28

Даа, приятно всетаки, уже готовясь взойти на, эшафот, получить в последний момент известие об отсрочке исполнения приговора на неопределенное время, да к тому же с намеком на пересмотр дела в оправдательном ключе.

Похожие чувства переживали все до единого повстанцы, в один миг превратившиеся из загнанных в западню, ощетинившихся волков, готовящихся дорого продать свою жизнь, в хозяев положения, получивших возможность диктовать загонщикам уже свою волю.

На внутреннем дворике вовсю кипела работа: под руководством деятельного Вяземского давешние осажденные рука об руку с бывшими осаждавшими, прицепив к танку тросами, выкатывали уже третье крупнокалиберное орудие, не покидавшее стен Арсенала лет сорок. Порой «давайдавайдавай» и извечные веселые матерки заглушали даже рев танковых двигателей…

Превращенный в штаб второй этаж, где не осталось ни одной стены, не поклеванной пулями, теперь кишел народом. Откудато появились канцелярские столы с персоналками, за каждой из которых вместо изящной барышни восседал здоровенный мужик в камуфляже, а вместо чернильного прибора громоздился пистолетпулемет или автоматический карабин. Связисты, толкаясь и переругиваясь, тянули кабели, в углу весело стрекотал и помигивал всевозможными лампочками оперативно развернутый полевой коммутационный центр, а одну из стен украшал огромный, несколько криво закрепленный и коегде пузырящийся план СанктПетербурга, к которому двое шустрых ребят в пятнистых мундирах и наушниках поминутно прикалывали красные (ейбогу, Александр к выбору цвета «своих» никакого касательства не имел!) флажки на булавках, обозначающие расположение поддержавших восстание частей и захваченных объектов, голубые – «челкинские», зеленые – «думские» и белые – колеблющиеся. Еще час назад пестрая, как перемешанная головоломка, карта сейчас напоминала краснобелую с редкими голубыми пятнышками и зелеными крапинами мишень, в центре которой синело яблочко, обозначающее Зимний дворец, Генеральный штаб и Петропавловскую крепость, а на Рождественской стороне – рыхлая зеленая клякса с центром в районе Таврического дворца, постепенно белевшая. Беспокоили почти сплошь белозеленые Острова, Охта и Выборгская сторона, в противовес красному югу, явно выжидавшие чегото более определенного, чем бродящие по городу фантастические слухи. Это «болото» следовало склонить к решению как можно быстрее…

«А вы стратег, оказывается, товарищ майор! – раздался гдето в мозгу язвительный голос, очень похожий на голос Пашки Драгунова, дружкакорешка училищного, сложившего свою вихрастую голову гдето в Таджикистане еще в начале роковых девяностых. – Что же в академиюто не рванул, а?»

«Эх, ПашкаПашка… Вот кто у нас был лучший стратег и тактик в одном лице – что у доски, что в лихих набегах на общежития пед– и мединститута… – Бежецкий поскреб в затылке. – Его бы сейчас сюда… А еще лучше – на мое место…»

– Господин полковник! – окликнул Александр барона Штелля, деликатно курившего в разбитое окно, поставив ногу в надраенном до солнечного блеска ботинке на низкий подоконник, несмотря на то что все помещение было заполнено слоистым дымом, исторгаемым десятками папирос, сигарет, сигар и даже трубок. Аккуратист и умница, тевтонская светлая голова, непонятно из каких резонов примкнувший с самого начала к «бунтовщикам», хотя склонностью к авантюрам, если судить по краткой характеристике, данной ему Маргаритой и еще более краткой и емкой – Ладыженским, не отличался. – Вы не уделите мне однудве минуты своего драгоценного времени?

– Всегда в вашем распоряжении, Александр Павлович. – Барон аккуратно затушил сигарету, чрезвычайно метко кинул ее в чьюто бесхозную каску (к тому же с аккуратной дырочкой сбоку), стоявшую на полу метрах в пяти от него, хотя весь пол вокруг был густо усыпан окурками и прочим мусором, одернул безукоризненно сидевший на его поджарой фигуре по определению мешковатый камуфляж и подошел к Бежецкому. – Я весь внимание.

«Когда же он, немчура, марафетто успел навести? – Александр завистливо сравнил безукоризненный вид барона со своим, оставляющим желать много лучшего. – Неужели денщика с собой притащил? Или припахал какогонибудь раззяву из пехтуры?..»

Вместо этих вопросов он ткнул пальцем в Выборгскую сторону на карте, в душе проклиная себя за неотесанность – князю, конечно же, полагалось проделать это както изящно, например, отсутствующим сейчас стеком или тростью – здесь, как он знал, проживали в основном «товарищи пролетарии», если не взять их под контроль, способные на многое… В том числе и на удар в спину расслабившихся не вовремя инсургентов. Тем более что на карте их «ареал» располагался прямо в тылу спешно оборудуемых сейчас под руководством князя Вяземского артиллерийских позиций.

– Вам нравится, Николай Генрихович, сия цветовая гамма на данном участке? Особенно в привязке к нашей артиллерии здесь и здесь…

* * *

Ну вот, остзейский барон теперь в лепешку расшибется, но взрывоопасный пролетариат постарается от безответственных шагов удержать. Тем более сил и средств у него будет предостаточно… Заодно займет несколько полицейских участков и, возможно, сумеет перетянуть на свою сторону фрондерствующих лейбгренадер, еще накануне во всеуслышание объявивших, что им начхать как на возомнивших себя вершителями судеб России мужланов, разночинцев и юродствующих дворян в лице членов Государственной думы, так и на «рыжего». В худшем случае Штеллю, родной брат которого служит в этом гвардейском полку, удастся их убедить хотя бы продолжать и далее держаться нейтральных позиций.

Что с флотом? Тут хочешь не хочешь, а придется вернуться к чудесно воскресшему князю Бекбулатову, мысли о котором удавалось успешно гнать последний с небольшим час…

Подвернулся он, конечно, вовремя со своими «бронированными» гусарами, да и Маргарита подтвердила по внезапно ожившему поминальнику, что с Владимиром Довлатовичем все чисто, он самый что ни на есть подлинный, правда, уклонилась при этом от объяснений, но… Не шло никак из головы мертвое лицо с аккуратной дырочкой во лбу, точьвточь соответствующей по диаметру пуле пистолетного калибра, «просверленной» вот этой самой рукой… Да к тому же как объясняться с Александровым другом, как внятно сказать ему, что «Федотто не тот»? Нет, сначала нужно вытащить близнеца из крепости, а там… А там, может быть, все рассосется… Эх, Саша, Саша, не подумал ты тогда, согласившись на посулы проклятого Полковника, чтоб ему гореть в аду!.. Хотя…

Стыдно, до скрипа зубовного стыдно было вспоминать, как кинулся перемазанный «танкист» на шею вышедшему во двор Арсенала Бежецкому, как засыпал вопросами, тормошил, хохотал неизвестно по какому поводу, а Александр стоял столбом, криво улыбаясь и все разглядывая, разглядывая, разглядывая такое неприятно знакомое скуластое лицо, похудевшее, правда, и украшенное довольно свежим шрамом, но все равно именно ТО лицо… Нужно было хотя бы сыграть радость, тоже трясти руку, обнимать, сыпать вопросами… О чем, скажите на милость? Где вы, например, прохлаждались, господин Бекбулатов, почти год и почему не гниете сейчас благополучно в компании могильных червей в своем фамильном склепе Касимовского имения? Нет, что бы ни утверждала там баронесса фон Штайнберг, а без Полковника или его людей здесь никак не обошлось…

Ладно, как бы то ни было, а князя, слегка обиженного (наверное, списал не слишком горячую встречу на трясучку напряженной ситуации) удалось сплавить на помощь «агитаторам», основной целью которых было не дать ввязаться в драчку флоту, который мог наворотить дел своей огневой мощью и шустрыми, как и везде в мире, ребятишкамиморпехами, именуемыми здесь витиевато флотскими экипажами. Кстати, Гвардейский Флотский экипаж неожиданно, возможно, в пику своим сухопутным собратьям, а может, просто не разобравшись, твердо держал сторону Зимнего дворца (или Челкина, что одно и то же), выдвинувшись во всей своей боевой мощи к Дворцовой площади. Гвардейских морпехов, похоже, нейтрализовать без стрельбы (да какой там стрельбы – их танками не вышибешь с занятых позиций!) не удастся и, заливая брусчатку русской кровью, Челкину, возможно, удастся продержаться до подхода еще какогонибудь провинциального Мерецкова с его полком, дивизией или корпусом… Опять же авиация. Авиаторы, мать их так и разэдак, в массе своей происходят из разночинцев, ни в грош не ставят ни гвардию, ни дворянство вообще, технократы чертовы… Может, уже сейчас, гденибудь над Александровской слободой, разворачивается, ложась на боевой курс, звено реактивных «Горынычей», один ракетный залп с борта которых сровняет с землей и Арсенал, и лежащие вокруг кварталы, жители которых сейчас либо крестятся на свои домашние, иконостасы, лежа на полу квартир, либо бегут куда глаза глядят, прихватив с собой только самое ценное и проклиная на чем свет стоит и Челкина, и Думу, и сумасшедших гвардейцев, затеявших свои разборки, ни капли при этом не думая о мирных обывателях…

Как бы теперь пригодились средства массовой информации, но, к сожалению, взятый под контроль резервный телецентр на Васильевском острове оказался неработающим, вернее, выведенным из строя, и специалисты теперь кропотливо пытались вдохнуть в него жизнь. Официальный же, столичный, наплевав на всю сетку вещания, каждые пятнадцать минут выдает в эфир заявления Челкина, перемежающиеся снятыми еще утром сценами пленения повстанцев.

Окровавленных жалких гвардейцев в минутном ролике выносят и выводят с поднятыми руками под бодрый голос репортера из дымящегося здания вокзала (не разобрать, какого именно, – слишком уж покорежен взрывом фасад, да и угол съемки неподходящий). Качество записи было мерзейшим, да и телевизор с треснувшим корпусом безбожно барахлил, но узнать коекого из пленников и снятых крупным планом убитых удалось, хотя и не без труда.

Особенно умиляла статичная картинка, то и дело вставляемая в эфир: полковник Бежецкий в расстегнутом мундире, сидящий, вернее вскакивающий с тюремной койки. Скорее всего, если принять во внимание искаженное гневом лицо близнеца, оператору снимающему его, не поздоровилось, и этот кадр так и остался тем единственно подходящим для показа, который удалось извлечь из разбитой камеры. Фальшивободрый голос комментатора, неизменно вызывая оживление в штабе, объявлял, что настоящий полковник Бежецкий по подозрению в подготовке переворота арестован еще задолго до оного и содержится в Петропавловской крепости, а инсургентами (поначалу они назывались бунтовщиками, но затем градус осуждения заметно снизился) руководит наглый самозванец, лишь отдаленно похожий на оригинал. Принимал на веру заявление телевизионного деятеля, похоже, один лишь Александр, у которого кошки скребли на душе…

Задумавшись, Бежецкий только сейчас обратил внимание на застывшего перед ним худенького «камуфляжного» паренька лет девятнадцатидвадцати с соломенным ежиком на лопоухой голове, протягивающего плоскую черную трубку с антенной.

– Чего тебе, сынок? – спросил Александр, выплывая из своих дум.

– Вас к телефону, ваше высокопревосходительство!

– Давайте, подпоручик. – Бежецкий протянул руку, смущенно думая про себя: «Как же я звездочкито не разглядел на рукаве? За солдатика офицера принял, профан! Еще на дуэль нарвешься тут…» – Как ваше имя?

– Подпоручик Симонов, господин полковник! – польщенно вытянулся парнишка с темносиним с серебром шевроном гродненских гусар на рукаве, заливаясь прямотаки девичьим румянцем.

– Вольно, гусар! Благодарю за службу! Бежецкий у аппарата, – последнее уже в трубку.

– Сашка, гад! – раздался в мембране возмущенный бекбулатовский голос, слегка искаженный помехами. – Пока ты там политесы разводишь, меня тут мариманы на куски рвут! «Благодарю за службу!..» – передразнил он, довольно похоже подражая голосу Александра. – Наполеон хренов!.. Буонопартий Новгородской губернии!..

– Ладно ты, – прервал поток язвительностей Бежецкий. – Как там в Кронштадте? Обстановка, настроения…

– А на фига мне Кронштадт твой сдался?! – весело завопил в трубку эксгусар. – Я и поближе нашел то самое, что нам требуется! Ведь ты же, Сципион наш Новгородским, на весь Балтийский флот не претендуешь? Он ведь в большинстве своем и в Невето не поместится… Конечно, если…

– Погоди! – перебил его Александр. – Так ты не в Кронштадте? Почему?

– Я ему про Фому, а он мне про Ерему! – обиделся Бекбулатов. – Я же тебе битый час твержу: нашел я уже то самое, что нам нужно, и прямо под боком! Лечу я, значит, над Крестовским островом, а тут меня мысль посещает: «Дай, думаю, на Судостроительный завод гляну…» Глянул, и что ты думаешь? Стоит она, красавица, у причала…

– Да говори ты толком! – рассердился Бежецкий. Неужели этот повеса умудрился разглядеть какуюто даму с вертолета? – Кто стоит?..

– Крейсер! – выпалил Владимир. – Легкий рейдер класса «океан». Такие наши разлюбезные друзья с Туманного Альбиона фрегатами еще кличут…

– Какой еще фрегат? Парусник, что ли?

Чересчур шустрая фантазия тут же нарисовала романтический образ трехмачтового судна, ощетинившегося по бортам жерлами бронзовых пушек, с черным Веселым Роджером на мачте…

– Сам ты парусник! Говорю же тебе: крейсер. Четыре башни главного калибра, не мерено более мелких орудий, ракеты, торпедные аппараты и прочие зенитки… Хотя они наверняка не понадобятся… Я морячков уже почти уговорил нам пособить. Правда, командует этим чудом судостроения один наш с тобой старый знакомый, поэтому без тебя, то есть без твоего самоличного присутствия, моншер ами, никак не обойтись. Я за тобой уже геликоптер отправил, жди с минуты на минуту…

– Хорошо, хорошо… А как хоть этот крейсерто называется, Владимир?

– А я разве не сказал? «Аврора»! Крейсер «Аврора»…

Бежецкий потрясение опустил трубку, не слушая больше того, что пищала, восторженно захлебываясь, мембрана.

Ничего себе символ!..

* * *

С высоты птичьего полета «Аврора» ничем не напоминала свою знаменитую тезку, ставшую символом Великой Октябрьской революции, но производила впечатление более чем солидное. Да, Бекбулатов был прав: с такой огневой мощью несговорчивых кронштадтцев можно оставить на десерт…

– Что тебе снится, крейсер «Аврора»?.. – промурлыкал себе под нос Бежецкий, когда вертолет резво пошел на посадку. – В час, когда солнце встает над Невой…

Солнце, правда, наоборот начинало свое неспешное снижение, но песня есть песня – слова из нее не выкинешь…

– Где ты болтаешься, Сашка! – завопил с борта крейсера Бекбулатов, едва Александр показался на пристани в сопровождении нескольких гусар, вооруженных до зубов. – Я тебе даже адмиральский трап выторговал, а ты…

На борту делегацию встречала небольшая группа военных моряков, облаченных в парадные мундиры.

– Капитан второго ранга Колчак, – представил сияющий, как новенький империал, Володька высокого морского офицера в белой форме с хищным костистым лицом под широкой фуражкой с золотой кокардой. – Хозяин здешних мест. Да вы, кажется, знакомы…

В голове Бежецкого привычно (хотя в последнее время это случалось все реже и реже) щелкнуло, и словно по экрану компьютера побежали воображаемые строки: «Колчак Николай Александрович, капитан второго ранга, командир крейсера ВМС Российской империи „Авроpa“…» Чтото там такое неприятное было у него с Бежецким… То ли ссора, то ли просто какаято размолвка… А потомокто похож на своего знаменитого предка, очень похож… Конечно, печально знаменитого в мире майора Бежецкого, ибо здесь, в этом мире прадед командира «Авроры» не прославился ничем, кроме полярных экспедиций и нескольких, известных в узком кругу гидрографов и гляциологов, открытий. Равно как и прототип его корабля, отличившийся лишь в паре второстепенных морских боев Британской кампании и благополучно разрезанный в свое время за полным моральным устареванием «на иголки».

– Граф… Простите, князь, – поправился капитан второго ранга. – Позвольте на пару слов…

Два офицера, морской и сухопутный, чуть ли не под ручку, как старые приятели, отошли к борту.

– Знаете, князь, – после некоторого молчания произнес Колчак, не глядя в лицо Александра. – Я давно уже понял, что тогда был не прав… Хотел приехать к вам, извиниться, да все никак не получалось… А потом эти события прошлого года… Вам стало не до таких мелочей…

– Какая ерунда, капитан, – заявил Бежецкий, мучительно вспоминая причину «его» ссоры с Колчаком и никак не в состоянии вспомнить. – Я давно забыл об этом.

– Да? – Капитан заглянул ему в глаза. – Это правда?

– Вашу руку, – вместо ответа протянул ему ладонь Александр…