Глава 28

Ну теперь жителям Инвергэр-Глен будет о чем посудачить. Последнее появление Имри в свете на много лет вперед обеспечило их темой для разговоров.

Шона вскинула голову, изобразила улыбку и посмотрела Гордону в глаза. Надо прямо сейчас сказать что-то остроумное, очень смешное и, может быть, едкое, чтобы он узнал, что его разговоры о мисс Томпсон ее нисколько не волнуют.

Бедная Шона Имри подарила свою невинность Гордону Макдермонду. А теперь — думаете, она поумнела? Нет же! Она снова в него влюбилась.

Он направился к ней, и улыбка ее, которую она с такой решительностью удерживала на лице, дрогнула.

Шона повернулась и пошла в другую сторону.

— Вы, шотландцы, все ведете себя так глупо? Даже когда для этого нет причин? — поинтересовалась Элизабет, найдя Фергуса в западной башне.

Глупец, он, наверное, считал себя невидимкой? Ведь всем известно, что это его любимое место в Гэрлохе.

Фергус не обернулся и не ответил и вообще никак не показал, что заметил ее появление.

— Я не уйду, ты же знаешь. Хоть и вижу, как сильно тебе этого хочется.

— Я с самого начала тебя обожал, — проговорил он, глядя на ночной пейзаж. — Сколько раз я клялся тебе в любви. Сколько раз я открывал тебе сердце. А теперь, — он повернулся к ней, — ты решила прийти мне на помощь? Зачем? Тебе нравится смотреть на меня униженного?

— А ты унижен? — спросила Элизабет. — По-моему, ты злишься. Ты себя жалеешь?

— Элизабет, уходи.

Он отвернулся к окну.

— Нет, не уйду. — Она сделала несколько шагов к нему. — Твоя сестра считает, что я избегаю тебя из-за твоего ранения. Это неправда, но я начинаю думать, что ты тоже в это веришь.

Она подошла и положила руку ему на плечо. Фергус отшатнулся.

— Ты полагаешь, мне есть какое-то дело до твоей ноги?

Он не ответил.

Она вздохнула:

— У меня не такая славная семья, как у тебя, Фергус.

Он не ответил, только покачал головой.

Ладно, значит, придется сказать полную правду.

— Я не получила ни одного письма от тебя, но даже если бы и получила, это ничего бы не изменило.

Он повернулся и посмотрел ей в глаза:

— Итак, этим все сказано. Ты за этим пришла? Я понимаю, Элизабет. Ты не хочешь иметь со мной ничего общего.

— Нет, Фергус, ты не понимаешь.

— Чего, черт возьми, я не понимаю?!

Она расправила плечи.

— Я не умею читать.

Он посмотрел на нее долгим взглядом. Она отвернулась, потом снова взглянула ему в глаза, желая покончить с этим раз и навсегда.

— Мой отец был вор, а мать — шлюха. Мои братья умеют много чего, и все — противозаконное.

— Я не на твоей семье собирался жениться, Элизабет.

Она не знала даже, что в его утверждении взволновало ее больше: тот факт, что Фергус собирался на ней жениться, или же то, что он, судя по всему, передумал.

— Я родилась в Лондоне, в Кенсингтоне. Это тоже своего рода поле битвы. У моей матери было семеро детей, трое из которых не дожили до трехлетнего возраста. Нас, остальных, послали работать, чуть только мы научились ходить. И некоторыми своими занятиями я бы не стала хвастаться. Я привычна к стирке, но до мисс Найтингейл сама я могла не мыться месяцами. Другой жизни я никогда не знала и даже не представляла себе. Я просто старалась выжить и думала, что так делают все.

Фергус молчал, и потому она продолжила:

— Однажды я заболела и попала в Миддлсекскую больницу. — Элизабет посмотрела в пол. — Только потом я узнала, что это была холера и что сама мисс Найтингейл выходила меня. Услышав, что она собирается ухаживать за ранеными, я взмолилась, чтобы она взяла меня с собой. Я так хотела всему научиться у нее.

Интересно, знает ли Фергус, как тяжело дается ей эта исповедь? Наверное, знает — вот он протянул к ней руку. Элизабет сделала предостерегающий жест: ей не закончить эту историю, если он коснется ее.

— Мне некуда было идти, Фергус, но я хотела стать сестрой милосердия не поэтому. Я чувствовала, что, помогая другим, я могу забыть, откуда я родом. — Она шагнула к одному из окон. — Мисс Найтингейл научила меня всему. Я стала говорить, как она, одеваться, как она, я научилась быть лучше той, какой была прежде. Я узнала, что могу позаботиться не только о себе, но и о других.

— Элизабет, ты так далека от своего прошлого…

Она посмотрела на него.

— Элизабет, ты думаешь, для меня имеет какое-то значение твоя семья? Я вот вышел из семьи с трехсотлетней историей — и получаю жалкие гроши пенсии. — Он раскинул руки, словно желая объять весь Гэрлох. — Я лэрд. Этот величественный древний замок принадлежит мне, но у меня нет денег, чтобы починить крышу или купить овец.

— Ну и хорошо, — просто сказала она.

— Хорошо? — Его брови взлетели вверх. — Хорошо?!

— Фергус, ты выдающийся человек, ты лэрд Гэрлох, ты кавалер Креста Виктории. И если у тебя нет денег, это значит, что мы хоть в чем-то с тобой похожи.

— Ты имеешь больше, чем я.

— Как ты можешь такое говорить? У меня нет ничего, кроме того, что платит мне мистер Лофтус. Ни семьи, ни наград, ни славной истории…

— Ты владеешь моим сердцем.

У нее перехватило дыхание.

— Но мне нечего предложить жене.

— Ну что ты такое говоришь? — Она положила руку ему на грудь. Другая ее рука легла на его щеку. Большим пальцем она погладила уголок его рта. — Ты такой красивый.

— И я люблю тебя, Элизабет.

Она посмотрела ему в глаза.

— И всегда любил.

Как и она сама. Слезы затуманили ей взор.

— С таким ранением, майор Имри, вам понадобится уход и внимание.

Как удивительно, невероятно, чудесно — он улыбнулся!

— Будете моей сиделкой, мисс Джеймисон?

— Я полагаю, майор Имри, у меня есть для этого необходимый опыт.

— Но я располагаю весьма скромными средствами, чтобы оплачивать ваш труд.

Она огляделась по сторонам:

— Зато ваш дом великолепен, сэр. А это нужно учесть. — Она потрогала старинный кирпич. — Ты же не продашь его? Гэрлох — это часть тебя, а ты — часть его. Я не могу представить, чтобы здесь жил кто-то другой.

— Я не вижу другого выхода, — признался Фергус.

— Выход должен быть.

— Тогда мы его найдем.

На ее глаза навернулись слезы. Сердце заполнила любовь.

— Значит, вместе навсегда? — Фергус протянул ей руку. — Я не хочу снова тебя потерять.

Элизабет улыбнулась сквозь слезы.

В следующий миг Фергус поцеловал ее — впервые в жизни. И казалось очень правильным, что они дождались этого самого момента — когда над башней Гэрлоха сияли звезды, а воздух будто замер вокруг.

Близилась гроза. Шона чувствовала это: воздух был влажен, ночной ветерок приносил с собой запах дождя. Гроза — это хорошо, будет в самый раз под ее настроение. Она сможет выплакаться всласть — просто стоять во дворе, обратив лицо к небу, и никто не поймет, что она плачет. Но отчего она собралась плакать — от досады, от гнева или от горя?

Она сбежала в библиотеку — вопиюще неприличный поступок, учитывая, что она хозяйка бала. Здесь она всегда находила приют и успокоение. Вдыхая запах плесневеющих страниц и промасленных кожаных обложек, она могла привести мысли и чувства в порядок.

В детстве она играла здесь: закрывала глаза и на ощупь пробиралась между рядами книг, причем в каждый момент времени могла точно сказать, где находится, — по форме томов и их расположению. Книги о путешествиях больше по размеру и значительно толще остальных, потому в них имеются карты, нарисованные на огромных, сложенных во много раз листах, — это делает их самыми неудобными для прочтения. А самые завораживающие — книги по алхимии, наверняка запрещенные сразу после издания. Какие-то книги были на латыни, и в них помещались рисунки, которых Шона не понимала. Те тома, что были в обложках из ткани, сохранились гораздо хуже книг в кожаных обложках.

В комнату просачивался свет из коридора, но тени в углах он рассеять не мог. Шона подошла к столику, расположенному рядом с потайной дверью, зажгла лампу и села в ближайшее кресло.

Библиотека превратилась в место воспоминаний и тайное убежище.

— Снова прячешься, Шона Имри?

Она встала. Гордон.

— Донегол. — Она гордо вздернула нос. — Моим мужем был Брюс Донегол, восьмой граф Мортон.

— Можно подумать, я об этом забыл.

— По-моему, ты никогда и не помнил.

Гордон смотрел на нее, как будто видел впервые в жизни. Или он старается запечатлеть ее образ в памяти — перед поездкой в Лондон. Перед женитьбой.

В этот момент Шона ненавидела его всей душой.

— Я должна радоваться, что ты здесь, а не сохнешь по какой-нибудь лондонской мисс?

— Шона, ты ревнуешь?

Гордон улыбнулся почти самодовольно.

— Ревную? А с чего бы мне ревновать? Ты здесь, а не там, верно?

Он направился к ней. В глазах его зажегся огонек.

— И то правда.

Он подкрадывался к ней, как голодный хищник к горному оленю. Ну уж нет. Она не позволит загнать себя в угол.

Не двигаясь с места, Шона скрестила руки на груди. Однако, отследив направление его взгляда и осознав, что такая поза лишь притягивает внимание к ее груди, она опустила руки и нахмурилась:

— Чего ты хочешь?

— Я мог бы сказать «тебя». — Гордон улыбнулся. — Но это ведь не по правилам игры, да, Шона?

— Какой игры, Гордон?

— Наших извечных препирательств. Я уверен, что если бы мы объединились, то смогли бы справиться с чем угодно.

Он погладил пальцем ее плечо. Она отступила на шаг.

— Но нас объединяет только похоть, не так ли?

Он что, вправду намерен соблазнить ее здесь, в библиотеке, когда за стеной веселятся две сотни человек?

Гордон подошел еще ближе и нежно прижал ее к книжному шкафу, перекрывая путь к отступлению.

— Мне нравится твое платье, — проговорил он тихо, глядя на ее грудь. — Однако я предпочел бы, чтобы ты надевала его только для меня. Когда я вижу, как на тебя пялится столько мужчин, у меня портится настроение.

— Значит, это они виноваты, что у тебя такое скверное настроение?

— И ты.

— Я? — удивилась Шона. — Да я с тобой и парой слов не перемолвилась.

Она ведь и вправду старательно его избегала.

— Знаю. Может, поэтому у меня так гадко на душе. — Он провел пальцем по ее нижней губе. — А твои губы просят поцелуя.

Его поцелуи — это всегда ловушка.

— Не трогай меня, я этого не хочу. Оставь меня в покое.

— Это правда, что Шона Имри, графиня Мортон, всегда получает то, что захочет? — спросил он низким голосом.

Шона не ответила. А что она могла сказать? Что она до сих пор не получила того, чего жаждала семь лет?

Он застал ее врасплох, накрыв грудь ладонями. Предательское тело тут же отозвалось на неожиданную ласку: соски затвердели, дыхание участилось, сердце пустилось в галоп.

А Гордон просто стоял и держал ее.

— Я мог бы взять тебя прямо здесь, прижав спиной к шкафу или к стене. Знаешь, килт многое упрощает.

Мог бы, еще как мог бы. И она не стала бы сопротивляться. Сопротивляться? Какое там, она бы еще принялась поторапливать его. Но то, что она услышала в пиршественном зале, остановило ее.

— Уходи. Или ты и сам пришел на меня поглазеть?

Он улыбнулся.

— Я собирался тебя поцеловать, — проговорил Гордон с сильным акцентом, — но по-моему, сейчас это опасно.

Она сверлила его взглядом, постоянно напоминая себе о том, что он говорил про женщину из Лондона. Она не согласна быть чьей-то заменой. Любит ли он ту, другую? Этот вопрос заставлял ее молчать.

Он немало удивил ее, когда вдруг приколол ей на платье, на плечо, брошь клана Имри.

— Если хочешь носить ее в другом месте, выбери платье поприличнее.

Она впилась в него глазами.

— Я не собирался оставлять ее себе, — признался он, отступая.

— Мне не нужна такая щедрость, Гордон Макдермонд. Я в подачках не нуждаюсь.

Он изменился в лице. Его прекрасные голубые глаза сделались непроницаемыми.

— Да? Значит, ты ничего не хочешь от меня? Ничего, кроме похоти? Что ж, Шона, я тут подумал и решил, что следует получше выбирать себе любовниц.

Что он имеет в виду?

Шона не успела это выяснить: пока она пыталась отстегнуть брошь, он повернулся и вышел, гордый и упрямый, как Имри.

Вот теперь ей точно нужно выплакаться, однако момент неподходящий, не так ли? Ладно, может, отправив гостей по домам, она и позволит себе такую роскошь. Но только не сейчас. Пусть гости разойдутся и унесут в памяти что-то, помимо их с Фергусом припадков ярости.

От грустных мыслей ее отвлек какой-то звук. Сначала ей показалось, что кто-то входит в библиотеку. Она прижала ледяные руки к щекам в надежде справиться с собой.

«Господи, ну пожалуйста, не дай мне снова выставить себя дурой».

Однако шум раздавался по ту сторону потайной двери, в коридоре. Как будто кто-то пытался выйти наружу.

Она нажала на рычаг, и дверь распахнулась.

В следующую секунду сделалось черным-черно.