7

– Появился наконец…

Алексей Коренных и бывший комдив уже почти три месяца жили в Москве. Визит в Кедровогорск ничего не дал – Иван Лапин так дома и не появлялся, Николай Мякишев – появился, но, по словам его жены, его тут же «загребли в солдаты». Не верить несчастной женщине, бьющейся как рыба об лед с выводком детишек, не было причины, поэтому все силы друзья бросили на поиски геолога Зубова. Но тщетно. Создавалось впечатление, что в Кедровогорске он даже не появлялся. Или не задержался.

Долго можно рассказывать, как добирались на перекладных до Москвы Коренных с Чернобровом. Документы, выправленные ведомством Крысолова, не подвели, но сыграла на руку и царящая по всей стране неразбериха. Поезда то и дело надолго останавливались, попуская «литерные» составы с грузами для фронта, а то и вообще расформировывались. Из уст в уста передавались страшные слухи о том, что гитлеровцы уже взяли Минск, Вильнюс, Ригу и рвутся на восток. И газеты, попадающие в руки на станциях и тут же зачитываемые до дыр, эти слухи опровергали: оставлены Красной Армией не только эти города, но и Псков, Таллин, осаждена Одесса, идут бои за Киев и Смоленск…

С каждым таким известием бывший комдив мрачнел все больше: его место было на фронте, там, где льет кровь его дивизия, а не здесь, в тылу. И Алексей едва удерживал его.

В Москве они оказались только в середине августа. Коренных никогда не бывал в новой столице, поэтому преобразившийся, подобравшийся, готовящийся к обороне город его поразил не так, как помнящего его довоенным Черноброва. Но чем дольше он жил в нем, тем больше горечи копилось в душе, тем больше хотелось, плюнув на все, взять в руки винтовку и встать на защиту страны. Какие могут быть деления на красных и белых, на большевиков и их противников, когда на карте – судьба Родины? И теперь уже его приходилось сдерживать Тарасу.

Постоянное, посменное наблюдение за домом, где жил Зубов, наконец увенчалось успехом…

– Прямо сейчас нагрянем? Или подождем до вечера?

– Сейчас. А то опять потеряем.

Геолог открыл двери сразу.

– Вы ко мне, товарищи?

– К тебе! – Чернобров за грудки втолкнул исхудавшего до неузнаваемости (Крысолов снабдил их фото) мужчину в квартиру. – Не ждал?

– Так вы оттуда, – почемуто сразу догадался Зубов. – Прошу, прошу…

Странно было такое слышать от человека, который болтался в руках, словно тряпка, но Тарас выпустил его.

– Некогда нам тут с тобой, – буркнул он. – Кому успел рассказать о Запределье?

Алексей молчал, изучая бумажку, выпавшую у геолога из рук.

– Рад бы рассказать, – бледно улыбнулся Валерий Степанович. – Да кто меня будет слушать? Война… Всем сейчас не до фантастических сказок о затерянных мирах.

– А пропадал столько времени где?

– Был ранен, – неуклюже пожал одним плечом Зубов. – Колхозники подобрали меня на лесной дороге, выходили… Провалялся у них почти три месяца. Повезло еще, что пуля прошла навылет… С вокзала сразу зашел в свой институт, но там от меня только отмахнулись. Повестку вручили – и все.

– Что за повестку?

– Вот эту, – Алексей отдал Черноброву бумажку. – Он призван в городское ополчение. Как в двенадцатом году…

– В каком еще двенадцатом?

– В одна тысяча восемьсот двенадцатом, Тарас. Когда Наполеон подошел к Москве. Сейчас ведь тоже Отечественная война…

– Повестка, не повестка… Кончать с ним надо, пока рассказать никому не успел.

– Погодите, – Валерий Степанович улыбнулся. – Я ведь иду на фронт. Вполне вероятно, что в первом же бою… Вояка из меня, сами видите, никакой…

– Ну, уж нет!

– Погоди, Тарас. А если мы пойдем с вами?

– Чтобы убедиться?

– Чтобы тоже бить германцев. Вы сможете это устроить?

– Устроить… Почему бы и нет: я отлично знаю нескольких людей из нашего института, для которых призыв – трагедия. Вы могли бы пойти вместо них.

– Это невозможно, – подал голос бывший комдив. – Документы и все такое.

– Я тоже мало похож на свое фото в паспорте, – улыбнулся геолог. – Ничего, если вы станете доцентом Слуцким, – указал он на Черноброва. – А вы – завлабом Татаренковым?

– Хоть кайзером Вильгельмом, – ответил Алексей.

– А наоборот нельзя? – буркнул бывший комдив, вспомнив комиссара. – Чтобы мне Татаренковым?

– Увы, увы… Не похожи вы на него ничуть. Так я иду за документами?

– Нет, вместе пойдем!..

* * *

«Лучше бы там остался, в Запределье этом, – рядовой Мякишев вжался в мелкий окопчик, свернувшись на его дне в позе зародыша. – И греха бы на душу не взял, и цел был бы… А все Ванька этот…»

Дивизия, в которую попал Николай, оказалась на фронте в районе Великих Лук в начале августа. Спешно сформированная, укомплектованная плохо обученным составом, она была брошена в самое пекло прямо с колес, и сейчас, в двадцатых числах, от него оставались жалкие остатки. Немцы, казалось, черпали силы из бездонной прорвы и порой думалось, что они просто непобедимы. Все чаще слышалось страшное слово «окружение».

– В атаку! – слышался голос взводного, младшего лейтенанта Петрищева, но Николай только глубже втискивался в сырую глину. – Вперед, господабогадушумать!..

Как ему удалось уцелеть в этой мясорубке, он представлял смутно. Кудато бежал, вопя пересохшим ртом «Аааа…», в когото стрелял, окапывался, с ужасом слыша над головой жужжание свинцовых шмелей, снова кудато бежал… Недели, проведенные в фронтовом аду, слились в один, непомерно разбухший, как насосавшийся крови клещ. Чужой пока крови. А ну как следующий «шмель» вопьется не в товарища, с которым еще вчера хлебали из одного котелка жиденькую кашу, а в тебя?

– Слышь, Коля, – донеслось до Мякишева, и тот, с перепугу, подумал, что это Ванька.

Выбрался из той неглубокой могилы и притопал за ним, своим убийцей. Грязный, с присохшей к окровавленной груди землей…

«Нет, не хочу! – зажал он уши ладонями. – Не могу я!..»

– Слышь, Коля, – настаивал голос.

«Да это же Санькаалтаец! – с облегчением узнал Николай голос нового своего дружка. – Померещится же такое…»

– Чего тебе, Саня?

– Танки фрицевские, слышал, на фланге прорвались, – сообщил приятель. – Сейчас отступление скомандуют.

– Ну и отступим, – вздохнул мужик: стало быть, окапываться снова…

– Не надоело? – поинтересовался невидимый Санька.

– Надоело. Да что делать…

– Что делать, что делать… Фрицам сдаваться – вот что делать.

Эта мысль еще не приходила Николаю в голову. Сдаться – значит прекратить воевать. Не будет больше опостылевшей винтовки, набившей мозоли саперной лопатки, проклятого лейтенанта, грозящего всем замешкавшимся своим «ТТ»… Вспомнились шепотком передаваемые рассказы, что немцыде воюют только с комиссарами и жидами, а простому русскому мужику их бояться нечего. Мол, после войны, когда немцы перевешают да перестреляют всех коммунистов, каждому можно будет трудиться на себя, а не на дядю, каждый сможет развернуться…

«Вот когда золото мое пригодится, – подумал Николай. – Вот когда ему настоящая цена будет…»

Бог отвел его тащить «сидор» с драгоценным грузом прямо домой. Даже щепоти не взял – все припрятал еще в лесу, в надежном месте. Как в воду глядел – плакало бы сейчас золото горькими слезками.

– Слышь, Коля, – продолжал «алтаец». – Немцы, говорят, первым делом кормят и в баню ведут. Они народ чистый, культурный. Им наши вши ни к чему.

От этих слов нестерпимо зачесалось все тело под перепревшей гимнастеркой – помыться не удавалось с самого эшелона. А уж поесть чегонибудь более существенного, кроме сухарей и водянистого пшена…

– Не спи, Колька! Прикинься мертвым и лежи. Я дам сигнал, когда выбраться.

Голос лейтенанта становился все тише, потом совсем рядом – посыпалась на спину земля с края окопа – прогрохотал гусеницами танк, послышалась чужая речь…

– Пора, Колян! Только винтарь не бери – пристрелят враз с оружием!

Николай распрямился и увидел рядом – руку протяни – двух солдат в касках и серозеленой незнакомой форме. Так близко видеть врага ему еще не доводилось.

– Хальт! – один из солдат вскинул винтовку, целясь Мякишеву в грудь. – Хенде хох!

– Не стреляйте! – плаксиво заголосил рядом Санька, тяня вверх руки, насколько это было возможно. – Сдаемся мы! Коль, подними руки, а то пристрелят!

Николай, вздрогнув, задрал вверх руки, перемазанные глиной. Немец сказал чтото второму, заржал и опустил винтовку.

– Коммунист? – нахмурив белесые брови, спросил второй, с коротким автоматом. – Юде?

– Не, не! Не евреи! – заторопился Санька. – Русские! Руссиш! Коммунист капут!

Немцы снова заржали.

– Комм, комм, руссиш швайн! – указал пальцем кудато назад белобрысый, и бывшие красноармейцы поплелись в ту строну.

Так для Николая началась жизнь в плену…

* * *

После воя и грохота боя наступило относительное затишье, и Тарас подполз к Алексею.

– Жив, контра?

– Жив пока, – Коренных потер отбитое с непривычки винтовочным прикладом плечо. – Не знаю, надолго ли…

– А геолог наш все – спекся.

– Сам видел?

– Ага. Помер товарищ Зубов от потери крови. Пулей его зацепило изрядно, но в тыл не пополз. До последнего был на позиции, паренька какогото подбадривал, патроны ему подавал… Жаль, неплохой мужик оказался, героический. Земля ему пухом.

Алексей промолчал: ему тоже понравился новый знакомый за те дни, что довелось побыть вместе. Ну что же – жизнь такая на войне. Зато не придется думать о долге перед Новой Россией и греха на душу не взяли…

– Все? Двигаем обратно? – подмигнул ему Чернобров.

– Нет, Тарас, – не раздумывая, ответил Алексей. – Ты, как хочешь, а я остаюсь.

– Молодцом! – хлопнул его по плечу бывший комдив. – Рад, что не ошибся в тебе, контра! Повоюем еще!

– Повоюем… – эхом отозвался казак.

Из снежной карусели снова угловатыми громадами наплывали вражеские танки…

* * *

– Сейчас вербовать начнут, – пихнул кулаком в бок приятеля Санька. – Вишь, начальство приехало?

Надежды на сладкую жизнь в плену не оправдались. Год, проведенный в разных концлагерях, превратил Николая в жалкое подобие себя самого – тощий, как скелет, оборванный, он жил лишь надеждой. Мыслью о спрятанном далекодалеко кладе. А еще – мечтами о том, как заживет потом, после войны, да светлыми снами, пропитанными золотым сиянием…

Военнопленных построили в длинные шеренги, и перед ними прохаживался важный, судя по всему, эсэсовский чин в длиннополом кожаном плаще и высокой черной фуражке.

– Господин Ламмель желает знать, – частил пухлый человечек с портфелем под мышкой, едва поспевая за быстрой речью немца. – Присутствуют ли среди вас люди, работавшие до войны в научных учреждениях, занимавшихся исследовательской работой, просто знающие нечто необычное?

Шеренги враждебно молчали – такого рода «комиссии» появлялись в лагере частенько. Искали бывших инженеров, квалифицированных рабочих, лиц, знающих немецкий язык… Учеными заинтересовались впервые.

Эсэсовец отобрал десяток очкариков, вышедших из шеренг, и собирался уже отчалить восвояси, как до Николая дошло…

«Необычное! – он лихорадочно проталкивался в первые ряды, стараясь не глядеть во враждебные, нахмуренные лица других пленных, не обращать внимания на тумаки и пинки с их стороны. – Да что может быть необычнее Запределья этого клятого!»

– Постойте, господин эсэсман! – закричал он, вывалившись из строя: охранники с автоматами настороженно повернулись в его сторону. – Я знаю!

Немец вернулся назад, смерил «выскочку» взглядом с головы до ног насмешливым взглядом и чтото проговорил понемецки.

– Вы не похожи на интеллигента, – перевел его слова толстяк.

– Не интеллигент я! – смутился Мякишев. – Просто знаю коечто важное. И интересное для вашего начальника.

– Что именно?

– Да долго объяснять. В двух словах не скажешь. Да и боюсь я тут говорить, – понизил он голос, озираясь на угрожающе гудящий строй товарищей. – А дело важное! Стоит того!

Немец с усмешкой выслушал перевод.

– Вы можете идти с ними, – услышал Николай с облегчением. – Но если ваша информация не будет представлять интереса для Рейха – берегитесь.

– Понимаем, понимаем, – бормотал мужик, опустив голову. – Что мы – мальцы, что ли, по пустякам начальство дергать…

– Будь здоров, Колька! – выкрикнул изза спин пленных Санька.

– И ты не кашляй… – пробормотал Мякишев, забираясь в кузов грузовика.

Больше он никогда не видел «алтайца»…

Это было год назад. Целый год расспросов, допросов, даже пыток. Порой Николай убить себя был готов за то, что смалодушничал тогда, – сидел бы сейчас в лагере, ни о чем не думал бы. Нет, думал бы каждый миг о куске хлеба, о конце тяжелой работы и коротком сне, о том, чтобы никто не задумал сбежать, поскольку после этого аккуратистынемцы расстреляют каждого десятого в устрашение… Здесь – нет. Здесь его берегли, холили и лелеяли. Кормили даже лучше, чем до войны в заводской столовой. И врач его осматривал после каждого допроса. А пытали… Просто они хотели знать точно, что он не врет. Поэтому дымилась кожа под электродами, врезались в мокрое от пота тело кожаные ремни, удерживающие допрашиваемого в кресле вроде зубоврачебного, вонзались под кожу шприцы…

Ничего, убедились. Зажили шрамы, прекратился после лечения на водах в Богемии нервный тик, а заодно – и ночные кошмары, в которых мертвый Ванька, иногда в компании геологов, брошенных умирать в избе на краю болота, подходил к постели Мякишева, тянул к его горлу скрюченные пальцы, из которых на глазах вырастали огромные кошачьи когти…

Но после лечения начались другие пытки.

Под руководством опытных инструкторов Николай учился прыгать с парашютом, работать с рацией, стрелять вслепую и убивать голыми руками. Долго, до седьмого пота, до уже новых кошмаров по ночам – непреодолимой полосы препятствий, нераскрывшегося шелкового купола… Он считал, что его готовят для заброски в тыл красных, но его готовили к другому. К совсем другому.

Преодолев тысячи километров над Европой, Черным и Каспийским морями, Средней Азией, Китаем и Монголией, мощный самолет «Люфтваффе» никем не замеченным вошел в воздушное пространство Советского Союза, чтобы сбросить группу парашютистов в неприметном районе тайги близ Кедровогорска. Освободился от своего груза и тут же отвернул к юговостоку, чтобы немного погодя благополучно приземлиться в оккупированной японской армией Маньчжурии. Ныне называемой Империей МаньчжоуГо.

А днем позже проводник, откликавшийся на имя Николас, вывел группу через мелкое болото к невысокой горной гряде.

– Здесь оно, господин штурмбаннфюрер, – доложил Мякишев командиру одного из спецподразделений «СС», выполняющего личный приказ Гиммлера. – Вон, видите, щель в скалах. Только через эту дырку и можно в Запределье попасть.

– Хорошо, – кивнул эсэсовец. – Йохан, Густав, проверьтека, что там.

Крепыши в пятнистом мешковатом камуфляже взобрались на кручу за несколько минут. Что им был лишний десяток метров крутого подъема? Они в сорок втором устанавливали флаг со свастикой на вершине русского Эльбруса! А еще до войны карабкались с прославленным Генрихом Харером^[36] на отвесную стену Айгера в Альпах, готовились с ним же покорить Гималаи… Помешала война.

– Пусто тут, – высунулся один из альпинистов из пролома несколькими минутами позже. – Но люди тут были, это точно. Поднимайтесь сюда!

Вниз полетела, разматываясь на лету пружиной, легкая веревочная лестница.

– Пока что вы не соврали, Николас, – улыбнулся штурмбаннфюрер Лемке, поднимая с каменистого пола стреляную гильзу, тронутую зеленью. – Если так пойдет и дальше, смело можете рассчитывать на железный крест. По возвращении, конечно. Курт, Карл – проверьте тот конец ущелья. Только осторожно – оружие держать наготове.

– Нет тут никого, господин штурмбаннфюрер, – покачал головой Николай. – Были бы – здесь бы пулемет стоял. Мы, когда уходили отсюда…

– Много слов, Николас. Курт, Карл – вперед.

Эсэсовцы не успели далеко углубиться в теснину – взрыв был негромок, не страшнее хлопушки, но осколки в каменном мешке – страшная штука.

– Я пристрелю вас, Николас! – потрясал «вальтером» под носом у проводника Лемке, не замечая, что у него самого по лбу струится кровь. – Почему не предупредили нас о минах?

– Откуда я знал?! Когда мы шли здесь – никаких мин не было!

Немец остыл так же быстро, как и воспламенился: горячность не самая лучшая черта для истинного арийца, это для всяких унтерменшей вроде итальяшек. Да и отряд сократился всего на двух убитых и двух раненых. Один – легко, а второй… Ладно – это потом.

– Я сам виноват, – офицер похлопал взволнованного проводника по камуфляжному плечу. – Надо было предвидеть. Зато теперь мы точно знаем, что впереди никого нет – нас бы давно перестреляли как куропаток. Вперед. Ты поведешь нас, Николас.

Что оставалось делать Мякишеву? Только молиться, чтобы впереди не оказалось новых сюрпризов…

Им повезло. Сократившийся отряд вышел из устья Врат целым и невредимым.

Запределье встретило непрошеных гостей влажной теплой моросью, тогда как снаружи стоял холодный и яркий осенний денек. Здесь же – ни одного желтого листа.

– Ну, что скажете? – обратился штурмбаннфюрер к «представителю заказчика» – одному из двух ученых, взятых в экспедицию по настоянию Гиммлера.

– Трудно чтолибо сказать с уверенностью… – один из очкариков посмотрел в низкое, сочащееся влагой небо. – Возможно, это простонапросто климатическая аномалия… Котловина имеет свой микроклимат, отличный от окружающего…

– Вы говорите ерунду, Готлиб, – возразил второй ученый, разглядывая через карманную лупу веточку, сорванную с дерева. – Никакая аномалия не позволит выжить в условиях сурового климата Сибири субтропическим растениям. Мы действительно попали в Затерянный Мир! Не удивлюсь, если изза тех деревьев сейчас появится живой динозавр!

Ученые вступили в жаркий спор между собой, и штурмбаннфюрер махнул на них рукой.

– Хорошо. Оставайтесь пока здесь и изучайте ваши травки. Заодно покараулите раненых. А мы втроем прогуляемся немного.

Очкарики даже не заметили, кажется, ухода начальства…

– По этой тропинке не ходили уже несколько лет.

– Выясним, выясним…

Маленький отряд миновал огромное дерево, росшее на берегу, и углубился в лес, стараясь идти посредине старой, заросшей просеки и внимательно смотреть под ноги – мины могли быть и тут. Впереди шел Мякишев, за ним альпинист Йохан и замыкал цепочку штурмбаннфюрер.

– Тишина какая вокруг, – сказал Лемке и замолчал, должно быть наслаждаясь свежим воздухом и ароматом мокрой листвы.

– О, да, как я согласен с вами!

Йохан обернулся, но позади никого не было. Только медленно распрямлялась примятая его ботинками лесная трава.

– Где он, скотина? – крепкая рука подтянула полузадушенного Николая к самому лицу Йохана. – Отвечай, русская свинья!

– Я не знаю… – пролепетал Мякишев. – Понятия не имею, куда он делся!

Немец отпустил его, понимая правоту проводника: тот шел впереди и не оборачивался, поэтому никак не мог видеть, что случилось у него за спиной.

– Возвращаемся назад! – Йохан нервничал, постоянно озираясь вокруг и держа палец на спуске автомата. – Может быть, штурмбаннфюрер решил вернуться…

– Да, да… Я только отлучусь на минутку… – Николай красноречиво помялся. – Сил нет терпеть.

– Иди, свинья, – сжалился немец. – Но только за те кусты и на минуту. Дай сюда автомат!

«Куда он денется? – думал бывший альпинист, стараясь держать под прицелом все вокруг. – Без оружия, в лесу… Он боится не меньше нашего…»

Чтото неимоверно тяжелое рухнуло на спину, клещами сдавило горло, трава и кусты бешено провернулись перед глазами и все потухло. Йохан не успел даже выстрелить…

«Хрена с два, – думал Мякишев, пробираясь сквозь мокрые кусты к знакомому месту. – Вернусь я к вам – держите карман шире!.. Откопаю золотишко, отсижусь в лесу, пока уберетесь восвояси… Мне не привыкать…»

Знакомое дерево он приметил издали, с бьющимся сердцем обошел вокруг и не заметил никаких следов того, что его тайник раскапывали.

«Добро! – ликовал он, вонзая миниатюрную лопатку из десантного снаряжения в землю. – Все на месте! Все уцелело!»

Вскоре стальное лезвие наткнулось на твердое. Миг, и счастливец выволок из ямы облепленный дождевыми червями тяжелый мешок.

«Все здесь!»

С золотом, естественно, ничего не случилось. Все остальное, в том числе и запасные обоймы к «винторезу», было попорчено сыростью.

«Ты уж прости, Ванятка… – Мякишев высыпал все лишнее обратно в яму. – Да и не пригодится больше тебе…»

Вдруг он отчетливо ощутил, что ктото на него смотрит. Тяжкий, почти материальный взгляд исходил из тех самых кустов, где в ложбине, укрытый сучьями, должен был покоиться труп Ивана Лапина. Убийце почудилось, что он даже видит человеческий силуэт в мешанине мокрой зелени.

Человек молча наблюдал за ним!

– Ваань, это ты? – перехваченным горлом позвал Николай, перед которым сейчас встали все забытые уже страхи, казалось вытесненные более страшным.

Бежать, бежать отсюда со всех ног! Но Мякишев, вопреки всему, наоборот, мелкими шажками приближался к жутким кустам.

– Ваань, – подетски скулил он. – Я не хотел… Ты сам виноват…

Свободная рука сама собой, без его участия, отвела тяжелую от влаги ветку…

В первый момент он даже испытал облегчение: какой человек? За кустом стоял зверь, хищник, больше всего похожий на тигра.

Но глаза у него были человеческими, разумными. И глаза эти холодно глядели в лицо Николаю.

– Ваня?.. – только и смог просипеть мужчина…

* * *

– Ну, будешь еще золотопогонником лаяться, – улыбнулся Алексей, глядя, с какой обиженной миной разглядывает приятель выданные погоны. – Дай покажу, как пришить.

– Сам пришью, – огрызнулся бывший комдив, а ныне – старший сержант Слуцкер, с отвращением прикладывая зеленые суконные полоски с широкой поперечной лычкой к плечам новенькой гимнастерки.

В недавно введенных в Красной Армии погонах щеголяли уже почти все – Алексей, например, пришил свои, сержантские, сразу же, и помог другим, неопытным в этом деле. Он был рад «новому старому», армия в погонах казалась ему роднее… Хотя куда уж роднее: прошли они с ЧернобровомСлуцкером от Москвы до Ржева, потом отступали от Харькова до Волги, чтобы снова крутнуть земной шар ногами в обратную сторону… Только такие упертые, как Тарас, и продолжали носить старые, выцветшие гимнастерки с привычными петлицами, пока вчера комбат Егоров, получив нагоняй от начальства за «неопрятный внешний вид некоторых подчиненных», не посулил штрафбат тем, кто не выполняет требования нового устава. И вот теперь «погононенавистник» Чернобров, шипя и матерясь, нашивал эти «старорежимные» знаки различия на свеженькую, только что выданную гимнастерку.

– Ну как?

– Знаешь, как тебя в старой армии звали бы? – с улыбкой тронул КоренныхТатаренков погон на плече друга. – Старший унтерофицер. А у нас, казаков, – урядник.

– Пошел ты! Урыльник…

– Урядник.

– Да знаю я… Что деетсято – рабочеекрестьянская армия погоны нацепила! Так и до «ваших благородий» дойдет! За что воевали…

– Брось, Тарас. Гражданская – дело прошлое. Сейчас все мы – одного цвета. Русские.

– Красные мы! Красная Армия!

– Кому – как…

Мужчины помолчали. Такие стычки возникали у них все реже и реже. Видимо, прав тот, кто сказал: война всех помирит. И смерть, которая ходит рядом…

– Как думаешь, дойдем до Берлина? – спросил Чернобров и не удержался от колкости. – Ваше благородие.

– Дойдем, если живы будем, – спокойно ответил Алексей, не обращая внимания на язвительность друга. – До Парижа доходили в прошлую Отечественную, а до Берлина – поближе будет.

– Это верно, – вздохнул Тарас, кладя другу руку на плечо. – Только далече еще топатьто…

Заканчивался второй год Великой войны, и до Берлина еще оставалось столько же – еще целых два года смерти, крови и лишений. И побед. Малых и больших, личных и общих, тех, что сложатся в далеком еще мае в одну – Великую…