Глава 4 Гнев короля.

Филипп де Руси был слегка удивлен, когда в его замок Ульбаш нагрянули двадцать новгородцев во главе с Олексой Хабаром. А уж когда он узнал причину столь неожиданного визита, то попросту пришел в ужас. Графиня Фландрская, отправившаяся в монастырь, поклониться местным святыням, но почему-то оказавшаяся в замке Ульбаш, попыталась успокоить своего расстроенного друга, но не встретила понимания. Благородный Филипп метал громы и молнии в притихших новобрачных и проклинал тот день, когда злодейка судьба забросила его в Великий Новгород. Замок Ульбаш, выстроенный вроде на века, готов был рухнуть на головы своих обитателей, но, разумеется, не от чудовищных подземных толчков, а исключительно от стыда. Ибо дурные поступки новгородского боярина, которого шевалье де Руси считал своим другом, заставляют краснеть даже стены. Филипп был до того убедителен в своем гневе, что все присутствующие в зале люди стали невольно коситься по сторонам. Однако стены не оправдали надежд хозяина и сохранили свой первозданный вид. Потолок тоже не рухнул на головы прелюбодеям, чем окончательно подорвал веру хозяина в существование справедливости в этом суетном мире.

– Мы не прелюбодеи, – твердо произнесла благородная Адель, бледнея от гнева. – Мы венчанные муж и жена.

Старый сенешаль замка Властимил, служивший еще отцу Филиппа, сокрушенно покачал головой. Ситуация складывалась щекотливая, учитывая присутствие в Ульбаше благородной Сибиллы. Получалось как-то не совсем по-людски, когда грешник обличал праведников. Благородный Филипп уловил смущенное покашливание сенешаля, скосил глаза на порозовевшую графиню и, наконец, сбавил тон.

– Нас обвенчал отец Валериан в присутствии графини Констанции и барона Альфонса, – продолжала обиженная Адель.

– А что скажет на это твой отец, коннетабль де Русильон? – спросил охрипшим от крика голосом хозяин замка. – Его разрешения ты спросила?

– Он никогда бы не согласился, – ответила упавшим голосом Адель.

Филипп проспал чужую интригу. Подобное случилось едва ли не в первый раз за всю его богатую событиями и не такую уж короткую жизнь. Он не одобрял решение брата, выдать дочь Адель за сына барона де Лоррена, но не собирался ему перечить. Благородный Владислав не принадлежал к числу тех людей, которые привыкли следовать чужим советам. Решение он уже принял, а потому был абсолютно уверен, что в этом мире нет силы, способной помешать этому выгодному с его точки зрения браку. Увы, такая сила нашлась в лице новгородца Олексы Хабара. Этот смазливый негодяй мог бы обольстить даже каменную статую, возникни у него такая потребность. Но в данном случае Олексе помогли люди, не заинтересованные в сближении Русильонов с Лорренами. Филипп был слишком искушенным в политике человеком, чтобы этого не понимать.

– Отведи им помещение в средней башне, – приказал шевалье сенешалю. – А с тобой, Хабар, я потом поговорю.

Благородная Сибилла уже успела за три дня обжиться в чужом замке, поразившем ее не столько крепостью стен, сколько воистину восточным великолепием внутреннего убранства. Такого количества ковров, шелковых и парчовых гобеленов ей видеть в Европе не доводилось. Кроме того, каменные стены жилых помещений были обшиты деревом, что придавало им особый неповторимый уют. А золотой посуды в этом замке было столько, что ее хватило бы на дюжину дворцов. С некоторым удивлением Сибилла осознала, что владетель Ульбаша несметно богат, богаче ее мужа графа Фландрского, далеко не последнего человека в Европе. А ведь Филипп младший сын в семье, он простой шевалье, получивший в наследство от отца один единственный замок. Правда, этот замок мог вызвать зависть даже у королей Франции и Германии, как своей величиной, так и крепостью стен. Взять Ульбаш было практически невозможно, это Сибилла поняла сразу же, как только увидела грандиозное сооружение, стоящее на скале. В логове благородного Филиппа оказалось целых три жилых башни, соединенных между собою галереями. Своей высотой они едва ли не втрое превосходили внешние стены, тоже далеко не хлипкие, усиленные шестью малыми башнями, одна из которых была приворотной. Из такой крепости можно было смело бросать вызов баронам и королям, что, собственно, шевалье де Руси и делал, вмешиваясь в дела сильных мира сего.

– Это самая красивая пара из всех, кого мне доводилась видеть, – попробовала утешить своего любовника графиня.

– Вряд ли мой брат примет в расчет подобное обстоятельство, – вздохнул шевалье. – Скорее всего, он решит, что я поспособствовал Хабару и, чего доброго, объявит мне войну.

– Я бы на твоем месте поговорила с ним раньше, чем до него дойдут сплетни о поведении дочери. Пусть он лучше услышит весть о ее замужестве из твоих уст. Кстати, с материальной точки зрения это выгодный брак?

– Олекса Хабар единственный сын самого богатого новгородского боярина, у которого хватит золота, чтобы купить Париж и весь королевский домен в придачу.

– Тогда что тебя смущает?

– Мой брат упрям как мул и не потерпит непослушания даже от родной дочери.

– В таком случае я поеду с тобой и попытаюсь убедить грозного коннетабля, что кроме политических расчетов в этом мире есть еще и любовь.

– А как же твой муж, граф Фландрский?

– Для меня это будет оправданием за долгое отсутствие. Участие в судьбе двух влюбленных, преследуемых грозным отцом, куда менее предосудительное занятие, чем связь с красивым шевалье, о которой уже наверняка шепчутся в Антиохии.

Сибилла была женщиной смелой и решительной, в этом Филипп уже успел убедиться. Это она подтолкнула свою подругу Элеонору Аквитанскую в объятия Глеба де Гаста, не только словом, но и собственным примером. Она была моложе Филиппа на пятнадцать лет, но шевалье, пожалуй, не рискнул бы заявить, что соблазнил эту красивую белокурую женщину, поскольку это скорее она остановила на нем свой выбор.

– Граф Фландрский может устроить грандиозный скандал.

– Нет, – покачала головой Сибилла. – Благородный Тьерри слишком мудр, чтобы устраивать мне сцены ревности. Кроме того, я не единственная женщина, уступившая зову плоти под воздействием пряных ароматов Востока.

– Ты намекаешь на Элеонору? – нахмурился Филипп.

– Ты плохо знаешь королеву, – засмеялась Сибилла. – Да и меня тоже. Мы действительно согрешили, но постарались, чтобы наши грехи утонули в море слухов и сплетен, порочащих очень многих французских дам. Согласись, шевалье, когда молва обвиняет едва ли не всех благородных женщин, приехавших в Антиохию, то очень трудно бывает разобраться, какая из них действительно виновата, а какая всего лишь стала жертвой оговора.

Филипп засмеялся:

– Я всегда недооценивал женщин и теперь готов принести им за это извинение в твоем лице, дорогая Сибилла.

– Так ты берешь меня в замок Русильон?

– Беру. Надеюсь, что благородный Владислав с большим вниманием выслушает красивую даму, чем своего оплошавшего брата.

Замок Раш-Русильон был расположен в столь живописном месте, что поневоле вызывал восхищение любого путника, проезжающего сначала по узкому темному ущелью, а потом, неожиданно для себя, оказывающемуся на берегу озера, залитого солнечным светом. Во всяком случае, Сибилла сумела оценить и красоту гор, созданных Богом и великолепие замка, сооруженного людьми в месте диком и вроде бы не приспособленном для жизни. К Русильону, со всех сторон окруженному водой, вел деревянный мост, разрушенный византийцами более тридцати лет тому назад и восстановленный благородным Глебом де Лузаршем, отцом нынешнего владельца. По словам Филиппа, замок построили на твердой земле, которая стала островом только после того, как были возведены все эти величественные стены и башни. А озеро, столь удивившее графиню Фландрскую своими очертаниями, – дело рук искусных арабских строителей, заполнивших котловину чистейшей водой из горных рек.

– В замке есть целебный источник, способствующий заживлению ран и излечению от многих болезней. Сам патриарх Антиохийский осветил его после того, как избавился здесь от подагры, мучавшей его много лет.

– А от бесплодия он лечит? – полюбопытствовала графиня.

– Скорее всего, да, – смущенно откашлялся Филипп. – С божьей помощью.

Коннетабль Русильон оказался рослым широкоплечим мужчиной лет сорока пяти со столь суровым и хмурым лицом, что даже далеко не робкой Сибилле стало не по себе. Рядом с хозяином замка стоял шевалье, которого графиня приняла сначала за Глеба Гаста, но, присмотревшись, очень скоро поняла свою ошибку. Барон Драган фон Рюстов был старше Глеба, по меньшей мере, лет на десять. Этот очень видный мужчина рано поседел, однако сохранил не только свежесть лица, но и молодой блеск в глазах. Во всяком случае, на Сибиллу он глянул оценивающе, хотя и без вызова. Скорее всего, благородный Драган был уже осведомлен об отношениях, связывающих графиню Фландрскую с шевалье де Руси, а потому даже не пытался смутить гостью. Тем не менее, именно он помог даме сойти с седла на каменные плиты, которыми был выложен внутренний двор замка. Хозяйку Русильона, благородную Кристину, Сибилла разглядела не сразу, но успела быстро сориентироваться в ситуации и первый поклон отдала именно ей. Баронессе, скорее всего, уже исполнилось сорок, но красоты своей она еще не утратила. И хотя печаль по поводу скандального поведения дочери омрачала ее лицо, все-таки у нее хватило выдержки, чтобы с достоинством принять гостей. О чем говорили мужчины, Сибилла не слышала, но ей и без того было понятно, что благородный Владислав недоволен младшим братом, и это еще мягко сказано. Баронесса то и дело бросала встревоженные взгляды на мужа, видимо всерьез опасалась его несдержанности. Однако барону фон Рюстову удалось пригасить вспыхнувшую было между братьями ссору, и благородная Кристина вздохнула с облегчением.

– Я в некотором роде являюсь посланцем барона Хабара, – тихо, чтобы не слышали мужчины, произнесла Сибилла, – хотя ни в коем случае его не оправдываю.

– Надеюсь, моя дочь здорова? – так же тихо спросила Кристина.

– Цветет как роза, – с охотой откликнулась графиня. – Более красивой девушки, чем твоя дочь, баронесса, мне видеть не доводилось. Немудрено, что благородный Олекса пал жертвой ее неземной красоты.

– Боюсь, что в этом браке он не обретет счастья, – сухо заметила баронесса. – Благородный Владислав поклялся, что отомстит человеку, замаравшему честь его рода.

– Помилуй, благородная Кристина, – всплеснула руками Сибилла, – в чем же здесь оскорбление для рода Русильонов? Ведь этот брак освещен церковью. Невесту благословила графиня Констанция. Хотя, на мой взгляд, она поторопилась. Но в данном случае можно говорить лишь об обиде, нанесенной родителям невесты, но никак не об оскорблении. Олекса Хабар принадлежит к знатному роду, за это ручаются брат твоего мужа Филипп де Руси и Глеб де Гаст брат благородного Драгана фон Рюстова. Более того я собственными глазами видела Олексу в свите скифского царя, который на поверку оказался, правда, князем русов. Сам император Мануил привечал барона Хабара и сажал его за свой стол. И уж хотя бы в силу этой причины брак твоей дочери нельзя назвать неравным.

– А что есть и другие причины? – спросила с легкой усмешкой Кристина.

– Есть, – подтвердила Сибилла. – Он поразительно красив, этот то ли скиф, то ли рус. К тому же на редкость образован, чего, к слову, не скажешь о наших шевалье. Благородный Олекса свободно говорит на латыни и греческом. Кроме того он успел выучить и французский язык. Будь Адель моей дочерью, я не пожелала бы ей лучшего мужа.

– А у тебя есть дети, графиня? – спросила Кристина.

– Увы, – развела руками Сибилла. – Я состою в браке вот уже семь лет и почти потеряла надежду. Говорят, что в вашем замке есть источник, освещенный патриархом Антиохийским, который способен творить чудеса.

– У меня пятеро детей, – сказала Кристина, скосив глаза на мужа, – и все они, слава Богу, живы и здоровы.

– Вот видишь, баронесса, – вздохнула Сибилла, – а у нас в Европе умирает, едва родившись, каждый второй ребенок. Я очень надеюсь, что замок Русильон станет счастливым не только для тебя, но и для меня.

Графиня Фландрская высоко оценила заботу хозяев, поместивших нежданную гостью в апартаменты, достойные ее высокого сана. Филиппу де Руси достались покои, обставленные поскромнее, но он этого, кажется, не заметил, не на шутку озабоченный проблемами, свалившимися на его голову. Тем не менее, он нашел время, чтобы навестить Сибиллу и был настолько великодушен, что провел в ее постели всю ночь.

– Кажется, я нашла для тебя союзницу, способную укротить нрав гордого коннетабля.

– По-моему, ты преувеличиваешь возможности благородной Кристины? – с сомнением покачал головой Филипп. – Она очень тихая и скромная женщина. Я не помню случая, чтобы она перечила своему мужу.

– Милый мой шевалье, – засмеялась Сибилла. – Именно такие скромницы и способны удержать мужей в узде. Поверь моему чутью, она сумеет укротить своего мужа куда быстрее, чем сотня таких прожженных интриганов как ты. Кстати, ты не потерял подарки Олексы Хабара родителям жены?

– Вряд ли они согласятся их принять, – покачал головой Филипп. – Ты себе не представляешь, что мне пришлось выслушать от Владислава. Хорошо еще, что присутствие Драгана помещало ему пустить в ход кулаки.

– А кто пригласил барона фон Рюстова в Русильон?

– Вероятно Владислав.

– Бьюсь об заклад, что это сделала благородная Кристина, дабы ссора между братьями не зашла слишком далеко.

– Я принимаю твой вызов Сибилла и ставлю жемчужное ожерелье против твоего поцелуя.

– Это неравный заклад, мой дорогой Филипп, но я согласна на твои условия, ибо уверена в своей победе. Кстати, не знаю, лечит ли русильонский волшебный источник бесплодие, но чувственность он обостряет, шевалье, имей это ввиду.

– А ты уже успела искупаться в нем?

– Как видишь, благородный Филипп, иначе я уклонилась бы от твоих объятий, сославшись на усталость и головную боль.

Меч из вороненой стали произвел большее впечатление на обоих баронов, отлично разбирающихся в оружии. Конечно, со стороны Драгана восхищение оказалось слегка преувеличенным, но и коннетабль угрюмо кивнул, бросив при этом недовольный взгляд на жену. Кристина этот взгляд выдержала с кротостью голубицы и с достоинством приняла в дар диадему невиданной красоты. Ахнула даже много чего повидавшая Сибилла, чего уж тут говорить о служанках и приживалках, едва не захлебнувшихся в славословии.

– Дар достойный императрицы, – согласился с женщинами Драган и в этот раз был вполне искренен в своей оценке.

– Новгородская работа, – пояснил довольный Филипп. – Лучших ювелиров я не видел во всей Европе.

Благородный Владислав держал паузу так долго, что у Сибиллы даже холодок пробежал по спине. Наконец грозный коннетабль вынес свой вердикт:

– Я прощу ослушников только в том случае, если они преклонят колени перед Гробом Господним, и Бог в своем милосердии не отринет их.

Сибилла бросила на Филиппа насмешливый взгляд, но что тот чуть заметно пожал плечами, признавая свое полное и окончательное поражение.

Тьерри Фландрский уже не чаял увидеть свою жену живой и невредимой. И хотя Раймунд де Пуатье утверждал, что дороги его графства безопасны для паломников, все-таки большой веры к нему у Тьерри не было. Доброжелатели, кои в таких обстоятельствах появляются в немалом числе, настоятельно советовали графу поискать Сибиллу не в монастыре, который она уже успела покинуть, а в замке Ульбаш, где она могла найти приют под крылышком благородного Филиппа. Дело дошло до того, что граф Фландрский публично обозвал негодяем Робера Першского, позволившего себе оскорбительные намеки по поводу его жены. В воздухе запахло кровопролитием, но, к счастью, в закипающую ссору вмешался Пьер де Саллюст, предложивший свои услуги в качестве третейского судьи. В замок Ульбаш были посланы два шевалье, один из которых представлял интересы графа Фландрского, другой – графа Першского. Шевалье обернулись за два дня, принеся весть, скорее огорчившую, чем обрадовавшую благородного Тьерри. Сибиллы Фландрской в замке не оказалось, оба шевалье заявляли об этом со всей ответственностью, ибо облазили это незаурядное сооружение вдоль и поперек. Благородный Робер вынужден был не только принести извинения графу Фландрскому, но и торжественно поклясться, что те же самые извинения он принесет и благородной Сибилле, как только она появится в Антиохии. Дабы слегка поразвлечь приунывшего Тьерри легкомысленный брат короля рассказал ему о похождениях юного Луи де Лузарша соблазнившего Талькерию, жену герцога Бульонского. Об этой любовной связи в Антиохии знали все, называли даже место, где любовники проводили бессонные ночи. В неведении, как водиться, оставался только сам герцог, по прежнему люто ревновавший свою жену к Роберу.

– Хорошо хоть Хабар успел жениться, – усмехнулся брат короля, – иначе Гийом непременно вызвал бы его на поединок. И мы потеряли бы одного из самых доблестных предводителей крестового похода. Этот скиф редкостный боец, можешь мне поверить, Тьерри, я видел Олексу в деле.

– А разве скиф женился? – удивился граф.

– Вот тебе раз, – развел руками Робер. – Он не просто женился, он умыкнул у Сен-Клера невесту, чем довел несчастного шевалье едва ли не до умопомрачения. Об этом говорит вся Антиохия и только ты, мой благородный друг, находишься в неведении.

– А о чем еще говорят в Антиохии? – уныло спросил Тьерри у своего словоохотливого гостя.

– О падении графини Тулузской, – шепотом сообщил собеседнику на редкость осведомленный Робер. – Даже мой брат Людовик вскольз заметил, что это скандал.

– Благородная Мария упала с лошади? – посочувствовал чужому несчастью Тьерри.

– Скорее отдалась породистому жеребцу по имени Гвидо де Раш-Русильон, – усмехнулся Робер. – Это старший брат того самого Луи, который объездил благородную Талькерию.

– Не верю! – неожиданно возвысил голос граф.

– Воля твоя, благородный Тьерри, – обиделся Робер. – Я над ними свечку не держал. Зато Ангерран де Куси видел все собственными глазами. Только ты меня не выдавай, граф, я поклялся барону, что буду нем как рыба. Впрочем, на месте Ангеррана я бы лучше смотрел не за чужими женами, а за собственной Маврилой, которая закрутила любовь с Венсаном де Раш-Гийомом, юным оруженосцем Раймунда де Пуатье.

Робер не понял, почему граф Фландрский вдруг побурел от гнева, а в глазах его плеснула ярость. В конце концов, имени благородной Сибиллы он даже не упомянул, хотя, разумеется, мог бы. Но, видимо, Тьерри принял измены чужих жен так близко к сердцу, что готов был мстить не только их любовникам, но и любому представителю мужского пола. К коему бесспорно принадлежал и граф Першский, который в качестве оправдания мог бы сослаться разве что на редкостное невезение, а отнюдь не на отсутствие пыла. В частности он очень скорбел по поводу неразумного выбора благородной Талькерии, которая предпочла безусого мальчишку одному из самых храбрых вождей крестового похода. От крупных неприятностей Робера спасла Сибилла Фландрская вдруг возникшая на пороге. При виде жены благородный Тьерри всхрапнул как загнанный жеребец и произнес вместо набора отборных ругательств всего одну невинную фразу:

– Где ты была?

Сибилла откликнулась на вопрос мужа целым потоком слов. В которых очень скоро захлебнулся не только Тьерри, но и Робер. Описания чудес графства Антиохийского заняли у графини столько времени, что оба ее слушателя успели осушить по два кубка отличного местного вина. Но особенный восторг прекрасной Сибиллы вызвал волшебный источник, исцеляющий от всех болезней, включая бесплодие.

– Ты была в Раш-Русильоне? – удивился Тьерри.

– Я воспользовалась приглашением баронессы Кристины, с которой мы познакомились в монастыре. К слову, этот монастырь был основан благородной Констанцией, дочерью короля Филиппа Французского и женой герцога Боэмунда Тарентского. Как тебе известно, она доводилась бабушкой нынешней графини Констанции и, по слухам, очень благоволила к коннетаблю Глебу де Лузаршу, убитому, как многие полагают, не без участия ее сына, графа Боэмунда Антиохийского, который в свою очередь погиб при весьма сомнительных обстоятельствах.

У благородного Робера закружилась голова и отнюдь не от вина. В какой-то миг ему показалось, что он все-таки падет жертвой чужой семейной сцены, отнюдь не бурной, к слову говоря, но имеющей свои специфические особенности, весьма вредные для здоровья постороннего человека. Однако граф Фландрский, к удивлению несчастного Робера, не только слушал с большим вниманием свою жену, но даже умудрялся находить крупицы здравого смысла в потоке произносимых ею слов. Через полчаса нескончаемого рассказа благородной Сибиллы граф Першский мысленно поздравил себя с тем, что не успел жениться, через час он твердо решил, что не жениться никогда. Между прочим, имя Филиппа де Руси во всей этой мешанине событий, происходивших в Антиохии на протяжении полусотни лет, не было упомянуто ни разу. С чем Робер и поздравил графиню Фландрскую, опять же не раскрывая рта.

– Это была незабываемая поездка дорогой Тьерри, я пересекала полноводные реки и поднималась в горы. Мрачные ущелья готовы были поглотить нас безвозвратно, но всегда где-то там вдали нас манил солнечный свет, ниспосланный Богам, дабы утихомирить нашу печаль и наполнить наши души благоговением. Я вам рассказывала, что замок Раш-Русильон расположен посреди чудесного озера, заполненного прозрачной водой?

– Нет, – успел вставить слово благородный Тьерри.

– Сорок лет назад на замок напали византийцы, их было несметное количество, а Раш-Русильон защищали только тридцать отчаянных храбрецов, к слову, земляков того самого Олексы Хабара, который, как ты знаешь, женился на несравненной Адели, чем очень огорчил ее родителей. Грозный коннетабль уже готовился снести голову своему недавно обретенному зятю, но тут вмешалась я и предотвратила кровавую трагедию, которая, скорее всего, потрясла бы не только Антиохию, но и святой град Иерусалим.

– А источник? – на свою беду напомнил графине ошалевший Робер.

О святом источнике графиня рассказывала так обстоятельно, с такими подробностями, что у графа Першского от ненависти к ней свело челюсти. Одно перечисление имен, исцелившихся дам и шевалье заняло у нее столько времени, что Робер вознес очи к небу, моля Господа о пощаде.

– Я ведь отправила к тебе посыльного, дорогой Тьерри. Ты получил мое письмо из монастыря?

– Нет.

– Каков, однако, негодяй этот сириец. Я заплатила ему целый денарий, и он поклялся всеми святыми, что непременно вручит его тебе лично в руки. Может он отдал его одному из слуг? Впрочем, благородная Кристина рассказывала мне, что среди сирийцев, людей в массе своей очень порядочных, попадаются редкостные негодяи. Так вот один из таких негодяев соблазнил ее служанку, чудную девушку шестнадцати лет, тихую, ласковую безропотную, а когда пришла пора жениться, этот блудодей заявил…

Что заявил негодяй сириец Робер так никогда и не узнал, он тихо отполз от стола и почти бегом бросился вон из гостеприимного дома Фландрского. Сержанты и конюхи с удивлением наблюдали, как граф Першский пытается и не может сесть в седло. Наконец Робер попал ногой в стремя и стрелой вылетел за ворота усадьбы. В себя он пришел только во дворце, который делил со своим старшим братом. Впрочем, его усталость от пережитого была столь велика, что он рухнул ничком на ложе и заснул сном праведника, только что избежавшего самого великого в своей жизни соблазна.

Разбудил Робера, заснувшего совершенно не ко времени, родной брат Людовик. Король был чем-то очень озабочен и не нашел ничего лучше, как обратиться за советом к графу Першскому.

– Я хочу поговорить с тобой о поведении французских дам.

– Нет, – взревел раненным зверем Робер. – Ради Бога, брат, только не о них.

– Но почему? – удивился Людовик.

– Мне хватило объяснений Сибиллы Фландрской. Это святая во всех отношениях женщина, верная своему супружескому долгу, никогда не помышлявшая о грехе, даже самом незначительном, вернулась, наконец, к своему мужу, полная радостных впечатлений.

– Что это с тобой? – нахмурился король. – Ты пьян?

– Трезвее не бывает, – всплеснул руками Робер. – Просто я дал Богу клятву, что не произнесу ни единого дурного слова по поводу поведения французских дам.

– Похвальное намерение, – растерянно проговорил, – но я должен с кем-то посоветоваться.

– Тебе нужен барон де Лоррен, – подхватился на ноги Робер. – Честнейший человек. И очень наблюдательный. От него ты узнаешь все, что пожелаешь. А меня уволь, дорогой брат. Я слишком слаб, чтобы бороться с демонами.

– С какими еще демонами? Ты в своем уме?

– С суккубами и инкубами, – печально вздохнул граф Першский. – Ими буквально переполнен город Антиохия, если верить моему лучшему другу Альфонсу де Вилье. Так мне позвать барона де Лоррена?

– Зови, – сердито бросил Людовик. – И подумай о своем здоровье, Робер. В последнее время ты стал слишком много пить.

Благородный Симон де Лоррен произвел на Людовика очень хорошее впечатление. Это был мужчина лет пятидесяти, уже утративший стройность фигуры, зато приобретший мудрость, столь необходимую в решении сложных дел. Людовик, уступающий годами собеседнику едва ли не вдвое, счел антиохийского барона вполне приемлемым советником в деле весьма сомнительного свойства. Дабы избежать лишних ушей, король предложил своему гостю спуститься в сад, подышать свежим воздухом.

– У меня был серьезный разговор с епископом Лангрским по поводу недостойного поведения некоторых особ благородного сословия, – осторожно начал Людовик. – Я не жду от тебя перечисления имен грешников, дорогой Симон, но хочу знать твое мнение по этому поводу.

– Это очень деликатный вопрос, – вздохнул Лоррен. – Патриарх Антиохийский, с которым я имел возможность недавно беседовать, кивает на происки дьявола, решившего запутать в своих сетях участников богоугодного предприятия, коим бесспорно является крестовый поход. Мой друг Альфонс де Вилье, человек излишне впечатлительный, впрямую говорит об инкубах и суккубах, которых он видел собственными глазами. Иные намекают на владетеля Ульбаша, замеченного в связях с язычниками, некоторые кивают на борона фон Рюстова, отец которого был колдуном. Конечно, мне выгодно бросить тень и на благородного Филиппа и на благородного Драгана, которые не числятся среди моих друзей, но я вынужден признать, что эти люди, если и причастны к греховным делам, то только косвенно, а главным организатором этого шабаша является никто иной как граф Раймунд Антиохийский и два его ближайших сподвижника, барон Пьер де Саллюст и маршал графства Гишар де Бари. Именно эти трое выступили в роли если не соблазнителей, то сводников, предоставив блудодеям помещения для встреч, и всячески поощряют их греховные безумства.

– Цель? – спросил Людовик, хмуря брови.

– Я ведь тоже живу в Антиохии, государь, и интересы графства мне отнюдь не безразличны, – вздохнул Симон. – Тем не менее, забавы благородного Раймунда зашли столь далеко, что не могут оставить равнодушным благочестивого человека. Граф Антиохийский пытается при помощи блуда удержать крестоносное воинство в городе и более того, направить усилия его вождей в выгодное для себя русло. Конечно, взятие Халеба выгодно Антиохии, но с точки зрения христианского мира, это деяние будет выглядеть слишком ничтожным и вряд ли заслуживающим тех средств, которые уже были потрачены на содержание крестоносного воинства. Я уже не говорю, о потерях понесенных французами и германцами в этой войне за нашу веру.

Людовик был потрясен откровениями антиохийского барона и даже не нашел нужным скрывать свои чувства при постороннем вроде бы человеке. Король побагровел от гнева, а с его языка сорвалось слово, уж очень похожее на ругательство.

– Она все время твердит мне о Халебе, – прохрипел он голосом, срывающимся от негодования. – Я уже почти согласился отдать приказ о штурме.

– Речь, я полагаю, идет о королеве? – мягко полюбопытствовал Лоррен. – Благородная Элеонора женщина впечатлительная, насколько я могу судить. Возможно, слухи о поведении императора Мануила, соблазнившего свою племянницу, подействовали на нее не лучшим образом. Византийцы вообще склонны к разврату, государь. Разумеется, я даже в мыслях не допускаю, что христианка способна уподобиться константинопольской шлюхе, но, к сожалению, далеко не все столь же благородны и великодушны, как мы с тобой, государь.

– Ты называешь это великодушием, барон де Лоррен?! – взревел Людовик.

– Я никогда сам не осмелился бы начать этот разговор, государь, но и молчать в ответ на твои прямые вопросы – выше моих сил. Мне кажется, благородный Людовик, что чем раньше французские крестоносцы покинут Антиохию, тем лучше будет для всех. Христос укоризненно смотрит на нас с неба, и мы не можем обмануть его ожиданий. И пусть дьявол строит свои козни, но воля короля вполне способна положить конец гнусным проискам нечистой силы. Я искренне скорблю, государь, что мой друг, Раймунд де Пуатье, впал в греховный соблазн, но столь же искренне надеюсь, что его душа сумеет вырваться из тенет и вернется в спасительное лоно матери церкви, созданной волею Спасителя, для очищения слабых и падких на всякие непотребства людей.

Разговор между королем Людовиком и графом Антиохийским слышали только стены. Даже Пьер де Саллюст, несмотря на все свои старания, смог уловить только отдельные слова и обрывки фраз, доносившиеся словно бы из небытия. Впрочем, слово «прелюбодеяние» барон уловил, возможно потому, что король произнес его несколько раз. Раймунд, судя по тону, только оправдывался. Зато Людовик громыхал подобно языческому богу грозы, временами переходя на визг. «Кровосмеситель» было вторым словом, которое достигло ушей благородного Пьера и заставило его застыть в недоумении. Как и концовка королевской речи, вылившаяся в жуткое напутствие «Будь ты трижды проклят пособник дьявола и негодяй». После чего багровый от гнева Людовик выскочил из графских покоев и бурей пронесся по залам дворца. Эта буря, зародившаяся за стенами Антиохийской цитадели, оказалась столь мощной, что без труда вымела крестоносцев из всех закоулков большого города, бросила их на суда и погнала к стенам Иерусалима. Где, надо полагать, заждались дорогих гостей.

Благородный Раймунд произнес вслед королю Франции только одну фразу:

– Бедная Элеонора, она вышла замуж за безумца!