Дни рождения: мой и моей лучшей подруги

Время шло. Наступила зима, подходил день моего рождения. Мужчина моей мечты как-то зашел ко мне на вахту, сел рядом и, улыбаясь, спросил:

– Что тебе подарить на день рождения, милая?

Я этого вопроса боялась. Материальную часть наших отношений старалась свести к минимуму. Не люблю денежные сложности. Вернее, деньги и любовь – вещи несовместимые. Для меня во всяком случае. Но тогда меня умилило то, что он назвал меня милой. Такое с ним редко бывало, тем может, оно и ценнее для меня.

Дуралей, неужели он так и не понял, что мне от него никакого подарка не надо? Он сам для меня – подарок.

Он так и просидел, не услышав от меня ответа на вопрос. Я перевела разговор в другое русло и заболтала его. Но, уходя, он опять вспомнил:

– Ты мне так и не сказала, что ты хочешь на день рождения!

– Ничего не надо.

Были бы на моем месте Несмеяна, Алевтина или Ира, они бы по полной программе «Я ХОЧУ» оторвались бы. А может, с мужиком так и надо? Чтобы женщина рядом ценила его за его деньги. Иначе почему он часто демонстрирует свою состоятельность? Относительную состоятельность. В наших кругах, в кругах одиноких женщин, матерей-одиночек, где царствует нищета, он, может, и чувствует себя Рокфеллером. Какие реальные деньги можно заработать руками?

А на день рождения он мне подарил перстень – золотой, с камушками. Не передать словами, как мне было приятно. Не сам подарок был ценен, а внимание и именно то обстоятельство, что Бриллиантов в тот момент из Москвы уехал. И подарок он приобрел где-то у себя на периферии. Значит, он, находясь в трехстах километрах от Москвы, с женой и с семьей, думал обо мне, помнил. Мысленно был со мной. Мне было приятно именно это.

А подарок его оказался не в моем вкусе. Кольцо большое, громоздкое. А я люблю изящненькие, тоненькие, желательно без камней колечки. Его подарок был кричащим, по принципу: чем больше золота, тем изделие ценнее. Но, тем не менее, вопреки всему, я его надела на указательный палец с целью продемонстрировать перед окружающими. Своего рода эксперимент: как народ воспримет новинку. А заодно проверка, насколько хорошо меня знают мои близкие. Как выяснилось, мой внутренний мир понимали немногие. Все интересовались перстнем, многие разглядывали тщательно, кто с интересом, кто с завистью. И, видимо, делали заключение, что наконец-то у меня появилось что-то видное, стоящее. Кто-то, возможно, решил, что я горжусь подарком и поэтому выставляю его напоказ. Единственный человек в общежитии, который немного усомнился в том, что кольцо мне нравится, была Михална, заведующая общежитием. Она сказала:

– Ты же вроде не любила такие кольца. У тебя обычно тоненькие, без камней или с натуральными, дорогими, – как бы между прочим заметила она.

В ее замечании не было ни лишней заинтересованности, ни тени зависти. Возможно, потому что она женщина самодостаточная. Чувство зависти, конечно, присутствует у всех, только оно у кого-то ярко выражено, в избытке, что отравляет жизнь, причем, прежде всего нам самим, а потом и окружающим нас людям, а у кого-то – умеренно, в пределах нормы. А, возможно, в тот момент она была влюблена. А у влюбленных людей, как правило, напрочь отсутствует чувство зависти. И не только оно одно. Любовь, как правило, облагораживает человека, по себе знаю. Когда ты любишь или влюблен, отсутствуют все негативные, разрушающие чувства. Да, любовь – это прекрасно.

В ту ночь, ночь дня моего рождения, Бриллиантов опять затронул вопрос о моем муже.

– Что тебе подарил твой муж? – спросил он меня.

Вопрос, конечно, некорректный. Но я, пожалуй, почти привыкла к нему, к его не совсем приемлемым выходкам. А вопрос-то был провокаторский. Что он хотел выяснить? Да, он у меня не единственный, мне и муж, конечно, подарок сделал. И муж, в отличие от него, в выгодном положении, потому что двадцать лет совместной жизни даром не прошли. Он очень хорошо изучил все мои потребности и вкусы, точно знал, как мне угодить. Лгать я не умею. Открыто лгать. Мне легче промолчать, чем солгать. Разочаровывать Бриллиантова, сказав, что муж переплюнул его, мне тоже не хотелось. Я лишь отделалась:

– А можно, я тебе не скажу, что он мне подарил?

– Почему? Это большой секрет, что ли? – удивился он.

– Нет, не секрет, просто не хочется говорить.

Не знаю, как он понял мой отказ, но разрешил снисходительно:

– Ладно, не хочешь, не говори.

После этого прошел месяц. Он для меня был очень долгим. Новогодние праздники Бриллиантов проводил, конечно, у себя в городе. На Новый год я приготовила ему подарок, и ровно в двенадцать часов, сидя в кругу наших семейных друзей, выпила мысленно вместе с ним. Меня окружала веселая компания, но душой я была наедине с ним. Перед наступ лением Нового года каждый из нашей веселой компании писал на листочке бумаги свое желание. Затем по правилам игры этот листочек поджигался под кремлевские куранты, потом надо было съесть уголок от листочка. И тогда в новом году непременно сбудется заказанное желание. Я, как никто другой, от всей души верила в чудеса новогодней ночи и выполнила весь ритуал. На листочке было написано единственное мое желание: «Бриллиантов».

И ждала, ждала новой встречи в новом году. Я утопала в мечтах и грезах, где он, мужчина моей мечты, выступал в главной и единственной роли. Я представляла себе романтический вечер, где мы с ним при свечах встречаем Новый год. Пусть это не традиционная новогодняя ночь, пусть это состоится чуть позже, самое главное – с ним, с любимым. И пусть он не так романтичен, как я, зато моего романтизма хватит нам обоим. Пусть у нас с ним мало времени выделено на счастье, но они наши, эти часы счастья, насыщенные любовью, настоящей, искренней. «Боже, как я счастлива!» – думала я. Я благодарила Бога за то, что он подарил мне такое прекрасное чувство, как любовь. Я молилась на Солнце, я молилась на Ветер. Я боготворила все живое. Мир казался мне совершенством. Я засыпала с мыслями о нем, я просыпалась, думая о нем. Я настолько мысленно приросла к нему, что надолго вперед расписала все наши совместные предприятия. Например, мы справляли его день рождения в марте. Ему исполнялось сорок лет. И я придумала ему прикольный подарок: ситцевые семейные трусы, с намеком на возраст (хотя, конечно, сорок – это еще не возраст). И открыточку планировала найти с прикольным рисуночком и подписать: «Рыбка моя мартовская, соболезную твоему сорокалетию». Или что-нибудь в этом роде. Словом, я ждала его. Ждала встречи с ним…

…Дождалась… На Рождество состоялась наша последняя ночь. Седьмого января в мою смену он приехал из дома. Вечером, возвращаясь с работы, зашел ко мне на вахту. Моему счастью не было предела. Но я, воспитанная бурно не проявлять свои эмоции (это дурной тон, как говорили мне в детстве), тихо про себя радовалась своему счастью в одиночестве. Тихо в том смысле, что, возможно, он даже не догадывался, насколько я рада ему, потому что это внешне не проявлялось. Или бывали случаи, когда я испытывала к нему очень нежные чувства, но это проявлялось немного по-другому. И я очень удивилась однажды, когда он мне сказал, что я грубая. «Какая же я грубая, – думала я в тот момент, – когда внутри у меня кипит нежная необузданная страсть к тебе? Почему случаются такие не состыковки у людей? А может, это эмоциональная несовместимость?»

Решив хоть как-то отметить свою радость нашей встречи, я достала подарок, который приготовила ему на Новый год и который постоянно, на всякий случай, брала с собой на смену: вдруг приедет.

– Это тебе на Новый год хотела подарить, – сказала я, – а получилось на Рождество.

– А у меня нет подарка для тебя, – виновато сказал он.

Дуралей, лучшего подарка, чем его приезд для меня не существовало. Но, он, конечно, не телепат, он не услышал мои мысли. А я их так и не озвучила. Боже, сколько не озвученных мыслей осталось между нами! Нельзя умалчивать о таких жизненно значимых вещах, они должны обязательно проговариваться. Ведь вербализуя наши мысли, мы их материализуем. Но это я сейчас так рассуждаю, потому что это знаю, а тогда я была, как слепой птенчик…

В ту ночь я почувствовала: в нем что-то переменилось. Он обычно всю ночь напролет мне спать не давал, ему хотелось, чтобы я рассказывала, чем занималась, пока его не было. И сам обычно рассказывал, что делал дома, о семье своей, о жене, детях, любимой внучке. Или, например, про одного глухого друга, пообщавшись с которым он приходил домой и по привычке дома тоже продолжал громко говорить. Увлеченно мог рассказывать про свою рыбалку. И мне это все было интересно, хотя я от рыбалки далека, как Россия от Америки. Но меня интересовало все, что касалось его. Я им жила. Он мне нужен был, как воздух.

Я, в свою очередь, рассказывала о своей семье, избегая подробностей моих отношений с мужем, чтобы не сделать невзначай ему неприятно. Рассказывала про свою вторую работу, про своих психически больных и про многое, многое другое. Мы с ним за всю ночь не могли наговориться. И все время с ним я чувствовала его душевную теплоту. Он заботился обо мне даже в пустяках: не раскрылась ли я, не лежу ли на голой железке кровати. Мне казалось, что именно из таких мелочей состоят человеческие отношения, и что как раз в этих мелочах – смысл жизни.

А в ту последнюю ночь он заснул почти сразу. Я пролежала с ним рядом всю ночь, ревнуя его ко сну. И мое шестое чувство шептало мне что-то тревожное…

Следующая наша встреча была на дне рождения Несмеяны. Она отмечала двадцатипятилетие и собрала много народу. Обычно на таких мероприятиях, где много чужих людей, мы с ним делаем вид едва знакомых. В тот день он пришел поздно, после работы. Его посадили рядом со мной, но от этого мне легче не было. В компаниях он закомплексованный, не озвученный, в беседы не вступающий.

Как однажды Ирина про него сказала: «Сидит, молчит, никому не мешает. Главное, вовремя отстегивает». Это, пожалуй, было лучшим комплиментом для мужчины из ее уст.

В тот вечер я опять отметила для себя некоторую не свойственность в поведении Несмеяны. Разговор почему-то зашел о ней, о ее личной жизни, и прозвучала такая фраза:

– Я жду свою судьбу, ищу своего человека. Я вся в поисках.

Прозвучало как продолжение уже начатого когда-то разговора, продолжением конкретного контекста. И меня весь вечер не покидало ощущение, что эта фраза была нарочито сказана для определенных ушей.

Народ гулял долго. Глубокой ночью я спустилась к себе в надежде, что он спустится за мной. Но его долго не было. О сне не могло быть и речи. Я от ревности не находила себе места. И, в конце концов, под предлогом того, что якобы у меня разболелась голова, и я не могу уснуть, поднялась обратно к ним. Подходя к двери, я чувствовала дрожь во всем теле, словно обнаружила их в одной постели. За дверью горел свет, и было слышно только Несмеяну. Я открыла дверь: совсем пьяная Несмеяна несла всякую ахинею, а мой дорогой Бриллиантов молча сидел рядом и слушал. Увидев меня, Несмеяна стала говорить:

– Вот все ушли, мне свои двадцать пять отметить не с кем. Я на всех обиделась. Всем завтра на работу. А тебя я прощаю, потому что ты завтра учишься, я тебя понимаю.

Бриллиантов сидел совершенно трезвый и какой-то отрешенный. На меня он не реагировал совсем. Немного посидев, я ушла. И снова надеялась, что теперь, зная, что я еще не сплю, он должен прийти. Но в ту ночь я его так и не дождалась.

На следующий день был праздник Крещения. Я с утра уехала домой. Весь день провела в ужасных догадках. Что могло означать его поведение? Почему он со мной так поступает? Что я сделала неправильно? Почему он, в конце концов, не объяснится? Меня его поведение оскорбляло, унижало, а то, что он, как умственно отсталый, дебильно молчал, раздражало до умопомрачения. К вечеру я созрела до крутых разборок. Я кипела. Да кто он такой, в конце-то концов? Что этот молчаливый урод себе позволяет? И кого из себя возомнил, это жалкое подобие человечка? Приехав к нему, я не застала его в комнате. Дверь мне открыл его сосед, высокий худой парень. У нас с ним были прекрасные дружеские отношения. Я его знала намного дольше Бриллиантова. На вопрос, где Бриллиантов, сосед очень удивился:

– Откуда я знаю? Я думал, он традиционно с тобой.

Тогда я попросила соседа сходить к Несмеяне и позвать его. Оказалось, что он оттуда и не возвращался. Я была на грани припадка. Мне казалось, я вот-вот потеряю сознание. Через некоторое время пришел Бриллиантов. Я увидела его жалкий взгляд, услышала его робкий оправдывающийся лепет: он просто был у наших друзей. А потом он начал что-то говорить про деньги, будто я пожалела его деньги, которые он там тратил. И это была последняя капля моего терпения, я сорвалась:

– Убогое создание! Тебе не понять истинных человеческих чувств! Мне наплевать на твои жалкие деньги и на тебя такого, моральное ничтожество!

Я уже не могла остановиться, оскорбления посыпались одно больнее другого… Меня понесло:

– Что ты о себе возомнил? Кто ты такой вообще? Ты когда-нибудь задумывался, насколько ты ничтожен и жалок? Ты думаешь, я не могу причинить тебе столько боли, сколько ты мне? Да я тебе причиню боль, от которой ты больше никогда не оправишься! Я выставлю тебя посмешищем, много труда не надо! Ты и так посмешище, жалкое посмешище!

Я безобразно орала, меня трясло, как никогда в жизни. Я не контролировала себя настолько, что машинально скинула со стола пепельницу, полную окурков. На него смотреть было противно. Он нервничал, схватил веник и судорожно начал сметать окурки. Затем полез почему-то в шкаф, что-то там начал перебирать, избегая моего взгляда. Господи, и этого урода я полюбила! Как же мне было обидно за себя! За что любила-то? За его трусость, за его подлость?»

Это был крик души любящей и оскорбленной в своих чувствах женщины.

Он стал твердить, что я пьяна, что мы с ним поговорим потом, в другой обстановке, когда оба успокоимся, а сейчас он проводит меня домой. Проводив меня до дома, он поцеловал меня и, прощаясь, сказал, что сейчас придет в общагу и завалится спать. Ему надо отоспаться, завтра на работу. А когда я спросила, что с нами будет дальше, ответил, что все будет так, как я захочу. Что ничего особенного не произошло и что он невиновен, чист передо мной.

Но, тем не менее, после этого случая он меня начал избегать. Больше не заходил ко мне. Мало того, он, по-моему, старался проходить другим путем, чтобы только не попасться мне на глаза. Трусость? Если даже банально он решил меня бросить, мог бы об этом сказать мне.

А Несмеяна лицемерно делала вид, что ничего не случилось. Она так же, как и раньше, заходила ко мне на вахту, но как прежде не засиживалась. Я все ждала от нее первого шага, все надеялась, что она скажет мне правду, скажет, в конце концов, что происходит со всеми нами. Но она упорно делала вид, будто ничего не происходит. И это ей не очень удавалось. Бывало, она поздно вечером заглядывала ко мне на вахту под предлогом чего-то незначительного, но я понимала: она хочет убедиться, что его со мной нет. В такие минуты мне становилось ее жалко. «Не соперница я тебе, – думала я тогда, – а подруга по несчастью. Дурочки мы с тобой, он не стоит нашей дружбы, вернее, распада ее». И так хотелось сказать, что не нужен он мне такой жалкий, недалекий.

Однажды, вызывая ее на откровенный разговор, я спросила:

– А ты знаешь, ко мне Бриллиантов больше не ходит. Ты, случайно, не в курсе, почему?

Она сначала сделала вид, будто удивилась, а затем меня ошарашила:

– Мне Дина сказала, что он якобы тебя послал.

– Дина? – вырвалось у меня нескрываемое удивление. – А при чем тут Дина?

С тех пор, как мы стали дружить с Несмеяной, Дина отдалилась. Тем более, я с Диной по поводу Бриллиантова никогда не разговаривала. Но теперь было отчетливо ясно, что они за моей спиной сдружились против меня и не раз обсуждали мои отношения с Бриллиантовым. Мне стало противно. «Господи, за что мне все это? Ну, за что такие разочарования? Я же о тебе была лучшего мнения, моя девочка. Или в любви разум совсем не задействован?»

Бриллиантов, мужчина моей мечты, мужчина всей моей жизни, больше не появлялся на горизонте. Мне было невыносимо плохо без него. Я ничего не скажу, если скажу, что мне его не хватало. Мне его не хватало катастрофически. Я задыхалась без него. Мне было неинтересно жить. Для меня жизнь остановилась… Я терялась в догадках, что мне судьба уготовила в будущем. Буду ли я с ним еще хоть раз когда-нибудь. Больше всего на свете мне хотелось этого. Хотя бы раз…

Как-то ко мне на вахту зашел его сосед по комнате, Геныч – тот худой, высокий, с которым у нас были прекрасные дружеские отношения. Он хотел позвонить. Я сидела понурая. Как я ни старалась сделать вид, что со мной все прекрасно, но не удавалось. Он сначала долго звонил, а затем, притворившись, что не замечает моего состояния, стал вести со мной светскую беседу. На поддержание ее меня не хватило. Не было ни сил, ни желания вникать в то, о чем он говорит. Хотелось лишь задать ему вопрос… В конце концов, прервав его почти на полуслове, я спросила:

– Геныч, почему ко мне Бриллиантов не заходит?

При этом я еле удержалась, чтобы не расплакаться. А Геныч у нас хороший дипломат. Он сделал вид, что не в курсе. А на самом деле я точно знаю, как мужчины обычно обсуждают свои личные проблемы в кругу друзей. Уж во всяком случае Геныч отлично знает все про Бриллиантова, я в этом не сомневалась. Но Геныч обаятельно улыбнулся, как это он умеет, и сказал:

– Ну, наверное, не знает, что ты сегодня дежуришь. Может, проходил и не заметил тебя.

Да, это точно: проходил и не заметил меня. Совсем не заметил. В упор.

Я его тоже в упор больше не замечала. Но страдала от недоумения, от непонимания, от такой убийственной неопределенности, что хотелось выть на луну. И меня все больше и больше раздражало его молчание. Упорное молчание. Господи, ну не хочешь больше со мной иметь никаких дел, ну подойди и скажи об этом, чтобы внести ясность. Ты же все-таки человек, гомосапиенс, ты отличаешься от наших братьев меньших именно тем, что природа одарила тебя речью. Или он ждал, когда я к нему подойду с поклоном? Нет, этому не бывать! Да, я люблю, люблю его больше жизни. Но «я не люблю, когда мне в душу лезут, тем более, когда в нее плюют». Может я и умирать буду от любви, но унижаться… Ни за что!

«Что вы, плакать – никогда! Даже если и беда. Пусть нахлынет грязью сплетен, и даже если ей ответить, право, нечем иногда, что вы, плакать – никогда!»

Весь февраль прошел у меня в тягостном недоумении, но я все еще надеялась, что он зайдет ко мне на вахту, улыбнется, пусть даже ничего не говорит, раз он у меня такой «красноречивый»… Но я буду знать, что он пришел, что он по-прежнему мой. Придет, сядет и будет молча сидеть. Пусть молчит. Пусть у нас горизонтальные отношения, пусть. Что же делать, если мне для счастья и этого оказывается достаточно?! Господи, вот и пойми человеческую душу! Чего ей, душе, угодно? Может, у меня одной та загадочная русская душа?.. Или она у всех такая непонятная?

Но в феврале ничего не произошло. Я за весь месяц его толком и не увидела. А в марте…