Глава 1

Влажный ветер нес запах речной воды, растаявшего снега, мокрой земли – тот первый, самый желанный запах вплотную приблизившейся весны, что радует больше, чем даже сладкое дыхание цветов и ягод. Предслава выбрала на взгорке местечко посуше и стояла, дыша полной грудью и окидывая взглядом голубой простор. За спиной ее возвышался Дивинец, но на вершину она не полезла – слишком еще грязно и скользко. Правда, старый волхв Святобор, седой старик, нарядившись в медвежью шкуру, сегодня на заре лазил на вершину и там ревел, будто князь всех медведей, подавая своему косматому стаду знак, что пора просыпаться и выходить из берлог. Голос у него был еще сильный – голос Велеса. Плясал на вершине «медвежью пляску» с кудесом и бубенцами вокруг разведенного костра, приветствуя вновь входящую в мир богиню Ладу и ее священного зверя, а народ стоял, плотной толпой окружив Дивинец, и хлопал в лад. Но когда старик спускался по очень крутым, скользким склонам, Воята, Гостята и еще двое парней держали его под руки и ловили внизу, чтобы не съехал прямо на шкуре в лужи растаявшего снега у подножия священного холма.

Предслава стояла у начала одной из нескольких, почти одинаково крутых тропок, ведущих на Дивинец, а впереди перед глазами ее расстилался Волхов. Река только-только освободилась ото льда, но и теперь еще течение несло огромные льдины, между которыми лишь проглядывала темная, мутная вода. Предслава едва дождалась этого дня. Святобор долго не давал позволения начинать встречать весну, отмечать Медвежий день, все говорил – рано. Предслава и сама знала, что рано, но едва ли кто во всей Ладоге ждал знака с большим нетерпением, чем она.

Эта зима тянулась для нее очень долго – и не только потому, что дни здесь были еще короче, ночи еще длиннее, холода суровее, а метели злее и продолжительнее, чем в Деревляни. Почти всю ее первую половину Предслава провела в дороге. Из Киева Велемова дружина уехала в лодьях по реке, но до среднего Днепра едва-едва успели добраться до ледостава. Несколько седьмиц провели в Колонце, Свинеческе, Катыни – ни одно из этих жилых мест, городов и весей, не могло вместить весь обоз. Самого воеводу с родней и ближней дружиной принимала у себя смолянская княгиня Заряла. Она считалась родной сестрой Велема; Предслава знала от матери, как так вышло, и хотя помнила, что эта женщина им по крови вообще не родня, за двадцать лет все привыкли, что князь смолян и днепровских кривичей Станислав считает себя зятем Домагостя и Велема. Да и почему нет? Плохо ли иметь в зятьях человека, держащего в руках важнейший узел торгового пути, место перехода с южных рек на северные? Уж точно лучше, чем во врагах. Поэтому Велем давно смирился с тем, что его давний обман обрел все права истинной правды и у него появилась как бы пятая сестра, в доме которой он с дружиной всегда мог найти родственный прием^[14].

Когда закончились двенадцатидневные новогодние праздники, дружина тронулась дальше – уже на санях, предоставленных Станилой, что входило в докончание между ним и волховско-ильмерьской знатью. Долго ехали по извилистой Ловати, преодолевая вьюжные заносы. Но вот приблизился Ильмерь, и у Предславы замирало сердце. Все здесь было уже совсем не так, как в Деревляни, гораздо более теплой земле, где она привыкла жить. Здесь уже все напоминало ей о тех местах, в которых она выросла и которые считала родными.

А кроме того, предстояло решать, что же ей делать дальше. В Словенске пути на Ладогу и Плесков расходились. В Чернигове между Велемом и Предславой было условлено, что воевода везет племянницу до Словенска, а здесь она ждет, пока извещенный гонцами отчим, плесковский князь Волегость, пришлет за ней людей. Велем тоже предполагал их дождаться, погостив в Словенске у родни: словенский старейшина Вышеслав приходился ему тестем, поскольку ладожский воевода был женат на одной из его дочерей, Остроладе. Но как до этой женитьбы отношения ладожской и ильмерьской знати были далеко не лучшими, так и прошедшие двадцать лет мало помогли. Полвека назад на Волхове и Ильмере правили варяги – свеи, но после их изгнания между знатными родами возникла борьба за влияние на словен и чудь. Ильмерьские роды, живущие дальше от моря, в большей безопасности, не раз уже пытались подчинить себе Ладогу, но с тех пор как ладожские воеводы завязали родственные отношения с киевскими князьями, ильмерьские старейшины были вынуждены поддерживать с ними дружбу. Два года назад Вышеслав снарядил дружину на Вуоктар-озеро, надеясь перехватить завоеванную ладожанами дань, но чудь разбила поозёр. В прошлом году две дружины столкнулись в чудских лесах и опять же дело дошло до рати, к радости несостоявшихся данников. Этой зимой было положено установить докончание на будущее: кто куда идет за данью, а может быть, и договориться о совместном походе. Все понимали, что поход объединенными силами был бы гораздо более успешен, но мало кто верил в такую возможность. Ни Велем, ни Вышеслав не согласились бы признать чужое главенство: Вышеслав упирал на то, что Велем его зять, а значит, все равно что сын, а ладожский воевода ссылался на то, что именно через его киевскую родню будет сбываться добытое в походе. К тому же Ладога располагала большей военной силой: уже много лет в ней жил варяжский князь Рерик с дружиной. Летом он на двух кораблях сторожил устье Волхова, не раз принимал битвы с «морскими конунгами», охотниками до славы и добычи, а зимой ходил по чудским рекам за данью. На Ильмере тоже не первый год подумывали о том, чтобы обзавестись наемной дружиной, но мешало старинное предубеждение против варягов.

Из Плескова приехала вся семья: и мать, княгиня Дивляна, и отчим, князь Волегость, и оба брата – Ярополк и Володислав. Все было как Предслава и ожидала: все они жалели ее, осуждали Ольга и Яромилу, чьи руки, по сути, сделали Предславу вдовой. Княгиня Дивляна даже расплакалась и плакала несколько дней, не в силах поверить, что ее родная старшая сестра, которую она почитала наравне с матерью, причинила такое горе ее единственной дочери. Но если мужчин занимала в основном судьба коростеньского стола и то, как вокняжение Свенти Ольговича повлияет на судьбу всех словенских земель и племен, то Дивляна наиболее волновалась из-за Князя-Ужа и возвращения покойницы Незваны, которая когда-то едва не погубила ее саму. Вновь и вновь она заставляла Предславу рассказывать об этом все в малейших подробностях, пытаясь угадать, чего им ждать от будущего. И в конце концов решила, что предоставить решение нужно кому-то помудрее себя – а именно, ее матери, старшей ладожской жрице Милораде Синиберновне.

– Это верно, мать-то поумнее нас всех будет! – одобрил Велем. – Поедем, стало быть, Славуня, с нами. В своем-то роду всегда лучше, кто бы говорил!

Даже теперь Дивляна и Предслава избегали обсуждать это вслух, но обе думали одно и то же: если Яромила навела порчу на родную племянницу, то, может быть, Милорада, мать киевской княгини, сумеет ее снять? Уж если не она – то больше никто!

От матери Предслава получила еще одно неприятное подтверждение того, что княгиня Яромила, похоже, не солгала. В самый последний день перед отъездом Дивомила, сомневаясь, все же сказала ей:

– Вот ты говорила, что Яруша сказала, на трижды девять лет… женская ветвь потомства нашей бабки должна быть затворена… Ведь я сама от бабки Радогневы про то же самое слышала. В ту ночь как раз, когда все случилось… Когда она… ну, та… – Дивляна выразительно двинула бровями, считая совершенно лишним произносить вслух имя Незваны, – нас хотела загубить. Бабка тогда меня спасла, из Нави вытащила, обратно в белый свет вытолкнула. И сказала, что больше приходить не сможет. Долго не сможет… Дескать, истощила она силы свои на рати с Черной Лебедью, да и за гибель дочери ее платить придется. Но воротится, когда в моем роду родится первая дева. И тоже упомняла – трижды девять. И все, больше не сказала ничего, а может, я не разобрала. я ведь сама тогда ровно на середине мосточка над Огненной рекой стояла, чудо, что это-то разобрала. А теперь ты сказала – я и вспомнила. И точно: с тех пор ни разу я моей бабки Радуши не слышала. А уж как хотела бы… – Княгиня вздохнула. – Наложен зарок на трижды девять лет. Значит, правду Яруша сказала.

– Но выходит, бабка Радуша вернется…

– Когда минет срок в трижды девять лет и у тебя дитя родится. Девочка – и это будет моя бабка Радуша… – Дивляна заморгала и поднесла к глазам край убруса, чтобы промокнуть слезы.

– Но ведь осталось еще восемь лет! – Предслава в отчаянии прижала руку к сердцу. Восемь лет в ее положении были настоящей вечностью. – Как же я… Мне сейчас уже за двадцать, а тогда будет… да я, может, не доживу!

– И позже рожают. – Плесковская княгиня вздохнула. – Тяжело, конечно, но тут уж Макошь поможет. Думай о том, что Радогневу Любшанку ты в род вернешь. Мне бы дали боги дожить до такой радости! Как бы я любила ее, как бы лелеяла… Поезжай в Ладогу. Бабушке Милуше расскажи. Уж она лучше нашего во всем этом разберется.

Дивомила, средняя дочь Милорады, была женщиной красивой, неглупой, веселой, но наученной опытом стойко переносить превратности судьбы, однако способностей к волхованию ей боги не дали и наибольшее, что она умела – прочесть простенький целящий заговор.

Так и вышло, что когда через пару седьмиц плесковский князь с семьей отбыл восвояси, Предслава отправилась дальше вместе с Велемовой дружиной – в Ладогу. Приближаясь к этому месту, она волновалась, будто поднималась в Сваргу по бобовому стеблю. Там был исток ее материнского рода, и там ей предстояло, будто родившись заново, понять, как жить дальше. Чужая земля не приняла ее и не дала счастья, и только чуры теперь могли указать ей дальнейший путь.

За последние десятилетия старинный «вик Альдейгья» заметно изменился и, строго говоря, по-старому виком считаться уже не мог. Во-первых, в нем появился настоящий город – крепость на мысу, где главная стена, обращенная к суше, была сложена из плит беловато-серого известняка. Укрепление отнюдь не казалось лишним – впервые за полтора века ладожане и торговые гости получили возможность укрыться со всем своим имуществом от возможного набега какого-нибудь «морского конунга». А опасность ничуть не стала меньше: напротив, поток торговых гостей увеличился, Ладога росла и богатела, а значит, становилась все более желанной приманкой для многочисленных любителей чужого добра, рыщущих по Варяжскому морю.

Кроме крепости, защитой Ладоги служила дружина варяжского князя Рерика, который сам же построил эту крепость, обосновался в ней и жил здесь уже более пятнадцати лет. Вскоре Предславе рассказали, что именно его, Рерика, прочат в новые словенские князья. Сперва она очень удивилась и не поверила – да какие у него права на это? Он ведь здесь чужой и ничем не связан со старинным, почти истребленным чуть ли не сто лет назад родом словенских князей, одним из отдаленных потомков которого, кстати сказать, являлась и она сама. Но оказалось, что именно это и стало его преимуществом: не будучи напрямую связан ни с одним из соперничающих родов, ладожских и словенских, Рерик, которому придавала вес хорошая дружина и королевское происхождение, а также мудрость, деловая хватка, опыт и способность с каждым находить общий язык, улаживал ссоры, примирял и содействовал поддержанию равновесия на волховских берегах. К тому же он приходился родичем Ольгу киевскому – точнее, был женат на его сестре, – и по прошествии стольких лет многим уже казалось, что варяжский князь в Ладоге, состоящий в родстве с таким же варяжским князем в полянском Киеве, будет вполне уместен.

Но на дела самой Предславы никакие князья пока не имели влияния. Напротив: на совет по поводу ее судьбы собрались старики и старухи, волхвы и жрицы, в основном из числа потомков знаменитой Радогневы Любшанки и тех, кто был связан с ними родством.

Совет собрался в Велеше – Велесовом святилище на самой северной окраине ладожского поселения. Сама площадка святилища, засыпанная снегом, в зимнее время не посещалась, но в избе рядом с ним старухи-волхвы жили круглый год. Велеша считалась земным отражением Огненной реки с ее Калиновым мостом – рубежом между Явью и Навью, который требовалось охранять, причем в зимнее темное время – особенно. Старухи, уже стоящие на пороге своей земной жизни, одетые в медвежьи шкуры, с посохами, к которым были привешены бубенчики, несли дозор, ступая одной ногой по тропке мира живых, а другой – по Закрадному миру. Предславе было жутко сидеть в избе среди десятка этих существ, уже непонятно к какому миру принадлежащих, но ее жуть была скорее благоговением, чем страхом. Ведь главной среди старух – Велесовых стражниц была ее родная бабка Милорада, да и с прочими она состояла в той или иной степени родства. И не могла не думать о том, что, останься ее мать в Ладоге, именно она сменила бы со временем Милораду, а впоследствии – и сама Предслава. Что, очень возможно, и случится: ведь она уже вдова, существо, стоящее на грани Нави.

Здесь была Велерада – средняя дочь Радогневы, младшая сестра Милорады, старик Святобор, приходившийся Вояте родным дедом, его жена Солога, тетки Предславы – Льдиса, Олова, Ведома. Эти три женщины средних лет управляли ходом всех годовых празднеств и обрядов в Ладоге и пользовались уважением, будто сами Суденицы. Но сейчас, в полутьме избы, при нескольких лучинах, видя кругом темные фигуры, закутанные в косматые медвежьи меха, с личинами из бересты и высушенных звериных морд на коленях или головах, Предславе было трудно отделаться от мысли, что с ней говорят чуры, настоящие стражи Огненной реки.

Ей пришлось снова в подробностях рассказать все о своих встречах с Князем-Ужом и Незваной, обо всем, что она и Воята сделали ради избавления от них. В целом их поведение одобрили: да и как иначе, если эти самые люди и учили когда-то своих потомков оберегать себя от злого влияния Навьего мира. Но этого могло оказаться мало. Здесь, на Волхове, который считался таким же воплощением Ящера, как Ужа в Деревляни, божество Забыть-реки слишком глубоко почитали.

– Как бы не остался обижен Ящер, – сказала Ведома, и остальные закивали в знак согласия. – Хоть и не по праву тебя ему обещали, а все же обещали. И если он тебя своей почитает, то на нас всех ты его гнев навлечешь.

– Ты ведь – Милорады внучка, Радогневы правнучка, от Любоша самого, кровь из наших жилочек, кость от наших косточек, – добавила ее сестра Льдиса, дочь варяга Вологора, который когда-то дал ей имя в честь своей матери Альдис.

– И бабки Милуши ты, можно сказать, старшая внучка, – подхватила Олова, тоже носительница старого варяжского имени – Алов. – Яруша-то в Киеве, дочь ее Придислава сюда и глаз не покажет, а от второй дочери ты – старшая.

– Была бы девкой у нас – ходила бы Девой Альдогой, Ящеровой невестой.

– Тебе нельзя с Волховом-батюшкой не в ладу жить. Уж кому бы – но не тебе.

И все старики и старухи согласно кивали. А Предслава прочувствовала то, о чем и раньше знала, но как-то не задумывалась. Происходя из рода древнего прародителя Любоша, который первым из людей словенского языка еще несколько веков назад основал поселение на берегах Волхова, вследствие чего его род до сих пор оставался здесь старшим, она единственная и старшая дочь если не первой, то второй дочери Милорады, в свое время могла бы занимать место «первородной девы-любшанки» – невесты Волхова, жертвы, но и госпожи, через которую заключается и поддерживается союз волховских словен с их божеством. Для нее не было новостью то, что благополучие целого племени зависит от ее дружбы с богами – ведь в качестве деревлянской княгини она уже находилась в том же положении. Но здесь ответственность падала на нее в силу не положения, а самого происхождения, и снять ее с себя, как она сложила полномочия коростеньской княгини, передав их Людомиле, было невозможно, как невозможно заменить саму свою кровь на какую-то другую. Ведь они правы: Яромила, старшая дочь Милорады, далеко, ее единственная дочь Придиса никогда не бывала в Ладоге и не будет, а следом за ними идет она – Предслава. И раз уж она теперь здесь, уклониться от исполнения своего долга никак нельзя.

– Прежде чем опять замуж идти, поживи здесь, – добавила Милорада. – Если обижен наш батюшка – искупишь вину, а не обижен – получишь милость.

Прежде чем опять идти замуж! Никто в этой избе, как и во всей Ладоге, не сомневался, что раньше или позже Предславе предстоит новое замужество. Слишком многое заключала она в себе, чтобы роды и племена позволили всему этому пропасть даром.

Вот так и Предслава облеклась в медвежью шкуру. В один из глухих темных дней, когда даже в полдень над заснеженным миром висит серое марево и далекое солнце безнадежно тонет за целыми морями серых, плотных, непроглядных снеговых туч, бабка Милуша повела ее в настоящую Велешу – внутреннюю, скрытую от глаз непосвященных, настоящее Кощное подземелье.

От матери Предслава еще в детстве слышала о существовании этого места – как и все в Ладоге. Но мало кто здесь побывал, и сама Дивляна спускалась сюда только один раз. Неподалеку от берега Волхова, в логу, располагался вход – отверстие, закрытое толстой дубовой дверью. Среди снегов был расчищен узкий проход – едва одному пробраться. Отворить тяжелую дверь старухе было не под силу, и им помогал Велем, но внутрь он не пошел – жуть брала, да ему и незачем. Вошли только Милорада и Предслава; дверь Велем опять за ними закрыл, и они остались вдвоем в кромешной тьме подземелья.

После холода снаружи здесь показалось неожиданно тепло. Предслава стояла, замерев и ничего не видя, боясь пошевелиться и только слыша, как бабка Милуша шуршит и возится с чем-то впотьмах. Мерещилось, что малейшее неловкое движение разрушит хрупкое равновесие этого места, вызовет к жизни неведомые, но жуткие силы, растворит провалы в саму Бездну… Вспоминался рассказ матери о том, как Дивляна, тоже будучи молодой вдовой, ровесницей нынешней дочери, тоже в Ладоге и тоже зимой однажды видела сон о нисхождении в Навь – она видела там другое, но Предслава не могла отвязаться от чувства, что находится в Нави.

И это чувство лишь усилилось, когда Милорада засветила факел от угольков, которые принесла в горшке, и тьма несколько рассеялась. Вокруг были неровные стены из серого известняка, невысокие, довольно узкие темные проходы – промытые водой, может быть, подправленные человеческими руками. Наверху Предслава заметила вытянутые темные комки, прилепившиеся к своду – это спали зимним сном летучие мыши, ушаны и ночницы, – и содрогнулась: ведь их считают душами умерших. И вновь она ощутила себя в Нави. Это место считалось воротами туда, началом Закрадного мира, и кто телесно входил сюда, духом оказывался там… Предслава стиснула зубы, стараясь унять дрожь, но с трепетом, преодолевая себя, следовала за медленно ковыляющей бабкой Милушей. Казалось, каждый шаг уносит ее в неизмеримую даль от знакомого, привычного мира живых, и неизвестно, удастся ли найти дорогу назад. Шаги она не считала, но ей казалось, что они ушли от входа очень далеко.

Милорада провела ее через несколько проходов и остановилась в пещере, посреди которой лежал большой темный валун. Зная, что нужно делать, Предслава вынула из принесенного мешка кусок хлеба с солью, положила возле камня, потом вылила на него молоко из кувшина и встала рядом на колени, приложила ладони к гладкой поверхности камня. Дрожь брала при мысли о том, сколько раз за многие века Велесов камень принимал подношения, сколько ладоней ложилось на это самое место и вкладывало в него свои желания, чувства, надежды. Но сюда не ходят с обычными просьбами. Велесов камень служит не для этого.

Вытащив из-под накидки кудес, бабка Милуша принялась постукивать в него, обходя камень и замершую внучку противусолонь. Предслава закрыла глаза и, как ее учили, отпустила дух. Бабка была с ней, чтобы помогать, направлять и оберегать, и она вошла в Навий мир, будто в темную воду неизвестной глубины. Она, внучка и правнучка многих поколений волхвов обоего пола, была рождена для этого, и сама судьба привела ее на ту же тропу, по которой издавна шли ее предки.

Тьма была и вокруг, и внутри нее, и лишь мерно поюший голос бабки, стук кудеса доносился до слуха, указывая путь, не давая потеряться. Каждый удар в кудес будто открывал новую дверь, позволяя освобожденному духу идти дальше, дальше… Будто с высоты, Предслава ясно видела свою жизнь и понимала все то, что раньше оставалось неясным или о чем она не задумывалась; но это же было и не важно. Ей открылись такие просторы, по сравнению с которыми собственная жизнь была песчинкой. Она училась идти по незримой воздушной тропе, ведущей к престолам богов – без этого умения по-настоящему приносить жертвы невозможно.

А темная река мягко подхватила ее и понесла. Не было больше толку оглядываться назад, мысленно цепляться за оставшийся позади берег – и Предслава расслабилась, позволила Забыть-реке нести ее, зная, что бабка рядом и не даст совсем пропасть. Легкость этого движения внушала подозрения – все ли идет как надо? Ведь сколько ходит рассказов о людях, желающих научиться волховской мудрости, всю жизнь ломившихся в «Навье окно», но только разбивших головы о незримые засовы Той Стороны.

Но это было не про нее. Она родилась для хождения на Ту Сторону, и даже если она первые двадцать лет своей жизни не знала и не думала об этом, способность никуда не делась. Та Сторона ждала ее – у нее много времени – и теперь с готовностью приняла в объятия. Предславе даже не понадобилось ничего делать. Но эта легкость, когда она поняла ее значение, не обрадовала. Люди, любимые Той Стороной и рожденные для нее, попадают туда без труда, но зато не могут выйти обратно. Никогда. Та Сторона самовластно управляет их жизнью, не спрашивая, чего они хотят, не предоставляя никакого выбора. С рождения человека, если не раньше, все решено за него, хочет он того или нет. И пусть князь Ольг с княгиней Яромилой сильно виноваты перед племянницей, они только сделали то, чего хотела Та Сторона, стремившаяся заполучить назад свою дочь, пленницу и жертву. Тропа ее жизни пролегла к Велесову камню, и сколько бы она ни пыталась уклониться в сторону, по своему решению или по чужому, тропа все равно вернет ее на прежний путь.

Вопреки ожиданиям, внизу оказалось светло. Тьма растаяла, уступив место хрустальной прозрачности воздуха. Предслава стояла на берегу большой реки, в окружении золотого осеннего леса, а наверху сияло голубизной небо, отмеченное белыми облачками. Такая же голубая река, с теми же облаками лежала у ее ног, и она вдруг усомнилась, где же на самом деле верх, а где низ.

У ее ног? Она стояла не на двух, а на четырех ногах, причем эти ноги оканчивались черными копытами, попиравшими палую желтую листву. Предслава превратилась в турицу, самку могучего лесного быка, и никогда еще она не чувствовала себя настолько сильной. Она побежала вдоль берега, легко одолевая пригорки и овраги, перепрыгивая или вброд преодолевая ручьи, и ее переполняло счастье – ощущение своей силы, уверенности, свободы.

Вот только на том берегу реки по-прежнему царила тьма. Вода уходила в ту тьму, начинавшуюся серым туманом, и нельзя было даже разглядеть, где, собственно, начинается другой берег. Предслава не удивилась – ведь она совсем не имела тут ни сил, ни опыта, и тот берег не открывался даже ее глазам. Немало ей придется побегать по этим незримым тропам, прежде чем она сумеет хотя бы его увидеть.

Стук кудеса завучал громче и торопливее, и Предславу потянуло на звук. Она побежала быстрее, тьма снова сгустилась… и она очнулась возле Велесова камня. В первый миг ей показалось, что она сама окаменела от неподвижности – таким тяжелым и неповоротливым стало собственное земное тело по сравнению со свободой ее облика на Той Стороне.

И когда они с Милорадой вышли из подземелья, Предслава с трепетом взглянула на белый свет. Казалось, вернуться, побывав там, нельзя, и выйдешь оттуда уже в какой-то другой мир, где на тех же местах находится что-то совсем другое… Видя заснеженные сопки, Дивинец неподалеку, Предслава шарила по ним взглядом, выискивая явные или запрятанные отличия.

А может, побывавший на тропах Навьего мира сам настолько меняется, что тем самым невозвратно меняет и свой мир.

С тех пор Предслава стала нести дозор наряду с другими волхвами, своими тетками, дядьками, бабками и прочими родичами, в ком текла кровь Радогневы Любшанки. Она была среди них самой молодой, но положение вдовы, к тому же бездетной, в смысле близости к Бездне уравнивало ее со старухами. Жила она обычно в той же избе возле святилища, но иногда на несколько дней ходила в Ладогу погостить у родни, главным образом у Велема. Возвращаясь под вечер, она еще издалека различала позвякивание бубенцов очередной Велесовой стражницы, которую ей предстояло сменить. Велерада, Солога, Светава или другая старуха, закутанная в медвежью шкуру, как правило, со звериной личиной, медленно брела по взгорку над льдом Волхова, с трудом одолевая сугробы, проваливаясь в снег, а вокруг мела метель, свистел ветер, сжимали кольцо сумерки… Иной раз трудно было узнать человека в подобной фигуре, и казалось, не то медведь, не то беспокойный зимний дух бродит тут в ночи, по грани мира живых и мертвых, не в силах найти себе места ни в одном из них. Жуть брала, но Предслава знала, что дух стража или стражницы сейчас носится вдоль берега Забыть-реки – опытный, мудрый и полный сил.

Казалось, это и есть ее новая жизнь и ничего другого больше никогда не будет – только долгие ночи, снега, темнота подземелья, берега Забыть-реки… Было трудно, но зато все то, что тревожило и огорчало ее раньше, ушло и растаяло в прошлом. Теперь она совершенно спокойно, будто издалека, относилась к своим воспоминаниям, и мысли об Ольге и Яромиле, о Володыне, о Князе-Уже нисколько ее не волновали. Все это было так мелко и незначительно по сравнению с теми силами, с которыми она соприкасалась.

И теперь, когда настала долгожданная весна, пришло время отпустить прошлое. Глядя под ноги и выбирая места, где поменьше луж, Предслава спустилась со взгорка к самой воде. На другом берегу ниже по течению лежало старое Любшино городище – гнездо старшего рода, разоренное и заброшенное еще в юности ее прабабки, Радогневы Любшанки. Сейчас там не осталось ничего от прежних строений и укреплений, только заросшие валы, покрытые тающим снегом.

Предслава вынула из-под шубы свою злополучную лелёшку, порядком истрепанную за время долгих приключений. Но Предслава только улыбнулась: миновало то время, когда вид лелёшки вызывал у нее гнев, тоску, отчаяние. Прошлое утратило над ней власть.

– Плыви! – Она легким движением метнула куклу в воду, исхитрившись попасть между льдин. – Плыви в Закрадный мир, где твой жених тебя ждет, где тебе место, и не возвращайся.

Легкая кукла закачалась на поверхности воды и двинулась по течению – на север, в Закрадный мир, куда текут все реки, а Волхов – по самой короткой дороге. Предслава недолго проводила ее глазами, потом отряхнула руки, обмакнула их в ледяную воду, окончательно смывая пепел минувшего. Не было больше Володыниной вдовы, прежней коростеньской княгини. Прошлое закрыло двери, перед ней расстилалось будущее, похожее на бескрайнее снежное поле – белое, с еще неведомыми ей знаками судьбы.

Лелёшка уже скрылась среди льдин, и Предславе вдруг стало весело. Ведь она и впрямь еще совсем молода и отсюда, от старого гнезда материнского рода, может проложить новую дорогу своей жизни. Ее наполняла почти девичья радость и вера в будущее счастье, и Предслава, подхватив полы медвежьей шубы, побежала вверх по берегу, хватаясь за кусты и смеясь, будто в игре, когда за тобой гонятся. Да и чего там – каких-то четыре года отделяют ее от нынешних шестнадцатилетних невест, разве это много?