувств. Только Хенрик. Я готова жить в двухкомнатной конуре в грязном пригороде всю оставшуюся жизнь, лишь бы нашелся Хенрик. Я готова умереть хоть сейчас, лишь бы мог жить он.
Но такой тип уравнений не сходится никогда.
Она свернула на Муссеронвеген и вспомнила, что не купила цветы. Это ведь не повредит… я же только что видела цветочный ларек там, на этой маленькой площади?
Она посмотрела на часы — без четверти час. Повернулась и пошла назад. Привычная целеустремленность заставила ее на секунду забыть, зачем она сюда пришла, даже не забыть, а отодвинуть на второй план, и от этого ей стало страшно.
— Спасибо, — сказала Кристина, изображая удивление, впрочем, довольно удачно. — Не надо было этого. Я совершенно не умею ухаживать за комнатными растениями.
— Это орхидея. Ее поливают не чаще чем раз в месяц.
— Отлично… Значит, проживет как минимум месяц.
— Говорят, что существует около трех тысяч видов орхидей.
— Так много?
Хорошо, что я купила цветы, мелькнула у Эббы мысль. Хороший повод начать разговор.
Кристина пригласила ее на застекленную веранду с видом на сад. Кофе и пирожные уже стояли на столе. Она пододвинула сестре плетеное кресло. Никаких демонстраций дома, никаких церемониальных процедур. Впрочем, Эбба ничего подобного и не ожидала.
Только когда они допили кофе и съели пирожные, Эбба поняла, что Кристина беременна. Живота еще не было, но чересчур прямая посадка, не такая четкая, как всегда, линия губ…
— Ты ждешь ребенка?
Кристина кивнула.
— Поздравляю. Какой срок?
— Двенадцать недель.
И еще что-то, вдруг поняла Эбба. У нее какие-то другие глаза. Ее что-то беспокоит… И челюсти плотно сжаты… что-то с ней не так.
Эбба сама удивилась своей наблюдательности — казалось, ей ни до чего нет дела, кроме своей беды. Но так, наверное, бывает между сестрами. Мы читаем друг у друга в душе с одного взгляда. Хотим мы этого или нет — биологию не перехитришь.
С другой стороны, можно понять, что Кристина не особенно рада ее приезду. Это легкообъяснимо. Всю свою жизнь она была в тени старшей сестры. Несложно понять, как это больно, особенно в юности. Но, по крайней мере, Кристина всегда любила детей Эббы. У них были замечательные отношения. Исчезновение Хенрика наверняка ее тоже потрясло. И Роберта. Они всегда были очень близки, вспомнила Эбба, а она сама… она словно бы и не замечала младших — брата и сестру. Она сама создала это отчуждение и тщательно следила, чтобы его поддерживать.
Все эти мысли пронеслись у нее в голове, пока она сидела и мучительно старалась придумать, как же начать разговор. К горлу подкатил ком. Возьми себя в руки! — мысленно крикнула она со странным смешанным чувством раздражения и страха, возьми себя в руки, а то завоешь.
По-видимому, Кристина поняла, что творится с сестрой — сработала та же кровная автоматика, — и она сделала жест, который никогда, сколько Эбба себя помнила, не позволяла себе раньше, — Кристина положила ладонь на руку сестры.
И всего-то. Положила ладонь на руку.
На секунду, не больше. Но этот порыв… что это? Что-то, что невозможно выразить в словах… может быть, все еще можно поправить…
Она справилась с мгновенным приступом головокружения и посмотрела Кристине в глаза — и увидела все ту же глубоко спрятанную тревогу, то же напряжение, совершенно не рифмующееся с ласковым поглаживанием по руке. Надо начинать, подумала Эбба, надо начинать, нельзя молчать до бесконечности.
— Не знаю, зачем я пришла… — сказала она.
— И я не знаю.
— Может быть, я просто уже не в силах сидеть и ничего не делать.
— Ты никогда не умела сидеть и ничего не делать.
Эбба откашлялась. Комок в горле по-прежнему мешал ей говорить.
— Я не могу, Кристина. Я надеялась, что со временем смогу привыкнуть к этой мысли… Но мне все хуже и хуже.
Кристина не ответила. Она сидела молча, уставясь в какую-то точку над головой Эббы.
— С каждым днем все хуже и хуже. Я должна… я обязана узнать, что случилось с Хенриком.
Кристина приподняла бровь — на миллиметр, не больше.
— Я тебя не понимаю.
— Что ты не понимаешь?
— Что тебе это даст?
— Не знаю, что мне это даст… зато совершенно точно знаю другое: если я буду сидеть и ничего не делать, сойду с ума.
— Сойдешь с ума?
— Да. Эта проклятая пассивность… я сойду от нее с ума. Должно же что-то быть…
— Что должно быть?
— Должно же что-то быть… наверняка с Хенриком в те дни что-то происходило. Что-то, на что я не обратила внимания.
— Что ты имеешь в виду?
— Он же решил куда-то уйти среди ночи!
— Похоже на то.
— А может быть, он знал об этом задолго. И… ты же много говорила с ним в тот вечер, может быть, тебя что-то насторожило? Не знаю… но надеяться-то можно?
— Меня ничто не насторожило, Эбба, — тихо сказала Кристина, по-прежнему глядя в одной ей ведомую точку в пространстве. — Я же уже сто раз объясняла.
— Я знаю, знаю… но сейчас, когда уже прошло столько времени… может быть, хоть что-то?
— Нет… ничего.
— Но ты хотя бы подумай…
— Эбба, дорогая, ну пожалуйста! Неужели ты считаешь, что я не думала об этом? Да я ни о чем другом не думаю с той самой ночи. Я сама тысячу раз задавала себе этот вопрос.
— Я понимаю… А о чем вы говорили?
— С кем?
— С Хенриком. О чем вы говорили в ту ночь?
— Обо всем понемногу.
— Обо всем понемногу?
— Да.
— Ну, например?
— Об Упсале… Мне не нравится, что ты меня допрашиваешь, Эбба.
Комок в горле лопнул. Эбба разразилась глухими бесслезными рыданиями.
— Тогда скажи, что мне делать! Кристина… скажи, что мне делать! Если ты не хочешь мне помочь, скажи! Скажи, что мне делать!
Кристина, помедлив секунду, посмотрела ей в глаза.
— Я не могу тебе помочь, Эбба. Не не хочу, а не могу, — сказала она медленно и раздельно, как будто обращалась к ребенку. — Хенрик ничего не сказал и ничего не сделал, что могло бы объяснить его уход. Почему я должна что-то от тебя скрывать? Прошу тебя, объясни: почему я должна что-то от тебя скрывать?
— Не знаю… — Эбба немного успокоилась. — Конечно не должна. И наверняка не скрываешь…. Вы говорили… обо мне?
— О тебе?
— Обо мне… или вообще о наших семейных отношениях. Может быть, он поведал тебе что-то, что не решался высказать мне? Что-то для меня нелестное… Кристина, умоляю тебя — это совершенно не важно, я могу выслушать все что угодно, лишь бы найти хоть маленькую зацепку…
— Мы не говорили о тебе, Эбба. Мы вообще не касались семейных тем.
— Упсала… что вы с ним говорили об Упсале?
— Он рассказывал о занятиях… как он живет… ну и тому подобное.
— А Йенни?
— По-моему… нет, точно, он называл это имя.
— И?
— Мне не показалось, что это что-то серьезное.
— А ты знаешь, что полиция не нашла девушки с таким именем?
— Да… нет! Что ты имеешь в виду?
— Они не нашли никакой Йенни.
— Вот как?
— Странно, не правда ли?
— Что тут странного?
— У него не был записан даже ее телефон.
— Еще раз: куда ты клонишь, Эбба?
— Да никуда я не клоню! Просто мне кажется это странным.
— Ты думаешь, что эта Йенни имеет какое-то отношение к исчезновению Хенрика?
Эбба сделала неопределенный жест плечами:
— Не знаю… — Голос у нее был совершенно убитый. — Я ничего не знаю. Все это так странно… непостижимо и жутко.
Кристино вздохнула:
— Эбба, дорогая, все это ни к чему не приведет. Ты сама себе устраиваешь пытку. Ты совершенно правильно сказала: непостижимо. Тогда было непостижимо, и так же непостижимо сейчас. Как ты не понимаешь, копаться во всем этом нет никакого смысла. Мы должны двигаться дальше… с теми, кто с нами остался. Если мы когда-нибудь узнаем, что случилось с Хенриком и Робертом, то не потому, что мы сами до этого докопаемся. Это дело случая. И лучше направить свою энергию на то, чтобы идти вперед, а не пятиться назад.
— Это значит, ты не хочешь мне помочь?
— Я не могу тебе помочь, пойми ты это! Не могу!
— Хорошо… впрочем, что тут хорошего… А что ты сама думаешь? Пожалуйста, поделись со мной. Как ты думаешь, что случилось с Робертом и Хенриком?
Кристина откинулась в кресле и уставилась на сестру. Что это, попыталась Эбба прочитать ее мысли. Сострадание? Отстранение? Мука?
— Я не знаю… я совершенно ничего не знаю.
— Они живы? Как ты думаешь, хоть кто-то из них… жив?
Голос ее не слушался, и последние слова она произнесла почти шепотом, отчего они прозвучали особенно страшно.
Кристина с тем же странным выражением глаз вцепилась обеими руками в подлокотники кресла. Казалось, она не может решиться сказать, что она думает. Потом глубоко вздохнула и обмякла:
— Я думаю, они погибли, Эбба. Глупо на что-то надеяться.
Несколько секунд тишины.
— Спасибо, — сказала Эбба. — Спасибо, что согласилась со мной поговорить.
Она смотрела в окно на удаляющуюся фигуру сестры. И даже после того, как за Эббой закрылась калитка и она свернула на Муссеронвеген, Кристина не могла сдвинуться с места. Она чувствовала, как ледяная волна поднимается от ступней, неумолимо распространяется по всему телу… внезапно резко сузилось поле зрения, за спиной открылась бездна, и она полетела затылком вперед в бесконечный горизонтальный туннель… за секунду до того, как потерять сознание, она все же успела согнуть колени и наклониться вперед. Это смягчило падение.
Во всяком случае, Кристина не ушиблась. Вечность спустя она очнулась на плиточном полу холла. Еле успела доползти на четвереньках до туалета, и ее начало рвать. Приступы рвоты следовали один за другим, ее буквально выворачивало наизнанку; ей казалось, что за содержимым желудка сейчас последуют кишки, внутренности, сердце… а потом и сама ее жизнь окажется в унитазе, исторгнутая в очередном пароксизме рвоты.
И ее еще не рожденный ребенок.
Но этого она допустить не могла. С трудом встала. Плеснула в лицо холодной водой, причесалась и посмотрела в зеркало.
Я выдержала, с удивлением подумала она. Я выдержала. Я сумела…
Она вернулась на веранду и собрала посуду.
Выбросила орхидею в мусорное ведро и отнесла в контейнер. Никаких следов остаться не должно.