Прохождение Рэндольфа Картера сквозь ту каменную махину напоминало головокружительное низвержение в непомерные пропастные бездны между звезд. Он почувствовал с великого отдаления, как накатывает победительная, богообразная сладостность, которая убивала, и вслед за тем трепетание гигантских крыльев и подобие не то верещания, не то бормотания, издаваемое тварями, неведомыми на Земле и в Солнечной системе. Оглянувшись, он увидел не один проход, а множество, и у некоторых из них гомонили личины, которые он мучительно постарался забыть.

И тогда он внезапно испытал ужас больший, чем любая из тех личин могла навести, — ужас, которого он не мог избежать, потому что был связан с ним кровными узами. Хотя Первый Путь и лишил его в чем-то опоры, оставив в неуверенности относительно его телесного вида и взаиморасположения с зыбко очерченными предметами вокруг, но его ощущение целостности пребывало нетронутым. Он был по-прежнему Рэндольфом Картером, точкой стабильности в бурлящем пространстве. Теперь, пройдя Весьма Далеким Путем, в миг всепожирающего страха он осознал, что он не один человек, но имя ему легион.

Он был в одно и то же время во многих местах. На Земле, в октябре 1883 года, 7-го числа, в мягком вечернем свете мальчик по имени Рэндольф Картер выбирался из Аспидовой норы и сбегал по каменистому косогору и через кривоствольный сад выходил к дому дяди Кристофера в холмах позади Аркхэма; тем не менее в тот же самый момент, неким образом приходившийся и на 1928 год земного летоисчисления, бледный призрак, не перестав быть Рэндольфом Картером, занимал престол среди древних в запредельной земной протяженности. И повсюду, в сумятице мест и времен, бесконечное множество и чудовищная непохожесть которых толкали его на волосок от безумия, без числа перемешивалось существ, в которых он узнавал того же себя, что и в нынешнем своем конкретном воплощении.

Картеры встречались в обстановке любого известного и лишь гипотетического века земной истории, и более удаленных веков земного существования, превосходящих и знания, и вероятие; Картеры в обличье человека и нелюдя, позвоночного и беспозвоночного, разумного и несмысленного, животного и растения. И больше того, встречались Картеры, не причастные ничем земной жизни, но беззазорно движущиеся на фоне других планет и созвездий, и галактик, и самой космической гущины; семена вечной жизни, летящие от мира к миру, от вселенной к вселенной, и тем не менее все они были тот же он самый. Некоторые из промельков видений напоминали сны — и смутные, и яркие, привидевшиеся только раз и неотступные, — которые посещали его все долгие годы с тех пор, когда он впервые предался дремам, и некоторые узнавались навязчивым, волнующим, чуть ли не жутким узнаванием, не объяснимым никакой земной логикой.

Очутившегося перед подобным постижением Рэндольфа Картера обуял крайний ужас — ужас такой, какого не было и в намеке в самый разгар той чудовищной ночи, когда двое отправились на свой страх в некий древний и скверный некрополь, простирающийся под ущербной луной, и обратно ушел лишь один. Ни смерть, ни рок, ни мученическая мука не возбуждают того всепобеждающего отчаяния, которое проистекает из утраты своего «Я». Слияние с пустотой — это покой самозабытья; но самосознание, что существует, и при этом знание, что больше ты не конкретное существо, на особицу от других существ — что ты лишен своей самости — вот тот предел терзания и ужаса, которому нет названия.

Он знал, что был когда-то некий Рэндольф Картер из Бостона, однако не мог быть уверен в том, что он — та частица или фасетка живого конгломерата, оказавшаяся за последним краем, — был тем самым Рэндольфом Картером или другим. Его «Я» уничтожилось; и тем не менее он — поистине, если может быть нечто такое, как «Он», при той абсолютной пустотности индивидуального бытования — в равной степени сознавал, что каким-то немыслимым образом являет собой целый легион «Я». Словно тело его неожиданно претворилось в одного из тех многоруких и многоголовых идолов, чьими изваяниями украшаются индийские храмы: и он созерцал сей конгломерат, в смятении пытаясь различить, что есть подлинник и что — прибавки, поистине, если был (чудовищная крайность мысли!) некий подлинник, различимый от других воплощений.

И тогда, среди кошмара губительных дум, Картер — частица конгломерата, оказавшаяся за последним краем, — был низринут оттуда, что казалось последней крайностью ужаса, в темную преисподнюю теснину ужаса глубочайшего. На сей раз источник его находился скорее вовне — личностная сила которого разом и противостояла ему, и обстояла его, и проницала его, сила, которая купно со своим наружным присутствием не только казалась частью его самого, но также событийной всему времени и соприсутственной всему пространству. Зримого образа не было, однако ощущение объективной реальности и пробирающее дрожью представление, сочетавшее в себе обособленное и самостное с бесконечным, сообщали мертвящий ужас, который превосходил все, что могла бы помыслить возможным любая из частиц Картера-конгломерата.

Перед лицом этого страшного чуда недо-Картер забыл ужас распада своего «Я». Это было безграничное бытие и самость Всего-В-Одном и Одного-Во-Всем — не просто явление одной пространственно-временной протяженности, но сродственное с абсолютной животворной сущностью всего универсума во всем его безмерном размахе — в том крайнем, совершенном размахе, которому нет пределов и который одинаково превосходит фантазию и математику. Возможно, это его в неких тайных культах Земли и поминали шепотом как Йог-Софота; и под другими именами его знали за божество; это его ракообразные на Югготе почитали как Того-Кто-За-Краем; и его же летучие мозговые извилины спиральных туманностей знают через непередаваемое знаменье — и однако в тот миг Картера-частицу озарило, сколь мелки и дробны все эти представления.

И вот Существо накатило на Картера-одномерку неимоверные волны своего обращения — бьющие, жгучие и грохочущие сгустки энергии, разившие своего адресата с почти непереносимой яростью, и ритм их накатов вторил причудливому покачиванию древних и мерцанию чудовищных огней в том умопомрачительном месте, где конец Первого Пути. Как будто светила, миры и вселенные сошлись в одной точке, само месторасположение которой в пространстве они умыслили стереть напором необоримой ярости. Но среди большего ужаса умаляется меньший ужас, ибо опаляющие волны как будто отрезали Картера-за-последним-краем от всей бесконечности его двойников, чем и воскресили до некоей степени иллюзию его «Я». Спустя какое-то время слушающий начал переводить волны в знакомые ему мыслеформы, и ощущение ужаса и подавленности пошло на убыль. Страх стал чистым благоговением, и то, что казалось святотатственно ненормальным, сейчас казалось лишь несказанно величественным.

«Рэндольф Картер, — словно бы говорило оно, — древние, кто суть мои манифестации на запредельной протяженности твоей планеты, послали тебя как того, кто недавно еще хотел возвратиться в малые пределы, где витают дремы, которые он потерял, но кто тем не менее поднялся с большей свободой до больших и более благородных алканий и любознаний. Ты хотел пуститься вверх по златоструйной реке Укранос, в поисках позабытых городов из слоновой кости в одурно пахнущем орхидеями Клэде и воцариться на опаловом троне Илек-Вада, чьи баснословные башни и бессчетные купола мощно возносятся к одинокой рдяной звезде на тверди небес, чуждых твоей Земле и всякой материи. Теперь, пройдя по обоим Путям, ты взалкал высших вещей. Ты не побежишь, как дитя, от немилой картины к любимой мечте, но ринешься, как мужчина, в ту последнюю и сокровеннейшую из тайн, что таится за всеми картинами и мечтами.

То, чего ты алкаешь, я полагаю благом, и я готов взыскать тебя тем, чем лишь одиннадцать раз взыскивал существ на твоей планете — и лишь пять раз тех, кого ты зовешь людьми, или тех, кто на них похож. Я готов открыть тебе Последнюю Тайну, созерцание которой сокрушает немощный дух. Тем не менее, прежде чем сполна узреть ту конечную и начальную из загадок, ты все еще можешь сделать свободный выбор и возвратиться, если захочешь, по тем же Путям, и завеса не будет разодрана надвое перед твоими глазами».