10
«Касба»
За неимением лучшего они вновь стали приходить в клуб «Касба», где играли до поездки в Шотландию.
Клуб «Касба» основала миссис Бест, невысокая и очень импульсивная брюнетка. В Англию она приехала из Дели. Своего мужа Джонни Беста, бывшего организатора боксерских поединков, она встретила в Индии во время войны. Они приехали в Ливерпуль, где купили викторианский четырнадцатикомнатный дом под номером восемь по улице Хейменс-Грин в приличном жилом районе Вест-Дерби.
В 1941 году родился их старший сын Питер Бест. Учился он в Ливерпульской коллегиальной школе, тоже очень хорошей. Успешно сдав пять экзаменов обычного уровня, Питер перешел в шестой класс. Он собирался стать учителем.
Пит был хорош собой и отлично сложен, но довольно застенчив, угрюм и замкнут, особенно по сравнению со своей деловой и энергичной матерью. Когда он стал приводить домой школьных друзей, она всячески это поощряла.
В летние каникулы 1959 года, когда Пит перешел в старшие классы, он с друзьями попросил мать отдать в их распоряжение огромный подвал их дома: вместо того чтобы переворачивать дом вверх дном, слушая пластинки, можно расчистить подвал и собираться там, никому не мешая. «Изначально предполагалось, что это будет их логово, — говорит она. — А потом мы придумали молодежную кофейню. Решили, что это будет частный клуб, и назначили вступительный взнос в один шиллинг, чтоб отвадить „тедди“ и всякую шпану».
Они задумали пригласить несколько бит-групп, которых в Ливерпуле тогда было пруд пруди: ясно, что многие ухватятся за такую возможность. Миссис Бест, блистательно умевшая руководить процессами и людьми, идею поддержала.
Нашли они группу, которая тогда все еще называлась The Quarrymen. Рассказала о ней одна девушка, знакомая одного из музыкантов, — очень их хвалила. Знала она не Джона, Пола или Джорджа, а некоего Кена Брауна, который тогда играл у них на гитаре, — одного из множества музыкантов, в те времена прошедших через группу.
Узнав, что в клуб требуется группа, Джон, Пол и Джордж примчались тотчас. Им немедленно вручили малярные кисти, и всю оставшуюся неделю они прибирали и ремонтировали подвал к открытию. Джон привел свою подружку Синтию Пауэлл.
«Помню, я попросила Джона загрунтовать стену, — говорит миссис Бест. — Прихожу, а он уже закончил, только вместо грунтовки сразу покрыл стену краской. Он был так близорук, что не смог отличить краску от грунтовки. Я была в панике, что краска не успеет высохнуть».
Названия у клуба не было до самого открытия. «Однажды вечером я пришла посмотреть, как продвигается ремонт. Там все такое таинственное, повсюду темные закутки. Эдак по-восточному. А я недавно посмотрела фильм с Хеди Ламарр и Чарльзом Буайе, по-моему, назывался „Алжир“, где они отправились в Касбу[70]. Так я и выбрала название — клуб „Касба“. Я ведь из Индии — вполне уместно».
Клуб открылся в конце августа 1959 года. В первый же вечер там собралось человек триста. The Quarrymen оказали восторженный прием. Казалось, что «Касба» — это всерьез и надолго.
«Я была очень рада, — вспоминает миссис Бест. — Не за себя, конечно, а за Питера. Он подумывал заняться шоу-бизнесом, и я надеялась, что в клубе он наберется опыта. Одолеет застенчивость, станет поувереннее».
Клуб процветал. Здесь можно было выпить кофе, съесть пирожное и послушать The Quarrymen. Вечерами в выходные сюда набивалось до четырехсот человек. Вскоре в клуб вступило уже три тысячи душ. Наняли вышибалу Фрэнка Гарнера — он стоял на дверях и не пускал «тедди».
Пару месяцев все шло прекрасно. Затем в The Quarrymen случилась размолвка. Музыканты получали по пятнадцать шиллингов за вечер. Однажды Кен Браун не пришел, и Джон, Пол и Джордж играли без него. «Я заплатила им по пятнадцать шиллингов, и столько же Кену Брауну, когда его встретила. Но эта троица считала, что Кену вообще ничего не полагается, раз он не играл с ними в тот вечер. Они сказали, что группе причитается три фунта за вечер, и если они играли втроем, значит должны получить три фунта, а не по пятнадцать шиллингов на нос».
Так вспоминают эти разногласия Пит Бест и его мать. Остальные ничего не помнят. Как бы то ни было, после распри из-за денег Кен Браун ушел, а вскоре и у группы появились другие занятия.
Пит, видя, как хорошо идут дела у The Quarrymen, но главным образом просто ради удовольствия, в свободное время уже примеривался к старому малому барабану. Когда Кен Браун разругался с ребятами, они с Питом решили создать новую группу. При помощи и поддержке миссис Бест они нашли еще двоих и назвались The Blackjacks.
«Они были очень хороши, — вспоминает миссис Бест. — Помню, Рори Сторм, очень тогда популярный, бросил им вызов — мол, кто соберет больше народу. Рори собрал триста девяносто человек, а The Blackjacks — четыреста пятьдесят, рекорд для нашего клуба».
The Quarrymen съездили в Шотландию и стали The Silver Beatles, но изредка, если больше ничего не подворачивалось, по-прежнему выступали в «Касбе». The Blackjacks с Питом Бестом на ударных теперь играли в клубе постоянно. За год они подросли, и Пит решил, что и впрямь хочет заняться шоу-бизнесом.
«Я тогда подумывал поступить в педагогический колледж. Я сдал пять экзаменов обычного уровня, меня бы взяли. Но мне все осточертело, и я ушел, не сдав экзамены повышенного уровня».
Он бросил учебу летом 1960 года. «Касба» процветала, там для Пита всегда нашлось бы занятие, но тут его группа стала распадаться. Кен Браун уехал на юг, остальные пошли на курсы по основной специальности. Пит бросил школу, чтобы сделать карьеру в шоу-бизнесе, и вдруг остался не у дел.
Однако через пять недель после того, как он ушел из школы, в августе 1960 года, ему позвонил Пол Маккартни.
«Пол спросил, осталась ли у меня ударная установка, — рассказывает Пит. — Я ответил, что недавно купил новую. Страшно ею гордился. Он сказал, что их пригласили в Гамбург — не поеду ли я с ними ударником? Я согласился. Они всегда мне очень нравились. Они обещали мне пятнадцать фунтов в неделю — огромные деньжищи по тем временам. Куда лучше, чем педагогический колледж… Я пришел в „Джакаранду“, клуб Аллана Уильямса. Познакомился со Стю. Прослушался. Отстучал им несколько номеров, и они сказали: отлично, поедешь с нами в Гамбург».
Миссис Бест вышла на бит-группы через молодежные кофейни, но Аллан Уильямс, опытный спец по ночным клубам, стоял на ступеньку выше. Он не только приглашал группы для своих заведений, но и подыскивал их для других, выступая в качестве импресарио и менеджера для групп, занятых поиском работы. Это он устроил «Битлз» прослушивание у Ларри Парнза в одном из своих клубов. За шотландские гастроли «Битлз» платил Ларри Парнз, но деньги им выдавал Аллан Уильямс, через которого они получили ангажемент.
Как так вышло, что ливерпулец Аллан Уильямс, мелкий владелец клубов, стал экспортировать группы в Гамбург? История сложная. Все началось с одного немецкого моряка, который услышал в «Джакаранде» вест-индский шумовой оркестр и, вернувшись в Гамбург, поделился своими восторгами. Оркестр наняли в один гамбургский ночной клуб. Аллан Уильямс тоже поехал — надеялся заинтересовать гамбургские клубы другими ливерпульскими группами. В «Кайзеркеллере» — похоже, единственном местном рок-н-ролльном клубе — он познакомился с Бруно Кошмидером. «Я ему навешал лапшу на уши: сказал, что все лучшие британские рок-группы происходят из Ливерпуля».
Кошмидер отправился в Великобританию сам, но поехал в Лондон, где вскоре выяснилось, что о ливерпульских группах никто слыхом не слыхивал. В кофейне «2i» в Сохо, тогдашнем центре британского рока (там играл, к примеру, Томми Стил), он подписал контракт с Тони Шериданом и его группой. Шеридан в Гамбурге прогремел, и Кошмидер вновь приехал в Лондон — поискать еще кого-нибудь. По случайности в «2i» он столкнулся с Алланом Уильямсом. Тот приехал с ливерпульской группой Derry and the Seniors и искал им ангажемент. Они подписали контракт, и Derry and the Seniors первыми из ливерпульских бит-групп поехали в Гамбург.
Их гастроли прошли успешно, и Аллана Уильямса попросили подыскать еще кого-нибудь. Он подумывал про Рори Сторма, но тот со своей группой уезжал в летний лагерь «Батлинз». Поэтому Уильямс обратился к «Битлз». Однако Гамбург заказывал группу из пяти музыкантов, а у «Битлз» не было ударника. Иногда с ними стучал один барабанщик, немолодой семейный человек, но ехать в Гамбург он не захотел — жена воспротивилась. Тут-то они и придумали зазвать к себе Пита Беста. Тот согласился, и все устроилось.
В семействе Харрисон крыльями никто не хлопал — ну, кроме, конечно, Джорджа. Миссис Харрисон, по крайней мере, не пыталась его удержать. Переживала, что в свои семнадцать лет Джордж впервые едет за границу, да еще в Гамбург. О Гамбурге она много чего наслушалась. «Но ведь он этого хотел. И им в кои-то веки обещали прилично заплатить. Я знала, что они хороши и обязательно добьются успеха. Прежде я только и слышала: „Мам, у нас концерт, одолжи денег на автобус, а? Стану знаменитым — сразу отдам“».
Так что миссис Харрисон снарядила сына в дорогу. Взяла с него обещание почаще писать и напекла ему целую жестянку булочек.
Джордж, хоть и был очень юн, все-таки уже работал. А вот Пол и Джон якобы учились. Поездка в Гамбург раз и навсегда перечеркивала их блестящую карьеру.
Джим Маккартни, естественно, категорически возражал. Пол только что сдал экзамены повышенного уровня — живопись и английский, — и все с нетерпением ждали результатов: от экзаменов зависело, поступит ли Пол в педагогический колледж.
Майкл Маккартни вспоминает, что брат его, как всегда, выкрутился очень хитро. «Помню, я пришел из школы, и он сказал, что их пригласили в Гамбург. Эдак вскользь, между делом. Я сказал: „Вот это да!“ А он такой: ну я не знаю, может, не стоит, — разыграл нерешительность. Я кричу: „Но это же потрясающе! Ты же станешь знаменитостью!“ Он спрашивает: „Как думаешь, папа меня отпустит?“ Очень ловкий ход. Я сразу стал на его сторону и тоже принялся уговаривать отца. Он меня самого страшно завел — мне уже отчаянно хотелось, чтоб он поехал».
Естественно, я страшно разволновался, говорит Пол. «Мы неделями сидели без работы, просто болтались как неприкаянные. Наступили летние каникулы, и я не хотел ни в школу возвращаться, ни в колледж поступать. Но вариантов особо не было, пока не подвернулся Гамбург. Вот теперь мне явно не пришлось бы возвращаться в школу. Появились другие дела».
Оставалось только переубедить Джима. Пол уговорил Аллана Уильямса зайти и смягчить отцовское сердце. «Только Аллан Уильямс вечно забывал, как нас зовут, — говорит Пол. — Называл меня Джоном». Тем не менее Аллану Уильямсу удалось внушить Джиму, как прекрасно все будет организовано и какой это респектабельный город — Гамбург.
«Я думаю, в глубине души отец был доволен, — говорит Майкл, — хотя тогда и не подавал виду».
«Я знал, что они себя уже хорошо показали и их любят, — поясняет Джим. — Это были их первые большие гастроли, они твердо решили ехать. Полу всего восемнадцать. Он только что отгулял месяц школьных каникул. Ему светил студенческий билет. Ну, я с ним поговорил — мол, так и так, веди себя хорошо. А что еще мне оставалось?.. Я все дергался, что он там будет недоедать, в этой Германии. Пол в каждой открытке писал: „Еды навалом. Сегодня на ужин было то-то, то-то и то-то“. Мне и хватало».
Джим пережил минуту легкого торжества, когда сразу после отъезда Пола пришли результаты его экзаменов повышенного уровня. Пол завалил живопись, но прошел по английскому, хотя даже Джиму было ясно, что это уже не имеет значения.
А вот Мими закатила Джону скандал. Она отваживала Пола и Джорджа, не позволяла Джону играть дома на гитаре. Пыталась запретить ему играть в группе. Целых пять лет с появления The Quarrymen ему приходилось лгать ей о том, чем он занимается. Она знала, что он сочиняет какие-то дурацкие песенки и все такое, но не представляла, как далеко все зашло.
Она искренне считала, что Джон учится в Художественном колледже, пока ей не рассказали, как он проводит обеденные перерывы — играет с группой. Мими решила провести расследование — посмотреть, как низко он пал.
В тот обеденный перерыв группа выступала в «Кэверн». Клуб по-прежнему оставался в основном джазовым, играли они там от случая к случаю, но теперь их приглашали все чаще: ими все больше интересовались посетители.
«Я про этот кошмарный „Кэверн“ даже не слышала, — вспоминает Мими. — Долго не могла отыскать. В конце концов просто пошла с толпой. Спустилась за ними по ступенькам, а там стоит этот парень, Рэй Макфолл, берет плату за вход. Мне, кричу, нужен Джон Леннон!.. Протиснулась внутрь, а там грохот стоит оглушительный. Потолок низкий, от этого еще хуже. Девицы набились как сельди в бочку, все стоят — руки по швам. Как я ни старалась, к сцене так и не пробилась. Если б пробилась, стащила бы его вниз. Потом пошла, с позволения сказать, в гримерную. Гримерная! Просто грязная каморка. Когда он под визг девчонок туда ввалился, сначала меня и не разглядел. Он ничего не видит без очков. Потом надел очки и узнал: „Мими?! Что ты тут делаешь?“ — „Очень мило, Джон, — сказала я, — просто замечательно“».
В тот день Мими проследила, чтобы после обеда Джон вернулся в колледж. Она всячески наседала, требовала, чтобы он продолжал учиться, бросил свои глупые забавы, получил нормальную профессию. Но запретить ему играть не смогла.
«Что ты несешь? — отвечал он. — Я не рабочий и никогда им не стану. Говори что хочешь, я не буду вкалывать с девяти до пяти».
А тут еще этот Гамбург. Значит, связь с Мими оборвется взаправду — Джон уезжал надолго, в другую страну. Мими помнит, как Джон старался заразить ее своим энтузиазмом. «Мими, это же прекрасно! Буду получать сто фунтов в неделю — здорово же!»
С гонораром он слегка загнул, но все равно — прекрасный вариант для пятерых подростков. Джон, разумеется, ухватился за удобный предлог бросить колледж. Он и так еле продержался там три года. Артур Баллард, который возился с Джоном больше всех, несколько раз спасал его от исключения. Джон провалил все экзамены, не получил никаких сертификатов и никаких дипломов, хотя в глубине души предполагал, что его возьмут назад, если с Гамбургом не срастется. И он расставался с Синтией.
«У группы появлялись поклонники, — говорит Синтия. — Я знала, что вокруг них крутится много девчонок, но никогда не волновалась и не ревновала. Мне казалось, я намного старше этих девчонок, у меня даже сомнений не возникало… Гораздо больше меня беспокоил Гамбург. Так далеко, очень надолго. Про ливерпульских девиц я понимала, но не знала, как обстоят дела в Гамбурге. В Гамбурге могло случиться что угодно».