на главную | войти | регистрация | DMCA | контакты | справка | donate |      

A B C D E F G H I J K L M N O P Q R S T U V W X Y Z
А Б В Г Д Е Ж З И Й К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш Щ Э Ю Я


моя полка | жанры | рекомендуем | рейтинг книг | рейтинг авторов | впечатления | новое | форум | сборники | читалки | авторам | добавить



I.1

Пятница, 2 июня 1780 года,

Западный Суссекс, Англия


Гэбриел Краудер открыл глаза.

— Господин Краудер, сэр?

В комнату пробивался слабый свет. Утренняя заря.

— Если кто-нибудь явился, отошлите его прочь, — велел Краудер.

Он моргнул. Горничная не двинулась с места.

— Она не уйдет, сэр. Это госпожа Уэстерман из Кейвли-Парка. Она сказала, что не отступит, сэр. И велела передать вам вот это.

Горничная протянула Краудеру листок бумаги, стараясь не приближаться к постели, словно боялась, что хозяин укусит ее.

Это было необычное вторжение. С тех пор как прошлым летом Краудер поселился в Хартсвуде близ Пулборо, он так усердно пренебрегал соседями, что вскоре они вовсе перестали наносить визиты. У него не было необходимости в скрашивающих досуг компаньонах, а также ни малейшего желания принимать участие в различных увеселениях, пикниках и благотворительных ужинах, где собиралось провинциальное общество. Прочие жители городка никогда и не стремились к тесным сношениям с новым обитателем, однако, понаблюдав за ним месяц-другой, местные женщины сделали открытие: оказывается, простейший способ унять детишек — пригрозить им ужасным господином Краудером и его большим ножом. Он изучал анатомию. Хотел узнать, как действует организм, что могут рассказать телесные останки о жизни человека, и в его распоряжении были время и средства для исследований.

Особенные привычки новичка вскоре стали широко известны. В среде образованных людей он прослыл ученым мужем с ужасными манерами, а малограмотные сочли соседа дьявольским доктором, который вырезает души из живых тел непослушных детишек, а затем сжирает их.

Горничная по-прежнему протягивала ему записку — листок слегка подрагивал в ее руке. Издав утробный стон, Краудер выхватил послание и быстро развернул его. Записка на почтовой бумаге, взятой, как он успел заметить, с его собственного рабочего стола, что стоял внизу, была начертана изящной женской рукой. Составительница текста не потрудилась добавить ни приветствий, ни извинений по поводу раннего часа, ограничившись лишь десятком слов: «Я обнаружила мертвеца на своих угодьях. У него перерезана глотка».

Краудер вернул послание горничной.

— Поклонитесь от меня госпоже Уэстерман и передайте, что, как только оденусь, я буду к ее услугам. Велите оседлать и вывести мою лошадь.

Раскрыв рот, горничная воззрилась на хозяина.

— Будьте любезны сделать это немедленно, мадам.


Накануне вечером. «Музыкальная лавка Адамса»,

Тичфилдская улица близ площади Сохо, Лондон


Сьюзан Адамс прижала ухо к полу. Первого числа каждого месяца ее отец устраивал в своей лавке небольшой концерт для соседей и друзей. Он учредил этот ритуал с того момента, как его дело — печать и гравировка музыкальных партитур, а также сборников популярных песен и арий и продажа их живущим в Лондоне любителям музыки — начала приносить доход, пусть и небольшой. Концерты были чем-то вроде жертвоприношения в благодарность за семь комнат, мастерскую и внутренний дворик. Дети Адамса учинили собственные традиции, связанные с этим ритуалом. Джонатан обычно приходил в комнату Сьюзан, заявляя, что хочет лучше слышать музыку, а потом, удобно устроившись в постели сестры, засыпал еще до того, как заканчивали играть первый номер программы.

— Сьюзан! — ворчал он. — Ты тоже должна быть в постели. Музыка слышна и отсюда, но здесь куда мягче, чем на полу.

— Тс-с-с, Джонатан! Я слушаю.

До девочки донесся вздох брата — оставив свои попытки дозваться ее, он нервно заерзал на постельном белье. В воздухе по-прежнему висела духота, оставленная жаром июньского дня.

— Ну ладно, расскажи мне, что там происходит. — Мальчик зевнул.

Сьюзан улыбнулась — один из белокурых завитков коснулся уха, и ей стало щекотно. Поправив волосы, девочка задумалась.

— Прибыли все — господин Пакстон, господин Уитакер и мисс Хардинг. Господин Пакстон принес виолончель, господин Уитакер будет играть на клавесине, а мисс Хардинг — петь. Сейчас все они пьют пунш в лавке.

— Сегодня после обеда я помогал там подметать.

Пока они вместе с отцом расставляли по местам партитуры и ноты, Сьюзан наблюдала за попытками Джонатана помочь горничной Джейн. Девочка не считала, что он хоть как-то подсобил прислуге, но поскольку брату было всего шесть, окружающим, возрастом превосходившим его на три года, например таким, как она, полагалось потворствовать мальчику. Даже несмотря на то, что тот бывал надоедлив. Сьюзан решила не обращать внимания на его фразу.

— Стулья сдвинули в длинные ряды. Госпожа Сервис очень скромно села в углу, потому что она никогда не покупает музыку, и платье у нее старое. Господин и госпожа Чейз, те, что живут на улице Саттон, тоже здесь, потому что господин Чейз, когда дела окончены, не прочь немного послушать музыку. Господин Грейвс, конечно же, тоже прибыл — нахмурившись, он пытается стереть с пальцев чернильные пятна, которые только что заметил.

Со стороны кровати послышалось сонное хихиканье, затем мальчик спросил:

— А мисс Чейз там?

— Ну конечно! — Внезапно вскочив, Сьюзан встала донельзя прямо и выставила вперед босую и не очень чистую ступню. — Она сейчас как раз входит в лавку, вот так.

Склонив голову набок, девочка поправила шаль на своих худеньких плечах и, прижав одну руку к талии, а другой подхватив ночную рубашку, словно это был кринолин вечернего платья, двинулась между воображаемыми рядами стульев, улыбаясь направо и налево. Казалось, комната наполнилась свечами и шумом разговоров.

Джонатан снова уселся на кровати.

— А господин Грейвс наблюдает за ней?

— Да, из своего угла.

Слегка подскочив, Сьюзан уселась на стул с высокой спинкой, стоявший у вычищенного очага, и тут же превратилась в клубок конечностей — молодого человека, изо всех сил стремившегося вести себя непринужденно, но не очень справлявшегося с этой задачей. Он открывал было рот, чтобы обратиться к кому-то, но, осекшись, опять начинал разглядывать свои ногти.

Джонатан снова рассмеялся. Сьюзан подняла руку. Из комнаты снизу просачивались первые, едва слышные звуки виолончели господина Пакстона — низкие и трепещущие.

— Они начинают.

Сьюзан спрыгнула со стула и снова припала к полу, прижимая ухо к щели между досками. Девочка чувствовала, как доносившаяся снизу музыка словно бы разливается по ее рукам. Ощущала, как звуки касаются ее приоткрытых губ.


Тишина Краудера не пугала, однако нынешнее утро, напрочь лишенное птичьих трелей, показалось ему неестественно тихим для ранней июньской поры. Когда он вышел из дома, его гостья уже сидела на лошади чуть поодаль от принадлежавшей Краудеру гнедой кобылы и ожидала анатома в компании своего слуги. Госпожа Уэстерман кивком поприветствовала хозяина дома и, как только Краудер взялся за поводья, поторопилась выехать прочь со двора. Дом Краудера стоял на въезде в городок и был первым сколько-нибудь заметным местным строением, так что всего через несколько мгновений спутники оказались в окружении полей и придорожных посадок.

Молчание госпожи Уэстерман удивляло Краудера и даже немного досаждало ему. Анатом искоса глянул на ее профиль. Этой женщине, возможно, лет тридцать с небольшим, одета она опрятно и небедно. Вряд ли госпожа Уэстерман когда-нибудь отличалась особенной красотой, даже в самом расцвете юности. Ее лицо казалось несколько длинноватым и немного узковатым. Однако осанка и ладная фигура говорили о добром здравии и безупречном жизненном укладе. Ее обтянутые перчатками руки непринужденно придерживали поводья, а из-под полей шляпы для верховой езды выбивалась прядь темно-рыжих локонов.

— Они вам нравятся? — поинтересовалась госпожа Уэстерман. — Моя служанка Дидона ликует, когда я соглашаюсь завить волосы. Но мне кажется, они только лезут в глаза.

Встрепенувшись, Краудер тут же стал смотреть вперед.

— Прошу прощения, мадам. У меня не было намерения таращиться.

Госпожа Уэстерман повернулась к нему и, несколько секунд поглядев на него в упор, улыбнулась. Краудер отметил темную зелень ее глаз и поразился сам себе, ненадолго задумавшись: а какое впечатление он производил на эту женщину?

— Нет, это я прошу прощения, господин Краудер, — отозвалась она. — Я должна поблагодарить вас за то, что вы согласились выехать спозаранок. Я долго думала, что вам сказать, но, к сожалению, вынуждена признать: ничего подобающего мне в голову так и не пришло. Я могла бы спросить вашего мнения о том, какая нынче будет погода, или поинтересоваться, как вам нравится в Хартсвуде, но, если принять во внимание цель нашего путешествия, эти темы вовсе не кажутся подходящими. Так что я, напротив, ждала возможности нагрубить вам.

Он чуть было не расплылся в улыбке.

— Но, может быть, вы поведаете мне о своей находке и о том, почему позвали меня, а не мирового судью или констебля?

Госпожа Уэстерман кивнула в ответ на предложение и, вздернув подбородок, некоторое время обдумывала следующую фразу. Ее тон казался несерьезным.

— Мой лакей и впрямь отправился к сквайру, однако прошлой весной в «Трудах Королевского общества» я прочитала ваше сочинение. Если помните, вы писали о приметах, которые убийца может оставить на своей жертве, поэтому, обнаружив мертвеца, я решила, что вы способны прочитать его гибель так же, как цыганки читают карты. — Краудер смерил ее откровенно изумленным взглядом, и госпожа Уэстерман, внезапно нахмурившись, снова переключила внимание на тянувшуюся впереди дорогу. — Знаете ли, то, что я завиваю волосы, еще не означает, будто я лишена способности к чтению.

Краудер не знал, как ему реагировать — то ли оскорбиться тоном спутницы, то ли снова принести свои извинения, — а потому решил не делать ни того, ни другого. В этот момент они как раз свернули с главной дороги, ведущей на Болкэм, а затем и на Лондон, и оказались на более узкой тропе, которая, как догадывался Краудер, представляла собой границу между владениями Кейвли-Парка и угодьями благородного поместья — замка Торнли.

— Покойник лежит в рощице на холме, — сообщила госпожа Уэстерман. — Лучше всего добираться туда через лес, посему путь мы продолжим пешком. Мой человек приглядит за лошадьми.


Прислушавшись к дыханию брата, Сьюзан поняла, что мальчик заснул. Вслед за музыкой зал разразился аплодисментами, и низкий женский голос принялся представлять следующий номер. Сьюзан изо всех сил пыталась расслышать слова, но вдруг в коридоре, прямо возле ее двери, заскрипела половица; девочка чуть было не подпрыгнула от неожиданности. И тут же услышала чей-то разговор.

— Я должен был отправиться туда много лет назад, когда умерла Элизабет. Она говорила, что мне необходимо это сделать, что надо смотреть прошлому в лицо, иначе оно настигнет тебя. Однако всегда находилась причина для отсрочки.

Это был голос ее отца. Услышав имя матери, Сьюзан почувствовала, как сердце сжалось у нее в груди, и на миг погрузилась в странную смесь боли и утешения. У маменьки были очень мягкие каштановые волосы, от которых исходил аромат лаванды. Она умерла через неделю после рождения Джонатана. Девочка держала ее за руку до тех пор, пока отец не сказал, что маменьку пора отпустить.

В ответ послышался другой голос. Он принадлежал господину Грейвсу и казался почти таким же родным, как голос папеньки. С тех пор как молодой человек приехал в Лондон, Сьюзан почти ежедневно слышала его в лавке или за столом. Однако этот голос редко звучал так тихо и серьезно, как теперь. Сьюзан задумалась о том, как сейчас может выглядеть его лицо, и голова девочки склонилась — даже неосознанно она пыталась изобразить Грейвса. Пусть его воротник не всегда выглядел опрятно, зато в серых глазах постоянно светилось сочувствие; юноша был худым как палка, однако, приходя в лавку, без труда поднимал Сьюзан на руки и кружил ее по воздуху; при этом девочка прямо-таки задыхалась от смеха. Однажды во время такой игры в помещение вошла мисс Чейз. Господин Грейвс, сильно покраснев, опустил девочку на пол несколько резче, чем обычно. Но Сьюзан не показалось, будто у мисс Чейз возникли возражения против этой забавы; похоже, она даже не заметила, что каштановые волосы юноши немного растрепались.

— Ты так мало рассказывал о своей жизни до переезда в Лондон, Александр, — обратился Грейвс к отцу девочки. — Как же я смогу дать тебе совет? Почему потеря кольца так обеспокоила тебя? Оно было ценным? Я ни разу не видел, чтобы ты носил его.

— Для меня оно не имеет особой ценности, во всяком случае я так считал. — Отец ненадолго умолк. — Я удивлен, что его пропажа настолько потрясла меня. Несколько лет оно использовалось лишь как игрушка для Джонатана: ему нравятся лев и дракон, выгравированные на печатке: я хранил кольцо в своем бюро и позволял Джонатану забавляться с ним, когда мне хотелось, чтобы мальчик помолчал и успокоился. Оно было последней ниточкой, которая связывала меня со старым домом, и теперь, когда кольцо пропало, я снова начал терзаться. Возможно, я в долгу перед теми, кого оставил там, или перед своими детьми. Я убеждал себя: нет, ничего подобного, но эта мысль все равно досаждала мне.

— Наверняка есть какая-то причина, по которой ты воздерживался от сношений с ними, — отозвался Грейвс. — Подумай еще раз. Ты теперь счастлив, а счастье — хрупкая и деликатная материя. Джонатан не станет долго горевать по этому кольцу. Стоит ли так расстраивать свою жизнь из-за безделицы, о которой он через неделю забудет? — Молодой человек немного помедлил. — Не стоит привлекать к себе внимание богов теперь, когда ты можешь потерять так много.

— Ты прав… — Снова запнувшись, папенька вздохнул. По голосу отца Сьюзан поняла, что он потер подбородок правой рукой и, поменяв позу, перенес вес тела с больной ноги на здоровую. — Возможно, кольцо где-нибудь обнаружится, и мой разум успокоится. Утром я велю Джонатану еще раз поискать его в мастерской. Тем не менее он со всей решимостью утверждает, будто не брал кольца из бюро без моего позволения, и крайне возмущен, что я считаю его виноватым. — Услышав в голосе отца улыбку, Сьюзан обернулась к кровати, где спал брат. С тех пор как мальчик обнаружил пропажу перстня из маленькой шкатулочки и оплакал его исчезновение, он больше не упоминал о кольце, однако Сьюзан сомневалась, что Джонатан уже забыл о нем.

Сначала в доме повисла тишина, а затем внизу раздался голос певицы. Поднявшись на ноги, Сьюзан открыла дверь в коридор. Когда свет из детской, обнимая плечи девочки, пролился на лестничную площадку, Александр и Грейвс подскочили, словно заслуживающие порицания прогульщики.

Грейвс улыбнулся ребенку.

— Слушаешь музыку, Сьюзан?

— Да, но о чем вы здесь беседуете? Папенька уезжает?

Бросив взгляд сначала на друга, а затем на дочь, отец опустился на колени.

— Подойди сюда, дочь моя, и скажи мне кое-что. — Сьюзан ухватилась за руку, которую протягивал ей отец. — Ты счастлива, Сьюзан? Тебе хотелось бы иметь служанку, экипаж, большой дом и сотню красивых платьев?

Девочка поглядела на отца, чтобы понять, не поддразнивает ли он, но папенькины глаза сохраняли прежнее спокойное и серьезное выражение, его дыхание слегка отдавало запахом пунша. Сьюзан смутилась.

— Я люблю этот дом. И у меня есть семь платьев. — Девочка услышала, как отец вздохнул, однако при этом он притянул ее к себе, поэтому Сьюзан предположила, что ответ пришелся ему по душе.

— Ну что же, если у тебя достаточно платьев, то, полагаю, мне вовсе не нужно никуда уезжать. К тому же я рад, что ты любишь этот дом. Надеюсь, мы еще долго будем жить в нем все вместе. — Затем, выпустив ребенка, Александр сказал: — А теперь, раз уж ты не спишь, думаю, тебе можно спуститься в лавку на некоторое время. Господин Пакстон должен сыграть нам свой «Концерт».


Всю оставшуюся жизнь Сьюзан будет искать эту музыку или иную, похожую мелодию — не только из-за прекрасных эмоций, которые она пробуждала, но ради связанных с ней воспоминаний: продолговатая гостиная, освещенная свечами, профили и плечи первых друзей и соседей девочки, грудь папеньки, вздымавшаяся под ее маленькой ручкой, и серебряные нити, вплетенные в ткань отцовского жилета, к которому прислонялась ее щека.


Благодарности | Орудья мрака | cледующая глава