12. Полевые цветы

По окончании разговора с полковником я поспешила обратно в наш барак, прихватив в столовой кувшин с водой и стакан. Я удивилась, когда увидела Ирину проснувшейся. Она сидела в кровати и разговаривала с Аимкой Берзи.

— А вот и твоя подруга, — сказала Аимка, поднимаясь мне навстречу. На ней было темно-зеленое платье, в руке — апельсин. Я решила, что она принесла его Ирине. Ни насыщенный цвет платья, ни яркая окраска апельсина не сделали лицо венгерки живее. При дневном свете кожа женщины была такой же бесцветной, как и вчера вечером.

— Отлично, — хрипло произнесла Ирина. — Я умираю от жажды.

Я поставила кувшин на перевернутый ящик, который стоял рядом с кроватью и служил вместо туалетного столика, и налила ей стакан воды. Приложив руку ко лбу подруги, я почувствовала, что температура снизилась, но Ирина все еще оставалась бледной.

— Как ты себя чувствуешь?

— Вчера я думала, что умру. Сейчас мне просто плохо.

— Я решила, что к утру состояние Ирины вряд ли улучшится, — принялась объяснять Аимка, — поэтому сама принесла анкеты для трудоустройства и занятий по английскому.

— Тут все вопросы на английском. — Ирина глотнула воды и скривилась. Интересно, подумала я, чай, который мы пили сегодня утром, был таким ужасным из-за воды?

— Не переживай, анкеты можно заполнить и потом, когда закончишь курсы.

Мы рассмеялись. От смеха лицо Аимки немного оживилось.

— Аимка свободно говорит на шести языках, — сообщила Ирина. — Сейчас она изучает сербский.

— Вот это да! — воскликнула я. — У вас просто талант к языкам.

Аимка поднесла к шее изящную руку и потупила глаза.

— Я родилась в семье дипломатов, — сказала она. — А здесь много выходцев из Югославии, с которыми можно практиковаться.

— Да уж, нужно быть хорошим дипломатом, чтобы занимать должность начальника блока, — с грустью произнесла я. — Вы знаете про Эльзу?

Аимка уронила руки на колени. На зеленой ткани платья они показались мне двумя лилиями, и я с трудом отвела от них взгляд.

— Похоже, все трения, которые существуют в Европе, есть и в нашем лагере. — Она пожала плечами. — Люди спорят о том, кому принадлежат приграничные города, с такой яростью, как будто сами живут в них.

— Как вы думаете, мы можем как-то помочь Эльзе? — поинтересовалась Ирина.

— Мне с ней всегда было трудно, — сказала Аимка, качая головой. — Куда бы я ее ни поселила, она всегда недовольна. Эта особа даже не пытается подружиться с соседями. В другом бараке у меня рядом живут немка и еврейка, которые дружат и во всем помогают друг другу. Правда, они еще молоды, а Эльза — пожилая женщина, к тому же себе на уме.

— Русские говорят: «Покуда есть хлеб и вода, все не беда», — отозвалась я. — Если бы крестьяне были сыты, никакой революции не произошло бы. Мне кажется, что люди в лагере жили бы дружнее, если бы еда была получше. То, что нам сегодня дали на завтрак, вызывало одно только отвращение.

— Да, я постоянно слышу жалобы на еду, — ответила Аимка. — На мой взгляд, австралийцы всегда переваривают овощи и слишком любят баранину. Но во время блокады Будапешта мне приходилось варить ботинки, чтобы не умереть с голоду, поэтому я не считаю, что тут есть особый повод для жалоб.

Я покраснела от смущения. Нужно было подумать, прежде чем делать заявление.

— Аня, а чем ты занималась сегодня утром? — пришла мне ни помощь Ирина.

Я рассказала им о предложении полковника Брайтона и о его взглядах на «демографический вопрос».

Ирина закатила глаза, а Аимка рассмеялась.

— Да уж, полковник Брайтон довольно интересный человек, — сказала Аимка. — Иногда мне кажется, что он просто сумасшедший, но у него доброе сердце. Вам повезло, что вы будете работать с ним. Я попробую подыскать Ирине какую-нибудь работу в детских яслях, чтобы спасти ее от этого дурака, инспектора по трудоустройству.

— Представляешь, он предлагал Аимке работать прислугой, — с иронией произнесла Ирина.

— Правда?

Аимка потерла руки.

— Когда я сказала ему, что владею шестью языками, он ответил, что в Австралии это не имеет значения, главное — чтобы я знала английский. Дескать, переводчики сейчас не требуются, а для любой другой работы я слишком стара.

— Это безумие! — воскликнула я. — Достаточно посмотреть на людей в этом лагере. К тому же полковник Брайтон сегодня утром сказал мне, что таких лагерей множество по всей Австралии.

Аимка фыркнула.

— В этом-то и беда. Воистину, «новые австралийцы». Они хотят, чтобы все мы стали британцами. После разговора с инспектором я пошла к полковнику Брайтону и тоже сообщила ему, что владею шестью языками. Знаете, он чуть не расцеловал меня и тут же назначил учителем английского языка и начальником блока. Теперь каждый раз, когда мы встречаемся, он говорит мне: «Аимка, где мне взять еще двадцать таких, как вы?» Поэтому, несмотря на все недостатки полковника, я испытываю к нему чувство благодарности.

Внезапно Ирина зябко повела плечами и закашлялась. Достав из-под подушки носовой платок, она высморкалась.

— Извините, — сказала подруга. — Наверное, я иду на поправку.

— Нам лучше сходить в Красный Крест, — твердо произнесла я.

Ирина покачала головой.

— Я лучше посплю. А ты пойди к ним, спроси о матери.

Аимка с удивлением посмотрела на нас, и я вкратце поведала ей историю о своей матери.

— Здесь, в этом лагере, Красный Крест вам не поможет, Аня, — сказала она. — Это просто медицинская часть. Вам нужно обратиться к кому-нибудь в их штабе в Сиднее.

— Понятно. — Я вздохнула, не скрывая разочарования. Аимка похлопала Ирину по ноге и, положив апельсин на ящик рядом с кувшином, махнула рукой на прощание.

— Я пойду.

После того как Аимка ушла, Ирина повернулась ко мне и зашептала:

— Она была пианисткой в Будапеште. Ее родителей расстреляли нацисты за то, что они прятали евреев.

— Боже мой! — вздохнула я. — В этом лагере три тысячи исковерканных судеб.

Когда Ирина заснула, я собрала нашу одежду и отправилась в прачечную, которая представляла собой четыре цементные емкости и бойлер. Я принялась тереть платья и блузки последним куском мыла. Повесив их сушиться, я направилась на склад, где кладовщик, поляк, не сводил глаз с моей шеи и груди.

— Все, что я могу вам предложить, — это армейские ботинки, армейская куртка или армейская шляпа. Хотите? — Он кивнул в сторону престарелой пары. Мужчина и женщина пытались натянуть на ноги армейские ботинки. Ноги у старика тряслись, и поэтому он оперся на плечо жены. Мне стало до боли жаль их. Я всегда думала, что старики должны наслаждаться плодами своих трудов, а не начинать новую жизнь на старости лет.

— А мыла у вас нет? — спросила я. — Полотенец?

Кладовщик пожал плечами.

— Это вам не Париж, не отель «Ритц».

Я прикусила губу. Придется подождать до дня выплаты жалованья и пока обойтись без шампуня и туалетного мыла. По крайней мере, одежда выстирана. Может быть, Аимка что-нибудь займет.

По репродуктору, который висел на стене склада, объявили об обеде. Сначала по-английски, потом по-немецки. Я заметила, как вздрогнула старуха, когда прозвучало «Achtung!».

— Зачем объявления делают на немецком? — спросила я у кладовщика.

— Впечатляет, да? — Он криво улыбнулся. — Они решили, что благодаря нацистам все мы хорошо понимаем команды по-немецки.

Я направилась к столовой, с тоской думая об очередной неудобоваримой стряпне. Когда я пришла, за столами уже сидели люди, но атмосфера по сравнению с утренней трапезой явно изменилась. Обедающие улыбались. Коричневая оберточная бумага исчезла, на каждом столе теперь стоял кувшин с цветами. Мимо меня прошел мужчина с полной миской и куском черного хлеба в руках. То, что было в миске, пахло очень аппетитно и как-то знакомо. Я посмотрела на темно-красное содержимое и не поверила своим глазам. Борщ! Я взяла пустую миску из горки на столе и встала в очередь. Через пару минут я чуть не подпрыгнула от радости, когда увидела в раздаточном окошке Марию и Наташу, с которыми подружилась на Тубабао.

— А-а! — хором закричали мы.

— Заходи. — Наташа открыла дверь в кухню. — Почти все уже сыты. Давай пообедаем здесь.

Я прошла за ней в служебное помещение, где пахло не только свеклой и капустой, но еще и белизной и пищевой содой. Двое мужчин старательно мыли стены. Наташа представила их. Это были Лев, ее отец, и муж Петр. Мария подала мне полную миску горячего борща, а Наташа тем временем нашла мне стул и всем налила чай.

— Как там Раиса? — спросила я у них.

— Не так уж плохо, — ответил Лев. — Мы переживали, что наша мама не перенесет переезд, но она оказалась крепче, чем мы думали. Она живет в бараке с Наташей и детьми и вполне счастлива.

Я рассказала им о Розалине, и они сочувственно покачали головами.

— Передавай привет Ирине, — с участием в голосе произнесла Мария.

На полке рядом со мной лежал букет голубых цветов. Я провела пальцами по лепесткам в форме трубочек и изящным стеблям.

— Что это за цветы? — спросила я у Наташи. — Они прекрасны.

— Точно не знаю, — ответила она, вытирая руки о передник. — Наверное, какие-то австралийские. Мы их нашли на тропинке за палатками. Красивые, правда?

— А мне тут понравились деревья, — сказала я. — Они выглядят так загадочно, будто прячут какие-то секреты у себя в стволах.

— Ну, тогда тебе понравится небольшая прогулка. — Лев улыбнулся и, отложив щетку, сел за наш стол и стал рисовать карту на куске оберточной бумаги. — Эту тропинку легко найти, не заблудишься.

Я проглотила ложку борща. После того, чем я питалась последние несколько дней, вкус еды показался божественным.

— Восхитительно! — воскликнула я.

Мария кивнула в сторону столовой.

— Могу поспорить, что нам еще придется выслушать не одну жалобу на русскую кухню. Но все равно это лучше, чем еда, которой нас кормил австралийский повар. Мы предлагаем нормальную сытную пищу.

К окошку подошли несколько людей с мисками. Они просили добавки. Мы со Львом обменялись улыбками. Наблюдая за тем, как Наташа и Мария наливают в миски борщ, я вспомнила, что когда на Тубабао впервые увидела их палатку, то решили, что эта семья достаточно богата. Но теперь до меня дошло, что все там было сделано своими руками из тех доступных материалов, которые можно было раздобыть на острове. Если бы у них водились деньги, они бы не оказались в лагере для мигрантов. Я поняла, что эти люди просто очень трудолюбивы И в любой ситуации не теряют присутствия духа. Я смотрела, как Мария пытается жестами и мимикой общаться с обедающими, и не могла не восхититься ею.

В кабинет полковника Брайтона я вернулась ровно в два часа, Из приемной доносились голоса; там явно о чем-то спорили, и я немного помедлила, прежде чем открыть дверь и войти. Дороти сидела за своим столом и при моем появлении улыбнулись, но, когда узнала меня, улыбка исчезла с ее лица. Я не могли понять, чем я успела ей насолить.

Полковник и Эрни стояли у дверей кабинета. С ними была женщина лет пятидесяти, в руках она сжимала перчатки и шляпу. У нее было красивое лицо и живые глаза. Все трое повернулись ко мне, когда я сказала: «Добрый день».

— А, Аня! — воскликнул полковник. — Ты как раз вовремя. Состояние туалетов грозит нам эпидемией, продукты портятся от жары, люди не понимают ни одного из языков, на которых мы пытаемся с ними общаться. А вот моя жена считает, что нам в первую очередь нужно заняться созданием комитета по озеленению территории.

Женщина, которая, очевидно, и была его женой, страдальчески закатила глаза.

— Роберт, люди от одного взгляда на лагерь впадают в уныние. Растения, деревья, цветы скрасят эту казарменную обстановку, и твои подопечные почувствуют себя лучше. Нам нужно постараться придать лагерю домашний вид, чтобы у переселенцев появилось ощущение уюта. Это то, чего всем людям не хватало годами. Аня подтвердит.

Она кивнула в мою сторону. Я почувствовала, что меня хотят использовать в качестве третейского судьи, но не желала с ходу встревать в их спор.

— Но у нас здесь не дом, — возразил полковник, — а пересыльный центр. И у военных, кстати, его вид не вызывал уныния.

— О, если бы здесь было уютно и красиво, никто не пошел бы воевать!

Роуз скрестила руки на груди, не выпуская шляпы. Она была невысокая, с очень женственной фигурой, но руки у нее были мускулистые. Она привела хороший аргумент, и мне было интересно, что на это ответит полковник.

— Я не хочу сказать, что это глупая затея, Роуз. Я просто считаю, что нам в первую очередь нужно накормить людей, научить их хоть как-то изъясняться по-английски. У меня тут сотни врачей, юристов и архитекторов, которых надо хоть немного научить работать руками, чтобы они и их семьи не пропали и чужой стране. Места, требующие квалификации, все равно будут отданы иммигрантам из Англии, какими бы специалистами они ни были.

Роуз засопела, достала из сумочки записную книжку и, отбросив первую страницу, начала читать из списка.

— Вот послушай, — упрямо произнесла она. — Это то, что предложили посадить немки: тюльпаны, нарциссы, гвоздики.

Полковник посмотрел на Эрни, в отчаянии воздев руки.

Роуз подняла на него глаза.

— Если тебе не нравятся цветы, можно посадить кедры и сосны, которые будут давать тень.

— Господи, Роуз! — воскликнул Эрни. — Нам придется ждать двадцать лет, пока эти деревья вырастут.

— Мне кажется, что австралийские деревья очень красивые, наконец вмешалась в разговор я. — Вполне возможно, что к родном климате они будут расти быстрее.

Все повернулись ко мне. Даже Дороти прекратила стучать по клавишам пишущей машинки и сделала вид, что проверяет напечатанный текст.

— Я слышала, что тут недалеко есть лесная тропинка, — продолжила я. — Мы могли бы накопать саженцев и пересадить их на территорию лагеря.

Полковник Брайтон молча смотрел на меня, и я подумала, что нажила себе врага в его лице, поскольку поддержала Роуз.

Но его лицо расплылось в улыбке, и он хлопнул в ладоши.

— Я же вам говорил, что нашел смышленого помощника! Прекрасная мысль, Аня!

Эрни прокашлялся в кулак.

— Полковник, если позволите, я хотел бы уточнить… Мне кажется, это мы с Дороти обратили внимание на ее личное дело.

Дороти бросила на стол письмо, которое якобы читала, и снова принялась барабанить по клавишам. Наверное, она уже жалела, что обратила внимание на мое дело, подумала я.

Роуз обняла меня за талию.

— Роберт говорит, что это прекрасная идея, потому что она позволит ему сэкономить время и деньги, — заявила она. — Я же считаю, что это прекрасная идея, потому что розы и гвоздики, конечно, напомнили бы людям Европу, но местные растения помогут им понять, что у них теперь новый дом.

— К тому же они привлекут больше птиц и другой местной живности в лагерь, — добавил Эрни. — Будем надеяться, что станет меньше кроликов.

Я вспомнила о животных, которые вчера ночью бегали по крыше барака, и нахмурилась.

— В чем дело? — поинтересовался Эрни.

Я рассказала о царапанье на крыше и спросила, для того ли были затянуты сеткой щели в стенах, чтобы защититься от этих тварей.

— Опоссумы, — сказала Роуз.

— Ах да! — понизил голос Эрни и посмотрел по сторонам. — Это очень опасные животные. Кровожадные маленькие твари. Мы уже потеряли трех русских девушек.

Дороти хихикнула.

— Хватит тебе! — Роуз крепче обняла меня. — Опоссумы — это маленькие зверьки с пушистыми хвостиками и большими глазами. Больше всего они любят забираться в кухни и воровать фрукты.

— Ладно, ты победила, — усмехнувшись, произнес полковник, выпроваживая нас из кабинета. — Передаю тебе Аню, чтобы она помогла тебе с комитетом по озеленению территории. Теперь уходите. Все. Чтобы я вас больше не видел, у меня есть дела поважнее.

Он сделал серьезное лицо и захлопнул за нами дверь. Роуз весело подмигнула мне.

До конца недели Ирине нездоровилось, но в следующий понедельник, когда ей стало лучше, мы отправились в экспедицию за саженцами, предварительно отыскав заросшую тропинку за лагерем. Роуз дала мне справочник по дикорастущим цветам Австралии, и, хотя он показался мне слишком сложным, я все равно взяла его с собой. Ирина была в прекрасном расположении духа не только потому, что уже начала работать в яслях и полу чала от этого удовольствие, но и потому, что получила телеграмму из Франции. В ней сообщалось, что Розалина благополучно прибыла на место, и, несмотря на утомительное путешествие, ее состояние начало постепенно улучшаться.

«Прибыла благополучно. Чувствую себя лучше. Анализы в норме. Французы очаровательны», — говорилось в телеграмме. Как рассказала Ирина, Розалина изучала в школе английский и французский, но именно эти слова станут первыми английскими словами, которые выучит ее внучка. Она взяла с собой телеграмму и перечитывала ее снова и снова.

Тропинка начиналась сразу за той частью лагеря, где стояли палатки, и, извиваясь, уходила в долину. Огромное впечатление произвели на меня эвкалипты, когда я подошла к ним вплотную и ощутила их неповторимый запах. В книге Роуз я вычитала, что многие австралийские растения цветут круглый год, но я далеко не сразу разглядела их в подлеске. Собирая розы и камелии, я обратила внимание, что на некоторых кустах висят плоды, похожие на круглые щетки, и цветы, напоминающие завитушку в орнаменте в стиле ар деко. Потом мне стали попадаться лилии с иосхитительно изящными лепестками и какие-то цветы в форме колокольчика самых разных оттенков. Когда я рассказала своим соседкам по бараку, что собираюсь посадить местные австралийские цветы в лагере, они недовольно поморщились:

— Эти уродливые сморщенные цветочки? Их даже цветами нельзя назвать!

Но чем дальше мы с Ириной продвигались в долину, тем больше я убеждалась, как они ошибались. У некоторых растений на одном стебле одновременно росли цветки с перистыми лепестками, ягоды и орехи, в то время как другие походили на водоросли, плавающие в океане. Я вспомнила слова одного современного художника о творчестве: «Нужно тренировать глаз, чтобы увидеть в обычном предмете что-то новое, иначе трудно понять красоту нового». Этого художника звали Пикассо.

Я повернулась, чтобы посмотреть, чем занимается Ирина. Оказалось, что она идет за мной на цыпочках, тыкая в листья под ногами палкой.

— Что ты делаешь? — спросила я.

— Отпугиваю змей. В лагере говорят, что все змеи в Австралии жутко ядовитые. И быстрые. Они могут погнаться за тобой.

Я вспомнила шутку Эрни про опоссумов и уже хотела сказать Ирине, что я слышала, будто некоторые змеи еще и летать умеют, но решила не делать этого. Рано мне еще было перенимать австралийский юмор.

— Слушай, тебе следует разговаривать со мной по-английски, — заявила Ирина, — а мне нужно как можно скорее его выучить, чтобы мы могли уехать в Сидней.

— All right, — сказала я по-английски. — How do you do? I'm very pleased to meet you, My name is Anya Kozlova.

— I m very pleased to meet you too, — ответила Ирина. — I am Irina Levitskaya. I am almost twenty-one years old. I am Russian. I like singing and children.

— Очень хорошо, — перешла я на русский. — Весьма неплохо для первого урока. Как дела в яслях?

— Мне там так понравилось! — воскликнула подруга. — Дети — просто прелесть. И ведут себя хорошо. Но у некоторых такие грустные лица. Когда я выйду замуж, у меня будет десять детей.

Я заметила цветы, которые видела в столовой, и нагнулась чтобы выкопать их своей лопаткой.

— Десять? — Я улыбнулась. — Какой серьезный подход к решению «демографического вопроса»!

Ирина рассмеялась и протянула мешок, чтобы я положила в него растение.

— Если получится. После меня у матери не могло быть детей, а у бабушки, перед тем как она родила отца, был мертворожденный ребенок.

— Наверное, она была счастлива, когда родила сына, — сказала я.

— Да, — подтвердила Ирина, встряхивая мешок, чтобы растение упало на дно. — И еще более несчастлива, когда его убили японцы. Ему было всего тридцать семь лет.

Я посмотрела вокруг, надеясь увидеть другие интересные растения. Мне вспомнились Мария и Наташа, по поводу которых я ошибалась, думая, что они богаты. Может, считая их счастливыми людьми, я снова ошибаюсь? Где братья и сестры Наташи, ее дяди и тетки? Не во всех русских семьях один ребенок. Наверное, и у них революции и войны отняли кого-то из близких, любимых. Кажется, эта боль никого не обошла стороной.

Я заметила кустик пурпурно-белых фиалок. Их можно использовать для создания общего фона. Ирина подошла ко мне, когда я начала их выкапывать лопаткой. Мне жалко было уносить цветы с их родного места, но я шепнула им, что за ними будут хорошо ухаживать и что они смогут сделать доброе дело, прогнав тоску в лагере.

— Кстати, Аня. Я до сих пор не знаю, где ты так хорошо научилась разговаривать по-английски. Когда работала гувернанткой? — спросила Ирина.

Я подняла на нее взгляд. Она смотрела на меня, не скрывая любопытства, и ждала ответа. В ту секунду я поняла, что Иван так и не рассказал ей правду обо мне.

Я продолжала возиться с цветами. Мне было стыдно смотреть Ирине в глаза.

— Мой отец любил читать книги на английском, ну и меня выучил. На самом деле он относился к нему как к экзотическому языку, как хинди, например, и никогда не думал применять его на практике. В школе у нас тоже преподавали английский, и я закрепила свои знания. Но самая большая практика была у меня в Шанхае, потому что там приходилось говорить по-английски почти каждый день. — Я снова посмотрела на Ирину. — Но я не была гувернанткой. Я солгала.

Лицо Ирины вытянулось от удивления. Она присела рядом и уставилась на меня, открыв рот.

— А что же было на самом деле?

Вдохнув поглубже, я рассказала ей о Сергее, Амелии, Дмитрии и клубе «Москва — Шанхай». Ирина с нескрываемым изумлением смотрела на меня, но осуждения в ее глазах не было. Выдав подруге всю правду о себе, я почувствовала огромное облегчение. Как хорошо, что не нужно больше хранить в душе эту тайну! Я даже призналась ей в том, что накануне отъезда Иван сделал мне предложение.

Когда я закончила, взгляд Ирины был устремлен в лес.

— Боже мой, — после довольно продолжительной паузы и задумчивости произнесла подруга. — Ты меня ошарашила. Не знаю даже, что и сказать. — Она поднялась, стряхнула с рук землю и поцеловала меня в макушку. — Но я рада, что ты поведала мне о своем прошлом. Я понимаю, почему тебе не хотелось об этом говорить. Ты ведь не знала меня. Но с этого дня ты ничего не должна скрывать от меня, потому что теперь мы как сестры.

Я вскочила и обняла ее.

— Да, ты мне сестра! — воскликнула я, и в ту же секунду к кустах раздался какой-то шорох, да так неожиданно, что мы обе отпрыгнули в сторону. Но это оказалась всего лишь ящерица, которая решила погреться в последних лучах заходящего солнца.

— Господи! — засмеялась Ирина. — Я в этой стране не выживу!

Вернувшись из леса, мы подошли к своему дому и замерли, услышав крики на разных языках, доносившиеся изнутри. Толкнув дверь, мы увидели Эльзу, молодую венгерку с коротким черными волосами и Аимку, которая стояла между ними.

— Что случилось? — спросила Ирина.

— Она говорит, что Эльза украла у нее ожерелье, — пояснила Аимка.

Молодая венгерка, которая фигурой больше походила на мужчину, чем на женщину, замахнулась на Эльзу кулаком и закричала, но пожилая немка совсем не выглядела испуганной, как можно было бы ожидать, и лишь надменно покачивала головой.

Аимка повернулась к нам.

— Ромола говорит, что Эльза всегда наблюдала за ней, когда она снимала ожерелье и клала его в карман чемодана. Я не раз повторяла: не оставляйте драгоценные вещи в бараке.

Я посмотрела на свою матрешку, стоявшую на деревянной полочке (эту полочку я смастерила своими руками из доски, найденной на свалке), и подумала о драгоценностях, которые были зашиты в подол платьев, сложенных в чемодане. Я и не думала, что здесь дойдет до воровства.

— Почему она решила, что это я взяла его? — спросила Эльза по-английски, наверное, чтобы и я поняла. — Я тут живу уже несколько недель, и до сих пор ничего не пропадало. Пусть лучше спросит у русских девушек.

Кровь прилила к моему лицу. Я с самого первого дня старалась подружиться с Эльзой и теперь поверить не могла, что они способна на такое. Повернувшись к Ирине, я перевела слова немки. Начальница блока не стала объяснять, что сказала Эльза, всем остальным, но молодая венгерка, которая тоже понимала по-английски, решила-таки перевести. Все повернулись к нам.

Аимка пожала плечами.

— Аня, Ирина, давайте осмотрим ваши вещи, чтобы все успокоились.

От гнева, охватившего меня, застучало в висках. Только сейчас я поняла, почему здесь так ненавидели Эльзу. Я подошла к своей кровати, сорвала с нее одеяло и простыню и отбросила в сторону подушку. Все, кроме Ромолы, Эльзы и Аимки, отвернулись — им было неприятно смотреть на то, что меня заставили сделать.

Я открыла чемодан и жестом показала, что любой желающий может порыться в моих вещах. Но про себя я подумала, что теперь стану хранить платья на работе. Воодушевленная моим негодованием, Ирина тоже распахнула свой чемодан и стянула с кровати покрывала. Когда она снимала наволочку с подушки, что-то блестящее скользнуло на пол. Мы с Ириной одновременно посмотрели вниз и остолбенели, увидев, что у наших ног лежит серебряное ожерелье с рубиновым крестиком. Ромола бросилась на пол и, не скрывая радости, схватила украшение. Потом она медленно перевела взгляд на Ирину.

Эльза покраснела. Ее руки, которые она держала под подбородком, напоминали когтистые лапы.

— Это вы положили туда ожерелье! — крикнула я, поворачиваясь к ней. — Лгунья!

Глаза немки расширились, и она засмеялась. Этот мерзкий смех напоминал смех человека, довольного тем, что он всех перехитрил.

— Не думаю, что я тут самая большая лгунья. Разве не вы, русские, славитесь тем, что всегда лжете?

Ромола шепнула что-то Аимке, которая, похоже, была удивлена не меньше нас. Тень, промелькнувшая по ее лицу, не предвещала ничего хорошего.

— Ирина, — строго произнесла начальница блока, беря ожерелье из рук Ромолы. — Что это значит?

Ирина молчала и лишь переводила растерянный взгляд с Аимки на меня.

— Она не брала этого ожерелья, — вступилась я за подругу. — Это сделала Эльза.

Аимка покосилась на меня и выпрямилась. Выражение ее лица изменилось. Теперь на нем легко можно было прочитать разочарование и отвращение. Она указала на Ирину тонким пальцем пианистки и сказала:

— Нехорошо получается. От вас я такого не ожидала. — Окинув взглядом притихших женщин, наблюдавших за нами, Аимка добавила: — У нас с этим строго. Собирайте вещи и идите за мной.

Ирина замешкалась. У нее был такой потерянный вид, какой обычно бывает у честных людей, которых обвиняют в чем-то таком, что им и в голову не пришло бы сделать.

— Куда вы ее ведете? — спросила я у Аимки.

— К полковнику Брайтону.

Услышав имя полковника, я немного успокоилась. Этот здравомыслящий человек обязательно докопается до истины. Я присела на корточки, чтобы помочь Ирине собрать вещи. Много времени на это не ушло, потому что до сих пор у нее еще не было времени их распаковать.

Когда защелкнулись замки на чемодане, я свернула свои одеяла и стала укладывать вещи в чемодан.

— Что вы делаете? — поинтересовалась Аимка.

— Я тоже пойду, — ответила я.

— Нет! — Она подняла вверх раскрытую ладонь. — Вы не пойдете, если хотите и дальше работать с полковником. И если вы вообще рассчитываете когда-нибудь найти работу в Сиднее.

— Не иди, — шепнула мне Ирина. — Не нарывайся на неприятности.

Я проводила Ирину взглядом. Она пошла вслед за Аимкой и ни разу не обернулась. Эльза, зыркнув в мою сторону, стала застилать постель. Меня взяла такая злость, что я чуть было не накинулась на нее с кулаками. Сделав глубокий вдох, чтобы успокоиться, я взяла с полки матрешку и начала складывать оставшиеся вещи в чемодан.

— Идите вы к черту! — крикнула я Ромоле и ее англоязычной подруге, которые не сводили с меня глаз. Затем я взяла чемодан и выбежала в ночь, изо всех сил хлопнув на прощание дверью.

Темнота — плохое средство для успокоения нервов. Что будет с Ириной? Не могут же ее в самом деле отправить в тюрьму, Я представила себе, как она с несчастным лицом сидит в зале суда и растерянно озирается по сторонам. «Стоп!» — приказала я себе. За это в тюрьму не посадят, хотя могут наказать каким-то другим способом. Но ведь Ирина этого не заслужила! Здесь, в лагере, могут внести соответствующую запись в ее дело, и по этой причине моя подруга впоследствии не сможет найти работу. Из барака, мимо которого я проходила, донесся смех. Какая-то женщина рассказывала по-русски что-то смешное, а другие женские голоса отпускали комментарии. Господи, ну почему нас не поселили туда?

Я услышала, как у меня за спиной хлопнула дверь. Обернувшись, я увидела, что ко мне бегут обе венгерки. Я подумала, что ими хотят догнать меня и поколотить, и подняла чемодан, приготовившись защищаться, но девушка, которая понимала по-английски, сказала:

— Мы знаем, что твоя подруга не брала ожерелье. Это все Эльза. Тебе нужно пойти к полковнику и попробовать помочь подруге. Мы тоже напишем письмо, только подписывать не станем, хорошо? И еще… — Девушка замялась. — Не доверяй Аимке.

Я поблагодарила и бросилась к административному зданию. И почему я позволила Аимке остановить себя? Неужели работа для меня важнее, чем Ирина?

Когда я добралась до кабинета полковника, там все еще горел гнет. Ирина и Аимка как раз выходили. Ирина была вся в слезах. Я подбежала к ней и прижала к себе.

— Что случилось? — спросила я.

— Ей придется переселиться в палатку, — сообщила Аимка. — И в яслях она больше работать не будет. Ей сделали предупреждение. Если такое повторится, наказание будет более суровым.

Ирина попыталась что-то сказать, но слезы душили ее, и она промолчала. Я не ожидала от Аимки такого холодного отношения к нам. Мне уже начинало казаться, что ей доставляет удовольствие видеть несправедливое унижение Ирины.

— Что с вами такое? — обратилась я к Аимке. — Вы же знаете, что моя подруга не виновата. Вы сами говорили, что от Эльзы одни неприятности. Я думала, вы наш друг.

Аимка хмыкнула.

— Правда? А почему ты так решила? Я с вами знакома всего несколько дней. Ваши соотечественники разворовали все, когда пришли освобождать мою страну.

Я не нашлась, что ответить ей. Маска постепенно сползла с лица Аимки, но я еще не понимала, что было под ней. Что собой представляет эта женщина, пианистка, которая сначала казалась такой умной и доброй? Всего несколько дней назад она жаловалась на людей, которые, приехав в Австралию, привозят с собой старые межнациональные конфликты. Теперь же, суди всему, ее больше всего раздражало в нас то, что мы были русскими.

— Она сказала, что если ты хочешь, то можешь перебраться в палатку вместе со мной, — утирая слезы, пробормотала Ирина.

Я посмотрела на подругу. Ее глаза покраснели от слез.

— Конечно, я тебя не брошу, — заверила я Ирину. — Эта стерва не будет начальницей ни над тобой, ни надо мной.

Первый раз в жизни я употребила бранное слово, но почему-то вместе с изумлением почувствовала и гордость, что сделала это.

— Я знала, что вы одного поля ягода. — Аимка надменно посмотрела на нас, выпятив нижнюю губу.

Дверь в кабинет полковника открылась, и в просвете показалась голова Брайтона.

— Что тут за шум? — спросил он, почесывая ухо. — Уже поздно, а мне нужно еще поработать.

Присмотревшись, полковник наконец узнал меня.

— Аня! Все в порядке? — спросил он. — Что происходит?

— Нет, полковник Брайтон, — ответила я, — не все в порядке. Мою подругу безосновательно обвинили в воровстве.

Полковник вздохнул.

— Аня, зайдите ко мне на минуту. Попросите свою подругу подождать. Аимка, вы можете идти, на сегодня все.

Аимка недовольно нахмурилась, услышав, каким тоном полковник обращался ко мне. Тем не менее она расправила плечи и зашагала по дорожке обратно к баракам. Я сказала Ирине, чтобы она подождала, и зашла с полковником в кабинет.

Брайтон сел за письменный стол. Под глазами у него были круги, и казалось, что он раздражен. Но это никак не повлияло на мою решимость. Работа по пересадке саженцев и сортировке писем для меня была не так важна, как Ирина.

Он погрыз кончик карандаша, потом навел его на меня и сказал:

— Можете спросить у моей жены, и она подтвердит, что я иногда принимаю поспешные решения. Но, приняв решение, я никогда не отменяю его. Возможно, Роуз забудет упомянуть только одно: еще ни разу не было такого, чтобы я ошибся. Так вот, относительно вашего приема на работу я принял решение в ту же секунду, как только увидел вас. Вы были честны и готовы упорно трудиться.

Полковник встал из-за стола и подозрительно близко подошел к карте Австралии. Я уж подумала, что сейчас услышу очередную лекцию на тему «демографического вопроса».

— Аня, если вы скажете, что ваша подруга не брала ожерелья, я поверю вам. Во всяком случае, я тоже в этом сомневаюсь и поэтому просмотрел ее дело. В деле вашей подруги, как и в вашем, есть письмо от капитана Коннора. Он написал о ее мужестве при спасении психически нездоровых пациентов во время тайфуна. Если капитан Коннор такой же занятой человек, как и я, а мне думается, так оно и есть, у него вряд ли нашлось бы время писать характеристики на всех людей, которые прошли через его руки. Вероятно, у него были веские основания, чтобы потратить свое время и написать о вас хвалебные отзывы.

Как мне хотелось, чтобы Ирина в эту секунду оказалась в кабинете рядом со мной и услышала слова полковника! Впрочем, она все равно не смогла бы его понять.

— Благодарю вас, полковник, — отозвалась я. — Мне очень приятно то, что вы говорите.

— Я велел отселить Ирину в палатку не для того, чтобы накапать, — продолжил он. — Я считаю, что будет лучше, если она окажется подальше от Аимки. Но больше я об этом ничего не скажу, потому что мы очень нуждаемся в людях, владеющих языками. Когда появится возможность, я найду Ирине другое жилье, но пока ей придется смириться с тем, что есть.

Мне захотелось обнять его, но я, естественно, воздержалась. Поблагодарив Брайтона еще раз, я направилась к двери. Полковник склонился над какой-то тетрадью и стал писать.

— И вот еще что, Аня, — произнес он, когда я уже закрывала за собой дверь. — Не рассказывайте никому о нашем разговоре. Не хочу, чтобы люди стали думать, что у меня есть любимчики.

Недели, последовавшие за происшествием с ожерельем, были горькими. Хотя полковник Брайтон не внес Ирину в черный список и даже Ромола со своей подругой, которую звали Тесса, вспомнили все, что знали по-русски, чтобы сказать ей, что они не считают ее виноватой, Австралия у Ирины перестала вызывать восторг. Наше новое жилье не улучшило ситуацию. Палатка находилась на самом краю лагеря, вдали от всех остальных, где жили сицилийцы, которых должны были в скором времени отправить на север, на тростниковые поля, и еще дальше от женского туалета. Вставая в полный рост, я касалась головой потолка нашего убогого жилища, а полом здесь служила обычная земля, да еще пыльная, из-за чего все наши вещи тоже пропитались запахом пыли. Хорошо, что основное время я проводила на службе в административном здании, но Ирина, которая осталась без работы, целыми днями лежала в постели или слонялась вокруг почты, ожидая вестей от Розалины.

— Франция очень далеко отсюда, — пыталась я втолковать ей. — Письмо будет идти туда несколько недель, а Розалина не может все время слать телеграммы.

Единственное, к чему Ирина не утратила интерес, это уроки английского языка. Поначалу меня это радовало. Когда я приходила с работы, она практиковалась в произношении гласных или читала со словарем «Australian Women's Weekly». Я думала, что раз у нее не угас интерес к языку, дела пойдут на лад. Но потом я поняла, что уроки английского были частью ее подготовки к переезду в Соединенные Штаты.

— Я хочу уехать в Америку, — как-то утром сказала она, когда я приняла душ и стала переодеваться, чтобы пойти на работу, — Если бабушка выздоровеет и ее примут в США, мне нельзя упускать этот шанс.

— Все образуется, — ответила я. — Мы соберем денег и найдем нормальную работу в Сиднее.

— Я тут зачахну, Аня, ты это понимаешь? — воскликнула ими. Ее глаза налились слезами. — Я не хочу оставаться в этой ужасной стране, среди ее ужасных жителей. Мне нужно ощущение красоты. Мне нужна музыка.

Я присела на край кровати и взяла ее за руки. С Ириной происходило именно то, чего я больше всего боялась. Если она утратит надежду, смогу ли я продолжать надеяться?

— Мы не мигранты, — сказала я. — Мы — беженцы. Разве мы можем уехать? По меньшей мере нам нужно заработать хотя бы какие-то деньги.

— А как же твой друг? — спросила она, хватая меня за рукав. — Американец?

Я не решилась рассказать ей, что сама уже много раз думала написать письмо Дэну Ричардсу. Но мы с австралийским правительством подписали контракт, и я сомневалась, что Дэн в этой ситуации мог помочь нам. Во всяком случае, нужно было подождать хотя бы два года. Я слышала, что за нарушение контракта высылали из страны. А куда нас могли выслать? И Россию? Там бы нас расстреляли.

— Я подумаю об этом, если ты пообещаешь провести день с Марией и Наташей, — сказала я подруге. — Они говорили, что им не помешал бы помощник в столовой, к тому же там хорошо платят. Ирина, мы будем работать, накопим денег и поедем в Сидней.

Сначала она не соглашалась, но, поразмыслив, все-таки решила, что, работая в столовой, можно было бы начать копить на поездку в Америку. Я не стала с ней спорить, поскольку была довольна и тем, что Ирина перестанет все дни проводить и одиночестве. Я дождалась, пока подруга оденется и причешется, и мы вместе направились в столовую.

Душевное состояние Ирины, похоже, вызвало волнение не только у меня. Когда вечером я вернулась в палатку, то застала там Льва, мужа Марии, и их зятя Петра. Первый был занят тем, что подрезал траву, которой заросло все вокруг, а второй сколачивал из досок пол.

— Ирина страшно боится змей, — пояснил Петр. — Так ей будет спокойнее.

— А где она? — спросила я.

— Мария с Наташей повели ее в кинозал. Там есть пианино и Наташа хочет опять начать играть. Они собираются убедить Ирину петь.

В сумке с инструментами, которые они принесли, я заметила кирку и спросила, можно ли мне ее взять, чтобы вскопать землю в садике перед палаткой.

— Тот сад, что ты устроила у входа и вокруг флагштока, великолепен, — произнес Лев, выпрямившись и отбросив в сторону серп. — У тебя просто талант к садоводству. Где ты ни училась?

— У моего отца в Харбине был сад. Наверное, я научилась, когда наблюдала за ним. Он говорил, что для души полезно иногда копаться в земле.

Последние часы до наступления сумерек Петр, Лев и я были заняты тем, что благоустраивали нашу палатку. Когда мы закончили, ее было не узнать. Внутри пахло сосной и лимоном. Снаружи я посадила колокольчики, маргаритки и несколько гревиллей. Подстриженный газон дополнял картину.

— Теперь все в лагере обзавидуются, — рассмеялся Лев.

Общество Марии и Наташи немного улучшило настроение Ирины, но не сильно. Она не хотела всю жизнь провести в лагере, а мы по-прежнему не имели представления, когда сможем по ехать в Сидней. Я попробовала отвлечь ее от невеселых мыслей поездкой в город. Чтобы до него добраться, нужно было минут двадцать ехать на местном автобусе. В тот день еще несколько людей из лагеря ехали в город, но никто из них не разговаривал ни по-русски, ни по-английски, поэтому расспросить их не удалось. Когда автобус стал подъезжать к городу, мы увидели улицы, которые по ширине были, как два квартала в Шанхае. По обеим сторонам к ним липли бунгало из песчаника и одноэтажные домики, прятавшиеся за белыми палисадниками. Росшие на обочинах вязы, ивы и огромные амбровые деревья своими переплетенными ветвями укрывали дорогу от солнца.

Автобус остановился на главной улице среди домов, окруженных чугунными оградами, и магазинов с навесами из гофрированных листов железа. На углу возвышалась церковь в георгианском стиле. У тротуаров, бок о бок с лошадьми, привязанными к корытам с водой, стояли запыленные машины. С другой стороны улицы мы увидели пивную, занимавшую трехэтажное здание. На ее стене была нарисована реклама пива «Тухис»: мужчина, играющий в гольф.

Миновав магазин тканей, скобяную лавку и универмаг, мы с Ириной подошли к кафе-мороженому, где из динамика звучала музыка Диззи Гилеспи. Афро-кубинский джаз до того не вязался с этой сухой и пыльной улицей, что даже Ирина начала улыбаться. Женщина в платье на пуговицах подала шоколадное мороженое в вафельных рожках, которое нам пришлось съесть очень быстро, потому что оно сразу начало таять, как только мы вышли из кафе.

Я обратила внимание на мужчину, который наблюдал за нами с автобусной остановки. Его красное лицо и мутные глаза свидетельствовали о том, что он был пьян. Я сказала Ирине, что нам лучше перейти на другую сторону улицы.

— Эй вы, реффосы ^[12], отправляйтесь домой! — рыкнул он. — Вы нам тут не нужны!

— Что он сказал? — спросила у меня Ирина.

— Он просто пьян, — ответила я, стараясь быстрее увести ее от автобусной остановки. Мне не хотелось, чтобы Ирина видела темную сторону Австралии.

— Убирайтесь туда, откуда приехали, грязные шлюхи! — закричал он нам вдогонку.

Сердце чуть не выпрыгнуло у меня из груди. Меня так и подмывало обернуться и посмотреть, не гонится ли он за нами, но я не стала этого делать, понимая, что нельзя показывать свой страх.

— Грязные шлюхи! — еще раз рявкнул он.

В пивной открылось окно, и кто-то крикнул:

— Заткнись, Гарри!

К моему удивлению, Ирина засмеялась.

— Это я поняла, — сказала она.

Главная улица переходила в парк, окруженный соснами. В самом парке было много красивых, богато украшенных фонтанами и клумб, густо усаженных бархатцами. Рядом с эстрадой для оркестра, увитой цепкими лианами бугенвиллеи, на коврике, расстеленном на траве, расположилась семья. Когда мы поравнялись с ними, глава семейства пожелал нам доброго утра. Ирина приветливо ответила ему по-английски, но встреча с пьяным на остановке выбила нас из колеи, поэтому мы не остановились, чтобы поговорить с этими приятными людьми.

— Какой красивый парк, — заметила я.

— Да, особенно по сравнению с лагерем.

Мы присели на ступеньках эстрады. Ирина нарвала клевера и принялась плести венок.

— Я и не думала, что рядом с нами есть какая-то цивилизация, — оживленно произнесла она. — Мне казалось, что есть только лагерь, а вокруг — пустота.

— Надо было раньше сюда приехать. — Я обрадовалась, что Ирина наконец заговорила о чем-то приятном.

Она закончила плести венок и повесила себе на шею.

— На твоем месте я бы возненавидела меня, — с грустью произнесла подруга. — Подумай только, если бы не я с бабушкой, ты была бы уже в Нью-Йорке.

— Я и так как-нибудь до Нью-Йорка доберусь, — сказала я. — И тебя с собой возьму.

Ирина подняла на меня глаза. Они были полны слез. Я говорила совершенно искренне. Какой бы тяжелой ни казалась жизнь в Австралии, не было никакой гарантии, что в Америке нас ожидает рай. Главное ведь не страна, в которой ты живешь, а люди, окружающие тебя.

— Единственное, что имеет для нас значение, это выздоровление Розалины. Нам нужно привезти ее сюда, — после паузы добавила я.

Ирина сняла с шеи венок и надела на меня.

— Я люблю тебя, — с благодарностью прошептала она.

Кроме подавленного настроения Ирины, больше всего в эпизоде с украденным ожерельем меня огорчило то, как Аимка повела себя с нами. Я не могла понять, почему сначала она старались быть такой приветливой, если глубоко в душе ненавидела русских. Эта загадка разрешилась через несколько недель, когда и прачечной я повстречалась с Тессой.

— Привет, — сказала я, не вынимая рук из мыльной воды.

— Привет, — ответила Тесса. — Как твоя подруга?

— Ей лучше.

Тесса засунула руку в карман и достала спичечный коробок. Чиркнув спичкой, она зажгла бойлер, потом той же спичкой прикурила сигарету.

— Я слышала, у вас теперь не палатка, а загляденье, — произнесла она, выпуская струйку дыма через уголок рта.

Я выкрутила блузку и бросила ее в раковину для полоскания.

— Да, — подтвердила я. — Теперь это дворец.

— А у нас сплошные неприятности. — Девушка вздохнула.

— Эльза старается? — спросила я.

Она на секунду задумалась и раздраженно сказала:

— Эльза — просто сумасшедшая. А вот Аимка — настоящая стерва. Она всех с ума сводит.

Я вынула пробку в раковине, выкрутила остальное белье и бросила его в корзинку.

— Это как же?

— Она настраивает Эльзу против нас. Мы молоды, нам иногда хочется и с мужчинами пообщаться, ну ты понимаешь. Аимка должна была поселить Эльзу с женщинами постарше или с такими же черствыми, как она сама, немками, которые только и думают, как бы не нарушить правила. Но Аимка этого не делает. Она всех изводит.

— Ничего не понимаю. — Я покачала головой. — Она жила в Будапеште, в семье, которая укрывала евреев во время войны. Наверняка это были добрые люди.

От удивления у Тессы глаза чуть не вылезли из орбит.

— Кто тебе это сказал? — Девушка погасила сигарету и вплотную приблизилась ко мне. Осмотревшись, нет ли кого рядом, Тесса продолжила шепотом: — Аимка — венгерка, но жила в Польше. Известно, что она сотрудничала с оккупантами. Помогала посылать на смерть еврейских женщин и детей.

В тот день я вернулась с работы со странным ощущением размышляя о том, что, оказывается, есть целые пласты жизни, о существовании которых я даже не догадывалась. В Европе происходило нечто такое, что никогда не будет понято до конца. Раньше я думала, что Шанхай полон грязи и лжи, но теперь жизнь в Шанхае — по крайней мере, та ее сторона, которая была знакома мне, — вдруг стала казаться довольно простой: если у тебя есть деньги, живи в свое удовольствие, если денег нет — посторонись.

Вернувшись к палатке, я увидела Ирину, которая копалась на небольшом огородике на заднем дворе. Вечернее солнце светило ярко, и мне пришлось прищуриться, чтобы разглядеть, что она там делала. Ирина сидела на четвереньках и смотрела на что-то за углом палатки. Я подумала, что, возможно, ей все-таки удалось повстречаться со змеей, но, когда я подошла Оли же, Ирина улыбнулась и прижала палец к губам.

— Иди сюда, — шепнула подруга, знаком приглашая меня посмотреть ей через плечо.

Я тоже опустилась на четвереньки и подползла к ней. С другом стороны палатки какое-то животное с круглой спиной, мускулистыми ногами и длинным хвостом пощипывало травку, совсем как корова. Наверное, оно почувствовало, что мы на него смотрим, потому что повернуло к нам свою морду. У него были длинные, похожие на заячьи, уши и сонные карие глаза. Я узнала его. Я им дела такое животное на картинке в энциклопедии. Кенгуру.

— Правда, красавец? — восхищенно произнесла Ирина.

— А я думала, ты назовешь его еще одним мерзким австралийцем.

Мы рассмеялись.

— Нет, он очень симпатичный.

Как-то утром, в начале февраля, я сидела в административном здании и перебирала письма, вполуха слушая разговор полковника с Эрни о делах в лагере.

— Город и лагерь — это два совершенно разных сообщества, и сами по себе они не интегрируются. Нам нужно срочно что-то делать, — говорил полковник. — Как добиться, чтобы переселенцы перестали чувствовать себя здесь чужими, а австралийцы приняли их? Прежде всего это должно произойти здесь, в нашем городишке, где в основном живут тихие и приветливые люди.

— Согласен, — сказал Эрни, меряя шагами то небольшое пространство за рабочим столом, которое было в его распоряжении. — В Сиднее прошли акции протеста против небританских мигрантов. Даже у нас в городе было несколько подобных случаев.

— Каких случаев?

— В некоторых магазинах были разбиты витрины. Их владельцы подозревают, что причина в том, что они обслуживали людей из лагеря.

Полковник вздохнул и опустил голову. Дороти перестала печатать на машинке.

— Люди тут хорошие, — продолжил Эрни. — Наверняка за всем этим стоит какая-нибудь кучка хулиганов. Не стоит переживать из-за выходок глупых мальчишек.

— В этом-то и дело, — заметил полковник. — Я уверен, что горожане приняли бы переселенцев, если бы как-то сблизились с ними, узнали их получше.

— В других лагерях мигранты организовали концерты для местных жителей, — сказал Эрни. — У нас тоже много талантливых людей. Может, и мы что-нибудь придумаем?

Брайтон задумчиво тер подбородок.

— А почему бы и нет? — произнес он после паузы. — Наверное, стоит попробовать. Начнем с чего-нибудь не очень масштабного. Попрошу Роуз связаться с ГЖА ^[13]. Есть у нас музыкант?

Эрни пожал плечами.

— Это зависит от того, какая нужна музыка. Опера, кабаре, джаз… У нас полно музыкантов. Только скажите, что нужно и на когда, и я все устрою.

Не выдержав, я вскочила из-за стола. Все удивленно посмотрели в мою сторону.

— Извините, — выпалила я. — У меня есть предложение.

Полковник улыбнулся.

— Что ж, — сказал он. — Если это предложение такое же дельное, как и то, что касалось местной растительности, я вас внимательно слушаю.

— Зачем ты вообще впутала меня в это дело?! — закричала Ирина. Крик эхом разнесся по всему женскому туалету в церкви, где Государственная Женская Ассоциация устраивала встречи участнниц. В туалете было три кабинки, и плитка на стенах и на полу по цвету напоминала засохшую жвачку. Пахло застоявшейся водой.

Она приподняла волосы на затылке, чтобы мне было удобнее застегивать на ней свой зеленый чонсэм. Я заметила, что на задней стороне шеи у нее появилась красная сыпь.

— Я и не думала, что ты так разнервничаешься, — отозвалась я, еле сдерживаясь, чтобы не перейти на крик. — Я думала, тебе нравится выступать перед людьми.

Наташа, которая не могла похвастаться осиной талией, втискивала себя в чрезвычайно узкое платье. Услышав мои слова, она фыркнула и стала разминать пальцы, щелкая суставами.

— Никогда еще у меня не было столь ответственного выступления, — сказала она. — Полковник Брайтон ведет себя так, словно от нас сегодня зависит успешное решение всего «демографического вопроса».

Когда Наташа красила губы, у нее дрогнула рука, поэтому ей пришлось вытирать носовым платком рот и все начать заново.

Я разгладила чонсэм у Ирины на бедрах. Чтобы он налез на ее более плотную фигуру, нам пришлось его немного перекроить и частично зашить разрезы по бокам, чтобы они начинались не от бедра, а от колена. Ирина набросила на плечи испанскую жаль и завязала ее на груди. Подумав, мы решили, что красное платье, в котором она исполняла фламенко, смотрелось бы слишком вызывающе для ее австралийского дебюта, и поэтому остановились на образе более скромном, но и более экзотичном.

И Ирина, и Наташа заплели волосы в стиле Джуди Гарленд. Я помогла закрепить прически заколками. Что бы ни думали сами девушки, выглядели они великолепно.

Я оставила Ирину заниматься гримом, а сама стала причесываться перед зеркалом. Роуз достала нам целый набор разнообразных пудр, губных помад и лака для волос. Удивительно, как этот простой косметический набор в одну секунду повысил нашу самооценку после того, как мы несколько месяцев обходились без самых простых вещей.

— Аня, пойди посмотри, — попросила Ирина, прислонившись к рукомойнику и натягивая чулки. — Расскажешь, какая там обстановка.

Актерские туалетные комнаты находились внизу лестничного марша, который начинался прямо от сцены. Я подняла юбку и побежала наверх. Сбоку на занавесе была щель, ею я и воспользовалась, чтобы оценить обстановку в зале. Свободных зрительских мест уже почти не осталось, а люди все шли и шли. Местное отделение ГЖА разослало приглашения женским организациям из соседних городов, так что публика в основном состояла из женщин самых разных возрастов. Многие привели с собой мужей, и эти фермеры с красными от постоянного пребывания на открытом воздухе лицами выглядели так, словно их против воли нарядили в парадные костюмы. В проходе между рядами появился молодой человек с вьющимися черными волосами, рядом с ним шла женщина, наверное его мать. Костюм на юноше был на размер больше, чем нужно, но, несмотря на это, его появление вызвало небольшой фурор среди группки девушек в платьях из тафты. Видя, как они начали, прикрываясь ладошками, перешептываться и хихикать, я решила, что это, несомненно, самый завидный жених в городке.

В дальнем конце зала почтенного вида женщина хлопотала у стола, заставленного ламингтонами ^[14], яблочными пирогами и рулетами с вареньем. Рядом с ней женщина в костюме-двойке разливала чай. Мимо нее прошел священник, довольно молодой мужчина, и она протянула ему чашку. Он принял ее с благодарным наклоном головы и занял свое место в заднем ряду.

Я задумалась, почему он сел не впереди, а дальше от сцены? Улыбнувшись, я решила, что он, видимо, в любую минуту готов был откликнуться на призыв Господа и исполнить какую-нибудь службу.

Полковник и Роуз знакомили президента местного отделения ГЖА с несколькими мигрантами, которых заранее выбрали, чтобы они представляли лагерь. Среди них были фармацевт из Германии, оперная певица из Вены, профессор языкознания из Венгрии, профессор истории из Югославии и члены чехословацкой семьи, приглашенные сюда благодаря их безупречным манерам. Эрни разговаривал с Дороти, которая была в желтом платье и с цветком в прическе. Рассказывая что-то веселое, он размахивал руками, как бабочка крыльями, а Дороти, слушая его, часто моргала.

— Так-так, понятно, — прошептала я. — Как это я раньше не заметила?

Когда я вернулась в туалетную комнату, Ирина и Наташа просматривали ноты.

— Зал полон! — сообщила я.

Я заметила, как они обе нервно усмехнулись, и потому решила больше ничего не рассказывать. Они думали, что придется выступать перед двумя десятками зрителей, а вместо этого в зал набилась почти сотня.

Раздался стук в дверь, и в комнату просунули головы полковник и Роуз.

— Удачи вам, девушки, — пожелала Роуз. — Выглядите вы потрясающе.

— Не забудьте, — добавил полковник, — что наша судьба в ваших руках и…

Он не успел закончить, потому что Роуз потащила его за собой.

Я посмотрела на часы.

— Пожалуй, пора подниматься.

Бросив им на прощание «удачи!», я оставила Ирину с Наташей на сцене, а сама заняла место в конце первого ряда. Зал был полон. Между рядами, высматривая свободные места, суетились опоздавшие. Я подумала, что было бы лучше, если бы свет погасили до того, как откроется занавес, иначе Наташа и Ирина, увидев, сколько людей собралось в зале, не смогут совладать с волнением.

По ступеням на сцену поднялась президент ГЖА. Это была полная женщина с вьющимися волосами, стянутыми сеточкой. Сначала она поприветствовала гостей, потом передала микрофон полковнику Брайтону, чтобы тот представил исполнителей. Но полковник сначала достал какие-то записи и принялся рассказывать зрителям о жизни в лагере и о значении мигрантов для будущего Австралии. Я заметила, что Роуз делает ему знаки заканчивать быстрее.

— Хорошо еще, что он не принес свои картонные карточки, — услышала я шепот Эрни, сидевшего рядом с Дороти.

Когда полковник дошел до «демографического вопроса», я чуть было не застонала. Роуз, пригнувшись, прошла к первому ряду и юркнула за кулисы. Внезапно крылья занавеса разъехались в стороны, и все увидели на сцене Ирину и Наташу, которые замерли от неожиданности. Наташа, немного растерявшись, опустила пальцы на клавиши, и публика зааплодировала. Полковник поблагодарил всех за то, что они пришли, и занял свое место в зрительном зале. Он посмотрел на меня и ободряюще улыбнулся. В это же время на свое место рядом с ним незаметно скользнула Роуз.

Ирина начала выступление с песни «Мужчина, которого я люблю». Она исполняла ее на английском языке, и я сразу заметила, что ее голос звучал несколько напряженно. Мы с Роуз сами перевели слова песни. Кроме того, Роуз купила ноты нескольких новых песен. Едва Ирина начала петь, мне стало понятно, что мы совершили ошибку. Английский — не тот язык, который давал ей возможность вести себя уверенно во время выступления. Я чувствовала, что у моей подруги сжимается горло, видела, как потускнел ее взгляд. Это была совсем не та Ирина, какой я уже видела ее на сцене. Бросив взгляд на зрителей, я заметила, что почти все они терпеливо слушали, но кое-кто начал хмуриться, Ирина даже пару раз запнулась на некоторых словах и покраснела. В дальнем конце зала перешептывалась какая-то пара. Через несколько минут они встали и направились к выходу. Понимая, что сейчас происходит в душе Ирины, я сама готова была провалиться сквозь землю.

У нее с плеча соскользнула шаль, и сочетание зеленого и красного цветов в ее наряде при сценическом освещении тоже показалось некрасивым. Ирина выглядела как абажур лампы. Мой взгляд снова скользнул по зрителям: платья на женщинах были сплошь белые, розовые или светло-голубые.

Ирина перешла к французской песне. Первые куплеты она спела на английском языке, последующие — на французском (это была моя идея, поскольку песня в этом случае сохраняла свой национальный колорит). С французским текстом Ирина справилась прекрасно, но вот на английском вновь споткнулась. В результате, вместо того чтобы прозвучать ярко и необычно, песня получилась странной и как бы распалась на части.

Достав из сумочки носовой платок, я вытерла вспотевшие ладони. Что я скажу полковнику? Я украдкой посмотрела на Дороти, но та сидела с непроницаемым лицом. Наверное, в душе она уже торжествовала. Я представила себе, как буду утешать Ирину после концерта. «Мы сделали все, что могли», — скажу я ей. Чтобы хоть как-то поднять ей настроение после происшествия с ожерельем, ушли недели. Что же будет после концерта?

Еще одна пара поднялась, чтобы уйти. Французская песня окончилась, и Наташа начала уже играть следующую композицию, но Ирина неожиданным взмахом руки прервала ее. Щеки у нее горели, и мне показалось, что сейчас у нее из глаз потекут слезы, но вместо этого она начала говорить.

— С английским языком у меня пока неважно, — произнесла она, тяжело дыша в микрофон. — Но музыка скажет больше, чем слова. Следующую песню я исполню на русском языке. Я посвящаю ее своей лучшей подруге Ане, которая научила меня любить вашу прекрасную страну. — Ирина кивнула Наташе.

Я узнала печальную мелодию.

Мы не включили эту песню в программу, потому что посчитали ее слишком грустной для подобного концерта. Я подняла голову и стала смотреть в потолок. Мне стало безразлично, что думают другие. Ирина была права насчет Австралии. Эта страна не для нее. Я приложу все силы, буду работать день и ночь, чтобы заработать нам на переезд в Нью-Йорк, где ее талант будет оценен. Возможно, если удастся накопить достаточно денег, мы сможем обойтись и без помощи Дэна. К тому же, если мы уедем из этой страны, австралийское правительство ничего не сможет сделать с нами. Разве что запретит возвращаться.

Я снова устремила взгляд на Ирину. Эта песня оживила ее. От Ирины буквально исходила энергия — через голос, через родной для сердца язык. Сидевшая рядом со мной женщина достала из сумочки платок. Я покосилась на зрителей в зале. В их настроении произошла явная перемена. Никто больше не ерзал и не вставал с мест, все притихли, вслушиваясь в слова и мелодию песни. У некоторых на глазах блестели слезы. Они были так же заворожены пением Ирины, как когда-то беженцы на острове Тубабао.

Ирина пела с закрытыми глазами, но как же мне захотелось, чтобы она увидела, что творилось в зале, что ее голос делал с людьми! Они, наверное, за всю свою жизнь не слышали ни единого слова по-русски, но, похоже, понимали, о чем была эта песни. Эти люди могли не знать, что такое революция, война, изгнание, ни наверняка на себе испытали, что такое печаль и тоска. Они не могли не знать, каково родить мертвого ребенка или не дождаться и сына. Мне опять вспомнилась палатка Наташи и Марии на Тубабао. Нет таких людей, которые бы ни разу в жизни не сталкивались с трудностями. Просто каждый ищет свое счастье и свою красоту.

Музыка затихла, и Ирина открыла глаза. На какую-то секунду в зале повисла тишина, но потом публика взорвалась овациями. Один мужчина встал с места и крикнул «Браво!». К нему присоединились и другие. Я повернулась к полковнику. У него было такое довольное лицо, как у мальчика, который собирается задуть свечи на именинном торте.

Только через несколько минут аплодисменты стихли настолько, что Ирина смогла снова что-то сказать.

— А сейчас, — объявила она, — мы исполним для вас веселую песню. В этом зале много свободного места. Если вам захочется танцевать — танцуйте.

Руки Наташи пробежали по клавишам, и Ирина запела джазовый номер. Первый раз эту песню я услышала в клубе «Москва — Шанхай».

Люди в зале стали переглядываться. Полковник пригладил волосы и приосанился. Остальные зрители не могли устоять перед зажигательным ритмом и стали в такт мелодии постукивать ногами по полу и хлопать себя по коленям. Но никто не пошел танцевать. Однако Ирину и Наташу это ни капли не смутило, они лишь расправили плечи и продолжили исполнение с большим воодушевлением.

Роуз толкнула полковника локтем в бок, да так сильно, что тот вскочил со своего кресла. Когда он оказался на ногах, ему ничего другого не оставалось, кроме как одернуть форму и протянуть руку жене, приглашая ее на танец. Пройдя вперед, ближе к сцене, они исполнили лихой квикстеп. Зрители зааплодировали. Эрни схватил за руку Дороти, и они тоже пустились в пляс. Один фермер, который пришел на концерт прямо в рабочей одежде, встал и подошел к оперной певице из Вены. Поклонившись, он протянул ей руку. Профессор языкознания призвал на помощь профессора истории, и вместе они принялись сдвигать кресла к стенам, чтобы освободить пространство. Скоро танцевали уже все, кто был в зале, включая и священника. Поначалу женщины не решались к нему подойти, но он так увлеченно пританцовывал и щелкал пальцами, что в конце концов одна девушка из чехословацкой семьи направилась к нему.

На следующий день местная газета написала, что вечер, устроенный Государственной Женской Ассоциацией, затянулся до двух часов ночи и закончился лишь после того, когда прибыла полиция с требованием прекратить шум. В статье также было упомянуто, что президент ГЖА Рут Киркпатрик заявила, что вечер прошел с «потрясающим успехом».