Глава 6. Выкуп.

Благородный Алдар полагал, что выздоровление шевалье де Гранье смело можно считать чудом. Гвидо де Шамбли, обнаруживший Этьена среди трупов его несчастных товарищей, был настроен более скептически. По его мнению, заслугу по спасению младшего Гранье следовало отнести на счет коннетабля. Благородный Глеб выехал навстречу королю из Эдессы, и если бы Болдуин не свернул к болотам, несчастья удалось бы избежать. Этьен сидел на бортике бассейна в замке Русильон и тупо смотрел в бурлящую воду. Шевалье тяжело переживал несчастье, приключившееся с королем Болдуином, и разговоры о собственном чудесном спасении не вызывали в нем иных чувств, кроме досады.

– Ты зря не купаешься, Этьен, – окликнул его из бассейна Алдар. – Эта вода обладает чудесными свойствами. Твоего отца она поставила на ноги в течение месяца. А его рана, полученная в битве при Акре, была не в пример тяжелее твоей. Сен-Валье с большим трудом вынес раненного Этьена с поля битвы на собственных плечах. Храбрым человеком был твой отец, шевалье, и благородным. За эти качества его до сих пор вспоминают добрым словом боевые товарищи. Истинный рыцарь и христианин. Да икнется в гробу тем, кто предательски его убил.

– Спасибо на добром слове, благородный Алдар, – кивнул Этьен. – А что слышно о короле Болдуине?

– Пока известно только то, что он жив. Так же как и Жослен де Куртене.

– Жив?! – резко выпрямился Этьен и тут же едва не рухнул в воду от прихлынувшей вдруг слабости.

– Осторожнее, шевалье, – крикнул Гвидо. – Не хватало тебе утонуть в бассейне после того, как мы вытащили тебя с того света. Рано или поздно, Ролан выяснит, где их прячет эмир Балак и тогда наступит наш черед, поквитаться с сельджуками.

– А откуда вы знаете, что Болдуин жив?

– От Санлиса, – пояснил Алдар, выбираясь из воды на бортик бассейна. – Барон собственными глазами видел, как сельджуки пленили короля и уцелевших шевалье его свиты.

– Но ведь барон был с нами!

– Благородный Ги успел укрыться в камышах раньше, чем град стрел обрушился на королевский лагерь. Везучий он человек, этот Санлис.

– Мне только одно непонятно, – задумчиво проговорил Гвидо, – зачем Ги вообще отправился в Эдессу?

– Хотел выслужиться перед Болдуином, – пожал плечами Алдар. – Но в этот раз ему крупно не повезло.

В замке Русильон, куда судьба забросила Этьена, жизнь била ключом. Здесь то и дело появлялись какие-то люди, явно не франки и не нурманы, и тут же, пошептавшись о чем-то с хозяином, исчезали. Сам хозяин почти целые дни проводил в воинских упражнениях, гоняя до седьмого пота своих сержантов. В Русильоне явно к чему-то готовились, но не торопились посвящать гостя в свои намерения.

– Эти люди армяне и сирийцы, – пояснил Этьену Алдар. – Им проще проникать в города, контролируемые сельджуками.

Шевалье де Гранье с душевным трепетом ждал приезда в Русильон благородной Милавы, но дочь печенега Алдара, не торопилась на встречу с отцом. А о несчастье, приключившемся с благородным Этьеном, она, скорее всего, не знала, да и не стремилась узнать. Гранье ничего другого не оставалось, как слоняться по замку, путаясь под ногами занятых людей. Опытным глазом он определил, что замок подвергался осаде, причем в недавние времена. Хозяевам удалось заделать бреши в стенах и вернуть Русильону прежнее великолепие, но скрыть его недавних ран они не смогли.

– Десять лет назад замок, который защищали тридцать сержантов во главе с шевалье де Сен-Валье, осаждали десять тысяч византийских пельтастов. Два дня гарнизон замка героически отбивал все их атаки. Византийцы вошли в Русильон, когда пал последний его защитник. Впрочем, ненадолго. В ту же ночь они были выбиты оттуда русами Венцелина фон Рюстова. Во время этой осады, шевалье, погибла моя мать, сражавшаяся на стенах, а мы спаслись только потому, что прыгнули со стен в озеро. Я, два моих младших брата, Гуго де Сабаль, Сесилия и раненный Понс. Это была самая страшная ночь в моей жизни.

Этьен посмотрел сначала на благородного Владислава, потом перевел глаза вниз, на озеро. Высота показалась ему чудовищной. Сам бы он не рискнул прыгнуть, хотя всегда слыл хорошим пловцом. А ведь шевалье де Русильону было тогда лет двенадцать-тринадцать не больше.

– Два сержанта сдерживали напор сельджуков, рвавшихся в эту башню, пока мы прыгали вниз. Одного из них звали Вузлев, другого Ростислав, это почти все, что я о них знаю. Они прошли с моим отцом путь от Константинополя до Иерусалима, чтобы пасть здесь, в этом замке от руки христиан. Я очень не люблю византийцев, благородный Этьен, гораздо больше, чем мусульман.

– Однако ты доверяешь армянам и сирийцам, – покосился на мрачного хозяина гость.

– Среди моих сержантов местные уроженцы действительно составляют большинство, и не было еще случая, чтобы они подвели меня в бою. А стычки здесь на границе бывают едва ли не каждый месяц. Туркмены стремятся проникнуть в долину, чтобы разграбить богатые села и с добычей уйти назад.

– Именно поэтому ты так усердно готовишь своих людей?

– Не только, – покачал головой Владислав. – Нам предстоит очень серьезное дело, и мне не хотелось бы ударить в грязь лицом.

– Это связано с освобождением короля?

– Да, – не стал скрывать шевалье де Русильон. – Мы ждем сигнала от Ролана де Бове.

– Я пойду вместе с вами.

– Ты еще не оправился от раны, – покачал головой Владислав. – Впрочем, время у тебя есть.

Шевалье де Русильон был искусным рубакой, это Этьен понял сразу же, как только сошелся с ним один на один во дворе замка. Владислав настолько быстро менял позицию и направление удара, что Гранье далеко не всегда успевал за ним. Меч то взлетал над головой Русильона, то уходил в бок, почти скрываясь за телом атакующего шевалье, но и в том и в другом случае, он разил практически без промаха. Дважды Владислав выбивал оружие из рук своего противника, и трижды касался клинком его плеча. Этьену мешала недавняя рана, но не это было главным, у самолюбивого француза хватило духу, чтобы признать превосходство своего противника.

– Я бы на твоем месте не слишком огорчался, благородный Этьен, – утешил гостя Гвидо де Шамбли. – Владислав заслуженно считается лучшим бойцом в Антиохии, что немудрено, поскольку его учителями были Бернар де Сен-Валье и Ролан де Бове. Не говоря уже о его отце, благородном Глебе. Разве что мой зять Драган фон Рюстов способен против него устоять.

Гвидо де Шамбли уже перевалило за сорок. Он доводился родным племянником коннетаблю де Руси и был произведен в рыцари прямо на поле битвы самим Болдуином Тарентским. Чем, кстати говоря, очень гордился. Это был добродушный, слегка располневший и облысевший человек, с голубыми глазами и круглым улыбчивым лицом. Этьен с удивлением узнал, что его новый знакомый женат на дочери сельджукского бека, принявшей христианство, и что он слегка побаивается своей жены. Во всяком случае, благородный Алдар не раз пошучивал по этому поводу, но благородный Гвидо только рукой махал в его сторону. В доблести шевалье де Шамбли, принявшего участие в десятках больших битв и сотнях мелких стычек, никто никогда не сомневался. Этьен насчитал на его теле шесть шрамов и слегка устыдился собственного уныния. Рана, полученная на берегу Евфрата была первой в его жизни.

– Я хотел бы поговорить о твоей дочери, благородный Алдар, – набрался, наконец, Этьен смелости для серьезного разговора.

– А разве вы знакомы? – спросил печенег, и на его смуглом сухощавом лице отразилось удивление.

– Я видел ее в Антиохии, – вздохнул Гранье. – Конечно, благородная Милава может отвергнуть мою любовь, но прежде чем заговорить с ней, я хотел бы услышать твое решение, благородный Алдар. Я человек не слишком богатый, но у меня есть два замка – один во Франции, другой здесь, в Святой Земле.

– Даже если у тебя за душой не было ни единого су, дорогой Этьен, я бы все равно счел за честь породниться с сыном своего друга. Я не могу и не хочу неволить свою дочь, но если она ответит тебе «да», то считай, что мое согласие у тебя уже есть.

Долго ожидаемое известие от Ролана де Бове пришло в тот момент, когда Гранье почувствовал себя совершенно здоровым. Единственным препятствием для участия Этьена в намечаемом предприятии было незнание языков и внешность, слишком уж откровенно выдававшая в нем франка. Зато Этьен знал в лицо всех шевалье из свиты короля Болдуина и мог быстро с ними договориться. На это обстоятельство указал Владиславу благородный Алдар.

– Все наши сержанты либо армяне, либо сирийцы. Благородные шевалье, чего доброго, сочтут их провокаторами и откажутся следовать за ними. Что же касается внешности, то ты, Влад, похож на турка еще меньше, чем благородный Этьен.

– Зато я говорю не только по-турецки, но и по-арабски, – возразил шевалье де Русильон.

– Поскольку окончательное решение остается за мной, то я беру Гранье с собой в качестве пленного франка, – подвел черту под спорами Алдар.

– А где находится благородный Болдуин? – спросил Этьен.

– В цитадели города Харапута, – вздохнул Владислав, примирившийся, видимо, с решением печенега. – Крепкий орешек, надо признать.

– А разве благородный Ролан не поедет с нами? – нахмурился Гранье.

– Сенешаль со своими людьми уже там, – пояснил Алдар и добавил, поднимаясь из-за стола. – Да поможет нам Бог в этом благородном деле.

Харапут оказался довольно большим городом, обнесенным к тому же крепкой и высокой стеной. По прикидкам Этьена здесь проживало никак не менее двадцати тысяч человек. И, надо полагать, торг в городе был оживленным. Во всяком случае, появление торгового обоза из десяти подвод с малочисленной охраной не могло вызвать у городских стражников никаких подозрений. Тем не менее, заминка у городских ворот Харапута все-таки возникла. Сельджукский бек посчитал себя куда более важной особой, чем какой-то там арабский купец, а потому потребовал освободить проезд для своего отряда. Эта внезапно вспыхнувшая перепалка позабавила скучающих стражников, но их веселое настроение разом испарилось, когда надменный бек предъявил пергамент, снабженный печатью эмира Балака, и кивнул головой на важного пленника, которого он препровождал в харапутскую цитадель. Этьен хотя и не знал языка тюрков, но все-таки сообразил, что сейчас кричит десятник самоуверенному арабу. Благородный Владислав, облаченный в белоснежную чалму и бурнус, изобразил на лице крайнюю степень испуга и мгновенно попятил коня, давая дорогу надменному беку. Зачем Алдару понадобилось привлекать к себе внимание, Этьен понял только тогда, когда они въехали по мосту в узкие ворота и оказались на площади, едва ли не сплошь заставленной торговыми рядами. Громкие вопли стражников, заставили обывателей подсуетиться, и они в мгновение ока очистили дорогу, ведущую к цитадели. Увидев каменную громаду, возвышающуюся на холме, Этьен невольно ужаснулся. Для того чтобы взять эту крепость штурмом, потребовалось бы несколько тысяч хорошо вооруженных рыцарей. Да и сам Харапут, населенный преимущественно сельджуками, тоже не следовало сбрасывать со счетов. Город был наполнен вооруженными людьми, готовыми грудью встать на пути врагов эмира Балака.

– Осиное гнездо, – процедил сквозь зубы Алдар на вполне понятном Этьену языке.

Ряженые сельджуками сирийцы не проехали и половину пути до цитадели, как дорогу им преградили надменные всадники. Этьен склонился к самой холке коня, благо руки у него не были связаны и нащупал за голенищем сапога рукоять длинного ножа, подаренного Владиславом. Сапоги были сельджукские, нож, а точнее короткий меч, сковали в далеком Киеве, зато гамбезон на шевалье де Гранье был сшит во Франции, что выделяло его в толпе сельджуков. Впрочем, присмотревшись попристальней к подъехавшим людям, Этьен выпрямился и перевел дух. Стражников, преградивших путь гордому беку, возглавлял ни кто иной, как Ролан де Бове, одетый в турецкий кафтан, зеленого цвета и вооруженный кривым мечом, который шевалье де Русильон называл саблей.

– В цитадели не менее шестидесяти сельджуков, – негромко произнес сенешаль. – Твоим людям с ними не справиться, Алдар. Я привел тебе подкрепление.

– Но это может вызвать подозрение, – покачал головой печенег.

– Мы будем держаться в стороне, – пояснил Ролан. – А вы постарайтесь сразу же перебить всех турок в приворотной башне.

– А как же Гвидо и Владислав – кто поможет им?

– Приходится рисковать, Алдар, – пожал плечами сенешаль. – Мы не могли привлечь больше людей, это сразу бы вызвало подозрение.

Печенег угрюмо кивнул головой и послал коня вперед. Люди Ролана де Бове расступились, давая ему дорогу. Этьену показалось, что он узнал среди них рослого нормандца из храмовников, которого звали Томасом де Марлем. Сероглазый нормандец хитро подмигнул Гранье и отвернулся.

Подъемный мост, ведущий в цитадель, был опущен, однако вход в приворотную башню перекрывала решетка. У этой решетки Алдар придержал коня и протянул сельджуку пергамент с эмирской печатью. Турок, если судить по отороченному мехом кафтану, являлся, по меньшей мере, десятником. Во всяком случае, грозный вид бека не произвел на него впечатления, и команду он отдал не раньше, чем ознакомился с содержимым послания. Решетка поползла вверх под бурчание чем-то недовольного сельджука, однако Этьену было недосуг вслушиваться в чужую непонятную речь. В проходе было темно, но шевалье все-таки разглядел за спиной десятника еще трех вооруженных пиками людей. Схватка под каменными сводами оказалась короткой, но кровавой. Четыре турка упали, даже не вскрикнув. Зато Этьен остался без оружия – рукоять длинного ножа торчала из горла несчастного, осмелившегося встать на его пути. Алдар первым послал своего коня во двор цитадели, Этьен устремился за ним, хотя над его головой слышался звон стали и крики. Это сирийцы Алдара расправлялись с сельджуками, засевшими на втором ярусе приворотной башни. Гранье на ходу подхватил свой меч, брошенный ему печенегом, и невольно прикрыл веки, спасаясь от солнечного света, больно резанувшего по глазам. К приворотной башне уже бежали люди с кривыми саблями в руках, и их крики быстро вернули растерявшегося шевалье к действительности. Он дважды взмахнул мечом и оба раза удачно. Два окровавленных тела рухнула под ноги его заплясавшего коня.

– Алдар, держи приворотную башню, Томас, выводи лошадей из конюшни, все остальные за мной – к паласу!

Почему Ролан де Бове решил, что пленники содержаться в этом малоприметном двухэтажном здании, Этьен не знал, но последовал за сенешалем без раздумий. Возможно, у храмовника были в цитадели осведомители. Во всяком случае, благородный Ролан почти сразу же нашел крутую лестницу, ведущую в подвал. Навстречу ему бросилось сразу четверо сельджуков. Но сенешаль лишь прочертил по воздуху и чужой плоти четыре кровавые черты кривой сельджукской саблей, и турки, мгновение назад полные сил, рухнули на каменные плиты, словно тряпичные куклы. А благородный Ролан продолжил свой путь к цели, даже не оглянувшись на тех, чьи жизни он оборвал бестрепетной рукой.

– Сбивайте запоры! – приказал сенешаль своим людям, вооруженным секирами. Тяжелые двери распахивались одна за другой, крики обретающих свободу людей становились все громче, а Этьен никак не мог обнаружить среди пленных короля Болдуина.

– Короля нет в этом подвале, – крикнул разъяренный неудачей Гранье благородному Ролану.

– Болдуина вчера ночью вывезли из цитадели, – откликнулся на крик Этьена человек, заросший бородой едва ли не по самые ноздри.

– Куда, благородный Жослен? – спросил сенешаль.

– Кажется в Халеб.

– Все наверх, – рявкнул Ролан. – С нами Бог, благородные шевалье.

Сельджуки, охранявшие цитадель, похоже, окончательно пришли в себя и густо полезли из всех щелей. Этьен убил, по меньшей мере, пятерых, пытавшихся помешать ему пробиться к коню. Рядом рубился, умело орудуя секирой, бородатый мужчина, которого Ролан назвал Жосленом.

– Коня графу, – крикнул Томас де Марль, чертом крутившийся посреди двора. Сирийцу, выполнившему приказ шевалье, эта услуга стоила жизни. Пушенная из ближайшей башни стрела выбросила его из седла и из жизни. Этьен придержал взбесившегося коня, и рывком за шиворот забросил графа в седло.

– Останусь жив – не забуду! – успел крикнуть Жослен де Куртене.

– К воротам! – скомандовал Ролан, потрясая окровавленной саблей. – Уходим, благородные шевалье.

Сколько людей выбралось из цитадели под вопли взбешенных сельджуков, Этьен не успел определить. Пока что было сделано только полдела, ибо беглецам предстояло еще вырваться за пределы Харапута, превратившегося в гигантский муравейник. В торговых рядах шел не шуточный бой. Армяне и сирийцы Владислава де Русильона и Гвидо де Шамбли пытались удержать городские ворота. На миг Этьену показалось, что все проживающие в городе сельджуки собрались здесь с оружием в руках, дабы не дать освобожденным пленникам выбраться из города. Нападение с тыла они, похоже, не ждали. Во всяком случае, толпа развалилась на две половинки, освобождая широкий проход. Этьен успел увидеть перекошенное яростью лицо Владислава де Русильона, стоящего на перевернутой телеге в окружении десятка сельджуков, но помочь шевалье не успел.

– Не мешкай! – рявкнул Алдар и ударил плашмя мечом по крупу его жеребца.

Ролан де Бове повел спасенных пленников к лесу, Этьен скакал следом, то и дело кося глазами назад. Из городских ворот один за другим выскакивали всадники на разгоряченных конях. Гранье узнал Алдара, за которым скакало семь сирийцев, ряженых турками, но Владислава среди них не было. Этьен уже собрался разворачивать коня, но как раз в это мгновение из ворот хлынул поток лихих наездников, который возглавлял облаченный в белую одежду человек. Гранье далеко не сразу определил, кто кого преследует в этом диком хороводе из человеческих и конских тел.

– Вперед! – рявкнул Алдар, догнавший шевалье. – К лесу!

Турки, опомнившиеся от внезапного нападения, рвались отомстить своим обидчикам, их становилось все больше на обширной поляне перед городскими воротами. Этьен, никак не мог понять, почему этот лес, сильно прореженный рукой человека, должен стать для них надежным убежищем. Доскакав до первых деревьев, он остановился и оглянулся. Владислав де Русильон сумел-таки оторваться от погони, благодаря самоотверженности своих людей, прикрывавшим ему спину. Перед шевалье, на шее коня, лежал какой-то тюк, и Ролан не сразу сообразил, что это человек, по всей видимости тяжело раненный. Продлись эта бешеная скачка еще несколько мгновений, конь Владислава не выдержал бы двойной нагрузки. К счастью и для себя, и для своих седоков, вороной жеребец достиг леса раньше, чем обозленные турки успели его догнать. Сельджуки слишком опрометчиво приблизились к зарослям, и расплата не заставила себя ждать. На разгоряченных погоней всадников обрушился град стрел. Турки стали разворачивать коней, но уйти не успели. Две сотни рыцарей и сержантов напали на них столь внезапно, что сельджукам не хватило времени, ни на бегство, ни на перестроение. Со стен Харапута заметили опасность и почли за благо закрыть ворота, дабы не подвергать город опасности. Преследователи, превратившиеся в преследуемых, были истреблены до последнего человека. Две сотни сельджуков, проявивших неуемную прыть там, где следовало проявлять осторожность, полегли от стрел и мечей арбалетчиков и сержантов коннетабля Глеба де Руси.

– Благородный Гвидо ранен, – сказал Этьену опечаленный Алдар. – Мы потеряли двадцать сержантов, да обретут их души место в раю, ибо пали они за благое дело.

Набег на харапутскую цитадель нельзя было назвать неудачным. Были освобождены граф Эдессы Жослен де Куртене, его ближайший родственник граф де Валери и десять благородных шевалье. К сожалению, короля Болдуина среди них не было. Более того, эта дерзкая вылазка почти наверняка должна была отразиться не самым лучшим образом на судьбе несчастного пленника, которого теперь будут стеречь с особым тщанием. Надо полагать, эмир Балак сделает все возможное, чтобы не выпустить из рук самую ценную свою добычу.

– Тем хуже для Балака, – бросил Ролан де Бове, проезжая мимо Этьена.

– В Антиохию, – махнул рукой всадник с властным и мрачным лицом, которого окружающие называли коннетаблем. Судя по всему, это был отец Владислава де Русильона. Странно, что благородная Эмилия называла этого человека с холодными синими глазами самым веселым и любезным шевалье во всем крестоносном войске. Немало, судя по всему, пришлось пережить благородному Глебу, чтобы улыбка навсегда исчезла с его сжатых в стальные полосы губ.

Эмир Балак в последнее время пребывал в прескверном настроении. Из Тира шли тревожные вести. Понс Триполийский при поддержке коннетабля иерусалимского королевства осадил город. Правитель Дамаска атабек Тугтекин уже дважды напоминал Балаку о данном когда-то обещании помочь городу Тиру людьми и оружием. Эмир Мардина готовил армию к походу, когда пришла весть о дерзком нападении на Харапут. Потеря такого числа пленников привела удачливого Балака в ярость. Которую он тут же сорвал на ни в чем не повинном визире аль-Кашабе. Несправедливость была столь очевидной, что даже Тимурташ счел своим долгом вступиться за опального шиита.

– Надеюсь, что хотя бы Болдуина тебе удалось сохранить, дорогой родственник? – прошипел в его сторону рассерженной гадюкой Балак.

– А почему хотя бы? – искренне удивился Тимурташ. – Из моей цитадели пока никто не пропадал.

Что, кстати говоря, было чистой правдой. Король Иерусалима, недавно переведенный в Халеб, находился под надежной охраной, практически исключающей всякую надежду на спасение. А за оплошавших нукеров Балака, проспавших атаку на Харапут, Тимурташ отвечать не собирался. О чем он громогласно заявил двоюродному брату. За минувший год сын Ильгази успел отрастить усы и обрести некоторую уверенность. Прежде безропотно внимавший двоюродному брату Тимурташ ныне осмеливался ему перечить. И хотя юный эмир Халеба был кругом прав, его поведение не понравилось Балаку. Еще менее ему понравились вести, пришедшие из крепости Манбиш, расположенной на границе с графством Антиохийским. Бек Сулейман, до сей поры исправно несший службу, громогласно заявил, что отныне не собирается подчиняться чужому эмиру, не имеющему никаких прав на славный город Халеб. Балак усмотрел в этом происки Тимурташа, но аль-Кашаб, вновь допущенный к уху повелителя, разуверил его в этом. По мнению халебского эмира, глупый Сулейман поддался на посулы ассасинов, которые кружили вокруг него не первый год, пытаясь перетянуть вечно пьяного бека на свою сторону.

– Я не могу выступить к Тиру, не повесив этого негодяя на крепостных воротах, – скрипнул зубами Балак.

– Пожалуй, – не стал спорить с рассерженным эмиром аль-Кашаб. – Дураки порой бывают опаснее врагов. Думаю, Сулейман запросит пощады, как только увидит твоих нукеров под стенами Манбиша. К тому же в крепости хватает разумных людей, которые не захотят рисковать головами из-за пьяной причуды бека.

– Значит, Тимурташ здесь ни при чем? – нахмурился Балак.

– Эмир увлечен франкской красавицей, невесть какими путями попавшей в его гарем. Эта страсть до того подействовала на Тимурташа, что он практически не покидает стен своего дворца.

– Тем лучше, – усмехнулся Балак. – Сын Ильгази никогда не отличался умом, но в последнее время у него прорезался голос. Впрочем, отчасти он был прав. Ты действительно не заслужил опалы, почтенный аль-Кашаб.

– Людям свойственно ошибаться, – склонился в поклоне визирь, – но воистину велик тот эмир, который умеет признавать свои ошибки.

Балак не собирался задерживаться у стен Манбиша. Да в этом не было особой необходимости. Как только пять тысяч сельджуков и мамелюков подошли к крепости, оттуда немедленно понеслись заверения в преданности. Бек Сулейман, устами своих посланцев, заверял грозного эмира, что его оклеветали завистники. Сам же он никогда бы не осмелился перечить величайшему воину исламского мира, надежде Востока, блистательному и великому Балаку.

– Сболтнул спьяну, – вздохнул аль-Кашаб, сопровождавший эмира в этом никому не нужном походе. – А теперь будет долго каяться и кланяться. Пообещай ему жизнь, почтенный Балак, и он откроет нам ворота.

Беку Сулейману было предписано покинуть крепость с непокрытой головой и веревкой на шее. Сначала Балак назначил ему двадцать ударов палкой по пяткам, потом, по просьбе аль-Кашаба, снизил количество ударов до десяти. В ответном послании Сулейман униженно благодарил великого эмира за проявленное великодушие и клятвенно заверял, что выйдет из ворот Манбиша, дабы припасть к копытам его коня. Большей чести, он, пьяница и невежа, конечно же, не заслуживает.

– Пусть будут копыта, – криво усмехнулся Балак, подъезжая к опущенному мосту в сопровождении пышной свиты.

Ворота крепости противно заскрипели, и, видимо, поэтому телохранители, окружающие эмира, не услышали протяжного свиста смерти. Эмир покачнулся в седле, удивленно посмотрел на оперение стрелы, торчавшей из его груди, и произнес хриплым голосом:

– Какой удар для мусульманского мира.

Балак умер раньше, чем растерявшиеся телохранители успели снять его с седла. Ворота крепости немедленно закрылись, а подъемный мост был поднят при полном попустительстве нукеров. Да что там тупые нукеры, когда даже беки, включая визиря аль-Кашаба, не смогли вымолвить ни слова, потрясенные чудовищным ударом, нанесенным исподтишка.

Эмир Тимурташ выразил печаль по поводу смерти двоюродного брата, но куда больше его огорчила пустая халебская казна, выпотрошенная Балаком. И хотя денарии ушли на дело угодное Аллаху, как его заверил аль-Кашаб, настроение юного эмира, которому совсем недавно исполнилось девятнадцать лет, это нисколько не улучшило. Тимурташ даже бросил в лицо визиря несколько грубых слов, чего за ним прежде не водилось. Матерью эмира была персиянка, научившая своего сына вежливому обхождению, не только с вышестоящими, но и с зависимыми людьми. Эмир был крайне расстроен своей несдержанностью, о чем и поведал Жозефине, пришедшей поддержать своего повелителя в трудный для него час. Тимурташ был человеком, изнеженным, капризным, но не жестоким. К новой своей наложнице он привязался не только телом, но и душой. Благо Жозефина была обольстительна и умна, а потому могла не только удовлетворить плотскую страсть юного эмира, но и дать ему ценный совет.

– Грубость не бывает лишней, эмир моей души, особенно когда имеешь дело с такими хитрыми и коварными людьми как аль-Кашаб, – утешила своего повелителя мудрая наложница. – Ему будет полезно, сразу же почувствовать твою властную руку.

– Я хотел сделать тебе подарок, – пожаловался Тимурташ.

– Ты главное сокровище моего сердца, эмир, – ласково улыбнулась Жозефина. – Никакое золото не заменит мне твоих ласк. И я счастлива, что в столь трудный для тебя час, ты вспомнил обо мне.

– Мне жаль Балака, – пожал плечами Тимурташ, – но долго скорбеть о нем я не собираюсь. В последнее время он вел себя недостойно и дошел в своей наглости до того, что обчистил мою казну. Я на его Мардин не покушался.

– Теперь город Мардин принадлежит тебе, эмир, – прошептала ему на ухо Жозефина. – Ты единственный законный наследник Балака и должен сделать все, чтобы прибрать его земли к рукам.

– Среди мардинских беков обязательно найдутся недовольные, – задумчиво проговорил Тимурташ. – А у меня нет денег даже на то, чтобы заплатить телохранителям.

Юный эмир был человеком далеко не глупым, но решительности ему явно не хватало. На это, видимо, и рассчитывал визирь аль-Кашаб, укрепляя свое положение в Халебе. Однако в данном случае он ошибся. В эмире вдруг заговорила кровь отца, великого Ильгази, славившегося не только не только полководческим даром, но и властолюбием. Тимурташ верил в свою звезду, и Жозефина делала все от нее зависящее, что не дать этой вере угаснуть под напором новых забот.

– Халеб от тебя и так никуда не уйдет, – нашептывала наложница в ухо разомлевшего любовника. – Тебе важнее обосноваться в Мардине. Город окружают плодородные земли. Равнину населяют племена воинственных туркмен, где ты всегда можешь набрать храбрых воинов. Ты станешь могущественным владыкой, Тимурташ, сам султан вынужден будет обращаться к тебе за помощью и советом.

– А деньги? – почти простонал юноша. – Где я возьму столько золота, чтобы заплатить бекам и нукерам своего брата.

– Золото храниться в подвале Халебской цитадели, – усмехнулась Жозефина. – Надо только суметь распорядиться им.

– Ты о чем? – удивился Тимурташ, приподнимая голову с подушки.

– О короле Иерусалимском, которого Балак перевез в Халеб накануне своей смерти. За благородного Болдуина можно получить столько золота, что его хватит не только бекам и нукером, но и тебе, эмир моей души.

– Но меня осудят?

– Кто? – удивленно вскинула бровь Жозефина. – Беки, которым ты заплатишь золотом? Султан Махмуд или халиф Мустаршид? Но эти двое так заняты враждой друг с другом, что им сейчас не до тебя. К тому же многие эмиры отпускали знатных пленников за выкуп, а потом кичились своей удачливостью и благородством.

– Но ведь речь идет о короле?

– Речь идет о золоте и власти, почтенный Тимурташ. Твоем золоте и твоей власти над двумя самыми богатыми городами Сирии и Месопотамии. Франки напали на Харапут, дабы освободить своих товарищей, кто может помешать им напасть на Халеб, если у тебя не будет под рукой сильной армии? Зачем подвергать город риску? А тебе ведь еще предстоит борьба за Мардин. На это время лучше договориться с крестоносцами.

– И какую сумму франки могут дать за короля?

– Об этом лучше поговорить с почтенным Саббахом, – посоветовала Жозефина. – Бек хоть и стар, но предан тебе всей душой. Он едва ли не единственный остался с тобой, когда все прочие перебежали в стан Балака.

– Пожалуй, – задумчиво проговорил Тимурташ. – Я назначу его визирем Халеба, если он сумеет добыть для меня пятнадцать тысяч денариев.

Саббах сорвал с даиса Уруслана двадцать пять тысяч, чем потом гордился до самой смерти. Но и поторговаться ему пришлось изрядно – до седьмого пота, до хрипов в груди и учащенного сердцебиения. Шевалье де Марль, явившийся в Халеб для переговоров, с порога отверг первую же названную каирцем цифру. Пятьдесят тысяч денариев никто никому никогда не платил.

– Но ведь речь идет о короле!

– Десять тысяч, – буркнул Томас. – Благородный Болдуин далеко уже не молод. Плен пагубно отразился на его здоровье.

– Король здоров как бык, – возмутился чужой скупости Саббах. – Спроси хотя бы Жозефину.

– Хоть сейчас на коня, – охотно подтвердила благородная дама де Мондидье.

– Пятнадцать, – набросил за хорошую весть Томас.

– Не губи, шевалье, – взмолился бек. – Я обещал эмиру Тимурташу тридцать тысяч! Он снимет с меня голову, если я уступлю хотя бы денарий.

– Двадцать, – назвал свою цену прижимистый Марль.

– Двадцать пять, – лег костьми на поле удачи почтенный Саббах, и не сошел с него до тех пор, пока не услышал из уст благородного Томаса «шайтан с тобой».

Дабы не возбуждать страсти среди жителей города Халеба и не привлекать внимание завистливых беков, короля Иерусалимского вывели из цитадели подземным ходом, предварительно завязав ему глаза. А покинул он город рано утром в одежде персидского купца, во главе торгового каравана, идущего в Дамаск. Почтенного Саббаха менее всего волновало, дойдет ли этот караван до славного арабского города или сгинет по пути. Куда важнее было получить обещанные деньги. К счастью, почтенный Уруслан сдержал слово. Двадцать пять тысяч денариев были доставлены во дворец Саббаха, тщательно пересчитаны и вручены хозяину под расписку.

– Эмиру хватит и двадцати тысяч, – рассудила благородная Жозефина.

– А куда мы денем остальные пять? – прищурился на распутную женщину каирский бек.

– Поделим между собой, – усмехнулась отважная наложница. – Нам ведь тоже надо на что-то жить, почтенный Саббах.