Вместо вступления

Волховской торопливо пообедал в ресторане, как бы стараясь скорее исполнить этот обычай благовоспитанных людей — есть каждый день в определенные часы, хотя и без всякого аппетита. Затем он спросил себе кофе и коньяку и, закурив папиросу, предался своим мечтам. Он сидел один за маленьким столиком, пил машинально маленькими глотками кофе, а тем временем в голове лениво, точно в дремоте, тянулись обрывки образов и мыслей, то ярких, то тусклых и расплывчатых, как дым от его папиросы. Эти мысли то возвращали его в прошлое, то вдруг мчались вперед, в будущее, и там и здесь сплетались в события, которые могли, но никогда не случались в его жизни.

Однако нельзя сидеть более известного времени за ресторанным столом. Надо было уходить. Он расплатился, надел пальто и направился к выходу… Куда идти?… До ночи еще далеко. В театр или в общество не тянуло. Попозже он обещался зайти к одному приятелю, жившему поблизости от него; но до этого оставалось еще довольно времени и, несмотря на скверную погоду, он решил пройтись пешком.

На улице таяло, и в клубах сырого тумана люди и экипажи казались черными тенями, слабо освещаемыми огнями уличных фонарей.

Шлепая калошами по мокрому тротуару и останавливаясь перед некоторыми витринами с рождественскими подарками и замысловатыми игрушками, он добрался до Пассажа, который был еще освещен. Когда-то в верхней галерее здесь помещался паноптикум, и Волховской пожалел, что его уже нет. Бывают минуты, когда эти галереи с безмолвными восковыми фигурами, панорамами и странными коллекциями если и не успокаивают, то рассеивают. Здесь и публика какая-то особенная, среди которой вы никогда не встретите знакомого; и все почему-то молчат или говорят тихим голосом, хотя никто им не запрещает говорить громче. Таково странное влияние этих восковых лиц с застывшим выражением чувства и их стеклянных глаз, устремленных в одну точку…

Войдя в Пассаж, Волховской по рассеянности поднялся по одной из боковых лестниц и только здесь, заметив свою ошибку, ускорил шаг мимо ряда закрытых дверей, думая как-нибудь пробраться на противоположную сторону и там выйти на улицу.

Он уже довольно долго шел, как вдруг сбоку открылась одна из дверей и на него упала полоса света. Дверь была очень узкая. Из-за нее высунулась голова маленькой седой старухи с бледно-желтым лицом, которая уставила в него свои серые глаза и сказала:

— Войдите! А то мы уже закрываем..

Волховской почему-то заволновался…

— А у вас что? — спросил он.

— Разные редкости… Небывалые редкости… Зайдите же!

Он вошел в небольшую комнату. Старуха стояла уже за прилавком.

— Отчего же у вас нет никакой вывески?

— Нам не надо… Кто пожелает, тот придет и без вывески…

— Может быть, вы печатаете в объявлениях?

— Нет, не печатаем… Мы продаем без объявлений…. Кого судьба приведет, тому и продаем… Да вы присядьте, пожалуйста, и курите, не стесняясь…

Он сел на единственный стул около прилавка и закурил…

— Как вы желаете: просто посмотреть что-нибудь или у вас есть какая-нибудь определенная цель?

— Да у вас совершенно пусто… Я ничего не вижу…

Действительно, кроме прилавка, конторки, узкого и уходившего в потолок зеркала и стула, на котором он сидел, ничего не было в этой бесцветной комнате; ни шкафов, ни ящиков, ни полок. Песочные часы, единственный предмет, стоявший на конторке, как будто усугубляли пустоту этого странного магазина.

Старуха улыбнулась до ушей, показав бледные, бескровные десны…

— Это вам только так кажется… Наши предметы нельзя держать на столах и выставлять за окнами… Но их всегда легко достать…

Старуха вытянула вперед свой острый подбородок и оперлась длинными пальцами обеих рук о прилавок.

— Многое у нас уже распродано, но я все же могу вам кое-что показать… Начну с пустяков… Их многие спрашивают…

И она зашла за конторку, откуда видны были только седые волосы и серые глаза.

— Вот, например, — и, протянув руку, сложенную горстью, она сделала вид, что что-то кладет на прилавок… — вот, например, образчики разных эликсиров: эликсир любви, эликсир красоты и другие. Это очень ходкий товар… А вот это вот, — продолжала старуха, как будто разглядывая что-то на свет между большим и указательным пальцами, — экстракты ненависти в маленьких шариках, величиной в маковое зерно. От одного такого шарика ненавистная вам особа умирает и врачи будут говорить, что пациент умер от вполне естественных, но неизвестных причин… А вот с помощью этой трубочки можно улавливать все движения души, ее радости и печали… Это отличное средство от зависти!.. Стоит только прислушаться к душе человека, которому вы завидуете, и вдруг окажется, что душа его страшно больна и несчастна… Не правда ли, интересная трубочка?

Вероятно, образчики эликсиров и трубочка были очень маленькие, потому что Волховской ничего не видел, кроме длинных пальцев старухи.

— Покажите мне что-нибудь покрупнее, — сказал он.

— То есть вы хотите сказать, что-нибудь поинтереснее? С удовольствием. Что, например, вы скажете об этом покрывале? Если вы его на себя набросите, то вас не будет видно… Вот взгляните, я набросила на вас покрывало и вы исчезли… Представьте, даже я вас теперь не вижу… И никто вас не увидит… Подумайте, как это удобно!.. Но, с помощью вот этих очков, — она вынула что-то невидимое из кармана и надела себе на нос, — с помощью этих очков я уже имею возможность вас разглядеть… Теперь я вас вижу и снимаю с вас покрывало, чтобы вы не вздумали уйти с ним от меня… Оно очень ценное!.. Вообразите, что такого покрывала, как это, вы нигде не найдете, ни в Париже, ни в Лондоне, ни в Берлине, нигде, нигде… Старый араб, который мне его доставил, уверяет, что это работа феи миражей… А один немецкий поэт, напротив, уверял, что его соткали из лунных лучей какие-то особенные паучки… Оно удивительно легко!.. Никакого веса… Попробуйте!

Волховской нерешительно протянул вперед руки и, сделав вид, что что-то взвешивает, сказал:

— Вероятно, я или близорук, или здесь недостаточно светло, но я должен признаться, что я не совсем хорошо разглядел то, что вы мне показывали…

Старуха опять улыбнулась…

— Очень жаль, что вы не разглядели… А у меня много еще найдется такого, от чего голова может пойти кругом… Например, магические очки… Они из тончайшего и очень упругого стекла и в такой же тонкой оправе… Разбить их очень трудно, но если разобьешь, то поправить уже нельзя… Их делали гномы в глубоких горных пещерах… А кроме того, у нас правило: человек может приобрести себе пару таких очков только один раз в жизни, а починку мы на себя не принимаем… Мы продаем их почти исключительно молодым людям…

— Какие же это очки?

— Они двух сортов: одни вот такие, розовые; а другие — вот такие, черные… Если смотреть через розовые, то все кажется хорошо; везде радость, улыбка и блеск, и в настоящем и в будущем, хотя будущее-то, вы знаете, никому неизвестно. Но кто наденет черные очки, тот, понятно, и видит все в черном цвете, как бы другим ни было весело… Ему будущее уже не представляется заманчивым… Эти очки мы держим несколько нумеров и на того, кто купит последний нумер, иначе и не смотрим, как на человека, у которого душа совершенно ослепла!.. Вы только полюбуйтесь, какая тонкая работа!

И старуха очень осторожно протянула вперед свои руки ладонями вверх, но на этих ладонях решительно ничего не было…

— Каков товар?

— Да, товар, действительно, удивительный, — ответил Волховской, безнадежно глядя на ее пустые ладони.

— У меня есть еще одна редкость, которая вам очень понравится… Вы об этом читали в сказках, но, вероятно, думали, что этого не существует…

И она сделала вид, что снимает что-то с пальца…

— Вот видите: на вид это самое простое кольцо; но это только так кажется… Стоит его повернуть на пальце, и вы сейчас же перенесетесь куда вам угодно… Но только свойство его такое: вы будете все видеть и слышать там, куда прилетите, но вас никто не увидит и не услышит…

— Если это так, то я не вижу толка в этом изобретении…

— Да; но когда вы вернетесь обратно, в обычную обстановку, вас опять будут видеть и слышать, и вы можете рассказывать о ваших приключениях…

— Все равно мне никто не поверит… Какой же прок тогда в вашем кольце?

— Вот видите, вы уже начинаете волноваться!.. Между тем, я далеко еще не все показала, что у нас есть… Вы, например, не поверите, что у нас в погребе сохранилось еще несколько бутылок мертвой и живой воды, о которых тоже упоминается только в старых сказках… Впрочем, эти воды не для вас: они очень сильны и годятся только для убитых героев. Но у нас есть еще другая вода, освежающая и очень приятная… Мы ее держим в особых кувшинах, запечатанных печатью Аполлона. Это вода из Кастальского источника, знаете, того, что протекает у подножия Парнаса и который называют также источником вдохновения?.. По преданию, эти кувшины наполняли сами музы… Не хотите ли испробовать?

— Я думаю, что не стоит вам беспокоиться, — шутливо отвечал Волховской. — Я столько выпил воды за свою жизнь, что, вероятно, пробовал и вашу…

— Если пробовали не у нас, то это подделка… Наша вода играет, сверкает и переливается всеми цветами… Человек, ее отведавший, как будто молодеет и становится сильнее… Ему то холодно, то жарко; то безысходно грустно, то безумно весело… Но это опьянение скоро проходит… Если вы его испытали, то не могли забыть… Да позвольте, кажется, я вас уже видела?.. Вы когда-то к нам заходили… Но вы были тогда моложе и бодрее, а я была все такая же старая, как и теперь… Вы и тогда были очень разборчивы и капризны… Не можете ли припомнить, что я вам тогда продала?

— Не помню, чтобы я у вас был когда-нибудь…

Старуха опять улыбнулась.

— Так ли это? А вот я так почти уверена, что вы сюда заходили и только не хотите признаться, потому что, вероятно, не уплатили за отпущенный товар… Впрочем, вам тревожиться нечего: теперь все сроки уже прошли… Так на чем же вы остановились?.. Возьмите хоть что-нибудь, — продолжала старуха уже монотонным голосом торговки, — у меня есть омега-лучи для людей, занимающихся наукой; маски для старух, которые их заставляют воображать, что они помолодели; есть гадальные карты, которые сами раскладываются, когда вы их стасуете и положите на стол… Кости для игроков, которые всегда выбрасывают старший нумер, и тому подобные глупости… А то не хотите ли…

— Постойте! Мало ли чего я хочу; но прежде, чем торговаться, надо видеть, что покупаешь… А я ровно ничего не вижу!.. Вы все время разводите по воздуху пустыми руками и называете мне предметы, которых у вас нет… Я вижу вас и совершенно пустую комнату и больше ничего…

— Неужели ничего?

— Решительно ничего!

— Очень жаль, что вы ничего не видите… — при этом старуха взглянула на песочные часы.

— А ведь лавку-то пора закрывать!.. Посмотрите: наверху осталось всего несколько песчинок для будущего; весь песок уже в прошлом… Надеюсь, что вы это-то хоть видите?.. Итак, вы решительно ничего не хотите?

— Ну, если вы так упорно настаиваете, — сказал Волховской, — то я готов взять у вас что-нибудь… Например, нет ли у вас чего-нибудь от бессонницы?

— Гмм… Это, конечно, не наша специальность… Но думаю, что найду что-нибудь подходящее… Да вот, так как вы более тонкие предметы не видите, я вам могу прислать эти часы… Вы не беспокойтесь!.. Мы сами рассылаем наш товар… Сегодня же ночью они будут в вашем доме, если хотите… А теперь извините: пора закрывать…

В комнате потемнело и стены точно затянуло туманом… Волховской тяжело поднялся со своего стула и повернулся в сторону двери, но ее там не было…

— Вот видите, вы даже забыли, откуда пришли, — сказала старуха, но ее уже было плохо видно за конторкой.

— А куда же идти?

— Вот сюда…

В боковой стене открылся проход, а зеркало блеснуло где-то в глубине. Он пошел по его направлению…

— Теперь направо; потом налево!

Он шел, подчиняясь голосу старухи, который по мере удаления ослабевал. Впереди его все время мелькал отблеск зеркала…

— Вот так; теперь все прямо!..

Голос уже звучал издалека…

Он очутился на улице. По-прежнему передвигались взад и вперед темные фигуры прохожих и свет фонарей туско отражался сквозь туман на мокрой поверхности тротуаров… Магазины закрывались и становилось темно.

1911 г.