на главную | войти | регистрация | DMCA | контакты | справка | donate |      

A B C D E F G H I J K L M N O P Q R S T U V W X Y Z
А Б В Г Д Е Ж З И Й К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш Щ Э Ю Я


моя полка | жанры | рекомендуем | рейтинг книг | рейтинг авторов | впечатления | новое | форум | сборники | читалки | авторам | добавить



Глава 9

Март принес в Пересветово яркое солнце. И хотя по календарю весна уже должна была вступить в свои права, но морозы не отступали, снег еще лежал крепким плотным настом на полях, а на укатанных санями дорогах блестел под ярким солнцем, кое-где превращаясь в ледовые дорожки. Однако небо было ярко-голубым, а солнце сияло, стоя высоко над горизонтом. Сейчас оно полностью заливало радостным светом парадную столовую на первом этаже большого барского дома, расчерчивая на узорном паркетном полу золотистые прямоугольники.

Настроение хозяйки дома было под стать радостному солнечному утру. Накануне поздно вечером курьер от кузена Левана привез графине долгожданное письмо о том, что ее ненавистный супруг умер и уже похоронен в Александро-Невской Лавре. Леван не поленился сам посетить похороны и сообщал в письме, что кроме старых слуг и нескольких дальних родственников в Лавре никого не было. Он задал домоправителю из столичного дома Печерских вопрос, где же сын покойного Михаил и его ближайший родственник действительный статский советник Вольский, и получил ответ, что оба отсутствуют на похоронах по уважительной причине, находясь с государем на конгрессе в Вене.

Даже ехидный намек кузена, что на панихиде никто не упомянул ни имени вдовы — графини Саломеи, ни имени младшего сына графа Ивана, не испортил женщине настроения. Подумаешь, не упоминают их имен, посмотрим, как запоют все эти лизоблюды, когда она захватит все наследство покойного супруга. Неискушенной в законах Саломее даже в голову не приходило, что если вдова не упомянута в завещании мужа, то она не имеет права даже на те ботинки, что надеты на ней сейчас. То, что наследником станет Вано, она считала пустой формальностью, ведь мальчик был так ей предан, да и она, как любая разумная мать, контролировала своего ребенка даже в мелочах.

На радостях она надела к завтраку свое самое любимое платье из желудевого бархата. Брабантские кружева у низкого выреза лифа подчеркивали белую гладкую кожу на полнеющей груди Саломеи и оттеняли роскошное рубиновое ожерелье — последнюю безумную трату из наследства покойного Иоганна. Сегодня графиня достала из шкатулки рубиновые серьги да два парных браслета — ведь это был день ее триумфа, наконец, двадцать два года спустя после заключения своего унизительного брака она была отомщена. Граф Петр Гаврилович лежал в могиле и больше ничего не мог ей приказывать и запрещать. А уж когда она приведет в исполнение свой план, старый мерзавец перевернется в гробу.

Саломея чувствовала себя всемогущей. Наконец, она — девочка из горного села, на которую никто из семьи никогда всерьез не обращал внимания, достигла вершины власти и богатства. Теперь, если она захочет, то может выкупить свое село у абхазского князя, скупившего все дома и даже «княжеский дворец» в голодный год. Саломея знала от Косты, как это произошло, тогда все ее родственники, пережившие голод, продали свое имущество и разъехались кто куда. Теперь она, как царица Тамара, сможет облагодетельствовать свой род, выкупив село и разрешив родственникам вернуться в родные стены. Конечно, все семьи будут платить ей за крышу над головой, это будет ничуть не хуже, чем два доходных дома в Ярославле, арендную плату в которых она получала с жильцов за год вперед. Об этом можно было подумать, но не сейчас. Сначала требовалось завершить дело.

Саломея заняла свое место во главе стола и с нежностью посмотрела на своего красавца Вано, сидевшего по правую руку от нее. К счастью, ее мальчик получился полной копией матери, что было замечательно. Высокий, как она сама, гибкий и стройный, с большими черными глазами и густыми кудрявыми волосами, Вано ничего не взял от простецкой внешности своего отца. Тонкие черты лица сына, его прямой нос с красиво вырезанными ноздрями, широкие черные брови, высокими дугами расходящиеся на белом лбу, так восхищали любящую мать, что она считала своего мальчика самым красивым мужчиной на земле. Теперь, когда она, наконец, освободилась от унизительной зависимости от любовника, все встало на свои места. В жизни Саломеи остался только один мужчина — ее сын. Она была абсолютно счастлива, плавясь от гордости, глядя на своего повзрослевшего мальчика, так же, как раньше плавилась от страсти в объятиях его отца, и в этом была какая-то древняя, как мир, справедливость.

— Как ты спал, мой мальчик? — ласково спросила Саломея.

— Как всегда, все нормально, — сдержанно ответил Вано.

Молодой граф очень старался не вспылить. Мать была невыносимо непонятливой. Ему уже исполнилось двадцать лет, а она по-прежнему контролировала каждый его шаг. Саломея как будто не понимала, что он — взрослый мужчина. Мать диктовала, что ему носить, чем заниматься, даже требовала от Заиры, чтобы та каждый вечер приносила молодому графу парное молоко. Все его попытки завести интрижку с женщиной закончились полным провалом. Дворовые девушки, которых он вызывал к себе, рыдая на коленях, просили их отпустить, ведь хозяйка объявила в девичьей, что тех, кто будет ублажать молодого графа, она запорет на конюшне. Аза, которая была годом старше Вано, тоже отказалась быть с ним.

— Твоя матушка предупредила меня, что если она поймает меня рядом с тобой, то не будет разбираться — было или не было, просто выгонит меня в поле на мороз в одной рубахе, — потупив глаза, сказала девушка. — Ты уж не сердись, я бы с радостью, ты мне очень нравишься.

Комплимент Азы был слабым утешением, и молодой человек расстроился, хотя сама она Вано не очень нравилась. Тяжелые ноги и низкий зад крестьянки, широкий нос-картошка на круглом лице слишком явно бросались в глаза и портили впечатление от больших темно-карих глаз, густых черных волос и тонкой талии девушки.

Молодого человека безмерно раздражало, что он в двадцать лет все еще не имел ни одной женщины. Коста рассказывал ему, что он сам первую женщину взял уже в тринадцать лет, да и все юноши в их селе поступали так же. Именно Коста намекнул графу, что Аза, выросшая в доме мелкого осетинского князя, должна была с ранней юности обслуживать желания самого князя и его сыновей.

— Она, конечно, девственна, у нас так принято — девственность оставляют мужу, но все остальное подставляла не раз. Я думаю, что девчонка должна быть очень умелой, ведь ей уже почти двадцать два года, — объяснил Коста, — попробуй, тебе понравится, а если ты хочешь брать девственниц, так посмотри в девичьей.

Но эти советы так и остались невоплощенными в жизнь. Саломея на корню пресекла все попытки сына стать, наконец, настоящим мужчиной, хотя себе не отказывала ни в чем. Молодой человек уже давно догадался, что Коста — любовник матери, абрек жил осень и зиму в их доме столько, сколько Вано помнил себя. Но он не осуждал мать. Красивую и молодую графиню его отец запер в деревне сразу после его рождения. И если Михаилу и Серафиму достались хотя бы крохи отцовского внимания, то он ни разу не видел графа Петра Гавриловича Печерского. Не так отец должен был относиться к сыну.

Заира и Коста с детских лет часто говорили с мальчиком о жизни и традициях гор. Это было очень интересно, а самое главное, так просто и справедливо. Мужчина, а тем более князь, там был наместником Бога на земле, самодержавным властелином своего рода. А он, Вано, должен быть дважды властелином, ведь по матери он — князь, а по отцу — граф. На самом деле весь мир должен был лежать у его ног только по праву рождения, а мать — как будто не она родилась в горах Кавказа — считала главной себя. Как же ее воспитывали, если она не понимала, что обязана подчиняться мужчине — если не мужу, который далеко, так взрослому сыну? Нет, она все время командовала и не давала сыну свободно жить!

Вано давным-давно научился обманывать мать: все многочисленные учителя, приглашаемые Саломеей в Пересветово, встречая стойкое нежелание маленького графа подчиняться и делать над собой малейшие усилия, в конце концов, отступались и на уроках занимались только тем, что разрешал маленький хозяин. Женщины с ним рисовали, делали кораблики и поделки, с мужчинами Вано сражался на деревянных мечах и бутафорских шпагах. Все учителя стремились покинуть дом, пока их не разоблачили, поэтому, выдержав год, уверяли Саломею, что ее сын блестяще усвоил курс очередного предмета, и научить его они уже больше ничему не могут. Каждый из учителей или гувернеров увозил хорошее вознаграждение и восторженное рекомендательное письмо, написанное графиней Печерской. Она считала, что ее сын получил блестящее домашнее образование, а он, имея от природы хорошие способности, легко запомнил лишь несколько расхожих фраз на трех иностранных языках и, часто не к месту, вставлял их в разговор, что окончательно убедило Саломею в его успехах.

Услышав, что мать купила недостроенную фабрику у вдовы ярославского купца, Вано обрадовался. Фабрика стояла на окраине губернского города, довольно далеко от Пересветова. При ней был дом для управляющего, а в нескольких верстах лежало небольшое имение Рощино. Это имение купец купил из-за сырья, и теперь Вано, под предлогом управления фабрикой, собирался перебраться в него на житье и уйти, наконец, из-под власти матери.

Рощино ему понравилось. Дом был небольшим и уютным, а, главное, не требовал ремонта. Мебель, проданная вместе с домом, была не очень модной, но добротной и вполне могла послужить первое время, пока Вано не станет получать прибыль с фабрики и не начнет свободно тратить деньги, не завися от капризов матери. В том, что деньги потекут достаточно быстро, молодой человек не сомневался — самое большее, через полгода он уже будет иметь доход. Убедив мать, что хочет стать самостоятельным и, раз отец не интересуется им, взять свою судьбу в собственные руки, Вано предложил ей отдать ему фабрику. Он переехал в Рощино и сразу же завел себе любовницу из дворовых девушек. Крупная, белотелая Рая с большой грудью и широкими бедрами так возбуждала молодого человека, что он не выпускал ее из постели ни днем, ни ночью.

Заниматься делами лично граф не собирался, что бы там ни говорила мать — для этого существовали слуги и работники. Достаточно было нанять нужных людей и строго с них спрашивать, и успех предприятия был обеспечен. Самого нужного человека Вано нашел сразу. Управляющий из Рощина Афанасий Николаевич Атласов, еще не старый человек лет около сорока с благообразным пухлым лицом и крепкой плотной фигурой, молодому графу очень понравился. Тот был очень почтителен, преданно сверлил лицо Вано своими большими, на выкате глазами и в конце каждой фразы прибавлял: «Как изволите, ваше сиятельство». Такой преданный, знающий свое место человек был подарком судьбы.

Получив от молодого хозяина предложение заняться фабрикой, Афанасий Николаевич очень обрадовался и объявил, что он до получения места управляющего в Рощине несколько лет работал в Нижнем Новгороде — продавал зерно и муку, и теперь пообещал молодому господину золотые горы, заявляя, что лучше него никто в губернии не умет продавать любой товар. Атласов пообещал позднее набрать мастеровых, а сейчас нужно было закончить строительство фабрики и установить машины. Афанасий Николаевич взялся за дело с огромным энтузиазмом, он каждый день докладывал молодому хозяину, как идут дела, и передавал ему записочки о том, что нужно купить и сколько это будет стоить.

Повзрослев, молодой граф уже сильно жалел, что не хотел в детстве учиться. Он, способный к языкам, писал только по-русски, а в арифметических расчетах вообще был не силен, поэтому Вано с невозмутимым видом подписывал писульки управляющего, спрашивал, сколько тому нужно денег, и ехал к матери. Сначала Саломея легко давала деньги, но потом начала ворчать, а последние дни просто скандалила. А ведь стройка еще не была закончена, не бросать же ее сейчас, когда деньги от продажи льняной пряжи вот-вот потекут в карманы Вано. Почему мать не хотела этого понять и упрямилась? Сегодня молодой человек специально приехал в Пересветово к завтраку, надеясь, что настроение матери улучшилось, и она даст денег. И сейчас он подавил раздражение от ее вопроса, который можно было задать только малому ребенку, и спокойно на него ответив, перехватил инициативу в разговоре и спросил:

— Матушка, вы не передумали относительно вчерашних счетов?

Саломея чуть заметно поморщилась, но, мысленно пообещав себе, что сегодня никто и ничем не испортит ей настроения, объяснила:

— Сынок, ты тратишь слишком много, нельзя доверять людям, как ты доверяешь своему Атласову. Нужно хотя бы проверять его траты. Ты смотрел счетные книги?

Дело было не в том, что она хотела сама контролировать стройку, не доверяя управляющему, ведь фабрика была очередной игрушкой, которую она подарила своему обожаемому сыну, дело было в другом: у Саломеи кончились деньги. Все, что графиня могла снять с Пересветова, она сняла еще осенью, тогда же она получила деньги с доходных домов в Ярославле, до продажи нового урожая денег не будет. Перед тем как позволить Вано хозяйничать, мать прикинула, что до сентября того, что у нее есть, с избытком хватит и на семью, и на забавы сына. Но деньги растаяли, утекли сквозь пальцы. Нужно давно было умерить аппетиты Вано, но Саломее было так приятно, когда ее мальчик приходил к ней с просьбой, а она дарила ему то, о чем он просил.

Теперь деньги закончились окончательно. Хотя умереть с голоду им не грозило — и в Пересветове, и в Рощине были большие запасы муки, картофеля и солений, в птичниках не переводились куры, скотные дворы были полны коров, свиней и овец, но оплачивать счета сына Саломея больше не могла. Оставалось одно: сделать вид, что она хочет разобраться с делами на фабрике, поэтому приостанавливает платежи. Счетные книги можно было смотреть сколь угодно долго, глядишь, ее план сработает, и тогда наследство Печерских решит все вопросы. Саломея поймала себя на том, что не слушает сына, который горячо доказывал ей, что он все на фабрике контролирует. Она улыбнулась своему повзрослевшему малышу и ласково, но твердо сказала:

— Сынок, я должна проверить все сама, деньги любят счет, а ты еще слишком молод и горяч, возможно, тебе не хватает холодного ума, я все, не спеша, посмотрю, а потом мы вместе с тобой примем все нужные решения. Давай, мы сегодня съездим с тобой на фабрику, заберем все счетные книги, а потом ты вернешься домой и поживешь здесь столько, сколько нужно.

Это был удар, которого Вано не ожидал. Мать хотела его лишить завоеванной свободы. Он снова должен был вернуться в свою одинокую комнату и пить теплое молоко, в то время как Раю опять отправят в девичью. Безумная злость на эту властную женщину разбила все преграды, которые он выставил против своего раздражения. Молодой человек вскочил и, зло сверкнув глазами, крикнул:

— Этого не будет! Я останусь в Рощине и буду ждать твоего решения там. Я — мужчина, я дал тебе слово, что скоро мы будем купаться в золоте, я должен свое обещание сдержать. Если ты считаешь нужным проверять счетные книги — проверяй, а я поеду в Рощино, и каждый день буду приезжать на фабрику, контролируя ход работ.

— Хорошо, дорогой! — воскликнула потрясенная графиня, первый раз в жизни увидевшая сына таким, — делай, как хочешь — можешь сейчас вернуться в Рощино и встретиться со мной на фабрике в три часа пополудни, можешь остаться здесь и поехать со мной на тройке.

— Я уеду сейчас, встретимся в три, — процедил Вано и вышел из комнаты.

Мать становилась невыносимой, а ему приходилось зависеть от ее прихотей. Но, по крайней мере, он отстоял свое право мужчины жить так, как ему хочется. Это была победа. Теперь Вано понял, что на самом деле его гнев выбивает мать из равновесия. Как же быстро она сдалась сейчас. Следовало взять это на вооружение. Молодой человек улыбнулся, не все было так плохо.

«Наверное, пора брать власть в доме в свои руки. Мать — женщина, в конце концов, она должна понять, что не может спорить с мужчиной, — подумал он. — Она должна перестать командовать и передать все дела и деньги мне».

Вано представил робкое выражение на красивом лице матери, лишившейся денег и власти, и решил, что он будет хорошо и справедливо к ней относиться, но пусть она живет одна, он уже к ней не вернется. Молодой человек вышел во двор, вскочил на своего серого орловского рысака и полетел по заснеженной аллее к воротам. Граф, наконец, понял, что ему делать. Цель была поставлена, и теперь следовало ее достичь.


Сказать, что Саломея была потрясена вспышкой сына — значит, не сказать ничего. В такой ярости своего мальчика она видела впервые. Как же до этого дошло, что сын готов поднять восстание против ее власти? Это, безусловно, чье-то влияние, сам Вано никогда не решился бы на это. В любви и преданности своего ребенка графиня не сомневалась, но это вредное влияние следовало вычислить и пресечь на корню. Она поднялась и отправилась искать Заиру. Свою старую няню, ставшую в Пересветово домоправительницей, она нашла в кладовой, та, узнав от хозяйки, что денег в доме больше нет, пересчитывала припасы.

— Бросай заниматься пустым делом, мне нужно с тобой поговорить, — распорядилась Саломея и, не дожидаясь ответа служанки, отправилась в небольшую комнату, служившую ей кабинетом.

Заира, знавшая, что взбешенной хозяйке лучше не возражать, бросилась за ней, даже не закрыв кладовую на замок. Графиня уселась в кресло около письменного стола красного дерева, покрытого темно-зеленым сукном, и подняла ледяные глаза на Заиру, стоящую напротив.

— Что ты рассказываешь графу? Какие мысли внушаешь? Или это твой сын рассказывает моему мальчику о дурацких традициях вашей деревни? — звенящим голосом произнесла Саломея, — признавайся, что вы ему наговорили!

— Бог с тобой! Я ничего не рассказывала Вано, я прекрасно помню, что ты запретила разговаривать с ним о нашем народе, — испугалась Заира.

Она действительно давно перестала говорить с внуком о Кавказе, но Саломея не знала, что до ее запрета все уже было сказано. К тому же Заира знала, что ее сын, наплевав на все приказы Саломеи, пытался передать мальчику свои взгляды на жизнь, а традиции гор были основным сводом правил, по которым жил Коста.

— Значит, это Коста внушает моему сыну ваши деревенские взгляды, что мужчины — главные в жизни, а женщины ничего не значат? — с пристрастием спросила Саломея, вглядываясь в лицо своей служанки.

— Коста со мной не советуется, я никогда не знала, что он делает, хочет — приходит, хочет — уходит. Он с тобой разговаривает больше, чем со мной, — опустив глаза, ответила Заира.

Она так надеялась, что пронесет и на этот раз, ведь то, что сейчас пыталась раскопать Саломея, было слишком опасно. Зная характер своей воспитанницы, она не сомневалась, что если та решит, что старая няня пошла против ее воли, то Заира без копейки денег вылетит на большую дорогу. А сытая жизнь, которой она жила уже больше двадцати лет, очень нравилась старой женщине, и ей совсем не хотелось возвращаться к каменному очагу в горном селе, где каждый второй год — голодный. Да и возвращаться было некуда. Дом, в котором она жила, принадлежал раньше ее брату, а несколько лет назад Коста привез известие, что его продали абхазам. Заира, помолившись в душе, попыталась отвести от себя гнев хозяйки и сказала:

— Здесь я внимательно следила за всеми девушками: все, кого Вано принуждал, отказали ему, а вот в Рощине он сразу нашел себе усладу. Это — дворовая девушка по имени Рая, но я проверила — он у нее первый, так что никакой заразы наш граф не подцепит.

— Так вот в чем дело, — протянула Саломея. — Почему ты мне не сказала про нее?

— А чего говорить, и так все ясно: у мальчика горячая кровь, а ему уже двадцать лет, в горах мальчишки невинности лишаются лет в двенадцать-тринадцать.

Спокойное упоминание о незаконном происхождении ее сына, чего она, в действительности, стыдилась, вновь вывело Саломею из себя.

— На что это ты тут намекаешь? Может быть, еще заявишь, что мой мальчик — твой внук? — прошипела она. — Раз и навсегда заруби на своем длинном носу, что Вано — русский граф. А если я узнаю, что ты, или твой сын, хоть словом, хоть намеком дали понять Вано, что это не так — вам не жить. Иди вон.

Заира поклонилась и вышла. Идя к своей незакрытой кладовой, она печально подумала, что как бы Саломея ни пыталась забыть о том, от кого родился ее мальчик, кровь Вано все равно даст себя знать. Так же, как во всех поступках Серафима старая нянька видела кровь его мягкого и деликатного отца, так во всех повадках Вано она различала своего самоуверенного, жесткого, не признающего никаких авторитетов Косту.

— Кровь обмануть нельзя, она всегда выйдет наружу, — пробормотала Заира себе под нос. — Как можно быть такой слепой и не видеть очевидного?

Расстроенная, она закрыла кладовую на замок, повесила ключ на большую связку, висящую на поясе, и пошла в свою комнату. Заира хотела помолиться Богородице, прося отвести беду от ее сына и внука, а, главное, от нее самой. За Саломею она не молилась. Многие годы неблагодарного и презрительного обращения прежней воспитанницы убили в ее душе ту любовь, которую она питала к маленькой красивой девочке в горном селе Алагирского ущелья и к бедной сиротке в купеческом осетинском доме Москвы.

Выяснив причину возмутительного поведения своего сына, Саломея успокоилась. Как же она раньше не догадалась, что ее мальчик торчит в Рощине не из-за дурацкой фабрики, а из-за женщины. Все оказалось так просто. Дворовая девушка — не самый плохой вариант, по крайней мере, у нее никакого влияния на Вано не будет. Это не жена и не любовница из благородных, вот тогда матери пришлось бы держать ухо востро. Но, слава Богу, никаких молодых женщин на горизонте Вано пока не было видно, и незачем было начинать напрасную борьбу с сыном. Наоборот, нужно было успокоить его, а значит, нужно было достать денег. И Саломея давно знала, где их взять, только слишком противно было просить деньги у бывшего любовника. Но делать было нечего, сын был дороже. Женщина поднялась из-за своего стола, подошла к зеркалу, висящему над камином, и посмотрела на свое отражение. Сама себе она сейчас очень нравилась, полнота необыкновенно украсила ее тело, сделав его аппетитным, да и ее удлиненное лицо очень выиграло, ведь его точеные черты остались тонкими, но в них появилась обманчивая мягкость.

«Тот, кто меня не знает, вполне может поверить, что я мягкая, прелестная женщина, — подумала она, глядя на свое отражение, — возможно, через пару месяцев, когда я перееду в столицу, кто-то и клюнет на мою красоту. Я еще сделаю партию, о которой мечтала в юности».

Но в глубине души Саломея знала, что новый брак ей не нужен, ей нужны были только богатство и власть, а это и так у нее будет, как только она устранит пасынка. Следовало убить двух зайцев: заставить Косту выполнить обещанное и убрать Михаила с ее пути, и нужно было выманить у него деньги. До сих пор она всегда крутила этим мужланом, как хотела, справится и на сей раз. Графиня накинула шаль и побежала через заснеженный сад во флигель.


Коста в одних белых подштанниках лежал на кровати. Хотя Аза ушла уже больше часа назад, он до сих пор не мог успокоиться. Абрек в очередной раз потерпел неудачу, и дело было не в девушке. Когда она раздевалась под его внимательным взглядом, томительное предвкушение как будто возбудило его. Да, Аза не шла ни в какое сравнение с Саломеей — ее тяжелые ноги с крупными ступнями и широкий плоский зад не нравились Косте, но она была молода, и гладкость кожи, изящный верх с небольшой упругой грудью и тонкой талией были очень хороши. К тому же он не ошибся — Аза оказалась опытной, и принялась ласкать его, виртуозно работая языком и пальцами. Это было очень приятно, к тому же девушка сама возбудилась, он видел это по подернувшимся дымкой страсти глазам, слышал острый мускусный запах ее тела. Но это приятное занятие все тянулось, а он не чувствовал в себе готовности взять Азу. Наконец, поняла это и девушка, он увидел, как исчезло из ее глаз сластолюбивое ожидание, потом по белой коже пробежали мурашки: она замерзла, стоя на коленях на холодном полу. Девушка отстранилась и вопросительно посмотрела на Косту.

— Тебе не нравится? — удивилась она.

— Да нет, приятно, — протянул Коста, он не знал, что делать дальше.

— Ты меня не хочешь! — воскликнула девушка, вскочив на ноги. — Вы все здесь так панически боитесь Саломеи, что ты даже перестал быть мужчиной!

Она бросилась к своей одежде и начала быстро одеваться. С трудом застегнув платье на спине, Аза мстительно выпалила:

— Не думай, что я уйду с пустыми руками, я сделала все как нужно — ты сам не захотел.

Коста натянул подштанники и подошел к полке, висящей у окна. Он достал из круглой вазочки, затерявшейся среди курительных трубок и пистолетов, золотой червонец и протянул девушке.

— Бери, небось, в доме князя дядя и двоюродные братья имели тебя бесплатно, — процедил он.

— А вот это не твое дело, ты тоже не ангел, а разбойник с большой дороги, — заявила Аза, забрав монету.

Она накинула шаль и выскользнула из флигеля, сразу завернув за угол, чтобы никто из слуг не догадался, где она была. А Коста так и остался лежать на кровати, размышляя, как же ему теперь быть. Ничего не приходило на ум. Похоже, что Аза была права: он так благоговел перед Саломеей, что перестал быть мужчиной. Знакомые быстрые шаги, раздавшиеся в коридоре, заставили его приподняться. Дверь отворилась, и в маленькую спальню стремительно вошла Саломея.

— Ты скоро опухнешь от безделья, скоро обед, а ты еще не вставал, — заметила она и брезгливая гримаска тронула губы женщины, — впрочем, можешь не одеваться, у меня разговор недолгий.

Саломея села в бархатное кресло, стоящее у теплой печки, потерла рукой лоб, собираясь с мыслями, потом твердо посмотрела на Косту и произнесла:

— Пришла пора выполнять договор. Вчера я получила письмо о смерти мужа. Михаил — в Вене, я это предвидела и заказала для тебя заграничный паспорт, его доставили еще неделю назад. Так что собирайся и поезжай. В качестве доказательства, что дело сделано, снимешь с тела какую-нибудь вещь, чтобы я точно знала, что ты мне не врешь.

Эта женщина была неисправима, она в очередной раз походя оскорбила его и, похоже, даже не заметила этого. Но Коста промолчал, ведь она была так красива. Рука, которой графиня только что касалась своего лба, тонкая в запястье, так изящно закруглялась к идеальному локтю, что Коста терял голову. Низко обнаженная грудь женщины, на которой алыми каплями сияло роскошное ожерелье, почти вывалилась из лифа бархатного платья, когда Саломея подалась вперед, глядя на бывшего любовника жестким взглядом в ожидании ответа. Коста продолжал молчать, прислушиваясь к своим ощущениям. И вдруг он понял, что его естество откликнулось на эту прекрасную и жестокую женщину. Она была его госпожой, и он хотел этого, желая ее.

— Ну, что же ты молчишь? — прикрикнула Саломея.

— Когда ехать? — спросил абрек.

— Завтра на рассвете, надевай казачью форму, что тебе сшили, и поезжай. Да, еще вот что: Вано потратил слишком много денег на свои игрушки с фабрикой. У меня свободных средств сейчас нет, так что дай мальчику немного золота из твоих запасов, — небрежно бросила Саломея.

— Вот как? — оживился Коста, — но, насколько я помню, у нас все имеет свою цену — я доставляю тебе наследство Печерских и за это живу в этом доме рядом с матерью и сыном. А чем заплатишь ты?

— Что за бред ты несешь? — удивилась графиня, — почему я должна платить за то, что ты выполнишь свой отцовский долг?

— Но ты запретила матери, а через нее и мне, говорить мальчику, кто его настоящий отец. Так что придется и тебе заплатить, — настаивал Коста.

— Ну, и что же ты хочешь? — презрительно фыркнула Саломея.

— Я хочу тебя, но ты будешь делать все то, что делают обычные шлюхи по требованию мужчин.

Графиня оторопела. Это было так неожиданно — как можно было ей предложить побыть шлюхой? Но теплая волна возбуждения уже родилась внизу ее живота и начала растекаться по телу, обещая сладкую разрядку. У нее так давно не было мужчины, что эта мысль уже не казалась ей глупой. Но она никогда не позволит мужчине взять над собой верх! Этого никто от нее не добьется ни за золото, ни за ласки. Саломея посмотрела в горящее жаждой страсти лицо своего любовника и вдруг поняла, что сейчас этот грубый мужлан, который всю жизнь игнорировал ее требования в постели, стал мягким воском в ее руках. Желание мгновенно разгорелось в ней жарким огнем так, что ей стало больно сидеть. Она вскочила и, топнув ногой, крикнула:

— Раз так, я заплачу — только мои услуги будут тебе очень дорого стоить! Я — графиня. Разве нищий абрек найдет столько денег, чтобы он мог купить меня?

— Я смогу купить даже царицу, если захочу, — прорычал Коста.

Он одним прыжком вскочил на тяжелый квадратный стол, стоящий посередине комнаты и, надавив на доски, откинул незаметную крышку в потолке. Поднявшись на носки, он с усилием поднял один из трех небольших сундуков, стоящих на чердаке, и вместе с ним спустился вниз. Поставив сундук на стол, абрек откинул крышку. Тот был доверху набит золотыми монетами. В основном, там лежали червонцы, но были и незнакомые монеты, принадлежности которых Саломея не знала.

— Сколько ты хочешь? — ехидно спросил Коста, наслаждаясь жадным блеском глаз своей любовницы.

— Столько, сколько смогу удержать, пока ты будешь ласкать меня, — фыркнула Саломея, она подняла подол бархатного платья, открыв красивые ноги в белых шелковых чулках и крепких кожаных ботинках, — сыпь, я скажу, когда хватит.

Надетая под платьем рубашка открывала ноги женщины выше колен, и Коста увидел матовые полоски белой кожи между чулками и рубашкой. Вожделение захлестнуло его, он снова был молодым, горячим мужчиной и безумно хотел эту наглую и высокомерную красавицу. Абрек начал пригоршнями зачерпывать золото и сыпать в подол бархатного платья, монеты все сыпались, но мужчина не останавливался, он должен был победить эту чудовищную гордячку, а она тоже молчала, захваченная жадностью. Наконец, ее руки дрогнули под тяжестью золота в подоле, и Коста остановился.

— Я заплатил, — сказал он, — отрабатывай.

— Я разрешаю тебе целовать мою кожу там, где нет одежды, — капризно заявила Саломея. — Стань на колени и целуй.

Она уже горела в огне, эта игра была такой возбуждающей — никогда еще женщина не пробовала ничего подобного, а ведь это было именно то, в чем она всегда нуждалась. Коста уже опустился на колени, припал ртом к ее бедрам и начал нежно их покусывать и ласкать языком. Саломея почувствовала, как дрожь страсти, сначала чуть заметная, потом все более сильная, охватила ее тело. Она стояла с поднятой юбкой, в которую было насыпано несколько десятков тысяч золотом, а мужчина, стоя на коленях, как раб, ласкал ее. Ее возбуждение дошло до крайней точки, она застонала, и Коста, раздвинув складки ее лона, прижался к нему губами, нежно поглаживая горячую плоть языком. Саломея закричала, содрогнулась в огненных волнах и, обмякнув, привалилась спиной к столу. Коста быстро подхватил ее под колени и положил спиной на столешницу. Золотые монеты рассыпались по потертому дубу, а он согнул ноги своей любовницы, широко раздвинул их и вошел в еще трепещущее лоно. Саломея рычала, как торжествующая тигрица, встречая мощные движения своего любовника, а он поднимался все выше по спирали наслаждения, пока не упал, закричав, на разгоряченное тело графини.

«Это было то, чего я хотела с юности, вот что мне всегда было нужно, — думала Саломея, слушая частые удары сердца любовника у своей груди. — Не хозяин, а раб. Ну, лучше поздно, чем никогда, теперь уж я заставлю его поползать».

Она пошевелилась под тяжелым телом Косты. Он, придя в себя, поднялся и отступил, одеваясь. Графиня села на столе, аккуратно перемещая подол, который не выпустила из рук даже лежа. Основная часть монет осталась в тяжелых бархатных складках, но множество золотых кружков лежало на столе.

— Собирай, у меня руки заняты, — улыбнулась довольная Саломея, и ее любовник поразился, увидев, как преобразила нежная улыбка это властное лицо.

Он кинулся собирать монеты, складывая их в бархатный подол, потом, став на колени, подобрал раскатившиеся по полу золотые.

— Все собери, — благодушно пошутила графиня, — я эти деньги честно заработала.

Наконец, она спустилась со стола и, посмотрев по сторонам, приказала:

— Накинь на меня свой плащ, а через полчаса приходи за паспортом.

— Как ты умудрилась добыть для меня заграничный паспорт, если за мою голову на Кавказе объявлено вознаграждение? — поинтересовался абрек.

— Ну, женщины не все глупые, как ты думаешь. Я, например, умная. Паспорт выписан на имя моего умершего брата. Я сообщила его имя, дату и место рождения, они проверили, что такой человек ни в чем не замешан, и прислали паспорт.

Саломея, в наброшенном плаще, не прощаясь, вышла в сад, она пробежала по тропинке к задней двери гостиной и подцепила ногой незакрытую дверь. Пройдя в кабинет, женщина высыпала золото на темно-зеленое сукно своего стола и принялась его раскладывать. С наслаждением собирая монетки в столбики по десять штук, она выстроила целую шеренгу. Наконец, когда последний столбик занял свое место, графиня начала их считать. Боже мой! Она принесла в подоле больше шестидесяти семи тысяч рублей. Она была великой женщиной. Никому в мире мужчины не платили столько за час любовных ласк, причем она не делала ничего, просто позволила себя ласкать. Саломея рассмеялась и спрятала деньги в стол. Пора было ехать на эту чертову фабрику. Она оделась, закуталась в соболью шубку и уселась в тройку. Теперь нужно было сделать самое главное — помириться с сыном.


Глава 8 | Кассандра | Глава 10