ЦВЕТНЫЕ ВНУТРЕННОСТИ НАРОДНОГО АВТОМОБИЛЯ

© Перевод З. Баблоян

Я посчитал еще раз. На полный билет все равно не хватало. Денег только на полдороги. Значит, еще половину надо проехать задарма, и, с учетом погоды, ничего хорошего в этом, конечно, не было. Лето дождливое, и погода уже вторую неделю скорее осенняя. Можно сказать, октябрьская. Я третий день таскаюсь по Мюнхену, сначала остановился у своих знакомых, у которых в тихом районе возле городского парка небольшой двухэтажный дом со старой дешевой мебелью и несколькими пожелтевшими ванными, у них в этом доме постоянно кто-то останавливается, какие-нибудь земляки или родственники, или просто знакомые, которым негде переночевать, меня они тоже сразу согласились пустить, я им позвонил еще с дороги, автобус, в котором я ехал, остановился где-то посреди трассы, вокруг возвышались Альпы, народ повалил в ближайший лесок, небо безнадежно затянуло тучами, и на придорожный гравий сыпались холодные капли; я пошел звонить, слушайте, говорю, это ничего, если я у вас остановлюсь на пару дней? почему бы и нет, говорят они, давай, приезжай, а я вам мешать не буду? ну, о чем ты говоришь, отвечают они и дальше трусят что-то в том же духе, мол, можешь без проблем остановиться в нашем гостеприимном доме, наполненном испорченной сантехникой и маниакальными земляками, мы как раз хотим на выходные выбраться из города, поехать куда-нибудь на озера, взять с собой сандвичи и вино, ну, сам знаешь, как это бывает, откуда мне знать? отвечаю, я на озера с вином не езжу, но ключ мы тебе оставим, говорят они, главное — следи за газом и поливай цветы, хорошо, говорю, буду следить, у меня уже карточка заканчивается, так что через несколько часов увидимся, увидимся-увидимся, говорят они, но на завтрак не рассчитывай, хорошо, отвечаю, чего там, обойдусь как-нибудь, вам что-то принести? да, отвечают они, если у тебя есть батарейки для фонарика, круглые такие, большие, знаешь? нам очень нужны, а то мы уже собрались, палатку взяли, тосты для сандвичей купили, даже такие штуки специальные от москитов купили, а куда вы едете? переспросил я их, что? не слышат они, вот, а батареек для фонарика не купили и уже сегодня из дома выходить не хотим, ты видишь какой дождь вокруг? вижу, говорю, вижу, ну, так если есть — принеси, хорошо, кричу, я тут как раз случайно захватил с собой несколько, так что принесу, ну, тогда давай, они тоже начинают кричать; карточка полностью сдыхает, я вешаю трубку и иду назад к автобусу, нужно пройти метров семьдесят под дождем, метров за десять от автобуса я слышу, что меня кто-то зовет, и оглядываюсь, там стоит дебелый работник автозаправки в желтой униформе, машет мне рукой, в которой что-то зажато, что такое? кричу я ему, он дальше машет рукой и, тяжело раздвигая животом дождевые струи, движется к автобусу, я стою и мокну, что ему нужно? из окон на меня смотрит добрый десяток пассажиров, которым повезло ехать с правой стороны и наблюдать за всем самым интересным в дороге, мужик неторопливо, очень неторопливо идет ко мне, он уже весь мокрый, я тоже мокрый, к тому же эти пассажиры-суки сидят себе в теплом салоне и разглядывают нас, как двух рептилий, болтающихся под дождем в траве и гравии, я уже даже не смахиваю капель, всё — я мокрый, спасибо за внимание, дорогие друзья, можете посмотреть налево, тут уже ничего интересного не будет, мужик упорно гребет к автобусу, настойчивый какой, наверное, хорошим скаутом был в школе, что ж его так разнесло, может, что-то с обменом веществ, а так вроде нормальный мужик, правда, эта бестолковая униформа, но вполне возможно, что под ней бьется доброе и честное сердце бойскаута, я оглядываюсь на автобус — десять пар глаз следят все так же пристально и неотрывно, водитель, похоже, нервничает, сейчас, кричу я ему, момент, мужик наконец доползает ко мне, недовольно крутит головой, потом, тяжело отдышавшись, протягивает мою телефонную карту, которую я оставил в автомате, вы забыли, говорит, возьмите, я из-за этой чертовой карточки брел вон куда под этим чертовым дождем, ну погода, говорит он уже миролюбиво, да, отвечаю, дождь, мужик поворачивается и гребет назад, спасибо — кричу я ему вдогонку и прячу карточку в карман, не могу же я ему действительно сказать, что она уже не годная.

Самое неблагодарное дело — искать в вечернем Мюнхене под многочасовым дождем батарейки для фонариков. Но я нахожу недалеко от вокзала будку, где турки продают разную контрабанду, для легальности еще и ремонтируя обувь, и там эти батарейки есть, я их покупаю и еду к знакомым. Знакомых в целом доме живет двое, это молодая супружеская пара, они эмигранты во втором поколении, домик еще в 60-х купили какие-то друзья их родителей, теперь родители и их друзья живут в Америке, а эти двое вернулись в Европу и поселились в этом доме, который им достался в бессрочное пользование. А поскольку дом был все-таки не их, ремонт они не делали, и в доме пахло крепким достатком старых добрых 60-х, когда с белым человеком еще считались, а к обустройству собственных жилищ относились с трепетом и вниманием, заполняя квартиры многочисленными вместительными шкафами, широкими кроватями, а также обязательным комплектом противогазов, ну, это уже так — на случай новых бомбардировок союзников. В доме, как я уже говорил, постоянно останавливались разные подозрительные субъекты, но иногда попадались и вполне порядочные посетители, как вот я, так что, когда я пришел, мне традиционно обрадовались, но, думаю, если бы я не пришел, они обрадовались бы еще больше. Я отдал батарейки, и хозяева бросились их проверять, посреди гостиной лежала целая гора их вещей, одежда, палатки, корзинки с едой, вы противогазы взяли? спрашиваю, какие противогазы? не понимают они, не обращайте внимания, говорю, мне нужно где-то высушить одежду, иди на кухню, говорят они мне, но пожалуйста — осторожно с газом, твоя комната на втором этаже, ладно, говорю, тогда я пошел спать, ну, значит, до завтра, отвечают они, завтрака не будет — добавляют, я в курсе, говорю я и иду в свою комнату. Одежду я решаю не сушить — все равно дождь.

Есть люди, которые вообще не любят спать в чужих квартирах, чувствуют себя там неуверенно, не могут заснуть, или — если уж засыпают — им снится разное свинство. Если бы кто спросил у меня совета, лично я не советовал бы доверять таким людям, они зациклены на каких-то неправильных вещах, ничего плохого, разумеется, в любви к своему жилью, к его цветам и запахам нет, но, с другой стороны, неизвестно еще, как поведут себя такие типы в более серьезных обстоятельствах, скажем в туристическом походе или на трансатлантическом лайнере, кто знает, что там в голове у человека, который не может заснуть в простом трехзвездочном отеле, возможно, в таких головах и вызревают самые кровавые идеи, потому что вся эта закрытость, самоизолированность, думаю, как раз и воспитывает фашистов, либералов, хакеров и прочих отморозков, которые заправляют всем в нашей вконец разъебанной реальности. До утра я мог бы многое рассказать по этому поводу и пел бы гимны тем отчаянным и отважным современникам, что таскаются по поверхности этой действительности, не принимая близко к сердцу то позорное безвременье, в котором приходится проживать отпущенную нам жизнь, я мог бы восторженно говорить о тех меланхолических романтиках, что продолжают находить последние, пусть немногочисленные, но все такие же пьянящие радости за парадными ширмами цивилизации. Я мог бы рассказать про них много интересного, тем более, это едва ли не единственная социальная группа, которая не вызывает у меня отвращения, однако как бы я выглядел, если бы пел гимны и выступал с речами в честь всех аутсайдеров объединенной Европы — в мокрой одежде посреди темной комнаты, тишина в которой густая и холодная, и пахнет застоявшейся в кувшинах водой для цветов и глиняными распятьями на пустых стенах?

С утра хозяева зашли ко мне попрощаться. Было еще совсем рано, и в сумерках их очертания терялись и расплывались. На них была походная одежда, армейские ботинки и странные туристические шлемы, в которых они были похожи на двух безумных геологов, ищущих на задворках баварских квартир нефтяные скважины, или на двух миссионеров, чьи запасы провизии, а разом и коней с погонщиками сожрала стая тупоголовых, лишенных чувства юмора аборигенов, и они теперь продираются назад сквозь тропики и овраги, отбиваясь от москитов, коренного населения и аллигаторов, или на двух фермеров, которые у себя на приальпийских плато выращивают коноплю, пользуясь вечным туманом и полицейским похуизмом, а тут собрались проверить свои озимые. Словом, я их сначала не узнал. Чужая квартира все-таки, я сначала подумал, что снова какие-нибудь земляки приехали, а то и просто перешли пешком польско-немецкую границу и теперь будут ближайшие три дня праздновать пусть и локальную, но все равно приятную победу над вермахтом. Мы уходим, сказали они мне, будем в понедельник утром, вот тебе ключ, если не дождешься нас — брось его в почтовый ящик на крыльце, рекламу не бери, трубку не снимай, с соседями не ссорься, если поссоришься — полицию не вызывай, и им тоже не давай вызывать, вообще, чувствуй себя как дома, а мы привезем фотки и тебе покажем — говорят они напоследок, протягивая мне ключ и белую бумажку. Что это? спрашиваю. Телефон аварийной газовой службы, говорят они и исчезают в сумерках.

Снова заснуть я не могу, поэтому встаю и начинаю шататься по дому, рассматриваю пожелтевшие от времени и бытовой химии ванны, живопись на стенах в коридорах, книги на креслах, посуду на полу, на кухне нахожу чайник и ставлю его на плиту, старую такую, клевую, всю в жире и крови, большую кровавую газовую плиту. Она у них тут как домашнее животное, и они ее, похоже, любят, хотя и не моют. Постепенно начинает вонять газом. Я выключаю огонь, собираю свои вещи, выхожу из дому. Дождь зарядил надолго, чудесная погода для прогулок и размышлений о чем-нибудь хорошем — я бросаю ключ в почтовый ящик и иду в город.

У тех немногих смельчаков, жителей больших задымленных мегаполисов на восток от Атлантического океана, одиноких, довольных жизнью мужчин и женщин, которые в это дождливое утро выбираются в городские парки, хороший шанс приблизиться к небесам, стать к ним поближе, поскольку небеса сегодня просто просели под весом воды и тянутся низко над мокрыми деревьями, словно живот какой-то ящерицы, почти над самой поверхностью города, над рекой и парковыми дорожками, по которым упрямо бегают промокшие насквозь несчастные клерки, и только взлохмаченные псы жизнерадостно облаивают это брюхо, которое вываливается на них сверху, пока их хозяева ковыляют за ними по стриженой траве в прозрачных дождевиках, похожие на пограничников или на охранников — на охранников мокрой стриженой травы. Любой город, независимо от уровня его достатка или экологического состояния, на выходные изменяется. Изменяется его дыхание, оно словно сбивается, с улиц и кофеен исчезает кумарный миддл-класс, становится тихо и спокойно, нечем заняться, некуда пойти, хочешь — катайся себе в пустых автобусах — от конечной до конечной, хочешь — разглядывай рекламу и архитектуру, хочешь — переходи улицы на красный свет, все равно ни один мудак тебя сегодня не собьет, потому что все мудаки поехали на озера пить вино и жрать сандвичи, а в городе остались разве что полицейские и футбольные фанаты, и еще неизвестно, кто хуже.

Во второй половине дня я пошел на вокзал, сушиться и планировать свое ближайшее будущее. Можно сегодня просто поехать в Берлин, переночевать там на вокзале и уже оттуда выдвигаться, куда мне надо. Можно переночевать на вокзале здесь, завтра добраться до Берлина, ну и так далее. Словом, так или иначе выходило спать на вокзале. Сегодня, кстати, будет футбол, в баре на первом этаже висит экран на всю стену, они должны показывать хотя бы одну игру, так что нужно двигать туда, а дальше будет видно, в зависимости от результата.

Игру я смотрел с бригадой фанов из Восточной Германии. Они приехали специально на матч в Мюнхен, следом за своими любимцами, пили всю дорогу в поезде, утром остановились на вокзале в баре и уже оттуда никуда не выходили. Они увидели, что я болею за них, поставили мне пиво и потом уже не отпускали. Тем более что наши проиграли, и нам просто пришлось держаться вместе в нашем трауре. Из бара мы перешли ближе к путям, сначала еще говорили про футбол, потом, когда уже перевалило за полночь, все постепенно заткнулись, просто сидели себе, молчали и слушали, как сыплется, даже не сыплется, а сеется дождь — по густой привокзальной зелени, по черным металлическим конструкциям, патрульным машинам, беспризорным детям.

Утром фаны сели в региональный экспресс, я подождал, пока состав отправится, и пошел брать билет. Собственно, тут и обнаружилось, что у меня хватает только на полдороги. Ну ладно, говорю я себе, так должно было произойти, покупаю несколько банок пива, долго изучаю план города, размещение линий подземки, спускаюсь на станцию и еду на поиски берлинской трассы. Проблема в том, что мой карманный план города слишком мал и заканчивается уже на окраинах, так что я могу только догадываться, в каком месте начинается автобан. Наконец на какой-то остановке я выхожу, встречаю наряд и расспрашиваю их, где тут трасса на Берлин, они смотрят на меня с недоверием, но все-таки объясняют, оказывается, что я проскочил и мне вообще нужно ехать в сторону добрых десять километров, желательно не на метро, в общем, это уже даже и не Мюнхен, а совсем другой городок, отдельная, так сказать, административная единица, в которой меня вряд ли кто-нибудь ждет. Ладно — десять километров, время пошло.

Мокрые многоэтажные офисы строительных компаний, вместительные автомобильные павильоны, закрытые пахучие склады, дворы, придорожный фастфуд, коробки супермаркетов, щебень на автостоянках, ядовито-яркая трава возле пустых часовен, все полито дождем, обвешано туманом, свежий чудесный день где-то на заднем дворе цивилизации, я одолеваю солидный участок подобного лунного пейзажа и наконец останавливаюсь перед каким-то складом с краской, ворота открыты, возле входа сидят работники и выглядывают оттуда на улицу. Турки, подумал я, ну точно — турки, кто бы еще мог припереться в воскресенье на работу и ничего не делать? Добрый день, говорю, можно тут посидеть? они сначала не понимают, я повторяю им еще раз, а, говорят они, добрый день, точно — турки, я открываю рюкзак, достаю свое пиво и отдаю им, они берут и даже не благодарят, не знаю — может, им тут каждый день благодарный немецкий народ приносит бухло на халяву, что, вы в воскресенье работаете? спрашиваю, много работы, говорит один из турков, много сраной работы, видишь, сколько краски? это все наше, он замолкает, а потом продолжает, продам краску — обязательно куплю себе автомобиль, вот на нем и вернусь домой, Германия — ужасная страна; ты видел их женщин? спрашивает он меня, ну, некоторых, говорю, ужасные — ведет дальше турок, они все ужасные, так что куплю себе автомобиль — и домой. Ты что, спрашиваю, только из-за женщин? Нет, не только, говорит он. А почему же? Здесь ничего нет, отвечает турок. И там ничего нет, добавляет он, подумав.

Два часа под дождем, возле выезда на автобан, на узком тротуаре, вся вода из-под колес летит, разумеется, в мою сторону, я безнадежно голосую и, чтобы было не так тревожно, считаю длинные перегруженные фуры, которые, словно субмарины, прорезают густой, насыщенный дождем воздух — сто первая, сто вторая, сто третья, сто четвертая; сплошной поток фур, по всей трассе, над которой плывут небеса, летит дождь, с места на место перебираются простуженные птицы, бесконечный поток грузовых многоколесных монстров, никто из них и не думает останавливаться, европейцы превращаются постепенно в каких-то механических недоносков, общество неуклонно движется к полной дискредитации себя в глазах творца, стоило старику так выделываться со своим созданием мира, чтобы теперь все свелось к таким печальным раскладам, когда одни стоят в лужах, выброшенные, словно рыбы на прибрежный песок, на черный асфальт предместий, не в состоянии добраться до Берлина, а другие проезжают мимо них с удивительным равнодушием, оставляя за собой дух дизельного топлива и социальной несправедливости.

— Что у тебя в Берлине? — спрашивает меня водитель «фольксвагена», уже когда мы отъехали от развилки и с меня перестала стекать вода.

— Дела, — говорю я ему.

— А у меня там бывшая жена, — говорит водитель. Ему лет сорок, он скептически улыбается и все время говорит, «фольксваген» его еле продвигается, фуры заливают его волнами грязной воды, и это, похоже, только углубляет депрессию водителя.

— Главное, — говорит он, — доехать.

— Это правильно, — соглашаюсь я.

— Я в прошлый раз сломался как раз посреди трассы, три часа пришлось стоять, пока кто-то не остановился.

— Да, — говорю, — это тебе не шестидесятые и не семидесятые.

— Да, — поддерживает он, — все чего-то боятся. Террористов, например.

— Террористов нужно бояться летчикам, а не водителям. Что я смогу сделать, если захвачу твой «фольксваген»? Протаранить какой-нибудь биг-борд с рекламой?

— На моем «фольксвагене» ты ничего не протаранишь, — говорит он, — покалечишься разве что.

— А ты часто к своей бывшей ездишь?

— Часто, — отвечает он недовольно, — мне иногда кажется, что дешевле было бы вернуться к ней, чем трястись каждую неделю в Берлин на этой куче металлолома.

— Лучше купи себе новую машину.

В это время дождь усиливается, и из-под капота начинает валить дым. Водитель ругается, дотягивает до ближайшей стоянки и выключает двигатель. Ну вот, говорит он, снова, затем бьет кулаком по рулю и смотрит куда-то в неведомое. Ты не хочешь посмотреть, что там? — спрашиваю я осторожно. Там двигатель, говорит он раздраженно, ебаное немецкое железо, народный автомобиль, говно, я так и знал, — он достает мобилку и вызывает аварийную службу. В оставшееся время мы сидим и считаем фуры, проезжающие за окном на север. Я насчитал девяносто три.

В Мюнхен нас притащили под вечер, сначала аварийщики пытались сделать все на месте, рылись и копались в цветных проводах и блестящих деталях, потом, видно, обломались и потащили нас назад. Тебе куда? спрашивает водитель, не знаю, говорю, наверное, на вокзал, ну, тогда мы тебя подбросим, спасибо, говорю, ты сам как — справишься? да, без проблем, говорит водитель, сейчас оттащим авто в мастерскую, и за пару дней оно будет готово. А как же твоя жена? думаю, что придется все-таки перебираться к ней назад, в Берлин, ну и хорошо, говорю, может, вместе насобираете на какую-нибудь пристойную машину. Мы останавливаемся возле вокзала, ну что, говорит водитель, извини, ничего — говорю я ему, я попробую еще раз, ты не думай, говорит он, жизнь, конечно, штука непростая, говна, ясное дело, становится все больше, но ты держись, смотри, кто-нибудь когда-нибудь да остановится. Я знаю, говорю я ему, но меня не столько впирает, что кто-то в конце концов подберет, сколько боязно за тех, кто проезжает и даже не обращает внимания, есть ли там кто на тротуаре. Представляешь, какие демоны приходят к ним во сне? Как их мучают каждую ночь их злые ангелы? Ужас просто. Да, действительно ужасно, говорит он, я никогда о таком не думал. Я, честно говоря, тоже.