Глава 23
Новое направление
(1976–1982)
Излечили Виктора от его психического недуга, как там его ни называть – не врачи, а возникший из прошлого Гриша Либер. Он заявился после длительного отсутствия, круглый, лысеющий и довольный жизнью. Он был женат, родился сын, он был полон разнообразных планов, в том числе его занимала и мысль об эмиграции. Но об этом он Вите как раз не сообщил…
В тот год, когда Витя поступил на мехмат, Гриша сдал экзамены в какой-то химический институт, где была сильная кафедра математики и ослабленные барьеры для еврейских умников, закончил его успешно и работал младшим научным сотрудником в лаборатории, где варилась настоящая наука, точное название которой тогда еще не было придумано.
То, чем занимались в этой лаборатории, сотрудники стеснялись произносить при посторонних: они, в частности, пытались найти различие между живой и неживой материей, ухватить за хвост волнующую тайну мироустройства. У большинства не включенных в эти дерзкие спекуляции ученых разговор на эту тему вызывал недоумение. Это была трепещущая граница науки, ее передовая линия, о которой мало кто догадывался. Но тех, кто догадывался, кто отдавал себе отчет в том, что именно в этой области зреет новый прорыв, ошеломляющий расцвет сознания, был всего-то десяток-другой на планете, но на Россию приходилась половина: всемирно известный академик Колмогоров, в узких кругах почитаемый недооцененный Гельфанд и еще двое-трое… Вокруг этих избранников мирового разума и кипела научная мысль. Грише посчастливилось вариться в том котле, огонь под которым раздувал Гельфанд: Гриша был из числа посвященных, но посвященных самого низкого градуса. Он со смирением принимал, что градус посвящения определяется не чем иным, как быстродействием нейронов, способностью мозга ловить и перерабатывать информацию, то есть измеряемыми биологическими параметрами, которые надо было еще найти и назвать… Гриша предполагал, что Гельфанду, в силу его происхождения, пришлось почитывать в свое время Библию, но права на светское высшее образование он был лишен. Как ни фантастично, высшего образования у него и не было! Но Гриша был почему-то уверен, что одного происхождения Гельфанду достаточно, чтобы разделять мысль, которой он сам был захвачен: теперешний человек в современной науке делает то самое, что делал Адам, давая имена безымянным животным – именует то, с чем впервые столкнулся и принял как факт жизни… Гришиных дарований хватало на то, чтобы оценить этот замысел, близость к гениям составляла счастье его жизни.
Гриша провел у Витаси три часа, рассказывая о своей работе. Витя слушал поначалу довольно вяло, но стойку сделал в тот момент, когда Гриша произнес слова “универсальный язык”.
– Что ты имеешь в виду? – переспросил Витя. В ответ Гриша прочитал ему целую лекцию по истории вопроса: от Дарвина – Менделя – Пастера – Мечникова до Кольцова, Тимофеева-Ресовского и Моргана. А закончил Уотсоном и Криком.
– Нить ДНК – это алфавит, на котором записана история мира. И это не только набор генов, но еще и программа для молекулярных компьютеров живой клетки.
– Занятно, – кивнул Витя. – Я об этом никогда не задумывался. Выходит, химическая молекула, как ты ее называешь, может быть программой?
Гриша открыл дряхлый портфель покойного дедушки, знаменитого доктора, с серебряной нашлепкой “F"ur liebe Isaak Lieber”, и с загадочным выражением вытащил из него книжку. Витя посмотрел на книжку внимательно: именно с этим выражением лет пятнадцать тому назад Гриша принес ему Хаусдорфа, “Теорию множеств”, изменившую направление его жизни. Очередная книжечка была потрепанной, небольшой по объему и называлась “Что такое жизнь с точки зрения физики”. Фамилию на обложке он прочитал только утром: Шредингер.
Простенький житейский закон парности, по которому существуют сходные события, происходящие последовательно дважды – один раз начерно, второй окончательно – известный всем наблюдательным людям, а особенно женщинам, Вите был неизвестен. Гриша второй раз в жизни сообщал ему грандиозные новости, способные изменить всю судьбу. Незначительного вида книжонка захватила Витасю полностью. Его привычная бессонница в эту ночь из мучительного испытания превратилась в полнейшую благодать, ясная голова радовалась работе, и как будто пелена спала и мир преобразился – сверкнула совершенно новая для него мысль: математика, высший этаж человеческого разума, существует не отдельно от остального мира, а она сама есть служебная наука, часть целого, часть общего и еще более высокого этажа… чего? Слова “Творение”, которым так легко оперировал Гриша, не было среди привычных понятий, и Витя испытал одновременно зависть, жажду и спешку – ему захотелось войти в этот мир, который еще вчера совершенно не представлял никакого интереса. Остатки депрессии как рукой сняло.
Утром следующего дня Витя отправился в Ленинскую библиотеку и произвел ревизию того, о чем он не имел никакого представления. Квантовая механика и квантовые вычисления не представляли особой сложности – описывающий их язык был понятен. Сложнее оказалось с химией и биологией – тут пришлось начать со школьных учебников. Через три дня он перешел к учебникам вузовским. Это было гораздо интереснее. Как и большинство математиков, он относился к физике с высокомерием. А уж биологию считал вообще не наукой, а огромной свалкой фактов. Все там было непаханое поле, поставленные вкривь и вкось эксперименты, разрозненные данные, демонстрирующие неспособность исследователей справиться и осмыслить полученные результаты. И ко всему – полностью отсутствовал математический аппарат. Химия, о существовании которой он имел самое слабое понятие, показалась ему наукой чуть более строгой, чем биология.
Шредингер взглянул поверх этого множества разрозненных фактов и указал на теорию эволюции Дарвина как на единственную структуру, которая способна удержать и организовать эту лавину. И, что самое важное, указал, что явления, связанные с пространством и временем, которые установлены физиками, приложимы и к живым организмам. Благодаря книжечке Шредингера Витя открыл, что математика не является конечным достижением человеческого разума, а лишь инструментом в познании мира, который больше математики… Прежде это не приходило ему в голову.
Витя ожил. За три месяца он потерял десять килограммов живого веса и проводил время от закрытия библиотеки до ее открытия в состоянии жадного нетерпения. В какой-то момент обнаружил, что его английский язык, вполне пригодный для чтения математических статей, недостаточен для чтения биологических книг. Он позвонил Норе, спросил, не сможет ли она позаниматься с ним английским языком, как когда-то занималась русским. Нора отказалась, но порекомендовала знакомую преподавательницу. Недорогую… Денег у Вити в это время не было совершенно, да они и не были ему нужны – обед всегда на столе, до библиотеки десять минут пешего хода, а рубль на винегрет и чай в общественной столовой брал в материнском кошельке без зазрения совести. Именно из разговора с Норой он понял, что деньги могли бы пригодиться. Непонятно только, как он мог их заработать. Совершенно ясно, что не преподаванием математики: его неспособность попасть на одну волну с другим человеком исключала возможность преподавания. Он задал этот вопрос – как заработать деньги? – Норе, но она засмеялась: меня этот вопрос тоже интересует. Их отношения понемногу налаживались. Раза три Витася даже удостоился ночевки у Норы – нетривиальная семья…
Надо отдать должное этой своеобразной паре, что мысль об алиментах не приходила в голову никогда ни одному из них. Уроки английского отменились из-за финансовой несостоятельности Вити, но он управился самостоятельно, с помощью старого английского учебника, застрявшего на полках у Норы с тех времен, когда Генрих жил в этом доме, – тонкая книжечка Айви Литвиновой “Шаг за шагом”, изданная до войны для скоростного изучения “базового” английского…
Через три месяца Витя позвонил Грише. Они встретились. Витя вернул ему Шредингера, к которому у него возник ряд вопросов. Гриша частично на них ответил. Но – что существенно – сообщил Вите, что книжка эта была издана в 43-м году, в год их рождения, с тех пор наука так рванула, что Шредингер и сам здорово устарел.
Гриша рассказал интереснейшие вещи про клеточные мембраны, которыми он уже несколько лет занимался, поделился с ним своей гениальной, как сам оценивал, мыслью, что будущее поколение компьютеров будет квантовым – пусть не завтра, а лет через пятьдесят, но это и есть главное направление развития науки… Витя с первой же минуты все понял и сразу стал задавать такие вопросы, что Гриша несколько расстроился: уж слишком быстро Витя врубился в суть дела, до которой Гриша пять лет докапывался. Но Гриша был существом сверхъестественного благородства и, отбросив мелькнувшее на самом дне души ревнивое чувство, через неделю притащил Витю для собеседования заведующему лабораторией. Собеседование длилось четыре часа, по истечении которых Витя получил самую ничтожную должность, которая только существовала в штатном расписании, – старшего лаборанта. Правда, на особых условиях. На работу ходить он был не обязан, но еженедельно встречался с шефом для обсуждения некоторой конкретной задачи, которая была ему поручена. Он теперь был занят строительством модели живой клетки как компьютера. Это было связано с тем, что он знал лучше всех, – с программированием.
Витин тренированный мозг работал в усиленном режиме, а наслаждение, получаемое им от работы, еще более стимулировало его рвение. Задача занимала его полностью, и никакие события и процессы, не идущие в топку, его не интересовали. Он их просто не замечал. Он внимательно следил за развивающейся буквально на глазах компьютерной революцией, понимая, до какой степени создание компьютерной модели живой клетки зависит от разработки общей идеи компьютера, от новых технологий, а идея клеточного компьютера зависела от технологического прогресса.
Гриша, который мало что понимал в программировании, уверял Витю, что нельзя сделать из элементов нашего мира – атомы, молекулы, вся таблица Менделеева – более совершенную вычислительную машину, чем живая клетка. И опять талдычил про квантовые компьютеры… До этого было ох как далеко.
Рукотворные компьютеры совершали в конце семидесятых лишь первые шаги своей эволюции. Витины отточенные мозги жили в привычном режиме, но стоящие перед ним задачи вынуждали его заглядывать в неописанный формальным образом хаос биологической жизни и сопрягать его со строгим порядком математики. Но можно ли сконструировать компьютер на основании биологических аналогов?
Чем глубже Витя влезал в работу, приближаясь к ответу на частные вопросы, тем более его тревожило чувство, что он только топчется у входа. Окончательный ответ, кажется, вообще получить было невозможно. Но ничего важнее на свете не было. Гриша все более тянул его в сторону, уверял, что надо сосредоточиться на изучении живых компьютеров клетки. Витя же считал, что Гриша погружается в область научной фантастики, а практическая и выполнимая задача сегодняшних ученых – создание “мыслящих” компьютеров, которые были бы “умнее” своего создателя. Здесь начались глубокие разногласия с Гришей.