Нигилист
И. С. Тургеневу приписывают изобретение слова нигилист, которым стали называть «ниспровергателей существующего строя», «красных», революционно настроенную молодежь. Употребил это слово Тургенев в романе «Отцы и дети». Сразу же по его выходе в свет в мае 1862 года слово было подхвачено. Впечатление «нового» слова создавали и критики, возражавшие против понятий и образов, воплощенных в книге, — «симптомов так называемого нигилизма», по словам Гончарова. Сложилась редкая ситуация: новое общественное движение, безымянно таившееся до того, вдруг, подобно пожарам в Петербурге той жаркой весной, вспыхнуло пламенем и проявило для всех суть нового дела. Благодаря одному лишь слову.
В самом деле, иронизировал Салтыков-Щедрин, как назвать такого человека: на красоту не взирает, не тоскует по истине, эстетическими вопросами не волнуется, на виолончели не играет и романсов не поет, обаятельную силу четвертака отвергает положительно?
«Спрашиваю я вас, как назвать совокупность всех этих зловредных качеств, как назвать людей, совокупивших в себе эти качества? Я знаю, госпожа Коробочка назвала бы их фармазонами, полковник Скалозуб назвал бы вольтерьянцами; но И. С. Тургенев не захотел быть подражателем и назвал нигилистами… Как бы то ни было, но „благонамеренные“ накинулись на слово нигилист с ожесточением, точь-в-точь как благонамеренные прежних времен накидывались на слова фармазон и вольтерьянец. Таким образом, нигилист, не означая, собственно, ничего, прикрывает собою всякую обвинительную чепуху, какая взбредет в голову благонамеренному».
Появились и словечки, образованные от него, у каждого свое: нигилизм у Гончарова и Боборыкина, нигилятина у Достоевского, нигилистический у Вяземского, а дальше пошло-поехало! Это был взрыв, за которым, казалось, открывались неоглядные дали… Слово сказано, но что за ним?
Меньше всего какого-либо смысла. В русском представлении нет и такого образа; пытались сложить своими силами, и неоднократно: ничевоки, никаки, ничегошники… Много их было и возникали они по разным поводам, но не остались в языке, потому что представление о всемерном и бессмысленном разрушении, безверии и апатии не укладывается в образы русской речи. Тогда прибегли к латинскому корню nihil (ничто), и не придумали вовсе, а просто позаимствовали: у немцев, у французов в то же время появились и свои «нигилисты», вольнодумцы. Чарлз Дарвин при встрече с палеонтологом-дарвинистом В. О. Ковалевским сказал, смеясь: «Я знаю теперь, кто вы — нигилист».
Слово несколько лет активно держалось, породив с собою множество проблем, которые требовали разрешения. «Слово же нигилизм, — писал в 1866 году П. Ткачев, — как все теперь знают, до крайности неопределенно, им нередко выражаются самые разнообразные и часто самые противоречивые понятия, начиная с катковского понятия жуликов и мазуриков и кончая вяземского понятия о растрепанном агитаторе „в рубище Дантона и Марата“. Следовательно, слово нигилизм не может вызвать в нас никакого определенного представления; оно лишено всякого определенного, нередко даже человеческого смысла, отсюда классификация людей на нигилистов и не нигилистов никуда не годится. Гораздо лучше и несравненно полнее другая, более старинная классификация людей на идеалистов и реалистов». Так и случилось, хотя реалисты стали звать себя иначе: материалистами.
Вот случай, когда латинское слово не сослужило службы, обычной для политического термина. Общим значением новое слово не покрывает множества частных русских, потому что — не было частных, не было русских, и образа, с каким связали бы внутренний смысл его, также не было. Чуждое, пустое, мертвое слово. Мало слово найти, мало употребить, мало раскрыть в образах на страницах романа — нет за ним реального понятия, и становится оно ненужным. Однако на короткое время и оно оказалось полезным, потому и осталось в истории нашей культурной жизни.