Глава 12

Может, Джерри Гарсия и умер, музыкантов из кафе “У Руби” это не остановило. Они убили его вторично прямо на сцене, доконали забойными какофоническими кавер-версиями хитов Grateful Dead, от которых даже мне, отнюдь не считающему себя фанатом этой группы, стало тошно. Мы вчетвером сидели в глубине зала, потягивали коктейли, загребали горстями бесплатный попкорн и обсуждали последнее публичное выступление Джека, вдохновленное кокаином.

Накануне вечером Джек в истерике позвонил в службу 911 и сообщил, что у него в доме пожар. Прибыв на место происшествия, лос-анджелесские пожарные увидели Джека – тот в одних трусах боролся с пламенем, вооружившись садовым шлангом. Единственное затруднение заключалось в следующем: несмотря на многолетний опыт работы, никакого пламени пожарные не обнаружили. Они внимательно осмотрели брентвудский особняк Джека от подвала до чердака и, если не считать луж в гостиной – спасибо Джеку и садовому шлангу, – ничего неладного не нашли.

При других обстоятельствах пожарные, скорее всего, осерчали бы, но не каждый день случается встретить кинозвезду такого масштаба, как Джек Шоу. Начальник бригады, который, надо полагать, не в первый раз с подобным сталкивался, утихомирил Джека и увел в дом. После чего вся команда снялась с Джеком на память и привезла забавный анекдотец своим женам и детям. Случилось так, что одна из этих самых жен работала в лос-анджелесском бюро “Ассошиэйтед пресс”, и на следующее же утро история с пожаром прогремела. К полудню запись телефонного разговора с диспетчером 911 крутили все радиостанции США.

– Плохо дело, – сказала Линдси. – Он совсем себя не контролирует.

Музыканты отыграли с трудом узнаваемую “Sugar Magnolia” и принялись за еще худший кавер “Truckin”.

– Он уже давно себя не контролирует, – ответил Чак, перекрикивая грохочущие колонки. – Сейчас вопрос в том, можем ли мы еще ему помочь.

– Он мне звонил, – признался я, и все на меня уставились. – За сутки до того, как позвонил в 911.

– И что сказал? – поинтересовался Чак.

– Да ничего особенного. Судя по голосу, был в порядке, не под кайфом. Злился, что мы считаем, будто у него проблемы.

– Ну а ты?

– Предложил ему съездить куда-нибудь.

– Съездить? Он на грани катастрофы, личной и профессиональной, а ты предложил поездку?

– Мне показалось, это неплохая идея, – проговорил я, запинаясь.

– По-моему, и правда неплохая, – Линдси слегка улыбнулась. – Кинематографическое лекарство для киногероя.

– Должно быть, он выглядел весьма кинематографично, бегая в трусах от Кельвина Кляйна с садовым шлангом, – заметил Чак.

Элисон поставила бокал и посмотрела на нас:

– У меня созрел новый план.

– По-прежнему думаешь, что у нас получится? – спросил я.

– Попробовать надо.

– Расскажи, – попросила Линдси.

И Элисон рассказала. План оказался жестким, трудновыполнимым, и сам факт, что такое пришло Элисон в голову, уже показывал, какую боль причиняло ей все происходящее.

– Элисон, – Чак улыбнулся. – Да ты форменный головорез, никогда бы не подумал.

– Совсем недавно Джек звонил мне каждый день, – Элисон не отрываясь смотрела на столешницу. – Где бы он ни был, что бы ни происходило, звонил просто поздороваться и напомнить о себе. Если не мог дозвониться, оставлял сообщение или перезванивал. А если я оставляла ему сообщение, звонил в тот же день, даже если было уже поздно и он мог разбудить меня. – Она глотала слезы и нервно крошила пальцами попкорн. – Знаю, вы все беспокоитесь за Джека, но я не просто беспокоюсь. Я страшно по нему скучаю. Он мой лучший друг… и я хочу его вернуть.

Элисон прикрыла глаза рукой и невольно затряслась, словно пытаясь подавить разразившиеся внутри рыдания. Линдси потянулась через стол, взяла ладонь Элисон и сжала в своей, а я обнял ее и прижался лбом к ее виску. Элисон – самая простодушная, самая искренняя из нас, и каждому, думаю, больно было видеть, как сильно она страдает. Я ощутил внезапный острый приступ злости на Джека, заварившего такую кашу.

Собственно, мы все познакомились с Элисон благодаря Джеку. Ему никак не давалась статистика, которая по причинам, ведомым только большому университетскому руководству, относилась к профилирующим дисциплинам. Элисон сидела в аудитории позади Джека, дружила с цифрами и предложила подтянуть его. Забавно, а с другой стороны, печально, как незначительное, казалось бы, решение – помочь кому-то с домашним заданием – может внезапно повлечь за собой почти десять лет молчаливого страдания. История с арахисом для Элисон.

В свои тридцать ей следовало уже быть замужем, иметь двоих-троих детей, симпатичный домик в Гринвиче и полное собрание книг Марты Стюарт. К такому будущему Элисон шла, несмотря на интерес к юриспруденции. Ее сестры – две старших, одна младшая – следовали по этому пути, ни разу даже не оглянувшись назад. Оставаясь одна, Элисон не бунтовала против богатых родителей, мещанской морали “Домашнего очага”, конфликтовавшей с ее независимостью. Она искренне хотела такой жизни, заявляла, что семья – главный предмет ее стремлений, предвкушала. Идиллическое детство, любящие, заботливые родители, скорее всего, ровные отношения с сестрами, масса благоприятных возможностей и привилегий. Естественно, собственную семью Элисон хотела создать по такому образу и подобию. Но она покинула дом и влюбилась в Джека – оборот, совершенно для нее неожиданный. Вот и вся история, которую написала Элисон до сих пор. Джек оказался той самой подковой, из-за которой было утрачено ее королевство.

Все мы прекрасно понимали с самого начала, что Элисон влюблена в Джека без памяти, и только полный кретин мог этого не замечать, а Джек кретином не был. Однако ни в университете, ни после не сделал ни одной попытки завязать романтические отношения; ему, кажется, даже в голову не приходило, что дружба с Элисон может таить в себе и другие возможности. Как все происходящее огорчало Линдси, Чака и меня самого, мне известно, каково приходилось Элисон, могу только догадываться. Линдси единственная могла говорить с Элисон на эту тему, призывать ее оглядеться вокруг, искать другой любви, но никакого существенного успеха ее слова не имели. Беседуя, Элисон и Линдси порой горячились, ссорились, иногда не разговаривали потом по нескольку дней. “Любой другой душу бы продал, чтобы быть с ней! – скажет, бывало, Линдси, округлив глаза: все это не укладывалось у нее в голове. – Да стоит ей только захотеть – в очередь выстроятся у двери! А она уперлась в этого идиота, у него даже мозгов не хватает понять, какое сокровище ему досталось! Ну что она, мазохистка чокнутая?”

Иногда Элисон все же ходила на свидания – так, для галочки, – но молодые люди очень скоро начинали чувствовать незримое присутствие соперника, с которым тягаться не под силу. Независимой, решительной Линдси невмоготу было видеть покорность Элисон, и она редко упускала случай высказать свое мнение. В этих частых баталиях ковались крепкие узы дружбы между Линдси и Элисон, чего нельзя сказать о дружбе между Линдси и Джеком. Если Элисон не возмущалась таким с собой обращением, кто-то должен был. Линдси осуждала Джека за то, что он и не любит Элисон, и не отпускает ее, – не припомню, чтобы она обвиняла Джека в лицо, но знаю: Линдси таила на него большую обиду. “Сначала он выходит прогуляться и заодно переспать со всеми подряд, – негодовала она (мы стояли под аркой на Вашингтон-сквер и ели фалафель в перерыве между занятиями; была зима, щеки Линдси блестели, словно отполированные ветром, и я прикидывал, что будет, если нагнуться и поцеловать эту блестящую щечку), – а потом возвращается и идет пить кофе со своей подругой Элисон”.

Думал еще, помню, что история Элисон и Джека весьма напоминает нашу, но, проявив редкое благоразумие, предпочел об этом промолчать и сказал только:

– Они ведь и вправду друзья.

– Брось, Бен. Джек прекрасно понимает, что делает. Элисон для него, уж не знаю, спасательный круг. Так не должно быть. Это называется эмоциональным рабством.

Линдси хотела, чтобы я вразумил Джека, поговорил с ним, объяснил, как нехорошо он поступает с Элисон, но я-то догадывался, что здесь все непросто. Джек редко рассказывал о своем прошлом, однако я знал: он потерял мать еще ребенком, а с отцом не ладил. Возможно, отец плохо с ним обращался – на такую мысль меня однажды навели слова Джека, но какие именно, не помню. Так или иначе, в любви Элисон к Джеку было что-то материнское, некая мощь и безусловная забота. В этом чувстве Джек, видимо, находил большое утешение и не хотел все разрушить, вступив с Элисон в любовную связь. Часто казалось, что Джек недостаточно ценит Элисон, но, я думаю, в действительности он любил ее гораздо глубже, чем мы могли вообразить, и ее тепло, одобрение были для него святы. Испачкать все это сексом, обращаться с ней как с любой другой девушкой, вероятно, казалось ему немыслимым. Странно, но, если уж иметь в виду настоящую любовь между мужчиной и женщиной, Джек, думалось мне, считал себя недостойным Элисон.

Конечно, в глубине души Джек понимал, что ведь и Элисон в чем-то нуждается и не может удовлетворить эту нужду, будучи непоколебимо ему преданной. Понимал, наверное, свой эгоизм в отношении к Элисон, но благоразумно отметал подобные мысли: Элисон слишком много для него значила, он не мог отказаться от нее. Осознавал ли я все это так отчетливо тогда или только смутно чувствовал и теперь накладываю на свои воспоминания годы последующих размышлений? Не знаю, но вполне уверен: они оба понимали истинную природу своих отношений и были просто не в силах что-либо с этим поделать. Джек и Элисон любили, но ждали от любви разного и оттого не понимали друг друга. Любовь такая штука – не дает никаких гарантий, и если ты влюблен, это совсем не значит, что все закончится хорошо. Взять хоть нас с Линдси. Если уж на то пошло, любовь – лишь начало. А дальше вмешивается жизнь, тяготит багаж, скопленный каждым из любящих за много лет, и все идет прахом, все летит в тартарары. Можно горевать, можно бороться. Большинство людей делают понемногу и то и другое.

Я размышлял, а Элисон, прислонившись головой к моей голове, вздрагивала от рыданий, и все мы сидели за столиком, пытаясь забрать частичку ее боли, облегчить ее бремя хотя бы немного. Наконец Элисон вытерла слезы и слегка улыбнулась:

– Простите. Видимо, нужно было выплакаться.

– Что ж, – Чак с усмешкой поднял бокал, – выпьем за здоровье Джека.

Линдси тоже взяла бокал:

– За то, чтобы спасти его от него самого.

– За Элисон, – предложил я, – девушку, у которой есть план.

Элисон утерла глаза и подняла свой бокал.

– План Б, – уточнила она.

Мы выпили.

– Вспомнил неплохую шутку, – сказал Чак. – В чем разница между просто другом и хорошим другом?

– И в чем же? – поинтересовался я.

– Просто друг подбадривает тебя, а хороший друг пинает.

Однажды я поцеловал Элисон. Или она меня – не помню. Случилось это на предпоследнем курсе, в кинотеатре “Виллидж Ист синема”. Мы вместе отправились смотреть режиссерскую версию “Бегущего по лезвию”, которую, по-моему, постоянно показывали в каком-нибудь из кинотеатров Виллиджа. Это стало своего рода ежегодной традицией, поскольку между нами шел давний спор: герой Харрисона Форда репликант или нет? Элисон считала, что да, я придерживался другого мнения. Мы сидели плечо в плечо, по-приятельски прислонившись друг к дружке, наблюдая, как Рутгер Хауэр в не очень отдаленном будущем вышибает дух из Харрисона Форда, и внезапно начали целоваться – не долгим французским поцелуем, а коротко и нежно, словно пробуя друг друга. Верхняя губа, нижняя, открытый рот, сомкнутый, подбородок, нос… Было приятно, но как-то не по-настоящему, будто целуешься через целлофановую пленку, поэтому дальше заходить не хотелось. Поцелуи постепенно сошли на нет; мы сидели, соприкасаясь лбами, и смущенно смотрели друг на друга. Наконец Элисон прошептала:

– Попробовать стоило.

Я улыбнулся и поцеловал ее в щеку, точнее, в скулу:

– Вот был бы выход, а?

Элисон прикрыла глаза.

– Да уж.

Впервые в тот вечер мы оба говорили о наших в чем-то похожих историях – о Линдси и Джеке – с горечью. Джек встречался тогда с какой-то то ли моделью, то ли художницей-графиком из Института моды и технологий, Линдси – с Борисом, Фокусником, нам же с Элисон оставалось только обмениваться бессмысленными поцелуями в пустом кинотеатре.

Мы повернулись обратно к экрану. Теперь Рутгер Хауэр ломал Харрисону Форду пальцы.

– Почему мы миримся со всем этим, как ты думаешь? – спросила Элисон, продолжая глядеть на экран.

– Любимых не выбирают, – отозвался я.

– Но это ненормально. Мы же умные люди и должны понять, что не всякой любви суждено сбыться, что нужно двигаться дальше. Так почему не делаем этого?

– Потому что мы простодушные романтики.

– Или слепые оптимисты.

Я задумался на пару секунд, но ни к каким новым выводам не пришел.

– Если б я только поверила, что он и в самом деле меня не любит, – проговорила Элисон, запинаясь. – Если б заставила себя поверить, наверное, смогла бы идти дальше.

– Но он любит.

– Знаю. В том-то и загвоздка. Смешно даже. Великая трагедия не в том, что Джек не любит меня. А в том, что любит.

Она помолчала немного.

– Как насчет вас с Линдси?

– А что мы?

– Ну не знаю. Похожая история, разве нет?

– Не совсем, – солгал я. – Меня устраивают наши отношения.

– Ну-ну, – сказала Элисон с вызовом. – Так я тебе и поверила.

– Да говорю же.

– Прекрати, Бен! Ты только что целовался со мной больше, чем с Линдси за все это время. Хочешь сказать, тебя это не заботит?

– Ты несправедлива к себе. Не так уж плохо ты целуешься.

– Не уходи от ответа, – Элисон сжала мое запястье.

– О чем ты? Сама же заговорила о поцелуях.

Она долго глядела на меня, потом улыбнулась:

– Ты уходишь даже от того, чтобы уйти от ответа. Ты ведь влюблен в нее по уши.

– Не знаю даже, – я сменил тон. – Может быть, это своего рода плата за нашу бесценную дружбу.

– Если ты правда так думаешь, ты лучше меня, – Элисон вздохнула и положила голову мне на плечо. Я похлопал ее по коленке, и мы стали смотреть фильм. Избитый Харрисон Форд бежал, прихрамывая, под дождем по темному переулку.

– И почему в будущем всегда идет дождь? – поинтересовался я.